Я лилий нарвала прекрасных и душистых,

Стыдливо-замкнутых, как дев невинных рой,

С их лепестков, дрожащих и росистых,

Пила я аромат и счастье и покой.

Хочешь знать, как всё это было? —

Три в столовой пробило,

И, прощаясь, держась за перила,

Она словно с трудом говорила:

«Это всё… Ах нет, я забыла,

Я люблю Вас, я Вас любила

Еще тогда!»

– «Да».

Память о солнце в сердце слабеет,

Желтей трава,

Ветер снежинками ранними веет

Едва-едва.

Я сошла с ума, о мальчик странный,

В среду, в три часа!

Уколола палец безымянный

Мне звенящая оса.

Дверь полуоткрыта,

Веют липы сладко…

На столе забыты

Хлыстик и перчатка.

Мне с тобою пьяным весело —

Смысла нет в твоих рассказах.

Осень ранняя развесила

Флаги желтые на вязах.

Сердце к сердцу не приковано,

Если хочешь – уходи.

Много счастья уготовано

Тем, кто волен на пути.

Он любил три вещи на свете:

За вечерней пенье, белых павлинов

И стертые карты Америки.

Не любил, когда плачут дети,

Не любил чая с малиной

И женской истерики.

…А я была его женой.

Слава тебе, безысходная боль!

Умер вчера сероглазый король.

Звенела музыка в саду

Таким невыразимым горем.

Свежо и остро пахли морем

На блюде устрицы во льду.

Он мне сказал: «Я верный друг!»

И моего коснулся платья…

Как не похожи на объятья

Прикосновенья этих рук.

Так гладят кошек или птиц,

Так на наездниц смотрят стройных…

Лишь смех в глазах его спокойных

Под легким золотом ресниц.

А скорбных скрипок голоса

Поют за стелющимся дымом:

«Благослови же небеса —

Ты первый раз одна с любимым».

Все мы бражники здесь, блудницы,

Как невесело вместе нам!

На стенах цветы и птицы

Томятся по облакам.

Настоящую нежность не спутаешь

Ни с чем. И она тиха.

Ты напрасно бережно кутаешь

Мне плечи и грудь в меха

У меня есть улыбка одна.

Так. Движенье чуть видное губ.

Для тебя я ее берегу —

Ведь она мне любовью дана.

Мальчик сказал мне: «Как это больно!»

И мальчика очень жаль…

Еще так недавно он был довольным

И только слыхал про печаль.

А теперь он знает всё не хуже

Мудрых и старых Вас.

Потускнели и, кажется, стали уже

Зрачки ослепительных глаз.

Я знаю: он с болью своей не сладит,

С горькой болью первой любви.

Как беспомощно, жадно и жарко гладит

Холодные руки мои.

Чернеет дорога приморского сада,

Желты и свежи фонари.

Я очень спокойная. Только не надо

Со мною о нем говорить.

Ты милый и верный, мы будем друзьями…

Гулять, целоваться, стареть…

И легкие месяцы будут над нами,

Как снежные звезды, лететь.

Есть в близости людей заветная черта,

Ее не перейти влюбленности и страсти, —

Пусть в жуткой тишине сливаются уста,

И сердце рвется от любви на части.

Я не любви твоей прошу.

Она теперь в надежном месте.

Поверь, что я твоей невесте

Ревнивых писем не пишу.

Но мудрые прими советы:

Дай ей читать мои стихи,

Дай ей хранить мои портреты, —

Ведь так любезны женихи!

А этим дурочкам нужней

Сознанье полное победы,

Чем дружбы светлые беседы

И память первых нежных дней…

Когда же счастия гроши

Ты проживешь с подругой милой

И для пресыщенной души

Всё станет сразу так постыло —

В мою торжественную ночь

Не приходи. Тебя не знаю.

И чем могла б тебе помочь?

От счастья я не исцеляю.

Я улыбаться перестала,

Морозный ветер губы студит,

Одной надеждой меньше стало,

Одною песней больше будет.

И эту песню я невольно

Отдам на смех и поруганье,

Затем что нестерпимо больно

Душе любовное молчанье.

Пленник чужой! Мне чужого не надо,

Я и своих-то устала считать.

Так отчего же такая отрада

Эти вишневые видеть уста?

Пусть он меня и хулит и бесславит,

Слышу в словах его сдавленный стон.

Нет, он меня никогда не заставит

Думать, что страстно в другую влюблен.

И никогда не поверю, что можно

После небесной и тайной любви

Снова смеяться и плакать тревожно

И проклинать поцелуи мои.

Путник милый, ты далече,

Но с тобою говорю.

В небесах зажглися свечи

Провожающих зарю.

А, ты думал – я тоже такая,

Что можно забыть меня,

И что брошусь, моля и рыдая.

Под копыта гнедого коня.

На пороге белом рая,

Оглянувшись, крикнул: жду,

Завещал мне, умирая,

Благостность и нищету.

Что ты бродишь неприкаянный,

Что глядишь ты не дыша?

Верно, понял: крепко спаяна

На двоих одна душа.

Когда я ночью жду ее прихода,

Жизнь, кажется, висит на волоске.

Что почести, что юность, что свобода

Пред милой гостьей с дудочкой в руке.

Тот город, мной любимый с детства,

В его декабрьской тишине

Моим промотанным наследством

Сегодня показался мне.

Не прислал ли лебедя за мною,

Или лодку, или черный плот? —

Он в шестнадцатом году весною

Обещал, что скоро сам придет.

Он в шестнадцатом году весною

Говорил, что птицей прилечу

Через мрак и смерть к его покою,

Прикоснусь крылом к его плечу.

Мне его еще смеются очи

И теперь, шестнадцатой весной.

Что мне делать! Ангел полуночи

До зари беседует со мной.

Не недели, не месяцы – годы

Расставались. И вот наконец

Холодок настоящей свободы

И седой над висками венец.

Больше нет ни измен, ни предательств,

И до света не слушаешь ты,

Как струится поток доказательств,

Несравненной моей правоты.

За тебя я заплатила

Чистоганом,

Ровно десять лет ходила

Под наганом.

Ни налево, ни направо

Не глядела,

А за мной худая слава

Шелестела.

Нет, ни в шахматы, ни в теннис…

То, во что с тобой играю,

Называют по-другому,

Если нужно называть…

Ты с детства полюбила тень,

Он рыцарь грезы с колыбели.

Вам голубые птицы пели

О встрече каждый вешний день.

– «Забилась в угол, глядишь упрямо…

Скажи, согласна? Мы ждем давно».

– «Ах, я не знаю. Оставьте, мама!

Оставьте, мама. Мне всё равно!»

О будь печальна, будь прекрасна,

Храни в душе осенний сад!

Пусть будет светел твой закат,

Ты над зарей была не властна.

– «Всё перемелется, будет мукой!»

Люди утешены этой наукой.

Станет мукою, что было тоской?

Нет, лучше мукой!

Не любила, но плакала. Нет, не любила, но всё же

Лишь тебе указала в тени обожаемый лик.

Было всё в нашем сне на любовь не похоже:

Ни причин, ни улик.

Алых роз и алых маков

Я принес тебе букет.

Я ни в чем не одинаков,

Я – веселый мальчик-бред.

Памятью сердца – венком незабудок

Я окружила твой милый портрет.

Днем утоляет и лечит рассудок,

Вечером – нет.

«Полюбился ландыш белый

Одинокой резеде.

Что зеваешь?» – «Надоело!»

«Где болит?» – «Нигде!»

Есть тихие дети. Дремать на плече

У ласковой мамы им сладко и днем.

Их слабые ручки не рвутся к свече, —

Они не играют с огнем.

В декабре на заре было счастье,

Длилось – миг.

Настоящее, первое счастье

Не из книг!

Моим стихам, написанным так рано,

Что и не знала я, что я – поэт,

Сорвавшимся, как брызги из фонтана,

Как искры из ракет,

Ворвавшимся, как маленькие черти,

В святилище, где сон и фимиам,

Моим стихам о юности и смерти

– Нечитанным стихам! —

Разбросанным в пыли по магазинам

(Где их никто не брал и не берет!),

Моим стихам, как драгоценным винам,

Настанет свой черед.

Я сейчас лежу ничком

– Взбешенная! – на постели.

Если бы Вы захотели

Быть моим учеником,

Идешь, на меня похожий,

Глаза устремляя вниз.

Я их опускала – тоже!

Прохожий, остановись!

Ждут нас пыльные дороги,

Шалаши на час

И звериные берлоги

И старинные чертоги…

Милый, милый, мы, как боги:

Целый мир для нас!

Вы, идущие мимо меня

К не моим и сомнительным чарам, —

Если б знали Вы, сколько огня,

Сколько жизни, растраченной даром,

Уж сколько их упало в эту бездну,

Разверстую вдали!

Настанет день, когда и я исчезну

С поверхности земли.

Не думаю, не жалуюсь, не спорю.

Не сплю.

Не рвусь ни к солнцу, ни к луне, ни к морю,

Ни к кораблю.

Я с вызовом ношу его кольцо!

– Да, в Вечности – жена, не на бумаге. —

Его чрезмерно узкое лицо

Подобно шпаге.

День угасший

Нам порознь нынче гас.

Это жестокий час —

Для Вас же.

Время – совье,

Пусть птенчика прячет мать.

Рано Вам начинать

С любовью.

Помню первый

Ваш шаг в мой недобрый дом,

С пряничным петухом

И вербой.

Отрок чахлый,

Вы жимолостью в лесах,

Облаком в небесах —

Вы пахли!

На коленях

Снищу ли прощенья за

Слезы в твоих глазах

Оленьих.

Милый сверстник,

Еще в Вас душа – жива!

Я же люблю слова

И перстни.

Лежат они, написанные наспех,

Тяжелые от горечи и нег.

Между любовью и любовью распят

Мой миг, мой час, мой день, мой год, мой век

Безумье – и благоразумье,

Позор – и честь,

Всё, что наводит на раздумье,

Всё слишком есть —

Мне нравится, что Вы больны не мной,

Мне нравится, что я больна не Вами,

Что никогда тяжелый шар земной

Не уплывет под нашими ногами.

Мне нравится, что можно быть смешной —

Распущенной – и не играть словами,

И не краснеть удушливой волной,

Слегка соприкоснувшись рукавами.

Два солнца стынут, – о Господи, пощади! —

Одно – на небе, другое – в моей груди.

Цыганская страсть разлуки!

Чуть встретишь – уж рвешься прочь!

Я лоб уронила в руки

И думаю, глядя в ночь:

Узкий, нерусский стан —

Над фолиантами.

Шаль из турецких стран

Пала, как мантия.

Вас передашь одной

Ломаной черной линией.

Холод – в весельи, зной —

В Вашем унынии.

Вся Ваша жизнь – озноб,

И завершится – чем она?

Облачный – темен – лоб

Юного демона.

Каждого из земных

Вам заиграть – безделица!

И безоружный стих

В сердце нам целится.

В утренний сонный час,

– Кажется, четверть пятого, —

Я полюбила Вас,

Анна Ахматова.

Голоса с их игрой сулящей,

Взгляды яростной черноты,

Опаленные и палящие

Роковые рты —

Цветок к груди приколот,

Кто приколол, – не помню.

Ненасытим мой голод

На грусть, на страсть, на смерть.

В гибельном фолианте

Нету соблазна для

Женщины. – Ars Amandi[1]

Женщине – вся земля.

Легкомыслие! – Милый грех,

Милый спутник и враг мой милый!

Ты в глаза мне вбрызнул смех,

и мазурку мне вбрызнул в жилы.

Заповедей не блюла, не ходила к причастью.

– Видно, пока надо мной не пропоют литию, —

Буду грешить – как грешу – как грешила: со страстью!

Господом данными мне чувствами – всеми пятью!

Други! – Сообщники! – Вы, чьи наущения – жгучи!

– Вы, сопреступники! – Вы, нежные учителя!

Юноши, девы, деревья, созвездия, тучи, —

Богу на Страшном суде вместе ответим, Земля!

Гибель от женщины. Вот знак

На ладони твоей, юноша.

Долу глаза! Молись! Берегись! Враг

Бдит в полуночи.

И взглянул, как в первые раза

Не глядят.

Черные глаза глотнули взгляд.

И другу на руку легло

Крылатки тонкое крыло.

Что я поистине крылата,

Ты понял, спутник по беде!

Но, ах, не справиться тебе

С моею нежностью проклятой!

К озеру вышла. Крут берег.

Сизые воды в снег сбиты,

На голос воют. Рвут пасти —

Что звери.

Кабы нас с тобой да судьба свела —

Ох, веселые пошли бы по земле дела!

Не один бы нам поклонился град,

Ох мой родный, мой природный, мой безродный брат!

Коли милым назову – не соскучишься!

Богородицей – слыву – Троеручицей:

Одной – крепости крушу, друга – тамотка,

Третьей по морю пишу – рыбам грамотку.

Много тобой пройдено

Русских дорог глухих.

Ныне же вся родина

Причащается тайн твоих.

Разлетелось в серебряные дребезги

Зеркало, и в нем – взгляд.

Лебеди мои, лебеди

Сегодня домой летят!

Собирая любимых в путь,

Я им песни пою на память —

Чтобы приняли как-нибудь,

Что когда-то дарили сами.

Ты, мерящий меня по дням,

Со мною, жаркой и бездомной,

По распаленным площадям —

Шатался – под луной огромной?

…Я бы хотела жить с Вами

В маленьком городе,

Где вечные сумерки

И вечные колокола.

Я пришла к тебе черной полночью,

За последней помощью.

Я – бродяга, родства не помнящий,

Корабль тонущий.

Откуда такая нежность?

Не первые – эти кудри

Разглаживаю, и губы

Знавала – темней твоих.

Мировое началось во мгле кочевье:

Это бродят по ночной земле – деревья,

Это бродят золотым вином – гроздья,

Это странствуют из дома в дом – звезды,

Это реки начинают путь – вспять!

И мне хочется к тебе на грудь – спать.

Из Польши своей спесивой

Принес ты мне речи льстивые,

Да шапочку соболиную,

Да руку с перстами длинными,

Да нежности, да поклоны,

Да княжеский герб с короною.

А пока твои глаза

– Черные – ревнивы,

А пока на образа

Молишься лениво —

Надо, мальчик, целовать

В губы – без разбору.

Надо, мальчик, под забором

И дневать и ночевать.

В лоб целовать – заботу стереть.

В лоб целую.

И в заточеньи зимних комнат

И сонного Кремля —

Я буду помнить, буду помнить

Просторные поля.

Мое последнее величье

На дерзком голоде заплат!

В сухие руки ростовщичьи

Снесен последний мой заклад.

Расцветает сад, отцветает сад.

Ветер встреч подул, ветер мчит разлук.

Из обрядов всех чту один обряд:

Целованье рук.

Co мной не надо говорить,

Вот губы: дайте пить.

Вот волосы мои: погладь.

Вот руки: можно целовать.

– А лучше дайте спать.

He смущаю, не пою

Женскою отравою.

Руку верную даю —

Пишущую, правую.

Маска – музыка… А третье

Что любимое? – Не скажет.

И я тоже не скажу.

Писала я на аспидной доске,

И на листочках вееров поблеклых,

И на речном, и на морском песке,

Коньками по льду и кольцом на стеклах, —

Вчера еще в глаза глядел,

А нынче – всё косится в сторону!

Вчера еще до птиц сидел, —

Все жаворонки нынче – вороны!

Душа, не знающая меры,

Душа хлыста и изувера,

Тоскующая по бичу.

Душа – навстречу палачу,

Как бабочка из хризалиды!

Душа, не съевшая обиды,

Что больше колдунов не жгут.

Как смоляной высокий жгут

Дымящая под власяницей…

Скрежещущая еретица,

– Савонароловой сестра —

Душа, достойная костра!

Твои …… черты,

Запечатленные Кануном.

Я буду стариться, а ты

Останешься таким же юным.

От гнева в печени, мечты во лбу,

Богиня верности, храни рабу.

Знакомец! Отколева в наши страны?

Которого ветра клясть?

Знакомец! С тобою в любовь не встану:

Твоя вороная масть.

Покамест костру вороному пыхать,

Красавице искра в глаз!

– Знакомец! Твоя дорогая прихоть,

А мой дорогой отказ.

Ты, меня любивший фальшью

Истины – и правдой лжи,

Ты, меня любивший – дальше

Некуда! – За рубежи!

Ятаган? Огонь?

Поскромнее, – куда как громко!

Боль, знакомая, как глазам – ладонь,

Как губам —

Имя собственного ребенка.

Дней сползающие слизни,

…Строк поденная швея…

Что до собственной мне жизни?

Не моя, раз не твоя.

Да, я одна. В час расставанья

Сиротство ты душе предрек.

Одна, как в первый день созданья

Во всей вселенной человек!

Об одной лошаденке чалой

С выпяченными ребрами,

С подтянутым, точно у гончей,

Вогнутым животом.

Не хочу тебя сегодня.

Пусть язык твой будет нем.

Память, суетная сводня,

Не своди меня ни с кем.

Забились мы в кресло в сумерки —

я и тоска, сам-друг.

Все мы давно б умерли,

да умереть недосуг.

И жаловаться некому

и не на кого пенять,

что жить —

некогда,

и бунтовать —

некогда,

и некогда – умирать,

что человек отчаялся

воду в ступе толочь,

и маятник умаялся

качаться день и ночь.

Прекрасная пора была!

Мне шел двадцатый год.

Алмазною параболой

взвивался водомет.

Тихо плачу и пою,

отпеваю жизнь мою.

В комнате полутемно,

тускло светится окно,

и выходит из угла

старым оборотнем мгла.

Скучно шаркает туфлями

и опять, Бог весть о чем,

всё упрямей и упрямей

шамкает беззубым ртом.

Тенью длинной и сутулой

распласталась на стене,

и становится за стулом,

и нашептывает мне,

и шушукает мне в ухо,

и хихикает старуха:

«Помереть – не померла,

только время провела!»

И отшумит тот шум и отгрохочет грохот,

которым бредишь ты во сне и наяву,

и бредовые выкрики заглохнут, —

и ты почувствуешь, что я тебя зову.

Мне снилось: я бреду впотьмах,

и к тьме глаза мои привыкли.

И вдруг – огонь. Духан в горах.

Гортанный говор. Пьяный выкрик.

И всем-то нам врозь идти:

этим – на люди, тем – в безлюдье.

Но будет нам по пути,

когда умирать будем.

Унылый друг,

вспомни и ты меня

раз в году,

в канун Иванова дня,

когда разрыв-трава,

разрыв-трава,

разрыв-трава

цветет!

Старая под старым вязом,

старая под старым небом,

старая над болью старой

призадумалася я.

Из последнего одиночества

прощальной мольбой, – не пророчеством

окликаю вас, отроки-други:

одна лишь для поэта заповедь

на востоке и на западе,

на севере и на юге —

не бить

челом

веку своему,

Но быть

челом века

своего, —

быть человеком.

Я гляжу на ворох желтых листьев…

Вот и вся тут, золота казна!

На богатство глаз мой не завистлив, —

богатей, кто не боится зла.

Я думаю: Господи, сколько я лет проспала

и как стосковалась по этому грешному раю!

Цветут тополя. За бульваром горят купола.

Сажусь на скамью. И дышу. И глаза протираю.

На Арину осеннюю – в журавлиный лёт —

собиралась я в странствие,

только не в теплые страны,

а подалее, друг мой, подалее.

Кончается мой день земной.

Встречаю вечер без смятенья,

И прошлое передо мной

Уж не отбрасывает тени —

Нет мне пути обратно!

Накрик кричу от тоски!

Бегаю по квадратам

Шахматной доски.

Прямо в губы я тебе шепчу – газэлы,

Я дыханьем перелить в тебя хочу – газэлы.

Ах, созвучны одержимости моей – газэлы!

Ты смотри же, разлюблять не смей – газэлы.

Расцветает средь зимы весна – газэлой,

Пробудят и мертвого от сна – газэлы,

Бродит, колобродит старый хмель – газэлы, —

И пою тебя, моя газель, – газэлой!

Без оговорок, без условий

Принять свой жребий до конца,

Не обрывать на полуслове

Самодовольного лжеца.

Ночь. И снег валится.

Спит Москва… А я…

Ох, как мне не спится,

Любовь моя!

Она беззаботна еще, она молода,

Еще не прорезались зубы у Страсти, —

Не водка, не спирт, но уже не вода,

А пенистое, озорное, певучее Асти.

Тоскую, как тоскуют звери,

Тоскует каждый позвонок,

И сердце – как звонок у двери,

И кто-то дернул за звонок.

Ты помнишь коридорчик узенький

В кустах смородинных?..

С тех пор мечте ты стала музыкой,

Чудесной родиной.

«Будем счастливы во что бы то ни стало…»

Да, мой друг, мне счастье стало в жизнь!

Вот уже смертельная усталость

И глаза, и душу мне смежит.

Он ходит с женщиной в светлом,

– Мне рассказали. —

Дом мой открыт всем ветрам,

Всем ветрам.

И впрямь прекрасен, юноша стройный, ты:

Два синих солнца под бахромой ресниц,

И кудри темноструйным вихрем,

Лавра славней, нежный лик венчают.

Адонис сам предшественник юный мой!

Ты начал кубок, ныне врученный мне, —

К устам любимой приникая,

Мыслью себя веселю печальной:

Не ты, о юный, расколдовал ее.

Дивясь на пламень этих любовных уст,

О, первый, не твое ревниво, —

Имя мое помянет любовник.

Окиньте беглым, мимолетным взглядом

Мою ладонь:

Здесь две судьбы, одна с другою рядом,

Двойной огонь.

Скажу ли Вам: я Вас люблю?

Нет, Ваше сердце слишком зорко.

Ужель его я утолю

Любовною скороговоркой?

В этот вечер нам было лет по сто.

Темно и не видно, что плачу.

Нас везли по Кузнецкому мосту,

И чмокал извозчик на клячу.

Утешительница боли – твоя рука,

Белотелый цвет магнолий – твоя рука.

Снова знак к отплытию нам дан!

Дикой полночью из пристани мы выбыли.

Снова сердце – сумасшедший капитан —

Правит парус к неотвратной гибели.

Вихри шар луны пустили в пляс

И тяжелые валы окрест взлохматили…

– Помолись о нераскаянных, о нас,

О поэт, о спутник всех искателей!

Этот вечер был тускло-палевый, —

Для меня был огненный он.

Этим вечером, как пожелали Вы,

Мы вошли в театр «Унион».

Не небо – купол безвоздушный

Над голой белизной домов,

Как будто кто-то равнодушный

С вещей и лиц совлек покров.

Словно дни мои первоначальные

Воскресила ты, весна.

Грезы грезятся мне беспечальные,

Даль младенчески ясна.

С пустынь доносятся

Колокола.

По полю, по сердцу

Тень проплыла.

Даль стала дымно-сиреневой.

Облако в небе – как шлем.

Веслами воду не вспенивай:

Воли не надо, – зачем!

На каштанах пышных ты венчальные

Свечи ставишь вновь, весна.

Душу строю, как в былые дни,

Песни петь бы, да звучат одни

Колыбельные и погребальные, —

Усладительницы сна.

Сегодня с неба день поспешней

Свой охладелый луч унес.

Гостеприимные скворешни

Пустеют в проседи берез.

Голубыми туманами с гор на озера плывут вечера.

Ни о завтра не думаю я, ни о завтра и ни о вчера.

Дни – как сны. Дни – как сны. Безотчетному мысли покорней.

Я одна, но лишь тот, кто один, со вселенной Господней вдвоем.

К тайной жизни, во всем разлитой, я прислушалась в сердце моем, —

И не в сердце ль моем всех цветов зацветающих корни?

И ужели в согласьи всего не созвучно биенье сердец,

И не сон – состязание воль? – Всех венчает единый венец:

Надо всем, что живет, океан расстилается горний.

Смотрят снова глазами незрячими

Матерь Божья и Спаситель-Младенец.

Пахнет ладаном, маслом и воском.

Церковь тихими полнится плачами.

Тают свечи у юных смиренниц

В кулачке окоченелом и жестком.

Вал морской отхлынет и прихлынет,

А река уплывает навеки.

Вот за что, только молодость минет,

Мы так любим печальные реки.

Видно, здесь не все мы люди-грешники,

Что такая тишина стоит над нами.

Голуби, незваные приспешники

Виноградаря, кружатся над лозами.

На самое лютое солнце

Несет винодел,

Чтобы скорей постарело,

Молодое вино.

Как неуемный дятел

Долбит упорный ствол,

Одно воспоминанье

Просверливает дух.

Тень от ветряка

Над виноградником кружит.

Тайная тоска

Над сердцем ворожит.

Снова темный круг

Сомкнулся надо мной,

О, мой нежный друг,

Неумолимый мой!

В душной тишине

Ожесточенный треск цикад.

Ни тебе, ни мне,

Нам нет пути назад, —

Томный, знойный дух

Витает над землей…

О, мой страстный друг,

Неутолимый мой!

Господи! Я не довольно ль жила?

Берег обрывист. Вода тяжела.

Стынут свинцовые отсветы.

Господи!..

В душе, как в потухшем кратере,

Проснулась струя огневая, —

Снова молюсь Божьей Матери,

К благости женской взывая:

Лишь о чуде взмолиться успела я,

Совершилось, – а мне не верится!..

Голова твоя, как миндальное деревце,

Всё в цвету, завитое, белое.

Слишком страшно на сердце и сладостно,

– Разве впрямь воскресают мертвые?

Потемнелое озарилось лицо твое

Нестерпимым сиянием радости.

О, как вечер глубок и таинственен!

Слышу, Господи, слышу, чувствую, —

Отвечаешь мне тишиною стоустою:

«Верь, неверная! Верь, – воистину».

Жила я долго, вольность возлюбя,

О Боге думая не больше птицы,

Лишь для полета правя свой полет…

И вспомнил обо мне Господь, – и вот

Душа во мне взметнулась, как зарница,

Всё озарилось. – Я нашла тебя,

Чтоб умереть в тебе и вновь родиться

Для дней иных и для иных высот.

Молчалив и бледен лежит жених,

А невеста к нему ластится…

Запевает вьюга в полях моих,

Запевает тоска на сердце.

Каждый вечер я молю

Бога, чтобы ты мне снилась:

До того я полюбилась,

Что уж больше не люблю.

Выставляет месяц рожки острые.

Вечереет на сердце твоем.

На каком-то позабытом острове

Очарованные мы вдвоем.

Как воздух прян,

Как месяц бледен!

О, госпожа моя,

Моя Судьба!

«Приобрела я человека от Господа»,

И первой улыбкой матери

На первого в мире первенца

Улыбнулась Ева.

Как пламень в голубом стекле лампады,

В обворожительном плену прохлады,

Преображенной жизнию дыша,

Задумчиво горит твоя душа.

Часы остановились. Движенья больше нет.

Стоит, не разгораясь, за окнами рассвет.

Моя душа во власти страха

И горькой жалости земной.

Напрасно я бегу от праха —

Я всюду с ним, и он со мной.

Медный грохот, дымный порох,

Рыжелипкие струи,

Тел ползущих влажный шорох…

Где чужие? где свои?

У каждого, кто встретится случайно

Хотя бы раз – и сгинет навсегда,

Своя история, своя живая тайна,

Свои счастливые и скорбные года.

И мы простим, и Бог простит.

Мы жаждем мести от незнанья.

Но злое дело – воздаянье

Само в себе, таясь, таит.

Окно мое высоко над землею,

Высоко над землею.

Я вижу только небо с вечернею зарею,

С вечернею зарею.

Всегда чего-нибудь нет, —

Чего-нибудь слишком много…

На всё как бы есть ответ —

Но без последнего слога.

Тринадцать лет! Мы так недавно

Его приветили, любя.

В тринадцать лет он своенравно

И дерзко показал себя.

Сошлись чертовки на перекрестке,

На перекрестке трех дорог

Сошлись к полночи, и месяц жесткий

Висел вверху, кривя свой рог.

Мне повстречался дьяволенок,

Худой и щуплый – как комар.

Он телом был совсем ребенок,

Лицом же дик: остер и стар.

Небеса унылы и низки,

Но я знаю – дух мой высок.

Мы с тобой так странно близки,

И каждый из нас одинок.

Единый раз вскипает пеной

И рассыпается волна.

Не может сердце жить изменой,

Измены нет: любовь – одна.

Изнемогаю от усталости,

Душа изранена, в крови…

Ужели нет над нами жалости,

Ужель над нами нет любви?

Сердце исполнено счастьем желанья,

Счастьем возможности и ожиданья, —

Но и трепещет оно и боится,

Что ожидание – может свершиться…

Полностью жизни принять мы не смеем,

Тяжести счастья поднять не умеем,

Звуков хотим, – но созвучий боимся,

Праздным желаньем пределов томимся,

Вечно их любим, вечно страдая, —

И умираем, не достигая…

Не страшно мне прикосновенье стали

И острота и холод лезвия.

Но слишком тупо кольца жизни сжали

И, медленные, душат как змея.

Но пусть развеются мои печали,

Им не открою больше сердца я…

Они далекими отныне стали,

Как ты, любовь ненужная моя!

Мне мило отвлеченное:

Им жизнь я создаю…

Я всё уединенное,

Неявное люблю.

Две нити вместе свиты,

Концы обнажены.

То «да» и «нет» не слиты,

Не слиты – сплетены.

Их темное сплетенье

И тесно, и мертво,

Но ждет их воскресенье,

И ждут они его.

Концов концы коснутся —

Другие «да» и «нет»

И «да» и «нет» проснутся,

Сплетенные сольются,

И смерть их будет – Свет.

Я в тесной келье – в этом мире

И келья тесная низка.

А в четырех углах – четыре

Неутомимых паука.

На лунном небе чернеют ветки…

Внизу чуть слышно шуршит поток.

А я качаюсь в воздушной сетке,

Земле и небу равно далек.

Освещена последняя сосна.

Под нею темный кряж пушится.

Сейчас погаснет и она.

День конченый – не повторится.

Ни воли, ни умелости,

Друзья мне – как враги…

Моей безмерной смелости,

Господь, о помоги!

Опять он падает, чудесно молчаливый,

Легко колеблется и опускается…

Как сердцу сладостен полет его счастливый!

Несуществующий, он вновь рождается…

Печали есть повсюду…

Мне надоели жалобы;

Стихов слагать не буду…

О, мне иное жало бы!

Стоны,

Стоны,

Истомные,

Бездонные,

Долгие звоны

Похоронные,

Стоны,

Стоны…

Жалобы,

Жалобы на Отца…

Жалость язвящая, жаркая,

Жажда конца,

Жалобы,

Жалобы…

Узел туже, туже,

Путь всё круче, круче,

Всё уже, уже, уже,

Угрюмей тучи,

Ужас душу рушит,

Узел душит,

Узел туже, туже, туже…

Господи, Господи, – нет!

Вещее сердце верит!

Боже мой, нет!

Мы под крылами Твоими.

Ужас. И стоны. И тьма… а над ними

Твой немеркнущий Свет.

Совсем не плох и спуск с горы:

Кто бури знал, тот мудрость ценит.

Лишь одного мне жаль: игры…

Ее и мудрость не заменит.

Качаются на луне

Пальмовые перья.

Жить хорошо ли мне,

Как живу теперь я?

А Вы никогда не видали?

В саду или в парке – не знаю,

Везде зеркала сверкали.

Внизу, на поляне, с краю,

Вверху, на березе, на ели.

Где прыгали мягкие белки,

Где гнулись мохнатые ветки, —

Везде зеркала блестели.

И в верхнем – качались травы,

А в нижнем – туча бежала…

Но каждое было лукаво,

Земли иль небес ему мало, —

Друг друга они повторяли,

Друг друга они отражали…

И в каждом – зари розовенье

Сливалось с зеленостью травной;

И были, в зеркальном мгновеньи,

Земное и горнее – равны.

Преодолеть без утешенья,

Всё пережить и всё принять.

И в сердце даже на забвенье

Надежды тайной не питать, —

К простоте возвращаться – зачем?

Зачем – я знаю, положим.

Но дано возвращаться не всем.

Такие, как я, не можем.

Мешается, сливается

Действительность и сон,

Всё ниже опускается

Зловещий небосклон —

Смотрю на море жадными очами,

К земле прикованный, на берегу…

Стою над пропастью – над небесами, —

И улететь к лазури не могу.

О, ночному часу не верьте!

Он исполнен злой красоты.

В этот час люди близки к смерти,

Только странно живы цветы.

О, берегитесь, убегайте

От жизни легкой пустоты.

И прах земной не принимайте

За апельсинные цветы.

В моей душе нет места для страданья:

Моя душа – любовь.

Она разрушила свои желанья,

Чтоб воскресить их вновь.

Порой всему, как дети, люди рады

И в легкости своей живут веселой.

О, пусть они смеются! Нет отрады

Смотреть во тьму души моей тяжелой.

Господь. Отец.

Мое начало. Мой конец.

Тебя, в Ком Сын, Тебя, Кто в Сыне,

Во Имя Сына прошу я ныне

И зажигаю пред Тобой

Мою свечу.

Господь. Отец. Спаси, укрой —

Кого хочу.

Душа моя угрюмая, угрозная,

Живет в оковах слов.

Я – черная вода, пенноморозная,

Меж льдяных берегов.

Блевотина войны – октябрьское веселье!

От этого зловонного вина

Как было омерзительно твое похмелье,

О бедная, о грешная страна!

Она не погибнет – знайте!

Она не погибнет, Россия.

Они всколосятся, – верьте!

Поля ее золотые.

По Слову Извечно-Сущего

Бессменен поток времен.

Чую лишь ветер грядущего,

Нового мига звон.

Пойдем на весенние улицы,

Пойдем в золотую метель.

Там солнце со снегом целуется

И льет огнерадостный хмель.

О Ирландия, океанная,

Мной не виденная страна!

Почему ее зыбь туманная

В ясность здешнего вплетена?

Простят ли чистые герои?

Мы их завет не сберегли.

Мы потеряли всё святое:

И стыд души, и честь земли.

Мы были с ними, были вместе,

Когда надвинулась гроза.

Пришла Невеста. И Невесте

Солдатский штык проткнул глаза.

Мы утопили, с визгом споря,

Ее в чану Дворца, на дне,

В незабываемом позоре

И наворованном вине.

Ночная стая свищет, рыщет,

Лед по Неве кровав и пьян…

О, петля Николая чище,

Чем пальцы серых обезьян!

Рылеев, Трубецкой, Голицын!

Вы далеко, в стране иной…

Как вспыхнули бы ваши лица

Перед оплеванной Невой!

И вот из рва, из терпкой муки,

Где по дну вьется рабий дым,

Дрожа протягиваем руки

Мы к вашим саванам святым.

К одежде смертной прикоснуться,

Уста сухие приложить,

Чтоб умереть – или проснуться,

Но так не жить! Но так не жить!

Безумные годы совьются во прах,

Утонут в забвенье и дыме.

И только одно сохранится в веках

Святое и гордое имя.

Мы, умные, – безумны,

Мы, гордые, – больны,

Растленной язвой чумной

Мы все заражены.

В вечерний час уединенья,

Уныния и утомленья,

Один, на шатких ступенях,

Ищу напрасно утешенья,

Моей тревоги утоленья

В недвижных, стынущих водах.

Предутренний месяц на небе лежит.

Я к месяцу еду, снег чуткий скрипит.

Глухим путем, неезженным,

На бледном склоне дня

Иду в лесу оснеженном,

Печаль ведет меня.

Как ветер мокрый, ты бьешься в ставни,

Как ветер черный, поешь: ты мой!

Я древний хаос, я друг твой давний,

Твой друг единый, – открой, открой!

В своей бессовестной и жалкой низости,

Она как пыль сера, как прах земной.

И умираю я от этой близости,

От неразрывности ее со мной.

Мой друг, меня сомненья не тревожат.

Я смерти близость чувствовал давно.

В могиле, там, куда меня положат,

Я знаю, сыро, душно и темно.

Не слушайте меня, не стоит: бедные

Слова я говорю; я – лгу.

И если в сердце знанья есть победные, —

Я от людей их берегу.

В зеленом шуме листьев вешних,

В зеленом шорохе волны,

Я вечно жду цветов нездешних

Еще несознанной весны.

Ярко цокают копыта…

Что там видно, у моста?

Всё затерто, всё забыто,

В тайне мыслей пустота…

Только слушаю копыта,

Шум да крики у моста.

Расточитесь, духи непослушные,

Разомкнитесь, узы непокорные,

Распадитесь, подземелья душные,

Лягте, вихри, жадные и черные.

«Красным углем тьму черчу,

Колким жалом плоть лижу,

Туго, туго жгут кручу,

Гну, ломаю и вяжу.

Невозвратимо. Непоправимо.

Не смоем водой. Огнем не выжжем.

Нас затоптал – не проехал мимо! —

Тяжелый всадник на коне рыжем.

Не март девический сиял моей заре:

Ее огни зажглись в суровом ноябре.

Не бледный халкидон – заветный камень мой,

Но гиацинт-огонь мне дан в удел земной.

Ноябрь, твое чело венчает яркий снег…

Две тайны двух цветов заплетены в мой век,

Два верных спутника мне жизнью суждены:

Холодный снег, сиянье белизны, —

И алый гиацинт, – его огонь и кровь.

Приемлю жребий мой: победность и любовь.

Нет, никогда не примирюсь.

Верны мои проклятья.

Я не прощу, я не сорвусь

В железные объятья.

Припав к моему изголовью,

ворчит, будто выстрелы, тишина;

запекшейся черной кровью

ночная дыра полна.

Всё это было, кажется в последний,

В последний вечер, в вешний час…

И плакала безумная в передней,

О чем-то умоляя нас.

Струись,

Струись,

Холодный ключ осенний.

Молись,

Молись,

И веруй неизменней.

Молись,

Молись,

Молитвой неугодной.

Струись,

Струись,

Осенний ключ холодный…

Есть счастье у нас, поверьте,

И всем дано его знать.

В том счастье, что мы о смерти

Умеем вдруг забывать.

Не разумом, ложно-смелым.

(Пусть знает, – твердит свое),

Но чувственно, кровью, телом

Не помним мы про нее.

Я хочу умереть молодой,

Не любя, не грустя ни о ком;

Золотой закатиться звездой,

Облететь неувядшим цветком.

Я хочу, чтоб на камне моем

Истомленные долгой враждой

Находили блаженство вдвоем.

Я хочу умереть молодой!

Да, это был лишь сон! Минутное виденье

Блеснуло мне, как светлый метеор…

Зачем же столько грез, блаженства и мученья

Зажег во мне неотразимый взор?

В кудрях каштановых моих

Есть много прядей золотистых —

Видений девственных и чистых

В моих мечтаньях огневых.

Земная жизнь моя – звенящий,

Невнятный шорох камыша.

Им убаюкан лебедь спящий,

Моя тревожная душа.

То не дева-краса от глубокого сна

Поцелуем любви пробудилась…

То проснулась она, молодая весна,

И улыбкой земля озарилась.

Нивы необъятные

Зыблются едва,

Шепчут сердцу внятные,

Кроткие слова.

В душу закралося чувство неясное,

Будто во сне я живу.

Что-то чудесное, что-то прекрасное

Грезится мне наяву.

Ароматной прохладой весны

Потянуло в окно отпертое;

Всё прозрачней становятся сны,

Скоро солнце взойдет золотое.

Быть грозе! Я вижу это

В трепетанье тополей,

В тяжком зное полусвета,

В душном сумраке аллей.

В любви, как в ревности, не ведая предела, —

Ты прав, – безжалостной бываю я порой,

Но не с тобой, мой друг! С тобою я б хотела

Быть ласковой и нежною сестрой.

Сестрою ли?.. О, яд несбыточных мечтаний,

Ты в кровь мою вошел и отравил ее!

Из мрака и лучей, из странных сочетаний —

Сплелося чувство странное мое.

Не упрекай меня, за счастие мгновенья

Другим, быть может, я страданья принесу,

Но не тебе, мой друг! – тебе восторг забвенья

И сладких слез небесную росу.

Ты не думай уйти от меня никуда…

Нас связали страданья и счастья года!

Иль напрасно любовью горели сердца,

И лобзанья, и клятвы лились без конца!

Лионель, певец луны,

Любит призрачные сны,

Зыбь болотного огня,

Трепет листьев и – меня.

Мой светлый замок так велик,

Так недоступен и высок,

Что скоро листья повилик

Ковром заткут его порог.

Да, верю я, она прекрасна,

Но и с небесной красотой

Она пыталась бы напрасно

Затмить венец мой золотой.

Многоколонен и обширен

Стоит сияющий мой храм;

Там в благовонии кумирен

Не угасает фимиам.

Там я царица! Я владею

Толпою рифм, моих рабов;

Мой стих, как бич, висит над нею

И беспощаден, и суров.

Певучий дактиль плеском знойным

Сменяет ямб мой огневой;

За анапестом беспокойным

Я шлю хореев светлый рой.

И строфы звучною волною

Бегут, послушны и легки,

Свивая избранному мною

Благоуханные венки…

Так проходи же! Прочь с дороги!

Рассудку слабому внемли:

Где свой алтарь воздвигли боги,

Не место призракам земли!

О, пусть зовут тебя прекрасной,

Но красота – цветок земной —

Померкнет бледной и безгласной

Пред зазвучавшею струной!

Мне не надо наслаждений

Мимолетной суеты.

Я живу среди видений

Очарованной мечты.

Горячий день не в силах изнемочь.

Но близится торжественная ночь

И стелет мрак в вечерней тишине.

Люби меня в твоем грядущем сне.

Я хочу быть любимой тобой

Не для знойного сладкого сна,

Но – чтоб связаны вечной судьбой

Были наши навек имена.

Не убивайте голубей!

Их оперенье белоснежно;

Их воркование так нежно

Звучит во мгле земных скорбей,

Где всё – иль тускло, иль мятежно.

Не убивайте голубей!

Я – жрица тайных откровений,

Во тьме веков мне брезжит день.

В чудесной были воплощений,

В великой лестнице рождений —

Мне душно в хижине моей!

Мне тяжела моя неволя.

О, дай вернуть отраду поля

И зацветающих степей!

Мне душно в хижине моей.

Твои уста – два лепестка граната,

Но в них пчела услады не найдет.

Я жадно выпила когда-то

Их пряный хмель, их крепкий мед.

Приди! Испей из чаши сладостной.

Свой дух усталый обнови.

Я буду светлой, буду радостной,

Я буду гением любви.

С ее опущенными веждами

И целомудренным лицом —

Она идет, блестя одеждами,

Сияя радужным венцом.

И мысли ей вослед уносятся,

С воскресшим трепетом в груди —

Мольбы, молитвы, гимны просятся:

«Взгляни, помедли, подожди!»

В скорби моей никого не виню.

В скорби – стремлюсь к незакатному дню.

К свету нетленному пламенно рвусь.

Мрака земли не боюсь, не боюсь.

Вчера, гуляя у ручья,

Я думала: вся жизнь моя —

Лишь шалости да шутки.

И под журчание струи

Я в косы длинные свои

Вплетала незабудки.

Мой тайный мир – ристалище созвучий

На высотах свободной красоты.

Гудит их спор, то – властный и могучий,

То – чуть звенящий, сладостно-певучий,

То – как щиты, что бьются о щиты.

Ты изменил мне, мой светлый гений,

В полете ярком в живой эфир.

Моих восторгов, моих стремлений

Унес с собою блаженный мир.

Пальмы листьями перистыми

Чуть колеблют в вышине;

Этот вечер снами чистыми

Опьяняет душу мне.

Люблю тебя со всем мучением

Всеискушающей любви! —

С самозабвеньем, с отречением,

Поверь, пойми, благослови.

В венке цветущем вечных былей

Бессмертный лавр – любовь моя!

То – белизна саронских лилий,

То – отблеск ангельских воскрылий,

То – блеск нагорного ручья.

Я жажду наслаждений знойных

Во тьме потушенных свечей,

Утех блаженно-беспокойных,

Из вздохов сотканных ночей.

Юный мой сад и цветущ, и богат,

Розы струят в нем живой аромат,

Яркие – будто раскрытые жадно уста,

Матово-бледные, – девственных плеч красота,

Чуть розоватые, – щек заалевшихся цвет,

Есть и другие, – которым сравнения нет.

Мне донесся в час заката

Аромат твоих кудрей;

Ты меня любовью брата

Оживи и отогрей.

Был труден путь. Был зноен день.

До полдня длилось восхождение,

И, вот, обещанная сень

Пред нами встала, как видение,

И мы вошли в нагорный сад,

Где, разрастаясь в изобилии,

Жасмины пряные кадят,

Меж роз и мирт сияют лилии.

Врата златые заперты.

Нам сладко млеть в благоухании.

Под нами – травы и цветы.

Над нами – лавры и латании.

Но полдень пышет здесь огнем, —

В саду, повиснувшем над бездною.

Богиня властная есть в нем, —

Земной кумир – с короной звездною.

Мы служим ей – как божеству,

Несем ей гимны и каждения

В горячих снах и наяву —

В стихийных бурях наслаждения.

Мы ей поем, мы ей кадим,

Светло-блаженные, как гении.

И наши души, будто дым,

Исходят в медленном томлении.

Мы служим ей – как божеству.

Нам снятся жуткие видения.

И львы, желтея сквозь листву,

Лежат на страже пробуждения…

Огонь созвучий,

Аккордов пенье,

О, вальс певучий,

Мое забвенье.

Ты льнешь украдкой

Мечтою ложной,

Ты – отдых сладкий

Души тревожной.

Кольцом неверным

Сомкнуты звенья,

В движенье мерном

Покой забвенья.

В огне созвучий,

В живом стремленье —

И трепет жгучий,

И утоленье.

Ты хочешь власти? – Будет власть.

Лишь надо клад тебе украсть.

Ты руку мертвую зажги —

И мертвым сном уснут враги.

Пока твой факел будет тлеть,

Иди, обшарь чужую клеть,

Для чародея нет преград, —

Пой гримуар, найдется клад!

Ты другом в сердце уязвлен?

Тебя страдать заставил он?

Ты плачешь кровью, потому —

Что отомстить нельзя ему?

Но Я с тобой. Ночной порой

Ты книгу черную открой,

Для чародея нет забот,

Пой гримуар – твой друг умрет!

Жена чужая хороша?

О ней болит твоя душа?

Ты не заспишь, ты не запьешь

Ее пленительную ложь?

Но пусть другой скорбит о ней,

Влачит до гроба тягость дней,

Для чародея нет забот,

Пой гримуар – она придет!

Ляг, усни. Забудь о счастии.

Кто безмолвен – тот забыт.

День уходит без участия,

Ночь забвеньем подарит.

Дитя мое, грядущее туманно,

Но всё в тебе, от самых юных лет,

Неодолимо, властно, непрестанно

Мне говорит, что будешь ты – поэт.

Слышишь, как птицы щебечут в саду? —

Мчится на розовых крыльях рассвет.

В тихом саду я блаженство найду,

Влажных ветвей ароматный привет.

О свет прощальный, о свет прекрасный,

Зажженный в высях пустыни снежной,

Ты греешь душу мечтой напрасной,

Тоской тревожной, печалью нежной.

Идут, идут небесные верблюды,

По синеве вздымая дымный прах.

Жемчужин-слез сверкающие груды

Несут они на белых раменах.

Говорят, я мила… Говорят, что мой взгляд

То голубит, то жжет, как огнем.

Звонкий смех мой весельем звучит, говорят…

Ты не любишь? Так что же мне в нем!

В одни глаза я влюблена,

Я упиваюсь их игрою;

Как хороша их глубина!

Но чьи они – я не открою…

Тяжел мне вечный шум житейской суеты

И утонченный яд беседы злой и праздной,

Пустой калейдоскоп, всегда однообразный,

Мучительной для глаз и яркой пестроты.

Он утомляет ум, несет усталость взгляду…

Люблю я тихие часы с тобой вдвоем,

Когда, счастливые, молчим мы – об одном,

Впивая сумерек спокойную отраду.

Благословляю я святую тишину,

Что дышит нежностью задумчивой и ясной.

И наши две души сливаются в одну,

Как две мелодии в гармонии согласной!

Если ты покинут и один,

И забыт безжалостной судьбою, —

Знай, остался верный друг с тобою,

Твой слуга, – твой добрый господин.

Он в твое смиренное жилище

Принесет довольство и покой,

Вкус придаст твоей убогой пище,

Разлучит усталый ум с тоской.

Он пошлет блаженный дар забвенья,

Если гнет в душе твоей лежит!

Тихой ночью, в час отдохновенья,

Нежно он глаза твои смежит.

С ним – зима холодная теплее,

Слаще – отдых, солнце – веселее!

Верный друг, хранитель добрый твой, —

Это труд, труд честный и живой!

Я бродила в полях… а кругом тишина

Свои сладкие сети плела.

И чуть-чуть мне касался волос ветерок,

Точно ласковым взмахом крыла.

По отлогим холмам зеленели поля,

Голубели полоски овса,

И узорным ковром – самотканым ковром

Расстилалась цветов полоса.

Аромат свой медвяный сливали в одно

Алый клевер и тмин кружевной;

Испаренья земли и дыхания трав

Поднимались душистой волной,

Пробегал ветерок по цветущим полям,

Стебли шелковых трав шевеля;

И лилось щебетанье невидимых птиц,

Будто пели, звенели поля.

Я мятежною грудью припала к земле,

И душа моя стала светла…

А кругом тишина, точно нежная мать,

Надо мной свои сети плела.

Какая ласковая осень!

Покой мечтательный везде,

Кармин, и серебро, и просинь

Играют блестками в воде,

Скользят, мерцают в влаге зыбкой,

Не ярко, нежно, всё нежней —

Как бы с усталою улыбкой

Последних тихих, теплых дней.

Прозрачны краски небосвода,

Ясна задумчивая даль…

Какая ширь, простор, свобода —

Какая нежная печаль!

На красный ствол сосны нарядной,

Как стрелы, падают лучи,

Они уже не горячи

Порою осени прохладной.

Пустеет. Ночью огоньки

Уж друг от друга далеки;

И окна ставнями забиты

И – как глаза во сне – закрыты!

Эта ночь не похожа на ночь:

Это – день, утомленный без сна.

В бледно-розовом небе встает

Только призрак луны – не луна.

И скользит мимо полной луны

Облаков голубая гряда…

Так скользят мимолетные сны,

Исчезая вдали без следа.

Тишина… Тишина… Тишина…

Самый воздух загадочно-нем,

И как будто бы тихо дрожат

В нем слова позабытых поэм.

Как дивно рдеют небеса,

Закатной роскошью блистая,

И пышный пурпур – золотая

Перерезает полоса.

Но над зарей – совсем высоко —

Уж нет ни света, ни теней;

Там ночь темнее и темней —

Там странно, холодно, жестоко.

Ты в жизнь мою нечаянно проник.

Тебя мое доверье осветило.

Но слабого величие смутило,

И ты бежишь, как от горы родник.

Не выйдет тот, кто раз попал в мой сад.

Меж гротов, спящих вод, аллей, беседок —

Везде цветы, но аромат их едок,

И неспокоен сон цветущих гряд.

Безмолвное отрадно мне признанье

Храню его. Я говорю без слов:

Люблю любовь, как робкий вздох цветов,

Как звезд вечерних бледное мерцанье.

И в этом вся моя вина,

Что каждый взгляд твой понимаю,

И в этом вся моя вина,

Что боль как радость принимаю.

Он так далек, прощальный вечер,

Но я той памяти верна —

Тебя люблю я бесконечно,

И в этом вся моя вина.

И в этом вся моя печаль,

Что без тебя мне одиноко,

И в этом вся моя печаль,

Что жду тебя не зная срока,

Я за тобой пойду стократно,

Сквозь все года, сквозь все невзгоды…

Тебя люблю я безоглядно,

И в этом вся моя беда!

Я верила, что в мертвенной долине

У нас с тобой мечты всегда одне,

Что близких целей, отдыха на дне

Равно страшимся, верные святыне.

– Я тебя никому не отдам.

Разве это не ты мне сказал?

– Я тебя никому не отдам!

А вчера и сегодня отдал.

Тишине, что стоит за спиной,

Вместе с ней мы глядим тебе вслед.

Одиночество разве со мной?

Без тебя одиночества нет!

– Я тебя никому не отдам!!!

Разве это не ты мне сказал?

– Я тебя никому не отдам!

А вчера и сегодня отдал…

Пустынный зал. Витрины. Свет и мгла

Здесь борются, как боги Зороастра.

Стремится к свету легкая пилястра.

Брожу одна и к вазе подошла.

Страшит меня довольство обладанья

И достиженья мертвенный покой.

Ужасней, чем забвенья мрак пустой,

Час дерзко утоленного желанья.

Люблю я не любовь – люблю влюбленность,

Таинственность определенных слов,

Нарочный смех, особый звук шагов,

Стыдливость взоров страсть и умиленность.

Люблю твои глаза и грустный их привет.

Узнав, что ты меня казнишь пренебреженьем,

Они в знак траура оделись в черный цвет

И на печаль мою взирают с сожаленьем.

Востока бледного не красит так заря,

Так неба мирного не красит Веспер ясный,

Один в вечерний час над западом горя,

Как эти грустные глаза, твой лик прекрасный.

Так пусть в твоей груди, беря пример с очей,

И сердце гордое исполнится печалью.

Печаль тебе к лицу. Всё в красоте твоей

Прелестней быть должно под траурной вуалью.

Я черной звать готов богиню красоты,

Уродливыми всех, кто создан не как ты.

Я нежно Вас люблю, но сердцем, не глазами:

Лишь недостатки зрит мой неподкупный взор,

А сердце любит их. Всё то, что в Вас, что с Вами,

Оно клялось любить глазам наперекор.

Спокойный голос Ваш мне слуха не чарует,

Блаженства не сулит пожатье Ваших рук,

И чувственный восторг мне крови не волнует,

Когда наедине Вас жду, мой строгий друг.

Но сердце ни уму, ни чувствам не подвластно.

Его желание – одной лишь Вам служить.

И, гордость позабыв, безропотно и страстно

Любить я осужден, пока дано мне жить.

В страданиях моих одна лишь есть отрада:

Любовь – мой грех; в любви познал я муки ада.