Они впорхнули веселой стайкой в кабинет директора школы: девочки-шестиклассницы, в чьих горящих глазах читалось намерение любой ценой доказать свою правоту.

– Мы решили выращивать в школе декоративных крыс, они такие симпатичные.

– Где вы собираетесь это делать?

– В одном из тех больших аквариумов, что стоят напротив школьного кафе в умывальной комнате.

Мгновенно представил себе нарастающее глухое недовольство технических служащих (элиты современной школы), изумление СЭС и другие далеко идущие последствия этого эксклюзивного детского проекта. На другой чаше весов – нечаянная радость педагога, наконец получившего реальное подтверждение того факта, что не все нынешнее поколение помешалось на компьютерах и видеоклипах. В памяти немедленно всплыли идиллические картинки расцвета движения юных натуралистов: юннаты со скворечниками под мышкой, направляющиеся в лес, детишки, выхаживающие сломавшего лапку ежика. Только позднее выяснилось, что ежиком, заблудившимся в тумане современной жизни, оказался сам директор.

Крысы так крысы! Одним словом, ощутив себя едва ли не А. Швейцером, исповедовавшим благоговение перед любой формой жизни, я решительно поддержал инициативу снизу.

Спустя два дня после исторического решения та же компания нарисовалась вновь.

– Для содержания животных нужен корм.

– Сколько?

– 50 рублей в неделю.

Невелика сумма, тем более на такое благое дело. И я недрогнувшей рукой субсидировал из собственного кошелька благородное начинание. Позже обнаружилось, что эти лапочки «развели на деньги», как принято говорить сегодня, и завуча – педагога с не столь романтическими представлениями о современной детской психологии. Но и у нее дрогнуло сердце...

Быстрое размножение крыс не новость в биологической науке. Но наш приплод превзошел все ожидания. Трогательная картина единения грызунов и детей несколько смягчала неприятный осадок, остававшийся от бесконечных ультиматумов техничек, требовавших немедленно убрать из школы дополнительный источник загрязнения.

Так продолжалось почти год. Весной проект лопнул из-за спора хозяйствующих субъектов. Выяснилось, что он коммерческого свойства. С самого начала детишки наладили бесперебойную сдачу крыс за деньги в ближайший зоомагазин. Но извлеченную прибыль необходимо было делить с учетом трудозатрат каждого из партнеров по крысиному бизнесу. А они, как это формулируют в специфических кругах, стали «крысятничать», что в данном конкретном случае придает известному жаргонизму вполне зримые очертания. Иными словами, мелочиться, уворовывать друг у друга основные фонды (все тех же крыс) и оборотные средства (корм и полученную выручку). Когда дело дошло до разборок, «стрелок» и драк, истина выплыла наружу. В итоге категорическим приказом живые источники раздора были розданы по домам, гуманистический проект прекратил свое существование, а убеленный сединами директор почувствовал себя карасем-идеалистом, на современном жаргоне – полным лохом.

Вторая история под стать предыдущей. За пару дней до окончания учебной четверти из учительской пропал журнал девятого класса. Что поделать? Случается в любой школе. Кто-то не спешил «порадовать» своих родителей итогами успеваемости. Но на сей раз пропажу удалось обнаружить по той причине, что заказчик и исполнитель не сошлись в цене. Девятиклассник нанял шестиклассника, который должен был выкрасть и сжечь компрометирующий документ за четыреста рублей. Выполнив первую часть заказа, шестиклассник заявил, что «за такие бабки пачкаться не собирается», и потребовал еще четыреста. Искомой суммы у организатора преступления не оказалось...

Размышляя над подобными коллизиями современной школы, не стоит посыпать голову пеплом, восклицая с патетикой: «О времена! О нравы!» Какие времена – такие и дети. Важнее задуматься над тем, не слишком ли суетливо мы принялись модернизировать содержание образования, дабы не отстать от этого, мягко говоря, не безупречного времени. Сегодня уже в начальной школе преподаются основы экономических знаний. Между тем исследования психологов обнаруживают, что введение подобных курсов коренным образом меняет шкалу ценностей ребенка. А как показывает жизнь, в рыночные отношения они втягиваются и без нашей помощи, давая фору в этих вопросах своим идеалистам-наставникам.

Есть такой англоязычный термин «Self-made», обозначающий человека, который сам себя сделал, добился всего без посторонней помощи, начав с нуля. В свое время деятельные практичные американцы, не меньше нас озабоченные выработкой национальной идеи, вбросили в сознание социума мифологему об американской мечте, суть которой проста и оптимистична. Стоит только захотеть, проявить упорство, не отступить перед трудностями – и в нашей стране ты достигнешь всего, чего пожелаешь, в первую очередь богатства и всеобщего признания. Ты, и только ты – хозяин своей судьбы. Как водится, миф постепенно обрастал подробностями, красивыми сказками: например, о десятилетнем мальчике, который, купив небольшую партию спичек по цене один цент за коробок, выгодно перепродал их в розницу за два цента и тем самым сколотил стартовый капитал, заложив основу своего будущего благосостояния.

Разумеется, советская пропаганда с неподдельным энтузиазмом разоблачала эти небылицы, вскрывая их аморальную сущность. Произведенная ребенком финансовая операция четко подпадала под статью Уголовного кодекса о спекуляции и каралась сроком заключения от трех лет и выше...

И все же не зря в сознание нашего населения десятилетиями внедрялось: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью». Преодолев пространства и простор, сказка не так давно стала воплощаться и на отечественной почве. Но, как говорили прежде, «дьявол в деталях».

Я приметил его еще в девятом классе, на занятиях театральной студии. Смешной, лопоухий, низкорослый подросток, вдобавок наголо остриженный, чрезвычайно подвижный, с живыми глазами, отмеченными какой-то природной хитрецой. Одним словом, прекрасный персонаж для комического амплуа, например на роль Санчо Пансы, который, как известно, не знал ничего реальнее в жизни, чем кусок хлеба на ладони. Помимо актерских способностей, парень обладал светлой головой, позволявшей ему без особого напряжения учиться в специализированном физико-математическом классе. Да еще ходили слухи, что он поторговывает в школе книгами. Что с того, книги – не наркотики. Говоря современным языком, подросток подрядился мелким дилером в какую-то книжную компанию, что, учитывая его семейное положение (одинокая мать с низкой зарплатой), вызывало даже уважение.

За неделю до выпускных экзаменов он исчез. На тревожные звонки классного руководителя мать неизменно отвечала, что в школе ее сын больше не появится, что же касается получения аттестата о полком среднем образовании, то иметь его или не иметь – решать семье. Сказала, как отрезала. Классному руководителю, однако, ее голос показался напряженным и неестественным. Как партизаны на допросе, молчали в кабинете директора его одноклассники. Наконец, один из завзятых театралов под большим секретом поведал, что его друг проиграл в бильярд астрономическую сумму в шесть тысяч долларов и в данное время ему естественно не до школы, поскольку вернуть долг – дело чести. «Не только, – возразил я ему. – Ты понимаешь, что твой приятель ввязался во взрослые мужские игры, где за невозвращение долга карают нещадно. А посему попытайся немедленно связаться с другом, пусть придет ко мне, и мы вместе будем искать выход из сложного положения: попробуем перезанять или найти спонсора, по возможности скинемся. Да мало ли что можно придумать. Не погибать же в самом деле из-за каких-то несчастных баксов». На том и расстались. На следующее утро мой конфидент ждал меня на пороге кабинета: «Он сказал, что помощь не требуется, проблему решит сам! И еще просил передать: пусть шеф не волнуется». И на том спасибо.

Мы встретились спустя год. Парень показал мне аттестат о полном среднем образовании, полученный через экстернат. И рассказал о том, что не только сполна расплатился за грехи молодости, но еще успел «раскрутить» свой небольшой бизнес, который позволил ему полностью оплатить обучение на два года вперед в одной из престижных финансовых академий и, таким образом, не висеть камнем на шее матери.

Когда за ним закрылась дверь, я вспомнил о том, что раньше документ о полном среднем образовании именовался аттестатом зрелости. Но кто из нас, зрелых педагогов, обладающих не только этим документом, но и иными, гораздо более весомыми дипломами, был бы сегодня в состоянии в сжатые сроки решить подобные проблемы, возникни они в жизни?

Пропаганда здорового образа жизни – привычный арсенал воспитания. Пропаганда, арсенал – согласитесь, сама лексика выстроилась как на плацу! А как же иначе, когда долгие десятилетия в сознание народа внедрялось: «Раньше думай о Родине, а потом о себе!» Парады физкультурников, пирамиды из мускулистых тел, ДОСААФ, ворошиловские стрелки и другие способы приобщения масс к здоровому образу жизни – все это, вместе взятое, готовило людей к суровым испытаниям, великим свершениям, поддерживало бодрый, оптимистический тон жизни. Справедливости ради следует отметить, что усилия идеологов тоталитарного режима не пропали даром и дали ощутимые результаты в годы Великой Отечественной войны.

Серьезное государственное отношение к физкультуре и спорту по инерции сохранялось (разумеется, в более вялом виде) все послевоенные годы, вплоть до развала империи. Победы в спорте оставались нашим последним идеологическим аргументом в борьбе с мировым империализмом.

Когда режим рухнул, быстро выяснилось, что российский человек, привыкнув рассматривать себя лишь как средство достижения великих целей, не слишком-то склонен «бесцельно» заботиться о собственном здоровье и на житейском уровне чаще действует в полном соответствии с анекдотической фразой: «Если бы физкультура и спорт были полезны, то в каждой еврейской семье было бы по два турника».

Эти и подобные мысли пришли в голову в тот неподходящий момент, когда, казалось бы, исполнилась едва ли не главная мечта моей жизни: всего в ста метрах от школы был открыт прекрасный плавательный бассейн.

Здесь необходимо сделать сугубо личные пояснения, проливающие свет на мое отношение к обучению плаванию. Случилось так, что через неделю после выпускного вечера утонул одноклассник, с которым я все годы учебы сидел на одной парте. Ровно через пять лет, на следующий день после окончания института в Серебряном Бору такая же трагедия произошла с моим однокурсником, накануне получившим красный диплом. Я вырос в переулках Замоскворечья. Мама-учительница, рано похоронившая мужа, не имела возможности отправлять ребенка летом к воде. Так что море я впервые увидел в восемнадцать лет, когда оказался в археологической экспедиции в Крыму. Потрясение, пережитое от первой встречи со стихией, несколько отравляло чувство унижения: все участники экспедиции, за исключением автора этих строк, отменно плавали. Таясь от окружающих (в первую очередь от девушек) за крутой прибрежной скалой, по ночам, на свой страх и риск я упорно изживал свой комплекс неполноценности.

Стоит ли после сказанного объяснять, как возрадовался директор школы, получивший реальную возможность построить всех детей в колонну по четыре и стройными рядами повести их к воде. Соответствующий приказ, предписывающий ввести в учебные программы обязательное обучение плаванию, был подготовлен немедленно. Департамент образования обеспечил оплату аренды воды. Оставалось только ждать благодарности детей и родителей, у которых отпала необходимость возить своих отпрысков за тридевять земель и платить немалые деньги за еженедельные тренировки. Но не тут-то было.

С первых дней после принятия «исторического» решения я столкнулся со скрытым саботажем со стороны части старшеклассников и их родителей. (Вновь приходится прибегать к военному термину.) Доводы разума не работали, эмоциональные аргументы, почерпанные из туманной юности директора, не действовали. Пришлось пустить в ход излюбленный в нашей стране и потому единственно действенный административный ресурс.

На ковре у директора школы девушка – «уклонистка» и ее мама, кандидат медицинских наук (!). В руках у грозного администратора изобличающий документ: справка об освобождении старшеклассницы от занятий плаванием по состоянию здоровья, подписанная собственной матерью.

– Как же так? Государство тратит такие деньги, школа создает вам все условия, а вы идете на подлог, потакая ленивой дочери.

– Дело не в лени.

– А в чем?

Под тяжестью неопровержимой улики (фальшивой справки) они сдаются. Налицо женский сговор. Оказывается, на модную прическу девушки, с мелированием потрачено двести долларов, а в бассейне, сами понимаете, и доллары, и красота могут уплыть.

Когда за ними закрылась дверь, я, повернувшись, увидел в зеркале свою растерянную физиономию и прическу, которая, увы, уже давно не требовала мелирования. Что ж, не зря говорят: каждый возраст имеет свои преимущества. И плавать можно без ограничений, и деньги в кармане.

Старая, как мир, истина «не в деньгах счастье» в последнее десятилетие постепенно обретает все более зримые педагогические черты. Сужу об этом по общению со своими бывшими выпускниками, людьми солидными, успешными, многим из которых уже за сорок. Они сегодня на пике карьеры, по-прежнему энергичны, деятельны, но былого блеска в глазах не наблюдается. «Поверьте, – устало признался мне недавно один из таких бывших учеников, некогда тонкий, артистичный юноша, звезда всех театральных постановок, а ныне солидный, отяжелевший бизнесмен, – вся жизнь, с утра и до поздней ночи, проходит в офисе, в напряженном, но удручающе монотонном режиме: от контракта до контракта. А тут еще проблемы с собственными детьми». Не задаюсь целью вызвать сочувствие тяжкой доле состоятельных людей, ибо едва ли буду понят и поддержан большинством читателей, с трудом сводящих концы с концами. Реакцию большинства предугадать несложно: «У одних хлеб черствый, а у других икра мелкая». Среди большинства – педагоги, чье собственное материальное положение сегодня оставляет желать лучшего. На пересечении проблем детей из состоятельных семей с социальными проблемами самого учителя возникает новая психолого-педагогическая коллизия, требующая к себе внимания. Но обо всем по порядку.

Молодая пара, они привели ребенка шести с половиной лет для записи в первый класс. Мальчик капризен, легко возбудим, больше минуты не сидит на месте. Обследование специалистов показывает общее недоразвитие ребенка: бедность лексического запаса, несформированность произвольного внимания и коммуникативных навыков. Короче говоря, от возрастной нормы ребенок явно отстает и к обучению в школе не готов. Сообщаем об этом родителям, предлагая пройти предшкольную подготовку на базе нашего детского сада. Реакция отца: «Вот еще, будет он в ваш совковый сад ходить». Мама извиняющимся тоном (она по специальности педагог, но, разумеется, ни дня не работала в школе): «Он ведь у нас в деревне рос». Глаза отца наливаются кровью: «Что ты мелешь? Это «Баковка» для тебя деревня? Мой сын живет в особняке, и у него есть буквально все». Осторожно интересуюсь кругом общения будущего наследника крупного состояния. Выясняется, что малыш общался только с няней (образование пять классов), охранниками и гастарбайтерами из Средней Азии, обслуживавшими территорию огороженного участка, со сверстниками и более старшими детьми контактов не имел. Стоит ли после этого удивляться общему недоразвитию физически и психически здорового ребенка? Родители сами загнали его в резервацию, а в нашу школу привели, польстившись на бренд. Узнав, что школа массовая, где учатся вместе дети родителей разных чинов и званий, обидевшись на честный диагноз актуального состояния ребенка, отправляются искать для него школу «покруче». Бог в помощь. Испепеляющий конфликт с отцом старшеклассника. Мы с ним давние приятели, поэтому не избегаем резких оценок и не стесняемся в выражениях. Он – из бывших военных, в новые времена стремительно поднявших свой бизнес. Требует для сына только положительных оценок. А я совершенно не собираюсь выкручивать руки учителям, заставляя их выводить четверки и пятерки явному бездельнику, прекрасно осведомленному о наших с отцом дружеских отношениях.

– На твоей школе свет клином не сошелся. Я заберу ребенка и найду ту школу, где ему поставят то, что мне нужно.

– Рекомендую не мучиться, а сразу купить в подземном переходе аттестат о среднем образовании, диплом престижного вуза и договориться с партнерами по бизнесу о месте представителя фирмы в теплой стране. Кому бизнес-то свой передавать будешь? Мозги парню надо напрягать, а не оценки выклянчивать.

Примирение невозможно. Он забирает документы сына. Дело происходит до дефолта. Далее следы их теряются. По слухам, парень получил хороший аттестат, поступил в одну из многочисленных негосударственных финансовых академий (они росли тогда как грибы после дождя – их открывали даже в помещениях бывших детских садов), которую закончил с отличием.

Спустя годы давний приятель вновь появился у меня в кабинете. Выглядел он уже не так уверенно, от былого лоска не осталось и следа. Разговорились. Выяснилось, что после дефолта его фирмы развалились, он теперь работает водителем у нового хозяина жизни. В такой ситуации я не собирался сыпать соль на старые раны.

– У меня к тебе просьба: помоги устроить сына на хорошую работу. Наверняка среди твоих бывших выпускников есть серьезные люди.

– Есть, конечно, но я не могу рекомендовать им кота в мешке.

– Да сын здесь, в канцелярии, поговори с ним.

Я не отношу себя к продвинутым экономистам и успешным менеджерам нового времени, но, как любой руководитель, занимаюсь финансовыми вопросами. В ходе короткого разговора с парнем выяснилось, что выпускник финансовой «академии» имеет смутное представление о финансовых проводках, счетах-фактурах, с трудом сводит «дебит» с «кредитом». С каждым моим вопросом отец, в свое время затративший огромные деньги не на образование сына, а на беззаботное получение им диплома, все ниже опускал голову. Но человек пришел за помощью. «Знаешь что, – предложил я приятелю, – давай для начала пристроим его на курсы бухгалтеров». Отрицательной реакции отца на этот раз не последовало.

Сознаю, что в данной ситуации мое стремление помочь опиралось на давнее знакомство с отцом и сочувствие человеку, попавшему в трудные обстоятельства. Не уверен, что немедленно бросился бы выручать родителя (будь он посторонним для меня человеком), проявившего по отношению к школе высокомерие и снобизм, павшего заслуженной жертвой собственной недальновидности.

И тут самое время вернуться к началу разговора. Многие из сегодняшних так называемых деловых людей справедливо расплачиваются за свой образ жизни и презрительное отношение к педагогам, которых они зачастую рассматривают как работников сферы обслуживания. «Нам, конечно, обидно, зато им достается поделом», – таков примерно ход мысли педагога, слишком часто встречающегося сегодня с открытым или завуалированным хамством преуспевающих сограждан, решивших, что им позволено все. Но злорадно потирать руки – не слишком ли примитивная реакция на несправедливость жизни? Справедливость, разумеется, одна из высших ценностей, но не единственная, и, кроме того, Она не предполагает милосердия. Строго говоря, чудят родители, а расплачиваются дети, чья вина не очевидна.

Тринадцатилетний подросток идет вразнос: не выполняет домашних заданий, прогуливает школу, дерзит учителям. Отец с матерью в разводе, у отца новая семья, у мамы бойфренд, ребенок живет с бабушкой, которая не в состоянии его контролировать. Ситуация до предела банальная, если бы в ней не появился новый оттенок, в корне меняющий внутреннюю позицию учителя, мешающий проявить сострадание к несчастному, никому не нужному парню: у него состоятельные родители.

У каждого из нас, педагогов старшего и среднего поколения, и раньше хватало подобных пациентов. Бывало, приходилось срочно по тревожному звонку ребенка приостанавливать ночную репетицию спектакля и вместе со старшеклассниками на свой страх и риск врываться в квартиру соседнего со школой дома, где пьяный отчим гонялся с ножом за девушкой-девятиклассницей. Милиция не хотела влезать в это семейное дело, поскольку ее мать категорически отказывалась свидетельствовать против своего нового мужа. У меня на памяти десятки случаев, когда педагоги самоотверженно боролись за ребенка из неблагополучной семьи, заменяя ему пьющего отца и гулящую мать, обстирывая его, принося одежду из дома, а порой поселяя в собственной квартире от греха подальше. Вырастая, эти некогда трудные дети были несказанно благодарны своим наставникам, становясь их преданными друзьями и помощниками на всю жизнь. Что с тех пор изменилось? Очерствели душой учителя? Почему? Во-первых, количество заброшенных детей возросло в разы, а растрачивать себя на всех нуждающихся – никакого сердца не хватит. Тем не менее, несмотря на эту печальную статистику роста социального неблагополучия, на беды таких детей педагоги еще как-то, в меру своих скромных возможностей, продолжают откликаться. И совсем другая реакция (это во-вторых), когда они сталкиваются с ребенком из неблагополучной, но обеспеченной семьи. Тут пепел Клааса начинает стучать в голову.

Беседую с классным руководителем того самого мальчика, о котором шла речь. Опытный педагог, на ее боевом счету не одна спасенная детская судьба, а здесь, что называется, заклинило. Не хочет она вкладывать душевные силы в этого ребенка.

– Вы думаете, я не понимаю, что парня надо пригреть, заменив ему родителей. Но я лучше потрачу силы на ребенка из семьи алкоголиков, чем на этого.

– Но мальчик не виноват в том, что его родители – обеспеченные люди.

– Я живу с мужем и двумя детьми в однокомнатной квартире. Прикажете взять к себе ребенка, которому не нашлось места в коттедже матери и особняке отца? Даже если и решусь на этот гражданский подвиг, чем я смогу его удивить?

Здесь она права: настоящее перевоспитание начинается с удивления. Ребенка, которого подняли с социального дна, изумляет многое: скромная, но чистая квартира, добрые, ровные отношения в семье, забота о нем, проявляющаяся в мелочах. Наш давний выпускник, чье детство было омрачено нищетой и пьянством родителей, рассказал мне, как был в то время потрясен подарком пожилой учительницы: она отдала ему тельняшку сына-офицера. Став взрослым, он неизменно, на каждый праздник приходит к ней с цветами. Таких детей можно обвинить в чем угодно, но не в избалованности и цинизме. Именно два последних качества характеризуют неблагополучных детей из обеспеченных семей. Богатые семьи несчастливы по-своему. Юноша, чью судьбу обсуждали мы с учителем, обут и одет по последней моде, в его полном распоряжении дорогая электронная техника, включая навороченный ноутбук, о котором учитель не может и мечтать. От него, попросту говоря, откупаются, но он совершенно не чувствует себя несчастным, напротив, с удовольствием извлекает выгоду из своего промежуточного (между матерью и отцом) положения. Окажись он в квартире педагога, скорее всего, криво усмехнулся бы, увидев незатейливую обстановку, лишний раз утвердившись в мысли: «с трудов праведных не наживешь палат каменных». По большому педагогическому счету его жалко, но сочувствовать ему нельзя. Уславливаемся о жестком ежедневном контроле парня, включая утренний телефонный звонок учителя за час до начала занятий, чтобы не просыпал и вовремя приходил в школу, еженедельном его отчете в кабинете директора об итогах успеваемости и поведения. А что мы еще можем сделать?

Заповедь «не укради», высеченная на скрижалях Моисея, поставила перед педагогами всех времен и народов воспитательную задачу, исполнение которой растянулось на тысячелетия. И сегодня, как и в начале истории человечества, мы сталкиваемся с детским воровством. Если бы только с детским. Но воспитание взрослых людей не входит в нашу прерогативу, поэтому сосредоточимся на своих прямых профессиональных обязанностях. Тем более что все, как известно, начинается с детства, включая приобретенный опыт краж. Исторический масштаб проблемы (от Ветхого Завета – до новейшего времени) не успокаивает, а неискоренимость этого человеческого порока не избавляет педагога от обязанности каждый раз оперативно реагировать на подобные эксцессы в школе. Попробуйте не отреагировать, когда перед вами плачущий ребенок, которому по причине исчезновения шубы из раздевалки не в чем возвращаться домой в мороз. Естественно, что через час появятся его глубоко возмущенные родители, которые, глядя на вас с презрением, дадут оценку всему вашему труду: «Чем же вы здесь занимаетесь, если в школе, которая является храмом знаний, воруют?» В смущении, опустив глаза, вы будете мямлить о том, что даже в самой плохой школе не учат воровать. Что у вашего друга украли кошелек в Эрмитаже, а сами вы оказались в такой же нелепой и унизительной ситуации в фойе Большого театра, но не стали из-за факта воровства ставить под сомнение смысл и пользу деятельности этих достойных учреждений. Все бесполезно, никакие ваши аргументы не действуют, пока пропавшая вещь не будет найдена и возвращена. Милиция, куда родители обратятся с заявлением, понимая всю бесперспективность уголовного расследования, скорее всего, переадресует их обратно в школу, которая должна возместить стоимость шубы из кармана директора (других материальных ресурсов не существует). Вывод очевиден: спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Так педагогам в силу жизненной необходимости приходится на ходу осваивать смежную профессию детектива.

Что воруют дети? О, этот вопрос достоин специального социологического исследования, а также может быть положен в основу очерка нравов, дающего представление о смене потребительских приоритетов в новейшей истории отечества. В 70-80-е годы предметами вожделения подростков были джинсы, импортные дамские сапоги и дубленки. Еще зимние шапки из натурального меха. Наиболее отчаянные подростки срывали их прямо с голов прохожих. Среди взрослых тогда тоже практиковались полукриминальные, но менее экстремальные способы добычи дефицита. В те годы любопытную историю поведал мне завхоз школы, в прошлом офицер охраны Кремля. Он рассказал ее в утешение директору, у которого из школьной раздевалки пропала ондатровая шапка одного из старшеклассников. «Да, не убивайся ты так, Александрович! Еще и не такое бывает. Во времена Хрущева я дежурил в Кремле на новогоднем приеме. Туда на банкет были приглашены секретари ЦК, министры, деятели культуры, передовые рабочие. Ни одного случайного человека. После приема солидный министр не нашел своей пыжиковой шапки. Вместо нее на полке лежал кроличий треух, а в нем деньги и записка: «Вам достать легче, чем мне». А тут детишки. Им тоже красиво жить хочется». В ответ я не слишком корректно поинтересовался: не эта ли история послужила причиной его увольнения из органов? Он улыбнулся и молча отправился чинить замок в ограбленной накануне раздевалке.

Исчезновение из нашей жизни дефицита товаров не сняло проблему детского воровства. Дефицит ушел, но ему на смену пришло острое социальное неравенство. И сегодня предметом неистребимой зависти подростков из малоимущих семей являются накрученные мобильные телефоны и плееры, а у малышей куклы Барби, чья цена равняется стоимости минимальной потребительской корзины пенсионера, и т. п. (В скобках замечу, что профессиональная необходимость постоянно думать о путях смягчения социальной зависти детей побуждает меня довольно терпимо относиться к производству контрафактной продукции. Я вижу прямую корреляцию между ее объемом на рынке и интенсивностью детского воровства в школе.) Помимо прочего, не до конца исследована проблема детской клептомании. Словом, детские кражи – явление, с которым рано или поздно придется столкнуться любому педагогу. Иногда они приобретают характер эпидемии.

В ту зиму мы буквально сбились с ног. Кража следовала за кражей. Исчезали мохеровые шарфы и импортные женские сапоги, зимние шапки и детские пуховые курточки. Завелся воришка, поймать которого никак не удавалось. Толпы разгневанных родителей осаждали кабинет директора, требуя компенсации похищенного. Милиция разводила руками, предлагая пойти по надежному, испытанному пути: завести в каждом классе информатора, который будет регулярно докладывать (попросту говоря, стучать) директору обо всем подозрительном. Я категорически отверг этот способ развращения детей, но безупречная нравственная позиция директора не снимала проблемы продолжающегося воровства. Хуже всего было то, что в школе установилась взвинченная атмосфера взаимной подозрительности. Но нет худа без добра. Повышенная бдительность дежурных в конце концов помогла выявить злоумышленника, а точнее, злоумышленницу. Ею оказалась девочка-тихоня, пятиклассница. Не на шутку обозленные непрекращающимися кражами, дежурные старшеклассники заподозрили неладное, когда она с трудом забросила за плечи мешок якобы со сменной обувью. Обувь там действительно оказалась: три пары дорогих импортных сапог.

Она дрожала и плакала. К слову сказать, сколько потом ни видел воровок, все они, будучи пойманы, начинали с рыданий. Было очевидно, что никакой юридической ответственности за содеянное преступление ребенок нести не может. Во-первых, в силу возраста. Уголовная ответственность за кражу наступает с четырнадцати лет, а ей двенадцать. Во-вторых, потому что у девочки стертая форма олигофрении. Отсюда главная задача: выяснить, где находятся остальные украденные вещи, с тем чтобы попытаться вернуть их потерпевшим. Она не долго запиралась. Все вещи выносила из школы в мешке для сменной обуви и отдавала их дома маме. Это существенно меняло дело. Об этой женщине мне многое было известно. Воспитывает дочку одна, работает в автобусном парке посменно, в перерывах не гнушается самой древней профессией. Дама ловкая, изворотливая, голыми руками не возьмешь. А показания психически больного ребенка не могут явиться основанием для получения даже ордера на обыск, не говоря уже об обвинениях в суде. Как только девочка сообщит дома о том, что ее поймали с поличным, мать немедленно избавится от вещей (если таковые еще остались в квартире) и будет чиста перед законом.

Что же делать? Решаю: вместе с девочкой идти к ней домой для прямого разговора с ее матерью. Не особенно надеясь на успех операции, перед выходом из школы звоню в милицию. Прошу на всякий случай выставить у подъезда товарищей в штатском. Увидев меня на пороге собственной квартиры, мать быстро справляется с испугом. Узнав о цели визита, благодарит школу за то, что вовремя остановили ее несчастного ребенка, склонного к клептомании. Категорически отрицает наличие каких бы то ни было чужих вещей в квартире. Мол, случай первый и единственный. На взаимные препирательства уходит около двух часов. Как и следовало ожидать, ухожу ни с чем. У подъезда умоляю сотрудников милиции продолжить дежурство. Еще через два часа звонок: мать и дочь задержаны у подъезда с двумя чемоданами. Просят срочно приехать в милицию, поскольку допрос ребенка можно вести только в присутствии педагога. С предчувствием близкой победы и торжества справедливости приезжаю в милицию. Но оказывается, что радоваться рано. Следователь сообщает, что чемоданы пусты. Хитрая женщина, заподозрив неладное, осуществила проверку, выйдя на улицу без украденных вещей. Допрос матери и дочери идет в разных кабинетах. Я, естественно, присутствую при допросе ребенка. Девочка довольно быстро признается в кражах. Мать стоит насмерть, не признавая ничего, объясняя признание дочери фантазиями не вполне здорового ребенка. В двенадцать часов ночи следователь отзывает меня в коридор. «Мы проиграли, я обязан их отпустить. Время позднее, разрешение на обыск мы в лучшем случае получим завтра, а за ночь вещи уйдут». За полночь втроем выходим из милиции. Уставший ребенок зевает, мать слегка улыбается. У меня перед глазами возбужденные лица негодующих родителей, которые осаждают кабинет директора. Решаюсь на отчаянный шаг, это мой последний шанс вернуть похищенное.

– Вы, конечно, женщина твердая, но и я пойду до конца. Завтра вечером я соберу общешкольное родительское собрание, где расскажу в красках об этой истории. Будьте уверены, мне поверят. После чего я назову ваш адрес и телефон. Представляете, какая жизнь после этого начнется у вас и вашей дочери? (Умиротворение на ее лице быстро сменяется тревогой.) Предлагаю отдать вещи не милиции, а лично мне прямо сегодня ночью. Даю слово не привлекать к этой истории органы.

– Поехали. Вам я вещи отдам.

Похищенное было спрятано на балконе. Пока она набивала чемоданы, я сообразил, что с моей стороны было бы неосмотрительно принимать вещи по описи без свидетелей. В микрорайоне школы жила завуч. Она в курсе завязки этой истории, но на дворе ночь. Звоню ей: «Ты, пожалуйста, не удивляйся, но прямо сейчас я вместе с воровкой приду к тебе. Будем принимать вещи...» Представил себе изумленную реакцию ее мужа.

С двумя чемоданами поднимаемся в квартиру заместителя. На пороге, бросив взгляд на злополучные чемоданы, она уверенно бросает: «Здесь не все!» Мошенница, опешив от такой проницательности, обещает через полчаса принести еще чемодан. Когда за ней закрывается дверь, я развожу руками.

– Ну, ты и Пинкертон!

– Не один ты, Ямбург, следователем работаешь. (Смеемся.) Наконец, приняв вещи по описи, с мужем заместителя тащим чемоданы в школу. По дороге он отпускает шутки про быстрое овладение смежной профессией. На часах шесть тридцать утра. Возвращаться домой не имеет смысла.

Но если бы на этом детективная история окончилась. К вечеру следующего дня начинаю аккуратно раздавать вещи потерпевшим. Они счастливы, ибо, наконец, уверовали в эффективность воспитательной работы школы.

На пороге кабинета элегантная женщина, мать одной из пострадавших старшеклассниц. Она благодарит за возвращение пропажи, при этом, в свою очередь, ставит на мой стол дорогие французские сапоги.

– Не понял. А это откуда?

– Ну, как же. У нас взяли из раздевалки, и мы взяли, а теперь возвращаем.

Я буквально захлебываюсь от негодования.

– Как же так? Я понимаю, когда имею дело с социальным дном: алкоголичками, проститутками и т. п. Но вы же интеллигентный человек, кандидат юридических (!) наук.

Смотрит в высшей степени разочарованно, даже сочувственно, как на неисправимого, далекого от реалий жизни идеалиста.

– Зря вы так возмущаетесь. Мы еще честные, могли бы и не возвращать взятые в отместку сапоги. Тогда бы вы так ничего и не узнали.

После ее ухода долго не могу прийти в себя. К счастью, подходит время репетиций театральной студии. Там не место дурным мыслям...

Мотивы детского воровства крайне разнообразны. Они не сводимы только к одной причине, будь то социальное неравенство или неразвитое правовое сознание как взрослых, так и подростков.

В восемь утра в дверь кабинета постучали.

– Я к вам, – сообщила ранняя гостья и, не дожидаясь приглашения, уселась напротив меня. Джинсы, маечка adidas, выщипанные брови – словом, выражаясь языком наших старшеклассников, обычная «фирменная» девочка.

– Сапоги из раздевалки вашей школы украла я, – сказала она спокойно и, откинувшись на стуле, приготовилась наблюдать мою реакцию.

Именно наблюдать, изучать, рассматривать, ибо не было в ее глазах ни страха, ни сожаления, не загорелись от стыда щеки. Только интерес: что ты сейчас сделаешь – взорвешься в крике, вызовешь милицию?

– Где вы учитесь?

– В техникуме.

– Где работаете? Назвала место работы.

– Где сейчас сапоги?

Последний вопрос можно было и не задавать, так как только вчера старшеклассники из оперативного отряда «Дзержинец» (был и такой) задержали ее подругу Олю в этих злополучных сапогах-бахилах. Так что стояли они в соседнем кабинете, дожидаясь, когда сотрудники милиции оформят акт изъятия.

– Зачем вы это сделали?

– А для Оли. Она, видите ли, встречается с парнем небольшого роста. Так что сами понимаете, – девушка улыбнулась, приглашая участливо разделить проблему высокой девушки на высоких каблуках при низкорослом друге.

– И вы пришли на помощь? – это, собственно, был уже не вопрос, а прорвавшаяся злость.

Но она ответила спокойно, с вызовом:

– Хотела себя испытать: способна ли на такое?

Мы разговаривали как люди, живущие в разных ценностных системах. Подобные ощущения возникали у меня и раньше в окрестных барах и на дискотеках, куда не раз приходилось заходить с инспектором детской комнаты милиции в поисках очередного трудного подростка. Диковатые лица парней, кукольные, со стеклянными глазами – девушек. Взорваться и призвать к порядку – бессмысленно, вразумлять – смешно, повернуться и молча уйти – оскорбительно в человеческом и профессиональном смысле. В таких ситуациях главное – не опуститься до ненависти. Уж кто-кто, а я-то видел, как меняются эти лица, когда в их жизнь приходит настоящая беда, которую они, как правило, сами на себя и накликали. Так что же: правы сторонники обывательского тезиса «чем хуже – тем лучше»? Нет, есть и другой путь – возвышение потребностей подростков. О нем разговор впереди.

Каждый раз, встречаясь в школьной практике с правонарушениями, я естественно задавался вопросом о мотивах совершенного. Вот и сейчас в голову лезли объяснения из расхожего педагогического арсенала: потребительское отношение к жизни, привычка жить за чужой счет, узость интересов. Но при всей справедливости этих объяснений что-то важное оставалось недообъясненным.

С Володей Д. я встретился через пять лет после окончания им школы. Все у него благополучно: женат, работает фельдшером на «скорой помощи». Но я не забыл страшное комсомольское собрание, принявшее решение исключить этого парня из рядов ВЛКСМ. Так и не объяснил он тогда толком, почему участвовал в краже дубленки. Все больше молчал, а после того, как сдал в райкоме комсомольский билет, шесть часов бесцельно ездил на метро.

– Володя, простите, что напоминаю о неприятных событиях, но помогите разобраться в мотивах того поступка.

– Понимаете, я только теперь могу дать оценку всему, что тогда произошло. Поверьте, выгода здесь играла очень незначительную роль. Вы, вероятно, помните: родители в карманных деньгах не отказывали, своя дубленка была, отец из командировки привез. Но мне было скучно.

– Вот так раз! Вы же работали в трудовом отряде, репетировали в школьной театральной студии главную роль. И вдруг – скучно?!

– Да, у меня тогда было все, кроме остроты ощущения жизни. Хотелось пройти по лезвию бритвы. Просто вы все нас здорово берегли.

– Вам нравится ваша работа?

Он, захлебываясь, начал рассказывать о группе интенсивной терапии – самом напряженном участке работы «скорой»...

Когда за Владимиром закрылась дверь, я набрал телефон знакомого психолога и задал ему вопрос:

– Всем ли подросткам присуща потребность в риске?

– Стремление попробовать себя, преодолеть свои слабости, в том числе и страх, – нормальная потребность ребенка. В самом деле, зачем-то ходят же они ночью на деревенское кладбище, а в городах – по карнизам домов, носятся по напряженным магистралям на велосипедах.

– Залезают в шахты лифтов, – вставил я.

И вспомнил возмущенное выступление представителя «Мос-лифта» на совещании директоров школ. По его словам, выходило, что педагоги плохо разъясняют опасные последствия подобных действий. Но мы-то в школах не один классный час посвятили разъяснениям.

– Что же с этим делать?

– Психология фиксирует закономерности развития психики, а конкретные воспитательные рекомендации дает педагогика, – изрек мой ученый знакомый.

И я в который раз вздохнул по поводу такого разделения труда.

Этот мальчик вызывал озабоченность учителей уже с первого класса. О таких детях привычно говорят: шило в одном месте. Во время урока он мог внезапно выскочить из-за парты, носиться по классу, срывать шторы. Сегодня такому ребенку, скорее всего, поставили бы диагноз: гиперактивный ребенок с синдромом дефицита внимания – и посоветовали бы обратиться к специалистам, психиатрам и нейрофизиологам. Но дело происходило двадцать лет назад, когда о подобных тонкостях мало кто имел представление. При всех отклонениях в поведении мальчик обладал сохранным интеллектом, неплохо учился, в изучении некоторых предметов даже опережая своих сверстников. У него были явные избирательные способности. Забегая вперед, скажу, что в восьмом классе он знал наизусть весь учебник металловедения для техникума и демонстрировал особые успехи в изучении химии. Но год от года его агрессивность нарастала, принимая все более одиозные формы. В третьем классе он уже беспрестанно колол девочек булавками, получая от этих «шуток» неизъяснимое наслаждение...

Мне повезло с коллегами. Мудрые, терпеливые педагоги, они делали все от них зависящее, чтобы этот ребенок продолжал обучение. Но как прикажете объяснять родителям других учеников, которые часто становились жертвами этого странного мальчика, его пребывание в классе? Не скрою, уже в те годы на полулегальных основаниях у нас в школе существовала психологическая служба. Но обследование ребенка без согласия родителей недопустимо по этическим соображениям и входит в противоречие с нормами права. На мое осторожное предложение обследовать ребенка в стационаре мать ответила категорическим отказом. Отчасти ее можно было понять. Поставить мальчика на учет в психиатрический диспансер – в те годы это было равносильно тому, что поставить крест на его будущей карьере. На деликатную просьбу разрешить провести обследование приватно, нашими специалистами с полной гарантией сохранения медицинской тайны, она отреагировала весьма бурно: «Не позволю из моего сына делать дурака!»

– При чем тут это? У мальчика сохранный интеллект, он хорошо учится. Нас беспокоит его поведение.

Никакие доводы не действовали. Как тигрица, она защищала собственного ребенка от... специалистов.

Гром грянул в конце восьмого класса. Подросток зажал в лифте второклассницу, раздел ее и исколол иголками. Преступника быстро нашли и возбудили уголовное дело. Теперь уже мать со слезами на глазах обратилась ко мне за помощью.

– Немедленно требуйте психиатрическую экспертизу института Сербского, это ваше и его единственное спасение!

Откровенно говоря, нам все давно было ясно. У парня развивалась юношеская шизофрения, которая с трудом поддается лечению до четырнадцати лет. Подростку на момент заключения под стражу было тринадцать.

И был суд, по решению которого юноша получил принудительное лечение. Прямо в зале суда его мать, в сущности молодую женщину, разбил инсульт, и ее увезли на «скорой». Между тем парня подлечили, он окончил нашу школу в восемнадцать лет и благополучно поступил в институт, закончил его и работает инженером. С тех пор глубоко больная женщина ежегодно в День учителя звонит по телефону и заплетающимся инсультным языком поздравляет меня с праздником. Если бы в свое время она отнеслась к нам с большим доверием, горя можно было бы избежать...

Каждый раз, когда приходится убеждать родителей в необходимости обследования ребенка, вызывающего озабоченность школы, рассказываю эту и подобные ей истории, которых немало в директорской «копилке». Не всегда, но иногда помогает. Кое-кто соглашается.

В начале перестройки, когда только пробивались первые бреши в железном занавесе, страна изрядно повеселилась. Во время телемоста с Америкой на «провокационный» вопрос из-за океана о том, как у нас обстоит дело с интимной сферой, последовал категорический ответ одной серьезной дамы: «У нас в стране секса нет». Между тем женщина, вызвавшая приступ хохота у миллионов телезрителей, была недалека от истины.

В свое время друг юности доверительно рассказал мне об исполненной комизма ситуации, в которой он оказался за рубежом. Умница, спортсмен, технарь от бога, лауреат премии ВЛКСМ за какое-то ценное изобретение, он был послан на обучение в аспирантуру в одну из капиталистических стран. В соседнем номере аспирантского общежития проживала красавица шведка. Как-то поздно вечером она не смогла попасть в свою комнату: сломался замок, а мастера в столь поздний час было не найти. Стоит ли говорить, что приятель блестяще справился с этой несложной технической задачей. В благодарность девушка пригласила его к себе и... немедленно стала раздеваться. Напомню, дело происходило в начале семидесятых. Это время пика сексуальной революции на Западе. Никаких чувств, кроме ужаса перед возможной провокацией, друг не испытал. В мозгу одновременно вспыхнули две мысли: «Из партии выгонят, за границу больше не пошлют». Пулей вылетел он из опасной комнаты. Проявив бдительность, не уронил чести – ни своей, ни державы.

В начале восьмидесятых я пригласил для выступления на общешкольном родительском собрании врача-сексолога. В те годы даже наименование его медицинской специализации вызывало у обывателей изумление. Приглашению предшествовала печальная медико-педагогическая история.

Мальчик-первоклассник страдал энурезом. Сверстники поголовно отказывались сидеть с ним за одной партой. Врачи терялись в догадках: никаких причин заболевания органического свойства они не находили. Проблема мальчика коренилась в психологии родителей. Поочередно беседуя с родителями, опытный психолог докопался до истоков. У супругов возникли серьезные проблемы в интимной сфере. Не смея себе признаться в этом, вытесняя проблему, они придумали ребенку энурез и поочередно дежурили по ночам у его постели, дабы периодически поднимать его в туалет. Вскоре навязанный ребенку невроз дал соответствующую органическую симптоматику.

После этого случая я пригласил сексолога. Представив врача, я скромно сел на последний ряд. Специалист повел речь о гармонизации сексуальных отношений, о технике взаимодействия партнеров. Сегодня на эту тему изданы сотни книг, доступных даже подросткам. А тогда... Впереди меня оказалась моложавая женщина средних лет. Во время лекции, повернувшись к подруге, она прошептала: «Господи, дожить до сорока лет, чтобы впервые услышать это!» Так тогда обстояло дело с сексуальным образованием взрослых, которые, в свою очередь, с такой «подготовкой» должны были просвещать детей.

На заре своей педагогической карьеры, будучи заместителем директора, я столкнулся с курьезной ситуацией. Возмущенная учительница физкультуры буквально втолкнула ко мне в кабинет двух злоумышленников. Мальчики второго класса подсматривали за девочками, раздевавшимися перед уроком. Учительница потребовала от меня раскрыть перед юными «эротоманами» всю глубину их падения и гордо удалилась. Откровенно говоря, она поставила меня в тупик: никаким опытом общения на эту тему с детьми столь нежного возраста я, начинающий педагог, тогда не обладал. И я решил пустить в ход тяжелую артиллерию, призвав на помощь более опытного, убеленного сединами заместителя.

Грузная пожилая женщина, смерив меня сочувственным взглядом, немедленно вступила в бой за нравственность подрастающего поколения. Драматургию этой беседы стоит воспроизвести в подробностях.

Завуч (грозным голосом): Вы что хотели там увидеть?! (Глаза мальчиков немедленно наполняются слезами.)

Первый мальчик, рыдая, но еще надеясь уйти от ответственности: Ни-че-го.

Второй мальчик (более честный), обращаясь к первому: Не лги.

Первый, облегчая душу чистосердечным признанием: Мы хотели увидеть глупости. (Так дети обозначают интимные части тела.)

Завуч, усиливая психологический нажим: Вы что, в музее не были? (Здесь педагог хитро переводит разговор на красоту человеческого тела, явленную в произведениях искусства.)

Оба радостным дуэтом: Вчера были. В музее Ленина!

С изменившимся от трудно сдерживаемого пароксизма смеха лицом ретировался я из кабинета своего опытного коллеги.

Таким же «удачным» следует признать мой первый опыт сексуального воспитания старшеклассников. С ними я чувствовал себя более уверенным, поскольку возрастная дистанция между воспитателем и воспитанниками тогда не превышала семи лет. Психология старшеклассников представлялась мне ближе и понятнее.

Юноша и девушка – уже в десятом классе они жили вместе вполне взрослой жизнью. Разумеется, по школе поползли слухи, и я решил пойти с парнем на мужской разговор, неформальный характер которого должно было оттенить искусно избранное место беседы. (Мы прогуливались по лесопарковой зоне, примыкающей к школе.) По возможности деликатно, абстрактно, напрямую не касаясь данной конкретной ситуации, я повел речь о взаимоотношениях мужчины и женщины, возможных последствиях интимных отношений и об ответственности мужчины за любимого человека.

С пониманием выслушав столь яркий педагогический монолог, парень, сочувственно посмотрев на молодого, неискушенного педагога, заметил с мягкой улыбкой: «Да вы не переживайте. Мы умеем предохраняться».

До сих пор они муж и жена. Пару лет назад их уже второй ребенок окончил нашу школу. Но после того давнего случая я потерял охоту вторгаться в чужую личную жизнь.

Но кто же в самом деле не переживал школьные влюбленности? Давно канули в вечность те времена, когда влюбленные пары подвергались суровому общественному осуждению на комсомольских собраниях, а ханжеская мораль предписывала молодым людям тщательно скрывать от окружающих свои интимные чувства. Нынче дружеский поцелуй при встрече молодых людей противоположного пола – ритуальная форма приветствия, дозволенная прежде лишь генеральным секретарям дружеских компартий на братских встречах. А поцелуи недружеские, то бишь страстные, мы с некоторых пор научились спокойно наблюдать в кафе и на дискотеках, в общественном транспорте и даже в коридорах школы. Что поделать, сексуальная революция конца шестидесятых годов прошлого века с Запада, наконец, докатилась и до нашего целомудренного отечества. Как прикажете сегодня вести себя педагогу, застукавшему целующуюся пару под лестницей школы: подойти вплотную и грозным голосом потребовать прекратить безобразие? Смешно, не правда ли? Любопытно, что Запад, давно переживший подобное, уже дрейфует в противоположную сторону.

Мой приятель, профессор, недавно вернувшийся из Америки, был поражен типичной сегодня картиной общения американцев в вечернем ресторане. Там шла корпоративная вечеринка, участниками которой были преимущественно молодые люди. Никакого флирта, ни малейшего, даже шутливого намека на интимное продолжение вечера, предельная сдержанность в жестах и телодвижениях. Еще бы, под мощным влиянием эмансипированных дам там приняты драконовские законы, защищающие женщин от сексуальных домогательств мужчин. За невинный игривый поцелуй можно получить солидный тюремный срок. Нам бы так? Не думаю. Тот же профессор признался: «А знаете, мне их стало даже в чем-то жалко. Каким-то искусственным и натужным показался праздник, в котором отсутствовала эмоциональная включенность и непосредственность его участников. Это, конечно, лучше, чем наши «традиции», где, как известно, свадьба – не свадьба, если никто не перепил и дело не закончилось дракой, но тоже перегиб».

Однако вернемся на отечественную почву. Школьная любовь далеко не всегда приводит к свадьбам, а при толерантном отношении к ней нашего общества уже, слава богу, не рождает острых эксцессов. Другое дело, когда предметом любви молодого человека становится педагог. Требуются величайший такт, осторожность и деликатность, дабы не довести дело до драмы. По молодости, когда, как сказал поэт, «еще моя походка мне не была смешна, еще подметки не пооборвались», и мне приходилось сталкиваться с подобными педагогическими коллизиями.

Эка невидаль, выпускница влюбилась в своего классного руководителя. Учитывая разницу в возрасте, всего в пять лет, а также живой нрав и артистические наклонности предмета ее тайного обожания, нетрудно было предвидеть такое развитие событий. С печальным лицом сидела она на каждом уроке, не сильно вникая в содержание учебного материала, что привело к резкому ухудшению успеваемости способной и склонной к гуманитарным наукам ученицы. Это не могло не обеспокоить классного руководителя выпускного класса. Соответствующие внушения не давали желаемых результатов. Единственной реакцией на призывы учителя ответственно подойти к грядущим экзаменам были огромные, наполненные слезами глаза девушки.

Она постоянно путалась под ногами, кстати и некстати оказывалась рядом, иными словами, всегда искала встреч. И «мудрый» педагог догадался, что плохая успеваемость – прекрасный повод для рандеву с учителем. Тогда я резко изменил тактику воспитательного воздействия на нерадивую ученицу: повел себя подчеркнуто холодно, официально, всячески избегал контактов, а в дальних походах и на экскурсиях практиковал педагогический флирт (не подумайте плохого: в это понятие входит рассказ смешных историй и розыгрыши, не более того) с кем угодно, только не с ней.

В тот день в этом классе по расписанию было подряд два урока истории по теме «Двадцатый съезд партии и преодоление последствий культа личности». После первого урока, на перемене я получил короткое послание в стиле письма Татьяны к Онегину. Совпадение моего и ее имени с именами героев пушкинского романа, казалось, придавало ситуации дополнительный комический оттенок. Бегло прочитав текст, я и думать забыл о нем, тем более что на следующем уроке предстояло раскрытие серьезной темы преодоления последствий культа личности. Я и не предполагал, что вскоре мне действительно станет не до смеха.

Ее нашли в кабинете школьного врача, где она упала без сознания, предварительно поведав доктору, каких таблеток она наглоталась. Зачем, решив уйти из жизни, прибежала к медику? В психологии это поведение именуется демонстративным суицидом. «Умру, но не до конца, в последний момент меня все-таки спасут. И тогда он поймет всю глубину моих чувств и, наконец, ответит взаимностью», – такова эмоциональная «логика» девичьих попыток самоубийства. Но тогда я не знал всех этих психологических премудростей. Институтский курс возрастной психологии «деликатно» обходил эти неактуальные для советской молодежи темы. Впереди предстоял тяжелый разговор с директором.

– Вы осознаете, что случившееся – результат ваших педагогических просчетов?

– А что, собственно, я делал не так?

– Девушка давно и безответно влюблена в вас, об этом говорит вся школа.

– Прикажете теперь на ней жениться? Я в некотором смысле уже женат и имею ребенка. А если таких, как она, будет несколько, что же мне тогда гаремом обзаводиться во избежание несчастных случаев? (Идиотская острота, достойная сегодняшней «Смехопанорамы».)

– Ваша ирония в данном случае не уместна. Это вам не капустник, здесь дело серьезное. Мне уже звонили из больницы, слава богу, ей вовремя промыли желудок, и теперь опасности для жизни нет. Вечером ее привезут домой, и вам придется идти объясняться с ее родителями и успокаивать девушку.

– Чем же, по-вашему, я могу ее успокоить?

– Не знаю, но вы педагог и потому обязаны найти нужные слова утешения. Да, еще имейте в виду, что ее отец – военный следователь по особо важным делам военной прокуратуры.

– Час от часу не легче.

Поздно вечером на ватных ногах плелся я к дому жертвы безответной любви к бесчувственному учителю, судорожно подбирая, но совершенно не находя те самые, нужные, слова. Решение пришло внезапно, как только увидел ее виноватые глаза: «Слушай, а давай я почитаю тебе стихи...»

Что касается папы, грозного военного следователя, то, как выяснилось, его узкая специализация: изучение проблемы самоубийств в армии. В те годы основной причиной суицидальных попыток солдат была не дедовщина, а полученные ими из дома известия о том, что любимая девушка, не дождавшись жениха из армии, вышла замуж за другого. Мне было что спросить у этого серьезного профессионала на уютной кухне за бутылкой хорошего коньяка, который он предложил распить за благополучный финал этой истории.

 По природе своей все значительные педагоги – большие сказочники. Силой воображения они создают свой особый мир, а затем материализуют его, выстраивая гармонию отношений детей в соответствии с его неписаными законами. Строго говоря, сказанное относится к любому творчеству, не важно к какому: художественному или педагогическому. Этот способ бытия помогает творцу подняться над рутиной обыденной жизни, преодолеть автоматизм человеческого существования. Но между художественным и педагогическим творчеством, при их ощутимом сходстве, есть одно судьбоносное отличие. Поэт может себе позволить быть эгоцентриком (иных поэтов, похоже, и не бывает), ему полезно, даже предписано свыше, оторвавшись от грешной земли, жить в мире горнем, не отвлекаться на мелочи, не давать себя запутать в паутине человеческих отношений. «Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?»

(Б. Пастернак).

Иное дело, педагог. Стремясь к звездам и увлекая за собой детей, он не имеет права слишком отрываться от реальной почвы, рискуя, подобно художнику, оказаться в гордом одиночестве. Одинокой педагогики просто не бывает. Сложная амальгама человеческих отношений для него не досадная помеха, отвлекающая от диалога с вечностью, но тот самый материал, из которого возводится все здание педагогики. Из сказанного следует, что трезвый, даже ироничный взгляд на себя самого, свои ошибки, заблуждения, вольные или невольные прегрешения перед детьми и коллегами – необходимое условие педагогического творчества. Убежден, именно на этой границе – между небом и землей – открываются педагогические горизонты.

Давно мечтаю о коллективной монографии под названием «Работа над ошибками», в которой состоявшиеся педагоги предельно откровенно, не боясь предстать перед читателем в невыгодном свете, расскажут о своих первых шагах в профессии, сопровождавшихся неизбежными ляпсусами, глупостями и срывами. Что поделать, как говорят умудренные жизнью врачи, у каждого начинающего хирурга есть свое кладбище. Похоже, что пользы от такой книги было бы ничуть не меньше, чем от иного пособия по педагогике. Но кто-то должен начать, и потому с надеждой на поддержку маститых коллег бросаю в эту копилку первые взносы.

Мой первый год работы в школе, казалось, прошел триумфально. Молодой, начинающий педагог сразу получил классное руководство в выпускном классе, который немедленно вознаградил его всеобщим обожанием (особенно этим отличалась его женская часть). Походы и вечера, капустники и экскурсии, разница в возрасте между классным руководителем и его подопечными всего в четыре года – все это не могло не сблизить с выпускниками, не придать уверенности в собственной педагогической непогрешимости. Как тут не летать по школе, с высоты положения слегка сочувственно взирая на коллег, большинство из которых стремительно приближалось к пенсионной черте.

С небес на землю меня опустил праздник «Последнего звонка». В той школе существовала давняя традиция: после официальной части праздника (с речами и приветствиями) выпускные классы торжественно обходили здание школы, совершая круг почета, предварительно пригласив в свои ряды учителей, обучавших их долгие годы. Позвали и меня. Не ведая сомнений, вдохновенный, перегруженный охапками цветов, я водрузился во главе колонны своего 10 «А» и с гордо поднятой головой важно продефилировал вокруг школы. На повороте успел заметить, как опустили глаза мои коллеги, оказавшиеся в хвосте этого шествия. На следующий день в учительской они отводили от меня глаза, а в отношениях повисла напряженность. Я терялся в догадках, пока ситуацию не прояснил пожилой педагог: «Пойми, ты в школе без году неделю. А они годами учили этих детей. Обаяние молодости – бесценный педагогический капитал, но он, к сожалению, утрачивается с годами. Став во главу колонны, ты, сам того не желая, совершил бестактность, одним своим победным видом рождая у коллег печальные мысли об исчерпанных педагогических возможностях и неизбежности скорого ухода из школы». Я залился краской стыда, но до сих пор благодарен умудренному коллеге за этот наглядный урок педагогической этики.

Вторая история чуть не кончилась трагически. В студенческие годы, пройдя через стройотряды и археологические экспедиции, я не без основания считал походы одной из самых действенных и эффективных форм воспитания старшеклассников. А потому в первый же год своей работы предложил директору, пожилой женщине, разрешить мне организовать общешкольный туристический слет. Непременно всей школы, на меньший масштаб мероприятия начинающий педагог был не согласен. Уступив молодому напору, она смирилась, но попросила приурочить его к очередному Дню здоровья. В те годы невиданной централизации управления сама школа не имела права произвольно назначать такие дни. Они проводились лишь по распоряжению вышестоящих органов управления образованием.

В тот год День здоровья был объявлен в начале ноября, в канун революционного праздника. Понятно, что бабье лето, оптимальное для такого рода мероприятия, было безвозвратно потеряно. Но отказаться от светлой педагогической идеи? Ни за что! В напряженной дискуссии с директором был выработан компромисс. С ночевкой мне разрешено было вывести лишь старшеклассников – для предварительной разбивки лагеря, подготовки кострища и других работ, обеспечивавших проведение соревнований. Вся школа должна была прибыть на поляну на следующий день. Не ведая ни тени сомнений, я отважно взял в поход восемьдесят старшеклассников, а для педагогической поддержки – начинающую пионерскую вожатую восемнадцати лет от роду. Недавнему экспедиционному волку море было по колено. Но нам предстояло столкнуться с иной стихией средней полосы.

В тот день шел мокрый снег. Смеркалось даже по выходе из школы, а к моменту прибытия группы на поляну сбора было уже темно. Громким командным голосом я распорядился ставить палатки и разжигать костер, но, похоже, мало кто собирался исполнять приказ. Большая часть группы растворилась в темноте, прячась под деревьями от дождя со снегом. И лишь специфические звуки, исходящие от стеклотары, свидетельствовали о том, что народ принялся согреваться старым дедовским способом. А чего же следовало ожидать, если горе-руководитель заранее не распределил обязанности: не назначил костровых, ответственных за установку палаток, не проверил укладку рюкзаков и т. п. К чему эти «мелочи жизни»? В археологических экспедициях и дальних походах, через которые я прошел в студенческие годы, никого ни о чем не приходилось просить, тем более приказывать, каждый знал свои обязанности, а выполнив их, немедленно приходил на помощь остальным. Но там были взрослые, опытные люди, а здесь...

С трудом сколотив группу энтузиастов, я принялся устанавливать палатки и разжигать костер под проливным дождем. Накормив незадачливых туристов горячей кашей, к часу ночи мы с пионерской вожатой загнали их спать. В пять часов утра она растолкала обессилевшего руководителя и сообщила, что народ покидает лагерь и направляется к железнодорожной станции. Что было вполне естественно, поскольку под утро прекратили действовать искусственные источники согревания, принятые накануне. Пулей вылетев из палатки, едва успев набросить на плечи эффектную кожаную комиссарскую куртку, я построил лагерь и произнес пламенную речь, суть которой сводилась к тому, что непростительно проявлять трусость и пасовать перед трудностями. В ответ получил вполне заслуженную реакцию. Один из старшеклассников вышел вперед и задумчиво изрек: «Лучше один раз быть трусом, чем десять лет инвалидом. Вы как хотите, а мы пошли». Нет, не все предали своего учителя, с ним остался его любимый 10 «А», где он был классным руководителем. Они-то и успели подготовить поляну для туристического слета. Спрашивается, зачем было тащить в поход остальных, плохо знакомых и малоуправляемых учащихся? Неудавшиеся туристы, растянувшись, как французы во время исхода из Москвы, медленно и печально брели к станции.

Тем временем на это битое педагогическое поле уже вступала вся школа во главе с директором. С ног до головы оглядев педагога с подмоченной, в прямом и переносном смысле, репутацией, она отреагировала мудро: «Только не говорите, что это последний поход в вашей жизни». И оказалась права. В тот день я не удостоился даже выговора.

Людям старшего поколения нет необходимости объяснять, сколь много в нашей прошлой жизни значил пресловутый пятый пункт. Молодежи стоит напомнить, что за пятой графой в анкете скрывалась национальность. В единой дружной семье советских народов все нации и народности были, разумеется, равны, но, как справедливо заметил еще Оруэлл, некоторые были равнее других. Пятый пункт мог открыть или, в зависимости от национальной принадлежности, закрыть путь в науку, искусство, влиял на допуск к информации, гарантировал или сдерживал карьерный рост. О да, он тогда значил для успеха в жизни человека несравненно больше, нежели членство в партии. Если даже Б. Пастернак, по свидетельству современников, доходя в ответах на вопросы анкеты до пятого пункта, немедленно запинался и отвечал смущенно: «Национальность?.. Словом, неправильная».

Поэтому пожилые люди, испытавшие на себе все прелести такого пролетарского интернационализма, склонны фиксировать внимание на унизительных ограничениях, явная причина которых никогда не произносилась вслух. Она постоянно негласно подразумевалась, как теми, кто озвучивал отказ, например в приеме на интересную работу, ссылаясь на отсутствие вакансий, так и теми, кто его смиренно принимал, заведомо зная, что вакансия, конечно, есть, но не про нашу честь. На мой взгляд, жертвы той советской дискриминации не вполне правы в своих оценках. И дело не только в том, что открытая межнациональная вражда, пролившая потоки крови, оказалась намного страшнее по своим чудовищным проявлениям, нежели фальшивое и лицемерное единство. Рискую заметить, что в обществе, в котором процветает ложь и фарисейство, где главным условием успеха и благополучия является полная покорность властям и обязательное публичное участие в аморальных акциях, карьерные и прочие ограничения благотворно влияют на личность. Лишают избыточных иллюзий, гасят чрезмерное тщеславие, уберегают от того состояния души руководителя, которое М. Е. Салтыков-Щедрин именовал административным ражем. Другими словами, как пелось в известном фильме «Айболит-66»: «Это очень хорошо, что пока нам плохо». В справедливости этой утешительной мысли мне довелось убедиться в самом начале директорской карьеры.

Образование всегда было пятым колесом в телеге Советского государства. (Четвертым – сельское хозяйство.) Не космос, не оборонка, не госбезопасность, сферы, где должны были работать люди, облеченные особым доверием, а всего-навсего обучение детей. Поэтому в образовательной отрасли допускались определенные кадровые послабления: должности руководителей школ тогда часто занимали способные люди «неправильной» национальности. Осознавая всю шаткость своего положения, они, вне зависимости от личных убеждений, в идеологических вопросах обязаны были быть святее папы римского. (Неукоснительно выполнять все предписания, безоговорочно воспроизводить положенные ритуальные формы жизни и т. п.)

В один из дней я, тогда молодой, перспективный директор, был приглашен для беседы в высокую партийную инстанцию. С тяжелым сердцем ехал я в казенный дом на площади, по дороге напряженно перебирая в памяти все свои вольные и невольные прегрешения. Но прием оказался неожиданно радушным. Рослый функционер с открытым лицом секретаря райкома из хрестоматийного советского фильма улыбнулся и затряс мою ладонь в энергичном партийном рукопожатии. Несколько общих вопросов о делах в школе, ответы на которые были выслушаны с неподдельным вниманием. А затем его лицо приобрело выражение особой значительности. «Вам, молодому руководителю, оказана невиданная честь, – он выдержал паузу. – Есть мнение, что вы уже дозрели до того, чтобы в числе известных педагогов подписать новый почин партии в области образования». В ту же минуту я содрогнулся от сделанного предложения и судорожно стал искать предлог, дабы обоснованно, не наживая себе и школе могучих врагов, уклониться от такой чести. На размышление было отведено меньше минуты – пауза, когда хозяин кабинета мог любоваться моим замешательством, относя его к состоянию потрясения, вызванного оказанным высоким доверием. Для молодых здесь необходимо сделать еще одно пояснение. В те годы партия для поддержания народного энтузиазма периодически выдвигала разные почины, содержавшие не столько новые идеи, отвечавшие меняющимся задачам развития страны, сколько звонкие бессодержательные лозунги, реализовать которые на деле не представлялось никакой возможности. Например: «Каждого школьника научить учиться, жить и работать по-коммунистически!» Изготавливались подобные документы на идеологической кухне ЦК КПСС, но представлялись они широкой общественности как плод размышлений и зов сердца самого народа в лице его лучших представителей: известных ученых, знатных рабочих, именитых деятелей культуры. Подпись под почином, опубликованным в «Правде», свидетельствовала о неограниченном кредите доверия власти, открывала возможности для стремительного карьерного роста. Между тем к началу семидесятых в стране, порядком уставшей от демагогии и фальши официальной пропаганды, к починам уже сложилось ироническое и раздраженное отношение. Предписанная необходимость откликнуться на почин оформлением бессмысленных стендов и плакатов, тоннами пустых отчетов действовала на нервы, вызывала досаду за бездарно растраченное время, которого всегда не хватало на решение действительно важных, насущных вопросов. Люди, поставившие свою подпись под подобным документом, выглядели либо идеологически зомбированными глупцами, либо циниками и беспринципными карьеристами. Страшно не хотелось пополнять их список. И я, наконец, решился:

– Безмерно благодарен за высокое доверие, но... (он в удивлении вскинул глаза). Но неужели не нашлось человека с русской фамилией?

Теперь настало время изумиться хозяину кабинета. Тяжелым взглядом властного человека, не привыкшего получать отказ, он смерил молодого субтильного директора. А затем в его глазах запрыгали чертики. По-простонародному, как и положено кадровому партийцу, он хлопнул себя ладонью по лбу и, вскочив из-за стола, выпалил:

– А, черт! Как же мы это сами не сообразили?!

Соблюдая этикет, поднялся и я. А он, в свою очередь, сделав решительный шаг навстречу, второй раз за время аудиенции затряс мои руки в восхищении и благодарности:

– Спасибо. Признаться, не ожидал. Большую зрелость проявили и полное понимание специфики как внутренней, так и международной обстановки. Мы вам этого не забудем, можете всегда рассчитывать на поддержку.

С облегчением покидая кабинет, я возблагодарил судьбу, даровавшую от рождения пресловутый пятый пункт, а также очень своевременное обострение кризиса на Ближнем Востоке. На этот раз пронесло, как гласит поговорка, удалось «и невинность соблюсти и капитал приобрести». Параллельно ехидная память подсказала еще одно народное присловье: «сколько веревочке ни виться...» Действительно, если уж тяготеть к фольклору, то сколь долго удастся вести авантюрное существование свежеиспеченному директору, этакому румяному Колобку, уходя по очереди то от бабушки, то от дедушки, рискуя рано или поздно попасть в лисью пасть? Такие, прямо скажем, невеселые мысли одолевали меня на обратном пути в школу. Главное, решил я, не терять бдительности и постоянно быть готовым к любым неожиданностям.

И новый сюрприз не заставил себя ждать. Он появился на пороге кабинета, спустя месяц, в обличье седовласого благообразного старика, грудь которого украшали ордена и медали.

– Мой внук потерял аттестат зрелости. Помогите получить дубликат.

– Нет проблем. Пусть парень напишет заявление в милицию об утере документа, получит соответствующую справку, а затем...

– Есть проблема, – прервал меня пожилой человек, – он не может написать заявление в милицию.

 – ?

– Он с родителями переехал на постоянное место жительства в Израиль. Очень прошу, помогите! Документ потерялся при переезде, а без него внук не может поступить в университет. Я, как видите, не только инвалид войны, но и пятого пункта.

Последнее уточнение было произнесено с грустным юмором.

Я немедленно связался со спецотделом своего ведомства, от которого получил соответствующее внушение: «Порядок одинаков для всех. Без справки из милиции вы не имеете права выдавать дубликат аттестата, а мы – предоставить вам чистый бланк документа строгой отчетности. Тем более документ собираются переправлять в страну, с которой у нас нет дипломатических отношений».

– Но что же делать? Дед – заслуженный человек, ветеран войны.

– У нас нет соответствующих инструкций. По столь серьезному вопросу советуем обратиться в партийные органы.

Делать нечего, пришлось ехать в райком партии. Инструктор, выслушав меня с подчеркнуто отстраненным лицом, поставил вопрос ребром:

– Вы понимаете, что будет, если наш документ попадет в чужую страну?

– Откровенно говоря, не очень. Это же не чертеж подводной лодки.

– Аполитично рассуждаете. Впрочем, это не наш вопрос, решайте его в своем ведомстве.

– Но они послали меня к вам.

– Не послали, а рекомендовали посоветоваться. Улавливаете разницу?

Что я прекрасно уловил, так это нежелание функционеров брать на себя ответственность в решении столь сложного вопроса исключительной политической важности. Как же прорвать этот замкнутый круг? И я посоветовал деду написать на меня жалобы во все мыслимые и немыслимые инстанции. Так, мол, и так, бюрократ директор, вдобавок явный антисемит категорически отказывает ветерану войны в решении элементарного вопроса, проявляя формализм, черствость и т. п. Ровно через две недели (предельный срок, отведенный на рассмотрение жалоб населения) на меня обрушился шквал звонков. Последовавшие телефонные переговоры не отличались разнообразием и проходили по одной схеме:

– Почему вы не решаете вопрос?

– Но я же обращался в ваше учреждение и получил отказ.

– Вы руководитель и должны решать проблемы самостоятельно.

– Научите как. Ведь не могу же я самостоятельно изготовить бланк государственного документа.

– Надо было как-то успокоить деда, отговорить его от этой глупой затеи.

– Его затея продиктована естественным желанием внука поступать в университет.

– Пишите объяснения. Мы обязаны закрыть жалобу.

– Моими объяснениями?

– Не умничайте. (Короткие телефонные звонки на том конце провода.)

Решение вопроса пришло из неожиданной инстанции. Дело в том, что хитроумный дед обратился с жалобами на меня не только в советские и партийные органы. В пылу борьбы с системой он направил копии своих заявлений на западные радиостанции. И когда один из вражьих голосов поведал миру об этой трагикомической, достойной пера писателя Войновича истории, разразился международный скандал. Впрочем, с благоприятным для всех заинтересованных сторон исходом. Дед в мгновение ока получил желанный документ, я – сочувствие властей (в качестве жертвы западных клеветников), мировое сообщество – подтверждение кадровой политики партии, назначающей на должности руководителей школ махровых антисемитов.

В кабинет вошла стройная девушка, чье лицо показалось мне знакомым. Обладая неплохой памятью на лица, до сих пор легко узнавая даже тех выпускников, кто оканчивал школу тридцать лет назад, поражая их тем, что при встрече всегда называл год выпуска, я тем не менее никак не мог вспомнить ни ее, ни год окончания ею нашего учебного заведения. Подумалось: видимо, годы берут свое. Она понимающе улыбнулась.

– Не трудитесь вспоминать. Я окончила школу в 1999 году. И теперь мне необходимо поменять свидетельство о полном среднем образовании.

– Неужели спустя столько лет в документе обнаружилась ошибка? И почему вы не обращались в школу раньше?

– Нет-нет, не волнуйтесь, ошибки в аттестате не было. Но тогда я была мальчиком.

Увидев мое перевернувшееся лицо с весьма бессмысленным выражением, она пояснила «тормозящему» директору: «Я поменяла пол и теперь должна привести все документы в соответствие». Любопытная складывалась ситуация. То, что сегодня такое возможно, разумеется, не явилось для меня неожиданностью. СМИ переполнены информацией на эту тему, но в нормативно-правовой базе образования подобные случаи не предусмотрены. Мы имеем право выдать дубликат аттестата лишь в случае его утери или порчи. В данной ситуации речь шла не о дубликате, а о выписке нового документа (бланк строгой отчетности) задним числом на новое (женское) лицо. Но это лишь одна, казуистическая, часть вопроса, который в конечном итоге, спустя месяц, был решен. Гораздо важнее другая, внутренняя, ментальная сторона проблемы, касающаяся личности самого директора. Искренне считая себя человеком современным и толерантным, впервые столкнувшись на практике с новой реальностью, я, к своему немалому удивлению, поймал себя на том, что мне физически неприятно общаться с этим человеком.

Второй за утро визит не предвещал неожиданностей. Напротив, это был тот редкий случай, когда родитель пришел в кабинет директора не решать сложные проблемы, а поблагодарить школу за воспитание дочери. Она заняла призовое место на престижной международной олимпиаде. На благодарность я, как положено, отвесил встречный комплимент, восхитившись ролью отца, который один, без жены, смог вырастить такую прекрасную дочь.

Их отношения действительно вызывали белую зависть. Отец и дочь были, что называется, не разлей вода. Их связывали не только родственные отношения, но настоящая дружба и общность интересов. Не было такого вернисажа или театральной премьеры в Москве, где бы они не оказывались первыми. Отец неизменно встречал дочь, которая часто допоздна задерживалась на репетициях театральной студии. Красивая, ухоженная девушка одевалась дорого, со вкусом. Летом они обычно путешествовали вместе, объездив полмира. Не каждая мать в состоянии так заботиться о ребенке, а тут отец-одиночка. Вероятно, я где-то перегнул в оценках героического отцовства своего посетителя. В ответ он улыбнулся и поведал мне свою историю.

«С женщинами мне, знаете ли, не везло. Первых два брака рассыпались один за другим. Довольно скоро я понял, что дело не в бывших женах, а во мне. Не наделен я, видимо, талантом любви. При ежедневном общении с женщинами слишком многое в них меня начинает раздражать. О ребенке мечтал всегда, но, как известно, в одиночку эту мечту не осуществить. Стремясь реализовать свое желание, я выбрал женщину, женился, добросовестно прожил с ней три года. Она родила мне дочь, после чего мы развелись». «И что, – прервал я своего визави, – женщина спокойно оставила вам ребенка?» «Я же знал, кого выбирал. Кроме того, моя бывшая супруга успешна в бизнесе, владеет несколькими фирмами и платит нам с дочкой весьма приличные алименты. Я ведь и это должен был предусмотреть: девушку надо прилично одевать и показывать ей мир. А на мою зарплату скромного доцента это было бы нереально».

После того как за ним закрылась дверь, я второй раз почувствовал себя не в своей тарелке. Не слишком ли много для одного утра?

Хочу коснуться крайне болезненной и неприятной темы. Она постоянно присутствует в нашей педагогической жизни, но ее предпочитают стыдливо обходить стороной, а если и учитывают, то, что называется, по умолчанию. У любого, даже самого блистательного учителя – свои провалы. От них не застрахован ни один педагог. Имеются в виду не обычные педагогические коллизии: неудачный урок, сорванный классный час, детская драка и т. п. Речь совсем о другом. Бывает так, что никакие педагогические усилия не дают желаемого результата. В работе с подростком педагог натыкается на глухую стену, преодолеть которую не представляется возможным. Уже упомянутые медики, предвидя летальный исход и извещая об этом родственников, говорят вполне определенно: наука бессильна. Вот так: наука, разработанная гораздо в большей степени, чем педагогика, оснащенная современной диагностической аппаратурой, обладающая огромным спектром методов воздействия на пациента (медикоментозных, хирургических, радиоактивных и т. п.), в определенных случаях честно признает свое бессилие. А мы, чьим инструментом является только наблюдение, а методом воздействия всего лишь слово, почему-то стесняемся вслух произнести эти жестокие по сути, но верно отражающие действительность слова. В итоге, вынуждаемые обстоятельствами, краснея и переминаясь с ноги на ногу, мы все-таки вымучиваем из себя тяжелое признание, после чего не спим ночами, терзаемые укорами совести.

В какой мере справедливы наши претензии к самим себе? Вопрос отнюдь не праздный. Для холодного ремесленника или просто уставшего от жизни учителя он, разумеется, не актуален. В самом деле, нельзя же обостренно реагировать на все. В большом потоке детей, с которым имеет дело учитель в массовой школе, при работе с кем-то из них получается больше, с кем-то меньше, а с некоторыми не получается ровным счетом ничего. Так стоит ли надрывать свою душу в бессмысленном самокопании? Если даже мудрый Я. Корчак, врач и педагог, трезво признавал ограниченность своих возможностей: «Я не знаю, какие гробы шевелятся за этим ребенком». Он имел в виду испорченную генетику, влияние которой на судьбу ребенка, как врач, не преуменьшал. Старый доктор знал, о чем говорил. Он не только понимал значение этого вопроса, но буквально выстрадал его собственной судьбой. В его роду были душевнобольные, поэтому Я. Корчак не мог позволить себе жениться и иметь детей. Возможно, в силу этой, глубоко личной, причины его любовь пролилась на детей чужих, которым он остался верен до последнего вздоха в газовой камере.

Помимо генетики, существует еще среда, которая способна искалечить ребенка на всю оставшуюся жизнь. Все эти очевидные факторы, влияющие на развитие ребенка, разумеется, не новость в науке. Проблема в другом: какой из факторов (воспитание, среда или генетика) перевесит, станет определяющим в судьбе растущего человека? Ответа не знает никто. Отсюда – тягостные раздумья, бесконечные сомнения, больная совесть неравнодушного педагога.

С ним долгие годы мучилась вся школа, начиная с классного руководителя, кончая директором. Парень был запущен едва ли не с рождения. Классическая картина: пьющая мать, сидящий в тюрьме отец, сомнительные компании. Словом, дитя улицы. Глядя на него, на память немедленно приходил комический персонаж Аркадия Райкина, который глубокомысленно изрекает: «Вот говорят: дитя улицы, дитя улицы. Но что поделать, если кругом одни улицы?» Что только мы с ним не делали, чем только не помогали, входя в его бедственное положение. Классный руководитель одевала в вещи подросшего старшего сына. Завуч школы кормила в столовой за свой счет и приносила деликатесы из дома. Парень вечно был голоден. Он был абсолютно лишен артистических способностей, но я, всеми правдами и неправдами, включал его в спектакли хотя бы в массовке. Лишь бы как можно дольше был на глазах, а не на улице. Организатор внеклассной работы лично раз в три дня мыла ему голову специальным мылом, безуспешно борясь с его педикулезом. А когда в год всемирной олимпиады от греха подальше мы вывезли его в лагерь труда и отдыха, она откачивала его, перепившего, за палаткой и стирала запачканную после рвоты одежду. Родная мать не сделала бы большего. Тем более такая, какая была у него. Между тем мать он любил до самозабвения. Бывало, поднимет ее из грязи, пьяную, и ведет, не вяжущую лыка, до дома, приговаривая: «Мамочка, мамочка...» Нестерпимо было наблюдать эту душераздирающую картину, и мы отворачивались. Подойти и помочь довести до дома пьяную женщину – значило бы еще больше унизить парня своим сочувствием. Да он и без нас справлялся со своей задачей. Нес свой крест молча.

О лишении родительских прав при такой любви не могло быть и речи. Тем более что периодически она «завязывала» и тогда бежала в школу и со слезами на глазах каялась, но затем опять срывалась. Нет, он не был монстром, просто от рождения ему не повезло с родителями. Входя в его тяжелейшее положение, мы окончили за него девятый класс и выдали свидетельство, намереваясь устроить юношу в училище, где бы он смог приобрести профессию. Ничто не помогло. После девятого класса он сел в тюрьму за ограбление, и его следы затерялись.

Когда в кабинет вошел высоченный, под два метра, красавец в кожаном пальто, я не сразу и с большим трудом разглядел в нем черты нашего давнего подопечного.

– Вы меня помните, Евгений Александрович?

– Еще бы, такое не забывается.

– Я, в общем, того, отсидел, взялся за ум. И теперь у меня все в порядке. Нормально, одним словом.

Таков был его краткий отчет о проделанном после окончания девятого класса жизненном пути. Но он и в детстве не отличался многословием.

– Я тут вот, принес... (Он показал на большой прозрачный пакет, из которого просвечивали бутылки с шампанским и огромный торт.) Хочу отметить с завучем и классным руководителем. Можно?

– Давай, они у себя.

– А вы подниметесь?

– Не откажусь, раз предоставляется такая редкая возможность выпить за счет своего непутевого ученика.

– Да вы не сомневайтесь, у меня все путем.

У меня нет избыточных иллюзий по поводу роли школы в его дальнейшей судьбе. Бог ведает, кто сыграл в его жизни ключевую роль: школа, тюрьма, а быть может, криминальные авторитеты. Как выяснилось, он содержит магазин. На какие средства? Где, когда, при каких обстоятельствах он их заработал?

Не мне судить. С тех пор, как мы расстались, прошла целая вечность. Не только он изменился, страна стала другой. Но одно то, что человек помнит добро и не забывает о своих хлебнувших с ним лиха наставниках... Согласитесь, не так мало для характеристики его личности. Следовательно, какой-то скромный кирпичик в ее фундамент заложили и мы. И потом, кто сказал, что созревание личности происходит в строго очерченные временными рамками школы сроки? Один становится зрелой личностью уже в десятом классе, а другой не успокоится до тех пор, пока родную мать не загонит в гроб. Об этом читаем в прекрасной, забытой ныне повести И. Грековой «Вдовий пароход». А еще через год он забежал в школу показать свадебные фотографии. На них изумительно красивая пара.

Делегация взбудораженных мам буквально ворвалась в мой кабинет.

– Мы требуем, чтобы Володю К. немедленно перевели в другой класс! Он травмирует наших детей физически и нравственно. Дерется, нецензурно выражается, рассказывает ужасные вещи!

– Неужели восьмилетний ребенок способен терроризировать целый класс?

– Представьте себе. Мы не можем быть спокойными, пока этот мальчик будет учиться с нашими детьми.

Тон задает очень возбужденная женщина, глаза ее горят гневом (через несколько лет нам еще предстоит встретиться по весьма печальному поводу).

– Хорошо, я разберусь. Только почему вы считаете, что перевод в параллельный класс решит проблему?

– Это уже ваша забота, ваши трудности! Мы же отстаиваем интересы своих детей. Вы должны нас понять. В классе дети из приличных семей...

Лучше бы она этого не говорила... Чувствую, закипают во мне раздражение и неприязнь, но положение, что называется, обязывает. Тем более что взывать к здравому смыслу тех, в ком говорит лишь слепой охранительный родительский инстинкт, бесполезно. И все-таки делаю еще одну попытку.

– Неужели вы надеетесь все десять лет продержать своих детей в искусственной стерильной обстановке?

И вижу: именно надеются, собираются! Им и в голову не приходит мысль о том, что на каком-то этапе по тем или иным причинам и ребенок из «приличной семьи» может оказаться той самой овцой, которая портит стадо. Не сдаюсь, снова спрашиваю:

– А что прикажете делать с детьми из «неприличных» семей? Ведь есть еще семьи, где родители пьют или где отца давно след простыл...

– Мы вас предупредили, – слышу в ответ. И совсем уж категорично: – Если не примете меры, будем разговаривать в другом месте!

На том и прощаемся. Вызываю классного руководителя.

– Как все случилось? За что Володю ненавидят в классе?

– Понимаете, мальчик агрессивный, физически заметно сильнее других. По любому поводу вступает в драку...

– Что вы предприняли?

– Говорили с ним на классном активе. Класс очень дружный. Дети приняли решение: если Володя будет продолжать так себя вести, перестать с ним общаться совсем. И сейчас с ним стараются не разговаривать, чтобы не нарываться на грубость. Теперь вот что: после того как на родительском собрании я рассказала о сложившейся ситуации, члены родительского комитета побывали у Володи, поговорили с его матерью.

Учительница работает первый год, ребятам она по душе, и нам, ее коллегам, со стороны видно, что дело у нее пойдет. Но вот с Володей – серия педагогических ошибок. Не попытавшись как следует понять причины агрессивности ребенка, уже противопоставила его классу. Класс ей кажется дружным, но сплоченность всех против одного – самый низкий уровень сплоченности. Далее: сама ни в чем не разобравшись, разрешила действовать родителям, которые знали еще меньше. Можно представить, сколько говорили во всех семьях об этом мальчике. И конечно, в присутствии детей, его одноклассников.

Все-таки в чем же причина Володиной агрессивности? Выясняется, у мальчика неправильный прикус. Для его исправления на зубах стоят металлические пластинки. Кто-то в классе обозвал его «саблезубым». С этого все и началось. Мальчик оказался болезненно самолюбивым и на словесные оскорбления стал отвечать кулаками. Позавчера в столовой бросился на обидчика. Учительница с трудом его остановила. Естественно, родители встревожились. Ситуация возникла острая.

Коль скоро речь зашла о мальчике и мальчишеских взаимоотношениях, мы вместе с педагогом решили призвать на помощь мужчин. Собрали совет отцов этого класса. В разговоре с ними пришлось признаться, что школа допустила ошибки. И мужчины все поняли, проявили выдержку и спокойствие, обещали поговорить серьезно с детьми. В результате конфликт удалось погасить, и отношения в классе полностью наладились. Я вспомнил эту историю, чтобы показать: ставшие традиционными взаимные обвинения школы и родителей бесплодны и опасны. Надо выходить из этого замкнутого круга. Это непросто, для этого требуются известная трезвость и реалистичность мысли, а главное – самокритичность. Ведь в приведенной ситуации не на высоте оказались обе стороны.

Я говорил уже о наших ошибках. Теперь хочу заострить внимание на стереотипах родительской реакции. При разбирательстве больших и малых конфликтов, которые нет-нет да и возникают в школе, педагоги то и дело сталкиваются со стремлением пап и мам прежде всего уберечь своего ребенка от «дурного» влияния. Бесконечные просьбы пересадить за другую парту, запретить дружить с «плохим» мальчиком или девочкой, а в старших классах – попытки разрушить юношескую любовь. Не знаю ни одного случая, когда карательные акции могли бы что-то исправить. Напротив, преодолевая мощное родительское сопротивление, укрепляются самые «крамольные», на взгляд мам и пап, отношения.

Так не лучше ли, убеждаем мы родителей, обратить во благо святое чувство ребячьей привязанности. Пусть даже друг вашего ребенка не вызывает особых ваших симпатий, все-таки стоит пригласить его домой, постараться создать ребятам условия для совместных занятий и отдыха, заинтересовать их чем-то: чтением, коллекционированием, спортом, театром. Нельзя забывать, что так называемые трудные подростки, как правило, становятся такими от того, что им не хватает семейного тепла.

Конечно, это хлопотно, это обуза. Как-то я предложил одному отцу такую линию поведения, а он воспринял это как попытку школы переложить решение воспитательных проблем на плечи благополучных семей: «Вы за это деньги получаете, вот и возитесь со шпаной, а я уж со своим сыном как-нибудь справлюсь». Но ведь растить ребенка изолированно от множества влияний невозможно, и нет иного пути уберечь сына или дочь от нежелательного воздействия, как создать вокруг ребенка благотворное поле педагогического общения, распространяющееся на все его ближайшее окружение. То есть родителям надо включиться в нашу педагогическую работу. Я уж не говорю о том, что у взрослого нет лучшего способа сохранить доверие своего ребенка, чем стать другом его друзей. Нет иного способа избавиться от опасности дурных влияний на ребенка, кроме одного: воспитывать не только своего, но и того, кто рядом с ним.

Кстати, о той маме, что, помните, решительно требовала убрать Володю из класса. Вторая встреча с ней произошла через четыре года, когда ее сын-шестиклассник «позаимствовал» кошелек с деньгами из портфеля учителя. Сбылось пророчество пожилой нянечки с первого этажа, которая, сталкиваясь с несправедливостью, каждый раз ворчливо повторяла: «Бог не Ермошка – видит немножко».

– Не могу прийти в себя! Сам он не мог до этого дойти. Учится без троек, спортсмен, музыкальная школа...

Я поинтересовался, что же она собирается предпринять.

– Хочу перевести сына в другую школу. Здесь о нем пойдет дурная слава. Да там, говорят, и контингент получше. Вокруг – кооперативные дома...

Увы! Она так ничего и не поняла. Она – нет! Но мы, педагоги, обязаны научиться, преодолевая предубеждения, вскрывать скрытые пружины, выводить ребенка из любых конфликтных ситуаций.

 Принято считать, что опытный педагог способен читать душу ребенка как открытую книгу, а после прочтения, тщательно сверяя свои действия с научными рекомендациями, осуществлять благотворное влияние на воспитанника. Воздействия эти мыслятся чем-то вроде таинственных, врачебных манипуляций, после успешного применения которых у больного наступает мгновенное облегчение, а затем полное выздоровление. Почти как в военно-полевой медицине, где главная задача – быстрое возвращение бойцов в строй. Случись беда с ребенком, даже те, кто достаточно скептически относится к педагогической науке, ждут, нет, требуют от педагога немедленно явить миру чудо исцеления. С полной ответственностью заявляю: чудеса случаются, но крайне редко. Чаще, почти всегда, на исправление заблудшей души уходят месяцы, а то и годы кропотливой, изматывающей работы – рутинной и обыденной. Быстрые результаты в педагогике – всегда обман, сказка для взрослых.

Ее привел в школу дед, замечательный писатель, человек бывалый, вдобавок прошедший через сталинские лагеря. С ним нас связывали давние дружеские и деловые отношения, общие редакционные проекты. «Девочка совсем отбилась от рук, в восьмом классе окончательно потеряла интерес к учебе, начала прогуливать уроки, – сообщил он мне упавшим голосом. – Ни в грош не ставит родителей. Словом, помогите, вы же все можете». Устраивая внучку в школу, и этот многое повидавший в жизни пожилой человек, как все, надеялся на мгновенное волшебное преображение ребенка. Просил он, ни много ни мало, о зачислении внучки в специализированный гимназический класс с повышенным уровнем обучения, наивно полагая, что среда интеллигентных сверстников сама по себе, автоматически привьет ребенку вкус к учебе.

Какой там гимназический класс, о нем не могло быть и речи. В простейшем проверочном диктанте она сделала восемнадцать ошибок. Продемонстрировав деду, писателю, этот шедевр орфографии и пунктуации, я предложил для начала зачислить девушку в класс педагогической поддержки, где у нас учатся дети, испытывающие временные трудности в учебе, преодолев которые они имеют полное право переходить на более высокий уровень обучения. В таких небольших по численности классах, где обучаются максимум десять – двенадцать человек, есть все возможности для компенсации пробелов в знаниях и коррекции отставания в развитии.

Мое предложение, ударив по самолюбию любящего деда, вызвало его резкую болезненную реакцию. Назревал скандал. Мобилизовав весь свой лагерный опыт политического зека, отстаивающего в бараке свое достоинство в схватке с уголовниками, он пошел на меня в решительную атаку.

– Просто так, взять и поместить девушку из интеллигентной семьи в отстойник?

– С чего вы взяли, что класс поддержки – отстойник? Там учатся обычные нормальные дети, у которых, как и у вашей внучки, в силу разных обстоятельств возникли проблемы.

– Знаем мы эти проблемы: пьющие семьи, гулящие матери, криминальные отцы. Нет, это же надо догадаться, просто так взять и сломать судьбу девочки из культурной среды, направив ее прямиком в штрафной изолятор! И это мне предлагает опытный педагог?

Откровенно говоря, меня крайне разозлило назойливое вторичное напоминание о культурном слое, в котором взросло это чудо в перьях. Дело в том, что за годы работы у меня накопились немалые претензии к интеллигентскому оперению детей, вырастающих в богемном окружении. Будучи рано допущены во взрослую утонченную среду, участвуя на равных в так называемом рафинированном общении, они легко снимают сливки культуры, пренебрегая ее черным хлебом. Такой ребенок при поступлении в первый класс, демонстрируя невиданную для его возраста эрудицию, блеснет почерпнутыми из разговоров взрослых сведениями о геноме человека, стрекательных клетках и звездных галактиках, но требуются огромные усилия педагога, чтобы заставить его выучить таблицу умножения. Скучно, рутинно, требует не фантазии, а всего лишь зубрежки.

Все это, воспользовавшись давними неформальными отношениями, на повышенных тонах со всей большевистской прямотой я выложил разгоряченному деду. Разговор явно заходил в тупик, каждый из нас упорно настаивал на своем. Между тем за взаимной перепалкой мы чуть было не забыли об одушевленном предмете нашего ожесточенного спора.

– А давайте пригласим девочку, и пусть она сама примет решение, «быть или не быть» ей в нашей школе, – предложил я.

– Просто так отдать важнейшее судьбоносное решение в руки подростка?

– Да, да, да, именно так просто, и нечего усложнять. Ей самой предстоит строить свою жизнь, а мы с вами не вечны, – сказал я, выразительно посмотрев на деда.

Сознаюсь, уже с первого взгляда, при знакомстве (еще до написания злополучного диктанта) девушка произвела на меня самое благоприятное впечатление. Живая, подвижная, с пытливыми глазами, она явно обладала лидерскими качествами и здоровым честолюбием, на котором и предстояло сыграть. Заводила, атаманша, способная повести за собой даже мальчишек, она, пока мы препирались с дедом, уже успела облазить всю школу, познакомиться с дружескими шаржами на учителей, изучить в канцелярии куклу, изображающую директора. Кроме того, из кабинета до нее наверняка доносились грозные раскаты обсуждения ее персоны.

Приняв грозный вид, я пригласил девушку в кабинет, сразу же, с порога обрушив на нее каскад упреков: «Это по твоей милости столкнулись два заслуженных, уважаемых человека. Как могла девушка из такой семьи (я выразительно посмотрел на деда) довести себя до такого плачевного состояния?» Далее, потрясая ее диктантом, испещренным красными пометками учителя, я еще некоторое время метал громы и молнии, в красках предсказывая неотвратимые зловещие последствия такой вопиющей безграмотности. Устав быть оракулом, я вытер пот и подытожил свое педагогическое внушение: «Только в класс поддержки, и ни в какой другой, кто бы за тебя не просил». Я вновь обернулся на деда.

– Я подумаю.

– Тебе решать.

Дальше все развивалось по обычному сценарию пьесы, а точнее, телесериала длиной в четыре года. Она, разумеется, пришла в предложенный класс, в первый же год став его старостой, железной рукой помогая классному руководителю приводить в порядок не очень организованных мальчишек, которые в этом классе доминировали. Через два года успешно сдала экзамены в элитный лицейский класс. А окончив его, играючи поступила в солидный вуз, где и учится в настоящее время. Когда сияющий от гордости за успехи внучки ко мне в кабинет с букетом цветов буквально ворвался ее дед, я не смог отказать себе в удовольствии:

– А помните наш первый нелицеприятный разговор?

– Да будет вам. Я же не со зла, я просто так, от волнения. Кстати, там, в канцелярии, мой второй внук. Возьмете?

 История сохранила комический эпизод из жизни восходящего солнца русской поэзии. Перед выпускным экзаменом из Лицея дрожащий от волнения юный Пушкин встречал в сенях Г. Р. Державина: небожителя, пиита, вельможу. Распахивается дверь, появляется раскрасневшийся с мороза Гавриил Романович. Его взгляд падает на восторженного лицеиста. «А где у вас, братец, нужник?» – следует житейский вопрос, от которого Пушкин вспыхнул в смущении и едва не зарыдал, страшно разочарованный и оскорбленный в своем высоком, неземном представлении об идеальном Державине.

Высокое и низкое, земля и небо – как далеки они друг от друга, но именно на их пересечении рождается линия горизонта. Эта метафора, на мой взгляд, в значительной мере отражает реальную картину воспитания человека. Культура не делится на высокую и низкую, бытовую и интеллектуально рафинированную. Не верю я в невероятные взлеты духа на уроках в школах, где, простите за подробности, плохо пахнет из туалетов, к слову сказать, по состоянию которых я всегда безошибочно определяю уровень воспитательной работы школы.

Утвердиться в справедливости такого, прямо скажем, не вполне традиционного подхода к оценке воспитания мне дано было в начале девяностых в Историческом музее города Йорка, где я с изумлением увидел любопытную экспозицию, посвященную истории унитазов Англии. Согласитесь, что в наших музеях мы чаще встречаем экспонаты, демонстрирующие развитие и совершенствование технологий уничтожения человека: мечи, доспехи, пулеметы и т. п. А тут такое. Чуть впереди меня оказалась английская пара, возраст которой определить было затруднительно. Не зря М. Жванецкий шутит, что эти иностранцы в гробу выглядят лучше, чем мы на выпускных фотографиях. Так вот, указав на один из экспонатов – до боли знакомое нам деревянное «очко», она с удивлением обратилась к мужу: «Я не понимаю, как этим пользовались в двенадцатом веке». Чертыхнувшись про себя, я подумал: «Приезжай ко мне на дачу, я покажу, как мы этим пользуемся в конце двадцатого».

Так весомо, грубо, зримо почувствовав наше цивилизационное отставание, я принял непреклонное решение: во что бы то ни стало ликвидировать хотя бы в одной отдельно взятой школе этот разрыв. Первый евротуалет, благоухающий дезодорантами, был оборудован, естественно, для девушек. В свободное от их присутствия время он стал объектом экскурсий юношей, предметом их зависти. Напомню, что туалетное движение в нашей школе зародилось в начале девяностых, когда редкие семьи могли позволить себе подобную роскошь. Но стоит только начать. Через некоторое время, идя навстречу пожеланиям масс мужского пола, евроремонт был произведен и в комнатах с обозначением «М». Как ни покажется странным, постепенно эти места, среди прочего, стали визитной карточкой школы. И я без тени смущения начинал любые конференции и семинары для педагогов и управленцев из других регионов страны с экскурсии по нашим «заповедным» местам. При этом не переставая повторять: «Если театр, как утверждал К. С. Станиславский, начинается с вешалки, то школа – с туалета».

Прошли годы, и теперь в какую бы школу я ни приехал, зная мое слабое место, коллеги первым делом ведут меня – понятно куда. Некоторые из них, демонстрируя новые дизайнерские решения, не без гордости добавляют: «Покруче ваших будут». Что ж, может быть, в этом и есть мой скромный вклад в культуру?

За годы директорства я выработал правило трех «н», которому по мере сил стараюсь следовать в своей практической деятельности. Суть его в трех заповедях руководителя школы: не отчаивайся, не впадай в панику, не опускай руки. Правило это – своего рода сжатая инструкция по технике психологической безопасности директора и педагога. Слишком часто возникают ситуации, когда ты бьешься в буквальном смысле слова как рыба об лед, решая насущные вопросы, улучшая жизнь окружающих тебя людей, а в ответ вместо элементарной благодарности получаешь новые серьезные проблемы. Добро б еще, если бы речь шла только о судьбоносных решениях, ломающих привычные каноны воспитания и обучения, переворачивающих сознание родителей, детей и педагогов. Тут естественно ожидать непонимания и сопротивления. Так ведь нет, даже в элементарных вопросах (где, казалось бы, все очевидно и ничто не требует предельного напряжения мысли и воли) порой наталкиваешься на стену. Доходит до смешного. Но обо всем по порядку...

Школу часто сравнивают с кораблем, бороздящим океан знаний. Метафору стоит обновить, не только по причине затертого образа, штампа, но еще потому, что школа сегодня не слишком похожа на ослепительный океанский лайнер. Скорее на лодку, которая, слава богу, пока еще держится на плаву усилиями самоотверженной команды, обходящей бесконечные мели и рифы, по большей части искусственного происхождения. Малое водоизмещение судна позволяет сосредоточиться на бытовых мелочах, на время оставив в стороне глобальные вопросы перспектив развития образования в целом. В самом деле, обвинять во всех случаях начальство или обстоятельства жизни есть «умственная и нравственная лень, рудимент рабской психологии». На сей раз стоит честно поговорить о нас самих.

В Москву, наконец, пришло лето. В скверах и на проспектах расцветают цветы. Дети с учителями не отстали, украсив клумбы и вазоны близ школ. Излишне говорить, что посадочный материал обходится недешево, но красота того стоит. Наблюдаю из окна своего кабинета идиллическую картину: в школьном дворе гуляют бабушка с внуком-дошкольником. Мальчик зачарованно смотрит на юных наездниц, гарцующих на лошадях. Воспользовавшись занятостью внука, пожилая женщина с ведерком и совочком решительно направляется к клумбе и начинает выкапывать цветы. Пулей вылетаю из кабинета.

– Как же так? Это посадили ваши же дети!

– Подумаешь. У вас цветов много. Что случится, если я возьму пяток на дачу?

Поразительно, но убеленная сединами женщина действует совершенно открыто, не усматривая в том никакого криминала. Внук, отвернувшись от лошадей, с интересом наблюдает за нашей перепалкой. Бабушка для него, бесспорно, авторитетнее налетевшего на нее постороннего дяди. Мальчику интересно происходящее. А происходит буквально следующее: с младых ногтей, почти на ментальном уровне, у ребенка закладывается неуважение к чужой собственности. Про бабушку все понятно. Она выросла в эпоху, когда при Брежневе только ленивый не тащил у государства, вне зависимости от статуса и социального положения: слесарь – гайки и инструменты с завода, интеллигент – бумагу и ручки из НИИ. Грехом это не считалось, поскольку внутренне оправдывалось нищенской несправедливой зарплатой. Ныне дети этих бабушек ездят на иномарках, с пеной у рта отстаивая священную собственность (свою!). Но въевшиеся в плоть и кровь поколений привычки по-прежнему дают о себе знать.

Поворачиваю голову в сторону школьной конюшни. Рядом, дело житейское, сборник навоза. Между прочим, то, что там накапливается, по нынешним временам, скромный коммерческий продукт, востребованный на дачных участках. Реализовав его, можно приобрести сено или овес для тех же лошадей. Такое вот получается безотходное производство. Жаль, таким элегантным способом нельзя подкормить учительство. Их отходы не подлежат утилизации. Комизм ситуации заключается в том, что, оставив попытки вразумить пожилую женщину, беспомощно наблюдаю, как в пятидесяти метрах, на другом конце школьного подворья, в иномарку тайком спешно загружают мешки с нашим драгоценным органическим удобрением. Подержанная иномарка, нагруженная ворованным навозом, – дурно пахнущий символ переживаемой эпохи. Разумеется, всеми этими мелкими ракушками, налипающими на днище школьного челна, можно было бы пренебречь, когда бы не одно важное обстоятельство. Элементарная бытовая непорядочность взрослых мгновенно обесценивает упорные попытки педагогов привить детям и «дум высокое стремленье», и навыки жизни в правовом благоустроенном государстве. Так школьная лодка любви разбивается о быт...

Быстро, разумеется без отпуска, проходит лето, безраздельно отданное укреплению материальной базы школы и подготовке к новому учебному году. На этот раз будет чем поразить воображение учеников и педагогов, вернувшихся после каникул. Еще бы, сбылась «вековая» мечта, и на тридцатом году существования школы на школьном стадионе кладут дорогое искусственное покрытие футбольного поля. Пока я с нескрываемым наслаждением наблюдаю процесс укладки, ко мне притирается не вполне трезвый абориген, житель близлежащего дома.

– Мужик, ты директор?

– Я, а что?

– Дай отрезать два метра газона. Тут, понимаешь, серьезное дело. У тещи на могиле трава не растет.

 Да уж, серьезнее некуда, придется ставить усиленную охрану.

В планах модернизации российского образования нет и намека на трудовое воспитание учащихся. А еще совсем недавно, в советскую эпоху, воспитанию трудом придавался почти сакральный смысл, его влияние на развитие личности ребенка считалось безграничным. А тут – ни слова. Почему? Думается, тому есть свои причины.

Предшествующая эпоха обладала удивительной способностью к выхолащиванию смыслов и превращению даже здравых идей в собственную противоположность. Так, взяв за образец опыт А. С. Макаренко, власть огнем и мечом принялась внедрять его в педагогическую практику, вне зависимости от реальных условий. Тем школам, у которых шефами были крупные производства, организовать осмысленное трудовое обучение не представляло большого труда. Польза от этого была очевидна. (Вспомним, что Макаренко в тридцатые годы производил в своей колонии самые современные фотоаппараты «ФЭД».) Остальные школы вынуждены были имитировать этот процесс. У нас шефствующим предприятием был Университет дружбы народов им. П. Лумумбы. При всем желании на такой «производственной» базе можно было наладить лишь производство метисов или мулатов. Но приказ есть приказ, приходилось брать копеечные заказы со стороны. Например, по надеванию резинок на пипетки (полторы копейки штука) или по производству чугунных пальцев для снегоочистительных машин. Это когда из толстой чугунной трубы вручную напильником делалась небольшая деталь необходимого диаметра. Что, спрашивается, кроме аллергии и ненависти, у детей и педагогов могла вызвать такая постановка трудового обучения?

Тем временем развалилось государство рабочих и крестьян, вслед за его обрушением легли набок некогда мощные производства. А замученные псевдотрудовым воспитанием педагоги с превеликим удовольствием отказались от выполнения этой действительно важной, если не доводить ее до абсурда, воспитательной задачи. Тем более что наступили иные времена.

Эту трогательную картину показали все СМИ. Президент Б. Н. Ельцин выходит из машины и направляется к подростку, в разгар учебного дня торгующему пивом на обочине правительственной трассы: «Молодец, ты уже вступил в рынок!» Хотелось рвать и метать. В итоге совокупными усилиями мы добились своего. Сегодня даже элементарные формы самообслуживания детей вызывают сопротивление определенной части родителей: они опираются на распоряжения Минобра, запрещающие отвлекать детей от учебного процесса. Им легче нанять уборщицу, чем приучить своих чад ежедневно убирать за собой класс. Ситуация типична не только для столичных городов. Недавно делегация директоров школ одного из шахтерских регионов, увидев, как наши старшеклассники дежурят в школьном кафе, озадачила меня вопросом: «Как вам это удается? Родители наших детей категорически против и заявляют, что отправляют своих детей учиться, а не подметать пол».

– Вы учите детей олигархов или депутатов?

– Нет, экскаваторщиков.

Поразительно, но сегодня даже в сельских школах (где учатся дети, которые, казалось бы, с раннего детства должны быть приучены к участию в трудовом цикле) директора встречаются с сопротивлением родителей, протестующих против детского самообслуживания. Такая вот складывается ситуация. Остается надеяться, что терпенье педагогов и труд перетрут и ее.

 Педагогика, и та, к счастью, не стоит на месте. При всем ее, казалось бы, оправданном веками существования консерватизме в педагогический язык и обиход постепенно проникают новые понятия, среди которых – «портфолио», т. е. портфель личных достижений учащегося. Суть его заключается в том, что педагоги должны оценивать не только академическую успеваемость ученика, но в первую очередь его личностный рост, фиксировать успехи ребенка во многих сферах жизнедеятельности, включая те, что напрямую не связаны с освоением основ наук. Мысль во всех отношениях справедливая, хотя и не такая новая, какой представляется на первый взгляд в связи с появлением импортного термина. Умение видеть и оценивать ученика целостно, а не только с позиции освоения своего предмета всегда отличало настоящих педагогов от ремесленников. Другое дело, что рутина школьной жизни, именуемая учебным процессом, исподволь, незаметно затягивает учителя, постепенно превращая его в автомат по перекачке знаний в ребенка. Вдобавок вся система оценки профессиональной деятельности педагога высокими проверяющими инстанциями нацелена исключительно на проверку обученности детей. Тесты, тесты и еще раз тесты – они сегодня превращаются едва ли не в новый символ педагогической веры. Тем важнее не забывать о подлинном предназначении педагога, коренящемся в самой этимологии: ведь «педагог» в буквальном переводе – ведущий ребенка.

Завершается очередная премьера школьного капустника. В главной роли – блистательный комический актер, которому рукоплещет переполненный зал. Он же – посредственный ученик, который не радовал успехами своего учителя биологии. Строгий бескомпромиссный биолог, вытирая слезящиеся от смеха глаза, произносит: «Жаль, что спектакль прошел в конце года, посмотрела на него другими глазами. И что я приставала к нему со своей дизоксирибонуклеиновой кислотой, носителем генетической информации? Мне бы к его генетике присмотреться. У парня другое предназначение». И она недалека от истины.

Тридцатилетие школы мы праздновали на арене Большого цирка на проспекте Вернадского. В ярком трехчасовом шоу, проходившем на трех сменных аренах, на равных участвовали учащиеся и выпускники, профессиональные артисты цирка и педагоги. Одна из клоунских реприз завершалась прямым обращением к учителю: «Анна Моисеевна, вы меня помните? Я Сережа С. из вашего 3 «Б». Это вы много лет назад предопределили мою судьбу, на одном из уроков назвав меня клоуном! И я им стал». Учитель давно на пенсии, на следующий день после праздника она сокрушалась перед коллегами: «Господи, за что обидела мальчика!» В данном случае не обидела, а разглядела его призвание. Что называется, попала в точку. При этом научила писать и считать. К счастью, в те далекие годы еще не было единого государственного экзамена по тестам. И у меня нет уверенности в том, что очаровательный рыжий ковёрный с успехом прошел бы через это суровое испытание.

Юноша с ярко выраженными способностями художника. Его натюрморты и пейзажи до сих пор украшают интерьеры школы. Прекрасная семья: с давних лет я хорошо помню его родителей, сидевших на одной парте. Школьную любовь они пронесли через всю жизнь. Казалось бы, все замечательно, но у парня серьезная проблема: ярко выраженная дисграфия. Она тянется еще с начальной школы. За годы работы с ним, ценой титанических усилий дефектологов и педагогов, количество ошибок в его диктантах и сочинениях сократилось втрое: с тридцати до восьми-девяти. Налицо положительная динамика развития ребенка. Но ее, что называется, к делу не пришьешь. По нормам выставления оценок, тридцать ошибок или девять – это все равно «два». По всем остальным предметам у юноши нет проблем. Помимо живописи, он увлекается историей и литературой. Внутри школы, отслеживая динамику развития ребенка, понимая, что его безграмотность не вина, а беда, связанная с особенностями мозговой деятельности, педагоги, вопреки формальным критериям оценок, переводили парня из класса в класс. Иного пути не было. Страшно даже представить, как бы сложилась его судьба, займи они «принципиальную» позицию. Второй год для такой тонкой художественной натуры – ни с чем не сравнимое унижение, ужасный удар, чреватый непредсказуемыми последствиями, вплоть до суицида. Но если в школе по отношению к этому ребенку между педагогами было возможно своеобразное конвенциональное соглашение, то как быть с его поступлением в вуз? Выручил совмещенный экзамен, запрещенная ныне форма приема в вузы, когда в специализированных классах выпускной экзамен совмещается с приемным. Прямым текстом объяснив председателю приемной комиссии, с каким случаем мы имеем дело, я попросил создать условия для успешной сдачи первого экзамена. Откровенно говоря, мы пошли на должностное преступление, в совершении которого я нисколько не раскаиваюсь. Желанная четверка по сочинению была получена, все остальные экзамены юноша абсолютно самостоятельно сдал на «отлично». Его сегодняшние победы в отечественных и международных конкурсах, экспонирование работ на многочисленных выставках – неоспоримое доказательство нашей педагогической правоты.

Перебирая в памяти десятки подобных случаев, поневоле задумываюсь над тем, что в новомодном термине «портфолио» заключена старая, как мир, педагогическая идея целостной оценки ребенка – во всей полноте его особенностей и даже отклонений в развитии, избирательных способностей и склонностей. Жаль только, что вся существующая государственная система оценки результатов обучения толкает учителя в противоположную сторону, заставляя его идти на риск, хитрить и изворачиваться каждый раз, когда конкретный ребенок заведомо не вписывается в стандартные рамки.

 Наша неистребимая любовь к детям в последнее десятилетие поистине не знает границ. Веду здесь речь, разумеется, не о реальной жизни, где статистика фиксирует десятки тысяч случаев страшных издевательств и насилия над детьми со стороны собственных родителей, не о вопиющих примерах учительского бездушия. А о попытках противопоставить этим жутким явлениям призывы и, что особенно трогательно, распоряжения, предписывающие обеспечить личностный подход к каждому ребенку. Что в переводе с административного языка означает указания педагогам: делать все от них зависящее, чтобы всеми силами и средствами избегать любых конфликтов со своими воспитанниками. В этом есть резон, поскольку ненависти и агрессии в обществе хватает и без нас. Кто спорит – ребенка надо любить. Другое дело, что любовь эта не должна быть слепой, а личностный подход к ребенку не сводится только к поглаживанию, но предполагает, помимо прочего, необходимость и возможность, если потребуется для развития его же личности, идти с ним на обострение отношений. Не верю я в бесконфликтную педагогику (по раннему доктору Споку). Именно по раннему, поскольку зрелый доктор отказался от своих прежних воззрений, когда увидел, сколько невротиков получило американское общество. Заласканные по его психосберегающим методикам дети, став взрослыми, мгновенно ломались от столкновения с жестокими реалиями жизни. Держать удар их не научили. Между тем мы, игнорируя этот опыт, продолжаем с неистребимым упорством повторять благополучности типа «Ребенок всегда прав!». А в предложении, вынесенном в заголовок этих заметок, запятую ставим исключительно после «нельзя».

Нет, не все на свете можно прощать. Об этом и пойдет речь.

Более чем за четверть века работы директором я лишь дважды подписал приказ об исключении из школы и недрогнувшей рукой выдал личные дела. Примечательно, что оба случая пришлись на истекшее пятилетие.

Жаркий май. Выпускники сосредоточенно пишут репетиционное сочинение, до начала экзаменов остаются считанные дни. В помещении душно. По просьбе товарищей старшеклассник раскрывает окно и тут же получает отпор от девушки:

– А мне не жарко, закрой немедленно!

– Но большинство ребят просит открыть.

– Не мои проблемы.

Подчиняясь просьбе большинства, парень все-таки распахивает окно под аккомпанемент ее шипения: «Ты еще об этом пожалеешь...»

Ничем не примечательная девушка: заурядная внешность, весьма скромные результаты в учебе. Отсутствие зримых успехов на фоне огромных амбиций. Она – дочка крупного военного чиновника. К школе ее подвозят на черной служебной машине. За рулем солдат. Ему и предстоит сыграть роковую роль в этой истории. На следующий день после оконного инцидента по распоряжению начальственной дочки водитель избил ее строптивого одноклассника, перехватив его по дороге в школу. Реакция класса была однозначной: мы не пойдем на занятия до тех пор, пока вы не уберете ее из школы. Тяжелый разговор с отцом заказчицы преступления. К его чести, человека, прошедшего огонь и воды, горячие точки, мы находим трудное взаимопонимание. Подписанию приказа об исключении предшествует ее публичное извинение перед парнем. До выпускных экзаменов остается неделя...

Вторая история под стать предыдущей. Девушки из девятого класса интенсивно обменивались между собой косметикой, аксессуарами и прочими дамскими радостями, давали поносить друг другу модные кофточки и иные детали туалета. Для меня всегда оставалась загадкой спокойная реакция родителей на внезапное появление чужой вещи в доме. Их почему-то успокаивает простое объяснение: мне это подарили. Но не зря народная мудрость гласит: простота – хуже воровства. Как это часто бывает, запутавшись во взаиморасчетах, подруги приступили к выяснению отношений. Жертвой стала девушка, вернувшая взятую в аренду дорогую блузку с заметными пятнами. Кроме того, она оказалась должницей и по части парфюма. При договоренности об использовании только половины флакона употребила весь, без остатка.

Расправа была жестокой. Горя праведным гневом, подружки подкараулили незадачливую должницу в лесу, на окраине которого стоит школа, скрутили, повалили на колени и заставили лизать сапоги у кредитора. Девичья жестокость, подчас превосходящая мальчишескую, не новость в психологии. Но на сей раз она перехлестнула через край. Процедура возмездия снималась на цифровой телефон. На следующий день эти кадры демонстрировались по всей школе в назидание остальным. Но участницы судилища просчитались: вместо восхищения «крутизной» они вызвали отвращение и гнев товарищей. Административная реакция была немедленной и беспощадной: людям, получающим наслаждение от унижения товарища, не место в коллективе. В тот же день на линейке был оглашен грозный приказ директора. Излишне говорить, что я не считал этих девушек закоренелыми преступницами. Но в педагогике, как и в медицине, не всегда можно довольствоваться лишь терапевтическими методами. Масштаб содеянного требовал хирургического вмешательства. Только таким способом им можно было преподать урок на всю жизнь, ибо есть грани, которые нельзя переходить никогда, ни при каких обстоятельствах. Дети не были выброшены на улицу. По предварительной договоренности, их подобрал директор соседней школы, у которого, в свою очередь, я забираю подростков в подобных ситуациях. Так мы обмениваемся пациентами.

Учитель всего лишь человек, и ничто человеческое ему не чуждо. Будучи сам не безупречным, он призван вести к совершенству ребенка. Задумываюсь об этом каждый раз, когда по долгу службы или в прессе сталкиваюсь с фактами учительских срывов, результатом которых всегда является унижение ребенка. Но можно ли требовать от униженного нищенской зарплатой (сам министр образования недавно квалифицировал ее как позор нации) и задерганного бесконечными перестройками системы образования учителя неиссякаемого добросердечия и мудрости? Должно, ибо эти качества личности, вопреки всем неблагоприятным условиям, остаются альфой и омегой профессии. Больного не интересует зарплата врача, ее низкий уровень не может являться причиной, оправдывающей отказ в помощи страждущему. И хотя педагог не давал клятву Гиппократа, его служение ребенку сродни поприщу медика. Ошибки и срывы, к сожалению, неизбежны, тем более в наших стесненных обстоятельствах. Другое дело, как с честью выходить из периодически вспыхивающих конфликтов.

В самом начале педагогической деятельности мне, молодому педагогу, повезло работать рядом с умудренными интеллигентными коллегами. Среди них учитель словесности Наталия Васильевна Тугова. Однажды она поведала мне, как, сорвавшись и несправедливо отругав ребенка, на следующее утро нашла в себе силы извиниться перед ним при всем классе. А через день она получила записку следующего содержания: «Первый раз в жизни встречаю учителя, имеющего мужество признать свою ошибку. Снимаю перед вами шапку. Корней Чуковский». Ребенок оказался внуком великого детского писателя.

Вспомнил об этом при грустных обстоятельствах. Ученик, не реагируя на неоднократные справедливые замечания учителя, вывел его из себя. Дело житейское, если бы не одно обстоятельство. Учитель позволил себе оценочную реплику по поводу горячего национального темперамента нарушителя дисциплины, чем вызвал бурную реакцию всего класса. Что, к слову сказать, характеризует этот детский коллектив с положительной стороны. Двусмысленный намек учителя, по сути дела, ничем не отличался от известной обывательской реакции: «понаехали тут...» К чести для себя, педагог нашел силы поправить положение. На следующий день, извинившись перед классом за бестактность, он зашел ко мне в кабинет и, оценивая свой просчет, тут же допустил новый: «Я виноват, поскольку опустился на уровень торгашей». Час от часу не легче. Принося извинения, он походя унизил всех без разбору работников сферы обслуживания. Трудно удержать себя в рамках, когда в обществе повсеместно нарастает высокое напряжение. Тем не менее выход есть всегда – вовремя одуматься и извиниться. Заявляю ответственно, у всех без исключения педагогов в их практике были такие случаи и ситуации, когда они выглядели не самым лучшим образом. Унизить юного человека достаточно легко, особенно когда в руках учителя такое грозное оружие, как ирония...

По молодости мы не отказываем себе в удовольствии блеснуть эрудицией, продемонстрировать собственное остроумие, не отдавая себе отчета в том, что нет большой доблести самоутверждаться за счет заведомо слабого оппонента, который не в состоянии парировать твой выпад. Как-то, после неудачного ответа старшеклассника, я позволил себе реплику: «Не зря английский историк Тен считал, что нет ничего опаснее, чем большая мысль в малой голове». Класс взорвался смехом, и я увидел, как побелело лицо у самолюбивого парня. Необходимо было немедленно поправлять ситуацию, найдя изящную форму извинения. «Впрочем, – продолжил я, – этой цитатой меня щелкнул по носу профессор после неудачной защиты моей первой курсовой работы. Он меня, я вас, а вы, в свою очередь, передадите эту шутку своим ученикам, если рискнете стать учителем». И вновь смех в классе, но гораздо более добрый, примиряющий, не унижающий ничьего достоинства.

В другой раз я сорвался, когда ознакомился с рефератом, плодом коллективного труда. На титульном листе работы стояли две фамилии: юноши и девушки. Девушка – прирожденный гуманитарий с прекрасными знаниями и интуицией исследователя. Парень – скромный троечник. Их связывали тонкие чувства. Но какое это имеет отношение к делу, если подлинный автор очевиден? Последовала язвительная реакция учителя: «Историк В. И. Ключевский утверждал, что если в математике две половинки составляют единицу, то в жизни два полоумных никогда не составят одного умного». Девушка задохнулась от возмущения, но промолчала. На перемене она ворвалась в мой кабинет.

– Какое вы имели право так унижать моего соавтора?

– Я прекрасно вижу, чей это текст, и не люблю нахлебников. Дружба дружбой, а служба службой.

– Текст писала действительно я, но Сергей ездил по музеям, собирал и описывал материалы. Кроме того, он готовил компьютерную презентацию доклада.

И она швырнула мне на стол дискету. Я призадумался. Сам же призывал к коллективной, командной работе над проектами. На следующий день пришлось публично извиниться. Но при этом попросил в следующий раз в конце текста указывать личный вклад каждого автора. Девушка получила пятерку по истории, парень по информатике. С коллегами я договорился.

Судьба оказала мне высокую честь участвовать в последней прижизненной передаче с 3. Е. Гердтом. Уже после эфира он почему-то сказал: «Вы даже не представляете, какое это счастье – просить прощение». Кого уж там мог сильно обидеть этот солнечный человек? Педагогам такое счастье пока доступно.

У педагогов сложные отношения со временем. Давний ученик, а ныне солидный успешный бизнесмен заезжает в школу повидаться, а заодно представить свою красавицу жену с параметрами фотомодели. В облике грузного, рано облысевшего человека с трудом просматриваются черты изящного курчавого юноши, некогда блиставшего на подмостках школьной сцены. Желая сделать приятный сюрприз молодоженам, я ставлю старую видеокассету. Увиденное поражает воображение прекрасной дамы. И, посмотрев на мужа новыми глазами, она произносит: «Боже, какой же ты раньше был красивый!» На что он, еще в школе отличавшийся невероятной находчивостью и импровизационным даром, молниеносно реагирует: «Зато теперь я умный». Да, видно есть еще порох в пороховницах, и мы дружно смеемся над его остроумным ответом.

Юная супруга отправляется осматривать школу, мы остаемся вдвоем.

– Ты серьезный человек, ведущий сложный бизнес. Скажи откровенно, что в твоей нынешней жесткой, прагматической жизни предопределено тем временем?

– Состояние души. Вы не поверите, но многие мои деловые успехи от веселья духа. Наши школьные праздники и спектакли раскрепощали, расширяли пространство внутренней свободы, учили поднимать настроение себе и людям.

– А как же рэкет, выбивание долгов, наезды силовиков и прочие «прелести» нашего дикого рынка?

Он улыбнулся и продолжил с той щадящей интонацией, с которой опытная учительница начальной школы объясняет первоклассникам азы грамоты.

– Разумеется, всякое случалось. Пару лет назад даже пришлось провести полгода в камере предварительного заключения. Конкуренты постарались. Слава богу, мы с ними разобрались. Но вот что я вам скажу: главное в бизнесе – уметь общаться с людьми.

– Только в бизнесе?

– Вот и я про это. В тюрьме ваши уроки артистизма тоже оказались не лишними.

Вошла жена, и мы быстро сменили тему. В завершение была совершена бартерная сделка. Он выпросил у меня видеокассету с записями старых школьных спектаклей, а в обмен презентовал диск, где запечатлена его последняя премьера. Да-да, у себя на фирме он создал любительский театр и вовлек в него своих сотрудников. Просмотрев запись, я белой завистью позавидовал роскошным профессиональным декорациям от модного дорогого художника-постановщика и шикарным театральным костюмам. Что ж, у богатых свои возможности, а у нас свои... тоже, как выясняется, не такие уж малые.

Нет, в самом деле, чем-то ведь школа притягивает к себе состоявшихся, успешных выпускников, казалось бы, давно изживших детство и юность, ведущих напряженную взрослую жизнь, наполненную бездной забот и множеством проблем. Возможно, именно тем временем, когда их ценили и любили не за шелест купюр в карманах или положение в обществе. Если формулировать в рыночных категориях, притяжение это диктуется дефицитом бескорыстия, искренности и прямодушия. По мере взросления люди думающие ощущают его все больше. И дело не только в ностальгии по утраченной юности. «Фирма процветает, бизнес набирает обороты. Но такое впечатление, что вся жизнь проходит в офисе, от сделки до сделки. А у меня уже нет сил даже радоваться успехам», – признался мне еще один сорокалетний выпускник. Где еще, кроме школы, он может позволить себе такую роскошь: предстать человеком слабым, в погоне за успехом потерявшим ощущение полноты бытия и потому рано утратившим вкус к жизни. На фирме и в семье он обязан демонстрировать уверенность и излучать оптимизм. Таковы законы жанра и специфика избранных ими социальных ролей. И лишь одно амплуа, бывшего ученика, позволяет хотя бы на короткое время встречи освободиться от тяжкого бремени и, как точно формулировал Э. Фромм, «быть, а не казаться». Бог им в помощь.

Тем временем в жизнь вступают новые поколения, а герои недавних историй преподносят очередные сюрпризы. Подросли участники крысиного бизнеса, но предприимчивости им по-прежнему не занимать. Сегодня они готовятся к поступлению в специализированный класс старшей школы, для чего необходимо посещать факультативные занятия. Но зачем, скажите на милость, тратить драгоценное время на подготовку к экзаменам всем без исключения учащимся? Есть оптимальный вариант: отрядить на факультатив пару старательных учениц, которые тщательно запишут лекции преподавателей, а затем, размножив их на принтере, предложат готовые тексты конспектов остальным, разумеется за умеренную плату. А что? Где есть спрос – там всегда будет предложение. По нынешним временам вполне интеллигентный малый бизнес. Попробуйте оспорить его легитимность.

Оканчивает финансовую академию азартный бильярдист, в свое время самостоятельно вернувший огромный по тем временам долг. За истекший период он умудрился купить землю в тридцати километрах от Москвы и построить скромный двухэтажный коттедж, где и проживает с мамой. Теперь у него новая серьезная проблема: «Решил жениться, но вы же понимаете, как сегодня сложно найти серьезную неизбалованную девушку. Где гарантии, что ее буду интересовать я, а не моя недвижимость?» Гарантий, действительно, никаких.

Меняется время, а с ним и школа. Но так ли непроницаемы границы между тем и этим временем? Однажды на борту терпящего бедствие самолета я услышал поразившую меня фразу. Принадлежала она моему мудрому восьмидесятипятилетнему другу Г. С. Померанцу, философу, культурологу, человеку, прошедшему фронт и сталинские лагеря: «Жизнь представляется мне скрипучей пластинкой, но одни все время слышат только скрип, а другие сквозь скрип умудряются все-таки услышать музыку». Мысль, высказанная в таких обстоятельствах, в то томительное время, когда счет шел на минуты и никто не гарантировал благополучной посадки лайнера, дорогого стоила. Попытаемся же и мы расслышать музыку сквозь грохот и скрежет переживаемой эпохи.

На следующий день после светлого праздника Восьмого марта раздался тревожный звонок из милиции. Грозный голос инспектора по делам несовершеннолетних сообщил: «Ваш ученик (ФИО) задержан вчера в шесть тридцать утра за хулиганские действия. Мало того, вместе с ним проведено задержание двух сотрудников вашего учреждения». Металл в голосе инспектора усилился, давая понять директору беспрецедентность случившегося: совместного преступления ученика и его педагогов. «Они, как выяснилось, действовали по предварительному сговору».

– А могу я узнать, где произошло задержание?

– На крыше высотного здания, что выходит на правительственную трассу.

Слова «правительственная трасса» инспектор произнес с особым нажимом, подчеркивая политический подтекст совершенного преступления.

– Где сейчас задержанные?

– Пока они выпущены под подписку о невыезде.

Откровенно говоря, названный дом и фамилия злоумышленника из десятого класса мгновенно проясняли мотивы «преступления», Но каким боком там, на крыше, в столь ранний час оказались молодые педагоги нашего Центра дополнительного образования? Это еще предстояло выяснить. Через полчаса с виноватым видом и явными следами успешной милицейской операции на лице он предстал перед директором школы. Дожидаясь взрослых участников инцидента, я успел восстановить в памяти все, что было связано с любовными приключениями десятиклассника, предшествовавшими этому событию.

Парень был давно и безответно влюблен в девушку из параллельного класса. Но между ними пролегала грандиозная социальная и культурная стена. Она – дочка большого начальника (кооперативная квартира в доме на правительственной трассе!). Он – ребенок из простой семьи, которого воспитывает одинокая мать, уборщица в поликлинике. Она – тонкая гуманитарная натура, обучаясь в лингвистическом классе, неплохо владеет двумя языками, окончила музыкальную школу. Он академическими успехами не отличается, зато мастер на все руки. Учится в классе художественных ремесел, преподаватели отмечают его способности в кузнечном деле. Словом, каждый из них обладал несомненными достоинствами, но представлял собой совершенно разные, несовместимые миры.

Дело происходило в восьмидесятые годы прошлого века. И когда сегодня, взывая к нашему светлому прошлому, мне говорят о трагедии возросшего социального неравенства, я, при всем своем стаже и опыте, не могу припомнить ни единого случая, когда бы во времена развитого социализма сын генерала, к примеру, женился на доярке, пусть даже она была трижды отличницей коммунистического труда. Но попробуйте прочертить влюбленному парню запретную границу. Как пелось в шлягере тех лет: «Пусть говорят, он (она) мне не пара... А он (она) мне нравится, нравится, нравится, и для меня на свете парня (в данном случае девушки) лучше нет...» Одним словом, необходимо было любой ценой завоевать ее расположение. Для этого наш Ромео выбрал весьма нетривиальный способ. Девушка жила на восемнадцатом этаже. Ночью, обманув бдительность консьержки, забравшись на крышу ее двадцатидвухэтажного дома, огромными метровыми буквами он вывел масляной краской имя любимой на фасаде здания, чем существенно испортил благопристойный вид, открывавшийся с правительственной трассы. К сожалению, первый подвиг произвел большее впечатление не на девушку, а на руководство кооператива, вынужденного выделить значительные средства для приведения в порядок испорченного фасада. Имея представление о доходах его матери, технички, я, сославшись на неосведомленность, тогда не сдал виновника преступления. Председатель кооператива, разумеется, не поверил в мое неведение и пообещал в следующий раз привлечь к расследованию компетентные органы. Я же, в свою очередь, провел конфиденциальную профилактическую беседу со злоумышленником, раскрыв перед ним предельный идиотизм такого способа привлечения к себе внимания предмета тайного обожания. Помнится, в конце беседы, подытожив разговор, я заметил: «Ты же мастеровой человек, и тебе ли не знать, что такое тяжелый физический труд маляра, который теперь будет вынужден ликвидировать твои художества с риском для жизни на огромной высоте. Лучше бы ты своими руками изготовил для нее что-нибудь такое, чего не купишь ни за какие деньги».

И он, оказывается, послушался. Целых полгода тайно, как ему казалось, ковал для нее прекрасную розу, пусть не золотую, как в повести К. Паустовского, а металлическую, но какое это имеет значение для любящего сердца мастера? Но все тайное рано или поздно становится явным. И однажды его молодые преподаватели застали творца врасплох и, восхитившись изделием, предложили выставить розу на выставке. А он, категорически отказываясь от предложенной чести, вынужден был сознаться, что собирается привязать розу к балкону возлюбленной рано утром в день Восьмого марта. Понимая, что парня не удержать никакими силами, молодые преподаватели, имевшие специальную оснастку и солидный альпинистский стаж, решили, от греха подальше, страховать его с крыши. Бдительная бабушка, страдающая бессонницей, в шесть часов утра, увидев фигуру неизвестного в проеме своего окна, в ужасе позвонила в милицию. Хорошо еще, что в порыве героической самообороны от воров она не схватилась за ножницы, дабы перерезать канат, как это делает заяц в известном мультфильме «Ну, погоди!». Всю компанию на месте преступления (крыше) задержала милиция, которая в мгновение ока оказалась там по звонку из такого дома. Все эти подробности удалось выяснить у непосредственных участников событий, пока мы дожидались инспектора милиции.

Тем временем в кабинет директора уже решительно входил капитан милиции женского пола, гордо держа в руках вещественное доказательство с балкона потерпевшей. Предложив ей сесть, мягко улыбаясь, я спросил: «А вам в юности кто-нибудь дарил Восьмого марта такое чудо?» По ответной смущенной улыбке молодой женщины, но тем не менее находящейся при исполнении служебных обязанностей, я понял, что возбуждения уголовного дела о хулиганских действиях моих подчиненных на этот раз, вероятно, удастся избежать.

Истекший век со всей беспощадностью обнажил одну из драм, определяющих трагизм человеческого существования: конфликт ценностей. К примеру, справедливость – высшая ценность, но она не предполагает милосердия. А свобода, дарованная волкам, оборачивается смертью для овец. Да что там ценности, заповеди конфликтуют друг с другом. В одном месте Евангелия читаем: «Не мир вам принес, но меч»; в другом: «Если ударят по правой щеке – подставь левую». Неискушенные люди видят в священном тексте неистребимое противоречие. В Книге книг нет инструкций на каждый жизненный случай. Но именно этим она отличается от морального кодекса строителя коммунизма, который по историческим меркам не так давно висел в каждом классе. Богу не угодны духовные автоматы, способные лишь к выполнению жестких предписаний. Посему Он и даровал человеку неотделимую от ответственности свободу, позволяющую самостоятельно решать, в каком случае взять меч, а в каком – подставить щеку.

Подобные «отвлеченные» размышления приходят в голову каждый раз, когда сталкиваешься с ситуацией, чреватой огромными издержками, неоднозначной, но требующей небезупречных практических решений (похоже, что безупречных решений не бывает).

...Начало девяностых. Недавняя выпускница проходит по уголовному делу о сбыте наркотиков. Постепенно из свидетеля она превращается едва ли не в одного из главных обвиняемых. Девушка-студентка из профессорской семьи, никогда прежде ни в чем подобном не замеченная, попадает в переполненную камеру, падает там с нар, ломает ногу. В тюремной больнице использованной иглой ей вносят гепатит В.

Родители в шоке, обращаются за помощью. Первая задача – перевести ее в не столь населенную камеру, вторая – добиться освобождения под подписку о невыезде до суда. В те теперь уже далекие годы вопрос тюремной прописки решался отнюдь не на официальном уровне. Камеру на солнечную сторону предоставляли, как бы это мягче выразиться, неформальные структуры. (Хочется верить, что сегодня ситуация изменилась.) Пришлось обратиться напрямую к ним. Люди, вызвавшиеся решить проблему, выдвинули ответную просьбу: взять ребенка одного из «авторитетов» в школу. Избранную мной форму согласия на своеобразный бартер следует признать наиглупейшей: сын за отца не в ответе. Но «высокие» договаривающиеся стороны полностью выполнили взятые на себя взаимные обязательства. К слову сказать, ребенок, попавший в школу таким своеобразным путем, оказался вполне воспитанным, способным учеником. А то обстоятельство, что люди, чье могущество и финансовые возможности произрастают из криминала, не желают повторения своей судьбы в детях и пристраивают их в приличные школы, между прочим, внушает сдержанный оптимизм.

Но вернемся к героине нашей истории. Постепенно выясняется, что истинная причина свирепости следствия – отказ в сотрудничестве с органами. Она дружит, да что там говорить, живет гражданским браком с парнем, который действительно сбывает наркотики. Подпиши она показания на приятеля, наиболее тяжкие обвинения в ее адрес тотчас будут сняты. Мы пьем кофе в моем кабинете незадолго до суда. Под подписку о невыезде ее все-таки отпустили.

– Но ты же понимаешь, что, как говорил герой фильма Глеб Жеглов, «наказания без вины не бывает». Я бы сам недрогнувшей рукой расправлялся с теми, кто отравляет наших детей наркотиками.

В ответ на мои доводы, поверяя в подробностях свою скорбную историю, девушка произносит решающую фразу: «А как потом я буду с этим жить, предав любимого человека?» Кто возьмется быть судьей в подобных вопросах? И она не безвинна, поскольку надо быть разборчивее в связях. И органы, используя свои методы, должны пресечь деятельность наркодилера... Но в результате тяжелого внутреннего диалога молодой человек делает свой выбор и готов нести за него ответственность.

Вторая история чуть менее драматична по последствиям, но на ту же тему конфликта ценностей.

С первого класса и все девять последующих лет они сидели за одной партой. О таких приятелях говорят: не разлей вода. Первый – мальчик из вполне благополучной интеллигентной семьи. Отец военный – он всегда внушал сыну святое отношение к мужской дружбе, призывал к взаимовыручке в трудных обстоятельствах. Словом, воспитывал сына как настоящий полковник. Второй – безотцовщина, мать и младшая сестра – инвалиды.

После девятого класса их пути разошлись. Первый продолжил обучение в лицее, а после окончания школы поступил в престижный университет. Второй, получив основное образование, ушел в ПТУ. Надо было приобретать специальность, чтобы как-то кормить семью. Пути разошлись, но дружба не прервалась, напротив, окрепла благодаря тяжелым обстоятельствам. Второй участвовал в ограблении палатки и попал на зону. Первый, будучи студентом дневного вуза, устроился на ночную работу, чтобы материально поддерживать мать и сестру попавшего в беду друга!

Однажды оттуда пришло отчаянное письмо. Приятель умолял купить и переправить на зону наркотик. Без этого паханы не дадут ему жизни. А чтобы «не всучили липу», просил обязательно попробовать товар на язык. Во имя святой дружбы первая часть поручения была выполнена. Но парня повело, и он был немедленно задержан в ближайшем подземном переходе...

Я благодарен следователю, который, внимательно выслушав предысторию, не стал возбуждать уголовного дела. Сегодня дети этого порядком полысевшего фигуранта преступления учатся у нас в школе.

История, которую я собираюсь поведать читателю, строго говоря, выходит за рамки педагогической ситуации. Ситуация – это, как правило, конкретное обстоятельство, событие в жизни ребенка. Подчас непростое, неоднозначное, заставляющее педагога принимать быстрое решение, предварительно, в сжатые сроки, обдумав его возможные последствия. Здесь же речь пойдет о неожиданной связи двух событий, дистанция между которыми более десяти лет. 

Бывают в жизни странные пересечения, такие, что, если бы кто-нибудь посторонний поведал мне о них, я бы точно не поверил и, скептически улыбнувшись, сказал: «Ну, прямо как в романе». Тем не менее все, что будет рассказано дальше, – чистая правда, и тому есть документальное подтверждение и свидетели, а точнее, к счастью, живой свидетель, узнаваемый и признаваемый сегодня всей страной. Но обо всем по порядку.

Первое событие – школьный спектакль. Обычное дело. Ни одна уважающая себя школа не живет без самодеятельного детского театрального коллектива. Наша – не исключение. Нет нужды доказывать, какую благотворную роль на юношество оказывает участие в школьных спектаклях: снимает комплексы и поднимает самооценку, позволяет по-настоящему почувствовать магию слова, пропустить через сердце текст, иначе его не донесешь до зрителя, получить отзвук в зрительном зале и т. д.

В 1985 году на подмостках школьной сцены мы поставили инсценировку повести А. И. Приставкина «Ночевала тучка золотая» о судьбе мальчиков-близнецов, по воле отца народов оказавшихся в 1944 году вместе с детским домом в Чечне, откуда к тому времени были только что депортированы коренные жители. Пронзительная история, повествующая об общей трагедии русских и чеченцев. Когда появилась книга, люди читали ее в буквальном смысле с полотенцем на плече, утирая слезы.

Я написал сценарий, и началась подготовка спектакля, которая длилась целый год. Повесть автобиографическая. Писатель не отказал во встрече. С пристрастием расспрашивали мы Анатолия Игнатовича Приставкина о мельчайших подробностях быта беспризорников тех лет. Он сам – один из тех пацанов, кто попал в тот страшный переплет. Старшеклассники попросили его пропеть блатные песни сороковых годов. А как иначе воссоздать на сцене подлинную атмосферу той далекой эпохи? Кинорежиссер Саламбек Мамилов помогал юным актерам в освоении произношения чеченских слов...

На одном дыхании в абсолютной тишине три часа без перерыва шел тот памятный спектакль. В самом финале, когда на фоне печальной чеченской мелодии зазвучали колокола православных церквей, а автор повести поднялся на сцену, зал отблагодарил актеров шквалом аплодисментов. Среди участников спектакля, вышедших на поклоны к зрителю, был и яркий, талантливый мальчик Сережа Брилев. Сегодня он звезда, популярный телеведущий программы «Пятая студия». Спектакль стал событием не только школы. Как-никак – первая в истории театральная инсценировка знаменитой повести. Он даже удостоился доброй рецензии в центральной печати. А в зале Приставкина, что был открыт в Грозном, вывесили большие фотографии, запечатлевшие наиболее яркие мизансцены нашей постановки.

Как часто приходится употреблять сакраментальную фразу «Прошли годы». Но что поделать, если это действительно так. Начался кошмар первой чеченской войны. Выпускник школы Сережа Брилев стал постоянным корреспондентом «Вестей» в горячей точке. Однажды боевики захватили съемочную группу. Но кто-то из них узнал Сергея по фотографиям спектакля. Трудно поверить, но журналистов отпустили. Давний школьный спектакль спас ему жизнь. Сам Сергей рассказал об этом случае в интервью журналу «Карьера».

Нам не дано предугадать, Как слово наше отзовется, – И нам сочувствие дается, Как нам дается благодать...

Хрестоматийные, известные каждому школьнику стихи Федора Ивановича Тютчева. Но жизнь вновь и вновь наполняет чеканные поэтические формулы вполне реальным содержанием.

 В одной из соседних школ произошло несчастье, от которого сегодня не застраховано ни одно учебное заведение. Девочки-семиклассницы после занятий отправились на квартиру одной из подруг. В разгар рабочего дня родителей, естественно, не было дома. Там они решили понюхать некое вещество, которое, по словам более «опытных» подростков, вызывало «кайф». Одной из девочек сразу же стало плохо, и она потеряла сознание. Испугавшись, подруги вытащили ее из квартиры на воздух, на аварийную лестницу дома, но девушка не приходила в сознание. Растерявшись, они струсили и разбежались. В результате, пролежав без помощи несколько часов на черной лестнице, девочка скончалась.

Каковы педагогические выводы из этой трагедии? Профилактикой алкоголизма, наркомании и токсикомании вынуждена по необходимости заниматься каждая школа. За детей сегодня страшно. Вместе с тем опытные педагоги отдают себе отчет в том, что организованные наилучшим образом лекции, просмотры фильмов и беседы не гарантируют от эксцессов, в том числе и с трагическими последствиями. Последствия эти часто возникают не столько в результате алкогольной или иной интоксикации, сколько вследствие неадекватной реакции подростков на нештатную ситуацию, в которую они попадают. Страх наказания зачастую оказывается сильнее стремления оказать помощь товарищу, попавшему в беду.

«На ковре» у директора стайка подростков. Понурив головы, они ожидают разноса и неизбежных репрессий, поскольку вчера по полной программе отпраздновали день рождения одноклассницы. В школе для этого есть все условия: уютное кафе с баром, именно кафе, а не столовая (пресловутая точка общепита). Там современный дизайн, боковое освещение, музыка – одним словом, все условия для культурного отдыха. Но школьное кафе обладает одним неустранимым недостатком: там отсутствует спиртное. Компенсируя этот изъян школьного сервиса, подростки решили продолжить банкет на черной лестнице одного из близлежащих домов. Как водится, быстро нашелся взрослый «доброхот», который по просьбе девятиклассников купил им две бутылки водки. Водка – она, конечно, символ взрослости в отечестве нашем, но без привычки ее в себя не вольешь. Поэтому для облегчения первого в жизни приобщения к нашему неофициальному национальному символу на вполне законных основаниях подростки приобрели в магазине большое количество газированной пепси, чем и предопределили дальнейшее неизбежное развитие событий.

Первой отключилась виновница торжества. Никакие попытки привести девушку в чувство результатов не дали. К счастью, на сей раз разбежались не все. С ней остался парень, который и вызвал «скорую помощь», сопроводив пострадавшую до больницы, где и был составлен положенный в таких случаях протокол. Так о произошедшем инциденте стало известно в школе. Формально попались двое. Проще всего прижать парня и под тяжестью неопровержимых улик заставить его назвать остальных участников попойки. Но делать этого категорически нельзя, поскольку такими методами дознания мы неизбежно сформируем омерзительный опыт предательства. А молодой человек, которому одному из всех хватило мужества не бросить подругу в беде, получит наглядное подтверждение тому, что проявленное благородство всегда выходит боком, ибо в конечном итоге за него приходится платить низостью.

Применяю административный ресурс: испытанное в подобных случаях средство – директорский шантаж. Через классного руководителя передаю учащимся, что в случае неявки с повинной всех участников второго отделения банкета их одноклассник будет немедленно исключен из школы. Теперь они уже во второй раз поставлены перед моральным выбором: спасать свою шкуру или выручать друга. В первом случае подростки сплоховали, разбежавшись в панике, они, по сути дела, предали друзей. Тем более необходимо предоставить им шанс набраться мужества и, переступив через страх наказания, восстановить уважение к себе. Это исключительно важно, ибо человек, лишенный самоуважения, становится легким объектом для манипуляции со стороны порочных сверстников, преступных сообществ и даже государства. Именно так тоталитарные режимы строили свою психологическую атаку, направленную прежде всего на подавление самоуважения личности. Стоит один раз подписать подлое коллективное письмо, проголосовать на собрании, осуждающем невинного коллегу, перейти на другую сторону улицы, завидев дочь арестованного товарища, и дамба порядочности прорвана, человек, прошедший через предательство, готов и в дальнейшем идти по пути измен. Первый шаг на этой гибельной дороге – измена самому себе.

Я не ошибся в ребятах, ультиматум возымел действие (уже маленькая педагогическая победа): компания злоумышленников явилась с повинной в полном составе. К слову сказать, такой результат совсем не был предрешен. Вполне возможна ситуация, когда подростки могли занять иную позицию: «Черт с ними, попавшимися по собственной глупости, а мы подставляться не собираемся. Каждый сам отвечает за себя». Вероятно, на их окончательное решение повлияла врожденная порядочность (такая бывает) и авторитет «шефа», своими предшествующими действиями в сходных ситуациях доказавшего, что он исповедует принцип: «повинную голову меч не сечет». Как бы то ни было, все участники этой истории предстали перед директором, который обязан провести с ними «разъяснительную работу».

С чего начать? С прописных истин о вреде алкоголя для неокрепшего юношеского организма? Едва ли они не слышали об этом раньше. Тем более что передо мной медицинский класс, ребята, избравшие своей будущей профессией медицину и потому получающие углубленные знания по химии и биологии. Однако ни профессиональная ориентация, ни будущая гуманная профессия сами по себе не избавляют от известного порока. Приятель, известный хирург, признался как-то, что после пяти операций в день обычно снимает стресс известным дедовским способом. «Поэтому средняя продолжительность жизни людей нашей профессии сорок пять лет», – печально констатировал он, затянувшись крепкой сигаретой.

Начинаю с откровенных издевательств. В ход пускаются ирония, сарказм, язвительность: «Смешивать водку с газированным напитком – на это способны только идиоты. И это учащиеся медицинского (элитного!) класса, которые, как выясняется, не имеют элементарных представлений о процессах всасывания в кровь спиртов. Позор! На что я, директор, трачу силы и средства?» Опускаю продолжение язвительных вариаций на ту же тему интеллектуального недоразвития медицинской элиты школы. Здесь необходим некоторый педагогический комментарий.

На первый взгляд, складывается парадоксальная ситуация, которая с позиции человека, не искушенного в подростковой психологии, выглядит по меньшей мере странно. Вместо того чтобы каленым железом выжигать само стремление молодых людей к спиртному, убеленный сединами директор упрекает их в неправильной технологии его употребления. Но, во-первых, именно такую реакцию взрослых людей подростки и ожидают, а следовательно, заранее готовы к ней психологически. Вслед за мной те же набившие оскомину банальности дома, разумеется, повторит каждый из отцов провинившихся подростков. (Они здесь же и пока молчаливо присутствуют при «разборе полетов».) А во-вторых, нетрудно предвидеть тот скепсис, с которым они отнесутся к нашим не вполне искренним антиалкогольным инвективам. Положим, директора школы в домашней обстановке они не наблюдают, но родной отец, который при каждом семейном торжестве, как водится, поднимет чарку-другую с гостями, а в кабинете директора обрушивает на сына праведный гнев, выглядит малоубедительно.

Поворот разговора на технологию пития для подростков неожидан и поэтому взламывает подготовленную психологическую защиту, а саркастические упреки в интеллектуальной ущербности бьют по самолюбию больнее, чем общие правильные слова. Действительно, обидно дожить аж до четырнадцати лет и не знать элементарных вещей. И наконец, в неожиданном для подростков повороте разговора заложена еще одна педагогическая хитрость. Нет ни малейшего сомнения в том, что происходящее в директорском кабинете быстро станет достоянием гласности и будет обсуждаться в молодежных компаниях: что говорил шеф, за что ругал, какие меры принял. Отбросим ханжество и признаем тот неоспоримый факт, что в отечестве нашем любой подросток рано или поздно попробует запретный напиток. Не секрет, что приобщение к спиртному у нас является своеобразным обрядом инициации: символическим переходом во взрослое состояние, а первая провокация на эту тему обычно звучит так: «Пей! Ты что не мужик?» Пусть даже из всего разноса запомнится и будет передано остальным, ожидающим окончания этой истории, одно: взрослые мужики водку с пепси не смешивают. Уже бед будет меньше. Тем более что без соответствующей привычки невозможно влить в себя большое количество горькой жидкости, не подсластив пилюлю. Назвался взрослым – не тянись за сладкой газировкой.

Тем временем разговор переходит в иную плоскость. Ироническая тональность сменяется праведным гневом, направленным в самое уязвимое место этой компании. На данной стадии «разбора полетов» приходится до отказа нажимать педаль газа. «Вы выбрали профессию врача, предполагающую клятву Гиппократа. Как же так случилось, что большинство из вас бросило беспомощного человека? Но даже если бы вы избрали иное поприще, нет ничего более омерзительного, чем предательство». Далее, не стесняясь, без скидки на возраст бью наотмашь. «Струсили. Чем рисковали? Максимум – исключением из школы. А на кон была поставлена человеческая жизнь. Таких людей на войне называют шкурниками». Отец одного из «героев» этой истории – боевой офицер, прошедший горячие точки. Он здесь же, в кабинете, лицо его при этих словах наливается краской. По всему видно, что дома предстоит серьезный мужской разговор. Трусость и предательство, которым нет и не может быть оправдания, безусловно, со всех точек зрения центральная точка разговора. И с прагматической позиции страхования рисков. Вспомним трагическую историю гибели девочки из соседней школы. Но еще в большей степени она важна в контексте современной жизни и истории. Тема предательства – центральная тема двадцатого века. Добавим к этому, что в подростковом возрасте на нее откликаются наиболее чутко. Между прочим, вскользь замечаю, что именно алкоголь искажает подлинно человеческие реакции на возникающие сложные жизненные ситуации, открывая дорогу низменным инстинктам, которые и предопределили в данном конкретном случае их панику и бегство. Иными словами, были бы трезвыми – повели себя по-другому.

Тут меня легко поймать на противоречии: не были бы пьяными – не возникла бы сама эта ситуация. Что ж, если такая светлая мысль посетит их неокрепшие головы, она будет их собственным выводом, полученным на основе анализа гневной речи директора, у которого концы с концами не сходятся. Судя по тому, как они переглядываются между собой, прием сработал. Я «подставился», продемонстрировав несовершенство логического мышления, подростки получили удовлетворение оттого, что мыслят глубже шефа. Даже при «избиении «младенцев» – способа воздействия, без которого, увы, не обходится и никогда не обойдется педагогика, необходимо оставлять в сознании подростков спасительные островки, необходимые для сохранения чувства самоуважения личности. С человеком опущенным, плюнувшим на себя почти бессмысленно вести воспитательную работу. Унижение достоинства, а именно этим, если отбросить изощренную педагогическую эквилибристику, я в данный момент занимаюсь, вскрывая низость их поведения, называя вещи своими именами, – оружие обоюдоострое, переборщить с его применением опасно.

Первый спасительный пас, посланный подросткам, уже принят. Наступает время второго, после которого пора выруливать на меры наказания. Говорю о том, что, несмотря на тяжесть содеянного, безмерно рад, что у них хватило мужества добровольно прийти к директору, не совершив тем самым второго предательства. Этим поступком и предопределяется мера наказания. Учитывая двойной непрофессионализм, проявленный будущими медиками (незнание процессов усвоения спиртов организмом и неоказание помощи больному), со всех на полгода снимается статус лицеиста с правом последующего восстановления. Всем, кроме одного, доставившего девушку в больницу, объявляется выговор, а ему – устная благодарность за адекватные действия в сложившейся ситуации. Почему устная? Об этом спустя час, с ним наедине. От классного руководителя знаю, что он влюблен в эту девушку. Поэтому, естественно, и не бросил ее в беде. Неизвестно, как парень повел бы себя, окажись на ее месте безразличный ему человек. Собственно говоря, вся беседа с ним состоит из одного вопроса, на который он не обязан давать ответ: «Надеюсь, ты понимаешь, что оказывать помощь человеку, попавшему в беду, необходимо вне зависимости от сложившихся с ним личных отношений?» На том и расстаемся.

В промежутке между коллективной промывкой мозгов и беседой с «последним героем» произвожу «разбор полетов» с родителями. До сих пор они довольствовались ролью молчаливых статистов на моноспектакле директора. Объясняю, почему никому из них не предоставил слово. Во-первых, коллективный напор взрослых спровоцировал бы групповое сплочение подростков по возрастному признаку: они (устаревшие и нудные) и мы (молодые, откликнувшиеся на рекламный призыв «возьми от жизни все»). Во-вторых, нескоординированные действия возмущенных и шокированных поведением собственных детей родителей свели бы разговор к выяснению второстепенных подробностей: кто и сколько выпил, ушел до обморока девушки или после и т. п. Естественно, что каждого из собравшихся пап и мам в первую очередь интересует поведение собственного ребенка. Здесь действительно важны детали, но их выяснение и обсуждение – предмет домашнего разговора, о котором мы и уславливаемся. Его стилистика и тональность предопределяются спецификой каждой семьи, ее конфигурацией (полная семья или ребенка воспитывает одна мать), профессией и индивидуальным жизненным опытом родителей. По-своему свой разговор с сыном построит боевой офицер, прошедший горячие точки, и совсем по-другому одинокая мать, врач «скорой помощи». Все необходимые зацепки (предпосылки) для этого у них имеются.

После ухода родителей думаю о том, что, какие бы изощренные педагогические ходы мы ни изобретали, окончательное решение проблемы при наших вековых традициях пития невозможно. Если верить летописцу, то вопрос «пить или не пить?» не в последнюю очередь повлиял даже на выбор вероисповедания. Уже совсем в другую эпоху, Горбачева – Лигачева, могучее государство со всем его административным ресурсом не справилось с поставленной задачей отучения населения от злоупотребления спиртным. Что в таких условиях может школа? В корне переломить ситуацию не удастся, но это совсем не означает, что в каждом конкретном случае следует опускать руки. Сколько их было и сколько еще будет – подобных случаев...

Ровно два месяца спустя у меня в кабинете отец, бывший выпускник, и сын-восьмиклассник. Сын «отличился» на каникулах, о чем повествует в своеобразном документе, который привожу с некоторыми сокращениями, изменив имя и фамилию автора.

Документ чести от Иванова Сергея

04.11.06 вместе с классом я поехал на экскурсию в Новгород. Приехав на место, мы с ребятами (втроем) скинулись по 100 рублей и попросили ближайшего прохожего купить нам одну бутылку водки. Потом мы купили колу и в одиннадцать часов вечера открыли бутылку. Я выпил больше всех, и, что было с 11 вечера до 6.40 утра, я не помню. Забирал из больницы меня отец, и мы благополучно вернулись домой.

Прервем на время изложение парнем событий. Нетрудно догадаться, что было в том временном промежутке, когда он отключился: шок классного руководителя, вызов «скорой помощи», ночной звонок отцу, который, естественно, бросив все, наутро примчался в другой город. Досталось всем.

Обращает на себя внимание типичность ситуации: взрослый доброхот, покупающий водку мальчишкам, кола – словом, классика.

В разговоре с парнем есть за что зацепиться: он любит и безмерно уважает отца. Поэтому накануне визита отца в школу сознательно давлю на больную мозоль мальчика: не жалея красок, живописую, со слов классного руководителя, испуг и смущение отца, вынужденного многократно извиняться за обормота-сына. Центральная тема – честь семьи, которую он запятнал. В результате этой беседы родился «Документ чести», в котором парень подробно излагает события, анализирует их и дает «обещание и мужское слово, что подобных случаев не повторится». Не скрою, что сознательно натолкнул его на мысль в письменной форме сформулировать выводы из происшедшего. И теперь они вместе с отцом положили мне на стол продукт еще одной бессонной ночи. Но игру нужно доиграть до конца.

Обращаясь к подростку, замечаю: «Твой отец таким не был, он один из тех, кем гордится школа». При этих словах лицо папы, моего бывшего ученика, покрывается пятнами. Мы-то с ним знаем, что сказанное отвечает действительности только отчасти. Добросовестный ученик, блистательный актер школьной театральной студии, ныне успешный руководитель крупной фирмы, он хорошо помнит, как много лет назад со своими друзьями подставил директора под выговор.

Начало восьмидесятых. Недавно умер В. Высоцкий. Мы со старшеклассниками решаем сделать спектакль, посвященный его памяти. На представление собралась чуть ли не вся Москва, приехала мама Владимира Семеновича, его дети и жена. В те годы такой вечер был вызовом властям, замалчивавшим творчество опального поэта. Нужно отдать должное юным актерам, играли они блистательно. Зал стоя аплодировал их честной работе. Но после спектакля группа его участников решила отметить успех традиционным российским способом: купили спиртное и расположились на опушке леса напротив родной школы. Там их и прихватила милиция. Компетентные органы сразу отметили связь между сомнительным, с их точки зрения, спектаклем и его аморальными последствиями. А директор школы, проявивший политическую близорукость, посмевший возвести алкоголика Высоцкого в ранг национального поэта, получил строгий выговор, что по тем временам было милостью, ибо первоначально вопрос стоял об отстранении от должности. Этот выговор стал для меня бесценным педагогическим инструментом антиалкогольного воспитания. Я бросил его им в лицо, заявив, что такие предатели недостойны даже моего наказания. Достаточно того, что наказание за их художества понес сам директор, он же по совместительству режиссер спектакля.

Месяц после этой истории я не разговаривал ни с одним из них, не подавал руки при встрече. А затем... А затем началась подготовка к новому спектаклю, и, когда они робко просочились в мой кабинет, почувствовав, о чем пойдет речь, я ответил на их немой вопрос строкой из песни В. Высоцкого «Дорожная история»: «Я зла не помню – я опять его возьму».

Спустя годы с полысевшим героем той истории обсуждаем безобразное поведение его сына.

Трагедия смерти. Оберегать ли ребенка от прямого столкновения с ней, щадя его еще не окрепшую психику, или, напротив, ничего не утаивая, уже в раннем возрасте обнажить перед ним финал человеческого существования? Разумеется, общих рецептов здесь нет. Все зависит от того, что это за ребенок, каковы особенности его психики и душевной организации. И все-таки от поставленного вопроса не уйти, прежде всего потому, что жизнь порой не оставляет времени на раздумья, а жестко ставит перед обозначенной дилеммой.

В воскресенье погиб второклассник. Мальчик перебегал широкий проспект и попал под колеса проходящей машины. Несчастные родители обратились ко мне с просьбой разрешить подвезти гроб к школе, для того чтобы его друзья-одноклассники могли попрощаться с товарищем. В таких просьбах не отказывают. Но я слишком хорошо понимал, какой неоднозначный резонанс это решение вызовет среди родителей второклассников. И не ошибся. Посыпались звонки. Часть родителей выразила возмущение необдуманными действиями директора, которые могут привести к психологической травме их детей. Другие папы и мамы, напротив, считали это решение единственно правильным, ибо дети имеют право и обязаны достойно проводить своего товарища в последний путь. Кое-кто не погнушался, обойдя директора, обратиться прямо в вышестоящие инстанции с жалобой на самоуправство администрации школы, нарушающей плавное течение образовательного процесса. Словом, ситуация выплеснулась за пределы школы и была поставлена под контроль. К чести родителей, большинство из них было на моей стороне. Но такие вопросы не решаются голосованием. Суть принятого решения была такова. Прощание произойдет в назначенный день и час. Но те родители, которые считают процедуру прощания травмирующей для своих детей, могут в этот день не пускать ребенка в школу. О чем по телефону их накануне предупредил классный руководитель. На церемонию прощания не пришло всего пятеро детей.

Позже мысленно я не раз возвращался к этой истории. Ничуть не осуждаю тех родителей, которые заняли по отношению к своим детям охранительную позицию. Бог им судья. У меня просто другой личный опыт. Я рано, в шесть лет, потерял отца и благодарен маме за то, что она взяла меня на его похороны. Высококвалифицированного рабочего, слесаря-лекальщика восьмого разряда, хоронил весь завод. На траурном митинге присутствовали сотни людей. Будучи шестилетним ребенком, я, разумеется, был не в состоянии уяснить себе смысл произносимых тогда речей. Но чувство уважения к отцу, к его рабочим заслугам, о которых говорили и директор завода, и инженеры (мама-учительница даже в такой ситуации объяснила ребенку, кто они такие), возникло и в том нежном возрасте и сохранилось на всю жизнь.

Но если по отношению к маленьким детям вопрос о том, беречь до поры их психику или открывать все, как есть, все-таки остается открытым, то в подростковом и юношеском возрасте ответ однозначен. Никаких поблажек. Растущий человек должен готовиться к мужественному принятию жизни во всех, даже самых трагических, ее проявлениях.

В подростковом возрасте впервые пронзает мысль о конечности человеческого существования. Переживается она остро и болезненно, но вне осознания неотвратимости конца невозможна постановка вопроса о смысле человеческой жизни. Культ наслаждения, повсеместно навязываемый сегодня юношеству, сформулированный в рекламе «Возьми от жизни все», обезоруживает человека даже перед лицом мелких неприятностей, не говоря уже о подлинных трагедиях.

Часто, слишком часто в последние десятилетия мне приходилось хоронить своих выпускников. Первый золотой медалист школы Игорь Адамов погиб в Афганистане в 1985 году. Блестящий знаток восточных языков, он студентом четвертого курса МГУ был послан переводчиком при советском военном советнике. В школьном музее установлен его бюст. С тех пор многое изменилось, и мы живем уже в другой стране. За эти годы кардинально поменялись оценки той войны: от выполнения интернационального долга до международной авантюры. Но чем виноват молодой человек мирной профессии, до конца выполнивший свой долг? Даже в условиях перегрузки школы и катастрофической нехватки учебных помещений мы не демонтировали музей, хотя был период, когда мода на них прошла.

После гибели юноши его родители уехали на родину в Белоруссию, где и похоронили сына. Будучи уже немолодой женщиной, его мама нашла в себе силы родить второго ребенка. А два года назад раздался звонок из Минска: «Евгений Александрович, я хочу привезти к вам Илюшу, показать ему место, где помнят его старшего брата которого он никогда не видел. Илюше уже восемнадцать лет».

Природа щедро одарила Максима Ж. Его блестящие способности к иностранным языкам дополнялись природным артистизмом и врожденной музыкальностью. Вдобавок он писал вполне приличные стихи. Грех было не использовать его возможности в нашей театральной студии. Родители? Обычная советская семья времен начала перестройки: отец – военный, мать – директор одной из соседних школ, педагог старой закалки. Она, решительным шагом войдя в мой кабинет, потребовала запретить посещение ее сыном театральной студии.

– Он у меня впечатлительный мальчик. По ночам во сне выкрикивает ваше имя, бормочет обрывки ролей и тексты песен.

– У нас добровольный принцип работы в творческих коллективах. Так сказать, свободный вход и выход. Если парню тяжело даются репетиции, он спокойно может оставить это дело. Никто его не осудит.

– Ну, он-то как раз горит этим делом сомнительной идеологической ориентации, – она выразительно посмотрела на меня и с явным нажимом резюмировала: – Именно вы должны запретить ему посещать ваши, как бы это помягче сказать, диссидентские репетиции. Не забывайте, мальчик идет на медаль, ему поступать в МГУ, писать сочинение, которое могут проверять люди других взглядов. Не надо морочить ему голову.

– Не считаю себя вправе запретить взрослому человеку заниматься тем, чем он хочет.

Тогда мы не договорились, а между тем наступали новые времена. На дворе уже был 1985 год. Несмотря на опасения матери, юноша окончил школу с медалью, блестяще поступил в МГУ на сложнейший факультет восточных языков. Через год в свет вышел его первый поэтический сборник, и он был принят в молодежную секцию Союза писателей. Для полноты картины добавлю, что парень успел сняться в эпизодической роли в фильме «Наш бронепоезд». Словом, его жизнь заладилась сразу во всех направлениях. И я искренне радовался тому, как интенсивно взрастают зерна, брошенные школой.

Беда пришла с неожиданной стороны. На пороге кабинета та же, еще недавно суровая, мать. Но сейчас это совсем другой человек. Волосы растрепаны, глаза переполняют слезы, дрожит.

– Что случилось?

– Сын попал в беду. Он арестован. Помогите, на вас вся надежда!

Постепенно из сбивчивого рассказа матери, которая периодически кляла перестройку, прорыв железного занавеса и тлетворное влияние Запада (эти три компонента, по ее мнению, и привели сына к трагедии), вырисовывалась относительно полная картина.

Место действия Арбат. В начале перестройки он стал чем-то вроде московского Гайд-парка. Там витийствовали политические ораторы, собирались поклонники В. Цоя, выступали молодежные ансамбли. Здесь же наш герой пристроился петь под гитару свои, авторские, песни. Вокруг него неизменно собиралась толпа восторженных слушателей. Однажды в такой толпе оказалась семья американских туристов: папа, мама и красавица дочка. Юная американская леди первой подошла к нашему уличному барду и выразила восхищение. Как помните, у парня не было проблемы с иностранным языком. Завязалась беседа, они начали встречаться. Короче, он влюбился. Позже, в разговоре со мной, он так определил свое состояние: «Я сам себе завидовал!» Но подошел к концу срок пребывания в стране этой американской семьи. Они уехали, но любовь, как известно, не знает границ. Теперь она изливалась в письмах. Зная о литературном таланте нашего героя и его больших способностях к языкам, легко представить себе, как читались за океаном эти послания. Девушка ответила взаимностью и в ответных письмах умоляла его приехать к ним в Америку.

Легко сказать – приехать. А где взять деньги на билет? И парень решил немедленно заняться бизнесом, здесь же, не отходя от Арбата. Он подрядился продавать иностранцам матрешки за доллары. Но уголовная статья о валютных операциях, предусматривавшая строгие наказания, вплоть до высшей меры, тогда еще не была отменена. Она исчезнет из Уголовного кодекса ровно через полгода после описываемых событий.

Парень успел продать всего две матрешки, стоимостью по двадцать долларов каждая, тут же был задержан милицией и препровожден в соседнее отделение. Вот судьба: буквально в течение одного месяца стать членом молодежной секции Союза писателей, увидеть фильм со своим участием, только что вышедший на экраны, и оказаться в кутузке.

Я посмотрел на часы. Стрелки показывали десять тридцать утра. Времени, для того чтобы вытащить парня, оставалось в обрез. Имея достаточный опыт взаимодействия с органами правопорядка, зная их традиционный стиль работы, я понимал, что решение о привлечении к уголовной ответственности на основании составленного протокола будет приниматься не ранее двенадцати часов. Но и не позднее.

Проконсультировавшись по телефону с выпускниками-юристами (что бы я без них делал?!), я ринулся к месту содержания арестанта. В кармане у меня уже была развернутая характеристика личности подозреваемого с подробным описанием всех его несомненных достоинств и творческих достижений. А также ходатайство о взятии его на поруки и передаче дела в товарищеский суд. Этот хитроумный ход мне подсказали юристы. Сегодня даже пожилые люди с трудом припомнят о существовании этого сугубо общественного органа правосудия. Родился он в начале шестидесятых годов прошлого века при Н. С. Хрущеве. Страна семимильными шагами шла к коммунизму, а при коммунизме, как следует из марксистско-ленинской теории, государство должно отмереть. Его функции, в том числе и судебные, постепенно должны перейти к общественным организациям. Тогда-то и были созданы товарищеские суды: по месту жительства в ЖЭКах, в клубах и на производствах. Рассматривали они преимущественно незначительные правонарушения: мелкое хулиганство, бытовые ссоры, недостойное поведение в пьяном виде и т. п. Максимальная мера наказания, на которую они имели право: штраф и общественное порицание. По мере того как развеивалась иллюзия о быстром построении коммунизма, они постепенно прекращали свою некогда активную деятельность. А к середине восьмидесятых годов их попросту не существовало в природе. Но в действовавшем тогда Уголовном кодексе возможность апелляции к ним сохранилась. Учитывая незначительную сумму незаконной сделки (сорок долларов), за это можно было зацепиться.

Перед тем как войти в кабинет начальника милиции, я для солидности нацепил на грудь все имеющиеся знаки отличия и правительственные награды. Надо же, пригодились! А я-то долгие годы с легкой руки ироничной актрисы Ф. Раневской считал их всего лишь похоронными принадлежностями. Начальник оказался на удивление милым, внимательным человеком.

«Я знал его еще ребенком...» Так, в стиле дореволюционной писательницы Чарской начал я повесть о детстве, отрочестве и юности героя. Не забыл упомянуть о его многообразных дарованиях, с выражением цитировал наиболее удачные стихи, сослался на только что вышедший на экраны фильм, в лицах описал романтическую историю первой любви, которая толкнула парня на преступление закона. Закончил леденящим душу прогнозом: «Человек с такой тонкой нервной организацией в сложившейся ситуации может дойти до суицида. И нам с вами придется за это отвечать». Мое красноречие, видимо, возымело действие. Начальник, осторожно заметив, что не все вопросы находятся в его прямой компетенции, согласился отпустить парня под подписку о невыезде, предварительно подшив в дело все заготовленные мной ходатайства и характеристики.

В ту ночь он ночевал у меня дома. Об этом попросила меня его мать, которая в такой ситуации уже перестала опасаться моего тлетворного влияния на ребенка. Напротив, она сказала, что ей будет спокойнее, если ее сын, в тревожном ожидании решения своей дальнейшей судьбы, проведет ночь с человеком, которому он бесконечно доверяет. Так неожиданно я удостоился признания своих профессиональных заслуг от коллеги по цеху.

Мы проговорили с ним до утра. В какой-то момент, стремясь отвлечь парня от мрачных мыслей, я пошутил: «А чем, собственно говоря, ты так расстроен. Ты же поэт, а настоящий поэт в России обязательно должен посидеть в тюрьме. Зато после отсидки появится замечательный цикл стихов». Глаза его немедленно наполнились слезами, и я понял, что шутка не прошла.

Судьба была к нему милостива, парень остался на свободе. Ровно через неделю после его счастливого избавления, проходя по Арбату к расположенному неподалеку комитету по образованию, я увидел его с гитарой, распевающим свои новые песни. Благодарные поклонники бросали деньги в шапку. Слава богу, на этот раз в российской валюте. Увидев меня в толпе, он смутился и прервал выступление. Я поманил его пальцем. Он подошел, опустив голову. «Много заработал? Теперь забирай деньги и отправляйся в ближайший магазин. Там купишь самые лучшие духи для женщины юриста, чьим советом мы воспользовались. Диктую ее телефон и адрес. И чтобы я тебя здесь больше не видел!»

Он не сдержал обещания, заработал деньги и все-таки уехал к своей возлюбленной за океан. Там поступил в университет на специальность синолога, получил приличную стипендию. Но на этом его одиссея не закончилась. Как это часто бывает, внезапно вспыхнувшее чувство со временем угасло. Молодые люди расстались. Но судьба вновь повернулась лицом: к нему очень привязались родители девушки. Состоятельные люди, увидев его талант, оплатили обучение в оперной школе. И теперь он гастролирует по Европе. Ходят слухи, что его уже заметили в театре «Ла Скала».

Воистину «Пушкин – наше все». Казалось бы, уже все грани его гениальности отмечены в бесчисленных исследованиях: Пушкин – поэт, Пушкин – драматург, Пушкин – прозаик, Пушкин – замечательный рисовальщик. Наконец, Пушкин – историк. Но, похоже, пока никто не решился отметить его бесценный вклад в теорию воспитания. В доказательство обращаю внимание на хрестоматийное стихотворение «Я памятник себе воздвиг нерукотворный...»:

 Замечательный польский педагог, врач и писатель Януш Корчак записал однажды в дневнике: «Я никому не желаю зла, я просто не знаю, как это делается». Его профессиональная и личная судьба не была безоблачной, а мученический конец – вместе с детьми в газовой камере – придает этим словам особый вес. Изо всех сил, как заклинание, призываю их на помощь, когда встречаюсь с вопиющей несправедливостью, черной неблагодарностью, беспочвенными облыжными обвинениями. Столкновение с низостью каждый раз поднимает в душе черные чувства и мстительные мысли, и тогда на память приходит молитва старого доктора, запечатленная в поэме А. Галича:

Он вошел в кабинет в полном облачении и широко перекрестил пространство моего обитания. С достоинством сел на предложенное кресло, а затем вкрадчивым голосом, но твердо предъявил ультиматум: «Моя дочь не будет посещать уроки литературы в тот период, пока там проходят роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита». Дочка священника не может изучать это евангелие от дьявола. Вы не возражаете?» Последняя фраза была высказана явно из вежливости. Куда там возражать. В памяти вспыхнула провидческая строка из И. Бродского, написанная задолго до нашего религиозного ренессанса: «Вот приходит православный. Говорит, теперь я главный». С одной стороны, он родитель – ему и решать. С другой – сегодня не пришелся ко двору Булгаков, завтра отвергнут Л. Н.Толстого, у которого, как помним, были проблемы с ортодоксией. Что останется тогда от русской культуры? Да и вообще при чем здесь православие? Обскурантизм, иными словами, узость, мракобесие и крайне враждебное отношение к просвещению, не имеющие ничего общего с подлинной верой, возможен в рамках любой конфессии. Но об этом чуть позже. А пока на память пришел ответ другого православного священника, убиенного А. Меня. На вопрос, является ли роман М. Булгакова евангелием от Воланда, он заметил: «Роман имеет к Евангелию весьма отдаленное отношение. Это не трактовка, не интерпретация, а просто другое и о другом. Видимо, Булгаков сделал это сознательно. Его прежде всего интересовала тема человека, «умывающего руки». Это огромная трагическая тема всего XX века. Никогда еще это невинное занятие не принимало столь зловещего характера и таких широких всемирных масштабов». Тем не менее вступать в философско-религиозный диспут со священнослужителем я не стал и дал согласие на временное непосещение его дочерью уроков литературы.

Когда за батюшкой закрылась дверь, я крепко призадумался о том, что же с нами происходит. Да, существует серьезная проблема восстановления утраченной идентичности. Нам всем приходится наращивать корни, искать опору в святынях, без которых не удерживается

«ценностей незыблемая скала»

(О. Мандельштам).

Но почему на этих путях за веру отцов мы чаще всего принимаем их вражду и ненависть друг к другу, а вместо Духа вероучения держимся за букву? Так проще. Но простота хуже известно чего.

В одной из школ с так называемым этнонациональным компонентом автор этих строк увидел приказ директора, запрещающий изучение сказки «Три поросенка» в начальной школе в силу некошерности персонажей. Некошерным оказался также Колобок, поскольку замешен на сметане. Звучит как анекдот, но, к сожалению, это правда. Спрашивается, кто сам себя загоняет в культурное гетто? В другой гимназии прошел семинар православных физиков, определивший своеобразную педагогическую сверхзадачу: каждый урок физики должен приводить к идее бытия Божьего. Как это корреспондируется с заповедью «не поминай имя Господа Бога своего всуе»? Наконец, не так давно умиленные средства массовой информации сообщили о том, что настоятель одного из монастырей договорился с РАО «ЕЭС России» о божеских ценах на энергоносители для своего богоугодного заведения. Вероятно, само собой разумеется, что для школ и больниц эти цены могут быть безбожными и даже дьявольскими. Воистину не ведаем, что творим! Глупо и бессмысленно спорить о том, чья духовность духовнее. Это прекрасно понимали мученики веры.

Один из них – протестантский пастор Рихард Вурмбрадт, претерпевший издевательства и пытки сначала в фашистской тюрьме, а затем в застенках социалистической Румынии. Его мучения продолжались свыше двух десятилетий! В очередной раз, находясь на краю гибели, пастор записал: «Мы поняли, что число наших конфессий можно было сократить до двух: первой из них стала бы ненависть, которая использует обряды и догмы, чтобы нападать на других. Другая – любовь, которая позволяет очень разным людям познать их единство и братство перед Богом». Протестантскому пастору из сталинских лагерей вторит православный священник Сергий Желудков: «Бог – один. Он всем помогает».

Она ворвалась в кабинет и бросила в лицо директора прямо с порога:

– В вашей школе меня оскорбляют по национальному признаку.

Серьезное обвинение, четкая, отточенная формулировка, слышать которую из уст шестиклассницы было несколько удивительно. Но горящие гневом от ущемленного национального достоинства глаза требовали отмщения. Через пять минут возбудитель национальной розни был препровожден в кабинет директора. Им оказался мальчик Равиль. Имя, по этическим соображениям, изменено, но подозрения в великорусском шовинизме отпали с порога.

– Он назвал меня чеченской террористкой...

Не давая разгораться страстям, сразу приступаю к увещеваниям.

– Как же тебе не стыдно? Вы оба мусульмане, а ты оскорбляешь девушку-единоверку.

– Да, единоверка? А послала меня чисто по-русски.

Картина ясна. Она – рано созревшая южная девушка с округлившимися формами. Он – двенадцатилетний лопушок, в котором пробуждается половой инстинкт. Он ущипнул, она послала (похоже, уже успела укорениться в нашей культуре). Он обозвал. Национальный вопрос, к счастью, здесь совершенно ни при чем. А вот автоматически вырвавшаяся форма оскорбления и мгновенная обостренная реакция «жертвы» – это уже из атмосферы, разлитой в семьях и обществе. Лет двадцать назад вместо «чеченской террористки» она услышала бы банальное: «Дура!» А ее ответ также не претендовал бы на оригинальность: «Сам дурак!» Но школа стоит не на Луне. В чем я еще раз убедился буквально на следующий день.

К началу нового полугодия изменилось расписание занятий. Дело обычное: передвижки уроков по дням, у кого-то из учителей возникают окна, которые они не очень любят. Возбужденная молодая учительница решительно входит в кабинет.

– Ваш завуч ущемляет меня по национальному признаку. Час от часу не легче. Господи, за пять лет совместной работы я и не догадывался, что она татарка. Фамилия русская, оказалось, по мужу.

– В чем же выражаются эти ущемления?

– Она составила расписание, по которому у меня пять окон. Оценив сложившиеся обстоятельства, начинаю неудержимо хохотать. Понимаю, что веду себя крайне неприлично, но ничего не могу с собой поделать. Успокоившись, делюсь своими впечатлениями с коллегой, и мы смеемся оба. Комизм ситуации заключается в том, что она, татарка, пришла жаловаться мне, еврею, на завуча, украинку, обвиняя ее в великорусском шовинизме. Оказывается, толчком к эмоциональному срыву послужило то обстоятельство, что сегодня утром по пути на работу, на выходе из метро учительницу остановил наряд милиции и тщательно проверил документы, приняв ее за лицо кавказской национальности. А тут еще неудобное расписание...

Нарастание напряженности на почве обострения межэтнических отношений, к сожалению, реальность нашей жизни, естественным образом накладывающая отпечаток на школу и ее обитателей. У меня дома в старом московском дворе, когда дети выходят играть в футбол, складывается такое впечатление, что на матч прибыли команды «Пахтакор» и «Нефчи». На углу дома, усиленно жестикулируя, что-то громко, экспрессивно обсуждают кавказцы. Проходящая мимо старушка, боязливо озираясь и ища во мне сочувствия, полушепотом бросает на ходу: «Ишь разорались. Они уже хозяева Москвы». Сталкиваясь с иной, незнакомой культурной моделью поведения инородцев, она испытывает перед ними безотчетный ужас и свой страх неизбежно передаст внукам. Да что там старушка. Мой приятель, маститый ученый, которого никак нельзя заподозрить в ксенофобии, признался мне недавно в своем грехе. В соседний подъезд заселилась многодетная армянская семья. Дети немедленно вытоптали цветы, которые его супруга любовно высаживала и оберегала. На возмущение академика родители шаловливых детишек спокойно ответили: «А что особенного? Дети должны бегать по траве». «Поверите, – признался мне приятель, – увидев слезы пожилой жены, вложившей душу в этот цветник, я впервые в жизни ощутил в груди глухую ненависть».

Но и в более благополучных странах мы наблюдаем картину демографических сдвигов. Не так давно в норвежской прессе прошла серия публикаций на тему «Дети крадут счастье». Современная европейская женщина, будь то немка или россиянка, как правило, не стремится завести семью с несколькими детьми. Это кажется ей нарушением личного комфорта. Знакомая, проживающая в Карлсруэ, наблюдая свое женское окружение, сделала вывод: немки не хотят иметь больше одного ребенка. Этого вполне достаточно, чтобы почувствовать себя матерью. А коль скоро мужчины хотят иметь больше детей, они женятся на филиппинках. Стремясь сделать карьеру и добиться экономической независимости, европейская женщина откладывает рождение ребенка вплоть до сорока лет, когда риск произвести на свет нездоровое потомство слишком велик. Демографическая ситуация будет продолжать меняться по нарастающей. И никакие национальные проекты ее кардинально не изменят. Вывод один: необходимо, отбросив страхи и фобии, немедленно налаживать межкультурный диалог в школе и, что особенно важно, на уровне семьи. Убежден, в первую очередь в семьях, на микроуровне, закладываются основы взаимопонимания.

 В какой мере мы имеем право вмешивать детей в политику? При тоталитарных режимах такой вопрос, казалось бы, даже не возникает. Там вся система воспитания предельно идеологизирована, подчинена исключительно политическим целям и чуть ли не с рождения ребенка штампует верных ленинцев, гитлеровцев, маоистов. Мы еще не забыли то время, когда специальные инструкции предписывали, на каком расстоянии от пола в детском саду должны висеть портреты маленького курчавого Ильича. Строго говоря, при жесткой регламентации общественной жизни ни о какой реальной политике, предполагающей столкновение разных точек зрения, борьбу конкурирующих политических сил, речь не идет. Под политическим воспитанием понимается тотальная идеологическая обработка детей и подростков с целью превращения их в послушные орудия режима. Но как быть, если гражданская позиция учителя не совпадает с такими задачами воспитания? В какой мере он имеет право посвящать юношей в свои сомнения и раздумья, толкая тем самым на опасный для их будущей жизни путь сопротивления? Мучительный и до конца не изжитый вопрос отечественной педагогики, за которым шевелятся столетия нашей истории. Молодой Н.Г.Чернышевский, будучи учителем саратовской гимназии, писал своей невесте Ольге Сократовне: «...дорогая, я, скорее всего, не смогу на тебе жениться. Я здесь такие вещи говорю в гимназии, которые пахнут каторгой». Любопытная получается картина. Подводить молодую женщину, предвидя свою будущую судьбу узника, нельзя, а говорить такое восприимчивым подросткам? Он хорошо осознавал, куда их зовет. У большинства его воспитанников по обыкновенным житейским меркам судьба сложилась неудачно: карьера не задалась, имели неприятности с полицией и т. п. Но, с другой стороны, подлинное воспитание не терпит фальши, оно немыслимо без взаимной искренности учителя и ученика.

Так в сознании учителя сталкиваются два чувства ответственности: за будущее конкретного ребенка и за перспективы развития страны, которая никогда не изменится, коль скоро в ней не будут подрастать думающие граждане, остро переживающие за судьбу отечества. В каждом конкретном случае драма этого внутреннего конфликта разрешается по-разному.

 «Святая наука – расслышать друг друга», постигать которую призывал поэт Б. Окуджава, не просто дается сегодня как взрослым, так и юношеству. Искусство спора по понятным причинам было утрачено в советскую эпоху, а когда в период гласности вспыхнули дискуссии, быстро выяснилось, что полемика у нас сводится, как правило, к взаимной перепалке на уровне коммунальной свары. Казалось бы, истекших двадцати лет свободы было вполне достаточно, чтобы в совершенстве овладеть навыками культурной полемики. Но, включив телевизор – телевизионные программы переполнены сегодня политическими и прочими ток-шоу, – мы по-прежнему наблюдаем публичные схватки злобных недобросовестных оппонентов, не имеющих ни малейшего желания услышать друг друга.

В отечестве нашем так было не всегда. Согласитесь, в девятнадцатом веке трудно представить славянофила Аксакова, занятого поисками компромата на западника Грановского. При самой глубокой, искренней озабоченности поисками исторических путей развития отечества в спорах они добросовестно искали истину, а не стремились любой ценой повергнуть в прах оппонента.

История, о которой пойдет речь, лишь по касательной затронула школьников, но неожиданно для меня самого наполнилась глубоким педагогическим смыслом.

Когда, во время очередного обострения российско-грузинских отношений, в школу пришла грозная телефонограмма, предписывавшая передать списки обучающихся грузинских детей в соответствующие органы, я не выдержал и разразился острой полемической статьей в «Новой газете». Привожу полностью ее текст.

В историю можно попасть, а если довести это выражение до смыслового завершения, то попросту влипнуть. Так говорят каждый раз, когда человек по недомыслию или неведению, возможно, не по своей воле попадает в ситуацию, полностью управлять которой не в состоянии. Ситуация в значительной мере управляет им, а он, по мере сил и своего разумения, пытается из нее выпутаться. Когда это удается, человек, вытирая испарину со лба и вздохнув с облегчением, произносит: «Фу ты, на этот раз, кажется, пронесло!»

Педагога подобные положения подстерегают буквально на каждом шагу, даже чаще, чем обычных людей. Ведь никогда не знаешь, что могут выкинуть эти дети в следующую минуту. Поэтому от него требуется поистине вратарская реакция, позволяющая держать на контроле все педагогическое поле, находясь в постоянной готовности к неожиданностям. Удар – и посланный мяч придется вытаскивать из самых неудобных положений. Голкиперской подготовке педагога отчасти посвящена эта книга, которая вполне могла бы носить иное название: «Педагоги и положения». Но даже самая надежная оборона не обеспечивает победы, в лучшем случае она позволяет надеяться на ничью. К счастью, в педагогическом арсенале имеются и наступательные средства, позволяющие не плестись в хвосте событий, но создавать их самим.

Учительство – это тот вид деятельности, который включает большое разнообразие профессий. Педагог поочередно оказывается в роли семейного психотерапевта, искусствоведа, конфликтолога и даже, если потребуется, следователя. Выше я сравнивал его реакцию с реакцией голкипера. Но есть еще две родственные педагогическому труду специальности. Это профессии режиссера и сценариста. Я не имею в виду достаточно распространенную ситуацию, когда учитель пишет сценарий школьного вечера, а затем вместе с детьми осуществляет его постановку на сцене. Хотя и эти навыки не окажутся лишними в подготовке педагога. По большому счету речь идет о другом. Педагог в состоянии стать сорежиссером жизни, выстраивая ее мизансцены в соответствии с собственным сценарным планом. Термин «сорежиссер», на мой взгляд, наиболее точно соответствует месту педагога в решении тонкой, деликатной проблемы – права на вторжение в чужую жизнь. Худо, когда педагог осознает себя неким демиургом, вершителем детских судеб. Он высокомерно считает для себя позволительным вмешиваться даже в самые интимные сферы, действуя там, как слон в посудной лавке. А как же иначе? Он хочет ребенку только добра, знает, как поступить правильно. В результате – сломанные судьбы, в лучшем случае – психологические травмы, которые потом изживаются десятилетиями. Нет, не о таком грубом насилии над жизнью веду я разговор. Сорежиссер знает свое место, он не считает себя царем, богом и воинским начальником. Тем не менее, чутко улавливая звуки и ритм окружающей жизни, он направляет ее течение по нужному руслу, не смея при этом осуществлять «поворот рек», опасный для души ребенка.

Первая трепетная влюбленность. Парень, не склонный к лицедейству, только из-за нее часами просиживает на занятиях театральной студии. Она явно польщена, но держит фасон, делая вид, что не замечает его восхищения. Оба стремятся к контакту, но не знают, как его осуществить. Во время перерыва репетиции, когда юные актеры побежали в ближайший магазин за едой, подхожу к незадачливому Ромео.

– По-моему, тебе нужны деньги?

– Зачем?

– Ты ведь у нас на репетиции единственный зритель. Так?

– Ну, так.

– А разве ты не видел, как сегодня Ольга работала в главной роли?

– Видел, здорово играла!

– За такую игру зрители дарят актрисам цветы. Поскольку других зрителей нет, придется тебе. Человеку будет приятно. Усвоил?

– Но у меня с собой нет денег.

– Я с этого и начал. Держи деньги и дуй в палатку. Успеешь до конца репетиции. Вручишь букет после окончания генерального прогона.

– Как же я у вас возьму?

– Молча. Отдашь, когда заработаешь в трудовом лагере.

Домой они возвращаются вместе. Чем не срежиссированный эпизод, в реализации которого у постановщика своя прямая и косвенная выгода? Во-первых, мне будет гораздо спокойнее, когда поздним вечером здоровый, крепкий парень проводит девушку до дома. Во-вторых, все присутствовавшие в зале (без малого шестьдесят человек) получили наглядный урок цивилизованного знакомства с противоположным полом. Между прочим, не такая простая проблема, как кажется на первый взгляд. Этому тоже, оказывается, надо учить. Подавляя смущение, подростки в таких ситуациях принимают для храбрости алкоголь. Второй, не менее распространенный способ знакомства – поднести зажигалку к сигарете девушки. Многие из них признаются, что начали курить исключительно ради облегчения контакта с юношами. А мы, взрослые, потом возмущаемся вульгарным поведением подростков, вспоминая свои благородные ухаживания.

От педагогической режиссуры отдельного эпизода перейдем к постановке целого сценического действия длиной в день. Это день самоуправления, когда все должности в школе, начиная с директора и кончая учителями, замещаются старшеклассниками. Больше всего желающих посидеть в кресле шефа. Почетно, престижно и неутомительно. Так представляют себе молодые люди директорский труд. Что ж, надо создать им соответствующую обстановку для осознания специфики труда администратора в наше время.

Накануне дня самоуправления договариваюсь с пожарниками, СЭС и управой о внеплановом наезде на школу. Узнав о педагогической сверхзадаче акции устрашения, смеются, но соглашаются провести работу со всей строгостью и составлением положенных протоколов. В назначенный день сценарий разворачивается, как по нотам. Волна за волной накатывают проверки. Юная администрация буквально сбивается с ног. Старшеклассник, исполняющий обязанности заместителя по безопасности, вместе с пожарником обследует подвалы всех трех зданий школы. Девушка-десятиклассница (она сегодня ответственная за питание школьников) зависает над компьютером, поскольку бьется над отчетом, который срочно потребовался вышестоящей организации. Все проверки, как и положено, оканчиваются составлением соответствующих протоколов с указанием найденных недостатков. «Разбор полетов» происходит в кабинете директора, но я не вмешиваюсь, предъявляя проверяющим инстанциям приказ по школе о назначении на руководящие должности старшеклассников. С завтрашнего дня я готов взять на себя ответственность. Все происходящее в кабинете фиксирует школьная пресса. Будьте уверены, начинающие журналисты распишут все в красках. Одним словом, сценарий дня удался. О чем свидетельствует всего одна реплика старшеклассника, побывавшего в директорском кресле: «Ну, у вас и работа! Мало не покажется».

Надеюсь, что уже приведенные примеры дают некоторые представления о педагогической режиссуре. Разумеется, все это можно описать в традиционных педагогических и управленческих терминах как организацию жизнедеятельности детей и юношества. Но научные категории, при всей их важности и неоспоримой емкости, не всегда передают тот неуловимый оттенок педагогического труда, который из технологической плоскости переводит его в творческую ипостась. Между тем именно заражение творчеством, как метод работы, в одинаковой степени присуще и педагогам, и режиссерам. Только на этом пути высекаются подлинные смыслы и ценности педагогики, происходит восхождение на ее вершины. Чтобы зажечь других, надо гореть самому.

У Б. Пастернака есть строка, подсказывающая педагогу наилучший путь постижения творчества художника: «Другие по живому следу пройдут твой путь за пядью пядь...» Разумеется, опасно воспринимать поэтическую метафору буквально, ибо за ней целые миры: многообразные и до конца неуловимые смыслы. Но в тот год я сознательно сделал упор на «живой след» в его прямом значении. Позади уже был спектакль, посвященный творчеству М.А. Булгакова, вечер памяти В. Высоцкого. Школьные театралы ждали от меня новой творческой задачи. И тогда я предложил нарушить печальную российскую традицию, сформулированную еще А. С. Пушкиным: «Они любить умеют только мертвых», – и создать спектакль о живом поэте и пригласить его самого на премьеру. Так более двадцати лет назад в школе возникла окуджавская тема, которая общими стараниями не умирает по сей день. Я честно предупредил старшеклассников: будет трудно, этого никто никогда не делал. Отношение к поэту в стране, мягко говоря, неоднозначное. Его любят люди, но не сильно приветствуют власти.

Легко сказать, создать спектакль о жизни и творчестве живого и здравствующего поэта. Его произведения хотя и опубликованы в разных книгах и журналах, но полного издания нет. А где взять биографические материалы? Монографии с жизнеописанием выходят в соответствии с той же грустной традицией лишь после ухода мастера из жизни. Делать нечего, придется в буквальном смысле слова идти по живому следу художника, встречаться с теми людьми, судьба которых в разное время пересекалась с судьбой поэта, восстанавливая шаг за шагом его жизненный путь. Благо, что многие из них пока еще живы.

Записать их рассказы важно не только для подготовки сценария, но еще в большей степени для сохранения истории культуры. Придет время, и эти записи станут бесценными. Многие из тех, с кем предстоит встречаться, сами являются гордостью российской культуры. Ловите каждое их слово, подмечайте буквально все: детали интерьера кабинета, манеру речи, форму общения. Уверяю вас, спустя десятилетия вы с гордостью будете рассказывать своим детям об этих волшебных встречах. Но к ним нужно подготовиться. Неприлично входить в дом, ничего не зная о его хозяине, не будучи знакомым с его произведениями. Кроме того, творческая перекличка товарищей по поэтическому цеху – распространенное явление в культуре. У Б. Окуджавы есть стихи с посвящением своим собратьям по перу. В свою очередь, и они не остались в долгу. Такие художественные пересечения не менее интересны, чем реальные, происходившие в жизни встречи, ибо биографии поэтов – это прежде всего их творчество.

Говоря все это, я не лукавил, не проводил «воспитательный момент», я так чувствовал и страшно волновался, отчетливо осознавая, за что мы беремся. И это искреннее переживание за успех нашего общего дела передалось ребятам. Так была заложена основа целой череды сотворенных историй. Каждая из них стала яркой, незабываемой страницей в биографии самих старшеклассников.

Прежде всего мы обратились к Л. А. Шилову, главному хранителю звучащих голосов писателей в Литературном музее. Об этом выдающемся человеке речь впереди. Он достоин отдельного рассказа. Лев Алексеевич горячо поддержал нашу идею, снабдив нас адресами и телефонами тех писателей и деятелей культуры, кто мог оказать помощь в нашем общем деле. Общим он назвал его не случайно, поскольку мы условились о том, что после завершения работы записи интервью и фотографии, сделанные во время встреч, будут отданы на хранение в Литературный музей. Услышав это предложение из уст профессионального архивиста, старшеклассники убедились в огромной значимости своего будущего труда, в его подлинной исторической ценности.

И началась напряженная работа. Имя Б. Окуджавы, как волшебная палочка, открывало нам все двери. Нас буквально передавали по эстафете от человека к человеку. Увлекательное это дело – писать историю культуры по живым следам, когда прямо перед тобой участники реального литературного процесса. Но самое главное, старшеклассники получили редкую возможность полными легкими вдыхать чистый воздух культуры, еще не отягощенный архивной пылью. Со временем они полюбят и этот терпкий аромат истории, но только тогда, когда сами приложат руку к пополнению хранилищ Литературного музея. Не все сразу. А пока одна волшебная встреча сменялась другой. Подробное их описание выходит за рамки книги. Сосредоточусь лишь на педагогических деталях некоторых из этих сотворенных историй.

Мы в гостях у поэтессы Нины Белосинской. Она вместе с Б. Окуджавой в начале пятидесятых годов прошлого века входила в знаменитое литературное объединение «Магистраль». Там же начинала свой творческий путь молодая Б. Ахмадулина. Так получилось, что в этот раз брать интервью пришли одни барышни. Рассаживаемся, готовимся записывать. Но «поэт издалека заводит речь» (М. Цветаева).

И действительно, бросив лукавый взгляд на юных девушек, мудрая женщина заводит разговор совсем не об истоках литературного творчества интересующего нас автора. «Вам сегодня шестнадцать. Скоро, очень скоро вы влюбитесь. И вам захочется, чтобы ваш избранник пел и играл на гитаре, как Окуджава. А он по вечерам собирает лодку в пыльном подвале, это его любимое занятие. Любимое, но очень вредное, потому что у него астма. И лучше бы заняться чем-то другим. Так вот, если хотите быть счастливыми, идите к нему и собирайте вместе его лодку. И не требуйте, чтобы он пел, как Окуджава». Девушки замерли, а я подумал о том, что на моих глазах родился новый предмет, который никогда не будет преподаваться в школе: методология счастья. А жаль!

В квартире Н. Я. Эйдельмана, замечательного историка и пушкиниста, набились преимущественно парни. Яркий, колоритный человек, потрясающий рассказчик, он широким жестом обвел нашу толпу и представил ее супруге: «Окуджавия!» Так мы неожиданно с порога удостоились почетного титула.

«Окуджава и история? Замечательная тема. Вот я профессионал, сижу в архивах, изучаю документы. Но вы знаете, я с ним советуюсь. У меня такое впечатление, что он там жил, в девятнадцатом веке. Да он и сам история. Его любит слушать моя мама, а она родилась в прошлом веке, слушаю я, и обожает моя дочь, которая будет жить, как и вы, в двадцать первом столетии. Представляете, его почитатели – люди, принадлежащие трем столетиям. А вообще занятия историей – замечательный способ продления собственной жизни. Не понятно? Продлевать жизнь в будущее бесконечно – нельзя. Есть естественные границы каждой жизни. Зато никто не мешает удлинять свою жизнь в прошлое. У меня уже такое ощущение, что я лично знал Лунина, Герцена и их друзей. Они как близкие знакомые. В сущности, все это было так недавно. Вот я, например, был знаком с одним из праправнуков Пушкина, он жал мне руку, а ему – отец, отцу – дед. Между мной и великим поэтом всего три поколения. Представляете, можно считать, что я связан с Пушкиным всего через три рукопожатия!»

Когда мы вышли из квартиры знаменитого историка, один из моих юных попутчиков произнес: «Впечатлений на двадцать лет жизни!» Сегодня ему уже за сорок. А его жена, тоже наша бывшая ученица, работает учителем у нас в школе.

И был вечер, и приехал Булат Окуджава. В финале спектакля он поднялся на сцену. Старая магнитофонная пленка сохранила его обращение к ребятам:

Я совершенно поражен. У меня такое ощущение, что это не обо мне все... Оказывается, я не так уж мало понаписал... И когда я искал дорогу к этой школе, я никак не представлял, что такой уровень может быть. Я очень признателен вам всем. Всем организаторам этого дела, вашему горению, вашему доверию ко мне. Мне очень лестно это... Сейчас мне просто трудно подбирать слова, соответствующие моему состоянию и вашему труду. Но когда-нибудь я найду, очевидно, слова, и вы узнаете, что я прочувствовал и продумал за эти два часа. Спасибо вам большое.

Так вместе с ребятами мы прикоснулись к истории, а она отметила наше в ней присутствие. Но на том памятном вечере череда событий не прервалась. Их связующую нить можно проследить вплоть до сегодняшнего дня. На дворе 2007 год. Мы готовимся к открытию памятника Б. Окуджаве на площади перед школой. Мы – это педагоги, школьники и их родители, наши бывшие ученики, участники того памятного спектакля. Ну, конечно, ученики художественно-графических классов уже побывали в мастерской автора памятника, замечательного скульптора Георгия Франгуляна. Идут вечера, встречи... Творятся новые истории. Некоторые из них полны драматизма.

Звонок из Переделкино, из музея Б. Окуджавы. Предлагают выступить на вечере памяти поэта. Это высокая честь. В Концертном зале им. П. И. Чайковского соберутся две тысячи человек, цвет московской интеллигенции. Среди выступающих – выдающиеся актеры и музыканты: А. Баталов, Т. Доронина, О. Табаков, Е. Камбурова, А. Макаревич и др. Вечер ведет знаменитый писатель и друг поэта В. Аксенов. Среди этого созвездия мы – единственные не профессионалы. Страшно, но соглашаюсь. Подбираем репертуар, старшеклассники начинают готовиться. И тут, как назло, у меня две подряд научные командировки, которые невозможно отменить. Спустя две недели, прямо из аэропорта спешу в репетиционный зал и немедленно получаю шок. Пока меня не было, ребята проявили творческую инициативу и поменяли репертуар. Им страшно захотелось исполнить песни из знаменитого спектакля театра «Современник» «Вкус черешни», слова и музыка которых принадлежат Б. Окуджаве. Слов нет, песни красивые, но сам поэт их не исполнял, на дисках их нет. Старшеклассники скачали мелодии из Интернета. В Интернете ведь есть все, чего ни пожелаешь. Но, увы, скачанные мелодии оказались фальшивыми, лишь отдаленно напоминающими оригинал.

Еще через полчаса звонок из Переделкино. Вдова поэта, Ольга Владимировна Окуджава, хочет сегодня вечером прослушать наш номер. До концерта остается всего два дня. С тяжелым сердцем, не глядя друг на друга, едем на просмотр. Чуда не происходит, показ проваливается. Я первым прерываю тягостное молчание, установившееся после выступления: «Моя вина. Ольга Владимировна, это показывать нельзя, номер надо снимать». Глаза солисток переполняются слезами. Легко сказать, снимать. Вся Москва уже обклеена афишами, где среди плеяды звезд черным по белому написано: Центр образования № 109, школа Е. Ямбурга.

Мудрая женщина принимает свое решение: «Сейчас мы все вместе поедем в одно место». Ночью приезжаем в квартиру, где живет сын поэта, Булат Булатович Окуджава, у него дома уникальный архив. Он включает компьютер, и я замираю от неожиданности. Перед нами уникальные кадры. Оказывается, во время репетиции спектакля «Вкус черешни» кто-то догадался поставить кинокамеру. За роялем (!) Булат Окуджава. Он учит петь свои песни молодого О. Даля, юного О. Табакова. У них ничего не получается. На сцену выходит сам режиссер О. Ефремов, тоже безуспешно пытается петь. Все смеются. Тогда Булат Шалвович сам исполняет все от начала до конца. Скачиваем с компьютера подлинные мелодии, обещаем приложить все силы, дабы поправить ситуацию. На обратном пути в автобусе обращаюсь к ребятам: «Вы, надеюсь, понимаете, какие уникальные кадры сейчас видели? И хотя вы самонадеянные нахалы, но, с другой стороны, только благодаря вашему провалу я имел счастье увидеть это чудо». Начиная со следующего утра (воскресенье), почти сутки юные актеры не выходят из зала.

День выступления. Концерт начинается в девятнадцать часов, но уже с одиннадцати мы репетируем в Концертном зале Чайковского, шлифуя свой номер. Когда объявляют их выход, я буквально замираю от страха, покрываясь красными пятнами. Вперед выходит один из солистов: «Мы исполним песни из спектакля, которого не видели, потому что опоздали родиться». Если быть точными, то опоздали родиться и их родители. Спектакль 1962 года. Зал реагирует добрым смехом. Поют они действительно замечательно. Безукоризненно звучат партии саксофона, рояля, гитар. Зал взрывается долго не смолкающими аплодисментами. Это, помимо приличного исполнения, выглядит очень трогательно. Среди присутствующих в зале по большей части люди, которые не опоздали родиться и своими собственными глазами видели тот знаменитый спектакль. А через неделю на адрес школы пришло письмо.

Учитель всего-навсего человек, и ничто человеческое... Разные бывают педагоги: талантливые и с более скромными дарованиями, открытые, добросердечные и холодные ремесленники. Что ни говори, но учитель – профессия массовая. Претенденты на эту роль не проходят кастинг. Уровень будущих гонораров исключает возможность его организации. Но в последнее время в фокусе внимания средств массовой информации оказываются либо педагогические монстры, издевающиеся над детьми и доводящие их до суицида, либо, напротив, жалкие, униженные учителя, становящиеся легкими жертвами своих озверевших учеников. Таким образом, если судить по СМИ, вся сложная палитра школьной жизни сводится к схеме «палач – жертва», где учитель и ученик, в силу разных обстоятельств, лишь периодически меняются местами. Между тем это далеко не так. Не имея намерения любой ценой защитить честь мундира, убежден в том, что подавляющее большинство представителей нашего цеха – подвижники, люди без страха и упрека.

Мне посчастливилось участвовать в последней телепередаче с Зиновием Ефимовичем Гердтом. Было это за месяц до смерти великого актера. Он, безусловно, понимал, что уходит. Но в импровизированной студии на втором этаже его дачи, где шла съемка, блистал остроумием, энергией, превозмогая дикие боли. После завершения съемки, вероятно прочитав в моих глазах немой вопрос-восхищение, он заметил: «Учитель и актер – не профессии. Это предназначение!» Подтверждения мудрого взгляда покойного актера на сокровенную суть нашего ремесла получаю постоянно...

Одинокой тридцатипятилетней учительнице, наконец, повезло: в нее влюбился удачливый бизнесмен, вдовец. Строго говоря, первым в учительницу и ее предмет влюбился сын, а затем подтянулся и папа. Желая завоевать расположение любимой, он привел ее в ювелирный магазин и предложил выбрать по вкусу кольцо с брильянтом. После минутного замешательства, потупив глаза, она произнесла: «А можно компьютер для кабинета истории?..»

Директор школы в небольшом поселке Центральной России. Летом ему необходимо было подготовить школу к новому учебному году, а на ремонт выделили всего три тысячи рублей. Денег на краску катастрофически не хватало. Тогда вдвоем с женой, учительницей этой же школы, они собрали смородину с пришкольного участка, продали на рынке и выручили еще две тысячи. Но и этого оказалось недостаточно. На помощь пришли старшеклассники. Выслушав их финансовый проект, сгорая от стыда, пожилой директор опустил голову, но не нашел в себе сил его отвергнуть. Подростки собрали пустые бутылки со всего поселка, отмыли их и сдали в пункт приема стеклотары, выручив еще три тысячи рублей. Так общими усилиями школу привели в порядок. В конце лета высокая комиссия, написав замечания, поставила свою драгоценную подпись под актом приемки школы...

Мы были знакомы со студенческих лет, хотя и учились на разных факультетах. После окончания вуза наши пути разошлись. Борис Алексеевич Меркулов стал, можно без преувеличения сказать, великим учителем биологии. Автор прекрасного учебника, великолепный рассказчик, неутомимый путешественник, он умел влюблять детей в свой предмет. Свой первый урок в новых биологических классах он обычно начинал так: «Я не уверен, что все вы будете биологами, но каждый из вас станет мамой или папой. И вы все должны быть готовы ответить на тысячи вопросов своих детей». За десятилетия работы в 199 школе Москвы он так по-настоящему ни разу и не был в отпуске. Обычно лето со своими воспитанниками он проводил в заповедниках, заказниках, полевых экспедициях. Большую часть жизни с женой и ребенком прожил в полуподвальной комнате московской коммуналки на улице Нагорной, где нажил легочное заболевание. И лишь за четыре месяца до смерти въехал в трехкомнатную квартиру.

На взлете своей педагогической карьеры, в сорок семь лет, полный замыслов, планов и грандиозных проектов, Борис узнал, что смертельно болен.

С директором его школы Марией Андреевной Комлевой мы пришли к нему в больницу, по сути дела, – прощаться. Болезнь развивалась стремительно, и он, биолог по образованию, это отчетливо осознавал.

С самого начала тональность разговору задал Борис. Ее можно определить как веселье духа. Шутки, приколы, студенческие воспоминания перемежались с педагогическими байками, смешными эпизодами уроков, курьезами, которыми столь богата школьная жизнь. Я немедленно включился в эту привычную со студенческих лет стихию. Перед его пожилым директором мы разыграли студенческий капустник. Так он мастерски срежиссировал свое прощание и ее утешение. И лишь перед нашим уходом из больницы он придержал меня за плечо и, глядя прямо в глаза, произнес: «Об одном сожалею: в одиннадцатом классе не успел дать две важные темы. А ребятам в институт поступать».

Спустя год после смерти Бориса выпускники издали его поэтический сборник.

 Он стал преподавать у нас в школе в конце восьмидесятых, когда в стране внезапно повеяло воздухом свободы. Потертый пиджачок, русая бородка, абсолютно немодные очки в дешевой пластмассовой оправе, сквозь которые просматривались невероятно добрые, умные глаза. В качестве учителя мне порекомендовал его священник Александр Мень, дав будущему педагогу высшую из его уст характеристику: «Дело знает!» Звали учителя Андреем Николаевичем, но это в миру. При пострижении он был наречен иным именем. Так в нашей школе появился таинственный монах.

В те годы появление в детском учреждении священника в церковном облачении было чревато идеологическим скандалом с далеко идущими последствиями. Но в такой вызывающей демонстрации не было большой необходимости. Андрей Николаевич (будем называть его мирским именем), подобно своему учителю отцу Александру, никогда не смешивал жанры, не путал церковь со школой, проповедь с амвона с лекцией и уроком. Глубоко религиозный человек, он имел за плечами классическое филологическое образование. В свои тридцать пять лет в совершенстве владел четырьмя современными европейскими языками и тремя древними. В специализированных гуманитарных классах он вел курсы «Великие книги человечества» (Библия, Коран, Трипитака, Веды) и «Русская религиозная философия Серебряного века». Желающие могли изучать с ним факультативно древнегреческий и латинский языки.

Врожденный такт и деликатность позволили начинающему преподавателю найти верный исповедальный тон в обсуждении с подростками сокровенных вопросов бытия. Никакого нажима, ни малейшей попытки навязать собственное православное миросозерцание в школе, где обучаются дети разных национальностей, чьи родители принадлежат к разным конфессиям. Духовность учителя не декларировалась, но сквозила во всем: в манере поведения, ощущалась в какой-то неуловимой магии общения с классом, но прежде всего просвечивала благодаря глубине и одновременной доступности изложения сложнейших мировоззренческих проблем. Словом, в его лице школа приобрела бесценный клад – человека, чей масштаб личности, можно сказать без преувеличения, сопоставим с интеллигентами Серебряного века.

Слух о необычном преподавателе быстро разнесся по школе. Он оказался востребованным не только в специализированных гуманитарных классах, но и в общеобразовательных и даже коррекционных. Почему бы и нет? Ведь в Евангелии Учитель обращался в первую очередь не к высоколобым интеллектуалам, а к самым обычным людям: рыбакам, плотникам, виноградарям. Как известно, фарисеи и книжники, для которых буква была выше Духа, встретили Благую весть в штыки. Руководствуясь данными соображениями, мы пошли на эксперимент, расширив количество классов, в которых преподавались основы мировых религий. Но одно дело нести Слово в мотивированных гуманитарных классах, и совсем другое – обуздать общеобразовательную вольницу. Ах, если бы сбылась мечта Агафьи Тихоновны, и «губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича», что в переводе на педагогическую ситуацию означает: было бы славно, коль скоро в одном преподавателе могли сочетаться высокий интеллект, деликатность и хватка сержанта сверхсрочной службы, позволяющая мгновенно справиться с любым нарушителем дисциплины. Но Андрей Николаевич, при всех его неоспоримых достоинствах, не обладал одним неотъемлемым профессиональным педагогическим качеством: никогда и ни при каких обстоятельствах он не мог ни на кого повысить голос. На уроках, раскрыв рты, его слушали пять-шесть человек на первых партах, остальным в нарастающем шуме с этого пиршества мудрости не доставалось ни крошки.

Для исправления создавшегося тревожного положения решено было пустить в ход административный ресурс. Иными словами, так спланировать работу администрации школы, чтобы на задней парте на каждом уроке у нашего златоуста обязательно сидел кто-то из волкодавов: директор или один из его заместителей, обеспечивая своим присутствием необходимый порядок. Однако вскоре выяснилось, что таких жертв со стороны руководства школы не потребуется. Педагоги, преподающие гуманитарные дисциплины, наперебой стали предлагать свои услуги в наведении порядка на занятиях у коллеги. Дело дошло до того, что эти учителя были готовы даже на то, чтобы заместитель директора составил им расписание с окнами, что обычно крайне болезненно воспринимается педагогами, лишь бы оказать посильную помощь Андрею Николаевичу. Не новичок в школьном деле, я впервые в своей директорской практике столкнулся с таким неподдельным энтузиазмом коллектива, решившего поддержать молодого специалиста. Обычно подобные поручения воспринимались без особого восторга.

Поразмышляв, я понял, в чем заключался секрет такого внезапного коллективного приступа благородства. Не наводить порядок, а учиться шли более опытные учителя к нашему таинственному монаху. Разумеется, как сказал поэт,

Она-то и не позволяла им признаться в этом неоспоримом факте, маскируемом под производственную необходимость, якобы заставляющую посещать уроки коллеги. Но, посудите сами, как преподавателям литературы, в силу атеистического воспитания, абсолютно не искушенным в вопросах веры, достоверно и всесторонне трактовать, например, творчество Л. Н. Толстого и Ф. М. Достоевского, насквозь пропитанное религиозными исканиями? Раньше учителя как-то справлялись со своей задачей в рамках традиционной советской программы, которая по возможности избегала подобных вопросов, делая акцент на социальных и психологических аспектах изучаемых классических произведений. Теперь же, когда рядом на параллели появился искушенный человек, обсуждающий со старшеклассниками именно эти глубинные проблемы, обычный педагог рисковал попасть впросак на собственном уроке, оказавшись не подготовленным к новым для него вопросам учащихся. Ничуть не проще было положение учителя истории, берущегося на свой страх и риск без должной подготовки трактовать историю раскола или реформации исключительно в социально-политическом ключе, да еще и с классовых позиций. При таком подходе волей-неволей получалось, что люди шли на костер исключительно по соображениям материальным, исходя из потребностей желудка.

С появлением нового преподавателя такое традиционное для советской школы объяснение высшего снизу стало невозможным. Словом, хочешь не хочешь, а под благовидным предлогом пришлось идти на выучку к специалисту. Впрочем, и для него из данной ситуации высекалась определенная польза. Поскольку вопросы организации класса автоматически снимались присутствием посторонних на уроке, то это позволяло неординарному педагогу полностью сконцентрироваться на содержании преподаваемых курсов. Между тем очень скоро проблемы дисциплины на его уроках исчезли. Подростки не из самых благополучных семей, поначалу вынужденные обстоятельствами внимательно слушать педагога, не могли не откликнуться на завораживающую манеру преподавания, обезоруживающую искренность и доброту учителя. Они постепенно втянулись и ждали его уроков как манны небесной. Свои управленческие выводы сделал и я. Безусловно, люди рафинированной культуры и высокой духовности должны оплодотворять школу, но их внедрение в учебный процесс требует определенной инструментовки, без чего благие намерения организаторов образования могут обернуться взаимным разочарованием как учащихся, так и тех тонких людей, что приходят в школу с искренним желанием нести детям истину и свет.

К сожалению, все хорошее быстро кончается. Наступали новые времена. Был, наконец, принят Закон РФ «О свободе совести», стали открываться новые приходы; и наш таинственный монах получил назначение, возглавив приход Церкви во имя Нерукотворного Образа Спасителя на Бородинском поле. Новое назначение своего ученика со свойственным ему добрым юмором прокомментировал А. Мень: «Был я у Андрюши в храме.

У меня такое впечатление, что Наполеон ушел оттуда только вчера. Вы, Евгений Александрович, как человек с большим хозяйственным опытом, помогите ему организовать ремонтные работы». На том и расстались, а вскоре отец Александр принял мученическую смерть...

Спустя годы я благодарен судьбе, что подарила возможность и нам, педагогам, и детям общаться с людьми, сочетавшими в себе живую веру и колоссальный интеллект, неустрашимость в отстаивании принципов и чувство юмора. Их живой след до сих пор просматривается в наших делах.

 Нет большего преступления для учителя, чем физическое воздействие на ребенка. Педагог, допустивший рукоприкладство, подлежит немедленному увольнению в полном соответствии со статьей Уголовного кодекса. Между тем человечество относительно недавно отказалось от прикладной (в данном контексте от слова «прикладывать») педагогики. Еще в восемнадцатом веке поэт В. Тредиаковский наставлял родителей: «Плевел от пшеницы жезл тверд отделяет. Розга буйство из сердец детских изгоняет». В девятнадцатом веке знаменитый врач и педагог Н. Пирогов рассматривал меры физического воздействия на ребенка как необходимые и благотворные. С пониманием к ним относился и Ф. М. Достоевский, что явствует из дневника писателя. А в элитных школах Англии телесные наказания были отменены лишь в шестидесятые годы прошлого века.

Сегодня из официальной педагогики меры физического воздействия изгнаны. Но благополучно живут и здравствуют в педагогике народной: в семейной, подростковой и армейской. Про семейную педагогику все понятно: кто же, в самом деле, хотя бы раз не шлепнул своего ребенка, желая ему добра? Совсем не канул в прошлое и такой архаичный педагогический инструмент, как ремень. Подростковая и армейская прикладные педагогики расцветают каждый раз, когда взрослые, например педагоги, организовавшие летний лагерь для подростков, или старшие офицеры, не ночующие в казармах с солдатами, полностью отдают на откуп молодым людям вопросы дисциплины и самоорганизации повседневной жизни. Тогда за парадным фасадом так называемого самоуправления и образцовым внешним порядком скрываются внутренние разборки «по понятиям», переходящие в чудовищные эксцессы, именуемые сегодня зловещим словом «дедовщина».

Опытные педагоги хорошо знают, что дети, которых бьют в семье, немедленно переносят этот способ воздействия на своих сверстников, и, что еще неприятнее, у них снижен порог чувствительности к человеческой речи. О таких говорят с досадой: «Он слов не понимает». Катастрофа происходит тогда, когда в состоянии аффекта сталкиваются ребенок и учитель, имевший в своем недавнем прошлом опыт прикладной педагогики...

Он был трудным подростком: независимый нрав, горячий темперамент, резкая реакция на любое замечание взрослых – все это в совокупности создавало парню серьезные проблемы в школе. С большим трудом мне удалось склонить педагогов не портить ему жизнь и, несмотря на серьезные проступки, выдать аттестат зрелости. Год до армии он проработал у нас в школе дворником, продолжая участвовать в театральных постановках. Природный артистизм, хороший слух и владение гитарой гарантировали ему получение ведущих ролей в школьных постановках. В войсках парень дослужился до сержанта. Возвратившись из армии, он зашел в школу. И я, вспомнив его «героическое» прошлое, предложил ему поступать в педагогический институт: «У тебя есть перед всеми нами, опытными педагогами, одно неоспоримое преимущество. О психологии трудных подростков ты знаешь не понаслышке. Сам вкусил все прелести переходного возраста. И наконец, в армии, командуя отделением, ты уже приобрел первый педагогический опыт». Впрочем, последняя фраза вызвала у него кривую усмешку. Но предложение было принято, и через пять лет школа получила молодого, энергичного учителя, любимца подростков и предмет тайных воздыханий старшеклассниц. Словом, на небосклоне школы зажглась еще одна педагогическая звезда.

Гром грянул на втором году его педагогической карьеры. В тот день было совещание директоров, на котором до руководителей доводили вопиющий случай рукоприкладства педагога. Учительница одной из школ, доведенная до бешенства поведением ученицы, запустила в нее чашкой. Чашка, к счастью, не попала в цель, но родители «пострадавшей» написали жалобу в высокие инстанции, и теперь вопрос стоял об увольнении педагога за грубое нарушение педагогической этики. Выслушав эту поучительную историю чашеметания, я самонадеянно подумал о том, что уж в моей-то школе такая история невозможна.

Возвратившись после совещания, я еще не успел снять пальто, как на пороге кабинета нарисовалась восходящая педагогическая звезда. Весь его жалкий облик (потерянный взгляд и опущенные плечи) свидетельствовал о том, что произошло непоправимое.

– Евгений Александрович, я вляпался. Сам не понимаю, как это произошло.

Суть истории такова. В тот день этот учитель был дежурным по столовой. На перемене во время завтрака один из семиклассников решил «подшутить» над товарищем, выбрав для этого весьма нетривиальный способ: он надел тарелку с горячей вермишелью на голову приятеля, который немедленно взвыл от боли и унижения. Оказавшись рядом, наш герой мгновенно сдернул тарелку с головы потерпевшего и со всего размаха ударил ей же по лицу «шутника». Орудие возмездия разлетелось на осколки, и теперь уже, в свою очередь, заревел инициатор инцидента. С окровавленным лицом он бросился в кабинет врача. А над обычно шумной на переменах столовой, где одновременно питаются 250 детей, нависла зловещая тишина.

– Ты отдаешь себе отчет в том, что это статья? Максимум через час здесь будут родители жертвы. Хорошо еще, если они принесут заявление мне, а не в прокуратуру. Моли бога, чтобы они удовлетворились твоим немедленным увольнением и отказались от возбуждения уголовного дела.

– Все понимаю, подвел школу и вас, но поверьте, я действовал как бы на автомате, не испытывая при этом даже ненависти к глупому ребенку.

– Ты еще расскажи про свое аффективное состояние его родителям, они тебя точно пожалеют.

– Что же делать? Я не хочу уходить из школы.

– Что делать, что делать, – передразнил я его, – молчать и не мешать работать директору. Через полчаса быть здесь.

Ни в малейшей степени не оправдывая учителя, я тем не менее не мог избавиться от ощущения, что ищу выход из конфликта между двумя своими учениками: бывшим и нынешним. Увы, они друг друга стоили. Разумеется, двух мнений быть не может: виноват взрослый. Он обязан был держать себя в руках. Легче всего успокоить родителей, избавившись от незадачливого педагога. Но тогда школа потеряет молодого, перспективного учителя. Мужчину, что также немаловажно в наших преимущественно женских коллективах. Наконец, я ни минуты не сомневался, что грустный урок пойдет ему на пользу. Стоит попытаться вытащить парня. В моей голове постепенно созрел рискованный план спасения.

К моменту появления родителей жертвы уже был подготовлен, но не подписан приказ об увольнении учителя. В кабинет были приглашены жертва жертвы со слабыми следами ожогов на лице и его родители, руководители профсоюзной и партийной организации школы. (Без этих организаций в те годы не принималось ни одно кадровое решение.) Бесстрастным голосом, кратко описав суть произошедшего, я первым делом потребовал от «шутника» извинений перед товарищем и его родителями за нанесенный вред, как моральный, так и физический. Пригрозил, что, если извинения не будут приняты, дело будет немедленно передано в комиссию по делам несовершеннолетних, со всеми вытекающими последствиями.

Это заявление сбило первую волну возмущения с родителей второй жертвы, несколько остудило их праведный гнев. Ведь они вполне могут оказаться, будь на то воля директора, не только заявителями, но и ответчиками за плохое воспитание сына. Родители обожженного ребенка, разумеется, приняли извинения, которые сквозь опухшие губы промямлил семиклассник. Поблагодарив их за проявленное великодушие и благородство (зачем же портить биографию только вступающего в жизнь мальчика постановкой на учет в милицию), я отпустил с миром детей и первую пару родителей.

Вторая пара вздохнула с облегчением, а я заработал второе очко в этой сложной, почти шахматной комбинации, наглядно продемонстрировав им великую силу прощения. Но кульминация партии была еще впереди. Окинув оставшихся в кабине людей грозным взором, с каменным лицом я произнес: «А теперь – главное!» Дальнейшая тональность разговора была выдержана в стилистике известной сцены из романа Ильфа и Петрова «Золотой теленок», где тщедушный Поняковский, наступая на Шуру Балаганова, визгливо кричит: «Держите меня, сейчас будет море крови». Дав волю праведному гневу, я начал с ядовитого шепота, а затем продолжил монолог в самовозбуждающейся манере, переходя на повышенные тона. Лишь изредка родителям потерпевшего удавалось вставлять свои робкие реплики в эти рассыпающиеся гроздья гнева.

Директор (глядя на провинившегося учителя с откровенным презрением): Если вы думаете, что глупая выходка ребенка служит для вас хоть каким-то оправданием, то глубоко заблуждаетесь. Вы преступник, и приказ о вашем немедленном увольнении уже подготовлен. (При этих словах я высоко поднял неподписанный документ, дабы его могли обозревать все присутствующие.) Но я не имею права его подписывать без одобрения партийной и профсоюзной организации. (Взгляд переводится на общественников.) А вы тоже хороши. Где ваша работа с молодым специалистом? Человек без году неделя в школе, только начинает свою педагогическую карьеру, а теперь он будет уволен по статье, предполагающей лишение права впредь заниматься педагогической работой. (Общественники опускают свои повинные головы, демонстрируя всем своим видом предельное сожаление: виноваты, мол, недосмотрели, упустили парня. Взгляд вновь переносится на учителя.) А ведь я помню тебя еще учеником. Ты думаешь, нам не хотелось порой как следует приложить тебя? Но тебя никто пальцем не тронул в этой школе. Все понимали, что ребенок, которого воспитывает без отца одинокая больная женщина, достоин сочувствия и снисхождения, что бы при этом он ни вытворял. (Напоминание о трудном детстве учителя производит должное впечатление на мать пострадавшего. В ее глазах читается сочувствие счастливой замужней женщины к матери-одиночке.) Вы, разумеется, будете уволены, но на месте родителей я бы не удовлетворился этим, а подал заявление в прокуратуру и отдал вас под суд.

Реплика матери пострадавшего, свидетельствующая о первой серьезной победе: Да не собирались мы ни в какую прокуратуру.

Директор: Вот видите, с какими людьми мы имеем дело. Не каждый, оказавшись на их месте, повел бы себя так благородно. Но это их личное дело, а я ставлю вопрос об увольнении на голосование.

Реплика отца: Наш тоже не подарок, любого выведет из себя.

Директор: А как я радовался, когда в войсках ты дослужился до сержанта. Думал, армия завершит работу школы и сделает из тебя человека. Это в армии тебя научили рукоприкладству?

Отец (полковник) с глубокой обидой за армию: Да будет вам. У нас, конечно, всякое бывает. Солдаты, сами понимаете, не сахар.

Директор, нагнетая ситуацию до предела: Ставлю вопрос на голосование.

Отец: Товарищ директор, вы перегибаете палку. У нас в подобных случаях молодым офицерам объявляют неполное служебное соответствие.

Директор: А у нас не практикуются такие меры наказания работника. Максимум – это строгий выговор.

Отец: Мы с матерью считаем, что его вполне достаточно.

Директор, остывая: Что ж, решать вам...

Когда мы остались один на один с учителем, я устало закурил.

Учитель: Евгений Александрович, я ведь все годы ходил на занятия театральной студии, но этот ваш монолог – шедевр актерского мастерства.

Директор: Иди ты к черту со своими комплиментами. Впредь руки держать за спиной!

Забавно, что еще два года он так и фланировал по школе, сцепив руки за спиной, как передвигаются заключенные в известных учреждениях.

А через пять лет увидела свет его смешная книжка о «мытарствах» начинающего учителя.

 «Вы обязаны немедленно прекратить это безобразие, в противном случае оставляю за собой право обратиться в партийные органы», – выпалила с порога кабинета возмущенная мать, не оставляя ни тени сомнения в том, что на деле осуществит свою угрозу. Разумеется, я был в курсе так взволновавшей ее истории. Она – разведенная одинокая учительница, он – десятиклассник, каждый вечер поджидающий ее у порога школы, чтобы помочь донести до дому стопки тетрадей. Трогательная картина, не увидеть которую мог разве что слепой.

– Вы, как директор, должны положить конец этой связи.

– Помилуйте, о какой связи вы ведете речь? Юношеская влюбленность, не более того. Скажите еще спасибо, что она приняла такие цивилизованные, целомудренные формы.

– Ничего себе целомудренные, он же поднимается к ней в квартиру.

– Ну, правильно, парень помогает донести усталой женщине тяжелые сумки. Кстати, а откуда вы-то знаете, заходит сын в квартиру или нет?

– Проследила. Вчера он провел у нее дома полтора часа.

– А вам не кажется, что этой слежкой вы унижаете мужское достоинство парня?

– Оставьте эту педагогическую демагогию для других. Я своего сына знаю. Он – однолюб, как его покойный отец. Как вы не можете понять: ему всего семнадцать лет, а ей – тридцать семь! И я не позволю калечить мальчику жизнь.

– Чего вы ждете от меня?

– Как должностное лицо, вы обязаны отвечать за моральный облик своих престарелых педагогов.

– За «престарелых» спасибо, конечно, мне как раз исполнилось тридцать восемь!

– Мы с вами ровесники, но это к делу не относится. Вы же сами видите: она ему в матери годится. Разница в целых двадцать лет.

– Да с чего вы взяли, что взрослая женщина ответит юноше взаимностью?

– Она что, дура, чтобы упускать такого парня?

– Вы, судя по всему, человек жесткий, решительный, но, возможно, – высказал я догадку, – парню как раз не, хватает понимания с вашей стороны и материнской ласки?

– Я ей покажу ласку. Мало не покажется.

– Но я не могу грубо вторгаться в их отношения, не имея на то веских оснований, а ваши всего лишь предположения не дают такого права.

– А я буду вторгаться по праву матери.

– Не боитесь потерять сына?

– Вы еще мне будете угрожать, выгораживая своего сотрудника? Хорошо, тогда продолжим разговор в другом месте, где, надеюсь, я найду больше понимания.

Последнюю фразу она выкрикнула уже на пороге кабинета, на прощание так хлопнув дверью, что задрожали оконные стекла. Но даже перед лицом нешуточной, по тем временам, угрозы я не смог заставить себя пригласить на разговор «проштрафившуюся» учительницу.

Вызов в высокие партийные инстанции последовал ровно через неделю. Там мне быстро и доходчиво разъяснили все про моральный облик советского педагога и предложили на выбор два сценария: увольнение педагога по собственному желанию или рассмотрение ее персонального дела на открытом партийном собрании. Второй сценарий, когда, по слову поэта, «из зала кричат: давай подробности», устраивал меня значительно меньше. Теперь тяжелого разговора с учительницей было не избежать. Но она хорошо понимала, в какой стране живет. Опустив голову, я ждал ее появления в кабинете, а когда вскинул глаза, увидел, что учительница молча с грустной улыбкой протягивает мне заявление с просьбой об увольнении по собственному желанию. На том и расстались. Мать «добилась» своего.

С тех пор прошло почти двадцать лет. Учительнице уже за пятьдесят, парню – за тридцать. Они до сих пор вместе и счастливы.

 Сколько себя помню в роли учителя, а затем и руководителя образовательного учреждения, перед школой всегда ставились новые напряженные задачи. Наверное, так и должно быть: меняется жизнь, а вслед за ней, а еще лучше опережая события, должна преобразовываться и школа. Череда реформ (на моей памяти их четыре) сменилась модернизацией, но каждый раз, на очередном крутом повороте нашего многострадального образования я задумывался о старой, как мир, проблеме соотношения целей и средств применительно к учителю. Вот и сейчас...

Накануне Нового года получил поздравительную открытку, пишет учительница сельской школы: «У нас (в Тюменской области, а особенно на юге) идет вовсю реализация Национального проекта в области образования, поэтому радости мало. Пожилые учителя чувствуют себя в роли известного героя из американского фильма «Великолепная семерка», который, падая с тридцатого этажа, на уровне десятого говорил: «Ну, что ж, пока дела идут ничего». Вот с таким настроением вступаем в новый год».

Модернизация, конечно, дело полезное, но будет ли прочным здание, построенное на костях? Между тем замечательный русский философ В. Соловьев писал о том, что никогда, ни при каких условиях человек не может быть средством даже для достижения великой цели. И еще он справедливо отмечал то, что образование по необходимости одновременно и консервативно, и революционно, поскольку передача традиций и обновление – два органично связанных между собой процесса. Тут, знаете ли, необходим баланс. Перекос в ту или иную сторону чреват неприятностями. Всегда ли удается удержать хрупкое равновесие между целями и средствами?

Семнадцатилетней девушкой после окончания одиннадцатого педагогического класса сразу после войны пришла она работать учительницей в деревенскую школу села Тропарево. Прошли десятилетия, и на месте того села вырос огромный микрорайон, где располагается наша школа. В ней она и завершала свой трудовой путь. Школа, которая, что называется, на виду, всегда испытывает дополнительное напряжение. Участие в экспериментах, бесконечные семинары, открытые уроки, на которых присутствуют посторонние люди, – все это, вместе взятое, усложняет работу учителей, повышает требования к их профессионализму. Излишне говорить, что пожилой педагог с более чем скромным образованием на роль экспериментатора не годился. Бурно развивающаяся школа должна была бы избавиться от такого учителя. Но у нее в коллективе иная функция: она символ защищенной старости.

Все мы когда-нибудь постареем и не будем в полной мере соответствовать современным требованиям. Отдать все силы делу образования, а в результате оказаться на свалке истории? Справедливо ли это? И с каким настроением следующие поколения педагогов, видя такое прагматическое отношение к учителю и человеку, осознавая его безрадостную перспективу, будут продолжать свою многотрудную деятельность? Надвигался двадцатилетний юбилей школы, который должен был проводиться в красивом зале Дома кино в форме бала. У нас не было сомнений в том, кто будет его королевой. Когда она вышла на сцену в короне, весь зал встал и взорвался аплодисментами...

Он был блистательным учителем. В прошлом синхронный переводчик, в совершенстве владел иностранным языком, умел увлечь своим предметом детей. В тот год несчастья преследовали его по пятам. Похоронил жену, ее сестру и еще вынес два гроба. И он не выдержал: запил в горькую. Смотреть на него было страшно. Мы предлагали лечиться. Мой заместитель ежедневно провожал его до дома, отбирал зарплату, выдавая ему только ту сумму денег, которой хватало лишь на питание. Все понимали, что без школы он пропадет. Было до слез жалко терять хорошего в прошлом учителя. Но чем виноваты дети, вынужденные ежедневно лицезреть нетрезвого педагога, который в любой момент мог рухнуть прямо в классе? Ничего не помогло. Пришлось расстаться. Следы его теряются...

Всего две истории с диаметрально противоположными финалами, дающие представление о проблематике ценностного управления. Между ними бесчисленное количество ситуаций, требующих своего разрешения. Идеальных решений не бывает. Каждый раз, мучительно находя выход, приходится испытывать на себе конфликт ценностей. Да что там ценности, заповеди, и те противоречат друг другу. Буквально поминутно, то приходится брать в руки меч, то подставлять левую щеку, когда тебя только что ударили по правой. Сказанное в равной степени относится и к руководителю школы, и к рядовому учителю.

Нервно курю в запущенном дворе детского отделения Института онкологии в ожидании окончательного приговора ребенку, которого три часа назад привез на обследование. Шансов на госпитализацию почти нет. У них всего сорок пять мест и остов недостроенного с 1994 года корпуса. Случайно взгляд падает на асфальт, где детской рукой выведено мелом: «ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО!» Немедленно два стыда сливаются воедино. Стыда за проклятую беспомощность взрослых в самых чувствительных сферах нашей жизни, будь то медицина или образование. И стыда за те неизбежные моменты в жизни, когда любые попытки отстоять здравый смысл и что-то изменить к лучшему кажутся бессмысленными. Одним словом, за грех уныния. Ведь пока мы, по слабости душевной, позволяем себе сомневаться, ребенок даже в таком мрачном месте продолжает надеяться...

Он ждал этого события больше двадцати пяти лет. Сначала молодым учителем, а затем директором школы. Все эти годы с маниакальным упорством начинал каждый педсовет одной и той же сакраментальной фразой: «Когда мы построим новую школу...» Этим же заклинанием из последних сил удерживал молодые учительские кадры, готовые разъехаться из деревни. Тем временем и они старели вместе с ним в ожидании обещанного чуда.

И чудо случилось. Первого сентября в селе Черешня, что в Краснодарском крае, Арут Суренович Кармрян открыл новую школу, построенную в полном соответствии с европейскими стандартами.

– Входите с левой ноги, – предупреждает директор.

– ?

– С левой – значит от сердца.

Со смехом рассказываю, как много лет назад, открывая новое здание своей школы, пытался запустить туда кошку. Кошка, демонстрируя явное пренебрежение к храму знаний, уперлась, и пришлось тащить ее на ошейнике.

– А моя девяностодвухлетняя бабушка посоветовала первой ввести в школу девушку в белом платье. Первой в школу должна войти чистая душа!

– Это армянская традиция?

– Просто совет мудрого человека. Что же касается национального состава, то у нас в селе, как в Ноевом ковчеге, кого только нет. У меня жена русская. Она и дочь работают здесь же.

По мере его рассказа о горном селе, где девятьсот семей давно переплелись корнями, абстрактное понятие «поликультурность образования» начинает обретать зримые, осязаемые формы. (А накануне в Нальчике, где у меня много друзей-директоров школ, шли бои.) Проблем у этого директора хватает: и зарплата низкая, и кадры стареют, но он счастлив. Будет школа – будет село. Рядом с ним невозможно не улыбаться. Два радостных пожилых мужика полутяжелого веса – уже немало. Но был и третий. Молодой директор школы № 49 города Сочи Олег Николаевич Данилов. (Он и привез нас в гости.) Живет вдвоем с мамой в служебной однокомнатной квартире. Потому и не женат. Жилья себе не построил, зато методом народной стройки соорудил пристройку к школе. А теперь пытается ее узаконить в борьбе с пожарниками, СЭС и другими носителями государственности. Глядя на коллег, подумалось: таких встарь называли столпами общества. Если государство, наконец, очнется и начнет поддерживать этих людей, тогда действительно все будет хорошо.

Педагогика – дама привередливая. Завоевать ее благорасположение не так-то просто. Она не всегда внемлет аргументам разума (академической науки), но при этом мстит тем, кто этими доводами легкомысленно пренебрегает. Одним словом, ведет себя как муза, притом не менее капризная, чем ее старшая поэтическая сестра. По необходимости, спускаясь с небес на грешную землю, отмечу: всегда с одинаковой настороженностью относился как к сухим, оторванным от реальной школы теоретикам с их указующим из заоблачных далей перстом, так и к приземленным практикам, полагающим, что методом проб и ошибок, без всякой опоры на теорию, можно решать любые педагогические задачи.

Я пригласил его на работу сразу после окончания педагогического училища, желая «размочить» его присутствием однородный женский коллектив начальной школы, со всеми плюсами и минусами однополого преподавания. Так в начальной школе появился живой аналог усатого няня из известной кинокомедии. Он и не подозревал тогда о том, что его комичные ситуации еще впереди. Поначалу Семен Семенович, в просторечии Сенечка, не вызывал у меня никакого беспокойства. Аккуратный, всегда при галстуке, молодой человек быстро освоился в коллективе, проявляя мужскую галантность к дамам-учительницам и неподдельный интерес к педагогическим инновациям. Он-то в конечном счете его и подвел.

Желая как-то подогреть возникший интерес к новым для того времени явлениям в педагогике, я пригласил начинающего учителя на встречи со знаменитым ученым и новатором Шалвой Александровичем Амонашвили, с которым нас связывали давние дружеские отношения. Затаив дыхание, наблюдал мой молодой коллега за работой мастера. В конце встречи он как-то подтянулся, посуровел и произнес: «И я так смогу». «Плох тот солдат, который не мечтает стать маршалом, – поддержал я честолюбивые замыслы коллеги. – Только не забывайте: Амонашвили – доктор психологических наук, и он шел к своему мастерству долгие годы».

Поговорили и забыли, в круговерти школьной жизни было не до него, пока не посыпались жалобы родителей на качество подготовки детей в его третьем классе. Осознавая свою вину за то, что ослабил помощь молодому специалисту, я решительно пришел на его урок. Увиденная картина поражала своим грустным комизмом, перерастающим в серьезную драму. Усвоив внешние приемы мастера, плохо осознавая, что за ними стоит, он полностью, во всем, включая интонацию, копировал увиденное. Что-то ласково шептал на ушко детям, поочередно поглаживал их, устанавливая тактильный контакт. Между тем в записях, предварительно сделанных на доске рукой учителя, содержались грубые орфографические ошибки: даже в дате – как сейчас помню, «шестнадцатое октября» – в числительном отсутствовала буква «т». Словом, хоть кричи караул, наблюдая зримое воплощение словосочетания «и смех и грех».

Дабы не дискредитировать учителя в глазах детей, я с трудом удерживался от желания немедленно прекратить этот псевдоинновационный фарс. Так продолжалось до тех пор, пока руку не подняла девочка: «Семен Семенович, а у вас на доске ошибка!» Преисполненный достоинства, наш «новатор» радостно обратился к классу: «Дети, а кто еще заметил ошибку?» Этот эффектный прием он тоже подсмотрел у мастера. Шалва Амонашвили специально допускал на доске ошибку, которую по его просьбе находили и исправляли дети. Поправляя самого учителя, они преодолевали психологический страх ошибки, преисполнялись уверенности в собственных силах. Но если бы на доске был один-единственный ляпсус. Моему терпению пришел конец! «Я еще заметил! – прорычал я с последней парты. – Спуститесь ко мне в кабинет после урока».

Ох, и тяжелым был этот разговор. Догадавшись по лицу, что «кипит мой разум возмущенный», он начал с оправданий.

– Вижу, вы чем-то недовольны, но я же все делал по Амонашвили.

– Молодой человек, в педагогике, как в фигурном катании, существуют обязательная и произвольная программы. Вы пока не мастер, и даже не перворазрядник. Извольте для начала научиться качественно давать традиционные уроки.

– А как же тактильный контакт с детьми, особая атмосфера на уроке?

– Да поймите же вы, наконец, Амонашвили – доктор психологических наук, он знает, по каким местам детей нужно поглаживать, а шептать им на ушко в нужном тембре, как он сам рассказывает, учился десять лет. А вы, извините, не с глаголом на доске пишете слитно.

– А я в училище глагол никогда не любил, – ответил он не без достоинства.

Его последняя фраза меня окончательно добила:

– Значит так. С завтрашнего дня своим приказом я снимаю вас с класса и перевожу на должность воспитателя группы продленного дня, где, между прочим, тоже надо грамотно готовить с детьми домашние задания. Пусть ваши родители наймут вам репетитора по русскому языку, который поможет вам полюбить глагол. До преподавания будете допущены после сдачи экзамена лично мне и моим замам.

Вторая история – аналог первой, но с обратным знаком, поскольку ее героиней стала опытная пожилая учительница, по вине директора севшая не в свои сани.

В тот год мы с упоением занимались экспериментом, осваивая интенсивные методики обучения четырехлетних детей иностранному языку. В основу эксперимента были положены труды академика Г. А. Китайгородской, тщательно проработанные опытными методистами учебные и наглядные пособия. Естественно, что вся методика обучения дошкольников иностранному языку была построена на игровой основе. С детьми, дабы не допустить перегрузки, приходилось петь, танцевать, разыгрывать сценки и т. п. Само собой разумеется, что необходимость применения таких активных, разнообразных форм и методов работы диктовала особый подбор кадров. Под такую методику требовался учитель молодой, физически крепкий, а главное, веселый, артистичный, способный легко и непринужденно играть с детьми.

Результаты превзошли все ожидания. Благодаря методически грамотной работе учителей дети, играючи, усваивали за год до двухсот лексических единиц. И это при полном сохранении мотивации к обучению и без ущерба для их физического и психического здоровья. Надо сказать, что эксперимент проходил под контролем методической службы города. Проверяющие методисты остались довольны результатами нашей работы. Но при этом они обратились ко мне с просьбой – посетить с ними одну из школ, где эксперимент не дал такого же положительного эффекта. Вроде бы и школа хорошая, и учитель опытный, а не получается. Я охотно согласился.

С первых же минут присутствия на занятии мне все стало ясно. Наблюдая за этим уроком, стоило больших трудов удержаться от смеха. Дело в том, что директор этой школы, глубоко не вникнув в суть эксперимента, решил привлечь к нему опытные, закаленные в боях педагогические кадры. Полагая, что они-то уж точно не подведут. Перед нами предстала солидная учительница, которая, судя по всему, уже готовилась уйти на заслуженный отдых. Это была ее лебединая методическая песня. Пожилому человеку с явным преобладанием авторитарного стиля общения было поручено реализовать игровые методики, которые требовали особых коммуникативных способностей. И она старалась, в точности и буквально воспроизводя методические рекомендации. Но как она это делала!

Знакомя малышей с английским словом «smile» (смех, смеяться), будучи не в силах их развеселить (как рекомендовалось в методиках), она отдавала распоряжения: «Дети, смеяться!» Дети с грустными испуганными глазами: «Ха-ха». Она: «Дети, петь!» Малыши, испытывая недоумение от отсутствия музыки: «Ла-ла».

У детей четырех лет имеются серьезные затруднения с координацией движений. Один из маленьких участников открытого урока неудачно повернулся и обрушил сказочный теремок, густо населенный разными персонажами, от лица которых на следующем этапе урока должны строиться диалоги, разыгрываться сценки. Вместо того чтобы обратить дело в шутку, учительница, повернув гневное лицо к «провинившемуся» ребенку, прошептала змеиным педагогическим шепотом: «Будешь так себя вести – живо из теремка вылетишь!»

Виновата не она, а директор, поставивший ее в ложное, карикатурное положение, заставив воплощать абсолютно чуждую ей по духу и стилю методику. Навязанный инструмент оказался ей явно не по руке. Как ни старайся, чужой костюм на себя не натянешь: под мышками жмет.

Писать на заявленную тему грустно, но что поделать, если в последнее время в педагогической практике все чаще сталкиваешься с тем явлением, которое священник и мыслитель протоиерей А. Шмеман в своих дневниках называет «спекуляцией на понижение». Пошлость – это прежде всего ординарность, но ординарность с претензией на оригинальность. В педагогике она проявляется в стремлении учителя к внешним эффектам в ущерб глубине постижения подлинных ценностей и смыслов образования, в желании любой ценой завоевать расположение ученика, абсолютизируя его актуальные потребности. Складывается впечатление, что такой учитель в качестве девиза своей деятельности взял слова из пошловатого шлягера и адресовал их ученику: «Ты скажи, ты скажи: че те надо? че те надо? Я те дам, я те дам, че ты хошь».

Худо, когда школа полностью игнорирует осознанные потребности ребенка, но весь вопрос заключается именно в том, насколько они осознанны. Подлаживание под ученика, потакание ему во всем, включая неразвитость вкуса и примитивизм предпочтений, – оборотная сторона детоцентризма в педагогике, который в последние годы незаметно пришел на смену культуроцентризму. Особенно зримо это проявляется во время проведения учительских конкурсов, где педагог должен явить высокому жюри свою авторскую позицию. Сразу оговорюсь, много лет наблюдая конкурсные уроки, я имел честь познакомиться с выдающимися педагогами, чей уникальный педагогический почерк свидетельствовал о высочайшей культуре и масштабе личности этих мастеров. Их внутреннее достоинство и чувство меры никогда не позволяли им опускаться до дешевых эффектов и дурной театральности. Но, наряду с этим, каждый раз испытываешь невероятное чувство неловкости и опускаешь глаза, когда сталкиваешься с фальшивой мелодекламацией, стремлением во что бы то ни стало встать на котурны и любой ценой выжать интерес к своей персоне.

Босая, простоволосая учительница начальных классов входит к детям в образе Аленушки, чтобы вместе ними печалиться о трагической судьбе братца Иванушки. Другая учительница, сделав необходимую поправку на свой возраст, облачается в костюм Бабы-Яги и влетает в класс на метле. Одним словом, в гостях у сказки. Бесчисленные юные и молодящиеся англичанки, клонированные с Мери Поппинс, скачущие в отложных белых воротниках с зонтиками среди детей. Интересно, в кого они преобразятся ближе к пятидесяти годам? Или, быть может, преподаватель английского языка – специфическая возрастная профессия, вроде балерины, чья творческая биография имеет естественные физиологические ограничения? Нет, я совсем не против стимулирования познавательной деятельности учащихся, в том числе и при помощи игровых приемов. Но превращать уроки в беспрестанный капустник, заигрываться до умопомрачения, не значит ли это искусственно тормозить развитие ребенка? Если продолжить эту же линию на потакание интересам ребенка из начальной школы в основную, где, как известно, протекает пубертатный период, остается лишь построить шест посреди класса и вести преподавание основ наук вокруг него, поддерживая необходимую для этого физическую форму. Чем не современный способ стимулирования страсти, в том числе и к учению, у подростков?

Между тем «спекуляция на понижение» продолжается и в старшей школе, хотя, разумеется, не в столь одиозных формах. В конце восьмидесятых годов я попал на урок к одному из модных тогда учителей литературы. Изучался роман И. С. Тургенева «Отцы и дети». Разбиралась авторская ремарка в конце романа. После смерти Базарова Анна Сергеевна Одинцова вышла замуж за «человека молодого, доброго и холодного как лед. Они живут в большом ладу друг с другом и доживутся, пожалуй, до счастья... пожалуй, до любви». У Тургенева эта фраза устало-ироничная, он не верит в банальность «стерпится – слюбится». Но у педагога своя, более «важная» этическая задача. Количество разводов в стране растет, браки распадаются. Почему бы не использовать классика в воспитательных целях? «Ребята, – возглашает с придыханием учитель, – это так нравственно – доживать до любви». Тем самым педагог грубо ломает автономию авторского текста, подменяя личность писателя своей собственной: интерпретатора. Такая операция по сути своей антикультурна. Чем, собственно говоря, вульгарный социологизм, долгие годы имевший место при школьной трактовке классиков, отличается от превращения их текстов в этические прописи?

И в том и в другом случае мы сталкиваемся с опрощением и огрублением. На другом уроке тот же педагог учил девушек ждать ребенка по Наташе Ростовой. Что с того? В своем знаменитом письме М. П. Погодину Толстой писал о том, что в его произведении заметят «дребедень»: насмешку над Сперанским, постельный роман, но не увидят самого главного – «мысли мои о границах свободы и зависимости и мой взгляд на историю...». Упрощенный подход понравился и победно зашагал по стране. Еще бы, ведь, наконец, найден способ приближения классиков к интересам тинейджеров. Как еще заставить их читать сложные книги?

На мой взгляд, есть только два способа существования педагога в культуре: становиться на четвереньки перед ребенком, до предела упрощая цели и смыслы образования, или поднимать его до максимально возможного уровня, разумеется, с учетом его реальных учебных возможностей. Вероятнее всего, в коррекционной школе без понижения планки не обойтись, но это не повод повсеместно снижать уровень преподавания.

Справедливости ради, замечу: корни «спекуляции на понижение», конечно же, не в школе, они во всеобщем омассовлении и опошлении культуры. Педагоги, как бы они карикатурно ни выглядели, говоря подростковым языком, лишь «повелись» на общую тенденцию, которую глубоко вскрыл в своих дневниках уже упомянутый протоиерей Александр Шмеман. Несколько его верных замечаний, на мой взгляд, проясняющих нынешнюю культурно-педагогическую ситуацию, я считаю целесообразным привести в конце этих заметок.

Первое, что отмечает он как дефект современной культуры, – кошмарный, трусливый культ молодежи. «Молодежь, говорят, правдива, не терпит лицемерия взрослого мира. Ложь! Она только трескучей лжи и верит, это самый идолопоклоннический возраст и вместе с тем – самый лицемерный. Молодежь «ищет»? Ложь и миф. Ничего она не ищет, она преисполнена острого чувства самой себя, а это чувство исключает искание. Чего я искал, когда был «молодежью»? Показать себя, и больше ничего. И чтобы все мною восхищались и считали чем-то особенным. И спасали меня не те, кто этому потакал, а те, кто этого просто не замечал. В первую очередь – папа своей скромностью, иронией, даром быть самим собой и ничего «напоказ». Об него и разбивалась вся моя молодежная чепуха, и я чем больше живу, тем сильнее чувствую, какую удивительную, действительно подсознательную роль он сыграл в моей жизни».

Здесь необходимо сделать уточнения. Священник и педагог, ректор православной семинарии в Америке, Александр Шмеман далек от того, чтобы огульно отрицать возможность духовных поисков в среде молодых людей, воспитанием которых он неустанно занимался всю свою жизнь. Его справедливое раздражение и неприятие вызывают трусость и пошлость взрослых людей, сотворивших из молодежи идола. Дневниковая запись относится к 1973 году, когда в отечестве нашем кумиром официально считался пролетариат. Спустя десятилетия мы «догнали» Америку в превозношении молодежной субкультуры. Сегодня все средства массовой информации, мода и кинематограф ориентированы в первую очередь на эту возрастную категорию. Фетишизация молодежи не могла не захлестнуть и школу. Но и здесь мы неоригинальны, повторяя безбрежное американское чадолюбие, предоставляющее ребенку свободу даже в пределах таблицы умножения. В этом контексте нам интересны меткие замечания Александра Шмемана, сравнивающего американское и французское образование, поскольку сам он учился во Франции в тридцатые годы прошлого века.

«Если целью и единственным назначением школы считать учение и образование, то мой лицей это делал очень хорошо и, главное, без всякой лишней суеты. Не было этой постоянной «проблематики» – как «подходить к детям», к «молодежи». Школа не претендовала быть «всем» и не волновалась, главное, доволен ли я, счастлив ли и т. д. Не вторгалась в мою личную жизнь, не звала меня никуда, не выдавала себя за жизнь. <...> Все было серьезно, без болтовни и без риторики, без того инфантилизма, которым пронизана любая американская школа. «Это похоже на тюрьму». Нет, это похоже на школу, в которой никто не обсуждает «проблемы» – нужно ли учить Корнеля и Расина, историю и географию... Здесь я ставлю пятерку с минусом, и студент приходит выяснять, в чем дело. Там, получив за сочинение какие-нибудь 13 3/4 из 20, мы испытывали гордость, знали, что недаром».

Убежден, при всем том, что меняется время, модернизируется содержание образования, реальной является проблема перегрузки учащихся, не стоит опускаться до пошлости. Признаки педагогической пошлости: болтовня, риторика и инфантилизм.

В русской классической литературе навечно запечатлен облик учителя: неудачника, брюзги и зануды Беликова. Если бы только он один! Не жаловали классики представителей нашей профессии. И поделом. Отсутствие чувства юмора и здоровой самоиронии – верный признак непрофессионализма. Об этом писал еще знаменитый литературовед Я. В. Пропп: «Наличие юмористической жилки – один из признаков талантливости натуры». Из воспоминаний Горького о Толстом мы знаем, как много смеялись втроем Толстой, Горький и Чехов. Когда к Чехову в Ниццу приехал профессор Максим Ковалевский, они, сидя в ресторане, смеялись так, что обращали на себя внимание всех присутствовавших.

Что показывают эти примеры? Они иллюстрируют наблюдение, что есть люди, в которых имеющийся в жизни комизм вызывает естественную реакцию – смех. Способность к такой реакции – явление положительное; оно есть проявление любви к жизни, жизнерадостность. Но встречаются люди, к смеху отнюдь не расположенные. Причины этого могут быть различные. Если смех есть один из признаков даровитости, если к смеху способны одаренные и вообще нормальные живые люди, то неспособность к смеху иногда может быть объяснена как следствие тупости и черствости. Неспособные к смеху люди в каком-нибудь отношении бывают неполноценными. Может ли смеяться чеховский Пришибеев, или человек в футляре Беликов, или полковник Скалозуб? Они смешны, мы над ними смеемся, но если вообразить их в жизни, то, очевидно, что к смеху такие люди неспособны.

По-видимому, есть некоторые профессии, лишающие ограниченных людей способности смеяться. Это в особенности те профессии, которые облекают человека некоторой долей власти. Сюда относятся чиновники и педагоги старого закала. «В городском архиве до сих пор сохранился портрет Угрюм-Бурчеева. Это мужчина среднего роста, с каким-то деревянным лицом, очевидно никогда не освещавшимся улыбкой» – так Салтыков-Щедрин изображает одного из градоначальников в своей «Истории одного города». Но Угрюм-Бурчеев не единичный характер, а тип. «Это просто со всех сторон наглухо закупоренные существа» – так говорит о подобных людях Салтыков-Щедрин. К сожалению, такие «агеласты» (т. е. люди, неспособные к смеху) часто встречаются в педагогическом мире. Это вполне можно объяснить трудностью профессии, постоянством нервного напряжения и пр., но причина не только в этом, а в особенностях психической организации, которая в работе педагога сказывается особенно ясно. Недаром Чехов своего человека в футляре изобразил педагогом. Белинский в очерке «Педант» пишет: «Да, я непременно хочу сделать моего педанта учителем словесности». «Преподавателям, неспособным понять и разделить хороший смех детей, не понимающим шуток, не умеющим никогда улыбаться и посмеяться, следовало бы рекомендовать переменить профессию»

(В. Я. Пропп).

Последнее утверждение звучит весьма зловеще. Отчасти «утешает» лишь то, что педагог хотя бы в данном контексте наконец-то приравнен к чиновнику.

Грустный пример полного отсутствия чувства юмора продемонстрировал однажды один из наших педагогов на выпускном вечере. На школьной сцене было развернуто заседание суда присяжных. В качестве подсудимых выступали учителя, которые обвинялись в различных грехах. Например, в преступном вовлечении подростков в факультативные занятия, в заражении детей пагубной страстью к знаниям, в совращении несовершеннолетних, выразившемся в привитии им патологического пристрастия к математике, и т. д. и т. п. Каждому учителю, как водится, предоставлялось последнее слово подсудимого, где он мог привести необходимые аргументы в свою защиту. Под громовые раскаты смеха в зале учителя «выкручивались» как могли, но неотвратимо получали оправдательный приговор, а в придачу к нему еще и шутливый подарок, зримую метафору их так называемого преступления. Математик – туристский топорик, чтобы с его помощью, подобно папе Карло, из неотесанных бревен создавать вполне смышленых мальчиков в математическом классе, литератор – игрушечную лиру, дабы мог пробуждать чувства добрые у следующих поколений юных филологов, историк – игрушечный пылесос: неоценимый инструмент для сбора пыли веков.

Все шло как нельзя лучше, в зале царило веселое, приподнятое настроение, пока одна учительница категорически отказалась выйти на сцену, заявив при этом, что, подобно герою романа М. Горького «Мать» Павлу Власову, она признает единственный суд: суд своей партии. Дело происходило в конце семидесятых годов, и подобное заявление меньше всего походило на шутку. Над залом нависла гнетущая тишина. Этот демонстративный жест как нельзя лучше выражал идеологическую позицию данного педагога, несогласного с превращением серьезной процедуры выпускного вечера в балаган. Что ж, она имела право на свою точку зрения, но оборотной стороной ее «принципиальности» было рекордное количество конфликтов с учащимися и их родителями в течение учебного года. Среди прочих причин напряженных взаимоотношений с детьми у этого учителя не последнее место занимало полное отсутствие чувства юмора. Бог судья пожилой учительнице, которая вскоре была вынуждена уйти из школы.

Урок математики в выпускном классе. Молодой аристократичный учитель, упивающийся собственной эрудицией, острый на язык. Ведь это так приятно: блеснуть в аудитории остроумием. У доски симпатичная девушка, чей ответ далек от идеала. Путая формулы, она с большим трудом добирается до конца изложения материала. Учитель, бросая в аудиторию ироничные взгляды, с сарказмом произносит: «Ну что же, Иванова, так и быть, поставлю вам «три», ведь математика не ваша стихия». Смех класса – «награда» за проявленное остроумие, а у девушки на глазах немедленно наворачиваются слезы. На второй парте справа – парень, который ей не безразличен. А учитель поиздевался над ней в его присутствии.

Формально к этому педагогу не придерешься, ибо оскорбление было нанесено не впрямую, а в тонкой язвительной форме. Но от этого оно еще страшнее и изощреннее. Нет, что ни говори, смех – грозное оружие в руках учителя, а потому пользоваться им надо предельно осторожно и лишь с добрыми намерениями.

Особенно убедительно выглядит педагог, который, даже попав в нелепую, комичную ситуацию (с кем не бывает), умеет с честью выйти из создавшегося положения.

Готовился серьезный открытый урок биологии, который должен был проводиться в присутствии высоких гостей. Урок был богато оснащен чучелами разнообразных животных. Как полагается, грозные члены аттестационной комиссии заняли свои места в конце класса заранее, еще на перемене. Прозвенел звонок, и взволнованная учительница, войдя в класс, произнесла заготовленную фразу: «Ребята, сегодня к нам в гости пришли звери». Ребячьи головы немедленно повернулись к гостям. С ужасом осознав контекст, в котором была произнесена эта фраза, призванная сразу же включить детей в работу по теме урока, она продолжила, обращаясь к комиссии: «Уважаемые добрейшие гости, я, разумеется, имела в виду не вас, а братьев наших меньших». И, улыбнувшись, она обвела руками экспонаты кабинета, выставленные на уроке. Дружный добрый смех был ей ответом. Смеялись все: она, дети и строгие проверяющие.

 Звонок давнего приятеля: «Слушай, у меня проблемы с дочкой. Необходима твоя экстренная помощь». Несколько слов о наших с ним отношениях, без чего будет непонятна тональность и стилистика разговора, логика предпринятых после него педагогических действий.

Он – замечательный врач (отсюда просьба об экстренной помощи), руководитель крупной клиники. По жизни мы шли параллельными курсами, в один год защитили докторские диссертации, а еще через два года были избраны в свои академии. Но наши две параллельные прямые периодически пересекались, подтверждая на практике постулат неэвклидовой геометрии. Точками пересечения всегда были дети. Он по моей просьбе «вытаскивал» трудные случаи, возвращая здоровье больным ребятам. Я разбирался со своими пациентами, детьми его сотрудников. Загруженные сверх всякой меры, спасающие жизни чужих детей, они не всегда могли уделить должное внимание собственным. За годы знакомства между нами сложился ироничный стиль общения, при котором даже самые серьезные вопросы обсуждались в полушутливом тоне на грани студенческого стеба. Приятель – мой ровесник, женат вторым браком на женщине, которая значительно моложе его. Собираясь круто повернуть свою личную жизнь, он приехал посоветоваться. Состоялся мужской разговор.

– Как ты на это смотришь?

– Я не советчик в таких вопросах и не берусь воспитывать взрослых людей.

– Но ты же педагог. Вот и ответь, как может сказаться разница в возрасте в двадцать четыре года на наших дальнейших отношениях?

– Ты врач, тебе виднее.

– Не иронизируй, ты прекрасно понимаешь, что я спрашиваю про духовную общность, а это твоя специализация.

– У меня нет накопленного практического опыта в этом вопросе. Я, знаешь ли, всегда тяготел к зрелой красоте. И особых эмоций по отношению к юным дамам не испытываю. Как вспомню, что недавно мог сидеть со своими седыми прядками над их грязными тетрадками, так сразу внутри и снаружи все опускается. Единственный вопрос, который я могу задать при знакомстве с молоденькой девушкой: в каком году вы окончили школу?

– Это в тебе говорит профессионал. У нас тоже так бывает. В. В. Вересаев в «Записках врача» замечает, что, когда видит хорошенькую девушку, первым делом обращает внимание на то, как у нее работают мышцы при ходьбе. Но ты уходишь от ответа на поставленный вопрос.

– Что тебе сказать? Общность культуры предопределяется общностью интересов, а те, в свою очередь, общностью судьбы и временем созревания личности. Допустим, ты вырос на авторской песне, а она «фанатеет», как выражаются сегодня молодые, от тяжелого рока. Помнишь, как пишет Жванецкий: «Хочешь очистить помещение от молодежи – включи классическую музыку». Студенческий сленг нашего с тобой времени и сегодняшний – это два разных языка. Ты можешь, например, понять вопрос: шнурки в стакане?

– Нет.

– Вот видишь. В переводе это означает: родители дома? Предки мешают «оттягиваться по полной программе». Их досадное присутствие в квартире так же нелепо и смешно, как шнурки от ботинок в чайном стакане. Мы с тобой, старик, для них – шнурки.

– И это мне говорит маститый педагог? Чем же ты тогда занимаешься в школе, если все они такие?

– Ну, не все. Я, конечно, несколько сгустил краски, но в педагогических целях, чтобы продемонстрировать тебе разрыв в ценностных предпочтениях разных поколений.

– А тебе известно, что большинство талантливых детей рождаются в браках между пожилым отцом и молодой матерью? Биографии нобелевских лауреатов неоспоримо доказывают эту закономерность. Мужчина генетически передает ребенку интеллект, а женщина – здоровье!

– Я понял, ты решил произвести на свет гения. Чарли Чаплин тоже родил в семьдесят лет. Только я что-то не слышал о втором великом актере с той же фамилией. Слушай, давай прекратим эту бессмысленную дискуссию. В таком деле советов не спрашивают.

С того памятного разговора прошло десять лет. За это время мы неоднократно встречались, обсуждая чужих детей, оказывая им посильную помощь. Каждый в рамках своей специальности. Но к деликатному вопросу его брака не возвращались никогда. Вероятнее всего, я обидел его своим скептическим отношением к неравным разновозрастным бракам. Я знал, что у приятеля родилась дочка, в которой он, как и полагается пожилому отцу, души не чаял. Но и эта тема была до сих пор закрыта для обсуждения в связи с тем же злополучным разговором. И вдруг этот звонок.

– Что случилось?

– Ты представляешь? Ребенок всего лишь в третьем классе, а уже начал врать.

– Ну почему сразу врать? Педагогическая наука отличает намеренную ложь от детских фантазий. Улавливаешь разницу? Дети часто создают себе вымышленный мир, в котором испытывают более интенсивные эмоции, нежели в актуальном мире. Ландшафт детской души сложен. Им сегодня занимаются детские психоаналитики.

– Оставь старика Фрейда в покое. У меня другой случай: клинический. Ребенок увиливает от занятий, изобретая при этом хитроумные комбинации, позавидовать которым могли бы герои Агаты Кристи.

– Вероятно, интеллект она унаследовала от отца, – ляпнул я некстати, но, поняв, что приятелю не до шуток, попросил: – Вот с этого момента подробнее, пожалуйста.

Из дальнейшего рассказа выяснилось, что ситуация с ребенком сложилась довольно банальная. Желая вложить в девочку как можно больше, родители до предела загрузили ее дополнительными занятиями: иностранный язык, художественная гимнастика, музыкальная школа. Будучи не в силах выдерживать такую нагрузку, ребенок начал изворачиваться, лгать, придумывать хитроумные детективные ходы. Например, мифическую потерю ключей от квартиры. Отсутствие ключей якобы помешало взять из дома необходимую для занятий спортивную форму. Пришлось до вечера дожидаться родителей у консьержки и т. п. Выслушав всю эту одиссею, я предложил немедленно сократить нагрузку ребенка, попутно отметив, что самое неприятное в такой ситуации то, что девочка получила опыт обмана, который, если не принять необходимых мер, может стать ее второй натурой.

– А может, ты поговоришь с ребенком? – вкрадчивым голосом попросил приятель.

– Я не Кашпировский и не умею лечить на расстоянии.

– Зачем на расстоянии? Приезжай к нам домой, посидим, пообщаемся.

– Я тебе что, доктор по вызову?

– А если бы и так? Я, например, руководитель клиники, но до сих пор у операционного стола, чтобы не потерять чувствительность пальцев. Если надо, выезжаю на дом к больным. Кстати, а как у тебя с пальчиками? Не потеряли еще педагогическую чувствительность?

Откровенно говоря, последнее замечание меня сильно задело. В голове мгновенно созрел план педагогической операции.

– В воскресенье утром встречаемся у Третьяковской галереи. Ты наверняка до сих пор не удосужился сводить туда ребенка, – сказал я наугад, мстя за подозрения в утере мной педагогической квалификации. И попал в точку.

– Да, действительно. Все как-то недосуг, ты же знаешь мою занятость.

– Не оправдывайся. Действуем по договоренности, берешь ребенка и ждешь меня у входа.

Третьяковка всплыла в сознании совершенно случайно, в связи с проходившей в то время выставкой, приуроченной к двухсотлетию со дня рождения художника Александра Иванова. Вот я и решил воспользоваться шедевром в сугубо воспитательных целях.

Ровно в одиннадцать мы стояли втроем у полотна «Явление Христа народу». Его масштаб и тщательность проработки образов не могли не поразить воображение ребенка. Дав время девочке справиться с первым впечатлением, я повел речь об авторе, не забывая периодически проводить воспитательный момент.

– Представляешь, чего стоило художнику создать картину площадью сорок квадратных метров? Видишь, сколько подготовительных эскизов к картине вывешено вокруг? На эту работу ушло целых двадцать пять лет. Но ведь так в любом деле, будь то освоение иностранных языков или тренировки в художественной гимнастике. Совершенные достижения не бывают быстрыми и легкими. За ними годы тяжелого, кропотливого труда. Сразу не получается ничего.

Нагнетая драматизм, рассказал о том, как художник, рискуя жизнью, доставил картину в Россию. Огромное полотно не поместилось в трюм парусного корабля, пришлось перевозить его на палубе. Как назло, разразился сильный шторм, но автор все восемь дней не отходил от своего детища, хотя велика была опасность оказаться в бушующем море. От истории создания картины и доставки ее на родину мы перешли к содержанию произведения. К чести отца, девочка уже была знакома с детской Библией. Поэтому ей не составляло большого труда в центральной фигуре на полотне узнать Иоанна Крестителя. Он призывает покаяться. В чем? И здесь пошла речь о грехах человеческих, в числе которых, как нетрудно догадаться в контексте данной педагогической ситуации, ложь. Разумеется, это не был монолог экскурсовода или нотация учителя. Скорее доверительная беседа с взаимным обменом впечатлений и соображений по поводу увиденного на полотне в сопоставлении с реалиями жизни ребенка.

Мы вышли из музея. Девочка с удовольствием начала носиться по пешеходной зоне. Лукаво посмотрев на меня, приятель промолвил:

– Бедный художник. Он и не знал, что его картина станет инструментом педагогических манипуляций, – и, сжав с силой мою руку, добавил:

– А пальчики еще ничего!

– После операции необходим период долечивания и грамотная сиделка.

– Ты имеешь в виду супругу? Сделаем из сиделки ходилку по музеям.

 «Учитель, врач и актер – не профессии, это предназначение», – сказал незадолго до смерти замечательный актер 3. Е. Гердт. Или диагноз. Отличить диагноз от предназначения не так сложно. И то и другое состояние души педагога имеет свою, ярко выраженную симптоматику. Довольно часто, выходя из метро, не зная точно, как пройти к месту очередного совещания, я почти всегда безошибочно определяю в толпе своих попутчиков и следую за ними. Специфическая печать лежит на их лицах. Какая-то особая нервическая озабоченность и сосредоточенная настороженность перемежаются с непомерной гордыней и ненасытной жаждой самоутверждения. В данном случае мы имеем дело с диагнозом. Справедливости ради, следует уточнить, что, в соответствии с занимаемой должностью, я по большей части принимаю участие в совещаниях администраторов: директоров и их заместителей. Зная не понаслышке о том, какой непомерный груз обязанностей лежит на современных руководителях школ, я далек от стремления иронизировать по поводу выражения их лиц, не излучающих оптимизма накануне совещания. Похоже, что и сам, в тревожном ожидании новых ценных указаний свыше, выгляжу не менее уныло. Однако ситуация, что называется, модельная и потому нуждается в пристальном рассмотрении.

Современный администратор – это, как правило, учитель среднего возраста, прошедший закалку в школьных баталиях, достигший определенных успехов в профессии. В противном случае его не выдвинули бы на руководящую должность. Несмотря на непомерную занятость, человек добросовестный и ответственный, он выкраивает время на преподавательскую работу, оставляя за собой некоторое количество часов. Сил и времени на подготовку к урокам катастрофически не хватает. Но накопленные знания и опыт позволяют до поры жить на старых запасах. Повторяю, что речь идет о модельной, достаточно распространенной ситуации.

Разумеется, жизнь полна исключений, и судьба подарила мне знакомство с руководителями, которые счастливо сочетали в себе способности администратора и яркие дарования учителя, которые не угасали на фоне многотрудной директорской жизни. Среди них пятидесятидвухлетний директор Гатчинской средней школы №51, учитель немецкого языка, победитель Всероссийского конкурса «Учитель года – 2002» Сергей Михайлович Смирнов. Ему и его открытому уроку на конкурсе зал аплодировал стоя. Волшебство, магия, артистизм, органичность, высокая научность – вот лишь некоторые штрихи, которыми я могу передать впечатления от филигранной работы этого педагогического мастера.

Но такая гармония административной и педагогической деятельности достигается далеко не всегда. Чаще мы наблюдаем обратную картину: наращивание административных мускулов и постепенное ослабление, вплоть до атрофии, мышц педагогических. Однако оставим в покое администраторов. В конце концов каждому из них, в силу сложившихся обстоятельств, самому решать, продолжать учительскую деятельность, компенсируя на уроках недостаток былого азарта и увлеченности профессией административным ресурсом, или вовремя уйти со сцены, сосредоточившись на исполнении иных, также крайне важных для школы обязанностях. У администраторов, остановившихся в своем учительском развитии, по крайней мере есть серьезное оправдание, поскольку на практике неимоверно трудно реализовать мечту поэта:

«землю попашем, попишем стихи»

(В. Маяковский).

Гораздо печальнее, когда остановка личностного роста происходит у педагога, не обремененного дополнительными обязанностями. Явление достаточно распространенное: своеобразный педагогический кризис среднего возраста. Позади первые «пробы пера», пройден сложный период адаптации в школе молодого специалиста, освоено содержание предмета, в котором учитель ориентируется как рыба в воде, наработан педагогический инструментарий, позволяющий достаточно успешно обучать детей, выработалась учительская хватка, которая обеспечивает дисциплину практически в любом классе. Чего еще желать? Но тут-то незаметно и подступает опасность. Любая власть, включая власть над детьми, развращает. Даже если ее цель – благо растущего человека, его совершенное воспитание и обучение, а средства не тюрьмы и пыточные камеры, а всего лишь многократно испытанные способы воздействия на ребенка, со временем превратившиеся в клише и штампы. Рано или поздно они перестают срабатывать, но привычка достигать результатов у педагога остается. И тогда учитель усиливает напор, до отказа нажимает педаль газа, стремясь сохранить свое еще недавно безраздельное влияние на ребенка, объясняя себе самому растущее сопротивление материала исключительно внешними причинами: дети стали хуже, раньше они были более чуткими и отзывчивыми. Словом, «не тот это город, и полночь не та» (Б. Пастернак).

Кто спорит, время действительно меняется само и меняет лица детей. Но с профессиональной точки зрения это означает ровно то, что и требовалось доказать: «в карете прошлого далеко не уедешь» (М. Горький).

Но принять эту очевидную истину на вершине жизни, когда, казалось бы, наступил расцвет педагогической карьеры, чрезвычайно сложно, даже мучительно. Ее неприятие ведет к тому, что класс превращается в пыточную камеру, причем в равной мере для обеих взаимодействующих сторон: учителя и его воспитанников. Происходит стремительная деформация личности педагога. Он, незаметно для себя, меняется буквально во всем: ценностных установках, личностных предпочтениях, даже в манере поведения. Бывший демократ становится автократом, весельчак – занудой и педантом. Но при этом долгое время сохраняются осколки бывшего педагогического почерка. Тяжелое, противоречивое, крайне неорганичное впечатление производит такой педагог на уроке и за его пределами. Он вроде бы и не прочь, как в былые времена, пошутить с подростками, искренне стремится растопить холод и сократить дистанцию, обращаясь к ним: «мужики», «братцы». Но все эти попытки завоевать расположение учеников сопровождаются настороженностью во взгляде и сталью в голосе. Вслед за естественной реакцией на более или менее удачную шутку – смехом – следует окрик с требованием сосредоточиться на учебной работе и не отвлекаться.

Вконец запутавшиеся ученики не знают, как реагировать на педагога, и потому их реакции также не отличаются адекватностью. Вдобавок ко всему на этом уроке перед учителем – ученики элитного лицейского класса. Их офисный внешний вид – отглаженные сорочки и модные галстуки – совершенно не соответствует обращению «мужики», возможно приемлемому в классах попроще, уместному в неформальной обстановке, например в походе. В этом классе более органично звучало бы чуть ироничное «господа». Одним словом, перед нами разворачивается подлинная трагедия вчерашнего мастера, чей образ постепенно приобретает ярко выраженные гротескные, карикатурные черты профессионального диагноза.

Следующий неизбежный этап: конфликты с учащимися и их родителями, сетования на растраченную и не получившую должной оценки жизнь. «Я им всю жизнь отдала, а они...» – недавно пожаловалась мне моя бывшая однокурсница, ныне учитель одной из соседних школ. Зная потенциальные, неиспользованные возможности этого педагога, пользуясь привилегиями, которые предоставляет старинная студенческая дружба, я не стеснялся в формулировках:

– Как ты не понимаешь, что, с утра до ночи пропадая в школе, и только в школе, ты перестала быть интересной и притягательной для своих учеников?

– И это мне говорит маститый директор? Какое счастье, что я в свое время не поддалась на уговоры и не перешла к тебе на работу. Мой директор, между прочим, меня ценит и приводит в пример другим членам коллектива.

Продолжать разговор не имело смысла. А ведь я помнил ее веселой, энергичной девушкой-хохотушкой. Без ее участия в студенческие годы не обходился ни один капустник. Естественно, что, попав в школу, она быстро приобрела симпатию коллег и обожание детей. Так продолжалось четверть века, а теперь... Возраст здесь не является решающим условием заката педагогической карьеры. Не так давно ушла из жизни Наталия Васильевна Тугова, блистательный учитель литературы. Даже в весьма преклонном возрасте, до тех пор, пока могла ходить, она вдохновенно преподавала свой предмет, оставаясь притягательной для своих учеников.

В чем же секрет преодоления кризиса среднего педагогического возраста? Когда и при каких условиях он начинается? Вопросы совсем непраздные для молодого учителя. Ему, конечно, кажется, что его-то уж точно минует чаша сия. Между тем мои долголетние наблюдения говорят о том, что черты диагноза начинают проступать очень рано, буквально с первых шагов молодого специалиста в школе. Парадокс заключается в том, что чем успешнее и быстрее идет адаптация начинающего учителя, тем больше вероятность его профессионального заболевания в недалеком будущем. Отчего так? Все очень просто. Смышленый наблюдательный молодой человек, попадая в школу, как губка впитывает реалии окружающей его жизни. Это как на приеме у лорда: на столе бесчисленное количество приборов, назначение которых тебе неизвестно, и, чтобы не опозориться, начинаешь присматриваться к поведению окружающих тебя людей и действуешь по образцу. Так и в школе. Молодой учитель вольно или невольно начинает копировать и воспроизводить в своей деятельности стиль общения и манеру поведения своих коллег. В первую очередь тех, чьи успехи на педагогическом поприще неоспоримы, чей авторитет в глазах коллег и детей непререкаем.

Хорошо, если усваемые и присваемые образцы не только соответствуют времени и обстановке, но имеют большой запас прочности и обращены в будущее. Мне повезло начинать свой педагогический путь в замечательном коллективе. Разумеется, там работали разные учителя, но среди них выделялась группа педагогов, о которых надо сказать особо. Дело в том, что тогда по идеологическим причинам была разгромлена блистательная математическая школа. Власти не устраивал тот дух свободомыслия, который процветал в этом учебном заведении. Но времена были вегетарианские, педагогов не посадили, а разбросали по соседним школам. Так в нашей обычной школе со средним по своим возможностям контингентом учащихся (вокруг располагались три специализированные школы, которые оттягивали на себя лучших учеников) появилась Наталия Васильевна Тугова, которая затем привела в школу Льва Соболева и других свободомыслящих учителей. В коллективе быстро нашлись люди, разделившие немыслимые по тем временам либеральные педагогические ценности. Среди них Марк Григорьевич Баскин, Маргарита Борисовна Ваисова. Все это были люди прежде всего огромной общей культуры, а кроме того, высокие профессионалы своего дела. Мы, молодые педагоги, естественно потянулись к ним. Наши наставники не утруждали себя проведением методических семинаров и проверкой конспектов уроков молодых специалистов. Зато на переменах в курилке и в соседнем со школой кафе, где мы частенько засиживались до поздней ночи, шел один бесконечный симпозиум. Обсуждалось все на свете: новинки литературы, нашумевшие театральные премьеры, самиздат и последние политические «подарки» власти. Но прежде всего – дети, и еще раз дети, и педагогические открытия дня: что, где, на каком уроке произошло, как по-новому раскрылся тот или иной ученик, вчера еще казавшийся бестолковым и необучаемым.

Неформальная обстановка, в которой происходило это профессиональное общение, только усиливала наше стремление дотянуться до этих неординарных педагогов. А непринужденный, веселый стиль общения, не скрою – за бутылочкой легкого вина, снимал напряжение и подчеркивал тот факт, что за одним столом сидят не мэтры с педагогическими щенками, а люди равные, принадлежащие к одному цеху. Этот вольный дух не мог не отразиться на учениках. Я уже говорил, что наша школа была более чем обычной и не блистала специально отобранными учениками. Но произошло педагогическое чудо. Вчерашние бездельники вдруг стали проявлять повышенную учебную мотивацию при освоении математики; парни, которых до сих пор интересовал только хоккей, принялись с упоением читать «Мастера и Маргариту» М. А. Булгакова. Словом, школа приобрела «лица необщее выраженье», что стало явно выделять ее из окружавшего педагогического ландшафта. Тем самым она подписала себе смертный приговор. Никакие учебные достижения не могли быть поставлены ей в заслугу, коль скоро власти шестым органом чувств (идеологическим) учуяли крамолу. Чуду быстро пришел конец. Достаточно было, воспользовавшись уходом на пенсию старого директора, мудрой женщины Марии Львовны Рублинской, терпевшей у себя всю эту вольницу, поставить на ответственный пост убогого начетчика с правильной идеологической установкой, чтобы вся наша деятельность потеряла смысл.

На первом же педагогическом совете новый руководитель дал установку по главной воспитательной задаче школы на ближайший месяц! Ведущая воспитательная задача была сформулирована в названии брошюры, заранее предусмотрительно разложенной им перед каждым педагогом, участником этого исторического заседания: «Как беречь девичью честь». Оценив по достоинству серьезность, масштаб и реалистичность выполнения в столь сжатые сроки поставленной воспитательной задачи школы, Наталия Васильевна Тугова, которой в ту пору было чуть больше пятидесяти лет, произнесла с мягкой улыбкой: «Мне уже поздно». Громкий хохот педагогов был ей ответом. Лицо нового руководителя окрасилось в багровые тона. Мы молча переглянулись и, дабы не вводить в искушение директора, в один день написали заявления об уходе в другие школы.

С тех пор прошло тридцать лет, но мы до сих пор встречаемся и продолжаем свой нескончаемый педагогический совет. Вспомнил я об этом потому, что лично для меня, тогда молодого специалиста, эти годы (всего четыре года!) предопределили весь дальнейший путь в профессии.

Но ведь все могло быть и по-другому. Молодой специалист попадает в давно сформировавшийся педагогический коллектив, со своим сложившимся в течение многих лет железобетонным порядком и устойчивыми представлениями о стиле и методах руководства детьми. Поначалу он пытается внести свою, живую, струю в это, нет, даже не сонное царство. Сонное царство – относительное благо, ибо равнодушие и апатия окружающих по крайней мере не мешают проявлять инициативу: «Тебе надо, ты и делай». Все гораздо сложнее и драматичнее: начинающий учитель оказывается в среде добросовестных деятельных педагогов, на тот момент добивающихся приличных результатов. Школа гремит, гордится своими медалистами и процентом поступления выпускников в вузы. Чего еще желать? Ведь «от добра добра не ищут». Зачем же мутить воду и оказываться в нелепом положении человека, который со своим уставом лезет в чужой монастырь? Проще и безопаснее органично вписаться в предложенные педагогические обстоятельства, играя по принятым правилам.

Так буквально с момента прихода молодого специалиста в школу начинается его путь к обозначенному выше диагнозу, по которому незнакомые, далекие от нашей профессии люди немедленно вычисляют нас даже на отдыхе, после первых десяти минут общения, сочувственно спрашивая: «Вы, наверное, учитель?» О, да, в этом на первый взгляд безобидном вопросе целый букет ощущений, вынесенный из детских лет: менторский тон, категоричность оценок, нетерпимость к чужому мнению, привычка поучать и т. д. и т. п. Болезнь подкралась незаметно, но она уже очевидна для окружающих людей, бросается им в глаза. У Н. В. Гоголя в «Мертвых душах» есть лирико-философское отступление. Если бы молодому человеку показали его портрет в старости, он в ужасе отшатнулся бы от увиденного. Он презирает и ненавидит таких людей. Между тем это он сам, в течение жизни незаметно, по черточке терявший свои самые ценные качества. Разумеется, классик ведет речь не о естественных возрастных изменениях и неизбежной потере шарма и обаяния молодости. Ответственно утверждаю, что учитель, для которого избранная профессия становится призванием, а не диагнозом, прекрасен и в семьдесят лет. Что придает ему силы, делает притягательным для воспитанников? Неожиданно точный, исчерпывающий ответ на этот коренной вопрос нашей профессии нашел в пронзительно честных дневниках протоиерея Александра Шмемана. Священник, человек высочайшей культуры и феноменальной эрудиции, так вспоминает о наставниках своей юности и о подлинных источниках их благотворного влияния: «Все те, кто повлиял на меня и кому я действительно до бесконечности благодарен, повлияли тем, что давали мне, вольно или невольно, свое, тем, что я изнутри любовался ими. И чем больше любовался, тем менее испытывал потребность в каком-то специфически «личном» общении, личном «руководстве». Та истина, то видение, тот образ доброты, что я получал от них, и были их руководством, их влиянием, помощью и т. д., и это уже было моим делом применить все это к жизни, к моим «проблемам»...» Лучше не скажешь.

 Литература и история отечества хорошо знают двух Раскольниковых. Первый, по имени Родион, персонаж известного романа Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание», второй – герой Гражданской войны Федор Федорович Раскольников, впоследствии бежавший от Сталина за границу и писавший оттуда дерзкие разоблачительные письма тирану. Но был и третий, не столь широко известный в культуре. Как это часто случалось с нашими соотечественниками, не совершив никакого преступления, он понес наказание, оказавшись далеко за пределами страны.

Судьба свела меня, начинающего учителя, с Феликсом Александровичем Раскольниковым не в самый радостный момент его жизни. Он, известный московский преподаватель литературы, уже успел пережить все перипетии разгона школы № 2 и два года работал на новом месте, откуда вновь надо было уходить. Летней ночью мы сидели на скамейке близ его дома на Ленинском проспекте, курили, и он с тоской рассказывал о своей очередной одиссее.

История вкратце такова. Два года назад в его классе появилась девушка – дочь прогрессивного, гонимого кинорежиссера. Его единственный фильм так и не вышел тогда на экраны. Режиссер, много наслышанный о блеске и глубине преподавания Ф. А. Раскольникова, поспешил определить к нему свою единственную дочь, собравшуюся поступать на филологический факультет МГУ, и не преминул познакомиться с известным и тоже гонимым учителем.

Возник личный доверительный контакт. Вплоть до выпускных экзаменов все шло в привычном русле обмена новостями (пугающими и не очень), обсуждения острых по тем временам публикаций и т. п. До тех пор, пока девушка не получила на экзамене по литературе надежную четверку. Для филфака, как можно догадаться, требовалась пятерка. Вот тогда-то и были отброшены все условности. Режиссер «смело» пошел к директору и заявил, что, если отметка по литературе не будет пересмотрена, он оставляет за собой право обратиться в компетентные органы по поводу сомнительной идеологической направленности преподавания Ф. А. Раскольникова. В частности, учитель обвинялся в чрезмерном увлечении М. Е. Салтыковым-Щедриным в ущерб советским авторам и т. п. Этот опальный режиссер знал толк в эзоповом языке классиков. Дальше сработала известная система выкручивания рук – от дружеского похлопывания по плечу (нашел с кем связываться, плюнь и поставь, сколько нужно, у тебя и так репутация подмочена) до недвусмысленного предложения уйти из школы. Последнее нашло большее понимание у учителя. Вот мы и оказались рядом на скамейке в ночь после выпуска (у меня в тот год не было выпускных классов).

Прошло много лет. Феликс Александрович преподает российскую словесность в одном из канадских университетов, а тот, так и оставшийся единственным, фильм опального режиссера в годы перестройки вышел на экраны и потрясал залы, ореол мученика за идею окружал автора, но мне долго не хотелось идти на этот фильм...

Тень 2-й физматшколы еще долго витала над просвещением столицы. Когда я, молодой преподаватель, попал в яркий педагогический коллектив, то неожиданно услышал от методиста, довольного посещенным уроком: «Вы становитесь слишком умной школой. Это опасно. Не забывайте о печальном опыте 2-й школы...» К сожалению, предупреждение оказалось пророческим. Довольно скоро наши учителя разошлись кто куда.

Позже я напряженно думал: почему опыт 2-й школы оказался уникальным? Ну, разумеется, напугали, дали горький урок остальным. Но можно ли перекладывать всю ответственность только на внешние обстоятельства? Что-то в нас самих мешало продолжить борьбу. Может быть, чувство страха за детей? Открывать им горькие истины в условиях, когда общество не подает надежд на обновление, – значит обрушивать на детей тяжесть несовершенства бытия, а стало быть, обрекать их на двойную жизнь.

Вот мы и добрались до трагической альтернативы, перед которой останавливался в нерешительности совестливый педагог: ввергать молодого человека в тяжесть противостояния или оставлять в относительном неведении (ибо абсолютное все равно невозможно – глаза и уши-то у них есть!). Неразрешимость дилеммы обрекала педагогов (да и родителей) на уход от острых вопросов, хотя официально нас призывали не уклоняться от обсуждения актуальных проблем. Не уклоняться-то можно, да вот ответы, которые приличествовало давать, звучали жалко. Так мы (я имею в виду не только учителей) теряли кредит доверия, за что расплачиваемся до сих пор.

Пересмотреть, передумать, осудить свою прежнюю духовную жизнь, т. е. «покаяться», извлечь уроки из прошлого, – возможно ли без этого движение вперед? Обо всем этом мы разговаривали с Феликсом Александровичем на ночной скамейке. Разошлись под утро. Каждый из нас пошел своим путем. Обсуждавшаяся тогда нравственно-педагогическая проблема, к сожалению, не снята до сегодняшнего дня.

 Когда речь заходит об облике учителя, на память немедленно приходит чеховская фраза о том, что в человеке (читай – учителе) все должно быть прекрасно: и душа, и одежда. От себя хочется добавить: и зарплата, ибо нищий, обносившийся учитель – позор страны. Не так давно, перелистывая прессу, я обратил внимание на поразившую меня заметку. Там речь шла о потребительской корзине породистой кошки, перечислялись необходимые расходы, которые надо понести, дабы обеспечить милому домашнему животному достойное существование (чтобы резвость сохранялась и шерсть блестела). Так вот, как выяснилось, сумма этих расходов равняется заработной плате молодого специалиста, приходящего сегодня в школу после института. И я с грустью подумал о том, что, конечно, благородно, когда сердце отдается детям. Но что прикажете делать с другими органами, например пищеварения, девушке, вступающей сегодня на педагогическую стезю? Хорошо еще, если ей удастся удачно выйти замуж. И ее супруг, новый русский или, на худой конец, старый еврей поддержит материально молодое творческое горение. А как же иначе, когда в современном мире учитель, для того чтобы не вызывать к себе жалость, а, напротив, внушать уважение своим воспитанникам, обязан одеваться со вкусом. От него, извините за подробности, должно пахнуть хорошим парфюмом. Безупречный внешний вид – первый шаг к завоеванию авторитета. Встречают-то ведь по одежке. Отдавая себе полный отчет в деликатности темы, слишком тесно связанной с материальным достатком учителя, тем не менее рискую ее продолжить. Далеко не все в стиле одежды и манере поведения человека, учителя определяется величиной кошелька. Как свидетельствуют современники, А. А. Ахматова, оказавшись в отчаянном материальном положении, принимая дома гостей, и в халате выглядела королевой.

Мне чрезвычайно повезло начинать свою педагогическую деятельность среди людей, которые, помимо глубины знаний, неизменно демонстрировали безупречное чувство вкуса. Со временем я понял, что внутренняя глубина опосредованно связана с внешним обликом.

Маститый, уже тогда убеленный сединами математик Марк Григорьевич Баскин. Всегда в отлично отутюженном костюме, с тщательно подобранным в тон сорочке галстуком, начищенными до блеска штиблетами. Он и сейчас, на восьмом десятке, смотрится франтом. Одно его появление в классе заставляло подтягиваться самых нерадивых парней, а девушки раздували ноздри, вдыхая аромат его одеколона. При этом свободно льющаяся речь, легкое, безобидное подтрунивание над учениками, способность мгновенно откликнуться на шутку. Все это, вместе взятое, создавало учителю ореол обожания, которым он «бессовестно» пользовался, умело поворачивая учеников обоего пола лицом к своему сложному предмету.

С Львом Иосифовичем Соболевым мы упали на ниву просвещения почти одновременно. Его первое появление в школе вызвало фурор. Светло-коричневый замшевый пиджак (безумная по тем временам редкость). Остроносые, по последней западной моде мокасины, яркий оранжевый, как в известном шлягере, галстук. Одним словом – стиляга. Но при этом феноменальная память, огромная эрудиция (в то время он был аспирантом МГУ), знание наизусть бесчисленного количества стихов. Молодой преподаватель литературы как бы иллюстрировал своим обликом известную пушкинскую мысль: «Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей». Ну конечно же, он выпадал тогда из традиционных представлений о внешнем виде учителя.

По тогдашним понятиям учительница должна была выглядеть скромно (белая блузкаи черная юбка), в ее внешнем облике не могло быть и намека на сексуальность. Брюки на учительнице предвещали скандал. Однажды в учительской я оказался свидетелем забавной сцены. Пожилой мужчина, секретарь парторганизации, выполняя указание свыше, подошел к молодой учительнице и, потупив от смущения глаза, произнес: «Ну хотя бы ради меня, снимите штаны!» В свою очередь, преподаватель-мужчина должен был облачаться преимущественно в серо-черные тона и носить очки в железной оправе с диоптрическими линзами (результат ночного бдения над ученическими тетрадками).

У нового учителя на носу красовались очки в роговой оправе, вдобавок с ниспадающей от ушей до воротника серебряной цепочкой. Появление модного филолога в школе можно было рассматривать как своего рода революцию, прорыв к свободе. Он и привнес в школу долгожданное свободомыслие – как в форме предъявления своей персоны, так и в содержании преподавания. Именно с его появлением в школе на уроках зазвучали стихи Ахматовой и Пастернака, проза Булгакова и Платонова. С годами он менялся, что проявлялось и во внешнем облике. Не до седых же волос носить оранжевый галстук? Былая франтоватость исчезла, уступив место некоторой вальяжности уверенного в себе мастера. Выработался свой фирменный стиль: рубашка с открытым воротом, жилетка с множеством накладных карманов, седая шевелюра, прикрывающая уши.

По внешнему облику сегодня он скорее напоминает театрального режиссера, каковым и является, совмещая блистательное преподавание литературы с художественным руководством школьным театром. Его знаковая жилетка – это все равно что косоворотка Горького, блуза Маяковского или шляпа Боярского. Забавно, что, побывав у него на лекции, один из моих молодых учителей на следующий день пришел в школу в таком же опрощенном виде. Увидев это чудесное «преображение», я съязвил: «Ты сначала стань мэтром, а уж потом позволяй себе вольности в одежде».

В литературном кафе на юбилее Л. И. Соболева собрались сотни его выпускников. Среди них известные филологи, литературные критики, редакторы журналов. Юбилей проходил в форме презентации новой книги. Солидный том, в котором опубликованы их труды, предваряет портрет учителя. Сборник посвящен ему. С ответным словом к собравшимся выпускникам обратился мастер. Та же жилетка, те же очки с серебряной цепочкой.

До сих пор речь шла преимущественно об облике учителя-мужчины. Дамский вопрос в школе имеет свою специфику, особенно когда директор мужчина. Женщины крайне обостренно относятся к своему внешнему виду и особенно болезненно к его оценке со стороны окружающих. Однажды я сознательно допустил вопиющую бестактность. Шел очередной педсовет. Окинув мрачным взором собравшихся учительниц, я процедил сквозь зубы ледяным тоном: «У вас такой вид, что хочется выдать вам по три рубля на прическу». После этого со мной не разговаривали три месяца, но с тех давних пор традиция следить за собой укоренилась в нашей школе. Будучи последовательно внуком, сыном, мужем и отцом учительниц, я, как никто другой, понимаю, каких неимоверных усилий стоит им сохранение формы в нашей профессии. Что значит: рано утром накормить мужа, отвести сонного ребенка в детский сад, а после всего этого войти в класс, демонстрируя ухоженность и праздничное настроение. Всю школу облетел комический случай, иллюстрирующий крайнюю задерганность женщин-педагогов. Молодая женщина, выполнившая с утра все семейные обязанности, за десять минут до начала уроков влетает в раздевалку, снимает пальто и вызывает гомерический смех своих коллег: на ней роскошная блузка, но в утренней спешке она забыла надеть юбку. Тем не менее убежден, никакие малые и большие проблемы нашей личной жизни не снимают с учителя почетную обязанность выглядеть прилично.

«При тяжелых ударах и когда тебе грустно, казаться улыбчивым и простым – самое лучшее в мире искусство»

(С. Есенин).

Связь облика и сути человека нерасторжима. Дворянки, выпускницы Смольного института, даже на поселении в ссылке не позволяли себе опускаться, поражая деревенских жителей осанкой (прямой спиной) и всегда отглаженными блузками. Женщина, наделенная от природы безупречным вкусом, в магазине порой произносит: «Хорошая вещь, но не моя». За этой фразой чаще всего стоит не запредельная стоимость туалета, но трезвый, объективный учет особенностей своей фигуры, лица, возраста, назначения вещи (куда я смогу это надеть?) и многое другое, что определяет культуру и воспитание человека. Наивно думать, что природный вкус – удел каждого. Чаще всего вкус приобретается постепенно, годами наблюдений за окружающими людьми, вызывая желание подражать им во всем, включая манеру одеваться. К слову сказать, этим обстоятельством и диктуются мои, может быть, слишком завышенные требования к облику учителя, на которого ежедневно смотрят сотни подростков. Но нельзя ждать годами, пока вульгарно одетая молодая учительница приобретет необходимый для школы шарм.

Несколько лет назад для молодой педагогической поросли мы пригласили в школу визажиста, который на многое открыл глаза начинающим педагогам. Выяснилось, например, что облик каждого из них соответствует определенному времени года: весна, лето, осень, зима. Отсюда цветовая гамма одежды для женщины-зимы будет одной, а для женщины-осени совершенно другой. Каждый участник семинара получил свою, индивидуальную, палитру: специальный подбор оттенков цветов, которые ему к лицу. Как я уже говорил, визажиста пригласили в первую очередь для молодежи, но постепенно на занятия стали проникать и более зрелые женщины-педагоги, семинар не обошли стороной даже некоторые мужчины. Картину дополнило открытие школьной парикмахерской, которая, наряду с учебными функциями обучения подростков парикмахерскому делу, выполняет свое обычное предназначение. Там любой педагог в удобное для него время, не отходя от школы, может привести себя в порядок у опытного мастера. Накануне школьных праздников парикмахерская работает до поздней ночи, без ограничения времени.

Очевидно, что внешний вид учителя – эффективный инструмент влияния на детей и юношество, но одного личного примера педагога, для того чтобы привить молодым людям вкус в одежде, сегодня недостаточно. У молодежной субкультуры свои каноны красоты. Джинсы на бедрах, короткая майка, между ними открытый живот, украшенный пирсингом (железным колечком около пупка). Такова сегодня молодежная мода. Я не ханжа и спокойно отношусь к этой достаточно откровенной манере одеваться. Когда же оголяться, если не в молодости, пока еще есть что показать? Но одно дело, когда человек отправился на дискотеку или в ночной клуб, и совсем другая ситуация, если он пришел в учреждение, в офис. Это приходится настойчиво разъяснять не только подросткам, но даже устраивающимся на работу молодым учителям. Ссылки на западные вольности, на то, что так сегодня одеваются молодые люди в европейских странах, не убедительны. Уважаемые, солидные фирмы там требуют от своих сотрудников строгого стиля в одежде (офисный вид); и только в один из дней, перед уик-эндом, допускается демократизм в нарядах.

В весьма пикантном виде пришла устраиваться на работу девушка, учитель начальной школы. Я демонстративно невежливо уставился на ее обнаженный живот, рискуя вызвать у девушки недобрые подозрения, а затем перевел глаза на заместителя. «Все поняла, – с улыбкой отреагировала она на эту фривольную сцену, – пошли работать». И, обняв молодого специалиста за плечи, повела ее в свой кабинет.

Проблема заключается в том, что весь стиль и образ современной жизни работает на понижение и упрощение. Практически не осталось мест, куда человек может прийти при полном параде. В оперу и на театральную премьеру, на вечеринку с друзьями и на встречу Нового года люди одеваются просто: свитер, куртка, джинсы. Однажды, придя в ресторан, где мы с солидными друзьями собирались встречать Новый год, я облачился в смокинг. За соседним столиком меня приняли то ли за официанта, то ли за метрдотеля, обратившись с какой-то претензией по поводу обслуживания посетителей. Спрашивается, куда сегодня девушка и взрослая женщина могут надеть туфли на высоких каблуках и длинные вечерние платья? Исключение составляют приемы в посольствах, закрытые для посторонних презентации эксклюзивных товаров, гламурные вечеринки так называемой великосветской элиты, торжественные церемонии вручения престижных премий.

Уважающая себя школа также имеет свои торжественные церемонии, к числу которых в первую очередь относится выпускной вечер. На таком празднике юное прелестное создание, впервые в жизни вставшее на высокие каблуки (до этих пор она щеголяла в кроссовках), покачиваясь, с трудом сходит со сцены после получения аттестата, неумело придерживая шлейф вечернего платья. Как-то неубедительно выглядят и юноши в пиджаках, чье дыхание затруднено непривычным завязанным (навязанным) галстуком. Обвинять молодых людей нельзя, у них действительно нет необходимого опыта участия в праздничных церемониях. Как одеваться и как держать себя в подобных торжественных обстоятельствах – такому поведению ведь тоже надо учить, и не только на словах. В этом смысле нам повезло.

Однажды мой добрый знакомый директор Дома кино Ю. Гусман обратился ко мне с необычной просьбой. Готовилась очередная торжественная церемония вручения высшей кинематографической награды «Ника». Попасть на эту интересную церемонию со стороны практически невозможно. Зал Дома кино, как правило, переполнен до отказа культовыми и узнаваемыми персонами: деятелями кино, политиками, бизнесменами. Во время церемонии ведется телевизионная трансляция. В ней-то и заключалась проблема. Дело в том, что, получив премию и заветную статуэтку богини победы Ники, эмоциональные актеры с друзьями немедленно отправлялись отмечать свою победу в ресторан. Из-за этого в зале образовывались свободные места, зияющие пустые кресла, портившие телевизионную картинку. Через некоторое время, отметив успех, звезды экрана, конечно, возвращались на церемонию, но на смену им уходили другие номинанты. Словом, надо было периодически заполнять бреши в зрительном зале, и тогда веселый и находчивый Ю. Гусман придумал так называемую «службу свободных мест». Ее творческая задача заключалось в том, что одетые, как актеры, молодые люди должны были легко и непринужденно занимать высвобождающиеся места в зале, вполголоса объясняя изумленным соседям по ряду, кто они такие: служба свободных мест. А затем также элегантно, с улыбкой уступать свое место не менее удивленным звездам, возвращающимся в зал.

Я не иронизировал, когда назвал эту скромную задачу творческой. Во-первых, смокинг с бабочкой, как и длинное вечернее платье, надо научиться носить. Легкость и непринужденность даже при проведении такой нехитрой операции, как подсадка на свободное кресло, тоже надо репетировать, дабы, упаси господи, не идти вдоль ряда спиной к сидящим зрителям, не «плюхаться» с сознанием выполненного служебного долга в мягкое кресло, вытягивая конечности на всю длину. Актеров специально учат манерам поведения, а старшеклассникам предстояло в сжатые сроки овладеть этими премудростями, чтобы органично вписаться в то сообщество людей, где им придется находиться. Да, в некоторых школах сегодня преподается этикет, но где и кем в обыденной жизни строго соблюдаются его правила? Повсеместно наблюдаемая небрежность в одежде и опрощение в отношениях между взрослыми людьми, порой доходящее до хамства, обесценивают попытки школы привить молодым правила хорошего тона. А здесь представился счастливый случай не только в теории, но и на практике ощутить вкус другой жизни.

Долго уговаривать старшеклассников не пришлось. Еще бы – попасть на такое престижное мероприятие и почетно, и интересно. Кто-то приобрел смокинг (пригодится на выпускном вечере), кто-то взял его напрокат. Девушки, разумеется, не стали пользоваться услугами проката и задолго до выпускного вечера освоили искусство передвижения в вечерних туалетах. Таким образом, одновременно оказались выполнены две задачи: внешняя (Дома кино) и внутренняя педагогическая: облагораживания юношества. Еще пару лет мы активно сотрудничали на таких церемониях с Домом кино. И этого вполне хватило для того, чтобы смокинг и бабочка вошли в стилистику проведения торжественных школьных церемоний. В пригласительных билетах на празднование юбилеев школы мы, как и пристало солидному учреждению, заранее предупреждаем о форме одежды: вечерние платья и смокинги обязательны.

Не слишком ли это претенциозно? Не обременительно ли для учителя? Допустим, у старшеклассников есть обеспеченные родители, а у хорошо устроенных выпускников собственные средства, позволяющие приобрести дорогой наряд, который не нужен в повседневной жизни. А учительница со скромной зарплатой, ей это зачем? Мне подобных вопросов уже давно не задают. Убежден, что, хотя бы раз в пять лет (с этой периодичностью происходят юбилеи), она хочет, имеет право и обязана в роскошном платье войти в сверкающий огнями зал и почувствовать себя королевой. Сам процесс выбора туалета, обсуждения с коллегами и подругами: в чем я там буду? – это и есть начало праздника, а точнее, предпраздничное состояние, которое украшает жизнь и позволяет мужественно переносить ее неизбежные тяготы.

Замечательно, что коллеги из других школ и регионов, бывающие у нас на семинарах, отдавая дань методическому мастерству наших педагогов, неизменно отмечают: «У вас какие-то другие учителя... ухоженные!»

 Как бы вы хотели прожить свою жизнь, если все начать сначала? Этот риторический вопрос обычно любят задавать журналисты людям значительным, достигшим определенных успехов в науке, искусстве, спорте и политике. До поры до времени меня одинаково забавляли как сакраментальный вопрос, так и стандартные ответы, свидетельствующие о том, что интервьюируемые персоны ни о чем не сожалеют и полностью удовлетворены своей счастливой судьбой. На память немедленно приходили хрестоматийные стихи А. Блока, приобретавшие в этом контексте иронический оттенок: «Умрешь, начнешь опять сначала. И повторится все, как встарь...» Что за глупость, получив в дар вторую жизнь, полностью воспроизвести первую со всеми ее заблуждениями и ошибками, даже не дерзнув попробовать себя на ином поприще? Я бы, например, обязательно попытался стать настоящим режиссером или, например, профессиональным литератором. А еще лучше – выдающимся композитором, жаль только, что природа обделила абсолютным слухом. Но, быть может, он прорезался бы в той, другой, жизни?

С годами сарказма поубавилось. На смену иронии все чаще приходили размышления о сокровенном смысле избранной профессии, ее спасительной и благотворной роли в собственной судьбе. К тому подталкивали многочисленные истории и ситуации, в которые попадал автор этих заметок, каждый раз делая необходимые выводы из случившегося. Забавные и грустные, а порой достаточно драматичные, они неизменно подсказывали тот, самый стандартный, ответ на сакраментальный вопрос. Пару из них я здесь и привожу.

Первая история относится (не пугайтесь!) к жанру мужского ночного приключения. Происходила она в тот романтический период нашей истории, когда страна бурлила в перестройке, надеясь на быстрые позитивные преобразования. В то время еще было модно привлекать педагогов-практиков к разработке ответственных судьбоносных государственных решений в сфере образования. Я всегда охотно откликался на подобные просьбы, резонно полагая, что, хорошо зная проблемы школы изнутри, могу быть полезен; а кроме того, был прямой смысл участвовать в разработке решений, которые потом нам самим же и придется выполнять.

В тот раз мы до поздней ночи засиделись в высоком кабинете. Постепенно в ночи растворились чиновники, конечно переживавшие за судьбы образования, но не столь остро, чтобы остаться ночевать в родном ведомстве. А я, как помню, до хрипоты продолжал отстаивать пункт пятый параграфа второго какого-то документа. Устав от моего занудства, хозяин кабинета посмотрел на часы, которые пробили два часа ночи, и неожиданно предложил: «А не перекусить ли нам где-нибудь неподалеку?» А почему бы и нет? Тем более что в тот момент мы оба были временными холостяками. Дело происходило в середине лета, жены с домочадцами были на дачах, о чем по вечерам грустно напоминали пустые домашние холодильники. И мы отправились на поиски ближайших, открытых ночью кооперативных кафе, которые появлялись тогда повсеместно.

Первое же кафе, притянувшее нас своим уютом, одновременно отрезвило голосом официанта, предупредившего о том, что, в связи с антиалкогольной кампанией, спиртного здесь не подают. Заявление озадачило, поскольку после почти суток напряженной работы хотелось не только поесть, но и несколько расслабиться. Мы мрачно рассматривали меню, когда вплотную к нашему столику подошел скрипач. Вероятно, подумал я, таким способом они пытаются поднять нам упавшее настроение. Интересно, во что обойдется концерт в пересчете на количество непроданного спиртного?

Скрипач заиграл романс Свиридова из кинофильма «Метель», и я насторожился. Дело в том, что под эту мелодию все годы мои выпускники прощались со школой. Я сам с первого года существования школы завел эту трогательную традицию. А еще через минуту к столику подплыла высокая длинноногая официантка, держа в руках поднос с запрещенными горячительными напитками на любой вкус. «В чем дело? – поинтересовался мой изумленный попутчик в этом ночном приключении. – У вас же не положено?» А она, обращаясь только ко мне, торжественно произнесла: «Хозяин нашего кафе, выпускник вашей школы (она назвала фамилию и имя), приветствует вас. Напитки за счет заведения». И чинно удалилась, оставив на столе все принесенное.

Продолжала играть скрипка, а мы ошарашенно смотрели друг на друга. Первым молчание из вежливости прервал я:

– Да, быстро вырастают дети, а ведь в школе не представлял из себя ничего особенного. Был двоечником, с трудом получил аттестат о среднем образовании.

– Вот видите, почему образование нужно срочно реформировать, связывая его с реальной жизнью, – сел на своего любимого конька мой коллега. – Вчерашние двоечники процветают, а где отличники, я вас спрашиваю?

– До поздней ночи сидят в министерстве.

– Иронизируете?

– Ничуть, я думаю совсем о другом.

– ?

– Теперь вы понимаете, почему на ваше лестное предложение занять высокий пост я ответил отказом? Даже министру здесь ночью не поднесут, а простому директору школы, пожалуйста!

Мы рассмеялись и с удовольствием продолжили ночную трапезу.

Вторую историю к веселым не отнесешь, она скорее относится к разряду «печальных наблюдений и сердца горестных замет» .

В последнее время запутались мы что-то в праздниках. Взять, к примеру, День учителя. Вся страна по традиции отмечала его в первое воскресенье октября. Между тем по специальному указу Б. Н. Ельцина праздновать его надлежит пятого октября, поскольку именно эта дата является международным учительским праздником. Между числами календаря скромно затерялось четвертое октября, имеющее самое непосредственное отношение к достижениям отечественного образования. К большому стыду, напомнил мне об этом интеллигентный седовласый человек с профессорской бородкой, работающий у нас на скромной, неприметной должности школьного гардеробщика.

В этот день он заступил на пост непривычно нарядный: в отглаженном костюме и белой сорочке с галстуком.

– Вас, видимо, можно поздравить с днем рождения? – осторожно поинтересовался я у него.

– Что вы, у меня праздник более значительный, ведь я всю жизнь проработал конструктором в Подлипках, а 4 октября 1957 года мы запустили первый искусственный спутник Земли. Это был огромный прорыв в науке!

Еще бы не прорыв, когда на следующий день после запуска американский президент Кеннеди, пораженный достижениями советской науки, дал распоряжение немедленно начать реформу американского образования. У них, как известно, все получилось.

А у нас рядом со школой поликлиника. Каждое утро, проходя мимо нее, я обмениваюсь приветствиями с благообразным дворником, аккуратно метущим двор. Это родитель одного из моих давних выпускников, в прошлом тоже конструктор космических кораблей. Не забыть бы поздравить и его в столь знаменательный день. Неужели он остался вехой лишь в жизни этих людей, под старость нашедших «свое», мягко говоря, незавидное место в строю? И как их наглядный пример влияет на умы и души их детей и внуков?

В замечательном фильме В. М. Шукшина «Калина красная» есть такой эпизод. Главный герой, только что освободившийся из заключения, страстно жаждет праздника, который потрясет весь город. Надев роскошный халат, приняв брутальное выражение лица, решительной походкой врывается он в зал привокзального ресторана и застывает в изумлении, увидев состав гостей. Они в не меньшем замешательстве, поскольку не вполне осведомлены о поводе торжества.

– Что празднуем, мил человек? – вопрос, который окончательно лишает героя приподнятого настроения.

Не так ли и мы? Всей душой, искренне стремясь обрести утраченную идентичность, мы последовательно сначала торжественно отпраздновали тысячелетие Казани, затем, как бы в противовес, славный юбилей Куликовской битвы. А вскоре отметим изгнание поляков из Москвы как символ прекращения Смуты. Слов нет, все это судьбоносные даты отечественной истории. Но почему, все дальше погружаясь в глубь веков, мы проходим мимо совсем недавних исторических событий? Ведь еще живы их непосредственные участники. Может быть, потому, что они метут двор и выдают детские пальто, а нам стыдно. А еще я с благодарностью подумал о своей профессии. Что бы сталось со мной, будь я конструктором космических кораблей, который, вкладывая всю жизнь и душу в свою работу, однажды увидел свое любимое детище «Буран» в парке развлечений? Не каждая психика это выдержит. Не случайно замечательный психолог Виктор Франкл, прошедший все круги ада в гитлеровских застенках, вспоминал, что в концлагерях выживали не самые физически сильные люди, а те, кто не терял смысла жизни и надежды на будущее.

Педагогам кошмар смыслоутраты не грозит. При любых общественных и политических раскладах мы будем продолжать учить детей. Что же касается упущенных возможностей реализовать себя в других, не менее важных и интересных сферах деятельности, то школа при желании их предоставляет. Здесь приходится по необходимости быть всем: и изворотливым менеджером и режиссером-постановщиком, сценаристом шоу и даже, если потребуется, детективом. Но это уже другая история.

 Я оканчивал Педагогический институт имени В. И. Ленина. Учился в главном корпусе, что на улице Пирогова в Москве. Старинное здание, в котором главная аудитория именовалась тогда Ленинской, поскольку именно в ней выступал по случаю вождь мирового пролетариата. Соответственно, сакральное место института было украшено его изречениями, выбитыми на мраморных досках, своего рода скрижали коммунизма.

Недавно по делам службы я оказался в своей альма-матер. Естественно, потянуло в любимую со студенческих лет аудиторию, где сама атмосфера хранит память о выдающихся лекторах: Лосеве, Утченко, Кобрине и других ученых, составлявших гордость отечественной гуманитарной науки. Аудитория все та же, но появилась новая деталь, дань новому времени: ленинские цитаты, стыдливо прикрытые матерчатыми занавесками.

Неожиданно для самого себя, вновь превратившись в бесшабашного студента, раздвинул одну из шторок:

«Следует поднять учителя на недосягаемую высоту»

(В. И. Ленин).

Послание вождя из прошлого в будущее, которому так и не суждено было реализоваться за все годы советской власти, а в последующую после краха утопии эпоху оно уже звучало как издевка. Вот его и прикрыли от греха подальше занавеской. Так дешевле, нежели вкладывать средства в ремонт аудитории. Другая версия: кто-то дальновидный не спешит уничтожать священные письмена. Подумалось, а вдруг настало время расчехлить старые лозунги, тем более сегодня, когда только ленивый не призывает в свою поддержку тени прошлого. Какая разница, кому принадлежала верная и полезная мысль? Взять на вооружение – и на полной скорости вперед! С головой, повернутой назад? Но такой своеобразный способ передвижения чреват ДТП.

Осторожно, с сожалением задернул шторку. Даже в этой, на первый взгляд бесспорной и греющей душу педагога, мысли вождь ошибся. В чем? Столкновение с цитатой из прошлого всколыхнуло целый дремлющий на глубине сознания пласт советского воспитания и неожиданно выбросило на его поверхность ответ в чеканной формуле другого священного текста: «Никто не даст нам избавленья – ни бог, ни царь и не герой, добьемся мы освобожденья своею собственной рукой». От себя добавим к этому перечню избавителей государство. Ему-то и адресовал свой призыв Ильич. Слов нет, оно обязано осуществлять свое попечение на ниве образования, хотя бы из чувства элементарного самосохранения. Но как только его длань начинает распространяться на все, без изъятия, сферы образования и воспитания – пиши пропало.

Это прекрасно понимал замечательный русский педагог прошлого века С. И. Гессен: «Формальная и фактическая монополия государства способствует только деградации образования, делая из него орудие воспитания молодежи в духе господствующей общественной группы, она делает из образования орудие так называемых общественных интересов или даже среды, с помощью которого преходящие правительства хотят упрочить и расширить свою власть». Естественно, что с таким ясным осознанием величайшей опасности государственной монополии в образовании Сергей Иосифович закончил свой жизненный путь в эмиграции.

Нет, не стоит дожидаться, пока кто-то большой и сильный затащит нас на небывалую высоту. Думать так – означает взращивать и лелеять в себе рудименты рабской психологии. Восхождение требует прежде всего личного мужества, которое невозможно без чувства достоинства и привычки опираться в жизни на собственные силы. Укреплять эти единственно надежные и верные основания профессионального и человеческого роста – важнейшая задача ближайших десятилетий. Такой вот рой мыслей пронесся в голове по поводу зашторенной цитаты и в связи с готовящимся тридцатилетним юбилеем школы.

Тридцать лет назад мы пришли в школу-новостройку молодыми людьми. Пройден большой путь, педагоги, совершившие его, имеют неоспоримые заслуги, которые должны быть отмечены на юбилее. Между тем по государственным канонам юбилеем, который дает право на награды работникам, официально считается лишь пятидесятилетие учреждения. Из чего следует, что в год тридцатилетия школы реально я, как руководитель, могу рассчитывать на один значок «Почетный работник образования» и три грамоты родного министерства (из расчета одна грамота на сто человек). Такие вот щедроты государства. Не надо быть великим провидцем, чтобы предвидеть: мало кто из основателей школы доживет до ее славного пятидесятилетия. А их надо возвеличивать при жизни, нарушая печальную российскую традицию, подмеченную еще А. С. Пушкиным: «Они любить умеют только мертвых». Жалею государство, у которого вечно чего-то не хватает: бумаги на грамоты, металла на почетные значки.

Заказываю у своих выпускников-ювелиров знаки из золота высшей пробы для тех, кто проработал в нашей школе все тридцать лет, серебряные – для тех сотрудников, чей стаж в нашем учреждении составляет двадцать пять лет. Ювелиры постарались, не взяв с меня за работу ни копейки. Тонкие учительские руки, оберегающие нежный росток – душу ребенка. Такой знак отличия можно получить лишь в нашей школе.

Юбилей проходит на арене Большого цирка на проспекте Вернадского. А где еще можно собрать три с половиной тысячи выпускников? Разумеется, дело не только в количестве посадочных мест. Цирк – мое первое место работы и особое праздничное состояние души, его очень точно выразил Б. Окуджава в стихах, посвященных Ю. Никулину.