Весьма характерно, что все портреты великого завоевателя, дошедшие до нас, написаны уже после его смерти. С них на нас испытующим взором сурово смотрит человек в остроконечном колпаке с широкими войлочными или меховыми полями. Лицо его продолговато, с немного выступающими скулами. Брови густые. Жесткие усы свисают по обе стороны рта, на подбородке видна небольшая бородка. Выражение морщинистого лица аскетично-печальное. Словесные описания дают немного; в частности знаменитый Ибн-Арабшах писал: «Он был высок и крепок. У него была крупная голова, высокий лоб, кожа его была белой и тонкой… его плечи были широки, ноги длинны, руки сильны. Он был увечен на правые ногу и руку. Он носил длинную бороду. Блеск его взгляда был трудно переносим, его голос был высок и силен».

Судя по останкам, это был рыжеволосый человек среднего роста (ок. 172 см), крепкого телосложения, с клиновидной рыжеватой бородкой с проседью. Вскрывший его могилу в Гур-Эмире советский антрополог М.М. Герасимов потом писал: «Даже предварительное исследование волос бороды под бинокуляром убеждает в том, что этот рыже-красноватый цвет ее натуральный, а не крашенный хной, как описывали историки». Тимур носил длинные усы, а не подстриженные над губой. Как удалось выяснить, существовало правило, позволяющее высшему военному сословию носить усы, не подрезая их над губой, и Тимур, согласно этому правилу, не стриг своих усов, и они свободно свисали над губой.

Если верить весьма туманным преданиям, Тимур (Тамерлан) родился в знатной монголо-тюркской семье Тарагая (Тургая или «жаворонок»), бека (князя) племени барлас (барулас) – монголов, которые после завоевания Центральной Азии Чингисханом и его сыновьями стали говорить по-тюркски (по-узбекски) и восприняли ислам. Это знаменательное событие случилось то ли в марте 1333 г. (?), то ли все же 8 апреля 1336 г. (к чему склоняются большинство историков) неподалеку от Бухары в кишлаке (селе) Ходжа-Ильгар (Кеш, бывший Чагатайский улус, современный Шахрисабз, нынешний Узбекистан). Теперь возле руин возведенного по приказу Тамерлана дворца Ак-Сарай установлен ему памятник.

Его полное имя было Тимур ибн Тарагай Барлас (Tīmūr ibn Taraġay Barlas – Тимур сын Тарагая из Барласов) в соответствии с арабской традицией (аламнасаб-нисба). По некоторым данным, у него могло быть три брата (Алим или Алем-шейх, Союргатмыш и Чуки или Джуки) и две сестры – Ширин-бик-Ака (бек-ага) и Кутлуг-Ака (Туркан-Ака), которые скончались еще до смерти самого Тимура и были похоронены в мавзолеях в комплексе Шахи Зинда в Самарканде. Отец Тимура был женат дважды. Первой женой была мать Тимура Тикина-хатун (Текина-хатун), о ее происхождении сохранились противоречивые сведения. А второй женой Тарагая была Кадак-хатун, мать сестры Тимура Ширин-бик-Ака.

Его отец Тарагай (или Тургале или «жаворонок») имел небольшой удел в Чагатайском улусе (уделе) – пестром конгломерате некогда могучей державы Чингизидов. Когда-то Чагатайский (Джагатайский) улус второго сына легендарного Чингисхана был одним из лучших в Монгольской империи. В основном здесь обитали тюрки, чьи города Ургенч, Самарканд, Бухару населяли таджики. Правители этого улуса находились не только в центре монгольского мира (т.е. контактировали с тремя другими улусами), но и контролировали великие межконтинентальные торговые пути – Великий шелковый путь, начинавшийся в Китае, и Пряностный, бравший свое начало в Индии. Вполне понятно, что это приносило им огромные прибыли. Но затем Чагатайский улус пришел в полный упадок. Самарканд находился в центре обширного региона, страдавшего от постоянных войн. За эти земли шла борьба между потомками Чагатая (Джагатая). К юго-западу простирались владения потомков Хулагу, сына Толуя, четвертого сына Чингисхана. На северо-западе располагалась Золотая Орда, правителем которой в свое время был Джучи, старший сын Чингисхана, и которая подчинила себе Русь. На востоке, на границах с Китаем, проживали монголы, отколовшиеся от Джагатайского улуса. Раздоры между этими группами усугублялись неприязнью, которую испытывали друг к другу тюркоязычные кочевники и персоязычные земледельцы и жители оазисов. Кочевники пользовались определенными привилегиями, а основное бремя налогов лежало на плечах оседлого населения. Тарагай, подобно другим амбициозным князькам, мнил себя продолжателем дела Великого Кагана Темучина-Чингисхана, но при этом каждый из них не желал признавать иных продолжателей, кроме себя. Откровенный бандитизм среди них стал общепризнанной нормой внутриполитической жизни. Так они и воевали – каждый против каждого и все против всех.

Поначалу ничто не говорило о том, что на свет Божий явился очередной (после Аттилы и Чингисхана) «Сотрясатель Вселенной». Его отец был феодалом среднего достатка и точно такая же доля грозила Тимуру. Но оказалось, что его выдающиеся организаторские способности, неуемное честолюбие и непомерно жестокая натура вкупе со стальной волей превратят его в истинно восточного тирана. И действительно, пройдут годы; и именно Тимур, проявив невиданные коварство, двуличие, предательство, энергию и агрессивность; подомнет под себя всех остальных. Очень рано лишившийся матери Тикина-хатун, Тамерлан с детства не только овладел искусством верховой езды, но и познавал премудрости военного дела (иначе в дикой и бескрайней степи не выжить), начав с потешных боев со своими сверстниками, а с 12 лет участвовал в походах отца.

…А ведь природа тех мест была весьма своеобразна и вредна для жизни: кругом красная глина, потрескавшаяся от нещадного солнца. Горячий воздух поднимал ввысь клубы пыли. И эта дымка постоянно висела в воздухе. Не только дышать, но разглядеть что-либо конкретное можно было лишь рано утром либо перед сумерками; все остальное время песчаная дымка и раскаленное небо сильно затрудняли зрение.

Будучи от природы исключительно сильным физически – если большинство воинов могли натянуть тетиву лука до уровня ключицы, то Тимур натягивал ее до уха, – он очень быстро стал искусным воином, оттачивавшим свое ратное и полководческое мастерство в набегах на соседей, грабежом на дорогах. Недаром в ту пору среди кочевников ходила поговорка «Скипетр может держать лишь рука, владеющая мечом!» В общем, начал он простым разбойником.

По преданию, именно в молодости – в 1362 (или 1363) г. – в одном из лихих ночных набегов при попытке угнать стадо баранов (овец) в Систане (Сиестане) он получил тяжелое ранение в правую коленную чашечку, отчего навсегда сильно охромел, нога почти не сгибалась. (С тех пор и пошло его грозное прозвище «Железный хромец».) Он привык к своей колченогости, но она его сильно раздражала. К тому же именно тогда ему наполовину отсекли указательный палец правой руки и пронзили стрелой правый локоть. Но эти тяжелые ранения не помешала его любимому занятию – грабить, уводить в плен жителей, присоединять чужие владения к своим. Рассказывали, что он освоил сабельную рубку левой рукой и до преклонных лет лично участвовал в боях. И все же тогда оказался задет один из приводящих в движение руку нервов, и Тамерлан всю оставшуюся жизнь мучился от диких болей не только в хромой ноге, но и в скрюченной руке, которая почти не поднималась. (Сегодня исследователи не исключают, что именно эти ранения сильно сократили его жизненный срок.) Не эти ли боли было причиной его невероятных вспышек ярости, выливавшихся в беспричинные кровавые расправы над огромными массами людей?

Предания гласят, что личная храбрость, щедрость, умение разбираться в людях и выбирать себе помощников (недаром он любил повторять: «Умный враг менее опасен, чем глупый друг!») и ярко выраженные качества исключительно удачливого вожака принесли Тимуру широкую популярность среди воинственной кочевой молодежи, умевшей только воевать и грабить. С г.ми его авторитет только крепчал: чувствовалась в нем военная косточка. Он был редким сочетанием жажды риска и опасности с хладнокровием и рассудительностью. Тамерлан с ранних лет взял за правило никогда не расставаться с саблей и луком с полным колчаном. «Людей поджидают лишь две опасности: одна перед ними, другая позади», – любил повторять он до глубокой старости. Тугой лук двойного изгиба, усиленный роговыми накладками, был страшным оружием в его умелых руках, стрелявшим с любой из рук со скоростью и меткостью знаменитых английских лучников той же самой поры. Одним движением, натягивая тетиву, Тамерлан тут же выбирал и цель. Кривая сабля шла в ход в ближнем бою, но он предпочитал дело до него не доводить, а уходить на скакуне, отстреливаясь во все стороны, в том числе назад. Он всегда был целеустремлен и серьезен, почти не улыбался и мало разговаривал; если и говорил, то очень лаконично, доходчиво и внятно. Он блистательно играл роль перста судьбы, почти никогда не отменял приказов, какими бы суровыми или жестокими они ни казались окружающим. Отдыхать предпочитал в обществе собак (огромных, поджарых и лютых) и лошадей (низкорослых, неприхотливых, быстроногих и выносливых степных скакунов), которые не единожды его выручали и даже спасали, предупреждая об опасности и унося от нее. Именно с псами Тамерлан всегда делился едой (дичью, кониной или верблюжатиной), а в седле чувствовал себе в безопасности. (С годами к ним добавились охотничьи соколы, ястребы, орлы и… леопарды – верные помощники в его любимом развлечении – охоте, на которой он отдыхал душой.) Число его соратников росло, но постепенно, потому что в свою когорту близких он допускал лишь самых искусных и преданных бойцов. Сначала их было четверо, затем – семеро, потом – 12, а дальше все сбились со счета…

…Осторожный и стремительный, как барс, он умел рисковать. Не раз и не два во главе отряда лихих багатуров он внезапно налетал на города своих врагов. Беспощадно рубил направо и налево, захватывал добычу, оставлял после себя пепелище, усеянное трупами и столь же стремительно исчезал. Совершал отчаянные ночные разведки; сам забирался в стан врага, снимал часовых и открывал ворота замков и крепостей. Нескольких секунд замешательства в стане врагов хватало ему, чтобы захватить инициативу…

Его мальчишеская дерзость поражала врагов и соратников. А он лишь ухмылялся в рано поседевшие усы и бороду и кратко изрекал: «Риск и внезапность – залог победы!» И никто не решался с ним спорить; этот жестокий человек с неморгающим взглядом был крут на расправу, слабым и паникерам не было места в его окружении…

Законы жизни он постигал сам – своим недюжинным умом. Тимур знал, что в управлении людьми надо умело сочетать принцип кнута и пряника, а потому, сурово карая провинившихся, щедро награждал отличившихся. И его нукеры были готовы горы свернуть по одному лишь движению мохнатых бровей своего бесстрашного вождя…

Так в постоянных войнах росла его слава удачливого, смелого и умелого воина. Росло, закалялось и крепло его войско. Оно было небольшим – всего лишь 2 тыс. всадников, но это были испытанные воины, мастерски владевшие своим опасным ремеслом. В 16-летнем возрасте Тамерлан поступает на службу к одному из самых влиятельных местных эмиров, Казагану.

Но в 1358 г. по наущению могущественного потомка Чингисхана по линии Чагатаев монгольского хана Тоглук-Тимура Казагана предательски убивают на охоте его же воины и Тамерлан лишается покровительства тестя. Вскоре он оказывается без поддержки и советов уже больного и немощного отца. (Тарагай скончался в 1361 г. и был похоронен на родине Тимура – в городе Кеше, где его гробница сохранилась до наших дней.) Но уходить в самостоятельное плавание (у него всегда имелись друзья и сторонники, но годные лишь на роли второго плана, не более того!) в 20 с небольшим лет, еще рано, и он дальновидно находит себе нового покровителя. Им становится захвативший Мавераннахр в 1360 г. хан Тоглук-Тимур из Кашгара. (К этому моменту Чагатайский улус уже давно распался на два крупных противостоящих государства – Мавераннахр, или «земли за рекой», и Моголистан.)

Под сильную руку Тоглук-Тимура он переходит со своим отрядом из нескольких сотен головорезов, готовых пойти за ним куда угодно. Тоглук-Тимур на время своего вынужденного отсутствия (усмирение бунта в части своих владений) в 1361 (или 1362) г. делает Тамерлана правителем Кешской провинции (области) и дает ему, как своему беку (военному предводителю), под команду целый тумен – конный корпус из 10 тыс. сабель – а это во все времена уже была большая сила.

Но не успел хан Тоглук-Тимур пересечь реку Сырдарью, как его сын Ильяс-ходжа-оглан, управлявший Трансоксианой, вместе с эмиром Бекчиком и другими близкими эмирами сговорились удалить бека Тимура от государственных дел, а при удобном случае и уничтожить его физически. Интриги все более усиливались и приняли опасный характер. Тимуру пришлось перейти на сторону эмира Хуссейна (1364 – 1370) – внука Казагана и брата Альджай. Некоторое время они с небольшим отрядом вели жизнь искателей приключений; в сражении под Хивой они потерпели поражение от правителя тех земель Таваккала-Конгурота и с остатками своих вынуждены отступить вглубь пустыни. Впоследствии, выйдя к аулу Махмуди, они были взяты в плен людьми Алибека Джаникурбана, у которого и провели 62 дня в плену – то ли в темнице, то ли в зиндане (глубокой яме). По некоторым данным, Алибек намеревался продать Тимура и Хуссейна иранским купцам, но в те дни через Махан, где был Махмуди, не прошел ни один караван. Узники были спасены старшим братом Алибека эмиром Мухаммад-беком. Потом возвращается Тоглук-Тимур и переводит Тамерлана на пост советника своего сына Ильяс-ходжи. Но амбициозный Тамерлан уже настолько освоился на самостоятельных ролях, что предпринимает попытку уйти-таки в одиночное плавание, но она оканчивается крахом и нашему герою приходится уходить в бега.

Начались годы мытарств и скитаний по бескрайним пескам Каракумов (Черных песков). (На территории современного Узбекистана сохранились десятки географических объектов – пещер, населенных пунктов, историю которых народная память связывает с именем Тимура.) Суровая неопределенность давила на нашего скитальца и горстку его ближайших соратников.

Несколько лет (с 1361 по 1364 гг.?) Тимур-бек и эмир Хуссейн кочевали по южному берегу Амударьи в труднодоступных Бадахшанских горах (в областях Кахмард, Дарагез, Арсиф и Балх) и вели против врагов что-то типа партизанской войны. Как протекали стычки и бои – доподлинно никто не знает. Ходили только слухи, что Тамерлан тогда выказал немало отваги, выдерж ки, ратного мастерства, военной хитрости, но не все проходило у него гладко. Именно в ту пору во время стычки в Систане, произошедшей осенью 1362 (1363?) г., он и получил оба тяжелых ранения (в ногу и руку), навсегда оставивших его калекой и объектом злых насмешек со стороны недальновидных врагов и соперников по воинской славе, влившихся в обидное прозвище «хромой Тимур» (Аксак-Темир – по-тюркски, Тимур-э ланг – по-персидски; отсюда и Тамерлан). В 1364 г. Тимур и Хуссейн очищают Мавераннахр («земли за рекой») и сажают на престол Кабул-шаха из рода Чагатаидов.

На следующий год, на рассвете 22 мая 1365 г. на берегу р. Чирчика под Чиназом (неподалеку от Ташкента, севернее Сырдарьи) произошло кровопролитное сражение между силами Тимура и Хуссейна с войском Моголистана под предводительством хана Ильяса-Ходжи, вошедшее в историю как «битва в грязи», или «грязевая битва». У Тимура и Хусейна было немного шансов выстоять, поскольку Ильяс-Ходжа численно превосходил их. К тому же во время сражения пошел ужасный ливень (якобы этому поспособствовали колдуны-ядаджи их противника Ильяса-Ходжи), превративший поле боя в сплошное грязевое месиво, по которому всадники могли передвигаться с большим трудом. Кроме того, от сырого воздуха ослабели тетивы луков, и стрельба стала неточной. Несмотря на это, войска Тимура уже брали вверх на своем фланге; и в решающий момент он попросил помощи у Хуссейна, чтобы добить противника, однако Хуссейн не только не помог, но и отступил. Это предрешило исход сражения в пользу Ильяса-Ходжи. Воины Тимура и Хуссейна вынужденно отошли на другой берег реки Сырдарьи. «Битву в грязи» они проиграли.

Но вскоре Ильяс-Ходжа оказался изгнан из Самарканда народным восстанием сербедаров, которое возглавили преподаватель медресе Мавлана-зада, ремесленник Абубакр Калави и стрелок Мирзо Хурдаки Бухари. А потом Ильяс-хан и вовсе был убит. Разное рассказывали о том, как это случилось. В одной из версий – в своем лагере одним из недовольных им эмиров: «На войне – как на войне!»

В Самарканде установилось народное правление. Имущество богатого населения было конфисковано, поэтому оно обратилось к Хуссейну и Тимуру за помощью. Последние договорились выступить против сербедаров, заманив их добрыми речами на переговоры, где весной 1366 г. войска Хусейна и Тимура подавили восстание, казнив сербедарских вождей. Правда, по настоянию Тамерлана, вождь сербедаров Мавлан-заде, который пользовался у народа огромной популярностью, был оставлен в живых. Впрочем, его дальнейшая судьба нам неизвестна…

Рассказывали, что в ходе кровавой борьбы за власть Тамерлан порой впадал в сомнения и даже растерянность, но быстро брал себя в руки, и враги не успевали воспользоваться выгодным моментом, чтобы покончить с ним одним решительным ударом. Но вот скончалась жена Тамерлана Альджай – сестра его союзника (и шурина) Хусейна, и между ними начала расти пропасть. Не стало сестры, способной замолвить словечко за брата, и жены, готовой вступиться за мужа. Пропало равновесие. Кто-то из них двоих должен был умереть!

Талантливый воин и беспринципный политик, Тамерлан сумел, не брезгуя никакими средствами (он интригует направо и налево), выиграть эту смертельную борьбу. И опять предания по-разному трактуют перипетии этого нового витка борьбы за власть в Междуречье (имеется в виду междуречье Амударьи и Сырдарьи).

Одна из наиболее общепринятых версий гласит, что его напарник по борьбе за власть Хуссейн желал властвовать на престоле всего Чагатайского улуса среди тюрко монгольского народа подобно своему деду Казагану, где по сложившейся традиции власть испокон истории принадлежала потомкам Чингисхана. Это стало одной из причин для разрыва и без того не очень хороших отношений между беками Тимуром и Хуссейном. Каждый из них начинал готовиться к решающему сражению. Серьезную поддержку Тимуру при этом оказало духовенство в лице термезских сеидов, а также Мир Сеида Береке, ставшего духовным наставником Тимура.

Переехав из Сали-сарая в Балх, Хуссейн начал укреплять крепость. Прекрасно зная черты характера и повадки своего собрата по оружию, он решил действовать обманом и хитростью. Хуссейн послал Тимуру приглашение на встречу в ущелье Чакчак для подписания мирного договора, а в качестве доказательства своих дружественных намерений обещал поклясться на Коране. Отправившись на встречу, Тимур на всякий случай взял с собой 200 своих самых преданных нукеров, Хуссейн же повел за собой тысячу своих воинов. Тамерлан вовремя узнал о таком раскладе сил и благоразумно повернул обратно. Судьбоносная встреча так и не состоялась.

Собрав все свои силы, Тимур переправился на другой берег реки Амударьи. Передовыми частями его войск командовали Суюргатмиш-оглан, Али Муайяд и Хуссейн Барлас. На подходе к селению Бийя навстречу войску выдвинулся Барак – предводитель андхудских сайиндов и вручил ему литавры и знамя верховной власти. На пути к Балху к Тимуру присоединились прибывший из Каркары Джаку-барлас со своим войском и эмир Кайхусрав из Хутталана, а на другом берегу реки к ним добавились эмир Зинда Чашм из Шибиргана, хазарийцы из Хульма и Бадахшана с Мухаммадшахом во главе. Узнав о таком невыгодном соотношении сил, немало воинов эмира Хуссейна предпочли под благовидными предлогами покинуть своего предводителя. Так Хуссейн попал в плен к свояку и собрату по оружию.

Одна из версий дальнейшего развития событий гласит, что милостивый победитель разрешил своему шурину совершить хадж в Мекку. Но по дороге в эту мусульманскую святыню Хуссейна не стало. Доподлинно не известно, как это случилось. По другой версии, Тамерлан вовсе не причастен к гибели Хуссейна. Тот якобы был взят в плен и убит правителем Хуталляна Кайхусравом (Кейхосрау) на правах кровной мести, так как до этого Хуссейн убил его брата. Так или иначе, но один из самых опасных соперников Тамерлана навсегда вышел из игры.

10 апреля 1370 г. Балх был покорен. Здесь же состоялся курултай, в котором приняли участие чагатайские беки и эмиры, высокопоставленные сановники областей и провинций. Среди них были бывшие соперники и друзья детства Тимура Байан-сулдус, эмиры Ульджайту, Кайхусрав, Зинда Чашм, Джаку-барлас и многие другие. Курултай избрал Тимура Великим эмиром (титул военного характера), возложив на него ответственность за установление долгожданного мира, стабильности и порядка в государстве Мавераннахр («земли за рекой») – так со времен арабского завоевания называли междуречье Амударьи и Сырдарьи с городами Самаркандом и Бухарой, самые удобные для жизни и плодороднейшие в Средней Азии. На том же памятном курултае Тимур принял присягу от всех военачальников Мавераннахра.

Не будучи чингизидом по рождению, Тамерлан не мог стать ханом и всю свою оставшуюся жизнь оставался всего лишь Великим эмиром. При этом рядом с ним всегда находился зиц-хан – настоящий чингизид: сначала Суюргатмыш (Союргатмыш) (1370 – 1388) (не путать с возможным братом Тимура) до своей смерти в 1388 г., а затем сын последнего Махмуд (1388 – 1402). Никакими государственными проблемами он их не обременял. В то же время Махмуд был, отменным военачальником и сыграл немалую роль в победах Тамерлана. Так, в судьбоносной битве при Анкаре именно он захватил в плен грозного турецкого султана Баязида I Молниеносного. После смерти Махмуда Тимур больше уже не держал подставного хана и чеканил монеты от имени умершего.

Почти 15 лет – с 20 до 35 лет – Тамерлан медленно и упорно восходил к вершинам власти, причем при этом для него все средства были хороши: от уловок до подлости и предательства. «Разумный план приносит пользы больше, чем сто тысяч воинов», – наставлял он потом своих сыновей и внуков, вспоминая свои ловкие, но малопочетные сделки. Вполне понятно, что на этом пути случалось всякое – и успехи, и поражения… Порой предавал он, лавируя между наследниками рода Чингисхана – Угедеидами и Чагатаидами (Джагатаидами), порой предавали его они и он терял все, кроме жизни…

…Все эти долгие годы дома он почти не бывал. Постоянно рыскал со своей шайкой преданных, как псы и лихих, как снежные барсы, приятелей-одногодок по пыльным и обрывистым дорогам, перехватывал караваны, налетал на кишлаки, разорял и тех и других. На дымных стоянках, подолгу молча сидел и молчал, глядя куда-то мимо всего, что творилось вокруг. Грабеж и вымогательство, убийства и насилие, крики и стоны, грязь и вонь – все миновало его. Все не волновало его. Он спал в пол глаза, зачастую с оружием в руках. Он ел полусырое мясо. Он довольствовался грубой одеждой. Он коченел на ледяном ветру. Он сох под убийственным солнцем. Он измотался в погонях и стычках. Он издергался от беспрестанных тревог. Он жил волком. Вернее, он был волком. Беспощадным Серым Волком, знавшим только один принцип: «Человек человеку – волк!»

Став Великим эмиром, Тамерлан обосновывается в Самарканде, укрепляет его, расставляет на все ключевые посты – в городе, кишлаках и племенах – своих друзей детства. Самаркандом он управлял как собственным доменом, обогащая его награбленной в походах добычей и сглаживая, таким образом, напряженность между кочевниками и оседлым населением. У него сложилась четкая система действий в политической, военной и экономической сферах. Он взял за обычай совершать дальние походы в различных направлениях в разные годы, чтобы предвосхищать возвышение какого-либо соперника. Собственные владения Тамерлан окружил поясом вассальных территорий. В некоторых случаях он оставлял у власти побежденных правителей, делая их своими вассалами, другие земли раздавал своим сыновьям или приближенным военачальникам. За пределами этих территорий Тимур вел войны с двоякой целью: ради добычи и чтобы не дать усилиться сопернику – но не ради присоединения новых земель.

…Народы Азии – и не только – цепенели, когда молва, «стуча от страха зубами», тоскливо-опасливо разносила во все стороны: «Идут! Идут!! Идут!!!» И они приходили – бесконечные вереницы темных колонн всадников. Бесчисленных и лютых, словно псы – гончие псы из его столь любимой псовой охоты. Они кружили, мгновенно заходя спереди, с боков, сзади и рвали дичь (людей) на части. А она, бедная, затравленно металась, но бежать ей было некуда.

Они не отстанут! Они не свернут! Они – кочевники, для них не существует времени и расстояний! Они все время в пути! Они не угомонятся, пока не затравят добычу – дичь (людей)…

Тамерлановы «псы» (конные и пешие воины) знали свое дело лучше многих других бравых вояк той поры – поры столь богатой на войны! А «на войне, как на войне» (а la guerre – comme a la guerre), не так ли…

Любимым детищем Тамерлана – «Человека Войны» (если хотите, «Демона Войны») – была армия.

Будучи по своей сути солдатским императором и, завися от боевых качеств своих наемных профессиональных головорезов, он сделал все, от него зависящее, для ее совершенствования. Опираясь на богатый опыт своих предшественников, Тимур сумел создать мощное и боеспособное войско, не знавшее себе равных в средневековой Азии. Оно было многонациональным; воины-кочевники были из различных племен: барласы, дурбаты, нукузы, найманы, кипчаки, дулаты, кияты, джалаиры, сулдузы, меркиты, йасавури, каучины.

Армия Тамерлана делилась на легкую и тяжелую конницу и пехоту, роль которой сильно возросла на рубеже XIV – XV вв. Тем не менее основную часть армии составляли конные отряды кочевников, костяк которых состоял из элитных подразделений тяжеловооруженных кавалеристов, а также отряды телохранителей Тамерлана.

Легковооруженные конные воины, главным для которых была подвижность и быстрота, обязаны были иметь лук, 18 – 20 стрел, 10 запасных наконечников для стрел, меч или саблю, боевой топор, пилу, шило, иглу, аркан, мешок-торсук для воды и одну лошадь.

На 18 – 19 таких воинов в походе полагалась одна кибитка. Очевидцы изумлялись, как быстро воины Тамерлана устанавливали более двадцати таких палаток, заместив их на манер городских домов, предусмотрев улицы, площади и базары.

В тяжелой кавалерии Тимура служили отборные бойцы. Каждый из них обладал панцирем (наиболее популярным доспехом была эластичная кольчуга, зачастую укрепленная в проблемных местах металлическими пластинами), мечом, луком и двумя лошадьми. Они могли использовать в бою пики и булавы, шестоперы, боевые топорики, клевцы и сабли. Последние были длинными, но со слабым изгибом и утолщением на конце. Порой поверх брони надевался халат (плащ) – как для маскировки снаряжения, так и для предохранения его от коррозии от непогоды. Голову защищал остроконечный шлем с наносником, кольчужной бармицей (назатыльником), закрывавшей шею. Поверх шлема от солнца наматывалась чалма. Порой их лица защищали металлические маски, напоминавшие человеческие лицо. Один только вид этих неподвижных металлических личин мог внушать трепет непривычным к такому зрелищу неприятельским солдатам, не говоря уж о бронированных лошадях. Дело в том, что для крупных и выносливых лошадей тяжелой кавалерии Тамерлана использовался конский доспех – кольчато-пластинчатая броня, не стеснявшая их движений. Конские доспехи защищали лошадь с боков и сверху. Головные пластины с наглазниками и нашейниками были подвижными, чтобы лошадь могла поворачивать голову. Преимущество могло отдаваться бронзовой броне, так как железные пластины быстро ржавели от конского и людского пота. Этих тяжелых кавалеристов было трудно вывести из строя обычным оружием (стрелами, копьями или мечами); их могли остановить только камнеметные машины. Они окружали противника, изнуренного беспрерывными нападениями-обстрелами своей легкой кавалерии, и сокрушительной атакой завершали его разгром. Иногда их атака бывала ложной и проводилась для того чтобы заставить противника сплотиться в тесные ряды, которых тут же начинали засыпать стрелами конные лучники, круживших вокруг врага на отдалении.

На 5 таких кавалеристов полагалась одна кибитка. Все это и другие необходимые в походе вещи (например, запасы продовольствия) и снаряжение везли на запасных сменных лошадях. Конные части различали не только по вооружению, но и по цвету снаряжения и масти лошадей. Каждая конная тысяча, а порой и сотня сидела на лошадях одной масти, что имело важное значение для организации боя и его управления. В то же время кавалеристы были приучены сражаться в пешем строю, если надо было точно и далеко стрелять из лука.

Особую роль в армии Тимура играли легкие пехотинцы, преимущественно меткие стрелки из лука. Они были не заменимы в засадах, при осаде крепостей и в горах. Впрочем, для ведения боевых действий в горных условиях «Железный Хромец» использовал специально обученную пехоту, составленную исключительно из горных жителей – ловких скалолазов. В дальних степных походах пехотинцы садились на коней (превращаясь в своего рода прообраз будущих драгун), что позволяло быстро преодолевать большие расстояния и неожиданно появляться там, где Тамерлана и его лютых воинов не ждали.

В целом тимуровская пехота играла вспомогательную роль, однако были и ударные отряды тяжеловооруженных пехотинцев, защищенных панцирями, шлемами и щитами, сражавшихся саблями, топорами и булавами. Чаще всего ставка на них делалась, когда заранее определялось, что для армии Тамерлана сражение будет оборонительным, но это случалось довольно редко.

В гвардии Тимура служили только лучшие из лучших всадников – специально отобранные и обученные воины, вооруженные палицами, секирами и саблями, на покрытых тигровыми шкурами лошадях.

Армия Тамерлана владела разнообразнейшей техникой для осад городов и крепостей. Во вспомогательные войска входили понтонеры, метатели «греческого огня» (зажженной нефти), специалисты по строительству осадных машин и прислуга для метательных орудий. Для метания «греческого огня» применяли медные котлы – мортиры примитивного устройства. Кое-кто из исследователей военного наследия Тимура не исключает, что огнестрельное оружие уже могло быть известно тимуридам, но большого распространения оно еще не получило.

Случалось, что на поле боя применяли боевых слонов – экзотическое и эффектное оружие Востока со времен глубокой древности.

Долгое время вокруг применения в войнах как в древности, так и Средневековье слонов было очень много надуманного и небылиц, превращавших эту весьма любопытную тему в предмет неадекватных спекуляций со стороны разнообразных акробатов от истории, в том числе военной. И хотя эта тема продолжается успешно разрабатываться специалистами разного профиля, в частности отечественными (А.В. Банников, К.Ф. Нефедкин и другие), но некоторые выводы уже сделаны, и степень их взвешенности не вызывает особого сомнения. Не посвятить элефантерии – сколь грозному, столь и экзотическому роду войск – отдельную главу нельзя никак. И это несмотря на то что вопрос об использовании боевых слонов в Средние века изучены в зарубежной (не говоря уж об отечественной) литературе лишь фрагментарно.

Принято считать, что эти «живые танки» стали обязательным родом войск еще с конца IV в. до н.э., т.е. с эпохи войн диадохов (полководцев) легендарного Александра Македонского. Сам великий македонец, не оставлявший без внимания ничего, что сулило ему, «Богу Войны», улучшение боевой техники, включил попавших к нему в руки или подаренных сатрапами индийских слонов в свою армию. Известно, что у него было около 200 слонов, однако смерть не позволила ему использовать их в деле.

В то же время первыми на войне стали применять слонов индийцы: то ли во 2-й половине II тыс. до н.э., то ли все же лишь на рубеже II – I тыс. до н.э. Единой точки зрения по этому вопросу до сих пор нет, но не в этом суть интересующего нас вопроса. Важно другое: как, где, когда, какие виды и, что самое важное, с какой эффективностью слоны могли использоваться человеком на войне. При этом надо учитывать две позиции по этому крайне экзотическому вопросу: скептический и апологетический.

Сторонники негативного взгляда на эффективность боевых слонов склонны считать, что слоны (элефантерия) на полях сражений античной эпохи хотя и были новым шагом в развитии военного дела, но применение их было довольно узким. Многие полагали, что боевые слоны производили скорее психологический эффект своей гигантской массой, грозным видом, устрашающим ревом и впечатляющей военной атрибутикой, навешанной на них, чем приносили реальную пользу. Утверждали, что они вышли из моды не только по причине совершенствования профессионального мастерства солдат, умело с ними боровшихся, но из-за того, что их содержание как в мирное время, так и тем более на войне и обслуживание в походе (пищевой рацион, его объем и т.п. и т.д.) стоили очень больших денег. А это, в конце концов, как правило, становилось обременительным даже для очень богатых государств. В результате сложилось мнение, что выгода, получаемая от применения этого рода войск, зачастую не компенсировала степени риска, которая сопутствовала присутствию боевых слонов на поле боя из-за их порой весьма неадекватного поведения в условиях непредсказуемого развития сражения. Тем более что известные нам сражения с применением слоновьего корпуса часто заканчивались весьма неоднозначно для применявшей их стороны. А ведь она поначалу явно рассчитывала на эту живую бронетехнику, как на весомый фактор для победы над противником, либо не имевшим боевых слонов, либо не в таком большом количестве.

Польза от применения самой тяжелой боевой «техники» той поры, как говорят скептики, не всегда и не везде могла быть одинаковой. То, что было хорошо в Индии (а именно оттуда боевое применение слонов пришло в Малую Азию и Европу), не было столь же успешно против высокоорганизованных европейских воинов. Знакомые с ними, не боявшиеся их, они умели и избегать их, и нападать на них. Успех в бою был у слонов против народов, которые их никогда не видели, а также против всадников, чьи лошади их боялись. Против пехоты слоны могли быть эффективны, лишь когда первая сплачивалась в фалангу. Именно такое массовое скопление пеших воинов давало слонам возможность топтать и давить без разбору. И порой это приводило к катастрофическим последствиям, если фалангиты не стояли насмерть, выставив перед собой лес своих многометровых смертоносных сарисс, подобно непроходимому частоколу. А вот рассеянный строй наделял пехоту значительным преимуществом перед слонами. Небольшие подвижные пехотные отряды из специально подготовленных дисциплинированных и находчивых пехотинцев обращали «танковые бригады» четвероногих гигантов в бегство, прицельно отстреливая «танкистов-водителей», засыпая четвероногую бронетехнику ливнем метательных снарядов (огненных стрел и т.п.), бросая ей под «гусеницы» простые доски, утыканные гвоздями, и прочие спецсредства.

Слоны, безусловно, были весьма опасным родом войск, подводят итог скептики, но у них имелись серьезные изъяны: низкий боевой дух, плохая управляемость и т.п. и т.д. Главным аргументом против полезности слонов на поле боя они считают то, что, в отличие от лошади, это животное так и не было одомашнено, а только приручено. Поголовье ручных слонов всегда пополнялось путем отлова диких. Следовательно, боевые слоны отличались от рабочих только размер, но не психологией боевой машины, несущей смерть врагу, а не своим солдатам.

Не исключено, что боевая слава слонов скорее всего обусловлена их эффектностью, чем эффективностью. Безусловно, они повышали зрелищность сражений, но не давали постоянного преимущества, к тому же удачные приемы вскоре копировал противник. Таким образом, «живые танки» были в большей степени оружием психологического воздействия, а не физического устранения, как завершают свой исторический вердикт антагонисты «эленфантерии».

Не принимать их позицию во внимание нельзя. А как все обстояло на самом деле? – спросите вы. Попробуем разобраться.

Считается, что в Античности на войне обычно использовалось два основных вида слонов – индийский и африканский (подвиды – не в счет). Причем начали с первого, а затем в силу обстоятельств «пустили в мясорубку» и второй. Характерно, что какое-то время бытовало мнение о якобы бо́льшей эффективности индийского слона по сравнению с его собратом с Черного континента из-за большего веса, размера, свирепости и некоторых особенностей «тактико-технических характеристик» сугубо боевой направленности. На самом деле средний африканский слон-самец не только тяжелее своего азиатского собрата (4 – 7 т против 3 – 5 т), но и выше (3 – 4 м против 2 – 3,5 м). Из-за развивающихся парусом огромных треугольных ушей «африканцы» из саванн казались еще массивнее. Есть и другие сугубо военные аспекты характерных различий «африканцев» и «азиатов»: у первых бивни имеются как у самцов, так и у самок, у вторых – только у самцов. Хотя длина бивней у тех и других примерно одинакова (порядка 3 м), но у «африканца» они толще и загнутые, а у «индийца» – более прямые, тонкие и намного легче. Зато кожа у обоих одинаково толстая (2,5 см), пробить ее очень трудно даже пулей, а уж тем более наконечником копья, дротиком или стрелой. Самки обоих видов заметно ниже и легче своих «мужчин». Особую роль в жизни слона играет его «рука» – хобот, которым он искусно манипулирует. Взрослый слон может поднять вес до 100 кг или набрать в него до 17 л воды. Степень чувствительности пальцевидных отростков на кончике хобота (у «африканца» их два, а у «индийца» лишь один) очень высока. Он могут ими поднимать с земли даже очень маленькие предметы, тем более что слон – одно из самых умных животных в природе (умнее лошади и собаки), способное усваивать до сотни различных команд. Остальные особенности этих двух видов слонов (степень и характер волосяного покрова, форма и размер ушей, количество «пальцев» на ногах и проч.) не оказывают серьезного влияния на их боеспособность, т.е. на то, что может интересовать нас в первую очередь.

Долгое время считали, что, в отличие от своих азиатских собратьев, африканские слоны очень плохо дрессируются. На самом деле те и другие одинаково поддаются дрессуре, правда, «африканец» все усваивает несколько медленнее. Обычно слонов отлавливают летом в возрасте 15 – 18 лет, с тем чтобы, когда они еще молоды, но уже довольно сильны, они могли быстро привыкнуть к человеку и обучиться. При этом предпочтение отдавали храбрым слонам, так как они могли быть более пригодными в бою, чем их более инфантильные собратья. Оптимальным возрастом для использования слона, в том числе для военных целей, издревле считалось 40-летнее животное (средняя продолжительность его жизни 70 лет), которое не только достигло наибольшего размера, но и в расцвете сил. Дрессировка пойманных животных проходила при участии уже прирученных слонов. У индусов существовали настоящие питомники – тренировочные лагеря, в которых животных не только выращивали, но и готовили к бою.

Для этого их обкатывали по специальной программе, выстроенной с учетом различных задач – от умения протаптывать строй вражеской пехоты до боя друг с другом. В последнем случае они сталкивались лбами, пытаясь пересилить друг друга и так развернуть соперника, чтобы успеть смертельно боднуть его клыками. Основной задачей слона на поле боя было наводить ужас своим размером, топтать врага ногами, пронзать бивнями. Для большей эффективности их удлиняли металлическими наконечникам. Особо эффективен был смертоносный хобот, которым он действовал, как огромной рукой.

Хоботом слоны хватали замешкавшегося воина, душили или, с силой бросив оземь, тут же растаптывали либо передавали бедняг через голову своим погонщикам, которые попросту добивали их. Кроме того, слонами, как ширмой, могли прикрывать незаметные перемещения за фронтом построения конных отрядов для внезапного удара в решающий момент сражения. Более того, сидя на самом высоком слоне, полководец мог обозревать поле битвы, вносить нужные коррективы в ее ход и, держа ее под контролем с высоты двухэтажного дома, перемещаться.

Боевая подготовка слона была делом непростым и занимала несколько лет. Слонов окружал целый штат прислуги: ветеринары, дрессировщики, конюхи, отвечавшие за корм, уборщики стойл, ответственные за помещения, где спят слоны, и конечно же, погонщики/вожатые (махуты, корнаки). Характерно, что обучать их и воевать на них должны были одни и те же люди. Иначе слон не воспринимал погонщика и отказывался повиноваться. Махуты имели личное оружие для самозащиты, но главным их оружием, естественно, были слоны. Обычно они направляли их против конницы, поскольку лошади боялись слонов. Требовалась специальная тренировка лошадей для того чтобы они могли выдержать атаку слонов.

Управляли слонами сидевшие у них на шее вожатые. Обычно для этого им хватало голосовых команд, нажима большими пальцами за ушами четвероногих гигантов или постукивания пятками. Правда, нюансы этих методов управления остались нам неизвестны. В то же время если животное становилось строптивым, в ход шли деревянные палки – стрекала, на верхнем конце которых были металлический крюк и острие, в целом нечто очень похожее на багор в миниатюре. Стрекалом погонщик колол животное в уши и шею. Когда слон приходил в ярость (от ран или по какой-либо другой причине) и начинал топтать свои собственные боевые порядки, погонщик мог быстро умертвить взбесившееся животное: металлическое долото загонялось ему ударом свинцового молотка в основание черепа. Кто придумал этот «гуманный» способ до сих пор является предметом острых споров среди историков.

Примечательно, что среди африканского вида слонов принято выделять два подвида: саванного (степного) и лесного. «Саванник» намного крупнее «лесника» (4 м в высоту против 3 м и 7 т веса против 4,5 т) и заметно прожорливее (75 – 150 кг пищи и 80 – 160 литров воды в день против 60 – 120 кг пищи и 60 – 120 л воды), причем самые крупные его особи могут потреблять вдвое больше пищи и воды. Зато у «лесника» более длинные и тонкие бивни. Индийские слоны по объему своего рациона ближе к «саванникам». Те и другие предпочитают траву, листву, кору, коренья и фрукты.

Слоны не только прекрасные пловцы (могут проплыть без остановки 48 км со скоростью 2,1 км/ч), но и отменные ходоки. Они могут двигаться со скоростью 8 км/ч или бежать со скоростью 15 км/ч, а на дистанции до 100 м и вовсе развивают скорость до 40 км/ч. При этом слоны удивительно устойчивы при передвижении, независимо от того, куда они ступают, поскольку очень уверенно ставят ногу, безошибочно выбирая самый безопасный путь. Если они сомневаются в той поверхности, на которую им предстоит наступить, то сначала очень осторожно пробуют ее ногой; только убедившись в ее безопасности, переносят туда весь свой вес. Двигаться по разнообразной поверхности им помогает специфическая ступня – мягкая прокладка из эластичных и упругих волокон, расширяющаяся при нагрузке, своего рода амортизатор. Именно поэтому слоны легко взбираются на крутые склоны и проворно спускаются вниз. Именно поэтому они проходят там, где пасуют лошади, верблюды и мулы. При подъеме вверх они могут помогать себе хоботом, используя его, как подтягивающую лебедку, а вниз съезжают на крупе, тормозя ногами.

В то же время слоны очень чувствительны к температурным перепадам, плохо переносят жару и холод и не могут обходиться без большого количества воды. Более того, слонам надо не менее 24 ч, чтобы переварить съеденное, причем процесс поедания у них занимает 8 – 10 ч в сутки. И тем не менее они усваивают только 44% пищи, тогда как лошади – до 70%. Эти древние «танки» требовали своевременной заправки высококачественным «топливом». На одном только сене они не работали. В ежедневный рацион слона входили не только до 90 кг свежей травы и кореньев, но и строго обязательные рис, сахар, хлеб, фрукты и такие тоники, как перец и алкоголь. Иначе «боевая машина» не заводилась и не крушила все на своем пути. Все это, естественно, очень ограничивает сферу их применения, либо нужны были огромные запасы всего необходимого для того чтобы слоны нормально себя чувствовали перед боем. Громадное количество пищи и особенно воды для слонов очень увеличивало обоз, что крайне замедляло мобильность армии, в составе которой была «элефантерия» или, современно выражаясь, живая бронетехника. Тем более что для ее охраны требовались мобильные спецотряды из легковооруженных пехотинцев и кавалеристов. Чересчур огромные войска были не только медлительны, но весьма уязвимы, поскольку при растянутом строе они чаше, чем небольшие армии, подвергались нападению врага, причем сразу в нескольких местах. Возрастала степень риска и непредвиденных случайностей при передвижении. Именно из-за нежелания чрезмерно отягощать свои обозы в составе армии в походе обычно двигался такой по численности слоновий корпус, чья эффективность в бою могла быть равноценна затратам на его содержание в пути. Поэтому полководцы предпочитали зря ими не рисковать, а либо держали «бронетехнику» в резерве, вводя в дело в самый ответственный момент, либо сразу пускали в бой, стремясь с их помощью как можно быстрее разрушить боевой порядок врага, чтобы идущим следом пехоте или кавалерии было легче его атаковать.

И все же было в Античности время – примерно 150 лет (с конца IV в. до н.э. до середины II в. до н.э.), – когда наличие в армии слонов предполагало обладание неким психологическим преимуществом над противником, у которого их не было. Один только вид гигантов в красивых попонах, стоящих в тесном ряду, грозно ревущих и размахивавших хоботами, мог устрашать врага, не знавшего, как с ними бороться. Чем больше их было, тем впечатляюще было зрелище этой заведенной живой бронетехники, готовой вот-вот все смять и растоптать.

Индийская боевая традиция требовала, чтобы на поле боя одного слона защищал отряд из 15 пехотинцев. Причем особо внимательно надо было следить, чтобы неприятель не повредил его ног, поэтому их называли стражами стоп четвероногих «танков». Ноги у слонов всегда сильно перегружены, и любые повреждения быстро выводили их из строя: в отличие от других животных, слон не может на трех ногах не только передвигаться, но даже долго стоять, если одна нога ранена. Именно по колонноподобным ногам «живого танка» стремились нанести удар вражеские воины-смельчаки. По сути дела это было самое уязвимое (наряду с брюхом) место у слонов, т.е. как спустя века гусеницы у современных танков; достаточно было их перебить – и боевая машина обездвиживалась.

С именем диадоха Александра Македонского знаменитого Селевка Никатора (Победителя) принято связывать революцию в применении живой бронетехники. Он, впервые бесстрашно схлестнувшийся с индийскими боевыми слонами в 326 г. до н.э. в смертельной схватке при Гидаспе – последней большой битве Александра Македонского, лучше других диадохов знал их всесокрушающую мощь. Считается, что именно с его легкой руки эти танки античных времен стали играть большую роль в войнах диадохов. Причем якобы совсем по-новому: если раньше слоны строились в одну линию с промежутками, распределяясь по всему фронту войска, то теперь диадохи ставили слонов плотно, компактной группой на флангах в виде огромных танковых клиньев. Такое расположение «живых танков» делало их менее опасными для своей же пехоты, если вдруг «бронетехника» обращалась в бегство.

На самом деле у нас нет веских данных о том, что слоны на поле боя когда-либо строились иначе, чем в одну линию. Более того, все основные тактические приемы использования слонов на поле боя разработали еще индийцы, как известно, первыми начавшие использовать боевых слонов. Как правило, они выстраивали их в одну линию впереди пехотного строя на расстоянии от 2,5 до 3,75 м друг от друга, причем это было минимальное расстояние, при котором они не мешали друг другу. Порой оно могло возрастать до 30 м (вернее,30,83 м). При этом у индусов было несколько моделей использования слоновьего строя: разбивающий центр, разбивающий фланги, неподвижный и надежный. Не существовало только рассыпного строя, поскольку он был неэффективен: слоны не лошади! В первом случае слоны стояли с фронта на равных промежутках друг от друга, а между ними пехота, прикрывавшая их от стрельбы по ним с боков. Это построение напоминало крепостную стену, где слоны играли роль башен, а воины между ними служили простенками. Получался укрепленный город. Во втором случае слонов выстраивали на флангах, причем никого, кроме них, там не было. В третьем варианте слоны располагались в тылу, играя роль как бы устрашающего резерва, который вводился в дело в случае острой необходимости, когда пехота, конница и колесницы оказывались бесполезными. Последний вид строя подразумевал, что слоны играли роль заградительного барьера на пути атакующих вражеских слонов. Конечно, слоны не были столь же мобильны, как кавалерия, но не хуже ее могли защищать пехотные фланги.

Долгое время считали, что индийские слоны предпочтительнее африканских в слоновьей схватке один на один, так они крупнее и свирепее. На самом деле это заблуждение, поскольку в слоновьем противоборстве немаловажную роль играла индивидуальная выучка слона, которая была у «индийцев» значительно выше из-за многовековых традиций дрессировки этих животных в Индии. К тому же в Индии слона готовили к бою значительно дольше и тщательнее. Тогда как «африканцев» из-за спешки (некогда было ждать, пока слоны войдут в зрелый 40-летний возраст) бросали в бой более молодыми (а значит, не такими крупными и заматеревшими, порой всего лишь 2-метровыми) и менее обученными. Тем более что «африканцы», как уже отмечалось, труднее поддавались дрессуре, на нее уходило намного больше времени. Кроме того, индийские махуты (корнаки) были на голову выше туземных «водителей» африканских слонов в управлении своими гигантами в непредвиденно изменяющихся условиях боя.

Махуты-индийцы ценились настолько высоко, что их охотно брали на службу в различные армии и со временем само слово «инд» или «индиец» превратилось в название профессии погонщика слонов независимо от его этнического происхождения. В то же время у «африканцев» было свое преимущество перед «азиатами» в схватке один на один, где они не только старались пересилить друг друга, но и «боднуть» своими бивнями, которые у слонов из Африки были длиннее. Если уместно такое сравнение, то у «африканцев» были более «дальнобойные пушки» за счет более длинных бивней. Тем более что бивни животного были его главным природным оружием наряду с хоботом. С его помощью слоны хватали неприятельских лошадей и воинов, бросая их в воздух. Последних они могли передавать назад своим погонщикам, которые их умертвляли. Более того, слоны якобы умели метать хоботами и даже перехватывать летящие неприятельские копья. Но заставить даже очень хорошо подготовленного слона, обладавшего очень высоким интеллектом, убивать людей мог только очень искусный махут (корнак).

Относительно экипировки и вооружения слонов существует много сведений, порой весьма экзотических. Поначалу защитного «обмундирования» четвероногим гигантам не полагалось, но зато их тела могли богато украшать металлическими побрякушками и пурпурными (ярко-красными) попонами, поскольку считалось, что именно этот цвет приводил слонов в возбуждение. Позднее – во II в. до н.э. (возможно и раньше) – для защиты животного от стрел и копий его спину и бока стали покрывать доспехами (бронзовыми), либо неким подобием «чешуи» из медных щитов. Не исключено, что это могла быть и просто кожаная попона, на которую были нашиты металлические пластины, либо на слонов надевали длинную кольчугу, подбитую изнутри хлопком, поскольку технология изготовления таких панцирей была уже давно хорошо отработана. В то же время боевого слона отнюдь не всегда покрывали защитным доспехом. Все могло определяться боевой обстановкой (ситуацией) и поставленной перед ним боевой задачей. Зато точно известно, что на бивни слонов надевали металлические наконечники (ножи) или к ним привязывали копья. К груди животных могли прикрепляться колья, окованные металлом, что лишь усиливало их пробивную мощь против вражеских боевых линий; в частности так могли поступать карфагеняне, которые всегда стремились использовать боевых слонов.

До сих пор идут жаркие споры по поводу количества воинов («танкистов»), сидевших на слоне во время боя, причем речь идет о слонах без боевых башен («боевых рубок»). Обычно исследователи сходятся на цифре 4: погонщик, пара-тройка разнообразно вооруженных воинов – двое ведут огонь по сторонам и один – назад. Копейщик защищал слона сбоку и сзади, не давая пехоте подобраться к его ногам и брюху, а лучник и дротикометатель вели обстрел врага с высоты двухэтажного дома. Как правило, это традиционный набор воинов для экипажа «машины боевой» на заре ее применения, т.е. сугубо среди индусов, или до того, как с ней познакомился Александр Македонский и она стала достоянием эллинов.

Историки никак не могут решить, кто защитил тело слона доспехом, кто повесил колокол для звукового устрашения, кто «украсил» могучий лоб животного медным налобником с красивым плюмажем и металлическим «рогом». Наконец, кто именно «оснастил» его спину небольшой башенкой (легким деревянным каркасом, обтянутым кожей) с несколькими разнообразно вооруженными воинами внутри. Принято считать, что именно появление этой «боевой рубки» – своего рода «танковой башни» – на спине слона, по сути дела превратило четвероногого гиганта в некое подобие «живого танка» с «танкистами» внутри. То ли это дело рук полулегендарного Селевка, то ли – знаменитого эпирского царя-полководца Пирра. Впрочем, не все согласны с тем, что подобная модификация боевого слона – дело рук какого-то одного человека, а не результат коллективного творчества пытливого ума «военспецов» 40-летней эпохи войн диадохов, когда именно массированное применение «четвероногой бронетехники» стало особо популярно на полях сражений.

У нас нет веских доказательств в пользу сложившегося в литературе мнения о наличии если не настоящих боевых башен, то хотя бы их прототипов виде легких жердевых конструкций (небольших легких «корзин») на индийских слонах в знаменитой битве при Гидаспе между Александром Макдонским и индийским царем Пором. Не экипировал своих слонов башнями Александр Македонский и позднее: у него на слоне сидели лишь погонщик и гоплит, с очень длинной (от 4 до 6 м) сариссой. По крайней мере, так полагают некоторые исследователи, в частности российский антиковед-элефантовед А.В. Банников. Кое-кто, например, д.и.н. А.К. Нефедкин, не исключает, что впервые на спины слонов водрузил боевые башни – деревянный каркас, обтянутый кожей и усиленный щитами – кто-то из военных инженеров знаменитого диадоха Антигона Одноглазого. Тем самым была повышена эффективность и разнообразие применения этих гигантов на поле боя: башня (со стенками, ок. 160 см) придавала воинам большую устойчивость, столь необходимую для стрельбы, а также защищала экипаж от неприятельских метательных снарядов и избавляла от щита и другого защитного снаряжения, мешавшего стрельбе. Как результат, Антигон дважды смог победить другого диадоха, Эвмена, при Паретакене и Габиене, несмотря на то что оба раза у него было вдвое меньше слонов – 65 против 125, но его «танки» были лучше экипированы и вооружены.

Оптимальное количество бойцов в башне могло колебаться от 2 до 4, в иных случаях они начинали мешать друг другу. В то же время количество этих «башенных» бойцов во многом могло определяться физическими возможностями самого слона. Принято считать, что слон мог нести на себе максимально до 540 кг, чтобы свободно передвигаться по полю боя. Примечательно, что примерно столько могла весить башня с 5 – 6 воинами. Раненые слоны всячески стремились избавиться от носимой ими «боевой рубки», переворачиваясь и перекатываясь через спину. Наличие или отсутствие башни на спине слона определялось той или иной тактической задачей, которую он и его «коллеги по цеху» должны были выполнить на поле сражения. Так, если слонам вменялось прорвать строй врага, то башни были бы им лишь помехой: они сковывали их движения, раскачивались во время «рывка» на врага из стороны в сторону, воины внутри башен были малопригодны для боя. Точно так же башни лишь мешали бы слонам, брошенным штурмовать вражеские полевые укрепления, в частности рвы и валы. Зато когда надо было удерживать занятую позицию, они могли быть весьма эффективны благодаря воинам в башне, которые могли с пользой применять свое оружие сверху вниз. В этом случае в башне могло быть помещено максимальное число солдат, которое мог поднять слон, – 5 – 6, если не более. В то же время если слоны сталкивались со слонами, то им следовало быть максимально мобильными и башни (если они устанавливались на спинах «слонов-единоборцев») должны были быть весьма компактными (1,5 × 1,5 м), т.е. на 2 – 3 человек. Особо крупные башни (на 10 бойцов) могли использоваться на спинах слонов, когда армия осаждала города и нужно было уничтожить защитников, стоявших на стенах.

В то же время до сих пор ученые спорят о наличии боевых башен именно у карфагенских слонов. И хотя полностью исключать этого нельзя (в частности, когда тактическая задача слонов на поле боя носила оборонительный характер либо при осаде крепостей), но доподлинных доказательств этого у нас нет. Тем более что сама карфагенская тактика на поле боя не способствовала широкому применению башен на спинах слонов. Слон для карфагенян был сродни современному танку – ему надлежало прорывать вражеский строй, а так же штурмовать лагерь. В данном случае башни только мешали бы «живым танкам» выполнять поставленную им задачу, когда от них требовалась максимальная скорость и маневренность. Более того, карфагенским слонам не приходилось вступать в единоборство со слонами неприятеля (у того их обычно не было) и не нужно было взаимодействовать с легковооруженными отрядами. Правда, ближе к концу 2-й Пунической войны (к концу III в. до н.э.) ситуация поменялась. Количество слонов в карфагенских войнах сильно уменьшилось, и их полководцы пересмотрели тактику своей элефантерии. Из-за необходимости увеличить боевую мощь каждой отдельной «боевой машины» карфагеняне стали устанавливать на их спинах башни. Но численность их экипажей могла варьироваться в зависимости от возраста и физических возможностей слонов: у молодых слонов их могло быть немного, а у взрослых – больше.

Таким образом, можно полагать, что элефантерия могла подразделяться, как кавалерия и пехота, на легкую, среднюю, тяжелую и даже сверхтяжелую, когда все зависело от мощи слона, его вооружения и численности боевых экипажей, в том числе в башнях.

Сегодня известно, что в греко-македонских армиях, в частности у диадохов Александра Македонского, их «слоновьи корпуса» или элефантерия, подразделялись на конкретные тактические единицы (отряды). Самая мелкая состояла из 2 слонов, потом – 4 слона, 8, 16 (она называлась элефантархией), полуфаланга включала 32 животных, и 64 «боевые машины» образовывали фалангу под началом фалангарха. При этом каждый слон должен был иметь отряд сопровождения из лучников, пращников и дротикометателй, но сколько их было, нам точно неизвестно.

Издавна считается, что наибольшую эффективность слоны приносили в борьбе с вражеской конницей, чьи лошади обычно испытывали ужас при виде четвероногих гигантов. На самом деле после определенной тренировки они вполне спокойно относились к слонам, чему могут быть свидетельством сражения, где сторона вооруженная слонами, в конечном счете проигрывала бой тем, у кого их не было. Именно слонами было принято защищать самые слабые участки боевого строя, где пехота и кавалерия не могли быть столь же эффективны. В данном случае слоны играли роль неких «пушек» и даже орудийных «батарей», когда их было несколько штук. Характерно, что в греко-македонских армиях, а вернее, эллинистических войсках диадохов Александра Македонского и их потомков, слонов в основном выстраивали в одну линию перед всем фронтом, либо перед центром, либо перед флангами, причем на равном расстоянии друг от друга, примерно 30 м. Впрочем, зачастую все зависело от численности «слоновьего корпуса» и протяженности фронта либо его части, которую надлежало прикрыть слонами. При этом слонов выстраивали на расстоянии 60 м от пехоты и кавалерии, чтобы в случае отражения врагом слоновьей атаки было пространство, где их можно было бы снова собрать и, не смешав свои собственные боевые порядки, отвести их в тылы или снова бросить в атаку. Когда слонов было очень много и не представлялось возможным всех их равномерно рассредоточить вдоль строя в одну линию, из них могли образовывать некий стратегический резерв на случай критической ситуации в ходе боя, ими могли затыкать брешь либо останавливать прорыв вражеской кавалерии. Но такие случаи были крайне редки, если были вообще. Если слонов было мало, то их, наоборот, старались всячески беречь для ошеломляющего эффекта от их внезапного появления на поле боя. Когда слонов хотели использовать в качестве своего рода живого щита против вражеской конницы, то их размещали на флангах впереди (либо по бокам) своей собственной кавалерии. Причем четвероногих гигантов ставили полумесяцем, чья выступающая сторона обязательно смотрела на врага, а края отодвигались назад. Так поступали, чтобы, с одной стороны, не быть слишком близко к своей кавалерии и не пугать ее лошадей, а с другой – не быть слишком далеко от своих остальных родов войск и не оказаться отрезанными от них стремительным броском неприятеля. При данном построении лучники, пращники и дротикометатели обязательно стояли в интервалах между слонами, чтобы своим «огнем» сдерживать атаки вражеской кавалерии и наносить ей урон, но самим при этом не подвергаясь потерям, будучи под защитой слонов. Под их прикрытием они порой могли выдвигаться на выгодные боевые позиции. Столь же успешно они могли сражаться под слоновьим прикрытием с легковооруженной пехотой врага. Если слонов ставили сбоку от фланговой кавалерии, то они сами могли нападать на фланги неприятельской пехоты либо схлестнуться в противоборстве с вражескими слонами, тоже размещенными на крыльях своего боевого порядка. Когда какая-либо из сторон брала вверх, то тут же противная сторона бросала в атаку свою конницу, чтобы развить успех, пока неприятельская элефантерия откатывается в тыл.

Когда слонов было очень немного, они могли играть роль живых бастионов, о которые на поле боя должны были разбиваться вражеские атаки. Тогда слонам обязательно придавали большие отряды поддержки из тяжелой пехоты и кавалерии. Против плотного слоя вражеской тяжелой пехоты слонов бросали, когда их было очень много, и тогда натиск стада из нескольких десятков четвероногих гигантов – огромной слоновьей массы – было остановить очень трудно. Когда слоны играли роль тарана вражеского строя, то сзади их поддерживала тяжелая пехота, но шла она на дистанции и скорее всего с интервалами, чтобы было, куда пропустить отраженных врагом животных в панике кинувшихся назад. Точно так же поступала вражеская тяжелая пехота, которая не стояла сплошным фронтом. Скорее всего она имела интервалы, чтобы пропустить бегущих на них слонов либо вовремя расступалась перед «живыми танками». Правда, в этом случае требовалась очень высокая выучка и психологическая стойкость пехотинцев и четкое ими командование, что в суматохе боя было выполнить очень сложно, порой чуть ли не невозможно. Лучше всего это удавалось вымуштрованным римским легионерам, да и то не «с первого захода» и не всегда.

Долгое время было принято считать, что четвероногим гигантам присуща психическая неустойчивость и во время сражения они могут быть легко напуганы и броситься на своих же солдат. У современных ученых сложилось предвзятое отношение к этому роду войск. На самом деле, чтобы научиться отражать атаку чудовищно сильных четвероногих гигантов, нужно было придумать эффективные способы противоборства, тем более что одно только появление слонов на поле боя так или иначе на многих солдат оказывало сильнейший психологический эффект. Рассказывали, что против слонов были очень эффективны горящие метательные снаряды. Возможно, оно и так, но едва ли это было возможно в открытом бою, где у воинов, находящихся в гуще схватки, вряд ли была возможность зажечь стрелу. Другое дело – обстреливать животное из-за укрепления.

Зато другой способ – «ежи» (3 склепанных металлических шипа; как бы «ежик» не упал, одна из его «иголок» всегда «смотрела» наверх). Именно это средство могло быть одним из самых успешных в борьбе с наступающими четвероногими гигантами. Такой же эффект могли давать доски со специально вбитыми в них огромными гвоздями или острыми шипами. Имя их разработчика осталось истории неизвестно. Возможно, это случилось еще во времена Александра Македонского. Правда, те и другие еще надо было умело рассыпать на пути следования слонов, причем непосредственно перед их атакой, т.е. прямо под «гусеницы» «четвероногой бронетехники». Иначе эти «примочки» не успели бы сработать: враг постарался бы убрать их с пути «катящихся в атаку «живых танков». И хотя последние считались весьма эффективными, но их применение все же грозило значительными потерям среди пехотинцев, отчаянно кидавших смертоносные доски под ноги гигантам, чьи могучие хоботы ловко хватали их, ломали им ребра, душили либо просто с силой бросали оземь на те же самые доски. Правда, специально подготовленные бойцы ухитрялись подкрадываться к слонам вплотную, стремясь поразить их копьем в брюхо либо подрубить им серповидным мечом или боевым топором с длинной рукояткой сухожилия под коленями колонноподобных ног – самые чувствительные части тела животных. Напомним еще раз, что ноги у слонов всегда сильно перегружены и любые повреждения быстро выводили их из строя; в отличие от других животных, слон не может не только передвигаться на трех ногах, но даже долго стоять, если одна нога серьезно ранена. Но и подобные трюки чаще всего заканчивались смертью его исполнителя: разъяренное от боли животное успевало отомстить обидчику с помощью смертоносного хобота. Тем более что, как уже говорилось выше, отрубить нависающий хобот из упругой и твердой кожи (своего рода кожаный панцирь) ударом снизу – задача почти непосильная, требовавшая исключительной физической силы, невероятной ловкости, особой сноровки, очень острого меча и, что самое главное – отчаянной храбрости. Это как с гранатой на танк: либо ты его, либо он тебя.

По некоторым данным, слонов можно было остановить с помощью баллист, заряженных особо крупными метательными снарядами. Правда, реальные свидетельства их применения до нас так и не дошли. Впрочем, это могла быть и небыль, если реальной подоплеки не было. Много шума наделали рассказы об очень эффективном средстве по борьбе со слонами: против них пускали свиней и поросят, обмазанных смолой и подожженных. Бедные животные от жуткой боли дико визжали и стремительно неслись на слонов. При этом гиганты боялись не столько их пронзительного визга, сколько пламени, которое они несли на себе, приближаясь к ногам слонов. В то же время возникает пара вполне естественных вопросов. Во-первых, может ли поросячий визг заглушить гром и грохот сражения – лязг и скрежет оружия, ржание лошадей, вопли и стоны раненых, топот конницы и трубный рев слонов. Во-вторых, надо было еще добиться того, чтобы горящие поросята бросились бежать именно на слонов, а не куда-нибудь в стороны.

На самом деле, эффективнее всего против слонов действовали небольшие отряды метателей снарядов (лучники, пращники и дротикометатели). Они, подобно осам, роились вокруг четвероногих гигантов, методично обстреливая со всех сторон. Причем главной целью для всех видов стрелков были погонщики слонов, которые, сидя у них на шее, служили прекрасной мишенью. Тем более что на «махутах» был лишь шлем и легкая хламида – так им было легче управлять «бронетехникой». Убив или тяжело ранив его, враги обычно обезглавливали «боевую машину». Гибель махутов превращала «живые танки» в беспомощное стадо. Оставшись без вожатого, слон становился совершенно непредсказуемым и мог начать бесцельно метаться по полю сражения, давякак чужих, так и своих, либо и вовсе покинуть его. Именно поэтому «четвероногую бронетехнику» – слоновьи отряды – обязательно защищали лучники и дротикометатели.

Помимо махута слон ориентировался на вожака своего стада. И стоило тому погибнуть либо повернуть назад, как все слоны могли, не обращая внимания на команды своих погонщиков, обратиться в бегство, смяв-перетоптав по пути свою же пехоту и распугав свою же конницу. Не только раны, но и грохот боя нередко приводили к тому, что врагу удавалось обратить перепуганных слонов против своих воинов. Как только погонщик понимал, что животное, получив слишком много ран, либо по еще какой-то причине стало неконтролируемым и вот-вот повернет на свое же войско и нанесет тому непоправимый урон, ему приходилось срочно умерщвлять четвероногую «бронетехнику», вбив в затылок слону свинцовым молотком большое металлическое долото. Умные животные, намереваясь бежать, могли скидывать своего седока-убийцу.

Рассказывали, что кое-кто из античных полководцев пытался бороться с «живыми танками» врага с помощью специально обученных и экипированных отрядов «слоноборцев». В них набирали очень подвижных и в то же время столь же физически сильных, отчаянных сорвиголов. Их шлемы, щиты, наручники и наплечники были покрыты шипами или остриями, чтобы гигант не мог схватить их своим смертоносным хоботом, когда они кидались к нему, пытаясь его обездвижить, подрубив ему топорами и секирами сухожилия ног. Впрочем, веских свидетельств о применении именно этих «спецназовцев» против слонов у нас нет.

В общем, как это всегда было в истории развития военного дела, на всякое новое оружие люди стремились поскорее найти противоядие, причем не одно, а желательно несколько видов, причем максимально эффективных. Так они и сосуществовали: на каждый «ход конем» противник отвечал адекватным «ноу-хау»; здесь все средства были хороши.

Содержание больших «живых танковых бригад» во все времена стоило столь огромных средств, создавало так много организационных трудностей, что со временем они перестали себя оправдывать. Ведь нередко сражение с применением «живых танков» заканчивалось весьма плачевно: обратившаяся по тем или иным причинам в паническое бегство «четвероногая бронетехника» сминала свою же пехоту, распугивала свою же конницу; воодушевленный противник, преследуя бегущих, разил направо и налево. И все же, несмотря на легкопрогнозируемую непредсказуемость «живых танков» в ходе боя, даже такой гениальный полководец, как Ганнибал (а еще раньше – знаменитый эпирский царь Пирр) так и не смог подняться выше модных тенденций той поры и отказаться от их использования. В конечном счете этот консерватизм сыграл роковую роль в его (и Пирра тоже!) военной карьере.

Но на этом военная история «элефантерии» еще не закончилась, до ее конца было очень далеко. Тактические приемы использования боевых слонов в последующие после Античности эпохи изменились. Гигантов предпочитали использовать как живые подвижные «башни» с настоящими башнями в которых размещались многочисленные отряды стрелков. Ну, чем не прототипы живых «танков», где в башне находится «экипаж машины боевой»? Впрочем, пройдет свыше тысячи лет, прежде чем человек выпустит на поля сражений настоящие танки – вернее, они сами выкатятся-выползут, надсадно ревя, ужасно грохоча, противно дымя, сотрясая и утюжа своей металлической «поступью» землю. Точно так же как пару с лишним тысячелетий назад, они будут наводить ужас внешним видом и смертоносным огнем на «царицу полей» – пехоту. Последняя вспомнит, как она боролась с этим «чудо-оружием» в древности и, как во все времена, вступит с ним в смертельную схватку, которая продолжается до сих пор; танкисты стремятся «затоптать-раздавить» и поразить все, что движется, а все остальные норовят их уничтожить с относительно безопасного для себя расстояния. Но начало-то все равно было за боевыми слонами древности…

Войска Тамерлана, как и у Чингисхана, были разделены на десятки, сотни, тысячи, тумены (10– или 12-тысячные отряды), возглавляемые десятниками, сотниками, тысячниками и эмирами. Однако появились изменения – подразделения численностью от 50 до 300 человек, называвшиеся «кошунами», численность более крупных подразделений – «кулов» также была непостоянной).

Подбору военачальников Тамерлан уделял особое внимание. Выборность командиров была лишь в десятниках, а далее (от сотника и выше) все решал эмир. «Начальник, – говорил он, – власть которого слабее кнута и палки, недостоин звания». Командный состав армии Тамерлана состоял из 300 наиболее преданных ему воинов: 100 человек командовали десятками воинов, 100 – сотнями и последние 100 – тысячами. И лишь наиболее близкие и доверенные сподвижники получили должность эмиров.

Как уже отмечалось, каждая конная тысяча, а порой и сотня сидела на лошадях одной масти, что имело важное значение для организации боя и его управления. Каждый воин должен был знать свое место в десятке, десяток – в сотне и т.д. в предстоящем бою, чтобы исполнять приказы своих военачальников с максимальной быстротой. Жесточайшая воинская дисциплина делала полчища Тамерлана неодолимой силой. Так, беспорядок пресекался мгновенно: отставшему на марше насыпали песок в сапоги, привязывали их к шее провинившегося и заставляли весь следующий переход двигаться босым. Если он снова отставал, то его казнили. Перед походом непременно проходили военные смотры. Тамерлан обожал бравый и элегантный вид – одно это должно было деморализовывать неприятеля – и требовал этого от своих воинов неукоснительно. Неукомплектованных нерях и разгильдяев ждала позорная смерть. Но наказания, основанные на круговой поруке – как это было у Чингисхана, когда за вину одного казнили весь десяток – уже не практиковались. Для этого применялись денежные взыскания: удержание 10-й части жалованья.

Каждый воин получал жалованье, составлявшее стоимость от 2 до 4 лошадей – в зависимости от того, как он нес службу. Десятник получал жалованье своего десятка и потому был лично заинтересован в исправном несении службы своими подчиненными. Сотник получал жалованье шести десятников и т.д. «Господа большой руки» («генералы») получали сказочные суммы, но их было не более 300 человек. Выдавалось денежное жалование раз в год либо раз в полгода, порой авансом, но лишь в тех случаях, когда предстоял долгий и опасный поход. Добыча, завоеванная в походе, могла обогатить любого рядового воина раз и навсегда. Широко практиковались меры поощрения: прибавка к жалованью, подарки, чины, звания. Уволенные по увечью либо вышедшие в отставку получали из казны очень приличную пенсию.

Семьям запрещалось сопровождать воинов, но зато за ними следовала целая толпа менял, ремесленников, торговцев и «ночных бабочек». Надо ведь было кому-то удовлетворять всесторонние потребности солдат. Основной пищей на марше были жареная баранина и конина, кумыс. На очень дальние переходы воинам выдавался сухой мясной паек в виде мясных шариков, приправленных сушеными травами. И все же порой армия серьезно голодала, и тогда в пищу шло чуть не все, что движется, вплоть до собак. Страны, через которые проходило Тамерланово воинство, представляли голую пустыню, поскольку оно «столовалось» всем, чем только можно. Так, когда оно покинуло Мазандеран, то, как записано в местных хрониках, не осталось «ни одного петуха, чтобы петь, ни одной курицы, чтобы нестись».

Полководческие пристрастия (кредо) Тамерлан определялись особенностями его войска. Поскольку поле сражения он называл «танцплощадкой», то всегда уделял много внимания его выбору, чтобы его воинам было удобно «танцевать» под «бравурную музыку» – боевые кличи, звон оружия, крики раненных, хрип коней и стоны умирающих. Для своей конной армии он стремился выбирать для сражений ровную местность с источниками воды и растительностью, где он мог полностью использовать обходной фланговый маневр. Войска он выстраивал так, чтобы солнце не светило в глаза и не ослепляло его лучников. Тамерлановы полки, построенные в несколько линий, представляли гибкий боевой порядок, готовый к постепенному вводу в бой и повторению ударов. Начинала бой легкая конница, причем обычно правофланговая, а левый фланг (обычно более слабый, чем противоположный) ждал своего часа. Обычно он вступал в бой на завершающем этапе сражения. Центр вообще редко ходил вперед – только в случае крайней необходимости. Завершал битву, когда противник уже был сильно ослаблен, свежий конный резерв, отборная тяжелая кавалерия.

Этот мощный конный резерв численностью не менее 1/3 всей армии, играл исключительную роль в бою. Его вводили в бой только в ключевые моменты сражения, что позволяло выбрать для главного удара наиболее слабое место в построении войск противника. Резерв действовал максимально стремительно и неожиданно (по возможности из засады) и часто решал исход боя. «Девятая атака, – любил повторять Тамерлан, – дает победу!»

Разгром противника обязательно завершался энергичным преследованием. Когда войска останавливались на ночлег, вокруг лагеря всегда создавалось несколько колец боевого охранения через каждые 3 – 5 км. Часовой любой ценой должен был оповестить о появлении неприятеля.

Чтобы быть в курсе всех событий в своей огромной державе, Тамерлан распорядился привести в порядок все главные дороги. Вдоль них на определенной дистанции друг от друга создавались сторожевые пункты. В некоторых сторжевых пунктах всегда были наготове от сотни до двух сотен свежих сменных лошадей для гонцов к Великому эмиру. Посланцы Тамерлана передвигались по этим дорогам днем и ночью с максимальной скоростью. На всех постах обязательно находились слуги, следившие за лошадьми и сопровождавшие гонцов до следующего сторожевого поста, чтобы вернуться назад с лошадьми. В случае острой необходимости все в государстве, вплоть до сына Тимура, обязаны были предоставить своего коня для посыльного к Великому эмиру. За отказ грозила смертная казнь. Вести из любой части державы поступали в Самарканд или туда, где в данный момент находился Тамерлан, за считанные дни, не более недели. Лошадей загоняли нещадно, но вести неслись к их получателю с максимальной скоростью. Трупы загнанных лошадей по дорогам державы Тимура – явление обычное.

Тамерлан не боялся водить свои войска в продолжительные походы по отдаленным странам. Во время движения армий он тщательно охранял войска не только высылая авангардные отряды, впереди которых шло сторожевое охранение, и выставляя боевое охранение по флангам, но и вел постоянную разведку местности разведотрядами, куда отбирали самых смышленых и храбрых.

Армия Тамерлана была прекрасно отлаженным боевым механизмом, практически не дававшим осечек, что принесло ему мировую славу непобедимого полководца.

Подлинную численность Тамерлановых армий точно назвать не может никто. Средневековые хронисты, привыкшие к немногочисленным европейским армиям той поры, склонны были гиперболизировать азиатские полчища. Так, по некоторым данным, на завоевание Китая он собрал чуть ли не 200 тыс. воинов и это была самая большая из когда-либо имевшихся у него армий. Теоретически он, конечно, мог вооружить такое количество бойцов, но доподлинно неизвестно, какова все-таки была ее численность. Известно только его изречение на эту тему: «Нельзя иметь армию больше той, которую можно содержать!» А армия, как известно, во все времена была очень дорогой игрушкой…

Преклоняясь перед деяниями Чингисхана, Тимур стремился затмить его славу. «Все пространство населенной части мира, – любил говаривать этот достойный последователь Темучина, – не заслуживает того, чтобы иметь больше одного властителя!»

Начиная с 1370 г. Тимур встал на тропу постоянной войны. Как известно, война порождает войну – победоносный поход давал ему возможность начать готовить следующий, благо недостатка в средствах он не испытывал. Почти 35 лет – до своей внезапной кончины, т.е. 1405 г. – он будет наводить ужас на весь азиатский мир, по праву заслужив титул «Сотрясатель Вселенной»! Все это время он, подобно римлянам «желая мира, постоянно готовился к войне»; его лучшие оружейники постоянно ковали доспехи и оружие. В течение своего долгого правления он беспрестанно совершал из своей столицы Самарканда грабительские походы в разные страны, не зная поражений и всегда добиваясь поставленной цели – тотального грабежа.

Врагов и соперников в кровавой борьбе за главенство в Центральной Азии у него было предостаточно. Так, Хорезм и Шибирган, которые относились к Чагатайскому улусу, не признавали новой власти в лице Суюргатмиш-хана и эмира Тимура. Неспокойно было на южных и северных рубежах, где беспокойство доставляли Моголистан и Белая Орда, часто нарушая границы и грабя селения. После захвата Урус-ханом Сыгняка и переноса в него столицы Белой Орды Яссы (Туркестан) Сайрам и Мавераннахр оказались в еще большей опасности. Еще в 1360 г. Северный Хорезм, входивший в состав Золотой Орды, стал независимым. Укрепившись, в 1371 г. его правители предприняли попытку захватить Южный Хорезм, который входил в состав Чагатайского улуса.

Эмир Тамерлан требовал вернуть захваченные земли Южного Хорезма мирным путем, посылая в Гурганж сначала своего тавачи (военного администратора), потом шайхулислама (главу мусульманской общины), но Хуссейн-суфи оба раза отказался выполнять это требование, взяв в плен послов. Для покорения Хорезма потребовалось совершить 5 походов; окончательно он был поставлен на колени лишь в 1388 г. На последнем этапе борьбы хорезмшахи пытались заручиться поддержкой золотоордынского хана Тохтамыша. В 1387 г. они вместе с Тохтамышем совершили грабительский набег на Бухару, что привело к последнему походу Тимура на Хорезм и дальнейшим военным действиям против Тохтамыша.

Затем наступил черед Моголистана эмира Камариддина, чьи нукеры часто совершали грабительские набеги на Сайрам, Ташкент, Фергану и Туркестан. Особенно большие беды принесли народу набеги Камариддина в 70 – 71-х гг. и зимой 1376 г. на города Ташкент и Андижан. Поэтому решение проблемы Моголистана было важным для спокойствия на рубежах государства Тамерлана. С 1371 по 1390 г. Тимур совершил 7 походов на Моголистан, окончательно разбив армию Камариддина и Анка-тюра в 1390 г. в ходе последнего похода. Однако Тимур дошел лишь до Иртыша на севере, Алакула на востоке, Эмила и ставки монгольских ханов Балиг-Юлдуза, но завоевать земли восточнее гор Тангри-тага и Кашгара он не смог. Камариддин бежал и, захватив власть в Золотой Орде, стал проводить враждебную политику по отношению к землям Мавераннахра. Так настал черед Золотой Орды, чье покорение затянулось на долгие годы – до 1395 г.

В 1380 г. Тимур отправился в поход против Малика Гиясиддина Пир Али II, так как тот не пожелал признать себя вассалом эмира Тимура и стал в ответ укреплять оборонительные стены своей столицы – города Герата, строя вокруг него второй ярус стен. Вначале он направил к нему посла с приглашением на курултай, чтобы решить проблему мирным путем, но Малик отверг предложение, задержав посла. В ответ на это в апреле месяце 1380 г. Тимур под началом Пир-Мухаммада направил войска на левый берег реки Амударьи. Оказались захвачены области Балх, Шибирган и Бадхыз. В феврале 1381 г. уже сам Тимур взял города Хорасан, Серахс, Джами, Каусия, Туе и Келат, а Герат был захвачен после пятидневной осады. В 1382 г. пал Себзевар, в который пришлось возвращаться в 1383 г. для подавления вспыхнувшего там восстания.

В том же 1383 г. Тимур взял Сеистан, в котором были повержены крепости Зирех, Заве, Фарах и Буст. В 1384 г. он взял города Астрабад, Амуль, Сари, Султания и Тебриз, фактически покорив всю Персию.

Затем последовали такие широко известные в мировой истории большие завоевательные походы, как так называемые – «трехлетний» (с 1386 г.), «пятилетний» (с 1392 г.) и «семилетний» (с 1399 г.), в ходе которых он вел войны на территориях современных Сирии, северозападной Индии, Армении, Грузии, Турции и западной Персии вплоть до своей внезапной смерти в 1405 г.

В ходе трехлетнего похода Тимур был вынужден вернуться обратно вследствие нашествия в 1387 г. на Мавераннахр золотоордынского хана Тохтамыша в союзе с семиреченскими монголами. В 1388 г. Тимур прогнал врагов и наказал хорезмийцев за союз с Тохтамышем. В 1389 г. он совершил опустошительный поход вглубь монгольских владений до Иртыша на север и до Большого Жылдыза на восток, а в 1391 г. – поход на золотоордынские владения до Волги.

Во время пятилетнего похода Тимур в 1392-м завоевал прикаспийские области, в 1393-м – западную Персию и Багдад; сын Тимура Омар-шейх был назначен правителем Фарса, Мираншах – правителем Закавказья. Нашествие Тохтамыша на Закавказье вызвало ответный поход Тимура в Восточную Европу (1395 г.); Тимур разбил Тохтамыша на Тереке и дошел до южных границ Московского княжества. Там он вторгся в рязанские земли, разорил Елец и даже угрожал Москве, но неожиданно повернул назад. (Причины этого спасительного для москвичей маневра будут рассмотрены ниже.) Затем Тимур разграбил торговые города Азов и Кафу, сжег Сарай-Бату и Астрахань, но прочное завоевание Золотой Орды не было целью Тамерлана, и поэтому Кавказский хребет остался северной границей владений Тимура. В 1396 г. он вернулся в Самарканд и в 1397 г. назначил своего младшего сына Шахруха правителем Хорасана, Систана и Мазанде рана.

Вскоре после завершения пятилетнего похода – в 1398 г., Тамерлан был предпринял поход в Индию, по пути в которую им были побеждены горцы Кафиристана. В декабре Тимур под стенами Дели разбил войско индийского султана (династия Тоглукидов) и без сопротивления занял город, который через несколько дней был разграблен войском. В 1399 г. Тимур дошел до берегов Ганга, на обратном пути взял еще несколько городов и крепостей и вернулся в Самарканд с огромной добычей, но не расширил своих владений.

Принято считать, что семилетний поход первоначально был вызван беспорядками в области, управляемой Мираншахом, чей рассудок сильно помутился. Тимур низложил своего не способного к руководству сына и разбил вторгшихся в его владения врагов. В 1400 г. начались первые столкновения с войсками военачальников османского султана Баязета (Баязида) I Молниеносного, захватившего город Арзинджан, где правил вассал Тимура, и с египетским султаном Фараджем, предшественник которого Баркук еще в1393 г. велел убить посла Тимура. В 1399 г. в ответ на действия султана Баязида, который оказал покровительство врагу Тимура Кара Юсуфу и написал оскорбительное письмо, Тимур начал свой семилетний поход против Османской империи. В 1400 г. Тимур взял Сивас в Малой Азии и Халеб (Алеппо) в Сирии (принадлежавшей египетскому султану), в 1401 г. – Дамаск. В 1402 г. Тимур одержал важнейшую победу над турецким султаном под Анкарой. Сам османский владыка был взят в плен. В результате сражения была захвачена вся Малая Азия, а поражение Баязида привело к распаду Османской империи, сопровождавшемуся крестьянской войной и междоусобицами его сыновей. Важнейшую крепость Смирну (принадлежавшую рыцарям-иоаннитам), которую османские султаны, осаждая, не могли взять в течение пары десятков лет, он захватил штурмом за две недели. Но в 1403 г. западная часть Малой Азии была возвращена сыновьям Баязида, в восточной были восстановлены низложенные Баязидом мелкие династии. По возвращении в Самарканд Тимур планировал объявить своим преемником старшего любимого внука Мухаммед-султана (1375 – 1403), который действиями и умом был очень похож на деда. Однако в марте 1403 г. тот заболел и скоропостижно скончался.

В августе 1404 г. Тимур вернулся в Самарканд и через несколько месяцев предпринял поход на Китай, к которому начал готовиться еще в 1398 г. В тот год им была возведена крепость на границе нынешней Сыр-Дарьинской области и Семиречья; теперь было построено еще одно мощное укрепление, в 10 днях пути дальше к востоку, вероятно, около Иссык-Куля. Поход был отягощен начавшимися холодами, а в самом начале 1405 г. Тимур скончался.

Такова краткая, сухая хронология почти беспрерывных на протяжении 35 лет военных походов «Сотрясателя Вселенной», с подробностями которых вам еще предстоит познакомиться.

Все эти походы, в том числе очень далекие, совершались в рамках строго продуманной стратегии – в различных направлениях в разные годы для предвосхищения усиления своих возможных конкурентов в борьбе за главенство в азиатской ойкумене той поры. Так, в один только Иран (Персию) он вторгался четырежды – в 1381, 1386, 1392 и 1399 гг. Войны велись с жестокостью, исключительной даже для того сурового и циничного времени, причем как на Востоке, так и на Западе.

Но почти треть века непрекращающихся войн, затеянных воинственным среднеазиатским эмиром Тамерланом в Азии, – это отнюдь не рекорд продолжительности военных действий той поры. Так, Западную Европу тогда уже не первый десяток лет сотрясала изнурительная война – так называемая Столетняя война, которую принято считать самой длинной из войн. В ней, так же как и на Востоке у Тимура, обкатывались и модифицировались различные виды вооружений и тактические приемы. Восточная военная машина с ее гибкой маневренной тактикой сильно отличалась от своей западной конкурентки, где главная ставка долго делалась на ударную мощь. Но именно Столетняя война вывела на передний план огневой вал английских стрелков из лука, позволив пехоте эффективно противостоять таранной мощи рыцарской кавалерии.

Итак, как это было?

Вскоре после смерти французского короля Филиппа IV Красивого (1268 – 1314) род его в лице его сыновей Людовика X Сварливого (1314 – 1327), Филиппа V Длинного (1316 – 1322) и Карла V Красивого (1322 – 1328) пресекся. Династия Капетингов, правившая Францией с Х в., угасла в 1328 г. Наследовало Францию родственное ей семейство Валуа. Но английский король Эдуард II Плантагенет (13.11.1312, замок Виндзор, Англия – 21.06.1377, дворец Шин, Англия) объявил, что он – родной внук Филиппа IV по матери Изабелле (т.е. по женской линии), а потому имеет больше прав на престол, чем любой из Валуа. Занявший 19.05.1328 г. престол Филипп VI Валуа, по прозвищу Счастливый (1293 – 22.08.1350, Ножан-ле-Руа), приходился Филиппу IV всего лишь племянником, т.е. был более дальним родственником, но по мужской линии. Итак, Эдуард III был наследником Филиппа IV третьей степени, а Филипп VI – четвертой степени. Большинство французской знати Эдуард III как король Франции никак не устраивал. Для них сын француженки Изабеллы всегда оставался англичанином: он был рожден и вырос заграницей – в Англии, которую во все времена французы считали своей соперницей № 1. С целью отклонить требования английского короля ушлым французским юристам было приказано сделать все, что угодно, но лишить амбициозного островитянина прав на престол Франции. И вот уже раскопана в древнем законе времен правителя франков Хлодвига – «Салической правде» – строка, где говорилось, что земля не может перейти по наследству женщине. А так как королевство – это тоже земля, мать Эдуарда III, она же дочь Филиппа IV, не могла передать сыну права на французский престол.

В свою очередь Эдуард III призвал на помощь противников династии Валуа во Франции, и те признали его права на французский престол более действительными, чем права Филиппа Валуа. В результате всех этих «маневров» в 1337 г. французский король заявил, что он забирает у английского короля его владения на юго-западе Франции.

После целого ряда территориальных и торгово-экономических конфликтов оскорбленный Эдуард III очень ловко представил Англию (и себя, любимого), пострадавшей от происков «Филиппа Валуа, управляющего сейчас вместо короля» (т.е. самого Эдуарда – родного внука Филиппа IV Капетинга). Далее он сделал еще один «ход конем», добавив в свой королевский герб к английским леопардам французские королевские лилии. А затем Франции им была объявлена война.

Развязанная Эдуардом III война, оказалась самой долгой и тяжелой войной Средневековья – продолжавшейся больше века (1337 – 1453) и решившей судьбу Франции. Тот, кто видел ее начало, не видел ее конца.

В этой войне были поставлены под вопрос все былые успехи французских королей по объединению страны. Более того: речь шла даже о том, сохранится ли вообще Французское королевство. Война между Францией и Англией быстро стала чуть ли не общеевропейской. Шотландия поддерживала Францию, Португалия – Англию, Кастилия – Францию и т.д. Рыцари со всей Европы отправлялись воевать на той или иной стороне.

Завоевав господство на море, король Эдуард III предпринимал попытки вторгнуться во Францию через Фландрию. Еще в 1339 г. английский король стремился навязать своему французскому кузену решающее сражение. Так, в октябре того года он углубился на территорию Франции и у местечка Ла Капель встретил французскую армию. Англичане быстро и деловито приготовились на сильной позиции к отражению атаки неприятельской рыцарской конницы. В центре встали ощетинившиеся копьями ирландские копейщики, которых прикрывали валлийские лучники, а отряды тяжеловооруженной кавалерии англичан приготовились вступить в бой по необходимости. Графы Дерби, Саффолк (Суффолк), Нортхэмтон и Солсбери командовали военными отрядами слева направо. Сам король оставил за собой общее руководство войском.

Филипп VI сразу понял, что англичане сами не пойдут в лобовую атаку, а предлагают это проделать численно превосходящим их конным французским рыцарям. На военном совете 23 октября он, несмотря на яростное негодование своих рыцарей, категорически отказался от атаки. (Поговаривали, что, как водится в таких случаях, не обошлось и без отрицательных предсказаний королевского астролога!) Более того, король Франции максимально укрепил свою позицию частоколом, волчьими ямами и прочими оборонительными «хитростями» той поры. Этот приказ французского монарха вызвал бурю негодования у его рыцарей: они оказались без столь желанных для них славы, добычи и пленников. Кое-кто из особо ретивых и влиятельных в рыцарской среде крупных феодалов и вовсе открыто обвинили своего сюзерена в «лисьих повадках». Презрения и протеста ради они даже демонстративно облачились в шапки из лисьего меха. Но Филипп еще был в силе, и его приказ остался прежним: «В бой не ввязываться, пока противник не покинет своей выгодной позиции!»

Надо отдать французскому королю должное в той непростой ситуации, в которую его поставил его кузен-островитянин: кинься французское рыцарство в лобовую атаку на умело «окопавшегося» врага и большие потери были бы неизбежны. В то же время, не пойдя в атаку, Филипп отплатил своему дальнему родственнику «звонкой монетой»: наступать на превосходящего численно врага, тоже серьезно укрепившего свою позицию, Эдуард вовсе не собирался – это грозило ему самоубийством. Но и долго сидеть в обороне он тоже не мог: возникли проблемы с продовольствием. Пришлось английскому королю спешно уходить и сворачивать кампанию: наступала зима, а в эту пору году обычно не воевали. Войска остались зимовать у союзного англичанам императора Священной Римской империи, а Эдуард III вернулся к себе на остров, выбивать деньги из парламента на продолжение войны.

Во второй раз крупная битва могла «случиться» в сентябре 1340 г., когда французская армия Филиппа заняла очень сильную оборонительную позицию за болотистыми берегами речки Марк неподалеку от печально памятного для английского короля Иоанна Безземельного городка Бувин. В 1214 г. этот неудачливый на военном поприще монарх проиграл битву королю Франции Филиппу II Августу (в свою очередь, отнюдь не выдающемуся полководцу) и лишился почти всех своих обширнейших владений на континенте. Все попытки англичан выманить французов с их выгодной позиции за Марком на открытые место потерпели неудачу. Эдуард III не решился форсировать реку на глазах у врага и подставляться под удар.

Следует признать, что, уклоняясь от генерального сражения в невыгодных для себя условиях, французский король действовал весьма грамотно, что бы там ни говорили его подданные, крайне недовольные разорением значительной территории Франции. В отличие от них, Филипп VI знал о крайне эффективной тактике английских стрелков (столь выгодно себя зарекомендовавшей в боях с отчаянно смелыми шотландцами), которые своей массированной прицельной стрельбой выкашивали неприятельские ряды, словно траву косой. При благоприятных условиях и тяжеловооруженные рыцари были им не помеха. Профессионализм английского воинства и военный талант их короля был налицо. Прекрасно понимая это, Филипп VI явно не торопился кидаться в бой «на авось». Он терпеливо ждал свой шанс.

А вот спесивое французского рыцарство всего этого понимать не хотело никак! Для них – самых смелых и горячих в открытом (рыцарском) бою – стратегические изыски их короля были «тайной за семью печатями». Никаких хитростей и уловок. Только честный бой – лобовая атака рыцарской конницы, как это было при Бувине в 1214 г. и Касселе в 1328 г., где их ждет либо быстрая победа, несущая богатую добычу и выкупы за пленных, либо славная смерть в рядах раздавленного и порубленного неприятеля! В ту пору многочисленная рыцарская конница Франции не без оснований считалась лучшей в Европе (о печальном опыте битвы при Куртрэ в 1302 г. французы предпочли быстренько забыть): никто не превосходил их в искусстве боя на копьях. У них были свои резоны на немедленный бой с врагом, у их сюзерена – свои доводы на маневрирование и оттягивание решающего столкновения с неприятельской армией, которая, находясь на континенте, не в состоянии будет вести длительную войну.

И действительно, вскоре в английском лагере начались неурядицы (кое-кто из союзников затребовал выплаты обещанного жалованья, а денег не хватало даже для прокорма армии) и королю Англии пришлось спешно заключать перемирие со своим кузеном на основе статус-кво. Но неурядицы не покинули его: потратив на войну гигантскую по тем времена сумму в полмиллиона фунтов стерлингов, он ничего существенного не добился.

Для ведения войны на континенте ему приходилось брать в долг огромные суммы у своих фламандских и итальянских кредиторов, порой оставляя им «под залог» своих свитских приближенных, например графа Уорика и графа Дерби! Дело дошло до того, что Эдуард III вынужден был заложить свою корону, которую удалось выкупить лишь в 1345 г. Любопытно, но не все кредиторы дождались своих денег: так банковские дома Перуцци и Барди остались ни с чем. Первый разорился в 1343 г., а второй – в 1346 г. Никто из иностранных кредиторов не горел желанием ссуживать очередную «войнушку» островного короля, и для продолжения войны на континенте ему пришлось изыскивать деньги у своих подданных. Мера, как известно, во все времена крайне непопулярная, поскольку сильно бьет прежде всего по малоимущим слоям населения. Правда, начал дальновидный Эдуард III с тех, с кого можно было взять немало. Он заставил английскую церковь (светская власть Англии никогда особо не церемонились со служителями господа Бога) дать ему «взаймы» 15 тыс. фунтов. Примерно столько же «отстегнули» своему государю и английские города. Но и этого было недостаточно и тогда начались непопулярные меры: в принудительном порядке были сильно занижены цены на продовольствие, военное снаряжение, корабельные снасти и все прочее, что требовало затрат на продолжение войны. Более того, Эдуард III пошел еще дальше: он заставил своих подданных выплатить «щитовые деньги», т.е. плату взамен 40-дневной феодальной воинской повинности. Это был первый раз в истории Англии, когда «эти» деньги взяли для ведения войны не на территории Англии, а на континенте. В целом народ без особого ропота воспринял это очищение своих кошельков.

Эдуард III был не только способным полководцем и отменным администратором, но и прекрасным психологом. Он правильно и вовремя дурил мозги своим подданным, донося до них всю нужную для одурманивания масс информацию о делах на континенте. Королевские манифесты и прокламации прибивались к дверям церквей, их зачитывали вслух священники во время проповедей и герольды на рыночных площадях. Благодаря этой «правильной» информации подданные дозировано и вовремя узнавали, как их царь-батюшка умело воюет с противными и подлыми французишками, постоянно подстрекавшими шотландцев нападать на старую, добрую Англию с севера. (Недаром очень часто у убитых или пленных «разбойников»-шотландцев обнаруживали новенькое оружие с французскими клеймами!) Дабы не подвергать своих англичан разорению, он перенес театр военных действий подальше от своих подданных – на континент. Но войну с грозным и сильным врагом нужны не просто деньги и даже не большие деньги, а очень большие деньги! Вот поэтому король и «берет» у народа столь нужные для войны на вражеской территории деньги. Правильная внутренняя политика во все времена, у всех народов давала нужные плоды: большинство подданных непоколебимо верило своему «доброму и хорошему царю-батюшке», не были исключением в середине XIV в. и англичане.

Правда, от слов надо было переходить к делу. Эдуард III тщательно готовится к очередной экспедиции на континент. С целью застать французов врасплох он держит все свои приготовления в строжайшей тайне. Стремясь избежать утечки секретной информации, еще осенью 1345 г. по приказу короля чуть ли не в одночасье арестовывают всех действующих на территории Англии французских торговцев и вообще всех подозрительных иноземцев, оказавшихся под сыскной метлой. Но несмотря на все особые меры предосторожности его венценосный кузен был своевременно проинформирован о грозящем очередном вояже родственника-островитянина на территорию Франции. Ларчик просто открывался: Эдуард III был женат на фламандке и на ее соплеменников все королевские строгости не распространялись, тем более что столь милая сердцу английского монарха Фландрия имела статус союзника англичан. Благодаря этому фламандцы могли передвигаться по Туманному Альбиону без каких-либо ограничений, а среди них было немало шпионов французского короля. Все (или почти все) планы английского короля вовремя становились известны его континентальному кузену.

И все же, 12 июля 1346 г. небольшая экспедиционная армия англичан (немногим более 10 тыс. проверенных бойцов – лучших из лучших) совершенно неожиданно для всех высадилась в Нормандии. В самый последний момент, почуяв неладное, Эдуард III, предпринял исключительные меры предосторожности. Капитаны экспедиционного флота получили запечатанные королевским клеймом пакеты с местом высадки, которые полагалось вскрыть, только выйдя в море. Более того, всем судам, стоявшим в английских портах, разрешалось покинуть их только спустя неделю после того как английская флотилия с армией на борту покинет главную военно-морскую базу Англии – Портсмут. Изменено было и место высадки: не далекая Гасконь на юго-западе Франции, а соседнее через узкий пролив Ла-Манш – северное побережье Франции, мыс Ла-Гог. Там ему попытался оказать сопротивление мелкопоместный бретонский рыцарь дю Геклен который всего лишь с 300 воинами попытался сбросить островитян обратно в море, но потерпел неудачу и вынужден был ретироваться.

Именно после той небольшой победы на мысе Ла-Гог английский король посвятил в рыцари всех отличившихся в том бою знатных юношей в рыцари. В том числе и своего 16-летнего сына, Принца Уэльского, знаменитого потом Эдуарда под зловещим прозвищем Черный Принц (1330 – 1376)!

А потом началась долгая игра двух королей «в кошки-мышки»: небольшой (можно сказать: компактный) экспедиционный корпус Эдуард III всячески старался уйти из-под удара Филиппа VI, которому удалось собрать достаточно крупные силы. Высадившийся в Нормандии Эдуард III рвался в союзную ему Фландрию, но французы, возглавляемые неистовым воителем дю Гекленом, вовремя уничтожили мосты через реки Сену и Сомму, вынудив врага совершать глубокое обходное движение. Единственный из оставшихся мостов – у Руана – был отменно защищен и англичанам пришлось двигаться вверх по течению, выискивая возможность переправиться на другой берег и все время перемещаться все ближе и ближе к Парижу. Вскоре они разграбили несколько охотничьих резиденций французского короля в окрестностях французской столицы. Но атаковать ее Эдуард III явно не собирался: к этому он явно еще не был готов. Правда, в Париже о намерениях врага не знали и там началась паника: с городских башен и колоколен были видны пожары в окрестных городах и деревнях, где по-свойски орудовали английские мародеры.

Филипп VI со своим войском стоял в столичном пригороде Сен-Дени, откуда послал своему кузену рыцарский вызов на битву на равнине либо к западу, либо к юго-востоку от Парижа. Эдуард III временил с ответом, выигрывая время в поисках выхода из сложившейся ситуации. (Кое-кто из историков полагает, что вызов был принят и французский король даже начал передислокацию своего воинства к месту предполагаемого сражения – через Париж – на юг.) Это была отчаянная игра, которая могла бы закончиться для английского короля катастрофой, если бы его разведка не нашла всего лишь в 21 км от Парижа полуразрушенного моста через который он смог переправиться через Сену. Планируемого французским королем решающего сражения под Парижем так и не произошло. Король Англии, вместо того чтобы двинуться к предложенному его кузеном месту битвы к югу от Парижа, разрушив за собой мост, ушел на север – в сторону союзной ему Фландрии.

Уходя от преследования, английский король, оказался в очень непростом положении. Испытывая проблемы с фуражом, многие его рыцари потеряли своих дорогих, особо подготовленных для конных сшибок, боевых коней и вынуждены были ехать на крестьянских клячах, вовсе не предназначенных для боя. Большинство его пехотинцев уже стоптало последнюю пару обуви и шлепали по лужам босиком. К тому же из-за плохого питания их мучили желудочно-кишечные расстройства. По пути следования англичан местные жители прятали или уничтожали все съестное. Мелкие отряды английских фуражиров, вынужденные уходить далеко в сторону от двигающейся армии в поисках пропитания, пропадали или уничтожались французами. Но жесткая дисциплина и умелое руководство все еще держало английское воинство в тонусе, оно готово было дать бой, в котором наверняка сказалась бы отменная подготовка и незаурядная тактическая выучка.

Обозленный обманом со стороны венценосного родственника, Филипп VI стремительно пересек Париж, прилюдно громко взывая к совести своего кузена, по-детски струхнувшего немедленно дать решительный бой, и, делая по 40 км в сутки, кинулся догонять бежавшего английского короля. Несмотря на форсированные марши (англичане были отягощены огромным обозом с награбленным добром), Эдуард III вскоре оказался прижатым к другой большой реке – на этот раз – к Сомме. Не помог и категоричный королевский приказ все лишнее немедленно бросить и идти налегке. Все мосты через Сомму были уничтожены, а броды хорошо охранялись французами. Все неоднократные отчаянные попытки авангарда графа Уорика прорваться на другой берег Соммы решительно пресекались французами.

Уже казалось, что на этот-то раз они сумеют зажать иноземцев в угол между рекой и морем. Но островитяне и на этот раз ухитрились извернуться. Это некий Гоб’ен Аг’аш (знающих свою историю французов и сегодня перекашивает от негодования упоминание этого имени) – в некотором роде французский «Эпиальт» – за «30 сребреников» показал англичанам проход по 3-километровому приливному болоту и броду Бланштак (Белое Пятно) через полуторакилометровую Сомму, где во время отлива уровень воды по колено либо по пояс и можно без помех переправиться. Но на другом берегу их поджидал 3,5-тысячный французский отряд (500 рыцарей и 3 тыс. генуэзских стрелков из арбалета) Годемара дю Фэ.

Надо признать, что англичане сильно рисковали. В воде их лучники были отличной мишенью для арбалетчиков врага, прежде чем они, понеся потери, все же смогут приблизиться на дистанцию убойного огня. Кони их кавалерии, отягощенные тяжеловооруженными рыцарями, часто спотыкались в мутной воде, порой с головой уходя под воду. В общем, и те и другие поначалу были малоэффективны, но у французов не хватило умения «утопить» в реке целую неприятельскую армию. Под плотным заградительным огнем, смело пошедшими в воду первыми валлийских лучников (генуэзские арбалетчики врага оказались им не помехой), тяжеловооруженная кавалерия англичан графов Уорика и Нортхэмтона просто-напросто смела неприятеля. За 4 часа англичане сумели перейти на другой берег. Потери в бою с настигшим их арьергард авангардом союзника Филиппа короля Богемии оказались незначительны: всего лишь несколько фур. Основная часть обоза с драгоценным грузом в виде стратегического запаса стрел, под которыми лежало секретное оружие (несколько странного вида металлических труб – «пушки», более пригодные для осад, чем для боя в открытом поле), врагу не досталась. А начавшийся прилив помешал французам пересечь Сомму в том же месте.

Отчаявшись получить ранее затребованное им подкрепление из Англии (1200 лучников) и убедившись, что от фламандцев поддержки не будет, Эдуард III уходит на северо-восток, минует лес Креси и 25 августа располагается на очень удобной для оборонительного боя позиции вдоль дороги из Амьена в Кале. Будучи отменным тактиком, он предпочел остановиться и дать бой в открытом поле по собственному смотрению, чем подвергать свою армию риску быть смятым и разгромленным превосходящими силами врага во время марша.

На следующий день французская армия двинулась из Маршвилля вслед за неприятелем. Впереди скакал сам король со своей пышной бряцающей роскошным оружием и сверкающими доспехами свитой, военачальниками, авангардом и личными войсками. Следом двигались отряды рыцарской конницы и арбалетчики. Последними медленно тащились нестройные толпы городских ополченцев: они опоздают к сражению и появятся на поле боя лишь на следующий день, когда никакой надобности в них уже точно не будет. Не доходя 15 км до Креси, Филипп получил донесение, что враг изготовился и ждет его на бой. Пока отставшие подтягивались, французская разведка успела полностью изучить неприятельские позиции (англичане никак тому не препятствовали) и обстоятельно доложить своему королю. По всему получалось, что разумнее отложить наступление до следующего дня, когда соберется вся армия, все отдохнут и будет ясно где и как атаковать неприятеля. Но благие намерения поколебала французская самоуверенность!

Итак, план французов заманить англичан в ловушку между двумя реками, Сеной и Соммой, провалился, а обходной маневр англичан привел к одному из самых знаменитых средневековых сражений 26 августа 1346 г. в местечке Креси-ан-Понтье (неподалеку от Абвилля в Пикардии, Северная Франция), ставшему одним из важнейших (можно сказать, классических) в Столетней войне.

Эдуард III Плантагенет реформировал систему комплектования английской армии. Он заменил феодальное ополчение набором солдат по оплачиваемому контракту в армию, предназначенную для участия в зарубежных военных кампаниях. По окончании контракта наемник (обычно это был один год) мог либо возобновить контракт, либо уволиться со службы. Основной силой английской армии были ее знаменитые лучники, набранные из свободных крестьян и стрелявшие на очень большое расстояние с удивительной скоростью и меткостью.

Рыцарская конница получала жалованье прямо из королевской казны Эдуарда III, а потому беспрекословно слушалась приказов короля и его военачальников. Французская армия, наоборот, состояла в основном из отдельных рыцарских отрядов, собранных крупными сеньорами не только Франции, но Священной Римской империи, Наварры и Богемии. О единоначалии гордые европейские герцоги и графы и слышать не желали. Рыцари презирали воинскую дисциплину, главное для них – отличиться самому и обязательно в первую очередь; высокомерно относились они и к своей пехоте.

Эдуард III дважды прислушался к дальновидным советам многоопытного графа Нортхэмптона, уже имевшего положительный военный опыт в войне с французскими рыцарями (бой при Морл’е – его подробности см. чуть ниже). Во-первых, английский король выбрал позицию таким образом, что англичане заняли фланговое положение по отношению к преследующим их французам, т.е. они встали не поперек дороги, а именно вдоль нее. Это вынуждало врага вступать в бой с марша (т.е., прежде чем атаковать, им следовало пройти мимо всего войска англичан и развернуться почти на 40 градусов) либо долго и нудно маневрировать, пытаясь заставить островитян сменить позицию. Таким образом, одновременной атаки на англичан со стороны французов ожидать не приходилось. Англичанам грозили лишь разрозненные атаки от передовых отрядов французов; справиться с ними было бы легче, чем с хорошо спланированной фронтальной атакой всего французского воинства. Во-вторых, Эдуард III выстроил свое небольшое войско в боевой порядок на большом продолговатом (полуторакилометровом) холме, обращенным пологим склоном к врагу, что лишь усиливало дальнобойность и без того мощных английских луков. Правый фланг был защищен рекой Мэ, селом Креси, крутым обрывом и лесной чащей, левый (где располагалась деревушка Вадикур) – большим густым лесом, обход которого потребовал бы от французских рыцарей много времени. Но, с одной стороны, в ту пору таких маневров в генеральных сражениях еще не применяли, а с другой, для французского рыцарства стало бы унижением: уклониться от прямой лобовой атаки на численно меньшего неприятеля! Англичане воспользовались предшествовавшим битве затишьем, чтобы соорудить систему рвов, ям и заграждений с целью нанесения максимальных увечий кавалерии противника. В такой сильной оборонительной позиции Эдуард спешил своих немногочисленных рыцарей, а лошадей отправил в обоз, стоявший сзади, за холмом. Именно там стояли повозки с большим запасом главного оружия англичан – стрел, причем не менее сотни на каждого лучника! Рыцарские отряды (в 2 – 4, а кое-где и в 6 рядов) встали вперемешку с лучниками, став опорой для них. Общее боевое построение чем-то напоминало борону, в V-образных (треугольных) клиньях лезвия которой выстроились лучники. Это позволяло им поражать врага не только с фронта, но и с фланга, осыпая перекрестным ливнем стрел на любом участке поля. Сами стрелки построились в шахматном порядке в несколько шеренг (от 2 до 4), так чтобы вторая шеренга могла стрелять в интервалы между стрелками первой шеренги. Остальные линии были поддержкой в случае необходимости, занимая позиции выбывших из строя братьев по оружию. К тому же, стоя по склону холма, они могли стрелять поверх голов передних шеренг, по крайней мере при стрельбе по параболе (навесом). Смешение рыцарей с лучниками было очень важным тактическим ходом. Обычно лучники на поле боя стреляли в наступающего врага (чаще всего скачущих всадников) до тех пор, пока расстояние не сокращалось до десятка шагов; тогда стрелки стремительно скрывались за спинами своих рыцарей и лобовой удар максимально разогнавшего врага оставался очень мощным. Эдуард III приказал своим лучникам стрелять в упор до последнего: по сути дела стоять насмерть! Именно для их моральной поддержки между ними были поставлены спешенные рыцари! (Конечно, верхом последние были более эффективны, но в данном случае они играли роль своего рода младших офицеров, чей пример стойкости столь важен в ходе рукопашного боя.) Стрелки из лука могли быть уверены, что тяжеловооруженные пешие рыцари не смогут, в отличие от конных рыцарей, стремительно покинуть поле боя, т.е. не оставят их один на один с вражескими всадниками. (Этому английскому ноу-хау потом будут долго подражать правители континентальной Европы, но без присущего островитянам блеска.) Спешивание рыцарей противоречило всем правилам военного искусства той поры, но в войнах с шотландцами Эдуард III приобрел бесценный опыт и научился использовать сильные стороны своей пехоты, в первую очередь отменно подготовленных лучников. Именно на них он сделал главную ставку. Они тщательно оборудовали боевые позиции: выкопали перед ними большое количество узких, 30-сантиметровых ямок (волчьих ям), чтобы лошади врага ломали в них ноги на полном скаку, а рядом с собой лунки для запасных стрел; заранее пристрелялись по намеченным ориентирам; выставили поправки на ветер; спрятали под шлемы, снятые на случай нежданного дождя драгоценные тетивы. Затем последовал плотный завтрак и, спокойно помолившись перед ожидаемым боем, лучники отдыхали, полулежа небольшими группками на траве, возможно, делая ставки, кто больше подстрелит «дичи» в предстоящем бою. Правый 250-метровый фланг (800 рыцарей, 2 тыс. валлийских лучников и 1 тысяча ирландских копейщиков) был поручен 16-летнему принцу Уэльскому Эдуарду, старшему сыну Эдуарда III (на самом деле им командовали многоопытные вояки графы Уорик и Оксфорд, а за наследника престола головой отвечал Годфруа д’Аркур), примерно такой же по протяженности левый (800 рыцарей и 1200 лучников) – Нортхэмптону и Эранделу (Орундэйлу либо Арунделлу). Сам английский король со свитой, резервными рыцарями и лучниками (700 рыцарей и 2 тыс. лучников) расположился в тылу сыновного фланга обороны на мельнице, на небольшом холме, который закрывал армию с тыла и с которого он мог контролировать ход всего сражения, рассылая распоряжения полевым командирам. На этом тактические изыски английского короля закончились.

У его французского «кузена» их не было вовсе. Только в 3 ч дня (либо даже 5 или 6 вечера), уставшая после долгого марша по жаре французская армия, наконец подошла к Креси. Французы имели серьезное численное превосходство над противником, особенно в рыцарях, но были скверно организованы. Видя, что его войска сильно выдохлись после долгого марша, французский король Филипп VI хотел было отложить атаку до следующего дня, собрать военный совет и решить, как действовать против выгодно расположившегося врага. Но его воинственные рыцари, увидев значительно уступавшего им врага, не только яростно настаивали на атаке сходу, но по собственной инициативе уже выдвинулись вперед. Их рыцарская спесь не позволяла им сомневаться в том, что трусливые спешившиеся англичашки не смогут выдержать сокрушительный удар их кованой лавы. Мысль о том, что пехота вообще может стойко и отважно сражаться с ними – цветом европейского рыцарств вовсе не приходила в их закованные в лучшую броню Европы головы. Сопровождавшие их презренные толпы пехотинцев-ополченцев, вечно мешавшиеся под копытами их рыцарских коней, лишь еще больше бесили их, чья репутация всецело зависела от героизма на поле брани. Любой рыцарь, выказавший неуверенность перед лицом врага, особенно столь жалкого и недостойного как пехтура, рисковал запятнать свою честь позором. Более того, наступать следовало немедленно, пока кто-нибудь не ухитрился отнять у них – рассчитывавших выигрывать сражения без помощи каких-то там простолюдинов – законной славы!

Шедшие сзади рыцари заявили, что не остановятся, пока не поравняются с передними рыцарями. Передовые, подпираемые задними, снова пошли вперед; они явно не собирались делиться славой победителей с задними. Шестеренка зацепилась за шестеренку и военную машину было уже не остановить! По сути дела начался форменный беспорядок! Филипп VI понимал, что его авторитет короля-полководца после так и не состоявших генеральных сражений под Ла-Капелью, Марком и Парижем среди спесивого французского рыцарства уже сильно пошатнулся. Они, считавшие себя лучшими в Европе, не могли и не хотели понимать, как можно столь часто уклоняться от решающего боя с врагом, им это казалось малодушием, граничащим с предательством, выраженным невыполнением своих королевских обязанностей. Один из немногих, Филипп VI осознавал, что рыцарская атака в лоб на умело окопавшегося на выгодной позиции стойкого и отменно подготовленного врага может привести к катастрофе. Но в то же время он уже ничего не мог изменить. Уже не единожды не сумев навязать противнику генеральное сражение, он не мог пойти на это еще раз без обоснованных опасений окончательно подорвать свой авторитет. Не исключено, что весьма вольнолюбивая рыцарская знать могла взбунтоваться, и тогда внук Филиппа IV Красивого по женской линии Эдуард III имел бы гораздо больше шансов потеснить его – всего лишь племянника покойного монарха – с французского престола! Скорее всего Филипп VI вынужденно принял роковое решение – немедленно атаковать засевшего на холме врага. Генуэзских наемников с арбалетами он поместил в авангарде своего войска, чтобы под их прикрытием развернуть яростно рвущуюся в бой рыцарскую кавалерию для атаки.

Уже отмаршировавшие в тот день не менее 28 км, в полном вооружении, весившем немало (только большие переносные щиты – «павизы/павезы», обычно использовавшиеся при выдвижении по направлению к неприятелю и в качестве защиты во время длительной перезарядки арбалета, везли в обозе), генуэзцы устали. Внезапно хлынувший проливной дождь с громом и молниями не добавил им бодрости, а лишь сделал подножие вражеского склона вязким, покрытым лужами. Гроза была короткой, и вскоре из-за туч снова выглянуло солнце, правда, уже предзакатное – малиново-багровое, словно предвещавшее кровавый закат бравого французского рыцарства.

Арбалетчики открыто заявили коннетаблю Франции, командующему французским авангардом, Карлу II Великодушному графу Алансонскому (1297 – 26.08.1346), что сегодня от них будет мало проку на поле боя. Услышав это, он заявил: «Вот что получаешь, нанимая таких мерзавцев, которые подводят всякий раз, когда в них нуждаешься». Генуэзцы явно не горели желанием воевать, тем более что уже успели на собственной шкуре испытать высокое искусство вражеских лучников в боях при Морле и переправе через Сомму. Наемники прекрасно понимали, что ничего хорошего их не ожидает. Почти 6 тыс. генуэзцев с грехом пополам развернулись для фронтальной атаки почти на 40 градусов, разорвав при этом свою боевую линию в нескольких местах; меся грязь, они нехотя поплелись вперед. Англичане, спокойно сидевшие на траве, при приближении врага поднялись и спокойно выстроились в заранее оговоренный боевой порядок. Картина была впечатляющей: молчаливо-темные ряды англичан, светящее им в спину закатное солнце, их зловеще-длинные тени вниз по склону холма; плотная масса генуэзцев, наступающих со своим неуклюжим оружием в руках наперевес (арбалет был максимально эффективен при станковой стрельбе из-за крепостных стен); лучи солнца, бьющие им в лицо! Генуэзцы весьма вяло издали боевой клич, чтобы напугать врага, но тот как стоял без движения, словно вкопанный, так и пропустил нестройные вопли арбалетчиков мимо ушей. Арбалетчиков французского короля поддерживали громкие звуки музыкальных инструментов, привезенных Филиппом VI, чтобы дезорганизовать и навести ужас на английское воинство. Но и это французское ноу-хау оказалось совершенно бесполезным. Скорострельность арбалетчиков (от 3 до 5 стрел в минуту) не шла ни в какое сравнение с английскими лучниками, которые за то же время могли произвести до 12 залпов, причем с убийственной точностью. Более того, арбалеты и их тетивы намокли от проливного дождя, прошедшего прямо перед битвой, в то время как лучники легко отвязывали (снимали) тетивы своих лука на время ненастья и быстро прятали их под шлемами или шляпами/шапкой. Если тетиву лука можно было сменить за пару минут (каждый лучник имел про запас 2 – 4 тетивы), а для подобной процедуры с громоздким арбалетом требовалось гораздо больше времени и специальное устройство. К тому же из-за разбухания дерева механизм заряжания легко заедал. И наконец, арбалетчики шли в атаку без «павез/павиз», которые остались в отставшем обозе. Несколько вялых арбалетных залпов короткими тяжелыми стрелами (арбалетными болтами) в сторону англичан не причинили им какого-либо урона. При хорошей погоде луки уступают в дальнобойности арбалетам, но на этот раз все было наоборот: мало того, что арбалеты отсырели (и могли стрелять всего лишь на 150 м), так валлийцы еще и вели огонь сверху – вниз, со склона холма. Подпустив врага на убойные 250 м, лучники пускали свои стрелы с таким мастерством, что они падали густо, словно снег. Если верить историкам, в первую же минуту на французов обрушилось 30 тыс. стрел! Стальная волна с шипящим свистом беспрерывно падала с неба с сокрушительной силой! Генуэзцам никогда еще не приходилось встречаться в бою с такими непревзойденными стрелками, какими были англичане. Неровные ряды атакующих генуэзцев заколебались под их губительным залпом. Еще большее замешательство вызвали дым и вспышки пламени со стороны англичан. Эдуард применил пушки в полевом сражении. Эра огнестрельного оружия впервые басовито заговорила на поле боя.

На самом деле пушки той поры были весьма неточными и имели малую дальность, но огнем и грохотом действительно вызывали замешательство и страх, особенно у вражеских коней. К тому же для повторного выстрела такой примитивной артиллерии требовалось немало времени. Лишь в 80-х гг. XIV в. она была впервые оборудована колесами. Вопрос о первооткрывателе, а точнее, первооткрывателях, огнестрельного оружия до сих пор остается открытым. Некоторые считают, что это дело рук немецкого ученого, францисканского монаха Бертольда Шварца, оказавшегося на заре XIV в. в Англии; другие называют византийца Марка Грека (VIII – IX вв.) – автора трактата об огне, предназначенном для сожжения врагов, т.е. о греческом огне, третьи – … Так что же было на самом деле? А вот что! Порох (смесь селитры, серы и каменного угля) был, видимо, изобретен китайцами и использовался ими для фейерверков и боевых действий. Китайцы владели секретами многих подобных средств, но порох обладал двумя свойствами, имевшими огромное значение, – быстрым сгоранием на воздухе и способностью взрываться в замкнутом пространстве. Каждый из компонентов пороха играет в его составе особую роль. Сера легко воспламеняется и горит, выделяя большое количество тепла. Селитра при горении выделяет много кислорода. Высокая температура и кислород – условия для быстрого сгорания угля. Такой смеси не нужен кислород из воздуха при горении; значит, оно может происходить в замкнутом пространстве, целиком заполненном этой смесью. Если порох поместить в оболочку и воспламенить через небольшое отверстие, то произойдет его мгновенное сгорание – взрыв; образовавшиеся газы эту оболочку разорвут. Это свойство использовали китайцы, начинявшие порохом полые чугунные шары с отверстиями для зажигательных шнуров. Шнуры поджигали, шары выбрасывали из специальной метательной машины и летели с тяжелым гулом на врага, оставляя развевавшиеся по ветру хвосты дыма. Если расчет времени был верен, то шнуры догорали в тот самый момент, когда снаряды оказывались в расположении неприятеля, и их осколки летели в разные стороны, неся смерть и ужас. Китайцы называли такие снаряды черными драконами, позднее европейцы назовут их бомбами. Прошли сотни лет, прежде чем люди поняли: порох может не только взрываться, его можно заставить силой взрыва бросать снаряды на большие расстояния. Самое древнее, известное нам по рисункам и описаниям огнестрельное оружие отдаленно напоминало мушкет и называлось мадфой. Изобрели его арабы. В короткую деревянную или длинную железную трубку с одним закрытым наглухо концом засыпали порох и помещали снаряд – сферическую пулю, стрелу или то и другое вместе. Порох поджигали через маленькое отверстие в трубке, он взрывался и выбрасывал снаряд. В Европе, имевшей вековые традиции кузнечного и литейного дела, огнестрельное оружие появилось в Италии и Франции, Германии и Англии, Венгрии и Чехии, Польше и России. Выглядело это оружие по-разному; человек нащупывал его оптимальную форму. Чаще всего это короткие трубки с цилиндрическими или коническими каналами (внутренним объемом ствола). Иногда трубки оковывали обручами, чтобы их не разорвало при выстреле. В XIV в. артиллерийские орудия и ручное огнестрельное оружие различались только размером, весом и калибром (диаметром ствола). Даже названия были сходны: крупные орудия, огромными каменными ядрами пробивавшие крепостные стены, назывались бомбардами, а небольшие стволики для стрельбы с рук – бомбарделлами. Такое орудие не было ни эффективным, ни надежным. Сама процедура заряжания была очень долгой, а точность – малой. Орудия часто взрывались, не выдерживая слишком большого давления пороховых газов. Обслуживавшие их люди, подпалив ведущий к запальному отверстию фитиль, со всех ног бросались к отрытому невдалеке окопу и прятались в нем. Производство и использование огнестрельного оружия в первый период его развития в Западной Европе имело цеховой характер, вследствии чего зарождавшиеся рода и виды войск находились вне войсковой организации (особенно это относится к артиллерии). Не командир батареи, а пушечный мастер, изготовлявший бомбарды, ставил их на позицию и стрелял из них. В общем, новое оружие нашло признание не сразу: слишком оно было страшно, не укладывалось ни в какие мерки. Кроме того, его еще надо было научиться делать, а потом обучить пользоваться им. И все же, уже тогда у него были свои несомненные «плюсы»: оно своими выстрелами пугало боевых коней рыцарской конницы, все еще наносившей главный удар в бою, и не требовало высокой квалификации, да и большой физической силы по сравнению с деятельностью арбалетчиков и лучников. Только столетие спустя оно действительно стало грозным оружием, заговорило во весь свой басовитый голос и получило всеобщее признание и распространение.

Пушки и мушкеты покончат с эпохой рыцарства. Это будет оружие пехоты. Мушкеты и пики окончательно изгнали рыцарей с полей сражений. Тяжелая рыцарская конница не может прорвать строй выставленных длинных пик. А под прикрытием пикинеров (копейщиков) убойный огонь поведут мушкетеры. Эффективность огнестрельного оружия внушала страх людям, привыкшим к традиционному бою, где все зависело от силы и умения воина. От удара меча и копья можно было защититься, но как защититься от стремительно мчащегося всесокрушающего снаряда?! Целые отряды хорошо вооруженных профессиональных воинов бросались в бегство, завидев, наведенные на них пушки неприятеля, а города сдавались без сопротивления, если защитники их замечали, что враг устраивает позиции для своих бомбард. Любопытно, но в ходе всей Столетней войны французская артиллерия превосходила английскую…

Особого вреда английская артиллерия врагу не нанесла, но напугать-то – напугала! И еще как напугала! Ошарашенные всем случившимся и сбитые с толку, генуэзцы начали перерезать тетивы своих бесполезных арбалетов, бросать их и с тяжелыми потерями отходить. Прямо за арбалетчиками расположились плотными рядами роскошно одетые французские рыцари, верхом на богато убранных конях. Их левым крылом командовал граф Алансонский, правым – Людовик II де Невер граф Фландрский (ок.1304 – 26.08.1346). Распираемое аристократической гордостью, французское рыцарство презрительно – с высоты своего высокородного происхождения и рыцарских седел – наблюдало за схваткой генуэзских арбалетчиков и английских лучников.

Они нервно ерзали от нетерпения в свои седлах, пока арбалетчики топтались у подножия склона не в силах преодолеть ливень вражеских стрел. Азартные и заносчивые рыцари французского короля нисколько не сомневались, что уж им-то никто и ничто не помешает сокрушить противника одним первым и смертоносным ударом – броском вперед! Никакая пехота не могла устоять перед их истинно-рыцарским напором. Им не терпелось немедленно атаковать, показать себя во всем блеске геройства! Наступать надо было немедленно, пока не подтянулись главные силы и арьергард и никто не сможет отнять у засидевшегося на застоявшихся конях рыцарского авангарда их законной славы лучшего воинства Европы!

Шел уже пятый (или даже седьмой) час вечера и сумерки уже были не за горами, а французское наступление все никак не могло толком начаться. Разгневанный неудачами своей наемной пехоты, король Франции, повелел: «Перебейте же этот сброд – они мешают нам начать рыцарскую атаку, загораживая путь!» Выдвигаясь вперед, французские рыцари стали избивать и топтать конями свою же пехоту, а дисциплинированные английские лучники по-прежнему методично и точно стреляли в самую гущу французского войска, потерявшего строй в грязном месиве, и ни одна из стрел не пропала даром. Оказавшись под ударом сразу с двух сторон, генуэзцы в целях самообороны открыли стрельбу по французским рыцарям, благо они были рядом и промахнуться было сложно. Это уже был полный бардак! Так, с самого начала сражения бравая рыцарская кавалерия была поставлена в очень невыгодные условия. Ее, истощенную необходимостью пробираться через грязевое болото, толпы и трупы своих нерадивых арбалетчиков, искусственные препятствия («волчьи ямы) и далее вверх по скользкому после дождя склону холма, чтобы вступить в ближний бой, словно косой скашивал не прекращавшийся ни на минуту ливень вражеских стрел. В воздухе стоял резкий гул тетивы, свист и стук вонзавшегося в цель смертоносного железа. Нескончаемый град свистящих стрел с широкими наконечниками не стал особо опасен как для рыцарских кольчуг, так и для входивших в обиход лат с кольчужным сочленением на сгибах, но зато убил и вывел из строя множество лошадей, большинство из которых вообще были едва защищены. Они целыми рядами падали замертво.

Тяжеловооруженные всадники вылетали из седел, барахтаясь в грязи. Те, кому удавалось подняться, с большим трудом двигались по грязи пешком под опустошительным огнем. Зато стрелы с «шиловидными» наконечниками пронзали броню французов, нанося им огромный урон. Кое-кто из них, скользя и падая по обильно пролитой конской и людской кровью траве, все же добрался до врага, но только на правом фланге, где яростно схлестнулся в ближнем бою с неприятельскими рыцарями и копейщиками. Филипп VI прекрасно видел, что его авангард бездарно гибнет! И тем не менее по мере подхода отставших частей своего бравого воинства, он упрямо бросал его прямо с марша в бесплодные атаки – в самое пекло боя! Ни порядка, ни какой-то согласованности по-прежнему не было. Как результат перед темными рядами профессионально «работавших» молчаливых англичан все росли и росли горы бьющихся лошадей, мертвых тел и умирающих рыцарей. Эта груда окровавленного металла и пронзенной плоти все увеличивалась, препятствуя продвижению вверх по склону тем, кто еще пытался атаковать. Как только свежая группа доблестных рыцарей появлялась на поле, она яростно пришпоривала своих могучих коней, скользивших по вязкой от дождя и крови земле, и нестройной лавиной шла в атаку по телам убитых и раненых, спотыкаясь о них и падая – все с тем же результатом: быть расстрелянной словно куропатки на лету! Но на смену им – а по сути на заклание – уже безрассудно скакала новая волна запальчивых французов, традиционно столь неудержимых в атаке – столь близкой их пониманию природы войны, повышенной самооценке и самосознанию (героизм на поле боя). Отваги и напора французским рыцарям – прекрасно подготовленным индивидуальным бойцам – было не занимать и в течение нескольких часов (!) их беспорядочные толпы, а не единое боевое формирование, продолжали яростно наседать на врага.

Рукопашные схватки вспыхивали все чаще и чаще, становясь все ожесточеннее и ожесточеннее. Особенно жарко было там, где отважно рубился не по годам высокий и мужественный 16-летний Эдуард, принц Уэльский, ставший им по воле отца очень рано – в 13 лет, 12 мая 1343 г. Французские рыцари графа Алансонского и Жака д’Эстраселя сумели даже сбить наследника английского престола на землю, пало и его знамя. Отвечавший за безопасность наследника английского престола Годфри/Жоффруа д’Аркур (? – 5.0401356, Руан, Франция) запросил помощи у Эрандела и даже послал гонца к самому королю за подкреплениями. Но Эдуард, видя, что часть рыцарей Эрандела уже спешит его наследнику на помощь, отказался направить резервные силы на угрожаемый участок битвы. Совершенно спокойно отец заявил, что сын должен сам подтвердить, что совсем недавно – раньше срока (не в 20 – 21, как это полагалось, а всего лишь в 16 лет!) – юнец получил рыцарские шпоры от короля вполне заслуженно. Принц и его доблестное окружение благополучно отбились (именно тогда там погиб граф Алансонский и его рыцари) и были очень горды содеянным.

Французы бесстрашно кидались на врага то ли 15, то ли 17 раз, понесли при этом ужасающие потери, но все оказалось впустую: упертые островитяне, как стояли насмерть на своих позициях, так и продолжали стоять. Только в коротких промежутках между безумными наскоками французских рыцарей, словно коршуны, на поверженных, но еще живых французов налетали ирландские копейщики.

Приказа брать в плен не было, и многим доблестным рыцарям не довелось мучительно долго умирать в этой кровавой куче железа. Своими длинными ножами (кинжалами) ирландцы орудовали, словно заправские мясники на скотобойне, добивая раненных рыцарей сквозь смотровые щели в забралах или подмышки.

Проблем со стрелами у англичан не было: их бесперебойная подача с обозных телег была отменно налажена. Если доверять современным исследованиям, то всего за время битвы лучники выпустили в цель чуть ли не полмиллиона стрел. Выстоять и победить под таким плотным «огнем с неба» не смог бы никто. Вот и рыцарская кавалерия Филиппа VI оказалась разбита и физически и морально. С наступлением ночи дважды легко раненый стрелою в шею (в лицо) и бедро король Франции, потерявший от вражеских стрел уже двух коней, нехотя отдал приказ об отходе. И остатки разгромленного французского войска, так толком и не поняв, что же произошло на поле боя под лучами предзакатного солнца , в беспорядке отступили с поля боя. Королевский штандарт – длинный конусообразный флаг с закругленным концом и главный символ французского воинства – знамя Орифламма Святого Дени – оказались брошенными на поля боя. Такой позор случился впервые за всю историю доблестного французского рыцарства.

Англичане не стали преследовать разбитого врага. Спешенные рыцари не могли быстро вскочить в седло, и остатки французской кавалерии успели скрыться из виду. Измотанные англичане повалились спать вповалку там же, где только что сражались. Но бойня на этом не закончилась! С рассветом Эдуард III отправил сильный конно-пеший отряд в 2500 человек (500 всадников и 2 тыс. лучников) графов Нортхэмптона, Уорика и Саффолка (Суффолка) обследовать поле вчерашнего побоища. В густом тумане англичане наткнулись на опоздавшие арьергардные части французов, спешащие на подмогу «братьям по оружию» и ничего не знающие о катастрофе, случившейся накануне. Поймавшие кураж англичане рассеяли их играючи.

Так утром следующего дня закончилось эпохальное сражение при Креси, где «цвет французского рыцарства, как сообщают «Большие французские хроники» навсегда остался лежать на поля битвы».

Урон, понесенный сторонами при Креси, был явно неравнозначным. Французские потери оценивались от 6 – 10 тыс. человек и выше. Хотя наиболее вероятной цифрой представляется 12 тыс.: от 1200 до 1700 рыцарей и около 10 тыс. пехотинцев, включая несколько тысяч генуэзских арбалетчиков. (Кстати, оставшиеся в живых генуэзцы, не получили никакого жалования от расстроенного Филиппа VI и, вернувшись на родину, отомстили ему по-свойски: разнесли по всему свету весть о невиданном поражении французского короля!) Скорее всего в это число следует включать и обозников, и грумов, и пажей, и слуг, и маркитантов, и прочих «нестроевых», в большом количестве сопровождавших армии всех времен и народов.

Количество раненых у французов осталось истории неизвестно.

Картина потерь англичан не столь плачевна. Среди рыцарей они не досчитались лишь двоих и 40 латников. А всего на поле боя они оставили от 90 – 150 до 250 – 400 человек убитыми и ранеными (что, вероятно, является весьма заниженной цифрой).

Это было первое большое сражение той невероятно длинной войны, которую спустя века назвали Столетней.

Поражения в Средние Века воспринимались людьми как «Божий суд», и вера во французского короля после его фиаско в первой же крупной битве с захватчиками оказалась сильно подорванной. Стихийно начатое французами сражение при Креси протекало с их стороны очень неорганизованно. Занявший продуманную оборону противник был атакован не на всем фронте, а разрозненными кавалерийскими отрядами, на действиях которых сказалась неблагоприятная местность вкупе с погодой. Взаимодействия рыцарей и арбалетчиков не было. Храбрые, но недисциплинированные и хаотично действовавшие французские рыцари потерпели постыдное и сокрушительное поражение. От еще большей катастрофы их спасло то, что противник не стал их преследовать.

Весьма небольшая армия англичан под командованием Эдуарда III одержала победу над значительно превосходящими силами Филиппа VI благодаря более совершенным видам вооружения и продуманной тактике, продемонстрировав важность новой для того времени военной концепции «огневой мощи». Эффективность массового использования длинных луков против тяжеловооруженных рыцарей была доказана англичанами вопреки распространенному в ту эпоху мнению о том, что лучники оказываются малоэффективными против воинов в тяжелых доспехах и легко уничтожаются в ближнем бою. Оказалось, что до них не так-то просто добраться: ливень стрел может сокрушить любого храброго и хорошо защищенного противника еще до того как он попытается сойтись с неприятелем в рукопашной.

Сочетание новых видов оружия и тактики, примененных англичанами в битве при Креси, привело многих историков к выводу о том, что эта битва стала началом конца эры рыцарской конницы. Былого безраздельного господства на полях сражений у рыцарской конницы уже не было. Конные рыцари перестали считаться неуязвимыми перед лицом пехоты. А ведь несколько веков кавалерия являлась наиболее хорошо обученной частью любого войска и представляла собой собрание самых богатых и высокородных воинов, всегда уверенных в себе. Уверенность эту порождали крепость доспехов, пройденная школа подготовки, привычка биться плечом к плечу с товарищами и одержанные победы. Построенная плотными рядами, она атаковала «безлошадную голытьбу» с огромным натиском и яростью. От неблагородных бедняков требовалось недюжинное мужество, чтобы выстоять и не быть растоптанными. Все это время «пехтура» была на втором плане. По мере того как простолюдины вырабатывали правильную тактику противостояния победоносным кавалеристам, совершенствовалось защитное снаряжение последних. Наряду с увлечениями рыцарскими турнирами это стало одной из главных причин создания лучшей броневой защиты всадника. Технологические и тактические подвижки в военном искусстве привели к началу добавления кованых элементов к кольчужным деталям доспехов еще между XIII и XIV вв. И хотя кольчужными доспехами еще пользовались и в XIV в., но во многом английские луки поспособствовали ускорению эволюции рыцарского доспеха и появлению полностью кованых лат. Уже к 1350 гг. кольчужная броня повсеместно вытесняется кирасой, прикрывавшей грудь, спину и бока всадника. Но на дальнейшее бронирование тела рыцаря (живота, поясницы, ног и рук) ушел весь XIV век. Полный комплект, предназначенный для боя, весил от 23 до 28 кг, но обеспечивал столь высокий уровень защиты, что уже к середине XV в. перестал применяться щит. Как результат, битвы стали обходиться недешево, но и стороны уже не несли столь больших потерь. Но столь же серьезно совершенствовалось и оружие пехоты: уже к 1540-м годам ручное огнестрельное оружие начинает теснить на полях сражений луки и арбалеты. Распространение этого смертоносного вооружения, принявшего на себя тактические функции луков и арбалетов, привело к тому, что конница снова стала весьма уязвимой и неизбежно утратила исключительную роль главного ударного оружия. И хотя еще почти 500 лет она будет активно применяться, но успех ей будет сопутствовать все реже и реже, в основном тогда, когда искусные полководцы будут очень вовремя кидать кавалерию на обескровленную пехоту.

Сразу после победы при Креси Эдуард III осадил город Кале, который сдался ему спустя 11 месяцев, став «плацдармом» англичан в Северной Франции. Проблема переброски новых сил с острова на «базу» на континенте была решена. Можно было начинать широкое наступление в наиболее важных стратегических направлениях. С континента пошел поток награбленного добра. Английское общество было «за» продолжение войны во Франции.

В то же время особых дивидендов от своих побед Эдуард III так и не получил: у него не хватало войск для постоянного контроля пройденной территории и почти вся она вскоре снова оказалась у французов. Но и об окончании войны речи тоже не шло. После Креси в войне наступило относительное затишье, военные действия велись вяло, в основном в виде пограничных стычек.

Дело в том, что в ту пору большие сражения случались редко, зато воевали долго. В основном борьба шла за укрепленные места и города. Как результат, преобладали осады. Главным было ослабить противника, нанести ему по возможности наибольший ущерб – опустошить его земли, сжечь урожай на корню, спалить дома крестьян, перебить их самих, надругаться над их женами и дочерьми. Подданные неприятельского государя разорялись и больше не могли платить ему налоги. Поэтому главным видом боевых действий были грабительские конные набеги или, как тогда говорили, «шевоше» либо «большие шевоше». Именно они пополняли английскую казну, позволяя и дальше вести отнюдь не дешевую войну на континенте. Помимо этого повышался авторитет английского монарха среди подданных, как в нобилитете, так и в простонародье!

Примечательно, что французы так и не сделали надлежащих выводов из разгрома под Креси, продолжая повторять дезорганизованные атаки своей рыцарской кавалерии на удачно выбранные англичанами оборонительные позиции. Как результат, еще не раз английская тактика пассивной обороны будет торжествовать на полях сражений этой войны и Франция даже окажется на коленях. Только перейдя к тактике партизанской и позиционной войны, избегая крупных сражений, где англичане заведомо прибегали к обороне на максимально выгодной для этого местности, французы начнут одерживать победы. Правда, для выигрыша войны потребуются десятилетия и чудо Орлеанской Девы. Но рассказ о феномене Жанны д’Арк из Лотарингии, где «свет показывает тень, а правда – загадку!» ждет вас впереди.

Одной из первых завоеванных Тамерланом территорий стал в 1372 – 1373 гг. город Ургенч с его окрестностями! Правда, столь традиционного для тимуровских походов безжалостного разгрома города и увода в полон его жителей-ремесленников не последовало! Если верить красивой легенде, Ургенч и его население спасла сказочная красота дочери его правителя Юсуфа – Хан-заде (Севин-бек), внучки золотоордынского хана Узбека! Тимур решает женить на ней своего старшего сына Джахангира. Естественно получает согласие от перепуганного на смерть отца и закатывает неслыханно пышную свадьбу в Самарканде. В общем, все как в сказке, где красота спасает Мир!

Затем настает черед вождя многочисленного племени дуглатов хана Камараддина (Камар ад-дина). Война оказалась затяжной. Камараддин предпочитал отступать перед вторгшимся могучим неприятелем, внезапно окружать его, наносить неожиданные удары, увлекать его все дальше и дальше от своих баз, отказываясь вступать в решительное сражение. Приходилось все повторять и повторять набеги на неугомонного врага.

Первые два похода Тимур предпринял весной и осенью 1371 г. Первый поход закончился перемирием; во время второго Тимур, выйдя из Ташкента через Сайрам, расположенный к северу от города, двинулся в сторону селения Янги на Тараз. Там он обратил кочевников в бегство и захватил большую добычу. В 1375 г. Тимур осуществил третий успешный поход против Камараддина. Он вышел из Сайрама и прошел через районы Таласа и Токмака по верхнему течению реки Чу. Возвратился Тимур в Самарканд через Узген и Ходжент. Показалось, что сын Тамерлана Джахангир сумел разбить непокорного и неуловимого врага, но тот, словно феникс, возродился из пепла и разграбил подвластную Тимуру Фергану и осадил город Андижан.

В который раз пришлось начинать все с начала. Разъяренный Тимур поспешил в Фергану и долго преследовал противника за Узгеном и горами Яссы до самой долины Ат-Баши, южного притока верхнего Нарына. Но очередной поход не заладился: сам Тамерлан чуть не погиб, попав в засаду в одном из узких и труднодоступных перевалов Тянь-Шаня: его – «однорукого» и колченогого – спасли лишь отвага и искусное владение оружием: булавой, копьем, саблей и арканом. Более того, почти тут же ему приснился вещий сон страшного содержания! А он, как известно, будучи человеком очень суеверным, после их просмотра всегда к ним прислушивался.

В тот раз ему приснилось, что его первенец Джахангир при смерти. Тамерлан бросил воевать и стремительным маршем понесся на родину! Но отец опоздал: когда его конь прискакал в Самарканд его старший сын уже покинул этот лучший из миров! Тамерлан, несмотря на всю свою рациональность и невиданную жестокость, своих детей обожал и глубоко переживал, когда с ними что-то случалось! Вот и сейчас, потеряв первенца он очень долго не находил успокоения и строго после положенного траура в очередной (уже пятый) раз – 1376 – 1377 гг. – отправился покорять Моголистан. Озлобленный отец очень быстро загнал-таки изворотливого Камараддина в горы и в ущельях западнее Иссык-Куля нанес ему поражение, правда, неокончательное.

В «Зафар-намэ» («Книге побед») упоминается шестой поход Тимура в район Иссык-Куля против Камар ад-дина в 1383 г., но хану опять удалось ускользнуть. В 1389 – 1390 гг. Тимур активизировал свои действия, чтобы разгромить Камар ад-дина. В 1389 г. он перешел Или и пересек район Имиль по всем направлениям, к югу и востоку от озера Балхаш и вокруг Ата-Куля. Его авангард тем временем преследовал моголов до Черного Иртыша, южнее Алтая. Его передовые отряды дошли на востоке до Кара Ходжи, т.е. почти до Турфана. В 1390 г. Камар ад-дин был окончательно разгромлен, и Моголистан наконец перестал угрожать державе Тимура, а ослабленные монголы надолго «угомонились».

Авторитет эмира Самарканда от похода к походу все возрастал и возрастал. Его сила и богатство делали столицу Тамерлана привлекательной для разного люда, который стал в нее стекаться не под ударами «кнута», а по воле «пряника».

Так в 1376 г. при дворе Тимура появился некто Тохтамыш из Белой Орды, непокорный вассал Золотой Орды, личность во многом примечательная, оставившая свой след в истории той поры, причем весьма заметный. Конечно, этот прямой потомок Чингисхана не был гением (в том числе военным), но, по свидетельствам современником, безусловно, отличался незаурядностью. Этот видный, статный, отважный, умный и энергичный хан на очень долгие годы станет одним из самых серьезных соперников Тамерлана в борьбе за власть – своего рода костью в горле. Великий завоеватель, конечно, не «поперхнется», но мучиться изжогой от телодвижений золотоордынского хана будет постоянно. Степень родства Тохтамыша с ханами улуса Джучи трудно конкретизируемая, но несомненна: недаром один из его родственников правитель Белой Орды Урус-хан (которому он мог являться то ли племянником, то ли двоюродным братом) не только убил его отца – правителя Мангышлака, но и вынудил Тохтамыша искать пристанище и защиту у набравшего большой политический вес эмира Самарканда Тамерлана.

Поначалу все между двумя воинственными политиками складывалось весьма благополучно. Первая встреча прошла на ура!. Тамерлан тогда и потом, когда они уже постоянно враждовали относился к Тохтамышу с некой снисходительной симпатий! Отдав тому в жены свою сестру, он, несмотря ни на что, так никогда и не потребовал ее обратно в свои чертоги. Именно с помощью войск Тамерлана Тохтамышу удалось, хоть и не сразу, а после нескольких неудачных войн с Урус-ханом укрепиться к зиме 1377/78 г. на землях пограничных с Золотой Ордой, простиравшихся по Северному Кавказу, северо-западной части Хорезма, Крыму, Западной Сибири и Волжско-камскому княжеству Булгар со столицей в городе Сарай-Бату (Сарай-Берке).

Авторитет Золотой Орды в ту пору постоянно падал: за два десятка лет она более 20 раз меняла правителей. Несмотря на всю энергию ее темника Мамая (правившего с 1361 г.) ситуация только ухудшалась и тот предпринял попытку карательным рейдом по русским землям восстановить былое. Но в 1378 г. его мурзу Бегича, кинувшегося большим наметом на южнорусские земли, рати московского князя Дмитрия Донского разбили на р. Воже в пух и прах. Тогда Мамай собрал все свои силы и лично двинулся на Русь.

Когда в 1380 г. русские разбили Мамая на Куликовом поле, Тимур помог потомку Чингисхана Тохтамышу подстеречь бегущего оттуда злосчастного темника на Калке, разгромить и захватить ханский престол в Золотой Орде.

Не секрет, что вокруг Куликовского сражения – одной из «особо почитаемых» битв (наряду с Ледовым побоищем) в летописной истории Святой Руси – сложилась совершенно особая ситуация, где до сих пор очень много неясного. Отечественные историки, используя летописи и предания, по-разному излагают ход Куликовской битвы.

Одни приукрашивают ее кульминацию и финал, другие – спорят о численности сил противников, третьи, наоборот, сетуют на то, что установить ее реальный ход невозможно, четвертые и вовсе сильно сомневаются в ее большой исторической значимости и т.п. и т.д.

Но народ со школьной скамьи знает то, что он должен знать как «Отче наш»: «Куликовская битва – судьбоносная победа русского народа над басурманским игом, одна из самых славных страниц в истории русского оружия!» нашедшая свое отражение в таких патетико-патриотических, эпических картинах знаменитых художников, как О.Кипренского «Князь Дмитрий Донской после Куликовской битвы», А. Бубнова «Утро на Куликовом поле», М. Авилова «Поединок Пересвета и Челубея», И. Глазунова «Засадный полк» и «Поле Куликово. Временный перевес татар».

Хрестоматийный (канонический) вариант развития событий на Куликовском поле гласит:

«…6 сентября 1380 г. по Старой Данковской дороге русское воинство, ведомое великим князем московским Дмитрием Ивановичем, достигло реки Дона. Поскольку ордынский темник (военачальник, командовавший «тьмою», т.е. 10-тысячным войском) Мамай уже был на подходе, то следовало быстро принять решение: как быть дальше? На военном совете под нажимом воинственных литовских князей Андрея и Дмитрия Ольгердовичей было решено переправляться через реку и встретить Мамая за Доном и Непрядвой. Перейдя Дон, русские обезопасили себя от возможного внезапного удара в тыл со стороны войска враждебно настроенного великого князя Литовского Ягайло, который форсировал Оку, но дальше не пошел, выясняя расклад сил. Неясна была и позиция рязанского князя Олега, отказавшегося принять участие в борьбе с Мамаем, но все же предупредившего Дмитрия Ивановича о совместных планах Золотой Орды и Литвы.

6 сентября за Дон успели переправиться только сторожевые отряды. Утром 7 сентября началась общая переправа. На это ушел почти весь день. Воины переправлялись полностью вооруженными, в доспехах и со щитами, – ордынцы были уже близко, и уроки на реке Пьяни никто не забыл. Тогда, в 1377 г., ордынская конница Арабшаха, внезапно налетев, разметала в клочья все русское воинство. Перейдя реку Дон с левого на правый берег по пяти наплывным мостам из бревен и уничтожив переправу, русские первыми вышли к Куликову полю. Так они выиграли время для расстановки сил до того, как подойдет неприятель. Выбор его местом встречи с басурманами был не случаен. Куликово поле было очень удобно для сражения против ордынцев, предпочитавших глубокие кавалерийские обходы противника и удары по его флангам в тылу. С трех сторон неширокое, изрезанное оврагами поле ограничивали реки Дон, Непрядва, Нижний Дубяк и Смолка. Мамай мог атаковать только с юга, со стороны Красного холма, который высился почти посередине поля боя. Русские войска выстроились в боевой порядок между балкой Рыбий Верх и р. Смолкой лицом в сторону Красивой Мечи, откуда двигались силы Мамая. Тыл русских был прикрыт обрывистым Доном. Перейдя Дон и уничтожив за собой мосты, князь Дмитрий довольно рискованно отрезал себе пути возможного отступления.

Зато он прикрыл с флангов свое войско реками и глубокими, заросшими лесом оврагами, затруднив коннице ордынцев обходные маневры. Левый фланг русского войска переходил в лесистый овраг и топкие берега речки Смолки. Правый фланг был также защищен болотистыми берегами р. Непрядвы. Ширина равнины, приемлемой для действия конницы, составляла всего несколько километров. Русские перекрыли это расстояние войсками и вынуждали ордынцев нанести удар в лоб, заставив отказаться от столь любимого ими, доведенного до совершенства флангового охвата кавалерией. В лобовом ударе вражеская конница теряла свои преимущества перед пешими воинами, стоящими плотной стеной. Наступать на конное войско ордынцев преимущественно пешими московскими ратям было невозможно и Дмитрий сделал все, чтобы вынудить врага ударить первым. Разведка донесла, что основные силы Мамая уже в 7 – 8 км (один час пути) и Дмитрий Иванович с помощью своего зятя (мужа его сестры Анны), многоопытного литовского воеводы Дмитрия Михайловича Боброк-Волынского принялся выстраивать (исполчать) полки.

Стремясь лишить врага численного преимущества, московский князь расположил русские войска в самом узком (4 – 5 км) месте поля в несколько линий. Развернуть все свои силы враг уже не сможет, и ему придется тесниться на поле боя. Далеко вперед Дмитрий Иванович выдвинул боевое охранение – небольшой сторожевой легкоконный полк князей Семена Оболенского и Ивана Тарусского. Его задачей было не позволить конным лучникам ордынцев засыпать смертоносным ливнем стрел главные силы русских. Измотать все русские полки до начала общей битвы, внести в их ряды замешательство и тем более нанести им большие потери, ордынцам так и не удастся. За ним выстроился Передовой полк (под командование князей всеволжских Дмитрия и Владимира). Затем следовал немногочисленный пеший Передовой полк, которому предстояло принять на себя первый натиск главных сил врага. Большинство, конечно, погибало, но, сдерживая натиск, давало возможность воеводам оценить действия врага, определить силу и направление удара и, если надо, перестроить ряды. Стоявшийследом Большой полк из суздальской и владимирской пехоты возглавляли князь Глеб Брянский и московский тысяцкий (воевода) Тимофей Вельяминов. Правый и левый фланги прикрывали сильные конно-пешие полки: «правой руки» (командиры – литовский князь Андрей Ольгердович и коломенский тысяцкий Микула Вельяминов, брат Тимофея) и «левой руки» (командиры – князь Василий Ярославский и князь Федор Моложский). На случай, если неприятель где-нибудь прорвет русский строй за Большим полком, но ближе к полку «левой руки» (именно тут было самое слабое место в русской позиции – широкая пологая лощина речки Смолки), находился частный резерв – Запасный пехотный полк Дмитрия Ольгердовича, брата Андрея.

Сам Дмитрий Иванович поменяется перед битвой одеждой и конем с другом юности молодым боярином, постельничим Михаилом Андреевичем Бренком. Одетый в блестящие великокняжеские латы, Бренк займет его место в ставке под стягом. Мужественный поступок Бренка будет стоить ему жизни: враги сочтут его предводителем московского воинства и убьют в первую очередь. Издавна считалось, что пока знамя развевалось над войском, никто не мог покинуть его ряды. Каждая сторона потому старалась захватить или сбить знамя противника и удержать поднятым свое. Командующему войском полагалось находиться непосредственно у знамени. Но великий князь Московский отказался от старинного обычая. Он ушел из-под стяга, потребовав, чтобы воины стояли до конца, даже если знамя будет потеряно. Дмитрий Иванович встретит бой в Сторожевом полку. Он состоял в основном из молодых воинов, поэтому великий князь решил собственным примером укреплять их стойкость. И только после его разгрома встанет в ряды Передового, а затем и Большого полков.

Оценив местность, Дмитрий Иванович предположил, что главный удар враг попытается нанести по левому флангу русского войска. Здесь была самая удобная для действий конницы местность, а за полком «левой руки» находилась донская переправа. Прорвавшись к ней, конница Мамая отрезала русским путь к отступлению и зажимала их в узком мешке между Непрядвой и лесом. Именно поэтому сбоку от левого фланга в большом лесном урочище «Зеленая Дубрава» князь Дмитрий приказал скрытно (уже в темноте) расположиться сильному Засадному полку из отборной конницы. Его возглавляли двоюродный брат московского князя серпуховской князь Владимир Андреевич и Дмитрий Михайлович Боброк-Волынский.

Этот полк выполнял задачу общего резерва и имел совершенно особое задание. Великий князь Московский прекрасно понимал, что при прямом столкновении не обладавшие численным превосходством над конницей врага элитные силы русской кавалерии будут раздавлены и мудро предпочел сберечь их в засаде, рассчитывая пустить в ход лишь в критический момент боя. Ход боя полностью подтвердит его прозорливость. Ордынская разведка так Запасный полк и не обнаружила. Вечером 7 сентября передовые части золотоордынцев, тесня русских разведчиков Семена Малика, увидели русские построившиеся войска. Дмитрий Иванович объезжал войска, делая смотр. Уже в сумерках Дмитрий Иванович с зятем Боброком выехал на разведку и издали успел осмотреть вражеские позиции: в первой линии выстраивалась конница, а во второй – пехота. Темник рассчитывал на пробивную мощь профессиональных наемников – тяжелой генуэзской пехоты и на маневренную ордынскую конницу. При виде врага у Дмитрия Ивановича отлегло от сердца: Мамай здесь и завтра будет сражаться. Опасаться глубокого конного обхода и прямого конного изгона (набега) на Москву или, что еще хуже, соединения с Ягайло уже не приходилось. Своей продуманной диспозицией московский князь вынуждал ордынцев к фронтальной атаке. Утром 8 сентября над Куликовым полем стоял густой, непроницаемый туман, который рассеялся только в двенадцатому часу. Все это время русские войска стояли готовыми к бою, поддерживали связь (перекликались) звуками труб. Предусмотрительность русского командования, заранее, с вечера, поставивших полки на свои места, полностью оправдала себя – прямо перед боем, в густом тумане, правильно выстроиться в боевой порядок было бы очень труднои нервно. Дмитрий Иванович вновь объезжал полки, часто меняя лошадей. Вскоре туман рассеялся и на Куликовом поле показались золотоордынцы. Им, шедшим с востока, солнце в этот ранний час светило в спину. Со стороны русских хорошо видны были их мрачные, темные силуэты. Московская рать, наоборот, сияла в лучах солнца доспехами, шлемами и оружием. Мамай был опытным полководцем и отлично понимал, что на Куликовом поле ему не удастся использовать преимущество в коннице. Густые дубравы и речушки с топкими болотами надежно прикрывали фланги русских от обхода. Пришлось атаковать в лоб, что неминуемо вело к большим потерям и непредсказуемому исходу битвы. Золотоордынская конница осталась на флангах и в резерве, а вперед выдвинулась наемная генуэзская пехота и часть спешившихся всадников. У подножья Красного холма, где была ставка Мамая, расположился сильный конный резерв. Битва началась со знаменитого поединка богатырей – ордынца Челубея, или Темир урзы (Железный воин), с иноком (монахом) Троице-Сергиева монастыря Александром Пересветом, до пострижения – брянским (любечским) боярином. Издавна повелось: чей воин одолеет, тому Бог и дарует победу. Оба поединщика одновременно вонзили друг в друга копья – это предвещало большое кровопролитие и долгую битву – и пали мертвыми. Ордынец пронзил горло русского богатыря, но и сам получил смертельный удар под левую ключицу. Однако победа осталась за Пересветом, конь которого смог довезти сраженного седока до русских войск, в то время как Челубей оказался выбитым из седла. Значит, победит русское войско.

Ордынцы перешли в атаку и противники яростно сшиблись. После долгого и ожесточенного сражения, или, как тогда говорили на Руси, «смятни» Сторожевой полк русских отступил к Передовому, но и тот не выдержал натиска врага. В бой вступил пеший Большой полк, а затем и полки Правой и Левый руки русских. Под натиском превосходящих сил ордынцев смог устоять только полк «правой руки», так как там им сильно мешала пересеченная овражками местность перед крутым холмом на котором стояли русские. Узкое поле и невероятная скученность противоборствующих сторон мешали Мамаю и его военачальникам урзам нанести излюбленные боковой и тыловой удары превосходящими силами конницы. Мамай чувствовал себя как охотничья птица с плотно перевязанными крыльями: с одной стороны мешали Дон, впадающая в него речка и дубравы, растущие по ее склонам; с другой – Непрядва с ее оврагами и текущими по их дну притоками. Оставалось притиснуть русских к берегу и спихнуть в воду. Потребовавшаяся для этого фронтальная лобовая атака, вела к огромным потерям среди ордынцев. Мамай бросил новые полки в самую середину поля, одновременно усилив свое правое крыло частью отборной резервной тяжеловооруженной конницей. Под бешеным напором ордынцев центр русских то прогибался, то вновь выравнивался, удерживая позицию. Но к трем часам дня картина боя стала быстро меняться. Большой полк в центре и полк «левой руки» заметно подались вспять. Они понесли такие потери, что вражеские кони уже не могли не ступать по трупам, так как не было чистого места. Еще чуть-чуть – и русские дрогнут. Натиск врага в центре был задержан вводом в действие Частного русского резерва Дмитрия Ольгердовича.Тогда, создавая численный перевес, Мамай бросил последние свежие силы на полк «левой руки» и начал там сильно теснить русских. Перед «Зеленой дубравой», в которой был спрятан Засадный полк, шла широкая пологая лощина речки Смолки по которой тяжеловооруженные ордынские всадники смогли набрать таранную скорость. Ценой страшных потерь им наконец удалось оторвать русский полк «левой руки» от центра русского строя. Часть полка даже побежала к Непрядве. Дружина Дмитрия Ольгердовича смогла лишь прикрыть левый фланг Большого полка, который всецело сосредоточился на отражении фронтальных атак ордынцев, но закрыть всю брешь она была уже не в силах. Часть резервной вражеской кавалерии хлынула в прорыв, а большая часть стала обходить полк с фланга. Создалась реальная угроза окружения и уничтожения русских сил. Наступила кульминация сражения. Казалось, оно проиграно… Только тогда тихо стоявший в томительной засаде Засадный полк Владимира Андреевича Серпуховского и Дмитрия Михайловича Боброка-Волынца вылетел из укрытия и кинулся вдогонку окружавшей полк «левой руки» коннице Мамая. Владимир Андреевич, командовавший Засадным полком, уже не раз предлагал нанести удар раньше, но многоопытный воевода Боброк удерживал его. К тому же ветер дул в лицо Засадному полку и мешал стремительно вылететь на врага. И только когда враг прорвался к реке и подставил русским всадникам тыл, Боброк приказал вступить в бой.

Русским на удачу, ветер переменился и теперь подгонял их в спины. Опьяненная близкой победой свежая ордынская конница, на которую Мамай сделал главную ставку, неожиданно с тыла получила сокрушительный удар в спину. Внезапный и стремительный удар из засады с тыла стал решающим. Во вражеской кавалерии началась паника, часть ее порубили, часть загнали в реку и потопили. Этот своевременный удар позволил русским князьям и воеводам перестроить полки и продолжить битву. Воспряли духом изнемогавшие владимирские и суздальские ратники Большого полка и прекратили пятиться. Двинулся вперед и полк «правой руки». Всадники Засадного полка, разметав отборную кавалерию Мамая, развернули коней и вонзились в правый фланг ордынцев, напиравший на полк «левой руки» с фронта. Распоров правофланговых ордынцев надвое, мощный конный клин двинулся прямо к ставке Мамая на Красном холме. Ордынцы смешались и обратились в бегство. Ход боя переломился. Мамай, наблюдавший издали за ходом сражения и, увидев поражение, бежал с малыми силами, как только Засадный полк русских вступил в бой. Перегруппировать золотоордынские силы, продолжить бой или хотя бы прикрыть отступление было некому.

Засадный полк преследовал врага, избив их бесчисленное множество, до реки Красивой Мечи 50 верст, захватив ставку ордынцев. Мамай успел спастись. Вернувшись из погони, Владимир Андреевич Серпуховской стал собирать войско. Сам великий князь был контужен и сбит с коня, но смог добраться до леса, где и был найден после битвы под срубленной березой в бессознательном состоянии. Потери с обеих сторон были огромны.

Олег Рязанский, которого Дмитрий Иванович подозревал в измене, бежал в Литву. Не дошедший всего 30 – 40 км до Куликова поля, Ягайло, узнав о поражении своего союзника, не стал испытывать судьбу и спешно отступил. Он не знал, что в московском войске павших оказалось больше, чем оставшихся в живых. Впервые со времени начала ордынского ига русские войска одержали крупную победу над ордынским войском. Была ликвидирована реальная угроза тотального погрома Русской земли, последствия которого трудно вообразить. Но победу на Куликовом поле не удалось закрепить полным разгромом Золотой Орды. Для этого не было еще достаточных сил. Учтя большие потери русской рати и опасность похода вглубь степей с небольшими силами, командование приняло решение возвратиться в Москву. Куликовская битва 1380 г. – важнейшее событие в истории средневековой Руси, во многом определившее дальнейшую судьбу Российского государства. Битва на Куликовом поле послужила началом освобождения Руси от ига Золотой Орды. Куликовская битва оказала решающее влияние на создание единого Русского государства, на утверждение русского национального самосознания. В самой Золотой Орде поражение Мамаевого войска на Куликовом поле ускорило процесс политического дробления Орды на улусы. После Куликовской битвы Орда много раз совершала набеги, но уже не решалась на битву с русскими в открытом поле…»

Так или примерно так повествует нам каноническая версия о событиях «Куликовского побоища».

Во-первых, он обманул противника, отдав ему единственную высоту на поле Куликовом – Красный Холм. Издавна повелось, что противники обычно стремятся занять господствующие высоты, чтобы было легче обороняться, особенно против кавалерии. Русский князь первым вышел на Куликовское поле, но высоту не занял, а отдал ее Мамаю. Темник «заглотнул наживку». С высоты Красного Холма он видел все и был уверен, что видит все! Но он не увидел главного на поле будущего боя: оврагов перед правым крылом и Засадного полка.

Во-вторых, московский князь мог считать, что при высоком моральном настрое и плотном построении обороняющихся атакующий враг обычно теряет свое преимущество в людях и вооружении. Максимально насытив на узком пространстве свой центр стойкой пехотой и лишив врага его излюбленного широкого маневра конными крыльями, Дмитрий Иванович по сути дела заведомо лишил битву красивых маневров, превратив ее в примитивную сшибку-свалку. Лобовой удар ордынцев привел к большим обоюдным потерям, но так и не принес ордынцам победы.

В-третьих, выставив вперед Сторожевой и Передовой полки – заведомых смертников, он вынудил враг потерять на них с самого начала всю мощь своего первого удара с разгона и в дальнейшем ордынцы уже не столько пронзали плотный строй русского Большого полка, сколько пытались его продавить. Образно говоря, вся мощь удара молотом в одной точке, разрушающей строй противника, оказалась разменяна на равномерно распределенное давление по всей большой площади максимально плотного русского строя. Таким образом, русский князь опять-таки свел битву к наиболее выгодной для него примитивной «сшибке-свалке».

В-четвертых, Мамай счел, что самым слабым местом в русском построении является их правый фланг: здесь строй не был столь плотным и он был больше растянут, чем остальная позиция. В надежде на быстрый прорыв и выход в тыл русского центра, он поначалу бросил большую массу своей конницы именно туда. Когда ордынские тумены перешли на галоп, то на огромной скорости влетели в целый ряд оврагов, которые не были видны ни с Красного Холма, ни даже с близкого расстояния. Разогнавшаяся многотысячная конница завалила собой овраги и двинулась дальше, но уже не столько прытко. Перед ней выросла новая цепь оврагов. Теперь она медленно спускалась в них и медленно поднималась из них наверх. Там ее ждали давно изготовившиеся к приему дорогих гостей русские, сноровисто сбрасывая их обратно. Так таранный удар конницы превратился в медленный наскок и массовую гибель коней и всадников в оврагах и только потом – от рук русских воинов полка правой руки. Бессмысленная потеря лучших багатуров левого крыла ордынской конницы из-за недочетов командования не могла не сказаться. Так уже в самом начале сражения потери атакующей стороны сильно превышали потери обороняющейся стороны. Не потому ли Правый полк Андрея Ольгердовича не только без проблем отразил атаку ордынцев, но и сам неоднократно переходил в контрнаступление, но возвращался, памятуя о недопустимости разрыва со стоящим на месте и отбивавшимся от наседающего неприятеля Большим полком. Только после неудачи на правом фланге русских, Мамай бросил все свои силы в центр, где вскоре «благополучно» увяз в критически плотной массе Большого полка русских.

В-пятых, князь Московский неспроста поменялся снаряжением и вооружением со своим ближним боярином Михаилом Бренком, ставшим под великокняжеским стягом. Скорее всего это был тонкий психологический расчет: все мурзы Мамая стремились как можно скорее прорубиться к знамени русского полководца в надежде найти там великого князя и обязательно убить его. Во все времена потеря знамени и тем более, командующего, вели к психологическому перелому в сражении, вслед за которым следовал и разгром армии. Ценой огромных потерь ордынцы добились своего: стяг свалили, «великого князя» убили! В этот момент им показалось, что битва выиграна и они даже перестали рубиться, готовясь торжествовать победу. Напор прекратился. Затем обман выяснился, но боевой порыв ордынцев, они яростно сражались ни один час, уже был утрачен – цель сражения оказалась потеряна! Ордынцы еще бились, но уже как бы по инерции и битва в центре окончательно превратилась в массовую сшибку-свалку без конкретной цели для атакующих. Непрерывно атаковавшие до этого момента ордынцы не только подустали, но и отчасти пали духом. В-шестых, великого князя Московского не так-то просто было убить! Он не был одет в одну лишь кольчугу простого воина, как это можно было бы подумать. Специально для этой битвы ему выковали кольчугу из лучших сортов железа. Именно на нее он надел голубую броню – латы из металлических пластинок, которая по качеству ничем не уступала рыцарской броне западноевропейских рыцарей той поры, например, германской! И только потом, он облачился в кольчугу рядового бойца-пехотинца. Именно эта трехслойная защита тела Дмитрия Ивановича, скорее всего и спасла ему жизнь. Его и кололи, и рубили, но не убили, а лишь оглушили, очевидно, ударно-дробящим ударом (палицы, шестопера, чекана, клевца) в голову – недаром его шлем оказался помят сразу в нескольких местах. Великий князь получил такое количество ударов (но не смертельных), что к концу битвы по совокупности оказался в тяжелейшей контузии. Не исключено, что именно она потом и станет причиной его достаточно ранней смерти – в 39 лет в 1389 г. (Скажем сразу, что столько мощных ударов в голову получает лишь боксер: к концу жизни обычно страдающей ужасной болезнью Паркинсона – Прим. Я.Н.) В-седьмых, увязнув в центре (бойцы бесцельно давят друг на друга и горы трупов превращаются в непреодолимую «стену» как для ордынцев, так и для русских), Мамай принимает, как ему тогда казалось, единственно правильное решение: сосредоточивает максимум сил против полка «левой руки», где еще нет такой ужасной скученности и таких потерь. И хотя его воины уже изрядно устали, но у них еще есть силы и численное превосходство и здесь еще можно попытаться добиться успеха, надо только поднажать. И действительно полк «левой руки» начинает подаваться назад, отходя от рощи «Зеленая дубрава». Открывается брешь для конного броска в тыл русским! С высоты Красного Холма Мамай это видит и, не теряя времени, бросает в бой свой последний резерв – элитную кавалерию, которую он так берег для решающего удара. Как только она прорывается в тыл русским, ее саму поражает с тыла отборная конница Андрея Серпуховского и Боброк-Волынца, несколько часов «пролежавшая в травке» под дубами и, наконец дождавшаяся своего часа. «Козырной туз» Мамая оказался бит… «джокером» Дмитрия Ивановича! Впрочем, это всего лишь гипотеза возможного развития событий на поле Куликовом, где мало героики и много трезвого расчета. Но еще раз повторимся, что все это можно принимать внимание при условии, что Куликовское сражение случилось именно там и именно так, как об этом предпочитают повествовать отечественные летописи. А вот с этим у критически настроенных исследователей есть большие сомнения…

Не секрет, что реальный ход развития событий на поле Куликовом установить по летописным источникам очень сложно, если просто невозможно. На ум приходят разного рода интерпретации слишком хрестоматийного финала сражения: яркая концовка битвы – удар русского засадного полка в тыл прорвавшимся басурманам. Этот канонический штрих очень напоминает другую легендарную битву в истории Святой Руси – удар засадной конной дружины самого князя Александра Всеволодовича в тыл зарвавшейся немецкой «свинье» в Ледовом побоище.

В связи с этим представляется возможным и даже нужным заодно провести раскадровку и этой судьбоносной битвы из истории Святой Руси, благо у нее есть некоторые общие «параллели» и сюжетные линии с интересующим нас побоищем на поле Куликовом.

На самом деле, Ледовое побоище – 5 апреля (по Новому стилю – 12 апреля) 1242 г. – одна из тех особо почитаемых битв (наряду с Невским сражением и Куликовской битвой) в летописной истории Святой Руси, где до сих пор очень много неясного. Сколько же немцев сражались с русскими на льду озера, где конкретно проходила эта битва и, наконец, кто же стал победителем в ней? Отечественные и зарубежные историки, используя свои летописи и предания (Новгородская летопись «Житие Александра Невского», Новгородская первая летопись, Софийская первая летопись, Симеоновская летопись, Лаврентьевская летопись и ливонская «Рифмованная хроника», т.е. написанная в стихах), свои «аргументы и факты», по-разному излагают и повествуют о ходе этой битвы. Впрочем, это естественно: так было, так есть и так будет у всех народов – идеология вещь крайне актуальная во все времена! Как следствие, у нас до сих пор весьма смутные представления о том, как все могло быть на самом деле в Ледовом побоище. Вряд ли когда-либо ситуация изменится к лучшему: слишком многим это невыгодно, в первую очередь власть предержащим, да и ментальность большинства россиян к этому просто напросто не готова.

Хрестоматийный (идеологически-правильный) вариант описания этой битвы, как впрочем и Куликовского побоища, известен любому школьнику. Спору нет, он очень ярок и доходчив!

«… Александра Ярославича не устрашила неудача передового конного отряда новгородцев Домаша Твердиславича и тверского воеводы Кербета, разбитого немцами во время разведки. Русские попали в засаду и почти все были вырублены. Узнав о месте столкновения, русский князь смог верно определить направления движения неприятеля: короткой дорогой он стремились выйти к Новгороду и отрезать русского князя от него. Разгадав замысел врага, Александр Ярославич удачно определяет место будущего сражения. Он быстро стягивает все свои силы к Чудскому озеру и весной 1242 г. занимает позицию на промерзшем до дна льду (отсюда и сражение получит название «Ледового побоища». – Прим. Я.Н.) у острова-скалы Вороний Камень (сегодня он под водой) севернее урочища Узмень, в очень выгодных для себя условиях. За спиной русского войска находился иссеченный промоинами и заросший густым лесом берег с глубоким снегом, исключающий возможность захода в тыл или охвата. Правый фланг был надежно защищен Сиговицей (Сеговицей) – местом с очень тонким из-за сильных подводных ключей льдом, изрядно подтаявшим под лучами теплого весеннего солнца. Коварная Сиговица с ее рыхлым льдом в день битвы сторожила с севера русские позиции на все 100 %. Левый фланг прикрывался высоким береговым мысом, к тому же ледяная гладь прекрасно просматривалась здесь до противоположного берега. Таким образом, вражеской кавалерии фланговый обход, задумай она его, вряд ли бы удался. Позади войска Александр поставил обозные сани, соединенные друг с другом – еще один рубеж обороны, на случай прорыва противника. Через них не перескочишь на лошади, отягощенной тяжеловооруженным всадником. Там же располагалось и устье реки Желчи, по ней в случае неудачи могли отступить русские войска. Неменьшее искусство юный князь проявил и в боевом построении войска. Прекрасно зная об излюбленной западноевропейскими рыцарями бронированной «свинье», он пошел на военную хитрость. Вопреки русской традиции того времени ставить лучшие силы в центр боевого порядка, а «крылья» оставлять сравнительно слабыми, он поступил иначе. Он сделал егоболее гибким, устойчивым и маневренным. В центр – «чело» – своего войска Александр поставил три полка пехотинцев. Первым стоял сторожевой полк, имевший много лучников, а за ним передовой и большой полки: здесь были собраны наиболее стойкие русские воины – владимирские и новгородские ратники в кольчугах и дощатых доспехах. Помимо мечей у них были позаимствованные у монголов копья с крючьями на конце для стаскивания воинов противника с коней и длинные узкие ножи-засапожники, которые они применяли в ближнем бою, особенно когда всадники опрокидывали их наземь и, упав, пехотинец резал брюхо и сухожилия лошадям врага. Зато на «крыльях» (флангах) князь сосредоточил свою главную ударную силу – хорошо вооруженную (копьями, булавами и боевыми топорами) маневренную кавалерию, которую хитроумно прикрыл спереди несколькими пехотными шеренгами. Помимо этого на левом фланге – лесистом берегу – был спрятан в засаде небольшой ударный полк из отборных всадников княжеских дружин Александра и его брата Андрея в кольчугах со щитами, кистенями, мечами и саблями (выделено мной. – Я.Н.). Русский князь намеренно ослабил центр своих позиций, хотя именно здесь предстояло принять таранный удар разогнавшихся тяжеловооруженных рыцарей. Ливонской «свинье» подстроили западню в виде мощных клещей из конных полков правой и левой руки. Сам полководец разместился на вершине высокого Вороньего Камня, с которого прекрасно были видны все окрестности. Он-то и станет его наблюдательным постом и командным пунктом в предстоящем сражении. Ливонцы под началом магистра Андреаса фон Вельвена (Фельбена) подошли к позициям русских на рассвете и увидели изготовившуюся к бою русскую рать. Высланные вперед Александром Ярославичем русские лучники не позволили вражеской конной разведке близко приблизиться к русскому войску, отогнав ее плотнойстрельбой. Ливонские военачальники так и не узнали особенностей боевого порядка русских. Они посчитали, что им предстоит сокрушить пехоту: прикрытую пехотой конницу на флангах – главную ударную силу русских – они не приметили. Противник построился «свиньей» и медленной рысью пошел вперед. Сразу быстро скакать они не могли: устали бы лошади, несущие тяжеловооруженных всадников, и отстала бы пехота – кнехты, находившаяся внутри клина. Стоявший впереди сторожевой полк лучников, не смог расстрелять атаковавшую его бронированную рыцарскую кавалерию, и частично рассеянный, отошел на фланги. Стальная рыцарская «свинья» в белых плащах со зловещими черными крестами, протаранив передовой полк, яростно вонзилась в плотную массу пешцев большого полка. Крестоносцы прорвались через центр русского боевого порядка, но развить свой успех не смогли. Считая дело выигранным, они нарушили строй и утратили боевой порыв. Неодолимой преградой для неповоротливой рыцарской конницы оказались и крутой обледенелый берег, и скрепленные друг с другом повозки вражеского обоза, за которые откатились остатки русских пехотинцев. Кони не имели достаточно скорости и места для разгона, чтобы преодолеть сцепленные и выстроенные в ряд сани. А поскольку задние ряды продолжали напирать, передние устроили перед санями и крутым берегом кучу-мала, повалившись вместе с лошадьми, получая со всех сторон удары. Рыцари замешкались – «свинья» увязла в боевых порядках противника, ее «рыло» затупилось и тотчас же этим воспользовались русские. Оба маневренных крыла войска Александра Ярославича – кавалерийские полки правой и левой руки под началом его удалого брата Андрея и многоопытных воевод – стремительно обрушились на рыцарскую «свинью» с двух сторон. Вскоре засадная конная дружина с боевым княжеским стягом – могучим ощетинившимсяльвом, ведомая самим князем Александром, замкнула окружение и галопом смяла рыцарские шеренги, прикрывавшие неприятельский клин с тыла (выделено мной. – Я.Н.). Началось избиение русскими вражеского воинства, вошедшее в историю как Ледовое побоище!»… Так или примерно так, повествует нам разнообразная общедоступная учебная литература об этом знаменательном событии в отечественной истории…

…Кстати сказать, в советское время Ледовое побоище подавалось как одно из самых значительных событий не только Святой Руси, но и всего Средневековья! Это один из типичных примеров «легендаризации» «летописной битвы» и превращения в непогрешимого национального героя князя Александра Невского! А ведь он, судя по дошедшим до нас отрывочным сведениям был человеком гордым и властным, амбициозным и жестоким! И, тем не менее легенды о его победах на Неве и на Чудском озере воспевались так мощно, что сделали Александра Ярославича не только одной из величайших фигур в русской истории, но и даже Святым – защитником русского православия от католицизма. Правда, причисление Александра Ярославича к лику святых произошло не после его смерти, а лишь спустя 300 лет, уже во времена Ивана IV Грозного – в 1547 г. Тогда по царской указке переписывалась история государства Российского и все что способствовало усилению этого государства – хорошо. Неспроста первый царь Всея Руси, приказал найти в жизнедеятельности князя добрые дела и достоверные свидетельства о его чудотворчестве. Была проведена очередная редакция «Жития Александра Невского» и совершенно по особому представлены «великие» сражения, благодаря которым православная Русь была спасена от католиков, стремившихся навязать ей свою веру. Все это требовалось для создания «Степенной книги царского родословия» – своеобразного литературно-исторического произведения, целью которого было представить всю предыдущую до Ивана IV русскую историю как деяния московских государей и их предков. Именно в этой книге Александра Ярославича сделали Невским и в его честь стал ежегодно отмечаться церковный праздник. (Тогда же при Иване Грозном свое почетное наименование Донской получил и Великий князь Московский Дмитрий Иванович.) А ведь обычно современный читатель считает, что Александра Ярославича прозвали Невским за победу над шведами на Неве в 1240 г. Подобно тому как московского князя Дмитрия назвали Донским после Куликовской битвы! На самом деле эти звучные прозвища были присвоены им лишь спустя века. Интересно, почему этого не сделали современники Александра – ведь его принято считать великим ратоборцем во славу Руси. Так или иначе, но в национальном самосознании подвиги святого и благоверного Александра Невского стояли особняком. Нет другого русского князя, канонизированного Церковью, который бы так часто изображался на иконах, а его сражения против шведов и тевтонов стали частью национально-политического мифа. Еще большей идеологической правке его фигура подверглась по приказу-заказу Сталина в преддверии войны с немецким фашизмом (начиная с 1938 г.) и в ходе оной. С той поры идеализированному (идеологически правильному) варианту Ледового побоища уделяется особое место во всех трудах и учебниках по истории СССР, а теперь и России. Западные источники в ура-патриотическом освещении, естественно, не использовались. Многочисленные ошибки, неточности и завиральные фантазии (так по аналогии с засадным полком из Куликовской битвы в «ЛП» появился свой засадный полк из отборных всадников княжеских дружин, замкнувший окружение «рыцарской свиньи») ангажированных «акробатов» от исторической науки принялись бодро кочевать по страницами отечественной литературы. Порой при этом кое-кто из особо рьяных «исследователей» потихоньку сочинял что-то свое, тем самым, добавляя «красок». Например, пассажи о гениальном предвидении Александра Невского: немцы не будут сидеть в обороне, а непременно атакуют клином-«свиньей» и обязательно в центре, а значит следует подготовить им смертельную ловушку-клещи а-ля Канны с конными маневрами по двустороннему охвату флангов врага и с заходом ему в тыл! И это на такой открытой местности, как многокилометровое ровное как стол и идеально просматриваемое на километры пространство замерзшего озера… Интересно, с какой скоростью по скользкому льду могла бы совершать обходные маневры (а они априори должны быть быстрыми) русская конница? Свое победное шествие визуально исключительно доходчивый графический вариант «ЛП» в виде «германской свиньи в русских тисках» продолжает кочевать из учебника в учебник и сегодня. Внесла свою лепту в героизацию «ЛП» и его кинематографическая версия – высокохудожественный фильм знаменитого советского режиссера Сергея Эйзенштейна «Александр Невский» (1938 г.) Большой мастер советского кинематографа сумел из нескольких строк «Жития Александра» воссоздать далекие от нас события 1240 – 1242 гг. Фильм, безусловно, имеет мало общего с исторической правдой, но в то же время, это – один из самых ярких образцов исторических фильмов. Именно он во многом сформировал у нескольких поколений советских людей, а ныне и россиян представление о битве. Сильно бьющую по эмоциям музыку к фильму написал один из величайших композиторов XX в. Сергей Прокофьевым. К сожалению, к/ф «Александр Невский» слишком идеологизирован, что впрочем, вполне понятно, поскольку таковы были реалии той крайне непростой эпохи. Эпохи преддверия Великой Отечественной войны. Обсуждать подобную позицию бесполезно. Есть смысл попытаться понять, что же могло быть на самом деле. Как известно, передвижения, численность, потери с обеих сторон и сам ход сражения на Чудском озере освящены в летописных источниках не только слабо, но и весьма путано. Сегодня многие историки не исключают, что ледовое побоище на Чудском озере на самом деле не было местом столь важной битвы, как ее потом представляли. Начнем с того, что Александр Невский, судя по всему, совершал ответный рейд по Ливонии, а не ставил себе целью вызвать врага на решающее сражение. Он предпочитал действовать по тылам неприятеля. Но крестоносцы пошли ему навстречу и русским, поспешно уходившим после набега на Ливонию с награбленным добром и пленными, не принять бой уже не представлялось возможным. До сих пор точно не известно даже место битвы. В летописях неясно указано место Ледового побоища: «Поставили полк на озере Чудском, на Узмени, у Вороньего камня». Вот его и ищут отечественные историки аж с середины XIX в. Данные археологии ни на Чудском озере, ни на его берегах не подтверждают наличия ни братских могил, ни групповых захоронений воинов, ни больших находок оружия, т.е. нет вещественных доказательств битвы 1242 г. именно там. Кто-то считает местом сражения западный берег Чудского озера. Другие склоняются к тому, что побоище произошло на западном берегу Псковского озера. В то же время есть сторонники того, что на самом деле все случилось на Теплом озере. Как результат предполагаемые места сражения разбросаны друг от друга на территории протяженностью более 100 км! Так было ли оно вообще? Или же перед нами миф о событии, которое лишь могло быть? Большие сомнения вызывают у историков и сведения о численности противников. В советской историографии в зависимости от конъюнктуры момента численность русского войска оценивалась в 15 – 17 тыс. человек. Поскольку в те времена количество воинов было принято указывать одним емким словом – бещисла (т.е. несметное количество), то указанные цифры в большей степени похожи на исторический анекдот, нежели на историческую справку. Возникает естественный вопрос: откуда у русских такие рати после того как монгольский хан Батый только-только прошелся «огнем и мечом» сначала по Северо-Восточной, а потом и по Юго-Западной Руси. К тому же к концу 30-х гг. XIII в. все население Новгорода, включая женщин, стариков и детей, составляло чуть более 14 тыс. человек. Если это так, то под знаменами Александра Невского могло оказаться лишь порядка 2 тыс. ратников. Сегодня количество русских участников «ЛП» оценивается как значительно меньшее: до 5 тыс. человек (800 конных дружинников, 800 новгородских всадников, 800 новгородских пехотинцев, 2000 ополченцев и 1200 половецких лучников-наемников). В то же время численность войск Ордена в битве на Чудском озере определялась советскими историками обычно в 10 – 12 тыс. человек: скромно признавалось, что врага все же было несколько меньше. Единственные цифры, имеющиеся в летописных источниках, – потери Ордена, которые составили около 20 братьев (имеются в виду рыцари) убитыми и 6 пленными. Учитывая недавний разгром от монголов под Лигницей 9 апреля 1241 г., и 9 мешков отрезанных у убитых ушей, собранных на поле боя азиатами-кочевниками, Тевтонский Орден не мог оказать помощь своему Ливонскому «филиалу». В сражении участвовали датские рыцари и ополчение из епископства Дерпта (Тарту). В состав последнего входило большое количество эстов/чуди, но рыцарей было немного. «Ливонская Рифмованная хроника» сообщает, что в момент окружения рыцарей русской дружиной, «русские имели такую рать, что каждого немца атаковало, пожалуй, шестьдесят человек». Даже если число 60 и является сильным преувеличением, численный перевес русских над немцами, скорее всего все же имел место. По мнению некоторых современных отечественных и зарубежных исследователей, Орден мог выставить на поле боя отнюдь не впечатляющее войско: что-то порядка 1800 крестоносцев [100 – тевтонских рыцарей Андреаса фон Фельфена (Белвена), 400 конно-пеших «сержантов-жандармов», 300 датских рыцарей и 1000 эстов/чуди] Дерптского епископа Германа фон Буксхевдена. Итак, масштабы сражения действительно не впечатляют: в ту пору в том же регионе случались и более крупные битвы, например под Шауляем в 1236 г. и под Раковором (современный г. Раквере в Эстонии) в 1268 г. В древнейшем западном свидетельстве об интересующем нас событии – «Старшей Ливонской рифмованной (написанной в стихах. – Прим. Я.Н.) хронике», записанной со слов участника событий вскоре после 1278 г., говорится о нападении на ливонские земли суздальского князя Александра с отрядом лучников. В бою погибли 20 рыцарей, 6 остальных взяли в плен. Но о сражении именно на льду Чудского озера нет ни слова. Самый древний русский источник – Лаврентьевская летопись, составленная во 2-й половине XIV в. – приписывает всю честь в битве брату Александра Невского Андрею Ярославичу и его суздальской кованой рати: «В лето 6750. Великыи князь Ярослав посла сына своего Андреа в Новъгород Великыи в помочь Олександрови на немци и победиша я за Плесковым (Псковом) на озере и полон мног плениша и възратися Андреи к отца своему с честью». Андрей Ярославич остался в тени истории во многом потому, что и до и после битвы переговоры с Орденом вел его брат Александр Невский. Андрей же действовал по принципу «Пришел. Увидел. Победил» и вскоре ушел в родной Суздаль – княжить. Таким образом, скорее всего единственное, что могло быть, так это то, что поначалу ливонцы захватили Изборск и Псков. Андрей Ярославич с братом Александром ответили изгнанием из Пскова захватчиков. В боях погибло 20 немецких рыцарей и 6 было взято в плен. Потом за них был получен выкуп, и они были отпущены. Вот и все. Позже Андрей по стечению обстоятельств был забыт, а все подвиги, и которые были, и которых не было, приписали более известному князю, спустя века канонизированному. Два новых факта сообщают ростовские летописные известия о Ледовом побоище, отразившиеся в Академическом списке Суздальской летописи: «В лето 6750. Ходил Александр Ярославич с новгородцами на немцев и бился с ними на Чудском озере, у Воронья камня (курсив мой – Я.Н), и победил Александр и гнал по льду 7 верст (курсив мой – Я.Н.), секучи их». В весьма популярной среди некоторых отечественных исследователей Новгородской Первой летописи (наиболее ранний список этой летописи относят к 30-м гг. XIV в.) нам преподносится еще более развернутая картина Ледового побоища. «Александр и новгородцы построили полки на чудском озере на Узмене у Вороньего камня. И наехали на полк Немцы и Чудь, и пробились свиньею сквозь полк. И была сеча там велика немцев и Чуди. Бог пособил князю Александру. Врага гнали и били 7 верст до Суболичьского берега. И пало Чуди бесчисла, а Немцев 400. В Новгород приведено пятьдесят пленных. Битва состоялась пятого апреля в субботу».

После Куликова побоища остатки Мамаева полчища предпочли перейти к его победителю чингизиду Тохтамышу. Оставленный всеми, темник бежал к генуэзцам в Крым в Феодосию (Кафу). Здесь ему пришлось таить свое имя. Однако генуэзцы Мамая узнали и зарезали, польстившись на его богатую казну. По крайней мере так повествуют предания, а им, как известно, свойственно смешивать быль с «небывальщиной».

Поддержав мятежника Тохтамыша, Тамерлан рассчитывал ослабить Золотую Орду и иметь там послушного правителя, или, по крайней мере, надежного стража своих северо-западных рубежей. Но новый хан Золотой Орды вскоре почувствовал свою силу и решил показать окружающим на что он действительно способен! Для начала он уведомил русских князей, что поскольку Мамай не только проиграл ему на Калке, но и уже убит, то Русь снова является вассалом Золотой Орды. Но победитель Мамая московский князь Дмитрий Донской предпочел сделать вид, что он-де не в курсе ордынских событий и платить дань не собирался. Тогда Тохтамыш в исконно ордынском стиле конным набегом оказался под стенами Москвы в 1382 г. и с помощью хитрости ее взял, разграбил и сжег, благо князь Московский временно оказался вне зоны доступа.

Удача, как известно, паруса надувает и удачливый золотоордынский хан счел возможным отплатить своему самаркандскому благодетелю черной неблагодарностью, с большим войском отправившись в подвластное Тамерлану Закавказье.

Уже разменявший пятый десяток лет Тамерлан в это время только-только завершил свой грабительский поход в Персию заставивший ее жителей содрогнуться от своей невиданной жестокости.

Так в 1383 г. в городе Исфизаре, что южнее Герата, 2 тыс. связанных веревками живых пленников сложили штабелями в виде башен-минаретов, перекладывая их кирпичами и глиной. По некоторым данным особо поусердствовал тогда сын Тамерлана Мираншах – жестокий пьяница и циник, а по некоторым оценкам и вовсе откровенный садист с признаками умопомешательства. Как говорят хроники, «от города остались одни развалины». В Астарабаде все население, включая «младенцев в колыбелях», было истреблено. Террор для Тамерлана становится, как у его кумира Чингисхана, инструментом войны!

А ведь эти города считались орлиными гнездами и слыли неприступными! Но, как показала практике, только не для армии Тамерлана, в которой было не только спецснаряжение для штурма горных твердынь. Но и особо подготовленные для горной войны воины, набранные из горцев, умевших взбираться на скалы и крепостные стены подобно «ниндзя», а также специально обученные команды подрывников-минеров. Подкопы, бреши и прямой приступ «открывали ворота» этих городов.

Затем наступил черед Тебриза, и он пал! Потом самаркандский эмир бросил свои полчища на Грузию, чей народ, возглавляемый царем Багратом V, ответил невероятно стойким сопротивлением. Грузинская кампания проходила очень трудно, долго и кровопролитно.

…Рассказывали, как тяжело пришлось воинам Тамерлана при штурме считавшейся неприступной грузинской крепости Вардзии. В крепость можно было попасть лишь по узкому подземному ходу, который заканчивался пещерой. Оттуда поднимались по лестницам, убираемым наверх через круглые люки. Через люки и бойницы защитники крепости поражали пробравшегося в пещеру противника стрелами и копьями, сбрасывали на него камни, выливали кипяток и вар. Подземная крепость Вардзия соединялась подземными ходами с другими горными крепостями. И все же, тимуровские головорезы взяли-таки Вардзию. Они сделали это с помощью деревянных помостов, которые спустили на канатах с соседних гор. После ожесточенного штурма все защитники крепости были вырезаны озверевшими врагами. Жестокость Тамерлана не знала пределов: ему ничего не стоило приказать закопать живьем 4 тыс. бившихся до последнего грузин…

И все же город Карс был стерт с лица земли; в 1386 г. Тифлис (Тбилиси) пал и, несмотря на продолжавшиеся внезапные налеты-наскоки неуловимых конных отрядов грузин – храбрых и умелых воинов, их царь Баграт V счел за благо запросить мира, чтобы хоть как-то сохранить свой народ от поголовного истребления. Утверждают, что в Грузии было убито людей и разрушено жилищ больше, чем где-либо. Так ли это? Тем более что часть грузинских воинов, кто силой, а кто и убеждением, вошли в состав Тамерлановых войск. Сам он с огромной добычей и множеством пленных возвратились в Самарканд. Награбленных богатств оказалось столько, что самаркандский эмир даже отменил в своем государстве налоги на 3 года.

И вот когда ненасытно-жестокий завоеватель в самом конце 1387 г. отдыхал после тяжелых ратных трудов на зимних квартирах в окрестностях Карабахского нагорья, в поречье Куры и на Нижнем Араксе, к нему приходит неожиданная весть о коварном вторжении с севера его выкормыша – золотоордынского хана Тохтамыша – через Дербентский проход в подвластное Тамерлану Закавказье! Это случилось во время столь любимой им псовой охоты. Судя по всему, эта новость застала его врасплох. Поскольку он успел выставить в заслон лишь небольшой конный отряд с приказом «Стоять насмерть!».

Вовремя подоспевшая кавалерия Мираншаха заставила Тохтамыша спешно ретироваться, но многие из его воинов попали при этом в плен. Пришедший в дикую ярость от предательства своего ставленника Тохтамыша, Тамерлан приказал всех их отослать назад к своему предводителю с письмом, в котором чингизида упрекали в непослушании.

На самом деле тогда столкнулись интересы двух крупнейших игроков той поры. Только Тохтамыш любил игру в кости, где результатом правил случай, а Тамерлан предпочитал шахматы, где все зависит от тонкого ума и искусного расчета. Нетрудно предугадать, чьи шансы в этой смертельной схватке были выше, но как это иногда бывает Его Величество Случай, порой вносит свои коррективы… Так случилось и в многолетней борьбе Тимура с Тохтамышем.

Восстание кочевых тюрок (туркменов) в тылу у Тамерлана – в современной Восточной Турции – на время отложило окончательное выяснение отношений между золотоордынским ханом и самаркандским эмиром. В конце концов, бунтари оказались усмирены. Но осенью (октябре-ноябре) 1387 г. вспыхнул бунт в Хамадане (древних Экбатанах). Казалось и здесь все удалось уладить, если бы не одна нелепость! В Исфагане (Исфарайине), где на постое оказалось около 5 тыс. воинов Тимура, какой-то подгулявший вояка решил «облагодетельствовать» местную девицу соответствующего поведения. Что-то там у них не сладилось и «ночная бабочка» подняла крик, будто ее режут. (По другой версии – никакой дамочки в заварухе и в помине не было и искать женщину в качестве причины конфликта бесполезно!) Так или иначе, но кто-то по какой-то причине ударил тревогу – поднялся шум. Собралась толпа и с традиционным криком для таких ситуаций «Наших бьют!!!» местные жители кинулись на оказавшихся поблизости солдат Тамерлана. Во всеобщей потасовке обезумевшие горожане, пользуясь своим численным превосходством, вырезали чуть ли не три тысячи Тамерланова воинства! Вполне понятно, что их предводитель посчитал такой исход бытовой мясорубки чрезмерным! «Мертвый враг лучше живого!» – заявил разъяренный Тамерлан своему воинству и обрушился с карательной экспедицией на исфаганских горожан. В живых оставили только несколько избранных семей и тех, кто помог спастись солдатам Тамерлана во время резни («Варфоломеевой ночи») в своих жилищах, пустив их в дом от ярости обезумевшей толпы. Всех остальных просто вырезали, как скот на скотобойне! Именно резали – никакого насилия и грабежа! Убивали всех без разбору, обязательно отрезая им головы. По мере накопления голов их вывозили за черту города, где из этого экзотического материала возводились башни-минареты! Причем каждый воин получил суровый наказ обязательно «отчитаться о проделанной работе» конкретным количеством отрезанных голов исфаганцев. Специальные передвижные счетные команды строго следили за исполнением «мероприятия». И горе грозило тем, кто не уложился бы в строго определенный их вожаком «норматив»! Желающих ослушаться не нашлось!

Никто не отрицает, что Тамерлан совершал тяжкие преступления (нет смысла все их перечислять – они и так известны, тем более что одно только их перечисление займет немало страниц), причем злодействовал (беспрецедентно истязал и уничтожал население покоренных народов) хладнокровно, методично и систематично! Правда, кое-кто из исследователей склонен аргументировать его «изуверства» некими смягчающими обстоятельствами или утверждают о его неких оградительных мерах по удержанию озверевшей после очередного штурма солдатни в узде. Рассказывают, что в отдельных случаях у него имелись специальные заградотряды из лучников, державших под прицелом солдатню, готовую вот-вот кинуться грабить и насиловать жителей покоренного города. Правда с каждым разом удерживать их на время от грабежа мирного населения ему становилось все сложнее. Недаром, он уже на закате своих походов он как-то вскользь бросил своему ближайшему окружению: «Вскоре я уже не буду способен удерживать моих воинов». Якобы, отдавая город на произвол своей армии, он предварительно выгонял из него население, и всю эту толпу держал в стороне и проч.

Впрочем, мозаика его злодеяний и так складывается ужасная, даже если предположить, что во всем том, что до нас дошло, имеет место и намеренное преувеличение, и дикие фантазии летописцев пострадавших народов, чего никак нельзя исключать. Так или иначе, каждый вправе делать свои выводы о преступной деятельности «Сотрясателя Вселенной». Интересно другое – отдельные черты характера Тамерлана как человека, более или менее проступающие сквозь весьма замыленный многовековой историографией образ «Злодея из Злодеев», «Изверга из Извергов», «Палача из Палачей», или как там его еще можно величать.

Этот несгибаемый человек не позволял слабостей ни себе, никому другому. Его требовательность столь бесчеловечна, что, кажется, у него не было чувства меры. В действительности он был столь рассудочен, что оставлял случайности в своих расчетах самое незначительное место. Для него почти не существовало невозможного, ибо он был игроком, правда, игроком в шахматы – игры для самых умных и одаренных, т.е. подлинных игроков. Обычно он умел держать в узде свои эмоции, но если уж на кого-нибудь срывался, то никогда более о судьбе разъярившего его человека не справлялся. О его хладнокровии ходили легенды! Так, во время Сирийского похода его походная палатка оказалась установлена прямо против вражеской крепости, причем так близко, что однажды чуть не случилось непоправимое: в палатку попал огромный камень, выпущенный из камнемета с неприятельской крепостной стены. От палатки Тамерлана осталось «мокрое место», но он сам вышел из нее, повинуясь какому-то шестому чувству за несколько мгновений до попадания в нее смертоносного снаряда. Несмотря на то что Провидение спасло его, он ничем не выдал своих переживаний по поводу случившегося. Когда он ощущал, что надо срочно снять нервное напряжение либо приступ гнева, внезапно охвативший его, он тут же бросал все свои занятия, вплоть до руководства битвой и садился играть в шахматы, порой сам с собой.

Роптать не имел права никто и уж тем более, его воины, перед которыми он постоянно ставил смертельно опасные задачи. Будучи абсолютным монархом, Тамерлан в то же время никогда не забывал спросить совета у своего ближайшего окружения, но вовсе не всегда его учитывал. Он очень скрупулезно собирал информацию о всем, что считал крайне важным, поскольку полагал, что можно начинать дело лишь максимально изучив все за и против. У него, как и у всех уважающих себя правителей той поры, были свои астрологи и он их всегда выслушивал, но порой поступал так, как сам считал нужным. «Экая важность – совпадение планет! От звезд не зависят ни радость, ни горе, ни счастье, ни несчастье! Я ни за что не стану откладывать исполнение того, для осуществления чего я принял все необходимые меры».

Не исключено, что он мог обладать некоторым совершенно особым даром воздействия на психику находившегося с ним в контакте человека или даже нескольких людей. Его совершенно невыносимый взгляд пронзал людей насквозь, как бы «пригваждывал» их, словно бабочек к стене, на какое-то нужное Тамерлану время. Этот дар позволял ему очень редко ошибаться в людях, в их истинных намерениях и чаще всего быть готовым к самым наихудшим поворотам событий. Много потом ходило разговоров о его совершенно особой прозорливости, в частности о его невероятно вещих снах.

Рассказывали, что Тамерлан очень любил демонстрировать окружающим свою совершенно особую набожность: он не только постоянно перебирал свои черные нефритовые четки. По его приказу для него был сооружена разборная мечеть, которую он мог возить с собой в бесконечных походах для регулярных молебнов. Был ли он в этом искренен. Дело в том, что в случаях острой необходимости он умел «нарушать» законы Корана, в частности когда того требовали обстоятельства его личной власти и целостности его огромной державы. Он никогда не отказывал себе в беседах с дервишами, к которым выказывал почтение с раннего детства. Так он с любопытством присутствовал на диспутах богословов, в частности на спорах шиитов с суннитами. Сам он отдавал предпочтение суннитам, но когда надо было превращался в шиита. В области религии он в обще предпочитал вести тонкие политические игры, поддерживая то суннитов, то шиитов.

Будучи в Анатолии он скрашивал свои вечера тем, что созывал ученых мужей и просил их поспорить в его присутствии о самых красивых вопросах науки и веры, о Боге, о жизни, о смерти и человеческой судьбе. В общем, он любил и умел общаться со священнослужителями. Насколько нам известно он весьма уважительно относился к разным религиям, порой умело ставя их представителей себе на службу. Более того, у него даже был духовный наставник, причем не один! Первым духовным наставником Тимура был наставник его отца суфийский шейх Шамс ад-дин Кулял. Главным же духовным наставником Тимура был потомок пророка Мухаммеда шейх Эмир Сейид Береке (Барака). Именно он вручил Тимуру символы власти: барабан и знамя, когда он пришел к власти в 1370 г. Вручая эти символы, Эмир Сейид Береке предсказал эмиру великое будущее. Он сопровождал Тимура в его больших походах. В 1391 г. он благословил его перед битвой с Тохтамышем. В 1403 г. они вместе оплакивали неожиданно скончавшегося престолонаследника – Мухаммад-Султана. Мир Сейид Береке был похоронен в мавзолее Гур Эмир, где у его ног был похоронен и сам Тимур. Другим наставником Тимура был сын суфийского шейха Бурхан ад-дина Сагарджи Абу Саид. Тимур приказал построить мавзолей Рухабад над их могилами.

И тем не менее забота о благополучии служителей культа порой не мешала ему в случае острой необходимости вступать с ними в конфликт и даже предавать смерти. А его солдатня, если не получала специального приказа о сохранности жизни священнослужителей (и священных предметов), и вовсе могла развлечения ради вешать их подобно люстрам в мечетях!

Рассказывали, что помимо поэзии и прозы он умел ценить произведения искусств. Так, помимо известной коллекции манихейской живописи у него имелись совершенно уникальные изделия: золотой, инкрустированный эмалью и самоцветами поставец, в котором стояли 6 стеклянных сосудов и полдюжины чаш, украшенных жемчужинами; золотой стол, декорированный огромным изумрудом; цельнозолотое дерево, ствол которого был толщиной с человеческое бедро и на нем вместо фруктов висели рубины, изумруды, украшения из бирюзы, сапфиры и жемчужины, а на ветвях сидели золотые птицы. Тамерлан любил заказывать миниатюристам портреты, как свои, так и членов своей семьи (причем обязательно правдоподобные), а также фрески, повествующие о его битвах и празднествах. О его исключительном интересе к архитектуре и говорить не приходится: недаром в конце XIV в. его любимый Самарканд превратился в главный культурный центр всей Азии и продолжал таковым оставаться и после его смерти весь XV в.

Тамерлана нельзя было назвать человеком пьющим: в быту он не пил, но когда справлялись какие-либо важные праздники либо соответствующие всеобщему веселью церемонии, то он мог пить без ограничений, не теряя при этом самоконтроля. Здесь он явно следовал старинной мудрости: «Нельзя быть властелином мира, не будучи хозяином самого себя».

В то же время он обожал грандиозные зрелищные празднества и военные парады и пышное градостроительство. Здесь он, пожалуй, не знал меры. Тяга к зрелищам вдохновляла его и на самый ужасные поступки, в частности массовые обезглавливания покоренных народов и сооружение из их черепов «башен-минаретов». Именно с ними в памяти народов его имя осталось навеки. Историки дискутируют о его патологической жестокости, называя его садистом, палачом и «Извергом из Извергов».

В то же время, Тамерлан очень остро переживал, особенно на склоне лет, смерть каждого из его близких родственников либо тех кем он всю жизнь восхищался. В этих случаях он был способен на проявление неожиданной для окружающих с его стороны истинной любви, как например, к своей сестре Туркан-Ака, отцу Тарагаю, первенцу Джахангиру, дочери Эке-беке, внукам Улугбеку и Мухаммед-Султану или своему духовному наставнику эмиру Сейиду Бараку. Но круг этих особ особо приближенных к его душе был крайне узок.

Рассказывали, что он ценил сделанные ему подарки. Так, когда знаменитый тунисский мудрец Ибн Хальдун, с которым он долго и с интересом общался во время своего Сирийского похода, подарил ему что-то из своего скромного имущества, то он принял этот незначительный, с точки зрения могущественнейшего и богатейшего человека той поры дар как исключительнейшую для него ценность. В ответ он приобрел маленького мула Ибн Хальдуна по цене престижнейшего чистокровного арабского скакуна. Правда, подобных поступков нам известно очень мало, в отличие от рассказов об десятках и сотнях невиданных жестокостей по отношению к уже покоренным народам.

На войне для него все средства были хороши – лишь бы они приносили положительный результат. Так готовясь напасть на Баязида, Тимур разбил лагерь на Араксе, построил казармы для огромной массы войск и распустил слух о том, что весной начнет поход на своего «блудного сына» Тохтамыша. Была ли это ложь или типичная военная хитрость. В то же время рассказывали, что он ценил преданность своих вассалов, а также подобное качество у вассалов своих врагов. Так, когда эмиры (военачальники) Тохтамыша предложили ему свои услуги, он якобы заявил: «Я был возмущен. Я сказал себе, что они предадут меня так же, как предали своего господина». И тем не менее в судьбоносной битве под Ангорой он по слухам перекупил у Баязида ордынцев, что существенно повлияло на исход сражения. Впрочем, a la guerre – comme a la guerre («на войне – как на войне»). Не так ли?

По примеру Александра Македонского, или, как издревле называли того на Востоке, Искандера Двурогого, о котором Тамерлан был весьма наслышан, он уважительно относился к ученым, поэтам и мудрецам, вводил их в свое окружение. По данным Алишера Навои, Тимур хотя и не писал стихов, но очень хорошо знал и поэзию, и прозу, и, кстати, и к месту умел поддержать беседу. Недаром он постоянно держал при себе чтецов рассказов, предпочитая слушать сочинения по истории.

Безусловно, ему льстила слава покровителя наук и искусств. Тем более что сам он, с детства общаясь с учеными дервишами, очевидно, мог читать и писать, а вот владел ли он арабской грамотой – осталось неизвестно. Впрочем, вопрос о степени его грамотности остается дискуссионным. И тем не менее известно, что Тамерлан владел сразу несколькими языками. Так, современник и пленник Тамерлана Ибн Арабшах, знавший Тамерлана с 1401 г. лично, сообщает: «Что касается персидского, тюркского и монгольского, он знал их лучше, чем кто-либо другой».

Будучи щедрым по отношению к сподвижникам, не забывал он и нищих, бедных и убогих, говоря: «Я не хочу, чтобы в день Страшного суда бедные и калеки тянули меня за края одежды, прося мщения против меня». Поэтому он с юмором отнесся к тому, что его казначей Насреддин Афанди раздавал деньги направо и налево нищим и больным. На требование повелителя объясниться, изворотливый Афанди, низко кланяясь, ответил: «О великий повелитель, я раздаю деньги только беднякам, вдовам и сиротам!» «Но так ты разоришь мою казну!» – возмутился грозный Тамерлан.«Ваше всемогущество, кому я даю деньги, то предупреждаю, что он обязан вернуть их после смерти великого Тамерлана. Вот поэтому все в своих молитвах просят аллаха даровать вам долгих лет здоровья. Иначе кто же станет за вас молиться?»

Если верить легендам, то Тимур весьма великодушно отнесся к знаменитым любовным газелям известного в ту пору иранского поэта Хафиза (1325 – 1390), хотя поначалу был разгневан его сочинениями и даже велел привести в свой походный шатер. Пронзив не мигающим взором своих прозрачно-желтых («рысьих») глаз дряхлого старичка в задрипанной одежонке, Тимур тихо и мрачно поинтересовался: «Как ты смел в стихах написать, что за родинку на щеке (в другойинтерпретации – один-единственный взгляд) своей любимой – первой красавицы Шираза – ты готов отдать Самарканд и Бухару – мои столичные города!» Престарелый поэт не полез за ответным словом в свой дырявый карман, а вывернул изнанку своего грязно-засаленного халатишки и бодро отпарировал злобную реплику всесильного повелителя: «Повелитель, вот видишь, до чего меня довела моя опрометчивая расточительность!» Пораженный самообладанием и находчивостью замечательного лирика, грозный завоеватель приказал отпустить старенького пиита на все четыре стороны, да еще и щедро наградить! Говорят, эмир рассмеялся на такую находчивость знаменитого поэта. Впрочем, многие полагают, что это, скорее всего вымышленная история.

Рассказывали, что Тамерлан умел ценить остроумие, особенно перед лицом смерти. Возможно, это типичный исторический анекдот. И все же! Так, повелев казнить придворных своего сошедшего с ума сына Мираншаха за то, что они вовлекли своего господина в разврат и тиранию, он помиловал шута. Придворный дурак, прежде чем взойти на эшафот, поворотился к шедшему за ним эмиру и угодливо произнес: «Только после Вас, Ваше Высочество, поскольку вам всегда хотелось быть впереди меня!» А вот обращаться к нему за справедливым судом люди побаивались: дело в том. Что суд его был необычайно скор: один из его телохранителей сносил голову виновному ударом меча или сабли – без оглашения приговора «Сотрясателя Вселенной».

Из всех видов отдыха Тамерлан предпочитал только псовую охоту и игру в шахматы (точнее, в шатрандж). Для этой игры он сделал усовершенствование в соответствии со своим величием: использовал большую доску с крупными фигурами. Чувствуя приступ гнева либо просто волну плохого настроения он всегда (где бы нибыл и, чтобы кругом не творилось) стремился сесть за свою шахматную доску и порой играл сам с собой. Причем играл очень быстро – мгновенно думая за двоих. В этот момент его нельзя было тревожить никому и ни по какому поводу – даже если мир перевернулся. Безграничная любовь к этой игре самых мудрых, которой он увлекался еще в детстве и блестящим мастером которой слыл, его успокаивала, отвлекала от повседневно рутины, снимала нервное напряжение. Порой он играл ночью, когда вокруг стояла полная тишина и думалось особо легко. Если он играл с партнером, то, как правило, выигрывал, поскольку был незаурядным шахматистом и очень ценил сильных игроков, будучи готов играть с ними бесконечно. Рассказывали, что у него не только была шахматная доска с вдвое большим числом клеток, и соответственно, большим числом фигур (на такой доске он разрабатывал новые комбинации), но и он даже пытался изменить и саму шахматную игру с помощью введения круглой доски. Правда, потом Тимур понял, что «лучшее – враг хорошего» и оставил эту бесполезную затею.

Тамерлан умел создавать оригинальные рукотворные памятники себе и своим нукерам, т.е. легенду, кстати красочно запечатленную в одном из самых популярных рекламных роликов Банка «Империал» – серии«Всемирная история» модного клипмейкера, а затем и кинорежиссера с шумным именем, активно сотрудничающего с Голливудом Тимура Бекмамбетова. Рассказывали, что в самом начале Индийского похода где-то неподалеку от Кабула он приказал каждому своему воину положить один камень в общую кучу. Возвращаясь обратно, каждый из воинов должен был забрать один камень. Оставшаяся пирамида стала памятником всем погибшим на той войне. Так создавалась легенда, так писалась история…

Все награбленное свозилось в Самарканд, ставший к тому времени культурным центром Средней Азии. Здесь трудились 150 тыс. лучших ремесленников из многих городов порабощенных стран. Именно они строили и украшали столицу: возведенный раньше из глины Самарканд он перестроил, возведя здания из камня. По приказу Тамерлана было возведено много прекрасных городских и загородных дворцов, их стены затейливо украшали росписи, прославлявшие воинскую доблесть свирепого повелителя и его войска. Самарканд он любил, как старый мужчина любит девушку, полагая, что это уже в последний раз, повторяя «Над Самаркандом всегда будет голубое небо и золотые звезды».

Тимуридский Ренессанс (так принято называть расцвет культурной жизни, научной деятельности и художественного творчества в державе Тимура) зародился еще при жизни великого завоевателя. Именно он заложил его основы, собрав в Самарканде лучших мастеров, свезенных со всего Востока. И в этом немалая его заслуга, особый интерес он проявлял к строительству и декоративному искусству.

Именно им мы и уделим особое внимание. Тем более что в своем любимом городе Самарканде он оставил для потомков три монументальных ансамбля, которые во все времена признавались и признаются шедеврами и почти в каждом школьном учебнике о них, хоть вкратце, но рассказывается и они иллюстрируются. Таким образом, это часть его биографии, это часть его мироощущения.

Итак, три жемчужины культовой архитектуры Тимура: мечеть Биби-Ханым, усыпальница Тимура – Гур-Эмир и некрополь Шахи-Зинда. Всем им присуща одна и та же черта: гигантомания, помпезность и легкость и красивость керамического декора.

Так повелось, что предания ошибочно связывают мечеть Биби-Ханым («госпожа бабушка» – по-тюркски) с женой Тамерлана Сарай-Мульк-Ханым, по прозвищу Биби. Строительство мечети началось 11 мая 1399 г. вскоре после возвращения Тамерлана из его Индийского похода, и закончилось уже после его смерти. Вряд ли она была самой большой, как о том мечтал великий завоеватель, но здание действительно было огромным и очень красивым. В основании лежал прямоугольник (167 х 109 м). Ее главный купол поднят на 100-метровую высоту. Вход – большая кирпичная арка – опирается на массивные столбы, вернее, круглые башни. Зал напротив входа просторнее и выше остальных, являясь залом-молельней. Во дворе, как и полагается. Находился фонтан для омовений. На куполе, минаретах, арках и частично на стене сохранилась изразцовая мозаика, являющаяся главным элементом декора. Только низ был покрыт мраморными плитами. Цвета – очень яркие: бирюзовый, зеленый, желтый, коричневый, темно-вишневый и черный. Именно они придают всему орнаменту отпечаток самой изысканной элегантности. Общая площадь кладки глазурованного кирпича и изразцов – 10 тыс. кв. м.

Усыпальница Гур-Эмир, в отличие от мечети Биби-Ханым сохранила в себе значительно больше оригинального и первоначального, в частности не имеющий себе равных купол. Его возведение положило начало строительству настоящих дворцов для покойников. А ведь поначалу Гур-Эмир полагалось использовать как молельню в составе комплекса, посвященного памяти внука Тимура – Мухаммед-Султана. Строительство началось в 1403 г. и почти был возведен уже в 1404 г., т.е. еще при жизни своего «заказчика». Снаружи он имеет вид восьмиугольника и поднимается ввысь всего-навсего на 40 м, благодаря чему весьма гармонично сочетается с портиком и минаретами разной высоты (от 12 до 25,3 м). Внизу восьмиугольник опоясан мраморным цоколем, выше него расположены желтоватого цвета кирпичи, между ними вкраплены другие, покрытые голубой и ультрамариновой глазурью, которыми на разных размеров геометрических панно коричневого цвета выложены имена Аллаха и Мухаммеда. Внутри этот квадратный в плане зал производит впечатление крестообразного благодаря глубоким нишам, увенчанным сводами, имеющими выступы в виде сталактитов. Декор состоит из плинтуса из зеленого оникса, восьмиугольных алебастровых плиток, барельефов из расписного штука и майоликовых изразцов, покрытых темно-синей глазурью. Украшенная мраморными кружевами балюстрада установлена вокруг саркофагов, один из которых – Тамерланов – вырезан из глыбы черной яшмы и является действительным или предполагаемым подарком моголистанской княгини Улугбеку, сделанным в знак уважения к его деду. Самым красивым элементом архитектуры Гур-Эмира является ребристый купол из майоликовых кирпичей бирюзового цвета, на которые нанесены желтые и ультрамариновые пятна. Двойной купол (внешний и внутренний) покоится на высоком барабане диаметром 14 м, украшенном многократно написанным особым шрифтом слово «Аллах». Внешний придает Гур-Эмиру вертикальную устремленность; внутренний гармонично уравновешивает внутреннюю композицию.

Мемориал Шахи-Зинд – женская усыпальница – изящен, хрупок, тонок и даже «женственен»! В общем – красив! Место, на котором он был возведен, издревле считалось священным. Тамерлан лично следил за его возведением, ибо здесь преимущественно похоронены его сестры и его племянница: Ширин-бика-Ака (1385), Туркан-Ака (1386) и ее дочь Шади-Мульк-Ака (1372). Последней (в 1405 г.) погребли его супругу Туман-Аку. Помимо близких самаркандскому эмиру женщин в Шахи-Зинде похоронены несколько мужчин, судя по всему, высокого ранга. Простая и благородная архитектура мемориала-усыпальницы гармонично дополняется шедевральным керамическим декором, словесное описание которого не может передать всего его совершенства. Особо впечатляет отделка усыпальницы Ширин-бика-Ака. Все это позволяет говорить, что в сердце этого жестокого завоевателя было место и для любви (правда, только к своим близким), если он постарался воздать своим сестрам должное и после того как они покинули его, уйдя в Мир Мрака и Теней.

Во времена правления Тимура существовал свод законов «уложения Тимура», в котором были изложены правила поведения членов общества и обязанности правителей и должностных лиц. Также они содержали правила управления армией и государством.

При назначении на должность Тамерлан требовал от всех преданности и верности. Он назначил на высокие должности 315 человек, которые были рядом с ним с самого начала карьеры и сражались с ним бок о бок. Первая сотня была назначена десятниками, вторая – сотниками, третья – тысячниками. Из оставшихся пятнадцати человек четверо были назначены беками, один – верховным эмиром, а остальные – на другие ответственные государственные посты.

Судебная система делилась на три ступени: 1. Судья шариата, руководствовавшийся в своей деятельности установленными нормами шариата. 2. Судья ахдос, опиравшийся в своей деятельности устоявшимися в обществе нравами и обычаями. 3. Кази аскар, занимавшийся разбирательствами по военным делам.

Закон признавался равным для всех – как для эмиров, так и подданных.

Визири были ответственны за общее положение подданных и войска, за финансовое состояние страны и деятельность государственных учреждений. Если поступала информация, что визирь финансов присвоил себе часть казны, то это проверялось и, при подтверждении, принималось одно из решений: если присвоенная сумма была равной его жалованию, то эта сумма отдавалась ему в дар. Если присвоенная сумма в два раза больше жалования, то лишнее необходимо удержать. В случае, когда присвоенная сумма была в три раза выше установленного жалования, то все отбиралось в пользу казны.

Эмиры, как и визири, должны быть из знатного рода, обладать такими качествами, как проницательность, храбрость, предприимчивость, осторожность и бережливость, вести дела, всесторонне продумав последствия каждого своего шага. Они должны знать тайны ведения сражения, способы рассеивания вражеского войска, не терять присутствия духа в разгар схватки и без дрожи и колебания уметь вести войска, а при расстройстве боевого порядка быть в состоянии без промедления его восстановить.

Была закреплена защита воинов и простого народа. Уложение обязывало сельских и квартальных старейшин, сборщиков налогов и хокимом (местных правителей) уплачивать штраф простолюдину в меру причиненного ему ущерба. Если же вред причинял воин, то его следовало передать в руки пострадавшего, и тот сам определял для него меру наказания.

По мере возможности в уложении закреплялась защита народа на завоеванных землях от унижения и разграбления.

Отдельная статья посвящена вниманию к нищим, которых следовало собирать в определенное место, давать им пищу и работу, а также клеймить их. Если после этого они продолжали побираться, то их следовало изгонять из страны.

Тимур уделял внимание чистоте и нравственности своего народа, он ввел понятие нерушимости закона и велел не спешить с наказанием преступников, а тщательно проверять все обстоятельства дела и только после этого выносить вердикт. Правоверным мусульманам разъясняли основы религии для установления шариата и ислама, обучали тафсиру (толкование Корана), хадису (сборник преданий о пророке Мухаммеде) и фикху (мусульманское законоведение). Также в каждый город назначались улемы (ученые) и мударрисы (преподаватели медресе).

Указы и законы в государстве Тимура составляли на двух языках: персидско-таджикском и чагатайском. При дворе Тимура существовал штат тюркских и таджикских писарей.

За три десятка лет своего правления, проведенных в непрестанных военных походах, среднеазиатский эмир Тимур (Тамерлан) подчинил себе территории от Северной Индии до Восточной Анатолии. Желая стать единовластным правителем мусульманского мира, он последовательно убирал всех возможных соперников. В это же время один из крупнейших полководцев того времени, турецкий султан Баязид (Баязет) I сумел подчинить почти всю Малую Азию. Столкновение двух таких амбициозных личностей на малоазиатской авансцене было неизбежно.

Баязид I Йылдырим (по-тюркски – «Молния») или Молниеносный (осм. لوا ديزياب – Bbyezid-i eυυel, тур. Birinci Bayezid, Yıldirim Bayezid; (1347/54/57/60 – 1403) – четвертый османский султан, правивший с 1389 по 1402 гг., родившийся в Брусе (Бурсе) или Эдирне (Османская империя). Он был младшим сыном османского султана Мурада I и Гюльчичек-хатун, вифинской гречанки по происхождению. Жестокость и коварство сочетались в импульсивном и непредсказуемом Баязиде с колоссальным честолюбием и мстительностью. Тех, кто хоть раз посмел его ослушаться, ждала неминуемая гибель.

Примерно в 1381 г. Баязид женился на дочери гермиянского эмира Сулеймана, чьи владения находились в Западной Анатолии, на побережье Эгейского моря. В качестве приданного османы получили часть земель эмирата. Вскоре Баязид был назначен губернатором Кютахьи, некогда центра османских владений в Анатолии. Его обязанностью стало обеспечение безопасности восточных границ государства. Баязид сыграл заметную роль в победе над антиосманской коалицией под руководством бейлика Карамана в 1386 г. Как раз тогда за стремительность нападений его прозвали Молниеносным.

Этот судьбоносный противник непобедимого Тамерлана и сам был знаменитым завоевателем. При Баязиде продолжились турецкие завоевания на Балканском полуострове, территория империи увеличилась более чем в два раза, был установлен фактический протекторат над Византией. За все 13 лет своего правления Баязид потерпел лишь одно поражение, ставшее для него фатальным. Оно стало следствием его попытки укрепить позиции османов в Анатолии, что привело к столкновению с интересами Тамерлана.

Он очень много сделал для совершенствования султанского войска, стремясь уравновесить значение пехоты и конницы. Не тяготясь невзгодами походной жизни, Баязид всегда лично руководил войсками. В его походах по Европе козырной картой всегда было численное превосходство.

Основой войска Османской империи, безусловно, была регулярная гвардия султана капы-гулу (дворцовая стража): корпус янычар (отборная пехота) и корпус сипахов (тяжелая феодальная конница) или «люди меча». Они были заложены еще при султане Орхане (1324 – 1360). Хотя ударной силой османского войска все еще были тяжеловооруженные всадники, большую роль играли пешие стрелки и сабельщики – янычары.

Последние возникли в XIV в., но конкретизировались лишь во второй четверти XV в. Поначалу их ряды комплектовалась из пленных юношей, но с XV в. янычарские войска стали пополнять путем принудительных наборов, сначала раз в 5 лет, а позже еще чаще, из христианского населения Румелии – сербов, болгар, албанцев и греков, иногда армян и грузин. При этом отбирались наиболее физически полноценные мальчики и неженатые юноши. Все янычары воспитывались в духе мусульманского фанатизма и считались дервишами ордена Бекташийа.

Такое название им дал знаменитый дервиш, шейх Бекташ. Подойдя к одному из юношей, простершимся перед ним ниц в момент формирования корпуса янычар, он поднял руку над его головой, осеняя голову рукавом халата, и произнес: «Да будете вы йени черны (новое войско)!» С детства они проходили серьезное воинское обучение, жили в специально построенных для этого казармах и хорошо владели оружием, прежде всего огнестрельным. От остальных воинов их отличал головной убор – белый войлочный колпак с висящим сзади куском материи, напоминавший по форме рукав халата Бекташа. По уставу дервиша они давали обет безбрачия. Но эта практика продолжалась только до XVI в. От 8 до 12 янычар образовывали «орту», питались из общего котла, и тот (казан) считался символом их войска (отряда). Максимальное количество орт равнялось 200. Жалованье их зависело от продолжительности службы. Они пользовались рядом привилегий и получали щедрые подарки. Во главе корпуса янычар стоял ага. По выбору самих янычар им становился человек, прошедший все янычарские должности, начиная с низших. Именно ага был удостоен особой чести снимать с султана обувь при его входе в мечеть. Именно из наиболее способных командиров янычар выдвигались руководящие кадры. Янычары не имели права на поражение.

«Козырными картами» турок были не только прекрасно обученные и дисциплинированные сипахи и янычары, но и огромное численное превосходство над противником, во многом за счет иррегулярной пехоты – добровольцев из балканских областей, в частности, надежных сербов. Кроме собственно османских войск, янычар и надежных сербов, армия Баязида включала солдат из подвластных ему мелких государств-бейликов, и отрядов ордынцев, находившихся в Малой Азии еще с монгольских времен.

Султан постоянно заботился о своей армии. Воины исправно получали после одержанных побед богатую награду и всевозможные привилегии. С провинившимся расправлялись коротко: либо человеку сносили саблей голову, либо прилюдно сажали на кол. Вооружение и снаряжение турок мало отличалось от тимуридского – благо они формировались в одной восточной воинской традиции. Турки предпочитали оборонительный вид боя, опиравшийся на искусственные земляные сооружения и стремительные контратаки своей конницы.

Государственные дела мало заботили Баязида: их он возлагал на своих губернаторов. Между завоеваниями Баязид, обычно размещавшийся со своим двором в Европе, предавался наслаждениям: обжорству, пьянству, разврату с женщинами и мальчиками из своего гарема. Двор султана славился своей роскошью и был сравним с византийским двором в период расцвета. При этом Баязид был очень религиозным человеком, он долгое время проводил в мистическом уединении в личной келье, сооруженной в мечети Бурсы, а затем общался с исламскими богословами из своего окружения.

В сражении на Косовом поле армия сербов была разбита. Баязид жестоко отомстил за убийство отца, истребив большую часть сербской знати, находившейся на Косовом поле. Со Стефаном Вулковичем, сыном и наследником сербского князя Лазаря, погибшего в битве, султан заключил союз, по которому Сербия становилась вассалом Османской империи. Стефан в обмен на сохранение привилегий его отца обязался платить дань с серебряных рудников и предоставлять османам сербские войска по первому требованию султана. Сестра Стефана и дочь Лазаря Оливера была отдана замуж за Баязида.

Пока османские войска находились в Европе, малые анатолийские бейлики попытались вернуть контроль над территориями, отобранными у них османами. Но зимой 1389/90 г. Баязид перебросил войска в Анатолию и провел стремительную кампанию, покорив западные бейлики Айдын, Сарухан, Гермиян, Ментеше и Хамид. Тем самым впервые османы вышли к берегам Эгейского и Средиземного морей; их государство делало первые шаги к статусу морской державы. Зарождавшийся османский флот опустошил остров Хиос, совершал набеги на побережье Аттики и пытался организовать торговую блокаду других островов в Эгейском море. Однако как мореплаватели османы не шли ни в какое сравнение с представителями итальянских республик Генуи и Венеции.

В 1390 г. Баязид завладел Коньей, столицей крупного бейлика Караман. Через год караманский бей Ала ад-дин ибн Халил возобновил войну против Баязида, но был разбит, взят в плен и казнен. После Карамана последовали завоевания Кайсери, Сиваса и северного эмирата Кастамону, что дало османам доступ к порту Синоп на Черном море. Большая часть Анатолии теперь находилась во власти Баязида.

Управление покоренными бейликами султан доверил губернаторам и сам не вникал в местные дела, находясь большую часть времени в Европе. Мурад I практиковал политику ассимиляции на присоединенных к его государству землях, при Баязиде на захваченных территориях с приходом власти османов практически ничего не менялось. За редким исключением эти территории были лишь оккупированы, но не находились в истинном смысле под управлением османов.

В 1393 г., укрепив свою власть в Анатолии, Баязид продолжил завоевания на Балканском полуострове. К этому времени османы серьезно ухудшили отношения с Венгрией, король которой Сигизмунд стал их главным врагом. Баязид с 1390 г. регулярно инициировал набеги на Южную Венгрию и за ее пределы, в Центральной Европе растущую Османскую империю стали воспринимать как серьезную угрозу. Валахия, стремившаяся избавиться от власти венгров, стала союзницей турок. Король Сигизмунд потребовал от Баязида не вмешиваться в дела Болгарии, находившейся под венгерским покровительством, на что султан ответил от казом.

Сигизмунд стремился укрепить свое влияние в небольших государствах на османо-венгерской границе, создав тем самым барьер на пути турецких захватчиков. Король вторгся в Болгарию и взял крепость Никопол на Дунае, но вскоре оставил ее, когда против него выступило большое турецкое войско. Армия Баязида в 1393 г. овладела столицей Болгарии городом Тырново. Болгарский царь Иоанн-Шишман, который при Мураде был вассалом османов, был схвачен и убит в 1395 г. Болгария окончательно утратила независимость и стала провинцией Османской империи, причем надолго – на 300 лет. В 1394 г. турки вторглись в Валахию и заменили провенгерского правителя Мирчу своим вассалом Владом, которого вскоре сместили венгры. Болгария и Валахия должны были стать мощным заслоном против Венгрии.

Завершив покорение Болгарии, Баязид нацелился на как никогда ослабленную Византию. Сын императора Иоанна V Палеолога Мануил некоторое время находился при дворе султана как вассал, хотя обращение с ним было как с заложником – он подвергался унижениям и фактически доведен до полуголодного состояния. Когда император Иоанн стал восстанавливать стены Константинополя и воздвигать оборонительные башни, Баязид потребовал снести укрепления, угрожая в противном случае ослепить Мануила. Незадолго до своей смерти Иоанн подчинился требованиям султана.

После смерти отца в 1391 г. Мануил бежал от Баязида и взошел на византийский престол как василевс (император) Мануил II Палеолог (1391 – 1425). Султан вскоре потребовал у императора более крупной дани, продления вассальной зависимости и учреждения в Константинополе должности судьи (кади) для нужд мусульманского населения. Для подкрепления этих требований Баязид привел к стенам города турецкую армию, которая по пути убивала или обращала в рабство фракийских греков-христиан. В 1393 г. на азиатском берегу Босфора османы начали возведение крепости Анадолухисар. После 7-месячной осады Мануил принял требования султана, но условия стали более жесткими. Помимо создания в Константинополе исламского суда, в городе также размещался 6-тысячный османский гарнизон и целый квартал города выделялся для мусульманских поселенцев. Вскоре призывы к молитве, звучавшие с минаретов двух мечетей, стали слышны по всему Константинополю.

В 1394 г. турки вторглись в Грецию, захватили важные опорные пункты в Фессалии и продолжили вторжение в Морее. При этом новые территории по обычаю, заведенному Мурадом I, заселялись османами. В то же время была завоевана большая часть Боснии. На долгие годы затянулось покорение Албании, жители которой оказывали туркам упорное сопротивление.

В 1396 г., когда огромная армия турок готовилась к новому походу на Константинополь, султану стало известно о вторжении в его владения крупной армии крестоносцев под предводительством короля Венгрии и Чехии Сигизмунда (1368 – 1437). Учитывая звучавшие ранее угрозы Баязида о завоевании самого Рима и осквернении собора святого Петра, с целью избавления Европы от турецкой угрозы под знаменами венгерского короля по призыву 3 июня 1394 г. папы римского Бонифация IX (1356 – 1404) собрались рыцари из Франции, Англии, Шотландии, Фландрии, Ломбардии, Германии, а также авантюристы из Польши, Италии, Испании и Богемии. После сбора в Дижоне крестоносное воинство двинулось к Буде (Будапешту), где должна была определиться стратегия похода. По пути к ним присоединялись новые отряды любителей посражаться во благо Христа и Креста, в том числе тевтонские рыцари и иоанниты (госпитальеры).

Общая численность крестоносного христианского войска, по разным источникам, сильно колеблется: до 60 тыс. человек – 10 тыс. французов, англичан, итальянцев, немцев, чехов, поляков и 50 тыс. венгров под командованием наследника бургундского престола, герцога де Невера, маршала Франции Жана де Менгра по прозвищу Бусик’о, коннетабля Франции Филиппа д’Артуа, адмирала Франции Жана Вьеннского, маршала Бургундии Гийома де ля Тремуаля, мессира Ангеррана де Куси VII и короля Сигизмунда. В начале лета крестоносцы наконец собрались в Буде, где после горячих дебатов под давлением франко-бургундских крестоносных рыцарей было решено перейти к наступательным действиям. Поначалу все шло хорошо: были захвачены Видин и несколько болгарских городов (именно тогда Жан де Невер и 300 его свитских приняли рыцарское крещение на поле брани), но затем увязли в осаде хорошо укрепленного Никополя (Болгария). Не встречавшие все это время серьезного сопротивления, многие рыцари стали воспринимать весь поход как своего рода пикник и не верили в то, что турки могут быть для них опасным противником.

Баязиду вовремя сообщили о победах крестоносцах и через шестнадцать дней после начала осады Никополя к стенам города через Адрианополь, Шипку и Тырново подошло крупное войско Баязида, осаждавшего в ту пору Константинополь. Прибывшие турки быстро разбили свой лагерь на холмистой местности в 5 – 6 км к югу от лагеря крестоносцев. Столь стремительное появление врага стало для крестоносного воинства полной неожиданностью. О случившемся они узнали лишь за день до битвы, когда враг уже занимал позиции.

Надо отдать должное Баязиду Молниеносному: его войска заняли очень выгодную позицию на господствующих высотах южнее Никополя. Турецкая пехота (янычары) расположились во рвах и за мощным заслоном из кольев. (Кое-кто из историков полагает, чтоэто было «поле, утыканное кольями на глубину полета стрелы».) Спереди их прикрывали конные лучники. За высотой укрылись «сипахи» под началом самого Баязида. В целом боевой порядок турок был достаточно глубок, а его опорой стали окопавшиеся пехотинцы (янычары). Правда, облачение султанова воинства не отличалось такой же степенью бронированности, как у христиан – с головы до ног закованных в латы, особенно это относилось к западноевропейским рыцарям под началом де Невера и его высокородных и высокопоставленных «братьев по оружию».

Крестоносное командование крепко задумалось, как сражаться против неожиданно свалившихся, словно снег, на их голову неприятелей. На ночном совете, срочно собранном королем Сигизмундом рагорелся горчий спор о том, кому первым атаковать врага. Порывистые французские рыцари, горячо жаждавшие славы победителей, настаивали на том, что им по статусу положено быть первыми. Особенно запальчиво вел себя 25-летний герцог де Невер, всячески стремившийся создать себе репутацию в средневековом мире рыцарства как грозный воин, способный на великие деяния на поле боя, как лидер Крестового похода против врагов-мусульман, попиравших христианскую веру. Сигизмунд, ранее уже имевший дело с турецкой армией, был иного мнения – более острожного и взвешенного. Он предлагал начать бой с введения в дело застрельщиков, способных прощупать вражеские возможности и попытаться спровоцировать османов на атаку с тем чтобы находившиеся как бы на вторых ролях франко-бургундские и все остальные рыцари нанесли бы зарвавшимся туркам внезапный удар с флангов. Его поддержал самый опытный из крестоносного рыцарского воинства Ангерран де Куси. Рыцарство презрительно отклоняло такой «пейзанский» (крестьянский) метод войны, горлопаня о том, что им и только им даровано право начать бой и победоносно завершить его. За молодого де Невера встал горой коннетабль Франции Филипп д’Артуа, который пользуясь своим большим влиянием и высоким постом наложил вето на оборонческую тактику венгерско-чешского короля и его сторонников. Обменявшись взаимными колкостями, крестоносное воинство к общему мнению так и не пришли и разошлось с ничем, недовольное друг другом.

25 сентября 1396 г. произошло Никопольское сражение, оно было упорным и кровопролитным. В рядах христиан не было единства: самонадеянные западноевропейские рыцари-крестоносцы рано утром бросились на турецкие позиции, не дожидаясь венгров и всего остального христианского воинства. Они рьяно атаковали вражеских конных стрелков, чьи слабые луки не смогли доставить им, закованным в броню, больших неприятностей. Рассеяв их, воодушевленные первым легким успехом рыцари кинулись преследовать отступающего неприятеля, напоролись на колья и попали под обстрел со стороны окопавшихся за ними янычар. Как только в рукопашном бою с ними тяжеловооруженные крестоносцы крепко увязли, «сипахи» тут же вышли из-за флангов своей пехоты и окружили зарвавшихся крестоносцев.

После того как с доблестно рубившимися рыцарями было покончено, на поле сражения наконец появилось остальное европейское воинство во главе с самим Сигизмундом. Турки поступили с ним точно так же как и с рыцарями де Невера. (По другой версии, венгры и их славянские собратья просто бежали, так и не вступив в бой после разгрома западноевропейских рыцарей.)

Так было сокрушено все крестоносное воинство. Сигизмунд едва-едва успел унести ноги на корабле по Дунаю. Во многом это случилось благодаря 200 генуэзским арбалетчикам, прикрывшим бегство венгерского венценосца. Тяжелые и короткие, обладавшие огромной пробивной силой арбалетные болты остановили наседавших турок, чье защитное снаряжение в этом случае оказалось бесполезным! Своим огнем генуэзские наемники спасли жизнь венгерскому королю, но их собственная дальнейшая судьба осталась истории неизвестна.

Любопытно, но турки не стали преследовать разгромленное европейское воинство, а снова обратились к тому важному занятию, от которого их отвлекли назойливые крестоносцы, – к осаде Константинополя.

Так или иначе, но недисциплинированная самодовольная рыцарская кавалерия оказалась неспособна достойно противостоять дисциплинированным турецким янычарам, плотно взаимодействовавшим со своей тяжелой конницей. У крестоносцев не было не только боеспособной пехоты, но и достойного единого руководства. Каждый рыцарь поступал и сражался, как ему заблагорассудится. Тем более что турки-османы использовали полевые укрепления (рвы и частокол), закрепившись на которых они и выстраивали свою оборонительную тактику боя.

Хроники сообщают, что порядка трех тысяч рыцарей было убито, множество попало в плен. Баязид приказал перебить всех пленных. Казнить успели от 300 до 400, но затем султан передумал, и резня была остановлена. 25 самых знатным, в том числе французским принцам крови, было предложено освобождение за деньги. Эта горстка «счастливцев» была передана французскому королю Карлу VI за огромный по тем временам выкуп в 200 тыс. золотых дукатов. Так Жан де Невер смог вернуться на родину только через два года. На прощание Баязид пригласил рыцарей вернуться и еще раз рискнуть сразиться с его войском. О потерях самих турок нам доподлинно неизвестно.

После поражения крестоносцев султан присоединил владения их союзника, видинского царя Ивана Срацимира, тем самым объединив под своей властью все болгарские земли. Разбив христианское войско, Баязид в 1399 г. снова вернулся к Константинополю. Он попытался овладеть городом небольшими силами, но отступил перед небольшим флотом под командованием французского маршала Бусико, – единственного, кто из побежденных под Никополем рыцарей вновь выступил против султана. Флот Бусико нанес поражение османскому флоту в Дарданеллах и преследовал турецкие галеры до азиатских берегов Босфора. И все же всем в Европе уже казалось, что Византийская империя на грани окончательного падения и гибели. Ведь турки-османы уже завершили завоевание византийских земель в Малой Азии и на Балканах и устремили свои взоры дальше на северо-запад. Не только Византия, но и славянские страны были бессильны противостоять завоевателям.

Отчаявшись собственными силами спасти страну, византийский василевс Мануил II Палеолог (1391 – 1425) отправился в Западную Европу просить помощи против турок. Мануил путешествовал по Европе с 1399-го по 1403 г. Он посетил Венецию, Милан, Флоренцию, Париж, Лондон, но безрезультатно. Его повсюду встречали с исключительной пышностью и отделывались пустыми обещаниями.

И вот в 1402 г., когда, по общему мнению, дни «Второго Рима» уже были сочтены, победное шествие турок по Европе было приостановлено появлением в мае того году у них в тылу полчищ Тамерлана. Пришлось Баязиду на ходу менять планы и, оправдывая свое грозное прозвище «Молниеносный», бросаться ему наперерез. Христианский мир застыл в ожидании схватки двух беспощадных хищников не на жизнь, а на смерть; османскому султану, непобедимому полководцу Баязиду Молниеносному, грозе всех христиан предстояло встретиться в далекой Малой Азии с великим средневековым завоевателем Железным Хромцом.

Высокомерный Баязид сам во многом спровоцировал хитроумного Тамерлана на войну. Поначалу последний, отдавая должное заслугам османского султана в борьбе с «неверными» (с христианским миром), хотел сосредоточиться на борьбе с китайским императором Хон Ву, чьим вассалом (на словах, а не на деле) он являлся. К тому же он не желал выглядеть зачинщиком войны между правоверными магометанами (оба были мусульманами), когда один из них всецело занять священной войной (джихадом) с неверными христианами. Во многом поэтому он коварно прикинулся «бедной овечкой».

Баязид же, окрыленный своими оглушительными успехами в Европе, первым вторгся на земли Тимура – Эрзинджан, удел его вассала Тахирена. Более того, в дипломатической переписке он якобы позволил себе оскорбить среднеазиатского владыку, обещая осквернить его гаремы по причине мужской несостоятельности последнего, в частности проделать это публично с любимой женой Тамерлана Биби Ханум. Подобного оскорбления победоносный «Железный Хромец» терпеть не собирался и «вырыл топор войны», благо в этом деле ему не было равных и теперь предстояло в очередной раз продемонстрировать это всему миру на Баязиде Молниеносном.

16 февраля 1402 г. Тамерлан покинул Карабах и пересек границу Османской империи. Его войска заняли турецкие крепости Кемак и Сивас. После этого демарша турецкому султану Баязиду – одному из крупнейших полководцев того времени, уже два года осаждавшему Константинополь и бывшему уже в шаге от захвата Константинополя, пришлось срочно перебрасывать лучшую часть своего воинства на восток против среднеазиатского эмира. Османские войска под командованием Сулеймана, старшего сына Баязида, совершили ответный ход. Они вторглись в земли находившегося под протекторатом Тамерлана тюркского правителя Кара Юсуфа, который попал в плен. Также при дворе Тамерлана, объявившего себя продолжателем дела Чингисхана и сюзереном всех тюркских правителей Анатолии, нашли приют правители покоренных османами малых бейликов.

Баязид к тому времени уже явно потерял свою знаменитую стремительность и отреагировал на вторжение Тамерлана в Сирию слишком поздно. Пока Тамерлан отсутствовал, султан даже не попытался вернуть слабо защищенный Сивас. Судя по всему он впервые столкнулся с равным соперником, был ошеломлен и не готов к войне с ним. Тем более что в ту пору его физическое состояние и умственные способности были уже изрядно подорваны тягой к пьянству и разгульной жизни. Так, рассказывали, что перед решающим столкновением его войска несколько дней якобы занимались тем, что гоняли для охотничьей забавы своего повелителя зверей по окрестностям. Привычно высокая дисциплина османского войска значительно упала; многонациональная армия (четверть войска Баязида составляли ордынские наемники, также было множество христиан, в том числе сербское войско князя Стефана) была изнурена стоявшей в то лето жарой и долгим переходом, а также задержкой с выплатой жалования. Баязид со свойственным ему упрямством, переоценивая свои силы, намеревался сразиться с Тамерланом в лобовом столкновении, хотя его полководцы призывали укрыться в горах, чтобы дать солдатам отдохнуть и выбрать позицию для обороны против превосходящих сил противника.

Турецкая армия оказалась измучена не только дальним переходом и жарой, но и отсутствием запасов воды. А вот расчетливый и многоопытный Тамерлан сумел ловким маневром не только отрезать турок от Египта, Сирии и Багдада, где они хотели вести войну, но и через Кесарию зайти в тыл Баязиду, пополнить запасы зерна под Анкарой и даже перегородить плотиной речку, снабжавшую водой город. Вода для средневековой армии была не менее важна, чем бензин – для современной. Вступать в большое сражение с десятками тысяч солдат и лошадей, если рядом не было даже речушки, было несерьезно. Более того, Тимур расположил свое войско между ослабевшими силами Баязида и крепостью, которая, по идее, должна была служить бастионом османской обороны. Опоздавшему турецкому султану пришлось противостоять на невыгодных для него позициях – их заблаговременно занял хитроумный враг.

Присланным для переговоров турецким послам эмир высокомерно отказал в мире, продемонстрировав им ради устрашения парад своего громадного войска во всем его блеске и грозном великолепии. Особо впечатляли многочисленная разнообразная конница и. конечно, «живые танки» – боевые слоны, чья роль в бою, в первую очередь, была производить психологическое, деморализующее впечатление. Вид огромной армии и публичная клятва командиров Тимура не оставить ни одного кустика в землях Баязида привели послов в гнетущее настроение, а через них и турецкие войска. Тем более что Баязид сумел выставить против Тимура лишь вдвое меньшую армию. Великий визирь настоятельно советовал государю сражения не давать, но тот прислушался к точке зрения правителей своих европейских владений.

Опасаясь открытого сражения, где преимущество было бы у несметной конницы врага, султан расположил свои войска в горно-лесистой местности Центральной Анатолии севернее города Ангоры (ныне Анкара). Здесь он мог в полной мере рассчитывать на свою превосходную пехоту. Эмир осадил Ангору и хитроумными маневрами выманил войско султана с лесистых гор на широкую равнину, удобную для действий его главной ударной силы – огромных масс вышколенной кавалерии. Оказавшись на пути движения турецких войск, он начал готовиться к битве.

В 9 ч 20 (28) июля 1402 г. в Чубукабадской долине северо-восточнее Ангоры (ныне Анкара) между двумя самыми знаменитыми восточными полководцами той поры – османским султаном Баязидом I Молниеносным и среднеазиатским эмиром Тимуром – началась решающая битва – одна из самых грандиозных (по численности сражавшихся и по историческим последствиям) в истории человечества.

Войску эмира (от 140 – 160 до 250 – 350 тыс.) с вывезенными из Индии 32 боевыми слонами противостояла армия турок (от 70 до 120 – 200 тысяч?!). Такой сильный разброс в численности противников позволяет предполагать, что они скорее всего преувеличены, но воинов эмира при любом раскладе все же было намного больше. Но в любом случае число участников битвы было очень велико.

Султан построил боевой порядок тылом к горам, оставив пути к отступлению на правом фланге. Турки сделали ставку на свою отличную пехоту – янычар. Стремясь усилить центр боевого построения – здесь на возвышении, расположились янычары, а за ними в низине – тяжелая кавалерия сипахов – султан ослабил фланги. Слева, прикрывая дорогу на Анкару, встали насильно привлеченные на службу османам сербы князя Стефана Лазаревича. На правом фланге под общим началом третьего сына Баязида Сулеймана и великого визиря расположились 18-тысячные конные отряды ненадежных анатолийских беев и наемная ордынская конница.

Вся армия Тимура выстроилась на равнине в три линии. При этом первая из них сама состояла из еще трех подлиний: авангарда в рассыпном строю, вывезенных из Индии «живых танков» – грозных (по крайней мере, внешне) боевых слонов и главного авангарда, но плотно построенного. Во второй линии были сконцентрированы огромные массы конницы полумесяцем вперед, середина которого была почти что полой. Последним встал мощный конный резерв из 30 отборных туменов (полков) – своего рода неприкосновенный запас эмира. Стремясь охватить слабые фланги врага, блестящий тактик Тимур специально сосредоточил всю свою ударную мощь на крылья. В любом случае везде силам Баязида противостояли численно превосходящие их силы Тамерлана.

Бой завязала легкая конница, а затем авангард правого крыла эмирской армии безуспешно атаковал сербов – одно из наиболее стойких и дисциплинированных подразделений султанского воинства. Тимур бросил в бой часть своего правого крыла, но сербы продолжали упорно сопротивляться: прижать их к горам и полностью уничтожить никак не удавалось. Это с уважением признал даже сам Тимур, высказавшийся: «А эти оборвыши бьются, как львы!» А вот авангард левого крыла под началом сына Тимура Шахруха сразу добился успеха: «простимулированные» наемники-ордынцы, как и обещали, перешли на сторону противника, тем самым ослабив силы султана почти на четверть. После этого предательского демарша исход битвы стал склоняться в пользу Тамерлана. Великому визирю и Сулейману, командовавшим этим продажным флангом султанской армии, пришлось начать по бездорожью отступление в горы, что привело к сумятице и потерям. Его братья Мухаммед (Мехмед) и Иса со своими отрядами тоже подались назад: первый – на северо-восток, а второй – на юг. Пользуясь моментом, Тимур тут же усилил натиск на сербский фланг Баязида, введя в бой все свое правое крыло. Он пытался отрезать сербов от главных сил, но тем удалось прорваться и соединиться с янычарами в центре. Дожимая врага на его слабых флангах, Тимур бросил в последнюю атаку свой резерв. «Победу дает девятая атака!» – любил наставлять он своих сыновей и эмиров (генералов). Отряды анатолийских беев не стали больше искушать судьбу и предпочли перейти на сторону того, кто показал себя более искусным (и щедрым) в руководстве боем. (По другим данным, анатолийские беи поступили так сразу же после предательства ордынцев.) Поняв, что битва проиграна, сербы последовали примеру Великого визиря с Сулейманом и начали отступать в том же направлении, поскольку дорога позволяла им это делать более или менее организованно. Сипахи тоже не стали дожидаться у моря погоды и кинулись спасаться, благо были верхом. Преимущество тимуридов стало подавляющим и они окружили главные силы турок, сконцентрированные на возвышенности. Все янычары сражались яростно, но были порублены в жестокой сече. Стефан Лазаревич предложил Баязиду Молниеносному спасаться, пока еще не поздно и можно попытаться оторваться от неприятеля, как это уже проделали Великий визирь с Сулейманом, но султан гордо отказался и отчаянно бился с саблей в руке до темноты. Лишь в сумерках османский владыка попытался с горсткой телохранителей прорваться сквозь вражеские ряды, но его конь пал и он попал в плен к Махмуд-хану. Последний доставил его с сыном Мусой к Тамерлану, еще в разгар битвы уединившемуся для своей любимой игры в шахматы.

Потери побежденных колеблются от 15 000 до 40 000, тогда как потери победителей – 15 000 – 25 000 человек. Впрочем, все эти цифры весьма и весьма условны.

Для преследования отступающих турецких войск, которыми командовали Великий визирь и Сулейман, Тамерлан бросил 30 тыс. легкой кавалерии. На пятые сутки небывалой погони (у самих тимуридов в строю осталось всего лишь… 4 тыс. всадников) все было кончено: последние турки были загнаны в прибрежную Брусу (Бурсу). Лишь Сулейман с горсткой телохранителей успел вскочить на борт спешно поднимавшего паруса генуэзского корабля и отойти от берега.

Христианский мир потрясла невероятная весть – главные силы непобедимого дотоле полководца османского султана Баязида, грозы всех христиан – оказались разбиты в пух и прах Железным Хромцом в знаменитом сражении при Ангоре (Анкаре) в Малой Азии. Более того, сам султан попал к нему в плен. Узнав о поражении Баязида, византийский император Иоанн VII Палеолог отвоевал у его наследников европейское побережье Мраморного моря и Фессалоники. Со всех сторон к победоносному Тамерлану «полетели» поздравительные грамоты («телеграммы»), даже от таких отдаленных от его владений европейских монархов, как французский король Карл VI и король Англии Генрих IV.

Легенда гласит: когда плененного высокомерного турецкого султана привели к беспощадному завоевателю, последний якобы зло рассмеялся. «Не смейся над моим несчастьем, – сказал гордый Баязид. – Бог раздает государства, но он может завтра отнять у тебя то, что дал сегодня». «Я это знаю, – презрительно ответил Тамерлан, – но, увидев твое лицо, я подумал вот о чем. Как видно, Бог ни во что не ставит государства, если он их отдает таким уродливым существам, как мы с тобой: ты – кривой (Баязид был одноглазым), а я – хромой и сухорукий». Именно эту тему обыгрывает в своей картине «Пленение Баязида Тимуром» (1878) Станислав Хлебовский.

Существует несколько версий того, как с пленным Баязидом обращались: то ли с почетом, то ли унизительно. Вроде бы поначалу Тамерлан мягко обходился со своим коронованным пленником, но потом переменил милость на гнев и приказал заковать его в тяжелые кандалы. Тамерлан не расставался с Баязидом и приказал носить его повсюду за собой в носилках, заделанных железной решеткой. На самом деле Баязида доставили в лагерь победителя в носилках, оснащенных решеткой. Это породило предание о том, будто бы воинственный Баязид был заключен жестоким Тамерланом в клетку, которую он мог покидать лишь затем, чтобы сыграть роль подставки, когда Тимуру было необходимо сесть на коня. Ему, когда-то самодовольно пообещавшему публично обесчестить гарем своего грозного врага, теперь пришлось наблюдать, как это проделывал над его женами, в том числе с его любимой женой Оливерой, победоносный «Железный Хромец». Таковы превратности Судьбы…

Судьба знаменитого турецкого султана Баязида в плену у Тамерлана до конца не ясна. Так или иначе, но спустя 8 месяцев после фиаско под Анкарой некогда могущественный турецкий султан Баязид I Молниеносный умер 8 (9) марта 1403 г. в г. Акшехире (Малая Азия) то ли естественным образом, т.е. от апоплексического удара (как тогда говорили, закупорки сосудов) или лихорадки либо астмы, то ли не выдержал унижений, то ли отравился, узнав, что Тамерлан собирается отправить его в Самарканд, то ли был отравлен по приказу Тамерлана. Однако последний вариант считается маловероятным, поскольку имеются сведения, что тюркский правитель вверил заботу о больном Баязиде своим личным врачам. Тамерлан разрешил сыну Баязида Мусе доставить тело знаменитого врага в азиатскую столицу османов Брусу и похоронить, как подобает османскому султану – в мавзолее мурадийского некрополя.

Принято считать, что самонадеянность высокомерного Баязида привела молодую Османскую империю предельно близко к полному уничтожению. Не имея достаточных ресурсов, султан избрал путь расширения и опрометчиво вступил в конфликт с гораздо более сильной тюркской державой, правитель которой предлагал Баязиду мирное сосуществование. Малые бейлики вновь получили независимость благодаря Тамерлану, не довершившему разгром османов. Между сыновьями Баязида разгорелась 10-летняя гражданская борьба, из которой только в 1413 г. победителем вышел Мехмед (Мухаммед) I, разбивший и убивший своих братьев Сулеймана в 1411 г и Мусу в 1413 г. и сумевший вернуть многое из потерянного в войне с тюрками.

Важно другое: несмотря на роковое поражение от «Второго Чингисхана» и бесславную смерть у него в плену Баязид Йылдырим вошел в историю как султан, благодаря которому Оттоманская Порта почти 300 лет будет владычествовать над Юго-Восточной Европой в лице Балканского полуострова.

Принято считать, что поражение турок привело не только к окончательному снятию османами осады Константинополя, но и к временному распаду Османской державы, сопровождавшемуся междоусобицей между сыновьями Баязида и крестьянской войной. Отчасти, это – так. Действительно, благодаря Тимуру, потерявшая практически всю свою территорию, Византия получила полувековую отсрочку. Она окончательно рухнет только с падением Константинополя в 1453 г. Более того, разгром турок под Анкарой имел огромное значение для судеб Западной Европы. Он приостановил на полстолетия их нашествие на Европу. И кто знает, если бы не эта передышка, смогла Европа, раздираемая Столетней войной, найти в себе силы противостоять османскому нашествию и как далеко оно продвинулось бы вглубь европейского континента. Нескоро наследники Баязида снова соберутся с силами и опять пойдут джихадом («священной войной») на неверных под тысячелетним лозунгом «Аллах Акбар!»

…Впрочем, накануне битвы под Анкарой простые турки со своими стадами начали в панике переправляться из Малой Азии в Европу через подконтрольный османам (с 1354 г.) Галлиполи, еще плотнее заселив долину Марицы и Фракию. Многие искали убежища в расположенной здесь же османской столице – г. Эдирне (с 1365 г.). Таким образом, нашествие Тимура ускорило тюркизацию и мусульманизацию балканской Фракии, изолировав греческий Константинополь от массива соседних христианских народов и, несмотря на отсрочку, фактически не оставило ему никаких шансов на сохранение независимости…

После сокрушительного поражения грозных турок, непобедимого доселе султана Баязида I Молниеносного под Ангорой, почти вся Малая Азия была захвачена войсками среднеазиатского эмира Тимура. Теперь его владения простирались от Инда до Волги и от Сирии до границ Китая, т.е. чуть ли не пол-Азии! Все эти земли были объединены насильно и удерживались железной рукой жестокого правителя-завоевателя. Более того, даже страны, которые еще не были подвластны Тамерлану, предпочли признать его власть и выплатить дань – лишь бы избежать вторжения его смертоносных орд. Большую дань ему платили и египетский султан и византийский император. Но Тамерлан не воспользовался победой в полной мере – не перенес войну в Европу: она его мало интересовала, победоносного эмира – вассала (юридически, но не фактически) китайского императора Хон Ву из династии Мин – манил богатейший Китай. Причем манил, судя по всему, уже очень давно!

К этой войне Тамерлан готовился как никогда тщательно. Недаром он как-то изрек: «Чтобы вести войну с Китаем, надо обладать огромной мощью». Он создал самую многочисленную армию из когда-либо у него имевшихся – чуть ли не 200-тысячную. По его приказу были составлены описи дорог, климата, ресурсов стран, по которым предстояло идти. Он заранее отправил землепашцев, охраняемых воинами, для выращивали пшеницы вдоль дорог, по которым он рассчитывал двигаться вперед, по крайней мере, там, где это было возможно. В целом ряде крупных населенных пунктов были созданы запасы провианта. На 500 повозок были погружены войлочные палатки, тысячи дойных верблюдиц должны были следовать за войском, давая ему мясо и молоко. Он предусмотрел специальную экипировку, позволявшую его воинам успешно пересекать огромные пустынные и заснеженные пространства. Он никогда еще не был так хорошо подготовлен. В то же время нет никаких свидетельств того, что он намеревался двигаться далее Синьцзяна и Западной Монголии.

Возможно, ощущая Дыхание Смерти, он спешил, он надеялся спеть свою «лебединую песню», ибо он понимал, что Он смертен! 27 декабря 1404 г. – в самый разгар зимы – он выступил в поход…

Однако, как известно, «человек предполагает, а судьба располагает». Битва с Баязидом Молниеносным в окрестностях будущей столицы Турции стала пиком завоеваний непобедимого среднеазиатского эмира «Железного хромца». «Лебединая песня» «Сотрясателя Вселенной» прервалась на полуслове: захвата Поднебесной империи – Китая – не состоялся. Даже своим любимцам Боги дают понять, что они смертны.

На 70-м году жизни в окраинном городке своей империи – Отраре (близ Чимкента; ныне Шымкент, или Туркестан в современном Казахстане) великий полководец ушел из жизни около 8 ч утра 19 января (или все же 18 февраля) 1405 г. то ли от воспаления легких, то ли с перепоя, так он якобы пытался лечить эту болезнь огромным количеством спиртного.

Рассказывали, что почувствовав: главное сражение в своей жизни он все же проиграл, Тамерлан приказал срочно созвать всех своих жен, родственников и сановников. «Не кричите, – грозно прохрипел он им. – Не стоните! Помолитесь за меня Аллаху!» Прямо перед смертью он то ли назначил, то ли высказал пожелание, чтобы его наследником стал Пир-Мухаммед – старший сын его первенца Джахангира, и повелел своим эмирам (генералам) принести тому присягу верности, но тот был слишком далеко – в Индии. Увидеться с умирающим отцом его младшему сыну Шахруху не довелось: тот тоже был далече – в Кандагаре (современный Афганистан).

Так или иначе, но Провидение убрало его, поставившего на колени половину Евразии, с исторической авансцены, но дало уйти ему в Бессмертие красиво – непобежденным (разве что в ранней юности, когда у него под началом был всего-навсего небольшой отряд соратников, ему случалось терпеть неудачи)! А это удавалось отнюдь не всем из великой когорты Александров Македонских, Цезарей, Чингисханов и Наполеонов.

Если верить легенде, его последними словами была священная мусульманская сентенция: «Нет Бога, кроме Аллаха»! Впрочем, столь праведный магометанин, как Тимур, не мог иначе закончить свой мирской путь. По приказу захватившего власть в Самарканде, вопреки воле деда его внука Халиля-Султана (1405 – 1409) его забальзамированное тело положили в гроб из черного дерева, обтянули темно-синей парчой с вытканными серебром изречениями из Корана и похоронили в саркофаге из цельного куска зеленого нефрита в Гур-Эмире – роскошном мавзолее Самарканда, сохранившемся доныне. Время пощадило и камни, и память о событиях тех далеких дней…

Вместе с Тамерланом умерла и его держава: она держалось на его личных качествах – среди его потомков не нашлось сильной руки…

Так бывает, причем очень часто…