Еще в машине по дороге из аэропорта Ильяс с гордостью сообщил, что он «финик». Поймав мой вопросительный взгляд, произнес:

– Прошу не путать с финиками, которые растут на пальмах. Тут только до меня дошло, что он считает себя финикийцем. Такое признание мне понравилось. «Значит, в лице Ильяса я найду заинтересованное лицо при осмотре всех финикийских достопримечательностей, невзирая на стоимость бензина», – подумал я. Теперь оставалось претворить в жизнь мои планы: найти и изучить все, что известно о финикийской богине Астарте.

Первым на нашем пути встал Библос [1], ветхозаветный Губал – один из самых древних городов мира, в котором никогда не прекращалась жизнь. Храм Астарты в Библосе – один из древнейших в Финикии, он возведен в середине III тысячелетия до н. э. Такие древние сооружения финикийцев мне доводилось видеть только в городе-царстве Угарит на севере Сирии. Поэтому перед встречей с библосской богиней я испытывал волнение.

Подумать только, пять тысяч лет назад, когда на европейских равнинах и в диких лесах обитали одетые в шкуры заросшие, бородатые, вечно голодные, живущие в землянках первобытные люди, здесь на Ближнем Востоке уже слагали красивые легенды, красавицы щеголяли в модных нарядах, цари купались в роскоши, а простые люди искали утешение у своих влиятельных и всемогущих богов.

Прямая, как финикийская стрела, автострада тянется вдоль моря от Бейрута до Триполи. Качество дорожного открытия отменное, но обилие машин не позволяет Ильясу особенно «разгуляться», его комментарии по этому поводу лучше не приводить.

По левую руку от нас проплывают пальмы, кемпинги, отели, яхтенные стоянки, по правую – сразу от дороги начинаются горы, склоны которых пестрят разноцветьем жилых построек, так плотно сомкнувших свои ряды, что промежутки между городами незаметны для глаза. В незапамятные времена, когда не было туннелей, для того, чтобы преодолеть расстояние от Бейрута до Библоса, требовалось несколько суток. Главное препятствие – горы. Иногда горбатые отроги спускались прямо в море, словно стадо коров к водопою. Один из них под названием мыс Рас эль Кельб, казалось, лизал вытянутым плоским языком водную гладь. Дополнительные трудности создавала долина реки Нахр эль Кельб, римляне называли ее Собачьей рекой. Пройти дальше можно было только возле впадения реки в море и не из-за ее буйного нрава (мостик через неширокую речушку можно перекинуть без труда, тем более что могучие кедровые деревья росли рядом) – выше по течению долина, разрезающая отроги гор, представляла собой глубокое непроходимое ущелье. В римское время в скальной породе прямо над морем на высоте тридцати метров был высечен обходной путь [2]. Этот проход среди скал был своего рода игольным ушком, через которое нить продергивалась на узкую равнину, зажатую между морем и горами. Военное значение этого перевала трудно переоценить. Кто держал его под контролем – старался оставить после себя надпись на скалах. А завоевателей, стремившихся овладеть благодатными землями древнего Ливана, было великое множество, и каждый хотел увековечить свое имя на перевале у Собачьей реки.

Первый «автограф» оставил египетский фараон Рамзес II Великий [3]. Он поручил своим камнетесам вырубить в скале надпись о том, что войско египтян совершило удачный поход в Финикию. Доподлинно известно, что случилось это в 1286 году до н. э. В следующем году во время войны с хеттами [4]за Сирию армия Рамзеса II снова перешагнула перевал у Собачьей реки, чтобы пройти по долине Оронта к городу Кадешу, где египетскому фараону пришлось сразиться с хеттским царем Муватталисом в самой грандиозной битве древности.

Была и третья надпись Рамсеса II, но ее стерли по приказу французского генерала Бофора, командовавшего военной экспедицией армии Наполеона III в Ливан в 1860-61 годах. «Автографы» у Собачьей реки – всего их насчитывается двадцать два – являются своего рода «энциклопедией» попыток завоевателей покорить землю Древней Финикии. Они хорошо изучены и описаны учеными, но надежда найти в каменной книге истории новую запись не оставляет искателей приключений, которые в любое время года готовы лазить здесь, иногда даже с риском сломать себе шею на крутых склонах мыса Рас эль Кельб.

Возле моста через Собачью реку наша машина съехала с автострады на старую приморскую дорогу. Скорости здесь ниже, но и машин меньше. Миновав курортную Джунию, мы через двадцать пять минут оказались в Джбейле, на месте которого шесть тысяч лет назад образовалось первое финикийское поселение. Сейчас современный Джбейль – это маленький городок, скорее даже поселок, с населением в три тысячи человек. Его дома (ближе к морю – богатые виллы) расположились вокруг памятников старины: крепости крестоносцев и развалин древнего Библоса. На небольшой площади в центре городка соседствуют средневековые церкви Иоанна Крестителя (сейчас маронитская церковь Йоханы Маруна), православная церковь Божьей Матери и культурный центр. Вокруг масса сувенирных магазинчиков, кафе и ресторанчиков. На улицах городка круглый год оживленно, туристы всего мира приезжают посмотреть на самый древний город на земле, в котором никогда не прекращалась жизнь. Название Библос (в русской транскрипции – Библ) городу дали греки. Библ являлся одним из крупнейших портов древности, через него в Грецию экспортировался папирус – главный материал по изготовлению манускриптов и книг до изобретения бумаги. Папирус по-гречески означает «библос», отсюда происходит название этого города, а от него известные нам греческие слова «вивлио» (книга) и Библия. Торговые отношения Библоса отличались чрезвычайным разнообразием. Еще в IV тысячелетии до н. э. библосцы были основными поставщиками кедра в Египет. Их мастера вместе с тирскими и сидонскими участвовали в строительстве храма Соломона в Израиле, куда также поставлялась кедровая древесина. Со II тысячелетия до н. э. их корабли стали известны во всем Средиземноморье, где финикийцы продавали ткани, стеклянную посуду, оливковое масло, ювелирные украшения. Библ, или Библос, за свою многовековую историю не раз переживал периоды расцвета и упадка. Было время, когда он затмевал другие финикийские города – Тир и Сидон. Торговля с Египтом, куда направляли лес, вино и оливковое масло, а обратно вывозили папирус, приносила немалый доход. Несколько раз Библос подвергался разграблению завоевателями, поэтому, когда к городу подступила армия Александра Македонского, жители решили сдаться ему без боя, чтобы сохранить в целостности свои жилища. После смерти последнего, Библосом владели Птолемеи, а затем Селевкиды – царские династии, основанные полководцами Александра Великого. С 64 года н. э. с приходом римлян начинается период очередного упадка города. Библос стал хиреть и потерял свое значение транзитного порта, уступив первенство более удобным гаваням Тира и Сидона. В византийское и арабское время значение Библоса еще больше снизилось. Если бы не раскопки, начатые французскими археологами около ста лет назад, о нем не вспомнили бы и по сей день.

Крепость крестоносцев, возвышающаяся над Джбейлем, являлась главным ориентиром, по которому можно было определить местонахождение Библоса. Отсюда, с высоты ее стен, древний город весь как на ладони. Со стороны могло показаться, что вся его территория состоит из большой груды камней. Только ближе к морю виднелось несколько колонн римского времени. Как найти среди этого хаоса остатки храма Баалат Губал – так называли Астарту жители Библоса? Наконец я решил приступить к поискам. Выйдя из крепости, спустился вниз по ступенькам и оказался перед небольшой площадкой, на которой, словно расставленные детской рукой пирамидки, возвышались странные конусообразные и пирамидальные каменные изваяния. – Храм обелисков, – догадался я. – Один из них, самый большой, посвящен богу войны Решепу [5]. Об этом я читал в одной из книг по Финикии.

Обойдя вокруг и сделав несколько снимков, я двинулся дальше на запад. Дорога привела меня к небольшой ложбине, в центре которой располагалась шахта глубокого колодца. Я знал, что в центре Библоса находился так называемый царский колодец. Здесь по египетскому мифу, донесенному до нас Плутархом, богиня Исида, прибывшая в Библос забрать тело своего мужа Осириса, поджидала служанок библосского царя, чтобы с их помощью устроиться к нему прислужницей. Согласно мифу, боги Исида и Осирис были первыми правителями Египта. Сет из зависти убил Осириса и бросил сундук с телом брата в воды Нила, откуда его вынесло в Средиземное море и волнами принесло в гавань Библоса. Здесь на месте сундука выросло дерево, и тело Осириса оказалось внутри него. Царю Библоса дерево показалось подходящим, чтобы сделать из него дворцовую колонну. Зная об этом, Исида упросила царя подарить ей колонну, откуда извлекла тело мужа и оживила его.

Я подошел к краю колодца и заглянул в него. Винтовая каменная лестница вела вниз, очевидно, до самого дна колодца, которого не было видно. Как показали исследования археологов, колодец действительно существовал уже во времена Древнего Египта. Источник с прекрасной водой на его дне снабжал живительной влагой весь город. Поразительно, но колодец действовал еще до конца 1932 года, и вода, говорят, была отменного качества. Я представил себе, как современные ливанские женщины спускались по этой лестнице вниз почти до уровня моря с кувшинами на плечах и, наполнив сосуды, останавливались «почесать языками», как это было более 4-х тысяч лет назад при мифической Исиде.

Двигаясь от колодца дальше на запад в сторону моря, я дошел до остатков длинной стены. Она расположена как раз напротив турецкого дома, являющегося образцом турецкой архитектуры середины XIX века. За ней располагался целый комплекс фундаментов, каждый небольшого размера. Тоже не похоже, чтобы здесь размещался храм Астарты, подумал я. Видимо, это развалины жилого массива древнего Библоса. Судя по количеству «малометражек», так я про себя назвал эти маленькие фундаменты из двух-трех комнат, здесь могло проживать до двух тысяч человек. Незаметно для себя оказался рядом с римской колоннадой. Слева небольшой римский театр, а прямо перед ней – два громадных гранитных саркофага библосских царей. Рядом с ними гробницы, представляющие собой глубокие колодцы-катакомбы.

Интересна технология спуска этих многотонных гранитных монстров. Сначала гробницу заполняли песком и ставили наверху саркофаг. Потом песок выгребали, и тот постепенно опускался вниз, пока не достигал самого дна. Затем на веревках опускали крышку, каждую весом от одной до двух тонн. Для этого камнетесы вырезали на ее концах по две ручки с каждой стороны. В Национальном музее в Бейруте хранится самый ценный из найденных в Ливане – саркофаг царя Ахирама. [6]Он обнаружен в 1923 году французским египтологом Пьером Монте [7]в одном из склепов Библоса. На нем изображены царь на троне, скорбящие женщины и гости, преподносящие ему дары. Но примечателен саркофаг прежде всего надписью, которая опоясывает крышку и выполнена финикийскими буквами – это самый ранний образец финикийского алфавитного письма [8]. «Гробница, которую Итобал, сын Ахирама, его отца, построил, когда он поместил его в дом вечности. И если какой-нибудь царь среди царей или какой-нибудь правитель среди правителей или какой-нибудь военачальник среди военачальников нападет на Библ и откроет гробницу, пусть его властный скипетр сломается, пусть мир покинет Библ! Что же до него самого, пусть от него не останется даже надписей».

Теперь мне осталось пройти к главной цели моей поездки в Библ – к храму покровительницы города Баалат Губал. Но как найти его в этом бесконечном море древних камней? И тут я вспомнил, что в римское время храм Баалат – Губал стал именоваться храмом Астарты, что, в принципе, одно и то же. Значит, торжественная колоннада, находившаяся передо мной, могла вести прямо к главному храму города, осенило меня. Проведя воображаемую ось, являющуюся продолжением колоннады, вышел, наконец, к искомой точке… Сложные чувства овладели мной. Когда-то здесь под звуки флейты и грохот барабанов жители города устраивали грандиозные празднества. Даже египетские фараоны присылали могущественной Баалат – Губал богатые дары и вазы с цветами. Сейчас это жалкие ряды камней высотой чуть больше моего роста.

В растерянности стоял я перед разрушенными стенами.

Древние финикийцы, и жители Библа не исключение, были чрезвычайно религиозны. Ни шага они не могли ступить по жизни, чтобы не посоветоваться с богами. Их верховным божеством с древности считался Эл – прародитель всех остальных богов. Со временем он уступил позиции своим, более молодым, преемникам и почти не участвовал в религиозных ритуалах. Каждый финикийский регион имел своего главного бога. В нескольких городах – в Тире, Сидоне и Библе – верховным божеством была Астарта, богиня плодородия для многих семитских народов. В Библе она выступала под именем Баалат – Губал, что означает «хозяйка города», ее храм был самым большим. Баалат – Губал пользовалась уважением не только у жителей Библа, но и у древних египтян, которые приносили ей дары, когда приезжали в Финикию за кедром. Соответственно, жители города почитали некоторых египетских богов – Амона-Ра, Исиду, Беса и Хаткора. Египетскую Исиду они отождествляли с библосской Баалат – Губал. По природе Астарта была огненной богиней, поэтому в древности ей посвящали огонь. На тирских монетах времени римского императора Каракаллы [9]на ее голове изображено пламя. Как носительнице силы и могущества ей часто были посвящаемы львы. Сама она часто представлялась сидящей на льве (на монетах времени Севера [10]и Каракаллы) или на трех львах с поднятой правой рукой и с плетью в левой (на монетах времени Гелиогабала [11]), иногда и с воинскими знаменами. Но обычным ее изображением, как женской половины Баала, служила корова. У финикийцев и в их колониях она иногда представлялась в образе коровы, кормящей теленка. Впоследствии это изображение было изменено на изображение женщины с коровьими рогами, так что Астарта стала походить на египетскую Исиду. По замечаниям археологов, изображение Астраты в виде коровы указывало на нее как на кормилицу-мать. Как символу плодородия, ей часто посвящалась вода. Поэтому финикийцы возле ее храма в Афке [12]устроили небольшое озеро возле горного источника. Сюда приносились подношения из золота и серебра, одежды из дорогих материй. Если эти приношения были приятны богине, они погружались на дно озера, в противном случае на поверхности плавала не только материя, но и драгоценные камни, изделия из золота и серебра, предметы заведомо не могущие держаться на воде. Некоторые ученые полагают, что она была богиней чистой небесной любви, а культ ее был лишен чувственности, характеризовался суровостью и целомудренностью. Большинство же, основываясь на свидетельствах античных авторов, приходят к противоположному мнению. В любом случае, чтобы представить себе образ богини можно полагаться на прообраз Астарты – вавилонскую богиню любви, плодородия и красоты Иштар, воплощенную в статуе XVIII века до нашей эры, найденной в храме царского дворца в Мари. Позволю себе привести описание этой небольшой (высотой около метра) скульптуры, изображающей богиню в расцвете ее юной красоты:

В фигуре богини, прежде всего, подчеркивается ее чарующая женственность. Иштар стройна и пропорциональна. Под легкой, лишь условно намеченной тканью, просвечивает высокая упругая грудь, обозначена тонкая талия. Тяжелая колоколообразная юбка удлиняет пропорции фигуры, сглаживает линии тела. Но самое яркое – это дышащее молодостью лицо богини, с точеным подбородком, высокими скулами и маленьким ртом, обрамленные густыми прядями пышных волос. Голова увенчана высокой рогатой тиарой. Можно только представить, какое впечатление производила эта статуя на молящихся, особенно на мужскую половину.Формально Астарта Библа, называемая Баалат – Губал, считалась женой популярного семитского бога Бала (дословно – «владыки», «хозяина»), выступавшего в Библе под именем Баал – Шамим («владыка небес»), но фактически была женщиной, свободной от супружеских обязательств. Ее любовь к молодому богу Адонису послужила основой мифов нескольких народов мира – греков, римлян, жителей Кипра.

Однажды финикийская богиня любви Астарта, у древних греков – Афродита, у римлян – Венера, увидела юного охотника Адониса и полюбила его. Высоко в Ливанских горах у водопада Афка случился их первый поцелуй. Афродита так увлеклась юношей, что, забыв обо всем на свете, проводила с ним свободное время. Она охотилась с Адонисом в горах и лесах, и как богиня охоты Артемида, натравливала на зверя собак; старалась, чтобы добыча для ее возлюбленного была не опасной – подбрасывала ему то зайца, то трепетную лань, то чуткого оленя. Греческий бог войны Арес (у финикийцев – Решеп) приревновал красавицу и наслал на Адониса дикого вепря, который пронзил грудь юноши острыми клыками. Раненный Адонис, шатаясь, добрался до грота, где обычно встречался с Астартой – Афродитой и умер у нее на руках. Богиня бросилась в подземное царство, чтобы упросить Персефону, владычицу обители мертвых, вернуть юноше жизнь. Но та разрешила ему приходить к любимой только весной, а в конце лета он снова возвращался к Персефоне. Таким образом, Адонис стал для финикийцев символом пробуждения и увядания природы.

О почитании жителями Библоса молодого Адониса сообщал писатель античного времени Лукиан [13]. Он писал, что возле храма Астарты (библосцы называли ее Баалат – Губал) проходили проводы Адониса в подземное царство, нередко сопровождавшиеся оргиями. Под жалобные звуки флейты женщины били себя в грудь, посыпали голову землей, сопровождая все это криками и стенаниями.

Лукиан сообщает также о странном природном явлении, связанном с легендой об Адонисе:

«Есть в Библосе еще одна удивительная вещь – река, которая берет начало в горах Ливана и впадает в море. Местные жители называют ее рекой Адониса. Каждый год в определенное время она вдруг приобретает кровавый цвет. Возле ее устья морская вода тоже становится красной. Таким образом, жители Библоса узнают, что пора оплакивать Адониса. В это время, считают они, Адонис был ранен и умирает».Далее Лукиан рассказывает, что встречался в Библосе с местным скептиком, который рассказывал ему, что у этого явления есть прозаическое объяснение: просто из-за обильных дождей в реку вымывается горный краснозем, который придает реке красный цвет.

Река Адониса сейчас называется Нахр Ибрахим. Свое начало она берет высоко в горах возле грота, который финикийцы называли гротом Адониса и почитали его как место гибели бога. Кульминацией культовых празднеств в Библе был плач по Адонису в конце лета. Процессии паломников тянулись в горы, чтобы у источника Афка отдать память любимому богу.

Мы с моим ливанским другом Ильясом решили проехать по маршруту, которым шли финикийские паломники, провожая Адониса в подземное царство. Лукиан называл этот путь «дорогой плача» по Адонису. Отложив труды античного автора в сторону, я решил ознакомиться с главой «Адонис в Сирии» из книги знаменитого английского культуролога, этнографа и историка Джеймса Фрэзера «Золотая ветвь», посвященной исследованию культа Адониса. Более 100 лет назад Фрэзер посетил долину реки Ибрахим и селение Афка, рядом с которым находится грот Адониса и красивейший водопад. Не могу не поделиться с читателем отрывком из этой замечательной книги. Лучше, чем Фрэзер, вряд ли кто еще так романтично описал бы величие этих мест.

«В Афке находилась знаменитая роща и святилище Астарты, которое было разрушено по приказу императора Константина. Место, на котором находился храм, было обнаружено современными путешественниками около убогой деревушки Афка, которая расположена на опушке романтического, дикого, поросшего лесом ущелья Адониса. Она стоит среди вековых ореховых рощ на краю обрыва. Неподалеку от этого места река вырывается из пещеры… и каскадами низвергается на самое дно долины. Чем ниже, тем роскошнее и гуще становится растительность, вырываясь наружу из всех этих трещин и расщелин. Она простирается зеленым покрывалом над ревущим, грохочущим на самом дне огромной пропасти, потоком. Есть нечто восхитительное, почти опьяняющее в свежести этой низвергающейся каскадом воды, чистоте горного воздуха, в яркой зелени растений. Храм, на месте которого до сих пор возвышается несколько отесанных глыб и прекрасная колонна из гранита, занимал обращенную к устью реки террасу, с которой открывался великолепный вид. Через пену и рев ниспадающих вод взгляд скользит вверх к пещере и достигает, наконец, грандиозных обрывов, возвышающихся над ней. Утес этот настолько велик, что козы, которые передвигаются по его краям, ощипывая молодые побеги на кустах, кажутся находящемуся внизу наблюдателю муравьями. Со стороны моря открывается особенно впечатляющий вид, когда солнце наводняет это глубокое ущелье своим золотым светом, обнажая фантастические опоры и закругленные башни этого горного укрепления, мягко падая на лесную зелень. Именно здесь Адонис, согласно преданию, в первый или в последний раз встретил Афродиту, здесь же было похоронено его истерзанное тело». Я надеялся обнаружить у Фрэзера описание маршрута паломников, а нашел прекрасное описание местности, с которой связывался миф об Адонисе. Ну что ж, тем интереснее будут наши поиски.

Руководствуясь наставлениями Лукиана и вдохновленные рассказом Фрэзера, мы выехали на поиски. Ильяс, хоть и был местным жителем, дорогу к водопаду Афка, на который мы ориентировались, не знал. Потому часто спрашивал у проезжающих мимо водителей дорогу. Успокаивало, что финикийским паломникам, несомненно, было тяжелее. Поскольку им необходимо было пройти по Ливанским горам от храма Баалат – Губал в Библосе до водопада Афка расстояние почти в пятьдесят километров, они разбивали маршрут на три перехода. В первый день, проходя через село Адонис, вдоль русла Вади Фидар, процессия достигала плато, которое называлось «Ипподром на скале». Сейчас здесь находится селение Машнака. Переночевав, двигались к селению Иануа – сейчас местечко Мугейр, где, поклонившись храму Адониса, ночевали. Отсюда шли к водопаду Афка – месту гибели Адониса.

Найти остановки финикийцев было сложно. Помог случай. Илья взял в машину попутчика, которому нужно было ехать в нашем направлении. Благодаря ему, мы и нашли место первой стоянки.

– Здесь, – сказал он на одном из поворотов горной дороги, сделавшей очередную петлю. Машина остановилась на небольшом пятачке, возле невысокой насыпи из битого камня, явно древнего происхождения. Преодолев это несложное препятствие, я, казалось, вернулся на машине времени на две тысячи лет назад. Открывшийся вид был одновременно величествен, суров и романтичен: небольшое плато, усыпанное первыми весенними цветами и античными осколками, на краю которого четыре римские колонны, подпираемые портиком, а за ними амфитеатром, упирающемся в небо, заснеженные вершины гор. Я мысленно дорисовал недостающую часть храма соразмерно уцелевшим колоннам, и определил, что, если бы он остался в целости и сохранности, то его тыльная часть располагалась бы как раз у кромки обрыва. Подойдя к его краю, я ощутил себя птицей в полете над открывающейся панорамой долины реки Нахр Ибрагим – впереди меня звали заснеженные пики гор, а внизу, там, куда узкой змейкой убегала река, сквозь туманную дымку еще виден был кусочек Средиземного моря. Здесь, в соединении рукотворного храма и Ее Величества Природы, проходили обряды первого дня паломничества жителей Финикии. Удивительно, но почти в двух десятках метров от места поклонения языческим богам соседствовало одно из древнейших мест христианского Ливана. Если спуститься с насыпи назад к дороге, то через заросли кустарника можно увидеть древнюю маронитская церковь. Миссионеры – марониты появились в долине реки в VII веке нашей эры. Но церковь, судя по всему, сооруженная из камней явно взятых на развалинах, казалась гораздо старше. Ильяс – маронит по религиозным убеждениям, пытался открыть дверь, но тщетно, она была крепко заперта. Подойдя ближе, я увидел в стене кусочек капители явно римского происхождения. Церковь – приземистое сооружение без прикрас, по форме напоминающая пенал для первоклассника, находилась на небольшой полянке, в тени двух раскидистых деревьев. Чувствовалось, что это место заряжено положительной энергетикой: дышалось легко и свободно, ощущался прилив сил. Хотелось остаться и побыть здесь дольше, но неизведанный маршрут звал нас дальше. В Мугейре, месте второй остановки паломников, Ильяс долго беседовал с водителем проезжавшей мимо машины. Удивительно, что в такой глуши они еще попадались – мы уже километров на тридцать с лишним углубились в горную систему Ливана. Жителей селения не было видно. Молодежь, вероятно, подалась на заработки, ну а старики, вероятно, наслаждались утренним кофе.

Я с нетерпением ожидал сообщений о финикийских древностях. Где-то здесь по моим данным должен был находиться храм Адониса, который местные жители по цвету камня, из которого он сложен, называли «голубым Георгием».

Слова Ильяса немного разочаровали. Местный житель, которого он остановил, поведал, что справа от дороги находятся руины древней маронитской часовни, а рядом разграбленные могилы семи первых маронитских патриархов. О храме Адониса он ничего не знал. Но я не отчаивался. Опыт подсказывал мне, что древние христианские храмы Сирии и Ливана возводились из камней, взятых на развалинах античных храмов. Тем более в кладке стены часовни я заметил несколько камней голубоватого оттенка. Долго искать не пришлось. Слева от дороги, на расстоянии двадцати метров, я обнаружил развалины нескольких зданий. Часть из них сохранила участки глинобитных стен. Я знал, что в римское время здесь находился городок Иануа – это, видимо, и были его руины. Среди них за металлическим решетчатым забором я увидел величественные остатки здания прямоугольной формы, с неплохо сохранившимися стенами, выложенными из хорошо отесанного камня серовато-голубоватого цвета. Не было сомнений – передо мной во всей красе предстал храм Адониса. Или, как его называли местные жители – «Мар Джурджос азрак». Думаю, если бы мы спрашивали часовню «Святого Голубого Георгия», то нам его сразу бы показали. Видимо, языческое название – храм Адониса – уже стерлось из памяти людей. Что ни говори, а минуло с той поры около двух тысяч лет. Отсюда до Афки оставалось всего двенадцать километров, но это была самая сложная и длительная по времени часть маршрута. Дорога, словно извивающаяся змея, скользила по краю пропасти, то и дело, пытаясь опрокинуть нашу машину в бездну. Места были совершенно безлюдными, поэтому мы подолгу стояли на небольших развилках. Наградой за долготерпение были замечательные виды заснеженных гор.

Наконец мы оказались у конечной цели нашего путешествия. Сначала послышался рев водопада. Потом из-за поворота показался он сам, с мощной силой низвергающийся из грота. В нем в римское время было святилище Адониса. О том, что это исконно финикийский бог, говорит перевод его имени. На финикийском наречии «адон» – означает «господь», «господин». Напротив грота по другую сторону дороги – остатки храма Астарты. Разрушенный императором Константином Великим [15], он ненадолго был восстановлен при Юлиане Отступнике [16]. Однако, десятки ленточек, привязанных к веткам старого дерева, растущего рядом, говорили о том, что Афка и сейчас священное место для христиан и мусульман. Первые ассоциирует его с Девой Марией, вторые – с некоей женщиной по имени Захра. И те, и другие совершают сюда паломничество, веря, что молитвами излечатся от болезней и бесплодия.

В молчании стояли мы у грота Адониса. По легенде в местах, где капала его кровь, распускались прекрасные анемоны.

Наша машина мчит по автостраде на юг от Бейрута. Наконец сбывается моя давнишняя мечта. Я еду в библейский город Сидон, современную Сайду. Из Ветхого Завета известно, что Сидон был первенцем Ханаана, сына Хама, который, в свою очередь, был сыном знаменитого Ноя. Далее библейская жизнь Сидона воплотилась в городе, носящем его имя.

Жители Сидона, искусные мастера, камнетесы и плотники, принимали участие в строительстве храма Соломона, и храма, возведенного после возвращения евреев из вавилонского плена. Сидонские корабли бороздили просторы Средиземного моря, развозя в самые отдаленные уголки дорогую одежду, посуду, изделия ювелирных мастеров. Особой красотой отличались сидонянки, но только одна навеки вошла в историю. Это красавица Иезавель, дочь сидонского царя Итобаала, персонаж Ветхого Завета. Она вышла замуж за царя Ахава и пыталась ввести в Израильском царстве культ богини Астарты, которую почитала наравне с другим финикийским богом Балом. О красоте Сидона ходили легенды. И это несмотря на то, что, по крайней мере, дважды в своей истории он разрушался до основания. Около 1200 года до н. э. филистимлянами, входившими в состав «народов моря», а в VII в. до н. э. ассирийцами, царь которых Асархаддон [17]при этом гордо изрек: «Я снес его стены и дома и сбросил в море…». Персидский путешественник Насир Хосров писал в XI веке о Сидоне: «Хорошо сложенные стены города имеют четверо ворот. Базары так нарядно разукрашены, что можно подумать: продавцы вот-вот ожидают в гости султана. Сады разбиты с таким вкусом, что могут удовлетворить каприз любого царя».

Город и сейчас славится своей красотой. Широкие проспекты, засаженные цветами и пальмами, соседствуют здесь с узкими улочками и средневековыми базарами.

Первое, что бросается в глаза на подъезде к Сайде, это Морская крепость (Калаат аль Бахр). Крепость построена крестоносцами на крохотном островке, прикрывающем вход в Северную бухту – единственную из четырех гаваней древнего Сидона, не потерявшую свое назначение как место стоянки кораблей. Большинство исторических мест Сайды сосредоточено в районе этой гавани. Одно из них – холм из раковин, служивших источником добычи пурпурного красителя. В греческой легенде так сообщается об открытии свойств пурпура.

Финикийский бог Мелькарт, покровитель мореплавателей и главный бог Тира, соперника Сидона, как-то прогуливался вдоль средиземноморского побережья вместе со своей собакой и нимфой Тирос. Собака, резвясь на песке, нашла большую раковину и разгрызла ее. Мелькарт обратил внимание, что на песок из пасти его любимца закапала слюна, окрашенная в алый цвет. Бог собрал слюну и выкрасил ею платье и подарил своей супруге.

Чудодейственной силой источать пурпур обладают раковины двух видов Murex trunculos и Murex bandaris. Римский ученый и писатель Плиний Старший [18], автор «Естественной истории» донес до нас технологию этого производства. Из раковин извлекали моллюсков, потом давили их каменным прессом и выдерживали три дня под консервирующим слоем соли. Затем десять дней выпаривали в котлах на слабом огне, после чего опускали в котел ткань и сушили ее на солнце. Уже под действием солнечных лучей происходило волшебное преображение – она становилась пурпурной. Секрет окраски держали в тайне. Ноу-хау приносило финикийцам огромные барыши. Окрашенная в пурпур материя ценилась не только за красоту, но и за то, что не линяла при стирке и не выгорала на солнце, благодаря чему из нее выгодно было шить одежду для армейских подразделений. А что говорить о знаменитых модницах Древнего мира царице Савской, Семирамиде и Клеопатре? Ведь финикийские умельцы добивались самых разных оттенков тканей – от розового до лилового и фиолетового.

Пурпурная материя высшего качества ценилась буквально на вес золота. Во времена императора Диоклетиана высшая цена, которую давали за один фунт окрашенного шелка, достигала сто пятьдесят тысяч денариев, а твердая цена одного фунта золота в слитках составляла пятьдесят тысяч денариев. Теперь понятно, почему одежда из пурпура являлась привилегией царей, высшей знати, жрецов и богатых людей. Высокая цена объяснялась не только высоким спросом на изделие, но, и, в неменьшей степени, трудоемкостью его изготовления. Из килограмма жидкости красителя-сырца после выпаривания оставалось каких-нибудь шестьдесят граммов красящего вещества. В настоящее время очень немногое напоминает нам о древнем финикийском промысле пурпура, ведь большую часть отходов море уносило назад в свою пучину. Поэтому холм из остатков ракушек в самом центре Сайды стал естественным историческим памятником, популярным среди туристов. Покрытый слоем земли с расположенным на нем кладбищем, он дает ученым основание предположить, что в его недрах скрыто более двухсот тысяч кубических метров остатков ракушек. Его необычное расположение в непосредственной близости от древнего Акрополя Сидона делает понятным жалобы людей античного времени на надоедливый дурной запах, который исходил от мест пурпурных промыслов.

С Ильясом, моим гидом и шофером в одном лице, мы приехали в Сайду, чтобы найти здесь финикийские древности. Мне было известно, что Астарта являлась главным божеством Сидона. Каждый царь старался посвятить богине новый храм. Что говорить тогда царю Эшмуназзару [19], мать которого Амаштарт была главной жрицей Астарты – он воздвиг в честь любимой богини целых два храма. Но найти в Сайде хотя бы один невозможно, потому что, в отличие от Библоса, древний Сидон расположен под современными жилыми кварталами города. На мою долю оставалось найти развалины финикийской крепости и Акрополя. Мы долго кружили по Сайде. Через каждые двадцать метров Ильяс останавливал проходящие машины или просто прохожих, чтобы узнать у них о чем-нибудь хоть немного похожем на древности, или хотя бы путь, указывающий на их присутствие. По моим наблюдениям, он опросил не менее тридцати человек и не получил ни одного вразумительного ответа. Уверен, другой махнул бы рукой, но только не мой спутник. Не забудем, Ильяс считал себя финикийцем, а по мере того, как мы находили все больше мест, связанных с финикийскими древностями, он стал одержим идеей сохранять и популяризовать память о далеких предках в среде современных ливанцев. Наконец мы увидели древние развалины, окруженные металлическим забором. На единственной двери висел огромный металлический замок. – Наверное, это финикийская крепость, – Ильяс едва сдерживал радость.

Я видел, что он наполнен решимостью, как мальчишка даже перебраться через забор, хотя перед поездкой инструктировал меня, что в Сайде нужно вести себя осторожно, по возможности не привлекая внимания окружающих. Сайда район влияния движения Хезболла. Северяне, а Ильяс вырос в горах на севере Ливана, редко заезжали сюда, не ожидая от такой поездки ничего хорошего. Мать и жена Ильяса выступали категорически против нашего вояжа. – Я вовсе не боюсь, – горячился Ильяс вечером накануне поездки. – Если бы у меня не было ни семьи, ни детей (а у него было как раз двое – мальчик и девочка), я бы не сомневался ни на минуту. Не знаю, как удалось убедить его. Возможно, помогло сообщение, прозвучавшее из моих уст в последний момент. Как можно более равнодушно я сообщил, что недалеко от Сайды есть остатки храма Астарты. Теперь я видел, что Ильяс настолько увлекся нашими поисками, что готов пожертвовать принципами. – Нет, Ильяс, – я как мог пытался остудить внезапную радость моего помощника. – Ты ошибся на тысячу лет. Это явно не финикийское сооружение. Судя по всему, перед нами развалины крепости Людовика Святого [20], построенной во время крестовых походов.

Но Ильяса трудно разубедить, если он настаивает на чем-то. В нашем споре он решил прибегнуть к «третейскому судье». Что вылилось в долгий разговор со стоящим неподалеку возле своей машины горожанином.

– Вот Ахмад готов подстраховать нас, если в дело вмешается полиция, – Ильяс подошел ко мне вместе с новым знакомым. – Он даже готов составить нам компанию, а если придется, заявит, что мы не хулиганы и у нас сугубо научный интерес. Ты должен поздороваться с ним очень вежливо. Но здесь в ходу не французские «бонжур» и «о ревуар», – предупредил Ильяс, – а арабские приветствия. Я поклонился как можно вежливее и произнес: «Салям алейкум».

Получив традиционный ответ: «а салям алейкум», я решился на хитрость. Нарушать правопорядок в центре города мне не хотелось, да и незачем. Тем более что я твердо был уверен: перед нами крепость Людовика Святого. Я протянул новому знакомому книжку немецкого автора Карла-Хайнца Бернхардта «Древний Ливан», которую использовал в качестве путеводителя, предварительно открыв страничку с фотографией, на которой находились лежащие на полу древние изваяния. Под фотографией красовалась подпись «Сидон. Антропоидные саркофаги акрополя. V–IV век до нашей эры».

Бородач, а ливанец был обладателем окладистой мусульманской бороды, конечно, не читал по-русски, но оказался на редкость понятливым. Он закивал головой и указал рукой путь вверх по проходившей рядом улице. Потом остановил семью еще одного жителя Сайды, шедшего с женой и детьми в том же направлении, и объяснил нам, что нужно идти за ними. Шли мы недолго, пока снова не оказались перед металлическим забором – на этот раз он ограждал огромный котлован, на краю которого виднелись остатки древних сооружений и обломки колонн. Это был Акрополь, единственный участок в Сайде, где велись археологические раскопки. Я знал, что департамент древностей Ливана последние десять лет занимается раскопками финикийских захоронений в окрестностях Сайды, откуда уже извлечено около восьмисот саркофагов. Но на территории города было только одно место, сомнений быть не могло – это Акрополь. Жители, по-видимому, были отселены. В Сайде земля на вес золота и жилая застройка здесь довольно плотная. Единственным препятствием снова был металлический забор, на котором теперь красовалась еще и запретительная надпись на арабском языке: «Вход запрещен. Зона археологических изысканий». Мы тяжело вздохнули и решили обойти раскопки, поднявшись вверх по улице, состоящей из многочисленных ступенек. Чем выше мы поднимались, тем больше нам хотелось заглянуть в запретную зону. Поднявшись наверх, мы побродили по старой Сайде, древние улочки которой вызывали большое почтение. Старый булыжник и каменные своды переходов говорили о том, что этим улицам не мене одной тысячи лет. Мы заглянули опять-таки через железный забор во двор резиденции Фахр ад-Дина II [21], правителя Ливана в XVII веке. Он перенес сюда свою резиденцию, и город при нем пережил новый расцвет. Сайда превратилась в торговую столицу Ливана.

Сохранившиеся базары, караван-сараи и мечети – все это построено при Фахр ад-Дине II из знаменитого рода аль Мани. В Сирии я видел крепость Каалат аль Маани, возвышавшуюся над древней Пальмирой, которую построил в начале XVI века основатель Ливана Фахр ад-Дин I [22].

Мы уже возвращались назад. Я сетовал на то, что не удастся запечатлеть для потомков сидонские саркофаги. В этот момент Ильяс, горячий ливанский парень, вновь остановился у стены, ограждающей Акрополь. Он долго смотрел на нее, видимо, обдумывая план действий, потом попытался вскарабкаться. Двое ливанцев, сидящих у входа в очередной древний закоулок, с любопытством наблюдали за ним. Возле стены стояло какое-то самоходное средство, напоминающее огромный мотороллер с большим кузовом. Я намекнул, что неплохо было бы воспользоваться им для подъема. Ильяс подошел к ливанцам и о чем – то спросил. Те вежливо закивали головами. В одно мгновенье он залез на мотороллер и птицей взмыл над стеной. Наградой нам было несколько снимков каменных саркофагов. Антропоидных, т. е. изображавших человеческие фигуры, среди них не было. Наверное, стали экспонатами музея в Сайде или Бейруте. – Но и так нам крупно повезло! – подумал я. – Забрались в запретную зону. И даже не попали в полицию.

Еще до поездки в Сайду мы с Ильясом определили, что нужно обязательно посетить святилище Эшмуна, одного из главных богов Сидона. Решили заехать в этот финикийский комплекс на обратном пути в Бейрут. Святилище находится на правом берегу реки Авали. Ехать нужно 3 км по главной дороге, перед мостом через реку повернуть направо и через 1,5 километра остановиться в селении Бустан аш-Шейх. Ильяс впервые услышал о святилище от меня и как истый поклонник финикийской культуры горел желанием поскорее поехать туда. Еще перед въездом в Сайду он стал расспрашивать местных жителей, как проехать к Эшмуну, и был уверен, что знает дорогу. Поэтому на обратном пути уверенно держал путь к намеченной цели.

Такая уверенность казалось мне неестественной и подозрительной. Я знал, что Ильяс, родившийся в горах на севере страны, никогда не посещал районы Ливана южнее Бейрута. Поэтому я внимательно смотрел на указатели и, увидев мост, предложил Ильясу повернуть направо. – Я знаю дорогу, – парировал мой молодой друг. – Этот поворот нужно делать возле придорожного ресторана. Увидев этот ориентир, Ильяс повернул направо и метров через сто остановился, чтобы по установившейся традиции спросить дорогу. Он тормознул сразу три машины, создав пробку на узкой грунтовой дороге, но все усилия были напрасными – никто не мог указать верный путь. К выяснению обстановки подключилось еще два автомобилиста, ехавшие в ту же сторону, что и мы. Когда говорят два ливанца, итак много шума, а тут человек пять вверглось в дискуссию. Наконец, консилиум закончился. Две машины повернули по проселочной дороге назад в сторону Бейрута. Ильяс поехал за ними, объяснив, что водители знают дорогу.

От тряски на ухабах меня сморило, и сквозь дрему мне вспоминалась финикийская легенда об Эшмуне и Астарте, которую пересказал для нас на греческом языке античный философ Дамасский [23], живший в VI веке нашей эры.

По преданию, Эшмун родился в Берите как простой смертный. Он рос смелым юношей и с детства любил наблюдать за дикими животными. Повзрослев, он стал охотником и превратился в статного юношу, такого красивого, что Астарта влюбилась в него с первого взгляда. Эшмун охотился на зверей в горах Ливана. Астарта всячески мешала его промыслу. Она постоянно ходила за ним следом, надеясь вызвать у Эшмуна ответное чувство, однако тот оставался равнодушным к богине, сторонился ее. Однажды, не выдержав назойливых притязаний Астарты, Эшмун пустился в бегство, но, увидев, что богиня проворнее и избежать встречи с ней невозможно, ударил себя топором и умер. Астарта, раскаявшись, вернула юношу к жизни своим животворящим теплом и сделала его богом, чтобы в приятных беседах проводить с ним досуг.Мои сладкие грезы были прерваны самым прозаическим образом. На пути нашего автопробега по бездорожью появились непредвиденные препятствия. Несколько ливанских строителей с помощью экскаватора рыли котлован и грузили землю на самосвалы. Я обреченно поник головой. Но тут ливанцы сделали маленький перерыв, отогнали экскаватор с дороги, и, о чудо, через пять минут мы въехали на окраину селения Бустан аш-Шейх, что означает в переводе «сад старика». Название говорящее, так как местность эта буквально утопала в апельсиновых садах. Вот так, испытывая лишние трудности, вместо того, чтобы довериться путеводителю, мы приблизились к конечной цели нашего путешествия.

Храмовый комплекс Эшмуна занимал господствующее положение на местности, возвышаясь над правым берегом реки Эль-Авали. Крутой откос к долине реки был разделен террасами, частично вырубленными в теле самого склона.

Пройдя сквозь железные ворота (слава Богу, они были не на замке), я двинулся в сторону римской дороги, по одну сторону от которой на месте колонн оставались лишь основания. Вторая сторона была свободна от чего-либо и открывала возможность обратить внимание на древний комплекс. Его начало было положено в седьмом веке до нашей эры. В пятом веке сидонский царь Эшмуназзар значительно расширил его и построил несколько новых храмов, о чем свидетельствует надпись на его саркофаге, выставленном в Лувре.

«Я, Эшмуназзар, царь сидонян… и моя мать Амаштарт, жрица Астарты, владычицы нашей… (мы те), кто строил храмы богам – храм Астарте в земле моря, Сидоне, и поселили там Астарту… И построили храм Эшмуну, святилище Ен Йидлал на горе и поселили его (там)… И мы построили храмы для богов сидонян в Сидоне, земле моря, один храм Балу Сидона и один храм «Астарте, имя Бала».

Главное место в пантеоне божеств Сидона занимала богиня Астарта, поэтому ее храм назван первым. Астарта Сидонская, так же как и ее тирская и библосская сестры, считалась богиней плодородия. В Тире и Сидоне ее чтили в виде камня различной формы, провозимого во время торжеств на троне, установленном на специальной тележке. Есть мнение, что эта традиция связан с падением метеоритов: Филон Библосский [24] упоминает в своих трудах историю об упавшем с неба камне, который нашла Астарта.

У начала дороги я заметил тропинку, ведущую к ступеням, которые поднимались по небольшому склону. Над ним возвышались величественные руины храма Эшмуна, о котором шла речь в луврской надписи. Первым делом я взобрался на холм. От храма остались могучие стены, сложенные из огромных плит, длиной метра по два и высотой с полметра. Вдоль лестницы и дальше выше по склону я увидел расставленные по аккуратной цепочке емкости для воды в виде современных пластмассовых бидонов. Кто и зачем их расставил – непонятно. Спросить не у кого, так как кроме меня и Ильяса вокруг никого. Может, местные жители наполняют их и оставляют, чтобы в потом поливать виноградники теплой водой, нагревшейся на солнце.

Мне вспомнилось, что в горах, выше храмового комплекса, бил родник, который царь Эмуназзар называл «Ен Йидлал», что в переводе с финикийского означало – «источник на горе». Вода из родника по подземному каналу поступала в Сидон. Говорят, что и сейчас жители города иногда используют эту рукотворную подземную реку. Среди развалин храмового комплекса можно найти остатки свинцовых труб, которые подводили воду к римским виллам, расположенным поблизости. Остатки этих вилл с прекрасными мозаичными полами хорошо были видны с вершины холма. «Их хозяева обладали неплохим вкусом, раз разместили свое жилье в таком необычном месте», – подумал я.

У подножия холма, ниже святилища Эшмуна, находились руины храма Астарты. Удивительно, что главная богиня Сидона разместилась у ног своего возлюбленного. Я спускался с холма не по парадной лестнице, а напрямик, держась за выступы стен, обдирая коленки и хватаясь, в качестве помощи, за проросшие сквозь стены стебли растений. Было понятно, что жители окрестных сел «по кусочкам» разбирали древние сооружения храма для собственных нужд в течение нескольких столетий. Но я надеялся, что все же смогу найти что-нибудь интересное. С одной стороны, я чувствовал себя первооткрывателем неизведанного, а с другой – ощущал гостем финикийских богов. Как мальчишка лазил я по развалинам, восхищаясь каждой самой маленькой малости. Какой-нибудь обломок фриза с орнаментом или кусок колонны приводили меня в такой трепетный восторг, будто я держал в руках как минимум золотую тиару царя Эшмуназзара.

Каково же было мое изумление, когда у стены, примыкавшей к подножию холма, я увидел каменный трон Астарты, а рядом охраняющих его львов. Один из них, слева, был очень маленьким, едва заметным в густых зарослях травы. По описаниям в научных источниках я знал, что еще совсем недавно по обеим сторонам трона восседали два египетских сфинкса. Куда они подевались? Возможно, их увезли в музей, а, может быть, разбили какие-нибудь варвары? Трон располагался на древней плите с плохо просматривавшейся, не то надписью, не то орнаментом. Слева на стене – едва заметный барельеф, на котором можно различить сцену поимки петуха – традиционной жертвы богу-врачевателю Асклепию, сыну Аполлона и нимфы Корониды. Кстати, Эшмуна можно считать прообразом этого греческого бога. Даже священное животное финикийца Эшмуна – змея, изображавшаяся на шесте – перекочевала к греческому Асклепию, потом к римскому богу Эскулапу, и, в конце концов, стала всеобщим символом медицины. На прощанье я снова взобрался на холм и еще раз окинул взглядом величественные руины. Спускался уже по лестнице для процессий, которая имела для меня символический смысл, связывая прошлое с настоящим. Я знал, что популярность финикийского бога была настолько велика, что даже после введения христианства, когда Эшмуну было запрещено поклоняться, храм еще долго манил тысячи паломников, которые в надежде на выздоровление оставляли здесь статуэтки-подношения с написанными на них именами.

Знаменательно, что согласно поздней финикийской легенде именно Эшмун оживил главного бога Тира Мелькарта, погибшего в схватке с чудовищем Тифоном. Теперь меня ждал этот самый южный финикийский город Ливана.

Об основании Тира ходят разные легенды. Сами финикийцы называли свой город «Цор» или «Сор», что в переводе с финикийского означает «скалистый остров». В дальнейшем «Сор» преобразовалось в «Сур», а древние греки всю обширную область вокруг начали называть Сурия. Астарта нашла здесь упавший с неба метеорит и родила от него морского бога Мелькарта, будущего покровителя мореплавателей Тира. Легенды утверждают, что до основания первого поселения этот крошечный островок плавал по волнам, на нем было две скалы, а между ними росла маслина, на которой сидел орел. Бог Мелькарт, научивший финикийцев строить корабли, приказал людям найти место своего рождения. Для этого они должны были принести в жертву орла. Как только кровь орла окропила скалы, остров мгновенно остановился. Это случилось в 800 метрах от берега. В память об этом финикийские мореходы стали жертвовать Мелькарту, морскому Баалу, корабельные якоря, а в XXVIII веке до н. э. возвели на острове храм. Предание донесло до нас сообщение, что перед храмом стояли две колонны из чистого золота, что жрецы ходили по его территории босиком, что жители делали ежедневные жертвоприношения, сопровождавшиеся ритуальными танцами.

Отец истории Геродот считал, что на данные легенды можно положиться, и с этого времени город ведет отсчет начала своей жизни. В 1974 году американский археолог Патриция Бикаи пробурила в Тире несколько шурфов и подтвердила, что Геродот был почти точен. Ее исследования показали, что первоначальное заселение Тира произошло в раннем железном веке (в начале третьего тысячелетия до н. э.), заселялись сначала два острова, расположенные перед входом в уютную гавань. В X веке тирский царь Хирам [25]увеличил территорию главного острова с помощью искусственных насыпей и соединил его с соседним островком с помощью дамбы. Кроме того, Хирам перестроил святилище, рядом с ним расположил помещения, где ночевали паломники. Там они видели сны, в которых к ним приходил Мелькарт. Его прорицания о будущем расшифровывались толкователями сновидений.

Дружеские отношения между Тиром и объединенным царством Израиля и Иудеи установились еще при царе Давиде. Поэтому Хирам направил на Землю Обетованную делегацию с дарами вскоре после вступления на трон Соломона, преемника Давида.

«И послал Хирам, царь Тирский, слуг своих к Соломону, когда услышал, что его помазали в царя на место отца его; ибо Хирам был другом Давида во всю жизнь». В ответ новый царь Израиля и Иудеи предложил заключить соглашение о строительстве храма Яхве и царского дворца в Иерусалиме. «И давал Хирам Соломону дерева кедровые и дерева кипарисовые, вполне по его желанию. А Соломон давал Хираму двадцать тысяч коров пшеницы, для продовольствия дома его, и двадцать тысяч коров оливкового масла»… в обмен на древесину, а также строителей (плотников и каменщиков) и мастеров бронзовых дел.

«И царь Соломон наложил повинность на весь Израиль, повинность же составляла тридцать тысяч человек. И посылал он их в Ливан по десять тысяч в месяц попеременно… Еще было у Соломона семьдесят тысяч носильщиков и восемьдесят тысяч каменотесов в горах; кроме начальников, поставленных Соломоном над работой, три тысячи триста надсмотрщиков управляли народом, выполнявшим работы» (3Цар.5:13–16).

Первое соглашение действовало около двадцати лет (семь лет ушло на строительство храма, тринадцать – на сооружение дворца).

Руководил работами, некий мастер Хирам, житель Тира. Вот, что пишет о нем Соломону тирский царь:

«Итак, я посылаю тебе человека умного, имеющего звания, Хирама-Авию…, умеющего делать изделия из золота и серебра, из меди и железа, из камней и из дерев, из пряжи пурпурного, яхонтового цвета, и из биссона, и из багряницы. И вырезать всякую резьбу, и исполнять все, что будет поручено ему».

По истечении первого соглашения было составлено второе, по которому в обмен на значительную сумму золотом (120 талантов [26]) Соломон согласился уступить Тиру двадцать городов в Галилее и на равнине Акко. Этот регион, который в библейском повествовании получил название «Кавул», в античное время был центром производства зерна и оливкового масла. Сделка явно была заключена по экономическим соображениям. Приобретая богатые сельскохозяйственные земли, жители Тира устраняли свою зависимость от сельскохозяйственного импорта. Соломону же нужны были деньги на широкомасштабное строительство по всей стране, создание и содержание пышного царского двора, а также дорогостоящей наемной армии. Царь построил не только знаменитый храм, которому не было равных на то время, и роскошный дворец, но он еще усилил стены Иерусалима и вел обширное строительство в Мегидо, Гезере, Бейт-Хороне и даже в далеком Тадморе (Пальмире) в Сирии. Библейский текст сообщает, что Соломон построил «города для запасов, которые у него были, и города для колесниц, и города для конницы». Все эти склады, казармы и конюшни были необходимы для постоянной армии царя, «у которого было тысяча четыреста колесниц, двенадцать тысяч всадников и сорок тысяч стойл с лошадьми для колесниц».

Чтобы понять, как дорого обошлось создание такой армии, воспользуемся теми же библейскими данными: «Колесница, получаема и доставляема из Египта, была за шестьсот шекелей [27]серебра, а конь – за сто пятьдесят». Для сравнения приведем такой факт: в конце своей жизни царь Давид купил у крестьянина Йевусея Аравены большой кусок земли с гумном и стадом для постройки жертвенника всего за пятьдесят серебряных шекелей.

Молодой македонский царь Александр, потомок Геракла и Ахилла, сын Зевса, при рождении которого присутствовала сама Артемида, в раздумии сидел у царского походного шатра… Только что в битве при Иссе он победил своего соперника Дария, теперь перед ним открывался путь к покорению мира.

– Дарий хочет откупиться. Он предложил мне столько денег, что все македоняне не в силах будут их унести, – сказал Александр. – Как вы думаете, друзья, согласиться? – обратился он к своим полководцам, многие из которых действительно были его приятелями по юношеским забавам.

Взгляд молодого царя выражал уверенность в себе и непоколебимость в замыслах. Поэтому никто из них даже мысленно не мог ответить утвердительно. – Нам опасно предпринимать поход на Египет, пока на море господствуют персы, – продолжил царь свой монолог. – Если персы овладеют побережьем, а мы двинемся в Вавилон и Египет, то они, располагая еще большими силами, перенесут войну в Элладу. Тогда наши дома будут в опасности, и мы всегда будем думать, что нужно вернуться назад. Нам нужно добиться покорности Финикии, склонить Библ, Сидон и Тир на нашу сторону. Располагая на море македонскими и финикийскими кораблями и присоединив Кипр, мы прочно укрепим морское господство, и тогда поход на Египет не составит для нас большого труда. А когда мы покорим страну фараонов, то ни в Элладе, ни дома, не останется больше ничего, что могло бы внушать подозрение. И тогда мы пойдем на Вавилон, совершенно успокоившись насчет наших домашних дел.Через месяц Александр провел свои войска через равнину Элевтерос и в первый день января 322 года до нашей эры подошел к городам Финикии. Царей Библа и Тира на месте не оказалось. Еще весной 324 года они вместе с царем Арвада выехали сопровождать свои корабли в составе персидского флота в Эгейском море. Библ и Сидон встретили Александра, как героя, освободителя от персидского господства. Казалось, и для Тира все обойдется. Делегация знатных горожан вышла навстречу Александру и выразила готовность выполнять все его распоряжения. Александр передал тирийцам, что, прежде всего, желает принести жертву Мелькарту в храме на острове, у греков он почитался как Геракл. Тирийцы ответили вежливым отказом, предлагая возложить дары в храме Мелькарта на побережье. Кроме того, члены тирийской делегации подчеркнули, что в войне Александра с Дарием хотят сохранять нейтралитет. Поэтому порт Тира будет закрыт, как для персов, так и для греков. Такого оскорбления гордый Александр вынести не мог. Тем более что нейтралитет Тира с его удобным портом его не устраивал. Он стремился захватить все финикийские гавани, чтобы отрезать основные силы персидского флота от их баз. Важно было также получить в свое распоряжение пополнение в виде восьмидесяти боевых судов флотилии Тира. Началась осада города. В первую очередь, Александр постарался лишить город его естественной защиты: он решил засыпать морскую протоку шириной 900 метров, отделявшую Тир от материка, он первым всыпал в основание насыпи два ведра с песком. Осадными работами занимались десятки тысяч людей под руководством опытного инженера Диада Пеллийского. В илистое дно вбивались колья, потом насыпались камни, поверх них валили лес. Жителей окрестностей заставляли рушить свои дома, чтобы использовать камни в строительство дамбы. Солдаты вырубали в горах кедровые стволы, чтобы делать из них настил. На верфях из кедра в большом количестве строили морские суда. Так было положено начало истреблению кедровых лесов Ливана. Мол шириной шестьдесят метров медленно подползал к городу. Для защиты строителей от вылазок тирских триер македоняне установили на насыпи две деревянные башни, прикрыв их шкурами и кожами от огненных стрел. Тирийцы подвели вплотную к башням судно, до краев заполненное горючим веществом. Пожар не давали тушить, обстреливая македонян с триер. Затем, выплыв из города на множестве челнов, тирийцы разрушили насыпь.

Александр, распорядившись продолжать работы, уехал в Сидон собирать флот, без которого осада города была невозможной.

Он построил несколько кораблей на верфи Сидона. В начале лета 322 года из Эгейского моря возвратились финикийские флотилии. Узнав, что их родные гавани захвачены македонянами, они покинули персидский флот, в составе которого участвовали в сражениях, и перешли на сторону Александра. Таким образом, Тиру противостоял объединенный финикийский флот численностью восемьдесят кораблей. К нему можно прибавить двадцать пять кораблей, присланных прислали малоазийскими союзниками Александра. Кипрские цари прислали сто двадцать судов. Общая численность флота была доведена до двухсот двадцати пяти судов.

Противостоять такой армаде было бессмысленно. Тирские корабли не приняли морского сражения и укрылись во внутренних гаванях своего города. После этого, на помощь извне уже не приходилось рассчитывать. Кипрский флот блокировал Северную гавань, обращенную в сторону Сидона, финикийский – Южную, обращенную к Египту. Правда, из Карфагена прибыл союзный корабль на ежегодное празднество в честь бога Мелькарта. Тирийцам удалось также вывезти на кораблях часть населения, не способного держать оружие. До июля 322 года продолжались боевые стычки. Греческие мастера изготовили множество осадных орудий. Часть из них подвели к стенам по недавно возведенной насыпи, остальные разместили на кораблях, вставших около стен. Судьба города была решена, когда Александру удалось очистить фарватер у городских стен от искусственных препятствий, не позволявших кораблям приблизиться на опасное расстояние. Тирийцы пытались помешать действиям армии Александра разными способами, в том числе своими боевыми пловцами-ныряльщиками, подрезавшими якорные канаты. Но тщетно. Македоняне стали крепить якоря цепями. Теперь Александр мог подогнать суда и направить машины с таранами и осадные башни под стены города. Античный писатель Луций Флавий Арриан [28], автор труда «Поход Александра» сообщает: «Так как теперь от флота тирийцам не было никакой пользы, то македонцы смогли подвести машины к самим стенам. Машины, стоявшие на насыпи, не нанесли стене никаких значительных повреждений: так она была крепка. Подвели некоторые суда с машинами и с той стороны города, которая была обращена к Сидону. Когда и здесь ничего не добились, Александр, продолжая всюду свои попытки, перешел к южной стороне, обращенной в сторону Египта. Здесь, наконец, стену на значительном пространстве расшатали; часть ее обломалась и рухнула. Там, где она обрушилась, навели, как было возможно, мостки и в течение короткого времени пытались идти на приступ; тирийцы легко отбросили македонян».

Пролом был около тридцати метров в длину, но за ночь стена была восстановлена. Через три дня Александр возобновил штурм. Снова расшатали стену у южной гавани, затем к пролому подошли корабли с мостками и пехотой. Первым взошел на стену Тира македонец Адмет со своими щитоносцами. Вскоре македоняне захватили все стены с башнями и ворвались в обе гавани Тира. Началась жестокая резня. Все семь тысяч мужественных защитников пали в неравном бою. Потери нападавших составили четыреста человек. Городскую знать, укрывшуюся в храме Мелькарта, Александр помиловал. Желая уберечь тирийцев от продажи в рабство, сидоняне приняли на борт своих кораблей много жителей, так как помнили о своем родстве с ними. Две тысячи самых стойких защитников города греки распяли на крестах. Впрочем, жестокость эта в какой-то мере оправдана. Историки сообщали, что во время осады тирийцы ставили на городскую стену пленных, убивали их, а потом сбрасывали вниз.

Битва за Тир была самой тяжелой для Александра Македонского за всю историю его походов и завоеваний. Ни один народ, ни одна крепость не оказали Александру такое сопротивление, как финикийцы, жители Тира.

Задолго до прихода Александра Македонского и еще много лет спустя после его похода слава моряков Тира распространялась по всему миру. Жители города всегда были уверены, что счастливая звезда улыбается им благодаря морскому покровителю города Мелькарту, справедливому и строгому богу. Он помогал им выстоять в бурю, найти путь в безбрежном море, защититься от нападения врагов. Плавание по Средиземному морю возле финикийских городов имело свою специфику. Прибрежное морское течение в восточной части Средиземноморского бассейна направляется с запада на восток, а затем вдоль берегов Палестины и Сирии – на север. Морское путешествие и сейчас является опасным занятием, что говорить о времени, когда мореплавание только начинало зарождаться! Самым неудобным временем для мореходов считались месяцы с июля по сентябрь, когда в Средиземном море дули сильные северные ветры. Весной, с февраля по май, плавание также являлось опасным, так как погода после зимних дней была склонна к переменам и, причем, внезапным. Наиболее безопасным моряки считали осеннее время с сентября по ноябрь, но и в этот период никто не мог гарантировать безопасность судоплавания. Древние писатели нередко рассказывали о бурях и штормах, уносивших утлые суденышки далеко от места назначения. Поэтому маршруты движения кораблей прокладывались вблизи от берега от гавани к гавани. Бессильные в борьбе со стихией, тирийские мореходы полагались лишь на помощь Мелькарта. Впрочем, из поколения в поколение они передавали искусство ориентироваться по звездам, которому финикийцы научились у древних египтян. В особую силу Мелькарта тирийцы поверили тогда, когда стали открывать новые земли далеко от родного города. Там, в благодарность богу они первым делом основывали в его честь храмы и приносили ему дары и подношения. Причину успеха в торговле и открытии новых земель они видели еще и в том, что по их представлениям, Мелькарт научил их делать корабли.

Тир отличался от других финикийских городов обилием верфей. Работали они круглый год – заказов было много. Как только спускался на воду очередной корабль, приступали к новому. Вместе с тирийцами на верфях трудились выходцы из Сидона, Библа, Арвада.

Благодаря ассирийским и египетским изображениям мы можем судить о некоторых типах финикийских кораблей. Особенно большое распространение имели суда, предназначенные для перевозки грузов на небольшие расстояния в пределах восточной части Средиземного моря. Они строились по типу рыбацких лодок. Древнейшее изображение таких судов найдено в египетской гробнице II тысячелетия до н. э. Это были одномачтовые суда с небольшой осадкой, высоко поднятыми носом и кормой и огромным четырехугольным парусом. Основу судна составляла продольная балка – киль, на которую наращивались шпангоуты, обшивавшиеся досками. Продольных и поперечных связей в таких судах еще не было, борта соединялись палубным настилом. Естественно, когда такое судно попадало в бурю, исход можно было предугадать заранее. Тем не менее, смельчаки продолжали выходить в море, каждый раз перед плаванием воздавая дары Мелькарту.

Рождение. Во время войны между богами Эл отнял у Неба его наложницу и отдал своему брату Дагону. Эта наложница уже носила в своем чреве дитя от Неба и в положенный срок родила Демарунта. Супругой Демарунта стала Астарта, которая и родила сына. Родила его на острове под огромной оливой, на вершине которой сидел орел – царственная птица, осеняющая своими крылами рожденного мальчика. К этому орлу подползла змея, стремящаяся убить птицу, и она уже обвила своим скользким телом оливу. Но ужалить орла и сделать что-либо плохое младенцу она не смогла. Сама олива была охвачена пламенем, но это пламя достигало только середины ствола и не вредило ни орлу, ни змее, ни младенцу. Этим малышом и был Мелькарт, ставший первым царем Тира, владыкой города. Подвиги. Жизнь Мелькарта была заполнена подвигами, борьбой с недругами и порождениями злых сил – земных, водных и небесных, которые мешали и угрожали людям.

Прежде всего, Мелькарту пришлось сражаться со страшным змеем Логаном. Это было семиглавое извивающееся чудовище, извергавшее из пасти огонь и готовое сожрать любого, кто осмелится к нему приблизиться. Но Мелькарт смело вступил в бой с чудищем, и как ни извивался змей, отрубил ему все семь голов.

Вторым подвигом стала борьба со львом. Страшный зверь набросился на бога, выскочив из зарослей кустарника, но Мелькарт сильной рукой схватил того за гриву и прижал к земле. Затем левой ногой наступил на тело льва, а правой рукой нанес смертельный удар в голову зверя двулезвийным топором. В мифах есть указание на то, что в этом сражении принимал участие грифон – зверь с головой птицы и птичьими крыльями. Участие его трактовалось по-разному. В одних мифах говорилось, что грифон помогал Мелькарту победить льва, в других, что он сражался на стороне зверя.

Есть еще интересный миф о приключениях Мелькарта в подземном царстве. Там ему встретился огромный страшный подземный пес, с которым у бога произошел кровавый бой. Мелькарту не только удалось победить это чудище, но и вынести его наверх из подземного царства. За что богиня солнца Шепеш наградила Мелькарта очаровательной улыбкой.

На этом подвиги не закончились. Мелькарт сражался с дикими конями, могучим вепрем, медноногим оленем, страшным великаном, человеко-быком и чудовищем в облике коня с человеческой головой – прообразом греческого кентавра, и везде побеждал. Все эти чудовища были порождениями страшных сил земли, все они угрожали существованию рода человеческого, и люди с благодарностью приветствовали своего спасителя. Читатель может заметить, что кое-какие подвиги финикийского бога сродни подвигам Геракла. Ничего странного в этом нет – героический эпос Геракла создавался греками на основе финикийских легенд о Мелькарте. Походы. Как-то раз покровитель Тира собрал большую армию из разных народов и отправился в Ливию (так раньше называлась Северная Африка). Он очистил страну от диких животных и превратил пустыню в плодородную землю. На пути ему встретился страшный великан, ни за что не хотевший уступать дорогу. Мелькарту пришлось вступить с ним в схватку и очистить дальнейший путь. Вдова великана стала возлюбленной Мелькарта и родила ему сына Софака, который стал первым царем этих земель. Мелькарт же, двигаясь со своей армией и флотом дальше вдоль ливийского берега, вышел к тому месту, где Средиземное море вливается в океан. На этом месте он воздвиг две колонны – Столпы Мелькарта (у греков – Геракловы Столпы), обозначавшие последний рубеж земли.

Перейдя на европейский берег, Мелькарт в стране Таршиш (современная Испания) снова сразился с великанами, одного из них звали Геронт. Победив великанов, Мелькарт пустился в обратный путь, двигаясь вдоль берегов Галлии и Италии. Причалив в Сицилии, Мелькарт сразился с правителем западной ее части царем Эрике. Победил Мелькарт. За это Эрике пообещал отдать свое царство потомкам финикийского бога.

Смерть и воскрешение. Венцом многотрудной жизни Мелькарта, поставленной на службу людям, явились его смерть и воскрешение. Легенд об этом в пересказах античных авторов несколько. Остановлюсь на одной из них. Однажды на Мелькарта напал его соперник – бог моря Йам и убил его. Это произошло во время похода Мелькарта в Ливию. Бог-врачеватель Цид, по другой версии Эшмун, дал мертвому Мелькарту понюхать запах перепелов. И тот воскрес. Было это в весеннем месяце перитии (февраль-март), когда пробуждается природа. Хотя Мелькарт и воскрес, гробница бога осталась на земле и люди приходили ей поклоняться.

Сначала тирийцы, как и их соседи сидонцы и библосцы, осваивали острова в Эгейском и Средиземном морях к востоку от Финикии. Этому способствовали течения, перемещавшиеся с запад на восток и в северном направлении. Пользуясь причалами уже освоенных островов, таких как Крит и Кипр, и благодаря лучшим мореходным качествам кораблей, тирийцы забрались дальше своих соседей. На острове Тасос, вблизи материковой Греции, они нашли железную руду и начали ее разработку. Чтобы закрепиться там, они построили храм Мелькарта и небольшое поселение рядом с ним. Геродот, посетивший Тасос в V веке до н. э., нашел только следы этого рудника. Он писал, что в поисках металла финикийцы разрыли целую гору. Знаменательно, что рудокопы, сменявшие друг друга на Тасосе через каждые два месяца, построили в Тире храм Мелькарта Тасосского. Есть сведения, что «десант» тирийцев высадился и на материке. На горе Пандео, напротив острова, они нашли залежи ценных металлов. По прошествии времени Александр Македонский, а еще раньше его отец, продолжили разработку финикийских шахт на горе Пандео, чтобы пополнять золотой запас Македонского государства.

Именно здесь, в Элладе, тирийцы услышали от греков, которые тоже были хорошими мореходами, о существовании на дальнем западе там, где море узким проливом зажато между двумя скалами (Столпы Мелькарта-Геркулеса), удивительной страны, откуда греки иногда привозили дорогие металлы – олово и серебро. Туда за богатой добычей, сулящей большую выгоду, и направились финикийцы. Их корабли были нагружены оружием из бронзы, душистыми маслами для натираний, роскошными пурпурными тканями и разными мелочами, которыми тирийские купцы надеялись «соблазнить» местных жителей и обменять их на золото, серебро и олово, которым местные жители не знали цены. Правда, встретили там финикийцы не дикий народ, а вполне цивилизованных людей, иберов, с которыми установились хорошие отношение. Приобретая у них ценные металлы, тирийцы везли их на восток – в Сицилию, Грецию, Азию, где очень выгодно продавали. Для того, чтобы закрепиться на новых землях, тирийцы решили создать цепочку своих поселений, но, чтобы не вызвать подозрений, сделали это на другой стороне от Геркулесовых Столпов, на побережье Африки. Первая такая опорная база была создана ими сразу за «столпами» при впадении реки Ликс (современный Луккус) в Атлантический океан, отсюда рукой подать до Иберийского (Пиренейского) полуострова. Второй опорной базой, уже в Испании, рядом с государством иберов Таршиш, стал Гадес.

Так тирийцы первыми в истории человечества пришли с крайнего востока Средиземноморья на крайний запад. Этот сложнейший и опасный путь занимал у них семьдесят пять – восемьдесят дней. На островах Сицилии, Сардинии и Корсике также были созданы поселения, которые служили промежуточными пунктами на маршруте.

В 1112 году до нашей эры тирийцы отправили еще одну экспедицию в Северную Африку и основали там город Утику, чуть позже построили Гиппон, Хадрумет и Лептис. Однако самым важным центром на западе стал другой город, вошедший в мировую историю, как центр борьбы с древним Римом.

Место, которому суждено войти в историю, находилось в глубине уютной гавани, которую тиряне давно облюбовали для защиты от бурь, но почему-то не решались там остановиться надолго. Возможно, мешала тяга к открытию новых земель, находящихся как можно дальше к западу. Наконец в 814 году в Тунисской бухте (современное название) был заложен Новый город или по-финикийски, Картхадеш, в нашей транскрипции Карфаген. Это было смутное время для Тира. Умер царь Мутон, перед смертью завещавший власть своим детям – Пигмалиону (тогда еще ребенку) и Элиссе, взрослой девушке. Они должны были царствовать вместе, но стремились к единовластному правлению. Царевна заручилась поддержкой высшего жречества и знати, царевич надеялся на поддержку народа. На народном собрании власть была передана Пигмалиону. Однако, Элисса, выйдя замуж за одного из богатейших и влиятельнейших людей Тира – Ахербу, верховного жреца бога Мелькарта, устроила заговор. Он был раскрыт, Ахерба по приказу Пигмалиона был убит, а Элисса, потеряв надежду на трон, решила бежать из города. Забрав большую часть сокровищ Тира, царевна и верные ей члены совета города сели на корабль и покинули Южную гавань.

Римский историк Марк Юниан Юстин, живший в III веке н. э., так рассказывает об основании Карфагена:

«Элисса, занесенная на берег Африки, склонила к дружбе обитателей этого места, радовавшихся прибытию чужеземцев и взаимному обмену товарами. Затем она купила участок, который можно было покрыть шкурой быка… Шкуру она приказала разрубить на тончайшие куски и так заняла большее пространство, чем просила».

Еще одно изложение той же легенды с некоторыми уточняющими обстоятельствами. Элисса договорилась с местным царем Ярбом, что купит кусок земли размером со шкуру быка. Разрезав ее на узкие полоски и связав их между собой, Эллиса огородила полученным шнуром участок, на котором построила крепость Бирса. Дальнейшая судьба ее сложилась трагично. По одной версии она бросилась в костер, чтобы избежать домогательств царя Ярба, по другой – заколола себя мечом троянца Энея, не перенеся размолвки с ним.

Легенда в изложении Юстина предрекала Карфагену процветание, богатство и …трагическую судьбу.

«При закладке первых зданий города была найдена голова быка. Это сочли предзнаменованием хотя и процветающего города, но многострадального и постоянно пребывающего в рабстве. Поэтому город был перенесен на другое место. Найденная там голова коня, означавшая, что народ будет воинственным, могучим, указала городу счастливое место».

Фактически и первое, и второе предсказание оказалось верным. Как мы знаем из истории, на протяжении многих столетий Карфаген был самым процветающим государством на земле, но противостояние с Римом погубило его, и он был стерт с лица земли во II веке до нашей эры.

О финикийском влиянии на формирование европейской цивилизации сегодня мы почти никогда и ни от кого ничего не услышим. Но это влияние, бесспорно, имело место, поскольку финикийцы на границе первого и второго тысячелетия до нашей эры основали свои поселения по всему побережью Средиземного моря от берегов современных Турции и Греции до побережья Испании и Северной Африки. Поселения-колонии финикийцев в отдаленных от метрополии местах, будь то Карфаген в Северной Африке, Гадес (Кадикс) в Испании, Мальта, Сицилия и Сардиния в Италии, Корсика и Марсель во Франции, воспроизводили структуру их собственных городов – таких как Тир, Сидон, Библ, где существовала выборность в органы городского управления, а власть правителей была относительно слабой и во многом зависела от частных собственников, богатых городских жителей. Эти поселения просуществовали вплоть до античного времени, во многом являясь для соседних народов эталоном в организации городского самоуправления и торговли, отношения к частной собственности. Знаменитые греческие города-полисы, существовавшие как отдельные государства, в какой-то степени являются копией финикийских городов-государств, соперничавших друг с другом, и иногда объединявшихся в союзы в случае внешней неприятельской угрозы. То, что цивилизация в Средиземноморье пришла из Финикии, отражено даже в двух древнегреческих мифах. Речь идет о похищении Европы Зевсом и поисках Европы ее братьями – Фойниксом, Киликсом и Кадмом.

У царя богатого финикийского города Тира (иногда упоминается Сидон) Агенора было три сына и дочь, прекрасная, как бессмертна богиня. Звали юную красавицу Европа. Однажды дочери Агенора приснился сон. Она увидела, что Азия и тот материк, который отделен от Азии морем, в виде двух женщин борются за нее. Каждая хотела обладать Европой. Но Азия была побеждена, и ей, вскормившей Европу, пришлось уступить царевну другой. В страхе Европа проснулась и не могла понять значения сна. Смиренно помолилась она богам, чтобы отвратили от нее несчастья. Затем, одевшись в пурпурные одежды, затканные золотом, вышла с девушками на зеленый, покрытый цветами луг на берег моря. Недолго наслаждалась беззаботной жизнью Европа. Сбылся сон. С небес увидел красавицу сын Кроноса, могучий тучегонитель Зевс, и решил похитить ее. А чтобы не испугать царевну, принял облик чудесного быка: вся шерсть его сверкала как золото, лишь на лбу горело, подобно сиянию луны, серебряное пятно, а золотые рога были изогнуты, подобно молодому месяцу, когда впервые виден он лучах пурпурного заката. Девушки не испугались и стали водить вокруг него хоровод. Он же подошел к Европе, лег у ее ног и стал лизать ей руки, ласкаясь к ней. Девушка засмеялась и села к нему на спину. Вдруг бык вскочил, быстро помчался к морю, потом бросился в воду и быстро, словно дельфин, поплыл по лазурной глади. Волны морские расступались перед ними, сам бог Посейдон мчался впереди на своей колеснице. Вскоре доплыли они до Крита, где Европа стала женой Зевса и родила ему трех сыновей: Миноса, Радаманта и Сарпедона. Впоследствии детей усыновил критский царь, и они продолжили его династию.

Отец истории Геродот трансформировал миф о Европе ближе к реальной действительности. В его пересказе дочь тирского царя похитили критские купцы в отместку за то, что финикийцы похитили дочь аргосского царя Ио. Эта трактовка мифа имеет свое объяснение. Финикийские мореходы практиковали похищение людей на землях, где они останавливались, потом продавали их в рабство. Греки, расселяясь в Малой Азии и на побережье Черного и Азовского морей, часто женились на скифских и сарматских девушках, иногда похищая их у родителей.

В любом случае, и Геродот, и греческие и римские поэты, пересказывая миф о Европе, связывали зарождение европейской цивилизации с островом Крит. А ее имя приобрело географический смысл. На финикийском языке Европа имела значение «запад». Так во времена Гомера называли среднюю часть Греции, а потом и весь континент.

Когда Зевс под видом быка похитил Европу, опечалился отец ее, Агенор и послал на поиски дочери трех сыновей своих – Фойникса, Киликса и Кадма. Первые два вскоре покинули брата и основали два царства: Фойникс – Финикию, а Киликс – Киликию, а Кадм продолжил поиск. Долго странствовал он по свету, везде расспрашивая о сестре. Наконец, потеряв надежду найти ее и опасаясь вернуться домой ни с чем, решил остаться на чужбине. Он пошел в священные Дельфы и спросил там оракула Аполлона, в какой стране поселиться ему и основать город. Оракул так ответил ему:

– На уединенной поляне увидишь ты корову, которая никогда не знала ярма. Следуй за ней, и там, где ляжет она на траву, воздвигни стены города, а страну назови Беотия.

Получив такой ответ, покинул Кадм священные Дельфы, и только вышел за ворота, увидел корову, за которой пошел следом. После многих приключений, победив змея, пообщавшись с дочерью Зевса Афиной Палладой, Кадм основал город Фивы. Миф о Кадме – один из самых загадочных в греческой мифологии – изобилует символами, основанными на первобытных верованиях: из зубов побежденного Кадмом змея, брошенных в землю, вырастают воины, сам Кадм и его жена в конце жизни превращаются в змей. Эти сказочные метаморфозы говорят нам об очень древнем происхождении мифа, когда в памяти его создателей еще свежи были рассказы о появлении в Греции первых финикийских мореплавателей. А поскольку Фивы находятся в глубине средней части Греции далеко от моря, легенда имеет скорее всего символический, обобщающий смысл. Ведь считается, что именно Кадм привез в Грецию финикийский алфавит, который лег в основу греческой, а потом и всей европейской письменности.

Наиболее полную общую картину влияния Финикии на Грецию дает в своем труде «Архаическая Греция и Ближний Восток» профессор В.П. Яйленко.

«Воздействие ближневосточной цивилизации на пробуждающуюся от первобытной примитивности культуру греков, почти все достижения которой сводились к геометрическому орнаменту да эпическим сказаниям, было многоплановым: градостроительство и архитектура, скульптура и торевтика, керамическое и ювелирное производство, оружейное дело и кораблестроение, культурная лексика и литература, фольклор и мифология, религия и магия, законодательство, врачевание, бытовые обычаи, начала математики и астрономии».

В этом, далеко неполном перечне воздействия на греческую культуру, приоритет имеет прежде всего финикийское влияние. Именно благодаря финикийцам началось невиданно быстрое культурное развитие Греции, поскольку финикийцы с Х по VIII век до н. э. колонизировали целый ряд районов островной и материковой части Эллады, быстро смешиваясь при этом с местным населением и передавая ему свой опыт и достижения.

О таких центрах влияния сейчас почти никто не вспоминает, потому что ученые в основном показывают влияние самой Греции на европейскую культуру, редко задумываясь об истоках культуры греческой. Приведем слова древних авторов.

Геродот сообщал об открытии финикийцами железных рудников на острове Тасос. Миф о Кадме донес сведения о колонизации финикийцами Беотии, Геродот также сообщает об их торговых связях с Аргосом и об основании ими храма Астарты на острове Кифера. Особенно точно «механизм» финикийского влияния показан философом Диодором Сицилийским [29]: «Немного спустя, на Родос прибыл Кадм. Во время плавания, попав в сильную бурю, он дал обет в случае спасения воздвигнуть святилище Посейдона, и, спасшись, основал на острове священный участок этого бога, а для присмотра за ним оставил и часть своих финикиян. Эти финикияне смешались с жителями, став их согражданами. От них якобы ведут род жрецы, совершающие священные обряды». Археологические изыскания показали, что сведениям о пребывании финикийцев в Греции можно доверять. В могильниках, раскопанных на всей ее территории, найдено множество ювелирных украшений Х – VIII веков до н. э. сиро-финикийского производства, а в древнейших греческих святилищах нередки находки металлических и глиняных статуэток восточного происхождения этого же периода.

Для VIII века до нашей эры вообще характерно присутствие финикийских мастеров в ряде греческих центров, благодаря чему греческие ремесленники получили возможность освоить многие новые технические приемы, а также восточные мотивы, что позволило, в частности, греческому искусству перейти на «ориентализирующий» стиль вместо «геометрического». Такими центрами были, в том числе, острова Кипр и Родос, где найдены финикийские порты и древние поселения. На Кипре – это поселение и порт Китион (основан в IX в. до н. э. на месте современной Ларнаки), а также поселения на месте городов Амат, Пафос и Лапифос. На Родосе найдены финикийские мастерские по изготовлению безделушек и предметов роскоши из фаянса, включая скарабеи, гравированные сосуды и вазы и баночки для мазей и притираний.

Финикийское присутствие на Крите впервые было установлено еще в 1884 году – это находка тайника с бронзовыми украшениями на горе Ида. Такие же украшения были найдены недавно в Элевтерне и в регионе Кносса. К югу от мыса Сидерос находится порт Итанос, основанный финикийцами. Центром транзитной торговли была гавань Фаласрна в западной части острова, где недавно обнаружена стоянка для судов, высеченная в скале по финикийскому образцу. На южном побережье Крита в Коммосе недавно найдены руины храма с тремя колоннами в финикийском стиле. Вообще, греческое изобразительное искусство и архитектура имеют восточные корни. Именно у финикийцев греки заимствовали тип статуй из дерева, мрамора и известняка, на основании чего к VIII веку до нашей эры сложился архаический стиль греческой скульптуры. То же можно сказать и об архитектуре. Прототипом простейшего греческого портика с колоннами является колонный сиро-финикийский портик. Три главных типа капителей (эолический, ионический и дорический ордер) родились в Египте и на Ближнем Востоке.

Параллельно с греческим миром финикийцы освоили все побережье Средиземного моря. Финикийские произведения искусства, найденные археологами в Италии, Франции, Испании и на побережье Африки, находятся в местных музеях, и, судя по возрасту находок, намного опережают во времени изделия местных мастеров. А что касается художественности работ пришельцев из Финикии, несмотря на то, что это, прежде всего, изделия финикийских ремесленников (посуда, бытовые мелочи, украшения), предназначенные для массовой распродажи, уровень их на голову выше того, что ходило на местном рынке.

Что тогда говорить о работах, выполненных финикийцами на заказ для ассирийских, нововавилонских и израильских царей, описание которых не является целью этой публикации. Один из шедевров, найденных при раскопках столицы Ассирии Нимруда – голова женщины с загадочной улыбкой – названа учеными и искусствоведами финикийской Монной Лизой.

Вот таким мне видится влияние Финикии на европейскую культуру и искусство.

Мы хотим успеть в Хардин [30]до захода солнца. Ильяс говорит, что в этой маленькой деревушке с пятьюдесятью жителями он покажет мне двадцать храмов. В Хардине он родился, в Хардине живет его мать, настоящего имени которой я не знаю. Ильяс зовет ее Миледи. Почему так, не объясняет. Вариантов несколько. Все они пришли мне в голову уже после знакомства с ней.

Первый – она неплохо знает английский – звучит неубедительно. Второй – за ее безукоризненные манеры – уже ближе, но все-таки не проясняет ситуации.

Пусть это останется для меня загадкой. Как и вся история Хардина, уходящая корнями в Древнюю Финикию и ждущая настоящего научного исследования. Уже такой факт, как присутствие на борту затонувшего «Титаника» двадцати жителей этой маленькой горной ливанской деревушки, заставляет посмотреть на нее с интересом. Остальное мы узнаем, когда приедем.

Мы выехали из Джунии засветло. Ездить по Ливану одно удовольствие. Куда бы вы не направили свои стопы, то есть, колеса, дорога не оставит вас равнодушным.

Как на съемках видео фильма, один пейзаж красивее другого, плюс отличное качество дорожного покрытия. Опыт строительства дорог у ливанцев огромный. Еще со времен Римской империи, когда местные жители сгонялись на строительство военных коммуникаций.

В одном одесском анекдоте старый еврей перед смертью делился секретом заваривания чая: «Евреи, – говорил он, – Не жалейте заварки». Ливанцы же, руководствуясь этим тезисом, явно не жалели для дорог щебенки.

Первую остановку делаем в Батруне [31]. Во времена Финикии он был важным центром, упоминавшимся в архивах Телль аль-Марны [32]как один из подчиненных Библосу городов. В античное время известен как Ботрис, в средние века как Бутрон, вассальная сеньория Триполийского графства крестоносцев.

У въезда в город бронзовый памятник финикийскому кораблю. Расправив паруса, он «летит» в неизведанные дали.

Из памятников позднего финикийского времени сохранился миниатюрный античный театр, он находится в небольшом дворике рядом с домом местного фотографа. О времени крестоносцев напоминают остатки оградительной стены, вытесанной из прибрежных скал. Она защищала город от нападения со стороны моря. Местные жители так и называют ее на французский манер Mur de Mer – морская стена. Рядом с ней на обрывистом берегу – церковь Морской Богоматери.

В городке еще несколько старинных построек: турецкие дома эпохи Оттоманской империи, православная церковь Святого Георгия и маронитский монастырь Святого Стефана – все постройки середины XIX века.

После Батруна нам предстояло повернуть вправо в сторону Ливанского хребта и проехать по деревням горного Ливана, но Ильяс, зная о моем увлечении не только древностями Финикии, но и Средневековья, решил проехать чуть дальше и показать несколько интересных мест.

Первым объектом на нашем пути была миниатюрная, какая-то домашняя, если так можно сказать о военном сооружении, крепость Мусейлиха, казалось, вросшая в одиноко стоящую скалу. За ней мы повернули направо в горы, в сторону деревни Хамат, и, сделав небольшой круг, через пять километров очутились во владениях греческой православной церкви – женском монастыре Дейр Сейидат ан-Нурия. Здесь со мной случилось событие, память о котором, думаю, сохранится на всю жизнь.

Монастырь, в который мы приехали как раз к утренней, построен в XVII веке на месте более древнего и неоднократно перестраивался вплоть до настоящего времени.

Службу вел священник на греческом языке, хор монашек, расположившихся полукругом, сопровождал молитвы песнопением. Я уселся на задней скамье, ближе к выходу, так, чтобы не оказаться в поле зрения немногочисленных прихожан, вынул iPod и стал осторожно, чтобы никто не увидел, записывать службу на видео. Причем, я знал, что делать это категорически запрещено, но соблазн оставить на память прекрасную картину праздничного богослужения был слишком велик. Вблизи никого не было и, довольный собой, я просидел в храме минут двадцать. Приближался светлый праздник Пасхи, служба была торжественной, и я успевал еще между делом молиться. Почему между делом? Да потому, что еще пытался сфотографировать отдельные фрагменты службы другим фотоаппаратом. Ильяс, сидевший неподалеку, торопил меня взглядом, так как путь нам предстоял неблизкий.

Мы вышли из церкви притихшие и взволнованные. Марониты отметили Пасху неделю назад, но Ильяс, как истинный христианин, понимал торжественность момента. Постояли над крутым обрывом, помолчали. Со смотровой площадки открывалась изумительная по красоте панорама: в лучах восходящего солнца искрились корпуса моторных лодок, белые буруны волн окаймляли берег громадной бухты, словно большим лекалом вклинившейся в подножие гор. Внизу, в море, вдоль узкой песчаной полоски, прижавшейся к скалам, чьей-то искусной рукой были рассыпаны гигантские черные валуны с взгромоздившимися на них чайками, рядом, на берегу – аккуратно расставлены каменные бассейны, наподобие соляных ванн, а вокруг, насколько хватало взгляда – бескрайняя ширь очень голубого Средиземного моря.

– Давай спустимся, – предложил Ильяс.

Вниз многочисленными уступами уводила крутая каменная лестница. Мы дошли лишь до середины, и не потому, что не выдерживаем крутизну бесконечных поворотов, а потому, что заметили арку, а за ней древнее строение и группу туристов, молодых ливанцев, возле него.

– Это первый храм монастыря, – замечает Ильяс. – Ему почти четыреста лет.

Зашли внутрь, постояли в тишине возле древних икон, помолились.

– Я видел, как ты записывал службу на iPod, – Ильяс смотрел мне прямо в глаза. – Нехорошо это. Запрещается. – Знаю, знаю, – улыбнулся я. – Никто же не видел, а если бы видел, сделал бы замечание, я бы извинился.

Ильяс опустил глаза.

– Нехорошо сделал.

– Знаю. Но слишком хороша служба. Я не мог упустить такой случай. Кстати, сейчас посмотрим, как получилось.

Я достал iPod, включил видео… на экране зияла черная пустота, а вместо звука раздавался какой-то вой, как будто тысячи шакалов спустились с гор, чтобы наказать меня за своеволие в храме.

Я включил снова. Эффект тот же. Бросился к фотоаппарату, попробовал посмотреть снимки. Вместо них черный экран, посередине желтый квадрат с вопросительным знаком и надпись – «Несовместимый формат».

– Боже. Ты слышал? – я поднес воющий iPod к уху Ильяса. Тот только молча кивнул в ответ.

– Господь все видел. Он не хотел, чтобы я делал это! Подниматься вверх по лестнице всегда тяжелее, чем спускаться, но я летел стрелой, как будто какая-то сила подталкивала в спину. Будто ожидала моя душа какого-то продолжения. Какого? Хорошего или плохого – я не знал.

Мы уже отдалились от главного входа, когда мне в голову пришла идея зайти в комнату для гостей – хотелось взять на память что-нибудь о монастыре.

В просторной комнате несколько прихожан вели беседу с двумя священниками за чашечкой кофе, один из них был настоятелем обители. Наш приход не остался для него незамеченным, он, не отрываясь от разговора, указал нам на диваны, расставленные вдоль стен с большими окнами, украшенными орнаментом. Когда беседа с прихожанами закончилась, Ильяс подошел к отцу Джорджу и попросил разрешения побеседовать с ним.

Оказалось, что до прихода в эту обитель архимандрит долгое время был настоятелем мужского Свято-Георгиевского монастыря в Баламанде [33], месте, знаменитом на весь Восток.

Беседа затянулась, отец Джордж угощал кофе, расспрашивал о делах. У него была такая добрая, располагающая внешность, что хотелось поделиться своими переживаниями.

– Как раз сегодня вечером будет исповедь, – перевел Ильяс слова отца Джорджа.

Я недоуменно смотрел на настоятеля, неужели читает мысли? – Спасибо, – ответил Ильяс. Это будет вечером, а нам нужно еще успеть в Хардин.

Спросили, можно ли сделать снимок на память. К нашему удивлению, настоятель согласился. Подумалось, а если бы спросил разрешения тогда в храме, может, и не было этого страха за прегрешения?

Прощаясь, попросил благословения.

Настоятель благословил. На арабском. Я уверен, слова его дойдут до Господа, и он простит меня.

Мы ехали молча. Каждый думал о своих насущных проблемах. Ильяс, наверняка, о встрече с родимым домом, а, может быть, о памятнике основателю маронитской религии – Святому Марону, сооружаемому его заботами. Из-за моего приезда мой друг был вынужден отложить свои хлопоты, но мыслями, как я понимал, все время находился там, возле монумента.

В моей голове прокручивались сценки из недавно увиденного. После посещения женского монастыря Дейр Сейидат ан – Нурия мы заехали в городок Энфе [34], один из центров православия Ливана. Там около десятка христианских церквей, несколько весьма древних. Одна – Святой Екатерины, довольно крупная, выложенная еще крестоносцами из крупных блоков, расположена прямо на берегу моря. Площадка вокруг нее выложена розовой плиткой, а ступени ведут прямо в море. Вторую – со странным названием Сейидат ар – Рих, Матерь Божья Ветровая – мы ели отыскали. Находится она неподалеку от первой, на старом христианском кладбище. Очень маленькая, прямоугольной формы, без башен и куполов и даже без окон, она больше походила на какое-то хозяйственное строение, чем на церковь. Название ее говорило само за себя. Ветра здесь частые гости. Название Энфе («язык») поселок получил от того, что находился на небольшом мысе. Рядом с морем руины христианских храмов, относящихся к византийскому времени. Они еще ждут своих исследователей, а, возможно, и реставраторов. Вокруг Энфе – соляные разработки: мелкие бассейны прямоугольной формы, наполненные морской водой, которая, испаряясь, оставляет соль. Я вспомнил, что о соляных разработках в этом городке читал в материалах двух знаменитых путешественников Мирослава Зигмунда и Иржи Ганзелки [35]. В 50-х годах прошлого века они на машине «Татра» путешествовали по Ближнему Востоку, посетили и страну кедров. Тогда работа на соляных приисках кипела, сейчас она нерентабельна, и большая часть соли завозится в Ливан из-за рубежа. Передо мной и перед Зигмундом с Ганзелкой стояли, правда, разные задачи. Знаменитые путешественники писали путевые заметки о том, что видели, не подвергая себя излишнему историческому искусу, я же старался найти истоки и предтечу богатой культуры Ливана – для этого все глубже погружался в финикийское прошлое этой страны. В этом смысле поездка в Хардин играла для меня большую роль. Там, в ливанской глубинке, куда не ступала нога туриста, я надеялся выяснить, какую роль играла финикийская культура и религия при переходе ливанцев от язычества к христианству и как возникла чисто ливанская христианская конфессия – марониты, большая часть которой причисляет себя к финикийскому этносу.

Наша машина приближалась к району долины Кадиша, население которой исповедует маронитскую религию. Поэтому необходимо сделать существенное отступление от повествования и рассказать о ней подробнее.

Традиционно считается, и так уверяют маронитские теологи, что маронитская религия берет начало от группы христиан, почитателей Святого Марона, священника, жившего на территории современной Сирии в IV–V в.в. н. э. От его имени происходит и само название – марониты. Известно, что будущий священник родился в деревне Брад к северу от Алеппо. Став монахом, он подвизался на вершине горы Набу, в сорока километрах от Алеппо (сейчас Джебель Семаан). Там вел аскетическую жизнь, изнурял себя постами, лечил людей, сажал деревья и освятил стоящий на вершине языческий храм Зевса, превратив его в церковь. Праведная жизнь привлекла к нему многих людей, они стали его учениками и сторонниками. О жизни преподобного Марона, пустынника Сирийского сохранились свидетельства святителя Иоанна Златоуста [36]и Феодорита [37], епископа Кирского. Из своей ссылки в Армении святитель Иоанн Златоуст направил письмо некому «Священнику Марону-аскету», в котором содержатся дружеские приветствия, пожелания быть в более частой переписке и сожаления, что трудно подыскать подходящего курьера. В заключение святитель испрашивает молитв и благословения подвижника-аскета. Последние годы жизни Марон-пустынник провел недалеко от Древней Апамеи на правом берегу реки Оронт (сейчас Каалат аль Мадык, в 60 км от города Хама).

Последователи построили на месте его захоронения монастырь, назвав его «обителью святого и богоносного Марона»

В то время в христианском мире проходила полемика и своего рода борьба за первенство между Антиохийской и Александрийской религиозными школами. И в той, и в другой было много отклонений от общепринятых христианских догматов, которые объявлялись ересями, предавались анафеме на специально созванных церковных соборах. Основными ересями являлись монофизитство и несторианство, приверженцы этих религиозных течений вступали друг с другом в полемику. Основной спор шел вокруг взгляда на человеческое и божественное естество Иисуса Христа. Первые утверждали, что у Христа есть только божественная природа. Вторые – признавали во Христе две самостоятельные ипостаси Бога и Человека, причем с перевесом в сторону очеловечения Христа. Поэтому мать Христа они называли не Богородицей, а Христородицей.

Со временем сторонники и почитатели Святого Марона заняли промежуточную позицию в этом споре, отдав дань новому течению монофелизму, возникшему в начале VII века. Цель монофелитов заключалась в том, чтобы прекратить раздоры в христианском мире, вызванные борьбой монофизитов и несториан, и дать новую трактовку предмету спора.

Монофелиты утверждали, что Христос имел две разных сущности – человеческую и божественную, но единую божественную волю. Это учение, разработанное римским папой Гонорием и поддержанное императором Ираклием, также было еретическим. Оно противоречило официальной линии, принятой на Шестом Вселенском соборе и провозглашающей, что богочеловек имеет две воли, причем, человеческая воля подчинена божественной. Поэтому монофелиты монастыря Святого Марона оказались под перекрестным огнем приверженцев всех течений.

В V веке в период персидско-византийских войн монастырь неоднократно разрушался. Во время религиозных волнений, сопутствовавших боевым действиям, многие монахи были убиты монфизитами, поддерживавшимися персидскими властями. Затем марониты лишились поддержки и византийских императоров, после того как VI Вселенский собор осудил монофелизм как ересь.

После арабского вторжения в Сирию полемика между маронитами и монофизитами продолжилась. Завоеватели более-менее лояльно относились ко всем верованиям местного населения, не выделяя никакой из сторон религиозных конфликтов. Предпочтение же отдавалось исламу как государственной религии. Принявшие мусульманство, освобождались от многих податей и повинностей. Обострение отношений как с византийской властью, так и с приверженцами монофизитства, равнодушие арабских властей к притеснению последователей Святого Марона заставили большинство маронитов переселяться в отдаленные районы – сначала в Месопотамию, за Евфрат, а потом и в Ливанские горы.

Правда, отдельные маронитские миссионеры просачивались в Ливан и до прихода арабов. Один из них, по имени Авраам (Ибрахим – на арабском) проповедовал в местах, связанных с легендой об Адонисе и Афродите. Проезжая от водопада Афка в сторону лыжного курорта Лаклук, я останавливался в селении Акура. Его жители первыми в Ливане приняли христианское учение маронитского толка, проповедуемое Ибрахимом. Сейчас здесь расположен важный маронитский центр, состоящий из нескольких храмов. Один из них – Мар Бутрос (Св. Петра) находится в пещере над дорогой, куда ведут вырубленные в скале ступени. В роще над пещерой сохранилось несколько римских надписей времени императора Адриана (117–138 г.г.), рядом в скалах можно найти множество римских гробниц. В глубине самой пещеры имеется выцветшая надпись на древнем сирьякском (западноарамейском) языке, она, по-видимому, относится к периоду миссионерства Ибрахима. Жил священник-проповедник в селении Миэтр, недалеко от водопада Афка. В память об Ибрахиме местные жители назвали его именем и реку, и долину, ранее носившие имя Адониса.Большая группа маронитских проповедников переселилась в Ливанские горы в VII веке после разрушения монастыря Святого Марона монофизитами. Среди них был и священник Йохана, которого марониты Ливана в 696 году избрали своим первым патриархом. Его резиденция находилась в местечке Кафр Хай. Считается, что с этого момента маронитская религия приняла статус независимой, особняком держащейся в христианском мире. Переселение маронитов в Ливан растянулось на несколько веков. Вплоть до Х века по всей Сирии от Дамаска до Алеппо еще существовали многочисленные маронитские общины, часть из них сохранилась и по сей день.

В период крестовых походов маронитская верхушка поддержала крестоносцев. Марониты служили проводниками и переводчиками, отряды их лучников сражались на стороне рыцарей. Поскольку православные и яковиты были не так активны в поддержке крестоносцев, маронитская община получила в средние века привилегированный статус среди других христианских конфессий Ливана.

К эпохе крестовых походов относятся и первые контакты маронитского руководства с Римом. Хронист Гийом Тирский [38], писавший о времени крестоносцев, сообщал, что в 1182 году марониты заключили союз с латинской церковью. Однако он был непрочным – то расторгался, то возобновлялся. Окончательно верховенство римского папы было признано лишь в 1736 году.

В обрядовой практике маронитская церковь до сих пор имеет много общего с традиционным сирийским христианством. По восточнохристианскому чину маронитские священники могут вступать в брак.

Наша машина, как по большой винтовой лестнице, кружила по склонам горы Хардин, медленно, но уверенно приближаясь к вершине. Когда до нее оставалось метров сто, если смотреть строго по вертикали, Ильяс показал на кубики домиков, примостившиеся на одном из склонов.

– Вот тот, последний, в самой высшей точке – мой дом.

Минут через десять мы въезжали в деревню. Она, словно ласточкино гнездо, примостилась на узком карнизе или, назовем его плато, шириной метров пятьдесят и длиной метров четыреста.

В центре деревни миниатюрная площадь в окружении трех современных храмов, возле одного из них источник с холодной горной водой – вкуснее я, наверное, не пил в своей жизни – к стене храма привинчена стеклянная доска с информацией об исторических памятниках Хардина. Я насчитал их более тридцати, это в пересчете на пятьдесят жителей деревни – самый насыщенный историей район в мире. Мы долго здесь не задерживаемся и едем на окраину деревни, к родному дому семьи Сассин, прожившей здесь не одно столетие.

Нас встречает лаем молодой пес, навстречу выбегает маленькая сухонькая женщина с аккуратно зачесанными волосами, взятыми сзади в крепкий узелок.

Ильяс семь лет жил в Украине, и только два месяца как вернулся домой. Теперь каждый его приезд – событие для матери.

Родительский дом устроен по старой, видимо, еще финикийской, традиции. Наверху – он одноэтажный, состоит из трех небольших комнат. В одной из них, в центре, древний очаг – чугунная печка с дымоходом-трубой, ведущим на крышу. Но внутри, под землей, словно невидимая часть айсберга, расположена основная часть помещений, в которые ведет крутая каменная лестница. Таких строений на Ближнем Востоке, по которому я путешествую не один год, я еще не встречал. Зимой в таких подземных домах тепло, а летом прохладно. Единственный недостаток – отсутствие окон, но если захочется дневного света можно подняться наверх. Это ноу-хау разрабатывалось и отрабатывалось в Хардине не одно столетие. Разные варианты мне приходилось видеть и в других домах местных жителей. Нас ждали, поэтому одно за другим на столе, который мы поставили во дворе возле дома, появляются традиционные блюда. Мы начинаем есть и одновременно ведем застольную беседу. Большинство блюд из курицы, остальное – овощные салаты, традиционный хумус из нута, ближневосточного растения семейства бобовых, что-то среднее между чечевицей и горохом. И, конечно, арак, традиционная ливанская водка из винограда. О моем первом «свидании» с ним скажу особо. Ощущение было такое, будто проглотил «огненную» змею. Потом из глаз посыпались искры, а губы обожгло, словно пламенем костра.

Мать Ильяса развелась с мужем и живет здесь одна. Отец построил дом на берегу моря возле города Батрун. Миледи хорошо образована, она свободно говорит по-английски, хорошо знает французский. – Не скучно Вам здесь одной? – спрашиваю я.

– Что Вы, как можно скучать, – отвечает Миледи. – Я каждый день общаюсь с Господом. У меня есть телевизор и верный пес.

Миледи – маронитка. Каждый ее день начинается с посещения церкви. Большую часть времени она проводит в молитвах. Слушает службы и по телевизору. В один из моментов, когда Ильяс выходил из-за стола, она спросила тихим голосом, каково мое мнение о сыне.

– Вы можете им гордиться! – ответил я также тихим голосом, чтобы Ильяс не услышал.

Мы возвращаемся к старой деревенской площади к табличке на стене церкви на площади Хардина. Она содержит наименование тридцати шести исторических памятников разных эпох. Мы с Ильясом долго изучаем ее. Наконец слышу признание моего друга.

– Я здесь родился, но не знал, что поблизости находятся алтарь и фундамент финикийского храма.

– Ты мог и не знать. Ведь табличку наверняка привинтили после твоего отъезда из Ливана. И алтарь могли обнаружить совсем недавно.

Ильяс на минуту нахмурил лоб.

– О том, где и как можно найти местные финикийские древности, нам может рассказать отец Юнис! – воскликнул он после недолгого раздумья.

Едем по дороге выше по склону и останавливаемся на небольшой террасе. Чуть выше несколько сельских домиков. А в глубине под старым развесистым дубом небольшой древний храм Святого Фомы, рядом табличка – построен в VIII веке. На краю обрыва примостилось ветхое строение, казалось бы, сооруженное пару столетий назад. Но оказывается, это и есть дом священника. Здесь мы встречаем ливанца Джозефа, он член маронитской общины Хардина, первый помощник отца Юниса во всех начинаниях.

– Юнис в верхнем храме, – сообщает он.

Поднимаемся еще выше на небольшое плато. Здесь отец Юнис соорудил небольшую церковь и молельный зал. Есть еще и пещера, построенная также им по типу убежищ первых христианских отшельников. Пещера находится на краю обрыва, а под ней, словно гнезда горных птиц, еще несколько небольших молельных комнат прилепилось к горному кряжу.

А вот и сам отец Юнис. Он беседует с прихожанкой, сидя на скамье возле небольшой колокольни. Увидев нас, встает и подходит к машине. Отец Юнис крепкого сложения, роста выше среднего. Этим он отличается от своей паствы. Жители Хардина в основном невысокого роста, что напоминает об их принадлежности к финикийцам, которые, согласно антропологическим исследованиям, были маленького роста, не выше 1 метра 60 сантиметров. Самое удивительное в облике отца Юниса – это глаза. С виду бесцветные, невыразительные, но, если присмотреться, с каким-то внутренним блеском, который бывает или у безумцев, или у гениальных личностей. Впрочем, где грань между безумием и гениальностью, кто знает?

Ильяс целует руку священника, знакомит его со мной. Я восторженно оцениваю все сделанное отцом Юнисом.

Мы присаживаемся на одну из длинных скамей, словно в зрительном зале летнего кинотеатра разместившихся под открытым небом, занимая почти все пространство между молельным домом и другими сооружениями. – Молельный дом расчерчен перегородками по всей длине с шагом 1,5 метра, – сообщает мне Ильяс. – В эти закутки едва может протиснуться человек, он даже не может там пошевелиться.

– Так сделано для того, чтобы прихожанина ничего не отвлекало от молитвы, – уточняет священник. Ильяс начинает расспрос о развалинах финикийского храма – эта одна из главных целей нашего путешествия сегодня. Отец Юнис знает здесь каждый уголок; извиняется, что не может провести нас – не может оставить прихожан. Он объясняет Ильясу, как найти алтарь и фундамент древнего святилища. Через минуту мы продолжаем свой путь, с уговором, что вечером зайдем побеседовать.

Мы едем крутыми зигзагами. Дорога становится все уже и опаснее. После каждого поворота груда камней осыпается из-под колес прямо в пропасть. Останавливаемся на небольшой площадке: здесь расположена телевышка одного из ливанских телеканалов. Дальше дороги нет. Карабкаемся по крутому склону и останавливаемся в изумлении… Перед нами потрясающее, ни с чем несравнимое зрелище: на фоне свинцовых туч возвышаются четыре огромных колонны – это остатки древнеримского храма, посвященного богу Меркурию. Я не могу скрыть своего восторга. Это – воистину исполинское сооружение, по размерам сравнимое с афинским Акрополем, – находится на самой вершине. Вокруг, сколько хватает глаз, горы. Позже выяснилось, что храм Меркурия, второе по монументальности после храмового комплекса в Баальбеке гигантское сооружение Ливана. Забираюсь на постамент с колоннами и окидываю взглядом окрестности. Оказывается, гора Хардин находится в центре высокогорной долины. Вокруг, словно очерченные огромным циркулем, на равном удалении от вершины и ровно по окружности, огромным амфитеатром раскинулись горы. Часть из них, расположенных к востоку, еще не сняло снежные шапки. Вершины, обращенные к северу – чернеют в седой дымке. С западной стороны – в лучах заходящего солнца они подернуты розовой пеленой, а к юго-востоку едва заметной полоской у горизонта соприкасаются с морем. – Вон там, – указывает Ильяс, – самый большой в Ливане участок кедрового леса. За ним находится Таннурин [39], очень интересный город. С ним связано много исторических и духовных ценностей Ливана. Недалеко, на скале, могила первого маронитского патриарха Йоханы Маруна.

Я провожаю взглядом зеленую полоску, которая дугой охватывает большую часть гор на востоке, подбираясь к их заснеженным шапкам, уходя куда-то по склону через седловину горного перевала. Таннурин мне не видно, его маленькие домики слились с темным фоном гор.

– Там, севернее, – продолжает рассказ Ильяс, – долина Кадиша с многочисленными монастырями и храмами, родина нашего знаменитого художника Джубрана [40]. Южнее, позади нас, большая деревня Дума с женским православным монастырем.

– Римляне не зря выбрали Хардин местом поклонения Меркурию, – делаю предположение я. – Сюда, в центр огромного горного региона, наверное, приходили поклониться Богу многочисленные ремесленники со своим товаром. Крестьяне несли сюда виноград и оливки, чтобы задобрить его. И еще, я думаю, большую роль сыграло то, что здесь издавна был финикийский храм, люди просто привыкли к этому месту.

В горах темнеет рано, поэтому мы с Ильясом недолго оставались возле развалин античного храма. Нам предстояло найти доказательства древнего финикийского влияния на предков местных жителей.

Продираясь сквозь заросли, перепрыгивая через коряги, мы бежали по едва заметным тропинкам: то поднимались вверх по крутому склону, то опускались в покрытые кустарником ложбины. Так продолжалось с полчаса. И вот Ильяс замедляет бег. Кажется, нашли… Мы стоим в центре фундамента в форме почти правильного квадрата, частично заполненного битым камнем древнего происхождения. На одной стороне фундамента покоится плита. По-видимому, это часть алтаря. Мне кажется, что эти развалины не уступают в древности храму Баалат Губал, Библосской Астарты. Видно, что ни нога, ни рука археолога не касалась этих мест. Так что, если порыться в середине этого квадрата, можно будет найти много интересного. Возможно, будет найдена разгадка имени храма. А пока будем считать, что посвящен он неизвестному божеству.

Сгущаются сумерки. Мы возвращаемся к дому Юниса. Нам сообщают, что священник в церкви Святого Фомы. Ночь в горах наступает раньше, чем на равнине. Лунная дорожка ведет от дома Юниса к церкви Святого Фомы (по-ливански – Св. Томаса), только сойдешь с нее, попадаешь в объятия кустарника, а если идешь не сворачивая, обязательно споткнешься о древние камни, которые лежат здесь, наверное, со дня строительства храма. Церковь Св. Томаса растворяется в ночи, ориентир – громадная тень старого дерева, перечеркивающая лунную дорожку. Маленькая дверь, за ней вход в зал. Одиноко горящая свеча у алтаря. Нам подсказывают, что нужно пройти дальше. Останавливаемся перед порогом с низкой дверью: такие конструкции я видел в Сирии, в древних храмах. Время тогда было неспокойное. Устроено так, чтобы легче защищать вход от неожиданного визита. Сгибаемся в три погибели – иначе не пройти, попадаем в продолговатую комнату, похоже, выдолбленную в скале. Тусклый свет лампадки скорее прячет, чем высвечивает спартанскую обстановку помещения: две длинные лавки вдоль стен, в углу круглый стол с какими-то бумагами, и, вроде бы, больше ничего из обстановки. Да, чуть не забыл, на полу цветастая домотканая дорожка. Такая же висит на стене, а под ней на длинной скамье – несколько семей прихожан. Напротив них на другой скамье отец Юнис. Ведут неспешную беседу. При нашем появлении разговор стихает. Отец Юнис сажает нас рядом с собой.

Я прошу его рассказать историю деревни Хардин и старинной церкви, в которой мы сейчас находимся.

Деревне более тысячи лет. На границе V и VI веков сюда пришли четыре отшельника с Евфрата: Эфраим, Исхак, Алоньюс и Самаан. Они построили монастырь и назвали его в честь Святого Фомы. Главной их целью была проповедовать среди язычников, коих немало было в этой местности – тогда еще многие верили в римских и финикийских богов. Люди потянулись к монастырю. Было их так много, что эту местность назвали Харт ед Дин, что означает район веры.

Отец Юнис немного рассказывает о себе. Он родился в Хардине. С детства тянулся к церкви, помогал бедным, любил заниматься с детьми. Организовал производство оливкового масла, деньги от выручки отдавал на нужды церкви. К двадцати восьми годам осознал, что хочет служить церкви, поступил учиться в епархиальную маронитскую семинарию в Карм Садде близ Триполи. В тридцать три года, в возрасте Христа, принял сан священника. – Отец Юнис, расскажите Александру, как мы отмечаем день Святой Троицы, – попросил Ильяс.

– Когда поднимались на вершину, заметили вдоль дороги огромные деревянные кресты? – отец Юнис перевел взгляд с Ильяса на меня. – Уже двенадцать лет мы совершаем крестный ход от деревни до горного молельного дома. Сначала в процессии участвовало пятьдесят человек, все жители деревни. С каждым годом число участников прибавлялось. Стали приезжать люди из других деревень, потом из других районов. В этом году с нами шло более двух тысяч человек, приехали даже паломники из Бейрута. – Количество крестов вдоль дороги соответствует числу апостолов и количеству поворотов горной дороги, которые нужно пройти, – добавляет Ильяс.

Наша беседа затянулась. Прихожане, догадавшись, что неожиданный ночной гость прибыл к ним издалека, стали вежливо прощаться и покидать нас, тихо растворяясь в полутьме древней обители.

Я, затаив дыхание, слушал священника. Его грубое, крестьянское лицо, освещенное робким пламенем свечи, отсвечивало красноватым цветом. И на нем, словно на медном изваянии, каждая морщинка, каждая складка, играла свою особенную роль, как будто увековечиваясь в моей памяти каким-то музейным блеском, превращаясь, то в бюст римского императора, благо, рубище на священнике походило на тогу римлянина, то в бюст миссионера, несущего языческой пастве слова Господа нашего Христа. Разговор продолжили в доме отца Юниса, который стоит рядом, на краю обрыва. С виду он похож на древнее сооружение – так, наверное, выглядел шалаш пустынника где-нибудь в египетской пустыне – но внутри он крепкий; стойки, колонны и стропила из кедра, стены из камня, обмазанного глиной. Естественно, как и другие дома Хардина, дом священника заглублен в землю, что в период жаркого ливанского лета делает пребывание в нем прохладным и комфортным.

Все здесь сделано руками отца Юниса, как и многое другое из увиденного мною на верхней храмовой площадке. Но он не собирается останавливаться на достигнутом, вынашивает план по созданию в Хардине общественно-религиозного центра имени Святой Троицы. Подвижническая деятельность священника с каждым годом привлекает все большее внимание прихожан, но, как часто бывает, одновременно встречает легкое непонимание со стороны местного церковного руководства. Новый епископ Батруна не подтверждает отцу Юнису разрешение на сооружение комплекса Святой Троицы, которое выдано его предшественником, кстати, заложившим первый камень в фундамент. Замысел грандиозный. В центре комплекса будет находиться монумент, посвященный Святой Троице. От него, как стороны креста, отходят четыре здания, это своего рода общежития для паломников. Одно здание предназначено для священников, второе – для пожилых людей, третье – для семей, четвертое – для молодежи. Есть и в наше время подвижники, способные своим примером зажечь сердца людей: одним вернуть доверие к вере, другим укрепить ее, а третьих привести к ней. Как необходимо это в наш век, когда безрассудство и неверие, как ростки ядовитого плюща, проникают в душу людей. Так думал я, прощаясь с отцом Юнисом, но внутренне что-то мне подсказывало, что я еще вернусь в эти края…

Монастырь Святого Марона, где находятся мощи Святого Шарбеля, мы посетили первым из сонма маронитских монастырей, в которых нашли свое последнее пристанище ливанцы, ставшие после смерти святыми. Я всегда стремился понять, что нужно сделать человеку в этот короткий промежуток времени, называемый жизнью, чтобы обрести бессмертие в образе святого. Речь идет не о святых мучениках раннего периода христианства, египетских мудрецах-пустынниках или Отцах Церкви, а о простых людях из недавнего прошлого, отдаленных от нас одной или парой сотен лет… Мы с Ильясом путешествуем по горному Ливану. С западной стороны, обращенной к Средиземному морю, горы изобилуют пышной растительностью. С восточной, обращенной к сирийскому плоскогорью, горная гряда представляет собой отвесные обрывы и пропасти, почти начисто лишенные всего живого. Чем не Синайская пустыня, только в горном исполнении! От курортного горнолыжного городка Лаклук спускаемся вниз. Всего каких-то десять километров, и безжизненный, по-зимнему снежный, пейзаж сменяется весенним. Дорога петляет среди холмов, покрытых цветущими деревьями и кустарниками, между ними поля и огороды местных жителей. На подъезде к Аннайе группа молодых людей машет нам руками, останавливая машину. Это миссионеры в светской одежде, они предлагают свечи с изображением Святого Шарбеля, самого известного ливанского святого. Ильяс долго разговаривает с ними, потом покупает две свечи. – Они говорят, что вырученные деньги отдадут бедным детям, – обращается он ко мне. – Не знаю, так ли это, сейчас много мошенников, зарабатывающих на религии. Если обманут и возьмут деньги себе, Бог накажет их.

За следующим поворотом открывается вид на монастырь Святого Марона, здесь покоятся мощи святого Шарбеля.

Юсеф Маклуф, будущий святой Шарбель, родился 8 мая 1828 года в деревне Бикаа-Кафра, самой высокогорной в Ливане, расположенной на высоте тысяча шестьсот метров, в семье бедных крестьян Антуана Маклуфа и Бригитты Шудиак. Он рос в верующей христианской семье, отец и мать его являлись исправными прихожанами местной церкви, а два дяди мальчика, Августин и Даниэль Шудиаки, были священниками маронитской обители Святого Антония в долине Кужайя, в десяти километрах от Бекаа-Кафра.

Мне повезло увидеть эти места. Думаю, читателю, знающему о чудесах Святого Шарбеля, будет интересно побывать там вместе со мной. Места это удивительные. Если забраться на север от Бейрута на сто с лишним километров и проехать от города Амьюн на восток, попадешь в долину Кадиша [41], с одного конца которой, расположенного ближе к морю, она выглядит как обычная долина, зато с противоположного конца, врезавшегося в горный массив – это глубокий каньон с отвесными стенами. Селение Бикаа-Кафра как раз и расположено почти у вершины горы, нависающей над этим каньоном. Юный Юсеф Маклуф пас овец, и каждый день, перемещаясь вместе с ними по склону, ощущал себя орлом, парящим в небе. Вся долина была перед ним как на ладони, это было счастье любоваться ею. Восторженный мальчик не раз в выходные дни посещал своих родственников-священнослужителей в монастыре Антония Великого в Кужайе. Дядя Августин и дядя Даниэль, монашеское усердие которых было хорошо известно всей округе, решили вести отшельнический образ жизни и переселились в скит Святого Павла. Путь к ним занимал более двух часов. Дорога петляла по долине Кадиша, но Юсефа не смущал ни долгий путь, ни опасности, которые всегда сопровождают одинокого путника.

Однажды, когда Юсеф искал отбившуюся от стада козу, в зарослях кустарника среди могучих кедров, он обнаружил вырубленную в стволе одного из них, по-видимому, тысячелетнего, часовню. Юсеф встал на колени и молился. Там, в лесу, он услышал голос: «Оставь все, приди! Следуй за мной!».

Двадцатитрехлетний Юсеф, не сказав никому ни слова, перешел горы Таннурина и поселился в монастыре Божьей Матери в Мейфуке. Там два года подвизался послушником и, получив имя Шарбель, был отправлен в монастырь Святого Марона для получения монашеских обетов. В двадцать пять лет брат Шарбель становится монахом и направляется на учебу в семинарию при монастыре Святого Киприана в Кфифане.

Удивительно, какие чудесные места выбирают ливанцы для строительства монастырей. Сколько еще таких «райских уголков», созданных природой, ждут своего часа! Причем, открываются они незаметно для глаза, как продолжение какого-то вселенского откровения. Также незаметно, как и другие ливанские монастыри, из-за поворота показалась обитель в Кфифане. Она расположена на небольшом плоском холме, высотой 250 метров, одной стороной обращенном к крутому обрыву. Со смотровой площадки открывается прекрасный вид на окрестности. Внизу, у подножия холма – огороды, теплицы и виноградники. Дальше холмы становятся все ниже, но все равно закрывают вид на Батрун и Средиземное море, расположенные всего в десяти километрах отсюда. Монахи этого монастыря оказались умелыми виноделами. На весьма допотопном оборудовании они выпускают качественное вино под маркой Adyar (до 2-х тысяч бутылок в год), для чего выписали из Франции опытного энолога.

Мы проходим через уютный дворик, по обеим сторонам которого возвышаются два высоких здания под красной черепицей, напоминающие средневековые итальянские башни – не круглые, а прямоугольной формы, и упираемся в длинную галерею. Это своего рода музей: по обе стороны галереи расположены комнаты, в которых воспроизведена монастырская обстановка XIX века.

Монастырь в Кфифане очень почитаем в Ливане. Его деятельность связана с именами трех маронитских святых – Хардини [42], Стефана [43]и Шарбеля. Их фигуры, выполненные в человеческий рост, так вписались в обстановку музея, что выглядят живыми. Вот святой Хардини ведет урок, вот он же сидит за столом и что-то пишет при свете свечи, а вот все три святых стоят рядом и ведут о чем-то беседу. Впечатление такое, что сам пообщался с ними.

В Кфифане брат Шарбель проучился шесть лет и получил хорошее образование, достаточное для рукоположения в сан священника. Оно состоялось в 1859 году в резиденции Патриарха в Бкерке.

Почти сразу после принятия сана молодой священник отец Шарбель поступил в монастырь Святого Марона в Аннайе и провел в нем шестнадцать лет. Это его второй приход в Аннайю, там в 1851 году он принимал первые обеты.

Первый камень монастыря в Аннайе был заложен в 1828 году, в год рождения святого Шарбеля. Первый настоятель отец Игнатий Блэбель выкупил у шиитской общины землю под строительство за 4500 пиастров. Монастыри в то время строились возле деревень, для того чтобы привлечь внимание прихожан. Обитель в Аннайе построена из грубо обработанных камней, и из-за толщины своих стен и узких, как бойницы, окон, выглядит, словно средневековая крепость крестоносцев. Если бы не было колокольни, скромно выделяющейся на фоне неба, можно было подумать, что перед нами укрепленный замок. В этом есть доля истины, так как после поражения от арабов, часть европейских рыцарей осталась жить в этих местах. Сейчас все здесь несет следы присутствия святого. Над входом в монастырь висит большой портрет отца Шарбеля. Бережно хранятся одежда и предметы обихода, которыми он пользовался, в стеллажах под стеклом находятся письма из 120 стран мира, в которых люди благодарят святого за то, что тот исцелил их от болезни или помог в каких-то конкретных случаях жизни. В специальном помещении расположена гробница с мощами святого.

Итак, отец Шарбель был принят в монастырь Святого Марона в Аннайе. Какую жизнь он вел там?

Эрмитаж, или обитель Святых Петра и Павла, где отшельником провел последние годы земной жизни отец Шарбель, находится на небольшом плато выше Аннайи. Отсюда, с высоты 1300 метров, кажется, пол-Ливана находится в твоем обозрении. Вот как описывает это место отец Поль Дахэ, автор книги о Святом Шарбеле: «Горы, холмы и ложбины мягко следуют друг за другом до древнего Библоса, до Средиземного моря, усыпанного некогда финикийскими кораблями, груженными экзотическими продуктами для Европы или готовыми к отплытию для исследования мира». Пять келий в башне-обители, маленькая часовня, окруженная виноградником, и небольшая дубовая роща – это все, что находится на плато. Выше – только небо и ночные звезды.

Эрмитаж был основан на тридцать лет раньше монастыря Святого Марона. Место для строительства выбрали два молодых человека из деревни Эхмедж, что поблизости от Аннайи, Жозе Аби-Рамия и Давид Калифе. Оба работали наемными рабочими в шиитской семье, владевшей этим участком земли, и получили ее в собственность как оплату за свой труд. Решив покинуть мирскую жизнь, они построили обитель и стали вести здесь жизнь подобно древним отшельникам.

Поступок этих молодых людей – яркое свидетельство религиозного рвения ливанских христиан, для которых высшим проявлением любви к Богу было молитвенное одиночество. Поэтому отшельничество было весьма частым явлением среди ливанцев, настолько частым, что орден Маронитов разработал Устав, свод правил для желающих вести отшельнический образ жизни.

Отец Шарбель всю жизнь стремился к аскезе, считая ее высшим проявлением человеческого духа. Отдать всего себя молитве во славу Господа было его давнишней мечтой еще с того момента, как он посещал своих родственников-отшельников в монастыре Антония Великого в Кужайе. Праведная жизнь отца Шарбеля уже давно доказала, что он имеет право на уединение. Оставалось только получить разрешение аббата монастыря. Помог случай.

Это произошло в 1875 году, когда умер отшельник отец Элизах, и в Эрмитаже освободилось место для жительства. Отец Шарбель подал очередное прошение, но настоятель никак не принимал решения. Однажды отец Шарбель пришел к работнику монастыря и попросил наполнить маслом лампу. Тот решил подшутить над стариком и налил вместо масла воды и принес в келью. Каково же было его изумление, когда отец Шарбель покрутил фитиль и зажег лампу. Это произвело на настоятеля, которому доложили о чуде, такое впечатление, что он дал согласие на отшельничество отца Шарбеля.

Двадцать четыре года провел Святой Шарбель в Эрмитаже. Все время проводил в молитвах, ел один раз в день, носил холщевое рубище. Покидал обитель очень редко, только по просьбе настоятеля исцелить какого-нибудь больного. Самым тяжелым было, выдержать зимние холода, когда температура в келье ненамного превышала температуру воздуха на улице. Выдержать такие условия помогала молитва.

Они происходили еще при жизни святого. Тому пример случай с лампой. Не менее впечатляющее выглядит избавление Святым Шарбелем от саранчи крестьян в окрестностях монастыря.

Это случилось в 1885 году, когда туча саранчи налетела на Аннайю, сметая все на своем пути. Шел одиннадцатый год отшельничества святого Шарбеля. Под угрозой был весь урожай, это угрожало голодом местным крестьянам.

Настоятель монастыря поручил отцу Шарбелю благословить воду и пойти опрыскивать ею поля. Тот выполнил поручение как всегда добросовестно, но с особым рвением, после чего день и ночь проводил в молитвах. И чудо свершилось. Ненасытная саранча покинула поля. Узнав об этом, жители соседнего села Эхмеджа бросились в монастырь за помощью. Получив освященную воду, они опрыскали свои поля и огороды и также избежали напасти.

Еще одно из свидетельств, одно из многих, это случай исцеления больного. В 1873 году в монастырь прискакал богато одетый всадник. Это был префект Эхмеджа Рашид Бейк эль-Кхоури. Сын его, Нагиб Бейк заболел тифом. Жена префекта считала, что помочь может только отец Шарбель. Тот не замедлил и поспешил к больному. Очевидцы рассказывали, что когда отец Шарбель окропил больного и прочитал молитву, тот открыл глаза и произнес: «Отец Шарбель».

– Благодарите Бога, – сказал отец Шарбель родителям. – Ваш сын здоров!

Когда священник ушел, жар у больного спал, и вскоре он выздоровел.

В первое утро 1899 года скорбная процессия из четырех человек спускалась к монастырю в Аннайе по узкой, занесенной снегом тропинке, идущей от Эрмитажа, иными словами – обители Петра и Павла. Это монахи из отшельнической обители отец Макарий, брат Жаввад, аббат Мишель Аби-Рамия и брат Картаб провожали в последний путь тело отца Шарбеля.

Первое чудо произошло в первый же день, когда тело положили в часовне: один из монахов заметил свет, исходящий из дарохранительницы, падающий на лицо умершего. Сначала не придали этому значение, но когда в ночь после похорон местные крестьяне увидели свечение над могилой, пришла пора удивляться. Через какое-то время вскрыли склеп, где без гроба на простых досках лежало тело, одетое в рубище. Оказалось, оно мироточило. Тогда отца Шарбеля положили в деревянный гроб, запечатали в свинцовый саркофаг и положили в специальный склеп в подземной часовне. Это произошло в 1927 году. В 1950 году монахи монастыря заметили, что стена склепа промокает. Решили вскрыть могилу и проверить состояние тела. Оказалось, оно источает жидкость, которой пропиталась одежда покойного. Эта жидкость и просачивалась сквозь стену. Разложение не коснулось мощей отца Шарбеля, они сохраняли гибкость, в чем убедилась специально созданная комиссия.

Тысячи молящихся начинают стекаться к монастырю, почитая отца Шербеля как святого. В 1977 году папа Римский официально признает монаха Шарбеля святым. Вот тут-то и начинаются главные чудеса – выздоровление больных, которые присылали в монастырь свои фотографии и пряди волос с просьбой положить их на гроб Святого Шарбеля. В музее при монастыре демонстрируются тысячи писем с благодарностью за исцеление, Но главными экспонатами являются сотни и сотни костылей, ортопедической обуви, шин – все это оставили здесь бывшие больные.

Поклониться Святой Рафке совсем нетрудно. Если монастырь Святого Марона в Аннайе находится вблизи Джбейля, то монастырь Святого Джозефа в Джрабте, где покоятся ее мощи, недалеко от Батруна.

Разительна перемена в настроении, когда приезжаешь сюда. Нет здесь обилия паломников, как в Аннайе. Изящная мраморная лестница ведет к монастырю от нижней площадки. Там, внизу, детская музыкальная школа, напротив нее – корпус, где живут одинокие старые люди, что-то наподобие нашего дома престарелых. Рядом склеп, где первоначально покоились мощи святой. Тишина и покой – награда святой за ее долготерпеливую жизнь. Правда, тишину нарушает шелест листьев многовековых деревьев, окружающих монастырь, да негромкий детский смех. Группа детей с воспитателем расположилась на зеленой лужайке. Малыши весело играют в какую-то игру. Мне кажется, что если бы был рай на земле, то помещался бы именно здесь. Поднимаюсь по лестнице из белого мрамора, ведущей к входу. Меня встречает сестра Маргарит. Она показывает книгу с отзывами исцеленных больных, одна запись от женщины с Украины. Из уст сестры Маргарит получаю первый рассказ о жизни Святой Рафки.

Ребекка (арабское имя – Рафка) Петра Хоббок Ар-Риес родилась 29 июня 1832 года в 30 км от Бейрута, в деревне Химлая, возле Бикфайи, на севере горного массива Метн. Через неделю она была крещена в местной церкви с именем Бутросса – производное от имени Святого Бутроса (Святого Петра). Родители, Сабер Эль Хоббок Эль Ар-Риес и Рафка Жемайель, воспитывали ее в любви к Богу и ежедневной молитве. Девочка рано ощутила чувство утраты, когда в семь лет потеряла любящую мать. В тринадцатилетнем возрасте Рафка была отдана отцом, испытывающим большие финансовые трудности, в прислуги в дом Ассада аль Бадави – богатого ливанца, проживавшего в Дамаске.

В 1847 году Рафка вернулась домой и обнаружила, что отец женился. К этому моменту семнадцатилетняя Рафка стала красивой, приятной, чистой и чувствительной молодой женщиной. Она очень понравилась мачехе, которая стала лелеять мечту выдать Рафку замуж за своего брата, в то время, как тетя Рафки хотела видеть племянницу женой своего сына. Итак, Рафка обратилась к Богу с просьбой помочь ей в эту минуту и прояснить ее мысли. Она понял, что хочет посвятить свою жизнь Богу – стать монахиней сделалось ее самой большой мечтой.

В возрасте семнадцати лет Рафка пришла в монастырь Матери Божьей Избавительницы в Бикфайе и стала там жить. Здесь ее заметил священник Джозеф Жемайель и предложил вступить в только что созданную конгрегацию Мариамат [44], целью которой было соединение религиозной жизни и образования. Отец и мачеха попытались забрать девушку домой, но Рафка отказалось с ними встречаться, и больше никогда их не видела своих близких. Однажды, находясь в церкви перед иконой Божьей Матери Избавительницы, Рафка услышала голос, который сказал ей: «Ты будешь монахиней». В феврале 1855 года она стала послушницей под именем Аниса (Агнесс). В 1860 году Рафку отправили в семинарию в город Дейр Аль Камар углублять знания в изучении катехизиса. В этой части Ливана Рафка стала свидетельницей кровавой резни, организованной друзами в отношении маронитов, когда были убиты тысячи людей, разрушены сотни храмов. Рискуя жизнью, она спрятала под полой своего платья ребенка, тем самым спасла ему жизнь.

В 1862 году Рафка приняла первые монашеские обеты и была направлена на работу в семинарию города Газир. Она отвечала за работу семинарской кухни, а в свободное время изучала арабский язык, каллиграфию, математику и обучала грамоте маленьких девочек.

В 1863 году Рафку направляют учительствовать в школу ее конгрегации в Библосе. А год спустя переводят в деревню Маад организовать там новую школу для девочек. Вместе с другой монахиней она потратила на это семь лет. Новая школа была открыта благодаря помощи мецената Антуана Иссы.

В это время конгрегация Мариамат находилась в состоянии кризиса, Рафка не знала, что ей делать дальше. Как всегда, она обратилась за помощью к Богу. Это случилось в церкви Святого Георгия, куда она пришла помолиться. Она услышала голос, который сказал ей: «Ты должна оставаться монахиней». Этой же ночью Рафка увидела во сне Святого Георгия, Святого Симона стилита и Святого Антония Великого. Последний сказал ей: «Вступай в Ливанский орден Маронитов». Благодетель Антуан Исса помог ей добраться из Маада в маронитский монастырь Святого Симона в Аито. Она тотчас была принята в орден, и под именем сестры Рафки провела в монастыре в Аито 26 лет, оставаясь примером для подражания для других монахинь. Там же она тяжело заболела, у нее образовалось опухоль в голове. Рафку отправили в Бейрут на обследование. По дороге она остановилась в Библосе. Сопровождающие узнали, что в городе находится американский врач, и ее привели к нему на консультацию. Обследовав больную, врач решил, что необходимо немедленно удалить правый глаз. Рафка отказалась от наркоза, и была прооперирована.

Прошло 12 лет. Лечение не помогало, но Рафка держалась бодро и проводила все время в молитвах.

В монастыре жила сестра Урсула Домит, которая страдала от артрита. Врачи советовали ей переехать поближе к морю. И когда брат Урсулы отец Игнаций Думит основал новый монастырь Святого Джозефа в Джрабте возле Батруна недалеко от моря, сестра Урсула вместе с Рафкой и еще пятью сестрами переехали на новое место.

Здесь Рафка пробыла семь лет до самой смерти, пять из которых она была парализована. 23 марта 1914 года Рафка умерла и была похоронена на монастырском кладбище. Три дня над могилой продолжалось свечение. В 1927 ее мощи были перенесены в монастырскую церковь, а после многих случаев исцелений, связанных с Рафкой, она в 2001 году была канонизирована в святые.

Предпошлю моей поездке на гору Хариссу небольшой экскурс в историю христиан Ближнего Востока. Дабы у читателя не сложилось мнение, что христианство пришло в Ливан вместе с маронитскими проповедниками. Это далеко не так. Еще из Нового Завета мы узнаем, что жители Тира и Сидона приходили слушать слово Божье на Генисаретское озеро, что сам Иисус ходил в пределы Сидонские и Тирские, и где-то между этими финикийскими городами исцелил дочь одной женщины. Христианские общины возникли в Ливане, особенно в южных, граничащих с Палестиной, очень рано. Уже апостол Павел застает в Тире небольшую общину. Распространению христианства в Ливане, как и вообще в Древнем Риме, способствовала политика правителей из сирийско-ливанской династии Северов. Юлия Маммея [45], мать последнего из четырех императоров этой династии, приглашала для публичных выступлений христианского ученого Оригена [46]. О ее сыне Александре Севере [47], который родился на севере Ливана в Арке, сообщается, что он в своей домашней молельне в Риме рядом с бюстами Авраама, Орфея, философа и чудотворца Апполония держал также и бюст Христа. Переход к христианству в Ливане не сопровождался такими гонениями, как во всей Римской империи, а осуществлялся плавно и постепенно. Архитектура языческих храмов Ливана римского времени несла в себе финикийские элементы. Особенно это касалось каменных заборов вокруг храмов и святилищ – истинно финикийской традиции. Местное население, переходя к христианству, часто использовало для богослужений эти культовые сооружения, слегка перестроив их. Иногда требовалась и значительная реконструкция, чтобы «жилище» бога превратилось в соборное помещение для общины. В любом случае, сохранение традиционного места культа облегчало переход к новой государственной религии. Священные места оставались прежними, хотя и исчезали старые боги. На этих же местах стали поклоняться теперь святым и мученикам, так что многие пункты паломничества не потеряли своего былого назначения. В отдельных горных труднодоступных районах жители поклонялись языческим богам вплоть до V и VI веков. И только бегство в горы Ливана приверженцев разных еретических течений приносило им учение Христа, зачастую не в канонической форме. Поэтому для Ливана, как ни для какой другой страны, характерно присутствие целого сонма религий, которые мирно уживаются друг с другом. Яркий пример такого единства рано являет регион Харисса, расположенный в двадцати километрах к северу от Бейрута, на возвышающейся над приморским городком Джуния горе Харисса.

Гора Харисса по ливанским меркам невысока, всего 650 метров в высоту, но она занимает господствующее положение над заливом святого Георгия, тянется над берегом моря на протяжении нескольких километров и привлекает множество паломников и туристов своей святостью. В древние времена здесь в пещерах селились монахи, там же, в пещерах появились первые христианские храмы. Эта традиция сохранилась и в наше время. Кажется, гору Харисса облюбовали все религиозные конфессии многонационального Ливана. На ее склонах разместилось более двадцати церквей и монастырей, а в самом сердце горы, почти у самой вершины, возвели одну из главных достопримечательностей Джунии – монумент Божьей Матери Ливана.

На вершину горы ведет подвесная канатная дорога, которая начинается в городке Джуния у старой приморской дороги, местные жители на французский манер называют ее «телефрик». Путь на «канатке» занимает всего девять минут, но это незабываемое зрелище – перед вами во всей красе открывается панорама залива, видно даже Бейрут, находящийся в двадцати километрах южнее. К тому же, вы повергаетесь терапевтическому эффекту – воздействию чистейшего воздуха, содержащего ионы, получаемые от морских бризов и буйной растительности – кедры, сосны, эвкалипты здесь произрастают в изобилии.

Я поднялся на Хариссу вечером в первый день по приезду в Ливан на машине моего друга. Удивило то, что, несмотря на поздний час, вокруг масса людей, гуляют целыми семьями, у всех благожелательные, приветливые, просветленные лица. Большая часть народа идет к скульптуре Божьей Матери Ливана, которая находится на постаменте высотой двадцать метров. Сама фигура Девы Марии имеет высоту восемь метров. Так что весь монумент производит потрясающее впечатление своим величием. История его создания такова.

8 декабря 1854 года папа Пий IX издал апостольскую конституцию, в которой содержалось догматическое определение Непорочности Девы Марии. Дабы увековечить память о Непорочном зачатии в сердцах ливанцев, у патриарха маронитов возникла идея создать скульптурный образ Непорочной Божьей Матери и поместить в Ливане. В конце XIX века статуя была изготовлена во Франции и доставлена на гору Хариссу, где было решено ее установить. Сначала выполнили постамент высотой 20 метров, а в 1907 году установили статую и торжественно открыли весь монумент. В 1960 году рядом из стекла и бетона возвели грандиозное сооружение – самую большую на Ближнем Востоке Базилику длиной 115 метров, шириной – 67 метров, высотой – 63 метра. По замыслу архитектора ее фасад напоминает ливанский кедр, а тыльная часть, сделанная в виде шпангоутов, выглядит как финикийский корабль под парусами.

Я последовательно посетил все достопримечательности комплекса. Поднялся по ступням на самый верх монумента – сделать это непросто: лестница очень крутая и тесная, перила невысокие, смотреть вниз не рекомендую. Меня подбодрило то, что впереди меня шел инвалид, которого поддерживал товарищ. С верхней площадки открылся потрясающий вид на ночной залив Святого Георгия – от Джунии до Бейрута двадцать километров непрерывной светящейся дугообразной ленты. Спустившись, заглянул в часовню, расположенную в основании монумента, и посидел на деревянном троне под раскидистым кедром. Утром следующего дня решили объехать всю Хариссу. Практически все религиозные конфессии Ливана имеют здесь свои храмы, а некоторые – даже учебные заведения.

Увидеть довелось многое. Первыми на Хариссе высадились монахи-францисканы – в 1628 году они открыли здесь монастырь Антуана Падуанского. Потом пришли иезуиты, марониты, сиро-католики.

Недалеко от монастыря Антуана Падуанского находится греко-католический женский монастырь Божьей Матери, чуть выше по склону – маронитский храмы Божьей Матери и Святого Антония Великого. Еще чуть выше летняя резиденция Патриарха сиро-католиков Шарфе, духовная семинария и два монастыря этой конфессии: мужской и женский.

Сделав несколько поворотов, мы уперлись в представительство (нунциатуру) папы Римского в Ливане, скрывавшееся за высоким забором, обнесенным колючей проволокой. Где-то рядом находилась резиденция Армянской католической церкви, но мы ее не нашли. Ниже по дороге просматривались величественные купола православного монастыря Петра и Павла.

Всего мы осмотрели более двадцати церквей и монастырей, нашедших свой приют на горе Харисса. Путешествие по Ливану заканчивалась. Последней точкой моего маршрута, как бонус за бесконечные поездки и поиски, был отель «Bethania», входящий в комплекс Божьей Матери Ливана на горе Харисса, где после беседы с генеральным менеджером Джихадом Бассилем я остановился на ночлег. Здесь у подножия памятника проводятся конференции на религиозную тематику, проходят мероприятия социального плана. Здесь могут останавливаться паломники, осуществляющие поездки по священной земле Ливана, овеянной мифами и библейскими преданиями.