А в это время Кугер орал Хельге:

— Пока еще не вставай! Не поднимайся еще!

Только лишь когда грохот взрывов утих, до него дошло, что он вопил изо всех сил.

— Они стреляли в людей! — плакала Хельга. — Они стреляли в людей!

Она никак не могла этого понять.

— А мы в кого стреляли? — разозлился калека. — В лягушек на лугу?

Он оглянулся по сторонам.

— Боже! А где же Грюневальд?

— Не знаю, — всхлипнула Хельга.

— Я думал, что он бежит за нами.

— Не знаю.

— Тогда идем назад. Нужно организовать какую-то помощь.

Его тянуло на рвоту. Он с трудом поднялся и поправил одежду. И тут же они начали карабкаться на вал, насыпанный против наводнений.

— Я так и знал, — сопел он, вытирая пот своей единственной рукой. При этом он дрожал и никак не мог вздохнуть полной грудью. — Я же знал, что так и будет.

Наверху они наконец-то увидели каких-то людей, которые пережили кровавый налет. Целой толпой они убегали по верхней части валов.

— Стоять! — крикнул Кугер. — Я унтер-офицер крипо! Нам необходимо предоставить первую помощь!

— А пошел ты в задницу! — взвизгнула какая-то женщина и побежала дальше.

— Как вам не стыдно! — крикнула ей вслед Хельга.

Но уже через несколько шагов, увидав ситуацию на мостовой, она пошатнулась, оперлась на ближайшее дерево, и ее вырвало.

— Пошли, пошли. Возьми себя в руки.

Они отправились дальше. Когда завернули за ограду, среди бесчисленных лежащих тел увидели стоявшего с радостным выражением на лице Грюневальда.

— О, вот, наконец, и вы. — Он вынул сигарету, прикурил, но не затянулся, а только, кося глазом, глядел на жар.

— Герр Альберт, что с вами? — первой к нему подбежала Хельга.

Кугер осторожно отодвинул ее. Действенно, на сколько мог, он проверял состояние коллеги. Число рук и ног более-менее, на первый взгляд, соответствовало, но Кугер искал следы крови. К счастью, ничего не обнаружил.

— Спокойно. Это всего лишь шок.

Грюневальд позволял себя осматривать, бесстрастный, словно Будда. Он попросту растворился в окружающей среде.

— Видите, насколько прекрасен мир? — спокойно и с благоговением, словно священник на воскресной мессе, произнес он. — Разве не так?

— Герр Альберт. Что с вами?

— Это шок, — повторил Кугер. Он направился к людям, рвавшим простыни для раненных, но не дошел. В этот самый момент рванула бомба с временным запалом, и осколок ударил его в ногу. Кугер упал на землю.

Видимо, на советском заводе кто-то в чем-то облажался. Бомба должна была взорваться значительно позже — когда уже прибудут организованные спасательные группы, чтобы полакомится свежим мясом и чтобы сеять пораженческие настроения. А тут — обычный фальстарт.

Кстати, второй жертвой этого же взрыва был поляк, находящийся здесь на принудительных работах, и который потом рассказывал множество историй, происходивших в то время. Ему тоже повезло. Он валялся раненным и орал от боли. Осколок пробил ему правую щеку, пролетел сквозь широко открытый в крике рот и вылетел через левую щеку. Так что, практически никаких потерь. Если не считать пары шрамов. Благодаря ним, через много лет ветеран выглядел так, будто вечно улыбался.

Спустя несколько лет, по улице Лацярской, ранее называвшейся Альтбузерштрассе, шел перепуганный офицер Гражданской Милиции. Следовало бы попросить помощи. Но как? Пешком, до главного управления, или до ближайшего комиссариата? Лацярская представляла собой одну большую развалину. Мищук едва мог пройти по ней. Он расстегнул дешевую куртку, которую получил из поставок УНРРА, вынул советскую «тэтэшку» и перезарядил. Милиционер шкурой чувствовал, что это ему не поможет. Тем не менее, он обязан был решить это дело.

— Спрячьте свои стэны под плащи. Это ведь самый центр. Здесь никаких банд нет.

Борович с Васяком не были в этом столь уверены, но приказ выполнили. Вспотевшие и замученные, они добрались до ворот монастыря[64]. Тот пострадал мало, во всяком случае, по сравнению с полностью разрушенным костелом рядом. Сестра-привратница не хотела их впустить, но, увидав милицейские удостоверения, открыла мигом. По широкому коридору они прошли в направлении внутреннего двора. Перед застекленными дверями им встретилась приличных размеров группа монашек, которые пытались разговаривать жестами. Под стенами выстроились тележки с жалким имуществом.

— Ладно, — сказал Мищук. — Вы узнайте, что им нужно, а я пойду гляну на тот злополучный двор.

Борович с Васяком подошли к сестрам.

— Гражданская Милиция. О чем спорите?

— Мы не спорим и не ссоримся. Вот только они не знают польского языка, а никто из нас не говорит по-немецки. Мы с Кресов[65].

— А в чем дело?

— Как нам приказали выехать, так мы добрались досюда. На запад. Нам выдали ордер на этот монастырь. — Монашка говорила с певучим, восточным акцентом. — Здесь мы все должны поселиться. Но мы же и немок не хотим выбрасывать. Мы же католички.

Борович кивнул.

— Понимаю. Так чего вы конкретно хотите?

— Какой-нибудь крыши над головой. Уже три дня мы ничего не ели. Сестры на грани сил.

— Хмм. — Борович подошел к немецкой настоятельнице. Та боязливо отступила, видя металлическую рукоятку автомата. Но облегченно вздохнула, слыша немецкий язык. Борович тщательно объяснил ситуацию. Немка улыбнулась.

— Ну конечно же! — Она приказала своим подопечным затащить тележки наверх. — Здесь много свободного места, потому что большинство сестер отправилось работать в военных госпиталях и гражданских больницах. Потом гауляйтер Ханке объявил зимнюю эвакуацию, так что большинства насельниц[66] здесь нет.

— А не найдется ли для них чего-нибудь поесть?

— Конечно. Приглашаем на скромную трапезу.

— Благодарю вас.

Борович пересказал это полькам, а потом подошел к Васяку. Они наблюдали за тем, как обе настоятельницы, пока что еще очень и очень осторожно, приветствуют одна другую. Немка получила в подарок миниатюрку образа Матери Божьей Остробрамской. Полька получила в ответ маленькую ладанку с иконкой. Женщины взаимно улыбались.

— Поразительно, — буркнул Борович. — Возможно, это первый, маленький шажок к дружбе.

— Да ты чего? — отшатнулся Васяк. — С немцами дружить? С ума сошел?

И в этот самый момент на внутреннем дворе взорвался Мищук. Борович с Васяком, превратившись в два соляных столба, ничего не понимая пялились в светлый прямоугольник выхода. Ни один из них даже пошевелиться не мог. Они видели обезображенные останки, кровь на гравии дорожки между клумбами, легкий ветерок качал цветы.

— Проклятие! Проклятие! — кричала немецкая настоятельница. — Это уже не в первый раз!

— Знаю, — вроде бы спокойно сообщил Борович, но продолжал стоять, словно его парализовало.

— Это что же, гранаткой в него кинули? — спросил трясущийся Васяк. Он тоже не мог сделать ни шага. Состояние шока не уходило.

— А разрыв слышал?

— Нет.

Васяк пересилил себя и направился вперед. Медленно, чуть ли не на цепочках.

— Тогда, может, снайпер?

— А выстрел слышал?

— Нет.

Борович тоже сделал неуверенный шаг по направлению к внутреннему двору, затем еще один. Удивительно, но монашки вокруг в панике не бегали. Двое мужчин перемещались среди неподвижных кукол из кабинета восковых фигур, которые кто-то выставил в театральных позах.

— Проклятие! Проклятие! — вопила монашка. Она толкнула одну из сестер, нарушив застывший пейзаж. — Приведи священника. Быстро!

Васяк вытащил из-под пальто свой стэн, перезарядил. Он разглядывался по сторонам. Даже на потолок глянул, словно оттуда им могла угрожать какая-то опасность.

— Что же это было? Из пращи его пришили?

— Чтобы получить подобный эффект, нужна катапульта. — Борович постепенно приходил в себя. — Просто-напросто, еще один несчастный случай.

Васяк сглотнул. Он пытался успокоиться, делая глубокие вдохи.

— Я пойду к нему. Быть может, еще удастся как-то помочь? — спросил он, но таким тоном, как будто ожидая, что Борович его решительно удержит.

— Ты же видишь, что он мертв. Если ты туда войдешь, то могут убить и тебя.

И действительно, тело Мищука лежало в настолько неправдоподобной позе, что было видно невооруженным глазом — хана! Впрочем, у человека нет такого количества суставов, чтобы прямо так выгнуться.

— Думаешь, это люди сделали?

— Нет! Дьяволы, колдуньи, упыри, вампиры… Ясное дело, что люди. — Борович закусил губу. У него еще осталась какая-то частица рассудка и рутина довоенного следователя. — Ладно, делаем так. Ты спрячься здесь и стреляй во все, что только шевелится на дворе. Я же проверю коридоры.

— Хорошо. — У Васяка лучших идей не было. Но тут он явно облегченно вздохнул.

Борович снял автомат с предохранителя и побежал к лестнице. В развевающемся пальто, он перескакивал по несколько ступеней за раз. Потом споткнулся, и его стэн выплюнул короткую очередь. Засвистели рикошеты. Каким-то чудом он не получил своей же пулей. Господи, он нервничал так, что бежал с пальцем на спусковом крючке. Немедленно снял, переместив палец на ремень. Он вбежал в коридор, где перепуганные монашки пытались увидеть, что творится внизу.

— Вон от окон! — заорал Борович. — От окон!

Сестры начали отступать, причем, неохотно, глядя ничего не понимающими глазами.

— Только не под противоположную стенку! — ругнул перепуганных женщин Борович. — Он будет вас видеть и выстрелит через окно. Ложитесь под подоконниками!

Монашки неуклюже пытались лечь, правда, вышло, что одна на другой. Но Борович нашел свободное местечко. Он выглянул и тут же укрылся. Ничего. Побежал дальше. Ничего. Через несколько минут, запыхавшись, вернулся.

— И как? — спросил Васяк. — Пришил гада? Потому что я слышал выстрелы.

— Нет. Нам нужно выйти во двор.

Судя по мине, милиционер предпочел бы этого не слышать.

— Обоим вместе?

— Холера одна знает, как будет лучше. — Борович горячечно размышлял вслух: — Быть может, так: я выскочу, а ты будешь меня прикрывать.

— Хорошо. — Васяк присел на одно колено у фрамуги, с той стороны, где ложилась длинная тень. На долю секунды отрывая взгляд от крыш, он проверил положение затвора в автомате. — Чисто, — шепнул он.

Борович тут же выскочил, пробежал несколько шагов и припал к земле за самым крупным, идеально постриженным кустом. Ничего. Совершенно ничего. Он пополз в направлении тела Мищука. Запах цветов сводил с ума. Но… Было что-то еще. Внезапно он услышал слова: «Прощаем вам и просим прощения». Этого видения он стряхнуть с себя не мог: увидел двух государственных мужей, которые подают руки на мосту между Польшей и Германией — союз, сначала военный, а затем и политический. Борович мгновение оставался в ступоре, потом заорал:

— Духов нет!

Потом бросился бежать. В двери дернул Васяка за воротник и рявкнул:

— Сваливаем! Там что-то есть!

— Господи Иисусе, что?

Они бежали по коридору к выходу из здания.

— Не знаю. Сваливаем, как можно подальше.

— В управление?

— Нет.

— Куда же тогда?

— В Америку!

Альтбузерштрассе была небольшой, но довольно длинной улицей. Офицер крипо (криминальной полиции) шел по ней и трясся. А может, следовало бы вызвать гестапо? Попросить прислать дополнительные силы? Как? Ближайший телефон был, кажется, в аптеке на Рынке. Альберт Грюневальд трясущимися от страха руками расстегнул плащ, вынул люгер и перезарядил. Он знал, что это ему мало в чем поможет. Тем не менее, он обязан был решить это дело.

Город уже был в осаде. С Ноймарктплатц[67] раздавался оглушительный грохот орудий. Но сама эта улочка пока что оставалась целой. Грюневальд шел, словно был не в себе. Слегка отрезвил его легенький ветерок. Он инстинктивно глянул в сторону. Ветер открыл ворота подворотни, где два солдата сбрасывали мундиры и переодевались в гражданское.

Грюневальд побежал к ним с криком:

— Стоять! Это крипо!

Ему не повезло. Он попал на парашютистов Геринга. Один из них выхватил пистолет и выстрелил быстрее, чем Грюневальд успел нажать на курок. Они ведь уже пару лет принимали участие в настоящей войне, а он — нет. И вообще, никогда еще он не стрелял в человека.

Парашютист подошел к лежащему и добил его следующим выстрелом.

— Эй! Не дури, — сказал второй солдат. А точнее: наполовину солдат и наполовину гражданский, если судить по конгломерату элементов всей той одежды, что была на нем.

— А что?

— А вдруг кто-то услышал?

У убийцы не было никаких сомнений.

— В этом грохоте орудий? Да и кто? Ведь всех эвакуировали.

— Факт. Если кто и остался, сидит теперь, трясется в подвале.

Они быстро закончили переодеваться. Хуже всего было с обувью. Пришлось обыскать несколько квартир, чтобы найти подходящую.

— Те инвалидские бумаги с тобой?

— Со мной, donnerwetter. Я обыскал трупы во всем морге, делая вид, будто бы разыскиваю тело брата. — Дезертир развернул два листка. — Один после кровоизлияния в мозг, а второй — слепой. Ты кем хочешь быть?

— Слепым быть не хочу, — решительно заявил его дружок.

— А знаешь, что такое кровоизлияние?

— Нет, — прозвучал, вне всяких сомнений, откровенный ответ.

— А я знаю, потому что расспрашивал врача из другого госпиталя. У меня будет половина тела без движения, и я буду бормотать, указывая тебе дорогу. Ты меня будешь чуть ли не нести, но, время от времени, тебе нужно будет столкнуться с каким-нибудь столбом, ага, и никогда никому не гляди в глаза.

— Погоди. У слепого ведь должна быть палка.

— Вон, у того, что лежит, есть палка. Явно когда-то схлопотал.

— Так это же не такая…

— Что б ты сдох. Сейчас обдеру краску ножом.

— Ладно. Тогда — в атаку. — произнес парашютист по-польски. Он неоднократно слышал этот клич с вражеских линий во время боев под Монте Кассино. — Пока русские не замкнули кольцо.

Слепец и наполовину паралитик умело перескочили неподвижно лежащее тело. Умело, по-спринтерски они перебегали из подворотни в подворотню в зоне обстрела, где не было патрулей. Потом предполагали уже не спешить.

Альберт Грюневальд так никогда не добрался до скрывавшего тайну монастыря.

Сташевский с Мариолой застряли вместе с другими машинами точно в том самом месте, где Кугер много лет назад получил осколком в ногу. Славек вышел, разминая кости, но еще и затем, чтобы глянуть, что происходит впереди.

— О, раны[68], по-моему, какая-то авария.

— Что?

— Говорю же тебе: авария. Придется постоять на этой сковороде.

Мариола тоже вышла, вытерла пот со лба.

— Я расплавлюсь.

— Так сними жилет.

— Нет. Я же знаю, что что-то случится. Как с Мищуком, Грюневальдом и другими офицерами.

— Но ведь Грюневальда застрелили. И… — Сташевский резко прервал рассуждения. Он указал на припаркованный у обочины красный мерседес. — То ли меня глаза обманывают, то ли они его как раз крадут?

Заинтересовавшись, он подошел поближе. Пара амбалов, уже сидя в средине, пыталось завести машину без ключа, вырвав провода. На заднем сидении дрожал перепуганный старичок.

— Проше пана! — крикнул он. — Помогите мне!

Обескураженный наглостью грабителей, Сташевский глядел на них чуть ли не с восхищением. Эти двое угоняли тачку среди бела дня, на глазах прохожих, рядом с машинами, стоящими в пробке. Ни о чем подобном Славек никогда не слыхал, даже от коллег по управлению.

— Помогите мне, — умолял старичок. — Внук остановил тут и пошел по своим делам. А меня попросил присмотреть за машиной. Только что я могу сделать против этих двух здоровяков?

— Да я бы тоже один с ними не справился.

— Тогда хоть полицию вызовите!

— Ну… ну… — Славек потряс головой. — Наверное, вы правы.

Он вынул из кармана сотовый телефон и быстро сделал пару снимков высокого разрешения. Об этом факте бандиты не знали, но вот телефон заметили.

— Эй, ты, — рявкнул тот, что сидел с пассажирской стороны. — Спрячь свой сотовый, а не то заберу, а тобой лобовое стекло протру. Видишь, грязное.

Сташевский послушно спрятал аппарат. Ему хотелось смеяться. Тем временем, второй скинхед соединил провода, и двигатель завелся.

— Можем ехать.

Первый повернулся к старику.

— Ты, дед. Высаживаешься или едешь с нами?

Сташевский расхохотался.

— Зачем вызывать полицию, когда та уже на месте. — Он вынул удостоверение. — Вы, оба, выходите и руки на капот.

Бандит за рулем даже не глянул на него.

— Сваливай, — спокойно ответил он.

Заинтересованная развитием событий Мариола, все еще с каской в руке и в кевларовом бронежилете, подошла сбоку. На сей раз бандит глянул.

— Господи! Спецназ! Так мы не договаривались!

— Ходу!

Второй распахнул дверь со своей стороны и рыбкой вылетел на тротуар. Его дружок за ним. Они начали бежать, распихивая прохожих.

— Спасибо вам, огромное спасибо, — бормотал внезапно ослабевший от облегчения старичок.

— Не за что, — ответил ему Славек. — Мы всегда на посту.

Он снова вынул телефон и переслал сделанные с воров снимки в управление, потом связался с коммутатором.

— Постарайтесь схватить этих двоих, — сказал он. — Они должны убегать либо по Кохановского, либо по валам с южной стороны канала. Но это только мои предположения. Может быть Шопена и окружающие переулки.

— Принято. Копирую фотки в терминалы дежурных машин. — Славек слышал стук клавиш компьютера дежурной. — И что они натворили?

— Угоняли мерин среди бела дня.

— И это настолько важно, чтобы задействовать все силы в районе?

Сташевский только вздохнул. Одноразовой салфеткой он вытер пот. Жарко было — ужас! Некоторые из прохожих, к сожалению, исключительно мужского пола, обмахивались собственными рубашками.

— Очень важно, поскольку это, возможно, часть другого дела.

— Вроде, машины тронулись, — вмешалась Мариола.

— Да, кстати. Сообщите, пожалуйста, регистрационные номера тех двух машин, что столкнулись на Кохановского минут тридцать-сорок назад.

Снова стук клавиш. Женщина с другой стороны линии прекрасно справлялась с оборудованием, но сейчас в ее голосе прозвучало разочарование.

— Мне очень жаль, но никаких сообщений не было.

— Но это серьезный случай. Две разбитые машины!

— Сейчас проверю в дорожной службе, возможно, что-то поступило только сейчас. Хотя… сомневаюсь. Вы видите эти машины на обочине, или заметили эвакуаторы дорожной полиции?

— Нет.

— Тогда, видно, договорились друг с другом и уехали.

Славек усмехнулся.

— Во все могу поверить, кроме того, что два поляка после аварии способны договориться. Морды друг другу побьют — это обязательно!

У Сташевского создавалось впечатление, будто вся эта ситуация была просто разыграна. Прежде всего, эта дебильная кража. Зачем красть автомобиль, раз справа от тебя непроходимые заросли, слева — пробка, а спереди — тротуар на мосту слишком узкий для столь крупной машины. Теоретически (но исключительно теоретически) можно было бы сдать задним ходом на валы и по их верху добраться до Поморской, но только лишь затем, чтобы застрять в пробке на втором мосту. За это время хозяин сообщит в полицию, и вся кража идет насмарку. Впрочем, а как машина с такой низкой подвеской может переехать железнодорожные пути? До Сташевского дошло, что ворам некуда было бежать, и, тем не менее, они воровали. Так может, все дело исключительно в нем?

Погоди, погоди, ведь Грюневальд тоже видел человека, пытающегося своровать повозку. Но близко он не подходил, а только «справился исключительно силой своей должности». Было ли здесь дело в том, чтобы подходить близко? Тогда дело не удалось. Но потом противники подготовились. Они подставили каких-то псевдо-фольксшурмовцев в странных мундирах. У одно из них была трубка или мундштук. Почему Грюневальд в своих рапортах описывал несущественные мелочи? Но, может, они были существенными? Может, ему чем-то дунули в лицо, раз потом у него были галлюцинации? Объединил он эти факты? Похоже, нет. Только нос довоенного офицера почувствовал в этом что-то странное, раз он такие мелочи описывал. Хм… А у тех, из мерседеса, трубка была? Да нет, уже не те времена. Он видел какую-то трубку в руке одного из них, но ему казалось, что это какой-то прибор для того, чтобы обойти блокаду. Сегодня это мог быть аэрозоль.

— Мариола! — крикнул он. — Быстро домой!

— Ну, наконец-то какое-то умное решение.

Девушка отложила каску и начала стаскивать жилет.

— Нет времени. Быстрее!

Они запрыгнули в автомобиль. Сташевский установил синюю мигалку на крышу, врубил сирену. Он резко вырвался на правую полосу, потом на левую, форсировал полосу зелени, разделяющую шоссе, и помчался, маневрируя между лениво уступающими ему дорогу машинами. Только на перекрестке, уже свернув налево, выжал газ до пола, быстро меняя скорости. На спидометре было около двухсот. Тормозить он начал перед самой стоянкой, с писком шин завернул, после чего рванул рулем влево, одновременно выжимая ручной тормоз. Автомобиль выполнил искусный пируэт, и сразу же замер задом на нужном месте.

— Сумасшедший! Сумасшедший! — повторяла Мариола, пряча лицо в руках.

— Быстрее! — Он выскочил наружу, бросил мигалку на переднее сидение и помчался к входной двери.

К счастью, один из лифтов был внизу. Боже, как же долго он ползет на четвертый этаж. А до сих пор казалось, что вжик и там!

— Что случилось? — спрашивала трясущаяся Мариола.

Наконец! Они услышали тихое «пинг!», и дверь бесшумно раздвинулась. Они галопом помчались по коридору, более длинному, чем в бункере Гитлера. Сташевский долго не мог попасть ключом в скважину.

— А теперь закрой двери на оба замка, закрой все окна и спусти жалюзи.

— Да что случилось?

— Сейчас!

Славек выскочил на балкон, закрыл задвижку кондиционера, который автоматически переключился на внутренний контур. Огляделся по сторонам. Солиднейшие, практически броневые двери; замки, которые невозможно взломать; обладающие всей необходимой защитой окна. Его опыт по делам о взломах и то, как он им воспользовался, как раз действовал с процентами. В холодильнике полно жратвы; запасы воды, сухие военные рационы, уложенные один на другом в гардеробе; патроны с химическим освещением, несколько экземпляров огнестрельного оружия и приличные запасы патронов.

Они были замкнуты, словно в крепости.

— Такты мне объяснишь?

— Это наше Вестерплатте, — сказал Сташевский. — Повторяемость ситуаций.

— Да о чем ты бредишь?

— Смотри, у нас могут быть галлюцинации.

— Господи Боже!

Славек задумался.

— Слушай, а что помогло тому писателю, который вел любительское следствие по этому же делу? Конечно, шарики за ролики у него немного заскочили, но ему удалось.

Мариола оттерла вспотевший лоб.

— Он набрался химией по самые дырки в ушах.

Вот тут Мариола могла быть права. К счастью, оба они страдали от аллергии. У них имелся запас лекарств, способный пригодиться половине армии в течение годичной кампании. Они высыпали содержимое громадного ящика на пол и стали копаться в куче цветастых упаковок.

— Что глотнешь?

— Циртек.

— Слишком слабо. Я приму кларитин. Пульмикорт.

— Прополоскай рот.

— Я возьму беротек.

— Тогда я — беродуал.

— Синтарис! Аллертек — нет, слишком слабый. Тельфас, действующее вещество, кажется, фексофенадин, прочитай, а то слишком мелкие букв очки.

— Ротадин? Действующее вещество — лоратадин. Неее… То же самое, что и кларитин.

Первой сориентировалась Мариола.

— Так, прекращаем глотать эту дрянь, потому что отравимся. И даже скорая помощь нас не спасет, потому что не сможет взломать эти бронированные двери.

Славек прикрыл глаза и вздохнул. Его девушка была права. Он огляделся по сторонам. Может, хватит и того, что они уже наглотались. Затем подошел к холодильнику, плеснул себе приличную порцию джина.

— Не хочешь?

Мариола отказалась, мотнув головой. Сташевский уселся под стеной, потому что не хотелось даже к дивану подойти. Девушка присела рядом, прижалась плечом. Так они сидели молча, ожидая неизвестно чего. Время тянулось ужасно. Увеличивалась только горка окурков в упаковке из под какого-то лекарства. Просто, пепельница находилась слишком далеко, чтобы еще и вставать. Мариола укоризненно глянула на Славека.

— Слушай, кондиционер ведь переключен на внутренний контур. Может, ты бы перестал курить?

— Договорились. — Все же он поднялся. Налил новый стаканчик джина. — У тебя никаких галлюцинаций нет?

— Есть! — Мариола скорчила вроде бы страшную мину. — Мне снится, будто бы сижу я возле парня, который гонит выше двухсот по узкой дороге, который хотел меня утопить на Мазурах при восьми баллах по Бофорту, который алкоголик, который курит сигареты одну за другой, милитарист, превративший наше гнездышко, нашу милую хижину в укрепленный бункер. Сталь, стекло, алюминий, асептика. Невозможно и шагу сделать, чтобы не наткнуться на какую-нибудь электронную штуку. Даже в НАСА нет столько подобного добра. — Она глубоко вздохнула. — А вот теперь самое паршивое: мне снится, что я живу с ним по собственной воле!

Сташевский только махнул рукой.

— Очень смешно… А вон того паучка на стене видишь?

— Вижу, — Мариола была настроена мирно.

— Тогда, черт с ним. В таком случае, это не галлюцинация.

— А вон ту птичку видишь? — спросила теперь она.

— Боже, какую еще птичку? — он глянул в указанном направлении. — Не вижу.

— Галлюцинации! — перепугано воскликнула Мариола. — Или у тебя, или у меня!

Славек выпучил глаза.

— Да не вижу я!

Мариола подбежала к стенке, на которой висела абстрактная картина.

— Ну, вот же. Видишь?

Сташевский чуть сознание не потерял.

— Так я же думал, что ты говоришь о живом создании… — Он снял картину со стены, начал поворачивать ее, сначала в бок, затем — вверх ногами. — И откуда мне знать, что это вообще птичка. Это может быть черт знает что.

Его перебили звуки симфонии Вагнера, исходящие их громадных колонок.

— Принять звонок, первый канал, — сказал Сташевский.

Маленькое устройство, подвешенное у него на мочке уха, явно понимало человеческую речь. Оно переключило сигнал с сотового прямо в ухо и заодно сообщило, кто звонит.

— Привет, пани Эля.

— День добрый, пан Славек. К сожалению, от спецслужб добрых новостей нет.

— Что, тех двоих с мерседесом не нашли?

— Нашли. К сожалению, в уже несвежем состоянии.

— Блин! — Славек никак не мог повесить картину назад на стенку. — Как их убили?

Он еще слушал какое-то время, потом хлопнул себя по щеке, чтобы устройство в ухе отключило телефон. Мариола внимательно тянула на Славека.

— Сильно паршиво?

— Сильно.

Борович с Васяком добрались до развалин перед Центральным Вокзалом. Там они укрылись в разбомбленной гостинице, чтобы почистить одежду. С огромным трудом, с помощью газеты, они отряхнули один другого от пыли и грязи. Осторожно перешли через площадь, по которой шастало несколько патрулей. Из бункера под площадью просачивалась ужасная вонь, от противопожарного бетонного бассейна несло еще сильнее. В подавляющем своими размерами зале они начали разыскивать пост службы охраны железных дорог. Такой нашелся быстро — у самого входа в тоннель, ведущий к перронам. Первым вошел Васяк.

— Гражданская Милиция, — предъявил он удостоверение. — Охрана капитана УБ из Варшавы, — указал он на Боровича. — Нам необходимо быстро написать рапорт для воеводского управления.

Железнодорожный охранник сорвался с места и отдал салют. Борович милостиво кивнул.

— Товарищ, — продолжил Васяк, — есть ли у вас тут пишущая машинка и бумага?

— Машинка есть, только немецкая.

— Достаточно. А есть ли у вас надежный человек, который доставит рапорт в управление? А то нам нужно ехать дальше. Гражданин капитан преследует одного, очень подозрительного…

— Больше ничего не говори, — перебил его Борович. — Дело секретное.

— Так точно, гражданин капитан! — Васяк снова обернулся к железнодорожнику: — Вам придется покинуть пост. Рапорт совершенно секретный.

Тут включился Борович.

— Встаньте перед дверью и проследите, чтобы сюда никто не входил. Ну, разве что другие товарищи из УБ. Нас тут много.

Охранник щелкнул каблуками, и даже довольно по уставу, по-видимому, перед войной он служил в армии, затем, слегка напуганный, он вышел и закрыл за собой дверь. Борович уселся и спокойно вставил лист бумаги в машинку. При этом он допил остатки кофе, что стояли на столе.

— О, даже и ничего, — удивился он. — Не то что те американские крашеные ссаки.

— Может, еще довоенный? — полюбопытствовал Васяк.

— Тииии… а не то нас «товарищи из УБ» услышат, — пошутил Борович.

— Да ладно… — Васяк присмотрелся к собственному отражению на блестящей поверхности какого-то устройства. — «Товарищи» — то есть, я и мое отражение в зеркале.

Клавиши машинки издавали глухой отзвук. И хотя сама машинка была очень качественной, зато красящая лента выдавала свое происхождение — эрзац, произведенный в последние месяцы войны. Боровичу приходилось чуть ли не всякий раз проворачивать вал машинки назад и перебивать какие-то буквы. Это ему не мешало. В АК он подделывал немецкие документы и печати и был в этом деле весьма хорош. Сейчас же все было еще легче. Он быстро напечатал несколько писем. Потом открыл ящик стола и снабдил каждое таким количеством печатей и штампом, сколько мог найти. Некоторые штампы он слегка изменил, подкладывая бумажку под половину отпечатка, чтобы не было адреса учреждения, выдавшего документ. Оставался один заголовок.

— Теперь ты, — обратился он к Васяку. — Карандаш есть?

— А не будет лучше, чтобы ты напечатал на машинке? Я плохо пишу.

— В этом-то и дело. Нужен твой почерк и способ формулировки мыслей.

Борович подал Васяку листок бумаги и химический карандаш. Тот солидно поплевал и в муках начал творить письмо коменданту, в котором описывал, как самостоятельно преследует грозного преступника и просит, чтобы окружили вокзал в Кракове, чтобы там совместными усилиями поймать. Все это он украсил старательной подписью.

Борович сложил письмо аккуратным треугольником, открыл двери и передал «рапорт» железнодорожному охраннику.

— Мы тут передумали. В первую очередь с рапортом должен ознакомиться комендант в Ополе. Как только прочтет, пускай переправит во Вроцлав. Можете послать кого-нибудь надежного?

— Так точно!

— Хорошо.

Больше на охранника внимания он уже не обращал. Быстрым шагом они пересекли холл в поисках начальника вокзала. Кто-то сказал, что начальство находится в соседнем здании. Пришлось выйти на залитую солнцем площадь.

— Черт! Это какой-то лабиринт. Или дворец какой-то…

— Не бойся. Увидишь вокзалы и побольше.

Они подошли к человеку, стоявшему на газоне и опирающемуся на мотыгу, при этом задумчиво глядящему вдаль.

— Прошу прощения, — начал было Борович. Но ему не дали закончить.

— Там. — Находящийся в философском настроении мужчина даже не отвел глаз. Просто показал пальцем.

— А откуда вы знаете, о чем мы хотим спросить?

— Все спрашивают. Очередь там дня на два.

Васяк вдруг заинтересовался:

— А чего это пан здесь так стоит?

— Прополоть приказали, но здесь сорняков нет.

Он лениво отвел взгляд.

— Так что вы делаете?

— Жду сорняков. — Мужчина снова перевел глаза на какую-то точку в далеком пространстве. — Пока не вырастут.

— Пошли, — подогнал Борович Васяка. — У нас нет времени.

Они с трудом пробились сквозь плотную толпу, где не было чем дышать. Только лишь благодаря силе и решительности Васяка, они добрались до секретариата.

— Пан начальник никого не принимает! — увидав их, взвизгнула секретарша.

— Милиция! — вновь предъявление удостоверений.

— А я — контролер службы охраны железных дорог, — Борович показал созданную несколько минут назад бумагу.

Секретарша тут же сдулась. Васяк оперся спиной о подоконник. Чтобы быть в порядке в отношении представителей власти, женщине пришлось повернуться к нему лицом, спиной — к столу. Именно это им и было нужно. Обо всем было договорено пару минут назад.

— Не проводились ли среди охранников попытки антикоммунистической агитации? — Васяк играл энкаведиста безошибочно. Слишком многих он видел в своей жизни, слишком многое успел запомнить.

— Нет. Мне ничего об этом не известно, — ответила перепуганная секретарша.

— А не носят ли сотрудники какие-нибудь листовки, газетки? — продолжал тот интересоваться.

— Нет. Я не видела.

— Я тут поставлю печать на командировку. — Борович за спиной женщины поставил печати начальника вокзала на всех нужных бумажках, затем приложил еще и факсимиле самого начальника. — Хорошо, — сухо заявил он. Тогда придется прочесать весь поезд. Черт!

— Ну да, — кивнул Васяк. — Выпишите-ка нам два служебных билета до Берлина.

Та трясущимися руками выписала нужные документы. Васяк с Боровичем, не говоря ни слова, снова начали протискиваться сквозь плотную людскую толпу. Предъявив одну из бумажек, они получили на складе два комбинезона, инструменты, американские пайки и подробную карту с графиком сообщений. Чуточку успокоившись, они прошли в тоннель под перронами. Никаких объявлений не было, так что приходилось подниматься на каждый перрон и расспрашивать у кого-то из расположившихся на земле людей. Нужный состав они нашли на четвертом перроне. Любая попытка войти в вагон заранее была обречена на неуспех. Внутри была настолько невероятная толкучка, что люди лежали даже на багажных полках, по коридору просто невозможно было пройти. Некоторые висели на внешних ступенях вагонов, держась за поручни. К счастью, у Боровича с Васяком имелся другой план. Они подошли к паровозу, забрались по лестнице. Как и везде перед тем, их документы произвели нужное впечатление. Страх перед новой властью постепенно нарастал.

— Мы поедем с вами. Мы гонимся за опасным преступником, — сообщил Васяк.

— Нам приходится делать вид, что мы обычные рабочие, — прибавил Борович.

— Они могут выйти на любой станции, но мы будем следить. Как только сойдут, тут мы их и схватим.

Машинист с помощником только кивали головами.

— Когда отъезжаем?

— А холера его знает, — ответил машинист, вытирая рукавом свой громадный нос. С утра стоим, так что, видимо, скоро.

— Ладно. Тогда занимайтесь своим делом.

Оба забрались на тендер, чтобы запачкать углем свои новенькие комбинезоны.

— Что ты обо всем этом думаешь? — спросил Васяк. — Потому что у меня в голове полный раскардак.

— Не у тебя одного. — Борович понимал, о чем говорит товарищ. — Я понятия не имею, что произошло в монастыре.

Он методично пачкал комбинезон. Потом перешел к лицу.

— Но ведь ты говорил…

— Что у меня были видения? Да. Видел.

Он вытер лицо тряпкой, чтобы грязь казалась естественной.

— И что же ты видел?

— Ты все равно не поверишь.

Только от Васяка так легко избавиться было нельзя. Он вцепился, словно клещ.

— А почему мы не удирали в управление?

— Непонятная смерть Мищука, мы не оказали помощи, возможно, раненному коллеге. Ты, может, в тюрьму бы и не попал. Я же — точняком.

— Но я бы тебя прикрыл.

— Как же, как же. Я отправился бы первым, а ты за мной. Пойми наконец. Любая полиция, когда у нее на руках нерешенное, странное дело, всегда ищет козла отпущения. Им нужно отчитаться в действиях, а дела решить не способны, потому что дураки. Значит, нужно придумать убийцу, и все будет нормально. А при существующих методах УБ у них не было бы проблем, чтобы выбить из нас признание. Мы же не можем сказать, что у меня были галлюцинации, и что я боялся подойти ближе.

— Эт-точно. Я вот в России признался, что копал ход под Кремлем.

Борович рассмеялся.

— И что, поверили?

— А как же. — Васяк инстинктивно начал почесывать гениталии. — Если тебе яйца зажмут дверью… — он замолк.

— Понятно.

Борович размышлял над тем, что они здесь делают. Простой мужик и образованный интеллигент, к тому же с талантами. Оба на одной дороге, ведущей в никуда. Они сидели молча, каждый был погружен в собственные мысли.

Поезд и вправду тронулся «скоро». Они просидели на тендере часов пять, как вдруг кто-то подбежал к машинисту. Состав тронулся, набирая скорость. Васяк с Боровичем облегченно вздохнули. Затем спустились к машинисту с помощником. Борович закурил.

— Нет, это следствие я закончу, — сказал он, выпустив дым изо рта. — Или облегчу ведение дела для своего преемника.

— Хочешь возвращаться? Тогда, зачем уезжаешь?

— Нет. На родину я уже не вернусь.

Васяк только пожал плечами.

— Моя родина уже и так за границей. Восточной.

Борович снял фуражку и выставил голову через маленькое окошко. Он долго глядел на исчезающее в перспективе здание Центрального Вокзала. В мыслях, словно мантру, он повторял два предложения:

«Если уходишь, то этих мест не покидаешь. Они будут и дальше жить в тебе…»

Славек неожиданно проснулся и схватился с постели, сбрасывая одеяло на пол. Он повел по сторонам мутным взглядом.

— Слушай, а у муравьев уши есть? — спросил он сонным голосом.

Мариола уже крутилась на кухне, готовя завтрак.

— Что это тебе пришло в голову?

— Ну, ты же у нас дендролог, должна знать.

— Милый, — подошла та. — Как бы тебе это сказать… Дендрология — это наука о деревьях и растениях. Муравей — это не дерево. Это уже животное.

— А кто бы мог это знать?

— Господи, тебе что-то приснилось?

Тот только махнул рукой, направляясь к холодильнику за пивом. Потом уселся на сбитых простынях и вскрыл банку.

— Ладно. Это неважно, — буркнул он и сделал пару глотков.

— Голова болит?

— Почему?

— Потому что вчера ты упился в дым.

На дисплее экспрессо-автомата появился знак готовности. Пальцы Мариолы быстро бегали по стальным клавишам программа тора. Она выставила две чашки, максимальную мощность, одна порция с молоком, вторая — с сахаром. Enter. Кофемолка за гудела, перемалывая свежие зерна. Потом раздалось шипение пара. Девушка подала еще гренки, покрытые растопленным сыром из гриля и микроскопические, пикантные котлетки из микроволновой печи. Сташевский пока что за еду не принимался. Он медленно цедил пиво, потом отправился под душ.

— Остынет! — крикнула вслед Мариола.

— Иду, иду.

Он вышел мокрый, завернувшись в громадное полотенце. Как обычно, сел не возле барной стойки, а на своем любимом краю кровати. Клюнул с тарелки кусочек котлетки, пару раз укусил тост, одним глотком выпил кофе. Это был весь его завтрак. После этого вернулся к пиву.

— Славек? — Мариола глядела на него из-за стойки.

— Ммм?

— А ты мог бы перестать пить?

— В этот момент?

— Нет, вообще.

Теперь уже он удивленно глянул на нее.

— Могу.

Та, заинтригованная, замолчала. Подошла и присела рядом с ним на кровати, обняла его рукой.

— Ты серьезно? С сегодняшнего дня бросаешь?

— С завтрашнего, если это для тебя так важно.

Славек глянул на часы. Тринадцать минут седьмого.

— Одевайся. Идем.

Сам он переоделся молниеносно. Побрился за двадцать секунд и был готов к выходу. У Мариолы все заняло с полчаса. В конце концов, им удалось усесться в нагревшуюся, несмотря на раннее время, словно мартеновская печь, машину. Славек коснулся кнопок, опускающих окна, и нагло въехал в гигантскую пробку на улице под домом.

— Слушай, — Мариола закрыла окна и включила кондиционер. — Почему ты вчера сказал, будто бы все паршиво? Что тебе наговорила та баба из управления?

— Она сообщила, что воров застрелили из калибра четыре с половиной миллиметра.

— И что?

— Это воздушка.

— Все равно, не понимаю.

Сташевский объяснил, что такое оружие самое идеальное для нападения: тихое, небольшое, никаких следов не оставляет. Но тут следует соблюсти несколько условий. Нужно подойти спереди и, не нервничая, выстрелить в строго определенное место. А все профессиональные воздушные ружья или пистолеты, которые видел, были однозарядными. У него самого было восьмизарядное, но это чуть ли не игрушка, приводимая в действие баллончиком с газом, который можно купить в любом магазине с оружием, на которое не требуется разрешения. В связи с этим, убийц было двое. Тех двоих они застрелили сразу же, одним выстрелом каждый.

— К делу, Славек. Где суть?

— В песок[69]. И вот посчитай теперь, сколько человек принимало участие в операции. Два вора, два убийцы, дедок в мерседесе и «владелец» машины, еще два водителя, которые столкнулись. В сумме — восемь. Скорее всего, кто-то всем этим командовал, кто-то планировал, кто-то за нами следил и подал сигнал по радио, что мы едем, и что должна случиться «авария». Это дает нам, как минимум, одиннадцать человек. Кто себе может такое позволить? Если это банда, тогда, каковая цель их действий?

Мариола пожала плечами.

— Просто, им не удалось.

— Если они хотели меня убить, — продолжал Сташевский, — легче было бы выстрелить из 38-ки. Можно отсыпать чуточку пороха, и грохот уже не будет такой сильный.

— Полицейского они убить не могли, это же такая буча поднялась бы в прессе…

Славек рассмеялся.

— Именно! — А потом, подумав, прибавил: — Погоди. В каком-то смысле, ты права. Все следы ведут в управление.

— Господи! Какие же?

— И Грюневальд, и я оставили на видном месте маршрут поездки. Достаточно глянуть, и ты уже знаешь, где расставить ловушку.

— А не было бы легче просто следить за тобой?

— А вот это, как раз, след номер два. Во-первых, обо мне знают, что я сцапал множество бандюг. Трижды получал награду, как лучший офицер. Эти уроды постепенно выходят из тюряги, могут и мстить. В связи с этим, всякий раз на работу я еду по другому маршруту. Никаких постоянных привычек у меня нет…

— Кроме водки, — перебила его Мариола.

— Ой, перестань! Я же сказал, что с завтрашнего дня завязываю. — Славек резко съехал на правую полосу, свернул на боковую улочку, затем опять выехал на основную, но уже не столь забитую машинами. — И, возвращаясь к делу. Вторым следом является тот факт, что всякий раз после убийства полицейского в его родном управлении проводят внутреннюю проверку. И весьма тщательную.

— Думаешь, кому-то этого сильно не хочется?

— Да. Он предпочитает, чтобы это был взрыв, где делом, в основном, занимаются уже ученые эксперты, а не мусора. Или самоубийство. Тогда истинный убийца остается вне подозрений.

Мариола закусила губу. Задумавшись, она открыла бардачок и вынула пачку сигарет. Прикурила сразу две — для себя и для Славека.

— Боже, — шепнула она, видя, что Сташевский сворачивает на площадь Нанкера. — Ты же не едешь — ТУДА?!

— Почему же, еду. — Место для стоянки Славек нашел без особого труда. Это было единственное место в самом центре, где еще удавалось найти какое-то местечко для парковки, если не считать специализированных надземных или подземных стоянок.

Мариола вышла в подавленном настроении. Сташевский пытался ее успокоить.

— Милая, сегодня нам никто никакой гадости не давал, а я хочу только оглядеться. Разик гляну, и выходим. ОК?

У Мариолы по спине ползали мурашки. Предчувствие, хотя она и не была полицейским, редко подводило ее. Славек называл это женским шестым чувством. Он частенько пользовался ее советами, а точнее — внушениями. У него предчувствий никогда не случалось. Он был человеком до мозга костей рациональным, который не верил ничему, кроме фактов и собственным размышлениям. Его успехи, помимо тяжелой работы, были плодами нонконформизма, ума и какой-то невероятной, выборочной памяти. В связи с этим, он не был систематичным. В управлении его называли «графом Сташевским». Он мог не приходить на оперативки, а то и вообще не появляться на работе. Постоянные присутственные часы — как он их называл — были для него головной болью. Всегда он был недовольным, всегда у него было собственное мнение. А поскольку при этом его действия оказывались по-настоящему эффективными, он колол глаза тем, кто «носили портфель» за комендантом, что было их самым важным достижением.

Сташевский с Мариолой прошли во внутренний дворик. Вид, который успокоил даже Мариолу. Пышные клумбы, старый колодец, отовсюду гладят окна окружающих зданий, и все это залито ярким солнцем. И как тут размышлять о духах, сверхъестественных явлениях или какой-то секте? Ведь все это глупости. Все здесь казалось совершенно нормальным. Правда, Мариолу удивила маленькая площадь. Она представляла, что площадка будет намного большей. Опять же — она не могла поверить, что Мищук и остальные взрывались именно здесь. Вместе со Славеком она присела на бордюре, окружавшем одну из клумб. Сташевский закурил очередную сигарету. Как-то раз он спросил у одной своей знакомой: «Есть ли какая-то вредная привычка, которой у меня нет?» Та, после длительных размышлений, ответила: «Ты не колешься!»

— А знаешь, — заявил Славек, — все время мне кажется, что я подхожу ко всему этому через жопу.

— К чему? — Мариола с удивлением глянула на него.

— К следствию. Ведь это же были не взрывы.

— Что?! — Мариола даже подскочила. — Но ведь ты же видел тела в морге.

— Результат — это одно, а причина может быть совершенно иной. Ведь всегда, когда наблюдатель находится в состоянии паники, он видит не то, что происходит на самом деле. А потом рассказывает такие бредни, что уши вянут. Опять же, он всегда что-то прибавляет от себя. Рассказ меняется, эволюционирует, а слушатель, в особенности, рутинный, как в полиции, прикладывает к ней собственный, известный шаблон.

Он задумался.

— Это были не взрывы.

— А что?

— Ассоциация тут простая. Немного помогают антигистаминовые лекарства. Но только немного, не до конца.

— Ты скажешь наконец, что же это такое?

Славек выдул дымовое колечко.

— Аллергия.

Мариола долгое время не могла произнести ни слова.

— Ты с ума сошел. Ведь все эти тела исследовали патологоанатомы. Разве они не установили бы? Ведь это специалисты.

— Полицейские врачи. Специалисты — согласен, но завязшие в рутине. Зачем исследовать другие тропы? Ведь ясно же видно — что взрыв. Вот они и объясняют, что можно слопать перманганат и запить кислотой, либо нажраться семтекса. Все это бредни, не иначе.

— Как аллергия способна вызвать взрыв?

— Этого я не знаю. Сейчас я думаю о чем-то другом. Как все это красиво звучит: внутренний взрыв, НЛО, правительственный заговор, самовозгорание… Тем временем, единственным задокументированным случаем является описанный Мищуком инцидент самосожжения офицера УБ. Но он провел это классически — вылил на себя канистру бензина и поднес спичку. А потом ему пришлось еще и стреляться.

— Не могу поверить, — Мариола тряхнула головой. — Погоди. Но ведь Грюневальд тоже описывал самосожжения.

— Он описывал на основании чьего-то рассказа. Сам он ничего не видел. Механизм идентичный: возбужденный до крайности, шокированный свидетель. Ведь он же ничего толкового тебе не скажет, только «Я увидел море огня, он горел без всякой причины, о Боже, о Боже!»

Мариола восхищалась отстраненностью Славека, его бесстрастным взглядом на целое. Не конвенциональный разум Сташевского действовал и вправду иначе, чем все остальные.

— До сих пор не могу поверить.

— Тогда послушай, как-то меня укусил овод. Лицо очень быстро распухло так, что я ничего не видел. Пришлось поднимать веки пальцами, чтобы вызвать скорую помощь. Это был не взрыв, но выглядел я словно трехсоткилограммовый Носферату. Когда ткнул пальцем в лоб, углубление оставалось еще пару минут. Или вот. Недавно умерла известная актриса. От укуса самой обыкновенной осы. Или вот, самый замечательный пример. В больницу Медицинской Академии привезли девушку, которой врач уколол пенициллин или что-то подобное, названия уже не помню. И с девушки слезла кожа. Вся. Вызвали полицию, потому что первое, о чем все подумали, будто бы кто-то облил ее кислотой. Да что там, облил… Выкупал в кислоте. Вокруг сплошные виртуозы, самые лучшие врачи Вроцлава. И ничего. Без кожи жить невозможно. Девушка быстро умерла.

Мариола слышала уже сотни подобных рассказов от Сташевского.

— Ужас, — бесстрастным тоном произнесла она.

— Это я видел сам, собственными глазами. Сто процентов кожи отделилось от тела. И как назвать подобное, если выискивать сенсацию? Самокожеслезанием?

— Прекрати! — Вопреки словам, она улыбнулась.

— Предположим, что у нас имеется чем-то усиленная аллергическая реакция. Неожиданно начинает пухнуть какой-то внутренний орган. И делает это настолько быстро, что разрывает другие органы, вены, артерии и даже кожу.

— И потому-то всегда имеются цветы?

— Да. Некоторым не удается, не знаю — что, но их встречает поражение.

— В смерти?

— Угу. Тогда они кончают с собой. Даже не знаю, что это может быть. Какой-то эрзац чего-то. Не имею понятия, чего.

Мариола ненадолго задумалась. Залитый солнцем внутренний дворик заставлял думать многое о чем, только не о последовательности чудовищных преступлений. Охотнее всего, сейчас она сняла бы рубашку и позагорала в одном бюстгальтере. Хотя, нет. Дворик был окружен со всех сторон. Ветра совершенно не чувствовалось.

— Если эти цветы вызывают усиление аллергического приступа, то почему сестры — урсулинки и их ученицы не болеют? Ведь в такой компании должно быть хоть несколько женщин, страдающих аллергией.

— Не знаю.

Сташевский вытащил очередную сигарету, хотя во рту еще торчала предыдущая. Он выбросил ее и закурил новую. Голову положил на руки. Дым медленно сползал с наклонившегося лица. Мариола знала, что в такие моменты Славеку лучше не мешать, хотя ее женское любопытство подсказывало что-то совершенно иное. Но она предпочитала не рисковать возможными припадками злости, истерии или же потоками иронически-издевательских-оскорбительных замечаний. А такое случалось, когда кто-то мешал его сосредоточенности. Поэтому она осматривалась на месте. Это здесь погибло несколько офицеров. Именно здесь заразилось несколько других. Впоследствии, они разыскивали какие-нибудь купола, чтобы совершить театральное самоубийство в окружении цветов. Уютный, залитый солнцем дворик не вызывал впечатления немого свидетеля страшных преступлений. Девушка подняла голову. В одном из окон третьего этажа мелькнула фигура монашки в черном одеянии. Затем она заметила ее же в окне второго, а потом и первого этажа.

— Во, мчится. — Мариола толкнула локтем Славека, указывая на объект своих наблюдений. — По-моему, она собирается выкинуть нас отсюда.

Тот поднял голову, не слишком осознавая то, что творится вокруг. Монахиня уже стояла в двери.

— Странно, — сказал Сташевский. — Ведь тут живут черные урсулинки, а у этой серая ряса.

— Чего? У тебя что-то с глазами? Ведь у нее черная…

Сташевский тряхнул головой.

— Серая, а снизу виден фиолетовый цвет. — Он глянул по внимательнее. — Господи, ведь женщина епископом быть не может.

— Ты это серьезно говоришь?

— Ну да.

Мариола поднялась и подошла к монашке.

— Снова полиция? — догадалась та. — Когда вы уже решите дело с этим проклятием? Боюсь, что теперь начнут сюда приходить какие-нибудь журналисты. В конце концов, все об этом узнают.

— Это он из полиции, — сказала Мариола. — Сама же я хочу лишь провести один опыт.

— А пани сама кто?

— Я дендролог.

После этого она уже не обращала внимание на трещащую монашку, которая, снизив голос, даже рассказала про визит специалиста из ясногурского монастыря, который ночью читал экзорцизмы, чтобы не напугать учениц. Мариола искала нужные цветы, нашла, сорвала по паре лепестков.

— Слушай, обратилась она к Сташевскому. — Ты их видишь? — Она подняла руку, показывая лепестки.

— Ну, вижу.

— Какого они цвета?

— Белого и фиолетового.

— Отлично. — Она приложила лепестки к одеянию монашки. — У тебя зрительные иллюзии. Отойди-ка на несколько шагов.

— А какого они цвета? — спросил Славек, послушно отходя назад.

— Точно такие же, которые ты назвал. А вот цвет одеяния не сходится. — Лепесток в левой руке она приложила к слегка удивленной монахине, точнее, к белому фрагменту ее одежды. — Это пиретрум розовый, то есть Chrysanthemum coccineum, который раньше называли еще Pyrethrum roseum[70]. Он фиолетовый.

— Но зачем тебе этот опыт?

— Хочу узнать, у кого из нас иллюзии. Эти растения мне известны по каталогам, и я знаю, какого цвета они должны быть. И я вижу, какого цвета ряса. — Она протянула в направлении одеяния монахини правую руку с другим цветком. — Это уже пушица узколистная, или же Eriophorum angustifolium[71], она белая.

Мариола передвинула руку снова на белый фон.

— Видишь что-нибудь?

— Не очень. Фиолетовый цветок сливается с фиолетовым цветом рясы.

— О, Господи! Так, пошли отсюда! — Мариола подбежала к Славеку, схватила его за руку и потащила к выходу. — Мы еще вернемся сюда! — крикнула она урсулинке.

Они выбежали на улицу. Мариола спешно свернула на Еловую[72], потащила Славека вбок, они снова свернули и очутились перед косметическим ателье, объединенным с соляриумом. Чуть ли не силой она втолкнула Сташевского вовнутрь.

— Прошу прощения, у вас тут душ имеется? — спросила она у изумленной девушки за стойкой.

— Д-Да.

Мариола бросила на стойку собственную визитку. Сташевский знал, зачем она это сделала. На картонном прямоугольнике перед фамилией имелись две волшебные буковки — «др.»[73]. Научная степень доктора у Мариолы и вправду имелась, но врачом она, естественно, не была.

— Проше пани, у меня тут пациент-аллергик перед приступом. Необходимо смыть всю пыльцу. — Она положила на стойку банкноту в пятьдесят злотых[74], которая тут же была спрятана. Девушка в безупречном халатике показала им направление.

— Прошу.

Мариола открыла дверцу кабинки.

— Давай сюда телефоны, бумажник и пистолет. Лезь прямо в одежде и попробуй ее на себе отстирать. Потом раздевайся догола и очень тщательно вымойся, вместе с волосами, лицом… Обязательно прополощи рот и нос. — Она чуть ли не силой затолкала Славека прямо в туфлях в средину. — Я сейчас вернусь. — И захлопнула за ним дверцу.

Она вернулась, когда Сташевский уже вытирался фирменным полотенцем. Абсолютно новым, потому оно плохо впитывало воду, зато оставляло на теле мелкие волокна. Мариола подала Славеку сухую одежду, которую купила только что в магазине рядом — псевдо-военные штаны и огромную футболку в черно-белую полоску.

— А туфли?

— Ой, пойдешь босиком. Все равно, ужасно жарко.

Мокрые вещи Мариола сложила в пластиковый пакет. Девушка провела их до самых дверей. Полсотни злотых, попавших в ее личный карман, ведь счетчик ни одного из соляриев ничего не настучал — это была лафа!

Они прошли наискось через огромную площадь Нового Рынка к небольшой, мафиозной забегаловке, устроенной в одном из зданий бывшего аббатства.

— Ну, и куда босиком в приличное заведение!? — выступила было гардеробщица. Но тут же увидала, кто идет, и сразу же сменила тон. — А, это пан… Проходите, пожалуйста. — Она вызвала официанта. — Столик на двоих. Мигом!

Тот согнулся в поклоне и провел Мариолу со Сташевским в самый темный угол зала. Он туг же хотел подать меню, но Славек остановил его жестом.

— Мы чего-нибудь напьемся.

— Как обычно?

— Нет, нет, никакого спиртного. Принесите кофе и колу.

Они устроились в уютных кожаных креслах. Мариола тихонько хихикала.

— Что, когда-то уже арестовывал тех двоих?

— Официанта, да, пару лет назад; а вот гардеробщицу как-то не ассоциирую. У меня плохая память на лица.

Он совершенно забыл про сигареты, которые намокли под душем в кармане. Пришлось взять у Мариолы гадкие дамские «Vogue». Те были ужасно тонкими и вообще не давали дыма. По крайней мере, такого, которым можно было бы прилично затянуться.

— Слушай, ты хоть что-нибудь понимаешь из того, что случилось в монастыре?

— Хмм, вроде бы я и специалист по растениям, но сейчас не имею ни малейшего понятия. — Задумавшись, Мариола покусывала нижнюю губу. — Знаешь, гораздо больше меня интересует, почему у тебя эти дурацкие галлюцинации были, а у меня — нет.

— Так я тем более не имею понятия.

Они прервали обмен мнениями, когда официант начал расставлять посуду. Перед Мариолой очутилась тарелка горячей шарлотки с мороженым.

— Фирменное блюдо, — пояснил официант. — За счет заведения.

— Откуда он знал, что я ее обожаю? — Мариола удивленно глянула на Славека. — Я же тут впервые.

— Видишь ли, любовь моя, кроме нас в этом зале сидят одни гангстеры. Я много чего знаю про них, они — обо мне, ну и — само собой — и о тебе.

Девушка с любопытством разглядывалась по сторонам.

— Это и вправду бандюганы?

— Да. Но это их забегаловка. Самое большее, подерутся, хотя у каждого имеется волына. Это заведение — самое безопасное место в городе. — Он усмехнулся. — Здесь не убивают.

— Как интересно, — шепнула Мариола.

— Как для кого, — буркнул Славек в ответ, расчесывая пальцами все еще влажные волосы. — Я на них каждый день гляжу.

В то время, когда Мариола с явным любопытством изучала мрачных типов за другими столиками, Сташевский размышлял над тем, есть ли у него в управлении человек, которому можно было бы доверять. В мыслях он перебирал очередные имена. И вдруг его осенило. Все-таки, кое-кто у него имелся. Он коснулся маленького динамика на ухе.

— Соедини с «Марек Гофман», — отдал он приказ.

Сотовый телефон молниеносно соединил его с номером, записанным в электронной телефонной книжке.

— Ну, привет, старик, — услышал он хриплый голос. — Как оно?

— Хотелось бы ответить, что хорошо.

— Ууу, блин. Даже так паршиво?

Сташевский сунул в рот очередную неприлично тонкую сигарету без вкуса.

— Слушай, у меня к тебе просьба.

— Валяй.

— Не мог бы ты проследить столкновение двух автомобилей на Кохановского пару дней назад? Водители об аварии не заявляли. И вместе с этим, кражу мерина вместе с убийством на валах.

Гофман такие случаи любил. Любил он и то, чтобы коллеги обращались к нему за помощью, потому что сами справиться не могли. Все же Марек спросил:

— Если они не заявляли, то как…

— Я перешлю тебе все данные и мои личные замечания на твой комп.

В трубке он услышал вздох.

— Летняя скука, — Гофман громко зевнул. — Так что, почему бы и нет?

Как же, как же. Гофман со Сташевским конкурировали друг с другом. У воеводского управления полиции имелось всего два туза в колоде. Как раз, их двоих. Ну… возможно, как-то считался еще Ярек Корженевский. Но он был слишком скрупулезным в своих действиях, чтобы стать виртуозом. Короче, только эта троица могла рассматриваться серьезно. Всех остальных офицеров можно было перевести в армию на должности сержантов на плацу. И тут вдруг один из тузов обращается к другому. Лафа! Нельзя не помочь, зарабатывая очередной балл на своем счету в их личном тотализаторе.

— Только все это я перешлю тебе на домашний адрес и… — Сташевский замялся. — Без захода на сервер полиции. Не скачивай эти файлы на работе.

Минутка тишины.

— Понял.

— И класс. Заранее благодарю.

— Никаких проблем. Пока.

— Пока.

Хлопком по щеке он отключил телефон. Из маленького рюкзака Мариолы Славек вытащил наладонник. К счастью, город предоставил в центре любителям Интернета бесплатный и беспроводной доступ в Сеть. В связи с этим, Сташевский без труда соединился с собственным ноутбуком, стоявшим сейчас в пустой квартире. Он быстро отобрал нужные файлы и дистанционно собрал их в один за архивированный пакет. После этого набрал пароль на выход, а когда экран начал мерцать, отключил наладонник и спрятал снова в рюкзак. Данные уже должны были находиться в компьютере, стоящем в пустой сейчас квартире Гофмана. Славек допил свой кофе.

— Давай попробуем обдумать факты. — Тут он замялся. — Возможно, это только мои дурацкие гипотезы.

— А если они не дурацкие?

Славек пожал плечами.

— Приблизительно с тысяча восьмисотого года кто-то скармливает различным людям галлюциногенные средства, каким-то образом объединяя это с влиянием аллергенов. — Тут он нервно потер руками. — Чушь. Аллергию начали диагностировать только через почти что два века. Но я иду дальше. Определенные улики указывают на то, что в управлении происходит нечто странное. Кто-то всем этим управляет. Очередная чушь. В тысяча восьмисотом году управления еще не было. А потом… Как объяснить, что одни и те же люди правили при нацизме, потом — при коммунизме, и, наконец — при капитализме? Как они пережили смену общественного строя, государств, чистки УБ, очередные проверки и, наконец, люстрации[75]? Нет, это уже полнейшая чушь. Но…

Его рассуждения перебили звуки веселой мелодии.

— Прими звонок, один.

В трубке раздался голос Витка из Берлина:

— Привет, старик. У меня для тебя приятное сообщение.

В голосе приятеля были слышны триумфальные нотки.

Еще один туз вроцлавской полиции. Сейчас лопал мороженое в Берлине, потому что когда-то и кому-то здесь понадобился козел отпущения. По происхождению он был немцем, так что пересадка на другую грядку прошла для него без особого труда.

— Я нашел Васяка.

Сташевский закурил очередную недоделанную сигарету.

— Живого?

— На все сто, — рассмеялся его собеседник. — Во всяком случае, когда я с ним разговаривал, он еще был жив.

— Насмехаешься? Блин, как же ты его нашел?

— Я пошел по линии наименьшего сопротивления. Просто-напросто, поместил объявления во всех газетах местной Полонии[76]: «Офицер польской полиции разыскивает пана Васяка по известному ему делу». — Снова смех. — Он позвонил через пару дней. Мы поболтали.

Сташевский приложил ладони к лицу.

— И это точно он?

— Наверняка. Впрочем, убедишься сам, я выслал номер его телефона на твой почтовый адрес, а теперь, для надежности, еще и дам SMS-ку.

— Спасибо… Сколько я тебе должен?

— Не дури. Только помни о моем предложении. Здесь, в Берлине, ты наконец-то заработаешь настоящие деньги.

— Не забуду. И, честное слово, большое тебе спасибо.

— Нормально. Всегда к твоим услугам.

Сташевский снова хлопнул себя по щеке, прерывая соединение. Он инстинктивно глянул на часы. Тринадцать — тринадцать. Вздохнул.

— Кто это был? — выспрашивала Мариола. — Что-то серьезное?

Славек глядел прямо ей в глаза, но как будто не видел. Мыслями он блуждал где-то далеко… В себя он пришел только после какого-то времени.

— А ты не обратила внимание на то, что всякий раз я гляжу на часы, то вечно там должна быть «тринадцать»? Тринадцать минут одиннадцатого, тринадцать минут первого, тринадцать минут девятого вечера…

— Ой, да перестань.

— Дело не в том. «Дискмен» с тобой?

— Да. — Мариола взяла рюкзачок.

— Проверь, на каком треке ты его вчера остановила.

Девушка включила устройство и тянула на дисплей.

— На тринадцатом.

— Тогда глянь еще, какой трек сейчас проигрывается на твоем ай-Поде, и номер радиостанции, выставленный на нем.

Славек с Мариолой сидели, не двигаясь, глядя друг на друга.

Повторяемость ситуаций.

Несмотря на опасения Боровича, их документы на польской границе произвели большое впечатление. Поезд прочесали довольно слабо — во временный арест железнодорожных охранников отправилось всего два человека в наручниках. Уже через три часа поезд смог проехать в советскую оккупационную зону. Но русских обслуга паровоза совершенно не интересовала. Борович с Васяком напрасно приготовили три бутылки самогона и драгоценности, выпоротые из пальто довоенного офицера полиции. «Рабочие» явно были не тем, что более всего любят акулы. Поезд проверяли одиннадцать часов. Здесь в комендатуру направилось уже более десятка пассажиров, выстроенных парами. Выехали они только среди ночи. В Восточный Берлин они прибыли под утро.

С паровоза они смылись, не говоря ни слова. Так, в первую очередь, внешний вид. Не без труда они обнаружили вокзальный туалет, где могли наконец-то смыть с себя угольную пыль и переодеться в гражданское. Комбинезоны запихнули в наплечные мешки. Потом по широким ступеням спустились в туннель. Когда они вышли наружу, то уже ничем не отличались от шастающих повсюду путешественников, пытающихся сесть хоть на какой-нибудь поезд. Борович с Васяком с любопытством разглядывались по сторонам. Берлин очень походил на Вроцлав. Море развалин. Только кое-где более-менее уцелевшие здания. Повсюду хозяйничали русские, с той лишь разницей, что к местному населению они относились как к врагам, не так как к полякам в городе, из которого они только что сбежали.

Прекрасное знание немецкого языка позволило Боровичу быстро сориентироваться в том, как пройти в западную часть Берлина. Конечно, среди развалин пришлось поблуждать. Некоторые участки преодолеть вообще не удалось. Только после полудня они увидели первого американского солдата.

— Ну вот, мы почти что свободны, — устало просопел Васяк.

— С акцентом на «почти». — Борович тоже пошатывался от усталости.

Они уселись среди каких-то развалин и занялись сухим провиантом. Воды у них не было. Васяк сделал два больших глотка самогонки.

— Да ты чего? — возмутился Борович. — Валюту пьешь?

— Да ну…. Сомневаюсь, чтобы американцы смогли проглотить такую гадость.

— Это факт. — Он забрал у коллеги бутылку и тоже глотнул из горла. — Надо где-нибудь найти воду.

— Разве что в реке.

Нечеловечески уставшие, они пошли дальше. Сейчас они проходили мимо военных расположений западных союзников. Поначалу это были громадные палатки, разбитые в парках, потом бараки из жести и даже поспешно отремонтированные здания бывшего Рейха. Наконец они увидели цель своего путешествия: американский автомобильный парк. Васяк с Боровичем подошли к грузовику, с которого рабочие выгружали мешки с мукой. Борович обратился к водителю на своем школьном английском, немилосердно его калеча.

— Do you want a cigarette?[77] — протянул он американцу пачку сигарет.

— A smokie? Nope[78].

— Чего он говорит? — заинтересовался Васяк.

— Не знаю. Ничего не пойму.

Тем не менее, он продолжил беседу:

— We want to go to France.

— Germans?

— No, no, we are from Poland.

— Ou, POWs?[79]

— Ну, чего он говорит? — Васяку было невтерпеж.

— Понятия не имею. Совершенно его не понимаю.

— Может, это он по-американски разговаривает?

— Холера его знает. — Борович вынул из кармана две золотые монеты по двадцать долларов. — We have this?[80]. Водитель в первый раз глянул с каким-то интересом.

— So?

— We want to take a travel to the France.

— Copy you.

— And we have this too. — Борович вынул из-под пальто золотое ожерелье. — France, — повторил он.

— То the first checkpoint only.

— No. Please, help us. We want go to France.

— Roger that. I'll show you something. Just wait[81].

Когда шофер отошел, Васяк снова стал допытываться.

— Ну, и чего он заливал?

— Сказал, что его зовут Роджер. И что мы должны ждать… не знаю. Чего-то. — Борович закурил. — У него словно каша во рту.

— Боже, а он нас не выдаст русским?

— Спокойнее. И не из таких перевозок сбегали.

— С Колымы не сбежишь.

Их сомнения развеял правильный, хотя и с сильным акцентом польский язык.

— Ну, парни, — сказал шофер. — Что? Надоел вам коммунистический рай?

— Да вроде бы так, — ответил на это Васяк, — Скрывать нечего.

— Ладно. Во Францию хотите? — Он вытянул руку. — Покажите, что там у вас есть.

Он внимательно осмотрел ожерелье. Через какое-то время спрятал его вместе с монетами в карман.

— Сойдет. — Водитель усмехнулся и указал на собственный грузовик, на который как раз грузили пустые мешки. — Забирайтесь под брезент и переоденьтесь в полосатики.

— В чего?

— Ну, такое обмундирование, что носили узники концлагерей. Там есть несколько штук на такой случай. И помажьте рожи пеплом, потому что ваши румяные хари напоминают все, что угодно, только не живых скелетов.

Те послушно выполнили приказ. Не успели даже толком подвязать штаны, когда грузовик тронул, гремя мощным двигателем. Когда они выбрались из города, машина рванула быстрее по широкой автостраде. Брезент парусил и хлопал на ветру. Вечером добрались до французской оккупационной зоны. Еще через несколько часов были уже во Франции. Водитель завез их вглубь территории километров на пятьдесят. После этого дал им на дорогу карту, компас, две банки тушеной говядины и немного франков.

— Полосатиков не снимайте. В них легче идти, — посоветовал он. — Как только доберетесь до порта, ищите польские суда. Помните: нужно беречься английских грузоперевозчиков, это те еще сволочи.

— Ладно. Спасибо.

— Пока. Увидимся в Америке.

Дальше Борович с Васяком отправились пешком. Особых сложностей не было. Никто ни о чем не спрашивал, никто их не проверял. Города они обходили подальше, а в деревнях люди иногда кормили их и поили. Никто не был против, если беженцы просились переночевать в сарае.

Нормальную одежду они надели уж вблизи портового города. Тут следовало держать ушки на макушке, но советы водителя польского происхождения оказались полезными. Они быстро влились в толпу на берегу. В порту стояли три небольших польских фрахтовика, и даже польский крейсер. Только военное судно было не для них. Выбрали самый маленький торговец. Когда Борович с Васяком сказали, откуда они прибыли, их тут же окружила толпа моряков, желавших узнать самые свежие сведения с родины. Те расписывали все в самых черных красках, разговор длился часа два. Васяк даже узнал какого-то земляка, с которым встречался на храмовых праздниках в городке, что был ближе всего к его деревне. Бывший крестьянин, а теперь моряк, чуть не расплакался, увидав бутылку самогона.

— Наконец-то можно что-то приличное выпить. — Он сделал пару глотков и вытер глаза. — Сколько градусов?

— Что-то около восьмидесяти.

— Во! Слышно же, что настоящий. Не то, что водичка для поливания цветов, которую сосут англичане.

Тут решил включиться Борович.

— Слушайте, люди, — он вытащил из мешка вторую бутылку самогонки. — Нам нужно попасть в Англию.

— Что за проблема? — оскорбился моряк. — Вот же, лайба стоит.

— А начальство не прицепится?

— Спокуха. И не таких провозили. Вот только нужно найти вам какие-нибудь комбинезоны.

— Свои имеются, — усмехнулся Васяк.

Через несколько минут, затаскивая большой ящик, они уже были на судне. Пир в трюме продолжился. Совершенно пьяных Боровича с Васяком спрятали за громадными бочками только где-то к полуночи.

Утром, с кошмарной головной болью, они проснулись уже в Англии.

В те времена англичане практически ничего и ни у кого не проверяли, если не считать железнодорожных билетов. Изолированные на своем острове, они чувствовали себя в безопасности, война давно уже кончилась, кроме того, они уже привыкли к непонятному лепету иностранцев. Борович с Васяком без труда добрались до Лондона, подавившего их своей величиной, неправдоподобной толкучкой и вечным шумом. Опять же, разрушений было относительно немного. К счастью, у Боровича имелись связи, установленные еще отцом, в дипломатических кругах, находящихся теперь в эмиграции. Помогли им сразу. Но подготовка документов потребовала недели три. Они уселись на шведский пароход, который, если бы не отсутствие парусов, с успехом мог бы конкурировать с другими судами за звание Летучего Голландца. Корабль протекал, дымил, не держал курс, а пища была родом, наверное, еще из старых английских запасов времен битвы под Трафальгаром.

Тем не менее, до своей Америки они доплыли. Сошли, а точнее — смылись, через лабиринты доков, заполненных толпами моряков со всех концов земли, обходя подальше печально известные immigration rooms. Шокированные, они шли по улицам города, который не знал войны. Все вокруг было другое. Все подавляло, и не одной только архитектурой, движением и скоростью, но и совершенно другими обычаями. Они зашли в какую-то забегаловку выпить. К сожалению, очень быстро выяснилось что зашитые в пальто Боровича золотые доллары утратили свою волшебную силу. То, что в Европе было способно очаровывать людей, здесь оказалось самыми обычными деньгами. К тому же, их нужно было еще и в банке обменять, чтобы иметь возможность расплачиваться.

— Ну, вот мы и за большой водой, — сказал Васяк, печально поглядывая на свой стакан с вонючим бурбоном. — Здесь нас уже не достанут.

— No way! — ответил на это Борович, тщательно просматривающий разговорник, который изучал, чтобы подшлифовать свой английский. — Exactly.[82]

Васяк скривился, делая глоток окрашенной в коричневый цвет жидкости, как называл виски. Но на приятеля поглядел совершенно трезво.

— Что мы будем здесь делать? — тихо спросил он.

— Что получится, — прозвучал инстинктивный ответ. Борович закусил губу.

— Я же не слепой. Вижу, что-то тебя мучает.

— Да.

Тишина затягивалась. Вокруг темнота, потому что они спрятались в самом дальнем углу забегаловки. Клаксоны за окном, мерный стук каблуков прохожих на тротуарах. Призрачная атмосфера абсолютного отчуждения. Чувство, что ты находишься в городе, который им не принадлежит, и которого они никогда не поймут.

— Я исключительно скрупулезный следователь.

— И как это связано с нашим положением?

— Есть дела, которые тебя не отпускают.

— Божечки… Ты все еще про то следствие? — Васяк чуть ли не подскочил. — Если ты хочешь им заниматься, тогда на кой ляд сбегал из Польши?

— Его можно продолжать, сидя и здесь. Либо я сам его решу, либо оставлю следы своему преемнику.

— Каким образом?

— Увидишь. Просто так случилось, что преступники затронули мою честь, — пояснил Борович.

Сташевский кружил по громадному зданию, в котором жил. Длинные и узкие, выложенные кафельной плиткой коридоры напоминали внутренности гитлеровского бункера. Подвалы, вентиляционные помещения, вертикали лифтов, подземные гаражи, боксы для велосипедов походили на муравейник. «Пентагон» — так называли здание его обитатели. Истинный лабиринт переходов, гигантских террас, лишенных зелени двориков, заставляющих вспоминать про аэродромы, говорящие человеческим голосом лифты, стоянки, какие-то мигающие светодиодами устройства… Pentagon by night[83]. Пустынный.

Славек сновал по нему ночью, уже намотал несколько километров пешком, не выходя наружу. Потому что шел дождь, а гортекс он не одел. Вместо этого затянулся сигаретой. Лампы загорались перед ним и гасли сзади, когда проходил в радиусе срабатывания датчиков. Словно в космическом корабле — он слышал только лишь щелчки загорающихся люминесцентных ламп, тихие вздохи гаснущих и отзвуки собственных шагов. Почему он бродил по ночам, почему не удавалось заснуть? Славек глянул на часы. Тринадцать минут четвертого ночи. Остановился, заставив ошибиться какие-то контроллеры, продолжавшие зажигать лампы спереди. Сам он стоял в полумраке аварийных ламп, нервно потирая подбородок. Имеют ли эти чертовы дюжины какое-то значение? Ведь уже долгое время Сташевский ловил себя на том, что всякий раз, глядя на часы, видел число тринадцать. Он фыркнул от злости. Глянул на индикатор связи с передающей станцией во Франкфурте, регулирующей точность хода часов до миллисекунды. Тринадцатый канал. Индикатор зарядки батарей? Тоже тринадцать. А какое сегодня число? У него вечно были проблемы с тем, чтобы помнить, какой сегодня день недели — настолько Сташевский сделался зависимым от электроники. Ясное дело, тринадцатое число, вторник. Эта повторяемость чисел замучила.

Мрачные, ни к чему не ведущие размышления прервала веселая мелодия из микроскопических динамиков.

— Прими здесь, один, — тихо буркнул Славек, но система распознавания речи поняла. — Да?

— Привет. Знаю, что ты в это время не спишь. — Марек Гофман из управления.

— Не сплю.

— Не могу сказать, чтобы слишком надоедал, но, возможно, хоть иногда бы пару часиков предался бы объятиям Морфея?

— А ты сам? — ответил Славек вопросом на вопрос.

— Я — дело другое. Как раз занимался делом похищения малолетки и изнасилования, а ты заставляешь меня связываться с какими-то псевдо-похитителями мерседесов.

— Ладно, не тяни резину. — Сташевский уселся под стенкой прямо на полу коридора. Он давно уже перестал беспокоиться тем, что могут подумать соседи, словно кто-то из соседей мог появиться в коридоре в тринадцать минут четвертого утра. Его вообще перестало беспокоить, что думают люди о нем самом и его поведении. Как-то раз, на спор, он припарковал гражданский автомобиль прямо на ступенях воеводского учреждения. Вместе с коллегой они сидели рядом и наблюдали. Спешащие по своим делам люди старательно обходили машину. Комментариев — ноль. «Раз здесь стоит, значит, на это имеется причина». В другой раз возвращался хорошо подшофе с какой-то вечеринки. Ни одного общественного туалета поблизости, все забегаловки далеко, а ему было нужно. И он опорожнился в десятке метров от забитой людьми трамвайной остановки. И снова никто не обратил внимания. Словно бы он, спустив штаны, сделался прозрачным. С тех пор сидение на полу уже не было чем-то необычным. А стиральная машина у него была замечательная. — Ты что-то нашел?

— Да. Похоже, от твоего заговора ничего не осталось.

— Боже. Неужто мне только казалось, будто бы на Кохановского уводили мерс?

— Нет. Только во всем этом ничего подозрительного нет. Всего-навсего, два дебила гнались друг за другом по 4-полоске и столкнулись.

— И потому не сообщили в полицию?

— Именно. К тому же, оба были пьяными. Это братья. Стащили разбитые машины в боковую улочку и смылись, чтобы протрезветь. Я расспрашивал соседей, на следующий день приехала дорожная помощь.

— А все остальное?

— Тоже чистая проза. Хозяин мерседеса — мелкий дилер автомобильных запчастей. Новых, заводских. Ну, ты понимаешь, каких новых: тех, которые выпали из грузовика во время перевозки, но не разбились. — Гофман тихонько рассмеялся. — Так вот, другой вор, которому первый наступил на мозоль, приказал своим бандюганам свалить тот мерс в Одру в рамках исправления взаимных отношений, — съязвил он. — Так что, ничего таинственного тут нет.

— А смерть этих бандюганов?

— То есть, как? — Гофман был явно изумлен.

— Что: как? — не понял Сташевский.

— Ну… за то я вообще не брался. Ведь это же ты вел дело по тому типу.

— Господи! — Организм Сташевского в три часа ночи действовал не самым лучшим образом. — Напомни-ка мне.

— Ты что, с ума сошел? Ведь это же ты закрыл следствие по палачу с воздушкой. Не помнишь?

Сташевский закурил и теперь лениво выдувал дым. Что-то на самой границе сознания начало светать. Блин, но чтобы такая амнезия? Хорошо еще, что бросил пить. В себя он пришел только спустя какое-то время.

— Ладно. Спасибо за помощь.

— Все путем. Только не бухай так.

— Я уже совсем не пью.

— Ну, конечно. — Гофман вздохнул. — До завтра.

— Пока. Честное слово, спасибо.

Он не знал, как долго сидел, опершись о стенку коридора, прикуривая одну сигарету от другой. Действительно ли он мог быть настолько ужравшимся, что завершил дело и теперь мало чего помнил? Ходил, разговаривал с людьми, что-то устраивал, и все это в одном алкогольном угаре? Блиииин!

Он не имел понятия, с чего начать. Он вел следствие, но у него до сих пор не было подозреваемых. Ни одного. У него не было никого, кого можно было бы связать с этим делом. Славек задумался. Никого? На самом деле?

Он тяжело поднялся на ноги и глянул на часы.

Тринадцать минут пятого утра.

Славек выпил две банки «Ред Булл»[84] из холодильника. Напиток несколько отрезвил его, хотя голова продолжала шататься от недосыпа. Сташевский включил ноутбук. Ожидая сигнала готовности операционной системы, он стукнул по крупному выключателю стационарного компьютера, стоящего под письменным столом. Затем свистнул экспрессо-автомату, чтобы тот заварил еще одну чашку кофе. Чертовски дорогое устройство тоже понимало людской язык. Зато оно, в отличие от Мариолы, не злилось, которая, разбуженная свистом, выступала с постели заспанным голосом.

— А что, не мог потрудиться и включить его вручную? — заорала девушка.

— Нет.

Тогда она вытащила из-под кровати игрушку, штурмовую винтовку, airsoftgun[85], изображавшую собой американскую М-16. Они обожали играться ею на полигоне в хорошую погоду. Сташевский слышал, как Мариола перезаряжает. А потом — «пуфф». Девушка выстрелила из спальни через открытую дверь, не видя силуэта на кресле, в стенку за его спиной, рассчитывая на рикошет. Пластмассовый шарик упал на клавиатуре ноутбука.

— Попала?

— Нет.

Он закурил и залогинился на сервере управления. Ему были нужны исключительно официальные сигнатуры, поскольку это было его собственное следствие. Все заметки и материалы имелись на собственном, стационарном компьютере. Безопасном, поскольку к Сети не подключенном. Он быстро копировал данные с ноутбука. Затем перенес их на USB. Теперь все было под рукой. Боже… Он представил себе Грюневальда и Кугера, прогуливающихся по прекрасным улочкам Бреслау, обсуждающих это дело в ресторанах или пивных, и едущих на дело на извозчике. Видел он и Мищука с Васяком, пробирающихся через развалины с автоматами в руках. А он вел то же самое дело, сидя дома. Все у него было под клавишами.

Экспрессо из кухни сыграло какую-то песенку, сообщая о том, что напиток готов. Славек пошел осторожно, на цыпочках, опасаясь того, что Мариола опять выстрелит из своей М-16. Но нет. Она спала, выпятив свою упругую попку. Из под одеяла выглядывала и завернувшаяся ночная рубашка, открывавшая трусы а-ля революционная матрона. Как-то раз он уже порезал ножницами две пары, когда Мариола крутилась на кухне. Но, видимо, какую-то пару припрятала. Славек взял из кухни их единственный острый нож и разрезал еще и эти. У нее было достаточно стрингов, чтобы не показываться в этих мешках с начесом.

Кофе оказался слишком сладким. Как обычно, все устройства, что имелись в их доме, жили богатой внутренней жизнью. Даже дурацкий экспрессо, который едва понимал артикулированную речь. Сташевский снова уселся за компьютером и начал просматривать акты.

Дело, которым он занимался не так уж и давно. Не далее, чем с полгода назад, как следовало из дат на документах. Разработка мелкой банды, торгующей крадеными машинами. Осуждено семь человек. Славек наморщил брови. Семеро… и тот один, восьмой, который стрелял из специализированной воздушки. Его тоже арестовали, но, благодаря показаниям Сташевского, он даже избежал суда. Его освободили на следующий день. Славек закурил очередную сигарету, хотя предыдущая еще дымилась в пепельнице. Господи Иисусе, неужто он мог быть настолько пьяным, чтобы решить дело и ничего не помнить? Возможны ли рациональные действия, когда ты забуханный с утра до ночи и ничего не помнишь уже через полгода?

Сташевский тяжело вздохнул. Хорошо, что уже бросил пить. Руки переставали дрожать, пальцы вновь молниеносно и безошибочно попадали по клавишам компьютера, он помнил, что говорил и что делал в предыдущий день. И вот тут, вдруг, его собственное дело, решенное в водочной горячке. Он не помнил ничего, кроме несущественных мелочей, и чувствовал себя словно герой романа, автор которого забыл, что написал вначале. Теперь приходилось читать все, словно чужой детектив, не имея понятия, в какую сторону развернется действие. Внезапно он вздрогнул. Погоди, погоди, погоди… Раз это он создал все эти документы, быть может, не он должен их анализировать. Подкожное чувство старого полицейского. Дрожь эмоций. А может, окруженный рюмками со спиртным, он сам сотворил что-то крученое? Сознательно что-то затуманивал? Но зачем?

Славек позвонил коллеге из отдела внутренних расследований.

— Привет, старик. Говорить можешь?

— Чтобы просто поболтать, то могу. Но вот помочь смогу мало чем, — отозвался коллега. — Ты поймал меня в Швеции.

— Холера!

— Ладно, говори, в чем дело.

— Хочу, чтобы ты проанализировал одно дело.

— Что, сцапал кого-то из управления на подтасовке фактов? И кто же это?

— Нет. — Сташевский снова закурил сигарету. Тапок во рту превратился в пару грязных калош. Две предыдущие сигареты все еще торчали в вырезах пепельницы. Вскоре там не хватит места. Но инстинкт он преодолеть не мог. — Имеется в виду мое собственное дело. Все ли я сделал by the book[86].

— Господи. Если бы ты чего-то украл, кого-нибудь застрелил или подсунул коллеге свинью, то я бы еще мог тебе помочь. Я занимаюсь делами простенькими. Тебе нужен спец получше.

— Знаешь кого-нибудь?

— Кто-то всегда найдется. — Коллега на долгое время задумался. На фоне доносился говор беседы на каком-то странном языке. — Похоже, что есть. Имеется один такой аналитик в Варшаве…

— Я его знаю?

— Нет, но парень очень даже контактный.

— Тогда встань на уши и достань мне его.

— Без проблем, передам ему SMS-кой твой номер, и он должен будет перезвонить.

— Класс! Спасибо.

Славек отложил сотовый телефон. Начал гуглить, разыскивая какой-нибудь польский институт, специализирующийся в исследованиях аллергии. Выбор огромный, на любой вкус и цвет, только ни один из них не возбудил его доверия. Либо закостеневшие от рутины государственные заведения, где самые младшие сотрудники, возможно, уже узнали, что такое вообще аллергия, либо частные клиники, заточенные на быструю прибыль. В лечении они предлагали такие методики как акупунктура, камасутра или выздоровления с помощью взгляда. Ладно…

Тогда он перешел на американский Science Citation Index[87]. Здесь, наконец, выловил польских ученых, которые и вправду имели что сказать, раз их печатали на Западе. За океаном уже как-то не было статей типа «Влияние пихания себе в задницу свернутой вчерашней газеты и сильного кручения ею с целью статистического влияния на мозговую кору на примере деревни, занятой в сфере «зеленого туризма» и планов ее будущей постройки».

Его занятия перебили звуки оперы Вагнера. На дисплее домашнего телефона появилась надпись: «Соединение неизвестно, локализация неизвестна». Славек переключил связь на висящий над письменным столом динамик.

— Да, слушаю.

— Приветствую. Это Бартек Новосельский. Звоню по поручению коллеги.

— Как здорово, что так быстро. Меня зовут Славек Сташевский.

Собеседник быстро перешел к делу.

— Какое дело мне нужно анализировать?

— Сейчас перешлю на ноут все данные и…

— Какой ноут. Я в отпуске.

— Тогда на счет. Можно будет стащить в Интернет-кафе и…

Тот опять не дал закончить:

— Какое еще кафе. В пустыне? — какое-то время он что-то урчал. — Ты зацепил меня в Египте, — пояснил он. — Как раз еду на верблюде, по песку, трясет немилосердно, этот гад все время хрипит и злится на жару сильнее, чем я.

И правда, в трубке что-то фыркало и как будто бы булькало. Сташевский знал, что именно такие звуки издают дромадеры.

— Холера! Тогда хоть передай верблюду от меня привет.

— Передать привет? Верблюду? Чтобы он меня оплевал? — Тем не менее, Новосельский рассмеялся. — А ты знаешь, сколько эта горбатая скотина способна выбросить из себя этой липкой гадости?

— К счастью, не знаю.

— Ладно, — Новосельский перешел на примирительный тон. — У кого-то из участников поездки должен быть какой-то комп под польский сотовый.

— Буду ужасно благодарен. Это очень и очень срочно.

Внезапно в голосе Новосельского прорезался тон запева, которым угощают верующих священники в церквях.

— Братья, — гудел он, — передайте друг другу знак мира… Тьфу! Давайте обменяемся адресами счетов и номераааамииии…

На сей раз рассмеялся Сташевский.

— Я тебе должен услугу.

— Не сомневаюсь. Слышал, будто бы ты лучший следователь вроцлавского управления.

— Факт! Именно так я говорю о себе, когда на меня нападает болезненная скромность.

Через мгновение две пары рук, одна во Вроцлаве, в комнате с кондиционером, а вторая в Египте, находясь на спине верблюда, начали стучать по клавишам, передавая друг другу цифры и буквы.

Будучи полицейским, Сташевский видел множество смертей. А точнее, ее эффекты в форме выражения лиц — спокойные, как будто бы человек лишь ненадолго вздремнул, либо жестокие, меняющие лицо покойного маску страха или страдания. Случались и менее интересные случаи: утопленники, висельники, выпрыгнувшие из окон, жертвы ожогов… Но не это было важно. Важен был мрак. Сташевский не боялся смерти. Когда-то его предыдущая девушка провела психологический тест, из которого следовало, что он, правда, абсолютный похуист, зато не боится смерти. Он был самым обычным фаталистом, согласившимся с мыслью, что — что бы он ни делал, случится то, что должно случиться. Иногда ему даже казалось, что тот назначенный ему срок будет прекраснейшим днем в его жизни.

Тесные, освещенные газовыми фонарями улочки, по которым он сейчас кружил, ни в коей степени не наполняли его хотя бы беспокойством. Абсолютно сам, в три часа ночи. Он обожал этот последний бастион предыдущей цивилизации, удаленный от сияющего потопом электрического света города. Его зарево било из-за могучих тел костелов и серебрило листья зарослей над рекой, а кроны деревьев походили на декорации в каком-то театре. Атмосфера, словно взятая с эскизов Бруно Шульца[88] — мрак мыслей, таинственных ритуалов, знаков чего-то, таящегося во мгле. Сташевский не знал, ждет ли кто-то его, притаившись в темноте. Но он был уверен в том, будто что-то крайне важное произойдет или сегодня, или завтра. Обычная впечатлительность и дар наблюдения, по сути дела, даже в этом конкретном случае наблюдения самого себя, а не какой-то там дар предвидения.

Славек глянул на часы. Три — тридцать семь. Впервые на дисплее не появилась чертова дюжина. Он усмехнулся. На ближайшей подворотне тоже не было этого номера, не находился он и на тринадцатом этаже, Мариола не выставила тринадцатый канал в телевизоре или тринадцатую программу в автоматической стиральной машине. Это впервые с того момента, как он начал это удивительнейшее следствие. Сташевский вынул из кармана наладонник и проверил в сети часовые пояса. В США, на Западном Побережье, сейчас должно быть тридцать семь минут седьмого вечера. Идеальное время. Он продиктовал своему телефону номер.

— Good evening. What can I do for you? — раздался голос, соответствующий лакею в дешевом фильме из буржуазной жизни.

— Hallo. I'm police officer from Poland. Could I speak to mister Wasiak?

— I'll check this, sir. Please, wait[89].

Точно, лакей, промелькнуло в голове Сташевского. К счастью, долго ждать ему не пришлось.

— Васяк, слушаю.

На сей раз хрипловатый голос принадлежал кому-то, скорее, привыкшему отдавать приказы, чем их получать.

— Приветствую вас от всего сердца. Моя фамилия Сташевский, и я тот самый полицейский, который…

— Так это от вашего имени тот тип дал объявления? — перебил его Васяк.

— Да.

— Следствие по делу монастыря?

— Да.

— Тогда спрашивай, пан, что пан желает.

Он настолько удивил Сташевского, что тот какое-то время никак не мог собраться с мыслями.

— Мммм…. Как звали того офицера, которого вы вместе с Мищуком привлекли к следствию?

— Борович. А откуда вам это вообще известно?

Трансатлантические соединения работали как часики. Сташевский слышал дыхание Васяка, даже тикание его старомодных часов.

— Я прочитал все ваши акты. А поскольку их стиль неожиданно изменился до неузнаваемости и сделался… ммм… более профессиональным, то я пришел к решению, что вы подобрали себе какого-то специалиста.

— Ага. — Впервые в голосе Васяка можно было услышать уважительный оттенок. — Это он придумал наше бегство. Это он напечатал пару бумажек, приставил печати, что было можно — подделал. Но одно письмо пожелал, чтобы я написал собственноручно. Так и не знаю — зачем.

Сташевский знал: зачем. Со всей и абсолютной уверенностью.

— Я могу это вам объяснить, — сказал он.

— Правда?

— Да. Таким именно способом Борович оставил для меня след.

Васяк колебался, шепча что-то непонятное.

— Для вас? — прибавил он громче.

— Для кого-то, кто будет вести это следствие дальше. Было важно распознать почерк и сравнить даты. Вы написали письмо после собственной «смерти». И это склонило меня к тому, чтобы начать вас разыскивать.

Долгая тишина.

— Об этом я не догадался, — голос Васяка сделался уже почти что симпатичным. — Но тут вы правы. Он хотел, чтобы кто-то закончил это дело.

— Так, в связи с этим, могли бы вы рассказать мне все по очереди?

— О том, чего нет в бумагах? Да. Но только вначале скажите, почему вы заинтересовались этим через столько лет?

Сташевский не знал, говорить ли всю правду.

— Знаете, собственно говоря, случайно. Когда-то, будучи в Германии, я встретился с Кугером. — Славек приписал себе случай Земского. Все равно, Васяк никак не мог этого проверить.

— С Кугером? Так он еще жив?

— Уже нет. Но после войны все сложилось по его желанию. Думаю, он даже был счастлив с той своей полькой. Правда, это неважно. Поначалу мне казалось, что все это бредни старика, пожираемого склерозом. Потом, уже через долгое время после возвращения домой, я, совершенно случайно, наткнулся на акты и понял, что Кугер говорил правду.

Васяк снова перебил его:

— Но зачем вы занялись делом, в которой нет ни одного подозреваемого?

Deja vu. Тот же самый вопрос Славек задавал себе раньше.

— Вы знаете, это смешное следствие…

— Оно вовсе не смешное. Это дело убивает всех, кто пытается его решить.

Сташевский рассмеялся.

— Это я как раз успел заметить.

— Только немногим удалось избегнуть смерти. — Васяка сложно было понимать. На кресовый акцент с молодости сейчас наложился американский выговор, столь характерный для тамошней Полонии. — А вы сами? Вы боитесь смерти?

Боже, ведь именно об этом он только что размышлял. Славеку казалось, что бывший милиционер читает у него в мыслях.

— Нет.

— Ой, молодой человек… — Васяк тяжело вздохнул. — Не легче ли покончить с собой обычным способом? Застрелиться, повеситься, выпить яду?

— Я предпочел бы взять пример с тех немногих, которые выжили.

— С кого? Кугера вы встретили, Борович умер от старости, тот гестаповец наверняка сгнил в Сибири, ну а со мной вы сейчас разговариваете. А больше никто и не выжил.

Сташевский чувствовал, что Васяк ускользает от него. И он решил сказать правду.

— После войны, после вашего бегства из страны, те странные смерти повторялись. Все время по одному и тому же сценарию. Ведение следствие мне поручили в формальном порядке.

Васяка это совершенно не удивило.

— Почему так?

— Похоже, что я самый лучший следователь в этом городе.

— Ага.

И вновь длительное молчание. Васяк продолжил беседу где-то через минуту.

— Ладно. Я расскажу вам о том, что знаю.

— С самого начала?

— Да. Несущественные подробности нашего побега я пропущу. Дальнейшее следствие Борович проводил уже в Штатах.

Правда, подробности побега пропущены не были. Заболтанный описанием каждого шага в приключениях Васяка с Боровичем, Славек уселся прямо посреди пустой улочки и вытащил из кармана куртки банку с «Ред Булл». Он как раз допивал последние капли, когда в рассказе наконец-то появился американский след. У Боровича с Васяком никаких серьезных денег не было. Они не могли заниматься тем, что было пригодно в настоящий момент. Так что же, начинать от будки с гамбургерами? Они даже толком не знали, как эта гадость делается. Единственным знанием, имеющимся у Васяка, было умение хозяйствовать в богом забытом кресовом селе. Зато Борович всю войну провел в качестве специалиста по подделке документов в АК. Довольно скоро оказалось, что американские документы гораздо легче подделать, чем немецкие. Где-то через месяц они располагали комплектом банковских поручительств и взяли приличный кредит. Но, вместо того, чтобы смыться в Мексику, как сделало бы большинство тамошних, умственно ограниченных преступников, они купили развалины фермы. Оба они отремонтировали рушащийся дом, поставили ограду, упорядочили территорию. Даже начали обрабатывать землю. К сожалению, это у них никак не пошло. Умения Васяка, пригодные на польских границах, в американских условиях никак не срабатывали. Перед концом года ферму нужно было продать. Каково же было их изумление, когда первый же клиент предложил намного больше, чем они заплатили сами. Боровича осенило. Инфраструктура! Они быстро купили очередную развалюху и сделали из нее куколку. Полученная от продажи прибыль уже через несколько месяцев позволила им выплатить незаконно взятый кредит. Зато для банка теперь они стали абсолютно надежными партнерами. Теперь они купили две паршивенькие фермы, наняли команду польских столяров, сбежавших от красного великолепия в стране. Под конец сороковых годов на них уже работал местный архитектор. Прибыль теперь сделалась еще большей, поскольку вместо ферм они строили шикарные места отдыха для богатых горожан. Наняли бухгалтера и специалиста по инвестициям. Возвели свой первый дом для богатых пенсионеров с превосходным оснащением и обслугой. Затем вступили в бизнес строительства пригородных жилых домов. В средине пятидесятых оба уже были миллионерами. И вот тогда пришел тот день. Борович подъехал к их великолепной конторе на новом открытом кадиллаке.

— Пора вернуться к следствию, товарищ милиционер! — крикнул он, сидя за рулем.

Васяк выглянул из окна. Он терпеть не мог кондиционеров и в своих очередных кабинетах (конторы менялись часто, поскольку своей деятельностью они охватили уже несколько штатов) всегда приказывал устанавливать нормальные, классическим образом открываемые окна.

— Это каким же образом, пан полицейский?

— Только не надо множить проблемы, гражданин. Для решения этой проблемы мы создадим специальную группу. Санационно-большевистскую.

— Из меня такой же большевик, как из тебя лагерный капо! — Васяк на мгновение засомневался. — А наш бизнес?

— Да чего там! Возьмем себе генерального директора.

После чего прозвучал вопрос:

— А на кой ляд?

Борович ответить не мог. Во всяком случае, по-простому. Он размышлял очень долго.

— Не стану разводить турусы на колесах, будто бы бандиты ущемили мои амбиции или хотя бы бросили вызов. Это дело меня заинтриговало. — Он снова замолчал. — Слушай. И ты, и я, хотели мы того или нет, но давали присягу. Что будем защищать, охранять и так далее. На первый взгляд, мы занимались этим в разных государствах. Но Польша — она же словно змея. Только шкуру меняет. А единственная и неповторимая Жечпосполита остается. Неизменной.

— Ничего не понял. — Васяк качал головой. — Но раз ты идешь, тогда я тоже иду.

— Знаю.

— И что было дальше? — спросил Сташевский, все еще сидя посреди освещенной газовыми фонарями мостовой. Он надеялся на то, что прострела от холодных камней все же не получит.

В богатой вилле под Санта Моникой Васяк кивнул слуге. Лакей знал, что имеет в виду шеф. Он принес старый бумажник, изготовленный в пятидесятых годах, в те времена, когда этот пожилой теперь человек узнал, что такое успех.

Еще он принес старую шляпу Боровича. И письмо. Перед глазами Васяка проходила вся его жизнь. Маленькая деревушка, гулаг, вроцлавские развалины и чуждое милицейское здание. Бегство в Штаты, утрата надежды и удача, благодаря которой он сейчас имел все, что только хотел. Потом смерть Боровича, окруженного детьми и внуками. Васяк устроил ему такие похороны, что полгорода сбежалось увидеть, откуда на их кладбище взялись останки короля. Еще раз он коснулся запечатанного письма.

— Мы стали задавать себе простые вопросы, — продолжил он. На потом отложили те, более сложные: как и почему всегда гибнет офицер, который ведет дело о гибели другого офицера. Мы спрашивали себя, что такое есть в монастыре, чего нет в других местах. Ведь как оно? Более-менее целые стены, внутренний дворик с колодцем. Нам казалось, что это как-то связано с колодцем, но…

— Когда вы догадались, что это цветы во дворе?

— Вы тоже догадались об этом? — Васяк был впечатлен. — Ну, ну. Вижу, что у вас следствие попало в хорошие руки.

— Как об этом догадался Борович? — Сташевский улыбнулся. — Ведь тогда аллергию еще не диагностировали.

— Аааа… Случайно. Борович смылся из Кракова, когда начали цепляться к аковцам. Укрылся он в банде мародеров, чтобы хоть как-то выжить во Вроцлаве. И вот он вспомнил, что как-то мародеры забрались в заброшенную лабораторию профессора Остерманна. Воровать там было мало чего, но тут они увидели огромные банки с препаратами.

— Какими?

— Людские потроха и отдельно — много растений, в том числе, цветов. В том числе и таких, которые росли на дворе монастыря.

— Ага… — Сташевскому в голову пришла мысль.

— Я понимаю, о чем вы думаете. — На сей раз усмехнулся Васяк, это было явственно слышно в трубке.

— Про киностудию. Но зачем мародеры перенесли банки туда?

— Ой, молодой человек, вы же не жили в те времена. — Тихий вздох. — Как правило, препараты для исследований хранятся в формалине, но одна банка разбилась, и мародеры обнаружили, что свои Остерманн хранил в спирту. А тогда это была обменная валюта.

— Они хоть его не пили?

— Откуда. Перевезли в свое укрытие в Киностудии, человеческие останки и цветы отцедили, а спирт продали русским, которые располагались неподалеку.

Сташевскому сделалось нехорошо.

— О Господи!

— Вот откуда цветы в Киностудии. Но потом несчастные случаи там не повторялись, правда?

— Ну да. И потому спирт вместо формалина. Ведь тот как-то мог повредить растения.

— Ну. Но только нам это ничего не давало. Мы высылали письма различным ученым, но каждый из них отвечал, что, нюхая цветы, отравиться невозможно. Правда, можно дистиллировать какой-нибудь яд, но имеются более легкие способы. Во всяком случае, никакое растение взрывов не вызывает.

У Сташевского, хотя он и перекладывал телефон то на одну, то на другую сторону, вспотели обе ушные раковины. Еще у него болела спина. Он тяжело поднялся с мостовой, с трудом, по причине засидевшихся мышц, прошаркал несколько шагов и присел на стенке у моста. Он опасался за заряд аккумулятора в телефоне, но тут же подумал, что, в случае чего, соединит его с наладонником и получит через USB немного энергии.

— И что вы сделали дальше?

— Тут мы несколько застряли. Но, к счастью, Борович придумал, что нам следует поехать в Библиотеку Конгресса и там проследить Остерманна.

— Как?

— Посмертно. У них там, в этой библиотеке, есть все. А когда мы договорились с одним поляком, который там втихаря работал во время войны, то получили список людей, с которыми он встречался. Фон Крёцки, Аффенбах, Хорх… Сплошные знаменитости.

Wow. Довоенная полиция и вправду была хороша!

— И кто из них был химиком?

— Фон Крёцки. До этого вы тоже дошли?

Сташевский покачал головой.

— Да. Только не до фамилии.

— А до того, что Кугер и Грюневальд работали в том же самом кабинете, в котором сидел схваченный нами впоследствии гестаповец?

— Нет.

— А потом — и мы?

— Нет.

— А впоследствии, возможно, и вы сами?

— Этого я не знаю.

— Проследите судьбу этой комнаты. А конкретно: людей, которые в ней работали. Этот гестаповец… — Васяк снова замолчал. Скорее всего, у него был талант терять ход рассказа. Или это была, попросту, старость. Сташевский чувствовал ужасную усталость. Спиртного не хотелось. Он вытащил из кармана очередную банку с «Ред Булл» и сигарету из смятой пачки.

— Он даже показал нам даже противогазы в специальном тайничке. Эти немцы — настоящие придурки. Хранить противогазы для полиции… Слишком много всего у них было.

— Не совсем. — Сташевский совершил чудо, прикуривая, с телефоном в одной руке и банкой с напитком в другой.

— А этот смешной коммутатор в кабинете? Фирмы «Сименс». Он еще там имеется?

— Нет. Во времена социализма все демонтировали и установили какое-то «Элвро». А вот сейчас снова разобрали и установили новые, компьютеризованные коммутаторы. — Сташевский затянулся сигаретой и отпил глоток Энерджайзера. — Тоже фирмы «Сименс».

Васяк рассмеялся.

— О'кей. Я уже все сказал. Все конкретные данные перешлю вам на электрический адрес. А точнее: завтра, мой внук, потому что я во всех этих электричествах не разбираюсь.

— Понятно.

— Тогда у меня осталось только одна вещь.

Васяк крутил в пальцах старый, пожелтевший конверт. История. Приличная часть жизни Боровича. Снова у него перед глазами встало все, что с ним случилось. Обычный бумажный сверток. В его деревне такого просто нельзя было достать. В гулаге листы бумаги свертывали треугольником, пока не пришло известие, что писать вообще не на чем. В милиции хватало листка с печатью, а уж специальные голубые конверты были вершиной всего, для самых особенных случаев. Потом эти конверты сделались «самыми дешевыми», затем вообще исчезли. Тот, в котором находилось письмо, принадлежал к разряду самых шикарных. Сейчас он мог возбудить только смех. У него не было самоклеящихся уголков, не было окошечка для адреса, бумага была без узоров или фактуры.

Васяк сломал сургучную печать с отпечатанным гербом, что был на перстне Боровича.

— У меня тут письмо к вам. От него.

Сташевский от впечатления поперхнулся.

— Мне?! Письмо?!

— Да.

— Боже… Как?… Откуда он?… Боже! — он никак не мог справиться с собой и с чувствами.

— Оно предназначено вам, — сухо сказал Васяк. — Письмо от покойника. Прочитать?

Сташевский все еще не мог собраться. Борович написал ему письмо? Но ведь все это ему только снится. Это какие-то умственные аберрации после того, как он бросил пить. Галлюцинации. Это только сон…