Назначив самого себя на пост Верховного главнокомандующего, фюрер одновременно на базе реорганизованного военного министерства создал новый орган – главное командование Вермахта (OKW – Oberkommando der Werhmacht). В указе рейхсканцлера говорилось: «ОКВ немедленно переходит под мое руководство в качестве моего личного штаба». Начальником этого органа был назначен генерал-оберст Вильгельм Кейтель.

В состав ОКВ вошли:

– штаб оперативного руководства;

– управление разведки и контрразведки (Абвер);

– общее управление;

– управление военной экономики и вооружений, а также ряд более мелких подразделений.

В 1942 г. в ОКВ была также сформирована служба военнопленных, а также т. н. штаб сухопутных войск под командованием генерала Буле. Последний должен был осуществлять «политический контроль» за войсками.

Хотя формально ОКВ в течение всей войны руководил Кейтель, в круг его обязанностей входили вопросы административного и организационного характера, комплектования войск личным составом и материально-техническое обеспечение Вермахта в целом. В то же время ведущую роль играл штаб оперативного руководства во главе с Йодлем, который намного превосходил своего коллегу умом и силой воли. Основные функции этого подразделения заключались в планировании общего стратегического руководства войной, информировании Гитлера о ходе военных действий, обеспечении взаимодействия между родами войск и т. д. Фактически штаб оперативного руководства был личным штабом фюрера, где намечались и утверждались все планы военных кампаний.

Генерал Йодль обладал огромными полномочиями в решении стратегических вопросов. По словам Кейтеля, «с началом войны штаб оперативного руководства занял видное место». Они с Йодлем постоянно находились в центре событий рядом с фюрером.

Первой серьезной задачей, с которой штаб оперативного руководства блестяще справился, была разработка операции «Везерюбунг». Генштаб сухопутных войск в данном случае был фактически отстранен. Это было ответом Гитлера на неприятие старыми генералами его грандиозных планов. В дальнейшем такая практика продолжилась. А за командованием сухопутных войск остались лишь второстепенные функции: комплектование войск, доставка техники и боеприпасов, организация тыла.

Фактически штаб оперативного руководства выполнял функции высшего штаба, стоявшего над тремя штабами родов войск: сухопутной армии, авиации и флота. Устные указания фюрера обличались в письменные директивы за его подписью. Как правило, они начинались фразами «фюрер приказал», хотя нередко использовались и формулировки «Я приказываю, я рассчитываю». Как выразился генерал Варлимонт, высший военный штаб Германии «работал на одного человека и управлялся его интуицией и ошибками». Работа штабных офицеров ОКВ была весьма интенсивной, особенно его руководителей. Режим дня Гитлера и его различные привычки (проводить совещания допоздна, постоянный холод в кабинете и т. п.) также сказывались на здоровье. Почему Йодль и Кейтель постоянно перенапрягались и часто болели. Шпеер отмечал: «Даже при неофициальных встречах Кейтель и Йодль производили впечатление изнемогающих под бременем ответственности и душевно опустошенных людей».

Однако не должно складываться впечатление, что управление германским Вермахтом было жестко централизованным. Власть ОКВ все же в основном распространялась на сухопутные войска. Кригсмарине и Люфтваффе имели свои собственные штабы и своих главнокомандующих, которые формально не подчинялись Йодлю с Кейтелем, хотя и полностью зависели при этом от Гитлера. В результате при планировании операций Геринг и Редер (потом и Дёниц) издавали свои собственные приказы, основанные непосредственно на «решениях фюрера». При этом они отказывались выполнять приказы Кейтеля и Йодля. Сухопутные же войска, коими с конца 1941 г. командовал сам фюрер, наоборот, подвергались мелочной опеке, даже в вопросах снабжения продовольствием и снаряжением. Понятно, что подобное «распределение» функций далеко не всегда было эффективным с точки зрения войны, зато блестяще обеспечивало устойчивость власти. Говорить о том, что из-за нечеткой системы управления Вермахт не мог эффективно координировать действия трех родов войск, тоже неверно. Ряд примеров, как то: Средиземное море и Заполярье в 1942 г. убедительно доказывают, что при необходимости сухопутные войска, авиация и флот прекрасно взаимодействовали между собой, добиваясь при этом отличных результатов в борьбе с численно превосходящим противником.

Кризис германской стратегии, в том числе и работы главного командования Вермахта, начался только в последние два года войны. Грубейшие просчеты были допущены при планировании боевых действий во Франции летом 1944 г. Расчеты, связанные с перемещением войск, делались так, словно на дворе по-прежнему был 1940 г. и Люфтваффе господствовали в воздухе. В итоге ни один приказ не удавалось выполнить своевременно. Во время операции в Арденнах ОКВ неверно оценило возможности и скорость передвижения американских войск на левом фланге наступления, что во многом привело к срыву плана операции.

Фюрер, как известно, не любил появления вокруг себя каких-либо новых лиц и со многими людьми провел все годы своего 12-летнего правления. Среди военных тоже имелись люди, которым он никогда не изменял. Среди них оказались и Кейтель с Йодлем. По мнению генерала Зенгера, ни тот ни другой не пользовались уважением в военных кругах, но тем не менее Гитлер бесконечно доверял им. Он не любил отправлять их обоих на фронт, боясь, что те попадут под влияние боевых офицеров.

Сфера деятельности Кейтеля ограничивалась, по сути, руководством немецкой военной бюрократией. Этот не особо одаренный умом, уступчивый и податливый военачальник всегда поддерживал своего шефа в его конфликтах с армейской верхушкой. Только он мог выдерживать многочасовые «ситуационные конференции», на которых Гитлер произносил долгие речи по самым разным вопросам. По мнению фельдмаршала Клейста, «Гитлер хотел иметь на этой должности слабого генерала, чтобы иметь возможность полностью его контролировать». Это не значит, что их отношения были идеальными. Время от времени происходили скандалы, и Кейтель неоднократно даже просил освободить его от занимаемой должности.

^{Гитлер и генерал-фельдмаршал Вильгельм Кейтель}

По мнению Гудериана, Кейтель был неплохим человеком и старался добросовестно исполнять обязанности, но был при этом неважным стратегом и быстро попал под влияние фюрера, которому не мог сопротивляться. Он обладал всеми придворными качествами, прекрасно умел угождать Гитлеру, угадывать его желания и предвосхищать решения. Фельдмаршал был крайне непопулярен среди офицеров Генштаба, получив нелицеприятные клички «Да-Кейтель» и «Кивающий осел». В свою очередь, в Вермахте у него было еще четыре прозвища: «Кейтельлис», «Кланяющаяся обезьяна», «Лакейтель» и «Начальник армейской бензоколонки». Когда фюрер однажды указал Кейтелю на то, что в аппарате ОКВ имеются оппозиционные настроения, тот устроил разнос начальникам служб, сказав, что «не будет терпеть в ОКВ ни одного офицера, который будет предаваться критике, размышлениям и брюзжанию».

Управление огромным, непомерно раздутым бюрократическим аппаратом занимало практически весь рабочий день Кейтеля, а также половину ночи. Если прибавить к этому ежедневные многочасовые совещания у Гитлера, становится понятно, что человек он был весьма занятой и почему, находясь практически в «сердцевине» германской военной машины, многое пропускал мимо себя и был практически изолирован от реального мира. Во время совещаний начальник Главного командования Вермахта ограничивался почтительным молчанием и поддерживал любое мнение фюрера. Уже после войны сам Кейтель говорил: «Я не имел никаких полномочий. Я только назывался фельдмаршалом. У меня не было войск, я лишь выполнял приказы Гитлера… Я не имел представления об общих планах Гитлера. Мне было приказано заниматься только военными вопросами».

В отличие от Кейтеля генерал Йодль был прирожденным генштабистом, его взгляды всегда отличались большой ясностью и четкостью. Как отмечал немецкий военный историк Вальтер Гёрлиц: «Йодль, начальник штаба оперативного руководства, стал считаться в Гауптквартире Гитлера ведущим военным специалистом своего времени». Фюрер высоко ценил его. Сходство же с «Лакейтелем» было в том, что он тоже боготворил фюрера, преклоняясь перед его огромной работоспособностью, кипучей энергией и многочисленными идеями в военных вопросах. Йодль верил в гениальность фюрера, считал его великим стратегом. Клятва, данная Гитлеру, по его мнению, накладывала на него единственную обязанность – обеспечить победу в войне. Гитлера Йодль устраивал еще потому, что его никогда не волновали политические проблемы и вообще никакие вопросы вне его компетенции. В их отношениях не все было безоблачно, нередко генерал конфликтовал с шефом, пытаясь навязать ему свою точку зрения, что удавалось довольно редко. Сотрудники Йодля считали, что Гитлер своей гипнотической мощью постепенно подавил решимость генерала, который вынужден был смириться со своим положением.

Кейтель отмечал присущее Йодлю «глубокое проникновение в суть дела, его стремление докопаться до самых истоков любого явления и вникнуть в мельчайшие детали той или иной операции, его точность и основательность». Кессельринг также положительно отзывался о начальнике штаба оперативного руководства: «Хитроумный, обладающий большими способностями стратег и тактик, он как нельзя лучше подходил к своей должности, благодаря, прежде всего, своему спокойствию, уравновешенности и неутомимой работоспособности».

Сфера деятельности Йодля была весьма обширной. Он осуществлял фактическое руководство крупными операциями, обобщал разведывательную информацию, взаимодействовал с инстанциями, не входившими в состав ОКВ. Йодль докладывал фюреру о ходе операций и готовил различные данные для принятия решений, разрабатывал директивы по ведению войны и др. Кроме того, Йодль вырабатывал единые руководящие принципы в области организации и вооружения Вермахта, в вопросах управления в тылу действующей армии и в оккупированных областях. Он также руководил такими важными вещами, как связь и пропаганда в частях. Йодлю даже разрешалось «принимать самостоятельные решения непринципиального характера в пределах полномочий своего штаба по всем вопросам ведения войны».

Учитывая постоянные конфликты между ОКВ и ОКХ (Главным командованием сухопутных сил), а также непредсказуемое мнение фюрера, становится ясно, что работенка у генерала была нелегкая. Кроме того, не имея полномочий вмешиваться в стратегические вопросы, Йодль стал чаще вдаваться в мелкие подробности и поддерживал подобное же стремление Гитлера. Он умело пользовался неограниченной властью советника фюрера и категорически возражал против того, чтобы тот получал информацию из других источников. Йодль стремился к тому, чтобы на ежедневных совещаниях любое сообщение с фронтов доводилось до сведения шефа только через него и в дозировке, зависящей от ситуации.

Сотрудники штаба оперативного руководства были хорошо обученными, опытными офицерами, разделявшими все идеи своего начальника, что способствовало выработке грамотных решений. В основном они занимались стратегическими планами и готовили указания для государственных органов Рейха по военным вопросам. При случае они корректировали противоречащие здравому смыслу приказы фюрера, чтобы свести к минимуму ущерб от них, или специально ставили нечеткие формулировки, давая фронтовым командирам некоторую свободу действий.

Без сомнения, генералы главного командования Вермахта – Йодль, Варлимонт, фон Бутлар – оказывали определенное влияние на ход войны и сильно помогали Гитлеру. Однако их взаимоотношения складывались не всегда гладко. Так, в сентябре 1942 г. фюрер послал Йодля на Кавказ, дабы выяснить причины, почему остановилось наступление группы армий «А». После возвращения тот сообщил «неприятные» вещи, типа, войска выдохлись и не могут выполнить поставленные задачи. А потом Йодлю еще и хватило ума сослаться на прежние высказывания и директивы Гитлера, наивно надеясь, что это будет выглядеть убедительно. В итоге фюрер устроил скандал, выгнал Йодля из кабинета, перестал здороваться с ним за руку и приглашать на обеды. В своем окружении фюрер даже грозился заменить Йодля Фридрихом Паулюсом после того, как тот возьмет Сталинград.

А дабы исключить в будущем «ложные ссылки» на свои слова, Гитлер приказал ввести в своей штаб-квартире службу стенографии. Шмунд после этого конфликта заметил: «Шеф не желает больше позволять штабу внушать ему какие-либо мнения». Кроме того, фюрер припомнил Йодлю его старые «грехи». 18 сентября он говорил Кейтелю: «Именно он (Йодль) прошлой зимой выдвинул способ разрешения главной задачи… Йодль предложил немедленно отойти назад. Послушавшись его, мы бы потеряли все. И тогда он представлял не мое мнение, которое ему было хорошо известно, а, наоборот, мнение слабых личностей – фронтовиков. Он взял на себя роль представителя этих течений, что совершенно недопустимо».

Сам Йодль со своей стороны после поездки на фронт и ссоры с фюрером осознал опасность, которая нависает над Германией. Он один из немногих генералов, который стал после этого открыто возражать Гитлеру и бороться за принятие разумных решений. С еще большей энергией Йодль стал отстаивать насущные проблемы фронта. Он оставался также единственным генералом в ОКВ, к которому могли обратиться с жалобами фронтовые командиры.

После окончания войны Йодль сказал: «Мое влияние на фюрера не было, к сожалению, настолько велико, каким оно могло быть или, возможно, должно было быть, учитывая мое положение… Как солдат я подчинялся… Я провел эти пять лет, работая молча, несмотря на то что я часто полностью не соглашался и думал, что приказы, которые я получал, абсурдны и невозможны. Я понимал, что с весны 1942 г. мы не могли выиграть войну».

Главное командование сухопутных войск (ОКН – Oberkommando des Heeres) состояло из Генштаба, кадрового управления, общего управления сухопутными войсками, управления вооружений и административного управления. Именно в этой конторе по большей части разрабатывались основные идеи и проекты директив по ведению военных кампаний. Начальник Генштаба организационно являлся заместителем главкома сухопутных войск. Он должен был осуществлять планирование и повседневное руководство военными операциями. Согласно германо-прусским традициям, Генеральный штаб рассматривался как мозговой центр армии. Однако у фюрера было иное мнение по этому вопросу. Функции этого органа постепенно ограничивались и были в итоге сведены к уровню оперативно-тактического планирования. В течение всей войны фюрер обращал основное внимание на действия сухопутных сил, а авиация и флот сохраняли относительную самостоятельность.

Наиболее сильно авторитет Генштаба в глазах Гитлера упал после французской кампании. Генерал Кребс потом говорил по этому поводу: «Он больше не слушает нас, офицеров Генштаба, после того как мы отговаривали его от кампании против Франции и называли линию «Мажино» непреодолимым препятствием. Он сделал это вопреки всему, и нам приходится заткнуться, если мы не хотим потерять свои головы». К весне 1941 г. авторитет фюрера достиг наивысшей точки, а грандиозный успех Балканской кампании только укрепил его. Поэтому, когда шло планирование операции «Барбаросса», Гитлеру уже никто не смел всерьез возражать.

Состав командования сухопутных войск был далеко не однороден по своему составу. Значительная часть офицеров, в основном престарелого возраста, не понимала новых задач, вставших перед ними в связи с изменением положения Германии в Европе, растущим влиянием техники и изменением характера войны. В 30-е годы руководство Генштаба препятствовало не только созданию полноценного командования армией, но и образованию самостоятельных Люфтваффе, а также тормозило создание танковых войск, ратовало за сохранение старых видов вооружения. В результате в ОКХ постоянно тлел конфликт между «пенсионерами» и «молодежью», что неизбежно снижало продуктивность работы. Таким образом, Генштаб, отстаивая старые традиции, вступил в противоборство с Гитлером, пробудил в нем недовольство своей работой и создал на длительное время конфликт, который оказал потом роковое влияние на ход войны. Постоянно сказывалось также скептическое отношение офицеров к фюреру как к полководцу. Впрочем, никакого реального противодействия ему Генштаб тоже не оказывал, ограничиваясь в основном «шушуканьем по углам». Обстановка взаимного недоверия сложилась на долгие годы.

По мнению фон Белова, фюрер знал, что среди генералов командования сухопутных войск у него есть противники, и в целом был недоволен сложившейся структурой. Однако условия войны не позволяли ему провести кардинальную реформу и обновление кадров, откладывая их до лучших времен, кои так и не наступили…

В сентябре в разговоре с командующим группой армий «Митте» фон Боком Гитлер высказал свое отношение к немецкому Генштабу: «Когда я еще не был канцлером, я считал, что Генштаб – это что-то вроде злобного пса, которого надо все время крепко держать за ошейник, чтобы он не бросался на людей. После того как я стал канцлером, я убедился, что немецкий Генштаб – это все что угодно, но не свирепый пес. Этот штаб всегда препятствовал мне делать то, что я считал нужным». По словам фюрера, генштабисты возражали против всего, начиная с перевооружения армии, заканчивая нападением на Польшу и Францию. Поэтому ему приходилось все время подгонять этого «свирепого пса».

В декабре 1941 г. фюрер сам возглавил командование сухопутных войск. Начальник Генштаба генерал Гальдер отныне стал непосредственным заместителем фюрера. Попутно была реорганизована и система управления. Функции Генштаба, не связанные с руководством боевыми действиями, были переданы ОКВ, в то же время главкому сухопутных войск были подчинены управление кадров, штабы Резервной армии и начальника вооружений. ОКХ отныне занимало ведущее место в управлении Вермахтом и располагало многочисленным аппаратом сотрудников из 1200 офицеров. Важную роль стало играть оперативное управление во главе с генералом Хойзингером. Именно оно, по сути, готовило военные операции и руководило их осуществлением. Сам Хойзингер говорил так: «Я занимался вопросами операций. ОКХ получало приказы и инструкции непосредственно от Гитлера, и он пользовался оперативным управлением для подготовки и формулирования этих приказов».

Он же указывал потом, что главное командование сухопутных войск постепенно вытеснило штаб оперативного руководства ОКВ в вопросах ведения войны на Восточном фронте. Хойзингер ежедневно докладывал фюреру о положении дел там, а также составлял приказы по принятым фюрером решениям.

Отношения между Гитлером и офицерами ОКХ после поражения под Москвой только обострялись. Демонстрируя свое недовольство, фюрер нередко разговаривал с ними в оскорбительном тоне, обвинял в отсутствии стойкости и желании легко отдавать врагу захваченные территории. Он часто говорил фразы типа этой: «Вы не только завзятые трусы, но еще и закоренелые лгуны! Школа Генштаба приучает лгать и обманывать! Вы предоставляете мне неверные данные». В своем окружении он так отзывался об офицерах Генштаба: «Я всегда оказываюсь прав! А эти идиоты из Генштаба никак не хотят мне поверить!» Гитлер считал, что штабные офицеры сознательно искажали картину положения дел на фронте, показывая положение войск на передовой хуже, чем оно было на самом деле, чтобы заставить его начать отступление. Он даже запретил повышать в чинах некоторых заслуженных офицеров[1].

Связующим звеном между фюрером и ОКХ нередко выступал шеф-адъютант Шмундт. При этом он безуспешно пытался убедить офицеров в «величии фюрера» и подчинить их ему «духовно». Гальдер, к примеру, в ответ на это заявил: «Никто не вправе требовать доверия, не оказывая его людям со своей стороны».

В последние годы войны фюрер в основном требовал удерживать те или иные территории, в то время как ОКХ считало главной задачей уничтожение советских войск. Собственно, Гитлер тоже считал так, только ему казалось, что упорная оборона заставит противника истечь кровью, в то время как генералы полагали, что этого можно достичь лишь маневренными действиями. В январе 1945 г. Гитлер приказал арестовать трех офицеров оперативного управления ОКХ, виновных, по его мнению, в отдаче несанкционированного приказа об оставлении Варшавы. Несмотря на заявление Гудериана о том, что за произошедшее один он несет ответственность, Гитлер стоял на своем. Он заявил: «Я хочу покарать не вас, а Генштаб. Я терпеть не могу, когда группа интеллигентов осмеливается внушать свои взгляды своим начальникам. Это является системой в работе Генштаба, и я хочу покончить с ней!»

После этого события фюрер решил провести небывалую чистку Генштаба. Как писал американский военный историк Чарльз Аллен: «Он на деле показывал, что значит для руководителя Генштаба воспитывать армию в нацистском духе. Малейшего намека на ненадежность или нерешительность тех или иных генштабистов было достаточно для снятия с должности и позорной отставки». Гитлера не остановило даже заявление Гудериана о том, что эти аресты и репрессии могут парализовать работу отделов Главного командования.

В сентябре 1938 г. начальником Генерального штаба сухопутных войск был назначен генерал Франц Гальдер. Внешне этот человек напоминал не то школьного учителя, не то мелкого служащего, а по сути, был эрудированным человеком с высоким интеллектом. От природы он был прирожденным стратегом, и именно Гальдер разработал планы большинства успешных операций, проведенных Вермахтом в первые годы войны. Он работал в тесном взаимодействии с командующим сухопутными войсками генералом Браухичем, но ведущим все-таки был именно Гальдер. В высших военных кругах Третьего рейха говорили по этому поводу: «Что Гальдер придумал, то Браухич доложил Гитлеру».

Гальдер, без сомнения, был трудоголиком. Причем чем дальше шла война, тем больший объем работы он на себя взваливал. Так, в 1942 г. он спал всего три-четыре часа в сутки, а раз в неделю вообще работал всю ночь не смыкая глаз. Днем в Генштабе получали все сведения от войск с фронта, после чего проводились совещания с начальниками всех 14 отделов ОКХ. Помимо этого Гальдеру нужно было несколько часов в день поработать самому, что можно было сделать только около полуночи. К этому следует прибавить телефонные переговоры с различными инстанциями, которые также занимали много времени.

Нередко военные историки, используя записи в дневнике Гальдера, подчеркивают разногласия между ним и Гитлером и пытаются утверждать, что между ними никогда не было никакого согласия. Однако не следует забывать, что планы ведения боевых действий, в том числе и на Восточном фронте, были все-таки совместными решениями ОКВ и ОКХ и в общих вопросах ведения войны Гитлер и Гальдер до определенного момента были абсолютно солидарны. Отношения начали обостряться с конца лета 1941 г. Гальдера раздражала постоянная опека фюрера, а последнего – критика его указаний, которую Гитлер рассматривал как нежелание «реакционного генералитета» содействовать грядущей победе.

23 июля Гальдер писал в дневнике: «Всегда наблюдавшаяся недооценка возможностей противника принимает постепенно гротескные формы и становится опасной… О серьезной работе теперь не может быть и речи». Разногласия, как правило, усиливались, когда военная кампания начинала идти не так, как было запланировано.

^{Гитлер и генерал-оберст Франц Гальдер}

22 августа Гальдер записал в дневнике: «Я считаю, что положение ОКХ стало нетерпимым из-за нападок и вмешательства фюрера. Никто другой не может нести ответственность за противоречивые приказы фюрера, кроме него самого». В качестве протеста начальник Генштаба даже предложил Браухичу, с коим Гитлер обращался крайне грубо, коллективно подать в отставку.

По словам Гальдера, у него с фюрером «были каждодневные споры все лето» 1942 г., а окончательно они разругались по поводу решения Гитлера наступать в двух расходящихся направлениях – на Кавказ и на Сталинград. И до этого он неоднократно пытался предостерегать шефа от опасностей замахиваться на слишком далекие цели. В разговоре с фюрером он как-то сказал по этому поводу: «Наша беда в том, что мы выигрываем все сражения, кроме самого последнего». После того как Гальдер предположил, что русские смогут призвать в армию по миллиону человек в 1942 г. и 1943 г., Гитлер обозвал его идиотом и заявил, что «русские уже практически истреблены». А после рассказа Гальдера о больших возможностях советской танковой промышленности фюрер вообще якобы грозил начальнику Генштаба кулаком, что, впрочем, выглядит уже как явное преувеличение.

В августе 1942 г. конфликт между Гитлером и Гальдером достиг апогея. Первый постоянно намекал на отсутствие у оппонента реального боевого опыта, второй – на разницу мировоззрений у профессионала и любителя. Сам фюрер потом сказал, что скандалы с офицерами ОКХ «отняли у него полжизни». Кроме того, его раздражали хитроумные попытки подчиненного вернуть командованию сухопутных войск былую независимость. 18 сентября Гитлер сообщил Кейтелю, что с трудом выносит унылые доклады Гальдера и не считает его способным командовать даже дивизией. Через неделю после очередного дневного доклада обстановки фюрер объявил ему об увольнении.

Отставка Гальдера окончательно положила конец относительной самостоятельности Генерального штаба сухопутных войск.

Ему на смену пришел генерал-майор Курт Цайтцлер, ранее занимавший пост начальника штаба группы армий «Д» во Франции. В момент назначения на должность 24 сентября 1942 г. он был повышен в звании до генерала. Цайтцлер был относительно молод – 47 лет, живой, энергичный, истинный «человек действия», что всегда приветствовалось нацистами. Не последнюю роль в его назначении, вероятно, сыграли сведения о том, что он разделяет политику партии. Фюрер же больше всего ценил в Цайтцлере его беспредельный оптимизм.

Новый начальник Генштаба был антиподом Гальдера. Он не был столь грамотным стратегом, но зато обладал большими организаторскими способностями, хорошо разбирался в принципах действий танковых войск. На фронте Цайтцлер тоже проявил себя хорошо, а за свой энергичный характер и округлые формы фигуры приобрел прозвище «Генерал Шаровая молния». Были у него и недостатки. По мнению немецкого военного историка Гёрлица, Цайтцлер «не слишком уверенно ориентировался в пронизанной интригами атмосфере гитлеровского штаба». Это был просто грамотный штабной офицер, не обладавший какими-то особыми талантами. Несмотря на внешнюю грубость и отсутствие такта, он не относился к людям свободомыслящим. Исполнительность – вот что нужно было Гитлеру.

Замысел фюрера, вероятно, также заключался в том, что, получив это назначение и авансовое повышение в звании, Цайтцлер станет таким же «верным псом», как и Кейтель с Йодлем, а, следовательно, штабные конфликты прекратятся. Попутно Гитлер ввел новые изменения в структуру, изъяв из состава ОКХ Управление личного состава и подчинив его своему шеф-адъютанту Шмундту. Отныне все назначения на ответственные посты проходили через него и согласовывались с фюрером.

При вступлении в должность Цайтцлер сразу же озвучил подчиненным свою прогитлеровскую позицию: «От каждого офицера штаба я требую следующего: он должен верить в фюрера и в его методы командования. В каждом удобном случае он должен передавать эту свою уверенность своим подчиненным и тем, кто его окружает… Мне не нужны в Генштабе люди, которые не могут отвечать этим требованиям». Цайтцлеру было поручено проведение операций на Восточном фронте, которым, как известно, командовал сам фюрер. Поначалу он, преисполненный энтузиазмом, был полон решимости кардинальным образом изменить систему командования, однако получил в итоге отказ.

^{Очередное обсуждение обстановки на Восточном фронте, март 1943 г.}

^{Слева направо: генерал-фельдмаршал Эрих фон Манштейн, генерал-оберст Рихард Руофф, Адольф Гитлер, генерал пехоты Курт Цайтцлер, генерал-фельдмаршал Эвальд фон Кляйст}

Поняв, что что-то изменить вряд ли удастся, Цайтцлер постепенно начал терять первоначальный запал.

Так или иначе, первый этап службы нового начальника прошел более или менее гладко. Первые серьезные противоречия у него с шефом возникли в ноябре 1942 г., когда Цайтцлер открыто возражал против длительного снабжения 6-й армии по воздуху, считая его нереальным. В следующем году его споры с Гитлером только участились. В итоге фюрер просто перестал замечать своего протеже, даже когда они встречались на совещаниях. В противоположность меланхоличному Йодлю Цайтцлер был человеком импульсивным и не мог долго сдерживать свои эмоции. Подхалим из него тоже не вышел. Однако он был человеком, способным быстро и эффективно решать проблемы, связанные с использованием подвижных частей, чего у того же Йодля не получалось. Поэтому до поры до времени Гитлеру приходилось терпеть «Шаровую молнию» возле себя.

Постоянные конфликты с главнокомандующим по вопросу «выравнивания линии фронта» отрицательно сказались на здоровье и основательно подорвали оптимизм начальника Генштаба. В итоге его хватил удар. В апреле 1944 г. Гитлер обвинил Цайтцлера в том, что он «поддался уговорам генералов», после чего у того случился инсульт. Генерал был помещен в госпиталь, а его обязанности временно исполнял начальник оперативного отдела ОКХ генерал Хойзингер.

Тем временем дела на фронте шли все хуже и хуже. Немецкие войска эвакуировались из Крыма, Вермахт потерпел поражения в Прибалтике и на Днестре. В июле 1944 г. Цайтцлер в резкой форме потребовал вывести войска группы армий «Норд» из Прибалтики, пока они не были окружены там. Гитлер, естественно, отказался отдать подобный приказ, и между ними произошла шумная ссора. Наконец, 20 августа – через месяц после покушения в «Волчьем логове» – Цайтцлер был заменен генералом Хайнцем Гудерианом. Это назначение в период кризиса показывает, что Гитлер все же стремился назначать на ключевые должности профессионалов высокого класса, а не пресмыкающихся подхалимов. Заранее было ясно, что Гудериан не станет безголосым исполнителем.

Последнему было сразу же заявлено, что его функция состоит в простой трансляции приказов фюрера на Восточный фронт, подготовке ежедневных докладов и предложений по предлагаемым операциям. В это время начальник Генштаба, в отличие от начала войны, уже не обладал никакой реальной властью и мог только «советовать» фюреру. Тем не менее, будучи человеком крайне деятельным, Гудериан все же попытался укрепить свое положение путем кадровых перестановок. С одобрения нового начальника Управления кадров генерала Бургдорфа он решил доукомплектовать генеральный штаб фронтовыми офицерами. Первым заместителем стал генерал-танкист Вальтер Венк, а начальником оперативного отдела – также танкист оберст фон Бонин. Ряд других ключевых должностей тоже заняли бывшие соратники Гудериана.

Далее он издал два приказа, о которых, кстати, в своих мемуарах «забыл» упомянуть. В них нацистское руководство заверялось в неизменной верности офицерского корпуса фюреру и Рейху. Гудериан потребовал, чтобы все офицеры Генштаба являли собой образец нациста, верного и преданного Гитлеру. Таким образом, германский Генштаб окончательно потерял свою самостоятельность и отказался от исторических традиций. Как писал американский журналист Уильм Ширер: «Эта элитарная группа военного руководства, которая управляла Германией в Первую мировую войну, теперь, летом 1944 г., превратилась в жалкую кучку подобострастных и запуганных людей».

На своем новом посту Гудериан пытался предпринимать отчаянные попытки стабилизировать положение на Восточном фронте, разваливавшемся под ударами русских. Однако он быстро столкнулся с той же проблемой, как и его предшественники, – постоянными приказами Гитлера «Ни шагу назад». Понятно, что начальник Генштаба рассуждал чисто практически, а фюрер политически, поэтому между ними не могло быть согласия в данном вопросе. С точки зрения Гитлера, удержание как можно большей территории позволяло затянуть войну, а также давало значительный выигрыш в пропаганде. В военных сводках с фронта в первую очередь говорилось о том, что немецкие войска по-прежнему удерживают часть Прибалтики, Норвегию, Будапешт, Крит и т. п., а уже только потом и вкратце о том, что противник уже ведет бои на территории Германии.

Не случайно камнем преткновения в спорах Гудериана с Гитлером стал вопрос об эвакуации группы армий «Север» из Латвии. Этот и другие подобные вопросы часто приводили к конфликтам. Однажды произошел страшнейший скандал, во время которого, со слов генерала, фюрер махал кулаками и кричал. Сам Гудериан вспоминал: «Он почти визжал, казалось, его глаза вот-вот вылезут из орбит, а вздувшиеся на висках вены лопнут». Аналогичным образом Гитлер отказался выполнить еще ряд предложений начальника Генштаба и всякий раз орал на него. В конце марта 1945 г. Гудериан был снят со своего поста. 28 марта на его место был назначен генерал Ханс Кребс, ставший уже четвертым начальником Генштаба ОКХ за время Второй мировой войны и пятым за годы правления нацистов.

^{Обсуждение плана наступления в Арденнах, октябрь 1944 г. Слева направо: рейхсмаршал Геринг, генерал-оберст Гюнтер Кортен, группенфюрер СС Герман Фегелейн, Гитлер, крайний справа – генерал-оберст Хейнц Гудериан.}

^{Это один из немногих случаев, когда фюрер был запечатлен в очках}

Понятно, что за месяц до окончания войны это назначение стало, по сути, чисто номинальным. Кребс был убежденным нацистом, однако не обладал необходимым опытом штабной работы. Зато он был послушным и безгласным исполнителем, что и требовалось фюреру. Кребс повторил судьбу своего шефа, застрелившись в бункере Рейхсканцелярии 1 мая.

Наличие сразу двух высших штабных органов (ОКВ и ОКХ) часто приводило к параллелизму и дублированию функций в руководстве Вермахтом. Между этими конторами постоянно возникали трения, нередко доходившие до острых конфликтов. Германский военный историк Филиппи отметил, что следствием подобного «дуализма» была «неразбериха в функциональных обязанностях, что наносило вред оперативному руководству в войсках». С согласия Гитлера было произведено разделение функций руководства различными театрами боевых действий между ОКХ и ОКВ. При этом командующие Люфтваффе и Кригсмарине были отстранены от участия в решении вопросов ведения войны в целом. Начальник главного командования сухопутных войск не принимал участия в распределении вроде бы подчиненных ему сухопутных войск между театрами, а занималось этим главное командование Вермахта. Подобная система, основанная на известном древнеримском принципе «разделяй и властвуй», устраивала Гитлера по двум причинам. Во-первых, спорные вопросы в итоге решал он один, во-вторых, ни одна из структур не имела полного контроля над армией, тем самым обеспечивалась стабильность власти в стране.

Впрочем, пока война развивалась успешно для Третьего рейха, разногласия между ОКХ и ОКВ удавалось более или менее сглаживать. Первые серьезные конфликты начали возникать в ноябре 1941 г., когда германские войска столкнулись с первыми серьезными трудностями в районе Ростова-на-Дону. Гальдер писал в те дни в дневнике: «Очевидно, в ОКВ не имеют никакого представления о состоянии наших войск и носятся со своими идеями в безвоздушном пространстве». Далее борьба между двумя инстанциями носила перманентный характер и развивалась с переменным успехом.

Генерал Цайтцлер после своего назначения на пост начальника Генштаба потребовал, чтобы штаб главного командования Вермахта не принимал участия в разработке директив фюрера, касающихся Восточного фронта. Отныне эти документы должны были облекаться в форму оперативных приказов ОКХ. Путем ползучих интриг Цайтцлеру постепенно удалось покончить с дублированием командных функций на Востоке. Он добился права обсуждать планы и намерения командования сухопутных войск в России с Гитлером, лишив Йодля возможности вмешиваться в этот вопрос. Кроме того, был изменен порядок проведения ежедневных совещаний у фюрера, посвященных анализу обстановки. Теперь сначала докладывал начальник Генштаба об обстановке на Восточном фронте, и только после него наступала очередь Йодля, который сообщал об обстановке на других фронтах.

Офицерам ОКВ отныне был закрыт доступ к информации относительно операций на Восточном фронте, они занимались только своими театрами, которых и так хватало: Западная Европа, Африка (потом Италия), Норвегия и Балканы. Командная система Вермахта была окончательно дезинтегрирована.

Чем хуже становилось положение на фронтах, тем больше усугублялись противоречия между ОКХ и ОКВ. В основном они касались распределения скудных резервов Вермахта, а также переброски частей с Восточного фронта на другие и наоборот. В конечном счете решения принимались через Гитлера, который таким образом держал ситуацию под своим контролем.

По словам генерала Типпельскирха, к весне 1945 г. «отношения между дублирующими друг друга подчиненными Гитлеру высшими органами управления – ОКВ и ОКХ – обострились до чрезвычайности». В ночь на 25 апреля фюрер отдал приказ об объединении штаба оперативного руководства ОКВ и Генштаба сухопутных войск. Это решение напрашивалось давно, но было принято в момент, когда русские уже окружили Берлин…

Уже после войны Франц Гальдер писал: «Очевидное несовершенство немецкого «военного инструмента» позволяет нам с достаточным основанием судить о политическом руководстве». Бывший офицер главного командования сухопутных войск Мюллер-Гиллебрандт считал неправильную организацию высшего военного управления одной из главных причин «катастрофических последствий» для нацистской Германии. По его мнению, Гитлер лишил немецкий Генштаб того привилегированного и влиятельного положения, которое тот занимал при кайзере. В результате германская армия якобы лишилась вышколенного многовековой историей органа управления, который только и вел Германию от победы к победе. Однако это утверждение все же сильно преувеличено.

В 1938 г. Гитлер решил, что пришло время принять на себя руководство Вермахтом. 4 февраля был издан соответствующий указ, передававший в руки фюрера военное министерство и верховное командование армией. «Отныне я лично беру на себя непосредственное командование всеми вооруженными силами», – провозгласил рейхсканцлер. Впервые во главе германской военной машины встал человек не военный, а, по сути, художник. Весьма точную характеристику своему шефу дал его адъютант от Люфтваффе Николаус фон Белов: «По своему темпераменту он любил непринужденную вольную жизнь человека искусства, но ему не удалось систематично посвятить себя одной профессии. Короткое время до войны он с успехом рисовал в Вене и Мюнхене акварели и на это жил. Но после Первой мировой войны и ее несчастливого исхода в нем взяло верх другое желание – фанатичная любовь к фатерланду. Как Риенци Рихарда Вагнера, он в конце концов уверовал в то, что призван спасти свое отечество. Но от склада характера и качеств художника он избавиться не смог»[2].

Структура командования выглядела следующим образом. В подчинении у Гитлера находилось главное командование Вермахта (ОКВ), начальником которого в ноябре 1938 г. был назначен генерал-оберст Кейтель. Ступенью ниже находились главные командования сухопутных войск (ОКХ), Люфтваффе (ОКЛ) и Кригсмарине (ОКМ).

В декабре 1941 г. Гитлер решил заменить на посту главкома ОКХ генерала Браухича другим человеком. Рассматривались даже кандидатуры Манштейна и Кессельринга. При этом адъютант Шмундт посоветовал фюреру временно принять на себя руководство сухопутными войсками. Тот поначалу противился этому, однако после начала войны с США и кризиса на Восточном фронте согласился. В ночь на 17 декабря он подписал соответствующий приказ, чем вызвал восторг своего окружения. Фюрер размышлял над этим вопросом целые сутки. Этот факт опровергает версию, что Гитлер только и ждал подходящего момента, чтобы стать во главе армии.

Сложившаяся таким образом система командования являлась в своем роде уникальной и имела явные изъяны. Ни Бисмарк, ни Вильгельм II не взваливали на себя столько ответственности. Совмещение политической власти и военного командования в одном лице привело к невиданному доселе в германской армии произволу в области стратегии. Отныне только Гитлер принимал и отвергал предложения военных, а ОКВ и ОКХ лишь разрабатывали мелкие детали операций. Фюрер слабо осознавал границу между чисто тактическими, оперативными и стратегическими соображениями. Поэтому вскоре он начал не просто планировать боевые операции и руководить ими, но и вмешиваться в руководство нижестоящими командными инстанциями. Тем самым были отвергнуты многолетние немецкие военные традиции, основанные на ответственности и самостоятельности. По свидетельству Клюге, который командовал группой армий «Митте» на Восточном фронте в 1943–1944 гг., он нередко был обязан запрашивать у Гитлера санкции на действия любых подразделений силой от батальона и выше.

Большое влияние на стратегические решения Гитлера оказывало его окружение, сконцентрировавшееся в гауптквартире. Эти люди усердно укрепляли веру фюрера в непогрешимость его решений и приказов вплоть до самого конца войны. По словам германского военного историка Юргена Торвальда, это «болото, питаемое отказом Гитлера признавать собственные ошибки, его разъедающим недоверием к другим, ненавистью и свинцовым страхом перед концом, который Гитлер пробовал скрыть за экстравагантными обещаниями окончательной победы».

В организации командования сухопутными войсками Гитлер сознательно пошел двояким путем, используя на Востоке Генштаб сухопутных войск, а на других театрах – штаб оперативного руководства ОКВ. Тем самым он хотел вызвать соперничество между двумя высшими штабными инстанциями Вермахта. Он считал, что такой подход дает ему возможность самому всегда принимать окончательное решение.

Фюрер был абсолютно уверен, что германская армия может одержать победу только под его руководством. Своих штабных офицеров он считал растяпами, так как те часто ошибались со своими предупреждениями еще до начала Второй мировой войны и оказались не правы. В меморандуме от 9 октября 1939 г. Гитлер известил высший генералитет о своем решении начать наступление на Западе через территорию нейтральных государств – Бельгии, Голландии и Люксембурга. Он принимал решение о проведении операций через посредство ОКВ, стремясь оттеснить на данном этапе «конкурентов» из ОКХ. Представители последнего не верили в победу над Францией, поскольку переоценивали силу французской армии и ее готовность к сопротивлению. И снова фюрер оказался прав, посадив своих оппонентов «в лужу». После разгрома Франции авторитет главного командования сухопутных войск в глазах диктатора был окончательно подорван. Аналогичным образом была проведена и Балканская кампания 1941 г.

С самого начала операции «Барбаросса» Гитлер дал понять своим штабистам, что он не намерен полностью доверить управление операциями профессионалам. Фюрер зачастую в одиночку принимал стратегические решения, а с начала 1942 г. перешел и на тактические. Кончилось же все тем, что к концу войны даже для незначительной военной операции требовалось специальное разрешение Гитлера.

Технология работы высших немецких штабов была такова. Обычно совещания в FHQ проходили по заранее отработанному сценарию. В число людей, собиравшихся каждый день на «планерки», входили:

– личный адъютант Гитлера;

– адъютанты от сухопутных войск, Кригсмарине и Люфтваффе[3];

– начальник ОКВ;

– начальник штаба оперативного руководства и его заместитель;

– начальник Генштаба сухопутных войск;

– начальник оперативного отдела Генштаба;

– главнокомандующий Кригсмарине либо его постоянный представитель при штаб-квартире;

– представитель флота при штабе оперативного руководства ОКВ;

– главнокомандующий Люфтваффе либо начальник Генштаба Люфтваффе;

– начальник оперативного отдела Генштаба Люфтваффе.

Кроме того, на совещаниях присутствовали представители партийной канцелярии, рейхсминистерств иностранных дел, вооружений, отдела печати и время от времени командующие групп армий, воздушных флотов и т. д. Также там часто находились различные офицеры ОКВ и ОКХ, вызванные для докладов, и личный представитель рейхсфюрера СС.

Ежедневно в 12.00 проводилось обсуждение оперативно-стратегической обстановки, продолжавшееся от полутора до трех часов. Все участники выстраивались вокруг стола для оперативных карт, в центре которого стоял либо восседал фюрер. Карты освещались переносными лампами. Совещание открывалось десятиминутным докладом начальника ОКХ или начальника оперативного управления Хойзингера об общем положении дел на Восточном фронте, а потом освещалась обстановка на отдельных участках фронта. Перед Гитлером расстилали три-четыре карты размером 2,5×1,5 метра, где в деталях отражалась обстановка. Докладчик комментировал почти каждый эпизод боевых действий, для чего карты постоянно двигали по столу. Окружавших поражал тот факт, что фюрер тщательно замечал любые изменения на картах, так как прекрасно помнил предыдущее положение войск. Слушая доклад, он одновременно давал указания о переброске дивизий с одного участка на другой и вникал во все подробности.

Затем к карте подходил Йодль и сообщал о развитии ситуации в Норвегии, Италии, Франции и на Балканах. Он умело обрисовывал проблемные задачи, четко выделял узловые вопросы, стараясь побыстрее миновать острые и неприятные моменты. Оба генерала обычно озвучивали перечень оперативных мероприятий на ближайшие дни, который тоже должен был быть утвержден Гитлером. Далее следовало обсуждение вопросов о необходимости вмешательства в те или иные дела, дополнения к приказам и отдача указаний другим инстанциям. После всего этого следовало движение руки или реплика «согласен» либо «об этом не может быть и речи» или что-то в этом духе. Малозначительные решения также принимались на совещании в виде устных указаний фюрера, которые потом оформлялись письменно и подписывались.

С докладом о войне в воздухе выступал лично рейхсмаршал Геринг либо его начальник штаба. От флота иногда выступал командующий, но чаще начальник штаба. Участники совещаний могли высказывать свои суждения по тем или иным вопросам, некоторые из них потом выделялись для индивидуальных бесед в узком кругу.

Фон Белов вспоминал: «Центральное значение Гитлером придавалось предполуденному положению на фронте. При этом он обсуждал с офицерами все произошедшее к этому моменту на фронте события и предпринимаемые меры. К оперативным планам он присовокуплял собственные мысли и указания».

Вечером Гитлер имел обыкновение собирать еще одно, менее официальное совещание, на котором присутствовали лишь некоторые из перечисленных выше людей. Начиналось оно между 18.00 и 19.00 и протекало по тому же сценарию, что и дневное, только менее официально.

Между тем в немецких военных кругах во время войны распространились слухи, что на совещаниях в FHQ якобы царит атмосфера раболепия, нервозности и растерянности. В действительности подобным образом чувствовали себя только оппозиционно настроенные генералы пожилого возраста, которые нередко терялись при ответе на те или иные вопросы настолько, что порой вообще не могли ничего сказать. В реальности начиная с осени 1942 г. некоторые офицеры не только не испытывали «раболепия», но даже возражали фюреру. В этом вопросе у Гитлера была двойственная позиция. Если от постоянного окружения он требовал покорности, то генералам и фельдмаршалам, приехавшим в гауптквартиру с фронта и бывавшим там эпизодически, разрешалось некое своеволие. Однако таким людям фюрер, как правило, не давал подробно и публично объяснить свою точку зрения. Спорные вопросы он предпочитал обсуждать наедине с военачальниками, которым в этой интимной обстановке трудно было противостоять «колдовскому очарованию и красноречию».

После снятия Гальдера с поста начальника ОКХ и назначения на эту должность Курта Цайтцлера произошли изменения в порядке ведения ежедневных совещаний. Отныне они стали важным инструментом руководства военными операциями и источником соответствующих директив. Введенные вскоре обязательные стенограммы превращали все сказанное в официальную информацию.

Поначалу Гитлер высказывал свои планы большей частью в виде спонтанных экспромтов или как бы случайно в разговоре. «Это были некие молниеносные озарения и в гораздо меньшей степени – конкретные предложения, причем не вполне продуманные и обоснованные», – писал германский военный историк Якобсен. Таким образом, фюрер создал в Вермахте принципиально новую, революционную систему командования, противоречившую всем немецким военным традициям. Военный теоретик Хельмут Мольтке-старший считал, что управление войсками следует осуществлять посредством руководящих директив, которые должны выражать только замысел операции, а также регламентировать их во времени и пространстве. Способ ведения операции выбирался уже командующими войсками в зависимости от обстановки. При Гитлере же наоборот, он сам, а также командование ОКВ и ОКХ начиная с 1942 г. стали вмешиваться в детали управления войсками. Генерал Шпейдель вспоминал: «Гитлер не привык отдавать долгосрочные приказы. Он отдавал сиюминутные приказы тактического характера и часто вмешивался в дела на самом низком уровне командования». Сам фюрер хвастался, что на Восточном фронте, несмотря на его большую протяженность, «нет ни одного полка и ни одного батальона, действия которого не отслеживали бы трижды в день здесь, в гауптквартире фюрера».

В ходе обсуждения обстановки представители вооруженных сил выдвигали общие предложения, которые потом оформлялись в виде «директив фюрера», готовившихся офицерами штаба оперативного руководства. В директивах подробно излагались задачи, общие принципы их выполнения, ориентировочные силы, средства и сроки выполнения намеченного плана. Документ, подготовленный заместителем Йодля генералом Варлимонтом, зачитывался на совещании. Гитлер внимательно слушал выступавшего, делал замечания, а после завершения дебатов принимал решение, руководствуясь принципом: «Мы посоветовались, и я решил». Распоряжение фюрера вместе с протоколом обсуждения передавались потом Йодлем Варлимонту для переработки их в официальные документы, после чего передавались по назначению. Поскольку войска получали директивы из штаба оперативного руководства, последний фактически стал представителем фюрера.

Дальнейшую разработку плана вели ответственные за разработку операции, поддерживавшие между собой тесную связь. Если возникали какие-то разногласия, вопрос отправлялся обратно в FHQ. В конечном счете туда подавался подробнейший план, рассматривавший проблему со всех сторон и содержавший предложения по составу частей и командиров, необходимым срокам подготовки и ориентировочным потребностям в материальных средствах. Только в случае подписания фюрером предложенного плана штаб оперативного руководства ОКВ готовил четкий приказ, в котором указывались задачи всех трех родов войск, включая сроки начала и окончания операции, организацию системы связи и докладов и т. п. Если приказ относился к нескольким видам вооруженных сил, то он готовился совместно с их штабами. На последнем этапе разрабатывались уже подробные приказы для нижестоящих штабов армий, дивизий, авиационных эскадр, флотилий и т. п.

Приказы, исходившие из гауптквартиры, были отмечены печатью строжайшей секретности. Командующие группами армий получали только ту информацию, которая имела отношение непосредственно к их действиям. Им запрещалось выяснять, что происходит на других фронтах и какова конечная цель операции. Сам Гитлер говорил: «Мне не нужно, чтобы генералы понимали меня, но я требую, чтобы они подчинялись моим приказам».

Однако уровень отдаваемых приказов был разным и не всегда высоким. С одной стороны, в них жестко указывались пути решения задачи, исключавшие творческую инициативу, с другой, конкретные формулировки зачастую давали возможность толковать их по-разному, формально не нарушая при этом никакой субординации. Этим нередко пользовались инициативные военачальники.

Понятно, что фронты Второй мировой войны были слишком огромны и фюрер попросту не успевал отдавать приказы, что особенно ясно обозначилось начиная с 1943 г. Это привело к тому, что при быстро меняющейся обстановке почти все они устаревали до того, как доходили до исполнителя! Как вспоминал генерал Шпейдель: «Обычно его приказы не соответствовали ситуации, сложившейся ко времени, когда они были получены».

У подробных указаний, которые Гитлер давал подчиненным, была и другая сторона. Лишение инициативы автоматически влечет за собой и снятие с подчиненных ответственности. Так, генерал Паулюс считал, что немецкое командование находилось под впечатлением некоего приказа фюрера, парализовавшего его волю. Этот приказ поступил в войска в октябре 1942 г.: «Ни один командующий группой армий, не говоря уже о командующих армиями, не вправе без моего личного одобрения сдать противнику не только ни один населенный пункт, но даже линию ходов сообщения». Любой отход теперь должен был согласовываться лично с Гитлером. Однако этот же приказ позволил генералам потом свалить всю вину за последующие поражения на Гитлера.

Впрочем, наказания за нарушения этого приказа были, если вообще были, как правило, довольно мягкими по сравнению с советскими. Во всяком случае, случаев расстрелов генералов не наблюдалось даже в конце войны. Так, генерал-лейтенант Кох за оставление без приказа г. Ровно весной 1944 г. сначала был приговорен к смертной казни, однако затем она была заменена разжалованием в майоры.

До осени 1941 г. фюрер довольно редко отдавал прямые приказы, ограничиваясь попытками убедить слушателей, чтобы те, «убедившись» в его правоте, сами осуществили намерения главнокомандующего. В дальнейшем Гитлер постепенно перешел к отдаче прямых приказов, не отказываясь при этом и от метода убеждения. К концу войны подобная система командования только развивалась, причем чаще всего вид приказа был такой: «Такую-то и такую-то позицию удерживать любой ценой!» Если же ситуация на фронте складывалась неблагоприятно, он считал это следствием невыполнения тех или иных распоряжений. Именно так фюрер объяснил причину провала наступления в Арденнах в декабре 1944 г. и контрударов в Венгрии в январе – марте 1945 г. Частое вмешательство Гитлера в проведение операций усиливало взаимное недоверие между ним и армейскими командирами и в конечном счете оказывало разрушительное воздействие на немецкие войска. Фюрер говорил Кейтелю, что тот должен проявлять недоверие буквально к каждому: «Я просто-таки обязан быть недоверчивым». Кессельринг говорил по этому поводу: «Подобная скрытая враждебность была могилой для всех проявлений инициативы, наносила ущерб единству нашего командования и приводила к бесполезной трате времени и сил».

Постоянные многочасовые дискуссии, которые Гитлер вел со своим военным окружением, только умножали его и без того чрезмерную недоверчивость. Нередко он через голову своих советников запрашивал необходимые ему сведения у нижестоящих штабов. Кроме того, фюрер регулярно отправлял в «горячие точки» своих специальных представителей и офицеров по особым поручениям. Часто эту роль выполнял один из его адъютантов майор Энгель, который вылетал на фронт для выяснения обстановки. Фронтовикам, прибывшим в FHQ, запрещалось до приема у фюрера с кем-либо разговаривать, дабы те, по его мнению, не попали под влияние штабных офицеров.

Характерный случай имел место в марте 1944 г., когда Гитлер приказал вызвать в Бергхоф двадцать офицеров всех рангов из войск, сражавшихся в Италии, чтобы расспросить их об условиях, в которых те воюют. Докладывал в основном генерал Вестфаль, который с ноября 1943 г. служил начальником штаба главнокомандующего «Зюд-Вест». Более трех часов он «раскрывал глаза» фюреру на тяжелое положение немецких войск в Италии и в тяжелейших боях с американцами. Тот внимательно выслушал доклад и, как всегда, пообещал скорую победу. Когда Вестфаль вышел из кабинета, Кейтель сказал ему: «Вам повезло. Если бы мы, старые болваны, сказали даже половину из того, что сказали вы, фюрер повесил бы нас». В течение двух последующих дней Гитлер расспрашивал фронтовых офицеров и успокаивал их. Сами офицеры почему-то были разочарованы и посчитали, что фюрер не сделал никаких выводов из услышанного. А что они, интересно, хотели?! Чтобы он сказал: «А, ну раз все так плохо, завтра же заканчиваем боевые действия и капитулируем…» Или чтобы фюрер приказал перебросить все имевшиеся резервы в Италию, оголив остальные участки фронта?

Гитлер не доверял ОКХ даже в вопросах погоды. В 1940 г. он приказал создать специальную информационную метеогруппу, которую возглавил специалист наивысшей квалификации из Люфтваффе. Последний ежедневно докладывал фюреру метеосводки, при этом информации, поступавшей из армейских источников, он не доверял, считая, что она всегда подтасована. Нередко адъютанты вылетали на фронт, дабы на месте оценить погодные условия!

Робкие попытки ограничить влияние фюрера на решение военных вопросов предпринимались неоднократно. Еще в декабре 1941 г. офицер ОКВ оберст Лоссберг предложил Йодлю создать новый орган управления: генеральный штаб Вермахта, однако последний не рискнул доложить столь смелый план шефу. Кейтель тоже считал, что Гитлер чрезмерно загружен государственными делами (глава государства, вождь партии, верховный главнокомандующий), и с января 1942 г. предлагал назначить нового главкома сухопутных войск, но получил отказ. Тогда он выдвинул идею назначить на каждом театре военных действий своего главнокомандующего всеми видами вооруженных сил с расширенными полномочиями. Подобная практика уже применялась в качестве эксперимента на Средиземном море, на Западе и Балканах. В следующий раз Кейтель выступил с подобными рекомендациями уже весной 1943 г., однако подходящей кандидатуры снова «не нашли». К тому же смена главкома могла ударить по престижу фюрера, особенно после поражения под Сталинградом.

Попытки убедить фюрера изменить структуру верховного командования предпринимали и другие личности. Так, 28 января 1943 г. генерал-фельдмаршал Мильх в беседе с шеф-адъютантом Шмундтом предложил назначить главкома сухопутных войск, а также создать генеральный штаб всего Вермахта. В ответ Шмундт сказал, что сам придерживается того же мнения и что с аналогичными идеями уже выступали Редер, Манштейн и Рихтхофен. Правда, доложить все эти соображения фюреру Шмундт побоялся, предложив сделать это самому Мильху…

Фельдмаршал Манштейн, пользовавшийся в Вермахте огромным авторитетом, трижды пытался побудить Гитлера изменить структуру военного руководства. Он считал, что «важно было добиться, чтобы Гитлер, сохраняя за собой номинальное верховное командование, согласился передать командование операциями на всех театрах в руки ответственного начальника Генштаба и назначить отдельного командующего Восточным фронтом», как это было в Первую мировую войну. Манштейн считал, что если бы фюрер сумел дополнить недостававшую подготовку и опыт в военной области знаниями и умениями начальника Генерального штаба Вермахта, то немцы могли бы иметь вполне удовлетворительное военное руководство. Понятно, что для Гитлера эти предложения были неприемлемы, так как ему пришлось бы считаться с сильной фигурой этого начальника и даже подчиняться его воле. Он не хотел иметь рядом с собой советника по военным вопросам, наделенного серьезными полномочиями, в чем копировал Наполеона. Тот тоже признавал только помощников и исполнителей своей воли.

Летом 1943 г. Гудериан и Цайтцлер всерьез обсуждали план смещения Гитлера с поста главнокомандующего сухопутными войсками, считая, что тот просто не справляется со своими обязанностями. Кадровая политика фюрера тоже вызывала массу нареканий. Цайтцлер полагал, что командующий Восточным фронтом должен получить полную самостоятельность. Кейтеля тоже следовало заменить более влиятельной личностью. Штабы ОКХ и ОКВ предлагалось объединить в единый штаб Вермахта, которому должны были быть подчинены даже войска СС. Руководство военной промышленностью Цайтцлер предлагал передать в ведение генерал-квартирмейстера. В случае проведения этой реформы Гитлер остался бы главнокомандующим, но был бы отстранен от управления войсками.

Понятно, что подобные радикальные предложения не могли устроить как самого диктатора, так и его окружение, которое в этом случае потеряло бы многие рычаги власти и влияния. Наиболее активными противниками восстановления «большого Генштаба» в любом виде были Дёниц и Гиммлер, которые по понятным причинам, наоборот, были заинтересованы в децентрализации управления на уровне ОКВ.

В том же 1943 г. настырный Гудериан снова обратился к Йодлю с очередным планом реорганизации германского командования. Однако тот в ответ на это возразил: «Разве вы знаете лучшего верховного главнокомандующего, чем Адольф Гитлер?» Через некоторое время Гудериан обратился напрямую к шефу, правда, осмелился при этом только назначить начальником Генштаба сухопутных войск человека, пользовавшегося полным доверием фюрера. Но и на это он получил отказ, из чего генерал сделал вывод, что Гитлер попросту не доверяет никому.

В декабре 1943 г. уговорить фюрера отказаться от командования сухопутными войсками пытался фельдмаршал фон Клейст. Поскольку до этого с подобными предложениями уже подходили Клюге и Манштейн, Гитлер, вероятно, решил, что все они просто сговорились между собой. В разговоре с Манштейном 4 января 1944 г. фюрер сказал: «Даже я не могу заставить фельдмаршалов повиноваться. Неужели вы думаете, что вам они будут повиноваться с большей готовностью? Если кто-то из них отобьется от рук, я могу его уволить. Никто другой не имеет на это власти». Верность последнего утверждения Манштейн вскоре проверил на себе, так как 30 марта был уволен Гитлером.

После того как Гудериан в июле 1944 г. был назначен начальником ОКХ, он неоднократно предлагал назначить начальником главного командования Вермахта того же Манштейна, заменив им Кейтеля. В ответ на это фюрер ответил: «Манштейн, возможно, и является самым лучшим умом, рожденным Генштабом, но он может оперировать только свежими дивизиями, а не развалинами, которыми мы сегодня располагаем».

Даже в 1944 г. он не хотел организовывать централизованное командование на отдельных театрах боевых действий. Так, фельдмаршал Роммель предложил, чтобы все три вида вооруженных сил, а также «Организация Тодта» были переданы в его полное подчинение для обороны от возможной высадки союзников. Однако Гитлер наотрез отклонил эту идею. По мнению генерала Шпейделя, «он не хотел иметь твердо установленного порядка подчинения среди высшего руководства вооруженными силами и не желал, чтобы вся полнота власти была сосредоточена в руках одного человека, особенно такого, как Роммель». И оказался прав!

Чем же объясняется упорное нежелание Гитлера менять систему командования. Дело в том, что с точки зрения стабильности власти фюрер не мог доверить командование крупными силами Вермахта одному человеку, тем более харизматичной личности типа Манштейна, Роммеля или Кессельринга. То же самое касается и командования сухопутными войсками. Заняв пост, который предлагали создать Цайтцлер и Гудериан, военачальник получил бы реальный контроль над армией. К чему это могло привести, реально показали события 20 июля 1944 г. Заговорщики, взорвав бомбу в гауптквартире Гитлера, попытались взять под контроль территорию Рейха с помощью войск Резервной армии и, несмотря на плохую организацию переворота и малодушие отдельных личностей, все же добились значительных успехов. Им удалось взять под контроль ряд правительственных учреждений и даже штаб СС в Берлине. А что могло бы быть, если бы всеми сухопутными войсками или хотя бы Восточным фронтом командовал один человек и Штауффенберг сумел бы втянуть его в заговор! Тем более если в его руках были бы все нити управления, в том числе авиацией и флотом.

Для диктатуры это представляло явную угрозу. Неизвестно, как бы развивался путч на территории Франции, если бы Роммель, тоже имевший отношение к заговору 20 июля, имел бы полномочия, которые просил у Гитлера. Фюрер обладал хорошей интуицией и подсознательно всегда боялся военных, потому и парализовал их влияние, раздробив систему командования и возглавив сухопутные войска. Таким образом, в плане сохранения власти он действовал совершенно правильно, хотя для хода войны это и имело, вероятно, отрицательные последствия.

Поэтому генералы, не имевшие к политике никакого отношения, в основном отрицательно оценивали гитлеровский стиль руководства. Так, Фридрих Хоссбах считал, что созданная Гитлером система управления напоминала абсолютизм XVIII века. Никакой человеческий гений, по его мнению, не мог с успехом руководить и государством, и вооруженными силами одновременно.

[4]

Еще до войны Гитлер производил на окружающих впечатление выдающегося человека и природного лидера. По мнению адмирала Редера, познания фюрера, полученные путем интенсивного самообразования, были обширны и разнообразны. Он вспоминал потом: «Его способность немедленно проникать в самую суть проблемы и сводить даже самые запутанные вопросы к общему знаменателю просто поражала. Он мог излагать мысли ясным и доступным языком».

Невозможно отрицать наличие у фюрера таких важных для полководца качеств, как сильная воля, крепкие нервы, острый ум, большие способности в области оперативного искусства и обширные познания в военной технике. Удивительную память на факты и цифры, способность быстро улавливать главное отмечали многие люди. Нередко фюрер вникал во все тактические подробности и разрабатывал мельчайшие детали даже небольших операций. Также не вызывают сомнения способности Гитлера понимать чувства простого солдата и вдохновлять его на подвиги во имя Третьего рейха. Нельзя также недооценивать неиссякаемый энтузиазм фюрера и определенную склонность к риску.

Еще задолго до прихода к власти Гитлер уже обладал обширными познаниями в военном деле и технологиях производства вооружений. Он прочитал много книг по военной истории, а также ознакомился с технической литературой, как немецкой, так и зарубежной. Будущий фюрер не пропускал все новые публикации и увлекался лекциями по военному делу. Память у него была просто феноменальной, позволяя хранить в уме множество мельчайших деталей и фактов. В результате этих поистине феноменальных усилий Гитлер уже в мирное время затмевал своими познаниями многих генералов и адмиралов.

Фюрер имел блестящую способность распознавать достоинства передовых военных теорий, улавливать ценность нового оружия. Он вовремя и одним из первых в мире оценил значение моторизации войск и влияние подвижных танковых соединений на успешное развитие наступательных операций. Гитлер безоговорочно признал теорию генерала Гудериана о решающей роли в войне танковых войск, что в других государствах не признавалось. Во Франции, Италии, Англии и других странах танки и в 30-е годы считались лишь средством поддержки пехоты. Только в СССР, где танковые войска создавались совместно с немцами во времена сотрудничества Красной Армии с Рейхсвером, танковые дивизии сводились в мехкорпуса, то есть в самостоятельный род войск.

Гитлеру удалось преодолеть сопротивление консервативной германской военной верхушки, представители которой, люди весьма не молодые, пытались препятствовать перевооружению войск. Поддержав Гудериана и дав зеленый свет мобильным танковым подразделениям, фюрер фактически стал отцом блицкрига. Ныне, между прочим, этим стратегическим наследием пользуются все армии мира.

Фюрер усиленно продвигал по служебной лестнице молодых талантливых военных, в первую очередь сторонников новых методов ведения войны.

Естественно, были у немецкого верховного главнокомандующего и свои недостатки. В первую очередь это отсутствие скромности. Гитлер в открытую заявлял, что он в гораздо большей степени, чем его генералы, обладал необходимыми для полководца качествами, как то: острый аналитический ум, настойчивость и железные нервы. Он без преувеличения считал себя великим полководцем и потому не терпел никаких поучений. Типичный пример – разговор с Гудерианом, возражавшим против отправки резервов на Западный фронт вместо Восточного: «Вам нет нужды пытаться поучать меня. Я командовал германской армией в ходе войны в течение пяти лет и за это время приобрел больше практического опыта, чем любой господин из Генштаба… Я изучил Клаузевица и Мольтке, прочитал все труды Шлиффена. Я лучше разбираюсь в обстановке, чем вы!»

Начальник ОКХ генерал Гальдер так описал визит Гитлера в штаб-квартиру командования сухопутными силами 19 декабря 1941 г., во главе которых он себя поставил днем ранее. Фюрер обратился к своим штабным офицерам со следующим заявлением: «Оперативное командование войсками – это несложное дело, с которым может справиться каждый. Задача главнокомандующего заключается в воспитании армии в духе национал-социализма. Но я не знаю ни одного генерала, который мог бы сделать это так, как я хочу. Поэтому я решил взять командование армией на себя». Кстати, Клаузевиц по этому поводу как-то сказал: “Военное дело просто и доступно здравому уму человека. Но воевать сложно”».

В начале 1944 г. на совещании, посвященном строительству оборонительных сооружений, Гитлер заявил: «Верьте мне! Я самый выдающийся фортификатор всех времен. Я построил Западный вал. Я построил Атлантический вал. Я израсходовал огромное количество бетона. Я знаю, что такое строительство фортификаций».

На самооценку фюрера сильно влияла пропаганда. Поскольку в прессе и на радио его провозглашали величайшим военным гением всех времен и народов, он в конце концов и сам поверил в это, искренне считая себя новым Александром Македонским или Наполеоном. Впрочем, так оно и было! Последние ведь тоже не были безупречными и здравомыслящими военачальниками и допустили массу ошибок.

По мнению военных специалистов, Гитлер был вполне в состоянии как спланировать целую военную кампанию, так и руководить боями на уровне полка и батальона. Но его способности как командира в области оперативно-тактического искусства на уровне корпус – армия были несколько слабее. Как ветеран Первой мировой войны, в окопах которой фюрер был храбрым солдатом, он хорошо знал вопросы «нижнего уровня» – свойства разных видов оружия, влияние погоды и рельефа местности, менталитет и моральный дух войск. Это, без сомнения, облегчало ему оценку боевой обстановки, которую многие генералы видели только на картах. Фюрер считал, что может спокойно дополнить свой боевой опыт путем тщательного изучения донесений различных военных инстанций и бесед с фронтовиками.

По мнению же некоторых штабных офицеров, этот «взгляд из окопа» часто не позволял Гитлеру оценивать оперативно-стратегическую обстановку в целом. Так, генерал Фромм, командующий Резервной армией, утверждал, что предпочел бы иметь на посту верховного главнокомандующего сугубо штатского человека, нежели бывшего ефрейтора, который к тому же никогда не воевал на Восточном фронте и не понимал специфического характера этого театра.

Фюрер верил в то, что интеллект и знания являются вещами второстепенными. По его мнению, первостепенное значение имеет неуклонная воля и безудержное стремление к достижению цели. Гитлер считал, что воля может преодолеть границы, которые ставит на пути к цели суровая действительность, а конкретно численное превосходство противника, нехватку времени и ресурсов. «Паромы не самое важное, самое важное – воля», – заявил он 20 мая 1943 г. по поводу трудностей в переправе дивизии «Герман Геринг» на остров Сицилия. «Фактор воли» обусловил частое непризнание надежных разведданных о противнике и необоснованную оценку обстановки.

Кроме воли, Гитлер часто уповал еще и на интуицию. Для человека творческого склада ума это было естественно. Как заметил фон Белов: «Каждый художник живет в мире интуиции и ассоциаций». И это не являлось сильным преувеличением. Во многих случаях она действительно была просто поразительной и непогрешимой. Британский историк Алан Кларк даже считал, что «рука дьявола направляла Гитлера»! Генералы Йодль и Рендулич как-то два дня спорили с фюрером по поводу обстановки на Восточном фронте. Последний потом сказал: «Когда аргументы у него иссякли, он сказал: “Бросьте! Я полагаюсь на интуицию”».

Помимо этого Гитлер обладал еще одним качеством, которое позволяло ему мастерски манипулировать подчиненными. Многие генералы, близко знакомые с ним, утверждали, что он обладал магическим даром внушения и воздействия на психику окружающих, хотя никогда не являлся знатоком людей. Много раз советники фюрера и армейские офицеры, приходившие на прием, предварительно вооружались безупречными документами и весомыми аргументами. Некоторые из них шли с твердым намерением убедить его в невыполнимости или неверности того или иного приказа. Однако как только Гитлер начинал говорить, все доводы докладчика рушились как карточный домик. В итоге люди выходили из кабинета словно загипнотизированными или как минимум озадаченными и сбитыми с толку, неуверенными в своих «бесспорных» доказательствах. Если Сталин «убеждал» неимоверным страхом, то Гитлер волей внушения.

Адмирал Редер вспоминал: «Гитлер обладал почти роковым очарованием, удивительной способностью располагать людей к себе… Замечательная способность личного очарования была важным фактором его успеха». Дёниц вообще боялся надолго находиться в гауптквартире фюрера из-за его «экстраординарной силы внушения». Даже рейхсминистр Шпеер, рассудительный и образованный человек, не имевший никаких склонностей к мистицизму, временами находил силу внушения Гитлера «весьма зловещей». Генерал Хассо Мантейфель, который начиная с 1944 г. довольно часто встречался с фюрером, вспоминал потом: «Гитлер был личностью магнетической и, несомненно, обладал даром внушения. Это ощущали все визитеры, явившиеся чтобы убедить его в чем-то. Они всегда начинали бойко отстаивать свои убеждения, но быстро сдавались, поскольку никому не удавалось устоять перед этим неординарным человеком. В итоге посетители обычно уходили, согласившись с мнением, противоположным их собственному». Нередко бывало, что офицер, прибывший, чтобы рассказать фюреру об отчаянном положении на фронте, возвращался уверенный в благополучном исходе событий.

Причем эта харизма действовала на протяжении всей войны. Летом 1943 г. в беседе с фельдмаршалом Роммелем Гитлер признал, что шансов выиграть войну осталось немного. Но даже скептический «Лис пустыни» был поражен настроем вождя: «Какую силу он излучает! И какую веру и уверенность вселяет в людей!» На праздновании Нового, 1945 г. фюрер в течение двух часов неистово заверял окружение в конечной победе Германии. В результате все присутствующие, несмотря на первоначальный скептический настрой, заразились верой в победу и ощутили прилив сил! Один из офицеров ОКХ оберст-лейтенант Ульрих де Мезьер вспоминал о совещании в гауптквартире, проходившем в конце войны: «Гитлер обладал какой-то необъяснимой, я не побоюсь сказать, демонически источаемой им силой, которую нельзя не только описать, но даже понять, и уклониться от влияния которой могли лишь очень немногие люди». В качестве примера де Мельзер называл фельдмаршала Кессельринга, который посетил фюрера 15 марта 1945 г. с докладом о катастрофическом положении на Западном фронте. Гитлер так его обработал, что Кессельринг вышел от него с оптимизмом в глазах, сказав: «Мой фюрер! Я попытаюсь еще раз!»

В 1942 г. фюрер довольно равнодушно воспринял сообщения о первых поражениях немецких войск. Внешне он сохранял полное спокойствие и стремился соответствовать образу не знающего сомнений полководца. Неудачи же списывались на «тупых» генералов типа Браухича, а также снег и трусов союзников типа итальянцев. Даже окружение 6-й армии в Сталинграде и последующие тяжелейшие бои в междуречье Дона и Волги не поколебали Гитлера. Фон Белов вспоминал: «Гитлер считал своим долгом распространять чувство уверенности в победе. Отныне все его поведение, настрой и поступки были нацелены на то, чтобы ни одному из визитеров или доверенных сотрудников и в голову не могло прийти сделать из этого вывод о том, как он сам расценивает военное положение».

И все же Сталинград явно привел к нервному срыву. Как писал биограф фюрера Йоахим Фест: «До этого он лишь изредка утрачивал свой стоицизм, который, как он полагал, был непременным атрибутом великих полководцев, даже в критических ситуациях он сохранял демонстративное спокойствие». Теперь же появившиеся приступы ярости свидетельствовали о постоянном перенапряжении сил. Выслушивая доклады офицеров ОКН, фюрер, не стесняясь, обзывал их идиотами, трусами и лжецами. Как писал тот же Фест, в конце 1942 г. Гитлер «пережил крушение всей своей системы нервной устойчивости, что не проявлялось открыто только благодаря его колоссальной, отчаянной самодисциплине». Однако описания постоянно бушующего, потерявшего самоконтроль фюрера являются преувеличением. Стенограммы обсуждения положения на фронтах скорее свидетельствуют о том, сколько энергии ему приходилось затрачивать, чтобы соответствовать тому образу, который отвечал его представлениям о самом себе.

Наоборот, даже летом 1944 г., когда рушились Западный и Восточный фронты, а противник имел подавляющее превосходство в воздухе, Гитлер проявлял поразительное самообладание и упорство. Окружающие восхищались его способностью сохранять спокойствие в самые решительные и кризисные моменты. Фюрер излучал оптимизм и демонстрировал несокрушимую уверенность в победе даже тогда, когда поражения следовали одно за другим.

Политика, тактика и практическая деятельность Гитлера в конце войны были такими же, как и раньше. Фантасмагорические черты, которые они приобрели, объясняются только тем, что изменилась обстановка на фронтах и в мире. Но сам Гитлер остался прежним. Нацистский режим был до предела догматичен. Он раз и навсегда создавал свою идеологию, политику и практику. Никакие потрясения и внешние факторы не могли ничего изменить. Фюрер не раз говорил себе, что он идет своим путем «с уверенностью лунатика». И действительно, намеренная слепота, тупое упрямство просто поражают, когда рассматриваешь высказывания Гитлера.

В марте 1945 г. статс-секретарь министерства пропаганды Вернер Науман говорил: «24 февраля фюрер сказал, что в этом году мы добьемся исторического поворота. Для нас это реальность. (?!) Откуда она исходит, мы не знаем. Это знает фюрер». И это про 45-й год! Почему же достойный ученик доктора Геббельса ссылался на 24 февраля? Именно в этот день по случаю 20-летнего юбилея принятия программы НСДАП Гитлер обратился с «ежегодным посланием» к немецкой нации, в котором, в частности, отмечал: «Если фронт и родина по-прежнему полны решимости уничтожить каждого, кто только осмелится нарушить приказ держаться до последнего, или того, кто струсит, а тем более саботирует нашу борьбу, то они сумеют предотвратить уничтожение нации… Тогда в конце концов немцы добьются победы».

В конце марта 1945 г. Науману вторил сам Геббельс, крича по радио: «Так же как наш фюрер преодолевал кризисы в прошлом, он преодолеет и этот кризис… Он сказал мне: я твердо уверен, что когда мы бросим в новое наступление армии, мы побьем и потесним врага, в один прекрасный день наши знамена окажутся знаменами победы. Никогда я ни во что не верил так непреклонно, как верю сейчас в победу…»

Верил ли фюрер сам в то, что говорил? Вряд ли. В конце марта 1945 г. в разговоре с генералом Люфтваффе Каммхубером он проговорился: «Война проиграна. Это я знаю сам». Начальник ОКХ Гудериан так отзывался после окончания войны о своем главнокомандующем: «У него была особая картина мира, и все факты должны были вписываться в эту фантастическую картину. Как он верил, таким и должен был быть мир, на самом же деле это была картина совсем другого мира». Впрочем, в разной степени это относится к любому человеку на земле, в том числе и к самому Гудериану. Еще никому не удавалось видеть реальность совершенно объективно и трезво.

^{Гитлер на совещании в штабе группы армий «Висла», 03.03.1945 г.}

^{Слева направо: генерал артиллерии Вильгельм Берлин, генерал-фельдмаршал Роберт фон Грейм, генерал-майор Франц Ройсс, генерал зенитной артиллерии Йоб Одебрехт}

Командующий Западным фронтом, а ранее немецкими войсками в Италии фельдмаршал Кессельринг также отмечал: «Еще 12 апреля 1945 г. во время моего последнего доклада у Гитлера он был оптимистически настроен… Он был прямо-таки одержим своей идеей спасения, цеплялся, как утопающий за соломинку. Он, по-моему, был уверен в успешной борьбе на Востоке, верил в 12-ю армию, в различное новое оружие и, может быть, в крушение вражеской коалиции…» Яркой иллюстрацией «оптимизма» Гитлера является его встреча 23 марта с начальником РСХА Эрнстом Кальтенбрунером, прибывшим для обсуждения вопроса о расширении его полномочий при принятии решений по Австрии. Гитлер встретил шефа имперской безопасности у большого моста в городе Линц на Дунае, который он хотел сделать столицей Центральной Европы. Далее он углубился в обсуждение вопросов о переустройстве этого города. Вряд ли Кальтенбрунера, уроженца Линца, в тот момент сильно волновала судьба родного города. Посему длинные рассуждения фюрера по «столь важному вопросу» вызвали у него только удивление и раздражение. Гитлер, видимо, что-то почувствовал и на полном серьезе заявил своему земляку, что «если бы я не был уверен, что когда-то вместе с вами буду перестраивать город Линц, то уже сегодня пустил бы себе пулю в лоб». После этого фюрер заверил эсэсовца, что у него «есть еще средства и возможности закончить войну победоносно».

Весной 1945 г. Гитлер, находясь «в расстроенных чувствах», принял одно из последних своих важнейших решений. 19 марта он подписал директиву об уничтожении военных, промышленных и транспортных сооружений, средств связи и всех материальных ресурсов на территории Германии, коими может воспользоваться противник. Не следовало оставлять ничего, что могло бы помочь немецкому народу пережить грядущее поражение Третьего рейха. Фюрера совершенно не волновала судьба своего народа после его личного краха. Еще в августе 1944 г. он заявил своим гаулейтерам: «Если немецкому народу суждено потерпеть поражение, то он, очевидно, слишком слаб, он не смог доказать свою храбрость перед историей и обречен лишь на уничтожение».

Фактически фюрер предрекал своей стране гибель в духе Западной Римской империи в V веке. В беседе с Альбертом Шпеером он утверждающе заявлял: «Если война будет проиграна, нация тоже погибнет. Нет необходимости заниматься основой, которая потребуется народу, чтобы продолжить самое примитивное существование. Напротив, будет гораздо лучше уничтожить все эти вещи своими же руками…»

Однако апофеоз войны в стиле камикадзе и самураев оказался несбыточной мечтой. Приказ «о выжженной земле» повсеместно саботировался не только промышленной элитой и местными руководителями, но и военным командованием, не желавшим брать на себя лишнюю ответственность после очевидного поражения. За годы существования Третьего рейха уже было совершено достаточно преступлений и злодеяний, в том числе и против самого немецкого народа.

11 марта 1945 г., в годовщину памяти героев, Гитлер выступил с обращением к Вермахту, в котором утверждал, что «проявляя мужество и стойкость, фанатизм и выдержку», можно «преодолеть все невзгоды». Фюрер в очередной раз ссылался на исторические примеры: вспоминал войну Рима с Карфагеном, героическую борьбу Пруссии в Семилетней войне и т. п. Он заявил, что «Бог не оставит нас без своей милости и благословения», если все немцы будут «фанатично выполнять свои обязанности». Гитлер, видимо, убеждал самого себя в том, что «всемогущий повелитель миров помогает лишь тому, кто твердо решил помочь сам себе». С одной стороны, нелогичность и ирреальность многих высказываний фюрера кого-то поражает, с другой стороны, – а какой у него был выбор? Ведь даже неизлечимо больной раком до последнего дня продолжает верить в чудо. Оцени Гитлер обстановку реально, ему действительно следовало брать пистолет и стреляться. Либо садиться в самолет и лететь в Южную Америку.

Гитлер в конце 1941 г. сказал: «Я теперь размышляю о военных проблемах в среднем по 10 часов в день. Чтобы отдать приказ, мне требуется полчаса, ну, может быть, минут 45, однако сперва следует тщательно продумать предстоящую операцию, и зачастую разработка начинается за полгода до ее начала. Затем иногда наступает момент, когда военные действия на Восточном фронте меня вообще больше не волнуют, поскольку речь идет всего-навсего о неукоснительном выполнении моих приказов; меня также совершенно не интересует, каким образом они выполняются, поскольку я в это время уже занимаюсь совершенно другими проблемами». Впрочем, последующие события заставили его несколько пересмотреть подход к выполнению отданных приказов.

Кейтель и после войны продолжал высоко оценивать стиль работы шефа: «Фюрер всегда смотрел в корень, когда что-либо предпринимал… Он без устали задавал вопросы, делал замечания и давал указания, стремясь ухватить самую суть, до тех пор, пока его неописуемая фантазия все еще видела какие-то пробелы».

Методы убеждения у Гитлера были разными. Широкое распространение получили рассказы о приступах бешенства, «пене на губах», потере самообладания и т. п. Однако в то же время известно, что со всеми он вел себя по-разному. Фюрер безошибочно чувствовал, как далеко можно зайти в разговоре с тем или иным собеседником и в каком месте с помощью взрыва гнева он мог рассчитывать на наибольший эффект.

Этот метод срабатывал не всегда, но исключения бывали редко. Мало кто из немецких генералов мог решиться на открытый конфликт с фюрером. Одним из таких был Вальтер Модель, который всегда открыто отстаивал свою точку зрения. Он пользовался особым доверием Гитлера за умение преодолевать кризисные ситуации на своих участках фронта. Летом 1942 г. между ними возник спор по поводу размещения танкового корпуса в районе Ржева. Из-за неуступчивости сторон дискуссия приняла острый характер. Наконец Модель заявил: «Мой фюрер, вы командуете 9-й армией или я?» Гитлер был поражен столь смелым ответом, но продолжал стоять на своем. Тогда Модель громко произнес: «Я вынужден заявить протест». Гитлеровская свита была испугана и поражена подобным тоном, но, к их удивлению, фюрер вдруг уступил: «Хорошо, Модель, делайте так, как вы хотите, но вы ответите головой, если ошибетесь».

Фюрер был хорошим психологом, так как мог мастерски подстроиться под характер собеседника, которого он хотел в чем-то убедить. Наивысшие шансы добиться своего у оппонентов были при разговоре наедине. Дело в том, что Гитлер поддерживал у своего окружения определенный образ, который давил на него и заставлял устраивать показательные спектакли. Это хорошо подметил адъютант Шмундт, который, к примеру, посоветовал гроссадмиралу Редеру добиваться беседы тет-а-тет.

Упорство фюрера в отстаивании своей точки зрения производило большое впечатление на военных. Манштейн писал в мемуарах: «Почти всегда требовалось много часов борьбы, чтобы добиться от него желаемого или уйти, получив утешительные обещания, а иногда и ни с чем». Бывало, что фюрер обещал пару-тройку дивизий просто, чтоб от него отстали, а потом просто затягивал подписание соответствующего приказа. В дискуссиях и телефонных разговорах со своими военными, длившимися нередко по нескольку часов, Гитлер проявлял незаурядную выдержку, причем самые веские аргументы собеседника рушились как карточный домик. Редер писал: «Он был непревзойденный мастер спора и обмана, а в разговоре буквально сыпал словесными увертками и двусмысленностями, так что невозможно понять его истинные намерения и цели».

Кейтель, длительное время близко общавшийся с фюрером, подметил своеобразный стиль общения верховного главнокомандующего с комсоставом: «В разговорах с чуждыми ему по духу генералами высокого ранга фюрер, по моим наблюдениям, ходил вокруг да около, вместо того чтобы четко сформулировать, чего же он хочет. У меня сложилось впечатление, что, испытывая определенную скованность или смущение, он проявлял неуместную сдержанность, в результате чего генералы даже не схватывали суть или недопонимали серьезность ситуации».

После войны Гальдер рассказал историку Харольду Дейчу историю, показавшую двуличие Гитлера. Он присутствовал при нескольких встречах фюрера с союзниками – Муссолини, Антонеску и Маннергеймом. Каждая начиналась с краткого обзора положения на фронтах, который делал начальник штаба оперативного руководства генерал Йодль. Затем Гитлер давал пояснения, обращаясь по очереди к каждому из присутствующих. При этом каждому он говорил разное, а порой и прямо противоположное. Муссолини при этом сидел скептически, Антонеску, наоборот, был полон оптимизма, а Маннергейм, слегка повернувшись к Гальдеру, бросал на него иронические взгляды.

После покушения 20 июля 1944 г. фюрер, понятное дело, изменился не в лучшую сторону. Гудериан отмечал: «Его твердость превратилась в жестокость, а склонность к блефу сменилась откровенной нечестностью. Он часто лгал без малейшего колебания, полагая, что и другие лгут ему. Гитлер никому больше не доверял. Он часто терял самообладание, был все более не сдержан в выражениях». Впрочем, того же Гудериана «жестокий» фюрер не расстрелял, хотя было за что.

Особенно Гитлеру доставляло удовольствие демонстрировать неосведомленность своих генералов в тех или иных технических вопросах. Сам он знал массу мелких технических деталей, а то, что не умещалось в голове, заносилось в специальный справочник в толстой кожаной обложке, содержавший сведения о десятках образцов оружия и техники. Этот «талмуд», в который постоянно вносились изменения и дополнения, всегда лежал у фюрера на ночном столике. Если во время совещания ему хотелось поправить одного из докладчиков, он приказывал ординарцу принести эту книгу и раскрыть ее на нужной странице. Тем самым он доказывал свою правоту и одновременно узкий кругозор подчиненных. В силу этого окружение Гитлера как огня боялось его исключительной памяти на числа и тактические детали.

Фюрер на память мог выдать такие вещи, как скорострельность миномета, потребность пехотного взвода в боеприпасах в часы, сутки, пропускную способность какой-либо сети железных дорог, выбор наилучшей позиции для 88-мм зенитного орудия и т. д. Он вообще любил всевозможные цифровые данные, касающиеся танков, самолетов, винтовок и даже лопат. По этим вопросам он часто советовался со Шпеером, а также с начальником Управления вооружений ОКВ генералом Буле. Последний даже всегда держал при себе тетрадку, в которую заносил все основные цифровые данные, так как никто не мог знать, что именно могло понадобиться фюреру. Однако если математические расчеты не нравились Гитлеру, он их просто отвергал. Так, в конце 1943 г. начальник Управления военной экономики генерал Томас предоставил ему меморандум, в котором высоко оценивался потенциал советского ВПК. В ответ ему было категорически запрещено впредь заниматься этим вопросом.

Гудериан отмечал еще одну черту характера фюрера. Он был очень смел при разработке своих стратегических планов, каковыми являлись захват Норвегии, план прорыва танковых войск через Арденны. В обоих случаях он согласился со смелыми предложениями своих штабистов. Однако затем при выполнении этих замыслов у него возникала нерешительность в момент появления первых трудностей и отклонений от первоначального плана. Когда в Норвегии серьезно обострилась обстановка под Нарвиком и судьба находившихся там войск повисла на волоске, Гитлер потерял самообладание. И только благодаря смелым действиям генерала Йодля и офицеров штаба оперативного руководства ОКВ удалось спасти положение. То же самое, к примеру, произошло в июле 1942 г. в Воронеже. Первоначальный план операции «Блау» не предусматривал обязательное овладение этим населенным пунктом. Однако престарелый фон Бок, все еще мысливший категориями Первой мировой войны, ввязался-таки в уличные бои, задерживая тем самым поворот танков на юго-восток к Волге. Вместо того чтобы решительно пресечь действия командующего группой армий «Зюд», Гитлер начал колебаться и проявил нерешительность, в результате чего драгоценное время было упущено. Тут вообще удивительно, как он мог доверить решающую операцию человеку, который не смог ранее взять Москву.

Неуверенность гармонично сочеталась с упрямством. Йодль утверждал: «Когда он четко понимал, чего хотел, или когда принимал какое-то решение на свой страх и риск, никакое дальнейшее обсуждение не было возможным». А в спорных ситуациях преимущество отдавалось не рациональным доводам оппонентов, а пресловутой интуиции.

Особое отношение у Гитлера было к разведданным. Он вообще редко руководствовался ими при планировании операций. А если сведения о противнике его по какой-то причине не устраивали, он вообще отказывался их слушать. Начальник разведотдела «Иностранные армии-Ост» генерал Райнхард Гелен указывал: «Наши данные зачастую расходились с оценками Гитлера, принимавшего желаемое за действительное… Выводы, вытекавшие из оценки противника, рассматривались Гитлером в течение времени со все большим ожесточением и агрессивностью, как пораженчество и даже саботаж, как действия против его замыслов и намерений». Самой грубой ошибкой фюрера была недооценка промышленного потенциала США. На совещании в «Вольфшанце» в декабре 1941 г. он заявил присутствующим, что «американцы способны создавать лишь холодильники». В итоге же оказалось, что даже самые смелые оценки германской разведки отставали от реальности. Уже в 1942 г. американская промышленность выпустила 44 000 самолетов, в то время как командование Люфтваффе считало, что будет произведено максимум 16 000…

К концу войны окружающим фюрера людям стало ясно, что он хочет слышать только то, что не противоречило его мнению. Он даже спрашивал, когда ему приносили документы: «Этот доклад приятный или неприятный?» «Неприятные» отчеты даже не прочитывались, а просто отправлялись в архив. «Приятные» отчеты, даже если они были составлены на основе непроверенных сомнительных сведений, только приветствовались. Недостаток военного образования не позволял Гитлеру понять, что самый удачный оперативный замысел может быть выполнен лишь тогда, когда налицо необходимые для этого средства, возможности для развертывания сил и снабжение войск всем необходимым. Он не хотел верить в то, что никакие грозные приказы, воля и фанатизм не могли заменить всего этого.

Решения о проведении тех или иных операций, как правило, принимались без всестороннего изучения экспертами и командно-штабных учений, хотя это было общепринятой практикой. В результате ближайшие сотрудники и высшие офицеры Вермахта, по сути, превратились в советников. Обычно Гитлер соглашался лишь на внесение незначительных изменений. Таким образом, он просто не смог охватить в полной мере тяжелую работу по руководству Вермахтом, которую он сам на себя возложил. Фюрер попросту игнорировал основные принципы командования войсками.

Йодль вспоминал, что «когда фюрер мучился сомнениями, то мог неделями и месяцами обсуждать военные проблемы. Но если ему все было ясно или когда он спонтанно принимал решение, тут же любое обсуждение подходило к концу». Гитлер любил как можно дольше оттягивать всякое решение, которое было ему неприятно, к примеру, оставление Донбасса или Кубанского плацдарма в 1943 г. Это касалось также локализации прорывов противника на тех или иных участках фронта. Начальнику ОКХ приходилось по нескольку дней уговаривать фюрера перебросить войска с менее угрожаемых секторов в те районы, где создалась критическая ситуация. Обычно это приводило к тому, что, во-первых, он давал слишком мало сил, во-вторых, слишком поздно, что в конечном итоге принуждало перебрасывать туда еще больше войск.

Требовались также недели борьбы и дискуссий, если речь шла об оставлении выдающихся в сторону противника выступов в линии фронта с целью высвобождения сил, то же касается и оставления позиций, которые невозможно было удержать. Манштейн объяснял это так: «Гитлер все время верил, что события будут развиваться все-таки по его желанию и что он может избежать принятия решений, которые были ему неприятны, ибо означали признание того факта, что ему пришлось считаться с волей противника». Во второй половине войны основным принципом полководческого искусства фюрера стало правило «Держаться любой ценой».

Он упорно отказывался отдавать приказы о сдаче оборонительных позиций на всех театрах военных действий. Упорная оборона каждой пяди земли стала единственным принципом руководства войсками. Это было связано с его собственным характером, – характером человека, который признавал жестокую борьбу до последнего предела. Если приказ об отходе в итоге и отдавался, то нередко было уже слишком поздно.

Катастрофа под Сталинградом стала одним из переломных моментов Второй мировой войны. Немецкие войска всегда выходили из окружения благодаря умению концентрировать силы и наносить удары в нужном месте. Единственным исключением стал Сталинград.

И вот здесь практически все: советские и зарубежные, современные историки, военные специалисты, немецкие генералы и солдаты, – все считают основным виновником поражения именно Гитлера. Подобного всеобщего единодушия и согласия не наблюдается, пожалуй, ни по какому другому эпизоду войны. Если свести все доводы воедино, то получится, что причиной катастрофы стала цепь роковых решений фюрера, самым главным из которых был приказ Паулюсу о запрете прорыва.

В реальности здесь, во-первых, нарушается принцип историзма, то есть все обвинения строятся на том, что в ноябре 1942 г. было точно известно, чем все закончится через три месяца. Во-вторых, обвинители фюрера исходят из чисто военных соображений, считая, что оборона Сталинграда была в тех условиях бессмысленна. В действительности Гитлер руководствовался целой группой факторов:

1. Стратегические.

Поволжье и одна из его ключевых точек – Сталинград, расположенный в большой излучине, было крупнейшей транспортной артерией Советского Союза. 170 самоходных и несамоходных барж предприятия «Волготанкер» доставляли кавказскую нефть с Каспийского моря в центральные районы СССР. Только в июне 1942 г. по Волге было перевезено 1,3 млн тонн нефти! Чуть меньшее количество перевозилось поездами. Десятки нефтеналивных составов двигались по однопутной железнодорожной линии Астрахань – Урбах, проходящей в степи вдоль Волги по границе Казахстана. Стратегическое значение этой огромной артерии было совершенно очевидно как советскому руководству, так и Гитлеру. Поэтому удержание города на как можно более длительное время имело большое значение для дальнейшего хода военных действий.

2. Тактические.

Фюрер, принимая решения, безусловно, учитывал опыт зимних боев 1942 г. Тогда немцам удалось длительное время снабжать по воздуху, а потом и деблокировать несколько окруженных Красной Армией группировок. Наиболее выдающимся примером был Демянский котел. В итоге линию фронта удалось удержать, а потери Красной Армии были просто огромны.

3. Политические.

В отличие от своих генералов Гитлер, как прежде всего политический лидер, был обязан учитывать не только чисто военные обстоятельства, но и международный резонанс. За событиями под Сталинградом следил весь мир. При этом фюрер понимал, что международное сообщество слабо представляет себе расположение отдельных станиц и поселков, а также траекторию течения реки Дон. Всех интересовало только одно: в чьих руках находится Сталинград. Поэтому удержание этой «крепости» до последнего имело огромное политическое значение.

4. Пропагандистские.

То же самое можно сказать и про общественное мнение в самой Германии. Добровольно оставить Сталинград означало нанести удар по репутации партии, фюрера и всего режима. Важно понимать, что с точки зрения пропаганды даже вероятная героическая гибель 6-й армии приносила гораздо больше дивидендов, чем ее выход из окружения и отступление. Исходя из всего этого становится ясно, что в целом решение Гитлера «биться до последнего» было оптимальным и верным.

Примерно схожими доводами фюрер руководствовался, когда отдавал приказы любой ценой оборонять Донбасс, Крым, Тунис, Днепровскую дугу, Рим, Курляндию, Будапешт и т. д.

Между тем многолетний боевой опыт немецких генералов по ведению боев с численно превосходящим противником как раз показывал обратное. Т. е. локальные оборонительные действия с целью удержания основной линии фронта, на которых настаивал Гитлер, не давали ожидаемых результатов. Сильной стороной германской армии во все времена был маневр, в том числе и в обороне. Этим часто удавалось дезавуировать превосходство противника в силах и наносить ему поражения. При оборонительных действиях велась маневренная война с целью удержания намеченных рубежей в заранее определенных районах. Теперь же все было наоборот. Гитлер попросту запрещал строить оборонительные линии в тылу. В итоге выбитые со своих передовых позиций немецкие соединения не находили себе опоры, чем их отступление только ускорялось. Остановить продвижения противника удавалось только на рубежах рек и то, как правило, с захватом им плацдармов.

Фюрер был не склонен давать указания по оперативным вопросам на длительное время, так как в силу подозрительности боялся предоставлять подчиненным свободу действий. Ему казалось, что те сразу воспользуются этим для оставления тех или иных позиций, что, впрочем, не было лишено оснований. Тем самым, по словам Манштейна, Гитлер «так или иначе, лишал искусство вождения войск его реальной основы».

Достаточно неоднозначные решения принимались и по вопросам развития вооруженных сил. Так, после капитуляции Франции Гитлер дал указание об удвоении количества танковых дивизий и увеличении производства танков до 800–1000 единиц в месяц. Его планы были быстро разрушены артиллерийско-техническим управлением, офицеры которого доложили фюреру, что для реализации программы потребуется дополнительно 100 тысяч квалифицированных рабочих и специалистов. Однако реорганизация танковых дивизий все же продолжилась путем уменьшения в них танкового парка на 50 %.

Гитлер также распорядился удвоить количество моторизованных пехотных дивизий, не предусмотрев при этом условий для производства собственно мототехники. В результате новые соединения пришлось оснащать трофейными автомашинами, которые оказались ненадежными и сложными в эксплуатации. Что касается пехотных дивизий, то их количество постоянно увеличивалось, а численность личного состава, наоборот, снижалась. В результате недополучающие пополнение соединения буквально истекали кровью, а новые формирования несли большие потери из-за нехватки боевого опыта. Однако подобная тенденция сохранялась до конца войны. Причем помимо обычных пехотных дивизий формировались многочисленные авиаполевые дивизии, а также дивизии войск СС и фольксгренадерские дивизии. В результате число воинских соединений, которыми еще надо было кому-то командовать, росло, а их боевые качества, наоборот, снижались.

Не очень грамотные решения были приняты фюрером в отношении воздушно-десантных войск. После больших потерь, понесенных ими на Крите, он сказал: «Дни парашютистов-десантников уже прошли». По мнению генерала Штудента, Гитлер так и не оправился от шока после тяжелых потерь на Крите, поскольку отказался рассматривать вопрос о еще одной крупной воздушно-десантной операции – захвате острова Кипр. Штудент неоднократно пытался уговорить фюрера, но тщетно. Последний не желал верить докладам разведки о том, что в США и Англии уделяется много внимания развитию воздушно-десантных войск. А отсутствие фактов их применения в 1941–1942 гг. только укрепило фюрера в этом мнении. Характерно, что Сталин после безуспешных десантных операций в районе Вязьмы зимой 1941–1942 гг. также отказался от массового применения этого рода войск до самого конца войны, хотя возможности для этого имелись. Только после захвата союзниками Сицилии летом 1943 г. Гитлер приказал принять срочные меры по увеличению численности немецких военно-воздушных соединений, но было уже слишком поздно. Эти войска могли эффективно использоваться только при господстве своей авиации в воздухе.

Тем не менее при всех недостатках Гитлер все же умел добиваться от сражавшихся на фронтах войск сверхчеловеческих усилий, чего не удавалось большинству профессиональных полководцев. Он умело играл на патриотических чувствах, немецкой дисциплине и обещаниях применить «чудо-оружие». В последние два года войны ему удавалось собрать остатки отступавших немецких армий и невероятными усилиями воли продлить агонию Третьего рейха до мая 1945 г., хотя его противники ожидали крушения Германии уже летом 1944 г. А перебазируйся фюрер в Норвегию или в Альпы, эта «агония» могла продлиться еще несколько месяцев.

После войны большинство германских генералов пытались изображать фюрера как бездарного полководца и сваливать на него все поражения и крахи. А генерал Курт Типпельскирх, в целом восхищаясь военными успехами Вермахта, заявил, что во главе его стоял «демон, жаждущий власти и разрушения»[5]. Были и те, кто продолжал безмерно восхвалять его. Фон Зенгер писал: «Искусство стратега дается от рождения, и то очень редко. Оно требует хорошего понимания рода человеческого и знания истории». При этом он, вероятно, не относил к таковым фюрера.

Складывается впечатление, что между Гитлером и основной массой генералитета пролегала некая пропасть, которую ни тот ни другие то ли не могли, то ли не хотели преодолеть. Непонимание фюрером очевидных для них технических вопросов настолько раздражало их, что они заранее отбрасывали возможную ценность его идей. Гитлер же приходил в ярость от нежелания старых генералов воспринимать новые идеи.

Важно понимать, что вину за то, что Гитлер со временем вообразил себя военным гением, несет, прежде всего, его окружение. Еще военный министр фон Бломберг, занимавший эту должность до 1938 г., неоднократно публично заявлял, что «фюрер обладает выдающимся полководческим талантом». И это было задолго до грандиозных успехов Вермахта в 1939–1941 гг. Во время первых военных кампаний количество восторженных отзывов резко возросло. Любой человек, непрерывно выслушивающий в свой адрес только похвалу, через некоторое время станет не в состоянии адекватно оценивать свои возможности.

Большой вклад в создание образа гениального военачальника внесла германская пропаганда. После польской кампании партийные работники и министерство пропаганды ощутили, что армия всячески выпячивает свою роль в разгроме восточного соседа ценой принижения военного гения фюрера и его организаторских талантов. Особенно не понравился нацистскому руководству документальный фильм «Польский поход», в котором роль вождя и его партии была освещена весьма скромно, а на первый план выдвинуто командование Вермахта и Генштаб ОКХ. Личному фотографу Гитлера Генриху Гофману было срочно поручено составить альбомы фронтовых снимков фюрера. Вскоре огромным тиражом был напечатан фотоальбом «С Гитлером в Польше», где на гребне всех событий уже стоял лично Гитлер. Этот альманах продавался во всех киосках и книжных магазинах Германии и пользовался огромным спросом. Сам Гофман на своих фотографиях быстро сколотил состояние. Во время всех последующих кампаний Геббельс и партия уже тщательно контролировали подачу информации и содержание военной кинохроники[6].

После разгрома Франции Йозеф Геббельс публично объявил фюрера «величайшим полководцем всех времен», и далее этот тезис неизменно поддерживался вплоть до 1945 г. По мнению известного германского военного историка Якобсена, после французской кампании Гитлера «все больше стала обуревать безумная идея быть «полководцем», который благодаря своей безошибочной интуиции может совершать то же самое, что и высококвалифицированные генералы и генштабисты». Отныне фюрер видел в генералах только фон для собственных решений, хотя и по-прежнему зависел от своих военных советников, прежде всего Йодля. Фриснер потом вспоминал: «Он чувствовал себя «избранником провидения», и это чувство укрепилось в нем после внезапных успехов в начале войны». После успешного завершения основной фазы операции «Барбаросса» в октябре 1941 г. Гитлер стал сравнивать себя с прусским фельдмаршалом Мольтке. Он заявил своему окружению: «Полководцем я стал вопреки своей воле, я занимаюсь военными проблемами лишь потому, что в настоящий момент нет никого, кто смог бы это сделать лучше меня. Будь у нас сегодня военачальник уровня Мольтке, я бы предоставил ему полную свободу действий». Впрочем, тут не было большого преувеличения. По количеству достигнутых успехов фюрер сильно переплюнул прусского военачальника XIX века.

Однако видение стратегии у них различалось. Мольтке считал, что если война уже началась, то «политика не должна вмешиваться в проведение операций, ибо для хода войны решающее значение имеют, прежде всего, военные соображения, а политические – лишь постольку, поскольку они не требуют чего-либо недопустимого с военной точки зрения». Он также считал, что стратег полностью должен сосредоточиться на военных задачах, забыв политическую интуицию. Гитлер же часто делал все наоборот. На первое место ставились именно политические мотивы, вследствие чего военные никогда не имели свободы действий.

Одним из главных апологетов Гитлера на протяжении длительного времени являлся Кейтель. Он долгие годы не жалел похвальных слов в адрес своего шефа: «Я думаю, он был гением. Много раз он демонстрировал свой блестящий ум… У него была потрясающая память». Фельдмаршал даже пояснил, кто такой гений в его понимании: «Для меня гений – это человек с великолепной способностью предугадывать будущее, со способностью чувствовать вещи, с огромными знаниями исторических и военных событий». Комментируя блестящую кампанию на Западе в 1940 г., он говорил: «Гитлер оказывал свое личное влияние как полководец. Он сам осуществлял военное руководство и нес за него ответственность». После войны, находясь в тюрьме в Нюрнберге, Кейтель продолжал восхвалять шефа: «…Я, во всяком случае, верил в его гений. Мы шли за ним даже в тех случаях, когда объективное изучение и использование нашего собственного опыта войны требовало от нас сопротивления». Он также признавал, что среди прочего фюрер «был так осведомлен об организации, вооружении, руководстве и оснащении армий и флотов во всем мире, что невозможно было заметить у него хотя бы одну ошибку». Кейтель утверждал, что «даже в простых повседневных организационных вопросах вооружения Вермахта и соответствующих сферах я был учеником, а не учителем».

Впрочем, были, по мнению фельдмаршала, у фюрера и недостатки. Он считал Гитлера «демоническим человеком», одержимым неограниченной властью, который доводил до конца все, даже безумные, идеи. По мнению Кейтеля, «этот демон шел вперед к своим целям и преуспевал». Что касается военного искусства, то он полагал, что фюрер умел находить правильные решения оперативных задач и интуитивно ориентировался в запутанных ситуациях, как правило, находя из них выход. Однако ему нередко не хватало практических знаний при планировании операций. «Это приводило к тому, что он либо слишком поздно принимал решение, либо не мог реально оценить тот урон, который мы понесли от принятого им решения», – вспоминал Кейтель.

К положительным оценкам фюрера как главнокомандующего Вермахтом присоединились и другие представители генералитета, например, генерал Йодль и фельдмаршал фон Клюге. Последний даже в своем прощальном письме, которое он отправил Гитлеру перед самоубийством, писал о «гении фюрера». Йодль во время Нюрнбергского процесса воспевал шефа: «Гитлер был предводителем необычайных масштабов. Его знания и интеллект, риторика и воля торжествовали в последние годы в любом интеллектуальном плане».

Генерал Фриснер считал Гитлера весьма незаурядной личностью, хорошо знавшей историю и обладавшей удивительной способностью разбираться в вопросах вооружения. Он также высоко оценивал многие оперативные идеи фюрера. Однако при этом он отмечал, что ему «не хватало масштаба и широты взглядов специалиста, необходимых для реализации этих идей».

Начальник штаба 6-й армии генерал Шмидт вспоминал после войны, что решение Гитлера нанести контрудар по Барвенковскому выступу в мае 1942 г. убедило командующего 6-й армии Паулюса в гениальности фюрера, о чем он многократно и публично говорил.

Официальный историограф Гитлера генерал-майор Вальтер Шерф, которому было поручено ведение военного дневника, видел в фюрере «величайшего полководца и государственного вождя всех времен», а также «стратега и человека непобедимого доверия». Ему вторил и официальный историк Вермахта Шрамм, который утверждал, что, хотя после службы в Генштабе старшие офицеры переставали симпатизировать образу мыслей Гитлера, они подчинялись ему «не просто из повиновения верховному главнокомандующему и главе государства, но потому, что они уважали Гитлера как человека, который, несмотря на все свои ошибки и промахи, обладал большим талантом, чем они сами».

Адъютант от Люфтваффе оберст фон Белов тоже имел довольно много случаев оценить невероятно тонкое чутье и остроту логики фюрера в оценке военной обстановки, в частности во время польской кампании. Белов писал: «Он умел мысленно поставить себя на место своих противников и предвидеть их военные решения и действия. Его оценки военной обстановки отвечали реальности». Рейхсшеф прессы Отто Дитрих так характеризовал фюрера Третьего рейха: «Упорство и побудительная энергия были великими чертами Гитлера как военачальника. Он был носителем революционизирующего духа немецкого Вермахта, его движущей силой. Он воодушевлял его организационную машину». По мнению Дитриха, фюрер справедливо упрекал многих германских офицеров в отсутствии духа импровизации.

Манштейн тоже довольно высоко оценивал своего главнокомандующего: «Он был выдающейся личностью. Обладал невероятным умом и исключительной силой воли… Он всегда добивался своего». Однако фельдмаршал все же был более сдержан в оценках. По его мнению, Гитлер обладал способностями анализа оперативных возможностей, но в то же время нередко не был способен «судить о предпосылках и возможностях осуществления той или иной оперативной идеи». Кроме того, у фюрера отсутствовало понимание соотношения, в котором должны были находиться любые оперативные задачи и связанные с ней пространственные факторы. Он нередко не учитывал возможности материально-технического обеспечения и потребности в силах и времени. Гитлер, по мнению Манштейна, не понимал, что крупная наступательная операция, помимо сил, необходимых для первого удара, нуждалась в постоянном пополнении. Фюреру нередко казалось, что, нанеся один сокрушительный удар по противнику, дальше можно лишь гнать и гнать его до нужного рубежа. В качестве примера можно привести фантастический план наступления через Кавказ на Ближний Восток и Индию, который Гитлер хотел осуществить в 1943 г. силами всего лишь одного моторизованного корпуса. Фюреру не хватало чувства меры для определения того, что могло и что не могло быть достигнуто.

^{Адольф Гитлер и рейхсминистр иностранных дел Йоахим фон Риббентроп. Позади справа от фюрера – начальник управления прессы рейхсминистерства пропаганды Отто Дитрих}

Были о Гитлере и совершенно противоположные отзывы. Так, фельдмаршал Лееб считал, что Гитлер не понимал, как во время войны можно оптимально руководить миллионами солдат, а его главным оперативным принципом, начиная с декабря 1941 г., стало «Ни шагу назад!». «Такое представление и такая ограниченность понимания сущности управления многомиллионной армией в войну были абсолютно недостаточны, особенно на таком сложном театре военных действий, как Россия, – считал Лееб. – Он никогда не имел ясного представления о реальности, о том, что было возможным и чего быть не могло. О том, что было важным или несущественным». Гитлер постоянно твердил: «Слово «невозможно» для меня не существует!»

Генерал фон Бутлар отмечал, что «недостаток военного образования мешал ему понять, что удачный оперативный замысел может быть жизненным и выполнимым лишь тогда, когда налицо есть необходимые для этого средства, а также возможности для снабжения войск, время, географические и метеорологические условия, позволяющие создать основу для его осуществления». Группенфюрер СС Зепп Дитрих указывал: «Когда дела шли плохо, Гитлер становился непреклонным и его невозможно было заставить внять голосу разума». По мнению Гудериана, фюрер считал, что только он являлся «единственным действительно боевым солдатом в гауптквартире», и поэтому большинство его советников были не правы в оценке военной ситуации, а прав был только он. Начальник главного командования Люфтваффе генерал Кёллер указывал: «Фюрер был политиком, который постепенно начал считать себя великим полководцем».

Генерал Мантейфель считал, что фюрер «не имел ни малейшего понятия о высших стратегических и тактических комбинациях. Он быстро улавливал, как передвигается и сражается одна дивизия, но не понимал, как действует армия». Он полагал, что Гитлер обладал стратегическим и тактическим чутьем, но ему якобы не хватало технических знаний для грамотного воплощения своих идей. Генерал фон Герсдорф также критиковал действия фюрера в качестве главнокомандующего: «С того дня, как Гитлер стал главнокомандующим сухопутными войсками в 1942 г., на любом ТВД ни одна важная операция немецких войск не была проведена успешно, кроме взятия Севастополя». А Гальдер вообще называл фюрера мистиком, игнорировавшим правила стратегии! Критически отзывался о шефе после войны и его бывший вице-канцлер, а потом посол в Турции фон Папен: «Его стратегические способности, если и имелись, были совершенно не развиты, и он не был в состоянии принимать правильные решения». Генерал Вестфаль считал Гитлера дилетантом, «которому вначале везло, как всякому новичку». Он писал: «Он видит вещи не так, как они есть на самом деле, но так, как сам желает их видеть, то есть принимает желаемое за действительное… Когда дилетант – человек, удерживающий в своих руках абсолютную власть, движимый демоническими силами, тогда это намного хуже».

Не особо почитал фюрера и шеф Абвера адмирал Канарис. Он считал Гитлера «дилетантом, мечтающим захватить весь мир». Канарис как-то сказал своему подчиненному адмиралу Брюкнеру: «Война, которая ведется без соблюдения элементарной этики, никогда не может быть выиграна».

А некоторые офицеры и вовсе считали Гитлера идиотом. Так, фельдмаршал Мильх уже в марте 1943 г. заявил, что фюрер «психически ненормальный», не приведя, правда, никаких аргументов в пользу этого довода. Фельдмаршал фон Клейст тоже резко высказывался по этому поводу: «Я думаю, что Гитлер был скорее пациентом психиатра, чем генералом». Причем эта мысль почему-то посетила Клейста только после войны. «Я знал его манеру кричать, привычку стучать кулаком по столу, его приступы гнева и т. д. Я не психиатр, и я не мог тогда видеть, что Гитлер действительно был не вполне нормален», – говорил он потом. Примерно в таком же духе высказывался генерал фон Швеппенбург: «Немецкими вооруженными силами руководил человек, который, по мнению даже далеких от медицины людей, должен был определенно лечиться у психиатра, по крайней мере с начала 1942 г.» Правда это «прозрение» у Швеппенбурга почему-то пришло только летом 1944 г., после понесенных им поражений в статусе командира танковой группы «Запад» во Франции.

Германский генералитет традиционно был обособленной социальной группой, уходившей корнями и традициями в эпоху Пруссии. Офицеры всегда стояли вне политики и только воевали. Политики тоже занимались политикой и не вмешивались в дела военных. Так было до прихода к власти Гитлера.

Фюрер, будучи публичным политиком нового типа и политиком от мозга до костей, с армией тоже стал общаться как с политиками. Гитлер говорил в своем кругу, что генералы не обладают фанатичной преданностью идеям национал-социализма. Его раздражало, что «они по любому вопросу имеют свое мнение, часто возражают, а значит, не до конца со мной». Фюрер был разочарован, что не получает от Вермахта той же слепой веры, которую демонстрировали партийные функционеры.

Однако других генералов в 1939 г. в его распоряжении не было, и войну пришлось начинать и вести с теми, что были. Гитлер говорил: «Я требую от своих генералов и офицеров три вещи. Первое – чтобы они соответствовали своей должности, второе – чтобы они честно докладывали мне о ситуации, и третье – чтобы они подчинялись».

В целом германские военные по своим качествам превосходили всех своих противников. Но были у них и недостатки, в первую очередь узкий кругозор. Как подчеркивал британский историк Лиддел-Гарт: «Немецкие генералы обучались военному делу глубоко и всесторонне, с юности посвящая себя совершенствованию мастерства, но не уделяя особого внимания проблемам политическим. Такие люди обычно становятся чрезвычайно компетентными в своем деле, но напрочь лишаются воображения».

Фюрер испытывал недоверие к аристократии. В частности, он запретил использование на фронте отпрысков бывших царствующих династий. Гитлер давал очень резкие оценки, называя всех старших командиров «умственно отсталыми и неспособными распознать или увидеть за деревьями лес». На одном из совещаний он возмущался: «Ни один генерал никогда не скажет, что он готов атаковать, и ни один командир не начнет оборонительного сражения, предварительно не оглянувшись в поисках более «короткой линии». Даже своим секретаршам фюрер говорил: «С неспособными генералами нельзя вести войну, я должен брать пример со Сталина, он беспощадно проводил чистку в армии». Адъютант генерала Паулюса оберст Адам писал: «Необузданное властолюбие и вечный страх диктатора оказаться оттесненным на второй план или быть как-либо ущемленным, бесспорно, способствовали тому, что он относился к генералам старой школы подозрительно». Генерал Типпельскирх тоже отмечал, что «Гитлер испытывал величайшее недоверие к высшему командному составу и Генштабу».

В первую очередь Гитлера раздражала недостаточная агрессивность генералов. Еще до начала войны он говорил: «Что это за генералы, которых я, как глава государства, должен гнать на войну?! Было бы правильно, если бы мне пришлось спасаться от стремления генералов к войне!» Адъютант фон Белов отмечал, что фюрер постоянно произносил упреки в адрес командования сухопутных войск и его доверие к ним уже в конце 1930-х годов заметно упало. В своей речи, произнесенной 30 января 1939 г. перед высшими офицерами Вермахта, Гитлер сначала обличал «пессимистические элементы», засевшие в военном руководстве, а потом критиковал царивший в этих кругах со времен Шлиффена «интеллектуальный дух». Германский офицер, по его мнению, должен был быть «верующим в национал-социализм офицером». «Я не требую от людей ума. Я требую жесткости», – говорил фюрер.

22 августа Гитлер выступил с речью перед генералами и адмиралами с целью поднять их боевой дух перед предстоящим нападением на Польшу. После нее он пожаловался своему адъютанту Шмундту, что военные ему не доверяют и пытаются держать вдали от командных вопросов и задач сухопутных войск.

Вскоре после начала войны Гитлер стал выказывать генералитету явные признаки неуважения. Так, 5 октября он прибыл в Варшаву, дабы присутствовать на параде, посвященном победе над поляками. Генералы ожидали главнокомандующего в ангаре за накрытым столом. Однако тот только заглянул туда, предпочтя общение с простыми солдатами, после чего направился к своему самолету. В это же время перед началом совещания с офицерами Люфтваффе он говорил окружающим: «Вот идет мой трус № 1 (Браухич), а вот идет мой трус № 2 (Гальдер)». К удивлению Гитлера, ошеломляющий успех польской кампании никак не прибавил решительности большинству его офицеров, наоборот, многих из них устраивала позиционная война на Западе. А к примеру, Браухич и Райхенау вообще открыто высказались против планов наступления на союзников. Фюрер, естественно, расценил все это как нежелание сражаться и предательство.

Для проведения «политико-воспитательной работы» с генералами и офицерами были организованы специальные собрания и встречи, на которых выступали нацистские ораторы Геббельс, Лей и Геринг. Основным тезисом их выступлений было утверждение, что Люфтваффе остается вне подозрений, большинство адмиралов также вполне надежны, а вот на «сухопутчиков» полагаться нельзя. Высшей точкой этой обработки стала речь Гитлера перед представителями командования Вермахта 23 ноября 1939 г. По словам британского военного историка Уилера Беннета, Гитлер настолько «электризовал» присутствующих, что они «все как один сплотились вокруг своего фюрера и выразили поддержку его взглядам, включая тех, кто ранее выражал с ним несогласие по разным причинам». Фюрер утверждал, что все зависит от командиров: «С немецким солдатом я добьюсь чего угодно, если только им будут руководить хорошие командиры». В заключение он пригрозил своим генералам: «Я не остановлюсь ни перед чем и уничтожу любого, кто выступит против меня». По утверждению Гудериана, присутствовавшего на данной встрече, Гитлер сказал следующее: «Генералы авиации, которыми целеустремленно руководит Геринг, полностью надежны; на адмиралов также можно положиться в том, что они будут проводить нужную линию, но партия не может безоговорочно верить в лояльность армейских генералов».

Сам Гитлер считал, что его речь произвела впечатление, на которое он сам рассчитывал. Чтобы довершить начатое, он после совещания вызвал к себе Гальдера и Браухича, чтобы прочитать им лекцию о «духе Цоссена» и о том, что он собирается с ним сделать. Вернувшись с «беседы», оба генерала выглядели смертельно напуганными и готовыми безоговорочно выполнять все, что им прикажут.

Позднее генерал Гудериан довел до сведения фюрера, что многие офицеры весьма недовольны необоснованными нападками на них. Тот уверил его, что все сказанное в первую очередь относится к руководству ОКХ, в т. ч. к Браухичу. Последнего Гитлер вообще считал пораженцем. Однако заменить того своим любимчиком генералом Райхенау Гитлер отказался, так как тот раздражал его своей излишней самостоятельностью. Да и вообще полноценной замены Браухичу просто не было.

В дальнейшем фюрер нередко позволял себе издеваться над военными. Так, в сентябре 1941 г. он обвинил Кейтеля в дезинформации и заявил, что ему приходится работать с болванами. Фельдмаршал был сильно оскорблен и хотел даже подать в отставку либо застрелиться, но Йодль отговорил его. Позднее в своем окружении Гитлер заявил, что у Кейтеля «мозги, как у билетера в кинотеатре». И был, надо сказать, недалек от истины. Во время одного из совещаний фюрер в порыве эмоций сказал: «Кругозор моих фельдмаршалов – размером с унитазную крышку». Сами фельдмаршалы, при этом присутствовавшие, ничего не сказали, и только генерал-оберст Гальдер потом потребовал, чтобы в его присутствии фюрер воздерживался от подобных выражений. И тот, осознав, что зашел слишком далеко, согласился. Этот факт показывает, что при всей своей несдержанности Гитлер все же оставался весьма демократичным.

В конце 1941 г. Гитлер фактически довел до инфаркта Браухича. Начальник Генштаба Гальдер записал в дневнике: «По-видимому, произошел более чем неприятный разговор, в течение которого говорил один фюрер. Он осыпал главкома упреками и бранью и надавал необдуманных приказов». Гитлер постоянно ругался с Браухичем, обвинял его в том, что он «не руководит, а только потакает командованию групп армий» и т. п. В итоге в ноябре – начале декабря 1941 г. здоровье генерала сильно ухудшилось, произошло несколько сердечных приступов и срывов. 19 декабря после двухчасовой беседы с фюрером тот был отправлен в отставку. Тем самым во время кризиса под Москвой Гитлер и ОКВ как бы указали Вермахту на виновника неожиданных неудач на Восточном фронте. Чуть позднее, в январе 1942 г., фюрер говорил: «Если бы Браухич оставался на своем посту хотя бы еще несколько недель, дело бы кончилось катастрофой. Он не солдат, он просто ничтожество и ненадежный человек».

После зимы 1941–1942 гг. недоверие Гитлера к генералитету возросло. Тот же Гальдер в январе 1942 г. писал: «В гауптквартире фюрера вновь разыгралась драматическая сцена. Он высказал сомнение в мужестве и решительности генералов». Впрочем, и самого начштаба сухопутных войск фюрер не особо уважал. По утверждению Шмундта, Гитлер всегда считал Гальдера «выжившим из ума сельским учителем», который «пока выговорит слово, положение на фронте уже изменится».

В сентябре 1942 г. состоялся интересный разговор генерала Шмундта, тогда занимавшего должность начальника Управления личного состава сухопутных войск, с адъютантом фюрера Гюнше. Находившийся в нетрезвом состоянии Шмундт, только что получивший от шефа золотой партийный значок, рассказал Гюнше: «Фюрер требует, чтобы высшие командные посты замещались людьми, которые, во-первых, были бы преданы ему, во-вторых, достаточно гибки для того, чтобы соглашаться с его гениальными идеями и планами, и в-третьих – беспощадны в войне». Он уверял, что Гитлер обманут генералами, которые оказались не в состоянии осуществить его планы на фронте. Откровения главного кадровика Вермахта закончились за полночь пьяными песнями, а также хулиганством – заколачиванием двери комнаты главного адъютанта Шауба.

В начале 1943 г. фотограф фюрера Хайнц Гофман ужинал вдвоем с шефом в FHQ «Вервольф». Тот с яростью в голосе кричал ему: «Мои офицеры – кучка мятежников и трусов. Я больше не допущу их в свой ближний круг… Сначала они трусливо пытаются заставить меня отказаться от той или иной операции, а потом, когда я с успехом выполняю ее, они ставят победу себе в заслугу и просят наград. Если бы я слушал этих господ, мы еще давным-давно проиграли бы войну!»

В начале 1943 г. в связи с участившимися поражениями негативное отношение Гитлера к военным еще более усилилось. 9 марта он сказал Геббельсу, что, по его мнению, ни один из них не говорит ему правды. Все генералы были бесчестными врагами национал-социализма. Кроме того, фюрер указывал, что они плохо образованны и ничего не понимают в материальных проблемах войны. Гитлер упрекал их в том, что они не имеют непоколебимой веры в правильности ведущейся борьбы, не разбираются в современном оружии и неправильно следят за ходом войны на фронтах. В апреле Риббентроп в разговоре с послом в Турции фон Папеном также критиковал генералов, явно наслушавшись предварительно шефа. Он возложил всю вину за Сталинград на ненадежных командиров и некую «буржуазную клику», которая управляла армейскими делами. Рейхсминистр говорил: «Если бы Гитлеру представился удобный случай очистить свою армию от этого сброда, с нами не приключилось бы такое несчастье. Эта буржуазная свора должна быть уничтожена, и чем раньше, тем лучше».

После военного переворота в Италии подозрение Гитлера к военным еще больше укрепилось. Он посчитал это событие классическим примером поведения военной клики, которая без колебаний постарается свергнуть господство партии, как только потеряет уверенность в благоприятном исходе войны, нанеся пресловутый «удар в спину».

27 января 1944 г. фюрер выступил перед генералами Вермахта с большой речью. На ней он, в частности, сказал: «Офицерский состав должен со шпагой в руке сплотиться вокруг меня точно так же, как каждый командир должен ожидать, что его подчиненные в критический час станут за него горой!» Весной, после ряда поражений на Восточном фронте, Гитлер впервые посоветовал своим генералам брать пример с русских. Он прокричал Цайтцлеру: «Мои генералы разучились командовать, в этом все дело! Они могли бы поучиться у русских, как надо командовать!» В дальнейшем подобные поучения, воспринимавшиеся офицерами весьма болезненно, повторялись до конца войны. Даже Берлин фюрер призывал оборонять так же, «как русские защищали свой Сталинград».

Военный историк Кард Деметр отмечал, что «комплекс Гитлера, подозревавшего всех и вся в предательстве, рос в течение многих лет». Стоит ли говорить, что события 20 июля 1944 г. и последовавшее за этим разоблачение заговора легли на благодатную почву и подтвердили, что в значительной степени фюрер был прав.

Как теперь известно, оппозиционные настроения среди германских офицеров возникли еще до начала Второй мировой войны, примерно весной 1939 г. Вообще приход нацистов к власти был воспринят штабными кругами весьма неоднозначно. Сотрудников Генштаба, к примеру, можно разделить на три группы. Первые приветствовали новый режим как средство возрождения престижа и авторитета Германии. Они гордились вновь создаваемой армией, были увлечены новыми видами оружия.

Вторую группу генералов составляли те лица, которые лишились своих должностей при Гитлере, попали в немилость и третировались им. Они считали, что Германия не готова к войне, и отказывались поддерживать агрессивные планы. В третью группу, которая составляла большинство, входили те, кто внутренне не разделял идеи нацизма, но продолжал исправно нести военную службу.

Уже после оккупации Чехословакии наиболее продвинутые генералы примерно поняли, каким путем пойдет их страна в дальнейшем. С началом активных боевых действий число сомневающихся постепенно увеличивалось. Однако до поры до времени недовольство Гитлером не приводило ни к каким реальным действиям против него. Генерал Браухич после войны так объяснил причины этой пассивности: «Я мог бы легко арестовать Гитлера. У меня было достаточно офицеров, чтобы осуществить арест. Но дело было не в этом. Это было бы действием против германского народа. Я хорошо знал, что весь германский народ – за Гитлера. У них было достаточно причин для этого». Военный историк Алан Кларк так описал поведение немецких офицеров: «Некоторые активно интриговали против режима. Другие – почти все – с сочувствием прислушивались к тем, кто интриговал, и ждали перемен фортуны. Большинство же, включавшее в себя обе эти категории, топили свое разочарование в работе».

Постепенно оппозиционные настроения трансформировались в создание различных заговорщических групп. Примечательно, что в эти «объединения» входили даже командующие армиями и группами армий. Но при этом их войска продолжали сражаться точно так же, как соединения, руководимые военачальниками, не причастными к заговору. Роммель по этому поводу сказал: «Конспираторы имели точно те же интересы, как Гитлер». Все заговорщики ставили интересы Германии выше клятвы верности фюреру.

Отношение некоторых офицеров к Гитлеру кардинально изменилось уже в ходе войны. Типичный пример – тот же Роммель. Он начал уважать и почитать Гитлера еще в 1935 г., когда тот объявил о денонсации Версальского договора. Тогда Роммель видел в фюрере «объединителя нации» и спасителя Германии. Первые разногласия с верховным главнокомандующим начались у него во время Африканской кампании. Роммель постепенно начал осознавать аморальность нацистского режима, а также жажду Гитлера популярности, его «страсть к убийству и разрушению», «жажду мести и полную безнадежность». Будучи человеком смелым, фельдмаршал отличался независимым поведением и не боялся высказывать фюреру неприятные для того вещи, а также открыто требовать принятия нужных решений. Популярность Роммеля в немецком народе была очень велика. Однако мнение некоторых исследователей, что он якобы мог, в случае чего, заменить Гитлера и являлся его «реальным соперником», является сильно преувеличенным.

После поражения в Тунисе отношения между фюрером и Роммелем стали постепенно охлаждаться, причем многие в окружении Гитлера открыто настраивали его против строптивого фельдмаршала.

Роммель примкнул к заговорщикам, однако активного участия в подготовке к путчу Штауффенберга не принимал, созерцая происходящее со стороны. На совещании, состоявшемся 17 июля 1944 г., за три дня до взрыва в «Волчьем логове», фюрер резко оборвал фельдмаршала: «Будущий ход войны не ваша забота. Лучше займитесь фронтом вторжения». После этого их взаимное недоверие еще больше усилилось. В беседе с генералом Шпейделем Роммель сказал: «Этот патологический лжец совсем лишился разума». Затем уже за неделю до своей гибели он сказал своему врачу: «Боюсь, что этот безумец принесет в жертву последнего немца, прежде чем встретит собственную кончину». Роммель был типичным представителем германского офицерства, который с энтузиазмом воспринял блицкриг, однако оказался совершенно не восприимчив к навязанной фюрером идее тотальной войны на уничтожение.

К лету 1944 г. в заговор против Гитлера была вовлечена большая группа военных, причем от лейтенантов до фельдмаршалов. «Покушение привело к весьма опасному явлению – недоверию, в особенности к высшим военачальникам», – отмечал генерал Фриснер. Начались аресты, разжалования и казни. Только среди офицеров ОКХ и ОКВ были приговорены к расстрелу 60 человек. Вообще же за участие в покушении на Гитлера были казнены двадцать генералов, еще 49 покончили жизнь самоубийством, дабы избежать репрессий. Кроме того, 36 генералов были расстреляны за «оппозицию режиму». Нередки были также случаи ареста офицеров и генералов, которые вовсе не были оппозиционерами, а просто оказались не в состоянии удержать фронт и выполнить приказы фюрера. Попутно началось своего рода тасование командующих группами армий.

Гитлер объявил, что отныне его не интересует «проклятая ранговая иерархия». Он считал, что в рядах Вермахта есть офицеры, подобные «маленькому майору» (имея в виду Ремера), которых можно поставить «во главе важного дела вместо какого-нибудь генерал-лейтенанта или корпусного командира… толку будет в десять раз больше». Он в ярости обзывал генералов «трусами» и «бесхребетными свиньями без каких-либо идеалов». А заговорщиков – «сволочами» и «подлейшими тварями из всех, когда-либо носивших солдатский мундир». Везде и всюду теперь мерещились враги и предатели. На одном из совещаний Гитлер говорил Йодлю: «Чего тут ожидать от фронта, если в тылу важнейшие посты заняты настоящими диверсантами и государственными преступниками, если в службе связи и квартирмейстерском управлении сидят люди, совершившие государственную измену… У нас под носом сколотилась шайка, которая непрерывно испускала яд, а в шайку входила организация генштабистов – генерал-квартирмейстер, начальник группы связи и прочие». Фюрер считал, что поражения на фронте и успешные действия союзников объясняются постоянными предательствами и изменами, которые разлагали армию. В Вермахте «совершалось непрерывное прямое предательство», – говорил он.

Теперь же, по мнению Гитлера, должен был наступить перелом в войне, так как на место предателей на ключевые посты были поставлены верные ему генералы. Однако это была уже осень 44-го…

В самом конце войны в бункере рейхсканцелярии фюрер по настоянию Бормана продиктовал письмо фельдмаршалу Кейтелю, в котором объяснил свое видение причины поражения в войне. В нем, в частности, говорилось: «Неверность и измена на протяжении всей войны разъедали волю к сопротивлению. Поэтому мне и не было дано привести мой народ к победе». Гитлер обвинял генералов в том, что они «в ошибочном направлении вели это великое оружие (Вермахт), сопротивлялись его стратегии, подрывали его политику и устраивали заговоры».

Тут надо сказать, что обвинения фюрера не были безосновательными. Предательство и измена действительно имели место. Стоит напомнить о преступной линии поведения руководства Абвера во главе с Канарисом и Остером, которые в течение длительного времени информировали разведслужбы противника обо всех важнейших планах нацистов и сорвали дипломатические инициативы Гитлера в Испании, Италии и др. Нельзя забывать также об источниках советской разведгруппы «Дора» в Швейцарии, которая через своего агента Ресслера получала ценнейшую информацию из высших командных инстанций Вермахта. По некоторым данным, этим предателем был начальник Управления военной экономики и вооружения ОКВ генерал Томас. Поведение ряда немецких генералов в плену (в частности, Паулюса), вступивших в «Союз немецких офицеров», также было предательским по отношению к Гитлеру. При прощании со своим личным пилотом Хансом Бауром фюрер с горечью сказал: «На моем могильном камне нужно было бы высечь: “Он стал жертвой собственных генералов”».

Однако в целом фюрер все же преувеличивал масштабы «измены» и «саботажа». Предательство отдельных групп офицеров в конечном счете не оказало серьезного разлагающего влияния на Вермахт, солдаты и командиры которого, несмотря ни на что, продолжали биться до последнего.

В ходе войны Гитлер по своему усмотрению повышал и понижал в званиях офицеров в зависимости от обстановки. После окончания летней кампании 1940 г. он произвел в фельдмаршалы сразу двадцать генералов. Никогда в Вермахте не было сразу столько носителей этого высокого звания. Позднее звание фельдмаршала получили еще несколько человек. Гитлер успешно применял римскую политику «кнута и пряника», что позволяло ему крепко держать в руках большинство генералов. Когда военачальник вел себя хорошо и общение с ним доставляло фюреру удовольствие, его награждали похвалами, орденами, повышением в звании, а в некоторых случаях и материально. По приказу верховного главнокомандующего многие военные получали дополнительные, не облагаемые налогами подарки, денежные выплаты и премии. Иногда размер поощрения доходил до 250 тысяч марок. Подобные выплаты в свое время получили Редер, Лееб, Рундштедт, Мильх, Кейтель и Клюге. Некоторым генералам и фельдмаршалам были пожалованы рыцарские имения. Так, Клейст получил «участок» стоимостью в 480 тысяч марок, Кейтель – 739 тысяч, а Гудериан – 1,2 млн марок!

Вместе с тем проводились и массовые увольнения генералов после тех или иных поражений. Так, после поражения под Москвой из Вермахта были уволены в общей сложности 185 генералов, в том числе главком сухопутных войск Браухич, командующие всех трех групп армий Восточного фронта Лееб, фон Бок и Рунштедт, командующие армиями Штраус, Гудериан, Гёпнер, Фалькенхорст, Штюльпангель, Кюблер и т. д., несколько командиров корпусов и дивизий. Некоторые из них потом были прощены и получили новые назначения, большинство же так и осталось не у дел. Массовыми чистками фюрер убил двух зайцев: во-первых, обновил кадры более молодыми генералами, во-вторых, нашел козлов отпущения за поражение.

В дальнейшем увольнения продолжались регулярно. Командующий группой армий «Митте» в 1941–1944 гг. менялся три раза, группы армий «Зюд» («Б», «Дон») – пять раз. В общей сложности Гитлер отправил в отставку трех начальников Генштаба, 11 из 18 фельдмаршалов сухопутной армии, 21 из 40 генерал-оберстов.

Ну а каково же было отношение самих немецких генералов к своему главнокомандующему?

Большинство немецких генералов были преданы Гитлеру и сохраняли традиционную для германской армии верность присяге, значительная часть их активно содействовала политике Гитлера. В то же время на протяжении всей войны со стороны генералитета сохранялось и скрытое недоброжелательство по отношению к верховному главнокомандующему. Понятно, что все это отразилось и на послевоенных мемуарах, в которых генералы пытались выставить Гитлера «маленьким ефрейтором», который мешал работать настоящим профессионалам. Особенно это было характерно для потомственных военных аристократов, называвших его также «австрийским ефрейтором», подчеркивая тем самым не немецкое происхождение диктатора.

Отношение военных к фюреру не исчерпывалось однозначным «да» или «нет». С одной стороны, постепенно вырисовывалось недовольство и сопротивление, с другой – повиновение, фанатизм и упорная готовность идти до конца. Типичными представителями последнего «направления» были фельдмаршалы Шёрнер и Модель.

Начальник оперативного управления ОКХ генерал Хойзингер утверждал, что «Гитлер в беспримерной степени злоупотреблял нашей традиционной верностью», так что «многие из верных ему генералов были надломлены тщетностью своих попыток наставить его на правильный путь». Немецкие генералы пытались отстаивать свои убеждения до тех пор, пока позволяли пределы, установленные долгом и военным подчинением. Фюрер, в свою очередь, мастерски использовал эту преданность делу, веру и вышколенную столетиями дисциплинированность.

Генералы не понимали, что своими критическими замечаниями и наставлениями вызывают у Гитлера обратную реакцию. Он воспринимал все это как попытку поставить под сомнение его компетентность, а также как «оппозиционные настроения» и предательство. Фюрер считал, что война не время для дискуссий и споров, а время стойкости и фанатизма.

В 1939–1943 гг. Гитлеру были нужны такие яркие личности, как Гудериан, Клейст, Манштейн, Роммель и другие, чтобы одерживать громкие победы. С осени 1943 г., когда Восточный и Средиземноморский фронты рушились под напором Красной Армии и союзников, фюрер стал все более опираться на таких людей, как Модель, Фриснер, Шёрнер, Дитрих и им подобных, которые умели предотвращать катастрофы или ликвидировать их последствия, организовать упорную оборону. Эти люди не обладали столь большими талантами, как их предшественники, зато редко обсуждали приказы Гитлера и беспрекословно воплощали их в жизнь. В результате на смену прежним военачальникам, выдвинувшимся еще во времена Рейхсвера, постепенно приходили выдвиженцы, проявившие себя на полях сражений в 1941–1943 гг. Они не обладали дворянскими титулами и своим карьерным ростом были целиком обязаны фюреру.

Модель славился своей «эластичной обороной» и «блуждающими котлами», а Шёрнер по кличке «кровавый Франц» – жестокостью, военно-полевыми судами, расстрелами и фанатизмом. Именно эти люди в 1944–1945 гг. стали опорой и надеждой Гитлера.

Неким исключением был только фельдмаршал Рундштедт, которого фюрер считал стариком, несколько раз отправлял в отставку, но потом почему-то опять возвращал на высокие командные должности. Кейтель вспоминал: «Гитлер очень уважал Рундштедта. Он был единственным генералом, к которому Гитлер относился с большим уважением, лично встречая у двери при встрече. Такая честь оказывалась только Рундштедту, внешняя вежливость означала огромное уважение Гитлера к способностям Рундштедта». И это при том, что фельдмаршал не был каким-то там подхалимом или фанатиком. Наоборот, он позволял себе часто критиковать фюрера и проявлять самостоятельность в принятии решений. Когда Кейтель в июне 1944 г. высказал Рундштедту недовольство ходом сражения во Франции, тот наорал на ближайшего помощника Гитлера: «Если вы считаете, что можете командовать лучше меня, так валяйте сюда и сами расхлебывайте это дерьмо!» Во время одного из следующих звонков на вопрос Кейтеля: «Что делать?» – тот ответил: «Что вам делать? Заключайте мир, идиоты! А что вам еще остается?» «Обезьяна» передала все сказанное фюреру, после чего Рундштедт был уже второй раз за войну снят со своей должности. Однако вскоре фельдмаршал по поручению Гитлера возглавил «суд чести» над заговорщиками, а в сентябре вернулся на Западный фронт в качестве главнокомандующего сражавшимися там группами армий. Несмотря на частые разногласия с фюрером, Рунштедт прокомандовал немецкими войсками вплоть до 8 марта 1945 г. В этот день он получил Мечи к Рыцарскому Кресту с Дубовыми Листьями и снова отправился в отставку. Этот случай пребывания на высоких командных постах в течение почти всей Второй мировой войны стал уникальным для гитлеровских генералов. К тому времени все, с кем Гитлер проводил польскую, французскую и балканскую кампании, были давно уже уволены.

В конце войны командующих уже меняли как перчатки. Как писал генерал Меллентин, который в 1945 г. был отстранен от должности начальника штаба группы армий «Г» на Западе: «В этот период войны Гитлер и его приближенные организовали форменную травлю, повсюду выискивая козлов отпущения, на которых можно было бы свалить ответственность за промахи Верховного командования».

«Интересно» складывалась судьба некоторых любимчиков фюрера. Волею судьбы многие из них закончили жизнь трагически. Например, фельдмаршал Вальтер фон Райхенау, убежденный нацист, поддержавший Гитлера еще в начале 1930-х. 12 января 1942 г. у него случился то ли инфаркт, то ли инсульт. После пяти дней безуспешного лечения в Полтаве его попытались перевезти в Лейпциг, но при посадке там самолет потерпел аварию. Находившийся без сознания фельдмаршал получил еще и черепно-мозговую травму, после чего отошел в мир иной.

^{Гитлер и генерал-фельдмаршал Вальтер фон Райхенау. Восточный фронт, осень 1941 г.}

Весной 1944 г. в «Бергхоф» был приглашен обожаемый фюрером генерал Дитль, командующий 20-й горной армией. После беседы тот вылетел на самолете на рассвете, несмотря на утренний туман, и в итоге разбился. Через две недели погиб в авиакатастрофе еще один любимец Гитлера командир 1-й танковой армии генерал Ханс Хубе. Фельдмаршал Модель застрелился, а генерал Венк попал в автокатастрофу. Правда, последний не погиб, а лишь получил тяжелые травмы.

Вторая мировая война дорого обошлась германскому генералитету. Из примерно 1500 генералов и адмиралов, принявших в ней участие, 223 генерала сухопутных войск погибли, 64 покончили жизнь самоубийством, 33 были приговорены к смертной казни за военные преступления союзными судами. В Люфтваффе погибли 20 генералов, 15 застрелились, четверо были казнены за военные преступления после войны. В Кригсмарине погибли в общей сложности 18 адмиралов!

Все цели военных кампаний нацистской Германии и время для их начала определялись лично фюрером. Он никогда не менял свои решения по стратегическим вопросам, даже выслушав весомые доводы своих соратников и высших армейских офицеров. Таким образом, фюрер возложил на себя всю ответственность за все важные решения.

В дальнейшем Гитлер постоянно нарушал принципы ведения войны, разработанные его любимым прусским военным теоретиком Клаузевицем. Последний подчеркивал: «Война никогда не должна быть отделена от политического общения, ибо иначе возникает бессмысленная и бесцельная вещь». У фюрера все было наоборот. Блестящие военные успехи первых лет войны не имели почти никакого политического использования, поэтому в конечном счете были попросту обесценены. Клаузевиц также завещал потомкам, что государственный деятель не может предъявлять к армии таких требований, которые та не может выполнить. Гитлер преклонялся перед техникой, прекрасно понимая, что ей нужна передышка для техосмотра и ремонта, но при этом беспощадно относился к пехоте, не понимая, какие тяготы переносят двигающиеся в пешем строю солдаты. Кроме того, Клаузевиц предостерегал от того, чтобы решать военные вопросы с чисто политической точки зрения.

Начальник штаба оперативного руководства ОКВ генерал Альфред Йодль значительно расширил понятие стратегии, сформулированное Клаузевицем: «Стратегия есть высочайшая руководящая деятельность в войне. Она охватывает внешнюю и внутреннюю политику, пропаганду и управление народом, и все эти элементы в комплексе приводят к политической цели войны». Исходя из этого становится понятно, что полководец и стратег не одно и то же. В отличие от руководителей других воюющих государств – Рузвельта, Сталина, Черчилля и Муссолини, которые были только стратегами, отдававшими приказы полководцам, – Гитлер совмещал и то и другое. Он был одновременно и главой государства, и главнокомандующим Вермахтом, а с декабря 1941 г. еще и главнокомандующим сухопутными войсками. В этом плане фигура фюрера была уникальна. Он лично осуществлял руководство войной, подготовленной им в политическом, экономическом и военном отношении.

В своей стратегии Гитлер пытался придерживаться того же принципа, что и в политике: «делать невозможное возможным». Он хотел подчинить своей воле не только людей, но и обстоятельства, преодолеть границы возможного. И нередко это ему удавалось.

Стратегия Гитлера была исключительно эффективна для наступательной войны. Его методы основывались на молниеносных прорывах танковых и моторизованных войск, за которыми следовало окружение и уничтожение деморализованного противника. Как отмечали военные историки Маккарти и Сайрон в своем труде «Бронетанковые войска Третьего рейха»: «Теперь он сам видел себя «Бисмарком наших дней», с одинаковым успехом плетущим тонкие дипломатические интриги и ведущим молниеносные войны. Гитлер правильно оценил намерения своих противников и убедил в своей правоте собственных осторожных генералов».

На протяжении трех лет – с августа 1939 г. до осени 1942 г. – этот подход практически всегда приносил потрясающий успех. Однако когда соотношение сил, а также факторы пространства и времени в конечном счете привели к остановке блицкрига, фюрер оказался не готов пересмотреть свои стратегические воззрения. Отныне его основным стратегическим принципом в политике и на войне стало удержание всего любой ценой. Он полностью отверг идею подвижной обороны, а также мысль о каких бы то ни было переговорах и соглашениях. Понимая, что разгромить всех противников ему не удастся, он решил биться за каждую пядь земли, чтобы выиграть время. При этом он считал, что завоеванного ранее пространства хватит, чтобы полностью истощить силы своих противников. 1 февраля 1943 г. Гитлер говорил Йодлю: «Пространство – это один из важнейших военных факторов. Вы можете вести военные операции, только если вы имеете пространство… В непрерывном наступлении в прошлом году мы заняли большие территории, чем во всем нашем западном наступлении… На этом огромном пространстве можно держаться и держаться. Здесь, на Востоке, мы можем амортизировать удар. Здесь у нас такое поле боя, на котором есть место для стратегических операций».

Осенью того же года фюрер твердил своим генералам: «Нужно выиграть время, в этом залог грядущей победы… В ходе любой войны наступает такой момент, когда победа зависит не от числа выигранных сражений, а от силы духа… В этой войне победит тот, кто стиснет зубы и не сломается».

Однако завоеванного пространства оказалось все же недостаточно. 14 февраля 1945 г. Гитлер жаловался Борману: «Трагедия немцев состоит в том, что у них всегда не хватало времени. Нас всегда стесняли обстоятельства. Мы всегда были в цейтноте. Нам не хватало пространства… Русские, обладая колоссальным пространством, могут ждать. Время работает на них. И оно же работает против нас».

Почитаемый Гитлером Карл Клаузевиц требовал от военного гения, каковым считал себя фюрер, очень многих положительных качеств, как то: мужество и готовность нести ответственность, выдержка, энергия, твердость характера, стойкость и образованность. Что в этом случае можно сказать о Гитлере?

Он в той или иной степени соответствовал всем этим качествам. Его интеллект был уж никак не ниже, чем у среднего фельдмаршала Вермахта, мужество, выдержка, энергия и стойкость признавались очень многими. Он имел тонкое стратегическое чутье, мог интуитивно определить слабости противника и зачастую знал лучше военных, как использовать время и подходящую ситуацию для осуществления своих планов. Впрочем, эти способности частично дезавуировались чисто человеческими чертами характера – упрямством, своенравием, нетерпимостью.

Немецкий историк Карл Фризер писал: «Проблемы в меньшей степени заключались в недостаточной военной компетентности Гитлера, а скорее в его чрезвычайных перепадах настроения. Фюрер постоянно балансировал между безмерной переоценкой собственных возможностей и постоянным преувеличенным фатализмом». По мнению Варлимонта, Гитлеру элементарно не хватало самокритики. Кроме того, фюрер зачастую не понимал важность стратегической инициативы, противопоставляя последней упорство и фанатизм. В силу этого наступление часто предпринималось без необходимого обеспечения, как это было в декабре 1944 г. в Арденнах. При этом нехватку бензина и снарядов, по мнению Гитлера, должна была компенсировать воля к победе. Подобные наступления продолжались, как правило, до полного истощения войск и исчерпания резервов, после чего возникала угроза потери инициативы. Генерал Вестфаль по этому поводу сказал: «Этот человек, несмотря на то что дар его в некоторых отношениях был необыкновенный, не сумел понять, что искусство войны не состоит в том, чтобы крепко стоять, но в том, чтобы захватить инициативу… В своих расчетах он не учитывал время и расстояние как решающие факторы… Недостаток какого-либо чувства умеренности привел к тому, что он разбазарил все ресурсы во время войны на всех фронтах».

ОКХ и ОКВ не могли противостоять Гитлеру, так как были низведены до статуса промежуточных инстанций. В 1943–1944 гг. шеф-адъютант Шмундт совместно с несколькими генералами пытались пропихнуть на пост начальника главного командования Вермахта решительного и энергичного человека, например, Кессельринга. Однако фюрер заявлял, что никогда не откажется от услуг Кейтеля, потому что тот «предан ему, как собака».

Британский историк XIX века Томас Карлейль писал, что «опасный человек – это человек, идущий на поводу у своих фантазий и не понимающий истинной природы объекта, с которым имеет дело. Добившись высокого положения, такой человек становится неописуемо опасным». Именно таким человеком и был Гитлер. Генерал Йодль, хорошо знавший повадки вождя, как-то сказал Варлимонту: «Не следует указывать диктатору, где тот допустил ошибку, так как это подрывает его уверенность в себе – главное, на чем зиждется его личность и его поступки».

Однако ко всем высказываниям немецких генералов по поводу гитлеровской стратегии надо тоже относиться скептически. Ведь многие из них полагали, что война могла бы закончиться по-другому, если бы Вермахтом командовал кто-то из них. Тем самым они показали, что сами страдали тем, в чем обвиняли фюрера – в непонимании решающих факторов ведения войны. На самом деле причина поражения Третьего рейха кроется не в стратегических ошибках при ведении боевых действий, а в политической плоскости. Гитлеру не удалось предотвратить создание коалиции великих держав, а в дальнейшем не удалось расколоть ее. А при таком соотношении сил всякие успехи на поле боя были бесполезны.

Фюрер с презрением относился к военным законам и моральным ограничениям, полностью сделав ставку на закон насилия.

Именно он стал главенствующим при ведении боевых действий. Как писал Вернер Мазер: «В том, что война (особенно в 1941–1942 гг.) не укладывается ни в какие рамки, он виноват сам. Он развязал на Востоке извращенную идеологическую войну, объявив русских вне закона, втянув США в декабре 1941 г. в войну и спровоцировав тем самым Вторую мировую войну». Своими преступными действиями и целями по отношению к евреям и мирному населению Гитлер настроил против себя весь западный мир и тем самым исключил какие-либо компромиссы. Началась война не на жизнь, а на смерть, которую Германия выиграть не могла, что бы она ни делала.

«Я никогда не применял слово «блицкриг», потому что оно совершенно идиотское!» – сказал как-то Гитлер.

Одним из наиболее распространенных обвинений в отношении Гитлера как полководца является тезис об «авантюрности» стратегии блицкрига. Авантюризмом чаще всего объясняется поражение Вермахта под Москвой и в последующих кампаниях. Напомним, что это красивое слово происходит от немецких «blitz» (молния) и «krieg» (война). Фактически «молниеносная война» возникла как антипод позиционной войне, которую в течение четырех лет вели Антанта и Тройственный союз в годы Первой мировой войны. Интересно, что в 1914–1918 гг. такой характер боевых действий преобладал не только на сухопутных фронтах, но и на море. К примеру, Северное море фактически представляло собой позиционный театр боевых действий, где роль «окопов» играли многокилометровые минные заграждения, из-за которых периодически делали вылазки «пехотинцы» – линкоры и крейсера Флота Открытого моря и соединения Гранд-Флита. Проведя несколько стычек, противники снова прятались за заграждения и выжидали удобного момента. Что касается знаменитого Ютландского сражения 30 мая 1916 г., то оно, по сути дела, стало морским Верденом. В результате двухдневного боя стороны понесли большие потери, но в стратегическом плане не добились ничего! Таким же позиционным театром стали Средиземное и Балтийское моря.

Военные кампании 1941–1942 гг. стали полной противоположностью. Скорость, с которой продвигались немецкие войска, заставила весь мир затаить дыхание. Война против Польши продолжалась 30 дней, против Норвегии – восемь. Голландия была захвачена за пять дней, Бельгия – за 17. Франция была побеждена за 42 дня, Югославия – за 11, Греция – за 21 день. По территории СССР Вермахт тоже двигался с потрясающей скоростью, за две недели преодолев половину расстояния от границы до Москвы. Целые государства рассыпались, словно карточные домики, под ударами танковых клиньев. Серые приземистые танки и мотоциклы врывались в города в глубоком тылу, когда по их улицам еще ходили трамваи. Брошенные автомашины с распахнутыми дверями, сброшенные в кюветы танки, унылые колонны военнопленных в униформе разных стран – эти хорошо известные по фото– и кинохронике картины сопровождали путь немецких войск на протяжении трех лет войны.

Успех блицкрига отнюдь не состоял в превосходстве техники и численном преимуществе, как это нередко принято считать. Немецкие танки в целом уступали по формальным параметрам толщины брони, калибра орудия танкам противника. Французские танки «Самоа» S-35 и B1, английские «Матильды», русские Т-26, БТ-5 и КВ-1 не уступали, а по ряду формальных характеристик даже превосходили немецкие. Типичный пример – танковое сражение в районе города Рассеняй, в Прибалтике, в первые дни войны, когда оснащенный в основном чешскими танками 35(t) немецкий 41-й моторизованный корпус окружил и уничтожил 2-ю танковую дивизию Красной Армии. И это произошло, несмотря на то что советская дивизия имела на вооружении почти 50 тяжелых танков КВ-1 и КВ-2. Аналогичным образом 7-я танковая дивизия, тоже оснащенная танками чехословацкого производства, в первый день войны в боях за мосты на реке Неман заставила отступить советскую 5-ю танковую дивизию, имевшую 50 танков Т-34, 30 Т-28 и 170 БТ-7.

По количеству войск Вермахт тоже уступал своим основным противникам, за редким исключением. О численном превосходстве Красной Армии и говорить нечего.

В чем же была причина таких успехов? Создание оптимальной организационной структуры, в первую очередь танковых дивизий, включавшей, помимо собственно «панцеров», моторизованную пехоту, артиллерию, инженерные части и части связи, позволяло не только осуществлять прорыв обороны противника, но и развивать его вглубь, отрываясь от основной массы своих войск на десятки километров. Танковое соединение становилось в значительной мере автономным и самодостаточным. Это позволяло ему вести бой с резервами противника, захватывать важные пункты в тылу самостоятельно, не ожидая подхода пехотных дивизий и сопровождающих их полков артиллерии. Саперные части дивизии могли снять минные поля, разрушить заграждения, восстановить только что взорванный мост. Артиллерия позволяла на равных вести артиллерийскую перестрелку с встретившимися на пути резервами противника. Пехота же могла помочь удерживать захваченный в глубине обороны пункт, препятствуя отходу окружаемых корпусов и дивизий или обороняя плацдарм для дальнейшего наступления.

Танковые соединения при массированной поддержке Люфтваффе пробивали фронт обороны противника быстрее, чем он подтягивал достаточные резервы для закрытия прорыва. При этом никакие, даже самые мощные, линии обороны не помогали. Стратегия блицкрига сотрясала всю систему обороны, позволяя проводить операции с самыми решительными целями, вплоть до полного захвата страны в одной наступательной операции. Танковые клещи смыкались в тылу вражеских армий быстрее, чем те могли отойти назад. При этом противник не знал, куда именно направлена ось наступления, посему не знал, где именно создавать новую линию обороны и куда бросать второпях свои резервы. Операции на окружение позволяли крушить численно превосходящие войска с малыми потерями.

После прорыва фронта вперед продвигались танковые дивизии, захватывали тот или иной рубеж или плацдарм и занимали там оборону. Тем временем за ними шла пехота, занимая позиции на флангах, тем самым защищая корпус от фланговых ударов. Под танковые контратаки ставились пехотные дивизии, отражавшие их огнем противотанковых и тяжелых пехотных орудий. Нормальным отрывом от пехоты для Панцерваффе считались 30–50 км. Отрыв на 60–70 км, как правило, приводил к трудностям в снабжении, но нередко все равно заканчивался успехом. При этом в условиях растянутого фронта сплошная линия траншей не создавалась, оборона строилась на базе нескольких опорных пунктов с круговой обороной, пространство между которыми простреливалось из пулеметов и орудий.

Панцерваффе, таким образом, стали стратегическим родом войск. В 1940 г. число танковых дивизий Вермахта было удвоено. Сделано это было путем дробления существующих дивизий (вместо трех танковых полков в них стало два) и создания на базе высвобождающихся танковых полков новых дивизий. Впрочем, пробивная сила их от этого не уменьшилась, а, наоборот, возросла. Это произошло за счет вхождения в состав танковой дивизии новых подразделений.

На два или три танковых батальона в полку теперь приходилось четыре мотопехотных и один мотоциклетный батальон. Скорость мотоциклов, превышающая скорость танков и грузовиков, позволяла им в определенных условиях (прорыв фронта и отсутствие какое-то время организованного сопротивления в тылу) мотоциклетным батальонам захватывать переправы и узлы коммуникаций, сеять панику и растерянность в глубине вражеской территории. Артиллерия танковой дивизии представляла собой мощную силу и состояла из 24 легких полевых гаубиц, 12 тяжелых полевых гаубиц, четырех 150-мм тяжелых пехотных орудий, двадцати 75-мм пехотных орудий и тридцати 81-мм минометов. Кроме того, дивизии придавались зенитные части, формально подчинявшиеся Люфтваффе. Стоявшие у них на вооружении 20-мм, 37-мм и 88-мм орудия активно использовались как для стрельбы по самолетам, так и по танкам. Нередко орудия использовались немцами для сопровождения танковой атаки.

Таким образом, дело было не только и не столько в танках как таковых, которые так любят сравнивать «историки-танкисты», сколько в оптимальном соотношении между танками и поддерживавшими их другими соединениями.

Военные историки «материалисты» постоянно недооценивали и недооценивают субъективные и чисто психологические факторы стратегии. Ведь любую жизненную ситуацию, будь то знакомство с девушкой или поиск работы, можно решить двумя способами: длительной и тщательной подготовкой и рассудительностью либо быстрыми и решительными действиями, наглым напором и самоуверенностью. Блицкриг фактически был воплощением второго применительно к военной стратегии. В своей пропаганде нацисты всегда выдвигали на первый план требование – «ведение войны духа». В предвоенные годы были изданы труды по военной психологии: «Ведение войны духа» майора А. Блау (Потсдам, 1937), «Военная обязанность духа» В. Блея (Мюнхен, 1935) и др.

При всем разнообразии разработанных нацистами приемов и методов психологической войны в каждом из них присутствовал один главный элемент – «война нервов». Вместо борьбы в области рациональных приемов тех же целей можно было достичь, воздействуя на иррациональные чувства человеческой души: запугать, запутать, вызвать растерянность, посеять панику и раздор.

Появление подвижных войск и поддерживающей их авиации позволило действовать методами, противоречившими всем традиционным представлениям о линии фронта и ее прорыве: скрытно перебрасывать большие силы в нужное место и наступать вообще без артподготовки! Обороняющаяся сторона, даже тщательно подготовившись к отражению удара, просто не успевала ничего понять, а ее линия обороны уже взламывалась. Танки устремлялись в тыл, охотясь за штабами и стремясь окружить тех, кто еще удерживал свои позиции. Для противодействия нужны были подвижные части с большим количеством танков – чтобы среагировать на прорыв и организовать контрмеры. Прорвавшиеся танковые группировки тоже чрезвычайно уязвимы – их фланги никто не прикрывает. Но некоторую авантюрность блицкрига малоподвижные и сломленные психологически противники использовать в своих целях не смогли.

Нередко успех блицкрига объясняли «внезапностью» и «вероломностью» нападения. Однако и это не совсем так. Англия и Франция находились в состоянии войны с Германией с сентября 1939 г. и до весны 1940-го имели возможность подготовиться к немецким ударам. Однако это им нисколько не помогло. СССР был атакован внезапно, но только этим нельзя объяснить то, что немцы дошли до Москвы и Сталинграда. В 1942 г. никакой внезапности уже не было, тем не менее в июле – августе 1942 г. сложилась точно такая же ситуация, как и летом прошлого года.

Все дело в психологии. При стремительном прорыве в глубь территории обороняющаяся сторона в лице командования просто теряла контроль над ситуацией, не зная, куда именно нацелена ось наступления. А это вело к панике, хаотичным приказам, что неизбежно сказывалось и на войсках. В итоге резервы бросались наугад, линии обороны возводились в спешке и не там, где надо. Для обороняющихся войск постоянное отступление и страх перед окружением становились настоящим кошмаром. Гражданское население в тылу вследствие быстрой потери территорий и городов теряло веру в победу. Таким образом, психология, а не ресурсы и количество войск решали исход войны.

Однако постепенно сам Гитлер стал отказываться от принципов блицкрига. Причем впервые это случилось летом 1940 г., после разгрома Франции. По всей вероятности, оставшись в душе солдатом Первой мировой войны, фюрер так и не смог полностью избавиться от синдрома позиционной войны. Когда встал вопрос о высадке десанта в Англии, Гитлер начал мыслить вопреки стратегии молниеносной войны. То есть выдвинул массу условий и оговорок, которые якобы должны предшествовать десанту: господство в воздухе и на море и т. п. В итоге началась длинная цепь растянутых по времени мероприятий, позволивших англичанам прийти в себя и избавиться от шока Дюнкерка. Если бы нацистское руководство в июле 1940 г. сохранило верность стратегии блицкрига, следовало безо всякой подготовки сажать несколько дивизий на баржи и переправлять через Ла-Манш. Вкупе с воздушным десантом, аналогичным критскому, это позволило бы взять Лондон в течение десяти дней. После падения столицы и без того деморализованные британцы побежали бы в глубь страны и в итоге удрали бы дальше в Ирландию и Исландию.

Таким образом, причины поражений Вермахта часто крылись не в недооценке противников, как это принято считать, а, наоборот, в их излишней переоценке. В обычных условиях десант в Англии, может, и выглядел сложной операцией, но в условиях психологического превосходства германской армии и, наоборот, падения боевого духа и неготовности к блицкригу со стороны британцев имел высочайшие шансы на успех.

Второе грубое нарушение принципов молниеносной войны произошло осенью 1941 г. в России. Пока наступление групп армий шло на свободном пространстве, советские войска не могли сдержать противника ни на одном из направлений. Лихорадочно выстраивая новые линии обороны и затыкая дыры во фронтах, сталинские генералы всякий раз получали удары во фланги, новые прорывы и котлы. Когда же ось немецкого наступления четко нацеливалась на определенную точку (Москва, Ленинград, Севастополь и т. д.), это позволяло укрепиться на определенных рубежах и держаться, перебрасывая в явно обозначившийся кризисный район резервы. Тем самым блицкриг терял свою основу, превращаясь в позиционное сражение. То же самое произошло и в 1942 г. В начале операции «Блау» фронт прорыва достиг 600 км. Танковые дивизии неудержимо рвались в глубь страны, обходя отдельные очаги сопротивления. Не зная о конкретной цели удара, советское командование бросало свои резервы равномерно по всему фронту, пытаясь прикрыть все возможные направления от Тамбова до Астрахани. Когда же ось наступления явно нацелилась на Сталинград, это облегчило задачу, позволив сосредоточить все усилия страны на его обороне. В итоге двойной клинок блицкрига снова уткнулся в дерево и начал протыкать его вместо того, чтобы просто пройти мимо. По идее сразу после выхода к Волге 23 августа Паулюсу следовало форсировать реку либо повернуть на север к Камышину, но уж точно не ввязываться в бои за город. Однако фюрер принял решение в духе Первой мировой войны – штурмовать Сталинград. Получив наконец возможность вести окопную войну, Красная Армия оправилась от кризиса. По сути, именно 23 августа 1942 г. германский блицкриг был окончательно похоронен.

22 ноября 1939 г. в узком кругу своих приближенных Гитлер сказал: «Все войны поначалу носят не национальный, а экономический характер – без торговца еще не предрешался исход ни одной войны… Лишить возможностей других и поставить эти возможности на службу себе – вот предпосылка окончательной победы».

Надо сказать, что германский генералитет был воспитан в традиционных представлениях, что решающим фактором в войне является захват территории и вражеской столицы. У фюрера в этом отношении было более современное видение войны. Он понимал, что современная индустриальная война ведется не только на полях сражений, но и в экономике. Поэтому в отличие от многих генералов и адмиралов Гитлер глубже вникал в экономические аспекты ведения войны. Еще в октябре 1939 г. он приказал концентрировать германские усилия на том, чтобы отрезать Англию от поставок продовольствия из Дании, сырья – из Норвегии и Швеции. Фюрер был убежден, что чем быстрее это удастся, тем быстрее закончится война.

В дальнейшем своими директивами Гитлер нередко ориентировал Вермахт на овладение важными промышленными районами, а также на захват ключевых предприятий, по возможности в полной сохранности и с обслуживающим персоналом. Затем в соответствующие инстанции им направлялись указания по немедленному освоению захваченных армией объектов, установлению контроля над продовольственными ресурсами оккупированных стран. Генералов Вермахта обычно вполне устраивало достижение военной победы над противником в рамках проведения конкретной операции или кампании. Гитлеру же этого было недостаточно.

Наиболее остро экономическая составляющая войны всплыла после начала операции «Барбаросса». Уже в августе 1941 г. стало ясно, что даже самые важные производственные программы придется сократить из-за нехватки сырья. 16 августа командующий Резервной армией генерал Фромм потребовал от руководства Вермахта «спуститься наконец из заоблачных высот на грешную землю». Наряду с частичным сокращением выпуска вооружений для сухопутных войск было решено сократить выпуск зенитных орудий, а программу строительства самолетов согласовать с имеющимися возможностями, в первую очередь с наличием алюминия и двигателей.

Таким образом, реальные условия работы промышленности диктовали либо сокращение производства, либо захват новых сырьевых баз. Война против СССР пришлась тут как нельзя кстати. В своих заметках о военно-хозяйственном значении операции «Барбаросса» начальник управления военной экономики генерал Томас вполне обоснованно указывал, что «для Германии наступит облегчение с сырьем в том случае, если удастся решительными действиями воспрепятствовать противнику в ликвидации сырья, захватить в целости и сохранности нефтеносные районы Кавказа и решить транспортную проблему».

Тогда же, в августе 1941-го, Гитлер впервые использовал экономические доводы в спорах с генералами, когда решался вопрос о планах дальнейшего наступления в России. Военные в духе традиций предлагали все силы бросить на скорейший захват столицы СССР – Москвы, полагая, что это решит исход войны. По словам Хайнца Гудериана, в тот момент командовавшего 2-й танковой группой, фюрер сообщил, что «сырьевые ресурсы и продовольствие Украины являются жизненно необходимыми для продолжения войны». Он также указал на необходимость скорейшего овладения Крымом, который, по его словам, являлся «авианосцем Советского Союза в его борьбе против румынской нефти». Именно тогда Гудериан впервые услышал от фюрера фразу, которую потом в разных вариациях приходилось выслушивать многим высшим офицерам Третьего рейха: «Мои генералы ничего не понимают в военной экономике».

25 августа в беседе с Муссолини Гитлер отметил: «Экономическая оккупация и эксплуатация Советского Союза успешно началась». Однако при этом оптимистически настроенный диктатор утаил тот факт, что захваченные источники сырья ввиду сильных разрушений и повреждений добывающих предприятий могли быть использованы только в ограниченных количествах. Впрочем, кое-что удалось захватить во время наступления. Так, в оставленном Красной Армией Донбассе немцам достались около 2 млн тонн угля, а в Никополе – порядка 70 тысяч тонн ценного марганцевого концентрата.

После войны начальник хозяйственной инспекции группы армий «Зюд» генерал-лейтенант Ханс Штилер вспоминал, что к январю 1942 г. на территории Украины удалось восстановить только 30 небольших электростанций и создать в ряде городов, собрав остатки различного оборудования, ряд ремонтных баз. В Донбассе и Кривом Роге, на захвате которых так настаивал Гитлер, немцам удалось восстановить всего две угольные и две железорудные шахты. Штилер вспоминал: «Хозяйственной инспекцией были приняты меры по восстановлению шахт и рудников Донбасса, Кривого Рога и Керчи. Однако положительных результатов мы не добились, так как в большинстве случаев шахты и рудники были сильно разрушены, а привлеченные к работе советские рабочие саботировали и скрывали оборудование, спрятанное при отступлении советских войск… Из восстановленных шахт было добыто не более 500 тонн угля, который использовался для нужд электростанций и ремонтных баз. В Германию нам не удалось отправить ни одного эшелона с углем».

Поэтому «экономическая эксплуатация» Украины в 1941 г. в основном свелась к вывозу крупного рогатого скота, продовольствия, лома цветных и черных металлов.

29 ноября 1941 г. министр вооружений Фриц Тодт рекомендовал Гитлеру принять решение о прекращении войны с Россией, поскольку «в военном и экономическом отношении война Германией уже проиграна». Естественно, фюрер не последовал пессимистическому совету своего министра. В декабре Тодт снова предупредил шефа о крайнем напряжении экономики страны и необходимости сбалансированного ведения хозяйства. Расширение одного из секторов экономики неизбежно вело к сокращению других.

15 апреля 1942 г. рейхскомиссар Лозе издал приказ об изъятии благородных металлов, а также алюминия, свинца, меди, магния, никеля, цинка, олова и сплавов всех этих металлов во всех предприятиях Остланда. При этом было запрещено без разрешения рейхскомиссариата применять металл в каком бы то ни было производстве, а также на строительных и ремонтных работах. Чугунолитейным и металлообрабатывающим предприятиям разрешено выполнять только заказы немецких органов. Зимой 1941–1942 гг. во всей Прибалтике было конфисковано кожевенное сырье, шкуры и меха, за исключением запасов на фабриках, выполнявших военные заказы. В марте и апреле 1942 г. проводилась конфискация растительных, животных и искусственных жиров, маслокислот, олифы, глицерина, стеарина, нефти, мазута, авиационного бензина, минеральных масел и смол. На предприятиях были конфискованы кожаные приводные ремни. Конфискованное сырье в первый период оккупации целиком вывозилось в Германию, а позднее часть его передавалась местным предприятиям, выполнявшим военные заказы.

В 1942 г. немцы стали принимать меры по восстановлению предприятий горнорудной промышленности, а также пытались запустить несколько машиностроительных заводов. В июне Гитлер поставил задачу срочно организовать добычу каменного угля в Донбассе. В результате к концу года на 40 восстановленных шахтах среднемесячная добыча была доведена до 300 тысяч тонн, что, несомненно, являлось большим достижением. Однако в начале 1943 г. из-за саботажа и диверсий добыча не только не увеличилась, но и упала до 250 тысяч тонн.

Кроме того, к концу 1942 г. немцам удалось запустить пять больших рудников в Кривом Роге и несколько металлургических заводов. В результате к началу следующего года удалось получать здесь три – четыре тысячи тонн стали ежемесячно. Что касается тяжелой промышленности, немцам удалось восстановить и пустить лишь отдельные предприятия. Самым большим успехом стало восстановление Никопольских марганцевых копей. По оценке английского министерства экономической войны, немцы добывали в Никополе 35–40 тысяч тонн дефицитной марганцевой руды в месяц, что составляло почти половину по сравнению с довоенным периодом.

Также были восстановлены нефтепромыслы на Западной Украине. По английским сведениям, там добывалось около 380 тысяч тонн нефти в год, что примерно соответствовало довоенному уровню. Кроме того, немцы восстановили на Украине 148 лесозаводов в Волыно-Подольском округе, четыре стекольных завода (в Ракитном, Шепетовке, Здолбунове и Константиновке), фанерный завод в Черкассах и каменно-дробильный завод в Запорожье. Таким образом, хотя эксплуатация Украины и других районов и не была столь масштабной, как об этом мечтал Гитлер, она все же оказала значительную помощь германской экономике.

Когда военная обстановка на Восточном фронте стала складываться для Германии неблагоприятно, Гитлер нередко требовал удержания любой ценой экономически важных, с его точки зрения, районов. Так, летом 1943 г. он прогнозировал: «Если будет потерян Донбасс, то война окончится через 11 месяцев». Почему именно Донбасс и почему именно через одиннадцать месяцев, а не через восемь или пятнадцать, не совсем ясно…

При этом фюрер пренебрежительно отнесся к докладной записке рейхсминистра Шпеера, в которой было указано, что экономическое значение Донбасса преувеличено, так как разрушения там были очень серьезны, а восстановление добычи угля, и особенно руды, шло чрезвычайно трудно.

Аналогичным образом позднее фюрер требовал от Манштейна любой ценой удерживать район Кривого Рога и Никополя. Даже в марте 1945 г., когда ситуация для нацистской Германии уже была критической и советские войска стояли в 60 км от Берлина, фюрер продолжал руководствоваться сугубо экономическими целями. Вместо того чтобы перебросить скудные резервы на Одер, он начал наступление против русских в районе озера Балатон в Венгрии с целью отбросить противника от нефтяных месторождений в этом регионе. Ранее в январе он заявил: «На первом месте стоит венгерский нефтяной район и нефтяной район венского бассейна, ибо без этой нефти (80 % всей добычи) дальнейшее ведение войны невозможно». Наступление, вначале развивавшееся успешно, но затем увязшее в советской обороне, действительно позволило несколько оттянуть захват указанных нефтяных месторождений, однако на общем ходе войны это уже никак не отразилось.

^{Гитлер и Альберт Шпеер, июнь 1942 г.}

Основным видом сырья, игравшим решающую роль в войне, были все же не уголь и руда, а нефть. Для Германии, не имевшей собственных источников этого полезного ископаемого, этот вопрос был особенно актуален. Собственно, и стратегия блицкрига явилась одним из следствий дефицита топлива. Скоротечная военная кампания, рассчитанная на несколько недель, с одной стороны, позволяла экономить топливо, с другой – пополнить запасы за счет противника. Затягивание же военных действий должно было повлечь серьезные экономические трудности.

Успешные боевые действия на Западе в 1940 г. резко улучшили военно-экономическое положение Германии за счет запасов стратегического сырья в оккупированных странах. В течение почти целого года страна удовлетворяла потребности Вермахта и всей экономики за счет трофейных 9 млн тонн нефтепродуктов и эксплуатации румынских нефтепромыслов, дававших 5,5 млн тонн нефти ежегодно. Кроме того, немцы получали некоторое количество нефти из СССР. Однако в дальнейшем ситуация с горючим снова стала ухудшаться.

Тогда Гитлер решил, что спасти положение может быстрый захват советской нефтяной промышленности на Западной Украине и на Кавказе. В случае успеха Германия могла получить в свое распоряжение район Баку (22 млн тонн в год) и Северный Кавказ (4,6 млн тонн). По замыслу нацистского руководства огромные запасы углеводородов на оккупированной территории Советского Союза должны были обеспечить функционирование экономики не только Третьего рейха, но и всех его союзников.

Вскоре после начала операции «Барбаросса» на совещании у Кейтеля отмечалось: «Серьезность положения с горючим известна всем… Можно удовлетворить только самые насущные потребности». Однако в 1941 г. немцам удалось захватить только небольшие нефтепромыслы на Западной Украине, которые вскоре были введены в действие.

В начале 1942 г. со стороны ведущих промышленников Рейха усилилось давление на военное руководство. Они настаивали на продолжении наступления в направлении Кавказа, мотивируя это тем, что нельзя продолжать войну без захвата крупных нефтяных месторождений. Фюрер вторил им. Так, на совещании в штабе группы армий «Зюд» в Полтаве 1 июня 1942 г. он заявил: «Мне нужна нефть Кавказа и Волги, иначе я могу списывать войну как проигранную».

В ходе операции «Блау» немцам удалось захватить нефтяные месторождения Майкопа. В основном там оказались лишь взорванные и непригодные для эксплуатации предприятия. Немецкие специалисты планировали запустить скважины через четыре-пять месяцев, однако такого запаса времени у них не оказалось.

В сентябре 1942 г. немецкие войска приближались к Грозненскому нефтяному району. Гюнтер Фляйшман из 5-й моторизованной пехотной дивизии СС «Викинг» вспоминал: «Мне никогда в жизни не приходилось видеть ничего подобного, чему я стал свидетелем в Грозном. Советы подожгли находившиеся за городом нефтяные скважины. Гигантские оранжевые языки пламени, завиваясь спиралями, взметались вверх, растворяясь в угольно-черном дыму непроницаемым покрывалом, нависшим над городом. Пелена дыма закрыла солнце, город освещали лишь трепещущие сполохи огня… В воздухе бархатно-черными хлопьями носилась нефтяная копоть, оседавшая на землю и исчезавшая в дыму». Понятно, что если бы немцы дошли до Баку, местные нефтепромыслы ждала бы та же участь. А на восстановление понадобились бы долгие месяцы.

В итоге немцы за непродолжительное время оккупации сумели добыть на Северном Кавказе всего около 10 тысяч тонн нефти. Но как показали дальнейшие события, нехватка углеводородов была не столь уж катастрофической, как это представлялось фюреру. Как верно подметил генерал Блюментрит: «Воевали же мы до 1945 г., так и не заполучив нефтяные месторождения Кавказа». Изготовление синтетического горючего, внедрение альтернативного топлива и повышение добычи из имеющихся месторождений вкупе с экономией позволили более или менее успешно удовлетворять потребности армии и экономики вплоть до конца войны.

Нередко фюрер использовал экономику как аргумент для переубеждения своих оппонентов. Эрих фон Манштейн подметил, что когда Гитлер замечал, что его точка зрения по некоему оперативному вопросу не производила должного впечатления на очередного докладчика, тогда он приводил политические и экономические аргументы и часто достигал своего, так как эти аргументы обычно был не в состоянии опровергнуть фронтовой генерал, который не располагал для этого необходимой информацией.

Так, заместитель начальника Верховного командования Вермахта генерал Блюментрит откровенно признался впоследствии, что был плохо знаком с экономическими аспектами войны, а его подчиненные, офицеры-штабисты, были знакомы с ними еще меньше. Эту свойственную военным некомпетентность Блюментрит объяснил тем, что представители командования никогда не приглашались на совместные совещания с промышленниками. Причем фюрер, вероятно, сознательно держал своих военных в неведении.

Экономическая военная стратегия Гитлера имела и ряд слабых мест. Во-первых, он не учитывал, что захват и особенно удержание вражеской территории должны иметь предпосылкой разгром вооруженных сил противника. Пока эта цель не достигнута, захват ценных в экономическом отношении районов оставался сомнительным, а длительное удержание невозможным.

Во-вторых, фюрер недооценивал роль авиации в достижении экономических целей войны.

В-третьих, Гитлер нередко переоценивал влияние экономики на ход войны либо видел его чересчур прямолинейно. Типичный пример – военная кампания против Советского Союза в 1942 г. Ее целью был захват советских нефтяных месторождений на Кавказе. Одновременно с этим фюрер хотел лишить нефти советскую промышленность и армию. Ему казалось, что, достигнув этой экономической, по сути, цели, он непременно выиграет войну.

После победы над Францией в июне 1940 г. рейхсмаршал Геринг заявил: «В начале войны Германия была единственной страной, в распоряжении которой имелись эффективные военно-воздушные силы, являющиеся самостоятельным видом вооруженных сил и имеющие на вооружении первоклассные самолеты… Основная масса наших Люфтваффе имела структуру, позволяющую наносить удары в глубине территории противника и достигать стратегических результатов». И на тот момент он был абсолютно прав.

В отличие от Вермахта и флота Гитлер не оказал столь же большого влияния на создание германских военно-воздушных сил – Люфтваффе. Эту задачу он фактически полностью доверил своему другу Герману Герингу. Многие военные историки считают, что фюрер слабо разбирался в вопросах авиации, поэтому, дескать, находился в постоянной зависимости от мнения своих экспертов, таких как Удет и Ешоннек, кои являлись летчиками Первой мировой войны. Став государственными деятелями, они ни имели ни времени, ни возможностей для того, чтобы приобрести фундаментальные знания в области современной стратегии применения авиации. В министерстве авиации, которое возглавлял Геринг, было семь руководителей управлений, четверо из которых были выходцами из армии без опыта службы в авиации. Имея подобных консультантов, Гитлер не мог правильно ориентироваться в вопросах боевого использования авиации.

Уделяя большое внимание новой технике и осуществляя масштабные программы производства танков, орудий и подводных лодок, фюрер вплоть до начала войны не уделял внимания техническому прогрессу в самолетостроении, также доверив этот вопрос Удету и Герингу. Тем не менее это не значит, что последние пустили развитие Люфтваффе по неправильному пути.

Одна из распространенных точек зрения гласит, что командование немецкой авиации с молчаливого согласия Гитлера не позаботилось о создании стратегических бомбардировщиков, имея в виду, прежде всего, четырехмоторные самолеты.

Британский маршал авиации Харрис писал: «Немцы фактически совсем не имели стратегических бомбардировщиков, так как вся их бомбардировочная авиация должна была обеспечивать выполнение задач армией. Она применялась для нанесения ударов по городам только тогда, когда не требовалось обеспечения поддержки армейским частям». Примерно ту же точку зрения высказывал американский авиационный генерал Теддер: «Немцы так и не смогли понять, что означает воздушная мощь». Ряд немецких командиров и авиаторов, таких как Адольф Галланд, Альберт Кессельринг и другие, тоже считали, что авиация в первую очередь должна была выполнять именно стратегические задачи, а уж только во вторую заниматься непосредственной поддержкой войск. По их мнению, Люфтваффе, и в первую очередь бомбардировочные эскадры, всю войну использовались неправильно и рассматривались только как придаток сухопутных войск.

Но есть и другое мнение. Так, британский профессор Блакетт считал, что если бы Германия направила большую часть мощностей своей промышленности на создание четырехмоторных бомбардировщиков, то это в дальнейшем значительно снизило бы мощь танковых ударов Вермахта и нарушило бы прекрасно организованное взаимодействие авиации с наземными войсками.

Споры на эту тему шли в течение всей войны, однако Гитлер и Верховное командование Люфтваффе в целом придерживались тактического решения. Начальник ОКЛ генерал Ешоннек поначалу поддерживал стратегический подход, но потом авиация под его руководством почти полностью стала средством поддержки сухопутных войск. Его преемник, генерал Кортен, наоборот, считал, что Люфтваффе должны сосредоточиться на ПВО Рейха и стратегических бомбардировках. Рейхсмаршал, впечатлившийся результатами налетов союзников на Германию, тоже склонялся к этой точке зрения. Однако в 1943–1944 гг. реализовать данную стратегию было уже невозможно, особенно в части создания стратегической авиации.

В гитлеровской стратегии блицкрига главной задачей авиации была поддержка сухопутных войск и разгром вооруженных сил противника. С этой целью самолеты-разведчики должны были обеспечить заблаговременное обнаружение целей (аэродромов, военных баз, мостов и дорог и т. д.), а истребители – завоевать господство в воздухе над местами сражений. После этого бомбардировочная и штурмовая авиация должна была наносить удары по войскам противника и коммуникациям в его оперативном тылу. Налеты на города и военные объекты в тылу рассматривались как второстепенная цель, и проводить их следовало только в период затишья на фронте. Гитлер не придавал значения проблемам разрушения военной экономики противника, так как авиаудары по электростанциям, заводам и железнодорожным узлам могли принести лишь отсроченный эффект, а к тому времени территория противника уже могла быть просто завоевана. Таким образом, стратегическая авиация для блицкрига была попросту не нужна.

Поэтому созданные германскими конструкторами в конце 1930-х годов четырехмоторные бомбардировщики были не востребованы. 22 ноября 1937 г. Гитлер вместе с Мильхом, Удетом и Герингом посетил в Аугсбурге фирму «Мессершмитт-АГ». При осмотре завода Вилли Мессершмитт попросил фюрера «взглянуть на новую конструкцию». Когда были открыты ворота в большой цех, «экскурсанты» увидели огромный четырехмоторный самолет. Мессершмитт сообщил, что его дальность полета с тонной бомб составит 6000 км. Гитлера он в целом заинтересовал, однако Мильх и другие присутствующие сказали, что на массовое производство подобных машин нужно слишком много сырья и мощных двигателей. В итоге заказ на производство самолета, позднее получившего индекс Ме-264, так и не поступил, хотя в случае поступления на вооружение Люфтваффе он мог быть использован для налетов не только на Урал, но и на Новосибирск, Иркутск и Читу, Нью-Йорк, Вашингтон и даже Чикаго. Первый опытный экземпляр бомбардировщика был построен в конце 1942 г., однако в дальнейшем из-за нехватки ресурсов и отсутствия интереса у командования Люфтваффе работы по нему были свернуты. Примерно то же самое произошло с четырехмоторным Ju-89 фирмы «Юнкерс» и Do-19 фирмы «Дорнье». Ешоннек в 1937 г. считал, что готовящийся к производству пикирующий бомбардировщик Ju-88 будет идеальным ударным самолетом для Люфтваффе. Эту точку зрения поддержал и Геринг, считавший, что вместо одного четырехмоторного можно сделать два-три двухмоторных бомбардировщика.

На создание и обслуживание стратегической авиации у Германии попросту не хватало ресурсов. Упомянутый выше генерал Эрнст Удет справедливо считал: «Нам не нужны дорогие тяжелые бомбардировщики, так как на их создание требуется слишком большое количество сырья по сравнению с производством двухмоторного пикирующего бомбардировщика». Как показал опыт войны, добиться победы одними стратегическими бомбардировками, даже очень массированными, невозможно без захвата территории противника. Поэтому обвинение немцев в том, что они не имели четырехмоторных самолетов и потому не смогли одолеть Англию в 1940 г., а также не смогли разбомбить Урал, выглядит голословным.

^{Гитлер во время посещения авиазавода в Аугсбурге, 1938 г. Слева от него – авиаконструктор Вилли Мессершмитт}

В сентябре 1939 г. президент США Рузвельт направил послание правительствам всех воюющих государств, в котором в идеалистическом духе призвал их публично подтвердить отказ от использования своих ВВС для бомбардировок городов и других объектов, где находилось мирное население.

Гитлер мгновенно откликнулся на эту акцию и заявил в рейхстаге: «Я не хочу войну против женщин и детей, и я отдал приказ командованию Люфтваффе подвергать ударам только военные цели». В своем ответе Рузвельту фюрер отметил: «Я согласен с Вашим предложением, конечно, с тем условием, что и противник тоже будет придерживаться тех же правил». Таким образом, вождь нацистской Германии отнюдь не хотел быть втянутым в тотальную воздушную войну, видимо, представляя, какие это может иметь последствия. Известный британский военный историк Б. Г. Лиддел Гарт писал: «Гитлер в то время, когда он обладал неизмеримым превосходством мощи бомбардировочной авиации, явно не желал в полную силу выступить против городов своих противников. Он неоднократно пытался заключить соглашение об отказе от бомбардировки городов с воздуха даже в те дни, когда находился на пике своего могущества».

Ранним утром 10 мая 1940 г. Германия начала вторжение в Голландию. В первый же день наступления германские бомбардировщики совершили налеты на Гаагу, Роттердам и другие города. Одновременно в районы важных стратегических объектов были выброшены воздушные десанты. Тем не менее немцы встретили упорное сопротивление, и к 14 мая продвижение войск остановилось на подступах к Роттердаму. Командир 39-го танкового корпуса Вермахта генерал Шмидт выдвинул ультиматум голландцам, угрожая массированными бомбардировками города, если те откажутся сдаться.

Однако комендант города затянул переговоры, в результате чего немцы не успели отменить запланированный вылет бомбардировщиков, а сигнальные ракеты, выпущенные при подходе последних к цели, не были вовремя замечены летчиками. В итоге приказ «налет отменить» был выполнен лишь частично. 57 из 100 самолетов все же сбросили бомбы. И хотя целью налета были военные объекты за рекой Маас, возникший в результате коврового бомбометания сильнейший пожар уничтожил весь расположенный рядом исторический центр города, погибло множество старинных зданий, в том числе синагога, здание Ост-Индской компании, 24 церкви, 500 гостиниц и ресторанов. После такого удара правительство Голландии поняло, что вскоре та же участь может постигнуть Амстердам и Гаагу. Будучи морально раздавленным, оно вскоре капитулировало.

Однако вопреки расхожему мнению налет на Роттердам отнюдь не был «террористическим» и никакого «приказа Гитлера» тоже не было. Город погиб в результате трагической цепи случайностей. В действительности в течение первого года войны фюрер практически ни разу серьезно не вмешивался в проведение воздушных операций и не отдавал никаких приказов о бомбардировках тех или иных целей, тем более городов. Такая привычка возникла у него только во время т. н. «битвы за Англию».

Незадолго до окончания кампании во Франции офицер ОКВ Вальтер Варлимонт случайно стал свидетелем разговора между Гитлером и Герингом. Они обсуждали бомбардировки англичанами жилых кварталов нескольких немецких городов, которые начались совсем недавно и не дали никаких особых результатов. Рейхсмаршал жаждал мести, предлагая «ответить им десятью бомбами за каждую одну». Однако фюрер без колебаний запретил любые ответные меры. Он считал, что британское правительство просто потеряло голову после разгрома под Дюнкерком. Гитлер даже выдвинул версию, что бомбардировка была произведена не специально, а в силу плохой подготовки экипажей самолетов.

Будучи в первую очередь политиком, фюрер нередко рассматривал Люфтваффе, в особенности их бомбардировочную авиацию, как оружие внешнеполитического давления и даже шантажа, полагая, что одной угрозой массированных налетов можно заставить противника встать на колени. При этом немецкая пропаганда всячески раздувала военную мощь немецкой авиации, создавала ей ореол непобедимости и несокрушимости. И вот летом 1940 г. Гитлеру представилась возможность испробовать свое «политическое оружие» в действии.

Далее приводятся воздушные операции, непосредственно проведенные по приказу фюрера.

^{Исторический центр Роттердама после удара бомбардировщиков}

10 июля Люфтваффе начали бомбардировки Англии. Первыми объектами атаки стали чисто военные объекты, в первую очередь доки, что должно было помешать британцам ремонтировать поврежденные суда. Затем начались налеты на авиационные заводы фирмы «Виккерс-Армстронг» в Ридинге, а 29 июля штурмовая авиация нанесла авиаудары по порту, в котором находились английские военные корабли, готовые противостоять высадке германского десанта. Атаки Ju-87 были успешными, и вскоре британский флот вынужден был уйти из Дувра в Портсмут.

Между тем 19 июля Гитлер, выступая в рейхстаге, вновь предложил Англии заключить мир, заявив, что это его последнее предложение. Три дня держалась пауза, после чего 22 июля британское правительство ответило официальным отказом. В тот же день на совещании с Верховным командованием Вермахта фюрер потребовал ускорить подготовку вторжения в Англию. Однако особого энтузиазма по поводу этой идеи он не питал. Этим воспользовались Редер и Кейтель, которые навязали Гитлеру мысль, что для успешной высадки десанта якобы необходимо завоевание господства в воздухе над Ла-Маншем. В результате Люфтваффе получили приказ «очистить небо от английских самолетов». Началась т. н. «битва за Англию».

В ходе первой фазы операции фюрер практически не вмешивался в нее. Его влияние, по сути, состояло только в запрете бомбить города, дабы не спровоцировать ответные удары по Германии.

С 13 августа Люфтваффе начали бомбардировки британских аэродромов, предварительно нанеся удар по радарным станциям. Эта операция едва не закончилась катастрофой для англичан. С 18 августа битва перешла в активную фазу, ежедневно сотни самолетов со свастиками пролетали над Ла-Маншем в сторону Туманного Альбиона. Англичане стали терять все больше самолетов и не успевали ремонтировать аэродромы. В то же время немцы не бомбили жилые кварталы английских городов, и британская авиация, соблюдая «правила игры», тоже не трогала немецкие города.

Однако такой «гуманизм» продержался недолго. 24 августа немецкие самолеты по ошибке сбросили бомбы на окраину Лондона. Впоследствии было заявлено о случайной ошибке одного пилота. В ответ Черчилль отдал роковой приказ бомбить Берлин. Первый налет на германскую столицу состоялся в ночь на 26 августа. Это и положило начало беспощадной войне против мирного населения, длившейся потом в течение почти пяти лет. В следующие десять дней Берлин бомбили еще четыре раза, несмотря на угрозу Гитлера сровнять английские города с землей. Эти первые британские бомбардировки были малоэффективны, и разрушения в германской столице были незначительны. Зато они вызвали большой общественный резонанс в Третьем рейхе. 4 сентября Гитлер выступил в рейхстаге, предупредив Черчилля, что еще один такой авиаудар – и он будет вынужден бомбить Лондон. Однако премьер-министр со свойственным ему безумным упрямством продолжал посылать самолеты на Германию. Через пару дней состоялся очередной налет англичан на Берлин, после чего Гитлер вынужден был отдать приказ бомбить Лондон. Это был его первый прямой приказ об определении конкретной цели для авиации с начала войны.

Однако вопреки опять же расхожему мнению фюрер не отдавал приказа уничтожать жилые дома и мирное население. Он отклонил предложение Ешоннека о бомбардировке жилых кварталов английских городов с целью вызвать массовую панику населения. Гитлер ответил генералу: «Налеты на прилегающие военные объекты наиболее важны, поскольку в результате них разрушаются ценности, которые невозможно восстановить. Пока существуют важные в военном отношении цели, следует придерживаться этого принципа». Командующие 2-м и 3-м воздушными флотами получили указание «воздушные налеты на Лондон по-прежнему направлять в первую очередь на важные в военном отношении и важные для жизни крупного города объекты, включая сюда вокзалы. Террористические налеты на чисто жилые кварталы следует оставлять напоследок в качестве последнего средства давления». В качестве целей для авиаударов были выбраны железнодорожные объекты, узлы связи, электростанци и трансформаторные подстанции, мосты, доки, склады и заводы, а также деловой центр «Сити» и правительственные кварталы.

Это впоследствии подтвердил и американский авиационный генерал Арнольд, которому англичане в апреле 1941 г. показали карту города с местами падения бомб. Он убедился, что вопреки россказням британской пропаганды, убеждавшей весь мир в том, что немцы бомбят жилые кварталы, целями массированных налетов были в основном военные объекты.

Так или иначе, с 7 сентября Люфтваффе переключились на Лондон. Немецкие аэродромы во Франции находились в несколько раз ближе к Лондону, чем британские – к Берлину; к тому же немцы в этот период войны располагали значительно большим количеством бомбардировщиков. Первые удары в основном наносились по докам, в то же время большая часть города продолжала жить, по сути, мирной жизнью: движение по улицам не прекращалось, работали кинозалы, театры и рестораны. Однако вскоре бомбардировки распространились и на другие районы Лондона. При этом авиаудары по военным объектам приводили и к разрушению соседних жилых кварталов. Если протяженность цели составляла 45 метров, даже на учениях пилот бомбардировщика добивался лишь двух процентов прямых попаданий. Понятно, что при плотной городской застройке бомбы постоянно падали на улицы города.

Авиаудары по британской столице привели к значительным жертвам среди мирного населения (только за сентябрь погибли около семи тысяч человек), однако стратегически перенос центра тяжести ударов на города был выгоден RAF. Англичане получили возможность восстановить аэродромы; их истребительная авиация пополнила свои силы. Гитлер достиг своей цели отомстить Черчиллю за бомбардировки Берлина, однако сломить волю британцев к сопротивлению не удалось. С точки зрения стратегии блицкрига длительные бомбардировки Лондона и других городов были ошибкой, так как авиация вместо поддержки сухопутных войск, для чего она создавалась, была втянута в длительную борьбу, приводившую к значительным потерям и пустой трате ресурсов.

Чтобы избежать больших потерь самолетов во время дневных вылетов, Люфтваффе перешли к ночным бомбардировкам.

Ночные истребители англичан, оборудованные приборами, регистрирующими инфракрасное излучение, в то время были еще неэффективны. Так, из 400 немецких самолетов, бомбивших Ковентри 14 ноября, им удалось сбить лишь один, так что немцы фактически беспрепятственно разбомбили 12 авиационных заводов города. Хочется подчеркнуть, что целью авиаудара по Ковентри были именно авиазаводы, а не жилые кварталы, как это принято считать!

Благодаря осветительным ракетам, сбрасываемым на парашютах, наземные цели были хорошо видны, и непрерывная бомбардировка города продолжалась в течение одиннадцати часов. Из-за плотной застройки многие бомбы, предназначенные промышленным объектам, падали на центр города, создавая разрушающую стену огня, в которой сгорели 4330 домов и три четверти фабрик города. Число поврежденных зданий составило 60 000. Столбы пламени поднялись на десятки метров в небо, а отсветы пожара были видны на расстоянии 220 км. Среди зданий, которые были разрушены в начале налета, был собор Святого Михаила[7]. Налет на Ковентри являлся возмездием за бомбардировки британской авиацией Мюнхена.

29 декабря был совершен исключительно разрушительный налет на лондонский Сити. В этом деловом центре возникло 1500 пожаров, уничтоживших почти всю застройку. Однако с точки зрения победы в войне все эти успехи были в конечном счете бессмысленными.

Даже после окончания т. н. «битвы за Англию» в начале 1941 г. Гитлер по-прежнему не был сторонником чисто террористических налетов. В своем распоряжении от 6 февраля он четко наметил важнейшие в военном отношении цели для авиаударов и отверг идею террористической бомбовой войны. Фюрер полагал: «От планомерных террористических воздушных налетов на жилые кварталы нельзя ждать решающего для судьбы войны успеха». И в этом он был абсолютно прав.

^{Кварталы Ковентри после налета бомбардировщиков Люфтваффе}

4 ноября 1940 г. фюрер отдал приказ подготовить операцию по захвату Греции, чтобы обезопасить румынские нефтепромыслы от британских бомбардировок и возможного сухопутного вторжения. Гитлер слишком хорошо знал историю Первой мировой войны и прекрасно понимал, что, потерпев позорное поражение во Франции и Норвегии, англичане обязательно будут пытаться использовать, по выражению Черчилля, «мягкое подбрюшье Европы», то есть ее средиземноморское побережье.

Для этой операции Германии требовалось получить согласие Румынии и Болгарии на размещение там немецких войск. 13 декабря была подписана директива Верховного командования Вермахта № 20 о проведении операции «Марита». В соответствии с ней германские войска должны были молниеносно захватить континентальную часть Греции и сбросить греческие и британские войска в море. Подготовка к проведению операции должна была быть закончена в марте 1941 г.

А уже через пять дней 18 декабря была издана знаменитая директива № 21, более известная как план «Барбаросса». В ней указывалось, что подготовка к боевым действиям против СССР должна быть завершена к 15 мая 1941 г. При этом срок начала этих самых «действий» должен был быть объявлен Гитлером «в надлежащее время – за восемь недель до начала операции».

Надо сказать, что еще 28 октября 1940 г. на Грецию с территории союзной Албании напала фашистская Италия, и британская авиация вместо румынских нефтепромыслов стала по просьбе греков бомбить итальянские и албанские войска. Бои шли для итальянцев неудачно, и в январе 1941 г. Греция, дабы закрепить успехи своей немногочисленной армии, попросила прислать на помощь еще несколько британских дивизий. Черчилль пообещал подтянуть корпус в составе трех дивизий и двух бригад. С 7 по 31 марта 1941 г. в греческих портах Пирей и Волос высадились 6-я австралийская и 2-я новозеландская дивизии, а также 1-я танковая бригада британской 2-й моторизованной дивизии и вспомогательные подразделения корпуса.

Тем временем немецкие войска вошли в Румынию, а 1 марта 1941 г. начали размещаться в Болгарии. В этот же день началась мобилизация болгарской армии и выведение ее к границе с Грецией. Дабы окончательно обезопасить свои тылы, немцам оставалось только решить вопрос с Югославией, до сего момента занимавшей выжидательную позицию. 25 марта югославский премьер-министр Цветкович подписал протокол о присоединении его страны к Тройственному пакту (Германия – Италия – Япония), к которому уже присоединились несколько европейских и азиатских стран и даже центрально-американская республика Сальвадор. Казалось, все шло по плану и вся Юго-Восточная Европа вот-вот окажется под германским контролем.

Однако в ночь на 27 марта произошло то, что никак не входило в планы Гитлера. Амбициозный и авантюрный сербский генерал Симович произвел в Белграде государственный переворот, свергнув князя-регента Павла и возведя на трон 17-летнего короля Петра. Все это не обошлось без влияния британской разведки, пытавшейся не допустить консолидации Балкан под началом Третьего рейха. В некоторых городах Сербии тотчас были организованы антигерманские демонстрации и митинги. В прессе вдруг появились статьи, обличавшие нацизм и германскую внешнюю политику.

Узнав об этом, фюрер был взбешен. Поняв, что сербы могут сломать все его планы на 1941 год, он решил попросту ликвидировать Югославию как государство. Уже вечером 27 марта была подписана директива ОКВ № 25. Именно в этот день Гитлер заявил, что войну против СССР придется отложить на несколько недель. А в отместку приказал начать боевые действия с массированной бомбардировки югославской столицы. Люфтваффе получили приказ подготовить операцию «Наказание». Между тем 3 апреля югославская делегация прибыла в Москву с целью подписания договора о взаимопомощи с СССР. В итоге 5 апреля был подписан договор «О дружбе и ненападении». Вероятно, сербы наивно полагали, что все эти демарши напугают Гитлера и его балканских союзников. Но они ошибались.

По некоторым данным, вечером 5 апреля фюрер лично позвонил командующему 4-м воздушным флотом генерал-оберсту Александру Лёру и еще раз приказал стереть Белград с лица земли.

Большая часть немецких двухмоторных бомбардировщиков в это время была задействована для налетов на Англию, поэтому в распоряжение Лёра поступили только две эскадры, вооруженные Do-17Z, и одна группа «Хейнкелей» Не-111. Кроме того, на аэродром Арад в Румынии прибыла 77-я эскадра штурмовиков Ju-87В майора фон Шёнборна.

В 05.15 6 апреля 1941 г. германские войска перешли югославскую границу, а через 45 минут вторглись и в соседнюю Грецию. Начался Балканский блицкриг. Первой целью авиации стали зенитные батареи, прикрывавшие аэродром Петровац, затем двухмоторные тяжелые истребители Bf-110 подвергли его штурмовке, в течение двадцати минут уничтожив половину самолетов 64-й югославской бомбардировочной группы. Причем самолеты эти были немецкого же производства – Do-17. Тем временем около 05.50 над Югославией показалась целая армада из 234 бомбардировщиков и штурмовиков, направлявшихся к еще мирно спящему Белграду. Их прикрывала почти сотня истребителей. Югославские королевские ВВС, получив сообщение о приближении огромной группы самолетов, своевременно подняли в воздух все боеспособные машины: 34 истребителя, большинство из которых составляли «Мессершмитты». Несмотря на пугающее численное преимущество, сербские пилоты отчаянно рвались в бой. В результате им удалось сбить в воздушных боях два бомбардировщика, один штурмовик и пять истребителей эскорта. Это было впечатляющее достижение, однако и собственные потери были велики и составили десять машин.

Героизм и самопожертвование югославских летчиков не могло помешать налету. Первыми в 06.45 над Белградом появились «Штуки», которые с пикирования нанесли удар по правительственному кварталу, крепости и королевскому дворцу. Затем появилась вторая волна из 160 Не-111 и Do-17, сбросивших бомбы на электростанцию, здания министерства обороны, генштаба, военной академии, гвардейских казарм, командования жандармерией, а также на Земунский аэродром и университет. Сильно пострадали и жилые кварталы по всему городу. Спустя три часа Люфтваффе произвели второй налет силами 57 штурмовиков Ju-87. Авиаудары по югославской столице продолжались в течение всего дня, и последний из них состоялся уже около полуночи. Всего на город было сброшено 360 тонн бомб всех калибров, включая SC1000. В результате было полностью разрушено 714 зданий, 1888 получили серьезные повреждения и 6615 – легкие. Сгорела дотла Белградская народная библиотека со своим знаменитым собранием, насчитывавшим свыше 1300 рукописей. Погибли 2270 жителей, свыше 10 тысяч получили ранения.

^{Одна из улиц Белграда, пострадавшая во время налета}

Эти налеты, произведенные в день православной Пасхи, имели сильнейший моральный эффект. Архиепископ Аверкий (Таушев), служитель Русской православной церкви в изгнании, вспоминал: «Неожиданная германская бомбардировка Белграда 6 апреля 1941 г., решившая в короткий срок судьбу Югославии, произвела такое потрясающее впечатление, что столица была совершенно оставлена как правительственными органами, так и рядовыми жителями, бежавшими в неописуемой панике за много десятков километров»[8]. Таким образом, в данном случае использование Гитлером авиации в политических целях полностью себя оправдало. Уже 17 апреля, то есть через 11 дней после начала операции, Югославия капитулировала.

23 апреля около 100 бомбардировщиков совершили массированный налет на Афины. В результате вечером того же дня напуганное греческое правительство также объявило о капитуляции[9]. Эти факты показали, что во время войны с нестойкими противниками, не готовыми к тотальной войне, авиаудары по жизненно важным объектам действительно могут решить исход войны.

Следующей крупной воздушной операцией, непосредственно проведенной по приказу Гитлера, стали массированные налеты на Москву. 8 июля 1941 г. вскоре после начала операции «Барбаросса» фюрер приказал Герингу по возможности быстрее начать массированные налеты на советскую столицу, а также на Ленинград, второй по величине русский город. В тот день Гальдер записал в дневнике: «Непоколебимо решение фюрера сровнять Москву и Ленинград с землей… Задачу уничтожения этих городов должна выполнить авиация». 13 июля командир 8-го авиакорпуса фон Рихтхофен также высказал мнение, что воздушный налет на Москву, имевшую свыше четырех миллионов жителей, ускорит катастрофу русских. На следующий день Гитлер в очередной раз заявил о необходимости бомбардировки советской столицы, «чтобы нанести удар по центру большевистского сопротивления и воспрепятствовать организованной эвакуации русского правительственного аппарата».

^{Белград после налета Люфтваффе}

19 июля 1941 г. Гитлер подписал директиву ОКХ № 33, в которой предусматривалось воздушное наступление на Москву силами 2-го воздушного флота. Когда командование Люфтваффе в ответ посетовало на недостаток сил, фюрер распорядился перебросить на Восточный фронт несколько авиагрупп из Бельгии и Франции. Первый удар по советской столице был запланирован на 21 июля. Накануне налета на Москву германская бомбардировочная авиация получила значительные, по ее меркам, подкрепления. На аэродромы в Восточной Пруссии и Восточной Польше прибыли пять авиагрупп, располагавших в общей сложности 119 исправными бомбардировщиками Не-111. Руководство операцией, получившей название «Клара Цеткин», было поручено командиру 2-го авиакорпуса генералу Лёрцеру[10].

Вечером 21 июля в общей сложности 127 немецких двухмоторных бомбардировщиков поднялись в воздух и взяли курс на Москву. В районе захваченной немцами Орши был установлен специальный радиомаяк, посылавший узконаправленный сигнал точно в направлении Москвы. Держась в его створе, «Хейнкели» следовали строго определенным курсом и при достижении цели должны были сбросить контейнеры с осветительными ракетами.

Первыми над городом появились «Хейнкели» из KGr.100, сбросив на него осветительные и зажигательные бомбы, четко обозначив цель для последующих бомбардировщиков. Главными целями атаки были Кремль, здание ЦК ВКП(б), МОГЭС, Белорусский вокзал и др. Бомбардировщики шли над городом на высоте 2000–4000 метров, не ожидая сильного противодействия. В итоге многие из них попали в самую гущу световых прожекторных полей, после чего долгое время обстреливались зенитками и подвергались атакам истребителей. Неожиданностью было также большое количество висящих повсюду аэростатов. В итоге строй самолетов был частично нарушен, и не все смогли точно поразить свои цели. Это неудивительно, так как на тот момент защищавший Москву 1-й корпус ПВО имел 1044 зенитных орудия, 336 счетверенных пулеметных установок, 618 прожекторов и 124 аэростата заграждения. 6-й истребительный авиакорпус располагал почти 500 истребителями.

Тем не менее многие экипажи выполнили задачу. В ходе бомбардировки в Москве возникло 1166 пожаров, в т. ч. на оборонных объектах – 36, на объектах военных ведомств – 70, на объектах железнодорожного транспорта – восемь, на хозяйственных объектах – 241 и в жилом секторе – 660. Одна 500-кг бомба попала в Большой Кремлевский Дворец, пробила перекрытие в Георгиевском зале, воткнулась в пол и не взорвалась. В 30 метрах от здания, в Тайницком саду, взорвалась вторая бомба, кроме того, в разных частях Кремля попадали термитные зажигалки типа В1. Во многих местах города были выведены из строя водопровод, газопровод и линии электросети. На Белорусском вокзале и прилегающих железнодорожных путях возникли огромные очаги пожаров, полыхавшие до утра. На всю столицу разносился ужасающий грохот взрывающихся вагонов с боеприпасами и цистерн с горючим.

Всего в ходе первого налета на Москву было сброшено 104 т фугасных бомб, в т. ч. несколько новейших весом 2500 кг, а также 46 тысяч килограммовых зажигалок. По официальным данным, пострадали 792 человека, из них 130–150 погибли. Потери Люфтваффе составили три бомбардировщика.

В ночь с 22 на 23 июля Люфтваффе совершили второй массированный налет на Москву, в котором участвовали 115 бомбардировщиков. На город было сброшено 98 тонн фугасных бомб и 34 тысяч килограммовых зажигалок. На сей раз зенитчики и ночные истребители сбили пять самолетов, что составило 4,3 % от участвовавших в налете. Однако помешать удару они не смогли, все бомбардировщики прошли над целью в боевом порядке и поразили большинство из намеченных объектов. От взрывов и возникших пожаров пострадали 63 предприятия и 96 жилых домов. Сильные разрушения получили фабрика им. Свердлова, Пресненский машиностроительный завод, завод газоаппаратуры и др. Таким образом, как и во время авиаударов по Лондону годом ранее, в качестве целей рассматривались в основном военные, стратегические объекты и правительственные учреждения. Попадания в жилые кварталы носили случайный характер.

В ночь на 24 июня немцы произвели третий и последний массированный налет. 125 самолетов сбросили на советскую столицу около 140 тонн фугасных и зажигательных бомб. На этот раз были частично разрушены авиационный завод № 1, машиностроительный завод № 4, завод № 28 и др. Сильно пострадали также театр им. Вахтангова и фабрика «Мосфильм». Бомбы попали даже в расположенный на Красной площади ГУМ, а также в Кремлевскую больницу. При этом, несмотря на сильный заградительный огонь и многочисленные вылеты ночных истребителей, все «Хейнкели», «Юнкерсы» и «Дорнье» вернулись на свои аэродромы.

Между тем, несмотря на очевидные успехи, командование Люфтваффе не испытывало особого энтузиазма от налетов на советскую столицу. Армейские части, рвущиеся в глубь страны, буквально заваливали штабы воздушных флотов заявками на уничтожение тех или иных целей. Бомбардировщики требовались повсюду, а в то же время атаки Москвы не приносили никакой ощутимой пользы, кроме пропагандистского эффекта. Поэтому собранная с большим трудом авиационная группировка стала быстро растаскиваться, и в последующие месяцы советскую столицу бомбили максимум 30–40 самолетов, а в большинстве налетов участвовали 10–15 машин и менее.

Учитывая относительно небольшое число участвовавших бомбардировщиков, немцы смогли причинить столице большой урон. В ходе трех массированных налетов в городе были полностью или частично разрушены 85 промышленных предприятий, 147 жилых домов и множество других объектов. При этом, по официальным советским данным, погибли 336 человек, еще 1360 получили ранения и контузии[11].

Что же касается целей, поставленных фюрером, то они не были выполнены. Чтобы действительно «сровнять с землей» такой огромный город, как Москва, силами 100–120 бомбардировщиков, требовались по крайней мере десятки непрерывных налетов. Однако в условиях продолжавшегося блицкрига немцы просто не могли позволить себе такой роскоши. Самолеты требовались ежедневно по всему фронту для атак самых различных целей.

Посему, как это часто бывало, командование Люфтваффе и 2-го воздушного флота приняли компромиссное решение: большую часть бомбардировщиков снова привлечь к поддержке сухопутных войск, одновременно продолжая налеты на Москву небольшими группами «Юнкерсов» и «Хейнкелей».

Что касается второй цели, обозначенной Гитлером, – Ленинграда, то из-за нехватки сил массированные налеты на него начались только 8 сентября 1941 г., когда немецкие части уже вплотную подошли к городу. Фюрер вторично отдал приказ 1-му воздушному флоту «сровнять Ленинград с землей». Бомбардировки должны были парализовать работу военных предприятий, воздействовать на моральный дух мирного населения, привести к хаосу и беспорядку в тылу советских войск и массовому бегству жителей.

В составе советского 2-го корпуса ПВО, защищавшего «город Ленина», в общей сложности имелись 543 зенитки разных калибров, однако их расчеты оказались не готовы к отражению массированных ударов Люфтваффе. Кроме того, значительная часть батарей была переброшена на линию фронта для борьбы с немецкими танками.

Все это позволило самолетам Люфтваффе практически безнаказанно бомбить городские кварталы. Первые десять дней налеты выполнялись небольшими группами, и только 19 сентября был нанесен по-настоящему массированный удар. В течение дня пикирующие бомбардировщики Ju-88 совместно со «Штуками» совершили четыре налета на Ленинград (ныне Санкт-Петербург), а затем ночью – еще два. Всего на город сбросили свыше 500 фугасных и около 3000 зажигательных бомб. В итоге были разрушены Гостиный Двор, госпиталь на Суворовском проспекте и 80 жилых домов. Получили сильные повреждения заводы «Экономайзер», «Пролетарский» и «Кировский», а также оперный театр. Погибли в общей сложности 540 человек, сотни других получили ранения и контузии.

Всего, по советским данным, в период с 8 сентября по 30 декабря 1941 г. в результате налетов и артобстрелов в городе были полностью или частично разрушены 2325 жилых домов, 673 ведомственных и производственных здания, 22 моста и множество других сооружений. Погибли 4483 человека, еще 15 543 получили ранения[12]. Однако с политической и стратегической точки зрения эти удары также не достигли своей цели. Несмотря на то что часть населения в панике бежала из города, большинство ленинградцев стойко переносили лишения, а партийные органы во главе со Ждановым держали ситуацию под контролем.

26 февраля 1942 г. в штаб 1-го авиакорпуса Люфтваффе, сражавшегося под Ленинградом, поступила директива командующего 1-го воздушного флота генерал-оберста Келлера, в которой предписывалось незадолго до вскрытия льда уничтожить корабли советского Балтийского флота, находившиеся в устье Невы. Командиру авиакорпуса генералу Фёрстеру было приказано представить расчеты о предполагаемом составе сил и план атаки объектов. Срок выполнения полученной директивы был определен до 1 марта. Фёрстер, мягко говоря, удивился прочитанному. В это время на всем Восточном фронте шли тяжелые бои. В районе Демянска и Холма отчаянно бились в окружении дивизии 16-й армии. Каждый день, преодолевая невероятные трудности, связанные с работой аэродромов в зимнее время, сквозь метели, пургу и мороз немецкие самолеты доставляли окруженным частям снаряжение, боеприпасы и продовольствие.

К указанной дате провести столь широкомасштабную операцию 1-й авиакорпус не мог, так как большая часть самолетов была задействована для поддержки частей группы армий «Норд», сражавшихся в районе Демянска, Холма и на других участках. Отвлекать их, и прежде всего Ju-87, для ударов по каким-то там кораблям, укрывавшимся в устье Невы, было глупо и нецелесообразно. Да и вообще остатки Балтфлота к весне 1942 г. представляли собой весьма относительную ценность, ради которой едва ли стоило тратить бомбы и горючее. Вероятно, Фёрстер надеялся, что наверху передумают, как это уже бывало, и надобность в исполнении пришедшей директивы сама собой отпадет.

Но зря! 22 марта командование 1-го воздушного флота вторично потребовало подготовить силы для уничтожения русских кораблей до вскрытия льда на Неве, причем независимо от масштабов поддержки частей 16-й и 18-й армий Вермахта. Одновременно Фёрстеру намекнули, что операция намечена по указанию самого фюрера!

И действительно, Гитлер опасался, что по весне советские корабли выйдут в Балтийское море и начнут громить транспорты со шведской рудой. С этой точки зрения уничтожение кораблей внезапным ударом как бы являлось стратегической задачей. В то же время фюрер преследовал и тактические цели – крейсера и эсминцы вели огонь по немецким войскам, занимавшим позиции в районе Ленинграда.

24 марта поступил приказ подготовить операцию как можно быстрее с привлечением всех сил 1-го воздушного флота, полностью прекратив действия на других направлениях. Вновь последовал намек, что фюрер лично ожидает уничтожения кораблей. Деваться было некуда, и штаб Фёрстера начал тщательное планирование операции. Недостатка в целях не было. В нижнем течении Невы у различных причалов в городской черте Ленинграда скованные льдом стояли 12 крупных кораблей (в том числе линкор и два крейсера) и около десяти различных вспомогательных судов. В первую очередь намечалось разбомбить линкор «Октябрьская революция», затем легкий крейсер «Киров» и минный заградитель «Марти». Эти корабли, по данным разведки, считались наиболее боеспособными.

28 марта был издан приказ о проведении 4–5 апреля 1942 г. операции «Битье льда» («Eissto»). Особый символизм названия становится понятным, если вспомнить, что именно на эти дни приходилась 700-я годовщина знаменитого Ледового побоища, в котором отряд Тевтонского ордена бился с войском Новгородской республики. В приказе, в частности, говорилось: «Фюрер приказал, чтобы тяжелые русские боевые корабли, находящиеся в Ленинградском порту, были в начале ледохода уничтожены соединениями 1-го авиакорпуса».

В первом налете участвовали 132 бомбардировщика, которые шли тремя большими группами. Погода была отличной, над Финским заливом еще стояло солнце, и в его сумеречном свете летчики отчетливо видели серые городские кварталы, трубы заводов, извилистую дельту Невы и четкие силуэты многочисленных кораблей. Несмотря на начавшийся сильный заградительный огонь, самолеты продолжали идти на цель. Вскоре первые машины, зайдя над заливом, стали со стороны солнца пикировать на корабли. Находившиеся на улицах ленинградцы видели, как штурмовики с воем сирен стремительно неслись к земле. Затем от них отделились черные точки, и спустя несколько секунд в небо взметнулись столбы огня и дыма. Затем устье Невы наполнилось грохотом взрывов. В общей сложности на стоянки кораблей было сброшено около 230 фугасных и бронебойных бомб всех калибров, из которых порядка 72 взорвались в непосредственной близости от кораблей. Однако уничтожить ни один из них не удалось. Зато сильно пострадали жилые дома на набережных и здания Адмиралтейства, погибли 116 и были ранены 311 человек.

Последующие налеты небольшими силами также не дали результатов. Стало ясно, что операция «Битье льда» не достигла своих целей и в самом прямом смысле стала простым битьем льда. Затем в дело вмешался командующий группой армий «Норд» генерал-оберст фон Кюхлер. Он полагал, что гораздо важнее воздушная поддержка окруженных в районе Демянска и Холма частей 2-го армейского корпуса. Позиция фон Кюхлера получила поддержку на самом верху, и бомбардировочные авиагруппы 1-го воздушного флота продолжили боевые вылеты в район Демянска и Холма. А через десять дней – 16 апреля – уже Гитлер лично распорядился прекратить операцию «Битье льда». Таким образом, задача, поставленная лично фюрером, не была выполнена. Это произошло из-за просчетов при планировании операции, нехватки самолетов и опытных экипажей и недооценки противовоздушной обороны Ленинграда.

Однако рейхсмаршал Геринг не смирился с неудачей и приказал продолжить атаки советских кораблей. В ходе четырех налетов – 24, 25, 27 и 30 апреля, – проведенных относительно небольшими группами Ju-87, удалось потопить блокшив «Ворошилов», недостроенный учебный корабль «Свирь» и грузовой пароход «Вахур». Был серьезно поврежден легкий крейсер «Киров», различные легкие повреждения получили еще 12 кораблей. Впрочем, как показали дальнейшие события, Гитлер явно переоценивал боевые возможности советского флота. Ни один из его крупных кораблей в море так и не вышел до самого конца войны.

Весной 1942 г. участились ночные налеты британских самолетов на немецкие города. Причем нередко англичане выбирали в качестве мишени мелкие города, не имевшие военного значения и сильной ПВО. Так, 29 марта силами 234 бомбардировщиков был произведен налет на Любек. В результате взрывами и пожарами был уничтожен исторический центр города, в том числе четыре церкви, оружейный зал ратуши и три музея. Фюрер узнал о последствиях налета на следующее утро во время завтрака в «Вольфшанце». Что интересно, сводки о разрушениях поступали ему параллельно от ОКВ, полиции и НСДАП. Затем последовал аналогичный рейд на Росток. По свидетельству очевидцев, Гитлер несколько дней находился в шоке.

Фюрер был взбешен, и именно тогда он впервые (!) отдал приказ бомбить жилые кварталы в английских городах. В качестве целей для этих ударов возмездия были выбраны древние английские города и памятники архитектуры. По некоторым данным, Гитлер лично утверждал очередной объект атаки, руководствуясь известным туристическим путеводителем Карла Бэдекера, и среди прочих целей приказал даже разбомбить знаменитый Стоунхэндж[13].

В ночь на 23 апреля 45 Do-217 и Ju-88 совершили налет на Эксетер. Исторический центр города был охвачен пожаром, продолжавшимся до самого утра. Затем 25–27 апреля последовали три налета на Бат. В городе были полностью или частично разрушены 19 000 зданий, в том числе полностью уничтожены такие ценные памятники архитектуры, как Дома королевского полумесяца, Серкуса и Парагона, Палаты ассамблеи, а также южная сторона Квин-Сквера. Погибли свыше 400 мирных жителей.

^{Исторический центр Эксетера после очередного налета в ночь на 4 мая 1942 г.}

Как правило, для налетов выбирались светлые или лунные ночи, что облегчало обнаружение цели, а над целью немецкие самолеты появлялись около 01.00. Поскольку маленькие города, в которых не было военной промышленности, были слабо защищены средствами ПВО, бомбардировщики действовали с малых высот и пикирования. В ночь на 4 мая был совершен еще один налет на Эксетер, затем последовали авиаудары по Бату, Йорку и Нориджу[14].

31 октября 1942 г. 68 Do-217 совершили налет на живописный английский город Кентербери. Это был один из древнейших населенных пунктов Англии, основанный еще римлянами. Первая волна «Дорнье» сбросила контейнеры с осветительными ракетами, которые четко осветили главную цель налета – знаменитый Кентерберийский кафедральный собор[15] и его окрестности. Поскольку этот городок также был защищен лишь символически, самолеты подходили к цели на высоте 3000 метров, снижались и с пологого пикирования сбрасывали бомбы. Всего на город было сброшено 70 тонн бомб всех калибров, в итоге здание эпохи готики получило значительные повреждения и навсегда утратило свой первоначальный вид, также сильно пострадал исторический центр Кентербери, погибли 48 человек.

В данном случае приказ фюрера был выполнен. Несмотря на ограниченные силы, Люфтваффе разрушили четыре исторических города британцев, стерев с лица земли десятки памятников архитектуры. Всего же в течение 1942 г. Люфтваффе сбросили на английские города 3260 тонн бомб.

В конце года была проведена еще одна воздушная операция по прямому указанию фюрера. В декабре германская разведка получила информацию от агентов в США о том, что в г. Касабланка, в Марокко, вскоре должна состояться встреча Рузвельта и Черчилля. Точная дата была неизвестна, агент сообщил лишь, что скорее всего это будет в конце года. Когда об этом среди прочей информации доложили Гитлеру, он сразу же решил, что Третий рейх должен как-то отреагировать на это событие. Обдумав возможные меры, фюрер приказал Герингу организовать налет на Касабланку. Этот удар должен был продемонстрировать лидерам союзных держав мощь Люфтваффе, а при удачном стечении обстоятельств нарушить ход переговоров.

В ночь на 31 декабря 11 четырехмоторных самолетов FW-200 из 3-й эскадрильи KG40 взлетели из Бордо и взяли курс на юг. После длительного полета над Средиземным морем они после полуночи появились над Касабланкой и сбросили на нее восемь тонн фугасных бомб. Большая часть их упала на жилые кварталы города, вызвав много жертв среди мирного арабского населения, не имевшего никакого отношения к идущей войне.

Американский генерал Джордж Пептон записал в своем дневнике: «Сегодня рано утром я пережил свой первый авианалет… Это началось в 03:15. Я закрыл портьеры, включил свет в центре комнаты, что-то набросил на себя и уже через пять минут был на крыше. Где-то метрах в 800 над головой расположился слой облаков, шел дождь, и было ветрено. Работали все наши прожекторы, пробивая черную мглу яркими световыми трубами. Наша легкая противовоздушная оборона начала стрелять, ее трассирующие снаряды походили на светлячков. Внезапно небо озарила ослепительная вспышка, после которой вверх полетели огромные огненные шары, похожие на сигнальные ракеты. Этот фейерверк продолжался около 20 минут. Затем, после продолжительного шума и треска, из-за расположенного позади нас дома показался большой четырехмоторный вражеский бомбардировщик, который тут же был пойман двумя нашими прожекторами. Одновременно по соседству началась противовоздушная стрельба. Самолет был буквально взят в рамку трассирующими пулями, после которых оставались только черные облачка. И хотя этот бомбардировщик и летел на высоте не выше 700 метров, а может быть, именно поэтому ему, как я считаю, не досталось ни одной пули, хотя другие были уверены, что в него попали».

Три «Кондора» были повреждены огнем американской зенитной артиллерии, защищавшей порт, и совершили вынужденные посадки на территории Испании. Еще один бомбардировщик из-за нехватки топлива сел в Севилье. При этом никакого политического эффекта достигнуто не было, так как в действительности встреча Черчилля с Рузвельтом состоялась только в январе 1943 г. Единственным реальным результатом акции стала ненависть к Германии со стороны местных жителей, потерявших своих родных[16].

В ночь на 18 января 1943 г. в качестве возмездия за непрекращающиеся бомбардировки немецких городов по приказу Гитлера возобновились массированные налеты Люфтваффе на Лондон и другие английские города. Основной ударной силой была бомбардировочная эскадра KG2 «Хольцхаммер», состоявшая из четырех групп, которые все были боевыми. В первом ударе участвовали 118 самолетов, обратно не вернулись шесть машин. 20 марта Геббельс записал в своем дневнике: «Я сделал фюреру предложение в будущем во время наших налетов на Англию бомбить не трущобы, а кварталы плутократов. Мой опыт говорит, что этим мы достигнем сильного эффекта. Фюрер тоже так считает. Наши репрессии во время воздушной войны будут длиться пять-шесть недель».

В перерывах между рейдами на английские города Do-217 из KG2 атаковали по ночам союзные корабли в Ла-Манше и Северном море. Использовались и неожиданные тактические приемы. Так, 26 мая города в юго-восточной части Англии были внезапно атакованы истребителями FW-190, каждый из которых сбрасывал по одной 500 кг бомбе. Бомбардировки продолжались регулярно до осени 1943 г., в частности, очередной удар имел место в ночь на 14 июня.

В начале 1944 г. после некоторого перерыва ночные налеты на британские города возобновились с новой силой. Опять же по приказу Гитлера была разработана операция «Штайнбок» («Горный козел»), выполнение которой было поручено командиру 9-го авиакорпуса генерал-майору Дитриху Пельцу. Последний возглавил специально созданное «Angriffsfuherer England». Попутно фюрер приказал Шпееру увеличить производство бомбардировщиков Не-177 и Ju-188 до 400 и 500 штук в месяц соответственно. Эти планы повергли в шок многих представителей Люфтваффе, наоборот, добивавшихся увеличения выпуска истребителей. «“Тяжелый бомбардировщик останется стержнем программы вооружений в воздухе” – таким было его последнее, разбивающее все наши доводы решение», – вспоминал генерал Галланд[17]. К 20 января Пельцу удалось собрать для ударов по Англии довольно мощную группировку из 524 бомбардировщиков из бомбардировочных эскадр KG2, KG6, I./KG40, KG51, KG66 и I./KG100.

Перед атакой экипажам было зачитано воззвание фюрера, в котором содержался призыв отомстить англичанам за Гамбург и другие разрушенные немецкие города, за убитых женщин и детей. Призыв был воспринят летчиками патриотически.

Первый удар был произведен в ночь на 22 января. 270 самолетов сбросили на британскую столицу и соседние города 268 тонн бомб всех калибров. В результате был разрушен 31 дом и возникло 94 пожара. Потери среди населения составили 14 человек убитых и 74 раненых. При этом было сбито 16 машин, в т. ч. один Не-177.

На следующую ночь Лондон атаковали в общей сложности 149 бомбардировщиков, при этом некоторые экипажи поднимались в воздух по нескольку раз, в том числе по собственной инициативе. В вылете приняла участие и 1-я группа эскадры KG100 «Викинг». Ее Не-177 взлетели с аэродрома Райн, западнее Оснабрюкка. Около полуночи соединение собралось в боевой порядок над Голландией и на высоте 8500 метров полетело над Северным морем. Каждый «Грайф» нес по четыре 1000 кг бомбы. За 40 км до английского побережья бортрадисты начали разбрасывать через каждые две минуты связки с полосками из фольги, которые делали радары противника слепыми. Достигнув побережья, «Хейнкели» повернули в сторону Ньюмаркетап, где самолеты-цельфиндеры уже подвесили осветительные бомбы. От этого пункта соединение повернуло под прямым углом на юг и вскоре оказалось над Лондоном. Радары FuG217 заблаговременно сообщали о приближении ночных истребителей, и радисты сразу же разбрасывали новые связки фольги. Перейдя в пикирование, «Грифы» сбросили свой груз точно на цель, после чего на высоте 600 метров пересекли Ла-Манш. Британская ПВО была полностью дезорганизована, зенитки палили куда попало[18]. Всего в эту ночь бомбардировщики Люфтваффе выполнили 447 самолето-вылетов на бомбардировку британской столицы, причинив ей большие разрушения. При этом английская ПВО сбила всего пять машин[19].

В ночь на 30 января 60 самолетов снова нанесли авиаудар по британской столице, на сей раз потеряв шесть машин[20]. Каждый налет сопровождали ночные разведчики, фиксировавшие результаты бомбардировок, которые потом докладывались лично фюреру. Использовать большее количество бомбардировщиков Пельц не мог из-за нехватки топлива.

В ночь на 19 февраля 1944 г. 187 самолетов провели очередной массированный налет на Лондон, сбросив в основном тяжелые зажигательные бомбы, начиненные смесью бензина, каучука и фосфора. Этот удар имел особенно тяжелые последствия. Ночные разведчики зафиксировали большое количество пожаров, полыхали целые кварталы. И хотя британская ПВО сбила 11 самолетов, Пельц был доволен, и рейды возмездия продолжались. Возобновились и дневные налеты на Англию, которые выполняли скоростные бомбардировщики Ме-410А-1. Они появлялись над островом с разных направлений на разной высоте, быстро сбрасывали свой груз на различные цели, в основном на прибрежные города, после чего на максимальной скорости уходили в сторону французского берега. Эти самолеты развивали максимальную скорость до 625 км/ч, а посему британским истребителям редко удавалось их перехватить.

В ночь на 19 апреля в очередном налете на английскую столицу участвовали 125 бомбардировщиков. Через десять дней 101 самолет бомбил порт Плимут, при этом несколько экипажей атаковали стоявшие на рейде суда планирующими бомбами. На сей раз англичанам удалось сбить всего два бомбардировщика. В ночь на 30 мая был совершен последний массированный налет Люфтваффе на Лондон. Всего 21 января – 30 мая 1944 г. 9-й авиакорпус совершил 31 массированный налет на Англию, в том числе 14 – непосредственно на Лондон. Конечно, по масштабу эти удары, совершавшиеся самоотверженными экипажами, не были сравнимы с аналогичными рейдами союзников, однако они все же привели к значительным разрушениям и потерям среди мирного населения, а следовательно, имели большой моральный и пропагандистский эффект. В июне 1944 г. эстафету «ударов возмездия» приняли крылатые ракеты, так что лондонцы только две недели поспали спокойно.

20 августа 1944 г. советские войска начали Яссо-Кишиневскую операцию на фронте немецкой группы армий «Южная Украина». Вскоре фронт, особенно там, где стояли румынские дивизии, практически развалился, и противник устремился в глубь территории Румынии. А уже 23 августа 6-я армия Вермахта была окружена. После этого румынам стало ясно, что дальнейшее сопротивление бесполезно. Король Михай и его окружение до поры до времени поддерживали диктатора маршала Антонеску, теперь же, когда поражение стало очевидным, они решили попытаться сохранить независимость страны. Антонеску был вызван в королевский дворец и сразу же арестован. Тотчас было сформировано новое правительство, которое в течение 20 часов договорилось с Советским Союзом о прекращении боевых действий. Одновременно немецким частям, находившимся в Румынии, было предложено покинуть территорию страны.

Гитлер узнал о произошедшем в 23.00 23 августа от командующего группой армий «Южная Украина» генерал-оберста Ханса Фриснера. Выслушав «последние новости», он приказал: «Немедленно ликвидируйте клику предателей и создайте новое правительство!» Кроме того, фюрер намекнул на возможность бомбардировки Бухареста в качестве «дополнительного аргумента». А уже утром пришла официальная директива, требовавшая «арестовать короля и его камарилью»[21]. По свидетельству генерала Варлимонта, «верховного главнокомандующего Вермахтом мучили ненависть и жажда мщения».

В то же время зенитные подразделения под руководством командующего силами Люфтваффе в Румынии генерала Герстенбергера, занимавшие позиции в районе Плоешти, в 50–60 км к северу от румынской столицы, получили приказ занять Бухарест. Сам Фриснер всячески оттягивал начало решительных действий, опасаясь, что, если румыны объявят войну Германии, немецкие войска, а также тыловые учреждения окажутся в весьма сложном положении. Впоследствии он вспоминал: «Я приказал своему начальнику штаба генералу Грольману снова попытаться обратить внимание ставки Верховного командования на оговорку в коммюнике нового бухарестского правительства, отличавшуюся лояльностью и разрешавшую всем немецким войскам беспрепятственный отход из Румынии. При этом я просил обратить внимание на то, что в случае нашей бомбардировки румынской столицы румынские войска неизбежно начнут военные действия против всех немецких войск и тыловых учреждений – госпиталей, складов боеприпасов, складов военного имущества и продовольствия. Чтобы затянуть дело с выполнением приказа о бомбардировках, я отдал 4-му воздушному флоту распоряжение предварительно выяснить существующие для этого предпосылки»[22].

Однако Гитлер не стал дожидаться. Поняв, что Фриснер находится в растерянности, вечером 24 августа он напрямую обратился к Герингу и приказал ему нанести авиаудар по Бухаресту. А тот, минуя командование группой армий, отдал соответствующее указание генералу Герстенбергеру. Сам же Фриснер даже не был поставлен в известность.

25 августа Не-111 из KG4 «Генерал Вефер» и Ju-87 из I./SG2 «Иммельман» совершили налет на правительственный квартал в Бухаресте. Основными целями были королевский дворец и здание, где заседало правительство. В результате жилая часть дворца Михая I была полностью разрушена, однако сам король, видимо, ожидая такой реакции Гитлера, заблаговременно сбежал из столицы, скрывшись в горах Олтении, близ Крайовы. Для Люфтваффе же удар возмездия закончился не очень удачно. Недавние союзники – румынские истребители сбили сразу три «Хейнкеля» и одну «Штуку»[23]. Бомбардировка, к тому же получившаяся не очень массированной из-за нехватки самолетов, не достигла своей цели, наоборот, новое румынское правительство сразу же объявило войну Германии.

Немецкое командование перебросило воздушным путем в район Бухареста три батальона полка специального назначения «Брандербург» и решило привлечь для этого еще и 5-ю зенитную дивизию. Однако этих сил оказалось недостаточно, к тому же какого-то единого плана не существовало, решения принимались импровизированно. В итоге Румыния полностью вышла из-под контроля Третьего рейха, а немецким войскам пришлось спешно отступать.

Впрочем, у всей этой истории был один положительный итог. Гитлер и командование Вермахта извлекли урок из румынской катастрофы, и на случай подобного поведения другого союзника – Венгрии был заранее разработан детальный план взятия под контроль Будапешта и других важнейших стратегических объектов страны. И как только этот последний немецкий союзник в октябре 1944 г. попытался выйти из войны, план был успешно осуществлен. Никаких бомбардировок не понадобилось.

Эпизодические налеты на Бухарест продолжались до 1945 г. Это была последняя операция такого рода, непосредственно инициированная Гитлером.

До осени 1941 г. за развитие авиационных вооружений отвечал генерал Эрнст Удет. Он одним из первых понял, что блицкриг на Востоке не удается, а следовательно, Люфтваффе будут втянуты в длительную войну на истощение, на которую по структуре и сути своей не были рассчитаны. Гора навалившихся проблем вкупе с постоянными конфликтами с фюрером так надоели Удету, что однажды он взял да и застрелился…

Авиаконструктор Эрнст Хейнкель сказал по этому поводу следующее: «Когда Удет утром 17 ноября 1941 г. в спальне своего дома пустил смертельную пулю себе в голову, все было уже ясно.

Блицкриг против России потерпел неудачу. Брошенная на Восток немецкая авиация была уже в значительной мере потеряна в русских просторах…»

Фюрер не сильно расстроился, благо самоубийство в Третьем рейхе не было делом исключительным, и поручил заниматься решением проблем авиации фельдмаршалу Мильху и известному летчику-асу Адольфу Галланду.

Первое, с чем столкнулся Мильх на новой должности, это своего рода застой в авиационной промышленности. Заводы продолжали выпускать устаревшие либо близкие к этому типы самолетов, а разработка новых образцов затягивалась годами. В то же время ряд новинок – тяжелый истребитель Ме-210 и тяжелый бомбардировщик Не-177 – оказались не особо удачными. Однако это были не последствия чьих-то глупых решений, а всего лишь следствие стратегии блицкрига. Считалось, что войну можно выиграть в ходе нескольких молниеносных кампаний, поэтому имеющихся самолетов казалось вполне достаточно.

Что касается отношений Гитлера с Герингом, то вплоть до осени 1942 г. рейхсмаршал пользовался полным доверием. Только в ноябре во время кризиса под Сталинградом окружение фюрера стало замечать, что «Жир № 1» стал реже присутствовать на совещаниях и реже появляться в ближнем кругу диктатора. Генерал Йодль потом рассказывал: «В первые годы войны Гитлер полностью доверял Герингу. Он вообще не вмешивался в дела авиации. Постепенно он узнал, что авиация приходит в упадок, а также узнал от всех нас, что если авиация не будет снова поднята на должную высоту, то Германия не сможет победить в этой войне». С тех пор он стал детально заниматься делами авиации.

Фюрер осознал, что в руководстве Люфтваффе далеко не все в порядке, и стал все чаще позволять себе в присутствии других высокопоставленных лиц критиковать Геринга. По воспоминаниям адъютанта фон Белова, Гитлер говорил ему, что рейхсмаршал недостаточно точно информирован о положении дел на фронтах.

В 1941–1942 гг. германская авиация действовала за счет накопленных ранее резервов, которые к началу 1943 г. были исчерпаны. В то же время программа по принятию на вооружение новых самолетов не была реализована. Что касается самого Геринга, то он пытался исправить ситуацию, правда, в основном административными мерами. Чем больше поражений терпели Люфтваффе на многочисленных фронтах, тем больше проводилось всевозможных реорганизаций, переформирований и перестановок командного состава.

^{Гитлер и Геринг, 1944 г.}

Инспектор дневной истребительной авиации генерал Галланд еще в начале февраля 1943 г. заявил, что ситуация на всех фронтах вынуждает Люфтваффе перейти в основном к оборонительным действиям, для чего необходимо срочно увеличивать численность истребителей. Впрочем, легендарный летчик выражал вполне понятное, хотя и не всегда объективное желание сделать приоритетным именно свое ведомство. Однако Гитлер и Геринг считали иначе. Фюрер вполне справедливо полагал, что одной обороной выиграть войну невозможно, потому планы по резкому увеличению производства истребителей за счет ударной авиации, одобренные Мильхом, не получили одобрения. Он считал, что даже налеты союзников на Германию следует предотвращать не только за счет совершенствования ПВО, но и путем усиления ответных ударов возмездия по английским городам.

В июле 1943 г. после нескольких опустошительных налетов союзной авиации Гитлер частично согласился на увеличение выпуска дневных и ночных истребителей, но при условии, что производство бомбардировщиков и штурмовиков все же останется на прежнем уровне. Затем в декабре фюрер не без сомнений подписал план, согласно которому авиазаводы должны были выпускать три тысячи истребителей в месяц.

Кризис в отношениях Гитлера и командования Люфтваффе наступил в марте 1944 г. после серии английских налетов на Нюрнберг. И хотя во время этой операции германская ПВО работала очень эффективно и нанесла противнику большие потери, город все равно сильно пострадал. Только после этого фюрер согласился, чтобы выпуск истребителей получил приоритет, и даже на то, чтобы часть бомбардировочных эскадр переформировать в истребительные.

Фюрер стал постоянно вмешиваться в проведение авиационных операций. Начальник главного командования Люфтваффе в 1944–1945 гг. генерал Карл Кёллер жаловался: «Ни одну операцию нельзя было начать без одобрения фюрера. Множество штабных работников ежедневно готовило отчеты о положении дел, чтобы можно было ответить на самые дотошные и неожиданные расспросы Гитлера». Кёллера также возмущало, что «переброску эскадр Люфтваффе с одного фронта на другой нельзя было осуществлять без прямого согласия фюрера». По мнению генерала, его шеф не научился широкому взгляду на ход войны, так как его якобы интересовали только детали.

Некоторые непосредственные приказы диктатора также вызывали у авиационных командиров возмущение. Так, весной 1944 г. по его указанию большие запасы снаряжения Люфтваффе (мины, торпеды, бомбы, запчасти и т. п.) были направлены в стратегически важные, по его мнению, районы – Норвегию и Грецию. В случае чего, это должно было обеспечить быстрое реагирование на высадку десантов. Во время высадки союзников в Нормандии Гитлер отказался санкционировать переброску бомбардировочных групп, оснащенных Не-111 для минных постановок в проливе Ла-Манш. В данном случае, во-первых, его решение было вполне обоснованным, во-вторых, эта идея ставить мины при полном господстве противника в воздухе являлась полным идиотизмом. Так что Кёллер с его «широким взглядом» на ход войны по уровню компетентности и реализма стоял куда ниже своего фюрера.

В августе 1944 г. Гитлер по совету Геринга принял еще одно «спорное», с точки зрения послевоенных мемуаристов, решение, а именно перебросить последний резерв истребительной авиации на Западный фронт. Ряд лиц, в том числе рейхсминистр вооружений Шпеер, пытались оспорить этот приказ. Он доложил фюреру, что на транспорте и в военной промышленности сложилась тяжелая ситуация, вызванная налетами союзников, в связи с чем надо бы лучше усилить противовоздушную оборону Германии. После этого взбешенный Гитлер наорал на Шпеера, заявив ему: «Проведение каких-либо оперативных мероприятий является исключительно моей прерогативой! Ваше дело – производство вооружения, вот и занимайтесь им!» И был совершенно прав. В Третьем рейхе вообще вошло в моду вместо выполнения своих конкретных обязанностей вникать в общие вопросы ведения войны и «советовать» верховному главнокомандующему, как именно надо их решать.

Помимо Шпеера, решение Гитлера активно осуждал и Галланд, считавший, что резерв в количестве 800 истребителей «никак не смог бы изменить ситуацию на Западном фронте». Он тоже полагал, что ПВО рейха является абсолютным приоритетом, а указанные резервы планировал использовать для массированной атаки на соединения американских бомбардировщиков. Однако и в данном случае фюрер был прав. Он прекрасно понимал, что, если не остановить продвижение союзников на сухопутном фронте, пусть и ценой больших потерь, никакая противовоздушная оборона после этого просто не понадобится.

По утверждению Галланда, переброска авиарезервов на Запад закончилась полным крахом, якобы они «сбили не более 25 вражеских самолетов, в то время как около 400 самолетов-истребителей вместе с большей частью их пилотов были бесцельно принесены в жертву». Однако все это является сильным преувеличением, призванным опять же свалить всю вину за поражения на фюрера.

Через несколько дней Гитлер получил сведения о том, что на Западе «немецкие летчики-истребители вследствие более низких летных характеристик своих самолетов больше не преследуют неприятеля, а выбрасываются с парашютом еще перед тем, как вступить в воздушный бой». Присутствовавший на совещании Галланд пытался вступиться за летчиков, но в ответ услышал крики и ругань, а также угрозы вовсе расформировать истребительную авиацию и далее ПВО осуществлять только с помощью зениток. По свидетельству очевидцев, фюрер орал: «Я вообще больше не желаю выпускать самолеты! Немедленно прекратите производство самолетов!» Он даже «приказал» Шпееру немедленно начать переброску всех рабочих на изготовление зенитных орудий, дабы увеличить их производство в десять раз.

Впрочем, этот нервный срыв, который Галланд пытался выдать за «сумасшествие», был всего лишь следствием нервного перенапряжения и недавнего покушения. Уже через несколько дней Гитлер без разговоров согласился отнести предложенную Шпеером программу производства истребителей к разряду наиболее приоритетных.

Также Гитлер лично одобрил производство авиационных комплексов «Мистел» и настоял на их боевом применении, хотя оперативный отдел ОКЛ считал это оружие «бесперспективным». И снова вождь оказался прав, «Мистелы» себя вполне оправдали.

Как правило, фюрер не вмешивался в вопросы принятия на вооружение тех или иных самолетов, как он делал это с танками, орудиями и ракетами. Исключение составила, по сути, лишь одна машина, ставшая камнем преткновения для массы людей. Это был «Мессершмитт» Ме-262.

Надо сказать, что поначалу Гитлер в силу ряда причин вообще не поддерживал разработку самолетов с реактивными двигателями, над которыми немецкие конструкторы работали с 1939 г. Но и не мешал ей. В дальнейшем позиция фюрера изменялась несколько раз в зависимости от обстановки. В сентябре 1943 г. он даже издал приказ о немедленном прекращении подготовки к серийному выпуску Ме-262, однако через четыре месяца передумал, наоборот, потребовав как можно быстрее начать выпуск этого самолета. И уже тогда, к недоумению многих авиаторов, он дал понять, что намерен использовать реактивный «Мессершмитт» в качестве скоростного бомбардировщика. Гитлер решил, что наконец-то сбылась его мечта об ударном самолете, недосягаемом для истребителей противника. Данное решение потом преподносилось многими как опять же доказательство полной некомпетентности и глупости фюрера.

Впрочем, сомнения терзали фюрера и далее. 28 февраля 1944 г. в «Бергхоф» прибыла летчица Ханна Райч, чтобы лично получить из рук Гитлера Железный Крест 1-го класса. Во время распития кофе в холле она высказала мнение, что принятие на вооружение реактивных самолетов растянется еще надолго и уже не сможет изменить ход войны. По воспоминаниям фон Белова, у фюрера «пробудилось сомнение насчет выпуска реактивных самолетов». Однако, поколебавшись, он все же решил ничего не менять.

В марте 1944 г. был создан специальный штаб под руководством заместителя Шпеера Отто Заура, который должен был приложить все силы для развертывания производства Ме-262, хотя двигатели для него еще не были доведены фирмой «Юнкерс». В следующем месяце фюрер вдруг узнал, что ни на один самолет еще не поставлен бомбодержатель, так как все выпущенные машины еще являлись опытными. Однако Гитлер истолковал это как попытку игнорировать его приказ и наорал на Геринга, Заура и Мильха. Доводы последнего, что самолет проектировался как истребитель, не подействовали.

В мае рейхсмаршал заявил генералу Галланду о переходе контроля за проектом Ме-262 к командующему бомбардировочной авиацией генералу Дитриху Пёльцу. Тот, естественно, расстроился, но Геринг успокоил его: «Это не означает, что фюрер рассматривает самолет только в качестве бомбардировщика. Он многого ожидает от Ме-262 и в качестве истребителя и не собирается выпускать только бомбардировщик». Это высказывание подтвердил и сам Гитлер на встрече с Зауром 7 июня. Он требовал выпускать первые партии «Мессершмитта» в варианте бомбардировщика, но разрешил и доводку его в качестве истребителя, допуская параллельное производство Ме-262 в двух модификациях.

В данном случае представители Люфтваффе мыслили как тактики, а Гитлер как стратег, в этом и крылась причина конфликта. Первые думали только о противовоздушной обороне, не понимая, что кризисное положение на фронте в итоге сделает ее просто ненужной. Фюрер же думал в первую очередь об усилении ударной авиации, так как понимал, что только контрударами по противнику и контрнаступлением можно выиграть войну. Некоторые деятели, например Шпеер, чтобы скомпрометировать Гитлера, приводили данные, что якобы переоборудование Ме-262 в бомбардировщик оттянуло его поступление на вооружение на полгода. Однако это не соответствует действительности, производство нового истребителя сдерживала только неготовность турбореактивного двигателя.

Авиаторы продолжали гнуть свою линию. В августе 1944 г. начальник штаба Люфтваффе генерал Вернер Крайпе сделал попытку убедить фюрера в важности усиления ПВО рейха за счет реактивных истребителей, а следовательно, отменить приказ о первоочередном выпуске бомбардировочной модификации. Однако получил отказ. В середине сентября уже Шпеер в очередной раз намекал, что «было бы грубейшей ошибкой переделывать реактивный истребитель в бомбардировщик», однако Гитлер по-прежнему стоял на своем. И только 4 ноября, когда началось серийное производство другого реактивного бомбардировщика фирмы «Арадо» Ar-234, он поддался просьбам Крайпе и разрешил выпуск Ме-262 только в истребительном варианте.

С самого начала войны против США Гитлера не покидала мысль «наказать» самодовольных американцев. Он считал, что необходимо дать им ясно понять, что они не смогут отсидеться за Атлантическим океаном, вдали от войны. Не случайно подводные лодки, совершавшие рейды около американского побережья, нередко получали приказы помимо атак торговых судов всплывать и обстреливать побережье.

Узнав о большой дальности полета летающей лодки Bv-222, фюрер в июле 1942 г. распорядился проработать возможность бомбардировки Нью-Йорка с одного или двух таких самолетов. Эта огромная машина, позднее получившая имя «Викинг», была разработана фирмой «Блом унд Фосс» для пассажирских перелетов через Атлантику, однако во время войны была переделана в транспортник, а потом и в дальний разведчик. Лодка весила 45 тонн, а размах ее крыльев составлял 46 метров! Она была оснащена шестью двигателями BMW 132 мощностью по 200 л.с., позволявшими развивать максимальную скорость в 385 км/ч на высоте 4500 метров. Максимальная дальность полета составляла 7000 км, что равнялось длине маршрута из Гамбурга в Нью-Йорк. Это был самый большой гидросамолет Второй мировой войны.

В короткий срок был разработан план воздушного удара по крупнейшему городу США. Предполагалось, что «Викинги» вылетят с побережья Бискайского залива и затем приблизительно в одной тысяче километров от американского побережья совершат посадку на воду в точке, где их будут ждать две заранее вышедшие в море подводные лодки с запасом горючего. После дозаправки Bv-222 должны были снова подняться в воздух и под покровом ночи совершить налет на Нью-Йорк. Бомбы планировалось сбросить на еврейский квартал города, что, по мнению Гитлера, было бы символичным актом, или же на портовые сооружения. Для дозаправки на обратном пути летающие лодки около Азорских островов должны были ждать еще три подводные лодки.

Командующий подводным флотом адмирал Дёниц сообщил, что готов приступить к подготовке подобной операции в части, касающейся его ведомства. Однако 28 июля начальник Генерального штаба Люфтваффе генерал-оберст Ешоннек отклонил проект налета на Нью-Йорк с использованием Bv-222 как «невозможного для практической реализации».

И надо сказать, что для этого у него были все основания. Во-первых, эти летающие монстры имели двигатели BMW 132, потреблявшие обычный авиационный бензин, доставку которого на субмаринах технически было крайне сложно организовать. Немаловажную роль играла высокая летучесть бензиновых паров, что в замкнутом пространстве лодки имело очень большое значение, и как следствие этого – большая пожароопасность и т. п. Во-вторых, топливная система «Викинга» была так сконструирована, что каждый бак приходилось заливать отдельно, а это значительно увеличивало время дозаправки. И в-третьих, огромная лодка могла взлетать и садиться на воду только при волнении не более двух баллов.

Второй раз план бомбардировки Нью-Йорка обсуждался в гауптквартире Гитлера летом 1944 г. Правда, на сей раз он был совершенно фантастическим. Планировалось построить некий самолет-носитель, который должен был перенести через Атлантику небольшой бомбардировщик типа Ju-88. Последний на подходе к цели должен был отстыковаться от «матки» и сбросить бомбы на Манхэттэн. После этого самолет должен был лететь обратно в Атлантику до полного израсходования топлива и приводниться. Экипаж предполагалось эвакуировать на подлодке.

Возможность проведения операции рассматривалась на полном серьезе, однако 21 августа начальник Генштаба Люфтваффе генерал Крайпе поставил крест на ее разработке, так как представители флота сообщили, что не в состоянии выделить подводную лодку для столь рискованного мероприятия.

После войны практически все деятели бывших Люфтваффе пытались свалить вину за поражение на Гитлера. К примеру, вышеупомянутый Кёллер считал, что именно тот должен был определить, какой из видов вооруженных сил играет решающую роль на полях войны и соответствующим образом распределять ресурсы. Авиация, по его мнению, требовала приоритетного отношения. Впрочем, то же самое утверждали Дёниц и Редер, только применительно к флоту, а также Гудериан – применительно к танкам. Всем им казалось, что фюрер бросил ресурсы «не туда», словно не понимая, что возможности германской экономики не были резиновыми.

Кёллер также ставил Гитлеру в вину то, что «наши летчики даже в конце войны летали на машинах тех же типов, пусть и сильно модернизированных, что и в начале войны». Это якобы являлось «крупнейшей неудачей» авиационной промышленности. Однако и это было не совсем так. Данное утверждение верно только в отношении истребителя Bf-109 и бомбардировщика Не-111, хотя помимо них уже в ходе войны на вооружение были приняты такие выдающиеся машины, как истребитель FW-190, штурмовик Hs-129 и бомбардировщик Ju-88. Тем более то же самое можно было сказать как про советские ВВС, так и про RAF. Истребители «Спитфайр» и Ла-5, бомбардировщики «Ланкастер» и Пе-2 в 1945 г. отнюдь не являлись техническими новинками.

Заниматься вопросами развития германского военно-морского флота Гитлеру пришлось практически сразу после прихода к власти. Германия испокон веков позиционировала себя как сухопутная держава и впервые бросила вызов «владычице морей» только в начале ХХ века. Во время Первой мировой войны созданный адмиралом Альфредом фон Тирпицем Флот Открытого моря успешно противостоял численно превосходившему его британскому Гранд-Флиту. А в выучке и боевом духе немецкие моряки даже превзошли англичан. Ютландское морское сражение 31 мая 1916 г., по сути, было выиграно немцами по очкам и всерьез пошатнуло статус и престиж Британской империи[24].

Особенно больших успехов добился подводный флот Германии. Только в 1915 г. кайзеровские морские волки отправили на дно 227 кораблей, в основном торговых.

Версальский договор наложил на Германию строгие ограничения по типам, тоннажу и количеству боевых кораблей. Впрочем, немцы со свойственной им фантазией нашли лазейку. В 1928–1934 гг. были построены три корабля, по водоизмещению соответствовавшие крейсерам (около 10 000 тонн), а по вооружению фактически являвшиеся линкорами (280-мм орудия главного калибра). Так появился уникальный в своем роде класс «карманных линкоров».

Гитлер хорошо понимал, что основным конкурентом для нового, теперь уже нацистского, германского флота по-прежнему является Великобритания. Французский флот, хотя и обладал современными кораблями, традиционно отличался низким профессионализмом и слабым боевым духом, по сути, оставаясь скорее «парадным», нежели боевым. Уже в феврале 1933 г. фюрер высказался о необходимости заключения англогерманского соглашения по морским вооружениям. При этом добиться согласия англичан на пропорцию 100/30 он считал вполне приемлемым результатом. Главное было обеспечить спокойствие британцев на первое время, пока Германия заложит основы нового флота и сформирует своеобразный костяк, опираясь на который можно будет при необходимости создать флот и мощнее, и многочисленнее.

Уже в 1934 г. Германия фактически грубо нарушила Версальский договор, заложив два линкора водоизмещением 38 000 тонн («Шарнхорст» и «Гнейзенау»). Гитлер с самого начала всячески опекал строительство линейных кораблей, и, несмотря на тяжелое экономическое положение страны, его правительство без задержек выделяло средства на них. Фюрер понимал, что линкоры – это не только боевые корабли, но символы мощи страны, показатели ее промышленных достижений и возможностей.

А 18 марта 1935 г. Третий рейх в одностороннем порядке денонсировал Версальский договор, избавившись от любых ограничений на рост своих вооруженных сил. В правящих кругах Великобритании сразу же возникло стремление заключить с Германией какое-нибудь морское соглашение, которое хоть как-то лимитировало бы рост численности немецкого флота.

Переговоры начались 4 мая 1935 г. в Лондоне и продолжались полтора месяца. Соглашение между британским министром иностранных дел Хором и специальным уполномоченным Гитлера Йоахимом фон Риббентропом было подписано 18 июня 1935 г. Следует отметить, что в данном случае Великобритания, всегда цинично относившаяся к любым договорам и конвенциям, фактически предала своих бывших союзников по Антанте. Вместо того чтобы объединить усилия и выразить протест по поводу односторонней денонсации Версальского договора, британское правительство фактически тайком вело переговоры с Гитлером, не проконсультировавшись и не поставив в известность своих французских союзников и не оповестив Лигу Наций. То есть получилось своеобразное сепаратное соглашение между Англией и Германией. Это, без сомнения, была крупная дипломатическая победа Гитлера, оказавшая большое влияние на развитие Кригсмарине.

^{Гитлер на церемонии спуска на воду тяжелого крейсера «Принц Евгений», 22 августа 1938 г.}

По условиям договора британское правительство удовлетворило требование Гитлера о том, чтобы «мощь германского флота составляла 35 % в отношении к совокупной мощи Британской империи». Пропорция 100/35 должна была применяться как к общему тоннажу флота, так и к каждому классу кораблей. В отношении подводных сил Германия получала право на равенство с Британией, но обязалась не превышать 45 % от тоннажа британских подводных сил. В случае нарушения этого лимита Германия должна была «проинформировать британское правительство». Германия также брала на себя обязательство соблюдать качественные ограничения, ранее установленные Вашингтонским и Лондонским договорами 1922 г. и 1930 г.

Таким образом, Германия получала право построить флот общим тоннажем 420 595 тонн. Под постройку линейных кораблей выделялось 184 000 тонн, тяжелых крейсеров – 51 380, а легкие крейсера и эсминцы не должны были превышать общего тоннажа в 119 700 тонн. На деле это означало пять линкоров, два тяжелых крейсера, 21 крейсер и 64 эсминца. Результатом соглашения стала окончательная ликвидация всех ограничений Версальского договора. По разрешенному тоннажу флота Германия уравнивалась с Францией и Италией – державами – победительницами в Первой мировой войне.

Пользуясь полученной свободой, немцы в 1936 г. заложили еще два огромных линейных корабля водоизмещением 50 000 тонн, вооруженных восемью 380-мм орудиями. Для этих монстров были подобраны и соответствующие патриотические названия – «Бисмарк» и «Тирпиц». А 28 декабря того же года был заложен первый немецкий авианосец «Граф Цеппелин». Он имел водоизмещение 30 000 тонн, длину 262 метра и был рассчитан на 42 самолета. Корабль был торжественно спущен на воду в 1938 г. В феврале того же года германское правительство, как и было ранее прописано в договоре, «проинформировало» Великобританию, что отныне намерено содержать подводный флот, равный по тоннажу британскому. А 28 апреля 1939 г. Гитлер и вовсе объявил в рейхстаге о денонсации в одностороннем порядке англо-германского морского соглашения 1935 г.

Следует заметить, что даже в короткий период действия договора германское правительство сознательно нарушало его условия. Так, водоизмещение заложенных в 1935–1937 гг. линкоров и тяжелых крейсеров значительно превышало ограничения, ранее наложенные Вашингтонским договором 1922 г. Установление для германского флота предельных размеров, равных одной трети английского, означало, что Германии разрешалась такая судостроительная программа, которая должна была до предела загрузить ее верфи по меньшей мере на десять лет. Таким образом, расширение германских военно-морских сил практически ничем не ограничивалось и не сдерживалось.

В 1935 г. командующим Кригсмарине был назначен 59-летний Эрих Редер. Это была неординарная и героическая личность. Начав службу на флоте еще в 1897 г., он участвовал во многих походах и сражениях, в том числе и Ютландском. Тогда 356-мм английский снаряд попал прямо в боевую рубку германского линкора «Лютцов», где в это время находился Редер вместе с командиром эскадры вице-адмиралом Францем Хиппером, у которого служил начальником штаба. Однако оба они остались живы. После Первой мировой Редер написал ряд научных работ по действиям германских крейсеров-рейдеров и сам глубоко проникся идеями крейсерской войны.

Его отношения с фюрером и нацистским режимом – это особая история. К примеру, Редер никогда не осуждал в открытую преследование евреев, однако, когда дело доходило до его ведомства, мог позволить себе многое, на что не решались другие. Так, в конце 1930-х годов нацисты взялись за контрадмирала в отставке Карла Кюленталя, наполовину еврея и к тому же женатого на еврейке. Узнав об этом, Редер направился прямо к Гитлеру, который, естественно, отказался сделать исключение для отставного адмирала и не применять в отношении его законов по преследованию евреев.

Другой бы на его месте смирился, но Редер нет. Он решил взять фюрера измором и приставал к нему с вопросом о Кюлентале при каждой встрече, не важно, в тему, не в тему. Когда адмирал в очередной раз обратился к Гитлеру все с той же просьбой, тот наконец понял, что точку в этом деле можно поставить, либо удовлетворив просьбу Редера, либо освободив его от командования флотом. Измотанный приставаниями Редера, фюрер лично подписал документ, дававший Кюленталю и его семье не только свободу, но и пенсию, которую отставной контр-адмирал получал потом до самого конца войны. И это отнюдь не единственный случай. И это, кстати, не мешало Редеру оставаться почетным членом НСДАП.

^{Гитлер на борту линкора «Шарнхорст» поздравляет Эриха Редера с присвоением звания гросс-адмирала}

Этот пример, кстати, лишний раз характеризует Гитлера как весьма демократичного диктатора. Трудно представить, чтобы, скажем, адмирал Кузнецов заступился за какого-нибудь «врага народа» и приставал к Сталину с этим вопросом на каждом совещании… В итоге нацистам удалось изгнать с флота только двух офицеров-евреев, причем впоследствии их снова приняли на службу!

Кроме этого Редер в течение многих лет вел постоянную борьбу с министром пропаганды Геббельсом и гестапо за флотских священников, попутно противодействуя проникновению нацистских партийных чиновников на флот. А в 1942 г. один флотский офицер, бывший по совместительству агентом гестапо, написал донос на флотского священника, который нелестно отзывался о нацистской партии. Гестаповцы хотели организовать слушание дела в гражданском суде, но Редер со свойственной ему энергией этого не допустил. В итоге священник предстал перед военно-морским трибуналом, назначенным гросс-адмиралом, и был оправдан. Редер лично утвердил приговор, а осведомителя гестапо, наоборот, с позором вышвырнул с флота.

Что же касается развития флота, Гитлер, лично интересовавшийся типами и вооружением строившихся кораблей, не всегда разделял точку зрения Редера. Так, 1 ноября 1938 г. фюрер наорал на адмирала и даже разорвал на куски его план строительства флота и приказал представить на рассмотрение новый! По мнению Гитлера, новые линкоры «Тирпиц» и «Бисмарк» имели слабую броню и недостаточно мощное вооружение, а в перспективной программе крупным боевым кораблям уделялось мало внимания. Кроме того, он требовал увеличить численность подводного флота минимум до размеров британского.

Еще в начале своей работы в должности Редер предлагал Гитлеру два пути развития флота. Первый предполагал строительство подводных лодок и средних боевых кораблей. Это позволяло в короткие сроки создать флот, который смог бы угрожать торговым коммуникациям противника, но не мог сражаться с крупными кораблями. Второй вариант предусматривал создание флота из крупных боевых кораблей с мощными линкорами, но на это требовались длительное время и значительные ресурсы. Гитлер в итоге выбрал второй вариант. Он считал, что линейные корабли в отличие от подлодок являются символами военной мощи страны и потому имеют также политическое значение.

^{Фюрер на палубе линкора «Шарнхорст», слева от него – гросс-адмирал Редер}

Результатом работы Эриха Редера с фюрером стало издание т. н. плана «Z» (Ziel – цель), который адмирал представил на рассмотрение Гитлера 17 января 1939 г. Выполнение плана было рассчитано на 1947 г. В начале 1944 г. предусматривалось, помимо четырех линкоров типа «Бисмарк», спустить на воду еще шесть линейных кораблей водоизмещением 56 000 тонн с 42-см орудиями главного калибра. Кроме того, планировалось построить четыре авианосца, 15 карманных линкоров, 49 крейсеров, 68 эсминцев и 249 подводных лодок. 27 января Гитлер одобрил новый план строительства ВМФ и предоставил флоту абсолютные преимущества над Вермахтом и Люфтваффе. Одновременно он все так же уверял Редера, что флот не понадобится ему еще несколько лет. 1 апреля Редер был произведен в гросс-адмиралы, и все, казалось, шло замечательно.

22 июля Гитлер приказал довести до сведения офицеров-подводников, что до войны с Англией дело ни в коем случае не дойдет, ибо это означало бы «конец Германии». Можно себе представить, с каким чувством немецкие моряки встретили известие об объявлении войны Англией 3 сентября после столь опрометчивого заявления фюрера…

Вскоре началась война, причем как раз с Великобританией. Немецкий флот оказался к ней слабо подготовлен. Впрочем, это не значит, что не готов вовсе, как это принято считать. Конечно, германские надводные корабли не могли тягаться по численности с Гранд-Флитом, но при случае при удобных условиях могли дать англичанам достойный отпор. А для вылазок и крейсерских операций имевшихся сил вполне хватало. Таким образом, и на море Германии пришлось разработать своего рода морскую стратегию блицкрига, основанную на быстрых неожиданных ударах по превосходящим силам противника. А это вполне укладывалось в чисто гитлеровскую стратегию ведения войны.

Нехватка крупных боевых кораблей и крейсеров компенсировалась применением новых видов оружия. В 1939 г. таковыми стали магнитные мины. У восточного побережья Англии их ставили эсминцы и минные заградители, а у южного и западного – подлодки и гидросамолеты. Британцы в то время не имели магнитных тралов, а главное – понятия не имели об устройстве «чудо-оружия». В результате к декабрю на минах подорвались 67 кораблей союзников и нейтральных государств (водоизмещением 252 237 тонн), а к марту 1940 г. это количество возросло до 128 торговых судов, трех эсминцев и шести вспомогательных кораблей.

В ноябре 1939 г. Гитлер подписал директиву, в которой были определены основные направления ведения войны против Англии. Главной задачей флота стали удары по морским коммуникациям. По мнению немецких адмиралов, с которыми фюрер согласился, это являлось самым эффективным средством для достижения победы. Поставленную задачу выполняли подводные лодки, боевые корабли, а также рейдеры, замаскированные под торговые суда. Впрочем, развязать неограниченную подводную войну, на чем настаивало командование флота, Гитлер не разрешил. Он понимал, что для этого, во-первых, недостаточно сил, во-вторых, это чревато обострением отношений с США, чего он очень боялся.

Стратегию строительства флота пришлось срочно пересмотреть. Все работы по постройке крупных кораблей были приостановлены, за исключением находившихся в завершающей стадии двух линкоров и тяжелого крейсера. Теперь было необходимо построить максимальное количество подводных лодок и малых боевых кораблей. В дальнейшем из-за нехватки ресурсов началась длительная борьба с Вермахтом и Люфтваффе за металл, рабочую силу и топливо, которая в ходе войны проходила с переменным успехом и нередко требовала личного вмешательства фюрера.

Между тем 13 декабря Кригсмарине понесли первую серьезную потерю. В морском бою у побережья Южной Америки был тяжело поврежден, а затем затоплен своей командой карманный линкор «Адмирал Шпее». Фюрер воспринял это очень болезненно. Крупных кораблей в его распоряжении было мало, и гибель каждого из них была весьма серьезным событием. Именно после этого Гитлер начал давать Верховному командованию флотом (ОКМ) противоречивые приказы и советы, в которых, с одной стороны, требовал активных наступательных действий, а с другой – предельной осторожности и минимализации рисков.

Однако германский флот в этот период все же действовал успешно, а его численность не только не сокращалась, но и росла. 7 января 1940 г. в Киле был спущен на воду линкор «Бисмарк». На торжественной церемонии с речью выступил Гитлер. Он сказал, что новый корабль – это воплощение и доказательство мощи рейха, с которой теперь обязан считаться весь мир.

Захват Норвегии стал крупнейшей операцией, проведенной германским надводным флотом во Второй мировой войне, причем разработана она была командованием Кригсмарине практически без участия Гитлера. Это была беспрецедентная по смелости и авантюризму операция, предпринятая прямо под носом у превосходящих сил противника.

В конце марта – начале апреля немецкий флот вышел в море. 7 апреля британцы засекли передвижение германских кораблей, но сделали неверный вывод о том, что немцы пытаются прорваться в Атлантику. В итоге основные силы английского флота оказались вдали от места битвы, что и предопределило победу Германии. 9 апреля началась высадка германского десанта на норвежском побережье. Несмотря на упорное сопротивление местных войск и пальбу береговых батарей, Вермахту удалось быстро закрепиться на захваченных плацдармах и развить наступление в глубь страны. К концу апреля исход кампании был практически предрешен. 16 июня последние войска союзников покинули Норвегию, и это было позорное поражение британского флота.

Немецкий флот все же понес значительные потери, самой серьезной из которых стал потопленный береговыми торпедными установками норвежцев тяжелый крейсер «Блюхер». Был также поврежден карманный линкор «Лютцов». Причем оба эти корабля приняли участие в операции как раз по личному приказу Гитлера, хотя Редер изначально был против.

После молниеносного разгрома Франции Гитлер находился в состоянии эйфории, что было вполне понятно. Он щедро раздавал награды и звания, давал всем обнадеживающие обещания. Не обошло это и флот. Фюрер заверил адмиралов, что отныне флоту будет уделяться первостепенное внимание. Кроме того, считая, что участь Англии уже предрешена, в нацистском руководстве всерьез рассматривался амбициозный план об организации ряда передовых баз в Атлантике для обороны европейского континента на случай вступления в войну США. Гитлер высказал предложение захватить Азорские острова и острова Зеленого Мыса, принадлежащие Португалии. С большим энтузиазмом рассматривалась также возможность оккупации Канарских островов, принадлежавших Испании и Исландии. Адмиралы, в свою очередь, настаивали на захвате Гибралтара. Летом 1940 г. все это казалось вполне осуществимым.

^{Гитлер во время осмотра линкора «Бисмарк»}

Однако план все же был отвергнут. По мнению генерала Йодля, «фюрер принял мудрое решение ограничить цели и отказался от этих мероприятий. Как само проведение данных операций, так и последующее обеспечение морских перевозок потребовало бы таких материальных средств, производство которых было не по плечу нашей кораблестроительной и авиастроительной промышленности». Впрочем, Гитлер и в дальнейшем периодически возвращался к идее захвата островов вплоть до 1942 г.

В декабре 1940 г. Редер рекомендовал фюреру сконцентрировать усилия на борьбе с Великобританией, сосредоточив против нее основные силы флота и авиации. «Главная наша проблема теперь – это американская помощь Британии и нехватка у нас субмарин», – резюмировал он. Редер, а потом и Дениц, так увлеклись подводной войной, что и в дальнейшем многократно предлагали Гитлеру бросить все силы промышленности на строительство подлодок. Они искренне считали, что можно выиграть войну одними торпедными атаками в океане. Фюрер же был более прагматичен. Так, в конце 1940 г. он ответил Редеру, что, прежде чем начать широкомасштабную подводную войну в Атлантике, нужно сначала обустроить необходимое количество баз на побережье Франции и Норвегии, развернуть силы снабжения и сформировать соответствующие соединения флота.

Большое влияние на морскую стратегию Гитлера и его отношения с адмиралами оказала гибель линкора «Бисмарк» 27 мая 1941 г. Фюрер в свое время лично подписывал приказ о постройке этого корабля, присутствовал на его спуске, ходил по палубе, поэтому известие о том, что огромный сверхдредноут пошел ко дну, поразило его до глубины души. Немаловажно также то, что Гитлер изначально не одобрял использование линкора водоизмещением 42 000 тонн в качестве рейдера, то есть для борьбы с торговым судоходством. Он считал, что это стрельба из пушки по воробьям. Однако Редер и Лютьенс сумели настоять на своем.

^{Фюрер во время визита на линкор «Бисмарк», 5 мая 1941 г.}

^{Справа – командир корабля капитан цур цее Эрнст Линдеманн, слева – гросс-адмирал Редер, позади справа – генерал-фельдмаршал Кейтель, позади слева – адмирал Гюнтер Лютьенс}

После этого события фюрер начал терять доверие к командующему флотом и одновременно стал все чаще и чаще вмешиваться в управление военно-морскими операциями. В первую очередь это касалось крупных кораблей, в особенности линкоров. В дальнейшем каждый их выход в море санкционировался лично Гитлером. Так, 13 ноября 1941 г. Редер попросил разрешения организовать в феврале 1942 г. рейд в Северную Атлантику. Он имел в виду линкоры «Шарнхорст» и «Гнейзенау», а также тяжелый крейсер «Принц Ойген», находившиеся в военно-морской базе Брест во Франции. Однако фюрер не только отказал, но еще и спросил, возможно ли вернуть корабли в германские воды неожиданным прорывом через Ла-Манш. Гросс-адмирал выразил сомнение, но 12 января Гитлер все равно приказал провести эту весьма авантюрную операцию. В итоге прорыв прошел успешно, а авторитет Редера еще больше упал. В дальнейшем фюрер, перед глазами которого постоянно всплывал образ гибнущего «Бисмарка», вообще запретил использовать надводные корабли для рейдов в Атлантику, найдя им более подходящее применение – оборона Норвегии и атаки союзных конвоев, идущих в Россию.

В самих линкорах как символах мощи Гитлер тоже разочаровался. 10 сентября 1941 г. он говорил своему окружению: «Есть нечто трагическое в том, что линкор – этот символ свершений человека в деле преодоления сопротивления металла – в условиях развития авиации утратил свое значение. Его можно сравнить с таким чудом древней техники, как великолепное вооружение закованного в броню рыцаря конца Средневековья. При этом на постройку линкора уходит столько же средств, сколько идет на производство 1000 бомбардировщиков. А сколько времени требует постройка одного линейного корабля!»[25]

Таким образом, если в 1939–1941 гг. операции флота в основном планировались и осуществлялись командованием Кригсмарине, то начиная с 1942 г. эту функцию фактически взял на себя Гитлер. ОКМ могло лишь предлагать ему на утверждение свои планы и соображения, а также проводить мелкие операции без задействования крупных кораблей. В случае же привлечения последних фюрер неизменно требовал «ничем не рисковать», то есть бросать линкоры и крейсера в бой только при полной уверенности в их последующей сохранности.

Нередко Гитлер вмешивался и в операции подводного флота, которым командовал бывший подводник адмирал Карл Дёниц. Стратегия последнего была предельно проста: потопить как можно больше судов противника и сделать это как можно быстрее. Если его субмарины смогут топить корабли быстрее, чем британцы смогут их строить Великобритания рано или поздно упадет на колени. При этом, как говорил сам Дёниц, «не важно, где именно эти суда будут потоплены». Т. е. использование подлодок, по его мнению, не нужно было увязывать с каким-то конкретным районом.

Фюрер в целом был не против такого подхода, однако он все же считал, что подводные лодки должны выполнять и конкретные боевые задачи, связанные с общим ходом войны, в том числе и по поддержке сухопутных операций. Так, в 1941 г. Гитлер приказал отправить 20 подлодок в Средиземное море, где те должны были нанести удар по британскому флоту, который, в свою очередь, не давал покоя коммуникациям стран «Оси» в Северной Африке. Дениц пытался напугать фюрера тем, что субмарина, вошедшая в Средиземное море, из-за сильных западных течений в Гибралтарском проливе обратно уже не вернется. В итоге диктатор пошел на компромисс, снизив число лодок до десяти. Как показали дальнейшие события, решение фюрера было правильным.

12 ноября подлодка U-81 в 90 милях от Гибралтара потопила британский авианосец «Арк Ройал», а 25 ноября жертвой U-331 стал линкор «Бэрхэм». Вместе с последним погибли 886 моряков королевского флота, и это была хорошая месть за «Бисмарк». 15 декабря жертвой немецких подводников стал легкий крейсер «Галатея», а 17 января – эсминец «Гурха». 11 марта U-565 отправила на дно легкий крейсер «Ниад». И в дальнейшем в течение всего 1942 г. британский флот нес большие потери от действий немецких субмарин, что значительно ослабило его позиции на Средиземном море.

^{Гитлер принимает парад подводного флота}

Аналогичным образом в начале 1942 г. часть подводных лодок была по приказу Гитлера направлена в Норвегию. Там они должны были использоваться для обороны побережья и атак конвоев с грузами, идущих в Россию. Таким образом, если Дёниц просто вел «войну тоннажа», то его шеф считал, что надо пустить на дно конкретные грузы на определенном маршруте.

И снова фюрер оказался прав. Именно комбинированное использование подводных лодок и авиации позволило немцам нанести большие потери конвою PQ-16, а затем и разгромить печально знаменитый PQ-17. Нередко суда, поврежденные в ходе удара торпедоносцев или бомбардировщиков, затем добивались субмаринами, а наличие сразу двух угроз заставляло корабли сопровождения распылять свои силы. В результате двух этих совместных операций Люфтваффе и Кригсмарине на дно океана отправились 4120 автомобилей, 577 танков, 287 самолетов и большое количество других грузов, предназначавшихся для Красной Армии. Этот успех, несомненно, оказал влияние на ход боевых действий на Восточном фронте. Следующий конвой PQ-18 потерял 13 судов, три из которых были на счету подводников.

После начала операции «Барбаросса» Гитлер приказал флоту выделить часть сил для операций на Балтийском море. Правда, они были незначительны: пять учебных подлодок, 28 торпедных катеров, 10 минных заградителей и прочая мелочь. Тем не менее фюрер считал уничтожение Балтийского флота и захват Финского залива первостепенной задачей, так как опасался за подвоз железной руды из Швеции. Однако эту задачу в основном выполняли бомбардировщики из специально созданного авиационного командования «Остзее». В данном случае Гитлер явно переоценивал опасность, исходившую от русского флота.

Германские адмиралы обвиняли фюрера в недооценке значения ударов по коммуникациям и вообще океанской стратегии. Однако сам он и в 1941 г., и в 1942 г. прекрасно понимал, что без победы над Россией «битва за Атлантику» имеет второстепенное значение. В августе 1942 г. он заявил: «Когда мы достигнем своей цели на Востоке, тогда мы сможем довести войну на море против англосаксов до победного конца». Аналогичным образом в январе следующего года он сказал своему окружению: «Мы должны ясно понять, что эта подводная война будет бесполезной, если мы не сможем победить Россию на Востоке».

Тем временем в конце 1942 г. наметился перелом в войне на море. Перед Новым годом германский надводный флот провел свою последнюю крупную операцию. Эскадра в составе карманного линкора «Лютцов», тяжелого крейсера «Хиппер» и нескольких эсминцев атаковала в Ледовитом океане союзный конвой JW-51В. Командовавший ею адмирал Кумметц буквально выполнял приказы фюрера, то есть «ничем не рисковал». В результате его нерешительных действий британские эсминцы эскорта героически отбили нападение, и конвой без потерь достиг пункта назначения. После этого последовали «оргвыводы»…

В январе 1943 г. Эрих Редер был отстранен от занимаемой должности. В течение часа Гитлер в присутствии фельдмаршала Кейтеля в грубой форме отчитывал гросс-адмирала, припомнив ему концепцию «сбалансированного флота». Он заявил, что вся история германского флота, за исключением подлодок, «сплошная пустота». Крупные корабли, по мнению фюрера, утратили оперативную ценность и их пора порезать на металлолом, а орудия поставить на берег. Дескать, крупные корабли в основном бездействовали на якорных стоянках, требуя постоянного авиационного прикрытия. В принципе Гитлер верно оценивал общую обстановку как критическую, и оценка надводного флота тоже была в целом правильна. Хотя Редер воспринял все сказанное исключительно как стремление оскорбить его.

15 января гросс-адмирал по просьбе фюрера представил ему меморандум, содержавший его взгляды на дальнейшее использование крупных кораблей. В документе было четко сформулировано, что постановка их на прикол была бы расценена противником как победа, причем достигнутая без каких-либо затрат. В мире это могли вообще воспринять как признание Германией своей слабости и начало ее краха. Ведь, несмотря на свою уязвимость, в сознании общественности линкоры по-прежнему оставались символами мощи и могущества.

Отныне все надежды Гитлера на море были связаны с подводными лодками. И не случайно. В течение 1942 г. германские субмарины потопили более 1200 судов союзников общим водоизмещением 7 млн тонн. Без сомнения, это был огромный успех, причем достигнутый довольно скромными силами. Тем самым Дёниц, сменивший Редера на посту командующего флотом, смог убедить фюрера в огромной эффективности подводного флота. И последний, будучи человеком гуманитарного склада ума, с радостью поверил в то, что это оружие способно выиграть войну на море.

После этого отношение Гитлера к флоту изменилось. Он старался воздерживаться от активного вмешательства и полностью доверял «верному Дёницу», который из-за этого даже получил на флоте кличку «гитлерюнге Дёниц». По свидетельству очевидцев, обычным ответом для фюрера, когда к нему кто-либо приходил с требованиями или претензиями по Кригсмарине, было: «Гросс-адмирал сделает все необходимое». Подобные доверительные отношения значительно облегчили командующему флотом его работу в последние два года войны, хотя это и не значит, что все было гладко и вождь во всем поддерживал Дёница. В частности, неоднократные просьбы гросс-адмирала об ускорении строительства подлодок и резком увеличении их числа зачастую отвергались из-за нехватки ресурсов. По этой же причине была отклонена просьба об увеличении выпуска самолетов Ju-290А и Bv-222 для дальней разведки над океаном.

В марте 1943 г. Дёниц одержал свою самую крупную победу. В общей сложности 70 субмарин в ходе непрерывных атак конвоев SC-121 и HX-229/SC-122 отправили на дно 36 судов. Эти потери вызвали в британском Адмиралтействе не только панику, но и пошатнули уверенность в самой системе конвоев. Общие же потери союзников в этом месяце составили 120 судов суммарным водоизмещением 627 000 тонн. Гитлер был доволен этими результатами и наградил командующего флотом Дубовыми Листьями к Рыцарскому Кресту.

Однако, как оказалось, это был последний серьезный успех германского подводного флота. Уже в апреле при атаке конвоя ONS-5 потопив 12 транспортов, немцы сами потеряли семь субмарин, еще столько же получили серьезные повреждения. Применение радара, подавляющее превосходство в воздухе и огромное численное преимущество союзников постепенно сводили на нет активность подводных лодок. А при попытке атаковать конвои НХ-237 и SC-129 немцы были полностью разгромлены. Общие потери за месяц, прозванный «черным», составили 40 субмарин!

Немаловажным также был тот факт, что в 1943 г. союзники добились ежемесячного ввода в строй 1,2 млн брт. тоннажа, в основном за счет американских судов типа «Либерти». Для них была разработана технология массовой сборки из секций. Если до этого стапельный период постройки занимал более года, то «корабли свободы» первых серий строились за два месяца, а начиная с 330-го судна продолжительность сборки составляла в среднем 35 дней, что для остальных морских держав было просто невозможно. В итоге в 1943 г. с верфей США ежедневно сходили по четыре-пять «Либерти» водоизмещением 7000 тонн!

После этого смысл «войны с тоннажем» был окончательно потерян. Однако, несмотря на это, Дёниц, поддерживаемый фюрером, так и не изменил стратегических концепций войны на море. Решение продолжать подводную войну, несмотря на поражения в апреле – мае, базировалось в основном на двух соображениях. Во-первых, субмарины сковывали значительные силы противника. Если бы операции в Атлантике были свернуты, союзники смогли бы дополнительно выделить для налетов на Германию до 1000 бомбардировщиков, а для ударов по судоходству вдоль европейского побережья – примерно 800 боевых кораблей. Во-вторых, у немцев теплилась надежда с помощью новых типов подлодок и самонаводящихся торпед дать подводной войне новый импульс и более широкий размах.

Гитлер был полностью согласен с доводами Дёница. На одном из совещаний по морским вопросам он говорил: «Речь идет не о том, чтобы отказаться от подводной войны. Атлантика – это мой передний край обороны на западе, и даже если я буду вынужден вести там оборонительные бои, это лучше, нежели защищаться на суше в Европе. Силы противника, связанные подлодками, столь велики, что даже если подлодки не принесут больших побед, я не смогу от них отказаться». Сами подводники же превратились, по сути, в расходный материал, больше не имея ни малейших шансов на конечный успех.

Фюреру вторил и сам гросс-адмирал. На совещании в штабе Кригсмарине 8 июня 1943 г. он заявил своим командирам, что поскольку нет шансов на победу на Восточном фронте, центр тяжести производства вооружений должен быть перенесен на флот, который якобы один сможет повлиять на исход войны. Дёниц смог убедить Гитлера направить ресурсы на перевооружение подводного флота, хотя времени на это уже явно не было.

Наивность обоих «флотоводцев» не может не удивлять. Создается впечатление, что они не понимали, что поражения на суше обесценят любые усилия по усилению флота. Да и численное преимущество союзников вскоре стало так велико, что никакое «сковывание» их сил в Атлантике все равно бы уже никак не отразилось на войне в Европе.

Окружение Гитлера верило ему. Так, генерал Йодль в ноябре 1943 г. в своем докладе рейхсляйтерам и гауляйтерам заявил: «Самые большие надежды военное руководство возлагало на подводную войну. И это правильно, ибо в рамках общей стратегической обороны, к которой мы были вынуждены перейти вследствие развития военной обстановки, подводную войну следует рассматривать как единственный фактор немецкой стратегии». Неизвестно, понял ли он сам, что сказал, или нет, но в конце Йодль добавил, что «в последние месяцы имелись серьезные неудачи», которые, однако, вскоре будут преодолены «необходимыми мерами».

Тем временем звезда Кригсмарине продолжала постепенно клониться к закату, несмотря на героические действия подводников, не утративших боевой дух, несмотря на тяжелые поражения на морях и океанах. 23 декабря 1943 г. при попытке атаковать конвой JW-51В, шедший в Россию, в бою с британским флотом погиб линкор «Шарнхорст». Это был последний выход крупного германского корабля на просторы океана.

В июле 1944 г. немецкое командование было обеспокоено положением на Восточном фронте, где возникла угроза прорыва частей Красной Армии к Балтийскому морю. Гитлер уделял первостепенное значение контролю над акваторией Балтики. На проходившем 9 июля совещании он заявил военным: «Контроль над Балтийским морем очень важен для нас. Он играет существенную роль для обеспечения импорта шведской руды, в которой мы остро нуждаемся для нашего вооружения и которая нам необходима для создания нового оружия подводного флота». Выступавший на совещании Дёниц также указал на важность Балтийского моря и подчеркнул: «Господство на море важно как для решения исхода войны, так и для строительства новых подводных сил». Они с Гитлером хотели удержать позиции на уровне бонового заграждения «Насхорн», преграждавшего советским подлодкам путь на просторы Балтики. Дёниц боялся, что те создадут реальную угрозу базам подготовки кадров для его подводного флота, расположенным в Восточной Пруссии.

Однако как показали события, фюрер и его окружение снова, как и в 1941 г., переоценивали угрозу, исходящую от КБФ. Во-первых, к этому времени в строю осталось всего 20 подводных лодок, во-вторых, их экипажи и командиры после нескольких лет фактического бездействия не были готовы к серьезным операциям в тылу противника.

Обстановка на морских театрах боевых действий стремительно ухудшалась в течение всего 1944 г. Кригсмарине быстро теряли свои базы и корабли, восполнять потери было нечем. Подводный флот лишился за год 250 субмарин, то есть в среднем ежемесячно погибали 28–29 лодок. К тому же по мере продвижения войск союзников к границам рейха само значение войны на море становилось неактуальным. Но только не для Дёница! Он по-прежнему надеялся на реванш. Складывается впечатление, что он стал для командующего флотом самоцелью, которой он хотел достичь независимо от исхода войны.

Даже в феврале 1945 г. гросс-адмирал в докладе фюреру продолжал настаивать на исключительной важности поставок достаточного количества дизельного топлива для продолжения подводной войны. Причем Гитлер, несмотря на тяжелейшее положение на фронте, согласился с доводами Дёница и заставил начальника ОКВ принять все меры для обеспечения флота горючим, видимо, искренне веря, что 60 немецких подлодок могут что-то изменить в создавшейся ситуации…

В чем же секрет такой любви Гитлера к командующему флотом? Ведь нельзя забывать, что именно его он назначил еще и своим преемником на посту рейхсканцлера. Вероятно, в том, что в отличие от большинства военных и адмиралов, еще в 1942–1943 гг. осознавших, что война проиграна, Дёниц не только до последнего верил в победу, но и предлагал активные наступательные действия.

Давая оценку Гитлеру как флотоводцу, можно отметить следующее. С самого начала своего правления он проявлял большой интерес к проблемам флота и даже вынашивал план создания нового Флота Открытого моря. Однако рано начавшаяся война помешала этим планам, и пришлось воевать тем, что успели ввести в строй к 1939 г. Тем не менее в первые четыре года войны германский флот добился значительных успехов и сумел нанести противнику существенные потери, серьезно пошатнуть престиж Англии как «владычицы морей». В этом была и немалая заслуга Гитлера, который зачастую более трезво и дальновидно оценивал обстановку, чем его подчиненные.

^{Фюрер и его будущий преемник гросс-адмирал Карл Дёниц, бункер фюрера, апрель 1945 г.}

Что касается критики, то здесь получилась такая же картина, как и на «суше». После войны в своих многочисленных мемуарах адмиралы попытались свалить всю вину за поражения немецкого флота на Гитлера, всячески обеляя и расхваливая собственные воззрения и решения. Фюрера обвиняли в том, что он недооценивал роль морских театров боевых действий. На самом деле он прекрасно понимал, что, пока не разгромлены все противники на континенте, думать о большой морской стратегии бессмысленно, и оказался прав. Обвинение в том, что Гитлер недооценивал взаимодействие флота с авиацией, тоже выглядит совершенно безосновательным. Во многих случаях, как то: на Балтике летом – осенью 1941 г., в Арктике и на Средиземном море в 1942 г., наоборот, благодаря решениям и приказам фюрера было достигнуто блестящее взаимодействие Люфтваффе и Кригсмарине, приведшее к большим потерям противника.

Что касается конечного краха, постигшего флот, то это следствие общих стратегических ошибок и просчетов, а не конкретно безграмотного управления кораблями и подводными лодками.

В первые три дня после начала войны с Польшей произошло формирование главной квартиры фюрера (Führerhauptquartier – FHQ)[26], структура и укомплектование которой личным составом оставалось почти без изменений до 1945 г. При Гитлере постоянно находились два личных адъютанта (в основном Брюкнер и Шауб), две секретарши и двое слуг. К ним были добавлены сопровождающий врач профессор Брандт и его заместитель профессор Хассельбах. В состав персонала главной квартиры входили также четыре военных адъютанта: главный – Рудольф Шмундт, Энгель – от сухопутных войск, Карл фон Путткамер – от Кригсмарине и Николаус фон Белов – от Люфтваффе.

В качестве офицеров связи при Гитлере находились оберст Карл Боденшанц от Люфтваффе и группенфюрер Карл Вольф от СС. Последнего в январе 1944 г. заменил группенфюрер СС Фёгеляйн. Германский флот в качестве офицера связи с 1943 г. представлял адмирал Ханс Фосс. Представителем министерства иностранных дел был посланник (потом посол) Хевель. Кроме того, летом 1942 г. в FHQ в качестве историографа появился оберст Шерф, которому было поручено собирать архив о войне.

Отдельным своим главным квартирам фюрер давал различные названия, отдавая при этом предпочтение своему псевдониму «Wolf» (волк), которым он пользовался до прихода к власти.

Выбор места для развертывания полевой штаб-квартиры производился главным адъютантом фюрера генералом Шмундтом. Приступить к оборудованию разрешалось после осмотра места руководством службы охраны (РСД). Данные об общем количестве главных квартир до сих пор расходятся, некоторые исследователи называют до десяти объектов, которые использовались в разное время. Кроме того, у Гитлера было несколько официальных резиденций: «Бергхоф» – в районе Берхтесгадена, замок Клесхайм – в Австрии и рейхсканцелярия – в Берлине.

Во время польской кампании фюрер руководил боевыми действиями из своего спецпоезда, который стоял на замаскированной позиции в Тухельской пустоши. «Поезд особого назначения фюрера» был построен по заказу управления немецких железных дорог в 1937–1939 гг. специально для Гитлера в двух вариантах: для мирного и для военного времени. Последний с кодовым названием «Эрика» представлял собой полностью бронированную модель[27].

В 1939–1941 гг. состав состоял из двух мощных локомотивов «BR 41», вагона-электрогенератора SalMaschPw4ük-37, двух бронированных зенитных вагонов с 20-мм орудиями и 13 вагонов различного назначения. Пульмановский спальный вагон Sal4ü-37 был предназначен для Гитлера. Его жилые помещения состояли из салона, отделанного под орех, с двенадцатью сиденьями вокруг стола, а также спального купе и ванной комнаты. Меньшую часть вагона составляли купе для адъютантов.

В конференц-вагоне SalBer4ü-3е стоял большой стол, выполненный из дорогого дерева, а вокруг него – стулья, обитые красной кожей. Помещение освещалось изысканными светильниками, было оборудовано радио и музыкальным проигрывателем. Вагон для прессы был оборудован телетайпами для беспрерывной работы. В поезде также имелись мощная радиостанция, телефонный узел и отдел телеграфной связи. Во время остановок на более или менее крупной станции офицеры-связисты тут же начинали заниматься организацией связи для фюрера, подсоединяя телефонные линии имперской сети связи к его вагону. Кроме того, в поезде имелись два вагона-ресторана SalR4ü-37, три вагона для персонала (SalBegl4ü-37), два вагона для гостей SalL4ü-37, вагон для прессы SalPresse4ü-37 и банный вагон SalBad6ü-39.

В Берлине поезд «Эрика» обычно находился на малолюдном вокзале «Грюнвальд», и именно отсюда, как правило, фюрер отправлялся в поездки. Иногда поезд прибывал и на Анхальтский вокзал столицы. В Берхтесгадене поезд обычно стоял на запасном пути недалеко от станции. Обслуживающий персонал поезда был сформирован в 1938 г. и практически без изменений просуществовал до конца войны.

^{Спецпоезд «Эрика», сразу после паровоза прицеплен зенитный вагон}

Багаж гостей фюрера доставлялся в поезд эсэсовцами в присутствии самих пассажиров. Каждое место багажа было снабжено точным адресом владельца. Багаж, доставленный каким-либо другим путем, в состав не допускался. В ночное время все вагоны поезда запирались, кроме вагона охраны.

Движение гитлеровского поезда по железным дорогам представляло собой довольно сложную операцию. Коменданты всех станций заранее получали приказ очистить платформы от посторонних и по возможности оцепить территорию. Однако что за состав вскоре проследует мимо, естественно, не сообщалось, маршрут держался в строгом секрете. Перед «Эрикой», как правило, следовал так называемый контрольный поезд, внешне похожий на спецпоезд. Это делалось для проверки рельсов и для предотвращения диверсий. Нахождение посторонних лиц на перронах вокзалов запрещалось.

Гитлер пользовался спецпоездом довольно интенсивно в течение всей войны. Из него он командовал войсками во время польской кампании 3– 26 сентября 1939 г., на нем же выезжал в Монтуар, во Франции, где встречался с маршалом Петеном. «Эрика» доехала по французским железным дорогам до Пиренеев, где в г. Ирун Гитлер беседовал с испанским диктатором Франко. Стоянки поезда обычно планировались около железнодорожных тоннелей, где можно было быстро укрыться в случае авианалета. Благо тоннелей в богатой горами Европе хватало. 23 декабря 1940 г. «Эрика» находилась в Булони во Франции. Когда была объявлена воздушная тревога, поезд сразу же въехал в расположенный рядом тоннель. Вскоре появились английские самолеты и начали сбрасывать бомбы рядом с входом, впрочем, сильный огонь зениток не дал им сделать это прицельно.

В Восточной Европе железнодорожная сеть была развита гораздо меньше, и тоннелей там тоже было не так уж много. Поэтому еще весной 1940 г. «Организация Тодта» приступила к оборудованию специальных укрытий для спецпоезда фюрера. Один из таких комплексов под названием «Митте» располагался в районе Томашув-Мазовецкого, между деревнями Йелен и Коневка, и представлял собой куполообразный бункер. Второй комплекс находился на юге генерал-губернаторства в гористой местности западнее Перемышля и назывался «Зюд». Третий тоннель был выстроен в виде куполообразного бункера в районе Степина, четвертый – в Стрижове. Эти сооружения, построенные специально для размещения спецпоезда «Эрика», имели длину около 400 метров и были защищены тяжелыми бронированными воротами. Например, в Степине тоннель имел длину 382 метра, ширину 14 метров и сводчатый потолок высотой почти девять метров. Он был сооружен на подъездной ветке, идущей параллельно невысокому хребту, который служил дополнительной защитой. Вдоль хребта были построены вспомогательные сооружения, включавшие в себя силовую установку и подземную галерею для электрических кабелей, идущих в тоннель. По сторонам тоннеля были построены бункеры для солдат охраны.

Все эти сооружения не оправдали вложенных в них затрат. Гитлер лишь однажды воспользовался тоннелем «Зюд». 24 августа он вместе с Муссолини посетил захваченную немцами Брестскую крепость, где они осмотрели самоходную мортиру «Карл» калибром 600 мм, которую использовали для обстрела крепостных сооружений. 27 августа его спецпоезд укрылся в Стрижевском тоннеле, где состоялась встреча фюрера с Муссолини. Два диктатора попили чайку в домике, находившемся рядом с тоннелем, после чего отправились в поездку на фронт. 28 августа диктаторы побывали в итальянских дивизиях, совершавших в это время марш к линии фронта.

Конец войны спецпоезд фюрера, которому уже некуда было ездить, встретил в лесу около Розенхайма, в Баварии. Там его в начале мая и захватили американцы.

Подготовка главных квартир для руководства кампаниями на Западном фронте началась еще задолго до начала боевых действий. Осенью 1939 г. Гитлер лично дал указание Альберту Шпееру построить штаб-квартиру на западе Германии. Место для нее было выбрано в окрестностях Цигенберга, в дворянском имении гётевских времен, расположенном в отрогах хребта Таунус. После того как был подготовлен проект, рейхсминистр Тодт показал фюреру деревянные макеты и фотографии, отражавшие внутреннее убранство. Однако шефу они не понравились. Он сказал Тодту: «Вы хотите украсить полевую квартиру резьбой по дереву, произведениями искусства и тонкими коврами. Вы что думаете, я собираюсь там жить?» Однако Тодт заявил, что глава государства должен заботиться о внешнем виде всего, что его окружает. В ответ Гитлер вспылил: «Стройте себе все что хотите в Цигенберге! Ноги моей там не будет!»

Несмотря на возражения вождя, строительство было начато по первоначальному проекту. Имевшиеся в этом районе помещения были модернизированы и дополнены бетонными бункерами. Помещения были небольшими, но дорого обставленными, особенно по сравнению с будущими другими FHQ. Когда дорогостоящее строительство было закончено, проложили телефонный кабель длиной несколько сотен километров, смонтировали средства связи. Однако использовать этот объект Гитлер в итоге отказался, и его пришлось законсервировать. По воспоминаниям Шпеера, «Гитлер вдруг спохватился, что подобная штабквартира слишком дорого стоит, что, когда идет война, следует вести скромный образ жизни». Сам фюрер прокомментировал это несколько иначе. Он говорил своим приближенным: «Она планировалась как настоящий штаб, но я видел ее лишь на фотографиях, делали как раз то, чего я не хотел, – крепость. И это стало главной причиной, почему я отказался обосноваться там».

Место для постройки новой главной квартиры, получившей потом название «Фельзеннест», начали лихорадочно подыскивать сразу же после того, как фюреру не понравился объект в Цигенберге. Гитлер поручил Тодту и Шмундту найти место для новой штаб-квартиры в районе севернее Эйфеля, сделав ее максимально упрощенной. Тодт выполнил это желание. Он нашел в Вестфалии позиции одной зенитной батареи возле Мюнстерэйфеля, которая после небольшой переделки удовлетворила необходимым требованиям. Объект был оборудован в склоне горы в тоннелях, соединенных между собой переходами, и был тщательно замаскирован.

Вечером 9 мая 1940 г. в обстановке повышенной секретности Гитлер выехал в «Фельзеннест», чтобы оттуда руководить вторжением во Францию. Секретарша фюрера Криста Шрёдер вспоминала потом, что бункер был небольшим по размеру и простым по исполнению. Внутри он был просто обшит сырыми досками. Куда уж проще! Кроме самого шефа там могли находиться только несколько человек – камердинер, начальник ОКВ Кейтель и адъютант Шауб. Во втором бункере были подготовлены места для трех адъютантов и доктора Брандта. Имелся также бункер-столовая, в которой стоял длинный стол на 20 мест, где проходили завтраки, обеды и ужины. На стене висела большая карта Франции.

Остальные члены штаба, сопровождающие лица и журналисты, аккредитованные при FHQ, располагались в школе и доме священника в ближайшей деревне, дома которой были предварительно освобождены от жителей. Недалеко от бункера находился деревянный барак с дневным светом, предназначенный для обсуждения обстановки. По свидетельству Вальтера Варлимонта: «Центральной точкой был деревянный барак, который служил картографическим кабинетом и комнатой для инструктажа, в которой проходили самые важные совещания. Оттуда открывался прекрасный вид на горы и леса Эйфеля». Фельдмаршал Кейтель в мемуарах рассказал о своем посещении главной квартиры фюрера: «Я занял в бункере фюрера соседнее помещение с бетонными стенами без окон, с искусственным освещением. В этих бетонированных помещениях была невероятная слышимость, я даже мог слышать, как фюрер читал вслух газету».

«Фельзеннест» находилась в очень живописном месте. Поскольку соседний лес был наполнен пением птиц, Гитлер называл это «птичьим раем». Нигде он так много времени не проводил на свежем воздухе, поскольку из-за малых габаритов бункера предпочитал проводить совещания вне его. Позднее уже осенью 1941 г. фюрер вспоминал: «Как было приятно в «Фельзеннесте»! Пение птиц по утрам, вид на дорогу, по которой строем двигались колонны войск. Над нашими головами проносились эскадрильи самолетов. Там я знал, что делал». Для Гитлера это было по-настоящему счастливое время. Война еще не была мировой, его войска победно наступали, громя противника на всех фронтах, воздух в Европе еще не был пропитан дымом пожарищ и запахом разлагающихся трупов. Все вокруг напоминало проходящие по плану учения.

В часе езды по лесной дороге находилась штаб-квартира главкома сухопутных войск Браухича, примыкавшая к лесничеству, где он сам и жил. Кейтель отмечал, что оба лагеря были так замаскированы и изолированы от внешнего мира, что ни немецкие солдаты, ни противник не подозревали об их местонахождении.

^{Схема бункера фюрера в штаб-квартире «Фельзеннест»}

Однако долго наслаждаться природой и пением птиц Гитлеру не дали. Его же быстро наступающие войска. В связи с удалением линии фронта фюрер приказал как можно скорее подобрать место для новой штаб-квартиры. Этим снова занимались Шмундт с Тодтом. Оборудовать главную квартиру теперь приходилось в лихорадочной спешке, так как время поджимало. В итоге место для новой FHQ, получившей название «Вольфсшлюхт» («Волчье ущелье»), было найдено на самом краю Арденнского леса неподалеку от бельгийского селения Брюли-де-Пеш. Шмундту приглянулась ничем не примечательная деревушка Рокрой, в которой насчитывалось несколько крестьянских домов, церковь и школа. Все это располагалось на уютной равнине среди лесов и лугов.

Первым делом из деревни были выселены все жители, а территорию в радиусе 25 км объявили запретной зоной. С церкви в целях маскировки был демонтирован колокол. Бункер Гитлера, расположенный на глубине трех метров, был сооружен силами «Организации Тодта» всего за восемь дней. При этом вокруг разбит сад, дорожки засыпаны гравием, и даже установлен небольшой фонтан!

Офицеры командования Вермахта во главе с Варлимонтом прибыли в новую штаб-квартиру чуть раньше шефа. Сам он потом вспоминал: «Деревню очистили от жителей, и, когда прибыл Гитлер, она походила на покойницкую». Картографический кабинет разместили в здании школы, а офицеры ОКВ заняли деревянные бараки. Командование сухопутных сил разместилось в нескольких километрах в районе Шиме.

5–6 июня главная квартира фюрера переехала в «Волчье ущелье». Надо сказать, что штаб-квартира получилась импровизированной, для нее даже не успели подвезти зенитные орудия. В один из дней французские самолеты сбросили несколько бомб на Брюли-де-Пеш. Криста Шредер вспоминала: «Они разрушили дом, в котором проживали сотрудники криминальной полиции. С ними ничего не произошло, они вовремя спаслись».

Фюреру это место не понравилось, и впоследствии он отзывался о нем отрицательно: «В «Вольфсшлюхте» было не очень безопасно, и у меня постоянно болели глаза от едких выделений от огнестойкого дерева, из которого были построены бараки». Главная квартира пробыла здесь двадцать дней, а 26 июня Гитлер вылетел в Шварцвальд. Там западнее Фройденштадта для него была оборудована еще одна полевая штаб-квартира – «Танненберг», из которой фюрер руководил победоносным завершением французской кампании. Именно отсюда он летал в Компьен для подписания капитуляции. Отношение Гитлера к этому объекту было неоднозначным. Потом он говорил своим приближенным: «Третий из наших штабов был очень прост, но весьма приятен. К сожалению, там было так сыро, что мы бы все заболели, если б оставались там дальше». Подобного мнения придерживались и другие обитатели. Секретарша говорила, что «там было несколько маленьких сырых бункеров, жить в которых было практически невозможно».

В «Танненберге» Гитлер пробыл совсем недолго и уже 6 июля триумфатором вернулся в Берлин.

Для проведения Балканской кампании, оказавшейся быстротечной и неожиданной, постройка каких-либо капитальных сооружений не производилась. Вечером 10 апреля 1941 г. фюрер выехал из Берлина и после короткой остановки в Мюнхене вечером 11-го прибыл в штаб-квартиру «Зюд-Ост» в Мёнихкирхине, расположенном на востоке Австрии. Этот маленький населенный пункт находился на участке железной дороги, ведущей от Вены на юг, к Грацу, примерно в 25 км к западу от Винер-Нойштадта. Спецпоезд Гитлера добирался туда не без приключений. Дело в том, что фюрер всегда настаивал, чтобы его поездки не нарушали график регулярного движения поездов по немецким железным дорогам, отличавшимся сверхточной пунктуальностью. В результате спецпоезду пришлось несколько раз вставать на запасных путях и ожидать, пока мимо проследуют пассажирские поезда, двигавшиеся к своим пунктам назначения. Этот факт еще раз доказывает, что в Германии хоть и был тоталитаризм, но все же европейский, в котором диктатор отнюдь не считал себя богом.

Командный пункт в районе Мёнихкирхена был оборудован при въезде в тоннель, где заранее были сооружены подъездные пути. В случае налета бомбардировщиков состав мог быстро заехать в подземелье, причем территория вокруг тоннеля была полностью изолирована. По сведениям одного из охранников Гитлера, этот объект имел кодовое название «Весенний шторм». Там имелись в наличии необходимые средства связи и были подведены подземные кабели. Обстановка здесь среди альпийских лугов была довольно спокойная.

^{Гитлер около своего вагона во время стоянки спецпоезда «Эрика» в Мёнихкирхене, 20 апреля 1941 г.}

^{Позади фюрера – рейхсмаршал Геринг}

К 28 апреля исход кампании был уже ясен, и после четырнадцатидневной стоянки спецпоезд фюрера вернулся обратно в Берлин. Вскоре должна была начаться новая большая операция Вермахта на Востоке, а для Гитлера там уже была приготовлена новая штаб-квартира.

Еще осенью 1940 г. фюрер направил адъютантов Шмундта и Энгеля месте с Тодтом на Восток, дабы те присмотрели место для новой главной квартиры. Объехав генерал-губернаторство и Восточную Пруссию, «квартирьеры» предложили Гитлеру использовать местность вблизи Растенбурга в лесу Гёрлиц. Шеф согласился и приказал немедленно приступить к работам. Срок готовности объекта был назначен на апрель 1941 г.

Местоположение штаб-квартиры, впоследствии получившей название «Вольфшанце» («Волчье логово»), было выбрано с учетом скрытности и труднодоступности. Густой лес в этом районе исключал возможность воздушного десанта и облегчал маскировку, а два близлежащих озера и болота могли служить естественным препятствием в случае атаки с суши. Что важно, лес был сосновым, а эти деревья не опадают во время зимы. Это значительно облегчало маскировку.

Первый этап строительства объекта проходил с конца 1940 г. по весну 1941 г. Непосредственным руководителем строительных работ был назначен инженер «Организации Тодта» Беренс. Работы по возведению объекта были замаскированы под строительство небольшого химического завода, под рабочим названием «Аскания Норд», для чего были специально организованы три подставные фирмы, совершенно легально осуществляющие закупку материалов у ничего не подозревающих подрядчиков, а именно:

– фирма «Драэгер» – вентиляционные и фильтрующие системы;

– фирма «Хойер» из Гамбурга – монолитные железобетонные конструкции;

– фирма «Клаус Акерманн» – железобетонные блоки;

– фирма «Сайдшпиннер» из Штутгарта – ландшафтные работы, садоводство;

– фирма «Уаренвертриб» – бараки, склады и служебные конструкции.

Основные работы по возведению курировали подставные «химические» фирмы Тодта – «Хемишен Верке Асканиа», «Вейсс унд Фрайтаг» и «Дайкерхоф унд Видманн»[28].

Согласно утвержденным планам, на строительство ставки предполагалось задействовать до 20 000 лиц. Такое большое число рабочих обусловлено тем, что штат рабочих бригад комплектовали с географическим разбросом, подвергали регулярной ротации и после исполнения небольшого этапа строительных работ, не позволяющих понять истинное назначение объекта, рабочие бригады переводились на другие площадки. Военнопленные на строительстве объекта никогда не использовались. Все рабочие жили в бараках, построенных у Растенбургской сахарной фабрики.

Первая фаза строительства включала в себя возведение только самых необходимых сооружений. Адъютант фюрера от Люфтваффе фон Белов вспоминал, что на момент прибытия его в «Вольфшанце» в июне 1941 г. сооружения комплекса состояли всего из десяти незаконченных железобетонных укрытий, в которых только два помещения были хорошо защищены от бомб[29].

Впоследствии штаб-квартира постоянно достраивалась, и работы там велись вплоть до лета 1944 г. В общей сложности здесь было построено около 80 объектов, в том числе 12 железобетонных бункеров высотой до 15 метров. Толщина боковых стен и перекрытий в них доходила до четырех метров. Передняя часть бункеров обеспечивала защиту только от осколков и предназначалась для работы обслуживающего персонала. Проходы внутри этих строений имели ширину два и высоту три метра. Подземные сооружения из-за болотистой местности здесь не делались.

Весь объект был разделен на три зоны. В главной размещался бункер Гитлера, имевший номер «13», представлявший собой железобетонное строение с бронированными ставнями на окнах, которые были постоянно закрыты. Внутри располагались шесть жилых комнат с искусственным освещением, зал для проведения совещаний и туалетные комнаты. В кабинет, расположенный в пристрое, вели большие двухстворчатые двери. Дневной свет проникал в него через пять больших окон. Вдоль стены стоял длинный и широкий стол, уставленный телефонами, настольными лампами и пеналами с карандашами. На нем же были разложены карты военных действий. Вместо стульев там были небольшие деревянные табуретки. Напротив двери в конце кабинета стоял письменный стол Гитлера, выполненный из дуба, а на нем находились часы, на которые фюрер почему-то никогда не смотрел, предпочитая спрашивать время у окружающих. В стене напротив окон находился камин, перед которым стоял большой круглый стол, вокруг которого располагались восемь плетеных кресел. Убранство кабинета довершали встроенный шкаф с проигрывателем напротив письменного стола и несколько малозаметных шкафчиков из дуба.

^{Схема штаб-квартиры фюрера «Вольфшанце»}

Атмосфера в кабинете была далеко не рабочая, так как температура воздуха поддерживалась на уровне +11 градусов. Это было связано с тем, что Гитлер лучше всего себя чувствовал именно в таком микроклимате и не разрешал отапливать свой кабинет выше этой нормы. Из-за этого штабные офицеры и генералы постоянно мерзли во время совещаний, а Йодль вообще приобрел хронический ревматизм. Шпеер же так высказывался по поводу бункера: «Внешне он напоминал египетскую пирамиду, но, в сущности, представлял собой испещренную зигзагообразными полосами и наподобие валуна округленную по углам и верхнему краю огромную бетонную глыбу без окон».

В «зоне 1» также находились бункеры Бормана, Геринга, Йодля и доктора Дитриха.

Во второй зоне находились комендатура и штаб объекта, второстепенные помещения для совещаний, железнодорожный вокзал и легкие бункеры для командования, а в третьей, наименее охраняемой, – хозяйственные объекты. В центре лагеря, в бункере «Казино», длинном окрашенном в белый цвет приземистом помещении с высоко расположенными окнами, находилась столовая на 20 мест, где фюрер обедал вместе со своими генералами, офицерами генштаба, адъютантами и врачами. По уже сложившейся традиции на стене висела большая карта – теперь Советского Союза. Из развлечений имелся кинотеатр, в котором каждый вечер демонстрировались художественные фильмы, но фюрер туда никогда не ходил. Он предпочитал в одиночестве пересматривать военную хронику, подвергая цензуре отснятый операторами материал. В этом он был немного похож на своего кремлевского «коллегу».

Чтобы попасть в каждую из зон, требовалось иметь три вида пропусков, ограничивающих доступ в закрытые сектора.

Для обеспечения комплекса поблизости был оборудован небольшой аэродром Вильямово, а также подведена железнодорожная ветка. В августе 1941 г. для приема высокопоставленных гостей железнодорожный вокзал ставки под названием «Гёрлиц» расширили и добавили две платформы.

С Берлином «Вольфшанце» связывал прямой телефонный кабель. Впоследствии сюда было построено и автомобильное шоссе. В радиусе 50 км от «Волчьего логова» расположились также штаб-квартира рейхсфюрера СС, полевая резиденция министра иностранных дел Риббентропа, а также гостиница для посетителей и штаб противовоздушной обороны. Штаб оперативного руководства ОКВ во главе с заместителем начальника оберстом Варлимонтом находился на том же лесном участке, только чуть в стороне. Там также было выстроено несколько бункеров и бараков. У Верховного командования Вермахта имелись свои собственные блокгаузы, расположенные в 20 км северо-западнее. Объект «Робинзон» – полевой штаб OKЛ – был возведен в 65 км от «Вольфшанце», недалеко от г. Гольдап. Штаб сухопутных войск (OKH) – «Мауервальд» – построили в 20 км, рядом с Ангебургом.

Все сооружения были тщательно замаскированы. Маскировку и ландшафтное обустройство комплекса поручили штутгартской фирме «Сайдшпиннер», которая настолько хорошо справилась с заданием, что закрытая территория комплекса больше напоминала санаторий, чем военный объект.

Открытое пространство между бункерами заполнили специально возведенными бутафорскими «деревьями» из маскировочной сетки. Маскировочные сети постоянно менялись в соответствии с сезоном. Все дорожки также маскировались каркасным навесом и закрывались маскировочной сетью.

Здания были выкрашены в зеленый цвет, повсюду были натянуты сети, расставлены кусты. Впрочем, по воспоминаниям очевидцев, лес в этом районе был настолько мрачный и густой, что лучи солнца даже в жаркий летний день почти не проникали в его глубину. Так что разглядеть что-либо с самолета было просто невозможно. В целях светомаскировки на территории комплекса использовались лампы узконаправленного темно-синего цвета с абажурами.

По свидетельству личного пилота фюрера Ханса Баура, «Волчье логово» ни разу не бомбили, хотя он и видел три воронки от бомб в его окрестностях. Маскировка комплекса, по его мнению, была очень надежной. Только когда он пролетал над ним на маленьком самолете Fi-156 «Шторьх» на высоте 50 метров, сквозь кроны деревьев можно было заметить блеск крыш казарм, да и то мельком и при ярком солнце.

Вокруг «Волчьего логова», по сути, представлявшего собой целый город, была организована запретная зона. По внешнему периметру она была обнесена проволочными заграждениями, выполненными «спиралью Бруно». Такая колючая проволока считалась непреодолимой для диверсантов. В лесу были установлены замаскированные наблюдательные вышки. Вся территория, свободная от застройки, была щедро усеяна минами самой разной конструкции. При этом большая часть из них имела деревянную, а позже и фарфоровую оболочку, что исключало использование миноискателя.

Чтобы проехать в центр лагеря, автомобиль с гостями преодолевал несколько препятствий. При въезде в лес находился КПП-1. Недалеко от него располагались бараки охраны, склады с боеприпасами и гаражи. Повсюду имелись траншеи и доты. Затем к КПП-2 вела лесная дорога длиной полтора километра. Скорость на территории объекта была ограничена 20 км/ч, и это правило неукоснительно соблюдалось. Останавливаться и выходить из машины категорически запрещалось, так как на обочинах также были устроены минные поля. После КПП-2 была оборудована еще одна, более неприступная полоса проволочных заграждений и стоял забор из металлической сетки, усиленный по верху колючей проволокой, через которую был пропущен ток высокого напряжения. Вдоль забора располагались окопы, блиндажи и замаскированные доты.

Общая численность подразделений охраны, включая военнослужащих армейских подразделений, составляла около 5000 человек. Большая часть их была расквартирована в населенных пунктах, прилегающих к лесу. Большая часть подразделений находилась в районе деревни Карлсдорф:

– 1-я и 2-я роты охраны, имевшие на вооружении 22 бронемашины;

– 3-я рота имела в своем составе бронетранспортеры для гренадеров, вооруженных пулеметами;

– 4-я рота – восемь орудий и 17 бронетранспортеров с минометами;

– 5-я рота – 15 танков и 10 штурмовых орудий;

– 6-я рота – четыре зенитных орудия и 4 четырехствольных зенитных автомата;

– 7-я рота (разведывательная) – 16 бронемашин и 30 амфибий «Кюбельваген»;

– 8-я рота (снабжения) – 72 грузовика.

Помимо этого в населенном пункте Гинденбург находился 112-й саперный батальон, санитарный взвод, гужевой транспортный батальон и штаб технической роты. В деревне Гёрлиц располагался 23-й резервный батальон численностью 600 человек. Основной его задачей было несение караульной службы на постах, расположенных внутри второго рубежа проволочных заграждений.

По мнению начальника личной охраны фюрера Ханса Раттенхубера, «Волчье логово» по своему устройству и наличию оборонительных сооружений не уступало укреплениям Западного вала, а по некоторым параметрам даже превосходило их. По его словам, главную квартиру окружали многочисленные проволочные заграждения с минами-сюрпризами, бесчисленные минные поля, среди которых находились многоуровневые доты с тяжелым вооружением и огнеметами. На обочинах дорог и перекрестках были устроены замаскированные пулеметные дзоты. Некоторые из них внешне имитировали большие пни и муравейники! Передвижение внутри объекта было возможно только по специально отведенным дорожкам, все остальное было заминировано. Кроме того, имелись хорошо защищенные позиции зенитных орудий, которые в любой момент могли быть поставлены и на прямую наводку. По свидетельству очевидцев, зенитчики регулярно проводили учебные стрельбы, чтобы поддерживать боевую готовность.

Фактически «Волчье логово» представляло собой самую неприступную крепость в Европе, раскинувшуюся на площади 250 гектаров.

В полдень 23 июня 1941 г. Гитлер и сопровождавшие его лица выехали на спецпоезде в Растенбург[30]. Поздно вечером состав прибыл на специальную замаскированную станцию, с которой фюрер проследовал в свою новую главную квартиру. Как потом оказалось, она стала для него основной. Здесь фюрер проведет в общей сложности 800 дней.

Начальник штаба оперативного руководства ОКВ генерал Йодль так вспоминал после войны о «Волчьем логове»: «Главная квартира фюрера была неким гибридом между монастырем и концлагерем. Жизнь в главной квартире в конечном счете была мукой для нас, солдат, потому что эта штаб-квартира была совсем не военной, а штатской, и мы, солдаты, были там гостями… Там было много заборов и колючей проволоки. На всех дорогах, которые вели к гауптквартире, были установлены заставы, а в центре находилась так называемая «зона безопасности № 1». Постоянного пропуска в эту зону не имели даже сотрудники моего штаба, охранники обыскивали каждого офицера, которого не знали в лицо». Впрочем, вряд ли Йодль за время своей службы смог посетить хоть один концлагерь. Да и о монастыре он имел лишь теоретические познания.

Варлимонт, который провел в «Волчьем логове» очень много времени, отмечал потом, что обитатели «зоны № 1» жили и работали в основном в бункерах. Специально проложенные дороги и тропинки пересекали зону вдоль и поперек. Барак и бункер Гитлера находились в самом северном конце зоны. Все окна выходили на север, так как фюрер не выносил солнечного света. Сам Варлимонт с подчиненными размещался в зоне № 2, которая была полностью обнесена забором из колючей проволоки и была почти не видна с дороги. Он отмечал: «Что касается размеров помещений, количества окон и обстановки, то выглядела главная квартира фюрера так, будто ее обустраивали по правилам берлинских министерств». Бетонные стены были обиты деревянными панелями, окрашенными в веселые цвета, при этом удобств было вполне предостаточно: встроенные шкафы, эмалированные тазы, ванны, водопровод, центральное отопление и канализация с керамической сантехникой. Все это с трудом укладывалось в привычные представления немецких офицеров о полевой штабквартире.

^{Один из бараков «Вольфшанце»}

Посол Германии в Турции и в прошлом соратник фюрера по партии фон Папен при посещении «Волчьего логова» обратил внимание на то, что окна в зданиях, укрытых тесно стоявшими деревьями, были небольшими, отчего во внутренних помещениях всегда было уныло и сумрачно. Днем и ночью там горел электрический свет. У Папена даже создалось впечатление, что дом фюрера просто утонул в болоте. Система охраны ему тоже запомнилась: «Весь район был окружен тройными рядами заграждений из колючей проволоки, а вход на территорию был возможен только по особым пропускам».

Секретарша фюрера Шредер делилась впечатлениями о гауптквартире шефа со своей подругой: «Бункеры располагались вразброс и разделялись по сферам деятельности. Сами по себе участки обособлены. Наш спальный бункер имеет размеры железнодорожного купе и облицован светлым деревом». Она жаловалась на постоянный шум вентиляторов, сквозняки, духоту и комаров. Последние действительно стали настоящим кошмаром для обитателей «Волчьего логова».

Весной 1942 г. Мартин Борман даже раздобыл где-то специальную световую ловушку для комаров, работавшую по принципу пылесоса. Испытать прибор окружение Гитлера поручило стенографисту Генри Пикеру. Сам он так рассказывал об этом: «Когда Гитлер вошел и сразу начал заниматься со своей овчаркой, которой этот прибор, очевидно, не понравился, машинка вдруг издала такой рев, что овчарка мгновенно отскочила назад. «И этой штукой вы хотите заманить в ловушку маленьких комариков?» – спросил меня Гитлер и надел очки, чтобы тщательно рассмотреть сей шедевр. Когда же он обнаружил во входном канале комаров и задумался, очевидно, силясь понять, как они туда попали, я, помолчав немного и преодолев чувство неловкости, собрался с духом и признался в том, что я с присущей юристу осторожностью, с учетом моих совершенно недостаточных познаний в технике и испытывая вполне естественное недоверие к машинке, по дороге сюда поймал несколько комаров и засунул их туда. Он от души рассмеялся…»

^{Гитлер играет со своей любимой овчаркой Блонди}

Летом в этой местности воздух был душный и влажный, иногда давящий. Секретарша Траудль Юнге вспоминала потом: «В такую погоду было сложно уговорить Гитлера прогуляться. Он отсиживался в прохладном бункере и только ради овчарки Блонди совершал после завтрака прогулку рядом с бункером». Для выгула главной собаки Третьего рейха был отведен специальный отгороженный вольер. Сам фюрер как-то сказал: «Здесь, в «Вольфшанце», я себя чувствую пленником в этих блиндажах, и мой дух не может бежать отсюда».

Гитлер, хоть и был творческой личностью, везде любил строгий распорядок дня. Поэтому дни в «зоне № 1» проходили по примерно одинаковой схеме. Фон Белов вспоминал: «Ежедневно в 12 часов начиналось большое обсуждение обстановки, на которое Гитлер отправлялся в бункер Кейтеля или Йодля, находясь там, как правило, от полутора до двух часов. На это обсуждение раз или два в неделю являлись Браухич, Гальдер и оберст Генерального штаба Хойзингер. После обеда фюрер вел беседы или переговоры с гражданскими лицами по внутригерманским вопросам ведения войны. В 18 часов проходило послеобеденное обсуждение обстановки, которую докладывал Йодль»[31]. Обед всегда начинался в 14.00, а ужин – в 19.30, причем последний обычно растягивался на два часа. Фюрер любил подытожить прошедший день. Темы для обсуждений на таких «круглых столах» поднимались самые разные, но меньше всего они касались войны!

Так, в ночь на 26 января 1942 г. обсуждались особенности женского характера, и фюрер приводил различные примеры. В частности, невеста его личного шофера Кемпки, по его мнению, не подходила ему, так как была интеллигентной девушкой, а Кемпку, кроме техники, ничего не интересовало. Кроме того, обсуждались собаки, искусство и т. д. 17 февраля критиковались евреи. 2 марта фюрер снова весь вечер обсуждал тему женского характера, 10 марта поднимались вопросы женской ревности, секса и семьи, 27 марта говорили о причинах раковых заболеваний[32]. Гитлер поднимал такие темы, как энергоносители будущего, религия, оперные и симфонические режиссеры, градостроительство, археология, палеонтология, землепользование, школьное образование, железнодорожный транспорт, барокко и ренессанс и многое-многое другое.

Застолья проходили в свободной, непринужденной обстановке, разговор велся открыто, без всякого принуждения. Причем если кому-то эти беседы надоедали, он мог, не стесняясь, выйти. «Порой весьма затягивавшиеся трапезы заставляли нас, участников помоложе, выходить из-за стола пораньше остальных, чтобы заняться неотложной работой. Фюрер ничего неприличного в этом не видел», – вспоминал Белов (попробовал бы у нас кто-нибудь, скажем Маленков, взять и уйти пораньше с «трапезы» у Сталина!).

Нередко ужин заканчивался коллективным просмотром очередного выпуска «Вохеншау». Хроника не имела звукового сопровождения, поэтому текст зачитывал офицер для особых поручений. Тут же по ходу дела Гитлер вносил исправления и уточнения. Так, например, 28 марта 1942 г. он попросил заменить фразу «еженедельно со стапелей сходит множество подводных лодок» фразой «неиссякаемым потоком сходят со стапелей подводные лодки»[33].

Питание в «Вольфшанце» было довольно скромным и соответствовало утвержденным в Вермахте продовольственным нормам. Обед состоял из супа, мясного блюда на второе и десерта. Фюрер питался по своему вегетарианскому меню. Сидели за столом в одном и том же порядке. Гитлер сидел в центре, спиной к окнам. Справа от него рейхсшеф печати Дитрих, слева – Йодль, напротив – Кейтель. Справа от последнего сидел Борман, а слева – Боденшанц. Если появлялись еще люди, они садились между указанными лицами[34].

Во время операции «Барбаросса» Гитлер находился в этой FHQ почти пять месяцев подряд. За это время он только трижды выезжал в Берлин (3 октября, 21 и 28 ноября) и один раз в Мюнхен (8 ноября) традиционно почтить память «павших борцов». Кроме того, несколько раз он вылетал на Восточный фронт, в частности 4 июля – в Минск, а потом с 25 по 28 августа совершил большую поездку вместе с Муссолини. С 9 по 16 декабря фюрер провел неделю в столице, после чего вернулся в главную квартиру.

После поражения под Москвой стало ясно, что война закончится еще не скоро, и жизнь в «Волчьем логове» для его обитателей тоже продлевалась на неопределенный срок. Поэтому вскоре возобновились и строительные работы. Чем дольше Гитлер жил в темных лесах Восточной Пруссии, тем больше полевая штаб-квартира превращалась в стационарную резиденцию, своего рода лесной филиал рейхсканцелярии.

Случались здесь и происшествия. Так, 8 февраля 1942 г. по так и не выясненным до конца причинам вскоре после взлета с аэродрома «Вольфшанце» загорелся и взорвался в воздухе самолет главного его создателя – инженера Фрица Тодта. Официальная версия расследования авиакатастрофы гласила – самолет Не-111 из Курьерской эскадрильи фюрера имел механизм самоуничтожения, и пилот, вероятно, случайно включил его.

Наиболее счастливыми днями для жителей и посетителей FHQ, без сомнения, стали конец мая – начало июля 1942 г. После неожиданных зимних поражений Вермахт тогда одерживал одну победу за другой. 28 мая завершился разгром советских войск в районе Харькова, 21 июня Роммель захватил Тобрук, а 28 июня немецкие войска перешли в наступление на южном участке Восточного фронта. 1 июля в Крыму пал Севастополь, а через неделю в «Вольфшанце» пришло сообщение о разгроме союзного конвоя PQ-17 в Арктике. Стенографист Генри Пикер свидетельствовал в те дни: «У всех просто великолепное настроение, и это – наилучшее свидетельство наших военных успехов».

В начале ноября 1942 г. ко всем бетонным бункерам были пристроены более вместительные и светлые деревянные бараки. Пиком же строительства стал 1943 г. Все люди из многочисленного окружения Гитлера старались поселиться поближе к нему, причем с комфортом не хуже столичного. Вот как об этом вспоминала потом Траудль Юнге: «Среди высших чинов началась крайне заразная «барачная эпидемия». Все хотели проживать в бараках, а в бункерах только спать. Шпеер построил себе целый поселок, Геринг – настоящий дворец, врачи и адъютанты оборудовали летние резиденции». Появились также чайный павильон и коттеджный поселок для гостей.

Охране тоже нужно было чем-то заниматься, и она периодически укрепляла и без того неприступные подходы к «зоне № 1». В целях предотвращения вражеского десанта на опушках и полянах появились колья и ловушки, окруженные дополнительными минными полями и пулеметными гнездами.

Постепенно «Волчье логово» утратило свое первоначальное предназначение передовой штаб-квартиры. Система сообщений с командными инстанциями была перегружена, курьерские поезда возили по ночам все больше офицеров, чиновников и партийных деятелей, а также многие килограммы всевозможной корреспонденции и документации. А Варлимонт вообще считал, что FHQ в Растенбурге стала играть роль искажающего фактора, который приводил к затягиванию войны.

Однако при этом удивительно, что ни русские, ни американцы в первые годы войны даже не подозревали о местонахождении главной штаб-квартиры Гитлера. Только весной 1943 г. немцами были получены сведения о том, что советской разведке стало известно, где находится главная квартира фюрера. По всей вероятности, эти данные поступили от военнопленных генералов, ранее бывавших там. После этого фюрер стал всерьез бояться бомбардировки «Волчьего логова», причем американцами. Он говорил своим подчиненным: «Они точно знают, где мы, и однажды разобьют здесь все прицельными бомбами. Я каждый день жду налета».

Эти опасения были явно преувеличены, но авиаударов боялись всерьез. Немецкая разведка получила сведения, что американцы разработали бомбу в шесть тонн, взрыв которой крыша бункеров, по оценкам экспертов, могла не выдержать. Правда, никто при этом не подумал, какова вероятность попадания бомбой с большой высоты в замаскированный объект, расположенный в густом лесу. Поэтому имеющиеся сооружения было решено модернизировать, в связи с чем главная квартира в Восточной Пруссии была фактически закрыта на четыре месяца. В комплексе на тот момент проживало более 2000 человек, в том числе 20 женщин: повара, стенографистки и телефонистки.

23 февраля 1944 г. Гитлер на своем спецпоезде выехал в «Бергхоф», где и оставался с небольшими перерывами до июля. Тем временем «Организация Тодта» вела работы в «Волчьем логове». Крышу бункера Гитлера, имевшую толщину четыре метра, нарастили еще на три. Остальные бункеры и бараки также были укреплены. Николаус фон Белов так описывал увиденное им позднее: «Бункер фюрера превратился в бетонный колосс с семиметровыми перекрытиями. Усилены были перекрытия и других бункеров, а все простенки деревянных бараков были залиты бетоном толщиной 60 см».

В июле, когда работы еще не были закончены, Гитлер вернулся в «Волчье логово», чтобы руководить обороной группы армий «Митте». Лето выдалось очень жарким и душным, над мшистыми лугами в районе комплекса роились бесчисленные тучи комаров и мошек, отравлявшие жизнь обитателям. Охранникам приходилось заступать на посты только в москитных сетках, а жителям бараков вставлять в окна сетки от насекомых. К тому времени полезная площадь комплекса составляла 154 501 кв. метр, а площадь – 800 га. Общая себестоимость работ на тот момент составила около 36 млн рейхсмарок[35], что было колоссальной суммой.

Тем временем угроза жизни фюрера пришла как раз оттуда, откуда не ждали. 20 июля оберст Штауфенберг помимо бумаг привез в портфеле бомбу. FHQ Гитлера имела совершенную систему безопасности, но при этом охранникам не разрешалось обыскивать портфели высокопоставленных офицеров. Пользуясь этим, заговорщик вместе со своим адъютантом фон Хефтеном смогли беспрепятственно пронести «адскую машину» в «зону № 1» и привести в действие ее кислотный взрыватель.

Гитлера спасло лишь то, что из-за жары совещание перенесли в картографический барак под названием «Летний домик». Во время обсуждения обстановки Штауфенберг положил портфель с бомбой под стол, а сам вышел из помещения. В 12.40 по берлинскому времени произошел мощный взрыв. Адъютант фюрера от Люфтваффе фон Белов вспоминал: «На какое-то мгновение я потерял сознание. Очнувшись, увидел валявшиеся вокруг деревянные обломки и груды битого стекла. Моей первой же мыслью было как можно скорее выбраться отсюда. Я выкарабкался через окно и побежал вокруг барака к главному входу. Голова гудела, из нее и из горла лилась кровь, я почти оглох. У входа в барак я увидел ужасную картину. Там уже лежало несколько тяжелораненых, а другие раненые едва держались на ногах и падали»[36].

^{Гитлер навещает своих адъютантов, раненных 20 июля 1944 г.}

^{Вверху – генерал-майора Рудольфа Шмундта, внизу – контр-адмирала Карла фон Путткамера}

Всего в результате взрыва погибли четыре человека, еще пять получили тяжелые ранения и 15 – легкие. Однако сам Гитлер практически не пострадал, отделавшись контузией. Первоначально все подумали, что на барак была сброшена бомба, как того и боялся фюрер, однако после сопоставления всех фактов стало ясно, что взрывное устройство находилось внутри «Летнего домика».

После покушения режим охраны был резко усилен. Фон Папен, прибывший в «Волчье логово» в августе с целью сообщить о разрыве дипломатических отношений с Турцией, отмечал: «Меня провели в занимаемое им здание через густую сеть охраны. Количество постов было удвоено, и на последнем из них посетители должны были оставить свои шляпы, пальто, портфели и вообще все, что они принесли с собой».

Линии обороны вокруг «Волчьего логова» тоже были усилены. Словно в Средние века экскаваторами были вырыты рвы, заполненные водой, на подходе к которым были оборудованы новые минные поля. В общей сложности к этому времени было установлено уже около 60 тысяч мин! По воспоминанию очевидцев, осенью 1944 г. FHQ выглядела так, словно там в ближайшее время начнутся боевые действия. Нервы у охранников были напряжены до предела, из-за чего даже случилось несколько инцидентов. Так, во время проведения очередных учений произошел случайный выстрел боевым снарядом из противотанкового орудия, так как офицер, проводивший занятие, полагал, что оно не заряжено. Снаряд насквозь пробил один из жилых бараков и разворотил стоявшее за ним дерево. Никто, к счастью, не пострадал, хотя присутствовавшие были в шоке.

Между тем в конце года обстановка на Восточном фронте снова обострилась, а для обитателей «Вольфшанце» настали тревожные времена. Линия фронта приближалась, а над территорией главной квартиры, еще полгода назад находившейся в глубоком тылу, ежедневно появлялись советские самолеты. Причем штурмовики Ил-2 нередко пролетали низко над деревьями. Гитлер ждал внезапного налета и во время воздушной тревоги призывал всех укрываться в бункерах. Тем не менее он ничего не хотел слышать об эвакуации, хотя окружающие настойчиво уговаривали его. Фюрер твердил: «Оставаться здесь мой долг. Это успокоит население. Мои солдаты не допустят, чтобы фронт был отодвинут назад до штаб-квартиры своего фюрера. Пока они знают, что я остаюсь тут, они будут сражаться с еще большим энтузиазмом и удержат фронт». Назначенные после неудачного покушения, новые личные врачи Гитлера Карл Брандт и Людвиг Штумпфеггер также настаивали на переезде фюрера в более приемлемое для лечения нервов место.

Фюрер оставил «Волчье логово» лишь в 05.15 по берлинскому времени 20 ноября. По воспоминаниям Траудль Юнге, это был солнечный осенний день. Спецпоезд был переполнен, посему всем офицерам штаба просто не хватило места. По прибытии в Берлин Гитлеру была сделана операция на горле, а 10 декабря он перебрался в FHQ «Адлерхорст», расположенную в Цигенберге. Ту самую, в которую он отказался ехать в 1940 г. Штабквартира была расконсервирована, и оттуда Гитлер руководил наступлением в Арденнах. По утверждению личного пилота Баура, 22 декабря фюрер еще раз летал в «Вольфшанце» на своем FW-200, после чего уже навсегда покинул это место.

Характерно, что, даже несмотря на отбытие Гитлера из «Волчьего логова» и приближение русских, работы по расширению комплекса не останавливались, и в конце 1944 г. – начале 1945 г. там было возведено еще несколько хозяйственных построек.

24 января 1945 г. в связи с выходом советских войск в район Ангербурга, в 15 км от «Вольфшанце», специальное подразделение из «Организации Тодта» получило приказ начать операцию «Инзельпрунг» («Трещина на острове»). После этого Восточную Пруссию сотрясли мощнейшие взрывы, разрушившие большую часть сооружений[37]. Взрывная волна была настолько сильной, что вышибло окна в некоторых домах на расстоянии десяти километров от объекта, а на ближайших озерах раскололся лед.

На уничтожение каждого бункера в среднем ушло около восьми тонн взрывчатки. После этого объект был оставлен немецкими войсками.

Передовые группы Красной Армии без боя заняли район Растенбург и расположение «Вольфшанце» 27 января. А вскоре Абакумов доложил Сталину, что «ставка Гитлера в наших руках». Впрочем, поживиться там было особо нечем.

Вскоре после начала операции «Барбаросса» Гитлер приказал построить еще одну полевую штаб-квартиру на оккупированной территории. Первоначально адъютанты выбрали лесной массив под Лубнами в Полтавской области, но там очень активно действовали партизаны, поэтому выбор в итоге пал на Винницу – отдаленный и уютный провинциальный город. Место для FHQ было выбрано в живописном районе в 8 км от Винницы.

Как и в Восточной Пруссии, это был сосновый лес. Эти деревья не опадали зимой, что облегчало маскировку. С первых дней строительства, начавшегося осенью 1941 г., вся прилегающая территория была взята под усиленную охрану, осуществлявшуюся сотрудниками СД, полевой жандармерией и полицаями. Жителей близлежащих сел отселили. В целях секретности специально распространялись «слухи» о строительстве здесь санатория для офицеров-фронтовиков. В строительстве принимали участие немецкие фирмы-подрядчики, которые проводили главные секретные работы, а также вольнонаемные граждане европейских стран.

От шоссейной дороги Винница – Житомир немцы проложили асфальтированную дорогу к центральной части соснового леса, где и расположилась FHQ, получившая позднее название «Вервольф» («Волк-оборотень»). Рядом с объектом находилась посадочная полоса для самолетов. Между Берлином и Винницей установили ежедневное железнодорожное и воздушное сообщение. Для курьерских полетов на короткие расстояния здесь имелось звено Fi-156, базировавшееся прямо на выгоне для скота около села Коло-Михайливка.

При этом железнодорожная ветка через специальный КПП вела прямо на территорию объекта. Для маскировки сооружений было завезено и высажено около 800 деревьев и несколько тысяч кустов. По всей территории были построены наблюдательные посты, укрытия, дзоты и позиции для орудий.

В отличие от «Волчьего логова» здесь не возводились капитальные железобетонные сооружения. Из Германии были доставлены блочные дома барачного типа в количестве 44 единиц, выполненные из огнеупорной древесины, пропитанной креозотом. Шпеер объяснил это следующим образом: «Так как русские самолеты почти не показывались, а авиация союзников и подавно никак не могла сюда проникнуть, то на отведенной под новую штаб-квартиру территории не стали сооружать мощные железобетонные строения. Военный и гражданский персонал разместили в разбросанных по лесу благоустроенных и весьма приятных на вид блокгаузах». Один из охранников фюрера Рохус Миш также указывал, что «по большей части строения были сделаны из стволов деревьев (срубы), был только один бункер для персонала и близких фюрера на случай воздушного налета». Для Гитлера был построен большой блокгауз, где находились его рабочий кабинет, гостиная с камином, кухня, ванная, спальня и небольшое помещение для прислуги.

В общей сложности на территории объекта было возведено 81 сооружение, в том числе кухня, столовая для солдат, много продовольственных складов, бомбоубежища, чайная, казино, кинотеатр, жилые дома и две радиостанции. В центральной зоне, огороженной колючей проволокой и проволочной сеткой, находились самые главные здания: телефонная станция, столовые для генералов и офицеров, летний бассейн, спортзал, двенадцать жилых домов для высших офицеров гауптквартиры, бомбоубежище и, наконец, бревенчатый домик фюрера. Все они были построены из дерева. Блокгаузы были оборудованы системой вентиляции, центральным отоплением, электроэнергией и радио. Электричество поступало из Винницы, но на территории «Волка-оборотня» были смонтированы и резервные источники питания – три дизель-электрические установки мощностью 40 кВт. Две 120-метровые артезианские скважины обеспечивали Гаупт-квартиру питьевой и технической водой.

Немецкие инженеры продумали и систему пожаротушения. Для этой цели от реки Бун был построен специальный пожарный водопровод и насосная станция. Канализационная сеть на территории объекта имела длину 9 км, причем стоки из нее проходили через очистные сооружения и только потом сбрасывались в реку! Территория гауптквартиры была разделена просеками на 14 секторов.

Ответственность за охрану объекта нес начальник личной охраны фюрера группенфюрер СС Ханс Раттенхубер. Непосредственно на месте за безопасность отвечали унтерштурмфюрер Даннер и военный комендант оберст Штревс. По периметру лесного массива, где был расположен «Волк-оборотень», через каждые 200 метров были установлены наблюдательные вышки. На полях, примыкавших к лесу, разрешалось высаживать только сельхозкультуры небольшой высоты, чтобы не затруднять наблюдение и исключить возможность скрытного приближения к постам охраны. Прилегающая территория круглосуточно патрулировалась, а на перекрестках дорог и на мостах были организованы КПП. В случае прибытия Гитлера количество постов удваивалось. В округе был установлен жесткий охранный режим: после переписи все жители получили специальные пропуска, введен комендантский час, производились частые проверки домов.

Непосредственно в центральной зоне было оборудовано 28 обычных и восемь пулеметных постов. Кроме того, в радиусе пяти километров от объекта были оборудованы позиции для 12 зенитных батарей, чьи орудия могли быть поставлены при необходимости на прямую наводку. Еще две батареи и прожектора были установлены между селами Стрижевка и Переорки, две батареи – в саду Стрижевки, две батареи и два прожектора – южнее, у деревни Бондари, две батареи – на окраине деревни Пятничаны, около железной дороги, две батареи – севернее Коло-Михайливки, две батареи и прожектор – между Коло-Михайливкой и Сосенками. На вооружении охраны также имелось двадцать танков Pz.II и Pz.III. По сравнению с «Волчьим логовом» это было довольно скромно.

Для самого города Винницы расположение поблизости штабквартиры германского лидера дало, как это сейчас модно говорить, новые рабочие места. Промышленность города (спиртозавод, консервный завод, мебельная фабрика и др.) были загружены заказами. Специально для Гитлера в районе было создано огородное хозяйство, которое курировала немецкая садоводческая фирма «Зайденшпинер». Начальник кухни гауптштурмфюрер Фатер каждый день лично ездил туда и отбирал там необходимые овощи.

^{Начальник личной охраны Гитлера группенфюрер СС Ханс Раттенхубер}

^{Фюрер на переднем сиденье вездехода «Мерседес» W31 G4}

Раттенхубер определил круг лиц, которым было разрешено находиться в гауптквартире, а также установил особый режим допуска к своему шефу. Тщательной проверке подвергались все предметы, доставлявшиеся в гауптквартиру фюрера: медикаменты, продукты питания, минеральная вода, почта.

16 июля 1942 г. в Винницу на самолете Ju-52 прибыли лица, сопровождающие Гитлера. Они специально прилетели на час раньше шефа, дабы организовать почетную встречу у трапа самолета. Вскоре на аэродроме Калиновка приземлился и «Кондор» фюрера. Приезд хозяина в «Волк-оборотень» сопровождался проведением ряда оперативных мероприятий. Движение автомашин и телег по Киевскому шоссе перекрывалось. Жителям сел Стрижевка и Коло-Михайливка запрещалось в это время выходить из дома. Улицы сел и перекрестки дорог перекрывались нарядами эсэсовцев, сотрудниками СД и группами фельджандармерии с овчарками. Только после того как весь район брался под контроль, со стороны Винницы появлялся кортеж из 15–20 легковых машин с занавешенными окнами, двигавшимися в сопровождении мотоциклов и бронеавтомобилей.

К слову сказать, при гауптквартире имелся специальный автопарк, состоявший из автомобилей различных марок, но в основном это были восьмиместные вездеходы «Мерседес» W31 G4, имевшие три моста, в том числе два ведущих. Для обслуживания ставки существовала так называемая «серая колонна», состоявшая из разных машин, в том числе 25 восьмиместных вездеходов фирмы «Мерседес». Этот полноприводный трехосный внедорожник выпускался в 1934–1939 гг. Первые G4 оснащались 100-сильным двигателем, но бортовая техника требовала увеличить возможности генератора, и в 1937 г. мощность двигателя увеличили до 115 л.с. А в 1938–1939 гг. выпускалась модификация с двигателем «Даймлер Бенц» M24 II мощностью 110 л.с.

Гитлер всегда ездил на месте рядом с водителем. Все машины были серого цвета – отсюда и название колонны. Автомобили имели номера, но они, как правило, были закрыты. Виден был лишь тактический знак – «Голова пасхального зайчика».

^{Узел связи в штаб-квартире «Вервольф»}

Все прибывшие разместились в своих блокгаузах, причем их номера для удобства соответствовали номерам бараков в «Вольфшанце». Первым делом фюрер занялся осмотром достопримечательностей, а также изучением местных традиций. Его просто шокировала система медицинского обслуживания, при которой все врачи находились на государственной службе, получая при этом нищенскую зарплату, равную стоимости костюма в магазине. Сам принцип работы, когда утром врач принимал больных в поликлинике, а во второй половине дня ходил по домам, тоже показался очень странным[38]. В то же время Гитлер высоко оценил развитие на Украине проводной радиосети, чего не было даже в Третьем рейхе.

Фюрер посетил несколько музеев, а 21 июля катался по реке Буг. Об Украине у него сложилось весьма благоприятное впечатление: «Украина просто несказанно прекрасна… Климат на Украине гораздо мягче, чем у нас, в Мюнхене, почва необычайно плодородна, а люди, в частности, мужчины, ленивы до невозможности. Вчера я катался на моторной лодке по одной из украинских рек – Бугу, – и вся природа вокруг очень напоминала Везер, где на берегах реки тоже растут леса. Но к сожалению, здесь они сплошь заросли сорняками и сильно заболочены, земля почти совсем не возделана, на лугах не пасется скот… Повсюду можно видеть спящих людей». Украинские музеи не произвели на Гитлера большого впечатления, так как там, по его мнению, были «выставлены собрания старомодного хлама».

Фюрер пребывал в «Волке-оборотне» два с лишним месяца. Отсюда он руководил наступлением Вермахта к Волге и Кавказу. Он был просто в восторге от здешней природы. По словам самого Гитлера, «Вервольф» был его любимейшей ставкой.

Вскоре здесь сложился традиционный распорядок дня фюрера. Вегетарианский завтрак длился около десяти минут, после чего фюрер отправлялся на прогулку. Утренняя прогулка была каждый день, в любую погоду. После нее фюрер приступал к работе, которая продолжалась до 12.00–12.30 по берлинскому времени. После этого начиналась вторая прогулка по лесу. При этом его постоянно сопровождали два эсэсовца, которые следовали сзади с собаками на некотором расстоянии. При этом, согласно инструкции, охранники не должны были смотреть на фюрера, а как бы просто шли по своим делам.

После прогулки, в 13.00, начинался обед. Трапезничал Гитлер, как правило, в казино с офицерами своей личной охраны из батальона сопровождения или зенитного дивизиона. На поглощение пищи обычно уходило 45 минут. После этого фюрер либо отдыхал в своей комнате, либо снова шел гулять в сопровождении двух своих любимых собак. Во время послеобеденной прогулки его охраняли три эсэсовца, которые следовали за ним на расстоянии 10–15 шагов. Один сзади и двое по сторонам. Если к этому времени приезжал Геринг или кто-то из министров – прогуливался с ними.

После гуляния Гитлер снова работал до 19.00, затем ужинал в течение часа. В 20.00 в блокгаузе для совещаний фюрер вместе с Кейтелем, Йодлем, другими генералами и офицерами из Главного командования Вермахта обсуждал положение на фронтах. Совещание длилось два-два с половиной часа, после чего Гитлер отправлялся в свой домик и работал там до 24.00–01.00, а иногда до 02.00–03.00. Творческим личностям, как известно, свойственно допоздна засиживаться по ночам.

В августе Гитлер выезжал на Ржевско-Вяземский плацдарм, где посетил города Вязьму, Ржев и Гжатск. Его секретная поездка проходила под лозунгом «удержать Ржев любой ценой». При этом фюрера, что было нетипично для подобных мероприятий, сопровождали рейхсмаршал Геринг и рейхсфюрер Гиммлер. На период с 28 сентября по 4 октября фюрер выезжал в Берлин, а потом после месячного пребывания в Виннице 1 ноября вернулся в «Волчье логово».

После поражения Вермахта под Сталинградом на южном крыле Восточного фронта сложилась критическая ситуация. В связи с этим 17 февраля 1943 г. Гитлер на самолете вылетел в Запорожье и после двухдневного пребывания там перелетел в Винницу. По воспоминаниям Николауса фон Белова, в этот период «фюрер занимался исключительно операциями группы армий “Зюд”». В «Вервольфе» шеф находился почти месяц, пока положение на этом фронте не стабилизировалось. Именно здесь фюрер подписал оперативный приказ № 5 – об окружении и уничтожении частей Красной Армии на Курской дуге. 13 марта Гитлер вылетел в Смоленск, а оттуда – в «Вольфшанце».

В следующий раз фюрер прилетел в свою штаб-квартиру на Украине почти через полгода. После провала операции «Цитадель» и начавшегося вскоре контрнаступления Красной Армии на южном крыле Восточного фронта снова возникла критическая ситуация. Командующий группой армий «Зюд» Эрих Манштейн требовал разрешение на отход своих войск с целью сокращения линии фронта. В связи с этим 27 августа Гитлер и прибыл в «Вервольф», где провел совещание с Манштейном и подчиненными ему командующими армиями. Последние рассказывали о переносимых войсками трудностях и намекали на необходимость оставить Донбасс. Однако фюрер не принял никаких решений, а лишь пообещал прислать подкрепление. А на следующий день он улетел в Растенбург[39].

Однако обстановка на Востоке Украины продолжала ухудшаться, и Манштейн буквально завалил шефа своими просьбами и предложениями. В 21.00 6 сентября охрана «Вервольфа» получила секретное сообщение, что на следующий день сюда вновь прибудет фюрер. Тотчас был приведен в действие уже привычный план охранных мероприятий, движение по Киевскому шоссе было перекрыто, вся прилегающая местность была взята под наблюдение. На следующий день около 10.00 в Калиновке приземлился первый самолет из Курьерской эскадрильи при штабе фюрера, на борту которого находились оберст Штреве с десятком офицеров и десять человек из личной кухни Гитлера. В 15 часов должен был прилететь и «Кондор» фюрера. Однако в течение дня стало известно о капитуляции маршала Бадольо в Италии, вследствие чего шеф изменил планы и отменил свой приезд. Впоследствии 8 сентября он слетал непосредственно в Запорожье, где находился штаб группы армий «Зюд».

Больше Гитлер на Украине не появлялся.

В начале октября в «Вервольфе» на некоторое время обосновался штаб группы армий «Зюд». Ее командующий фон Манштейн потом делился впечатлениями об увиденном: «Рабочие и жилые помещения, которые мы теперь занимали, были отделаны и меблированы просто, но со вкусом, в деревянных домах. Нас поразила система отрытых в земле, скрытно расположенных блиндажей для часовых, проходившая вокруг всего лесного лагеря. Гитлер, очевидно, хотел, чтобы его охраняли, но сама охрана должна была оставаться для него невидимой. У нас, к счастью, не было основания охранять себя подобным образом»[40].

Решение о ликвидации гауптквартиры на Украине было принято на совещании, проходившем в «Волчьем логове» 28 декабря 1943 г., в день геройской гибели линкора «Шарнхорст» в Ледовитом океане. Тогда фюрер разрешил войскам группы армий «Зюд» оставить район Винницы и распорядился: «А в Виннице чтоб все сожгли и сровняли». При этом шеф-адъютант Шмундт высказывал опасения, что русские захватят мебель, оставшуюся в блокгаузах, отвезут ее в Москву и устроят выставку. В ответ на это Гитлер бросил: «Все сжечь!»

В период с 7 по 13 марта 1944 г. сооружения «Вервольфа» были взорваны, а входы в бомбоубежища завалены. В конце марта специальная советская комиссия по личному приказу Сталина проводила изучение остатков бункера и пришла к выводу, что отступающие вывезли из ставки все ценности и документы. Позже проводились и другие исследования объекта «Вервольф», но ничего сенсационного там так и не нашли.

Между тем с этой гауптквартирой связано больше всего легенд и мифов. Некоторые историки утверждают, что при выборе места для ставки фюрер руководствовался советами 400 магов, экстрасенсов и астрологов из института оккультных наук в Берлине. Также чистым бредом являются утверждения, что «основная часть объекта располагалась под землей», «ставка простиралась вглубь на семь этажей» и т. п. Не соответствует действительности утверждение, что «на аэродроме Калиновка базировались два полка (эскадры) самолетов-истребителей, обеспечивавших охрану ставки с воздуха». Этот «факт» выглядит тем более смешно, учитывая, что на всем Восточном фронте летом 1942 г. действовали пять неполных истребительных эскадр Люфтваффе.

Много мифов и легенд также связано с обнаружением «Волка-оборотня» советской разведкой и ее «бомбардировкой».

И действительно, к концу 1942 г. Москве из разных источников стало известно, что «ставка» Гитлера находится на Украине, в районе Винницы. Но толку от этого знания было мало, как говорится, узнали и узнали. Однако некоторые историки приводят по этому поводу «сенсационные факты». Так, некие В. С. Антонов и В. Н. Карпов в книге «Мастера разведки и контрразведки» всерьез утверждают: «22 декабря 1942 г. десять советских бомбардировщиков, сопровождаемые мощным эскортом истребителей, совершили налет на ставку Гитлера «Вервольф» и расположенный там главный штаб сухопутных войск. Во время бомбардировки были разрушены первые три яруса объекта до глубины десять метров, а также наземные сооружения ПВО, коммуникации, подземные склады, входы, лифты. Объект перестал существовать».

Во как! Причем почерпнули и некритично переписали они эти «факты» из сборника документов о деятельности НКВД в годы войны. Не говоря уже о том, что рейд «под мощным эскортом истребителей» в глубокий тыл был попросту невозможен, авторы почему-то не задумались над тем, как могли десять самолетов поразить замаскированный, то есть невидимый с воздуха, защищенный средствами ПВО объект с такой точностью и откуда взялись сведения о разрушении «объектов» (лифтов, три яруса и т. п.), которых там вообще не было. Причем состряпан этот «документ» в НКВД, а ни в каких документах о деятельности авиации дальнего действия его почему-то нет. Антонов и Карпов также не учли тот факт, что «переставший существовать» «Вервольф» после этих «событий» прекрасно функционировал и дальше.

Также обросла легендами, по сей день насаждаемыми любителями «секретных объектов», недостроенная, а точнее, не построенная гауптквартира Гитлера «Бёренхалле» в окрестностях Смоленска. Этот объект был запланирован на случай взятия Москвы и дальнейшего продвижения Вермахта в глубь советской территории. Отсюда, как предполагалось, фюрер должен был руководить завершающим этапом операции «Барбаросса». Однако эта «Медвежья пещера» по понятным причинам так и не была построена. Тем не менее ряд «специалистов» утверждает, что она реально существовала, причем выглядела просто-таки грандиозно. «Волчье логово» тут просто отдыхает. Основные сооружения штаб-квартиры якобы располагались на глубине 27 метров вдоль правого берега Днепра, причем там имелся конференц-зал аж на 250 персон, четырехэтажный узел связи, а также столовые, гостиницы, электростанции, склады, бани и многое другое. Эдакий подземный фюрер-город. А вот С. В. Чертопруд вообще утверждает, что под землей были построены два тоннеля длиной по 500 метров, один из которых вел к аэродрому, а второй – к Днепру, причем там для Гитлера была приготовлена миниатюрная подводная лодка! Эти «данные» автор, вероятно, почерпнул из художественной литературы 1970-х годов[41].

Значительную часть войны Гитлер провел также в своей резиденции «Бергхоф», расположенной на горе Оберзальцберг высотой 1800 метров над уровнем моря. В конце 30-х годов там были построены дополнительные здания для размещения гостей, охраны, а также Геринга, Бормана, Геббельса и Шпеера. Как и другие места обитания диктатора, эта резиденция строилась и достраивалась в течение всей войны. Хотя Шпеер хотел закончить все в 1942 г., Борман продолжал, используя свои связи, перебрасывать квалифицированную рабочую силу с других объектов и вести стройку.

Резиденция была оборудована надежными бомбоубежищами, гарантировавшими защиту как от фугасных бомб, так и от химической атаки. Они были выполнены в виде системы галерей, соединенных коридорами, пробитыми внутри скалистого массива Оберзальцберга. Входы были защищены бронированными воздухонепроницаемыми дверями. Во всех помещениях, где мог находиться фюрер, были сделаны «тревожные кнопки», с помощью которых шеф или его адъютанты могли вызвать охрану или объявить общую тревогу на огромном объекте.

^{Резиденция «Бергхоф», 1940 г.}

Бункеры были спроектированы очень продуманно, а условия жизни в них были далеки (в лучшую сторону) от первоначальных «спартанских проектов». Для Адольфа Гитлера и его гражданской жены Евы Браун были оборудованы раздельные комнаты, а также комфортабельные ванные комнаты. Имелась даже бронированная будка-бомбоубежище для овчарки фюрера. Всего в «Бергхофе» было построено 79 подземных сооружений, причем все запланированное довести до конца так и не удалось.

Вокруг шале имелась целая система оборонительных сооружений, включавшая в себя несколько линий траншей, доты и блиндажи. В 500 метрах от замка находился батальон эсэсовцев, которые несли здесь службу. Вся местность при необходимости освещалась большим количеством прожекторов, причем включить их все можно было одним нажатием кнопки.

Гауптквартира фюрера находилась в «Бергхофе» полгода – с февраля до начала июля 1944 г. Гитлер и тут постоянно ожидал воздушных налетов. Это было связано с тем, что в этот период над Бехтесгаденом стали регулярно появляться самолеты противника. Местность, где был расположен объект, находилась на трассе полетов союзных бомбардировщиков, летавших с итальянских баз в Австрию, Баварию и Венгрию.

Когда самолеты приближались к границам Южной Германии, в замке «Бергхоф» объявлялась так называемая «предварительная тревога». Сведения о приближении самолетов поступали к адъютанту фюрера фон Белову из главного поста связи штаба Люфтваффе «Робинзон», расположенного в районе Берлина. Белов сообщал об этом камердинеру Гитлера Хайнцу Линге, который тут же будил шефа и по телефону сообщал всем находившимся в «Бергхофе» о предварительной тревоге. После этого фюрер быстро одевался и направлялся на терассу замка, где лично принимал сообщения о местонахождении вражеских самолетов. При появлении самолетов над Южной Германией посредством включения сирены объявлялась «полная тревога».

В 1944 г. такие сирены звучали тут каждое утро. Поначалу обитатели ходили в пещеры, но потом, привыкнув, что налетов никогда не было, перестали это делать. Однажды Гитлер даже прочитал лекцию на эту тему: «Если люди не берегут себя, то это свидетельствует об их глупости, а не мужестве. Мои сотрудники незаменимы и обязаны спускаться в бункер. Глупость воображать, что, подвергая себя опасности погибнуть от бомбы, доказываешь свою храбрость».

Однако даже если бы союзники и установили местонахождение шале фюрера и решили бы разбомбить его, сделать это было не так-то просто. После объявления тревоги в долине и на склонах включались многочисленные установки дымопуска, после чего вся местность окутывалась густым дымом. Специальный химический батальон СС имел в своем распоряжении 270 дымовых установок вместимостью 200 литров триокиси серы каждая. Дымовая завеса молочного цвета после однократного пуска дыма держалась в течение 30–40 минут. Нередко Гитлер лично наблюдал за дымопуском. Если в каком-то месте в завесе образовывались разрывы, он проявлял недовольство и приказывал ввести в действие дополнительные баллоны.

25 апреля 1945 г. за две недели до конца войны американские бомбардировщики произвели налет на «Бергхоф». В результате наземные сооружения комплекса получили сильные повреждения, а дом фюрера был почти полностью разрушен. Криста Шредер, находившаяся в наконец-то пригодившемся бункере, вспоминала: «Беспрерывно падали бомбы, некоторые непосредственно на бункер. В скальной породе раздавались ужасные разрывы, это было жутко… Из строя вышли технические устройства, хваленые установки бункера. С перебоями подавался свет… Вода проникла в бункер и текла по лестнице. Хаос и страх были неописуемыми». Тем не менее испытание на прочность укрытие выдержало. Когда в 13.00 бомбардировка закончилась, обитатели смогли выйти наружу и оценить причиненный ущерб. От резиденции фюрера остались только стены, а внутренние помещения были завалены щебнем. Соседние здания также лежали в руинах, дороги были засыпаны, а деревья вырваны с корнем.

^{Американский P-47D «Тандерболт», пролетающий над развалинами «Бергхофа»}

В конце войны руководство Третьего рейха и лично Гитлера охватила настоящая бункеромания. По всей видимости, это стало следствием ощущения бессилия перед разрушительными бомбардировками, которым подвергалась Германия в последние годы войны. Существующие бункеры постоянно укреплялись и совершенствовались, кроме того, постоянно строились новые запасные объекты. Рейхсминистр Шпеер считал, что боязнь за собственную жизнь у нацистских руководителей приняла поистине абсурдные формы. Гитлер, приехав в предполагаемое место новой гауптквартиры, первым делом приказывал строить бункеры, способные выдержать попадание любых авиабомб. Целые системы подземных сооружений были выполнены не только в местах расположения штаб-квартир, но и в резиденциях в Оберзальцберге, Мюнхене и замке Клессхайм.

В конце 1943 г. Гитлер приказал проложить в Силезии и Тюрингии горные тоннели для размещения там своих гауптквартир. По мнению Шпеера, «сотни столь нужных военной промышленности горных инженеров и тысячи высококвалифицированных рабочих были брошены на осуществление этого проекта». В районе Вальденбурга началось строительство объекта «Ризе», включавшего в себя замок Фюрстенштайн. Окружение фюрера не смогло отговорить его от этой идеи, и дорогостоящие работы продолжались, несмотря на то что бетон и сталь были остро необходимы в других местах. 19 июля 1944 г. руководство «Организации Тодта» явилось в «Вольфшанце» для утверждения плана возведения новой ставки «Ризе». В ходе совещания было решено, фактически свернув все работы в «Вольфшанце», перебросить строительные подразделения в Нижнюю Силезию – на возведение нового комплекса, и уже к концу августа в район новой стройки дополнительно перебросили 800 человек, ассигновав на строительные работы 130 миллионов рейхсмарок. Это почти в четыре раза превысило общий бюджет затрат на постройку «Вольфшанце»! Новый комплекс, вырубленный в скалах, был задуман настолько грандиозно, что завершить его строительство планировалось только в 1947 г.

В итоге на этот объект были израсходованы большие ресурсы, фюрер туда ни разу не приехал, и недостроенный бункер был взорван при приближении советских войск.

После высадки союзников в Нормандии фюрер короткое время использовал командный пункт «W-II», расположенный в Марживале, северо-западнее Суассона. Здесь железная дорога, ведущая в Лан, проходила рядом с тоннелем, который был удобен для маскировки спецпоезда. Этот объект был построен в 1940 г. для операции «Морской лев», потом законсервирован, а через четыре года вновь введен в эксплуатацию.

В этой штаб-квартире имелись просторные хорошо замаскированные бетонные бункеры. Столовая располагалась на возвышенности, откуда открывался прекрасный вид на готический собор в Суассоне. Генерал Ханс Шпейдель, бывавший там, так описывал это место: «В бункере фюрера были большой кабинет на уровне первого этажа, спальня с ванной, помещения для адъютантов и специальные бомбоубежища, оборудованные для работы и отдыха».

Гитлер прибыл в «W-II» 17 июня в сопровождении генерала Йодля и других лиц. Вскоре по его приказу прибыли фельдмаршалы Рунштедт и Роммель. Фюрер был бледный и невыспавшийся, даже не предложил гостям сесть. Он в жесткой форме выразил недовольство их действиями в связи с успешной высадкой американцев. В разгар беседы была объявлена воздушная тревога, и участникам совещания пришлось спуститься в бункер, вместимость которого была не очень велика. Фюрер не захотел оставаться в Марживале надолго и вскоре отбыл в Клессхайм. Последующий кризис на Восточном фронте уже не позволил ему вернуться во Францию.

Между тем в июле 1944 г. для Гитлера была подготовлена еще одна гауптквартира под Тионвилем, в Вогезах. Для этого были использованы уже имевшиеся тут сооружения линии «Мажино». Однако отступление немецких войск из Франции сделало эту штаб-квартиру ненужной.

12 декабря фюрер выехал в гауптквартиру «Адлерхорст» в Цигенберге. Это был тот самый объект, который он отказался использовать в 1940 г. Он тогда был законсервирован и лишь спустя четыре с половиной года все-таки понадобился Гитлеру. Через четыре дня началась операция «Вахта на Рейне». Здесь произошло еще одно знаменательное событие. Гитлер, никогда не употреблявший алкогольные напитки, даже выпил стакан вина.

Фюрер пробыл в «Адлерхорсте» больше месяца. 16 января 1945 г. он на спецпоезде отбыл в Берлин. Последние месяцы войны он провел там в бункере под рейхсканцелярией. Однако строительство секретных объектов и бункеров вовсе не было остановлено. В частности, один такой объект строился в районе полигона Ордруф[42], в Тюрингии. Адъютант от Люфтваффе фон Белов даже несколько раз выезжал туда с инспекционными целями. Однако эта гауптквартира по понятным причинам так и не была достроена.

Генштаб сухопутных войск располагался в Цоссене, пригороде Берлина. В 1937 г. там был построен огромный подземный бункер связи под кодовым названием «Цеппелин». Он имел замаскированный вход, расположенный в большом здании. Сооружение было выполнено в двухуровневом варианте. Его длина составляла 100 метров, ширина – 50 метров. На верхнем этаже находился телефонный коммутатор и административные помещения, на нижнем – машинный зал, водяные насосы, душевые и туалеты. Как и коммуникационные центры других родов войск, «Цеппелин» был подключен ко всем линиям связи, что позволяло организовывать обмен информацией практически со всеми театрами боевых действий в режиме реального времени.

В «Цеппелине» имелось разнообразное связное оборудование – от телефонов до телетайпов для отправки кодированных сообщений. Подземные сооружения были оснащены колодцами, дизель-генераторами для автономного питания и системами фильтрации воздуха на случай химического удара. Этот объект вступил в строй к началу войны.

Еще один командный комплекс главного командования сухопутных войск был построен в районе Франкфурта-на-Майне. Здесь также находился подземный бункер связи под кодовым названием «Гизела». Еще один резервный коммуникационный центр ОКХ имелся в Ордруфе. Все гауптквартиры фюрера также были оборудованы новейшими системами связи, что позволяло очень быстро получать информацию из всех уголков Третьего рейха и оперативно принимать важные решения. Во время путча 20 июля 1944 г. рейхсминистр Геббельс, находившийся в тот момент в Берлине, без каких-либо проблем связался из своего особняка с «Вольфшанце» и организовал переговоры фюрера с командиром охранного батальона дивизии «Гроссдойчланд» майором Ремером. И это сыграло не последнюю роль в срыве переворота. Сами заговорщики тоже активно пользовались системами связи, рассылая приказы по военным округам. Не случайно Геббельс потом назвал события 20 июля «переворотом по телефону».

Для обеспечения бесперебойной связи между командованием Вермахта и группами армий на Востоке была организована прокладка подземных кабелей, которые вели от гауптквартир «Вольфшанце» и «Вервольф» к соответствующим штабам. Одна из таких линий шла по маршруту Растенбург – Вильнюс – Минск – Смоленск и была проложена между автомагистралью и железной дорогой. В свою очередь, сами эти два объекта, в которых попеременно жил фюрер, тоже были связаны между собой подземной линией связи. Многожильный бронированный кабель соединял их также и с Берлином.

Поскольку эти коммуникации, проходившие по советской территории и Польше, были очень длинными и в основном пролегали через безлюдные районы, они оказались уязвимы для партизан. В 1942 г. партизанам удалось установить систему связи на Украине, а позднее их белорусские коллеги обнаружили и линию, идущую к штабу группы армий «Митте». В августе начались диверсии, осуществлявшиеся методом подрыва либо вырезания кусков. В дальнейшем это «вредительство» приняло массовый и постоянный характер. Только за октябрь – декабрь 1943 г. линия связи разрушалась 779 раз! Это привело к тому, что связь в среднем осуществлялась не более шести часов в сутки. Подобное же наблюдалось и в полосе группы армий «Норд». В итоге в 1944 г. германскому командованию пришлось работать в основном по радиосвязи.

Система связи Вермахта имела и еще один важный недостаток, связанный с нечетким распределением командных функций, а именно их дублирование. У сухопутных войск, Люфтваффе и Кригсмарине были свои собственные системы связи, в результате чего, к примеру, в Грецию и Лапландию пришлось проложить две отдельные и независимые одна от другой линии, одну – для ОКХ, вторую – для командования Люфтваффе.

В целом связь продолжала бесперебойно работать вплоть до апреля 1945 г. Правда, некоторые считали, что наличие бесперебойно работающих систем связи даже вредило. Гитлер чрезмерно полагался на донесения, переданные телеграфом и по радио, нередко пренебрегая живым общением с генералами. Кроме того, с помощью развитых коммуникаций фюреру легче было контролировать командиров на фронте и ограничивать их инициативу.

^{Гитлер в бункере в «Вольфшанце» выступает с радиообращением к нации после неудавшегося покушения 20 июля 1944 г.}

«Нормальные герои всегда идут в обход», – отмечалось в одной из шуточных песен, прозвучавших в знаменитом фильме Ролана Быкова «Айболит-66». Это выражение лучше всего подходит к средиземноморскому театру боевых действий в годы Второй мировой войны.

Важность Средиземного моря как стратегического района со всей убедительностью доказала Первая мировая война. Поначалу Гитлер доверил ведение войны в этом регионе своему партнеру по «Оси», мечтавшему о возрождении Римской империи времен Цезаря. Однако боевые возможности итальянской армии и флота были явно переоценены. Отношения между союзниками складывались весьма специфически, отнюдь не так, как, скажем, между Англией и США. Немцы и итальянцы не установили какие-либо общие цели и не обсуждали соответствующие планы военных кампаний. Вместо того чтобы тщательно координировать совместные действия на суше, воде и в воздухе, страны «Оси» сообщали друг другу только то, что считали нужным. Так, Гитлер не поставил в известность Муссолини о нападении на Францию, а тот, в свою очередь, не посчитал нужным оповестить фюрера о вторжении в Грецию.

Для Германии африканско-средиземноморский театр не был основным, фюрер считал его итальянской вотчиной, но в то же время не отказывался от союзнической помощи. Поэтому внимание к нему проявлялось в основном эпизодически.

Начальник штаба оперативного руководства ОКВ генерал Йодль в меморандуме от 30 июня 1940 г. указывал, что если форсирование пролива Ла-Манш не удастся, то наиболее целесообразным будет перенос боевых действий на Средиземное море. Он рекомендовал фюреру захватить Египет и Суэцкий канал, или в крайнем случае помочь итальянцам сделать это. При этом Браухич с Гальдером предложили направить в Африку в помощь итальянцам экспедиционный корпус. Но Гитлер не ответил ни на меморандум Йодля, ни на предложение представителей ОКХ.

Военные просто не знали политической подоплеки вопроса. Дело было в том, что Муссолини подозревал своего союзника в претензии на руководство всеми действиями войск «Оси» и до определенного момента попросту отказывался от всяческой помощи. Итальянские войска в это время одерживали победы, и дуче казалось, что вскоре мир увидит и фашистский блицкриг.

В то же время Гитлера заинтересовал план захвата британской военно-морской базы в Гибралтаре. Это позволяло, с одной стороны, запереть для англичан вход в Средиземное море, с другой, не вступало в противоречие с планами итальянцев. Штаб главного командования Вермахта разработал операцию «Феликс», предполагавшую быстрый захват базы с суши с одновременной высадкой воздушного десанта. Однако она могла быть осуществлена только с согласия испанского диктатора Франко, который был невоюющим союзником стран «Оси».

Последний же вел осторожную политику и даже летом 1940 г. не был уверен, что положение Британской империи безнадежное. Франко боялся, что в случае войны англичане захватят Канарские острова и перекроют поставки продовольствия из Южной Америки, от которых страна очень зависела. Но и прямого отказа он не дал. В итоге Гитлер только в декабре понял, что операция «Феликс» вряд ли состоится, и 9 января 1941 г. отменил ее.

Между тем осенью 1940 г. у средиземноморской стратегии появился новый активный сторонник – адмирал Редер. Он начал доказывать фюреру, что в первую очередь надо вытеснить англичан из этого региона, нанеся удары по Гибралтару на западе и Суэцу на востоке. После форсирования канала Вермахту следовало продвигаться на территорию Сирии и Палестины, приблизившись к границам Турции. «Если мы достигнем этой точки, Турция будет в нашей власти», – подчеркивал Редер. Если же этого не сделать, Италия неизбежно потерпит поражение, англичане займут всю Северную Африку и смогут оттуда высадить десант на побережье Европы. Надо сказать, что эта оценка была довольно объективной…

По мнению британских историков Батлера и Гуйера, эти соображения, а также сознание того, что Редер в какой-то мере выражал и взгляды сухопутных войск, произвели на Гитлера большое впечатление. Фюрер признал, что сказанное гросс-адмиралом побудило его вновь тщательно проанализировать обстановку. Сам Редер потом вспоминал, что Гитлер согласился с «общим направлением его мыслей», но никаких конкретных решений не принял.

Командующий флотом чувствовал, что руководство Вермахта исповедует чисто континентальные взгляды, не понимая всех перспектив, которые открылись перед немцами после поражения Франции. Конечно, ОКХ и ОКВ допускали возможность отправки немецких войск в Северную Африку, но никогда ни Браухич, ни Гальдер, ни Кейтель[60], ни Йодль не выражали уверенности в том, что война может быть выиграна на Средиземном море. Впрочем, всех их можно понять. Окружение Гитлера осенью 1940 г. уже знало, что следующей целью Вермахта станет Советский Союз. Знал об этом и Редер, но он и тут нашел выход, сказав фюреру, что победа в Средиземноморье в конечном счете тоже приведет к победе над СССР, только с гораздо меньшими затратами людских и материальных ресурсов.

Вкратце план выглядел следующим образом. Захват Египта и Суэцкого канала позволит вытеснить британский флот из Средиземного моря, после чего Гибралтар и Мальта утратят свое значение. После этого Германия и Италия откроют себе путь к странам Ближнего Востока, где силы англичан были весьма ограниченны. Захват нефтяных месторождений этого региона в Иране и Ираке позволил бы надолго обеспечить потребности военной промышленности и одновременно лишил бы этого сырья Британию. Попутно следовало оккупировать всю французскую Северную и Западную Африку, дабы обеспечить тыл войскам, действующим на Ближнем Востоке. Оттуда Вермахт мог угрожать Советскому Союзу на Кавказе, а также важнейшей английской колонии Индии.

Выполнение всех этих пунктов плана, по мнению Редера, на несколько лет обезопасило бы Европу от высадки американских войск, а эта отсрочка позволила бы Германии захватить территорию России вплоть до Урала.

Грандиозный план средиземноморского похода произвел большое впечатление на Гитлера, и даже окружению фюрера показалось, что он начал колебаться относительно начала войны против СССР. Несколько недель он обдумывал это предложение. Однако когда в октябре 1940 г. Гитлер все же отказался послать большой контингент в Африку, высшему командованию стало ясно, что фюрер все же не поверил, что победа в войне лежит за Суэцким каналом.

Однако Редер не унимался. В начале 1941 г. он вновь стал склонять шефа к удару на Средиземном море. В своем докладе Гитлеру 13 февраля он утверждал, что в данный момент имелась великолепная возможность для нанесения удара по Египту с выходом к Суэцу. Он утверждал, что «страны «Оси» сохраняют господство на море и в воздухе. Если не считать Сингапура, то самым уязвимым районом Британской империи сейчас является район Северная Африка – Суэцкий канал». 25 февраля штаб руководства войной на море указывал: «Успешное проведение операции против основной артерии Британской империи в ближайшее время могло бы сыграть важную роль для хода войны в целом. Появилась бы возможность установить сообщение по морю с Японией и поставить под удар планы англо-американских операций».

Кроме того, штаб Люфтваффе указал фюреру на значение военно-морской и военно-воздушной базы на Мальте, охарактеризовав ее как важный «бастион» Англии. Этот «непотопляемый авианосец», с одной стороны, служил связующим звеном для британских коммуникаций между Александрией и Гибралтаром, с другой, представлял угрозу для итало-германских коммуникаций между Италией и Северной Африкой. Гитлер в принципе согласился со всеми этими доводами и не возражал против захвата этого скалистого острова, однако в тот момент считал, что эту операцию надо отложить до осени 1941 г., когда завершится операция «Барбаросса».

Между тем Балканская кампания внесла коррективы в военные планы Германии и отложила нападение на СССР. Это был очередной блицкриг, завершившийся триумфальным выходом немецких танков на берега Эгейского моря. Размышляя о том, как эффектнее завершить эту операцию, Гитлер принял решение захватить Крит. Надо сказать, что идея оккупации этого большого острова пришла ему в голову еще осенью 1940 г. Фюреру казалось, что тем самым удастся создать хороший плацдарм для «прыжка» в Восточное Средиземноморье, а также обезопасить нефтепромыслы Румынии от налетов английских бомбардировщиков. Мальта же, по его мнению, могла быть парализована ударами авиации.

В итоге Крит был захвачен, а Мальта нет. После этого началась операция «Барбаросса». Американский историк Александер писал по этому поводу: «Приняв это решение, Адольф Гитлер проиграл войну. Нападение на Крит практически гарантировало двойную катастрофу для Германии: во-первых, оно превратило Средиземноморскую кампанию в мышиную возню, направленную на достижение второстепенных целей, а во-вторых, обратило всю мощь германской военной машины против СССР в тот момент, когда Англия оставалась непобежденной». Начальник ОКХ генерал Гальдер вместе с Гитлером переоценивали стратегическое значение Крита. Они полагали, что захват этого острова станет лучшим средством обеспечить продвижение к Суэцкому каналу. Видимо, они оба редко смотрели на карту Средиземноморья, где ясно видно, что Крит находился вдалеке от коммуникаций, связывавших Италию с Африкой.

Для Вермахта оккупация Крита не имела особого смысла, а построенные там базы Люфтваффе были слишком далеки от Каира и Александрии, вследствие чего использовались в основном для ведения воздушной разведки над этими объектами. В то же время овладение островом, задуманное как победоносный финал Балканской кампании, досталось ценой больших потерь воздушно-десантных войск. Цифры убитых и раненых так шокировали самого фюрера, что он, по сути, отказался в дальнейшем от массированных воздушных десантов.

Тем не менее в целом в мае – июне 1941 г. ситуация на Средиземном море по-прежнему оставалась для немцев благоприятной. Роммель разгромил британские войска в Ливии, отбросив их в Египет, а британский флот во время обороны Крита и эвакуации оттуда остатков гарнизона понес большие потери от ударов авиации. В этой ситуации немецкому Африканскому корпусу хватило бы двух танковых дивизий для броска к Суэцкому каналу.

Когда Редер и его штаб узнали об успехах Роммеля в Африке, они вновь предложили Гитлеру начать решительное наступление на Египет и далее на Ближний Восток. Однако все мысли диктатора в этот момент были заняты предстоящим походом против Советской России. Как писал упомянутый выше военный историк Александер: «Гитлер не понял всей ценности подарка, который преподнес ему генерал Роммель, и продолжал смотреть только в сторону СССР». Что касается самого Эрвина Роммеля, то он тоже был убежден, что вместо Крита надо было высаживать десант на Мальту, после чего его войска легко могли захватить все побережье Средиземного моря, занятое англичанами, и двинуться дальше в Азию.

Но было поздно. Гитлер, а вслед за ним и командование Вермахта, отвергли или, если точнее сказать, отложили средиземноморскую стратегию на потом. Германские войска начали наступление на просторах России.

Однако надолго забыть об этом регионе фюреру не дали. Уже осенью в Африке возник серьезный кризис. Английские войска перешли в контрнаступление, а самолеты RAF, взлетавшие с Мальты, начали топить суда, снабжавшие итало-германские силы. В сложившейся ситуации Гитлер выразил уверенность в том, что «обеспечение континентального пространства является теперь первой стратегической заповедью». Он понимал, что в Италии уже чувствовалась усталость от войны, а настроение общественности все больше падало, что было весьма точной оценкой обстановки. Учитывая все это, фюрер, несмотря на неопределенный исход операции «Барбаросса», приказал перебросить на Средиземное море авиацию и подлодки.

«Стало очевидным, что страны «Оси» просто перенапрягли свой потенциал и были в состоянии отстаивать свои позиции, только меняя главные направления приложения военных усилий», – писал немецкий военный историк Вернер Ран. Гитлер потребовал от Кригсмарине без промедления сделать Средиземное море приоритетным театром боевых действий, так как «вытеснение Германии и Италии из Средиземноморского региона явилось бы недопустимым ущемлением безопасности Европейского континента». Принятые меры довольно быстро принесли значительный эффект. Уже в ноябре от немецких торпед пошли на дно авианосец «Арк Ройал» и линкор «Бэрхэм». 15 декабря немецкая подлодка потопила легкий крейсер «Галатея», а 17 января – эсминец «Гурха». 11 марта ушел в пучину крейсер «Ниад».

В феврале 1942 г. начались массированные налеты Люфтваффе на Мальту, продолжавшиеся в течение двух с половиной месяцев. Всего за это время на объекты острова было сброшено почти 10 000 тонн бомб всех калибров. В результате порт Ла-Валетты был полностью разрушен, аэродромы перепаханы, погибли 547 чел., еще 550 получили ранения. В порту и на рейде было потоплено и серьезно повреждено несколько кораблей. Вследствие этого англичане вынуждены были эвакуировать с острова основные ударные силы – подводные лодки и бомбардировщики. Мальта как военно-морская и военно-воздушная база перестала существовать. Оставалось только одно – захватить остров путем высадки десанта.

Германское командование неоднократно рассматривало этот вопрос совместно с итальянцами. В марте подготовка операции по захвату то начиналась, то приостанавливалась по разным причинам, в основном из-за нехватки сил и средств. 13 апреля гросс-адмирал Редер вновь докладывал Гитлеру, что необходимо овладеть Мальтой как можно быстрее, с тем чтобы начать наступление на Суэцкий канал уже летом. На том же самом настаивал и Кессельринг. Он считал, что после массированной бомбардировки острова высадка десанта на нем «не составила бы труда», и в общем-то был прав. Лишенные флота и авиации, морально подавленные массированными налетами, защитники Мальты не смогли бы оказать серьезного сопротивления.

Однако фюрер вместо этого хотел передать командование операцией «Геркулес» итальянцам. Муссолини же в беседе с ним, состоявшейся 29 апреля, заявил: «Для выработки плана высадки на остров нам потребуется около трех месяцев». Складывалось ощущение, что трусливый итальянский диктатор жил в какой-то другой реальности…

Временами решительный Гитлер иногда проявлял слабость при принятии правильных решений. Так случилось и в этот раз. 30 апреля на совещании в Оберзальцберге фюрер и дуче определили срок операции «Геркулес» – июль 1942 г. Однако вскоре 4 мая была издана директива, согласно которой захват Мальты переносился уже на середину августа… Эта нерешительность, как и год назад, снова была связана с Восточным фронтом. Гитлер упорно пытался отложить решительное наступление на Средиземном море на период после окончательного разгрома России. По мнению фюрера, овладение Египтом в 1942 г. не могло иметь решающего значения, он также сомневался в успехе операции «Геркулес». Он полагал, что опасность, исходящая от Мальты, преувеличена. Это была явная ошибка.

21 мая Гитлер решил, что если Роммель возьмет Тобрук, то десант на Мальту можно вообще отменить за ненадобностью. В июне эта крепость была взята немецкими войсками. Дорога на Каир и Суэцкий канал, как казалось, была открыта. Гитлер решил, что настал момент для победоносного африканского блицкрига. Ему казалось, что британская оборона разваливается и для овладения Египтом вполне хватит полководческого гения Эрвина Роммеля.

Однако Кессельринг продолжал настаивать на захвате Мальты, и подготовка к операции «Геркулес» продолжалась. План был составлен генералом Куртом Штудентом. Предполагалось высадить на остров воздушный десант в составе 11-го немецкого армейского корпуса и двух итальянских дивизий, а также морской десант. Высадке должен был предшествовать массированный налет Люфтваффе на остров. Командовать операцией должен был начальник итальянского генштаба генерал Каваллеро. Однако представленный план не произвел большого впечатления на Гитлера, увлеченного в тот момент операцией «Блау». В разговоре со Штудентом он выразил сомнение в стойкости итальянцев, особенно их флота, который, по его мнению, может бросить немецких парашютистов на произвол судьбы при виде британских кораблей. В итоге «Геркулес» был перенесен на сентябрь…

Тем временем разногласия среди союзников продолжались. Командующий объединенными войсками стран «Оси» в Африке генерал Бастико даже отдал приказ Роммелю приостановить наступление, однако новоиспеченный фельдмаршал ответил, что «не примет эту рекомендацию», и пригласил своего номинального начальника пообедать с ним в Каире. На волне успеха Роммель мог позволить себе определенные вольности. Он напрямую обратился к Гитлеру и Муссолини, минуя своих непосредственных шефов Кессельринга и Бастико, с просьбой разрешить ему дальнейшее наступление. В своем послании Муссолини от 23 июня, находясь в восторге от побед Роммеля, фюрер с пафосом писал: «Богиня победы лишь однажды нисходит на вождей. И кто не сумеет удержать ее у себя в этот момент, уже никогда больше не удостоится ее внимания».

Между тем германская пропаганда начала трубить на весь мир, что близок час свободы Египта. Гитлер считал, что это подстегнет национально-освободительное движение в других британских колониях, в первую очередь на Ближнем Востоке. 3 июля совместным правительственным заявлением Германии и Италии была провозглашена «свобода Египта». Через шесть дней за обедом в «Вольфшанце» фюрер уже строил планы по оккупации этой страны, полагая, «что Египет нужно отдать итальянцам». Он считал, что если Германия направит своего министра-резидента в Каир, то потом дуче может послать своего министра-резидента на Кавказ. Кроме того, Гитлер определил, что после захвата Египта нужно в первую очередь заняться там ирригацией и дорожным строительством.

Роммель же получил согласие и продолжил наступление через пустыню. Однако Гитлера все же терзали сомнения. 17 июля уже во время успешного наступления на Востоке он сказал в своей FHQ в Виннице, что захват Мальты представляет большую важность, но в данный момент осуществить его вряд ли возможно, «пока проводятся наступательные действия на Восточном фронте». Операция была снова отложена.

Тем временем обессиленные длительными боями и переходами войска Африканского корпуса в конце июля были остановлены англичанами у Эль-Аламейна. В то же время на частично восстановленную англичанами Мальту снова вернулись бомбардировщики и подлодки, которые продолжили наносить удары по итальянским конвоям в Северную Африку. В результате в августе туда в качестве пополнения прибыли только немецкая парашютная бригада и итальянская парашютная дивизия, ранее как раз предназначавшиеся для десанта на остров.

В конце августа Роммель предпринял последнее наступление на позиции англичан, после чего последовал сильный контрудар. 3 сентября авантюрный фельдмаршал вынужден был начать отход. Захватить с ходу Каир не удалось.

Что касается Мальты, то время для ее молниеносного захвата было упущено. Гитлер и Муссолини, вероятно, полагали, что у них еще есть в запасе год-два, чтобы наконец-то всерьез заняться войной на Средиземном море. Они никак не ожидали, что уже осенью 1942 г. американцы сумеют организовать крупную десантную операцию в этом регионе, хотя правительство Виши неоднократно предупреждало немцев о ее возможности. Французской разведке стала известна даже дата намечавшегося вторжения, однако в ОКВ только посмеялись над их «чрезмерной подозрительностью». Как писал немецкий военный историк Луц Кох: «Дилетантское отношение к доброкачественной разведывательной информации и поверхностный анализ геополитической ситуации привели к тому, что немецкая сторона не предприняла никаких контрмер, направленных на предотвращение реально существовавшей угрозы».

Впрочем, это было не совсем так. Немецкое командование на Средиземном море во главе с фельдмаршалом Кессельрингом допускало возможность десанта, причем наиболее вероятным объектом считало Алжир и прилегающие к нему территории. Был даже составлен план действий авиации и флота на случай высадки, а подлодки заняли позиции в районе Гибралтара. 7 ноября 1942 г. Кессельринг говорил по телефону с Герингом, который заявил ему, что его видение ситуации неверно и что фюрер считает, что высадка союзников возможна только в Южной Франции. Это лишний раз показывает, что Гитлер в отличие от Черчилля и Рузвельта по-прежнему недооценивал значение контроля над Средиземным морем.

И вот 8 ноября для стран «Оси» снова наступил кризис. Союзники начали операцию «Торч», высадив десант во французских колониях Алжир и Марокко. Немцы далеко не сразу поняли, что происходит, к примеру, генерал Йодль высказал мнение, что огромный конвой проследовал в Средиземное море для «деблокады гарнизона Мальты». Гитлер же предположил, что речь шла о доставке боеприпасов для 8-й английской армии, а возможно, о высадке в Италии или Южной Франции. И лишь через несколько дней стало ясно, что на сей раз интуиция сильно подвела его…

В то же время войска Роммеля оставили Ливию и отступали к своим прежним позициям. Кессельрингу стало ясно, что удержать Северную Африку не удастся. На встрече с Гитлером он прямо сказал: «Африку нельзя удержать. Единственное, что нам остается, это постараться вывезти оттуда как можно больше немцев». Однако подобное предложение вызвало вполне предсказуемую реакцию у фюрера: «Я не собираюсь допускать этого в Африке. Есть глубокие политические причины, почему мы должны удерживать крупный плацдарм в Северной Африке. Если мы этого не сделаем, то для Италии возникнут тяжелейшие последствия».

На просьбу Роммеля об отходе он ответил примерно то же самое: «Обратного хода нет… Я буду тверд, и успех в Африке не заставит себя долго ждать».

По мнению Кессельринга, Гитлер, командование Вермахта и Верховное командование итальянской армии все вместе виноваты в кризисе на средиземноморском театре военных действий, возникшем осенью 1942 г. В ноябре – декабре, когда возникла необходимость снабжать германо-итальянские войска в Тунисе, «Мальта, которая все еще находилась в руках британцев, бросала тень на все вокруг». Кессельринг считал, что в данном случае снова сказалось континентальное мышление Гитлера и его окружения, которые вместо четкого плана действий действовали импульсивно и непоследовательно, находясь под гипнотическим воздействием Роммеля.

Впрочем, по мнению ряда очевидцев, в частности генерала Варлимонта, уже в декабре Гитлер смирился с предстоящей потерей Африки, но пытался выиграть время. И действительно, несмотря на неимоверные трудности, через море продолжали поступать пополнения и новая техника. Фюрер отправил в Тунис даже две роты новых тяжелых танков «Тигр» и несколько батарей реактивных минометов, хотя все это больше пригодилось бы на Восточном фронте, где в то время тоже разразился кризис. В итоге немецким войскам, несмотря на огромное численное превосходство противника, удалось предотвратить быстрый захват Северной Африки и даже нанести американцам несколько болезненных контрударов.

7 апреля на встрече с Муссолини в Клессхейме, близ Зальцбурга, Гитлер заявил, что Тунис будет удержан любой ценой. Фюрер «выиграл время». Группа армий «Африка» продержалась в Тунисе до 12 мая 1943 г., то есть только через семь месяцев после высадки союзникам удалось одержать победу. В плен попали 240 000 человек, то есть получилась катастрофа по масштабам гораздо больше Сталинградской. По указанию фельдмаршала Кейтеля фюреру было запрещено докладывать истинные масштабы капитуляции и потери. Конечно, для самой Германии это еще не представляло опасности, а вот Италия тем самым оказалась на грани капитуляции, став передовым рубежом обороны.

Впоследствии Альберт Кессельринг назвал три основных причины тунисской катастрофы:

– недооценка Гитлером важности Средиземноморского театра военных действий;

– недостаточная защита морских транспортных перевозок, что постепенно привело к развалу системы снабжения африканских войск;

– неверное отношение к африканским колониям Франции, которые по непонятным причинам были своеобразным «табу» для Гитлера, который не разрешал ущемлять права французов на этих территориях и организовать там оборону.

Фельдмаршал не понимал политических мотивов в стратегии Гитлера, сложности ведения коалиционной войны в условиях недоверия и непонимания между странами «Оси». Что касается колоний, то фюрер скорее всего хотел рассматривать вишистскую Францию скорее как союзника, чем как порабощенного противника. Он вообще до конца войны цеплялся за своих последних союзников, стараясь разделить с ними ответственность за судьбу Европы.

После падения Туниса стратегическая ситуация на Средиземном море изменилась кардинальным образом. Теперь все оккупированное немцами побережье Южной Европы от Франции до Греции было подставлено под удар союзных армий. Однако сам фюрер оценивал итоги тунисской кампании и сложившуюся после нее ситуацию не столь пессимистически. В июне 1943 г. он, рассуждая о стратегии англо-американцев, напутствовал генерала фон Зенгера, направляемого в качестве офицера связи с итальянским командованием на Сицилию: «Союзники, потерпев неудачу в попытке перепрыгнуть на Сицилию сразу после высадки в Северной Африке, уже проиграли свою войну на Средиземном море».

Впрочем, многие подобные высказывания, позднее выдававшиеся мемуаристами как доказательство неадекватной оценки обстановки Гитлером, нередко имели цель просто подбодрить людей, поддержать в них волю к победе. Или же, наоборот, посылая генерала на фронт, фюрер должен был честно сказать ему, что все бесполезно и что бы он ни делал, ничто уже не поможет?!

В августе Гитлер заявил своему окружению, что были достигнуты два положительных результата: во-первых, отодвинуты сроки вторжения союзников в Европу, во-вторых, был предотвращен выход Италии из войны в самый критический момент.

Фюрер доказывал своим генералам: «Если бы Италия оказалась сломленной, то союзники получили бы возможность высадиться на ее побережье и продвинуться к Альпам в такое время, когда после прорыва под Сталинградом у Германии не оказалось бы ни одного свободного человека, чтобы дать им отпор». В целом он был прав, но все же преувеличивал возможности союзников и заблуждался относительно их намерений.

Между тем весной 1943 г. германское верховное командование во главе с Гитлером стало жертвой очень тонкой стратегической дезинформации, подготовленной британской разведкой. Согласно ей, следующей целью союзников должны были стать остров Сардиния и побережье Балкан. 9 мая подброшенные англичанами документы попали в руки офицеров ОКВ, а уже через три дня, то есть, как никогда, оперативно, Верховное командование Вермахта в своей директиве указало, что «операции союзников должны начаться в самое ближайшее время» и «что мероприятия, касающиеся Сардинии и Пелопоннеса, приобретают первостепенное значение в сравнении со всеми другими». 14 мая Гитлер проинформировал гросс-адмирала Дёница о том, что «обнаруженные англосаксонские директивы подтверждают наши догадки относительно того, что планируемые ими удары будут направлены главным образом против Сардинии и Пелопоннеса».

В результате на острова Родос, Крит, Корсика и в Грецию были срочно направлены подкрепления, а также дополнительные орудия и боеприпасы. И это в то время, когда резервов не хватало на Восточном фронте.

Надо сказать, что полученные «сведения» подтверждали догадки самого фюрера. Он считал, что Черчилль испугается возможного захвата русскими Балкан и непременно примет решение опередить их и первым высадиться на побережье Греции. К тому же Балканский полуостров действительно имел важное стратегическое значение для Германии. На совещании в FHQ «Волчье логово», проходившем 19 мая, Гитлер заявил: «Главное и решающее значение для нас имеет удержание Балкан. Медь, бокситы, хром, и, прежде всего, наша безопасность – все это здесь». Он также боялся, что в случае захвата Греции союзники установят прямую связь с Советским Союзом через проливы Босфор и Дарданеллы, а Турция перейдет на сторону антигитлеровской коалиции.

Главнокомандующий немецкими войсками на Юго-Востоке фельдмаршал фон Вайхс и Дёниц, не возражая в принципе против удержания Балкан, пытались убедить Гитлера сократить периметр обороны для экономии сил. Однако он отказался сделать это, заявив, что из политических соображений будет оборонять все Балканы, включая небольшие острова в Эгейском и Ионическом морях!

Между тем в течение всего июня экипажи немецких самолетов-разведчиков докладывали о большом скоплении союзных кораблей в портах Туниса и Алжира. В отличие от «важных документов» в сумке «утонувшего английского курьера» этот факт явно свидетельствовал о скором начале крупной десантной операции, причем вряд ли в восточной части Средиземного моря. Кроме того, американские и английские самолеты усилили бомбардировки Сицилии и Южной Италии. Не надо было быть гением, чтобы понять, что следующий десант состоится либо на Сицилии, либо на юге Апеннинского полуострова. Это ясно понимало и итальянское верховное командование. Сицилия имела важное стратегическое значение, так как ее захват открывал союзным конвоям свободный путь через Средиземное море, подвергавшийся ударам авиации и флота стран «Оси» в течение трех лет.

10 июля огромный союзный флот начал высадку десанта на Сицилии. Малочисленный германо-итальянский гарнизон не смог оказать серьезного сопротивления и вскоре начал отступать к северо-восточному побережью острова. Однако даже после этого, когда намерения союзников, казалось бы, стали очевидны, Верховное командование Вермахта по-прежнему считало, что далее англичане и американцы отправятся на Балканы, а не в Италию. Гитлер тоже не пересмотрел свою оценку намерений западных держав. Наоборот, он даже приказал провести новые мероприятия для усиления защиты Балканского полуострова.

Фюрер даже послал туда фельдмаршала Роммеля руководить обороной!

26 июля была издана очередная директива, в которой Гитлер изложил свои взгляды на дальнейшую оборону Средиземноморья. Там снова говорилось, что следующей целью союзников скорее всего станут острова Эгейского моря и западное побережье Греции.

3 сентября 1943 г. части английской 8-й армии генерала Монтгомери первыми высадились на итальянскую землю. Фактически второй фронт в Европе был открыт[61]. После позорного бегства в мае 1941 г. англичане вернулись. Тем не менее даже в октябре 1943 г. фюрер продолжал верить, что Балканы являются важной стратегической целью союзников. Даже Кессельринг, ранее довольно верно оценивавший обстановку, уверовал в то, что следующий десант будет именно в Греции. К этой же точке зрения склонялись такие видные деятели, как Дёниц, Роммель и ряд офицеров ОКВ. Однако ничего подобного не произошло. Американцы и англичане методично продвигались в глубь Апеннинского полуострова, постепенно оттесняя немцев на север.

Вермахт сохранил часть позиций на Средиземном море до самого конца войны, например, тот же Крит оставался в руках немцев вплоть до 8 мая 1945 г., и союзники не предприняли ни одной попытки вернуть его, как и другие анклавы. Однако все эти «бастионы» уже не имели никакого стратегического значения. К осени 1943 г. битва за Средиземное море была окончательно проиграна Третьим рейхом.

Подводя итог средиземноморской стратегии Гитлера, Кессельринг справедливо отмечал, что фюрер совершенно не понимал стратегию непрямых действий. У него не хватило смелости нанести «тяжелый и, возможно, решающий удар по России со стороны Средиземноморья, что позволило бы ему одновременно нанести смертельное ранение Англии в ее наиболее уязвимое место».

В конце войны руководители Германии жили в атмосфере ими же созданных политических мифов и сказок. В Германии и за ее пределами ими распространялись всевозможные слухи, в которые они сами потом начинали верить.

К числу наиболее известных таких мифов является сказание о существовавшей некоей «альпийской крепости», некоего последнего неприступного суперредута, реально существовавшего только в воображении. Союзников немцы пытались запугать организацией «Вервольф», созданной для ведения партизанской войны и оказавшейся фактически мертворожденной. К таким же мифам относятся слухи о «чудо-оружии», в наличии которого Гитлер убеждал своих солдат до самого конца войны.

Последним мифом, по мнению американского резидента УСС в Швейцарии Алена Даллеса, были слухи о грядущем разладе в стане союзников. На протяжении всей войны фюрер искренне питал иллюзии по поводу того, что западные союзники и Россия поссорятся и тогда он сможет договориться с кем-то из них. Однако он не понимал, что как раз в силу последнего обстоятельства это и было маловероятно. Т. е. каждая из сторон панически боялась выхода из коалиции другой и всячески стремилась избегать поводов для этого. Этот миф, как казалось нацистам, стал воплощаться в реальность после смерти президента США Рузвельта 12 апреля 1945 г.

Гитлер просто бредил идеей раскола «антисвоей» коалиции. Еще в декабре 1943 г. он заявил фельдмаршалу Манштейну, что коалиция развалится в результате внутренних противоречий. По свидетельству же генерала Вейдлинга, после награждения группы генералов и офицеров, состоявшегося 13 апреля 1944 г., фюрер убеждал военных, что сотрудничество англо-американцев с русскими не может быть продолжительным и успешным, так как понятия «коммунизм» и «демократия» попросту несовместимы. Фюрер пытался запугивать союзников пресловутым «призраком коммунизма». Нацизм, по его мнению, мог стать приемлемой альтернативой «хаосу большевизма». Что касается англичан, то они во многом соглашались с этим, но их заокеанским союзникам до «призрака» не было никакого дела.

31 августа 1944 г. на очередной встрече со своими генералами фюрер твердил: «Мы будем сражаться до тех пор, пока один из наших ненавистных врагов не выдохнется и не откажется от дальнейшей борьбы… Наступит время (когда не уточнил), когда разлад внутри этого противоречивого союза станет настолько серьезным, что произойдет разрыв. Им суждено повторить судьбу всех коалиций в мировой истории. Все коалиции рано или поздно разваливались. Главное – это ждать подходящего момента, не считаясь ни с какими трудностями…»

К теме взаимоотношений союзников Гитлер вернулся 12 декабря 1944 г. в своем выступлении на совещании с командирами войск Западного фронта. Оно было приурочено к многообещающему, как казалось, наступлению в Арденнах. Цель речи – убедить генералов в необходимости удара именно на западе. Фюрер достаточно объективно считал, что «коалиция ультракапиталистов и ультрамарксистов дала трещину. Каждая сторона, вступая в этот союз, надеялась добиться для себя политической выгоды. Америка стремилась занять место Англии, стать наследницей дряхлеющей империи. Россия пытается прибрать к рукам Балканы. И вот теперь они столкнулись лбами. Их антагонизм растет час от часу. И если мы сейчас сумеем нанести несколько ударов, то этот искусственный общий фронт рухнет с громовым треском… Мы должны отнять у врага веру в победу!»

В данном случае фюрер, верно фиксируя наличие у союзников разных целей в рамках коалиции, не понимал или не хотел понимать, что это обстоятельство вторично. Он не осознавал, что главная задача для союзников – это скорейший разгром нацистской Германии. Лишь после Ялтинской конференции, прошедшей в январе 1945 г., когда ее решения стали известны нацистам, они ощутили зыбкость почвы, на которой строились их надежды.

Тем не менее даже весной 1945 г. Гитлер уговаривал командующего группой армий «Курляндия» генерала Гильберта не рассматривать все происходящее под углом зрения текущего момента, а рассчитывать на благоприятный для Германии поворот текущих событий, на противоречия между союзниками. Примерно в это же время в разговоре с хорошо известным советским телезрителям по сериалу «Семнадцать мгновений весны» обергруппенфюрером СС Карлом Вольфом он продолжал надеяться, что «Сталин не удовольствуется тем, что было обусловлено в Ялте. Он захочет ринуться вперед и перейдет демаркационную линию. Вот тогда-то англо-американцы дадут отпор. Американцы будут вынуждены отбросить русских назад».

В данном случае вождь снова сильно ошибся. Демаркационную линию как раз переходили западные союзники, а потом мирно отходили обратно в свои зоны оккупации. На чем же основывались надежды Гитлера на возможность распада коалиции союзников? Что было первоисточником для его пресловутой интуиции?

Начальник личной охраны фюрера группенфюрер Раттенхубер в послевоенных показаниях, данных им следователям СМЕРШа, коснулся этого вопроса. Он рассказал, что Гитлер неоднократно показывал ему перевод статей из газеты «Вашингтон пост» и других изданий информационного агентства «Ассошиэйтед пресс». Там писалось о больших противоречиях между руководителями трех держав на конференции в Тегеране и Ялте. Фюрер брал эти материалы на различные совещания, где буквально совал их в лицо своим подчиненным как доказательства того, что ему однажды удастся договориться с союзниками за счет русских. Слабо информированная аудитория жадно внимала этим «откровениям», не имея представления о том, по какому принципу проводится отбор данных материалов. И в этом нет ничего удивительного. Уж в чем, в чем, а в убеждении самих себя и самооправдании род человеческий с древних времен достиг совершенства.

Референт министерства пропаганды Хайнерсдорф после войны раскрыл источники невиданного оптимизма нацистских чиновников. Ежедневно рейхсминистру Геббельсу тщательно отбирался весь материал, поступающий из газет, по радио и из других СМИ. Предпочтение отдавалось именно материалам о противоречиях между союзниками. Понятно, что материалы подбирались крайне тенденциозно и действительно производили впечатление, что разногласия очень серьезны и дело и вправду может дойти до разрыва. Подборки этих «обнадеживающих сведений» Геббельс незамедлительно передавал Гитлеру, а тот, прочитав их, делал «предсказания».

Надо сказать, что на Западе была пресса, отражавшая мнение влиятельных групп лиц, которые были в оппозиции курсу политике президента Рузвельта. Эти издания традиционно и небезосновательно были одержимы патологической ненавистью к СССР. К примеру, газета «Чикаго трибьюн» позволяла себе довольно желчно писать о неких «тривиальных соглашениях», достигнутых на конференции в Тегеране. Агентство ЮПИ в своих СМИ, финансируемых Республиканской партией, позволяли оскорбительные высказывания в адрес Сталина и т. д. Свобода слова в США была незыблемой ценностью даже в годы войны, но Геббельс и Гитлер не совсем понимали это, выдавая высказывания оппозиции за чистую монету, то есть желаемое за действительное.

Реальное же настроение американцев отнюдь не порадовало бы фюрера, проведи он через своих шпионов статистический опрос. Опросы общественного мнения в 1943 г. показывали, что 82 % опрошенных были сторонниками скорейшего разгрома нацистской Германии. На президентских выборах 1944 г. 54 % избирателей отдали голоса за Рузвельта, выступавшего за сотрудничество с СССР в борьбе против нацизма.

Конечно, в США была сильная оппозиция, особенно в конгрессе. Изоляционисты, в основном представители республиканцев, настаивали на пересмотре внешней политики Штатов и отказе от союза с СССР. Подвергалось критике и решение о «безоговорочной капитуляции». Однако эти настроения все же не отражали настроений большинства простых американцев.

Кроме материалов зарубежной прессы Гитлеру предоставлялись и отчеты германского МИДа. Референты министра Риббентропа тоже акцентировали внимание вождя именно на внутренних проблемах союзников. Они «полагали», что население союзных стран (США и Великобритании) все в большей степени не одобряет политику Рузвельта и Черчилля и в скором времени якобы может потребовать заключить мир с Германией и объявить войну всеобщему врагу – коммунистической России. Немецкие дипломаты сообщали и о высказываниях английского консула в Адане Мерсика, который вещал: «К концу войны Англия с Америкой будут достаточно сильны, чтобы приказать русским остановиться там, где они посчитают нужным».

Еще одним источником получения «информации» о взаимоотношениях союзников был радиоперехват и дешифровка радиосообщений иностранных дипломатических представительств в Москве. При этом радиограммы посольств Англии и США немцы расшифровать не могли, так как при их передаче использовались шифровальные машины, зато переговоры французов – в значительной степени. А переговоры хорошо информированного турецкого посла в Москве Сарпера становились известны немецкой разведке почти сразу же после их передачи. Он сообщал своему МИДу о том, что Сталин и его ближайшее окружение испытывали глубокое и непреодолимое недоверие в отношении своих союзников, и опасались, что Запад за их спиной может заключить сепаратное соглашение с немцами. По мнению известного российского дипломата Валентина Фалина, источником неоценимых для немцев сведений могло быть также окружение видных американских дипломатов – Агесона, Кеннеди-старшего, Буллита, Штейнхардта, – которые не поддерживали внешнеполитический курс вашингтонской администрации.

Известный германский исследователь Себастьян Хаффер писал, что «надежда Гитлера на столкновение Запада и Востока была не такой уж необоснованной». По его мнению, «существовал шанс, что война между победителями могла вспыхнуть сразу же». Черчилль не испытывал симпатий ни к немцам, ни к русским. В британских военных кругах было достаточно широко известно циничное заявление Черчилля о том, что он «хотел бы видеть германскую армию в могиле, а Россию на операционном столе». При этом он не уточнял характер операции и кто будет выступать в роли «хирурга».

Гитлер пытался прогнозировать грядущие события, вероятность которых была невелика, на основании неполной и далеко необъективной информации. В результате поверхностного анализа слухов и «сведений» в умах немецких руководителей и рождались всякого рода беспочвенные надежды. Стратегической целью фюрера было создать условия, при которых союзная коалиция лишилась бы уверенности в возможности достижения единства целей и вследствие этого развалилась бы. Какими же методами Гитлер намеревался достичь поставленных целей?

Он, конечно, понимал, что «надеяться на благоприятный момент в период тяжелых поражений наивно. Такие моменты могли бы возникнуть только в случае какого-либо военного успеха». По утверждению Гитлера, наилучшим решением в создавшейся ситуации был бы внезапный сильный удар по англо-американцам как самому слабому, на его взгляд, звену. Этот удар, как ему казалось, «лишит всю коалицию воли продолжать борьбу, конца которой не видно». Он страдал явной недооценкой своих противников, в данном случае США, и наивно полагал, что разгром на Западном фронте повергнет союзников в панику.

В беседе с Отто Скорцени фюрер всерьез утверждал, что «народы союзников не хотят войны… Следовательно, если немцы нанесут сильный удар, то союзники под воздействием общественного мнения, возможно, окажутся готовы заключить перемирие. Тогда мы сможем бросить дивизии на Восток, чтобы спасти Европу от жуткой угрозы». Даже для эсэсовского диверсанта Скорцени, никогда не блиставшего высоким интеллектом, подобное утверждение любимого шефа не прозвучало особо убедительно. Что уж говорить о генеральской элите.

В январе 1945 г. Гитлер говорил приближенным, что поражение союзников должно толкнуть Черчилля к соглашению с Германией. Даже после проигранного сражения в Арденнах он продолжал утверждать, что в стане союзников наметился раскол. Немецкий военный историк Курт Типпельскирх, оценивая военные планы командования Вермахта на последнем этапе войны, писал, что оно рассчитывало «продержаться до тех пор, пока дело не дойдет до неизбежных раздоров между союзниками».

Вообще же мысли о затяжке времени частенько навещали фюрера. Поняв неизбежность поражения где-то в июле 1944 г., он подчинил все свои действия на Западном фронте задаче выиграть время, чтобы употребить его для расшатывания коалиции. Гитлер пристально следил за поведением Лондона и Вашингтона, регистрируя выполнение ими союзнических обязательств. Британский историк Джон Толанд тоже отмечал, что фюрер тянул время в надежде, что Запад в любой момент может понять, что его настоящий враг – большевизм и наконец присоединится к Германии в общем «крестовом походе» против России. Гитлер вещал: «Время наш союзник. План России с каждым днем становится все более очевидным, что должен понять Рузвельт».

Правда, он, как завзятый философ, не отрицал и значение пространства, утверждая, что «есть шанс на победу, если защищать каждый метр территории» и что «каждый плацдарм на Востоке в итоге должен стать плацдармом для последнего крестового похода против еврейского большевизма».

В своей безнадежной борьбе нацисты использовали и примитивные провокации. Так, Гитлер на совещании с Герингом и Йодлем сообщил, что удалось подкинуть англичанам дезинформацию о формировании в России армии антифашистов численностью около 200 тысяч человек для «ввода ее в Германию». Фюрер надеялся, что подобная информация должна сильно напугать англичан. Кроме того, в сентябре 1944 г. в ходе ряда зондажей немцы передали резиденту УСС в Швейцарии Даллесу предложение немецкого МИДа об отводе германских войск с Балканского полуострова с замещением их союзными войсками, тем самым предлагая англичанам освободить балканские страны раньше русских. Целью этой незамысловатой провокации было «потрясти тегеранские договоренности», а также параллельно провести мероприятия, направленные против советских интересов на Балканах и поссорить союзников.

Этой же цели были посвящены попытки вступить в переговоры с западными союзниками с целью заключения сепаратного мира. Немцы полагали, что даже если не удастся подписать мир, о переговорах станет известно русским и это вобьет дополнительный клин между союзниками. Немецкие дипломаты даже весной 1945 г. тешили себя надеждами, что союзники, стоявшие на пороге победы, могли вступить в переговоры с немцами, руководствуясь при этом какими-то эфемерными политическими соображениями. Вести серьезные переговоры с нацистами в марте 1945 г. было бы чистейшим безумием со стороны американцев.

Тем не менее в своих беседах с Борманом и Геббельсом Гитлер не раз говорил о необходимости встать на сторону Запада в «грядущем столкновении» между СССР и США, когда последние «неизбежно проявят желание обеспечить себе поддержку немецкого народа». При этом фюрер также надеялся, что его сохранят у власти. Когда же обергруппенфюрер Вольф задал фюреру вопрос: «На чьей же стороне вы хотите завершить войну?» – тот, немного подумав, ответил: «Я присоединюсь к тому, кто мне больше предложит. Или к тому, кто первый со мной свяжется».

Один из средневековых мудрецов сказал: «Сон разума рождает чудовищ». Вот так и нацистское руководство надеялось, что западные союзники в страхе перед наступающей Красной Армией вдруг сделают внезапный дипломатический кульбит. Впрочем, не забывали и о Востоке. Геббельс в своем дневнике 5 марта 1945 г. записал: «…фюрер убежден, что если какая-то держава в лагере противника захочет вступить в переговоры, то это будет Советский Союз». Оказывается, Гитлер считал, что Сталин испытывал большие трудности в отношениях с англосаксами. А поскольку он в отличие от западных политиков не зависел от общественного мнения, то мог в любой момент взять и подписать сепаратный договор с Германией.

Геббельс также писал, что «фюрер думает найти возможность договориться со Сталиным, а затем с жесточайшей энергией продолжить войну с Англией». Про США почему-то забыл. Нацистские руководители считали, что «чего-то можно было достигнуть на Востоке, так как Сталин больший реалист, чем англо-американские безумцы». В общем, в отчаянных надеждах подписать с кем-нибудь сепаратный мир, гитлеровское руководство шарахалось из стороны в сторону. Впрочем, иногда того же рейхсминистра посещали умные мысли: «…как английская, так и американская сторона по-прежнему преследуют цель сначала разгромить нас, а затем посмотреть, к чему это приведет». Да и сам фюрер 6 февраля 1945 г. говорил в кругу своих приближенных, что «большая тройка намеревается разгромить и уничтожить Германию» и что «ситуация кажется безнадежной». То есть проблески реализма все же были. Это говорит о том, что в глубине души нацисты понимали, что им конец.

Суть происходящего в Европе была в том, что союзников, громивших германские армии в марте – апреле 1945 г., не сильно страшила угроза коммунизма, которой их так сильно пытались запугать немцы. Актуальность этой угрозы рассматривалась союзниками лишь в далекой перспективе. Им прежде всего было необходимо решить первостепенную задачу – добить своего давнего врага – Германию, которая когда-то на волне своих первоначальных успехов могла угрожать им в мировом масштабе. После этого нужно было ликвидировать еще одного претендента на главенство в азиатском регионе – Японию. А уже только потом следовало заняться решением проблем, создаваемых пока только в Европе своим ослабленным войной русским союзником. Такова была настоящая логика англосаксов.

12 апреля 1945 г. умер президент США Франклин Рузвельт, один из столпов антигитлеровской коалиции. Сообщение об этом поступило в министерство пропаганды рано утром «рокового дня» – в пятницу, 13 апреля. По свидетельству одной из секретарш рейхсминистра Геббельса, тот едва не сошел с ума от радости. Один из чиновников министерства потом вспоминал, что Геббельс замер на какое-то время, уставившись в одну точку. Потом он заказал шампанское, вызвал помощников и представителей прессы в свой кабинет. Потом поспешил лично проинформировать об историческом событии фюрера. В телефонном разговоре Геббельс поздравил шефа с тем, что «судьба расправилась с нашим величайшим врагом. Это чудо дома Бранденбургов. Бог не покинул нас». Фюрер ответил, что уже знает о случившемся и что скоро русские и американцы будут обстреливать друг друга через крышу рейхсканцелярии.

Это «пророчество» сбылось лишь частично. В боях на улицах Берлина русские частенько обстреливали только друг друга. Генерал-лейтенант Эрхард Энгель, бывший адъютант Гитлера, своими глазами видел реакцию шефа на сообщение о смерти Рузвельта. На щеках у фюрера, потерявшего всякое самообладание, выступил болезненный румянец, и он громко вскрикнул: «Вот вам, неверующие! Это снова знак провидения! Рузвельт, конечно, собирался пережить меня, а умер! Смерть его означает, что в США изоляционисты возьмут верх!»

После получения радостного известия Гитлер тут же вызвал к себе рейхсминистра Альберта Шпеера, гросс-адмирала Дёница и показал им текст сообщения агентства «Рейтер». Пока те ехали, фюрер уже позвонил Гиммлеру, Кессельрингу и Шёрнеру. Голос его дрожал от волнения: «Кто был прав? Война не проиграна…» Полученное известие из-за океана вызвало резкий всплеск положительных эмоций в бункере, а Геббельс даже посчитал произошедшее поворотным моментом истории! Поскольку умер автор тезиса о безоговорочной капитуляции Германии и Японии, у немецких руководителей опять появилась надежда на сепаратный мир или иное «удачное» окончание войны.

Выражения типа «Божий суд», «Божий дар» и т. п. так и носились в воздухе. Как писал американский журналист Ширер: «Министры, получившие образование в университетах Европы, хватались за предсказания астрологов и бурно радовались смерти американского президента, считая ее верным признаком того, что теперь, в последнюю минуту, не кто-нибудь, а Всевышний спасет рейх от неизбежной катастрофы!»

Приближенные Гитлера тут же начали сравнивать создавшуюся ситуацию с положением, сложившимся в Европе после смерти русской императрицы Елизаветы во время Семилетней войны. Ее «своевременный» уход из жизни спас от гибели находившегося на грани поражения прусского короля Фридриха II Великого. Последний уже собирался принимать яд, дабы избежать позора капитуляции. Немцы считали аналогию более чем очевидной. Аналогия была, но с той разницей, что в 1762 г. умерла императрица России, а в 1945 г. умер президент союзника России, в то время как властитель самой России продолжал здравствовать. Умри тогда Сталин, шансов на изменение хода войны было бы куда больше.

Понятно, что надежды Гитлера на поворот в войне не сбылись, в чем он вскоре смог лично убедиться. Если бы Рузвельт помер хотя бы на год раньше, возможно, в американской политике и произошли бы какие-то перемены, но после 12 апреля 1945 г. это было маловероятно. Да и сам фюрер, по свидетельству его личного фотографа Гофмана, ранее при обсуждении личностей своих противников весьма проницательно утверждал, что первым из них умрет именно Рузвельт, но его смерть не изменит хода войны. Таким образом, у диктатора все-таки был дар предвидения, но он не всегда им пользовался. Президента США фюрер пережил всего на 18 дней…

В марте 1939 г. Гитлер впервые познакомился с трудами немецких инженеров по созданию ракеты на жидком топливе. Он прибыл на полигон в Куммерсдорфе в сопровождении генерала Браухича и полковника Беккера. Во время демонстрации работы ракетного двигателя выражение лица фюрера не изменилось, а во время показа он не задал ни одного вопроса. По поводу проводимых в Пенемюнде работ он также не проронил ни слова, хотя и внимательно рассмотрел все макеты ракет. Лишь перед отъездом Гитлер поинтересовался, сколько времени потребуется на окончательную доводку ракеты А-4. Названный достаточно длительный срок нисколько не расстроил вождя…

Такое равнодушие оказалось неожиданным для отцов ракетной техники. Куратор работ Вальтер Дорнбергер не мог понять, как фюрер, который всегда выказывал огромный интерес ко всем новым образцам оружия, без труда разбирался в технических характеристиках танков и орудий, не проявил энтузиазма при виде настоящего оружия будущего. Дорнбергеру показалось, что Гитлер оценил новизну работ как таковую, но их будущий смысл до него просто не дошел.

Впрочем, его можно понять. Трудно было весной 1939 г., когда еще только закончилась эра дирижаблей, а значительную долю авиации еще составляли тихоходные бипланы, поверить в то, что в скором времени ракеты будут реально летать и смогут поражать цели на расстоянии в сотни километров.

Тем не менее генерал фон Браухич, несмотря на свой престарелый возраст, оценил тактические возможности ракетного оружия и включил его разработку в список высших военных приоритетов. Однако продолжалось это недолго. После победы над Польшей ассигнования на создание ракеты А-4 были сокращены наполовину, так как командование Вермахта решило, что, благодаря стратегии блицкрига, войну можно выиграть до создания ракетного оружия. А следующей весной Гитлер вообще вычеркнул ракетные исследования из приоритетного списка.

В дальнейшем отношение Гитлера к ракетам колебалось в зависимости от обстановки. Летом 1940 г. проект А-4 снова не был включен в список приоритетных. А вот в ноябре после отказа от операции «Морской лев», Гитлер приказал увеличить финансирование ракетчиков. А следующей весной, когда стало ясно, что борьба с Англией будет длительной, создание ракетного оружия вновь вернулось в список «высшего приоритета». Но ненадолго. После начала операции «Барбаросса» финансирование ракетного центра в Пенемюнде было снова урезано на 50 %.

В результате баллистическая ракета, которая вполне могла быть создана к 1941 г., была подготовлена к испытаниям только летом 1942 г. Начавшиеся 13 июня экспериментальные запуски закончились неудачно. Только 3 октября был достигнут первый успех. Ракета пролетела 190 км и упала в 4 км от цели.

Между тем у ракетчиков появилась мощная поддержка в лице рейхсминистра вооружений Альберта Шпеера. Именно он, ссылаясь на желание фюрера, потребовал увеличить производство ракетных компонентов за счет снижения производства в авиационной промышленности, а также инициировал возведение бункеров для будущих ракет на берегу пролива Ла-Манш. Между тем сам Гитлер все еще колебался. В ответ на очередную просьбу Шпеера о предоставлении программе «А-4» статуса высшей приоритетности он без особого оптимизма сказал: «Мне привиделось, что ракеты никогда не будут пущены в ход против Англии, и я могу положиться на свое предвидение. И посему бессмысленно оказывать поддержку этому проекту». Надо сказать, что предвидение фюрера было в общем-то разумным, хотя и неточным. Тем не менее 22 декабря 1942 г. он подписал приказ о начале массового производства баллистических ракет.

Следует отметить, что у проекта А-4 были и противники, в частности Люфтваффе. Во-первых, решение массово строить ракеты типа «земля-земля» под корень подрубало их проекты создания зенитных ракет «земля-воздух». Во-вторых, представители военно-воздушных сил давно курировали проект по созданию крылатых ракет Fi-103. Еще в июне 1942 г. министерство авиации в лице Мильха поддержало создание простых и дешевых в производстве самолетов-снарядов. Экспериментальные пуски прошли уже в декабре, и после 50 стартов была достигнута дальность 240 км.

Руководство нацистской Германии и лично фюрер долго колебались, какому виду оружия отдать предпочтение, при этом Вермахт отстаивал А-4, а Люфтваффе Fi-103. В итоге была создана специальная представительная комиссия в составе рейхсминистра Шпеера, фельдмаршала Мильха, гросс-адмирала Дёница, генерала Фромма и других, которая прибыла в Пенемюнде 26 мая 1943 г. После длительной дискуссии и пусков ракет комиссия пришла к выводу, что уровень разработки обоих видов оружия примерно одинаков. Так и рекомендовали фюреру компромиссное решение: делать обе ракеты одновременно.

Кроме того, Гитлеру был показан красочный фильм о ракете А-4 с подробными комментариями оберста Дорнбергера. Эффектное зрелище старта ракеты и огромной силы взрывов впечатлило фюрера. Он даже пожалел, что ранее не верил в успех работы ракетчиков, и сказал: «Если бы такие ракеты были у нас в 1939 г., не пришлось бы вести эту войну». В итоге 7 июля Гитлер приказал наделить ракетный центр статусом высшей приоритетности в немецкой программе вооружения. Через две с половиной недели в разгар операции «Цитадель» на Восточном фронте он подписал приказ, в котором говорилось: «Успешное продолжение войны против Англии требует увеличения производства ракет А-4 до максимума. Должны быть приняты все меры, направленные на немедленное увеличение выпуска А-4».

Получив статус «чудо-оружия», ракеты получили свои более известные имена – V-1 и V-2.

Впрочем, темпы, заданные руководством, оказались нереальными. По расчетам специалистов экономические возможности Германии позволяли выпускать не более 900 «Фау-2» и 5000 «Фау-1» ежемесячно, что, кстати, тоже было довольно много. Производство новых видов оружия создало большие трудности для химической промышленности. Особенно это касалось баллистических ракет. Если для V-1 требовалось низкооктановое горючее и 850 кг взрывчатки, то для V-2 – жидкий кислород, метиловый спирт, перекись водорода и тонна взрывчатки.

Фюрер возлагал большие надежды на новое оружие, искренне считая, что оно может изменить ход войны. Однажды он сказал: «И Европа, и мир теперь станут слишком малы, чтобы вести войны. При таком оружии человечество их не выдержит». Впрочем, в этой фразе слово «теперь» было бы более уместно заменить на «вскоре».

Затем Гитлер потребовал в скором времени создать гигантские ракеты с боеголовками до десяти тонн. С пылающими глазами он истерически кричал Дорнбергеру: «Ну вот что мне надо – уничтожение! Полное уничтожение!» Здесь фюрер, как опять же человек с гуманитарным складом ума, не понимал, что для воплощения его мечты нужны новые средства разрушения и новые источники энергии, а их у немцев не было и в ближайшее время не ожидалось. После этого взрыва эмоций он пообещал ракетчикам, что они отныне будут пользоваться всеми благами высшего приоритета. Потом Гитлер извинился перед Дорнбергером: «Я никогда не верил, что ваша работа увенчается успехом».

В начале сентября 1943 г. Гитлер заявил своим министрам и военным, что можно рассчитывать на активное наступление на Англию в конце января 1944 г. После этого Геббельс записал в дневнике: «Фюрер возлагает на эти ракеты большие надежды, он верит, что с помощью нового оружия он сможет повернуть ход войны против Англии». 22 сентября Гитлер вновь вернулся к теме «чудо-оружия» в беседе с министром пропаганды. «Программа ответного ракетного удара снова выдвинулась на первое место», – писал тот. Правда, начало «величайшего ракетного наступления» уже отодвигалось на начало февраля следующего года.

В стратегии Гитлера, как и в случае с танками «Тигр», говорила натура впечатлительного художника. Он надеялся, что массовое падение ракет на Лондон вызовет панику и растерянность среди британцев. Особенно большие надежды в этом плане возлагались на баллистические ракеты. Поскольку никакие средства ПВО не могли с ними бороться, постоянные массированные обстрелы, по мнению фюрера, должны были вызвать у противника чувство бессилия перед мощью германского оружия. Это могло заставить его отказаться от бомбардировок немецких городов и высадки десанта в Западной Европе, а вкупе с планировавшейся активизацией подводной войны морально раздавить жителей страны, уставших от войны.

Примечательно, что некоторые представители Верховного командования Вермахта уже тогда предлагали использовать новое оружие для обстрела портов Южной Англии с целью помешать ожидавшейся высадке десанта, однако Гитлер уже тогда твердо решил, что «чудо-оружие» должно применяться только для разрушения городов.

26 ноября фюрер впервые воочию увидел крылатую ракету «Фау-1», которая произвела на него благоприятное впечатление.

Правда, руководитель экспериментальной базы Крегер сильно огорчил Адольфа, сообщив, что новое оружие будет готово к использованию не раньше марта.

Тем не менее уже в начале декабря 1943 г. фюрер дал указание о формировании 65-го особого армейского корпуса, который должен был готовить и выполнять удары по Великобритании. Его командиром был назначен генерал Эрих Хайнеман. Несмотря на то что обе ракеты еще не были отработаны, уже под Рождество он получил приказ из «Волчьего логова» начать пуски по Англии к середине января. Хайнеман объяснил, что это не представляется возможным, но фюрер не унимался. Следующей датой было выбрано 15 февраля 1944 г., причем Гитлер дополнительно детализировал, что удар по Лондону следует нанести «в 11.00 туманным утром».

Ему так не терпелось наказать англичан, что он заранее вместе с Геббельсом наметил на карте Лондона наиболее привлекательные цели для обстрелов. Однако в реальности начало операции все откладывалось и откладывалось. В итоге фельдмаршал Мильх вынужден был сообщить об угрожающей задержке производства Гитлеру. В ответ тот наорал на него: «Вы снова обманули меня!» Правда, в марте изменчивый фюрер уже хвалил фельдмаршала за быстрый прогресс, достигнутый при реализации проекта «Фау-1». Что касается баллистической ракеты, то ее производство началось только в январе 1944 г. и далеко не соответствовало запланированному уровню.

Задержка с выпуском ракет заставляла немцев неоднократно переносить начало «ударов возмездия». С января сроки были перенесены на март, потом – на апрель. Командование Люфтваффе пожелало преподнести подарок фюреру, начав запуски V-1 20 апреля 1944 г. Фельдмаршал Мильх, поддерживая энтузиазм шефа, вещал: «Двадцать дней такого ужаса заставят всех упасть на колени!» Однако этот план, одобренный начальником штаба генералом Кортеном, в силу ряда объективных причин не был воплощен в жизнь. Ракетный обстрел был снова перенесен, на сей раз на июнь.

В середине мая Верховное командование Вермахта решило, что крылатые ракеты в целом готовы к применению, и подготовило приказ об обстреле Англии начиная с середины июня. При этом удар должен был сопровождаться одновременными налетами бомбардировщиков и артиллерийским обстрелом из дальнобойных железнодорожных орудий «Колоссаль» и «Леопольд». Гитлер подписал этот приказ, но при этом распорядился о заблаговременном создании большого запаса ракет.

Между тем 6 июня американцы и их союзники начали операцию «Оверлорд» по высадке десанта на побережье Нормандии. Медлить дальше было нельзя, и 11 июня командир 155-й зенитного полка Люфтваффе оберст Вахтель наконец получил приказ – начать пуски 12 июня. Руководство ОКВ и фюрер возлагали на этот удар очень большие надежды и искренне считали, что это будет достойным ответом на высадку союзников.

В 04.15 13 июня посты ПВО в графстве Кент услышали сначала звук, похожий на «шелест», а затем увидели «самолеты», из выхлопных труб которых вырывалось оранжевое пламя. У командиров зенитных батарей просто не было времени, чтобы что-то предпринять, и «объекты» пронеслись дальше, «тарахтя, словно старый форд». В 04.18 первая ракета взорвалась в маленьком городе Сванскомбе, открыв новую страницу в жизни Англии[63].

Однако первый блин все же оказался комом. В первый день немцам удалось запустить только десять «Фау-1», из которых четыре рухнули на землю сразу после старта. Лондона достигла только одна ракета, но и ее взрыв мощностью две тонны тротила[64] произвел на жителей британской столицы сильное впечатление, тем более никто толком не понял, что именно упало с неба… Погибли 11 человек. Впрочем, немцы не смогли зафиксировать результаты атаки, так как самолет-разведчик Ме-410, наблюдавший за результатами пусков, был сбит английскими зенитчиками в районе Баркинга. После этого эксперты посоветовали прекратить запуски на три дня, дабы устранить выявленные недостатки.

В ночь на 15 июня начался по-настоящему массированный обстрел. 244 крылатых ракеты были выпущены в направлении Лондона. Вслед за этим с целью зафиксировать результаты атаки туда вылетели ночные самолеты-разведчики Ju-188. Их экипажи по возвращении доложили, что во многих районах британской столицы наблюдаются крупные пожары. Аэрофотоснимки вскоре были предоставлены лично фюреру. Понятно, что Гитлер ликовал: наконец-то англичане поплатились за бомбардировки германских городов. 18 июня по Лондону была выпущена «юбилейная» 500-я «Фау-1». Она упала на Веллингтонскую казарму, в нескольких сотнях метров от Букингемского дворца, и убила 121 человека, в том числе 63 офицеров[65].

Окрыленный успехом, фюрер приказал сократить выпуск еще только готовившейся к применению V-2 ради увеличения производства крылатых ракет. В то же время он пытался выжать максимум пропагандистской пользы из «оружия возмездия», всячески поддерживая надежду на новое оружие среди своего окружения, солдат Вермахта и мирного населения. Средства массовой информации взахлеб рассказывали о сотнях запусков «Фау-1» и страшных разрушениях, причиняемых ими.

Любопытно, что 17 июня фюрер получил возможность на себе испытать воздействие «чудо-оружия». В этот день он прибыл на Западный фронт, в Марживаль, чтобы провести совещание с командным составом. Оно проходило в том же самом бункере, где летом 1940 г. Гитлер планировал руководить вторжением в Англию. Там в ответ на неприятный для него доклад фельдмаршала Роммеля он произнес хвастливую речь, которую генерал Шпейдель назвал «странной смесью цинизма и ложной интуиции». В ней фюрер заверил присутствующих, что «Фау-1» «станет решающим оружием против Англии и заставит англичан заключить мир».

Между тем вечером одна из ракет, запущенных с побережья Ла-Манша, сбилась с курса, развернулась в южном направлении и упала в районе бункера! Раздался страшнейший взрыв, от которого, правда, никто не пострадал. Зато присутствующие примерно представили себе, что в этот момент испытывают жители Лондона.

26 июня Гитлер приказал усилить обстрелы британской столицы. Он считал, что начавшиеся массированные налеты авиации союзников на районы стартовых площадок V-1 служат наглядным доказательством их эффективности. В то же время фюрер распорядился передать для защиты позиций ракетчиков зенитные части и истребительную авиацию. Он полагал, что пуски ракет оттягивают с фронта сотни вражеских самолетов, что еще больше усиливает их стратегическое значение. «Фау-1» казалась куда более эффективным и экономичным оружием, чем бомбардировщики. Что бы ни произошло с ракетой, атакующая сторона не несла никаких потерь, ей также не требовалось топливо на обратный полет.

В ночь на 29 июня в сторону Туманного Альбиона была выпущена уже двухтысячная крылатая ракета. На следующий день, уже находясь на своей вилле в Берхтесгадене, Гитлер снова принимал фельдмаршалов Рундштедта и Роммеля. Он отклонил их призывы об окончании войны и опять заверил, что выиграет войну с помощью нового оружия. По словам присутствовавшего там генерала Шпейделя, монолог «перешел в область фантастических построений». Кроме того, фюрер уже не в первый раз отклонил просьбу фельдмаршалов об использовании «чудо-оружия» против скоплений англо-американских войск в местах погрузки и выгрузки, мотивировав это тем, что «Фау-1» оружие политическое.

Запуски «Фау-1» по Лондону действительно вызвали панику среди части британского населения и привели к значительным разрушениям. Однако результаты все же были далеки от тех, на которые рассчитывал фюрер. С 12 июня по 6 июля 1944 г. было запущено 2754 крылатых ракеты, из которых только четверть упала точно на Лондон. В результате взрывов погибли 2752 человека, тысячи других получили ранения и контузии.

20 июля, находясь под впечатлением от произведенного на него покушения, Гитлер поклялся Муссолини сровнять Лондон с землей. На следующий день он заверил еще одного иностранного посетителя, что за «Фау-1» последуют «Фау-2», «Фау-3» и «Фау-4». Фюрер утверждал, что «от Лондона не останется камня на камне и наверняка придется эвакуировать из него все население». Следует отметить, что даже если бы это стало правдой, а вопрос об эвакуации действительно рассматривался британским правительством, и часть населения была вывезена, тем не менее само по себе разрушение Лондона еще не означало поражение Британии. Об этом Гитлер почему-то не думал.

В сентябре – октябре в связи с отступлением немецких войск во Франции 155-й зенитный полк был вывезен на заранее подготовленные позиции в Голландии и Германии[66]. Именно отсюда 8 сентября был произведен первый в мировой истории боевой пуск баллистической ракеты «Фау-2». Против этого оружия были бессильны любые средства ПВО, а разрушения и психологический эффект, производимые им, были несравненно больше, чем у V-1. Сам фюрер так высказался по этому поводу: «Это оружие невероятно действует на нервы, и ни один человек не в состоянии долго это выдержать. Я отплачу варварам за то, что они стреляли в женщин и детей и уничтожили германскую культуру».

^{Один из кварталов Лондона после попадания V-1}

^{Дома на Стэвелей-роад, разрушенные 8 сентября 1944 г. после первого падения V-2 на Лондон}

В первое время использования ракеты лишь изредка падали на Англию, за первые десять дней боевого применения ее территории достигли только 25 штук. Но и этого было достаточно для новой волны паники среди британского населения. Первая V-2 упала на жилой квартал Лондона, на ул. Стэвелей-роад, в 18.40 8 сентября, образовав посреди улицы воронку глубиной десять метров! Все жилые дома в радиусе 300 метров были разрушены. Через десять дней – 18 сентября – сразу 14 ракет упали на жилые кварталы города, причинив огромные разрушения.

Если «Фау-1» во время полета издавала характерное жужжание – звук работающего пульсирующего реактивного двигателя, то в этот раз не было ни сигнала воздушной тревоги, ни характерного «жужжания». Это было неудивительно, так как скорость ракеты во время падения составляла 6000 км/ч, то есть в шесть раз быстрее скорости звука, и в полете она была не видна. Стало ясно, что немцы применили какое-то новое и страшное оружие.

Гитлер потребовал увеличить выпуск баллистических ракет, несмотря на то что они еще имели массу «детских болезней». К 20 ноября около 210 «Фау-2» достигли Англии, а их жертвами стали 456 человек, которые уже точно не могли увидеть победу в войне… Может, эти результаты и не оправдывали затрат на ракетную программу, но моральный и психологический эффект все же был значительным, а главное, британцы ни днем ни ночью не могли чувствовать себя в безопасности и находились в постоянном страхе перед внезапной гибелью.

Боевое использование крылатых ракет также продолжалось. Наряду с продолжавшимися пусками по Лондону с 21 октября немцы начали обстреливать освобожденный союзниками Брюссель, а потом и Антверпен. Последний стал вторым после британской столицы городом, наиболее пострадавшим от гитлеровского «чудо-оружия». Особенно этому порту на Северном море досталось во время операции «Вахта на Рейне». Только с 21 по 31 декабря 1944 г. по нему было выпущено 740 крылатых ракет. Попутно по Антверпену запускалось и большое количество баллистических ракет.

155-й зенитный полк в данном случае выполнял несвойственную ему задачу – тактическая поддержка наступления. «Полк создавался с учетом того, что «Фау-1» – это скорее оружие террора, запугивания, чем средство атаки военных объектов», – справедливо отметил его командир оберст Вахтель. Низкая точность нового оружия позволяла использовать его только по целям с очень большой площадью с заранее известными координатами. Тем не менее ракетные обстрелы значительно затруднили работу огромного антверпенского порта, а в некоторые дни разгрузка судов вообще прекращалась. В самом городе были разрушены тысячи зданий.

19 ракет «Фау-2» во время Арденнского наступления были выпущены по Маастрихту. В данном случае немцы намного опережали время. Поддержка наступления сухопутных войск при помощи реактивных бомбардировщиков и ракетных ударов по оперативному тылу противника вошли в моду только в 60-е годы ХХ века.

В то же время к запуску V-1 подключилась и бомбардировочная авиация, а именно эскадра KG53 «Легион Кондор» оберст-лейтенанта Фритца Покрандта, часть экипажей которой прошли для этого специальную подготовку. Вплоть до 5 января 1945 г. бомбардировщики Не-111 запустили 1200 крылатых ракет (в основном по Лондону). Однако британская ПВО к этому времени научилась сбивать почти все «Фау-1», обладавшие сравнительно невысокой скоростью – 600 км/ч. Аэростаты заграждения, зенитная артиллерия и истребители выставили настолько плотный заслон, что цели достигли всего 235 ракет, запущенных с самолетов, а непосредственно на Лондон упали 66. При этом было потеряно тринадцать Не-111. Хотя сама по себе эта технология, безусловно, была революционной и даже фантастической для того времени.

^{Жилой квартал Антверпена после взрыва V-2}

Безусловно, «чудо-оружие» нанесло большой ущерб союзникам. Было разрушено несколько предприятий. Почти две тысячи летчиков союзной авиации погибли во время налетов на стартовые площадки ракет. Но все это, безусловно, не могло заставить англичан пасть на колени. В январе 1945 г. это наконец начал понимать и сам Гитлер: «К сожалению, «Фау» не сможет выиграть для нас войну». Утратил оптимизм и рейхсминистр Шпеер: «Осенью 1944 г. стало окончательно ясно, что наш самый дорогостоящий проект «Фау-2» оказался одновременно и самым бессмысленным».

Грандиозные планы выпуска также по разным причинам срывались. Сам Гитлер в сентябре 1944 г. приказал сосредоточить основные усилия военной промышленности на производстве панцерфаустов и другого оружия для сухопутных войск. 23 сентября Альберт Шпеер записал в дневнике: «Что касается производства «Фау-1», то фюрер указал, что в первую очередь необходимо обеспечить производство 1,5 млн ручных гранат и 50 тысяч снарядов для 210-мм минометов. Только если после этого останутся сталь и взрывчатка, они могут быть использованы для выпуска “Фау-1”».

В условиях сильного перенапряжения германская промышленность не могла обеспечить запланированную программу выпуска ракет. Поэтому из намеченных 60 тысяч V-1 и 12 тысяч V-2 фактически было выпущено соответственно 22 000 и 6000.

Тем не менее пуски крылатых ракет по Лондону с упорством, достойным лучшего применения, продолжались до 29 марта. Это стало возможным благодаря усилиям конструкторов, которые довели дальность полета снаряда до 340 км. Однако точность, и так оставлявшая желать лучшего, еще больше снизилась, сделав попадание в цель делом случая. 27 марта в графстве Кент упала последняя – 1054-я – ракета «Фау-2», убившая последнего англичанина из примерно 2754 погибших. Попутно до конца марта продолжались ракетные обстрелы бельгийских, французских и голландских городов, а также ремагенского плацдарма.

Всего было произведено 3172 боевых пуска баллистической ракеты V-2, в том числе 1610 – по Антверпену, 1358 – по Лондону, 43 – по Норвичу, 27 – по Льежу, 25 – по Лиллю, 22 – по Парижу и т. д. В результате немецких ракетных ударов было полностью или частично разрушено 750 тысяч зданий, были убиты и ранены свыше 42 тысяч человек. Больше всего ракет обоих типов – 145 штук – взорвалось в лондонском районе Кройдон, еще 128 V-1 и V-2 упали на Уондворт и 126 – на Льюсхэм.

Со стратегической точки зрения германская ракетная программа, одобренная Гитлером как «оружие возмездия», оказалась преступно расточительной. Министр вооружений Шпеер предоставил для производства ракеты V-2 огромные производственные мощности и человеческие ресурсы, в то время как Вермахт остро нуждался в различных видах вооружения, боеприпасов и горючем. Проект «А-4» несколько лет оттягивал на себя самые ценные ресурсы военной экономики и лучшие умы ученых. Ракетный проект нанес серьезный ущерб производству истребителей, подводных лодок и радиолокаторов, программе по производству ракет «земля-воздух» и другим.

Расчеты немецкого командования компенсировать конструктивные недостатки ракет массированностью их применения тоже не оправдались, так как промышленность оказалась не способна производить необходимое количество материалов. Потому фактически оружие, задуманное как стратегическое, смогло выполнить лишь тактические задачи: отвлекло значительные силы союзной авиации на разведку и бомбардировку стартовых позиций; держало в напряжении британскую противовоздушную оборону до самого конца войны, вынуждая отвлекать для нее значительные силы и средства; затруднило работу стратегически важного порта Антверпен. Кроме того, применение «чудо-оружия» принесло большие пропагандистские дивиденды нацистскому руководству, которое в условиях постоянных поражений на всех фронтах всячески раздувало и преувеличивало значение ракетных обстрелов. Однако все это не могло оказать решающее влияние на ход войны.

Более того, неверные и неоптимальные решения, принятые Гитлером вместе с его многочисленными помощниками, наоборот, приблизили крах Третьего рейха, то есть получили результат прямо противоположный запланированному.

Фюрер поддержал и идею и лично курировал создание еще одного, совершенно безумного по своей конструкции «чудо-оружия», сконструированного главным инженером заводов фирмы «Рехлинг» Августом Кондерсом. Это было многокамерное артиллерийское орудие, известное также под названиями «Насос высокого давления» (HDP), «Многоножка», «Приятель», «Трудолюбивая Лизхен», «Английская пушка». Оно тоже являлось одним из проектов, получивших статус «оружия возмездия».

Модель многокамерной пушки калибром всего 20 мм была продемонстрирована Гитлеру в сентябре 1943 г., после чего он распорядился произвести 50 полноразмерных орудий HDP для обстрела Лондона. Орудие имело длину 124 метра и весило 76 тонн. Ствол состоял из 32 секций длиной по 4,48 метра, при этом каждая секция имела две расположенные по ходу ствола и под углом к нему зарядные камеры (всего 60 боковых зарядных камер). Орудие использовало стреловидный оперенный снаряд весом до 140 кг и длиной до 3,2 метра. Дальность выстрела по расчетам должна была достигать 165 км. Хотя дальность полета снаряда «Многоножки» (это название было дано пушке за множество выдающихся по бокам ствола камер, напоминающих сверху ножки) не превышала дальности стрельбы других немецких экспериментальных артиллерийских орудий, ее скорострельность теоретически должна была быть гораздо выше и достигать одного выстрела в минуту, что позволяло батарее таких орудий буквально засыпать Лондон снарядами.

Проект, получивший название V-3, был частично воплощен 1944 г. в Мимойеке, в 6 км от побережья Ла-Манша, и в 95 милях от Лондона была подготовлена позиция для пяти орудий HDP. При строительстве был выполнен громадный объем работ, на строительстве и проходке штолен постоянно трудились не менее пяти тысяч заключенных концлагерей и местных жителей.

Орудия были размещены в каменных штольнях, практически недоступных для обычных снарядов и бомб. Однако о строительстве стало вскоре известно союзной разведке. Командование американских ВВС, не зная, что конкретно готовятся применить немцы, решило на всякий случай разбомбить эти объекты. Для их разрушения союзники применили специальные бомбы «Толбой», действовавшие по принципу «искусственного землетрясения». В итоге «Фау-3» так и не успели открыть огонь по британской столице.

После разрушения подземных позиций HDP немецкие конструкторы разработали упрощенные многокамерные орудия под обозначением LRK 15F58. Длина укороченных пушек, имевших 24 боковые зарядные камеры, составляла 50 метров, вес – 28 тонн, калибр же не изменился. Упрощенное орудие стреляло стреловидным снарядом весом 97 кг, дальность стрельбы достигала 50 км. Орудия LRK 15F58 успели принять участие в боевых действиях, обстреливая Люксембург с расстояния 42,5 км. В конце Второй мировой войны одно из орудий было захвачено союзниками и вывезено для изучения в США. Понятно, что разработка этого чуда техники с точки зрения трудовых и материальных затрат совершенно себя не оправдала. Будь «Многоножки» созданы хотя бы в 1942 г., они могли бы еще причинить англичанам большой ущерб.

^{Многокамерное орудие LRK 15F58}

Рассматривая причины краха Третьего рейха, многие историки вменяли Гитлеру в вину недооценку оружия массового поражения. Точнее, то, что он якобы недооценил возможность создания ядерной бомбы. Однако эта точка зрения весьма спорная. Во-первых, перспектива создания подобного оружия в 1942–1944 гг. была весьма шаткой, и мало кто всерьез в нее верил. Во-вторых, успей создать немцы даже к середине 1944 г. несколько атомных бомб (раньше это было невозможно даже при самом благоприятном развитии событий), это вряд ли изменило бы ход войны в пользу Германии. Ядерная бомбардировка Лондона или Москвы вряд ли заставила бы антигитлеровскую коалицию пойти на переговоры с Германией, тем более что основной противник – Соединенные Штаты находились вне зоны досягаемости немецкой авиации. Да и мощность первых атомных бомб при имевшемся дефиците урана была бы явно недостаточной для нанесения глобального вреда городам противника. Для тактических же целей ядерное оружие не годилось.

Между тем у Гитлера и так было в запасе оружие массового поражения гораздо страшнее и опаснее ядерного.

…22 апреля 1915 г. на Западном фронте, в районе города Ипр, была красивая утренняя заря. Просыпавшиеся в окопах солдаты Антанты: французы, бельгийцы, представители колоний – встречали очередной тяжелый день войны, не предвещавший, как казалось, ничего особенного. На фронте царило затишье, перемежавшееся короткими перестрелками на отдельных участках. Днем пилоты самолетов-разведчиков донесли о значительном оживлении позади германских линий и непонятной деятельности в расположенной недалеко от линии фронта роще.

Около 17.00 немецкая дальнобойная артиллерия начала обстрел Ипра крупнокалиберными снарядами, но огонь велся недолго. Вскоре наблюдатели увидели два зеленовато-желтых облака на земле, перед линией германских окопов. Распространяясь в стороны, эти облака поднялись кверху и, продвигаемые вперед легким ветром, становились голубовато-белым туманом, таким, какой можно видеть над мокрым лугом в морозную ночь. Позади тумана медленно двигалась немецкая пехота. Когда облако достигло позиций французских колониальных войск, их солдаты почувствовали сильный запах, быстро вызывавший жжение глаз и раздражение носа и горла. Затем у них началась страшная рвота и надрывный кашель. Вскоре войска, занимавшие позиции у Ипра, охватила паника, и они бросились бежать в тыл…

Немецкое командование долго готовилось к применению «чудо-оружия», особенно подготовительные работы стали интенсивными, когда война приняла затяжной и позиционный характер. Германскому Генштабу казалось, что устрашающие последствия применения ядовитых газов обратят в бегство англофранцузские, а затем и русские войска и позволят переломить ход войны. Когда к концу января 1915 г. необходимые приготовления внутри страны и на фронте были закончены, встал вопрос об определении места для первого химического удара.

После тщательного изучения обстановки на Западном фронте командование Вермахта выбрало сектор 15-го армейского корпуса, который занимал позиции в районе Ипрского выступа (канал Комин, у дороги в Менин). В результате метеорологических наблюдений немцы пришли к выводу, что новое оружие лучше всего применить в период приближающегося господства южных ветров; поэтому и был выбран участок фронта, повернутый на север, что как раз и соответствовало расположению 15-го корпуса. В секретном приказе было указано, что «корпус должен произвести испытание нового вида оружия». В случае если испытание даст успех, необходимые боевые средства будут выделяться, как того потребует обстановка.

Дело в том, что имевшееся тогда химическое оружие представляло собой не выстреливаемые из пушек или сбрасываемые с самолетов боеприпасы, а газовые баллоны, которые предварительно закапывались в грунт напротив траншей противника, а затем приводились в действие дистанционно. Закапывание впервые испытываемых газовых цилиндров в секторе 15-го армейского корпуса Вермахта было завершено в середине февраля. Время первого химического удара по союзникам постоянно откладывалось, так как необходимые южный и юго-западный ветры не дули. На фронте атаки в 6 км были установлены газобаллонные батареи, по 20 баллонов в каждой, для наполнения которых потребовалось в общей сложности 180 тонн хлора. Всего было зарыто 6000 баллонов.

Немецкое командование было настолько уверено в сокрушительном действии нового оружия, что не выработало никакой особой тактики, никаких норм и тактических указаний. Согласно приказу, пехота должна была следовать за газовым облаком «с примкнутыми штыками и незаряженными ружьями».

Сражение у Ипра, начавшееся с газобаллонной атаки 22 апреля, затем продолжалось до середины мая и привело к отступлению союзников с Ипрского выступа. При этом оборонявшиеся понесли значительные потери, в том числе 15 000 человек были отравлены газом, из которых пять тысяч умерли. Однако это был все же тактический успех, который немцы, не введя значительных резервов, не смогли развить в стратегический.

Британская газета «Таймс» 30 апреля 1915 г. опубликовала статью: «Полная история событий: новое немецкое оружие». Вот как описывали происходящее очевидцы: «Лица и руки людей были глянцевого серо-черного цвета, рты открыты, глаза покрыты свинцовой глазурью, все вокруг металось, кружилось, борясь за жизнь. Зрелище было пугающим, все эти ужасные почерневшие лица, стенавшие и молящие о помощи… Воздействие газа заключается в заполнении легких водянистой слизистой жидкостью, которая постепенно заполняет все легкие, происходит удушение, вследствие чего люди умирают в течение одного или двух дней».

Германское командование осталось довольно и решило применить химическое оружие на Восточном фронте. Объектом атаки здесь были избраны позиции 2-й русской армии, а конкретно – 14-й Сибирской стрелковой дивизии, оборонявшей участок от устья реки с «красивым» названием Гнида до «безымянной высоты» 45,7. Ей противостояли части немецкого 3-го резервного корпуса, которым и предстояло испытать на русских действие «чудо-оружия».

17–21 мая 1915 г. в обстановке строгой секретности вдоль фронта на протяжении 12 км были установлены газовые батареи, по 10–12 баллонов с фосгеном и хлором каждая, – всего 12 тысяч единиц. Плотность составила десять батарей на 240 метров фронта! Это был воистину титанический и упорный труд, но солдаты верили, что новое оружие вскоре изменит ход войны в пользу Германии. Когда все было подготовлено, в течение десяти суток немцы выжидали благоприятных метеорологических условий. В это время в войсках вовсю шла пропаганда, что русские войска будут полностью парализованы газами, что хлор не смертелен, а лишь вызывает временную потерю сознания.

Надо сказать, что русское командование могло догадаться о том, что на фронте 14-й дивизии вскоре произойдет что-то необычное. Один из немецких перебежчиков рассказал, что немцы готовят к применению какое-то новое оружие, вероятно газовое. Однако по чисто русской традиции на это никто не обратил внимание, решив, что солдат просто сошел с ума. Показания перебежчика остались без внимания и не были доведены до войск, а наблюдение за окопами противника ничего не дало.

И вот в конце мая метеорологи 3-го резервного корпуса сообщили его командующему генералу Макензену, что ветер принимает нужное направление в сторону русских окопов. Рано утром 31 мая он отдал приказ привести газобаллонные батареи в действие. В 03.20 по московскому времени после короткого обстрела из 105-мм гаубиц немцы выпустили хлор, открыв одновременно ураганный пулеметный и ружейный огонь по русским окопам и сильный артиллерийский огонь по участку 14-й Сибирской стрелковой дивизии. Вскоре солдаты, находившиеся в передовых окопах, увидели огромное желтое облако, медленно ползшее по земле в их сторону. Однако, опять же в русских традициях, солдаты проявили скорее удивление и любопытство, чем тревогу. А командиры решили, что это всего лишь дымовая завеса. Потому вместо эвакуации было принято решение «усилить передовые линии» и подтянуть резервы.

Около 03.45 облака хлора накрыли окопы, представлявшие собой лабиринт. Только тогда русские солдаты поняли свою роковую ошибку. Люди начали задыхаться, тереть глаза, кашлять, потом падали и умирали в мучениях. Некоторые пытались ползти, но газ стремительно накрывал их и удушал… В 04.00 немцы перешли в наступление по всему фронту 14-й дивизии. На лицах у солдат были желтые маски, придававшие им в сочетании с каской характерной формы необычный фантастический вид.

Химическая атака вывела из строя около 75 % солдат в первой оборонительной полосе, однако, подтянув резервы, русские войска в ожесточенном бою все же смогли отразить немецкие атаки. Бой продолжался в течение всего дня, но 2-й армии, несмотря на огромные потери, все же удалось удержать занимаемые позиции. Что же касается хлора и фосгена, они скопились в низинах, прилегающих к линии фронта, и постепенно рассеивались там.

^{Германский солдат начинает газовую атаку в районе Ипра}

^{Немецкие газометы}

Потери русской армии от действия химического оружия в этот день составили около 9000 человек.

В дальнейшем немецкие войска многократно применяли химическое оружие, причем средства его доставки быстро совершенствовались. Так, в 1917 г. на вооружение Вермахта поступили 180-мм газометы с дальностью стрельбы до 3 км. По сути своей это были примитивные реактивные минометы, зарывавшиеся в землю и приводившиеся в действие дистанционно. В некоторых случаях их применение давало потрясающие результаты.

Так было в ходе сражения на реке Изонцо, на австро-итальянском фронте, 24–27 октября 1917 г. Здесь наступающим австрийской группе Крауса и немецкой 14-й армии генерала Белова противостояли части 2-й итальянской армии. Запиравший выход из ущелья в долину Изонцо участок защищал батальон пехоты, занимавший три ряда позиций, пересекавших долину. Этот батальон, широко используя с целью обороны и фланкирования подступов так называемые «пещерные» батареи и огневые точки, – то есть расположенные в пещерах, врезанных в кручах скал, – оказывался недосягаемым для артиллерийского огня наступавших австро-германских войск. Позиция казалась неприступной, и итальянцы наивно думали, что уж ту-то австрийцы и немцы точно не пройдут.

И вот утром 24 октября макаронники вдруг увидели десятки и сотни ярких вспышек в районе немецких позиций, вслед за чем в небо с дымными следами взметнулись какие-то предметы. Пролетев над нейтральной полосой, они дождем посыпались на итальянские окопы. Раздались хлопки, и мгновенно возникли облака желтоватого дыма…

Всего германские газометные батареи выпустили за один залп почти тысячу мин с фосгеном. Каждая из них содержала 9–28 кг отравляющего вещества. На фронте в это время стояла безветренная погода, и весь газ достиг своей цели, создав в районе итальянских позиций страшную концентрацию, от которой не помогали даже противогазы… В результате весь итальянский батальон в 600 человек погиб до единого человека! Перешедшие через некоторое время в наступление немцы и австрийцы нашли только трупы людей с надетыми противогазами, а также мертвых лошадей и собак.

После этого группа Крауса с ходу взяла все три ряда итальянских позиций и к вечеру достигла горных долин Бергона. Южнее атакующие части встретили кое-какое сопротивление итальянцев, но оно было быстро подавлено. 27 октября фронт был прорван до самого Адриатического моря, и в этот день передовые германские части заняли Чивидале. Итальянцы, охваченные паникой, всюду отступали. В руки австро-германцев попала почти вся артиллерия противника и масса пленных. Благодаря эффективному применению химического оружия операция блестяще удалась. Это событие вошло в военную историю как «чудо у Каппоренто» и доказало, что при грамотном использовании оружие массового поражения могло реально изменить ход войны.

Газометы дали толчок применению артиллерийских средств доставки отравляющих веществ. Применение артиллерии повысило эффективность газовых атак. Так, 22 июня 1916 г. за семь часов непрерывного обстрела немецкая артиллерия на Западном фронте выпустила 125 тысяч снарядов, начиненных 100 тоннами отравляющих веществ. Ассортимент отравы тоже увеличивался. Так, 15 мая 1916 г. французы во время артиллерийского обстрела применили смесь фосгена с четыреххлористым оловом и треххлористым мышьяком, а 1 июля – смесь синильной кислоты с треххлористым мышьяком. 10 июля 1917 г. немцами на Западном фронте был впервые использован дифенилхлорарсин, вызывающий сильный кашель и отравление даже через противогаз, тогда еще имевший плохой противодымный фильтр.

Несмотря на отчаянные усилия союзников, немецкие химики всегда оставались новаторами. 12 июля 1917 г. в районе уже всем известного Ипра Вермахт впервые применил снаряды со стойким отравляющим веществом кожно-нарывного действия – «В, В – дихлордиэтилсульфид». Всего в этот день по позициям союзников было выпущено 50 тысяч снарядов, содержащих 125 тонн этого страшного вещества. В результате поражения различной степени тяжести получили две с половиной тысячи человек. Многие в панике бежали с позиций. Однако у немецкой армии тогда не было возможностей быстро развить наметившийся успех в глубину французской обороны. Поэтому применение нового оружия возымело только тактическое значение. Впоследствии по месту первого применения новая отрава была названа ипритом. Британские ученые быстро расшифровали его формулу, но наладить производство им удалось лишь к концу войны.

Всего за годы Первой мировой войны воюющие стороны использовали 125 тысяч тонн химических боеприпасов, в результате чего пострадало около 1,2 млн человек.

Ужасающие перспективы применения нового оружия так напугали Антанту, что 17 июня 1925 г. в Женеве был подписан протокол о запрещении применения на войне удушливых, ядовитых и других подобных газов, а также бактериологических средств. Впоследствии этот документ ратифицировали свыше 100 государств, включая все ведущие мировые державы. Однако далеко не все сделали это искренне…

После окончания Первой мировой войны химическое оружие состояло на вооружении многих армий. Большинство из отравляющих веществ (такие, как хлор и иприт) относились к разряду общеядовитого, раздражающего и удушающего действия. Они имели относительно невысокую токсичность, и солдат, как и мирный житель, мог защититься от них, надев простейшую противогазную маску. Стойкость на местности тоже была кратковременной, то есть газ быстро рассеивался, и опасная концентрация наблюдалась только непосредственно после атаки.

В 30-е годы немецкие ученые-химики, всегда опережавшие своих конкурентов, бросили все силы на изучение токсических свойств органофосфатов. О большой перспективности последних красноречиво свидетельствовал трагический случай, произошедший в 1932 г. на одном из предприятий концерна «ИГ Фарбениндустри». В результате аварийной утечки микроскопического количества химических веществ поражению подверглось несколько десятков человек, причем даже те, кто находился в соседних помещениях. Большинство отравленных скончались на месте в течение нескольких минут!

Исследования в этой области были немедленно засекречены. В итоге новое боевое отравляющее вещество было готово к применению уже в 1937 г. Его авторство принадлежит химику Герхарду Шрадеру. Это был диизорофилфлюорофосфат. В отличие от традиционных химических боеприпасов этот газ являлся нервно-паралитическим и невероятным по убийственной силе. Во-первых, он обладал в десятки раз большей токсичностью и мог поражать человека при любом способе попадания в организм: через дыхательные пути, кожу или пищу. Фосфоросодержащие вещества угнетали ферменты, регулирующие передачу нервных импульсов, главным образом в системах дыхательного центра, кровообращения и сердечной деятельности. Именно поэтому смерть наступала очень быстро и неотвратимо.

Кроме того, физические и физико-химические свойства органофосфатов варьировались в широком диапазоне, благодаря чему ими можно было снаряжать как авиабомбы и снаряды, так и ружейные гранатометы и даже пули.

Вскоре немецкими химиками был добыт этиловый эфир диметиламида цианфосфорной кислоты, более известный под названием «табун»[70]. Это страшное вещество представляло собой бесцветную жидкость со сладковатым запахом. Он плохо растворялся в воде, зато хорошо – в органических растворителях. А что самое ужасное – легко проникал в резинотехнические изделия и лакокрасочные покрытия. То есть все противогазы и защитные костюмы против него были бесполезны! В ходе испытаний сначала на животных, а потом и на людях выяснилось, что признаки отравления после попадания табуна в дыхательные пути либо на кожу появляются практически сразу без какого-либо скрытого периода действия. Смертельная концентрация в воздухе составляла всего 0,4 миллиграмма на литр, а при попадании на кожу в жидком виде – 14 миллиграмм на килограмм веса[71].

Испытания новых образцов химического оружия в Германии редко проводились на открытых полигонах, по крайней мере сведений об этом сохранилось мало. Чаще всего экспериментировали в закрытых лабораториях на военнопленных и евреях. Так, по данным разведывательного отдела Западного фронта, в начале 1942 г. в лагере для военнопленных в поселке Варварово немцы провели испытание новых химических боеприпасов. В качестве подопытных использовались советские военнопленные, снабженные русскими же противогазами. В результате опыта все они погибли.

Производство табуна, получившего кодовое наименование «Трилон-83», велось в условиях строжайшей секретности. И надо сказать, что вплоть до окончания войны разведка союзников понятия не имела о существовании этого страшнейшего оружия в руках Гитлера. Поскольку газ имел огромную токсичность и в случае утечки мог заразить всю прилегающую территорию, концерн «ИГ Фарбениндустри» вынес производство на территорию Польши. Табун был официально причислен Гитлером к категории «чудо-оружие» и всего до конца войны было произведено свыше 50 тысяч тонн этого вещества, нескольких граммов которого было достаточно для уничтожения целой дивизии.

Но на табуне достижения германских химиков не закончились. В 1943 г. был добыт изопропилметилфторфосфонат, или изопропиловый эфир фторангидрида метилфосфорной кислоты. Собственно, открыт он был еще в 1938 г. в Вуппертале-Элберфельде, в Рурской долине, двумя немецкими учеными, пытавшимися получить более мощные пестициды. Одним из них был все тот же «химический гений» Третьего рейха Герхард Шрадер. В середине 1939 г. формула вещества была передана в Отдел химического оружия Вермахта, который сделал заказ на массовое производство зарина для военных нужд. Название же было образовано от первых букв фамилий исследователей: Schrader, Ambros, Rüdiger и Van der Linde. Это вещество представляло собой летучую жидкость в 36 раз легче табуна.

В ходе испытаний на военнопленных выяснилось, что «эфир» хорошо смешивался с водой, растворялся в органических растворителях и легко впитывался в пористые и окрашенные поверхности. Таким образом, противогазы от зарина тоже не помогали. Поражение наступало как при вдыхании, так и при попадании на кожу. Даже открыв на короткое время пробирку с зарином и задержав дыхание, человек наверняка получил бы смертельную дозу. Он вызывал поражение при любом виде воздействия, особенно быстро при вдыхании. Первые признаки поражения появлялись при концентрации зарина в воздухе 0,0005 мг/л через две минуты. Газ парализует нервную систему – сначала становится трудно дышать, сужаются зрачки, потом человек теряет контроль над своим телом – его рвет, он самопроизвольно испражняется, дергается в конвульсиях, впадает в кому и умирает от удушья. При микроскопической дозе (0,01 миллиграмма зарина на килограмм веса) смерть наступала в течение одной минуты. Страшно представить, что было бы, если бы зарином начинили хотя бы одну баллистическую ракету V-2!

Однако и это оружие не стало самым страшным в арсенале Третьего рейха. Выдающийся немецкий химик Ричард Кун в 1944 г. сумел добыть желтоватую жидкость, слегка пахнущую камфарой, и дал ей название – пинаколилметилфторфосфанат, или пинаколиловый эфир фторангридида метилфосфоновой кислоты. Вскоре вещество получило короткое название «зоман». В ходе испытаний выяснилось, что новое оружие по характеру поражающего воздействия аналогично зарину, но при этом гораздо токсичнее его[72].

Преимущество зарина и зомана перед табуном заключалось не только в большей ядовитости, но и в простоте производства. При желании в короткие сроки было возможно произвести тысячи тонн обоих веществ.

Впрочем, пока блицкриг развивался успешно, фюрер не столько сам подумывал о применении оружия массового поражения, сколько боялся, что это в отчаянии сделают его противники. Особенно немцы опасались химического удара со стороны Красной Армии. Поэтому перед операцией «Барбаросса» Вермахт тщательно готовился к возможной химической войне.

25 марта 1941 г. Гальдер записал в дневнике:

«Вагнер (генерал-квартирмейстер):

А) Доклад об обеспеченности химическими боеприпасами:

К 1.6. мы будем иметь 2 млн химических снарядов для легких полевых гаубиц и 500 тысяч снарядов для тяжелых полевых гаубиц. Заряды различной окраски и маркировки для химической войны имеются в достаточном количестве. Необходимо лишь наполнить ими снаряды, о чем дано распоряжение. Со складов химических боеприпасов может отгружаться: до 1.6. – до шести эшелонов химических боеприпасов, а после 1.6. – до десяти эшелонов в день.

Для ускорения подвоза в тылу каждой группы армий будут поставлены на запасные пути по три эшелона с химическими боеприпасами. Подготовка эшелонов для химических боеприпасов в Германии будет поставлена в зависимость от наличия запасных путей в распоряжении начальника службы военных сообщений.

Б) дегазация: стационарные дегазационные станции на границе. 19 дегазационных рот (по одной на каждую армию, одна в Норвегии, две в Румынии, семь в резерве генерал-квартирмейстера). Предложение о придании дегазационных рот танковым группам отклоняется».

В записи от 21 мая также упоминается подготовка к химической войне: «Трудности с соблюдением инструкции по безопасности при стрельбе из химических минометов. В каждом дивизионе химических минометов теперь имеется по одной батарее новых минометов «Небельверфер» с дальностью стрельбы порядка 6 км. Подготовка службы дегазации. Порядок передачи сведений о противнике в системе химической службы. Использование собак в химической разведке…»

Основными средствами доставки химических боеприпасов непосредственно на линии фронта, в случае чего, должны были стать полевые 105-мм гаубицы и упоминавшиеся выше шестиствольные реактивные минометы. Для обстрела тыловых объектов предполагалось использовать 150-мм и 210-мм гаубицы.

Во время начавшегося победного наступления Вермахта в России немцы тщательно изучали готовность Красной Армии к химической войне. Велась статистика наличия противогазов у пленных красноармейцев. Результаты докладывались генералу химических войск. Гальдер 11 июля писал в дневнике: «Изучение захваченных русских противогазов и средств химической разведки». При этом химические подразделения – дегазационные дивизионы, имевшие в своем составе по батарее тяжелых метательных установок, использовались не по назначению, но имели инструкции при первой же необходимости действовать по специальности. Впрочем, и в пекло боев они тоже не бросались.

В противостоявшей Вермахту Красной Армии химические подразделения тоже использовались не по назначению. Химиков из полковых взводов и дивизионных рот химзащиты брали для пополнения стрелковых соединений, использовали для комендантской службы. Из химических подразделений постоянно изымались автомашины, приспособленные для дегазационных работ. Начальники химслужбы нередко заменяли выбывших из строя командиров, исполняли обязанности офицеров штаба.

В связи с этим в середине августа Сталин даже издал специальный приказ, в котором говорилось: «Зарвавшиеся озверелые немецкие фашисты готовятся к применению отравляющих веществ против Красной Армии. Применением этого чудовищного оружия они намереваются застать нас врасплох… Самым решительным образом пресекать недооценку химической опасности».

После этого была проведена реорганизация подразделений химзащиты. К 1 сентября были сформированы 39 отдельных батальонов химической защиты (ОБХЗ) центрального подчинения[73]. Эти подразделения было запрещено использовать не по назначению[74].

Гитлер опасался, что, находясь на грани катастрофы, русские применят запрещенное оружие. В беседе со своим окружением в ночь на 18 октября он признался: «22 июня перед нами отворилась дверь, и мы не знали, что находится за ней. Мы должны были опасаться газовой войны, бактериологической атаки. Тяжелая неопределенность схватила меня за горло».

В действительности русские не только не собирались первыми применять отравляющие вещества, но, наоборот, панически боялись, что это сделают немцы.

8 июля командующий Западным фронтом генерал Павлов издал приказ № 07сс «О приведении в боевую готовность средств противохимической и санитарно-химической защиты». В нем, в частности, говорилось: «Все случаи применения противником отравляющих веществ тщательно расследовать и только достоверные данные доносить в штаб фронта».1 августа 1941 г. член Военного совета Западного фронта Н. А. Булганин сообщил в Госкомитет обороны: «Авиация противника полила жидкостью 1-й батальон 568-го стрелкового полка, загорелась политая жидкостью трава и рожь, в результате сгорело до 50 красноармейцев… выслан химик для определения состава жидкости». Анализ показал, что жидкость являлась воспламеняющейся смесью и к химическому оружию отношения не имела.

Через пять дней на позициях артиллерийских батарей 166-й стрелковой дивизии 19-й армии разорвалось несколько мин, выпущенных германскими минометами. После разрывов образовалось желто-белое облако дыма. Артиллеристы подумали, что противник применил химическое оружие, и надели противогазы. Однако впоследствии выяснилось, что мины были начинены фосфором и являлись зажигательными.

25 августа член Военного совета 19-й армии И. П. Щелканов сообщал командованию: «В районе Поченово захвачен подбитый огнеметный танк противника… В задней части танка шашкодержатель на пять шашек. Шашки, по-видимому, ядовитого дыма. Танк направлен на станцию Вадино с последующей эвакуацией на станцию Очаково». Однако опасения снова не подтвердились.

Сообщения о мнимом применении немцами химического оружия появлялись и в дальнейшем. Так, в директиве по тылу Юго-Западного фронта № 00949 за 20 октября 1941 г. говорилось: «Строго секретно. На Ленинградском фронте противник применил отравляющие вещества слезоточивого действия. Не исключена возможность применения противником отравляющих веществ и против войск Юго-Западного фронта… В связи с этим надлежит держать во всех тыловых частях и учреждениях в постоянной боевой готовности службу ПХО».

Выпуск химических боеприпасов не прекращался, несмотря на тяжелое положение на фронте и нехватку ресурсов и рабочей силы. 12 августа 1941 г. Госкомитет обороны издал секретное постановление № 470сс «О снаряжении артхимснарядов, авиахимбомб, химических мин и ампул в августе и сентябре 1941 г.». Согласно ему, химические заводы Дзержинска, Воскресенский комбинат и другие предприятия должны были снарядить за два месяца свыше 800 тысяч снарядов и мин, 78 тысяч бомб и 580 тысяч ампул. Кроме того, Комитет потребовал довести месячное производство химбоеприпасов до 1,9 млн снарядов и мин, 107 тысяч бомб, 500 тысяч ампул и 100 тысяч реактивных снарядов.

Впрочем, красноармейский арсенал был весьма устаревшим: иприт, люизит, ипритно-люизитная смесь, фосген, дифосген, синильная кислота, хлорциан, хлорпикрин, адамсит, дифенилхлорарсин, дифенилцианарсин и хлорацетофенон. Основными средствами доставки оружия массового поражения в РККА были колесные боевые химические машины (БХМ), химические танки Т-26, 107-мм химические минометы, т. н. носимые приборы заражения местности, а также самолеты и реактивные минометы БМ-13. Последние, как и в Вермахте, использовались не по назначению.

По мере затягивания Восточной кампании и срыва планов молниеносной войны сами немцы стали периодически задумываться о возможности в решающий момент пустить в ход химическое оружие. В этом плане характерна запись в дневнике Гальдера от 3 октября: «Оберст Окснер представил отчет о боевом опыте химических войск и о подготовке их к боевому использованию в операции “Тайфун”». Впрочем, шла ли здесь речь о «целевом» или все-таки «нецелевом» использовании, не совсем понятно.

Как было сформулировано в исследовании отдела технического снабжения Вермахта в ноябре 1941 г., «химические отравляющие вещества более экономичны при позиционной войне и глубоком прорыве линии фронта, чем обычные боеприпасы… Применение наиболее эффективных боевых отравляющих веществ в этой войне нельзя откладывать надолго. Те, кто попадет в затруднительное положение, будут всегда прибегать к нему как к последнему доводу… Каждый год мы готовим для своих «друзей» какую-нибудь сенсацию. В 1942 году сенсацией года может стать химическая война!»[75]

В составе групп армий «Норд», «Митте» и «Зюд» было решено на базе дегазационных химических батальонов дополнительно сформировать три полка тяжелых метательных установок по три дивизиона в каждом. Они вооружались 150-мм, 280-мм и 320-мм установками. Кроме того, формировались десять полков шестиствольных минометов.

По указанию начальника Генерального штаба сухопутных войск Франца Гальдера в декабре было установлено необходимое количество химического оружия для уничтожения Ленинграда. Согласно расчетам генерал-инспектора артиллерии Бранда, в ходе первой атаки было решено произвести 720 тысяч выстрелов из легких и тяжелых полевых гаубиц. Первые должны были вести огонь по позициям советских войск, защищавших город, вторые – непосредственно по городу[76].

Одним из основных сторонников химической войны был упоминавшийся выше генерал-инспектор химических войск оберст Окснер. Он был одним из инициаторов широкого распространения реактивных шестиствольных минометов и других метательных установок и верил, что с помощью их можно нанести сокрушительный урон противнику. Пользуясь кризисом на фронте, Окснер буквально давил на Гальдера. Тот так и записал в дневнике 7 января 1942 г.: «Оберст Окснер хочет навязать мне химическую войну против русских». В дальнейшем, судя по записям Гальдера, Окснер постоянно сообщал на совещаниях о готовности к химической войне, состоянии химических войск и новых отравляющих веществах, поступающих на вооружение. К примеру, в записи от 12 мая говорится: «Генерал Окснер доложил о положении химических войск на юге и применении газов против партизан». 22 мая: «Генерал Окснер сделал доклад о состоянии полков химических минометов. Обсудили вопросы подготовки химической войны».

О том, что весной 1942 г. рассматривалась возможность применения химического оружия, говорит также факт участившихся в Вермахте занятий по химподготовке, которые ранее были почти забыты. Так, в дневнике стрелка бронемашины Вилли Кубека из 13-й танковой дивизии говорится: «15.01.42. Занятие по химподготовке. Тема: «Газы и средства противохимической защиты». Я чуть не теряю сознание – случайно вдыхаю какой-то отвратный газ… 21.04.42. Удалось увильнуть от занятия по химподготовке… 3.06.42… остальные заняты химподготовкой».

Еще одним доказательством являются перекрестные данные советской и британской разведок. Так, в начале января сразу несколько резидентов военной разведки доложили в Центр о том, что «Гитлер приказал применить на Восточном фронте химические отравляющие вещества». 2 февраля резидент под псевдонимом «Конрад» сообщил, что в Германии подготовлено большое количество тары для перевозки отравляющих веществ на Восточный фронт, а 12 февраля уже Шандор Радо по кличке «Дора» докладывал из Швейцарии: «В немецких противотанковых войсках усиленно ведется химическая подготовка. В каждой роте имеется унтер-офицер в качестве химинструктора».

Весной 1942 г. в Москву поступили свежие разведданные, согласно которым Германия вела подготовку к применению против Красной Армии химического оружия. Причем ожидалось его использование как на фронте против регулярных войск, так и против тыловых городов, в т. ч. Москвы и Ленинграда.

Так, 22 февраля начальник военной разведки генерал А. Панфилов направил сообщение Сталину «О продолжающейся подготовке германской армии к применению химических средств». В нем говорилось: «Полученные главразведуправлением данные за февраль 1942 г. подтверждают продолжающуюся ускоренную подготовку противника к применению химических средств против Красной Армии.

Мероприятия германского командования направлены на подготовку к химической войне не только на фронте, но и в глубоком тылу… По данным целого ряда источников, начало химической войны приурочивается к весне этого года в связи с предполагаемым наступлением».

Очередное специальное сообщение пришло Сталину 11 марта: «Германское командование продолжает подготовку к химической войне. Установлено, что химическая подготовка германских войск проводится по всему фронту. Части противника, расположенные в гг. Красногвардейск, Прилуки, Харьков, Таганрог, усиленно обучаются применению химических отравляющих веществ и мерам противохимической защиты. Продолжается переброска на Восточный фронт отравляющих веществ и химических боеприпасов…»

В городах за противохимическую защиту отвечала созданная еще в 30-е годы служба ПВХО, организационно входившая в структуру МПВО (местной противовоздушной обороны), в свою очередь подчинявшейся НКВД.

Несмотря на постоянные указания и распоряжения, дело с защитой от химического нападения в СССР традиционно обстояло хуже некуда. Во-первых, по причине элементарного разгильдяйства, во-вторых, из-за банальной нехватки технических средств и настоящих укрытий. Обычные «щели», читай траншеи, самый массовый тип укрытий для населения на случай бомбардировки, представляли собой, по сути, окопы, вырытые во дворах и на территории предприятий. Естественно, они не могли защитить от отравляющих газов. Дело с обеспечением противогазов обстояло несколько лучше. Без них попросту не пускали на завод и на работу. Однако за техническим состоянием этих подручных средств никто не следил, да и в случае применения нервно-паралитических газов противогаз был попросту бесполезен. Полноценных газоубежищ к весне 1942 г. были построены единицы, в первую очередь для начальства и военных.

Понятно, что химические бомбардировки могли привести к массовым жертвам и бегству уцелевших жителей в сельские районы. В связи с этим 10 марта шеф НКВД Лаврентий Берия, а также А. Щербаков и председатель Моссовета Н. Пронин направили письмо Сталину, в котором, в частности, говорилось: «Ввиду опасности применения фашистскими захватчиками химических средств нападения, НКВД СССР, МК ВКП (б) и Московский Совет считают целесообразным немедленно возобновить работу по простейшему приспособлению существующих станций и тоннелей 3-й очереди метрополитена под газоубежища»[77].

Это предложение обсуждалось на заседаниях ГКО, после чего 16 марта было принято постановление Госкомитета обороны № 1460сс «О приспособлении Московского метрополитена под газоубежища для населения Москвы». Согласно ему, работы должны были быть закончены к 30 июля[78].

Устрашающие письма о возможном применении химического оружия получили и городские комитеты обороны в других городах страны. Метро там не было, посему реальными газоубежищами могли стать только штольни в откосах и глубокие подземные бункеры. Так, Горьковский городской комитет обороны 19 марта обсудил вопрос об обеспечении электромоторами спецстроительства № 74. Речь шла о бункере, строившемся на глубине 36 метров в толще волжского откоса, недалеко от Нижегородского Кремля. Работы были начаты еще осенью 1941 г. Укрытие должно было иметь герметичные двери и мощные воздушные фильтры. На последующих заседаниях комитета, который возглавлял первый секретарь обкома партии М. И. Родионов, тема противохимической защиты поднималась неоднократно[79].

Сталинградский комитет обороны тоже получил соответствующие указания. По приказу его председателя А. С. Чуянова в городе активизировались работы по строительству и ремонту укрытий для населения, регулярно проводились проверки состояния МПВО и ПВХО. К 15 апреля в городе имелось 66 км открытых и закрытых щелей, в которых могли разместиться 132 тысячи человек. Для газо– и бомбоубежищ предназначались 237 подвалов на 33 500 человек. При населении города порядка 450 тысяч человек этого было, мягко говоря, недостаточно. Кроме того, комитет обороны поручил предприятиям области дополнительно изготовить 50 тысяч противогазов, дегазаторов, защитных комбинезонов и фартуков. Поскольку соответствующих промышленных мощностей не хватало, приняли решение создать специальную мастерскую по производству средств индивидуальной защиты.

Все эти факты говорят о том, что весной 1942 г. власти СССР всерьез опасались применения Гитлером отравляющих газов, и на то были веские основания.

Немецкий химический арсенал, имевшийся к этому времени, действительно поражал воображение. Помимо бомб и снарядов, на вооружении имелись химические мины, фугасы, ручные гранаты, шашки ядовитого дыма и даже специальные машины для распыления ядовитых газов и заражения местности. То есть в принципе к удару было все готово. Однако отдать роковой приказ Гитлер так и не решился. И не последнюю роль в этом сыграли союзники. Британское правительство, которое узнало о приготовлениях Германии от разведки, открыто заявило, что, в случае чего, нанесет ответный удар.

29 марта 1942 г. Сталин писал Уинстону Черчиллю: «Выражаю Вам признательность советского правительства за заверение, что правительство Великобритании будет рассматривать всякое использование немцами ядовитых газов против СССР так же, как если бы это оружие было направлено против Великобритании, и что британские военно-воздушные силы не преминут немедленно использовать имеющиеся в Англии большие запасы химических бомб для сбрасывания на подходящие объекты Германии»[80]. При этом Сталин настойчиво торопил Черчилля – «выступление Британского Правительства с указанным выше предупреждением Германии следовало бы произвести не позже конца апреля или начала мая». Вождь также намекнул на нехватку у него «средств ответного химического удара», в ответ на что премьер-министр предложил Сталину в качестве союзнической помощи отправить с ближайшим конвоем тысячу тонн иприта и столько же хлора.

12 мая Черчилль выступил по радио, заявив на весь мир, что если немцы осмелятся применить химическое оружие против русских, то он отплатит Германии тем же, сбросив тысячи тонн химических бомб на немецкие города. Эта речь произвела большое впечатление на немецкое население и нацистское руководство. Возможно, именно это и заставило Гитлера отказаться от химического удара.

8 мая 1942 г. 11-я немецкая армия перешла в наступление на Керченском полуострове. Несмотря на численное превосходство советских войск, немцам удалось быстро прорвать оборону и уже 16 мая вторично захватить Керчь. Войска Крымского фронта, оборонявшие город, в спешке эвакуировались на Таманский полуостров. Однако часть войск, а именно остатки 83-й бригады морской пехоты, Ярославского авиационного училища, Воронежского училища радиоспециалистов и других частей – всего около 13 тысяч человек, прикрывавшие отход и переправу главных сил, оказалась отрезанной на побережье. Вместо того чтобы сдаться, эти войска вместе с частью мирного населения укрылись в оказавшемся поблизости (5 км от Керчи) подземелье.

Речь идет о т. н. Аджимушкайских каменоломнях. Они представляли собой разветвленную многокилометровую сеть шахт и тоннелей, в которых еще в древности велась добыча известняка.

Каменоломни, или катакомбы, как их принято называть, делились на две большие части: Центральные, оборону которых возглавил полковник П. М. Ягунов, и Малые, где командование взяли на себя подполковник А. С. Ермаков и старший лейтенант М. Г. Поважный. С точки зрения обороны подземелье было очень удобным: длинные лабиринты, множество выходов на поверхность. Единственный недостаток – нехватка воды. Именно из-за этого защитникам приходилось постоянно совершать вылазки и вступать в перестрелки с патрулями противника. Поначалу немцы ограничились выставлением проволочных заграждений и взрывом нескольких входов, потом было принято решение применить химическое оружие…

Участник обороны катакомб А. В. Белов вспоминал: «В ночь на 25 мая у входов в каменоломни немцы установили какие-то машины, и по коридорам заструился дым, пахнущий хлором. Он был ядовитым… Очень у немногих были противогазы, другие пытались дышать через влажные тряпки. Это помогало. У меня был противогаз, я не успел его надеть, и в гофрированной трубке скопился газ. Я начал задыхаться. Спас товарищ, накрыв себя и меня плащ-палаткой. Мы упали в какую-то яму.

К вечеру газ рассеялся. Мы вышли из ямы и направились к выходу, чтобы подышать немного свежим воздухом. Перед глазами открылась ужасная картина. Повсюду трупы людей в различных позах».

Потери оборонявшихся в результате первой атаки были огромны. Только в одном батальоне погибли 824 человека. Это лишний раз показало, что наибольший эффект достигается при внезапном и массированном применении химического оружия, как это неоднократно случалось в ходе Первой мировой войны.

После первых газовых атак остатки мирного населения покинули подземелья, однако красноармейцы продолжали обороняться. От газов спасались, уходя в глубь катакомб, прячась в ямах, и даже строили в тупиках примитивные газоубежища. Выживший участник обороны С. С. Шайдуров вспоминал: «Стены этих убежищ возводили из камня, перекладывая швы кладки плащ-палатками и тряпками, которых много оставалось после того, как гражданское население вышло наружу». Постепенно оборонявшиеся выявили подземные течения воздуха и определили, в каких секторах было безопаснее всего находиться во время газовой атаки. В общем, выживали как могли.

По всей вероятности, немцы применяли в керченских катакомбах слабые отравляющие вещества, в основном фосген. Этот уже устаревший газ обладал не очень высокой токсичностью и вызывал смерть только при вдыхании значительного количества. При этом наступал отек легких и удушение. Примени они хоть раз табун, никакие «газоубежища» из тряпок, естественно, не помогли бы. Иногда применялся также хлор, который, в отличие от бесцветного фосгена, был хорошо виден в воздухе. Участник обороны Ф. Ф. Казначеев потом делился впечатлениями: «Вот он, этот зловещий газ. Он ползет снизу, извивается кольцами, стелется над полом длинного коридора… Ползет желто-коричневая лавина, как густая туча… При тусклом свете видно, как газ идет волнами, накачивается». Хлор и фосген были тяжелее воздуха, поэтому хорошо подходили для боевого использования именно в подземельях.

Наиболее интенсивные газовые атаки имели место с 25 мая по 1 июня. В эти дни пуски отравляющих веществ в каменоломни происходили по три раза в сутки. Затем интенсивность уменьшилась.

Ряды защитников постепенно таяли, и 30 октября 1942 г. немцы окончательно захватили катакомбы, взяв в плен нескольких живых защитников. Из примерно 13 тысяч человек, спустившихся в катакомбы в мае, после 170-дневной осады уцелели только 48. В данном случае химическое оружие доказало свою эффективность, а химвойска получили большой практический опыт. Тут надо отметить, что защитники подземелья фактически были партизанами, так как находились в глубоком немецком тылу. Поэтому действия немцев не подпадали ни под какие конвенции и нормы международного права. Последующие советские заявления о «зверской расправе» и «преступлении против всего человеческого» были все же преувеличением. Следует сказать, что затем на Нюрнбергском процессе советские обвинители даже не упоминали об этих событиях. Сведения о «нескольких тысячах» мирных жителей, якобы находившихся в каменоломнях, тоже являются преувеличением. По современным данным, там укрывались несколько семей коммунистов из Керчи и евреи, в общей сложности не более 200 человек.

Тем временем 28 июня началась операция «Блау», и германские войска снова перешли в наступление, к осени выйдя к Волге и к кавказским перевалам. В Африке танки Эрвина Роммеля достигли окрестностей Нила. В этих условиях вопрос о применении химического оружия на время потерял свою актуальность.

Однако после высадки союзников в Марокко и Алжире и катастрофы под Сталинградом ситуация опять изменилась. Сторонники радикальных мер в командовании Вермахта снова подняли головы. Гитлер тоже заколебался. Имеются сведения, что фюрер отдал приказ готовиться к химическому удару на Восточном фронте 1 апреля 1943 г. Атака должна была начаться с массированного обстрела Ленинграда, бомбардировки Мурманска, Курска и других целей.

В марте 1943 г. Верховное командование Вермахта издало приказ об обязательном ношении противогазов всеми солдатами. Инструктаж по ведению химической войны, невзирая на положение на фронте, следовало проводить дважды в неделю. Попавший в плен к русским обер-ефрейтор Пауль Плевик рассказал: «Я лично видел в конце марта снаряды с желтыми, синими и белыми полосками. Мне сказали, что это химснаряды… Солдаты в разговорах между собой объясняют это тем, что Германия, возможно, в скором времени применит на Восточном фронте отравляющие вещества».

Время от времени советские войска во время наступления захватывали склады с химическими боеприпасами. Так, в феврале в районе Курска на артиллерийском складе были обнаружены почти 700 150-мм снарядов с фосгеном и 6200 80-мм мин с дифосгеном, а также бронебойно-трассирующие пули, снаряженные 17 мг хлорацетофенона.

Надо сказать, что, как и за год до этого, разведывательная информация о возможном применении противником отравляющих веществ попала в руки советского командования. Соответствующие предостережения были направлены в действующую армию, а также руководителям тыловых городов и объектов.

Так, 26 марта 1943 г. в г. Горьком прошло очередное заседание городского комитета партии. Выступавшие подвергли резкой критике работу городского штаба МПВО, а также соответствующих служб и ответственных лиц. А один из выступавших устрашающе заявил: «В своей звериной ярости и злобе фашистские изверги и кровопийцы готовят новое чудовищное злодеяние. Как установлено по захваченным материалам, фашистские бандиты готовятся применить против наших городов в тылу боевые отравляющие вещества!»

В связи с этим начальникам местной противовоздушной обороны районов было приказано срочно форсировать постройку газоубежищ и обеспечение населения противогазами. На заводах и фабриках снова начались массовые проверки. 18 мая городской уже комитет обороны рассматривал вопрос «О состоянии местной противовоздушной и противохимической обороны в гг. Горьком, Дзержинске и Балахне»[81].

Но несмотря на принятые меры, состояние газоубежищ было по-прежнему хуже некуда. В частности, в Ворошиловском районе города обеспеченность ими населения составляла всего 23 %. Аналогичная или худшая ситуация была и в других районах[82]. Таким образом, в случае химической бомбардировки лишь менее четверти жителей города могли укрыться в специальных убежищах.

Тем временем Гитлер отложил начало химического удара на Восточном фронте, хотя и не отменил его. Подготовительные работы продолжались, причем в таких масштабах, что сведения о них постоянно попадали в руки советской разведки.

28 мая в Управление СМЕРШ Центрального фронта доставили немецкого перебежчика Шаафта из 86-й пехотной дивизии. Он сообщил старшему оперуполномоченному 3-го отделения 2-го отдела Тарабрину, а затем и начальнику Управления генерал-майору Вадису о том, что Вермахт готовится к применению химического оружия. Вскоре аналогичную информацию сообщил другой военнопленный. Смершевцы составили соответствующую докладную записку В. С. Абакумову.

7 июня 1943 г. Верховное командование Красной Армии в своей директиве, подписанной Сталиным и А. М. Василевским, предупредило войска о возможной химической атаке: «Ставка располагает сведениями, что немецкое командование за последнее время усилило подготовку своих войск к применению средств химического нападения». В частях и соединениях усилилась работа по обучению личного состава противохимической защите. Главное внимание уделялось применению индивидуальных средств защиты. Нередко для наглядности во время занятий использовался имитатор химического оружия газ хлорпикрин, безвредный, но имевший резкий отвратный запах.

Объем работ, выполненных непосредственно на позициях, тоже был велик. На командных и наблюдательных пунктах, в госпиталях строились убежища с установкой в них фильтровентиляционных комплектов. Над окопами и траншеями делались козырьки и навесы для защиты от поливки капельно-жидкостными отравляющими веществами. Дело в том, что командование Красной Армии было убеждено, что основную массу германских химических арсеналов составляет иприт, относившийся к кожно-нарывным отравляющим веществам. О наличии нервно-паралитических газов, против которых все эти «навесы» и «фильтрокомплекты» были бесполезны, ничего не знали.

Так или иначе, во время операции «Цитадель» немецкие войска тоже не получили приказ о химическом ударе, хотя все приготовления к нему были закончены. Скорее всего Гитлера всякий раз останавливали две вещи. Во-первых, несмотря на заверения сторонников химии, он не был уверен в абсолютной эффективности химического оружия. Во-вторых, фюрер боялся ответного удара англичан и американцев. С одной стороны, нацистскому руководству казалось, что последние не заинтересованы в победах советских войск и закроют глаза на нарушение Германией Женевской конвенции. Но с другой, оно не было уверено, что это так и есть на самом деле. В результате, несмотря на следующие одно за другим поражения на фронте, фюрер так и не отдавал рокового приказа, считая, что момент для него еще не настал.

К марту 1944 г. в распоряжении Вермахта было достаточно запасов нервно-паралитических газов табуна и зарина, причем ими уже было оснащено большое количество боеприпасов.

Хорошая возможность применить новое оружие представилась в июне, когда союзники начали операцию «Оверлорд». Высадка десанта осуществлялась на довольно ограниченном участке французского побережья протяженностью несколько десятков километров. Хотя американцам и англичанам сразу удалось закрепиться на плацдарме, это была лишь узкая полоска между морем и немецкими укреплениями. В этих условиях массированное применение химического оружия могло привести к огромным потерям и панике среди атакующих.

Однако фюрер в это время слепо верил в другое «чудо-оружие» – крылатые ракеты V-1, поэтому историческое решение снова не было принято. Хотя для химического удара по Англии и войскам союзников с технической точки зрения все было готово. Об этом говорит тот факт, что со временем американские войска захватили несколько огромных подземных хранилищ химического оружия, где хранились десятки тысяч снарядов, а также 130 тысяч авиационных 250 кг и 500 кг бомб, начиненных нервно-паралитическими газами.

Что интересно, сами союзники, ничего не ведавшие о нервно-паралитических газах, боялись, что Гитлер применит против них… радиологическое оружие.

Американская разведка знала о том, что в Третьем рейхе идут работы по созданию ядерного оружия. При этом было известно, что в создании непосредственно бомбы немцы скорее всего отстали, однако выявить и создать сами радиоактивные материалы они вполне были в состоянии. Еще 25 мая 1943 г. Роберт Оппенгеймер писал своему коллеге физику Энрике Ферми, что некоторые радиоактивные материалы, к примеру стронций, вполне можно использовать для заражения местности. В июле 1943 г. американские ученые уже получили представление о том, что в процессе расщепления урана выделяется радиоактивное излучение, опасное для жизни человека. В связи с этим по указанию начальника штаба армии генерала Маршалла для войск была заказана большая партия портативных счетчиков Гейгера-Мюллера.

К началу 1944 г. американские ученые уже имели довольно четкое представление о поражающих факторах атомного оружия и радиоактивном излучении. Тогда и появился термин «радиологическое оружие». Имелось в виду, что радиоактивные вещества можно было использовать для поражения людей ионизирующим излучением, заражения окружающей среды, военной техники и других объектов. Вещества же эти могли быть получены из продуктов отхода первых действующих атомных реакторов или выделены специальным путем. Генерал Лесли Гровс, руководитель американского атомного проекта, уже понимавший, что из себя будет представлять атомная бомба, весной 1944 г. был уверен в том, что существует реальная угроза применения Вермахтом радиологического оружия с помощью артиллерийских снарядов и авиационных бомб.

Надо заметить, что в тот момент он еще не знал о крылатых ракетах, в противном случае страхи генерала еще больше бы усилились.

22 марта Гровс направил в военное министерство секретное письмо, в котором говорилось:

«1. Радиоактивные вещества обладают весьма эффективным поражающим действием. Немцы, которым известно об их существовании, могли наладить их производство с целью использования в качестве оружия. Возможно, это оружие будет внезапно применено против союзных войск при их вторжении на побережье Западной Европы.

2. По мнению большинства специалистов, вероятность их применения невелика, но, если они все же будут применены и какая-либо воинская часть подвергнется их внушающему страх воздействию, может возникнуть сложная обстановка…»

Накануне операции «Оверлорд» об опасности применения немцами радиологического оружия был информирован генерал Эйзенхауэр. В результате в план высадки были внесены некоторые изменения, а подразделения химической службы получили счетчики Гейгера. Медицинские службы также получили примерные ориентировки о возможности радиоактивного облучения. Все эти мероприятия проводились в строжайшей секретности, в т. ч. и с целью не допустить паники в войсках.

Можно себе представить, каково было бы изумление союзников, если бы вместо мифического радиологического оружия они бы познакомились на побережье Нормандии с табуном и зарином?! Однако Гитлер и здесь проявил нерешительность, вследствие чего удобный момент был упущен.

Надо заметить, что о возможности применения отравляющих веществ порой задумывались и противники Германии. За несколько месяцев до начала обстрела Лондона ракетами «Фау-1» в Лондоне всерьез обсуждался вопрос о химической бомбардировке уже обнаруженных на французском побережье стартовых площадок. Рассматривались и варианты использования оружия массового поражения в других местах. Однако после всестороннего изучения этот план был отклонен. Англичане пришли к выводу, что преимущество в данном случае однозначно будет на стороне Германии. И были правы. Во-первых, химические боеприпасы, стоявшие на вооружении английских войск, были устаревшими и не представляли серьезной угрозы, учитывая хорошее обеспечение Вермахта противогазами. Во-вторых, подобная атака развязала бы руки фюреру, который потом мог ответить британцам теми же «Фау-1», только уже начиненными нервно-паралитическими газами.

Тем не менее в июле 1944 г. британское правительство, находившееся под впечатлением массированных ударов крылатых ракет, вновь вернулось к вопросу о бомбардировке их стартовых позиций химическими бомбами. Однако по понятным причинам это радикальное и бессмысленное предложение снова было отвергнуто. Главнокомандующий союзными войсками в Европе генерал Дуайт Эйзенхауэр в записке, адресованной своему британскому заместителю, недвусмысленно выразился: «Как я уже говорил ранее, я против ответного удара как метода прекращения германской атаки. Прошу Вас и впредь придерживаться этой стратегии».

Осенью 1944 г. фюрер еще раз задумался о возможности использования химического оружия. Естественно, при возникновении этих вопросов задумывались и о том, как именно применить чудо-оружие. Отравляющими веществами можно было оснастить ракеты, реактивные мины, можно было разбрызгивать их с самолетов. Периодически проводились эксперименты по оснащению новой военной техники средствами доставки отравляющих веществ. Два самолета Не-219V15 и V32 были оснащены аэрозольными распылителями новейшей конструкции.

Гитлер понимал, что в случае начала химической войны союзники не преминут нанести ответный удар. Впрочем, качество и токсические свойства, по сути, устаревших боеприпасов, стоявших на вооружении антигитлеровской коалиции, оставляли желать лучшего. В войска поступили прорезиненные общевойсковые защитные комплекты, гарантировавшие защиту всего тела. По своей конструкции эти средства защиты были самыми совершенными в мире. Получив их, германские войска могли не бояться люизита и иприта, в то время как от их оружия не могло защитить ничто! Это был реальный шанс вернуть германской армии былую непобедимость.

С гражданским населением дело обстояло несколько хуже. По приказу Гитлера с октября 1944 г. выпуск противогазов увеличился втрое, достигнув отметки 300 тысяч в месяц. Однако даже такими темпами обеспечить все городское население можно было только через полгода – год.

В ноябре 1944 г. в Зонтхофене прошло совещание по ситуации в области производства отравляющих веществ и средств защиты от них. Выступавший там шеф «Трудового фронта» доктор Роберт Лей, химик по образованию, подошел к министру вооружений Альберту Шпееру и сказал: «У нас уже есть новый ядовитый газ, я сам слышал об этом. Фюрер должен его применить именно сейчас. А иначе когда? Потом будет поздно! Вы тоже растолкуйте ему, что у нас нет другого выхода».

Одним из активных сторонников применения оружия массового поражения был рейхсминистр Геббельс, также присутствовавший на совещании. Он попытался склонить фюрера к принятию судьбоносного решения. Гитлер заколебался, а потом сказал, что считает химический удар возможным, но только против советских войск. Союзники же, по его мнению, на данном этапе войны не стали бы наносить ответный удар по Германии, так как не были заинтересованы в дальнейшем продвижении Красной Армии. Однако многие участники совещания, особенно военные, идею не поддержали, и в итоге решение так и не было принято.

Начавшееся 16 декабря 1944 г. наступление немецких войск в Арденнах действительно давало хорошие шансы на успех. Если бы наряду с внезапностью «Ягдтиграми» и реактивными бомбардировщиками против американцев были бы применены и нервно-паралитические газы, успех операции мог быть куда большим и вполне мог привести к полному развалу Западного фронта. Обстрел Антверпена – важнейшего порта в тылу союзников крылатыми ракетами, начиненными зарином, также мог полностью парализовать его работу и вызвать массовую панику.

И все же, несмотря на то что решение о большом химическом ударе так и не было принято, упоминания об отдельных атаках с использованием отравляющих веществ встречаются. Об одном таком случае рассказал заместитель начальника разведки 123-й стрелковой дивизии И. А. Бескин. Речь шла об операции «Багратион», когда танки Баграмяна стремительным ударом вышли к Балтийскому морю, отрезав немецкую группу армий «Норд» от основных сил, однако потом были отброшены контрударом. Завязались упорные бои на побережье. Об одном из разведывательных рейдов Бескин вспоминал: «Как-то перед рассветом в полной тишине в молочном тумане разведчики осторожно продвигались, прощупывая путь для дивизии. По карте Игорь обнаружил – впереди должна быть протяженная лощина, хорошее укрытие для движения… Впереди из тумана выступили очертания сидящих солдат, наших, причем солдат много. В полной тишине они сидели по обе стороны откосов с винтовками как-то наперевес. Отдыхают, что ли? Разведчики остановились в нерешительности. Насторожило, что все эти десятки видимых в тумане солдат как-то неестественно неподвижны. Окликнуть – опасно. Подошли все-таки поближе – никакого внимания. Тронули первого – мертвый! Второй, третий… Ран не видно.

Впереди на десятки метров, дальше не видно – мертвые. Прошли еще вперед. Почувствовали легкий, раздражающе горьковатый запах. Игорь тут же приказал:

– Все наверх, из лощины быстро!

Противогазов ни у кого нет, их давно выбросили за ненадобностью, тем более в разведке. Наверху отдышались от подъема, от запаха… Очнувшись от уплывшего в тумане видения, Бескин срочно направил связного с донесением в штаб, а разведчики двинулись дальше. Позднее комиссия, прибывшая на место, установила – немцы применили отравляющие вещества. Всем срочно выдали новые противогазы».

Подобные факты могли произойти по разным причинам, к примеру, какой-нибудь отчаявшийся командир в состоянии аффекта отдал приказ ударить по русским запрещенным оружием, а может, просто в горячке боя перепутали боеприпасы. В любом случае во второй половине 1944 г., когда исход войны был предрешен, никто не стал бы раздувать подобные единичные факты и принимать какие-либо радикальные ответные меры.

Последний раз Гитлер заколебался после варварской бомбардировки Дрездена, однако роковое решение все-таки не было принято. К 1945 г. Германия имела в запасе 12 тысяч тонн табуна, производств которого не было больше нигде. Отдельные работы по получению этих веществ проводились в США и Великобритании, но прорыв в их производстве мог произойти не ранее 1945 г. За годы Второй мировой в США на 17 установках было произведено 135 тысяч тонн отравляющих веществ, половина всего объема приходилась на иприт.

Почему же все-таки фюрер не применил химическое оружие? Немецкие военные аналитики почти единодушно пришли к выводу, что использование даже самых ядовитых отравляющих газов со стратегической точки зрения бесперспективно. Гитлер тоже не был уверен, что газы – это именно то, что изменит ход войны в пользу Германии. Он боялся, что, даже если на фронте и удастся таким образом сдержать натиск противника, союзники в ответ затопят города в тылу ипритом и синильной кислотой.

Вторая мировая война и так переступила все мыслимые границы бесчеловечности, и переход еще одной опасной черты мог привести к самым непредсказуемым последствиям. Фюрер все-таки не был безумцем, как его пытались изображать, и до конца войны сохранял самообладание.

После войны немецкий химический арсенал и заводы достались союзникам. В частности, завод «Оргацид» из Аммендорфа полностью был вывезен в Чапаевск, а «Эргэтан» из Страсфурта – в Кинешму. Одно из предприятий знаменитого концерна «ИГ Фарбениндустри», производившее фосген, переправили в Дзержинск. Вывозили и ученых, – в частности, в распоряжении советских химиков оказался профессор Герхард Юнг.

Проблемы с захоронением химического оружия возникали еще во время войны. Так, в июне 1942 г. штаб Черноморского флота получил приказ избавиться от своих ядовитых арсеналов. Известно, что по ночам бочки и снаряды свозились в бухту Казачья, где грузились на шхуны. Затем под покровом темноты «химию» топили в море.

Вскоре после капитуляции нацистской Германии союзники озаботились судьбой трофейного химического оружия. При этом не нашли ничего лучше как взять и затопить все накопленное Гитлером «добро» в Балтийском море. Страшный груз в обстановке строгой секретности грузили на старые баржи и пароходы, выводили в проливы Скагеррак и Каттегат, после чего топили группами в глубоких местах. Затопления шли в 1946–1947 гг. Часть боеприпасов просто сбрасывалась с кораблей россыпью. Основная масса последних оказалась разбросанной по дну моря в проливе Скагеррак на площади 10 кв. км на глубине около 215 метров. Небольшая часть химического оружия была затоплена англичанами в проливе Ла-Манш и Атлантическом океане.

Русским досталось всего 35 тысяч тонн немецких химических боеприпасов. Среди них было около 72 тысяч 250 кг авиабомб, начиненных ипритом, 14 258 бомб крупного калибра с другими отравляющими веществами, свыше 400 тысяч ипритных артиллерийских снарядов, 7860 банок с циклоном и многое другое – весьма изысканная «коллекция». Наши не топили их в кораблях, а равномерно разбрасывали в выделенных квадратах. Интересно, что по первоначальному плану захоронить «наследие Гитлера» предполагалось в Атлантическом океане, в 200 км западнее Фарерских островов, однако этот план признали слишком дорогостоящим. Посему было решено сбросить снаряды и бомбы в Балтийское море.

Операция также проходила в полной секретности. Арсеналы, которые фюрер так и не решился применить на войне, были доставлены в небольшой балтийский порт Волькаст сорока двумя эшелонами. Там «отраву» уже поджидали суда, зафрахтованные советской стороной у англичан. В период со 2 июня по 28 декабря 1947 г. в районе Лиепаи было затоплено 5000 тонн боеприпасов, остальная и большая часть – подальше от советских территориальных вод – у датского острова Борнхольм. В те времена о глобальных последствиях никто не задумывался. Всем, а особенно военным, казалось, что самый простой и дешевый способ избавиться от химического оружия – просто утопить его.

Кстати, одним балтийским захоронением дело не закончилось. Дело в том, что еще в ходе отступления Вермахта в руки Красной Армии попали запасы брошенного немецкого и румынского химического оружия. Затем в 1945 г. досталась еще и часть японского наследства. Это «хозяйство» бесхозяйственно затопили в Белом и Баренцевом морях.

Малоизвестно, что химическое оружие во время Второй мировой войны активно применялось союзниками нацистской Германии – японскими войсками. Основным подразделением, отвечавшим за испытания и использование отравляющих веществ, был специальный отряд «Кокутай-506». Хотя у японцев не было нервно-паралитических газов, они с успехом применяли традиционные иприт, люизит, изоциановую кислоту и фосген.

В июле 1938 г. японские войска напали на г. Воцюй, в провинции Шаньси. Перед наступлением на позиции китайских войск японская авиация сбросила около 1000 химических бомб всех калибров. В результате тысячи китайских солдат были убиты и отравлены, остальные панически бежали. У китайской армии практически не было противогазов и иных средств защиты, что делало бойцов и мирное население беззащитным. Японцы знали также, что у Китая нет своего химического оружия, поэтому могли не опасаться никаких ответных действий.

Во время Уханьской битвы японские войска не менее 375 раз применяли химическое оружие, при этом артиллерия выпустила по китайцам около 48 тысяч снарядов с ядовитыми газами. В марте 1939 г. японские бомбардировщики совершили налет на Наньчань. В результате две гоминьдановские дивизии были полностью уничтожены в результате отравления. С августа 1940 г. в Северном Китае японцы 11 раз применяли химическое оружие во время налетов на железнодорожные линии в тылу китайских войск, в результате чего погибли свыше 10 тысяч человек. В августе 1941 г. пять тысяч военнослужащих и мирных жителей погибли после химической атаки на антияпонскую повстанческую базу. В Ичане провинции Хубэй в результате распыления горчичного газа были уничтожены 600 китайских военнослужащих, 1000 человек были ранены. В мае 1942 г. в селе Бэйтан уезда Динсянь, провинция Хэбэй, свыше 800 китайцев, спрятавшихся в подземном укрытии, были уничтожены при помощи химоружия («Бэйтанская трагедия»). Всего зафиксировано свыше двух тысяч случаев применения химического оружия.

Кроме того, японцы активно применяли против китайцев и бактериологическое оружие. Так, в ноябре – декабре 1943 г. во время сражения за город Чандэ японские войска использовали боеприпасы с бубонной чумой. Всего зафиксировано не менее 16 масштабных случаев использования подобных арсеналов, в результате которых погибли до 270 тысяч человек!

В послевоенные годы также нашлись решительные люди, отдававшие приказы о применении химического оружия. Так, 16 марта 1988 г. во время ирано-иракской войны по приказу Саддама Хусейна иракская авиация совершила массированный налет на г. Халабджа, расположенный недалеко от границы с Ираном. Дело в том, что местное население, в основном состоявшее из курдов, перешло на сторону Ирана. В качестве возмездия Хусейн, считавший себя наследником Гитлера, решил подвергнуть мятежный город химической бомбардировке. Во время продолжавшихся шесть часов авиаударов на город было сброшено большое количество бомб и ракет, начиненных ипритом, табуном и зарином. В небольших количествах применялся и т. н. VХ-газ, который в 300 раз ядовитее фосгена! Некоторые жители смогли бежать или скрыться в подземных бомбоубежищах, сооруженных в течение многих лет. Тем не менее количество жертв было очень велико: около 5000 человек погибли, еще свыше 20 тысяч получили отравления различной степени тяжести. Улицы и дома Халабджи были заполнены трупами людей и животных. Выходившие из бомбоубежищ люди, не зная о том, что нервно-паралитические газы бесцветны, получали огромные дозы и тоже умирали…

Были и другие примеры применения отравляющих веществ – во Вьетнаме, Афганистане, Анголе и в иных местах.

Личный пилот Гитлера Ханс Баур однажды сказал: «Суждения Гитлера о союзниках часто бывали весьма резкими». Единственное исключение составляли финны. Фюрер в течение всей войны очень высоко ценил как финских солдат, так и самого маршала Маннергейма и всегда высказывался о своих северных союзниках с большим уважением. «Финны – это героический народ… И когда наступит мир, отношения с Финляндией должны быть как можно более дружественными», – говорил Гитлер во время обеда в «Вольфшанце» 5 июня 1942 г.

Однако это не значит, что между Третьим рейхом и Финляндией царило полное взаимопонимание. Несмотря на то что они почти одновременно перешли границы Советского Союза, с самого начала у сторон были разные планы и цели. Если немцы хотели захватить всю европейскую часть страны вплоть до Волги, превратив оккупированные районы в свои колонии и сателлиты, то финны хотели лишь вернуть свои земли, потерянные в результате советской агрессии 1939–1940 гг.

В августе 1941 г. начальник Верховного командования Вермахта Вильгельм Кейтель предложил финскому командованию, чтобы финская армия одновременно с немецким наступлением атаковала с севера Ленинград, а восточнее Ладожского озера форсировала реку Свирь и соединилась с германскими войсками в районе Тихвина. Однако Маннергейм посчитал, что наступление на Ленинград – это излишне, а переправа через Свирь противоречит интересам его страны. Президент Финляндии Рюти поддержал маршала и 28 августа дал Кейтелю отрицательный ответ. Последний пытался торговаться, уговаривая союзников хотя бы принять участие в атаке на Ленинград, но вновь получил отказ.

В сентябре финское командование окончательно решило остановить наступление на Карельском перешейке и занять удобные позиции для упорной обороны. В конечном итоге эта стратегия дорого обошлась обеим странам. Представитель немецкого командования в Финляндии генерал Эрфурт считал: «Если бы финнам осенью 1941 г. не был предоставлен подобный политический гандикап, тогда Ленинград, весьма вероятно, был бы взят немцами и финнами в первый год войны в результате совместного наступления». В итоге сложилась интересная ситуация. 25 сентября немецкая 16-я армия, у которой для операции «Тайфун» забрали ряд соединений, после ряда неудачных попыток не смогла прорвать советскую оборону в районе Ленинграда. Финские же войска с другой стороны, несмотря на то что перед ними не было никаких естественных препятствий и серьезных укреплений, заняли оборону.

Вскоре в ставку Маннергейма по приказу Гитлера прибыл генерал Йодль, который получил задание переубедить маршала, однако снова получил отказ. В итоге раздраженный посланник заявил: «Сделайте хоть что-нибудь, чтобы продемонстрировать свою добрую волю!» Однако, невзирая на эту слезную просьбу, финны так ничего и не сделали. Операции в Карелии продолжались, пока в ноябре финские войска не вышли к реке Свирь. После этого Маннергейм решил, что они достигли всех поставленных задач и настало время перейти к обороне.

В это время США оказывали сильный дипломатический нажим на Финляндию, чтобы добиться ее отхода от нацистской Германии и склонить ее к примирению с Россией, на что получили твердый отказ. Тем не менее финское руководство прилагало максимум усилий, чтобы не допустить участия своей страны в войне великих держав и свести свои действия только к войне против СССР. Характерно, что после того, как Германия позднее объявила войну Соединенным Штатам, финны не сделали этого, и американцы, в свою очередь, не хотели считать их своим противником. Англия тоже воздержалась от каких-либо военных мер против Финляндии. Т. е. финны как бы участвовали во Второй мировой войне, но вели боевые действия не против антигитлеровской коалиции, а против только одного противника. И всех как бы это устраивало…

24 ноября фельдмаршал Кейтель сообщил Маннергейму о планах наступления в районе Кандалакши и просил предоставить в распоряжение немцев две лыжные бригады. В своем ответе финский главком поставил возможность участия финнов в этом мероприятии в зависимость от того, сможет ли Вермахт продвинуться до реки Свирь, что после поражения под Тихвином стало явно невозможным. В то же время Маннергейм советовал командующему немецкой армией «Норвегия» генералу Фалькенхорсту подождать с началом наступления в направлении Мурманской железной дороги до середины марта 1942 г. Все эти отговорки и увертки маршала были обусловлены тем, что он, как человек опытный и реалистичный, в декабре 41-го уже понял, что победа над Россией вряд ли возможна. Позднее он сам писал по этому поводу: «Моя вера в способность Германии успешно завершить войну была поколеблена, поскольку выяснилось, как слабо немцы подготовились к зимней кампании».

В итоге финны не стали втягивать свои войска в кровопролитные сражения, а перешли к обороне на всем фронте и заняли выжидательную позицию. К весне 1942 г. Финляндия даже провела сокращение своих вооруженных сил на 180 тысяч человек за счет демобилизации солдат старших возрастов. И это в то время, когда другие союзники Германии, наоборот, раздували военные расходы, а Муссолини мечтал впятеро увеличить свой контингент на Восточном фронте.

В 1942 г. немецкое командование продолжило свои настойчивые попытки активизировать действия финской армии на северном направлении. 28 января неугомонный Кейтель снова послал письмо финскому главкому, на этот раз предлагая начать совместное наступление на Беломорск. В феврале Маннергейма посетил командующий немецкой 20-й горной армией генерал Эдуард Дитль, который «был полон энтузиазма насчет возможной организации совместной операции» на участке Мурманской железной дороги. Однако маршал энтузиазма не проявил и по политическим соображениям снова отверг германские предложения. Во-первых, он боялся втянуть свою армию в бои, которые в итоге могли превысить ее возможности, во-вторых, удар по магистрали, по которой шли англо-американские грузы, мог осложнить отношения с США. Маннергейм считал: «Это предприятие могло втянуть нас в мировую политику и поставить перед лицом сложнейших проблем».

8 февраля Кейтель получил ответ на свое предложение, в котором сообщалось, что наступление в направлении Мурманской железной дороги откладывается на неопределенный срок. А через неделю Маннергейм в беседе с немецким посланником Шнурре четко обозначил свою позицию: «Я больше не наступаю».

Тем временем в начале марта со стороны США была предпринята еще одна попытка оказать давление на Финляндию с целью побудить ее заключить мир с Советским Союзом или как минимум отказаться от наступления на Мурманскую железную дорогу, имевшую для союзников важнейшее стратегическое значение. Планы подготовки этой операции просочились на Запад.

Все это не могло не обострить отношения между союзниками к весне 1942 г. Гитлера не могла устроить пассивная позиция финской армии, он также высказывал недовольство прошедшей демобилизацией и потребовал от финнов увеличения поставок стратегического сырья: никеля, молибдена и меди. С целью укрепить взаимоотношения с партнерами, Гитлер 4 июня лично вылетел в Финляндию. Формальным поводом для встречи было 75-летие Маннергейма, но истинная цель визита – склонить союзников к более активным действиям, убедив их в том, что, если нанести еще один решительный удар, Советский Союз рухнет. В первую очередь фюрер хотел, чтобы финны приняли участие в операции по перерезанию Мурманской железной дороги, во вторую – активизировали свои действия на Ладожском озере. Визит произвел на Гитлера хорошее впечатление. На следующий день за обедом в «Вольфшанце» он сказал, что маршал Маннергейм явно очень обрадовался такой чести, которой его удостоили в связи с 75-летием, и президент Рюти своим спокойствием и решимостью произвел на него хорошее впечатление[83].

27 июня уже сам Густав Маннергейм летал в «Волчье логово». Поддавшись уговорам Гитлера, а уговаривать тот умел, он все же согласился на увеличение численности финских войск на фронте. Позднее финны также дали согласие на создание на Ладожском озере совместной флотилии стран «Оси» (Германии и Италии) и на ее базирование в финских портах. Но каких-то более конкретных гарантий Маннергейм не дал. Он постоянно действовал с оглядкой на позицию США, опасаясь обострений с этой могучей страной. Летом 1942 г. госсекретарь США Корделл Хэлл заявил, что госдепартамент «будет внимательно следить за ситуацией, чтобы убедиться, не привел ли визит Гитлера к углублению сотрудничества, направленного против союзников».

^{Адольф Гитлер и генерал-фельдмаршал Густав Маннергейм}

Тем временем в июле поступило указание фюрера о подготовке наступления 20-й горной армии в направлении Мурманской железной дороги под кодовым названием «Лахсфанг». В итоге план, составленный Дитлем, был одобрен германским командованием, но не Маннергеймом! Он поставил согласие на участие в этой операции в зависимость от взятия Ленинграда. Повторялась картина прошлой осени. Командование Вермахта вновь стало добиваться совместного наступления на этот город, ослабленный голодом. От финских войск требовалось хотя бы сковать силы Красной Армии на карельском перешейке.

В ответ в своей ноте от 4 сентября Маннергейм, не отказавшись в принципе от участия в операции «Нордлихт», сослался на ограниченные возможности его армии. То есть эдак красиво сказал «нет». Взятие Петербурга, причем исключительно силами немцев, оставалось главным пунктом во всех рассуждениях финской стороны. Возможно, престарелый военачальник просто понимал, что немцы уже вряд ли смогут выделить достаточные силы для взятия Ленинграда, и тем самым просто увиливал от выполнения «союзнического долга» под благовидным предлогом, соглашаясь с заведомо невыполнимыми условиями.

Между тем в сентябре немецкие планы по овладению Ленинградом провалились. После советского наступления от многообещающих планов, которые с июля обсуждались на совместных немецко-финских совещаниях, фактически ничего не осталось. 18-я армия смогла в итоге отразить все удары, и фронт здесь надолго стабилизировался, а бои окончательно приняли позиционный характер.

Развитие событий в начале 1943 г. в перспективе не предвещало Финляндии ничего хорошего. Известие о прорыве блокады Ленинграда произвело эффект разорвавшейся бомбы. Тревожные сообщения, которые поступали в страну с других участков Восточного фронта, тоже создавали весьма нервозную обстановку. А уж новость о падении Сталинграда окончательно повергла финнов в растерянность. Было ясно, что ни о каком разгроме России уже речи быть не может. Но и порвать с Германией на этом этапе не было в интересах страны. Поэтому, когда 20 марта поступило очередное предложение от Соединенных Штатов о посредничестве для заключения сепаратного мира с СССР, был снова дан уклончивый и фактически отрицательный ответ. Столь же уклончиво финны отреагировали и на очередное предложение немцев провести наступление, на сей раз в Лапландии, где, согласно разведданным, численность советских войск сократилась до минимума. Таким образом, Финляндия продолжала искусно лавировать между США и Германией.

Однако после поражения стран «Оси» в Северной Африке и краха операции «Цитадель» финское руководство пришло к выводу, что пора начинать поиск путей выхода из войны. Понимали это и немцы. Особенно беспокойство Гитлера усилилось после капитуляции Италии и падения режима Муссолини. Потому осенью 1943 г. он инициировал германо-финские переговоры, в ходе которых обсуждались перспективы совместной обороны на Восточном фронте. В результате немцам удалось добиться заверений от руководства Финляндии о готовности продолжать войну. Впрочем, опять же учитывая итальянский опыт, где тоже была масса «заверений», Гитлер приказал на всякий случай разработать план оккупации страны в случае ее попытки выйти из войны.

14 октября в ставку Маннергейма прибыл начальник штаба оперативного руководства ОКВ генерал Йодль, чтобы по поручению фюрера обсудить обстановку на фронте. Он был вынужден рассказать финским коллегам о сложившемся опасном положении на всех фронтах. Йодль также сообщил, что план отвода немецких войск от Ленинграда до Риги был отвергнут из-за негативной реакции финнов. Зная о попытках союзника вести сепаратные переговоры, он тем не менее попытался убедить финнов, что продолжение войны совместно с Третьим рейхом сулит им наибольшую выгоду. Что касается самого Гитлера, то он в конце 1943 г. был уверен, что насчет Финляндии можно не беспокоиться. По его мнению: «Финны отколоться не могут, им все равно придется обороняться до самого конца».

Между тем Маннергейм проявлял недоумение по поводу очевидной неспособности немцев остановить продвижение противника на запад от г. Невель, как и на других участках фронта. Сколько бы командование Вермахта ни уверяло его, что «эти позиции мы непременно удержим», они все равно рано или поздно прорывались русскими и оставлялись. Остаток 1943 г. прошел в обстановке непрекращающихся боев, которые пока еще не затрагивали северный фланг Восточного фронта.

Новый, 1944 г. Финляндия встречала в сильной тревоге, уже не питая никаких иллюзий относительно успешного окончания войны. Атмосфера в ставке Маннергейма была тягостной и мрачной. Как удар грома там прозвучало сообщение о начале 17 января советского наступления против группы армий «Норд». Вскоре немцы отступили со своих «неприступных позиций» в районе Ленинграда. Было ясно, что и северный фланг Восточного фронта, долгое время казавшийся стабильным, начал рушиться.

Финны находились меж двух огней. С одной стороны – Гитлер, уверявший, что война в итоге все же будет выиграна, а при случае готовый оккупировать их страну, с другой – США, продолжавшие подталкивать их к выходу из войны. Так, 9 февраля госсекретарь Хэлл по радио открытым текстом призвал финское руководство к мирным переговорам. Вскоре таковые начались в Стокгольме между представителями Финляндии и СССР. Об этом тут же стало известно фюреру, после чего Германия заявила, что заключение сепаратного мира союзником будет рассматриваться как предательство со всеми вытекающими отсюда последствиями. Финскому правительству вновь пришлось заверять немцев в верности, а переговоры, мол, велись так, для отвода глаз. Помня об Италии, Гитлер вновь и вновь давил на финнов и угрожал им. В итоге страх перед Германией пересилил, и 8 марта они дали отрицательный ответ на советские предложения.

2 апреля Кейтель направил Маннергейму телеграмму, в которой выражал обеспокоенность, что из-за мирной политики руководства может упасть боевой дух и начаться моральное разложение финской армии. Тот, в свою очередь, пытался объяснить немецким партнерам, что мирные переговоры начались с целью нейтрализовать антивоенную оппозицию в стране. Естественно, фюрера подобные оправдания не устроили, и он распорядился начиная с 18 апреля приостановить поставки вооружения в Финляндию. Одновременно различные представители Верховного командования Вермахта продолжали нажим на финских военных при каждом удобном случае.

Ограничение поставок стало тяжелым ударом для финнов, которые в преддверии ожидавшегося советского наступления хотели получить от немцев орудия, противотанковые средства и танки для формируемой танковой дивизии.

В конце апреля прошли переговоры начальника финского генштаба генерала Хейрихса с Кейтелем и Йодлем, на которых взаимопонимания снова достигнуть не удалось. Германские представители снова обвинили союзников в сепаратных переговорах и высказали опасение, что поставляемое им оружие может попасть в руки русских. В итоге 12 мая Маннергейм направил Гитлеру верноподданническое письмо с предложениями, которые фюрер отклонил, как «написанное в слишком слабых выражениях». Ответ был получен лишь 1 июня. В ответном послании, вместе с поздравлениями в честь дня рождения фюрер грубо одернул старого маршала, напомнив ему, что вопрос о мирных переговорах не является сугубо финским делом и затрагивает все воюющие страны.

Кроме того, Гитлер обрисовал перспективы победы. Он писал, что Россия должна быть разбита в любом случае, а соглашения с западными странами можно будет добиться после того, как будет отбита их попытка высадиться на европейском континенте. В военных же поставках финнам по-прежнему было отказано за их нестойкую позицию. В ответ Маннергейм отправил благодарственную телеграмму, надеясь все-таки наладить отношения между союзниками.

9 июня 1944 г. разразилась буря. После мощной артподготовки советские войска перешли в наступление на Карельском перешейке. Оборона, строившаяся в течение почти трех лет, не выдержала массированной атаки тяжелых танков и самоходных установок и на следующий день была прорвана. Сам Маннергейм вспоминал: «С полным основанием 10 июня можно назвать черным днем в нашей военной истории… Упорные бои продолжались на некоторых промежуточных позициях, однако сопротивление было сломлено в результате массированного применения танков».

21 июня в Хельсинки прибыл рейхсминистр Риббентроп, который имел поручение Гитлера внести полную ясность в финско-германские отношения. Германия выразила готовность помочь финнам, но потребовала, чтобы те открыто признали себя сторонниками рейха. Через три дня состоялись переговоры между генералом Эрфуртом и Маннергеймом, на которых присутствовал начальник финского генштаба Хейнрихс и которые превратились в бесплодные дискуссии. Тем временем положение на фронте продолжало ухудшаться, и только 26 июня президент Рюти наконец-то отправил Гитлеру письмо с заверениями, что Финляндия не выйдет из войны.

30 июня Маннергейм попросил в дополнение к уже находившимся на территории Финляндии немецким частям прислать ему еще одну пехотную дивизию и хотя бы бригаду штурмовых орудий. Однако в условиях начавшегося советского наступления против группы армий «Митте» немцы уже не могли пойти на такое. Помощь была ограничена поставками оружия и боеприпасов через Балтийское море. Гитлер, хотя и с большой неохотой, но вынужден был задержать предназначавшиеся для союзника войска. Тем временем, несмотря на рушащийся Восточный фронт, немецкое командование обещало финнам во что бы то ни стало удерживать позиции в Прибалтике.

1 августа Маннергейм был назначен президентом Финляндии, соединив в себе военную и политическую власть. В Германии это восприняли положительно, так как фюрер считал, что маршал никогда не подпишет сепаратный мир с Советским Союзом. Опасались в первую очередь политиков. В гауптквартире Гитлера внимательно следили за положением своего союзника. 3 августа туда отправился очередной посланник, на сей раз командующий группой армий «Норд» генерал Фердинанд Шёрнер, пользовавшийся особым доверием Гитлера. Он доложил Маннергейму о положении на фронте и заверил, что немецкая оборона прочна, как никогда. В то же время очередная просьба перевооружить финскую армию германским оружием была отвергнута Гитлером как явно невыполнимая.

Понятно, что эта поездка ничего не дала, а слухи о поисках финнами способов выхода из войны на фоне ухудшавшегося положения все множились и множились. Хотя сами финские военные божились, что никаких переговоров не ведется и вестись не будет. 17 августа Гитлер предпринял последнюю попытку удержать Финляндию от выхода из войны. По его приказу Кейтель вновь встретился с Маннергеймом, вручил последнему Дубовые Листья к Рыцарскому Кресту, после чего изложил финскому генералитету точку зрения фюрера на военную обстановку. Как обычно, прозвучали обещания вскоре применить новые виды оружия, «факты» разногласий между союзниками и т. п. Естественно, что в августе 44-го это уже не произвело никакого впечатления. Посему Маннергейм в ответ честно рассказал о больших потерях в финской армии и дал понять, что финское правительство сохраняет за собой свободу действий.

Финны внимательно смотрели за событиями в Румынии, а после заключения 24 августа перемирия последней с СССР среди финских генералов зазвучали речи: «Мы, финны, останемся последними на стороне Германии». В последние дни августа не оставалось никаких сомнений в том, что приближается конец боевого содружества финнов и немцев. 26 августа Маннергейм уведомил партнеров, что не считает себя связанным обязательствами, принятыми на себя его предшественником на посту президента. Боевой дух упал до невозможности. Так, 2 сентября командующий 20-й горной армией генерал Рендулич и генерал Эрфурт встретились с финскими военными, и в результате у них возникло чувство, что побывали в доме «полном скорби, откуда еще не вынесли покойника». Немецких офицеров, готовых сражаться до последнего, удивил столь пессимистичный и фаталистический настрой.

В тот же день Гитлер получил письмо от Маннергейма, в котором тот просил его отнестись с пониманием к решению финнов выйти из войны. Он просил учесть изменение обстановки, невозможность для Третьего рейха оказать весомую помощь и подавляющее превосходство Красной Армии. Можно себе представить «радость» фюрера от прочтения этого письма вскоре после предательства Румынии. В тот же день немецкий посланник в Хельсинки получил ноту, в которой сообщалось о разрыве дипломатических отношений и требование о выводе немецких войск с территории Финляндии. 3 сентября было уточнено, что Вермахт должен покинуть страну в срок до 15 сентября, а тех, кто не уйдет, обещали интернировать.

На первом этапе эвакуации финны всячески помогали вчерашним партнерам, но не забывали и поторапливать их из страха перед США и СССР. Первое обострение произошло из-за отказа в разрешении использовать железную дорогу для эвакуации 20-й горной армии после 14 сентября, хотя потом вопрос был урегулирован. Однако мирно расстаться все же не удалось. В отличие от Румынии Гитлер не отдавал приказов о бомбардировке Хельсинки и аресте Маннергейма, хотя такие мысли наверняка возникали и возможности для этого имелись. Зато он дал указание при отходе взрывать транспортные и портовые сооружения и другие объекты инфраструктуры, которые могли быть использованы Красной Армией. Последовавшие за этим массовые взрывы и пожары в разных частях страны были восприняты финнами как возмездие за выход из войны.

Вскоре после этого начались стычки, в итоге переросшие в полномасштабные боевые действия. С 1 по 10 октября в районе Торнио произошло сражение между 20-й горной армией и финскими войсками, которые пытались не дать ей уйти на территорию Норвегии. Однако опытные горнострелковые части в итоге смяли финские заслоны и прорвались, при этом оставив после себя фактически выжженную землю. «Беспощадная военная стратегия немцев, которые в конце концов опустошили всю Лапландию, заставила в то время всех понять, что необходимо освободить страну от той армии, присутствие которой только продлевало нетерпимое положение», – писал потом Маннергейм.

Когда Гитлер 22 июня 1941 г. напал на Советский Союз, он надеялся, что и Япония вскоре также начнет захват Дальнего Востока. Однако, вопреки ожиданиям, этого не произошло. Фельдмаршал Кейтель в своей беседе с командующим группой армий «Митте» фон Боком, состоявшейся 25 июля, сказал последнему: «Надежда Гитлера на то, что Япония использует момент для сведения счетов с Россией, кажется, не оправдалась. Во всяком случае, на выступление ее в скором времени рассчитывать не приходится». В то же время и нажима на своего союзника по «Оси» фюрер тоже не оказывал, дабы не показать свою слабость.

Что касается самих японцев, то в августе – сентябре 1941 г. они еще сами не определились с направлением главного удара. Командование флота рассматривало южное направление как приоритетное, при этом наивно полагая, что Соединенные Штаты не представляют серьезной угрозы. В первую очередь оно хотело захватить источники нефти в Океании. Командование японской сухопутной армии, наоборот, больше привлекало северное направление. Однако формировать события японские генералы тоже не хотели, ожидая решающих успехов Вермахта. Тем не менее японцы держали на границе большую армию и уже этим помогали Германии, сковывая несколько десятков полностью оснащенных дивизий. Кроме того, они снабжали немцев секретной информацией об экономическом, политическом и военном положении СССР, передавали сведения о дислокации советских войск и воинских перевозках. Поскольку Япония не находилась в состоянии войны с Россией, ее дипломаты и официальные лица свободно ездили по стране и открыто вели наблюдение.

Важным рубежом в германо-японских отношениях стал декабрь 1941 г. Шестого числа началось контрнаступление советских войск под Москвой, а через два дня японский флот атаковал Пёрл-Харбор. 11 декабря нацистская Германия объявила войну США. После этого Гитлер надеялся, что и Япония объявит войну СССР, однако этого снова не произошло. Германское руководство считало, что наступление японских войск на Владивосток и к озеру Байкал могло бы иметь решающее значение для поражения Советского Союза. Но японцы в это время бросили все силы на юг.

Летом 1942 г. в преддверии нового наступления на Востоке фюрер усилил нажим на азиатских партнеров. 24 июня рейхсминистр Риббентроп заявил японскому послу в Берлине Осиме, что Япония должна решительно атаковать СССР. Через четыре дня он снова пытался выяснить у последнего, каковы японские планы. Однако руководство Страны восходящего солнца по-прежнему занимало выжидательную позицию. Не отказываясь в принципе от участия в войне, император и премьер-министр в то же время не давали никаких конкретных обещаний и обязательств, внимательно следя за событиями на фронте.

9 июля, когда немецкие танки уже вышли к Дону, Риббентроп заявил Осиме: «Гитлер пришел к выводу, что наступил благоприятный момент для того, чтобы Япония вступила в общую борьбу с Россией в том случае, если она считает себя достаточно сильной». Фюрер полагал, что если «японцы стремительным ударом захватят Владивосток, а возможно, и территории вплоть до Байкала, положение русских на обоих фронтах будет необычайно тяжелым. Таким образом, конец войны будет предрешен». Однако японцы не вняли призывам Гитлера. Военное руководство справедливо считало, что в данный момент нецелесообразно ослаблять давление на Англию и США и открывать еще один фронт на севере. Это неизбежно привело бы к распылению сил и в конечном счете не позволило добиться решающих успехов нигде.

Единственное, на что соглашались союзники, это продолжать демонстративные приготовления к войне и тем самым сковывать советские дивизии на Дальнем Востоке.

В августе 1942 г. наступление стран «Оси» развивалось успешно на всех фронтах. В это время в Токио получили информацию о том, что немецкие войска достигли Кавказа. Премьер-министр Тодзио поинтересовался у немецкого посла Отта, сумеет ли Вермахт дойти до Индии, где он может соединиться с японской армией. Тодзио также постарался заверить германских дипломатов, что его страна является «смертельным врагом СССР», и сообщил о предполагаемом внезапном нападении японских войск на Владивосток и Благовещенск. Немцы, естественно, обрадовались этим обещаниям, восприняв их чересчур серьезно.

Стремление Гитлера втянуть Японию в войну против Советского Союза с пониманием встречалось в Токио. Однако высшее военно-политическое руководство страны исходило, прежде всего, из своих национальных интересов. Оно прекрасно понимало, что не готово к войне на два фронта, поэтому было готово выступить, только если крах России станет очевидным. Однако поражение Вермахта под Сталинградом и отход с Кавказа в начале 1943 г. развеяли эти надежды. Да и сами японцы, потерпев поражение на Соломоновых островах, перешли к стратегической обороне по всему фронту. В этих условиях открывать еще один участок боевых действий без перспективы на быстрый успех было бессмысленно.

Но Гитлер не сдавался. Весной 1943 г. он через Риббентропа предпринял новые попытки нажима на партнеров по «Оси». В апреле рейхсминистр в беседе с Осимой подчеркнул, что для Японии якобы наступает самое удобное время для осуществления нападения на Советский Союз. Но конкретного ответа на это «выгодное предложение» он снова не получил.

В войне против США и Англии японцы все еще продолжали возлагать большие надежды на Третий рейх и, несмотря ни на что, поддерживали с ним тесные союзнические отношения. Даже после выхода из войны Италии обе стороны заявили о нерушимости своего союза и решимости вести совместную войну всеми имеющимися у них силами «до победного конца». Было принято решение о координации стратегических планов. 27 сентября Германия и Япония подписали декларацию, в которой подтверждалась верность двух держав ранее заключенному пакту. Правда, сделано это было скорее из политических, чем из военных соображений, так как после отпадения Италии в мировых СМИ поползли слухи о скором распаде «Оси».

Тем временем фюрер не оставлял попыток втянуть союзника в войну против СССР. Причем Риббентроп по его указанию даже пошел на откровенную дезинформацию. 3 октября в очередной беседе с Осимой он заявил послу, что, по данным германской разведки, русские перебросили с Дальнего Востока на запад более одного миллиона солдат, значительно ослабив оборону Дальнего Востока. Естественно, посол поставил под сомнения эти фантастические данные, сказав, что попросит проверить их через соответствующие органы.

15 октября в Токио была организована конференция представителей Японии и Германии, причем последние специально прилетели сюда на самолете Ju-290. Там обсуждались взаимоотношения между странами, согласовывались действия, а также высказывались взаимные заверения в нерушимости союза. Однако ничего конкретного, кроме как предоставлять разведданные об СССР, японцы, как всегда, не обещали. К тому же в конце 1943 г. их собственная линия обороны на Тихом океане начала рушиться, так что союзникам было не до Советского Союза.

В конце ноября Риббентроп снова завел старую тему. Наоборот, японцы, учитывая ухудшавшееся положение на фронтах, начали налаживать контакты с советским руководством на предмет заключения сепаратного мира с Германией. Однако получили недвусмысленный ответ, что «возможность перемирия или мира с гитлеровской Германией и ее сателлитами в Европе совершенно исключена». Эта акция японцев, о которой Гитлеру стало известно, вызвала у него крайнее недовольство.

В 1944 г., когда страны «Оси» уже терпели поражение за поражением, они продолжали уверять друг друга в верности. В январе японское правительство заявило, что продолжает ждать «широких и активных действий германской армии». В марте было подписано соглашение о взаимных поставках военных материалов, хотя его осуществление на практике было затруднено ввиду большой удаленности друг от друга. Связь осуществлялась лишь подводными лодками и самолетами. Тем не менее до конца войны японцы успели получить от союзника реактивные двигатели, чертежи и компоненты новейших самолетов, ракет и др. Немцы даже успели отправить им уран на подлодке U-234, однако груз до места назначения не дошел…

23 июля японский премьер-министр Койсо заявил: «Япония будет продолжать укреплять свои связи с Германией для достижения общих военных целей». Посол Осима в Берлине также заверил Гитлера в верности союзу. Однако с точки зрения совместного ведения войны это уже не имело никакого значения.

^{Улыбки – и больше ничего.}

^{Фюрер и японский посол Матцуока (слева), 28 марта 1941 г.}

Итальянцы не вступили в войну в сентябре 1939 г., хотя формально были союзником нацистской Германии. Итальянский диктатор Бенито Муссолини хотел сначала посмотреть, «как пойдут дела», а уже потом в нужный момент «урвать свой кусок добычи». В результате Италия объявила войну Англии и Франции только 10 июня 1940 г. В этот момент вторая была практически разгромлена, а первой в ожидании германского десанта было не до итальянцев. Впрочем, каких-либо согласованных действий между войсками т. н. «Оси» с самого начала не наблюдалось. Муссолини неоднократно заявлял, что будет вести свою «параллельную войну», смысл которой состоял в том, чтобы добиваться своих целей в районах «исторических интересов Италии», пользуясь победами Германии на главных направлениях. Посему он и выбрал момент, когда, на его взгляд, не опоздал к падению жертвы агрессии, но и не выступил раньше, пока еще не разбиты главные силы противника.

Надо отметить, что Гитлер с самого начала довольно скромно оценивал возможности итальянской армии, хотя дуче и уверял его, что ее состояние «превосходно». Правда, немецкий военный атташе в Риме генерал Ринтелен сообщал, что «от Италии не следует ждать многого, так как ее армия не готова к войне».

Вскоре события подтвердили правоту фюрера. Наступление в Альпах против французских войск, начатое 20 июня, позорно провалилось. Нападение на Грецию, начатое втайне от немцев в октябре 1940 г., в итоге привело не только к краху попытки оккупации этой страны, но и к потере значительной части ранее захваченной Албании. Лишь вмешательство Германии и ее победы спасли итальянцев от полного поражения на Балканах. Впоследствии им была доверена только оккупационная служба, с которой они тоже справлялись с переменным успехом.

Плохо складывались дела и в колониях. К маю 1941 г. Италия потеряла все владения в Восточной Африке, ситуация в Ливии тоже складывалась весьма критически. Таким образом, за первый год войны итальянской армии не только не удалось завоевать новых территорий, наоборот, она не могла даже удержать уже имевшиеся…

Гитлер был крайне недоволен дуче, так как позорные поражения того не только подрывали авторитет блока, но и создали реальные угрозы для самой Германии, заставив ее внести серьезные коррективы в свои планы военных кампаний. В отместку фюрер скрыл от Муссолини свое намерение начать войну против России. Последний год назад сам говорил о неизбежности столкновения стран «Оси» с СССР. Правда, он думал, что оно произойдет где-то в 1945–1950 гг. Однако 22 июня 1941 г. не застигло дуче врасплох. Весной 1941 г. в Рим приходила масса разведданных, говоривших о сосредоточении немецких войск на советской границе. Только слепой мог этого не заметить. Поэтому Муссолини втайне дал указание начальнику генштаба генералу Каваллеро подготовить три дивизии для отправки в Россию. «Италия не может оставаться в стороне», – говорил он.

В середине июня итальянский военный атташе в Берлине генерал Маррса сообщил, что, по его сведениям, нападение Германии на Россию – дело ближайшего времени. В ночь на 22 июня в Рим поступило послание Гитлера, в котором уже официально сообщалось о начале войны. Подобное пренебрежение к своему партнеру было неудивительно, так как к тому времени Италия из равноправного союзника превратилась в обычного сателлита, не способного проводить самостоятельную политику. Вскоре после начала боевых действий Муссолини верноподданнически предложил послать в Россию иальянский экспедиционный корпус.

Фюрер изначально был против этого, полагая, что от итальянских войск гораздо больше пользы будет на Средиземном море. Однако дуче упорно считал, что «в антибольшевистской войне Италия не может оставаться в стороне». Муссолини, безусловно, надеялся, что Красная Армия будет вскоре разгромлена, и хотел присоединиться к дележу трофеев и добычи. Так же считал и начальник итальянского генштаба генерал Каваллеро: «Немцы могут легко одержать решающую победу, а вооруженные силы большевиков рассеются».

30 июня от фюрера наконец пришло долгожданное письмо с разрешением послать на Восточный фронт итальянские войска. Он сообщил дуче, что «русские солдаты сражаются фанатически», и выразил свое согласие с «благородным предложением» итальянского диктатора послать на подмогу свой экспедиционный корпус. Окрыленный Муссолини 5 июля заявил на заседании совета министров о своем решении направить в Россию, «где решается судьба Европы и всего мира», три дивизии, за которыми последуют новые соединения.

И вот 10 июля «макаронники» в 216 железнодорожных составах двинулись на восток. Командиром корпуса, насчитывавшего 62 тысячи человек, был назначен генерал Мессе. Гитлер, по свидетельству Гальдера, рассматривал итальянские войска как вспомогательные для использования на определенных участках. Впрочем, на практике сразу все пошло не столь гладко. Несмотря на обещания Кейтеля использовать корпус как единое целое, дивизии нередко вводились в бой поодиночке, причем местные командиры ставили им явно невыполнимые задачи. Начались конфликты. Со стороны Мессе стали поступать упреки в плохом снабжении, осуществлявшемся, как ему казалось, по остаточному принципу.

К концу лета итальянский корпус особых успехов не достиг, но и больших потерь тоже не понес. 23 августа в «Волчье логово» прибыл Муссолини. Диктаторы обсудили обстановку, потом слетали на самолете на места недавних боев, в частности в Брестскую крепость, затем посетили итальянские дивизии, выдвигавшиеся к линии фронта в полосе группы армий «Зюд».

По окончании визита Гитлер высказал свое разочарование. Он уже тогда был твердо уверен, что итальянцы ничего не смогут сделать на Восточном фронте, и сомневался в боевых возможностях их войск.

Осенью 1941 г. итальянские дивизии месили грязь на дорогах Украины, проводя операции местного значения. Командир корпуса Мессе считал, что «немцы показали, что они не желают понять реальные возможности корпуса». Между тем к этому времени позиция фюрера относительно итальянского присутствия в России несколько изменилась. Он согласился, что «было бы полезным участие итальянских альпийских частей в боях за Кавказ». Наступление зимы сильно осложнило положение экспедиционного корпуса, но в его полосе обороны наступило длительное затишье, продолжавшееся вплоть до июля 1942 г. Лишь в марте – мае некоторые части участвовали в мелких стычках и перестрелках. Надо сказать, что дуче не хотел быстрой победы Германии, и об этом знали многие в его окружении. С одной стороны – из-за зависти, а с другой – боясь чрезмерного усиления авторитета Рейха. Этот факт еще раз показывает, что порой отношения между союзниками складывались весьма странно и напоминали отношения детей в семье, соперничающих между собой.

^{Гитлер, фон Рундштедт и Муссолини на вездеходе W31 G4, Восточный фронт, 28 августа 1941 г. Мимо них к фронту движутся итальянские части}

Поражение под Москвой заставило Гитлера кардинально изменить свою позицию по отношению к войскам сателлитов. В январе 1942 г. он не только согласился на увеличение итальянского контингента на Восточном фронте, но и просил ускорить присылку войск, обещая создать для них единое итальянское командование. Конечно, фюрер понимал, что использовать «макаронников» на острие главного удара вряд ли удастся, но прикрыть ими фланги было вполне возможно. Радости Муссолини не было конца, так как он считал, что «за столом мирной конференции 200 тысяч солдат будут весить намного больше, чем 60 тысяч».

По всей вероятности, в это время дуче и его начальник штаба Каваллеро уже не верили в победу Италии на Средиземноморье, либо этот театр боевых действий просто надоел им. Теперь они оба увлеклись Восточным фронтом, надеясь хотя бы тут поднять военный престиж итальянской армии. Несмотря на зимние неудачи, Муссолини продолжал верить в непобедимость Вермахта. Весной он планировал послать в Россию еще 20 дивизий, так как опасался «диспропорции между немецким и итальянским вкладом в дело “Оси”». Дуче боялся, что «если не приблизить наше военное усилие к немецкому», то «Германия станет нам диктовать свои условия точно так же, как побежденным странам». Впрочем, Каваллеро был более реалистичен и настаивал на отправке на Восточный фронт только шести дивизий.

В мае был отозван в Италию командир корпуса генерал Мессе, чьи антинемецкие настроения приобрели широкую известность. Министр иностранных дел Италии Чиано так определил взгляды Мессе, ставшие результатом его пребывания в России: «Как и все, кто имел дело с немцами, он их ненавидит и считает, что единственный способ разговаривать с ними – это пинок в живот». Подобные мысли генерала не соответствовали воинственному настроению, царившему в Риме, где дуче принял «историческое решение» послать на Восточный фронт целую армию. Сам фюрер в тот момент оценивал отношения между союзниками как образцовые. Причем доказывал это тем, что переговоры между ним и Муссолини всегда проходят быстро и тот со всем соглашается, в отличие от Черчилля с Рузвельтом, которые, дескать, заседают неделями и никак не могут прийти к согласию.

Новые итальянские дивизии в количестве семь единиц не успели прибыть на фронт к началу операции «Блау», как просил Гитлер. Большая часть их прибыла в Донбасс только в конце июля.

Что касается посвящения союзников в планы ведения войны, то командование группы армий «Зюд» получило секретный приказ фюрера «соблюдать максимум осторожности и вводить союзников только в курс непосредственных тактических задач, прямо их касающихся». Причем информировать следовало только в последнюю минуту.

Была сформирована 8-я итальянская армия, которая была включена в состав группы армий «Б». Уже 13 августа ее дивизии достигли реки Дон, где и остановились. Итальянское командование взяло на себя оборону полосы вдоль этой реки. Альпийский корпус, который изначально предназначался для штурма Кавказа, был также использован в качестве резерва на сталинградском направлении. Немецкое командование приняло меры по усилению 8-й армии, направив в ее состав три немецких пехотных дивизии, чьи подразделения были включены в боевые порядки. Это решение вызвало протест со стороны командующего армией генерала Гарибальди и острый конфликт между союзниками.

Некоторое время итальянцы отсиживались в окопах вдоль берегов Дона, не предпринимая активных действий. 14 октября 1942 г. 8-я армия получила приказ Гитлера на зимнюю кампанию, чьим главным требованием было создание неприступной обороны согласно разработанным немцами инструкциям. Деятельность германского представителя генерала Типпельскирха вылилась в цепь конфликтов с итальянским командованием, активно сопротивлявшимся проведению этих мероприятий. Все это сопровождалось бесконечными жалобами друг на друга. Итальянские генералы воспринимали советы Типпельскирха как «оскорбительные нравоучения, в которых они не нуждались».

Между тем боевой дух и санитарное состояние итальянских войск было хуже некуда. Так, в сентябре в 35-м корпусе 60 % личного состава были сильно истощены, 50 % болели ревматизмом, 70 % – дизентерией. Появилось множество перебежчиков и дезертиров. В войсках существовала взаимная национальная неприязнь, нередко приводившая к дракам и стычкам «братьев по оружию». Понятно, что никакой «неприступной обороны» эти войска создать и удержать не могли…

В тылу тоже было не все гладко. Итальянские политики в беседах и переговорах все чаще стали высказывать пораженческие настроения, возлагая ответственность за военные неудачи на Гитлера и командование Вермахта. Осенью 1942 г. итальянское руководство стало уже открыто выражать стремление вообще выйти из войны. По дипломатическим каналам итальянцы пытались установить контакты с союзниками, чтобы выяснить их позицию в случае разрыва с Германией. В ноябре Муссолини, к этому времени уже разочаровавшийся в Восточном фронте, заявил немецкому послу в Риме Макензену и главе военной миссии Ринтелену, что видит выход из создавшегося положения только в сосредоточении всех сил на Средиземном море. Для этого, по его мнению, надо было заключить сепаратный мир с СССР.

Тем временем на Востоке надвигался кризис. 19 ноября советские войска прорвали фронт, удерживавшийся румынскими армиями, и окружили в районе Сталинграда 6-ю армию Вермахта. Немцы судорожно собирали войска в попытке деблокировать ее. Итальянская 8-я армия была лишена оперативных резервов, и три немецких дивизии также были выведены из ее состава. Между тем удержание фронта на Верхнем Дону имело для немцев решающее значение. 5 декабря Гитлер писал в своем приказе: «Оставление этих позиций равносильно будет смертному приговору».

Однако другие германские офицеры иллюзий не питали. Так, командующий 4-м воздушным флотом Вольфрам фон Рихтхофен считал, что в случае советского удара по 8-й итальянской армии «итальянцы, возможно, побегут еще быстрее, чем румыны». Схожей точки зрения придерживался и генерал Типпельскирх: «Пять итальянских дивизий, если их не остановить, побегут до самого Черного моря».12 декабря и сам фюрер на совещании в «Волчьем логове» выразил опасение в устойчивости итальянской обороны: «Наш союзник очень слаб, а в тылу у него почти ничего нет»[84].

В реальности, когда 16 декабря советские войска действительно перешли в наступление и форсировали Дон, получилось нечто среднее. Итальянцы в течение двух дней пытались обороняться и не отступали, но потом все же побежали. Немецкий офицер связи так докладывал об этом: «Всеобщее беспорядочное бегство. Возможности повлиять на итальянских офицеров и солдат больше нет». Итальянский историк Бокка писал: «Уже 18 декабря наступил полный разгром итальянских войск… Советские танковые части, как нож сквозь масло, прошли через позиции наших дивизий, и оборона 8-й армии рухнула».

В результате этого поражения в обороне немецких войск образовалась брешь шириной в 300 км, что ставило под угрозу как группу армий «Дон», действовавшую юго-западнее Сталинграда, так и войска на Кавказе. Такова была расплата за решение фюрера использовать на Восточном фронте итальянские войска.

Вскоре и альпийский корпус попал в окружение, из которого выходил пятнадцать дней. В результате из четырех дивизий численностью 55 тысяч человек вырвались только около 13 тысяч. Всего с 11 декабря по 31 января итальянские войска в России потеряли свыше 84 тысяч убитыми и пленными, а также 30 тысяч ранеными. При этом было брошено почти все вооружение и техника. 1 февраля 1943 г. остатки разбитых частей по приказу немецкого командования покинули фронт и пешком отправились в Гомель.

После Сталинградской катастрофы Муссолини еще больше стал сомневаться в успехе дальнейшей войны с Россией и попытался развить свою идею заключения сепаратного мира с СССР в беседе с немецким военным атташе в Риме генералом Ринтеленом. Затем он попытался обсудить этот «проект» с Герингом. Он сказал ему: «Если мы не хотим войны на два фронта, то необходим, если возможно, Брест-Литовск. Война с Россией бесцельна». Однако фюрер ясно дал понять министру иностранных дел Чиано, что план политического урегулирования с Советским Союзом нереален и беспочвенен. Здесь в очередной раз проявилось различное понимание целей войны Гитлером и Муссолини. Первый экстремистски считал: «либо полная победа, либо полное поражение». Дуче же был настроен более рационально: раз не удалось добиться победы на поле боя, можно договориться о приемлемых условиях мира.

Немецкая же пропаганда впоследствии извлекла из позорного поражения итальянцев определенную пользу. Если поражение под Москвой списали на грязь и морозы, то разгром на Волге свалили на «трусливых союзников». Сам Гитлер 21 декабря 1942 г. заявил итальянскому военному атташе генералу Маррасу, что виноват тот, кого бьют, и итальянцы сами должны позаботиться о восстановлении своей воинской чести. Позднее, 11 февраля, в беседе с Рихтхофеном он высказался еще более определенно: «Единственной причиной создавшейся обстановки является позорное поведение в бою итальянцев… Этого можно было ожидать, но не в такой степени». Фюрер считал, что если бы итальянский фронт на Дону не рухнул, Манштейн прорвал бы кольцо вокруг 6-й армии, и тогда положение кое-как удалось бы восстановить, как это произошло год назад под Москвой.

Аналогичного мнения придерживались и другие лица. Рейхсмаршал Геринг сказал по этому поводу: «Только с разгромом итальянской армии события под Сталинградом обернулись катастрофой». А Кейтель вообще считал, что поражение 6-й армии Паулюса явилось прямым следствием низкого морального духа 8-й итальянской армии. Типпельскирх также всячески поносил союзников, отмечая, что те не только не умеют упорно обороняться, но и вообще не умеют вести бой и использовать резервы.

В конце зимы решался вопрос о дальнейшей судьбе итальянских войск на Восточном фронте. В итоге 16 февраля Муссолини получил письмо от фюрера, в котором тот указал, что отныне хочет использовать «макаронников» для борьбы с партизанами в тылу немецких войск. Дуче такое предложение показалось в высшей степени унизительным. Возмущался и итальянский атташе генерал Маррас и довозмущался до такой степени, что был изгнан из Берлина. В начале марта генерал Йодль доложил Гитлеру об итальянских предложениях по восстановлению их экспедиционного корпуса на Восточном фронте. Фюрер ответил: «Я скажу дуче, что это не имеет смысла. Давать им оружие – значит обманывать самих себя… Нет никакого смысла давать итальянцам вооружение для организации армии, которая побросает оружие перед лицом врага при первом же случае».

Наивысшего накала антиитальянские настроения достигли на совещании в гауптквартире Гитлера 20 марта 1943 г., где откровенно высказывались мнения, что ничего хорошего от итальянцев ждать не стоит и что их войска не способны выполнять боевые задачи. Начальник ОКХ генерал Цайтцлер выразил свое мнение так: «Не хочу видеть их больше!»

Впрочем, и боевой дух итальянских солдат, уцелевших после бойни на Дону, упал до невозможности, и использовать их на фронте все равно уже было бессмысленно. Даже для борьбы с партизанами они годились слабо. В итоге в марте Муссолини принял решение отозвать все свои части на родину. 22 мая из Гомеля отошел поезд с последними итальянцами. Им еще крупно повезло, что Гитлер не распорядился отправить их в Италию пешком…

Эти события вкупе с капитуляцией в Тунисе еще больше увеличили пропасть между союзниками и непонимание между ними. Гитлер призывал Италию к тотальной войне на уничтожение, а Муссолини искал возможность для выхода из войны, продолжение которой грозило крахом фашистского режима. Дуче в течение весны неоднократно предпринимал попытки склонить фюрера к переговорам со Сталиным и переключить усилия на Средиземноморье. Это и неудивительно, так как в отличие от Германии война уже вплотную подошла к его стране, и не сегодня – завтра могла состояться высадка союзного десанта. Однако Гитлер упрямо утверждал: «С Москвой мира быть не может, и следует добиваться решения на поле боя». Он категорически требовал от Муссолини мобилизации всех сил для продолжения борьбы.

На настойчивые просьбы помочь итальянской армии фюрер тоже неоднократно отвечал отказом. Он настаивал на сосредоточении максимального числа войск против СССР и обещал в ближайшее время нанести решающий удар на Восточном фронте.

После провала операции «Цитадель» и произошедшей одновременно с этим высадки союзников на Сицилии положение держав «Оси» еще более осложнилось. В поисках выхода из создавшегося положения 19 июля в Фельте, на севере Италии, была организована еще одна встреча Гитлера с Муссолини. Однако она не дала никаких результатов, а уже через шесть дней дуче был отстранен от власти и арестован по приказу короля Италии Виктора-Эммануила. После длительных переговоров с англо-американскими представителями новое итальянское правительство во главе с престарелым маршалом Бадольо 3 сентября приняло условия капитуляции, продиктованные противником.

Гитлер очень нервно отреагировал на это известие. По свидетельству очевидцев, он кричал и бушевал, называя итальянцев предателями и изменниками: «Муссолини оказался слабее, чем я думал… Мы никогда не могли положиться на итальянских союзников, и думаю, одним нам будет легче победить, чем с этим невменяемым народом. Из-за них мы лишились престижа и потерпели настоящее поражение, а успехов они нам не принесли!» Выход Италии из «Оси» привел к ослаблению блока сателлитов Германии, положив начало его постепенному распаду.

Однако просто так сидеть сложа руки немцы тоже не собирались. В ответ на подписание сепаратного мира итальянцами германские войска немедленно приступили к разоружению итальянской армии и флота, за короткое время взяв под контроль большую часть территории страны. Попытки сопротивления со стороны бывших союзников жестко пресекались, вплоть до расстрелов. Так, когда 9 сентября 1943 г. основные силы итальянского флота отправились сдаваться на Мальту, немецкие бомбардировщики атаковали их в проливе Бонифачо, между Корсикой и Сардинией. Прямым попаданием двух радиоуправляемых бомб был уничтожен флагман линкор «Рома». От страшного взрыва он разломился пополам и быстро затонул. Погибли 1254 человека, в т. ч. командир эскадры адмирал Бергамини. Еще одна бомба попала в линкор «Италия», но тот, несмотря на тяжелые повреждения, остался на плаву[85]. Это была своеобразная и довольно эффектная месть итальянцам за их бездействие, трусость и предательство.

Руководство Румынии, вступая в войну против СССР, рассчитывало таким образом удовлетворить свои притязания на значительную часть украинской территории. Эти надежды усиленно подогревал и Гитлер, который при этом подчеркивал, что их осуществление зависит от степени участия румын в войне.

Поначалу румынским войскам отводилась весьма скромная роль. Они должны были поддерживать действия группы армий «Зюд», а потом, временно, до окончания войны, нести на юге России оккупационную службу. В первые месяцы все развивалось именно так, и казалось, полная победа над Советами близка. А после взятия Одессы – главной стратегической цели для румынской армии – диктатор Антонеску, фактически управлявший страной, вообще объявил, что «фактически война победоносно завершена». После этого румынский генштаб даже приступил к сокращению армии.

Однако все изменилось уже 14 августа, когда фюрер потребовал участия румынских войск в боевых действиях уже за Днепром. Антонеску, который 21-го числа произвел сам себя в маршалы, не особо задумываясь, дал согласие. В результате к концу осени численность румынских войск в России увеличилась до 700 тысяч человек. Конечно, определенные сомнения относительно союзников у Гитлера имелись. Еще 16 июля он заявил в своей главной квартире: «Наши отношения с Румынией сейчас хороши, но кто знает, как они сложатся в будущем? Поэтому надо быть готовым ко всему». 26 февраля 1942 г. во время ужина в «Вольфшанце» фюрер беспокоился за своего союзника: «Румыния! Если теперь с Антонеску что-нибудь случится, кто придет на его место? Я с ужасом думаю об этом. Король просто грязная свинья… Румынский крестьянин – это скотина несчастная»[86].

После провала операции «Барбаросса» многим, в том числе и Антонеску, стало ясно, что теперь до конца войны далеко. Ему пришлось объявить своей армии: «Наш долг состоит в ведении войны до конца». Между тем Германия, готовясь к новой летней кампании, усилила нажим на своих европейских союзников, требуя от них новых военных контингентов, увеличения выпуска военной продукции, поставок сырья и продовольствия. При этом специально поощрялся дух соперничества, кто внесет больший вклад в общее дело. Антонеску, который хотя и считался главнокомандующим, а фактически являлся нацистской марионеткой, тоже не стал скупиться и обещал Гитлеру довести численность своих войск до 26 дивизий. В итоге все эти части были в основном сведены в 3-ю и 4-ю армии и включены в состав группы армий «Зюд».

Во время операции «Блау» румынские войска совместно с немцами дошли до Волги и Кавказа. Впрочем, на направлениях главного удара они не использовались, в основном прикрывая растянутые фланги. В разгар наступления в сентябре 1942 г. фюрер поучал Антонеску: «Германия и ее союзники сидят все вместе в одной лодке, которую никто не может покинуть по пути».

Поражение Вермахта под Сталинградом привело к фактическому разгрому обеих румынских армий. По мнению многих специалистов, этот удар потряс Румынию даже больше, чем Третий рейх. Для маленькой страны потеря 18 дивизий и 200 тысяч человек была настоящей катастрофой. Все это, с одной стороны, обострило отношения между союзниками, а с другой, вывело на передний план разногласия в румынском военном руководстве, до этого остававшемся относительно единым. Большинство генералов стали высказываться за отзыв оставшихся дивизий с Восточного фронта. Сам Ион Антонеску по этому поводу сказал: «Германия проиграла свою войну. Нужно не допустить, чтобы и мы ее проиграли».

Румынское правительство сразу же увлеклось идеей сепаратного мира. К тому же в это время осложнилась и экономическая ситуация в самой Румынии, безотказно предоставлявшей все свои ресурсы в распоряжение Гитлера. Одна из местных газет писала в 1943 г.: «Румыния внесла в войну огромную ценную дань. Кто не знает, что война «Оси» ведется с помощью румынской нефти? Наш лес является важным элементом для авиационной и кораблестроительной промышленности… Чего только не дала Румыния для поддержки этой войны!»

В это же время с одобрения Антонеску румынские дипломаты начали зондировать возможность заключения мира между западными державами и Германией. Естественно, об этом почти сразу же узнал и Гитлер. Характерно, что немцы всегда оперативно узнавали о «тайных» переговорах своих союзников. Фюрер расценил подобные действия как попытку румын уклониться от продолжения совместной войны и дал понять, что не допустит этого. Кроме того, он заверил маршала, что «решающая победа» уже близка и надо лишь немного потерпеть. Румыния имела важнейшее стратегическое значение для Третьего рейха. Ежегодно оттуда поставлялось 3–4 млн тонн нефти и нефтепродуктов, что составляло около одной трети всей германской нефти. Понятно, что допустить выхода этой страны из войны было нельзя.

Тем не менее Антонеску начал настаивать на отводе остатков своих войск в тыл. Немецкое командование ответило, что не позволит ни одному румынскому солдату перейти Днепр. В итоге такое разрешение было частично дано, но только для полностью разбитых частей, потерявших большую часть личного состава. В итоге к маю 1943 г. количество румынских дивизий на фронте сократилось до восьми, но это все равно был довольно большой контингент. Все эти части находились на Кубанском плацдарме в составе 17-й немецкой армии.

Пытаясь укрепить пошатнувшееся доверие правящих кругов своей страны, Антонеску утверждал, что продолжение войны на стороне Германии является вынужденной мерой. Отвод войск с фронта, по его мнению, был чреват серьезными последствиями. Маршал боялся, что «если мы откажемся воевать, то потеряем нашу армию, находящуюся вдали от страны, немцы захватят нас и будут обирать как оккупированную страну». Антонеску считал, что разрыв с Германией возможен лишь в случае высадки англоамериканских войск на Балканах. Он надеялся, что борьба на Востоке позволит сдержать наступление русских до того момента, как к Румынии подойдут войска западных союзников.

В апреле состоялись переговоры Гитлера с Антонеску, на которых фюрер подчеркнул необходимость усиления борьбы на Восточном фронте, где, по его мнению, решалась судьба всей войны. Он также обещал, что в ближайшее время русские армии будут разгромлены. «Необходимо предпринять все меры для ведения борьбы до последней возможности… Только полная победа является решением проблемы», – говорил германский лидер. Антонеску в ответ поклялся в верности союзническому долгу. Он, в отличие от Муссолини, предлагавшего заключить сепаратный мир с СССР, наоборот, настаивал на прекращении борьбы на Западе и концентрации всех сил против большевизма. Однако Гитлер считал, что войну надо продолжать на всех фронтах. На некоторое время отношения партнеров стабилизировались.

Поражение Вермахта в Курской битве и начавшийся отход к Днепру снова осложнили положение Румынии. Гитлер же требовал от союзников дальнейшей мобилизации людских и материальных ресурсов. В своем письме от 25 октября он писал: «Настал решающий момент, когда мы всеми силами должны обеспечить нашим солдатам все для борьбы со стоящим у ворот Румынии противником». Румынское руководство, по мнению фюрера, должно было использовать все резервы для ведения войны, при этом не смея предъявлять никаких экономических требований к Германии.

В ноябре, когда были потеряны оборонительные позиции на Днепре, Гитлер потребовал от Антонеску незамедлительно направить на фронт новые дивизии: «Каждая румынская дивизия, прибывшая на фронт, даст мне возможность освободить немецкие дивизии для контрнаступления, что может оказать влияние на восстановление положения в районе Нижнего Днепра». Румынский маршал в ответ сетовал на большие потери и трудности. 15 ноября он писал фюреру: «В 1942 г. мы дали 26 дивизий с самым лучшим вооружением и послали почти всю тяжелую артиллерию. На Дону и под Сталинградом мы потеряли 18 дивизий, а остальные восемь дивизий были измотаны на Кубани. Кроме того, семь наших дивизий в настоящее время отрезаны в Крыму». Антонеску также жаловался на трудности военно-экономического характера. Он отмечал откровенно низкие боевые качества своих войск.

^{Фюрер и румынский диктатор маршал Ион Антонеску}

Тем временем румынское руководство не прекращало поиска путей выхода из войны. Впрочем, все попытки натыкались на требование о немедленной капитуляции и выступлении против немцев. И опять Гитлер знал об этом. Учитывая опасность внезапного выхода Румынии из войны, он в январе 1944 г. приказал разработать план оккупации страны. В его рамках под видом усиления противовоздушной обороны Плоешти туда были направлены дополнительные части. В общей сложности германский контингент в Румынии насчитывал почти 100 тысяч человек, что, несомненно, являлось гарантом ее союзной верности.

В конце февраля состоялась новая встреча Гитлера с Антонеску, на которой фюрер пытался убедить партнера по «Оси» в неприступности Атлантического вала и обещал любой ценой удержать Крым.

Но ситуация на фронте продолжала ухудшаться. Несмотря на отчаянные усилия немцев, советские войска форсировали реку Прут и вышли к румынской границе. В этих условиях 23–24 марта в FHQ состоялись новые переговоры двух диктаторов. Гитлер вновь пытался зарядить маршала оптимизмом, обещая предпринять крупное контрнаступление с целью преградить русским путь в Румынию. Кроме того, он нарисовал радужную картинку «решительных перемен» в пользу Германии, которые вскоре должны произойти на Восточном фронте. Фюрер твердо обещал, что группа армий «Зюд» ни в коем случае не подпустит Красную Армию к румынским границам.

После возвращения в Бухарест румынский диктатор убедился в том, что вести с фронта, которые он получил, далеко не соответствовали тому, что говорил Гитлер. Он отправил фюреру не лишенное упреков письмо, в котором писал: «Вернувшись сегодня в свою страну, я нашел что положение выглядит совершенно иначе, чем мне это казалось, когда я был в Главной квартире… Положение от Тарнополя до Бугского лимана очень серьезное. Группа противника, форсировавшая Днестр, уже находится в районе Яссы. Противник ведет мощное наступление между Днестром и Бугом. Оказывается, что германский фронт в этом районе отодвинут к югу намного дальше, чем это было представлено во время моего отъезда из Главной квартиры».

Переписка продолжалась. В ответ на эти панические сообщения в последние дни марта Гитлер отправил Антонеску новое письмо, в котором указал, «что было бы важно напряжением всех сил остановить русских как можно дальше от границ союзных государств юго-востока и организовать сплошной фронт». Фюрер потребовал «ускорить мобилизацию и развертывание румынских дивизий и вывести каждое боеспособное соединение в северном направлении на Прут». Он снова и снова призывал маршала сражаться до конца. Рейхсминистр Риббентроп со своей стороны, в начале апреля, даже заявил, что Вермахт будет защищать румынскую территорию, как свою родину.

Тем временем к маю немцы и румыны действительно смогли стабилизировать фронт на подступах к Румынии. Антонеску и правительство получили четырехмесячную передышку.

В конце июля по приказу Гитлера двенадцать немецких дивизий были переброшены из состава группы армий «Зюд Украин» на центральный участок Восточного фронта. Естественно, отбытие такого большого количества частей не осталось незамеченным и снова вызвало панику в рядах румынской армии и руководства. Оставшихся войск было явно недостаточно для обороны Румынии.

В связи с этим 4 августа Антонеску вылетел в «Волчье логово». Там фюрер снова заявил, что Вермахт будет защищать его страну до последнего. В свою очередь, Гитлер потребовал от Антонеску заверений в том, что румыны тоже будут биться, несмотря ни на что. В ответ маршал патетически заявил: «Я отдал приказ о мобилизации всей нации. Мы переживаем тотальную войну, и никто не должен щадить своей жизни». Дабы закончить встречу на оптимистической ноте, фюрер также рассказал Антонеску про ракеты и другое «чудо-оружие», которое скоро изменит ход войны.

Однако все эти заверения и обещания уже не играли никакой роли. Румынские войска были деморализованы и не хотели воевать. Один из иностранных дипломатов отмечал: «Генералы не скрывали от меня, что потеряли надежду и хотят теперь, чтобы война немедленно кончилась… В правящих кругах большинство желает, чтобы советское наступление началось как можно скорее и привело к поражению немцев, что даст возможность покончить с войной и вступить в переговоры».

В результате начавшегося 20 августа наступления советских войск группа армий «Зюд Украин» потерпела сокрушительное поражение, а 23 августа в Румынии произошел давно запланированный военный переворот. План по оккупации страны был введен в действие слишком поздно и не возымел успеха. В то же время новое румынское правительство объявило войну Германии. В результате немецким частям пришлось спешно удирать в сторону Венгрии и создавать там новую линию обороны. Ушли не все. 56 455 человек, в том числе 14 генералов и 1200 офицеров, попали в плен к бывшим союзникам.

«Венгры во всем превосходят румын», – заявил Гитлер своему окружению 26 февраля 1942 г.[87] Положение Венгрии в ряду союзников нацистской Германии можно охарактеризовать следующим историческим анекдотом, имевшим хождение в венгерских политических кругах.

Госсекретарь США Хэлл доложил Рузвельту о том, что Венгрия объявила войну США. Президент удивился, так как не знал, что среди государств, граничащих с Америкой, есть еще и Венгрия. Хэлл подтвердил, что она не граничит не только с США, но и с их союзниками. После этого Рузвельт поинтересовался, какой государственный строй в Венгрии. Хэлл ответил, что она по конституции – королевство. Президент недоуменно заявил, что не помнит среди царствующих особ венгерского короля. На это госсекретарь подтвердил, что в Венгрии нет короля. Рузвельт удивился: «Кто же правит этой страной?» Хэлл ответил: «Правит адмирал Хорти». Президент подумал было, что Венгрия, значит, морская держава, на что госсекретарь возразил: «Она не имеет выхода к морю». После этого Рузвельт с тревогой посмотрел на Хэлла: что же получается? Венгрия не имеет общих границ ни с США, ни с их союзниками, к тому же не является морской державой, хотя управляет ей адмирал, а в довершение ко всему – это королевство без короля и наследников. Какой-то абсурд.

Вот такого анекдотичного союзника, правда, располагавшего большими ресурсами и имевшего весьма приличную армию, заимела Германия.

Венгрия присоединилась к пакту «Рим – Берлин – Токио» в ноябре 1940 г. Германское правительство добилось этого с помощью кнута и пряника. С одной стороны – на венгров давили: типа, кто не с нами, тот против нас. С другой – в качестве «награды» им было обещано вернуть потерянные после Первой мировой войны районы Бачка и Банат, где проживало более полумиллиона этнических венгров. Высшая власть в стране фактически находилась в руках Тайного совета во главе с вице-адмиралом Хорти, питавшим большие симпатии к Третьему рейху.

6 апреля 1941 г. немцы начали вторжение в Грецию и Югославию. При этом территория Венгрии использовалась для переброски 2-й армии Вермахта. Югославы сами спровоцировали венгров, занимавших выжидательную позицию, когда на следующий день их бомбардировщики нанесли удар по венгерским аэродромам и железнодорожным станциям. При этом погибло много мирных жителей, а сами объекты атаки почти не пострадали. 12 апреля части 3-й венгерской армии перешли югославскую границу и страна тем самым вступила во Вторую мировую войну.

Однако накануне операции «Барбаросса» отношения между Германией и Венгрией несколько испортились. Гитлер был недоволен их нерешительными действиями во время Балканской кампании, а те, в свою очередь, тем, что фюрер существенно урезал их территориальные претензии к Румынии. В итоге фюрер не только не посвятил Хорти в планы, но и заявил, что «в сложившихся обстоятельствах Венгрия в период подготовки операции «Барбаросса» не должна рассматриваться в качестве союзника». Лишь 21 июня он позвонил адмиралу и лично сообщил о том, что завтра начинается новая война.

Регент Хорти на следующий день направил послание Гитлеру, в котором указал, что это самый счастливый день в его жизни. Тем не менее в первые дни войны венгры лишь привели в боевую готовность свои войска. Все изменилось 26 июня, когда советские самолеты обстреляли поезд, а также нанесли удар по г. Кашша. После этого инцидента Венгрия объявила войну Советскому Союзу, а уже 27 июня венгерские самолеты сбросили бомбы на город Станислав и русские погранзаставы. 1 июля «Мобильный корпус» генерала Белы Миклоша перешел в наступление. Первоначально в его составе было 25 тысяч солдат и офицеров и 160 танков. Их поддерживали истребительные, бомбардировочные и разведывательные авиационные части, имевшие на вооружении в основном старые немецкие и итальянские самолеты.

В течение лета – осени венгерские войска наступали на южном фланге Восточного фронта совместно с 11-й армией Вермахта и 16 августа вошли в г. Николаев на берегу Черного моря. После этого «Мобильный корпус» вел бои в районе Днепропетровска и Запорожья, участвовал в форсировании Днепра. Венгры, в отличие от итальянцев, проявили себя героически и в ряде случаев несли большие потери. Фюрер был доволен и пригласил адмирала Хорти в гости. С 6 по 8 сентября он совместно с министром-президентом Бардошем и начальником генштаба Сомбатхейи посетил Берлин, где побывал в штабе Верховного командования Вермахта. Гитлер в оптимистических тонах обрисовал положение на фронте в России, а также обещал вскоре отозвать «Мобильный корпус».

Венгры продолжали боевые действия вплоть до второй половины ноября, после чего отбыли на родину. Всего с июня по ноябрь 1941 г. они потеряли 2700 человек убитыми, 160 танков и 21 самолет.

В начале января 1942 г. в связи с кризисом на фронте Гитлер послал письмо Хорти, в котором потребовал увеличения числа венгерских частей на Восточном фронте, а вскоре в Будапешт выехал фельдмаршал Кейтель, чтобы на месте уточнить детали. Венгры не смогли отказать и 11 апреля начали отправку частей в Россию. Общая численность 2-й венгерской армии, поступившей в распоряжение группы армий «Зюд» составила 200 тысяч человек, с воздуха их прикрывало 1-е авиационное соединение. 28 июня войска «Оси» начали наступление, первой целью которого был Воронеж. Советская оборона, не выдержав массированного удара, развалилась, и венгры уже 10 июля вышли к Дону и заняли там оборону. В течение следующих недель они вели упорные бои с русскими, продолжавшими удерживать небольшие плацдармы на западном берегу. В конце концов линия фронта здесь стабилизировалась до конца года.

Поражение Вермахта под Сталинградом и разгром 2-й венгерской армии на Дону шокировали общественность и политическое руководство страны. От двухсоттысячного контингента к февралю 1943 г. осталось всего 70 тысяч человек, которые были деморализованы, лишились вооружения и пешком шли от Воронежа до Гомеля. После этого Гитлер разочаровался в венграх, так же как в итальянцах, и даже отказался выполнить просьбу венгерского командования о перевооружении уцелевших частей. Фюрер решил, что и эти союзники годятся только для охранной службы в тылу и строительных работ. Позднее после отдыха девять венгерских дивизий были направлены в Брянскую область для борьбы с партизанами.

В феврале начальник венгерского Генштаба генерал Сомбатхейи был вызван в гауптквартиру Гитлера для обсуждения вопросов, связанных с ликвидацией последствий поражения венгерских войск. Там его запугивали возможностью высадки англо-американских союзников на Балканском полуострове уже этой весной. Поэтому, дескать, вся Венгрия должна была мобилизоваться на борьбу и сражаться до последнего.

1 апреля уже регент Хорти прибыл на переговоры с Гитлером, который резко критиковал венгерского премьера Каллаи за попытки сократить участие его страны в войне и секретные контакты с западными странами. Возражения адмирала вызвали только гнев фюрера. Что характерно, немцам становилось известно обо всех попытках своих союзников вести сепаратные переговоры, причем практически сразу. Хорти попытался успокоить Гитлера и обещал набрать 20 тысяч добровольцев для войск СС из числа швабов, проживавших в Венгрии. Рейхсминистр Геббельс по этому поводу записал в своем дневнике: «Все весьма ненадежно. Влиятельные круги прилагают усилия, чтобы разорвать отношения с нами. Регент хочет создать впечатление, что он не участвует в этих происках. На самом деле это не так… Если бы англичане попытались высадиться на Балканах, Венгрия стала бы первой страной, которая предала бы нас».

Фюрер не расслаблялся и постоянно контролировал ситуацию в Венгрии, понимая ее ключевое стратегическое значение для Третьего рейха. Эта страна находилась на подступах к границе, через нее в Германию транспортировалась румынская нефть, и для обороны Балкан это тоже было ключевое звено.

Уже 16 апреля состоялась новая встреча Гитлера с Хорти. На сей раз фюрер стал убеждать регента, что наступательные планы немцев в 1942 г. не были выполнены «не потому, что союзные войска были якобы недостаточно оснащены и вооружены», а потому, что те «ни психологически, ни духовно не доросли до требований борьбы против большевиков». Впрочем, в реальности имело место и то и другое. В доказательство Гитлер привел ряд примеров, когда венгерские войска бросали свои позиции, бежали в панике, оголяя отдельные участки фронта. Естественно, эти справедливые упреки были восприняты Хорти с обидой, он снова стал пенять на плохое оснащение и нехватку вооружения, обещанного Германией. В итоге, резюмировав разговор, фюрер потребовал заменить венгерское правительство, которое трусливо пыталось установить контакты с США и Англией. Видимо, мысль посадить в Будапеште марионеточное руководство уже тогда пришла ему в голову.

Как бы в подтверждение вышесказанного, летом начальник венгерского генштаба Сомбатхейи предложил начальнику военной разведки полковнику Кадару разработать детальный план по выводу Венгрии из войны с помощью западных стран. Хотя в тогдашних условиях, учитывая близость к Рейху, все это было нереально. Венгры, видимо, не понимали, что немцы просто не дадут им в одностороннем порядке выйти из войны.

Летом дипломатам удалось первые контакты с США и Англией. Была даже достигнута договоренность, согласно которой венгры обязались не обстреливать союзную авиацию, а те, в свою очередь, обещали не бомбить города и коммуникации на территории страны. Хорти потом писал: «Тайное соглашение с западными державами, по которому мы обязывались не причинять вреда их самолетам, а те в свою очередь обещали не предпринимать бомбардировок венгерских городов, могло только приветствоваться немцами, так как благодаря этому оставались нетронутыми столь важные в стратегическом отношении железные дороги и наша военная промышленность».

Тем временем на Восточном фронте действовали только несколько эскадрилий венгерской авиации. Еще несколько дивизий действовали в тылу группы армий «Зюд», борясь с партизанами. В августе 1943 г. немецкое командование потребовало от венгров отправить на Восточный фронт новые войска для обороны тыловой зоны германских войск. Однако те различными уловками затянули этот вопрос и в итоге ничего не сделали. Напротив, венгры одну за другой отзывали с фронта свои и без того малочисленные авиационные подразделения. К 1 января 1944 г. там осталось только 30 венгерских самолетов, в том числе 12 Bf-109, столько же FW-189 и шесть Ju-88.

По мере продвижения советских войск на запад и побед союзников на Средиземном море в Венгрии все более ширились сепаратистские настроения. 19 сентября Тайный совет принял решение начать с западными союзниками сепаратные переговоры о мире, а в случае выхода англо-американских войск к границам Венгрии объявить о капитуляции. Естественно, через некоторое время об этом узнал Гитлер. Тем временем Хорти уже в открытую высказывал пораженческие настроения, а правительство неоднократно обращалось к немцам с просьбами отозвать венгерские части с фронта. 12 февраля 1944 г. адмирал написал письмо Гитлеру с просьбой отвести войска к предгорьям Карпат, но снова получил твердый отказ.

В конце концов венгры сами накликали себе беду. Уже в начале марта фюрер поручил ОКВ разработать план быстрой оккупации Венгрии на случай ее внезапного выхода из войны. Руководство операцией, которую следовало начать в случае, если это событие станет очевидным, было поручено командующему группой армий «F» фельдмаршалу фон Вайхсу. План получил название «Маргарет-2». Причем помимо чисто военных действий немцы разработали детальный план дезинформационных мероприятий по введению союзников в заблуждение. К 12 марта на венгерских границах сосредоточились пять немецких дивизий. Вскоре был получен приказ Гитлера начать оккупацию 19 марта.

Кроме того, фюрер решил придать вводу немецких войск некую законность, добившись формального согласия Хорти, зная, что тот пользуется в стране большим авторитетом. В крайнем случае его предполагалось арестовать.

Поэтому накануне операции регент был вызван в Австрию, в замок Клессхайм, под предлогом обсуждения обстановки на Восточном фронте. Премьер-министр Каллаи отговаривал Хорти от поездки, а начальник генштаба Сомбатхейи, наоборот, советовал использовать эту возможность для обсуждения вопроса об отзыве венгерских войск с восточного фронта.

Утром 18 марта спецпоезд адмирала Хорти прибыл в Зальцбург. Во время начавшихся переговоров Гитлер заявил своему союзнику, что не потерпит, чтобы за его спиной произошло новое предательство, имея в виду выход из войны Италии. Фюрер заявил, что, поскольку у него сложилось впечатление, что и Венгрия готовится перейти на сторону противника, он вынужден застраховать себя от каких-либо неожиданностей. Хорти пытался что-то возражать, но в итоге Гитлер безапелляционно заявил ему: «Я принял решение о военной оккупации Венгрии». Далее он потребовал передать армию под власть немецкого командования, создать новое правительство, принять спецпредставителя Германии с чрезвычайными полномочиями и, наконец, разрешить размещение в Венгрии немецких войск. Кроме того, венгерский генштаб вместо «отвода войск с Восточного фронта», наоборот, должен был немедленно сформировать еще восемь дивизий и отправить их в распоряжение группы армий «Зюд». Потом ошарашенному всей этой наглостью Хорти даже вручили готовый текст обращения к венгерскому народу. Естественно, адмирал отказался утвердить подобный план, фактически ставящий крест на независимости Венгрии, и заявил, что то, что планирует Гитлер, будет «отвратительным преступлением».

Тогда разозленный Гитлер отдал приказ начать операцию «Маргарет-2», а Хорти было решено задержать во дворце. Для этого заблаговременно был разработан план театрального представления, имитирующего воздушный налет союзников. Зазвучали сигналы воздушной тревоги, после чего было произведено задымление местности в районе замка. А через некоторое время, дабы изобразить разрывы бомб, неподалеку подорвали взрывпакеты. После этого немцы отключили телефонную связь, как будто та была нарушена в результате бомбардировки…

Спектакль блестяще сработал, переговоры удалось затянуть, подключая к ним все новых и новых лиц. А вечером, после ужина, Хорти опять имел беседу с Гитлером. В итоге адмирал не выдержал психологического давления, дополненного стрессом от «бомбежки», и сдался. Он пообещал, что сопротивления немецким войскам не будет, а правительство будет распущено.

Тем временем в ночь на 19 марта 11 немецких дивизий пересекли венгерскую границу со стороны Австрии, Хорватии и Румынии. Это был еще один блицкриг, и, когда Хорти вернулся в страну, оккупация уже была завершена. Не встречая сопротивления, части Вермахта и СС взяли под контроль все стратегические объекты. Через три дня было сформировано новое прогерманское правительство во главе с министром-президентом Дёме Стояи.

После этого, как того и желал Гитлер, венгерский контингент на Восточном фронте был увеличен до двух армий общей численностью 600 тысяч человек. Численность авиации также была значительно увеличена, достигнув к лету 1944 г. 900 самолетов. Эти войска, хотя и значительно уступали по качеству немецким, все же оказывали весомую помощь Вермахту.

Однако, несмотря ни на что, венгерские правительственные круги упрямо продолжали тайные переговоры с западными союзниками. Причем контакты поддерживались самыми разными способами, в том числе курьерскими самолетами. Так, 13 июня в Южную Италию был отправлен двухмоторный истребитель Ме-210 с очередным тайным посланием. Однако из-за нехватки топлива он не смог долететь до цели и приземлился на немецкой территории. В результате летчики были расстреляны, а немцы получили очередное доказательство предательской политики венгерского правительства.

^{Регент Венгрии адмирал Хорти и Гитлер на встрече в Бертехсгадене}

После выхода из войны Румынии и последующего ее перехода на сторону Советов Хорти решил, что настал и его час. 25 сентября он отправил в Москву своего посланника фельдмаршал-лейтенанта Фараго с двумя сопровождающими. Сам Хорти потом вспоминал: «Они должны были попытаться обеспечить соблюдение следующих условий: немедленное прекращение боевых действий, участие англичан и американцев в оккупации Венгрии, беспрепятственная эвакуация немецких войск с территории страны». Фараго удалось договориться с наркомом иностранных дел Молотовым об условиях перемирия, чьим главным условием был разрыв всех отношений с нацистской Германией. 11 октября стороны подписали соответствующий протокол с открытой датой.

Однако венгры опять недооценили осведомленности и решительности Гитлера. Как только ему стало известно о намерениях венгерского правительства, он приказал ввести в действие заранее заготовленный план по сохранению контроля над Венгрией.

Утром 15 октября агентами гестапо был захвачен сын адмирала Хорти. При аресте он оказал сопротивление, был ранен и затем вывезен в Германию. Одновременно была усилена охрана стратегических объектов на территории страны. И хотя в 15.00 по радио было зачитано обращение регента, в котором он объявил о перемирии, это уже не могло ничего изменить. Вечером 16 октября диверсионный отряд СС под командованием Отто Скорцени штурмом взял резиденцию Хорти, арестовав адмирала. Ему было тут же предложено подписать документ об отречении, в противном случае эсэсовцы пообещали убить сына. Престарелый политик согласился[88].

Новым главой Венгрии Гитлер утвердил лидера венгерских фашистов подполковника Ференца Салаши. Теперь фюрер был уверен, что Венгрия будет сражаться до конца. Командование армии после некоторых колебаний согласилось продолжить борьбу, но не за «фашистский режим», а против большевизма.

Тем временем 17 октября армии 4-го Украинского фронта маршала Малиновского перешли в наступление с территории Румынии и через три дня захватили венгерский город Дебрецен. После этого советские войска продолжили движение на запад, однако части группы армий «Зюд» генерала Фриснера вскоре нанесли искусный контрудар и даже отрезали прорвавшиеся два кавалерийских и один танковый корпус. В ходе четырехдневных ожесточенных боев заслон, созданный немцами, удалось удержать, несмотря на все атаки с севера и юга. Лишь остатки подвижных советских соединений, бросив всю технику, сумели пробиться на юг.

Однако положение стабилизировалось ненадолго. Вскоре с юго-востока на территорию Венгрии вошли войска 3-го Украинского фронта маршала Толбухина. В течение 27 ноября – 4 декабря они форсировали Дунай, в районе Дуна-Секче, и продвинулись до озера Балатон, оказавшись юго-западнее Будапешта. В то же время войска 2-го Украинского фронта постепенно обходили венгерскую столицу с севера. Немецко-венгерские войска вынуждены были постоянно отражать все новые атаки с разных направлений. Однако Гитлер требовал любой ценой держаться и обещал подкрепления.

Салаши попытался по примеру Германии провести в Венгрии тотальную мобилизацию. Все население от 12 до 70 лет объявлялось мобилизованным в армию или на принудительные работы. Однако диктатор понимал, что и этого все равно не хватит, да и вооружить такую толпу стариков и детей все равно нечем. Потому он в декабре попросил Гитлера увеличить численность немецких войск на территории Венгрии. Фюрер, несмотря на критическое положение, пообещал прислать еще два-три армейских корпуса и даже начать «основное наступление против русских».

19 декабря советские войска перешли в новое наступление и прорвали фронт к юго-западу от венгерской столицы. Командующий группой армий «Зюд» генерал-оберст Фриснер предложил отвести часть войск с восточного берега Дуная. Однако начальник Генштаба Гудериан, сославшись на фюрера, запретил любой отход. «Фюрер считает, – сказал он, – что потеря Будапешта в момент успешного немецкого наступления на Западе снизит эффект последнего на 50 процентов», – вспоминал потом Фриснер[89]. Таким образом, Гитлер руководствовался чисто политическими соображениями. Внезапный удар в Арденнах должен был потрясти антигитлеровскую коалицию, и падение Будапешта в этих условиях было бы нежелательным событием.

Уже 24 декабря венгерская столица была окружена. При этом в самом большом городе мало что говорило о грозящей опасности – по улицам ходили трамваи, магазины были открыты, а жители готовились к Рождеству. Население не собиралось превращать город в поле боя, но у Гитлера было иное мнение. Руководителем обороны города был назначен обергруппенфюрер СС Карл Пфеффер-Вильденбрух, который получил приказ сражаться за каждый дом. А генерал-оберст Фриснер, неоднократно настаивавший на оставлении Будапешта, был отправлен в отставку с формулировкой «фюрер благодарит вас» и заменен генералом Велером, который подобных «пораженческих» предложений больше не выдвигал. В то же время из Восточной Пруссии в Венгрию срочно перебрасывались подкрепления. Освобождение Будапешта и удержание западной части Венгрии стало для Гитлера главной задачей. Ей он подчинил все прочие соображения.

В ночь на 2 января 1945 г. немецкие войска в составе семи танковых и двух моторизованных пехотных дивизий перешли в наступление. Им удалось прорвать фронт на глубину 30 км и выйти к южным пригородам Будапешта. Однако прорвать кольцо окружения все же не удалось. Потери Вермахта составили 39 танков, в том числе пять «Тигров-II».

13 января окруженный гарнизон Будапешта, вынужденный к этому времени оставить восточную часть города, с отчаянием запросил по радио помощи. Гитлер, не считаясь с потерями, тотчас приказал начать новый контрудар с целью деблокирования города. После непродолжительного перерыва утром 18 января 4-й танковый корпус СС возобновил наступление и, с фанатизмом прорвав советскую оборону, уже к вечеру следующего дня вышел к Дунаю в районе Дунапентеле, 22 января был взят Секешфехервар. Часть войск 3-го Украинского фронта попала в окружение. Это был, по сути, последний немецкий удар в духе блицкрига.

Однако прорваться на север к столице так и не удалось, хотя передовые части уже могли разглядывать ее в бинокли. 13 февраля остатки гарнизона Будапешта, который к тому времени превратился в груду развалин, сдались. Лишь некоторым группам защитников удалось прорваться к своим, при этом сам Пфеффер-Вильденбрух предал Гитлера, не выполнил его приказ сражаться до конца и также попытался вырваться из города, однако был пойман.

Однако фюрер по-прежнему не собирался сдавать Венгрию, от которой под его властью осталась только четверть территории, и, невзирая на тяжелое положение на фронте и к недоумению командования Вермахта, приказал перебросить туда всю 6-ю танковую армию СС Зеппа Дитриха. И это в то время, когда русские стояли уже в 60 км от Берлина! Он считал, что эсэсовские части его не подведут. Гитлер панически боялся потерять последнего союзника в Европе и до последнего цеплялся за него. Кроме того, он знал, что за озером Балатон находятся последние имевшиеся в распоряжении Третьего рейха месторождения нефти, а также лежит его родина Австрия.

6 марта началась операция «Весеннее пробуждение». Девять немецких танковых дивизий перешли в очередное наступление, нанося удары севернее и южнее озера Балатон. В результате им удалось прорвать фронт, вторично захватить Секешфехервар и выйти к Дунаю в районе Херцегфальва. Одновременно с юга перешли в наступление войска армии «Е», также сумевшие форсировать реку Драва и прорвать фронт на глубину до 30 км. Однако после этого наступление выдохлось. Местность в районе озера Балатон в условиях весенней распутицы оказалась попросту непроходимой для танковой армады, которую собрал здесь Гитлер. Тяжелые «Тигры» вязли в грязи, становясь легкой мишенью для сидевших в засаде советских артиллеристов.

В провале наступления также был виноват сам Дитрих. Он изначально считал наступление в Венгрии бессмысленным и попросту не ввел в сражение большую часть своих сил. Атаки велись без должного фанатизма и решительности. В итоге, потеряв безвозвратно всего 42 танка и лишь один бронетранспортер, 6-я ТА СС прекратила наступление[90]. Фактически Дитрих предал своего фюрера и саботировал его приказы. Через две недели об этом стало известно Гитлеру. 31 марта Йозеф Геббельс писал в дневнике: «В Венгрии разыгрывается сейчас настоящая трагедия. Зепп Дитрих, как я уже отмечал последний раз, ввел в сражение в Венгрии лишь часть своих войск и об их численности открыто солгал фюреру. Он хотел оставить резервы в Рейхе для последующего их использования на одерском участке фронта. В результате ему в Венгрии не хватило необходимых пополнений. Фюрера глубоко оскорбило такое поведение Зеппа Дитриха»[91]. Таким образом, заявления Гитлера о том, что его окружают предатели, были далеко небезосновательны.

А 21 марта русские сами перешли в контрнаступление и к началу апреля все-таки захватили всю территорию Венгрии. Впрочем, в тот момент это уже не имело решающего значения, так как немецкий фронт уже разваливался на всех направлениях.

Тем не менее в целом желание фюрера было выполнено. Венгрия не вышла из войны и продолжала сражаться почти до самого конца, а территория страны после этого напоминала выжженную землю. Итоговые потери венгерской армии составили 237 тысяч человек убитыми и ранеными, 520 тысяч попали в плен. При этом 54 755 венгров (свыше 10 %) умерли в советских лагерях. Сам Салаши был повешен по приговору венгерского суда в марте 1946 г.