Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» . И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» . В этой книге он почти весь – в своих пьесах и в памяти друзей.
© Владимир Гуркин, наследники, 2014
© «Время», 2014
© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru)
Пьесы
«Зажигаю днем свечу…»
Действующие лица
Танов Павел
Люба
Долин Андрей
Байков Александр
Катя
Себаков Виктор
Людмила
Барасенко Геннадий
Вика
Ширяев
Сергей
Галя
Доктор
Старуха
Борода
Муля
Парень
Девушка
Человек из сна, два работника телестудии, два санитара, мужчины, играющие в шахматы, прохожие
Часть первая
Картина первая
Эпизод первый
Байков
Байков
Долин. Кажется, никого.
Байков. Медведи!
Долин
Байков. Может, на рыбалке?
Долин. Уверен.
Байков
Долин
Байков. Не пей, я сейчас.
Байков
Долин. В магазин?
Байков. Никуда не денутся.
Долин. Не было печали, купила баба…
Байков. А что? Лес кругом. Будет сторожить, охотиться.
Долин. Не люблю собак.
Байков. Это плохо.
Долин. Собак, кошек, голубей… Брезгую.
Байков. Нарушаешь связь.
Долин. Потребности нет.
Байков. Совсем плохо. Город, что называется, изуродовал.
Долин. Баню топить будем?
Байков. Собственноручно. Лучше Пашиной бани нет на всем острове. Пойдем сосны нарубим.
Долин. Зачем?
Байков. Веток. Такой дух тебе организую – век помнить будешь. Я за топором.
Танов. Андрей Зиновьевич, как вам в моем имении?
Долин. Напугал.
Танов. Здорово.
Долин
Люба. Привет.
Танов. Ну, молодцы.
Люба. Надолго?
Долин. На два дня. А что, много?
Люба. Конечно, мало. Я уже вою от тоски.
Танов. В тайге, как и на корабле, бабам не место.
Люба. Зачем тянул?
Танов. Грешен.
Люба. Как город?
Долин. Жара, пыль – задыхаемся.
Танов. Самоубийца. Давно надо было приехать.
Байков
Люба. Здравствуй, Сашка.
Байков
Люба. У-у! Откройте мне.
Танов
Байков. Опарыши! Родные!
Танов. Вот так.
Долин. Что это?
Люба. Фу, мерзость. Убери.
Байков. А где взял? Развел?
Люба. Да уберите вы их – смотреть противно.
Танов
Байков. Лодка на ходу?
Танов. На ходу.
Байков. Завтра плывем чуть свет.
Танов. Плывем. Пойду спрячу. Андрей, ты как к рыбалке?
Долин. Спокоен.
Танов
Байков. Я за ветками.
Люба. Сто лет пива не пила.
Долин. Нравится здесь?
Люба. Когда в меру. Пашке хоть год проживи – ничего, а я не могу. Вы голодные?
Долин. Да нет.
Люба. Я сейчас.
Долин. Очень хорошо.
Люба
Танов. Мотай, надоела.
Люба. Вот как он с женой разговаривает.
Танов. Где Шура?
Долин. За сосной пошел для бани.
Танов. А-а, сделаем.
Долин. Дышу.
Танов. Как там в конторе?
Долин. По-старому. Главный тебя отзывать собирается.
Танов. Я ему отзову. До конца отпуска у меня еще неделя, так что поиграем в прятки. Пусть для начала меня найдет.
Долин. Уже нашел. Держи.
Танов
Люба. За водой сходите.
Танов. Поставь.
Долин. Что будешь делать?
Танов. Ружье чистить.
Долин
Танов. Я умру в крещенские морозы. Я умру, когда трещат березы.
Долин. К вашим услугам.
Танов. На мокрые дела хожу в одиночку. Охо-хо. Разогнать бы ваш отдел к чертовой матери, собрать новый, и…
Долин. И?
Танов. Тебя назначить шефом. Ты бы такого не допустил. Кто уволился?
Долин. Я.
Танов. Тоже мне, любитель сенсаций. Чего молчал?
Долин
Танов. Хорошее слово. Увольте – такова моя воля. У-хожу волею…
Долин. На волю.
Танов. Галлюцинируешь? Плохо дело.
Долин. Пойду к Сашке.
Танов. Уже договорились?
Долин. Ну что ты! Их главный от радости чуть кабинет не спалил. Сигарету мимо пепельницы сунул. Он ведь шахматист заядлый, а я для их компании – просто клад.
Танов. Плакало наше первенство. Знаешь, Андрей, если ты думаешь, что телевидение более живая работа, ты ошибаешься. В какой отдел?
Долин. Трепачей.
Танов. Как?
Долин. Диктором.
Танов. Мыло на шило?
Долин. Еще не знаю. Параллельно буду передачи кропать как внештатник, договорились.
У тебя уже книги пошли, Сашка скоро из замов в главные грозит прыгнуть, а что я? Сидеть в отделе информации можно и еще сто лет. Так уж лучше буду сидеть перед микрофоном, где и зарплата, и времени свободного поболее. По крайней мере, не носиться по области, а отработать положенное время и заниматься своим делом; не бояться, что завтра тебя сунут куда-нибудь к черту на рога узнавать, сколько эта гениальная несушка снесла за квартал яиц.
Танов. Тебе видней.
Долин. В редакции советовали не попадаться тебе на глаза.
Танов. К камикадзе отношусь с уважением.
Байков. Камикадзе это он?
Танов. Он.
Долин. Хватит и Вечного Жида.
Байков. Нет, почему? Сочетание может быть очень забавным.
Долин
Танов. Идем.
Танов
Байков
Танов. Не буду.
Байков. Не надо.
Танов. Не буду.
Байков. Оскорбительно. Поедешь?
Танов
Байков. Почему он уволился, знаешь?
Танов. Причина всегда есть, просто до поры до времени не колет глаза.
Байков. Про утку сказал?
Танов. Про несушку.
Люба. Понятно. Поехал на лесопромышленный, два дня протолкался в управлении, потом встретил какую-то шишку из Москвы. Три дня поил его коньяком, на объекты не успел. Видимо, на что-то рассчитывал. После просил у Соломатина продлить командировку, тот на дыбы. Скандал.
Танов. А шишка?
Байков. Ей коньяк нужен был, а не Андрей.
Танов. Теперь про утку.
Байков. Если бы Андрей не сказал, что у него хоть какой-то материал собран, Соломатин мог шлепнуть статью. Да так оно и будет.
Люба. Ну, где вода?
Танов
Байков. Что, Любка?
Люба. Цё, Саска?
Байков
Люба. Поджарка из свинины.
Байков. Эх-х. Простыни есть?
Люба. Опять тускуанские беседы?
Байков. Коран учит ценить и наслаждаться каждым мгновением в отпущенном тебе пространстве времени.
Люба. Ты больше доверяешь Корану, чем Библии.
Байков. Лапуня, я татарин.
Люба. Ой, как интересно! С каким? Тебе не делали обрезание?
Байков. Все делали. Но если бы моя бабушка узнала, что я ем свинину, она бы меня прокляла.
Люба. Наконец-то.
Байков. Ну-ка.
Люба. Андрюша, бери воду, а вы занимайтесь своей баней.
Долин
Байков. Иди, милый, ковыряй глазки.
Байков. Так вот, наш мальчик растерялся, позвонил мне на студию, мы встретились, он мне все выложил и спросил, как тебя найти. По собственному желанию он сможет уйти, если найдет себе замену.
Танов. Меня?
Байков. Да. И если действительно хоть какой-то материал собран. Тебя я помог найти, но твой приезд для него – смерть. Ведь ничего нет и быть не может. Сказать все сам он не мог. Пока плыли на катере, упросил меня.
Долин
Танов. Куда?
Долин. Что, ты не понимаешь?
Байков. Андрей, спокойно.
Танов
Люба. Хватить слоняться. Успеете, наговоритесь.
Байков. Уже идем.
Люба. Андрюша, ты куда сбежал?
Что с тобой?
Долин. Нормально.
Люба
Долин
Люба
Долин. Не надо.
Люба
Эпизод второй
Люба
Долин. После такой бани?
Долин. Что придумать, я не знаю. Но уходить с клеймом… Мне дурно становится. Раньше мог бы и плюнуть.
Байков. А теперь и плюнуть некуда – везде плевки.
Долин. Ну давай-давай.
Люба. Сашка, ты не прав. У каждого может сложиться так.
Байков. Здесь закономерность.
Долин
Танов. Подождите.
Долин. Да нет, ты говори, я слушаю.
Танов. Я не доверяю тебе.
Ты любишь говорить, что существуешь биологически. Так? Так.
Байков. Или интуицией…
Люба
Байков. Пока хлещут из любви – есть на кого надеяться.
Люба. В университете, по-моему, обходились и без этого, и надежды не теряли.
Байков. Время…
Люба
Танов
Байков. И не такой уж маленький. Его прожить надо.
Долин. Я прожил плохо.
Люба. Вот Танов зря времени не терял.
Танов. Ты о чем?
Люба
Танов. Мне тоже.
Люба
Танов
Долин. Сто двадцать километров. Остальные по трассе к городку с разрывом в двадцать пять – тридцать.
Танов. Четыре объекта.
Долин. Да, четыре.
Танов. В редакцию не поеду, сразу на место, выиграю два, а то и три дня.
Долин
Танов. Пошли спать.
Танов. Где сигареты?
Байков. Держи. Завтра встаем?
Танов. До петухов. Снасти готовы.
Байков. Отлично. Желтое удилище – мое. Помнишь, какого короля я им хапнул?
Долин. Давайте закончим со мной.
Танов. Ну что же, вперед, Франция?
Долин
Танов. Меня всегда сбивала с толку твоя агрессивная искренность, нежность, Андрей. В университете, да и потом какое-то время невольно чувствовал за тебя ответственность. И не я один. Уж какой был людоед Сахненко, но и он твои кости берег. Мне казалось, что ты этого просто не замечаешь, и я сбрасывал все на твою распахнутость, непосредственность, что ли. Но однажды я увидел, что качества перестали быть качествами и превратились в доспехи.
Долин. Слушаю-слушаю.
Танов. Вспомни день, когда мы отмечали юбилей газеты. Еще до снятия Сахненко. Вспомнил?
Долин. Два года назад, весной.
Танов. В марте. Банкет был в «Аквариуме». Ты еще тогда сказал, что все больше похоже на юбилей главного, а к нему пристегнули газету. Потом прошелся по его небезгрешной натуре: что, в принципе, он хам, что девочкам из машбюро угрожает перспектива гарема… Много чего было. Разговор был между нами и все было нормально. Дело шло к финишу, все разбрелись по группам, а мы с тобой оказались в компании с женой Сахненко. После появился и он. Я не знаю, что за муха тебя укусила, но вдруг один за другим полетели тосты в честь Сахненко. Чего ты только не наговорил: и дай Бог, что у нас такой шеф, и ума у него палата, и сердце доброе, и как жаль, что редакторство не дает ему возможность сильнее развернуться как публицисту…
В общем – дурь. Сначала я так и подумал: пьяная дурь. Захотелось дать тебе в лоб и отвести домой, чтобы проспался. Потом стало стыдно. Говорил ты с душой, с комком в горле, со слезой во взоре. Когда стали расходиться и Сахненко предложил тебе переночевать у него, согласился сразу. Сначала я пытался тебе объяснить, что разумнее пойти ко мне, тем более что мой дом как раз напротив его дома. Ты делал вид, что не слышишь меня, опять стал объясняться ему в любви, восторгаться чудесной супругой. Мерзость – одним словом.
Долин. Я был пьян. Нет, все помню… Понимал. Да, правильно – понимал.
Танов. Затем со всей искренностью и непосредственностью начал кушать людей.
Долин. Кого?
Танов. Оленьку из машбюро. Сначала пудришь ей мозги, не без твоей помощи она исчезла на три дня; естественно, бюллетеней та организация не дает…
Долин
Танов. Сахненко ей не простил, и ты, как профсоюзный босс…
Долин. Я понял.
Танов. Даешь санкцию на увольнение.
Долин. Ладно, давайте.
Байков. Я тебе шею сверну.
Танов
Долин. Пусти. Вот как ты?
Байков. Я т-тебе шею сверну.
Танов. Озверели.
Долин. Отпусти!
Танов. Старик, я против кровопусканий, даже для разрядки.
Долин
Танов. Есть повод еще разок сделать баню.
Байков. Ольгу…
Танов
Долин. Правильно, Паша.
Байков
Долин. Лучше опарышам на съедение. Братцы, какие у вас опарыши будут! Что там короля, владыку моря хапнете… на желтую удочку.
Танов. Куда?
Долин
Танов. Утром. В пять тридцать.
Еще не скоро.
Танов
Держите тон! Вы интеллигентный человек.
Долин. А? Ну да-а. Мое последнее слово.
Танов. Нет, так у нас ничего не получится.
Долин. Когда говорили вы, я вас слушал. Нервно, но слушал. Вы же, как всегда, предпочитаете только судить.
Ффу.
Танов. Интересно.
Долин
Люба. Вы до утра решили просидеть?
О господи, все разбираетесь.
Байков. Люба, что с тобой?
Люба. Знаю я вашу братию. Пока водку глушете да по бабам шляетесь – друзья, а коснись до дела…
Люба. Андрей, ты куда? А вы чего сидите? Что случилось, Байков?!
Байков. Что, Люба? Не вовремя ты влезла и неумно.
Люба. Да?
Байков. Да.
Танов. Саня, посмотри, куда он.
Танов. Иногда мне хочется задрать тебе юбку, снять штаны и выдрать, как рыбаки дерут на пирсе изменивших жен.
Люба. Не обольщайся. То же самое и с большим правом я могла бы проделать с тобой.
Танов. У тебя нет желания перебраться к матери?
Люба. Нет. Квартира у меня есть… Переезжай ты.
Танов. Куда?
Люба. Твоей голове болеть. Можешь хоть всю жизнь здесь проторчать. Любуйся природой, пока не налюбуешься.
Танов. Глупее, чем привезти тебя сюда, я придумать не мог.
Люба. Да уж. Спасибо, отдохнула.
Танов. Теперь молчи и слушай, моя ненаглядная. В город я сейчас не поеду, лечу в Братск. Дома буду одиннадцатого. Ключ у меня есть. Пока ты будешь на работе, соберу свои вещи. Ума у тебя, надеюсь, хватит не бегать по начальству?
Настене ничего не говори, сам объяснюсь.
Люба
Всю жизнь мне перековеркал, а теперь улизнуть хочешь?
Я не для того замуж выходила, чтобы смотреть, как ты со своими охламонами в загулы ходишь да гонорары пропиваешь.
Танов. Мадам, мои представления о жене не совпадают с вашими.
Люба. Правильно, жена плохая. Тебе собачку надо, чтоб от радости визжала, Пашеньку увидев.
Танов. Все, уймись.
Люба. Чтоб кроме горшков и работы ничего не знала… Вот тогда хорошей будешь. А муж пусть на гитаре бренчит, нервные напряжения сбрасывает, соплюшек покоряет.
Танов. Завидуешь, что ли?
Люба. Ты меня еще не знаешь.
Танов. Да, девочка нам себя еще покажет.
Люба. Посмотрим, будут ли тебя читать года через три?
Танов. Оставь эту заботу мне. Полторы сотни в месяц тебя устроит?
Люба. Ты не должен так делать. Не должен. У меня совсем нет сил. Не жизнь, а каторга. За что? Поверь, не такое уж удовольствие быть твоей женой.
Танов. Есть перспектива пожить в довольстве.
Люба. Ну зачем ты так говоришь? С тобой правда очень трудно. Очень. То со своей компанией шатаешься, то неделю как сыч дома сидишь молчком… И есть ты и нет тебя. Так ведь тоже нельзя. Все на меня свалил: дом на мне, с Настеной замоталась, на работу иду как на голгофу…. Чем я хуже других? Мне тоже пожить хочется, благо не старуха.
Танов. Живи.
Люба. Я не дам развода. Если надо будет – скандал подниму. Насте осенью уже в школу. Через этот ад я одна не пойду.
Танов. Удивительно.
Танов
Люба. Ну перестань, Паша, ну не сердись. Ну, дурра я, гусыня, баба – все что хочешь.
Танов
Люба. Я не подличаю. Я правда. Как мы без тебя будем? Настенька тебя так любит, и я не смогу. Пашенька, ну не убегай, подожди. Я больше ни во что не буду вмешиваться. Честное слово. Прости, пожалуйста. Поцелуй меня, не отворачивайся. Пашенька, родной мой. Мы ведь родные люди. Разве можно нам быть отдельно? Ну подожди, ну прости.
Танов. Остынь, Люба.
Люба. Нет. Нет. Приходи ко мне спать. Скорее только, ладно? Придешь? Пусть они на веранде, а мы с тобой. Хорошо? Ну скажи, хорошо!
Танов. Плохо.
Люба. Хулиган мой.
А?
Байков. Я не знаю, где он. Как в воду провалился.
Танов. А на пристани?
Байков. Нигде нет.
Танов. Фонарь возьму.
Байков
Это надо же быть таким чучелом.
Танов. Все мы с одного огорода. Идем скорее.
Байков. Куда?
Танов. К обрыву!
Картина вторая
Эпизод первый
Ширяев
Людмила. У меня там помечено.
Ширяев. В общем, пойдет.
Людмила. Лучше не придумаешь.
Ширяев. А думала?
Людмила. Голова болит.
Ширяев. Стой, это воскресный? Тю-тю-тю-тю…
Людмила
Ширяев. Ты ведь не знаешь?
Людмила. Знаю, не поможет.
Ширяев. Ну а вдруг? Обаятельной, симпатичной, о-дино-кой женщине…
Людмила. Что вы говорите, Роман Дмитриевич? Я старуха, какой из меня толк.
Ширяев. У, лиса. Уволю.
Людмила. Старая лиса, ста-ра-я.
Ширяев. Я тоже лис, но не такой старый, как ты думаешь. Все вижу.
Людмила. Я и не думаю.
Ширяев
Людмила
Ширяев. Люда, подумай.
Людмила
Ширяев. Вставка?
Людмила. Нет, действительно. Ах, вот. Склеилась.
Ширяев. Видишь, склеилась.
Себаков. Здравствуй.
Людмила. Витя, есть сигарета?
Себаков. Минуточку.
Людмила
Себаков
Ширяев. Где он?
Себаков. Сейчас у себя.
Ширяев. Ему нужен я, вот пусть и приходит ко мне.
Людмила. Да.
Ширяев
Людмила. Ой, Витька, спасибо.
Себаков. Подожди.
Людмила. Я было пятый угол начала искать. Его не поймешь, где он шутит, а где нет.
Себаков. Пошутить мы любим.
Людмила. Спасибо, выручил.
Себаков. Теперь ты моя должница.
Людмила. Андрюша, поздравь.
Долин. Прошла?
Людмила. Разумеется.
Долин. За мной долг.
Людмила. Боже мой! Все в долгах, как в шелках.
Долин. Видимо, без этого не проживешь, а хочется.
Людмила. Ох, хочется.
Себаков
Людмила
Себаков. Андрюша, ты явно пользуешься спросом у женщин. Что поделаешь, сейчас мода на толстых и лысых.
Людмила. Брось ты. Мода проходит…
Себаков. Значит, я могу надеяться?
Людмила. Пижон. Срочно женись, не то свихнешься на бабах.
Себаков. После свадьбы я себя чувствовал точно так же, как в школе, когда остался на второй год. Было-было. Ощущение какой-то неполноценности. Зачем? И тогда юный муж Виктор сказал: «Не хотел учиться, не хочу жениться». И знаешь, дышать стало легче, клянусь.
Людмила. Смотри, не лопни.
Долин. Люд, жени его на себе и отомсти за всех брошенных им женщин.
Людмила. Кастрировать, как кабанчика.
Себаков. Ну, вы скажете. Если бы не мой принцип: женщины для мужчины…
Людмила. Да… Да…
Себаков. Вахлаки! Куда они смотрят?
Людмила. А вот по сторонам и не видят. И хочется, чтоб заметили, а не видят, Витя.
Себаков. Ну, идиоты. Что на это скажешь?
Людмила. Бери ты.
Себаков
Людмила. То-то же. И идиоту бы рада, да нет его.
Долин. Слушаю. Нет. Долин. Здесь.
Себаков
Людмила. С Богом.
Себаков. Тики-так.
Людмила. Как все надоело.
Долин. Может, и в самом деле выйти замуж?
Людмила. Андрюшенька, ведь и в самом деле не берут.
Долин. Время терпит. Возьмут.
Людмила. Где оно – время? В том то и дело, что чем дальше, тем хуже, хуже и хуже. С вашим братом надо уметь обращаться, а я, как молодая дура, все верю, надеюсь, а потом как вляпаюсь, и снова одна. И ничего не меняется, все по-прежнему, только вчера тебе было двадцать, а сегодня уже сорок. Какая…
Байков. Андрей, вечером ты дежуришь.
Долин. Почему?
Байков. Дядю Колю на «скорой» увезли.
Людмила. Снова кровь?
Байков. Да. Из носа, из горла.
Людмила. Бедный старик. Пошла. До свидания.
Байков, Долин
Байков. Дневник искусств на конец октября твой. Сделаешь?
Долин. Руки не поднимаются.
Байков. Перестань.
Долин. Правда. Сил нет.
Байков
Долин. Устал?
Байков. Мягко сказано.
Долин. Любопытную штуку вычитал. Оказывается, вакуум никакая не разряженность, а наоборот – сверхплотность… Представляешь?
Байков. Забавно.
Долин. Прихожу к выводу, что естественное состояние человеческой жизни не работа, а…
Байков. Отдых?
Долин. Совершенно верно.
Байков. Блудливая мысль.
Долин. Где это ты?
Байков. Что там?
Долин. Ссадина.
Байков. Черт, горит.
Долин. Хомут был слишком нов.
Байков. Но все-таки я его одолел.
Долин. Кого?
Байков
Долин. Кому-то помогал?
Байков. Себе.
Долин. Уезжаешь?
Байков. Стариков к себе забрал. Отца трудно было сорвать. Почти не видит, воды в дом принести не может, а все хорохорится.
Долин. Разместились?
Байков. Проживем. Хоть на глазах будут, и на душе спокойнее. Анька умница. Ходит за ними, как за детьми малыми. Дети малые и есть. Твои пишут?
Долин
Байков
Когда на острове ты сиганул с обрыва, а мы с Пашей рыскали по лесу, я кое-что понял про себя. Бога молил, чтобы с тобой ничего не случилось. Понимаешь? Бо-га.
Долин. Сняли тему.
Байков. Оли я тебя никогда не прощу. Там вы были свиньей, мой мальчик, но у меня к тебе все в порядке. Запомни это.
Долин. Как вы меня нашли?
Байков. Не иголка.
Долин
Байков. Что такое? Андрей…
Долин. Саш… Они говорят… Пашу убили. На набережной.
Людмила. Андрей, из газеты звонили… Знаете, что ли?
Первый работник. Мерзавцы, мерзавцы.
Себаков. Поймали хоть?
Второй работник. О чем вы говорите? Разве у нас ловят?
Первый работник. Собственными руками придушил бы мерзавцев.
Себаков. Сколько их было?
Второй работник. Говорят, двое. Пять ножевых ран.
Людмила. Дежурная с дебаркадера видела их. Пока в милицию звонила, убежали. Высокие, один, заметила, черный, оба в плащах.
Ширяев
Илья Григорьевич. Обязательно, обязательно.
Эпизод второй
Барасенко. Смелее. Я думаю, Андрей меня не осудит.
Люба. Спасибо. Большое спасибо.
Барасенко. Минус двадцать восемь! В таком легком пальто. Вы с ума сошли. Никогда не видел подобной ткани.
Люба. Я и сама не знаю. Подарили.
Барасенко. Ключ вам оставить?
Люба. Нет, не надо. Я никуда не пойду, окоченела как бобик.
Барасенко. Давайте снимем пальто, быстрее согреетесь. Андрей придет, спускайтесь ко мне, я живу тремя этажами ниже, покажу вам ключ от городских ворот. Уникальная вещь, одиннадцатый век.
Люба. Коллекционируете?
Барасенко. Именно это обстоятельство вас спасло от холодной смерти.
Люба. Спасибо.
Барасенко. Вы не против познакомиться?
Люба. Танова Люба.
Барасенко. Геннадий Барасенко. Бактериолог.
Люба. Как это?
Барасенко. Занимаюсь чумой.
Люба. Фу, как страшно.
Барасенко. Как раз наоборот. Весной уезжаешь в поля, леса – и до самой осени. Что может быть полезней? Простите, а к Танову писателю какое-нибудь имеете отношение?
Люба. Жена.
Барасенко. Что вы говорите? Очень приятно.
Люба. Глупости. Очень славно.
Барасенко. Сами виноваты. Быть такой красавицей и так расположить к себе…
Люба. Спасибо.
Барасенко. Уверен, что вы друг другу понравитесь. Ну, отдыхайте, а то я разболтался…
Хозяин пришел. Здравствуй, Андрей.
Долин. Здравствуй.
Барасенко. Представь себе, еще немного и твоя гостья превратилась бы в экспонат музея императрицы Анны.
Полтора часа ждала у дома.
Люба. Гена меня спас.
Долин. За мной орден.
Барасенко. Ключ.
Долин. Будет тебе ключ.
Барасенко. Я Любе предложил коллекцию, так что спускайтесь ко мне.
Долин. Спасибо, рыцарь.
Барасенко. Ну, я пошел. Жду.
Люба
Долин. Крещенские морозы.
Люба
Долин. Здравствуй, удивительная. О-о, какие руки холодные. Подожди.
Люба. Ты сегодня работаешь?
Голос Долина. На перерыв заскочил. Здесь рядом, минут пятнадцать ходьбы. Не пугайся. Позвоню – пусть без меня.
Люба. А что вы делаете?
Голос Долина. Раскадровку. Ничего, обойдутся.
Плед дать?
Люба
Долин. Вот правильно.
Люба. Андрюш…
Долин. Ага.
Люба. Вот мой чемодан.
Долин. Чайник.
Что мне с тобой делать?
Люба. Что хочешь.
Долин. Бандитка…
Люба. Не говори так. Пожалуйста.
Долин. Плед возьму.
Люба. Подожди. Закрой дверь.
Эпизод третий
Долин
Люба. Сколько времени?
Долин. Не знаю. Сейчас.
Люба
Долин
Люба
Долин. Не врешь?
Люба. Это правда. Какой заба-авный без очков.
Долин. Я надену.
Люба. Не надо.
Долин. Буду лучше видеть тебя.
Люба. А я не хочу.
Долин. А почему?
Люба. А мне еще стыдно.
Мне немножко стыдно. Ну совсем немножко. Не сердись.
Долин. Я не сержусь.
Люба. Никогда не сердись на меня.
Долин. Никогда.
Люба. Кто это?
Долин. Не знаю.
Люба. Откроем?
Долин
Люба. Может быть, Байков?
Долин. Может, но вряд ли.
Люба. Почему вряд ли?
Долин. Он теперь большой начальник, а мы серые мышки.
Люба. Ты не серая мышка, ты замечательный, удивительный, ты мой добрый Карлсон. А Байков – обыкновенный танк.
Долин. Как?
Люба. Танк. Вы с ним поссорились?
Долин. Не ссорились, не мирились… Так, как-то… постепенно отошли.
Люба. Ну плевать. Я буду тебя вдохновлять, и ты напишешь роман века.
Долин. Не напишу.
Люба. Я тебя не вдохновлю?
Долин. Ты меня расслабляешь… и я готов захлебнуться тобой.
Люба. Захлебнемся оба, и что будет?
Долин. Что-нибудь да будет.
Люба. Я знаю. Это звонили Рыцарь и Ника.
Долин. Возможно.
Люба. А мы лежебоки. Андрюша, где она работает?
Долин. В больнице. Врач, а что?
Люба. У них есть дети?
Долин. Нет.
Люба. Почему?
Долин. Считают, что в наш век рожать детей – преступление.
Люба. А Танов считал, что в этом-то и есть настоящий смысл.
Долин. Заберем Настену и будем втроем жить-поживать да добра наживать.
Люба. Они мне понравились. Рыцарь и Ника. Никогда не думала, что так могут относиться друг к другу муж и жена. А он правда похож на рыцаря. Но ты – мой самый главный рыцарь.
Долин. Предпочитаю быть и впредь оруженосцем у моей прекрасной дамы.
Люба. Ты был моим оруженосцем?
Долин. Еще в университете вы покорили мое сердце. Разве это тайна?
Люба. Я знала.
Долин. И нас не смутит несовместимость сословий, когда ваш покорный слуга поведет свою госпожу к алтарю?
Люба
Долин. Что с тобой?
Люба. Пора вставать. Сколь…
Долин
Люба. Ну хорошо. Нам нельзя идти в ЗАГС.
Долин. Отчего?
Люба. Я очень вымоталась, Андрей, я хочу отдохнуть.
Долин. Ничего не понимаю.
Люба
Часть вторая
Картина первая
Эпизод первый
Все трое
Сергей
Долин. Спасибо. Взаимно.
Галя. Простите, мы ошиблись.
Долин. Бывает.
Сергей. Не серчайте.
Галя. Это двадцать девятая квартира?
Долин. Двадцать восьмая.
Сергей. А где же…
Долин. Выше.
Катя. Спасибо. Извините.
Галя
Сергей, Катя
Долин. Счастливо.
Счастливо. Ну, за встречу.
Катя. Извините, можно?
Долин. Да.
Катя. А дальше лифт не идет.
Долин. А вы пешком.
Катя. А разве там не чердак?
Долин. Нет.
Катя. Правда?
Долин. А что вас смущает?
Катя. Темнота.
Долин
Катя
Долин. Я не шучу, девушка. Та квартира – своеобразный аппендицит в доме, понимаете?
Катя. Понимаю. Спасибо.
Долин. Девушка!
Катя. Что?
Долин. Давайте выпьем?
Катя. Я не могу, меня ждут. До свидания.
Долин. До свидания.
Да. Привет. Вас тоже. Я? Да вот… только пришел… приехал. В аэропорт. Нет, не прилетела. Не знаю, наверное. Да, не дай Бог. Угу, понятно. Как Ника? Упарилась? Давай. Привет, солнышко.
Катя
Долин. Десять минут назад все обстояло именно так.
Катя. Тогда я пойду.
Долин. Не выдумывайте.
Катя. Пошла, правда…
Долин. Вероните бинте доля?
Катя. Как?
Долин. Не уходите. Клянусь, с вашей головы не упадет ни один волосок. Я существо миролюбивое… Девушка…
Катя
Долин. Но ведь вы пришли…
Катя. Сделаю глупость, а потом казню себя.
Долин. Не так уж и это глупо.
Катя. Правда?
Долин. Убейте меня.
Катя. Никогда бы не подумала, что там может быть квартира.
Долин. И не такое бывает. Друзья ваши веселятся на полную мощь, слышите? Почему мы не можем себе этого позволить?
Катя. Катя.
Долин. Удивительно хорошо.
Катя. Я не знала.
Долин. Теперь знаете, и, надеюсь, уйти вам будет не так просто.
Катя. Ух, какой вы хитрый.
Долин. Берите конфеты.
Катя. Спасибо.
Долин. С новым годом?
Катя. С новым годом.
Вика, Барасенко
Вика
Барасенко. Нет! Этот груз нам сладок и приятен. Старик, поздравляю!
Вика. Андрюша, скажи ему.
Катя
Барасенко
Катя. Мне нравится.
Барасенко
Вика. Ой, уронишь! Падаю! Рыцарь!
Барасенко. Не бойсь! Лям-пам-парам!
Вика. Упадешь! А-а, падаю!
Барасенко. …ничего не значит… Давай лапу.
Вика
Барасенко. Ника, дай руку.
Вика. …меня.
Барасенко
Долин. Знакомьтесь, Катя.
Барасенко. Рад, очень рад, от всего сердца.
Вика. Вика.
Барасенко. Сейчас заревет.
Вика
Барасенко. Я говорил!
Долин
Барасенко. Ника, кончай, Ника, кончай.
Вика. Катенька, давай выпьем! Мне так хорошо! Катюша, выпьем?
Катя. Выпьем.
Вика. Они мужчины, они не понимают. Рыцарь, мы будем пить вино. Налей!
Долин. Спасибо.
Вика
Катя. Нет-нет.
Вика. Рыцарь, ты не против?
Барасенко
Катя. Он очень дорогой, я не могу.
Барасенко. Сегодня можно все.
Вика. Что за дела, Катя? Я обижусь.
Катя. Мне неловко.
Вика. Все ловко. Где наше вино?
Долин. Давно ждет. Садитесь.
Вика. Чур, мой тост первый.
Долин. Минуту.
Вика
Долин. Я… Ну да ладно.
Вика. Милые! В год лошади я желаю вам всем… Чего я желаю?
Барасенко. Не забывать, что мы люди.
Вика. Нет-нет. Всем лошадиного счастья! Ой!
Барасенко. За что же нас так?
Вика. Я сбилась. Рыцарь, это ты меня запутал. Молчи. Вот как: лошадиного здоровья и счастья по целой лошади каждому!
Барасенко
Катя. Я потом, можно?
Вика. Танцевать!
Барасенко. И потом, и сейчас.
Вика. Танцевать! Рыцарь, приглашай Катюшу.
Вика
Барасенко. Вика, что ты?
Долин. Ушиблась?
Вика. Нет.
Барасенко. Вика, ну ты что?
Вика. У меня авария.
Барасенко. Тьфу ты!
Вика. Катя, помоги скорей. Не здесь, в ванной.
Барасенко. Чумичка.
Долин. Угу.
Барасенко. Как настроение?
Долин. Ничего.
Барасенко
Долин. Пока не знаю.
Барасенко
Долин
Барасенко. Черт возьми!
Долин. Что?
Барасенко. Ника же ей янтарь отдала.
Долин. Ну.
Барасенко. Вот те и ну. Шикарней камня в городе нет.
Долин. Отбери.
Барасенко. Андрей, теперь она обязана быть твоей. Я не могу допустить, чтобы мой камень улетел в неизвестность за так. Понял?
Долин. Постараюсь.
Барасенко. Но ты не забудь, что я тоже внес свою лепту! Ладно, Бог с ней, что упало, то пропало.
Долин. Да…
Барасенко. Выпьем?
Не хандри. Погода нелетная, да мало ли…
Долин
Барасенко. Кто?
Долин. Себаков.
Вика. Закрутите кран, у нас сил не хватает.
Долин
Барасенко. Дела-а.
Вика. Ой, да, надо идти.
Катя. И мне пора.
Долин. Да вы что меня бросаете?
Вика. Пошли к нам, ребята?
Долин. Катюша, идем?
Катя. Нет-нет. Сейчас возьму пальто и домой.
Барасенко. Катя, подумайте.
Катя. Уже поздно.
Вика. Только половина второго.
Барасенко. Хорошо.
Вика. Да ну вас, в самом деле.
Долин. Я сейчас. Кран закручу.
Голос Себакова. Смелее, разбойница.
Женский голос. Я не разбойница.
Голос Себакова. Давай расстегну.
Женский голос
Голос Себакова. Все-все. Иди сюда.
Себаков. Здравствуйте.
Женщина. Это кто такая?
Себаков. Марина, подожди. Сядь.
Женщина. Зовите меня – Марианна.
Себаков. Ну разбойница.
Женщина. Поцелуй мне руку.
Себаков
Женщина. Кто такой Андрей? Я – Марианна, а он Андрей. Кто такой Андрей?
Долин
Женщина. Где?
Себаков
Женщина. Какой славненький. Ты не Андрей, а Карлсон.
Катя
Долин. Катя, я вас провожу.
Долин
Женщина. Где ты меня подцепил?
Себаков. Марина, уймись.
Женщина. Ну почему ты меня не хочешь назвать Марианной? Ну почему?
Себаков. Хорошо, Марианна.
Долин. Витя, я ключ взял. Будешь уходить, хлопни дверью.
Себаков. Старик, извини…
Долин. Все в порядке.
Себаков. Завтра встретимся.
Долин. Хорошо. Пока.
Женщина
Себаков. Маленькая еще.
Женщина. Не фкаву. Я маинькая.
Себаков. Тридцать пять – тридцать шесть, не меньше.
Женщина
Себаков. Дура ты… а не Пузик.
Женщина
Себаков. Иди, бери.
Женщина. Сначала я выпью.
Себаков. Сколько ты можешь выпить?
Женщина. Много. Ну назови меня Пузиком.
Себаков. Пузик ты, Пузик.
Себаков
Женщина
Себаков
Картина вторая
Эпизод первый
Долин
Голос
Долин. Звук плывет, говорю.
Голос. А-а… Сейчас… Я чуть отмотаю.
Долин. Давай.
Долин
Себаков. Ты бы Байкову-то показался…
Долин. Зачем?
Себаков. Икру мечет.
Долин
Голос Людмилы. Спасибо большое, дорогие товарищи, наша передача подошла к концу. Мы надеемся, что круг вопросов, который был сегодня поднят, не оставит вас равнодушными. Пишите нам, что бы вы хотели увидеть и услышать в следующей нашей передаче. Свои письма направляйте по адресу: улица Красных партизан, семнадцать, студия телевидения, редакция «Творчество молодых». А теперь позвольте мне поблагодарить наших гостей за интересный рассказ об их жизни, труде… И пожелать им больших творческих радостей, удач… До новых встреч.
Себаков. Людка? Н-ну!!!
Долин. Приятная женщина.
Себаков
Долин
Себаков
Долин. Да, конечно.
Себаков. Сейчас кому?
Долин. Катюше.
Себаков. Эта девочка еще тебя не бросила?
Долин. Не говори. Чем дальше в лес, тем больше дров.
Себаков. Андрюша, почему тебя так молоденькие любят? Лысый, толстый…
Долин. Умный.
Себаков. Слепой.
Долин. Добрый.
Себаков. Старый. Тьфу.
Долин. Все относительно, старина.
Себаков. Везет же людям. И ведь знает, что женатый…
Долин. Не знает.
Себаков. Тебе не стыдно?
Долин. Стыдно, старик. Тихо.
Себаков
Долин
Себаков. Что такое?
Долин. Понятия не имею.
Людмила
Байков
Людмила. Александр Назильевич…
Байков. Люда! Это дело помрежа!
Людмила. Ей плохо.
Байков. Что с ней?
Людмила. Какая разница? Плохо и все.
Байков
Людмила. Не надо на меня орать.
Байков. Люда! Распустили мы их! Сами! Редактор, а бегаешь как девочка…
Людмила. С меня не убудет, а для Андрюши мне просто приятно.
Байков
Долин. Людочка, ты так проникновенно комментировала сейчас
Людмила
Долин. Вполне серьезно. Витя, скажи.
Людмила. Дайте сигарету с фильтром.
Себаков
Людмила. Теперь злые, как черти, бегают. И так работать некому.
Долин. Не пожалели мужика. Сколько ему до пенсии?
Себаков. Два, кажется.
Людмила
Долин. Интересуется? О чем?
Людмила. Думаешь ты работать или нет.
Долин
Себаков
Людмила. Что же тогда работа?
Долин. Иллюзия, не больше. Иллюзия жизни.
Людмила. Больно реальны твои иллюзии. Еле ноги после работы волочишь.
Долин. Разве это жизнь?
Себаков
Людмила. Вот где начинаются иллюзии.
Себаков. Андрей, ты не против?
Долин. За ради Бога.
Себаков. Людочка, есть предложение отдохнуть. Кроме нас троих никого не будет.
Долин. У меня соберемся…
Себаков. В тихой домашней обстановке. Посидим, языки почешем, споем. А?
Людмила. Андрюш, я не знаю, где ты живешь.
Себаков. Я за тобой заскочу, и вместе придем. Делов-то!
Людмила. Тогда побежала. Да, а во сколько?
Долин. Ну, часов в девять. Идет?
Людмила. Понятно. Витя, значит, я тебя жду.
Себаков
Людмила. Ну пока.
Долин. Счастливо.
Себаков. До вечера.
Ничего, что я так?
Долин. Прошла жалость?
Себаков
Долин. Спасибо.
Себаков. Глупости. Делов-то.
Долин
Себаков. Тяжко?
Долин
Себаков. Люба когда приедет?
Долин. Сейчас узнаю точно. Надоела мне вся эта канитель. Жить, так жить. Если, в общей сложности, мы прожили с ней вместе два месяца за полтора года – хорошо. В Новосибирск собирается.
Себаков. Зачем?
Долин. Двухтомник Пашин издают.
Себаков. А ей-то…
Долин
Сумасбродка. Иногда такое… А. Я скажу ей. Не мальчик же, в конце концов.
Себаков. На реплику. Ну давай. Я жду внизу.
Долин. Алло! Москва? Кто это? Елена Михайловна. Андрей Долин звонит. Здравствуйте. Люба у вас? Можно ее? Все в порядке, спасибо. Любаня, ты? Случилось. Как что? Соскучился. Да нет, все в норме.
Эпизод второй
Долин
Байков. Долин, почему бегаем от меня? Просил зайти – не зашли… Не понимаю.
Долин. Привет.
Байков. Сколько лет, сколько зим.
Долин. Выскочило. Замотался.
Байков. А вчера?
Долин. А разве я вчера был нужен?
Байков. Вчера нет, но ты и в понедельник не вышел на работу. Почему?
Долин
Байков. Если думаешь, мне приятно крутиться перед директором, сочинять небылицы о тебе – ошибаешься.
Хотя бы предупреждал.
Долин. Дай закурить.
Байков. Куда сейчас?
Долин. Дело одно есть.
Байков. Секрет?
Долин. Нет. В одно место… Так, ерунда.
Байков. Ну так что с понедельником-то? Не болел?
Долин
Байков. Что?
Долин. Сердце. Второго такого раза не дай бог, конечно. У меня бюллетень, ты не волнуйся. С Моцакевичем объяснюсь.
Байков. Не помешает.
Долин. А ты что ему сказал?
Байков. Сказал, что болеешь. Догадался.
Долин. Да ты что? Не веришь?
Байков. Почему? Верю.
Долин. Нет, действительно!.. Ну все, старик, мне пора. До завтра.
Байков. У тебя все ладно?
Долин. Где? В общем, да.
Байков. Люба приехала?
Долин. Знаешь, Саша, мне на эту тему не хочется даже говорить.
Байков. Тебе, наверное, было бы приятно вообще меня не видеть.
Долин
Байков. Не слепой, вижу.
Долин. Смех… Я вру, ты это видишь и не пытаешься скрыть, понимая, что я не могу этого не видеть… И тем не менее говоришь, верю. Потом переходишь на дружеский тон и обижаешься, что я хочу сбежать от тебя.
Байков. Унижать тебя я не хотел.
Долин. Ни в коем случае.
Байков. Понял иначе – бог с тобой.
Долин. Система взаимоотношений заставляет понимать иначе.
Байков. Наших?
Долин. И наших.
Байков. Интересно.
Долин. Ну что, мы сейчас разбираться будем?
Байков. Не знаю, как с тобой говорить. Только и думаешь, как бы не обидеть, да как бы тебя правильно поняли, да не дай бог показаться невнимательным. Занимаешься ловлей блох… Не знаю.
Долин. По-человечески.
Байков. Что?
Долин. Жить надо по-человечески, а не кататься на костях других.
Байков. Не понял. Я что ли катаюсь?
Долин. Лихие вы люди. Маньковский двадцать лет отдал… Мало он доброго сделал? Вспомни, было время, когда только за счет него и выезжали.
Байков. Увольняем не мы, а директор – это раз.
Долин. Но по нашим докладным – это два. Перебрасываетесь людьми, как мячиками. Устроители. Человека уволили, и неважно, что он там может выкинуть… Если повесится – ну дурак, вот и все. Зато дело не будет страдать. Постоянно чувствуешь себя каким-то нежизнеспособным, виноватым. Почему? Мне тридцать два года, а обращаетесь со мной, как с ребенком. И не потому, что боитесь, как ты говоришь, обидеть. Нет. Просто вам выгодно иметь взрослых детей. У детей прав нет, тем более у сукиных детей. Такое отношение. Не спорь, такое.
Байков. Твоя жизнь – это твоя жизнь, и ни в чьем ведомстве она не находится. Сам определяешь себе место и, соответственно, права.
Долин
В общем-то, что я тебе? Вроде бы друзья, по инерции… Мне даже кажется, что не будь мы с тобой связаны Пашей, ты б давно от этого бельма в моем образе избавился.
Байков. Не дай бог оказаться на твоем месте сейчас кому-нибудь другому.
Долин. Убил бы?
Байков. Будь здоров.
Долин. Саша! Сань!
Иди сюда.
Беда со мной? Беда.
Байков. Пойдем ко мне.
Долин
Байков. Ты их не за…
Долин
Байков. Жизнь ты, допустим…
Долин. Правильно, можно и калекой жить. Вот когда я подумал об этом в ванне голый, мне стало жутко.
Байков. А что, жизнь – это и есть…
Долин. Борьба, драка?
Байков. Угу.
Долин
Байков. Недостаточность интеллекта тех типов…
Долин. Они от своей недостаточности, избивая, получают удовольствие, а я, несмотря на вроде бы и достаточность, страдаю. И мой интеллект меня не спасает, поскольку сводится к нулю.
Байков. Да дай ты мне сказать!
Долин. Извини. Просто мы быстро понимаем друг друга. Говори.
Байков. Представь, что ты получаешь удовольствие, когда тебя бьют.
Долин. Не смеши.
Байков. Не бывает?
Долин. Патология.
Байков. Как и со стороны тех, кто бьет? Чего молчишь?
Долин. Допустим.
Байков. Какого же черта ты строишь свои выводы на патологии?
Долин
Байков. А живешь ты зачем?
Долин. В самом деле.
Байков. Ладно, если б хоть в чем-то был ущербен или не везло. Ведь все нормально.
Долин. Что?
Байков. Ты что, бездарь? Не ценят тебя?
Долин. Кому это надо?
Байков. То есть?
Долин. То, чем мы занимаемся, считаешь действительно серьезным? Что это кому-то интересно, жить без этого не смогут?
Байков. Ну-у, старик… Ты же не маленький. Я не отрицаю, есть периоды подъема, есть падения.
Долин. Для истории – период, а для меня – вся жизнь. Разница. Не претендую на свою историческую значимость, но упадок меня тоже не утешает.
Байков. Пошли ко мне.
Долин. Саша, меня ждут.
Байков. Я б тебе возразил.
Долин. Понятно.
Байков. Забегай.
Долин. Приду обязательно. Я думаю, все образуется. Мне ужасно перед тобой неловко…
Байков. Вот-вот! За связи свои человеческие должно быть ответственным. Завтра вместо дяди Коли, помнишь?
Долин. Да, дежурю. Как часы.
Байков. Не договорили. Жаль. Бывай.
Долин. Буду.
Картина третья
Эпизод первый
Старуха. Вот так да! Попался?! Что это! Вот это что?! В глаза бы тебе своей иголкой. Ну иди, иди. Прямо в глаз, чтобы все мозги просверлить…
Долин
Старуха. Ничего, я выйду.
Танов. За свет надо платить, старик.
Долин. Все делают – ничего, сегодня в первый раз попробовал и вот…
Долин. Я так и не научился. Пальцы болят.
Танов. Потом появляются мозоли, подушечки твердеют.
Долин. У меня не хватает. Очень нервничаю. Что это за аккорд?
Танов. Его никто не знает.
Долин. Красивый.
Танов. Угу. Его никто не знает.
Долин. Наконец-то.
Люба
Долин. Сил нет.
Люба
Долин. Можно я потрогаю твои глаза?
Люба. Зачем?
Долин. Красивые… как аккорд.
Люба. Потрогай.
Долин. Не больно?
Люба. Нет.
Долин. Ты их не закрыла…
Люба. Дай мне руку.
Долин. От гитары. Появляются мозоли, подушечки твердеют…
Танов
Люба
Танов
Долин
Люба
Долин. А спала?
Люба. Сегодня в порту.
Долин
Танов. Ничего. Девочка восполняет пропущенный этап.
Долин. Какой этап?
Танов
Долин
Люба
Долин
Люба. Пошел ты в ж…
Долин. Эй.
Эй!
Себаков. У?
Долин. Вставай.
Себаков. Что?
Долин. Вставай.
Себаков. Сколько часов?
Долин
Себаков. Ближе.
Долин. Сколько?
Себаков. Сдурел. Половина седьмого! Ложись давай.
Долин. Вставай, выпьем.
Себаков. Андрюш, ты выспишься, а мне к восьми.
Долин. Я не буду спать.
Себаков. Не выдумывай.
Долин. Из солидарности. Вставай.
Себаков
Долин. Где мои очки?
Себаков. Баламут.
Себаков. О-о-о.
Долин. Держи. Поехали.
Долин
Себаков. Приехали.
Долин. Кто это?
Себаков. Людка. Ты что?
Долин. Кака…
Себаков
Долин. Да? Погу-ля-ли. Ничего не помню.
Себаков. Нет-нет, все.
Долин. Перестань.
Себаков. Андрей, я – пас.
Долин
Себаков. Мне на службу… Нет-нет.
Долин. Всем на службу.
Себаков. Значит, тоже не пей.
Долин
Себаков. Андрюша, ты говоришь о невозможном.
Долин. Да?
Себаков. В наших условиях? Бриться есть чем?
Долин. Безопасная.
Себаков. В самый раз.
Долин. Почему невозможно?
Себаков. Разве что уподобиться староверам и в какую-нибудь глушь лесную. Бритва где?
Долин. Хотя бы… В ванной. И лезвия там.
Себаков
Долин
Людмила. Не пей, Андрей.
Долин. О! Привет!
Людмила
Долин. Разбудили?
Людмила. Разве это сон.
Долин. Ты не спала?
Людмила. И сама не пойму.
Долин. Как голова? Шумит?
Людмила
Долин. Выпьешь?
Людмила. Что ты! Молчи! И сам не пей. Зачем тебе неприятности.
Долин. А, никуда я не пойду.
Людмила. На работу не пойдешь?
Долин. Ну какой из меня сегодня работник?
Людмила. Как же… без уважительной…
Долин. Это не проблема.
Люда, сны умеешь разгадывать?
Людмила. Почти нет. А что тебе приснилось?
Долин. Жена, муж ее покойный… Еще старуха какая-то из домоуправления.
Людмила. А ты веришь в сны?
Долин. В общем-то нет… Просто любопытно.
Людмила. Покойник звал тебя к себе?
Долин
Людмила. Не звал?
Долин. Нет.
Людмила. Говорят, когда покойник зовет – к смерти. А жена как?
Долин. Как снилась?
Людмила. Да.
Долин. Ну как…
Людмила. Если целовались – плохо.
Долин. Скорее наоборот.
Людмила. Дрались?
Долин
Людмила. Прибивается, значит, к тебе. Может, скучает, а может, к известию.
Долин. Может быть…
Долин. Ладно, к черту сны.
Себаков
Людмила. Доброе утро.
Долин. Побрился?
Себаков. Раз-два, делов-то. Лезвия отличные. Ну что, братцы? Начинается трудовой день.
Долин. Витя, у меня к тебе просьба: позвони дежурному и скажи, что я заболел.
Себаков. Может, лучше…
Долин
Себаков. А как мне представляться?
Долин. Скажешь, что врач, что у меня с сердцем плохо, и все. Я тебя очень прошу.
Себаков. Где аппарат?
Долин. Четыре, пятнадцать, тридцать шесть.
Себаков
Долин. Угу, спасибо.
Себаков. Хорошие мои, я исчезаю. Людок, ты идешь? Или попозже? По-моему, тебе к десяти?
Людмила. К десяти.
Себаков. Прекрасно.
Людмила
Себаков
Людмила
Себаков
Долин
Людмила
Долин. Сварю кофе. Хочешь кофе?
Людмила. Очень.
Долин. Овентура куробата сите вина моля пусс!
Людмила. Ой!
Долин. В переводе – один момент.
Людмила
Людмила. Вот, кофе…
Катя. Нет, спасибо.
Долин. На кухне, правда, почище…
Катя. Было открыто.
Людмила. До свидания.
Долин
Людмила. Андрей, я пойду. До свидания.
Долин. Ну что?
Катя
Долин
Катя. Ничего.
Долин. Заладила. На кофейной гуще гадала?
Катя. Гадала… дома.
Долин. Веришь?
Катя. Нет.
Долин. Вот и не верь.
Катя. Я и не верю.
Долин. А раз не веришь, не смотри так!
Катя. Как?
Долин. Вот беда-то!.. Да не было у меня с ней ничего. Не бы-ло. Садись.
Пришла она с Себаковым вчера, выпили. Ночевали у меня. Сейчас Витя ушел на ра…
Катя. Не люблю.
Долин. Пора полюбить. Деревне – чай с молоком, городу – кофе с коньяком.
Катя. Не хочу.
Долин. Я тебя прошу, не смотри так.
А что случилось? Почему ты не в институте?
Катя. Зачем?
Долин. Она меня спрашивает.
Катя. Вчера была защита.
Долин. Да? Ну и как?
Катя. Все хорошо.
Долин. Поздравляю.
Разве четверг не сегодня?
Байков. Извини, тебя волновать нельзя… Сердце? Бедное сердце.
Долин. Может, не сейчас?
Байков. Когда вам удобно?
Долин
Байков. Ты за кого меня принимаешь?
Долин
Байков. Да с тобой нельзя говорить. Тебя убить надо. Взять и просто убить.
Долин. Попробуй! Может, легче станет.
Байков. Такой скотины я еще не встречал.
Долин. Осторожнее, здесь девушка.
Байков
Долин. Катя…
Байков. Я бить тебя буду, а не разговаривать. Бить, как самую последнюю суку.
Чтобы из-за такой падали люди носились по городу, ища замену, потому что у него голова… с похмелья… Тратили свои нервы, здоровье… Чтобы я сгорал от стыда… за эту паскуду!
Байков. Смотри в глаза… В глаза.
Вот так. А теперь слушай. Перед дядей Колей, как перед ней, на коленях будешь просить прощения. Старик, кровью харкая, но выручил. Это раз. Заберешь трудовую и можешь быть свободен. Это два. И боже упаси с этого дня попадаться мне на глаза. Три.
Долин
Размялись немного.
Долин. Байков!
Два слова… На посошок.
Да подожди ты!
Совесть теперь твоя страдать не будет. Если я правильно понял, мы больше не увидимся. Надеюсь, честолюбие твое тоже не пострадает из-за минуты… общения со мной.
Байков. Мне некогда.
Долин. Ничего. Две минуты… Саша, что бы я сейчас ни сказал… Одним словом, если можешь сделать так, чтобы меня не увольняли…
Байков
Долин
Байков. Я сказал нет!
Долин. Почему?
Байков. Я тебе не верю.
Долин. Ну… в последний раз… Я брошу пить, все. Клянусь, никогда ты за меня краснеть не будешь.
Байков
Долин. Если бы мне было наплевать… Я постарался бы выглядеть приличней. Неужели ты не понимаешь?!
Байков. Уезжай.
Долин. Куда?
Байков. Где тебя не знают.
Долин. Значит, не поможешь?
Байков. Вот! Все что тебя заботит!..
Долин. Не надо.
Байков. Правильно. Платить должен ты.
Долин
Байков
Долин. Нет, постой! Хочешь уйти? Сделал дело и хочешь уйти!
Байков. Убери…
Долин
Вот и хорошо. Очень хорошо. Саша, может я не прав…
Долин
Ну молчи, правильно. Они никому не верят. Труп увидят, тогда поверят. Ишь какие… На человека, с человеком так. Не смейте! Никогда не смейте так обращаться… Я вам не мальчик.
Байков. Вот это цирк.
Долин
Байков. Как же я тебя раньше не понял?
Долин. Вот так… очень просто.
Байков. Помнишь, я назвал тебя гадом? Потом подумал: а в ком из нас его нет… Оказывается, ты еще и гаденький.
Долин
Байков
Долин
Я кому сказал?
Катя
Подожди. Все приготовлю и выпьем вместе.
Отметим диплом.
Долин. Ну вот, теперь ты… Хык!
Часть третья
Картина первая
Эпизод первый
Вика. А где Катюшка? Привет.
Себаков. Привет. Дай помогу.
Вика. Не урони. Селедку «под шубой» любишь?
Себаков. Больше «шубу». А что это?
Вика. Тертая редька с чесноком, с сыром и майонезом. Не ел?
Себаков. Нет.
Вика. На, попробуй. У?
Себаков. Ну-ка, ну-ка.
Вика. Лимит. Когда сядем за стол.
Себаков. Пожа-ле-ла-а.
Вика. Ладно, еще одну ложечку.
Вика. Ой. Поцарапала? Десну? Покажи.
Себаков. Хороша.
Как будто выпил…
Вика. Ну перестань, Витя. Подожди… Увидят.
Себаков. Никого нет. Услышим.
Вика. Платье не пом…
Себаков
Вика. Мы ошалели.
Себаков
Вика. А где…
Себаков. Да никого нет. Мужа напоим?
Вика. Ой, ходок! Ну, ходок!
Себаков. Вот шальная. Кого испугалась? Слышишь, тихо.
Вика
Себаков. Не верю.
Вика. Здесь? Ой-е-ей. Ну вот, платье помял.
Себаков
Катя
Вика. Ну, что теперь?
Катя
Себаков. Катюша, можно с тобой поговорить?
Я люблю эту женщину. Очень люблю. Но все так непросто…
Ты не веришь? Почему? Вика, на минуту…
Может быть, тебе думается, что проще все выложить Геннадию как есть?
Иногда мне кажется, что это единственный выход, но стоит только шевельнуть мозгами, и ты на лопатках.
Катя
Себаков
Катя. Я не понимаю, чего вы хотите от меня?
Себаков. Прежде всего, не надо вот таких взглядов. Немых, что называется, укоров. Я к ним еще пятнадцать лет назад выработал иммунитет.
Я рассчитываю не на моральный кодекс, вбитый вам за партой, а на вашу разумность и пусть пока небольшой, но все же личный опыт. Перекиньте мою ситуацию на себя. Кстати, и перебрасывать нечего: у Вики – муж, у Андрея – жена. Так что уж лучше нам протянуть друг другу руки, как товарищам по несчастью, и каждому потихоньку, как сможем, выбираться из этой связки. Лады?
Катя. Какая жена?
Себаков
Долин. О, Витек! Приветствую!
Себаков. Дай, облобызаю.
Долин. Спасибо.
Себаков. Главное, не болей.
Долин. Никак бомба. Такой тяжелый.
Себаков. Теперь, прежде чем что-либо – взвесь. Весы, глухомань.
Долин. Катя, смотри. Действительно.
Барасенко
Долин. Катюша, ты чего такая бледная?
Себаков. Катя, где нож? Хлеб порезать.
Барасенко. Контролировать свой вес – великая вещь.
Катя
Себаков. Спасибо.
Долин
Катя. Принесу хлебницу
Барасенко. Семьдесят восемь. Я думал больше. Вика, встань, я тебя взвешу. Туфли сними.
Вика
Долин
Себаков. Андрюша, скинешь излишек, спросишь у меня, как отбиваться от женщин.
Барасенко
Вика
Себаков
Долин. Не пошли.
Барасенко. Интересно… в бараний вес входит курдюк?
Долин. Вероятно, в зависимости от пола.
Барасенко
Катя
Себаков. Прекрасно.
Барасенко. А чего мы ждем?
Себаков. Теперь все претензии к Долину.
Долин. Просьба за стол и налить себе вина.
Вика
Долин. Катюша, садись. Вика!
Вика. Иду!
Долин. Прежде чем мы начнем пить за мое здоровье, я хочу нарушить традицию.
Барасенко. Андрюша, с традициями не шутят.
Вика. Рыцарь, подожди.
Ой, на платье?
Себаков
Вика. Надо соли.
Катя. Нет, только на скатерть.
Барасенко. Мой дед в тридцать седьмом шутканул в Киеве, а смеялись на Сахалине.
Вика. Дайте вы сказать.
Долин
Катя. Ничего.
Долин. Я предлагаю первый тост поднять не за себя… Подождите, не перебивайте. Нас здесь немного, и это очень хорошо. Люди сегодня собрались те, кому не безразличен я, я в этом уверен… Мне не хотелось никому напоминать о своем дне рождения, и я этого не делал, рассчитывая на тех, кто искренне меня помнит и любит. Кого-то из моих близких людей нет за этим столом, у кого-то другая география, а кто-то уже успел стать далеким…
Вика. Ну и черт с ними.
Долин. Да. Спасибо вам, что вы пришли. Я вас всех очень люблю и хочу, чтобы в жизни вашей было как можно меньше огорчений, а больше радостных и приятных минут.
Себаков. Часов.
Долин. Недель.
Вика. Месяцев.
Себаков. Лет.
Долин. Да.
Эпизод второй
Себаков. Что там Большой театр! Вика, ты заткнешь за пояс десять Плисецких!
Вика. А ты как думал? Могем!
Барасенко. Но самый эффектный был момент поддержки. До такого, по-моему, еще никто не додумался.
Себаков
Вика. Ребята, давайте гитару возьмем!
Себаков и Долин
Вика
Барасенко. Пощадите! Ноги поднять не могу.
Себаков. Гена, не по-рыцарски.
Барасенко. Расстреляйте меня…
Долин. Вика, пойдем принесем. Плясуны, поскучайте – мы сейчас.
Себаков
Барасенко. Не жалко.
Вика. Ой, смотри! Андрюша, за мной.
Барасенко. А куда Катюша подевалась?
Голос Долина
Себаков. Покурим?
Барасенко. Покурим.
Себаков. Когда уезжаешь?
Барасенко. В поле?
Через неделю. Мои суслики по мне плачут.
Себаков. Интересная работа?
Барасенко. Когда как. Девочки в группе интересные попадаются. Да все порядочность не позволяет…
Себаков. Чья?
Барасенко. Моя, чья же еще?
Себаков
Барасенко. У Андрея?
Себаков. Конечно. Пока жена в разъездах, чего теряться.
Барасенко
Себаков. Может и ни на что. Редкий экземпляр – девочка на валюту.
Барасенко. Как думаешь, спит она с ним или не спит?
Себаков. Черт его знает. Он ведь с идеей.
Барасенко. На однолюба не похож.
Себаков. Не распространяйся только… Тут на днях пикничок организовали. Мы с Андреем и бабенка одна.
Барасенко. Кто?
Себаков. Из нашей конторы.
Барасенко. Я, по-моему, сегодня тоже перебрал.
Себаков. Интересно, как он с Любкой расхлебываться станет?
Барасенко. Э-э. Люба тоже времени зря терять не будет.
Себаков. Когда к нам на студию пришел, я думаю: «Этот своего не упустит». Да еще с таким толкачом – Байковым. В газете, слышал, он умел разворачиваться. Ну, думаю, спрятался за ширмочку. Знаешь, как бывает: ни во что не вмешиваюсь, со всеми добренький, интеллигентный. А потом смотрю – нет. Такой уж есть. Но вот тоже… Что лучше: или быть такой амебой или, все-таки, хоть как-то устраиваться? Хорошо, до сих пор мама с папой деньги шлют, ну а дальше?
Барасенко. Кстати, своеобразный вид паразитизма. Работать не устраивается, занял у нас пятьдесят рублей, а из каких фондов отдавать будет – непонятно.
Себаков. Книги может продать.
Барасенко. Тридцать рублей предлагал за Пастернака – не отдает.
Себаков. Хочешь, устрою?
Барасенко. Серьезно?
Себаков. Хочешь?
Барасенко. Сколько?
Себаков. Ну не дороже тридцати.
Барасенко. Договорились. Спасибо, Витя.
Себаков. Обмоем это дело.
Барасенко. Мне много…
Себаков. Давай-давай, не умрем.
Барасенко. Я думаю.
Себаков. Понятно. Долин?
Барасенко
Себаков. О какой?
Барасенко. Что сверхплотность – это вакуум, что естественное состояние – отдых, а не работа…
Себаков
Барасенко. Я, что ли, за него буду работать? А он ведь так и живет, и хорошо ему. Ты тоже мог бы так жить, правильно? Я, да все. Такой девочкой, как Катюша, и я с удовольствием покормился бы. Правильно? И плевать нам на верность… Да?
Себаков. Какой разговор.
Барасенко. С какой стати я должен выслушивать его философские измышления, соглашаться?..
Себаков. Зачем соглашаться?
Барасенко. Обижается.
Себаков. Ох, эти обиды. Било его мало. Даст бог, Люба его обучит жизни.
Барасенко. Не-ет, таким клоуном я не хотел бы быть. Как он не видит? Она же изменяет ему по-страшному.
Себаков
Барасенко. Серьезно?!
Себаков
Барасенко
Себаков. Пусть живет.
Долин
Катя. Андрей, где моя сумочка?
Долин. Катюша, милая…
Катя. Мне надо идти.
Долин. Ну-ка подожди. Что случилось?
Катя. Не надо. Пусти, я пойду.
Долин. Да что с тобой?
Себаков. Катенька! Вы куда?
Катя. Не надо! До свидания.
Долин
Себаков. В самом деле, Катюша, что же уж так-то? Ну вот, слезы.
Долин
Себаков
Катя. Ну что вы делаете! Зачем?..
Долин. Не делай глупости.
Катя
Долин. Тебя обидели? Кто?
Катя. Ты!
Вика. Что ты, девочка?
Катя
Барасенко
Себаков. Ка-тя, милая…
Катя. Не говорите мне так!
Вика. Что за наглость такая?!
Катя. Можете не кричать. Я все равно скажу.
Вика
Долин. Катя…
Катя
Вика. Андрей, в чем дело? Убери ее.
Катя. Андрей – тряпка, амеба, клоун с рогами.
Себаков
Катя
Вы не люди, вы чудовища… Я боюсь вас…
Я боюсь… Обманывают, продают… друг друга… Разве можно… потом целуются. Ничего!.. Ничего настоящего… Почему вы такие?.. Страшные… Пустите меня! Мамочка! Мамо-о-чка!..
Долин. Катя, родная…
Катя. Они не любят тебя, Андрюша, они обманывают… Мамочка… Ты такой же. Все врешь… Не хочу пить, убери…
Себаков. Охо-хо.
Барасенко
Что?
Долин
Себаков. Его бы на пинках вынести…
Долин. А ты чего ждешь?
Себаков. Так круто?
Долин. Уйди от греха.
Себаков. Ой, как страшно!
Долин. Убью!
Себаков. Не шутишь?
Успокойся. Спокойно.
Катя
Себаков
Катя
Долин. Останься у меня.
Катя. Найди, пожалуйста.
Долин. Что они говорили?
Катя. Говорили… Какая разница? Ничего нового.
Долин. Не скажешь?
Катя. Ха. Мне двадцать два… И ничего не хочется… Совсем. Ты меня заразил.
Долин. Чем?
Катя. Старостью. Ты нездоров, и я нездорова, а мне только двадцать два года.
Долин. Не вижу взаимосвязи.
Катя. А зачем?
Долин. Что зачем?
Катя. Видеть. Так есть и все.
Катя. Не лезь!
Долин. Почему?
Катя. Андрюш, ты умер… Мне абсолютно все равно, есть ты или нет. Можешь думать, что я тебя… обманула, но так нельзя. Нельзя. Носишься со своими болячками, как клуша… взваливаешь на плечи мне, другим… И все смеются…
Долин. Кто?
Катя. Рыцарь. Себаков… Все. А ты – мужчина.
Ни во что не веришь, заврался и другим, и себе. Вымаливаешь справки о болезни… Звонишь на работу, что болит сердце, а сам пьешь. Это стыдно, Андрюша!
Долин. Мне нет.
Катя
Долин
Катя. Чтоб самолюбие твое утешить, не больше. Кому нужны твои теории, господи…
Долин. А я и не претендую.
Катя. Нет, претендуешь! Потому что любишь себя, очень любишь! А на других тоже плюешь.
Долин. И на тебя?
Катя. И на меня.
Долин. Если бы ты меня действительно любила, ты бы не сказала это так… спокойно.
Катя. Я тебя уже не люблю.
Долин. Прошла любовь, по ней звонят колокола. Умерла, значит?
Катя. Правильно, умерла.
Долин. Интересно, давно?
Катя. Час назад.
Долин. Подожди…
Катя. Я одна пойду.
Долин. Катя, ты нужна мне… это серьезно.
Катя. Я – серьезно, жена – серьезно. Женщина, которую вы на днях с Себаковым любили, тоже серьезно!
Да?
Долин. Уходи.
Картина вторая
Эпизод первый
Голос Любы. Здравствуйте.
Голос Вики. Любок! Проходи.
Люба. Представляешь, лифт не работает, как дура, тащилась с чемоданом на шестой этаж, а Долина дома нет, и я ключ посеяла.
Вика. Ну раздевайся. Слушай, какая ты шикарная!
Люба
Голос Вики. Ты из аэропорта?
Люба. Откуда же еще. Скотина такая, должен был встретить и не встретил.
Голос Вики. А он знал?
Люба. Я телеграмму давала, должен знать. Фу, сердце колотится – сил нет.
Спасибо.
Вика. Как Москва?
Люба
Вика. Хочешь еще?
Люба. Ой, хочу!
Люба. А где Рыцарь?
Вика
Люба. О господи.
Вика. Препараты готовят, оборудование. На обед прибежит. Пей.
Люба
Вика
Люба. Италия. Жмут немного.
Вика. А какой размер?
Люба. Тридцать шесть. Померь.
Ну как?
Вика. Как в сказке.
Люба. Покупай.
Вика. Сколько?
Люба. Сто восемьдесят. Я их на продажу и взяла, а себе еще купила. Только бордовые.
Вика
Люба. Далеко в чемодан лезть. Потом.
Вика
Люба. Витька, милая, подай мою сумочку. В прихожей.
Ну, как вы тут?
Вика. Да все так же.
Люба. Держи.
Вика. Мамочка! Пудра компактная, помада, тени!
Люба. У меня еще есть.
Вика. Спаси-и-ибо! Сколько с меня?
Люба. Ты что, сдурела? Тебе в подарок.
Вика. Дорогой?
Люба
Вика. Ну, это еще по-божески.
Люба. У себя в больнице спроси, может, кому надо.
Вика. Что ты! С руками оторвут.
Люба. Вика, может быть, мы сами ключ подберем?
Вика. Бесполезно. Они у него по группам распределены, и каждая группа в своем футляре, а ключ от футляров Рыцарь прячет. Пока будем искать…
Наверное, он.
Барасенко. С приездом.
Люба. Спасибо, Рыцарь.
Барасенко. Выглядишь прекрасно. Позволь прикоснуться?
Люба. Позволяю.
Барасенко
Люба. Что. Домой не могу попасть – вот что.
Барасенко. Ключа нет?
Люба. Нет.
Барасенко. Андрей где?
Люба. На работе, вероятно.
Барасенко. На какой работе?
Люба. На студии, на какой же еще?
Барасенко. Да? Ника, ты думаешь меня кормить?
Вика. Иду.
Люба. Не может же он так крепко спать. Я минут пять звонила.
Барасенко. А что ему остается делать? Только спать и осталось. С работы выгнали, с любовницей, насколько мне известно, поссорился… Вот ключ.
Вика. Гена, иди ешь. Прости, Люба, я не знала, как тебе сказать. Она такое здесь натворила… Нас с Рыцарем чуть не поссорила.
Люба. Кто?
Вика. Ну она.
Барасенко. Двадцать один – двадцать два.
Вика. Наглая-я девка – до невероятности. На мордочку ничего, темненькая, но наглая-я.
Люба. Так она что, любовница Долина?
Вика. По-моему, да.
Люба. Откуда ее занесло?
Вика. Из пединститута. То ли еще учится, то ли уже закончила… Ну и чему такая может научить? Набирают разную шпану…
Люба. Подожди-подожди.
А с работой что у него?
Вика. Как неприятно. Не хотела я тебе ничего рассказывать, но вот как не сказать. Мы, Люба, Андрея очень любили. Сколько я ему добра сделала… Бюллетени, справки – все, что ему было надо – доставала… И вот – дождались. Связался с этой молодой да ранней, запил, на работу перестал ходить – вот и уволили. Кошмар.
На нас наорал. Мы теперь с ним и не общаемся.
Люба. Дай сигарету.
Вика
Барасенко
Вика. Ой, рассказала.
Люба. Ген, вы мне поможете дверь открыть?
Барасенко. Конечно же.
Вика. Ко скольким пойдешь?
Барасенко. К четырем. Машина ждет.
Вика. Приезжай пораньше.
Барасенко. Убери лапы.
Эпизод второй
Долин. Любушка!
Люба. Чуть раньше.
Долин. А я жду-жду, жду-жду. Ну, думаю – все.
Люба
Ой, да ладно. Принеси стаканы.
Барасенко
Люба. Ягодная паста…
Вика. Для коктейля? Рыцарь…
Барасенко. Додумаются же.
Люба
Вика. Люба, мне неловко. Рыцарь, лучше пойдем.
Люба. Сидите.
Долин. Давай я порежу.
Люба. Сама.
Долин. Любаша, ты на такси приехала?
Люба. На такси. Вика, Гена…
Барасенко. Спасибо.
Долин. В автобусе так душно. Я, по глупости, плащ надел… Взмок.
Люба. Денег на такси нет?
Долин. Как нет? Есть, да…
Люба. Покажи.
Долин
Люба
Долин
Люба. Откуда у тебя столько?
Долин. Я ведь работаю.
Люба. Работаешь?
Долин. Работаю.
Люба. Вика, значит, договорились: сколько продашь, столько продашь. Ребята, как с билетами на Новосибирск, вы не знаете?
Барасенко. По-моему, нормально.
Вика. Основной наплыв с июня. В крайнем случае, я позвоню Лидке в диспетчерскую – достанет.
Барасенко. Какой Лидке?
Вика. Здравствуйте.
Барасенко
Люба. Может быть, ей тоже комплект продать?
Вика. Вот дура, не догадалась! Конечно.
Барасенко. Какой комплект?
Вика. Тени, помада, пудра.
Барасенко. Тогда хоть до Лондона достанет. Люба, но сапоги ты моей бабе оторвала знатные.
Люба. Сейчас свои покажу.
Барасенко. Какие легкие.
Вика. Смотри, каблук резной.
Долин. Чья фирма?
Люба. Настене джинсовый костюмчик…
Долин. Люба…
Люба. Маме хотела шаль привезти. Как они там без меня? Не успела.
Долин. Настя очень выросла. Я был у них. Красивая деваха.
Барасенко. Сколько ей?
Долин. Восемь, девятый. Уже во второй класс…
Люба
Долин. А… Любаша, я…
Люба. Подойди-ка. Ближе. Испугался?
Долин. Любаша, что с тобой?
Люба. Иди сюда.
Долин. Ничего не понимаю.
Люба
Вика. Люба, перестань. Ну что ты делаешь?
Люба
Долин. Кто изменяет? Люба!..
Люба. Я тебе объясню… Вот тебе! Чтобы имя мое трепали… Вот!
Вика. Люба, не надо!
Барасенко. Мне пора!
Долин
Люба. А громче можешь?
Долин. Прекрати, я сказал!
Барасенко. До свидания.
Люба. Пока. Я еще заскочу к вам.
Эй, пепельницу.
Долин. Я тебя так ждал.
Люба. Расскажи-ка про свою девочку.
Долин. Напрасно ты начала скандал. У меня с ней товарищеские отношения. Или тебе этого уже не понять?
Люба. Пусти.
Долин. Форточку открыть?
Люба. Лысая башка, дай пирожка.
Долин
Люба
Долин. Ты знала, сколько я вынес, женившись на тебе. От меня отвернулись друзья, считая, что я на этом грею руки… Считают, что я предал Пашу, а я только полюбил тебя. Вот моя беда. Если я тебе не нужен, скажи мне. Давай решим что-нибудь.
Люба
Долин. Я говорю серьезно.
Люба. Ничего себе, шуточки.
Ну заплачь, заплачь. Господи! Искривился-то… Придержи губы, а то так и останется.
Долин
Кем ты себя вообразила? Ты не человек… Ты… Рептилия!.. Иезуитка!
Так… Твое счастье. Твое счастье…
Люба
Долин
Люба
Долин
Люба. Шумит. А-а. Телевизор. Глупость какая-то.
Долин
Люба. Чего?
Долин. А я подумал, ты в милицию.
Люба. Подай сигареты.
Долин
Люба. Ты что, вешаться собрался?
Ну давай, давай.
Не выдержит.
Долин. Выдержит.
Люба. Такую тушу.
Долин. Я его давно приглядел.
Люба. Откуда он здесь?
Долин. Издержки строительства. Но вот, пригодился.
Люба. Может, пойдешь в комнату?
Долин. Зачем?
Люба. Попристойнее.
Долин. Мне здесь нравится. И потом…
Люба
Эпизод третий
Долин
Человек. На улице.
Долин. Кто здесь?
Бедная собака.
Доктор. Кажется, французский.
Барасенко. Куда нам… Надолго теперь его?
Вика. Можно?
Доктор. Кто с ним живет?
Барасенко. Жена, но она, вроде, уехала… Или должна была уехать.
Доктор. Не знаете?
Барасенко. Их сам черт не разберет.
Доктор. Хорошо. Вы можете закрыть квартиру и дать знать жене?
Вика. Конечно. Обязательно, доктор.
Доктор. До свидания. Спокойной ночи.
Вика, Барасенко
Вика
Ахматову еще.
Барасенко. Хватит.
Ладно.
Вика
Барасенко
Барасенко
Картина третья
Эпизод первый
Доктор
Катя. Я жду. Я жду его.
Доктор. Он не придет.
Катя. Он не хочет меня видеть?
Долин
Доктор
Катя. Вы меня не пустите?
Долин. Катенька, он не имеет права!
Доктор. Что вы ему скажете?
Катя. Я не знаю.
Долин. Катя, скажи, что это не его дело. Мы будем очень долго говорить! Правда, Катя?
Доктор. Увидите из-за решетки сада, когда он выйдет на прогулку.
Катя. Я боюсь.
Долин. Я тоже боюсь! Забери меня, Катенька.
Доктор. Чего вы боитесь?
Катя. Я боюсь увидеть его по ту сторону решетки.
Долин. Мы оба боимся. Зачем вы нас мучаете, доктор?
Доктор. Никто не собирается держать его здесь вечность.
Катя. Прошу вас, пустите меня к нему.
Долин. Видите! Она любит меня! Разве вы не видите?!
Доктор. Я понимаю, когда влюбляются в героев, я понимаю, когда влюбляются в молодых красивых жеребцов; я могу понять любовь к старику, задурившему такую девушку, как вы, ложным равенством сверстника; я даже готов поверить в любовь к черту – здесь тайна может завлечь, – но я не понимаю любви к уроду. К уроду, который не способен ни летать, ни ползать.
Катя. Он очень болен?
Доктор
Катя. Значит, он здоров?
Доктор. Здоровых мы лечим.
Катя. Я ничего не понимаю.
Доктор. Вы хотите его видеть?
Катя. Да.
Доктор. Зачем?
Катя. Я сделала ему больно.
Доктор. Именно это привело вас к нему?
Катя. Не только.
Доктор. Что же еще?
Катя. Не знаю.
Доктор. Любовь?
Сострадание? Совесть?
Катя. Я не знаю.
Доктор
Катя
Катя. Почему ты не бреешься?
Ты, наверное, хочешь курить? Хотела по дороге купить и забыла.
Долин. Ничего.
Катя. В халате смешной.
Долин. Да.
Катя. Что тебе принести? Вас хорошо кормят?
Долин. Ничего.
Катя. Не улыбайся так.
Долин. Да.
Катя, Долин
Катя. Что?
Долин. Ты молодец, что пришла… Ты… Я Бога молил, чтобы ты пришла. Они меня здесь замотали. Каждый день доктор вызывает, все спрашивает.
Катя. Я его видела.
Долин. О-о. У него и как родился вспомнишь. Потом пилюли, уколы… Как-то устал… Ты молодец, что пришла. Я Бога молил… Несуразно тогда получилось. Я страшно по тебе тосковал. Страшно.
Катя
Долин. Я страшно по тебе тосковал.
Катя. Да что ж мы плачем-то?
Долин. Как странно, как это… я, в самом деле, как ребенок.
Катя. Тебе надо отдохнуть…
Долин. Катенька, что творится?
Катя. Дай мне руку. Успокойся. Знаешь, что я решила?
Долин. Вот опять. Ты что-то решаешь, все кругом что-то решают, а…
Доктор. Долин! Долин, проснитесь. Пойдемте.
Долин. Куда?
Доктор. В палату. Приехал профессор. Вероятно, вас выпишут.
Долин. Одну минуту… Голова кружится. Сейчас.
Доктор. Не спали ночью?
Долин. Разморило немного.
Доктор. Что же вы на самом солнцепеке сели?
Ишь, раскричались.
Долин. А?
Доктор. Воробьи.
Долин. Да, хорошо.
Доктор. Может, еще месяц у нас поживете?
Долин. Не пугайте.
Доктор. Ну пошли.
Долин
Катя. Я здесь!
Долин. Меня отпускают! Катюша…
Катя. Я жду.
Долин. Приехал профессор! Я быстро!
Катя. Иди-иди, я подожду!
Доктор. Здравствуйте.
Катя. Здравствуйте.
Доктор. Дождались?
Катя. Дождалась.
Доктор. Хорошо бы сейчас подальше от цивилизации, чтобы соблазнов не было.
Катя. Я не могу, у меня работа.
Доктор. Постарайтесь, чтоб не пил как можно дольше.
Катя. А разве вы…
Доктор. Ну что вы. Какие могут быть гарантии. От него зависит, от вас.
Катя. Я понимаю.
Доктор. Может, и обойдется.
Так ни одной партии я у него и не выиграл.
Катя. В шахматы?
Доктор. В шахматы. Хорошо играет. Пойду. До свидания.
Катя. Спасибо вам.
Доктор
Долин
Катя. Наконец-то. Давай щетку, бритву.
Долин. Я сделаю все, чтобы ты была счастлива, чтоб тебе было хорошо. Катя, если ты меня не бросишь… Не оборачивайся. На твоем месте я бы и в сторону мою не посмотрел. Меня обманули. Крепко обманули. С самого рождения… А потом стал обманывать я… И себя, и других. И никакой я не талантливый, и не умный, и не умеющий. И все, что давало мне право судить других, требовать к себе участия, любви, был самый страшный обман. Я, Катя, ничтожность. Я даже ничтожность неинтересная. Я только запутывал, обманывал всех, что я человек. Я – фикция, Катя.
Когда я это понял, вот здесь, на этом месте, мне расхотелось жить, Катя. Ты меня удержала… Только ты. Если не ошибаюсь, я тебе нужен… хотя бы пока. Когда стану не нужен, узнаю, пойму и уйду.
Катя. Поедем завтра на озеро?
Долин. На озеро?
Катя. А потом катером поплывем на остров. Возьмем с собой палатки, разведем большой костер…
Долин. Палатки?
Катя. С нами будут ребята.
Долин. Какие ребята?
Катя. Мои ученики. Если ты не хочешь, мы можем не ехать, Андрей. Я успею предупредить, что… В общем, озеро может и подождать.
Долин. Я не испорчу настроение юному поколению своей невеселой фигурой?
Катя. Не испортишь.
Долин
Катя. Тебе надо отдохнуть.
Долин
Катя. Дай мне руку, успокойся. Знаешь, что я решила?
Долин. Вот опять. Ты что-то решаешь, все вокруг что-то решают, а…
Катя. Андрей…
Долин
Катя. Ничего. Ты крикнул…
Долин. Нет! Не здесь, а там?
Катя. Где?
Долин. Что я должен сделать, чтобы получилось как там? Там был какой-то выход, а я забыл. Я всегда хотел поймать источник этого странного совпадения, и не мог. Я смотрел через решетку сада в переулок, откуда всегда приходишь ты. Когда за мной пришел доктор, я почувствовал на губах соленый привкус.
Катя. Ты плакал?
Долин. Наверное, во сне. Пекло солнце, а я заснул. Да, там был доктор и ты. Там, в моем сне. Как странно.
Катя. Совсем забыла. Ты хочешь курить?
Долин
Катя. Да.
Долин. Покажи.
Что-то где-то напутано. Или во сне, или здесь… Ты их должна была забыть. А может, мы и сейчас спим? А? И вся жизнь – это запутанный, повторяющийся сон? А проснуться сил нет или не умеем проснуться? А, Катя? Может, самое главное для человека – это проснуться? Жизнь положить, но… увидеть утро.
Катя. У нас будет дом.
Долин. Утро… Осенью пахнет. Чуешь?
Катя. Вот видишь?
Долин. Что?
Катя. Я не могу тебе объяснить, не хватает слов, но жить – хорошо, поверь. Мне кажется, отчаяться гораздо легче, чем продолжать верить и любить жизнь.
Долин
Катя. Послушай, Андрей! Послушай!
Долин. Идем.
Катя. Просто ты что-то перестал видеть. Или не так стал видеть.
Долин. Я понимаю. Ты мне поможешь.
Катя
Долин. А правда, водителем хорошо?
Финал
Борода
Долин
Муля. Сухарь. Налить?
Долин. Давай.
Борода. Мастер был?
Долин. Не стоило с ним садиться.
Борода
Муля. Скока?
Долин. Тридцать. По червонцу за партию… Три партии.
Борода. Стой. Хочешь выпить?
Долин
Борода
Муля
Борода. Клиентуру распугал.
Долин. Теперь он вряд ли придет, а остальные боятся.
Муля
Парень. В чем дело?
Муля
Парень. Убери руку.
Муля. Займи трояк.
Парень. Убери руку.
Муля. У тебя же есть.
Девушка
Девушка. Саша, дай.
Муля
Девушка. Саша…
Парень. Пусти-те.
Муля
Борода
Муля. А?
Борода. Мухтар…
Долин. Да.
Борода
Чего заскучал?
Долин. Нет.
Борода. Не понравилось.
Долин. Что?
Борода. Под дурака не молоти, не надо.
Долин
Борода. Говори.
Долин. Ладно, не стоит.
Борода. Повторять? Встань.
Долин. Брось.
Борода
Долин
Борода
Долин. Когда поступил в университет и… когда женился. В первый раз мне было семнадцать, я провожал одну девицу с нашего курса. Ну что… Ночь, мокрый асфальт, фонари отражаются… Красиво. На улице тихо, идем, целуемся. Заметил я их в общем-то поздно. Хотя можно еще было перейти на другую сторону. Такая мысль мелькнула, но сам понимаешь: мужское достоинство. А потом, почему, думаю, обязательно должно что-то случиться?.. Идут себе, поют, смеются – может, плевать им на нас.
Борода. Топтали?
Долин. Да. В основном, ногами… Ее, слава богу, не тронули, а я в больнице с месяц отлеживался.
Борода. Кто сейчас из нас двоих более человекоподобен? Посмотри на себя. Коснись до милиции, ведь тебя первого поведут. За один только вид.
Долин. Дело не в этом. Я никому не мешаю жить. Этого уже достаточно, и совесть моя спокойна.
Борода
Долин. Хочу.
Борода. И я хочу, и выпью. Могу тебя угостить, а могу не угостить. Угостить?
Долин. Да.
Борода
Долин. Это не для меня.
Борода. Сделай наоборот. Тоже не можешь? А теперь скажи, где живет твоя совесть, если тебя нет? Говоришь, я скот… Вот сейчас с Мухтаром голубей потрошили. Думаешь, для развлечения? Нет. Кусать хочется. Да ты по сравнению со мной рвач и морда кулацкая. Обдираешь в шахматы всех без зазрения совести. Жена дала мужу на пиво рубчишко – ты его за доску. И правильно, что боятся с тобой играть. С тобой не играют – вот уже и выпить не на что. Сидишь кукуешь. А я за рубчишкой не погонюсь и мужичка не трону. Какой же я скот? А если скот, то кто же ты?
Долин. Не знаю.
Борода
Долин. Убиваете ведь.
Борода. Волк – санитар леса, я – санитар общества.
Долин. Я про другое. Человеческое убиваете.
Борода. Значит, грош ему цена. Стукнули б тебя посильней, тогда, может, и не мучился бы сейчас.
Долин. Стукали…
Борода. Сильней надо было, чтоб совсем.
Долин. Да, наверное… Еще не поздно.
Борода. Кому ты нужен?
Муля. Живем. Где стакан?
Че, влюбилась?
Борода
Мухтар, налей. Уши прочистить?
Саша, выпейте с нами.
Парень. Ребята, зачем вы так?..
Борода. Заткнись. Свободен.
Парень. Да нет, я…
Борода. Мухтар, сидеть.
Долин
Борода. Мухтар.
Долин. Считаешь, я не имею права на существование?
Борода. Сомневаешься?
Долин. Почти нет. Убедили.
Муля. Борода, я ее запомнил.
Долин. Муля, не трогай… Если можешь – не трогай.
Муля
Борода
Мульян Егорыч, не будем мешать.
Долин
Катя
Долин
Катя
Долин. Брода. Король брода.
Катя. Бутылки еще не собираешь?
Долин. Какие бутылки? Зачем?
Катя
Долин. Не плачь. Ну вот. Катя…
Тут бы… мастер спорта, шахматист. Я выиграл.
Катя. Где ты был?
Долин. Я? Где я был? Пил.
Катя. А спал?
Долин
Катя
Долин. Я измотал тебя.
Катя. Я не знаю… Я не знаю, что с тобой делать. Три ночи, я три ночи…
Долин. Ничего со мной делать не надо.
Катя. Думаю, может, загнулся где-нибудь, убили или…
Долин. Кому я нужен.
Катя. Что делать? Что делать, Андрюша?
Долин. Не плачь. Все в порядке. Иди домой, а? Не возись со мной. Наплюй. Не стою я твоих слез, нервов.
Катя. Ты ел?
Долин. Я без кокетства. Действительно.
Катя. Ты ел?
Долин. Конечно…
Катя. Пойдем.
Долин. Куда?
Катя. Идем, я тебя покормлю.
Долин
Если хочешь, дай денег.
Катя. Андрей, тебе надо лечиться.
Долин
Катя. Что же будет тогда?
Долин. Будет… что-нибудь. Я взрослый человек, и если я так живу, значит, мне нравится… жить так. С ума сошла. В дурдом меня еще упрячь. Отделайся. С тебя хватит. Я вам не мешаю, и вы не лезьте, куда не просят.
Катя
Долин. Что, вот и все?
Катя. Я больше не буду.
Долин. Вот так. Сообразила, называется… Живого человека…
Муля. Фишер, мастер пришел.
Долин
Муля. Мастер. Тебя ищет. Червонец ставит.
Долин. А.
Муля. Будешь играть?
Долин. Да, иду, конечно.
Катя. Иди.
Долин. Уходи.
Ты еще здесь? Чего ты высиживаешь?
Катя. Я уезжаю, Андрей.
Долин
Счастливо тебе.
Долин. Катенька! Катенька! Родная.
Катя. Да.
Долин. Солнышко мое… Прости меня.
Катя. Да.
Долин. Я желаю тебе счастья, Катя. Видишь, как все получилось. Прости меня…
Катя
Долин. Нет. Я опять выиграл. Спасибо. Лучше вот.
Катя. Колючий.
Долин
Катя. Что ты делаешь?!
Долин. Прости… Девочка моя…
Катя
Долин. Прости.
Катя. Не плачь. Андрюша, милый… Давай сядем, слышишь?
Долин. Не хочу сидеть. Катюша, прости…
Катя. Я не поеду.
Успокойся. Никуда не поеду. Все.
Долин. Сегодня я спал здесь, на скамейке… в парке… под открытым небом… впервые. Проснулся от сырости и холода, потом сел. Вся скамейка была влажной от росы и только планки, на которых лежало мое тело, были сухие. Я поднял голову. Угадываемые очертания вершин деревьев и… много-много звезд. Ну просто очень много. Иногда люди выбирают себе звезду. Пошарят по небу и говорят: «Вот моя звезда. Я ее выбрал». И неважно, что ее уже выбрал другой. Ведь тот, другой, не возьмет и не положит ее в карман, а я буду считать ее своей… Можно, конечно, и обойтись, считая, что это самообман, глупо этим увлекаться, но… Все-таки приятно сознавать, что я тоже, мол, не без звезды. Смотрю на нее, на мою загаданную, и ощущение какое-то иное, странное. Лет пятнадцать назад я тоже выбрал себе звезду. А потом прошло время, и забыл. Забыл какую, и вообще – выбирал ли. Пришлось загадать второй раз. Вот эту, крохотную, чуть различимую, где-то там, на отшибе – я помню. Казалось даже, что наш земной ветер сносит ее в сторону, такая она была маленькая. На следующий вечер я ее не нашел. Потом еще искал и бросил.
Любовь и голуби
Действующие лица
Вася Кузякин, 50 лет
Надя, жена его, 50 лет
Их дети:
Люда, 23 года
Ленька, 18 лет
Ольга, 13 лет
Митя Вислухин, сосед Кузякиных, 68 лет
Шура, его жена, 65 лет
Раиса Захаровна, полюбовница Васи, 50 лет
Часть первая
Картина первая
Голос Васи. Оть, тюр, люр-люр… Иди сюда. Глянь, как царевна. У, у. Не бойся… Че я ей сделаю? Хоро-ошая, хорошая. А ты – на руку. Ну-ка. Хоп! Эх, ешкин кот, вот людям бы так. Махонька-то кака. Фу-ты ну-ты, надулся… Прямо аж директор. Шугани-ка кавалера своего. Не хочешь. Ну и правильно. Вот так и живите…
Надя
Голос Люды. А-а!
Надя. Иди-ка сюда, че скажу!
Голос Васи
Ты че клюесся?
Ольга. Пап! Пап!
Вася
Ольга. Ты деньги брал?
Вася. А?
Ольга. Из шкафа…
Вася. А-а. Ну?
Ольга. Сейчас мама тебе даст взбучку.
Вася. Да?
Ольга. Знаешь, какая злая?
Вася. Ешкин кот…
Ольга. Ты спрячься там и закройся.
Надя
Вася
Надя
Вася. Да вон в бане полна кадушка.
Надя. Да где?
Вася. Да с Лехой вчерась натаскали.
Надя. Да я стирать буду.
Вася. Да ты ишо эту используй.
Надя
Людка, помоги!
Люда. Че я сделаю-то?
Надя
Вася. Надюха, кончай давай. Дверь сломашь!
Надя. Я тебе счас ребра переломаю!
Вася. Ниче себе.
Надя. Дверь он пожалел.
Вася. Дак мне чинить-то.
Надя. Ты куда, паразит, тридцатку дел? А? Ты почему такой бессовестный-то? А?
Я кого спрашиваю? Олька, батя покупал голубей?
Ольга
Надя
Вася. Че-то ты размахнулась на двадцать пять рублей…
Надя. А он пусть целуется там со своими голубями.
Ольга. Мам, они красивые.
Надя
Вася. Надь, чупатые.
Надя. Че?
Ольга. Чупчики у них такие на затылке… Значит, чупатые.
Надя. Как это?
Вася. Хошь поглядеть?
Надя. Токо выйди! Ну вот че теперь делать? Людка!
Люда. У?
Надя. Гну! Деньги-то последние были.
Вася
Надя
Вася. Дак не я – ты клала-то.
Надя. Ух, так бы и убила чем-нибудь. Людка, принеси паспорт и книжку.
Люда
Надя. На трюмо, в шкатулке.
Ольга. Нет еще.
Надя
Вася. Ага, счас.
Надя. Куда пошел-то?
Вася. Дак она где-то здесь была.
Надя. Сказала бы я тебе…
Ольга. Мне еще рано.
Надя. Зачем форму напялила?
Ольга. Он этих голубей целый месяц ждал.
Надя
Люда. Зато не пьет.
Надя
Люда. Сам не поест, что ли?
Надя. Вот с мужем так поговоришь – враз сбежит.
Люда. От тебя не сбежал…
Надя
Люда. Ну и я отходчивая.
Ольга. И я отходчивая.
Надя. А тебе еще и отходить не от чего. Выдумала. Людка, покорми.
Люда. Ладно.
Вася
Ольга. Ушла.
Вася. Людк, а куда плитка подевалась?
Эхе-хе-хе-хе.
Ольга. Ага. А завтра на практику.
Вася. Пошлют куда-нить?
Ольга. Не-ет. В зеленхоз поедем.
Вася. Хорошо.
Люда
Зря она так. Я же не на водку брал. Кому от этого плохо сделалось? Нет ли?
Ольга. Она больше не сердится.
Вася. Ну а че ж тогда? Голуби, они знаешь какие умные? Э-э. Вот я когда пацаном был, у нас в Алехино Володя-дурачок жил.
Ольга. Как Гриша?
Вася. Не-е. Володя красивше был.
Ольга. Зачем?
Вася. А там похожий есть.
От! От такой он был. Вишь, тело како богатое: в буграх все. Да белое. Красивый парень был.
Ольга. И лицо такое же?
Вася. Токо рыжий. Нет, лица не помню… Помню – рыжий. А тело точь-в-точь, как у…
Ольга. У Давида.
Вася. У Давыда.
Ольга. Не у Давыда, а у Давида.
Вася
Ольга. Микеланджело.
Вася. Ну вот, значит. А ходил он всегда в красной рубахе.
Ольга. Володя-дурачок?
Вася
Ольга. Гриша тоже добрый.
Вася. Ну че, хорошо. Не обижали б токо.
Ольга. Его мальчишки буцкают, и он плачет. Жалко.
Вася. Конечно, жалко.
Ольга. А Володю били?
Вася. С силой-то такой кто сладит? Не били. А опосля взяли и убили.
Да… Шоферюг из города понагнали да к нам в деревню и поселили. Раньше, ешкин кот, вроде не селили, а тут че-то поселили. Не знаю че. Ну и давай буянить – пить да драться. Вот Володя раз на драку-то таку наскочил и стал пальцем грозить, как детишки грозят: вроде нехорошо драться, вы че… безобразники. А те че, разбираться будут? Взяли и пырнули ножом.
Дак когда хоронили его… Нет, погоди. Значит, вот так деревня
Ольга. Больше, чем у нас?
Вася. Раз в сто. Дак от, Володя их подкармливать стал. Придет, скормит им буханку… Они облепят его со всех сторон – по голове, по спине… полощут по чем ни попадя. А он смеется, аж заходится от смеха. Ну че, забавно. Главное, не боятся его. Его токо одного и не боялись. Ну. Ишо помню: рубаха его красная вся-а в дырках была от коготков. В ей и хоронили. И вот кода за ворота вышли… А кладбище прям у деревни стояло. Мужики гроб так на руках и донесли. За ворота вышли, токо тронулись – с церкви как посыпят голуби… И кругами, кругами над головой. До самого кладбища проводили. Пока закапывали, они все кружили… Когда токо люди разошлись – улетели. Умные они, ешкин кот.
Люда
Ольга
Вася
Люда. Где?!
Вася. Ну в Иркутске, в этом… где закладывают: пьют!
Люда. В ресторане?!
Вася. Да не-е. Стульчаки там такие… карусельные.
Люда. А-а, в баре, наверное?!
Вася. Да шут его знает. Была?
Люда. А что?!
Вася. Красиво, поди, там?!
Люда. Музыка… Обсчитывают сильно.
Вася. Да?
Люда. После экзамена с девчонками бегали. Да ну.
Вася. И продавец – мужик?
Люда. Не мужик, а парень. А называется бармен.
Вася. Ка… как?
Люда. Бар-мен.
Вася. А-а. А че они там из трубочки сосут?
Люда. Коктейль пьют. Через соломинку.
Вася. Че?
Люда. Ну, все смешивают – водку, вина разные и пьют.
Вася. Ерш?
Люда. Вот пристал!
Вася. Не, интересно же.
Люда. Ну коктейль.
Вася. Дорогой поди?
Люда. Они разные. Три рубля, четыре… Есть и по пять. Я охнула, когда услышала.
Вася. Ого, ешкин кот. Лучше уж бутылочку самому взять. Да…
Люда. Не солома, а соломка. Она такая… из капрона. Да ну их к черту.
Вася. Не-е. Интересно.
Я б щас в городе пожил.
Митя. Эй, Василий.
Вася. Здоров.
Митя. Санька была?
Вася. Нет. Потерял?
Митя. Здорово.
Выходной седни?
Вася. Выходной.
Митя. А че квасишься?
Вася. Черт его знает…
Митя. Я со своей тоже в контрах. Она щас – туда, а я – туда. Она щас – там, а я щас – тут. Пусть помарафонит. Дома кто есть?
Вася. Людка.
Митя. Скажи ей, чтобы закусить вынесла.
Вася. Я сам. Еще Надюхе расскажет. Айда в стайку.
Митя. Режьте меня – ниче не понимаю. Я от своей кикиморы партизанюсь, ты ходишь виноватисся… Это че такое?
Вася. Дядя Митя, айда.
Митя. Скидай якорь! Хочу с соседом моим, голубой моей, вот тут выпить.
Вася. Голубей купил. Да она уж не сердится. Для страховки.
Митя
Ленька. Здрасьте.
Митя. Здоров, Алеха! Иди-ка сюда. Ты отца своего любишь? А?
Ленька. Нормально.
Митя. А соседа своего уважаешь?
Ленька. Ну.
Митя. Тащи закуску. Выпить хочешь?
Ленька
Вася. Леньк, стаканчики.
Ленька. Угу.
Митя. Во парень! Свез бы его в мореходку. Чем в лесной этот.
Вася. Он сам.
Митя. Ниче вы в красивой морской жизни не петрите.
Ленька
Митя. Где?
Люда из дома: Куда пошел? Иди ешь!
Ленька. У хлебного. К нам идет с мамкой.
Митя. Василь, срочно дислоцируемся.
Ленька. Стаканы нести – нет?
Митя. Не, не надо.
Айда к Филиппову.
Вася. Баню буду топить.
Митя. Токо не выдавайте меня.
Вася. Через огород, дядь Митя.
Митя. Все, скрываюсь.
Шура
Надя. Ой, погоди…
Шура. Че делать. Ну, не дал Бог-Господь детей. Так ить другу родилку не купишь, не сошьешь, у соседки не займешь.
Надя
Вася. Зачем?
Надя. Николая видели, Филиппова… Ой! Просил тебя. Порожняк пришел, а лебедка сломалась. Иди давай.
Вася
Шура. Кавалер мой недоделанный не заплыл, Василий?
Вася. Нет, не видал.
Шура. Добро бы трезвый, а то пьяный ведь. Прет буром, и все. Ка-ак разозлюсь я вся из себя…
Надя
Шура. Слушай-слушай. Давай, говорю, накуплю тебе ящик водки, садись, говорю, и пей. До усрачки напейся, чтоб на всю жизнь и чтоб больше в сторону-то ее не гляделось. Дак он ведь, гадина такая, покупай, говорит. Меня ажно затрясло всю. Ну, что под руку попало, тем и хлобыстнула паразита.
Надя. Чем?
Шура. Со страху сама чуть сердца не лишилась. Совок наш помнишь? Большо-ой, тяже-олый, ручка кована. Ну!
Надя. Дак ить так убить могла, теть Шура?
Шура. Ниче не знаю. Стою: руки отнялись, коленки ходуном ходят, и он молчит. Ну, думаю, щас упадет, может, ишо разок дрыгнется перед смертью, и – все.
Надя. Почему дрыгаться-то он будет?
Шура. В кино-то погляди. Там все артисты перед смертью дрыгаются. Как-то так…
Надя. У нас бабушка вроде тихо умерла. Я видела.
Шура. Дак ить и я не замечала, чтоб дергались. Холера их поймет. Тут – так, в кино – так, кому верить? Мой-то дурак такой артист, что перед смертью «барыню» отчубучит – и не удивляйся. Ну вот че я? А-а. Стоим мы. Я его тихонько туркнула. Че молчишь, говорю. Он голову опустил и аж до самого сердца достал. Я у его такого голоса ишо ни разу не слыхала. Такой голос… Тихий такой… Я заплакала. Ну.
Надя. Че сказал-то?
Шура
Надя. Уж под семьдесят скоро – все не навоюетесь.
Шура. Ага. Вот так. А мне с утра на картошку ехать… Филипповы подсобить просили. Как ехать – не знаю.
Надя. Придет, никуда не денется.
Шура. Ой, Надя, дай мне вашу лопату, а то наши тупые. Скоко уж не копали. Митька б наточил, дак его счас найдешь. Ищи-свищи.
Надя
Люда. Здравствуйте, баба Шура.
Шура. Здравствуй, Людонька, здравствуй. Никак не наглядюсь на тебя. Надя! Слышь, Надя!
Надя
Шура. На Людоньку вашу не могу наглядеться. Никак не могу, никак. Прямо красавица получилась. Вон кака удалая красавица
Люда. Зайду, баба Шура.
Ленька. Здрасьте.
Шура. Здравствуй, Ленечка, здравствуй.
Люда. Баба Шура, Леня баню топить будет, оставайтесь.
Надя
Ленька. Поел.
Люда
Шура. Старика не могу словить, Людонька. Искать пойду, а то еще че-нибудь над собой сделает.
Надя. Ну прямо! Разобиделся.
Люда. Он к Филиппову пошел.
Шура. Да? Ой, побегу до них.
Надя
Шура. Ага.
Надя. В смене он. Василия-то позвал.
Шура. Так че теперь? На склад лесной бежать? Он любит туда шастать – мужиков веселить.
Явился – не запылился. Ты куда побег, чертяка?
Митя. Уйди, фашистка.
Надя. Что такое?
Митя. Страшную весть принес в твой дом, Надежда. Зови детей.
Надя. Ой… Не пугай, дядя Митя. Ленька! Люд…
Шура. Э-э, Емеля…
Митя. Я пошел к Николаю, а тот на работе…
Шура. Вот че резину тянет? Говори скорей.
Митя. Я кикимор не понимаю.
Надя. Да говори, дядь Митя. Ты, правда, почему тянешь-то?
Шура. Дурак старый, доводит людей до белого каления…
Митя. Василий токо пришел, токо закурил… А я Николая-то не застал и на лесной двинул. Он у вагона стоял.
Шура. Кто? Василий?
Митя. Ну! Бревно с вагона соскользнуло… Кувырк на землю. Да одним концом Ваську по голове… Шибануло вашего отца, Ленька. Все.
Надя. Оой!
Митя. Все. Теперь так и останется.
Шура. Че останется?
Митя. Косоглазия.
Шура. Дак он живой?
Митя. Ты че, дура, каркашь? Конечно, живой. А глаз как у этого… у комика… у артиста: один – сюда, другой – сюда.
Шура. Ты охренел, че ли? Ты зачем Надю до смерти напугал? Ну, даст она тебе… Ох даст…
Митя. Вы че подумали?
Шура. У Нади-то рука покрепше. И не совком, а ломом опояшет пару раз, вот узнаешь тогда, кто про че думал.
Митя. А вот… Иди ты-ы!
Картина вторая
Надя. Че приперся?
Уйди с дороги, хрыч старый. Василий из больницы выйдет – я ему расскажу. Че стал посередь двора? Иди давай…
Митя. Прости, Надежда.
Надя. Обрыбишься. Чуть не умерла со страху. Еще ходит! Счас как попру метелкой.
Митя. Не надо.
Надя. Не надо?
Митя. Надь, у тебя бражка есть?
Надя. Есть, да не про твою честь.
Митя. Плохо мне, Надежда.
Надя. Иди проспись – враз полегчает. Или тетю Шуру попроси. Пусть еще разок тебя совком полечит.
Митя. Где она? Ох, как плохо мне…
Надя. О, о! Совсем задурел. Нечего тут загибаться. Иди да плачься дома. Вы смотрите на него – бедный какой, плохо ему, не допил. Счас пойду расскажу жене, как ты по дворам шляешься, попрошайничаешь.
Митя
Надя. Куда ж она у тебя подевалась?
Митя. Я ей сразу говорил… давай вызову… давай. Зеленая вся. «Нет, говорит, счас отпустит». Потом… Смотрю, уж пятнеть начала. Не послушался ее, побежал… Санечка моя!
Надя. Куда побежал? Ты че?
Митя. Да за «скорой». Меня с ей и повезли. Сижу в покоях, караулю… Потом врач вышел. С час ишо жила. Говорит: «Умерла, дедушко, твоя бабушка».
Надя. Ой!
Митя. Умерла, говорит.
Надя. Дядь Митя… Дядь Митя… Ой! Я же ее позавчерась видела. Ой!
Митя. Ну. А вчера с Филипповыми на картошку хотела ехать. Помочь просили.
Надя. Говорила она мне.
Митя. Утром за ней зашли, а ей захудало. Нагнуться, говорит, не могу: сердце че-то колет. Без меня, говорит, езжайте, посажайте… Чуть одыбаю – так на попутке доберусь. А к обеду все хужее и хужее…
Надя. Че ж к нам-то не пришел сразу?
Митя. Да токо счас отошел маленько. Лежал все. Шаг сделаю – и не держусь. Ноги как вата… Вон, все еще дрожат… руки.
Санечка ты моя! Ты че ж наделала? Я как теперича без тебя буду-то?
Надя. Давай, дядь Митя, выпей. Бедный ты, бедный. Че у нее было-то, сказали хоть?
Митя. Ты, Надюша, не говори мне «бедный», а то сердце заходится, и плачу токо.
Надя. Ну и поплачь, зато не надсадишься. Ой-е-е-ей…
Митя. Инфаркт микарда. Рубец вот такой. С ладошку.
Надя. Ое-е-ей… Закуси.
Митя. Не, не надо. Завтра привезут. Вообще-то три дня положено держать, а в моргу местов нет.
Поможете, как че делать-то?
Надя. Ой, поможем, конечно.
Людк, теть Шура-то умерла.
Люда. Как?
Надя. Вот так. Вчера дядь Митя повез в больницу – и умерла.
Люда. Да вы что?
Надя. Сердце. Ой-е-е-ей!..
Митя. Инфаркт, Людка, инфаркт. Не старая ведь ишо, пожила б маленько.
Надя. Скоко ей?
Митя. А мне скоко? Шесят восемь? Вот считай. На три года моложе.
Надя. Шесят пять.
Люда. Да вы что?
Люда
Ленька. Когда?
Люда. Вчера.
Ленька. Ого, точно, что ли?
Люда. Ты че, дурак?
Митя. Почти сорок лет с ей жили. Всяко было, а жили. Прелесть ты моя, Александра Степановна, ушла от любимого своего мужа. Зачем! Куда?
Надя. Да ты не надрывай себя, дядь Митя.
Митя. Нет. Выговорюсь. Мне так легче.
Надя. Ой говори, говори.
Митя. Всю жизнь нашу совместную вижу как на ладошке… Вот такой рубец, Ленька. Врач сказал.
Что характерно – любили друг дружку. Вот как она меня звала? Знаете? Никто не знает. Я ее – Санюшка, а она меня – Митюнюшка. Я ей: «Санюшка!», а она: «Эй, Митюнюшка!». А голос у ее какой был: скажи, Надь. Как запоет…
Шура. Иди-ка сюда. Че это ты про меня как про покойницу?
Митя. Мы это… Сон рассказываю. Приснится же, зараза.
Шура. «Приснится». Лопатой вот как поцелую, и без всякого веления.
Митя. Надя тут бутылочку… Маленько. А вы че, уже насадились?
Шура. Насадились – не надсадились. Нечего его было поить, Надя. Чуть за ворота, а он уже нарисовался и по-ли-ва-ет. Вот какие мы хорошие.
Надя. Ах ты паразит! Тетя Шура, он же тебя похоронил… Из морга, говорит, завтра. Вот паразит-то!
Ленька. Беги, дядь Митя!
Картина третья
Надя. Вась, деньги в трусы прячь. Вишь – карманчик. Сюда положишь и на булавку застегнешь.
Вася. А расстегнется?
Надя. Ой, правда! Уколешься. На живульку тогда, что ли?
Вася. В карман бы положил, и все.
Надя. Ага, в карман. Знаешь, какие ловкачи есть – и не заметишь. Одевай давай.
Вася
Надя. Карта курортная и направление…
Вася. Под клеенкой.
Надя. Я ее сверху положу, чтоб не рыться. Не узнал, кому вторую путевку дали?
Вася. Кому-то из управления.
Надя. С лесного, что ли?
Вася. Ага. А че?
Надя. Взяли бы да и договорились вместе ехать: все безопаснее. За вещами друг у друга поглядывали бы.
Вася
Вася
Надя. Ну че?
Вася. Галстук у нас есть?
Надя. Какой галстук?
Вася. Ну такой…
Надя. Не надо тебе никакого галстука. Вот так расстегнешь пуговку, и все.
Вася. Да ну. Пуговку… Че я?
Надя. Че ты?
Вася. Это ж курорт.
Надя. Ну?
Вася. Все в галстуках будут.
Надя. Прямо!
Вася. Точно. Мало ли. Вдруг куда пригласят, вдруг куда пойду.
Надя. А ты не шатайся, где не надо.
Вася. Ну Надь…
Надя. Где я его тебе возьму?
Вася. В промтоварный сбегай.
Надя. Да на черта он тебе?
Вася. Там же культура! По телику посмотри… Где чуть приличней общество – все в галстуках, в бабочках.
Надя. Во-во. Смотри там с бабочками.
Вася. Ну Надь…
Надя. Порассказали мне, как они на шею вешаются на курортах этих.
Вася. Я-то лечиться буду, ты че?
Надя. Вот и лечись.
Вася. На-адь…
Надя. Че? Ну ладно-ладно. Помодничать ты уж любишь. Дай волю…
Вася. Ну правда…
Надя. Да иду-иду.
Вася
Ольга
Вася. Леха с Людкой пришли?
Ольга. Пришли. Позвать?
Вася. Нет, погоди. Лешка в тайгу уйдет, дак ты за голубями присматривай… Ладно?
Ольга. Ладно.
Вася. У новеньких скоро птенцы будут… Смотри, чтоб крыса не утащила. Я бордюрчик сделал железный… Однако не закарабкаться ей. На.
Ольга. Зачем?
Вася. На базар сбегаешь, пшеницы прикупишь. Пока есть… А кончится, мамке не говори. Накричит еще… Вот.
Ольга. Ага.
Вася. О-о! Ты че?
Ольга. А ты че?
Вася. Я ниче.
Ольга. Пап, ты море увидишь!
Вася. А куда денешься? Увижу.
Ольга. Я не одна, я с классом.
Вася. Ну, с классом. А меня кто-нить повезет? Нет, конечно. А сам… Когда? Вон работы сколько. Всю жизнь. Хоть маленько пожить покрасивше.
Ольга. Ракушек мне привези и пальму.
Вася. А как ее? На себе переть?
Ольга. Веточку.
Вася
Ольга. Кто?
Вася. Голуби. На самолете буду лететь – погляжу.
Митя. Ну че, летишь?
Вася. Дак от. Счас на электричке – в Иркутск, а там – самолетом.
Митя. Надюха где?
Вася
Митя. Чего?
Вася. Ну этот…
Митя. Галстук?
Вася. Ну.
Митя. Да у меня их вон – полный шкаф… висят. Взял бы да и взял.
Вася. Да на кой черт он мне сдался? Говорю ей – не надо…
Митя. Стой, стой. Тут все правильно. Культура.
Вася. Дак и я ей, то есть она мне. Не отвяжешься.
Митя
Вася. Не-не, я не буду.
Митя. А че?
Вася. Унюхает еще – не оберешься.
Митя. Держи.
Вася. А?
Митя. Лаврушка.
Вася. Ты, дядь Митя, провокатор какой-то.
Счас, закусить.
Митя. Как то место-то называется?
Вася. Какое место?
Митя. Куда направляешься…
Вася. В Баку. Курорт органов движения, ешкин кот.
Митя. Ты че сказал? В Баку?
Вася. Ну.
Митя
Вася. О, загнул!
Митя. Не веришь?! Шурку мою спроси, не даст соврать.
Вася. Оно где находится-то?
Митя. Кто?
Вася. Средиземное.
Митя. Ну?
Вася. А Каспий? Во-он!
Митя. А пролив?! На что пролив-то?!
Вася. Да нет там никакого пролива.
Митя. Да мы через него четыре ночи перли.
Вася. Да как он называется?
Митя. Да номерной он, номерной! Это какой дурак секретным проливам будет названия вывешивать?! Ты че?! Ну!
Вася. Пролив секретный?
Митя. А то! Не по рельсам же на… эсминце в Каспий шли. Он мне будет рассказывать. Ну даешь!
Вася. Ладно, посмотрим.
Митя. Эх, фотографироваться нам на нем не разрешили… Я б тебя носом ткнул.
Вася. Да я там погляжу.
Митя. Во-во, погляди. Из лимана выйдешь, сразу влево от маяка. Кажись, шестой градус по курсу. Не, седьмой. В общем, где-то шестой-седьмой.
Вася
Митя. Чего? А-а. Давай по последней.
С бабами осторожней. Понял, да?
Вася. Че мне они?
Митя. Э-э! Меня одна пришвартовала – чуть не зарезали. Точно говорю. Вон Шурка не даст соврать, я ей рассказывал. Баку – это Азербайджан?
Вася. Азербайджан.
Митя. Ну точно. Я ж говорю – был. Они-то наших баб очень любят, а с ихней попробуй пошухари. Я шухарнул, дурак, – чуть не прирезали. Братва выручила. Как дали им, а меня в кубрик – и чтоб на берег ни ногой.
Вася. А че?
Митя. Скараулят – и все, че! Горняки-и. То есть эти… Ну как? Тьфу ты… В общем, люди с гор. Они ж по-нашему не понимают, пырнут – и все.
Шура. О! И мой вдовец-молодец тутока.
Надя
Вася. А как?
Надя. Почем я знаю?
Вася. И я не знаю.
Люда. Не вертись.
Шура
Надя. Вроде нет. Николай обещал на мотоцикле подвезти.
Вася. Обещал.
Шура. А как не заедет?
Надя. Опоздаешь.
Вася. Утром видел его. Заедет.
Митя
Люда. Не жмет?
Вася. Кажись, нет.
Шура
Вася. Все, приехал.
Надя. Одевай пиджак.
Че-нить напиши.
Вася. Че-нить напишу.
Надя. Люда, Ольга! Давайте с батей прощайтесь.
Вася. Целоваться будем, нет ли?
Надя. Вот, целоваться вздумал.
Картина четвертая
Раиса Захаровна. А я думала, вы совсем не пьете.
Вася. Но, я маленько. Процедуры все ж. Вроде нельзя.
Раиса Захаровна
Вася. Какие?
Раиса Захаровна. Удивительные звезды в здешнем небе. Правда?
Вася
Раиса Захаровна. И луна качается…
Вася. Да… Ешкин кот.
Раиса Захаровна. Василий Петрович, я не очень пьяная?
Вася. Да ну. Че там…
Раиса Захаровна. Спасибо вам. Вы очень добрый человек. И все у вас хорошо… Дом, дети. Вы дружно живете?
Вася. Всяко бывает.
Раиса Захаровна. Вы не похожи на скандалиста.
Вася
Раиса Захаровна. Жена?
Вася. Из-за голубей да так, по мелочам.
Раиса Захаровна. Это грустно.
Вася. Я не на продажу, я для души.
Раиса Захаровна. Я понимаю. Вы знаете, в детстве я была безумным сорванцом. Все с мальчишками, с мальчишками. Папа очень хотел мальчика, а родилась я. Поэтому он воспитывал меня как мальчишку. Мой папа… Знаете, он кем был?
Вася. Нет.
Раиса Захаровна. Офицером кавалерии. Я вас не утомила?
Вася. Нет.
Раиса Захаровна. И мы тоже гоняли голубей! Но меня всегда удивляло другое… Как эти глупые птахи способны к нежности! Почему у людей все иначе? Почему? Почему? Почему?
Вася. Точно. Я давеча сычей парочку купил. Голуби такие – черные. Дак вот, запустишь его со стаей под облака – махонький сделается, со спичечную головку, а ее в руке держишь, голубку. Потом руку вытянешь, помаячишь.
Раиса Захаровна. Как?
Вася. Ну вот так. Берешь ее и маячишь. Камнем кидается! На руку – хоп и гур-гур-гур-гур, гур-гур-гур. Вот че это такое?
Раиса Захаровна. Вероятно, инстинкт.
Вася. Не-е… Любовь… вероятно.
Раиса Захаровна. Какой вы красивый человек, Вася.
Вася. Ага. Черт его знает.
Раиса Захаровна. И вы не можете быть одиноким. Ибо вы красивы душой.
Вася. Да ну.
Раиса Захаровна. Помолчите, прошу вас. И как произошло, что вы и я, бывший маленький бесенок, а теперь одинокая уставшая женщина, оказались здесь, под южным небом, в краю экзотики и легенд? Как?
Вася. По путевкам. Одна организация…
Раиса Захаровна. Я не о том. Почему в управлении именно вам и мне дали путевки? Разве это не странно?
Вася
Раиса Захаровна. Поцелуйте меня, Василий, если вам это не неприятно.
Вася. Да нет… Я нормально.
Ой!
Раиса Захаровна. Что?
Вася. С-су…
Раиса Захаровна. Что?!
Вася. Булавка расстегнулась… Говорил же ей! Я счас!
Картина пятая
Надя. «Добрый день или вечер. Здравствуй, Надя, мои дети: Леша, Люда, Оля. У нас сейчас утро. Напарник мой, Владимир, еще спит, хотя на улице уже прыгают и летают воробьи и разные птицы юга. Окно наше выходит не на море, а во двор. Жалко, конечно, что не на море, но тут тоже интересно. Воруют, однако, много. Даже с нашего десятого этажа видно. Но кормят хорошо, что странно. Мы с Владимиром каждый раз наблюдаем, как и че они делают внизу. Но оказалось – это они не воруют. У них здесь такой минимум жизни. Все мне объяснил наш лечащий банщик Мамед. Он сначала меня в ванну не пускал, а отправлял в очередь, и я стоял. Я так всю неделю стоял. Потом он подошел ко мне и сказал: “Хочешь в ванну?”. Я сказал: “А че?”. Он сказал: “Давай пятьдесят копеек и иди лежи”. И все мне объяснил. Ему все дают пятьдесят копеек и лечатся, а я не знал. Так что одна неделя у меня пропала даром. Я сначала хотел Мамеда треснуть, но он как-то складно все обсказал, и я дал ему мелочь. Теперь я принимаю грязь регулярно. А кто не сориентировался, те еще стоят. В основном – новенькие, и все наши, из Сибири. Я бы подсказал, да неловко. Чувствую себя, наверное, хорошо. Еще не понял. Оле набрал ракушек полную тумбочку. А ветку пальмы срежу перед отъездом домой, а то засохнет. Накупил батареек для Леши, для транзистора. В общем, все, что просили и заказывали, я выполнил. Дорогая Надя!
Люда. «Дорогая Надя! Извините, что я вмешиваюсь, но Василий очень робкий и деликатный человек, поэтому ему трудно решиться. На берегах этого удивительного моря мы с Василием обрели друг друга. Это случилось внезапно, как наваждение».
Надя. Че-че?
Люда. «Мы с Василием обрели друг друга. Это случилось внезапно, как наваждение. Мы и до сих пор несколько растерянны, но пути Господни неисповедимы, и кто знает, на какие испытания он нас еще пошлет. Безусловно, жить теперь мы друг без друга не сможем…»
Надя. Ниче не пойму. Кто пишет-то?
Люда. Я откуда знаю. Женщина.
Надя. А. Ну-ну…
Люда. «Безусловно, жить теперь мы друг без друга не сможем, но не пугайтесь, я не против его общения с детьми. То, что дорого любимому мне человеку, то должно быть дорого и мне. Они, наверное, очень славные – ваши Леша, Оля, Люда. Не сердитесь и не гневайтесь на меня за Василия. Слишком много страданий и горя выпало на его да и на мою долю, чтобы люди могли осудить нас за этот лучик счастья на темном небосклоне жизни. Простите нас… С уважением…»
Надя. Вот.
Люда. Раиса.
Надя. Раиса. Захаровна. Пс… пс… Ой! «Спасибо вам за Васю».
Люда. Пост скриптум… Послесловие. Спасибо тебе за Васю.
Надя. Кому?
Люда. «Спасибо вам за Васю»… Тебе… тебе спасибо за Васю.
Надя. А-а.
Люда. Смотри, опять его почерк.
Надя. А сегодня какое?
Люда. Одиннадцатое.
Надя. Прилетели уже, наверное?
Люда
Часть вторая
Картина шестая
Надя. Ой, горе мне! Ох, како горе-то! Он че же, Лешка?! Да как ему не совестно, поросенку?! Кобель… Тридцать лет с им проишачила, а он… От ить какой кобель батя ваш…
Люда. Ну и чего реветь?
Надя. Ой, че делать, не знаю. Горе-то како! Ой-ее-ее-ей! Лешка, поросятам дал?
Ленька. Дал.
Надя. Счас я его голубям все бошки начисто поотрубаю. Людка, где топор? Начисто, кобелюга чертов…
Ленька. Голуби-то тут при чем?
Надя. А над мамкой издеваться можно? Вас вырастили… Думаешь, легко было?
Ленька. Встречу – убью. Голуби ни при чем.
Надя. Как убьешь?
Ленька. Почем я знаю. Как-нибудь.
Люда. О дурак!
Надя
Лешка, я тебе говорю: не вздумай давай. Слышь?
Куда ты? Ну-ка сядь. Сядь, я тебе говорю.
Ленька. Дай на двор схожу.
Надя. Ага, на двор… Я с тобой.
Ленька. В уборную, что ли?
Надя
Ленька. Ты че, сдурела?
Надя. Вдруг удумаешь. Потом в тюрьму посадят – и не выровняешься. Ему че: подженился себе и знать ниче не знает. Может, ишо вернется.
Раиса Захаровна. Здравствуйте.
Люда. Здравствуйте.
Надя. Здрасьте.
Раиса Захаровна. Вы Надя?
Надя. Ой, я-а.
Раиса Захаровна. Я к вам.
Надя. Откуда вы?
Раиса Захаровна. Вообще-то я с работы…
Надя. Не с лесного? Я вроде вас знаю?
Раиса Захаровна. Из управления.
Надя. Проходите, проходите, пожалуйста. Ленька, дай стул… У нас тут тако горе, тако горе…
Ленька. Мать, кончай.
Надя. Садитесь, пожалуйста. А вы кем в управлении?
Раиса Захаровна. Я работаю в отделе кадров.
Надя. Вот че ж вы так плохо за кадрами смотрите? Бегают куда хотят, а вам и дела нет.
Ой, простите.
Раиса Захаровна. Вообще-то у нас текучки нет.
Надя. Зато у нас вот какая страшная текучка. Кто бы раньше сказал, что так будет… И не поверила бы. Вы его пропесочьте там как следует, сымите стружку с его, дурачка такого.
Люда. Мама! Может, совсем не по этому вопросу и пришли.
Раиса Захаровна. Именно по этому вопросу.
Люда. Делать, что ли, больше нечего?
Надя. Леньк, ты куда?
Ленька
Надя
Раиса Захаровна. Кого?
Надя. Отца. Спокойный-спокойный, а как втемяшит себе че-нибудь в голову, а ты бойся.
Раиса Захаровна. Я не думаю, что это выход из положения.
Надя. Да разве ж можно так думать.
Раиса Захаровна. Надя, мы обе – женщины, и я хочу, чтобы мы поняли друг друга.
Надя. Да-да.
Раиса Захаровна. Вы успокойтесь. Все это не так страшно.
Надя
Раиса Захаровна. Я прошу вас, успокойтесь.
Надя. Че?
Раиса Захаровна. Любите вы этого человека?
Надя. Да вот какой это человек? Был бы человек, разве б поступил так? Ой! А вдруг она заразная какая-нибудь? А че? Она же не скажет. Он мужик симпатичный… Ну и что ж, что дурной. Она-то, поди, не на ум его позарилась. Взяла да и обманула.
Раиса Захаровна
Надя. Добрая женщина такое бы не учинила. Потаскуха какая-нибудь, а его облапошить-то – дважды два.
Раиса Захаровна. Почему вы решили, что его кто-то обманывает, а не он сам?
Надя. Ой, что вы! Вы ж его не знаете! Он схитрить-то… вот на столечко не может. Чуть что нашкодит – я уж вижу. Ну. В глаза заглядывает, все, че ни попросишь, как ракета исполняет да тихий сделается. Ну прямо… Вот я даже не знаю какой тихий. Так-то он хороший.
Раиса Захаровна. Не знаю, не знаю… Какие-то голуби. Разве можно равнять?
Надя. А вот увидите, все-о ей отольется. Бог не Тимошка – видит немножко… Еще сто раз закается, змея подколодная, как мужиков от семей отрывать.
Раиса Захаровна. Вы так говорите, будто у нее их…
Надя. А че? Он, поди, не первый у нее.
Раиса Захаровна. Откуда вы знаете?
Надя. Ну не шешнадцать же ей?
Раиса Захаровна. Не шестнадцать, но так огульно наговаривать на человека… Разве можно, Надя? А вдруг у него любовь?
Надя. Кака любовь?
Раиса Захаровна. Вот о чем вы сначала должны были подумать.
Надя. Не воевали ж мы с ним тридцать лет… Вроде хорошо было.
Раиса Захаровна. А привычка?
Надя. Как?
Раиса Захаровна. Элементарно – привычка. Поэтому я и спросила: любите ли вы этого человека?
Надя
Раиса Захаровна. Конечно, конечно, он человек не простой. Но у него хорошее сердце и душа… Душа, разумеется, важнее. Не держите на Василия зла. Если вы его любите – вы не причините ему боли. Я понимаю, что трудно такое сразу принять сердцем, но мы люди, и у нас есть разум.
Что? Что вы?
Надя
Раиса Захаровна. Да, Надежда. Как ваше отчество?
Надя. А я сижу, душу перед ей выворачиваю. Людка! Люд, слышь?!
Раиса Захаровна. Надя, не теряйте головы.
Надя. Ты гляди, че делается?
Раиса Захаровна. Вы намерены скандалить? Я пришла к вам как к взрослой, умной женщине…
Надя. Ах ты… Ах ты…
Раиса Захаровна
Надя. На вот тебе совершенство! Тебе это надо? На! Получай!
Раиса Захаровна. Как вы смеете?!
Надя. Люда! Леня! Че ж это?! Че это такое?
Картина седьмая
Раиса Захаровна. Добрый день.
Вася. Че?
Раиса Захаровна. Боже мой…
Вася. Ешкин кот…
Раиса Захаровна. Дорогой, вы слишком много курите. Если вы не бережете себя, поберегли бы потолок.
Вася. А че ему сделается?
Раиса Захаровна. Не че, а что… Из белого он превратился уже в черный.
Вася. А?..
Раиса Захаровна. Поставь, пожалуйста, Дасена.
Как грустно… Сядь рядом, любимый.
Вася. Рай…
Раиса Захаровна. Сядь, пожалуйста. Дай мне руку, и помолчим. Вот так. Почему люди такие жестокие?
Вася. Кто?
Раиса Захаровна. Нет, почему?
Вася. Люди разные, Рай.
Раиса Захаровна. Что я ей сделала плохого? Что?
Вася. Рай, я сказать хотел…
Раиса Захаровна. Я теперь понимаю тебя… Она слишком грубый, жестокий человек.
Вася. Кто?
Раиса Захаровна. Твоя бывшая жена. И дети твои совсем не такие, какими я их себе представляла.
Вася. Ты что, у Нади была?
Раиса Захаровна. Была – и натолкнулась на стену ненависти, эгоизма и не-по-ни-ма-ния.
Вася. Ты зачем пошла-то?
Раиса Захаровна
Вася. Че?
Раиса Захаровна. Ты слишком робкий человек. Я не хотела ставить тебя в неловкое положение. Но, по-видимому, тебе придется сделать все самому.
Вася. Ну-ка, Дасен, помолчи.
Раиса Захаровна. Вася, ты так испортишь и иголку, и пластинку. Сколько раз говорить…
Вася. Значит… ухожу я.
Раиса Захаровна. Подожди, сначала решим.
Вася. Не-не, ничего не решай, я пошел.
Раиса Захаровна. Куда?
Вася. Куда-нибудь. Я уж собрался.
Раиса Захаровна
Вася
Раиса Захаровна. А как же я?
Вася. Рай, че я тебе? Вон… ноги пахнут, говорила… Носки, рубахи стирать не умею…
Раиса Захаровна. Но теперь-то умеешь.
Вася. Матерюсь.
Раиса Захаровна. Василий, если бы это было для меня существенно…
Вася. Рая… Не могу я больше. Тянет и все.
Раиса Захаровна. Не понимаю. К кому тянет-то?
Вася. К Наде, к детям.
Раиса Захаровна. А меня ты… на произвол судьбы? Идешь к этой… этой Горгоне?
Вася. Не, я к Наде.
Раиса Захаровна. Я и говорю – к Горгоне.
Вася. Рая.
Раиса Захаровна. Горгона.
Вася. Причем тут Горгона? Она жена моя…
Раиса Захаровна. Плебейка?
Вася. Говорю же – жена.
Раиса Захаровна. Я не пущу тебя. Ты любовь моя, ты счастье мое, ты судьба моя.
Вася. Ну че ты… Прямо как в кино.
Раиса Захаровна. Вы не верите мне?
Вася. Пустите, Раиса Захаровна.
Раиса Захаровна. Василий, не убивайте меня, прошу вас!
Вася. Ты, вы… Не по-людски все, Раиса Захаровна. Не могу я так.
Раиса Захаровна. Не спорю, мы из разных социальных пластов, но судьба свела нас…
Вася. Кака судьба? Закрутилось – и не выберешься.
Раиса Захаровна. Как ты… Как ты…
Вася. Ну вот…
Раиса Захаровна. Ах ты… Вот дура! Связалась… с кем?! Ненавижу! В театр его водила, книжки ему читала… Кому? Господи! Ничего не умеет, ничего не понимает. Иди! Иди. Размножайся! Я тебе еще на работе устрою… Коров пойдешь пасти, вспомнишь меня. Человека из него хотела сделать, культуру прививала… Иди!
Вася. Вот это правильно, за жизнь мою красивую.
Раиса Захаровна. Васенька-а, не бросай ты меня-а-а!
Вася
Раиса Захаровна. Какая? Скажи, какую хочешь? Я буду, честное слово! Ну правда. Не как в кино… Носки, трусики – все буду стирать тебе, Вася.
Вася
Раиса Захаровна. Че это?
Вася. А?
Раиса Захаровна. Ёшкин кот.
Вася. Кот, Ёшкин.
Раиса Захаровна. Чей?
Вася. Ну этой… Яги, кажись. Бабы-Яги, Ёшки.
Раиса Захаровна. Ты хороший… Вон какой хороший.
Вася. Да ниче.
Раиса Захаровна. Ну-ка сядь!
Вася. Да я сяду.
Раиса Захаровна. Вот ты, вот такой вот ты, зачем ты мне нужен-то был?
Вася
Картина восьмая
Шура. Значитца, так, сердешница моя… Куда же ноженьки наши топчут?.. А топчут они по короткой дорожке к бубновому королику. А у королика че-то не то на уме. И будет тебе, сердешница моя, тяжелый разговор. Да че-то шибко тяжелый, глянь не надсадись. И злость через крестовую любовь. Охошеньки.
Митя
Шура. Но, однако, Надя куда-то пойдет. Ей дорога выпала, не ему. Правда, короткая-а-а… Злость вот…
Митя. А че радоваться? Скажешь тоже.
Шура. Уйди отсюда, не сбивай меня.
Надя
Шура. Все, ага, все.
Люда. Мама, может, встанешь?
Шура. Правда, Надь, расходилась бы. Там че-нить посуетишься, тут че-нить поделаешь. Перекинь, перекинь думки свои куда-нить на хозяйство.
Надя. Еще маленько полежу.
Люда. Мам, ну два дня уже… Еще маленько. Ну вставай. Нельзя так.
Надя. Уедешь в Иркутск, Леню в армию заберут…
Люда. Здравствуйте, договорились.
Шура
Митя. Санька, ты связь-то держи. Причем тут город?
Шура. Кто нам Ангару запомоил? Ты хариуса когда последний раз поймал?
Митя. Вспомнила!
Шура. А с поселком че делают? Раньше идешь себе по улице и никаку холеру не боишься, а счас токо и глядишь… как бы под колеса не забуреть. Куриц за ворота не выгонишь: как сумасшедшие носятся, пыль до облаков поднимают.
Митя. Курицы?
Шура. Грузовики, самосвалы разные… Это че такое, Люда?
Надя
Люда. О господи… Ну в бар, в бар.
Надя. Где я ему возьму бар этот?
Шура. Вот побарствует еще маленько и притопает. И вставай, и не расстраивайся, а то залежишься – и вправду еще умрешь.
Надя. Плохого я ему ничего не делала…
Шура
Люда
Надя
Шура. Не трави девчонку, перестань.
Надя. Убить его – мало будет… Хоть бы загнулся где-нибудь.
Шура. Совсем сдурела. Надя, ты зачем сдурела-то?
Люда. Мама!
Надя
Ольга. Мама! Мамочка!
Надя. Ой!
Люда. Перестань! С ума посходили!
Надя. Кричи на мать, сильнее кричи… Мало ей.
Люда. Да как же, мама, на тебя не… Перестань, Ольга!.. На тебя не кричать? Что ты делаешь-то с собой?
Надя. Я же и делаю… Правильно… Правильно, мать плохая.
Люда. Кто тебе сказал, что ты плохая?
Надя. Никто-никто. Сама на себя ругаюсь… Че, я не вижу? Вы же считаете… из-за меня отец… Че, я не вижу?
Люда. В самом деле сдурела.
Шура. Людонька, не надо на мать-то так.
Надя. Ниче, ниче. Мать дура, мать плохая, а как в Иркутске прижало хвост – куда прилетела? А-а. Ниче не надо стало: и муж не нужен, и город не нужен…
Люда. Да если б я знала, что…
Надя. К маме примчалась, к маме… Забыла, как плакала мне в коленки, какие слова говорила? А теперь мать дура, плохая сделалась. Батя бросил меня, и вы бросайте. Давайте бегите кто куда. Вот чемодан, под койкой.
Шура. Людонька… Надя…
Надя. Пускай, пускай.
Люда. Спасибо, мама.
Шура. Вот заполошные. Охолодись, Люда.
Люда. Баба Шура. Я ж молилась на них… Думала, у меня дом есть, мой дом… Приехала, на жизнь свою дырявую поплакалась. А вот… Это, оказывается, мне просто хвост прижало. Вот ведь как.
Шура. В сердцах-то чего не наговоришь, Люда.
Люда. Ну, я тоже не деревянная. Как жить, баба Шура, ничего не знаю. Я от мужа убежала, здесь отец в бегах.
Шура. А-а.
Люда. Да, да. Полгода пожила, в синяках находилась… Ну его, думаю, к черту, поеду домой. Отец у меня золото, мама поймет все, а они видите, что устроили. Скучно им стало жить. Вроде всё…
Надя. Лю…
Ольга
Надя
Митя. Однако, счас потоп будет.
Шура
Митя. Ладно, не прыгай. Я тебя не бросал.
Шура. А к Доре Усвятской кто через огород шастал?!
Митя. Говорил же, огурчиков набрать.
Шура. Не пронесло тебя, оглоеда, с огурчиков тех! А на Машку Зыкову не заглядывался? Скажешь, нет?
Надя
Митя. Че-то вы разъерепенились, погляжу я.
Шура. Надя, где у тебя кочерга? Счас я ему взъерепенюсь…
Надя. А пьешь ты сколько, дядь Митя?
Шура. Я из-за его не знаю уже, куда пенсию прятать… Вон каку нюхалу отрастил, везде найдет.
Люда. Лучше молчите, дядь Митя.
Шура. Надя, давай кочергу!
Митя
Вася
Тю ты, ешкин кот… Че делаешь?
Ленька. Пришел… Иди откуда пришел.
Вася. Дак я с работы. Слышь, Леньк!
Ленька. В галстуке?
Вася
Ленька. Вот и иди.
Вася. Куда?
Ленька. Где переодевался.
Надя. Это откуда к нам такого красивого дяденьку замело? Или че вспомнил? Сказать пришел?
Вася
Надя. Не глядит на нас. Наверно, двойку получил, в глаза смотреть не хочет. Расскажи нам, как живешь, как молодуха? Наша… Я ей тут космы повыдирала, ты, поди, расстроился… Или ниче? Ниче-о. Че молчишь-то, дядя Вася? Ну молчи-молчи.
Вася. Дядь Митя, спичка есть?
Митя. Василий, ты совсем или как?
Вася
Надя. Люда, принеси ему сберкнижку, а вещи завтра заберет. Я ему у ворот свалю все, пусть таскается.
Шура. Василий, хороший же мужик… Тебе не совестно такое делать? А-я-яяяяй.
Вася
Надя. Полюбовница на спички денег не дает? Хорошо-о живешь.
Вася. Не цепляй меня, Надь… Я нормально пришел… Обговорить, а ты…
Надя. Я цепляю? Я-а тебя цепляю?! Я?!
Вася
Надя. Леня, не пускай его в стайку.
Вася. Пусти, Ленька.
Надя. Не командуй тут… Ишь какой! Леня, держи дверь!
Вася
Надя. Все одно поотрубаю, ниче не сделаешь.
Вася. Ленька, ты взаправду меня не пустил бы?
Ленька. А кто ты такой?
Вася. Поговори мне так с отцом.
Ленька! Я ж отец твой! Ты… Ленька!
Ленька
Вася
На отца…
Ленька. Ты… Ты… Ты че с мамкой сделал?
Вася. Я сделал… Я скажу.
Ленька. Ты зачем пришел?
Люда. Леня, не надо!
Шура. Василий… Василий, покорись!
Митя. Вась, Вась…
Ленька. Ты че с мамкой сделал?! Ты видел, как она тут?!
Вася. Не трожь отца, сынок! А то я тебе… Леня, я ведь могу… Я ж могу…
Надя. Ле-неч-ка! Не надо! Сыночка!
Вася. На отца!
Ольга. Пап! Уходи! Па-па!
Вася. Уйди, доченька! Виноват, значит… Руби, сынок!
Ленька
Шура. Леня, нельзя! Леня! Отец он!
Ленька. Пусть он!..
Вася. Не отец я, да?!
Надя. Ле-неч-ка!
Люда. Отдай топор!
Вася. Теть Шура… Оля, я тебе при… Ну вы че? Я шел… Я знал… Ты меня ударил, Ленька! Да? А я про вас все ночи…
Надя. Ой, не могу! Жить не хочу! Ой, уйди отсюда!
Вася. Надь, ты… Не плачь так. Я счас… Леньк, Люда… Оля, ты не смотри, не пугайся. Да не рвите ж вы меня! Надя!
Надя. Ты зачем пришел?!
Вася. Я пришел… Я ж не мог…
Люда. Леня, иди в дом. Леня, иди.
Вася. Надюха, не плачь! Прости ты меня!
Люда
Вася. Люда! Теть Шура. Ну я… Все уже я… Я тихо. Куда вы? Ухожу.
Шура. Уходи покуда, Василий. Потом уж…
Вася. Ухожу, ага. Надя, прости ты меня! Дядь Митя, теть Шура, я по-хорошему ведь… Кто их растил? А они? Нет, правильно, виноват, но… Че же он так, с топором? А? Надь… Уйду я. Все.
Надя. Наделал делов – еще плачет. Не подходи ко мне!
Вася. Ага, ладно, все. Надь, у меня деньги вот… Может…
Надя. Подавись ты ими!
Вася. Пошел…
Шура
Надя. А?
Шура. Когда Леня топор схватил, я малеха не родила. Ага. Где он?
Надя. Кто?
Шура. Топор.
Надя. В огород Люда кинула.
Шура. Пойду запрячу.
Надя. Теть Шура, иди к ему. К Василию.
Шура. А че?
Надя. У парома… у старого… Подожду его.
Шура. Как так?
Надя. На послезавтра, скажи. После работы.
Шура. Побегу. Сиди здесь, жди. Я быстро обернусь.
Шура
Надя. Не пойду. Ну его на…
Шура. Ты че?
Надя. Не пойду.
Шура. От те раз. Задохлась вся, пока его догнала. Ты че?
Надя. А ниче. Вишь, после курорта какой ходок стал. Я сначала, дура, пожалела, а вот пусть… Еще теперь себе найдет, раз научился.
Шура. Ое-е-е-ей. Так и будете сидеть в контрах? Хороший же он мужик, Надя! Непьющий, работящий… Найдешь такого еще, нет?
Надя. На черта они мне?
Шура. Ой, не знаю. Митя вон когда приставать начнет, дак и то кое-как держусь: жалко его. Повоюем, и все. А че ж вам страдать, молодым таким?
Надя. Не пойду.
Шура. Ну и сиди. Тоже знай, что и я с тобой с теперешнего дня тоже в контрах.
Картина десятая
Вася. Здоров.
Надя. Здравствуй, Вася.
Вася. Ну че?
Надя. Че?
Вася. Лешка как?
Надя. Ниче. Убьет, говорит.
Вася. Говорит ишо?
Надя. Думает. Я за ним углядываю… Люда на коммутатор поступила.
Вася. Ну и че?
Надя. Ниче. Работает. А че?
Вася. Да ниче… Так…
Надя. А-а.
Вася. Ага.
Надя. Пришла я…
Вася. Ага.
Надя. И вот… Че ты теперь мне скажешь?
Вася. Не знаю. Живу…
Надя. Где?
Вася. У наших… с лесного. В этом… в общежитии.
Надя. А-а.
Вася. Че, Надь? Сядем? Погоди. Вот, газетка есть.
Надя
Вася
Надя. Гляди, вооружился.
Вася. Не, если…
Надя. Ну, наливай. Любоваться на ее теперь?
Вася. Закуси.
Надя. Ой…
Вася. Закуси…
Надя. Ой…
Вася. Я малень… Ешкин кот.
Надя. Че?
Вася. Мне, Надюха, без тебя шибко тошно… Я как этот… Как дурной… Не нужны тебе голуби, ну и черт с имя. Разгоню, ешкин кот, а то, как медведь, из угла в угол. Ни про че думать не могу: голова не слушается. Вот зараза…
Надя. Ну.
Вася. Жизнь мне такая осто…
Надя. Не ругайся.
Вася. Да я так… Не буду. Хошь, я теперь ни разу не сматерюсь? Хошь?
Я че с голубями-то вошкался, знаешь?
Надя. Желта вода в голову ударила, вот и вошкался.
Вася. Ну че ты говоришь?
Надя. Стыдобушка. Все мужики как мужики, а ты с пацанами связался и давай: фьить да фьить! Людям в глаза смотреть совестно.
Вася. Ага, в карты лучше штаны протирать… Шубы эти, костюмы, ешкин кот…
Надя. Я про карты ниче и не говорю. Те после работы как очумелые в шесят шесть хлещутся, ты по крышам прыгаешь… Кака разница? Что то – зараза, что то – зараза… Никакого интереса.
Вася. Тю ты, мама родная.
Надя. Че?
Вася. Че ты болтаешь-то, когда не понимаешь?
Надя. Значит, ты много понимаешь: ум из ушей лезет – девать некуда. Иди к курортной своей да и учи ее.
Вася. Ее опять суешь…
Надя. Органы движения они лечили… Поотрубать вам эти органы, чтоб дурью не маялись. От как славно-то было бы.
Вася
Прости меня, Наденька… Прости.
Надя. Васенька…
Вася. Наденька…
Надя. Васенька…
Вася. Наденька…
Надя. Васенька…
Вася. Наденька…
Надя. Васень…
Вася. Наденька…
Надя. Ва… Ой… Прям счас?
Вася. Надень…
Надя. Васенька… Уви…
Вася. Доченька моя…
Надя. Васенька… А… А…
Вася. Любовь моя…
Надя. Ой, ты моя… Любовь моя.
Картина одиннадцатая
Надя
Вася. Ну как?
Надя. Все разбежались. Оля в школу, Люда на работу, Леня в техникум.
Вася. Все ж таки, по-моему, Алеха нас тогда припутал.
Надя. Ага… Подошел бы да как дал бы тебе.
Вася. А если не один? С кралей…
Надя. Болтаешь какую-то ерунду. На вот.
Вася. Вкусно.
Надя. Ой, че вспомнила! Позавчерась тетя Шура зашла! И как ни в чем не бывало. Надя – то, Надя – се. На меня зырк, зырк и улыбается. Я говорю: «Вы че, теть Шура?». А она: «Ниче. Тебе весело, и мне весело». Может, узнала, что мы с тобой встречаемся?
Вася. Как?
Надя. Может, сказал кто?
Вася. А кто скажет, кто знает? Запартизанились, ешкин кот.
Надя. Ладно тебе.
Вася. Может, по лицу твоему поняла?
Надя. А как? Я уж на людях хмурюсь стараюсь.
Вася. Старайся не старайся – глаза-то не замажешь. Вон как светятся, аж слепят.
Надя. Васька, дожуй сначала.
Вася. Я все… Я съел.
Надя. Уйди, бешеный…
Вася. Не увернешься…
Надя. Счас закричу…
Вася. Ага. Давай рассекречивайся.
Надя. Вась…
Вася. Кто?
Надя. Разлучница наша. Раиса твоя…
Вася. Ты че это?
Надя. Работали, жили, жили, работали… А беда, как собака, у дома ходила…
Вася. Ну.
Надя. Токо не беда это, если вон как мне все показала.
Вася. Че показала?
Надя. Как тебя люблю, как ты меня любишь, какие дети у нас хорошие.
Вася
Надя. Правда. Я че, разве думала, что ты вот так: раз – и куда-то денешься? Не думала. А щас про все думается.
Вася. Про че?
Надя. Про все. Про войну, про капиталистов этих. Вась, че они на нас рыпаются?
Вася. У тебя че, других забот нет? Про войну ишо думать…
Надя. Тоже разлучница.
Вася. Кто?
Надя. Война. Детей не знаешь как рожать: че за жизнь им достанется, как ими распорядится, в каку огонь-воду сунут…
Вася. Да ладно, Надь. Ну че разревелась? Ишь… рожать как – не знает. Отрожались уж.
Надя. Ага, отрожались.
Вася. Ого…
Надя. Ого.
Вася. А?
Надя. Заакал? Правда. Сначала подумала, че такое, потом испугалась, а счас про что и думать – не знаю.
Вася
Надя. Ты, однако, даешь – не я.
Вася. Да не, оба. Вот это да. Надюха-а…
Надя. У?
Вася. Надюха-а… Коровушка моя…
Надя. Сам ты…
Вася. Яблочко мое… Дай я тебя поцелую.
Вот ведь она… Че делает…
Надя. Кто?
Вася. Любовь, кто! В писят лет… ешкин кот.
Надя. Вася, все одно, боязно как-то.
Вася. Зачем боязно? Не надо.
Надя. Скажут: старая такая, она че, сдурела?
Вася. Да ты у меня молодей молодых. Пусть сами попробуют, черта с два че у них получится.
Надя. Два месяца уж.
Вася. Откуда?
Надя. Да. Два ж месяца с тобой тут… Прячемся.
Вася. Ну и хватит! Давай… выходим из… этого… из подполья. Мы че, не люди, издеваться так над нами? Все! Каждый день дом снится, детей скоко не вижу. Все, идем домой.
Надя. Ой, Вась, не надо. Засмеют ведь.
Вася. Не засмеют. У меня вон жена беременная. Хватит тебе на свиданки бегать. Застудишься, че я тогда делать буду? Не лето уж, а речка – не печка… Айда, давай.
Надя. Ты прямо как с ума сошел.
Вася. Не сошел, Надя, не сошел.
Надя. Никуда я не пойду. Ты пойдешь, а я не пойду.
Вася
Надя. Иди спроси. Как про все это подумаешь – жить не хочется, а он…
Вася. Да ладно.
Надя. У?
Вася. Счас-то дома никого нет?
Надя. Нет.
Вася. Пойдем, а? Потихоньку. Я погляжу токо и назад. Истосковался – сил нет. На минутку, а?
Надя. Ой, правда. Оля после обеда, а Люда с Леней еще позже приходят.
Вася. На минутку.
Надя. Дак тогда не на минутку, больше можно.
Вася. Надюха…
Надя. Вася… Дома уж теперь, не здесь. Погоди маленько: я вперед пойду, а ты за мной. На глаза-то шибко не показывайся… Ну, пошла…
Вася. Ну давай.
Надя. Ну иди.
Вася. Ну ты ж первая.
Надя. Ну иду.
Вася. Ну давай.
Картина двенадцатая
Надя. Замерзнешь.
Вася. Потеплело. Ниче, дым не мешает?
Надя. Кури в сторонку.
Вася. Счас, докурю.
Надя. Давай подержу.
Вася. Все уже.
Надя. А заме-орз! Кожа – как у гусака общипанного.
Вася. Подожди тут.
Странно вообще-то. Че хошь с ним, то и делай.
Надя. Гладкий какой. Вась, а зачем они клювом друг за дружку цепляются? Смотрю я как-то, думаю, че они такое делают?..
Вася
Надя. Прямо.
Вася. Не верит.
Надя. Ну на-адо же! Отпусти его. Полетит, нет?
Вася. Не-а. Гляди.
Надя. Зачем?
Вася. Фокус покажу.
Угу.
Попил. Все помнит.
Надя. А у меня будет?
Вася. Набирай воды в рот. Иди сюда… Токо не смейся.
На-адь.
Надя. Зачем сказал, чтоб не смеялась? Вот и засмеялась.
Вася. Ну, бери воду. Во-от… Голову к ему поближе… Помычи маленько…
Надя. У-у.
Вася. Еще.
Надя. У-у, у-у.
Вася. Воду ему на клюв толкай. Ага.
Надя. Фу!.. Задохнулась… Ну на-адо же! Птица, а не боится…
Вася. Ты Володю-дурачка помнишь?
Надя. В Алехино?
Вася. Ну. Он их по пять штук с одного глотка поил. Рассядутся на ем и горя не знают.
О, Надь, ты че?
Надя
Вася. Ну Надь… Ну На-адь…
Надя. Да ладно тебе. Погляжу за воротами.
Вася
Надя. Леня… Леня идет. Ой, куда же… Ну че ты стоишь?
Вася. А куда?
Надя. Через огород… Скорее!
Вася
Надя. Ты че, не знаешь как?! Беги скорей!
Вася. Я ж без штанов!
Надя. Ой, не знаю, ой, счас войдет…
Вася. Может, в стайку?
Надя. Тихонько сиди.
Вася
Надя. Да принесу.
Вася
Надя. Говорила, оденься.
Вася. Правда, Надь.
Надя. Да ладно…
Леня, пришел, что ли? Это… давай-ка… воды натаскай.
Ленька. Да вон в бане полна кадушка.
Надя. Да где?
Ленька. Мам!
Ты давай папку веди. Че прятаться-то?
Надя. Ой, кто прячется, кто прячется? Да ему, оглоеду…
Ленька. Мам, я ж видел… Шушукались ходили.
Надя. Ну?
Ленька. Че ну? На Ангаре были? Как эти… еще целуются.
Надя. Ты много че напридумаешь.
Ленька. Ой, да ладно, не надо. В армию меня забирают.
Надя. Кто?
Ленька. Дед Пихто.
Надя. Когда?
Ленька. К семи завтра.
Надя. Куда?
Ленька. Я почем знаю? Куда повезут.
Надя. Ой… Ой…
Ленька. Токо не реви. Нормально отслужу. Подумаешь, два года.
Вася. А… эта… как ее? Ешкин кот… медкомиссия?
Ленька. Все прошел.
Надя. И не сказал…
Ленька. А когда? Вы тут со своей любовью не разберетесь. Думаю, пройду – скажу. А так че болтать?
Надя. И завтра?
Ленька. Ну. Угу.
Вася. В какие войска, сын?
Ленька. На границу.
Надя. А-а!
Ленька. Ну пап, ну скажи ты ей…
Вася. А че я скажу?
Ленька. Чтоб не ревела.
Вася. Надюха, не реви. На стол лучше собери че-нить.
Надя. Ленечка…
Вася. Пусть маленько отойдет.
Ленька. Митю с баб Шурой надо позвать, наверно?
Вася. Ага, счас.
Ленька. Пап! Штаны-то одень.
Вася. У, ешкин кот… Ага.
Ленька. Санька Булдаков, Мишка Ройзен. Венька…
Вася. Филимонов?
Ленька
Вася. Ну че, хорошо. Не скучно. Помогайте там друг дружке.
Ленька. Конечно.
Вася. Может, позовешь их? Вместе посидели б.
Ленька. Да они тоже провожаются. Вечером если?
Вася. Конечно.
Надя. Батя, на.
Вася
Ленька. Вчера с Олей свежих веников навязали.
Надя
Ленька
Вася
Конец истории
Надя. Ты виноват, ты!
Вася. Честное слово, нет.
Надя. Мужикам в общежитии, поди, трепанулся. Мы с Надей…
Вася. Ниче не говорил!
Надя. А вот откуда они знают, что мы встречались? Сказал, конечно… И что беременная…
Вася. Сам же токо седни узнал.
Надя. А как тогда?
Шура
Надюха, ты расстроилась ли че ли?
Надя. Обрадуешься с вами! Весь поселок, наверно, счас смеется.
Митя. Санька! А подем тоже состругаем себе снегурочку! Во жизнь!
Люда
Шура
Митя
Надя. Понесло! Хватит вам! Оля, не слушай их.
Ольга. А я тоже знала! Мне Славка Кокорин сказал. Он вечерами на старый паром рыбачить ходил, а из-за вас перестал.
Вася. Доча, иди ко мне.
Братка в армию уходит… Леньк! Но ниче. Мы тебе еще одного родим.
Надя
Вася. Леньк!
Смотри там, чтоб ни одна холера на нашу землю…
Ленька. Голубей запущу напоследок?
Вася. Запускай. Я счас тоже.
Надя. Куда вы хмельные? Расшибетесь.
Вася. Не расшибемся.
Шура
Митя. Ух, Шурка! Люблю я тебя!
Надя. Вася, а покажи фокус свой.
Вася. Шумно сильно.
Надя. Голубь у бати изо рта пьет.
Вася. Это от учебы. Вот когда он сам чуть не из космоса к голубке летит… Вот это да!
Шура. Правда, че ли, летит?
Вася. Камнем.
Люда. Пап, покажи.
Ольга. Папа! Папа! Давай им покажем!
Вася
Шура. Я уж их не вижу. Где они, Оля?
Вася. Над головой. Прямо ввысь глядите.
Шура. Ниче не вижу.
Ольга. Да во-он. Точечки темные.
Надя. Вижу, вижу! Теть Шура, над головой смотрите.
Люда. Как же он оттуда?.. Разве увидит?
Надя
Вася. Еще маленько пусть поднимутся.
Митя. А их самолетом не сшибет там?
Надя. Э-э. Потеряли они нас.
Вася. Он же понимает, что она тут. Куда он без ее?
Шура. Не могу больше. Шею заломило.
Митя. Кончай, Василий. Пойдем хлопнем.
Ольга
Надя. Где?!
Ольга. Летит, мама!
Надя. Ой, камнем! Гляньте-ка… Камнем!
Люда. Боже мой…
Вася
Музыканты, или Легенда о Праведном Перевозчике в двух действиях
Действующие лица
Старик
Ксенин
Маэстро
Тесданов – один актер – Майор
Наташа,
Марат Маратович – один актер – Бириш
Коста,
Колков – один актер – Стерк
Алла Филипповна – одна актриса – Горожанка
Семен,
Кленова – одна актриса – Доя
Юн
Гростен
Дикто
Лена
Лиля
Горожане, музыканты
Действие первое
Гростен. Он никого не пускает на весла.
Дикто. Да, старик чудит или надеется содрать за перевоз побольше монет.
Маэстро. Какие-нибудь деньги у нас еще есть, Гростен? Надо было с ним условиться на том берегу.
Гростен. Я не думал, что он так заупрямится. На один заплыв пара монет у меня бы нашлась, но на пять… Когда мы предлагали сменить его на веслах, у него не было сил даже ответить: хрипит что-то да головой машет.
Дикто. Перевезти на маленькой лодке пятнадцать человек через такую широкую реку… Любой из нас мог бы запариться.
Гростен. Маэстро…
Маэстро. Да…
Гростен. Может, ему нужна помощь по хозяйству?
Дикто. Вряд ли он обменяет деньги на помощь. Видишь, как старается.
Маэстро. Неловко. Придется предложить что-нибудь из инструментов.
Гростен. На кой они ему?
Маэстро. Пусть продаст, а это уже неплохие деньги.
Дикто. А он согласится ждать?
Маэстро. Посмотрим.
Гростен. Отец…
Гростен. Мы должны расплатиться, но те деньги…
Старик. Сколько вас человек?
Гростен. Двадцать.
Старик. Хорошо.
Гростен. Вряд ли они тебя устроят.
Старик. А?
Гростен. Денег, говорю, у нас мало. Мы их тебе отдадим, но вряд ли они тебя устроят.
Старик
Гростен. Мы можем поработать у тебя в доме.
Старик. Не-ет. Не надо.
Маэстро. Отец, мы дадим тебе что-нибудь из инструментов. Ты сможешь продать его. Или мы продадим сами, но тогда придется подождать.
Старик. Что?
Маэстро. Юн, принесите тарелки.
Гростен
Старик. Еще.
Гростен
Старик. Хорошо.
Гростен. Значит, договорились?
Старик. Не-ет. Я не беру плату.
Маэстро. Чего же ты хочешь?
Старик. Ваши парни, они все здесь?
Маэстро. Да. Отец, поверь, нам больше нечем платить.
Старик. Не-ет. Я не беру плату.
Я… Если можно… Вы у Него
Маэстро. Разумеется.
Старик. Лучше, чем крик?
Маэстро. Конечно. Возьми их.
Старик. Я стал плохо слышать. Их можно привязать там к дереву.
Маэстро. И тогда не надо будет кричать.
Старик. Но я не беру плату за перевоз…
Маэстро. Считай, что мы тебе их подарили.
Старик. Нет, так нельзя. Это нечестно.
Маэстро. Тогда мы сами привяжем их на том берегу.
Старик. А как вы туда попадете?
Маэстро. Мы попросим тебя отвезти кого-нибудь из нас.
Старик. Значит, вам опять придется попросить у Него за меня?
Маэстро. Мы попросим.
Старик
Маэстро. Дай нам лодку, и мы все сделаем сами.
Старик
Гростен. Старик, сначала ты положил глаз на эти тарелки, а теперь начинаешь крутить…
Старик. Я не положил глаз. Я подумал, что стал плохо слышать, и хорошо было бы, если бы они были там. Вот и все.
Юн. Отец!
Может случиться так, что завтра кто-нибудь позовет с того берега, а ты не услышишь?
Старик. Не знаю.
Юн. А если дождь, гроза?
Старик. Да, наверное.
Юн. Мы просим перевезти того человека, который будет звать вас в непогоду.
Гростен
Маэстро
Музыканты. Да, Маэстро.
Маэстро. Осталось идти около двух миль. Сейчас всем отдыхать, привести себя в порядок. Когда спадет жара, пойдем в город.
Маэстро. Гростен! Вы очень устали?
Гростен. Хотите, я спляшу вам сарабанду?
Маэстро. Еще две мили…
Гростен. Хоть две по пять, если меня там ждет симпатяга.
Маэстро. Узнайте, могут ли нас принять власти. Если все будет в порядке, можете сказать, что концерты мы проведем на поляне у Восточной стены.
Гростен. Вы знаете город?
Маэстро. Да.
Гростен. В городе где мы встретимся?
Маэстро. На площади. Она там одна.
Гростен. Я исчезаю.
Юн
Маэстро
Юн
Музыканты. Есть!
Юн. Начали!
Ксенин. И пронзил сердце Маэстро, и вывел в образовавшийся круг, полный боли и радости, дитя далекого юга, древний танец. Возникший внезапно здесь, в стране северных морей, у лесной реки, он был как отдохновение после долгого пути, как долгожданное возвращение…
Алла Филипповна. Едрит твою… Ф-ф-ф.
Ксенин. Что случилось?
Алла Филипповна
Ксенин. По колену?
Алла Филипповна. Ну! Дверью. Дергаю-дергаю, не открывается. Как дерну, сорвалось… и дверью. В глазах потемнело.
Алла Филипповна. Ты знаешь, че у нее было?
Ксенин. У кого?
Алла Филипповна
Ксенин. Нос?
Алла Филипповна. Ну. Потартала к врачу, и че ты думаешь? Косточку от вишни, сука такая, затолкала себе прямо сюда, уже гноем заволокло… Вот. И целый год молчала. Ну не падла, скажи ты мне? Вытащили, прочистили, и вот болит. Орет. Хорошо, не проросла хоть, обошлось.
Ксенин. Вишню б собирали.
Алла Филипповна. Не говори.
Ксенин. Сашкино. В детсад завтра.
Алла Филипповна
Ксенин. Да, к матери.
Алла Филипповна. Не знаю, тащить мне свою в садик, нет… Ой. Вчера чудило мой появился.
Ксенин. Он где сейчас, Семен?
Алла Филипповна. Живет?
Ксенин. Работает.
Алла Филипповна. Где, у себя в клубе этом, шахматном. Шиш на ровном месте… Сто тридцать получает… и какие с их алименты, сам скажи! Директор ты, говорю, зачуханный. У тебя крыша съехала, да я не дура. Как пометелила его. Бежит, плачет – умора. Пробкой вылетел.
Ксенин. Все продали?
Алла Филипповна. Все. Бросай в ведро. Бросай-бросай.
На две тысячи. Ниче?
Ксенин. Да.
Алла Филипповна
Доя. Даже взрослые боятся в одиночку поздно вечером ходить по городу.
Коста. Собаки убили его?
Доя. Пришью пуговицу, и ты пойдешь спать.
Коста. Доя…
Доя. Джери Пристон, его мать, забыла запереть входную дверь. И пока развешивала белье на чердаке, ее четырехлетний сын вышел на улицу. Он стал играть с обрывком бумаги, который ветер гнал по дороге. Стая собак бросилась на него… у самой площади.
Ты не должен больше так поздно возвращаться, Коста!
Коста. Прости, пожалуйста. Я ведь взял с собой прут…
Доя
Ксенин
Доя
Коста. Я не хочу спать.
Доя. Уже поздно.
Коста. Еще чуть-чуть.
Доя. Господин Бириш рассердится на нас.
Коста. Папы нет дома.
Доя
Коста. Это собаки воют?
Доя. Это ветер. Не пугайся.
Коста. Я не боюсь.
Доя. Сейчас вернется господин Бириш, увидит, что ты не спишь…
Коста. Доя! Смотри, какой снег!
Доя. Как тихо.
Коста. Сейчас весна?
Доя. Весна.
Коста. Тогда почему снег?
Доя
Коста. Пой, Доя! Пой!
Доя. А ты пойдешь спать?
Коста. Пойду.
Доя
Ксенин
Ксенин
Господин Бириш, хозяин кафе…
Наташа
Ксенин. Как добралась?
Наташа
Ксенин. Чего так поздно?
Наташа. Вам деньги дадут завтра?
Ксенин. Должны.
Наташа. Все, неси.
Наташа. Каблук шатается.
Ксенин. О-о.
Наташа. Новые нужны.
Ксенин. Сапоги?
Наташа. Да уж не тапочки. Ох, где они?
Ксенин
Наташа. Кирзовыми?
Ксенин. Сапог в магазине, что ли, нет?
Наташа. Месяц проносишь и выбросишь: все отлетает. А импортных нет.
Ксенин. Как же другие?
Наташа. Достают. На барахолке, по блату.
Ксенин. Ну и мы давай на барахолке.
Наташа. У тебя сто пятьдесят рублей есть? Иди, покупай.
Ксенин. Кошмар.
Наташа. Как ребенок, ей-богу.
Ксенин. Так серьезно?
Наташа. А почему нет?
Ксенин. Тата…
Наташа
Ксенин. Что делать? Прийти к директору… Давай квартиру, должность давай?
Наташа. А почему нет-то?
Ксенин. Таша, вдумайся…
Наташа. Пошел ты знаешь куда?
Ксенин. К маме съездила, все правильно.
Марат Маратович
Ксенин. Здравствуйте.
Марат Маратович. Рожай, рожай быстрее. Ну.
Ксенин. Насчет квартиры.
Марат Маратович
Ксенин. Так смотрите…
Марат Маратович. Как?
Ксенин. Странно.
Марат Маратович. На Михайловском живешь?
Ксенин. Да.
Марат Маратович. В коммунальной… м-м-м… в этом, в общежитии?
Ксенин. Да.
Марат Маратович. Я это знаю?
Ксенин. Раз говорите…
Марат Маратович. Я об этом думаю?
С этим вопросом ко мне не приходить! Когда будет возможность, сам вызову, потому что помню и думаю. Как дети, честное слово.
Ксенин
Марат Маратович
Ксенин
Вот так. Сына мне разбудишь.
Тесданов
Колков. Общежитие. Прямо, потом направо. Подожди. Давай перекурим, а то у них ребенок.
Тесданов. Не поздно мы?
Колков. Сколько?
Тесданов
Колков
Тесданов
Колков. Эх, добрый я человек, за что и страдаю.
Тесданов. А жена нас не прогонит?
Колков. Слушайся дяденьку. Говорю же, хорошие ребята.
Тесданов
Колков. Здоровый стал, собака. Нет, серьезно, я так рад, что ты приехал. Она в художественном, экскурсовод.
Тесданов. Кто?
Колков. Наташка. К кому идем-то.
Тесданов. А-а.
Колков. Красивая девка, увидишь. Сергей довольно серенький парень, но она… Не, парень он хороший. Да, отличные ребята. Сейчас сядем…
Тесданов
Колков. Иди ты!
Тесданов. Сам видел.
Колков. Хорошо?
Тесданов. Ты знаешь, хорошо.
Колков
Тесданов. Вот так. Идем?
Колков. Пошли. Здесь баночка есть.
Алла Филипповна. Вы чего здесь раскурились? А ну мотайте отсюда!
Колков. Сейчас ка-ак… поцелую!
Алла Филипповна. Э-э! Чтоб тебя! Толька, козел чертов! Ты, что ли?
Колков. Вы мне не рады?
Алла Филипповна. Холера, уйди, напугал! Я-то думаю, опять пьянь какая-нибудь к нам зашла. Слышу, шебуршится кто-то.
Колков. Ксенин дома?
Алла Филипповна. Дома. Вон Наталья из душа…
Колков. Товарищ наш из Питера… Учились вместе.
Алла Филипповна. Работать сюда?
Тесданов. Может и поработаю.
Колков
Алла Филипповна. Давай. А че делать?
Колков. Дом декабристов восстанавливать.
Алла Филипповна. Нам бы тоже кто бы че восстановил. Живем, как в забегаловке, кому не лень, все прутся, только бутылки по утрам сшибаем.
Наташа. Толя? Здравствуйте.
Тесданов. Здравствуйте.
Колков. Натали, мы по ваши души.
Наташа. Входите.
Тесданов. Спасибо.
Колков. Алла Филипповна, звиняйте дяденьку.
Алла Филипповна. Идите уж.
Тесданов
Колков. Курьерша. У нас работает.
Наташа. Не ругалась?
Колков
Тесданов. Толя, перестань.
Колков. Подбородок, плечи, грудь, талия… э-э. Прости. На такого красавца разве рявкнешь?
Тесданов. Я уйду.
Колков. Врубеля на тебя нет. Все, молчу.
Тесданов
Наташа. Хватает… В правом крыле семь комнат…
Тесданов. Где это?
Колков. С улицы, когда входили, направо дверь, а мы налево свернули.
Тесданов. Ах, там живут?
Колков. А ты как думал?
Наташа. И в нашем четыре.
Тесданов. И все архитекторы?
Наташа. В основном.
Тесданов. Сапожники без сапог?
Наташа. Да.
Тесданов. Узнаю тебя, Россия…
Колков. До революции внизу висел красный фонарик, после – общежитие для повышающих квалификацию партработников, а теперь…
Наташа. Теперь – мы.
Тесданов. Да, жизнь идет.
Наташа. А мы стоим. Проходите.
Колков
Ксенин. Тс-с.
Колков
Тесданов
Наташа. Говорите вы нормально.
Ксенин. Сергей. Так-то он крепко спит, можно в голос.
Колков. Крретин.
Ксенин. Чего ты?
Колков. Да, разорался.
Наташа. Толя, перестань, ей-богу.
Колков. О! Я вас-то не обзнакомил.
Тесданов. Я понял, что вы Наташа.
Наташа. А вы…
Тесданов. Гера. Просто Гера.
Наташа. Словом, мы друг друга…
Тесданов
Наташа. Сережа, стул принеси. Погоди, я сама, там одежда.
Тесданов. Хозяйка не против?
Наташа
Тесданов. Замечательно. Знаете, мужики, я так соскучился по добрым женам.
Колков. А у тебя их что, как у султана: раз-два-три-четыре-пять?
Тесданов. По-моему, Наташа очень добрый человек.
Наташа. О, вы меня не знаете.
Тесданов. Уже знаю, и немало.
Наташа. Да откуда?
Колков. Я, я рассказал.
Тесданов. По реакции. Коньяк ставлю, а сам думаю: как вы отреагируете. Импульс какой? Но вы так чудно рассмеялись, и ни тени осуждения. Это же черт знает как прелестно.
Наташа. А вдруг я пьяница?
Колков. Кто, ты?
Ксенин. Таша, а что…
Тесданов. Ребята, ничего не выдумывайте.
Наташа
Тесданов
Наташа
Ксенин. Да-а.
Колков. А мне и похвастаться нечем.
Наташа
Тесданов. Петергоф.
Колков
Наташа. Что опять?
Тесданов. Маленькая склонность к мазохизму. Да?
Колков. Все сели. Гера, можно?
Тесданов. А? Ну.
Колков
Тесданов. Но не стыд.
Колков. Кругом свои люди. Словом, дело не в родовом гнезде, которое имеет счастье находиться тоже на берегах Невы, не в значке мастера спорта по фехтованию, который из скромности… скромняга! Не носит! Дело в выдающихся способностях нашего гостя, обеспечивающих ему работу в родном вузе. Два!
Тесданов
Колков. Я не сказал о самом главном.
Тесданов. Да-да-да.
Колков. Не перебивай дяденьку. Посмотрите на него, на этого атланта, и скажите мне… что, скажите, есть общего между этим сыном белых ночей и нашим М. М.?
Ксенин. По-моему, ничего.
Колков. Так. Наташа.
Наташа. С вашим Маратом?
Колков. Да, Марат Маратычем.
Наташа
Тесданов. Мне его побить?
Наташа. И вправду, Толя. Что-то ты здесь…
Колков. Прошу любить и жаловать – Герасим Алексеевич Тесданов. Племянник нашего М. М.
Тесданов. Двоюродный.
Колков. Да, двоюродный.
Ксенин. Хорошо.
Колков
Тесданов. Безобразие. Ну все, хватит. Ребята, без предубеждений. Если мое родство с М. М. и не недостаток, то и не самое большое достоинство. Родственных чувств – ноль, привязанностей никаких, словом, что хотите, то и думайте о нем. Я совсем другой Тесданов.
Колков. Серега, в лагере администрации теперь у нас свой человек.
Тесданов. Кстати, да. Чем смогу – помогу.
Колков. Живем.
Ксенин. Будем жить. Ну что?
Тесданов. За знакомство.
Тесданов. Наташа, вас смутило, что я Тесданов?
Наташа. Смутило. Нет-нет, все в порядке.
Тесданов. Не верю.
Наташа. Правда.
Тесданов. Тогда выпейте до конца.
Колков. Бесполезно.
Тесданов. Что уж так?
Наташа. Боюсь.
Тесданов. Сережа, надеюсь твоя жена не дебоширка?
Ксенин. Дай волю.
Тесданов
Наташа. Вот удовольствие. Правда, я совсем не пью. Да и вам больше достанется.
Тесданов
Ксенин. Вы надолго к нам?
Колков
Тесданов. В самом деле, Сережа?
Ксенин. Конечно.
Наташа. Как-то… Ну, я уже пьяная.
Тесданов. Вы меня убиваете.
Наташа. Ты.
Тесданов. Тьфу! Ты, Наташ, прелесть. Сергей, извини.
Ксенин. Ничего-ничего. В общих чертах я согласен.
Тесданов. Какие вы славные. Из дому улетел… Дождь, слякоть, ветер. Прилетел к вам – снег идет. И тишина. Чудо? Чудо.
Наташа. Чудо?
Тесданов. И какое! Дальше слушайте. Повел меня в…
Колков. В «Снежинку».
Тесданов
Все. Чудо!
Наташа. Тс-с!
Тесданов. У меня уши заложило от тишины, честное слово. Сколько мы просидели в кафе?
Колков. Часа три.
Тесданов. Три часа! Ну да, в восемь пришли и вот… Я забыл, когда просто, не спеша, говорил с человеком… Сидел и говорил с человеком. Можете себе представить? Для вас это привычное дело, для меня… праздник души какой-то.
Колков. Может, выпьем?
Тесданов. Да-да, сейчас. Э-э… Ну вот, сбил. Да! Я очень благодарен
Колков. Места знаем.
Тесданов. Вам благодарен за ваше радушие, сердечность. Судьбе благодарен, что оказался в этом городе…
Колков. Чувствуется.
Тесданов. Серьезно?
Колков. Такая тирада.
Тесданов. Одним словом, за хороших людей. За всех вас. Как говорят, нас – хороших людей – так мало.
Наташа. Это правда.
Тесданов. Сергей улыбается – не верит.
Ксенин. Может, не так уж мало?
Тесданов. Мало, старик, мало. Все, пьем. А если мой дядька не очень достойно здесь ведет себя, мы ему хвост прижмем. Пьем. А прижать есть чем. Пьем.
Ксенин. Гера, а что ты…
Тесданов
Ксенин. Да.
Тесданов. Коля мне говорил, что ты классный макетчик… Макет будет нужен. Обязательно.
Ксенин. Сделаем.
Колков. Братцы, дяденька курить хочет.
Тесданов
Наташа. Можете и здесь покурить, только в форточку.
Тесданов. Зачем же? Здесь ребенок, не надо. Пусть спит.
Наташа. Да ничего, у форточки можно. Сейчас открою.
Тесданов. Перестань, Наташа. Что нам, трудно в коридор выйти?
Наташа. Ну идите.
Тесданов. А ты?
Наташа. Я не курю.
Тесданов. Сергей, завтра же покажешь, кто и где делает таких женщин. Понял?
Ксенин. Таких нет.
Наташа. Почему же? Если в общих чертах…
Тесданов. Найдется?
Колков. Мы идем или нет?
Наташа. Кто ищет…
Тесданов. Ясно. Пошли.
Ксенин. Кто последний?
Женщина
Голоса: «Мужчина, вы же здесь не стояли!» – «Отойдите за прилавок! Я не буду торговать». – «Мужчина, вы же здесь не стояли!» – «Вы можете не орать?? Ничего не слышно! Какие?!» – «Коричневые». – «Мужчина… Вот ведь какой хам. Взял все-таки». – «Ходи в кедах, бабуся!»
Ксенин
Женщина. Австрия.
Ксенин. Вена?
Женщина. Австрия.
Ксенин. Тридцать шестой есть, вы не знаете?
Женщина. Все есть.
Ксенин
Женщина. Может, хватит?
Женщина. Вот! Вот! Вот тебе!
Ксенин. Да вы что?! Вы что?!
Вторая женщина. Лиля! Не надо! Перестань, Лиля!
Лиля
Лена. Лиля! Лиля, подожди!
Тесданов
Ксенин. Гера, я стою…
Лиля. Я все глаза сейчас тебе…
Лена. Лиля, это не он.
Лиля. Не хватит ему… И улыбается… Я тебе покажу, не хватит! Где милиция?
Голоса в очереди: «Что такое?» – «Деньги муж потерял». – «Какой муж? Заигрывал, щипал ее». – «Кто?» – «Да парень». – «Ни стыда, ни совести». – «Ну не удержался мужик, подумаешь?»
Тесданов
Ксенин. Тридцать шестой!
«Куда без очереди?!» – «Девушка, не отпускайте!» – «Что за хамство такое?» – «Мужчина, вы же здесь не стояли?»
Лиля
Лена
Лиля. Да вон.
Лена. Ну и вставай.
Лиля. Я его не отпущу. Черт с ними, с сапогами…
Тесданов. А теперь в чем дело?
Ксенин
Тесданов
Лена. Ничего-ничего. Лиля, иди сюда.
Лиля. Никуда я не пойду.
Ксенин. Я стою.
Лена
Лиля. Ле-на!
Лена. Я не подумала, что ты… Лилечка, ты понимаешь…
Лиля. Лена!
Лена. Ой, какая я дура!
Лиля. Лена, ты, действительно, дура.
Лена
Тесданов. Се… Сереж… По… По…
Ксенин. Я… Не хватит… Нам…
Тесданов. Подожди. Пощади…
Ксенин. Ду… думаю: она чего?..
Марат Маратович
Тесданов. Дядька, тут у нас…
Ксенин. Простите…
Тесданов. Сей-час.
Марат Маратович. Все. Гера. Ну. Ну. Ге… Ты не забыл? Уймись, говорю.
Тесданов. Не забыл. Сейчас.
Марат Маратович. Над чем это вы так?
Тесданов. Не спрашивай, а то опять…. Дома рас…
Марат Маратович
Тесданов. Не помню.
Марат Маратович. У окна сидит. Тоня.
Тесданов. Дай соображу. То-онечка! Дядька, ты ас!
Марат Маратович. Не возражаешь?
Тесданов. Я тобой горжусь, дядь Марат.
Марат Маратович. Тетке, смотри…
Тесданов. Обижаешь.
Марат Маратович. И не проспи. Хотя… ты ночуешь сегодня дома?
Тесданов. За водой.
Марат Маратович. Гера, а ты с его женой… У?
Тесданов
Марат Маратович. У?
Тесданов. У-у. Скала. А с чего ты взял?
Марат Маратович. Скала… Кто ее не взрывал? Спроси? И Колков твой тоже.
Тесданов. Толька? Не может быть. Он у них днюет и ночует.
Марат Маратович. Правильно. Ладно, ваше дело. Баба она красивая. Одобряю.
Тесданов. Я Колкова раскручу.
Марат Маратович. А мне удивительно, что ты с Ксениным связался. Что такое, думаю? Нашел себе пару.
Тесданов. Он хороший парень.
Марат Маратович. Э-э, недоучка. Руки хорошие, не спорю. И жена…
Ксенин
Марат Маратович. Нет, спасибо.
Тесданов. Сереж, больше не смеемся. Показывай.
Ксенин. Помоги, пожалуйста. Поближе к свету.
Тесданов. Флюгер придумал? Отлично! А чего вдруг петух?
Ксенин. Петух. На крыле год.
Тесданов
Ксенин. Знаем. Когда разбирали пол, под камином нашли клюку, а на ней отлит год. Тысяча семьсот девяносто девятый. Год рождения кого?
Тесданов. Кого?
Ксенин. Пушкина.
Тесданов. А ты ее видел?
Ксенин. Клюку? Я ее нашел.
Тесданов. Она могла быть сделана и раньше дома.
Ксенин. В том-то и дело, что не могла. Для этого камина все отливали по заказу.
Тесданов. Гениально. Краба?
Ксенин. Есть. Сто тридцать.
Тесданов. Кошмар… Что я могу сказать?
Ксенин
Тесданов. Твои бы речи да богу в ушко.
Ксенин. Зачем богу! Марату.
Тесданов. Так. Дай подумать.
Ксенин. Нас ведь здесь должно быть трое, а я один. Шесть лет.
Тесданов. Какая ставка у старшего макетчика?
Ксенин. Сто семьдесят.
Тесданов. На нее кто-нибудь оформлен? Не знаешь?
Сорок рублей, конечно, деньги. А они чего, сволочи?
Ксенин. Давай уберем.
Тесданов. Сейчас домой?
Ксенин. Надо сапоги занести… Потом за Сашкой в детский сад и к теще его повезу.
Тесданов. Понятно. Сережа, есть идея. Завтра едем на рыбалку. Я, ты и Марат. Не перебивай, слушай дальше. С нами будет Тонечка из сметного. Пусть дядька потешится. Влюблен, как молодой лось во время гона, что я могу сделать?.. Мы отлично проводим время, и с рыбалки ты возвращаешься уже старшим макетчиком. Гарантирую. Не волнуйся, подхалимничать, просить не придется. Все организуется само собой. Забудь, что Марат твой шеф, спокойно лови рыбу, пей водку, ешь уху… То есть проведи два дня демократично и свободно. Можем мы позволить себе такую роскошь после трудового месяца?
Ксенин. Он старше ее лет на тридцать?
Тесданов. Где-то, как-то… Так?..
Ксенин. Женат.
Тесданов. Сережа, если им так хочется, почему бы и нет?
Ксенин. Не противно?
Тесданов. Им? Вряд ли. Тебе? Надеюсь, подглядывать за ними не будешь? Ну что ты раздумываешь?
Ксенин. Зачем я вам там?.. Только мешать.
Тесданов. Когда тебе так покажется, пойдешь проверить переметы. Дальше. Выезжаем в пять утра. На углу Либкнехта и Цеткин будет ждать газик. Прямо у дома Марата. Все понял?
Ксенин. Он мне не обрадуется.
Тесданов. Подходим с тобой ровно к пяти, и он нас встречает, как своих детей. Уверяю тебя. В конце концов, чего ты боишься. Он не Калигула, а простой советский человек. Наташка хоть отдохнет от вас: от тебя, от Саньки. Вы его на субботу и воскресенье к теще?
Ксенин. Да, сейчас.
Тесданов. Ну вот видишь. Есть возможность рыбку съесть и… в кресло сесть. Надо-надо, старик. Как мне в голову раньше не пришло?
Ксенин. Гера, я, кажется, не поеду.
Тесданов. Почему? Можно откровенно? Пару пуль тебе отолью, не обидишься?
Ксенин. Может, не надо?
Тесданов. Надо, старик, надо. У тебя совесть есть? Нет у тебя совести. У Сашки вашего пирке положительное… Так?
Ксенин. Так.
Тесданов. Еще поживешь в своих хоромах столько же, сколько прожил, он у вас вообще тубиком станет. Тьфу-тьфу-тьфу.
Ксенин. Что?
Тесданов. В чухонку ее превратил, в замотаную комплексующую бабу… И кого? Красавицу! Умницу! Другой бы ей ноги мыл и воду пил, а ты…
Ксенин. А я?
Тесданов. А ты, Сережа, эгоист. Возможно, лентяй. Макеты у тебя – чудо, но, согласись, работа, которую мы любим, для нас не работа. Понимаешь, о чем я говорю?
Ксенин. Не понимаю.
Тесданов. Брось ты. С твоими руками можно по четыре сотни в месяц иметь, за год кооператив купить, но ведь это же надо покрутиться, по-ра-бо-тать. Вот где работа.
Ксенин. Это что-то другое.
Тесданов. Это работа. Никто тебя не заставляет халтурить, «подмазывать», но вертеться ты обязан. Не дают квартиру – приди еще раз, еще, и требуй, ругайся, подавай на местком, судись, в конце концов, но делай хоть что-то. Сергей, дорогой мой, случись несчастье: под машину, там, завтра попадешь, – не дай бог, конечно, – и что? Наталья твоя с Сашкой до скончания века со своими ста рублями, в коммуналке. Да, как матери-одиночке двадцатку ей кинут. Ну вот и будут с сыном на сто двадцать шиковать. Это тебя не волнует? Я специально сгущаю краски… Может, зашевелишься?
Сережа… Я тебя старше на девять лет, и здесь
Ксенин. Зашевелился.
Тесданов. То есть?
Ксенин. Еду.
Тесданов. Куда?
Ксенин. На рыбалку.
Тесданов. А-а. Не обиделся, что я так?
Ксенин. Нет. Все довольно… убедительно.
Тесданов. Слава богу, хоть одно доброе дело сделал… Два! А сапоги? Значит день прошел не зря.
Ксенин. Ох, совсем забыл. Гера, возьми деньги.
Тесданов. Всю зарплату бухнул?
Ксенин. Ты знаешь, нет. Еще двадцать осталось. На сигаретах сэкономил… Сколько тут? Ага, тридцать… Вот. А уходило по двенадцать рублей в месяц. Теперь курить бросил. Видишь, нет худа без добра. И на буфет по рублю… сорок пять… это еще плюс двадцать три. Отлично! Ташка от радости на ушах стоять будет: я ей сюрпризом… Семьдесят. Держи.
Тесданов. А сейчас занимать придется?
Ксенин. Выкрутимся. С голоду не помрем.
Ксенин. Зачем?
Тесданов. Когда сможешь – отдашь. Пойдем.
Ксенин. Гера! Забери.
Тесданов. Я сказал: когда сможешь… Серега, не глупи.
Ксенин. Если не возьмешь… я выкину. Честное слово, выкину.
Тесданов. Тебе семью кормить! Убери их!
Ксенин. Не возьмешь?
Тесданов. Ну ты и тип. Что с тобой? Сережа!
Ксенин. Пусти!.. Пусти!..
Тесданов. Эй, мальчик!
Ксенин. Я ударю.
Тесданов
Слушай внимательно. Твой макет оформляем как спецзаказ, заключаем договор и через две недели ты получаешь двести рублей. Получаешь и возвращаешь долг, слышишь, бешеный?
Тесданов. Костюм помял, идиот.
Ксенин. А разве это можно?
Тесданов. С бухгалтерией и дирекцией уже согласовано. Не такой уж Марат и зверь, как вы о нем думаете.
Ксенин. Ты пробил?
Тесданов. Неважно. Дружок, мы ведь на деньгах топчемся.
Тесданов. Не мог на крупные поменять? Зарядку я сегодня, между прочим, делал.
Ксенин. Гера…
Тесданов. Ну!
Ксенин
Тесданов
Ксенин. А за что?
Тесданов. Люблю?
Ксенин. Да.
Тесданов. Сам как считаешь?
Ксенин. Не знаю. Талантов особых, образования там… ума какого-то оригинального…. высказываться толком не могу – ничего этого нет. Даже другие удивляются: почему ты со мной… ну… общаешься, в гости ходишь.
Тесданов. Тебе не стыдно?
Ксенин
Тесданов. Вижу в тебе то, чего не видят другие.
Ксенин. Правда?
Тесданов. Зачем мне врать?
Ксенин. Спасибо.
Тесданов
Ксенин. И сложнее.
Тесданов. Что сложнее?
Ксенин
Тесданов. Кто?
Ксенин. Женщина. Лиля.
Тесданов. А-а. В очереди?
Ксенин. Да.
Тесданов. Почему?
Ксенин. Она бы не поверила. Понимаешь… Она бы посмотрела… и нашла ту, свою подругу.
Тесданов. Да почему?
Ксенин. Потому что не быдло. Не похож на быдло, а я… Нет, я тоже не быдло, но…
Тесданов. Чушь какая-то.
Ксенин. Вы послушайте. Сейчас все поймете.
Ксенин
Кленова. Сережа, ты не быдло. Ой, хохмач!
Марат Маратович. Никто не быдло.
Ксенин. А кто?
Кленова. Те.
Ксенин
Тесданов. Скорее наоборот, Сережа.
Марат Маратович. Действительно.
Ксенин. Простите, неправильно сказал. Узнают – вот как. И меня узнают… тоже сразу. Как чуют, что ты – так себе…
Марат Маратович. Какую-то, конечно, роль сыграло…
Ксенин
Кленова. Какой сумкой?
Ксенин. А какая под руку попадет. Хамство, неуважение… Есть ты, нет тебя – неважно. Не ты, так другой… Разве можно? Между прочим, вы, Марат Маратович, с подчиненными не здороваетесь
Марат Маратович. Понимать-то понимаю…
Ксенин. Я вам, честное слово, говорю, не обижайтесь. Где шофер? Сейчас покажу. Гена! Гена!
Тесданов. Спит он.
Марат Маратович. Да. Ты его не трогай.
Ксенин. Спит? Он спит и видит сны. Вот! Свои гениальные сны! Скажите, он может видеть гениальные сны?
Марат Маратович. Кто знает. Мало ли что…
Ксенин. Правильно! А вы его даже поесть не пригласили, потому что он…
Марат Маратович. Ну все, хватит. Ты, знаешь ли, тоже слова выбирай.
Ксенин. Я умоляю, не обижайтесь. Мы же откровенно… я впервые с вами так.
Марат Маратович. Ради бога, конечно…
Ксенин
Марат Маратович. И понимай. Шофера зачем совать?
Ксенин. Он видит гениальные сны? Решили?
Марат Маратович. Опять за рыбу-мясо.
Ксенин. Он их написать не может! Ни ручкой, ни кистью… А сын сможет! Не сын, так внук или правнук, потомок какой-нибудь.
Кленова. Вообще-то через гены передается.
Марат Маратович. Ну, это может быть.
Ксенин. Значит, беречь его, думать о нем надо. А мы не думаем.
Марат Маратович. Все думаем, палку тут перегибать не следует.
Ксенин. Не думаем!
Марат Маратович. Почему не думаем-то, когда думаем?
Ксенин. Думаете?
Марат Маратович. Думаем.
Ксенин. Как?
Марат Маратович. Обыкновенно, как.
Ксенин. А надо по-человечески, не обыкновенно.
Марат Маратович. А обыкновенно – это по-какому? По-звериному?
Ксенин. Почему? Нет.
Марат Маратович
Ксенин. По-обыкновенному?
Марат Маратович. Да!
Ксенин
Марат Маратович
Ксенин
Марат Маратович. Э-э, брось ты. Думаешь, я ему мало доброго делаю? Нужно ему куда съездить – пожалуйста.
Ксенин. Правильно! И тем самым лишаете его права отказать вам. Вот вам и структура.
Марат Маратович. Теперь про человеческое. Дуй уж до конца.
Ксенин. Вы его просите, он, сохраняя достоинство, отказывает безо всяких для него последствий: не попадает под сокращение штатов, никто к нему не придирается, не мстит. И ничего в человеке не ломаем, и он сознает себя, свою ценность.
Марат Маратович. Договорились. Уже, оказывается, людей ломаем.
Ксенин
Марат Маратович. Никому я ничего не ломал.
Кленова. А?
Ксенин
Марат Маратович
Тесданов. Старик, вот и кончилась твоя карьера!
Ксенин
Тесданов. Да уж, вижу.
Ксенин. Как с другой планеты… Понимаешь… Мне нельзя пить.
Тесданов. Много ли ты выпил?
Ксенин. Нет, Гера. Понимаешь, у меня спазмы… Я из университета…
Тесданов. Сядь. Успокойся.
Ксенин. Я из университета…
Тесданов. Ясно. Ты студент.
Ксенин. Нет. Мне нельзя. В университете…
Тесданов. Сережа, я понял.
Ксенин. Подожди.
Тесданов. Ну.
Ксенин. Из университета ушел, от нагрузки спазмы сосудов… мозга… головного. Потом прошло. Понял? А было больно.
Тесданов. Понял. Тебе легче?
Ксенин. И пить нельзя. Я совсем не пью. Очень редко. Чуть-чуть, потому что больно.
Тесданов. И правильно делаешь.
Ксенин. Как хорошо. Ветерок.
Тесданов. Эй, дружок, никак спать надумал?
Ксенин. Сейчас… Немножко… Ветеро-ок. Я люблю, когда…
Тесданов. Когда что?
Ксенин. Люблю…
Тесданов. Сергей! Сергей! Ксенин!
Наташа. Кто там?
Голос Тесданова. Наташа.
Наташа
Наташа. А где Ксенин?
Тесданов. На рыбалке.
Наташа. Ничего не понимаю.
Тесданов. Я к тебе.
Наташа. Зачем?
Наташа. Ты что? Ты что? Гера!
Тесданов. Стой. Ничего.
Наташа
Тесданов
Наташа. Мы Сашку разбудим… Иди домой.
Тесданов. Не надо врать. Он у матери.
Наташа. Гера… перестань… Гера…
Тесданов
Наташа. Что было?
Тесданов. Все было. Ты заметила, что в жизни иногда бывают моменты… как будто это уже знал раньше? Аберрация памяти… Я к тому, что все у нас с тобой уже было… Правда?
Идиот, дело не в этом. Знаешь в чем?
Наташа. В чем?
Тесданов. Страшновато… Мне кажется, я умру без тебя.
Наташа. Кажется.
Тесданов
Наташа
Ксенин
Ксенин. А-а-а! Я прише-е-е-е-ел! О-о-о! Я при-шел! Птицы! Небо! Море мое!
Ксенин. Эй. Эй. Гера. Эй! Где они? Гера! Не понимаю. Гера-а-а-а! Э-э-э-э-эй! Уехали? Да нет… Эй! Эй!
Действие второе
Бириш. Славная ты девушка, Доя, и я бы не хотел, чтобы ты всю жизнь проторчала в официантках. Надеюсь, у тебя нет оснований считать меня неблагодарным? Помнишь, как ты пришла к нам, вернее, как привела тебя моя покойная жена? Ты была такая худенькая… почти прозрачная. Я еще шутил: «Закройте скорее дверь, а то нашу Дою сквозняком вышвырнет в форточку».
Доя. Да, господин Бириш.
Бириш. Конечно… Конечно, я – господин Бириш… но мне… мне не хочется быть твоим хозяином, Доя.
Доя. Вы хотите меня уволить?
Бириш. Да нет же! Нет. Работай на здоровье. У тебя прекрасный голос, руки… сама… Ты меня очень устраиваешь, Доя. А где Коста?
Доя. Делает уроки.
Бириш. И за сыном моим ты хорошо смотришь. Он очень привязался к тебе.
Доя. Он хороший мальчик.
Бириш. Гхм. Подойди поближе.
Доя. Очень красиво.
Бириш. И не очень дешево. Семь тысяч. Тут. В этом колье. А теперь спроси меня: зачем мне оно? Ну, спроси-спроси.
Доя. Зачем вам оно?
Бириш. Подержи.
Оно твое! Можешь делать с ним все, что хочешь. Можешь носить, как простые бусы, ходить в нем на рынок, убирать в доме… стирать, парить, жарить – все! Оно твое!
Ты рада?
Доя. Да, господин Бириш…
Бириш. Рада или нет?
Доя. Вы ушиблись?
Бириш. Ах ты, плутовка. Я до сих пор хромаю.
Доя. Как я это должна сделать?
Бириш
Коста. Доя, почему ты не открываешь дверь?
Бириш
Коста. Да, папа.
Горожанка. Господин Бириш, что происходит в нашем городе? Объясните.
Бириш. Слушаю вас, почтеннейшая.
Горожанка. Вы всегда открывали кафе вовремя.
Бириш. Я рад, если сегодняшняя задержка с открытием – единственная для вас неприятность.
Горожанка. В том-то и дело, что нет.
Бириш. Я весь внимание.
Горожанин. Вы ничего не знаете?
Бириш.?
Горожанка. Друг мой, позволь, я закончу свою мысль.
Бириш. Сюда. Пожалуйста.
Коста. Папа, разреши мне немного погулять?
Бириш. Конечно же, сынок.
Коста. Хорошо, папа.
Бириш. Иди, милый.
Извините.
Горожанин. Славный мальчуган.
Горожанка. Есть что-то общее с нашим Жефом.
Горожанин. А я думаю: кого он мне напоминает?…
Горожанка. Жеф, вылитый Жеф. К нам в город идет какая-то банда.
Бириш. Банда?
Горожанин. Причем не просто банда…
Горожанка. Друг мой, ты нетерпелив. Нехорошо.
Горожанин. Прости, пожалуйста.
Горожанка. Ходят слухи, что эти музыканты…
Горожанин. Их видели у реки с инструментами…
Горожанка. Ты не находишь, что твое поведение начинает граничить с наглостью?
Горожанин. Уточнить… только уточнить.
Горожанка. Прости, пожалуйста.
Горожанин. В хламидах:…ко… ко…
Горожанка. Да, верно. У всех косы. Ясно одно: они идут к нам неспроста. Я вся дрожу. Мне страшно за наших детей.
Горожанин. Кто знает, что у них на уме?
Бириш. Может быть, действительно музыканты?
Горожанка. Тогда почему у них нет паспортов? Одного задержали: всех поразил его вид. Подошел полицейский, потребовал паспорт…
Горожанин. А паспорта нет.
Горожанка. Его, конечно, арестовали и увели в Майорат.
Бириш. Он был один? А где остальные?
Горожанка. Вероятно, уже входят в город. А тот, первый, был как бы шпионом. То у Майората крутился, то на площади у старого собора.
Бириш. Любопытно.
Горожанка. Все только об этом и говорят.
Бириш. Доя!
Я вас покину, извините.
Горожанин. Господин Бириш, избавьте нас от кривотолков. Вы как член Майората можете все узнать подробней.
Бириш. Что я сейчас и сделаю.
Горожанка. У меня душа не на месте… Я прошу вас…
Бириш. Бегу.
Горожанка. Мы вас ждем. Успокойте меня.
Бириш. Уверен, все будет хорошо. Доя, прими заказ. Не волнуйтесь, я быстро.
Горожанка
Горожанин. Ты думаешь, этого достаточно?
Горожанка. Я думаю, вполне.
Горожанин. Наверное, ты права. Два пива и сыр.
Майор. Ваше имя.
Гростен. Гростен Жиго.
Майор. Цель вашего приезда?
Гростен. Мы не пользуемся транспортом.
Майор. Вы не один?
Гростен. Что вы имеете в виду?
Майор
Гростен. Простите, господин Майор, но я действительно не понимаю.
Майор. Кто прибыл с вами в наш город?
Гростен. Пока я один.
Майор. Вы говорите: «Мы не пользуемся транспортом». Кого вы имели в виду?
Гростен. Своих друзей.
Майор. Чем вы занимаетесь?
Гростен. Игрой на волынке.
Гростен. Постойте!
Майор. Играйте.
Гростен. Хотите сарабанду?
Майор
Гростен. Да, господин Майор.
Майор. Артист? Выпороть артиста гораздо легче, чем объясниться с ним? А?
Гростен. Будьте великодушны, господин Майор. И потом…
Майор. Что?
Гростен. Мои товарищи считают меня самым покладистым и удачливым.
Майор. Почему же?
Гростен. Мне всегда везет. Поэтому они и послали меня к вам.
Майор. Ага. Значит, ко мне?
Гростен. Почти. То, что у меня нет паспорта, и мой арест – счастливое совпадение. Иначе как бы я к вам попал?
Майор. Да, это сложно.
Гростен. Путь к правосудию всегда нелегок.
Майор. Я не судья.
Гростен. Но страж, а это одна статья.
Майор
Гростен
Мы можем заключить выгодный для обеих сторон контракт.
Бога ради, не бейте!
Нам не нужно помещение, мы не берем плату за представления. За городской стеной есть поляна…
…Там мы и проведем…
…устроим…
Господин Майор, мне больно!
Майор. Стерк!
И все же платить придется?
Гростен
Майор. Смелее, смелее.
Гростен. Мы вольные люди и хотим жить вольно.
Майор. Не подчиняться законам города?
Гростен. И не нарушать их. Мы не причиним зла, клянусь вам.
Майор. Не берете денег… Так богаты?
Гростен. У нас есть кувшин… Кто сколько может. Если нет… На нет и суда нет.
Майор. Хватает?
Гростен. Вполне. Правда, иногда путают монету с дохлой крысой, но это редко.
Майор. Стерк, пусть секретарь составит договор.
Гростен. Спасибо.
Майор. Желаю успехов.
Майор. Что-то вспомнили?
Гростен. Бить слабых нехорошо.
Майор. А вы никогда никого не били?
Гростен. Я не умею драться.
Майор. Я не умею играть на волынке.
Гростен
Майор. Да, каждому свое.
Гростен. До свидания.
Майор. Всяких благ.
Гростен. И все-таки, было больно.
Майор. Видно, вы не так удачливы, как думали до сих пор.
Доя. Вам кого?
Юн. Здравствуйте. Я, кажется, порезал ногу. Они сюда не ворвутся?
Доя. Кто?
Юн. Собаки.
Доя. За вами гнались собаки?
Юн. О! Целая стая. Я действительно порезал ногу.
Доя. Садитесь на стул. Коста, помоги мне.
Юн. Умеешь играть на трубе?
Коста. Нет.
Юн. Хочешь послушать?
Коста. Да.
Голос Дои. Коста!
Коста. Мы сейчас.
Юн
Юн. Я говорю: даже Гростен не смог бы меня обогнать.
Доя. Кто такой Гростен?
Юн. Наш приятель. А бегает он, словно гепард.
Простите… Сколько хлопот из-за меня… Я сам.
Доя. Коста, держи йод и бинт.
Юн. Черт возьми, как неловко.
Доя. Больно? Ничего, заживет.
Юн. Как на собаке. Все еще лают. Ух и разозлил я их.
Доя. Не дергайтесь.
Юн. Простите.
Коста. Я их тоже не боюсь.
Доя. Хвастунишка, дай бинт.
Юн. Молодец, Коста.
Коста. Вы музыкант?
Юн. Приходите на концерты. Я приглашаю вас.
Коста. Доя, пойдем!
Юн
Коста. Это город?
Юн. Это страна, Коста.
Доя. Далеко?
Юн. Очень. Рассказать вам о ней?
Доя
Юн. Маэстро считает иначе. Спасибо.
Доя. Кто?
Юн. Наш учитель. Тот, с кем мы уходим.
Доя. Да.
Коста. Да.
Юн. Итак, Елисион…
Семен. Все. Кончилось.
Сергей…
Ксенин
Алла Филипповна. Выходите в коридор. Полы, что ли, вымою тебе.
Ксенин. Семен?..
Семен. Согласен, Сережа. Замысел грандиозный.
Ксенин. О-о!
Алла Филипповна
Семен. Я пришел к Сергею, Аля, не к тебе.
Ксенин
Алла Филипповна
Ксенин. Оркестр в тысячу человек…
Семен. Не затевай скандал, Аля, пожалуйста.
Ксенин. Больше. Две, три… пять тысяч музыкантов! Послушайте.
Семен. Да-да. Замечательная идея.
Ксенин. Паломники… как в Мекку… Со всего мира. Громадный шатер. Какой шатер? Не надо шатра! Под открытым небом, в цветущей долине! Звучит музыка… и преображение! Забыты ненависть, зависть, рабство! Музыка и полное преображение, и восторг.
Алла Филипповна. По поводу чего восторг-то?
Ксенин. Жизни, человека. И те, кто вчера ненавидел друг друга, поймут, как это глупо. Как глупо и стыдно унижать, посвящать жизнь карьере, деньгам. А войны? Разве это не стыдно и не глупо?
Семен. Совершенно с тобой согласен.
Алла Филипповна. Сам-то в директорах ходишь. Королем ведь шахматным прискакал сюда.
Семен. Эх, Аля.
Алла Филипповна. Счас как эхну. Нет, чтобы дочь попроведывать, платьице там какое-нибудь ей купить… Идет, нос воротит.
Семен. Парадокс, но я действительно думал зайти.
Алла Филипповна. Что-о?
Семен. Думал, но ведь ты же…
Алла Филипповна. Только сунься, огрею по кумполу чем-нибудь, будешь знать.
Деньги нужны, что ли?
Семен. Какие деньги?
Алла Филипповна. За книги.
Семен. Разумеется, нет. Книги я простил тебе, Аля.
Алла Филипповна. Ну спасибо, счас заплачу… от восторга.
Ксенин
Алла Филипповна. Конечно! Погляди на него. Вырядился. Рубашка новая, галстучек, наутюжился и одеколоном – за версту, не пьет будто.
Ксенин. Алла Филипповна, Семен действительно бросил пить.
Алла Филипповна. Ага, так я и поверила.
Ксенин. Это правда. Семен, скажите.
Алла Филипповна. Что он скажет, алкоголик несчастный.
Семен
Алла Филипповна. Не пьешь, так запьешь. И никакая музыка не поможет.
Ксенин
Алла Филипповна
Ксенин. Подождите! Ничего вы…
Алла Филипповна. Сережа, ты чего? Да если б не пил он…
Ксенин. Он не будет пить! Семен!
Семен. Не буду! Как долг… священный. Честное слово.
Ксенин. Несерьезно…
Семен. Нет, серьезно.
Алла Филипповна. Гвоздя в стену вбить не может, хоть специалиста приглашай. Ни в больницу с Ленкой, ни в магазин, ни по хозяйству что – ничего толком сделать не может. Кому нужен такой? Я тоже не перпетум. Еще и пил.
Ксенин. Он… читает. Он…
Алла Филипповна. Ну давайте и я залягу и буду читать, и гори оно все огнем.
Ксенин
Алла Филипповна. Что?
Ксенин. Могу гвоздь вбить?
Алла Филипповна. Сравнил. У тебя-то руки – дай бог каждому.
Ксенин. А жена ушла.
Алла Филипповна. Ну и что?
Ксенин. Как – что?
Алла Филипповна. Да она-то… из-за Тесданова. Вот кобель, всех баб перебаламутил.
Ксенин. Да. Я предлагаю сесть и выпить…
Семен. Сергей, категорически.
Ксенин. Чаю. Давайте попьем чаю?
Алла Филипповна. Побрился бы.
Ксенин. Обязательно.
Алла Филипповна
Ксенин
Алла Филипповна. Да ладно тебе.
Ксенин. Сейчас… Не могу. Простите.
Семен. Много у тебя пластинок, Сережа.
Ксенин. Да, много… люблю… Да что же это?
Алла Филипповна. Поплачь, ничего страшного.
Ксенин. Идиотизм. Вот Малер. Удивительный… Сейчас поставлю. Не уходите, пожалуйста.
Алла Филипповна. Куда мы пойдем?
Семен. Мы здесь, Сережа. Конечно.
Ксенин. Слушайте, будет переход… Так… А теперь подъем… Вот. Тихо… тихо…
Свидания в шесть утра! Можете себе представить?
Юн. Я бросал в твое окно камешки, а тебя все нет.
Доя. Я думала, это голуби. Они всегда стучат в окно.
Ксенин. Если не придет… Мне казалось – умру.
Юн. Тебе холодно?
Ксенин. Конечно же, было прохладно. Еще замерзали по утрам лужи, не было на деревьях листвы. Дымка была. Светло-зеленая дымка в аллеях уже была. И солнце. Много, много, много солнца и тоже прохладное, но… тихое, нежное… и прохладное. Мы ходили, хрустели лужами, целовались.
Доя. Сначала боялась, теперь нет. Хочешь туда пойти?
Юн. В собор?
Доя. Сердце: тук-тук-тук-тук-тук. А с тобой не боюсь.
Ксенин. Однажды в заброшенной церкви я показал ей фреску… Спас Нерукотворный. До сих пор помню ее глаза… Она смотрела вверх, дыхание замерло, ладонью зажала рот, словно боялась, что не выдержит и крикнет… на ресницах слезы – вот-вот упадут.
Доя. Что это?
Ксенин. Я понимал, что объяснять ничего не надо, потому что сейчас она знала, видела, чувствовала нечто такое, отчего мне стало не по себе. Словно умер кто-то… и перешел здесь, рядом… Его не видишь, а знание есть. Что это?
Юн. Чистый звук.
Ксенин. Что?
Семен, Алла Филипповна
Ксенин. Чистый звук. Слышите?
Семен, Алла Филипповна
Ксенин. Когда вышли из церкви, на паперти сидел старик. На коленях у него лежали ветки вербы, большущая охапка. Он протянул нам несколько веток, и мы взяли. Я хотел расплатиться, а он вместо денег стал просить легкой смерти. Чтобы мы у Бога попросили для него легкой смерти, даже если мы в Бога не верим. И, вы знаете, мы попросили, хотя и не верили.
Алла Филипповна
Семен. Боли человек боялся, видишь?
Алла Филипповна. Да уж не с бухты-барахты… видишь…
Ксенин. Потом поссорились… Из-за чего? Не помню. А-а! Сколько было веток?
Юн
Доя. Брось их.
Юн. Я не суеверный.
Доя. Отдай. Я прошу тебя, Юн.
Юн. Догоняй.
Доя
Ксенин. Поздно.
Алла Филипповна. Теперь считай не считай. Кого-кого, а от Наташки не ожидала.
Ксенин. Я просто не успел. Если бы… Она сказки очень любила. И я рассказывал. Спрячемся где-нибудь, она прижмется ко мне, и рассказывай ей новую сказку. Действительно любила сказки, не кокетничала. Когда запас иссяк, я их стал сочинять.
Алла Филипповна
Ксенин. Нет. Теперь нет.
Алла Филипповна. Семка, может, правда сбегаешь?
Семен. Куда, Аля?
Алла Филипповна. А то не понял? Вот сказка так сказка.
Семен. За бутылкой, что ли?
Ксенин. Не надо.
Алла Филипповна. Сергей, может, легче станет. Заговариваешься уже…
Ксенин. Теперь нужна одна. Самая важная и на всю жизнь.
Алла Филипповна. Смотри, что творится. Кто нужен?
Семен. Сказка.
Ксенин. Вот ее-то я сейчас и думаю.
Семен. Что-то пишешь?
Ксенин. Нет, думаю. И не успел. Опоздал.
Бириш. Дальше.
Коста. Я беру металлическую ложку…
Бириш. В какую руку?
Коста. В правую.
Бириш. Ты меня сведешь с ума, малыш.
Коста. В левую.
Бириш. Продолжай.
Коста. Потом беру кость и бью.
Бириш. По голове бы твоей… Бью. Я чуть со стыда не сгорел: не можешь жижку из кости достать.
Коста. Но я не люблю жижку, папа.
Бириш. Не говори глупости! Я люблю, господин Майор любит… да все любят. А ты – нет? Кстати, когда пели гимн, ты смотрел опять в пол. Все мальчики смотрели на господина Майора, кроме тебя. Твой отец – почетный член Майората, и ты должен для остальных быть примером. А не заставлять краснеть отца.
Коста. Идем, папа.
Бириш. Сидит… Как у себя дома.
Коста. Папа, не надо.
Бириш. Чем они вас так приворожили? Шляются по городу, как бездомные собаки, ничего их не волнует, ничего им не надо… Ленточки на себя понацепили… Выродки.
Коста. Они скоро уйдут, папа.
Бириш. Нечего им у нас делать. Две ночи бегали, грохотали своими свистульками, спать не давали.
Коста. Они прогнали собак из города.
Бириш. Кто их об этом просил? Сидели раньше по вечерам дома тихо, спокойно, а не шатались по улицам, как сейчас. И шатания эти до добра не доведут, и чтоб я тебя больше на их концертах не видел. Я еще в Майорате вопрос поставлю: как они молодежь развращают. Сидит…
Не пяль глаза, а сядь, как положено, когда с тобой разговаривает старший.
Бириш. Ах, наглец! Он со мной даже говорить не хочет! Коста, это не тот парень, который с нашей Доей…
Он! Точно он! Видишь, как дернулся! Наверное, ее ждет.
Коста. Пойдем, папа. Пожалуйста.
Бириш. Не-ет, погоди.
Бириш. Попробуй, тронь! Ишь, вскочил.
Посмейся мне… Посмейся… Ублюдок несчастный…
Коста. Папочка, пойдем домой. Я прошу тебя… Папочка…
Бириш
Коста. Папочка!
Бириш. Шпана неумытая! Я приведу тебя в божеский вид! Доухмыляешься у меня…
Коста. Папа!
Бириш. Подстригу его, мерзавца.
Коста. Па-па-а!
Бириш
Ксенин. Где Людмила Ивановна?
Наташа. За Сашкой, в детский сад.
Ксенин. Как он?
Ксенин. Наташ…
Наташа. Что?
Ксенин. Мне не верится. Не понимаю.
Наташа. Что?
Ксенин. Есть зеркало?
Наташа. Что?
Ксенин. Дай, пожалуйста, зеркало.
Наташа. Бороду отпускаешь?
Ксенин. Себя не узнаю. Странно.
Наташа. Что?
Ксенин. Ты ушла… В общем, один живу, а кажется, что кто-то рядом… Все время. Наблюдает.
Наташа. Кто?
Ксенин
Что должен сделать человек, когда ему изменила жена? Убить ее? Любовника? Выгнать из дому? Ты и так ушла. Значит… Не изменила? Любишь его? Не верю. Не укладывается. Как дальше жить?
Наташа. Зря ты пришел.
Ксенин. Не знаю – как. Если бы у вас серьезно… У вас серьезно? Я не могу понять. Красивый, умный… Если серьезно, то хоть что-то определенное… От этого не легче, но определенней. Понимаешь?
Наташа. Понимаю.
Ксенин. Разбил тут…
Наташа. С тобой после этого… уже жить не смогла бы. Обманывать тебя не хочу.
Ксенин. Я… противен стал?
Наташа. Сама себе противна. И ты бы не смог. Можешь считать, что я просто… Как хочешь, так и считай, если тебе от этого легче.
Ксенин. А тебе?
Наташа. Мне уже все равно.
Тесданов
Ксенин
Тесданов
Что ты, глупенькая? Проболталась? Больше так не делай. Хорошо? Дай я тебя поцелую. Не так. Как я люблю?
Ксенин. А!
Наташа
Ксенин
Наташа. Сергей! Перестань!
Ксенин
Наташа. Какое слово? Не надо.
Ксенин. Огромный холм из белых цветов…
Наташа
Ксенин. И каждый вечер, в тот час, когда убили Юна, на скамейке… Вижу тебя! На скамейке сидел один из музыкантов.
Ксенин. Опоздал.
Наташа. Куда?
Ксенин. Наверное, хорошо, когда достаток, даже роскошь, когда «ноги мыть и воду пить»… Врал он. Ведь не это главное, правда? Ты устала со мной жить?
Наташа. Что?
Ксенин. Схожу с ума потихоньку. Как Джери Пристон.
Наташа. Какая Джери?
Ксенин. Э-э, нет. Тут я не успел. Теперь буду ходить от стаи к стае… но никто нам ее не вернет.
Наташа. Уходи, Ксенин! Пожалуйста, уйди!
Ксенин
Наташа. Сережа, я не люблю его.
Ксенин. Кого?
Наташа. Мне показалось, что серьезно…
Ксенин. Ну понятно…
Наташа. Ага. А ничего серьезного… Ошарашил как-то. Всем нравится… Все: Тесданов, Тесданов. Знаешь, как гипноз?
Ксенин. Угу. Книги, пластинки…
Наташа. Пристают… Тяжело ведь, Сережа.
Ксенин. Про ключ не забудь.
Наташа. А я ни с кем, никогда. В университете, помнишь?
Ксенин. Конечно, помню.
Наташа. Уж как приставали… И тебе доставалось из-за меня. Теперь вот опять Колков письмо прислал…
Ксенин. А он чего?
Наташа. В Новый год вы на улицу пошли, я отдохнуть легла, и Колков пришел. Дверь на крючок закрыл и полез. Дралась с ним.
Ксенин. Сказала б мне.
Наташа. Отстал он. Обещал припомнить. Посидел, в себя пришел, на коленях прощения просить стал.
Ксенин. Надо сказать было.
Наташа. Плакал он. Умолял, чтобы ты, жена его не узнали. В музей ко мне приходил… несколько раз. Опять плакал. Я простила, а он припомнил. Видишь, Тесданова к нам привел зачем-то. А сейчас письмо прислал, и все сошлось.
Ксенин. Угу. А где письмо?
Наташа
Ксенин. Что он там?.. Как?..
Наташа. Ой, сейчас вспомню. Ну, что все женщины… ну понимаешь. Что я проститутка… потом не просто проститутка, а для элиты, что зря ломалась перед ним; двести рублей и он мог бы… про деньги я, правда, не поняла… В целом, сейчас он как бы и прав, кроме денег…
Наташа. Мама… Мама… Мама… Мамочка!
Тесданов. Туже затягивай.
Колков. Не учи дяденьку. Приподними. Опускай. Тьфу, где конец?
Тесданов
Колков. В багаж, надеюсь, сдавать не будешь?
Тесданов. Толя, я похож на идиота?
Колков. Готово. Попробуй. Не тяжело?
Тесданов. Все в порядке. Только самолеты бы летали. Адрес записал?
Колков. А как же.
Тесданов. Запиши-ка, на всякий случай, еще один. Вдруг на дачу уеду.
Колков. Диктуй.
Тесданов. Одиннадцать…
Тесданов. Угу.
Колков. Серега, макет твой Гера к себе в институт…
Тесданов
Отпусти.
Тесданов
Колков. Серега, кончай.
Тесданов
Колков
Колков
Тесданов
Тесданов
Ладно, Толя. Иди. Возьми коробку, я сейчас.
Колков. И правда – цирк.
Тесданов
Колков. Опоздаем же.
Тесданов. Подождем.
Колков. Гроза будет. Ну, дай сигарету.
Гера, давай скорее!
Тесданов
Тесданов. Живой?
Живой.
Живой.
Майор. Живой?
Стерк. Живой.
Майор. Что музыканты?
Стерк. Все тихо. Ждут, когда выпустим.
Майор. Бириша отправили?
Стерк. Да, господин Майор.
Майор. Кто остался с сыном?
Стерк. Прислуга. Была там у него одна.
Майор
Ксенин. Нет.
Майор
Ксенин
Майор. Пора понять, что в наше время найти некую тайну в существовании Добра и Зла – мероприятие, прямо скажем, наивное. Остановитесь.
Ксенин. Вольной… Свободной птицей…
Майор. Боже вас сохрани записывать меня в клан скептиков, циников и прочей братии… Выше себя не прыгнешь – вот истина. Я не знаю, где ее начало, но прицел ее – очевиден.
Ксенин. Вольной, свободной птицей в просторах мирозданья! И нет ей места, где могла бы прервать полет, остановиться, гнездо свить и успокоиться.
Майор. Стерк, ничего не поделаешь, вы свободны.
Майор
Маэстро. Мне бы еще романы писать…
Майор. Вам бы еще романы писать… Что-что?
О-о, да вас били… Ничего не сломали?
Маэстро. Нет. Сделано настолько, насколько вы хотели.
Майор
Ксенин. Я не выдержу, Маэстро! Через сто, через двести лет… Неужели никогда никому не понадобится?! И никто не узнает? Зачем это во мне?!
Маэстро. Не день, не месяц, а может, и целая жизнь, проведенная в радости и счастье, не сравнится с силой и беспощадностью даже одного страшного дня, часа, мгновения, когда горе приходит в дом твой, в сердце твое. И пусть человек ждет его, и знает, как больно станет ему, но все равно ничего не знает он, ибо думает он: когда это еще все будет, а пока порадуюсь, поживу всласть, и чем больше, тем лучше, словно не рассыплются в прах и не уйдут из сердца и тела наслаждений и довольства минуты, а уравновесят страдания его. Не будет этого. Придет срок – исчезнет день вчерашний, и неведом день будущий. Остановится река жизни разума твоего, и пребудешь в бездне отчаянья пустоты и одиночества.
Майор. Маэстро, если с Биришем что-то случится… Я вряд ли нашел бы виноватых.
Маэстро. Вы предлагаете…
Майор. Я ничего не предлагаю.
Разве возмездие не акт справедливости?
Маэстро. Акт справедливости, после которого все музыканты окажутся в ваших подвалах?
Майор. Насколько я понимаю, вы не бежите страданий… А преподать урок, показать, что вы, люди искусства, не так уж безобидны и постоять за себя сможете… Маэстро, подумайте, у вас долгий путь.
Маэстро. Когда на могиле мальчика завянет последняя роза, мы уйдем из города.
Майор. Бог с вами, с вашими символами. Двое суток вам посидеть еще придется. Требование членов Майората. Пока вы здесь, ваши ребята будут вести себя спокойно.
Маэстро. Они не сделают ничего дурного.
Майор. И все-таки будет спокойнее.
Маэстро. Мы живем по другим законам.
Майор. Именно поэтому. Горожанам ваш стиль непонятен, раздражает, настораживает.
Маэстро. А вас?
Майор. Не знаю, не знаю. Мне пятьдесят. Пора убедиться, что я прожил верно. Открытия у гроба меня вряд ли обрадуют.
Ксенин
Алла Филипповна
Семен
Алла Филипповна
Алла Филипповна. Думала, умру… В кино с Семеном… Ленку уложили… Смотри, что делается.
Семен. А я сначала и не понял, в чем дело.
Алла Филипповна
Семен. Здесь. Негде.
Алла Филипповна. Шофер хоть попался опытный. Машину аж задом наперед… повернул.
Семен. Да, почти на сто восемьдесят градусов.
Алла Филипповна. А эта в луже, прямо под бампером. Народ из кино идет… Смотрят. Таксист выскочил… тоже на нее.
Семен. Алла отбила.
Алла Филипповна. Хорошо, возле нашего дома. Бродила, наверное, бродила и – пожалуйста. Наталья, у тебя сын!.. Ты что своей башкой думаешь?
Ксенин
Алла Филипповна. Сережа, может, помочь?
Ксенин. Нет. Нет. Спасибо.
Алла Филипповна. Скажешь тоже.
Наташа. Пусти! Я убью тебя! Убью!.. Убью!..
Наташа. Отпусти! Что ты делаешь?
Ксенин
Наташа. Уйди! У… уйди! Не-на-ви-жу!
Старик. Помоги мне, Господи! Пусть человек… Пусть человек уйдет с того берега! Пусть он уйдет и придет, когда вода упокоится!
Тридцать лет! Тридцать лет я не видел такого шторма! Что Ты делаешь со мной, Господи!
Посмотри, как дрожат мои руки! Ноги мои бьет дрожь! Я не доплыву, Господи! Опять… Слышишь?.. Он зовет…
Наташа. Сереженька-а…
Ксенин. Я люблю тебя.
Наташа. Сережа-а-а…
Ксенин. Я люблю тебя.
Наташа. Ты… убить себя хотел?
Ксенин. Родная моя… Я люблю тебя.
Наташа. Я знаю… Хотел…
Старик. Я иду! Я найду его!.. Я помогу этому человеку!..
Наташа
Ксенин. Это Юн.
Наташа. Которого убили?
Ксенин. Да.
Наташа. Тихий, едва слышный звон заструился по залу. Постепенно набрав мощь и высоту, он уже готов был сорваться вниз, как вдруг резкий, еще более высокий звук трубы подхватил и понес его туда…
…где прощаются с одиночеством, где существует полет, где свобода и любовь, забыв разделы, забыв себя, слились в едином зените Отчаянья и Счастья.
Наташа. Сережа… Почему ты никогда… Сережа…
Ксенин. Не успел.
Наташа. Сережа…
Ксенин. Что хотите, то и думайте. Снег в августе. Вот вам. Таша, мне плохо.
Наташа. Сережа… Что? Успокойся. Так… Что, Сережа? Душно? Подожди.
Руку… сюда. Не бойся… Все хорошо… Не хочешь на кровать? Ну и ладно. Лежи…
Старик
Юн. Спасибо, отец.
Юн. Что мне сделать для тебя?
Старик
Юн
Шел медведь по лесу…
Действующие лица
Домашева Ксения Алексеевна
Собежников Георгий
Нина, его жена
Витька, их сын
Восоркова Лала
Пасюкина Галина
Стоков Геннадий
Ерготун Борис
ЦерЁшко Дмитрий
Штапов
Действие первое
Картина первая
Собежников
Восоркова
Стоков. А если Витьки там нет? Старики с ума сойдут.
Пасюкина. Рехнутся запростяк.
Собежников. Сколько сейчас?
Стоков. Десять минут первого.
Собежников. Паразит.
Стоков. Дружненько встанем, и на поиски. А что?
Восоркова. И где ты его будешь искать?
Стоков. Где? Подвалы, чердаки…
Восоркова. Не сходите с ума. Взрослый парень. Скажите мне, куда Церёшко пропал? Я больше не могу.
Стоков. Димыча хорошо за смертью посылать: долго жить будешь.
Пасюкина. Эй-эй, а у нас че было! Прихватили в подвале… Жорик, помнишь? По пятнадцать-шестнадцать лет соплюшкам. Да кого! И четырнадцатилетки были, а с ними парни.
Восоркова. Жор, давай в ведре пошарим?
Стоков. Лалка, ты с ума сошла.
Восоркова. Ну не могу! Хоть малюсенький какой… Масенький бычочек. Жор, давай?
Собежников. Вынес только. Пусто. Как я промахнулся?..
Пасюкина. Эй-эй, Витюшка в каком?
Собежников. Ладно, Галя… в девятом.
Пасюкина. Ага, сидят себе в подвальчике: винишко, сигареты…
Восоркова. А-а, умираю. Не напоминайте.
Собежников. Я! Да, я!
Пасюкина. Где?
Собежников. В Новосибирске, где…
Пасюкина. Дай мне. Дай мне.
Собежников. Галка рвется, Пасюкина. Па-сю-ки-на! Даю.
Пасюкина. Нинок! У нас тоже метель. Ну ты че, обалдела? Ждали-ждали тебя…
Стоков
Собежников. Двое-трое суток.
Пасюкина. Нинка, поздравляю с пятнадцатилетием супружеской!.. Ага! Что кто?! А-а… Генка Стоков, этот, как его… поэт ваш… Точно. Его за сигаретами на вокзал послали, а его все нет. С ума тут сходят. Еще? Ой,
Восоркова. Жора, это еще что такое?
Собежников. Лала, спокойно.
Восоркова. Все, Церёшко буду убивать. Я к ведру.
Собежников. Лала, не дури! Сейчас придет!
Пасюкина. Нинка… Зая… Бедненькая моя, ты че?!
Собежников. Дай сюда.
Пасюкина. Подожди.
Собежников. Дай трубку.
Пасюкина. Ну все, Нинк! Давай прилетай!
Собежников
Восоркова
Стоков. Нашла-таки?
Восоркова. А что? Молодость вспомнила. Жор, помнишь в общаге? Курить хочется – уши пухнут. Все ведра мусорные перевернешь, обасиков насшибаешь, и жить можно… Думать. И ведь думали.
Пасюкина. Ого, я всю жизнь не курю, а думаю.
Восоркова. Ты, тетка, думаешь.
Пасюкина. Че-че?
Восоркова
Собежников. Прости.
Восоркова. Уже простила.
Ерготун. Здхаствуйте. Пховетхиваете? Двехь нахаспашку…
Восоркова. Сокол ясный, ты откуда?
Ерготун
Собежников. Борька!
Ерготун. А чего двехь нахаспашку?
Собежников. Борька!
Ерготун. Нина где? Хочу поздхавить.
Стоков. Да не прилетела. Метель в Новосибирске.
Ерготун. Ясно. Застхяла? Лала, поставь, пожалуйста. Багульничка нахвал, а не пхилетела… Надо же.
Собежников. Борька! Ерготун, ты живой?
Ерготун. Не говори, замехз как цуцик.
Восоркова
Ерготун. Не говохи. В лесу-то холодней, чем в гоходе. Думал, уже не уеду. Воскхесенье, машин нет.
Собежников. Раздевайся, потом расскажешь. Лала борщ сварила…
Ерготун. Отлично, Жоха, идейка есть.
Стоков
Ерготун. Отлично. Пальцы не гнутся: замехз.
Восоркова. Борька, раздевайся. Я тебе сюда принесу.
Собежников. Проходи.
Ерготун. Сейчас, обувь…
Собежников. Проходи так.
Ерготун. Зачем? Ковех новый, кхасивый… Во, отлично.
Собежников. Давай по второй, быстрее согреешься.
Ерготун. Давай, отлично.
Восоркова
Собежников. Разберемся.
Ерготун
Восоркова. На вокзал за сигаретами… У тебя есть?
Ерготун. По дохоге выкухил. Гхелся. Нет кухить?
Витька. Здрасьте.
Ерготун. Здохово, Витюха.
Витька. Па, а че, мамы нет?
Собежников. Времени сколько, сынок?
Витька. Ну что ты, па?
Собежников. Я спрашиваю: сколько времени?
Восоркова. Витя, разве можно так? Отец волнуется…
Витька. А че я?
Собежников. Где ты, что с тобой? Черт-те что передумали.
Витька. На дискотеке я.
Собежников. До часу ночи?
Витька. Потом внизу был.
Собежников. В каком низу? Что ты мне лапшу на уши…
Витька. Во дворе у нас, внизу. Лапшу какую-то…
Восоркова. Позвонить ума не хватило?
Витька. Там трубку срезали. Я хотел.
Собежников. Мыть ноги и спать. Завтра с тобой… побеседуем…
Витька. Мама не прилетела?
Стоков. Метель в Новосибирске. Рейс задержали.
Витька. Ничего себе.
Собежников. Я кому сказал. Мыть ноги и спать.
Восоркова. Жорка, успокойся.
Собежников. Паразит.
Стоков. Обошлось и ладно. Ничего, Жорик, успокойся.
Собежников. Как будто так и надо… Стоит.
Витька. Слышу.
Ерготун. Стахина, ты с ним как укхотитель с полосатиками.
Собежников. Шприц исчез.
Стоков. Что-что?
Собежников. Вы думаете, я чего шизую?
Ерготун. Вот это бхось.
Собежников. Хоть брось, хоть подними.
Пасюкина. Я не поняла.
Восоркова. Наконец-то.
Стоков. Жора, не дай бог.
Церёшко. Здорово, Барборис.
Ерготун. Пхивет.
Церёшко. Георгий, катастрофа.
Домашева. Сынок, я уж тут потопчусь. Ниче-ниче, разговаривай с товарищами, я тут.
Церёшко
Домашева
Церёшко. Ревет и ревет.
Домашева. Прямо в три ручья. Ложись да помирай.
Церёшко. Ты, бабуль, успокойся и… давай. Я толком ничего не понял. Понял, что вроде бросили.
Стоков. Как бросили?
Домашева
Восоркова. Да что у вас, бабушка?
Домашева. Дак вот ничего, доча. Еще вчерась думала есть, а теперь, как родили да в поле кинули… Такие, черти. Не люди, правда, не люди.
Стоков. Вы уж не плачьте, успокойтесь.
Домашева
Восоркова
Домашева. Разбойники… прямо хуже слова нет… Я уж хоть бы раньше заподозревала, так че-то, меры бы какие-то приняла. А они, видишь как, втихушку меня завезли. Лизавету на веранду увел и зашушукал ей. Почему я не догадалась? Мне другой голос-то говорил: не к добру они там шушукаются. Но он же не пустил, Иван. Я сунулась, а он дверь ногой задержал и не пустил.
Собежников. Давно вы на вокзале?
Церёшко. Двое суток, старик… едет.
Домашева. Ага, еду, вторую ночь еду тут, сынок. Не ем, не пью – все еду.
Восоркова. У вас документы хоть какие-нибудь есть?
Домашева. Че-то совал Иван мне в кофту. Погляди, доча. Не сладить мне с пуговкой…
Пасюкина. Что там?
Восоркова
Домашева. Че говоришь?
Пасюкина. Деньги в паспорте у тебя. Пятьдесят рублей.
Домашева
Восоркова. Не потеряйте.
Домашева
Восоркова
Домашева. Я это, я.
Стоков. Бабушка, это ж сколько вам лет?
Домашева. Написано было. Поищи там.
Стоков
Пасюкина. Никак не скажешь.
Ерготун. Пхописку посмотхите.
Восоркова
Домашева. Свирск. Свирск был. А после Пасхи Николай, внук мой, в эти края меня и закинул. Езжай, говорит, бабушка, к дочке моей, к Лизавете. Я, говорит, сгорю тут на фабрике от пьянства своего, а че тебе переживать? Езжай. У Лизаветы тебе хорошо будет. А они… как знать не знают.
Пасюкина. Она что, дочь твоя?
Домашева. Николая, внучека дочь. Отец его, Павел, на войне остался, сынок мой, а я Кольку за него и подымала. Внук Николай, а Лизавета – дочь Николаева. Почитай, как выходит?
Восоркова. Ну-ка, бабушка, я еще у вас в карманах посмотрю.
Домашева. А погляди…
Восоркова. Вы где сейчас жили-то?
Домашева
Собежников. На вокзал откуда приехали?
Домашева. Иван откуда привез?
Пасюкина. Иван, Иван.
Домашева. Ой, я эти их названия никак не упомню.
Пасюкина. Смотрите, что делается… Правда, бабку бросили.
Восоркова
Домашева. Ты зачем так говоришь? Ты про меня так говоришь?
Пасюкина. Так про тебя пишут-то.
Домашева
Церёшко
Восоркова
Церёшко. Все?
Восоркова. Все.
Домашева. Правду Иван про Кольку выписал… Ой, правду. В писят шестом Катерина его хвостом вильнула, и пропал мужик. Ей-то че сделается?.. Мотанула с новым ухажером… Куда же это она направилась? Во Владисток, кажись? Ну дак во Владисток. А ему без ее жизни не стало. Без мужа, считай, без головы, а без жены, как без ума. Еще и дите на руках оставила.
Собежников. Какое дите?
Домашева. А Лизавету. Лизочку.
Пасюкина. В записке, что ль, которая?
Ерготун. Ксения Алексеевна, садитесь.
Церёшко. Бабуль, сюда, в кресло.
Домашева. Глянь-ка, утонула в ем.
Церёшко. Я потом к милиции кинулся. Так и так… Вот, мол, бабка. Делать надо что-то.
Стоков. И переночевать не взяли?
Церёшко. Ремонт, Генаша. Ре-монт.
Восоркова. Их там пачками каждый день.
Ерготун. Фу, кошмах. Лала, не пугай.
Восоркова. Дежурила, знаю. Больные, спившиеся, и вот… брошенные. Ну, не пачками, а один-двое у меня в медпункте всегда ночевали.
Домашева
Церёшко
Домашева. От и ладно. Спасибочки. Это ж кто в эдакой красоте проживает?
Церёшко. А вон хозяин, самый высокий. У вас как с зубами?
Домашева. Есть, есть.
Церёшко. Ну, не будет, Георгий вставит. Жора, вставишь?
Домашева. Не-е, они у меня здоровые.
Собежников. Зубник, бабуля, зубник.
Витька
Домашева. Здравствуй, сладкий мой.
Восоркова
Церёшко. Где? На вокзале?
Восоркова
Собежников. Давай, конечно.
Витька
Восоркова. Ксения Алексеевна, пойдемте со мной. Покормлю вас.
Домашева. Пойдем, доча, пойдем, сладкая. Дай Бог тебе здоровья.
Ерготун. Истохия… Интехесно, а что дальше?
Пасюкина. Куда ее девать-то теперь?
Ерготун. Понятно, конечно. Не знаю. Все мозги набекхень.
Стоков. Ну, дал дрозда. О чем ты, Димыч, думаешь?
Церёшко. Вы что? О людях, Гена! О людях! Иногда, знаешь, осеняет.
Восоркова. Ест.
Церёшко. Слышите, человек ест! Замечательно.
Восоркова. Что дальше?
Церёшко. Устрою в дом престарелых, а пока… у меня поживет.
Восоркова. В коммуналке? Я бы не додумалась.
Стоков. Димыч, милый, за ней же присмотр нужен!
Церёшко. Присмотрим.
Восоркова. С голоду у тебя там не помрет?
Церёшко. Лалочка, в трудную минуту ты мне поможешь, я знаю.
Восоркова. Своих забот полно.
Церёшко. Буду в диетической обеды брать.
Пасюкина. Много ли ей надо.
Стоков
Церёшко. Понял.
Стоков. Зачем цирк-то устраивать?
Церёшко
Собежников
Ерготун. Жоху в детдоме папой звали… Жоха, помнишь?
Стоков. Точно. Даже Лала. А, Лала?
Церёшко. Братцы… Вы поймите, не красивый жест… Вы поймите. Я просто представил: вот сидит мать моя…
Восоркова
Церёшко. Не жест, клянусь, Лала. Не жест.
Восоркова
Церёшко. Ну тебя.
Пасюкина. Димка, а купать ты ее тоже сам будешь?
Стоков. А как же? Как в армии, раз в десять дней.
Церёшко. Будь спок. Через неделю я ее устрою.
Восоркова. Месяц, не меньше. И то если повезет.
Собежников
Стоков. Папа, уже договорено.
Собежников. Делай быстрее. Он и с бабкой может помочь. Кстати.
Восоркова. Что за Штапов?
Ерготун. С моего завода. Генехальный.
Восоркова. Зачем он вам?
Собежников. Нам, Лала. Всем нам.
Стоков. Не понимаешь, что ли? У-ровень. Жоре нужен уровень – раз, престиж, поддержка – два, помочь с материалом…
Собежников. Генаша, остановись. Этот человек нам нужен, Лала.
Восоркова. Галь, спать не хочешь?
Пасюкина. А?
Восоркова. По-моему, вы зарываетесь, мальчики.
Ерготун. Там ситуация. Под Жохкин дом опять копают. В пхошлое воскхесенье печку доводил, пхишли. Кто, что, откуда? Заводу нашу базу отдыха наметил, и дом попадает в зону.
Собежников. Гена, шевелись.
Стоков. Жора, все. Вчера в театре был. Я ему: Георгий Николаевич, в обкомовскую ложу пожалуйте. Все нормально.
Восоркова
Стоков. На рыбалке. Смотрю, мужик рядом пристраивается. Хотел бортануть, а у него пешня сломалась. Делаю вид, что не узнаю, развел тары-бары с ним. У него термосок, у меня
Собежников. Короче, в любое время.
Стоков. Заметано.
Восоркова. Поела, бабушка?
Домашева. Поела, доча. Поела. Кому спасибо говорить, кому кланяться?.. А и всем и спасибо.
Ерготун. Лалочка, бохщ отличный. Спасибо. Вхемени сколько? О-о, половина втохого… Поха… Завтха к восьми к станочку. Жоха, смотхи.
Собежников. Деньги нужны?
Ставни за эту неделю сделаешь?
Ерготун
Домашева
Восоркова
Домашева. Нет?
Восоркова. Нет.
Домашева
Пасюкина. Да ну. Я соседка.
Домашева. Это с кем же мне пошептаться?
Восоркова. А что вы хотели?
Стоков. Боря, я с тобой.
Собежников. Про Штапова не забудь.
Стоков. Папа, обижаешь.
Ерготун
Собежников. Спасибо, Боря.
Ерготун. Не говохи.
Восоркова. Уходите?
Ерготун. Поха. Дима…
Стоков. Лала…
Ерготун. Лалочка, хучку.
Восоркова. О боже!
Пасюкина. Все уже?
Восоркова. Все, Галочка. Можешь идти спать.
Пасюкина. Совсем не хочу. Бабка не уснула там?
Восоркова. Иди посмотри.
Жора, когда эта дура перестанет к вам ходить?
Собежников. Спроси у нее.
Восоркова. Зенки выпучит свои: туда-сюда, туда-сюда. Как дала бы. Зла не хватает. Гони ты ее.
Церёшко. Продуктами снабжает.
Восоркова. Продавец?
Собежников. В гастрономе под нами. Да бог с ней.
Восоркова. Повеситься можно. Сейчас я ее выведу.
Пасюкина. Эй, на кухне бабка. Носом клюет.
Восоркова. Пусть клюет. Галюнь, ты идешь домой?
Пасюкина. Мне идти-то… два шага.
Восоркова. Да ты что?
Пасюкина. Вон дверь, напротив.
Восоркова. Отлично. Ты мне нужна. Пойдем.
Пасюкина. Куда?
Восоркова. К тебе. Дело одно… Чисто бабское. Муж, дети, – кто там у тебя – спят?
Пасюкина. Муж спит, детей нет.
Восоркова. Очень хорошо. И не рожай.
Пасюкина. Почему?
Восоркова. Детка, у тебя же клиника. Ты не знала?
Пасюкина. Нет, а что?
Восоркова. Хочешь, объясню?
Пасюкина. Ты врач?
Восоркова. А то. Объясню, дам рецепт. Жить будешь – во!
Пасюкина. Здесь нельзя?
Восоркова. При мужиках?
Пасюкина. На кухне.
Восоркова. Там бабка.
Пасюкина
Собежников. Пасюкиной конец. Засмурял?
Церёшко. В горисполкоме связи есть?
Собежников. Будет Штапов – все будет. Веди ее сюда, что ли. Димыч, что с тобой?
Собежников. Что с книжкой? Когда выходит?
Церёшко. Что книжка… Разве в ней дело?..
Собежников. Приехали. Я с тебя не слезу, пока она вот здесь
Церёшко. Жора, ты так обо мне беспокоишься… Я взрослый человек…
Собежников. Кто же еще о вас побеспокоится? Сказал, мы будем жить хорошо? Уже начинаем, и в люди я вас… мы выйдем. Генка устроен: администратор театра – неплохо. Поднажмем, будет директором. Борька с Лалой тоже в порядке. Димыч, главное – первая книга, дальше пойдет.
Церёшко. Спасибо… па-па.
Собежников. Четверть века!.. Елки зеленые… Время летит… Даже страшно. Почему наши редко выходят в начальники?
Церёшко. Кто такие наши? Ты о ком?
Собежников. Наши. Детдомовские.
Церёшко. Почему? Выходят.
Собежников. Редко. В крупные – редко.
Церёшко. А ты хотел бы быть крупным начальником?
Собежников. Если бы хотел, был бы. Мне тон твой не нравится. Женить тебя, что ли?
Церёшко. Скорее бы навигация.
Собежников. Опять на баржу?
Церёшко. Подташнивает что-то меня от ваших забот…
Собежников. Старина, у тебя не клеится, я понимаю, но хамить-то зачем?
Церёшко
Собежников. Разве мы отказываемся?
Церёшко. Не отказываетесь… Кинулись со всех ног… А может быть, это самое… Кто купать будет? Я буду купать!
Собежников. Дима, выпить хочешь?
Церёшко. А у тебя склеилось? Ты твердо, основательно… Стабильность… Серьезно живешь?
Собежников. Выпить хочешь?
Церёшко. Барахло это
Собежников. Не плюй в колодец. Или забыл, почему я этим занялся?
Церёшко. Не забыл. Спасибо. Мог бы стать бо-ольшим начальником. Мыслишка-то покоя не дает… Но не стал. Пошел в протезисты… Пожертвовал ради нас. «Вывел в люди», а теперь не спеша будем организовывать маленький коммунизмик. Но! Только для нас! Правильно?
Собежников. Правильно. На всех денег не хватает.
Церёшко
Собежников. Спокойно. Я спокоен.
Церёшко. Жора, землетрясение, пожар, болезни… война, кирпич на голову?..
Собежников. Все?
Церёшко. Достаточно.
Собежников. Возможно. Но в остальном, что касается меня…
Церёшко. Что касается тебя…
Собежников. Все, что касается меня… За себя я спокоен.
Церёшко. Ну-ну. А я нет. Налей стопарь.
Черт его знает…
Собежников
Церёшко. Ничего, дотопаем.
Собежников. Не дури, оставляй. На кушетке ей постелю… в кабинете. Завтра заберешь.
Церёшко. Не-не-нет. Моя бабулька.
Собежников. Лучше Восоркову проводи.
Церёшко. То есть?
Собежников. Просто проводи, без «то есть».
Церёшко. А я обрадовался. По уму-то, тебе бы на ней жениться… Где ее столько лет носило? Год есть, как приехала?
Собежников. Полтора. Ты можешь совместить Лалку с семьей? Все, решили. Пошел стелить.
Церёшко. Жор, подожди. Неудобно. Будешь возиться…
Собежников. Лалу не обижай.
Восоркова
Церёшко. Лала, ты меня лю?
Восоркова
Церёшко. Выходи за меня замуж.
Восоркова. Сейчас, докурю. Ну хватит, где он?
Церёшко. Стелет бабульке.
Восоркова. Сбагрил, подлец.
Церёшко. Я сопротивлялся. Уговорил до завтра.
Собежников. Постелили.
Восоркова. Слушайте. Приходим. Сидим на кухне.
Церёшко. Зачем?
Восоркова. Я опомниться не успела… Стоит передо мной в подштанниках вот такой лоб, естественно, ничего не понимает, щурится от света…
Пройти на кухню можно только через комнату, иначе никак. Идти боюсь. С ними же все ясно: дети леса… Жди чего угодно. И вдруг из комнаты… Господи ты боже мой… Как вам сказать? Вдруг возглас дичайшего разочарования. Низким голосом, с безумной обидой. Нет, у меня не получится.
Церёшко. Получится-получится. Что?
Восоркова
Здесь я не выдержала.
Церёшко. Да ты не поняла!
Собежников. Какие мы, мужики, тугодумы.
Церёшко. Ох, братцы… В самом деле, даже боязно.
Собежников. Дима, не комплексуй. Поэты – народ сообразительный.
Восоркова
Собежников. Ты меня спрашиваешь?
Восоркова. Тебя.
Язык мой… Бабку спать думаете укладывать?
Собежников. Да, пора.
Восоркова. Давно пора.
Церёшко. Жора, подумай. Может, все-таки…
Собежников. Сняли тему. Завтра заберешь. Как у тебя с деньгами?
Сколько?
Церёшко. Рублей сто.
Как только книга выйдет, верну все, скопом.
Собежников. Вернешь, вернешь. Идем.
Картина вторая
Собежников. Вставай!
Витька. Куда? Еще маленько.
Собежников
Витька. А сколько сейчас? Па, ну холодно же. Дай одеяло.
Собежников. Разговаривать с тобой…
Было? Ты меня слышишь? Было? Слышишь или нет?
Витька. Слышу…
Собежников. Где шприц?
Витька. Попросили.
Собежников. Кто? Кто?!
Витька. Ребята.
Собежников. Какие ребята?
Витька
Собежников. Что?
Витька. Шприц заберу у них.
Собежников. Значит так: кто, чем и где достаете? Быстренько.
Скажешь… Все расскажешь… Д-дурь п-повыбью… Кто?! Кто?! Говори!
Ну, Витька… Витенька… Спасибо. Спасибо, сынок.
Витька. Куда?
Собежников. Сейчас увидишь.
Витька. Я больше не буду… Па… Не надо, папочка.
Собежников. Уйди.
Витька. Не надо…
Собежников. Надо.
Витька. Не надо.
Собежников. Пару годков посидишь, может, поумнеешь.
Ну-ну…
Витька
Собежников
Витька. Па, пить.
Собежников. Лежи, не двигайся. Сейчас.
Пей, сынок.
Домашева. Чего говорите?
Собежников. Обморок. Ничего.
Домашева. Вода осталась, нет ли?
Стаканок мне дай-ка.
Пущай спит теперь.
Собежников. Спит?
Домашева. А куда денешься? Хороший заговор… Я его уж скоко лет знаю – ни разу не просчитывалась. Ишь, како дыхание чистое? Ишь? Одежду, однако, собрать надо.
Собежников. Ладно, иди, бабка, спи.
Домашева. Радиво проснулось, а мне куды спать? Не-е, все. Пойду фотокарточку вымою да и… Че-нить по дому помогу те.
Собежников. Вряд ли…
Домашева. Сам-то прикорнул бы.
Собежников. Пойдем, полотенце покажу.
Действие второе
Картина третья
Собежников. Здравствуйте. Регистратура? Мне бы Восоркову Лалу Тарасовну. Облздрав спрашивает.
Витька. Угу.
Собежников. В школу не пошел… Ничего?
Витька. Ничего. Сегодня понедельник… УПК.
Собежников. Может, справку сделать?
Витька. Да не надо.
Собежников
Как добрались вчера?.. На чай не просился? Смотри мне.
Лала, кто-то пришел. Целую.
Домашева
Витька. Хм.
Домашева. Глянь-ка, как сполошничает у тебя шар-то. Ишо выпрыгнет да куда закатится.
Витька. Че он выпрыгнет-то?
Па, слышь. Шар, говорит, выпрыгнет.
Стоков. Привет, Витек. Сражанемся?
Витька. Давайте.
Стоков. Шучу, некогда. Жорик, значит так: в четыре мы со Штаповым у тебя.
Собежников. В четыре… Ах, черт…
Стоков. Что такое? Сам сказал: в любое время.
Собежников. Работаю до шести.
Стоков. О-о-о.
Собежников. Погоди-погоди. Ты когда успел с ним?..
Стоков. Позвонил ему, предложил пообедать вместе… У тебя.
Собежников. Сейчас что-нибудь придумаем.
Стоков. Скорее, старик, а то мне еще в типографию.
Собежников. Зачем?
Стоков. Программки, афиши…
Собежников. Ты на машине?
Стоков. На пикапе, а что?
Собежников
Стоков. Побёг.
Собежников. Тридцати хватит?
Стоков. Полтинник.
Собежников
Стоков. Где?
Собежников. Тихо.
Я же захлопнул дверь.
Пасюкина. С работы. Не видишь?
Стоков
Собежников. Не оставил: сам предложил. Куда ее тащить на ночь глядя? Подожди, Генаша. Галюнь, я не понял: ты как вошла?
Пасюкина
Стоков. Жор, я тоже. В четыре.
Собежников. Витька, твой ключ на месте?
Витька. Вроде.
Собежников. Покажи.
Витька. Вот. Па, я пойду… погуляю.
Собежников. Поговорить не хочешь?
Скажи мне одно, но честно: кололся?
Витька. Нет, конечно. Я че, дурак?
Собежников. А шприц? Кому-то брал?
Витька. Да никто не колется. Хотели попробовать… Парень должен был принести – не принес.
Собежников. Не попробовали, значит?
Витька. Че, пустым шприцем, что ли?
Собежников
Где ты, с кем ты – ничего я про тебя, Витенька, не знаю… Чего ты хочешь, о чем думаешь?.. А?
Витька
Собежников
Витька. УПК?
Собежников. Ну УПК. Догонять придется, что-то не поймешь.
Витька. Че там понимать: маши себе топором.
Собежников. Каким топором?
Витька. Обыкновенным. Я ведь рубщик. Ну, мясо рублю.
Собежников. Где?
Витька. В торговом центре.
Собежников. Ничего не понимаю. Я про УПК.
Витька. И я. Полкласса у нас в механики пошли, а полкласса в рубщики.
Собежников. И ты в рубщики?
Витька. Ну че ты – как вчера родился. Уже три месяца.
Собежников. Платят?
Витька. В конце года… заплатят.
Собежников
Витька. Да ну-у.
Собежников. Не «да ну». У меня прием сегодня. Одеться ей помоги.
Витька
Собежников. Не пошли, а пошлите! Школу пропустил, так хоть отцу… Помочь можешь, нет?
Витька
Домашева. Сына, выведи меня, выведи, сладкий. А там я на лавочку как приспособлюсь, и гуляй себе.
Собежников
Нина. Чисто.
Собежников
Нина. Не загулял тут без меня?
Собежников. Есть хочешь?
Нина. В Москве – шаром покати. Не как у нас, конечно.
Собежников. Сумку в кухню?
Нина. Что-то я хотела… Ку-ку…
Собежников
Нин!
Нина
Собежников. Юзефу дозвонилась?!
Нина
Собежников. Где расшвырял? Я аккуратно.
Нина. Кое-как доперла. Неприятный тип, но деловой, с ума сойти. Глазки хитренькие, смеется, аж рот до ушей, только фиксы твои сверкают.
Собежников. Не жалуется?
Нина. Ку-ку! Он, наверное, их нарочно вставил, чтоб хвастать. Эти банки в холодильник, это тоже.
Собежников. Штифы привезла?
Нина. Чемодан открой. А че они такие дорогие?
Собежников. Серебро.
Нина. Апельсины в Москве на каждом углу. Юзеку, правда, немного отсыпала.
Собежников. Кому?
Нина. Юзефу твоему. Открыл?
Жорка, смотри, что я тебе купила! И Витюшке!
Аллеу! Я, что ли!.. Помог там один. Расскажу. Тебе моего? Как он тут без меня? Проверяла?.. Тебе расскажу: ты у него для души… Я? Я для хозяйства. Лалка, не обижайся, шучу. Ну вы тут без меня совсем юмор потеряли. Приходи сегодня… А после работы?.. Зову.
На, Восоркова… душевная твоя.
Собежников
Нина
Собежников. Я не понял…
Нина
Собежников. Нина…
Нина
Собежников
Нина. Я-то тут при чем? Как? Не жмет?
Собежников. Отлично.
Нина. Все на фиг. Потом разберемся. На пол пока смахни. Я в ванну. Ку-ку.
Собежников
Голос Витьки. Мы!
Собежников. Что так быстро?
Витька
Собежников. Приехала. Не топчи пол.
Витька. А где?
Собежников
Витька. Па, мы нанялись, что ли?
Собежников. Не твое дело.
Витька. Выгуливать так мое, а как…
Собежников. Поговори, поговори.
Витька. Нет, что ли?
Домашева. Хозяюшка вернулась?
Собежников. Вернулась.
Домашева. Она у вас ласковая или сердитая?
Собежников. Нормальная.
Домашева. Ну и хорошо, ну и ладно.
Витька
Голос Нины. Витенька, ты?!
Голос Витьки. Ну!
Собежников
Витька
Нина. Нашли? Да ну вас. Хотела сюрпризом.
Витька. Шикозно, ма. А че еще?
Нина
Отчеты наши не приняли.
Собежников. Зря съездили?
Нина. Ку-ку, ты даешь… Смотри сколько всего… С Раздроковым договорились: в марте опять меня возьмет. Мужику проще: вот таких два чемодана добра… Вы дверь закрыли? По ногам дует.
Домашева. Доча…
Нина. А-а!
Собежников. Не бойся… Это… Как вас там? Ксения Андреевна…
Домашева. Лексеевна. Да кака там Лексеевна?.. Баба Ксюша и баба Ксюша, по-другому никак не звали.
Витька. Ну, ма, ты рявкнула.
Собежников. Церёшко вчера привел. Сегодня заберет.
Витька. Ну, ма, чуть не помер.
НИНА. О-о-о. Никого же не было.
Витька. Гулять ходили.
Собежников. Пришли, ты мылась.
Витька. Сразу сказать не мог? О-о.
Домашева. Не сказал хозяин? А я сижу, печалюсь: че это хозяюшка на меня внимания не обращает. А она вона че. Сладкая ты моя… И не так еще напугаешься, конечно.
Собежников
Нина
Домашева. Я уж тутока приспособилась, мне и ладненько.
Собежников. Быстрее… Открываю.
Нина. Мне переодеться?
Собежников. И стол накрой.
Нина. Витя, тащи чемодан.
Штапов
Домашева
Штапов
Собежников
Штапов. Жора, интересную шутку про тебя, про всех вас мне Генка рассказывает.
Собежников. Уже? Ему в детстве язык некому было подрезать.
Штапов. Курить можно?
Собежников. Пожалуйста, пожалуйста.
Штапов. Не-ет, интересно.
Стоков
Собежников. Как на улице? Холодно?
Штапов. Прилично. Мы, правда, на машине. Интере-есно…
Собежников. По маленькой не возражаете? Пока жена накрывает…
Стоков. Прилетела?
Собежников. Один рейс выпустили. Подфартило.
Нина. Здравствуйте.
Штапов. Здравствуйте.
Нина
Штапов
Нина. Ну… И отчество же.
Штапов
Собежников. Игра случая.
Штапов
Нина. Меня. Ниной.
Штапов. Просто Ниной?
Нина. Просто Ниной.
Штапов. Красивые, ребята, у вас жены. Рискуете.
Стоков. Кто не рискует, тот не ест.
Собежников
Нина. Все поняла. Привет, Генаша.
Стоков. Нинон…
Нина. Генаша, поможешь?
Стоков. Спрашиваешь.
Штапов. Нина, с нами?
Нина. Не обращайте на меня внимания. Ген…
Стоков. Иду.
Штапов
Собежников. Собираю при случае.
Штапов. Жора, просвети: что у вас за коммуна?
Собежников. Какая коммуна? Просто из одного детдома. Жизнь вместе держит… много лет. Все.
Штапов. Хорошо держит. Дом строите… Молодцы.
Собежников. Сейчас Нина
Штапов. Ах, ты!.. Водителя не отпустил… Надо бы… Слушай, меня ведь Стоков допек: Собежников-Собежников, Собежников-Собежников. И руки-то у него не руки – золото, и голова-то у него золотая, и дом-то у него замечательный: приходи кто хочешь, делай все что хочешь… Действительно, принцип открытого дома?
Собежников. Н-ну, н-не совсем так.
Пасюкина. Жорик…
Собежников. На кухне.
Пасюкина. Сдохнуть можно: уже на кухне.
Штапов. Кто это?
Собежников. Соседка.
Штапов. Не опасаешься?
Собежников. Чего?
Штапов. Как чего? Стоматолог-протезист, частная практика, вы народ – как слух по земле идет, – народ жуликоватый… Только не обижайся.
Собежников. Не буду. Мне скрывать нечего. Как на духу.
Штапов. А-а, ну да. Теперь вам, деловым, индивидуальным, спокойнее. Время работает на вас. Не на нас, государственников. Так?
Собежников. Отчасти.
Штапов
Собежников
Штапов
Собежников. Не обижаюсь.
Витька. Теть Тома, Лешу позовите, пожалуйста. Сидор, ты что делаешь?.. Через плечо… Шприц волоки, отец хватился. Дура ты. Ночью знаешь что мне устроил?.. Хорошо, сам приду… Десятка есть… Можно. А к кому пойдем? Соседи там бухтеть не будут?.. Девчонок? Кого? Не слышу… Таньку можно. Ее Кирьян боится, не полезет. Покупай, я скоро… Отпустят, не до меня: Штапов у нас… Такой. Да. Зубы, наверное, вставлять… Я откуда знаю?
Ну все.
Нина. Деточка, разложи приборы.
Витька. Сколько?
Нина. Так… Стоков, я, Георгий Николаевич, представляешь, как у отца: и имя, и отчество. С нами сядешь?
Витька. Я ел.
Нина
Витька. Стирали же.
Нина. Сами стирали, с ума сойти.
Витька. Теть Лала стирала. И варила каждый день.
Нина
Витька. Че ей тут ночевать-то?
Нина
Домашева
Витька
Нина. Ты чего орешь?.. Отец же…
Витька. Я и позвал.
Нина. Забыла, как вас?
Домашева. А баб Ксюшей зови. Как хочешь, так и зови.
Нина. С нами сядете?
Домашева. Да я уж поклевала. Желудок не просит, бог с ним.
Стоков. А Германа все нет?
Нина. Про что?
Стоков. Про бабульку.
Нина. Родственница Димкина?
Пасюкина. На вокзале подобрал. Родственница…
Нина. Час от часу не легче. Давай, рассказывай.
Витька. Ма! Все?
Голос Нины. Все!
Стоков. Баб Ксюша, выпьешь с нами?
Домашева. Милый, на дух не надо, ты чё-о.
Стоков. А мы приложимся. Не возражаешь?
Домашева. А коли не пьяницы, то и приложитесь. Внучек-то мой сгорел: совсем меры не знал. И, вишь, меня осиротил. Теперь по чужим людям мыкайся и не знай как быть.
Стоков
Домашева. Так ить меня вроде другой товарищ зафруктовал.
Стоков. Он зафруктует… фрукт.
Домашева. Имячко его забыла. Выпало из головы, глянь-ка.
Стоков. Дмитрий имячко.
Домашева. Туда, подале кака память у меня быстрая была: че ни спросишь – все скажу. А ноне положу что-нить, токо в руках держала – и не знаю где взять.
Стоков
Домашева. Ага, ага, беда прямо. Лизавета моя тоже ниче не помнит. Меня не помнит, ты посмотри… Кровь у людей испортили, вот че я тебе скажу. И дышут чем ни попадя, и пьют че ни попадя. Вот она память-то и потеряла, кровь-то.
Нина. У нас все готово…
Штапов
Нина. Господи, на скорую руку.
Штапов
Нина. А вы против?
Штапов. Кто может быть против такой красоты?
Собежников. Я сына пошлю. Ви-ить!
Нина. Ви… Ой. Ты когда успел одеться?
Собежников. Подожди.
Витька. Па, я погуляю.
Нина. Правда, не заметила.
Собежников. На улице…
Стоков. Витюша, внизу черная «Волга», передай водителю, что Георгий Николаевич его отпустил. Понял?
Штапов
Витька. Шестнадцать.
Штапов. Ну и куда тебя несет?
Витька. Куда?
Штапов. Куда так вымахал? Жениться пора, а он – шестнадцать. Ладно, беги.
Витька
Стоков. Бе. Беги.
Нина. Прошу всех садиться.
Штапов. Хозяйка, мне бы руки… умыть.
Нина. Пойдемте.
Стоков. Ну, как мой Штапов?
Собежников. Кажется, ничего.
Стоков. Хороший мужик. Любит иногда барина покорчить, но мужик хороший.
Пасюкина. Это че, заводской Штапов? С завода?
Собежников. Галюня, по-моему, у тебя есть ключ от нашей квартиры…
Пасюкина. Сю, какой квартиры?
Стоков
Штапов. Жора, сам ванную оборудовал?
Нина. Борька немного помог, но в основном сам. Садитесь.
Штапов
Стоков. Жорка мастер, что там говорить…
Штапов. Мастер, зуб мне, значит, поставишь?
Собежников. Поставим, Георгий Николаевич.
Штапов. Но такой, чтоб не дай Бог кому на него попасть. Договорились?
Нина. Да куда он денется? Гена, разлил? Молодец. Вздрогнули?
Штапов. Жора, есть соображение… Тут все свои?
Нина. В доску.
Штапов. Юмористка у тебя жена?
Собежников. Проскальзывает… иногда.
Нина
Штапов. Ни в коем случае. Он мне нужен.
Нина. Юмор-юмор.
Штапов. Мастеров надо беречь. А он, судя по всему, мастер…
Стоков. Мастер-мастер.
Нина. Мы когда-нибудь выпьем или нет?
Домашева
Нина. Ой!..
Домашева. Сладкая моя, все терпение кончилось, сказать хочу.
Нина. Хватит вам за дверью…
Домашева
Нина. Ну и садись.
Домашева. Так от че про мастера одного хочу, чтоб вы знали. Чтоб, пока не выпили… Я ишо в России тогда жила, под Псковом.
Нина. Как будто сейчас в Америке.
Штапов. Старые люди Сибирь отделяют. За хребтом Россия, здесь Сибирь. Правильно, мамаша?
Домашева. Но, но. А война-то от нас уже туда, подале отодвинулась. Правда, токо-токо. И понаделал Лареонов Мишка, умелец наш деревенский, понастрогал ружей деревянных от бандов разных.
Нина. От банд.
Домашева. Эти ишо хужее немцев. Прямо натуральные звери. И при немцах бандитствовали, и при наших. Кругом овражились. Смотри, какие бедовые. Понастрогал Мишка ружьев, по всей деревне раздал. Ходите, говорит, все с ружьями, пусть бандюгские лазутчики видят, каки мы защищенные. Нас и не трогали. Он их так изладил: не отличишь от настоящих. Потом-то даже военный из города приезжал удивлялся. Вот. А тут прибегает с хутора Варька, тоже Лареонова, – у нас полдеревни Лареоновы – мамку, говорит, убили, а я убежала вот. А бандюги в их дому расположились, однако, че-то пьяное пьют. Тогда Мишка и говорит: «А давайте их, ребята, напугаем да и в плен зацапаем. Их там всего пять человек, а мы дедов да кто из пацанов порослее пошлем туда. Пусть они покричат имя, чтоб сдавались, ружьями помаячут… Те увидят, что нас поболе да с ружьями, – и сдадутся. А начнут пулять по ним, я им сюприз приготовил». Так и сделали. Взяли хутор в круг, предложение им сдаваться поступает, а те ни в какую. Но выйти тоже опасаются: все ж таки нас поболе, против их, как целая армия. Тут ишо бабы подвывают, страх наводят, и токо бандюги застрочили по народу-то, вытаскивает из лощины Мишка с мальчишками пушку: «Ах, вы мать-перемать! Заряжай, ребята, раз выходить не хочут! Всех их счас в домовину загоним, раз не слушаются». И голос у его громовой сделался от волнения. Че вы думаете? Руки задрали, ружья побросали: вот мы, нате нас. Уж били их били… Двух насмерть прямо, в болото закинули, а других до города всей деревней спровадили. А когда буча кончилась, кинулись пушку глядеть. Так в ей только ствол всамделишный, где-то он его нашел. Все други детали деревянны и дегтем закрыты. А Мишка рядом сидит, воздух глотает, ниче сказать не может, и запах от его-о… Обделался мужичок со страху. А никто не засмеялся. Мы уж потом думали: как можно было на таку дурость пойти?
Собежников. Молодой он был?
Домашева. Годов я тебе уж и не скажу… А сын Мишкин с мужем моим однолетки, а Павел, сынок мой, с Мишкиным внуком вместе учился. Вместе и воевать пошли, и полегли, однако, вместе. Взрослый уж был мужичок. Начальство потом приехало, спрашивают: «Нам че же, всю деревню за бандюг этих награждать? Медалев не напасешься». А на пушку с ружьями все удивляются. Ну, мы Михаила и выдвинули. Дак когда награждали его, начальник один и говорит: «Мастер ты, Лареонов, замечательный, и ум у тебя тоже мастерский, как ты этих ворюг-бандитов объегорил. Молодец».
Штапов. Случается.
Домашева. Дай Бог вам здоровья. Вы сказали, а мне в уму проклюнулось. Вспомнила.
Штапов
Собежников
Стоков. Вроде не пила, баб Ксюша?
Домашева. Я, милый, на ее тыщу лет глядеть не могу. Не знаю, куда прятаться от ее.
Пасюкина. Ишь ты, еще психует. Ух, бабка.
Штапов. Серьезная у вас мамаша.
Нина. Ну-ка, все скисло.
Стоков. Чтоб все у нас было хорошо.
Нина
Штапов. Что значит – брошенная?
Стоков. Приятель у нас есть, поэт. Пошел на вокзал за сигаретами, а там старуха сидит, плачет. Вот привел, сам исчез.
Штапов. Как ее звать?
Собежников. Ксения Алексеевна.
Штапов. Ксения Алексеевна! Гена, пусть выйдет. Ксения…
Стоков
Домашева. Ой, опять беда на меня…. Оё-оё-оё…
Стоков. Никакой беды нет…
Штапов. Вы как на вокзал попали?
Домашева. Дак Иван, муж Лизаветин, привез.
Штапов
Домашева. Иван?
Штапов. Иван, Лизавета… Головы поотрывать. Где живут, работают?
Домашева. Внучка… Внученька. Ей, однако, тоже деваться некуда… Вот и запамятовала. Ох ты… Ох, господи.
Штапов. Где они живут? В поселке? В городе?
Домашева. Вы пошто на меня так грозно? Ли хулиганка какая, ли пьяница?
Нина. При чем тут пьяница?
Пасюкина. Спрашивают, отвечай.
Домашева. Оё-оё-оё…
Пасюкина. Она что, сдурела?
Стоков. Э-э, баб Ксюша, погоди.
Нина
Собежников. Напугали, что… Подожди, бабка.
Нина. Чего так пугаться?
Пасюкина. Бежит, главное.
Стоков. Баб Ксюша, тихо. Тихо. Все нормально.
Пасюкина. Не бойся, не зарежут.
Собежников. Хватит вам!
Нина. Да подожди ты.
Домашева. Начальники тут у вас каки великие… Сунут куда-нибудь еще… Я пошто такая несчастливая бабушка получилась? О-ё-о…
Штапов. Я напугал… Ксения Алексеевна…
Домашева. Правда, сынок, правда… Боюсь вас пуще смертушки, всю жись боюсь.
Штапов. Меня-то чего бояться? Подумаем, как быть…
Домашева. Ага, ага… Вы ить че надумаете, и не своротишь вас. Сунешь меня в каталажку каку или еще куда… Я по глазам-то вижу – зарешал ты че-то. А я уж этих решений ваших нагляделась на всю жись.
Стоков. Никто и никуда тебя не сунет, уймись.
Домашева
Собежников
Стоков
Собежников. Успокойся. Сиди и успокойся.
Домашева. Чую я, хошь и неласковый ты, а сердце… Однако хорошее у тебя сердце…
Нина. Жор, по-моему, она влюбилась в тебя.
Стоков. Влюбишься тут. Ну, Димыч…
Штапов. Поэт?
Стоков
Домашева. Дом скараулю, за дитенком догляжу… Без глаза он у вас.
Пасюкина. Скорее, он за тобой.
Домашева. Не-не-не… Дите есть дите. Прикипела сердцем-то, видела. Хозяюшка, доченька, не гони ты меня! Я че ж на морозе да в городу таком страшном делать буду?
Нина. Я гоню вас, что ли?
Домашева. Вишь ты, ласкова кака да пригожая. Хошь че приказывай, раба твоя буду… Поотдохни-ка, сладкая моя, посудку приберу грязну.
Нина. Баб Ксюш, перестань.
Домашева. Ниче-ниче, доча. Я мигом. Я мигом. Я боевая бабка-то.
Нина. Послал бог артистку. Не надо, я сказала.
Домашева
Собежников. Действительно. Частушки…
Штапов. Знаем частушки, Ксения Алексеевна?
Домашева. Кто ж их не знает? Хотите про любовь, хотите… Каки хотите могу. И горестны могу, и веселые.
Стоков. Горестные?
Пасюкина. Никогда не слышала.
Штапов. Ксения Алексеевна, а ну-ка спой нам.
Домашева. И впрямь, что ли, петь?
Нина. Деваться некуда. Давай, пой, баб Ксюша.
Домашева. Однако не остановите меня, дак и до утра буду голосить. Каки знакомые попадутся – поддержите.
Стоков
Домашева. Без инструмента тяжельше, конечно… Но ладно.
Собежников. Подожди.
Домашева. Вот хозяин так хозяин!
Собежников. Нин, дай тряпку. Лет пять в руки не брал.
Нина. И забыла про него. Получается?
Стоков. Жора, я в отпаде.
Штапов. Тезка, а ты в протезисты… Тьфу! Это дело.
Собежников. Поехали, бабка. Начинай, я за тобой!
Стоков. Горестную, бабуля!
Домашева
Собежников
Домашева.
Собежников.
Стоков. Жорка, молодец!
Домашева
Собежников.
Штапов. Жора, давай!
Действие третье
Картина четвертая
Нина. Галка, ты как тут?
Пасюкина. Здрасьте. Ключ принесла.
Нина. Ку-ку, я и забыла про него. Давай.
Пасюкина. Ни разу не застала…
Нина. Тише. Она здесь.
Пасюкина. Кто?
Нина. Восоркова. Ну.
Пасюкина. А Жорка?
Нина. За спиртом ушел.
Пасюкина. Малость отольешь?
Нина. Отолью-отолью. Ну.
Пасюкина. Не застала, но шуры-муры есть, точно. И стирала тут, и варила. Пойдет провожать ее, и до ночи. Скажи, какая сучка! Тебе ветчина нужна?
Нина. Что?
Пасюкина. Сегодня не работаю, но сбегаю. Брать будешь – давай деньги. Не опоздать бы: в воскресенье у нас до семи. Знаешь, не надо денег. За палас тебе должна, из них и возьму. Сойдет?
Нина. Бери.
Пасюкина. А где она?
Нина. Бабку купаем.
Пасюкина. Метель ее отсюда… Чего ждешь? Хочешь, я ей скажу?
Нина. Гульнуть, что ли?
Пасюкина. В каком смысле? Побежала, счас приду.
Нина. Лай-лала, лай-ла… Светофор зеленый…
Восоркова
Нина
Восоркова. Пятнадцать лет коту под хвост? Идиотка!
Нина. Высокий, мускулы – во! Не то, что у моего: костями бряк, бряк.
Восоркова. Спала с ним?
Нина. Как?
Восоркова. До тебя, что до жирафы.
Нина. А-а, в этом смысле…
Восоркова. Ну ты и стервочка.
Нина. Не говори.
Восоркова. Нинка, ты меня разыгрываешь. Ну тебя к черту.
Нина
Восоркова. Смотри не расшибись.
Нина. Ай, будь что будет. Могу я, как ты… для себя пожить? Хоть чуть-чуть… Дай сигарету, что-то я разволновалась.
Восоркова. Бабка у нас там не захлебнулась?
Нина. Все время про нее забываю. Надоела хуже горькой редьки. И не выгонишь, правда же? Пусть сидит… отмокает.
Восоркова. Устраивать ее куда-то надо. На Церёшко надежды мало.
Нина. Когда мне? Что у меня, время казенное? Пусть Жорка занимается, раз дурак такой. Ты когда?.. В прошлом году вернулась?
Восоркова. Уже второй…
Нина. И еще не поняла? Не тот Жорик, совсем не тот. Сколько тебя не было? Пятнадцать? Ну да. Витька родился, ты тут же упорхнула.
Восоркова. Зубы, положим, не свои – чужие.
Нина. Я ими так брезгую, ты бы знала. Полы, старуху вымыла, рубахи постирала… Что еще? За бабку – спасибо, одна бы я не справилась.
Восоркова. Каким полотенцем ее вытирать?
Нина. Счас дам.
Восоркова. Кто сказал, что ты дура?
Нина. Никто. Ясно без слов. Картиночки бывают… Юмор, а внизу: без слов. Так и у меня: сплошной Нино-он… Без слов, понимаешь?
Восоркова
Нина. Лай-лала, лай-лала, лай-лала. Мой светофор зеленый… Тьфу, привязалась.
Принес?
Собежников. Принес.
Нина. Пасюкиной отолью. Просила.
Собежников. Подозреваю, что у нее есть ключ от нашей квартиры.
Нина. Был.
Собежников. То есть?
Нина. Я давала.
Собежников. Зачем?
Нина. Приглядеть. Мало ли… Могли газ открытым оставить, воду.
Собежников
Нина
Собежников. Делать, что ли, нечего?
Нина. С Лалкой малость клюкнули. Жора, не убивай!
Стоков. Старик, пощади.
Собежников. Шпана. Понравилось хоть?
Нина
Собежников. Гена, будешь?
Стоков. А как же?.. С морозца… самое то.
Нина. Ладно, мы бабку купаем.
Собежников. Ерготун должен в доме ставни навесить… Слетать туда, что ли, завтра?.. Будь.
Стоков. Норма-альная хатка получилась.
Собежников. Хатка… Дом! Генаша, дом!
Стоков. С печками ты, по-моему, переборщил: русская, голландка… Куда столько?
Собежников. Будем хлеб выпекать. Че-ерт!.. Ты вдумайся: свой дом.
Стоков. Васенцов?
Собежников. Да. Васнецов. Они там такие же. Солнце начинает потихоньку выползать, горы синеют… Наколю дров, печь растоплю… А дрова смолой пахнут и трх-трх под огнем… Вот и все, что мне нужно, Генаша.
Стоков. У бабки насчет хлеба проконсультируйся, вдруг знает.
Собежников. Зубы не болят?
Стоков. А?
Собежников. Скукоженный какой-то. Случилось что-нибудь?
Стоков
Собежников
Стоков
Собежников. Когда?
Стоков. Я оформлял кресла… В партере у нас. На списание…
Собежников. Когда вернешь? Называй срок реальный.
Стоков. Все через меня шло, а тут директор…
Собежников. Стоп-стоп-стоп! Гена, меня в свои дела не путай. Называй срок.
Стоков. Может… после гастролей? В августе.
Собежников. Не получается… Надо дом доводить, обставлять… А времени – ноль. Хочу успеть до распутицы. Не получается. Через месяц, и то с натягом.
Стоков. Жо-ор…
Собежников. Гена, не наглей. Когда ты должен был отдать? Сколько раз мы меняли срок? Тысяча не десятка, даже не сотня… Так что постарайся.
Стоков. Почему?
Собежников. Да потому…
Стоков. При чем тут нянька? Сразу нянька…
Собежников. Не сразу, Гена! Не сразу! Если у тебя ума не хватает, что вернуть деньги прежде всего в твоих интересах, для тебя это важнее…
Стоков. Я понимаю.
Собежников. Черта с два ты понимаешь. Давай возвращай. А-а. Надо же как-то крутиться, соображать, взрослеть, в конце-то концов. Сколько за ручку можно водить? Сорок лет мужику… Свой сын растет… Тюню из него хочешь сделать?
Стоков
Собежников. Мы без отцов выросли, нам не у кого было учиться. Кусок хлеба лишний ухватить где – праздник. Мне тебе рассказывать? А теперь посмотри на себя. Здоровый, красивый, и голова вроде на плечах есть, и должность, работа – ешь не хочу. Другой бы на твоем месте… Стоишь, как этот… Короче: февраль, март – и все. Где хочешь, там и бери.
Вот, пожалуйста.
Стоков. Нет.
Собежников. Тоже дитя природы. Вы что, мальчики, совсем оборзели?
Домашева. Дак и где он, пар-то? Я его и не видала. Как в супе посидела. Душик разве что, но тоже че-то маленький.
Собежников. Не понравилось?
Домашева. Да че ж тут за радость: сидишь, в собственноручной грязи хлюпаешься. С банькой рази сравнишь?
Собежников. Вот и шла бы в баню.
Восоркова. Ох, какие мы сердитые. Ох.
Восоркова. Баб Ксюша…
Домашева. Не в духе совсем Георгий.
Восоркова. Баб Ксюша, может, ляжешь?
Домашева. Не, я посижу, посохну маленько.
Стоков. Не работаешь сегодня?
Восоркова. Что я, лошадь? Дежурила в ночь.
Стоков. Больно много на себя брать стали… Ничего не спроси: сразу гав-гав. Вот чего ты на меня так… зло? Я тебе отдавил что-нибудь или… Чего?
Восоркова. Больно участливо спрашиваешь: работаю, не работаю… Можно подумать, тебе это интересно.
Стоков. А вдруг интересно.
Восоркова. Вот именно: вдруг. Спроси еще про самочувствие… Сигарету лучше дай, больше толку будет.
Стоков. Что? Да ты что?
Собежников
Восоркова. Сигарету, быстренько.
Стоков. Не дам.
Восоркова. Отчего, милый? Жалко?
Стоков. Голова заболит. Она у тебя и так, по-моему, бо-бо.
Восоркова. Обидела мальчика…
Витька. Здрасьте.
Стоков. Здоров, старичок.
Восоркова. Мать с отцом ссорятся?
Витька. Выясняют чего-то.
Нина
Витька. То туда, то сюда.
Нина. Жорик, все отлично, не тушуйся. Клиент пришел? Клиента примем
Собежников
Стоков
Собежников
Стоков. Надо бы тоже позвонить…
Восоркова. Домой?
Стоков. Да, домой.
Восоркова. Жене?
Стоков. Да, жене.
Восоркова. Любишь жену?
Стоков. Да, люблю.
Восоркова. Дай, пожалуйста, сигарету.
Стоков. Почему ты спросила?
Восоркова. А вдруг?
Стоков. Что?
Восоркова. Любишь жену, а на гастроли в Севастополь везешь Люсеньку.
Стоков. Я не жадный.
Восоркова. Да уж… За месяц тысячу грохнуть… Не скупо…
Стоков. Она рассказала?
Восоркова. Всю ночь мне про вашу милость… И какой вы славный, и какая у вас жена нехорошая, и как вы с ней мучаетесь, с блямбочкой. Помнит девочка тебя, а ты… Жену любишь. Нехорошо.
Стоков
Восоркова. Скоты вы, Генаша.
Стоков. А вы?
Восоркова
Стоков. Лалка, если ты Рае хоть слово….
Восоркова
Нина. Ген, двадцать пять рублей можешь разменять? Генаш, отомри.
Стоков. У?
Нина. Двадцать пять рублей можешь разменять?
Пасюкина. С меня полтинник.
Нина. Да брось ты.
Пасюкина. У вас посижу. Че делаете?
Нина. Садись.
Восоркова
Нина
Пасюкина. Югославской.
Нина. Белград, что ли? А я думала, Бухарест.
Восоркова. Будапешт. Будапешт ты думала. Столица Венгрии – Будапешт. Буда на одном берегу, Пешт – на другом… Ясно? И плевать мне на вашу ветчину. Водка есть?
Нина
Восоркова. Мечтаю.
Нина. Водки нет, спирт возьмем у Жорки.
Восоркова
Нина. Идем. Как ты говоришь? На одном берегу… А на другом…
Восоркова. И на другом берегу.
Нина. Лалочка!
Восоркова
Пасюкина
Стоков. По-моему, климакс.
Пасюкина. Ой. Тьфу-тьфу-тьфу… Вот дурные.
Стоков. Бабка, не уснула там?
Домашева. То ли баталия у вас идет, то ли потешничаете друг с дружкой – никак не соображу.
Стоков. Дело ясное, что дело темное.
Домашева
Стоков. Точно, одни намеки. Жизнь не в жизнь – сплошной намек. Да, Галчонок?
Пасюкина. А?
Стоков. Приду к тебе в магазин, намекну: книжку, мол, почитать.
Пасюкина. Я в гастрике работаю.
Стоков. Да и я не про книжку. Охо-хо.
Пасюкина. Кто там? Пойду открою.
Домашева
Стоков. Слышь, Жора, что бабка говорит. Про Пасюкину.
Домашева
Собежников. Что потягивает?
Домашева. А кто его знает. Это у меня душа да слезы. Че с меня утянешь? А у тебя-то дом – чаша полная: тут им самое место заводиться, шушарам-то.
Собежников. Не дозвонился.
Стоков. Выходной, отдыхает. Пашет как конь, я знаю.
Собежников. Где бабы?
Стоков. На кухне.
Штапов. Гостей незваных принимаете?
Стоков. Георгий Николаич, рад видеть.
Штапов
Собежников. Воскресенье. Здравствуйте.
Штапов. Ах, да! По законам открытого дома. Я и забыл.
Собежников. Свою работу не хвалят, но зуб приличный.
Ерготун
Собежников. Проходи, Боря.
Штапов. Да, поденщика твоего привез из леса…
Ерготун
Штапов. У меня на заводе ты рабочий, а у него
Стоков
Штапов. Совсем затюканный?
Стоков. Смотрите: не могу в администраторской лампу заменить. Лампа настольная сломалась, а новую купить – не положено, видите ли. Срок не вышел.
Штапов. Ох, говорун. Уболтал. За поставку клиентов
Стоков. Каких клиентов?
Штапов. Не юли. Я, к примеру, сколько стоил?
Стоков. Разговор у нас какой-то странный. А, Жор?
Штапов
Ерготун. Жоха, я навешивал ставни сегодня, смотхю, идут…
Штапов. Не шутя хоромы ставишь: серьезно, крепко. На века. Место неловким, действительно, оказалось.
Собежников. Вы были там?
Ерготун. Жоха, я же говохю…
Штапов. Он же говорит. В ноябре сруб ставил?
Собежников. В ноябре.
Штапов. Быстро управился.
Ерготун. В цехе тоже все в похядке.
Штапов
Собежников. Была печь в детстве?
Штапов. А как же? В родительском доме. Я ведь деревенский.
Собежников. А у меня не было.
Штапов. Жора… извини, конечно, но… Надо же знать, как его выпекают. Жизнь разная, часто не справедливая, но…
Домашева
Штапов
Домашева
Петух голосит… Надо бы Зорьку подоить, застоялась уж.
Собежников. Какой стожок?
Домашева
Собежников
Домашева
Собежников
Домашева. Я почему подумала, что ты Павлик, сынок мой?
Пасюкина. А сама говорила, на войне погиб.
Домашева. Погиб, погиб.
Штапов
Домашева
Штапов
Нина. Жорк,
Стоков. Вспомнили…
Нина. К слову пришлось. Да, Лала? Прошу всех садиться.
Георгий Николаевич, Гена, Борька… Собежников, рассаживай.
У нас никто не умер?
Домашева
Собежников. Бабка, отдохни.
Домашева. Он ить с покою меня сбил. Говорит, не волнуйся, мамаша, я и заволновалась, че с меня возьмешь…
Штапов. Дом ветеранов, бабушка. Устраивает?
Домашева. Какой, говоришь, дом?
Штапов. Ветеранов.
Стоков. Дом ветеранов. Но это еще пробить надо, повоевать. Иди сядь, бабка.
Домашева. На оборону, никак, работать? Я уж и так на ее всю жись отломала, куда еще?..
Нина
Восоркова. С какой стати? Мне здесь нравится.
Нина. Тогда возле меня.
Штапов
Восоркова. Более чем.
Штапов. Почему нас не познакомили?
Восоркова. Не сочли нужным.
Нина. Георгий Николаевич, осторожнее: могут укусить.
Стоков
Восоркова
Штапов. Георгий Николаевич.
Восоркова
Штапов
Восоркова. Мне не очень. Голод зверский. Вам положить?
Штапов. С удовольствием.
Восоркова. Ладно врать-то.
Собежников
Штапов. Весной строим профилакторий, твой дом оказывается в зоне. Проще пареной репы.
Собежников. Но… вы обещали…
Штапов
Собежников. Значит, пока я вам делал зуб, вы думали… и надумали?
Штапов. А ты что, надеялся…
Собежников. Надеялся.
Штапов. Купить за зуб? Не дорого? Или по твоему прейскуранту – копейки?
Собежников. Я не отдам дом.
Штапов
Восоркова
Пасюкина. Очень красиво.
Восоркова
Штапов. Я консерватор.
Восоркова. Я тоже.
Нина
Восоркова. Налить? Пожалуйста!
Пасюкина. Обидься, Нина. Обидься. Строят тут из себя…
Восоркова
Штапов
Восоркова. Что вы, мальчики, невеселы, что вы головы повесили?
Пасюкина. Будто просят ее…
Восоркова. Галюня, тебе налить? Не то лопнешь от напряжения. Застегни кофточку.
Пасюкина
Нина
Восоркова. Отлично.
Нина
Восоркова. Точно.
Нина
Восоркова. Ах, ты, оказывается, от большой щедрости в Новосибирске Юзефа грела? Теперь поняла. Или горчинки захотелось?
Ерготун. Кто?
Восоркова. Образина эта… Скалит зубы за спиной… Простите.
Собежников. Пойдем-ка.
Нина
Пасюкина
Нина, Степана позвать?!
Восоркова
Пасюкина
Стоков. Уймись ты со своим Степаном! Жора!
Ерготун. Это он зхя… Это лишнее…
Штапов. Отойдите, я попробую…
Нина. Благодетель чертов… Для меня? Вот тебе! Для меня… Не-ет… Ку-ку, хватит. Восоркова, принимай… гнездышко. Парь, жарь, стирай… Ты это дело любишь. Та-ак.
Собежников. Оп…Оп… Оп… На волюшку потянуло? Оп…
Нина. Вам все можно, а мне ничего… нельзя?
Собежников. Нинон, у тебя же семья.
Нина. У тебя тоже. Мне больно.
Собежников. А мне?
Нина. Но тебе-то плевать на меня…
Пасюкина. Нина, че делать? Степана звать?
Стоков. Жора, отпусти. Возьми в руки…
Собежников. Взял, не видишь?
Стоков. Себя возьми… в эти… в руки… Ну не надо.
Штапов
Собежников. Руки! Убери руки!
Штапов. Парень, у нас разный уровень…
Собежников. Беспокоишься?
Штапов. За тебя.
Собежников. Не суетись, жили до, проживем и после.
Ерготун. Жоха, остановись. Зхя…
Штапов. Не понял ты меня. Я ничего не оставляю на потом.
Собежников. Считай, что на мне споткнулся.
Штапов. И покруче орлов проходили.
Собежников. Не пу…
Стоков. Убьешь же, Жора. Ну не надо.
Собежников. Пустите меня!
Ерготун. Стахичок, потом… Завтха, Жоха…
Штапов. Здор-ров… Силушку эту… да в дело…
Собежников
Штапов. Валите на пол.
Собежников. …он печется…
Штапов. Если ты не хочешь… Генка, подними ему ноги…
Собежников
Штапов. Сядешь на мое место – посмот…
Собежников. Ты пустишь… Я честно… своим хребтом…
Штапов. Оторвите ноги от земли!
Стоков. Борька! Подсекай его!
Ерготун
Штапов. С тезкой не договорили…
Ерготун. Не надо договахивать.
Штапов
Ерготун. Ни в чью.
Восоркова
Штапов. Очень. Ничего неожиданного. Возможно, в начале и была у вас коммуна или что-то в этом духе, но люди есть люди… Появился лидер… Жор, я про тебя. Уклад, иерархия, у каждого свои лимиты… Ничего нового, даже грехи, а я сначала купился. Слышь, Георгий?
Собежников. Из интереса, значит, ко мне ходили?
Штапов. А ты думал? Я человек любознательный. Таких, как я, Жора, на дому лечат, бреют, обшивают… На кнопочку нажал: а подать мне!.. И тэ дэ. Лала Тарасовна, вас подвезти?
Восоркова. Подвозите.
Да, Жора. Да.
Штапов
Восоркова
Собежников. Я виноват?
Восоркова
Церёшко. Барин, не вели казнить, вели помиловать! Раб твой, Церёшко Димитрий, великие муки претерпел, но не дал супостату погубить себя, не дал надругаться над достоинством своим, но приумножил его, поелику возможно, и славу новую, громкозвучную, в дом твой принес. От холопа твоего.
Восоркова
Церёшко. Я куда влетел?
Собежников
Восоркова
Собежников. Иди…
Восоркова. Все наладится.
Собежников. Уверена?
Восоркова. Не знаю. Нет, не знаю.
Церёшко
Домашева
Стоков
Домашева. Простудное, правильно.
Церёшко
Стоков. «Молодая поэзия Сибири».
Церёшко
Стоков. «Тираж – три тысячи».
Ерготун. Хохошо бы, Димыч, послушать… тебя.
Стоков. «Цена – тридцать копеек».
Церёшко. Плебс! На качество смотри, не на цену! (
Собежников
Церёшко. У-у! Прихожу домой, телеграмма: срочно вылетай, книжка выходит. Сразу в аэропорт на посадку. Если везет, то везет до конца. Улетел. В Новосибирске ребята… Кутнули, разумеется, по этому поводу.
Собежников. Весь гонорар пропил?
Церёшко. Не в деньгах счастье. Жизнь почувствовал! Дух – вот основа.
Собежников. И ничего нам, небожителям, больше не надо: ни денег, ни комфорта, ни карьеры. И вот… собрание сочинений… В сорок лет. Следующая, стало быть, в восемьдесят? А что? Нормально. Друзья накормят, напоят, поддержат благородные забавы. Им, плебсам, это даже полезно…
Церёшко
Стоков. Поинтересовался бы хоть, как она, что, бабка твоя.
Церёшко. Интересуюсь.
Собежников. Почему игра, Димыч, всегда идет в мои ворота. Всегда. Почему?
Стоков
Собежников. Не усердствуй, Генаша. Платить все равно будешь.
Стоков
Собежников. К тому. Все вы об одном.
Все? Я не записывал, но сотая часть, как я понимаю.
Церёшко. Прости, я верну.
Собежников. Не вернешь, никогда. Бабка, спаситель твой пришел. Собирайся.
Домашева
Собежников. На кудыкину гору. Он из тех мест.
Церёшко. Жорик…
Собежников. Ну.
Церёшко. Жорик…
Собежников. Ну же, ну.
Церёшко. В Байкал много лет сливали помои, крупный омуль исчез, измельчал, а я надеялся.
Собежников. Мы из другого озера.
Церёшко. Не утешай себя.
Собежников. Кончили. Я даю вам расчет, мальчики: вы мне ничего не должны. Но и ко мне чтоб ни ногой.
Ерготун. Ушли.
Собежников
Витька. Че толкаешь?
Собежников. Догони, говорю. Витька, ты что? Церёшко там… Ты куда?
Витька
Собежников. Куда ты уходишь? Я тебе…
Витька
Собежников. Да? Витька… Да?
Витька. Пусти.
Собежников. К теще?.. К бабке?.. Э-э, к бабушке?
Витька. Ага. К бабе. Вот такая девочка.
Ерготун. Тихо-тихо. Витя, не лезь в бутылку. Нехохошо.
Витька. А че он не пускает?
Ерготун. Это отец, Витя. Нельзя так.
Витька
Витька. Ладно… Ладно…
Собежников
Витька. Не хочу. Дай пройти.
Собежников. Витя… Милый… На колени встать? Хочешь? Сынок, родной мой… послушай.
Ерготун. Витек, пхошу тебя, сядь.
Собежников. Уйди, Боря.
Ерготун. Витя, ты подожди.
Собежников. Ты мужик хороший, но ты лучше уйди. Я с сыном поговорю.
Ерготун. Не поговохить, убить готов! Его, себя… Думай… Откхой глаза. Витек, ты отца любишь? Ну и пхекхасно. Он тебя…
Витька. Нет.
Ерготун. Что?
Витька. Нет.
Ерготун. Пехестань. Сейчас ты из чувства пхотеста…
Витька. Как хотите.
Собежников. Я тебя не люблю?
Витька. И я.
Ерготун. Витя, бывает, что люди и ссорятся. Даже самые близкие.
Витька. Они, что ли, близкие?
Ерготун. Стахик, у меня полгода умихает мать. И мне, сохокалетнему мужику, стхашно. Давно болеет, шесть лет. Два года пластом, даже не говохит… Два года. Бывали моменты, когда я… не ее, а все, что с ней связано в последние годы, ненавидел. Нехохошо так говохить, но, повехь, моя мама тхудный человек и… Говохю, чтоб ты понял. И бед она мне пхинесла больше, чем… Не женился, у меня нет детей. В сохок лет глотать пустоту… Знаешь, пхямо отчаяние охватывает. Сейчас закончу. Я к чему… Спхашиваю себя: люблю мать или нет? Люблю – вот там
Витька. А если они бросили тебя?
Ерготун. Даже если они бхосили тебя.
Витька. Ничего себе.
Собежников. Ерготун…
Ерготун. Ухожу, Жоха. Витя, ты знаешь что? Ты книжки читай. У отца на полках…
Собежников. А я для кого все это?..
Ерготун. Ухожу. Жоха, а он пхав, Штапов. Мы немножко захолуелись. Кто больше, кто чуть меньше. Вообще, мы тхусы. Поколение тхусливенькое… Спхятаться ноховим…
Собежников. Останься, Витька.
Денег дать?
Витька. У меня есть. Пока хватит.
Собежников. А потом?
Витька. Подработаю.
Собежников. Где?
Витька. На мясе. Меня зовут. Там клево.
Собежников. Мясником.
Витька. Плохо, что ли?
Я у бабки пока поживу.
Собежников. Витя, ты шприц брал… Для себя?
Витька. Один раз попробовали с парнями. Из любопытства. Не понравилось. И потом, топориком махать сила нужна. Я пойду?
Отец, вообще-то не знаю… Может, и люблю.
Собежников. Здесь?
Витька. А куда ей деваться. Ну ладно.
Собежников
Домашева. Ага, ага. Вот тут сидю.
Собежников. Значит так, бабка…
Домашева. Ага, ага…
Собежников. Хорошо сидишь?
Домашева. Хорошо сидю, сладкий мой. Хорошо, сына…
Собежников. Мы идем в райсовет, я тебя там посажу…
Домашева
Собежников
Домашева. Дура кака-то набитая. Все сидю, встрею, куда не просят.
Собежников. Бабка! Не реви… Я тебя отведу. Ты сядешь и будешь сидеть.
Домашева. Они мне скока еще говорили, а я ж ниче не понимаю, в свою дуду бухаю, никакой на меня управы.
Собежников. Да? Кто?!
Домашева
Собежников
Домашева
Как закричит на его, ногами затопает, а сам в окошко стреляет – думает, я не вижу. Одно коварство на уме. Ростишь-ростишь, поишь, кормишь их, они все на чужу сторону заворачивают.
Собежников
Домашева. А у него тетерева во рту.
Собежников. У кого?
Домашева. У медведя. Шел медведь по лесу, а в зубах тетерева. Тут лиса его и спрашивает: «Ты, Миша, откуда путь держишь?» Ему бы тут зубы сцепить да и сказать: мол, с севера. Вот эдак. Сс севера. А он заместо этого раззявил пасть-то: «С за-пада». С запада, говорит. Тетерева и улетели.
Собежников
Домашева. Че уж теперь… Убили Павлика… Рази воротишь? Не убили бы, все по-другому пошло бы. Че уж теперь-то…
Собежников. Пойдем… На улицу пойдем. Хочешь погулять? Погуляем. Ничего. А, мать?
Золотой человек
Действующие лица
Золотой человек
Иван-царевич
Игнашка
Царь
Царица
Министр
Стражники:
Василий
Егор
Катерина-царевна
Кока –
Зверь-страшилище
Действие первое
Картина первая
Василий. Мы когда вора поймаем, забивать его не будем.
Егор. Не бу-удем. Так, маленько попинаем.
Василий. За то, что спать не давал.
Егор. Конечно. Царь гневается, а нам печаль.
Василий. Мало печаль – горе! Скрадут опять яблоко, и голов нам не видать.
Егор. Как своих ушей.
Василий
Егор. А как?
Василий. Ну как… Голова ж с плеч долой. Так?
Егор. Так.
Василий. Во-от. А куда она подевается?
Егор. Куда?.. Покатится куда-нибудь… по дорожке.
Василий. Правильно. Она покатится, а я подбегу да на уши и погляжу!
Егор. Тьфу ты! Точно! Она же вон
Василий
Егор. Ну-у?!
Василий. Гляди. Сколько золотых яблок на яблоне было?
Егор. Три.
Василий. А ныне сколько?
Егор. Ныне два.
Василий. Почему, ответь на задумчивый вопрос?
Егор. Потому что вор убежал! Споймать-увидеть его не можем.
Василий
Егор. А как?
Василий. А так. Учись, пока живой да добрый. От цифири три оттянем цифирь раз…
Егор
Василий. От цифири три оттянем цифирь раз…
Егор. Ну.
Василий. Что получим?
Егор. Ну.
Василий. Прямо в глаз. Тьфу, леший! Смутил мою ученость! Не буду я тебе считать.
Егор. Василий…
Василий
Егор. Осерчал?
Василий. Ага. Ай.
Егор. А чего?
Василий
Егор. Поглядим.
Не видно?
Василий. Не видно.
Егор. Значит, не прячется.
Василий
Егор. Да?
Василий. А чего? Не спим.
Егор. А все на нас ругаются.
Василий. Да ну их.
Егор. Да ну.
Василий. На свирельке кто-то играет…
Егор
Василий
Егор
Василий. Чтоб знали…
Эй! Эй, горе-Егоре! Никак уснули мы?
Егор. А? А?
Василий. Никто не узрел нас, на посту задремавших?
Егор. Никого не видел.
Василий. Да ты ж спал!
Егор. А ты?
Василий. И я.
Егор. И тоже никого не видел?
Василий. Тоже никого.
Егор. Ф-фу-у. Слава богу…
Оба. Обошлось.
Василий, Егор
Царь
Министр
Василий, Егор
Царь
Министр. Докладывать, будто вы есть обыкновенные люди!
Василий. За время охраны означенного драгоценного дерева приключений и происшествий замечено не было.
Царь
Министр
Василий. Воин охранной стражи Василий, сын Васильев.
Министр
Царь. Молодец. Расступись, сынки, погляжу-полюбуюсь на золотые мои, на наливные мои, на драгоценные ябло… яб…
В каторгу их! В кандалы заковать! Медведям разодрать!
Василий, Егор. Прости нас, царь-государь, родимый батюшка!
Министр. Поймаю я вора! Не губи, государь!
Василий, Егор. Глаз с яблочка не сведем!!! И вора приведем!
Царь. И яблоки вернете?
Министр. Коли не съел их вор проклятый, возвернем яблочки!
Царь. Как съел? Не может такого быть.
Министр
Царь
Министр. Помилуй, государь! Я ли тебе верой-правдой…
Царь
Министр. Царь-государь! Вели поймать вора-негодяя!
Василий. На мелкие кусочки порубаем!
Царь. Царица, что такое со мной? Начнет галдеть народ, сразу жалость проходит.
Царица. Отпусти ты их, царь-батюшка. Одно яблоко у тебя осталось…
Царь. Жена, не надрывай сердце. Не то меч схвачу да иссеку их… прямо у себя на глазах.
Царица. Пригодятся они еще тебе.
Министр. Пригодимся, государь!
Царица. Научу вас, как вора изловить.
Царь. Да?
Царица. Прикажи, царь, привязать к ветке, где яблоко последнее, колокольчик звонкий.
Министр. Так-так-так. Понима-аю…
Царь. Помолчи.
Царица. Ночью, среди листьев утаенный… Не заметит его вор-лиходей. Сорвет яблоко, колокольчик и зазвенит.
Министр. Тэк-тэк-тэк… Вон оно куда-а! А я думаю: ну и что?
Царь. Ну и то. Звон же на всю ивановскую. Ты знаешь, давай без раскачки: приступай к обязанностям, соображай.
Министр. Да-да-да-да-да! Еще какие дополнения, наказы?
Царь. Как, матушка?
Царица. Сеть приготовьте.
Царь
Министр. Понял.
Царица. С сетью той пусть стража в кустах затаится.
Царь
Министр. Понял.
Царица. А чтоб не уснул никто, вора ожидаючи, вели голодными караул держать, да за дворцом пусть девки кашу варят с духом крепким, сытным. Никто не уснет.
Царь
Министр. Лучше всего тому на свет не родиться!
Царь. Верно. Министру в первую очередь, как ответственному за ход придуманного действа.
Министр. Ваше величество…
Царь. Дуди в свою дудку. Приступай к операции.
Картина вторая
Игнашка. Царевич, а царевич, айда украдкой поглядим, как вора ловят?
Иван-царевич. Батюшка не велел… Ты в окно, Игнашка, погляди.
Игнашка. Темно. Не видно. С дальнего двора полбой пахнет, кишки заворачиваются. Айда, царевич, полбы натрескаемся? Девок погоняем!
Иван-царевич. Не хочу.
Игнашка. Откуда я такой несчастный человек взялся?! Того он не хочет, этого не хочет!..
Иван-царевич. Что с тобой, Игнашка?
Игнашка. У других царевичи как царевичи, а ты… Ни пошкодить с тобой, ни девок покручинить.
Иван-царевич. Скучно мне это.
Игнашка. Я уже смотреть не могу, как ты себя из жизни выключаешь! То в книжки упрется, то сидит всю ночь – звезды считает… Разве такая царска жизнь должна быть? Э-эх!
Иван-царевич. Игнаха, расскажи, а как бы ты жил?
Игнашка. Если по-царски?
Иван-царевич. Да.
Игнашка. Я бы… Я бы… Я бы… Я бы наелся, аж… Все бы съел и выпил!
Иван-царевич. А еще?
Игнашка. Я бы… Я бы полный амбар заморской одеждой набил и каждый день разное надевал.
Иван-царевич. И все?
Игнашка. Куда все-о?! Токо разохотился! Я бы всех девок в своем царстве-государстве переглядел и с самыми прекрасными свадьбы учинял. Раз сто бы женился!
Иван-царевич. Все?
Игнашка. А что еще-то?
Иван-царевич
Игнашка
Иван-царевич. А какие картинки?
Игнашка. Самые страшные и самые смешные. А так, как ты живешь, царевич, не жизнь – тоска. Все вора ловят, он в буквы свои уткнулся. Айда, царевич, в сад, поймаем лихого, намнем ему бока.
Иван-царевич. Ну хорошо… Дочитаю, немного осталось. Да и свирель еще не пела.
Игнашка. Какая свирель?
Иван-царевич. Знаешь, что я приметил? Ночью, когда уснут все, в полях кто-то на свирели начинает играть. А утром опять золотого яблока нет…
Игнашка. Ну и что?
Иван-царевич. Мне отчего-то кажется, что непростой то вор, какой-то особенный…
Игнашка. Вот поймают, попляшем на ем, на особенном.
Иван-царевич. Тихо!
Игнашка. Бежим скорее!
Иван-царевич. Что батюшка скажет? Рассердится.
Игнашка. Ну хоть раз в жизни схитри, царевич! Ослушайся!
Иван-царевич. Тебя накажут…
Игнашка. Скажи, что это ты мне приказал с собой в сад идти!
Иван-царевич. И правда, из окна ничего не видно.
Игнашка. Опоздаем! Самое интересное пропустим!
Иван-царевич. Игнашка, а зачем кашу варят?
Игнашка. Чтоб стража не уснула! От голода у них брюхо сводит, от запаха сердце колотит. Смотри, царевич! В саду светло стало.
Иван-царевич. Поймали…
Игнашка. Сюда волокут! Чего-то он и впрямь необычный: блестит весь…
Царь. Иван-царевич! Погляди, понимаешь, какую чуду-юду мы поймали!
Министр. Царь-государь, он какой-то без голоса. Может, больной?
Царица. Не больной то человек, а гордый.
Царь. Ишь ты… Гордый. Ну а как же? Золотой! С головы до пят!
Министр. Государь, сначала допрос снимем или сразу пилить начнем?
Иван-царевич. Как пилить?
Министр. Напилим из него брусочков для золотого запаса… Мечи поизносились-потупились, надо прикупить-пополнить…
Царь. Тих-тих-тих. С ходу, понимаешь, базар устраивать. «Напилим, поизносились…» Пусть пока посидит, оглядимся. Спасибо, женушка, за смекалку. Нам бы еще яблоки от него вытребовать, если не съел.
Министр. Царь-государь, зубы сломает!
Царь. Да?
Министр
Царь. Соображай. Ты мясо ешь? А сам ты какой?
Министр. Мясистый.
Царь. Мясной! А он золотой!
Министр. Молчи-ит.
Царь. Ежели завтра не заговорит, на монетный двор отправлю. Рассержусь и отправлю
Министр. Уж как полагается, государь.
Иван-царевич. Батюшка, позволь мне с Золотым человеком остаться?
Царь. Зачем? Толку с него никакого: истукан истуканом.
Иван-царевич. Авось заговорит со мной.
Царица. Позволь, царь-государь. У Вани ум быстрый, сердце доброе, глядишь, и тот, кто из золота, отзовется.
Царь. Да? В самом деле, привыкли, понимаешь, к одним средствам: ругани да пыткам. Оставайся, Ваня. Потолкуй с ним. Может, и вправду заговорит. А мы спать-почивать… Пойдем, матушка.
Иван-царевич. Здравствуйте, Золотой человек.
Игнашка. Царевич! Мотает головой-то! Мотает!
Иван-царевич. Кто вы? Откуда?
Игнашка
Иван-царевич
Вы… Никогда такой не слышал.
Что с ним?
Золотой человек. Тело уснуло его, а сердцем он и раньше спал. Выпусти меня, Иван-царевич.
Иван-царевич. Как же я вас выпущу? Замок большой, кованый… Ключи у матушки.
Золотой человек. Спит крепко матушка твоя. Ключи в ларце лежат. Отпусти, Иван-царевич. Никто не увидит, никто не услышит.
Иван-царевич. Стража у дверей…
Золотой человек. Свирель запоет – никто не проснется.
Иван-царевич. Странно: все спят, я – нет…
Золотой человек. Пора твоя пришла, Иван-царевич. У иного и сон из глаз бежит, а душа годами дремлет. А твоей душе настал черед забыть про покой, про отдых.
Иван-царевич. Не могу отпустить вас, Золотой человек. Не ходили бы в царский сад, не брали бы золотых яблок… Сыграйте, пожалуйста, еще на свирели.
Хорошо! Отпущу я вас на волю! А там… Будь что будет!
Золотой человек. Спасибо тебе, Иван-царевич.
Иван-царевич. Сами вышли, без ключей.
Золотой человек. За ключи сердечные спасибо.
От золотого – золотое!
Надень шапку, никому с головой простой не показывайся. Придет срок – увидят. Будешь в горе-несчастии, позови меня.
Царь. Всех сказню! Не помилую! Ах ты! Ох ты! Смерти моей пожелали?!
Министр. Царь-государь! Не говори так! Помру сейчас!
Царь. Не сметь самому! Всех указом! К ликвидации! Ротозеи! Где Золотой человек?! Вот-вот-вот где он должен быть! А он где?!
Министр. Цел. Цел замок, батюшка! Не мог он сам освободиться!
Царь. Как же тогда?! Как?! Поучите государя… Не хватает у него разумения… Объясните дураку!
Царица. Батюшка, а может, он через чудо на волю вырвался?
Министр. Или кто ключами отпер, а потом опять замок повесил.
Царь. Матушка-царица, вынь ключи да положь мне в ладошку.
А теперь отвечай: зачем пленника выпустила, какой у тебя в этом интерес?
Царица. Батюшка, помилуй, хоть и жалко его мне было, а не выпускала его на волю.
Царь. Жалко, значит, было? А тайком сюда не пробиралась?
Царица. Не пробиралась.
Царь. И вора не выпускала?
Царица. Не выпускала.
Царь. Золотого запаса отечества не лишала? А как же он вырвался? Мышью?! Голубем обернулся?!
Царица. Не видела, не знаю.
Царь. Нечего мне тут чудеса подбрасывать! Чуть что – сразу на чудо, понимаешь, кивать. Давайте принимать решение. Ключи были у царицы?
Министр. У царицы.
Царь. Чудес мы там разных не принимаем. Шибко легкий выход из положения получается: вроде и спрашивать не с кого.
Министр. Не принимаем.
Царь. Слушайте мой неотменяемый указ. Министр!
Министр. Здесь!
Царь. Царицу арестовать, приготовить к смертельному наказанию.
Министр. Есть! Вид наказания какой, царь-батюшка?
Царь. Вид какой… Нет, не пойдет. А если… Нет. Не разбойница все ж из леса, на веревке болтаться.
Министр. Через отруб?
Царь. Как?
Министр. Предлагаю через отруб. Отсекновение главы царствующей особы.
Царь. Звучит, вообще-то. И быстро…
Министр. Тюк, и нету.
Царь. И, поди, не больно?
Министр. И подумать не успеет: больно там или нет.
Царь. А казнить, наказать кого-то надо.
Министр. Надо, государь, ничего не поделаешь.
Царь. Дело государственное… Межличностные отношения…
Министр. Да-а…
Царь. Неуместны.
Министр. Не играют роли.
Царь. И это правильно. Так и решили. Записывай.
Министр. Записываю.
Царь. Министру отрубить голову предложенным им способом.
Все же таки не умеем мы разделять ответственность. Никак не научимся. Стража, поглядите, как он там себя чувствует?
Василий. Дышит, царь-государь.
Царь. И как дышит?
Василий. В соответствии с указом, царь-государь!
Царь. Ишь, какой языкастый.
Егор. Он и считать умеет, царь-государь.
Царь. Всё вы умеете, да службы не разумеете. А посему приказываю вам лишить друг друга голов.
Егор. Это как?
Царь. В порядке очереди. Сначала ты ему голову срубишь, потом он тебе.
По сю пору сильно царское слово! А все судачат: не сработает, не сработает. Пусть нарисуют их для наглядности, народу покажут, как убедительный факт нашего указа. Ступай, матушка, в темницу наказание испытывать, посиди там некоторое время. Надумаешь правду доложить – выпущу.
Иван-царевич. Отец, не виноваты эти люди! Прости им!
Царь. И матушка не виновата?
Иван-царевич. И матушка без вины.
Царь. Назовешь, за кем причина происшествия, – помилую.
Иван-царевич. Чудо чудное, батюшка, здесь было.
Царь. И он про чудо!..
Иван-царевич. Прости, пожалуйста. Не могу я шапку снять, батюшка.
Царь. Шапку не можешь, а указы царевы за так хочешь отмести? Дак то ж не шапка, не снял-надел. Пока преступник не отыщется, всем проживающим и ответственным головы поснимать! Найдется тот, кто пленника выпустил, – назад повернем.
Иван-царевич. Я выпустил Золотого человека.
Царь. Матушка… Матушка… Да сын ли то наш, коли такое сотворил?!
Царица. Ванюша, сними шапку, покайся за оговор свой. Не мог он этого сделать. У меня, батюшка, ключи были, ни у кого боле.
Царь. В самом деле. Промахнулся ты тут, Ваня.
Иван-царевич. Спала матушка крепко, не слышала, как я ключи из спаленки вынес.
Царь. И стража ничего не видела?
Иван-царевич. Не видела.
Василий, Егор. Не видели!
Иван-царевич. Спать я им приказал.
Василий, Егор. Приказал!
Иван-царевич. Не смели ослушаться приказа, уснули.
Василий, Егор. Не смели! Уснули!
Царь. Ладно-ладно, обрадовались.
Василий, Егор. Так точно!
Царь. Ну, Ваня… Коли в такую неожиданность все дело повернул… Прочь с глаз моих! Иди-ка!.. Пошляйся!.. По белу свету. Наберись ума-разума.
Царица. Как же он пойдет, батюшка? Один-то? Слабый он для походов, задумчивый. Погубит себя.
Царь. Сумел богатства нас лишить, сумей назад вернуть. Хватит ему книжки читать да звезды считать. Пусть к жизни приспособится! Вон, Игнашку тебе с собой даю, и больше никаких условий!
Игнашка
Царь. Твердо на своем стоишь, Ваня?
Иван-царевич. Куда прикажешь, туда я и пойду, батюшка.
Царь. И шапку передо мною не скинешь на прощание?
Иван-царевич. Не могу, батюшка.
Царица. Ты ли это, Ванюшка?! Тихий был, покорный, слова не вытянешь, вдруг на тебе…
Царь
Картина третья
Игнашка. Царевич, однако запутался ты в звездах своих. В эдакую страсть нас завел.
Иван-царевич. Скоро должен кончиться лес. По всем приметам. Через день придем в царство соседнее.
Игнашка. Все болота, все трущобы прошли?
Иван-царевич. Прошли. По расчетам, последний лес остался.
Игнашка. У других царевичи как царевичи: по домам сидят, разные развлечения себе устраивают, слуг своих тешат наградами да винцом. Один я с тобой, непутевым, мыкаюсь.
Иван-царевич. Не хочешь идти – возвращайся. Я теперь хоть сто болот, сто лесов пройду. А ты возвращайся.
Игнашка. Ага. Чтоб царь с меня три шкуры спустил? Почто, закричит, сына моего неприспособленного оставил?!
Иван-царевич. Приспособленный я, Игнашка! А я и не знал! Могу хоть сейчас без отдыха дальше идти! Пойдем!
Игнашка
Иван-царевич. Не сердись, Игнашка. Придем к людям – повеселишься.
Игнашка. Все ноги сбил… Тут кровянка выступила… И тут…
Иван-царевич. Хорошо. Давай веток нарежем, костер разведем, а утром в путь-дорогу.
Игнашка. Чего хочу, спрашивал?! А ну сымай кафтан! И сапоги сымай!
Иван-царевич. Что ты?! Игнашка! Убери нож! Пожалуйста!
Игнашка. А не хочешь, можешь и не сымать. Так и так тебя зарежу.
Иван-царевич. За что? Ничего худого тебе не делал…
Игнашка. Прощайся со своей жизнью, царевич! Надоело мне под тобой ходить. Без тебя в чужое царство-государство сыном царевым приду. Я еще на ихней дочери там женюсь, и будет мне полная благость.
Иван-царевич. Погоди, Игнашка! Погоди, послушай!
Игнашка. Быстрее говори, а то у меня уже терпения нет.
Иван-царевич. Все отдам тебе, но…
Игнашка. Ну че но-то, че но?
Иван-царевич. Кафтан сменишь, сапоги, но…
Игнашка. Ну че но-то?
Иван-царевич. Судьбу как переменишь? Разве виноват я, что царевичем родился?
Игнашка. Это я разберусь. Склоняй голову, не хочу кафтан кровью пачкать.
Иван-царевич. Не убивай меня, Игнашка! Все, что хочешь, для тебя сделаю.
Игнашка. На что ты мне сдался? Мешаешься только под ногами…
Иван-царевич. Игнашка, вдруг живой я больше пригожусь, чем мертвый?
Игнашка. Возиться с тобой… Постой-посто-ой! О! Слово крепкое мне дашь?
Иван-царевич. Слово? В чем?
Игнашка. Слугой моим быть! Чтоб любое мое приказание по первому слову!
Иван-царевич. Как ты мое?
Игнашка. Не-е! Без лентяйства и хитрости. Без пререканий, сразу и в точности. Давай такое слово – помилую.
Иван-царевич. Хорошо. Даю тебе такое слово, только не убивай.
Игнашка. И чтоб не объявляться никому царским сыном!
Иван-царевич. И это слово тебе даю.
Игнашка
Иван-царевич. Ты – Игнат-царевич….
Игнашка. Помни! Начинаем перемену.
Будешь меня учить разным моментам царским, подсказывать, куда поскладней говорить… Я парень толковый. Мне токо перво время… Шапку тоже давай.
Иван-царевич. Игнашка… Игнат-царевич, разреши, я плат вместо шапки на голову повяжу?
Игнашка. Вот чтоб там просьбы всякие мне – в последний раз. Надевай, даже еще лучше: понеприглядней будешь. Куда пошел?
Иван-царевич. За деревом повяжу. Можно?
Игнашка. Не сбежи там!
Иван-царевич. Слово дал – не сбегу.
Игнашка. Вот эта дурость ваша мне не нравится. Я, что ж, тоже теперь слово держать должен?
Иван-царевич. Если решил сыном царским зваться – должен.
Игнашка. Беги, надевай свой плат.
Пережуе-ом. С умом да с оглядочкой… Дал слово царское, все ему верят, а ты: р-раз! Вкруг себя обернулся: ниче не знаю, ниче не говорил. Вы что-о! Большую выгоду можно получить. Эх, поглядеться не во что. Ивашка! Погляди на меня!
Как я, хорошо?
Иван-царевич. Хорош.
Игнашка
Не поймешь: мужик ты или баба, и ничего царского в тебе не осталось.
Иван-царевич. Осталось.
Игнашка. Что?
Иван-царевич. Слово данное.
Игнашка. Смотри не откажись от него. Да болтай поменьше.
Иван-царевич. Знаешь сам: крепко слово мое.
Игнашка
Иван-царевич. Не могу, Игнаш… Игнат-царевич.
Игнашка. Почему не можешь? Как-то мне подозрительно кажется… За дерево спрятался… Ты там, в голове, может, что хранишь? Может, записку какую-нибудь?
Иван-царевич. Ничего не храню. Не трогай плат мой.
Игнашка. Зачем за дерево уходил? Не штаны надевал, не от девки прятался…
Е-о мое-о! Царе-евич… Это ка-ак? Это отку-уда?
Иван-царевич. Не говори никому. Прошу тебя.
Игнашка. Э-э!.. Золотой человек, однако, вызолотил… За волю свою. А мне чего делать? В какую хочешь чуду-юду тебя одевай, все меченый будешь. Поглянешь на тебя, сразу видно – не слуга.
Иван-царевич. Плат буду носить, никто не узнает.
Игнашка. Ты тогда его покрепче завязывай. И находись всегда там, где я тебе велю.
Иван-царевич
Игнашка. А?
Иван-царевич. Слышишь?
Игнашка. Топочет кто-то?
Иван-царевич. Кусты трещат…
Игнашка. А дышит-то как… Ох, матушки мои…
Иван-царевич. На человека не похоже…
Игнашка. Пропал я… Господи… Сюда бежит!
Иван-царевич. Лезем на дерево. Скорее!
Игнашка. На дерево… На дерево… Куда?! Я первый!
Игнашка. Бе… Бе… Бе…
Иван-царевич. Бежим!.. Подальше от этого места…
Игнашка. Не могу. Ноги не слушаются…
Иван-царевич. Садись ко мне на спину. Бежим скорее.
Действие второе
Картина четвертая
Кока. Катюшка! Куда подевалась? Загоняла крестную. Подай голосок! Катю-уша-а! Выходи, головку приберу. Растрепалась, наверное. Войдет царевич, увидит, запереживает: это она, что ли, невеста моя? Это мне на такую лахудру всю жизнь любоваться? Пойду-у. Где-нибудь себе другую присмотрю: гладенькую, спокойную.
Катерина. Ну и пусть. Может, он совсем и не тот царевич.
Кока. То-от! Как не тот?! С той стороны, с нагаданной, из-за тех лесов, из-за тех болот.
Ты очень не привередничай с ним, шибко не гордись, но и себя соблюдай, честь царскую, девическую помни. Сейчас какие-то царевны непутевые пошли: глаз как следует в дружка не положила, румянец на щеку еще не взошел, она уже по углам с ним шебуршится. Чмок да чмок… Разве это дело?
Катерина. Могу вообще на него не смотреть.
Кока. Как бриллиант будь: свети, да не грей. Гость – неудобно. Вдруг от него помощь нашему несчастному царству-государству сподобится. Не вороти нос, не вороти.
Катерина. Крестная, мне шестнадцать лет… Все учишь и учишь.
Кока. Кто ж тебя, царевну мою, поучит? Ни батюшки, ни матушки. Кроме крестной и поласкать-поругать некому. Слава богу, успели косу уложить. Вон царевич со слугой уже до тебя бегут. Растопырь бровки, улыбнись.
Катерина. Не хочу улыбаться!
Кока. Что с тобой, батюшка?
Игнашка. Здрасьте.
Иван-царевич. Запнулся, Игнат-царевич? Вставай.
Игнашка. А? Хо! Забыл! Ага, запнулся.
Кока. А я, грешным делом, удивилась: почто это у гостя звания царского ухватки холопские.
Игнашка. Да не-е. Запнулся. Это вот он мой холоп. Хочите, спросите у него.
Катерина. Игнат-царевич, почему у вашего холопа на голове плат повязан?
Игнашка. Да как вам сказать, царевна?.. Плешивый он у меня. Совестно без волос на люди показываться. Разрешил, видите, ему плат носить. А что, я добрый.
Кока. Вели ему умыться, Игнат-царевич. Негоже слугам царским грязными ходить.
Игнашка. Точно. Скоко раз ему наказывал… Везде грязь найдет. Ты где ее находишь? Неразговорчивый он у меня и глупый малость. Бог с ним. Ивашка, ступай в сад, шалашик себе сооруди и сиди там. Нечего хозяев из-за слуги мне в беспокойство вводить. И дел наших не положено тебе слушать. Иди.
Кока. С каким делом или просто в гости к нам пожаловал, Игнат-царевич?
Игнашка. Да оно как получилось… Сел я с царем, с батюшкой своим, говорю ему: папа… Надоело мне под крылом твоим сидеть, пора на ноги становиться. Пойду обженюсь где-нибудь. А вчера по вашему царству прошли с плешивым, кругом объявления: мол, Катерина-царевна замуж отдается, токо какие-то условия есть и все. А сейчас поглядел – хороша у вас Катерина-царевна. Приглядной такой в нашем царстве не встречал. А я что? Парень тоже хороший, и девушки на меня заглядываются…
Кока. Условия больно непростые у нас.
Игнашка. Не управлюсь, думаете?
Кока. Нагадала нам ворожея, что только тот управится, кто из-за болот, лесов пеший к нам пожалует, да с той стороны, откуда солнышко встает.
Игнашка. О! Мы как раз оттудова!
Кока. Много женихов себя пытали через условия наши…
Игнашка. Ну и как?
Катерина. Бежали без оглядки.
Кока. А кто и голову сложил.
Игнашка. Ух ты… Что ж вы такие условия тяжелые?
Катерина. Боишься, Игнат-царевич?
Кока. Правильно молодой человек спрашивает. От дурости сломя голову на все соглашаются. А он, вишь, причину понять хочет. А причина вот в чем: как помер наш царь-батюшка, так валун-камень в нашем царстве объявился!
Игнашка. Ну и что?
Кока. Дак он бешеный!
Игнашка. Как это?
Кока. Новый месяц народится, камень с места срывается, и давай кататься где попало. Грохоту от него-о!.. Это-то бы ладно…
Игнашка. А что?
Кока. Давит всех, кто на дороге попадется. Прямо насмерть. Тыщу людей задавил, никто сладить с ним не может. Сегодня ночью опять срок ему буянить. Ты уж, царевич, для начала обезопась нас от него.
Игнашка. А как?
Кока. Коли Катерину-царевну решил замуж взять, выполняй условие без всяких разговоров, коли нет – вот Бог, а вот порог. Другой претендент найдется. Все царями мечтают стать.
Катерина. Что молчишь, царевич? Берешься камень повоевать?
Игнашка. А куда деваться? Ладно… Пойду… к этому… к плешивому своему. Посоветуюсь.
Катерина. Говорил, глупый твой слуга.
Игнашка. Не, ну он не кажный день глупый. Х-хэ! Мечом ткну, враз поумнеет.
Картина пятая
Иван-царевич
Иван-царевич. Что с тобой… Игнат-царевич?
Игнашка. С кем разговариваешь?! Встань передо мной с готовностью служебной! Встал?
Иван-царевич. Стою.
Игнашка. Приказ слушай. Тут у них какой-то валун-камень сумасшедший завелся, давит всех без разбору. Ты камень этот как-нибудь расшиби. Нынче ночью покатится по дороге, и ты должен его повоевать. Понял?
Иван-царевич. Он, наверное, волшебный?
Игнашка. Просто так, что ли? Бешеный валун-камень! Громадный! Понял?
Иван-царевич. Как же я его повоюю?
Игнашка. Я откуда знаю?! Жизнь сохранил, оборотился слугою – принимай страдания! Без разговоров! Не исполнишь приказ – объявлю тебя преступником и казню. Меня, как сына царского, здесь все слушаются, в большом доверии у них оказался. Что-то кто-то нагадал им про нас…
Катерина. Игнат-царевич…
Игнашка. О! Здравствуй, царевна.
Катерина
Игнашка. Смеешься чему-то… Или что не так на мне сидит?
Катерина. Все так.
Игнашка. Ну, я вроде парень справный. А в чем дело?
Катерина. Виделись с тобой. Забыл?
Игнашка. А-а… Э-э… С тобой, Катерина, каждую минуту согласен здороваться. Очень заволновала ты меня.
Катерина. Часто ты от девушек волнуешься?
Игнашка. Можешь считать, что в первый раз. Я не такой.
Катерина. А какой?
Игнашка. Значит… Не то, что другие. За девками гоняться, вино пить, разные потешки устраивать – нет. Я все больше в библиотеке. От книжек волнуюсь.
Катерина. Правда? Молодец.
Игнашка. Си-ильно волнуюсь. Когда читаю, даже ладошки потеют от удовольствия.
Катерина. А какие ты книжки любишь?
Игнашка. Я все книжки на свете люблю. Особенно где картинок мало. Бумагу только зря на эти картинки переводят. Царем стану, надо какой-нибудь указ про это придумать: чтоб без всяких картинок. Поженимся с тобой, первым делом все картинки ликвидирую, потом… Вино в реки посливаю. Пусть одну воду пьют. Себе сколько-то там оставим для гостей. И все.
Катерина. Молодец. Только как же ты царем станешь?
Игнашка. Камень победю и стану. Еще что-нибудь выполню, что накажете, и стану.
Катерина. Ну, если выполнишь…
Игнашка. А куда я денусь?
Катерина. Посоветовался с плешивым? Надоумил он тебя?
Игнашка. Не. Сегодня он глупый чего-то.
Катерина. Ладно. Пойдем обедать, Игнат-царевич. Крестная стол накрыла, ждет нас.
Игнашка. Слышь, Ивашка… Я, кажись, приглянулся царевне! Сама за мной прибежала!
Иван-царевич
Картина шестая
Иван-царевич. Спасибо, Золотой человек.
Золотой человек. Что за горе-беда у тебя, Иван-царевич? Чем помочь тебе, какой силой?
Иван-царевич. Не царевич я… В слугах у Игнашки хожу.
Золотой человек. Неужели сладить с ним в лесу не мог?
Иван-царевич. Сильный он. А я и драться не умею.
Золотой человек. Ну а сейчас что за печаль у тебя?
Иван-царевич. Как мне с валуном-камнем совладать, Золотой человек? Что за камень? Откуда он взялся? Кабы простой тот камень был, что с горы катится…
Золотой человек. Что бы ты сделал?
Иван-царевич. Выкопал бы яму на его пути. А с волшебным да бешеным…
Золотой человек. На волшебное лишь волшебное годится.
И скатерть-самобранку возьми себе. Знаю, голодом морит тебя Игнашка, а со скатертью чудесной не пропадешь.
Иван-царевич. Спасибо тебе, Золотой человек.
Золотой человек. Крепко добро твое помню, Иван-царевич. Нужен стану, позови.
Картина седьмая
Иван-царевич. Ну, лопата золотая чудесная, выручай, копай яму-могилу для камня дурного преступного.
Картина восьмая
Игнашка. Эй! Плешивый! Вылезай! Зову тебя! Плешивый!
Говори скорее… Управился с камнем?!
Иван-царевич. Управился.
Игнашка. Ф-фу! Я уж заволновался. Думал, казнить тебя пора. Теперь, считай, моя наполовину Катерина-царевна. Сейчас она с крестной на прогулку выйдет, я их и обрадую. Какой-то ты весь грязный, несуразный. Отойди от меня подальше, запачкаешь. Говори, как камень повоевал и чего с ним сделалось?
Иван-царевич. Где камень был, там место ровное.
Игнашка. Идут! Залезай в свой шалаш! Молчи сиди, не высовывайся.
Кока. Как спал-отдыхал, Игнат-царевич?
Игнашка. Да разве ж я спал? Всю ночь с камнем боролся. Ох и злющий каменюка попался. Никогда таких не встречал.
Кока. Одолел валун-камень?
Игнашка. Одолел. Где камень был, там место ровное. Как шуганул его мечом, как трахнул об землю, он и рассыпался. Ничего не осталось.
Кока. Один справился, никого на помощь не звал?
Игнашка. А кого? Плешивого? С него толку никакого: спит по сю пору.
Кока. Вот что мы хотим сказать, царевич. Молодец ты, что избавил наше царство от этого камня бешеного. Выполнишь еще два условия, сразу свадьбу сыграем. Твоей будет Катерина-царевна.
Игнашка. Побежала куда-то…
Кока. Застеснялась, не обижайся не нее, Игнат-царевич.
Игнашка. Вообще-то это хорошо, что застеснялась. Не люблю, когда сразу на шею вешаются. Давайте скорее ваше второе условие. Время идет, а я все не царь и не царь.
Кока. Пойдем в комнаты, там тебе обскажу как следует. Тяжелое задание будет. Но раз с камнем справился, должен и тут победить.
Игнашка. И сразу за свадьбу.
Кока. Пойдем-пойдем.
Иван-царевич. Скатерть волшебная, память о друге моем золотом, видишь, не кормит, не поит нас Игнашка, с глаз людских гонит. Покорми-ка ты меня, повесели.
Катерина. Плешивый! Я дочка царская, а скатерти такой у меня никогда не бывало. Где скатерть украл?! А ну, признавайся!
Иван-царевич. Не крал я скатерти, царевна.
Катерина. Откуда же она у тебя?
Иван-царевич. Друг подарил.
Катерина. Сколько всего-о… И фрукты заморские, и конфеты-леденцы… Какие красивые.
Иван-царевич. Угощайся, царевна.
Катерина. Плешивый… Ты посмотри по сторонам: никто нас не видит?
Иван-царевич. Никого нет.
Катерина. Я совсем немного… Хорошо? Ты тоже садись, мне одной неудобно.
Фу на тебя, плешивый! Не хочу больше есть.
Иван-царевич. И я наелся.
Катерина. Откуда у тебя эта скатерочка?
Иван-царевич. Не могу сказать. Прости, царевна. Не сердись.
Катерина. Забавный ты, непонятный. Какой-то…
Иван-царевич. Какой?
Катерина. Сними плат с головы.
Иван-царевич. Нельзя: Игнат-царевич рассердится.
Катерина. Ну и что?
Иван-царевич. Нет, царевна.
Катерина. А я сама посмотрю.
Все равно посмотрю! Ах, вот ты как…
Иван-царевич. Не упади, царевна!
Катерина. Ладно, хватит. Не трону я твоего плата. Пора мне идти.
Иван-царевич. Побудь еще немного.
Катерина. Я к тебе лучше завтра приду. Можно? Только ты никому не говори.
Иван-царевич. Никому не скажу.
Катерина. А покажешь, как скатерть твоя танцует?
Иван-царевич. Конечно, покажу.
Катерина. Сходи на ручей, умойся.
Иван-царевич. Нельзя мне.
Катерина. Почему?
Иван-царевич. Я слово дал.
Катерина
Игнашка. Ну вообще-е… Ну вообще-е… Ну даю-ут…
Иван-царевич. Что случилось, Игнашка? Игнат-царевич…
Игнашка. Все, пропали мы, конец нам. Помнишь, в лесу страшилище встретили? Он у них тут, оказывается, молодых девок регулярно таскает в какое-то подземелье и там сжирает. Теперь черед Катерины-царевны пришел. Заявится сегодня в сад страшилище. А я его уничтожить должен. Ну, не я, конечно. Как будто я. Или не видать мне Катюшки и царем не быть. Только счастье за хвост ухватил, опять в руках ничего нет.
Иван-царевич. Придется идти, Игнат-царевич.
Игнашка. Я, что ли, пойду?
Иван-царевич. А кто?
Игнашка. Тебе прикажу, ты и пойдешь. Разорвет тебя зверь-страшилище, утащит царевну, а мне на ком тогда жениться? Опять не получается царем стать. Хоть так поворачивай, хоть эдак. Одно выходит: бежать отсюда без оглядки. Вот, плешивый, мы как сделаем… Ты сегодня ночью отправляйся со страшилищем биться, а я, на всякий случай, вещи соберу. Растерзает тебя зверь, скажу им, что не справился я с задачей. Пусть Катерина страдает, а мне своя жизнь дороже. А то страхолюдина эта и Катерину, и меня заодно слопает. Убегу лучше в другое царство-государство.
Иван-царевич. Подожди, Игнат-царевич…
Игнашка. А чего ждать? Ты, Ивашка, к бою готовься, а я пойду для храбрости втихаря вина попью.
Иван-царевич. Скажи, не пойду со страшилищем драться, что будешь делать?
Игнашка. Сначала тебя казню-зарежу, а потом убегу. Так и так, Ивашка, смерть тебе. Так что не ерепенься, выполняй приказ.
Иван-царевич. Хорошо, выйду я на бой со зверем, но есть у меня два условия.
Игнашка. Какие условия, говори скорее?
Иван-царевич. Вдруг справлюсь со страшилищем, объявишь ты, что погубил его…
Игнашка. Объявлю.
Иван-царевич. А докажешь как?
Игнашка. Ну и чего надо делать?
Иван-царевич. Срежь кудель со своей головы. Скажешь, что страшилище у тебя их вырвало во время битвы.
Игнашка. Ух! Ради такого дела готов и лысым походить.
Шапку буду носить, пока не отрастет. Что еще тебе от меня требуется?
Иван-царевич. Попроси у Катерины-царевны какое-нибудь платье девичье. Переоденусь в платье женское, вместо царевны дождусь зверя, уведу его подальше от дворца. А там будь что будет.
Игнашка. Сиди, ожидай меня. Сейчас принесу тебе одежку.
Иван-царевич. Золотой человек! Золотой человек, помог ты мне в одной беде, помоги в другой.
Картина девятая
Золотой человек. Здравствуй, Иван-царевич. Что за горе-беда ко мне занесли?
Иван-царевич. Помог ты мне в прошлой беде, Золотой человек, помоги и в нынешней. Должен я сразиться со зверем-страшилищем, а как управиться с ним, не знаю. Очень силен да страшен он.
Золотой человек. Боишься зверя, Иван-царевич?
Иван-царевич. Боюсь, Золотой человек, но… Без Катерины-царевны нет мне радости на свете… И жизни нет.
Золотой человек. Крепко помню добро твое, Иван-царевич, помогу тебе. Бери мой меч заговоренный, с этим мечом на бой ступай. А еще подарю тебе свою свирель золотую. Не через меч, через песню свирельную царство завоюешь.
Иван-царевич. О каком царстве ты говоришь?
Золотой человек. Поймешь в свое время. Прощай.
Картина десятая
Игнашка
Игнашка. Ты, плешивый, где бегаешь? Весь сад обежал, нигде тебя найти не могу.
Иван-царевич. А меча не дал мне, Игнат-царевич. Пришлось искать.
Игнашка. Ну, нашел?
Иван-царевич. Нашел.
Игнашка. Вот тебе одежда девичья, подальше чудище умани…
Темень уже наступает… Пойду я… Замерз чего-то.
Катерина. Ивашка! Ивашка! Где ты?
Иван-царевич. Здесь я, Катерина-царевна.
Катерина. Где? Уходи скорее из сада! Где ты? Покажись!
Иван-царевич. Не могу, царевна.
Катерина. Уходи! Скоро зверь-страшилище за мной явится, разорвет тебя!
Иван-царевич. Ты беги, царевна, тебе надо прятаться!
Катерина. Ивашка, послушай… Игнат-царевич обещал зверя одолеть… Да где же ты?
Иван-царевич. Я – Катерина-царевна! Догоняй меня, зверь поганый!
Ах ты, зверь поганый! Не бегать тебе больше по лесам-болотам! Катерину-царевну хотел утащить?! Вот тебе!
Ура! Одолел зверя! Вот бы батюшка удивился, вот бы матушка обрадовалась! Все! Кончилось твое время, голова кабанья!
Картина одиннадцатая
Игнашка. Кока сказала, что в сад чудище придет?
Кока. Я сказала, царевич, я.
Игнашка. О! Иду в сад… Темно, ничего не видно, ночь ведь. Приглядываюсь, всматриваюсь в обстановку. Точно! Кто-то какое-то непонятное тащит! Белеет что-то. Елки-палки! Да это ж он! Зверина! Катерину на себя – на загривок, – и до дому!.. Или где он там живет? Я к калитке… Ну, чтоб у дворца не шуметь, не беспокоить всех. Думаю: счас мимо пойдет, я его и прищу-учу. Я уж рассказывал вам.
Кока. Еще, еще рассказывай! Такое геройство совершил. Сто раз готовы слушать.
Игнашка. Катерина!.. Царевна!.. Невеста моя!..
Кока. Победа, батюшка, победа. Освободил ты страну, спасибо тебе.
Игнашка. Освободил, слышь, Катюшка?!
Кока. Правда, Катерина, сидишь будто в потемках.
Игнашка. Не. Маленько недобежал, не стерпел. Встал у него, у зверя, на дороге и кричу: «Смерть твоя пришла, зверь-страшилище! Бросай царевну! Выходи на решительный бой!» Зверь на меня, а я ему – р-раз! Мечом по пузу! Он опять, а я – р-раз! И уши срезал!
Кока. Ох!
Игнашка. Махом! Он бежать, я следом. И мечом его, и мечом, мечом… Шпыняю, как этого… Вообще-то он дурной. До болот его угнал, а там и говорю: «Надоело мне с тобой чикаться, принимай смерть!» И в самое сердце ему меч всадил, по самую рукоятку.
Кока. Ох!
Игнашка. Нет, не по самую, чуть меньше. Где-то вот так… Не, вот так. Не, ну почти по самую. Еще, чувствую, че-то мокрое.
Кока. Кровь?!
Игнашка. А что ж еще-то? Кровь, конечно. О, Кока, гляди под ногтями. Не отмылась… Крепкая. Катерина, погляди.
Катерина. Грязь это…
Игнашка. Какая грязь?! Она у него цвета такого… Как вам сказать?.. Нечеловеческого. Утолкал его в болото… Поглубже, чтоб не пугал своим видом прохожих. Во-от. В сад прибегаю, а Катюха на траве валяется без памяти. На загривок ее и до дому, сюда, в покои. Ниче-о, одыбала. Одыбала, Катюха?
Кока. Не трогай ее пока, царевич. Испуг в ней еще сидит. Сразу как?
Игнашка. Сразу трудно. Я и сам малость… Не, не испугался, а… Волнение было, честно скажу.
Кока. Бог нам тебя послал, Бог, богатыря удалого.
Игнашка. Выпью еще за победу! Тяжело вообще-то было.
Кока. В самую пору. Ты в нем прямо красавец писаный.
Игнашка. Завтра поженимся и в другие страны съездим с Катюшкой. Накупим себе одежи заморской, еще всякого… А, Катерина?
Катерина. Что люди скажут?
Игнашка. Ничего не скажут. Я же царь. Что мне люди?
Кока. Подумают: брезгует, что ли, государь своим-то? Не нравятся ему товары наши? Дак пусть управляет с умом, чтоб нравилось, чтоб хорошо все было. Ты, наверное, опьянел, царевич: простое забываешь.
Игнашка. Да? Ну ладно. Снаружи пусть будет местное, внутри все заморское. Я об этом всю жизнь мечтал. Кока, я камень угробил?
Кока. Угробил.
Игнашка. Катерина, я зверя загубил?
Катерина. Да.
Игнашка. Я теперь царь почти что?
Кока. Денек переспишь, завтра обвенчаетесь и, как обещано было, зацарствуешь. Ты к чему вопросы задаешь? Сам прекрасно знаешь, понимаешь… К чему?
Игнашка. К тому… Может царевна спасенная хоть разок перед свадьбой жениха-героя поцеловать? Или не может?
Кока. А почему не может? Ничего зазорного не вижу.
Игнашка. Хочу, чтоб Катерина-царевна меня… насмерть зацеловала. Вот такой у меня каламбур в сердце появился. Хочу и все.
Катерина. Царевич… Ты… Не пришел еще день новый… Не муж мне еще, а… Стыдно за тебя!..
Игнашка. Хоть раз-то можно поцеловать?
Кока. Уж чмокни в щечку разочек. Царевнушка, батюшкин завет помнишь? От заветов нам куда деваться? Все по нагаданному идет, не противничай. Один разок поцелует тебя, Игнат-царевич.
Игнашка. Ну! Столько страданий перенес… Они капризы устраивают…
Кока. Постой, Катерина! Куда ты?! Ох ты, Господи… Ну и ничего, царевич. Не сердись.
Игнашка. Мне манера ее эта… не нравится.
Кока. Не переживай.
Игнашка. Чуть что не по ней, сразу бежать.
Кока. Остынь. Станешь царем, все тебя будут слушаться.
Игнашка. Я эти ее фокусы-покусы терпеть не намерен!
Кока. А не будет никаких покусов, царь почти что.
Игнашка. Точно?
Кока. Как не точно?! Завет царя-батюшки покойного.
Игнашка. Я тогда знаешь чего хочу?
Кока. Чего хочешь, того и приказывай.
Игнашка. А позвать сюда весь мой народ подчиненный!
Кока. Слуг покликать?
Игнашка. Покликать!
Кока. Слуги! Слуги! Бегите до царевича!
Вот, батюшка, перед тобой слуги твои. Тешься.
Игнашка. Берите меня на руки!.. На плечи!
Кока, во в какую я высоту забрался!
Кока. Гляди, не упади!
Игнашка. А я за вихры держусь! Несите меня по всему дворцу, по всему хозяйству! Посмотрю, какое мне наследство ваш царь оставил. Н-но! Поехали!
Картина двенадцатая
Иван-царевич. Царевна, а царевна, не плачь… Не надо плакать. Смотри, скатерть-самобранка для тебя покружит, потанцует. Хочешь?
Послушай, что рассказать тебе хотел. Я здесь, в саду вашем, с синицей подружился. На тебя похожа. Позову ее, заба-авная. На руку сядет и песни распевает. Позвать? Скажи мне… Ответь, царевна, чем могу помочь тебе? Все для тебя сделаю.
Катерина. Спасибо, Ивашка. Ничем мне не поможешь. Умирал батюшка, наказал: кто от напастей освободит царство наше, тому должна женой стать.
Иван-царевич. Не по сердцу Игнат-царевич?
Катерина. Знаешь, кто моему сердцу покоя не дает?
Иван-царевич. Кто?
Катерина. Ты, Ванюша. И весело с тобой, и радостно… И жалко тебя…
Иван-царевич. Разве можно в слугу несуразного, неумытого влюбиться?
Катерина. По обличью ты холоп, а по душе – хозяин твой.
Иван-царевич. Кричат.
Катерина. Царевич куражится. Придумай что-нибудь, Ивашечка! Как слово не нарушить, как от свадьбы укрыться?!
Дудочка…
Иван-царевич. Свирель… золотая. Я и забыл про нее.
Катерина. Опять друг подарил?
Иван-царевич. Не мечом, сказал, – свирелью царство добудешь. К чему сказал?
Катерина. Кто ты?!
Иван-царевич. Не по моей воле открылась тайна моя, значит и слово, которое Игнашке дал, силу потеряло.
Катерина. Кто ты?!
Иван-царевич. Все расскажу, царевна. Игнашка с крестной!.. За шалаш спрячусь, спроси у него: он ли валун-камень одолел, он ли зверя погубил?
Катерина. Не он разве?
Иван-царевич. Вдруг то дело рук плешивого… Спроси. Послушаем, что скажет, а там мой черед придет.
Игнашка. Катерина, почему у меня невеста какая-то непослушная? Заискался тебя. Все свои владения обошел, нигде нет. Побежи-ка оденься.
Катерина. Разве не одета я?
Игнашка. Платье подвенечное прикинь. Хочу полюбоваться на царевну мою. Я тут по хозяйству наприказывал разного. По струнке будут ходить, всех приберу! Во какой муж тебе достался! Беги, надевай наряд, а я за это время со своим плешивым окончательно разберусь. Плешивый! Вылезай из своего убежища!
Кока. На что он сдался, Игнат-царевич? Спит, однако, чумазый, и ты ступай отдыхать. Подустал за день, честно сказать, захмелел немножко. Пойдем, в пуховину уложат тебя, сладко уснешь. А Катерина завтра платье наденет, а то никакого сюрприза не получится.
Игнашка. Да? Согласен с платьем. А с этим… с плешивым… Надоел он мне. Решил я его куда-нибудь девать. Стоко лет меня мучил. Нет в нем теперь потребности, уберу его подальше. Плешивый!
Иван-царевич. Слушаю, Игнат-царевич.
Игнашка. Вылезай, отсылать тебя буду на какую-нибудь каторгу. Царевна, каторга у нас в царстве какая есть… подальше? Где-нибудь на океане…
Катерина. Надобности никогда в ней не было. Пожалей уж слугу своего верного, не губи.
Игнашка. А вдруг вредительство сделать надумает? Пока он при дворце, ненадежный он для меня.
Катерина. Вот те раз! Камень за тебя повоевал, с чудищем дрался – и все ненадежный?
Игнашка. Кто дрался? Кто повоевал? Плешивый?
Катерина. Неужели зря наговаривают? Обманули меня?
Игнашка. Обманули, царевна! Фантазии у людей завистливые! Все за себя только стараются!
Катерина. А ты, стало быть, за меня болел?
Игнашка. Все за тебя, геройским образом! И камень за тебя бил, и зверя воевал!
Иван-царевич. Ну а коли так, скажи, где тот валун-камень?
Кока. Батюшки!
Игнашка. Я!.. Я!.. Я зверя сничтожил! Вот, глядите!
Глядите, что зверюга натворил, когда со мной боролся! Задаром, что ли, с полголовы волос лишился?! Гляди, царевна!
Иван-царевич. Держи свою кудель!
Кока
Игнашка. У меня… У меня… Я их вам тысячу наговорю! Пусть он теперь довод предъявит… Незнакомец этот. Я его и знать-то не знаю! Мой слуга плешивый был!
Иван-царевич. Значит, опять переменилась судьба. А довод мой тебя в шалаше дожидается.
Игнашка. Сча-ас, поглядим! Может, это он у меня его украл!
Помогите! Зверь пришел! Сожрет меня! Помогите!
Иван-царевич. Кого испугался, Игнашка? Ты же зверя зарезал и в болоте утопил?
Игнашка. Еще царевич… Сам слово давал, а сам…
Иван-царевич. Не я, ты первым меня сейчас царевичем назвал. Крепко слово мое.
Игнашка. А плат зачем скинул? Другой уговор был!
Иван-царевич. И в этом нет моей вины.
Игнашка. Кто ж тогда?
Иван-царевич. Судьба, Игнашка.
Кока. Гляньте, протрезвел жених в момент. Еще и допрос снимает. А вот я ему сейчас уши-то надеру за обман! Самого в каторгу отправлю!
Игнашка. Не отдавай меня, Иван-царевич! Лучше прежнего тебе служить буду!
Иван-царевич. Как Катерина-царевна решит, так и будет.
Игнашка. Катерина-царевна, пожалей!.. Я парень молодой, ошибающийся, мне еще жить да жить!.. Смилуйся, царевна!..
Катерина. Повяжи плат на голову. Повязал?
Игнашка. Повязал, царевна.
Катерина. На задний двор иди, где свиньи живут. Там и служба, видать, твоя, и судьба.
Кока. Будешь на кабаньи рыла любоваться, ошибки свои считать. Отведите его с глаз долой!
Иван-царевич. Плешивому сердце отдала, отдашь ли его царевичу?
Катерина. Все отдам.
Кока. И царство наше в придачу. Слава богу, как загадано, как наказано вышло, а могло и по-иному обернуться. Приоденем тебя, Иван-царевич, свадебку сыграем. Я на кухне вам буду стряпать, Катюшка с детишками пусть возится. Не бабье это дело – государством управлять. В Игнашке холопа не разглядели… Это куда такое годится? Срам! Погуляйте по саду, поворкуйте. Побегу приглашения расписывать, гостей созывать.
Катерина. Расскажешь мне о товарище своем тайном, Иван-царевич?
Иван-царевич. Мы на свадьбу его позовем, друга моего золотого. Не знаю, придет ли…
Катерина. Что это, Ваня?!
Иван-царевич. Не бойся. Услышал нас Золотой человек! Сам пришел!
Катерина. Где же он?
Иван-царевич. Золотой человек! Где ты?!
Золотой человек. Счастья вам, Иван-царевич, Катерина-царевна! Наряды эти – подарок мой свадебный. Любите друг друга, живите на радость людскую, а мне пора.
За морями синими, за горами снежными пальма растет, на ней три ореха золотых. Рядом во дворце королевич с сердцем золотым молодой печалью томится. К золотому золотое! Так, царевич?
Иван-царевич. Спасибо тебе, Золотой человек!
Золотой человек. Совет да любовь! Прощайте!
Иван-царевич. Прощай!
Золотой человек. Прощайте! Совет да любовь!
Плач в пригоршню
Мое знанье сказке уподоблено
И непредсказуемо, как миф…
Почему появилась эта пьеса
Часть первая. 1946 год
Картина первая
Николай. Все молишься? Здоров. Чего-нибудь намолила?
Дарья
Николай. Чего там?
Дарья. «Чего…» Помрет, поди, моя девка, председатель.
Николай. Справку тебе сварганил. Так теперь как? Может, не поедешь?
Дарья. Какую справку?
Николай. На паспорт. «Какую?..» Просила – сделал. Покосы отмахаешь да езжай. А то… Девка помрет – чего ехать?
Дарья. Бог даст, не помрет.
Николай. Фельдшер, помрет, говорит.
Дарья. Дак говорит. А все молюсь-молюсь. Не будет Светланки, и мне не жить.
Николай
Дарья. Ага. Бутылку-то я тебе храню.
Николай
Дарья. Полы мыть буду на шахте. Триста писят оклад, комната в бараке.
В колхозе-то загнемся со Светланкой от разносолов ваших, а там вишь – рай почти что. Закусить, что ли?
Николай. Не надо. Литовка где? Целая? Может, отбить?
Дарья
Николай. Ниче. Ты баба крепкая…
Дарья. Ага. Бабка уж. Крепкая… Писят шесть лет.
Николай. Фу-у. На сеновал затащить, еще и подмахивать начнешь.
Дарья. Тут внучка за отцом с матерью к смертушке в очередь стала, а он про сеновалы. Ты, Колька, как выпьешь, прямо долбоконь становишься, честно слово.
Николай. Еще маленько садану… за павших в бою, за сына твоего, за Гришаню. Не сердись.
Дарья
Николай
Дарья
Николай. Кто?
Дарья. Светланка, говорю, куда-то подевалась.
Николай. А это – Шарик, что ли?
Дарья. Не она. Вот те крест, не она. Нету ее.
Николай. Разуй глаза-то. Лежит же.
Дарья. Не то это, Николай. Ой не то.
Николай. А че?
Дарья. Шкурка какая-то чужая, а Светланки нет.
Николай. Я пил, а ты дуреешь. Ты че дуреешь, Дарья?
Дарья. С тобой говорю, а в спину как холод дунул, вроде нет никого на кровати… Оно и впрямь. Поди, похитил кто, поди, подменили…
Николай. Умерла, наверно, а ты почуяла.
Дарья. Не она это! Нет ее тут!
Николай
Картина вторая
Иван. Але! Кто это? Склад говорит. Кто? А-а. Здорово. Зварич Николай там не рядом? Он ко мне послал бабу, не знаешь?.. Да со шмутьем тут надо разобраться. Да с этапа со вчерашнего. Ну. Обутки, польта, кофты-шмофты…
Анатолий. Угу.
Иван. Давно бы сказал. Я их тут столько перетоптал. Не сболтни кому.
Анатолий. Не дурной вроде.
Иван. Сами прут. Знаешь как?
Александра. Филиппова. Второй отряд.
Иван
Александра. Филиппова.
Иван. Выйди пока. Позову.
Анатолий. Да вроде были.
Иван
Анатолий. Не знаю. Как у всех, наверное.
Иван
Анатолий. Неудобно.
Иван
Анатолий. Ну.
Иван. Ну и трамбуй, не ленись!
Анатолий. Возьми.
Иван. И не стесняйся.
Анатолий. Черт… А как?
Иван. Мать твою!.. Японцев валил, а как зэчку завалить, не знаешь… Жратвы ей пообещай. За кусок хлеба танец живота на тебе спляшет, а ты – ка-ак.
Куришь?
Александра. Курю.
Иван
Конвойный разрешит, можешь выбрать себе боты. Токо не новые – отберут.
Анатолий. Есть.
Иван
Анатолий. Отдохни малость.
Александра
Анатолий. Я это… Звать как?
Александра. Филиппова.
Анатолий. А звать? Имя…
Александра. Зачем?
Анатолий. Интересно. Раньше хотел… Ну как?
Давно сидишь?
Александра
Анатолий. Долго еще?
Александра. Знать бы… Два.
Анатолий. А-а. Ясно. Ну как звать-то?
Александра. Помоги мне… В угол.
Александра Владимировна звать.
Анатолий
Александра
Анатолий. Не видит никто. Демобилизуюсь скоро. Нечаянно сюда попал. Японцев привезли, а начальство туда-сюда… Че-то задержали. Срока мало осталось, демобилизуюсь скоро… Наверное, поэтому. Ага. Домой опять, на шахты опять… Поеду.
Александра. Шахтер?
Анатолий. До войны, ага… Шахтерил. Под Иркутском.
Александра. Ну и что?
Анатолий. Есть буду тебе… гм-гм… носить, гм-гм. Ты как? Никого нет.
Александра. Не могу, не могу я. Сил нет… Я… Не надо. Что вы?.. Еле держусь… Уйди.
Анатолий
Александра. Господи! М-м… Пусти! Господи!..
Картина третья
Старец. Светлана, вернись. Тяжела болезнь, да легка душа. Развеешься, истаешь… Вернись.
Светлана. Почему, дедушка?
Старец. Кого наладила? Во чью печаль вошла?
Светлана. Нет никого у меня. Папу на войне убили, а мама умерла.
Старец. Никто не умирает. До срока ждут, и тебя дождутся.
Светлана. Они там?
Старец
Светлана. Я детей люблю, дедушка.
Старец. Люди – они и есть дети. Возвращайся.
Светлана. И у меня будет?
Старец
Светлана
Старец. Не боишься?
Светлана. Нет, дедушка.
Старец. Поживи пока. Надо пожить.
Светлана. Я с тобой хочу.
Старец. А дитя как твое как же? Кто ему поможет да сюда приведет? Или бросишь?
Светлана. Не брошу, дедушка.
Старец. Хорошо. Встретишь его на поле капустном. Кочанок с ним возьмете, листочки разбросаете, там и найдетесь – через сердцевинку.
Светлана. И он, как я, полетит?
Старец. Полетит, голубушка. Как не полететь?
Светлана. Через леса, через реки?
Старец. Встретим его в городе светлом…
Светлана. С куполами золотыми…
Старец. И к тебе приведем.
Ничего не бойся, никого не стыдись, никому ни в чем не отказывай.
Дарья. Чуть где недоглядишь: чуни набок и пошлепала по земли сырой. А через ножки босые хворь, что хорь в курятник: раз – как там и был. Скоко разов тебе говорила. Не слушала бабушку…
Светка. Баба… пить… хочу…
Дарья. Ягодка ты моя!.. Золотиночка ты моя… Я уж хоронить ее собралась, а она лежит да глазками втихаря посверкивает. Пей, моя дурненькая…
Светка. Да.
Дарья
Светка. Да.
Дарья. Да?! Кого?
Светка. Старца.
Дарья
Светка. Старца.
Дарья
Светка. Серебряного.
Дарья
Картина четвертая
Анатолий. Иван, ты?
Голос Ивана. Держи. Осторожно.
Лезь. Быстрее, да не шуми.
Иван. Ху. Операция прошла успешно…
Анатолий. Вы чего в окно-то?
Иван. Как партизаны, задворками пробирались. Тебе че, ты гражданский, а я на службе. Вохровец зэчку с ребенком домой к себе тащит… хоть и бывшую. Узнают – каюк мне. Закрываем окно. Светомаскировка…
Анатолий. Где?
Иван. В сенях, в кадушке. Я сам. Садись, Шура. Теперь перекур.
Анатолий. Освободилась?
Хошь отвернусь?
Я думаю: а че, дембельнулся, думаю, подожду тебя, че там… год всего. Вместе поедем. Работал тут. На пилораме. Ага.
Спит. Красивая. Прямо ты.
Куда он делся? Гм. Иван, говорю, куда-то… запропастился. Не рада, что ль, Саня?
Сердце? Заболело?
Че там?
Иван. О! С ледком капустка! Картошка не остыла?
Анатолий
Иван. Да капустка с ледком, да бутылочка! Повстречались?
Анатолий. Молчит.
Иван. Шура, ты подумай: дальше Урала тебе пути нет, про Ленинград забудь. Родных нет, пацанка на руках. Толян дембельнулся… Целый год за тебя тут… на пилораме переживал. Я уж че ему помогать стал? У земляка, гляжу, любовь несусветная – надо помочь. Правильно?
Толя, подвигайся, выпьем, и тогда у нас полемика наладится. А то… Шура в себя не придет. Тяжело, конечно. Еще отпустили без добавки. Не каждому удается. Тоже хорошо – счастье, можно сказать.
Александра
Иван. Ого.
Александра
Иван. Какой сговор?
Александра. Ну… контакт.
Иван. Какой контакт?
Александра. Во-он тот…
Иван
Александра. Сяду – не сяду, а вас выпотрошат.
Иван. Не успеют. Раньше дырку схлопочешь.
Александра. От тебя?
Что в лоб, что по лбу…
Иван
Анатолий. Ванька, перестань.
Иван
Александра. Надо же. Люди…
Иван. Ага, ты – люди. О дочке люди думают. Мать называется… Влетели мы, Толя, как жопы. Коф-точ-ки-чулочки… Ну и… с-сука ты… Шу-ран-чик.
Анатолий. Эй, Иван…
Иван. «Иван-Иван!..» Думать, соображать!.. Теперь куда ее?
Анатолий. Умойся, Ваня. Еще слово плохое скажешь… Не надо. Хватит.
Иван. Земляк… Отодвинь ребенка. Уберите девку.
Александра
Иван
Александра
Иван
Александра. Да, да, да…
Пей, Ваня, пей. И я.
Иван
Александра. Вместе давай. Вместе.
Что съем, то съем. Конечно… Толя помог. Выжила же… как-то. Придет. Покормит.
Картина пятая
Дарья. Гляди там. Головешка выпадет – спалим избу. Убегли эти… тимуровцы?
Светка. Убегли.
Дарья. Глаз да глаз за ними… Утимурят че-нить к такой-то матери – голышом в город подадимся. Стоко лет жили, никакой помощи от них, токо уезжать наладились – здра-асьте! Нарисовались. Ну дак че? Завтра полуторка в город идет, с ей и поедем. Слышь, Светка? Они по избе тут не шарились?
Светка. Там.
Дарья. Что там? Что с тобой?
Светка. Бог горит.
Дарья. А?
Светка. А ребеночек не горит.
Дарья
Господи, прости меня грешную.
Прямо аж спина заболела.
Светка
Дарья. Глянь-ка! Руки не сожгла?
Светка. Не-а. Малюю-усенький. Холесенький.
Дарья
Как так? Скоко умных да крепких ребятишек прибрало, а ты, дурненькая да больнехонькая, выжила. Еще и меня хоронить будешь. А, Светк?
Светка
Дарья. Давно уж… Вырастет. Ставай, Светочка, на коленки, помолимся батюшке нашему, Отцу Небесному. Не покидал чтоб нас ни в дороге, нигде. Голосок подымай повыше.
Светка. Опять заплачешь.
Дарья. На то и прошу. Со слезкой-то оно доходчивей, сердца в небо больше улетает. Зачинай, я шепотком следом.
Часть вторая. 1961 год
Картина шестая
Мужик. Слышь, парень! До Ерети подбрось!
Витька. Куда?!
Мужик. До усадьбы! Ты в Ереть?!
Витька. Давай!
Мужик. Во, теперь ладом! Фу. Часа три протопал, никто не останавливает!
Витька. Уборка! Некогда!
Мужик. Ты-то остановил!
Витька. Я-то?! Последнюю ходку сделал! Хана! Счас попарюсь, пузырь раздавлю и бай-бай!
Мужик. Еретский сам?! Из Ерети?!
Витька. Не! С города! С автобазы!
Мужик. На уборочную?!
Витька. Ну! А ты че такой пыльный?!
Мужик. Пехом да пехом! Запылишься! В район еду! Из артели охотничьей! На усадьбе переночую и к вам в город! Дроби, пороха, еще че-нить посмотрю! Охотой не балуешься?!
Витька. Я-то?! А как же?! В основном на баб хожу! Дичь – зае…
Мужик
Витька. Не тебе я! Во-он! Чуть бортом нас не пропахал!
Мужик. А-а. Переночевать найду ли, нет ли?!!
Витька. Не знаю. У них ни хрена нет! Ни общаги, ни гостиницы!
Мужик. А вы как?!
Витька. Шоферня?
Мужик. Ну!
Витька. Я у бабки на квартире! Нормально! Банька своя!
Мужик. А может… Тебя как звать?!
Витька. Витя!
Мужик. Меня Коля! Может, выпьем?! Деньги есть!
Витька
Коля. А какая там?!
Витька. С белой головкой! Еще зубровка! Но с белой лучше!
Коля. Две нам хватит?!
Витька. После баньки проскочат, не заметишь!
Коля. Можно три! Деньги есть!
Витька. Бери три! Я тут посижу на всякий случай! А то председатель косяка давит!
Коля. Ты же после работы! Положено!
Витька. На уборке сухой закон! Приехали.
Коля. Ага. Жди.
Картина седьмая
Витька. Ты представляешь, Николай!.. Вчера приказ мне на дембель, а сегодня бац! И Юрка в космосе! Он в космос, а я на вокзал. Буквально на следующий день. Он на вокзал, а я…
Коля. Вместе поехали?
Витька. Не. Он поехал в космос, а я на вокзал.
Коля. К сеструхе.
Витька. К сеструхе.
Коля. В Иркутскую область. В Черемхово.
Витька. Шахт та-ам…
Коля. Я знаю.
Витька
Коля. Тих-тих. Хорошая бабка: закуску нам…
Витька
Коля. Выпьем… за сеструху?
Витька. Лей. Мы одни остались. Еще Тонька. На севере счас. Посередке она.
Коля. Раз в четыре года получается.
Витька. Ну. Сдохли бы. Зина нас вырастила. Смотри… Училище бросила – и на лесосплав, и выкормила. Потом на шахту.
Коля. На породоотборку.
Витька. Ну. На эстакаду.
Коля. А ты в армию.
Витька. Знаешь, что ли? А-а-а! Я же тебе говорил! О, сыч! Я ж тебе уже… Давай выпьем за сеструху.
Коля. Давай.
Витька. Как баня?
Коля. Хорошая баня. Спасибо, Витя. Выручил.
Витька. Я себе на пол кину, ты на кровать. Все! Ты гость! Ты на кровать! Будешь спорить – ломану. У меня разряд. Первый. Честное слово.
Коля
Витька. Я тя выручил?! Водку кто брал? Ты брал! Так?
Коля. Деньги есть, почему не взять?
Витька. А у меня нет?
Коля. У меня больше. У меня много денег, Витя. Ты таких денег еще не видел.
Витька. Тьфу. Вот так от: тьфу! И не будет твоих шуршиков.
Коля. Куда ж они подеваются?
Витька. Изыму. И консис… консискую. Язык не ворочится: маленько пьяный. Конс-фис-кую. А на мои будем пить. Скоко у тебя? Покажь.
Коля. Прямо счас?
Витька. Прямо счас.
Коля. Витя, их очень много.
Витька
Коля. Где рюкзак?
Витька. Там.
Коля. Иду.
Витька
Коля
Витька. Коля, ты где? Коля…
Коля. Я тут, Витя… Упатый.
Витька
Коля. Че-то со мной, Витя… Взял и упал.
Витька. Все нормально. Башню заклинило. На кровать.
Коля. Дак ты токо-токо с армии?
Витька. Ну. Четыре месяца. На кровать, Коля.
Коля. Ты токо-токо с армии?
Витька
Коля
Витька. В Вильнюсе. В танковых. Ну. А ты в каких?
Картина восьмая
Нина
Тетя Маруся. На чем собираешься жарить?
Нина. Ай, на воде.
Тетя Маруся. Ничего нет?
Нина. Подсолнечное было. Кончилось. Завтра получка, куплю. День перебьемся, не страшно.
Тетя Маруся. Ох, Нина… Пацан растет – ему питаться надо.
Нина
Тетя Маруся. На-ка сальца…
Нина. Какое экономить, теть Маруся!.. Сечас еще ничего. На квартире жили, за неделю до зарплаты деньги кончались. Сечас-то… день-два. Спасибо за сало.
Тетя Маруся. На Амур с ребятишками не убежит?
Нина
Тетя Маруся. Заигрался, значит. Не пугайся.
Нина
Тетя Маруся. В комнатуху пройдут, а там не заперто.
Нина. Нет меня. Нет меня!
Тетя Маруся
Нина. На гвозде, у двери.
Капитан. Ивлева, я тебя когда предупреждал, чтоб духу твоего здесь не было? Ивлева!
Нина
Капитан. Я тебя предупреждал?
Нина. Да.
Капитан. Значит, не выехала?.. Нахалом заняла комнату, нахалом не выезжаем. Ясно.
Нина. Комната… Пять квадратов…
Капитан. Не пять, а шесть.
Нина. Возьмите и посчитайте.
Капитан. По документам шесть, нечего считать.
Нина
Капитан. Поговори мне. По суд тебя, а не на улицу, по закону-то. Знала, что квартира ведомственная?
Что гарнизону принадлежит?.. Знала! Зачем лезла?
Нина. Жить негде. И вы бы полезли.
Сержант. А там, где жила, – что?
Нина. На квартире?
Капитан
Нина. Я же вам рассказывала, товарищ капитан.
Капитан. Ты пойми! У нас сверхсрочникам, офицерам молодым, жить негде!
Нина. Я тоже сверхсрочник.
Капитан. Ты сверхсрочник?
Нина. Да. Санитаркой в госпитале. Рядовая. И в документах написано. Все хвалят, в операционную перевели. Сходите к главврачу, узнайте.
Капитан. Госпиталь к нам не относится… а жилплощадь относится. Собирай пацана, вещи и… все.
Тетя Маруся. Здравствуйте! Вы к новенькой? Из второй?
Капитан. Здравствуйте.
Тетя Маруся. Вот те раз. А ее дома нет. Госпиталь у них на учения уехал – она санитаркой полы моет – на три дня.
Капитан. А мальчишку с собой увезла?
Тетя Маруся. А он в круглосутку у нее ходит.
Капитан. И в воскресенье?
Тетя Маруся. Да? А-а! Со сторожем в садике договорилась… Со сторожем до понедельника остался.
Капитан. Яковлев, раз нет, и суда нет. А точно?
Тетя Маруся. Стенка в стенку живем, как не точно?
Капитан. За ложные показания, гражданка, знаете что…
Тетя Маруся
Жена. Бабы, кто у этого пацана родители?
Нина
Жена. Мать?
Нина. Да, а что случилось? Вы его почему так держите?
Жена. А потому, голуба! Скажи спасибо, не прибил хозяин, пожалел, а руки пообрывать бы надо.
Нина. Давайте его сюда! Что он сделал?
Жена. Ворюга он у тебя, подружка. Сопленышу от горшка два вершка, а на добро чужое губа не дура.
Хозяин
Жена. Наелся. Как ни сунусь яйца собирать – нету. Куры несутся, а яиц нету. Сегодня с утра караулю. Подошел, за пазуху набрал, сидит попивает.
Хозяин. На-пи-лся. Я ему десяток влил… До маковки напился.
Тетя Маруся. Батюшки!
Нина
Хозяин. Еще раз поймаю – свое же дерьмо жрать заставлю… Туфли, сучонок, испоганил.
Капитан
Хозяин. Под сараем у нас… За сараем куры несутся. Сараи на овраге… Во-он там. Пацанва повадилась.
Жена. Что за жизнь пошла? Ворья развелось, никакого спасу.
Сержант
Тетя Маруся. Ах вы твари бесстыжие! Так мальчонку изнахратить… Фашисты вы! Самые настоящие фашисты!
Нина
Капитан. Ивлева!
Жена
Нина. Иди сюда, паскуда! Иди сюда! Кровью умою, падлу!
Жена. Проститутка! Бендеровка!
Нина. Сука толстозадая! Попадись мне!
Жена. Сама сука! Воровка! Курва гарнизонная!
Нина. Хоть пальцем, слышишь?! Хоть пальцем!.. Мужу передай! Я не у кур, я ему яйца пообрываю! Сволочи!
Сержант. Оклемался вроде.
Нина
Тетя Маруся
Капитан. Ивлева… Послушай. Сегодня воскресенье… Даю тебе неделю. Чтоб за неделю… Ладно, десять дней. Понедельник – семь. Вторник, среда… В четверг комната должна быть свободна. Яковлев, пойдем.
Картина девятая
Первый милиционер. Эй, Тараканов! Вставай!
Витька
Второй милиционер. Где деньги?
Витька. А?
Первый милиционер
Коля. Ну дак он.
Витька. А че я?
Первый милиционер. Где деньги, спрашиваю! Показывай.
Витька. В пиджаке. А че?
Первый милиционер
Витька. Ну.
Коля. Его… На чьи пил?
Второй милиционер
Первый милиционер
Витька. Куда? Мне на поле… Зерно это… возить надо.
Второй милиционер. Отвозился. Пошли.
Витька
Коля
Первый милиционер
Витька
Коля. Топай-топай. «Че сделал…» Узнаешь счас.
Витька. Да не пойду я никуда!
Второй милиционер. Нет ордера. Пропуск есть.
Витька. Давай.
Второй милиционер. Бери.
Первый милиционер. Н-ну, парень…
Витька
Первый милиционер. Вовка!
Витька. Че, зашиб?
Первый милиционер. Проломил. Видишь, кость торчит. Или не кость? Дур-рак.
Коля. Вот он! Вяжи его!
Картина десятая
Тетя Маруся. Оно пока дойдет. Далеко же. На карту глядеть – глазам страшно. Тут Япония, тут мы… Прыг – и там. А до Москвы пока-а дотутукаешь, помереть можно.
Сержант. Давно писали?
Тетя Маруся. В прошлом месяце. Ответ какой-то придет же. Подождали бы до ответа-то. Вы ее сейчас гоните, а тут Никита Сергеич с приказом: не трогать, мол. Мол, пусть живет молодая женщина с ребенком.
Капитан. Кто письмо писал?
Тетя Маруся. А всем бараком писали. Кремль, Никите Сергеичу Хрущову, все культурно. Объяснили: жила, мол, на квартире с ребенком. Муж бросил, дом снесли… Хозяева уехали, пока на работе была, еще и одежду, и деньги ее с собой ухватили! Чтоб колом повылазило у них, у паразитов… А какая хорошая, работящая!..
Капитан. Вот Москва ответит, тогда видно будет.
Тетя Маруся. А пока не видно – ей на улице жить? В овраге, что ли?
Капитан. Оделись? Яковлев, бери чемодан, узел… Выходите.
Тетя Маруся. И в бараке некому приютить… На головах друг у друга люди живут. И в дождь такой на улицу… матушки мои… Оставили бы уж…
Капитан. Хочешь, у себя оставляй.
Тетя Маруся. Куда я их положу? Под кровать, дак не уместятся, и крыса там бегает… Вот беда-то…
Капитан. Ивлева, ты в молчанку не играй, а соображай, куда идти.
Чего молчишь, Ивлева?
Сержант. А чего она скажет?
Капитан
Сержант. Я ничего не говорю.
Капитан. Они тут наколбасят, а мы ходи разгребай…
Сержант. Домой… А куда?
Капитан. Черт… Дай закурить.
Сержант
Санька. Мы куда идем?
Сержант. Ивлева! У меня поживете. Айда!
Нина
Сержант. В казарме побуду. Не отставай.
Картина одиннадцатая
Зина. Будто зэк уже сидишь.
Витька. А я кто? За полгода привык.
Зина. Садись на мое место. Хочешь?
Витька. Сиди. Как прорвалась?
Зина. Тебя увели, судьи ушли… Я подождала, пока люди из зала уйдут. Думаю: как бы тебя увидеть. Или не увижу уже?.. На улицу вышла. А там они… Ну, судья-то с этими, с заседателями. Под газик свой с шофером заглядывают. Как же он сказал…
Витька. Кто?
Зина. Шофер. Полетел, сказал… Кто-то там полетел.
Витька. Вал?
Зина. Как?
Витька. Коленчатый вал.
Зина. Правильно. Куда деваться? Решили в твоем воронке в город ехать. Поехали.
Витька. И судья?
Зина. Все. Сели в воронок и поехали. Вернется, и тебя повезут. В городе бы судили, и никакой мороки.
Витька. Свидетели тут.
Зина. Туда бы вызвали.
Витька. Выездной суд. На месте происшествия. Как прорвалась-то?
Зина
Витька. Зин, у сержанта была?
Зина. У пострадавшего? Была. Еще месяц пролежит. Хорошо хоть, бочку на тебя не катит, жалеет.
Витька. А этот… охотник?
Зина. Следователь говорит – ему лет пять дадут. Сволочь такая…
Витька. Я ж не сильно и ударил-то.
Зина
Витька. Сидеть неохота.
Зина. Они ж милиция. Нашел с кем кулаки чесать. Не плачь уж. Буду ездить к тебе. Два года – не пять, не десять. Могло еще хуже быть. Работай там хорошо.
Витька. Ну.
Зина. Раньше освободят. Часто так бывает. И пожить после армии не успел, и нате вам.
Витька. Ладно, Зин. Не плачь. Правда, не пять же. Два года токо. Работать буду.
Зина. Спортишься еще там, в тюрьме.
Витька. Че я спортюсь-то? Работать буду. Может, замуж без меня выйдешь…
Зина. Нужна кому-то. С четырнадцати лет ни кусочка неба белого… Тебя с Тонькой подымала-подымала… доподымалась: ни мужа, ни семьи. И вы… Та задницей по северам крутит, ты до окошка в клеточку добрался. У других братья-сестры – люди как люди… Живут как-то. Я зачем тянулась на вас?
Витька. От Тони писем нет?
Зина. Даже на суд, паразитка, не приехала. Сестра называется. Мы почему недружные такие, русские? Ничего не понимаю. Сестра, а хуже чужого. Ну правда.
Витька. Ладно, сеструха…
Зина
Голос. Тараканов, мать твою!
Витька. Иду! Ладно, Зин… Работать буду…
Голос. Тараканов!
Зина. Иди уж…
Картина двенадцатая
Капитан. Аркадий, Нина, я хочу вам несколько напутственных слов сказать. Тихо! Разговорчики! Пьяные, что ли?
Тетя Маруся. Вино какое-то горькое! Зубы сводит!
Капитан. Зараза. И у меня. Но сначала скажу. Я, Нина, пока ты тут обитала, приглядывался к тебе и всем уверенно могу доложить: ты женщина хорошая, красивая… Главное
Аркадий. Я не обижаю. Я люблю ее! И Саню люблю.
Капитан. Это правильно. Это по-военному, по-мужски. Нина, не кривя душой, с Аркадием как? Ты себя счастливой ощущаешь?
Тетя Маруся. Ощущает! Вы поглядите на нее. Конечно, ощущает. Не какая-нибудь там… Без чувства ни за что бы! Правда, Нина?
Нина. А как так без чувства-то? Я и не знаю даже. Маленько побаивалась сначала…
Аркадий. За Саню боялась… А я его люблю!
Тетя Маруся. Здра-асьте, приехали!
Аркадий. А чего? Саня! Бегает куда-то…
Капитан. Как вы решились-то? Я к чему: интересный выход из положения получился…
Аркадий
Нина. Правда, так забавно получилось. Из кино шли по дороге…
Аркадий. Смотрю, десятка лежит… «Нин, че это? Десятка что ли?» Нагнулся… Точно она. «Вот, – говорю, – Нина. Значит, судьба. Больше не отказывайся, надо жениться». Купили с ней буты-ылочку… До-олго уговаривал.
Тетя Маруся. Десять рублей?
Нина. Ну.
Тетя Маруся. И вправду знак.
Аркадий. А мы из кино идем… Фильм… Как он?
Нина. «Свадьба с приданым».
Капитан. Интересно получилось…
Тетя Маруся. Свадьба к свадьбе получилась. Знак – десятка, знак.
Капитан. И поэтому пожелаю вам успехов в вашей супружеской и личной жизни.
Нина. Ой, спасибо.
Аркадий. Михаил у нас стихи ко всем происшествиям! Всегда…
Капитан. Значит, «Весна пришла».
Аркадий. Умны-ый… Всех умней в части! У меня ни в жизнь не получится. Я в их не понимаю.
Капитан. Значит, «Весна пришла». «Весна» у меня в придаточном смысле, не то что погода такая.
Тетя Маруся. Находят слова как-то люди… Тут же, чтобы все сплелось, чтоб в друг друга попало…
Нина. Подождите. Дайте послушать!
Капитан. Значит, «Весна пришла».
Горько!
Все. Горько! Горько!
Нина. Не уснул еще. Посуду завтра уберу…
Аркадий. Уснул.
Нина
Аркадий. Спит.
Нина. Аркаша, услышит, я умру.
Аркадий. Потихоньку.
Нина
Аркадий. Конечно.
Нина. А капитан совсем и не страшный.
Аркадий. Земцов?
Нина. Ага. Вы когда выселять приходили, я так его боялась. Чего боялась? Не страшный совсем. Стихи пишет…
Аркадий. Хороший. Приказ выполнял.
Нина. Скоро картошку копать.
Аркадий. Не затопило бы.
Нина. Затопит, что будем делать, Аркаша?
Аркадий
Нина. Там хорошо с продуктами?
Аркадий. Хорошо, пишет. Зовет.
Нина
Аркадий. Спит.
Нина. А тебя отпустят?
Аркадий. На пять лет подписывался. Захочу, так… Отпустят.
Нина. Хорошо, что с продуктами хорошо.
Аркадий. И заработок.
Нина. А цены какие?
Аркадий. Картошка?
Нина. Да.
Аркадий. Восемь рублей ведро.
Нина. Ведро?
Аркадий. Ага.
Нина. Целое ведро? А килограмм?
Аркадий. Восемьдесят копеек.
Нина. А мешок?
Аркадий. Куль?
Нина. Да.
Аркадий. Десять ведер… Считай.
Нина. Восемьдесят рублей. Просто даром. Не то что у нас… Горбуша да крабы… На одной-то горбуше…
Аркадий. Загнешься… на одной-то…
Нина. Письмо сохранилось?
Аркадий. Угу.
Нина. Завтра почитаю.
Аркадий. Почитай.
Нина. Тихо, Аркаша…
Аркадий. Угу.
Нина. Тихо…
Аркадий. Угу.
Нина. Лоб мокрый.
Аркадий. Угу.
Нина. Простынью вытру.
Аркадий. Угу.
Нина. Все?
Аркадий. Счас.
Нина
Аркадий. Счас… Еще маленько…
Нина. Все?
Аркадий. Все-о.
Нина. Слава богу.
Аркадий. Да ну.
Нина. А мокрый.
Аркадий. Ну дак…
Нина. Ложись поудобней.
Ко мне на руку ложись.
Аркадий. Лучше ты ко мне.
Нина. Лучше ты ко мне.
Аркадий. Че я, маленький?
Нина. Конечно.
Аркадий. Я ж не Саня.
Нина. А вы у меня оба маленькие. Прямо так бы и съела обоих. Ух.
Аркадий. Ну Нин.
Нина. Спи. Спи, мой хороший. Завтра рано не вста…
Аркадий
Нина. Укрою тебя получше.
Санька. Мама… Мама… Папа…
Аркадий
Нина. У? Что?
Аркадий. Санька проснулся?
Санька. Мама.
Нина. А? Саня?
Санька. Мама.
Нина
Санька. Мама, можно к вам?
Нина. К нам?
Аркадий. Пусть бежит.
Нина. Ну, беги скорей.
А холодный!.. Ое-ей! Саша, ты почему такой холодный? А дрожит-то!.. Саша!
Аркадий. Одеяло во сне скинул, замерз. Без одеяла спал, Саня?
Санька. Н-н-не знаю.
Нина. Кто ж знает? Саша?
Санька. Я писать хочу.
Аркадий. Беги за печку, там ведро помойное. И я захотел…
Нина. Идите оба. Разобрало мужичков моих. Мимо ведра не написайте.
Быстрее, Сашенька. Сейчас тебя согреем в серединке.
Санька. Д-д-да.
Нина. Ну надо же, как замерз.
Спи, мой хороший. Все спите. Аркаша, спишь?
Аркадий. Я уже самый первый… Уже во сне.
Нина. Спите.
Часть третья. 1964 год
Картина тринадцатая
Витька. Ра-ю-ха-а…
Райка. Здрасьте, давно не виделись.
Витька. Дай серы пожевать.
Райка. Иди у бакалейки купи.
Витька. Че, жалко?
Райка. Жалко, что одна давалка… Нету больше.
Витька. Откуси, не жмись.
Райка
Витька
Райка. Безумно умный, да?
Наиль. Дядьк Витьк, иди бей!
Витька. А че, нет, что ли?
Наиль. Санька, уснул, да?
Генка. Куда, нафиг?! Моя очередь!
Санька. Ага, обрадовался!
Генка. А че зеваешь? Ладно, бей.
Витька. Шары у тебя, Раюха… Чичас поплыву.
Райка. Какие шары? Ты че?
Витька. А которые под спиной. Дай укушу.
Райка. Да иди ты! Больно же!
Витька. Валерка дома?
Райка. В смене. Надо исть готовить, придет скоро.
Витька
Райка
Витька. Дай пощупать, дай пощупать!
Райка
Витька. Та я легонько, не жмись.
Райка. Уйди, тебе говорят.
Наиль. Дядьк Витьк! Ставь монету да бей! Че ты там?!
Санька. Наиль, Галия землю ест.
Наиль. Че ты делаешь, дура?
Витька
Играйте сами. Больше не буду.
Генка. Хитрый. Выиграл, и деру.
Витька. А по мусалам?
Наиль. Ребя, Валерку позовем? Пусть их закнокает.
Санька. На шахте он, в смене.
Генка
Санька
Витька. Санька, пошел отсюда!
Райка. Саня, не уходи!
Витька. Санька! Поймаю – зашибу!
Райка
Наиль
Наиль. Куда вы?! Он там! С другой стороны! Счас поймает!
Витька
Наиль. Саня, прыгай! Прыгай!
Витька
Наиль. А чего ты на пацанов-то?
Витька. Чингисхан дрепаный, корешкам своим передай: поймаю, тля, в сортире утоплю.
Наиль. К Рае не лез бы, и не стучали бы.
Витька. Еще раз вякнешь, татарин, тоже получишь.
Валера
Он, что ли?
Витька. На кой черт она мне, Райка твоя? Дай закурить.
Валера. Наиль, скажи.
Витька. Че его-то спрашиваешь? Меня спроси. Угля попросила наколоть и все.
Наиль. Не щипал ее, скажешь?
Витька. Н-ну, моя твоя пошел…
Валера. Знаешь, попошник, попридержал бы лапы.
Витька. Ну дай закурить, не жмись.
Валера. По роже бы твоей дать… Что она, девочка незамужняя?
Витька. Ладно. Иди отсюда, не воняй.
Райка. Ой, держите его!
Маша. Витька! Ты, хулиган, зачем драться?!
Баба Даша. Рая, убьет мужика твово!
Зина. Витька, паразит, скажи, что случилось?
Витька
Борис. Еще и за «падлы» схлопочешь.
Витька
Зина. Психованный какой-то. Что у них произошло-то?
Витька. Еще.
Дядя Толя. Ниче-ниче, посиди маленько. Чего сцепились?
Зина. Да на него погляди не так – сразу в кулаки. Вот, Витька, скажи: ты виноват? Ведь ты же?
Витька. А тебе всю жизнь хочется, чтобы я был виноват.
Зина. Да, да, да. Ты же ненормальный. Ты хоть неделю прожил без драки? Как тебя в тюрьме не пришибли, не понимаю. Вот горюшко на мою голову свалилось.
Маша. Зина, надо майку-то замочить. Кровь плохо стирается.
Зина. Куда ее стирать? Рваная вся.
Баба Даша
Зина. Да вон он.
Витька
Баба Даша. И Валерку избил, и самому, гляжу, не рай.
Витька. Баб Даша, замолкни.
Баба Даша. А куда теперь говорить? Некуда теперь говорить.
Витька. Борька, развяжи.
Борис
Дядя Толя. Унялся? А, Витьк?
Витька. Дядь Толя, сукой буду.
Баба Даша. Не гавкай. Видишь, детишки.
Борис. Пацаны, давайте куда-нибудь пока.
Зина
Витька
Баба Даша. Ничего, кажись. Рая слезьми ревет. Ты, Виктор, когда-нить утихомиришься?
Зина. Он мне-то хуже горькой редьки надоел. Думаю, женился бы скорее хоть, что ли.
Баба Даша. Слышь, Виктор? Сестра зря не скажет. Ты куда тянешь? С годами оно еще тяжельше жениться. Или нету у тебя никого?
Зина. Какое нету!..
Маша. Правда, взяла бы и женилася бы.
Таня
Дядя Толя. Мать дома?
Таня. Дома. Иди, остынет.
Дядя Толя. Пойду.
Витька. На Таньке бы женился. Дядь Толя, Татьяну за меня выдашь?
Дядя Толя. А тебе баб вокруг мало?
Витька. Мне девушку охота. Ей-богу, женюсь.
Дядя Толя. Ты… прижми-ка свою хотелку.
Витька. А че?
Дядя Толя. Через плечо. Отрежу и крысам в забое скормлю.
Борис. Та нэ станут они его исты. Нэ найдуть.
Витька. Твой найдут? Запростяк счас по зубам врежу.
Борис. Гляди, пупок развяжется.
Дядя Толя. Ходил тут по шахте один, как ты. Тоже направо-налево врезал. Доврезался.
Маша. Ю-у-у! Чего сделали?
Борис. Уши на задницу натянули, до сих пор сам с собой здоровается.
Витька. Как это?
Борис. Она ему: «Здррррррр!» А он ей
Зина
Витька. Дай трешку.
Зина. На водку не дам. Своих уже нет?
Витька. Были б – не просил. Дай, не жмись. С Валеркой хочу помириться.
Зина. Сначала прощения попроси у человека как следует. Такой парень славный, с ребятишками все время играет. Ой, Витька, накажет тебя Бог, плакать будешь, да поздно. Вот увидишь.
Витька. Закаркала. Сеструха, ну виноват малость… Дай треху. Я и буду прощения просить, помиримся. Насухую-то, Зин, как? Неловко.
Зина
Витька. Зинульчик…
Зина. На, неси ковш.
Витька. Да мелочевка-то у меня есть.
Зина. И вернул чтоб с получки.
Витька. Куда я денусь? Верну.
Зина. От тебя дождешься.
Картина четырнадцатая
Генка. Пошли покурим. Я у бати папирос натырил.
Наиль. Я не буду.
Генка. Не ссы. Матери, что ли, боишься?
Наиль. Сам ты… Не хочу и все.
Санька
Наиль. А хорошо ему врезали.
Санька. Все равно Валерку уделал. И других, видел, как кидал?
Наиль. В тюряге накачался. Они там знаешь как вкалывают.
Санька. Там накачаешься… Одной селедкой кормят.
Генка. Да! Дурак ты, Наиль! «В тюряге…» В армии боксом занимался. С заозерскими пойдем драться, надо его с собой взять.
Санька. Не пойдет.
Наиль. Не пойдет, конечно.
Генка. Саня! Любовь твоя!
Санька. Чего?
Генка. Светка-дурочка шлепает. Саня!..
Санька. Ладно, разорался…
Генка. Светка! Светка, иди сюда!
Санька
Светка
Санька. Отстань! Светка!
Генка. Лови его!
Светка. Щас зацелую холёсенького!
Санька
Светка. А глазки мои-и… А я тебя заобнима-аю…
Санька. Светка, уйди! Бабку позову!
Светка. Фу ты! А че вы тут? А закурить дайте?
Генка. На.
Светка. А че вы?
Генка
Светка. Хочу, а как дашь?
Генка. А как его тебе Зяма с Кривоносом давали?
Светка. Понарошки-и…
Генка. Я балдею-у…
Светка
Баба Даша
Светка. Баба, я соли купила.
Баба Даша. Так и неси ее в дом. Че тут ошиваться? Ох, опять капусту приволокла…
Генка. Никто не курит.
Баба Даша. Светк, ты тоже с имя смолишь?
Санька. А кто курит-то?
Генка. Кто курит?! Вы че-о! Опупели, да?!
Баба Даша. Со старыми людьми разве так говорят? Я еще вашим родителям пожалуюсь.
Наиль. Баб Даша, правда никто не курит.
Баба Даша. И над девкой еще потешаетесь… Погань такая… Все расскажу.
Генка. В лапту сыграем?
Наиль. Темнеет.
Санька. По-быстрому можно.
Наиль. А кто еще?
Санька. Пошли к бараковским.
Генка. Кубу позовем?
Наиль
Голос Татьяны. А где?
Генка. Во дворе у бараковских.
Голос Татьяны. Посуду мою.
Генка. Давай быстрее! Мы… Парни, тикаем! Витька!
Витька
Валера
Витька, Валера
Витька. Валерик! Точно простил?
Валера. Все, Витек.
Витька. Милый ты мой!..
Валера
Витька
Валера. Железно.
Витька. Все! От волков в стогу сена прятался. Ты от волчар прятался?
Валера. От двуногих?
Витька
Валера. Рубаху порвешь.
Витька. Да ты че?
Валера. Я не баба, меня любить.
Витька. А простил? Вены себе резану, если еще хоть раз. Веришь?
Валера. Давай веселую споем.
Витька. Я тя спрашиваю: веришь? Хошь, счас резану? Хошь?
Валера. Виктор, кончай дурить! Иди, споем.
Витька. Моя! Валерик! Я ж шофер!
Витька
Валера, Витька
Витька. Танюха-а! Погоди!
Татьяна
Витька. Ё-моё! Дай поцелую!
Татьяна. Вот дурак!
Витька. Куба! Ах ты…
Валера. Виктор!
Витька
Валера. Может, хватит?
Витька. Не, надо выпить.
Валера
Витька. Не-не-не! С баяном, Валерик! Врежем на всю улицу!
Айда, а то не успеем.
Райка. Куда вы? Валерк! Сидите тут!
Валера. Скоро придем!
Райка. А куда вы?
Борис. Смазки не хватило.
Павел. В «шисят шесть» если…
Борис. Идем?
Дядя Толя. Идем.
Баба Даша. Светка, ну-ка пойди набери в духовке семечек да принеси нам. В миску нагреби.
Опять капусту принесла… С ума с ей сойдешь.
Райка. Соли, баб Даш.
Баба Даша. Уж буду солить, ага. Маленькой ей брякнул кто-то, что дети в капусте водятся, а я всю жизнь мучайся.
Зина. Так-то она хорошая, послушная.
Баба Даша. Никому ни в чем не откажет, добрая, исполнительная.
Маша. Валера с Витькой помирились, да?
Райка. Умора. Пришел, на колени упал… Не встану, говорит, пока не простишь.
Маша. Так, так.
Баба Даша. Чисто дети. Исхлестались в кровь, теперь песни попевают…
Райка. С бутылкой пришел.
Баба Даша. Угощайтесь, бабы.
Павел
Борис. Павел, сдавай.
Баба Даша. Зина, они там, Витька твой, поди, како приключение на свою задницу найдет. Или нет?
Зина. Пусть че хочет ищет.
Баба Даша. Дает же Бог таких боевитых. Они ведь долго не живут с такой горячкой.
Зина
Маша. Ее за что посадили, Зина?
Зина. Маша, ты смешная какая-то. За милиционера, ну.
Маша. Я почему знаешь?
Зина. Вся улица знает, одна ты не знаешь.
Маша
Баба Даша. Хватило ума-разума с неведомо кем пить.
Зина. Какой разум? Они запах водочный учуют – мать родную, все на свете забудут. Вы думаете, их на войне просто так поили? Заложат за воротник, и хоть кто там, хоть какая холера – ниче не остановит.
Баба Даша. Однако, что и так головушки складывали.
Зина. Глаза-то залей-ка – море ж по колено. Конечно.
Борис. Мать вашу… Много вы понимаете!
Павел. Их бы туда.
Баба Даша. А как же? Ум когда не пьяный, и ты увертистей, осторожней. Знаешь, где пригнуться, где проскочить поспособней.
Борис. С вашим умом осторожным с окопчика не вылезешь.
Дядя Толя. Штыком под зад – вылезешь.
Борис. Во-во.
Зина. Ладно! Разволновались, будто счас в атаку побегут, а мы выпить не даем.
Борис. Доиграем и пойдем… в атаку.
Павел. С бабами.
Райка. А без костюмчика никак не можешь? Павел!
Зина. Порох быстро кончается.
Райка. Без костюмчика! Ха-ха!..
Павел. Я про карты, чумные!
Зина. Вот и играйте в свои карты. Мы не лезем к вам, и вы не лезьте.
Борис. Умыли тебя, Паша?
Тетя Саша. Конвой!
Дядя Толя. О-ой!
Тетя Саша. Ты у меня «Беломор» взял?
Дядя Толя. Я!
Тетя Саша
Дядя Толя. Посиди.
Тетя Саша. Татьяна в лапту ушла играть.
Дядя Толя. Гляди, чтоб недолго. Ночью за хлебом бежать.
Тетя Саша
Райка. Никакого.
Тетя Саша. Слышу, баян запел.
Райка. Валерка с Витькой загуляли.
Баба Даша. Повоевали, теперь братаются.
Нина. Рая, ты почему коридор не моешь?
Райка. Вымою, вымою. Мужик мой загулял.
Нина. У тебя мужик загулял, а мы в грязи сиди?
Райка. Че ты мне мораль читаешь? Выскочила и читает.
Нина. Правильно. На первом этаже у людей чистота, а у нас как Мамай прошел.
Райка. Твой же Санька с пацаньем и свинячит. Бегают туда-сюда.
Нина. Палец в рот не клади…
Райка. Обо мне не заботься, не хуже тебя – не как-нибудь деланные.
Нина. А пошла ты к черту.
Баба Даша. Вы еще подеритесь. Как Валерка с Витькой.
Тетя Саша. Рая, говорят тебе правильно, не задирайся. А ты, Нина, сядь. Вымоет, никуда не денется.
Нина. Ну правда, теть Саша!
Тетя Саша. Все, все. Рая, у тебя червячок не завелся? Нет?
Райка. Какой червячок?
Тетя Саша. Такой… Ты у нас не с секретом?
Райка. Ниче не пойму.
Зина. Беременная, что ли?
Райка
Баба Даша. А я гляжу, че-то в ней переменилось. А она вона че!
Нина
Райка. С вами пошутишь – все увидите: и полы грязные, и беременность.
Нина. Сказала бы, я бы и смолчала.
Тетя Саша. Сейчас ей на пользу. Сильно не надрывайся, но шевелись. Родишь легче.
Райка. Тю-у. Рожу, как пукну. Мать троих родила, и всех дома. Я ж копия ее.
Баба Даша. За хлебом сама не бегай. Пусть Валерка покупает.
Маша. Почему?
Баба Даша. Задавят. Женщину вон задавили. Тоже беременная была. Не выжила. В больницу привезли, и не выжила.
Зина. С Кузнечной которая?
Баба Даша. Ну дак да. Ее когда сдавили в магазине, замутило ее когда… она все к окну пробиралась. Так вместе с окном на улицу и вынесли. Ка-ак даванули, оба окна и вышибли. Кулями народ из окна повалился, а она под самым низом оказалась. Месяцев семь уж было.
Маша
Баба Даша. Табельщицей на комбинате работала. Детей двое.
Нина. Сиротами остались…
Баба Даша. Муж – десятник на шахте.
Маша. Я женщина, мне тяжело одному. Мущине один больше тяжело. Обвал на шахте была, думал: как без мой Алима буду. Умру думал.
Райка. Живешь же, не помираешь…
Нина. Хороший мужик был.
Маша. Хороший мущина моя Алима была, хороший.
Нина. Господи, что это?
Санька
Зина. Кто? Не Витька?
Наиль. Не! Юсупов с Петраковым!
Дядя Толя. А вы куда?! Сидите здесь!
Борис
Татьяна. Мальчишки, не ходите туда!
Наиль. Он его рубанул… Куба, кровища, как из водокачки!
Татьяна
Санька. Пьяные…
Генка. Во дают!
Татьяна
Генка
Санька. Забирают! Все!
Татьяна. Не убили?!
Санька. Живые! Оба!
Генка. Падла, еще бы маленько…
Татьяна. Ну да. Из-за чего они?
Генка. Татарин первый, кажись, топор схватил.
Наиль. Ты знаешь, чего он его схватил?
Генка. Гулянка у Юсуповых, дурак! Татары вообще самые злые.
Санька. Наиль тоже татарин. А дядя Алим че, злой был?
Генка. А че, добрый?
Наиль
Санька. Наиль, врежь ему.
Татьяна. Перестаньте! Саня, разними их!
Борис. А вы чего не поделили?
Дядя Толя. Татьяна, марш домой!
Баба Даша. Светопреставление прямо. Целый день драки. Дуреют прямо… и дети туда же.
Зина. Ну-ка все по домам! Загоняйте ребятишек, вы что смотрите? Маша?!
Маша. Наиль, кит манай! Уйди! Дома порка получишь! Галия возьми!
Баба Даша. Светка, иди в избу.
Райка. Зина, где наши-то? Забоялась я чего-то.
Зина. Давай, Рая, пойдем поищем.
Тетя Саша. Где вы их искать будете?
Зина. Может, у бакалейки?
Райка. Ты посмотри, сколько времени. Закрыто давно.
Маша. Посадят в турма, однако.
Баба Даша. Конечно, посадят.
Нина. Вот балбесы. Семьи, дети…
Баба Даша. Глянь-ка, милиция быстрехонько явилась…
Зина. Не быстро – поубивали бы друг друга.
Генка. Жалко, что ли?
Павел. Иди, иди… Мать, наверное, с ума сходит.
Зина. А дороги человеческой для них нет. Ох, шпана.
Баба Даша. Поди, про драку узнавать пошел. Мне, что ли, с им на разведку сходить? Пойду толком узнаю, из-за чего баталия получилась.
Нина. Правда, сходи, баб Даша, узнай. Саша, принеси платок, что-то подзамерзла я.
Тетя Саша. Хороший парень у тебя, Нина. Все смотрю за ним… Молодец. Столько книг у нас перечитал… На что Татьяна моя любительница, а не сравнить. Молодец.
Нина. Не сглазьте, теть Саша.
Маша. Щастливый ты, Нина.
Зина. А Наиль плохой? Маша, честно признаться, кто тебе девку ростит?
Маша. Он, он.
Зина. Нечего кукожиться… Оба хорошие.
Баба Даша. Хорошие-хорошие, а замужикуют и вон… за топоры.
Нина. Не говорите. Много они радостного видят? В кино разве что… Вообще… Как на другой планете.
Тетя Саша. Эй, мужики! Вы когда обещали качелю построить?
Зина. Им бы только за воротник запустить, а как там, где их дети, чем занимаются… Рай, пойдем поищем пьяниц наших. Душа не на месте.
Райка. Вот черти. К бакалейке?
Зина. Больше некуда.
Борис. Завтра сделаем качелю. Я с крепежки пару стволов отвалю. Привезти надо.
Дядя Толя. Витьку попросить, пусть привезет.
Борис. Скажи ему.
Сашка, завтра всех пацанов собирай, будете столбы вкапывать.
Санька. Зачем?
Борис. Качелю забабахаем. Понял?
Санька. Понял.
Борис
Дядя Толя. Мать, и мы пошли?
Тетя Саша. Иди, посижу.
Нина. Бабу Дашу дождемся, что скажет. Интересно же.
Дядя Толя. Ну сидите. Павел, идешь?
Павел. Покурю еще.
Тетя Саша. Отец ваш на работе?
Нина. Аркаша? В смене. С четырех сегодня, ночью придет… А что?
Тетя Саша. Не вижу его, думаю: где он? Может, отдыхает перед сменой.
Нина. На работе. Саня, шел бы спать. В четыре утра подниму за хлебом. Пойдешь очередь занимать.
Санька. Опять я… Надоело.
Нина. А есть не надоело?
Тетя Саша. Татьяну тоже отправить – не забыть.
Нина. Отец полпервого придет, его, что ли, посылать? Ладно, сама схожу.
Санька. Схожу-схожу. Все, мама.
Нина. Тебя не поймешь. Не хотел же?
Санька. Сказал, схожу, значит, схожу. Пошутил я. Иду спать.
Нина. То пойду, то не пойду…
Тетя Саша
Нина. Да вы что?
Тетя Саша. Таня вчера ребятишек собрала, ну и книжку им читала. А Саня твой рядом с ней сидел на диване. Мы на крылечке в лото играли, у меня мелочь кончилась, я и зашла в дом. Что-то, думаю, Саня красный очень. Кра-асная мордашка. Искоса так пригляделась… Бог ты мой!.. Плечом к Тане прижался и застыл, не шелохнется. Ой, думаю, это надо же!
Нина. Тетя Саша, что вы говорите?
Тетя Саша. А что?
Нина. Она его на три года старше.
Тетя Саша. Влюбился тезка мой. Влюбился, Нина!
Нина. Да ну вас. Куда ему влюбляться? Ребенок ведь еще.
Тетя Саша. Так тут ведь не спросишь: рано или не рано.
Нина
Тетя Саша. А может, и показалось мне.
Баба Даша. Комедия там! Чистая комедия.
Нина. Ну, ну!
Баба Даша. К Юсупову сестра с братом с Казани приехали. Стол накрыли да Петракова с женой, с Тонькой, позвали. На одной площадке живут. Все время вместе гуляют. И гуляли бы себе.
Нина. Ну.
Баба Даша. Кобеля Юсуп купил! Голубей у него подворовывали, так он кобеля купил для охраны. Большой кобель, злющий. На ночь его в стайке запрет с голубями, сам спит себе.
Нина. Кобель тут при чем?
Баба Даша. Он же им хвастаться начал. Ни одного человека, кроме меня, говорит, не подпустит. А Петраков взял да заартачился. Подойду, говорит. Меня ни одна собака никогда не тронет. Твою псину на руки возьму и домой отнесу. Ка-ак Юсуп взбеленился!.. Дале боле. Пошли в стайку, а кобель возьми да и не тронь Петракова.
Тетя Саша. Собаки пьяных, бывает, и не трогают.
Баба Даша. Э-э, вона как. А я и сама думаю: почему он его не тронул?
Нина. Ну-ну.
Баба Даша. Юсупов как заорет: «Зарублю! Зарублю к такой-то матери!» И в стайку за топором. Петраков в свою стайку, тоже за топор. Думал, про его Юсуп кричит. Потом выскочил да на Юсупа, не дожидаясь. Во как получилось. Говорят, года по три дадут, а может, и пять сунут.
Зина. Теть Саша, Нина, помогите мужиков довести. Никаких сил уж нет. От самого терриконика тащим.
Тетя Саша. Где они у вас?
Зина. Здесь, за домом, к стенке прислонили.
Баба Даша. Хорошо накушались.
Нина. Вы сколько ее выдули?
Зина. Ведро, наверное, вылакали. На терриконик хотели залезть.
Райка. Баб Даша, лучше баян возьми.
Баба Даша. Давай.
Тетя Саша. А куда же им еще лезть?.. Лезть куда-то хочется…
Картина пятнадцатая
Нина. Аркаша?
Аркадий. Я.
Нина
Аркадий. Пришел.
Нина. Есть будешь?
Аркадий. Угу.
Нина. А руки мыть не собираешься?
Аркадий. Из душа только.
Нина. Ну и что? Шел же по улице.
Аркадий. Санька спит?
Нина. Спит. Что тут Петраков с Юсуповым натворили…
Аркадий. Знаю.
Нина. Откуда?
Аркадий. Смена пришла, рассказали.
Нина. А-а. Ох, дураки, ох, дураки.
Аркадий. Ума нет, не займешь.
Нина. Семьи жалко. Устал?
Аркадий. Не в карты играл.
Нина. Ешь да ложись. Саше три часа спать осталось. Ничего, днем доберет, поспит.
Аркадий. На шахте кто-то на портрете Хрущеву глаза выколол, рот измазал.
Нина. Чем?
Аркадий. Чем-чем… Не медом же.
Нина. Говорят, свиней теперь нельзя будет держать. Вроде из-за них хлеба не хватает.
Аркадий. Свиньи виноваты… Сама караван верблюдов с пшеницей за границу подарила.
Нина. Кто?
Аркадий. Нина, жена его. Тезка твоя.
Нина. Ай-яй-яй! Аркаша, она почему суется везде? Ну и что ж, что жена. Надо же что-то понимать в политике. Как не совестно?
Аркадий. Вертолет себе купил.
Нина. Какой вертолет?
Аркадий. В частну собственность, для семьи.
Нина. А у кого он его купил? Он же глава. Взял бы себе и все. Или совестно за так?
Аркадий. Может, токо народу говорят – купил, а сам за так и взял. Ну их к черту.
Нина. Ты на работе сильно не распространяйся. Вообще лучше молчи.
Аркадий. Что молчи, что не молчи…
Нина. Иди ложись. Завтра к Саньке оба в магазин пойдем, чтоб побольше буханок набрать.
Аркадий. Угля выписал.
Нина. Сколько?
Аркадий. Тонну, сколько… Пошел.
Санька. Че ты, мам?
Нина. Ты не спишь? Саша, почему ты не спишь?
Санька. Не хочу.
Нина
Санька. Мам, ну че ты?
Нина. Час ночи, отец уже с работы пришел, – он не спит. Ты почему не спишь?
Санька. Думаю.
Нина. О чем думаешь?
Санька. Так.
Нина. Я счас тебе подумаю. А ну закрывай глаза и спи! Думает он… Я кому сказала?
Санька. Думаю просто… Че страшного?
Нина. Нашел время думать, когда спать надо. Тебе говорят, закрывай глаза. Рано что-то ты у меня задумываться стал. Зайду вот счас, спать не будешь – отлупцую. И-ишь.
Картина шестнадцатая
Татьяна. Саня… Вставай.
Санька
Татьяна. Тсс-сс. Вставай. Пошли.
Санька
Татьяна. Тс-сс.
Санька. Кто это?
Татьяна. Не знаю. Кажется, Света.
Санька. Дурочка?
Татьяна. Не говори так.
Светлана
Санька. Ты кого купаешь, Светка?
Светлана
Татьяна
Санька. Подожди! Тань… Таня… Я тебя… Целовать тебя хочу.
Татьяна
Санька. Никого.
Татьяна. Быстро-быстро-быстро…
Санька. Я не маленький…
Татьяна. Все равно я старше.
Санька. Ну и что? Выскочу и поцелую тебя.
Татьяна. Выскочи!
Нина. Саша! Вставай. Са-ша!
Санька. Ладно.
Нина. Одевайся. Чаю попей, хошь.
Санька. Ниче не заболел… Встал резко.
Нина. Одевайся… И меня напугал. Одевайся. Беги.
Часть четвертая
Картина семнадцатая
Витька. Я тебя, подлюгу, все равно… м-м-м… Япона мать.
Татьяна. Теть Зина дома?
Витька. Куба, иди сюда. Операцию мне сделаешь.
Татьяна. Какую? А где тетя Зина?
Витька. На работе все. Иди, не съем. Че она тебе?
Татьяна. Ребрышки выкинули. В киоске мясокомбинатском. Пойдет она?
Витька. Не. Говорю, на работе.
Татьяна. Жалко. Брать на нее, нет?
Витька. Таньк, смотри… Эти проводки… На. Я рот открою, вот здесь дупло. Всунешь… Ближе держи, чтоб почти прикасались.
Татьяна. Зачем?
Витька. На вытянутых руках держи, не бойся. Счас искру даст.
Татьяна. Ой!
Витька. О! Когда в дупло засунешь, не дергайся, как счас. Нерв хочу зашибить, зуб болит. Поняла?
Татьяна. Я не смогу. Нет.
Витька. Кончай, не сс… дрейфь. Потом за ребрышками сходим.
Татьяна. Я кого-нибудь из мальчишек позову…
Витька
Татьяна
Витька. Жалко? Не сс… не бойся, не убьет. Давай.
Татьяна. Дупло?
Витька. Угу.
Татьяна. Вижу.
Витька. Суй.
У?
Татьяна. Держу.
Витька! Витя!
Витька
Татьяна. Чего?
Витька
Татьяна. Стакан?
Витька. Ага.
Татьяна
Витька. На уй воду?
Фуу!
Татьяна. Как?
Витька. Ффу.
Татьяна. Он совсем черный.
Витька. Жмурик. Укокошили мы его. Малость передержал. Нормально. Хочешь выпить? Полагается.
Татьяна. Я пошла.
Витька. Куда?! Знаешь, сколько я вольт всадил?
Татьяна. Ну и что?
Витька
Если сердце зашиб, могу прям счас грохнуться. Подожди малость, удостоверимся. Плохо станет, провода в руке – и садани. Нельзя счас меня оставлять. Криминал. Поняла?
Татьяна. Болтаешь, наверное… Съешь чего-нибудь – опьянеешь.
Витька. Нельзя. Гангрену занесу. Зудит маленько, а не болит. Профессор!
Татьяна. Как ты не боишься? Я бы умерла.
Витька
Татьяна. За ягодой в тайгу уехали.
Витька. С ними не поехала?
Татьяна. Из-за поросенка. Все?
Витька
Татьяна. Чего мне бояться?
Витька. Правильно. Ты же Куба. «Куба, любовь моя! Остров зари багровой!» Дай я тя поцелую, поблагодарю.
Татьяна. Пусти.
Витька. Замуж за меня пойдешь? А? А?
Татьяна
Витька. Сразу дядь Витя… Какой я тебе дядь Витя? Тебе скоко?
Татьяна. Пусти.
Витька. Ну скоко?
Татьяна. Ну шестнадцать.
Витька. А мне двадцать шесть. Всего десять лет. Че ты боишься? В самый раз. Давай пощупаемся? А, Таньк?
Татьяна. Я закричу. Не надо…
Витька. Мускулы потрогаю. Сильная.
Татьяна. Правда закричу…
Витька. Позориться будешь? Токо пощупаю…
Татьяна
Витька
Татьяна. Мама… Помо… Ма-ма!..
Витька. Не бойся… Это хорошо, вот увидишь…
А? Ты чего? А?
Санька… А-а?
Санька. Шахты закрывают…
Витька. Зачем?.. Водку… Ты разбил?
Санька
Витька. А?
Санька. Я скажу… Мужики убьют…
Витька. Н-ну, парень… Н-ну, Санька…
Картина восемнадцатая
Санька. Тань, на.
Татьяна. Что?
Санька. Не пла-ачь.
Татьяна. Не плачу. Что?
Санька. Пироги. Мама напекла. Вкусные, с грибами.
Татьяна. Не хочу.
Видел его?
Санька. Угу. Во дворе с мужиками. Пьяный. Хочешь, у нас ночуй.
Татьяна. Тетя Нина что подумает?
Санька. А что?
Татьяна. Будет выспрашивать.
Санька. Скажи, что боишься одна ночевать.
Татьяна. Раньше не боялась, а теперь… Нет. Смотри, чтоб он с тобой чего-нибудь не сделал.
Санька
Татьяна. Не надо с ножом.
Санька. Ничего мне не будет. Я несовершеннолетний.
Татьяна. И для маленьких… для несовершеннолетних тюрьмы есть. Не надо.
Санька. А чего он?
Татьяна. А мать с отцом?
Санька. Потом к себе заберу. Вырасту и заберу. Вон, другие живут в больших городах, на самолетах летают… А у нас близко его никто не видел.
Татьяна. У кого?
Санька. Кто на самолете. Дорого же.
Татьяна. Не знаю. Шахты закроют… Вы тоже уедете?
Санька. Грузчиков не берут, только шахтеров. А вы?
Татьяна. Маме дальше нашей области выезд запрещен.
Санька. Хитрюга… На автобазе окопался. Хоть бы был на шахте и уехал бы.
Татьяна. Витька?
Жалко, все разъедутся…
Санька. Мужики говорят – еще на сто лет угля бы хватило. Два разреза оставляют.
Татьяна. Пищит кто-то. Слышишь?
Санька
Татьяна. Как он здесь оказался?
Санька
Татьяна. Дадим ему пирога?
Санька. Давай.
Татьяна
Санька. Не умеет еще.
Татьяна. В гнездо его положим?
Санька. Конечно.
Татьяна. Скорей бы весна.
Санька. Дай лету кончиться.
Татьяна. Поступлю в педучилище, потом в Иркутске в институт. Страшно здесь, правда?
Санька. Че хорошего… Тоже уеду. Или в деревню, или артистом в кино.
Татьяна. Туда очень трудно попасть. Талант нужен. Поступишь, думаешь?
Санька. Не знаю. Сны мне мощные снятся. Сколько книг у вас брал… Про что прочитаю, то и снится. И как будто я сам там же. Как в другие времена попадаю. Точно.
Татьяна. Здорово.
Санька. Здорово. Я думаю, у артистов так же в кино получается. Представляешь: р-раз, как нырнул, и на коне со шпагой, по-настоящему, без булды. Точно-точно! Как в машине времени. Смотря про что снимают. Хочешь – на сто лет назад, хочешь – на сто вперед. Здорово.
Татьяна
Санька. Знаешь, как просто! Ложусь и загадываю себе: хочу, чтоб приснились мушкетеры или… или космос. Еще что-нибудь. Тургенева люблю загадывать. «Вешние воды» там или «Асю». Что загадаю, то и снится.
Татьяна. Ты хороший. Молодец.
Санька. Ты тоже хорошая. Правда.
Татьяна. А вдруг не поступишь?
Санька. В деревню поеду. Собак заведу и коня. Все лучше, чем тут. Каждый день одно и то же – тоска… Гайки эти всю жизнь крутить, неинтересно, даже страшно… Честное слово.
Татьяна. Ой!
Витька. Санька, хреновый из тебя партизан. Следы-то затереть внизу не догадался?
Санька. Че те надо?
Витька
Санька. Попробуй подойди!
Витька. Убери нож, дурачок.
Санька
Витька. Бил я ее, что ли? Тебя пальцем тронул?
Санька. Не подходи! Хоть раз да пырну.
Татьяна
Витька
Татьяна. Уходи.
Витька
Татьяна
Витька
Санька. Ты че?
Витька. Идите, идите.
Санька. Витька, кончай.
Витька. Саня, не сердись на меня. Я же дурак. Не сердись. Уходите.
Татьяна. Иди домой.
Витька. Простила?
Татьяна. Говорю, иди.
Витька
Санька. Не ударил бы я.
Витька. Не ударил бы… А надо, Саня. Надо меня, дурака. Недоделала жизнь… Видишь, че творю?.. Сам себя боюсь. Сестру обижаю. Из армии принял меня человек, обул, одел… Все, завязываю.
Санька
Витька. Уйди, Саня.
Санька. Ну че ты делаешь?
Татьяна
Витька. Я решил, все.
Татьяна. Пойдем вниз, Витя.
Витька. Вы там сразу не говорите никому.
Санька. Че ты как ребенок?..
Витька. Зря, Санька…
Татьяна. Правильно, Саня. Ничего не зря.
Витька. Уговорили. Спать пойду. Пошел.
Татьяна. Мы проводим, Саня?
Санька. Идем.
Картина девятнадцатая
Нина. Генка! Хватит раскачивать!
Тетя Саша. Не бойся, Нина. Ничего с ними не случится.
Зина. Девчонки, крепче держитесь!
Маша. Наилька, Галия не урони!
Наиль. Не уроню! Мама! Иди с нами!
Борис. Баба Даша, хочешь полетать?
Баба Даша. Ох, Боря… Каку хорошую качель смастерили вы, мужики. Молодцы.
Витька
Наиль. Дядьк Витьк, не останавливай!
Санька. Генка, сильнее!
Борис. Пацаны, ну дайте матерям качнуться!
Наиль. Саня, останавливаем?
Санька. Мам, иди садись?
Витька. Сеструха! Счас с тобой полетаем!
Борис. Баб Даша, брось сачковать!
Зина. Витька! Отстань, паразит!
Баба Даша. Шибко-то не газуйте! Витька!
Нина. Ой, держаться не за что! Ой! Пустите меня!
Аркадий. Нин, за доску! За доску… Не бойся!
Райка. Нельзя мне!.. Борька! Паразит!
Зина. Рая, за меня держись! Рая, вместо тебя рожу!
Тетя Саша. Ничего, бабоньки! Держись, Нина! Покажи им! Эх!
Дядя Толя. Мать! Э, мать! Гляди, раздухарилась!
Нина. Баб Даша, тебе не плохо?
Баба Даша. Не разговаривай меня! Кой-как держусь!
Генка. Дядь Боря! Витька! Сильнее!
Райка. Я счас тебе дам сильнее!
Нина. Витька! Хватит! Бабе Даше плохо!
Борис. Хорош, Витька!
Витька. Усе, бабоньки! По бутылке с каждой!
Баба Даша. Заребячили меня на старости лет…
Павел. Не понравилось?
Баба Даша. Ну вас всех к лешему. А хорошо.
Витька. А Нина орет: плохо ей. Где ей плохо-то?
Нина. Хорошо-хорошо, да хорошего помаленьку. Фу.
Тетя Саша. Еще бы песочницу сколотить для маленьких, песку навозить.
Витька. Делов-то – пара бутылок. На Аноты сгоняю да привезу.
Нина. За две бутылки можно и с Черного моря привезти… Не кому-то же – детишкам.
Витька. Мои они, что ли?
Зина. Твои не твои… Люди просят, взял бы и привез. Че ты всё бутылки сшибаешь?
Витька. Во, напустились! Все разъедутся скоро, они с песочницей дое… привязались.
Баба Даша. Хорошее дело, хорошее. Правильно Зина говорит. Вон Павел плотничает у нас, сколотит.
Павел. Хоть счас. Че, по рюмахе?
Баба Даша. Не страшно, Павел, на ново место ехать?
Валера. А давайте за него и выпьем. Чтоб все там хорошо было, чтоб все как полагается.
Баба Даша. Тяжело привыкать будет. Ох, тяжело.
Валера. Что тут Сибирь, что там Сибирь.
Нина
Райка. Шахту закроют, куда денешься? Отправят.
Павел. Три уже прикрыли, так? Пока пять-бис и шестерка остаются… Так? Я контейнер отправил, Борька тоже… Ты, баб Даша, не переживай. Как-нибудь жили и там выживем.
Баба Даша. Ой, не знаю… Куда ехать, за каким лядом?
Павел. Ну а че? Квартиры благоустроенные. Так? Канализация… значит. Вода какая хочешь. Простую? Пожалуйста. Теплую? Нате. Сортир в доме. Плохо?
Витька. Ага, разбежались. Сколько туда тыщ сгоняют?
Валера. Баранов сгоняют.
Витька. Вода простая, теплая… Да я вон скоко надо с колонки натаскаю…
Зина. Ты натаскаешь. Язык изотрешь, пока допросишься.
Витька. Я к примеру.
Зина. Разве что.
Тетя Саша. Налить – налили, а не греемся.
Дядя Толя. Поднабралась уж, мать.
Тетя Саша. Молчи, конвойщик.
Райка. Павел, а Павел, про ванну забыл! В квартире-то ванны для помыва.
Павел. А-а. Вот!
Витька. В тазу нагрел да помылся.
Зина. Витька, ты чего разворчался? Никуда не едешь и сиди. Злится какого-то черта.
Витька. Совсем не злюсь.
Зина. В тазике разве намоешься? С ванной ж не сравнишь.
Витька. Я и не сравниваю. Пришел, хавалку сполоснул и харэ. Попариться захотел – в баню смотался.
Баба Даша. Пар в нашей бане правда хороший. На Храмцовке ни к черту пар, а у нас хороший.
Райка. Был когда-то хороший.
Зина. Не, хороший пар. И счас еще хороший.
Тетя Саша. Едут люди, пусть едут! Счастья им пожелаем.
Дядя Толя. Правильно, мать.
Тетя Саша. Наливай, конвойщик.
Дядя Толя
Тетя Саша. Разговорчики в колонне!
Павел. Валера! С выходом! Давай, Валер!
Нина. Баб Даша, Светка не навернется? Смотри, как летает!
Баба Даша. Светка! Ты, кобыла разэтакая, че творишь?!
Валера. Светлана, не раскачивай! Крепче держись, не раскачивай!
Светка. Я касманафка! Ура! Касманафка!
Нина. Сядь на доску! Упадешь, дурочка!
Светка. Сама дура! Все дуры! Я касманафка!
Павел. Е-мое, не остановишь… Сильно раскочегарила. Правда, навернется.
Баба Даша. Светланка… Как ее?.. Убьется. Светланка, хошь винца?! Слышь, иди винца попей!
Светка. Я луну вижу! Во-он!
Зина. Матушки! Мужики, сделайте что-нибудь! Убьется девка.
Аркадий. А как ее? Не подлезешь никак…
Светка. Там солнце, а там луна! Обоих видно!
Баба Даша. Господи, спаси и сохрани…
Нина. Света, сядь на доску! Сядь! Держись крепче!
Райка. Не качайся! Куда качаешься, бешеная?!
Светка. Улечу от вас!
Тетя Саша. Поманить ее чем-нибудь надо.
Баба Даша. Манила. Вином манила… Не знаю, чем бы еще… Светланка, иди винца… Не идет… Ох, батюшки, ох, умру.
Витька. Привет, космонавтка!
Светка. Уйди!
Витька. Э-э! Спасаю же тебя, дуру! Не дергайся, навернемся!
Светка. Сам дурак!
Зина. Светланка, напугала до смерти… Ты что?
Светка. Дайте винца мне. Пить хочу.
Баба Даша. Выпьешь и спать пойдешь. Ясно?
Нина. Рая, давайте посуду убирать, что ли? Не пора?
Зина. Да уж надо, пока все добром идет.
Тетя Саша. Ты куда, конвой?
Дядя Толя. А куда все. В туалет, куда…
Зина. Счас фонтаны свои включат…
Райка. Вы там стайки не потопите, уплывут. Слышите, мужики?!
Валера. Пойдем проконтролируешь. А, Райк?
Райка. Баян уношу.
Валера. Неси.
Татьяна. Света, ты больше так не качайся. Сорвешься и покалечишься.
Санька. Запростяк убиться можно.
Светка. Я не боюсь. Умру, потом опять рожусь.
Санька. Ты че, тебя же не будет.
Светка. Сто раз была…
Татьяна. Кто, Света?
Света. Мама с батей. Я почему умом задурела, знаешь? Он маму, как капусту – тр-р-р-р. Потопился.
Санька. Кто?
Светка. Батя, кто… Испугался, запереживал и бултых головой в Ангару. Теперь они где-нибудь по-новому объявятся, и я у них по-новому рожусь.
Санька. Да так не бывает.
Светка. У самого будет. Они мне каждую ночь все объясняют. Сядут возле меня такие молоденькие, дурненькие. Целуют, прямо зацеловывают… Я ухохатываюсь от щекотки… Хорошие, чистенькие. Не то что бабка. У-у, злыдина.
Санька. Фу, дак это же во сне.
Светка. И что, если я аж захожусь от радости такой.
Татьяна. Язык у тебя… Светка, пьяный: мелешь-мелешь. Баба Даша вырастила, выкормила, а ты на нее бочку катишь.
Светка. Хочешь, по морде дам?
Татьяна. Иди еще водки выпей, может, совсем свихнешься.
Светка
Татьяна
Светка
Татьяна. Света, иди лучше спать.
Светка. Ты че, подруга? У меня еще гулянка не кончилась. Пойду кружечку бражки пропущу. Хотите?
Татьяна. Баба Даша рассердится, ничего не надо.
Светка. Поглядим, как она рассердится. Санька, вы че опять со мной в стайке наделали?
Санька
Светка. Позва-али…
Санька. Ничего не делали. Сама прибежала…
Светка. К тебе прибежала, думала, холесенький! Опять обманули.
Санька. Иди ты…
Светка. Ладно, не плачь. Пойду, горе винишком замою.
Татьяна. Саша… Вы правда, что ли?
Санька. Что?
Татьяна. Со Светкой.
Санька. Да ну ее. То капусту ищет, то… Привязалась.
Татьяна. Любит тебя.
Санька. Пьяная… Наговорит…
Татьяна. Напоили, как дураки. Вырастешь, не пей водку. Вообще ничего не пей. Ладно?
Санька. Горькая, противная… Нашли радость. Хоть не подрался никто.
Татьяна. Саня, а если бы мы были взрослые, ты женился бы на мне?
Санька
Татьяна. А мне нельзя за тебя замуж.
Санька. Почему?
Татьяна. Я старше, а должно быть наоборот.
Санька. Подумаешь…
Татьяна. Хочешь, я тебя поцелую?
Санька. Хочу.
Витька. Куба! Эй, Таньк! Иди скорей! Мать с отцом воюют!
Санька. За что за все?
Витька. А за все. Танька-то у них тюряшница.
Санька. Как это?
Витька. Ты че, не знаешь? Мать под Читой сидела, шестерку отбабахала, а дядь Толя в охране. Прищучил ее и Таньку вон замастырил.
Санька
Витька
Санька. Ты-то откуда знаешь? Так прямо тебе и рассказали…
Витька. Дурак ты, Шурик. Она чуть подопьет, токо за это и скандалит. Че ты защищаешь? Тюряшница и есть.
Санька. А сам не тюряшник? На себя посмотри.
Витька
Санька. Не твое дело.
Витька
Санька
Витька
Санька. Пусти, гад!
Витька
Санька. П-пусти… П-пусти…
Витька. Говнюк… Я тебе мослы повыдергиваю… Топай-топай.
Санька. Н-не пойду. Куда т-ты?.. Пусти!
Витька. Увидишь.
Картина двадцатая
Витька
Витька. За шахту, в лесок… Там тебе уши на задницу натяну… чтобы сам с собой здоровался. Понял? «Она тебе: здррр-р, а ты ей: ой! Кто тут?»
Санька. Витька, пусти. Пожалуйста.
Витька
Санька. Дядя Витя.
Витька. Около Кубы еще раз увижу, в озере утоплю. Понял? Оглох?
Санька
Витька. Шурик, у тебя же писька еще не выросла возле баб ошиваться. Или выросла? А, Шурик? Покажь письку. Ну пока-ажь.
Санька. Меня искать будут.
Витька. Поищем. Ночь с березкой пообжимаешься, и найдем. Че хошь с ней делай: хошь раком ставь, хошь на попа. Кому вякнешь, и тебя, и отца твоего уделаю… А мать трахну. Га-га-га-га…
Санька
Витька. Стой тихо. Поезд пройдет – дальше пойдем.
Санька. Скот! Скот!
Витька. Не вой! Пошутил про мать! Ладно!.. С-сучонок… Довел меня.
Санька
Витька
Санька
Витька. Саня… Нога… Моя… Нога…
Санька. Витьк, ты че?
Витька
Санька. Нн-н… Нет. Н-на рельсах.
Витька. Ага. Саня… Понял. Людей. Иди… Людей, Саня…
Картина двадцать первая
Валера. Нин, хочешь, к заозерским сбегаю?
Нина
Баба Даша. Раньше времени не причитай, Нина. Придет. Побегает и придет.
Нина. И на Трехугольник бегали, и к Кирпичикам бегали…
Райка. Правда, куда это он? Как сквозь землю… Прибежит, Нин.
Зина. А в милиции что говорят?
Аркадий. А че они скажут?.. Поездим, говорят, посмотрим.
Зина. Витька тоже запропастился. Я уже и не переживаю. Надоело.
Баба Даша. Дак то мужик взрослый, а то пацан.
Нина. Ну я его!.. Придет – захлестну! Ох, захлестну! Всю рожу в кровь исхлестаю!
Аркадий. Найди сначала… «Исхлестаю…»
Нина. Сколько уже? Часа два ночи-то? Аркаша! Ты почему руки в брюки?! Сын потерялся, стоишь, как долбоконь.
Аркадий. А куда бежать? Все обегали.
Нина. В задницу к себе беги!
Баба Даша. Нина, перестань.
Нина
Аркадий. Нин, а это что?
Нина. Отстань от меня.
Аркадий. Нин, ноги, что ли?
Нина. Какие ноги?
Аркадий. Нога же! Вон, за кроватью!
Нина
Аркадий. Спит – что!
Нина. Спит?! Вы поглядите на него, люди добрые! Спит! За кроватью спит! Уселся и спит!
Аркадий. Тьфу ты!
Нина. Ну я ему!..
Аркадий. Ну… Ну… Разбудить надо. Ну Нин.
Нина. П-паразит… Паразит!
Санька
Витька. Простите меня.
Санька. И ты прости.
Дядя Толя
Санька
Тетя Саша. Окаянная, Сашенька, дорога, окаянная судьба. А и то жизнь, а и то воздух. Как не плакать?
Санька. Не надо плакать.
Тетя Саша. Не буду, Сашенька, не буду.
Санька
Все. Подождем. Надо ждать. Что ж делать? Подождем.
Санька
Все
Санька. Хотите!..
Все. Да! Да! Полетайте! Александр Аркадич, полетайте!
Санька. Смотрите!!! Лечу!!!
Татьяна
Яковлев. Я моложе… на два года.
Татьяна
Яковлев. А как же?!
Татьяна. Быстрее! Еще быстрее!
Яковлев
Куба! Татьяна! Та…
Эпилог. 1990 год
Картина двадцать вторая
Мужик. Доброго здоровечка.
Яковлев. Здравствуйте.
Мужик. Гляжу, курите сидите.
Яковлев. Помогу.
Мужик. Жена уволокла папиросы. Спрятать забыл.
Яковлев. Бери пачку.
Мужик. Да?!
Яковлев. Югославские.
Мужик. Да?!
Яковлев
Мужик. Да не обижайтесь! Я по благодарности… Ну не обижайтесь.
Яковлев. Все в порядке.
Мужик. Не мешаю? Нет?
Яковлев. Не мешаешь.
Мужик. Тогда покурим рядышком.
Яковлев. В гости. К Яковлевым.
Мужик. У, так это надо мной. С той стороны у их окна. А че, дома нет? Айда ко мне, пересидите.
Яковлев. Еще не заходил. Сейчас пойду… Докурим.
Мужик. Прекрасное дело. Вас как звать? А то без имени переговор ведем, как эти… Смотрю: хороший мужчина такой сидит, сразу видно, не наш, а как звать, не знаю.
Яковлев
Мужик. О, хорошо. А меня Виктор.
Виктор
Яковлев
Виктор
Яковлев. Аркадьевич.
Виктор. Александр Аркадьевич? К Яковлевым?
Яковлев. Не допер?
Виктор
Яковлев. Яковлев. Саша. Шурик.
Виктор. Надо мной живут… С той стороны окна… Сын их, что ли?
Яковлев. Сын. Не узнал?
Виктор. Ху-у, прекрасное дело! Дак это… теперь надо… дак это… За встречу? А? У меня в бакалейке кореш. Из подсобки вытащит. А?
Яковлев. Потом. Попозже.
Виктор. Червонец и пятерка за риск, и все дела. А?
Ху-у, еще пять – и на две хватит!
Яковлев
Виктор
Яковлев
Виктор. Я по-онял! Надо мной же живут… Я понял! Встаньте тут, а я тут, чтоб улицу следить, и… Счас у нас рай земельный пойдет.
Яковлев. Зачем следить?
Виктор. А командир, жена?! Ваше здоровечко.
Яковлев. Кто жена у тебя?
Виктор
Яковлев. Еще конфеты. Кто?
Виктор. Кирза.
Яковлев. Кирзу? Мать писала, с Татьяной ты… С Таней.
Виктор. Хо! С Татьяной… Это когда было? Сто лет назад А счас – Кирза. Две конфетки… три возьму ей? Не против?
Яковлев
Виктор. Ох, нюх у нее!.. Чуть где с кем присядем, вжжик! И тут! Наливайте. Человека за тыщу километров сразу видно… Я вас увидел и прямиком… Спасибо.
Яковлев. Виктор, ты куда ногу дел?
Виктор
Яковлев. Все в порядке.
Виктор
Яковлев. Дети есть?
Виктор. Детишек нет. Мы же пьющие. Зачем уродиков рожать? По-людски надо. А оно че-то не получалось, а теперь зачем? Распределяю?
Яковлев. Что с ногой-то?
Виктор. Хорошо пошла?
Яковлев. Все в порядке.
Виктор. Ну и я не подведу.
Яковлев. Виктор, перестань. Что ты выкаешь?
Виктор. Ну… вроде как… Солидный. Приличный из себя… Неудобно. Хошь сигарету? А я закурю.
Яковлев. Толкнул кто-нибудь? Как подцепиться угораздило?
Виктор. На арматуру? Да не-ет. Молодой всю улицу гонял и дальше. Си-ильный был, попробуй толкни, шел себе, свистел, кажись. Короче, задумался. По рассеянности.
Яковлев
Виктор. Куда?
Яковлев. На вагоны.
Виктор. Зачем?
Яковлев. Не помнишь?
Виктор. Помню. Шел… или стоял. Она сзади за пиджак р-раз. Поволокла. А вы… А ты че там делал? Никого рядом не помню.
Яковлев. Я пошутил.
Виктор
Кирза. Здрасьте.
Виктор. Сигарету уронил. Товарищ угощает… На его пьем. За встречу. Слышь, конфет тебе… На.
Яковлев. Выпьете с нами?
Кирза
Виктор. Не может он. К Яковлевым он. А ты выпей, выпей.
На поминки не пошла?
Кирза. А никто и не звал.
Виктор. А я думал, позвали.
Кирза. Загородите меня от окон. Вылупятся.
Виктор
Кирза
Виктор. Коньяк. Видишь, прекрасный человек.
Яковлев. Кто умер? Какие поминки?
Кирза. В доме у нас. Сорок дней.
Виктор. А не девять?
Кирза. Какие девять?! Сорок! Наклюкался уже.
Виктор. Не успел же! Гляди!
Яковлев. Кто умер?
Кирза. В третьей квартире бабка живет…
Яковлев. Баба Даша?
Кирза. Знаете? С внучкой жила.
Виктор. О. Внучка умерла. Сорок дней.
Кирза. Ага… За мной потянешься, а нафиг ты там нужен?
Виктор. Да он сам-то… А бабка жива, а в сто раз старше.
Кирза. На поминках они – и Нина, и Аркадий.
Виктор. Зинка тоже. Сеструха моя. Но мы с ней не знаемся. Брата родного презирает. Представляешь? Скоко лет уже презирает.
Яковлев. Пойду.
Виктор. В третьей они пируют. В третьей секции.
Кирза. Поминают, дурак.
Виктор. Ну поминают. А вы… А ты коньяк че, не берешь?
Яковлев. Виктор, тоже заходите. Вместе помянем.
Кирза. Света.
Яковлев. Приходите.
Кирза. Куда?
Яковлев. На поминки.
Виктор. Дак не пустят.
Яковлев. Пустят.
Виктор. О, о! Затырила сразу.
Кирза. Хочешь пенделя? Дам.
Виктор. Сразу пенделя… Какая ты Света? Кирза и есть. Еще – Света!
Кирза. Спросил человек, сказала.
Виктор. Про тебя спросил! При чем тут Светка? Пинается, позорит на глазах… При чужом.
Кирза. Я про нее подумала. Да пошел ты!..
Виктор. Не ругайсь. Не ругайсь. Идем.
Кирза. Быстро ребра посчитаю.
Виктор. Пойдем, не ругайсь. Умоемся, причешемся… Неудобно: пригласил человек. Пойдем.
Кирза. Зинка начнет, молчи сиди.
Виктор. А мне че? Прекрасное дело, знакомый нас пригласил. Она сама по себе, мы сами по себе.
Картина двадцать третья
Нина
Аркадий. Объелся.
Баба Даша. Ешь, Аркаша, ешь. Мне это потом девать некуды.
Маша. Наилька письмо прислала.
Зина. Чего пишет?
Маша. Плохо турма стало.
Зина. Хорошего в ней и быть не может.
Маша. Хуже стало, чем прошлый раз. В уборную кровью ходит. Всю ночь я плакал, думал.
Нина. Язву, поди, накатал себе. Посиди-ка с его.
Маша. Третий раз, ага. Ничего было, а теперь кровь пошла.
Баба Даша. Полечили бы.
Зина. Какое лечение в тюрьме? Вы че, теть Даша?
Баба Даша. Хоть как-нибудь.
Зина. Да ну.
Аркадий. Ну че вы завели?
Нина. Жалко же.
Маша. Жалко, да.
Аркадий. Баушки, лучше выпьем. Давайте. Помянем всех…
Баба Даша. Живых нельзя, Аркаша.
Нина. Дед, скажи честно – пьяный?
Аркадий. Гляди.
Зина. Че ты ей показываешь, Аркадий?
Нина. Дак он как запьянеет, глаз сразу как у китайца сделается: у-узенький. На боковую, значит, пора.
Аркадий. Как? Ну как?
Нина. Как-как…
Аркадий
Баба Даша. Сашу с Толей можно.
Аркадий. Дядь Толю…
Зина. Тетю Сашу.
Аркадий. Теть Сашу. Кто еще?
Маша. А баянист наш, которую в Междуреченске завалило.
Нина. Валеру, да! И Валеру! Убило в шахте парня…
Зина. Давно уже.
Нина. Я и говорю, что молодого убило.
Аркадий
Яковлев. Здравствуйте.
Баба Даша. Здравствуйте, проходите…
Нина. Саша!
Аркадий. Саня!
Нина
Аркадий
Саня. Мама… Пап… Здравствуйте, баба Даша.
Баба Даша. Здрастуй, Санюшка, здрастуй.
Нина
Саня
Нина
Баба Даша. Куда ты его уволакиваешь?
Зина. Пусть поест, выпьет человек. Че ты забегала? Намилуетесь еще.
Нина
Зина. Я ему и говорю.
Нина. При чем тут садитесь? Садись, надо говорить.
Аркадий. А как? Самолетом?
Саня. Самолетом.
Аркадий. А как? А че телеграмму?
Саня
Баба Даша. Зин, Маша, тащите их за стол.
Нина. Аж ноги подкосились.
Зина
Саня. Мама, подожди.
Маша. Какие гостинцы красивая.
Баба Даша. Сашенька, мы ить Светланку схоронили. Сорок ден отмечаем.
Аркадий. Заболела девка и померла. Выпей, Саня.
Саня. Все. Давайте все.
Маша. Саша, Наилька моя опять турма попал. Целый третий раз.
Саня. За что?
Маша. Опять драка.
Зина. Рабочих мясокомбинатских ловили. Мясо отберут и сами по пятерке за килограмм у бакалейки продадут. Один засопротивлялся, и убили.
Маша. Не хотели убивать.
Зина. Не хотели, а убили. Семь лет дали. Не Наиль убил, но все равно… Четыре года сидит.
Саня. В отпуск. Посмотрим.
Баба Даша. Как подгадал: прямо под сорок дней.
Зина. Какая работа у тебя? Хорошая?
Саня
Нина. Санечка…
Зина. С головой у нее. Голова у нее болела.
Баба Даша. С головой, с головой.
Зина. Без сознания лежала.
Баба Даша. Верталась в какой-то период.
Зина. Ага. Очнется и опять без сознания. И температура, и температура. И померла.
Баба Даша. Зина, че врач говорил, скажи.
Зина. Ага. Как вообще до таких годов дожила – непонятно.
Баба Даша. Вскрытие сделали и удивлялись. Я ж ее еще маленькой хоронила. Маленько не застал, Саша. Маленько не дождалась девка. Не увиделись.
Нина. Помнишь, как за тобой гонялась? Всем домом хохотали. А добрая была, славная… Санечка.
Аркадий. И воды старухам натаскает, и в магазин сбегает…
Баба Даша. А как уголь в стайки всем закидывала?..
Аркадий. Как бульдозер. Я мужик – не мог угнаться.
Баба Даша. Без подпорки теперь жить буду. Кто ее заменит? Никто не заменит. Хошь бы за ней скорее. А Бог не дает: таскаюсь и таскаюсь на белом свете. За всех своих детишек таскаюсь-доживаю. Мука мученическая.
Виктор
Зина. Ох!
Саня. Теть Зина, не надо!
Нина. Зина, не трогай ты его!..
Кирза. Так ему. Так. Уже совсем…
Зина. Пошли отсюда, алкаши!
Виктор. Зин… Сеструха…
Зина. Тамбовский волк тебе… сеструха! Забирай свою чувырлу! Идите отсюда! Ты че приперся? Звали вас сюда?!
Баба Даша. Зина, ну ладно.
Зина
Кирза. Не сердитесь, люди добрые. Уйдем мы. От дурости он брякнул.
Виктор. Растерялся… Честно.
Саня. Подождите! Тетя Зина, я Виктора позвал. Пусть посидят. Виктор…
Зина. Саша! Они во что превратились, посмотри! Они же…
Саня. Теть Зина…
Зина. А подруга его…
Нина. Успокойся, Зина. Хватит.
Зина. Не могу.
Баба Даша. Садитесь. Поешьте хоть.
Зина. Да не едят они ни черта. За воротник зальют, и все. Им пища-то в рот не лезет. Другие умирают, а эти живут и живут… Садитесь, че уж… Не-не, не со мной.
Баба Даша. Налей им, Аркадий… или Саша.
Саня. Я налью.
Зина. Витька, Кирза, во счастье вам подвалило. Попробуйте напейтесь. По рюмке – и хватит.
Кирза. А вы какой Саша?
Нина. Наш Саша. Наш, Татьяна. Осталось памяти или все пропили? Помнишь Сашу?
Саня. Какая Татьяна?
Нина. Татьяна тети Сашина. Отец с матерью умерли, и покатилась.
Зина. Раньше, Нина. Тетя Саша умерла, с отцом вместе попивать стала да хвостом крутить.
Виктор. Не ругайсь, Зина.
Аркадий. Пусть едят. Выпьют да едят…
Саня. Таня? Куба?
Татьяна. Саша?.. Не узнать – постарел.
Зина. Тебя узнать. Была Куба, Кирзой стала. Саша, Кирзой ее зовут. Зимой, летом – все с сумкой кирзовой бегает, а, правда, как кирза. На двадцать лет меня моложе, но вот кто скажет, что моложе? Никто. Ну их к черту. Пейте, ешьте. Че застыли?
Татьяна
Зина. Сиди уж.
Виктор
Татьяна
Саня
Зина
Саня. Наиль в тюрьме?
Маша. В турме, да. Сижу, жду его.
Нина. Галия замуж вышла, в Казань уехала. Зовет все время Машу, никак не хочет ехать.
Маша. Как ехать? Квартира ему жить надо. Казани ничего нет. Галия хорошо живет…
Зина. Вот и ехала бы к ней.
Маша. Наиль один, нельзя бросать. Не-ет.
Саня
Нина
Баба Даша. Он скоко дома не был? Давно?
Аркадий. У-у! Как уехал, так и не был.
Нина. Восемь классов кончил, в техникум поехал и ни разу не был. Институт потом… Мы ездили к нему в Москву, а он не приезжал.
Баба Даша. Ни разу?
Зина. Нина с Аркашей к нему ездили. Помню, что ездили. Лет семь назад?
Нина. Десять.
Аркадий. Десять лет?
Нина. Коленьке, внучику, четыре года было… Да, десять. Забыл? Пойду в окно посмотрю, где он.
Татьяна
Зина. Пусть ест! Указчица… И сама жуй. Хоть на поминках наедитесь.
Аркадий. Не закрыли бы шахты, и жись другая бы была. Правда, Зин?
Зина. Так хоть не сыпалось бы все, ремонтировали бы как-то. А шахт нет, кому мы нужны?
Баба Даша. Никому. Никому.
Аркадий. Как хорошо раньше было. Весело. Ребятишки в лапту, мужики в карты.
Зина. В лото играли.
Аркадий. Каждый вечер.
Там? Во дворе?
Нина. Ходит, курит. Отец, они с Ольгой не разошлись? Случилось что-нибудь, и приехал.
Аркадий. Пойдем, узнаем.
Нина
Картина двадцать четвертая
Саня
Саня. А-а-а-а-а! А-а-а! Лю-у-уди-и!
Куда?.. Зачем?.. Вы… Эй, вы, куда летим? Дураки… И я… Принесло… Боже мой…
Зина
Нина
Аркадий. Не сорвался б. Скользко.
Саня. Сволочи… Живоглоты. Не верю! Все! Паразиты!
Аркадий. Сань! На кого ругаешься там?!
Саня. Пап! Врут! Тебе всю жизнь!.. Мне!.. Всем врут!
Нина. Саша! Скользкая крыша, гнилая!.. Зашибешься!
Зина. Ох, сорвется парень…
Баба Даша. Санечка, слезавай.
Зина. Голова у пьяного закружится, не сообразит.
Баба Даша. Санечка, слезавай.
Зина. Саня, стань на коленки! Держись!
Саня. Теть Зин! Он не виноват! Не виноват Виктор! Теть Зин!
Зина. Да черт с ним! Ты не упади!
Саня. Т-талант…
Зина
Татьяна. Саша!
Саня
Татьяна. Спускайся, Саша.
Саня. Где ты?
Татьяна. Вот она я.
Саня
Татьяна. Кто наделал? Саша, ты че? Сами делались. Не плачь, опускайся.
Саня. Нет совести… Понимаете… У них нет со-вес-ти. А Бог есть? Баба Даша, Бог есть?
Баба Даша. Кого?
Нина
Баба Даша
Саня. А совести нет.
Баба Даша. А совести нет – ниче нет.
Саня
Баба Даша. У меня есть, и у мамки, и у папки, и у всех… А че нам те-то? Чижело на тебя в высоту глядеть, Санечка. Покуражился, и устань. Иди к нам.
Саня. Приду. Счас приду.
Аркадий. Чего стоишь, Сань?
Виктор. Замерзнешь, эй!
Саня
Баба Даша. Слава те Господи, не убился.
Саня. Нормально.
Нина. Ой, какой… Поцарапанный, грязный весь.
Саня. Такой, мама, получился… Ничего.
Зина. У меня марганцовка есть. С марганцовкой промоем.
Саня. Теть Зин, помиритесь с Виктором…
Зина. Да уж…
Саня. Я прошу вас… Витя…
Виктор. Я тебя по-омню, Саня…
Саня. Танюш, иди сюда…
Нина
Аркадий. Баб Даша…
Зина
Виктор. Прости, Зин. Больше – всё.
Татьяна. Он не будет, не будет.
Зина
Саня. Теть Зин, все нормально.
Аркадий
Баба Даша. Пошли в дом. Чиститься… Почистим перышки. Пошли.
Картина двадцать пятая
Нина. Сразу поняла, что с бедой приехал. Как вошел – сердце упало.
Разойдетесь, а Коленьку куда? Пополам пилить?
Саня. Взрослый парень.
Нина. Все равно ребенок.
Саня. Квартиру им оставил. Будут жить. Колю позову. Захочет – приедет.
Нина. А не приедет?
Саня. Значит, не приедет. Не то… не в том дело.
Мама, иконы у вас… Что вдруг? В церковь ходите?
Нина. Хожу. Отец не ходит, а я хожу. И Светланку в церкви отпевали.
Саня. Вроде не верили раньше.
Нина. Как не верили? В себя загоняли. Из-за вас, из-за детишек своих. Чтоб неприятностей в школе не было, характеристики чтоб хорошие, мало ли… А всегда верили. Мы же русские, как не верить? Всегда верили. Ой, Саша, у базара-то новую церковь будут строить.
Саня. Где?
Нина. А со старой рядом, прямо у базара. И площадку уже расчистили, и забором уже обнесли.
Саня. Хорошо.
Нина. Как хорошо-о. Ты сходи, узнай. Может, устроишься на строительство?
Саня. Схожу. Мама… Спой.
Нина. От те раз.
Саня. Года два мне было… Лежу, помню, в качалке, сверху лоскутное одеяло наброшено от света. Не одеяло – покрывало.
Нина. Было у нас такое, ага. Из лоскутков.
Саня. Ты меня качаешь, я как в домике цветном. На лоскутки смотрю… Желтые, красные, синие, розовые… лоскутки. Ты поешь…
Нина. Баюкаю, конечно.
Саня. Потом замолчишь – думаешь, уснул я, а я не сплю-у… Только встанешь, только пойдешь, а я: «Мама, пой».
Нина
Саня. Очень хорошо помню. Будто вчера… Совсем рядышком. Спой.
Нина. Баюльную?
Саня. Угу.
Нина. Саня, ну ты че это?
Саня. Мама…
Нина. Спою, спою, Санюшка. Сыночка моя…
Аркадий. Ну.
Нина
Аркадий. Спит.
Нина. Как-то… Как будто нет.
Аркадий. Вот он же…
Нина. Не видишь, ослеп? Посмотри!
Аркадий
Нина. Мамочки… Нету?
Аркадий. Саня! Саш! Не откликается… Или спит? Сердце послушаю.
Нина
Аркадий. На мясокомбинат, к сторожам, что ли?
Нина. В больницу… За «скорой»… Пою, а его нет…
Аркадий. К сторожам, Нин!
Картина двадцать шестая
Светлана. Помогай… Чего стал?
Саня
Светлана. Еще немного и объявится. Вишь, целое поле угадала. Кочанок возьму, по листочку отброшу… Листочки отлетят – дитеночек сидит, в самой серединке.
Вот и нашла.
Тебе еще рано. Пройди себя, не пугайся. Они хорошие, и ты хороший. Никого не брани. Не будешь?
Саня. Не буду. Как же так? Ты?
Светлана. Я.
Саня. Чудо…
Светлана. Чудо. А ты не верил?
Саня. Я не знал.
Светлана. Никто не знал. Видишь купола? Во-он там, золотые.
Саня. Что это?
Светлана. Я пойду. А ты не спеши, еще рано.
Саня. Погоди.
Светлана
Прибайкальская кадриль
А месяц будет плыть и плыть,
Роняя весла по озерам…
И Русь все так же будет жить,
Плясать и плакать у забора.
Действующие лица
Николай Звягинцев, 65 лет, пенсионер
Лида, его жена
Саня Арефьев, сосед, ровесник Николая
Валя, его жена
Макеевна, одинокая бабенка
Действие первое
Картина первая
Николай. Сосед, мативо!
Саня
Николай. Здоров! Откуд топашь?
Саня. Чего ты там? Здоров.
Николай. Макевны не видать?
Саня. Где?
Николай. Зыркни-зыркни за угол. Стоишь, как этот, мативо. Погляди Макевну.
Саня. А чего там глядеть? Коров Балабабин прогнал – и все. Пустая улица.
Николай
Саня. Неожиданно, конечно.
Николай. Гляжу, идет, лыбится. Каку холеру лыбишься? Закуривай.
Саня. Не курю, знаешь ведь.
Николай
Саня
Николай. Зять, мативо, Володька снабжат, привозит с городу. Садись.
Куда в такую рань бегал?
Саня
Николай. Хот-ты! В семь утра? С девяти хлебный-то!
Саня
Николай. А что, счас запросто.
Саня. Но. Тут Балабабин с коровами… Оказывается, еще только семь. Перепутал, наверно…
Николай. Стрелки, наверно, перепутал.
Саня. Но. Думаю, схожу, чтоб днем не мотаться. Сходил… Там, поди, без пятнадцати семь было, а подумал – тридцать пять девятого.
Николай. Финита, Санька! Старческий марзам! Или как его?
Саня. Но. Марзам.
Николай
Саня
Там кого делал, в чужом-то?
Николай
Саня. Дак давно уж навез. И че?
Николай. Гляжу как-то, вроде один рядок меньше стал. А вчерась ставни открываю, и Макевна… Уже в конце улицы наяривает. На горбу мешок, задница выше головы, а тут кирпичок отдельно валяется. Сразу смекнул!
Саня
Николай
Саня. Здорово, Макевна! Бог в помощь, что ли?
Макеевна. А-а! Фу на тебя! Напугал, дядь Саня!
Саня. Устала?
Макеевна. Потаскай-ка.
Саня. Золото, что ль, тащишь?
Макеевна. А считай что и золото. Стоко хлопот с ими… Забодали.
Саня. С кем?
Макеевна
Николай
Макеевна. Ох, боженьки… Ох, матушки…
Николай. Ну, Макевна!.. Ну, в карман тебе чахотку!..
Макеевна. С неба, что ль, упал?
Саня. Да не, он с дыры.
Николай
Макеевна
Николай. Ну ни хрена себе! Из-за своих же кирпичей в калеках ходить?!
Макеевна. Че скажу-то, че скажу… Не орал бы так, дядь Коля, и не зашибла бы.
Николай
Макеевна. Ну дак сорвал. Зачем было орать?
Николай. Такую кобылу шепотом? А ну, тащи все назад! На весь поселок засрамлю, мативо!
Макеевна. Дай ногу посмотрю. Ниче не сломал?
Николай. Ты ломала-то, не я. Твоя работа.
Макеевна. Слава те Господи, зашиб маленько – и все. Пройдет.
Николай. А голос?
Макеевна. И голос пройдет. Молчи подольше, не напрягай его – и пройдет.
Николай. Понял, Санька?! Я молчать буду, а она на свою крепость матерьял таскать. Отдавай назад голос! Сию минуту отдавай! Ставь как полагается!
Макеевна. Ниче не понимаю, дядь Коля. Как я его тебе? Ты че?
Саня
Макеевна. Ну?
Николай. Вот и ставь. Поставишь скоко-то… Может, угодишь ему, он и вернется в родное место.
Макеевна. Да я б уж угодила, но как? Как он вернется-то?
Николай
Макеевна. Правда?
Николай. Ну че, клясться тебе, что ли?
Макеевна. Да я верю, верю! Айда ко мне. Полечу тебя.
Николай. Белая?
Макеевна. Не подойдет?
Николай. В самый раз. Токо белая подходит. Айда, Санек. Сашка со мной.
Макеевна. Одной-то хватит вам?
Николай. Там поглядим.
Макеевна. А у меня и нет больше. Одна есть – и все.
Саня. Не, я с утра не буду.
Николай. А че?
Саня. Шарахаться потом весь день.
Николай. С бутылки-то?
Макеевна. Хорошая водочка, со злинкой. Рассчитаюсь ей за кирпичи, только не шуми. Договорились? Айдате.
Николай. Сашка, пошли. Два часа еще до магазина. Маяться будешь.
Макеевна. Ой, спасибо, да я сама…
Николай. Ладно, сама…
Саня
Николай. Ну ты, Макевна, здоровая… Токо кирпичи и таскать. Все, стабилизировался. От-пу-у-скай!
Макеевна. Ой, не упади! Ой, тебя куда несет?! Ой, не упади!
Картина вторая
Валя. Здравствуй, Лида. Слышу, гремишь уже…
Лида. Здрасьте-здрасьте. Гремлю, солнце-то вон уже где. Колька мой не у вас там?
Валя. Нету. И Саня куда-то подевался.
Лида. Они не на рыбалку сговорились?
Валя. Не знаю. Сказал бы.
Лида. Мой скажет… Всю жизнь бегает, как партизан.
Валя
Лида. Ага. Только тут стоял, моргнуть не успеешь – нету. Куда девался? Никакая старость не берет, ты погляди.
Валя. Ну хорошо же.
Лида. Да что хорошего? Умотал ведь. Хоть бы шею свою где свернул, отдохнула бы.
Валя. Типун тебе…
Лида. А хоть два. Погода-а… Не погода – благодать! Вот где его черти носят? Вы картошку пропололи?
Валя. Неделю как пропололи.
Лида. А у нас стоит. Он, паразит, дождей, что ли, ждет? Так дождется, будем в грязи хлюпаться.
Валя. Зять с дочкой подъедут, махом прополете.
Лида. Ну а че ж погоду-то упускать? По сырой-то хуже.
Валя. По сырой какая работа?.. Мука.
Лида. Но.
Валя. Лида, у вас с кирпичами ничего не сделается?
Лида. А чего с ними сделается?
Валя. Поворуют. Не боитесь?
Лида. Да ну. Кому они нужны?..
Валя. А мне кажется, их что-то меньше стало.
Лида. Да? Черт его знает…
Валя. Я к чему говорю: счас к зиме все печки перекладывают, и мы, вон, переложили. Так чтоб не подумали, если что.
Лида
Валя. Я и говорю, чтоб на нас не подумали.
Лида. Только сейчас внимание обратила. Вообще-то говорила Кольке, чтоб во двор перекидал. Как забегал, запсиховал.
Валя. А чего?
Лида. Зятю, говорит, надо, ему на гараж, пусть сам и таскается. Недолюбливает он Володьку-то. По каждой мелочи с ним пикируется.
Валя. Хозяйственный у вас зять-то.
Лида. Но. Видишь, и дом нам облицевал, и крышу перекрыл…
Валя. Ревнует к дому-то, ты погляди…
Лида. Прямо хуже ребенка. Надо идти, дел невпроворот.
Валя. Да-да, пойдем.
Лида
Валя. Ага?
Лида. А правда, что-то кирпичей меньше стало!
Валя. Я и говорю!
Лида. Счас я уж точно вижу!
Валя. Ну дак!
Лида
Валя
Николай. Все забирай! На фиг! Мне его гараж тут не к месту!
Макеевна. Не ори, дядь Коля! Ты чего раскричался?
Николай. Шепотом, правильно. Тс-с, шепотом…
Саня
Николай. Отлично просто!
Макеевна. Слава те господи, дотопали.
Николай. Пришли? Быстро.
Саня. Упои-ила нас Макевна… Хорошо.
Николай
Макеевна. Сам-то не кричи.
Николай. Сколько тебе их надо?
Макеевна. Штучек десять, больше не надо.
Николай. Четыреста рублев – и все дела.
Макеевна. Четыреста рублей?!
Николай
Макеевна
Саня. Ифляция. Да, Коль?
Николай. Точно, мативо! Ифляция!
Макеевна. Че это она у вас… Пока от дома шли, подскочила?
Николай
Саня. Было триста, стало пятьсот. Упои-ила нас Макевна…
Макеевна. Не совестно, дядь Коля? Целых две бутылки у меня высадили!
Николай
Саня. Не, у тебя хороший голос, Коля. Все понимаю.
Николай. Да? А че-то сиплю. Идет, мативо! Удовлетворяюсь на трехста! Че стоим-то?
Макеевна
Саня. Макевна, ну ты… упои-ила.
Макеевна. Тих-тих.
Саня
Макеевна. Не проболтайте меня женам, а то и вам, и мне шею намылят.
Николай. Тс-с, все путем.
Саня. А мы ниче плохого… Правильно?
Николай. Грамоты дадут. А теперь взятки – пс-с, мативо – гладки. Теперь хоть кол на голове… Уже гуляем.
Саня
Лида. Колька! Едришкина вошь! Нализался? Успел! А там кто?! И Саша! Валя! Валентина!
Саня
Николай
Саня
Николай
Саня
Николай. А ты?
Саня. Я?
Николай
Саня. У?
Николай. Хлеба купил?
Саня. А белого не было. Черного буханку – и все.
Николай
Саня. Че?
Николай. Ты серьезно?
Саня. Еще огород полить – и все. А ты пяный… что ли? А где ты так?
Николай
Лида. Полюбуйся на субчиков. Слышу, поет кто-то, выглянула… Орел мой под окнами кружит. Ты посмотри, Валя!
Валя. Так вижу. И слепой увидит.
Саня. Сходил… За этим… За хлебом.
Валя. Каким хлебом? Времени – девяти нет!
Саня. А я почем знаю. Белого не было. Буханка черного – и все.
Валя. Ты кого мелешь? Ты хоть соображаешь, кого говоришь?
Саня
Лида. Дак она пустая у тебя, Саня.
Саня
Валя
Саня. Нету, что ли? А как? Коля… ты не брал?
Николай. Ага. Во тут, на завалинке… умял. Махом. Ни крошки. О, сыч.
Саня. А как? Забыл, что ли? На этом… На прилавке. Счас схожу.
Валя
Саня. Бесплатно! Слышь, Валь?! В чем соль-то, Валь!
Николай
Лида. Ты-то чего заливаешься, соловей курский?
Саня. Бесплатно, Лид, правда!
Лида
Николай. А я причем?
Лида. Ведь черта рогатого с панталыку собьешь! Ты с кем связался, Саня?
Николай. Он че, пацан?
Лида. Глаза твои бесстыжие…
Николай. Лидка…
Лида. Люди всю картошку пропололи, один ходишь, глаза заливаешь.
Николай. Лида…
Лида. Моя бы воля, прибила бы, честное слово.
Николай. Лидия! Ты че на меня при людях? Ты че меня позоришь?
Лида. Ага, ага… Прям ласточкой лечу к милому плечу.
Николай. Все, метелю! Я не Санька. Иди сюда! Вот на это место!
Лида
Валя. Не пойму… Они на какие деньги пили?
Лида. Не брал?
Валя. Все вроде. Свои проверь, Лида. Может, на ваши гуляли?
Николай. Ха! У нее найдешь! Запрячет, потом сама три дня ходит, ищет.
Лида. Не прятала б, давно по миру голыми ходили б. У людей мужья как мужья… Баламут треклятый. Еще и других с ума сводит, за собой тащит.
Валя. А вот посмотрите, пожалуйста, на него, на другого. Притих. И чем лучше? Не знаешь, с какой стороны фортель выкинет. За хлебом он ходил…
Лида. По сравнению-то если, не мужик Саня, а…
Валя. Правильно.
Лида. Клад сокровенный!
Валя. Кла-ад?
Лида. Сокровенный клад, меньше не скажешь.
Николай. Ну и беги к своему складу… Тьфу ты!
Саня. А я ниче.
Валя. Вот так клад! Сверкает весь, глазам жмурко.
Лида. Неправда, что ли? И воды натаскает, и двор уберет, и картошка не запущена, и пакость эту не пьянствует…
Валя
Саня. Почем я знаю. Нормально.
Валя. Нормально, по самое горлышко.
Лида. Моего б тебе, без штанов в один день оставит. За стопку готов… я просто не знаю. Родину он любить учит… Сам-то ты ее любишь, родину-то?
Николай. Аб-бажаю! Саня, я за родину!..
Валя. Конечно, знаю. Весь поселок знает: хорошо живете. Рыбнадзорщиком стоко лет – и плохо жить?
Лида
Валя. Ну.
Лида. Наталья с Володькой приедут с городу или гости, одна стыдоба за стол сажать. Всю посуду перебил, черт рыжий. Четыре рюмочки осталось.
Валя. Конечно, чуть что не по тебе, ты на него. Крик на весь поселок. Ему ж обидно.
Николай. Обидно, Валюха!
Валя. Отстаивает себя, защищается, правильно. Не кричи – и все.
Лида. Иди, поживи с ним, погляжу, надолго твоего молчания хватит.
Валя. Ну если у человека характер такой веселый, че его укорачивать?
Лида. Песни петь да по бабам бегать, ох и много ума надо. Сидишь у Сашки своего за пазухой, как за стеной кремлевской, тепло тебе, спокойно… С жиру бесишься. Выпил-то там… раз в год.
Валя. Это он у меня, милая, за пазухой! Токо что титьку, как дитя, не дерет! Без направленности, без наказа шагу ступить не может: все обскажи, все покажи. Это разве мужик, без самостоятельности? Никакого сравнения с Николаем!
Лида. Ну вот и бери его себе! А мне Сашку своего давай! Поглядим, кто из нас первым взвоет.
Валя. Не взвоем, не взвоем.
Лида. Запричитаешь…
Валя. Лучше с крученым, чем с вареным. Мышью на крупу надуется, на целый день у окна засядет… Побегаешь вокруг… день-другой, вспомнишь Кольку, да поздно будет.
Лида. Да ты же первой и развернешься!
Валя. Ни черта не развернусь! Мне учительшей да нянькой вот так надоело быть!
Лида. Очень хорошо. Я от синяков хоть отдохну.
Валя. А мы с ним песни будем петь с дружбой и весельем. Да, Николай?
Николай. Валентина, ты эту дуру не слушай, у меня и привычки-то махаться нету! Но выводит! Когда заругается, забазарит, памятник из себя выведет! Памятник, мативо, не сдержится!
Валя. Выведет-выведет, Коля. Я же вижу.
Саня. Я не нравлюсь, что ли?
Лида. Вот и пусть друг друга учат: он ее – родину любить, она его – как жить. Поглядим, что у них получится. Поглядим, Саня?
Саня. А я, Лида, все умею! Плотничать? Пожалуйста. Постирать? Пожалуйста! Борщ вот такой могу замастырить! Ты, Николай, можешь?
Николай. Не мужское дело. В механике – я дока. Движок починить… Правильно, Лид… то есть Валь?
Валя. Конечно. Борщ он варит… Нашел чем хвастаться. Может, еще и рожать научишься?
Саня. Между прочим, даже интересно. А, Николай?
Николай. Кого?! Рожать тебе интересно?
Саня. А мы б так у их последний козырь и выбили! Сами с усами! А получите вырожденного собственными успехами! И бабам полекше.
Валя. Ой, дурачо-ок…
Николай. Ну, мативо, мучиться еще.
Лида
Валя. Нашла?
Лида. Нашла.
Валя. Вот и замолитесь… хоть до посинения. Оба.
Лида. Чего надо, того и сделаем. Не командуй.
Валя. Ну и идите. Чего сидите? Время-то идет. Николай, айда пока веник принесем.
Николай. Зачем?
Валя. А погляди хорошенько под ними. Ниче не видать?
Николай. А че там?
Валя. Песку много навалило? Срок-то бежит, а им еще вырожденных клепать.
Николай
Лида
Валя. Не пугай, не пугай.
Николай. А нифига мы не боимся!
Лида
Валя. Фи, провалитесь вы оба, очень надо. Гляди, сама не всполошись. И не на фигу нарвешься, фикусом запулю. Идем, Коля.
Николай
Картина третья
Лида. Не болит?
Саня. Голова? Ничего, кажись… Поспал.
Лида. А то – надо, похмелись? Бражка есть у нас.
Саня. Бражка?
Лида. Прям под тобой, в подполье. За картошку спрятала от Кольки. Никак дотерпеть не может: еще не выбродит толком, уже хлещет. Вот и прячу. Хочешь, слажу? Нацежу тебе?
Саня. Ай, мороки больше. Потом опять похмеляться… Лучше чаю. Я чай люблю.
Лида
Саня. Дорогой, зараза, стал.
Лида. Ну и че теперь, пустой пить? Пей-пей.
Саня. Спасибо.
Лида. Погоди-ка! Из головы вылетело. Сюрприз тебе, Саня, будет!
Саня. Ого! Много… Дорогие они счас. Сколько тут?
Лида. Двадцать пачек. Хватит? А нет – Володя еще привезет.
Саня. Много… Если по четыреста рублей… Что ж получится?
Лида. Тебя Валька задачником обозвала… Считай.
Саня. Двадцать на четыреста…
Лида. Да че тут решать? Восемь тыщ рублей.
Саня. Ого! Еще стоко же – и полпенсии! Кого, больше! А тут… Восемь тыщ?!
Лида. В продавцах десять лет отбухала и считать не умею? Восемь и будет.
Саня. Надо же.
Лида. Накуривайся. Кольку в сени курить гоняла, а ты можешь тут, на кухне. Только в печку, в нее хорошо дым уходит.
Саня. Да не, я здесь…
Лида. В комнате?
Саня
Лида. Нет уж, Саня. Дым не переношу, и так тебя в печку отправляю, разрешила… Иди там кури.
Саня. Зачем? Не надо.
Лида. Да как не надо-то? Мне потом кашлять всю ночь, задыхаться? Не ожидала от тебя, чесно слово.
Саня. Лид, я ж не курю. За всю жизнь два раза курнул: перед армией и на свадьбе, и все.
Лида. Да-а?! Тьфу на меня!
Саня
Лида. И куда их теперь? Еще пять пачек осталось, в руки не влезли.
Саня. Николаю, его папиросы.
Лида. Фигушку ему! Продам и никаких забот. Конечно! Не куришь же! Молодец, Саша: и не пьяница, и не куряка. Прокидалась твоя Валентина, и так ей и надо. Пусть помурыжится маленько. Ох, и изюм ей достался.
Саня. А потом?
Лида. А что потом? Жить как жили, куда денешься…
Саня. Дак вы понарошке, что ли, затеялись? Не по правде?
Лида. Почему «не по правде»? Ты же тут.
Саня. Тут… Совсем или как?
Лида. Ну, как… Поживи сколько-то. На диване поспишь. У нас большой диван.
Саня. На диване?
Лида. Хочешь, я на диване? Спи на кровати. Или… Как ты хочешь?
Саня. А я че? Я ниче. Вы ж с Валентиной… гхм… меня и Николая перетасовали. Сговорились с Валей, чтобы так вот?
Лида. Ниче не сговаривались. Ей шлея под хвост – нашла, кого защищать, – а и мы не рыжие. У меня не задержится.
Саня. Дак они-то, слышь, по правде могут начать…
Лида. Кого начать?
Саня. Гхм… Жить. Ходить вместе. Спать.
Лида. Ну и пусть ходят.
Саня. Ходить вместе, а спать… Ху-ты, и спать, наверное. Если по правде, если не сговаривались.
Лида. Да ладно тебе… Вообще-то не сговаривались, слово за слово… И что теперь?
Саня. Может, сходить спросить, как они собираются?
Лида. Счас, побежала. Говорила, будто я из-за Кольки на весь поселок крик подымаю, будто срамлю его? Говорила. Теперь при случае накостыляет ей, отведет душеньку… Не на поселок – на всю область заблажит.
Саня. Драться начнет? Бить?
Лида. Бить не бить, а погонять лишний раз… Привыкнут маленько друг к другу, и начнется.
Саня
Лида
Саня. Колька?
Лида. Глаз да глаз за ним… Не шубуршатся?
Саня. Кажись, ходят.
Картина четвертая
Николай. Х-ху-у-у! Хорошо. Спасибо, Валюха.
Валя. Поспал?
Николай. Это могем.
Валя. Уж тащила на кровать, тащила… Бесполезно. Упал и замертво, и засвиста-ал…
Николай. Старый, мативо, стал, вот и храплю.
Валя. А вкусно храпишь.
Николай. Как?
Валя. Заразительно очень. Думаю, похрапеть, что ли, заодно. Что потерял?
Николай. Папиросы.
Валя. На стол выложила, а то помял бы. На.
Николай. Пойду в сенцы, подымлю.
Валя. Да кури в доме! В холоде сидеть – какая радость? Прохладно теперь по ночам.
Николай. Лидка в комнатах не разрешает, гоняет, как собаку, на улицу.
Валя. А я тебе и пепелку дам. Для красоты стоит, бездельничит. Пригодилась. Сиди и кури спокойно. Че туда-сюда бегать? Дымка мужеского понюхаю-ю…
Николай. Санька куда подевался?
Валя. Здра-асьте.
Николай
Валя. И не суюсь, мне и неинтересно… Как хотят, так пусть и будет.
Николай. Валюха! Дак теперь ты моя жена?! Баш на баш?! Да?!
Валя
Николай. Да там не слышно.
Валя. Когда не слышно, а когда – р-раз – и слышно сделается.
Николай. Санька-то как, хороший петух? Плохой, наверно, если меня тащила.
Валя. Куда тащила?
Николай. На кровать, сама сказала.
Валя. На его кровать, не к себе же! Ты как про меня подумал? Обалдел?
Николай. У вас че… кровати разные?
Валя. Давно уж разные.
Николай
Валя. Николай, перестань!
Николай. Не, Валь, без понтов! Шучу, думаешь?
Валя. Колька!
Николай
Валя. Оё-ё-ой! Ой, с ума сошел!..
Николай. Валюха! У вас щас самая пора!
Валя. Какая пора? Со стыда умру…
Николай. Во, пора! Вы ж не беременеете! Финита! Отлично просто!
Валя. Батюшки! В гроб загонишь срамотой своей!
Николай. Ниче не срамота!
Валя. А че ж это? Срамота и есть.
Николай. Жизнь, Валюха! Токо самая медовуха и начинается!
Валя. Не угомонишься – беру платок и… Уйду. Честное слово, уйду.
Николай. Ку-да? Ты че?
Валя. А хоть в баню. Там посижу, пока не утихомиришься.
Николай. О! И я! Потремся!
Валя. Пошла-пошла… Со стыда мне тут сгорать?
Николай. Да я же шуткую! Не обижайсь! Мативо! Шуток не понимаешь?
Валя
Николай. Семейна жизнь. Вы же махнулись нами? Махнулись.
Валя
Николай. Не сразу. Песни с тобой на завалинке пели? Весь день пели. Отоспался. А скоко ждать?
Валя. Кого ждать?
Николай. Ну, мативо… Ладно, сымаем проблему… Пока.
Валя. Угомонился?
Слава богу.
Николай. Операцию надо провернуть. У вас похмелиться есть чем?
Валя. Нету ниче, и хватит уж…
Николай. Не, мне без поправки кранты. У Лидки бражка… Может, сходишь? Ковшик нальет тебе…
Валя. Разругались, и нате вам, нарисовалась. Че уж, у меня и гордости нет?
Николай. Папирос… Две штуки осталось. Дома двадцать пять пачек. Добыть как-то надо.
Валя. Как?
Николай. Маневром каким-нибудь.
Валя. Каким манером туда сунешься? Даже не знаю… Попробуй сбегай.
Николай. Не пойдет. Думает, если у ней мужик чужой, я с ума сойду или на коленки перед ней стану. За писят лет не угнула, теперь финита! Ушел автобус. Тихо! Стучат?
Валя. Кого-то приколачивают…
Николай
Валя. Ковер? Че это они, на ночь глядя?
Николай. Того! Прибивает… Ну, я ей!..
Валя. С лица упал, гляди-ка! Пусть прибивает. Че такого-то?
Николай. Н-ну, мативо, бабы!.. Доиграетесь.
Валя. Тц! Ну и что за беда? Подумаешь, ковер…
Николай
Валя. Ну?
Николай. Гну! И счас в койку с Санькой нырнет!
Валя. Да ну-у.
Николай. Как разругаемся, ковры снимает и прячет; как на мировую – ковер назад на стену и это… сами это…
Валя. В койку?
Николай. Ну! Сча-ас клепанут, мативо, вырожденного успехами. Дай закурить.
Сама-то дрожишь?
Валя. С коврами вашими…
Николай. Ковер?
Валя. Не один, два! Их два у вас?
Николай. Но?
Валя. Но! Вон они, за дверью стоят!
Николай. Оба?
Валя. Откуда я знаю.
Николай. На арапа берут! Кто первый не выдержит! Во, Лидуха! Во, молодец!
Валя. А третьего у вас нет?
Николай
Валя. Может, третий ковер есть?
Николай
Валя. А куда же? Как у вас.
Николай. Давай плоскогубцы и топорик. Маневр придумал насчет бражки. Помнишь Харчевникова? Сосед у Валентин Григорича был. Не помнишь Харчевникова?
Валя. Степку-то? Помню. Помер давно.
Николай. У их дом тоже на два хозяина был.
Валя. Знаю, ну и что?
Николай. Так он в свое подполье, Григорич рассказывал, через соседское пробирался.
Валя. Зачем?
Николай. За самогонкой. Самогонку там хранили, а теща ему запрещала, не давала. Дак он из соседского подполья в свое – нырк! Счас передовым многолетним опытом и до моей бражки доберемся.
Валя. Ой, Николай, че уж… так выпить хочется?
Николай. Мстить, Валюха, будем! За стуки, мативо! За имитации! У нас еще легче, чем у Степки: не земля – доски. Доску оттяну, а за картошкой бутыль. Она думает, что я не знаю, а я уж там сколько-то отпил!
Валя
Николай. Пусть узнает сначала. Пока хватится…
Валя. Свет у лестницы, как спустишься – сбоку.
Картина пятая
Саня. А если еще на завалинке сидят? Нет, так ставни уже закрыты, все равно никак не подглядишь.
Лида. Из огорода в кухонное посмотрим. Если занавески не задернуты – увидим. Хочу на долбака своего полюбоваться, как он там от стуков наших бесится.
Саня. Секретно надо, чтоб не припутали.
Лида
Саня. Зачем?
Лида. В светлом сразу внимание обратят, безопасней в темном. Одевай-одевай. Все?
Саня
Лида
Николай. Валюх, их и дома-то нет. Слышь?
Валя
Николай. Ничего не прибивали. Провокация. Вылезай сюда.
Валя. Вдруг зайдут…
Николай. На дверь крючок накинул.
Валя. Догадаются.
Николай. А мы в подпол моментом, ни черта не догадаются. Необъяснимое явление, энэло и все. Подай-ка бутыль.
Валя. И свет горит, и дверь нараспашку…
Николай. Хошь попробовать?
Валя. Они куда умотали-то?
Саня. Они куда умотали-то?
Николай. Может, попариться пошли?
Лида. И в бане света нет.
Валя. Коля, на столе… папиросы.
Лида
Валя. Бери сколько-нибудь, чтоб не догадались.
Николай. А кончатся?
Лида. Кончатся, на стены начнет кидаться. Теперь где он их найдет-возьмет?
Саня. Тс-с-с.
Валя. Дрожмя дрожу… Пошли уж, Николай.
Николай. Наверно, у ворот на лавочке сидят.
Пачку? Две? С какой радости-то, мативо?!
Валя. Бутыль ставь на место, давай мне банку.
Николай. Валюх…
От так от. Поглубже. Седня-завтра она им даст…
Отсалютует. Во, кинуха будет!
Саня. И там нет.
Лида. Наверно, у ворот на лавочке сидят. Весь день пели, не напелись.
Саня. Не слышно, вроде.
Лида. Ковры где-то?.. Вот они! Саш, бери ковер, и я. С какой радости им оставлять?
Валя. Байкал, что ли, надрывается? Бежим скорее!
Николай. Крючок откину! Все! Иду следом!
Саня. Лид…
Валя. Коль…
Саня. А где папиросы-то?
Валя. А где ковры-то?
Лида и Николай
Действие второе
Картина шестая
Голос Сани. Макевна!
Макеевна. А! Боже мой! Кто?! Где?!
Саня
Макеевна. Вы че там, ночуете по очереди? Чокнусь из-за вас.
Саня. Испугалась?
Макеевна. Седые, а как пацанье хулиганите.
Саня
Макеевна. Кого там потерял?
Саня. Ни взад, ни вперед…
Макеевна. Нарочно меня пугаете?
Саня. Како нарочно… Помоги, зацепился.
Макеевна. По чужим огородам не будете лазать.
Саня. Н-никак.
Макеевна. Двигаешься?
Саня
Макеевна. Развернись.
Саня. Порвал?
Макеевна. Порвал, конечно. Да си-ильно.
Саня. Штаны?
Макеевна. На самом помрачительном месте, дядь Саня! Прям глаз не отвести. Постой маленько, полюбуюсь.
Саня. Куда я так теперь?
Макеевна. Домой, куда…
Саня
Макеевна
Саня. Давай, наверно, их назад…
Макеевна
Саня. Николай уже получается ни при чем. Я прикинул: с кого спросят? Теперь с меня, наверное.
Макеевна. С тебя?
Саня. Но. Ответственный получаюсь… Так что… кончилась лавочка. На место кирпичи надо.
Макеевна
Саня. Пойди пойми…
Макеевна. Сторожить к ним нанялся?
Саня. Не-ет. Зять он мой со вчерашнего получается.
Макеевна. Николай?
Саня. Володька.
Макеевна. Володька – зять?
Саня. Но.
Макеевна. А Звягинцеву он тогда кто?
Саня. И ему зять.
Макеевна. Ниче не понимаю.
Саня. Я понимаю? Куда, вон, со штанами бежать… неизвестно.
Макеевна. Куда… К жене и беги, зашьет.
Саня. Дак… которая?
Макеевна. А у тебя их что – на каждом стуле по фигуре? Десять штук?
Саня. Почему? Токо две получается. Одна законная…
Макеевна. Ну, тетя Валя.
Саня. И одна… Как сказать-то? О! Спорная. Под настроение получилась.
Макеевна. Любовница?! Любовку завел?!
Саня
Макеевна. Куда?
Саня. На место, наверно.
Макеевна. Хорошо сообразил. Он кирпичи на место какое-то непонятное тащит, а я за им бегу, задницу на лету латаю! Ты картину такую представь себе.
Саня. А как? К тебе сначала?
Макеевна
Саня. Давай я сам.
Макеевна. Сам с усам? Ну давай сам.
Саня. Правда, тяжелый. Пошли?
Макеевна
Саня. Обставилось так.
Макеевна. Разберемся.
Саня. Само… Я не из вреда. Обставилось так.
Макеевна. Расскажешь-расскажешь. Я ж с кирпичами теперь по-честному вожусь. Дак идешь или нет?
Саня. Дак иду.
Макеевна. Толком объясни, как получилось, что у вас один зять на двоих?
Саня. А Валя с Лидой чего-то не поделили, тогда нас поделили.
Картина седьмая
Лида
Николай. Здравствуй-хвастуй, соседка. Че разоралась?
Лида. Здороваюсь. Здороваюсь, а не ору.
Николай. Да? Уж больно с подковыркой здороваешься.
Лида. Ниче не надо. Давай, вон, не кури здесь. Дым в комнаты тянет. С какой стати я тебя поднюхивать должна?
Николай. Не поднюхивай, не собака, поди.
Лида. Иди в свой двор и кури там. Собака… Сам-то кто?
Николай. Я? Этот…
Лида. Молодожен… Невестушка-то где? Выгнала?
Николай. Зачем? Отдыхает, устала. А я, вишь, покурить вышел. После этого дела всегда курить хочется. Че, забыла?
Валя
Николай. Один. Сижу.
Валя. Послышалось, разговариваешь с кем-то.
Николай. Лидка. В окно выглядывала.
Валя. Ну и че?
Николай. А че? Отбрил, мативо. Счас по избе бегает, пыхтит.
Валя. Как ей про ковры сказать? Где искать – ума не приложу. Может, в милицию обратиться?
Николай. Не гони. Есть наметка.
Валя. Какая наметка?
Николай. Зацепка, мативо. Тут у одной ручки с ящичком, надо проверить.
Валя. Да когда успели-то? Мы ж из дому не выходили?
Николай. А пока бражку в подполье работали, зашли и… Долго ли. Байкал-то рычал.
Валя. Лаял, да.
Николай. Пойду, разведаю счас.
Валя
Николай
Валя. А?
Николай. Не Лидка идет?
Валя
Николай. Ну-ка, покричи мне… Че-нить крикни на меня для маскировки. Пошли меня куда-нибудь.
Валя. Куда?
Николай. Не знаешь, куда посылают?
Валя. Но не туда же.
Николай. О! Само то! Быстрей, счас выйдет!
Валя. Ох, ты… И куда послать-то, не знаю, растерялась.
Николай. Мативо… За водой! Во! При Лидке! За водой пошли!
Валя. Ага-ага! Счас!
Николай. Куда ты?
Валя. За ведрами!
Николай. Тю ты, и ты?! Тоже за водой?
Валя
Лида
Валя
Лида. Замутили, вот и мутная.
Валя. А кто?
Лида. Из Америки, что ль, кто приехал? Сами и замутили.
Николай. Америку приплела… Ни к селу ни к городу.
Валя. За водой-то пойдешь или уже нет?
Николай. А че, в огороде правда мутная?
Валя. Не знаю. Вчера чистая была.
Николай. Иди проверь, и я двину.
Валя. На разведку?
Николай. На разведку, мативо. Твой-то носу не кажет, припух.
Валя. Припух, ага. А с водой как быть? Неудобно: с ведрами показались. Подумает, из-за нее поворотили.
Николай. Лидка?
Валя. Где она там?
Николай…
Картина восьмая
Саня. Ну правда, слышь, Макевна!..
Макеевна. Слышу-слышу.
Саня. Скажи, развал? Не, без смеха.
Макеевна. Не могу. Смех и есть.
Саня. И у нас развал!
Макеевна. Вам-то что?
Саня. А как? Куда страна, туда и мы. Ниточкой за иголкой.
Макеевна. Не женами же меняться. Прямо комики, ей-богу. Ой, в боку закололо. Довел меня. Ну, дядь Сань… Ну, артист.
Саня. Не во мне дело! И не в Кольке!
Макеевна. А в ком?
Саня. В тревожности положения! Раньше, слышь, раньше на речку смотришь – речка и речка, ничего особенного, все хорошо, замечательно даже. А теперь смотрю и думаю: отравленная! Вот течет, понимаешь, отрава! Отрава одна течет, и про другое не думается. Рыбы мало, правильно, но кажную минуту про отраву думать тоже… тяжело. Невыносимо прямо. И в этих, в продуктах, еще черт навалял. Ну, этих… Ну, как их?
Макеевна. Ну, кого?
Саня. Ну, эти… Стициды! О! Уже не морковка, не капуста, а стициды и стициды.
Макеевна. У себя на огороде, поди, здоровые овощи!
Саня. А дожди химические! Химия, говорят, оттуда шарахает! На небо закинешься, полюбоваться им, к примеру, захотелось, а про химию думаешь. Не хочешь, а думаешь. А нафиг мне эта химия? Потом…
Макеевна. В самом Ростове?
Саня. В Богаевском районе. Скоко там километров? Десять или семисят от города?
Макеевна. Я почем знаю?
Саня. И я не помню. С женами, с детями… всем кагалом уехали и живут. Так?
Макеевна. Далеко забрались.
Саня. Ну, так получилось. Край-то богатый, урожайный. Дак вот, раз в два года, а к нам, в Сибирь, погостить заявлялись. А теперь и не выберешься. На один билет полгода упираться. Это жизнь?
Макеевна. Может, лучше станет когда-нибудь?
Саня. Так не видать че-то, чтоб лучше. Хуже и хуже, это видать.
Макеевна. И без очков, правда.
Саня. Я, слышь, локаторы настрою на радио: почем там нынче билеты…
Макеевна. А почем?
Саня. Дак там инфляция! В какую дырку ни ткнись… Везде. Теперь токо ее и караулю. Для родственников совсем места в голове не осталось, одная инфляция на уме.
Макеевна. А я, дядь Саня, раньше думала – она хорошая.
Саня. Кто?
Макеевна. Она, инфляция.
Саня. Да ты че-о?!
Макеевна. Правда-правда! Еще когда телевизоры работали, еще вышка неопрокинутая стояла, передавали, мол, шахтерам из-за инфляции большу-ущую зарплату дали, которая им и не снилась. Вот, думаю, до нас бы скорей добежала эта инфляция. Ну не дура?
Саня. И слова-то такого раньше не знал.
Макеевна
Саня. А я с утра самого употреблял? Почти непьющим считаюсь, а счас предложи – не откажусь. Жадность откуда-то появляется.
Макеевна
Саня. Может, голодная просто?
Макеевна. Да нет, вроде, не пустой желудок. Может, я одна такая?
Саня. А я? Вот поднеси мне счас рюмашку… Думаешь, откажусь? Попробуй поднеси, поглядим.
Макеевна. Ничего нет, дядь Саня.
Саня. А че?
Макеевна. Думаешь, у меня тут завод водочный?
Саня. Не, к примеру, к слову.
Макеевна. Народ и будет сидеть сложа руки, конечно.
Саня. Колька! Куда-нить спрячь меня!
Макеевна. Да не он.
Саня. Хоть куда-нить!..
Голос Николая. Макевна!
Макеевна. Правда, он. Ну и бог с ним! Тебе-то че переживать?
Саня. Заподозрит что-нибудь про нас и обидится за Лидию. Изменил, предал, скажет, жену его.
Макеевна. Ну беги в избу, что ли. Под кровать там залезь и умри.
Саня. Ага.
Николай. Ты че не отзываешься? Чуть глотку не сорвал.
Макеевна. В доме-то не слышно. Как услышала – вышла. Здравствуй, дядь Коля.
Николай. Здоров.
Макеевна. Однако, за деньгами пришел?
Николай. Какими?
Макеевна. За кирпичи, «какими»… Ой, спасибо тебе, дядь Коля.
Николай. За что?
Макеевна. Что прищучил меня с кирпичами. Сроду воровкой не была, заела бы совесть, начисто заела. Я уж от тебя деньгами, не водкой откуплюсь. Ладно? А то в доме шаром покати, ни бутылочки.
Николай. Может, где притаилась одна?
Макеевна. Все углы обшарь – не найдешь.
Николай. Не, на всякий пожарный… Бывает, поставишь, затыришь куда-нибудь, а потом найти не можешь. Зимой на огороде бутылку заначил, а утром снег… как навалил… Не знал, мативо, где искать.
Макеевна. Нашел?
Николай. Ну-дак, снег растаял весной, нашел. Сама себя выказала. Давай поглядим?
Макеевна
Николай
Макеевна. Кого? Когда?
Николай. У Арефьевых, у Валентины.
Макеевна
Николай. Ну, на их половине, у Вали. Какая-то пропажа у них произошла крупная. ОМОН хотят из города вызвать… Те шерстить начнут – муравей не проскочит.
Макеевна
Николай. Да погоди. Про кого забегала? Э, Макевна!
Макеевна. И что… перемены у вас какой, переворота не было? Жена твоя где?! Теть Лида где?!
Николай. Да вон, на ваш колодец за водой…
Макеевна. Не девал ее никуда?
Николай. Она первая тебя куда-нибудь денет. А что?
Макеевна. А то! Зачем мне про перемены-обмены заливать, если на самом деле в подозрении меня держат?! Всю жизнь теперь в уголовках ходить из-за твоих кирпичей? Из-за глины какой-то всю репутацию потеряла!
Николай. С кем?
Макеевна. С кирпичами долбаными! Столько дней лежат… без движения, конечно. Думаю, может, и не очень им надо. Другие машинами, целыми составами тягают… По сравнению, что я сделала-то? Слезы! И расплатилась.
Николай. А я за кирпичи без претензий.
Макеевна. Да? А при чем тут ОМОН? Без мужа, без детей, так все и валить можно? Сладче всех, что ли, живется? ОМОН они вызывают… Двадцать лет на почте отпахала, грамоты да премии, а тут… Забирай свои кирпичи к чертовой матери!
Николай. Макевна! Эй… Эй, с ума сошла?
Макеевна
Николай. Ну, мативо! Просто так зашел… Кончай, Макевна!
Макеевна
Николай. Какую воровку? Че ты собираешь?
Макеевна. Шишки собираю да намеки ваши разные.
Николай. Ага.
Макеевна
Николай. Куда я их? Купила – значит, пользуйся! И не самооскорбляйся! Какая ты воровка? Все по уму было сделано. Хочешь, могу вообще бесплатно последние простить? Баста!
Макеевна. Говорю, не нужны мне твои кирпичи.
Николай
Макеевна. Ой!
Николай. Ну! Украл к едрене-фене!
Макеевна. Из магазина?
Николай. Х-хэ! В ем лет сто курева нет!
Макеевна. А с верблюдом, на пачке который?
Николай. Камал? Этот абрак горбатый враз на баланс посадит! Со своего стола заграбастал двадцать пачек и бегом в подпол.
Макеевна. У себя украл?
Николай
Голос Лиды. Маке-евна-а!
Николай
Макеевна
Николай
Лида. Дома? Слава те господи. Макевна, подержи калитку – воду занесу.
Макеевна. А ты чего с водой?
Лида. На колодец ваш ходила.
Ф-фу, умоталась.
Макеевна
Лида. Соли. Кто такие?
Макеевна. Да ну, какие там кавалеры?! Без их забот полон рот. У тебя дело ко мне или просто зашла? У Арефьевых, говорят, какая-то пропажа страшная. Ничего не слышала?
Лида. Нет. У нас папиросы кто-то стибрил, вот это точно. И кто – не поймешь. Лежали на столе и не стало. Как сквозь землю двадцать пачек.
Макеевна. А говорят, ОМОН хотят Арефьевы вызвать или уже вызвали…
Лида. Господи, что у них красть? Две ложки с пустой плошкой? А кто говорит?
Макеевна. Колька, дядь Коля твой и говорит.
Лида. Ты где его видала?
Макеевна. А бежал тут… Не сказал куда.
Лида. В какую сторону бежал-то?
Макеевна. Э-э, вон туда, к морю.
Лида. Откуда-то штаны знакомые. Недавно видела, на ком – не помню. Чьи штаны-то?
Макеевна. И не знаю даже. На кустах лежали. Гляжу, хорошие еще штаны, с дырой только. Из-за дыры, наверное, выкинули. Вот зашила. Буду в их на огороде копаться.
Лида. Я знаешь, че к тебе зашла?
Макеевна. Нет.
Лида. Тут у вас в околотке никто печь новую не кладет, не ремонтирует?
Макеевна. Зачем тебе?
Лида. Кирпичи тают у ворот, как снег. Седня во двор перекидаем, но кто-то же это делает. А вчера и папиросы прямо из дому украли. Совсем обнаглел народ. А что, ты говоришь, у Арефьевых пропало?
Макеевна. Я ничего не говорю. Колька твой, дядь Коля сказал.
Лида. А что – не сказал?
Макеевна. Сама спроси его. Или дядь Саню.
Лида. И Саня куда-то подевался. Не знаю куда.
Макеевна. Куда он девался?.. Вон, сидит себе…
Лида. Где?
Макеевна
Лида. Господи! Его штаны-то! Санины штаны! Ну точно его! А он как по поселку без штанов-то?
Макеевна. Ну а че… Лето еще, не холодно.
Лида. Не молодой в одних трусах на людях… Да даже если и молодой… Не у себя же во дворе.
Макеевна. У него они, поди, не последние. Другие надел.
Лида. Ничего не брал. А! С ним приключилось, наверное, что-то! Макеевна, а вдруг убили?
Макеевна. Да ну, кому тут убивать у нас? За тридевять земель живем.
Лида. Бичи какие-нибудь голодные понаехали из города, мушкетеры какие-нибудь…
Макеевна. Рикитеры.
Лида. Вот-вот. И пиджак у него еще крепкий, и рубашка хорошая. Может, еще и мелочь в кармане была. Удавят, в Байкал кинут, а там ищи – в жизнь не найдешь. Колька к морю, говоришь, бежал?
Макеевна. А? Но. Туда, вроде.
Лида. Убили, чует мое сердце. Кирпичи пропадают, папиросы украли, у Арефьевых, говоришь, пропажа. Поди, целая банда в поселке окопалась. Преступность-то растет с кажным часом. Сбегаю на берег, что ли, вдруг чего выведаю. Или айда со мной, а то одной боязно.
Макеевна. Не, не пойду, по хозяйству – черт ногу сломит. Беги, день еще белый, не бойся.
Лида. Пошла. Штаны пока никуда не девай, побереги для доказательства.
Макеевна. Поберегу-поберегу. Лети.
Теть Лида, ты куда?!
Лида. Валентина там Арефьева до тебя идет. Сталкиваться с ней не хочу, упрячусь пока тут. Ты в дом ее замани, я и выскочу. Как закрыто тут, не пойму? Изнутри, что ли?
Макеевна. Дак лучше в дом иди…
Валя. Хотела мимо пройти, гляжу, калитка нараспашку, ноги сами завернули. Вода у вас на колодце прямо-таки сахарная. Пила счас, чуть не обпилась. Лекарство – не вода.
Макеевна. Лекарство горькое.
Валя. И горькое, и кислое, и сладкое.
Макеевна. Счас, поди, подерутся там.
Валя. Где?
Макеевна
Валя. А кто там? Живность какую завела?
Макеевна
Валя. Ты про кого говоришь?
Макеевна
Валя. Ой.
Макеевна. А ты куда?
Валя. Не выдавай меня!
Макеевна
Валя. Ой, держите!
Лида. Макевна! Бандит у тебя! Бандит в сарае! За вениками!
Валя. Да где?! В доме он! Под столом! Ноги голые! Ой, скорее! Ой, помру!
Лида. Счас всех нас порубает! Лом! Лом тащите! Там он, в углу!
Валя. Не в углу! Под столом! С голыми ногами! Под столом торчат, я ж видела!
Лида. Я слепая, что ли? Под вениками шубуршится! Рычит… Прямо дуры какие-то… Ну, вон! Вон! Слышу его!
Валя. Дак и я слышу! Шлепает! По горнице ногами шлепает!
Макеевна. Ну и шлепает! Ну и шубуршится! Чего орать-то? Весь поселок ко мне счас во двор сбежится из-за вас.
Лида. Дак не стой! Зови народ-то! Макевна!
Валя. Ой, давай! Подымай население! Макевна! Кого-нибудь зови!
Макеевна. Ну и позову, ну и чего делать будете?!
Лида. Арестуют пусть! Или всех нас посечет!
Валя. Хоть свяжут как-нибудь!
Макеевна. Дак мужики это ваши! Там дядь Саня, а там дядя Коля! Кого арестовывать?! Вязать кого?! Совсем спятили!
Да что ж вы, екалэмэнэ, так орете! И вправду, поселок сбежится!
Николай. Поясница, мативо!.. Схватило. Не могу разогнуться. Слышь, Саньк!
Саня. Да я сам-то… Коленку, кажись, зашиб.
Николай. Они, вишь, как резко открыли. Вы че так резко-то?!
Саня. На камень, что ли, угадал… Или на кирпич твой!..
Николай. Какой кирпич, все в сарае. Ох, матушки, и не вздохнуть. Теперь неделю буквой «гэ» жить.
Лида
Валя. У меня… Мой, вон, согнутый стоит, а это твой костылями сверкает.
Лида
Николай. Ох, в глазах темно. Дай подержусь за тебя.
Лида. Макевна, он про какие кирпичи счас чесал? Не в курсе?
Макеевна. Вы токо меня никуда не приплетайте.
Валя. У нее мужики чужие по усадьбе без штанов гуляют, и не приплетайте… Хорошо устроились.
Макеевна
Валя
Макеевна. Какими белыми? Глаза разуй, в обслуживании так не заделают!
Валя. И заделала, и обслужила, спасибо тебе. Давай трудовую, благодарность запишем.
Саня. Валь, ты кого городишь?! Штаны порвал, Макевна зашила, а тут Колька с кирпичами…
Николай. Мативо! Счас кончусь, бабы! Лид, ты это… Слышь, Лид, помассажируй, пощипай как-нибудь! Спину пощипай!
Лида. А где они, Саня?
Саня. Кто?
Валя. Штаны где порвал? Как получилось-то?
Лида. Кирпичи где?
Николай. Какие кирпичи! Об ступеньку он ударился, когда с крыльца летел! На других сваливает!
Саня. Че это я на тебя сваливаю?
Николай. Обещался с Лидией жить, а сам!.. Маневр устроил: без штанов у чужих прохлаждаешься! Улицу нашу позоришь!
Саня. Да я… Да он… В огороде сидел, а тут…
Николай. Растутукался! И хлебный у него в семь часов, когда в девять на самом деле. Ты куда два часа каждый день тратил? По каким дворам шлялся? Кого искал?
Саня. Валь, он че? Лид, он че?
Валя. Да он-то «че», а вот где твое «че»!
Николай. И не пыхти, не пыхти! Лучше женам это… прям в глаза смотри! Умеешь шкодить, умей ответ держать! Лидия, вишь, на кого меня променяла!
Лида. А ты чего вдруг выпрямился?
Николай. Меня наглость человеческая из себя выводит, выкручивает всего. Видишь, выкрутила. А согнуться не могу…
Лида. Ну-ка, ну-ка…
Николай. Ого! Наши, что ль? А че-то не похожи.
Лида. Как «не похожи»?! И красные, и с дырками, вылитые наши. Макевна, они как тут оказались?
Саня. Как… Свои же кирпичи сам продает, а я у него улицу позорю. Сам-то и позоришь! Тьфу!
Лида. Кому продает?
Саня. Макевне, кому!.. Кода вином берет, а кода за бумажные.
Николай. Иуда.
Саня. Кто Иуда?! Я Иуда?!
Николай
Валя. Санька! Ты че, обалдел?!
Саня. Пусти, Валя!
Николай. Ну че ты там переминаешься?
Лида. Колька, стой! Колька! Стой где стоял!
Николай. Ну, где ты там? За баб прятаться да мужиков закладывать – токо это и умеем, да?!
Саня. Да я в жись никогда не прятался! Иди сюда, профост! Пусти его, Лида!
Лида. Валя, держи своего!
Валя. Дак держу! Ты держи!
Макеевна. Дядь Коля! Дядь Саня! Расцепитесь! Бабы, тащите их! Задушат! Задушат меня! Ой, счас помру!
Николай. Ох ты!.. Ох!.. Меня?! Одного?..
Лида. А счас и второго отоварим!
Николай. Да вы че, мативо! С колодца же! Холодная же!
Лида. Дак не стой на дороге! Я-то его хотела…
Николай. Хотела? Хотела – получила… Вот, мативо!
Валя. Че, Санька, тебя теперь полагается. Давай-ка, Лида!
Николай
Саня. Э, э, бросьте! Бабы, я-то при чем?!
Макеевна. Смотрите, и вправду радикулитов нахватают… Старые же.
Лида. Как кирпичи таскать да женами меняться – не старые, а тут…
Саня. Колька, мы, что ли, менялись? Сами же затеялись!
Николай. Стой-стой! Я один мокрый ходить, от простуды загибаться не намерен. Че ждете-то? Быстрее, девки!
Валя. Ой, Коля!
Лида. Да что ж ты, мативо! Стоит, расшиперился, как этот…
Николай
Лида. Лидка… Зачем подставляешься-то?
Валя. А мой-то! Как реактивный! Нырк – и нету! Ну надо же!
Николай. Ну че, все? Похохотали? Теперь так: я счас пойду…
Валя. Лид, он че, Николай-то? Заплакал прямо…
Лида. Ниче, стреляться побежал. Слышали? Давай кисель варить.
Макеевна. А ружье-то у вас есть? Впопыхах еще и правда застрелится…
Саня. Да не! У него там боек сломан, с прошлого года!
Лида. Да какое там застрелится! Нас всех переживет.
Валя. Как-то, Лида, говорил он все-таки… У меня мурашки прямо по рукам.
Картина девятая
Валя. Ну че?
Лида. Че, не открывает. И с огорода калитку запер, и ворота, вишь.
Макеевна. И ставни, видно, на затычках.
Саня. Ну, изнутри. Начисто замуровался.
Лида
Саня. Лид, я ж говорю, боек сломан. Без бойка не застрелишься.
Макеевна. А веревка-то есть в доме?
Лида. Какая?
Макеевна. Хоть бельевая, хоть какая…
Валя. Макевна, типун тебе!..
Макеевна. Ну, если ружье сломано, как-то же будет выкручиваться.
Лида. Коля! Коля! Веревку не трогай! Слышь там?! Нужна она мне! Стираться буду! Слышь!
Валя. Лид! Лид! Надоумишь еще! Зачем подсказываешь-то? Смотрите, сама же и подсказывает.
Лида
Валя. Опять! Лида, с ума сошла?!
Лида. Пойдет за ней, тут мы его и прихватим. Сань, беги в огород к бане, покарауль.
Саня. Да че там… Если захочет, и на ремне можно, на шарфике… каком-нибудь.
Макеевна. Не хватит шарфика: маленький.
Саня. Ну скоко там?
Макеевна. Ну девяносто пять сантиметров, ну метр, от силы.
Саня. Ну и че? Простыни, вон, взять да располосовать на эти… на ленты. Или шторы.
Лида
Саня. У покойника, что ли?
Лида. Я че, даром, что ли, писят лет с ним корячилась? Для чего, для какой радости? Чтоб он так вот запросто… одну меня оставил? Да? Убью, мативо, паразита! Открывай, Колька! Я ведь тоже могу! Я ведь без тебя, оглоеда, минутки тут не останусь! Я ведь за тобой, паразитом, побегу! Вон, в бане веревка-то!
Николай. А ну, мативо! Давайте отсюда на благородное расстояние! Саньк!
Саня. Оу!
Николай. Боек-то целый! Зятек, Володька, починил!
Саня. Как?
Николай. Напаял тут чего-то! Как знал, мативо!
Саня. Но! Как нарочно!
Голос Николая. Прощай, Лидия! Любил тебя! По сю пору люблю! Слышь, Лидия!
Лида. Слышу, Коля! Золотко мое, Коленька! Не надо там!
Макеевна. Эй, дядь Коля, случилось что?
Саня. Не получилось, однако. Да, Кольк?
Валя. Лида… Лида, ты жива? Нет?
Николай
Саня. Ты че, Николай?
Лида
Валя
Лида. Николай где?
Макеевна. Тьфу ты! В бок, в бок-то глянь, теть Лида!
Саня. На ком лежишь-то?
Лида
Николай. Лидух… Лидух…
Саня
О, разревелись. Живы, и слава Богу, и ничего не надо. Да, Валюх?
Макеевна. Че-то там… Несет чем-то, пахнет.
Саня. Порохом, чем. Ружье старое, дымное. Да, Кольк?
Николай. В чем и дело-то. Боек сломан, я его не заряжал даже!
Саня. А как тогда?
Николай. А вот черт его знает. Патронов вообще сто лет не покупал.
Лида. Палка, вон, раз в год стреляет.
Николай. Может, правда, как палка… А, Саньк? Сел на кровать, положил рядом, не шевелил его даже. Как саданет. Само.
Макеевна. Никакой не порох! Тесто, по-моему, сбежало, че-то дрожжами повеяло.
Саня. О, о, насмешил кто?
Валя. Коль! Коля, ты куда сунул-то?..
Николай. Кого?
Валя. Ты ж ее… Ой, умора. Ой, не могу! Куда засунул-то?
Николай. Никому никого не совал…
Лида
Николай. Ну правда.
Валя. Из подпола-то тащили-то!
Николай
Саня. Куда? Чего?
Макеевна. Теть Валя, нам-то расшифруй.
Валя. Да бутыль с брагой у его взорвалась! Никакое не ружье! А мы… А сам-то чуть в штаны не наклал! Ой, умора! Ой, не могу!
Макеевна. Бражка взорвалась?
Саня
Голос Николая. Санька! Кружку!
Саня
Лида. Она ж в подполе была, за картошкой…
Валя. Но, а потом вытащил! Папиросы за пазуху, а бутыль под кровать взял и задвинул!
Лида. А! Это, поди, когда мы с Саней у вас ковры забирали!
Валя
Лида. Глядим, ни тебя, ни Кольки в доме, подполье нараспашку, мы и взяли.
Валя. Дак а мы-то через наш подпол в ваш за папиросами… Еще отлил себе в банку.
Макеевна. Они, наверно, и счас себе в желудок отливают за милу душу.
Лида. Всю ж уговорят! Еще и вылижут.
Валя. Ой, бежим, Лида!
Макеевна. Теть Лида, а мне куда теперь… с кирпичами-то как? Куда деваться?
Лида. Да черт с ними! Надо – еще тебе натаскаем. Бежимте! Ведь всю счас вылакают! Такая бражка вкусная получилась. Я ведь там уже сколько-то отпивала.
Макеевна
Картина десятая
Саня, Ваня, с ними Римас[2]
Дедам моим – Петру Рудакову, Ивану Краснощекову,
бабкам моим – Софье, Александре, Анне посвящаю.
Великим труженицам и матерям, воинам,
защитившим Родину нашу от фашизма – вечная светлая память!
Действующие лица
АЛЕКСАНДРА
АННА сестры
СОФЬЯ
ПЕТР ПЕТРОВИЧ РУДАКОВ, муж Софьи
ЖЕНЯ, дочь Рудаковых
ВИТЬКА, сын Рудаковых (младенец)
ИВАН ДЕМЕНТЬЕВИЧ КРАСНОЩЕКОВ, муж Александры
РИМАС АЛЬБЕРТОВИЧ ПАТИС, холостяк
Часть первая
Картина первая
АЛЕКСАНДРА. Женя! Вот куда… забралась. Обыскались тебя! И на озеро, и на речку… Фу.
ЖЕНЯ. Под кустом. Спит. Вон.
АЛЕКСАНДРА. А че ж ты его бросила там? Змеюка какая покусает…
ЖЕНЯ. Оборонку ему сделала.
АЛЕКСАНДРА. Какую оборонку?
ЖЕНЯ
АЛЕКСАНДРА. Как это?
ЖЕНЯ. Ну как… Как звери помечают. Пописала вокруг куста. Хоть мышь, хоть змея… Почуют и уйдут.
АЛЕКСАНДРА. Ойё-ё-о-о!
ЖЕНЯ. Дядь Ваня твой. Он всегда так делает. Границу набрызгает вокруг корзины – с малиной, с грибами – и все. Даже медведь заопасается.
АЛЕКСАНДРА. А я не знала.
ЖЕНЯ. Да ты че, кока?[3] И пацаны всегда так делают.
АЛЕКСАНДРА
ЖЕНЯ. Теть Нюра опять брюхатая.
АЛЕКСАНДРА. Ды ты че?!
ЖЕНЯ. Да! Поди, к зиме кого-нибудь уже выродит.
АЛЕКСАНДРА. А-а! Надо же, заметила. А я, слепорыло, ниче не вижу.
ЖЕНЯ. Она их куда рожает-то, кока? Еще война вон… началась.
АЛЕКСАНДРА. Ты как заметила? Может, ошибаешься?
ЖЕНЯ. А че ж тогда все время у нас огурцы соленые просит?
АЛЕКСАНДРА. Господи, огурцы баба любит, вот и просит.
ЖЕНЯ. Знаешь, сколько она их за один раз съедает? Целую миску.
АЛЕКСАНДРА. Засол хороший.
ЖЕНЯ. Да? Ей тазик навали – тазик съест. Еще известку колупает.
АЛЕКСАНДРА. Зачем?
ЖЕНЯ. Колупает и сосет. Колькой беременна была, так делала, Сережкой – так делала, Капкой – тоже. Сколько раз мел у меня просила, я ей из школы таскала.
АЛЕКСАНДРА. Мел ела?
ЖЕНЯ. Да! И мел!
АЛЕКСАНДРА. Организм, видно, требует. Не хватает в нем, наверно, копонентов каких-то… Копанентов, да?
ЖЕНЯ. Компонентов.
АЛЕКСАНДРА. О! Компонентов. Вот и жует. Ну и пусть себе жует, ты-то че переживаешь? Мне, вон, Бог никак детей не дает… Сейчас бы сказали: «Александра, вот тебе целое ведро извески, садись и ешь. Ведро уговоришь – будет тебе ребятеночек. Я бы и бочку за такую-то радость ухнула, чесно слово.
ЖЕНЯ. И померла бы сразу.
АЛЕКСАНДРА. С такой радостью впереди никакая смерть не страшна.
ЖЕНЯ. Крестная…
АЛЕКСАНДРА. У?
ЖЕНЯ. Вот если бы ты родила, я бы с радостью и возилась бы, и нянчилась, и помогала бы тебе…
АЛЕКСАНДРА. Ну нету, нету. Ну как я его тебе? По-щучьему веленью, что ли? Не знаю… То ли я пустая, то ли муж мой шалапутный.
ЖЕНЯ. В Краснослудку с дядей Ваней съездите, или в область – в Молотов – в женскую больницу, узнайте. Там точно определят.
АЛЕКСАНДРА. Ты что! Боюсь! Вдруг скажут… Александра Алексеевна, скажут, недоделанная вы для женского счастья, бракованная, не ждите никого… Не надейтесь, в общем. Мне тогда в петлю сразу.
ЖЕНЯ. Почему?
АЛЕКСАНДРА. Ивану-то сказать придется. А он возьмет и подумает: это че ж, мне теперь до последнего, до самой смерти без детей, без сына жить? Мужику в перву очередь всегда сына иметь хочется. Вон, твои Витьку народили, дак Петр-то целую неделю все село миловал, обцеловывал – не знал, куда деваться от счастья такого.
ЖЕНЯ. Ага, перепились и чуть не утонули со сплавщиками.
АЛЕКСАНДРА. Дак от счастья же. Ну вот… Подумает Иван, затылок почешет, потом вот так за шкирку подымет меня, посадит перед собой и скажет: знаешь что, супруга моя пустобрюхая, люблю тебя, а все ж таки пойду сейчас к какой-нибудь лахудре сына себе клепать.
ЖЕНЯ. Вот ни в жизнь дядя Ваня ни к кому не пойдет!
АЛЕКСАНДРА. Пойде-о-от. Он когда яростный сделается, его ниче не остановит.
ЖЕНЯ. А ты?
АЛЕКСАНДРА. А че я? Пусть попробует. Коса у нас, как бритва, острая. Как махану литовкой-то… Сначала кобеля моего курносого, потом себя. Такая трагедь закрутится – лучше не начинать. Лучше сразу в петлю.
ЖЕНЯ. А если врачи на дядю Ваню покажут, если из-за него у вас детей нет?
АЛЕКСАНДРА. Маленько полегче, конечно. Я-то ему изменять не собираюсь. С другой стороны, ему, опять же, горе. Передо мной всю жизнь виноватиться ему потом? Зачем? Не хочу я так. А ну их к черту, Женечка, больницы эти. Может, судьба еще смилостивится, может, еще пошлет Бог кого. А мы у вас баню истопили, намоемся сегодня. Пойдем, а то накостыляет мать тебе. Видишь, минуты без тебя прожить не может.
СОФЬЯ. Женька, ты почему удрала-то? Или дел нет – тебя по селу рыскать?
АЛЕКСАНДРА. Вы передохнуть девке дайте маленько.
СОФЬЯ. Прям, уработалась.
ЖЕНЯ. Мама, можно я на озеро сбегаю?
СОФЬЯ. Чего там потеряла?
АЛЕКСАНДРА. Искупаться девка хочет, чего…
СОФЬЯ. Дома дел невпроворот, она купаться… Вечер же скоро.
ЖЕНЯ. Я быстро, только окунусь.
СОФЬЯ. И кур домой гони. Опять в овраг умотали. Разок искупаешься и гони их. Слышь?
ЖЕНЯ
СОФЬЯ. Ее одну слушаются. От меня, от бати разбегаются и все, а за ней, как дрессированные – бегут, аж с ног друг друга сшибают. Ну ты посмотри.
АЛЕКСАНДРА. Золотая девка. Жалей ее. Ей ребячаться-то осталось – всего ничего.
СОФЬЯ. А я жалею. Нюрке вон, старшей нашей скажи. Замотала ребятней своей. «Женя, покорми, Женя присмотри, Женя»… Батрачка она тебе, что ли?
АННА. Дак племянница.
СОФЬЯ. Ну, и воду теперь на ней возить?
АЛЕКСАНДРА. Нюр, а ты че, опять беременна?
СОФЬЯ. Нюрка!..
АННА
СОФЬЯ. Ты куда их рожаешь-то?
АЛЕКСАНДРА. На засол. Война вовсю разыгрывается, они детей клепают.
СОФЬЯ. Вы че, с ума с Михаилом сошли?
АННА
СОФЬЯ. Дак прошли уже три недели-то. Считать умеешь?
АННА
АЛЕКСАНДРА. Ага, ага. Уже Минск, всю Беларусь захапали!
СОФЬЯ. А если год? А если два? Чем кормиться с ордой вашей будете?
АЛЕКСАНДРА. Что ты, Соня?! Какие два?! Полгода! Ей, поди, сам Сталин с Гитлером полгода нагарантировали. Да, Нюра?
АННА. Я что, нарочно, что ли? Как эти… набросились. Не переживаю, думаете?
АЛЕКСАНДРА
СОФЬЯ.
АННА. Саня, может еще и не докатится до нас… война-то?
АЛЕКСАНДРА. Вообще-то раньше не докатывалась.
СОФЬЯ
АННА. Где?
СОФЬЯ. Вон! Внизу! Куда это он так? Аж пятки сверкают.
АЛЕКСАНДРА. Девки, а ведь это бык за ним гонится…
АННА. Жора, по-моему. Жорка, ага.
СОФЬЯ. Батюшки… Сюда не завернет? Забодает нас с Витькой.
АННА. Нет. К реке бегут.
ИВАН. Саня!
АЛЕКСАНДРА. Ох!
ИВАН. Председателя не видели?
АЛЕКСАНДРА. Напугал, зараза!
АННА. К Чусовой, вон, чешет.
СОФЬЯ. Петь, бык его гонит!
ПЕТР. Скорей, Иван.
ИВАН. Ждите здесь.
ЖЕНЯ. Мама! Кока! Жорка с фермы сбежал! Папа с дядь Ваней его ловят!
СОФЬЯ. На Витьку, домой бегите. На озеро не пошла?
ЖЕНЯ. Я папу встретила…
СОФЬЯ. Ну молодец. Идите домой, сейчас придем. Отца дождемся. Идите.
ЖЕНЯ. Ага.
АЛЕКСАНДРА. Уже не видно их отсюда. О, с фермы скотники бегут…
СОФЬЯ. Бык вроде смирный, никогда ни за кем не гонялся.
АННА. Председателя, видать, не любит.
АЛЕКСАНДРА. Полюбишь такого придурка.
АННА. Но. В конюшню к Мише зайдет, они на него лягаются.
АЛЕКСАНДРА. Зло, поди, на твоем Мишке срывает?
АННА. Но. Косится.
СОФЬЯ. Фи-и, косится… Петр с ним каждый день цапается. На ножах живут.
АННА. А че?
СОФЬЯ. Делать ни черта не хочет. Водку жрать с уполномоченными, колхоз разворовывать – это да. Сам напортачит, на Петра все сваливает. Уйди, говорю ему, уйди ты на хрен с этого «завпроизводством». Ему колхоз жалко. Никому не жалко – все специалисты разбежались – ему жалко.
АЛЕКСАНДРА
ИВАН. Арестовали Жору. Сдали мы с Петькой товарища. Повели… Под конвоем. Идите, посмотрите.
СОФЬЯ. А кто?
ИВАН. Дзюба с Филиппычем. Скотники.
АННА. Председателя не вижу… А где он?
ИВАН. Жорка утопил.
АЛЕКСАНДРА. Ты че такой мокрый?
ИВАН
АННА. Захлебнулся? Губарев?
ИВАН. Но. Новую профессию теперь осваивает. Рыбий пастух!
АННА. Едит твою!
ИВАН. Такие дела, Нюрок. Магадан Жорке светит, может и расстреляют.
СОФЬЯ
АННА
ПЕТР
СОФЬЯ. Женя домой унесла.
ПЕТР. А-а. Прибегала?
АЛЕКСАНДРА
ПЕТР. Лезть не надо, куда не просят. Фартук хотел снять.
СОФЬЯ. Какой фартук? С кого снять?
ПЕТР. С быка. С кого ж еще?
СОФЬЯ. Он в фартуке, что ли, ходил?
АЛЕКСАНДРА. В стадо кто его без фартука пустит?
ИВАН. Елдатер, Сонь, называется. Из брезента. А ты че, никогда быка в фартуке не видела?
СОФЬЯ. Нет.
ПЕТР. В деревне выросла и не видела?!
СОФЬЯ. Да зачем он ему?
ИВАН
АЛЕКСАНДРА. Только матом не крой.
ИВАН. Не буду.
ПЕТР. Другим покроет.
АЛЕКСАНДРА. Чем?
ИВАН. Чем бык корову. Тихо! Смотри, Сонь. Дай-ка фартук свой. Дай, дай. Смотри.
АЛЕКСАНДРА. Уйди!
ИВАН. Ну подмогни! На Нюрке, что ль, показывать?
АННА. Давай.
АЛЕКСАНДРА
ИВАН. Здесь стань. Посмеемся хоть. Я – Жора!
АЛЕКСАНДРА. Че делать-то?
ИВАН. Э-эх!
АЛЕКСАНДРА
ИВАН. Саня, мы счас с тобой крупный рогатый, он по-нашему не умеет.
АЛЕКСАНДРА. А ниче не чувствую!
ИВАН. Дак я ж в фартуке!
АЛЕКСАНДРА. Дак он же не брезент!
ИВАН. Дак и я не Жора!
СОФЬЯ
ИВАН. Пестру-у-у-у-ха!
АЛЕКСАНДРА. Жо-о-о-ора!
ИВАН. Не могу-у-у-у-у! Мешает че-то!
СОФЬЯ
АННА. Фартук!..
СОФЬЯ. Елдотер…
ПЕТР. Сонь! А я свободный! Я без ничего!
СОФЬЯ. Уйди-и!
АЛЕКСАНДРА. Сымай его!.. Жор… Жор… К черто… вой матери!
ИВАН. Не могу-у-у, Пеструха!
АЛЕКСАНДРА. По… Почему?!
ИВАН. Как мне его… копытами-то?!
АННА. Копытами… Не развяжешь, правда!
АЛЕКСАНДРА. Жорушка-а!
АЛЕКСАНДРА. Ванька, сука!.. Кобель!.. Иван! Хватит!
ИВАН. Все, ребята! Поворачиваем к людскому обличию…
АЛЕКСАНДРА. Нюра, никого там нет? Черте че подумают…
ПЕТР. Саня! Мы ж шалим!
СОФЬЯ. Ик… ик… Обхо… ик… хоталась. Ик. Ох, не к добру.
АЛЕКСАНДРА. А что, Губарев развязывать начал?
ПЕТР. Как раз в этот самый момент.
ИВАН. Жорка к корове сзади пристроился – заскочил на нее, хрипит, мучится из-за фартука, Губарь на Жору сзади прыгат, примеривается, фартук стягиват, узел рвет.
СОФЬЯ. Добро дело хотел сделать, да?
АННА. Его порвешь… Там ремень кожаный.
ПЕТР. Вообще снимать нельзя – корова-то неплановая, да еще беременная.
АЛЕКСАНДРА. Дак зачем тогда он?
ПЕТР. Спроси его.
ИВАН. Загляделся на процесс! Да еще подвыпимши. Городской, никогда не видел… Как оно там, в натуре?
АННА
ИВАН. Заинтересовался. А Жорка че?.. За претендента его, наверно, принял.
СОФЬЯ. Пьяный, а на ферму поперся… Придурок.
ПЕТР. С гостями гулял. Из города, с Молотова приехали. За молоком пришел – отпаивать после пьянки.
СОФЬЯ. А кто такие?
ПЕТР. Какие-то военные.
АЛЕКСАНДРА. Поди, вас на войну забирать? А, Иван?
ИВАН. Черт его знает. Тянут какую-то холеру. Вон, из Дивьи многих позабирали, а из нашего Ромахино, да еще васильевских… Как забыли.
АННА. Глухомань, пока доберутся.
ПЕТР. Лес весь сгоним по Чусовой и заберут.
ИВАН. Там лесу-то… На один перегон осталось.
СОФЬЯ. Ну и что? Кому-то ж надо его сплавлять.
ПЕТР. Ну вот. Сплавим и пойдем. Неделей раньше, неделей позже… Весь транспорт на запад битком – не знают, где вагоны брать.
АЛЕКСАНДРА. О господи!
ИВАН. Дак уже и товарняк, товарные вагоны задействуют. Точно-точно.
СОФЬЯ. Че буде-е-ет?.. Мамочка моя, че буде-е-ет?..
ПЕТР. Ладно, день, да наш. Вы баню сготовили?
СОФЬЯ. Саня, как думаешь – протопилась баня?
АЛЕКСАНДРА. Пойдем поглядим. Нюр, Мишку своего веди, с мужиками попарится.
АННА. Лучше я с ним. Чижело ему на одной ноге.
АЛЕКСАНДРА. Мужики, что ль, не помогут? А время потеряем. Ждать, пока вы там наплескаетесь вдвоем…
СОФЬЯ. Наплескались уж. Петь, Иван, Нюра-то опять у нас беременная.
ИВАН. Нюрок, дай пять.
АЛЕКСАНДРА. Сначала мужики помоются, потом мы.
ПЕТР. А мы после вас еще разок! Да, Ваня?
АЛЕКСАНДРА. Только давайте побыстрее, чтобы заполночь не ложиться.
ИВАН. Еще ж за столом посидеть. Нюр, самогонки притащишь?
АННА. А сколько?
ИВАН. Петь, сколько?
ПЕТР. Пять человек? Ну литр.
ИВАН
АННА. Литр принесу.
Картина вторая
ГОЛОС СОФЬИ. Женя!
ЖЕНЯ. Что?!
ГОЛОС СОФЬИ. Огурцы со дна бери!
ЖЕНЯ. Ладно!
ГОЛОС СОФЬИ. Побольше бери! У мужиков спроси – скоро они там?!
ЖЕНЯ. Ладно!
ЖЕНЯ. Ой, здрасьте.
РИМАС
ЖЕНЯ. В бане. Моются.
РИМАС. С кем?
ЖЕНЯ. С дядь Ваней.
РИМАС. Краснощеков?
ЖЕНЯ. Да. Парятся… По второму разу пошли. Позвать? Папа! Дядь…
РИМАС. Погоди. Я сам.
ЖЕНЯ. Дядь Римас! А вы… на войну его? Забираете, да?
РИМАС. Матери не говори, что был. Отцу скажи… Зайду.
ЖЕНЯ. Папа! Дядь Ваня! Вы скоро?
ГОЛОС ПЕТРА. Все-о-о! Уже идем!
СОФЬЯ. Вот парятся! Вот парятся!
АННА. Одного раза мало им.
СОФЬЯ. Они ж и так первый раз долго парились. После их зашли, у меня аж волосы затрещали. Второй раз?! Не-е – чистое пекло. Ни за какие калачи.
АЛЕКСАНДРА. Вона че-о! А я голову сломала – че там у Соньки внизу живота потрескивает?
СОФЬЯ
АЛЕКСАНДРА. А я б за милу душу… по второму кругу, как мужики.
АННА. Так шла бы сейчас с Иваном, с Петей…
АЛЕКСАНДРА. А че-то промахнулась! Ты где раньше была? Не подсказала!
АННА. Заревнует Соня. Не боишься?
СОФЬЯ. Для родной сестры-то? Фу-у, ниче не жалко!
АЛЕКСАНДРА. Кажется, идут. Пыхтят.
СОФЬЯ. Наконец-то. Ну вы че, мужики?
ПЕТР
ЖЕНЯ. Ладно-ладно. Не буду.
СОФЬЯ. Чего не будешь?
ЖЕНЯ. Болтать не буду. Без толку. Да, папа?
АЛЕКСАНДРА. Девки, гляньте, аж дымятся.
СОФЬЯ. Ну, напа-а-арились…
АННА. Малехо не сварились. Да?
СОФЬЯ. Так-то уж зачем? Ну вы че?
ПЕТР. Пока пар живой… Жалко упускать.
ИВАН. Зря Михаил твой, Нюр, отказался. Петро, на третью ходку… Отважимся?
СОФЬЯ. Куда? Помрете! Идите полежите лучше.
ИВАН, ПЕТР
АЛЕКСАНДРА, СОФЬЯ, АННА
АЛЕКСАНДРА. Тьфу на вас! Шуты Балакиревы…
АННА
СОФЬЯ. Нюр, сиди.
ИВАН
СОФЬЯ
АЛЕКСАНДРА. Наливайте. Ванька, че сидишь?
ИВАН. А ничего ж нету!
АЛЕКСАНДРА
ИВАН. Другое дело. Оприходывам?
АЛЕКСАНДРА. Давай, не тяни, стемнеет скоро.
СОФЬЯ
ЖЕНЯ. С газетой играет.
АЛЕКСАНДРА. Пацан какой золотой! Таких не встречала. Он когда-нибудь у вас плачет, хоть маленько капризничит?
ПЕТР. А чего ему? Поел – поспал, проснулся – опять поел, опять поспал.
СОФЬЯ. Тут батя ему как-то газету сунул. С правления принес, где про Минск, что сдали, про мобилизацию… Радости! Лучше игрушки… Всё – нет! Шуршит, комкает, шлепает по ней. Обхезается, обписается – э-э, гори оно огнем. Пока всю не истеребит на мелки кусочки – мелки-мелки – без внимания.
ПЕТР. Часами может играться с ней.
СОФЬЯ
ЖЕНЯ. Бубукает че-то себе под нос.
СОФЬЯ. Разговаривает сам с собой, ага. Ой, а порвать когда не может, сердитый такой сделается – бровки насупит и ножками вот так, вот так…
АННА. Сучит, сучит…
СОФЬЯ. Ножками сучит. Умора.
ИВАН. Писателем заделается или этим… корреспондентом. Давайте за детишек…
ЖЕНЯ. И чтоб никого не забирали, чтоб скорей война кончилась!
ПЕТР. Эй! Эй! Ты чего разговорилась? Спать хочешь? Пойдешь.
ЖЕНЯ
СОФЬЯ. Взрослые разговаривают – не лезь, а то быстро… на лежанку.
ЖЕНЯ. Я больше не буду.
СОФЬЯ. Сиди молчи. Ешь лучше.
ИВАН. За детишек… За Витьку, за Женю, за Нюриных чертенят.
АННА. Хулиганы, да.
ИВАН. Дурак, Нюр, твой Мишка, что не пришел. Вон гулеванье какое получилось.
АННА. Не знаю… Рогом уперся – не пойду и все. Упрямый такой. Че уперся?..
ПЕТР. Да не упрямый.
АННА. Да? А уперся. Чего уперся тогда?
ПЕТР. Боится, наверное. Трусоватый он у тебя, Нюр.
СОФЬЯ. Господи, нас, что ли, боится?
ИВАН. Председателя. Знает, что Петр с тем на ножах.
АЛЕКСАНДРА. Ну и что?
ИВАН. Санька, смотри. Губарева с города выперли? Выперли. К нам заслали? Заслали. Вот и дерет жопу перед начальством… Выслуживается, чтобы назад вернули.
СОФЬЯ. А Михаил-то тут причем? Тот дерет, выслуживается… Михаил-то причем?
ИВАН. Здрасьте! Я, к примеру, перед начальством вот так вот, чуть не лбом в землю, а мои подчиненные… Этот… Характер будут мне свой показывать? Как Петька Рудаков? Не, не надо. Пусть лучше тоже елозят передо мной, как я там, пусть выслуживаются. А Мишка это дело скумекал. Хорошо скумекал. Он счас кто? Начальник конюшни. Правильно? А узнает Губарь, что он с его врагом якшается, в бане парится… Все! Навоз меси, хвосты крути. Он же злопамятный, падла, Губарь наш. Вот Мишка и осторожничает.
ПЕТР. Нюра!
ИВАН. Я че, не туда загреб?
ПЕТР. Оба не туда. Постой, Нюр!
АННА
ИВАН. Нюр, про Губарева я…
ПЕТР. Нюра, прости.
АННА. Он кому из вас плохого чего сделал?
ИВАН. Нюр, звездани меня! Звездани! Звездани по-нормальному!
АННА. Знаешь, че я вам скажу?
ПЕТР. Говори, Нюра.
АННА. Будете моего Мишу обижать, слова ваши поганые еще… Придушу на…![4] И тебя придушу на…, Петр! И тебя, Иван, придушу.
ИВАН
ПЕТР. Прости, Нюра.
СОФЬЯ. Э, э! Батя! Ты чего?!
ПЕТР. Честное слово, ты меня знаешь… Нюра!
ИВАН. Да ек комарок!
АННА. Он же для близиру так с председателем. Для близиру. Но.
СОФЬЯ
АННА
АЛЕКСАНДРА. Ну все, хватит… топать в одно и то же место. Выпьем.
ИВАН. Ну че? За мир на всей планете? Нюрк, Соня, Саня, за добры отношения?
СОФЬЯ. Давайте.
АЛЕКСАНДРА
АННА. Я на язык, для вкусу.
СОФЬЯ
АЛЕКСАНДРА. Путь еще пожует. Или наелась?
ЖЕНЯ. Угу.
СОФЬЯ. Взрослые сидят, матерятся… Уши развесила. Иди.
ПЕТР. За мир, значит…
АННА. Кого делать?
ИВАН. Родину, Нюр, родину защищать… пора. Че сидеть? Да, Петр?
АННА. А-а. Но. Еще самогону? Я сбегаю.
СОФЬЯ. Хватит-хватит. И есть еще… Не пьяницы же. Саня, Ваня, спойте лучше. Давно не пели.
АННА
ИВАН. Какого? Их много.
АННА. Где доска сломалась.
АЛЕКСАНДРА. А-а… Ванька, заводи.
СОФЬЯ
ЖЕНЯ. Мам, можно песню послушать?
СОФЬЯ
ПЕТР. Доча, иди ко мне.
СОФЬЯ. Послушай и сразу в дом.
ЖЕНЯ
СОФЬЯ. Давай, Иван… Саня.
АЛЕКСАНДРА
ИВАН. Тося… А счас Катька.
АЛЕКСАНДРА. Доиться просят. Допивайте, ребяты, остатки, пора идти.
СОФЬЯ. Посидели б еще.
АЛЕКСАНДРА. Козы, слышишь, надрываются. Доить надо.
АННА. Пока светло. Да?
АЛЕКСАНДРА. Конечно.
ИВАН
АЛЕКСАНДРА. Нюр, бери посуду, поможем Соне.
АЛЕКСАНДРА. Вань!
ИВАН. Оу?!
АЛЕКСАНДРА. Шайки-то в бане забыли! И Нюрину, и нашу! Сбегай, принеси!
ИВАН. Тю ты, ек комарок…
РИМАС
ПЕТР
РИМАС. Елки-палки… Прицелился… Ладно, ничего.
ПЕТР. Патис?
РИМАС. Хорошо милицию встречаешь.
ПЕТР. Так я… А ты чего тут?
РИМАС. Радио дома нет – пришел вас послушать.
ПЕТР. И как?
РИМАС. Что?
ПЕТР. Радио. Понравилось?
РИМАС. Заслушался. Чуть под твою брызгалку не попал. С Краснощековым гуляешь?
ПЕТР. С ним.
РИМАС. Закуришь?
ПЕТР. Давай. Римас Альбертыч, ты, правда, чего тут делаешь? Спичку дай.
РИМАС. Сейчас-то облегчись. Не терпи.
ПЕТР. Расхотелось.
ИВАН. О! Патис! Здоров, Римас Альбертыч!
Женька сказала, был ты, убежал. Чего? Мог бы попариться…
РИМАС. Некогда.
ИВАН. Ну раз некогда… давай.
РИМАС. Что давай?
ИВАН. Я почем знаю. Ты… с повесткой, наверное… Или как? Правильно, Петь?
ПЕТР. Если на фронт – повестка… А чего еще?
ИВАН. Мы уж было подумали – забыли про нас.
РИМАС. На арест не повестки – ордера выписывают.
ПЕТР. Какой арест?
ИВАН. На фронт когда?
РИМАС. А как стемнеет.
ИВАН
ПЕТР. А где они?
РИМАС. У председателя догуливают. В три ночи за тобой, потом к Краснощекову… пойдем.
ИВАН. Ко мне?
РИМАС. К тебе. Как стемнеет, уходите… Чтоб никто не видел.
ПЕТР. Бумагу, что ль, накатал кто?
РИМАС
ИВАН. Кто?
РИМАС. Не ясно кто?
ПЕТР. Губарев?
Римас… В чем обвиняют?
РИМАС. Разное. Жучок в муке… Шесть мешков. Было?
ПЕТР. Вот гадина! Он же сам из муки всю березу выкинул!
РИМАС. Какую березу?
ПЕТР. Ветки! Обшкуренные…
ИВАН. От жучка они. Если ветка в муке, с ней – хоть десять лет – ничего не сделается. И никаких жучков.
ПЕТР. А этот долбень – председатель, мать вашу – взял и всю березу выкинул… Никому ничего не сказал. Конечно, жучок появится.
РИМАС. Подумал, наверное, что мусор?
ПЕТР. А там есть, чем думать? Не знаешь – спроси.
РИМАС. А с фермы зачем весной прогнали? Побили зачем?
ИВАН. Дак он пьяный к дояркам в трусы полез! И глядеть на него?
РИМАС. А бить-то зачем?
ПЕТР. Да не били его.
ИВАН. За шкирку взяли и вытащили с территории. И все!
РИМАС. Вот вам и вредительство, вот вам и заговор… против местной советской власти.
ИВАН. Петь, надо было нам первыми бумаги двигать.
ПЕТР. Надо было, да не та кобыла.
РИМАС. Как до Молотова доберетесь? Машин нет, пешком… В семь утра эшелон с добровольцами отходит. Не успеете.
ИВАН. А если по реке до Дивьи?
ПЕТР. На веслах?
ИВАН. А че? Вдвоем, по течению, без остановки… Догребе-о-ом!
РИМАС. Часа два… От Дивьи лесовозом. Лесовозы всю ночь в город ходят… Тогда успеете… Можете успеть. Женам скажите, когда спрашивать у них начнут губисты – где вы, что вы? – пусть не врут. Правду пусть говорят… Мол, на фронт все время рвались, вот и убежали. Ясно? Пойду, а то хватятся…
ИВАН. Римас Альбертыч!
РИМАС. Лодка на ходу?
ИВАН. Хоть до Астрахани. Недавно с Петром смолили.
РИМАС. Софье с Александрой строго накажите – пусть не крутят насчет вас. Те все равно узнают, а им потом – слезы.
ИВАН
ПЕТР
АЛЕКСАНДРА. А где мужики наши?
ИВАН. Здесь!
ПЕТР. В одиннадцать у твоей лодки.
ИВАН. В одиннадцать. Давай.
ПЕТР. Документы не забудь.
СОФЬЯ
Что? Петь, ну что?
ПЕТР. Иди сюда…
Картина третья
АЛЕКСАНДРА. Все же таки дотянули…
ИВАН. Ниче, в самый раз… Сколько там на ходиках?
АЛЕКСАНДРА. Не вижу…
ИВАН. Лампу прибавь.
АЛЕКСАНДРА
ИВАН. Кого?
АЛЕКСАНДРА. Лампу, кого…
ИВАН. О! Че они у тебя не кончаются-то, слезы-то? Целый час ревешь, а не кончаются… А, Шуренок?
АЛЕКСАНДРА. Правду Соня сказала – не к добру смеялись. Она, как мама – все чует. Целый день веселились… Не к добру хохотали, ясно теперь.
ИВАН. Узнать бы, кто нам войну эту… нахохотал? А идти надо. Рано или поздно… Шур, пол-одиннадцатого… Тридцать минут еще…
АЛЕКСАНДРА. А дорога?
ИВАН. Че там… Пять минут к реке спуститься. А, Шур?
АЛЕКСАНДРА. Да рубаху-то уж не снимай… Ладно уж…
ИВАН. Тю, ек комарок!
АЛЕКСАНДРА. Кружку с ложкой не забыть…
ИВАН. Успели бы!
АЛЕКСАНДРА
ИВАН. Но. Токо разохотились… Да?
АЛЕКСАНДРА. Пристрелю его на… Попрощаться толком не дал, сука… Да, Ваня?
ИВАН. Не, не надо. Жору на него спустите… Ну-ка, забодай его, Жора! За наших.
АЛЕКСАНДРА
ИВАН. Конечно. Мы че, дураки?
АЛЕКСАНДРА. Ага, нужен мне кто? Ты че, Ваня?.. Учти, не вернешься, позволишь страшное че с собой… сразу в Чусовую за тобой с обрыва… следом. Понял?
ИВАН. Понял.
АЛЕКСАНДРА. Вот, учти.
ИВАН. Александра Алексеевна…
АЛЕКСАНДРА. Учти.
ИВАН. Учту. Разрешите…
АЛЕКСАНДРА. Давай, Иван Дементич.
ИВАН. Вот так вот. Теперь пошел. Я скоро.
Картина четвертая
СОФЬЯ. Скажем, на охоту он… На охоте, и все дела. Когда придет? А мы почем знаем? Он – мужик. Перед нами не распространяется. Правильно? Может к вечеру завтра, а может, и на ночь задержится… Мало ли. Собаку взял и попер… Че ему распространяться перед всеми?
ЖЕНЯ. Мама, у крыльца кто привязан?
СОФЬЯ. Кто?
ЖЕНЯ. Папа к крыльцу Серого привязал! С собакой… Забыла? У крыльца Серый-то!
СОФЬЯ. А-а! На рыбалке! На тот берег умотал! На рыбалку! Даже лучше! Не найдут… Можно подумать, что утонул, если что. А пока думать будут… Они уж до фронта доберутся. Так и сделаем. Поняла?
ЖЕНЯ. Он же правду велел говорить! И удочки… все, в сенях!
СОФЬЯ. А мы их счас куда-нибудь затырим…
ЖЕНЯ. Серый лает…
СОФЬЯ. Не успели… Пришли…
ЖЕНЯ. Это кока. Крестную Серый так… встречает.
СОФЬЯ. Да?
СОФЬЯ. Правда!
АЛЕКСАНДРА. Не лаяла вроде я. Еще не лаяла, но скоро начну. Еще и покусаю… сволочь кой-какую. Или загрызу… к чертовой матери.
ЖЕНЯ. Кока, папа врать не велел, а она им сказать хочет, что на охоту он… Или на рыбалке. Как с ума сошла…
СОФЬЯ. Надо ж время потянуть!
АЛЕКСАНДРА. Крестница, давай-ка сени на засов или на крючок… Че у вас там? Сами пусть ломятся, ломятся… Вот и потянем время.
СОФЬЯ. Сломают дверь и все.
АЛЕКСАНДРА. А пусть ломают, починим. Врать-то хуже, юлить-то хужее. Подумают, что мужики наши в бега кинулись, а мы их – ну этих, из органов – запутать, облапошить хотим. Потом пропишут по перво число и тебе, и мне, и всей родове… И до наших, чего доброго, доберутся – ниче не докажешь. Садись и сиди давай.
СОФЬЯ. Не могу! Как сидеть-то?! Сердце – бух-бух, бух-бух…
ЖЕНЯ. Кока, она в обморок упала. Папа ушел – она упала.
АЛЕКСАНДРА. А, ек комарок! Ты че, Соня? Ты держись как-нибудь! Ты че? Попей что-нибудь!
СОФЬЯ. Забыла! Говорила же – что-то забыла! Четушку бате забыла!
АЛЕКСАНДРА. Они уж в Дивьи давно! Уж в лесовозе, поди, в город катят. Четыре часа прошло! Она у нас, Женя, однако, опять брякнется. Сонь, ты не рухнешь тут у нас на глазах? Женя, еще стакан дай-ка. И хлебушка маленько. За мужей наших, чтоб живые да здоровые вернулись.
СОФЬЯ. А! Правда! Погляди, какая дура-то! Правда, раньше времени-то зачем?
АЛЕКСАНДРА. Чокнемся как следует…
СОФЬЯ. …чтоб живые! Чтоб никакие не раненые… Ну, если вдруг… Чтоб не сильно.
ЖЕНЯ. Вообще никак!
АЛЕКСАНДРА. Никак, Женечка, никак. Правильно.
СОФЬЯ. И побыстрее, чтоб… завершилось.
АЛЕКСАНДРА. У тебя прялка заправлена? Тащи-ка, крестница, прялку, займем себя, отвлекем мать-то…
СОФЬЯ. Варежки?
АЛЕКСАНДРА. Варежки. Не бухает уже?
СОФЬЯ. Кто?
АЛЕКСАНДРА. Сердце не бухает уже?
СОФЬЯ. Ой, полегче, правда. Захмелела даже…
АЛЕКСАНДРА. Садись, девонька, с нами. У-у, какая шерсть ладная у нас. Не шерсть – пух оренбурский. Сегодня Тосю с Катей еще почешем, еще наберем.
СОФЬЯ. Пришли.
АЛЕКСАНДРА. А идут они…
СОФЬЯ. Доча, ты хорошо заложилась? У нас крючок крепкий, кованый.
ЖЕНЯ. Хорошо.
Часть вторая
Картина пятая
ЖЕНЯ. Теть Нюр, ты?
АННА. Я. Но.
ЖЕНЯ. Моих не видела?
АННА. Сына потеряла?
ЖЕНЯ. Витька утащил куда-то. Уже и постирала, и полы вымыла… Все нет. Полдня голодные бегают.
АННА. У нас они, не переживай. Капка их драниками накормила. Вот таку кучу напекла. Все наелись: и мои, и твои. Счас старшие в карты играют, а Вовка твой с сорогой возится.
ЖЕНЯ. С рыбой, что ли?
АННА. Но. В банку стеклянну ему Витька наловил – маленька така рыбеха.
ЖЕНЯ. Тьфу на тебя. Не сглазь.
АННА. Ты че, я при нем не дивлюсь, молчу.
ЖЕНЯ. Фу-у-у…
АННА. Устала? Ну и передохни. Капа там присмотрит. Передохни.
ЖЕНЯ. Они куда так быстро растут-то?
АННА. Кто?
ЖЕНЯ. Дети. Оставались бы всегда маленькими.
АННА. Ему сколько сейчас?
ЖЕНЯ. Володьке? В сентябре четыре будет. Оё-ё-о! Смотри-ка: в сорок пятом родила, Вите тогда… Четыре с половиной. А теперь уже и ему почти четыре. Володе – четыре!
АННА. Витька в какой класс пойдет? В третий?
ЖЕНЯ. Во второй! В январе восемь исполнилось… Ну да, восемь.
АННА. Как на дрожжах, ага. Капка моя уже шухарит помаленьку! Но! Котуют у ей под окнами, ой, котуют. И ниче не сделаешь. На танцы в Дивью как птица махат! Двенадцать километров туда, двенадцать обратно – ф-фить, ф-фить! О, кобыла! Отец жив был бы, сдерживал бы как-то. А не нравятся ей наши ромахинские, вот и летат туда-сюда. Жень, задремала, что ль?
ЖЕНЯ. Угу.
АННА. Замотали, поди, в Мотовилихе? За каждым помой-прибери… А тяжелый кто, а с температурой? Они ж капризные… Ну да…
РИМАС. Витька! Вить!
ЖЕНЯ. Дядь Римас, нет его.
АННА. У нас он с Вовкой.
АННА. А вы че, гуляете?
РИМАС. Женя, поставь куда-нибудь. Вот, соорудил Виктору.
АННА. Что это?
ЖЕНЯ. Самокат! Здорово!
РИМАС. Хотел раньше… Подшипников не было.
ЖЕНЯ. И подшипники!.. Новенькие!
АННА. Блестят как…
ЖЕНЯ. Можно, я попробую?
РИМАС. Ногу сюда…
ЖЕНЯ. А выдержит?
РИМАС. Выдержит. Крепче руль держи. Другой ногой отталкивайся. Во-от!
АЛЕКСАНДРА. Гляди, получается у тебя, Женя. А я заваливаюсь.
ЖЕНЯ. Здорово!
РИМАС. Главное – чувство равновесия. У тебя, Саш, чувство равновесия слабое.
ЖЕНЯ. Кока, никак подвыпила?!
АЛЕКСАНДРА. Маленько, для храбрости. Жить вместе… с Римасом намылились.
РИМАС
ЖЕНЯ. Ох, обрадуется. Дядь Римас, дай поцелую. Какой ты у нас хороший.
АЛЕКСАНДРА. Жить вместе, говорю, намылились.
ЖЕНЯ. Батюшки… Решились?
РИМАС
ЖЕНЯ. А как же…
АЛЕКСАНДРА. А так же, Женюшка! Всю войну ни вот такого письмеца… Ни вот такусенького! И ни похоронки, и ни что «без вести»… А и после войны столько лет! Куда подевался? Кто-нить скажет? Если погиб, лежит где-нибудь – я ж не знаю!
АННА. Ты ж не знаешь. Но. Кабы знала, дак…
АЛЕКСАНДРА. Х-хе! Кабы знала-ведала, на войну бы сбегала…
АННА. На черта она ему? Он Урал наш любит…
АЛЕКСАНДРА. А сколько ждать-то? Ну я – ладно, мне-то…
РИМАС
ЖЕНЯ. Я осуждаю?! Да я… Вы че, рехнулись?! Я молиться на тебя, дядя Римас, готова…
АННА
АЛЕКСАНДРА
РИМАС. Александра тайменя запекла… Пойдемте?
АЛЕКСАНДРА. Пойдешь, Женя?
ЖЕНЯ. Конечно, пойду. Переоденусь только. Свадьба все-таки.
АЛЕКСАНДРА. Еще чего! Никакой свадьбы – обозначимся и все. Посидим просто…
АННА. Попоем?
АЛЕКСАНДРА. Попоем, попляшем.
АННА. Но. А я вот – в самом нарядном… уже сижу.
ЖЕНЯ. Ты как пионерка, теть Нюр: будь готов – всегда готов. Да?
АННА. Но. Леня… Этот… Веников. Нет… Ну этот, в бане который…
ЖЕНЯ. Голиков!
АННА. Во-во! Леня Голиков!
АЛЕКСАНДРА
ЖЕНЯ. Куда ты?!
АННА. Всполошилась кого-то…
АЛЕКСАНДРА
РИМАС. Кто?
АЛЕКСАНДРА. Никого нет.
ЖЕНЯ
АННА. Кошки, наверно.
АЛЕКСАНДРА. Фу, аж голова закружилась.
ЖЕНЯ. Вскочила резко, вот и закружилась.
АЛЕКСАНДРА. Пока печь горячая, картошку поставить… Пошли, Альбертыч.
РИМАС. Понимаю, да.
АЛЕКСАНДРА. Хорошо тебе… Девки, вы быстрее, не копайтесь… чтоб за вами не бегать.
АННА. Не помрем, дак придем.
АЛЕКСАНДРА. Давайте.
АННА. В доме перед зеркалом вашим причешусь?
ЖЕНЯ
АННА. А ты губы мажешь? Помада есть у тебя?
ЖЕНЯ. Есть.
АННА. Намажешь мне… этим… сердечком? Покрасившее. Намажешь?
ЖЕНЯ. Намажу-намажу. Идем.
ЖЕНЯ. Ты теперь у нас, теть Нюр, не Леня Голиков… Ну-к, покажись.
АННА
ЖЕНЯ. Здравствуйте…
ИВАН. Женя… Аня…
ИВАН
ЖЕНЯ. Дядя Ваня, миленький… Пришел…
АННА. Седой. Нахлебался…
ЖЕНЯ. А мы ждем-ждем, ждем-ждем.
ИВАН. Пришел… ек комарок.
АННА. Не раненый? Нет?
ИВАН. Целый. Жень, дай попить.
АННА. Самогону хочешь?
ИВАН. Можно.
АННА. Я сбегаю.
ЖЕНЯ. Не надо, теть Нюр. Дядь Ваня, у меня спирт медицинский… Счас.
ИВАН. Вспоминал твой самогон, Нюр, всю войну. Гонишь, не бросила?
АННА. Семь лет не гоняла.
ИВАН. Чего?
АННА. Матерьялу не было. Позавчерась первый раз сварила. Как знала, что прибудешь.
ИВАН. Ух ты… Откуда у тебя?
ЖЕНЯ. Спирт? В больнице дали.
АННА. В больнице работат. Во как!
ЖЕНЯ. Санитаркой. В Перьми, в Мотовилихе.
АННА. Давайте за стол, че стоимте?
ЖЕНЯ. Ой, а закусить-то!
ИВАН. Сидите, водой запью. За встречу.
АННА. А ты че не домой сразу? Че крадучись?
ИВАН. Привычка… По-партизански – огородами… Разведку сделать: кто, что, как, где… Саня, поди, сердится? Где она?
АННА. Дома. Нас ждет.
ЖЕНЯ. Ой, дядь Ваня-а-а-а…
ИВАН. Ну получилось так… Че поделаешь?..
ЖЕНЯ. Давай сбегаю за ней.
ИВАН. Не, не надо! Посмотрю сначала на нее… со стороны. Интересно… какая стала… Пол-войны партизанил, привык к сюрпризам-то.
АННА. Выскочишь – напугаешь.
ИВАН. Зачем? Я осторожно. Знаешь, как немца трясло… от сюрпризов наших?
АННА. Мы ж не немцы.
ЖЕНЯ. Схожу, дядь Ваня. Нехорошо. Я быстро.
ИВАН. Погоди-погоди! Стой! Женьк, ты куда? Сядь. Погоди. Вздохнуть дай… Хоть дух-то перевести. О, побежала. Куда я теперь денусь? Никуда… Все. Гостинцы ж еще… трофейные. Докурю, как человек, и пойду… за п…ми. Получу, однако, если пустит…
АННА. Пустят…
ИВАН. Под откос?
ЖЕНЯ
ИВАН. Как твои-то: Петро, мать?
ЖЕНЯ. А папу убили. Под Сталинградом. В сорок третьем.
АННА. В день рожденья. Сыновий. Витькин.
ЖЕНЯ. Похоронка в марте пришла, а в ней – погиб двадцатого января, смертью храбрых. Вите как раз два годика исполнилось.
АННА. День в день выпало. Во как! В братской могиле лежит, с золотыми буквами – Рудаков Петр Петрович.
ЖЕНЯ. Деревня Терновка. Не слышал?
ИВАН. Нет.
ЖЕНЯ. Маме сразу плохо стало. Упала и умерла… Как бабушка.
АННА. Разрыв сердца, ага. В доме упала, как мама, и все.
ЖЕНЯ. Думали – обморок. У нее так бывало. Похоронку на стол положила и стоит. Стоит, стоит, стоит… На похоронку смотрит и че-то думает, думает. Час, наверное, стояла.
АННА. И молчит.
ЖЕНЯ. Так страшно, дядя Ваня.
АННА. Часа два стояла, если не больше.
ЖЕНЯ. Лицо серое почему-то сделалось. Потом голову подняла… Вот так встряхнулась, и голосом… тонким-тонким – как запищала, вроде. Но не запищала, а почти…
АННА. Ага, птичий такой голос.
ЖЕНЯ. Говорит: «Ну ладно. Давайте Петю кормить…»
ИВАН. Кого?
АННА. Петю! Хотела Витю, а видишь, как сказалось…
ЖЕНЯ. Потом… шаг сделала и…
АННА. И все.
ЖЕНЯ
АННА. И все.
ИВАН. Кто еще из наших?
АННА. Миша мой повесился, Ваня. Зимой. В каком?..
ЖЕНЯ. В сорок третьем, в декабре.
АННА. С конюшни его убрал этот… Заголодали совсем. От переживаний права рука у него отнялась, перестала работать. В сарайку уйдет и воем воет – ребят жалко. Ниче, говорит, у меня нет: ноги нет, руки нет – никакого пропитания вам сделать не могу. Один рот есть – вас объедать.
ЖЕНЯ. В лес пошел и удавился.
АННА. А все из-за этого.
ЖЕНЯ. Председателя. Губарева помнишь?
ИВАН. Че ж не помню? Помню. Где он счас?
АННА
ЖЕНЯ. На лесосплав к нам пришел, а кто-то штабель бревен с косогора погнал в Чусовую… Или трос на связке лопнул… В общем, всего перемололо,
АННА
ИВАН
ЖЕНЯ. И я, и кока, и теть Нюра. Все работали.
ИВАН
ЖЕНЯ. Батюшки!
АННА. Немецкое все?
ИВАН. Не, итальянское.
ЖЕНЯ. А это хорошо. Да как хорошо-то! И твоя хорошо, теть Нюра!
АННА. Но! В ей на свадьбу и пойду.
ИВАН. К кому на свадьбу?
ЖЕНЯ. Да… К Капитолине, наверное. Год, два, и замуж пора. Вымахала девка… Я ей эту кофточку и подарю, мне все равно мала. Вон, какая красивая. Держи, теть Нюра. Ой, нет, я сама ей…
АЛЕКСАНДРА. Вы куда запропастились?
ИВАН. Здравствуй, Саня.
АЛЕКСАНДРА. Здрасьте, Иван Дементич. Извелся, говорю, жених, а вы тут… Сельмаг, что ли, новый открываете?
ЖЕНЯ. Подарки…
АННА. Но. Иван привез.
ЖЕНЯ. Крестная…
АЛЕКСАНДРА. Дак идете, нет? Сколько ждать можно?
ЖЕНЯ. Кока, а дядя Ваня?
АННА. Иван же это, Саня! Ты его куда?
АЛЕКСАНДРА. А я почем знаю? Где четыре года был? Пусть туда и идет.
ИВАН. Ты че, Саня?
АННА
АЛЕКСАНДРА. Пусть еще потаскается, а мне некогда… Жених ждет. Ну, вы идете?
ИВАН. Какой жених?
АННА. Римас Альбертыч.
ИВАН. Патис? Жених твой?
ЖЕНЯ. Дядь Ваня, подожди… Дядь Ваня…
АЛЕКСАНДРА. О! О! Задрожал… Во-во… А как мы тут всю войну дрожали, знаешь? Как с голоду загибались?.. Задрожал… Ты че дрожишь-то? Раньше надо было…
АННА. Дак воевал, поди.
АЛЕКСАНДРА. Ни одного письма за всю войну…
ИВАН. Не мог я! Не мог!
АЛЕКСАНДРА. А после войны? Четыре года!.. Посмотрите на него, девки! Объявился!
ИВАН. Санька! Саня! Я тебе… Присядь! Скажу тебе! Иди сюда!
АЛЕКСАНДРА. Ой! Ой! Ваня Грозный! Гляньте, грозный какой! Счас пришибет!
ЖЕНЯ. Дядь Ваня, подожди!
АННА. Иван! Ваня! Он хороший, Римас-то! Он не со зла!
ЖЕНЯ. Теть Нюра! Молчи!
ИВАН. Ко мне иди! Иди! Всю войну об ней… Санька!
АЛЕКСАНДРА. Давай! Всех нас поубивай! За то, что выжили! Давай! Человек нас от голодухи!.. От холодов!..
ИВАН. Добрый Патис?! Да?!
АЛЕКСАНДРА. А ты за так, думал? Нарисовался, артист! Здрасьте вам! Ишь, объявился! Как в кино, в самый счастливый момент… нарисовался.
ИВАН. Я плохой?!
АЛЕКСАНДРА. Хороший! Откуда взялся такой хороший – непонятно! Он откуда, девки, взялся?!
ИВАН. Погляди мне… Я ей в глаза… На ей хочу поглядеть! Пустите!
ЖЕНЯ. Не надо, дядь Ваня!
АННА. Иван, отстань!
АЛЕКСАНДРА. Пусть глядит. Слава богу, есть на кого глядеть…
ЖЕНЯ. Кока, молчи!
АЛЕКСАНДРА. Не Римас-то если бы!.. Счас бы на кладбище нам цветочки таскал!
ЖЕНЯ. Ты куда, дядь Ваня?
ИВАН. Шура… Живи, конечно. Прости, пожалуйста. Надо жить, конечно.
ЖЕНЯ. Дядь Ваня, ну сядь. Со мной, рядышком…
ИВАН. Пойду. Ревизию сделаю, погляжу… и пойду.
ЖЕНЯ. Погоди! Погоди. Лучше давай тебя с сыном познакомлю? Я ведь сыночка родила, дядь Ваня! Четыре года уже!
ИВАН. Да? Молодец.
ЖЕНЯ. Муж на Дальний Восток завербовался… Ты сядь, садись. Расскажу тебе.
ИВАН. Бросил, что ли, муж?
ЖЕНЯ. Вызова ждем. Садись. Комнату получит, и поедем к нему… Дядь Вань, ну сядь!
ИВАН. На ангела вашего погляжу… и сяду. До-олго сидеть, наверно, буду.
ЖЕНЯ. А знаешь, как назвали?
ИВАН. Кого?
ЖЕНЯ. Сына! Володей назвали.
ИВАН. Почему?
ЖЕНЯ. А чтоб умный был, как Ленин. Ну, куда ты?
ИВАН. А он че, умный был?
ЖЕНЯ. Ленин-то?
АЛЕКСАНДРА. А че, дурак, что ли?
ИВАН. Не знаю – я с ним не встречался. Евгения, пусти.
ЖЕНЯ. Пошел…
АЛЕКСАНДРА. Пусть идет.
АННА. Мат-ти Божи!
ЖЕНЯ. Крестная!
АЛЕКСАНДРА. Вот сука… Сразу почуяла: не то что-то в огороде. Он, поди, в картошку, в ботве прятался – я и не увидела. Домой пришли, думаю: вернусь все ж таки, проверю. И точно.
ЖЕНЯ. Да! Да! Голова у тебя кружилась?!
АЛЕКСАНДРА. А я про че? И вот!..
ЖЕНЯ. Кока, они там у вас друг другу головы не посшибают?
АННА. Иван сильнее. Иван, наверно, победит.
ЖЕНЯ. Бежимте, а? Теть Нюр, кока… Помешаем, хоть как-нибудь…
АЛЕКСАНДРА
ЖЕНЯ. А-а, дрожит-то как!
АЛЕКСАНДРА. Говоришь, бежать… Нечем бежать, на себе тащите. Где его, черта, носило четыре года? Заявился… Шляпа, галстук – футынуты-пердануты… С Лениным еще к нему разбираться… Пошел? Ну и… иди себе.
АННА. Дак он и пошел.
ЖЕНЯ. А мы? Сложа руки сидеть?
АЛЕКСАНДРА
АННА, ЖЕНЯ. Держим-держим!
АЛЕКСАНДРА. По дороге разбегусь… и налажусь.
Картина шестая
РИМАС
ИВАН
РИМАС. Соль принесла? А я нашу нашел! На окне… за занавеской… оказалась.
РИМАС. Ох, тайменюшка…
ИВАН
РИМАС. Молодь – мясо нежное… А запах? У-у!
Что они там? Наряжаются? Просто посидели бы… без затей. Смотри, Саша, втянешься… Курево дело такое.
ИВАН. Охо-хо.
РИМАС. Давай посчитаем… Когда Соня с Петром – закурила. Михаил – два, Женю на перекате из-под бревен вытащили – три, в День Победы – четыре… Сегодня пятый…
Если воин после войны не возвращался домой, а никто не знал, где он и что с ним, жена была обязана ждать его три года. Три года прошло, все – имеет право выбрать себе… нового. Интересно другое: выбрала, а тут прежний на пороге. Что делать? Двенадцать больших… громадных костров разводили. Шесть с одной стороны, шесть – с другой, коридор огненный. И вот… должна была женщина пройти по нему. От начала до конца. Если выдержала, прошла сквозь огонь… Если невредима, даже волос не подпалила, значит, чиста она и нет на ней вины, греха нет… И жить имеет право с тем, с кем пожелает. А Саша… Не три, восемь ждала. И не двенадцать костров…
ИВАН. А сколько?
РИМАС. Знаешь, как считать? Я не знаю. Чиста Александра перед тобой… Перед всеми. Это знаю.
ИВАН. Давно вы с ней?
РИМАС. Ох, Иван…
ИВАН. Да я уж выпил.
РИМАС. Да уж вижу. Устроил цирк: угу, ага, платок… С Петром вместе воевали?
ИВАН. Развели. Меня на Белорусский, его под Сталинград. Еще в эшелоне разделили…
РИМАС. Очень желал Губарев вас с Петром посадить. Очень. На перрон выскочили с чекистами, хотели с эшелона вас вытащить. А поезд уж хвостиком нам – ту-ту…
ИВАН. Буча была? Дело какое-нибудь на нас?..
РИМАС. Поймали б, было б дело. А так… Кому вы нужны? Не на курорт же сбежали. Рукой и махнули. Мстить начал, полютовал.
ИВАН. Губарь?
РИМАС. И Соне, и Саше. Михаила с конюшни выгнал… Голод, холод. Дрова выписывал вашим с самой дальней деляны. Осина молодая, проледеневшая – не топится. Баню жгли, помог раскатать… Все, что можно, жгли. Досталось и бабам, и детишкам. И говорить неохота.
РИМАС. Про Михаила знаешь?
С зайцами в ту зиму повезло, много развелось. Я силков наставлю – один, да попадется. Если лиса не съест, принесу – отдам. Летом полегче – рыба, грибы… Крапиву молодую варили…
ИВАН. Председателя Нюра угрохала?
РИМАС
ИВАН. До сорок четвертого в партизанах. После плена. Потом с действующей соединили, и до Берлина. А после победы – уже в Берлине – особист наш, хороший мужик – еврей! – вызвал и говорит: «Ты, Ванька, домой пока не возвращайся, а то тебя, как бывшего военнопленного, заметут на фильтрацию и… в лагерь. Жить хочешь – побегай пока по стране». Ну вот… побегал.
РИМАС. В плену был?
ИВАН
РИМАС. Из плена сбежал?
ИВАН. Ковоира загрыз.
РИМАС. Как загрыз?
ИВАН. Зубами. Из окружения выбирался – всю роту у нас посекли. В живых… не знаю: остался кто или нет. По ночам к нашим шел, днем ветками себя завалю и сплю, ночи жду. А тут в стожок у хутора залез, пригрелся и уснул. Ну и че, сцапали. Коней решили с этого стожка покормить. В подвал меня, а утром связали по рукам-ногам, в телегу кинули и на центральную усадьбу, на расстрел. Солдатик их повез. Он сразу мне несуразным каким-то показался. Пилотку вот так, поперек, надел, не как положено. Вожжами пощелкивает, че-то немецкое насвистывает… Донасвистывался, дурак.
РИМАС. Один конвоир?
ИВАН. Дак а че? Я связанный весь! А у него еще автомат. Вот в телегу закинули меня неправильно. Надо было не ногами вперед, как покойника – поторопились тут они, – а головой к коню, головой по ходу движения. Давай покажу, счас поймешь… Вяжи меня.
РИМАС. Зачем? Не хочу. Где женщины-то?
ИВАН
РИМАС. Хорошо.
ИВАН. Крепко? Ты меня не жалей… Я тебя жалеть не буду.
РИМАС. Все. Крепко?
ИВАН
РИМАС. Ноги не буду.
ИВАН. Ладно. Ставь свой табурет перед моими ногами. Та-ак. Мы в телеге. Садись на него, спиной ко мне садись, вроде ты на вожжах. Поехала телега. В телеге мы. Настроение у тебя замечательное – на расстрел же везешь! Врага же везешь.
РИМАС. Ты мне не враг.
ИВАН. Друг? Че ж ты, друг, жену мою… скрадываешь?
РИМАС
ИВАН. Дальше… лес вокруг… Еще птицы по верху… свистят.
РИМАС. Свистеть не буду.
ИВАН. А че? Не умеешь?
РИМАС. Не буду.
ИВАН. Ну тогда качайся. Нас же мотает… Туда-сюда, туда-сюда.
РИМАС. Ты уже делай что-нибудь, показывай… Ерундой занимаешься.
ИВАН. Хо, ерундой! К борьбе за жизнь свою готовлюсь.
РИМАС. Долго готовишься.
ИВАН. Это правда.
Ну, на!
АЛЕКСАНДРА. Иван! Что ты?! Иван!
ЖЕНЯ. Дядя Римас! Вставай!
АННА. Тащите его! Загрызет! Ваня! Отпусти!
ЖЕНЯ. Дядь Ваня! Миленький!
АЛЕКСАНДРА. Римас! Иван!
АННА. О-о! Всю рубаху порвал!
АЛЕКСАНДРА. Вы что! А ты чего связанный?! Да я ж вас!.. Ах, вы!
ЖЕНЯ. Дядь Римас, отойдите! Пожалуйста…
АННА. Чуть не загрыз.
АЛЕКСАНДРА. Ванька! Ну, попили кровушки… Ты почему связа… Ты почему такой?!
ЖЕНЯ. Сидите, дядь Римас. Подождите!
ИВАН. Саня, все. Саня… Римас, скажи!
РИМАС. Дурак ты, Иван.
ИВАН. Я ему велел, Саня. Я попросил… Для наглядности.
РИМАС. Представление устроил… Да не пугайтесь же вы! Женя, все. Саша… Иван, скажи!
ИВАН. Все хорошо! Шутили мы! Вы какие-то…
АЛЕКСАНДРА. Какие мы? Друг на друга не кидаемся!
АННА. Не грызем, но…
ИВАН. Я ж за рубаху, я ж не за горло! Вы че такие… доверчивые? Я показать хотел… Показать!
ЖЕНЯ. Кого показывать-то, дядь Вань?! Зверей, что ли, каких?
РИМАС. Как он из плена бежал!.. Как немца за горло… Как за горло… Немца он убил. Я попросил показать как…
ИВАН. Но! А вы сразу… Черте че…
ЖЕНЯ. За горло? Дядь Ваня… Господи!
АЛЕКСАНДРА. Ты что, в плену был?
ИВАН. Немножко… Да.
АЛЕКСАНДРА. Гляжу, седой весь…
ИВАН. Эй, Римас? Рубаху порвал? Сань, зашей Римасу рубаху.
АЛЕКСАНДРА
ИВАН
АЛЕКСАНДРА. Теперь знаешь что?
ИВАН. Что?
АЛЕКСАНДРА. Расскажи где был, че видел, че делал все это время, все годы…
РИМАС. Саша, Иван партизанил, воевал, до самого Берлина…
АЛЕКСАНДРА
ИВАН. Ну… Был в плену, сбежал. Партизан нашел. Партизанил… Потом, когда отряд разросся – года через полтора – радистку нам… прислали.
АЛЕКСАНДРА. Слава те, господи. Посылкой, что ли?
ИВАН. Зачем? Самолетом. И я с ней… Всю войну с ней, и в Германии… Гхм… Вот так, Саня… Виноват перед тобой. У ней пацанка, дочка… с бабкой в Угличе. Решили так: война кончится – она к себе в Углич, я – к себе на Урал. А не получилось. Поехал с ней… Бабка умерла, дочка потерялась. Нам сказали, что в детдоме каком-то… по Волге. А в каком – никто не знает. Все ж разгромлено. Ей тринадцать, девчонке-то, в сорок пятом было. Настя звать. Во-от… Два года искали.
АЛЕКСАНДРА. Нашли?
ИВАН. Нашел. В сорок седьмом, когда мать умерла.
АННА. А чего с ней?
ИВАН. Израненная вся. И ног у ней не было. Подорвалась в Берлине. Сразу после победы. На себе ее таскал.
ЖЕНЯ. Ой…
ИВАН. Но. Тоже Саня. Схоронил, погоревал какое-то время. Настю подрастил, на ноги поставил… Хотел написать. Все время хотел… А как? В письме разве объяснишь? Все откладывал: вот, завтра напишу… Ладно, вот еще маленько и напишу, поздравлю с чем-нибудь… Потом глянул – мать честная! – три года, как война кончилась, уже четыре… а я все «пишу». Виноват я, Саня. Конечно. Сильно виноват, наверное… Тебе решать.
АЛЕКСАНДРА. Тебя кто отпускал? А ну, сядь! Сядь на место.
АЛЕКСАНДРА. Даю вам ночь. Утром приду – кого здесь застану, с тем и буду жить. И че хотите про меня думайте. Вот вам бутылка…
ИВАН. Римас, я тебя не сильно? Не зашиб? Не обижайся.
РИМАС
ИВАН. Гляжу, выпиваешь. Раньше, вроде, не пил.
РИМАС. Редко. Язва была.
ИВАН. Счас нету?
РИМАС. Война вылечила. Не совсем, конечно.
ИВАН. Выпьем?
РИМАС. Конечно. Мне закусывать нельзя.
ИВАН. Не сердись.
РИМАС. Ты там в лесу, с немцами, так же ревел?
ИВАН. Нет. Малость посильней.
РИМАС. Еще сильней? Его Кондратий не хватил?
ИВАН. Был момент. А то счас бы мы с тобой не лялякались.
ИВАН. Уходишь?
РИМАС. Пойду.
ИВАН. Римас, полюбил Шурку, что ли?
Она хорошая… Она…
РИМАС. Хватит, Иван.
ИВАН
РИМАС
ИВАН. Тебе спасибо. За всех. А может… немного посидим?
РИМАС. Немного посидим.
Картина седьмая
ЖЕНЯ. Кока! Всю ночь сидела? Смотрю, постель даже не тронута.
АЛЕКСАНДРА. А отсюда окошки мои хорошо просматриваются.
ЖЕНЯ. Ну че? Еще светятся? Не вижу…
АЛЕКСАНДРА. А не видно – уже солнце забивает.
ЖЕНЯ. Какая все ж таки у нас Чусовая красивая! Сверкает вон.
АЛЕКСАНДРА
ЖЕНЯ. Че ты хочешь: я же дочь.
АЛЕКСАНДРА. Сильно похоже сказала.
ЖЕНЯ. Крестная, а ты бы хотела, чтобы кто остался?
АЛЕКСАНДРА. Не знаю… Кого Бог даст.
ЖЕНЯ. Дядя Римас хороший…
АЛЕКСАНДРА. А Иван плохой? Слышала, как досталось? И плен, и партизанил, и… по стране мотался. Белый весь. Доста-а-алось…
ЖЕНЯ. А дядя Ваня… Вот родной, и все. Родной дядя Ваня, совсем родной.
АЛЕКСАНДРА. Конечно, родной. А Римас чужой? Кого Бог даст…
ЖЕНЯ. Утро уже. Иди, ждет же там кто-то…
АЛЕКСАНДРА. Подождет. Посидим еще, не бросай меня. Поджилки-то трясутся… Как у девки перед свиданкой.
АЛЕКСАНДРА. Ва… Ва… Ваня мой…
ИВАН. Однако, счас вторую речку организуем, вторую Чусовую наревем. Ох, ек комарок… Ну все. Хорошо. Рыдать дальше запрещается. Все.
Петухи, слышьте, поют, а мы че? Саня, давай споем?
АННА. Про казака, Вань! Где доска сломалась.
ИВАН. О! Нюрок! Садись.
АННА
ЖЕНЯ.
Шел домой молодой, холостой.
Обломилась доска,
Подвела казака,
Зачерпнул он воды
Са-а-апого-о-ой!
Приложение
Воспоминания о драматурге
Владимир Гуркин: «Я никогда не писал то, что надо»[5]
– Ну какой я режиссер?! Поставил несколько спектаклей, и то по необходимости. И лаборатория со смертью Олега Николаевича закрылась. Он умер в 2000-м, а в 2001-м я ушел из театра.
– Стал не нужен.
– Почти все. Я в театр как нож в масло вошел, именно как актер. Трудно найти в театре дело, которого я не знаю.
– Ну, шить не умею. А свет поставить – могу. Знаю, как фонари цеплять, как делается ночь, раннее утро и прочее. Когда был студентом и молодым актером, приходилось заниматься всем: и монтировкой, и светом, и звуком. Правильно, что прошел через актерскую профессию и вошел в театр с этого входа.
– Не знаю, что у меня главное. Как сказать, что у человека главное? Но, наверно, толку оказалось больше именно от драматургии. Я хочу сказать – по воздействию на граждан. Потому что мои пьесы шли в сотнях театров.
– Сейчас меньше: в десятках. Но и сегодня ставят, просят пьесы, интересуются. Вот из Уфы сообщили: Татарский национальный театр взял к постановке «Саня, Ваня, с ними Римас», будут переводить. В этом смысле драматургия лидирует. Хотя люблю я все театральные профессии, даже просто болтаться по театру люблю.
– В середине девяностых. В главной роли собственной пьесы «Плач в пригоршню». И не где-то, а во МХАТе, на большой сцене, в замечательной постановке Димы Брусникина. Я играл главного героя, уже взрослого, когда он в третьей части возвращается домой. После моего ухода и даже еще при мне, в очередь, эту роль играл Борис Щербаков. Очень хорошо играл!
– Нет, просто это мой родной городишко, я туда к маме езжу. И когда они меня просят что-то поставить – делаю. Последний спектакль там я поставил по рассказам Шукшина, к юбилею Василия Макаровича. Это было неожиданное предложение театра. А Шукшина я люблю, потому и согласился.
– Районный центр Иркутской области. Шахтерский город, сейчас там население – пятьдесят тысяч. А было – сто пятьдесят. Город маленький, но оттуда вышло много больших людей. Там родились Вампилов, Михаил Варфоломеев. В Черемховском районе работал следователем Павел Нилин. Оттуда и пошла его «Жестокость». Вообще, край любопытный.
– Я долго искал связку для рассказов и, кажется, нашел – спектакль, судя по всему, получился. Называется он «Добрые и злые». Ход был такой: в сельском клубе самодеятельный народный театр дает спектакль, и вдруг гаснет свет. Что делать? А в таких клубах народ привычный, не расходится, ждет хоть час, хоть два. И вот, пока зрители сидят в темноте, режиссер, помреж, осветитель переговариваются между собой и с актерами, актеры повторяют текст. Так происходит действие моего спектакля. Потом зажигается свет, помреж объявляет: «Сейчас начнется спектакль». На этом мой спектакль кончается.
– Нет, не очень. И это были не совсем инсценировки. Однажды «Современник» на фестивале показал мою инсценировку «Риск» по роману Олега Куваева «Территория». Это была моя первая работа по чужому материалу, но ее признали самостоятельной пьесой по мотивам романа, даже комиссия по этому поводу заседала. Куваев пытался и сам инсценировать – не получилось. А моя версия была отмечена как оригинальная пьеса. «Современник» разделил премию с «Фабричной девчонкой» Володина в Театре Моссовета. Делал я инсценировку для кино – по булгаковским «Мертвым душам», вышел сценарий двухсерийного фильма.
– Нет. Даже не сняли. По финансовым причинам, как раз начался жуткий период.
– Как ни странно, здесь много интима. Да, в нашем деле душеньку приходится раздевать. Для меня драматургия – уютное убежище.
– От нехорошего в жизни. Потому что от жизни не спрячешься. Затем, это организация собственного Рая. Это налаживание контакта общения, взаимодействия с теми людьми, явлениями, которые тебе нравятся. Для меня важно не разрезать жизнь, как лягушку, чтобы увидеть, что у нее внутри, а если и препарировать, то духовными категориями. Мне найти нечто красивое – в смысле красоты Достоевского, а не красивости. Я ведь хочу быть хорошим человеком? Хочу.
– Есть два типа хороших. Один живет по правилу: сделай комфорт окружающим, тогда тебе будет хорошо. Второй тип: сделай себе хорошо, тогда и людям вокруг будет хорошо.
– Нет, вторая не по мне, это не моя позиция. В ней есть искушение: пока сделаешь себе хорошо, потом будет жаль с другими делиться. Есть такой подход: дай голодному не рыбу, а удочку. Я не согласен: сначала накорми человека, а потом дай удочку. А то у него, может, сил не хватит поймать.
– Нет. У меня нет прямых учеников, но есть люди, которые считают меня учителем. Я себя ничьим учителем не считаю. Для меня Шекспир учитель, но он же себя моим учителем не считает.
– Я занимался этим, чтобы помогать ребятам войти в профессию, увидеть других. Чтобы у них обзор был шире. Но не только для них, я еще и для себя это делал – чтобы озона драматургического вдохнуть, что-то понять. Я ведь тоже новое узнавал.
– По правде говоря, мне надоело в театры ходить. Я знаю, что принципиально нового в театре не увижу. Жаль стало времени. Хотя ты вот спросила, что я делаю? А я лентяйничаю, бездельничаю. Но такое блаженство в моей обломовщине! Сижу на диване, смотрю в окно. Жду, когда придет вдохновение и силы, чтобы себе самому сформулировать. Тогда уже выльется на бумагу.
– А ее многие ставят, и под разными названиями. Я сам поставил в Черемхове, назвал «Веселая вода печали». Это история моих дедов и бабок. Я, когда писал, даже не думал, что она так хорошо пойдет. Пьеса опубликована в «Современной драматургии» в 2005-м, и только спустя два-три года начала раскручиваться. Я видел по ней два спектакля, и оба замечательные: в новосибирском «Глобусе» поставила Марина Брусникина, в Театре Ермоловой – Вадим Данцигер. Знаю, что поставлена в Перми. Сейчас в Коми-Пермяцком театре идет, и так удачно, мне звонили разные люди.
– Вадик мог бы «шлепнуться», но его спасло чувство юмора. Без юмора была бы пошлость. Чтобы написать любовную сцену, нужно иметь свое представление о любви, а не «в общих чертах».
– Безусловно! Если метафорически, то подлинная Любовь такова, что можно зачать на расстоянии. Как Дева Мария. Если перевести на язык нашего жития, человек может испытать многое на расстоянии, не дотрагиваясь – только глядя в глаза. Помнишь встречу Штирлица с женой, когда они просто смотрят друг на друга и молчат? Хорошая любовная сцена.
– Я долго не мог разобраться в столичных правилах игры, жил с иллюзиями. Первым моим местом в Москве стал театр «Современник», там шла моя пьеса, туда меня взяли работать. Я был влюблен в творческих людей, в этот театр. Мне казалось, что и меня привечают, я принимал это за абсолют, верил. Я же вырос среди простых, искренних людей, которые что думают, то и тебе в лицо скажут. Не понимал, что здесь – это лишь форма поведения. Я видел, как некоторые меняли отношение ко мне, и не понимал, что это связано с положением на социальной лестнице. То от тебя отвернулись, то расточают ласки, заботы. Но это – в природе человеческой, не стоит на это очень сердиться.
– Во всяком случае, закалился. Перестало быть неожиданностью, когда бьют по голове и по душе. Мне достаточно той «кухни», которая у меня существует и помогает переварить, защищает, не позволяет разорваться душе.
– Первый год в армии. Я в ПВО служил – противовоздушная оборона. Это был 1971 год. Самое тяжелое время и, как ни странно, самое ценное по опыту. По отношению к жизни, к боли. Оно много мне дало, и даже до сих пор иной раз, когда возникают трудности, я говорю себе: разве это трудности? Вон с чем справился тогда! Так что все во благо, и я понимаю: должен Жизни больше, чем она мне. И это не кокетство.
– Да, можно сказать – счастливый. Хотя, ты же понимаешь, всякое бывает: и внутренние противоречия, и вообще. Я вот часто слышу: если не полюбишь себя, то никого не полюбишь. Категорически не согласен! Сейчас многие себя ох как любят! А я так думаю: ты не зря на земле, и надо требовать с себя. Когда Господь говорил: «Возлюби ближнего, как самого себя», он имел в виду наше несовершенство – что надо любить ближнего не меньше, чем себя, грешного.
– Еще как! Но я тебе так скажу: ты забудь на время о столицах, представь всю страну. Вот мое родное Черемхово – символ районной России. Цены на продукты, как в Москве, а зарплаты – по четыре тысячи рублей. Живут, в основном, своими огородами. Помнишь 98-й год, дефолт? Тогда простой народ что острее всего переживал? Что пропали «гробовые» сбережения. Похоронные. Люди испугались не того, что нечего будет есть, а что не на что себя похоронить! А уж без наших сценариев народ проживет, это не хлеб.
– Конечно, не хлебом единым. Люди выживали во имя идеи, идея заставляла жить. Человек этим держится. Мне нравится, как сказал Антоний Сурожский: «Нет идеала? А чем Иисус не идеал? Бог – высший идеал. С ним и живи, зачем другой?».
– Митрополит Антоний – православный священник, философ. Сын российского дипломата, родился перед началом Первой мировой, всю жизнь прожил за границей, но родиной считал Россию. Да его многие знают, он был очень известный человек, вел программу на Русской службе Би-би-си.
– Нет, я не могу на заказ. Я вообще никогда не писал то, что надо. Когда писал «Плач в пригоршню», мне говорили: «Брось! Никто не поставит роман для театра». Не послушался. А потом его МХАТ поставил, и теперь студенты учат. Я пишу для себя. Мне лично дорого, когда художник обнаруживает то, что ты, живя рядом, не замечаешь. Художник тебе покажет – и ты удивишься: как это я сам тут всю жизнь ходил и не замечал, как синь воды небо моет? Или вот я увидел: упала на улице немолодая женщина, и тут же двое парней кинулись ее поднимать. Чужие, просто мимо проходили, а бросились, как к родной – меня это пронзило.
– Были. Я начал с пьесы «Зажигаю днем свечу» (это строка из песни прекрасного барда Евгения Бачурина). Спектакль назывался «Андрюша. Его история в трех частях». Поставили его в Омской драме. Сыграли 13 раз, потом сняли: обком партии запретил. Первый вариант спектакля сделал Владимир Симоновский. Заставили переделать. Но и переделанный власти сняли. Это была пьеса городская, о журналисте. По форме чего там только не было: и авангард, и сюр.
– Нет. Я занимался ее переделкой в сценарий. Фильм уже снят, называется «Люди добрые». Он не очень мой, но, я считаю, получился. Фильм камерный. Снял его Алексей Карелин, человек талантливый, но абсолютно городской.
– А потому что Вадик – молодец! Он, москвич, поступил на актерское отделение иркутского училища, а оно было не хуже московских. А уже потом – к Хейфецу на режиссуру. Данцигер стал лидером своего поколения режиссуры. Сибирь – правильная школа! Потому и спектакль такой удачный!
– Два. Первый: бойся разлюбить жизнь. Второй: когда пишешь, не думай, как на этой вещи заработать. Или хотя бы не в первую очередь думай о деньгах.
– С именем, но без денег. В советской системе, если ты признанный автор, министерство культуры тебе оплачивало пьесу. Я был независим от того, поставят театры или нет. За пьесу получал 2200 рубчиков, и моя семья могла год жить. А теперь пишу и не знаю, что будет с пьесой и со мной. Надо поднять вопрос об оплате пьес. Пусть бы министерство покупало у авторов пьесы. А театр, если ставит, доплачивал.
– Если б театры платили исправно отчисления, можно было б жить. Но РАО плохо собирает, и многие театры утаивают. А в постановки за границами России – в Прибалтике, Украине – РАО вообще не вмешивается. У меня на Украине полно спектаклей – никто не платит. Получается, что театральный драматург – подвижник.
– Практически нет.
– Во всем должен быть смысл. Драматургии, как и режиссуре, научить невозможно.
– Ввести в контекст высокой этики и эстетики. Поработать с учениками в этих понятиях. Но я не чувствую себя педагогом. Те, кто превращают свою жизнь в работу со студентами, получают результат: Додин, Ефремов, Табаков, Фоменко.
– Мне бы хотелось прикоснуться к тайне театра Станиславского. Прав был Ефремов, что шел к этому – к художественной жизни человеческого духа, к пребыванию актера в образе «я семь», когда я не показываю свое пребывание, а живу жизнью своего персонажа. Сейчас на сцене перевоплощение практически исчезло. Мало кто работает над образом. Больше подминают под себя предлагаемые обстоятельства, под свою природу.
– В основном, на рассказах. Мы – позднее поколение: великих «стариков» не застали, мхатовские «Дни Турбиных» уже не шли. Я учился в иркутском училище на четвертом курсе, приехал в Ленинград. Пошел в БДТ на «Генриха IV» и «Цену» Артура Миллера и был потрясен игрой Стржельчика, Юрского. Их персонажи в «Цене» и в «Генрихе» – два разных человека, и не только из-за грима. Это – чудесность актерского дела. А без чудес театр скучен.
– Нет, там свои чудесности есть! Не в фабуле же дело.
– Красивый, человеческий, живой. Люблю, чтоб была «четвертая стена». Я – приверженец того театра, о котором мечтал Станиславский. Сплав его театра со школой Вахтангова и Михаила Чехова. Я люблю про жизнь. Фоменко и Товстоногов, Ефремов и Эфрос, Стрелер и Брук ставили про жизнь. Ставили по-разному, но у них у всех было живое.
– А я не боюсь смерти. Столько замечательных людей, которых я люблю, прожили меньше меня. Чего бояться? Там уже столько «наших»!
– Всех, кого люблю и уважаю. Не только из мира культуры. Это мои современники, те, кто жили при мне: Вампилов, Смоктуновский, Бурков, Шукшин, тот же Юра Щекочихин, физик Марк Подлубный, Владимир Лакшин, Саша Абдулов, Евгений Леонов, наш иркутский писатель Марк Сергеев, Зиновий Паперный… Ах, какая посиделка у нас однажды случилась с Паперным! Я сдавал ему зачет по Чехову. А я когда-то Треплева играл, у меня было что сказать о нем. И после зачета мы с Зиновием Яковлевичем пошли, взяли бутылку водки и сели во дворике. Долго говорили, говорили «за жизнь». Немного похоже на попутчиков в купе, которые могут позволить себе откровенность до конца. А потом, после зачета по Чехову, больше не виделись. Мне Паперный крепко в душу запал!
– А что – хорошие преподаватели, с Вишневской Инной Люциановной интересно было. Я учился два года на Высших литературных курсах. Стипендию давали 300 рублей, я на нее мог семью кормить.
– Я уже говорил: себя режиссером не считаю, хотя поставил за жизнь двенадцать спектаклей, и ни один не провалился. В Смоленске, в конце восьмидесятых, организовал театр-студию «Этюд». Потом на его обломках возник Камерный театр. Мы собрали актеров с разных концов страны. Тогда как раз разрешили хозрасчетные театры-студии. Время было еще то: цензура бушевала вовсю, обкомы дрались с райкомами. Мы попали в тиски их разборок. Но получили хороший опыт свободного существования. Ставили, что хотели. Жили на заработанные театром деньги. Сами монтировали декорации, делали костюмы. Зарабатывали все поровну, по 300 рублей. От руководителя до радиста.
– Есть. Я верю в Сигарева, он не случайный в драматургии человек. Хотя начал с «Пластилина», где явный синдром начинающих: сделать пострашнее. Я и сам так когда-то начинал, у меня с Васей много общего. Думаю, все у него будет как надо.
– Надеюсь, он понимает ценность своего дара.
– Мне нравится, что люди дерзают. В этом есть бесстрашие. Но если ты говоришь о сериалах, то это не дерзость, а просто освоение денег.
– Да. Художественное в них редко прорывается.
– «Идиот» – меньше всего сериал. И «Мастер и Маргарита» – тоже. Там режиссерские задачи нетипичные для сериалов, и бюджет, думаю, другой.
– Для меня жанр сериала чужой. Я – автор подробный, медлительный, скрупулезный в деталях.
– Пожалуйста: гений – это телеграмма от Бога человечеству.
Валерий Алексеев[6]
На третьем курсе я участвовал в приемной комиссии на экзамене в Иркутском театральном училище. Тогда я впервые увидел Володю, он поступал в первый раз. Я сразу его запомнил – это был худенький мальчик с волнистыми волосами и ярко-синими глазами, что меня поразило. Я даже помню его пестрый свитерочек. И по его застенчивости, а с другой стороны по напускной самоуверенности я понял, что это хороший такой провинциальный мальчик, и спросил его: «Ты откуда?». Он говорит, из Черемхово. А я из Усолья, это рядышком. Я сразу почувствовал в нем родственную душу. Когда у него не получилось, его не взяли, я ему сказал: «Не расстраивайся, приезжай на следующий год, я точно тебе говорю, что ты поступишь». Так и получилось. Потом у нас завязались дружеские отношения. Я был у них на свадьбе с Людой Худаш, которая тоже училась с нами в театральном училище. Мы жили в общежитии ТЮЗа на улице Грязнова, в соседних комнатах, а потом вместе работали в Омском театре.
Помню, как Володя начал делать первые наброски пьесы «Любовь и голуби». Как-то на центральном телевидении мы снимали спектакль «Последний срок» и жили с ним в одной комнате. А он ночью писал и где-то часа в четыре утра прочитал мне парочку сцен. Я сразу же проснулся: «Вова, пиши, обязательно пиши!». Это здорово, похоже, понятно, мне это знакомо, сибирский говор. Помню, мы смеялись: «Че-че, да ниче. А че?». Какие-то фразы он на мне проверял, и они мне очень понравились. Потом он читал пьесу «Музыканты», мне она тоже очень понравилась, глубокая, философская пьеса.
Мы, актеры, все с наслаждением работали над спектаклем «Зажигаю днем свечу» («Андрюша»). Никто так уже давно не разговаривал на сцене. Во-первых, это была живая пьеса. Он находил такие живые вещи. Психология Долина, его жены, ребят, она типична. Для того времени это было открытие. Даже если сейчас эту пьесу поставить, она будет интересна, потому что он схватил человеческие типы.
Когда Володя начинал проникаться ролью, он погружался и отрешался от всего. Н. А. Мокин за это его любил. Он слушал очень внимательно и пытался тут же делать. Бывают выигрышные роли, тексты, мизансцены, конфликты, когда чуть-чуть прилично сыграешь и тут же аплодисменты и восхищения. А в «Беседах при ясной луне», например, выигрышного ничего не было. Володя играл ведущего, но играл так, что я до сих пор помню его интонации, как он произносил слова Шукшина: с болью и достоинством, мягко и легко. И я даже использовал это в своих концертах, когда пел песни Бачурина. Володя задавал тон спектаклю и собирал внимание зрителя. Именно он создавал камертон на весь спектакль, хотя работали мастера. Это ведь тяжелейшая работа, но делал он ее так самоотверженно. По существу, он передавал идею режиссера, а Мокин – гениальный режиссер. Из всех, с кем я работал, как я теперь понимаю, самый гениальный.
Мы играли с Володей в спектакле «Царствие земное». Надо отметить, что у него очень хорошая внутренняя собранность, сосредоточенность. Я помню, как мы долгим путем шли, мучились – неточный перевод, сокращения… Мы работали над этой пьесой все время, пока шел спектакль. За день до спектакля мы собирались, пили чай у него дома и проговаривали взаимоотношения, реакции, действия, отрабатывали мизансцены. Мы репетировали постоянно. Володин режиссерский глаз, взгляд как бы сверху, нам очень помогал. Он всегда задавал нам вопросы: «А почему, как ты думаешь? Как ты думаешь, почему я так говорю?».
«Фантазии Фарятьева», на мой взгляд, это самая лучшая его актерская работа. Он не такой выдающейся внешности, по сравнению с героем фильма. А здесь вот он такой. Где-то я таких людей видел. Причем, не играя почти, как-то все легко. Как он легко, просто разговаривал! Но за этим что-то происходило. Он умел жить внутренней жизнью, а внешне – какой-то голос сиповатый, почти невыразительный. Это было здорово. Володя опережал нас по чувству правды. Мы с ним, совершенно разные люди, играли одну роль в «Комнате» Брагинского. Делились своими находками, он мне чечетку показывал, как он танцует, – не было никакой конкуренции. Володя очень много сделал. Мы же учимся друг у друга, когда работаем рядышком, плечом к плечу. И уровень, задел того театра, который был, это передается, как лучик, другому артисту. И другой артист несет часть ушедшего человека. Эта капелька его крови, она живет и сейчас.
Когда Володя уехал в Москву и мы с ним говорили по телефону, он всегда меня уговаривал не ехать в Москву. А я его уговаривал, чтобы он оставался здесь, в Сибири. Я представляю, как трудно ему с семьей было жить в общежитии в Москве, я там был. Ночью он работал, стены тонкие, все слышно, напротив его комнатки в коридоре стоял телефон, по которому все говорили… Конечно, «Любовь и голуби» – шедевр, но он мог бы написать больше.
В последнее время мы часто встречались с ним на вокзалах. В половине пятого утра в Омске, если он ехал в Черемхово. Или так же рано на станции Черемхово, если я ехал в Иркутск. Когда Володя заболел, мы продолжали мечтать и надеяться, собирались отправиться на Байкал, на Песчанку. У нас было много общих воспоминаний, начиная со времен «Андрюши», когда мы по вечерам подходили к расписанию и не знали, будем ли завтра играть, закрыли спектакль или еще продержимся? Тогда вышел «Блокнот агитатора», издание обкома КПСС, и там черным по белому было написано, что в театре поставлена антисоветская пьеса.
Но Володя не умел жаловаться на судьбу, не умел приспосабливаться, врать. Никогда не слышал, чтобы он осуждал кого-нибудь. Не мог он кинуть камень в другого человека. А какой гостеприимный у них был дом! И тогда, когда они жили в Москве в актерской общаге, и позже, когда получили квартиру, – у них с Людой гостил театральный народ: омичи, иркутяне, всем находилось место, всем хватало тепла. Зная свой диагноз и уже пройдя курс химиотерапии, он уехал в Черемхово насовсем. Откуда начал, туда и вернулся.
Дмитрий Брусникин[7]
Я познакомился с Володей Гуркиным более двадцати лет назад. Познакомил меня с ним ныне известный и очень хороший актер Сергей Гармаш. Оба тогда жили в общежитии театра «Современник». Так бывает – правда, очень редко – дружба возникла сразу. Мы даже не знакомились, а вдруг возникло чувство, что просто очень давно не виделись и сильно соскучились.
У Володи такая внутренняя организация, что он принимает близкого ему человека, причем принимает с сибирским размахом – сразу и целиком. И поселяет его внутри себя надолго.
А потом начались чудеса.
Олег Николаевич Ефремов предложил мне поставить пьесу Гуркина «Плач в пригоршню» во МХАТе им. Чехова, даже не зная, что мы с Володей хорошо знакомы. Олег Николаевич показал мне эту пьесу, а я был еще совсем молодой, у меня на тот момент была всего одна постановка в Художественном театре… Помню, я прочитал пьесу, и в моем воображении возникла такая сцена: вечером в одном из дворов шахтерского поселка выходят из дома крепкие мужики, они только что пришли с работы, умылись, надели белые рубашки и все вместе причесываются. Может быть, это и глупость, ничем не объяснимая, но что-то в этом было, какой-то звук или какая-то музыка, которая мне в этой сцене услышалась. Наверное, это было первотолчком.
Пьеса произвела такое впечатление, что я сказал Ефремову: «Дайте мне, пожалуйста, это сделать». И он почему-то разрешил. В 1993 году Володя пришел во МХАТ и стал сотрудником литературной части. Для меня это был самый счастливый период моей жизни. И, кажется, что-то существенное для театра, для Володи, для актеров, которые были заняты в этом спектакле (а их было более тридцати), для меня – нам удалось сделать.
Потом, уже в процессе конкретной работы над спектаклем сама пьеса, ее драматургический строй, герои, атмосфера, созданная автором, наводили на размышления серьезные и ответственные. В обществе должна существовать, зримо и ярко, связь между поколениями. Она обязана быть! Об этом я более всего думал, когда ставил «Плач в пригоршню». Об этом и о том, на что в критический момент можно опереться. На плечо любимого человека, друга, матери?.. О том, что меня связывает с этой землей, на которой я живу, с моими родителями… Об этом надо всегда помнить, это должно быть всегда у тебя в душе. Особенно – в период «всеобщего безумия».
И дальше началась вот эта жизнь, эта дружба, эти взаимоотношения… Те, кто читали пьесу или видели спектакль, знают, что там много занято актеров: совсем дети и среднее поколение, и старики… Ия Сергеевна Саввина играла старуху. И репетиции (как-то это неспланированно и само собой получилось) начались с того, что, когда назначили всех актеров на роли, мы сидели после читки пьесы, и каждый почему-то начал рассказывать о себе, о своей семье, бабушках, дедушках. Потом мы попросили всех принести семейные альбомы из дома. И каждый актер приходил, показывал эти альбомы, фотографии доставал, и что-то происходило в этот момент с людьми настоящее. Когда они начинали рассказывать о своих бабушках, дедушках, племянниках, дядьках, тетьках, возникала страна, возникал огромный мир, импульс которому давал Володя. Например, артист Арташонов уехал в Караганду и привез Саввиной телогрейку своей бабки. И Саввина в ней играла и относилась к этой телогрейке, как к самому важному и ценному подарку в жизни. Я очень любил этот спектакль. И актеры его очень любили. Актеры не уходили в гримерные ждать своего выхода во время спектакля, они все были за кулисами, они любили слушать спектакль. И вот вышел спектакль. Мы были счастливы. Очень долго гуляли и оба домой не приходили три дня. Мечта его сбылась – он вышел на сцену Художественного театра как артист. Правда, недолго он играл, всего два спектакля. Он играл последнюю картину, взрослого Яковлева, который приезжает в семь утра в Черемхово, последний акт. У нас был художник по костюмам. Володя говорит: «Можно я схожу в мастерские и сам себе подберу костюм?». Его представление, в чем успешный драматург, писатель приезжает домой. И я понял, это его давнишняя мечта была забраться в мастерские, костюмерные театра и посмотреть, в чем они ходили-то: Смоктуновский, Станиславский… И вот он часа четыре рылся в этих мастерских, в загашниках, и потом выходит на сцену. Оделся. Какой-то кожаный плащ фашистский, огромные плечи такие, шляпа ковбойская, короткие штаны, потому что не было штанов его размера, и туфли на высоченной платформе. Я от смеха упал под ряды. Он говорит: «Ты подожди, ты не смейся, Дим, у меня вкус есть – у меня денег нет».
На мой взгляд, Гуркин – один из самых серьезных драматургов нашего времени. Он владел профессией. Профессия эта называется – драматургия. Он действительно знал и чувствовал людей, о которых писал. Знал и любил своих героев так, что у нас не возникает вопросов: сколько им лет, где они родились.
Он писал очень подробно и очень медленно. Совсем не суетясь, не соизмеряя и не пытаясь подстроиться под современные ритмы жизни. И тем не менее, его пьесы – современны. Современны потому, что они о живых людях, наших дедах, наших близких родственниках, в конце концов – о нас.
У него получаются такие люди, которые совершенно очевидно где-то живут. Сейчас, в данный момент, в это время. Эти дяди Коли, тети Саши, Зинки… Что-то делают, ходят за детьми, ходят на работу, стирают белье. Они настолько живые и им так веришь, что ты совершенно очевидно знаешь: эти люди где-то есть, они невыдуманные, они рождены им. Это совершенно уникальное свойство. Причем, довольно много и долго работая над его текстами, я обратил внимание на такую особенность: он так формирует человека, его язык, что в его речи ни в коем случае нельзя переставить слова, изменить что-то. Язык, которым говорят его герои, настолько музыкален, точно отобран, что если актер попытается что-то переделать или добавить от себя, это будет звучать как фальшивая нота в слаженном оркестре. Потому что каждый человек у него настолько уникален, что у него существует своя музыка говорения слов. Из этого возникает и характер определенный. Я все время говорил Володе: тебе обязательно надо перейти в какую-то другую форму – давай, садись пиши повести, рассказы, роман… Время от времени у него такие мысли появлялись. Но то ли это было дело будущего… Но потом я понял. Не случайно он попросил написать на памятнике именно «драматург». Именно в этом его поразительная уникальность. Это же человек дара не преходящего-уходящего, это ряд: Вампилов, Гуркин… Даже роман, который он собирался писать, так и назывался – «Драматург». Это действительно какая-то уникальная способность создавать людей, слушать их и слышать через людей… И ты понимаешь сразу, герой произносит три-четыре фразы, и ты представляешь, кто его родители, откуда он… По одному диалогу становится понятна судьба этого человека.
Поразительная вещь: оттого что он сибиряк, иркутянин, черемховец, я стал после Володи совершенно иначе относиться к этому пространству – Сибири. Как только человек из Сибири – у меня сразу к нему положительное отношение. Это Володино воздействие на меня. Это он меня так влюбил в себя, сделал близким человеком. И все, что связано с ним, стало для меня дорогим и родным, семейным, моим. Мы стали братьями. Это же не объяснишь, но мы стали абсолютными братьями. Был период такого кровного братства, долгого нерасставания, постоянного присутствия друг с другом, потом какой-то другой период. И все равно всегда было ощущение, что у меня есть брат, и даже не старший. Мы какие-то были с ним одинаковые, слух внутренний похожий у нас был.
У меня был очень плотный период дружбы с Володей, когда дружба бывает ежедневной. Когда каждый день, даже если не видишься, то звонишь, и каждый день этот человек в твоей жизни существует. Я все время заставлял его работать и требовал, чтобы он садился и писал. А он так к писательству относился, так аккуратно: это тебе не завод, не сядешь и не изготовишь. Это нужно иметь настрой души. Мне иногда кажется, что жалко, что перебралась семья в Москву… Когда он под разными предлогами уезжал в Черемхово, занимая денег у друзей, и жил рядом с мамой какое-то время, то возвращался, и – пьеса. Эта земля его явно чем-то питала, говорила ему что-то ценное и важное, Черемхово… Это удивительные люди. Из-за людей он туда уезжал, потому что в Москве таких людей не хватало, а в Черемхово были и есть.
В пьесе Гуркина есть такие строчки, не вошедшие в окончательный сценический вариант, которые здесь мне хочется процитировать: «Придет пора – ветер теплый, чистый омоет тело твое, и встретит тебя старец серебряный. Возьмет за руку робкого, счастливого… Через леса прохладные, сквозь листву звонкую, солнцем пробитую, над полями, лугами зелеными, над реками чистыми в синеве небесной полетите. Потом вода большая, покойная: ни морщинки на ней, ни слезинки случайной – все задумано, все загадано. Переведет тебя батюшка к берегу высокому, а на берегу люди милые ждут тебя. Всех их ты знаешь, все тебя ведают, ждут неспешного с сердцами светлыми, тобою полными».
Александр Булдаков[8]
Мы познакомились с Володей в 1973 году, когда он пришел из армии. Наше знакомство состоялось в театре. Я уже к тому времени год проработал в иркутском ТЮЗе и был знаком с Людой. И вот он пришел – кудрявый, улыбчивый, с голубыми глазами. Первое впечатление от него как от очень позитивного человека, какая-то энергетика в нем была положительная. Я даже не могу вспомнить, когда бы Вовка печалился. Когда он печалился или когда ему хреново было, он переживал это в одиночку, он не очень это любил демонстрировать, жаловаться, делиться. У него всегда была какая-то очень располагающая улыбка. Мы с ним очень много смеялись. И потом мы с ним вспоминали нашу жизнь на Грязнова, в общежитии ТЮЗа. Когда нам дали комнату в общежитии, у меня было ощущение, что я попал в дом героев Достоевского или, скорее всего, в коммуналку из Эрдмана: развешенные корыта, какие-то сани по стенам, баки с бельем в коридорах стоят, мусорные ведра, какая-то утварь домашняя, которая в комнаты не помещалась… Привыкали мы к этому общежитию с женой долго.
Когда появился Володя, мы с ним много времени проводили после репетиций. Когда усыпляли детей, собирались либо в коридоре, либо в пустой комнате. Пили вино, когда были деньги, курили, болтали. В основном, говорили про театр, о творческих вещах, естественно. И что поражало в Вовке… Он, с одной стороны, был коммуникабельный и добрый человек, а с другой стороны, он был упертый и бескомпромиссный в каких-то вещах. Он в гробу видал все эти партийные организации, местные комитеты. Конфликтов как таковых не было, но он в принципе не принимал эту систему общественной организации творческого труда. Он мог не ходить на собрания. И когда я пытался убедить его, он становился очень жестким и самодостаточным. Он мог спорить со мной, когда я начинал доказывать, что Советский Союз – это, в общем, неплохо, посылал меня куда подальше и не принимал всех этих установок. По отношению к театру он тоже был бескомпромиссный. Это в нем подкупало. Я по своему характеру гибче и на какие-то вещи не обращаю внимания или в чем-то пытаюсь найти компромисс и договориться. А Володька нет. Если он сказал, что ему не нравится этот спектакль, то все. И мог до хрипоты спорить, что в театре так не живут, что надо по-другому.
Я очень печалюсь и горюю, что он не стал заниматься актерской деятельностью. Когда он начинал, и в ТЮЗе, несмотря на его несогласия и нестыковки с режиссером Титовым по поводу выбора репертуара, реализации в самом спектакле, он работал очень классно. Говорю это без всякой лести. Он просто удивительно работал. Во-первых, у него была своя история внутренней актерской кухни. Он прекрасно разбирался в теории актерской профессии. Он читал книги Вахтангова, Мейерхольда, Михаила Чехова. Когда к нам из Ленинграда приехала режиссер Ксения Владимировна Грушвицкая, мы занимались, читали по ночам. У нее была книга Михаила Чехова и диссертация ее подруги и режиссера по Чехову, которую «зарубили» в ГИТИСе. Ночью мы собирались у Грушвицкой и занимались, она с нами делала упражнения по Михаилу Чехову. Была такая ночная театральная лаборатория. Вовка погрузился в Михаила Чехова, в штайнеровскую философию, в то, что образы, созданные человеческим воображением, искусством, возникают и где-то находятся, что они существуют. И Вовка в это верил. Я как материалист не очень, а он в это верил. Михаил Чехов говорит, что актер должен быть проводником, ждать и подманивать этот образ. Образы витают где-то в ноосфере и их надо ловить. Надо активно ждать, задавать вопросы, есть способ репетирования и т. д. И вдруг в какой-то момент этот образ в тебя вселяется, когда чувствует, что ты готов его принять, и начинает тобой руководить. Грушвицкая в это верила и была подвижницей идей Чехова. И Вовка в это вклинился. Дальше разговоров и упражнений, правда, не шло. Мы делали отрывки только из «Двенадцатой ночи».
В спектакле Грушвицкой «Коварство и любовь» Вовка очень талантливо сделал Вурма. У него была сцена, когда он заставляет Луизу писать письмо, заставляет ее врать, чтобы разобраться с Фердинандом. Но он Луизу любит, и то, что он свой идеал заставляет идти на безнравственный поступок, переживает очень драматично. Сцена была просто блестящая. Я всегда вставал в кулисы и смотрел эту сцену. И спрашиваю его как-то в один из вечеров: «Что же вы такое здесь с Грушвицкой напридумывали? Одну штуку я понял: получается, как будто ты ее насилуешь. Не касаясь, но какой-то акт насилия здесь совершается, правильно?». Он говорит: «Да, в принципе, это так». Я спрашиваю, но что-то еще там есть такое. У тебя какое-то дыхание, какой-то ритм внутренний интересный очень, какая-то тайна есть, которая притягивает. Да, ничего, говорит, – просто я представляю, что воздух состоит из мельчайшего стекла, и мне трудно дышать, я начинаю задыхаться, мне глубоко нельзя вдохнуть, потому что это жутко больно. Вот такая метафора актерской игры. Ему удавалось найти ее. И это придавало такой объем его поведению, такую странность. Потом отмечали его эту роль. Это была одна из лучших ролей, если не лучшая в этом спектакле. Он постоянно искал – помимо анализа, разбора взаимоотношений, что я хочу и чего добиваюсь, – помимо этого он еще что-то прибавлял своей игре, что составляло его личностную тайну, но что жутко в нем привлекало и магнетизировало. Это было и в д’Артаньяне, и в спектакле по пьесе Розова «В добрый час!».
Мне вспоминаются наши поездки в Качуг. Мы ездили туда на 15–20 дней. Это был наш подшефный район, мы ездили по окрестным деревням. Как правило, везли два спектакля – утреннюю сказку для детей и вечерний, который начинался в девять вечера, когда подоят коров. Представьте себе, что такое по 15 дней мунтулить два спектакля. И как-то я предложил Володе: давай поспорим, что я все 15 спектаклей вечерних буду импровизировать, что-то будет новое в роли. Давай, кто больше напридумывает. Кто-то у нас был арбитр. Причем не хулиганить, нос лепить или «колоть» друг друга, а что-то серьезное. Мы с ним соревновались. Приходилось каждый раз решать какую-то сцену по-новому, какие-то нюансы добавлять, реагировать по-другому. В результате мы решили, что мы оба выиграли, и купили две бутылки водки вместо одной.
Вовка был отличный товарищ. Андрюшка Невраев вдруг уволился, и Титов меня зовет: давай, через три дня ты играешь «В добрый час!». Всего три репетиции. А роль там большая, страниц за тридцать текста. Я расстроился, а Володя говорит, ничего, давай с тобой чайку попьем, все сделаем. И Володя со мной просидел две ночи, подавая реплики. Он сидел до трех, до полчетвертого со мной, подсказывал мизансцены. Потом меня наградили за эту роль. И в этом большая заслуга Володи.
Я с ним разговаривал в Омске, когда он уже решил покинуть сцену как актер. Я считаю, что, приняв такое решение, тем самым он лишил театр очень талантливого и очень значительного актера, который бы очень много сделал в этой профессии, в этом виде деятельности. Я его спрашивал: почему тебе помешает актерство писать? Да, одно другому мешает. Но ему было еще скучно. Как я потом уже понял, он все-таки котяра, который гуляет сам по себе. А театр – это искусство коллективное. Театр должен подчиняться каким-то правилам, общим законам. А Вовка был вольным художником. Вдохновение есть, и я его должен использовать по своему усмотрению. А ведь часто действительно бывает так, что не совсем талантливый режиссер. Встретить режиссера, которому доверяешь и который начинает вести за собой, это редкость. С каким-то режиссером сегодня удачно, а завтра нет. И вот Володя, видимо, не мог подчинить свое видение пьесы, видение роли воле среднего режиссера. Другое дело, когда они с Грушвицкой работали и понимали друг друга с полуслова, когда они одинаково на многие жизненные моменты смотрели, понимали жизнь одинаково, у них было главное – единомышление. А когда им начинали руководить, когда его начинали через колено ломать, что в театре происходит очень часто, Володя этого не хотел. И поэтому он ушел в свободный полет.
Однажды он мне показывал режиссерский свой замысел. Саша, я придумал «Гамлета», классно, смотри! И рисует мне. Смотри. Здесь громадный, на всю сцену череп, глазницы. Это и есть Эльсинор. Из глазниц спускаются лестницы, видишь, как слезы. Вот это все слезы, а здесь черным-черно, во рту. Я говорю, Вова, ну что за хрень собачья. А он рисовал полночи, карандашом, с тенями, здесь прожектора били, здесь человечек, чтобы видеть масштаб. А здесь высовывается призрак. Я говорю, Вова, ну кто на эту хрень пойдет. Он так обиделся: ты ничего не понимаешь, какая это театральная метафора! Дания – череп, она сгнила! Я говорю, но не до такой же степени, что уже в череп превратилась. Вот такая была у нас ночная лаборатория в общежитии.
Однажды он говорит: давай я тебе почитаю. Это была пьеса «Зажигаю днем свечу». Это было в 1975 году. Одна комната в общежитии пустовала. И нам давали ключи, мы там устраивали штаб-квартиру. Набрали ящиков из-под марокканских апельсинов и сделали из них абажур для лампы, столик, шкаф для Грушвицкой. И Володя мне там читал. Я вроде бы постарше был, вроде бы уже поработавший. Хотя сейчас я понимаю, что все это очень относительно и смешно. Я понимал, что актер что-то попытался написать, и я его тогда разгромил: здесь вот конфликт не выявлен, здесь непонятно по внутренней линии. Он слушал, слушал, курил, молчал. А я: здесь вообще сюжетная линия не развивается, что-то такое… Говорил, чтобы что-то умное сказать, выпендривался. Он так посмотрел на меня: ну ладно, спасибо, говорит, давай пойдем спать. И ушел. А что? Да нет, все нормально, спасибо, говорит. Но, по-моему, ему очень не понравилось, что я не сказал тогда: как гениально! В Москве он мне читал пьесу «Музыканты». Я не знаю, откуда он взял этот сюжет. Но я точно знаю, что нам подобный сюжет рассказывала Грушвицкая. В какой-то из вечеров мы разговорились о хиппи, о «Белом манифесте», и она рассказала такую историю. К одному из провинциальных американских городов подходит группа хиппи. Они даже не заходят в город, а разбивают палаточный лагерь неподалеку. И начинают жечь костры, приходят в город в магазин за продуктами, играют на гитаре, никого не трогают. Но молодняк этого провинциального, бюргерского городка с устоявшимися нравственными патриархальными законами, начинает туда к ним бегать. И все родители встрепенулись. Что такое, наши дети пропадают ночами, орут под гитару, пьют пиво, курят траву. И они решили объявить войну хиппи. Получилось так, что какой-то бешеный отец, увидев, что его дочка сидит с хиппи на скамейке, убивает его. Хиппи его похоронили. А весь город ощетинился. Все думали, что начнутся погромы. Все забаррикадировались, полиция напряглась. И что делают хиппи? Они приходят и садятся на эту скамейку. И три дня, день и ночь сидели по одному, меняясь. Потом сняли свой палаточный лагерь и ушли. Вот эта история, мне кажется, каким-то образом отразилась в «Музыкантах».
Вячеслав Буцков[9]
Светлой памяти Владимира Гуркина
Не говори с тоской: их нет;
Но с благодарностию: были.
Инна Вишневская[10]
Всюду жизнь[11]
Владимир Гуркин определил жанр своей новой пьесы как роман для театра. В этом произведении многое поражает. Прежде всего – полное несоответствие формы данной пьесы формам, излюбленным сегодня. В пору расцвета абсурдистского театра, преклонения перед модерном, обожествления авангарда, когда все драматурги, хоть чуть-чуть овладевшие пером, тут же гротесково кромсают жизнь, в эту пору Гуркин пишет глубоко бытовое, даже более того – натуралистическое произведение. И уже одним этим привлекает внимание. Совершенно верный, талантливо рассчитанный ход – сбить унылость «общих структур», отойти от общепринятой драматургической модели, разойтись с модой, а именно это сделал Гуркин. И поразительно, что, не гонясь за абсурдизмом, полностью погружаясь в быт, автор достиг результата, равного самым модным абсурдистским произведениям, эмоционального эффекта даже более высокого качества, заставляющего вспомнить о Мрожеке или Ионеско.
Романные формы действительно присутствуют в пьесе. Автор даже не перечисляет действующих лиц, они как бы сами возникают из пучины жизни. Их множество, они то уходят, то возвращаются, то надолго пропадают из поля зрения, то вдруг снова возникают уже в совершенно ином возрасте, ином обличье, в другие временные периоды. Здесь не надо никаких вопросов – где был человек, почему так надолго выпал из сюжета, т. е. вопросов, которые вполне логично было бы задать драме. Роману такие вопросы не задаются, он вбирает в себя все – и эпизод, и случай, и описание, и пейзаж, и действие, и бездействие, и биографию, и пропуски в этом течении – словом, роман не есть столь жесткая конструкция, сколь драма. Именно так строит свою пьесу Гуркин. И почти все в этом произведении живут сложной духовной, именно духовной жизнью во мраке полной бездуховности.
Не умея разглядеть духовность в бездуховности, мы, по существу, отвергаем целый пласт людей, отбрасываем от себя целую общественную среду, не видим огромных участков жизни. Лучше всего говорит об этом название знаменитой картины Ярошенко – «Всюду жизнь». Да, именно, всюду жизнь, и увидеть ее страдания, ее желания, ее немые крики, ее бесслезные слезы – необходимо. Полагая, что духовность – якобы принадлежность только высокоразвитых интеллектуальных форм, мы еще и еще раз разделяем интеллигенцию с народом, оставляя народу каменное безмолвие, каменное бесчувствие.
Почти все характеры этой пьесы написаны выразительно, самобытно, умно, оставляют след в душе. Остановлюсь только на двух как бы главных точках пьесы, двух ее «светлячках», источниках энергии – образе полусумасшедшей девушки Светланы и мальчика Сани. Они существуют параллельно – то встречаясь, то расходясь, жизнь их идет абсолютно по-разному, но при этом они словно повторяют друг друга: ненормальная Светлана и «нормальный» Саня оба чувствуют и видят Бога, оба вносят в угрюмое бытие шахтерского двора трепетный свет нравственности, какое-то тайное несогласие с привычным ходом жизни, где водка – и радость, и увлечение, и прозрение, и искупление… Они и умирают одинаково, когда остаются их тела и исчезают души, они и встречаются после смерти в каких-то прекрасных горних краях. Все это прорывает реалистическую ткань пьесы особым светом.
Ксения Драгунская[12]
Про Володю Гуркина
Захожу в квартиру. Много незнакомой обуви и подозрительно тихо, к чему бы это?
В комнате сына ватага подростков зачарованно смотрит телевизор.
«Любовь и голуби»!
Сын замечает мое появление и восклицает не без хвастовства:
– А сценарий зато, между прочим, написал друг моей мамы – Гуркин!
Володя…
Кудрявый и лысый одновременно, с глазами то голубыми, то зелеными, такими грустными и (одновременно!!!) озорными глазами, фантастически теплый – хоть зимой губами прикоснись к его щеке, хоть летом рукой к руке – его словно распирало внутреннее тепло.
Тепло и щедрость.
Про щедрость, наверное, эту историю все знают. Как Володя купил моему сыну гостинцы. Жвачку. Всю жвачку, что была в наличии в лавочке, куда мы заглянули. Пакет жвачки. Мешок. И, получив гостинец, мой сын, восьмилетний тогда, заметил:
– Жалко, что не все люди – Гуркины.
Штучный человек Володя Гуркин. Уходящая натура.
Никакого мужского кокетства, позерства, самолюбования и всего прочего, что так мельчит и дешевит личность мужчины, что обычно тянется за актерами, даже если они уже давно переквалифицировались в драматурги или куда там.
Игроком и забавляющимся наблюдателем в отношениях с людьми Володя никогда не был, вот еще что важно. Открытым был и настоящим.
А ведь поначалу, при первой встрече, мы с ним едва ли не подрались. В Пензе, в девяносто четвертом. Ну, это неинтересно. Главное, что потом подружились.
Любимовка, где стартовали многие авторы, успешно работающие теперь на театре и в кино, дача Станиславского, травяной берег реки, деревянный летний театр, показы, обсуждения и Гуркин, без которого и фестиваль не фестиваль, всегда терпимый, доброжелательный, дружелюбный, без малейшего желания «куснуть» автора, чей текст ему чужд или объективно плох.
Иногда мне казалось, я догадывалась, что Володя несет какую-то тяжкую ношу, молчаливо, мужественно и смиренно.
Мужество и есть смирение.
Я догадалась об этом, на Володю глядючи.
Сидели однажды в буфете, разговаривали. Слово за слово. Невесело тогда мне было. Володя что-то рассказывал, пытался развеселить. Старалась, конечно, не расплакаться. А то неудобно. А слезы, они такие сволочи, так и бегут из глаз. И Володя все рассказывал смешную историю, глядел грустно и ласково, рассказывал смешную историю без запиночки, ни о чем не спрашивая, а сам теплыми, тяжелыми пальцами – труженика, крестьянина, мужика – утирал мне слезы.
Такого друга у меня больше никогда не будет.
Есть другие, тоже хорошие, но такого, как Володя, не будет.
Ты не волнуйся, Володенька, со мной все нормально.
Плохо только, что я так коряво и непоправимо поздно говорю тебе очень важные слова.
Леонид Жуховицкий[13]
Он никогда ни с кем не конкурировал
Драматурги редко дружат между собой, ведь они не только коллеги, но и конкуренты. Афиша не резиновая, взяли пьесу у соседа, значит, тебе места уже не найдется. Театр, как боксерский ринг – один победил, другой на полу.
Володя Гуркин никогда ни с кем не конкурировал. Чужому успеху радовался, как своему, помогал всем, кому мог, а если возможности помочь не было, старался любым путем ее создать. Володя был кем угодно, только не деловым человеком, но однажды, к моему изумлению, ему удался абсолютно фантастический замысел.
Я познакомился с Гуркиным примерно четверть века назад, память на даты у меня нулевая. Тогда по инициативе замечательного режиссера Артура Хайкина была организована Омская лаборатория режиссеров и драматургов. Министерство культуры в те годы еще располагало приличными деньгами, их каждый год полагалось тратить, иначе спишут, а в новом году не дадут. Вот и тратили, иногда на хорошие дела.
Омская лаборатория была делом замечательным. Со всей Сибири, с Дальнего Востока, с Урала, да и из Москвы тоже съезжались драматурги и постановщики, чтобы перезнакомиться, обсудить новые пьесы и взять в репертуар то, что придется по душе. Почти все драматурги были молодые, а те, что поопытней, руководили семинарами. Меня сочли опытным и тоже позвали в Омск. Там я и познакомился с Гуркиным.
В первый раз я увидел его на сцене, он играл директора школы в американской пьесе «Вверх по лестнице, идущей вниз». Впечатление от спектакля было хорошее, от Гуркина – отвратительное. Дело в том, что я, хоть и написал к тому времени несколько вполне репертуарных пьес, вовсе не был театральным человеком, и происходящее на сцене воспринимал так же бесхитростно, как продавщица табачного ларька. Мне тогда понадобилось года полтора, чтобы внутренне осознать, что Гуркин вовсе не хамоватый мерзавец, а просто талантливый актер, замечательно сыгравший хамоватого мерзавца. Более того, оказалось, что Володя один из самых добрых людей, которых я встречал в жизни, а мне на добрых людей везло.
Мы с ним регулярно виделись, сперва на совещаниях драматургов, а потом в Москве, куда он перебрался с семьей. Так вышло, что мои друзья стали и его друзьями, в том числе уникальный человек Юра Щекочихин. Иногда на разных профессиональных тусовках Володя называл себя моим учеником, однако это был с его стороны щедрый, но незаслуженный подарок: чему можно научить драматурга, чья пьеса пошла в ста театрах? А про пьесу эту, «Любовь и голуби», наверное, стоит сказать отдельно. Мне кажется, в жанре русской народной комедии она идет первым номером. Не знаю, с чем ее сравнить, разве что с великолепной пьесой Александра Копкова «Царь Потап», но та скорей жесткая сатира, да и заканчивается она не по комедийному, убийством. А Гуркин любит всех своих героев, все хорошие, просто живут бестолково, нелепо ссорятся, нелепо расходятся – зато все кончается хорошо, как, Бог даст, когда-нибудь будут заканчиваться наши конфликты и в жизни. Отточенные образы, живой язык – не удивительно, что в киноверсии охотно играли такие мастера, как Людмила Гурченко и Сергей Юрский.
Эта комедия стала и счастьем, и бедой Володи. Он и потом писал интересные пьесы, но к ним театры относились с интересом умеренным: мол, хорошо, но не напишешь ли что-нибудь вроде своих знаменитых «Голубей». Увы, «что-то вроде» было не для него. Гуркин как всякий настоящий художник, жил по своему внутреннему графику, постоянно искал и в жизни, и в профессии новое – процесс творчества для него был куда важней, чем успех. Он не хотел и не мог повторяться. Надеюсь, к его пьесам режиссеры еще вернутся.
А где-то в начале нулевых Володя совершил невозможное: он возродил Омскую лабораторию. До сих пор не могу понять, как ему это удалось. Все вокруг изменилось, люди с чинами, деньгами и связями даже не пытались повернуть течение жизни вспять – а добрый, мягкий, не слишком практичный Гуркин сумел, лишний раз доказав, что человек, идущий вперед, в конце концов все-таки осилит дорогу. На мой взгляд, это был просто подвиг.
Года два назад Володя сказал мне, что хочет создать всероссийскую школу драматургии. Я ответил, что в паре с ним готов на любую авантюру. Не сложилось…
Когда болезнь уже держала его за горло, он позвонил и сказал, что болен раком, но сдаваться не собирается, будет лечиться, и школу драматургии все равно организует. Он и в Сибирь-то полетел по этим делам.
Обратно не вернулся.
Хочется верить, что такая школа все-таки рано или поздно возникнет и, вполне по справедливости, будет носить Володино имя.
Виталий Зикора[14]
С Володей Гуркиным я знаком с 1966 года. Мы вместе поступали в Иркутское театральное училище. Володю в этот год не взяли – уж очень он был юн – и предложили приехать на следующий год. Когда он поступил, мы с ним очень сдружились. Сколько бессонных ночей мы провели в разговорах, гуляя по улицам Иркутска и по набережной реки Ангары…
После училища мы вместе играли в иркутском ТЮЗе, а иногда одни и те же роли. Потом жизнь нас раскидала: Володя с семьей уехал в Омск, а затем в Москву. Оказался в Москве и я. Опять судьба свела нас вместе, и жили-то мы по соседству на Чистых прудах – он работал тогда в «Современнике», а я во МХАТе им. Горького. Намыкавшись по углам и общагам, Володя наконец-то получил квартиру на «Семеновской», а я на «Бауманской» – опять соседи. И встречи наши никогда надолго не прерывались. Нашим любимым местом встречи стало кафе «Грабли» на «Семеновской». Так что мы на них наступали не реже трех раз в неделю, а потом, во время Володиной болезни чаще и чаще.
И вдруг беда проклятая. Володя должен был ставить во МХАТе им. Горького спектакль по повести В. Распутина «Последний срок», но страшная болезнь разрушила все планы. Володя посещал больницу, лечился, он верил, хотел верить, что победит этот проклятый рак. Но было уже поздно. Господи, я видел, с каким мужеством Володя доживал свои последние месяцы. Он никогда не ныл, не жаловался, не проклинал, он улыбался при встрече со мной и даже шутил – ничего страшного, старик, там наших много, скучно не будет. Я ставил себя на его место, и у меня внутри все холодело, я понимал, что так высоко держаться я бы никогда не смог. Володя внешне не отличался стальным и суперсильным характером. Он был фантазер, хохмач, лирик и очень мягкий человек. Я говорю «был» и ловлю себя на страшной мысли: «был». Теперь, вспоминая Володю, мы будем говорить о нем в прошедшем времени: был, помню, смеялся, смешил, жил. И только в сердце моем он есть и останется живым, таким, каким я его сейчас вижу. Пока я жив сам.
Прощай, друг, прощай! Помяни, Господи, душу усопшего раба Твоего Владимира и прости ему грехи его вольные и невольные. Еще раз прощай и прости нас, тебя любящих и помнящих, если когда что не так было, как бы тебе хотелось.
Михаил Зуев[15]
Живой Гуркин
Для меня этот человек – редкий нравственный пример того, как в современной жизни можно остаться цельным человеком и талантливым художником. Жизнь прогибает. Много зависит от людей, которые к творчеству не имеют отношения, но влияют на быт семьи и т. д. Володя никогда не искал с ними встреч. Он мог уйти работать в жэк, но не прийти в управление культуры и просить для себя должность.
«Плач в пригоршню» – суровая драма про реальных, живых, полнокровных, любимых им людей, но там нет ни мата, хотя это было очень модным, ни приземленности. В любых пьесах, даже в таких его комедиях с аристофановским сюжетом, как «Кадриль», нигде нет даже намека на пошлость. Он не принимал драматургии «ниже пояса». Юмор, жизнестойкость и щемящее чувство: жизнь тяжела, а люди прекрасны. Он обладал таким же терпением, как его герои, умел переносить невзгоды. У Володи целомудренные пьесы, от них исходит свет, как от пьес Вампилова, его любимого автора.
Владея богатейшим народным языком, никогда не позволял себе грубого площадного слова ни в жизни, ни в драматургии. И мне всегда говорил: не ругайся матом, и сам никогда не ругался. Иногда захаживал в винный магазин, где, естественно, была разношерстная публика – уголовники, алкоголики, бомжи, с которыми он быстро находил общий язык и просиживал до пяти утра, не боясь их. Наоборот, ему было безумно интересно, как складывались их судьбы, они как бы исповедовались перед ним, потому что относились к нему очень уважительно, проникались к человеческой доброте, отзывчивости, воспринимали его как своего. Как-то он выходит из метро. Стоит милицейская машина. Ему говорят: «А ну-ка иди сюда». Принюхались: «Дыхни. Давайте в вытрезвитель». Он говорит: «Так я домой иду, здесь же рядом. Я что, качаюсь?» – «Нам виднее». Володю сажают в газик, привозят в отделение, где его встречают, накрыт стол, сидит весь райотдел во главе с начальником, празднуют его день рождения. Встает именинник и говорит: «Вот нам и доставили одного из самых замечательных людей нашего района, а может, и города, автора “Любовь и голуби”. Прошу приветствовать, Владимир Павлович Гуркин». Все зааплодировали. В результате вечер превратился в творческую встречу со зрителями.
Характернейшая черта его – жажда познания жизни и общение с людьми. По сути, он был мироносцем. СТД часто просил его провести семинар на Северном Кавказе. И Володя ехал туда с удовольствием, с поразительным интересом, с открытым сердцем. Потом рассказывал о замечательных людях, которых он там встретил. Таким же центром внимания он оставался на семинарах в Рузе и Любимовке. У него всегда был живой интерес к молодым драматургам.
Как-то раз мы сидели в ресторане при МХАТ. У Володи был знакомый бригадир таксистов у метро «Охотный ряд», который всегда резервировал ему машину. Стояла зимняя ночь, мороз градусов под 30. Вдруг он сворачивает от театра не вниз к Кремлю, где стоянка такси, а на Дзержинку. Почему? «Хочу воздуха, соскучился по морозам, я же сибиряк». А сам был в плаще и шарфике. Я в дубленке замерз, а он: «Давай пройдемся». Идет, разговаривает, жестикулирует, как шар катится и пот со лба стряхивает. Я за ним бегу. Доходим до Дзержинки. И тут он говорит: «Давай дойдем до Кировской. Не надо машину. Как интересно по Москве ночной прогуляться!». Около часа ночи мы дошли до Кировской. Я успеваю сесть в метро. А он идет домой пешком. Приезжаю замерзший в полном недоумении и утром просыпаюсь от его звонка. Он звонит в половине десятого и упавшим, обессилевшим голосом, еле говорит, так тяжело, чувствую, что курит: «Спишь? А я уже два часа за столом, думаю». Я спрашиваю его: «Ты мне объясни, почему мы на машине не поехали?» – «Да у меня пятака на метро не было», – отвечает. У меня не было слов, я был поражен и даже оскорблен: «Ты меня за кого принимаешь? Я что, никогда не плачу за ужин или за такси?!» Эта удивительная история поразила меня. Как объяснить этот поступок? Это не гордость. Он просто не любил просить даже у близких друзей, беспокоить их. Это чувство независимости. Он с удовольствием дарил, но не мог ни у кого просить и тем более требовать.
Вот как странно переплетаются судьбы. Так сложилось, что наше знакомство с Володей было заочным. Главный режиссер какого-то провинциального театра прислал мне стенограмму заседания художественного совета после читки моей первой пьесы. На обсуждении мнения разделились. Одна актриса возмущалась: «Это не советская пьеса. Так не живут в нашей стране, нет у нас таких людей с меркантильными интересами, говорящих языком улицы. Совсем недавно у нас уже поставили пьесу автора с такими же примитивными героями – “Любовь и голуби”». Стали спорить. Другие стали пьесу защищать: «Что же вы тогда с таким упоением играете, почему полон зал, почему билетов не достать на такую “примитивную” пьесу? Назовите еще один спектакль, который бы так живо и эмоционально принимался зрителем!» А лично встретились мы с Володей после семинара в Рузе, в 1984 году, нас познакомил замечательный пермский поэт Володя Винниченко.
То, что зрители Гуркина в основном знают по одной пьесе «Любовь и голуби» – это не так важно. Даже у самых плодовитых драматургов на слуху только три-четыре пьесы, и одна пьеса становится знаковой. Как рассказывал мой учитель П. А. Марков, самым популярным драматургом в начале 19 века был Август фон Коцебу, который написал более 800 пьес. Писал он их за три дня. Он был настолько популярен, что его пьесы шли по всей России. Одна его пьеса не понравилась царю. В карете по пути в ссылку он написал другую, восхваляющую царя, и ее тут же поставили. И где теперь этот Коцебу? Остались Островский, Чехов, Толстой, Тургенев…
Володя – единственный известный мне человек, который ни о ком не сказал единого плохого слова. Промолчит и сменит тему. Напрочь отсутствовало это желание.
Он очень любил прозу Распутина и драматургию Вампилова. И Володина за его талант и удивительные человеческие качества. У них вообще много общего: юмор, ирония к самому себе. Никогда Володя не заводил разговоров о себе как о творце. Я ему когда-то рассказал анекдот, который ему очень понравился. Встретились два писателя в ресторане ЦДЛ. Сокурсники по литинституту. Один разодетый, в пыжике и дубленке, а другой в пальтишке. Стоят на улице, разгоряченные коньяком. «Как дела?» – «Да все нормально, спасибо. А у тебя?» – «Ну ты же следишь за прессой. Седьмой роман вышел, пол-Европы напечатало, сейчас открывал книжную выставку в Ганновере». – «Поздравляю. Что-то холодно, пойду я». – «Ну подожди. Ты извини. Что я все о себе да о себе… Кстати, как ты-то? Не читал мой последний роман в “Новом мире”?»
Я обожал две песни, которые он исполнял на гитаре: «Перевал» и еще одну, музыку которой Володя написал на стихи иркутского поэта Анатолия Кобенкова. В нем просыпалась такая энергетика, когда он пел. Для женщин в эти минуты он был самым красивым и самым желанным. Когда он с такой отдачей и радостью пел, мне он почему-то напоминал В. П. Полицеймако в роли Эзопа. Мощная натура. И естественно, женщины просто влюблялись в него в эти минуты. Да и не только в эти. Это был магнит попритягательней героев-любовников в актерской компании. Но Володя всегда говорил: «Я однолюб».
Как актер он мне очень понравился в острохарактерной роли милиционера в «Сыщиках-2». Суетливый, пройдоха, весь в делах, «труженик» правопорядка, такой узнаваемый. Я понимаю, почему О. Н. Ефремов ценил его как драматурга и артиста. Все ему говорили: сыграй. А он ни в какую. Полное отсутствие тщеславия. И знание своего предназначения. Он берег силы для того, что для него было важнее – для литературы.
С его талантом эпического писателя он мечтал написать роман. Пьеса «Плач в пригоршню» отвечала его устремлениям поиска в театре. «Ну, ты что пишешь?» – спрашиваю я его. «Я не знаю, что из этого получится. Я пишу материал, который будет интересен и театру, и кино, а главное, мне», – говорил Володя. «Ты на какой странице?» – «На 84-й». Я говорю: «Ну и как, скоро финал?» – «Да это только начало второго акта». Ведь эта пьеса была предвестником его как крупного прозаика. Это было поворотным моментом, когда он внутренне прощался с драматургией. Смысл был найти самого себя. Герой пьесы – прообраз автора. В этой пьесе он прожил свою жизнь. Судьба самого Володи была предопределена в этой пьесе. И так и случилось в жизни. Он вернулся на родину, чтобы умереть там. Это понимал только он. Раз это написано, значит это внутри художника зрело. Конечно, он никогда не говорил об этом. «Самое главное, что я теперь имею право писать большую прозу». По сути, он написал свою жизнь этим театральным романом. Сама жизнь его личная – это такая удивительная драматургия, о которой знают только самые близкие. Для широкого зрителя пока остались неизвестными его замечательные пьесы «Зажигаю днем свечу» и «Музыканты».
Когда уходит такой художник, как Володя Гуркин, что-то происходит и с театром. Такое безвременье, рвется традиция русского психологического театра. До следующего большого художника. Мы все шутили с Володей: оденем тебя в халат, поставим второе кресло рядом с Островским, посадим у Малого театра. Удивительное внешнее сходство, и Володя тоже русский национальный писатель. После его ухода мир для меня страшно сузился.
Самое удивительное было в его поведении, когда пришла болезнь. Было видно, что он тяжело болен, на премьере его последнего фильма «Люди добрые». Он отходил от людей, которые спрашивали его, что с ним. Он просто возмущался, не хотел, чтобы его жалели, проявляли заботу, и ушел с банкета. Как-то позвонил мне, когда, казалось, пошел на поправку: «По моим планам, мне бы еще лет тринадцать жизни достаточно. Для того, чтобы сделать театр в Черемхово». Он мне звонил из экспресса в аэропорт, когда полетел в Черемхово. И вдруг такая фраза: «Сверлит мысль, что я могу умереть в любой момент». Ни с того ни с сего. Мы никогда не говорили о смерти, когда он болел. И он не поднимал эту тему. Потом был звонок из больницы, он говорил, что все хорошо, что Катя, Люда здесь, с ним, что они пойдут в ресторан… В этих его последних словах было столько любви к жизни и трагического предчувствия…
А недавно Володины земляки разбили сквер в центре города и поставили памятник героям его пьесы «Любовь и голуби». Этот сквер уже называют сквером любви. Володя как никто верил в бессмертие души, и поэтому мне кажется, что он смотрит откуда-то сверху и смущенно улыбается.
Александр Козловский[16]
О любви к людям – ближним и не очень
Во второй половине 70-х годов прошлого века, когда я учился на сценарном факультете ВГИКа, у руководителя нашей мастерской была популярна фраза: «Он не любит людей». Если учебная работа отражала негативные стороны нашего тогдашнего бытия, то звучала эта фраза, и это был почти приговор.
В начале 80-х, когда я увлекся театром, один известный драматург в частной беседе сказал примерно так: «Когда я сижу в последнем ряду партера на премьере своей пьесы и вижу, как зрители в едином порыве достают платочки там, где у меня самого подступали слезы, когда они смеются там, где я сам улыбался, я их всех безумно люблю. Но каждого в отдельности задушил бы не задумываясь».
Наш общий друг Михаил Зуев спросил меня однажды: когда мне лучше пишется – днем или ночью? Я, не задумываясь, ответил: «С утра. Пока я еще люблю людей». Владимир Гуркин любил людей безусловно и вне зависимости от времени суток. Я никогда не видел его раздраженным, брюзжащим или даже просто недовольным кем-то. В нем содержался неисчерпаемый источник оптимизма, непоколебимой внутренней уверенности, что все будет хорошо. Все его пьесы наполнены этой уверенностью, пронизаны этим духом.
Была ли эта любовь взаимна? Смею утверждать, что нет. Разумеется, если под любовью понимать радостную улыбку в конце вот такого диалога:
– Я говорю о Володе Гуркине…
– ???
– Ну, это который «Любовь и голуби»…
– А-а…
то да, страна любила его. Но если говорить о конкретных, материальных проявлениях этой любви, то здесь не все так просто.
Страна полюбила его дважды.
Первый раз через Владимира Меньшова, который увидел в пьесе Гуркина невероятный заряд любви, доброты и человечности и сумел снять комедию, вошедшую в золотой фонд российского кинематографа. Представим на минуту, что этого не произошло. Кто бы сейчас помнил автора успешной комедии, пожаром прошедшей по стране в 80-е годы? Да, пьеса принесла Владимиру материальный достаток – несколько лет подряд Гуркин был чемпионом по полученным гонорарам среди драматургов, – но всенародную известность принес ему именно фильм.
Второй раз тесно связан с первым, потому что его не было бы, если бы не эта известность. Здесь проводником любви выступил театральный чиновник Александр Сычев. Проблема заключалась в том, что Гуркин с момента его приезда в Москву жил в общежитии театра «Современник», и никакие гонорары не позволяли ему получить московскую квартиру – такие были времена. И вот настал день, когда в «Современнике» решили, что Гуркин им больше не нужен, и попросили освободить жилплощадь. Фактически он вместе с женой и двумя детьми должен был оказаться на улице. Об этом узнал Александр Сычев, который пошел куда надо, объяснил ситуацию, произнес волшебную фразу: «Это который “Любовь и голуби”…» И случилось чудо – Гуркин получил ордер на трехкомнатную квартиру.
Начиная с 1991 года, когда народ резко перестал ходить в театр, а предыдущие накопления растаяли как утренний туман, страна повернулась к Володе спиной. Он не мог заниматься ничем другим – торговать, создавать пирамиды, даже просто ежедневно присутствовать в офисе. Он был творческим человеком по крови, а занятие творчеством, хотя это и нелегкое дело, все же предполагает некоторую праздность. Писателю необходимо свободное время для наблюдения жизни и ее осмысления – без этого все, что ты напишешь, будет мелко-обыденным. В лихие 90-е удержаться на грани, разделяющей скромную жизнь и полную нищету, Володе помогла только его невероятная творческая энергия. Он брался за любую работу, связанную с драматургией. Периодически его обманывали – обещали и не платили, но он не опускал рук.
В итоге помимо театральных премьер и журнальных публикаций он все же получил еще несколько фильмов по своим сценариям. Но, увы, повторения успеха «Любовь и голуби» не случилось. Володя стал хуже писать? Нет. Он стал писать глубже. Но дороги, по которым двигались Гуркин и отечественный кинематограф, не то чтобы не пересекались – они находились в разных измерениях. И с каждым годом пропасть между ними все возрастала. Поэтому, если «Кадриль» еще несла некоторые признаки прежнего народного кино, то «Люди добрые» в кинематографическом смысле оказались провальными, оживая и трогая душу только тогда, когда актеры произносили диалоги, написанные драматургом. Талантливых режиссеров, чувствующих эту стихию, и продолжающих работать в этом жанре, практически не осталось. Наступила эпоха всенародной любви к видеоклипам и «Comedy Club».
Как Владимир Гуркин при всем при этом, даже будучи неизлечимо болен, оставался оптимистом и сохранял свою безусловную любовь к человечеству, для меня загадка. Могу предложить только такую гипотезу. Божественное устройство нашего мира предполагает постоянную борьбу сил темных и светлых. Свет и Тьма входят в наш мир не сами по себе, а через проводников. Конкретные, окружающие нас люди являются источниками того и другого. Володя, скорее всего, сам того не осознавая – это было его естественным состоянием – был проводником в наш мир Божественной любви. И это также объясняет неприемлемо для всех нас ранний его уход из жизни. Иссяк еще один родник чистой прозрачной живой воды. Он стал не нужен стране, подсевшей на мутную воду телесериалов и прикольных роликов в интернете. Уход Гуркина – это еще одно предупреждение всем нам.
Борис Любимов[17]
В мае 2011 года исполнилось 30 лет, как мы с Володей в первый раз пересеклись. Я тогда был членом художественного совета театра «Современник». Тогда появилась его пьеса «Любовь и голуби», которая была поставлена через год. Но я еще одну его пьесу читал раньше, это довольно сильная пьеса о спивающемся человеке – «Андрюша, или Зажигаю днем свечу». По нынешним временам она бы была легко воспринята и показалась бы светлой и легкой, но тогда, для позднего брежневского времени она была «непроходимой». И тогда появилась его пьеса «Любовь и голуби», и в моем «счетчике», моем «компьютере» появилось эта фамилия – Гуркин. И сразу стало ясно, что вошел в драматургию чрезвычайно одаренный человек. Тут даже дело не в том, что был поставлен спектакль в «Современнике», который шел больше двадцати лет, а через какое-то время фильм, который сделан замечательными артистами… Но, представьте себе, даже если бы этого не было, когда просто прочитался текст, мне сразу открылись какие-то Володины свойства, которые очень его выделяют среди сверстников. Во-первых, все-таки он был очень молод. Вот мы сейчас говорим часто: «Новая драма, новая драма…». А я смотрю на нее – это люди, которым за сорок, за пятьдесят лет, это и критики, которые поддерживают новую драму и которым тоже за сорок, за пятьдесят лет. Кстати, и слава богу. Только уберите слово «новая». Представим себе, когда про новое искусство говорит Треплев, это понятно: все молодые, подростки, юноши должны бороться и т. д. и т. д. Но представьте: Чехов пишет пьесу, где про новую драму говорят Аркадина и Тригорин или даже Сорин. У меня сейчас ощущение дряхлости новой драмы. Володя был биологически молод, когда мы с ним познакомились, ему было лет двадцать восемь. При этом он не делал никаких манифестов, никаких деклараций, не говорил никаких слов про новую драму… Кстати, примерно в это время и было введено выражение «новая драматургия», «новая волна в драматургии». Как раз в начале 80-х годов появилось много новых имен: и Злотников, и Галин, и Ворфоломеев, Володя Малягин и т. д. И те, кто чуть позднее пришел в драматургию, и те, кто постарше – прежде всего это Петрушевская. Кто-то называл это новой волной, если посмотреть статьи начала 1980-х годов. Открылся альманах «Современная драматургия», в 1982 году вышел первый номер. Как легко было Володе в это вписаться и туда втиснуться. А он ни к каким волнам себя не причислял и жил самостоятельно. При этом он чувствовал в молодые годы и молодежь, естественно, своих сверстников, и среднее поколение, и стариков. Как недавно хорошо сказал Билл Гейтс: «Прежде чем расправиться с поколением своих родителей, уберите сортир в своей комнате». У него не было никакой попытки противопоставить себя старикам или среднему поколению. Он создавал свой художественный мир и при этом был теплый, светлый по отношению ко всем поколениям.
Второе свойство. Может быть, это все-таки связано с тем, что он пришел не из центровых Москвы и Санкт-Петербурга, а оттуда, из жизни, из глубинки. Он пришел с глубоким и серьезным знанием жизни. Я никогда не беседовал с ним о его биографии, о молодости, детстве, понимая, что оно было непростое. У всех у нас было непростое поколение. Москвичи и петербуржцы нашего возраста тоже пережили и коммунальные квартиры, и все, что было характерно для нашей жизни того времени. У него это непростое знание о непростой жизни было без комплекса неполноценности, без уязвленности, без злобы, с которой я вот сейчас вам покажу язык. Абсолютно этого не было. Поразительное чувство юмора. В комедиях, но и в его драмах, тяготеющих к драме не в жанровом, а в другом смысле слова и даже в трагических интонациях его. Из них светится и чувство юмора и не оптимизм (это, может быть, неуместно), а приятие жизни со всеми ее драматизмом. И, конечно, без этого драма просто не существует. И в отличие от многих примеров сегодняшней драмы с ее обедненным и оскверненным языком, который либо сводится к матерщине, либо это язык офисов, язык воротничков и галстуков, язык интернета, твиттера… У Володи мощный, сочный язык и каждый его персонаж предельно индивидуализирован.
Мы на протяжении 80—90-х годов, будучи знакомы, никогда не пересекались. Как раз когда он вошел в столичную жизнь, а это была середина 80-х годов, перестройка и следующий этап жизни нашей страны. Тут ведь происходил не только распад Союза, но и распад общности. Раньше люди были более централизованы. Я не говорю сейчас, хорошо это или плохо. Но они были связаны с какими-то течениями в ВТО или в Союзе театральных деятелей, кто-то с министерством. Было бесконечное количество семинаров, конференций, собраний, совещаний, где люди встречались, общались. Не всегда искренне, не всегда предельно откровенно, но как раз с середины 80-х годов это постепенно стало расходиться, люди замыкались, а в начале 90-х просто нужно было выживать. И поэтому общения не было.
Мы сблизились и общались достаточно регулярно, по телефону и лично, уже в XXI веке, уже став пожилыми, глубоко взрослыми людьми. Инициатива исходила от него. Неожиданно для меня оказалось, что у него есть несомненный организаторский дар. И когда он сорганизовал Омскую лабораторию драматургов (причем идея исходила от него, и то, что у него возникла идея сближения драматургов и критиков, а не режиссеров и актеров, хотя и это присутствовало), он обратился именно ко мне. Я в то время уже ушел из области театральной критики, да и из области театроведения, скорее, в область «театроделания», я в это время был директором музея Бахрушина. Он позвонил мне и втянул в эту лабораторию. Я наблюдал за ним, как он это делал, с каким бесконечным увлечением. Найти надо было место, деньги, средства, сорганизовать людей. Он это делал легко, доброжелательно. Тот дар, который был утрачен многими из нас за последнее двадцатилетие – сводить людей, собирать людей, – у него это было, и он это реализовал. Я не знаю, существует ли сейчас эта лаборатория, она «имени Гуркина» все равно, так как это была его идея, он находил людей, сводил между собой самых разных людей.
Я ездил в Омск в июне 2006 года. Наблюдая за ним, я видел, с каким уважением и любовью к нему относятся. Подчеркиваю: именно эти два слова. Потому что бывает, когда уважают, но не любят, или любят, но не уважают. А в нем при его мягкости, такой открытости, вроде как он совершенно не деловой человек, при этом была некая настойчивость. Можно командно руководить, а можно так, что ты не замечаешь, как все организовано, все организуется как будто само собой. На самом деле за этим стояли те качества, которыми я всегда в людях восхищаюсь – как построить парад, не отдавая приказов. Он это сумел сделать, причем я видел, как его любят актеры, как его уважает весь менеджмент театра, как к нему относятся в Омске. На него невозможно было смотреть без доброй улыбки. Он так смотрел на людей и ты на него. Вот он появляется и ты сам улыбаешься, какая бы ситуация ни складывалась. Кстати, там она складывалась очень легко и просто. Конечно, это заслуга его команды, но и команду он подобрал. Поэтому ты совершенно не думаешь, как это должно быть организовано, твое дело заниматься тем, чем ты занимаешься. И глядя на эту энергетику людей, актеров, режиссеров, драматургов, театроведов, местных, приезжих, я чувствовал, что это его стихия, его компания. Конечно, не обошлось и без застолья, довольно мирного, так как возраст у нас к тому времени был уже солидный, без тяжелых последствий для здоровья обошлось. Может быть, люди нового поколения относятся к этому достаточно скептически. Здесь в нем вырастало то лучшее, что было в быту театральной культуры России 60—80-х годов. То, что я застал в свою очередь вбирало в себя традиции аж XIX века, вплоть до застолий Садовского и Щепкина. И Володя это делал не декларативно, ненавязчиво, а так вокруг него это образовывалось. Это была культура театрального общения. И оказывалось, что это не выглядит как дурачество стариков, а что это нормально и естественно, когда люди так общаются между собой. А то, что это еще окрашено и его чувством юмора и предельной доброжелательностью, открытостью и вот этой доброй усмешкой его, сочетается с мечтательностью и романтизмом.
Конечно, он мечтатель, он фантазер, абсолютный романтик. Но есть романтики, которые лежат на диване и у которых ничего не сбывается. А он, я считаю, человек состоявшийся. Его пьесы будут ставить. В Ермоловском сейчас идет пьеса. Я уверен, что имя его значит не меньше, чем имена ведущих российских драматургов предшествующего периода. Бессмертие нам обещано только в высшем плане. Но то, что у его пьес будет долгая жизнь – без всякого сомнения. Уже спустя четверть века смотрят фильм «Любовь и голуби», кто-то впервые, кто-то в четвертый-пятый раз. Но я бы отметил еще одну поразительную Володину черту. То, чего совершенно не чувствуется как раз в этой новой драме. Она если и пишется, то «вообще», ну в крайнем случае для режиссера, который это сочинит. Она абсолютно не чувствует актера. Розов, Арбузов писали пьесы с ощущением того, кто эти слова произносить будет, иногда даже в прямом смысле слова, для Бабановой или Борисовой. Если писалась пьеса «В день свадьбы», или «Иркутская история», или «Мой бедный Марат», то от Владивостока до Калининграда и от Мурманска до Тбилиси или Таллина актер за честь почитал сыграть роль в этих пьесах. Они потом могли сказать: «Я играл Марата в пьесе Арбузова» или «Зилова в “Утиной охоте”». И сразу театральному человеку понятно. У Володи тоже было это чувство. Он писал пьесу не просто потому, что ему надо было сочинить некое произведение. Он предельно чувствовал актера, чувствовал, что это не просто фраза, это реплика, это то слово, которое один персонаж посылает другому, а тот ему отвечает. В этом и состоит искусство драматурга, которое в нем, несомненно, было. Мне кажется, и человеческие его свойства для всех, кто его знал, хотя бы так мало, как я его знал, и его одаренность как драматурга, и в полной мере не реализованная одаренность организатора, которая проснулась в нем в последние годы жизни, – это запомнится с благодарностью и любовью и будет вспоминаться долго.
Владимир Меньшов[18]
В 1982 году дошли до меня слухи, что в театре «Современник» поставлен очень хороший спектакль. Кто-то мне сказал из друзей, работавших в театре. Интересный спектакль. Гула никакого вокруг этого не было, хотя премьеры «Современника» всегда вызывали повышенный интерес. Во всяком случае, в прессе ничего об этом не было. Однако я пошел. Был дневной спектакль. Мы с Верой пошли смотреть. И вдруг случилось чудо такого потрясения театрального, очень мощного. Актеры не самые знаменитые на сцене – Гена Фролов, Нина Дорошина. В то время там уже были свои звезды нового пошиба, была Неелова, Гафт, были звезды первой величины. В спектакле Тульчинский играл Васю, Галя Петрова играла Людку, Василий Мищенко Леньку. Поэтому ничего особенного не ожидалось. Что-то из деревенской жизни началось… Но вдруг властно захватило душу. И вот начинается смех, потом в слезы бросает – все положенные реакции как бы незапланированно возникают. Ты пришел совсем не потрясаться, а посмотреть очередной рядовой спектакль «Современника», и вдруг получилось это чудо.
А поскольку я находился в поиске нового сценария после «Москва слезам не верит», в 1980 году выпущенного на экраны, уже второй год я не искал сценарий, перебирал, то здоровая мысль: а вот он и есть, этот сценарий, который мне надо сейчас воплотить, – она сразу же появилась у меня. Но естественно… спектакль, пьеса… Это значит – надо переделывать в сценарий, много проблем возникало. И вообще, вроде, я не о таком думал. Тематически у меня был другой замах там внутри, что надо сейчас сказать людям. Но это решение поселилось во мне, и поселилось во мне очень остро, а не то чтобы просто «неплохо было бы снять». Чем больше я думал, какие еще должны быть аргументы для того, чтобы захотеть режиссеру что-то воплотить, причем так, всерьез, по-крупному? Какие еще аргументы? Я смеялся, я плакал, я думал о жизни, я узнавал окружающую действительность, я узнавал в героях своих родственников, знакомых, узнавал ситуации и в то же время я никого их не знал как будто, но… всех знал. Много чего было такого, что меня убедило в мысли, что надо это снимать, надо это превратить в фильм. И тогда уже последовали действия. Мне трудно всегда решиться на что-то, на какой-то выбор, что делать окончательно. Но когда я понял, что я буду это делать, я начал действовать. Я позвонил Гале Боголюбовой, завлиту «Современника», с которой мы практически не были знакомы, кто-то мне дал ее телефон. Я попросил у нее телефон и адрес Гуркина. По-моему, я не писал, а позвонил, что приеду для того, чтобы начать разговор о постановке картины. Мне кажется, я был на спектакле на ноябрьские праздники в 1982 году. Значит где-то уже весной 1983 года я поехал в Омск, в театр.
Володя был смущен, хотя делал вид, что не особенно смущен… Но он ведь еще не вошел тогда в положение мэтра, он был начинающий автор и актер Омского драмтеатра. Я приехал на несколько дней, он меня встречал в аэропорту, поселил меня в гостиницу и дальше я пришел домой к Володе, мы стали обсуждать ситуацию. Конечно, «Москва слезам не верит» была совсем свежая картина, «Оскар» произвел на всех впечатление, государственная премия, я еще снимался, лицо мое было известно, поэтому, конечно, Володя был несколько… некий провинциальный комплекс в нем еще работал. Но не слишком сильно. Мы много говорили, мне было любопытно понять, откуда, из чего создалось… Уже у меня были какие-то претензии по части Раисы Захаровны, совсем невыписанной. Непонятный, вспомогательный персонаж, мне надо было узнать, а кто она такая и т. д. Я пробыл у него, наверное, дня три-четыре. Было это в марте. Помню, что на следующий день после моего приезда играли премьерный спектакль «Любовь и голуби» в Омском театре. Васю играл Юра Кузнецов, который сейчас в Питере, прекрасный актер. Это была постановка Тростянецкого. Не очень спектакль мне понравился. Он был такой крепкий, культурный, с заметным воздействием режиссерской концепции. Какой-то там был фотограф, который сопровождал весь спектакль, фотографировал на сцене их в разных позах. С этого начинался спектакль, фотограф расставлял треногу. Это было несравнимо с московским спектаклем. Конечно, в московском спектакле прежде всего была гениальная работа Дорошиной. Безо всяких преувеличений можно сказать, что это фантастическая работа и прежде всего на ней держался спектакль, хотя и все остальные актеры были очень достойные. Но она была на два порядка выше всех. Таких больше не было. Никто не подбирается к высоте, которую она тогда взяла. Она рождена для этой роли, если на то пошло.
Мы разговаривали, уже в это же время он читал мне другие свои пьесы. Мне было интересно, что еще у него есть, откуда он взялся… Даже сходил в театр, посмотрел спектакль с его участием. Володя главную роль играл в пьесе Теннеси Уильямса, которая не произвела на меня большого впечатления. В общем, довольно плотно мы познакомились. С Раисой Захаровной было очень нелегко, потому что функция получалась. Я так и сяк подъезжал к Володе, но не вытащил из него подробностей, не раскрутил его на написание дополнительных сцен, и тогда я сам стал сочинять эту линию – женщина, увлекающаяся всякой эзотерикой и связями с космосом. Это был как раз пик интереса к связи с космосом в Москве, это было очень распространено подспудно, читались закрытые лекции о летающих тарелках, собирались толпы народа. Я сам начал сочинять, Володя, к счастью, в это не вмешивался, и как-то быстро пошел процесс. С ноября, с первого решения, которое было принято на ступенях «Современника», до начала подготовительного периода прошло всего несколько месяцев, уже в мае был объявлен подготовительный период. А потом мы поехали на съемки.
Володя поехал с нами, хотя он еще работал в Омске. У него был отпуск. Мне кажется, что в этот же период он стал перебираться в Москву и уже в 1983 году переехал в Москву. Он не участвовал в подборе актеров, так как работал в театре. А когда начались съемки, когда все были утверждены, он поехал с нами в Медвежьегорск, в Карелию. Мы же думали о том, чтобы снимать в Сибири. Володя так влюблял в свою Сибирь, в Иркутск… Главный город у него был Иркутск. Все рассказы были о группе писателей, драматургов, которая сложилась вокруг Вампилова, там их несколько было человек. Там же еще были люди, Распутин. Иркутск был для него городом переломным после Черемхово. Мало того, что он учился там, но и первые литературные опыты тоже были там. Не знаю, как он в них нырнул и какие были у них отношения с Вампиловым, я не знаю. Вампилов погиб в 1972 году, Володе был 21 год, у него уже были какие-то первые литературные опыты, Вампилов уже что-то оценивал, я думаю. Тогда были первые прикидки в эту сторону, в сторону литературы. Рассказы про Иркутск, про Черемхово имели такое воздействие, что думалось: надо в Сибирь, надо там снимать. Далеко – мы думали, конечно, об этом… Но, в конце концов, кино и в Сибири снимали, и во Владивостоке снимали картины… Как-то выходили из положения. Поэтому мы поехали присматриваться. Мы съездили на Байкал, посмотрели какие-то варианты вокруг Байкала. Постепенно стало появляться понимание сложностей. Директор с нами ездил, сказал, что актерам будет сложно добираться: пока человек из Москвы долетит пять часов на самолете, пока доберется до площадки, уже пора возвращаться в Москву, если он, допустим, освободил один день для съемок. Этого не получалось. Володя свозил нас в Черемхово к маме и папе. Оттуда я вынес это впечатление – мощеные досками дворы, это оттуда осталось воспоминание, которые мы потом осуществили, и вот эти разговоры… Замечательные мама и папа. Это так национально. Володе Бог дал эту возможность проявить, если угодно, лучшие стороны национального характера. И какую-то дурь, которая овладевает человеком, но и успокоение, и прощение, и доброту.
Чем больше проходит лет, тем больше понимаешь, что он сделал этой пьесой, которая казалась абсолютным лубком. Нет, она не лубок. Лубок лишь отчасти. В том-то и секрет ее долголетия поразительного, в классическом смысле этого слова. Понятно, что это еще надолго, надолго этот фильм, эта пьеса поселились в людях. Потому что там архетипы, коллективное бессознательное русского народа, менталитет русского народа там заложены. Если хочешь понять русского человека, почитай «Любовь и голуби». Посмотри фильм, и ты поймешь непонятных тебе людей, которые на первый взгляд кажутся какими-то варварами, а на второй и на третий открываются поразительные глубины в этих характерах, в этих человеческих типах. Мне кажется, мы точно подобрали артистов, и в итоге получилась эта история…
Как он написал эту историю, честно говоря, для меня тайна. Потому что на эту вершину он больше не взобрался. У него есть хорошая очень пьеса под названием «Плач в пригоршню», очень хорошая пьеса. Тем не менее, она громоздковата, сыровата даже. А вот эта просто родилась на одном дыхании. Сидел на кухне, захотелось ему сочинить эту историю. Природный юмор фантастический, характеры. Он всех этих людей знал, конечно… И вот этим волшебным еще покрывалом таланта своего сверху накрыл их, и все расцвело… Замечательная пьеса, которой я до сих пор восхищаюсь. Шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным. Эта пьеса уж точно будет там стоять. Возможно, и остальные пьесы Володи еще ждут такого прикосновения волшебного, какое случилось с «Любовь и голуби». Думаю, в читке первой она, может, и не производила такого впечатления, не знаю, как она пробилась через снобистский уже тогда «Современник». Они отбирали. Все лучшие драматурги страны и мира стремились быть воплощенными на его сцене… Это чудо безусловно, что эта пьеса оказалась на сцене «Современника» и потому оказалась замечена. Если бы она была на сцене, не знаю, допустим, театра Моссовета, может быть, и проскочила бы мимо, ее бы не так приметили. И что пьеса нашла Нину Дорошину, а Дорошина нашла пьесу – это тоже необычайно важно.
Начались съемки. Володя кайфовал в прямом смысле этого слова. Ему доставляло это все необыкновенное удовольствие. Это же сон! Из Иркутска, Омска оказаться на мосфильмовской съемочной площадке в окружении любимейших актеров, супермодного тогда Саши Михайлова, Дорошиной, с которой Володя уже поработал, Юрского, которого он еще в студенчестве ездил смотреть в Ленинград, Наташи Теняковой и Людмилы Гурченко, в такой команде. Гурченко тоже приезжала к нам в Медвежьегорск, там я утвердил ее на роль, и она репетировала танец, который так и не вошел в фильм. Она приехала к нам, еще не решив, сниматься ей или нет. Она только получила тогда звание народной артистки СССР. И мы ее сорокадевятилетие отмечали в Кисловодске, куда мы полетели снимать эпизодик, где они занимаются на тренажерах. Старый-старый тренажер, который немцы построили до Первой мировой войны…
Володя прекрасно отдыхал в обществе. Они сбились командой с Юрским. В шахматы играли. Собирались, играли в кинга, Юрский, Тенякова. Все приехали с детьми. И Юля моя была, и Даша Юрская, Женя, сын Володи. В общем, народу было очень много. Ходили по грибы, грибов было неимоверное количество, поэтому каждый день жарили, запах стоял по всей гостинице. У меня-то никаких благостных воспоминаний не осталось, так как голова была забита поисками объектов, кто-то сказал, что есть затопленный паром, ездили смотреть, нужно было, чтобы привезли цветы, договариваться с оркестром, танцы надо было придумать, художник танцплощадку построил…
Володя был человеком необычайно легким в общении. Удивительно, у меня ощущение какой-то святости от него. Я знаю, что в жизни вроде так не должно быть и не бывает. Но даже последняя наша встреча, когда я его позвал сниматься у меня в картине, была очень показательна. Как-то он был легок очень в отношении к жизни, не напрягал. Он как что-нибудь расскажет про свои дела, а я думаю, боже, почему же он такой благостный, почему он улыбается, ведь так все хреново – и тут не получается, и тут, и заработки, с деньгами все время большие сложности?.. Нет, он какой-то легкий и все. Один раз я видел его озабоченным, когда он приехал ко мне занять денег. Рассказывает, что ему нужно ехать в Черемхово к матери, мать больна, надо заняться. Говорит, мне нужно денег десять тысяч на три месяца. Я говорю, так этих денег не хватит. Даю тридцать тысяч рублей, в эти деньги ты уложишься. Он мне их потом вернул, как раз на этих съемках. Они были, кажется, в 2006 году. Я и забыл уже про это дело. Он был крайне непрактичен. Но, в конечном счете, у него все устраивалось. Живя в общежитии, он все время говорил, что ему устраивают квартиру, что ему обещают квартиру, и мы все понимали, что никакой квартиры уже не будет, и вообще: зачем он уехал из Сибири? Но он уже не мог вернуться туда. По-моему, зря он уехал из Сибири, надо было остаться в Иркутске, там у него бы правильнее сложилась жизнь, а так уж очень много навалилось бытовых неудобств, которые надо было все время преодолевать эти тринадцать лет в общежитии. Но, тем не менее, квартира-то получилась, это было чудо! Без денег ему дали квартиру в 1997 году, когда уже никому не давали квартир. Его любили. На него работали и «Любовь и голуби». Были фанаты фильма, которые млели только при одном упоминании названия картины. Думаю, и это действовало и работало при его поразительной непрактичности в самом прямом смысле этого слова. Он не знал, как устроена жизнь, а писал о ней здорово.
Например, в «Плаче в пригоршню» понимаешь отличие логического мышления от мышления образного. Он образами мыслил. Запали в него детские впечатления, эти люди, которые его окружали, и он сумел их вывести очень живыми, точными, узнаваемыми, трогательными. И тоже великолепный такой гимн с оттенком трагизма, но тоже русскому народу, русскому устройству души, уникальность которого мы все чаще понимаем, когда нам открылся Запад во всей его полноте, устройство русского характера, души, менталитета, русского человека. Володе было назначена эта миссия – сказать негромко, не стуча кулаком в грудь, не на материале войны там или каких-то катастрофических обстоятельств, а вот на материале нормальной ежедневной жизни, в которой вы живете. Если посмотреть глазами Володи на эту жизнь, вы увидите, сколько в ней прекрасного, сколько замечательных людей. У него в пьесе «Саня, Ваня, с ними Римас», когда человек рассказывает о своей дикой судьбе, как он на себе таскал женщину, которой ноги на фронте оторвало, и ребенка ее воспитывал, и при этом аде, в котором он жил, герой говорит: «Как-то мне всю жизнь везло на хороших людей». Это вот точное мировоззрение Володи. Абсолютно адекватно ему. Когда он начинал рассказывать о своей жизни, думаешь, как же все тяжело-то складывается, а он заканчивал, какой он везучий, какие ему всю жизнь хорошие люди попадаются, как все это устроилось.
И правильно это – смотреть на жизнь глазами Володи. Он какой-то особый был человек, который прошел через все наши жизни. Он будет проявляться, я уверен, с годами еще больше и больше. Потому что это чудо, которое он явил в своих пьесах, это было и чудом его существования, личного существования. Он чуть-чуть был какой-то блаженный, что ли. Вот это крайне доброжелательное и мягкое и теплое восприятие жизни – все равно она прекрасна. Мы уже тем счастливы, что мы живем, что нас окружают деревья с зелеными листочками. Это Москва, а там, в Иркутске прекрасно, и в Черемхово прекрасно. И врач хороший у меня, который вылечит. Все до последнего было так…
Не знаю, как он умирал, но думаю, что не был озлоблен. Он легко верил в хорошее, а в плохое нет. Несмотря на некоторое простодушие, в глубине души он был мудрец, и иногда прорывались у него какие-то прозрения: ух ты, как он заметил что-то или оценил что-то очень точно! Но расположение души у него внутреннее было всегда хорошее – увидеть хорошее, порадоваться хорошему. Человек, с которым я познакомился, говорит Володя, замечательный, прекрасный, я тебя с ним познакомлю. Не раз приходилось разочаровываться, потому что не все такие замечательные оказывались, но у него они все замечательными были. Он легко со всеми сходился, и потому производил впечатление как бы блаженного и не очень серьезного, а он был очень серьезный человек. Это вытекало потом из него, когда он собирался и писал пьесу, и вдруг она получалась такой мощной. И невольно он все время говорил о главном национальном. Вроде бы история частная, но она всегда у него вытекала в какое-то глубокое, умное, серьезное обобщение, как в наиболее известной и непревзойденной вершине – «Любовь и голуби».
Его биография, его творчество наводит на мысль, что есть нечто более высокое, чем талант. Талант в нем был, это бесспорно. Но, как говорил апостол Павел, какие бы ты добрые поступки ни совершал, но если все это без любви делается, то все это кимвал бряцающий. А в нем была эта недекларируемая, не для статей, не для документов, а в нем самом живущая большая любовь к людям, среди которых он жил. Эта блаженность, она была выражена в том, что он всех любил. И он именно это сумел передать в своем творчестве – любовь ко всем людям, которые его окружают. Редчайшее качество, вообще, любовь. Совсем не часто встречающееся. А уж те люди, которые умеют это передать… Сколько хороших писателей, но злых. И их все больше и больше, надо сказать, с годами становится. Мизантропия овладевает человечеством, презрение к людям. А вот чистая любовь, которая исходила от Володи, как от Христа, чистая любовь к людям, которую он сумел воплотить – это, действительно, редкость.
Людмила Петрушевская[19]
Московский неореализм[20]
Пьеса Владимира Гуркина «Плач в пригоршню» дает удивительную возможность сыграть ход времени – в этом смысле «Плач» можно считать русским аналогом знаменитого «Нашего городка» Торнтона Уайлдера, с той только оговоркой, что немного усредненный переводом язык «Городка» не идет ни в какое сравнение с текстами персонажей Гуркина – скорее тут надо вспомнить о другой традиции, великой традиции Александра Островского, лучшего русского драматурга.
Знаменитая московская театральная школа перевоплощения, порядочно подзабытая под наслоениями других, новейших, школ и сохраняемая еле-еле в убогом варианте переодеваний «то ли баба, то ли мужик» уже теперь многих театров, – здесь, в спектакле молодого мхатовского режиссера Дмитрия Брусникина «Плач в пригоршню», вдруг засияла.
Театр, как никакое другое искусство, – вещь живая, и если мы абсолютно не верим, например, припудренным, якобы седым кинематографическим волосам и растушеванным морщинкам повзрослевшего в конце фильма героя, то как же мы вглядываемся здесь, в театре, во мрак сцены, в персонажи совершенно новые, постаревшие, с другой походкой, с другими движениями, с иным характером да и с совершенно другими лицами и голосами, – а ведь мы их знали молодыми, чистыми и свежими в первом акте, полтора часа назад!
Какой шепот жалостливого узнавания проходит по залу, когда появляется пьянюшка Кирза, существо зыбкое, в скрученных чулочках, с пухлыми старушечьими щеками, тускло глядящая из-под свалявшейся шапки, держащая верную клеенчатую кошелку на сгибе локтя (о, эти полусогнутые ручонки, смуглые от грязи пальчики, о, резиновые опорки, о, походочка, ветром подбитая!), – когда зрители вдруг понимают, что это и есть милая девочка Куба, ловкий подросток из второго акта, первая любовь пацана, короткая юбочка и точные ножки, большие сверкающие глаза! Так и должна была закончиться эта судьба, если девочку Кубу у нас на глазах скрутил и унес взрослый ухажер, поселковый бандит Витька, который вскоре, испугавшись, что дети подглядели, по тревоге выкатился из дому, застегивая ширинку, – мы тогда ничего не поняли.
Поняли в следующем акте, разглядев в замурзанной, пьяной и старой Кирзе ту навеки погибшую девочку. Поняли все, рассчитали эту страшную траекторию жизни.
И так почти каждая судьба.
Один спасется, приедет в заброшенный поселок – тот бывший пацан, который их всех так помнил и знал, который нежно любил девочку Кубу, который отомстил за нее бандюге Витьке, пройдя через страшные муки, – это он приедет на побывку с иноземным угощением к родителям, а потом, набравшись, залезет на фонарный столб и будет кричать, что надо любить и жалеть, – и выйдут, выберутся на сцену дорогие тени, все те, кто нуждается в нашей любви, наши мертвые, наши забытые, униженные и оскорбленные…
Не смена грима тут, а подлинное развитие характеров, не «возрастные» приемы, а полнокровная жизнь на протяжении четырех десятилетий.
Для меня пьеса Владимира Гуркина – подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям.
Что касается режиссерской работы Дмитрия Брусникина, то я вообще поражена: такая любовь к актеру, к тексту, к театру, такое полное забвение всего того, что зовется «новым», что зовется «интересным прочтением», «неожиданным решением». При том что это именно абсолютно новое, ибо почти каждая роль доведена до филиграни, видно, что актеры обожают своих персонажей и работают «для души»: а это именно победа режиссера.
Позже, когда мы после спектакля пробрались за сцену поздравить актеров, как странно было видеть эти родные души совершенно другими, будничными (такой порядок, что зритель присваивает себе заранее героев и поражается, что такой близкий уже дружок не кидается к нему, зрителю, с поцелуями тоже).
Родная Ия Саввина, наша вечная, бессмертная баба Даша, ее дурочка внучка Светка (Полина Медведева) – истощенное создание, дитя войны, всегдашняя игрушка пацанов по сараям – я с такой вместе была в детдоме для ослабленных, ее звали Маруся, ей было четырнадцать лет и она не удерживала в пальцах ручку, школьную вставочку: чернила капали в тетрадь… Марусин слюнявый рот, огромные матовые черные глаза, тощенькие ручки – все я вспомнила, все.
Бандит Витька (Владимир Стержаков) – это наш дворовый пацан Гарик, по кличке Горилла, широкая грудная клетка, плоский рот, блудливые руки, висящие граблями.
Про Игоря Арташонова мне сказали, что он (еще один исполнитель роли Виктора) поразительно достоверен. Арташонова я знаю, люблю и давно слежу за его незаурядным дарованием. Арташонов сам оттуда, из шахтерского поселка, сказали мне; да не это важно. Подлинный актер почему-то знает все, такой расклад.
Александра, тетя Саша (Римма Коростелева) – сколько я видела таких курящих баб с кривой полуусмешечкой, за которых мужики бились в кровь на коммунальных кухнях, наши Кармен, наши Манон Леско.
И Нина Марины Брусникиной, работящая, кудрявая, румяная и в нужный момент визгливая одинокая мать – дайте ей мужика, он в белой рубашке будет ходить, он всегда будет сыт и ухожен, как и ее сыночка ненаглядный, ее семья: самое богатство нашей широкой, как пелось, страны – такие мамки.
А татарка Маша (Галина Киндинова) – терпеливая, кроткая, толстая – я с такой Машей вместе пребывала в сердечном санатории после больницы, ее я узнала сразу, и жизнь свою она мне еще тогда рассказала…
Все актеры спектакля радостно и истово, как косари на лугу, работают в пространстве спектакля, до черного пота.
И, в общем, совершенно понятно, откуда молодой режиссер так знает жизнь забайкальского городка – да он не знает, он родом оттуда, из России, как мы все. Московский шпанистый двор, куйбышевские огольцы, питерское хулиганье, карагандинские оторвы, саратовские ребяты – одна родина, вы что!
И отцы (если были отцы) возвращались с работы и выходили забить козла, промочить глотку, а тут же крутились мы, девочки и пацаны, совместно играли в беговую лапту и в футбол, а меня посылали за дедушкой Николаем Феофановичем на Садовую в пивную, с той небольшой разницей, что дед был профессором Института востоковедения и членом знаменитого Московского лингвистического кружка, одним из авторов теории фонем (о чем я узнала много позже, кстати, а тогда у меня была одна задача – безопасно проскочить подъезд, в котором иногда затаивался Горилла, иначе не миновать драки).
А несчастная Кирза, молодая актриса Алена Хованская – это же Ниночка с нашего двора, дочь дворничихи Грани. Ниночку, когда ей было тринадцать лет, изнасиловал мамкин сожитель Иванов. Иванова посадили, он погиб через год в колонии, мама Граня умерла, оставив двухлетнюю Галечку Иванову. Галечку вырастила терпеливая, безропотная Нина. Нина вышла замуж и родила своих детей, а по двору на велосипеде все давала круги длинноногая Галя Иванова, девушка с черными, густыми отцовскими бровями. Как все вспомнилось, как встало перед глазами…
Особенно ошеломляющее впечатление произвела на нас, на зрителей, игра детей.
Боря Корчевников – театральный ребенок, ему одиннадцать лет, с пеленок за кулисами, он, если так можно выразиться, уже актер со стажем.
Но вот оголтелая дворовая команда на сцене, это даже не театр, это какой-то «Амаркорд» Феллини. Московский какой-то неореализм!
Откуда?
Как они бесятся, как пуляются камушками, как играют в расшибалочку, как разговаривают (хрипло орут)!
Большая роль Алеши Чернышова, восьмиклассника по виду – это, худо-бедно, главная лирическая тема спектакля.
Его сотоварищи – Алеша Приходько, Саша Никулин-Рейгардт, Алиса Васютинская, Полина Смирнова.
Некоторые из них были найдены по школам, а то и отловлены на улице, некоторые родом из актерских династий.
Режиссер Дмитрий Брусникин (для них «дядь Дим») проглядел полсотни деточек.
Удивленный смех иногда возникал во время спектакля, иногда вдруг полное, сосредоточенное молчание.
В финале мы все вытирали слезы, зал стоял, не уходил, хлопал, полный зал МХАТа имени Чехова, в конце трехактного, длинного спектакля.
Вовсе не умер наш русский театр.
Этот стоглавый дракон еще поживет!
Михаил Рощин[21]
6 января 1992 года. Переделкино
Дорогой уважаемый писатель-драматург Владимир Гуркин!
Буквально первым литературным событием нового года у меня сделалось чтение Вашей пьесы «Плач в пригоршню».
Ей-бо, давно с таким интересом (и волнением, главное!) ничего не читал! Как это Вы хорошо и правильно все подметили и подхватили про нашу народную жизнь. И правильно Вы назвали это – роман! Целая эпопея. И очень правильно ответили всем, кто пишет и не пишет и стонет – что же писать, как, кому, зачем? Оказывается (в чем мы с Вами очень сходимся) писать, как всегда, надо все равно свое, про свое, что годами, десятками годов копится и обдумывается в душе, в голове, и к чему писатель должен быть всегда готов, и как только ангел вострубит – все, брат, садись, пора! – он должен быть в полной готовности выйти навстречу, не так ли?.. Замечательно Вы через разных Ваших героев показали не только их судьбу, но и всю нашу общую судьбу и жизнь – от родимого порога и детских качелей во дворе до тюрем, смерти, чудес и Бога – как это Вам все удалось собрать и продавить, – просто замечательно! Вы, конечно, извините, но здесь уж, наверное, заложена и Ваша личная судьба и Ваших близких, а может и родных Вам людей, – не в этом дело – Ваши люди всем родные, и мне, и любому, я думаю, русско-советскому человеку, что промыкал всю жизнь под знаменами октября.
Прекрасно вышли и Санька и Виктор, их единая в целом суть, и Света, и Татьяна, да и вообще все бабы! – замечательно! От души тебя, Володя, поздравляю, потому что в этих персонажах есть несомненно художественная новизна и открытие, – мне все время приходил на ум «Доктор Живаго», – ей-богу, не стесняясь, могу сравнивать твою работу именно с этой, больше не с чем! Поверь, что это так. Аргумент простой – «Живаго» вначале тоже назывался, как ты знаешь, «Мальчики и девочки». Какой ты умница, что выстроил все на детях, о детях не забыл ни минутки! Это большой знак, поверь.
Я не помню, чтобы ты давал мне это почитать? Как давал? Нет, не может быть. Я б не забыл. Хорошо год начинаешь, дай тебе Бог! Все, больше ничего тебе не говорю, а то ты загордишься, а я выговорюсь, а мне захотелось специально написать об этом, – не знаю еще, как и куда, но знаю, что надо. И для тебя, и для себя, и для всех, – особенно наших мудаков рассерженных, которые, повторяю, все стонут и хоронят Расею и себя самих.
Вот видите, уважаемый драматург-писатель, сколь серьезные чувства и мысли вызвало у Вашего собрата Ваше прекрасное сочинение, а все потому что правда, острая и точная правда, сильно знакомая вышла у Вас с под пера, дай ему Боже и дальше так работать!
Володя, пусть это послание будет тебе подарком на новый год, на Рождество, которое сегодня, здоровья тебе и спасибо от души за эти два дня волнения и радости, пока я читал и перечитывал «Плач».
А для тебя не поленюсь и перепишу в подарок еще стихотворение Ивана Лексеича Бунина «Родине», которое как-то мало кто знает и помнит.
Вот.
Написано в 1891 году!
Володь, обнимаю!
И слышал ли ты, что опять семинарить будем?
Ия Саввина[22]
Иногда случайная встреча оставляет след на всю жизнь. Иногда – она единственная, а бывает, что человек становится «членом семьи». Но самое незабываемое – это совместная Работа, к тому же взаимоинтересная.
Дмитрий Брусникин, актер и режиссер МХТ и кино пришел ко мне (давно уже – дат не помню) и прочел «Плач в пригоршню». Автор «некто Гуркин». «Некто» оказался автором сценария фильма «Любовь и голуби» (люблю этот фильм). Дима сказал, что принес тоже сценарий, но его можно перенести на сцену.
Ефремов Олег Николаевич влюбился в пьесу, но отдал ставить ее Брусникину, сказав: «Если что, я рядом».
Так мы познакомились с Володей Гуркиным.
Я не люблю драматургов. Они настаивают на своем, не понимая, что пьеса, отданная в театр, уже совместное творчество и автора, и режиссера, и артистов. По скверности моего характера контакта с авторами почти никогда не было.
Впервые встретившись с Гуркиным, ощутила, что знаю его давно – сразу после окончания войны 1812 года. Это моя любимая присказка – ответ на любой вопрос: «Когда?».
Приходя на репетиции, Володя садился в зале, где-нибудь в уголке. «Да я так, случайно зашел. Вы такие замечательные, я вас люблю» – и в знак своей честности выпивал бутылку пива. И улыбался. Это была улыбка «чеширского кота». Сначала появлялась его добрая, удивительная улыбка, а потом он.
Никогда не самоутверждался. А зачем это человеку, которому Господь дал Дар быть естественным и сопереживающим? Боль или радость других были и его болью и радостью.
Иногда Брусникину удавалось затащить его ко мне домой. У Володи было нечто вроде пиетета передо мной, что ли. Он был застенчив, скромен, но открыт! Вот я такой, как есть, другим не стану, судите, как хотите! Я, конечно, «расстилалась» – накормить, напоить, поговорить. Говорить с ним было радостью, наслаждением. (Не люблю про политику, про несправедливости бюрократов и властей, про «чернуху» нашей жизни. Это, наверное, самозащита. Боюсь уйти раньше времени. У меня любимый сын, он «отдельный». Что с ним станет без меня?)
От Гуркина – только положительные эмоции. Его замыслы о будущих работах были красивыми и чистыми. И пьесы, которые приносил Брусникин были «отдельны». Никогда на «жлоба дня», а выпирала, вырывалась из них, из любого персонажа непостижимая и трагическая русская Душа, которой, может, теперь и нет.
Конечно, в «Плаче в пригоршню» мне отведена роль «бабы Даши». До сих пор ее помню и люблю. Представьте себе – ей еще в 1946 году было 50. Жила, опекая не совсем здоровую внучку. А ко времени последних спектаклей – уже 102 года. Страшно подумать, сколько ж ей было бы, если б спектакль шел до сих пор. «Непотопляемая» баба Даша.
Вспоминаю последний эпизод.
Главный герой – Саня – мальчишкой, сам того не желая, сотворил нечто несусветное, убежал из дому и пропал на много лет. Приезжает уже взрослым, хочет увидеть отца и мать. Встречает мужчину и женщину. Спрашивает, где они? Дома их нет. Мужчина без ноги (по вине маленького Сани) и немного «поддатый», не узнавая Саню, отвечает: «Да они у бабы Даши празднуют». Женщина: «Не празднуют, а поминают, дурак. Сорок дней». Саня: «Баба Даша умерла?!» – «Нет, внучка умерла, а баба Даша живая».
Потрясенный встречей, всем увиденным, Саша забирается на полусгнивший сарайчик и кричит, отключив разум, алогично – только душа и эмоции – о неустройстве и несправедливости жизни. Никто его не слушает, только – ох, упадет, разобьется. Все умоляют его спуститься. И вдруг, всю суету и напряжение прорезает совсем безэмоциональный голос бабы Даши:
– Санечка, слезавай (точка!). Покуражилси – и устань (точка!). Слезавай. (Слова-то какие! Не придумаешь! Надо услышать, полюбить и передать. –
Саша:
– Баба Даша! А Бог есть?!
– А куды ж ему деваться-та. Есть. Бог, Санечка, и в тебе, и во мне, и в твоих мамке и папке! Слезавай.
Гуркин, физически крупный, большой мужик, был всегда ребенком. Потому и Талант.
Это мой драматург, мой человек. Люблю его. И не могу смириться, что его нет.
Владимир Стержаков[23]
Когда я Володе что-то рассказывал, то он всегда слушал внимательно, немного улыбаясь, как-то хмыкая, смешно поглаживая бороду, и никогда не перебивал. Это редкое качество собеседника, поэтому хотелось высказаться, рассказать даже о чем-то сокровенном, личном, понимая, что будешь понят. Никогда не осуждал! Вот какую бы чушь и глупость я не нес. На мой вопрос: «Ты же понимаешь меня?» отвечал: «Я же не дурак – я с Байкала». Это походило на исповедь. Становилось легко и спокойно. Как-то я ему в сердцах рассказывал, что за последний месяц у меня было два дня выходных, что я так намотался по домашним делам, которых накопилось немало, загибаясь в московских пробках, бегая по магазинам, встречаясь с учителями в школе и так далее, а Володя, дав мне выговориться, наораться, приобнял меня и сказал: «Вот я выслушал рассказ абсолютно счастливого человека! Если я выкарабкаюсь – а вылечусь обязательно, потому что верю в Бога и в лечащих врачей, – то я пьесу напишу. О том, что живет человек, носится как угорелый, часов в сутках не хватает, и кажется ему, что мало кто его понимает. И дела эти мелкие… Мечтает о спокойствии и отдыхе, а не понимает, что это и есть счастье. Вот поеду на Байкал и напишу». На Байкал поехал писать пьесу, ставить спектакль, а через некоторое время пришло страшное известие.
Ах, какая это была бы пьеса!
Пьесы его шли во многих театрах, по всей стране, а авторских получал преступно мало. Помню, на гастролях по его родной Сибири главный режиссер театра с упоением рассказывал, что пьеса Гуркина идет шестой год при полных залах, а до этого он рассказывал, что при театре открыл сауну с досугом и т. д. Это было очень противно. Конечно же, я спросил у него про авторские: платит ли он? Ответ меня потряс: «А этот Гуркин – Олби, что ли?». А Володя в это время работал в дэзе каким-то смотрителем, делал обходы по подвалам жилых домов… Олби!!!
Его фильм «Любовь и голуби» все, абсолютно все любят и знают наизусть. Полярники берут с собой диск на льдину, космонавты в Галактику, военные в горячие точки!
Свою последнюю пьесу он читал в ресторане. Пригласил Сергачева Виктора Николаевича, Диму Брусникина и меня. Собрались в 11 утра, к открытию, чтобы меньше народу, в Камергерском переулке, рядом со МХАТом. На наше предложение, что, мол, может, где-нибудь в домашней обстановке, он категорически отказался.
Поставил перед собой большую кружку пива и начал читать. Читал громко, что называется, по ролям, видно, что волновался, постоянно поглядывал на нас, пытаясь понять, нравится или нет. Самому ему нравилось – это было видно. Через некоторое время в наш зал набились все работники ресторана: повара, официанты, уборщики, несколько человек посетителей. Слушали замерев, старались не пропустить ни одной фразы. А как читал Гуркин?! Это по-актерски ярко и вдохновенно. Когда Володя закончил читать, невольные слушатели плакали. К нему подходили, жали руку, говорили добрые слова (совсем забыл сказать, что эту пьесу он написал к 9 Мая и посвящал всем, кто пережил это страшное время). Нам троим сказать было нечего. Дядя Витя Сергачев только повторял, что ее репетировать не надо, а хорошо актерам прочитать на сцене перед зрителем и все…
Только потом я понял, почему в ресторане и почему в Камергерском переулке рядом со МХАТом. Табаков его не принял, отослал к свои замам, те долго читали, несколько месяцев, а потом вынесли вердикт: «Не наш формат». А что такое МХАТовский формат, объяснить ему не смогли.
Удивительный человек, удивительно все то, что он написал. Все, что создал Володя, поражает исключительно большой любовью к своим героям. У него нет ни одного плохого человека, нет ни одного персонажа, которого бы ты ненавидел или осуждал.
Так он прожил свою короткую жизнь с верой в только добрых людей.
Наталья Тенякова[24]
Меньшов позвал Сергея Юрьевича и говорит, что есть замечательная пьеса (о пьесе мы уже знали, так как она шла в «Современнике»), я это буду снимать и хочу вам предложить роль дяди Мити. Юрского долго уговаривать на авантюры не надо, он сам авантюрист в театре. Но в кино? Дядя Митя – Юрский?! Деревенский алкаш?! Сережа сказал: «Конечно! Очень интересно!». И Меньшов ему сказал, что пробовать я вас не буду, а просто почитайте мне Шукшина. Сережа прочитал, Меньшову понравилось – только вы, только вы. И на этом деле мы уехали в Ялту. Сидим в Ялте. Загораем, купаемся. Вдруг к нам в номер стучится человек. Я была одна, Сережа с Дашей были на море. Человек говорит: «Здрасьте! Я за вами!». А кто вы? «Я второй режиссер Меньшова с картины “Любовь и голуби”. Вы где?!» Это был покойный Володя Кучинский. «Мы тут, а что такое? Какие “Любовь и голуби”?» – «Вы что, телеграммы наши не получали?» – «Нет». Оказывается, телеграммы скапливались в главном корпусе, куда мы не ходили. А съемочная группа уже ждет нас в Карелии. «Собирайтесь все. Вы ведь тоже будете сниматься! В роли бабы Шуры», – говорит мне Кучинский. «Кто? Я?!» Я молодая, в сарафане. «Вы не путаете ничего? Вы меня видите?» Он говорит, вижу. Я за вами. Я говорю, нет. Баба Шура – нет. Как? В кино?! – Нет! А он: «Я не уйду, я лягу здесь, будете через меня ходить, потому что, если я приеду без вас, то меня уволят. Меньшов сказал: они не отвечают, иди ищи их, где хочешь. Если приедешь без них, ты уволен». Я ведь в кино перестала сниматься очень давно и дала себе зарок, что не буду. Пока ехала, я совершенно не была уверена, что буду играть… Потом я спросила Меньшова, как пришло в голову меня взять на бабу Шуру. А он сказал, что Юрскому никто не подходит. Если снимать с ним настоящих «деревенских» актрис, то видно сразу: «несходуха». Потому что это кино с театральным фокусом: с этими цветочками, подмостками…
В общем, он нас упаковал и повез в Карелию прямо из Ялты. Приехали в дивные места… Юрскому стали клеить бороду. Мне стали рисовать на лице такое… Ну, парик, толщинки, увеличивали меня в размерах, руки я сперва прятала, потом их тоже нарисовали. Когда посмотрели первые материалы, стало видно, что все нарисовано. Давай хоть для крупных планов пластический гримок сделаем? И начали мне делать пластический гримок, а это мука. Сейчас это другие технологии, а мы-то снимали давным-давно. И это было очень страшно. Когда они кожу клеили каким-то составом, когда я снимала эту маску в конце съемочного дня, это была пытка для лица. Но я ничуточки об этом не жалею, потому что это был для нас один из самых счастливых, самых творческих периодов в нашей жизни. Во-первых, благодаря изумительному материалу Володи. Оттого, что этот правда жизни, квинтэссенция ее духа, а кроме этого еще и взгляд очень умного человека. Он писал их со своих соседей, родителей, это понятно. Но все равно он их «поднял». Он на это взглянул как умный, очень тонкий, творческий человек – и с жалостью, и с иронией, и с почтением перед этими людьми. История замечательная. И поэтому фильм стал не просто народным. Люди мне говорят: когда плохое настроение, когда все болит и устал страшно, то включаю «Любовь и голуби» и все проходит. Это фильм-лекарство. И мы работали замечательно. И столько было импровизаций на съемках, что-то дописывалось, что-то придумывалось… Фильм порезали, потому что как раз образовалась антиалкогольная кампания. А было столько напридумано и сыграно фантастически смешно. Помню, Юрский переозвучивал все из-за этой проклятой абсурдистской кампании против водки.
С Володей Гуркиным мы познакомились уже на месте. Мы приехали и сразу в работу. Я читала сценарий, пока меня одевали. Но я сразу очаровалась этим замечательным материалом. И мне это было очень азартно играть. И сходу – импровизация! Мы не репетировали. Мы поражались, как такой молодой человек мог написать такую мудрую вещь, придумать такую замечательную историю про людей старшего поколения, с такой любовью. Это удивительный талант. Потом я смотрела во МХАТе «Плач в пригоршню». Это был замечательный спектакль, как там все играли… Володя был умнейший человек, и очень талантливый, очень много еще мог бы сделать.
Володя нам подарил очень много, большое творческое и человеческое счастье. И сам был изумительным, чистейшим, редчайшим в наше время человеком такой доброты, такой открытости потрясающей. Лучших забирают.
Николай Чиндяйкин[25]
В хорошей серьезной классической музыке в самом начале произведения, почти в первом звуке, всегда заключен финал. Это слышно у очень крупных мастеров. В этом ее непостижимая загадка и величие, и тайна, которая тебе открывается, но при этом остается тайной. Как это может быть – уже в первом вступлении ты слышишь всю драматическую историю, которая разовьется и которая так высоко закончится и оборвется? Володя в самом начале, с нашей первой встречи, сразу отпечатался в моем сознании в своем главном содержательном моменте – в творческом.
Первый раз я увидел его на сцене. Это была весна 1974 года, незабываемые гастроли иркутского ТЮЗа в Омске. Володя играл в «Дурочке» Лопе де Вега, играл героя. В дневнике, помню, о нем написал: «желтый ангел». Я еще не знал, что мы познакомимся. А потом мы познакомились и, удивительно, появилась какая-то связь и ощущение, что давно знаешь человека. И расставаться не хочется. Так было здорово, что мы встретились. И совсем скоро по театру пошло: Гуркин приезжает. Но тогда, конечно, о нем говорили только как об артисте. Это очень важно сказать: он был не просто хорошим артистом, он был прекрасным артистом, просто потрясающим. Весь летящий, пружинистый, эмоции через край! И золотые кудри! Очень выразительный. А потом оказалось, такой глубины и пронзительности – писатель.
Когда он переехал в Омск, когда он окреп, у него были потрясающие роли. Если бы он не стал великим русским писателем, он стал бы большим русским артистом. Так, как он играл в пьесе «Не боюсь Вирджинии Вульф» – это было грандиозно. Я таких спектаклей в жизни видел всего два, такого класса это была игра. Он много сыграл в Омске. Это, конечно, «Фантазии Фарятьева», где он блестяще работал. В том спектакле все соединилось: и какая-то странная пьеса для того времени, и какой-то инфернальный язык. Была у нас такая «Борзая» (сокращение от «Бюро Организации Рабочего Зрителя»). У них были связи с предприятиями, с профсоюзными организациями. Короче, это были люди особого склада, мягко говоря. И театр они понимали по-своему – они же продавали билеты. И вот эта Валя «Борзая» пришла на спектакль «Фантазии Фарятьева». Она посмотрела первый акт, пошла в буфет, взяла себе коньячку, бутербродик с икрой, опрокинула рюмочку и сказала, вздохнув: «Котится театр, котится…». Спектакль был совершенно не в стиле ее представлений об устоявшемся театре.
С Володей мы играли вместе в «Соленой пади». Залыгин ведь очень серьезный автор. Я считаю, что в сибирском крае он занимает место Шолохова. Территория огромная, Сибирь. Сейчас же многим родины хватает до третьего кольца и люди даже не стесняются об этом говорить. И не интересно. А по мне так, хоть я и не родился в Сибири, но много лет там прожил, человек, который ни разу не был там, за Уралом, он не вполне русский человек. Он не вполне понимает, где он живет, в какой стране. Я говорю это осторожно и не хочу никого обидеть. Когда судьба, театр дали мне такую возможность погостить и поработать – в Иркутске, Хабаровске, Владивостоке, Южно-Сахалинске, Красноярске – все-таки ты как-то все иначе понимаешь. Для Володиной судьбы это огромное крыло, огромный горизонт жизни. В «Соленой пади» его персонаж был, по-моему, Жгун. И вот этот Жгун, небольшая роль, но он меня там как артист просто покорял, это был настолько точный человек! У Достоевского есть такое определение: человек со всеми его почесываниями. У Гурика это было. Эти очки, какое-то сумасшествие всего вокруг в нем отражалось, и его собственное сумасшествие проецировалось на окружающую действительность. И было видно: ну какой он солдат?! И в то же время внутри он был абсолютный солдат, будучи при этом совершенно не военным. Это такое филигранное изделие актерское, это дорогого стоит. «Не боюсь Вирджинии Вульф» была сильнейшая, классная работа. Но там объем другой, сама литература и флер вокруг этой литературы. А в таком человечке раскрыть образ гораздо труднее, но зато и ценнее. Это мощно.
Володя не скрывал, что он пишет. Частенько что-то зачитывал в гримерке. Мы же буквально жили в театре. В столике лежала у него тетрадка. Володя читал отрывки из пьесы «Андрюша, или Зажигаю днем свечу». «Зажигаю днем свечу» – это строка из нашего любимого Евгения Бачурина. Спектакль был поставлен, прошел всего тринадцать раз и в итоге заклеван. Отличный спектакль был. Володя сказал мне, что персонаж, которого я там играл, это Вампилов. Володе нравилась одна моя песенка и он попросил, если можно, исполнить ее на сцене. Я с радостью согласился. Сегодня, когда Володи не стало, эта незатейливая песенка, сочиненная много лет назад, вдруг приобрела особенное звучание и смысл:
Позитивную роль сыграл главный режиссер театра Артур Хайкин. До него этот текст дошел, и он его в художественном смысле воспринял позитивно и правильно. Но он не захотел делать это сам, и тогда всплыла фамилия режиссера Симоновского. Это и Володина была инициатива. К нему иркутяне относились с доверием. Рождался спектакль с болями, с муками, серьезно. Вовка много переделывал, дописывал, выбрасывал. И сразу стало понятно, с первых спектаклей, со сдачи, что актеры, игравшие там, прониклись этим материалом, для них это было важно, ценно и в художественном смысле интересно. Сразу было понятно, что для руководства города это если не зубная боль, но напряжение от неясности. Им ведь должно быть все ясно: не был, не участвовал, не состоял. А здесь все по-другому. Потом мы напоролись на очередную антиалкогольную кампанию. Почему-то решили, что спектакль чуть ли не пропагандирует нетрезвый образ жизни. Это еще больше сцепляло. Омский театр был избалован зрительским вниманием, любовью. Но были какие-то вещи, которые проявлялись. Был давний спектакль «На дне» Артура Хайкина, кажется, 1973 года. Единственный спектакль, на котором не было аншлага, но актеры его очень любили. Замечательный был спектакль. Существовал, несмотря на холодность зрителя, реакцию «борзых» и т. д. Вот примерно такая же история была с «Андрюшей». Прошел тринадцать раз, и каждый спектакль был на счету у каждого исполнителя. Для театра это был очень важный момент и для Володи. Ему как писателю нужно было пострадать. Он пострадал на этой истории. И это его закалило. Молодой человек почувствовал на себе такой груз, такой пресс, такую выволочку. Это же не шутки, это партийные органы, партийные газеты…
В это время, когда его угнетали и этот спектакль, он однажды вошел в гримерку, Валерка Алексеев еще с нами был, и говорит: давайте я вам почитаю, не пьесу, а просто так. И он прочитал монолог про сумасшедшего, Володю-дурачка, которого хоронили, у которого рубашечка была исклевана голубями. И все как-то замерли. Мы еще не знали тогда, что из этого небольшого рассказа родится. Родилась большая русская литература в форме пьесы. И еще помню про название. Володя говорит, придумайте название. Мы напридумывали что-то. Длилось это соревнование довольно долго. Володя слушал: нет, не так, не так. Названий было много. И он говорит: пьеса должна называться, как хороший индийский фильм. И потом, когда он сказал, что называться будет «Любовь и голуби», все сказали: ой, ну это худшее, что можно было придумать. Но я понял потом, что он был все-таки прав.
Помню, как в Омск где-то на неделю приехал Меньшов и они с Володей работали. А вечерами приходили в наш Дом актера. Мы, все друзья, Вовкой гордились невероятно. Это была искренняя гордость за своего товарища. Далеко не всегда бывает такое, уметь радоваться за своего товарища. Это было искренне и по-настоящему в Омском театре. При том, что мы ревниво относились к нашему спектаклю «Любовь и голуби». И, в общем, заслуженно. Это был блестящий спектакль по всем параметрам. Это такое счастье, и редкое. Местный автор – было такое выражение в советское время. Была раньше такая обязаловка – поставить вещь «местного автора». Коммунистическая, производственная драма или что-то в этом роде. А это сразу же – полет, настоящая театральная литература. Откуда это берется? Загадка. Господь так распоряжается. Дарование рассказать, увидеть жизнь, этого мало – надо еще овладеть внутренней театральной технологией. Драматургия – это технология, понимание театральности. Что этот диалог хорош для того, чтобы звучать. И как ощутить динамику. Ведь это только театральный писатель может делать.
Потрясен, безмерно опечален известием о кончине Володи Гуркина. Дружбой с ним дорожу и горжусь почти 40 лет. В сердце моем навсегда Володя нашей юности – светлый, радостный, летящий, подаривший всем нам столько надежды. Большой русский писатель, сумевший пропеть свою ни на кого не похожую мелодию. Голуби улетели – любовь осталась навсегда. Спасибо, Володя. Спи спокойно. Ты с нами. Твой
Сергей Юрский[26]
Сказочник на ветру времени
Володя написал одно из самых популярных произведений за последнюю четверть века на громадном пространстве русскоговорящей части мира. Говорю, конечно, о пьесе, впоследствии превращенной в сценарий фильма «Любовь и голуби». Экое странное название! Теперь-то привыкли, а ведь уже в нем, в названии, абсолютная индивидуальность автора – сочетание несочетаемого. Ну как это, в самом деле: «любовь И голуби»? А так! А почему так? Да потому что это сказка, и больше не задавайте вопросов.
Происходящее на экране вызывает у миллионов людей абсолютное доверие – это
Гуркин во многом вышел из Шукшина. Но именно – вышел! Стал самостоятельной фигурой. Для зрителей кино автор невидим, он закрыт действующими на экране персонажами. Зрители уверены, что они – герои фильма – так говорят, что эти слова рождаются прямо сейчас, у этой речки, в этих скромных комнатах, на этом убогом дворе. А слова-то сочинены! Володей! Первый заряд заложен им, а далее дана еще удивительная свобода для импровизации.
Нас было восемь артистов и наш режиссер Володя Меньшов. И каждый из нас вспоминает эти съемки как самую радостную и самую легкую киноработу там, в Медвежьегорске, среди строгой природы в местах недавних еще концлагерей. На удивление быстро все мы вжились в наших персонажей. Мы почти превратились в них, и когда после десяти часов съемок в гримах и костюмах возвращались мы в гостиницу, случайные прохожие видели в нас не актеров, а просто незнакомых людей из соседней деревни. Это редкое чудо хорошо и точно написанных ролей дал нам Гуркин.
А сам он тоже был здесь, с нами. В гостинице жили в соседних номерах. Но что-то я не помню, чтобы мы, что называется, «пытливо работали по вечерам с автором». Нет! Автор уже сделал свое дело, и сделал его безупречно. Теперь наша очередь. Мы общались, выпивали, шутили и говорили о ситуации в стране. А ситуация была тревожная, поворотная – восемьдесят третий год! Подумать только, как давно! Предполагали ли мы, что фильм станет «народной картиной»? Да нет, об этом как-то вовсе не думалось. Мы честно трудились, и труд нам был в радость. Оправдывалось название – «Любовь и голуби». В нашей группе была атмосфера любви. Без высокопарных слов, без пьяных излияний чувств, была настоящая сердечность отношений. Это редко бывает в кино. Почти никогда. Поверьте мне! Так вот тут была любовь – к своим товарищам, которые так хорошо делают свое дело, да и ко всему живому, что жило (и снималось!) во дворе и в доме Кузякиных: и к дрессированным голубям, и к неуемному кабану Борьке, и к степенной корове Марте. Сколько лет прошло, а мы их помним.
Так вот, сейчас, вспоминая, и поминая с любовью АВТОРА этого периода нашей жизни, мы благодарим дорогого Володю Гуркина – талантливого, оригинального, сердечного драматурга – за радость, которую он дал народу (да, буквально, всему нашему народу!).
Картина пережила и сухой закон, когда ее чуть не запретили, и гласность, когда простую речь затмили лозунги и требования, и конец социализма, и лихой наш капитализм с полной переменой сознания, и времена нынешней, как говорят, нашей непоколебимой стабильности.
Она жива и любима. Потому что на сегодняшний день это самая лучшая НОВАЯ РУССКАЯ НАРОДНАЯ СКАЗКА.
И сочинил ее Володя Гуркин.
Кланяемся его памяти.