Египетский Юг и гиперборейский Север. – Без пещер. – Арийский коммунизм. – Винчанское чудо

Давно уже устоялось представление о том, что до великих, «классических» цивилизаций царила первобытная, доисторическая дикость. Отчет же «настоящей» истории принято начинать с Египта. Историки, творившие в эпоху Модерна, совершенно беспощадны к «доегиптянам», что невольно наводит на некоторые тревожные мысли.

Исследователь А. Г. Дугин в свое время обратил внимание на «оккультное» противостояние двух великих рек – Днепра и Нила. Обе эти реки находятся на одном меридиане 30-й восточной долготы, причем текут в разном направлении – первая с севера на юг, вторая с юга на север. Нил является как бы неким «радиусом» – применительно к «южному «египетскому» кругу с центром в Средиземном море. Сразу бросается в глаза тот факт, что в этот круг попадает все то, что принято называть средиземноморским культурным ареалом, включающим в себя Ближний Восток, Египет, Грецию, Анатолию, Север Месопотамии и т. д. …что именно эта сфера считается современными историками источником известной нам цивилизации, и именно отсюда любой ценой стараются вывести все основополагающие цивилизационные принципы – истоки письменности, мифологии, религии и т. д. В некотором смысле можно определить весь этот ареал как сферу «сакрально-географического Египта». («Мистерия Евразии».)

Напротив, Днепр является «радиусом» северного круга Гардарики («страны городов» – так скандинавы именовали Древнюю Русь). И египетский круг всегда находился в некоей духовной оппозиции к этому нордическому кругу. «Следует допустить, что данное сакрально-географическое видение было свойственно и самим древним средиземноморским цивилизациям, в которых северные народы – т. е. вся область сакрального круга Гардарики – чаще всего ассоциировались с варварством, примитивностью, опасностью, неизвестностью, – пишет А.Г. Дугин. – В частности, в Библии Цари Севера – цари Гог и Магог из царства Рош – а также практически большинство «иафетических» (Иафет, согласно Библии, прародитель белой, северной расы) народов отождествлялись с врагами Веры и врагами Бога. Этот эксклюзивизм «египетского круга», связанный с южной ориентацией, был характерен не только для древнейших сакрально-географических воззрений этого ареала, но сохранился и в сугубо современном мире через распространение религиозных и культурных архетипов ближневосточного происхождения как в дохристианские, так и в христианские эпохи. С другой стороны, такой фундаментальный автор, как Рене Генон, утверждает, что ближневосточные и, в частности, египетские сакральные формы – это постатлантические и весьма удаленные от Изначальной Традиции вторичные модальности, причем в отношении Египта, Генон подчеркивает, что эта традиция была совмещением западных (атлантических) и южных сакральных тенденций. (То же относится и к семитской традиции)… В истории тайных обществ последних веков также можно заметить одну странную особенность: в процессе антитрадиционной деятельности, направленной на разрушение западной сакральной цивилизации, особенно активную роль играют масонские обряды египетского типа – Масонерия Мемфис и Мицраим (Мицраим – это еврейское название Египта)».

Действительно, сам Модерн, в эпоху которого и была написана история Древнего мира, как известно, утверждался при активном участии различных оккультных движений (масонства, розенкрейцеров и т. д.), пронизанных символизмом Египта. Не менее важную роль в утверждении Модерна сыграл античный символизм, «реабилитированный» в эпоху Ренессанса. Вообще Запад выводит себя именно из античности, делая упор на ее республиканские и демократические традиции.

Между тем, есть все основания полагать, что египетская цивилизация возникла в результате мощного влияния извне. Взять хотя бы древнейшую промышленность Египта. В эпоху Раннего царства египтяне производили изделия из меди, однако ее месторождений на территории страны не было. На этот факт обратил внимание исследователь А. А. Абрашкин, резонно заметивший: «…Совершенно ясно, что первичные центры обработки металлов возникали как раз вблизи месторождений… Значит основы металлургического производства египтяне усвоили, но от кого?». («Арийские корни Руси. Предки русских в Древнем мире».) Вообще в 4 тыс. до н. э. Египет переживает внезапный и резкий подъем хозяйственной деятельности, который нельзя объяснить развитием местных племен. Вывод таков – страна подверглась колонизации индоевропейских, арийских «племен». Историк считает нужным сопоставить имя первого египетского царя Мена с именем Ману – первочеловеком в индоарийской традиции. Как бы то ни было, но в ранних захоронениях северного Египта обнаруживают останки людей, значительно превосходивших своими размерами местное население.

Дошедшие до нас изображения египетских фараонов доказывают северное происхождение правящей верхушки: «Хетеп-Херес II, дочь фараона Хеопса, принадлежащая к IV династии, является древнейшим документально подтвержденным примером блондинизма в истории. У нее светлые волосы и белая кожа, именно такой она изображена на цветном барельефе в месте ее захоронения. Волосы Хетеп-Херес переданы художником желтым цветом с тонкими красными линиями. А поскольку известно, что египетская аристократия, и тем более правящие семьи, заключали браки только в своей среде, то очевидно, что именно это позволило сохранить светлую пигментацию потомкам северян в окружении многочисленного населения южного типа. У фараона Рамсеса II, принадлежавшего к XIX династии и жившего в XIII веке до н. э., были рыжие волосы, которые прекрасно сохранились на его мумии, что мы можем наблюдать и сегодня. Отец Рамсеса – Сети I также был блондином, а его внешность может быть классифицирована как североевропеоидная – нордическая». (М. Диунов. «Расово-познавательная история цивилизаций: Древний Египет».)

Египет преподносится нам как некий блестящий исток человеческой цивилизации. Складывается такое впечатление, что определенные силы вполне настойчиво и целеустремленно принижают значение «доегипетского» человечества. Однако пресловутая «первобытность» при ближайшем рассмотрении выглядит не такой уж и дикой – это даже если брать данные официальной науки. Взять хотя бы пресловутый каменный век. «Археологические находки свидетельствуют, что люди ледниковой поры старались устроить свой быт с относительными удобствами, были весьма изобретательны, – отмечает В.Е. Шамбаров. – Кое-где жили действительно в пещерах – на Пиренеях, Урале, Енисее. Но естественные пещеры встречаются все-таки редко. И обнаружены остатки жилищ, постоянных поселений – в Брянской, Черниговской, Гомельской, Курской, Владимирской, Воронежской областях, на Печоре, Ангаре, в Чехии. (Большая часть на территории Европейской России, что весьма символично. – А.Е.)Так, в Костенках, под Воронежем, найдены следы 60 поселений… Выявлены остатки строений… огромного жилища 600 кв. м. Кровля удерживалась на подпорках-колоннах из бревен и бедренных костей мамонта, для каркаса использовались мамонтовые ребра и кости, которые затем покрывались шкурами и дерном… Люди ледниковой эпохи уже хорошо умели шить и кроить одежду. Сохранившиеся изображения, статуэтки, раскопки захоронений показывают, что в разных местах «фасон» ее отличался… Само по себе использование камня или кости для изготовления орудий труда вряд ли можно считать показателем «отсталости». Известно, что в Древнем Египте кремниевые изделия широко использовались вплоть до начала нашей эры – они были дешевле, чем металлические. В американских цивилизациях ацтеков, инков, майя, знавших металлы, люди предпочитали каменное оружие и орудия труда, считая их надежнее медных и бронзовых… А в селении Мальта в Прибайкалье недавно обнаружена настоящая мастерская, а то и «фабрика» по изготовлению каменных орудий, на которой, по оценкам специалистов, трудилось 200 человек! Причем производство тут велось по типу конвейера, одни мастера откалывали заготовки, другие вели их грубую обработку, третьи более тонкую, четвертые занимались окончательной доводкой изделий… Производство таких масштабов должно было носить «товарный» характер. Продукция предназначалась для меновой торговли. Имеются и другие доказательства того, что подобная торговля имела место. Кремень, самый подходящий материал для каменных изделий, можно найти далеко не везде. А изделия из него распространены повсюду. Следовательно, он был «товаром» для обмена» («Великие империи Древней Руси»).

Исследователи древности часто поражаются тому, насколько мала дистанция между «просвещеннейшим» современным человеком и первобытным «дикарем». «В 1956 году известный советский археолог О.Н. Бадер открыл стоянку палеолитического человека на ручье Сунгирь, недалеко от Владимира, – пишет М. Струнина. – Когда был реконструирован костюм «владельца» могилы, он потряс всех видевших его своей целесообразностью и красотой. Об этой находке в «ТМ» № 7 за 1982 год писал М. Баринов: «Реконструкция одежды нанесла сокрушительный удар по представлению о «вонючих шкурах». Это был удобный, элегантный меховой костюм: куртка с капюшоном и цельносшитые брюки-сапоги. Бусы из бивня мамонта, подвески и орнамент из клыков песца дополняли украшение…» Костяных бус на костюме сунгирца было, между прочим, три с половиной тысячи. Если учесть трудоемкость процесса сверления по кости, то следует признать, что человек в ту пору освоил какие-то вполне производительные технологические приемы. Когда же замечательный советский ученый М.М. Герасимов восстановил по черепу внешний облик сунгирца, все увидели современного крепкого пожилого человека 55–65 лет. (А ведь считали, что век далеких предков был короток!) Советский антрополог Г. Дебец писал: «Сунгирец ни по уму, ни по эмоциональному богатству ничем не отличался от нас. И знал он не меньше нашего. Только знания его были другие». Датировка этой стоянки – 22–23 тыс. лет!» («Где жили гипербореи?»)

Собственно, миф о дикости и примитивности «первобытных» людей – есть изобретение эпохи Модерна, который отличается линейным прогрессизмом. Нужно было доказать, что История развивается строго по восходящей линии – от сугубо примитивных форм до наиболее совершенных. Кстати, обратной стороной этого прогрессизма является «рафинированный» традиционализм в духе известного «гуру» традиционалистов Р. Генона, согласно которому История есть процесс постоянной инволюции. На самом деле, История одновременно линейна и циклична, она представляет собой смену периодов упадка и подъема.

Дикости не было и двадцать с лишним тысяч лет тому назад. А несколько позднее вообще происходили сложнейшие социальные процессы – например, образования имущественного разделения и классовой борьбы против него, которая вылилась в самую настоящую социальную революцию. В этом плане очень показательна история древнейших неолитических культур Анатолии – Чаеню и Чатал-Гуюка. В 9 тыс. до н. э. первая культура пережила неолитическую революцию, которая сопровождалась полным переходом к оседлости, земледелию и скотоводству. И очень скоро это завершилось сильнейшим имущественным расслоением. Так, в одном из строительных слоев Чаеню находят три огромных господских дома, отличающихся одинаковым фасадом и одинаковым расстоянием друг от друга. Эти древние хоромы покоились на мощных каменных фундаментах. Стены их были сложены очень тщательно, имелись также веранды с лестницами. Там находились предметы богатства – огромные блоки из горного хрусталя, каменные скульптуры, раковины из Средиземного и Красного морей. Было там и оружие высокого качества изготовления. А вот остальные дома выглядят намного скромнее – и там находят лишь самые необходимые орудия труда. Если в богатом квартале не обнаружены следы производительной промышленной деятельности, то в бедняцком их предостаточно (обработка кремня и обсидиана). То есть, перед нами самое настоящее классовое общество, очень даже напоминающее именно капитализм. Понятно, что существовала и система подавления: «Похожие на вырытые в горе пещеры, мрачные храмы служили для поддержания власти в очевидно жестко организованном обществе… путем открытого террора – с помощью человеческих жертвоприношений. В храмах всех слоев проливались целые потоки крови, о чем свидетельствует толстая корка на обнаруженных кинжалах, жертвенных камнях и в специально проложенных отводных шахтах» (Б. Брозиус. «Утопия – наследие далекого прошлого»).

Однако в конце 8 тыс. до н. э. вся эта роскошь была уничтожена – господские дома разрушены, центральный храм снесен, городская площадь превращена в свалку отходов. При этом археологи не нашли никаких свидетельств внешнего вторжения, придя к выводу о том, что в городе произошла самая настоящая социальная революция.

«Первобытное» революционное движение привело к тому, что в Анатолии возникла эгалитарно-коммунистическая цивилизация, о которой повествуют результаты раскопок в Чатал-Гуюке (культура датируется 7–5 тыс. до. н. э. и многими исследователями считается раннеиндоевропейской). Здесь нет следов какого-либо имущественного расслоения, хотя сама культура является высокоразвитой. Местные жители специализировались в горном деле, всячески развивая культуру производства изделий из камня. Они, одними из первых в мире, научились выплавлять медь из руды. Жители древнейшего Чатал-Гуюка практиковали ирригационное земледелие, преуспели в обработке дерева. Они вели активную торговлю с севером и востоком, распространяли свое влияние на восточное Средиземноморье. Считается, что чатальцы обладали монополией на обсидиановые изделия. Их города были окружены мощными крепостными стенами. Кроме того, они пользовались некоей системой последовательных геометрических знаков, представляющей собой неразгаданную письменность.

«Жители Чатал-Хююка строили дома из сырцового кирпича в 7-м тысячелетии до н. э, – сообщает В. И. Щербаков. – Они знали 14 видов культурных растений. Кусочки тканей того периода вызывают изумление даже у современных ткачей. Поражает техника полировки зеркал из обсидиана. Отверстия в бусинах из полудрагоценных камней тоньше игольного ушка. Мастерство и художественный вкус древних анатолийцев намного превосходят все известное в других регионах нашей планеты. В Чатал-Хююке найдены святилища и храмы и даже целый жреческий район этого древнейшего поселения. Богиня-мать, дающая жизнь ребенку (одно из главных божеств Чатал-Хююка), восседает на троне, ручки которого оформлены в виде двух леопардов». («Все об Атлантиде».)

Особенно любопытная ситуация сложилась с жилищной площадью, которая «соответствовала величине семьи, так что в распоряжении каждого взрослого или двоих детей моложе 15 лет находились 10–12 кв. метров… Максимально возможные жилые площади использовались не с самого начала, а по мере возникновения потребности в них, а при снижении потребности площади опять сокращались. Если бы все дома были одинаковы по размерам, это внешне усилило бы впечатление «равенства», на самом же деле, отношение к различным людям оказалось бы весьма неравным: человеку в большой семье отводилось бы меньше пространства, чем в маленькой. Благодаря тому, что в Чатал-Гююке дома приспосабливались к реальной ситуации, каждый житель Чатал-Гююка всегда имел в своем личном распоряжении 10–12 кв. м.». («Утопия – наследие далекого прошлого».)

Скорее всего, именно Чатал-Гуюк имел в виду Платон, когда писал о древнейшей «Элладе», которая противостояла атлантам. Понятно, что во времена Атлантиды никакой Эллады быть не могло. Зато древнеанатолийские цивилизации находятся, по времени, весьма близко к этим самым временам. Возможно, речь шла о противостоянии этих цивилизаций с остатками атлантов, которые расселились по разные стороны Океана. Древнегреческий мыслитель, посвященный во многие тайны древности, рисует следующую, весьма яркую, картину военно-арийского коммунизма: «Столица же тогда была построена следующим образом. Прежде всего, расположение акрополя было совсем не таким, как теперь, ибо ныне его холм оголен и землю с него за одну ночь необычайным образом смысла вода, что произошло, когда одновременно с землетрясением разразился неимоверный потоп, третий по счету перед Девкалионовым бедствием… В минувшие времена акрополь простирался до Эридана и Илиса, охватывая Пики, а в противоположной к Пикну стороне – гору Ликабет, притом он был весь покрыт землей, а сверху, кроме немногих мест, являл собой ровное пространство. Вне его, по склонам холма, обитали ремесленники и те из землепашцев, участки которых были расположены поблизости; но наверху, в уединении, селилось вокруг святилища Афины и Гефеста обособленное сословие воинов за одной оградой, замыкавшей как бы сад, принадлежащий одной семье. На северной стороне холма воины имели общие жилища, помещения для общих зимних трапез и вообще все то по части домашнего хозяйства и священных предметов, что считается приличным иметь воинам в государствах с обобщенным управлением, кроме, однако, золота и серебра: ни того ни другого они не употребляли ни под каким видом, но, блюдя середину между пышностью и убожеством, скромно обставляли свои жилища, в которых доживали до старости они сами и потомки их потомков, вечно передавая дом в неизменном виде подобным себе преемникам. Южную сторону холма они отвели для садов, для гимнасиев и для совместных трапез, соответственно ею и пользуясь. Источник был один – на месте нынешнего акрополя; теперь он уничтожен землетрясениями… Так они обитали здесь – стражи для своих сограждан и вожди всех прочих эллинов по доброй воле последних; более всего они следили за тем, чтобы на вечные времена сохранить одно и то же число мужчин и женщин, способных когда угодно взяться за оружие, а именно около двадцати тысяч».

В позднейшее время возникают целые «первобытные» империи. Например – древнейшее индоевропейское государство, располагавшееся на территории археологической культуры Винча, названной так по имени балканского селения. Она включает в свой состав большие территории Болгарии, Югославии и Румынии. Винчанская держава возникла где-то в середине 5 тыс. до н. э. и просуществовала почти полторы тысячи лет (цивилизационный возраст!). О ней много писали серьезные зарубежные историки и археологи, у нас же этим уникальным комплексом профессионально занимался В.А. Сафроновов, автор великолепнейшей монографии «Индоевропейские прародины». Ученый счел нужным заметить: «…Юго-Восточная Европа в ареале распространения культуры Винча может быть названа одним из древнейших очагов цивилизации, более древним, чем цивилизации Месопотамии, долины Нила и Инда».

Важнейшим элементом винчанской археологии являются дворцы-мегароны. Общая площадь винчанского мегарона равна 150–200 кв. м. (Даже площадь дворца правителя среднеэлладской эпохи не превышала 130 кв. м.) Но и обычные дома Винчи представляют собой большие, просторные строения со многими комнатами. В наличии были высокоразвитые ремесла: медеплавильные, гончарные, косторезные и др. производства. Укрепления винчанцев представляли собой довольно-таки сложные фортификационные сооружения, которые состояли из валов, рвов, палисадов, стен из камня. Валы имели круглую форму, что предполагает наличие центральной планировки и радиусной застройки. Для этой страны было присуще наличие развитого городского хозяйства.

По памятникам здешней материальной культуры прослеживается наличие сильной царской власти и аристократии. Было и собственное, до сих пор не расшифрованное, письмо. Исследователь Р. Пешич утверждает: «Из богатого винчанского письменного материала можно вывести 58 графем характерного облика и индивидуальной природы. Из этого числа можно вывести 14 графем, которые бы могли образовать ряд гласных, тогда как остальные можно считать согласными». Многим историкам это кажется слишком уж смелым утверждением: «Получается, что почти 8 тысяч лет назад далекие предки европейцев уже имели не только очень богатый вокализм и консонантизм, превосходящий современный, но и – что гораздо удивительнее – блестящую систему письма, передающую эти едва заметные отличия, – замечает В.А. Чудинов. – И это при том, что спусти 3 тысячи лет в Европе безраздельно господствовало слоговое письмо, а алфавит только зарождался». («О книге Антича и Винчанском письме».)

Спрашивается – а почему бы и нет? Если отказаться от линейного прогрессизма, то все выглядит вполне правдоподобным. Действительно, высокие формы вполне могли сменяться более примитивными, потом же начинался новой расцвет. У нас же привыкли считать древнейшую историю этакой лесенкой, ведущей от тьмы первобытной дикости до сияющих высот античности.

Русский ответ на римский вопрос. – Троянский след. – Скифия гиперборейская. – Среднестоговская империя первых скифов. – Империя ямцев

Если с Египта отсчитывается история, то античность ставится в центр истории Древнего мира. Античные цивилизации считаются некоей вершиной, до которой сумели взобраться древние. Взобраться – с тем чтобы в дальнейшем покорить еще одну вершину и создать европейскую (романо-германскую) цивилизацию – самую прекрасную и передовую. Именно от античности ведет свою родословную нынешний Запад, что, кстати, вполне логично. Другое дело – насколько прекрасным и передовым был античный мир? Уж не таким ли, каким был и есть Запад, нагромоздивший горы лжи и проливший море крови? Этот вопрос будет еще затронут, пока же придется подметить нечто уже совсем абсурдное – антикоцентризмом увлекаемся и мы, русские. Причем если «эллинолюбивые» западники отказывают «русским варварам» в том, чтобы считаться наследниками «демократической Греции», то славянофилы частенько рассуждают о Третьем Риме, выводя некую государственно-политическую преемственность от Византии, а следовательно, и от Римской империи. И это считается примером гордости – дескать, вот у кого учились! Спора нет, какое-то влияние имело место, но переоценивать его не стоит. И русская монархия очень сильно отличалась как от византийской, так и от римской. Вот что действительно было единым у Рима, Византии и Руси, так это вера – Православие. Но только вот под «первым Римом» русская традиция понимала вовсе не Римскую империю – как сие делают и западники, и славянофилы.

По этому заблуждению в свое время очень неслабо прошелся В.В. Кожинов: «А ведь в сочинениях старца Филофея, во-первых, с полной ясностью утверждается, что речь идет именно и только о христианском Риме – о Риме апостола Петра, а не Юлия Цезаря или Августа Октавиана. Это неоспоримо явствует уже из датировки начала того Первого Рима, о котором говорит Филофей. Одно из его посланий было написано в 1527 году, и в нем утверждалось, что Первый Рим начал свою историю 1505 лет назад, то есть тогда, когда, по мысли Филофея, была создана христианская Церковь, а ведь возникновение «языческого Рима» произошло почти на 800 лет ранее! Во-вторых, речь идет у Филофея не о государственном значении Первого, Второго и Третьего Рима, а о совершающемся в рамках этих государств духовном бытии. Он писал о первом Риме: «Аще убо великого Рима стены и столпове и трекровные полаты не пленены, но душа их от диавола пленены». А конец Второго Рима – Византии – старец Филофей видел не в захвате его в 1453 году турками, но в состоявшемся в 1438–1439 годах Флорентийском соборе, на котором византийцы выступили как «еретицы, своею волею отпадите от православныя веры христианьския». Только на Руси, убежден Филофей, осталось истинное Христианство, и в послании к великому князю Василию III он призывает: «Подобает тебе, царю, сие деръжати со страхом Божиим»… То есть высшая задача государства – «удержать» в целости православную – Святую – Русь… А размышления Филофея о «падении» Первого и Второго Рима призваны были показать ту роковую опасность, которая грозит русскому Православию» («История Руси и русского слова»).

Как видим, старец Филофей вовсе не считает Рим предшественником Русского государства. И в русской письменной традиции мы также не найдем никакого «русского римлянства», хотя московские государи и вели свой род от Пруса – брата римского императора Августа. Тем самым Русь как бы отвергала претензии западного, католического Рима, пытавшегося соблазнить русских царей королевской короной, полученной из рук понтифика. Дескать, мы и сами с усами и ведем свой род от славных Юлиев, кои правили Римом. Эту генеалогическую версию считают пропагандой, однако здесь многое соответствует реальности. Да и смысл был вложен довольно-таки глубокий. Род Юлиев считал своим основателем Аскания, сына Энея – великого героя Троянской войны, принадлежавшего к загадочному народу дарданов. Официальная наука мудрено именует данный этнос «палеобалканским», относя самих дарданов то к фракийцам, то к иллирийцам, то к «иллиро-фракийцам». О самих фракийцах – разговор особый, здесь многое притянуто за уши, и есть основания полагать, что это никакой не отдельный этнос, а некое ответвление праславян. Само же имя «Эней» прямо указывает на этноним «энеты», которых практически все исследователи отождествляют с венетами-венедами.

«Надо отметить, что римская генеалогия особенно акцентирует то обстоятельство, что Эней – сын Венеры (лат. Venus), – отмечается в исследовании «Стражи Евразии». – Отсюда идея об особом покровительстве Венеры роду Юлиев (от «Юл» – другое имя Аскания, сына Энея) и известный римский эпитет «Venus genetrix». Затрагивая тему происхождения имени Венера – «Venus», любопытно сопоставить его с встречающимся в скандинавских Эддах прозвищем богини плодородия и красоты Фрейи – «Vanadis» (т. е. «из Ванов»). Ваны северной традиции (наряду с Асами) – обожествленный народ, чье название исследователи соотносят с древнейшим европейским этнонимом «венды», «венеты» (лат. «venedi», «heneti»). Исходя из этого допустима реконструкция первоначального имени Энея, близкого к «Венет» («Венд»), и тем самым еще раз подтверждается предположение о родственности сюжетов легенды древнерусских летописей и римского генеалогического мифа».

Согласно одной из версий, Рим был основан именно Энеем. Таким образом, русская версия о происхождении Рюрика от Пруса, а следовательно и от Энея, имеет двойное дно. Да, основатель русской династии произошел от римского рода, но сам этот род имеет «венедову», славяно-русскую основу. Кстати, тянуть род именно от Пруса имело смысл лишь в контексте происхождения Юлиев от Энея, ведь сам Прус не был императором. Зато он был потомком Энея – и, конечно, же «римская» версия русских князей была практически откровенной демонстрацией русской же древности.

Тут заметна и еще одна важная ниточка. Троя, которую защищал Эней и которой он явно был не чужой, находилась в Малой Азии, где расселялись разные арийские народы, в том числе и скифы, а также их предки. (По одной из легенд, Эней правил троянцами после разгрома Трои.) Помпей Трог (1 в. до н. э. – 1 в. н. э.) сообщает о переселении части скифов: «Двое юношей из царского рода, Плин и Сколопит, изгнанные из отечества происками вельмож, увлекли за собой множество молодежи, поселились на капподокийском берегу у реки Термодонты и заняли соседнюю Темискирскую равнину». Селились там и венеты (энеты, генеты). Так, еще Гомер (8 в. до н. э.) указывал на малоазийскую Пафлагонию: «Вождь Пилемен пафлагонам предшествовал, храброе сердце, выведший их из генет, где стадятся дикие мески». Там же, в Малой Азии античный географ Страбон (1 в. н. э.) размещает город Прусу. И вот целая серия совпадений – древние русы почитали бога Трояна-Триглава (славянская «Троица»), был у них и легендарный князь Троян, о котором говорится в «Слове о полку Игореве». Но самое поразительное – арабский автор 12 в. Ал-Идриси отмечает наличие в Северном, «Скифском» Причерноморье города Трои. И в связи с этим можно предположить, что Черноморская Русь это и есть «земля Троянова», о которой говорит «Слово о полку Игореве».

Но этого мало, скифский след заметен и в имени сына Энея – Аскания: «Позволительно этимологическое раскрытие античного этнонима «скифы» (гр. skutai) в связи с индоевропейским корнем, означающим движение, перемещение и проявляющимся в русск. «скитаться»; англ. «scud» – «стремительно бежать», «нестись»; лат. «scandere» («ascendare») – «восходить», «достигать»; гр. «sked-annumi» – «разгоняю», «распространяю»; отсюда же, вероятно, русск. «скот», нем. «schaf» – «овца». Таким образом этническое имя «скифы» в значении «подвижный, кочевой народ» представляет собой типичный пример названия древних скотоводов Степи, а «Асканий» – вполне ожидаемая латинская форма имени «Скиф». Интересно далее заметить, что библейская книга Бытие в «родословии сынов Ноевых» содержит имя «Аскеназ», сына Гомера, внука Иафета, с последним сакральная этнография стабильно связывает генеалогию северной, индоевропейской расы «яфетидов». («Стражи Евразии».)

Тут стоит добавить, что имя Гомер принято соотносить с этнонимом «гимер» или «гимир» («степняк»), то есть «киммериец». Киммерийцы действительно считаются предшественниками тех скифов, которых описывал «отец истории» Геродот (5 в. до н. э.). Впрочем, об этом дальше. Пока же надо отметить, что римская тема в Московской Руси имела не столько римское, сколько славяно-скифское звучание.

Историческая наука твердо стоит на позициях антикоцентризма, однако сама античная традиция знала о том, что Скифия древнее не только Рима и Эллады, но и Египта. Помпей Трог утверждал: «Скифское племя всегда считалось самым древним, хотя между скифами и египтянами долго был спор о древности происхождения… Скифы одержали верх над египтянами и всегда казались народом более древнего происхождения». Геродот рассказывал о скифском царе Анахарсисе, которого эллины включили в совет семи величайших мудрецов. Известно также о скифских законах, записанных на медных таблицах. То есть у скифов была своя письменность, да вот почему-то «не дошла»!

«Скифы упоминаются уже у старейшего греческого поэта Гесиода (8 в. до н. э.), – отмечает Н.И. Васильева. – В сказаниях о Геракле описано, как этот знаменитый герой Греции (и основатель многих царских династий) получил свой лук из рук скифа Тевтара, который и обучил его стрельбе, а ведь, согласно традиции, деятельность Геракла относится ко времени за одно-два поколения до Троянской войны, то есть к первой половине 13 в. Наконец, предания о скифах входят в самые архаичные греческие мифы, такие, как миф об изобретении земледелия, лука, технологии выплавки меди и др.». («Великая Скифия».)

Античные авторы подчеркивали варварство скифов. Но были ли для этого основания? Разбирая признаки варварства, В.Е. Шамбаров отмечает, что их было три: «Первая – скифы пьют вино неразбавленным, вторая – носят штаны, третья – ездят верхом. Даже Гиппократ, описывая эти обычаи, всячески доказывал, что носить штаны и ездить верхом вредно для здоровья. Я, конечно, не знаю, найдется ли среди читателей… хоть один любитель разбавлять вино водой. Но наряд эллинов действительно состоял из одного лишь хитона – куска ткани, сшитого на живую нитку, который носили на голом теле. Плюс сандалии – кожаные подошвы на веревочках. Скифы же носили штаны, шапки типа малахая, рубахи, куртки или кафтаны, низкие сапоги со шнуровкой. Женщины надевали просторные платья, похожие на сарафаны, голову увенчивали кокошником. Чей национальный костюм выглядит «культурнее», судите сами». («Великие империи Древней Руси».)

Нужно также вспомнить Апостола Павла (1 в. н. э.), который писал, что во Христе нет «ни скифа, ни варвара».

Как видно, скифы противопоставляются варварам, что весьма показательно. Кстати, вера Христова получила распространение у скифов еще в апостольские времена. И уже в IV в. н. э. Святой Иоанн Златоуст сообщал о том, что «и скифы, и савроматы… переводя святое письмо каждый на свой язык, философствуют об этих словесах».

Здесь никак нельзя пройти мимо того, что античные авторы отождествляли скифов с «волшебным» народом гипербореев, которые не знают нужды, болезни и старости. Мистики считают Гиперборею изначальной цивилизацией человечества, которая находилась (и сокрыто находится) на Полюсе. И в этой оптике изначальная Индоевропа («Арьяварта» иранцев) выступает как некая проекция, реинкарнация Гипербореи. Скифия же выступает символом Гипербореи и Арьяварты. При этом сами гипербореи либо отождествлялись со скифами, либо представлялись народом, который граничит с Гипербореей на севере и непосредственно воспринимает от нее все священные дары, отправляемые в Грецию на остров Делос – особым почитателям солнечного бога Аполлона – покровителя загадочных северян. Весьма характерен рассказ грека Ямблиха об ученике Пифагора скифе Абарисе, являвшемся жителем Гипербореи. Тут скифы и гипербореи отождествляются однозначно.

Версия о тождестве гипербореев и скифов (ее отстаивал и Геродот) маловероятна, вернее, маловероятно наличие в античное время такого народа, как гипербореи. Действительно, вряд ли тогда могли жить люди, не ведающие печали и не подверженные смерти от старости, а ведь именно такими качествами наделяли гипербореев античные авторы. Качества эти больше подходят жителям Золотого века, которые разные традиции считали временем изначального могущества, близкого к райскому. Описывая чудесную жизнь гипербореев, их воздушные полеты и медные дожди, эллины определенным образом преодолевали тоску по человеческому совершенству, утерянному «во время оно», приписывая это совершенство якобы реально существующему северному народу. А вот то, что с этим народом теснее всего связывали именно скифов, – весьма показательно. Покровителем гипербореев был солнечный Аполлон, которого славяне знали как Даждьбога – при этом русичи именовали себя «даждьбоговыми внуками». И вот очередное, потрясающее «совпадение» – именно Аполлон покровительствовал Энею, и не кого иного, как Аполлона, объявил своим патроном римский император Август, от рода которого вели свое происхождение Рюриковичи. «Гиперборейско-скифская» тема перекочевала и в ромейскую традицию. Так, позднеантичный автор Фемистий (4 в.) писал:

«Мы заселяем среднее пространство между арктическим поясом, близким к северному полюсу, и летним тропическим, причем скифы-русь и другие гиперборейские народы живут ближе к арктическому поясу…». Что же до отождествления скифов и русов, то оно было общим местом. Византийские авторы – Иоанн Зонара (12 в.), Иоанн Скилица (11–12 вв.), Георгий Кедрин (11–12 вв.) и др. называют русов скифами и тавроскифами.

В послемонгольской русской традиции заметно было и некоторое предубеждение в отношении предков-скифов, которые стали восприниматься как некий чуждый и даже враждебный народ. Отчасти это было обусловлено неким цивилизационным разрывом между киевским и московским периодом. «По мере становления российской государственности и в связи с татаро-монгольским нашествием скифское начало как кочевое было осмыслено как чуждое и враждебное, – пишет И.Л. Бражников. – В скифах, вслед за авторитетными толкованиями Священного Писания, видели один из апокалиптических народов, угрожающих праведному царству. Таково, например, употребление слова «скифы» у Филофея Псковского в XVI столетии» («Великая Скуфь» и «дикие скифы»). А позднее русская традиция подверглась существенной вестернизации, что сказалось и на отношении к скифам. «Возвращение скифской темы происходит в начале Нового времени, когда политические и культурные связи между Россией и Западом становятся интенсивнее, – сообщает И.Л. Бражников. – В этот период в целом господствовало представление о скифе как о «варваре», «дикаре», восходящее к античной традиции… Еще Вольтер, описывая Россию XVIII в. в своей «Истории Карла XII» (1731), оперирует античными географическими названиями и этнонимами… он смотрит на Россию сквозь античную оптику как на «Скифию»… Автор оригинального и обширного исторического труда «Скифская история» (1692) Андрей Иванович Лызлов фактически называет скифами предков татар и турок, с которыми борются «россиане» вместе с другими европейскими народами… Лызлов, несомненно, работает в рамках общеевропейского антитурецкого, антиисламского идеологического «тренда»… Стремление «растождествиться» с «дикими» скифами просматривается у всех «русских европейцев» XVII–XVIII веков – вплоть до Н.М. Карамзина». Ломоносов и Тредиаковский пытались развенчать антискифскую мифологию, однако они были исключением на общем фоне.

Вот таким образом Запад осуществил успешную историческую диверсию (одну из многих!), навязав русским пренебрежительное и даже враждебное отношение к собственным предкам. И эта «диверсия» была продолжением древнейшего разделения индоевропейского, арийского мира, которое уходит в глубь веков. Лингвисты утверждают, что еще в период индоевропейского единства существовали две языковые зоны – Юго-Восточная и Северо-Западная. Еще они называются зоной «Кентум» и «Сатэм» – от слов, которые означают числительное «сто» в каждой группе (латинский centum и авестийский satеm). К первой принадлежали предки славян и индоиранцев (а также балтов, армян, тохар и анатолийцев). Вторая состояла из будущих германцев, кельтов, италийцев и греков. Очевидно, что Скифия и Россия наследовали ЮВЗ, в то время как Рим, Эллада и Европа – СЗЗ. Именно это архетипическое разделение и дало начало великому противостоянию, которое длилось (и длится!) тысячи лет, то тлея, то разгораясь. Как представляется, историю скифов надо начинать именно с Сатэма, с ЮЗС. Собственно говоря, скифы, если уж совсем обобщать, – это и есть Сатэм. И связан ЮЗС с древнейшей и могущественной Среднестоговской культурой, которая сложилась в середине 5 тыс. до н. э. в лесостепях между Днепром и Доном. Исследователь А. Абакумов считает, что «среднестоговскую культуру можно интерпретировать как именно то хозяйственно-политическое единство (племенной союз), ведущий этнос которого и был исходным для всей восточной подсемьи индогерманцев. По данным сравнительного языкознания, расчленение «сатемовцев»… произошло немногим более 5 тысяч лет назад. Таков примерно возраст и среднестоговской археологической культуры. К этому же стволу принадлежат и древние общие лингвистические предки славян и балтов III – нач. II тыс. до н. э» («Праславяне – балтославяне – индоевропейцы»).

Среднестоговцы были земледельцами и скотоводами, причем именно они первыми в мире приручили лошадь, что явилось важнейшим вкладом в человеческую культуру как таковую. Кроме того, славяно-индо-иранцы изобрели колесо, что было еще одним важнейшим поворотом в жизни человека. «…Пока еще вроде бы не найдены материальные остатки колес в памятниках среднестоговской культуры, – пишет И. Рассоха. – Однако известны четкие изображения колес и колесниц на Каменной могиле под Мелитополем. Эти изображения убедительно датируются именно эпохой энеолита, причем непосредственно относятся к архаическому периоду среднестоговской культуры. Да и находка колес в культуре Гумельницы также служит косвенным подтверждением изобретения колеса еще ранее именно в среднестоговской культуре, поскольку только там колесо могло сочетаться с развитым коневодством. Эта дата совпадает с датой первого индоевропейского нашествия на Балканский полуостров… Таки образом, колесо появилось в Шумере где-то на 500—1000 лет позже, чем в Восточной Европе». («Прародина русов».)

Геродот приводил самоназвание скифов – «сколоты», и оно, несомненно, указывает и на среднестоговскую древность, на эпоху изобретения колеса. Данный арийский этноним великолепно этимологизируется и на славянской основе. Очевидно, он произошел от реконструированного праславянского слова *kolo («колесо», «плуг»), восходящего к общеиндоевропейскому * kuolo-, производному от глагольной основы *kuel – («двигаться», «вращаться»). И тут, конечно, нужно вспомнить знаменитое славянское kolo, от которого произошли такие известные слова, как «кольцо», «колокол», «коловращение» и т. д. Бесспорно, здесь имеет место и указание на солнце – и его путь с востока на запад. Наличие конницы и повозок позволило среднестоговцам осуществлять масштабную экспансию в разных направлениях. Так, среднестоговцы вторглись на Балканы, население которых не знало лошадей. По пути они разгромили достаточно мощную Трипольскую культуру, судя по всему, принадлежавшую к СЗЗ. Можно даже, с известной долей осторожности, предположить, что противостояние среднестоговцев и западных культур как раз отражено в «Махабхарате», которая рассказывает о схватке пандавов и кауравов. Само противостояние датируют 4 тыс. до н. э., когда ариев еще не было на территории Индостана. Экспансия велась и на восток – там славяно-индо-иранцы дошли до Волги, в результате чего образовалась Хвалынская культура.

На базе среднестоговской культуры возникла культура Ямная, названная так по типу захоронений: умерших клали в яму, над которой возводили курган. Данная культурно-историческая общность раскинулась на огромнейших просторах от Урала до Днестра и от Кавказа до Среднего Поволжья. Ямцы были, в первую очередь, скотоводами, занимаясь при этом еще и земледелием и ремесленной деятельностью. Исследователи говорят о «довольно развитой кремнеобработке, то же можно сказать и о обработке кости (в том числе – для украшений). В процессе изготовления каменных артефактов использовалась техника сверления, шлифовки. Перекрытие погребений из каменных обработанных плит и деревянных плах, антропоморфные стелы и деревянные повозки свидетельствуют о навыках работы с камнем и деревом. Развито было гончарство, плетение, ткачество». (Иванова С.В. «Социальная структура населения ямной культуры Северо-Западного Причерноморья».)

У ямцев существовала трехчастная (трехварновая) система, предполагающая разделение на брахманов, кшатриев и вайшьев (некоторые исследователи выделяют в отдельную группу ремесленников). «Отсутствие оружия в захоронениях знати и правителей, наряду с наследованием социального статуса, позволяют нам предположить аристократический путь политогенеза в ямном обществе региона, – сообщает С. В. Иванова. – Заметим, что для восточного ареала ямной КИО предполагается существование вождества. Характерно, что при аристократическом пути политогенеза военная знать могла и существовать, но она не являлась настолько сильной, чтобы монополизировать отправление властной функции. В таком обществе военный вид деятельности мог занимать, тем не менее, весьма заметное место, социальный и общественно-психологический статус воина был неизменно высоким». («Социальная структура населения ямной культуры Северо-Западного Причерноморья».)

Помпей Трог писал о том, что скифы владычествовали над всей Азией трижды. Первый период длился полторы тысячи лет, и «конец уплате положил ассирийский царь Нин». Эти данные подтверждает позднее историк 5 в. н. э. Павел Оросий: «За 1300 лет до основания Рима царь ассирийский Нин… поднявшись с юга от Красного моря, на крайнем севере опустошил и покорил Эвксинский Понт». И здесь уже легко определить временные границы. «Сопоставляя даты (основание Рима – 753 г. до н. э.), можно считать, что скифы господствовали в Азии в 36–21 вв. до н. э., то есть в эпоху ранней бронзы, – замечает Н.И. Васильева. – Но это время и есть период Ямной культуры и ее непосредственных предшественников, время, когда арии южнорусских степей расселялись по всем направлениям на юг, создавая новые царства!» («Великая Скифия».)

Среднестоговская и Ямная культуры – это одна и та же великая арийская империя. И под ариями здесь нужно понимать единый народ, который даст жизнь славянам, индийцам и иранцам. Они и были изначальными, самыми первыми скифами. Их, собственно, и имел в виду Помпей Трог, когда писал о первом владычестве скифов в Азии. Как очевидно, речь идет о державе ямцев, которая находилась тогда в зените своего могущества. Показательно, что это владычество вспоминал уже в начале XVII века Андрей Лызлов в своей «Скифской истории», где утверждал, что «Малую и Великую, вторую и величайшую часть света, мужеством обладаша, и обладаху ею с полторы тысящи лет: наченши от Вексора царя египскаго – даже довеку и государствования Нина царя ассирийскаго».

Великороссия до великороссов. – Русская прародина индоевропейцев. – В орбите южной Империи. – Культ упыря. – От вампиров до героев

Однако ничто не вечно. Внутри славяно-индо-иранской общности начался процесс этнического разделения, возникновения новых наций. Уже в третьей четверти 3 тыс. до н. э. внутри Древнеямной культурно-исторической общности возникают «локальные» варианты. На западе наблюдается переход к оседлости. А в конце 3-го и в начале 2 тыс. до н. э. изначальный тип ЯК сохраняется только в регионе между Уралом и Волгой. Локальные особенности усиливаются настолько, что сама Ямная культура исчезает. Именно в это время происходит формирование славян. Данный процесс зафиксирован в русских летописях. Так, в «Сказании о Славене и Русе» («Хронограф 1679 года») сообщается: «В лето от сотворения света 2244, во второе же лето по потопе, по благословению Ноя праотца разделися вся вселенная на три части трем сыном его, Симу, Хаму и Афету. Низвержеся от нерадения Хам от благословения отца своего Ноя, зане упився вином. И потом истрезвися Ной от вина, и разуме, елико сотвори ему менший сын Хам, и рече: «Проклят буди Хам отрок и да будет раб братома своима». И благослови Ное дву сынов своих, Сима и Афета, иже покрыта наготу отца своего, опак зряще, наготы же его не видеша. И благослови Сифа, сына Арфаксадова, да вселится в пределех Ханаановых. Афету же по благословению отца своего Ноя излиявшуся на западныя и на северный страны даже и до полунощия. По мале же времени правнуцы Афетовы Скиф и Зардан отлучишася от братий своих и от рода своего от западных стран, и коснушася полуденных стран, и вселишася во Ексинопонте, и живяху тамо многа лета, и от сих породишася сынове и внуцы и умножишася зело, и прозвашася по имени прадеда своего Скифа Скифия Великая. И бысть между ими распря и междоусобица и крамола многа и тесноты ради места».

Все совершенно точно – сначала Скиф (славяно-индоиранцы) и Зардан (другие субстраты) основали внутри единой индоевропейской общности «зону» Сатэм. При этом другие индоевропейцы образовали зону «Кентум». (В тексте это подается как некое отпадение от западных стран, что уже во многом выражало некую тенденцию русского западничества.) Так возникла «Скифия Великая». Потом уже началась «распря и междоусобица» – то есть возникновение разных этнических подразделений Ямной общности. «Начальницы же тогда родители их княжаху единого отца сынове пяточислении кровницы, им же имена: 1) Словен, 2) Рус, 3) Болгар, 4) Коман, 5) Истер, – сообщается в «Сказании». – От сих же племене во время последнее и каган сыроядец изскочи, о нем же греческая история последи изъяснит. Мы же на предлежащее возвратимся, Князем убо скифским Словену и Русу, мудростию и храбростию в роде своем всех превозшедшим, и начаша размышляти со ближними своими премудре, рекоша же сице: «Или толико всего вселенныя, иже ныне под нами? Еда несть во жребии праотца нашего Афета еще части земли благи и ко вселению человечю угодны? Слышахом бо от предков своих, яко благословил праотец наш Ной прадеда нашего Афета частию земли всего западнаго и севернаго и полунощнаго ветров, и ныне убо, братие и друзи, послушайте совета нашего, оставим далече от нас вражду сию и несогласие, еже ныне тесноты ради творится в нас, и подвигнемся убо, и идем от земля сея и от рода нашего, и пойдем по вселенной света, сущей во жребии прадед наших, иде же нас приведет счастие и благословение праотца нашего благословеннаго Афета и подаст нам землю доброплодну во обитание нам и родом нашим». И люба бысть сия речь Словенова и Русова всем людем, и вей яко единемы усты реша: «Благ совет князей наших и добра речь и угодна премудрых держателей… И в лето от сотворения света 3099 Словен и Рус с роды своими отлучишася от Ексинопонта, и идоша от роду своего и от братия своея, и хождаху по странам вселенныя, яко острокрилаты орли прелетаху сквозе пустыня многи, идуще себе на вселение места благопотребна. И во многих местех почиваху, мечтующе, но нигде же тогда обретше вселения по сердцу своему. 14 лет пустыя страны обхождаху, дондеже дошедше езера некоего велика, Моикса зовомаго, последи же от Словена Илмер проименовася во имя сестры их Илмеры. И тогда волхвование повеле им быти населником места оного… И старейший, Словен, с родом своим и со всеми, иже под рукою его, седе на реце, зовомей тогда Мутная, последи ж Волхов проименовася во имя старейшаго сына Словенова, Волхова зовома. Начало Словенску граду, иже последи Новъград Великий проименовася. И поставиша град, и именоваша его по имени князя своего Словенеск Великий, той же ныне Новъград, от устия великаго езера Илмеря вниз по велицей реце, проименованием Волхов, полтора поприща. И от того времени новопришельцы скифстии начаху именоватися словяне…»

Так что же, наши далекие предки населяли нынешние великорусские земли еще в начале 2 тыс. до н. э.? Да, именно так, Н. И. Васильева и Ю. Д. Петухов обращают внимание на то, что «как раз в конце III – начале II тыс. до н. э. огромный массив территорий Центральной и Восточной Европы оказался занят так называемыми культурами «шнуровой керамики», обнаруживавшими большое единство. В общность «шнуровой керамики» входила южная азово-черноморская территория и северная, лесная; она простиралась от Балтики до бассейна Камы. Импульсы формирования общности «шнуровой керамики» исходили именно с юга, из южнорусских степей… Это значит, все было так, как и написано в летописи: русские пришли в северные леса из степей Великой Скифии еще в бронзовом веке, им и принадлежали восточноевропейские культуры «шнуровой керамики» (2200–1600 гг. до н. э.). Сообщение летописи о первых русских «городах», основанных в начале II тыс. до н. э., не противоречит данным археологии: возникшие тогда укрепленные центры, подобные южноуральскому Аркаиму, можно считать городищами»

(«Евразийская империя скифов»). Это замечательное наблюдение необходимо дополнить – указанием на Фатьяновскую культуру, которая была одним из подразделений культуры шнуровой керамики (она же – «культура боевых топоров»). ФК занимает обширнейшие пространства Ивановской, Новгородской, Московской, Тверской, Смоленской, Калужской, Костромской, Рязанской, Тульской, Орловской, Нижегородской и Ярославской (Фатьяново) областей. Собственно говоря – это территория Московской Руси, которая возникнет только через три тысячи лет! Вот и отрицай после этого цикличность истории.

Весьма возможно, что именно об этой грандиозной державе рассказывает любопытнейшее сказание, внимание на которое обратил исследователь О. В. Фомин: «Недалеко от Золотого Кольца, в окрестностях Касимова, а именно в деревне Ермишь, ходит легенда о том, что некогда здесь было королевство (?) Артания, которым правили три брата – три царя-волхва – Касым, Кадм и Ермус. Самое интересное, что не только топонимы Ермишь и Кадом соотносятся с этими мифическими именами, но и лежащие за Окой, город Касимов и Ермус. Более того! Под Плесом до сих пор имеется деревня Касимовка (кстати, родина легендарной Анки-пулеметчицы), по видимости бывшая северной резиденцией старшего брата Касима, когда он гостил у своего младшего брата Ермуса. Соответствие имени «Артания» находится на всем пространстве Междуречья Оки и Волги. До сих пор еще в окрестностях Гуся-Железного жителей одной из деревень – Чуликсы – кличут «арзя вшивая». Рядом с Александровым (Александрова слобода, откуда есть пошла опричнина Грозного Царя) находится деревня Арсаки. По пути из Владимiра в Гусь-Хрустальный обнаруживается деревня Арсамаки»

(«Священная Артания. Страна правды»). Указание на статус волхвов-царей есть безусловно и указание на гиперборейский, аполлонический символизм древнейшей Артании, располагавшейся на территории корневой Великороссии. Именно в гиперборейские времена существовало неразрывное единство кшатрийского и жреческого, царского и священнического. В дальнейшем оно неоднократно разрывалось, но неоднократно же и соединялось – духовными и кровными наследниками Гипербореи.

Кстати, здесь уместно некоторое отступление. Великорусские земли были и территорией, на которой возникли индоевропейцы. В поисках этой прародины нужно обратиться к т. н. «арктической теории». Ее основатели – Б. Тилак и Е. Елачич привлекли в своих работах многочисленные выдержки из индоарийской «Ригведы» и иранской «Авесты», описывающих явления, более подходящие для приполярных областей России, чем для Индии и Ирана. Например, в гимнах «Ригведы» и «Авесты» говорится о том, что на родине предков день длится полгода и столько же – ночь. Священные тексты настаивают на расположении блаженной страны предков за великими и бескрайними горами (хребты Меру и Хару). Именно с этих гор текут все великие земные реки, направляющие ход и на юг, и на север, в белопенное море. Древние греки и индоиранцы тоже знали о существовании гигантских северных гор, тянущихся, по их мнению, с запада на восток. Эллины называли их Рипейскими горами и заселяли области, лежащие за ними, гиперборейцами.

Вряд ли священные арийские горы нужно искать на Урале, следуя за некоторыми исследователями (Г.М. Бонгард-Левин, Э.А. Грантовский). Уральские хребты ориентированы строго с юга на север, в отличие от интересующих нас гор. Кроме того, отроги Урала никак нельзя отождествить с границей, которая разделяет земные воды на текущие в северное море и впадающие в море теплое, южное. Отметив эти и некоторые другие моменты, С. В. Жарникова, автор замечательной работы «Древние тайны Русского Севера», решила соотнести великие арийские горы с Северными Увалами – высотной аномалией Русской равнины. Скорее всего, они действительно тождественны и Меру, и Хару, и Рипеям, поскольку отвечают нескольким условиям. Во-первых, Северные Увалы являются главным водоразделом северных и южных рек, а также бассейнов Белого (белопенного) и Каспийского морей. Во-вторых, с них берет свое начало Северная Двина («двойная»), которую вполне можно сравнить с авестийской рекой Ардви (тоже переводимой как «двойная»), впадающей в белопенное море. И, наконец, в-третьих, на Северных Увалах (60 с.ш.) уже можно наблюдать год, разграниченный на темную и светлую половины. Древнейшая Индоевропа находилась на территории современной России. И это не случайно – такова мистика Истории, таков символизм священной географии. Русь – это и новая Скифия, и новая Ариана, и новая Гиперборея.

В этом плане к потрясающим результатам пришел академик О. Н. Трубачев, тщательно проанализировавший данные этимологии («Этногенез и культура древнейших славян»). Он привел убедительнейшие аргументы в пользу того, что прародина славян совпала с одной из прародин индоевропейцев. Праславяне, по его мнению, представляли собой этнокультурное «ядро» праиндоевропейской общности и когда началась миграция отделившихся «диалектных» групп, оно осталось на прежнем месте, сохранив наибольшее количество древнейших черт. Потом, конечно, началась и миграция славян, но это произошло намного позже. Данные выводы косвенно подтверждают новейшие антропологические исследования. Весьма интересна гипотеза В.П. Бунака («Происхождение русского народа по антропологическим данным»), согласно которой русские антропологические варианты восходят к некоему древнейшему антропологическому слою, относящемуся к ранненеолитическому и мезолитическому времени. Этот слой был назван им «древним восточноевропейским». По всему выходит, что славяно-русы сохранили наибольшее количество архетипических черт, которые были присущи индоевропейскому пранароду.

Фатьяновцы обладали пресловутым «нордическим типом» и были носителями гаплогруппы R1a, а это есть показатель родства с современными славянами. Важнейшим их занятием было скотоводство, в чем им помогала собака лайка. Кроме того, у фатьяновцев существовали – мотыжное земледелие и даже начатки цветной металлургии. В конце 2 тыс. до н. э. фатьяновцы были частично уничтожены иранскими племенами Абашевской культуры, частично поглощены финно-угорскими племенами, частично дали начало некоторым балтским культурам. Сохранились, впрочем, и остатки самой Фатьяновской культуры. «Сказание» дает относительно подробную, хотя и местами искаженную информацию о Фатьяновской Руси. При этом происходит как бы смещение разных исторических эпох и персонажей. Так, оно сообщает о сношениях славянских «начальников» и «Александра царя Македонскаго»: «Начальнейшии же тогда во Словянех и Русех князи быша, им же суть имена: первый Великосан, вторый Асан, третий Авесхасан. Сииже бяху храбръством и мудростию многих превзошедше. Всея же вселенныя тогда самодержец бысть многосчастный Александр, сын Филиппа Македонскаго. О сих же вышереченных словенех и русех от всех стран жалостен слух и самому самодержцу во уши провозгреме. Премудрый же самодержец и всесветлый царь нача розмышляти с подданными своими: «Что сотворити подобает с сыроядцы сими? Ратьми ли многими ополчитися и розбити сих и покорити в вечную работу? Но неудобно сему быти никако ж зелнейшаго ради дальняго разстояния пуста и неудобпроходных морских вод и превысоких гор». Но обаче посылает к ним з дары многими и писание, всякими похвалами украшено и самого царя высокодержавною десницею златопернатыми писмены подписано. Писание же имяше образ сицев: «Александр, царь царем и над цари бичь божий, презвитяжный рыцарь, всего света обладатель и всех, иж под солнцем, грозный повелитель, к покорным же мне милосердый пощадитель, к непокорным же яростный мечь, страх всего света, честнейший над честнейшими, в далекоразстоятельном и незнаемом крае вашем от нашего величества честь и мир и милость вам и по вас храбросердому народу словенскому, зацнейшему колену русскому великим князем и владцом от моря Варяжского и до моря Хвалимского, велебным и милым мне храбрственному Великосану, мудрому Асану, счастному Авехасану вечне поздравляю, яко самех вас лицем к лицу любезне целую, сердечно приемлю яко други по сердцу моему и нагреднейшии подданицы нашему величеству и сию милость даю вашему владычеству. Аще каковый народ вселится в пределех вашего княжества от моря Варяжскаго и даже до моря Хвалимского, да будут вам и потомку вашему подлежимы вечной работе, во иныя ж пределы отнюдь да не вступит нога ваша. Сие достохвалное дело замкнено сим нашим листом и подписано нашею цысарскою высокодержавною правицею и за природным нашим государьским златокованным гербом привешеным. Дано вашей честности в вечность в месте нашего дела в Великой Александрии изволением великих богов Марша и Юпитера, и богини Верверы, и Венуса месяца примоса начальнейшаго дня». А припинье царские руки верх строк златопернатыми писмены написано сице: «Мы Александр, царь царем и над цари бичь, сын великих богов Юпитера и Венуса в небе, земский же Филиппа силнаго царя и Алимпиады царицы, нашею высокодержавною правицею утвердих вечн». Сии ж князи словено-рустии, иж таковыя высокия чести сподобишася от всего державнаго того самодержца прияти и сию пречестнейшую епистолию почитаху вельми и обесиша ю в божницы своей по правую страну идола Велеса и честно покланяхуся ей, и праздник честен творяху в началный день примоса месяца».

Очевидно, летописец припомнил здесь какие-то события, имевшие место именно во времена Александра Великого. Но при этом он почему-то счел нужным связать эту информацию с фатьяновцами. Можно предположить, что князья получили благословение на владение обширными северными землями от некоего скифского владыки, правящего великой империей. Таковой могла быть обширная держава киммерийцев (Срубная археологическая культура), имевших и царей, и города. Но не исключено, что «Александром Македонским» был правитель еще более древней державы, занимавший территорию распространения Катакомбной культуры. (И срубники, и катакомбники преемствуют ямцам – носителям Ямной культуры.) Возможны и другие варианты. Очевидно одно – фатьяновцы признавали (пусть и формально) некое верховенство кого-то из южных соседей. Это, кстати, несколько напоминает зависимость части русских княжеств от монгольской Орды, выдавшей ярлык на княжение. Собственно, речь идет о тех же самых землях. При этом вряд ли можно хоть как-то точно определить характер и время самой зависимости фатьяновцев от Юга.

Конечно, фатьяновские князья пытались от этой зависимости избавиться. «Сказание» сообщает: «По сих же многим летом прешедшим, восташа от рода сих во языце словенстем два князя, Лалох и Лахерн, и сии паки воевати начаша земли скипетра греческаго. Приходиша же и под самый той царствующий град и много зла и кровопролития сотвориша скипетру греческаго царствия. И храбрый князь Лахерн под царствующим градом убиен бысть близ моря, место же то и доныне зовется Лахерново, на нем же монастырь честен возгражден во имя Пречистыя Богородицы, и множество тогда безчисленно руских вой под стенами града падоша. Князь же Лалох язвен велми со оставшими возвратися во своя со многим богатством». Здесь опять происходит наложение разных событий. «Лахерново» и «монастырь во имя Богородицы» – это указание на позднейший поход русов на Царьград (626 г. н. э.). Согласно «Пасхальной хронике», враг отступил от стен византийской столицы, когда увидел на стене Влахернскую икону Божьей Матери. Такие наложения – вещи обычные, для нас же очень важно, что было указано черноморское направление похода. Судя по всему, фатьяновцы атаковали Северное Причерноморье – центр распространения Катакомбной культуры.

Далее начинается эпоха упадка: «…Прииде на землю Словенскую посланный праведный гнев божий, измроша людей без числа во всех градех и в весех, яко некому уже погребати мертвых. Оставшии же люди пустоты ради избегоша из градов в дальныя страны, овии на Белыя воды, иже ныне зовется Бело езеро, овии на езере Тинном, и нарекошася весь, инии же по иным странам и прозвашася различными проимяновании. Овии же паки на Дунав ко прежним родом своим, на старожитныя страны возвратишась…. А великий Словенеск и Руса опустеша до конца на многия лета, яко и дивиим зверем обитати и плодитися в них». Впрочем, последовала попытка возродить прежнее величие. Которая была очень быстро пресечена: «По некоих же временех паки приидоша з Дунава словяне и подъяшаскифи болгар с собою немало, и начаша паки грады оны Словенеск и Русу населяти. И приидоша же на них угры белыя, и повоеваша их до конца, и грады их раскопаша, и положиша Словенскую землю в конечное запустение». «Белые угры» – это, скорее всего, племена Абашевской культуры, которые приняли активное участие в протофиннском этногенезе Поволжья. Абашевская общность занимала огромные пространства Поволжья, Прикамья и Урала. Ее артефакты находят в Чувашии, Татарстане, Башкортостане, Марий-Эл, Пермском крае, а также в Кировской, Ульяновской, Самарской и даже Воронежской областях. Это еще одна древнейшая, безымянная империя, которой «не повезло». Как уже было сказано выше, абашевцы приняли активное участие в этногенезе поволжских финнов. Однако их этническая принадлежность является предметом довольно-таки жесткой дискуссии. Дело в том, что они связаны с разными культурами – Срубной, Фатьяновской, Андроновской и т. д. Понятно, что в ее формировании принимали участие самые разные этносы. Костяк же, вероятнее всего, был индоиранским.

А что же сами фатьяновцы? Исследователи считают возможным утверждать, что остатки их культуры сохранились вплоть до прихода на нынешние севернорусские земли славян и варягов. Об этом приходе сообщает «Сказание»: «По мнозе же времени оного запустения слышаху скифские жителие про беглецы словенстии о земли праотец своих, яко лежит пуста и никим не брегома, и о сем зжалишаси вельми и начаша мыслити в себе, како б им наследити землю отец своих. И паки приидоша из Дуная множество их без числа, с ними же и скифы и болгары и иностранницы поидоша на землю Словенскую и Рускую, и седоша паки близ озера Илмеря и обновиша град на новом месте, от старого Словенска вниз по Волхову яко поприща и боле, и нарекоша Новград Великий. И поставиша старейшину и князя от роду же своего именем Гостомысла». Так начался уже позднейший, «новгородский» период. Сопоставляя данные «Сказания» с данными современной науки – поражаешься цепкости исторической памяти народа, которая пронесла информацию через тысячелетия! Понятно, что с такой цепкостью должны быть тысячи письменных источников разного времени написания, в которых излагались бы события древней нашей истории. Они и есть, несомненно. Но, несомненно и то, что их «придерживают», держа людей в тисках европоцентризма.

Здесь необходимо сделать некое отступление, которое позволит лучше понять духовную историю древнейшего славянства, разобраться в истоках его религиозно-мифологического восприятия. Разбираемое выше «Сказание о Славене и Русе», касающееся начала праславянской истории, сообщает довольно интересную и в то же время жутковатую информацию, касающуюся праславянских князей: «Болший сын оного князя Словена Волхов бесоугодный и чародей лют в людех тогда бысть, и бесовскими ухищренми и мечты творя и преобразуяся во образ лютаго зверя коркодела, и залегаше в той реце Волхове водный путь и непокланяющихся ему овых пожираше, овых изверзая потопляше; сего же ради люди, тогда невегласи, сущим богом окаяннаго того нарицаху и Грома его, или Перуна, нарекоша». Потомок легендарного Славена предстает здесь как князь-маг, выступающий как оборотень и каннибал, потребляющий человеческую плоть. Очевидно, речь шла и о потреблении крови, то есть о вампиризме. А сам вампиризм тесно связан с оборотничеством – согласно русским поверьям, вампир-упырь, является умершим и потом ожившим оборотнем, которому вложили в рот золотую монету. В древнерусском «Слове об идолах» (12 век) утверждается, что наши предки на первых порах «клали требы упырям и берегыням». Затем они «начали трапезу ставити Роду и рожаницам». А уж впоследствии начали поклоняться «проклятому Перуну и Хорсу и Мокши и Вилам». Кому-то может показаться, что здесь имеет место сугубо пропагандистское желание христианского автора очернить язычество, связав его с демонопоклонничеством. Однако автор «Слова» отмечает некую эволюцию – отказ славян от культа вампиров, переход к поклонению божествам. Вот если бы «Слово» настаивало на том, что славяне и в момент христианизации продолжают почитать упырей, тогда действительно все можно было бы списать на пропаганду. Но в данном случае автор описывает разные этапы развития языческих культов.

Что же стоит за этой весьма загадочной и довольно тревожной информацией? Ведь, в самом деле, не поклонялись же наши предки, пусть и в очень древние времена, киношным чудищам с клыками и кожистыми крыльями? Нет, тут имеет место очень сложная и запутанная духовная проблема. Скорее всего, речь шла о культе этакого безмерного героизма, в котором растворяется человеческое начало. Вообще, любой героизм есть некое ограничение собственного «Я», поэтому, кстати, воинское дело в традиционном обществе рассматривается как своего рода аскеза, а сама аскеза представляется своеобразным воинством. Человек как бы жертвует своим ветхим «Я», обновляет его, преобразует в новое – высшее. При этом воин выражает готовность отдать свою жизнь и достигает высшего накала ярости, необычного всплеска чувственности. В этом водопаде ярости его «Я» истончается и становится готовым к трансформации. И тут очень важно хранить контроль разума над чувством. Точнее даже сказать – сохранять контроль духа, сверхинтеллектуального начала, над душой – началом эмоциональным и внеразумным. Это – очень трудная задача, которая облегчается принадлежностью к некоей сильной религиозно-мистической традиции. Имея какой-либо надежный духовный щит, воин может сохранять и преобразовывать свое «Я». Но если такого щита нет, то «Я» не столько изменяется, сколько исчезает, а человек приближается к дочеловеческому, звериному уровню. Это наглядно демонстрирует история XX века с его ужасающими и разрушительными войнами.

На пути религиозно-мистического делания очень легко уклониться в сторону от духовного и попасть в иной уровень. Это – уровень души, которая есть одна сплошная страсть, слепая и слепящая сила. Эллины считали данную силу неким существом женского рода по имени Ананка. Она изображается женщиной, вращающей гигантское веретено. Это – Судьба, понимаемая как неумолимая, беспощадная закономерность. Тончайший мистик Юрий Стефанов считал, что именно Ананку имел в виду Густав Майринк, когда рисовал образ черной «богини» Исаис-Асайи: «Мы сможем понять, кто же она такая, только обратившись к тому эпизоду из «Серебряного башмачка», где ее космическая ипостась описывается в виде великанши в треугольнике, сотканном из черного дыма жертвоприношений; держа в своих бесчисленных руках бешено крутящееся веретено, она сучит пряжу из кровоточащей (вот и перекличка с вампиризмом. – А.Е.)человеческой плоти» («Следы огня. Пиромагия Густава Майринка»). Собственно говоря, здесь ложная «София» («Премудрость»), которая увела с истинной дороги многих мыслителей. Она же – «Мировая Душа», «Психея», женственная стихия тонких, оживотворяющих (плоть), но слепых энергий. Именно ее ошибочно принимают за некий высший уровень, на котором можно обрести подлинную мощь. Действительно, мощь там обретается. Причем порой ее колдовские возможности необозримы. Но только эта мощь неизмеримо ниже духовной мощи, не говоря уже о неизреченной мощи Божественной. Таковой силой и становится предельно расторможенное яростно-желательное начало – не только свое, но и чужое. Воин, идущий по пути тотального разрушения, отдает себя в руки ярости. При этом он пытается выпить еще и душевную силу своих убитых врагов, вобрать в себя их эмоции: ярость сражения, предсмертный ужас. Поэтому воины древности и пили кровь поверженных врагов, поедали их внутренности. Разные традиции учат о том, что в крови человека содержатся какие-то уровни души. Об этом, в частности, говорит библейская традиция: «Ибо душа всякого тела есть кровь его, она душа его, поэтому я сказал сынам Израилевым: не ешьте крови ни из какого тела, потому, что душа всякого тела есть кровь его». (Лев. 17, 14). Здесь содержится однозначный запрет, который связан с опасением того, что человек усилится – губительно для себя, растворится в безликой Мировой Душе, которая дает силу, но отнимает личность. Вот отсюда и проистекает феномен вампиризма. Вурдалак, если отрешиться от книжно-киношного образа, – это человек, который стремится разрушить все, и первым делом собственную человечность. Он желает максимально освободиться от материи, прорваться на следующий уровень – в регион души. Для этого он отдает себя своей душе и пытается отнять чужие души (точнее, какие-то их энергии, выплески), для чего довольно часто нужно отнять и чужие жизни. Тем самым вампир намерен достичь бессмертия, которое невозможно в условиях физического мира. Культ вампира – это культ силы, взятой как слепая мощь. Она воспринимается как нечто мужественное, однако мужское начало предполагает самоограничение. Там, где это ограничение снимается, мужская брутальность незаметно переходит в женственную истеричность. Вот почему берсерки и другие воины-безумцы уподобляются яростным женщинам – визгом и воплями.

На каком-то этапе древние славяне (все или какая-то их ветвь) поклонялись «слепым» героям – вампирам. Возможно, это произошло во время пребывания Славена во Фракии. «…Рассказы об упырях и вампирах имеют четкие границы распространения и почти уникальный центр появления – Трансильвания, – отмечает А.Г. Дугин. – В старославянском языке слово «вампир» имело широкоупотребительный синоним «вурдалак» или «волкодлак». Изначально это слово означало «человековолк», «оборотень волка». Этот персонаж был символом Зимнего Солнцестояния (поэтому на святки ряженые одевают волчьи шкуры!), волка, проглотившего солнце, убившего солнце. Но потом солнце снова воскресает и начинает светить. Волкодлак-вампир – это фигура, связанная с убиением солнца, поглощением солнца, выпиванием его крови (солнечного света) – тьма поглощает свет – с последующим воскресением. Но поразительно, что легенды о вампирах (Дракуле – Драконе) зародились именно на западе от дельты Дуная, т. е. от точки зимнего солнцестояния на сакральном русском круге, в секторе наиболее темном и страшном в ходе солнечного спуска. И характерно, что к востоку от этой самой южной точки Гардарики символизм Волка и Собаки хотя и продолжает быть довольно распространенным, все же уступает образу Сокола, скифского сокола – т. к. солнце, пройдя свою критическую точку, начинает здесь взмывать в небеса Лета и Севера, к вершине Небесного Оленя». («Мистерии Евразии».) Будучи в Подунавье, символически находящемся внизу скифской Гипербореи, славяне прониклись какими-то смыслами и энергиями, которые сообщили им некую мощную, но избыточную силу, которая была ниже духовной мощи. (Как сказал Александр Невский: «Не в силе Бог, а в правде!») Отсюда и память о князе Волхе, имеющем образ крокодила (змея, рептилии). Кстати, сербский (опять – Дунай!) фольклор содержит образ князя Вука Огненного волка.

Однако любая мощь дает и силы прорваться наверх, главное – воля и помощь высших сил. Славяне сумели очистить свою силу, сделать ее правой. На смену культу вампиров пришел культ грозовых божеств – Рода и Перуна. Об этом сказано в «Слове об идолах». Возникает вопрос – говорится ли об этом где-нибудь еще? Как нам представляется, здесь лучше всего обратиться к былинной традиции, которая содержит весьма архаичный сюжет о двух богатырях – Илье Муромце и Святогоре. Это два совершенно разных персонажа, ставящие перед собой разные экзистенциальные задачи. Святогор – могучий великан, владеющий великой силой, с помощью которой он желал перемочь «тягу земную». Это сразу заставляет вспомнить мистические построения М. Серрано – «эзотерического гитлериста». Этот оккультный почитатель фюрера написал целую сагу о священной войне божественных героев против тирании «Демиурга», захватившего нашу вселенную. В «тревожной вселенной» М. Серрано божественные Герои пытаются сокрушить захватчика и освободить «концентрационную вселенную». При том Серрано представляет силу притяжения как важнейший атрибут космического могущества Демиурга. Ее преодоление считается важной героической задачей. Показательно, что высшие существа, спустившиеся в мир Демиурга для героической борьбы, изначально были двуполыми существами – гермафродитами. Но, попав в «концентрационную вселенную», боги разделились на мужскую и женскую половины и теперь пребывают в состоянии трагической разъединенности. Таким образом, и эта мужественная сага содержит своеобразное воспевание гермафродитизма, что снова наводит на вполне понятные размышления. Богатырь Святогор также хочет преодолеть гравитацию, однако у него ничего не выходит. Его мощь не столько усиливает, сколько ослабляет этого титана. Он оказывается в плену у материземли и вынужден заснуть тяжелым, смертным сном. Перед этим Святогор пытается передать свою силу богатырю Илье Муромцу. В разных вариантах былины Илья должен для этого сделать разные манипуляции, в том числе и полизать кровавую пену Святогора. Это уже очень напоминает практику вампиризма. К тому же Святогор тесно связан с хтоническими, темными существами. И тут самое время вспомнить о том, что наряду с упырями славяне поклонялись еще и русалкам, то есть существам хтонического мира. Святогора называли Восторгором, чье имя близко к имени мифологического персонажа веретника. А веретник – это птицезмеиное существо, которое, по описанию, очень похоже на вампира. Иными словами, совпадений вполне достаточно для того, чтобы представить Святогора одним из древних и могущественных героев-вампиров, достигших степени какого-то гипертрофированного героизма.

Что же до Ильи Муромца, который отказывается пройти инициацию по-святогоровски и получить его невыносимую силу, то его можно отнести к грозовым персонажам. Реальный, исторический Илья Муромский – это историческое лицо. Он жил в 12 веке (время написания «Слова об идолах»), был богатырем на княжеской службе, а потом стал монахом и достиг святости. Но в «мифологии», чье пространство вполне реально, он является субъектом надисторическим, близким к образу древних воинских богов, которые, как известно, были связаны с Грозой. Само имя «Илья» заставляет вспомнить про древнеарийский корень «ил», связанный с грозовой тематикой. И не случайно, что богатырь является тезкой Ильи-пророка, который заменил языческого бога Перуна – воина и громовержца. Кроме того, Илья совершает путешествие на корабле «Сокол», то есть – связан с этой птицей. А сокол – грозовая птица, не случайно ее западнославянское название «рарог» так близко к имени «Рарох», которым славяне называли огненного духа. (Есть мнение, что имя Рюрик – славянское и означает «Ререг» – «сокол».) Можно даже сказать, что былины об Илье Муромце и Святогоре рассказывают о некоем древнем событии, когда культ упырей сменился на культ Громовержцев. Это событие и описывается в «Слове об идолах», автор которого рассказывает о том, как славяне перестали поклоняться вампирам и стали чтить Рода и Перуна – грозовых богов. Впрочем, всегда нужно иметь в виду наличие двойного символизма. Очевидно, что во времена господства упырей и сами грозовые божества наделялись вампирическими чертами. В фольклоре содержится некий архаический уровень, свидетельствующий в пользу именно такого положения дел. Замечательный исследователь славянских древностей А.Н. Афанасьев утверждает: «Первоначально под именем упыря предки наши должны были разуметь грозового демона, который сосет тучи и упивается дождевой влагой; ибо в древнейших мифических сказаниях дождь уподобляется крови, текущей в жилах облачных духов и животных… Зимний холод, оцепеняющий дождевые тучи, повергает творческие силы природы усыплению, смерти, проклятию; бог-громовик и молниеносные духи – сосуны дождей скрываются в облачных подземельях и засыпают в гробах-тучах… Но эта смерть временная; с возвратом весны они пробуждаются и начинают сосать молоко или кровь, т. е. живительный дождь, из облаков, усыпленных чарами Зимы» («Поэтические воззрения славян на природу»).

Героическое, внутреннее, духовное преодоление вампиризма нашло выражение в народном поверии о том, что вампира можно убить, воткнув ему осиновый кол в сердце. Убийство вампиров осиновым колом, как очевидно, имело у древних огромный мистический смысл. Кол – символ божественной Оси, нетварной вертикали. Так, бросается в глаза сходство слов «осина» и «ось»; пусть даже сходство и сугубо фонетическое, но для Традиции этого вполне хватает. Также характерно и сходство слова «кол» со словами, восходящими к праславянскому *kolo («колесо», «плуг») и общеиндоевропейскому *kuolo. Эта ось пронзает ветхую плоть инфернального существа, которое не живо и не мертво. И не случайно, что входит она именно в сердце, которое символизирует духовный центр человека. Образом такой оси является и молния, вертикально бьющая с неба. К слову сказать, византийский автор Прокопий Кеарийский, рассказывающий о том, славяне поклоняются одному богу – творцу-молний, утверждает в то же время – «судьбы они не знают». Возможно, это указание на огненное, грозовое отрицание слепой кровавой космической силы – «Ананки».

Нашествие «фракийцев» и первая попытка. – Славяно-киммерийская война. – Солнечные земледельцы. – Скифы «новые» и «старые»

В первой половине 2 тыс. до н. э. обширные пространства Нижнего Поволжья и Северного Причерноморья занимала держава, созданная носителями Катакомбной культуры, названной по типу захоронений – в катакомбах. Это были прямые потомки Ямной культуры, сохранившие наибольшее количество признаков, присущих общности Сатэм. Катакомбники являлись скотоводами и земледельцами, знали металлургию бронзы и меди, активно торговали с Кавказом. Об уровне их развития свидетельствует достаточно высокая степень имущественной дифференциации, которую демонстрируют богатые захоронения. На территории Ростовской области нашли большую четырехколесную повозку, созданную именно катакомбниками. Исследователи отмечают, что для Катакомбной общности характерно выделение рода занятий умершего. Археологи находят захоронения знатных людей разного ранга, воинов, жрецов, ружейников, литейщиков, художников, колесников. В могилах богатых людей содержится пища и следы некоего огненного ритуала. В некоторых захоронениях находят булаву – очевидно, там был похоронен вождь.

Это был величавый, но неизбежный закат Ямной империи, на землях которой появились новые этнополитические силы. В середине 2 тыс. до н. э. в области Сатэм произошли большие изменения. Часть индоиранцев мигрировала на юг – с тем чтобы создать великие арийские цивилизации Индии и Ирана. А в 16 в. до н. э. земли бывшей Ямной общности подверглись нападению – туда пришли завоеватели с запада – носители «культуры валиковой керамики». Н.И. Васильева считает, что валиковцы были древнейшими фракийцами. По ее мнению, римский писатель Арриан (2 в. н. э.) имел в виду именно валиковцев, когда писал о некоем страшном поражении, которое фракийцы некогда нанесли скифам: «…Во времена собственно скифские, в раннем железном веке, ничего подобного не могло бы случиться. Сильное государство Причерноморья не только не уступало фракийцам (то есть народам Северных Балкан), но напротив, безусловно, доминировало над ними. Очевидно, речь может идти только о древнейших событиях эпохи бронзы». («Великая Скифия».)

Вопрос о фракийцах – очень сложный, есть все основания полагать, что их этногенез был тесно связан с этногенезом славян. Так, среди фракийских племен упомянуты карпы, которых исследователи причисляют к славянам. При этом вовсе не обязательно всегда ставить знак равенства между фракийцами и славянами – здесь возможны самые разные комбинации. Так, могла существовать некая этнополитическая общность древнейших праславян и некоего другого народа. Например, потомков тех среднестоговцев, которые сокрушили трипольскую культуру и вторглись на Балканы. Очень даже вероятно, что «валиковцев» следует связывать с деятельностью легендарного Славена, а, точнее с одной из древнейших миграций праславян на рубеже 2–3 тыс. до н. э. «Иоакимовская летопись» сообщает: «Князь Славен, оставив во Фракии и Иллирии около моря по Дунаю сына Бастарна, пошел к полуночи и град великий создал, во свое имя Славенск нарек». Теперь дунайцы-«бастарны», потомки Славена, возвращались в родные края, предъявляя свое право на земли древней славяно-индо-иранской империи. При этом они уже сильно отличались от местных жителей – в частности, не практиковали курганные погребения.

И вот, приблизительно в это же время возникают две новые культуры: 1) Тшинецко-Комаровская и 2) Срубная. Первая раскинулась на просторах от Одера до Днепра. Многие историки считали ее праславянской. Огромное внимание этой культуре уделил академик Б. Рыбаков, который приводил такую аргументацию: «Моя концепция… элементарно проста: существуют три добротные, тщательно составленные разными исследователями археологические карты, имеющие, по мнению ряда ученых, то или иное отношение к славянскому этногенезу. Это – в хронологическом порядке – карты тшинецко-комаровской культуры XV–XII вв. до н. э., раннепшеворской и зарубинецкой культур (II в. до н. э. – II в. н. э.) и карта славянской культуры VI–VII вв. н. э. типа Прага-Корчак. Произведем… наложение всех трех карт одна на другую. Здесь уместно начать действовать ретроспективно. Первой картой должна стать карта славянской археологической культуры VI–VII вв., в значительной мере совпадающая с картой, воссоздающей ретроспективно исторические сведения летописца Нестора о расселении славян в Европе. Наложение этой карты на карту пшеворско-зарубинецкой культуры (т. е. того времени, когда о венедах писали Плиний, Тацит и Птолемей) показывает полное их совпадение, за исключением отдельных языков на карте VI–VII вв. Наложив на эти две карты славянства карту тшинецко-комаровской культуры, синхронной отделению славян от других индоевропейцев, мы увидим поразительное совпадение всех трех карт; особенно полно совпадение пшеворско-зарубинецкой с тшинецко-комаровской» («Язычество древних славян»).

На этих землях происходила консолидация древнейших славян, которые стали осознавать себя силой, независимой от степняков-катакомбников. Показательно, что именно серединой 2 тыс. до н. э датируются события, описанные в легенде о древнем скифском царе Таргитае и его сыновьях – Колаксае, Липоксае и Арпоксае. (Геродот сообщает точную дату – за тысячу лет до похода персидского правителя Дария). В правление сыновей Таргитая с неба упали орудия из золота – плуг с ярмом, обоюдоострая секира и чаша. Овладеть им смог только Колаксай, что было показателем божественной избранности вождя. Судя по всему, тогда возникло новое царство. Таргитая считают земным аналогом верховного славянского бога Сварога, тогда как Колаксай («Солнце-Царь») был аналогом его сына – Даждьбога. Русичи называли себя «даждьбожьими внуками», следовательно, можно предположить наличие у них солнечного отца-прародителя, родоначальника великой династии. Показательно, что память о тех древнейших событиях сохранялась многие века и дошла до нас в христианской «Ипатьевской летописи». Выше уже приводилась древнейшая легенда, которую хранит эта средневековая летопись. Ее стоит привести снова – уже в контексте рассмотрения скифской этногенетической легенды: «После потопа и после разделения языков начал царствовать сначала Местром, из рода Хама, после него Иеремия, затем Феоста, которого египтяне называли Сварогом. В царствование этого Феоста в Египте упали клещи с неба, и начали люди ковать оружие, а до того палицами и камнями бились». После смерти Сварога стал править «сын его, именем Солнце, которого называют Даждьбогом… Солнцецарь, сын Сварога, иначе Даждьбог, был сильным мужем».

Тогда же, в середине 2 тыс. до н. э., в Поволжье сложилась Срубная культура, родственная Катакомбной (ее название также происходит по типу захоронений). Данную общность создали «катакомбники», отброшенные за Дон и вынужденные создавать там новую державу. Сам Дон «стал границей двух этнокультурных общностей – различных и, по-видимому, враждебных. На берегах реки в это время возникла система мощных оборонительных сооружений – каменных крепостей. Это были первые постройки такого рода в Восточной Европе, не уступавшие современным аналогам на Балканах и Ближнем Востоке…

Такой геополитический «статус-кво» сохранялся около 3-х столетий. Наконец, в XIV в. до н. э. носители Срубной культуры прорвали линию укреплений на Дону. Крепости были разрушены и не восстанавливались более никогда. В них отпала надобность, поскольку теперь степи от Волги и Урала до Днепра и Днестра оказались объединены в одну этнополитическую систему» (Н.И. Васильева. «Великая Скифия»).

Так была сорвана попытка создания Славянской империи – и наши предки попадали в орбиту влияния Срубной культуры. Примерно также три тысячи лет спустя часть русичей попала в монголосферу – истории присущ определенный циклизм.

Срубная культурно-историческая общность, наследующая ямцам и катакомбникам, раскинулась на обширных пространствах от Днепра до Урала (памятники, принадлежащие ей, находят в Западной Сибири и на Северном Кавказе). Основу ее хозяйства составляло стойловое и отгонное скотоводство. Важную роль занимала металлургия – срубники активно эксплуатировали донецкие и уральские рудники. Существовали даже целые поселки металлургов. Для Срубной культуры характерны два типа погребений. В погребениях Степного Поволжья и Среднего Дона находят останки воинов. А вот на Северском Донце и в Левобережном Приднепровье открыты могилы, в которых покоятся мирные жители, занятые производительным трудом. Очевидно, это были покоренные славяне. Срубников чаще всего отождествляют со степняками-киммерийцами, которые считаются одним из иранских этносов. Именно им было суждено завершить историю великой арийской империи, которая возникла еще в 5 тыс. до н. э.

Прошло несколько веков, и славяне вновь вступили в конфронтацию с киммерийцами-срубниками. Речь здесь идет о носителях Чернолесской культуры, которая, по очень сложной конфигурации, совпадает с зоной древнейших славянских гидронимов. (Это и доказывает ее принадлежность к праславянскому миру.) Б. Рыбаков пишет: «В IX–VII вв. до н. э. чернолесские племена днепровского Правобережья подверглись нападению степняков-киммерийцев, отразили их натиск, построили на южной границе ряд могучих укреплений, а в VII в. до н. э. даже перешли в наступление, начав колонизовать долину Ворсклы на левом, степном берегу Днепра» («Язычество древних славян»). Судя по всему, днепровские славяне попытались вырваться из киммерийской орбиты, что вызвало агрессию киммерийцев. Однако славянам все-таки удалось победить могущественных степняков и создать собственную, великую империю, которой наследовала Киевская Русь.

И здесь им очень помогли противоречия между степняками. Принято считать, что киммерийское могущество было сокрушено некими скифами, пришедшими из Азии (о чем пишут греки). Скифов этих рассматривают как этнос, отдельный от киммерийцев, хотя и родственный им. При этом само родство считают достаточно близким. «Как показывают данные археологии, скифы были ближайшими соседями и родственниками киммерийцев, потомками восточной (волго-уральской) группы той же самой срубной культуры, – пишет. Н. И. Васильева. – Движение скифов в Причерноморье, о котором свидетельствуют древние историки, происходило вовсе не из «глубин Азии», но всего лишь от берегов Волги. Следует напомнить, что границей Европы и Азии в античные времена признавалась река Дон…» («Великая Скифия») Очевидно, что под скифами в данном случае понимают некий этнос, который населял восточную часть Великой Степи, тогда как киммерийцы – западную. Эти восточные срубники, именовавшие сами себя «саками», также являлись кочевниками; их отличия от киммерийцев были минимальны.

Скифо-киммерийский конфликт датируют 8 в. до н. э. Тогда же происходит и первое упоминание скифов – Гесиодом. То есть в поле зрения античных авторов попадает одна из ветвей «скифов». Почему именно она? Очевидно, это было связано с обстоятельствами миграции киммерийцев, которые после своего разгрома мигрировали в разные концы света. «Через всю античную традицию проходит представление о родстве причерноморских киммерийцев с населением самого дальнего «Запада» и побережья «Океана», – пишет А. Г. Кузьмин. – В недошедших сочинениях Посейдона, в частности, указывалось на связь с киммерийцами кимвров, вторгшихся во II в. до н. э. с севера в пределы Галлии и Северной Италии. «Кимами» издревле называла себя одна группа кельтов (нынешний Уэльс), некогда весьма многочисленная» («Начало Руси. Тайны присхождения русского народа»).

Жители античного мира в этот период активно контактировали именно с киммерийцами, от кого, в первую очередь, и узнавали о том, что происходило в Северном Причерноморье в эпоху великой евразийской войны. Понятно, что киммерийцы рассказывали, главным образом, о своих «неверных» сородичах – восточных срубниках. Между тем, данные археологии вносят свои, существенные поправки – «разборками» между двумя степными «субэтносами» воспользовались славяне-земледельцы, которые и установили свое господство над арийской Степью, создав мощное имперское государство. Именно эту империю имел в виду «отец истории» Геродот, когда описывал Скифию. В 5 в. до н. э. (а это как раз время Геродота) в скифских землях владычествовали славяне, которые стали наследниками разгромленных ими киммерийцев, а также предшествующих сатэмных, скифо-арийских культур – Ямной и Среднестоговской. Тут, конечно, многое напутано – и Геродотом, и другими античными историками. Они смешивали славян с другими жителями Скифии, а «геродотову» Скифию с предшествующими ей империями. Но отделить одно от другого вполне возможно, надо только взглянуть на проблему чуть пристальнее.

Для начала стоит обратиться к данным Геродота, который описал Скифию как некий «квадрат», ограниченный с юга – Черным морем, с запада – Днестром, с севера – реками Конская и Донец, с востока – Доном. При этом «отец истории» привел весьма характерную этногенетическую легенду: «Как утверждают скифы, из всех племен их племя самое молодое, а возникло оно следующим образом: первым появился на этой земле, бывшей в те времена пустынной, человек по имени Таргитай. А родители этого Таргитая, как говорят (на мой взгляд, их рассказ недостоверен, но они все равно так говорят), – Зевс и дочь реки Борисфен (Днепр. – А.Е.). Такого именно происхождения был Таргитай. У него родились три сына: Липоксай (Гора-Царь. – А.Е.) и Арпоксай (Царь водных глубин. – А.Е.), и самый младший Колаксай (Солнце-Царь. – А.Е.). Во время их правления на скифскую землю упали сброшенные с неба золотые предметы: плуг с ярмом, обоюдоострая секира и чаша. Старший, увидев первым, подошел, желая их взять, но при его приближении золото загорелось. После того, как он удалился, подошел второй, и с золотом снова произошло то же самое. Этих загоревшееся золото отвергло, при приближении же третьего, самого младшего, оно погасло, и он унес его к себе. И старшие братья после этого, по взаимному согласию, передали всю царскую власть младшему. От Липоксая произошли те скифы. Которые именуются родом авхатов. От среднего Арпоксая произошли именуемые катирами и траспиями. От самого же младшего из них – скифы, которые именуются паралатами. Все вместе они называются сколоты по имени царя; скифами же назвали их греки. Скифы утверждают, что именно так они и произошли, лет же со времени их происхождения от первого царя Таргитая до похода Дария на их землю всего, как говорят, не больше тысячи, но именно столько. Это священное золото цари берегут больше всего и каждый год умилостивляют его большими жертвоприношениями. Кто на этом празднике, охраняя священное золото, уснет под открытым небом, тот, как считается у скифов, – не проживет и года. Поэтому ему дают столько земли, сколько он сможет объехать на коне за один день. Так как страна очень велика, Колаксай разделил ее на три царства между своими сыновьями и одно из них сделал наибольшим – то, в котором хранится золото».

Прежде всего, бросается в глаза то, что носители рассматриваемой сейчас этногенетической легенды включали в число сакральных предметов плуг. Это ясно указывает на земледельческий характер их хозяйственной жизни. Таким образом, указанная легенда никак не могла принадлежать кочевым скифам. А это значит, что к ее носителям можно отнести только «скифов-земледельцев», иначе – «скифовпахарей», о которых писал Геродот. Вообще разделение скифов на две части – кочевую и земледельческую – составляет один из важнейших элементов геродотовой системы описания скифов. Скифы-земледельцы помещаются «отцом истории» в район Среднего Приднепровья. При этом античный историк называет их «борисфенитами», то есть «днепрянами», ведь греки именовали Днепр Борисфеном. Древнее Приднепровье входило в состав упомянутой выше Чернолесской археологической культуры, принадлежавшей славянам. Характерно, что и последующие культуры Среднего Приднепровья, в том числе и т. н. «Скифская» (VIII–III вв. до н. э.), сохраняют преемственность от чернолесской. Получается, что скифско-земледельческая культура времен Геродота является славянской. Далее вывод – славянами являются и сами носители легенды, изложенной Геродотом.

Это подтверждается еще и тем, что легенда о Свароге-Кузнеце, его сыне – Солнце-Кесаре (Даждьбоге) и падающих с неба орудиях приводится в позднейшей «Ипатьевской летописи». Выходит, что русичи помнили о событиях скифо-славянской древности даже и во времена Православной Руси. И здесь мы снова сталкиваемся с поразительной цепкостью народной памяти. Тут, к слову, можно вспомнить скифскую легенду о восстании рабов, приводимую Геродотом. Некогда скифы ушли в длительный поход, за время которого их рабы сошлись с их женами, возомнив себя повелителями. И когда господа возвратились из похода, то они не стали сражаться с рабами, а просто вышли против них с бичами. Этого зрелища восставшие рабы не выдержали и позорно бежали. Так вот, эту же самую легенду приводит в XVI в. С. Герберштейн, но только приписывает ее новгородцам. Понятно, что эта легенда могла быть только славянской, иначе она бы не дошла до новгородцев через столько поколений.

Академик Б.А. Рыбаков сделал большое дело, указав на различия внутри Скифии. Но его все-таки поругивают, считая, что историк серьезно запутал все дело, отождествив скифов-земледельцев со «сколотами» – народом, о котором писал Геродот. По мысли Б.А. Рыбакова, сколоты – это и есть славянская часть скифов. За это академика очень часто упрекают в неточности – дескать, он принял целое за часть: «Почему – совершенно непонятно, ведь в данном случае Геродот высказался однозначно: «…название всех скифов» (В.Е. Шамбаров. «Русь: дорога из глубин тысячелетий»). Действительно, Геродот приписывал легенду о трех братьях (Арпоксае, Липоксае и Колаксае) всем скифам. Но это вовсе не значит, что она и вправду была общей для них всех. Более того, она просто не могла принадлежать всем скифам, ибо была легендой «земледельческой». Другое дело, что слово «сколот» являлось в то же время и самоназванием всех жителей Скифии, что и отразил Геродот. В общем, Б.А. Рыбаков довольно-таки точен – что бы ни утверждали его критики. Скифы-земледельцы (пахари), они же борисфениты, должны были как-то называться. И, судя по всему, они назвали себя сколотами. Само же слово «сколоты» следует считать и этнонимом, и названием многоэтнического имперского государства, которым, как очевидно, была Скифия. В то же время греки назвали этих жителей скифами, внеся, как уже было сказано, большую путаницу. (Можно вспомнить о том, как сейчас русским могут назвать не только гражданина России, но и даже жителя бывшей советской республики – вне зависимости от этнического происхождения.)

Этноним «сколоты» великолепно этимологизируется на славянской основе. Очевидно, он произошел от реконструированного праславянского слова *kolo («колесо», «плуг»), восходящего, как было уже отмечено выше, к общеиндоевропейскому *kuolo – , производному от глагольной основы *kuel – («двигаться», «вращаться»). Данное слово связано как с кругом и движением, так и с солнцем. Следует вспомнить о том, что богом солнечного светила у славян был Хорс (легкость перехода «х» в «к», «р» в «л»). По всей видимости, этноним «сколоты» означает «солнечные, живущие (двигающиеся) вместе с солнцем». Интересно, что к слову *kolo близко праславянское *koleda, являющееся, в первую очередь, именем славянского бога Коляды. А этот бог был связан с зимним солнцестоянием, «рождением» нового солнца, удлинением дня. К указанным двум словам близко праславянское *koleno («колено», «племя», «род»), также восходящее киндоевропейскому *kuel. («Этимологический словарь славянских языков. Праславянский лексический фонд. Вып. 10».) Этимологическому разбору (на славянской основе) вполне поддаются и авхаты, которых академик Рыбаков весьма обоснованно связывает с древнейшей славянской гидронимикой Приднепровья (реками Большая Вись, Малая Вись, Висун). Согласно ему, здесь имеет место переход «вх» в «вс», вполне естественный при взаимозаменяемости в славянских и иранских наречиях звуков «х» и «с». В дополнение можно предположить, что название племени «авхов»-«авсов» связано с именем древнеславянского бога Авсеня, одного из покровителей земледелия.

Но как тогда быть со словом «скифы»? Принято считать его греческим. Действительно, эллины называли скифами всех жителей геродотова «квадрата». Однако из этого вовсе не следует, что они пользовались именно греческим словом. Еще в XVIII в. многие русские исследователи (В.Н. Татищев, В.К. Тредиаковский и др.) были убеждены, что слово «скиф» является древнерусским. В наше время тоже есть исследователи, придерживающиеся этой точки зрения и ссылающиеся на своих далеких предшественников. Так, В.Н. Демин пишет: «Помимо завидной эрудиции, Тредиаковский обладал редким даром, присущим ему как поэту, – чувством языка и интуитивным пониманием глубинного смысла слов, что неведомо ученому-педанту. Так, он решительно поддержал и развил мнение, упомянутое еще у Татищева, о русскости древнегреческого наименования «скифы». В соответствии с нормами греческой фонетики это слово произносится, как «скит[ф]ы». Второй слог в греческом написании слова «скифы» начинается с «теты» – Θ в русском озвучивании она произносится и как «ф», и как «т» – причем в течение времени произношение звука менялось. Так, заимствованное из древнегреческого языка слово «театр» до XVIII века звучало как «феатр», а слово «теогония» («происхождение Богов») еще недавно писалось «феогония». Отсюда же расщепление звучания в разных языках имен, имеющих общее происхождение: Фе[о]дор – Теодор, Фома – Том[ас]. До реформы русского алфавита в его составе (в качестве предпоследней) была буква «фита» – Θ, предназначенная для передачи заимствованных слов, включающих букву «тета», которая в «дореволюционных изданиях писалась через «фиту». В действительности же «скит» – чисто русский корень, образующий лексическое гнездо со словами типа «скитаться», «скитание». Следовательно, «скифы-скиты» дословно означают: «скитальцы» («кочевники»). Вторично, в качестве позднейшего заимствования из греческого языка, где оно служило названием пустыни, общая корневая основа «скит» вновь вошла в русское словоупотребление в смысле: «отдаленное монашеское убежище» или «старообрядческий монастырь». («Тайны русского народа».)

Правда, выдвигались и другие версии. Историк Е. Классен считал, что этноним «скифы» произошел от греческих терминов, связанных с выделкой кожи. На греческом языке «скутость» означает у адриатических греков «кожу» – «кутис», а у понтийских греков «сыромять» или сыромятную кожу. Действительно, выделка кожи имела огромное значение для кочевников. И вот что любопытно. «Русская» и «греческая» версии названия скифов друг другу нисколько не противоречат. В обоих случаях речь идет о характеристике кочевников-скотоводов. Тут, конечно, имел место древнейший этноним, связанный с индоевропейским корнем, означающим движение. О нем уже было сказано выше, но и здесь стоит напомнить о словах: русском «скитаться»; английском «scud» – «стремительно бежать»; латинском «scandere» («ascendare») – «восходить», «достигать»; греческом «sked-annumi» – «разгоняю», «распространяю». Очевидно, так именовали себя жители великой арийской империи в какой-то период, предшествующий появлению и славян, и иранцев, и индоариев, во времена наличия единой – арийской, восточноиндоевропейской общности. И, как очевидно, этот период был связан с преобладанием номадического элемента. Собственно говоря, кочевыми были и Среднестоговская, и Ямная культуры, так что слово «скиф» относится, в первую очередь, именно к ним.

При этом, надо заметить, что этноним «сколот» очень близок к этому слову – и по значению, и по «звучанию». И можно даже предположить, что речь идет об одном и том же слове, но только прошедшем через некоторую эволюцию. Этноним «сколот» делает акцент именно на солнечном, то есть высшем, небесном аспекте движения, в то время как этноним «скиф» выражает движение как таковое. Правда, здесь напрашивается такой вопрос – а может, как раз слово «скиф» и было модификацией некоего изначального этнонима, связанного именно с солярным, небесным движением? И данная модификация выражала определенную номадизацию древнейших ариев? Весьма возможно, но тогда этноним «сколоты» выражал некое возрождение изначального, небесно-солярного значения арийства.

Эллины, между тем, сосредоточились именно на слове «скиф». И даже Геродот, с его с основательным подходом к делу, приводит этноним «сколот» всего один раз, все остальное время рассказывая именно о «скифах». Кстати, уже одно это указывает на то, что «скиф» и «сколот» – это все-таки разные этнонимы, пусть даже имеющие единую основу. Объяснить это можно так – рассказывая об империи славян-сколотов, эллины помнили об их предшественниках, некогда доминировавших в Скифии. Слава этих, догеродотовых, скифов была в то время намного ярче славы молодой скифо-славянской державы. Не случайно же излагая легенду о Колаксае, Геродот приводит утверждение скифов о том, что они самые младшие из племен. Действительно, скифо-славяне были самыми младшими из всех этнополитических общностей, которые доминировали в Скифии. До них ею управляли среднестоговцы, ямцы и срубники-киммерийцы. (В этом плане они даже младше восточных срубников-саков, хотя последние никогда не управляли Скифией.) Поэтому происходило как бы наложение древнего могущества на могущество новое, еще только начинающее свой имперский путь.

Понятно, что в качестве предшественников сколотов воспринимались именно номады-киммерийцы, которые к тому же имели теснейшие контакты с эллинами – во время тогдашних миграций и/или завоеваний. Так, Страбон писал о вторжении «киммерийцев, которые в гомеровские времена или немного раньше опустошали набегами целую область от Боспора вплоть до Ионии». Таким образом, античные авторы распространяли номадическое, «кочевое» слово «скиф» на всех жителей Сколотской империи: 1) в память о великой славяно-индо-иранской империи Сатэм; 2) под влиянием общения с номадами-киммерийцами, которые мало чем отличались от номадов-саков. Геродотова Скифия, конечно же, могло быть только славянским государством, т. е. славяне-сколоты доминировали в военно-политическом и экономическом отношении. Лишь славянское Приднепровье с его богатейшей земледельческой и ремесленной культурой, с мощными городищами и укрепленными крепостями имеет право претендовать на роль этнического «ядра», цементирующего всею имперскую многонациональную систему, известную как Геродотова Скифия.

Существует, правда, версия, согласно которой доминировали некие скифы, которых Геродот называет «царскими»: «По ту сторону Герра находится та земля, которую называют царской, и там обитают скифы – самые храбрые и самые многочисленные, которые считают других скифов своими рабами. Доходят они на юге до Таврики, а на востоке именно до того рва, который вырыли сыновья слепых, и до гавани на берегу озера Меотиды, которую называют Кремны. Часть их владений доходит до реки Танаис». Геродот здесь, как заметно, ничего не утверждает. Он пишет «считают других скифов своими рабами». А считать и быть – это все-таки разные вещи. К тому же сами скифские цари, как сообщает все тот же Геродот, произошли именно от Колаксая, а тот связан с Борисфеном, Днепром. Хотя не следует исключать того, что «царские» скифы некогда доминировали в Скифии и сохранили свои амбиции даже после того, как потеряли свою власть. Кто же был этими самыми «царскими скифами»? Геродот достаточно решительно отделяет их от скифов-кочевников, которые, по его данным, жили по другую сторону от реки Герры. И, в общем, остается только гадать об их этнической принадлежности. Возможно, речь идет о потомках киммерийцев, но не исключено, что «царские скифы» были прямыми потомками ямцев – древнеарийским реликтом, который так и не разделился на три ветви.

Днепровская традиция. – Поле и полюс. – Дети Борея в Прибалтике и Малой Азии. – Пруссы и русская династия

В пользу славянства сколотов говорит многое, в частности – название самого мощного их «племени» – паралатов. Учитывая крайнюю легкость перехода «р» в «л» и «а» в «о», его можно считать формой этнонима «поляне», дошедшего в иранской обработке. (Геродот, судя по всему, пользовался данными, которые сообщали ираноязычные киммерийцы и саки.) А поляне как раз и были образованием, которое составило ядро Киевской Руси. Само собой в 1 тыс. до н. э. их имя звучало несколько иначе. Скорее всего, тогда в ходу был этноним «палы». В 1 в. до н. э. греческий писатель Диодор Сицилийский сообщал о неких палах, обитавших в Северном Причерноморье. Он же сделал пересказ одной интереснейшей легенды, повествующей о Пале и Напе, двух сыновьях Скифа, родившегося от соития Геракла и Змеедевы. Эта легенда указывает на то, что то, что скифы были разделены на две части – земледельческую (славянскую) персонифицировал Пал, а кочевую (иранскую) – Нап. Это подтверждается и данными «Иоакимовской летописи», которая сообщает: «О князех русских старобытных Нестор монах не добре сведем бе, что ся деяло у нас славян во Новеграде, а святитель Иоаким, добре сведомый, написа, еже сынове афетовы и внуки отделишеся, и един от князь, Славен з братом Скифом, имея многие войны на востоце, идоша к западу, многи земли о Черном мори и Дунае себе покориша. И от старшего брата прозвашася славяне… Славен князь, оставя во Фракии и Иллирии на вскрай моря и по Дунаеви сына Бастарна, идее к полуносчи и град великий созда, во свое имя Славенск нарече. А Скиф остася у Понта и Меотиса в пустынях обитати, питаяся отскот и грабительства и прозвася та страна Скифиа Великая».

Очевидно, что Славен – это и есть Пал («сколот», «паралат»). И показательно, что ИЛ противопоставляет Славена – Скифу, живущему в пустыне и занимающемуся скотоводством и грабительством.

Римлянин Плиний Страший (1 в. н. э.) размещал в Северном Причерноморье неких спалеев, в которых надо видеть все тех же палов.

Но особенно ценно сообщение готского историка Иордана (6 в. н. э.), сообщившего о народе спалов, населяющих область Ойюм, находящуюся в Скифии – недалеко от Черного моря. Исследователи много спорят по поводу того, где же располагалась эта область (готское ajoum – «страна, изобилующая водой», «речная область»)? Многие исследователи почему-то склонны видеть в ней Пинские болота. Хотя уже само указание на речную область говорит о том, что спалеи жили у некоей великой реки, в стране, «изобилующей водой». Таковой рекой, с большой долей вероятности, следует считать Днепр. Итак, Иордан через тысячу лет после Геродота и четыреста-триста лет после Диодора Сицилийского и Плиния Старшего помещает в Приднепровье народ, чье имя тождественно имени паралатов. Его данные уже гораздо ближе, по времени, к «Повести временных лет», рассказывающей о полянах. Все это придает дополнительный вес предположению о тождестве сколотов-паралатов и летописных полян, ставших ядром мощнейшего восточнославянского государства, известного как «Киевская Русь».

Паралаты-палы-спалеи-спалы-поляне этимологически связаны со словом «поле», и это великолепно согласуется с данными Геродота, приписывающего днепровским праславянам-сколотам наличие высокоэффективного земледелия. (Это подтверждается и данными археологии.). Рассуждая о геродотовых скифах-пахарях (иначе оратаях), И.Е. Забелин сделал следующее наблюдение: «По точному описанию Геродота жительство этих скифов-оратаев приходится прямо на киевскую область. Как увидим ниже… и по левому берегу Днепра живут также земледельцы на супротив этих оратаев… Западная часть Скифии… была заселена по обеим сторонам Днепра до Киева пахарями-земледельцами, которые по нашей летописи именуются полянами, а поляне в древнем языке обозначают пахарей, ратаев (польский ратай), так что геродотово название оратаев есть как бы перевод имени поля» («История русской жизни с древнейших времен»).

Тут, конечно, нельзя замыкаться на одной только «земледельческой» теме, точнее сказать, сама эта тема весьма тесно связана с иной тематикой – «нордической». Поляне – борисфениты, Борисфен же был назван по имени ветра Борея. Следовательно, жители Гипербореи, которую греки считали сакральной северной страной, должны называться бореями. Между прочим, в индоарийской традиции священная земля Норда именуется Варахи, что означает «земля вепря». В связи с этим выдающийся исследователь-традиционалист Р. Генон писал: «Корень вар (var) в имени вепря встречается в форме бор (bor); точный перевод слова варахи, стало быть, борея, и истина заключается в том, что общепринятое имя «Гиперборея» стало употребляться греками лишь тогда, когда они уже утратили смысл этого древнейшего названия; и, следовательно, было бы лучше, вопреки возобладавшему с тех пор словоупотреблению называть изначальную традицию не «гиперборейской», а просто «борейской», тем самым утверждая ее безусловную связь с Бореей или «землей вепря».

(«Символы священной науки».) С Р. Геноном, несмотря на весь его авторитет, в данном случае можно и нужно спорить. Греки отнюдь не «утратили смысл древнейшего названия». Тот же самый Днепр назывался ими Борисфеном, по имени бога северного ветра. Приставка «гипер» («за») понадобилась им для того, чтобы подчеркнуть сакральность Севера, общую для всех индоевропейцев. Сами эллины описывают северян как 1) вполне посюсторонний, земной народ; 2) обитателей некоей иной реальности. И греческий автор Пиндар (6–5 вв. до н. э.) подчеркивал: «Ни сушей, ни морем не найдешь ты дорогу в Гиперборею».

Древние индоевропейцы хранили память об изначальной стране. Греки именовали ее Гипербореей, индоарии – Варахой, а иранцы – Варой. На некоторых средневековых картах она изображается в качестве округлого материка, разделенного крестообразно – на четыре части. Именно с этой страной и связывали Золотой век, бывший временем изначальной мощи. Располагалась же эта страна на Северном полюсе. Когда Золотой век окончился, Гиперборея исчезла с плана видимой нами (физической) реальности. Символически это выражалось в нашествии льдов, которые ныне сковывают Арктиду. Ледяная толща скрывает некоторое, внутреннее измерение, в котором расположен земной «рай». Греки населяли этот рай гипербореями – людьми Золотого века. Собственно говоря, приставка «гипер» нужна была греками для того, чтобы указать на запредельность некогда утерянной священной страны. «За Бореем» – это нужно понимать не только географически, но и символически. Это означает, что гипербореи обитают на Севере, причем именно на внутреннем, сокрытом Севере, который есть полюс духовной мощи. А видимый нами Северный полюс есть его материальный символ. Он символизирует обуздание водной стихии, ведь лед фиксирует сверхподвижную, ликвидную воду, символизирующую хаос. Примерно также символом изначальных и запредельных гипербореев выступает некий «обычный» народ. Это и есть борисфениты, о которых писал Геродот в 1 тыс. до н. э. И уже в начале нашей эры Страбон помещал в Приднепровье неких борусков. А уже чуть позднее, в III в. н. э., античные авторы писали о боранах, живущих в Северном Причерноморье.

Необходимо отметить, что основа «бор» чрезвычайно важна для Руси, русских национальных символов и смыслов. «Здесь следует упомянуть, что первыми собственно русскими православными святыми были Борис и Глеб, братья-князья, имя первого из которых… имеет явно аполлонический, гиперборейский характер: Бор, вариант Бореи, – пишет А.Г. Дугин. – Кроме того, в соответствии с этой «народной», а на самом деле сакрально-лингвистической, этимологией следует рассматривать и русский рождественский ритуал поедания поросенка, чье славянское название боров сохранило отчетливое фонетическое родство с именем северной полярной земли в индуизме – Варахи («Земля Кабана»). Эта связь Рождества – Зимнего Солнцеворота с «Бореей» очевидна и в иконописном каноне фигур Бориса и Глеба, которые также имеют явно новогодний характер: Борис всегда изображается старшим, «старым», что подчеркивается наличием бороды (русское слово «борода» имеет тоже «гиперборейское» звучание). (Отсюда русский обычай обязательного ношения бороды, отличающее «солнечное» лицо мужчины от лунного, лишь наполовину «освещенного» лучами-волосами, лица женщины.), а Глеб молодым, младшим, безбородым, то есть оба святых брата суть символы Старого и Нового года, соединенные православным каноном в знак «Зимнего Солнцеворота» («Мистерии Евразии»).

«Б» достаточно легко переходит в «п», а «р» в «л», вот почему в борисфенитах-бореях-борусах-боранах надо видеть паралатов-палов-спалов-спалеев-полян. Поляне же однозначно связываются с Нордом в средневековой «Великопольской хронике». Она сообщает о том, что лехиты стали называться «поляками (Poloni) от названия Северного полюса или иначе полянами (Роlani)». На основании этих данных можно предположить, что днепровские поляне сыграли важную роль в польском этногенезе. Польский историк К. Кротосский даже считал, что поляне (точнее, какая-то их ветвь) некогда завоевали лехитов. Это – тема для очень серьезного разговора, но сейчас нас больше всего должна интересовать связь полян с Полюсом, столь явно обозначенная в хронике. Возникает вопрос – что это, простое «фонетическое» совпадение? Прежде всего, надо заметить, что простых совпадений здесь быть не может. Древние считали подобные совпадения символическими и указывающими на некоторую, сущностную связь вроде бы разных предметов и явлений. В данном случае слово «полюс» и слово «поле», которое лежит в основе этнонима «поляне», выражают примерно одни и те же реалии. Поле, для земледельца, как раз и является неким центром сосредоточения всей хозяйственной деятельности, то есть – своеобразным полюсом. Впрочем, оно является таковым и для воина. Вспомним, что великие битвы прошлого происходили «во широком поле», где сходились рати противников. На полях разворачивались великие сражения – как мифические (Идавель-поле, Куру-кшетра), так и исторические (Куликовская битва, Косово поле). Для нас, русских, особенным символизмом обладает Куликово поле, на котором славяне-земледельцы одержали первую и решающую победу над кочевниками-монголами. Обращает внимание, что Куликово поле находится в Тульской области, ведь Туле – имя священной арийской страны. Таким образом, поле выступало и как центр приложения враждебных друг другу сил, которые сражались за господство. Победитель, овладевший полем, символически становился и обладателем Полюса. И в высшей степени характерно, что индоарийское слово «кшатрий» («аристократ», «воин» – ср. с «кшатра» – «сила», «мощь») этимологически связано с такими словами, как «кшетра» («поле») и «кшатрам» («надел, полученный воином»).

Очень важно еще и отметить связь слов «поле» и «поляне» со старорусским словом «полник», которое обозначало исполина, великана, гиганта. Исполин – это существо, которое символизирует наличие некоей полноты человеческого могущества, дарованной Богом. В русской космогонии, как и в космогонии других индоевропейцев, Первочеловек изображен великаном. А вот здесь можно и нужно вспомнить про одну древнейшую культуру, которая непосредственно связана с регионом полян: «Люди, занимавшие территории юго-запада и запада России в V–IV тыс. до н. э., отличались удивительной мощью и статью, – сообщает А. Гудзь-Марков. – Никогда и нигде ни раньше, ни позже народы Евразии не обладали столь массивными и длинными конечностями, не были так высокорослы и широколицы (вместе с тем черепа их – долихокранной формы). Необыкновенные гиганты Днепро-Донецкого водораздела эпохи V–IV тыс. до н. э. являлись коренным населением северной полосы Евразии со времени таяния последнего ледника (IX–VIII тыс. до н. э.) и были родственны охотникам Северо-Западной Европы (средний рост которых составлял 187 см.) и, несомненно, принадлежали к индоевропейской группе народов Евразии. Полагают, что они были прямыми потомками кроманьонцевохотников Северной Европы каменного века» («Индоевропейцы Евразии и славяне»).

Кстати сказать, примерно в тех же краях средневековые авторы помещают людей очень высокого роста. Эти люди – русы. Так, в сирийской хронике Псевдо-Захарии (6 в.) сообщается о некоем «народе рос», который проживает Севернее Кавказа, неподалеку от народа псов и амазонок: «…Народ рос, мужчины с огромными конечностями, у которых нет оружия и которых не могут носить кони из-за их конечностей». (Символично «фонетическое» совпадение слов «рос» и «рослый»). Поляне, несомненно, являются потомками как днепро-донецких «гигантов», так и последующих «полников». И здесь сразу же вспоминается исполин Святогор и культ «упырей». Очевидно, великая сила посетила славян не случайно, она нашла людей, способных вобрать ее в себя. Вобрать, а потом и преобразовать в светлую, богатырскую, правду.

В 8 в. «Баварский Географ» приводит одну из форм имени борусков – «bruzi», «брусы», что заставляет вспомнить как о борисфенитах, так и о народе пруссов, который населял пространства Польши, Литвы и России (Калининградская область). Пруссов считают одной из ветвей балтов, но вот какое дело: «Имя «пруссы» – не самоназвание. Так пруссы себя никогда не называли. Самоназвания относились к дружественным племенным союзам, идентифицируемым по территориям, – сембы из Самбии (прусск. «земля»), натанги из Натангии и т. д., а также по именам прусских родов. И это свидетельствует об отсутствии государственной самоорганизации, которая обязательно дала бы пруссам общее самоназвание. Пруссы были только родственным племенным союзом. Пруссы называли свою землю «Островное царство» («Ульмигания», «Ульмигерия», «Ульмеригия» – в готском варианте) – полуостров Самбия считался до XII века островом, ограниченным водами Балтийского моря и реками Преголя и Дейма. В целом же прусские земли в период максимального могущества простирались от Вислы до Немана. В начале нашей эры германцы назвали жителей этой территории «эстии» – живущие на востоке, а германские историки до IX века называли эту землю «Эстланд» – восточная страна. (Никакой этнической связи с нынешними эстонцами здесь не прослеживается.) В эпоху Юлия Цезаря кельты и германцы именовали эту землю также «Озерикта» и «Аустравия» – восточная страна. Это имя означало лишь границу известного европейцам мира – не более того» (А.Н. Савельев. «Пруссы: эксперимент, поставленный историей»).

По всему выходит, что этноним «пруссы» – вовсе не балтский. Речь должна идти о славянах-борусках (борисфенитах), которые сыграли важную роль в становлении этого балтского формирования и дали ему одно из своих имен. Здесь стоит обратиться к данным польского хрониста, француза по происхождению, Галла Анонима (12–13 вв.), согласно которому пруссы получили свое имя от тех жителей Саксонии, которые не хотели быть под властью Карла Великого и мигрировали в их земли. Автор наводит нас на германский след, но надо иметь в виду, что есть Саксония Нижняя (западная) и Верхняя (восточная). Саксы-германцы жили в западной, в то время как восточную населяли славяне. Верхняя Саксония находится к пруссам ближе всего, так что логичнее предположить, что именно славяне дали свое имя пруссам, причем произошло это задолго до времен Карла Великого. (Галл Аноним упомянул о некоем событии глубокой древности, которое приурочил к событию, близкому по времени.) Характерно, что именно на территории Верхней Саксонии располагалась древняя Лужицкая культура, которая считается славянской – по крайней мере, отчасти. Данные археологии показывают, что лужичане селились в землях пруссов – не в массовом порядке. Находят их единичные захоронения, что заставляет думать о том, что лужичане были элитой местных балтских времен. Именно с началом расселения лужичан связано возобновление сакрального отношения к янтарю, которое практически исчезло в предшествующий период. Когда же пришли лужичане, то янтарь снова стал употребляться в захоронениях.

Тема пруссов теснейшим образом связана и с темой русов, и многие даже пытались отождествить два этнонима. «Близ Светлогорска (немецкий Раушен) имеется речка с прусским именем Русис (Русс в немецких записях), – сообщает А. Савельев. – По имени речки именовалась и прусская волость – Rusemothe (mothe – прусск., группа поселений). В датских и немецких источниках XII в. присутствуют многочисленные упоминания земли Ruzzia, Ruscia, скорее всего расположенной по реке Руса (Русне/Русс). Отнести эти упоминания к Новгороду, как считают историки, затруднительно или вовсе невозможно. На немецкой карте Пруссии Хеннеберга 1576 г. Русь относится к названию реки при перечислении рек дельты Немана: Russe sive Holm («Руса, или Хольм», «хольм» – сканд., остров). Первое в истории упоминание Литвы связано с описанием мученической смерти св. Бруннона-Бонифация в 1009 г. на границе «Руси и Литвы» (первым немецкий хронограф должен был назвать ближайшую территорию). Св. Бруннон прибыл в Скаловию (Sclavia – также напоминает «склавины/славяне») с миссией к языческому правителю Нетимеру, которого св. Петр Дамиан называет «королем русов» (regem russorum). Отражением того же названия служит и древнейший поселок – нем. Rossitten (прусск. «Малая Русс», совр. Рыбачий на Куршской косе), возникший вокруг орденского замка Rositten, возведенного на месте прусского святилища Rosa» («Пруссы: эксперимент, поставленный историей»).

От пруссов вели свое происхождение многие русские аристократы. Александр Пушкин сообщал: «Мы ведем свой род от прусского выходца Радши или Рачи (мужа честна, говорит летописец, то есть знатного, благородного), выехавшего в Россию во времена княжества святого Александра Невского». Надо заметить, что прусская топонимика обильно находится в землях Великороссии, весьма отдаленных от Балтики. Так, в Московской области (Мытищинский и Коломенский районы) есть два селения, называемые Пруссы. Три прусских топонима находится во Владимирской области (Прускова гора, Пруссово поле и село Прусово.) В Новгородской области, вблизи Волхова, расположились деревни Прусынска горка и Прусыня; есть там и Прусынкино болото и речушка Прусыня. Множество прусских топонимов находим в Псковской области (И. Афонин, А. Губин. «Пруссы в Подмосковье, в Турции и в…»). Но особенно выделяется Прусская улица, которая находится в самом Великом Новгороде и упоминается в летописях. Возникновение ее связывается с выходцами из земель пруссов.

Прусский след находится даже в Турции. Там локализуют три города: 1) Гемлик, некогда именовавшийся Прусиадой; 2) Ускюб, носивший такое же имя; 3) Бурса (Бруса), ранее называвшийся Прусой. Думается, о многом говорит то, что Пруса стала именоваться Брусой, – это сразу же заставляет вспомнить про этноним «брусы», приведенный Баварским Географом. Ну и совсем уже поразительное – первая Пруссиада (Гемлик) ранее именовалась Киусом (Киосом), а вторая (Ускюб) – Киеросом. Страбон сообщает: «К Халкедонскому берегу примыкает Астаканский залив. Там находится Прусиана. Царь Прусий назвал город Киос от своего имени Прусианой». И как тут не подумать о матери городов русских – о Киеве-на-Днепре?

В Малой Азии находилась легендарная Троя, которую защищали энеты (венеты) из Пафлагонии, ведомые Пилеменом. Схожим именем назывался и легендарный основатель династии литовских князей – Палемон (вспоминаются поляне-палы). Согласно легенде, которая содержится в летописной «Хронике Быховца» (помещика из Гродненской губернии, в чьем имении нашли летопись), сей князь был родственником римского императора Нерона. Палемон, вместе с 500 знатных мужей (среди них рус Ульянус и рог Ектор), покинул Рим, спасаясь от репрессий, и поселился на землях балтов – сначала в устье Немана, потом – до рек Дубисы и Юры, где и основал «Жемайтию».

Этот рассказ считается некоей побасенкой, однако данные о князе Палемоне и о происхождении литовских князей от римлян содержатся во многих других летописях – Литовских хрониках (второе издание), Румянцевской летописи и т. д. Сообщают об этом и средневековые польские историки – Ян Длугош (XV в.) и Матвей Меховский (XV–XVI вв.). Вряд ли стоит считать данную легенду всего лишь выдумкой – какое-то событие там было «схвачено» – и приписано римской истории.

Впрочем, к Апеннинам все же стоит приглядеться. Известно, что в 1 тыс. до н. э. там обитали некие венеты, которых принято именовать «адриатическими» или же италийскими. От них, собственно говоря, и произошло название всемирно известной Венеции. Они же, как очевидно, являлись родственниками венетов малоазийских, чьим вождем был «Пилемен, храброе сердце», воспетый Гомером. Италийские венеты имели обширные торговые связи с населением южного берега Балтики, откуда доставлялся янтарь. Там тоже жили венеты (венеды), о чем сообщают античные авторы I–II вв. н. э. Плиний Старший, Публий Корнелий Тацит и Птолемей Клавдий. Их обычно связывают с Поморской культурой, которая, в свою очередь, тесно связана с культурой Лужицкой и даже считается одним из ее вариантов. Скорее всего, легенда о Палемоне имеет в виду некую миграцию италийских венетов в земли северных славян и балтов. И произошла она приблизительно в 1 тыс. до н. э., а может даже и раньше. Или можно даже предположить, что речь шла об интенсивных контактах между родственными племенами венетов – при активном участии жителей древнего Норика, которые также были венетами, праславянами. (В древнерусской «Повести временных лет» вполне четко определено «нарци еже суть словене».) Они же дали имя поселению, которое позже станет еще одним всемирно известным городом – Веной.

Показательно, что легенда о «литовском» Палемоне выводит нас на легенду о Прусе – предке Рюрика. Гомеровский Пилемен, вождь енетов, выступал на стороне троянцев, но троянским героем был и вождь дарданов Эней, от которого – через Пруса, брата Августа, – вели свой род Рюриковичи. Как видим, все дороги вновь ведут нас в Приднепровье – в землю борисфенитов-паралатовсколотов. А ведь прусская тема теснейшим образом связана с родом Романовых, который взошел на русский престол в 17 в. На это указывают данные многих источников, которые и проанализировал В. Карпец в своем исследовании «От Кобылы до Вейдевута. Баснословие и родословие» («Русь, которая правила миром»). Так, в Родословии инока Ювеналия (18 в.) читаем: «А иные писатели повествуют, что РОД РОМАНОВЫХ происходит от первого Короля Прускаго ВЕДЕВАТА или ВЕЙДЕВУТА, бывшего с 305 по 378 год по Рождестве ХРИСТОВЕ, и продолжался через девять степеней до Князя ГЛАНДАЛА, почитаемого братом Прускаго Князя, пришедшаго в Россию в исходе ХIII столетия и принявшего Святое Крещение в 1287 году, в коем дано ему имя ИОАНН, а у него был сын АНДРЕЙ ИВАНОВИЧ, прозванный КОБЫЛА и так далее». Пятый сын Кобылы боярин Федор Кошка, собственно говоря, и стал родоначальником Романовых. При этом надо особо подчеркнуть, что словом «прус» в старославянском языке обозначалась кобыла, а среди самих прусов было чрезвычайно развито коневодство. (Необходимо заметить, что коневодство было одним из основных занятий малоазийских и италийских венетов.)

Подтверждение данным Ювеналия находят в рукописи из архива графов Шереметевых (№ 657), которая имеет следующее надписание: «Сия книга глаголемая, собранная из разных летописцев и подлинных разрядных родословцев о потомках Прусского и Оленского короля Ведевита от четвертого сына его Недрона, от потомственного его наследника Андрея Ивановича Камбилы, глаголемаго Гляндуса, происшедших от него нижеобъявленных в сей истории влекущихся родов, которую тщанием конфиромовал Геролтмейстер, ближний стольник Степан Андреевич Колычев, как был в управлении указом Его Императорского Величества у Геролтмейстерских дел, в 722 году. А сия книга дому капитана Ивана Иванова сына Колычева». Повествование Колычева начинается с рассказа о прусском короле Брутено, который отдал свое княжество брату Вейдевуту, а сам стал верховным князем в городе Романове, иначе называемом Ромовой. Там, по преданию, рос огромный вечнозеленый дуб. В конце своих дней Вейдевут разделил Прусскую землю между двенадцатью сыновьями, одним из которых был Недрон, получивший удел на берегу реки Прегеля. Его далекий потомок, князь Димвон, вступил в ожесточенное противостояние с Орденом меченосцев, которое окончилось разгромом пруссов. И уже сын Димвона, князь Русинген, вынужденно принял крещение от католиков – вместе со своим братом Камбилою, иначе называвшимся Гландой или Гландусом. Последний вскоре бежал во Псков, где и перешел в Православие.

И совсем уже интересную информацию сообщает о Вейдевуте Б. Компенгаузен, автор «Генеалогическо-хронологической истории Пресветлейшего Дома Романовых и коренного рода их предков» (издана в Лейпциге, в 1805 году). Согласно ему, сей прусский правитель является родственником нашему Рюрику. А в сборнике старинных литовских исторических писем «Ниедришу Вейдевут» прусский вождь гостит на славянском острове Рюген (Руян) у скандинавского бога Одина. Что ж, и сами скандинавы выводили Одина откуда-то из земель восточнее Дона (Танаксвиля), причем в районе этой реки жили ваны-венеды. Кроме того, Компенгаузен рассказывает о том, что Вейдевут отказался от царствования, став верховным жрецом, как и Прутено. И здесь мы видим одно из проявлений архетипа царя-священника (князя-жреца). И можно предположить, что древнейшие славяне (лужичане) в свое время были приглашены балтами, у которых произошел упадок сакрального начала (выразившийся в вышеупомянутом отношении к янтарю).

Вообще необходимо заметить, что история древнейших славян теснейшим образом связана с историй древнейших балтов. Не случайно литовский и латышский язык очень близки к северославянским диалектам. Исследователи давно уже обратили внимание на поразительное сходство славянской и балтской мифологий. Так, у русских богов Дия, Перуна, Велеса и Огня Сварожича есть свои балтские «тезки» – Диевс, Перкунас, Велс и Угнис. «Наибольшая типологическая близость наблюдается у литовских, белорусских и западноукраинских песен, – пишет П. Тулаев. – Они обращены, как правило, к одной из природных стихий (земля, вода, огонь) и содержат космогоническую символику (мировое древо, гора, река, конь, олень) и сакральные числа (2, 3, 7, 9, 12). Например, в восточноевропейском регионе достаточно распространен фольклорный мотив о сотворении мира. В акте творения участвуют три голубя, которые сидят на вершине мирового древа. Из элементов природных стихий они создают космос. Интересно было обнаружить в литовском фольклоре мотив священной реки Дунай. В песне «Под липой речка течет» действие происходит в воде или реке, которые в различных вариантах называют Дунаем» («Венеты: предки славян»).

А ведь древнерусские источники («Повесть временных лет» и др.) тесно связывают славян с этой великой рекой. Судя по всему, славяне-мигранты глубоко проникли в толщу балтийского этнического массива, сыграв важнейшую роль в их этногенезе. (Впрочем, верным будет и обратное утверждение.) Итак, днепряне-борисфенты, они же боруски-брусы-прусы, представляли собой не просто этнополитическое образование. Под их именами подразумевали выходцев из Приднепровья, нордической страны Борея. Так именовались жители скифо-славянского Севера, которые помнили о своей далекой гиперборейской прародине. И можно предположить, что это наименование сохранили северяне, бывшие этнополитическим образованием славян, находящимся к востоку от Днепра.

Абсурд, но более чем очевидная привязка северян к Северу в современной академической науке подвергается сомнению. Дескать, северяне вовсе не были самым северным образованием славян. Практически полностью утвердился взгляд, согласно которому северяне – это иранский этноним, который происходит от иранского *seu, *sew – «черный». В подтверждение тому приводят название главного города северян – Чернигов, а также обилие иранских гидронимов. Что ж, все это очень характерно – историки занимаются своим любимым делом – приписывают славянским именам неславянское происхождение. Так обошлись с венедами, русами, сербами, хорватами и пр. При этом везде утверждается, что славяне полностью поглотили многие иноэтнические группы, но почему-то взяли себе их имена. Понятно, что все это вырабатывает у самих славян, особенно у русских, некий комплекс неполноценности. Позже эти утверждения еще подвергнутся разбору, пока же надо разобраться с этнонимом «северяне». Начать следует с географического аргумента, который демонстрирует всю ограниченность сугубо рационалистического подхода «академистов» к истории. Указание на какую-либо сторону света вовсе не обязательно должно означать реальное географическое расположение (хотя северяне и находились севернее многих других славян). Оно может указывать на отождествление какого-то народа с самим архетипом Севера, Норда. Эллины ведь не случайно связывали далеко не самых северных днепрян с Бореем. Также не случайно было и отождествление скифов с гиперборейцами. Приднепровье и Скифия (Сколотия) рассматривались здесь как некие символические проекции изначальной северной страны – Гипербореи. Для человека традиционного общества само расположение в материальном пространстве было не главным, на первом месте находилось расположение в мистической, духовной вселенной. И тут важнее всего было наличие сходства с некими изначальными, сакральными реалиями. Теперь о «черных» северянах. В данном случае также налицо непонимание мистических воззрений древности. Черный цвет как раз и символизирует север, причем это характерно для самых разных народов – не только индоевропейцев, но и китайцев, тюрок и североамериканских индейцев. Считалось, что после заката Солнце становится невидимым, погружается в некий мрак, который чреват новым рождением. Таким образом, этноним «северянин» символизирует именно северную ориентацию. А то, что он созвучен иранским словам, легко объясняется общими арийскими истоками, о которых всегда забывают любители приписать славянам тягу к заимствованиям.

Воины солнечного царя. – «Райская» Скифия. – Нашествие с Запада. – Коварный удар амазонок

Скифия, как уже отмечалось, была многонациональным, имперским государством. Это утверждение многим покажется неправдоподобным, однако при внимательном рассмотрении проблемы любой непредвзятый наблюдатель придет к выводу, что только оно и является единственно правильным. Во-первых, сам Геродот описывает Скифию как нечто единое. Вряд ли здесь достаточно лишь культурного единства, слишком уж четко отграничен от других регионов знаменитый «квадрат», называемый античным историком «великой страной». Кроме того, культура не могла бы стать главным фактором, объединяющим славян и скифов-иранцев. Во-вторых, отрицая наличие единой скифской государственности, трудно ответить на вопрос – как могли скифы выставлять до 400 тысяч отборного войска (это число скифских воинов приводит тот же самый Геродот)? Для создания такой армии необходимо политическое единство и весьма многочисленное население. (Кроме того, у Геродота встречается упоминание об огромном скифском войске, которое «вел царь скифов Мадий, сын Партатуа».) В-третьих, только признав существование единого скифского, точнее, сколотского государства, можно объяснить – почему Геродот приписывает легенду славян-земледельцев всем обитателям «квадрата».

Совершенно очевидно, что он просто исходил из наличия их гражданского единства. Геродот знал о том, что: 1) «сколоты» – самоназвание славян, доминирующих в военно-политическом отношении; 2) «сколоты» – название всех граждан Скифии. Поэтому он объединил эти два значения в одно и не стал особо вдаваться в этнические тонкости. И этому «одному» древний историк приписал конкретную славянскую легенду. (Помимо славян-сколотов и саков-иранцев в империю, так или иначе, входили другие народы – будины, гелоны, меланхлены, агафирсы и пр.)

Сколотия была монархией, ибо античные авторы всегда говорят о скифском царе – в единственном числе. Один из наиболее могущественных монархов – Атей (так и хочется перевести его имя как «Отец») – чеканил собственную монету и вел себя как равный на переговорах с македонским царем Филиппом II. При этом скифская монархия имела прочную правовую базу – Эсхил (6–5 вв. до н. э.) и Лукиан Самосатский (2 в. до н. э.) утверждали, что скифы «пользуются хорошими законами». Сколоты вошли в историю, прежде всего, как воинский, кшатрийский народ. Воинственные и суровые, они приводили в ужас многих. Ветхозаветные пророки даже пугали ими иудеев, представляя северных витязей бичом Божиим, карающим тех, кто погряз в пороках. Пророк Иеремия описывает их вторжение следующим образом: «Вот я приведу на вас, дом Израилев, народ издалека, говори Господь, народ сильный, народ древний, народ, языка которого ты не знаешь и не будешь понимать, что он говорит. Колчан его как открытый горб. Все они люди храбрые. И съедят они жатву твою и хлеб твой, съедят сыновей твоих и дочерей твоих, съедят овец твоих и волов твоих, съедят виноград твой и смоквы твои; разрушат мечом укрепленные города твои, на которые ты надеешься». Большинство исследователей считает, что здесь говорится именно о скифах.

Скифов-сколотов имел в виду и пророк Иезекииль, когда предсказывал сокрушительное нашествие с севера народов Рош, Мешех и Фувал, предводительствуемых Гогом из земли Магог. Это вторжение должно было послужить началом «конца времен». Имена «Мешех», «Фувал» и «Магог» совпадают с именами трех сыновей Иафета, считающегося прародителем индоевропейцев, и указывают на арийство пришельцев, а имя «Рош» (т. е. «Рос»-«Рус») – на их славяно-скифское происхождение. Показательно, что в средневековой славянской традиции летописания эти сыновья часто представляются родоначальниками славян. Иудеи времен Римской империи говорили о скифах из земли Магог, которые якобы должны напасть на их народ, – такой сильной была память о воинских подвигах отважных северян. Древнегреческий историк Фукидид (V в. до н. э.) признавал, что по воинской доблести со сколотами «не может сравниться ни один народ не только в Европе, но и Азии; и ни один народ сам по себе не в силах устоять против скифов, если все они живут между собой в согласии». А вот слова Геродота: «Среди всех известных нам народов только скифы обладают одним, но зато самым важным для человеческой жизни искусством. Оно состоит в том, что ни одному врагу, напавшему на их страну, они не дают спастись; и никто не может их настичь, если только они сами не допустят этого». Многочисленные и отважные сколоты, ведомые талантливыми полководцами, 28 лет господствовали в Передней Азии, собирая дань с тамошних народов. Прекратить славянское господство смог только мидийский царь Киаксар, заманивший сколотских вождей на пир и вероломно их убивший. Но даже отступавшее, лишенное предводителей войско сколотов сумело разгромить государство Урарту. Сколоты участвовали в разгромных походах на Ассирию, дошли до границ Египта, чей правитель поспешил умилостивить их богатыми дарами и «мольбами убедил далее не продвигаться» (Геродот). Очевидно, что это было время третьего господства скифов в Азии, о котором пишет Помпей Трог.

В 5 в. до н. э. персидский царь Дарий I двинул на Скифию 700-тысячное войско, однако так и не смог покорить сколотов, отступив с позором. Через сто лет попытку завоевать Скифию предпринял Филипп II – отец знаменитого Александра Македонского. В исторической литературе почему-то бытует мнение, что он разгромил Скифское царство, но римский автор Помпоний Мела (1 в. н. э.) сообщает: «Некогда два царя, осмелившиеся не покорить Скифию, а только войти в нее, именно – Дарий и Филипп – с трудом нашли путь оттуда». Получается, Филипп был сам разбит скифами. При этом Помпоний в другом месте своего сочинения сообщает уже о том, как скифы «были побеждены хитростью Филиппа». Тут имеет место либо произвольная правка текста кем-то из переписчиков, либо изложение двух, отличных друг от друга событий. Вероятнее всего второе – Филипп не одерживал победы над сколотами, ее одержал его сын Александр Македонский, ходивший на них походом в правление своего отца (об этом сообщает Геродот). Просто было осуществлено два похода – один, неудачный, возглавлял Филипп, другой, удачный (приписываемый Филиппу), – его гениальный сын. Кстати, уже в правление Александра Македонского скифы нанесли поражение его полководцу Зопириону. Римлянин Помпей Трог рассказывает: «… Зопирион, оставленный Александром Великим в качестве наместника Понта, полагая, что его признают ленивым, если он не совершит никакого предприятия, собрал 30 тысяч войска и пошел войной на скифов, но был уничтожен со всей армией…» Сколоты устраивали походы и на запад. Они доходили до земель современных Чехии, Польши, Германии и Венгрии; следы их пребывания обнаруживают даже в центральной Франции.

Сколотские мужи были воителями священной империи. Сколотия воспроизводила реалии изначальной Гипербореи, которая, в свою очередь, являлась как бы проекцией рая на землю. Скифское царство описывается Геродотом как геометрически правильный квадрат, что всегда вызывало недоумение у историков, воспитанных в духе рационализма и склонных обвинять «отца истории» в фантазировании или использовании фантастических сведений. На самом же деле Геродот имел в виду не военно-политические, а сакральные границы Скифии – первые, безусловно, могли не совпадать со вторыми – действительно, крайне сложно расселяться в пределах точно очерченной геометрической фигуры. Зато сравнительно легко очертить сакральные пределы государства, указывая тем самым на его основу, существующую в виде некоей территории, символизирующей определенные небесные, потусторонние реалии.

Что же символизировал сколотский тетрагон? Для ответа на поставленный вопрос нужно вспомнить о древнейшей, сакральной «геометрии», использующей четкость некоторых геометрических фигур в целях подчеркивания символического значения основных территориальных единиц – страны и города. Вообще, страна в системе традиционного мировоззрения всегда воспринималась как продолжение главного, столичного города – в принципе, их считали чем-то тождественным. От этого отождествления и произошло русское «гражданин» (ср. со словом «град») и английское «citizen» (ср. со словом «сity» – «город»). И страна, и город представлялись чем-то очерченным, ограниченным, отгороженным. И здесь уже прослеживается связь слов «город» и «сад» («огород»), сам город представлялся как образ небесного, райского сада. Город и страна символизировали рай, а их геометрическая форма (если таковая имела место) конкретизировала данный символизм, «графически» выражая отгороженность небесной обители от инфернального хаоса. Для этого обычно использовались – либо круг, либо квадрат. Именно в виде последнего римляне представляли себе город Ромула, называя его «квадратным Римом». Квадратным представляют и Новый Иерусалим. Теперь к указанному символизму можно смело причислить и скифский тетрагон, который обладал для сколотов огромным сакральным значением. Духовное гармонично сочеталось с материальным – сколоты могли похвастаться высокоразвитой экономикой. На первом месте стояло пашенное земледелие, во многом ориентированное на экспорт зерна, объем которого поражает. Согласно подсчетам специалистов, в 5–4 вв. до н. э. в Афины через один только Боспор вывозилось 16–22 тыс. тонн зерна. Причерноморские греческие колонии кормили славянским хлебом всю Элладу.

Высокоразвитой была и «промышленность» – ремесленное хозяйство. Так, они производили великолепное оружие, что заставляет проводить параллели с русскими. Но, кроме того, «скифы выделывали тонкие ткани из конопли, не уступающие льняным, – отмечает В.Е. Шамбаров. – Изготовлялись и шерстяные ткани, красивые ковры и покрывала. Раскопки обнаруживают отличную керамику, изящные металлические вазы, и образцы вышивки, украшенные растительными и животными орнаментами. Скифские мастера изготовляли весьма совершенные украшения из золота и бронзы в «зверином стиле». Греческие ремесленники такого качества достичь не могли… У скифов найдены и многочисленные женские терракотовые статуэтки, выполненные на высоком художественном уровне… Геродот и Гиппократ подробно рассказывают и о скифских методиках изготовления сливок, сливочного масла. Эти продукты и технологии также не были известны эллинам» («Великие империи Древней Руси»).

У скифов были многочисленные и мощные города. Античные авторы о них почти не пишут, более того, Геродот отрицал само их наличие. Хотя, очевидно, что «отец истории» имел в виду скифов-кочевников. В то же самое время он описал огромный (4400 га) город Гелон в земле будинов, которые находились в скифской орбите. (Будинов многие историки считают славянским этнополитическим образованием.) Кроме того, Геродот писал о киммерийском городе Портмен на Дону. А скифские города Каркинитида и Кардес упоминал Гекатей Милетский.

Но, конечно, самую богатую информацию дают археологи, раскопавшие множество скифских городищ. Исследователи обращают внимание на территорию «расселения скифов-пахарей Геродота, которых большинство специалистов считает в основе своей протославянами и размещает между средними течениями Днестра и Днепра, а также в среднем течении Ворсклы. Судя по последним данным, сюда же следует включить и бассейн Среднего Пела» (В.Ю. Мурзин, Р. Ролле «Скифские города»).

«Именно в этом регионе сосредоточено значительное количество городищ и селищ, – сообщают авторы. – Так, только на территории киево-черкасского локального варианта данного этнокультурного массива, которая протянулась вдоль правого берега Днепра примерно на 380 км, зафиксировано 64 поселения, в том числе 18 городищ. Рассматриваемые городища по размерам, конструктивным особенностям оборонительных сооружений (земляные валы с деревянными конструкциями), планировке, зачастую довольно сложной, и другим характерным признакам заметно выделяются на фоне подобных памятников соседних территорий. Это утверждение тем более справедливо, если учесть наличие в украинской Лесостепи трех городищ-гигантов. Мы имеем в виду Большое Ходосовское, Каратульское и Бельское городища. Бельское городище, расположенное на высоком правом берегу среднего течения р. Ворсклы, представляет собой сложную систему укреплений – Восточного, Западного и Куземинского, объединенных общим валом и рвом Большого Вольского городища. Площадь более 4000 га, общая длина валов около 35 км. Каратульское городище, что находится к югу от г. Переяслав-Хмельницкого, – это комплекс разветвленных валов и рвов, общей длиной 74 км, перекрывающих междуречье Днепра, Трубежа и Супоя. Площадь городища примерно 17х25 км. И, наконец, Большое Ходосовское городище (Круглик). Расположено на южной окраине Киева и имеет площадь свыше 2000 га, окруженную двумя подковообразными валами общей длиной около 12 км. Однако М.П. Кучера считает, что в древности существовали валы, объединявшие в единую систему не только Большое Ходосовское, но также Хотовское и Малое Ходосовское городища скифской эпохи. В таком случае, данный комплекс укреплений не уступает по масштабам ни Бельскому, ни Каратульскому». Получается весьма символично – оказывается, у Киева был свой предшественник, который существовал еще до нашей эры!

Скифское общество имело и мощную «информационную» составляющую. Так, у скифов существовала своя письменность, памятников которой найдено пока что весьма немного, причем они сделаны на основе греческого алфавита. Между тем есть свидетельства о скифских письмах азиатским правителям (в частности, Дарию). Диоген Лаэртский упоминает о стихах в 800 строк, написанных скифским мудрецом Анахарсисом. А Лукиан Самосатский сообщает о скифских законах, записанных на медной доске. И все это вызывает недоуменный вопрос – как же так, при такой высокой письменной культуре – и не иметь своего алфавита? Очевидно, что он был, но только вот собственно скифские памятники до нас не дошли. Или, что вероятнее всего, их просто от нас скрывают, всячески пиаря «блестящую античность».

В 3 в. до н. э. держава сколотов попадает в очень сложную ситуацию. С Запада пришел мощный враг – кельты, которые до этого успели сильно потрепать Рим. Теперь они устремились в Скифию. Примерно в 280-е годы галльские орды прорвались через Карпаты на территорию современной Западной Украины, где они заняли обширные области. Эти земли и теперь называются по имени европейских завоевателей – Галицией (Галичиной). Показательно, что именно здесь наиболее сильны антирусские «украинско-националистические» настроения. Это еще одно проявление древних архетипов вражды между Западом и Востоком индоевропейского мира. Собственно говоря, и само кельтское вторжение следует считать одним из самых значимых «эпизодов» данного противостояния.

Здесь необходимо коснуться природы кельтизма, сыгравшего важную роль в истории Европы и всего мира. Сама кельтская традиция была ориентирована, в пространственном отношении, строго на Запад. Там и только там кельты располагают свои «острова блаженных», страну утерянного «золотого века». В то же время другие индоевропейцы предпочитают вспоминать об утраченной северной стране – о Гиперборее, о Варе, о Варахе. Даже у греков, у которых есть множество географических указаний на священную западную страну, крайне сильна сакрально-географическая ориентация на Север, прослеживающаяся в мифах о гипербореях. Но только не у кельтов – здесь первенствует Запад. Вообще господствующий над кельтами полутайный орден друидов был прообразом масонских лож. Масонство возникло на друидической культурной и философской основе, и многие факты заставляют предположить, что создававшие его оккультные силы изначально концентрировались в рядах кельтского жречества. Проще говоря, масонство, да и большинство подрывных организаций Запада, создано друидами, точнее – их последователями.

Прежде всего, поражает сходство в ритуалах. Например, у друидов и масонов наличествуют крайне схожие посвятительные ритуалы – символическое пребывание в гробу (гроб – символ подземелья и места ежедневной «гибели» Солнца). Возразят, что ритуалы можно заимствовать без ведома их «изобретателей». Но вот еще один факт – в 1717 году, в «просвещеннейший» XVIII век, когда безбожники всех мастей развернули грандиозное наступление на Церковь, в качестве одной из многочисленных альтернатив христианству возникает друидизм, последователи которого изъявили намерение возродить древнее язычество кельтов.

Тогда же возникает английское масонство. Собрания друидов и масонов проходили в одном и том же месте – в таверне «Яблоня». И те и другие имели общих руководителей (Дж. Толан и пр.). А в 1747 г. во Франции возникает «лесное, друидическое» масонство. Его основатель Бошен одновременно являлся одним из самых ярых масонов. Венты «друидического масонства» объединяли довольно значительную часть королевского двора, и можно только догадываться об их роли в трагических событиях конца XVIII в. К слову, в настоящее время существует мощнейшее оккультное неодруидическое движение. Откровенно сатанинские позиции занимает многочисленная (несколько тысяч членов) Международная ассоциация люциферианцев «Кельтско-восточного обряда». Близко к ней примыкает влиятельнейший «Зеленый орден», на чьем гербе – корона, молот и козлиная морда. Десятки тысяч «кельтистов» состоят в промасонском «Международном обществе друидов», построенном по принципу лож – с той же самой терминологией. И тут надо бы вспомнить, что кроме кельтизма масонство подпитывалось еще и темной египетской мистикой. Не здесь ли следует искать причины чрезмерного возвеличивания Египта – при уничижении гораздо более мощной и древней цивилизации – скифской? Есть тут и еще одна ниточка, которую весьма интересно потянуть. В. Карпец обратил внимание на то, что этноним «кельты» этимологически близок слову «халдей» (khld). А халдеи были мощнейшей жреческой корпорацией, которая очень даже успешно занималась торговлей и различными финансовыми махинациями. («Четвертое измерение кавказского узла».)

Как бы там ни было, но кельты сыграли роковую роль в судьбе Сколотии. Захватив закарпатские области, они вторглись в Приднестровье, но были выбиты оттуда. Однако потом кельты перенаправили свой удар на юг – и через Балканы – вторглись в Малую Азию, надолго прервав торговые связи славян и греков. Все это, вкупе с давлением боспорцев, сильно ослабило Сколотию. И вот тогда смертельный удар в сердце империи нанесли кочевые орды ираноязычных сарматов. Долгое время сарматы были союзниками сколотов – так, они воевали вместе с ними против Дария. Во время правления царя Атея сарматы служили в скифском войске и при дворе самого государя. «Смена вех» произошла практически внезапно, что отражено в рассказе Лукиана (II в. н. э.), где скиф Токсарис вспоминает: «Вдруг напали на нашу землю сарматы в числе десяти тысяч всадников, а пеших, говорят, явилось втрое больше того. А так как их нападение было непредвиденно, то они всех обращают в бегство, многих храбрецов убивают, других уводят живыми… Тотчас же сарматы начали сгонять добычу, собирать толпой пленных, грабить шатры, овладели большим числом повозок со всеми, кто в них находился».

Складывается такое впечатление, что кто-то очень постарался натравить сарматов на Солнечную Империю. Любопытный «момент» – сарматы жили в условиях матриархата, именуясь женоуправляемыми. А у скифов были давние счеты с теми, кто ставил во главе угла поклонение Великой Матери. Тогда, как, впрочем, и в более ранние времена, в разных странах существовали мощные оккультные течения, которые практиковали экстатическое поклонение женскому божеству. Так, в Малой Азии был чрезвычайно распространен культ богини Кибелы, мужские адепты которого оскопляли себя во время «священных» оргий, принося свои мужские органы в жертву богине. Кроме того, ей жертвовали девушек, которых съедали, начиная отрезать кусочки тела еще заживо. В Риме почитатели Кибелы создали сплоченную секту, участники которой приносили в жертву рабынь. Когда сенат провел расследование, то выяснилось, что в секте состояло 10 тысяч человек. Заметим, что все эти жуткие колдовские сообщества, о которых еще пойдет речь, возникли именно в зоне Кентум, на Западе. И в этом заметен мрачный символизм, ведь сам Запад, куда западает (заходит) Солнце, является зоной сумрака. И там – самое место для разнообразных тайных обществ.

Оккультная зараза проникала и к скифам. Так, скифский мудрец Анахарсис, напутешествовавшись по Греции и насмотревшись на тамошние оригинальные обычаи, вознамерился установить в Скифии экстатический культ Великой Матери. Его религиозные эксперименты были решительно прерваны скифским царем Савлием – первейший, царственный Мужчина собственными руками убил женоподобного реформатора, пронзив его стрелой. (Выше говорилось о неодруидических течениях современности, но сегодня существуют и поклонники Великой Матери, объединенные в разветвленное и многочисленное движение «Викка», объединяющее примерно 2,5 млн. женщин и мужчин. В первую очередь виккан интересует религия древних кельтов. Они считают, что кельтские жрецы – друиды – поклонялись, в первую очередь, Великой Богине и ее Супругу – богу-охотнику. Лидерство в плане феминотеизма держат США. Сегодня здесь насчитывается примерно 750 тысяч адептов Великой Матери. Существует достаточно сильное викканское движение среди военнослужащих. Не так давно исповедование данного культа было официально разрешено в армии. Американская Викка не стоит в стороне от политики – ее адепты поддерживают демократов.)

Через некоторое время после убийства Анахарсиса Скифия была повержена ордами женоуправляемых сарматов. При этом, сами они являлись ближайшими родственниками как днепровских славян, так и северных иранцев. Согласно Геродоту, сарматы появились в результате брака скифских юношей с некими амазонками, прибывшими откуда-то в район Меотиды (Азовского моря) и длительное время воевавшими со сколотами. На первых порах скифы даже не поняли, что воюют с женщинами, они считали своих врагов мужчинами юного возраста. Узнав же, что непрошеные гости – женского пола, скифы решили прекратить войну и заполучить потомство от столь воинственного народа. Они послали к амазонкам своих юношей, которые покорили сердца суровых воительниц. Но потомство от брачного союза с ними досталось не скифам. Уступив просьбам своих жен, молодые люди «перейдя Танаис (Дон. – А.Е.)… прошли к востоку на расстояние трех дней пути от озера Меотиды (Азовское море. – А.Е.) в направлении северного ветра». (Весьма возможно, что именно с ними и воевали сколоты-авхеты, о победоносном походе которых на танатаитов рассказывает Плиний Младший.)

Геродота существенно дополняет рассказ римлянина Помпея Трога о происхождении самих амазонок. Оказывается, они ведут свой род от скифов. Некогда «двое юношей из царского рода, Плин и Сколопит, изгнанные из отечества происками вельмож, увлекли за собой множество молодежи, поселились на капподокийском берегу у реки Термодонты и заняли соседнюю Темискирскую равнину». Имена «Плин» и «Сколопит» этимологически связаны с этнонимами «пал» («паралат»-«полянин») и «сколот», на что обращал внимание еще Б.А. Рыбаков. Совершенно очевидно, что Помпей Трог рассказал о переселении части славян-сколотов в Малую Азию в результате конфликта воинственной кшатрийской молодежи с некими высокопоставленными (и, очевидно, засидевшимися на своих теплых местах) вельможами. В Малой Азии эти пассионарные кшатрии «в течение многих лет грабили соседей и потом были изменнически убиты вследствие заговора народов». «Жены их, – сообщает Трог, – видя, что к изгнанию прибавилось сиротство, сами взялись за оружие и стали защищать свои владения сначала оборонительными войнами, а потом наступательными. Они не хотели и думать о брачных связях с соседями, называя их рабством, а не браком. Представляя единственный в своем роде для всех веков пример, они решились править государством без мужчин и даже с презрением к ним; для этого, чтобы одни не казались счастливее других, они перебили и тех мужчин, которые оставались дома, и отомстили за избиение мужей избиением соседей. Но затем оружием снискав мир, они вступают в половые сношения с соседями с целью предотвратить гибель своего рода. Если рождались дети мужского рода, они их избивали, а девочек воспитывали в одних с собой нравах… приучали… к оружию, лошадям и охоте».

Так возникли знаменитые амазонки. Славянство их подтверждается еще и тем, что молодые кшатрии, ведомые Сколопитом и Плином, поселились в Малой Азии, где Страбон локализовал неких амисенов (амазонов), отождествив их с энетами (венетами, венедами, т. е. славянами) троянской эпохи. Скорее всего, какая-то часть энетов осталась здесь после падения Трои. Сколоты поселились рядом с малоазийскими славянами. Вероятно, последние и были теми соседями, которые расправились с частью сколотов, – иначе трудно понять, почему Трог говорит о предательском убийстве (предавать могут только свои). С ними же, очевидно, и вступили в брачные отношения жены погибших сколотов, взявшие себе имя амисенов или кемто так названные. Помпей Трог считал, что все амазонки погибли где-то во времена Александра Македонского, однако тут уже необходимо дополнить его Геродотом. Амазонки, конечно же, не погибли, но перебрались в район Меотиды, где и произошло образование смешанного славяно-иранского этноса (скифские юноши, женившиеся на амазонках, были иранцами – подобное предположение позволяет объяснить наличие у сарматов иранского элемента). В 3 в. до н. э. сарматы-кочевники нападут на своих родственников – славян и скифов, разрушив одну из величайших в мире империй.

Разгром Великой Скифии, раскинувшейся на огромных просторах Восточной Европы, привел к резкому сокращению ее территории. Появившаяся теперь Малая Скифия включала в себя район бассейна Нижнего Днепра и Буга, а также степи Крыма. Именно в Крыму, по данным Страбона, находилась резиденция скифского царя Скилура и его сына Палака, чьи имена опять-таки схожи с именами славянских народов – сколотов и палов. Это говорит о том, что в Малой Скифии сохранилось доминирование славян. Еще во II в. н. э. Малая Скифия была весьма сильна, контролировала Ольвию, воевала с эллинским Херсонесом, представлявшим собой мощное государство полисного типа. Исследователь Е. А. Молев пишет о скифах, вторгшихся в Крым: «По наиболее характерным формам лепной посуды, а также типичному для них обряду захоронения… это были скифы. Населявшие ранее земли в приднепровье. Под их натиском гибнут одна за другой херсонесские усадьбы и неукрепленные поселения… К рубежу III–II веков до н. э. скифы покоряют почти всю сельскохозяйственную территорию Северо-Западного Крыма… Скифские правители… начинают строить укрепленные города на своей территории и превращают в маленькие крепости захваченные херсонесские поселения. Основным занятием жителей этих укреплений, как показывают материалы исследований археологов, является земледелие. На рубеже III–II веков скифы полностью захватывают земли в Северо-Западном Крыму… В устье Альмы они строят мощную крепость, названную по имени царя палака – Палакием… Крымская Скифия, возглавляемая царем Скилуром, усиливается… Скилур укрепляет свою столицу – Неаполь Скифский (в черте современного Симферополя), улучшает вооружение армии и даже создает военно-морской флот…». («Эллины и варвары. На северной окраине античного мира».) Показательно, что Херсонес выступал в союзе с сарматами – якобы с целью предотвращения скифской экспансии. Однако не исключено, что с сарматами он взаимодействовал еще и раньше. В дальнейшем Крымская Скифия превратила в своего данника Боспор. Позже «малые» скифы, вместе с сарматами и теми же самыми боспорцами, противостояли Риму, причем довольно успешно. Однако былое величие было уже потеряно – Скифское царство неудержимо катилось к упадку. Упадок воцарился и в Среднем Приднепровье. Возрождение здесь наступит через сотню-другую лет, причем будет сопровождаться стремительной интеграцией сарматов в славянский этнический массив. Уже в I в. н. э. Тацит затруднялся найти серьезные отличия между сарматами и венедами, а Птолемей именовал Сарматией довольно обширную область, включавшую в том числе и все Приднепровье. А уж в восточноевропейской средневековой традиции отождествление славян и сарматов станет нормой.

Фракийское убежище. – История одного этнонима. – Венетизация Европы. – Мировая Троянская война

После вторжения сарматов и разгрома Скифии многие сколоты ринулись во Фракию. Страбон сообщает: «Множество людей из Малой Скифии переправлялось через Тирас и Истр и поселялось в той стране (Фракии). Значительная часть Фракии была также названа Малой Скифией, тем более что фракийцы уступили пришельцам отчасти подчиняясь силе, отчасти из-за плохой земли, так как большая часть земли болотиста».

Фракия вовсе не была чужда скифо-славянам, с нею у них были тесные связи, уходящие корнями еще в Среднестоговскую и Ямную эпохи. Кстати, по «Иоакимовской летописи», Славен, брат Скифа, также первоначально двинулся во Фракию и Иллирию. Понятно, что там осталось много славян, перемешавшихся с местным населением, которое, в свою очередь, возникло в результате смешения среднестоговцев-завоевателей и местного балканского (кентумного) населения. При этом основной поток славян позже двинулся на север, прокладывая маршруты будущих миграций, ведущих через Подунавье к Балтийскому морю, а там и на земли будущих великороссов – новгородцев, владимирцев, ярославцев – туда, где возникла Фатьяновская культура. «Сказание о Славене и Русе» не случайно ведь отмечает сложный, извилистый путь миграций. Хотя, само собой, были и другие маршруты, более прямые. Между тем, русские летописи рисуют именно такую последовательность – сначала древнейшие славяне начала 2 тыс. до н. э. переселились во Фракию, а потом уже оказались на землях, где через три тысячи лет воцарятся Рюриковичи. Сначала Славен и Скиф «имея многие войны на востоце, идоша к западу, многи земли о черном море и Дунае покориша…» Потом «Славен князь, оставя во Фракии и Иллирии на вскрай моря и по Дунаеви сына Бастарна, иде к полуносчи и град великий созда, во имя свое Славенск нарече».

Страбон упоминает про силу, которой подчинились фракийцы. Однако он же признает, что не все сводилось к насилию. Наверное, часть фракийцев была против приема беженцев, но другая часть могла быть обрадована тем, что отдельные их территории осваиваются союзниками-сколотами. А в том, что «беженцами» были именно сколоты, сомневаться не приходится. Это следует из описания задунайских земель, которое сделал Плиний Старший: «Фракия с одной стороны начинается от берега Понта, где впадает в него Истр (Дунай). В этой части прекраснейшие города: основанный милетянами Истрополь, Томы, Каллатия (прежде называвшаяся Кербатирой). Здесь же лежали Гераклея и Бизона, поглощенная разверзшейся землей. Теперь остается Дионисополь, прежде называвшийся Круном. Здесь течет река Зира. Всю эту область занимали скифы, называемые пахарями. У них были города: Афродисиада, Либист, Зигера, Рокобы, Эвмения, Парфонополь и Герания».

После жуткого разгрома скифы, которые «прежде питались хлебом и занимались земледелием, жили в домах и имели города», начали усиленно заниматься скотоводством. По объяснению Арриана, делали они это для того, чтобы стать более мобильными и подвижными. Конечно, у многих переселенцев жила мечта вернуться обратно – к родному Днепру-Борисфену. И очень скоро она стала реальностью – в начале нашей эры из Фракии накатывается волна реэмиграции, которая захватила и многих «автахтонов». «Фракийцы» заселяют земли бывшей Сколотии, возрождая ее земледелие и городское хозяйство. Так, Птолемей помещает на Днепре сразу шесть городов: Азагарий, Амадока, Сар, Серим, Метрополь и Ольвию (Борисфен). «Фракийский след» здесь очевиден – название города Амадока. Античные источники сообщают о фракийском царе Амадоке Первом, который правил Одрисской державой в 410–390 годах. Историк В. И. Щербаков связывает возникновение знаменитой Черняховской культуры 2–4 вв. н. э., которая охватывает и Приднепровье, с фракийским влиянием. Он отмечает появление в 1 в. н. э. настоящих россыпей римских монет, которые археологи находят на обширных территориях, простирающихся до Днепра. Местное население в тот период не было в состоянии вести столь мощную торговлю. Получается, что «монеты же находят объяснение как факт массового переселения на эти земли фракийцев с территорий, подвластных Риму, то есть из ближайших провинций: Дакии, Фракии, Мезии» («Века Трояновы»).

Воистину, В. И. Щербаков провел огромную работу по сравнительному изучению славянских и фракийских имен: «Вот лишь некоторые из… параллелей: Astius – Осташ, Остик. Biarta – Бердо, Вереда, Варадат, Варета. Bessula – Вислой. Burtzi – Борсч, Бортко, Борщ. Buris – Борко, Бор. Brigo – Брайко (распространенное славянское имя!), Брейко, Брех (летописное имя). Brais – Брашко. Bisa – Буса, Буцко. Bessa – Бес, Беско. Bassus – Васс, Васой. Vrigo – Верига (распространенное славянское имя). Auluzanus – Галуза. Durze – Дружина (переосмысленное имя), Didil – Дидим, Дедило. Doles – Долаш. Dines – Тинец, Тинко. Tutius – Туча, Тучко (Михайло Туча – новгородский посадник, 1456 г.). Mis – Мисура, Mettus – Митус, Митуса (летописное имя). Muca – Мука (Янка Мука – нежинский мещанин, Ивашко Мука – крестьянин и др.). Mucasis – Мукосея, Мукосей (переосмысленное на славянский лад имя), Мокосея (Иосиф Мокосея Баковецкий – епископ Владимирский, 1633 г.). Purus – Паруска, Парус. Sipo – Сипа. Surus – Сирош. Suarithus – Сирич. Scorus – Скора, Скорина, Скорец, Скорына, Скорята. Suarithens – Сорочно. Sudius – Судило (летописное имя), Судислав (летописное имя), Судимир (летописное имя), Судеч и др. Seuthens – Сеченой. Serrus – Серой, Серко (очень распространенное имя), Сера, Серик. Traex – Тарах. Tarsa – Торуса (очень распространенное имя)». («Века Трояновы».) Исходя из накопленной богатейшей фактуры, В.И. Щербаков считал возможным говорить о фракийском происхождении Руси. Причем самих русов он считал потомками одрисов – фракийцев (имя звучало как «одрусае»). Впрочем, древнейшие славяне жили во Фракии еще с незапамятных времен. Именно туда, как уже было отмечено, устремились земледельцы-сколоты (они же – борисфенитыднепряне), стараясь спастись от страшного сарматского нашествия. В результате сама Фракия стала именоваться «Малой Скифией». В дальнейшем же сколоты-эмигранты, вместе с частью «автохтонов», устремились обратно, в район Приднепровья. Они-то и основали новые города на Днепре, возрождая Сколотию. Одним из таких городов был Амадока, который, согласно Птолемею, размещался на широте современного Киева (56° – 50°30´). Очевидно, что сам Киев и возник где-то в начале нашей эры (если не считать нынешней его южной окраины). Само название могло появиться гораздо позднее, но город, как, очевидно, следует из расположения Амадока, возник не позднее того, как Птолемей написал свой труд.

Безусловно, фракийское влияние нельзя недооценивать. Но что понимать под «фракийцами»? Этот вопрос нужно прояснить. «Проблему фракийцев» серьезно затронул еще С. Лесной в своем исследовании «Русь, откуда ты?». Он обратил внимание на некоторую несообразность – многочисленный народ как бы исчез с географической карты Балкан. Везде решительно преобладает славянский элемент, при этом сами славяне считаются завоевателями, пришедшими на Балканы в позднейшее время. Но так ли это? «В пользу теории пребывания славян на Балканах издревле говорят прежде всего географические названия – большинство их славянские, – отмечает С. Лесной. – Это могло случиться двумя путями: либо славяне заняли совершенно пустые земли и вынуждены были давать рекам, ручьям, горам, лесам, урочищам, развалинам жилья свои собственные названия, либо те существуют издревле. Если мы примем господствующую теорию о проникновении славян на Балканы только с VI в., мы столкнемся с фактом, что славяне явились не на голое место, целые десятилетия они занимались лишь походами на южный берег Дуная с целью грабежа. Значит, были и местные географические названия, и население. Никогда и никто в истории не переименовывал мелких географических «объектов». Победители поступали так лишь с самыми значительными пунктами, коих могло быть самое большее десятки, сотни же и тысячи мелких местных названий продолжали оставаться. Мы можем найти отчетливые следы турок, греков и других в географических названиях на Балканах. Но славянские явственно преобладают. Многие из них, естественно, изменили слегка свою фонетику согласно правилам языка победителей, славянская же основа их проглядывает совершенно вразумительно. То же самое мы наблюдаем и в Средней Европе, где славянскими названиями пестрит вся Германия. Но здесь процесс германизации славян известен нам совершенно достоверно».

Эти рассуждения отличаются железной логикой. И С. Лесной здесь не одинок, несостыковки официальных доктрин поражают многих исследователей. Историк Я. А. Бутаков вопрошает: «Где… дако-фракийская гидронимика? Следы проживания народа навсегда остаются в гидронимике той местности, где он обитал. Некоторые ученые уже давно обратили внимание на то, что в балканских странах нет ни одной речушки, название которой нельзя было бы перевести с живых языков. На почти сплошь славянском фоне территории встречаются названия албанские (иллирийские), греческие, тюркские, даже индоарийские (напр., Янтра), а вот «дако-фракийских» – как говорится, днем с огнем… Наибольшее многообразие славянских названий наблюдается именно там, где располагалась Дакия в нынешней Румынии. Собственно говоря, румынских названий там попросту нет, зато в изобилии представлены Быстрицы, Речицы, Беловоды, Черноводы, Студеницы, Глубокие… А имена дакских вождей, известные нам из античных источников? Только глухой не может слышать в них славянских корней: Буревища, Дикивал… Дакия была заселена ветеранами победоносных легионов, ассимилировавшими оставшееся после погрома немногочисленное население. Румыны изначально – просто потомки римских колонистов и славянок, а отнюдь не мифические «романизованные дако-фракийцы» («Князь Троян «Слова о полку Игореве» – правитель славянской древности»).

Возникает соблазн объявить, что никаких фракийцев, собственно говоря, и не было, а были славяне, которых «обозвали» фракийцами античные авторы. Вряд ли стоило бы торопиться со столь поспешными выводами. Дако-фракийцы могли быть народом, изрядно смешанным со славянами. Причем сама этническая ситуация могла меняться – и весьма радикально. Для прояснения этого вопроса задумаемся над самим этнонимом – «фракийцы». Он вовсе не является самоназванием – так же, как не были самоназванием этнонимы «пруссы» и «балты». Просто эти имена устоялись в исторической науке, вот их и употребляют везде и по всякому соответствующему поводу. Не приведи Геродот (один раз!) самоназвание сколотов – и мы бы не знали, как именовали сами себя днепряне-борисфениты. Точно так же – один раз было приведено самоназвание фракийцев. Иосиф Флавий сообщает нам о том, что они называли себя тирасийцами и производили их род от Тираса – седьмого сына Иапета (Яфета), считающегося общим прародителем всех индоевропейцев. Исследователь А. Б. Снисаренко отмечает наличие некоего индоевропейского буквенного сочетания «tir», которое «имело, по-видимому, два значения – быстрый (город Тиритака на Боспоре означает, например, быстрое течение) и жить, селиться (город Тир – это поселение)». («Третий пояс мудрости. Блеск языческой Европы».)

Весьма большую ценность имеет его указание на имя боспорской царицы Тиргатао, которую он сближает с Таргитаем в контексте рассуждения об основе «tir». В плане мифологии Таргитай связывается со Сварогом, но в плане этногенетическом его следует связывать с киммерийцами, которые владели Скифией прежде славян. Таким образом, Колаксай (Солнце-Царь) выступает как преемник и продолжатель дела «раннескифских», киммерийских царей. А.Б. Снисаренко связывают основу «тир» («тар», «тур») еще ис турсами – великанами скандинавской мифологии. Они же, как известно, была врагами богов – асов и ванов. И те и другие, правда, сами враждовали между собой на первых порах, однако потом все-таки объединились. И тут не помешало бы вспомнить о том, что скандинавы (в «Саге об Инглингах») выводили асов из страны, расположенной где-то восточнее Дона (Танаксвиля) – именно там был их город Асгард. При этом эту группу богов часто отождествляют с иранцами-ясами – народом скифского корня. В то же время в богах-ванах видят древнейших славян-венедов, живущих к западу от Асгарда. Можно предположить, что скандинавская традиция донесла до нас мифологизированную историю первоначальной вражды и последующего единения иранцев-скифов и славян-сколотов. Турсы же были иным народом, обладавшим более древней государственно-политической традицией, поэтому их и отождествляли с хтоническими великанами. Очевидно, речь должна идти о киммерийцах, которые доминировали в Скифии во 2 тыс. до н. э.

А ведь Тирасом как раз называли реку Днестр (отсюда и город Тирасполь). Именно с ней был связан исход киммерийцев – «ранних» скифов, подвергшихся атакам скифов «поздних» – сколотов и саков. Вот что сообщает Геродот: «При нашествии скифов киммерийцы стали держать совет, так как войско наступало большое, и мнения у них разделились. Обе стороны были упорны, но лучшим было предложение царей. По мнению народа, следовало покинуть страну, а не подвергаться опасности, оставаясь лицом к лицу с многочисленным врагом. А по мнению царей, следовало сражаться за страну с вторгающимися. И народ не хотел подчиниться, и цари не хотели послушаться народа. Первые советовали уйти, отдав без боя страну вторгающимся. Цари же, подумав о том, сколько хорошего они здесь испытали и сколько возможных несчастий постигнет их, изгнанных из отечества, решили умереть и покоиться в своей стране, но не бежать вместе с народом. Когда же они приняли это решение, то, разделившись на две равные части, стали сражаться друг с другом. И всех их, погибших от руки друг друга, народ киммерийцев похоронил у реки Тираса, и могила их еще и теперь видна. Похоронив их, народ, таким образом, покинул страну…». Но ушли далеко не все киммерийцы. «…На окраинах, смежных со степью, сохраняются традиции доскифского времени, – пишет А.Г. Кузьмин. – В Крыму, в Приазовье – это очевидно, тавры и родственные племена… Тавры, возможно, один из компонентов киммерийцев или родственное им племя. Но они, видимо, сохраняли особое положение в киммерийском объединении и остались на своих местах» («Начало Руси. Тайны рождения русского народа»).

Как видим, киммерийцы связываются с Тирасом – возможно, что где-то в его районе находился центр Киммерии. При этом этноним «тирасийцы» был еще и самоназванием фракийцев. То есть речь явно идет об одном и том же народе. «Еще М.И. Ростовцев, а в недавнее время О. Н. Трубачев, указали на факты, свидетельствующие о близости киммерийских языков фракийским, – пишет А. Кузьмин. – Речь идет прежде всего об именах фракийского облика в династии боспорских царей, т. е. на территории, признаваемой безусловно киммерийской… В греческих источниках киммерийцев непосредственно смешивали с фракийцами. М.И. Ростовцев указал и на другой ряд культурных и языковых связей киммерийцев: «…с великим алародийским (так назывался кавказско-хеттский этнический ствол. – А.К.) культурным миром» («Начало Руси. Тайны рождения русского народа»). «Тирасийцы» и «тавры» – как очевидно, некоторая этимологическая близость здесь присутствует. И она станет еще более очевидной, если рассматривать этническую традицию Северного Причерноморья во всей ее целостности, имея в виду и поздние времена. Константин Философ в речи на диспуте в Венеции (867 год) говорил о неких «тоурси» (вот они и «турсы!»), расположенных между аварами и хазарами. Академик О. Трубачев делает по этому поводу следующее умозаключение: «Это несколько темное имя иногда пытались… заменить на другое, более «понятное»; так появилось чтение «турки» в русском переводе паннонских житий… Отдав предпочтение консервации… мы получим возможность опереться в своих дальнейших рассуждениях именно на реальное написание слова: Тоурси, Тоурсии… Тоуръси». («К истокам Руси».) Этот народ связывается им с таврами. А с известной долей осторожности можно предположить, что имя тиверцев – одного из восточнославянских образований – произошло именно от тавров. От них же (точнее, их потомков, принявших участие в разного рода миграциях) могло произойти и название города Тверь. Любопытно, что в Тверской области есть город Кимры, что сразу напоминает о киммерийцах. Существует мнение, согласно которому тавры «возможно, один из компонентов киммерийцев или родственное им племя» (А. Кузьмин. «Начало Руси. Тайны рождения русского народа»). Действительно, тавры обитали в Крыму (Таврика), а Крым неразрывно связан с деятельностью киммерийцев – достаточно вспомнить наименование Керченского пролива – «Боспор Киммерийский».

Поскольку имя тавров созвучно греческому слову «tauros» («бык»), то некоторые исследователи склонны приписывать данному этнониму греческое же происхождение. Безусловно, искать надо именно в «бычьем» направлении – тем более если учесть, что тавры были скотоводами и быки играли в их жизни ведущую роль. А вот с «греческими истоками», без которых кое-кто, похоже, и жить не может, выходит большая натяжка. Судя по всему, интересующее нас слово «тавр» имеет глубинные индоевропейские истоки. Так, в латинском языке слово «tayros» означает «бык», то же самое означает и ирландское «tarb». И тавры заимствовали свое имя не от греков, но от общих с ними предков – древнейших праиндоевропейцев. Академическая наука вообще очень любит говорить о языковых заимствованиях. Причем так получается, что заимствуют «дикие» скифы – от «распиаренных» цивилизаций. О славянах же и говорить нечего – добрую половину славянских богов выводят либо от индоиранцев, либо от скандинавов, либо от финно-угров. Логика здесь примерно такая – если у индоариев есть Сварга (небесная обитель бога Индры), то Сварог – это индоарийское божество. И так далее и тому подобное. Тот факт, что у нас общие индоевропейские истоки и что славянский язык – один из самых архаичных, в расчет не берется. Что характерно, от славян никто ничего никогда не заимствует, заимствуют только они. И это есть отражение давнишнего нашего западничества, которое основано на заимствовании всего и вся у «передовых» Европы и США. Академическая наука прямо-таки насыщена этим западничеством – отсюда и приписывание нашим предкам этой самой тяги к заимствованию. Между тем, «академисты» часто берут от самих славян – и не мало. Весьма примечательная, в данном плане, история произошла со скифским богом Гойтосиром, имя которого великолепно этимологизируется на славянской почве: «В славянских языках «гойный» означает «изобильный», – сообщает. Б. Рыбаков. – «Гоити» – «живить» (отсюда «изгой» – исключенный из жизни). «Гоило» переводится как фаллос, и поэтому выражение русских былин «гой еси, добрый молодец» означает примерно: «vir in рlenis рotentia». Весь комплекс слов с корнем «гой» связан с понятиями жизненности, жизненной силы и того, что является выражением и олицетворением этой силы…» Академик сближает слово «Гойтосир» с именем западнославянского бога Херовита и восточнославянского бога Ярилы. Однако есть и другие, очень странные (мягко говоря) трактовки: «В.И. Абаев объясняет имя Гойтосира из иранского, но для этого ему пришлось заменить букву тау гаммой и тогда получился «Могучий Вайю», родственный славянскому Вию. Данных для этого нет». («Язычество Древней Руси».) Впрочем, у славян «крадут» не только божества, но и целые народы, о чем еще будет обстоятельный разговор.

Но вернемся к тирасийцам-таврам-тоурси. Здесь необходимо обратить внимание на то, что в 1 тыс. до н. э. в Малой Азии обитал народ треров, который действовал заодно с киммерийцами. Опять-таки – налицо созвучие. Причем ниточки здесь надо тянуть еще во времена Великой Трои. И здесь снова помогут скандинавы – Снорри Стурулсон в «Младшей Эдде» отождествляет скандинавского бога Тора и троянского героя Трора. При этом он выводит самого Тора именно из Фракии. Троя-Тор-Трор и тирасийцы-тавры-тоурси-треры – здесь связь становится еще более прочной. И не случайно Троя отождествляется с Асгардом. Любопытно, что Тор-Трор был как бы «главным» по борьбе с великанами-турсами, чье имя выше как раз и связывалось с киммеро-фракийцами. Казалось бы, парадокс, но вот какое дело – Снорри Стурулсон резко выделяет Тора на фоне других героев, сообщая, что он намного старше Одина и других. И это может указывать на то, что Тор выступает как представитель киммерийской традиции, перешедший на сторону асов и ванов. Троя представляла собой федерацию разных этнополитических образований, в которой принимали участие и венеты (ваны). Кроме того, нельзя пройти и мимо народа тевкров (ср. «тев» – «тав»), чьим прародителем греки считали Дардана. А троянский народ дарданов возглавлял легендарный Эней, чье имя, как уже отмечалось, связывается с этнонимом «энетвенет». Вот так замыкается еще одна цепочка, и фракийцы выводят на славян (как, впрочем, и наоборот).

Страбон сообщает о том, что венеты переселяются или вместе с фракийцами, или вместе с киммерийцами. Очевидно, это указание на мощнейшие миграционные потоки древности, радикально изменившие всю этническую картину Европы. Они породили две мощнейшие культуры – Курганных захоронений (ККЗ) и Полей погребальных урн (КППУ). Первая занимала в 15–13 вв. до н. э. огромные земли от Альпийских гор до Балтийского моря и от Германии до Чехословакии. Археологи считают, что неким ее вариантом была Тшинецкая культура, которую, связывают с древнейшими славянами. Однако с Тшинецкой культурой связывают и Комаровскую – в некоторых районах они просто сливаются друг с другом. Поэтому можно говорить о единой Тщинецко-Комаровской культуре, на которую указывалось выше и которая занимала земли от Одера до Днепра. Однако было бы неверным утверждать, что эта обширная культура произошла от ККЗ – тем более что обе они возникли в одно и то же время – приблизительно в 1450 г. до н. э. Скорее, имеет смысл признать наличие единой праславянской общности, занимавшей территории двух (или, если все-таки разделять ТКК, трех) культур. Это было время образования мощных славянских этнополитических образований, которое стало возможным благодаря победе фракийцев (культура Валиковой керамики), сокрушивших «ранних» скифов – носителей Катакомбной культуры. Очевидно, что фракийцы приняли участие в марше ККЗ – как союзники славян. Не подлежит сомнению и смешение первых со вторыми, поэтому ККЗ и ТКК являются не только славянскими, но и многоэтническими (как, впрочем, и другие культуры). Конечно, не остались в стороне от этого процесса и некоторые «ранние» скифы – ямцы и катакомбники.

Однако славянам и их союзникам вскоре пришлось столкнуться с нашествием носителей Срубной культуры, которые в 14 в. до н. э. нанесли им сокрушительное поражение, восстановив «ямно-катакомбную», «иранскую» гегемонию. Понятно, что это не могло не вызвать мощной волны миграций на Запад. Выше отмечалось, что в срубный период, в могилах Левобережного Приднепровья (предположительно славянских) находят лишь захоронения мирных людей. Получается, что кшатрийский элемент был отчасти уничтожен, а отчасти мигрировал на запад, вместе с частью местного населения (славянами, фракийцами и т. д.). Именно эта миграция и стала толчком образования Культуры полей погребальных урн (XIII–VII вв. до н. э), которая была продолжением Культуры курганных захоронений. Новая культура вообще распространилась на всю Европу – от Дуная до Пиренеев и Северного моря. Носители КППУ достигли даже Британии. Причем «это было не простое расселение; «расселяться» на своей территории никто никогда не позволял. Неудивительно, что среди археологических находок новой культуры «в этот период бросается в глаза количество оружия и особенно мечей»! Носители культурной общности «полей погребальных урн» и были венеты, которых несколько веков позднее античные источники застают на тех местах, где их продвижение обнаруживает археология» (Н.И. Васильева. Ю.Д. Петухов. «Евразийская империя скифов»).

Действительно, в 1 тыс. до н. э. энеты-венеты-венеды населяют всю Европу. Их локализуют в Италии, Галлии и даже в Британии, где на севере Валлийского полуострова находилось поселение Венедот (Venedot). Римляне знали в Британии «землю венетов» – Виндоланд (Vindolanda, ныне Честерхолм). Географические названия на севере Европы, содержащие корни «вен», «венд», сохранились до наших дней. Таковы, например, нидерландский город Венло (Venlo) и скандинавский Вендсиссель (Vendsyssel). Геродот повествует о венетах, живущих в Иллирике по нижнему течению Дуная. А в верховьях этой великой руки обитали винделики. На территории современных Австрии и Словении существовала страна Норик (иначе – Винделика), в которой жили венеты. Нужно также вспомнить и название столицы Австрии – Вены, которое также произошло от венетов. В древности этот город именовался Виндебоной. А Помпоний Мела именовал нынешнее Боденское озеро (на границе Германии, Швейцарии и Австрии) Venetus lacus, то есть «Озером венетов». В какой-то период времени Европа была по преимуществу венетской, ибо венеты жили практически повсеместно. Снорри Стурулсон в «Круге земном» утверждает, что Танаксвиль (Дон) разделяет части света. К востоку от него находится Азия, а к западу – земля, которую «некоторые называют Европой, а некоторые Энеей». Любопытно сопоставить все это с данными Прокопия Кесарийского (6 в.), утверждавшего, что славян зовут «спорами», то есть «рассеянными». В самом деле, наши далекие предки – венеты – были «рассеяны» на огромных пространствах от Дона до Атлантики.

Жили они и в Малой Азии, где входили в состав мощной Троянской федерации. Троя, как известно, противостояла ахейцам, что вылилось в грандиозную войну, имевшую характер мировой. Во время этого крупномасштабного столкновения восточные индоевропейцы – арии (киммерийцы, славяне и т. д.) – сошлись с индоевропейцами западными, ядро коих, на данный момент, составляли греки-ахейцы. Кентум сражался с Сатэмом за важнейший центр, контролирующий путь из Причерноморья в Средиземноморье. В конечном итоге, победили ахейцы – причем, если верить мифам, благодаря своему коварству. Троянцы впустили в свою осажденную столицу Илион деревянного коня, в котором сидели враги. Получается очень символично – спустя несколько тысяч лет наследники Энея – русские – также впустили врага в свои управляющие центры, приняв опасный дар – западный либерализм и западный же марксизм. Символично и то, что именно в Малой Азии, на арийско-троянских землях, возникла Ромейская (Византийская) империя, которая считалась центром вселенского Православия. Ее духовно-политическое первенство долгое время признавали франкские императоры из династии Меровингов, которые так же, как и Рюриковичи, вели свой род от древних троянских царей.

Кстати сказать, символизм коня снова выводит на тему венедов. Троя всегда была славна своими замечательными лошадями, за которыми приезжали торговцы из разных стран. Из-за коней на нее даже устраивались набеги. «Илиада» называла троянцев «hippodamoi», т. е. «укротители лошадей». Согласно легендам, троянский царь Дардан владел табуном великолепных лошадей. Причем их происхождение вели от северного ветра Борея, что сразу же заставляет вспомнить о гиперборейской Скифии, о борисфенитах-борусках-пруссах, о полярных полянах. А ведь пристрастие к лошадям было присуще венетам-славянам. Страбон даже приводил его в доказательство тождества венетов адриатических и малоазийских. Безусловно, за всем этим стоял некий культ коня. К слову сказать, белому коню Свентовита поклонялись балтийские славяне-венеты. (Тут надо вспомнить о том, что коня впервые приручили древнейшие праскифы – среднестоговцы.) И за легендой о Троянском коне может стоять некое иносказание. Троянцам «импортировали» какой-то конский культ, который содержал смыслы, искажающие его изначальную суть.

Троянская война, как уже было сказано, носила глобальный характер, что нашло весьма показательное отражение в гомеровской «Одиссее». Историк А.А. Абрашкин дает интереснейший разбор сюжета, повествующего о визите Одиссея к циклопу-киклопу Полифему. Он обращает внимание на связь слова «киклоп» с греческим «киклос» – круг, протягивая соединительную цепочку к «круглым», солнечным сколотам («коло» – круг). Сами киклопы, строители гигантских сооружений, происходят из Фракии, где они и начали свое строительство. На островах Эгейского моря, названных в их честь Кикладскими, в XXVI–XII вв. до н. э. существовала особая культура.

«Один из Кикладских островов, возвращаясь из Троянского похода, посетил Одисеей, – пишет А.А. Абрашкин. – Полифем вполне миролюбиво начал разговор с гостями, но его отношение к ним сразу изменилось, когда он узнал, что странники прибыли, «город великий разрушив и много врагов истребиши». Циклоп, очевидно, сочувствует троянцам и оттого пытается отомстить ахейским воинам. Кстати, Троянская война датируется началом XII в. до н. э., и не случайно, что чуть позже, в этом же веке, исчезают следы кикладской культуры. Греки целенаправленно вытесняли из Эгейского региона ариев, и визит Одиссея на Киклады был лишь первой ласточкой» («Арийские корни Руси. Предки русских в Древнем мире»).

По мнению А.А. Абрашкина, «глаз киклопа является символом солнца, солярной эмблемой. Когда Одиссей ослепляет Полифема, солнце перестает светить». (Нужно вспомнить об одноглазых аримаспах, живших в геродотовой Скифии.) А в дополнение можно еще и обратить внимание на схожесть имени Полифема с этнонимом палы-спалы-спалеи-поляне. Рассказывая о циклопах, Гомер описывал древнейшее население, пришедшее на юг с полярных земель гиперборейской Скифии. Таким образом, выступление кентумцев против скифо-фракийской Трои предстает как восстание ночной, лунной Европы против солнечной Гипербореи. К слову, в античной мифологии Европа как раз и наделялась лунными атрибутами. А.Ф. Лосев писал о ней: «… Это типично хтоническое божество. Ее имя означает «широкоглазая» (эпитет Луны)… В Беотии супругой Зевса считалась Деметра-Европа, а ее сыном – Трофоний – хтонический демон… Европу сближали с хтоническими богинями, иногда отождествляли с ними (в Сидоне Европа не отличалась от богини Селены и Астарты)». («Европа».)

Морские скифы. – Два этноса, одна судьба. – Паразитический Рим, могильщик этрусков. – Европейская смерть-цивилизация

С Троянской войной часто связывают экспансию так называемых «народов моря», хотя не исключено, что сама эта экспансия предшествовала великой войне. Как бы то ни было, но в 13 в. до н. э. Средиземноморье подверглось мощнейшему нашествию неких северных завоевателей, которые атаковали Египет, разгромили Новое Хеттское царство, разрушили крупный ближневосточный город Угарит (Сирия), «зачистили» Крит и Пелопоннес. Историки привыкли говорить о «народах моря» как о беспощадных варварах-разрушителях, однако тут не все так просто. Не следует забывать, что их письменные источники до нас не дошли и мы смотрим на «моряков» глазами «обиженных» народов.

Историки спорят о том, откуда появились «народы моря». Обычно указывают на Малую Азию и Балканы. С этим можно и не спорить, только вот в эти самые земли народы моря пришли из страны, находящейся севернее Черного моря, конкретно – из Скифии. «Геродот сообщает, что на скифов некогда ходил воевать «фараон Сесострис», – обращает внимание Н. В. Васильева. – Павел Оросий утверждает, что на Скифию нападал «фараон Весоз». Это имена собирательные; они могли относиться к разным эпохам. Корнелий Тацит называет имя фараона, одержавшего победу над скифами, достаточно точно; согласно этому авторитетному источнику, «царь Рамсес овладел Ливией, Эфиопией, странами мидян, персов и бактрийцев, а также Скифией…»… В 13 в. до н. э. Египтом правили бесчисленные Рамсесы; видимо, об одном из них и идет речь». Оросий даже сообщает точную дату нападения египтян на «скифов», то есть киммерийцев – 1234 год. Киммерия разбила египетское войско и была готова даже вторгнуться в страну, напавшую на них: «Они опустошили бы также весь Египет, если бы не были задержаны и отражены болотами. Вернувшись тотчас назад, они бесконечной резней покорили всю Азию и сделали ее своей данницей». («Великая Скифия».)

Собственно, это и есть второе владычество скифов, о котором писал Помпей Трог. Известно, что примерно в это время народы моря воевали с Египтом, потерпев, в конечном итоге, поражение от фараонов. Сохранилась похвальба одного из них, Рамзеса Третьего: «Я пришел и поверг под стопы твои живущих на островах средь Великой Зелени» (Средиземного моря). Однако победа эта далась с большим трудом – «моряки» воевали упорно и смело, в одном из египетских папирусов написано, что они «любят смерть и презирают жизнь». Из данного совпадения следует только один вывод: народы моря и скифы – суть одно и то же. И, кстати, если так, то в роли завоевателя выступают не только северяне, но и фараон, который, по данным Орозия, и напал на северян. То есть не такими уж и «агрессорами» были «моряки».

В скифском происхождении «народов моря» лишний раз убеждаешься, когда рассматриваешь участников морской коалиции. В первую очередь это касается четырех этнополитических групп – турша, тевкров, пелесет и сакалеша. Начать необходимо с турша, ибо, судя по всему, они были руководящим ядром народов моря – на первых порах. Историки склоняются к тому, что турша – это этруски, один из самых загадочных народов древности. Римляне называли их тусками, а греки – тирренами или тирсенами (отсюда и Тирренское море). Античная традиция дает и такую форму этнонима – «Tursci», «Tursanoi», что уже совсем близко к «турша». Сами же себя они называли «расенами» («расна», «расена»), что дает повод говорить об их славяно-русском происхождении. В пользу этого существует множество аргументов, но тут имел место сложный этногенетический процесс, о котором пойдет речь дальше.

Этноним «Tursci», «Tursanoi» сразу же заставляет вспомнить о тирсенах-турсах-тоурси-таврах. Этруски-тиррены были «киммерийцами» или же «фракийцами» – этносом, сложившимся в результате сложных процессов, происходивших в Скифии – в землях, раскинувшихся между Днестром и Волгой. Судя по всему, ими были и тевкры, которые населяли Трою, – их имя близко к имени тавров. При этом в источниках они выступают как два разных народа. Смущаться этим не стоит – речь здесь идет о двух этнополитических образованиях, принадлежащих к одному народу. Просто тевкрами называли именно троянцев, точнее некоторую их ветвь. Эти троянцы покинули Трою и устремились на юг. (Другие троянцы направились во Фракию и Италию.)

Примерно та же самая двойственность имеет место быть с пелесет и сакалеша. Здесь мы имеем дело со «старыми знакомыми» – сколотами и центральной их ветвью – паралатами-палами-спалееями-полянами. Показательно, что античная традиция связывает пеласгов с Полюсом, Нордом, Севером – как и скифов. Так, согласно Пиндару, они «получили свое наименование от гиперборейца Пеласга, сына Форонея и Полимены, дочери Эола». Славяне Приднепровья также приняли участие в великом морском марше северных народов. При этом, пелесет следует отождествить с пеласгами, что не встречает возражения даже у самых скептически настроенных ученых. Пелесет-пеласги – народ, судьба которого тесно связана с турша-этрусками. В античной традиции их как отождествляли, так и разделяли, что часто ставит в тупик академических ученых, не очень-то сильных в диалектике. На самом деле, одно вовсе не противоречит другому. Два родственных народа постепенно смешивались друг с другом, что и отразили античные авторы. Так, Гелланик Лесбосский (V в. до н. э.) утверждал, что тиррены ранее назывались пеласгами, но потом, уже только в Италии, получили свое имя. Согласно Мирсилу из Мефимны на Лесбосе (III в. до н. э.), тиррены были переименованы в пеласгов во время странствий – после того, как оставили свою родную землю. А Дионисий Галикарнасский (I в. до н. э.) рассказывает о том, как пеласги много странствовали, попали в Италию и там соединились с местными племенами. Их города опустели из-за голода и болезней накануне Троянской войны, в результате чего пеласгов захватили этруски, откуда и смешивание. Перед нами два процесса. Какие-то пеласги влились в этнополитическое образование этрусков, а какие-то этруски, наоборот, стали пеласгами – везде было по-разному. Как бы то ни было, но из слияния некоей ветви пеласгов с некоей ветвью этрусков возник народ расена, имя которого весьма близко к имени росов-русов. Кстати, его самоназвание приводится только один раз – Диодором Сицилийским (1 в. до н. э.) Точно так же – один раз приводится и самоназвание скифо-славян – «сколоты» (у Геродота). В этих случаях нам очень сильно повезло.

Само собой, академическая наука всячески отрицает хоть какую-то причастность расенов и пеласгов к славянам. При этом все обставлено очень рационально, но в реальности тут нет ничего рационального. По сути, вся аргументация строится по принципу – «этого не может быть потому, что этого быть не может». (Славяно-скептикам надо бы сделать эту поговорку своим девизом.) Ну, действительно, как могли какие-то славяне встать вровень с западными народами, быть героями европейских мифов! Это никак не вмещается в вестернизированное сознание «интеллигенции», которое формировалось веками. А почему, собственно говоря, не могло, что в этом такого уж фантастического? Академик О. Трубачев неопровержимо доказал разительное соответствие италийской и славянской ремесленной терминологии, которое уходит в глубь веков. Он сделал вывод о том, что ранние языковые контакты у древнейших славян были именно с италийцами. И это позволяет по-новому взглянуть на проблему этрусков, пеласгов и венедов.

Расены и пеласги стояли у истоков хваленой античной цивилизации – они дали ей мощный жизненный импульс, который после был перехвачен народами Кентум, направившими его для утверждения «ценностей» западной цивилизации. «Что именно дала Этрурия Риму? – спрашивает В.И. Щербаков. – Вот краткий перечень: музыкальные инструменты, ростр и якорь, театр, горное дело, керамику и металлообработку, траволечение, мелиорацию, города в Италии, искусство гадания, капитолийскую волчицу. Согласно преданию, этрусская династия правила в Риме с 616 по 509 год до н. э. Влияние этрусков распространилось на всю Италию. Этрусские кулачные бойцы участвовали в римских празднествах. Почти все, что этруски построили в «вечном городе», римляне впоследствии определили эпитетом «величайший». Этрусская система каналов и сегодня является частью городского хозяйства Рима. Этрусский щит, этрусское копье, этрусские доспехи надежно защищали Рим и Италию. Мюлештейн писал: «Этрурия – колыбель Рима. Рим – могила этрусков». Небезынтересно отметить, что этрусские пророки смогли точно предсказать время гибели Этрурии. С ослабленной Этрурией было покончено, когда римские императоры стали селить на ее земле римлян» («Все об Атлантиде»).

Таким образом, сами римляне действовали как паразиты, высасывающие жизненные соки из праславянской цивилизации расенов. Так же они в последующем стали поступать с другими народами, которые были захвачены римскими империалистами. Великую культуру Рима, которой так восхищаются, создавали по преимуществу инородцы, трудившиеся ремесленниками, скульпторами, инженерами и т. д. Эти занятия считались зазорными – тогда как вести люмпенский образ жизни было вовсе не зазорным. Люмпены всегда могли рассчитывать на «хлеб и зрелища», что требовало дополнительных ресурсов, а значит, и большей военно-колониальной активности. Кстати, о зрелищах – они предполагали массовые убийства людей, на что просвещенные современники смотрят снисходительно, не представляя подлинных масштабов кровопролития, а самое главное – его изощренность. «Ради разнообразия разыгрывались и «морские» сражения на специально выкопанных прудах, – пишет В.Е. Шамбаров. – В гладиаторских схватках участвовали не только мужчины, но и женщины, выпуская друг дружке кишки на потеху почтеннейшей публике. А императоры старались учитывать вкусы и запросы сограждан. Поэтому стали дополнять бои театрализованными казнями, поставленными по мифологическим сюжетам. И римляне восторженно глазели, как бык покрывает приговоренную «Пасифаю», разбивается «Икар», восходит на костер и сгорает «Геракл», приносят в жертву «Ифигению»… Устраивались и массовые публичные казни. Например, растерзание зверями и прочие виды умерщвления тысяч мужчин и женщин после подавления восстаний. Для таких зрелищ жертвы отбирались по внешности и сложению, а на арену выпускались обнаженными, чтобы истинные «ценители» могли в полной мере насладиться каждой их судорогой» («Великие империи Древней Руси»).

При этом, надо заметить, что расенский имперский идеал (Тит Ливий называет Этрурию «империей») был в корне отличен от римского империалистического идеала, основанного на милитаризме и колониальном грабеже. Расенами правили лукомоны, бывшие царями и жрецами одновременно. Тем самым они воспроизводили полноту древнейшего архетипа – высшей касты, точнее даже сверхкасты, в древности были цари-священники, которые соединяли духовное и политическое в одно единое целое. Индоарии называли их кастой Хамса, «Лебедя», – здесь было бы весьма уместным вспомнить о том, что лебедь являлся птицей солнечного, гиперборейского Аполлона-Даждьбога.

Римская же традиция изначально была сугубо кшатрийской. М. Журкин в своем интереснейшем исследовании «Древний Рим: эпоха республики» обращает внимание на обстоятельства основания города Рима двумя братьями – Ромулом и Ремом. Они помогли восстановить власть законного царя города Альбы-Лонго, но сами там не удержались и с группой вооруженных сторонников устремились искать счастья в иных краях. Плутарх сообщает о том, что Ромул и Рем, «пренебрегая гневом царя Альбы, начали собирать и привлекать к себе всех неимущих, беглых рабов, исполняя их дерзостью и склонностью к возмущению». Так сложилось некое военно-революционное сообщество, которое и основало Рим. Таким образом, братья выступают как типично кшатрийские вожди и выражают всю двойственность касты воинов-кшатриев, которые могут как поддерживать законную царскую власть, так и выступать против нее. Рим же, как очевидно, возник из некоего революционно-кшатрийского отрицания.

Следующим правителем Рима был сабинянин Нума Помпилий, который вел себя как сакральный правитель, уделяющий много времени созерцанию и общению с богами. При нем не было ни войн, ни мятежей, он пользовался тотальной поддержкой народа, ибо опирался на сакральный авторитет, намного более действенный, чем воинское насилие. По сути, его правление воспроизводило гиперборейский золотой век – царь максимально реализовал древнейший нордический архетип. «Откуда же мог древний царь заимствовать прообраз идеального, на его взгляд, общественного устройства? – пишет М. Журкин. – Вывод один – только от этрусков. Ведь именно у этого загадочного народа была построена цивилизация на основе власти жреческой касты. Римский царь-первосвященник просто перенес обычаи северных соседей на устройство нового города… Впоследствии в городе утвердится этрусская царская династия. Словом, реформы Нумы Помпилия были примером бескровной экспансии этрусской цивилизации на новые земли. Поскольку позже римляне долго воевали с этрусками… за независимость, то естественно не признавали факт своего происхождения из лона этой цивилизации. Хотя очевидно, что вся атрибуция власти и культ большей частью заимствованы были римлянами у своих северных соседей. Ритуальное оформление власти римляне соблюдали по этрусскому образцу. Сенаторские – курульные кресла и жезлы из слоновой кости, белоснежные тоги с красной полосой и красные сандалии – это определенно жреческие атрибуты, поскольку глава рода был одновременно и главой родового культа. Весь набор этих символов был перенят у этрусской знати. Собственно и символы царской власти были взяты оттуда же. Царь (рекс) носил целиком пурпурную тогу и красные сапоги, на голове дубовый венок, щеки густо румянил. Сопровождала царя почетная стража – ликторы с символами власти и наказания фасциями – пучками розг с воткнутыми в них секирами. Только царь имел право ездить внутри городской черты на колеснице – все остальные ходили там только пешком. Интересно, что все выше перечисленные символы высшей власти точно копировали атрибуты богов. Царь выглядел совершенно, как оживший идол». («Древний Рим: эпоха республики».)

При царях Рим достиг больших успехов – велись победоносные войны, осуществлялось успешное строительство и т. д. Однако сам социум постепенно трансформировался в сторону гражданской общины собственников. Именно она и свергла власть сакральных царей, после чего была установлена республика олигархов-патрициев, бывших потомками завоевателей Ромула и Рема. (Плебеи были потомками завоеванных.) Причем надо заметить, что свержение монархии оказалось обусловлено ее перерождением. Войны способствовали тому, что цари все больше вели себя как военные вожди. Сервий Тулий даже ввел голосование по военным подразделениям – трибам, чем весьма усилил слой «всадников» – богатейших воинов, имевших возможность содержать боевого коня. Все это наложилось на бурное развитие торгово-рыночных отношений, и вот итог – антимонархическая революция. Кстати, все это очень похоже на события, которые предшествовали Февральской революции 1917 года. Она выросла из капитализации российского общества, которая и подорвала власть русских царей, которые по византийскому праву считались еще и священниками – «епископами Церкви по внешним делам». И как тут не вспомнить о том, что еще со времен Петра Первого русские монархи также усилили военно-вождистский компонент своей власти в ущерб духовному.

Власть олигархии в дальнейшем выродилась во власть военной бюрократии, что закончилось установлением деспотии восточного типа. Она, между прочим, пародировала сакральную власть расенских царей – римские императоры провозглашали себя понтификами – жрецами. Но при всем при том они считались богами, которые могут повелевать людьми. Здесь божественное было подчинено политическому, даже можно сказать лично-политическому, что и предопределило все ужасы позднего Рима. Сама же деспотия была непрочной, города сохраняли достаточно большую независимость от императора. Тем не менее, показателен сам факт его диктаторской «божественности». По мере своего расширения Рим все больше становился космополитической псевдоимперией, в которой собственно римское, италийское растворялось в разных иноэтнических влияниях. Так, с Ближнего Востока на него периодически накатывались волны самого черного оккультизма. Е. С. Холмогоров в своем исследовании «Два града: мученики против магов» обратил внимание, что гонения против христиан устраивали, главным образом, те императоры, которые были увлечены разнообразной магией. В то же время «чистые» язычники были либо терпимы к христианству (Галлиен, Аврелиан, Клавдий Готский), либо даже проявляли к нему сочувственный интерес (Александр Север). Пик гонений был достигнут при Диоклетиане, когда языческий Рим окончательно погряз в оккультизме. «В годы правления Диоклетиана власть оккультистов-чернокнижников была так велика, что распространялась… на все общество, – пишет А. Рудаков. – По мнению Якоба Буркхарда, волшебники держали империю в немалом страхе, и даже видные и высокообразованные люди опасались подвергнуться исходящей от них опасности… Чертой императора Диоклетиана, начавшего последнее и самое страшное гонение на христиан, была абсолютная зависимость от всякого рода оккультистов и магов. Древние авторы донесли до нас сведения о том, как однажды некий человек постоянно являлся Диоклетиану во сне, повелевая назначить на высший государственный пост. Император, прекрасно понимая, что стал жертвой парапсихологического воздействия, в конце концов все же уступил, воскликнув: «получай власть, которой ты требуешь у меня каждую ночь, и не докучай своему императору, когда он отдыхает!» («Царство Креста. Апология Константина Великого»).

Рим дал начало жуткой западной цивилизации смерти, которая была пронизана торгашеством, насилием и оккультизмом. Современный западный капитализм вырос оттуда, из Римской космополитической «империи», – он сложился как синтез собственно римских начал с началами германским и кельтским. Кентум выродился в глобальный Запад, который вполне по-римски сосет соки из всей планеты. И очень символично, что эта цивилизация именно западная, ведь Запад – это сторона заката (западания) солнца, которую древние всегда связывали со смертью и обителью мертвых. Мертвечина всегда составляла основу западного мира, бывшего абсолютно безжалостным не только к чужим, но и к своим. Во время Реформации погибло две трети жителей германских земель (в одном только Тирольском районе уничтожено 100 тысяч крестьян). В ходе капитализации в Англии все крестьяне были выселены с земли, согнаны на мануфактуры и в работные дома. Тогда казнили сотни тысяч людей. При одном только Генрихе Восьмом умертвили 70 тысяч, 90 тысяч – при Елизавете (все население Англии составляло три миллиона). Смертная казнь полагалась за 6000 видов преступлений (например, за кражу курицы). А установление демократической республики во Франции привело к убийству сотен тысяч французов революционными палачами.

Но дело даже не в этих миллионах трупах. Для Запада характерен какой-то мертвяческий символизм, который характерен для его цивилизационного развития. «В середине XIV в. в Европу пришла эпидемия чумы – Черная смерть, выкосившая 20 млн. из 60 млн. населения, т. е. треть, – отмечает А. Фурсов. – Крестьянских рук стало не хватать, сделочная социально-экономическая позиция крестьянина (а также арендатора и батрака) по отношению к сеньору улучшилась. Сеньоры попытались изменить ситуацию, ответом в 1378–1382 гг. стали сразу три восстания («чомпи» во Флоренции, «белых колпаков» во Франции, под руководством Уота Тайлера в Англии), а по сути – народная антифеодальная революция, надломившая западноевропейскому (собственно, никакого другого в истории и не было) феодализму хребет». («Кризис-матрешка. Демонтаж капитализма и конец Эпохи Пирамид».) Действительно символично – смерть десятков миллионов стала важнейшим фактором, который способствовал созреванию западного капитализма. Или вот – еще один источник преуспеяния Запада: «Среди добычи мародеров, обчищавших трупы после битвы при Ватерлоо (а в ней 18 июня 1815 года погибло, по разным данным, от 15 до 22 тысяч человек), были здоровые зубы, которые вырывались изо ртов мертвых и умирающих солдат. В последующие годы европейские дантисты не знали дефицита «материала» (А. Буцко. «Великий антигерой: выставка в Бонне рассказывает правду о Наполеоне»). Не менее красноречивы данные об источнике научного прогресса: «Немецкая пресса предлагает по-новому, без отвращения взглянуть на каннибализм в человеческой среде: журналисты припомнили, что вплоть до конца XVIII века в арсенале европейской медицины традиционно присутствовала человечина. «Лекарственные средства» на основе частей человеческого тела использовались в Европе в XVI–XVII веков почти так же часто, как травы, коренья и кора». («Der Spiegel: до конца XVIII века европейцы были прилежными каннибалами».) От Рима Западу досталась тяга к публичным смертям. Там очень любили смотреть на казни и пытки, о чем уже много раз писали и говорили. Но вот об этом известно мало: «До 1920-х годов казни животных в США по решению судов были обычным делом. Как правило, умертвляли собак и лошадей (когда те своими действиями приводили к смерти людей). Но несколько казней досталось и на долю слонов». Так, слониха Большая Мэри, задавившая дрессировщика, «была повешена 13 сентября 1916 года на подъемном кране. За казнью наблюдали около 5000 человек» («Казни слонов в США»).

Справедливости ради нужно немножко коснуться и эллинской демократии, от которой так любят вести свое происхождение современные западные демократии. Между тем, основа поличного «народовластия» была тоталитарной, как, впрочем, и у современных республик и конституционных монархий, основанных на манипуляции сознанием, которая есть одна из наиболее утонченных форм насилия. На это обратил внимание Р. Р. Вахитов в блестящей работе «Неизвестная Древняя Греция»: «Античные источники изобилуют восхвалением свобод, которыми демос, то есть сообщество граждан, обладает при демократии. Но интересно узнать: что тогда понималось под свободой. Специалисты по античной культуре отвечают на этот вопрос однозначно: свобода участвовать в политической жизни – заседаниях народного собрания, в его органах, а также выдвигаться на выборные общественные должности. И это, пожалуй, все… Гражданин полиса жил жизнью, полностью регламентированной его законами… Свобода участвовать в политической деятельности была и обязанностью, отступление от которой строго каралось. Афинский гражданин, не желающий примыкать к какой-либо из партий, лишался прав гражданства… Государство регламентировало отращивать мужчине усы или нет, сколько женщине брать в путешествие шляпок, сколько плакальщиц должно идти за похоронной процессией… Свобода слова тоже имела четкие ограничения. Гражданин не мог говорить, что ему вздумается. Любое высказывание, которое демос посчитал бы непочтительностью по отношению к отеческим богам, каралось смертью. Афинские демократы с пониманием бы отнеслись к решению исламских фундаменталистов убить Салмана Рушди за литературное произведение, оскорбляющее религиозные чувства. Ведь они приговорили же к смерти Протагора, который вовсе не оскорблял богов, а просто усомнился в их существовании. Или Сократа, который также не оскорблял и не отвергал религию, просто недостаточно много говорил о местных богах, предпочитая философские рассуждения об универсальном добре».

Дославянское имя славян. – Славяне и Великая Сарматия. – Антская проблема. – Сколоты, склавины, сакалиба. – Две славянские традиции

В 1–2 тыс. до н. э. наши далекие предки (протославяне, праславяне) именовали себя сколотами или венедами. Само имя «славяне» («словене») возникает гораздо позже – уже в 1 тыс. н. э., и связано оно с Подунавьем (в частности – с той же самой Фракией). В этом плане особенно ценную информацию сообщает нам «Повесть временных лет»: «По разрушении же столпа и по разделении народов взяли сыновья Сима восточные страны, а сыновья Хама – южные страны, Иафетовы же взяли запад и северные страны. От этих же 70 и 2 язык произошел и народ славянский, от племени Иафета – так называемые норики, которые и есть славяне. Спустя много времени сели славяне по Дунаю, где теперь земля Венгерская и Болгарская. От тех славян разошлись славяне по земле и прозвались именами своими от мест, на которых сели». Многие историки (О.Н. Трубачев и др.) видят в этом указание на прародину славян, утверждая, что она находилась в Подунавье. Между тем, из текста этого вовсе не следует. Летописец сообщает о том, что славяне спустя «много лет сели по Дунаю», то есть они уже существовали задолго до появления в землях Подунавья. ПВЛ отмечает факт расселения славян в Подунавье, не указывая на то, где они, собственно, возникли. При этом «Иоакимовская летопись» как раз обращает внимание на более ранние времена. В ней утверждается, что «Славен с братом Скифом, ведя многие войны на востоке, идя к западу, многие земли у Черного моря и Дуная себе покорили». Здесь четко указывается на то, что братья шли к Дунаю с востока. Таким образом, этногенез славян связан с древнейшими днепровско-донецкими культурами – Среднестоговской и Ямной, с Великой Скифией.

Вообще было бы совершенно неверным «отделять» этногенез славян от этногенеза индоиранцев, ведь все эти три этноса принадлежат к одной «зоне» – Сатэм. Направление древнейших миграций шло в основном с востока на запад. Среднестоговцы, люди князя Славена, киммерийцы (тирасы-фракийцы) и славяне-сколоты – все они двигались с земель Великой Скифии – во Фракию. А вот мощная миграция в обратном направлении произошла уже в 1–2 в. н. э., когда выходцы из Фракии образовали высокоразвитую Черняховскую культуру. Именно эту, «обратную» волну и зафиксировала «Повесть временных лет». Очевидно, что для автора этногенетического рассказа она играла важнейшую роль в истории Руси и других родственных ей славянских стран. Их общность, по его мнению, окончательно сформировалась именно в Подунавье (Иллирии, Фракии, Паннонии), поэтому славяне и отождествлялись с «нориками». В этом автор-«славянофил» следовал за мощной дунайской, южнославянской традиций, которую еще можно назвать «кирилло-мефодиевской». Известно, что сам этноним «славяне» происходит от старославянского «словѣнє». А литературный «старославянский» язык был создан просветителями Кириллом и Мефодием на базе корсунского наречия. Он-то и стал общим для всех наших предков. И вместе с ним общим стал и этноним – «славяне».

Мы гордимся этим великим именем, которое созвучно «славе» и «слову». Тем не менее, надо иметь в виду, что наши предки использовали в качестве общего этнонима более древнее слово – «венеды» («венеты»). На это прямо указывает историк Иордан (6 в.) в своей «Истории гетов»: «Начиная от места рождения реки Вистулы [Висла], на безмерных пространствах расположилось многолюдное племя венетов. Хотя их наименования теперь меняются соответственно различным родам и местностям, все же преимущественно они называются склавенами и антами. Склавены живут от города Новиетуна [в Словении] и озера, именуемого Мурсианским, до Данастра и на север до Висклы [то же, что Вистула]; вместо городов у них болота и леса. Анты же – сильнейшее из обоих [племен] – распространяются от Данастра до Данапра, там, где Понтийское море образует излучину; эти реки удалены одна от другой на расстояние многих переходов. Эти [венеты], как мы уже рассказывали в начале нашего изложения – именно при перечислении племен, – происходят от одного корня и ныне известны под тремя именами: венетов, антов, склавенов».

Казалось бы, указание довольно-таки четкое и не вызывающее сомнений. Между тем, славяно-скептики интерпретировали его в своей обычной уничижающей манере, отняв у нас древнее, славное имя. Дескать, венеды изначально никакими славянами не были, представляя собой кельтов, иллирийцев или какой-то особый, «вымерший» народ (придуман даже какой-то невнятный этнос «северных иллирийцев»). Этот народ и был, в конечном итоге, поглощен славянами, в результате чего славян стали называть его именем. Допустим, что это было так, история знает подобные примеры. Так, перуанцы и мексиканцы называются именно индейскими именами, хотя эти этносы возникли в результате экспансии испанцев. Но ведь самих испанцев никто не называет мексиканцами, перуанцами и даже индейцами. Спрашивается, зачем же было называть именем поглощенных венедов всех славян? Еще какая-то логика была бы в том, если бы так называли только западную ветвь, которая якобы «поглотила» венедов. Но ведь Иордан называет ими всех славян – даже и тех, кто жил на Днепре («Данапре»). И по сию пору эстонцы именуют русских – «vene» («вене»), а финны – «venaja» («венайя»). Это что же – все в память о тех самых «неславянских» венедах, которых поглотили славяне? Вот же супернарод – непонятно только, как они поддались славянам! Почему славяне растворили их в себе, а не они славян? Безусловно, все это попахивает абсурдом, однако четко вписывается в старую схему, по которой славяне должны заимствовать все – даже свои имена.

Не может быть никакой речи о «славянизации», такие процессы весьма сложны и занимают очень долгое время, которого у гипотетических «неславянских» венедов просто не было. «Относительно эпохи «Великого переселения народов» у нас имеются точные свидетельства, что народы Центральной Европы в это время были уже славянскими, – отмечают Н.И. Васильева и Ю.Д. Петухов. – Так, один из наиболее авторитетных историков западных славян, Гельмольд (XII в.), прямо утверждал, что известные из источников IV–VI вв. «вандалы», «герулы» и другие есть просто древние названия западных славян-винулов-венетов, гаволян и т. д. В раннем Средневековье, по крайней мере к VII–VIII вв. н. э., вся Центральная Европа (бассейн Дуная, Вислы, Одера, Эльбы) была полностью славяноязычной. Невозможно предположить, чтобы языковое замещение совершилось сравнительно «недавно», в эпоху Великого переселения народов. Реально такого рода процессы растягиваются на тысячи лет. В самом деле, когда славянские языки Германии стали замещаться собственно «германскими», то этот процесс, начавшийся в VII–VIII вв., полностью завершился только в XVII столетии (а вытеснение английским языком кельтских на Британских островах продолжалось с V в. н. э. по XIX в.)» («Евразийская империя скифов»).

Это логика, а можно еще и обратиться к фактам, которые содержатся в письменных источниках. А согласно им, венеды обитали не только к западу, но и к востоку от Вислы. Так, Птолемей (1 в. н. э.) отмечал, что «многочисленные» венеды «заселяют Сарматию». Это совершенно расходится с утверждением, согласно которому балтийские венеды изначально селились между Вислой и Одером. Нет, они там обитали, но все-таки находились и намного восточнее, причем входили в состав Сарматии. Иначе говоря, их этнический массив охватывал и Подонье, и Приазовье.

Безусловно, Птолемей имел в виду не какую-то там «географическую общность», как это может показаться славяно-скептикам. Ему эта «общность» была бы совершенно неинтересна. Помимо сарматов и венедов в Сарматию входили еще певкины и бастарны – что-то должно было объединять все эти разные народы, не география же? Нет, Птолемей имел в виду именно этнополитическое образование, которое возникло в результате экспансии славяно-иранского народа сарматов. (Точно также Геродот писал не о территории, населяемой скифами, но о скифском государстве.)

Показательно, что германцы ориентировались на сарматов, признавая их политическое могущество. Кстати, в этом сарматы наследовали скифо-славянам: «Из сообщений античных источников можно понять, что во времена могущества скифов их политическое влияние распространялось на Германию. Само понятие «Германии» как самостоятельной этнокультурной области стало использоваться в античной литературе только в римские времена, а в середине I тыс. до н. э. считалось, что Скифия простирается «от Ирана до Кельтики», причем граница проходит где-то в Южной Прибалтике (по Гекатею Милетскому). Если учесть, что античная «Кельтика» начиналась в бассейне Рейна и простиралась до побережья Атлантики, очевидно, что западные границы скифского влияния проходили примерно по Эльбе и включали территорию современной Восточной Германии (клады скифских вещей обнаружены именно здесь). Для поздней античности имеются источники, говорящие о тесной политической связи Великой Скифии и Германии и о прямом вмешательстве скифов-сарматов в дела Центральной Европы. Тацит утверждает, что некий Ванний, правитель свебов (середина I в. н. э.), изгнанный из своей земли (между Одером и Эльбой), пытался вернуть власть, опираясь на «свою» пехоту и сарматскую конницу. Сарматы поддерживали Ванния как правителя Свебии, он их вполне устраивал. С другой стороны, во время гражданской войны в Риме 69 г. н. э. народы севера – сарматы и восточные германцы – объединили свои усилия против ослабевшего врага. Как сообщает тот же Тацит: «Племена сарматов и свебов объединяются против нас, растет слава даков, ударом отвечающих Риму на каждый удар…» («Евразийская империя скифов»).

Сарматы сокрушили великое Сколотское царство, но образовали на его руинах некое мощное государственно-политическое образование. И славяне-сколоты вошли в его состав. Точно так же, много веков спустя, монголы пройдутся огненным вихрем по русским землям, включив часть из них в свою «монголосферу». Накопив сил и найдя в себе волю к единству, русские вырвались из этой сферы, включив значительную ее часть в состав новой великой державы, наследующей Сколотии. В 1 тыс. н. э. славяне возродят ее величие, создав Киевскую Русь, которая включит в себя и сарматский (шире – иранский) элемент. Но это будет позже, а в рассматриваемый период они входили в состав Великой Сарматии. И в этот период преобладает этноним «венеды», что не удивительно. Сарматское нашествие сокрушило Сколотию, и славянские образования «схватились» за это имя, которым обозначали всех праславян. (Этноним же сколоты указывал на более широкую, скифскую общность, о чем еще будет сказано ниже.) На близость венедов к сарматам указывает римский историк Тацит, живший в 1 в. н. э. Он, кстати, еще указывает на склонность сарматов к смешению, чем еще раз подтверждает их происхождение от двух разных народов. Выше указывалось, что этими народами были славяне и иранцы. Правда, историк колеблется – отнести ли венедов к сарматам или же германцам. Даже более того, венеды «скорее должны быть отнесены к германцам, поскольку и дома строят, и носят [большие] щиты, и имеют преимущества в тренированности и быстроте пехоты – это все отличает их от сарматов, живущих в повозке и на коне». Но ведь понятно, что Тацит исходит из кочевого образа жизни сарматов, который просто должен был отличаться от славян, бывших земледельцами по преимуществу.

Что же касается сходства с германцами, то здесь нужно всегда иметь в виду следующее. Германцы в 1 тыс. до н. э. поглотили множество кельтских племен. Что же касается кельтов, то они были тесно смешаны со скифами. Как сообщает Плутарх, «некоторые утверждали, будто земля кельтов так велика и обширна, что от Внешнего моря и самых северных областей обитаемого мира простирается на восток до Мэотиды (Азовского моря) и граничит со Скифией Понтийской. Здесь кельты и скифы смешиваются, и отсюда начинается их передвижение». Понятно, что народ, живший у реки Вислы, а также имевший своих родичей к западу от нее, просто должен был бы походить на «германцев».

«Само понятие «Германии» как самостоятельной этнокультурной области стало использоваться в античной литературе только в римские времена, а в середине I тыс. до н. э. считалось, что Скифия простирается «от Ирана до Кельтики», причем граница проходит где-то в Южной Прибалтике (по Гекатею Милетскому), – указывают Н. Васильева и Ю. Петухов. – Если учесть, что античная «Кельтика» начиналась в бассейне Рейна и простиралась до побережья Атлантики, очевидно, что западные границы скифского влияния проходили примерно по Эльбе и включали территорию современной Восточной Германии (клады скифских вещей обнаружены именно здесь)». («Евразийская империя скифов».)

Считается, что изначально единые венеды (праславяне) разделились на славян западных (собственно венедов), южных (склавинов) и восточных (антов). При этом имя последних упорно этимологизируют на базе неславянских языков, предпочитая иранские языки. Многие славяно-скептики склоняются к тому, что анты вообще не были славянами, привычно игнорируя прямые указания письменных источников. Однако же многое говорит за то, что «анты» – это видоизмененный этноним «венеты». Так, польский топонимист С. Роспонд сопоставил три этнонима: «венеты», «анты» и «вятичи» и пришел к выводу о том, что они должны быть возведены к общеиндоевропейскому корню «ven». (Р.А. Агеева. «Страны и народы: происхождение названий».)

Действительно, имеется промежуточная форма, которая указывает на это. В арабских источниках земля славянвятичей именуется страной Вантит. Причем арабские авторы располагают этих славян у неких Венендерских гор. «Общепризнано, что имя вятичей (*Vetitji) восходит к этнониму Veneti, – пишет С. В. Назин. – Вятичи же были «от ляхов». Кроме того, одним из значений слова лях (*Lexъ), является значение «знатный человек», nobilis. Как ни вспомнить в связи этим название новгородского нобилитета – «вятшие люди» того же корня *vet – что и в имени вятичей. Этимология латинского Veneti… одним из значений также имеет «благородство, знатность»… Выстраиваются надежные ряды: Veneti – вятшие – nobilis – ляхи и Veneti – вятичи – ляхи… В свете вышеизложенного очевидной становится связь Áνται и Veneti. Учитывая этимологическую связь этнонимов Veneti и вятичи, можно с уверенностью утверждать, что слово Áνται не является иранизмом, но напротив, представляет собой греческую передачу их собственного самоназвания, образованного из славянского корня *vet. Тождество Áνται и Veneti подтверждается и сообщением Иордана о победе готов над Anti и казни их короля по имени Boz. За свою победу готский король удостоился имени Винитария, где корневое Vinith – восходит к имени Veneti, а само имя переводится как потрошитель Венетов» («Венеты и анты»).

Получается, что «анты» – это просто один из вариантов этнонима «венеды», а не новое имя, возникшее где-то в начале 1 тыс. до н. э. То есть, карта славяно-скептиков, которые так любят деславянизировать славянские имена, опять оказывается битой. Правда, несостоятельной оказалась и гипотеза об изначальном разделении славян на три ветви – западную, восточную и южную. Изначально все-таки было две ветви – Иордан четко указывает на «дуализм» – склавины и анты. Некогда единые венеды пережили какойто «раскол», который привел к созданию двух этнополитических традиций. При этом анты сохранили прежний этноним – «венеды», хотя и видоизменили его – да так, что «дезориентировали» этим многих историков. А славяне, жившие на территории Польши и Германии, обошлись вообще без модификаций, продолжая именовать себя именно венедами. Характерно, что Иордан в одном месте сообщает о разделении на две ветви – склавинов и антов, а в другом – на три, прибавляя к двум указанным образованиям еще и венедов. Казалось бы, здесь имеет место некоторое противоречие, но все легко становится на свои места, если признать, что «венеды» и «анты» – один этноним. Его носители сохранили древнее имя, тогда как потомки сколотов «стали» склавинами, славянами.

Вот только стоит ли считать это имя совершенно новым? Этноним «склавины», отождествляемый с именем славян, близок к этнониму «сколоты». Кстати, арабы называли славян «сакалиба» («саклаба»), что только усиливает этимологическую связь между славянами-склавинами и сколотами. Правда, в академической среде распространено мнение, согласно которому «склавины» и «сакалиба» – это всего лишь искаженное имя славян. Дескать, для византийцев, говорящих на греческом языке, было непривычным сочетание «сл» – вот они и «разбавили» его буквой «к». Арабы же узнали о славянах только от византийцев, вот они и заимствовали «греческое» название. Объяснение это весьма надуманное, и натяжки здесь просто бросаются в глаза. Историк П.М. Золин, не ограничивающий себя узкими рамками славяно-скептицизма, вполне резонно заметил: «Непонятно, для чего грекам надо было вставлять в слово «склавин» букву «к», когда собственно этот этноним был негреческого происхождения?.. Предположим, что греки по неудобству произношения вставили между «с» и «л» буку «к». Но почему Иордан, так хорошо знакомый со склавинами, сохранил букву «к» после «с», а не передал его как «slaveni». Если бы последняя форма была первичной, то она одинаково должна была бы влиять на слуховое восприятие как греков, так и латинян» («Сакалибы как полиэтнос»). То есть сочетание «ск» характерно не только для греков, но и для латиноязычных авторов – поэтому ни о каком греческом искажении речи быть не может. Да и арабы, которые писали о сакалиба, отлично знали славян, живших на Волге как минимум с IV в., когда сформировалась недавно открытая славянская именьковская культура. Получается, что этноним «склавины» («сакалиба») находится в родстве с этнонимом «славяне», однако последний возник не в результате какой-то вставки букв у иностранных авторов, но в ходе некоей внутренней эволюции. «Склавины» – это некая переходная форма, ведущая к «славянам». И само движение идет от сколотов и скифов.

Вот любопытное описание какой-то «реликтовой» славянской группы, проживавшей в Италии, данное В. Макушевым в книге «О славянах Молизского графства в Южной Италии» (1870 г.): «… Мы стали предметом всеобщего любопытства и внимания: дети, старики, молодежь, женщины – все население толпилось около нас и ловило каждое наше слово, радуясь, что мы говорим на их языке. «Наша крвь», «наш взик», «наша челедь», «братья наши» слышалось со всех сторон. Они слышали, что мы говорим на их языке, что мы понимаем их; следовательно мы не чужие им, мы однокровные и одноязычные с ними братья, мы их люди. Таким образом, у Молизских славян, как у древних наших предков, понятие о языке и народности сливаемо воедино. Позднейшего происхождения слова народ у них не существует. Но кто же эти братья их? – Скiавуни (итальянское Schiavoni); подсказывают им их соседи, Итальянцы».

Здесь налицо созвучие не только имени сколотов, но и этнониму скифов. Кстати, еще одно скифское имя – «саки» – из той же самой этимологической цепочки. Перед нами встает картина грандиозной преемственности, величественного процесса передачи древнейшего сакрального имени сквозь века и тысячелетия. Этноним «славяне» («словене, склавины») теснейшим образом связан с солнечной, «сколотской» темой. Любопытно, что в польском языке солнце – słońce, в верхнелужицком – słonco, в чешском – slunce. (Наблюдение сделано ЖЖ-блогером drfaust_spb.) То есть налицо созвучие «славянам», «слову» и «славе». «Звуковое» сходство свидетельствует здесь о символическом выражении одной и той же сущности. «Слава» и «слово» звучат практически одинаково, да и смысл лежит на поверхности. Слово доносит славу, выступая как молва. Сама же слава есть атрибут солярности. Впрочем, можно сказать и наоборот: «…Солнце – сосредоточие славы. Солнце сияет; слава представляется такой же светлой и сияющей, как оно… Нам свойственно желание славы, стремление жить как Солнце, растрачивая свои блага и свою жизнь» (Ж. Батай. «Проклятая часть»).

Но и слово находится в «контексте» солярности. Так, образ Христа (Логоса, Слова, Царя Славы) «раскрывается» через образ Солнца: «Носители слова Божия имеют солнце своим символом, – пишет архимандрит Никифор. – Истинная Церковь в Откровении Иоанна изображается облеченною в солнце (От 12:1). Праведники, возрожденные словом Божиим, воссияют некогда, как солнце, в царствии Отца их (Мф 13:43, сн. Дан 12:2, Ис 30:26, Суд 5:31). Но истинное солнце, истинный свет, коего видимое нами солнце служит только слабым отблеском, есть Вечное Слово, Господь, Христос. Лицо Его сияет как солнце в силе Своей (От 1:16). Он есть Солнце правды (Мал. 4:2), истинный свет (Ин 1:9), пришедший в мир, чтобы отделить свет от тьмы, чтобы служить светом миру (Ин 3:19, 8:12, 9:5) и все просвещает, – Он свет невечерний, вечный, незаходимый» (От 21:23, 22:5)» («Библейская энциклопедия»).

Вот почему празднование Рождества совпадает с «языческим» (на самом деле изначально гиперборейским) зимним солнцестоянием, днем Коляды у русичей (ср. со сл. «колядки» – ср. с «коло» и «сколотами»). Христос действительно родился тогда, когда мы празднуем его Рождение, что бы ни говорили разного рода «авраамисты». Что же до «язычества», то оно предвосхищало многие вещи, сочетая в себе как паганистские заблуждения, так и протохристианские прозрения. Достаточно взять хотя бы образ Даждьбога (Колаксая) – Солнечного Царя. Русская летописная традиция особенно подчеркивает момент его сыновства – он сын Сварога (Таргитая). Наши далекие предки еще в доскифскую эпоху хранили память об Отце и его солнечном Сыне. Поэтому праславяне и назывались сколотами. Поэтому и славяне – славные, солнечные. Поэтому же и русичи – «внуки Даждьбоговы», потомки Солнце-Кесаря. Таким образом, можно сделать вывод о том, что «славяне», «склавины», «сакалиба», «сколоты» – все это этнонимы, которые, так или иначе, раскрывают древнейшее имя – «скифы», делая упор именно на его солнечном измерении.

Можно предположить, что в определенный момент какие-то этнополитические образования славян, наследовавшие скифам-сколотам, «отказались» от этнонима «венеды», модифицировав прежнее имя. Тем самым они как бы укрепились в собственном «скифстве», сильнее размежевавшись со своими «западными» соплеменниками-венедами. А истоки разделения следует искать еще в 1 тыс. до н. э., когда сколоты и союзные им народы противостояли западным славянам – лужичанам. Наконечники скифских стрел находят в разрушенных лужицких городищах – и это уже само по себе ярчайшее свидетельство острого противостояния. Воистину наши непростые отношения с западными славянами – поляками – уходят в глубь даже не веков, а тысячелетий. Точно так же, впрочем, как еще более непростые отношения с Европой (шире – Западом), которая является наследницей западной Индоевропы, «зоны Кентум». Кстати, сама Лужицкая культура включала, помимо славян, еще и германцев. То есть она была подвержена мощному влиянию со стороны кентумных образований.

Существуют довольно радикальные суждения на счет дуализма словен и антов. Так С.В. Назин, вообще, склонен считать их двумя отдельными, хотя и родственными народами: «Это были два разных народа, говоривших на диалектах одного языка… Славяне и Áνται имели разную историческую судьбу. Первые были всегда врагами Византии, вторые с 545 г. являлись ее союзниками, что и погубило антов. В 602 году они были разгромлены аварами и не могли больше соперничать со славянами, которые были союзниками авар против ромеев. Исторический спор… решается в пользу славян. Оба родственных народа сливаются в единый «языкъ словенск», но бывшие анты все же сохраняют следы былой самостоятельности, выделяясь из прочих славян в этнографическую группу ляхов. Одно из ляшских племен сохраняет даже древний этноним *Vet, правда уже вторичной патронимичной форме «вятичи» («Венеты и анты»). Представляется, что здесь имеет место некоторое преувеличение. Славяне (словене, склавины) и анты (венеды) – один народ, которому присущи разные этнополитические традиции (например, династические линии, о чем чуть позже). Именно эти традиции и нашли отражении в «Повести временных лет», где текст, принадлежавший «склавинскому» автору, был серьезно отредактирован автором, придерживающимся «антской» традиции.

Есть один очень любопытный момент, который лишний раз доказывает, что ПВЛ писали разные авторы. Сам рассказ о происхождении славян начинается с того, что они «разошлись… по земле и прозвались именами своими от мест, на которых сели». Причем славяне вполне четко отождествляются с «нориками». То есть мы имеем прямое указание на Подунавье, как исток Руси и всего славянства. Однако же затем следует очень важная поправка, которая серьезно меняет всю картину. ПВЛ рассказывает о самом расселении славян: «Так одни, придя, сели на реке именем Морава и прозвались морава, а другие назвались чехи. А вот еще те же славяне: белые хорваты, и сербы, и хорутане. Когда волохи напали на славян дунайских, и поселились среди них, и притесняли их, то славяне эти пришли и сели на Висле и прозвались ляхами, а от тех ляхов пошли поляки, другие ляхи – лутичи, иные – мазовшане, иные – поморяне. Так же и эти славяне пришли и сели по Днепру и назвались полянами, а другие – древлянами, потому что сели в лесах, а другие сели между Припятью и Двиною и назвались дреговичами, иные сели по Двине и назвались полочанами, по речке, впадающей в Двину, именуемой Полота, от нее и назвались полочане. Те же славяне, которые сели около озера Ильменя, назывались своим именем – славянами, и построили город, и назвали его Новгородом. А другие сели по Десне, и по Сейму, и по Суле, и назвались северянами. И так разошелся славянский народ, а по его имени и грамота назвалась славянской».

Заметно как бы два этапа движения славян в Приднепровье. Сначала они приходят с дунайских земель в район Вислы и становятся «ляхами». А потом уже сами «ляхи» перемещаются к Днепру и в другие регионы будущей Киевской Руси. То есть славяне дают некий «крюк» – вместо того, чтобы двигаться в Приднепровье «напрямую». А ведь данные археологии свидетельствуют именно о таком вот «прямом» движении – из Фракии, когда в районе Борисфена оказались десятки тысяч людей, которые сыграли важнейшую, можно даже сказать, ключевую роль в образовании Черняховской культуры. Показательно, что «Сказание о Славене и Русе» упоминает лишь прямое движение из Подунавья, причем самое начало славянской миграции ведет из Причерноморья. Очевидно, что его создатели имели в виду древнейшие потоки переселения славян (и киммерийцев) с территории изначальной Скифии – и обратно.

А вот автор «Повести временных лет» (точнее, ее этногенетической легенды) указывает на события более позднего времени. Очевидно, что в сферу его внимания попали события, связанные с образованием Суковско-Дзедзицкой культуры (5–7 вв.), занимавшей обширные пространства Одера, Вислы и Эльбы. «В ареале суковско-дзедзицкой культуры исторические источники фиксируют несколько племенных образований, – сообщает В. Седов. – В междуречье средних течений Одера и Варты локализуются поляне – одно из крупных племен лехитской группы славян. Этимология его прозрачна – от слова «поле». Баварский географ не упоминает полян, но ему были известны глопеане – большое племенное формирование, включавшее «400 градов». По всей вероятности, оно тождественно полянам, в составе которых были более мелкие племена-новообразования – гопляне (название происходит от озера Гопло в Куявии), ленцицане (округа Ленчицы) и серадзане (округа Сарадза). Соседями полян на юго-западе были дедошане» («Славяне. Историко-археологическое исследование»). В свете этого было бы вполне логичным считать, что между западными и восточными полянами существовала весьма тесная связь, и можно говорить о некоем тесном взаимодействии между двумя группами. При этом надо заметить, что один из авторов ПВЛ особенно выделяет роль полян, ведя их происхождение от ляхов. На самом деле, имеет смысл говорить об обратном. Поляне – это потомки сколотов-паралатов (палов, спалов, спалеев), которые мигрировали в разных направлениях – в том числе и на земли современной Польши.

Суковско-дзедзицкая культура была одним из вариантов Пшеворской культуры (II в. до н. э. – 4 в. н. э.), которая возникла на базе древнейшей Лужицкой общности и занимала обширные пространства Польши и Германии. Во 2 в. н. э. многие пшеворцы мигрировали в район Среднего Дуная, где ими была образована Прешовская культура. Кроме того, имела место их миграция в район Западной Украины. Очевидно, что «ляшский» автор проинтерпретировал данные о «дунайском расселении» славян именно в свете этого события. А исход дунайцев в Приднепровьебыл связан им с миграцией пшеворцев в направлении Украины. Любопытно, что эта линия ПВЛ совпадает с линией западнославянских (польских и чешских) хроник, которые рассказывают о трех братьях – Чехе, Лехе и Русе. Здесь братья выводились из «Иллирии», «Паннонии», «Хорватии», «Далмации» и т. д. В разных источниках содержатся разные вариации и наиболее характерна, пожалуй, та, котрую приводит Дециус в своем трактате «О польских древностях» (16 в.), согласно которому «Рус, брат Леха (хорвата. – А.Е.), основал Русь, или Рутению, или Роксоланию, дав ей свое имя». Русь здесь отождествляется со славяно-иранской Роксоланией, что указывает и на восточноскифские истоки русской государственности.

Таким образом, складывается следующая картина. Первоначально этногенетическая легенда была изложена автором, придерживающимся склавинской (скифо-фракийской) традиции. Он указал на весьма отдаленные времена расселения славян в Подунавье, подчеркнув, однако, что они «сели» там «спустя много лет». Весьма возможно, что автор рассказал и о приходе славян из Скифии, о чем поведала «Иоакимовская летопись». Однако затем текст подвергся существенной правке. Автор, придерживающийся венедской (антской, «лужицкой») традиции, переделал его в соответствии со своими представлениями об этногенезе различных славянских общностей. Он связал события, изложенные склавинским автором, с активностью «западных» славян – наследников Лужицкой культуры.

И это вряд ли можно считать фальсификацией – по крайней мере, в современном понимании данного слова. Пшеворцы, безусловно, сыграли важную роль в судьбе как дунайских, так и приднепровских славян.

В первой половине 1 тыс. до н. э. на территории будущей Киевской Руси реализовывались разные славянские «проекты». Одним из них был антский проект, связанный, судя по всему, с западной Славией. По данным Иордана, анты населяли земли от Днепра до Днестра. Это было довольно мощное образование, которое, тем не менее, потерпело поражение в военно-политическом противостоянии с готами, чей король Винитарий разгромил антов и казнил их князя Буса вместе с 70 старейшинами. Обращает на себя внимание столь радикальная зачистка антской аристократии. Складывается такое впечатление, что от нее очень многое зависело. Возможно, Антия держалась на пришлой, венетской прослойке, которая и управляла страной, населенной по преимуществу скифо-склавинами, потомками сколотов. Хотя на этих землях жили и выходцы с западнославянских земель, и такое положение дел могло возникнуть в результате массовой миграции пшеворцев на территорию Украины. Тогда становится понятным, почему готы сумели одолеть антов, – они были не совсем своими для местных славян, которые ощущали себя склавинами – потомками скифов и сколотов. Анты же и венеты, судя по всему, связывали себя не столько со Скифией, но с теми протославянами, которые покинули скифские земли, устремившись на запад. Кстати, весьма характерно, что венеты-вятичи долгое время упорно не желали присоединяться к Киевской Руси. Окончательно их покорили только в XII в., когда князь Мономах совершил поход на вятичей и победил их правителя – князя Ходоту.

Сколько Киев правило на Днепре? – Этническое и социальное. – Русский – значит «красный». – Государствообразующий народ. – Геты, ставшие готами. – Кельто-славянский марш гуннов. – Рождение Великой Руси

Готы сокрушили Антию, однако же так и не сумели установить свою гегемонию. Их смели гунны, которым, так или иначе, содействовали росомоны («люди Рос»), чьи мужы – Сар и Аммий – нанесли тяжелейшее ранение еще Германариху, отцу Винитария. Очевидно, с этого момента можно говорить о русском периоде в истории Приднепровья, о начале «Киевской Руси». В земли сколотов приходит русское имя, которое становится именем здешних славян. Об этом лаконично, но емко поведала «Повесть временных лет», утверждавшая, что поляне стали называться русью.

Конечно, послесколотская государственность здесь развивалась еще и до русов. Была, как уже отмечалась, Антская держава. Также нужно вспомнить и о «фракийской» миграции. Очевидно, именно с ней и связано создание знаменитых Змиевых (или же Трояновых валов), строительство которых началось на рубеже нашей эры и продолжалось вплоть до 7 в. Речь идет о мощнейшей системе укрепительных сооружений, которая протянулась по границе степи и лесостепи через всю Украину. Сооружения эти были практически неприступны для конного воина – даже и при отсутствии защитников, ибо состояли они из рва и вала с наклоном, доходящим до 45º. Специалисты подсчитали, что один из комплексов – постугнянско-ирпенский вал, длина которого составляла около 40 км, – сооружало 30 тыс. человек.

Понятно, что все это требовало наличия государственной организации. Историк Я.А. Бутаков связывает ее возникновение с легендарным Трояном, а также с землей и тропой Трояновой («Слово о полку Игореве»). При этом он считает, что Троян был восточнославянским князем, чье правление приходилось примерно на 6–7 вв. Им и было создано некое государственное образование восточных славян, которое Я.А. Бутаков отождествляет с «Трояновой землей»: «Есть большой соблазн считать «тропу Троянову» не просто эпическим обобщением. В Болгарии, на северном склоне Старой Планины, есть город Троян. Южнее его лежит перевал Троян – один из самых высоких на главном Балканском хребте. И город, и перевал находятся на пути из города Русе (!) на Дунае к греческим Фессалоникам (слав. Солунь). Между прочим, как раз для района Русе периода VI–VII вв. археологи установили наличие культурной общности со Средним Поднепровьем. Византийские источники отмечают в этом районе Подунавья племена дреговичей, полян и северян. Здесь явно располагалась мощная колония целого союза восточнославянских племен…».

Данные наблюдения представляются весьма ценными, однако сделанные выводы нуждаются в некоей корректировке. Строительство Трояновых (Змиевых) валов началось где-то на рубеже нашей эры. Следовательно, его инициатор – князь Троян – появился в Приднепровье как раз тогда, когда туда стали переселяться славяно-фракийцы. Возможно, он это переселение и возглавил. Именно Троян стоял у истоков Киевской Руси. А его потомки построили города на Днепре, которые оказались достойными внимания Птолемея. Одним из этих потомков был Амадока, а другим – Сар, по имени которого и были названы днепровские города, упомянутые Птолемеем. (Второе имя, кстати, хорошо этимологизируется на базе русского языка, в нем легко угадывается «царь».) И здесь следует вспомнить о том, что Сар и Аммий – персонажи рассказа Иордана, повествующего о выступлении росомонов (в союзе с гуннами) против готов Германариха. Очевидно, Иордан «перенес» Сара и Аммия в 4 в., сами же они жили раньше – никак не после Птолемея. Нечто заставило его это сделать – возможно, предводители росомонов принадлежали к княжескому роду, весьма близкому к славяно-фракийскому роду Трояна. А сами эти роды восходили, в конечном итоге, к скифско-фракийскому князю Славену.

Росомонов часто размещают в Азовско-Донском регионе – там же Захарий Ритор (5–6 в.) размещал некий народ Рос, который и следует отождествить с росомонами. Тут, кстати, надо будет напомнить о том, что Славен и Скиф изначально обитали именно «у Понта и Меотиса (Азовское море. – А.Е) в пустянех». Итак, вновь возникает скифско-фракийская цепь, соединяющая Северное Причерноморье и Балканы, Приднепровье и Подунавье. Кем же были правители росомонов, которых Иордан отождествил с «фракийскими» владыками Саром и Аммием? Как представляется, речь тут может идти о летописном князе Кие, который со своими русами пришел из «Дикого поля». А это уже указание на азовско-донские степи, где и размещают «людей Рос». Но при всем при том Кий связан не только со скифской Степью, но и с фракийским Подунавьем. Как сообщает «Повесть временных лет», после своего визита в Царьград князь «пришел к Дунаю и облюбовал место, и срубил небольшой городок, и хотел сесть в нем со всем родом, да не дали ему живущие окрест; так и доныне называют придунайские жители городище то – Киевец». Возникает вопрос: уж не в землю ли Троянову (в будущую Болгарию) устремился Кий? Любопытно, что именно в Болгарии, в городке Переяславце, хотел обосноваться князь Святослав. Что-то тянуло русского князя в эти края – помимо соображений геополитического характера? Возможно, он стремился перенести столицу Руси в места, где правил легендарный Славен и князь Троян. А вот еще нечто любопытное – оказывается, в 1 тыс. до н. э. на территории современной Румынии, в Нижнем Подунавье, существовал фракийский поселок Киос (Киус), превращенный римлянами в укрепленный лагерь где-то не позднее 3 в. н. э. Характерно, что это поселение, чье имя этимологически тождественно имени Киева, существовало в землях фракийцев еще до нашей эры. И, скорее всего, таких Киосов было множество. Вот и еще одна ниточка, связующая Фракию и Приднепровье. (При этом нужно помнить и о Малой Азии, где, как уже отмечалось, были города Киос и Киерос, именовавшиеся также Прусиадами.)

Здесь было бы весьма своевременным коснуться той полемики, которую древние летописцы вели вокруг фигуры Кия. В Новгородской первой летописи младшего извода утверждается: «…В нашей стране назван был город великокняжеский во имя Кия – так звали перевозчика, иные же говорят ловца зверей возле города». В ПВЛ же это утверждение решительно опровергается: «Иные же, не зная, говорят, будто Кий был перевозчиком. Был же тогда у Киева перевоз с той стороны Днепра, отчего и говорили: «На перевоз на Киев». Однако если бы Кий был перевозчиком, то не ходил бы к Царюграду. А Кий этот княжил в роде своем, и ходил к царю, как говорят; великие почести воздал ему тот царь, при котором он находился». Очевидно, что летописцы основывались не на пустом месте, а приводили некоторые факты. Причем складывается такое впечатление, что они имел в виду не одного Кия, а трех – перевозчика, ловца зверей и князя, с почетом принятого византийским императором. Вопрос о перевозе и перевозчике был очень подробно рассмотрен В. Яновичем. Он обратил внимание на то, что автор ПВЛ не отрицает само существование Киева перевоза – в далекие времена. Что же это был за перевоз? «Известен способ переправы через реку на лодках и плотах, когда вместо весел используют кий (жердь), которым отталкиваются от дна, – пишет В. Янович. – Таким образом можно перевозить груженые телеги, скот. В некоторых местах на Украине занятие таким перевозом является промыслом и называется «киюванням». От подобных перевозов могли получить свои названия многочисленные тезки Киева, стоящие на малых речушках, но не Киев на Днепре. Глубина Днепра слишком велика, а течение сильно для такого способа перевоза. Тем не менее, версия о происхождении названия города Киева от «Киева перевоза» существовала испокон веков. Несмотря на несогласие с ней, ее не мог проигнорировать и киевский летописец. Как говорится, дыма без огня не бывает. Перевоз у Киева, по-видимому, когда-то был, но… едва ли мог получить свое название от имени перевозчика и представлять собой лодку, плот или паром, перемещаемые с помощью киев. Перевоз через большую реку, достойный большого города и памяти поколений, вероятнее всего, был стационарным и представлял собой понтонный мост… Киев перевоз, скорее всего, состоял из ряда лодок, накрытых бревенчатым настилом. По нему могли передвигаться обозы с гружеными телегами, перегоняться скот и т. п. Главной проблемой было удерживать перевоз от сноса течением. Наиболее надежным ее решением представляется следующее: зимой со льда через проруби забить в дно ряд свай (кольев, киев), а затем, когда лед сойдет, к ним привязывать лодки… перевоз, удерживаемый киями, вполне можно было назвать киев перевоз. Людей, обслуживающих киев перевоз, могли называть киянами, а их хозяина – Кием (независимо от его имени собственного), город же, в котором они жили, – Киевом» («Наследие тысячелетий»).

Кто же был этим самым Кием? В. Янович, следуя за Б.А. Рыбаковым, считает, что речь идет о византийском полководце Хильбудии (6 в.), который являлся славянином (антом) по рождению. Прокопий Кесарийский рассказывает, что римский кесарь поставил Хильбудия начальником Фракии – с тем, чтобы тот охранял империю. Здесь ромейскому наместнику пришлось вступить в жесткую военную конфронтацию со славянами (южными), которая окончилась его гибелью. В. Янович решительно связывает Хильбудия с тематикой Киева перевоза, трактуя его имя как двухсоставное – «хиль» (Кий) и «будий» («строитель» – на украинском и польском). Получается – «Кийбудий» – «строитель перевозов». По его мнению, руководитель, имеющий опыт управления переправой через огромную реку, был крайне полезен для империи на Дунае. Что ж, это все совпадает с данными ПВЛ, которая описывает попытку Кия утвердиться на Дунае после его встречи с императором. Но вот вопрос – когда был основан сам перевоз через Днепр? При Хильбудии? Но это не из чего не следует. Более того, сам перевоз должен был оправдать себя в течение достаточно долгого времени – и только после этого в империи сделали бы ставку на восточнославянского (антского) князя. Сам Киев перевоз возник намного раньше, и это свидетельствует из текста самого В. Яновича. Вот что он пишет о названии города Амадока, который, как уже было сказано, выше помещался Птолемеем на одну широту с Киевом: «Смысловое значение названия города Киева от соответствующего перевоза в первые века его существования было очевидным. В таких случаях другие народы зачастую переводят названия на свой язык. Поскольку об Амадоке сообщает древнегреческий географ, то логично заглянуть в словарь древнегреческого языка. Это сделал Иван Билык… и обнаружил, что амадока означает – бревна, соединенные вместе, то есть плот или бревенчатый настил, который является неотъемлемой частью киева перевоза, так же как и забитые в дно реки кии. Для местного строителя киева перевоза главной деталью представляются кии, забивание которых в дно реки непростая задача, а для гостя пользователя – бревенчатый настил, по которому трясется его телега, теряя плохо закрепленную поклажу. Для уменьшения этой тряски, вероятно, киевы перевозы настилались колодами, обращенными плоской частью вверх. Колода – это бревно, расколотое надвое. Того же корня слово колодец – глубокая яма, облицованная колодами. Греческое название колоды – дока. Колоды, соединенные вместе, амадока – греческое название киева перевоза. С учетом изложенного выше можно считать, что название Амадока является греческой калькой славянского названия Киев и что он был основан до бегства ольвиополитов на север, то есть более двух тысяч лет тому назад».

Тут надо еще иметь в виду, что Амадок – имя фракийское, точнее славяно-фракийское. И у славяно-фракийцев были свои перевозчики, которым греки давали соответствующие, калькированные имена. А они уже получали распространение во фракийской среде, подверженной античному влиянию. Амадока Первый, о котором сказано выше, судя по всему, и был таким перевозчиком, контролирующим важнейший речной торгово-политический центр. Один из «фракийских» перевозчиков, принадлежащий к роду Славена, и создал город, первоначально именуемый Амадокой – по его имени. А потом днепряне уже переименовали его в Киев, а самого правителя – в Кия. Он-то и должен был восприниматься в народной памяти как создатель перевоза через громадный Киев, что означало создание мощного транзитного центра. И это действительно было деяние, достойное великое правителя и даже основателя династии (согласно польским хроникам, Киевичи правили вплоть до прихода князя Олега с севера). Именно этого основателя готский историк Иордан переместил (вместе с основателем города Сара) в 4 в. н. э. Очевидно, у него были данные, которые позволяли отождествить вождей росомонов, бросивших вызов Германариху, с правителями, основавшими днепровские города на заре нашей эры. Таким образом, можно сделать вывод о том, что потомок Славена «фракийский» правитель Амадок был Кием Первым, тем самым перевозчиком, о котором и писала Новгородская первая летопись младшего извода. А кто же был Кием Вторым? Кийбудий? Нет, он был, в «лучшем» случае, Кием Третьим. Вторым, судя по всему, нужно считать Кия, пришедшего из «Дикого поля» – спасать днепрян от готов, которые похоронили «антский» проект и серьезно претендовали на господство в Приднепровье.

Для того чтобы продолжить разговор о создании и укреплении Киевской (Днепровской) Руси, необходимо прояснить вопрос об этногенезе русов (росов), которых довольно часто отделяют от славян, считая скандинавами, иранцами, индоариями, готами и даже проточеркесами (версия С. Грицкова). Историки, настаивающие на подобном разделении, рисуют следующую картину – пассионарные русы поселились среди славян, дали им мощный государственно-политический импульс, ну а потом благополучно славянизировались, наложив неизгладимый отпечаток на простодушных земледельцев. Последних здесь снова изображают некоей женственной, страдающей массой, которая активна разве что в плане растворения в себе внешней брутальной силы. Ну и, конечно же, при этом снова имеет место ретроспективная кража – у крупнейшего славянского народа крадется его русское имя. Действительно, летописи дают не так уж и много славянских имен. Но германских среди них еще меньше. Большая часть – имена кельтские, иллирийские, иранские. Так, имя «Дир» употреблялось иллирийцами, а у кельтов оно известно и сегодня – в значении «сильный», «знатный» и т. д. Вообще очень многие древнерусские имена, известные нам из летописей, могут иметь кельтское происхождение. Таково, например, имя Стир – в Британии даже есть река со сходным названием («могучий», «значительный»). Множество имен относят к иллирийским – Егри, Уто и т. д. А такие имена, как Сфандра и Фроутан, – к иранским. Выделяют и группу предположительно чудских (эстских) имен – Каницар, Искусеви, Апубъксар. Да ведь и славянские имена встречаются в обилии – Воико, Клек, Синко, Сфирько, Борич, Буривой. Хотя отдельные историки приложили много усилий для того, чтобы дезавуировать славянство некоторых из этих имен. Но личные имена – это на самом деле не так уж и важно. На их основании мы не можем вынести какого-то однозначного суждения об этническом происхождении русов. Ведь с именами случались (да и случаются) весьма интересные вещи. Готский историк Иордан замечает: «Все знают и обращали внимание, насколько в обычае племен перенимать по большей части имена: у римлян – македонские, у греков – римские, у сарматов – германские. Готы же по преимуществу заимствуют имена гуннские». Так что вовсе не факт, что носитель кельтского или германского имени был кельтом или германцем. Важно однозначное указание «Повести временных лет» на то, что «русский и славянский язык одно есть». Это главное, и это бьет все козыри сторонников этнического разделения руси и славян.

Часто упоминают трактат византийского императора Константина Багрянородного (10 в.), имея в виду его информацию о том, что есть русские и славянские названия днепровских порогов. (Норманисты в свое время заключили, что русские названия – скандинавские.) Между тем, сообщение императора не отличается ясностью. Всего он приводит названия семи порогов. Из них названия четырех приведены на «русском» и «славянском» языках, а два – только на одном языке. (Это пороги Эссупи и Геландри). Название пятого порога – Варуфорос – вообще не переведено на греческий язык. То есть неточностей здесь хватает, поэтому есть в чем сомневаться. Вообще же названия русских порогов великолепно этимологизируются на славянской основе. Весьма кропотливую работу в данной области провел историк В.П. Тимофеев, автор замечательнейшего очерка «И все-таки «Людота коваль». Там приведена обширнейшая аргументация, приводить которую целиком здесь не представляется возможным. Вот лишь одно из наблюдений, сделанное по поводу порога, звучащего пославянски – Веручи, а по-росски Леанти. Первое название исследователи согласно расшифровывают как «выручий», «кипящий». Второе же вроде бы никак не похоже на славянское, однако: «начальное Λε, благодаря ε, дают наше смягченное ль, а последующее αν, учитывая соответствие носовой гласной, читаются у. А теперь прочтите все слово сами – конечно, удивительно, но уверяю, здесь нет никакого фокуса: Λεαν τ ι: Λε[l’]+ αντ [ut] + ι = l’uti = *Лютый! В этой греческой транскрипции отразилось древнейшее произношение слова лютый – ль’юты… Перед нами Лютый – слово исконно росского, но не скандинавского языка, вместе с Въручий в самом лучшем виде согласованное с понятием кипящая вода».

Но, пожалуй, главный аргумент деславянизаторов руси – противопоставление русов и славян, которое встречается в письменных источниках, в основном – арабских. Так, Ибн Русте уверяет, что русы «нападают на славян, подъезжают к ним на кораблях, высаживаются, забирают их в плен». При этом они «не имеют пашен, а питаются лишь тем, что привозят из земли славян». Другой арабский автор, Гардизи, сообщает о русах следующее: «Всегда сто-двести из них ходят к славянам и насильно берут с них на свое содержание, пока там находятся… Много людей из славян… служат им, пока не избавляются от зависимости». Согласно же Мутакхару ибн Тахиру ал-Мукадасси страна русов граничит с землей славян, первые нападают на вторых, расхищают их добро и захватывают их в плен. Итак, некоторое противопоставление налицо. Но вот носит ли оно этнический характер на самом деле? Не наблюдается ли здесь своеобразная трактовка совершенно иных реалий? Давно уже доказано, что арабские источники, разделяющие русов и славян, восходят к тексту Ибн Хордадбеха, который заявил: «Русы суть вид славян…» В ходе источниковедческого анализа выяснилось полное совпадение приведенного выше рассказа Ибн Русте с рассказом ал-Джахайни, полностью аналогичным данным Ибн Хордадбеха. Другая значимая фигура Гардизи сам признавался в использовании труда Джахайни. Мукадасси, так же упорствующий в указанном противопоставлении, вообще представил вниманию читателей лишь сокращенный вариант рассказа Ибн Русте и Гардизи.

При этом надо учесть, что текст Ибн Хордадбеха был написан раньше всех перечисленных. Кроме того, аналогичные этим текстам рассказы аз-Замана, ал-Марфази и Мухаммеда Ауфи вообще не содержат никакого отчуждения руси от славян. И вывод здесь получается вполне однозначный – более поздние авторы просто исказили изначальное сообщение. Сам Ибн Хордадбех не оставил (за исключением приведенного высказывания) каких-либо сведений о славянах, а его текст дошел в сокращенном виде. «…Сохранившиеся в других более поздних сочинениях ссылки на этого автора, – пишет А. Новосельцев, – как правило, не совпадают с уцелевшим экстрактом. Это наводит на мысль, что сохранившийся вариант сочинения нашего автора представляет собой лишь кратчайшие выжимки из большого оригинала» («Восточные источники о восточных славянах и руси VI–IX вв.»). Вставки в изначальный текст Ибн Хордадбеха нужно считать позднейшими искажениями, внесенными под впечатлением определенных различий между русами и основной массой славянства. Он именует русов видом славян, и упомянутые различия следует считать не племенными, а социальными.

Арабы сообщают о том, что русы не утруждают себя земледелием и скотоводством, отдавая предпочтение войне и торговле (надо думать и военной добыче). Русы практиковали широкомасштабные военные операции, направленные против различных стран: «И они народ сильный и могучий и ходят в дальние места с целью набегов, а также плавают они на кораблях в Хазарское море, нападают на корабли и захватывают товары» (ал-Марвази). Русы, будучи крайне воинственными, приучали своих детей к мечу буквально с первых дней жизни. В люльку только родившегося ребенка отец клал меч и говорил: «Я не оставлю тебе в наследство никакого имущества, и нет у тебя ничего, кроме того, что приобретешь этим мечом» (Ибн Русте). «Храбрость их (русов. – А.Е.) и мужество хорошо известны, – писал ал-Марвази, – так что один из них равноценен многим из других народов». Странный это какой-то этнос, который не практикует земледелие и не разводит скот, но занимается только лишь войной! Больше всего подобный образ жизни подходит некоей военнополитической корпорации. В пользу этого свидетельствуют данные «Русской правды» («Ярослава»), согласно которой русин «любо гридин, любо купчина, любо ябетник, любо мечник». Историк Г.С. Лебедев утверждает по этому поводу следующее: «Данная в Новгороде «Правда Ярослава» подчеркивает, что княжеская защита распространяется на этот дружинно-торговый класс вне зависимости от племенной принадлежности «аще изгой будеть, любо словенин»…Всем им гарантирована та же защита, что и непосредственным членам княжеской администрации, огражденным двойной вирой в 80 гривен, которой оплачивается «муж княж» огнищанин или тивун княж, «конюх старый», или мечник, выполняющий обязанности вирунасборщика…» («Эпоха викингов в Северной Европе»).

Как видим, словом «русин» здесь обозначается социальный статус, который может принадлежать как словенину, так и выходцу из иных этнополитических образований. А вот крайне интересная информация, которая содержится в трактате византийского императора Константина Багрянородного «Об управлении империей»: «Зимний и суровый образ жизни этих самых Руссов таков. Когда наступит ноябрь месяц, князья их тотчас выходят со всеми Руссами из Киева и отправляются в полюдье, то есть круговой объезд, и именно в славянские земли Вервианов, Другувитов, Кривичей, Севериев и остальных Славян, платящих дань Руссам». Понятно, что речь здесь не может идти о всем народе русов и даже о всех русах, живущих в Киеве. Император явно имеет в виду именно дружину киевского князя. То есть «военный элемент». По всему получается, русы были некоей воинской «кастой», «корпорацией», которая и составила основу дружины киевского князя. Показательно, что и само слово «рус» тесно связано с красным цветом, который всегда был цветом воинов, ибо символизировал пролитую в боях кровь – свою и чужую. Например, в ведической Индии красный цвет принадлежал варне (касте) кшатриев, т. е. воинов.

В этимологических словарях слово «рус» тождественно слову «русый», которое, в свою очередь, означает не столько «белый», как думают многие, а «ярко-красный», и даже «рыжий». Так, в словаре А.Г. Преображенского «рус(ъ)», («руса», «русо», «русый») означает «темно-рыжий», «коричневый» (о волосах). Ему соответствуют укр. «русый», словац. «rus», «rosa», «rusa glava», бел. и серб. «рус», чеш. «rusy». (Преображенский А.Г. «Этимологический словарь русского языка».) М. Фасмер приводит словен. «rus» в значении «красный». («Этимологический словарь русского языка».) О красном «измерении» слова «русъ» писал в своем словаре И.И. Срезневский («Словарь древнерусского языка»). Связь слов «рус» и «красный» прослеживается и вне славянских языков, что позволяет говорить об индоевропейской основе данного феномена. Пример – лат. «russys» («кроваво-красный»), лит. «rusvas» («темнокрасный»), латыш. «rusa» («ржавчина»), латин. «russeus», «russys» («красный, рыжий»).

Важно заметить, что кроваво-красный цвет указывает не только на пролитую в боях кровь, но и на душу, понимаемую в данном случае как начало, которое ниже духа (высшего, сверхинтеллектуального принципа), однако выше тела. Выше говорилось об утверждении старинного «Слова об идолах», согласно которому славяне первоначально поклонялись упырям. Это поклонение, как очевидно, предназначалось наиболее могучим, яростным и бесстрашным воинам, которые потребляли кровь поверженного врага, поглощая таким образом энергетику души. Но они же и выделяли ее в наибольшем объеме, выказывая готовность пожертвовать собой и пролить свою (и чужую) кровь. И здесь весьма характерна связь русов с красным цветом, цветом пролитой крови. Так, византийский автор Георгий Амартола, описывая нападение русов на Константинополь, сообщает, что они «своим видом показывали готовность к нападению». Латинский переводчик хроники Феофана библиотекарь папы римского Анастасия перевел греческое слово «руссус» не как «русские», а как «красные». Налицо перекличка поколений – самых древних «кроваво-красных» проторусов князя Славена (носителей культуры Боевых топоров и Фатьяновской культуры) с русами 1 тыс. н. э. Через столетия наши древнейшие предки передавали невиданную и грозную для других «ярость благородную», которая облагораживалась по мере религиозно-политического взросления, но оставалась все такой же огненной и всесокрушающей. Таковой же она осталась и столетия спустя после падения Днепровской Руси, доставшись в наследство ратникам Дмитрия Донского, гренадерам Петра Великого и «сталинским соколам».

Славяне называли Черное (Русское) море еще и «Чермным» (т. е. красным). Вообще красный цвет имел большое распространение в Древней Руси. Красные стяги были стягами киевских князей, они видны на старинных изображениях, о них говорит «Слово о полку Игореве»: «Русичи великие поля червлеными щитами перегородили, ища себе чести, а князю – славы. Спозаранок в пятницу потоптали они поганые полки половецкие». Согласно былинам, красный цвет широко использовался для раскраски русских боевых кораблей. Русы охотно красили в него лица, используя боевую раскраску. Ибн Фадлан писал о русах, что они «подобны пальмам, белокуры, красны лицом, белы телом…». Низами Гянждеви («Искандернаме») изобразил это в стихах:

Итак, связь слова «рус» с воинским, боевым цветом налицо. Данный термин, очевидно, означает «красные», вернее «ярко-красные», «темно-красные». Он существовал и в качестве социального термина, характеризующего профессиональный статус русов, и как этноним, характеризующий славянское население, находящееся под их влиянием и получившее имя от пассионарных воинов: «…Поляне ноне зовомая русь» («Повесть временных лет»).

Впрочем, русы дали имя не только восточным славянам, но и другим этносам, вошедшим в состав Древнерусского государства. Арабский автор Ал-Массуди высказывается на этот счет вполне определенно: «Руссы состоят из многих народностей разного рода». И эти данные великолепно согласуются с утверждением персидского автора Ал-Истахри о том, что «ар-Рус, так же, как аль-Хазар и ас-Серир, – это название государства, а не города или людей…». Подобным же образом сколотами именовали всех жителей геродотовой Скифии. Примерно также русскими именуют и всех граждан Российской Федерации.

Между тем, разделение русов и славян имеет и этническую подоплеку, игнорировать которую не следует. В «Повести временных лет» подчеркивается, что «русский и славянский язык одно есть». В принципе это говорит в пользу славянства русов, но при этомвсе-таки указывает на некую этническую специфику последних. Язык вроде бы один, но русский выделяется в нечто отдельное. Очевидно, военная корпорация русов создавалась при участии какогото одноименного этнополитического образования, появившегося в Приднепровье из какого-то иного региона.

Где он располагался? Киевский «Синопсис» (XVII в.) сообщает о том, что «русы Кия пришли из Дикого поля». И это прямое указание на донские степи, на Приазовье. А к северу от Азовского моря сирийский автор Псевдо-Захарий Ритор (VI в.) локализует некий народ Рос. Вообще же Подонье и Приазовье – это регионы, где происходило интенсивнейшее взаимодействие славян и иранцев (алан и т. д.). И можно предположить, что русы Кия были неким этнополитическим образованием славян, содержащим внутри себя мощнейший иранский компонент. В то же самое время данное образование отличалось повышенным кшатризмом (можно даже сказать – воинственностью), отсюда и его «красное», русское имя. Собственно говоря, сам кшатризм можно объяснить как раз столь интенсивным переплетением двух родственных скифско-арийских начал – славянского и иранского. Русы максимально реализовали в себе древнейший этнический архетип, который уходит корнями в Среднестоговскую эпоху, во времена возникновения зоны «Сатэм». Кстати сказать, возникновение расенов-росов тоже было связано с активным взаимодействием (если не сказать взаимослиянием) древнейших «скифов моря» – пеласгов-пелесет-полян и турша-тоурси-тавров. Впрочем, здесь ни в коем случае нельзя забывать «реликтовых» индоариев, тавров (синдов, меотов), которые населяли Крым и то же самое Приазовье и которые также являлись наследниками Сатэм, изначальной Скифии. Отношения их со славяно-русами были довольно-таки сложными, как это, впрочем, часто случается даже с самыми родственными этнополитическими образованиями. Русские былины сообщают о походе князя-оборотня Волха и его «муравьиной дружины», о которой речь уже шла выше, на некое «Индийское царство». Сообщение об этом походе давно интригует историков, которые настойчиво пытаются найти заменителя этой непонятной «Индии». Чаще всего под ней понимается Византия, однако есть и другие трактовки. Одной из наиболее остроумных следует считать версию В.В. Кожинова, согласно которой былины имеют в виду «Иудейское царство», то есть Хазарию.

А между тем, данные былин следует понимать буквально, памятуя о «реликтовых» индоариях, издревле населявших Причерноморье. Они-то и были «Индийским царством», о котором рассказывается в былинах. И в данном случае нам особенно интересны тавры. Им приписывали чудовищный обычай умерщвления всех чужеземцев, проникших на их территории. И, согласно арабским источникам, именно этот обычай практиковали славяне, проживающие в городе Арса. (Данный город описывается как один из центров Руси, два других города – Куяба/Киев и Слава/Славенск.) Византийцы же часто именовали славяно-русов таврами или тавроскифами. Из этого можно заключить, что «реликтовые» индоарии были в свое время завоеваны и покорены русами-славянами, приняв активное участие в русском этногенезе. Именно этот процесс и описан в сюжете о походе князя Волха, который завоевал Индийское царство и переженил своих дружинников на местных девушках. Вот почему византийцы, которым были ближе жители Причерноморья, называли тамошних русов привычным именем – тавры. Ими, впрочем, практиковался и такой этноним – «тавроскифы», что явно указывает на древнейшую традицию, общую и для славян, и для иранцев, и для «индийцев».

В Азовско-Черноморском регионе помещались (еще античными авторами) и некие мирмидоняне («муравьи») – именно их князем был легендарный Ахилл, штурмующий Трою на стороне ахейцев. У этих «муравьев» существовали жесткие ритуалы умерщвления иноземцев. Судя по всему, индоарийцы (тавры) и были этими мирмидонянами. Тогда становится понятным, почему Волх обращает свою дружину в муравьев – он делает дружинников похожими на врага – с целью его обмана. Но потом победители – молодые дружинники-русы – вступают в коллективный брачный союз с побежденными, принадлежащими к родственному этнополитическому образованию. Тем самым происходит как бы укрепление изначально скифского, «сатэмского» начала. Русь же выступает в разных ипостасях, являясь как символом, так и катализатором данного объединительного процесса.

Таким образом, можно сделать вывод о том, что слово «рус» означало, прежде всего, социальный статус – так именовался представитель пассионарной, военно-дружинной корпорации. Там, где процессы взаимодействия различных этнополитических образований (славянских, иранских и индоарийских) протекали наиболее интенсивно, это слово становилось этнонимом. Со временем вокруг носителей этого этнонима возникали сильные государственно-политические образования, и тогда имя «рус» распространялось уже на разные этносы. Так было в случае с италийскими «морскими скифами», фракийскими дунайцами и приднепровскими полянами.

Возникновение Киевской Руси, импульс которому дало еще переселение фракийцев (I в. н. э.), тесно связано с активностью росомонов и гуннов (IV в. н. э.), направленной против готов. И перед тем как начать разговор об этой активности, следует вначале коснуться вопроса о том, кем же были сами готы. Согласно общепринятому мнению, их следует считать однозначно германцами. (Естественно, наибольшие усилия для формирования этого мнения приложила немецкая историческая наука.) Однако данные письменных источников свидетельствуют о том, что в состав готского этнополитического образования входили разные народы. Так, византийский историк Прокопий Кесарийский сообщает: «В прежнее время готских племен было много, и много их и теперь, но самыми большими и значительными из них были готы, вандалы, визиготы и гепиды. Раньше, правда, они назывались савроматами и меланхленами. Некоторые называли эти племена гетами». При этом «в древности они были одного племени, но впоследствии стали называться по-разному, по имени тех, кто были их вождями». Очевидно, что в самом начале речь шла о гетах – фракийском народе. И появились эти геты на территории современной Украины во время фракийского переселения, начавшегося в 1 в. н. э. Потом началось их соединение с другими этносами, примкнувшими к пассионарным пришельцам. Указание на то, что готы именовались савроматами, свидетельствует об участии в этом «проекте» иранцев (точнее, славяно-иранцев). Меланхлены – народ загадочный, о котором писал еще Геродот – применительно к Скифии. С гепидами – также все очень не ясно, хотя их упорно тянут к германцам. Вандалов средневековые источники дружно отождествляют со славянами – впрочем, у них находят и германский элемент (возможно, речь идет о совместном этнополитическом обрзовании). Наконец, под визиготами, наверное, и следует считать германцев. Очевидно, со временем этот элемент и взял верх. А поскольку германцы принадлежали к зоне «Кентум», то их преобладание завершилось резкой переориентацией готского союза, который попытался навязать свое владычество окружающим народам. Запад выступил против арийского, скифского Востока и потерпел поражение.

Правда, Иордан рассказывает об изначальной вражде готов с местными обитателями: «…Не медля тотчас они доходят до народа спалов и, завязав сражение, одерживают победу, а оттуда уже как победители спешат в крайнюю часть Скифии, которая соседствует с Понтийским морем». Но тут, скорее всего, имело место вражда фракийских переселенцев с «автохтонами»-спалами (палами, спалеями) – потомками паралатов и предками полян. При этом победители вовсе не собираются задерживаться в Приднепровье – они устремляются в сторону Меотиды, то есть в Приазовье. Похоже, что там находилась их прародина – так, из близкого этому региону Причерноморья (Евксинопонта) начал свою экспансию легендарный Славен («Сказание о Славене и Русе»). Не исключено, что и сама схватка готов (гетов) со спалами была вызвана нежеланием последних пропускать пришельцев через свои земли.

А вот в дальнейшем геты-готы действовали в союзе с местными этнополитическими образованиями – против Римской империи. И в подавляющем большинстве письменных источников все эти образования (вместе с готами) именуются «скифами». Зосима (III–IV вв.) рассказывает о том, как готы, вместе с боранами, карпами и уругундами, напали на Иллириду и Италию. Он же сообщает о том, как боране совершили самостоятельный набег на Азию (Питиунт), взяв корабли у жителей Боспора. Им же сообщается о набеге каких-то скифов, которые были соседями и готов, и боранов. А вот Иоанн Зонара (XII в.) говорит о том, как некая часть «скифов» переправилась через Боспор и Меотиду, разрушив множество земель. При этом этническая принадлежность скифов не уточняется. В биографии Галлиена повествуется об опустошительном набеге готов на Азию, причем утверждается, что «скифы это часть готов». Последних относили к скифам и некоторые другие авторы.

Что же мы видим? Готы входят в состав Скифии, но вовсе не подчиняют ее – многие скифы действуют самостоятельно от них. В то же самое время какие-то скифы характеризуются как «часть» готов. Очевидно, что готы всетаки подчинили себе какие-то образования Скифии. Авторы древности рассказывают о крупном походе варваров Северного Причерноморья на Рим, который произошел в правление императора Клавдия II. Аврелий Виктор (4 в.) относит его участников именно к готам, в то время как Хроника Георгия Синкелла говорит уже о герулах. Зосима же включает в число участников готов, герулов и певкинов. А вот в биографии Аврелиана сказано о том, что поход устроили некие «меотиды». Как бы то ни было, но очевидно одно – готы выступают как органическая часть тогдашнего скифского мира. А также – как союзники своих вчерашних противников – спалов-палов-полян. Здесь очень важно разобрать вопрос о боранах. Скорее всего, это именно их имел в виду Страбон, когда писал о неких борусках, живущих в Приднепровье. А еще раньше это образование описывал Геродот, писавший о борисфенитах, названных так по имени Борисфена, то есть Днепра. Исследователи неоднократно предполагали, что боране – это поляне. («Б» легко переходит в «п», а «р» в «л».) Если так, то мы имеем дело с древнейшим населением Приднепровья, которое было известно еще Геродоту. Боране (полане) – это палы Диодора Сицилийского, спалеи Плиния Младшего и спалы Иордана. Они же – потомки паралатов Геродота, бывших одним из образований борисфенитов-днепрян, то есть «скифов»-земледельцев, праславян. И по данным источникам боране-поляне выступают как сила, вполне самостоятельная, которая сначала враждовала с готами, а потом выступала вместе с ними против Рима.

Рассказывая о пришествии готов в Скифию, Иордан, вне всякого сомнения, имел в виду приход гетов-фракийцев в I в. н. э. А вот германский элемент появляется намного позже и влияет на Черняховскую культуру довольно-таки слабо. Показательно, что этого самого элемента в ее топонимике и генетике просто-напросто не прослеживается. Но при всем при том утверждается, что славяне позаимствовали у германцев множество важных слов – «хлеб», «хлев», «блюдо», «котел», «колодец», «шлем», «князь», «церковь», «стекло», «буква», «редька». Удивительно, до чего доводит страсть к заимствованию! Германцы сумели захватить власть в Гетском союзе, повернув его против других скифских союзов. Однако разгром антов не помог готам, которые вынуждены были противостоять могущественным гуннам, которые действовали в союзе с азовскодонскими русами из «Дикого поля» – «народом Рос», росомонами. (Война германцев на два фронта – это похоже берет свои истоки в древности!) Об этом великом противостоянии кратко, но весьма емко рассказывает готский историк Иордан: «Херманарик же, король готов, хотя и был, как мы сообщили выше, победителем многих народов, однако, пока он думал о нашествии хуннов… неверный род росомонов, который тогда наряду с другими выказывал покорность ему, воспользовался следующим удобным случаем обмануть его. Ведь после того как король, движимый яростью, приказал некую женщину по имени Сунихильда из названного рода за ее коварный уход от мужа разорвать, привязав к свирепым лошадям и побудив лошадей бежать в разные стороны, ее братья Сар и Аммий, мстя за гибель сестры, ударили мечом в бок Херманарика. Получив эту рану, он влачил несчастную жизнь, вследствие немощи тела. Узнав об этом его нездоровье, Баламбер, король хуннов, двинул войско в край остроготов… Между тем, Херманарик, столь же не вынеся страданий от раны, сколь нападений хуннов, в преклонных годах и насытившись жизнью, умер… Удобный случай его смерти позволил хуннам получить перевес…» (Событие следует датировать 375 г.)

Данное сообщение некоторыми историками (например, М. Ю. Брайчевским) считается одним из вариантов сказания о князе Кие. Основание для таких выводов дает имя «Сунихильда»-«Сванехильда», которое этимологически связано с одним из германских названий лебедя, отсюда и указание на сестру Кия Лыбедь. Причем связь рассказа Иордана с русской, славянской исторической действительностью подтверждается данными нашего эпоса. Образ Лыбеди-Лебеди присутствует в русских былинах о Михаиле Потоке и Иване Годиновиче, которые представляют собой древнейшую часть русского эпоса. В них как раз фигурирует неверная жена Лебедь и три брата. Правда, логика повествования тут несколько перевернута – Лебедь не является сестрой трем братьям, а действует в качестве жены одного из них, которому она, собственно, и изменяет. За это изменница подвергается суровой мести. В любом случае, былины сохраняют довольно большой фрагмент изначального сказания.

Сам Иордан тоже привел искаженную версию. Сар и Аммий, как уже отмечалось, не могли жить в IV в., ибо города Сар и Амадока упоминаются Птолемееем за два века до смерти Германариха и разгрома готов. Однако, данное смещение исторических событий не случайно – чтото заставило Иордана поселить Сара и Аммия в IV в. н. э. Очевидно, что братья, выступившие против Германариха, находились в какой-то связи с «фракийскими» правителями I–II вв. н. э. Связь эта могла быть династической, и тогда, признав Амадока Днепровского Кием Первым, необходимо признать иордановского «Аммия» Кием Вторым.

То есть тем самым Кием, который привел русов к Днепру из «Дикого поля».

В данном случае необходимо пристальнее взглянуть на этимологию имени «росомоны». Еще Б.А. Рыбаков показал, что слово это двухсоставное. И если первая его часть («рос») указывает на этническую принадлежность, то вторая часть этимологизируется на основе осетинского (иранского) «мойне», означающего – «люди». Но вот вопрос – зачем нужно было использовать слово «люди» для обозначения неких росов, успешно выступивших против Германариха? Вопросом этим как-то никто особо не озадачивался, а, между тем, ответ на него позволил бы прояснить очень многое. Как представляется, речь здесь идет о «людях из народа рос», которые поселились в Приднепровье. Их предводители – Кий с братьями – стали чем-то вроде вассалов готского правителя. При этом они, судя по всему, имели все династические права на то, чтобы княжить в Киеве, основанном Кием Первым – Амадокой. (Впрочем, как уже отмечалось, крупные поселения на месте Киева возникли еще в сколотское время.) Кий Второй принадлежал к той же династии, что и Амадока. И династия эта имела как скифо-иранские, так и дунайско-фракийские корни, что заставляет вспомнить о легендарном Славене, который отправился из Причерноморья во Фракию.

Готское владычество тяготило росомонов, и в «час икс» они, во главе с Кием и его братьями, выступили против Германариха. И это положило конец всем готским планам по утверждению своего господства в Скифии. После разгрома гуннами готы мигрировали в западном направлении, где сыграли важную роль в установлении европейского Средневековья. Впрочем, ушли не все – какие-то готы долгое время жили в Крыму. Весьма любопытно, в данном плане, сообщение Льва Диакона о том, что князя Игоря Старого убили некие «германцы». Нам же известно о его смерти от рук древлян, недовольных объемом собираемого полюдья. Возникает вопрос – уж не приняли ли готы какое-то участие в акции по уничтожению княжеской дружины и убийстве самого князя? Речь могла идти о крымских готах, хранящих враждебное отношение к русичам – потомкам росомонов. Так, «Слово о полку Игореве» повествует о каких-то готских девах, которые «поют на берегу синего моря время Бусово, лелеют месть Шаруканю» (время, когда готы убили славянского князя Буса и его старейшин). Еще и тогда была жива память о давних обидах, должна была она жить и в Х в.

Княгиня Ольга усмирила бунтующих древлян, а ее сын Святослав Игоревич серьезно взялся за готов. В 962 году князь утвердил было протекторат над крымской Готией, но потом она попала под патронаж Константинополя. И когда пала Византия, сильно грецизированная Готия стала одной из ее наследниц. Правители готского «княжества Феодоро» (ср. с Теодорихом) именовали себя василевсами. Они боролись против турок и генуэзцев. С Русью у них были очень неплохие отношения. «В начале XV века престарелый владетель Феодоро князь Стефан, передав престол сыну Алексею, с сыном Григорием отъехал в Московию за помощью в борьбе с неверными, – пишет С. Веревкин. – В русских летописях есть запись о том, что «князь Готский Стефан Васильевич Ховра и сын его Григорий жили в Москве». В Москве князь Стефан принял монашество под именем Симон. После его смерти сын Стефана основал в Москве монастырь, названный в честь отца Симоновым. Так неожиданно греческий князь из Феодоро оставил на века свой след в истории Москвы… В 1472 году князь Феодоро Исаак, брат Телемаха, выдал свою племянницу Марию замуж за молдавского господаря Стефана III и приобрел нового сторонника в борьбе против Османской империи. Также при активном влиянии князя Исаака племянница последнего византийского императора Софья Палеолог в 1472 году была отдана замуж за Великого князя Московского Ивана III. При нем потомки князя Стефана Гавраса занимали видное место в Московии. Иван III, которому по душе пришлась гречанка Софья, в течение 1474 года вел активные переговоры о свадьбе своего сына на феодоритской княжне, что еще больше сблизило бы оба государства. Они прервались со смертью Исаака и смещением в начале 1475 года его сына Тихона с престола княжичем Александром». (С. Веревкин. «Падение двух Византий».) Так произошло окончательное примирения потомков готов и росомонов, которые схлестнулись в IV в.

В своей борьбе против готов росомоны действовали заодно с гуннами. Именно с ними и нужно связывать активность Кия. Сами гунны жили в Приазовье – Иордан, Зосима, Аммиан Марцелин, Прокопий Кесарийский – все эти древние авторы, так или иначе, указывают на район Меотийского озера (Азовского моря) как на место, с которого начинается активное выдвижение их на историческую арену. Примерно отсюда же, как уже указывалось выше, и пришел Кий, о чем свидетельствует «Синопсис» (XVII в.). И вот теперь самое время разобрать вопрос о гуннах, в которых чаще всего видят тюркоязычный народ «хунну», пришедший откуда-то из глубин Азии. Однако, сегодня накоплены данные, достаточные для того, чтобы утверждать об их индоевропейском происхождении. И название гуннов вполне можно этимологизировать на основе индоевропейских языков. Так, «в кельтских языках… корень hun охватывает целый ряд понятий, связанных с субъектом: это определение «сам», указательное местоимение «этот». Родственным по происхождению может быть и такое «удобное» для личных и этнических наименований слово, как gnath («известный», ср. украинское Гнат, Гнатюк)». (А.Г. Кузьмин «Начало Руси. Тайна происхождения русского народа».)

Тут можно (в который уже раз) задать вопрос – зачем же сразу тянуть славянские имена из чужих языков, ведь у славян и кельтов – одна общая индоевропейская основа? Но еще больший вопрос – а было ли слово «гунн» самоназванием? Филосторгий (IV в.) сообщает следующее: «Гунны вероятно тот народ, который древние называли неврами; они жили у Рипейских гор, из которых катит свои воды Танаид (Дон. – А.Е.), изливающийся в Меотийское озеро». Невров упоминает еще Геродот, описывая их как народ Скифии. Историки видят в них разные этносы – славян, балтов, тех же самых кельтов. Многое здесь зависит от этнической расшифровки Милоградской культуры, располагавшейся в верховьях Десны и Южного Буга. Там отмечается присутствие иллирийцев, но в целом топонимика области – славянская, что решает проблему соответствующим образом. Правда, рядом с этой культурой находят сугубо кельтские погребения, и это легко объясняет кельтский след в гуннской этимологии. Между двумя этносами происходили интенсивные контакты, часть кельтов была «инкорпорирована» неврами, в результате чего возникло славянское этнополитическое образование с мощным кельтским элементом. (Примерно таким же, славяно-иранским, образованием были росомоны.)

Геродот сообщает о том, как невры бежали от какихто «змей» (очевидно, это образ какого-то врага, возможно, тех же самых кельтов). И, судя по данным Геродота, приют они нашли у неких Рипейских гор, откуда катит свои волны Танаис, то есть Дон. Сразу обращает на себя внимание отождествление гуннской горы с Рипеями. Античная традиция связывала изначальную Гиперборею именно с Рипейскими горами. И то, что с ними же связываются гунныневры, – весьма показательно. Как показательно и то, что «горы», с которых начинает свое течение Дон, то есть Донецкий кряж, именовались арабскими авторами «Венендерскими горами» (горами венедов-вятичей, ванов). А вот еще одно совпадение – арабы пишут о некоей Русской горе, откуда проистекает река Д. н, в которой видят все тот же самый Дон. (Его также отождествляют с Русской рекой арабских источников.) И здесь очень кстати будет вспомнить о хронике средневекового польского автора Стрыйковского, который утверждал, что Киев был основан гуннами или же «горянами».

Надо сказать, что средневековая традиция отождествляет гуннов и славян или же связывает их между собой. Так, Саксон Грамматик (XII–XIII вв.) принимал гуннов и русов за один народ. Беда Достопочтенный (VII–VIII вв.) отождествлял гуннов с балтийскими славянами, а Едингард и Самбургский Аноним со славянами паннонийскими. Прокопий Кесарийский находил определенное сходство славян и гуннов. Гельмольд же приводил такое название Руси Хунигард. «Известно, что название «Хунгария» – Венгрия явилось в результате осмысления династии венгерских королей в качестве преемников Атиллы, – пишет А.Г. Кузьмин. – В славянской же историографии было распространено убеждение о том, что «хунгары» – это славяне, пришедшие из Поморья, от реки Втра или УКра. Отсюда в некоторых случаях смешение «укран» с «унграми». Сам Атилла в средневековой славянской традиции воспринимался нередко в качестве первого короля Померании или в качестве первого правителя вандалов, коих обычно рассматривали как предков славян на территории между Эльбой и Вислой. В качестве такового Атилла рассматривался в «Хронике Великопольской»… Даже в XIX веке немцы именовали «гуннами» группу славян, проживавших в Швейцарии. «Городом гуннов» в некоторых сагах именуется балтийский Волин…» («Начало Руси. Тайна происхождения русского народа»).

По сообщению Приска Паннонийского, особое хождение в среде гуннов имел напиток «medos» (т. е. «мед»). Описывая обряд погребения великого воителя Атиллы, Иордан отметил наличие у гуннов поминального пира, который сами они именовали «strava» (страва). А ведь так называли погребальный пир древние славяне! Конечно, большинство гуннских имен нельзя считать славянскими, что может служить одним из главных аргументов против положения, выдвинутого выше. Но, во-первых, среди имен гуннов есть и такие имена, которые можно охарактеризовать как славянские: Валамбер (Валамир), Бледа (от слова «бледный»), Крека (ср. с Краковым и Крековым у западных славян), Рог. А во-вторых, вполне возможно, что в определенный период, во времена расцвета военной экспансии, гуннов захватила мода на чужие имена. За примером далеко ходить не надо – можно хотя бы вспомнить о том, что готы вообще не знали германских имен, в чем признавался сам Иордан.

В правление князя Кия было создано то самое государство «Киевская Русь», о котором знает любой школьник. И уже применительно к тем временам можно говорить о могучей державе славяне-русов, ведущей активную экспансию. Так, в 375 г. (по данным «Синопсиса») некие «русские вои» сражались с императором Феодосием. Обращает на себя внимание дата, которая совпадает с датой нападения росомонов на Германариха. Очевидно, именно тогда русы выходят на новый виток военно-политической активности, развертываясь по разным направлениям. Они бросают вызов не только готам, но и Восточному Риму. Константинопольский патриарх Прокулос (434–447 гг.) рассказывает о победоносном походе Руси (в союзе с гуннским правителем Ругилой) на Царь-град в 424 г. Русы рвались и на восток – арабский писатель ат-Табари приписывал дербентскому правителю Шахрияру (644 г.) следующие слова: «Я нахожусь между двумя врагами: один – хазары, а другой – русы, которые суть враги целому миру, в особенности же арабам, а воевать с ними, кроме местных жителей, никто не умеет». В начале 20 в. в российской прессе был напечатан один древний грузинский манускрипт, повествующий об осаде Царьграда русами в 626 г. В нем упоминается некий русский хаган (каган), вступивший в союз с персами для того, чтобы напасть на Константинополь. (Подробнее см.: Лесной С. «Русь, откуда ты? Основные проблемы истории Лревней Руси».) Согласно манускрипту, этот хаган еще при императоре Маврикии (582–602 гг.) напал на Византию, пленив 12 тысяч греков.

А ведь титул «каган» считался на Востоке приблизительно равным императорскому, дать его могли только вождю сильнейшего государства.

Бертинские анналы франков и арабские авторы сообщают о кагане (хакане) русов. В связи с этим некоторые историки делают вывод о наличии некоего Русского каганата, дискутируя о его месторасположении. Историк Е.С. Галкина отождествляет этот каганат с аланским вариантом Салтово-маяцкой культуры (СМК, VIII–IX вв.). Таким образом, и сами русы предстают иранцами-аланами, которые принесли свое имя в Приднепровье после разгрома венграми. Указанный «аланский каганат» предстает независимым, сильным государственным образованием, на территории которого располагались мощные крепости-городища и ремесленные центы. Безусловно, это шаг вперед в сравнении с устоявшейся гипотезой о том, что СМК была государственной культурой Хазарского каганата. Однако, отождествлять ее с Русским каганатом не стоит. Да, здесь находились мощные города-укрепления, для строительства которых нужна была и мощная государственнополитическая организация. Но такая организация сложилась раньше СМК, и центр ее находился в Киеве. Здесь нужно снова обратить внимание на Змиевы (Трояновы) валы. Как явствует из данных археологии, это были сооружения, выполнявшиеся в рамках неких, как сейчас сказали бы, долгосрочных государственных программ. «Наиболее ответственные участки этого грандиозного сооружения были укреплены шестью параллельными валами, – пишет Г.М. Филист. – В некоторых местах поперечник основания вала достигает 20 м, а высота 9—12 м. Обращенный фронтом к южным степям, Змиев вал тянулся по линии Житомир-Киев-Днепропетровск-Полтава-Миргород-Прилуки. В основе укреплений огромные валуны, многовековые деревья. Даже сегодня трудно представить себе строительство такого сооружения. Для… строительства нужны были математические расчеты, знание географии, военно-инженерного дела и, главное, организованный труд сотен тысяч людей на протяжении веков. Это укрепление защищало праславян от набегов скифов, сарматов, готов, аваров, а позже печенегов и половцев. К VII в. система валов пополнилась сигнально-опорными форпостами и сторожевыми городками численностью до 3–4 тысяч жителей» («Введение христианства на Руси»). При этом важно отметить, что географически валы и рвы были возведены для защиты территории, в центре которой находился Киев. Получается следующее – еще до образования СМК в Киеве существовал государственный центр, способный организовать столь масштабное и длительное строительство. В то же самое время крепости-городища самой СМК ориентированы на восток, поэтому складывается впечатление, что с запада врага никак не ожидали. И обусловлено это было не дружескими отношениями (дружба в политике невозможна), но принадлежностью к одному государству. А полянский (славяно-сколотский) Киев, бывший центром мощной оборонительной системы задолго до возникновения салтовских городищ, подходит на роль столицы такого государства больше всего.

Конечно, здесь нельзя пройти мимо мощного славянского натиска на Византию, доказывающего наличие у славян развитой государственно-политической системы. В VI–VII вв. славяне развернули широкомасштабное наступление на Ромейскую империю. В 540–542 гг. они, в союзе с некими «фракийцами», трижды нанесли удар по Византии и даже подошли к Константинополю. Византиец Иоанн Эфесский (6 в.) утверждает, что с самого основания города «ничего подобного не было ни видано, ни слышано». Между 540 и 545 гг. во Фракию вторглись анты. В результате Византия была вынуждена заключить с ними мир, но вряд ли он был продолжительным, к тому же его подписала лишь часть славян. В 550 г. всего три тысячи славян переправились через Дунай и, разделившись на два отряда, начали громить византийцев. Один из отрядов разбил войско полководца Асвада, имеющего в своем распоряжении великолепную конницу. Славяне взяли несколько византийских крепостей, но вершиной их военного успеха было взятие города Топир, который охранялся ромейским военным гарнизоном. Для захвата крепости необходимо было выманить противника из города. Выполняя этот замысел, одна часть славян спряталась в труднодоступных местах, а другая атаковала крепость. Ромеи подумали, что нападавших мало, и вышли оттуда. Славяне в притворном испуге бежали, преследуемые защитниками Топира. Тогда-то спрятавшиеся и ударили им в спину. Попав в засаду, все солдаты были уничтожены, а город взят. Славяне стали представлять собой серьезную угрозу. В 551 г., во время очередного похода, они так близко подошли к Константинополю, что император даже приказал вывезти из его предместий драгоценные серебряные алтари, а полководец Велизарий был вынужден использовать для защиты столицы всех коней во дворце и на ипподроме. Византийцы бросили последние резервы. Во второй четверти 6 в. в Византии начинается крупномасштабное строительство оборонительных сооружений. Его целью являлась защита от славян. Строились новые крепости, восстанавливались и укреплялись старые. В средней части Балкан Прокопий Кесарийский насчитал 244 укрепления, в западной – 143. Он утверждал, что всякое имение на Балканах оказалось либо превращено в мощный замок, либо находилось вблизи укрепленного поста. Бесполезно! Славяне брали штурмом и эти мощные сооружения.

Кое-кто из византийцев (например, Маврикий) пытался опорочить славянских воинов, описывая их как невежественную орду варваров, сражающихся без всякого боевого порядка. Это, однако, противоречит данным, которые сообщают другие ромейские авторы, – достаточно вспомнить хотя бы рассказ о рейде славянского отряда в 3 тысячи воинов – вряд ли он мог противостоять многократно превосходящим его византийским войскам, если бы у славян не было мощной боевой организации. В «Чудесах св. Дмитрия Солунского» автор-византиец утверждает наличие у славян особых отрядов, состоящих из профессиональных воинов, – скорее всего, в данном случае имеются в виду дружинные войска, сосуществовавшие вместе с народным ополчением. Но, пожалуй, яснее всего ложь Маврикия опровергает уже упоминавшийся Иоанн Эфесский, сообщивший, что славяне «обучены воевать лучше, чем ромеи». Последние, по мнению академика П.Н. Третьякова, переняли у наших предков многие способы ведения войны. Византийцы охотно брали славян на военную службу. Так, император Юстиниан создал из них особую часть, разместив ее в Вифинии. По сообщению византийца Агафия (6 в.), во время одной из византийско-персидских войн небольшой отряд антов под водительством витязей Дабрагаста и Всегорда наголову разбил крупное соединение персов у города Мухиризида. Тот же самый Дабрагаст командовал ромейской флотилией из 10 палубных кораблей. Сын Дабрагаста Леонтий служил в империи таксиархом. В 30-е гг. 6 в. начальником Фракии (тогда византийского владения) был ант Хильбудий. В период византийско-готского противостояния конный отряд в 1600 гуннов, склавинов и антов спас Рим от нападения готов. Тогда же анты разбили готов в провинции Лукании, находящейся в Италии. Славяне имели в своем распоряжении великолепный флот. Так, в 623 г. славянская флотилия подошла к острову Крит, высадила десант и наголову разбила тамошний византийский гарнизон. Воины Славии пользовались и новейшей по тем временам боевой техникой. У них были особые осадные лестницы, мощнейшие тараны, метательные и штурмовые башни, чья высота равнялась высоте осаждаемых стен. Византийские авторы свидетельствуют о хорошо поставленной славянской разведке. Согласно им, славяне «привыкли прятаться даже за маленькими камнями или за первым встречным кустом и ловить неприятеля» (Прокопий Кесарийский, 6 в.). Кроме того, наши предки могли часами просиживать под водой, дыша через камышовые трубочки.

Успехи Славии были впечатляющими. В 7 в. славяне завоевали Фракию, Ахайю, Эпир, часть Иллирии и Малой Азии. В середине века их нападению подверглась даже Южная Италия. Славяне заселили огромные области Византийской империи. Часть их удалось покорить, часть осталась независимой. Но даже и покоренные племена долгое время продолжали борьбу за свободу, прежде чем Византия, приложив максимум усилий, окончательно превратила их в своих подданных. Будучи свободными общинниками, они укрепили местные крестьянские общины, усилив прослойку мелких земельных собственников. Историки отмечают большую роль славянского землепользования во внутренней жизни Византии. Своеобразное «омоложение» империи, повышение роли общинного землевладения способствовало дальнейшему изживанию там позорного и малоэффективного рабства. Как очевидно, славянское нашествие не привело к крушению греко-римской культуры, но, напротив, дало ей новые, молодые силы великого северного народа.

Безрюриковщина. – Троян Рюрикович. – Олег Первый «Болгарский». – Вещие князья и ушлые жрецы

История Древней Руси неразрывно связана с князем Рюриком, который является одной из самых значимых фигур в русской истории. В летописи ему отведено несколько скудных строчек, однако, он стоит в ряду великих правителей – таких, как Владимир Святой, Иван Грозный и Иосиф Сталин. Его считали и считают основателем славной династии киевских князей и московских государей. Скудость информации породила самые разные версии о происхождении Рюрика. В России 18 – нач. 20 веков преобладала точка зрения, согласно которой этот полулегендарный правитель был скандинавским конунгом, пришедшим на Русь по просьбе северных славян. Этой точки зрения придерживались такие гиганты исторической науки, как С.М. Соловьев и В.О. Ключевский. Но тогда же получил известное распространение и антинорманизм, столпы которого (С.В. Гедеонов и др.) выводили Рюрика со славянского побережья южной Балтики. В советское время некоторые историки (назло царизму) попытались выставить Рюрика мифической или полумифической фигурой. Между тем, преобладал все-таки умеренный норманизм. Так, Б.А. Рыбаков, несмотря на все свое славянофильство, считал Рюрика норманнским князем. В то же самое время советские историки подчеркивали, что норманнское происхождение династии вовсе не означало какого-то влияния скандинавов на складывание русской государственности. При этом было совершенно непонятно – зачем тогда славянам понадобилось призывать скандинавского конунга и его дружину? Все-таки дореволюционный норманизм, подчеркивающий важную роль скандинавов в истории Руси, выглядел логичнее. Другое дело, его русофобские постулаты не имели ничего общего с реальностью. Что же до славянофильского антинорманизма в духе С. В. Гедеонова, то в советское время он был весьма непопулярен. Все изменилось в 80-е годы, когда интерес к русской истории «возродил» балто-славянскую концепцию.

Между тем, в последнее время все более популярна версия, приверженцы которой уверены, что Рюрик никакого отношения к древнерусской истории не имел. И уж тем более никакой династии русских князей он не основывал. Наиболее радикально и четко это выразил А.Н. Никитин: «Раз и навсегда мы должны смириться с тем, что Рюрик ПВЛ в реальной истории Новгорода на Волхове – всего только легенда и, подобно поручику Киже, на Руси «фигуры не имеет» («Основания русской истории»). Тут, конечно, присутствуют – и политика, и, так сказать, «дух времени». «Безрюриковцы», вольно или невольно, побуждают русских признать, что в течение многих веков они почитали не князя-основателя, но некий фантом. И для нас, русских, с нашей традицией автократии, эта «демифологизация» несет и национально-государственную дезориентацию. За последние двадцать лет либералы, вкупе с некоторыми «националистами», и так выбили (точнее, попытались выбить) многие опоры исторического сознания, представив великих государственных деятелей Ивана Грозного и Иосифа Сталина как кровавых злодеев. (Менее заметно, но не менее радикально действовали неоязычники, которые выдумали «миллионы русских», убитых «полукровкой, внуком раввина» князем Владимиром.) Теперь нас пытаются уверить в том, что никакого Рюрика нет, в результате чего вопрос об основателе русской династии повисает в воздухе, что для народа-государственника – страшная вещь. Нет, тут уже попахивает этаким историцидом, устроенным против русских. Выброс этого историцидного семени очень удобно ложится на ту почву, которую подготовил современный мир – с его рационализмом. Нынешний человек, в силу известных обстоятельств, – скептик, который готов с радостью отказаться от любых мифов, если только они не связаны с комфортом и потреблением. А нынешний русский человек, к сожалению, стал циником в квадрате, ибо двадцать лет назад его лишили веры в коммунистические идеалы, но так и не предложили других идеалов взамен. Вот почему вопрос о Рюрике, при всей своей кажущейся отдаленности от «реал-политик», является в высшей степени актуальным.

«Безрюриковцы» приводят разнообразную аргументация. В первую очередь, они указывают на данные ранних древнерусских источников. Так, в «Слове о законе и благодати» митрополита Илариона (XI в.) о Рюрике нет ни слова. Митрополит призывает: «Восхвалим и мы, по немощи нашей малыми похвалами, – свершившего великие и досточудные деяния учителя и наставника нашего, великого кагана земли нашей Владимира, внука старого Игоря и сына славного Святослава». Подобная картина наблюдается и в другом важнейшем источнике – «Памяти и похвале русскому князю Владимиру» Иакова Мниха (XI в.). Там тоже все начинается именно с князя Игоря. Таким образом, основателем киевской династии выступает именно этот князь (Х в.), который в русских летописях представлен сыном основателя – князя Рюрика. «Слово о полку Игореве» опять-таки не содержит никаких сведений о Рюрике, зато там упоминается о загадочном Трояне, которого многие исследователи считают князем. И сие явственно следует из следующего упоминания: «Были вечи Трояни, минули лета Ярославля, были и плъци Олговы, Ольга Святьславвлича». Троян здесь ставится в один ряд с русскими князьями.

Рюрик появляется в более поздних источниках, что многие историки объясняют наличием некоего политического заказа. Определенным силам внутри династии, тесно связанным с Новгородом и скандинавами (потомство Владимира Мономаха от брака со скандинавской принцессой Гитой), нужно было показать именно северные истоки русской государственности. Отсюда и операция по «пришиванию» к Руси норманнского конунга. Откуда здесь что растет – емко и четко сформулировал Б.А. Рыбаков: «Все тяготение вставок в «Повести временных лет» к северу, все проваряжские элементы в них и постоянное стремление поставить Новгород на первое место, оттеснить Киев – все это становится вполне объяснимым, когда мы знакомимся с личностью князя Мстислава Владимировича. Сын англичанки Гиты Гаральдовны (дочери английского короля), женатый первым браком на шведской… принцессе Христине… а вторым браком на новгородской боярышне, дочери посадника Дмитрия Завидовича (брат ее, ширин Мстислава, тоже был посадником), выдавший свою дочь за шведского короля Сигурда, Мстислав всеми корнями был связан с Новгородом и Севером Европы». («Киевская Русь и русские княжества XII–XIII вв.».)

Попробуем разобрать вышеизложенную «антирюриковскую» аргументацию, несколько прояснив эту действительно крайне запутанную историю с русскими князьями.

Прежде всего, отметим, что молчание указанных выше источников о князе Рюрике вовсе не означает его «чуждость» Руси. Показательно, что авторы «Слова о законе…» и «Памяти» не привели имени отца Игоря (в данном случае даже не важно, кем он был). Спрашивается – почему? Наиболее логичным было бы предположить, что их интересовали только те князья, которые принадлежали к определенной династии и правили в Киеве. А вот если бы их занимала родословная князей как таковая, то они бы вспомнили и отца Игоря, и его деда, и так далее. Интерес к генеалогии подстегнула политика. В XII в. указанные выше «скандинавофильские» круги поставили своей целью возвысить Север Руси, вот почему они и акцентировали внимание на Рюрике, при этом изрядно исказив реальные факты (о чем будет сказано дальше). Двигали ими, конечно, узкополитические интересы. Но объективно они сделали великое дело, расширив исторический горизонт.

Другое дело, что сам Игорь, скорее всего, не был сыном Рюрика, что, кстати, совсем не мешает им находиться друг с другом в родственной связи. И здесь следует обратиться к «Слову о полку Игореве», которое донесло до нас скупую, но очень важную информацию о князе Трояне. «Слово» сообщает: «…На седьмом веке Трояни връже Всеслав жребий о девице себе любу… и скочи к граду Киеву». Исследователей всегда интересовала, что же это за «века», последовавшие от времени Трояна? Что считать под веком в данном случае? Как представляется, отгадку сумел найти А.Г. Кузьмин: «…Буквальное значение слова «век» в древности – это срок жизни предмета, явления, человека… Различные значения этого слова в древней литературе являются лишь разновидностями его основного содержания. Это слово было наиболее употребительно для обозначения жизни одного поколения. Основное значение латинского соответствия славянскому «веку» – seculum – как раз «поколение», «век человеческий». Имеется оно и в других языках… Следовательно, буквально фраза «на седьмом веке» означает «седьмое поколение», идущее от Трояна. Числительное «седьмое» в данном случае могло привлечь внимание автора и потому, что у многих народов непосредственное родство фиксировалось до седьмого колена… Таким образом, Всеслав и один из зачинателей усобиц Олег Гориславович отнесены в «Слове» к седьмому поколению, идущему от Трояна. Отступая к истокам родословной, получим следующий ряд: 7. Всеслав, 6. Брячислав, 5. Изяслав, 4. Владимир, 3. Святослав, 2. Игорь, 1. Троян. Троян здесь, следовательно, мыслится в качестве непосредственного предшественника бесспорного родоначальника династии – Игоря» («Начало Руси. Тайны происхождения русского народа»).

Подобное предположение было встречено со скептицизмом. Дескать, вряд ли русские летописи прошли мимо такой фигуры. Сам по себе этот аргумент не очень-то убеждает. Мало ли мимо чего прошли летописи! Однако же и в летописях можно найти следы Трояна. Так, ПВЛ – в тексте договора Олега с греками (911 год) – приводит имена подписантов, среди которых значится некий Труан. А.Г. Кузьмин находит возможным сопоставить это имя как с Трояном «Слова», так и с Трувором, братом Рюрика. При этом он отмечает, что в основе всех имен лежит число «три» – очень важное в древности. В то же самое время историк не отождествляет Труана и Трояна, тогда как это отождествление прямо-таки напрашивается.

Логично предположить, что Троян был сыном Рюрика. После смерти князя-основателя он правил Северной Русью, которая подчинилась киевскому князю Олегу (на правах, так сказать, «субъекта федерации»). И, в качестве князя одной из земель (скорее всего, словенской), он подписывал договор с греками. Очевидно, что Игорь вполне мог быть внуком Рюрика. Но вот чего точно не было, так это регентства Олега при малолетнем Игоре. Хотя бы уже потому, что в договоре Руси с греками последний никак не упоминается.

Вообще Олег приходит к власти в Киеве, «позиционируя» себя как князя, имеющего права на «матерь городов русских». Так, он обращается к Аскольду и Диру со словами: «Вы не князья и не княжеского рода, я же княжеского рода». Далее выносят Игоря, и Олег сообщает: «А это сын Рюриков». Спрашивается – ну и что? О себе Олег сообщает какую-то информацию, доказывающую его неоспоримое право на престол. А показывая Игоря, он всего лишь информирует об отце ребенка. Автор ПВЛ явно старался показать, что Рюриковичи (пусть и под регентством Олега) утвердились в Киеве сразу же после смерти самого Рюрика, но он явно чувствует себя неуверенно. Из всего выходит, что Олег утверждается в Киеве как настоящий правитель, а «сына Рюрика» (которым никак не мог быть Игорь) приплели в целях политики.

Сам Олег, как очевидно, принадлежал к некоей династии, которая была родственна династии Киевичей – поэтому он так уверенно заявляет о своих правах. Конечно же, он никакой не захватчик, изничтоживший князей Киева. ПВЛ, пытаясь всячески возвысить Рюриковичей, представила своим читателям этакий боевик, в котором один лихой парень убивает других лихих парней. Аскольд и Дир, «бояре» Рюрика, согласно летописи, приходят в Киев и устанавливают свою власть. В «Иоакимовской летописи» их посылает сам Рюрик – для помощи против хазар, но потом они откладываются от него. А уже в «Никоновской летописи» Киев прямо соперничает с Рюриковым Новгородом, откуда в южную столицу перебегает множество бояр. Киевляне (поляне) принимают власть двух варягов Рюрика, совершенно чуждых для Киева и не имеющих никаких династических прав на него. То есть выступают как некая аморфная масса, готовая смириться перед сильными пришельцами, которые, в свою очередь, готовы «крышевать» их от хазар. Таким образом, картина для Руси получается очень даже неприглядная, вполне укладывающаяся в русофобскую схему о покорных славянах и пассионарных культургейтерах, пришедших извне. (Рюрик в ПВЛ также выступает в качестве такого вот культургейтера, о чем ниже еще будет сказано.) Но дальше больше – после смерти Рюрика в Киев прибывает Олег, который обманом захватывает власть – при полной покорности киевлян. Становление русской государственности опять-таки показывается как результат вторжения откуда-то извне. Очевидно, что такая трактовка событий была очень выгодна тем кругам, которые хотели возвеличить Новгород, показав его руководящую роль в процессе образования Руси. В реальности же все было совсем иначе.

Для начала нужно разобраться с Аскольдом и Диром. Тут заметна очень большая путаница. Бояре ли они Рюрика? Польский средневековый автор Ян Длугош (15 в.) утверждает, что Аскольд и Дир были потомками князя Кия. А вот арабский автор 10 в. Ал-Массуди не знает никакого Аскольда, но пишет о том, что «первый из славянских царей есть царь Дира, он имеет обширные города и многие обитаемые страны». Татищев же, ссылаясь на «Иоакимовскую летопись», говорит об убийстве одного только Аскольда. Казалось бы, все эти данные противоречат друг другу. Но их очень легко согласовать, если только отказаться от схематизма, признав, что разные авторы имели в виду разные ситуации. Дир вовсе не был «боярином», захватившим власть в Киеве, но являлся киевским князем и потомком Кия. И Ал-Массуди писал о нем как раз тогда, когда в Киеве не было никакого Аскольда. Но последний там всетаки появился и стал соправителем Дира. При этом не понятно, являлся ли Аскольд боярином Рюрика (возможно, он даже был жителем Киева). Именно эту реальность подметила ПВЛ, сделав на ней акцент. Потом Дир умер, после чего на княжьем престоле остался один Аскольд. Вот именно эта ситуация и «напрягла» могущественную городскую общину. Как сообщает Татищев, «Оскольд предан киевляны и убиен бысть». Его свергли, считая узурпатором. Олег же мог быть одним из руководителей этого процесса, но не более того. Никто не позволил бы ему просто взять власть в Киеве, который был центром Руси-Гардарики – «страны городов». Он мог бы захватить город, будучи во главе мощного иноземного войска. Однако об этом нигде не говорится. В ПВЛ Олег убивает Аскольда и захватывает власть, притворившись купцом. А это значит, что воинов с ним было совсем немного – иначе он никого бы не сумел обмануть. Но и сам обман помог бы только убить князя. Взять власть находнику-убийце никто бы не позволил. Роль городской общины в Киеве была очень и очень велика. И вопрос о том, кому княжить в Киеве, решал сам поляно-русский Киев, обращаясь за помощью к тем князьям, которые имел династические права на киевский престол. Итак, восточное славянство вовсе не было какой-то пассивной массой, подчиняющейся разного рода внешним силам. Напротив, оно опиралось на древнейшую политическую традицию Приднепровья, которая в течение многих веков притягивала к себе различных выходцев из иных славянских регионов. Именно эту державную традицию унаследовала Московская Русь, когда Киев перестал быть центром восточнославянской государственности и включился в иные цивилизационные проекты.

Естественно, возникает вопрос: откуда пришел Олег? Был ли он и в самом деле воеводой и/или родственником Рюрика? Весьма возможно, что Олег действительно являлся соратником или союзником севернославянского князя. Но это никак не проясняет его происхождения. Для ответа на поставленный вопрос нужно обратиться к имени «Олег», которое часто дается в такой вот форме – «Ольг». И оно великолепно этимологизируется на базе древнеболгарского языка, где «олгу» – означало «великий». Что ж, вполне подходящее имя-титул для представителя могучей и славной династии. Далее нужно вспомнить о том, что Олег приходит в Киев вовсе не с севера, но с юга – «под Угорское». И, конечно же, нельзя пройти мимо того, что его договоры с греками полны болгаризмов, на что обращают внимание многие исследователи. Весьма ценны сведения «Никоновской летописи», которая сообщает о том, что сын Аскольда погиб в войне с болгарами. Обычно в них видят именно волжских тюрок, но почему ими не могли быть дунайские славяне? Вывод напрашивается сам собой: князь Олег – выходец из Болгарии.

Косвенно подтверждают «болгарскую» версию и данные некоторых источников, касающиеся биографии княгини Ольги, супруги Игоря и матери Святослава. Обращает на себя внимание уже само сходство имен – Олег и Ольга.

Утверждается, что это имя дал ей сам Олег, до этого Ольга (псковская княжна или даже простая селянка из Выбутовской веси) называлась Прекрасой. Между тем, согласно «Типографской» и «Холмогоровской» летописям, а также «Пискаревскому летописцу», – Ольга была дочерью Олега. А из «Краткого Владимирского летописца» следует, что Ольга являлась болгарской княжной из города Плиски – первой столицы Болгарского царства. В летописях, судя по всему, произошла подмена названий, выгодная сторонникам северной версии. Вместо Плиски был поставлен Плесков, отождествляемый со Псковом. Отсюда и «притянули» Ольгу.

Ольга – дочь Олега и болгарская княжна? Эта версия выглядит более логичной, чем «псковская». Псков в 9 в., конечно, уже существовал, но вот до Киева ему было очень и очень далеко. В «болгарскую версию» великолепно вписывается и сообщение источников, согласно которым Ольг-Олгу устроил брак Игоря и Ольги. Судя по всему, Ольгу нужно было породниться с потомком Рюрика – князем, который был достоин править Северной Русью. В результате возник династический союз Ольговичей и Рюриковичей. Ольг явно был связан с элитой Болгарии. При этом можно предположить, что он правил некоей областью, находящейся внутри Болгарского царства (восток) или же в непосредственной близи к нему. Тамошнее население, в этническом плане, было весьма близко к восточным славянам. Оно и появилось на Балканах в результате переселения туда именно восточных славян. Не случайно же князь Кий основал город Киевец на Дунае – Приднепровье было явно связано с Нижним Подунавьем. Не случайно и то, что в Х в. князь Святослав попытается утвердиться там же и даже пожелает перенести туда столицу.

Именно здесь академик Б.А. Рыбаков помещал «остров русов» («Русию»), описанный арабскими авторами – как некая болотистая и лесистая область, находящаяся то ли в море, то ли в озере. Его население составляло 100 000 человек, а длиною он был в три дня пути. На острове находилось много городов, а его обитатели жили исключительно войной и торговлей. Академик считал, что всем условиям «исключительно удовлетворяет то пространство между низовьями Дуная и Черным морем, где в 967 г. обосновался киевский князь Святослав, «взя 80 по Дунаеви и седе княжа ту в Переяславци». Речь идет не только об островах, образованных дельтой Дуная, но о несколько более пространной и очень четко очерченной территории северной Добруджи… ограниченной с запада коленом Дуная, текущим здесь в северном направлении, с севера – гирлами Дуная, с востока – Черным морем, а с юга – Черноводскими озерами и древним Траяновым валом. Вполне можно понять путаницу у восточных авторов относительно «моря» и «озера». На востоке эта область действительно омывается Черным морем. Но на всех других направлениях существует множество озер, рукавов и стариц Дуная, опресненных лиманов, образующих почти сплошное водное пространство… Размеры озерно-морского «острова»: с юга на север от Констанцы до Тульчи – точно 105 км, т. е. ровно три дня пути… Болотистость почти всех окраин не подлежит сомнению. Гирла Дуная – сплошные плавни, озера, болота, Восточный морской берег перерезан болотистыми лианами, Западный край (колено Дуная) представляет собой широкую (до 25 км) полосу заросших лесами пойменных озер и болот…Общее пространство нижнедунайского острова (около 10 000 квадратных километров) давало полную возможность прожить здесь большому количеству людей… Удивляет количество городов, взятых Святославом на Дунае… – 80 городов. Возможно… речь идет об использовании русами или болгарами древних античных или византийских городов, как живущих полнокровной жизнью, так и разрушенных…» («Киевская Русь и русские княжества 12–13 вв.»).

Против этой версии высказывались разные соображения. Так, Е.С. Галкина отмечала: «…Святослав пытался завоевать Переславец во второй половине X в., то есть минимум на столетие позже написания восточными географами рассказа об острове русов. В середине IX в. эти территории занимала балканско-дунайская археологическая группа, в основе своей не славянская, а тюрко-болгарская… Славяне уже активно ассимилировали тюрок…»

(«Тайны русского каганата»). Между тем, это наблюдение никак не противоречит выводам Б.А. Рыбакова. Ибн Русте сообщает о русах: «И нет у них недвижимого имущества, ни деревень, ни пашен. Единственное их занятие – торговля…» При этом русы еще и воины, причем отчаянные, то есть речь идет о торговле добычей. Вряд ли можно представить себе страну, все стотысячное население которой занимается только войной и торговлей – да еще и при наличии множества городов. Понятно, что там должны были проживать многочисленные земледельцы и ремесленники. Они-то, собственно говоря, и составляли болгарское большинство – подверженное в то же время славянскому ассимиляционному влиянию. Ну а русы – это правящее меньшинство воинов и торговцев, корпорация, «каста». Кстати, данный статус был закреплен в «Русской правде», согласно которой «русином» может быть и «мечник», и «купчина». Вообще же граница между воином и торговцем тогда была весьма условной. Воины активно торговали своей добычей, купцы предпринимали рискованные экспедиции, требующие умения и даже желания воевать. На Руси военные походы назывались «товаром» («поставить товары напротив градов»), участники которых именовали друг друга «товарищами». (В Московской Руси участники купеческих корпораций были торгово-финансовыми агентами правительства, закупали товары, находившиеся в казенной монополии, управляли крупными таможнями и т. д.)

Дунайско-Черноморская Русь могла находиться в самых разных отношениях с Киевской Русью и Болгарией. В любом случае очевидно мощное болгарское влияние (в свою очередь, такое же мощное влияние на болгар оказывали и славяно-русы). Арабские авторы сообщают, что остров подчиняется некоему «русскому хакану» (кагану), которым мог быть только князь могущественного Киева. В любом случае, правитель самого острова на кагана (титул, равный императорскому) никак бы не потянул – все-таки масштабы не те. Показательно, что у Ал-Масуди он, под именем Ал-Олванг (явно – Олег-Ольг-Ольгу), представлен как вполне самостоятельный правитель, современник и сосед другого восточнославянского правителя – киевского Дира. В этот момент Дунайско-Черноморская Русь выступает как государственно-политическое образование, независимое от Киева. А вот Ибн-Русте, Гардизи, Марвази, Худуд аль-Алам и другие арабские авторы описывают ситуацию, когда остров уже подчинялся кагану. Очевидно, данное подчинение обеспечил князь Олег, севший княжить в Киеве. Произошло это после того, как умер князь Дир и у власти остался его соправитель Аскольд, не имеющий прав на престол. Тогда-то киевляне и призвали князя Олега, который, напротив, имел некие династические права. И не только на Киев – в «Никоновской летописи» сообщается о том, что ильменьские словене, определяясь с кандидатурой будущего князя, обсуждали вопрос о том, к кому бы обратиться – полянам, хазарам или дунайцам. Под последними следует считать именно Нижнедунайскую Русь, где правил русско-болгарский князь Ольг-Олгу Вещий. Вообще данный отрывок из НЛ весьма интересен тем, что демонстрирует наличие некоего династического единства между самыми разными регионами. Северным славянам не были чужды ни правители русов-дунайцев, ни князья поляно-русов, ни предводители неких «хазар». Под последними надо, конечно же, понимать славян, которые жили на территории Хазарии – в огромном множестве. Причем пользовались там значительным влиянием: «В хазарской столице по закону пять судей; два из них для мусульман; два – для хазар, которые судят в соответствии с Торой; два – для христиан, которые судят в соответствии с Евангелием, и один для славян, русов и других язычников, которые судят согласно языческому обычаю, т. е. по велениям разума» (Ал-Масуди).

Дунайское происхождение князя Олега указывает на всю ту же самую скифо-фракийскую цепочку, о которой речь шла выше. Можно даже сделать предположение о том, что сам Олег вел свое происхождение от Славена, поэтому он и считался своим как в поляно-сколотских землях, так и в землях ильмерских словен. При этом в его фигуре был реализован древнейший, нордическо-гиперборейский архетип царя-священника (сверхкаста «Хамса», аполлонического Лебедя). Само славяно-русское слово «князь» происходит от более древнего, праславянского слова *knezd, которое, в свою очередь, следует связать с польским «ксендз», священник. И в данном плане показательно, что Олега называли Вещим – это явное указание на пророческое, духовно-метафизическое измерение его статуса. Судя по всему, Вещий князь находился в конфронтации с влиятельным жречеством (волхвами), которые претендовали на полноту обладания сакральным. В летописной традиции содержится вполне характерное указание на борьбу двух линий в славяно-русском язычестве. Общеизвестное предсказание жреца-кудесника о смерти Олега от собственного коня следует трактовать именно в этом плане. Как представляется, в этой части ПВЛ содержится слабо закамуфлированный выпад жречества против Олега. Покровителем волхвов был славянский бог Велес (ср. «вол» и «вел»), который, согласно реконструкции, имел как раз змеевидную форму. (Воины считали своим богом Перуна-Громовержца.) И это предположение тем более вероятно, что тщательный текстологический анализ, проведенный Б.А. Рыбаковым («Язычество Древней Руси»), позволяет считать данную часть ПВЛ осколком языческого летописания, сохраненным в христианское время.

Кстати, смерть от своего коня может восприниматься как некое предательство, проявление коварства. Сразу же вспоминается скифская «сатэмная» Троя, которую европейские, «кентумные» ахейцы одолели коварством, подарив деревянного коня (речь, как указывалось выше, шла об искажении какого-то «конского культа»). Не заметен ли и здесь западный, «кентумный» след? Для начала необходимо вспомнить о наличии двух славянских этнополитических традиций – скифо-склавинской и лужицко-венетской. Известно, что последняя находилась под мощным воздействием западных этносов, среди которых на первом месте стоят кельты, всегда отличавшиеся наличием мощнейшей жреческой прослойки (друидов). Даже и храмы балтийских славян очень похожи на кельтские. Пересечение западных («лужицких») славян с восточными («скифскими») не могло не сопровождаться и распространением кельтских жреческих традиций. Некоторые исследователи даже считают возможным утверждать, что сословие волхвов возникло в результате «миссионерской» активности кельтских друидов. Так, они констатируют сходство слов «волхв» и «волох», отмечая, что под последним иногда подразумевали кельта. Однако такое утверждение представляется явной натяжкой, ведь жреческие прослойки возникают внутри любого этноса и любой цивилизации. Вместе с тем, в «народной» этимологии могло произойти отождествление указанных двух слов – ввиду сходства в социальном поведении, а также – в ходе непосредственных контактов кельтских и славянских жрецов. Обращает внимание сходство в названии волхвов – «служителей Велеса» и филидов – одной из прослоек кельтского жречества. Корни «вол»/«вел» и «фил» этимологически теснейшим образом связаны между собой, что наводит на мысль о древних, праиндоевропейских истоках великого конфликта между правителями и жрецами, который определенным образом накладывается на конфликт «Кентум» и «Сатэм».

В определенный период времени волхвы даже стали доминирующей «кастой». Так, арабы сообщают о том, что жители Русии до крайности почитают неких «знахарей», из которых «иные повелевают царем как будто бы они их (русов) начальники. Случается, что они приказывают принести жертву Творцу их тем, чем пожелают: женщинами, мужчинами, лошадьми» (Ибн-Русте). Князь Олег вел жесткую борьбу против жреческой олигархии, что и отразила ПВЛ, рассказавшая о зловещем пророчестве «кудесника». В дальнейшем княжеско-священническая традиция продолжилась, найдя свое яркое выражение в деятельности князя Владимира Красно Солнышко. Будучи еще язычником, он провел свою знаменитую Перунову религиозную реформу. Обычно считают, что Владимир пожелал поставить Перуна во главе древнерусского пантеона. Однако замысел князя был шире – он выделил в пантеоне семерку важнейших божеств и именно во главе ее поставил Перуна. Таким образом, князь отнюдь не пытался сделать Перуна верховным божеством (каким был бог Род, о чем ниже), но сильнее выделил его роль и значение. При этом в семерку демонстративно не был включен жреческий Велес, чей идол Владимир поставил вовне пространства, занятого «божественной верхушкой». Ко всему прочему, в «Саге об Олаве Трюгвассоне» Владимир изображен главой языческого ритуала.

Христианизация не привела к крушению института сакральной монархии. Напротив, возникновение и упрочение православной империи только усилило этот институт, открыло его новые смыслы. Согласно учению Святых Отцов, Царь является «епископом по внешним делам Церкви», ему присущи некоторые функции священника. Но самое главное, он – «живой образ Бога», «икона Логоса», «наместник Бога на земле», «удерживающий». Несомненно, Православие, и в особенности Православие русских, явилось триумфом арийского героического мировоззрения, решительно и радикально преодолевшего (в отличие от католицизма) клерикальные – ветхозаветные и языческие – тенденции внутри христианства. И вряд ли стоит удивляться тому, что именно в европейской зоне «Кентум», в Средневековье, утвердилось господство жреца-понтифика, которое и спровоцировало протестантскую Реформацию, давшую импульс развитию безродного капитализма. В зоне же «Сатэм» образовалась Великая Империя во главе с Царем-Священником.

А начиналось все еще в седые языческие времена. И правление Олега Вещего было одним из важнейших, узловых моментов раскрытия сакрального смысла русской государственности. Тут, кстати, нужно заметить, что в ПВЛ Олег является фигурой, ключевой для дохристианского периода. Основателем династии и как бы отцом Руси представлен Рюрик, но информации о нем содержится очень немного. Зато об Олеге и его правлении рассказано подробно. ПВЛ сообщает о его вражде с хазарами и подчинении восточнославянских этнополитических сообществ – радимичей, уличей, тиверцев. Повествуется и о победоносном походе на Царьград во главе мощнейшего войска, состоящего из варягов, словен, тиверцев, уличей и др. Судя по всему, в изначальном тексте ПВЛ, который принадлежал перу автора-«склавина», «южный» Олег был представлен как правитель, совершенно независимый от Рюрика. Но затем автор-«венет» переделал этот текст, привязав «восточного» Олега к «западному» Рюрику. При этом информация о самом Рюрике была дана минимальная – очевидно, потому, что подробное сообщение вошло бы в резкое несоответствие с реальностью.

Поражение Олега Второго. – Конец двоевластия. – Династия Соколичей. – Славянские мореходы Севера

Далее возникает вопрос. Ольг Вещий умирает в 913 году, и если верить ПВЛ, то после этого сразу же начинает править Игорь. В 914 году он идет на древлян и побеждает их, а в 915 году заключает мир с печенегами. После же следует чудовищная лакуна, которая тянется аж до 941 года. Что делал в это время Игорь – не известно. Складывается такое впечатление, что князем тогда был кто-то иной. «О том, что Игорь начал править Русью отнюдь не в 913 году… ясно говорит, помимо всего прочего, следующее, – пишет В.В. Кожинов. – В летописях не раз упоминается выдающийся воевода Свенельд, который служил Игорю с самого начала его правления, затем служит Ольге и Святославу и, наконец, старшему сыну последнего, Ярополку, – до 977 года. И если бы Игорь действительно правил с 913 года, «воеводство» Свенельда длилось бы почти 65 лет! В действительности же Свенельд стал воеводой Игоря накануне гибели последнего, в 940-х годах» («История Руси и русского слова»).

Историки (М.И. Артамонов, Н.А. Половой, В.В. Кожинов и др.) давно уже нашли выход из этого несоответствия. Они выдвинули версию, согласно которой у Олега Вещего был сын, тоже Олег, который и правил с 913 года. Именно об этом Олеге Втором и рассказывается в знаменитом хазарском письме («Кембрижский документ»). Согласно ему, «царь русов» Хлгу сначала выступил против Хазарии, по наущению византийского императора Романа Первого Лакапина. Хазары сумели разбить русов, после чего они вынудили Хлгу совершить поход против Византии. Однако и здесь удача отвернулась от «царя русов» – ромеи разбили его войско. «И бежал он, и устыдился возвращаться в свою землю и пошел морем в Прс (Персия) и пал там он сам и войско его». Как очевидно, речь идет о походе русов на Царьград в 941 году, который окончился страшным разгромом русского флота (византийцы применили свой знаменитый «греческий огонь»). Его предводителем был не Игорь, а Олег Второй. Это подтверждается также данными «Архангелогородского летописца», который рассказывает о некоем походе некоего Олега на Царьград, описывая реалии именно 941 года. Так, Византией у него правит император Роман, а русов бьет «патрекей Феофан».

Вместе с могучим (10 000 кораблей) флотом Олега у стен Константинополя действовал небольшой десант. Им командовал князь Игорь, находившийся в подчинении у Олега Второго. Ему удалось, на десятке кораблей, вернуться домой, в то время как основная часть спасшихся воинов Олега (вместе со своим предводителем) отправилась «за море», в Закавказье, не решаясь показаться на глаза киевлянам. Здесь стоит сослаться и на «Новгородскую первую летопись младшего извода», которая рассказывает о совместном походе на Царьград Олега и Игоря. Летописец помещает событие под 920 годом, но это уже сдвиг в хронологии, столь обычный для летописей.

Олег, несомненно, выглядит главнее Игоря. В хазарском документе упоминают только его, в «Архангелогородском летописце» – тоже. Поэтому нельзя согласиться с теми исследователями, которые настаивают на том, что Олег подчинялся Игорю или же был правителем независимой Черноморской Руси, действовавшим в союзе с киевским князем (А.С. Королев). Поражение Олега Второго, ставшего марионеткой хазар, и его позорное бегство «за море», привели к перевороту в Киеве. Правителем Руси стал Игорь – потомок Рюрика, продолжатель великой династии. И его приход к власти, несомненно, был облегчен династическим браком с Ольгой. Игорь действовал не как узурпатор, который всего лишь воспользовался удобным моментом. Он был своим для Киева, что и привело его на княжий стол в «матери городов русских».

В то же самое время не следует идеализировать политическую ситуацию, которая сложилась вследствие утверждения новой династии. Вряд ли Ольговичи были в восторге от произошедшего переворота. Западнославянские историки XVI–XVIII вв. (Б. Папроцкий, Я. А. Коменский, Я. Стржедовский и др.) сообщают о некоем киевском князе Олеге, который сбежал в Моравию, проиграв во внутриполитической борьбе и спасаясь от могущественного соперника-победителя. При этом Стржедовский считал этого знатного беглеца сыном Олега Вещего и родственником Игоря. Понятно, что Олег Первый не мог быть отцом сбежавшего князя. А вот Олег Второй, который также сбежал (но уже на восток, «за море») – вполне себе мог. Судя по всему, между Рюриковичем Игорем и несостоявшимся Олегом Третьим разгорелся жесткий политический конфликт, который окончился бегством последнего в Моравию. Там он стал князем и попытался отстоять страну от венгров. Потерпев поражение, Олег бежал уже в Польшу, а оттуда вернулся на Русь, где был с почетом принят княгиней Ольгой. И не удивительно, ведь она была дочерью Олега Первого, следовательно, Олег Моравский доводился ей племянником. Скорее всего, именно он и был тем самым анепсием («племянником»), который участвовал во время знаменитого визита Ольги в Царьград (957 год) и который был наиболее важной особой, после самой Ольги. Так, во время приема 9 сентября он лично получил в дар от императора 30 милисиариев, в то время как люди князя Святослава, сына Игоря и Ольги, – всего лишь по 5 милисиариев. Историки (Г.Г. Литаврин, А.С. Королев) отмечают, что статус Святослава слишком низок даже для наследника, не говоря уж о правителе, – его люди поставлены на четыре (!) ранга ниже людей Ольги. А ведь сам Святослав был уже достаточно взрослым человеком: «… В 970 году у Святослава, родившегося якобы в 942 году и дожившего, следовательно, до 28 лет, было, по крайней мере, три взрослых сына, – пишет А.С. Королев. – Интересно сообщение немецкого автора XI века Титмара Мерзербургского о том, что Владимир умер в глубокой старости. Получается, что не Святослав, а Владимир должен был родиться в 40-е годы X века… Есть все основания считать, что Ольга заняла киевский стол как княгиня, а не как воспитательница сына» («Загадки первых русских князей»).

Вне всякого сомнения, Ольга – дочь Ольга Вещего – пыталась блокировать все династические устремления Ререговичей. И после смерти своего мужа она совершила нечто вроде контрпереворота. При этом сам Святослав был отослан от греха подальше – в Новгород – править словенской «вотчиной» Рюриковичей. В то же самое время она, имея потомство от князя Игоря Трояновича, не решалась отдать власть своему племяннику, которому приходилось ограничиться статусом «человека номер два». Вообще, судя по всему, Ольга чувствовала себя неуютно – в Киеве явно симпатизировали сыну Игоря, а не Олега Второго, который провалил поход 941 года. Договор 944 года, заключенный Игорем с греками, был, конечно, не слишком выгодным для Руси – мягко говоря. По крайней мере, он проигрывал в сравнении с договором Олега Первого. Но если учесть, что Русь проиграла войну с Византией, то можно и нужно говорить о дипломатической победе князя Игоря. И вовсе не случайно резиденция княгини Ольги находилась не в Киеве, но в Вышгороде – в 20 км от русской столицы. «Вышгород (это явствует из самого названия) представлял собой высящуюся на крутом холме над Днепром неприступную крепость, и, что особенно многозначительно, в этом Ольгином городе, как доказано недавними археологическими исследованиями, были созданы железоделательные и железообрабатывающие предприятия, образовавшие (по определению археологов) целый «квартал металлургов», – отмечает В.В. Кожинов. – Поскольку в Киеве имелась высокоразвитая, по тогдашним меркам, металлургия, вполне очевидно, что Ольга считала необходимым иметь возможным производить оружие… Важно добавить, что, как показали археологические исследования, при преемниках Ольги… «квартал металлургов» в Вышгороде «суживается, на его месте появляются жилые усадьбы» («История Руси и русского слова»).

Сам В.В. Кожинов объясняет эту «боевую» автономию Вышгорода тем, что Киев якобы находился под контролем хазар. Здесь он следует за Л.Н. Гумилевым, который «открыл» наличие на Руси хазарского ига. Но аргументов в пользу наличия данной зависимости очень мало, и они отличаются своей зыбкостью. Да, Олег Второй пошел на Царьград по наущению разгромивших его хазар, но ведь до этого-то он ходил на хазар – по наущению византийцев. И речь нужно вести о правителе, который не сумел выстроить правильную и самостоятельную внешнюю политику. Еще один аргумент сторонников версии о «хазарском иге»: «Император Константин писал между 948 и 952 годами о «крепости Киева, называемой «Самватас». Это название, как подтвердило недавно тщательное филологическое исследование А.А. Артемова, имеет еврейское происхождение («Самбатион») и означает в данном случае пограничную крепость – то есть расположенную на западной границе каганата. Другой исследователь положения в Киеве того времени, В.Н. Топоров, опираясь на целый ряд сведений, доказывает, что «ситуация… характеризуется наличием в городе хазарской администрации и хазарского гарнизона». («История Руси и русского слова».)

Все эти ужасы, конечно, впечатляют, но никакого отношения к реальности не имеют. Имя «Самватас» известно еще с VI в., когда никакого хазарского ига уж точно быть не могло. Археологи нашли под Константинополем надгробную плиту с надписью: «Хильбудий сын Самбатаса» (559 год). Про отца ничего не известно, а сын, напротив, хорошо известен благодаря византийскому историку Прокопию Кесарийскому, который весьма подробно рассказал о славянском полководце Хильбудии – имперском наместнике Фракии. Само слово «самбатас», конечно, не славянское. Но и хазарских иудеев сюда тоже привлекать не стоит. Наиболее убедительную трактовку дает В. Янович: «В переводе с германских языков Самботас означает сбор челнов (sam – сбор, botas – челны)». Интересующая нас крепость была построена еще во время совместных походов готов и славян на юг, против Боспорского царства и Римской империи. «Для войны… нужен был мощный морской флот, для строительства которого в Приазовских и Причерноморских степях не было леса, – объясняет В. Янович. – Под Киевом же он рос в изобилии… Этот флот нельзя было строить под носом у врага. Например, Петр I, готовясь к войне с турками, строил свой флот в далеком от моря Воронеже… Жители лесных краев, где реки были едва ли не единственными путями сообщения, имели опыт строительства и использования речных судов, но не морских. Германские народы освоили строительство морских судов и морскую навигацию для плавания на своем внутреннем Балтийском море. Естественно, что они возглавили это дело и дали свое название крепости, в которой работали» («Наследие тысячелетий»).

Что же до имени отца Хильбудия, то оно было именем-титулом. Очевидно, его деятельность была тесно связана с функционированием крепости Самбатас, которая в 6 в. давно уже была исключительно славянской. Само же название сохранялось и в Х в., о чем и поведал Константин Багрянородный. Нет, дело, конечно, не в хазарах, но во внутриполитическом противостоянии, которое было вызвано династическими разногласиями. До 960-х годов на Руси было нечто вроде двоевластия, с которым покончил князь Святослав. Утвердившись на киевском великокняжеском столе, он утвердил и династию Рюриковичей – причем окончательно и бесповоротно.

Итак, никаких серьезных аргументов в пользу того, что Рюрика искусственно включили в русскую историю – нет. Да и вообще рассуждать подобным образом просто нелогично. Никто бы не поверил фальсификатору, который выдумал фигуру основателя великой династии. И никакая поддержка сверху здесь не помогла бы. «Безрюриковцы» это отлично понимают, поэтому они выдвигают следующее предположение. Дескать, жизнь и деятельность реального Рюрика была настолько тесно связана со славянами (с западными, не восточными), что фальсификатору показалось удобным взять да и предложить его русичам в качестве основателя династии. Наиболее радикально данную точку зрения отстаивает цитированный выше А.Н. Никитин. Как и большинство историков, он отождествляет Рюрика с датским конунгом Рориком Ютландским, сыном Хальвдана. Этот деятель, хорошо известный европейским хроникам, унаследовал от своего отца Фрисландию, граничившую с землями западнославянского племени ободритов (бодричей). Последние решили воспользоваться услугами опытного воина и пригласили его на службу. Деятельность Рорика в ободритских землях похожа на деятельность Ререга Новгородского в восточнославянских землях. Это и дает Никитину основание утверждать, что русские летописцы просто «импортировали» важнейший момент истории западных славян на Русь. Предположение же о том, что все могло быть наоборот, у исследователей просто не возникает. Русское всегда подается «вторичным».

При этом А.Н. Никитин охотно использует арсенал последовательных антинорманистов, которые доказывали западнославянское происхождение Рюрика. Они сближали его имя со словом «ререг» («рарог»). Дело в том, что ободриты назывались еще и «ререгами» – то есть «соколами». Изображение сокола служило в качестве их племенного знака. Но ведь оно же служило и в качестве герба династии Рюриковичей, долгое время правившей нашей страной. Историк О.М. Рапов в работе «Знаки Рюриковичей и символ сокола» убедительно доказал, что на их монетах изображен сокол со сложенными крыльями, пикирующий на свою жертву. Получается, знаменитый трезубец Рюриковичей – схематизированное изображение сокола.

Ререг был широко известен у восточных славян. Воинсокол часто встречается в русском эпосе. Так, былинный Вольга-богатырь оборачивался этой грозной птицей и в ее обличье сражался с черным вороном Санталом. Во Владимировых былинах Илья Муромец и Добрыня Никитич путешествуют по Хвалынскому (Каспийскому) морю на «Соколе» – корабле, который подвергается нападению «черных воронов» (турок или татар). В Киевской Руси черными воронами называли половцев, а соколами – князей-русичей. И тут стоит немножечко углубиться в мифологию. Ререгу-соколу этимологически близок огненный дух Рарог-Рариг. Славяне представляли его хищной птицей. Сокол пользовался популярностью и у других индоевропейских народов. Например, у древних иранцев, считавших его одной из инкарнаций (воплощений) иранского бога Войны и Победы Веретрагны (аналог нашего Перуна). Кроме того, в виде сокола иранцы изображали фарн – символ царской власти. Поиски выводят нас к военно-аристократической теме, к князьям и витязям. Сокол – их птица. Она же, как уже выяснилось, тесно связана с Рюриком и Рюриковичами. И вот здесь-то и кроется ответ на каверзный вопрос «безрюриковцев»: «Почему о Рюриковичах ничего не говорится в «Слове о полку Игореве?» Вопрос сей волновал и до сих пор волнует многих исследователей. А ведь упоминание о Рюриковичах в «Слове» однозначно есть – оно называет русских князей «соколичами». На это название обратил внимание О.М. Рапов – и не зря! Речь здесь идет о Ререговичах, потомках Ререга-Сокола. Таково истинное имя Рюрика.

Далее нам очень многое проясняют данные «Хронографа» бывшего Румянцевского музея («Описание» А. Востокова), в котором содержится следующее утверждение: «Во дни Михаила царя греческого и во дни князя Ререка Новгородского святый Констьяньтин философ, нарицаемый Кирилл, сотворил грамоту, словенским языком, глаголемую литицю». Тут надо вспомнить и о том, что у чехов есть имя «Ререк». В отличие от норманистов А.Н. Никитин западнославянскую теорию не отрицает, но дает ей свою трактовку. Рюрик у него именно «Ререг», что, по мнению исследователя, могло быть и следствием родственных связей между скандинавами и славянами. Так, Хальвдан вполне мог родить Рюрика от славянки. И вот как раз этим своим славянством Рюрик вполне подходит на роль объекта для последующей фальсификации. Полуславянина, связанного со славянским племенем, легче было представить основателем династии.

Однако, будь автор ПВЛ и в самом деле обеспокоен тем, чтобы связать Рюрика с ободритами и западным славянством, он бы это сделал. Однако же связь словенского Севера с поморским, славянским Западом в ПВЛ затушевывается. Указания на нее, конечно, есть, но они весьма туманны, поэтому историкам пришлось просто докапываться до них. Правда, нет и прямых указаний на скандинавское происхождение Рюрика. Пожалуй, их можно найти только в одном месте, где сообщается об этническом составе варягов: «…Так звались те варяги – русь, как другие зовутся шведы, иные же норманны, англы, другие готы, эти же так». Вроде бы русы находятся среди германских племен, что должно указывать на их принадлежность к германцам. Однако и в данном перечислении ничего прямо не утверждается. Славяне вполне могли участвовать в деятельности варяжских дружин вместе с германцами, что, судя по всему, и происходило. Варяги же имели как бы три «ипостаси»: этническую, территориальную и профессиональную. Коснемся каждой из них.

Этническая. В свое время на юге Балтики жило славянское племя вагров-вагиров, название которых этимологически близко к слову «варяг». Там же источники локализуют племенные союзы варнов и варинов.

Территориальная. А.Г. Кузьмин отметил следующий момент – в связи с упоминанием «Варяжского» (т. е. Балтийского) моря «Повесть временных лет» сообщает:«Ляхи же и пруссы, чудь живут у моря Варяжского. По этому морю селятся варяги: отсюда к востоку – до предела Симова, и по тому же морю к западу – до земли Английской и Волошской». А.Г. Кузьмин обратил внимание на то, что предел Сима – Волжская Булгария, Английская земля – Дания, а Волошская земля – Франкская империя. Очевидно, что викинги просто-напросто не могли населять южную Балтику, причем «растягиваясь» аж до Волжской Булгарии. Перед нами население южного побережья Балтийского моря, «выплеснувшееся» еще и на территорию европейской части современной России. (Историки давно зафиксировали наличие интенсивной колонизации балтийскими славянами восточнославянских земель Северной Руси.)

Профессиональная. На нее следует обратить особое внимание, еще раз вспомнив про сообщение ПВЛ об этническом составе варягов: «…Так звались те варяги – русь, как другие зовутся шведы, иные же норманны, англы, друзии готы, эти же так». Здесь ключевое слово – «друзии», то есть другие. Почему же ПВЛ отделяет русских варягов от германских? Да потому, что русы – никак не германцы, но славяне. И сами варяги были (в третьей своей «ипостаси») профессиональной полиэтнической (точнее – славяно-скандинавской) организацией. О наличии таких вот смешанных воинских сообществ рассказывает «Сага о Йомских витязях». В ней описывается отряд, состоящий из славянских и скандинавских воинов, расположенный в южнобалтийском городе Волине. Название же сообществу варягов дали, вероятно, вагры – по сообщению средневекового немецкого автора Гельмольда, самые талантливые мореходы среди славян.

Кстати сказать, о славянском происхождении варягов отлично знали на Западе. Так, в 1791 году была опубликована «Истории Мекленбурга» пастора Эпинуса, который «настаивал на том, что смысл… мекленбургской истории заключается в преемственности с древней историей вандалов и вендов. Варягов он также выводил из вендо-вандальского корня» (В. Меркулов. «Гюстровская ода и мекленбургская генеалогическая традиция»). Знали о славянстве варягов и на Востоке. Так, арабский автор Димашки писал: «Есть большой залив, который называется морем варенгов… Они славяне славян». Тут весьма показательно это «славяне славян». Димашки описывает варягов как некую элиту, надо полагать, воинскую. Примерно такой же элитой были и русы, которых одновременно и противопоставляли славянам, и отождествляли с ними. Но только варяги были более привязаны к славяно-германскому Северу, тогда как русы IV–IX вв. находились в социокультурном поле славяно-иранского Юга. В основе же всего находилось именно «социальное положение». Варяги – были, прежде всего, мореходами, ведь var – это древнейшая индоевропейская основа, обозначающая воду. А вот русы – «красные», которые и сами были прекрасными мореплавателями, четче фиксированы именно на войне, вот почему их имя стало именем великого русского народа и его державы – Руси.

Указание на славянство варягов можно найти и в русских письменных источниках. Так, в киевском «Синопсисе» (1674 г.) написано: «Понеже варяги над морем Балтийским, еже от многих нарицается Варяжское, селение своя имуще, языка славенска бяху…» Историк В.В. Фомин пишет: «М.П. Погодин сообщает о списках описания русских монет, поднесенных Петру I, где в пояснении к указанию западноевропейского хрониста Гельмольда о проживании славян в Вагрии добавлено – «меж Мекленбургской и Голштинской земли… И из выше означенной Вагрии, из Старого града князь Рюрик прибыл в Новград…» (Комментарии к книге С.А. Гедеонова «Варяги и Русь»). Весьма показательно и следующее сообщение ПВЛ: «Новгородцы суть рода варяжска». Ясно ведь, что новгородские словене просто не могли произойти от скандинавов. Но если вспомнить о том, что Северная Словения подверглась активнейшей колонизации балтийскими славянами, то все становится совершенно понятным. Между тем, прямых указаний на юг Балтики в ПВЛ нет. Один из авторов «Повести», перу которого принадлежит рассказ о Рюрике, находился в очень двусмысленном положении. Ему хотелось приписать основание Руси скандинавам или хотя бы показать их важнейшую роль в этом процессе. Но напрямую сделать он этого не мог, ибо ему никто бы не поверил. Вот почему он ограничился некоторыми «намеками». И надо сказать, в последующем из этих намеков была сложена абсурдная, однако весьма действенная, в разрушительном плане, норманнская теория. Но вот откуда происходит сам Рюрик, из какой-такой страны он прибыл – автор ПВЛ просто умолчал. И это лучше всего доказывает, что он был ограничен в маневре фальсификации. Была бы такая возможность, и Рюрик русских летописей стал бы Рориком Ютландским. Или еще кем-нибудь.

Итак, русские летописи замолчали вопрос о происхождении Рюрика. А вот западные источники не молчали и привели истинную генеалогию основателя русской династии. Мекленбургский автор Ф. Томас (18 в.) утверждал: «Мекленбургские историки Латом и Хемниц считали Вицлава (Witzlaff, или Vitislaus, Vicislaus, а также возможно написание Witzan, Wilzan) 28-м королем вендов и ободритов, который правил в Мекленбурге во времена Карла Великого. Он женился на дочери князя Руси и Литвы, и сыном от этого брака был принц Годлейб (Godlaibum, или Gutzlaff), который стал отцом троих братьев Рюрика (Rurich), Сивара (Siwar) и Трувора (Truwar), урожденных вендских и варяжских (Wagrische) князей, которые были призваны править на Русь. После скорой кончины двоих братьев Рюрик стал единовластным правителем Руси, от которого произошла ныне правящая русская династия» (цит. по ст. В. Меркулова). С этой точкой зрения был согласен и другой мекленбургский историк, Матиус Иоганн фон Бэр. В «Генеалогии мекленбургских герцогов» Фридриха Хемница (1717 г.) также утверждается, что Рюрик с братьями – сыновья венедско-ободритского князя Готлейба (Годлайба). Но здесь содержится важное уточнение – отец Рюрика был пленен и убит датским королем Готофридом. Дети его править не могли – по малолетству. Поэтому власть перешла к братьям убитого князя – Славомиру и Трасику. Им же наследовали некие Годомысл и Табемысл. Потом престол перешел к Мечиславу Третьему. Таким образом, Рюрик и братья оказываются князьями-изгоями, потерявшими власть. Очевидно, они были предводителями мобильных варяжских дружин, которые предлагали свою службу разным правителям. Весьма любопытную информацию здесь дает «Иоакимовская летопись», согласно которой, Рюрик «по смерти… отца своего облада варягами, емля дань от них».

Само представление о том, что Рюрик – ободрит, существовало у жителей Мекленбурга очень и очень долгое время. Уже в 19 в. легенду о призвании трех братьев записал у местного населения французский путешественник К. Мармье: «…Племенем оботритов управлял король по имени Годлав, отец трех юношей, одинаково сильных, смелых и жаждущих славы. Первый звался Рюриком, второй Сиваром, третий Труваром. Три брата не имели подходящего случая испытать свою храбрость в мирном королевстве отца, решили отправиться на поиски сражений и приключений в другие земли…. Они направились на восток и прославились в тех странах, через которые проходили. Всюду, где братья встречали угнетенного, они приходили ему на помощь, всюду, где вспыхивала война между двумя правителями, братья пытались понять, какой из них прав, и принимали его сторону. После долгих благих деяний и страшных боев братья, которыми восхищались и благословляли, пришли в Руссию. Народ этой страны страдал под бременем долгой тирании, против которой не осмеливался восстать. Три брата, тронутые его несчастием, разбудили в нем усыпленное мужество, собрали войско, возглавили его и свергли власть угнетателей. Восстановив мир и порядок в стране, братья решили вернуться к своему старому отцу, но благодарный народ упросил их не уходить и занять место прежних королей. Тогда Рюрик получил Новгород, Сивар – Плесков, Трувар – Бело-озеро» («Письма с севера»).

Любопытно, что здесь Рюрик с братьями показаны как некие «освободители», сокрушившие какую-то «тиранию». Из этого следует, что в центре Северной Славии тогда находились силы, которые враждовали с силами, призвавшими Рюрика. Этими силами были некие варяги, о владычестве которых в ПВЛ сообщается слишком лапидарно: «Варяги из заморья взимали дань с чуди и славян, и с мери, и с всех кривичей». Потом словене и другие северяне «изгнали варягов за море и не дали им дани, и начали сами собой владеть. И не было среди них правды, и встал род на род, и были между ними усобицы, и начали воевать сами с собой». Пришлось неразумным словенам снова обращаться за помощью к варягам, которые и осчастливили их князем. А вот «Иоакимовская летопись» здесь намного более содержательна, и ее автор рисует совсем иную картину. Он рассказывает о том, как словенский князь «Буривой, имея тяжку войну сваряги, множицею побеждаше их и облада всю Бярмию до Кумени. Последи при оной реце побежден Буривой бысть, вся свои вой погуби, едва сам спасеся, иде во град Бярмы, иже на острове сый крепце устроенный, иде же князи подвластнии пребываху, и тамо, пребывае умре. Варяги же, абие пришедшее град Великий и протчии обладаша и дань тяжку возложиша на словяны, русь и чудь. Людие же терпяху тугу велику от варяг, пославшее к Буривою, испросиша у него сына Гостомысла, да княжит во Велицем граде». Получается, была ожесточенная война, в ходе которой варяги оккупировали Северную Славию. В результате князь Буривой передал власть своему сыну Гостомыслу. И он сумел не только разгромить варягов, но и заключить с ними мир. Картинка получается совсем иной – в ИЛ словене вовсе не предстают анархистами, учинившими свару.

Кстати, а что это за варяги, с которыми воевали Буривой и Гостомысл? Идет ли речь о дружинах ободритов-ререгов? Это вряд ли – Рюрик был внуком Гостомысла, следовательно, между словенами и бодричами должны были существовать великолепные отношения, скрепленные династическим союзом. Гораздо больше на роль «вражин» подходят лютичи-вильцы-велеты. Это – западнославянское этнополитическое сообщество, бывшее соперником ободритов. О велетах (вельтах), обитавших на южном побережье Балтийского (Варяжского) моря, упоминает еще Птолемей (II в. н. э.). Они вели активнейшую экспансию, действовали в Силезии, нижней и верхней, а также много и упорно воевали с ободритами (бодричами). Судя по всему, вильцины были очень яростными воинами, отсюда и еще одно ихназвание – «лютичи» («лютые»). Очевидно, они возникли на базе некоего мужского союза, практиковавшего предельно жесткие магические культы, связанные с гипертрофированной воинственностью. (Показательно, что велетами или волотами славяне именовали великанов.) В «Саге о Тидреке» рассказывается о том, как князь Вильцин (получается, Велет) завоевал Польшу и Русь. Под последней надо иметь в виду Северную Славию. Сага повествует о жестокой войне, которую словене вели с варягами (не бодрическими, но лютическими).

Само же призвание Рюрика было обусловлено не отсутствием порядка, а именно династическим кризисом. Ререг установил в землях восточных славян новую династию, но при этом он не был чужд и династиям местным. Его мать была словенкой, что следует из данных Иоакимовской летописи. У князя т. н. «Велице града» (а вовсе не старейшины!) Гостомысла возникли проблемы с продолжением династии – все его сыновья погибли в войнах. Однажды ночью он увидел вещий сон: из чрева его средней дочери Умилы выросло огромное дерево, покрывшее весь город. Князь решил, что династию продолжат ее сыновья. Сама Умила находилась в то время замужем за каким-то соседним князем, чье имя Иоакимовская летопись не называет. Зато она называет имя одного из ее сыновей – Рюрик. И его отцом, как следует из западных источников, был Готлейб/Годлав. Из этого следует, что севернорусская династия, ведущая свой род от Славена, породнилась тогда с западнославянской. А эта последняя, согласно старорусской «политологической» традиции, наследует римскому императору Августу, а следовательно, и трояно-фракийскому Энею.

После смерти Гостомысла Рюрик-Ререг с братьями стал править Велицеградской землей. Еще раз приходится отметить, что «Иоакимовская летопись» ни слова не говорит о беспорядках, которые будто бы явились причиной его призвания. Да и само выражение «а наряду (якобы порядка. – А.Е.) в ней нет», известное нам по «Повести временных лет» и горячо любимое русофобами всех мастей, вовсе не свидетельствует о склонности ильменьских славян к анархии. Выдающийся русский историк С. Лесной утверждал, что слово «наряд» значило «власть», «управление», «приказ», а вовсе не «порядок». Причем в некоторых летописях говорится: «нарядника (т. е. правителя. – А.Е.) в ней нет». Велицеградская земля просто-напросто нуждалась в князе, имеющем отношение к старой династии и способном предотвратить губительную Смуту. Причем нуждалась в своем, славянском князе, а не в иноземце, поучающем славян как жить.

Ререг княжил не в Новгороде, а в Ладоге. «Иоакимовская летопись» явно противопоставляет Велице град Новгороду. Ладога вообще намного древнее Новгорода, возникшего где-то в середине X в. Образование же Ладоги можно смело отнести к VI в. – именно таким временем датируется земляное городище, откопанное археологами в том месте, где река Ладожка впадает в Волхов. Найденные здесь сельскохозяйственные орудия позволяют говорить о высокой земледельческой культуре обитателей городища, знавших полевое пашенное земледелие. По данным археологии Ладога уже в 8 в. становится крупным международным портом и важнейшим пунктом местной и транзитной торговли. Здесь находят огромное количество кладов арабских монет – дирхемов, что свидетельствует о торгово-экономическом могуществе города. В древности именно Ладога, а не Новгород, контролировала все Нижнее Поволховье, Ижорскую землю, Приладожскую Карелию, области Обонежского ряда. Собственно говоря, сам Новгород был «новым» именно по отношению к старому Велице граду, к Ладоге, отсюда и «Господин Великий Новгород», т. е. «новый Велице град».

Рюрик – это бодрический князь Ререг. Однако в русских письменных источниках (исключение – «Востоковский» Хронограф Румянцевского музея) его имя дошло до нас не в славянской форме. Впрочем, в этом имени нет ничего скандинавского. «Только норманистским ослеплением можно объяснить поиски аналогов для летописного Рюрика в Скандинавии, – пишет А.Г. Кузьмин. – Об отсутствии этого имени в шведской истории… подчеркнуто разъяснял нашим норманистам в 1997 г. в Кирове шведский ученый Л. Грот. Дело в том, что имя это известно в Европе по крайней мере с IV в. А. Хольдер приводит пять «Рюриков», известных до VII в. 12 «Рориков» отмечено на территории Франции IX–XII вв. Имя это проще всего может быть понято как отражение племенного названия руриков, или рауриков (откуда французские «Рорики»). Название племени происходит, как очевидно, от реки Рур или Руара. В настоящее время это название имеют притоки Мааса и Рейна. В Средние века у Одера был приток Рурика. Во времена Юлия Цезаря рурики, не желая покориться римлянам, в большинстве покинули обжитые места и исчезли из поля зрения римских авторов. Но и позднее выходцы из поречья Руры получили прозвище «Рурик» («Начало Руси. Тайна рождения русского народа»).

Время прибытия Рюрика на Русь и дату его смерти определить с какой-либо точностью пока что невозможно. ПВЛ тут особой веры нет – ее автору, который работал с интересующим нас сюжетом, позарез нужно было представить Рюрика отцом Игоря. А для этого летописец мог и сдвинуть дату смерти основателя династии «вверх». Хотя, в принципе, возможна и датировка ПВЛ. Согласно западноевропейским источникам, отец Рюрика – Готлейб (Годлав) – умер в 808 году. Рюрик, как старший из братьев, должен был родиться за несколько лет до этого. И в 879 году ему могло быть 75 лет. Многовато как-то, но все в пределах реальности. Интереснее вопрос о том – каковы были пределы власти Рюрика? Распространялась ли она только на северных славян и соседние с ними финно-угорские племена или же князь правил еще какими-либо этнополитическими образованиями? Тут может несколько помочь Троян, который предположительно был сыном Рюрика. Вообще-то имя Троян не очень-то вписывается в «северный» контекст. Тут, скорее, пахнет югом. Нет, оно, конечно, вполне могло принадлежать и словенскому князю. Но вот арабский автор ал-Идриси упоминает некий город Трою, который существовал в Северном Причерноморье. Возникает вопрос – не идет ли здесь речь о Черноморско-Азовской Руси и не связан ли был с ней наш Троян?

Представляется, что очень даже может быть. Так, в русской редакции «Жития Стефана Сурожского» повествуется: «По смерти же святого мало лет мину, прииде рать велика русская из Новаграда, князь Бравлин, силен зело». (Поход датируется концом 8 в.) Русские войска разорили тогда все крымское побережье от Корсуня до Керчи. Историки обычно склонны считать, что речь идет о древнем городе Neapolis, который располагался где-то в районе Симферополя. Однако для русского «редактора» Новаград был именно тем самым северным, словенским Новгородом. Весьма показательно, что в Крыму располагалась некая бухта под названием Варанголимен («варанги» – одна из форм имени «варяг»). И это уже указание на варягов, пришедших с севера, с земель Ладожской державы. Таким образом, можно предположить, что ладожские князья владели какими-то причерноморскими землями. И это вполне понятно, ибо они вели свой род от Славена, вышедшего со своим братом Скифом из «Евксинопонта» (Причерноморья). Очевидно, что западнославянские («лужицкие») Рюриковичи успели проникнуться влияниями скифской прародины – как в земле словен, так и в Причерноморье. За ними были западные традиции, а также традиции скифо-славянства, сохраненные вне Скифии и напоенные новой силой после возвращения на восток. Возможно, здесь, в этой двойственности Рюриковичей, кроется тайна русского западничества, выражающаяся в противоречивом стремлении укрепить мощь Русской державы, сохранить ее самобытность и в то же время проникнуться духом Европы, овладеть ее технологиями.

Миф о языческой дикости. – Грозовой Творец. – Русская метафизика Грозы. – Языческая Троица. – «Бескачественность» и «дуализм». – Языческая подготовка Крещения Руси. – Русско-византийское союзничество

В правление Рюриковича Владимира, сына Святослава и внука Игоря, произошло Крещение Руси. Христианство стало государственной религией Древнерусского государства. Вокруг этого события существует множество мифов, как и вокруг самого князя Владимира. Многое до нас просто не дошло, многое умалчивается, и это полностью вписывается в общую картину обворованной русской истории. Для того чтобы прояснить обстоятельства Крещения, необходимо ответить на вопрос: какова же была дохристианская вера наших предков, которую принято называть языческой? Современные последователи этой веры именуют себя «родноверами» или «ведистами». Есть даже и оригинальная трактовка язычества как «православия», от слов – «правильно славить» или «славить Правь» – высший, духовный уровень бытия. Но это, конечно, именно что новодел, в Древней Руси подобных названий не прослеживается. Вообще за современным неоязычеством не стоит какой-либо живой традиции. Так, в частности, не существует единой посвятительной цепи, которая шла бы от священнослужителей. Не существует и священных текстов – одна лишь реконструкция на базе христианских же письменных источников (летописей, поучений против язычества и т. д.), а также фольклора. При всем при том, многие неоязычники с яростью набрасываются на Православие, заявляя о тысячелетии духовной нищеты. Тем самым наносится удар по русской истории, по самой русскости, защитниками коей они себя объявляют.

Впрочем, есть и другая крайность – «православный фундаментализм». Здесь тоже есть не в меру увлекающиеся радетели. И они частенько представляют славяно-русскую веру как достаточно примитивный набор «поэтических воззрений на природу». Вот, к примеру, образец подобного рассмотрения: «…Языческий культ древних славян не представлял в сущности ничего строго регламентированного. Поклонялись стихиям видимой природы, прежде всего: Даждь-богу (божество солнца, податель света, тепла, огня и всяческих благ; само светило называли Хорсом) и Велесу (Волосу) – скотьему богу (покровитель стад). Другим важным божеством был Перун – бог грозы, грома и смертоносной молнии, заимствованный из балтийского культа (литовский Перкунас). Ветер олицетворялся Стри-богом. Небо, в котором пребывал Даждь-бог, звалось Сварогом и считалось отцом солнца; почему Даждь-богу и усвоено было отчество Сварожича. Почиталось также божество земли – Мать-земля сыра, некое женское божество – Мокош, а также податели семейного блага – Род и Рожаница. Тем не менее образы богов не получили у славян той ясности и определенности, как, например, в греческой мифологии. Не было ни храмов, ни особого сословия жрецов, ни каких-либо культовых сооружений. Кое-где на открытых местах ставились вульгарные изображения божеств – деревянные кумиры и каменные бабы. Им приносились жертвы, иногда даже человеческие, этим и ограничивалась культовая сторона идолослужения. Неупорядоченность языческого культа свидетельствовала о его живой практике среди дохристианских славян. Это был даже не культ, а натуралистический способ мировидения и мировосприятия» (Д. Рыбаков. «Крещение Руси князем Владимиром как феномен древнерусской истории»).

С некоторыми вещами здесь как-то и спорить неудобно – до того очевидна несостоятельность утверждений. Наличие у славян мощного жреческого сословия волхвов хорошо известно, да и написано немало. Существуют описания богатейших храмов у балтийских славян, принадлежащие перу европейцев. Так, епископ Адам Бременский (XI в.) описывает храмовую постройку в Щетине (Щецине), которая «выделялась украшениями и удивительной искусностью; она имела скульптурные украшения как снаружи, так и внутри. Изображения людей, птиц и животных были сделаны так естественно, что казалось, будто они живут и дышат. И что надо отметить как наиболее редкостное: краски этих изображений, находящихся снаружи здания, не темнели и не смывались ни дождем, ни снегом – такими их сделала искусность художников. Сюда они приносят, по давнему обычаю своих предков, определенную законом десятую часть награбленных богатств… Там же хранились золотые и серебряные сосуды и чаши… там же хранили они в честь богов и ради их украшения огромные рога диких быков, обрамленные в золото и драгоценные камни и пригодные для питья, а также рога, в которые трубили, кинжалы, ножи, различную драгоценную утварь, редкую и прекрасную на вид…» Впрочем, и арабский автор Ал-Массуди писал о славянском храме, имея в виду уже земли восточных славян:«Этот храм обращал на себя внимание большим количеством таинственных черточек, которые имели волшебное значение и служили для целей прорицания».

Конечно, все это соответствовало высокому уровню развития городской культуры Древней Руси, именуемой Гардарикой – «страной городов». В IX в. анонимный «Баварский географ» сообщает, что восточные славяне – уличи имели 318 городов, бужане – 231, волыняне – 70, северяне – 325. Немецкий хронист Титмар Мерзербургский (начало XI в.) описывает Киев как крупнейший город, в котором насчитывается 400 церквей. Речь идет уже о периоде после Крещения, однако понятно, что такое обилие храмовых построек не могло возникнуть за несколько десятков лет. Нужен был длительный период, и само строительство не было бы возможным без наличия высокоразвитой городской цивилизации. Естественно, такая цивилизация не могла не иметь письменности. В IV в. св. Иоанн Златоуст рассказывает о скифском письме, а в IX в. славянский апостол Кирилл Святой находит у жителей Корсуни некие «руськи пысьмены», коими были написаны Евангелие и Псалтырь. Средневековый хвалисский историк Фахр-эд-Дин-Мубарах-шах утверждал, что хазары свою письменность заимствовали именно у русов. Нашим не в меру ретивым фундаменталистам стоило бы поучиться у митрополита Иллариона, стоявшего у истоков русской христианской государственности. Подвижник восклицал:«… Похвалим же и мы по силе нашей малыми похвалами великая и дивная сотворшего, нашего учителя и наставника, великого кагана нашея земли Владимира, внука старого Игоря, сына же славного Святослава, иже в своя лета владычествующа, мужеством же и храбрьством в странах многих и поминаются ныне и словут: не в худе бо и не в неведоме земли владычествоваша, но в Руской, яже ведома и слышима есть всеми концы земли». Однако ревнители очень любят порассуждать о том, что Русь стала Русью только после Крещения. Дескать, до этого существовало множество разных восточнославянских образования, не очень-то сильно связанных друг с другом. И только христианство соединило русичей воедино. Очевидно, им кажется, что тем самым они возвеличивают Православие, защищают Крещение Руси. А, между тем, происходит нечто обратное – деяние князя Владимира как раз и «обесценивается». Ведь если не было русского единства, то не было и Крещения именно Руси. И можно было бы говорить о Крещении Киева, полян.

Вообще христианизация никак не укрепила единство русских земель. Уже после смерти Владимира Святого междоусобная борьба достигла своего накала. Дошло до того, что поляки оказались в Киеве, а Русь была поделена на две части по Днепру между Ярославом Мудрым и Мстиславом Удалым. Все улеглось только в 1036 году, а так кризис длился аж 21 год. А после смерти Ярослава возник триумвират Ярославичей и начался новый тур военно-политической распри, который завершился Любическим договором, который определил – каждый держит вотчину свою. То есть первый христианский век Руси характеризуется не усилением русского единства, но его ослаблением. Некоторые идеологи неоязычества даже обвиняют в этом само христианство, но сие, конечно, абсурд – чем христианство могло усилить центробежные процессы? Нет, речь идет о внутриполитических процессах (на которых сейчас останавливаться не будем). Раскол же произошел бы и при язычестве. Но вот если бы раскололась языческая Русь, то это сопровождалось и религиозным расколом. Христианство было силой молодой и наступательной, язычество – старой и уходящей. При Владимире первое окончательно победило второе – в том числе и политически. Но до этого было некое равновесие. Так вот, сохранись это равновесие – и мы получили бы, в период раздробленности, две Руси – христианскую и языческую. Князья стали бы использовать обе веры в политических целях. Произошло бы то же, что случилось с сербами и хорватами, но только в гораздо большем масштабе. Две Руси боролись бы друг с другом ожесточенно и, в конечном итоге, оказались бы поглощены внешними силами. А так – была религиозная база для национального единства. Как бы не враждовали друг с другом русские князья, но они были христианами – потомками Владимира Крестителя. И в будущем общая вера стала хорошим залогом для объединения. Так что Крещение произошло вовремя. Все могло затянуться – и очень даже просто. Известно, что Владимир, еще будучи язычником, затеял религиозную реформу, которая могла бы продлить агонию язычества – ровно до начала дробления. Однако князь вовремя отказался от своих реформаторских усилий, выступив в качестве «революционера».

Теперь необходимо коснуться сути того, что обычно называется язычеством. В центр его часто ставят поклонение различным стихиям, материальным объектам и т. д. Это не совсем верное представление – язычники все-таки поклонялись личностным богам, и это черта общая для всех. Другое дело, что славянам «повезло» меньше, чем грекам, индоариям или скандинавам, – не сохранились письменные памятники. Хотя сам фольклор дает очень большой материал для реконструкций, чем и воспользовались такие серьезные исследователи, как Б.А. Рыбаков, В.Н. Топоров, В.В. Иванов и т. д. В то же самое время язычество считает вещи нашего материального мира проявлением божественных сущностей, имеющих одну единую природу. Таким образом, солнце может выступать как проявление и атрибут бога Солнца. Человек также рассматривается как потомок божества – так, в «Слове о полку Игореве» русичи названы Даждьбоговыми внуками. Апологеты неоязычества считают это огромным мировоззренческим плюсом – дескать, и человек здесь поднимается до уровня бога, и к природе относятся с сакральным трепетом. Между тем, ликвидация дистанции между божественным и природным (человеческим) ведет к духовной дезориентации. Не случайно же во всех религиях подчеркивается отличие одного от другого. И там, где оно сводится к минимуму, человек впадает в соблазн отказаться от своей самости, растворившись либо в природном, либо в божественном. В первом случае человек впадает в некую дикость паганизма, действительно считая богов всего лишь атрибутами природных сил. И тут, действительно, уместен насмешливый упрек в поклонении «пням». Во втором же случае рождаются некие «высокие» доктрины, предполагающие полное слияние с Божественным – или даже с чем-то совсем неопределенным. Здесь человек рассматривается как частица чего-то высшего, чья самобытность иллюзорна. Против этих языческих растворений решительно выступает «авраамическая традиция», которую связывают и даже отождествляют с исламом, иудаизмом и «западным христианством» (католицизмом и протестантизмом). В «авраамизме» творение решительно и однозначно отделяется от Творца, а между ними обозначается некая великая метафизическая пропасть. И наличие этой пропасти чревато уже отчуждением человека от божественного. Православие предлагает третий метафизический путь. Согласно учению Святых Отцов, Бог непознаваем по своей сущности («усии»), но вполне возможно соединиться с ее (сущности) нетварными энергиями («логосами»), осуществив обожение («теозис»). Энергии-логосы («идеи-воления»), которые исходят от всех трех Лиц Святой Троицы, пронизывают весь мир, делая его причастным Божеству. И соединяясь с ними, человек становится богом по благодати (усыновлению), но сохраняет при этом свою самость, свою сущность, не растворяясь в бескрайнем океане Божественного.

Теперь стоит, наконец, рассмотреть славяно-русскую метафизику, выяснить, как она соотносится с указанными выше доктринами. Письменные источники сообщают о наличии у славян веры в Единого Бога. Византийский автор Прокопий Кесарийский писал: «Они (т. е. славяне. – А.Е.)считают, что один только бог, творец молний, является владыкой над всеми, и ему приносят в жертву быков и совершают священные обряды». Тут утверждается знание славян о некоем Абсолюте, едином божестве, которое, однако, имеет черты конкретного, «функционального» божества («творец молний»). Скорее всего, Прокопий имел в виду бога Рода, огромную роль которого в системе языческих воззрений славян вскрыл Б.А. Рыбаков («Язычество древних славян»). Род, как и Перун, представлял собой божество, связанное с грозой, что видно хотя бы из этимологии «рдяный» – красный, «родиа» – молния. Однако его «теологический статус» явно выше статуса Перуна. «…Се же славяне, – уверяет «Слово об идолах», – Роду и Рожаницам прежде Перуна». Кроме того, корень «род» является чрезвычайно значимым в русском языке: «род» (в смысле коллектива), «родина», «природа» и т. д. Но самое главное – славяне, согласно данным древнерусских христианских текстов, считали Рода творцом мира: «Всем бо есть творец Бог, а не Род» (Комментарий к рукописному Евангелию 15–16 вв.). То есть некий комментатор-христианин полемизировал с общеизвестным и распространенным (даже тогда!) положением о том, что мир сотворен богом Родом. При этом у Единого Бога были и другие имена. Академик Б.А. Рыбаков утверждал, что его звали еще и Сварогом, Святовитом и Стрибогом. Как Сварог-Кузнец («Небесный») он выступал создателем именно материальной основы мира и произведенных из нее вещей. (В то же время имя «Род» указывает именно на жизненный, витальный аспект.) Теоним «Святовит» – означает «святая (священная) сила», «святой (священный) свет». Это не столько солнечный, сколько бытийный, «белый» свет, исходящий от Творца. И в качестве такового Света Творец выступает как источник уже духовной силы. Наконец, «Стрибог» – значит «бог-отец» (от слова «стрый» – «отцовский»). И это имя подчеркивает отцовский аспект Творца, выступающего как родитель «функциональных» богов, проявляющих его божественную полноту. (В то же самое время данный теоним имеет и «грозовое» измерение, так слово «стрекать» означает «пускать стрелы-молнии».) На языке метафизики Рода-Творца можно назвать Чистым Бытием, которое проявляет непостижимую запредельность Абсолюта. Другие божества (Перун, Даждьбог, Хорс, Велес, Семаргл, Лад и др.) мыслились как ипостаси Единого Бога, как его проявления и энергии, проявление непостижимой запредельности Абсолюта. И в этом заметна двойственность славянской метафизики. С одной стороны, она утверждала наличие «одного бога», предвосхищая тем самым грядущий выбор в пользу христианского единобожия. С другой же стороны, славяне все-таки признавали наличие множества богов, пусть даже и представляя их проявлениями Единого Бога. Таким образом, единобожие сочеталось в славянском язычестве с паганизмом (и пантеизмом), что создавало весьма драматическую и героическую картину.

Необходимо особо подчеркнуть важность Грозовой темы, которая пронизывает все славянское язычество. При этом сама Гроза обладает особым символизмом – она выражает сверхреальность Бога, его запредельность и высшую неоднозначность. Таким символизмом не обладает физический, солнечный свет, который многие эзотерические символисты склонны считать наипервейшим образом Божественной благости и могущества. Дело в том, что Свет, несмотря на всю свою символическую мощь, является противоположностью Тьмы, тогда как истинное могущество, пользуясь словами итальянского исследователя-традиционалиста Ю. Эволы, находится не «напротив», а «над». Поэтому важнейшим символом Божества (естественно, применительно к области природных явлений) следует считать то природное действо, которое превосходило бы и Свет, и Тьму, соединяя их, в то же время, в некоем диалектическом синтезе. Многим покажется «еретическим» и даже «сатанинским» рассуждение о положительном значении Тьмы, тем более что речь идет о символе Бога, следовательно, в рамках такого подхода, Тьма должна содержаться в Нем так же, как и Свет. Вместе с тем, православные богословы писали не только о Свете Божества («Свете Фаворском»), но и «Божественном мраке» или «тьме, превышающей свет» (особенно часто данный образ встречается в писаниях Св. Дионисия Ареопагита и Св. Григория Нисского). Под этой Тьмой они подразумевали сущность («усию») Бога, некую непознаваемую его сторону, «интимно» закрытую для созерцателей Божественного. Она «темна» и «мрачна» именно в силу своей закрытости, но она же и «выходит из себя» посредством Света – творящих Божественных энергий («идей-волений», «мыслей», «логосов»), которые уже поддаются сверхчувственному познанию и созерцанию. Более того, здесь мы имеем дело с познанием в высшей степени реальным и предметным, познанием, предполагающим соединение с Божеством и обретение статуса «бога по благодати» или «бога по усыновлению». Если бы Бог был только Светом, то познающий Его и соединяющийся с Ним человек просто-напросто растворился бы в безбрежном океане Абсолютного, потеряв свою самость и обесценив бы тем самым свое сотворение. Поэтому в Боге есть и «темная» сторона, недоступная духовному взору мистика.

Исходя из всего сказанного можно сделать вывод о том, что Гроза как раз и есть тот самый феномен природы, который соединяет в себе и символизм Света, и символизм Тьмы. Действительно, освещающий и разящий луч молнии исходит именно из небесного мрака туч – подобно тому, как Свет Божества исходит из Его Мрака. Причем Божественный Свет не только творит, поддерживает и направляет, но и карает (Св. Григорий Богослов писал: «Огнем явится Он к тому, кто не признал его как Свет»). Исследователи индоевропейской мифологии пришли к выводу о существовании ее «основного», грозового Мифа, повествующего о схватке Бога-Громовержца и Его Противника – змеевидного бога подземелий (славяне именовали этого бога Велесом). Громовержец персонифицирует в системе данного Мифа разрушение, преодоление, снятие ветхого мира, огненное его преображение. Противник же персонифицирует начало сохранения этого мира. Во время схватки Громовержец освобождает похищенные Противником воды и скот, которые символизируют хаос и души людей. Ветхость мира гибнет в буйстве огня и воды, а освобожденные души людей устремляются из подземного мира, из царства теней (у славян – Навь) к высшим небесам, к Богу. Гроза рассматривалась древними арийцами именно как образ (вернее, прообраз) последней эсхатологической Битвы, которая окончится большим скачком из царства тлена в царство бессмертия. И у славян, как уверяют исследователи, этот Миф сохранился более всего – несмотря на то даже, что дошел он, по преимуществу, в фольклоре, а не в «классической» мифологии.

В Основном Мифе Перун выступает как некий аспект бога Рода – «разрушительный» и, в то же время, «освобождающий». В этом плане он образует диалектическую пару с Велесом, олицетворяющим сохраняющее начало в Роде. Сам же Род при этом стоит над двумя этими божествами и, в то же самое время, содержит их к себе. Таким образом, образуется как бы некая троица (Род-Сварог, Перун и Велес), выражающая собой диалектику бытия, которая выше и разрушения, и сохранения, но ставит во главу угла творчество, невозможное без этих двух начал. Здесь, как и во многих других «моментах», славяне сохранили полноту изначальной, гиперборейско-нордической традиции, основанной на полноте восприятия как Божественной реальности, так и окружающего мира. В других индоевропейских традициях этой полноты не наблюдается.

Ближе всего к славянам стоят балты, Основной Миф у них сохранился великолепно (многие исследователи полагают, что славяне сыграли огромную роль в этногенезе балтов). Однако в балтской традиции нет культа первого громовика Рода, здесь присутствует один лишь Перун – Перкунас, Перкунс. Очевидно, гиперборейское эсхатологическое знание сохранилось у балтов только на втором, низшем уровне. О двух же Громовержцах отлично знали индоарии – у них они назывались Рудрой (Шивой) и Индрой. Основной Миф в индоарийской традиции сохранился неплохо, но все же не так полно, как у славян и балтов, – Громовержец-Индра здесь борется всего лишь с демоном Валу, похитившим скот и людей. Идея диалектического противостояния двух божественных начал в индийской мифологии подменяется борьбой героя и хтонического существа. Еще хуже обстоят дела с «верховничеством» Рода-Рудры. Его роль в индоарийской мифологии, конечно, огромна, но в большинстве случаев он уступает место Индре, Варуне, Вишну, Брахме. Только в шиваизме его первенство обозначено вполне четко и однозначно, что свидетельствует о наибольшей близости этого направления к полярной, нордической основе арийства. Таким образом, индоарийская традиция демонстрирует значительное искажение гиперборейской архетипической теогонии.

У соседних индоарийцам иранцев грозовой символизм сводится к возвеличиванию Огня и Света, однако, сама Гроза и грозовые божества присутствуют мало. Верховный бог Ахура-Мазда все-таки больше световое божество, которое, в огромном количестве случаев, как бы «уравнивается» со злым духом Ангро-Манью. В мифологии зерванистов (по всем признакам – более древней, чем мифология зороастрийцев) и Ахура-Мазда, и Ангро-Манью, вообще, считаются сыновьями-близнецами бога Времени Зервана, то есть принадлежат ко второму поколению богов. Кстати, заглянув в этимологические словари, любой может убедиться в том, что одним из значений русского слова «род» является «время»: «По летех и по роде мнозе взниче Моисии…», «Иногда убо бысть в прежнем роде во Иерусалимских странах…» и т. д. («Словарь русского языка XI–XVII вв». Под ред. Г.А. Богатовой). Из этого можно вывести, что Род являлся еще и богом Времени. А само Время понималось не просто как некая длительность, но как отрицание Настоящим (то есть Истинным, Бытийным) всего небытийного, точнее, недобытийного – прошедшего (того, чего уже нет), и будущего (того, чего еще не существует). В этой оптике все процессы и явления, все предметы как бы «пожираются» Временем, переводятся из будущего в прошлое, и по-настоящему реален лишь неуловимый миг Вечного Настоящего, которое и есть «самое само» любой «вещи», тот Исток, из коего оно возникло. (Поэтому разрушение и сохранение как бы «снимаются» творчеством, содержатся в нем.) Показателен образ Сатурна-Кроноса, пожирающего своих детей. Если отвлечься от мифологического натурализма, смущающего современных наблюдателей своей «кровожадностью», перед нами окажется картина типичной Богореализации (соединения с Абсолютом): нечто, порожденное божеством Времени, возвращается к своему Истоку. Все качества «вещи» выводятся за «скобки», тогда как высвечивается некая суть, скрывающаяся за мириадами проявлений. Не случайно, к слову сказать, православные богословы именовали время «движущейся вечностью» (Св. Максим Исповедник).

Тут необходимо подробнее охарактеризовать (на предмет грозового символизма) уже затронутую нами античную традицию. В ней наличествуют ярчайшие образцы Громовержцев – Зевса и Юпитера, верховных богов греческого и римского пантеонов. Но сразу бросается в глаза то, что тот же Зевс является младшим богом третьего поколения. А старший бог Уран и его сын Кронос не наделены никакими грозовыми функциями, тогда как по простейшей логике иметь их должны. Это косвенно подтверждается и тем, что имя «Зевс» («Диус») означает «светлое небо» (восходя к праиндоевропейскому «deiuo» – «дневное сияющее небо») и больше подходит к старшему божеству, персонифицирующему Небо. Складывается впечатление, что «младший» Зевс присвоил себе имя «старшего» Урана («Небесного»). Причем здесь просто необходимо вспомнить древнерусского бога Дыя, который в древнерусских христианских текстах выступает как бог неба и отождествляется с Зевсом. Само же это отождествление происходит на базе осмысления собственно эллинских источников. Дый же, скорее всего, это еще одно из имен Рода-Сварога.

Столь же «детективная» история произошла и с «пожирающим своих детей» Кроносом, богом Времени (ср. «род» – «время»), который так же, как и славянский Род, был еще и богом плодородия, изобилия. Сверх того, Кронос считался царем Золотого Века, что опять-таки указывает на его изначальность. Но и Кронос чужд грозового символизма. В то же время есть некие глухие намеки на то, что он обладал громовыми функциями. Его аналоги – римский Сатурн и этрусский, точнее – расенский (росский) Сатре (тоже царь Золотого Века) носит имя, связанное с грозовой терминологией. Оно близко к славяно-русскому «стри»-«стре», означающему «стрелу-молнию» (русское «стрела» в значении «молния», словен. «strela» – «стрела», «молния»; «strela» в том же значении). Здесь также имеет место близость к одному из имен Единого Бога славяно-русов – «Стрибог». Складывается впечатление, что некогда единый греческий Громовержец-Верховник был «расщеплен» на два божества (Урана и Кроноса), при этом лишившись своих грозовых функций, которые «узурпировал» (вместе с именем) второй Громовержец – Зевс. Вывод из этого может быть только один – несмотря на яркость мифологических образов, античная традиция подверглась сильнейшим искажениям.

Эти же искажения прослеживаются и на примере скандинавской мифологии, повествующей лишь об одном Громовержце – Торе (аналоге нашего Перуна). Основной Миф у скандинавов расщеплен на два самостоятельных сюжета. Один из них рассказывает о схватке Тора с мировым змеем Ермунгандом, находящимся в Океане. Это противостояние напоминает о змеевидной форме Противника (Велеса), но очевидно, что в данном случае все опять сведено к битве с хтоническим персонажем – тогда как Основной Миф, лучше всего сохраненный славянами, основан на диалектике разрушения и созидания. Второй «сюжет» – соперничество Тора и Одина, которого можно считать аналогом Велеса. Как и жреческий бог Велес, Один предстает божественным магом, шаманом. Подобно римскому Меркурию (чье тождество с Велесом очевидно) Одину посвящен вторник. И так же, как и Велесу, Одину (в лице континентально-германского Вотана) оставлялся пучок хлебных колосьев. Тем не менее, в скандинавской среде на образ бога-жреца наложился образ бога-воина, и Один выступает в качестве покровителя кшатриев, тем самым «узурпируя» функции Громовержца-Тора. В мире скандинавских мифов, впрочем, обитает и аналог Рода – Фрейр. Как и Род, он связан с плодородием и рождением вообще – сама за себя говорит его фаллическая форма (ее же имели Род и Рудра – Шива-лингам). Кроме того, Фрейр связан с изначальной, полярно-героической тематикой. Он является владельцем чудесного вепря Гуллинбурсти, а вепрь – символическое животное Гипербореи, которая еще известна как Вара и Вараха («Земля Кабана»). Рудра-Шива зовется в индоарийской традиции «красным вепрем небес» и, вдобавок ко всему, еще и четко ориентирован на Север. Но при всем при том, Фрейр лишен каких-либо грозовых функций. И тут не следует забывать о том, что он принадлежит к божественному клану ванов, которых, как уже было сказано, скандинавы связывали с венедами-славянами. И это уже явное указание на то, что культ Фрейра возник (или же реактуализировался) именно в результате славянского влияния. Это божество заняло третье место в скандинавской иерархии божеств, однако «лишилось» при этом своих грозовых качеств.

Итак, получается, что славяне, русы полнее всего выразили сверхзначимый архетип Грозы. Даже и само имя «рус» этимологически связано с грозовой, небесно-огненной тематикой. Выше уже было указано на «красное» значение слова «рус», которое связывалось с символизмом крови, пролитой в боях. Его же можно увязать и с солярностью, световым изобилием «красного солнышка». Но красный цвет тесно связан и с огненным символизмом Грозы. Здесь можно построить такую цепочку – «родрый» («красный»), «рдеть» («краснеть»), «рудый» («рыжий», «красный»), «руда» (диалектное обозначение крови) – «родриа» («молния») – «род» (словом, имеющим около двух десятков значений, среди которых есть и «огненные»). Далее, от слов с корнями «рус-рос» и «руд-род» надо провести соединительную линию к словам «рота» и «ряд», чьи значения сводятся к теме «порядка», «упорядочения». Так, слово «рота» означало «клятву», «договор», ну а «ряд», как очевидно любому и сразу, означал «порядок». Основа «рта» («рд») позволяет сопоставить соответствующую славяно-русскую терминологию с индоевропейской. Здесь нужно вспомнить об индоарийском слове «рита» (ср. с «рота»), употребляющемся для обозначения универсального космического Закона, а также о древнеиранском «арта» (замена «ар» – «ра»), которое употреблялось в том же значении. (Последнее слово немедленно заставляет вспомнить об артеле, представлявшей собой хозяйственное объединение на основе корпоративного договора). Арабские авторы говорили о наличии трех территорий расселения восточных славян – Куяве (Киевской земле), Славии (Новгородско-Ладожской земле) и Артании. Последнюю многие исследователи отождествляют со знаменитым «островом русов», Русией. Необходимо еще и вспомнить о том, что русы (росы) именовались также «рутенами» и «ротальцами», а Никоновская летопись дает совсем оригинальную форму интересующего нас этнонима – «родии». Гроза, таким образом, как бы связывается с Порядком, причем в наборе слов, связанных с русскостью, с кровью, с родом. Сам же Порядок выступает не столько как некое организованное пространство, отгороженное от хаоса, но как целостное соединение разных моментов бытия. Гроза соединяет не только свет и тьму, но еще и огонь с водой, то есть два наиболее противоположных космических элемента. При этом во время Грозы тучи разносятся ветром (элемент воздуха) и оплодотворяют почву (элемент земли). Таким образом, налицо универсальное соединение всех четырех стихий в феномене Грозы, который опять же символизирует собой Божество, все в Себя объединяющее и все Собой направляющее.

Русский грозовой символизм русской нации ничуть не исчез после христианизации, просто он очистился от всего паганистского, слишком натуралистического. Уже в Христовой Руси огромнейшее развитие получил «культ» святого пророка Илии Фесвитянина, как бы заменившего собой Перуна. Русские представляли Илию небесным воином, мчащимся по небу на огненной колеснице и сражающимся посредством молний с бесчисленными легионами демонов. Кстати, менно вокруг собора Св. Илии группировалась одна из первых русских христианских общин, ядром которой были воины-варяги, чье имя связано с иранским Веретрагной – духом Огня. Такое почитание крайне показательно. Илия – сверхзначимая в христианской мистике фигура. Прежде всего, это образец консервативного революционера, выступающего против идолопоклонничества. В древнем Израиле им было поднято духовное и политическое восстание против жрецов Ваала, сумевших привлечь на свою сторону царя Ахава. В ходе этого восстания Илия воинствует как Духом, так и Мечом. Во втором случае он лично убивает четыреста пятьдесят жрецов. Пророк-революционер использует свою силу чудодея и демонстрирует власть над водами, чрезвычайно напоминая при этом индоевропейского Громовержца, отпускающего воды, захваченные змеевидным Велесом. Потрясает, что оккультно-метафизический «противник» Илии Ваал своим именем напоминает о Велесе («вал»-«вел»). Имя этих двух божеств погружается в глубины древности и, в конечном счете, восходит к праиндоевропейскому *«uel».

В русской мифологии и истории (а очень часто они мистическим образом сливаются воедино) встречаются фигуры, которые «воспроизводят» архетип двух громовержцев – языческого и христианского. Такой фигурой был, например, Илья Муромец – реальная, «историческая» фигура, известная именно по былинным мифам. Исследователи согласно утверждают, что образ муромского богатыря чрезвычайно близок к образу Перуна и образу пророка Илии. Последнее даже более интересно. Сразу обращает на себя внимание революционность Муромца, хранящего верность Православию, но в то же время громящего церкви во главе «голей кабацких» и часто возражающего князю. Здесь отчетливо виден «священный бунт» против теплохладности и фарисейства основной массы «верующих», которых надо встряхивать «Божественной провокацией», героическим юродством. В данном случае Илья Муромский крайне близок к ветхозаветному максималисту Илье Фесвитянину. Иван Грозный тоже являет собой образ громовержца, что видно хотя бы из его имени. Как и Фесвитянин, он уничтожает врагов Веры в огромном множестве, как и Муромец, он восстает против теплохладности боярских «радетелей старины» и практикует юродство. Иоанн Васильевич лично написал «Канон Ангелу Грозному», в котором он прославляет архангела Михаила, ведущего огненную войну с сатаной. В деятельности Грозного Царя отчетливо прослеживается грозовой, огненный эсхатологизм. Архетип грозового революционера также воспроизводится в фигуре Императора Петра Великого. Это тонко подмечено исследователем-метафизиком Г. Павловичем. «В определенном смысле, – отмечает он, – символика Ильи-пророка (равно как и Перуна-императора) отражена в знаменитом Медном всаднике, подножием которого служит «гром-камень»… «камень действительно является именно громовым символом, что сразу же обращает внимание на имя – «Петр» («камень») (…«Корабль восстал как Холм из дола»…). И уже на архетип Илии Муромца прямо указывает «корабельная символика» Петербурга. В русских былинах великий богатырь изображен еще и великим мореплавателем. Одна из них – «Илья Муромец с Добрыней на Соколе-корабле» – повествует о том, как Илья плавает (в качестве хозяина) на гигантском корабле, где находятся «три церкви соборные… три монастыря, три почесные…». Ясно, что былина доносит до нас образ корабля-церкви, корабля-города, корабля-острова, сохраняющего Традицию и Порядок посреди вод инфернального хаоса. Таким же городом является и Петербург, основанный Великим Петром как гиперборейский, северный центр, грозно стоящий на защите Святой Империи.

Можно предположить, что Род-Сварог, как целое, диалектически взаимодействовал со своими частями – «функциональными» божествами, образуя некие тройственные соединения. Вообще «три» есть число, символизирующее полноту и соединение ранее разделенного. Единица – это начальное единство, двоица – начало разделения, троица – восстановление изначального единства, но уже в ином качестве. Св. Григорий Богослов писал: «Единица приходит в движение от Своего богатства, двоица преодолена, ибо Божество выше материи и формы. Троица замыкается в совершенстве, ибо Она первая преодолевает состав двоицы. Таким образом, Божество не пребывает ограниченным, но и не распространяется до бесконечности. Первое было бы бесславным, а второе – противоречащим порядку. Одно было бы совершенно в духе иудейства, а второе – эллинства и многобожия». Кстати, утверждение Апостола Павла о том, что «во Христе нет ни эллина, ни иудея» нужно понимать именно в этом ключе – Христианство отлично как от «иудейского», авраамического однобожия, так и от «эллинского», языческого многобожия, которое разделяет единое божество на множество суверенных божеств – по образцу природы, разделенной на стихии, предметы и т. д. В оптике же троического богословия Бог не сводится ни к единице, ни к множественности, он Един, но не один – все три Лица неслиянны, но и раздельны в единой сущности.

Троица существовала и в славянском единобожии, точнее, речь нужно вести о многих троицах, представлявших собой диалектическое соединение двух противоположных «функциональных» божеств в едином Роде (Свароге). Европейские средневековые хронисты пишут о славянском Триглаве, которого они считали повелителем трех царств – небесного, земного и подземного. В этой оптике можно говорить о троице, состоящей из 1) небесного Кузнеца Сварога 2) земного, кшатрийского Перуна и 3) хтонического, змеевидного Велеса, повелителя Нави – царства теней. На ином онтологическом уровне эти три божества осмыслялись как единство разрушения и сохранения в творчестве, созидании. (В индуистской теологии есть Тримутри, представляющий единство Брахмы (поддерживающего), Шивы (разрушающего) и Вишну (созидающего).

Однако здесь выражено всего лишь равновесие трех начал, а не снятие антагонизма двух начал в одном сверхначале.) Но можно предположить, что триглавов было несколько, и они выражали единство и противоположность разных начал. В «Ипатьевской летописи» подчеркиваются отцовско-сыновские отношения между Сварогом и солнечным Даждьбогом. В то же время в древнерусском «Слове» некоего Христолюбца утверждается, что язычники «огневи молять же ся, зовуще его Сварожичем». Из этого можно сделать следующий вывод – у Сварога был еще один сын, Сварожич, – бог Огня. Получается, следующий «триглав» – символом Сварога-Рода является Гроза, которая соединяет в себе как Свет (солнечность Даждьбога), так и Огонь. И если Свет выражает полноту и щедрость божества, то огонь – его сверхполноту, которая страшна для тех, кто не готов или не желает принять и понять ее. Имя «рус» («русский») в этой оптике имеет сразу три значения – это указание на приверженность божественному Порядку, божественному Свету и божественному Огню.

Гроза, как уже указывалось, символизировала проявление Света из непознаваемой Тьмы Божественной сущности. И наряду с «качествами» Абсолюта славяне знали и о его «бескачественности». Об этом знании писал средневековый немецкий автор Гельмольд: «Между различными божествами, во власти которых состоят поля и леса, печали и наслаждения, славяне не отрицают и единого бога на небесах, повелевающего прочими. Он самый могущественный, заботится только о небесном; а прочие боги, исполняющие возложенные на них обязанности, происходят от его крови, и чем кто знатнее, тем ближе к этому богу богов». Получается очень интересная картина. Единый Бог всемогущ и повелевает всеми другими богами, но сам заботится только о небесном. Речь тут, судя по всему, идет о Боге, который познаваем в своих энергиях, но сокрыт в собственной сущности – отсюда и «только небесное». Здесь показаны как бы две стороны одного и того же Бога. В других индоевропейских традициях тоже знали об этих сторонах, но стремились развести их, разрывая диалектическое единство. Так, в индоарийской Айдвате-Веданте существует представление о двух Абсолютах – «качественном» («Брахма Сагуна») и «бескачественном» («Брахма Ниргуна»). А в эллинском неоплатонизме непознаваемое Единое изливается (эманирует) в познаваемый Ум, что образует некую иерархию. Славянское же единобожие не знает иерархии между познаваемым и непознаваемым в Абсолюте, ибо эта иерархия рассекает сам Абсолют – в худших традициях многобожества.

В иранской («зороастрийской») традиции разделение между бескачественным и качественным в Абсолюте вообще никак не проводится, зато оно близко славянскому единобожию представлением о наличии Творца и его инфернального противника (не путать с Противником диалектическим!). Славянский подход весьма схож с аналогичным подходом у зороастрийцев (война Ахура-Мазды и Ангро-Манью), но у иранцев имел место дуализм, несколько уравнивающий добро и зло. Например, в 30-й «Ясне» («Гата Ахунавати») можно найти следующее утверждение: «Первоначально два духа явились как близнецы, один Добро, другой Зло в мыслях, словах, и делах». Зороастрийский трактат «Денкарт» вообще считал, что Бог сотворил миры в целях противостояния Ангро-Манью, то есть наделил повелителя зла онтологической силой, способной спровоцировать творение ради самосохранения.

Иначе у славян, которые рассматривали зло и его персонификацию – Чернобога в качестве начала, обреченного выполнять, в конечном итоге, замысел Творца – Белобога, чье имя было одним из имен Единого Божества. Подобное теологическое построение реконструируется в результате анализа фольклорных источников. Онежские, карпаторусские, малоросские, сербские и другие сказания разворачивают перед нами удивительную картину творения мира и человека. В этих сказаниях фигурируют Бог и дьявол (Сатанаил, черт), белый голубь и черный голубь, белый гоголь и черный гоголь. Последние две пары сразу наводят на мысль о Белобоге и Чернобоге. В сказаниях белая и черная птицы, то есть Белобог и Чернобог, сидят на ветках дуба (Мировое Древо), растущего из «досельского Окияна-озера» (или просто «синего моря»). Этот Океан («море-озеро») символизирует изначальную субстанцию, первозданный хаос – материал (материю), из которого возникло все сущее. Кроме самой воды, а в некоторых сказаниях и неба, на тот момент ничего не было. Боги стали творить землю. Белобог заставил своего антагониста опуститься на морское дно и взять горсть песка для сотворения тверди земной. Попытка Чернобога схватить эту горсть «во имя свое» окончилась неудачей, и он смог осуществить замысел только после того, как взял ее во имя Белобога (ипостаси Рода). Так возникла земля.

Потом Чернобог попытался взять реванш и утопить Белобога, когда тот заснул. Однако, как только повелитель тьмы подбирался к Творцу, земля расширялась и удаляла его от коварного божества. Чернобог долго бегал за Белобогом, и от этого бега земля разрослась до огромных размеров. Во время творения Чернобог спрятал немного песка и попытался пронести его во рту, чтобы создать свой мир. Но земля стала прорастать во рту у Чернобога, и тот побежал по свету, выплевывая ее. Там, где он плевал, вырастали горы, изменившие картину мира.

После началось творение человека. В подавляющем большинстве сказаний Белобог творит и душу, и тело человека, Чернобог же только искажает созданное. Первочеловек изображен в сказаниях как огромное, прекрасное существо, не ведающее изъяна. Однако злой бог оплевал его, и человек стал подвержен болезням и вообще несовершенству. Впрочем, одно сказание, записанное в Ушицком уезде Подольской губернии, утверждает, что Чернобог сотворил тело человека, а Белобог вдохнул в него душу. В этом можно увидеть определенный дуализм, причем манихейского типа, отрицающий материю и объявляющий ее злым началом. Но в сказании само тело становится причастным злу лишь после того, как его оплевал Чернобог. Показательно начало сказания: «Сатана все может сделать, только с условием, если Бог позволит и благословит». Космогоническая эпопея кончается небесной схваткой. Согласно фольклорным данным, Чернобог умылся водой и брызнул ею назад, сотворив инфернальную рать (тысячи существ, подобных себе), захотевшую вместе с ним захватить небо, или, по крайней мере, не пустить Белобога на землю. Но Творец ударил палицей по камню и создал божественную рать, возглавляемую еще одним громовержцем, в котором легко угадывается Перун. Созданный воитель гремел сорок дней и ночей, одержав победу над силами Чернобога, который был навсегда сброшен с небес. Здесь снова очевиден символизм Грозы, которая выступает в своем «карающем», воинском аспекте.

В рамках славянской космогонии зло минимизируется, становится в зависимость от добра и от его источника – Творца, Белобога-Рода, Чистого Бытия. (Кстати сказать, именно онтологическая зависимость тьмы от Света, ее обреченность обращать зло в добро, очевидно, и дали повод Гельмольду, не разобравшемуся в специфике славянского язычества, утверждать, что наши предки поклонялись Чернобогу.) И в этом славянское единобожие схоже с христианством, которое рассматривала дьявола как павшего ангела, пусть и занимавшего ведущее место в ангельской иерархии. Этот бывший ангел воюет против Господа, но сам Творец не сходит на его уровень – против сатаны сражается архангел Михаил – тот самый воитель, которому Иван Четвертый посвятил свой Канон – «Ангелу Грозному».

Крещение всей Руси не могло быть делом случая, пусть даже и чудесного. Русичам предстояло проникнуться новой верой, раскрыв ее смыслы на всех уровнях. Здесь не годилось простое решение – крещение по приказу сверху. Языческая Русь не была какой-то деспотией, она представляла собой высокоразвитую городскую цивилизацию, в которой власть князя сочеталась с властью веча. И принятие христианства было процессом не столько очень сложным, точнее – сложнейшим. Известно, что христианство распространялось среди древних русов, как минимум, с IX века. (Античные и византийские источники свидетельствуют о распространении новой веры среди «скифов».) Патриарх Фотий в своем «Окружном послании» (867 год) сообщает о том, что русы «переменили… нечестивое учение, которого держались раньше, на чистую и неподдельную христианскую веру». А византийский император Константин Багрянородный упоминает некоего князя Руси, крестившегося вместе со своими подданными. Имя этого князя известно из русских источников. «Иоакимовская летопись» называет «блаженным» князя Аскольда, правившего Русью где-то в 860-е годы (время патриарха Фотия). По ее данным, этот князь был «погребен на горе, иде стояла церковь святого Николая». Эти данные косвенно подтверждает базовая «Повесть временных лет»: «И убиша Аскольда, и несоша на гору, и погребоша на горе… идее ныне Олъмин двор, на той могиле поставил Олъма церковь святого Николу…»

Многие историки и философы часто выражают сожаление по поводу того переворота, который произошел в 882 году в Киеве и который завершился убийством Аскольда. Дескать, тем самым была сорвана и отложена христианизация Руси. При этом вокняжение Олега Вещего трактуется как «языческая реакция». Разумеется, религиозный выбор Аскольда был его личным духовным подвигом. Но вот вопрос – насколько данный подвиг можно связывать с трагической кончиной князя? Во всех летописях переворот 882 года трактуется в контексте династической борьбы, на обстоятельства которой уже обращалось внимание выше. Олег бросает Аскольду (и его соправителю Диру) обвинение в том, что они не «княжеского рода». При этом киевлянам предъявляют малолетнего Игоря, которого новый правитель аттестует как сына Рюрика. То есть киевлянам предъявляют важнейший по тем временам политический аргумент. Особо заметим – речь идет именно об аргументе. Аскольд княжил Киевом, как говорится, на «птичьих правах». Но если так, то и его христианский выбор не обладал внушительной силой. Аскольда считали узурпатором, а это косвенно «дискредитировало» и само христианство. В любом случае, очевидно, что Киев не был готов принять Христа.

Но вот что поразительно – при новом руководстве Русь продолжает стремительно двигаться по пути христианизации. «…Именно при Олеге христианское епископство на Руси переросло в митрополию, – отмечает В.В. Кожинов. – И многие из русских, посещавших тогда Константинополь, по-видимому, были или становились христианами. Согласно летописи, императоры Лев, а затем Александр дали следующее распоряжение о людях Руси в Константинополе: «Прибывающие сюда русские пусть обитают у церкви святого Маманта». Надо полагать, что речь шла о не раз приезжавших в Константинополь и, так или иначе, причастных к христианству людях. Ведь здесь же сообщается, что император Лев, приняв послов Олега, приставил к ним своих мужей показать им церковную красоту… уча их вере своей и показывая им истинную веру» («История Руси и русского слова»). И вот уже в договоре князя Игоря с греками (944 год) многие знатные русы выступают как христиане. И они вершат важные государственные дела наравне с язычниками. Налицо нечто промыслительное – подготовка крещения Руси происходит при языческих князьях – едва ли не с их благословления. (Тут можно вспомнить Святого и Равноапостольного Царя Константина Великого, принявшего крещение только перед смертью.) В то же самое время сама Русь не готова еще принять христианское руководство. И любая серьезная попытка христианизации на государственном уровне могло бы вылиться в серьезную усобицу, крайне опасную ввиду сложнейшего геополитического положения, в котором всегда находилась Русь. (Чего стоила одна только могущественная Хазария, всегда стремившаяся лишить русичей суверенитета.) При этом линия борьбы прошла бы не между знатными родами или этнополитическими группами (полянами, северянами, словенами, радимичами и т. д.). Разделение случилось бы внутри самих родов. Киевские (или какие-либо иные) князья не могли приказать своим подданным принять новую веру – на Руси были очень сильны общины (прежде всего, городские), жившие вечевым строем. (Об этом весьма подробно написано в монографии И.Я. Фроянова «Киевская Русь. Очерки социально-политической истории».) Даже и дружина, личное войско князя, представляла собой политический институт, к мнению которого сам князь вынужден был прислушиваться. И тут достаточно вспомнить об аргументации князя Святослава Игоревича, обосновавшего свой отказ креститься следующим образом – дескать, меня не поймет моя же дружина.

Показательно, что языческий князь Олег Вещий стремился проводить внешнюю политику, дружественную христианской Византии. Его так называемый «поход на Царьград», датируемый 907 годом, конечно же, является выдумкой летописца. Византийские источники этого похода не знают, на что неоднократно обращали внимание историки. Л.Н. Гумилев считал, что Олегу приписали неудачное нападение на византийские владения неких росов-дромитов («бегунов»), живущих в низовьях Днепра. А В.В. Кожинов склонен думать, что князю был приписан удачный поход русов на Константинополь, датируемый 860 годом. Оба эти похода были хорошо известны византийцам. Как бы то ни было, но Олег на Царьград не ходил. А вот договор с греками он, безусловно, заключил, организовав для этого широкое посольство от всех этнополитических субъектов Древнерусской федерации (как было написано в ПВЛ – словен, кривичей, чуди, мери и т. д.) По этому поводу В.В. Кожинов делает важнейшее наблюдение: «…В дошедшем до нас договоре Олега с Византией, датированном в летописи 912 годом, сказано, что он заключается «на удержание и на извещение (удостоверение) от многих лет межи (между) хрестианы и Русью бывьшюю любовь»; эта «любовь» существовала, надо думать, с первых дней правления Олега… Невозможно предполагать, что процитированной «формуле» договора предшествовал военный поход…»(«История Руси и русского слова»)

Здесь необходимо отметить крайне интересный момент – Олег прибивает свой щит на вратах Царьграда, а в древности это означало взятие города под покровительство. Получается нечто диковинное – языческий князь берет под покровительство столицу христианской Империи? Что ж, это тоже очень символично и весьма промыслительно. Это никак не объяснишь обычным, геополитическим прагматизмом. Тут уже заметно выражение некоей преемственности родства, истоки которой уходят в глубь веков. Русы стояли у истоков создания Ромейской империи. Как уже отмечалось, официальная наука с большим скепсисом относится к любым попыткам проследить участие наших предков в жизни античного мира. Между тем, фактура здесь весьма обширна – важно только отбросить «академические» предрассудки. Вот пример – в V в. уже «закатный» Рим был взят войсками «варваров», которыми предводительствовал Одоакр (Оттокар). Готский историк Иордан считает его ругом, а народ ругов отождествляют с русами. (Так, немецкие хроники именуют княгиню Ольгу «королевой ругов».) Знает этого правителя и славянский эпос – в нем Одоакр противопоставляется остготскому Теодориху-Дитриху. Даже и в гораздо более позднее время русские считали Одоакра своим. «…В 1648 году гетман Богдан Хмельницкий обратился по случаю войны с Польшей к казакам с воззванием, в котором он призывал следовать примеру их славных и воинствующих предков, владевших под руководством Одонацера (Одоакра) 14 лет Римом, – сообщает историк С. Лесной. – Эта традиция была настолько сильна, что, когда Богдан Хмельницкий умер в 1657 году, Самийло Зорка, генеральный писарь Запорожского войска, стоя у гроба, говорил: «Милый вождю! Древний русский Одонацер!» («Русь, откуда ты?»). Так вот, заняв Рим, Одоакр отослал в Константинополь знаки императорского достоинства (пурпурную тогу и т. п.). И это тоже весьма символично – русский вождь благословил создание новой империи, отдав ей свои почести. Одоакр как бы начал историю новой Империи – православной Византии.

Впрочем, чрезвычайно важен и собственно геополитический аспект. Языческая Русь, начиная с Олега, предпочитает сближение с Византией – конфронтации с нею. В 945 или 946 году Ал-Масуди сообщал, что многие из «племен ал-Рус в настоящее время вошли в общность ал-Рум». Согласно ему, византийцы поместили русов в свои крепости – гарнизонами. Русь воевала в союзе с Византией против арабов – особенно здесь выделяется поход 960 года. Вместе с ромеями («Рум») русы ходили – на Крит в 911–912, 949 и 960–961 гг., в Лангобардию – в 934 году, к берегам южной Франции в 935 году, на Сицилию в 964 году и т. д. Русь стремилась сблизиться с Византией, видя в ней державу, во многом отличную от «кентумных» западных государств. К тому же, Византия рассматривалась как союзник против усиливающегося Хазарского каганата. Ну и, конечно же, русов привлекало восточное христианство – Православие – которое было чрезвычайно близко к славянскому единобожию.

Были, конечно, и столкновения, которые, впрочем, нельзя интерпретировать как проявление русско-византийской вражды. (За исключением, пожалуй, похода 941 года, который, как предполагают Л.Н. Гумилев и В.В. Кожинов, был инициирован хазарами.) Так, князь Святослав Игоревич в 970 году воевал против узурпатора Иоанна Цимисхия, который сверг законного императора Никифора Фоку, с которым у русского князя как раз был заключен стратегический союз (против Болгарии). Владимир Святой ходил на византийский Херсонес, но это вовсе не было агрессией в отношении Византии. Известно ведь, что император Василий II просил помощи у русского князя – с тем, чтобы разгромить войска мятежника Варды Склира. И Владимир Святославович послал ему на помощь шеститысячный корпус, который и решил дело в пользу законного императора. Что же до Корсуни, то она всегда тяготела к сепаратизму, поэтому ее осада вполне вписывается в логику Владимирова «охранительства». (Этот вывод был сделан польским историком А. Поппе и решительно поддержан В.В. Кожиновым.) Получается, что Русь в X веке дважды сыграла ту же самую роль «жандарма Европы», что и в XIX веке, когда российские войска подавили революцию в Австро-Венгрии. И в том, и в другом случае русские выступили на защите законной власти – против сил хаоса. Потомки скифов и гипербореев проявили себя как некий прообраз катехона – «удерживающего» мир от прихода антихрист, который готовится силами апостасии.

Но вот что любопытно, в базовой «Повести временных лет» действия Владимира были подана как неспровоцированная агрессия, достойная какого-нибудь варварского князька, возжелавшего пограбить и поторговаться. Согласно ПВЛ, взяв Корсунь, Владимир прекращает свои агрессивные действия только после обещания Византии выдать за него замуж царевну Анну. Более того, это замужество он ставит условием своего крещения (само решение принять христианство было принято Владимиром еще до похода). При этом братья Анны, уговаривая ее выйти за русского князя, утверждают, что Русь принесла много зла грекам. И это после той помощи, которую русы оказали Византии! Далее, Владимир слепнет – по «Божественному промыслу», после чего только и принимает крещение. Складывается такое впечатление, что князь максимально «затягивает процесс». И лишь только после исцеления Владимир признает: «Теперь узнал я истинного Бога». До этого, получается, был один лишь военно-политический расчет. Иначе говоря, Русь представляется как варварское государство, ставшее более-менее приличным лишь благодаря чуду, но никак не ввиду каких-то духовных исканий. А ведь тогдашняя Русь – это Гардарика – «страна городов», которая никак не похожа на варварскую орду. О самой помощи, оказанной Византии князем Владимиром, летописец даже не упоминает. Что же, он не знал о ней? Вряд ли, ведь этого требовала простейшая эрудиция. Просто кому-то надо было представить крестителя Руси и всю Русь в неприглядном свете, облагородив при этом византийцев. Налицо самый настоящий подлог. Возникает вопрос – кому нужно было подать историю крещения князя Владимира в искаженном виде? Очевидно, тем силам, которые не желали усиления Русской Национальной Церкви. И к таким силам можно со всем основанием отнести «грекофильскую партию», замкнутую на Византии.

Странное описание. – Грекофильский заговор против Святослава. – Оболганный Креститель. – Крещение на равных

Письменные источники – это пропаганда, но пропагандой, выражающей какие-то идейные устремления, могут быть и памятники материальной культуры. Археологами найдены монеты времен правления князя Владимира, на которых князь изображен с византийскими царскими инсигниями – короной на голове и скипетром с крестом – в правой руке. Совершенно очевидно, что Владимир Святой был убежденным византистом в том плане, что ему были по нраву – восточное христианство (Православие) и ромейское единовластие. Он хотел дружбы с Византией, но отлично осознавал, что любая дружба между разными государствами весьма условна и продуктивной может быть лишь при условии неукоснительной защиты своих национально-государственных интересов. Поэтому византист Владимир не был грекофилом, иначе он не «покушался» бы на священные византийские инсигнии. Князь считал, что Киевская Русь может и должна вести себя с Византией на равных, а русский каган-император вполне может претендовать на «византийскую» роль вождя православного мира – пусть и в будущем. И это следует считать его политическим завещанием, которое и было выполнено уже в эпоху Московской Руси. Тут надо иметь в виду некую двойственность Византии. С одной стороны, она сильно отличалась от Запада, что во многом и обусловило ее верность Православию, отвергнутому европейцами. Отсюда – и близость русов и византийцев. С другой же стороны, Византия все-таки была связана с Европой – западной кентумной античностью, что выразилось, в конечном итоге, в предательстве Православия и заключении Флорентийской унии с католиками. Вот почему борьба за национальную независимость, против грекофилов – была, по сути, продолжением старой скифской борьбы с Западом и его упадническим влиянием.

Понятно, что национально-религиозные устремления русского князя Владимира не могли вызывать одобрения у византийцев и грекофилов. Возможно, именно поэтому в ПВЛ он представлен довольно-таки неприглядно. Точнее сказать, кто-то очень хорошо прошелся по тексту, исказив образ князя. (Изначально текст был вполне благожелательным в отношении Крестителя.) Так, например, просто удивляет отрывок, в котором повествуется о «выборе веры». Владимир обращается к представителям разных религиозных конфессий – с целью выяснить, о чем же говорят их религии – христианство, иудаизм, ислам. И они ему рассказывают о самых основах. Складывается такое впечатление, что киевский князь (много где побывавший и много чего повидавший) просто не интересовался жизнью народов, окружающих Русь. Да и в самой Руси жили и христиане, и мусульмане, и иудеи. По сути, это нечто вроде анекдотов про Брежнева из серии – «какой еще Хонеккер?» Обращает на себя внимание и то, что в ПВЛ существует огромная и досадная лакуна, охватывающая период 998—1013 годов. О том, что тогда происходило на Руси, ПВЛ почти ничего не сообщает. То есть 15 лет русской истории – как корова языком слизнула! А ведь это годы правления Крестителя Руси… Не удивительно, что Владимир Святославович был канонизирован только в XIII в., при своем великом потомке Александре Невском. Очевидно, что какие-то силы очень сопротивлялись прославлению русского князя, который еще в Х в. прочил своей Родине судьбу великого Православного Царства, которое встанет на место Византии.

Все это объясняет – почему в ПВЛ Владимир выставляется как братоубийца и яростный сладострастник, который не останавливается перед публичным изнасилованием княжны Рогнеды. «Был Владимир побежден плотским вожделением», – сообщает летопись, подчеркивая, что «зло есть женская прелесть». Не будем сейчас выяснять – насколько верно ПВЛ рисует нравственный облик князя Владимира. Обратим лишь внимание на то, что она не жалеет для этого самых ярких красок. Как будто кто-то хотел вызвать неприязнь к Владимиру – пусть и на подсознательном уровне. Могут возразить, что летописец просто хотел подчеркнуть контраст между князем-язычником и тем же самым князем, принявшим христианство. Однако ПВЛ никак не говорит об исправлении князя, об изменении его, так сказать, «морального облика» – уже после Крещения. Но, может быть, летописец всего лишь рубил правду-матку, отдавая должное князю, принявшему христианство, и честно вскрывая его же пороки? Предполагать это было бы наивным. Летописание не есть простое изложение фактов – это пропаганда, орудие политической борьбы. И подчеркивание пороков Владимира (скорее всего, изрядно преувеличенных, если только не выдуманных) – это акт, имеющий политическую подоплеку.

Не случайна и лакуна в ПВЛ. Князь явно предпринимал какие-то шаги, направленные на усиление своей власти (по «ромейскому» образцу) и укрепление церковной самостоятельности Руси. Это нужно было тщательно скрыть от русичей, что и произошло во время составления ПВЛ, в эпоху феодальной раздробленности, когда неразумные потомки Владимира Святославовича забыли о величественных замыслах Крестителя, сосредоточившись на своих разборках. В борьбе за Русскую Национальную Церковь Владимир Святославович вынужден был противостоять могущественной грекофильской партии, желавшей как можно сильнее привязать Русь к Царьграду – без возможности совершать геополитические маневры. Судя по всему, именно эта партия настойчиво саботировала проведение балканской политики Святослава Игоревича и приложила руку к его трагической гибели в 972 году.

Историков давно уже интересует та метаморфоза, которая произошла в отношении князя Святослава к христианам. «Повесть временных лет» сообщает о том, что он не препятствовал своим людям принимать крещение. Тем не менее, после неудач, начавшихся в ходе балканской войне 970–971 годов, Святослав, по данным «Иоакимовской летописи», развернул репрессии против своих дружинников, исповедующих христианство. Более того, он задумал «избити» христиан после возвращения в Киев. В чем же дело? Почему на князя вдруг напал приступ языческого фундаментализма? Раньше ведь он воевал с христианами бок о бок, и его язычество отнюдь этому не мешало. Как и христианам ничто не мешало воевать против императора христианской Византии. Что же изменилось? Логичнее всего предположить, что какая-то часть христиан составила политическую оппозицию Святославу, выступив за прекращение войны с ромеями. Косвенно об этом свидетельствуют данные византийского автора Льва Диакона, который сообщает о военном совете русов от 21 июля 971 года. Тогда некоторые русские военачальники призвали заключить мир с Византией – против воли князя. Возможно, что речь идет о христианской части дружинной элиты.

Святослав отверг это предложение, произнеся свои знаменитые слова: «…Да не посрамим земле Русские, но ляжем костьми, мертвые бо сраму не имам». Однако можно представить себе – с каким настроем сражались против византийцев сторонники мира. Могут возразить, что мир, в конце концов, заключили, так не лучше было бы послушать «пацифистов»? Но тут можно задать и встречный вопрос – а не лучше ли было бы самим пацифистам отказаться от своего пацифизма? Глядишь, и результаты были бы другими. Да и неизвестно еще, какими бы оказались условия мира. От русов вообще могли потребовать разоружиться – со всеми вытекающими последствиями (христиане, впрочем, оказались бы в исключительном положении). И здесь стоит обратить внимание на слова князя Святослава, переданные в ПВЛ: «Нам некуда деться, волей или неволей мы должны сражаться». И вот, само сражение было проиграно, но император согласился отпустить русов домой, заключив с ними вполне приличный (учитывая сам факт поражения) договор. В любом случае, налицо оппозиция князю Святославу, выступающая за мир с ромеями. И дело здесь не в религии, но в политике. Когда пацифисты считали, что князь сможет одолеть Иоанна Цимисхия, они воевали против Византии – несмотря на свою религиозную принадлежность. Когда же им показалось, что шансы Святослава ничтожно малы – им захотелось мира. Это уже политика, а не религия.

У оппозиционеров наверняка были свои сторонники в Киеве, которые не хотели возвращения князя. Весьма любопытно следующее обстоятельство. Воевода Свенельд предлагал Святославу вернуться в Киев, обойдя «днепровские пороги на конях, ибо стоят у порогов печенеги». Князь отказался, в результате, его дружина осталась зимовать и голодать в устье Днепра, в Белобережье. Это обычно трактуется как проявление некоего героического чудачества – дескать, отважный донельзя воин не хотел обходить опасность. Но вряд ли сокрушитель Хазарии был экзальтированным чудаком, которым его так часто представляют. Что-то удерживало князя от пути в обход. Очевидно, он боялся столкнуться с некоей силой, которая была страшнее и самих печенегов. Сила эта, судя по всему, находилась в Киеве, и она вполне бы могла уничтожить князя в тот момент, когда он пробирался бы в столицу. Поэтому Святослав и не хотел идти на север, предпочитая выждать время. Кстати, с самими печенегами у него должны были тогда существовать хорошие отношения. ПВЛ сообщает о том, что во время зимовки воины Святослава питались кониной. И, как справедливо вопросил Л.Н. Гумилев: «Кто мог продавать им конину кроме печенегов?» («Древняя Русь и великая Степь») И в то же самое время: «Нестор не объясняет, почему войску Святослава, страдавшему в Белобережье от голода, не помогли киевляне, хотя степной путь по Бугу был открыт». Но вот Святослав выдвинулся к столице, и печенеги напали на его войско. Понятно, что кто-то их настрой изменил: «Печенегов кто-то должен был известить о времени прохода Святослава через пороги, иначе они не смогли бы собраться туда в достаточном количестве». Ниточка тянется в Киев, где давно уже созрел заговор против князя. И главные кандидаты на заговор – грекофилы. Не христиане «вообще» – в Киеве существовало несколько христианских общин и партий (о чем речь пойдет дальше), но именно сторонники провизантийской ориентации. Не случайно же после смерти Святослава власть (уже де-юре) переходит к его сыну Ярополку, который находился в орбите византийского влияния. При этом агентом Ярополка был воевода Свенельд, который благополучно вернулся в Киев.

Грекофилы ударно поработали над русскими летописями, сильно исказив образ не только язычника Святослава, но и его сына, крестившего Русь. Приход князя Владимира к власти часто подают как «торжество языческой реакции». При этом указывают на его религиозную «Перунову» реформу, а также на массовые жертвоприношения: «И осквернилась кровью земля Русская». (ПВЛ). Вопрос о жертвоприношениях будет рассмотрен ниже, пока нужно коснуться вопроса о реформе. Как известно, Владимир составил пантеон из шести богов: Перуна, Хорса, Даждьбога, Стрибога, Симаргла и Мокоши. Возникает вопрос – было ли это хоть каким-то проявлением хоть какого-то фундаментализма? В пантеон не вошли многие почитаемые на Руси божества – например, Велес, которым, наравне с Перуном, клялись в договорах русов с греками. А это значит, что Владимир выступил именно как реформатор, подрывающий основы язычества и прямо инициирующий религиозный конфликт между самими язычниками. Причем, этот конфликт имел и социальную мотивацию, ведь упомянутый выше Велес/Волос был богом волхвов (жрецов). Князь Владимир явно бросал монархический вызов могущественному жречеству, что вело к мощнейшим внутриязыческим коллизиям. И в этом плане он продолжал линию Олега Вещего.

Очевидно, что эта реформация, результаты которой оказались крайне недолговечными, была проявлением острейшего недовольства язычеством. (Любопытно, что современные язычники оценивают реформу Владимира крайне негативно, считая ее, весьма справедливо, хоть и со знаком минус, важнейшим шагом на пути к Крещению Руси.) Но как тогда быть с ужасными жертвами, о которых столь красочно пишет ПВЛ? Тут есть одна неясность. ПВЛ приписывает инициативу в этом страшном деле именно Владимиру: «И пошел к Киеву, принося жертвы кумирам с людьми своими». (К слову, это еще вопрос – какие жертвы имелись в виду, человеческие или нет.) Но вот конкретный случай описан один – когда были убиты два варяга-христианина «из Греческой земли» – отец и сын. И вот здесь уже инициаторами выступают «старцы и бояре», решившие: «Бросим жребий на отроков и девиц, на кого падет он, того и зарежем в жертву богам». То есть налицо инициатива элитариев, причем старцы – это явно деятели городской общины, высшим органом власти которой было вечевое собрание. А важнейшую роль в проведении таких собраний играли жрецы, бывшие чем-то вроде спикеров. (Позднее эта функция перешла к православному духовенству.) Жрецам была самая прямая выгода – наращивать религиозный фанатизм и дестабилизировать ситуацию. Они, кстати, никак не могли быть довольны реформами Владимира, который не включил в пантеон их бога Велеса. Отсюда – и нагнетание фанатизма, который ставил своей целью «привязать» русов к старым богам – кровью. Как рассказывает ПВЛ, варяг отказался отдать своего сына на жертву, оказав вооруженное сопротивление. Во время схватки варяги были убиты– и «не ведает никто, где их положили, ибо были тогда люди бесписьменны и язычники». Здесь «соавтор» ПВЛ походя пнул «языческую Русь» – и не столько за само язычество, сколько за «дикость». Заметен агитпроповский стиль грекофила (или чужака-византийца), опустившегося до откровенной русофобской лжи. Представить себе, что Гардарика, «страна городов», была бесписьменной – невозможно. Совсем иной взгляд на языческую Русь был, как уже отмечалось, у митрополита Илариона, чьи слова о ведомой во всех концах земли Руси были приведены выше. Вообще, само «Слово» этого великого пастыря, как и «Память и похвала русскому князю Владимиру» Иакова Мниха (XI век), описывает религиозный выбор князя Владимира совсем иначе, чем ПВЛ. В этих древнерусских произведениях Владимир уравнивается с Константином Великим, а само Крещение представляется как сложный внутренний выбор. «Иларион прямо и косвенно подчеркивает независимое от религиозных центров решение Владимира принять христианство, – пишет А.Г. Кузьмин. – Он сопоставляет князя – кагана и с апостолами, и с Константином, при котором уверовала в Христа Римская империя… Прямых выпадов против Константинополя у Илариона нет. Но прославляя Русь и своих князей, именуемых подчеркнуто каганами, то есть равными императорам, он стремится обосновать совершенную независимость ее от Византии и в религиозном отношении» («Первый митрополит русин Иларион»).

Очень показательный «момент» – в «Памяти и похвале» утверждается, что князь Владимир принял крещение за два года до похода на Корсунь. И это в корне противоречит утверждению ПВЛ, одному из авторов которой обязательно нужно было обусловить крещение русского князя его активностью в отношении Византии (и, конечно же, активностью самих греков в отношении князя). Но самая главная нелепица даже не в утверждении о том, что киевляне не могли вспомнить о могиле варягов в силу дикости. По прочтении данного отрывка складывается такое впечатление, что христиан в Киеве были единицы и язычники могли творить с ними что угодно. Между тем, уже договор Игоря с греками (945 года) заключали знатные русы-христиане. Выше упоминалось, что в 1017 году германец Титмар Мензербургский насчитал в Киеве 400 церквей. Понятно, что не только все они, но даже и большая их часть не могли быть возведены после Крещения; строительство – штука серьезная. В Киеве существовала мощная христианская община, которая не стала бы молча наблюдать над тем, как озверевшие фанатики приносят в жертву их единоверцев. Судя по всему, в Киеве тогда происходило широкомасштабное столкновение между христианами и языческими фундаменталистами, один из эпизодов которого был описан в ПВЛ. (При этом сама эта эпизодичность никак не обесценивает мученичество и героизм двух варягов. Увы, память людей не хранит всех мучеников и героев.) Теперь задумаемся – выгодны ли были эти массовые столкновения князю? И вообще мог ли он не учитывать интересы могущественной христианской общины? Безусловно, князь не смог бы править без согласования своей политики с интересами различных партий и всей киевской общины. Кстати сказать, окончательное решение о принятии христианства, как о том свидетельствует «Сага об Олаве Трюгвассоне», было сделано «народным собранием», то есть на вече. Так что давно бы уже пора отказаться от упрощенных представлений, согласно которым «языческая реакция» 983 года или же Крещение Руси были неким «произволом княжеско-дружинной верхушки».

Важнейшей задачей Владимира Крестителя было обеспечение церковно-политической самостоятельности новой, христианской Руси. Он не пошел на поводу у могущественной грекофильской партии, хотя и не вступил в конфронтацию с Византией. Князь отказался принять византийского митрополита, и вообще при нем Русь получила весьма своеобразную церковную организацию. А.Г. Кузьмин дает точную и емкую характеристику этой организации: «В литературе много спорили о том, кто был первым киевским митрополитом и были ли таковые при Владимире вообще. Между тем, «Повесть временных лет» на этот вопрос отвечает однозначно и объективно: первые полвека после принятия официальной Русью христианства митрополии в Киеве не было. А что было? А было сочетание двух неодинаковых форм, характерных для арианства и ирландской церкви. Фактический глава русской церкви (настоятель Десятинной церкви Анастас Корсунянин. – А.Е.) не был даже епископом. Это характерно для ирландской церкви, где аббат монастыря (а в данном случае привилегированного храма) стоял выше епископов. Такое положение будет и в Новгороде 30-х годов XI столетия, когда церковь возглавлял некий Ефрем, также не имевший чина епископа. Да и Иларион избирался в митрополиты из пресвитеров, минуя епископский чин, что в рамках византийского православия не допускалось. Иными словами, ирландская практика на Руси держалась довольно долго и повсеместно. Но в заключительном аккорде, посвященном княжению Владимира, летописец называет и епископов во множественном числе, с которыми князь советовался. Поскольку митрополии в это время не было, епископов, очевидно, либо избирали по арианскому принципу, либо по ирландскому принципу они наследовали чин своих отцов. Вероятнее же всего, что было и то и другое» («Пути проникновения христианства на Русь»).

Действительно, первый митрополит – византиец Феопемт – появляется на Руси лишь при Ярославе Мудром, а в ПВЛ князь Владимир совещается со множеством епископов. А вот что это за «арианский принцип», о котором пишет А.Г. Кузьмин? Еще в позапрошлом веке историки обратили внимание на то, что в «Повести временных лет» князь Владимир Святославович, крестивший Русь, при своем собственном крещении зачитал довольно странный Символ Веры. Он произнес: «Сын же подобосущен и собезначален Отцу…». Подобосущен, а не единосущен, как то утверждается в православном Никео-Цареградском символе. А кто считал Бога-Сына, Христа, всего лишь подобным сущности Бога-Отца, то есть практически тварным существом? Ответ очевиден – ариане, учение которых было признано ересью. Так что же, князь Владимир принял арианство? И это в Х веке от Рождества Христова, на Руси? Как такое вообще могло быть возможным даже чисто теоретически? Однако не будем торопиться. Все не так просто. Вспомним, что даже в ХII веке св. Кирилл Туровский считал нужным довольно яростно обличать арианскую ересь, что было бы совершенно ненужным в условиях ее полного отсутствия. Некоторые исследователи, например тот же А.Г. Кузьмин, склонны объяснять произнесение «еретического» слова тем, что князь Владимир принял какую-то неортодоксальную версию христианства, испытавшую сильнейшее влияние арианского вероучения. В подтверждение своей необычной трактовки известных исторических событий А.Г. Кузьмин высказал несколько соображений. Так, историк обращает внимание на то, что внутри русской летописной традиции отчетливо прослеживается мировоззренчески и стилистически особое направление, связанное с Десятинной церковью – древнерусским храмом в Киеве, существовавшим в X–XI веках. Показательно, и на этом Кузьмин останавливается особо, что сама Десятинная церковь подверглась переосвящению при князе Ярославе Мудром, правителе «провизантийском». «Антивизантийская» часть ПВЛ, по наблюдению историка, менее ориентирована на аскетизм и иерархию Церкви, ее отличает гораздо более «либеральный» подход к вере. И сей либерализм он связывает с арианством, отмечая «варварскую» демократичность последнего. В самом деле, ариане отрицали сложную иерархию, потому само арианство и пользовалось таким успехом среди «варварских» народов, находящихся на стадии так называемой «военной демократии» (готы, вандалы и др.). Неизбежность влияния неортодоксальных направлений в христианстве А.Г. Кузьмин обосновывает широкими контактами Руси с Крымом и Моравией. На территории Крымского полуострова располагалась Корсунь, служившая местом ссылки разного рода еретиков и церковных диссидентов. Именно отсюда после своего успешного военного похода Владимир вывез множество церковных книг и утвари. «Очевидно, – предполагает А.Г. Кузьмин, – вместе с книгами были вывезены и какие-то идеи». Историк отмечает факт моравского влияния на Русь IX–X вв., ссылаясь на данные археологических раскопок в Киеве, согласно которым часть тамошних древних захоронений принадлежит выходцам из Моравии. Сам характер захоронения свидетельствует об их приверженности какому-то неортодоксальному варианту христианства, для которого было характерно двоеверие. Историк напоминает о том, что по Моравии (и по всему Подунавью) некогда расселялись племена ругов – западной ветви русов. А руги во времена раннего Средневековья, в «варварский» период своей истории, как раз исповедовали арианство. Активная роль моравских русов в жизни Киевской Руси отмечается и в старинных европейских хрониках, среди которых особо выделяется хроника Х. Фризе.

Тут, конечно же, надобно отделить «котлеты» от «мух». Очевидно, что Владимиру, который примерял на себя инсигнии византийских императоров, не мог быть по нраву главный догмат ариан о «подобосущии». Византийцы учили о том, что император есть «икона Логоса», образ Христа. И это толкование в полной мере раскрывает суть монархической власти, которая достигла своей полноты именно на Руси – при московских Государях (их предшественником и был византист Владимир). Вот почему «принижение» Христа (всего лишь подобие Богу-Отцу по сущности) не могло подойти Владимиру хотя бы и политически. А вот сама «арианская» организация, лишенная жесткого централизма и зависимости от внешнего (в данном случае Константинопольского) религиозного центра, Владимира вполне устраивала. Церковная зависимость от Византии в тот момент могла бы привести к ограничению государственно-политического суверенитета Руси. Политика государственная и церковная всегда идут рука об руку, а уж в те времена сложно было понять, где кончается одно – и начинается другое. Вот почему Владимир, как русский государь, поставил надежнейший фильтр византийскому политическому влиянию. И в данном вопросе он, судя по всему, вступил в политический же союз с «арианской» (название очень условное) партией. Сам же князь ставил и свою власть, и свой властный идеал выше как грекофильской, так и арианской партий. Однако же его блоковая политика дала основание одному из авторов ПВЛ приписать князю арианский символ веры. Возможно, это была хитрая провокация, ставящая своей целью представить (пусть и косвенно) князя Владимира как еретика. Что ж, если это так, то источник провокации очевиден – это грекофильская партия.

В соответствии с национально-государственными интересами (неотделимыми от интересов Русской Церкви) Владимир решил и кадровый вопрос. Он черпал кадры для церкви из Корсуни и Болгарии. Кстати, Русь тогда принадлежала к Охридской (болгарской) архиепископии. Владимиру нужен был церковно-политический противовес Константинополю – Болгарское царство, в отличие от Византии, не могло бы починить Киевскую державу. И Корсунь, и Болгария могли дать Руси славянские церковные кадры (Корсунь была изначально областью крымских русов-ругов), легко приживающиеся на Руси. Церковно-политическая ориентация на Болгарию, помимо всего прочего, сохраняла языковую самобытность русского православия. «После своего… решительного и сознательного перехода в христианство, Владимир как глава народа и государства не мог не учесть самоочевидной ценности, и с миссионерской и с патриотической точки зрения, того редкостного и огромного факта, что принимаемая им и для его народа новая вера, к счастью, имеет уже и привлекательное национальное языковое обличье, – замечает А.В. Карташев. – Недостатком вообще античного греко-римского христианства было то, что оно долго и неподвижно заковывало себя в гордые ризы двух имперских классических языков… Восточная эллинская сестра Римской империи в своем сознательном языковом аристократизме почти не разнилась от своей западной римской половины» («История Русской Церкви»). Это не значило, конечно, что греческим священникам вход на Русь был закрыт вообще. Но его, несомненно, ограничили, причем весьма сильно. Впоследствии греки существенно усилили свое влияние, что имело как плюсы, так и минусы. Плюс видится в том, что византийская ортодоксия поумерила диссидентские, полуеретические элементы, которых было достаточно много в указанных регионах. Минус – принижение Руси, вытекающее из греческого имперского чванства. В конечном итоге, грекомания приведет к страшной беде – Расколу XVII века.

Независимая политика Владимира не нравилась как Константинополю, так и Риму. «В 1013 году в Киеве был раскрыт заговор против святого Владимира: Святополк Окаянный, женившийся на дочери Болеслава (польского короля. – А.Е.), рвался к власти, – пишет Н. Лисовой. – Вдохновителем заговора был духовник Болеславны, католический епископ Колобжегский Рейнберн. Заговор Святополка и Рейнберна был прямым покушением на историческое существование Русского государства и русской Церкви. Святой Владимир предпринял решительные меры. Все трое были арестованы, и Рейнберн вскоре скончался в заточении… Новая беда назревала на Севере, в Новгороде, Ярослав, еще не столь «мудрый»… став в 1010 держателем Новгорода, задумал отложиться от своего отца… В гневе и скорби князь повелел «мосты мостить, гати гатить», готовился к походу на Новгород… В приготовлениях к последнему своему… походу креститель Руси тяжело заболел и предал дух господу в селе Спас-Берестове 15 июля 1915 года» («Владимир Святой»). Смерть Владимира развязала руки Святополку, который вступил в борьбу за власть, приведя на Русь поляков. Но и Византии была выгодна кончина князя. К слову, придя к власти, Ярослав Мудрый, выступивший против отца, какое-то время проводил провизантийскую политику (была даже переосвящена Десятинная церковь – центральная во Владимировой Руси). Потом, правда, он во многом вернулся к церковной политике Владимира Святославовича – и даже воевал с греками. Исследователь А.А. Кур в своей книге «Из истинной истории наших предков» приводит следующие факты – 11 русских икон изображают Владимира как князя, погибшего мученической смертью (крест мученика в правой руке). Он же ссылается на результаты раскопок Десятинной церкви, осуществленных под руководством киевского Петра Могилы (XVII век). Как следует из изысканий, Владимир Святославович был убит. Но как бы там ни было, Креститель заложил основы Святой Руси, которой еще предстояло стать великим православным царством.

Рывок на восток. – Дунайский вектор. – Украденная доблесть. – От древлян и радимичей – к русичам

При Владимире Святом Русское государство существенно расширило свое влияние. При этом очень важным было восточное направление. «На Северном Кавказе обнаружена надпись на кабардинском языке русскими буквами, датируемая 1041 г., – пишет Н.И. Васильева. – Каково же должно было быть проникновение русской культуры в X–XI вв. на Кавказ, для того, чтобы там появились «русифицированные» национальные грамоты? Уж не меньшим, чем во времена Советского Союза, когда возникли культурные феномены подобного же рода… В 987 г. состоялся поход русской флотилии в Дербент (принадлежавший арабам), предпринятый по просьбе местного эмира Маймуна; затем флотилия двинулась на юг по Каспию. Такого рода политические демарши позволяют сделать вывод «о большом влиянии Киевской Руси на Северном Кавказе уже в 10 веке». Но такое влияние не было бы возможным, если бы Новгород-Киевское государство не контролировало все предкавказские степи». («Русская Хазария»). Могущество на Востоке было достигнуто благодаря непреклонной и последовательной борьбе киевских князей против Хазарского каганата – злейшего врага Руси. Смертельный удар в сердце этого Змея на Волге нанес доблестный Святослав. Но чудище еще не было добито и представляло со бой большую опасность. В своей агонии оно могло нанести еще много бед. И Владимир Святославович совершил новый поход на Хазарию, после которого она уже не оправилась. Об этом походе сообщает Иаков Мних в своей «Памяти и похвале русскому князю Владимиру»: «…И хазар, пойдя на них, победил и дань на них положил». Но о нем нет и строчки в «Повести временных лет», чей «христианнейший» автор почему-то не удосужился упомянуть об этом великом деянии Крестителя Руси. Между тем, после Владимирова удара по хазарскому Змею Русь временно стала доминировать в Степи.

Конечно, отношения со Степью и тогда были весьма трудными. В эпоху Владимира Русь вступает в мощную конфронтацию с печенегами, которые были ее надежными союзниками в борьбе против Хазарского каганата. Так, арабский автор Ибн-Хаукаль утверждал, что печенеги есть «шип и сила» Руси. Разумеется, конфликты были и раньше, но такого ожесточения они не носили. В 971 году печенеги пришли на Русь (впервые) и осадили Киев, воспользовавшись тем, что князь Святослав находился в балканском походе. Осажденная столица страдала, в то время как на другом берегу Днепра стояла дружина воеводы Претича. Именно к ней был послан некий отрок, который сумел обмануть печенегов и добраться до Претича. Только тогда последний решил выступить на помощь Киеву, мотивировав свое решение следующим образом: «Пойдем завтра в ладьях и, захватив княгиню и княжичей, умчим на тот берег. Если же не сделаем этого, то погубит нас Святослав». Получается, что Претич думал не о Руси и о Киеве, но всего лишь о своей шкуре. Хитроумному воеводе удалось обмануть печенегов, выдав свою дружину за передовой отряд могучего войска Святослава. Степняки сняли осаду Киева, но все-таки оставались в опасной близости от него. Тогда «киевляне» (очевидно, элитарная верхушка) направили Святославу послание: «Ты, князь, ищешь чужой земли и о ней заботишься, а свою покинул. А нас чуть было не взяли печенеги, и мать твою, и детей твоих. Если не придешь и защитишь нас, то возьмут нас. Неужели не жаль тебе своей отчины, старой матери, детей своих?» Узнав о сложившейся ситуации, «Святослав с дружиной быстро сел на коней и вернулся в Киев… И собрав воинов, прогнал печенегов в поле».

Этот упрек киевлян Святославу многие историки повторяют и поныне, пытаясь представить этого князя в качестве находника и авантюриста. Походы Святослава в Болгарию и его попытка обосноваться в Переяславце Дунайском не были каким-то капризом великого воителя, как это частенько пытаются представить. В ПВЛ Святослав излагает целую геополитическую программу: «Не хочу сидеть в Киеве. Хочу жить в Переяславце на Дунае. Там середина земли моей, туда стекаются все блага: из греческой земли золото, паволоки, вина, различные плоды; из Чехии и Венгрии серебро и кони; из Руси же – меха и воск, мед и рабы». Комментируя эти слова, исследователь П.В. Тулаев замечает: «…Цель великого князя состояла не в очередном устрашающем походе на Царьград, а в создании нового центра силы на Балканах в бассейне нижнего Дуная. Вспоминая о Переяславце на Дунае он, помимо прочего, имел в виду родственные племена славян в Южной Европе и готов был выступить в качестве их вождя… Тут можно говорить даже о своеобразной славянской реконкисте, направленной против аваров, волохов и угров (мадьяр), некогда завоевавших исконные, живописные и плодородные земли славян в долинах Дуная и его притоков. Эта освободительная война позволила Святославу найти стратегических союзников в лице тиверцев и уличей, скифов и болгар, части угров и печенегов» («Русь Дунайская»). Безусловно, здесь еще и заметно стремление овладеть той землей, которой овладел некогда легендарный Славен, совершивший бросок из Скифии во Фракию. Святослав пробуждал древнейшие скифско-фракийские архетипы, реализуя в то же время продуманную геополитическую программу.

Вызывает недоумение уже сама постановка вопроса – «ищешь чужой земли и о ней заботишься, а свою покинул». Князья всегда ходили в походы, оставляя свои столицы. И в чем тогда, собственно, проявилось равнодушие Святослава Игоревича к своей родной земле? К тому же, как показали события, князь сумел мобильно отреагировать на известие об осаде Киева, совершив молниеносный бросок против кочевников. И это, конечно же, показатель его выдающихся военно-организаторских способностей. (Еще один вопрос – а почему же Претич не послал известие о нападении печенегов, хотя и имел такую возможность?) В любом случае, Святослав сумел отразить нападение степняков, после чего, как сообщает ПВЛ, «наступил мир». Что же касается убийства князя Святослава Игоревича печенегами, то оно было следствием «разборок» между князем и грекофильской партией в Киеве, которая опиралась на Ярополка. Печенеги, в данном случае, выступили на стороне одной из русских партий. Не случайно же Ярополков воевода Варяжко сбежал к печенегам после смерти своего вождя, после чего «многажды воевал с ними против Владимира». Не исключено, что за всем этим стояли ромеи, которым было выгодно стравить «варваров». Как писал император Константин Багрянородный: «…Печенеги, связанные дружбой с Императором, побуждаемые им посредством посланий и даров, легко могут нападать на земли Руссов и Турков (венгров – А.Е.), брать в рабство их женщин и детей и опустошать их земли». Тут же интрига была потоньше, русы-грекофилы сами оттолкнули печенегов от Руси.

Вне всяких сомнений, убийство Святослава пагубно повлияло на судьбу дальнейших русско-печенежских отношений. В Киеве не простили убийства законного русского князя, расценив его как выпад против Руси. Печенеги, конечно, такого выпада делать не хотели, но их действия были восприняты соответствующим образом. Кроме того, они пригрели коллаборационистов типа Варяжко, чем еще больше настроили против себя русичей. Это был серьезный геополитический промах, который обошелся печенегам очень дорого. Но главная вина за случившееся, вне всякого сомнения, лежит на тех знатных киевских интриганах, которые втянули печенегов в свою борьбу за власть. Именно они спровоцировали жесточайшее противостояние, которое нанесло огромный ущерб Русскому государству.

В «Повести временных лет» противостояние с печенегами описано весьма своеобразно. Один текст, датированный 992 годом, содержит рассказ о победоносной битве Владимира со степняками. Здесь мимолетно упоминается о походе Владимира на хорватов (Карпаты), но умалчивается о его результатах. Хотя, надо думать, что поход был весьма успешным. Иначе Владимир вряд ли сумел бы разгромить печенегов. Но ПВЛ хранит по этому поводу многозначительное молчание. Зато очень подробно повествуется о том, как печенеги были разгромлены всего одним богатырем, который вступил в бой с богатырем печенежским, победил его, после чего «раздался крик, и побежали печенеги, и гнались за ними русские, избивая их и прогнали их». Таким образом, вся слава приписывается какомуто безымянному богатырю. Впрочем, в героях, хотя и не таких ярких, оказывается еще и некий «старый муж», который, собственно говоря, и сообщил князю о богатыре, который смог бы победить своего печенежского «коллегу» на поединке: «Князь! Есть у меня один меньшой сын дома: я вышел с четырьмя, а он дома остался. С детства никто еще не ударил его оземь. Однажды я бранил его, а он мял кожу, так он рассердился и разодрал кожу руками». Творцом победы, таким образом, оказывается даже не столько богатырь, сколько «старый муж». Владимир же как бы отодвигается на третье место. Но самое пикантное даже не в этом. Автор ПВЛ представляет дело так, что в войске Владимира не оказывается богатыря, достойного сразиться с печенежским «коллегой». Поэтому князь вынужден позвать какого-то юнца.

Следующий текст, повествующий о русско-печенежском противостоянии, датируется уже 996 годом. Здесь просто описывается, как Владимир схватился с печенегами, «и не смог устоять против них, побежал и стал под мостом, едва укрывшись от врагов». Здесь князь представлен в образе беглеца, загнанного под мостом. Да, не слишком-то уважительное описание – мягко говоря. Еще один текст датирован 997 годом. Летописец особо подчеркивает: «…Шла беспрестанная великая война». И снова Владимир выглядит неприглядно, как слабый правитель, совершенно упустивший ситуацию из своих рук. Согласно ПВЛ, он вынужден был отойти аж до Новгорода, чтобы «собирать воинов верхних земель против печенегов». Последние же, узнав, что Владимира нет, встали под Белгородом. Местные жители собрали вече, на котором возроптали: «Уже скоро умрем от голода, а помощи от князя нет. Разве лучше нам так умереть? Сдадимся печенегам – кого пусть умертвят, а кого оставят в живых: все равно уже умираем от голода». Ситуацию выправил какой-то мудрый аноним, именуемый «старцем». Этот деятель предложил мощный пиар-ход, призванный обмануть печенегов. «И сказал он: «Соберите хотя бы по горсти овса или пшеницы или отрубей». Они с радостью пошли и собрали. И повелел он женщинам сделать мучной раствор, на котором варят кисель, и велел выкопать колодец и вставить в него кадь, и налить кадь раствором. И велел выкопать другой колодец и вставить в него кадь, и велел поискать меду. Они же пошли и взяли лукошко меду, которое было схоронено в княжеской медуше. И повелел сделать из нее сыту и вылить кадь в другом колодце. Наутро повелел он послать за печенегами… И пришли они в город, и сказали им люди: «Зачем губите себя? Разве можете перестоять нас? Будете стоять и десять лет – что сделаете нам? Ибо мы имеем пищу от земли. Если не верите – посмотрите собственными глазами. И привели их к колодцу, где была заготовка для киселя, и зачерпнули ведром, и разлили в горшки. И когда сварили кисель, и зачерпнули ведром, и разлили в горшки. И когда сварили кисель, пришли с ним к другому колодцу, и почерпнули сыты из колодца, и стали есть сперва сами, а потом и печенеги. И удивились те, и сказали: «Не поверят нам князья наши, если не отведают сами». Люди же налили им корчагу мучного раствора и сыты из колодца и дали печенегам. Они же, вернувшись, поведали о происшествии. И сварив, ели князья печенежские и дивились… И поднялись и пошли от города восвояси».

Итак, слава досталась какому-то «старому» прохвосту. Старцами именовали деятелей вечевого самоуправления, представлявших городскую верхушку. Кстати, в самом начале правления Владимира именно эти вот «старцы и бояре» сказали: «Бросим жребий на отроков и девиц, на кого падет он, того и зарежем в жертву богам». Теперь они ходили в героях уже христианской Руси… ПВЛ при этом подчеркивает, что старец не присутствовал на белгородском вече, которое решило сдать Киев. Он как бы появляется в городе. Здесь явный намек на то, что речь идет о представителе какого-то другого города. Что характерно, текст, повествующий о деятельности старца-пиарщика, очень и очень длинный – по масштабам ПВЛ. О походах Владимира, да и других русских князей, летопись столько не рассказывает, ограничиваясь зачастую скупыми строчками типа: «Пошел Владимир на хорватов». (О его походе на хазар она просто умалчивает.) А тут дается подробнейший рассказ-апология, призванный возвысить какого-то анонимного элитария. Здесь один из авторов ПВЛ явно пытается принизить роль князя в пользу верхушки. «Старец» – это представитель верхов городской общины, который спасает сам город – вместо непутевого князя, который вынужден бежать на Север (откуда, кстати, и пришел). Нечего и говорить о том, что сам рассказ является типичной пропагандой, донельзя искажающей реальность. Какими бы простыми ребятами ни были печенеги, но вряд ли они позволили бы себя обмануть таким вот способом. Перед нами анекдот, явно использованный в памфлетических целях.

Что ж, тогда, как и в ХХ в., имеет место одна и та же картина. Великие правители строят Державу в боях, тогда как вельможи-олигархи разбазаривают ее в борьбе за власть. А потом всякие «правдолюбивые» историки принижают великие деяния великих людей. Между тем, значение политических преобразований Владимира Святого переоценить невозможно. Князь завершил долгий, напряженный и опасный труд киевских князей, направленный на собирание Русских земель и превращение «полян», «радимичей», «древлян» и т. д. – в политически консолидированный этнос русичей. До этого борьба велась довольнотаки ожесточенная. Еще князь Олег Вещий воевал против древлян и северян, уличей и тиверцев. Отдельного разговора заслуживает противостояние киевских и древлянских князей. Здесь налицо уже борьба за первенство в деле объединения страны. Древляне вовсе не выглядят сепаратистами, мечтающими только о том, чтобы отделиться от метрополии и жить в свое удовольствие. Да, они убили князя Игоря, посчитав его претензии на новую дань совершенно неприемлемыми. Но сразу же после этого «сказали древляне: «Вот убили мы князя русского, возьмем жену его за князя нашего Мала, и Святослава возьмем и сделаем с ним, что захотим». Древлянская верхушка явно желала присоединить Киев к своей, Деревской земле.

Далее ПВЛ представляет своим читателям самый настоящий триллер с двумя посольствами древлян, которых Ольга порешила, как говорится, с особой жестокостью: одних сожгли, других закопали живьем. Более того, потом Ольга пошла (с малой дружиной!) в Деревскую землю, где сотворила тризну на могиле своего убитого супруга. Древляне участвовали в этом пиршестве, перепились, после чего их также успешно умертвили – числом 5000. Древлянский князь при этом выглядит каким-то дурачком, который три раза доверяет своих лучших людей – и кому? Княгине, чей муж был убит им же! Скорее всего, никаких убийств «представителей» не было. А была ожесточенная война Киевской Руси с Деревской землей, которую вела княгиня Ольга, и которая окончилась усмирением древлян. Да и с умерщвлением Игоря все обстояло иначе. ПВЛ опять-таки рисует образ князя-дурачка, который взяв огромную дань с древлян, вернулся в Киев, но потом взял да и решил пособирать еще и при этом «отпустил дружину свою домой, а сам с малою частью дружины вернулся, желая большего богатства». Тут-то древляне и напали на Игоря. Вряд ли сам Игорь не понимал – к чему может привести возвращение в Деревскую землю с малой частью дружины. И он, конечно, никогда бы не рискнул на подобное мероприятие. Другое дело – если часть дружины сама покинула Игоря, оставив его разбираться с древлянами. Вообще какой-то конфликт в Игоревой дружине был. Рассказ о роковом походе на древлян начинается со следующего сообщения: «Сказала дружина Игорю: «Отроки Свенельда разоделись оружием и одеждой, а мы наги. Пойдем, князь, с нами за данью, да и ты добудешь, и мы». И послушал их Игорь…» Образ здесь дает все такой же упрощенный и оскорбительный – жадный князь послушался жадной дружины. Но, как и везде в ПВЛ, нужно искать огонь за дымом. Ясно видно, что Свенельд и его дружина как-то воздействовали на дружину Игоря. Возможно, что он и подговорил какую-то ее часть покинуть князя, забрав часть добычи. Это, конечно, предположение, но оно не лишено оснований. Можно и нужно вспомнить о том, что Святослав почему-то не послушал Свенельда, предложившего ему обогнуть днепровские пороги в 972 году.

Академик А.А. Шахматов был уверен, что Свенельд действовал заодно с древлянами, а Игоря убил Мстислав Лютый, сын Свенельда. «Версия А.А. Шахматова устраняет одну из нелепостей версии Нестора, согласно которой корыстолюбие Игоря было сопряжено с легкомыслием, – пишет Л.Н. Гумилев. – В самом деле, как отпустить дружину, оставаясь в разграбленной стране?!» («Древняя Русь и Великая степь»). Правда, Гумилев был убежден, что дружину распустил сам Игорь, уверенный в бессилии древлян. Однако это еще одна версия о легкомыслии. На самом же деле никакого легкомыслия и корыстолюбия не было. Был регулярный сбор дани, именуемый полюдьем. И было тщательно спланированное сопротивление этой важнейшей военно-политической акции, призванной укрепить централизацию Руси – вокруг Киева. Кстати сказать, полюдье производилось регулярно, каждый год. Дело князя Игоря было продолжено Ольгой, которая разгромила древлян. А окончательно все довершил Святослав, взявший в жены Малушу, дочь древлянского князя Мала. Таким образом, интеграция Деревской земли была подкреплена и династическим союзом. Ранее Рюриковичи породнились с Ольговичами, теперь они стали своими для древлян.

Владимир продолжил борьбу за централизацию, осуществив походы на вятичей и радимичей. Но главным в его централизаторской политике было сознательное перемешивание восточных славян, призванное сплотить их в единый этнос: «И сказал Владимир: «Не добро, что мало городов вокруг Киева». И стал ставить города по Десне, и по Остру, и по Трубежу, и по Суле, и по Стугне. И стал набирать мужей лучших от словен, и от кривичей, и от чуди, и от вятичей, и ими населил города, так как шла война с печенегами. И воевал с ними и одолевал их». Академик Б.А. Рыбаков комментирует это сообщение ПВЛ следующим образом: «Владимир сумел сделать борьбу с печенегами делом всей Руси, почти всех входивших в ее состав народов. Ведь гарнизоны для южных крепостей набирались в далеком Новгороде, в Эстонии (Чудь), в Смоленске и в бассейне Москвы-реки, в землях, куда ни один печенег не доскакивал. Заслуга Владимира в том и состояла, что он весь лесной север заставил служить интересам обороны южной границы, шедшей по землям Полян, Уличей и Северян». («Киевская Русь и русские княжества в XII–XIII вв.») Кроме того, Владимир провел эффективную административную реформу. На место «светлых князей», управлявших этнополитическими союзами, он поставил своих сыновей: Ярослава – в Новгород, Изяслава – в Полоцк, Святополка – в Туров, Бориса – в Ростов, Глеба – в Муром, Святослава – в Деревскую землю и Мстислава – в Тмутаракань. В результате этих государственных трудов различные этнополитические образования восточных славян перестали играть такую серьезную роль, как в IX–X вв. Правда, единство Руси было порушено в XI в., но это уже было следствием борьбы внутри Дома Рюриковичей. Как бы ни враждовали друг с другом русские князья, они все равно ощущали себя русичами.

В заключение, надо отметить, что Владимир выступает и горячим приверженцем идеи «социального государства». ПВЛ сообщает: «…Повелел он всякому нищему и бедному приходить на княжий двор и брать все, что надобно, питье и пищу и из казны деньгами. Устроил он такое и сказал: «Немощные и больные не могут добраться до двора моего». И повелел снарядить телеги, и наложив на них хлебы, мясо, рыбу, различные плоды. Мед в бочках, а в других квас, и развозить по городу, спрашивая: «Где больной, нищий, или кто не может ходить?» И раздавали там все необходимое». Эти данные ПВЛ подтверждает и в своей «Памяти и похвале» Иаков Мних: «Не могу описать многие его милости – милосердие проявлял не только в доме своем, но и по всему городу, не только в Киеве одном, но и по всей земле Русской. И в городах, и в селах, везде оказывал милосердие, нагих одевая, голодных кормя, жаждущих поя, странствующим покой давая; церковников чтя, и любя, и милуя, подавал им нужное, нищих и сирот, и вдовиц, и слепых, и хромых, и страждущих, всех миловал, и одевал, и кормил, и поил».

Немаловажной, для понимания традиционного отношения к Труду и Празднику, следует считать саму «культуру роскоши», наличествовавшую во Владимировой Руси. Рассуждая о ней надо вспомнить о массовых богатых пирах, часто устраивавшихся правителями для своего окружения и всех желающих. Вот как рассказывала ПВЛ о пирах князя Владимира Святого: «И дал Владимир обет поставить церковь в Василеве во имя святого Преображения, ибо в день, когда случилась сеча, было Преображение Господне. Избегнув опасности Владимир построил церковь и устроил великий праздник, наварив меду 300 провар. И созвал бояр своих, посадников и старейшин из всех городов, и много всяких людей, и раздал бедным 300 гривен. И праздновал князь восемь дней, и возвратился в Киев в день Успения святой Богородицы, и здесь снова устроил великое празднование, созывая бесчисленное множество народа. Видя же, что люди его христиане, радовался душой и телом. И так делал постоянно». Праздник – священная растрата всего того, что было накоплено Трудом. Это высшее, благородное расточительство. Если в Труде человек уподобляется Богу как Творцу, «проявляющему» вещи из первоначала материи, то во время Праздника он уподобляется Абсолюту, не желающему оставаться одному в своей немыслимой запредельности, Абсолюту, дарующему свой Свет, свою Благодать, свою Мощь, бросающему ее вовне – в кромешную тьму небытия, призванного стать бытием. Потому праздники в мире Традиции носят сугубо религиозный характер. И потому же они являются обязательными, а работа в праздничные дни считается довольно тяжким грехом. Заметим еще и наличие довольно большого количества праздничных выходных дней в традиционных государствах.

Несмотря на скудость письменных источников, которая усугубляется деятельностью разнообразных фальсификаторов, фигура князя Владимира Святославовича встает перед нами во всем своем величии и блеске. Придет время, в национальной России историки проделают грандиозную работу по поиску новых источников. Тогда яркий образ князя Владимира обогатится новыми красками.