Белая птица била крыльями в синей выси, уходя к стоящему в зените солнцу. Юный послушник запрокинул голову, глядя на исчезающего в вышине голубя. Внизу, во внутреннем дворе цитадели, кричали люди. Доски, перекинутые от стены к голубятне, затряслись. Он не обернулся посмотреть, кто бежит к нему, бесшумно ступая мягкими чёрными сапогами. Так и стоял, запрокинув голову, пока не ожгло шею болью.

Фонтаном брызнула кровь, вмиг пропитав рясу. Заклокотал, запузырился воздух в перерезанном горле. Закружилась голова, подкосились ноги. Чьи-то руки подхватили, не давая упасть.

— Предатель, — прошептал учитель, глядя в глаза.

Он не успел ответить учителю.

Да и не смог бы.

Семь лет я мечтал работать по специальности. Моя девушка оставила меня из-за этого. И вот, когда мечта моя, наконец, сбылась, я сижу на голой земле, с руками, скрученными за спиной, и необыкновенно остро ощущаю нож, упирающийся под рёбра.

— Ты кто такой?

Серо-стальные глаза. Мне следовало догадаться: от человека с таким взглядом не стоило ждать ничего хорошего.

Я? Да геолог я. Обыкновенный геолог…

Со мной никто не разговаривал. После того как я упомянул лабиринт, пленные старались держаться подальше — насколько позволяла цепь. Да после того как нас подняли и — тычками и ударами — погнали вперёд, вдогонку успевшему скрыться обозу, никто и не болтал. Мы бежали. Сначала вразнобой, конвульсивно дёргая сковывавшую нас в одну связку цепь. Потом, когда Сет раздал достаточно команд и пинков, — ровно и слаженно, будто воинская часть на марше. Хорошо хоть не в полной выкладке, но с руками, скрученными за спиной. Общаться с солдатами мне не хотелось — я и без разговоров боялся сорвать дыхалку.

Мы с Сетом бежали в паре, он был ближе всех в связке, я ориентировался на него. Сет дышал через нос и смотрел под ноги. Я, борясь с искушением вывалить язык на плечо, захлопнул пасть и тоже начал следить за дорогой, — земля, разбитая десятками ног и колёс, казалась одной сплошной и гладкой поверхностью. Вглядываться в это жидкое месиво было бесполезно, я надеялся лишь поймать и упредить тот момент, когда нога подвернётся в щиколотке, запнувшись о камень, спрятанный под водой.

Но когда, наконец, послышался и неслаженный скрип колымаг, и разноголосый говор людей, и крики животных, солдаты дали команду «шагом». И мы пошли. Быстро, но пошли. Догнав плетущиеся в хвосте волокуши, мы уже выровняли дыхание и даже чуть сбавили шаг. Я понял: эта длинная живая цепочка движется со скоростью последнего составляющего её звена. А последними идут люди. Пользуясь раскатанной будто специально для них дорогой, они тянут смастерённые из лозы и гибких пород дерева волокуши, на которые валом свалено сено, а поверх — нехитрые изделия деревенского ремесленника. Не иначе на продажу в город… или на ярмарку.

— Съели, да? — На ворохе корзин, придерживая их и держась за них — одновременно, ехал мальчишка лет семи. Облачённый в грязную, но крепкую робу, босой… Босой. Я подумал эту мысль дважды, и всё же она не желала укладываться в голове.

— Сколько вас полегло? Половину перебили дружинники? Больше? — Мне невольно захотелось надрать наглецу уши. Триста метров бегом да в одной связке странным образом сблизили меня с грабителями.

— Храбрый, да? — Заговоривший попытался плечом утереть разбитый в кровь нос, не сумел и, в два шага нагнав товарища, утёрся о его спину, — где бы вы были, кабы не дружинники? Перерезали б мы горло твоему папашке, а тебя к себе бы взяли, — он шмыгнул, затянувшись глубоко, прочистил горло и сплюнул бурые сгустки, — только язык сперва укоротили бы… Храбрец.

Связка грянула хохотом, верховые обеспокоенно подтянулись ближе, хозяин волокуши нервно передёрнул плечами, вся плетёная конструкция опасно покачнулась, но мальчишка удержал равновесие.

— Заткнись! — Сет рявкнул это одновременно с отцом ребёнка. Вскинул голову, смерив балагура взглядом. Тот заткнулся. Ненадолго.

Обоз плёлся вяло, лес у обочин не занимал взгляда, и через несколько минут разговор возобновился.

— Грех тебе глумиться, последыш. Думаешь, нам твои корзины нужны были? Ну, взяли бы, конечно, парочку… на хозяйство. Так то — добыча не богатая.

— Я не последыш. — Мальчишка настороженно прищурился. — С чего ты взял, будто я — последыш?

— А как же, — грабитель обернулся, подмигивая идущим следом товарищам, — раз ты на базар едешь, значит, ты и младшенький, а прибьём тваво батьку, как раз и останешься… последыш!

— Твоя неправда! — Слёзы зазвенели в голосе, и только поэтому он сумел перекрыть гогот. — Неправда ваша! Как вы батьку прибьёте, когда вы связанные?!

— Ой, связанные! — Балагур никак не унимался. — Вот погоди, ночь придёт — весь обоз перережем! Чай, с замками обращаться умеем и ножи в руках держать сподручные!

— Мооол-чать! — Охрана не выдержала, солдат дёрнул коня в сторону, ожёг весельчака плетью.

Гогот стих. Лишь некоторые крутили ещё головами, стряхивая набежавшие на глаза слёзы, а неугомонный балагур тихонько похохатывал.

Мальчишка обиделся и заметно испугался. Осторожно перебирая ногами, забрался повыше. Не рискуя повернуться спиной, стал смотреть по сторонам, на медленно плывущие мимо деревья.

В связке завязались тихие разговоры:

— …Телег по десять…

— Сколько раз уже было…

— Ей-ей, лучше… голову отсекли… встал бы обоз… от хвоста путь загородил…

— …Полегло бы народу сколько…

— …Да, уж всё меньше… взяли бы добычу богатую…

— …Тут уж не товар… тугие кошельки в голове… охрана знатная…

— …Ту охрану считать поздно…

Я крутился во все стороны, пытаясь уловить суть. Хотя разговор шёл почти шёпотом, пленные грабители без труда слышали друг друга, я же — скорее читал по губам.

— Ты уши не больно-то развешивай. — Сет ткнул меня локтем в бок.

Я обернулся.

— Он это серьёзно? Что всех повесят? Без разбору?

— Капитан Вадимир? Этот серьёзен. Слово сдержит — как пить дать… — Сет потупил взгляд, задумался. — Ты и вправду не знаешь?

— Что? — безуспешно попытался сообразить я.

— Да ты и впрямь… не отсюда, — он сверлил меня взглядом. — Была б моя воля, я б тебя… Чую, доставишь ты хлопот нам…

— Это ещё почему? — Я вскинулся, почуяв невысказанную угрозу.

— То б нас повесили, и дело с концами… Боюсь, пытать станут.

— Что-о-о?! — Я бы остановился, если б не тянувшая вперёд цепь.

— Сдаётся мне, братец, лазутчик ты. Белгрская ищейка… И историю на твоём месте я придумал бы повеселей, чем про лабиринт россказни. — Одним взглядом он измерил меня вдоль, поперёк и вглубь. — Не выбираются такие, как ты, из лабиринта. Будет тебя Вадимир расспрашивать, молчи лучше со своими сказками.

Если, разговаривая, он приблизился почти вплотную, то теперь демонстративно отступил на всю длину в принципе короткой цепи.

Я задумался над его словами. Крепко задумался. Капитан не поверил моему рассказу о девочке. Очевидно, ей удалось хорошо спрятаться в лесу, а солдата оглушил кто-нибудь из грабителей, тот, кому повезло больше, чем товарищам. И я уже не знал, так ли это хорошо, как кажется на первый взгляд. Ребёнок. Один. В лесу. Допустим, она без труда проведёт там день, а если не испугается и не заплутает, может и вернуться в избушку. Но маленькая девочка. Одна. В лесу… Ночью.

Я зябко поёжился, так неприятна была эта внезапная мысль. О том, что она может рискнуть и попытаться найти дорогу домой, я предпочитал даже не думать. Огляделся: солнце вставало над вершинами самых высоких деревьев и начало уже припекать, дорога подсыхала, жижа под ногами превращалась в вязкую грязь. Прошло часа полтора — не больше, ещё есть время, но с каждой секундой путь обратно становится всё длиннее. Итак, мне надо было срочно покинуть обоз.

— Сет. — Он отшатнулся, когда я качнулся к нему, упёрся плечом в плечо.

— Боже! Откуда же ты взялся? — Он зло вздёрнул верхнюю губу. — Чего тебе ещё?

— Помоги мне бежать, Сет!

— Да ты спятил! — Теперь запнулся он, нарушив равномерное движение в связке. — Кем ты себя мнишь?

— Если ты мне не поможешь, я… — Губы внезапно пересохли. — Я сдам тебя Вадимиру!

— Да? — Кажется, я развеселил его. — И как же ты это сделаешь? Расскажи, мне очень любопытно.

Облизывая пересохшие губы, я в последний раз прикинул, всё ли правильно рассчитал.

— Я не только сдам тебя, Кат… — тонко выдержанная пауза позволила мне заметить чуть дёрнувшийся уголок глаза, — я расскажу капитану, кто именно обещал всеми силами помогать Белгру.

Он растянул губы в улыбке.

— В такие байки не поверит даже Вадимир.

Это не вселяло надежд, обыкновенный грабитель видел меня насквозь. Но я уже не мог отступить.

— Конечно, я не прибегу и не стану выкладывать ему всё на тарелочке… Но если я буду молчать… Откажусь отвечать на любые вопросы… Скажу, что скорее умру, нежели признаюсь хоть в чём-нибудь… — Я снова склонился к самому его уху и зашептал, не в силах остановиться: — Как ты думаешь, долго ли будут нас пытать, прежде чем повесят, в этом случае?

Выложив всё, я понял, что меня слушает связка до последнего человека. Слушает молча и очень внимательно.

— Нет, ты точно спятил… Ты этого не сделаешь, — Сет уже не пытался отстраниться. Мы шли в ногу, плечо к плечу, сцепившись взглядами, за нами наблюдала вся цепь, и я затылком чувствовал, что и мальчишка, задремавший было на ворохе корзин, встрепенулся и, сонно протирая глаза, повернул любопытный нос в нашу сторону.

— Сделаю. Если не покину обоз сегодня же… сделаю! Мне всё равно уж будет. — Я врал вдохновенно, потому что и сам верил лжи. По крайней мере, на тот момент. И, кажется, Сет дрогнул.

— Посмотрим, — буркнул он, отворачиваясь.

И мы пошли дальше. Связка молчала, бросала временами косые взгляды, но всё чаще и дольше, понурив головы, смотрела под ноги. Чем выше вставало солнце, тем труднее было идти. Грязь сначала загустела, потом засохла комьями и наконец осыпалась мелкой рыжей пылью. Ярко-рыжей, почти красной пылью. Я так устал, что, лишь когда вздымаемая десятками ног, колёс и копыт взвесь начала подниматься клубами и окутала нас облаком, вяло подумал, что действительно нахожусь далеко-далеко от родных суглинков и черноземов. Люди кашляли и прятали лица в ткань — натягивали на нос широкие вороты рубашек, я же пытался защититься майкой, долго не мог зацепить тугую резинку и, наконец, орудуя зубами, кое-как справился. Я уже давно не чувствовал под собой ног, но больше всего мне хотелось пить. Я с нетерпением ждал вечера. Мне казалось, что у меня появится шанс.

Лучи, падающие с ясного неба, впивались в плечи раскалёнными иглами, выжигали глаза, заставляя опускать голову, поливали спину нестерпимым жаром. Долгожданные сумерки принесли некоторое облегчение, а с наступлением темноты был объявлен привал и разложены сторожевые костры. Обоз, днём вялый и разморённый, ожил.

Мы опустились на горячую, разогретую за день землю. Люди рядом жаловались на затёкшие в заскорузлых от грязи сапогах ноги. Просили снять цепи, чтобы разуться, почиститься. Многие просили воды. Солдаты деловито сновали мимо и не обращали внимания на просьбы и требования пленников.

Обозники раскладывали свои маленькие костерки, ставили на них незамысловатую глиняную посуду и варили походные похлёбки: широко вокруг растёкся одуряющий аромат мяса, овощей, специй. С голодухи у меня закружилась голова. Рот наполнился вязкой слюной. Я сглатывал, но чувствовал лишь сухую крупу дорожной пыли с солоноватым привкусом пота.

Недалеко от меня и других пленников смеялись и оживлённо переговаривались довольные, располагавшиеся на отдых свободные люди. Теперь я слушал другую часть истории нападения на обоз. Она подтверждала мои догадки. Обычная тактика грабителей — пропустить богатую, хорошо охраняемую голову обоза и отсечь пару десятков последних телег, принадлежащих мелким купцам и крестьянам, — в этот раз не принесла успеха. Буквально перед стычкой обоз нагнал свежесформированный отряд вольных дружинников, направлявшийся в столицу. Джентльменам удачи изменила их своенравная покровительница. Появись дружинники чуть раньше, они не узнали бы, что происходит за их спинами, задержись чуть в пути — и пришлось бы преследовать грабителей по остывшим следам, в чужом, плохо знакомом лесу.

К моему несчастью, я попал в самую гущу событий: дружинники сильно потрепали шайку, да и преследование тех, кто пытался скрыться, сложилось удачно. Но Вадимир был порядком рассержен. Внезапное и непрошеное вмешательство озлобленных постоянными грабежами крестьян стоило жизни шестерым молодым, не обученным ещё толком дружинникам. И потому ликование спасённых торговцев было тихим и сдержанным, с оглядкой на посуровевших солдат, потерявших своих товарищей.

Солдаты не спешили заняться нуждами пленных. Помимо костров на периметре они поставили костры поменьше, на которых и готовили в объёмных походных котлах какое-то густое варево. Торговец средней руки в знак благодарности предоставил один из своих фургонов капитану Вадимиру и его офицерам. Вскоре после того, как обоз окончательно замер — жующий и успокоенный, — за мной пришли. Двое солдат молча и деловито сняли оковы. Получив возможность разогнуть руки, я почувствовал, как же они затекли, даже зашипел от боли. С трудом встал, был подхвачен с обеих сторон дюжими парнями в кольчугах и то ли отведён, то ли оттранспортирован к фургону капитана.

— Эй! Куда?! А как же мы?! — возмущались за спиной, но никто не обратил внимания на эти крики.

Пока меня волокли мимо костров — я явно не успевал за широко шагавшими и сытно отужинавшими парнями, — со всех сторон вслед нёсся едва различимый гневный ропот. Многие ехали на базар с семьями, и женщины не могли сдержать торжествующего гнева. Мне пообещали и каторгу, и верёвку на шею, и вечные муки ада. Я же пытался размять руки и срочно придумать какую-нибудь правдоподобную историю.

Фургон с приподнятым на шестах боковым полотнищем был ярко освещён изнутри парой фонарей, распространявших густой, тяжёлый запах масла. Под своеобразным навесом расположился сооружённый из снятого борта фургона стол, за которым, сидя на чурбаке, меня ждал капитан. Он писал что-то на длинном куске то ли бумаги, то ли пергамента — фонари давали ровный ярко-жёлтый свет. Я почему-то ожидал увидеть перо, по типу фазаньего, но капитан вертел в пальцах и покусывал длинное тонкое стило. Я так и не смог придумать ничего более-менее подходящего для предстоявшего разбирательства, хотя опыт общения с грабителями убедил меня в серьёзности намерений абсолютно всех здешних обитателей. Я готовился к худшему и уповал на импровизацию. Однако капитан не обратил на меня ровно никакого внимания.

— Карманы, — бросил он коротко.

Почуяв движение, я опередил расторопных служивых, и сам вывернул содержимое наружу: зажигалка, складной нож, блокнотик из заднего кармана джинсов. Документы, телефон и бумажник остались у девочки, в куртке. Один из конвоиров принял добычу, другой — обшарил-таки мои карманы сам, провёл ладонями вдоль пояса, проверяя ремень, приподнял брючины, ощупал голени. Кроссовки живо его заинтересовали.

— Гляди-ка, чудная обувка… — Капитан вскинул голову, скользнул взглядом, но остался равнодушен, а вот часы на руке его привлекли больше.

— Ну-ка, сними браслет.

— Это не браслет, это часы, — брякнул я, расстёгивая замок.

— Тебя забыли спросить.

Солдат принял часы, пару раз щёлкнул замком, пока нёс к столу капитана, передал в руки и покрутил головой удивлённо.

— Такая дорогая вещица в такой дешёвой оправе, серебро было бы много богаче. С какого чудака ты это снял?

— Что за металл? Сталь? — Капитан покрутил мои титановые часы, закрыл-открыл браслет, отложил в сторону. Взял блокнот, пролистал. Вернулся на первую страницу. — Соколов Никита Александрович. Это чьё?

— Моё. — Я был готов ко всему, но этот вопрос меня ошарашил. Я стремительно терял уверенность в собственных силах.

— Значит, это твоё имя? — Кажется, столь лёгкое признание мной собственного имени внушало ему сомнения.

— Да.

— Ну-ну. А почему здесь, — он развернул блокнот ко мне, указал на бледно-серое печатное слово «name», — письмо белгрское, а всё остальное написано по-нашему?

Я не нашёлся, что ответить. Боюсь, что и выражением лица я создал себе ряд дополнительных проблем. Вадимир рассматривал меня крайне внимательно. Наконец он вздохнул удручённо.

— С глаз! — Я не успел ещё сообразить, что же он имел в виду, как два верных конвоира вновь подхватили меня под руки и развернули назад, к пленным.

— Стойте! Да постойте же! — Я рисковал свернуть шею, а капитан даже не поднял голову.

Это было не то, чего я ожидал. Совсем не то. Вадимир не собирался разговаривать со мной. А я думал было уболтать его, теперь, очевидно, сделать это будет не так-то просто. Записная книжка с номерами телефонов. Интересно, к каким выводам придёт этот средневековый Шерлок, просмотрев её внимательно: резидентура? шифры? суммы? — я хохотнул. Солдат помоложе посмотрел на меня ошалело, второй — просто врубил подзатыльник. Хорошо врубил — до звона в ушах.

Когда показалась цепь заключённых, я увидел, что скованы они уже только за ноги, сидят на земле, едят с круглых деревянных плошек, по нескольку человек с каждой, только и видно было, что мелькающие руки. Я нашёл взглядом Сета. Он помахал мне приветливо и улыбнулся. Это заставило меня замереть на полушаге.

— Давай. — Ощутимый толчок в спину послал меня дальше вперёд. — Вишь? Дружки твои заждались. Радуются.

Мы подошли к цепи. Один конвоир опустил мне руки на плечи и надавил, заставляя сесть, второй — нагнулся подобрать свободную пару кандалов. Тут-то Сет и залепил ему в лицо деревянным блюдом.

Не издав и звука, круто и по косой, солдат провернулся вокруг своей оси, упал и замер на земле, не шевелясь. Второй отпустил меня, кинулся на помощь товарищу. Цепь накрыла его лавиной. Забыв о еде, люди повскакивали с мест, заслонили меня от других, спешащих на подмогу, конвойных. Повалив солдата, они пинали его ногами. Первый мой порыв — кинуться на помощь избиваемому человеку — пресёк Сет. Он силой развернул меня к обочине и лесу:

— Беги! Беги, сумасшедший! Ради тебя старались же…

Это я слушал, уже мчась полным ходом. Позади послышался свист плети, стоны и сдавленные ругательства. Это солдаты навалились на цепь. А потом воздух пронзил резкий, короткий щелчок и мимо пронеслось с огромной скоростью нечто. От ужаса волосы на затылке встали дыбом. «Стрела или арбалетный болт?» — гадал я, снедаемый живым любопытством, пока, начав петлять, как заяц, не скинул и не выбросил белую майку. Разобравшись с ней, я нёсся только по прямой, забыв об усталости и боли в ногах — щедром подарке дневного перехода. За моей спиной слышались ещё крики, но меня было уже не догнать. Единственное, что я пытался делать, — не вилять. Мне ещё надо было не потерять дорогу обратно. Я хотел как можно скорее найти ребёнка и вернуться. Как можно скорей. Так скоро, как только можно.

Остановившись наконец — сердце молотом бухало в рёбра, — я упёрся руками в колени, пытаясь отдышаться, собраться с мыслями.

Итак, мне надо идти параллельно тракту, забирая чуть к нему, чтоб в итоге выйти на место стычки. Там осталось достаточно поломанных кустов и разбросанного сена, чтоб наверняка не проскочить мимо. Дальше — минут десять-пятнадцать через лес, избушка где-то совсем близко к дороге. Сориентировавшись на месте, я начну искать девочку.

Двинувшись в намеченном направлении, я вскоре понял, что не привык бродить по лесу с обнажённым торсом, будто Тарзан. Было холодно. Когда зубы начали отплясывать чётко различимый степ, я заставил себя расправить сведённые плечи, взмахнуть пару раз руками, развести ладони по широкой дуге, попрыгать и побежать. Тихой, неспешной трусцой, той, которая, по преданию, сжигает килограммы, а по существу помогает согреться и чуть продвинуться к намеченной цели.

Было темно, я с трудом отличал ближайшие деревья от сплошной, неприступной стены леса. Как часто бывает глубокой летней ночью, ветер стих, смолк непрекращающийся шелест листьев, зато появилось множество других звуков. Журчали ручьи, редко капала собравшаяся на листьях вечерняя роса, пронзительно пищал разбуженный резким движением вздрогнувшего листа комар, оглушительно хлопнули крылья — тёмная тень оттенила глубокую синеву неба — треснула рядом ветка.

Я едва не сбился с шага. Кто-то бежал чуть сбоку и чуть впереди. Ещё минуту назад никого не было, и вот — едва уловимый шелест раздвигаемых телом ветвей. Шелест, идущий от земли: хищник, достаточно крупный, чтобы создать проблемы. Я не останавливался. Кто бежит ночью? Охотник или добыча. Те, кто не имеет права бегать по ночам, прячутся в норах, таятся в траве, спят на деревьях. Возможно… нет, даже наверняка, зверь тоже знает это. Если бежать так и дальше, он, вероятно, уйдёт, а вот если я запаникую, он почует флюиды страха. Химия тела — территория хищника. Я бежал, чутко прислушиваясь к непрекращающемуся, едва уловимому шуму. Он чуть удалялся, чуть приближался, отставал, обгонял снова, но был постоянно рядом.

Когда показался просвет меж деревьев, а луна отразилась в широком, перегородившем путь ручье, я замедлил ход, гадая, как быть. Волк — теперь я увидел зверя, упругие мускулы, перекатывающиеся под гладкой, шелковистой пепельно-серой шерстью, — тоже сбавил ход. Ровной, упругой побежкой — мне стало стыдно своей неуклюжей трусцы — он спустился к воде. Не оглядываясь, но, несомненно, зная о моём присутствии, принялся пить. Я вдруг тоже понял, что умираю от жажды. День под палящим солнцем не прошёл даром. Я пожал плечами и следом спустился к ручью. Пил не спеша, искоса разглядывая зверя.

Он был огромен. Всё же ни один волк из тех, что я видел в зоопарках, не мог сравниться с ним. Не менее ста килограммов — я готов был поклясться, он весил не менее сотни килограммов. Морду его до самых глаз покрывали чёрные пятна крови. Волк пил, не обращая на меня ни малейшего внимания. Долго и с явным наслаждением. Он не торопился, делал перерывы между глотками, и тогда капли, срываясь с обнажённых клыков, рисовали круги на тихой глади ручья. В конце концов, я просто замер — вода сочилась сквозь пальцы — и смотрел, как он утоляет жажду.

Когда он поднял наконец голову и взглянул на меня, в его взгляде — жёлтом и безразличном — мне почудилась насмешка. Он встряхнулся, как собака, обдав меня брызгами и заставив зажмуриться. Когда я открыл глаза — его уже не было. Чуть качались кусты, обрамлявшие поляну.

А я так и остался сидеть, заворожённый взглядом этих не злых, не добрых — чуждых человеческому миру глаз. Вода вытекла из ладони, и я почувствовал тянущий от ручья холод. Пришла пора и мне встряхнуться, словно очнувшемуся ото сна псу. Я встал — оказывается, у меня затекли и страшно замёрзли ноги. Пока разминался, думал, как переправиться на другой берег. Ночное купание не прельщало. С другой стороны, рельеф лесных рек прихотлив, если я пойду вниз по течению, то просто заплутаю, поддавшись изгибам русла. Десять минут размышлений так и не смогли склонить меня к переправе. Подпитываемая ключами, вода была арктически ледяной. Я внимательно изучил открывшийся мне кусок звёздного неба… и не смог сообразить, какие же созвездия вижу. Этого ещё не хватало, я был спец в ориентировании на местности, никто в группе не давал показателей лучше, а такие навыки не забываются даже через десять лет после студенческой практики. Всё же это не текст из учебника — это умение, которое выручало меня не раз. Я отбросил сомнения: ручей — это ручей. Если что, я всегда смогу вернуться обратно, по руслу. Я затрусил вниз по течению.

Вскоре ручей стал шире и мощнее, а его склоны начали образовывать нечто вроде оврага. Сообразив, что рано или поздно вода заполнит всё пространство внизу, и лучше уж мне взобраться повыше сейчас, пока склоны не слишком круты, я принялся карабкаться наверх. Стены оврага при ближайшем знакомстве оказались гораздо более отвесными, чем мне показалось вначале. Ноги скользили по глине, руки не могли найти надёжной опоры — я старался избегать хилых хвостиков чахлой растительности. Не рискуя задрать голову вверх, чтоб оценить оставшееся до края расстояние, — сместив центр тяжести, я мог запросто кувыркнуться вниз, — из под локтя я кинул взгляд на уже пройденный путь. Он был не мал, а ручей уже превратился в бурную речку.

Чёрные лошади с белоснежными гривами били копытами, кружили водоворотами, перескакивали с уступа на уступ и в брызги разбивались, кидаясь грудью на неприступные стены оврага. У меня закружилась голова. Ноги потеряли опору, заскользили, глина потекла под руками, теряя форму, пальцы тонули в податливой массе. Запаниковав, я брыкнул ногами, подпрыгнул, подтягиваясь.

С криком на губах и руками, полными вязкой земли, я соскользнул навстречу беснующемуся табуну. Врезавшийся в спину поток ожёг холодом, я задохнулся, камнем пошёл на дно и хлебнул-таки ледяной водицы. Течение подхватило и понесло. Как всадник на необъезженном коне, я то взлетал вверх, то погружался под воду. Меня кидало из стороны в сторону, било о стены оврага, не давая выбраться на берег. Река, в убийственном порыве, тянула ко дну и волокла по камням. Желая посмеяться над пленником, позволяла вдохнуть несколько глотков спасительного воздуха. А потом меня приложило о камни.

Я очнулся от жара припекающего солнца. Сказать правду, спина у меня просто горела. Попробовав шевельнуться, застонал. Кажется, тело было изрезано сплошь, и каждый этот порез саднил так, будто по нему провели наждачной бумагой. Всюду был песок. Мельчайшие крупицы проникали в горло, превращая дыхание в адскую муку. Они скрипели на зубах, щекотали нос, вызывая неудержимое желание чихать. Я провёл рукой по волосам, песок был и там. Неимоверным усилием воли разлепил веки. Оказалось, я лежал на песчаной отмели. Солнце жарило вовсю, значит, я пролежал здесь остаток ночи и часть дня.

Я с трудом сел, сощурился. Маленькая речка, весело перекатывающая передо мной волны, ничуть не походила на вчерашнюю — одержимую убийством стихию. Плещущаяся вода играла цветами отражённого неба и буйством прибрежной зелени. С трудом верилось, что вот отсюда-то я и не мог выбраться. Взявшись отряхивать песок с плеч, я понял, что действительно испещрён мелкими порезами — ладонь прошлась по густому и липкому — и не мешало бы хорошенько их промыть. Поднявшись на ноги, я скорее ощутил, чем услышал движение позади. Испуганно обернувшись, замер.

Прямо передо мной, крепко упираясь ногами в землю, стояла невысокая — она едва доставала мне до груди — охотница. На маленьком круглом личике помещались изумрудные, чуть раскосые глаза, надутые губки, задорный курносый нос. Каштановые волосы были аккуратно забраны под забавную островерхую шапочку цвета молодой листвы, и лишь несколько прядок спущены на лоб. Ей очень шло короткое зелёное платьице и коричневая жакетка с искусной вышивкой на отворотах. Тонкую талию лесной девушки обхватывал изящный поясок, а стройные ножки облегали высокие замшевые сапоги. В заключение скажу лишь то, что за её поясок было заткнуто множество коротких и узких, видимо метательных, ножей, у бедра висел лёгкий меч, а за спину был закинут колчан со стрелами, одна из которых уже натягивала тетиву, глядя мне прямо в грудь.

— Дрась-те, — ляпнул я.

Такой вот мой ход явно озадачил девицу. Изумрудные глаза потеряли свой хищный прищур, распахнулись широко, она отступила на шаг.

Сообразив, что выбрал верную тактику, я приветливо улыбнулся и поделился своими соображениями на тот счёт, какое сегодня прекрасное утро.

Она отступила ещё, склонила голову, поджала губы, и наконец ответила лаконично:

— Хо!

Мне оставалось пожать плечами.

— Определённо так. Не возражаете, я немного приведу себя в порядок? — Не дождавшись ответа, я преспокойно развернулся и сделал шаг к ручью.

— Не смей поворачиваться ко мне спиной! Ты…ты… — За моим плечом девушка искала и не находила подходящего слова.

Она просто задыхалась от возмущения. Я удивился. До сих пор я не замечал, чтобы кто-нибудь здесь особо беспокоился о манерах или заботился о приличиях.

И, двигаясь уже демонстративно независимо, я склонился над ручьём, стараясь оценить полученные повреждения. В незамутнённой воде отразилась встрёпанная, исцарапанная личность. Всё было не так уж и страшно. Скинул кроссовки — они ещё держались, но, кажется, я скоро останусь и без обуви, кожа пересохла под солнцем и пошла мелкими трещинами. Забрёл неглубоко в ледяную воду. Через силу заставил себя присесть и, набирая полные пригоршни, принялся обмывать плечи, грудь и спину. Искоса я поглядывал на девушку. Она спрятала в колчан и стрелу, и лук, взгромоздилась на валун и, скрестив руки на груди, внимательно наблюдала за мной. У переносицы залегла складочка — видно, напряжённо о чём-то думала. Я тоже откровенно, не таясь, рассматривал её. Кажется, её это злило. Я ухмыльнулся. Мне до смерти надоели угрозы и бесцеремонное обращение. И я преспокойно промывал раны — благо, большая часть их относилась к разряду неглубоких порезов и уже схватилась корочкой, а те, что всё ещё кровоточили, не требовали сложной обработки или медицинской иглы. Вышел на берег и обулся.

— Ну? — повернулся я выжидающе, когда, наконец, закончил.

Сердитая складочка у переносицы уже разгладилась. Девушка сидела, свесив ноги с валуна — пятки сапог на плоской подошве легко постукивали о камень, — и, откинувшись на руки, смотрела заинтересованно. Зелёная шапочка упала, и охотница не стала надевать её снова. Солнце играло в короткой волне каштановых локонов. Определённо, она была красива. Определённо, она знала это.

— Теперь я действительно верю.

— Веришь? Во что? — Для меня эта фраза смысла не имела.

— Ты не испугался лесного брата: шёл с ним одной тропой и пил с ним из одного источника. Ты не испугался следопыта клана и посмел повернуться ко мне спиной, когда жало моей стрелы смотрело тебе в грудь… В тебе сердце волка.

Я сокрушённо покачал головой. Пришло непрошеное ощущение фэнтезийной сказки, игры, которая может быть в любую минуту прервана. Благо воспоминания о злоключениях в обозе не дали мне покинуть эту грешную землю и унестись в облака на крыльях фантазий. Из всего вышесказанного я чётко усвоил лишь одно: эта девица действительно могла меня убить и, возможно, не сделала этого лишь потому, что я повёл себя странно. Это имело смысл, всё остальное — нет. Это стоило взять на заметку.

— Если верить данным последнего медицинского освидетельствования, сердце у меня — вполне человеческое, здоровое, без пороков и следов ожирения. — Кажется, мне снова удалось удивить её, она спрыгнула со своего насеста, подошла ближе, склонила голову заинтересованно. Теперь она смотрела на меня снизу вверх, но в глазах её не было и тени беспокойства, лишь любопытство. — Лесной брат — это волк? Откуда ты знаешь, что я делал ночью? Ты следила за мной? — Я постарался занять её вопросами.

— Волк — это волк. Лесной брат — это лесной брат. Неужели не знаешь разницы?.. И никто за тобой не следил, вы столкнулись, ты удивил его, он рассказал клану. — Теперь она озадачила меня. На минуту я потерял инициативу. — Человек, который не боится леса, может быть крайне опасен. Все люди боятся леса.

— Ну и бред. — Я заметил, что на плече из пореза всё ещё идёт кровь и никак не желает останавливаться, попробовал пальцами защемить края царапины. — Лес — такое же место, как и любое другое. Ничем не отличается. Главное — знать, как вести себя правильно, а бояться в лесу абсолютно нечего.

Здесь я лукавил, ночью я порядком перетрусил, но никто не смог бы заставить меня признаться в этом. Заметив мои попытки остановить сочащуюся из раны кровь, девица засуетилась.

— Погоди, — она повела плечами, и рядом упал маленький зелёный рюкзачок размерами не больше тех, что носят сейчас особо модные штучки. Склонившись, она ослабила тесьму на горловине и извлекла длинную бледно-зелёную ленту, скрученную наподобие бинта. — Давай перевяжу уж.

— Ну, уж перевяжи. — Я улыбнулся, она замерла, но затем робко улыбнулась в ответ.

Я сел на песок, иначе ей было бы неудобно. Она оценила этот жест и улыбнулась мне вновь. Кажется, наши отношения пошли на лад. Я попытался сориентироваться. Ведь вчера ещё у меня была цель. — Скажи-ка, далеко ли отсюда до тракта и в какую сторону надо идти?

Её руки замерли на миг, но тут же вновь принялись за работу.

— Что тебе тракт? Тракт петляет. Отсюда до Торжка ближе… или тебе к границе надо? — Я снова почувствовал лёгкую заминку. Усмехнулся, вспомнив про белгрских шпионов.

— Мне надо на тракт. — Я решил придерживаться принятой тактики, раз уж правда удивляет её, пусть удивляется дальше. На здоровье. Помогла бы лишь. Я чувствовал, что мои резервы на исходе. День-два, это всё, что было у меня в запасе, действуй я в одиночку. Жутко хотелось есть. — Там вчера стычка была, утром. Может, знаешь? Я… оставил там вещь.

Она расхохоталась. Я аж вздрогнул, так неожидан был этот искренний, весёлый смех. Особенно после всего случившегося.

— Тогда забудь. Ничто не залёживается на тракте долго. Кто-нибудь уже давно присвоил твою… вещь. — От меня не ускользнула поставленная пауза. Эта девчонка тонко чувствовала ложь.

— Хорошо. — Воздуха я набрал полную грудь, потому что собирался выложить всё. — На самом деле, я оставил там друга, даже нет, не друга… маленького человечка, за которого несу ответственность. Я встретил в лесу девочку, и мы шли вместе, потом попали под облаву, там было много людей, вооружённых и озлобленных. Девочка скрылась, меня приняли за грабителя, заковали в цепи. Целый день я шёл вместе с обозом, а потом бежал… мне помогли бежать… те самые разбойники. А сейчас я должен вернуться и найти её, чтоб отвести домой. Только не спрашивай, что маленькая девочка делала в лесу одна, когда до поселений так далеко, и почему бандиты помогли мне. Этого я объяснить всё равно не смогу.

Я выдохся. Девушка смотрела на меня пристально и тихо. Она молчала, и я не смел сказать и слова.

— Какой ты чудной… Ты не боишься леса, но вздрагиваешь, когда рядом смеются. Твоя ложь похожа на правду, а правда кажется ложью. Тебе нужна помощь, но ты ни за что не станешь просить о ней… — Она вдруг кивнула головой резко, будто завершив некий внутренний диалог. — Хорошо. Я отведу тебя туда, поищем твою спутницу вместе… кем бы она ни была и как бы вы здесь ни оказались. — Она лукаво улыбнулась мне. Я почувствовал огромное облегчение, но не смог выразить свою благодарность словами.

Она же выудила из рюкзачка косоворотку с короткими, до половины плеча, рукавами.

— Надевай. — Тонкая ткань холодила руки, я надел, и обновка пришлась впору. — Брат так и сказал: у порогов Рьянки найдёте чужака, полугол и бесстрашен, движется вниз по течению. — Девушка ответила на мой невысказанный вопрос. Нырнула в лямки рюкзачка, прыжком вскочила с колен на ноги. — Чтобы попасть на тракт, нам надо вернуться назад. Идём!

— Стой! — Я поднялся, стряхнул песок со штанин. — Мне не совсем тракт нужен. Здесь в лесу есть хижина.

— С подземными пещерами?

— Точно. — Я даже растерялся чуть. Ещё свежо было воспоминание о том, какую реакцию вызывало одно слово «лабиринт» у грабителей, и вот теперь не пробуждает абсолютно никаких эмоций у маленькой лесной девчонки.

— Ну, идём. — Она кивнула, приглашая за собой, обогнула валун, цапнув свою зелёную шапочку, шагнула под своды леса. Я заторопился следом.

— Слушай, а как же подземные чертоги, чарующие голоса, лабиринт, в конце концов? — Я только и знал, что отводил низко нависающие ветви. Девушка, напротив, шла легко, подныривала под сосновые лапы, огибала густые заросли, я едва успевал за ней.

— А что лабиринт? Нам не интересно, что под землёй делается. А люди… лишь человек безрассуден настолько, чтоб спускаться в созданные гномами пещеры. — Она скрылась из виду за кустом багульника, я прибавил шаг, чтоб увидеть её снова. — Ясное дело, мало кто выбирался оттуда. Да и кто там пропадал-то? Бродяги и воры.

— Гномы? — Почему-то этого я не ожидал вовсе, замер на полушаге.

— Ну… — Она и не подумала остановиться. Обернулась с лукавой улыбкой, подмигнула озорно: — Если верить легенде. — Она двигалась быстро и ловко, я едва поспевал за ней, иногда я только и слышал что её голос да хруст надламывающихся под ногами веток. Пришлось поскорее догонять. — Никто не видел гномов уже давно… Наверное, со времён Исхода. Я думаю, они остались там, в горах старого мира. Они никогда не жили с людьми. И не боялись их. Скорее наоборот, люди их опасались. Их знания чужды человеческим, древнее человеческих, созданы другой — не человеческой — жизнью. Думаю, их магия была бы чужда и нам.

— Нам? — Я споткнулся, она вынырнула из-под ветвей, поддержала под локоть.

— Осторожно! Не бойся. Да, к гномам мы ближе, чем к людям, но лишь по крови, не по духу. На самом-то деле все мы когда-то давно были братьями. — Она внимательно смотрела в глаза. Пристальный ярко-зелёный взгляд. Как молодая листва. — Разве ты ничего не знаешь?

— Видимо, нет. — Я смотрел на неё сверху вниз, на маленькую, тоненькую зеленоглазую охотницу. Она странно, до наваждения, помрачающего рассудок, напомнила вдруг девочку. Круглое, почти детское личико, едва обозначенные, скорее подчёркнутые нарядом, формы. Взгляд, по-детски не ведающий ни страха, ни сомнения. Такому взгляду принадлежит мир. Как в бреду, я коснулся пальцами туго скрученного каштанового локона. Детски мягкие волосы были горячо нагреты солнцем. Я зажмурился — настолько реальной казалась иллюзия узнавания.

— Ты чего? — Она не испугалась ничуть. Неисчерпаемое спокойствие и искреннее сочувствие. — Тебе плохо?

— Показалось. — Открыв глаза, я понял, что действительно показалось. — Так что ты говорила о вас? Кто вы?

— Мы ктраны. — Мой ответ удовлетворил её вполне. Она вновь убежала чуть вперёд. — Жители леса, а братья живут рядом. Люди строят дома, в которых селятся и домовые, гномы обитают в горах, им помогают тролли. Только если тролли иногда и встречаются, по слухам, то гномов не видели уже лет с тысячу. — Она остановилась резко, и я налетел на неё, едва не толкнув в спину. — Может быть, они ушли глубоко в недра? — Тонкие пальцы заправили за ухо каштановую прядь. — Вот твоя поляна.

Мы и вправду пришли. Я шагнул дальше, сразу узнал поломанные толпой кусты, взрытую землю, камни, кучно брошенные туда, где потом меня избивали. Кинувшись к хибаре, я в три шага достиг её, распахнул дверь, зная уже наверняка, что там никого нет. Мне понадобилась ещё пара минут на пороге, чтоб осознать это вполне. Голос сел.

— Её нет здесь.

— Я вижу. По-моему, ты тоже увидел это сразу. — Она тронула меня за плечо, заставив оторваться от созерцания полутёмной хижины, освещённой косыми лучами солнца, прошивающего её щелястую стену. — Вы ушли, и больше здесь никого не было.

— Её напугала толпа… Она прячется в лесу, боится вернуться. Нужно найти её. — Я в смятении колупал пальцами дверной косяк, неснятая кора отслаивалась длинными лентами, мелкая труха забивалась под ногти.

— Оставь. Ты испугался больше, я вижу это. А она убежала, но у неё была цель.

Это казалось бредом. Это казалось бредом даже на фоне последних моих злоключений — о жизни, которая осталась далеко, за гранью подземных лабиринтов, я даже не вспоминал. Я смотрел, как девушка обходит поляну кругом, трогает скомканные, побуревшие уже листья, свезённый множеством ног дёрн, вертит головой, отслеживая видимые лишь ей передвижения.

— Идём! — Она прошла за избушку, остановилась точно там, где я видел девочку в последний раз.

— Куда? — Я перевёл взгляд: за яркими, почти белыми полосами света, заполненными мелкой, тихо кружащейся пылью, ход в подземелье едва угадывался. Захотелось вдруг шагнуть внутрь, под узкие каменные своды. Захлопнуть за собой небрежно сколоченный ряд перекошенных, разбухших от влаги досок. Я шагнул вбок и захлопнул наружную, выбеленную солнцем дверь.

— Ты ведь хочешь узнать, что здесь произошло после того, как тебя увели к обозу? — Девушка угадала мою заминку, не только в голосе, но и во взгляде её сквозил вопрос.

— Да. Конечно.

— Вот и отлично.

— Постой. — Она замерла, изогнув бровь, рука придерживала отведённую ветвь.

— Как тебя звать-то? — Почувствовав головокружение и слабость в ногах, я медленно съехал по стенке на землю. Ладони ощутили бодрящую свежесть влажной, не просохшей от росы травы. Я отдёрнул руки, но не смог встать. Зачем? Смысл ускользал, рассеянное внимание не помогало сконцентрировать волю. Я хотел вернуться домой и не мог, не имел права. Но и уйти с поляны… эта мысль вызывала почти рвотные приступы. Я закрыл глаза, пытаясь собраться с силами.

— Да ты голоден! — Она бросилась ко мне, присела, спешно срывая рюкзак с плеч. — Прости, я не подумала. — В голосе её слышалась неподдельная тревога и озабоченность.

— Как тебя зовут? — Я разлепил веки, улыбнулся ей, насколько можно приветливо, поднял руку, но не решился погладить, успокоить.

— Рокти. — Она держала тёмные жилистые листья, свёрнутые наподобие долмы. Острый запах зелени спорил по силе с ароматом сочного, я готов был поклясться в этом, мяса, которое было завёрнуто в них. — Держи. Ешь.

Я вцепился в разваливающийся свёрток обеими руками и жадно надкусил. Мясо и впрямь оказалось сочным, свежим. Конечно, я не был так уж голоден. Просто меня придавило. Навалилось всё разом, подкосив. Теперь я чувствовал жгучий стыд за свою слабость, проявленную перед этой охотницей.

— А я Никита. Очень приятно и всё такое. — Я пытался говорить с набитым ртом, порывался встать и идти в заросли: всё одновременно, лишь бы не выдать себя, не показать, как же не хочу я покидать поляну, уходить от избушки. — Ты живёшь поблизости? Ах да, я забыл. Ты живёшь с кланом. Ктраны, так вы называете себя? Да?

Девушка, опустив ладони на плечи, остановила меня:

— Перестань. — Она сидела на пятках, голые колени придавливали узкие влажные стебли, зелёные глаза с изумрудной искоркой потемнели. — Я не пущу тебя в подземелье.

Я не просто заткнулся. Я едва не подавился. Сразу почувствовав себя в ловушке, прекратил жевать, подобрался, прищурился. Если это был способ привести меня в чувство, он сработал на все сто.

— Я и не собирался… С чего ты взяла. Я должен найти девочку. — Я встал рывком. — Идём. Покажешь мне, что тут стряслось, и вообще.

Она сидела ещё секунду, глядя снизу вверх и, кажется, усмехаясь про себя. Я предпочёл не заметить этого, шагнул за избушку и поторопился доесть мясо. В руку ткнулся округлый бок фляги.

— Запей. И не лезь вперёд, следы затопчешь. — Я сбавил шаг, пропуская охотницу. Проходя мимо, она пребольно стукнула меня по ноге висящей у пояса железякой. Может быть, и не специально. — Смотри, вот тут девочка остановилась, подпрыгнула, взобралась на две ветки по стволу вот этого дерева. Ловко взобралась, хотя подошва у неё и плоская, но твёрдая, кору не содрала, но придавила. Она сидела, держась здесь за вот ту ветку, и смотрела на поляну. Ноги съезжали, у неё неудобная обувь.

— Сандалии. — Голова шла кругом. Всё никак не удавалось свинтить с фляги крышку, пальцы скользили, я опустил, наконец, взгляд. Горлышко было плотно заткнуто пробкой.

— Да. Может быть. Она ждала, пока пройдут солдаты, здесь пробежало человек шесть, сапоги одинаковые, ноги только разные. Сидела тихо, как тать, — от этого слова меня передёрнуло, — но не вытерпела, не дождалась последнего. Начала слезать и потом, когда он услышал шорох — обувка у неё не по деревьям лазить, — просто спрыгнула ему на спину, приложив по голове… чем-то. Не пойму. У неё было с собой что?

— Нет. — Я бросил колупать плотно закупоренную флягу, продел кожаную петлю за ремень, чтоб не потерять. — Ничего не было. Все вещи у меня остались. Кроме куртки.

— Если что и было, она забрала это с собой. Она придушила солдата, когда тот упал. Наверняка.

— Что?!

— Да. Думаю, да. Смотри, он упал навзничь, пытался встать, потом вдруг вырвал дёрн вместе с землёй, вскинул руку, дёрн отлетел далеко в сторону, потом рука упала обратно, уже безвольно. Здесь… да. Возможно, шнурком его же плаща. — Я сдёрнул флягу с пояса. Едва не сломав зуб, выдрал затычку, приложился плотно. Глотку припалило яблочным сидром, и это отвлекло меня на миг, позволило прочистить мозги.

— И что?

— Что? Она перевернула его на спину и обчистила! Взяла нож из-за голенища, смотри, здесь нога дёргалась как марионеточная, видно, не сразу вытянула. — Рокти выпрямилась, стряхивая с ладоней жирную землю. — Однако сильна твоя девочка. Управиться с молодым здоровым парнем… Как она выглядела?

— Ростом с тебя, чуть ниже, пожалуй. Круглое лицо, большие голубые глаза, ногти обгрызены, коленка разбита. Егоза. Не из пугливых. Волосы рыжие, яркие, ниже плеч.

— Не человек это, Никита. Ктран. Как я.

— Это ребёнок, Рокти. — Я вспомнил пожатие маленькой руки, прикосновения, смех, — клянусь, это ребёнок. Не девушка, как ты, не женщина. Ребёнок.

— Она не стала убегать, она взобралась на дерево и смотрела, как тебя бьют. Откуда вы пришли? Здесь давно никого не было. — Охотница провела ладонью по свезённой, сочащейся соком ссадине на коре дерева. — Очень давно.

— Она пришла со мной, и я уверен, она не отсюда. Она выглядит, как нормальный ребёнок, как любой человек там, откуда пришёл я.

— Старый мир? И вы действительно вышли из лабиринта? — Рокти целеустремлённо двинулась вперёд, меж деревьев, куда-то в глубь леса, я догнал её. — Знаешь ли ты, что ход был закрыт, а лабиринт действительно проклят? Это место обходят стороной не зря.

Едва ли я смотрел, куда ступаю, просто шёл рядом, боясь упустить слово, едва успевая уворачиваться от ветвей, вырывающихся из рук охотницы.

— В смысле?

— Вы долго плутали?

— Может быть, сутки.

— Мало. Можешь считать, вы прошли по прямой. В лабиринте плутают неделями. И редко кто сохраняет рассудок и память. Не это главное. Ход открыт только тем, у кого есть ключ.

— Ключ? У кого есть ключ?

— Извини. — Она вдруг остановилась, и я замер с нехорошим предчувствием. Рокти стояла, глядя мимо, щурясь, шевеля губами беззвучно, прикидывая что-то про себя. — Но, кажется, ты не сможешь вернуться назад тем же путём. Я вообще не уверена, что ты сможешь вернуться.

Я запоздало оглянулся. Деревья плотно скрыли поляну с глаз.

— Стой! — Нежданно накатила паника.

— Я никуда и не бегу. — Она снова смотрела с насмешкой.

Я почувствовал злость и смущение.

— Девочка провела тебя сквозь. Она сможет и вернуть обратно. Один ты будешь бродить сутками, без надежды выбраться. Хотя бы на поверхность.

— И что же мне делать?

Казалось, она ждала этого вопроса, взяла за руки, заглянула в глаза глубоко, произнесла проникновенно:

— Пойдём в клан! Мы поможем тебе. Пока не поздно. Пойдём!

— Что такое лабиринт?

— Что было в том ларце? Грааль?

— В Далионе говорят, что Грааль. — Рокти остановилась, взгляд блуждал по густому перелеску, она чуть склонила голову. — То, что Совершенные не могли отдать никому. Кламен стал Совершенным, потому что жизнь его — как жизнь воина — завершилась. Он стал Хранителем. Он и ещё трое. Амьель и Гюго погибли при входе в катакомбы, они защищали Кламена и Экара, дали им время скрыться. Говорят, Экар был учёным мужем, воином и могущественным колдуном. Он должен был сопровождать Хранителя и реликвию. Гномы вручили Кламену Ключ, чтобы тот смог открыть переход и перенести реликвию из древнего мира сюда, в Новый Эрин. Экар не сумел защитить их. И Ключ, и реликвия — всё было утеряно.

— Кажется, я видел картинки в лабиринте…

— Видел?! Ух ты! — Рокти вскинула голову. — А правда, будто в подземелье стены — говорят?

— Можно сказать и так.

Ответ её удовлетворил. Отвернувшись, она шагнула чуть в сторону, произнесла громко, обращаясь к ежевичным зарослям:

— Хорошо! Я тебя не вижу, ты отлично спрятался, молодец. А теперь выходи, я спешу в клан и не могу играть с тобой сегодня.

Кусты не дрогнули. Зато за спиной мягко, но тяжело что-то приземлилось, заставив меня неуклюже отскочить вперёд и в сторону. Я попытался обернуться, отскакивая, споткнулся и чуть не упал.

Рокти, улыбаясь, шагнула к появившемуся маленькому и грузному парню. Его жёлтые, редкие и мягкие, как цыплячий пух, волосы облачком опускались на загорелое лицо, сквозь мелко вьющиеся кольца смотрел бледно-голубой прямой взгляд. Парень тоже сделал шаг, поймал Рокти в медвежьи объятия, засмеялся гулко, как в колодец.

— Не видишь! Не видишь! — Огромные тяжёлые лапы легко похлопали Рокти по спине, парень осторожно отстранился, поглядел с улыбкой, спросил с надеждой: — Я провожу?

— Тебе нельзя, — Рокти пятернёй зачесала падающий на глаза жёлтый пух, открылся широкий покатый лоб, — дождись, пока тебя сменят, и приходи ко мне, познакомишься с Никитой.

— Тот чужак? — Парень впервые глянул в мою сторону. Я почувствовал себя неуютно под пристальным взглядом.

— Его зовут Никита?

Я пожалел, что не видел лица Рокти, когда она говорила это. Она не ответила «да». Но и «нет» она не сказала тоже. Она просто ушла от ответа. Я не стал бы гадать о своём будущем, сейчас оно зависело от девчонки, которая не уверена даже, друг ли я ей. Мне стало горько, до привкуса желчи, захотелось сплюнуть с досады. А Рокти обернулась, как ни в чём не бывало, и представила звонко:

— Мой друг Ясень!

Я кивнул сдержанно. Тот тяжко вздохнул, руки повисли безвольно, сразу став как будто лишними.

— Ну, иди, — он по-прежнему говорил только с Рокти, — а вечером жди обязательно, в гости, да, — он развернулся и зашагал в чащу, нарочито шумно задевая ногами низко нависающие ветви кустов.

— Друг твой, да?

— Друг, с детства. — Рокти почувствовала моё состояние, уловила иронию и толкнула в спину, кажется, обидевшись. — Идём уже. Недолго осталось идти-то. И не беспокойся. Никто тебя тут не тронет, ты пришёл безоружным.

Меня это порадовало. Пока мы шли под редеющими, отступающими сводами крон к большому посёлку на одном из берегов лесной реки, я пытался унять непрошеную досаду. Представлял себе собственную реакцию на странного незваного пришельца из непонятных земель. Но, сознавая разумность, даже необходимость такого к себе отношения, испытывал чуть ли не обиду. И потому, чем ближе подходили мы к приземистым, светлого дерева срубам, тем неприветливее казались мне пустые, заросшие высокой, ни разу не кошеной травой, проулки. Посёлок казался заброшенным, поражал абсолютной пустотой. Ветер гнал ровную зелёную волну меж простенков. Рокти уверенно шла к ближайшему срубу. Я замедлял шаг, оглядываясь. Не было ни оград, ни завалинок, ни окон. Над крышами, устланными тёмно-зелёным, не сохнущим лапником, поднималось едва различимое марево — за плотно закрытыми широкими дверьми кто-то жил и готовил пищу. Это не успокоило меня.

— Почему здесь так пусто?

— Потому что это посёлок клана. — Сочтя объяснение достаточным, Рокти взбежала на крыльцо, стукнула раз кулаком по двери, и та распахнулась, скользнула настежь легко, и открылась просторная светлая комната, полная снующего хлопотливо народу.

И сразу от сердца отлегло, на душе стало спокойнее и тише. Меня будто толкнуло под низкие своды, я в три шага взбежал на крыльцо, дрогнув, переступил порог и огляделся. Рокти закрыла дверь, опустила деревянный засов.

Конечно, я задевал макушкой потолок. И всё же комната казалась просторной, может быть, за счёт того, что в ней вовсе не было обстановки, а стены — округлые, не смыкающиеся острыми углами стены на всю площадь сруба, — источали свет и тепло. Косой луч падал на усыпанный жёлтенькой стружкой пол и сквозь круглое отверстие в крыше. Спешившие мимо ктраны едва замечали нас. Невысокие, с детски мягкими чертами, они выныривали из ходов, круто ведущих из комнаты куда-то вниз, пересекали деловито косой столб света и скрывались в других таких же ходах. По всему периметру стены комнаты были испещрены аккуратными норками.

— Иди уж. — Толчок в спину заставил меня вздрогнуть. Рокти потянула за локоть. — Сюда. — И мы нырнули вниз по едва наклонной плоскости.

Ходы ветвились сложно; коридоры, освещённые светом стен, то опускались вниз, то уходили вверх, но, кажется, были расположены не слишком глубоко. По сути, дом представлял собой своеобразную развязку множества туннелей, потому и был так оживлён, на самом же деле в коридорах редко попадались другие ктраны. В одеждах самых разных покроев, но все спокойных цветов летнего леса, они сдержанно кивали и спешили пройти мимо. Едва ли я был удостоен хоть пары любопытствующих взглядов. Их сдержанность или равнодушие помогли мне несколько расслабиться: признаться, я опасался нездорового интереса.

Пока мы шли, я не видел лестниц, и потому несколько удивился, когда одно из ответвлений вдруг завело нас в тупик, оканчивавшийся скрученными винтом ступенями.

— Давай наверх. — Вот тут мне уже пришлось пригнуться.

Мы скоро миновали с десяток пролётов и вышли на открытую площадку в кроне дерева — высоко над уровнем земли.

Ни на минуту не усомнившись в том, что площадка сотворена искусственно — настолько ровной и правильной по форме она была, — я, однако, нигде не заметил следов рубанка. Ноги ступали по живому, покрытому толстой корой дереву, а не по досочным спилам. Три мощные ветви расходились от центра в стороны, а густые переплетения молодой поросли скрывали площадку от посторонних глаз.

Сидя на одной ветке, облокотившись о другую и раскачивая ногой третью, ктран рисовал что-то, расположив лист на сгибе колена. Длинные каштановые волосы падали на лицо, он принимался было насвистывать, но замолкал вскоре, сосредоточенный.

Рокти хмыкнула тихо. Ктран кинул взгляд из-под набегающих на глаза прядей. Зелёный и цепкий. Наверное, они с Рокти были погодки. Он казался чуть старше, но в остальном был точной её копией.

— Это тот самый чужак, Лист. — Меня вновь передёрнуло от этого слова. — Его зовут Никита. Отведи его в дом. Пусть отдохнёт и переоденется в чистое. Старейшие захотят увидеть его на закате.

— Всё бегаешь по поручениям совета? Сама и отведи, я не вызывался быть у Старейших на побегушках. — Он вновь склонился над рисунком.

— Лист, — Рокти не сменила тона, видно, такие пререкания были ей не в новость, — во-первых, ты очень этим мне поможешь, я не хотела бы откладывать разговор на завтра, а во-вторых, к нам вечером придёт Ясень.

— О! Ясень и так таскается к нам через день. Если он не отстанет от тебя, пока ты не выйдешь замуж, его визиты придётся терпеть о-о-очень долго!

— Ну, всё! — А вот теперь она, кажется, разозлилась. — Я ухожу, слышишь? — И она скользнула в провал винтовой лестницы, мигом скрывшись с глаз.

Я обернулся. Ктран рисовал всё так же: рука летала над листом, не касаясь его, штрихи ложились широко и рвано.

— Подожди, — бросил он, чувствуя мой взгляд.

Я несмело пошёл к краю. Нельзя было сказать, чтоб я боялся высоты, но дерево раскачивалось едва ощутимо и тем существенно отличалось от привычных мне скал. При первой же возможности я уцепился за ветку и оглядывал окрестности уже крепко держась.

Лес волнами простирался во все стороны, на сколько хватал глаз. Чуть впереди и справа угадывалась свободная просека тракта… или, может быть, реки: слишком уж круто были заложены петли. Можно было угадать несколько просторных полян поблизости — готов был поклясться, там стояли дома-входы.

Солнце шло на закат. Второй день… Или третий? Я испугался вдруг, хлопнул себя по отсутствовавшим карманам отсутствовавшей куртки, запоздало вспомнил, что блокнот достался Вадимиру. Поднялась досада, погасившая панику. Блокнот мне нравился. В память о нём в заднем кармане джинсов завалялся огрызок карандаша. Я сосредоточился и сосчитал: вечер третьего дня — не много, казалось бы…

— Так ты идёшь? — Художник стоял у отверстия в полу и смотрел заинтересованно, моя пантомима его заинтриговала. Рисунок, свёрнутый в трубочку, едва заметно стукал о бедро — ктран проявлял нетерпение.

— Да, конечно.

Обратно я шагнул уже уверенно, ни за что не держась. Лист пропустил меня вперёд, сам скользнул следом, дальше мы шли бок о бок, благо коридор был широк, а навстречу нам никто не попадался.

— Рокти — твоя сестра?

— Мы двойняшки, — Лист шагнул чуть шире, ушёл вперёд. То ли показывать дорогу на поворотах, то ли избегал разговора.

— Совет — это совет Старейших? — Я не отставал.

— Конечно. — Снова заинтересованный взгляд искоса. — Другого совета нет. И прибавь шагу, до заката осталось не так уж много времени.

Думаю, я верно расценил это предложение и заткнулся. Миновав ещё пару поворотов, мы снова зашли в тупик, который на сей раз оканчивался дверью. Незапертая, она легко открылась с одного толчка и, перешагнув порог, Лист сделал широкий приглашающий жест, усмехнулся криво:

— Добро пожаловать! Коль скоро сестрица задалась целью проникнуть в совет, я полагаю, ты — первый из длинной череды незваных гостей. А значит, достоин особого приёма.

— Очень любезно. — Сарказм не помешал мне воспользоваться приглашением. Признаться, я думал только о том, где бы мне преклонить голову или на худой конец — присесть.

Лист не предоставил мне такой возможности. Я не успел ещё окинуть взглядом просторной комнаты всё с теми же скруглёнными углами, овального стола и дюжины полукресел по центру, когда Лист потянул меня куда-то в сторону, мы снова нырнули в короткий теперь уже проход и очутились в комнате поменьше, стены который были закрыты полками, а пол заставлен тяжёлыми с виду ларями. Лист открыл один, вынул рыжую плотную куртку из грубо выделанной замши — я надел её, и рукава оказались коротки. Из другого сундучка он выудил щётку с жёсткой щетиной и деревянную расчёску с редкими зубьями, пару склянок и маленькую коробочку, перекинул через плечо отрез материи.

— Идём, полью тебе на руки. — Он толкнул меня в спину, направляя к другому ходу, и мы очутились в маленькой кухоньке. В ней не было очага, но обилие посуды наводило на мысль о еде. Я сглотнул. Очередной ход вёл из кухни в центральную комнату.

Лист указал на медный таз на слишком низкой для моего роста тумбочке, открыл коробочку, поставил рядом. Взял глиняный кувшин и, сняв крышку с бочки, зачерпнул воды.

В коробочке лежал желтоватый порошок. Я набрал горстку. Плотно спрессованный и мелкий, он и не думал разлетаться, прилип к пальцам. Вода из кувшина полилась на руки, и на ладонях запенилось. Я принялся спешно мыть руки, рискнул и мазанул мокрым и скользким по лицу, шее — свежие порезы ожгло болью, хватанул воды за воротник, но зато почувствовал себя много лучше.

Слив воду, Лист принялся сочинять ужин: достал из-под длинных столов корзины, набрал овощей, в туесках нашлись бобы и крупа, бочка с водой не закрывалась и, похоже, была бездонна. Я черпнул ещё, кое-как вымыл голову, расчесался, взялся чистить жёсткой щёткой джинсы и кроссовки. Куртка в плечах была узка и стесняла движения, я снял её, отнёс обратно и положил в ларь. Лист хмыкнул и нагрузил меня работой — я сел чистить то, что на наших базарах называют синенькими, а по науке, кажется, баклажанами. Беседа была сведена к коротким репликам «подай-принеси».

Примерно через полчаса появилась Рокти. Мы уже заполнили полуфабрикатом три некрупных котелка, и мне было страшно интересно, что же станет с ними дальше. Но, едва взглянув в лицо охотницы, я потянулся вытереть руки, — Рокти была чем-то сильно раздосадована, она не зашла в кухоньку, крикнула с порога:

— Скорей! — и тут же скрылась.

Я бросился следом, едва догнал уже в коридоре.

— Что стряслось? — Она не сочла нужным ответить, и я затылком почувствовал жар обиды.

Отстав чуть, я следовал за ней молча. А она всё прибавляла шагу, и скоро мы уже едва не бежали. Когда она резко сбавила темп, я понял, что мы пришли, и оглядел себя бегло. Мокрые волосы, исцарапанная рожа, грязные джинсы и размокшие, потерявшие форму кроссовки. Не знаю, на что я рассчитывал, но порог следующей комнаты я переступил, расправив плечи, вскинув подбородок и глядя прямо перед собой.

Я ожидал старой голливудской декорации с просторной залой и старцами в белых одеждах по периметру, но ничего подобного не увидел. В комнате ничуть не больше размерами, чем та, куда привёл меня Лист, суетилась масса народу. Склонившись над маленькими круглыми столиками голова к голове, одни обсуждали что-то, другие писали, третьи читали длинные свитки.

Рокти уверенно обошла две такие группы и заняла свободное место у третьей, я сел рядом. Без подлокотников, но с высокой спинкой, кресло вынудило меня взгромоздить руки на стол, и вся моя напускная уверенность будто просочилась в песок.

— Никита? — Он, бесспорно, был много старше Рокти, седина проблескивала на висках. Открытый взгляд успокаивал и не отпускал, я едва видел, кто ещё сидел рядом.

— Да.

— Я хотел бы услышать ответы на некоторые возникшие у совета вопросы. Можешь обращаться ко мне «Старейший». — Я кивнул, кажется, несколько нервно. — Успокойся. — Он взял меня за руку, заставив расцепить сплетённые крепко пальцы. Я вздрогнул, но тут же расслабился. — Та девочка, ребёнок, расскажи нам, как вы встретились, как она выглядела, что говорила. Всё, что вспомнишь, и не страшно, если ты забудешь какие-то мелочи, мы понимаем, ты устал.

И я заговорил. Сбиваясь и путаясь сперва и всё увереннее — дальше. Скоро я видел её будто перед собой — рыжее солнце в волосах, ясная улыбка, ладошки, прячущие задорный смех, — и сердце невольно сжималось в тревоге. Росток сомнения, проклюнувшийся было у избушки, был выполот с корнем. Чем дольше я говорил, тем жарче разгоралось желание действовать, одна мысль о том, что я покинул тракт, углубился так далеко в лес, не начал немедленно поиски, жгла. Я не окончил ещё, когда ктран вдруг выпустил мою руку.

— Ты бредишь, Рокти. Он не мог ошибиться. Это ребёнок. Обыкновенный человеческий ребёнок.

— Да послушайте же меня! Я видела следы!

— Нет. Это ты послушай меня, Рокот. — И она замолчала, разом, сжавшись в комок, будто от окрика. — Ты — лучший следопыт клана. Но, чтобы быть членом совета, этого недостаточно. Совет примет решение в строгом соответствии с обычаями народа ктранов. — Последнюю фразу он произнёс тоном ровным и официальным, не позволяющим остаться за столом хоть на минуту дольше.

— Что будет со мной? — Я всё же не мог уйти так.

— Что будет? — Ктран казался озадаченным. — Да ничего. Отдохни немного, клан дарует тебе имя гостя, потом мы не станем задерживать тебя.

— Благодарю.

Рокти казалась раздосадованной, молчала весь путь обратно, хмурилась и хмыкала неразборчиво под нос. Я тоже молчал, тоска перехлёстывала грудь, не отпускало ощущение стремительно утекающего времени. Я должен был начать поиски и не мог приступить к ним немедленно. Закат затухал над лесом, наступающая ночь не давала надежды на успех, а измотанный организм требовал сна.

За овальным столом нас ждали уже. Лист развлекался компанией сумрачного Ясеня: глядел, ухмыляясь, как тот ковыряет ложкой овощное рагу. От глиняных горшочков шёл пар.

— О! — Лист вскочил на ноги, едва открылась дверь, Ясень поднял взгляд, но улыбка его погасла, когда он увидел выражение лица Рокти. — Наконец-то. Я, признаться, устал ждать. Что? — Лист прошёл на кухню и вернулся с парой новых горшочков, мы сели. — Совет опять не прислушался к твоим словам, Рокот?

— Ты! — Рокти вдруг обернулась ко мне требовательно. — Скажи мне ты, ты был там и видел всё, разве мог ребёнок вести себя так, как повела себя эта… девочка?

Я отложил ложку, которую взял было. Посмотрел в яростные зелёные глаза, ответил честно:

— Рокти, это был ребёнок. Я знал это, даже соглашаясь с тобой. Да, я видел следы, они не сказали мне ничего, я не следопыт. И завтра, едва рассветёт, я отправлюсь искать девочку, кем бы она ни была.

— Я тоже пойду! — Признаться, я был удивлён. — Уверена, мы должны найти её. И, если я была права… совет пожалеет.

Хохот Листа заглушил робкие возражения Ясеня:

— Рокти, нехорошо угрожать совету. Ты не должна делать так, не ходи, пусть чужак ищет сам. — Он пытался схватить её за руки, умоляюще ловил взгляд.

Она глядела только на меня, будто я был источником всех её бед, и, едва почувствовав руку Ясеня на запястье, вскочила, отступив на шаг.

— Что он найдёт сам? Он же не следопыт!

Её смех лишил меня последних иллюзий. Наша взаимная симпатия мне привиделась. Если Рокти и станет помогать, то лишь из своих политических соображений. Я отодвинул горшочек, поднялся.

— Спасибо за гостеприимство, кров и стол, так сказать. Где я могу лечь поспать?

— Идём, покажу, — Лист стал вдруг серьёзен. Куда делась ирония? Обернувшись к Ясеню произнёс тихо: — Извини, друг. Не вышло посидеть сегодня. К себе пойдёшь или у нас останешься?

— Останусь, — буркнул Ясень, огладил колено, покосился на остатки в горшочке и взялся решительно за ложку.

Лист пожал плечами, прошёл и толкнул одну из дверок по периметру. Оглянулся выжидающе. Я посмотрел на Рокти. Та стояла, поджав губы, глядя мимо и вглубь. «К чёрту!» — решил я и быстро пересёк комнату, перешагнул порог.

Зелёный полумрак успокаивал, воздух был свеж и призрачно ароматен. Я привык уже к умиротворяющему, медовому свету деревянных стен подземного посёлка. Здесь стены были сплошь увиты плющом. Выступ, служивший кроватью, оказался для меня слишком короток, но достаточно широк, чтоб свернуться калачиком: в изножье стоял сундук. Я вздохнул невольно, захотелось упасть и отключиться немедленно. Я шагнул к лежаку, стягивая косоворотку. Сзади хлопнула дверь, погрузив комнату в малахитовую темень. Щелчок пальцев. Я обернулся — Лист стоял у входа, пара светляков вилась рядом, он щёлкнул пальцами ещё раз, и ещё пара поднялась от стены, полетела на звук.

— Они просыпаются от резких звуков. Не буди их без надобности, они тускнеют бодрствуя. А я, признаться, давно не открывал спальни солнцу. К нам заходит только Ясень, да и тот остаётся редко. — Рокти тяготится им, хоть и жалеет.

Он замолк — стоял у входа, скрестив руки, светляки и впрямь быстро тускнели, и под тенью падающих на глаза волос нельзя было различить выражения лица.

— Ты… ты присмотри за сестрой. Ясень защитит её от любой опасности, только от глупости её собственной не сможет. Сделаешь?

— Да уж постараюсь. — Он кивнул, развернулся. — Подожди, — остановил его я. Он вновь опёрся о гладкий окоём дверного хода. — Рокти… чего она хочет?

— Рожна! — Я почти увидел вернувшуюся во взгляд иронию. — Совет ей покоя не даёт. У нас как? Всё семейственно. Не пробьётся Рокот в совет — придётся весь век по-над Рьянкой-рекой вековать, а тут ведь всего семь кланов, в лесу Октранском. И жизнь — везде одинаковая… скучная жизнь, прямо скажу. — Он повесил голову раздумчиво. — А Старейшие по свету ездят, в столицах бывают, и хоть редко кто, а можно и с караваном за дикие земли уйти, в Накан, чудес повидать.

— Поня-а-атно. — Я вспомнил собственную девушку, мечтавшую о великой моей столичной будущности и никак не ожидавшую долгих командировок в провинциальную глушь. Усмехнулся невесело.

— Ясень её сильно смущает, — продолжил вдруг Лист, и я насторожился. — Не пара он ей, понимаешь? И она его не любит, вовсе не любит. Только увалень этот — сам не гам и другим не дам — кое-кому из женихов бока наломал уже. Боятся все Ясеня. Уедет Рокот из нашего леса — глядишь, и успокоится, найдёт себе по нраву кого-нибудь.

Он снова замолчал, и я сидел, не зная, что ответить. Светляки совсем затухли и едва различимыми фосфорными пятнышками опустились на стены. Наконец Лист хмыкнул, толкнул створку. Свет не ударил по глазам, как бывает обычно, он был мягкий, медвяной. В комнате уже никого не осталось, стол остался неприбранным.

— Ты голодный небось? — Лист прошёл, взял мой горшочек. — Остыло уж всё, погреть?

— Оставь. — Я тоже вышел из спальни, подцепил пальцами кусок баклажана. Распробовав, решил, что голод — не тётка, и я действительно обойдусь холодным. — Где вы еду готовите, кстати? — Второй кусок последовал за первым. — Я очага не видел.

— Тю на тебя! Как не видел, когда рядом стоял? Покажу сейчас, пойдём! — Лист устремился на кухню. Я поспешил следом.

— Смотри, — Лист присел на корточки у низенького шкафчика — деревянная дверца его была украшена густым переплетением, напоминающим переплетение корней, только светлым, того же оттенка, что и стены. — Это очаг, сердце дома.

Он дотронулся до узловатой поверхности, и та вдруг ожила, зашевелилась, открылось окошечко в центре и дохнуло жаром. Я отшатнулся. Лист, спеша и морщась, сунул горшочек внутрь.

— И всё. Подождём чуток только, прихватом вытащим.

Я сидел, пялясь на медленно затягивавшееся оконце. В мареве жара видел янтарно-красное дерево, но ни одного язычка пламени не плясало внутри. Подумав, оглядел очаг со всех сторон. Он казался только созданным руками мастера. На самом деле, как и смотровая площадка на вершине дерева, он был ровен и гладок и составлял единое целое с домом.

— Лист. Что это, Лист?

Он засмеялся моему удивлению.

— Говорю ж — очаг, сердце дома. В каждом посёлке — домов по двадцать-тридцать, а то и полсотни бывает, если земля позволяет да вода близко. Каждый дом — это ядро, ствол и ветви. Очаг — ядро, комнаты — ствол, переходы — ветви. Сплетутся два дома ветвями, и вот тебе уже посёлок.

— А дерево? Площадка на дереве — это что? И дом… — Я никак не мог справиться с изумлением, если я ждал чудес, то явно не таких.

— Все деревья растут. Дом — это дерево. Только растёт он во всех направлениях и очень податлив. — Лист глядел с улыбкой. — Неужто и впрямь не знаешь?

— Не знаю, Лист. У нас нет такого.

— Ну, скажем, видит мастер росток дома, — Лист надел толстую серую рукавицу, присел и снова провёл по переплетениям неодетой рукой, — находит ядро в земле, стволик маленький, веточек пара всего, и начинает, — рука в рукавице достала из отворившегося очага мой ужин. Лист поставил горшочек на пол, взял две ложки и снова присел на корточки, протянул одну мне, второй зацепил немного рагу, — начинает работу.

Я машинально ткнул ложкой в дымящееся, понял, что горячо, принялся дуть тихонько. Лист жевал, обжигаясь.

— Там обрежет, там привьёт, скобы ставить начнёт… направляющие. До десяти лет опытный мастер дом выращивает. Потом уж легче — когда первые семьи заселятся. Можно и подмастерьев к делу допустить, изнутри всё растить легче, — он зацепил вторую ложку.

— А ваша? — Я отправил порцию в рот. — Что ваша семья? Вы ж не вдвоём здесь живёте?

Лист отложил вдруг ложку, дожевал спешно, поднялся. Я понял, что сморозил глупость.

— Вдвоём… Бывай. До завтра. — И ушёл. Только дверью в спальню хлопнул.

Я поразмыслил и коснулся узорчатой вязи сам. Под пальцами так живо вздрогнуло, что я отдёрнул руку, испугавшись. Маленькое окошечко медленно открылось и медленно же затянулось.

Я взял горшочек и пошёл к себе. Почти автоматически прищёлкнул пальцами на входе, приманивая светляков. Вяло и уже разморенно присел, доел всё дочиста. Мыслей не было, были какие-то соображения, обрывочные и неясные. Не рискнув ставить горшочек на сундук — столкну ещё ногами ночью, — задвинул его подальше к стеночке и опустился на покрывавший постель плющ. Жёсткая зелень кольнула было кожу с непривычки, но я был слишком измотан, чтоб беспокоиться об этом, и сразу уснул.

Меня разбудил играющий на лице свет. Я завозился, пытаясь укрыться от солнечных бликов, но вскоре понял, что не могу спрятаться. Хоть я и не замёрз без одеяла за ночь, ветерок казался свежим и бодрил. Я приподнялся на локте, щурясь, и понял, почему свежесть эта ощущалась лишь на лице — плющ упал длинными, густо усеянными мелкими листиками, плетьми прямо на постель и укрывал меня всю ночь. Свет сочился сверху. Запрокинув голову и прикрыв один глаз — размытый полумрак раннего утра казался нестерпимо ярким, — я увидел, что теперь в потолке комнаты образовалось отверстие. Тёмно-зелёная листва там влажно поблёскивала от росы. Над головой завозилось, мелькнула нога в замшевом сапожке, и меня обдало каскадом брызг. Я вскочил на кровати.

— Доброе утро! — Рокти звонко смеялась где-то наверху. Как будто забыла все вчерашние неприятности.

— Доброе, доброе, — проворчал я, выпутываясь из длинных лоз.

— Давай быстрей сюда! Солнце уже час как взошло. — И мне, едва не на голову, спустилась тонкая и прочная верёвка.

— Погоди, обуться дай. — Я завозился со шнурками, кинул взгляд на оставленный в углу горшочек. Глиняный бок едва угадывался за плотным переплетением стеблей. — Рокти, у меня посуда тут, прибрать, может? Её плющ оплёл.

— Оставь, горшок до вечера сам на полку вернётся.

Я встал, помахал руками, разминаясь. Лезть по верёвке не хотелось, но я ухватился повыше, подпрыгнул. Меня тут же потянуло наверх, и я едва не врезался в край потолочного оконца. Тонкий материал скользнул по ладоням, обжигая, я выпустил убегающую змею из рук, вцепился в мокрый плющ, подтянулся, вылезая наружу. Ясень поддержал меня под локоть, помогая.

Когда я поднялся, наконец, на ноги — насквозь мокрый и крепко пропахший терпким духом тёмно-зелёной листвы, — Ясень протянул мне широкую замшевую куртку, видно, со своего плеча да пару перчаток. Я поблагодарил его, но тот развернулся и затопал к стоящим поодаль лошадям. Рокти, сидя верхом на рыжей кобылке, наматывала верёвку на локоть, глядела дерзко и вызывающе. Ясень, ухватившись обеими руками за луку, грузно перевалился в седло. Серый в яблоках конь переступил с ноги на ногу. Я с ужасом уставился на третьего — гнедого жеребца.

Натягивая куртку, я изучал предоставленное в моё полное распоряжение транспортное средство. Гнедой стоял спокойно, чуть поводил ушами, раздувал ноздри, вдыхая прохладный утренний воздух. Три шага, растянутые мной до минуты, кончились. Почти не поворачивая головы, конь следил, как я зашёл сбоку — ладонь, не касаясь, прошлась вдоль крупа, — покрепче обхватил луку и, опершись ногой о стремя, в одно медленное и осторожное движение поднялся в седло.

— Никогда не ездил верхом, да? — Рокти широко улыбалась. Я едва оторвал взгляд от лошадиной спины. Узда лежала в руках, как дохлый уж.

— Расслабься, спину прямо… да расслабься же! — Она захохотала, укрыв лицо в ладони.

Ясень глядел хмуро, ситуация не забавляла его, я даже почувствовал что-то вроде признательности.

— Мы пойдём шагом, — Рокти едва успокоилась, прыскала в ладошку, — просто сиди прямо и держи равновесие. Опусти каблук… каблук опусти! Запомни, пятками ты посылаешь лошадь вперёд, а поводьями — сдерживаешь…

Мы тихо тронулись сперва через поляну, потом — под низкие своды ветвей над лесной тропинкой. Рокти, чью непринуждённую грацию опытной наездницы подчёркивала моя неуклюжесть, поглядывала на меня, игриво усмехаясь. Она непрестанно подшучивала надо мной и лишь иногда перемежала свои едкие замечания довольно дельными советами. Мне казалось даже, что я неплохо держусь в седле, и лишь суровый взгляд Ясеня, замыкавшего нашу процессию, отрезвлял.

Вороная кобылка Рокти по кличке Рыжая характером очень походила на свою хозяйку. Игривая, буйная, нетерпеливая, чувствуя свою силу, она шаловливо взбрыкивала, храпела и дико поводила очами, ища выхода своей энергии. Сумрак — конь, доставшийся мне, — был сдержаннее, спокойней. Серый, Ясень так и называл его — Серый, казалось, готов был к любой работе — идти ли под седлом, или впрячься в телегу. Никуда не торопясь, пустив коней неспешным шагом, мы медленно, но верно продвигались вперёд.

Вскоре лес вокруг наполнился неярким светом ещё скрытого за деревьями солнца. Я искал знакомые ориентиры, надеясь ещё раз увидеть избушку и дверь, ведущую домой, ждал, когда же появится поляна. Рокти почувствовала моё беспокойство. Даже не обернувшись, тропа была слишком узкой, чтобы лошади могли идти рядом, бросила:

— Ты зря надеешься. Ночью я попросила братьев разведать дорогу, они взяли след, а мы идём за ними.

Я сник. Только услышав это, понял, как же хотелось мне вернуться. Уставившись в мерно покачивающуюся спину Рокти, я пытался убедить себя, что ничуть не жалею.

Часа через два, когда складки на джинсах начали ощутимо натирать бёдра, лес поредел, и мы вышли на очередную поляну. Там нас ждали двое. Высокий и крепкий, будто ствол векового дуба, человек и волк, массивный дикий зверь, стоящий рядом. Они оба не шевельнулись, пока мы не приблизились. Рокти натянула поводья, только оказавшись рядом, и я последовал её примеру. Молодой человек смотрел на меня светло-зелёными глазами и усмехался.

— Это чужак? Сирроу был прав: он не боится, — и кивнул куда-то мне за спину. Я обернулся и увидел, что Ясень остался под сводами леса, не сойдя с тропы, не ступив на поляну.

Рокти отмахнулась. Сразу перешла к делу:

— Она была здесь? Давно?

— Нагоните к ночи, сейчас она на пути в Торжок.

— Сейчас? — Рокти, проявляя сноровку следопыта, не упускала ни малейшего нюанса, нагнулась в седле, вглядываясь пытливо. — Что она делала раньше?

— О! — Молодой человек улыбнулся лукаво. — Нашла себе провожатого и вернулась в обоз. За ним, — добавил он, кивнув на меня.

Теперь и я, рискуя потерять равновесие и свалиться с коня, нагнулся вперёд.

— Не беспокойся, — молодой человек ответил на невысказанный вопрос, — она хочет быть найденной и будет ждать тебя в Торжке.

Рокти недовольно нахмурилась, попыталась перехватить нить беседы.

— Её ждали здесь?

— Да. — Ответ был немногословен, но Рокти торжествующе обернулась. Я не обратил на это внимания: уж очень был рад, узнав, что девочка жива.

— Верхом?

— Да, верхом. Но это не повод торопиться. Говорю же, она будет ждать. — Он вдруг шагнул ко мне, положил ладонь на круп лошади, его глаза оказались совсем близко, напротив. — Тот брат… волк, что встретился тебе у ручья… когда увидишь его снова, передай: твои братья помнят и ждут тебя в твоём логове. Сделаешь?

— Сделаю… если встречу, конечно. — Растерявшись, я замолчал, но молодой человек улыбнулся ободряюще и вновь обернулся к Рокти. — Иола вызвалась проводить вас, ей по пути. — Он опустил ладонь на голову волка. Иола подняла зеленовато-жёлтые глаза. Где-то далеко за спиной шумно, как кузничный горн, выдохнул Ясень.

Молодой человек отступил, дав понять, что беседа окончена. Волк, не оглядываясь, потрусил дальше, туда, где под зелёными сводами вновь продолжалась тропа. Рокти кивнула, благодаря, тронула кобылку следом. Я не нашёлся что сказать и молча, оглядываясь через плечо, направил коня вперёд. Ясень по широкой дуге обогнул незнакомца. Тот скрестил руки на груди и смеялся беззвучно, запрокидывая лицо к взошедшему над лесом солнцу.

После того как к нашей тройке присоединился волк, Ясень заметно поотстал, теперь я не чувствовал спиной его хмурого взгляда, да и шаги Серого были почти неразличимы. Волчица бежала по лесу то с одной стороны, то с другой, она выныривала из леса то тут, то там и, судя по редкому ворчанию Ясеня, позволяла себе подгонять отстающих. Рокти пришла в доброе расположение духа, она по-прежнему потешалась надо мной, но уже не зло, и я начал было вновь узнавать в ней лесную охотницу. Лес, с утра немолчно трещавший голосами птиц, притих под полуденным солнцем, и потому я услышал мерный перестук копыт да лёгкий, едва различимый перезвон почти одновременно с охотницей.

Она чуть натянула повод. Лошадь послушно встала посреди тропы. Сумрак сделал ещё пару шагов, прежде чем я догадался последовать примеру Рокти. Мы стояли на тропе рядом. Рокти держалась спокойно, непринуждённо и расслабленно. Её правая рука легла на бедро, я скосил взгляд на её пояс с метательными ножами.

Лишь только путники оказались в поле зрения, вся настороженность Рокти пропала. Она широко улыбнулась и глянула на меня с бесовским озорством.

Навстречу нам двигалась старенькая серая лошадка, ведомая под уздцы мальчиком-подростком. На лошадке восседал старец, облачённый в серое рубище из грубой, но добротной ткани. По бокам лошади болтались полные седельные сумки. Дождавшись, пока странная компания поравняется с нами, Рокти, положив руку на сердце и склонив голову, произнесла:

— Долгих лет жизни, отче.

Я поспешил повторить жест. Старец ответил ласковой беззубой улыбкой. Мальчишка отвесил глубокий поклон. Подняв голову, я внимательно оглядел эту парочку. Странное сходство отличало их. Снежно-белая от природы макушка мальчишки и седые волосы старца. Одинаковые, удивительной чистоты и ясности, бирюзовые глаза. Голосом, ещё не утратившим силы и бодрости, старец спросил:

— Моим детям нужна помощь или добрый совет?

Рокти отвечала, сверкая улыбкой:

— Расскажи нам, отец, кто ждёт нас в Торжке?

Старик тихо засмеялся:

— Откуда ж мне знать? В Торжке я не был, иду из Мглистого леса, от твоих сородичей. — Рокти чуть сникла, сразу потеряв интерес. — Хочешь, расскажу, что ждёт тебя, милая?

Рокти недовольно сморщила нос. Ответ на этот вопрос её явно не интересовал.

Мне стало неловко перед стариком, и я постарался загладить смущение вопросом:

— А ты предсказываешь будущее, дедушка?

— Дедушка? — В светло-синих глазах плясали задоринки, сухая старческая ладонь опустилась на светленькую макушку мальчишки. — Ну, пусть будет дедушка. Я вижу судьбу. Судьба — это шёлковая нить в челноке ткача. Надо быть ткачом, чтоб увидеть рисунок на ткани. А я — всего лишь нить осевая.

Я молчал, предчувствуя продолжение. Сзади послышались шаги Серого и невнятное бормотание Ясеня. Старик тихо гладил белые волосы мальчика. Рокти откровенно скучала.

— Смотри вокруг. Осознай себя частью рисунка и тоже сможешь увидеть.

Ясень нагнал нас, наконец. Перестук копыт смолк, но сзади всё равно слышалась неясная возня. Я слишком внимательно слушал старика, поэтому не обернулся. — Чем больше нитей, тем хитрей узор.

Старик замолк, и я понял, что он сказал всё, что хотел. Ясень тоже сообразил это и попросил:

— Мне, отче! Предскажи судьбу мне!

Просьба вывела старика из задумчивости. Он поднял поникшую было голову, вновь улыбаясь.

— Ну, молодец, твоя судьба светла, как день.

Я оглянулся на Ясеня. Тот смотрел с надеждой, нет-нет да бросал косые взгляды на Рокти.

— Станешь ты лучшим охотником да следопытом, жена у тебя будет красивая да любящая, и детишек — полные лавки. Век на родной земле проживёшь, тем и будешь счастлив.

Рокти нахмурилась и, не прощаясь, тронула коня дальше. Рысью. Ясень же смог, наконец, подъехать к старику поближе.

— Женюсь? Когда женюсь, отче?

Я отвлёкся, когда почувствовал, как кто-то тронул меня за ногу. У стремени стоял мальчик. Он смотрел в глаза светло и ясно:

— Что дано, то найдёшь, — даже речью он был похож на старца, — возьми колечко, — он протянул тусклый перстенёк с ярким голубым камешком, — здесь у тебя один друг и одна судьба, а темноты не бойся.

Я машинально принял кольцо. Смешался, не зная что сказать. Мальчик тихо стоял у стремени и смотрел, щуря яркие, как камешек на колечке, глаза. Солнце взошло высоко, и тени колышущихся листьев играли на его загорелом лице.

— Идём. — Я вздрогнул, когда Ясень окликнул меня, и увидел, что старец уже скрылся почти в густом частоколе стволов, а мальчик бежит за ним по тропинке — сверкают голые пятки, а на поясе звенят крохотные бубенчики.

— Кто это был?

Ясень, нимало не заботясь обо мне, послал коня рысью, Сумрак тронулся следом, и я почувствовал, что кожа, горящая там, где её натёрли джинсы, это всего лишь цветочки. Но мне не пришлось повторять свой вопрос, Ясень ответил.

— Странник. С учеником. Хорошие врачеватели. Это я точно знаю. Когда Шелест болел, я ездил на тракт и сам привёз к нему странника. Наши старейшины, конечно, тоже толк в травах знают. Да только много ли соберёшь травы разной на одном месте сидючи? А странники, те бродят по дорогам, под каждым деревом своему богу молятся.

— А судьбу? — Вопрос дался мне с трудом. Я пытался было привставать на стременах, но едва не потерял равновесие и не скоро сообразил, как же мне надо двигаться, чтоб не свалиться наземь и не отбить седалище.

— Ну… судьбу, — Ясень усмехнулся, — амулеты они, конечно, лучше мастерят, чем судьбу предсказывают. Но бывает, что, как мне вот, укажут ясно: так-то, мол, и так, жить будешь долго и счастливо либо опасайся падучей болезни… да, болезни они хорошо видят.

Разохотившись вдруг, Ясень вновь пустился в воспоминания и даже относиться ко мне стал иначе, хотя и не по-товарищески, но как к щенку, оставленному отбывшими в отпуск хозяевами, — и хлопотно, и отвязаться нельзя.

Рокти мы нагнали не скоро. Да и не нагнали бы, наверное, если бы она не поджидала нас на лесной опушке. Густой кустарник подлеска резко обрывался в степь, косо освещённую перевалившим зенит солнцем. Редко разбросанные рощицы в пару десятков берёз да густые заросли тёрна виднелись поблизости. Дальше, почти у самого горизонта, угадывались возделанные поля. Я понял, что к вечеру мы действительно приедем в Торжок.

— Иола охотится. — Рокти заговорила, лишь когда мы подъехали к ней. Она зорко вглядывалась в чащу леса. — Дальше нам не по пути, но Иола захотела показать тебе охоту, Никита. — Я понял вдруг, что мне приятно снова услышать, как Рокти обращается ко мне по имени. — Она загонит для нас зайца… или лисицу. Она подаст голос, как только поднимет зверя…

Будто в ответ на последние слова раздался долгий, протяжный вой, в котором мне почудилось имя охотницы:

— И-и-и-о-о-о-ла-а-а-а-у-у-у!

Вой, казалось, шёл отовсюду, но Рокти уверенно направила лошадь влево.

— Скорей!

Мы перешли на рысь, серыми тенями двигались вдоль кромки леса. Высокая трава задевала стремя с одной стороны, ветки, росшие здесь особенно низко, били по ногам с другой. Вой приближался и нарастал, и теперь даже я мог проследить его. Конь подо мной двигался ровно и мягко, я чувствовал, как перекатываются работающие мышцы и иногда по крупу проходит дрожь.

— А-хр-р-р! — захрипело вдруг рядом, и откуда-то сбоку, напролом, ломая кусты, кинулась наперерез волчица, гоня впереди длинную рыжую тень.

Рокти была уже здесь. Гикнув, она вдруг ожгла моего коня плетью, и тот рванулся вперёд, в степь. Я пронёсся галопом с десяток метров, прежде чем кубарем слетел с седла. Падая, успел увидеть, как несущаяся рядом волчица вытянулась, подалась вперёд, прыгнула длинно и, сбив рыжую с ног, покатилась, подминая под себя добычу. Лёжа на спине, я замер, не смея перевести дыхание. Сердце молотом бухало в рёбра. С большим трудом мне удалось перевалиться на живот, сесть не получилось, и я стал на четвереньки.

Напротив, глаза в глаза, держа лисицу за уши и прижимая к земле всем весом, лежала Иола. Она дышала тяжело — её пасть была полна шерсти, — пыталась перехватить лисицу за загривок и глядела на меня исподлобья. Рыжая вертела головой, вырываясь, и шипела, скаля мелкие, острые зубы.

Где-то за спиной я услышал голос Рокти.

— Ну! Прими же её, Никита! Прими!

Рядом, пригвоздив к земле примятые мной стебли, упал нож. Волчица поднялась, став вдруг выше меня ростом. Она всё ещё держала лисицу за уши, лапой чуть прижала буроватое туловище, пушистый рыжий хвост метался из стороны в сторону. Янтарные глаза светились яростью.

— Прими! — дохнуло над ухом, и я взялся за деревянную рукоять. Другой рукой попытался придержать лисицу и даже сквозь кожу перчатки почуял крупную дрожь, бившую зверя, ощутил, как поднимается от ладони, передаётся дикий, животный страх. Я запаниковал, остриё засапожного ножа само ткнулось под лапу. Почувствовав сопротивление, я замер, но, увидев полные агонии глаза лисицы, разом, одним плавным нажатием довершил начатое.

— Хорошо! — Рокти опустила руку на плечо, и я вздрогнул.

Волчица убрала лапу с трупика. Ясень присел рядом, вытащил свой нож, собираясь снять шкуру.

Меня замутило; пошатываясь, я поднялся, наконец, на ноги. Бёдра горели, упав, я ободрал локти, удивительно, что не сломал шею. Джинсы были сплошь покрыты зелёными разводами. Стряхнув стебельки травы, я принялся выбирать из ткани репей.

— Что это было, Рокти? К чему? Проще было убить меня сразу, ещё у ручья. — Я не на шутку разозлился и едва держал себя в руках. Лишь страх закатить форменную истерику удерживал меня от крика.

— При чём тут я? — Удивление Рокти было неподдельным. — Это Иола. Она хотела посмотреть на тебя в деле.

Я замер. Оглянулся на волчицу. Та занялась уже освежёванной тушкой. Похрустывали разгрызаемые косточки. Волчица расправилась с лисицей в три приёма. Я отвёл взгляд. Ясень, не оборачиваясь, протянул мне флягу. Я принял её с благодарностью. Совсем не мешало промочить горло — совсем не мешало хорошенько поесть и с неделю выспаться.

Оглушённый, я успел сделать глоток, прежде чем понял, что за дух ударил мне в ноздри, закашлялся и едва подавил рвотный позыв. Фляга была полна ещё тёплой лисьей крови. Я спешно отёр губы, ладонь и рукав куртки измазались в густое и липкое. Меня замутило, но злость не позволила сблевать прямо на траву. Я выпрямился, глядя прямо перед собой, пошёл прочь — от палящего солнца, под своды леса. Едва не задев Рокти плечом, ткнул флягу ей в руки.

Я не успел сделать и шага, как за спиной раздалось низкое, утробное рычание и стокилограммовая туша повалила меня на землю, придавив. Дыхание разом перехватило, я больно ударился рёбрами, прокусил губу. Сзади схватили за куртку и принялись мотать из стороны в сторону, возить лицом по траве.

Я видел капли крови, разлетающиеся от моего лица. Пытаясь проследить полёт хотя бы одной, отрешённо подумал, что волчица взбесилась и сейчас разорвёт мне глотку. В следующий момент мне удалось перекатиться чуть на бок, подтянуть колени к груди и рывком сбросить с себя тушу. Я развернулся, готовый по локоть сунуть руку в пасть волчицы — придушить тварь.

Мой сжатый кулак пришёлся Ясеню прямо в кадык.

Минуту он глядел на меня недоумевающе своими полупрозрачными голубыми глазами. Потом захрипел. Раз. Другой. На третий он выплюнул комковатый сгусток. Потом глаза его стали белыми. Он встал, едва разогнув колени. Чуть покачиваясь, направился к Серому. Через шаг хрипел, пытаясь сказать что-то, но каждый раз дело оканчивалось очередным багряно-красным плевком в траву. Тогда он просто всплёскивал своими по-обезьяньи длинными руками. Рокти, побледнев, замерла в несвойственной ей нерешительности, полуопущенная рука безвольно сжимала флягу. Волчица стояла так тихо, что её можно было бы не заметить.

Подойдя к лошади, Ясень расчехлил арбалет.

— Стой! — Неподдельный испуг в голосе Рокти не на шутку напугал и меня. Глядя, как спокойно и деловито Ясень рычагом натягивает тетиву, кладёт болт в ложе, я осознал вдруг, что вот тут-то всё и может закончиться. Чем выше поднимался арбалет, тем чётче я видел тяжёлый стальной наконечник.

— Ясень! — В её голосе было что-то, что даже меня заставило оторвать взгляд от оценивающего расстояние прищура. Мы с Ясенем посмотрели на Рокти одновременно.

Оказавшись в центре внимания, она зажмурилась и стремительно, будто боялась, что ей могут помешать, отхлебнула из фляги. Надо отдать ей должное, она сделала глоток не поморщившись. А вот мне опять стало нехорошо. Уронив флягу на землю, она вытерла губы рукавом и обернулась к Ясеню.

— Вот и всё. Я никогда не стану твоей женой, Ясень. — Рокти медленно опустилась на траву, устало потёрла лицо ладонями. — Давно надо было сказать тебе это. Ты был мне хорошим другом, Ясень. Ты был лучшим моим другом, пока не вообразил, что когда-нибудь мы будем жить в ветвях одного дома.

Это был самый долгий и горестный вздох, что я слышал в своей жизни. Ясень обернулся, плечи его поникли, руки автоматически разряжали взведённый арбалет. Мягкие жёлтые волосы потемнели и налипли редкими прядями на взмокший, блестящий бисеринками пота лоб. Бледно-голубые глаза были пусты и полностью прозрачны.

— Со-а. — Я невольно дёрнулся, когда Ясень обратился ко мне. Минуту мы стояли, глядя друг на друга, и я не решался переспросить. — Со-лгал, — произнёс он уже чётче, и я понял, что речь идёт о страннике.

Не дожидаясь ответа, Ясень кое-как запихнул арбалет обратно в перемётную суму, сунул ногу в стремя и тяжело перевалился в седло. Руки в перчатках ещё некоторое время перебирали повод. Ясень смотрел на Рокти, но не нашёл, что сказать. Да и не смог бы, наверное, даже если бы и захотел. Я почувствовал вдруг свою вину и другую, смутную и не вполне ещё осознанную тревогу. Ясень чуть сдавил коленями бока Серого, посылая его вперёд. Направляясь под своды леса, Серый прошёл, едва не задев Рокти, и я увидел вдруг в её глазах страх.

Она не поднялась, не обернулась проводить взглядом своего старого друга, друга детства. Она заплакала. Сначала слышалось только сдавленное сопение, а когда стих треск веток под копытами Серого, сопение перешло в тихие, ровные всхлипы.

Я помотал головой, чувствуя, что это уж слишком на сегодня. Понимая, что никогда не умел утешать плачущих девушек, и сейчас — не лучший случай, чтобы начать учиться, я направился к Сумраку. Волчица лежала в траве, глядя жёлтыми глазами, и, распахнув пасть, как собака, кажется, смеялась.

— Сгинь! — бросил я зло, проходя мимо, и она послушалась вдруг, поднялась и перетекла в тень у кромки леса, разом скрывшись с глаз.

Я не ошибся в своих ожиданиях. В сумках, прямо под попонами, нашлись и вяленое мясо, и хлеб, и фляги с чистой родниковой водой. Первым делом я прополоскал рот, избавляясь от тошнотворного привкуса. Приложился надолго, не спеша делать длинные, прохладные глотки, смывающие ощущение горячей крови, льющейся в глотку.

Затем я подошёл к Рокти, скинул и расстелил крутку, присел на краешек, и, толкнув тихо плачущую девушку в бок, предложил:

— Поднимайся с травы — сыро и холодно. Садись сюда, ешь.

Конечно же, она меня не послушалась. Я сомневался, что она вообще слышала мои слова. Пришлось вставать и, подхватив её на руки — она была удивительно маленькой и лёгкой, — сажать на расстеленную на земле куртку. Кажется, впервые за всё время нашего знакомства она испугалась, перестала плакать и вытаращилась на меня круглыми от удивления глазами.

— Лист просил позаботиться о тебе, — сказал я, сунув ей в руки ломоть хлеба и кусок оленины.

— Лист? — спросила она, вытирая рукавом красный распухший нос. — Лист слишком много о себе думает. Как и ты!

Я молчал, позволив ей срывать злость. Смотрел, как убегают через степь к полям гонимые ветром ковыльные волны. Как жарит стоящее в зените солнце, как вокруг него кругами, медленно и величественно парит, покачивая крыльями, коршун. Злые слова обиженной девчонки тонули в стрёкоте невидимых кузнечиков.

— Дурень! Не принимаешь наших обычаев? Так не пей кровь первой добычи!

«Ну да, конечно, мне всё объяснили заранее».

— А раз омочив губы, вылей остаток наземь, как велит ритуал!

«Если честно, девочка, меня достали ваши дикие ритуалы».

— Зачем ты отдал флягу мне? Ну, кто, кто тебя надоумил только? Уж не Лист ли?

«Да, конечно. Будь ты повнимательней, маленький следопыт, поняла бы, что я лишнего раза не обернусь к Ясеню. Кому ещё я мог отдать флягу?»

— Триста лет… триста лет не было союзов на крови, и вот приходит какой-то чужак… — Она снова заревела, уткнулась лицом в хлеб.

— Постой, погоди. — Я попытался заставить её поднять голову, посмотреть мне в глаза. — Ты что хочешь сказать? — Тут только до меня начало доходить. — Хочешь сказать, что Ясень взбеленился так потому, что я совершил какой-то там ваш древний ритуал… и мы теперь… вроде как обвенчаны?

Она закивала мелко и, давясь слезами, надкусила круглую булку.

— Это древний обычай, — подтвердила она, шмыгая носом. — Чтобы взять девушку в свой дом, юноша должен заплатить родителям выкуп. Но если юноша беден или родители не хотят отдавать за него дочь, юноша может поступить иначе. Убив на охоте зверя и выпив его крови, он даёт избраннице пить из того же кубка. С этого момента душа убитого зверя связывает их, и уже никто не может им помешать… — Кажется, ей удалось, наконец, успокоиться, она положило мясо поверх хлеба и впилась зубами в импровизированный гамбургер.

— Но ты же могла отказаться? Не принять кубка?

— Ага, могла бы… И отказалась бы, если бы тебя, дурака, не пожалела!

Глядя, как она давится сухим мясом, я протянул ей флягу с водой. Она кивнула благодарно, уселась на куртке поудобнее.

— Тебе повезло бы, если бы Ясень тебя убил. Или, может, ты не боишься гнева клана? Где это видано?! Человек, претендующий на девушку ктранов! Ты жив ещё только благодаря тому, что ты теперь мой муж! Никто теперь не посмеет тронуть тебя и пальцем…

Я глянул на неё с удивлением. В последних словах мне почудилось торжествующее злорадство. Видимо, моя новоиспечённая жена решила для себя что-то.

Рокти спешно запихнула остатки походного гамбургера в рот, проглотила, не жуя, запила водой и поднялась, отряхивая крошки с колен.

— Пошли! Иначе рискуем провести ночь по эту сторону частокола. В Торжке нет гарнизона, никто не станет отпирать засов ради нас.

Я понял, что так и не успел толком поесть, глубоко вздохнул.

— Ну, идём же, — Рокти не услышала моего вздоха, она сидела уже верхом и в нетерпении перебирала повод. Мне пришлось-таки карабкаться в седло.

Всю дорогу, пока мы спускались к полям по отлогим просторам степи, Рокти рассматривала плюсы и минусы своего нового положения, и, кажется, вся затея начинала ей нравиться.

— Только не думай, пожалуйста, что это что-нибудь значит. — Это предупреждение заставило меня усмехнуться. Я вспомнил Юлию — высокую жгучую брюнетку с правильными чертами лица. Рокти была красива, Юлька была мечтой. Неудивительно, что она оставила меня ради столицы.

Воодушевлённая открывающимися перспективами, Рокти строила планы, в которых возвращалась в клан торжествующая и независимая, ведя в поводу ктрана-ренегата, ктрана, покинувшего клан. Её болтовню я пропускал мимо ушей. Ясень никогда не был бы счастлив с этой взбалмошной девчонкой.

Я всем сердцем стремился в Торжок. К вечеру мы были уже в полях.

Пришлось сворачивать в сторону и искать обходных путей, мимо посевов. Вскоре мы увидели тракт, по которому — как ни в чём не бывало — сплошным потоком текли телеги. Сперва я привставал на стременах, рискуя свалиться и свернуть шею, — оглядывался, выискивая знакомые лица. Но обоз наверняка ушёл уже далеко вперёд, а по тракту, не пугаясь разбойников, шли и шли простые люди двух королевств.

На закате уходящая весна отбушевала грозой. Мощный порыв ветра разорвал тяжёлую пелену густого, раскалённого воздуха, среди внезапно появившихся грузных лилово-фиолетовых туч заплясала молния, гром разразился хрипловатым смехом, и полновесные капли раскроили воздух стремительными, отвесно падающими линиями. Люди, смеясь и весело переругиваясь, спешили спрятаться от падающей с неба воды. Лишь вечно отважные мальчишки смело смотрели в глаза беснующейся грозе. Не замечая струящейся по телу воды, они щурились на небо, стараясь проследить путь спешащих упасть капель.

Весёлая, буйная, распоясавшаяся гроза кончилась так же внезапно, как и началась. Стряхивая воду с отяжелевшего плаща, я смотрел на дорогу. Рядом со мной Рокти, вдохнув полной грудью свежайший воздух, тихонько засмеялась от удовольствия.

— Хорошо? — улыбнулся я.

— Спрашиваешь! — весело ответила она.

Гроза смыла с души осадок печали. Дорога вновь убегала за горизонт, а лошади разбивали копытами солнце, отражённое в бесчисленных лужах. Навстречу нам уже никто не попадался, а те, кто ехал с нами в одном направлении, понукали лошадей идти быстрее. Вскоре вдоль обочин, как грибы после дождя, вылупились маленькие, с бору по сосенке срубленные домики, и уже в сумерках мы увидели высокий забор из нетёсаных брёвен. К частоколу тесно лепились сараюшки, и я решил, что спокойно живётся тут на границе, если местные жители не боятся пристраивать такие «лестницы» на свои укрепления.

Мы вошли в Торжок в полной темноте.

— Есть на дороге ещё кто? — окликнули сверху.

— Пара телег следом, запирать погодите, — отозвалась Рокти.

— Погодим, — согласился невидимый часовой, и мы миновали широкие, сшитые из толстых чёрных брусьев, ворота.

На центральной площади Торжка был разбит настоящий лагерь. Дети на телегах ещё дожёвывали ломти чёрного хлеба вприкуску с огурцами и луком, а из-под телег уже доносился раскатистый храп спящих родителей. Мы едва протиснулись по узкому лабиринту проходов, оставили лошадей смотрителю в общем загоне, забрав перемётные сумы с собой.

Крепкое, добротно сработанное здание в стиле «терем-теремок» приветливо распахнуло тяжёлую дубовую дверь. Послышался сладковатый запах дыма и острый аромат специй, мы нырнули в туманный сумрак, подсвеченный неровными желтоватыми огоньками масляных ламп.

В таверне было тесно. Мы прошли первый зал, до отказа набитый спешащим по тракту людом. Мелкие лавочники, сгрудившись у двух сдвинутых столов, обсуждали цены на ярмарке. Кто-то спешил прямо здесь сбыть с рук свой небогатый товар и скорее вернуться домой, не теряя времени и денег на ярмарочные развлечения и дешёвые гостинцы. Здесь был и хозяин таверны — невысокий, крепко сбитый мужичок с пегой бородкой ходил от одного к другому и приценивался к продуктам. У длинной стойки сидели те, кто зашёл просто смочить горло и вернуться к оставленным на улице повозкам. В углу на лавке, с головой укрывшись плащом, дремал путник слишком гордый, чтобы ночевать на улице, и слишком бедный, чтобы позволить себе комнату.

Мы прошли дальше, во второй зал, где останавливались те, кто хотел задержаться в Торжке дольше, чем на ночь.

Там было не так душно, менее дымно и более светло. Столы были чисто выскоблены и радовали глаз узорчатым тёмно-медовым древесным рисунком. Судя по одёжке, здесь расположились торговцы побогаче, вольные охотники и лесорубы. В уголке под лестницей примостились странник с учеником. Смуглый черноволосый мужчина лет сорока походил на виденного мною старца лишь одеянием. Совсем ещё маленький мальчишка болтал не достававшими до пола ногами, хватался за огромную кружку обеими руками и, захлёбываясь, пил голубоватое молоко. Странник, почувствовав, что я смотрю на него, поднял голову и улыбнулся. Я почему-то смутился, отвёл взгляд и встретился глазами с человеком, сидевшим на приступке у огромного, в полкомнаты, камина, в чреве которого жарился на вертеле поросёнок.

Жёлтые равнодушные глаза завораживали. Не злые и не добрые, они отражали лишь холод и безразличие. Я застыл как вкопанный.

Человек ответил таким же пристальным взглядом, затем встал и начал подниматься наверх. Внутренним взором я всё ещё рассматривал его лицо и особенно глаза. Так, встретив после многолетней разлуки старого друга, вглядываешься, стараясь уловить то неуловимое, что преображает знакомый образ, превращая его во что-то далёкое и непонятное.

Рокти тронула меня за рукав, и мы, опустив перемётные сумы на лавку в пустом конце длинного стола, присели. Сразу рядом появилась дебелая баба лет тридцати. Вытирая о передник мокрые руки, поинтересовалась:

— Чего изволите?

Рокти вынула три монетки из кошеля на поясе, держа двумя пальцами, перечислила:

— Хлеб, молоко, мёд, мясо, тушенное с овощами. И, — она добавила к трём монеткам ещё одну, крупнее, — комнату на ночь. Одну на двоих.

— Будь сделано. — Хозяйка прибрала монетки и скрылась в двери, судя по доносившемуся из-за неё гомону, ведущей на кухню.

Рокти откинулась к стене, принялась пристально рассматривать сидящих в зале. Я вынул из кармана кольцо странника. Потёр камешек, колупнул ногтем. Это был меленький трёхцветный аметист в оправе из потемневшего серебра. Перстенёк был очень мал и не налез бы мне и на мизинец. Размыслив, я снял цепочку с крестиком и нанизал перстенёк рядом. Едва я справился с застёжкой и спрятал нежданный амулет за пазуху, меня пребольно ткнули в бок.

Рокти сидела выпрямившись, подавшись вперёд, хищно прищурив изумрудные глаза. На губах играла торжествующая улыбка. Проследив её взгляд, я увидел на лестнице девочку.

Я узнал её мгновенно. Она оставалась той же, но всё же разительно переменилась. Черты лица утратили детскую мягкость, стали чуть-чуть резче. Ловкие и спорые движения ребёнка обрели плавность и гибкость. У меня будто двоилось в глазах. Я сморгнул и поднялся навстречу, когда стоявший за её спиной воин — двухметровый гигант с тяжёлым взглядом жёлтых, равнодушных глаз — коснулся её плеча кончиками пальцев. Её взгляд, обращённый ко мне, утратил неисчерпаемое спокойствие.

— Это тот человек, которого вы разыскиваете?

Услышав голос Вадимира, я закрыл глаза.

— Он самый.

Медленно повернувшись, я увидел капитана, из-за его широкой спины выглядывал незнакомец в сутане. Незнакомец смотрел на меня так, будто мы были отлично знакомы. Цепкие глазки впились в лицо. Он потирал большие мосластые руки, и кожа сухо шелестела.

— Еретик. Дьяволопоклонник. Убийца. Я могу забрать его, капитан?

— Нет.

Я с трудом отнял взгляд от лица незнакомца. Вадимир смотрел на меня с новым, живым интересом, склонив голову набок.

— Сказочки про бога и дьявола будете рассказывать у себя дома. Там в них охотней верят. Как и в истории о богатеньких колдунах, пригревшихся в столице Белгра, под самым носом у вашей хвалёной конгрегации по делам веры, а?

Монах ничуть не смутился, но, судя по всему, обрадовался возможности повздорить.

— Позвольте. Тогда зачем вам было предлагать свою помощь, если вы не собирались предать преступника в руки правосудия?

— Ц-ц-ц! — Вадимир повёл рукой, за спиной его появилась пара солдат. — Разве я говорил, что не собираюсь предать его в руки правосудия? Я вроде бы сообщил вам, что он — разбойник, грабитель с большой дороги, а может быть, даже атаман.

Рокти, очнувшись от удивлённого оцепенения, вскочила.

— Да что вы несёте, офицер?! Во всём только что сказанном нет ни слова правды!

Рокти сумела его удивить. Повинуясь едва уловимому жесту, солдаты замерли на полушаге.

— Вам-то до него какое дело?

Рокти напружинилась, её рука дёрнулась к поясу, глаза опасно сузились. Я подумал, сумею ли достаточно ловко и быстро вытащить так и оставшийся у меня нож? А главное — смогу ли воспользоваться им? Ладони сами вспомнили крупную дрожь рыжего тела.

— Этот человек — мой муж, он находится под защитой кланов!

— Это правда? — Вадимир был явно шокирован. Да и монах заметно удивился. — Это не может быть правдой, и… тем не менее… — Ещё секунду он пристально всматривался в бешено сверкающие глаза Рокти. — Извините, — обернулся он к монаху, — но, по-видимому, здесь моя власть кончается. Нам не нужны неприятности с кланами.

— Кланы, да? Знаете ли вы, капитан, что в чужой стране посол, снабжённый всеми верительными грамотами, является голосом своего короля? Защита преступника попахивает оскорблением королевской власти. А его величество Ссаром в безграничной своей терпимости не в силах будет снести подобное. Затрудняюсь предугадать, насколько далеко зайдёт он в своём гневе…

Вадимир прошёл вперёд, вдоль всего стола к дальнему его концу и уселся там, привалившись спиной к стене и положив одну ногу на лавку. Его солдаты расположились рядом.

— Кланы, ваше святейшество — наш форпост на границах. В том числе и на границе с Белгром. — Его ухмылка заслуживала эпитета «гнусная». — Нет. Нам не нужны неприятности с ктранами.

Рокти, вполне удовлетворённая, обернулась к монаху. С минуту они прожигали друг друга взглядами. Наконец, монах стиснул кулаки и процедил сквозь зубы:

— Великолепно! Я арестую этого человека сам!

Ещё не стих последний звук последнего слова, как трактир наполнился людьми в рясах. Они выходили из первого зала, кухни, спускались по лестнице. Каждый нёс в руках посох. Посетители поспешили убраться вон. Так же тихо и спокойно, как вошедшие в таверну монахи, купцы, охотники и мелкие лавочники подхватывали свои пожитки и, расплатившись с хозяйкой, исчезали в дверях чёрного хода, поднимались в свои комнаты. Остались только я, Рокти, Вадимир и его солдаты, монах, девочка и воин на лестнице, толпа чёрных да странник с учеником. Эти двое так и остались сидеть в уголке, наблюдая за происходящим.

Ласково улыбнувшись, Рокти обнажила клинок. Сталь зашипела, выползая из ножен. Не испытывая желаемой уверенности, я ещё разок подумал о ноже и подхватил со стола широкое деревянное блюдо для хлеба. Ближайший человек из свиты монаха подкинул посох, тот преломился, взлетев, и уже в следующее мгновение в руках у него оказались два коротких меча. Чёрные рясы — кто с посохом, кто с мечами — принялись сжимать полукруг, загоняя нас к стене.

Дальше события развивались молниеносно. Раздался короткий вскрик. Двое чёрных рухнули замертво, третий, опустившись на колени, вынимал из плеча миниатюрный метательный нож. Девочка уже держала в каждой руке веер новых стальных осколков. Не издав ни звука, желтоглазый перелетел через перила лестницы, упал сверху на двоих сразу. Огромный двуручный меч воина вылетел из ножен и помчался навстречу паре коротких мечей. Звонко запев, искрясь и сверкая, встретилась со сталью сталь. Началась схватка. Вспыхивали клинки, напирали люди. Понимая, что добрая сталь легко рассечёт мой импровизированный щит, я спешил нападать, раздавая удары направо и налево. Мельком я видел остальных. Рокти, схватившаяся с целой сворой. Девочка и воин, прикрывающие друг друга. Вадимир, раздобывший себе кружку пенного пива, и монах, скромно отступивший в сторонку.

Убить меня можно было раз двадцать. И тем не менее мне удалось свалить на пол троих и дезориентировать четвёртого — получив удар в ухо, он ушёл, пошатываясь, в сторону. Чёрные напирали массой, рядом со мной не сверкал ни один клинок, и только посохи больно били по ногам, когда я не успевал подпрыгнуть или увернуться. Они явно хотели взять меня живым, и они явно выигрывали. Рокти была загнана в угол, девочку и воина теснили к выходу. Меня отрезали от остальных. Пробиваясь на выручку к Рокти, я не заметил, как меня обошли сзади. Резкая боль в затылке, и я плавно опустился на пол. Чьи-то руки подхватили меня, и я скользнул в забытьё.

С трудом оторвавшись от кувшина, Рол удовлетворённо вздохнул. Я тупо пялился в запертую дверь.

— Не беспокойся, — Рол проследил мой взгляд. — Я домовой. Я отопру.

В два прыжка он переместился со спинки дивана на пол и принялся расхаживать взад-вперёд, размахивая правой рукой. Кувшин он держал, прихлёбывая из него, — в левой.

— Я, кстати, за всеми своими изысканиями так и не узнал, кто ты такой и как тут, собственно, очутился.

Рол остановился, глядя выжидающе. В чёрной бороде спряталась пара жемчужных капель. Я сглотнул, потянулся к винограду, окончательно решив не трогать вино, набрал полную горсть.

— Слушай, а почему монах тебя не видел? И как ты узнал, что он идёт? — Я сорвал губами пару виноградин, по-деловому, уже не играя напоказ, придвинул поближе круги розового, тонко нарезанного мяса, отломил хлеба.

— По долгу службы я обязан знать: что, кто и где в доме находится. А если я не хочу, чтобы кто-то меня увидел, я просто отвожу ему глаза. — Рол притопнул ногой. — Я задал вопрос!

— Ага, — я думал так же лихорадочно, как и жевал, — а почему ты не мог найти чернильницу?

Надо отдать ему должное, Рол чуточку смутился:

— Я чувствую не точное место, лишь приблизительное расположение. Я видел, что чернильница в этой комнате, но не знал, где именно. — Он вдруг постучал по носу вытянутым указательным пальцем. — Зачем ты им нужен, Никита? Что такого ты знаешь? Чего ты боишься?

— Я ничего не боюсь!

Я отложил ощипанную виноградную кисть. Вынул из-под блюда сложенное вчетверо полотенце, принялся тщательно вытирать руки. По лицу Рола пробежала брезгливая гримаска. Я не обратил внимания. Ещё раз хорошенько подумал — да, я не боюсь. Но мне надоела ситуация, в которой каждый вертит мной, как хочет. Я не привык оказываться в центре всеобщего нездорового внимания.

Рол раскачивался на каблуках, меряя меня насмешливым взглядом:

— Полная дезориентация в ситуации утраты причинно-следственных связей. Неудивительно, что вашу историю, по твоим словам, переписывали несколько раз. Поди разберись… А ты говоришь… — Он усмехнулся, прищурился и, подмигнув, вдруг сгинул.

— Вернись! — Я сжал голову в ладонях: кажется, утихшая было боль в затылке грозила вернуться с новой силой. — Рол! Рол, где ты?

Тщетно. Мне никто не ответил.

Я встал. Сделал пару осторожных шагов. Рол не подвернулся под ноги и не выдал своего присутствия шорохом. Я вообще засомневался вдруг, что домовой всё ещё находится в библиотеке. И я отправился в путешествие вдоль бесконечно высоких, уходящих под тёмный резной потолок, стеллажей.

К верхним полкам вели пятиметровые лестницы, они легко скользили по желобам в полу, стоило чуть тронуть ладонью. Стены библиотеки постепенно сдвигались, и вскоре я вышел к её сердцу. Там лепестками цветка раскрывались ещё три такие же комнаты, точно так же забранные стеллажами вдоль стен и уставленные столами, столиками, креслами и — в глубине, у самого окна — одним большим кожаным диваном. Двери были в двух комнатах из четырёх. Из одних окон был виден лишь кусок крепостной стены и неподвижно замерший страж. Зато два других показывали кино поинтереснее. Я увидел маленький кусочек внутреннего двора у дальней стены Цитадели и огромную, сплошную — без следов кирпича или каменной кладки, без единого окна — иссиня-чёрную башню в центре. Почти припав к подоконнику, так что щека коснулась тёплого дерева, я сумел разглядеть вершину этой центральной башни и вроде бы ленту моста, уходящего куда-то в сторону. Прильнув к последнему окну, я полюбовался уже хорошо знакомым лесом за широкой межой вырубленных деревьев. Не было видно ни тракта, ни даже тропинки.

Комната с видом на лес показалась мне более ухоженной, чем остальные, и я решил, что напал на следы Рола. В самом деле, взобравшись почти под потолок, на одной из полок у самого окна я обнаружил аккуратно заправленную постель, письменный прибор у изголовья и три сундучка — в ногах. Рядом с прибором лежала толстая книга со множеством матерчатых язычков-закладок и стопка накрест перевязанной синей лентой бумаги. Окинув всё беглым взглядом, я поспешил спуститься.

Блуждая по комнатам, обнаружил, что одна, наиболее захламлённая, отведена под хозяйственную часть, и хранящиеся там документы заинтересуют разве что комендантов городов Белый Дол, Храт, Сторица, другая — та, в которой обосновался Рол, — содержала тома исторических хроник, километры дипломатической корреспонденции. Имена адресатов говорили мне меньше, чем титулы. Разбирая пожелтевшие листы, я сообразил, по крайней мере, что в этом мире существуют как минимум два языка, в которых без труда можно было узнать современные мне русский и английский — различия в написании были почти не заметны, — и лишь два крупных королевства, соединённых кровными узами и перевязанных ленточкой тракта Двух Корон. На протяжении по меньшей мере пятисот лет отношения их были сложными, но ни разу дело не доходило до крупных стычек. Чувствуя силу друг друга, соперники предпочитали обмениваться полными желчи дипломатическими нотами да редкими приграничными склоками. Судя по подписям, в Белгре у власти стояла религия, и король являлся одновременно первосвященником. Будто подслушивая давно начавшийся разговор двух совершенно незнакомых мне людей, я скоро запутался в именах и датах и понял, что ничего нового из туманных полунамёков меж строк уже не почерпну.

Тогда я оставил зал ради следующего — он не заинтересовал меня надолго. Флора и фауна этого мира — безусловно уникальная — на мой беглый взгляд была так же интересна и бессмысленна, как природа Галапагосских островов. Физика же для всех миров казалась совершенно одинаковой. А вот в последнем отделе я застрял надолго.

Листы на полу разительно отличались ото всех, виденных мной ранее, и, подняв первый же, я сразу узнал распотрошённый научно-популярный журнал отечественного издания. Судя по всему, страница выпала из середины статьи о пчеловодстве. Я присел и скоро в грудах разноформатных листов обнаружил пару обложек. Затем мне попались журналы «Крокодил», «Техника — молодёжи», «Работница» — я хорошо их помнил, в детстве они регулярно появлялись на кофейном столике, а моя тщательно рассортированная подшивка «Техники» до сих пор пылилась где-то у мамы на антресолях. Я кинулся к полкам и с радостью обнаружил собрания сочинений отечественных и зарубежных классиков! Если всё это носят сюда из моего мира, я, конечно же, скоро окажусь дома! Смеясь от счастья, я бежал вдоль стеллажей, не обращая внимания на вспархивающие из-под ног листы, пальцы скользили по выпуклым корешкам — глянец, картон, ткань, кожа. Добежав до окна, упал на диван, хохоча.

Успокоившись, я почувствовал под пальцами непривычно шероховатую поверхность. Перекатившись на живот, глянул вниз — рука почти касалась пола и груды тёмных, мелко испещрённых клинописью берестяных полос. Припав щекой к нагретой солнцем коже дивана, я поднял одну — берестяная грамотка странно, непривычно зашуршала. Я замер, испугавшись, что вот сейчас тёмный лоскуток рассыплется в прах. Но всё обошлось. Пробежал глазами пару строк — и ничего не понял.

Обратно я шёл осторожно, будто по углям. Добравшись до первых полок, убедился, что книги там — максимум семидесятых годов издания. Да и тех — чуть. И всё равно идиотская ухмылка не хотела сходить с лица. Я прихватил томик Джека Лондона и побрёл туда, где меня нашёл Рол. Во мне крепла уверенность, что вскоре я вернусь домой. Я только что видел неопровержимые доказательства связи двух миров, может быть, непрочной, но постоянной, уходящей корнями далеко в прошлое. Я настолько убедил себя в этом, что, раскрыв сборник увлекательнейших рассказов любимого писателя, не заметил, как заснул, умиротворённый.

— Вставай!

Конечно же, Рол вернулся. За время отсутствия его манеры не претерпели существенных изменений, он расталкивал меня достаточно бесцеремонно.

— Надеюсь, ты не станешь ждать здесь этого… адепта, а?

— Почему же? Может, он действительно снимет с меня заклятие? — Я потянулся, протёр глаза, заходящее солнце бросало алые отсветы, и пол казался усыпанным крупными лепестками розовых цветов.

— Нетренированная память, отсутствие внимания, неумение мыслить логически. И это на него я трачу своё драгоценное время! У меня возникают сильнейшие сомнения на ваш счёт, молодой человек…

Я застонал. Домовой сунул мне в руки плотно упакованный мешок, я сразу запутался в лямках.

— Ты хоть сам веришь в то, о чём говоришь? — Он вопросительно склонил голову набок.

Рол был серьёзен. Более того, Рол был встревожен, я увидел это в его взгляде.

— Нет, — ответил я, разом подобравшись. Я проснулся наконец окончательно и сумел разобраться с заплечным мешком. — Извини, Рол. Я запутался. Я уже не знаю, кому мне верить, но одно я знаю наверняка. Я хочу уйти отсюда. И уж точно никому не позволю копаться у меня в мозгах.

— Это уже что-то… — Рол принялся энергично вышагивать перед диваном. — Куда ты думаешь идти?

— Рол! — Я вспомнил вдруг причину радости, тепло свернувшейся глубоко в груди. — Рол. Эти книги, там, в другом зале. Книги из моего мира. Они здесь, потому что есть проходы? Потому что проходы действуют?

— Не совсем. — Рол замер, широко расставленными ногами крепко упёрся в пол, подпёр кулаком подбородок так, что встопорщилась чёрная курчавая борода. — Проходы были всегда. А вот люди, которые могли бы открывать их… Для этого надо быть либо очень могущественным колдуном… либо Хранителем Ключа. И сейчас наш добрый друг, страт Клемент, убеждён, что Хранитель Ключа — ты.

Я не всполошился, нет, я скорее обрадовался. Мне живо вспомнилась Рокти, она убеждала меня, будто я не смогу вернуться домой сам.

— Ключ — это вещь? Что это такое? Не мог ли я потерять его? — Вещи, оставленные в карманах куртки и пропавшие без следа, часы, которые Вадимир принял было за браслет. Это вызывало беспокойство.

— Никто не знает толком. Понимаешь, — Рол подошёл ближе, положил ладонь на плечо, заглянул в глаза, — ещё никогда Хранители не жили достаточно долго, чтоб рассказать, что такое Ключ.

Руки разом ослабли, заплечный мешок едва не скатился на пол, я едва успел его подхватить.

— Очень жаль, но для тебя действительно будет лучше как можно скорее убраться отсюда. Как можно дальше. Домой. Охота за тобой уже началась, и каждого в этой игре твоя жизнь будет заботить лишь постольку-поскольку, в зависимости от обстоятельств. — Он развернулся, не позволив мне собраться с мыслями. — Проход. Ты знаешь, где он находится?

Даже не взглянув на специальную лесенку, домовой ловко, как белка, взобрался по стеллажам и, закрепившись под самым потолком, принялся сбрасывать на пол какие-то свитки. Я подошёл и поднял несколько бумаг. Это были карты и схемы. Рол успел уже спуститься, забрать свитки с пола — выдернул лист у меня из рук — и теперь раскладывал их на ближайшем столе.

— Ну… Там недалеко дорога, в лесу живут ктраны и протекает какая-то небольшая речка…

— Дорога Двух Корон, река Рьянка. Сейча-ас… Забери мешок, — домовой ткнул в сторону дивана, — там всё, что только может понадобиться. Не вздумай перебирать его. Пока он сложен так, что любая нужная тебе вещь должна сразу оказаться под рукой. Конечно, — я поднял мешок, он не казался очень уж большим или тяжёлым, — по мере того, как ты будешь им пользоваться… Где?

Я кинул взгляд на карту и увидел наконец-то землю, по которой шёл. Мой маршрут, показавшийся мне бесконечно долгим, пересекал лишь мизерную часть этого мира. Тракт казался таким же длинным, как Великая Китайская стена. Он брал начало на Севере, от большого озера в самом сердце Белгра — островок в его центре назывался Храт, — проходил чуть наискось сквозь всю страну и пересекал границу в большом Октранском лесу рядом с крохотной речушкой Рьянкой. Дальше он шёл по прямой к югу, через равнину, лес, болота, горную гряду и терялся где-то за пределами карты.

— Здесь. — Я ткнул пальцем.

— Великолепно, а мы — вот тут. — Короткий и толстый палец Рола с розовым, ровно остриженным ногтем постучал по точке совсем рядом с моим. — Всего лишь на другой стороне границы.

— Как я перейду?

— На твоём месте, я бы об этом сейчас не беспокоился. Тебе надо выйти за стены Цитадели и уйти так далеко, как только сможешь. Самое главное — опустить один из внешних мостов. За стеной — ров, наполненный водой. Он не глубок, но с теми, кто там живёт, лучше не связываться. Тебе надо выйти, как только сядет солнце. А я опущу мост.

Сдёрнув со стола карту, Рол свернул её в трубочку, упаковал в короткий тонкий тубус.

— Это не самая лучшая карта в Цитадели, поэтому я и отдам её тебе. — Он всё равно казался недовольным. Я спрятал тубус в боковой карман заплечного мешка, Рол с сожалением поглядел на оставшийся торчать кончик, вздохнул. — Тебе понадобится оружие… Погоди.

Домовой засеменил к центру библиотеки, скрылся в уже сгустившихся там сумерках и долго не появлялся. Я понял, что он направился к своему «логову». Когда через несколько минут он вынырнул из полумрака, в руках у него был свёрток.

Это оказался аккуратно свёрнутый плащ с капюшоном — очень похожий на робу монахов, а из его складок Рол вынул короткий меч в ножнах. Перевязь явно не была рассчитана на людей моего роста, и, пока домовой удлинял её кожаными ремешками, я вынул клинок из ножен. Длиной сантиметров пятьдесят, он был тем не менее ощутимо тяжёл не в последнюю очередь за счёт массивного навершия в виде шара. Гарда была едва обозначена — оказалось, что это достаточно удобно, иначе моей ладони было бы тесно. Я поднял меч над головой, сделал пару пробных замахов и едва не выпустил клинок, когда тот устремился вниз, — настолько тяжёлым он был. Поморщившись, Рол спрыгнул со стола, на котором разложил перевязь.

— Не так. Это всё ж не рыцарский меч. — Я послушно вложил оружие в протянутую ладонь. — Остриё узкое и хорошо заточено. Просто ткни обидчика в живот. Результат превзойдёт все твои ожидания, поверь мне. — Маленький бочкообразный человечек в красном расшитом золотом камзоле вдруг удивительно изящно выбросил руку с клинком и, по обозначенной траектории, сделал шаг вперёд, согнул ногу в колене. — Не забывай про ноги, — домовой выпрямился, потеряв внезапно воинственный вид, — грамотно исполненная атака придаст удару силу. Да и противник может неверно оценить разделяющее вас расстояние. — Взгляд, которым он одарил меня, произнося эти слова, был полон искреннего сомнения. — Это хорошее оружие. Береги его.

Клинок отправился в ножны. Подняв со стола, Рол нацепил на меня перевязь, прикрепил меч у пояса, я развернул плащ и накинул его на плечи, тот разом задрапировал всю фигуру.

— Не забудь про капюшон, — Рол деловито одёргивал полы, — я выведу тебя потайным ходом. Внизу, у ворот есть ниша. Покуда мост не опустится на треть, стой там. Надеюсь, ты хорошо прыгаешь. Если мы опустим мост ниже, нас заметят часовые со стены. Тебе надо будет прыгнуть с моста на берег. Постарайся не шуметь и не свалиться. Вылавливать будет уже нечего.

Наконец домовой отступил, кивнул, удовлетворённый осмотром:

— Гляди, тебе нужно идти очень быстро, без остановок, но и очень тихо. Лес полон лазутчиков Белгра что по эту, что по ту сторону границы. Хорошо, если ты найдёшь ктранов. Попроси у них помощи. Думаю, их следопыты не откажутся довести тебя до места.

Что бы ни услышал Рол за время своего отсутствия, он явно ничего не знал о Рокти.

— Ну, идём?

Он развернулся, и я поспешил за ним. Солнце уже село, а луна ещё не взошла. Мрак, едва сгустившийся у окна, в центре библиотеки был практически абсолютным. Шаги мои стали неуверенными, но Рол схватил меня за руку и настойчиво потянул вперёд. Я двигался, уже не ведая, куда ступаю, и скорее угадал, чем увидел, что остановились мы, не дойдя пару метров до центра. Рол выпустил мою ладонь, завозился где-то справа, раздался скрежещущий звук, и практически под ногами медленно начало открываться небольшое отверстие в полу. Я видел его лишь потому, что дыра была на порядок темнее, чем пространство вокруг. Невольно я отступил на шаг.

— Не бойся. Это лестница, она ведёт к основанию башни. Там, через короткий переход, мы выйдем прямо к арке.

Что-то чиркнуло, и я увидел, наконец, домового. Стоя у края дыры, он выкручивал короткий фитиль пузатой, защищённой стеклом лампы. Под ногами угадывалась первая ступень в тёмную бездну. Закрыв боковое окошко ровно разгоревшегося светильника, Рол ступил вниз и практически сразу скрылся с глаз, оставив лишь рассеянный свет за спиной. Я поспешил за ним. Ступени были достаточно высокими, крутыми и ощутимо скользкими. Я попробовал было опереться о стену, но быстро отдёрнул руку — пальцы вязли в толстом слое то ли паутины, то ли липкой, свалявшейся пыли. На третьем шаге узкий коридор заполнился многократно усиленным скрежетом, и едва угадывавшееся отверстие над головой закрыла тяжёлая каменная плита.

Ступая очень осторожно, и потому медленно, мы спустились на десяток пролётов вниз. Даже наши шаги теперь звучали приглушённо, а из-за стен вообще не доносилось ни звука, хотя я подозревал, что тоннель, серпантином обернувшийся вокруг некой оси, граничит со многими помещениями башни. Переход внизу оказался не таким уж коротким, и путь по нему занял почти столько же времени, сколько и спуск по лестнице. Зато проход был заметно суше, в нём чувствовалось дуновение множества сквозняков, стены были чистыми, а потолок — подкопчён огнём факелов. Я понял, что этим проходом достаточно часто пользуются, и, возможно, не только домовой. Едва в ровном свете лампы показался тупик, домовой прикрутил фитиль, тронул рукой стену, и каменная кладка, казавшаяся сплошной, медленно двинулась в сторону. С минуту мы стояли молча, чутко прислушиваясь к редким крикам ночных птиц в лесу и перекличке часовых на стенах.

— Жди здесь, — едва слышно прошептал Рол и, потушив лампу окончательно, скрылся. Я едва почувствовал прощальное прикосновение его ладони к моему локтю и понял, что так и не успел поблагодарить домового за живое участие.

Я закутался в плащ плотнее и медленно вышел под арку. На небо уже выползли две луны — белая и красная. Забыв наставления Рола, я вышел из ниши и прошёл пару шагов по направлению к внутреннему двору. Чёрное небо пересекали ещё более чёрные полосы. Широкий двор окружала крепостная стена с четырьмя башнями по углам, посреди просторного двора изящным цветком на тонкой ножке раскрывалась к небу центральная башня. Сплошной монолит чёрного камня, без входов, без окон и, надо полагать, без помещений. На её просторную смотровую площадку вели четыре моста, перекинутые с угловых башен.

Поёжившись под порывом свежего ветра, я запрокинул голову, вслушался, пытаясь вычислить, где же Рол. Звуки шагов по внутренним мостам и крепостной стене, звон молота в кузнице, тихое шуршание под противоположным сводом арки — крыса? Рола не было слышно. Я с тоской посмотрел на огромный, из железа и дерева, подъёмный мост. Словно в ответ на мой взгляд он начал медленно, натужно опускаться. Не дожидаясь, пока мост коснётся земли, я ринулся вперёд, но тут же был остановлен криком:

— Стоять!

— Слева заходи, слева! — Шелест металла о ножны и сдавленные звуки борьбы подсказали, что наверху не всё благополучно.

— Готов! Двое наверх, перекрыть выходы, кто-нибудь — на ворот! Поднять мост!

Путь всё ещё был свободен. Я последний раз оглянулся на полуопущенный мост, крепко выругался и выбежал во двор.

На крепостную стену и дальше — на башню — вела каменная лестница. Поднявшись на несколько ступеней, я был вынужден остановиться. Чуть выше стоял один из чёрных. Перегнувшись через перила, он смотрел вверх. Тихонько спустившись, я плотнее запахнул плащ, накинул капюшон. Низко опустив голову, начал подниматься медленно и шумно. Чёрный обернулся и спросил, чуть помедлив:

— Чего это у них там?

— Иду вот… Разбираться, — пробурчал я, не поднимая головы.

Тот опять перегнулся через перила. Стараясь сохранять спокойствие, я прошёл дальше. Внутренне ликуя, миновал охранника, когда он заговорил снова:

— Не стоит туда ходить. У нас свой пост, у них — свой. Сами разберутся.

Я развернулся. Охранник стоял вполоборота. Он ещё смотрел вверх, одна рука опиралась на парапет, другая нащупывала прислонённый к стене посох. Вынужденный действовать быстро, не раздумывая, я опёрся руками об ограждение и изо всех сил, обеими ногами ударил чёрного в грудь. Опрокинувшись, тот кубарем покатился вниз по лестнице. Я побежал, перепрыгивая через ступеньки, и пулей вылетел на крепостную стену. Один из чёрных шёл навстречу.

— Что стряслось? — крикнул я, едва отдышавшись.

— Молчать! Верёвку! Живо!

Я принялся судорожно теребить плащ в попытке изобразить активные поиски. На моё счастье, чёрный прошёл мимо, не задержавшись.

— Наверху. Свяжете и бегом на свой пост. Сдав смену, отчитаетесь старшему клирику.

— Будет исполнено! — с трудом выдавил я и побежал ко второй лестнице, ведущей на крышу башни, на ходу вынимая из ножен меч. Три пролёта дались мне с трудом, я совершенно запыхался, но, очутившись наверху, забыл обо всём.

Там перед Ролом, опустившись на одно колено, стоял чёрный. Удобная позиция открывала незащищённую шею.

— Верёвку! — потребовал он, даже не взглянув на меня.

Я замер. Взгляд метался с жалкой, распростёртой на камне фигурки домового на требовательно протянутую руку. Горький комок подкатывал к горлу. Сглотнув, я занёс меч для удара и изо всех сил опустил рукоять на затылок чёрного. Тихо вздохнув, он мягко повалился на бок. Перевернув на спину, я опустил руку на грудь — чёрный дышал, и я занялся Ролом. Домовой выглядел скверно. Лицо покрывала смертельная бледность, бисеринками блестел на висках пот. Я бережно поднял его на руки.

— Не стоило затевать всего этого, Никита. Своим побегом вы поставили под удар друга. — Голос монаха был по-прежнему вкрадчиво-ласков. Поднимаясь с колен, я обернулся через плечо. — Давайте забудем это досадное недоразумение. Вам нужна помощь, Никита. Вы прикоснулись к прокажённому, и только мы можем очистить вас от скверны.

Толпа чёрных, выплёскиваясь у лестницы, растекалась полукольцом, ненавязчиво отрезая мне пути к отступлению.

— Отдайте домового моим людям. Он ранен, нуждается в лекаре. Ваш духовный лекарь прибудет на рассвете, Никита. К чему упорствовать?

Монах продолжал заговаривать зубы, но я уже не слушал. Затравленно оглянувшись, я увидел внутренний мост, ведущий к смотровой площадке на вершине Цитадели. Движимый первым порывом, я бросился туда. Молча, без криков и суеты, толпа чёрных ринулась следом.

— Живым! — Монах резко прекратил свои излияния. — Брать только живым!

Эти слова придали мне сил. Я бежал на пределе напряжения так, как никогда ещё не бегал в своей жизни. Когда до смотровой площадки оставался какой-то шаг, я почувствовал посох, подсекающий мне ноги. Падая, я упустил Рола из рук, безжизненное тело домового полетело вперёд и вверх, а мои ладони заскользили по камню, прокатились по гладкой полированной поверхности, схватили и, разворачивая, толкнули дальше, вперёд всё тело, противоположным концом посоха отпихнув настигающего чёрного.

Вот так, юзом, на заднице, я въехал спиной вперёд в жарко полыхающий костёр.

Я страшно обжёг ладони. Плащ вспыхнул факелом. Заорав, я вскочил на ноги, обоженными руками срывая горящие тряпки, хлопая по тлеющим штанинам и плача от нестерпимой боли. Боль была настолько дикой, что, упав на колени, я нянчил покрывающиеся волдырями руки, не замечая ничего вокруг, не давая себе труда задуматься, откуда, собственно, взялся этот треклятый костёр.

Услышав звук вынимаемой стали и почувствовав подбородком холодное касание, я поднял голову, ожидая увидеть чёрных.

— Жалкое зрелище… — на меня уставились один тёмный глаз и пустой провал глазницы. Шею щекотало лезвие тяжёлой секиры. — Может, ты прекратишь выть, как ужаленный пёс, и расскажешь нам, откуда ты взялся?

Оглянувшись, я с трудом сообразил, что всё ещё нахожусь на смотровой площадке Цитадели. Вот только теперь она была полна разномастным сбродом, и единственное, что было у них общего с гнавшимися за мной монахами, — это холодно поблёскивающая обнажённая сталь. Кольцо вооружённых людей постепенно сжималось.

— Я не привык, чтобы люди появлялись из воздуха вот так, за здорово живёшь. И я жду объяснений. — Бородатый верзила, по всему судя, вожак этой шайки, небрежно перехватил рукоять секиры. Лезвие качнулось, жиганув новой живой болью.

Схватившись за горло, я почувствовал под пальцами кровь.

— Стойте! — Высокий, крепко сложенный человек с длинными светлыми волосами, свободно струящимися по плечам, лезвием своего меча отвёл секиру от моей шеи. Одноглазый верзила, будто не веря своим глазам, проследил движение. Медленно набрал полную грудь воздуха и так же медленно выдохнул. Я смотрел, не веря. Я знал этого человека, именно он помог мне бежать из обоза.

— С каких это пор ты отдаёшь здесь приказы, Сет?

Под взглядом верзилы Сет несколько смешался, но всё же продолжил:

— Думаю, когда ты узнаешь, кто это, у тебя пропадёт всякая охота убивать его.

— Говори. Я всегда готов слушать… когда говорят дело.

— Он — подданный Белгра. Когда-то был чертовски богат и имел связи при дворе, но его подловили на чёрной магии и идолопоклонничестве. — Я во все глаза смотрел на Сета, повторявшего историю, уже слышанную мной в таверне, — кровавые жертвоприношения, убийства младенцев… в Белгре такое даром не проходит.

— Чернокнижник… Это объясняет его появление. Но какая нам радость с того, что он был богат когда-то? — Верзила разглядывал меня, словно кобылу на торгу. Я невольно поёжился.

В серых глазах Сета сталью сверкнуло раздражение, но он продолжал спокойно.

— Я встретился с ним, когда мы с ребятами Ката промышляли в Октранском лесу. — Упоминание Ката меня насторожило. До сих пор я был уверен, что Вадимир не ошибался, считая Сета атаманом шайки. Мой удивлённый взгляд не ускользнул от Одноглазого. Сет продолжал как ни в чём не бывало. — Уж не знаю, как он угодил под облаву, но мы оказались в одной связке. Он плёл, что живёт в заброшенном доме в чаще, в этом проклятом месте… Тогда мы только посмеялись, но теперь — я верю. — Серые глаза скользнули по моему лицу, но я успел поймать его взгляд и мысленно попросить о помощи. — Он бежал вечером того же дня. А на следующий день приехал страт короля Ссарома Четвёртого. Они долго говорили с офицером, потом дружинники разделились. Часть осталась с обозом, другая — ушла со стратом и капитаном Вадимиром. Они пошли ловить этого человека. Вы только представьте себе, — Сет обернулся к внимательно слушавшей толпе разбойников, чуть возвысил голос, — отряд дружинников и монахи ловят одного человека, который бежал из отряда невооружённым! Он — огромная сила. Не трогайте его.

Верзила захохотал, щеря чёрные гнилые зубы. Люди вокруг костра улыбались не так уверенно.

— Чернокнижник! Да он не может даже справиться с болью! В конце концов, однажды дружинники сумели схватить его, чем мы хуже? — Верзила усмехнулся зло, обернулся за поддержкой к своим людям, но они поникли под его пристальным взглядом. — Возьмите его живым, ребята, думаю, страт заплатит за него хорошие деньги.

Клинок Сета взвился, со свистом вспарывая воздух, но секира оказалась быстрее. Меч, блеснув молнией, улетел куда-то во тьму, Сет был отброшен на камни мощным ударом обуха. Одноглазый сделал пару шагов к упавшему человеку. Склонился, улыбаясь.

— Я люблю шустрых, Сет. Но пора бы уж тебе усвоить, где твоё место. — Казалось, происшествие лишь позабавило одноглазого.

Сет, отплёвываясь кровью, пытался подняться на ноги. Это не слишком хорошо ему удавалось. Видно, удар был не из лёгких. Глядя на человека, заливающего своей кровью камень, я понял, что не хочу оказаться на его месте. Толпа бандитов, настороженно приближавшаяся ко мне, отшатнулась, когда я обнажил клинок, но в следующую секунду оружие звонко ударилось о камень. В горле внезапно пересохло:

— Я не буду драться.

Тут же меня крепко схватили за руки, пригнули голову, заставив почти упасть на колени. От горящих прикосновений к обоженным ладоням я до крови прикусил губу. С меня без церемоний содрали остатки плаща и заплечный мешок. Горстка бандитов принялась увлечённо потрошить его. Я вспомнил о Роле. Попытавшись оглядеться, получил очередной тычок в зубы, благо не сильный. Я понятия не имел, куда подевался домовой, и был почти уверен, что он остался в лапах у чёрных. Я готов был взвыть от тоски и ярости, но вынужден был лишь снова закусить губу. Больно заломив, мне стянули верёвками локти. Подтолкнув к краю площадки, повалили на какие-то мешки. Оставив меня там, бандиты вернулись к огню. Сет пил из бурдюка воду, сплёвывал сукровицей и даже не глядел в мою сторону. Встав на колени, я осторожно пополз к краю.

Огромная жёлтая луна, неизвестно откуда выпрыгнувшая в самый зенит взамен красной и белой, освещала чахлую растительность далеко внизу. Блики играли в стоячей воде. Рядом угадывался тёмный силуэт полуразрушенной башни. Ни одного огонька не горело в окнах. У основания крепости чернела линия рухнувшего моста, внутренний двор был затоплен. От крепостных стен не осталось и следа.

Тяжело дыша, я опрокинулся на спину. Над головой сияли незнакомые звёзды.

Я проваливался в сон. Вязкий и липкий, он затягивал меня глубже и глубже. Я хотел разглядеть его, но веки мои смежились. Пальцы ощутили текучую поверхность. Я отдёрнул руку, но, обессиленный, вновь уронил её. Я погружался так плавно. Прошла целая вечность, прежде чем сон мягко сомкнулся над головой. Я сделал вдох, и сон тут же заполнил лёгкие. Боже! Как сладко щемит в груди…

Лавина холодной воды окатила меня с головы до ног. Резко выдернутый из вязкого кокона, я вскочил, но тут же упал на спину, жадно глотая сырой ночной воздух. Сердце стучало где-то в голове, чистое звёздное небо медленно вращалось вокруг жёлтого диска луны. Рол тряс меня за плечи и чуть не кричал:

— Вставай! Да вставай же!

— Я хочу спать… — Я действительно хотел, веки смеживались, стоило неимоверных усилий просто посмотреть прямо: как у тряпочной куклы, шея произвольно гнулась в любых направлениях, голова свободно моталась из стороны в сторону.

Рол схватил меня за волосы, запрокинул подбородок, смерил оценивающим взглядом и вдруг без предупреждения, хлёстко, наотмашь врезал мне раскрытой ладонью. Я взвыл. Не столько от боли, сколько от удивления и обиды.

— Сдурел, да?! Ты че делаешь?!

— Потом. Бери воду, — в руки мне ткнулась полупустая бадейка, — буди всех.

Я не успел слова сказать, Рол уже растворился в темноте. Через минуту раздался всплеск. Я посмотрел на бадью с водой. Всё ещё ничего не понимая, но зная, что Рол мудрее и старше, обернулся к охранявшему меня бандиту. Тот спал, запрокинув голову и приоткрыв рот. Я потряс его за плечо.

— Алё, дядя! Вставай!

Человек спал. Я нагнулся, всматриваясь, и тут же отшатнулся с криком. В неверном свете луны и дрожащих отблесках затухающего костра его лицо было неестественно белым, почти мёртвым. Руки среагировали быстрее сознания, я выплеснул воду на это мертвенное, синюшное лицо. Капли, блестя в лунном свете, медленно поползли по коже. Человек не проснулся. Ужас ледяной волной поднялся от живота и замер спазмом в горле. Задыхаясь, давясь собственным страхом, я принялся бить спящего по щекам. Ещё и ещё. До тех пор, пока человек не открыл глаза, мучительно, через силу делая судорожный вдох. Вскоре взгляд его стал более осмысленным, и мой ужас с удвоенной силой отразился в его глазах. Он сразу понял, что происходит, первым схватил притащенную Ролом бадью и начал будить остальных. Водой, пощёчинами, пинками под дых. Рол мотался туда-сюда, таская воду. Проснувшиеся присоединялись к нам в этой странной, страшной работе. Через четверть часа удалось разбудить почти всех.

Когда мы, мокрые и напуганные, сидели вокруг вновь разведённого костра и никак не могли согреться, вожак, выжимая набухшие чёрные космы, вскользь поинтересовался:

— Не представишь нам своего друга, а? Кажется, мы обязаны ему жизнью.

Я не успел ответить.

— Я домовой, меня зовут Рол. Мы появились вместе, но Никита поднял столько шуму, что я легко отвёл вам глаза. — Рол ворошил палкой угли. — Когда все уснули, я перерезал верёвки, попытался разбудить его… У меня ничего не вышло. Мне доводилось слышать о таких вещах…

— Утонуть во сне… Вот как это называется, — откликнулся кто-то с другой стороны костра. — Такое случается на болотах. Люди засыпают и задыхаются.

Рол кивнул. Одноглазый верзила грязно выругался.

— Что ж… Я прощаю тебе попытку устроить побег, — Рол удивлённо вскинул голову, но это не смутило одноглазого. — Если подумать, ты мог бы разбудить своего дружка и смыться вместе с ним, оставив нас подыхать здесь, — пояснил он.

Рол брезгливо передёрнул плечами:

— Я уже жалею, что не поступил именно так.

Это заставило одноглазого расхохотаться.

— А ты надеялся, я отпущу вас? — спросил он, вытирая выступившие слёзы, — Ну, знаешь… я всё ещё рассчитываю получить выкуп.

— Ты дашь маху, оставив их здесь. — Сет не отводил взгляда от огня. — Несколько человек не проснулось этой ночью, завтра не проснётся ещё несколько… Так будет до тех пор, пока не умрёт он. — Сет не поднял головы, не пошевельнулся, но все взгляды устремились на меня. — Водяные не потерпят служителя тьмы в своих владениях.

— Какой он там чернокнижник! — Атаман вскочил на ноги. — Я предупреждал тебя, Сет, помалкивал бы ты со своими сказочками! Даже если эти твари и существуют, хотя я никогда их не видел, то кому же они служат, как не тьме?

Сет не ответил, не отвёл взгляда от костра. На несколько минут воцарилось тягостное молчание. Одноглазый бродил по площадке, ругаясь и пиная всё подряд, в том числе и своих людей. Наконец он продолжил:

— Я не знаю, кто этот тип… Но за все те годы, что мы торчим на этом проклятом болоте, ни-че-го подобного не случалось. И вот появляется он, и всё летит вверх тормашками. Я не верю ни в бога, ни в дьявола… но и в совпадения я тоже не верю… Пусть он убирается. И отдайте ему всё, что он там притащил с собой. Слышали?! Убью, если какой-нибудь жадный идиот оставит себе хоть что-нибудь. Домовой тоже идёт с ним… И ты идёшь с ним, Сет. Если верить всему, что ты тут наговорил, тебе повезёт, если следующей ночью ты не проснёшься. Этот приспешник дьявола принесёт тебя ему в жертву!

Одноглазый хрипло захохотал. Никто не разделил его веселья. Людям не хотелось смеяться в эту ночь. В тревожной полудрёме мы просидели до серого рассвета. Кто-то следил за костром, иногда приходилось вставать и идти к краю площадки за водой. Там можно было опрокинуть вниз ведро, закреплённое на верёвке, другой конец которой прочно врезался в щель выщербленной кладки развалившегося моста. Вода у подножия была мутноватой, и я не стал бы её пить, но каждые полчаса приходилось умываться, чтоб не рухнуть в подступающий сон. Налитый свинцом затылок тянул голову вниз, резь в глазах казалась нестерпимой.

Утро началось туманом. Сырое и безрадостное, оно всё-таки принесло облегчение. Дневальный потушил костёр, вылив в него остатки воды. Белый дым без следа растворился в густом, непроницаемом киселе. Бандиты начали собирать нас в дорогу. Сет молча возился со своими небогатыми пожитками — я всё гадал, как он сумел ускользнуть из-под стражи. Рол руководил нашими сборами. Я держал мешок, а он перечислял наши вещи, аккуратно складывал и упаковывал их. Нам действительно вернули всё, и посох нашёлся недалеко от костра, атаман сам отдал его мне в руки. Я провёл по тёплой полированной поверхности. Даже сквозь ткань, которой были обёрнуты мои обоженные ладони, я ощущал живое тепло дерева.

Едва туман начал чуть рассеиваться, пронзённый первыми лучами восходящего солнца, нас подвели к краю башни, опоясали верёвками, и я сам проверил узлы, стянувшие их. Спуск не занял много времени. Прыгнув спиной вперёд, я помогал спускавшим меня людям, отталкиваясь от стен. Идеально гладкая поверхность, как ни странно, давала неплохое сцепление: подошва не скользила. Рол просто сидел в петле, медленно крутясь вокруг своей оси и осматривая раскинувшийся вокруг пейзаж. Сет, вероятно привычный к подобному спуску, был уже внизу. Он стоял среди затянутого серым туманом чёрного болота.

Очутившись на земле, а точнее по щиколотку в воде, я увидел, что Сет ушёл уже далеко вперёд. Спешно выпутавшись из петель, я помог спустившемуся Ролу, и, окликнув Сета, мы поспешили за ним. Тот нехотя остановился.

— Сет, — я поднял одну ногу, демонстрируя кроссовку, — здесь пиявок нет, а? У меня голень открыта.

— Нет, — Сет даже не взглянул на меня, оглядывая окрестности, — это мёртвое болото. Здесь нет даже комаров. — Он перевёл взгляд на посох. — Отдай его мне. Я поведу вас по тропе, и мне понадобится шест.

Серо-стальные глаза смотрели прямо и непреклонно. Я нехотя отдал посох Сету. Поправив лямки, в последний раз оглянулся на Цитадель. Над болотом, над полузатонувшими деревьями возвышался тонкий, раскрывающийся к солнцу шпиль — монолит среди гнили и тлена. Мосты, соединявшие центральную башню с четырьмя другими, обрушились, сами башни искрошились и осели. Бандиты безучастно стояли у края и смотрели, как мы уходим. Я помахал им рукой на прощанье. Мне никто не ответил.

— Ты уверен, что хорошо знаешь дорогу через топи? — Рол не очень-то доверял нашему проводнику.

— Однажды я сумел добраться сюда. А это намного сложней, чем выйти. — Сет вскинул руку, защищая глаза от слепящего солнца, мёртвые голые деревья не давали тени, осмотрелся и уверенно шагнул. Нога по колено ушла в воду. — Идём.

Весь день мы месили болотную грязь. Сначала я глядел по сторонам, на мертвенный болотный мирок: мутную воду, вскипавшую пузырями, деревья, заламывающие голые ветви, островки, приютившие скудную серую растительность. Но, несколько раз оступившись, каждый раз с трудом выбираясь из трясины, я бросил это занятие. К вечеру я смотрел только себе под ноги. Ничего не чувствуя, кроме огромной усталости, я жаждал отдыха. Когда Сет объявил привал, я просто опустился в чёрную воду.

— Поднимайся, здесь есть хорошее место для стоянки.

Сет покачивался, тяжело опершись на посох, светлые волосы лишь на макушке остались светлыми, лицо перечёркивали два грязных косых развода. На какой-то миг я почувствовал жгучую ненависть к этому человеку, заставляющему меня причинить себе новую боль. Промычав что-то нечленораздельное, я нехотя поднялся и вслед за Ролом протиснулся в маленькую избушку. Деревянный пол, очаг посреди да крохотное оконце под стропилами крытой старым лапником крыши — вот и всё убранство. Крохотная комнатка была насквозь пропитана дурным духом болотных трав. Рол скинул камзол, ставший чёрным, набросил его на угол двери, деловито склонился над очагом. Я поспешил сесть и прислониться к бревенчатой стене. Закрыв глаза, я попытался расслабиться. Домовой в последний раз ударил по кремню, упала искра, и на сухом мху заплясали язычки пламени. Рол вздохнул.

— Мешок дай. — Я совсем забыл о поклаже за спиной и послушно принялся выпутываться из лямок. Руки дрожали. — Извини, Никита. Это всё из-за меня… Механизмы Цитадели создавались для людей, мне понадобились все мои силы, чтобы опустить мост, и я…

— Оставь, Рол. — Я насилу снял мешок. — Это совершенно не важно… Если, конечно, это не ты перенёс нас сюда.

— Я сам не могу понять! — Рол вскочил, принялся вытаскивать из мешка карту. — Смотри! Вот он тракт, дорога Двух Корон, видишь, прошивает насквозь и Далион, и Белгр. Ты вышел отсюда, почти у границы. Дальше ты двигался на Юг, к Мадре. Вот Торжок, там тебя схватили чёрные и отвезли обратно на север, даже дальше. Моя Цитадель стоит уже на территории Белгра… А это-о-о… как я понимаю… Эдгарова Топь… — Рол посмотрел на Сета, тот никак не отреагировал, — та, что перекрыла дорогу к старой столице? — И снова Сет не заметил вопроса. — Далеко-далеко на Юге, за Мадрой. Ты понимаешь? Теперь, чтобы попасть в Октранский лес, нам надо двигаться на север! Мы подойдём к нему с другой стороны! Ты понимаешь?! — Рол запустил пальцы в бороду, обхватил подбородок. — Я не понимаю ничего! Это огромное расстояние. За какой-то миг мы пересекли всю страну! Как такое может быть?

— Спроси у того, кто это сделал! — Сет пристально смотрел мне в глаза, а я не нашёлся, что ответить. Узнав, что являюсь Хранителем Ключа, я не мог быть уже ни в чём уверен.

Ужин нельзя было назвать тёплым и дружеским. После того как Рол разрезал на троих подогретое на углях мясо, делать было больше нечего, и все завалились спать на кучи сухой, резко пахнущей болотной травы.

Сна не было. Несколько часов я пролежал, глядя в тёмный потолок. Было огромное чувство усталости и нарастающая тревога: за Рокти, за Рола, за девочку, за себя. Я никак не мог заснуть. Тихонько, стараясь не шуметь, приподнялся на локте. Оказалось, не спал не только я один. Сет сидел по-турецки у противоположной стены. На коленях у него лежал посох.

— Не спится? — Я попробовал завязать разговор.

— Я думаю.

— Вот и я хотел… подумать…

— Я думаю о тебе… Кто ты такой? — Пальцы Сета порхнули неуловимо. Посох в его руках переломился двумя мечами. Мне стало неуютно.

— Такой же человек, как и ты, Сет. Человек, попавший в историю…

Сет воткнул мечи в пол. Слева и справа. Сначала один, потом другой. Лезвия плавно входили в дерево — как нож в масло. Только сейчас я заметил, что Рол исчез.

— Где Рол?

Сет не ответил. Улыбнувшись, он сложил руки на коленях и, низко опустив голову, уставился в пол. Я начал впадать в панику.

— Послушай, мне не нравится то, что здесь происходит. Что с тобой творится, Сет? И где, дьявол тебя задери, Рол?!

Не отрывая глаз от пола, он медленно качал головой из стороны в сторону. Я сорвался на крик:

— Где Рол?! Ты! Ты что задумал, ублюдок?!

Он, наконец, поднял голову. В глазах притаилось почти детское озорство.

— Я знаю, кто ты такой. В рулетке шарик бегает по кругу и останавливается, где захочет, и определяет победителя. Ма-а-аленький шарик. А какое могущество! Вот и ты. Уже катишься, катишься… Крупье пустил тебя по кругу. Где ты остановишься? — Сет тихонько рассмеялся, глаза его блестели всё задорнее и задорнее, как у ребёнка, задумавшего весёлую шутку. — Три миллиона! Чёрное! Блиц! Три вопроса по двадцать секунд обсуждения каждый! Внимание! Вопрос! «Где Рол?», «Что с тобой творится, Сет?», «Ты что задумал, ублюдок?!» Время!

Волосы дыбом поднялись у меня на затылке. Я во все глаза смотрел на Сета. В голове молниеносно пронеслось: «Боже! Я сплю! И Рол спит, и Сет спит! А этот, он ничего не может нам сделать!» Как будто услышав меня, Сет закричал:

— Ответ вер-р-рный! Три миллиона уходят в банк знатоков!

Чувствуя, что вот-вот сойду с ума, я закрыл глаза, закрыл руками голову и закричал:

— Прекрати!!!

Скользя и чуть не падая, Эдель взбиралась на холм. Внезапно хлынувший ливень превратил дорогу в непролазную трясину. Сирроу легко опередил её. Насквозь промокший под дождём волк казался худым и жалким, но Эдель хорошо знала, какая мощь заключена в этом звере. Когда они добрались до вершины, остальные были уже здесь. Тринадцать собрались сегодня потому, что она совершила ошибку.

Высокий светловолосый мужчина подал ей руку, помогая преодолеть последние шаги подъёма. Под потоками низвергающейся с неба воды каждый занял своё место. Ливень прекратился. Боясь нарушить внезапно обрушившееся безмолвие, всё замерло. Полная жёлтая луна вышла из-за туч, озарив вершину холма. Светляки поднялись из травы, живыми линиями обозначив шестилучевую звезду. Черты лица человека, стоявшего в её центре, заострились. Он поднял голову, и лунный свет отразился в его бледно-зелёных глазах. Пепельно-серая шерсть на загривке волка поднялась дыбом. Воззвав к безмолвию, раздался протяжный, вбирающий в себя всю гамму звуков, вой.

Жестокий ветер рвал плащ за плечами воина. Шлем воронёной стали и мелкозернистая кольчужная сетка скрыли его лицо. Крепко упираясь ногами в землю, держа меч перед собой, он устремил взгляд горящих изумрудным пламенем глаз на девочку.

Хрупкая фигурка, короткая туника, высокие шнурованные сандалии и волк, лежащий у ног, — девочка бестрепетно встретила взгляд воина.

— Ты упустила его.

— Это правда. Но, думаю, к лучшему.

— Он совершенно беспомощен. Любой может убить его. Ему нужна защита. — Рука в стальной перчатке стиснула рукоять меча.

— Защита или присмотр? — Саламандра живой заколкой скрепляла волосы ведьмы. Огненные блики играли на чёрных прядях. Алые губы таили усмешку.

— Скорее второе, чем первое! — Темнота ночи была светлой и праздничной в сравнении с силуэтом горбуна. Черты лица, складки одежды утопали во всепоглощающем мраке. Ворон, сидящий на горбу, расправил иссиня-чёрные крылья.

Девочка покачала головой, и огненный поток обрушился на её плечи.

— Он знает путь и придёт к цели. Он сам выбирает дорогу. Я уверена. Путь уже начат. Там, в Торжке, с ним была девушка. Мне кажется… он собирает избранных.

— Их уже трое. — Горбун обвиняюще ткнул посохом. — Я слыхал о перехваченной депеше. Одноглазый с Эдгаровой топи. Хотел продать их Белгру. В депеше говорится о чернокнижнике, домовом и каком-то головорезе, которого Одноглазый решил сбыть с рук.

— Эдгарова топь? — Юродивый тряхнул тугоскрученными каштановыми кудрями. Рыжевато-бурая птичка с пестринками на брюшке, примостившись на его плече, перебирала пёрышки. — Это же демоны знают где! Как он туда попал?

— Вот именно. — Горбун обернулся к юродивому: — Одноглазый пишет, что чернокнижник появился прямо из воздуха… посреди смотровой площадки башни.

— О-го! — Юродивый рассмеялся. — Ну, теперь-то мы точно знаем, что нашли именно того, кого нужно.

— Я знала! — Девочка подпрыгнула, хлопая в ладоши. — Я всегда говорила, что башни связаны между собой!

— А я-то гадал, чего монахи так всполошились у границы. Это многое объясняет… — Зелёным глазам воина была чужда неопределённость. — У кого депеша сейчас?

— У Ллерия, у кого же ещё? Пока он не знает, что с нею делать, но, думаю, скоро сообразит. Этот его советник… — Горбун сокрушённо покачал головой, — нашему королю не мешало быть осторожнее в выборе поверенных.

— Не много ли народу? — Опирающаяся на клюку старуха являла собой воплощение дряхлости и бессилия. Глаза под густыми, совершенно седыми бровями были затянуты бельмами. Чёрный пушистый кот, ласково урча, тёрся о ноги старухи. — Он не мог бы просто показать путь для нас?

— Не думаю, что знание изначально. — Девочка безотчётно опустила руку на голову волка, провела кончиками пальцев меж ушами. — Он не идёт по пути, но каждый шаг, сделанный им, становится верной дорогой.

— Значит, нам нужно просто идти следом? — Белые волосы, едва заметный румянец на молочно-белой коже. Девушка была бы красива, если бы не глаза, горевшие парой рубинов. Кобра цвета старой слоновой кости ожерельем обвила её шею, слегка покачивалась приплюснутая голова.

Ведьма взглянула на возвышающегося над всеми воина. Красивые, чётко очерченные губы произнесли:

— Пусть каждый делает то, что считает необходимым. Кто бы ни добился цели, она будет принадлежать всем нам.

Снова шёл дождь. Светлячки давно сели в траву. Не попрощавшись, Тринадцать ушли с холма. Каждый в свою сторону. Юродивый, прячась от дождя в ветхую робу, направился к тракту. Горбун, плотно запахивая плащ, в надежде скрыть от уличных бродяг богатый наряд и тугой кошелёк, поковылял к городу. Воин помог ведьме забраться в седло, и сам вскочил на коня. Главнокомандующий возвращался к своей армии, ведьма — домой, в богатые кварталы. Старуха и девушка тоже ушли вместе. Их путь лежал в прилегающие к базару улочки.

Эдель поправила капюшон, топнула ногой, пытаясь сбить грязь, налипшую на сапожки.

— Знаешь, чего я боюсь, Сирроу? — Пепельно-серый волк поднял тепло-жёлтый взгляд. — Нас может и не оказаться в числе избранных.

Расчесав густые, иссиня-чёрные волосы и уложив их привычным движением рук, Наина скрепила рассыпающиеся пряди. Раскалённая до свечения ящерка уцепилась лапками за кудри и замерла в неподвижности. Опустив подбородок на сплетённые пальцы, Наина пристально разглядывала своё отражение в огромном, чуть тёмном зеркале. Алебастр крутого бедра, длинные ноги, высокая грудь, тонкие пальцы. Умело наложенный макияж и сложный узор, спускавшийся от виска по скуле, искажали идеальные черты лица. Пушистые ресницы кидали тень на беспросветно-чёрные глаза. Влажные алые губы, чуть тронутые помадой, улыбались. Макияж портил её. Но кто поверит ненамазанной, прилично одетой ведьме, пусть даже и нечеловечески красивой? Дутая стеклянная игрушка, которую вешают в Белгре на Зимнее Дерево, — такой она была во время сеансов и редких выходов в свет. Ею охотно восхищались и охотно ей верили, особенно те, кто не умеет смотреть дальше внешности, — её постоянные клиенты.

День начинался хлопотно. Прежде чем нырнуть в платье, искусно выполненное из сотен багровых и чёрных лент, она ещё раз пробежала глазами письмо, брошенное на туалетный столик. Просьба Эдели показалась ей странной, даже стесняющей. Эта её идея с избранными… Но девочка редко просила об одолжениях и почти никогда не ошибалась. Ведьма вынула из потайного ящичка записную книжку в алом бархатном переплёте и, открыв крошечным ключиком крошечный замок, пролистала страницы.

— Госпожа Анна со своими вещими снами через полтора часа, и компания юных шалопаев — поздно вечером. Что ж, время у меня есть.

Сунув ноги в бархатные карминные башмачки, ведьма сбежала по лестнице в холл. Многократно повторившись в зеркалах, стройная фигурка язычком пламени протанцевала по мраморным плитам пола и выбежала в сад. Пробегая по чёрному гравию дорожки, она коснулась пальцами лепестков тёмно-синих роз.

Закрыв калитку сада, ведьма стёрла с лица улыбку. Решив прогуляться пешком — ей не надо было выходить за пределы охраняемых городской милицией кварталов, — она отправилась вниз по просторной улице вдоль непрерывной витой решётки кованых оград. Владельцы массивных особняков по обе стороны дороги могли позволить себе столь неэкономное расходование городского пространства. Сразу за их спинами белели крепостные стены дворца, и лишь за разводными мостами, перекинутыми через искусственно созданный канал, превративший восточную окраину города в остров, дома сошлись теснее, спрятав летние сады в крохотных внутренних двориках. То была цеховая земля, и, пожалуй, всё лучшее в городе — лошадей, оружие, одежду, еду и вина — можно было найти там. Цеховщики тоже строили свою стену, но, не умея договориться, растянули строительство на много лет.

Навязанная необходимость стеснить себя заставила ведьму замереть на пороге одной из самых дешёвых забегаловок в квартале. Она присела у входа, наблюдая. Очевидно, перед тем, как сделать заказ, зеленоглазая девушка-ктран мысленно пересчитала свои денежные запасы, — она долго изучала нацарапанное мелом на закопчённой стене у очага меню… Впрочем, судя по небрежному взгляду хозяина, не спешащего подходить к столу, он знал их размеры до последней медной монеты.

Вывалив перед Рокти тарелку, кружку и кувшин, трактирщик стоял до тех пор, пока девушка, задыхаясь от возмущения и с трудом сдерживаемой ярости, не заплатила ему вперёд. Лишь тогда он нехотя поплёлся за стойку. Рокти с унылым видом принялась за обед, и ведьме не нужен был физический контакт, чтобы прочесть её мысли.

Слишком многое складывалось не так, как хотелось бы Рокти. Она последовала совету офицера Вадимира, того самого, из таверны в Торжке. Тогда, за кружкой зеленоватого деревенского пива, после того как монахи Белгра уволокли Никиту, а та странная парочка бесследно пропала, стоило свалке окончиться, идея офицера показалась ей здравой и рассудительной. Не соваться в Белгр без проездных грамот и хорошо вооружённого отряда. Идти в столицу и ждать там, куда рано или поздно стекаются все дороги королевства. А по пути дать знать всем и каждому, кого и где она ищет. Что ж… Скоро неделя, как она в столице, офицер как сквозь землю провалился и не появляется даже в казармах, армейское управление пожимает плечами и советует не мешать их работе. Верховный суд не занимается похищениями ктранов или их родственников, тем более при отсутствии каких бы то ни было свидетелей оного. Королевские приёмы расписаны на полгода вперёд, и все как один вопят об изменившейся политической обстановке в стране. Вернуться в клан, к родственникам, к немногочисленным подругам, казалось невозможным. Конечно, все будут рады её возвращению. Тем более — такому скорому и такому позорному. Даже мысль о том, что Никите, возможно, нужна помощь, не могла заставить Рокти обратиться к клану. Старейшины могли отнестись к похищению чужака, случайно ставшего членом клана, совсем не так, как к похищению одного из своих. Вопрос о справедливом возмездии вызвал бы долгие споры. Слишком долгие. Может быть, она так и останется вдовой при живом муже, навечно заточённой в стройных стенах Октранского леса. А найти монаха теперь, когда впустую потрачено столько времени, было практически невозможно. Приходилось признать: она зашла в тупик.

Вычерчивая вилкой по тарелке замысловатые узоры, Рокти вздрогнула, когда глубокий женский голос произнёс нерешительно:

— Мне посоветовали обратиться к вам, но, боюсь, вы не примете моё предложение.

Рокти откинулась на спинку стула и, упёршись ладонью в край стола, с ног до головы окинула взглядом подсевшую к ней женщину. Двуцветное платье, хитро сшитое из ярких, трепещущих при каждом движении лент, сложная причёска, заколка-саламандра, искусно изготовленная из какого-то редкого камня, необычайно красивые черты и странный, абсолютно лишний макияж. Гадалка, ведьма или прорицательница.

— Я ищу телохранителя.

Ещё месяц назад Рокти расхохоталась бы ей в лицо. Но сейчас она лишь удивлённо вскинула бровь.

— Кто слышал о ктранах-телохранителях?! И почему вы решили, что именно я подхожу для подобной работы?

— Я прошу прощения, — женщина действительно казалась огорчённой. — Я никогда не обратилась бы к вам, если бы не угроза моей жизни! Конечно, мне известно, что ктраны — охотники, хранители леса и стражи границ по древнему договору. Именно поэтому я не уверена в том, удастся ли мне уговорить вас. По известным причинам мне хотелось бы, чтобы мой телохранитель был женщиной. Согласитесь, не многие женщины обладают соответствующими навыками. Я предоставлю вам жильё и стол в моём доме, а плата за ваш труд будет достаточно высокой. Если, конечно, мы сумеем договориться…

Рокти молчала. Сама мысль работать на кого-то за деньги, да ещё телохранителем, казалась ей чудовищной. Она опрокидывала все привычные представления о достойном поведении. И всё-таки Рокти не могла отказаться. У неё просто не было выбора. И потому ведьма терпеливо ждала, пряча улыбку за маской смущения.

Вот уже вторые сутки воин был не в духе. И хотя главнокомандующий не покидал приёмный покой, почти ничего не требовал и дремал там же — над картами и тайными депешами с границ, — солдаты в казармах чувствовали себя неуютно. Шли толки. И как только представилась возможность угодить старику, ею не преминули воспользоваться.

Писарь внёс бумаги на серебряном подносе, чего не случалось с ним за всё время службы, и возвестил торжественно:

— Мой генерал, ваш приказ выполнен!

Марк поднял затуманенный усталостью взгляд. Эти дни он бездумно перебирал донесения, терзаясь единственной мыслью, и не сразу сообразил, о каком приказе идёт речь и почему солдат так напыщенно горд. А когда вспомнил отданное в сердцах распоряжение, усмехнулся собственной горячности. Однако бумаги лежали на серебряном подносе, и подписей под ними, очевидно, ждали во всех казармах.

— Ну, давай сюда.

Воин пробежал глазами первые строки.

— Из того самого обоза, что ли?

— Точно так!

— Везёт нам, — усмехнулся Марк, — что ж… это даже лучше. Зови.

Воин покосился на ухмылявшегося солдата, представил свой доклад Ллерию и небрежное замечание о чести, оказанной преступнику — свидетельство служебного рвения главнокомандующего и готовности лично исполнять высочайшие указы. Стило покачивалось над бумагой, воин не решил ещё, куда именно он отправит служить новобранца. Нужно было выбрать между южными пустошами и западными горами. На западе горцы не давали покоя поселениям, и редко, в особо суровые зимы, спускались к границам снегов стаи голубых барсов. Юг был знаменит ордами диких кочевников да редкими караванами в далёкий Накан. Поговаривали, будто над Пустошью царствует морок, который и гонит кочевников атаковать границы, но разговоры эти не шли дальше смутных слухов и фантастических баек.

Писарь направился к двери, потирая руки. Придав лицу строгое выражение, он приоткрыл створки и официальным голосом вызвал:

— Капитан Вадимир, рядовой Сокол.

В приёмной послышался стук сапог, бряцание амуниции и, игнорировав едва успевшего отскочить писаря, в залу, печатая шаг, промаршировали капитан и рядовой. Капитан щёлкнул каблуками, единым движением снял шлем, расположив его на сгибе локтя под строго выверенным углом, и с истинно солдатской грацией опустил ладонь на рукоять меча, выражая готовность служить и защищать. Всё это было выполнено с автоматизмом опытного офицера.

Рядовой, бодро прошагав до середины комнаты, честно попытался щёлкнуть каблуками, издал какое-то шарканье, довольно чисто проманипулировал со шлемом и, после секундного раздумья, накрыл ладонью пустые ножны. Капитан Вадимир хмуро изогнул бровь в его сторону. Тот пожал плечами смущённо. Оба щеголяли свежими синяками под глазом, но не это удивило воина.

Глядя на высокого, поджарого молодого человека, чьё лицо, обрамлённое тёмными локонами, было хорошо схвачено загаром, Марк, впервые за два дня, почувствовал, как уходит напряжение из плеч. Он улыбался, наслаждаясь представляющимся зрелищем. Рядовой вдруг улыбнулся в ответ. Писарь замер, насторожившись, ожидая гнева своего вспыльчивого генерала. Вадимир ткнул подопечного локтем, но ещё минуту Марк и Никита смотрели друг на друга с улыбкой.

Наконец генерал разгладил лежащий на столе документ и с особым чувством наиполнейшего удовлетворения собственноручно вписал в пустые строки место назначения рядового Сокола. Писарь принял бумагу, пробежался по строчкам и вскинул удивлённый взгляд. Улыбка Марка подтвердила — генерал не ошибся. Не вполне понимая, что происходит, но чувствуя, что угодил главнокомандующему даже больше, чем планировалось, писарь прочистил горло.

— Согласно высочайшему повелению его величества Ллерия, державного властителя сорока восьми провинций королевства Далион и белокаменной Мадры, распоряжением генералиссимуса Марка разбойника Сокола Никиту зачислить рядовым в гвардию его величества.

Подняв глаза на Вадимира, генерал добавил:

— Позже будет составлен приказ о вашем повышении в звании и переводе в штат охраны дворца. Я желал бы, чтоб вы лично следили за обучением и службой рядового. — Он склонился к капитану и, придав голосу оттенок конфиденциальности, продолжил: — Рядовой Сокол — первый, кого мы зачисляем в ряды нашей доблестной армии по особому указу короля Ллерия. Его величество печётся о моральном облике каждого своего подданного. И только такой бравый солдат, — Вадимир выгнул грудь колесом и снова прищёлкнул каблуками, — может подать достойный пример и взять на себя нелёгкое дело перевоспитания.

Капитан всем видом своим выразил понимание всей тяжести свалившейся на него ответственности и готовность погибнуть при исполнении высочайшего указа. Рядовой Сокол имел на лице выражение крайнего любопытства, граничащего с неприличием. Писарь являлся воплощением удивлённого недоумения.

Марк был доволен.

Тонкие серебряные щипчики слегка поддели и приподняли край страницы. Окунув намотанную на пинцет корпию в раствор, Ссаром принялся бережно обрабатывать слипшиеся листы.

Наводнение, семь лет назад затопившее нижние этажи Цитадели, нанесло огромный урон обширной библиотеке. И лишь кропотливая работа архивариусов позволила сохранить бесценное богатство. Большинство повреждённых раритетов было успешно восстановлено, если не считать тех немногочисленных книг и свитков, работу над которыми Ссаром не мог поручить никому.

Полтора часа упорного труда позволили Ссарому открыть новую страницу «Истории Создания». Вооружённый лупой и терпением, он взял в руку перо. На чистый лист капля за каплей полились древние письмена. Под частично уничтоженным текстом почти в целости сохранилась иллюстрация. Картина, выполненная в слегка вычурном стиле, изображала древний герб Далиона.

Грифон и Единорог поддерживают щит, на серебряном поле которого сгорает в ярком пламени Феникс.

Сила. Чистота. Вечность.

Орланд, отвоевав у Эдгара королевство, дал ему новое имя, новую столицу, новые границы. Но герб… Герб, украшавший щит разбитого противника, он менять не стал.

Резкий порыв ветра, хлопнув ставнями, с силой распахнул окно. Юная виноградная лоза, не успевшая ещё прочно зацепиться за камень, упала на подоконник, свившись там кольцами. Ссаром приподнял голову. Только сейчас он заметил, как дрожат от напряжения руки и как жестоко ноет поясница, отдавая болью во всём теле. Разминая затёкшие пальцы, он осторожно поднялся и, закрыв работу в конторку, подошёл к окну.

Свежий ветер гнал барашки по тёмной поверхности Внутреннего моря. Погода портилась. Над островом собирались тучи. Но яркие блики на высоких шпилях соборов — гордости Храта — показывали, что на берегу, в столице, ещё светит приветливое солнце. Часы, недавно установленные на одной из башен Цитадели, заскрипев натужно, принялись бить полдень. Густой протяжный бой часов напомнил Ссарому о предстоявших делах. Он обернулся к дверям.

Открывшись вместе с последним ударом колокола, они впустили немолодого уже мужчину. Окинув взглядом погружённую в серый сумрак комнату и никого не заметив, вошедший смутился. Это позволило Ссарому внимательно рассмотреть сына.

Его костюм, изобиловавший вышивкой, кружевами и позументами, неприятно поразил отца. Светская одежда напоминала о том, что Николай, дальний потомок алхимика Игната, ещё до Исхода сожжённого за ересь и колдовство, не пожелал принять сан и, следовательно, стать наследником престола. Болезненно робкий, он бежал ответственности. Чрезмерное, неподобающее общение с купцами, странниками и им подобным сбродом породило нелепые идеи и эту режущую глаз любовь к роскоши.

Ссаром с отвращением вспомнил последний доклад столичного коменданта: толпы, приходящие глазеть на дом принца, на выезд принца, на одежду принца. Король глубоко вздохнул.

— Подойди ко мне, сын мой.

Николай вздрогнул и наконец заметил отца. Сделав несколько шагов, принц опустился на колени и поцеловал руку короля и первосвященника.

— Вы хотели видеть меня, отец?

— Да. — Ссаром неслышно тронул редкие светлые волосы над высоким лбом сына. — Встань же. Скоро неделя, как твой кузен и мой племянник Ллерий наследовал престол Далиона. Боюсь, мои годы уже не позволят мне навестить могилу сестры и обнять осиротевшего племянника. И всё же такой визит необходим. Поэтому я благословляю тебя на дальний путь. Заодно ты, наконец, познакомишься со своим двоюродным братом.

— Моя жена…

— Не поедет с тобой.

— Это… всё, отец?

— Да. Можешь идти.

Ссаром протянул руку для поцелуя. Николай вышел, жестоко теребя кружевные манжеты.

«Можешь идти». Отец отдал приказ, сын повиновался. Они оба понимали это. Всё чаще их разговоры принимали подобный характер.

— Ты сам захотел этого, мой мальчик. Ты сам… — Ссаром невольно высказал вслух терзавшие его мысли.

Да. Всё главное, важное, всё то, чем так хотелось поделиться с сыном, уже было сказано вчера, здесь, в этой же самой комнате в разговоре с Брониславой. Совершенно неожиданно Ссаром нашёл в невестке того союзника, которого потерял в сыне.

Его сестра всегда была недальновидна. Жажда власти застила ей свет и разум, отняла чувства, материнского инстинкта — и того лишила. Ссаром любил своего единственного сына, и каждая их размолвка ложилась на грудь тяжёлым грузом. Но как ни потакал отец причудам принца, расстояние между ними лишь увеличивалось, а конгрегация по делам веры зорко и жадно следила за частной жизнью князя Николая. Вот почему брак с Брониславой стал тем переломным моментом, с которого Ссаром, отчаявшись снискать расположение сына, решил, по меньшей мере, обеспечить его будущее.

Невестка ненавидела мать. Это сблизило было их с Николаем, и Ярослав, наследник престола, стал плодом искренней, хотя и скоротечной любви. Но, умная женщина, Бронислава очень быстро увидела, что Николай не понимает её по-настоящему. Глубоко раненная казнью любимого брата, она жаждала отмщения. Николай же испытывал брезгливое пренебрежение ко всему, что олицетворял собой его отец, ко всему, что могло бы помочь ей расквитаться с матерью. Они охладели друг к другу. Но у престола появился наследник, чья преданность делам церкви ещё не вызывала сомнений — Ярослав любил пышную торжественность служб и вполне вверял свою душу воспитателям-стратам. Послушник тайного монастыря, он неделями пропадал в скитах, выполняя поручения святейшей конгрегации по делам веры. Иногда Ссаром спрашивал себя, не доносит ли внук на отца? Эта мысль не занимала его надолго, Николай давно стал пешкой в политических играх, пешкой, которой в этой партии не принадлежал ни один ход. Он не представлял собой угрозы, а значит, и ему ничто не угрожало. Этого было достаточно.

Ссаром почти забыл о существовании Брониславы, когда она ворвалась вдруг к нему вместе с известием о смерти Августы. Рыдая, стройная русоволосая женщина упала в ноги. Слова её были несвязны, а горе безутешно. Ссаром усадил Брониславу в кресло, выгнал стражу за дверь. Немало прошло времени, прежде чем невестка успокоилась. Она пила чай, заваренный на липовом цвете, утирала покрасневший нос кончиком шёлкового платка. Ссаром, склонившись навстречу, рассматривал её лицо — тёмные глаза быстро высохли, рот сжался в тонкую линию, лишь дрожание рук выдавало неунявшуюся ещё душевную боль и обиду.

— Она должна была умереть.

— Она и умерла, — Ссаром заботливо, с несвойственной монархам предупредительностью подлил в фарфоровую пиалу чая, — не хотите же вы сказать, что желали бы сами казнить собственную мать?

Она желала. Взгляд метнулся из-под вуали русых волос. Она склонилась над чашей, вдыхая густой аромат липового цвета. Ссаром сплёл пальцы, глядя на гладко зачёсанный пробор невестки — в её волосах поблёскивала седина. Два вьющихся локона сбегали на плечи, падали на грудь. Красивая, гордая — княгиня никогда раньше не выдавала себя, не показывала норова. Ссаром и предположить не мог, что за женщина составила короткое счастье его сына, стала матерью его внука. Теперь он прикидывал: Орланду едва исполнилось семнадцать, когда он взошёл на эшафот. Рассказывали, будто пятнадцатилетняя Бронислава до самого конца держала его за руку. Каково это — сестринским пожатием гасить дрожь готовящегося к смерти тела, чувствовать последнюю судорогу обезглавленного брата. Тогда, взяв невестку в дом, он ещё некоторое время приглядывался к ней, но быстро потерял интерес к тихому семейному мирку Николая — Бронислава была верной женой и заботливой матерью. Сейчас её сын вырос, а любовь померкла — не потому ли с такой пугающей силой вернулись старые обиды?

— Я могу быть откровенна с вами?

Ссаром улыбнулся:

— Мне будет приятно вспомнить старые времена. — Она подняла удивлённый взгляд. — Я не только монарх, но и первосвященник, — пояснил Ссаром, — когда-то каждый мой день начинался с чьей-нибудь исповеди. Вы можете говорить так искренно, как если бы беседовали с Богом.

— Правит Бог, — прошептала Бронислава.

Ссаром вздрогнул. Эти слова лентой опоясывали герб Белгра, они встречали каждого, пришедшего в храм.

— Отче, — Бронислава отставила пиалу, взяла сухие старческие руки в свои, мягкие ладони женщины, разменявшей четвёртый десяток. Она склонилась навстречу, взгляд, устремлённый в пол, был пуст, слова рождались с трудом, но она говорила и говорила, преодолевая себя, ночь напролёт.

Утром Ссаром — измученный и воодушевлённый исповедью — покинул кабинет с твёрдым намерением призвать Святейший Синод. Давно вынашиваемые мечты о реванше за поражение Эдгара в той, отгоревшей семьсот лет назад войне, не давали покоя многим поколениям первосвященников, и каждый всходил на престол, именно себя полагая спасителем мира, проводником нового порядка в освобождённые земли. Бронислава указала ему лёгкий путь. Коварству этой женщины можно было лишь позавидовать. Её план гарантировал быструю и почти бескровную смену власти в Далионе. Но ещё пять дней потребовалось для того, чтобы состоялся сегодняшний разговор с сыном. Бронислава взяла на себя переговоры — она умела убеждать. Тихие, глубокие рассуждения — плод долгих раздумий — увлекали не хуже пламенных речей. Половиной голосов в Синоде Ссаром был обязан невестке.

Я настолько привык просыпаться в чужой постели, что сперва не удивился ни жёсткому матрасу, ни низкому потолку с толстыми тёмными балками поперёк, и, лишь услышав гуд голосов да бряцание амуниции, вспомнил, где нахожусь. Наверняка меня разбудили — я так устал, что не смог бы проснуться сам, но возле низенькой солдатской койки никого не было, и после минутного замешательства я вскочил на ноги. Бок дёрнуло обжигающей болью, но, застонав, я всё же выпрямился. Поясницу охватывала тугая повязка. Ломило все мышцы, я чувствовал каждую кость в теле, а ладони просто горели, но я рисковал опоздать на утреннюю поверку и потому лишь сцепил зубы покрепче. На бегу разглаживая смятую рубаху, затягивая ремень, спотыкаясь на затёкших за ночь ногах и пытаясь нырнуть в петлю перевязи, я гадал — как выгляжу?

Вчера я рухнул на застеленную серым постель даже не разувшись. Скатанное одеяло так и осталось в ногах, всю ночь мешая вытянуться на и без того коротком ложе. Мышцы свело, но не только из-за этого.

Найти ребёнка не составило труда. Добыть деньги из схрона — вот что отняло время. Лишь к утру следующего дня, основательно откиснув в худо просмолённой бадье на заднем дворе цеховой гостиницы для заезжих ремесленников, Топь принялась за поиски. Пока прислуга подливала горячей воды в протёкшую почти до дна бочку, она, нежась под обжигающими струями, пила грушевый взвар из запотевшего глиняного кувшина и пристально изучала трущобы. Топь усомнилась было в своих силах — трущобы оставались пусты для неё. Воришка, так ловко пырнувший ножом Сета, скрылся бесследно. А мальчишку, утащивщего посох, она нашла, лишь переключив внимание на базар.

Ей не почудилось ночью. Ребёнок и впрямь был похож на зверька. В его маленькой головке едва умещалась сотня-другая слов, повадки были дики, а нрав — независим. У мальчишки не было имени. У него вообще ничего не было, кроме ручной крысы и кучи хлама в десятке отнорков городской канализации. Даже на редкую жалость торговок, благосклонных обычно к малолетним побирушкам, ему рассчитывать не приходилось — слишком легко он мог укусить кормящую руку, и все, кто знал его, чувствовали это. Но в городе не было места, куда он не мог бы просочиться. Топь увидела в ребёнке недюжинные способности. Ослабленная, она поразилась, с какой лёгкостью откликнулся тот на охватившее её отчаяние, как верно понял, чем можно было помочь. Топь не собиралась разбазаривать такой ценный материал. Крысеныш, из-под стрехи крыши стерегущий чуткую дрёму лоточника, услышал зов.

Синие глаза задержались на крынках с топлёным молоком, но зов был настойчив. Человеческий детёныш оскалил крупные белые зубы, крыса на плече дёрнулась, убежала в солому крыши — подальше от гнева хозяина. По-паучьи, цепляясь пальцами рук и ног, мальчишка бесшумно и скоро влез на скат. Прощальный взгляд через плечо — на запруженную народом базарную улочку, и он помчался, белкой перескакивая с кровли на кровлю, карабкаясь по недостроенной стене ремесленных кварталов, тенью пробегая в подворотнях.

Пока первый маленький помощник спешил к ней, Топь успела хорошенько вымыться. Вытершись насухо, в одной рубахе и сапогах — из щелей неконопаченой бочки на добрую половину двора натекла изрядная лужа — Топь поднялась в свою комнатку, на верхний этаж. Лестница круто взбегала с балкона одного этажа на балкон другого. Перила были увешаны стираным бельём. Хозяева следили за добром в распахнутые двери, и, поднимаясь, Топь слегка познакомилась с каждым: город и впрямь был осаждён ремесленным людом — лишь малая часть их оказалась крупным ворьём или мелкими мошенниками. Топь запомнила вышибалу — бывший матрос, он раскачивался в гамаке, натянутом из угла в угол вместо громоздкой кровати из неструганых досок. Дверь он открыл скорей для того, чтобы чувствовать хоть какой-то ветерок в тесной коморке, и крепко спал, вовсе не приглядывая за цветным строем засаленных шейных платков. Ему снилось море. Пока Сет шёл по шаткому кольцу балкона, Топь задержалась на поверхности сна, впитывая яркие краски и запах волн. Возникло мимолётное желание прогуляться к порту, взглянуть своими глазами. Топь одёрнула себя.

Этажом выше нашёлся нищий, занимавший в уличной иерархии не последнюю ступень. Его комната удачно располагалась прямо под той, что снимал Сет. Когда Топь открыла оба замка — навесной и потайной, мальчишка уже возился на крыше. Оставив дверь нараспашку, Топь прихватила с перил высохшие холщовые штаны, стянула сапоги и села на кровать — одеться. Мальчишка осмелел. Справедливо полагая, что человек, чьи ноги заняты парой штанин, вряд ли сумеет быстро вскочить, он мелькнул в дверном проёме лохматой макушкой и вновь скрылся за притолокой. Сет поднялся, затягивая пояс, снова присел, принялся чистить сапоги.

И вот зверёк осмелел настолько, что по-птичьи уселся на перила балкона, готовый прыгать вверх — на крышу, или вниз — во двор. Топь осторожно, почти нежно касалась его разума и не находила ничего, кроме любопытства, да ещё, пожалуй, узнавания. Интерес был слишком неустойчив. Топь видела: стоит ребёнку отвлечься на миг, он тут же забудет о ней — до следующей встречи, конечно. Память-то у мальчишки была цепкой и острой, но хранила тысячу совершенно ненужных мелочей. Не рискуя заглядывать глубоко — грубое вторжение могло напугать, — Топь всё же сумела узнать бездну всего о трущобах, базаре, казармах. Яркий, неупорядоченный калейдоскоп воспоминаний едва поддавался контролю, и, когда мелькнуло вдруг знакомое лицо — дёрнулась в руках сапожная щётка, — Топь не успела ухватить поток мыслей, поняла лишь, что всего пару дней назад мальчишка видел Никиту в общей камере дозорного участка богатого пригорода.

Когда сапоги были вычищены, Топь обулась. Мальчишка уже привык к ней и не пытался сбежать, к тому же Топь готова была поклясться, что он нащупал протянутый к нему мостик и теперь сам неосознанно скользил по поверхности её сознания. Поднявшись, Топь присела перед стоящим посреди комнаты тазом, до краёв наполненным зацветшей дождевой водой. Поддавшись лёгкому прикосновению мысли, чёрная поверхность вспучилась полураскрывшимся цветком.

Мальчишка спрыгнул с перил прямо в комнату, припал жадно взглядом, пряча руки за спину, боясь коснуться. В следующий миг цветок рассыпался брызгами, окропив лица обоих. Топь вздрогнула: так дерзко оттолкнули её, выхватили стихию из рук — в центре таза кипела чёрная воронка. Отстранив мягко, но решительно, Топь вновь, на этот раз медленно, выгнала стебель, лепестки, бутон…

Уже к вечеру мальчишка создал первую фигурку, напоминавшую чем-то крысу, — расплывчатая, нечёткой формы, она скакала по всей поверхности воды, и прыжки эти были настоящие, иногда — довольно высокие. Мальчишка вполне по-человечески хохотал, Топь поймала себя на слабой усмешке. В следующий момент она ударила рукой по воде, расплескав, демонстрируя — игры закончились. Мысленный посыл был скуп и точен — принеси посох, загляни в трактир «Топор и удавка», — мальчишка повиновался. Ощерившись внешне и покорно — внутренне. Топь не стала контролировать его.

Нестерпимая духота разлилась над городом. Тучи клубились под небосводом, недвижимые, полные непролившимся дождём. Ни дуновения ветерка не трогало тёмных крон. Моряк проснулся и напевал что-то под нос, разогревая на тигле остатки обеда. Слова были едва слышны, а пряный запах напротив — наполнил собой густой, раскалённый за день воздух и оттого казался особенно сильным. Топь почувствовала вдруг, что голодна. Целый день она занималась с мальчишкой, игнорируя потребности тела. Едва успев устроиться в таверне, Топь послала служку за провизией. В углу, топорщась перьями лука-порея, ждала своего часа полная корзина припасов. Отрезая кусок копчёного окорока и ломоть хлеба, Топь сосредоточилась на комнате внизу.

Побирушка спал беспокойно — его мучили боли в спине. Нынче днём его взашей прогнали с рынка: какой-то деревенский олух заподозрил в нём базарного воришку и отоварил тяжеленной дубиной пониже лопаток. После он присел было на ступенях храма, да скороспелый синяк не давал покоя, и нищий ушёл, не собрав и половины дневной выручки. Работать с таким свежим воспоминанием было необычайно легко. Штрих — и парень, ворочавший под стенами привоза пыльные мешки с просом, превратился в вооружённого алебардой стражника. Топь не поленилась, с точностью воспроизвела образ того стража, что несколько дней назад отволок в участок «её» Крысеныша. Теперь нищий был уверен, что служитель правопорядка без всякой причины, походя, отоварил его древком, а это уже был повод для жалобы в гильдию. Синдикат, контролировавший ход абсолютно всех дел не только столицы, но и государства, давно и прочно установил почти ритуальные отношения между всеми своими структурами. Вся власть на улицах города принадлежала Мастеру, вне зависимости от того, носила ли она обноски или алебарду на плече. Топь собиралась внести большую смуту в маленькую империю Мастера. А заодно и наказать человека, обидевшего её нового слугу.

Закончив, Топь потянулась. Съеденное легло в желудке тяжестью, отчего-то не чувствовалось ни прилива сил, ни бодрости — неудержимо клонило в сон. Следовало бы найти того воришку, что так удачно пырнул её ножом, и, вытянувшись на постели, Топь действительно подумывала заняться этим. Начатая почти сутки назад работа требовала завершения. На ближайшие дни столица должна стать её вотчиной. Спеша к заветному тайнику, Топь не просто прощупывала улицы в поисках нужных ей людей — каждый, к чьему сонному разуму прикоснулась Топь, получал либо метку, и мог спокойно дальше заниматься своими делами, до тех пор, пока время или расстояние не притушат знак «бесполезен» в их разуме, либо тонкую прочную нить постоянной связи. Не так уж велика была столица: трущобы да базар, кварталы цеховщиков — средоточие городских будней, дворец и пригород. Закрыв глаза, Топь погрузилась в полудрёму.

Ведьма проснулась с жуткой головной болью. Да и сердце непривычно саднило.

Поднялась на ложе — тихонько закачались серебряные цепи, всё закружилось, и она упала обратно на подушки. Прикрыла глаза, чтоб не видеть медленно вращающегося балдахина, сглотнула.

Ей снился кошмар. Обжигающее прикосновение. Чуждое. Омерзительное. Нечеловеческое.

Нет!

Озарение было столь внезапным, что она снова вскочила. Преодолевая головокружение, поднялась на подгибающихся ногах, опёрлась было на покачивающуюся постель, да тошнота подкатила к горлу, и ведьма упала на каменный пол.

Она приняла на себя удар. Сработала защита, поставленная Тринадцатью, — боль растеклась по кольцу, отозвавшись в каждом, заполонив собой город, и каждый теперь был предупреждён, всякий — встревожен. Но лишь её разум был осквернён чужим прикосновением, и лишь она могла бы узнать тварь.

Тварь.

Дрожь прошла по плечам, мелко застучали зубы. Ведьма подняла взгляд — ажурный мост над бассейном раскачивался, как маятник. Она опёрлась на руки и поползла по холодным мраморным плитам к краю возвышения, упала в голубую, подсвеченную изнутри воду.

Ледяная волна оборвала дрожь, вынула иголочку, всаженную глубоко в мозг. Ноги подогнулись, ведьма осела, нырнула с головой, но глоток ломящей зубы воды окончательно привёл её в чувство. Она, наконец, встала твёрдо на ноги. Убирая с лица чёрные мокрые пряди, по пояс в воде побрела к берегу. Длинная ночная рубашка сверху — липла к телу, снизу — пузырём колыхалась по поверхности. Ведьму начала бить крупная дрожь.

Выбраться на берег стоило труда — руки скользили. Наконец, прыгнув и навалившись животом, ведьма перекинула через край сначала одну, потом другую ногу. Откатилась, перевернувшись на спину.

Она вдруг увидела себя со стороны — распластанной на полу, с ночной рубашкой, перекрученной у талии, с расползшимися, как змеи, волосами, с алой ящеркой, мечущейся по алебастровой коже в попытках согреть беспомощную, замерзающую хозяйку.

Застонав, она совершила последнее усилие, поймала саламандру, сжала в кулаке, чувствуя, как волной поднимается вверх по руке тепло огненного тельца. Кожа ощущала сухие прикосновения тыкающейся в пальцы головки, длинный хвост обвил ладонь снаружи. Отступал озноб, кровь побежала быстрей, порозовела кожа.

Ведьма встала, почувствовав, наконец, силу в ногах. Потускневшая ящерка нырнула в начавшие подсыхать волосы.

Тот, чужой, коснувшийся её разума, был сейчас в городе, совсем близко, в черте цеховых кварталов, и наверняка ему было много, много хуже, чем ей. Усмешка искривила губы.

Дверь распахнулась, хлопнув о стену. Посыпалась мелкая пыль побелки. На пороге стояла Рокти — в перевязях метательных ножей поверх короткой туники, с обнажённым клинком, босая.

Они смерили друг друга взглядом.

— Это и есть то, зачем вы меня нанимали, госпожа? — круглые глаза щурились, шаря по углам, зелёный взгляд потемнел. — Уж не знаю, смогу ли я чем вам помочь. — Она развернулась, босые пятки прошлёпали вдоль по коридору и обратно. — Здесь не было никого, кому я могла бы помешать. А сухое бельё вам подаст и горничная.

В протянутой руке покачивался снятый с вешалки в прихожей плащ.

— Благодарю. — Ведьма повернулась, позволяя накинуть плащ на плечи. Затянула один шнурок, дёрнула другой и, сделав шаг, переступила через упавшую на пол рубашку. — Одевайся. Мы едем во дворец. Верхом, немедленно. Надеюсь, ты не продала ещё своих лошадей.

Когда ведьма обернулась, Рокти уже и след простыл. Наина кивнула, в очередной раз подтверждая, да, девочка не ошибается. Практически никогда. Дети умеют видеть.

Она обогнула бассейн, скрылась на минуту за драпировками и вышла уже одетая для верховой езды — скромно и просто на этот раз, в чёрный мужской костюм свободного кроя, всё с тем же плащом на плечах.

Выбежав во двор, нашла там Рокти, седлающую Вороного. Положив ладонь на седло, ведьма кивнула на кобылку Рокти, нетерпеливо дожидающуюся своей очереди. Принялась сама затягивать подпругу. Времени не было. И ещё через пару минут, легко перемахнув крошечный заборчик, понеслись вдоль по улице две тёмные, едва различимые в сером мороке занимающегося утра всадницы.

Под тёплыми лучами утреннего солнышка, посреди запруженной в преддверии празднеств мостовой, скорым шагом поспешал по своим делам юродивый. Спрятав руки глубоко в рукава рубища, накинув отрепья на низко опущенную голову, шёл мимо людных площадей, где никто не пожалел бы медяка в его торбу. Лишь проходя через базар, поймал взгляд торговки коврижками, попросил: «Матушка!» — и та кинула ему пирожок из короба.

А базар был переполнен, ломились от добра ряды, не надрывались — лениво лузгали кабашные семечки барышники, справедливо полагая, что уж сегодня-то товар на прилавках не залежится. Не на дни, на недели планировались предстоящие торжества, из всех концов Далиона ожидали гостей, да и из Белгра послы прибыть обещали. Кто уж тогда станет заботиться о припасах? И народ гудел, торгуясь в рядах.

Но слышался в том гуде грозный голос встревоженного улья. Не останавливались поболтать на площадях у прохладных источников добрые соседи, и кумушки не спешили делиться последними сплетнями — спешили по своим делам, притворяясь, будто вовсе не замечают друг друга. А приезжие, только успевшие войти в город, лишь дивились неприветливости его жителей. Таверны полны были гостями, и кабатчики грохали кружки о стол, будто и не рады были такому нашествию.

Краем глаза подмечал это юродивый, покуда, не сбавляя шагу, двигался в портовые доки.

Будто развеянный свежим бризом, не держался морок. Весело кутили в портовых кабаках, весело крутились лебёдки, раздавалось дружное: «Раз! р-р-раз!» — и серебрилась, высыпаясь из корзин, зеркальной чешуёй живая рыба, которую продавали прямо на месте, у причалов.

Юродивый вздохнул — городской воздух был затхл по сравнению с царившим в порту смрадом от гниющих рыбьих кишок и ворвани. Тяжёлый дух бил в ноздри, как хлористая соль — прочищая мозги. Но и порт был против обыкновения пуст. Зоркий глаз подметил бы, что лишь рыбацкие лодки и стояли в доках, и ни один купеческий корабль вот уже пару дней не показывался на горизонте, а те, что были, — ушли, оставив огромные замки на воротах пустых складов. Юродивый миновал их все по пути к старым причалам, где швартовались лишь те, у кого не было денег на оплату портовых пошлин. Либо те, кто, уверенный в своей охране, просто не хотел появляться в порту. Князьки северных островов, слишком гордые, чтоб покориться Белгру, и слишком бедные, чтобы земля их по-настоящему интересовала кого-нибудь, вот уже много лет потихоньку воевали с суровым противником — постоянным голодом, совершая набеги на Белгрскую землю и промышляя контрабандой в Далионе. Но и тех не было в доке. На старых причалах царило настоящее запустение.

Будто попав в заколдованный город, прошёл юродивый по засыпанной сухой чешуёй колее, и змеиный шёпот под ногами заставил вздрогнуть. Он оглянулся — лёгкий ветерок колыхал дырявые сети на покосившемся заборе, отделявшем длинную череду высоких чёрных амбаров от кучки низеньких, сиротливо притулившихся друг к другу рыбацких хижин. Холодок пробежал меж лопаток.

Юродивый шагнул в сторону, прошёл узким лабиринтом среди хибар и вышел к крохотной лагуне, куда огромная каменная труба извергала зловонные отходы города и с краю которой прыгала круто со ступеньки на ступеньку узенькая каменная лестница, ведущая внутрь стока.

Никто не окликнул его, пока, боясь оскользнуться на поросших бурым мхом ступенях, он, пятясь и опираясь на руки, спускался к жерлу трубы.

Но стоило сделать шаг внутри гулкого туннеля, как тенью вышли сбоку, спросили требовательно:

— Кто такой? По какому делу?

— Пришёл на благодетеля нашего посмотреть — в ноженьки ему поклониться, — ответил юродивый, щурясь с яркого света в темноту.

— Чего удумал! — рассмеялись изнутри. — Вали туда, откуда пришёл. — Юродивый промолчал в ответ, стоял, улыбаясь.

Тень сделала шаг и оборотилась здоровенным малым с шипастой дубинкой на могучем плече.

— Слышь, погоди, Шнырь! — крикнул малый в провал туннеля. — Ты, никак, дурачок божевольный? Слышь? — дёрнул за лохмотья. — Никак с боженькой разговариваешь?

— Олух! — радостно улыбнулся юродивый. — Как есть, олух царя небесного!

Малый аж присел от хохота, опёрся на дубинку. Отсмеявшись, смахнул с глаз слезинки.

— Чего тут у вас, — вышел из темноты второй, щуплый, опустив уже взведённый арбалет, — чего ржёшь? — И сам ухмыльнулся.

— Да ну его! — отмахнулся дубинкой малый. — Пусть идёт, хоть народ потешит. Сидим… другие сутки ни живой души, а тут такой подарочек! Иди, — развёл руки и присел в шутовском приветствии, — найди Мастера, бухнись ему в ноженьки, кормильцу!

— Добро пожаловать в Урчащие кишки! — взмахнул в поклоне арбалетом второй, и оба они, падая друг на друга, зашлись хохотом.

— Благодарствую! — в пояс поклонился юродивый и, оглядываясь по сторонам во всё более тускнеющем свете, пошёл дальше, в подземелье.

За спиной зашушукались, и скоро щуплый пробежал мимо, оглянулся через плечо лукаво, хохотнул, подпрыгнул и припустил во все лопатки.

Когда зачадили по стенам факелы, прибежали из тоннеля, засуетились вокруг, дёргая за полы, чумазые ребятишки. А вскоре показалась крупноячеистая решётка стока с маленькой, в человеческий рост, дверкой, где его уже встречали. Шнырь стоял, демонстративно распахнув дверку, ещё пятеро навалились на решётку изнутри, высунув в ячеи любопытствующие головы. Загомонив, ребятишки воробьиной стайкой кинулись на ограду, мигом облепив её всю. Не дойдя до калитки шага, юродивый замер, прикрыл глаза и нарочито медленно отвесил земной поклон.

Затряслась, ходуном заходила от хохота вся решётка, а юродивый нагнулся и под весело брыкающими детским ножками переступил порог тайной столицы нищебродов.

После его оставили в покое, и дальше он уже сам шёл вдоль скользких подземных улиц, тянущихся по-над городскими стоками. Ржавая взвесь висела в воздухе, а гул воды не смолкал ни на минуту, и вскоре юродивый вышел к месту, где, сталкиваясь и закручиваясь воронками, соединялись многочисленные ответвления городской канализации. Эта площадь была пуста. Не было никакой возможности находиться рядом, частые волны перехлёстывали край узкого окоёма, и приходилось идти, держась за скобы в скользкой от постоянно оседающей влаги стене.

Потом были длинные туннели, новые ответвления, такие тёмные, что дорогу можно было лишь угадать, но не увидеть, пока не показался первый огонёк на носу причаленной к спускающимся под воду ступеням плоскодонки. Хозяина нигде не было видно, но юродивый не рискнул взять фонарь просто потому, что побоялся идти на нос утлой лодчонки. Впрочем, уже за следующим поворотом редкая череда факелов протянулась на всю длину тоннеля — освещая верёвочный парапет, ограждающий зауженную многочисленными постройками дорогу.

Собранные из кусков старых заборов, завешанные сетями, щелястые сараи были сплошь покрыты плесенью, но внутри помаргивали огонёчки, слышался людской говор. Юродивый заглядывал в щели, но видел лишь бесформенные груды тряпья, растянувшиеся прямо на полу или комом нависшие над заменяющим стол бочонком. Изредка сверкали любопытные детские глаза, а взрослые вовсе не поднимали головы, не интересуясь, кто идёт мимо.

Так шёл он долго, не видя ни просвета в сплошном ряду сараюшек и не встречая ни одной живой души. Ставя защиту, Тринадцать и не думали касаться и без того обескровленной, заживо гниющей столицы нищебродов. В противном случае дурную услугу оказали бы они и себе, и этим, без того потерявшим последнюю надежду, людям. Даже трущобы казались процветающими на фоне Урчащих кишок. Юродивый подумал вдруг, что, если бы не волна, прокатившаяся по всему городу, если б не внезапное озарение, он никогда б не полез в стоки вслед за Сетом, которому, конечно же, в первую голову следовало найти Мастера. Юродивый предпочёл бы хоть всю свою жизнь прожить на дне, но никогда не опускаться так низко.

Туннели тянулись до одурения бесконечно. Ему вдруг стало любопытно, представляет ли хоть кто-нибудь из живущих наверху истинные размеры подземного города? Число людей, прибывших в столицу и не сумевших ни ужиться в ней, ни вернуться обратно, поражало.

— Олух… как есть олух царя небесного, — пробормотал он под нос, задумавшись.

А в следующий миг треснулся лбом о кирпичную кладку.

Он и не заметил, что поток не журчит уже немолчно в ушах, не раздаётся даже тихого плеска о стены. Путь был закрыт, но по правую руку, глубоко внизу виднелось сухое русло стока, а позади — осталась лестница, ведущая к его дну. Спускаясь, он отметил, что и дышать стало легче. Мелкая взвесь, сыростью оседающая в лёгких, здесь почти не ощущалась.

Внизу было пусто и опять темно хоть глаз коли. Угадывалось только, что кирпичная кладка не просто перегораживает коридор, но отделяет всю узкую кромку от стены до русла и на всём дальнейшем протяжении тянется-тянется, уходя под самый неразличимый отсюда сводчатый потолок. Угадывалось по редким, приглушённым звукам. «Как домовые в стенах», — подумал юродивый.

Сток выходил к точно такому же узлу, что остался далеко позади. Осушенный, он служил тронной залой. Освещённое тремя огромными чашами, чад которых поднимался к окошку высоко вверху, в самом центре её на обломках каменных плит, ступенями лежащих одна на другой, стояло большое и, вероятно, удобное кожаное кресло красного дерева. Во всяком случае, в нём вольготно, закинув ноги на одну ручку, свесив голову — с другой, расположился карлик. Он беседовал о чём-то с расхаживающим у подножия калекой. Об увечности последнего, впрочем, говорили лишь прислонённые к трону костыли, слишком большие для карлы.

— Ну что ты носишься, как маятник? — Карла явно был не в духе. Водил желваками, будто обсасывал косточку. — Да, мы болтаемся здесь, как дерьмо в проруби, но разве ты можешь обещать, что завтра не станет хуже? Сиди уже, — он длинно и метко плюнул прямо под ноги собиравшемуся сделать шаг калеке, — не мельтеши.

Калека замер. Уставился на плевок недоумённо.

— Где здесь Мастер? — подал голос юродивый.

— Тебе на что? — очнулся калека.

— В ноженьки хочу поклониться кормильцу, — опять завёл своё юродивый.

— Ну, я мастер, — подтянулся и даже ноги с ручки спустил карла. — Кланяйся!

Юродивый улыбнулся тихо, подошёл к подножию трона, присел. Разматывая тряпьё на ступнях, ответил:

— Врёшь, добрый человек. Нешто я не узнаю Мастера? — оглянулся через плечо на карлу.

— А вот нешто и не узнаешь, — ответил карла, снова подтягивая ноги на кресло. Обхватил здоровенные ступни такими же большими ладонями, — никто его не узнает, потому что никто не видел.

— А я вот узнаю, — прищурился юродивый. — Враз узнаю, с одного погляда! — И добавил, рассматривая нарывающий большой палец на правой ноге, — слыхать, он будет сегодня. Вот уж я его встречу-привечу, миленького.

— Пустобрёх! — раздражённо отрезал калека и схватил, сунул под мышки костыли. — Тьфу на вас!

Но, не успев ступить и шагу, был остановлен криком с противоположного конца тронной залы:

— Где здесь Мастер?!

— Ещё один, — закатил глаза он, однако костыли положил и присел на ступени.

Карла придурковато хихикнул в кулачок, подмигнул юродивому и крикнул в ответ:

— Я! Я мастер!

Шаги подкованных сапог гулко прокатились по зале и эхом отдались где-то наверху под сводами. Высокий человек с посохом в руках прошёл к трону. Длинные мокрые волосы пегими сосульками нависали над серо-стальными глазами с синей искоркой.

— Никак поклониться хочешь? — потирая руки, спросил карла, пока тот поднимался по ступеням.

— Нет, — ответил Сет, и уже в следующий миг шагнул вперёд и играючи проткнул, пригвоздил посохом к трону не успевшего опомниться карлу.

Калека ещё минуту смотрел, как хрипит и возит руками по древку умирающий. Потом вскочил, но тут же упал, подрубленный под ноги тем самым посохом, что торчал ещё секунду назад из груди человечка на троне. Прокатившись вниз по ступеням, замер, не смея пошевелиться, у подножия. Рядом скатилось и замерло мёртвое тельце карлы.

— А вот и ты пришёл, — сказал юродивый, не вставая и даже не подняв головы. Он занят был, заматывая ступни в лохмотья.

— Не стану врать, будто рад тебя видеть. — Сет тщательно протёр и неуловимым щелчком спрятал лезвие. Спустился, брезгливо пнул лежащего. — Поднимайся!

Дрожа, как осиновый лист, калека встал.

— Смотри на меня, — Сет легонько стукнул его посохом по ноге, и тот поспешил поднять глаза, но тут же отвёл взгляд, вперившись Сету куда-то под подбородок. — Так, — Сет едва заметно кивнул на тело карлы, — будет с каждым, кто назовёт себя Мастером.

Калека во все глаза вытаращился на юродивого, который закончил обуваться и сидел теперь, сложа руки на коленях, поглядывая то на него, то на Сета, прищурив глаз и склонив голову точно так, как это делала маленькая птица, примостившаяся на его плече.

— Слушай сюда, — продолжил Сет, и калека дёрнулся, тут же забыв о юродивом, — найди всех, кто пользуется тут уважением и имеет власть. Кто отвечает за порядок и делит добычу. К ночи все они должны быть здесь. И учти, — кончик посоха постучал по плечу, — мне не нужны мелкие сошки и прихвостни… Пшёл! — рявкнул он, выдержав паузу, и калека помчался, забыв костыли на ступенях.

— Су-у-уров! — рассмеялся тихо юродивый.

— Смотри, как бы с тобой того же не было, — буркнул Сет. Поднялся, присел на трон, принялся постукивать посохом по верхней ступени.

— Не посмеешь, — отрезал юродивый. И добавил в ответ на взгляд исподлобья, сам покрываясь холодным потом, — побоишься.

— Да, приложили вы меня крепко, — протянул Сет, прекратив стучать посохом.

— Не тебя, атаман Октранского леса, — покачал головой юродивый. — Не тебя, а тварь. — Судорога прошла по плечам Сета, он опустил взгляд.

— Сам догадался? — глухо спросил он.

— Ещё на тракте почуял. — Юродивый внимательно изучал склонённую макушку. — С чего бы тебе не любить юродивых? Юродивых любят все…

— Она тебя тоже… почуяла. Сразу, — добавил, неожиданно весело улыбнувшись: — Одни беды от вас… блаженненьких.

— Хозяин… ты? — Юродивый присел на ступени, но за длинными, сосульками слипшимися волосами не увидел глаз.

— Её вообще нет с тех пор, как… Ты понял, в общем. Вы не убили её, часом? — Сет наконец поднял голову, и юродивый снова заметил незнакомые синие искорки в серо-стальном взгляде.

— Нет, наверняка нет, — ответил он, мучительно соображая, кто это тот, другой, новый, которого не было прежде. — А не врёшь ли ты мне, братец? — спросил он почти ласково, протянув руку к колену сидящего.

— Нет! — отрезал Сет, резко встав. Добавил спокойнее, глядя прямо в глаза: — С чего бы мне?

— Вот и я думаю: с чего?

Час прошёл в дремотном безмолвии. Юродивый следил за медленным передвижением узкого столба света, косо падающего из отверстия высоко над троном столицы нищебродов. Сет сидел, погрузившись в раздумья, и оба они вздрогнули, когда мелькнула вдруг, на секунду загородив луч света, крылатая тень, и иссиня-чёрный ворон, заложив вираж, опустился на спинку кресла, процарапав стальными когтями бордовые бороздки в красном дереве. На перламутровых перьях шеи играла тонкая серебряная цепочка.

Сет пригнулся невольно, и юродивый засмеялся.

— Прочь! — Сет взмахнул посохом, не решившись, впрочем, коснуться птицы. Ворон склонил голову набок.

— Ка-ар-р-р-р! — прокричала птица. — Ка-ар-р-р-р! — Аршинные крылья развернулись, захлопав.

— Пожиратель мертвечины, — пробурчал Сет, глядя в немигающий вороний глаз, чёрный, как камень душ некроманта.

— Боишься? — Юродивый всё смеялся беззвучно.

— Недолюбливаю, — Сет, наконец, сел прямо… слишком прямо, чтоб опереться о спинку кресла. Ворон сложил крылья над плечом атамана.

— Говорят, у Мастера есть ворон, — сказал юродивый.

— У меня ворона нет, — отрезал Сет, но юродивый всё так же внимательно вглядывался в его лицо.

«Врёшь, не заметишь», — подумала Топь, изучая тонкие черты под лохмотьями. Юродивый отвёл, наконец, пристальный вишнёвый взгляд.

Слишком долго она приходила в себя, слишком медленно, так медленно, что даже Сет не сразу почуял её. Но всё равно ещё до появления птицы она была уже тут. Её неприятно поразило то, как слаженно и мудро действовали вчерашние её подопечные. Нечаянный успех мальчишки был неожидан, и оттого особенно хорош. Топь почувствовала укол ревности. Ей понадобился ещё какой-то миг, чтобы понять — это именно она испытывает досаду. Повеяло холодком, когда она вполне осознала факт.

Атаман и мальчишка прекрасно справлялись вдвоём, и её помощь была не просто не нужна, но сейчас — когда юродивый вдруг появился так некстати — стала и вовсе лишней. К своему стыду, она боялась теперь выдать себя, боялась нового удара… небытия, похожего чем-то на смерть. Не давала покоя слабость, проявленная так неприкрыто, а ещё — тайное воспоминание о злых, бессильных слезах там, посреди пустынной улицы ночных трущоб. Она вдруг поняла, что снова остаётся одна, и одиночество отчего-то пугало.

Сет тоже испытывал ощутимое беспокойство. Чтобы отвлечься хоть на минуту, она осторожно коснулась его.

«Не люблю ворон, вечно поднимут грай, прыгай потом по кустам, уворачивайся от арбалетных болтов…»

«Это и впрямь птица Мастера?» — прервала Топь цепочку бегущих по кругу мыслей.

«Нет… Не уверен. Иногда мне кажется, что Мастера всё же нет».

«Мастер есть», — заверила Топь.

Огромное слепое пятно, за сотни лет сформировавшееся вокруг главы воровского синдиката столицы, свидетельствовало об этом лучше показаний любых очевидцев, чьи слова на поверку выходили лживы. Никто никогда не видел Мастера. Никто ничего не знал о нём. А Синдикат разрастался: слабенький, выплеснулся однажды из Урчащих кишок, пожрал трущобы, цеховые кварталы, город, а вместе с ним — и богатый, независимый пригород. Сотни лет Топь наблюдала его рост, чуя если не собрата, то родственную душу. У неё вдруг взмокли ладони от мысли, что теперь они могут встретиться… и, наверняка, стать соперниками. Перспектива выглядела привлекательно. Невольный смешок сорвался с губ и неожиданно громко отразился от сводов тронной залы. Юродивый нервно оглянулся, и Топь улыбнулась шире, скаля крупные жёлтые зубы.

Как раз в эту секунду оттуда, где скрылся насмерть перепуганный калека, вышли твёрдым, решительным шагом люди, чьи округлые животы под сравнительно целыми одеждами подтверждали их действительно высокий статус в столице нищебродов.

— …Девять, десять… тринадцать, — считал Сет, безошибочно выхватывая из разрастающейся толпы нужные лица. — Сброд. Трусы и слабаки, — как в раскрытой книге он читал за насупленными бровями и шипастыми дубинками в потных руках. — Я не взял бы их смотреть за скотом, не то что драться.

— А ты собираешься драться? — Юродивый не шелохнулся, хотя кое-кто уже смотрел на него косо.

— Господь с тобой. — Сет выщелкнул лезвие посоха, превратив его в копьё. — Я слишком голоден и устал для этого.

Юродивый окинул его взглядом, будто увидел впервые. С заострившегося лица, из-под грязных, слипшихся волос сверкали серо-стальные глаза с неизвестно откуда взявшейся синей искоркой. Ноздри крючковатого носа раздувались хищно. Пальцы, сжимавшие посох, казались невероятно длинными и мосластыми.

— Да, ты определённо похудел, — протянул юродивый и вдруг распахнул глаза удивлённо.

Птица, взмахнув крыльями, одним прыжком переместилась со спинки кресла на плечо Сета.

— Ка-а-арр-р-р! — заорала она на толпу, пригнув шею и распустив перья.

— Лучший друг висельника, — прошептал юродивый, протягивая руку навстречу.

— Прекрати, — раздражённо одёрнул Сет. Он не вздрогнул на этот раз, но стоял напряжённо, явно опасаясь ворона на своём плече. — Ты такой же блаженный, как и я. И если ты не перестанешь юродствовать, мне придётся убить тебя. В назидание.

— Смерть на твоей стороне, — ответил тот, всё ещё глядя на птицу и не обращая внимания на остриё посоха, способное достать его в любой момент. — Очень жаль. — Он перевёл взгляд и встретил внимательный прищур Сета. — Признаться, я надеялся увидеть, как тебя убьют здесь нынче. Тебя и ту тварь, что ты носишь в себе, атаман Октранского леса.

— Не повезло тебе, приятель. — Сделав шаг к началу ступеней, Сет оказался по правую руку юродивого. — Я поклялся себе жить вечно.

— Ты, что ли, Мастер? — крикнул дородный бородач в крепкой, но не очень чистой одежде из той чёртовой дюжины, что Сет насчитал при входе.

— А ты хочешь видеть Мастера? — ответил Сет, не повышая голоса.

Звук сам отразился от стен, достигнув ушей каждого. Поднялся и стих говор. Опасливо покосившись на посох, бородач не решился продолжить, обернулся в поисках поддержки. Никто не подал голоса — серо-стальной взгляд пронизывал не хуже копья.

— Псы! — рявкнул Сет, и слово ударило, как плеть.

Толпа дёрнулась. Худой, грязный человек, очевидно недавно искупавшийся в сточных водах, а значит вошедший в Урчащие кишки через чёрный ход, походил на безумца больше, чем юродивый. Сет подумал вдруг, что даже если кто-то из этих людей и присутствовал на публичной казни, они ни за что не узнают его.

— Псы, — повторил он тихо. — Вам не надоело жрать дерьмо лишь потому, что хозяева забывают кидать вам объедки?

Толпа настороженно молчала, не спеша приветствовать речь. Топь подавила нарастающие раздражение и голод. Она почувствовала вдруг, что лучше бы ей сесть, и опустилась на ступеньку рядом с юродивым. Птица сорвалась с её плеча и, едва не задевая головы крылом, пересекла залу, опустилась на балку над выходом.

По толпе пробежал шепоток. Люди заволновались, спинами чувствуя немигающий взгляд ворона.

— Чего ты хочешь? — повторил бородач уже более дружелюбно, глазом кося на распластанного у подножия ступеней карлика.

Топь окинула толпу мысленным взором. Сеть, сплетённая за день, звенела от всё возрастающего напряжения. Ещё пара петель, и она, возможно, не сможет её удерживать. Страшно хотелось есть, голод дрожью передавался на руки и бесценные силы уходили на то, чтобы гасить эту дрожь. Слабость и страх рвотным позывом стали в горле. «Что мне делать?» — спросила Топь, беспомощно скользя взглядом по лицам. «Они слабы. Слабы, как никто в городе, — ответил Сет, так же внимательно изучавший толпу, — а слабость может стать силой… если надавить хорошенько». Кивнув себе, они ответили:

— Вопрос в том, чего хочешь ты, Ветошник…

Ворон на балке внимательно слушал всё то долгое время, что Сет держал свою речь. Горбун, далеко в башенке своего дома, потирал руки, глядя в чёрный, как камень душ некроманта, кристалл хрусталя. Он, наконец, знал, что ему делать и как откупиться от Мастера.

Они засыпали. Оба. Затылок, будто залитый расплавленным свинцом, жёг и тянул невыносимой тяжестью. Пытаясь держать подбородок ровно, они не замечали, как безвольно, из стороны в сторону болтается на шее голова.

Зато юродивый давно следил за ними.

— Поспал бы ты, братец. — Пытливый взгляд, две спелые вишни, птичка на плече тоже глядит чёрными бусинами. И на его плече теперь сидела птица, он поднял руку и кончиками пальцев погладил стальные когти, проколовшие и ткань, и плоть.

— И кто присмотрит здесь за порядком? Ты, что ли? — спросил Сет, и отчего-то эта мысль показалась ему здравой. — Ты, — повторил он. — Ты присмотришь здесь за порядком. А Лучший друг висельника будет стеречь мой сон.

Юродивый не шелохнулся, зато зеленоглазая девушка, сидевшая теперь в ногах трона, вздрогнула — метнула из-под лохмотьев полный ужаса взгляд на ворона, и тот расправил крылья, красуясь.

— Иди сюда. — Он поманил её пальцем, и та встала, сделала два шага вверх по ступеням.

Босоногая, худая, стояла, ссутулившись, втянув голову в плечи. Он опёрся на неё, поднимаясь. Пальцы впились в тонкие ключицы.

— Я отведу вас в спальню моего отца, — сказала она тихо, предупредив его слова.

— Да. — Зала кружилась перед глазами. Плясали, расплываясь, огни в огромных чашах.

— Так ты оставляешь меня своим заместителем? — Юродивый смеялся, глядя на него снизу вверх.

— Много ли бед натворит божевольный? — ответил Сет. Он сделал первый шаг, покачнулся, и девушка крепко обхватила его за талию. Он поглядел на неё внимательней: лохмотья упали с головы, и теперь прямо под мышкой у него торчала её тёмная нечёсаная макушка. В узкой дорожке пробора пробежала вошь. — Всё равно ничего не произойдёт раньше завтрашнего утра. — Стоя на месте, он всё сильней наваливался на неё, чувствовал, как начинают дрожать поддерживающие его руки, и потому медленно, превозмогая головокружение, пошёл дальше. Она спустила его вниз и тихонько повернула направо, к ступеням, ведущим на забранный кирпичной кладкой берег осушенного канала. — А чтоб ты не скучал здесь один, — бросил он, не оборачиваясь, целиком сосредоточенный на подгибающихся ногах, — поразмысли о том, что делает в городе сотня-другая белгрских монахов.

Он лопатками почуял взметнувшийся за спиной взгляд и увидел другие глаза — чуть раскосые, зелёные, — мельком стрельнувшие из-под завесы спутанных лохм.

Когда она укладывала его на жёсткий, воняющий морской травой матрас «в спальне её отца» — узком отнорке длинной каменной норы по-над стеной стока, — он снова увидел её глаза и, поймав за руку, потянул на себя. Она не стала сопротивляться, и легла послушно рядом. Перевернувшись на бок, он подтянул её к животу, почувствовав, как она свернулась там маленьким тугим комочком, и, обхватив руками, заснул, умиротворённый теплом живого человеческого тела.

Шаг вперёд и влево, я приседаю, едва успевая увернуться от несущегося, казалось, прямо в лицо меча. Вес на левую ногу, выпрямиться, и вот он — снова со свистом рассекает воздух, грозя ударить по шлему. Шаг вперёд и влево, ноги в коленях, вес, ушёл, выпрямился, шаг вперёд и влево… Вальсируя, мы кружили по площадке. Кольчуга за последние два часа значительно прибавила в весе, а подкольчужник насквозь пропитался потом. Шаг вперёд и… остриё меча вдруг пребольно тыкается в грудь и, уже не в силах устоять на ногах, я отлетаю и падаю назад.

— Рубящий! Вперёд и вбок! Колющий! Вбок! — Пока я сижу на песке, потирая синяки под кольчугой, Алан отправляет меч обратно в ножны. — Сколько раз повторять? Ты не следишь за мной? Не следишь за моими движениями? Ты вообще следишь за мечом?

Не в силах отвечать, я сухо сглатываю, мотаю головой. Под шлемом ощущается звенящая пустота. Наконец, мне удаётся подняться.

— Алан, — язык липнет к небу, — дай мне передохнуть. — Непослушные, негнущиеся пальцы колупают ремень, впившийся в шею под подбородком. Я никак не могу расстегнуть шлем.

Он хмыкает в ответ и, пожав плечами, уходит с залитой солнцем площадки к столетним дубам, раскинувшим свои ветви над плацем. Я ковыляю за ним.

— Два часа, дело к полудню, а я даже не научил тебя уходить от ударов. — Он стянул шлем, и я увидел, что длинные чёрные волосы, собранные в хвост, тоже взмокли.

— Ну… — Я с трудом опустился на землю у корней, привалился спиной к шершавой коре, почувствовав сбережённую густою листвой тень. Стебельки травы вокруг не просохли ещё и бодрили свежестью холодной утренней росы. — Может, тогда и закончим на этом?

Я прищурился, снизу вверх глядя на Алана. Он стоял, скрестив руки на груди, освещённый со спины медленно ползущим в зенит солнцем.

— Так. Вставай.

— Алан…

— Я разрешал тебе сесть? — В голосе его зазвенели стальные нотки, и я неохотно поднялся.

— Земля холодная, — пояснил он и, развернувшись, зашагал под стены. Я нагнал его, пошёл рядом. — Не знаю… Может, и вправду закончим. — Усмехнувшись вдруг, он глянул на меня искоса. — Я трижды должен был бы донести на тебя. Предатель. Самозванец. А теперь ещё и дезертир.

— Согласись, всем будет лучше, когда я уйду.

— Пожалуй.

Мы шли, и мелкий гравий дорожки мягко хрустел под каблуками армейских сапог. Я остывал понемногу. Разливавшийся по телу жар спал, я почувствовал вдруг, что утро действительно ещё раннее, холодное и сырое. Тучи бродили над городом, не спеша ни уходить, ни проливаться дождём.

— Гроза собирается. — Было хорошо идти вот так, по-над крепостными стенами, не задумываясь о завтрашнем дне.

— А в море, наверное, уже буря… — Алана явно тревожило что-то. Я невольно обернулся к заливу, хотя всё равно не смог бы увидеть его из-за крепостных стен. Ветер, вот уже несколько дней дувший с моря, был свеж, но не слишком силён. — Скоро неделя, как в портовых доках не появлялся ни один корабль, и даже старые пристани обезлюдели.

— И что?

— Буря, друг мой. Близится буря… — Он вдруг хлопнул меня по спине, сменил тему. — Я сделал всё, как ты и велел. Признаться, это была неплохая мысль — свалить всё на чёрных. Наболтал, будто их полно в городе, будто они давно уже шли в Мадру по одному, по двое, выдавая себя за купцов, ремесленников и трубадуров. Каждый будет настороже. От Брониславы так и так ожидают подвоха. Никто не проникнет в кольцо замковых стен ни под каким предлогом.

— А страт, — мысль о Клементе, разыскивающем меня по городу, не давала покоя.

— Не беспокойся, к нему наведаются нынче же. Эту белгрскую ищейку ожидают весьма неприятные моменты. — Алан усмехнулся, посмотрел искоса, спросил: — А ему-то ты на что нужен?

— Не знаю, — солгал я.

Алан промолчал, явно не веря. «Он хочет использовать меня как открывашку», — подумал я и вместо этого снова солгал.

— Там, в Октранском лесу… ну, ребята Ката продавали ему сведения о приграничных гарнизонах… — Алан молчал, ухмыляясь, — ну и давали им убежище… белгрским лазутчикам.

— Не ври, — наконец засмеялся он. — Можешь и дальше хранить свои тайны, но умоляю, не ври. — Мы плавно повернули, огибая плац, Алан шагал, заправив пальцы за ремни перевязей, глядя под ноги. Слова выпечатывались чётко, размеренно, в такт. — Кат. Даже Кат не мог бы пособничать Белгру, хотя, говорят, он верит в их бога и боится адептов ордена пуще Сатаны. Семьсот лет — слишком малый срок, чтобы забыть, как именно «правит Бог». Здесь когда-то проходила граница. Пока Орланд не отодвинул её дальше на Север. Это люди на Юге могут не знать, что такое Белгр…

— Ну, — остановившись, я прищурился на бьющее прямо в глаза солнце, — положим, я и что такое Далион не знаю. А семьсот лет… за семьсот лет всё что угодно и забудется, и изменится.

Он вспыхнул вдруг, схватился за рукоять меча.

— Ты! Кто сказал тебе это?!

Я отшатнулся. Вне себя от бешенства, пунцовый и заикающийся, Алан чеканил громким шёпотом:

— Не смей говорить так! Слышишь?! Не смей!

Я растерялся от неожиданности, поднял руки, защищаясь. Алан не дал перебить себя:

— Бумажные душонки! Ты думаешь, они знают, сидя здесь, в черте городских стен, что творится там, у границы?

Мой ответ был вовсе ему не нужен.

— Им кажется, это разумно, когда король сидит на троне марионеткой, символом власти, а страной правит кучка потомственных колдунов, возведённых кем-то по ошибке в сан. Они хотели бы, чтоб и здесь было так. Мы думали, что ушли от них тогда. Навсегда избавились, закрыв за собой все двери. Но они нашли Ключ. Чёртов Ключ.

Я вздрогнул, весь превратился в слух. Алан шептал всё быстрее и тише:

— Чёртов Ключ, отпирающий все двери. Они нашли его и продолжали находить снова и снова, сотни лет. Они не смогли победить нас в честной схватке, и тогда сами взяли в руки то оружие, за которое проклинали когда-то, — магию! Страшные вещи, Никита. Страшные вещи сотни лет творятся у Северной границы. Чёрные давно были бы здесь, если бы их не сдерживали ктраны.

Он замолчал, пялясь незряче под ноги. Я стоял, боясь шелохнуться. Солнце начало припекать: высушило уже мокрую рубаху, подкольчужник, нагрело кольца кольчуги и пластины наручей. Вверху на стене переговаривались часовые. Ещё выше чертили крыльями небо живущие в трещинах каменной кладки ласточки.

— Что происходит у Северной границы? — не выдержал я наконец.

— Ничего. — Он встряхнулся, очнувшись. Улыбнулся, хотя улыбка и вышла натянутой. — Не бери в голову. Ты отдохнул?

— Да.

— Тогда продолжим. — Он развернулся и скорым шагом пошёл к тренировочной площадке.

— Алан! Алан!

— Давай-давай, поторапливайся!

Пришлось припустить бегом.

— Алан, ну мы ж договорились вроде. — Я спешно нахлобучивал на голову шлем. — Ну на чёрта мне всё это надо?

— Друг мой, ты хоть представляешь, что будет твориться в городе после того, как мы закроем дворцовые ворота?

— Нет. — Я замер как вкопанный. — А что будет твориться в городе?

— Позволь мне просветить тебя. — Приобняв за плечи, он потащил меня дальше.

— Куда ты ведёшь меня? — Топь вовсе не собиралась покидать Урчащие кишки. Слишком многое надо было сделать, слишком многих проконтролировать, но вот теперь она карабкалась вслед за Авророй наверх из подземелья. Едва ли искусственный ход на поверхность создавался вместе с канализационными стоками. Удивительно ещё, что его неизвестный строитель озаботился балками, предохраняющими свод от обрушения. Потолок был так низок, что скрёб макушку, заставляя пригибаться.

Она принесла ему ещё немного еды — он всё никак не мог насытиться, собрала полную торбу вещей. Куцый отрез холста, глиняные горшочки, запечатанные сургучом, кувшинчики, заткнутые тряпицей. А потом повела длинными тоннелями, пока не показалась груда вывороченного из стены камня и узкая нора за ней.

— Тебе нужно было много чистой горячей воды? В Урчащих кишках есть только сточные воды. Мы идём купаться.

— Куда?

— Увидишь! — Она улыбнулась через плечо и переступила низенький порожек.

Короткая нора вела в штольни. Старые каменоломни, где добывался когда-то красный камень, из которого давным-давно был построен самый первый замок, облицованный после белым песчаником. Его залежи раскинулись южнее по линии побережья.

Аврора погасила факел — тонкие каменные столбы поддерживали своды огромной пещеры. Каверны далеко вверху кидали косые столпы света, освещая всё пространство вокруг. Стены, идеально ровные, со швами внахлёст от вынутых прямоугольных блоков, постепенно сужались, округлялись, образуя просторный купол. Длинный брус цвета охры, расколотый надвое, лежал, неубранный, прямо в центре. На его столешнице кто-то забыл молоточек и деревянные клинья. Сет сделал шаг, оглядываясь — стены заиграли песчинками кварца.

— Правда здесь красиво? — спросила Аврора, перепрыгивая с камня на камень, спотыкаясь о многочисленные обломки. — Как в сказках о пещерах с сокровищами и драконами.

— Да, — ответил Сет, думая, что работы вот в таких вот каменоломнях он избежал ещё совсем недавно.

— Идём! — Её голос эхом дробился под сводами.

Она убежала далеко вперёд, нырнула в низкий каменный проход, скрывшись с глаз. Он поспешил догнать её. Там была другая пещера, побольше первой, а за второй третья, выходившая прямо в море. Сет, сощурившись, ступил из полумрака наружу — прямо в лицо ему било встающее над водой солнце. Волны мелкими брызгами разбивались о камень, капли рассыпались алмазной пылью. Чуть дальше, наполняя пространство пронзительными криками, охотились чайки. Зависали, планируя, над колышущейся гладью, а затем камнем падали вниз, выхватывая из воды рыбу.

— Как хорошо! — Аврора смеялась, пробуя ладонью плещущиеся о скалу волны. — Обычно здесь полно народу, я никогда ещё не купалась сама. Раздевайся! Бросай одежду сюда. — Скинув лохмотья, она скатала их в комок, притопила в маленьком природном бассейне, полном каменных обломков. Набегая, волны перекатывали гальку, создавая постоянное движение. — Вот. Теперь всё отстирается, пока мы будем мыться.

Нагая, она поднялась и, зябко ёжась, ступила на уходящую под воду каменную плиту.

«Слишком худая, — подытожил Сет. — Смотреть не на что».

«Да», — ответила Топь, думая уже о другом. Она присела на камень разуться. Забытая кем-то, а может, оставленная за ненадобностью, рядом лежала измочаленная морская губка, мелкие глиняные черепки хрустели о каблук.

«Смотри, дальше я тебе не помощник», — предупредил Сет, и Топь усмехнулась, почувствовав его беспокойство.

«Свободен», — ответила она.

«Освободишься от тебя», — пробурчал Сет, отступая внимательным наблюдателем чуть назад.

— Смотри! — крикнула девушка и, шагнув в сторону, с головой ушла под воду. Вынырнула через секунду, фыркая и смеясь. Поплыла по-собачьи к берегу. — Ты умеешь плавать?

— Да, — ответила Топь, стягивая рубаху. — Да, — повторила она, и безумная улыбка тронула губы. Взгляд не в силах был охватить раскинувшуюся до горизонта водную гладь. Грязная одежда отправилась в бассейн. Босые ступни скользили по гладкому камню, поросшему водорослями. Подойдя к краю плиты, Сет посмотрел на девушку. Та лежала на спине, тихонько качаясь на волнах, смотрела на него снизу, щуря глаза от бьющего в лицо солнца.

— Ты дрожишь, — сказала она удивлённо.

— Да, — ответила Топь, чувствуя, как её колотит всю крупною дрожью, — да, — повторила она, делая шаг с края плиты.

Тёплая, напоённая солнцем вода подалась нехотя, мягко сомкнулась над головой и тут же вытолкнула обратно. Морская соль ела глаза, жгла растрескавшиеся губы. Смаргивая выступившие слёзы, Топь огляделась. Покинутая пещера казалась тёмной и мрачной, выше над обрывом меланхолично качали ветвями худосочные сосны.

— Хочешь, я вымою тебе голову? — Брыкнув ногами, Аврора поплыла к берегу, туда, где валялась брошенная в спешке торба с глиняными кувшинчиками.

— Погоди, — ответила Топь. — Я хочу показать тебе кое-что.

Топь подплыла к ней, загребая широко и уверенно, протянула руку. Улыбаясь недоверчиво, Аврора вложила кончики пальцев в раскрытую ладонь. Крепко сжав, Топь погасила собственную дрожь, вздохнула глубоко, прикрывая глаза:

— Смотри!

Аврора вскрикнула, когда поднялась вдруг волна, и захохотала, очутившись на её гребне. Вопреки вечно набегающему на берег прибою, их вынесло в открытое море. Облака, белые, воздушные, величественно проплывали прямо над головой, а поднимающееся в зенит солнце касалось их краем. Голубоватые тени внизу и белые шапки вершин. Топь почуяла ответное дрожание пальцев. Повернула голову, глядя на тонкий профиль девушки.

— Как горы, — шептала та, — как горы.

Топь потянула её на себя. Вскрикнув, Аврора вцепилась в ладонь, но успокоилась, едва почувствовала руки, крепко обхватившие её за талию. Положила голову на плечо, доверчиво глядя в глаза.

— Я покажу тебе настоящие сокровища, — сказала Топь, испытывая странные ощущения от прикосновений к её обнажённому телу. Где-то под ладонью, может, чуть выше, испуганной птицей билось маленькое девичье сердечко. Сердце Сета билось так же быстро, ускоряя и ускоряя свой бег. — Не бойся, — сказала Топь, прежде чем волны сомкнулись над их головой.

Ужас мелькнул в её глазах, она рванулась, но Топь держала крепко, и уже в следующий момент девушка обмякла, прекратив сопротивление.

— Ты дрожишь, — Топь засмеялась тихонько. — Не бойся. Бояться нечего.

Тесно прижавшись, обхватив ногами торс, а руками — шею, Аврора вертела головой, разглядывая колеблющиеся стены воздушного пузыря, вместе с которым они медленно погружались на дно моря. Будто собранное в линзу, выпукло изгибалось над головой небо, тучи, казалось, заняли весь небосвод, а солнце опрокинулось, горошиной закатилось вниз. Его лучи наискось прошивали всю толщу воды, насквозь — вплоть до кораллового рифа глубоко внизу.

— Не бойся, — шептала Топь, смеясь. Вода плескалась, щекоча шею. Маленькие рыбки стремительной стайкой вынырнули из ярко-синей тьмы, протаранили зыбкую стену и, лишившись вдруг поддержки, упали рядом, окропив лица брызгами. Сверкнула серебристая чешуя, задела, еле слышно оцарапав кожу, и растворилась в глубине без следа. Протянув руку, Аврора медленно погрузила пальцы в вертикально стоящую, пронизанную солнцем стену воды. — Не бойся, — смеялась Топь, касаясь губами девичьей шеи, мокрых волос за маленьким смуглым ушком.

Звёзды тихо мерцали на небосклоне, кровавая дорожка бежала по водной глади прямиком к поднимающейся в зенит луне.

— Я сделала всё, как ты велел. — Аврора села рядом, свесив босые ноги с обрыва. От неё пахло хвоей и древесной смолой. Подол её платья был полон раскрывшихся кедровых шишек. Она встряхнула его раз, другой, посыпались семена. Раздался сухой шелест чешуек. — На. — Ладонь была полна оперённых ядрышек. Лёгкий ветерок подхватил одно. Кружась вокруг своей оси, оно полетело вниз, в море. Проследив его полёт, Топь взяла горсточку. — Ты уйдёшь? — Аврора задумчиво смотрела на волны, не спешила грызть мелкие орешки.

— Да, — ответила Топь, ощущая странную пустоту под сердцем. Хрустнула скорлупа. Маленькое ядрышко было необычайно вкусно.

Аврора тихо качнула головой.

— Кони, запасы на несколько дней пути в перемётных сумах… У южных ворот в заброшенных мыловарнях… всё, как ты велел. Я… провожу тебя?

Топь не успела ответить. Бесшумно — обмотанные тканью вёсла погружались в воду без единого всплеска, гребцы знали своё дело. Незаметно — чёрные паруса были убраны, ни один огонёк не трепетал на борту, и даже кормовой фонарь был погашен. Судно скользило мимо, вдоль береговой линии, словно призрак. И лишь когда нос, украшенный конской головой, заслонил собой сверкающую лунную дорожку, красноватые отблески чётко очертили силуэт медленно движущегося корабля.

Десять барок. Восемь вельботов. И шесть галер.

Сворой шакалов, следующих за прайдом, — вокруг и рядом шли ладьи поменьше.

— Ага, всё-таки подкупили хейдов и ирров, — сказала Топь поднимаясь.

— Никогда бы не поверил, если бы не увидел своими глазами, — прошептал в ответ Сет.

— Не так уж горды северные князьки, как о них рассказывают. Небось чёрные обещали отдать им их земли у крайних пределов.

Когда последний корабль обогнул скалы, Топь развернулась, побежала короткой тропинкой выше — туда, откуда виден был весь залив. Аврора спешно ссыпала на траву кедровые шишки, стояла, глядя снизу вверх. Усиливающийся ветер трепал рваное платье. В последний раз поглядев на неё, Топь махнула рукой — «уходи!» — и развернулась, окидывая взором гавань. Челюсти кольцом смыкались вокруг залива. Смыкались не до конца, почти что — двумя сточенными клыками, низенькими башенками, меж которыми натягивали обычно цепь, закрывающую вход в гавань. Вереница кораблей медленно, осторожно шла вдоль берега, огибая поросший щетиной коралловых рифов «подбородок». Густой лес, шумящий ветвями внизу, прямо под обрывом, пока скрывал приближающиеся суда от постороннего взора. Но ближе к Клыкам шла расчищенная просека, и никто не мог бы подкрасться к городу незамеченным — если, конечно, караулы на башнях бодрствуют.

Они не спали. Топь специально потянулась, чтобы лишний раз проверить это. В первую ночь празднеств ждали сигнала из города, по которому подняли бы цепи. Механизмы обеих башен работали как часы, балки были проверены, а шестерни — очищены от ржи и обильно смазаны маслом.

Лунная дорожка, пробегая точно меж Клыков, упиралась в стены города. Пара военных судов стояла, тихо покачиваясь, в доке, горела иллюминацией набережная, музыка вырывалась из распахнутых дверей распивочных и неслась далеко над водой. Дворец восточной своей частью выходил прямо в море. Немногочисленные бойницы светились ровным жёлтым светом, а караул неспешно патрулировал стены. Чёрные тени скользили над парапетом — то окончательно растворялись во тьме, то выныривали, выхваченные огнём факелов. В первый день празднеств дворец был ещё тих и спокоен, копя силы для главных торжеств.

Топь раскинула руки — казалось, так легче охватить весь город. Закрыла глаза.

— Вперёд, дети мои, — прошептал человек, замерший неподвижно на вершине скалы, и безумная улыбка тронула его губы.

Их выворачивало наизнанку. Всех троих. Им казалось, они умирают, не в силах обрести свою суть.

— Вперёд, дети мои, — сказала Топь, простирая руки над городом, и жители услышали её призыв. «Пора!» — толкнуло каждого в грудь, и туго скрученная пружина распрямилась, приводя в движение весь механизм.

Дозорные на Клыках, ещё не видя кораблей приближающейся армады, ещё не получив вестей из замка, тоже почуяли — «пора!». Медленно, натужно, с трудом поднимались тяжёлые цепи — как раз вовремя, чтобы перебить киль первого вражеского судна, не просто остановить его, но пустить ко дну со всею командой, превратив в очередное препятствие на пути в город.

«Пора!» — подняла головы чернь, и первые камни полетели в окна покинутых хозяевами домов.

«Пора!» — десятник вольнонаёмной дружины оглянулся на свой отряд и, оставив его ждать в тени домов, вышел к дворцовым воротам, стукнул рукоятью меча.

«Пора!» — вздрогнул весь город до последнего обывателя.

Младенец, оставленный без присмотра, вдруг перестал кричать. Всхлипнул и затих, чмокая губами, прислушиваясь к ночной тишине. Ни одна собака не брехала в округе.

Оглушающий скрежет цепи о днище корабля не заставил себя долго ждать.

Медленно, но неуклонно поднимающаяся, она подцепила его, приподняла чуть — мгновение он балансировал подобно канатоходцу, пока не опрокинулся, соскальзывая назад, переламываясь надвое. Раздался треск рвущейся обшивки, понёсся низко над водой, к городу, заставив приумолкнуть музыку в разливочных на берегу. В распахнутые двери по одному, по двое выходили люди, и скоро пристань была полна.

Ломаясь как хворост, трещали вёсла. Корабли, пробивая борта, налетали на огромные цепи, и те неохотно выгибались, натягиваясь. Дозорные на Клыках смотрели, не веря — ни собственным глазам, ни собственной удаче.

Первый крик в толпе — несвязный крик ополоумевшего от ужаса человека — совпал с появлением огромного огненного шара. Он поднялся медленно над водой и понёсся, роняя ошмётки огня, к пристаням.

Палубная обслуга поторопилась, не рассчитала, ошиблась где-то, но огненный шар, выпущенный с одной из тяжёлых, а потому приотставших барок, канул в воду у самого берега, чуть-чуть не долетев даже до причалов. Взметнулся столб брызг, расплылся огненным пятном и медленно, повинуясь прибою, начал наползать на берег. Языки пламени снизу лизали дощатые настилы пирсов.

Народ с воплями кинулся врассыпную. Бежали не разбирая дороги, сшибая друг друга и падая сами, не понимая, что уж следующий удар попадёт точно в цель — поразит город, самую его сердцевину.

Топь хохотала, глядя с вершины скалы на столицу — видя её всю, до последнего жителя. Толпы на площадях, ещё минуту назад занятые пивом, мясом и потешными представлениями, качнулись в сторону доков. А в море, мечась по палубам уцелевших судов, белгрские монахи силились ещё сделать что-то, не понимая — битва проиграна, даже не начавшись. Бронислава приподнялась на скамье, впившись в борт вельбота — усиливающийся с каждой минутой ветер хлопал подолом платья, вымпелами развевались длинные рукава. За её спиной во весь рост стоял её сын — бледный, как полотно, смотрел, как ломаются ногти на руках матери.

— Принц, принц, — теребил страт, оглядываясь на сточенные клыки, где далионские солдаты бегали уже, заряжая аркбаллисты, — надо уводить корабли, принц! Мы не прорвём цепи! Отдайте приказ! Надо уводить корабли!

Огненное ядро, выпущенное со второй барки, прошив небо, легло, наконец, где-то среди улиц Мадры. Как солома полыхнули кварталы, разом поднявшееся пламя осветило ночь. Редкие крики, словно умноженные эхом, заметались от стены к стене узких улиц.

«Чёрный! — кричала Топь. — Чёрный! Чёрный!! Чёрный!!!» И, повинуясь её указаниям, толпа преследовала переодетых монахов, будто знала каждого из них в лицо. Хватали за одежду, опрокидывали наземь и били, не жалея кулаков.

Они глядели на меня. Все.

Вернее, все трое — Вадимир, король и Алан, — и взгляды их, прикованные ко мне, погрузили комнату в стазис. Стояли, сгрудившись в дверях, гвардейцы. Изот прекратил шало вращать глазами — вперился удивлённо в окно, на снова тёмное ночное небо. Калкулюс привалился к стене, скрестив на груди руки. Казалось, гном сливается с каменной кладкой, растворяясь в ней. Я сморгнул — и не увидел его. Он исчез, так никем и не замеченный.

Я невольно попятился.

— А! — воскликнул Изот, переключив всеобщее внимание на себя.

Второе огненное ядро медленно заползало в зенит. Я поспешил сделать ещё и ещё шаг назад. Пока не наткнулся на стену. Захотелось слиться с ней так же, как это сделал гном.

Королевский секретарь и поверенный вышел наконец-то из пьяного ступора. Увы, когда он обернулся, его взгляд также впился в меня. Глаза мутно-зелёного цвета смотрели пристально. Ни капли хмеля не осталось в них. Мне не понравился этот взгляд.

— Где Марк? — Это были первые его слова. Но обращался он не ко мне. Бросил через плечо, скривив рот, чуть склонив голову, сгрудившимся у дверей гвардейцам.

Алан не ответил. Смотрел мне прямо в глаза вопрошающе, явно обещая очень скорый и весьма содержательный диалог. Изот ждал, изогнув бровь. Пауза несколько затянулась. Я не выдержал его взгляда.

— В городе. Замковые ворота заперты до утра приказом генералиссимуса. Сам он отражает атаку на столицу и наводит порядок на улицах.

— Да? — Изот улыбнулся. — И как же? Какими силами?

Кажется, этот вопрос занимал не только личного секретаря его величества. Ллерий обошёл кресло, за которым собирался спрятаться. Гвардейцы у дверей заглядывали мне в рот. Они верили мне. Все, кроме разве что Алана.

«Раз уж врать, то напропалую», — решился я.

— Силами отрядов вольнонаёмных дружинников.

Вадимир поперхнулся. Алан нахмурился. Я не дал ему перебить себя. Я посмотрел королю прямо в глаза.

— Всё это время на границе вольнонаёмные дружинники следили за белгрскими отрядами. Только благодаря этому удалось предотвратить сегодняшнее нападение на столицу.

Король задумчиво кивнул. Изот крутанулся на каблуках. Охватил взглядом всю комнату. Гвардейцы. Они смотрели на меня с благоговением. Взгляд Алана метался от Вадимира ко мне. Я просто видел, как крутятся колёсики в его мозгу, скрипят натужно шестерёнки в попытках решить, что именно из всего сказанного мной — правда.

Комната вновь озарилась вдруг светом более ярким, чем рассеянный свет закрытой тучами красной луны. Второй огненный шар лёг точно в паутину улиц. Стемнело на миг, погрузив комнату в сумрак, а затем — полыхнуло. Целым кварталом.

— Дружинники! — По коридору громыхал амуницией бегущий солдат. — Дружинники! — Наконец он показался в дверях, и гвардейцы расступились от входа.

Я в ужасе закрыл глаза. Моя бредовая легенда висела на волоске. Когда десятники подвели свои отряды к замку? Что решили они, увидев, как обстреливают столицу?

— У северных ворот замка! Требуют… — солдат глотнул, не в силах восстановить дыхание. Моё сердце пропустило такт, — …требуют распоряжений из дворца. Распоряжений по обороне города.

Я тихонечко выдохнул.

— Ваше величество, — Вадимир шагнул вперёд, смиренно склонив голову. Но я видел, как сцеплены челюсти и ходят желваки под скулами. — Разрешите идти?

Король повёл рукой, и Вадимир спешно покинул комнату, бросив на меня косой взгляд. «Ничего, — подумал я, — ты же мне потом ещё и благодарен будешь». Гвардейцы потянулись за ним по одному, и только Алан задерживался. Захотелось тоже исчезнуть куда-нибудь. Я двинулся к двери.

— Постой, — Изот и Ллерий сказали это одновременно.

Алан прищёлкнул каблуками, кивнул коротко и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Я вынужден был так же развернуться и щёлкнуть каблуками.

Ллерий посмотрел на своего секретаря, сделал приглашающий жест. Изот поднял ладони, отказываясь.

— Я подумал, вы захотите задать несколько вопросов этому солдату, ваше величество. — Он сел, потянулся к кубку на столе. Поднёс к губам и поморщился. Поставил обратно. Набрал полную горсть винограда. Принялся срывать по ягодке.

— Невероятная проницательность, — пробормотал Ллерий, опускаясь в кресло. — Почему дружинники требуют распоряжений, если Марк вышел в город командовать ими? — Взгромоздив локоть на стол, он принялся щёлкать крышкой серебряного кувшина.

— Не могу знать! — ответил я, выгнув грудь колесом и вздёрнув подбородок так, чтобы королю не было видно моих глаз.

— Вольно. — Крышка стукнула чуточку громче, и он скрестил руки на груди, откинулся, всё так же внимательно рассматривая меня. — Кто ты такой?

— Рядовой Сокол! Принят в ряды доблестной Далионской армии согласно приказу вашего вели-че-ства! — гаркнул я что было сил, ещё пуще выгибая грудь. И прищёлкнул каблуками.

— Приказу? — Он подался вперёд. — Какому ещё приказу? Я не подписывал ещё никаких распоряжений по армии. — И тут он вспомнил. Замер, откинувшись в креслах, и пальцы вцепились в подлокотники, побелев. Я тупо глядел поверх голов, в стену перед собой.

— А это что ещё такое?! — Изот привстал, опершись о ручки кресел. Упала на пол виноградная кисть.

На тучах, низко нависших над городом, плясали световые сигналы.

— Это морская грамота, — ответил Ллерий медленно.

— Да? — удивлённо обернулся Изот. — И что там говорится?

— Откуда мне знать? — солгал король.

С минуту они глядели друг на друга так, как никогда не глядят король и его советник. Затем Изот склонил голову.

— Конечно же, ваше величество.

— Можешь идти, — отпустил меня Ллерий.

Я с радостью воспользовался разрешением, поскольку уже давно чувствовал себя совершенно лишним. Лишним во всём этом мире.

Дождь лил сплошным потоком. Не унимаясь, бушевали пожары. Языки пламени лизали мокрое дерево, и пар вился над досками.

— Надо уходить отсюда, капитан. — Щербатая девчонка смотрела, как огонь стелется прямо над головами и огненные капли срываются на пол. Кухня на первом этаже дома была уже пуста. Они использовали всю соль и уксус. Им больше нечем было тушить адскую смесь. — Второй этаж прогорает, скоро рухнет.

— Мы уже пробовали, и чем это кончилось? — Младший капрал зубами затягивал повязку. Арбалетный болт прошил плечо насквозь, едва не задев лёгкое. — Без помощи нам не выбраться.

— Как скажете, капитан. — Встав на колени, она помогла затянуть узел. Крепко, но не передавливая рану.

— Спасибо, и прекрати называть меня капитаном, — сказал он.

— Может, отвлечь их как-то? — Она протянула руки к трепещущим язычкам пламени, будто греясь. Улыбка блуждала на её губах. А потом, вздохнув тяжело, опрокинула на огонь стоявший рядом мешок. Белая пыль поднялась столбом. Комната медленно наполнялась запахом, похожим на запах жареных орешков — запахом жжёной муки.

«Странная», — подумал младший капрал, даже не пытаясь вообразить, что за мысли могут занимать нищебродку.

— Капрал! — Пригибаясь невольно от огня, гудящего над головой, солдат выбежал из кладовой. Там должен был быть спуск в подвал. — Ливневые стоки слишком узки и заполнены водой. — Он присел рядом, натянул ворот рубахи повыше, опасаясь капающей с потолка горючей смеси. — Мы захлебнёмся раньше, чем спустимся в канализацию.

Капрал кивнул. Посмотрел задумчиво на связанных монахов.

— И всё-таки я попробовал бы. Хотя не представляю, как нам управиться с ними. — Страт лежал спокойно, глядел в глаза, слушал внимательно. Будто рот его не был заткнут кляпом, а локти не скручивал, выворачивая руки из суставов, обрывок верёвки. Клирик весь взмок. То ли от страха, то ли от жара полыхающего совсем рядом огня.

— Прирезать одного, — оживилась девчонка и, вытянув ногу, стукнула клирика пяткой в бок, — этого. Этот вроде не такой важный.

Страт и бровью не повёл. Зато клирик забился в конвульсиях, замычал, пытаясь сказать что-то. Младший капрал кивнул разрешающе в ответ на вопрошающий взгляд нищебродки.

— Ну? — Она стянула повязку на подбородок и вынула кляп.

— Я! — просипел он. — Я главный! — И замолчал, сглатывая. Сухой язык облизывал сухие, запёкшиеся кровью губы.

Набрав ковш воды из стоявшего рядом бочонка, она плеснула ему в лицо, и тот закашлялся, захлебнувшись. Она ждала терпеливо, сидя рядом на корточках, поигрывая коротким кривым ножом.

— Он оступился, — продолжил клирик, отдышавшись. — Допустил ошибку. Ему не доверяют больше. Я послан, чтобы следить.

— План нападения на столицу, — бросил капрал, кивнув удовлетворённо.

Взгляд клирика метнулся к страту.

— Можешь считать, что он уже мёртв, — улыбнулась девица, розовый язычок лизнул кончик кинжала.

— Медленное передвижение посольства сушей отвлекло бы внимание от моря. Корабли должны были беспрепятственно войти в гавань, северные князья захватить Клыки, а боевые отряды высадиться в порту, начав атаку города от доков, одновременно постаравшись захватить замок или хотя бы удержать ворота открытыми. Барки вели бы обстрел города с моря. Когда достаточное число ваших войск сконцентрировалось бы в районе порта, другие отряды, собранные в столице загодя, соединились бы и нанесли удар с тыла. Захватив столицу, мы захватили бы всю страну.

Клирик на одном выдохе выложил всё. Капрал задумчиво качнул головой. Девчонка перестала скалить зубы. Сидела рядом на корточках, щурясь и трогая лезвием кинжала ноготь.

— Кто-то предал вас, — сказал, наконец, капрал, глядя в глаза страту, — подумать только! Предатели в рядах ордена. — Страт дёрнулся. Впервые за всё время потерял выдержку и самообладание. Капрал ухмыльнулся. — Мы были готовы. Мы подняли цепи… Так, говоришь, посольство обманка? — Он вновь обернулся к клирику.

— Не совсем, — ответил тот, ещё косясь на страта. — Князь… Князь Николай возглавляет его. Он должен был бы войти в захваченный город.

— И стать наместником? — капрал прищурился.

— Нет, наместником стал бы Ярослав.

— Всё святое семейство в сборе. — Девица плюнула длинно и метко, точно в трепетавший язычок пламени. — Небось, и Бронислава тут?

— Да, — монах кивнул.

— Ну, хорошо, — капрал поскрёб подбородок. Голова запекалась в шлеме, как картофелина. Нестерпимо зудело под короткой щетиной, пот начал заливать глаза. — А вы тут с какого бока припёка? — Чуть повернул меч, чтобы в отполированном зеркально клинке увидеть улицу и арбалетчиков, держащих дом под прицелом. — Поди, все чёрные в городе собрались выручать вас вместо того, чтоб идти на помощь к своим, в доки?

Взгляд клирика метнулся к страту и замер, прикованный.

— Я не могу, — прошептал он, — не могу, не могу, не могу…

Она ударила его наотмашь, тыльной стороной ладони. Голова дёрнулась безвольно. Его глаза были пусты. Зрачки сузились, стали не больше булавочной головки.

— Пиши пропало, — сказала девица, когда слюна из безвольно распяленного рта потекла на подбородок. — Прирезать?

— Нет, — протянул капрал нехотя. — Нам всё равно придётся выбираться как-то иначе. Слишком опасно через стоки.

— Жаль, — лезвие мелькнуло, спрятавшись. Она принялась набирать полные руки битого стекла, осколков простреленных арбалетными болтами окон.

Капрал поманил пальцем солдата, обнял за плечи, когда тот склонился вперёд.

— Значит, сделаем так, слушай…

Он не успел закончить. Прогорев, рухнула, перегородив кухню, балка. Взметнулся столб искр, полыхнуло, загудев, пламя. Вместе с дождевой водой полилась на пол горючая смесь, а на улице раздались крики.

Солдат подхватил под мышки, потянул страта к выходу в соседнюю комнату. Девица, вздохнув с сожалением, сграбастала за шкирку клирика. От чёрного хода бежали, пригибаясь, боясь опалить волосы, ещё два нищеброда.

Капрал ещё раз поднял меч и не увидел арбалетчиков на крыльце дома через улицу. Кивнув удовлетворённо, он поспешил прочь из кухни.

— Что там? — спросил он у девчонки, выглядывавшей уже в окно.

— Думаю, самое время нам прорываться. Шалый привёл-таки подмогу. Кто-то крепко вмазал чёрным с тыла.

Домовой был взвинчен. Взведён, как пружина. Бродил по комнате, не останавливаясь и на минуту, находя себе новые и новые дела. Задёрнул шторы, в полной темноте скоро простучал каблуками сапог мимо, принялся зажигать свечи в канделябрах. Я оглянулся — комната была полна зачехлённой мебели. Стол в центре, зеркала, а может, картины на стенах, стулья с высокими спинками, полукресла. Всё стояло так, будто мебель собирались выносить, но оставили в самый последний момент. Алан отошёл в сторонку, привалился к стене, его ладонь опустилась на рукоять меча. Я подумал, что, пожалуй, не удастся ошеломить его во второй раз. Он смотрел настороженно, ждал чего угодно. Я отбросил мысли о нём.

— Город. Что там творится, Рол?

— О! — Он засмеялся мелко, нервно. — Всё, что душе угодно. Нищие, калеки, подмастерья, ремесленники, — он выпутался из лямок мешка, моего мешка, с которым я прошёл всю Топь, — кто-то всколыхнул этот город. Растревожил. Разворошил, как муравейник. Они все, Никита, — вынул короткий свёрток, в котором я угадал его меч, и памятный тубус с картами, — все как с цепи сорвались. Боюсь, если горожане начнут резать друг друга, то уже не остановятся.

— У них будет кого резать этой ночью, — сказал я, дурея от собственной проницательности, позволившей избежать большой беды.

Рол замер над развёрнутым пергаментом, поглядел вопрощающе.

— Белгрские корабли напали на столицу, идёт обстрел города с моря, — ответил за меня Алан.

Рол зацокал языком, закачал сокрушённо головой:

— Ай-яй-яй! Это плохо, это очень плохо! — Склонился, водя по пергаменту коротким толстым пальцем. — Ты понимаешь, чем это грозит тебе?

— Чем? — Я моментально взмок, рубаха прилипла меж лопаток, холодя, усиливая и без того нарастающее ощущение опасности.

— Тем! Как ты пойдёшь на север? К границам? Это война, Никита, — он перевернул карту, принялся изучать другой её конец, — это война.

Я молчал, не зная, что сказать. Вспомнил о забрезжившей было надежде.

— Ведьма! Рол, а как же ведьма?!

— Забудь, — осадил он меня. Поднял голову, поглядел задумчиво, — прости, я проворонил. Кто-то обложил тебя в таверне. Выследил как-то. Прознал, кто ты есть. Старуха и её дочь, они исчезли. А с ними и твой приятель архивариус.

— Нинель? Анатоль?! — Домовому не стоило говорить мне всего этого. Вот теперь я почувствовал себя действительно дурно. Опёрся о стол. Стулья и кресла были сдвинуты в угол, я не мог присесть, как бы мне того ни хотелось. Те, кого я считал друзьями, предавали меня один за другим.

— Девушка. Только девушка. Мальчишка, кажется, ни в чём не замешан. Хотя я не стал бы гадать сейчас о его судьбе. Я был в доме ведьмы, — Рол снова склонился над картами, — он пуст. И я не смог разузнать, что там случилось.

— Знаю, — ответил я, борясь с тошнотой. Я всем телом ощущал, как захлопывается ловушка. — Ведьма заперта в покоях Изота. Так мне сказал Калкулюс.

Боковым зрением я уловил движение.

— Кто такой Калкулюс? — спросил Алан.

— И, кстати, где он? — оживился Рол. — Было бы славно, если б он вывел нас из замка где-нибудь у южных пустырей. Должны же быть тайные ходы в этом дворце?

— Комендант замка, — ответил я. — Он… — взгляд мой метался между Ролом и Аланом, — он обещал помочь мне, но…

— Ну? — торопил домовой в нетерпении.

— Я не хочу иметь с ним ни-че-го общего, — в горле пересохло от воспоминаний о том коротком тайном ходе к покоям короля. — Они с Вадимиром… пытались заставить меня убить Ллерия.

— Какой. Ещё. Комендант замка?! — рявкнул Алан.

— Гном, — сказал я, поворачиваясь к нему.

С минуту он глядел, не понимая. Потом усмехнулся недоверчиво.

— Ты совсем спятил? У замка есть только один комендант, он же казначей его величества, господин Всеволод. А гномов нет. — Последнее он произнёс убеждённым тоном человека, точно знающего, что солнце встаёт на востоке, садится на западе, а гномов нет.

— Давайте не будем о гномах! — Я поднял руки, чувствуя, что ещё чуть-чуть и действительно сойду с ума. — Рол, разве ты не можешь сказать, есть ли в этом чёртовом замке потайные ходы и как их можно найти? Ты же домовой?

— Э-э-э… Нет. Не могу.

— Почему?

— Потому что Всеволод — хозяин этого дома. А я — всего лишь гость, Никита.

Меня хватило только на то, чтоб застонать.

— Не переживай. Ведь когда-нибудь замковые ворота всё же откроют, и мы выйдем беспрепятственно к югу. Думаю, тебе всё-таки придётся пройти весь Путь до конца. Судя по тому, что мне удалось почерпнуть из Хроник, странники основали свой город там, где сокрыт замок от всех дверей. — Рол постучал ногтем по карте, где-то в самом нижнем её углу. — Нам всего-то надо пройти старым трактом на юг, вплоть до пустошей, пересечь их, а затем свернуть с караванной тропы и, минуя племена кочевников и морок, выйти к Слёзному озеру. Всего-то навсего.

Я вытаращился на Рола.

— Прости. Мне показалось, или ты только что предложил мне пересечь ещё половину этого треклятого мира, который мне уже осточертел?!

Я не хотел кричать на Рола. Я действительно не хотел кричать на него.

Рол свернул карту. Сунул её в тубус. Протянул мне.

— Да. Впрочем, ты можешь сделать это один.

Впору было упасть на колени и просить прощения у друга, у единственного друга, который у меня ещё оставался, и надеяться, что он простит. Я не успел. Алан, подошедший неслышно сзади, обхватил рукою за плечи и приставил нож к горлу.

— Так ты Клю-у-уч, — протянул он.

Я не рискнул ответить, слишком свеж был порез, оставленный мечом Вадимира. Взгляд Рола метнулся к свёртку на столе.

— Даже не думай, — предупредил его Алан.

Дождь кончился. Они шли пешком вдоль затянутой туманом улицы, придерживаясь нескончаемой стены домов, потому что уже за пару-тройку шагов всё вокруг приобретало неясные очертания, а за десяток — не было видно ни зги. Девица чуть отстала. Самострел глядел горбуну прямо в спину, точно меж искривлённых лопаток. Он шёл, хромая. Ему не хватало его посоха, и он поглядывал временами на тот, что держал в руках Сет.

Сет тоже шёл, прихрамывая, на каждом шаге наваливаясь на посох всем своим весом. Он выглядел много, много хуже, чем тогда, на троне столицы нищебродов. Он будто сгорал изнутри, мумифицировался заживо — суставы длинных тонких пальцев выпукло округлились, стали похожими на шарниры. Юродивый шагал где-то рядом, то выныривая вдруг из тумана, то растворяясь в нём. Они шли пешком, потому что в конюшне не осталось ни одной лошади, и даже экипаж, такой удобный, богато украшенный резьбой и шёлком, пропал бесследно.

— Мастер живёт в замке? — спросил Сет, когда они ушли достаточно далеко от дома, чтобы понять, куда лежит их путь.

Горбун хотел промолчать, но самострел подтолкнул его в спину, и он протянул неохотно:

— Нет, никто не знает, кто такой Мастер. Забыл? Можешь спросить у своей подружки, — он кивнул через плечо, — видел ли кто-нибудь Мастера в Урчащих кишках?

— Но Мастер есть, — ответила девица убеждённо, — пусть даже его никто и не видел. Он всегда говорит нам, что делать. Передаёт послания. Указывает, кого поддержать здесь, наверху в городе, а кого неплохо было бы пустить ко дну. Мы всегда знали, на чьих складах в порту можно поживиться. Он помогает нам, когда зимы слишком длинны и голодны. Иногда он приказывает убивать.

— Да, — кивнул горбун, — именно так. Он всегда передаёт свои приказы через третьи руки…

Юродивый подошёл ближе, прислушиваясь. Туман глушил, искажал звуки.

— …Мне в том числе. Я веду вас во дворец к тому, кого считаю его правой рукой, казначею его величества господину Всеволоду.

— Домовой?

— Да.

— Всеволод стар. Очень стар. Я бы сказал, — Сет хмыкнул, — достаточно стар, чтобы быть основателем Синдиката. Почему ты уверен, что он не Мастер?

— Просто потому, что он не всегда был его правой рукой. Мастер никого не держит подле себя долго. Я надеялся быть следующим. — Ещё несколько шагов они прошли молча. Туман был полон звуков, странных на улицах города так рано утром. Кто-то где-то кричал. Долго, с надрывом, на одной ноте. Невозможно было понять, приближаются они к источнику звука или уходят от него. Иногда, отражаясь от стен, откуда-то сбоку врывался и катился дальше жуткий, царапающий ухо, скрежет. — На что тебе Мастер?

— Хочу узнать, на что ему я? Когда я был ещё человеком, я думал убить его и наследовать его империю. А потом он прислал мне своё кольцо.

— Я! — Горбун замер посреди улицы, и самострел снова ткнулся ему в спину. — Я послал тебе это проклятое кольцо!

— Зачем? — вмешался юродивый. Стоял рядом, вглядываясь в лицо в попытках понять. — Ты защищал его перед толпой, оставил жить, когда я просил тебя убить его, отдал ему кольцо Мастера, чтобы он мог уже без помех командовать чернью… Зачем? Разве этого ждёт от тебя Круг?

— Мне плевать, чего Круг ждёт от меня! — крикнул горбун, испытывая наслаждение от того, что может наконец-то сказать это. — Круг делает меня сильнее. Это всё. Марк предложил мне выгодную сделку, вся мощь Круга в обмен на долгое ожидание того, что может никогда и не произойти. Естественно, я принял её. Принял до тех пор, пока меня устраивают условия.

Махнув рукой, он медленно побрёл дальше. Юродивый сжал губы.

— Что ж… Ты не открыл мне глаз, но я рад был услышать это из твоих уст.

Сет, замерший было на месте, шагнул вслед за горбуном, догнал и развернул к себе.

— Ты? Ты послал мне кольцо? Зачем?

Горбун помедлил с ответом, наслаждаясь замешательством во взгляде.

— Мастер отдал мне кольцо, — наконец начал он, — чтобы ничто не мешало мне в поисках Ключа, чтобы в любой момент я мог воспользоваться всеми людьми и силами Синдиката. — Он перевёл взгляд за плечо Сета, где стоял, всё так же внимательно слушая, юродивый. Самострел в руках Авроры был твёрдо нацелен горбуну прямо в грудь. Её ничто не интересовало, кроме смертельно опасного жала арбалетного болта. Горбун отбросил мысли о бегстве. Хромой, он не убежит далеко. — Но как я мог отдать ему Ключ? — Юродивый хмыкнул недоверчиво, сложил руки на груди. — Да, я не могу отдать ему Ключ, — повторил горбун специально для юродивого и вновь обернулся к Сету. — И тогда я решил отдать ему тебя, друг мой. Самозванца, назвавшего себя Мастером. Это не понравилось бы ему. Это бы сильно ему не понравилось.

— Я никогда не называл себя Мастером, — сказал Сет.

— Это было умно, — ответил горбун, оборачиваясь, чтобы идти дальше, — но совсем, совсем не важно. Так ты ещё хочешь видеть Мастера?

Сет не успел ответить. Юродивый, сделав шаг, ткнул его спрятанным в рукаве ножом под лопатку, в самое сердце. Когда девушка закричала, арбалетный болт покинул ложе. Горбун ждал этого. Упал, едва услышал влажный, хлёсткий звук пускового механизма. Падая, он видел, как согнулся, сделал два неверных шага Сет. Заводным ключом дорогой механической игрушки торчал в его спине нож. А юродивый нырнул вдруг неестественно, будто споткнувшись, и на губах его выступила, запузырилась кровавая пена. Арбалетный болт прошил его насквозь. Отбросив оружие, девушка бежала к опрокидывающемуся на мостовую Сету, а юродивый, зажимая ладонями рану, кричал:

— Убей его! Убей его сейчас же!

Горбун ничего не слышал. Его взгляд был прикован к мешку, который Сет нёс, накрутив на руку шёлковый шнурок. Он зажмурился, ожидая услышать звон, когда Глаз Ворона разобьётся о мостовую.

Она успела подхватить падающее тело. Застонав, потянула за плечо на себя и, перевернув, посадила. Он безвольно опрокидывался на спину, она держала его, хватая за мокрую, выскальзывающую из пальцев одежду. Мешок с кристаллом мягко опустился в уличную грязь. Наконец она опёрла его о свои колени, боясь потревожить торчащий из спины нож.

Горбун, став на четвереньки, ещё секунду смотрел, как она убирает с его лица длинные мокрые пряди светлых волос, шепчет его имя, а он стонет в ответ мучительно.

— Убей! — кричал юродивый, стоя на коленях, зажимая ладонью хлещущую из раны кровь, другой утирая окровавленные губы. — Убей его, иначе он исцелится!

Горбун, как был на четвереньках, не вставая, пополз к мешку. Руки схватились за стянутую бечевой горловину. Он зашарил внутри. Лямка, наброшенная на плечо Сета, не давала вынуть шкатулку. Он схватил, принялся дёргать. Девица оттолкнула его, и он упал на спину с высвобожденным мешком в руках.

Ладони взмокли. Сет умирал. Только нож в спине не давал ему отойти в мир иной немедленно. Горбун понятия не имел, каким образом можно было бы исцелиться от таких ран, но всё равно действовал быстро. Юродивый следил за ним неотрывно, торопил взглядом: «Скорей! Скорей! Скорей!»

Шкатулка открылась от одного прикосновения. Он приподнял и отодвинул назад верхнюю складную панель, заполненную драгоценными и полудрагоценными камнями. Ниже располагалась вторая, такая же. Он вынул и её. Поставил осторожно на первую. На дне шкатулки, в своих бархатных ложах сверкали кристально-прозрачными гранями хрустальные осколки. Проведя над ними ладонью, он выбрал один, крупный. Обернулся к Сету.

Тот глядел на него, холодно усмехаясь. Пот прошиб горбуна от этой усмешки.

— Чего же ты медлишь?! — крикнул юродивый.

Горбун раскрыл ладонь, протянул вперёд хрустальную каплю, зашептал слова заклятия. Сет отвёл взгляд.

— Я вернусь, — сказал он, вытирая слезинку со щеки рыдающей девчонки, а потом завёл руку за спину, выдернул торчавший под лопаткою нож.

Горбун упал вперёд, крича последнее слово, ловя последний выдох умирающего.

— Ты опоздал, — сказал юродивый, глядя на девственно чистый осколок в его руке.

— Я успел, — ответил горбун, не веря собственным глазам. — Я успел! — закричал он, бросаясь к девчонке, отталкивая её от бездыханного тела. Камень с ладони упал в лужу. Он обхватил пальцами холодеющий лоб, замер, прислушиваясь. Оборванка, плача, колотила его по спине. Он не обращал внимания на удары маленьких кулачков. — Он пуст, — сказал, наконец, горбун, садясь в грязь. — Он пуст.

Белёсый туман клубился ещё над мостовой, над бездыханным телом, но где-то над городом всходило уже солнце, разгоняя густой молочный кисель. В промозглой сырости чудилось обещание тёплого солнечного дня. Горбун остановил рассеянный взгляд на искорке, полупогашенной мутной водой лужи, сверкающей с её дна. Наклонился и поднял камень, пытаясь разглядеть хоть пятнышко, спрятавшееся в его глубине, хотя бы намёк на цвет. Камень оставался девственно, кристально прозрачен.

— Что значит пуст? — спросил юродивый.

— Пуст, это значит, что у него нет души.

— Как такое может быть?

— Я не знаю. — Он действительно выглядел потерянным. Смотрел, как девица снова подтянула умершего к себе на колени, шептала ему что-то, склоняясь к лицу. — Но если он умер, а я, Ловец душ, не смог заключить его в камень, значит, у него попросту нет души.

— Даже деревья имеют душу, — отрезал юродивый, тяжело поднимаясь на ноги. Колени подгибались, он всё никак не мог встать. — Если ты действительно успел, но не смог ничего уловить, значит, он ушёл как-то иначе. Или нашёл себе иное вместилище.

— Иное? — Горбун поднял удивлённый взгляд. Девушка тоже вскинула голову.

— Я! Мы! — сказал юродивый, встав наконец. Его шатало, как под порывами ветра. — Он ведь обещал тебе вернуться? — Он обернулся к девушке.

— Да, — ответила та. Слёзы градом катились по её лицу. — Да!

— Радуйся. — Юродивый пристально смотрел в её глаза, силясь понять, что случилось между ними двумя после того, как он покинул тронную залу, что связало их так, — радуйся, эта тварь поклялась себе жить вечно и, кажется, нашла-таки способ.

Он заковылял мимо, дальше, всё ускоряя и ускоряя шаг.

— Куда ты? — крикнул горбун ему вслед.

— Предупредить Марка, что за тварь принял он в Круг в ночь полнолуния.

Ему быстро удалось найти пустой дом. Хозяева бежали, очевидно, напуганные мародёрами. Горбун скоро миновал разорённые комнаты первого этажа — большую гостиную и маленькую кухню, — поднялся выше, в спальни. Хозяева сдавали жильё. Две большие спальни были перегорожены мебелью и тоненькими досочками на узенькие комнатушки, места в которых хватало лишь для кровати.

Горбун полез ещё выше, справедливо полагая, что в таком доме и чердак будет обитаем. Он не ошибся. Крохотная комнатка под крышей могла принадлежать лишь студиозусам или школярам. Тесня постеленные прямо на пол матрасы, стояли рядом две конторки с подпиленными ножками. Писать на них можно было, сидя прямо на полу. Это было достаточно удобно для него.

Горбун уселся, кряхтя, на матрас. Сдвинул трухлявые конторки, отслужившие, верно, уже свой век в городской библиотеке, вместе так, чтоб между ними остался малый зазор, и вынул из мешка, водрузил в получившуюся подставку Вороний Глаз.

Камень. Чёрный осколок горного хрусталя. Первая его удача. Единственная на многие и многие годы. Он — совсем ещё мальчишка тогда — трудился переписчиком в королевских архивах. И прослужил бы так всю свою жизнь, может быть, даже став бы со временем архивариусом, но не умея сделать себе дальнейшей карьеры без денег и связей, если бы не пропадал в хранилищах денно и нощно, ища других способов заполучить власть помимо смазливого лица да богатого папеньки.

Однажды он снял с полки очередной фолиант. И уже через год упорного труда над пожелтевшими страницами он притащил в одну из башен пойманного в университетском саду ворона и украденный в музее кусок хрусталя.

Глупец! Он использовал его весь, целиком, не понимая, как повезло ему, и что второй такой осколок он будет искать не один десяток лет и продаст, в конце концов, за него свою душу.

Он убил ворона. Задушил, с содроганием и потаённым возбуждением ощущая, как бьётся в руках тело. Губы шептали слова заклинаний, а прозрачный горный хрусталь наливался, клубился аспидно-чёрною тьмою. Он любил свою птицу. Он никого не любил, кроме неё. Скопив денег, он заказал Лучшему другу висельника стальные когти и клюв. А потом едва не сошёл с ума, осознав, что не всякий камень годится стать ловушкой.

Воспоминания причиняли боль.

Он встряхнул пальцами рук, сбрасывая напряжение, отгоняя суету. Соединение требовало сосредоточенности. Он закрыл глаза, откинул голову, выдохнул медленно.

Когда он, открыв глаза, посмотрел в чёрный вороний зрачок, то увидел кабинет Марка, и крик, дикий крик ударил по его ушам, заставив отшатнуться.

Он упал на спину, пытаясь отдышаться, собраться с мыслями. Что-то творилось во дворце. Что-то, к чему никто из них не был готов. Горбун помедлил, прежде чем попробовать во второй раз.

Рато бесновался так, как не бесновался даже на вершине холма этой ночью. Девочка пыталась скрутить его. Горбун глядел, не веря своим глазам. Но когда мальчишка завопил, коснувшись спиной постели, когда прозвучало слово «нож»… Он снова отшатнулся от камня. Тронул лоб, покрытый мелкими бисеринками пота. Ему нужно было время, чтобы осмыслить увиденное. Его захлёстывали эмоции. Чувства и мысли, которые пугали его самого. Он боялся эту тварь. И хотел её в свою коллекцию. Хотел, как ни одно живое существо до сих пор. Это чувство едва могло сравниться даже с желанием обладать женщиной.

Он лежал, пялясь незряче в щелястую крышу, сквозь которую в иные дождливые ночи вода капала прямо на головы спящих, превращая отдых в изощрённую пытку, и представлял себе, как он заполучит его. Аккуратно задушит мальчишку, постаравшись в целости сохранить его тело. Юное, здоровое, сильное — это было много лучше, чем эта жуткая развалина Сет, больше похожая на мертвеца, чем все мертвецы, что у него до сих пор были. Мальчик прослужит ему долго. Очень долго. Может быть, так же долго, как ворон. Он будет беречь его. Первого. Самого сильного в Круге. Такую мощь. Скрытые, невообразимые способности.

Он улыбался, поглаживая спрятанный в кармане плаща осколок. «Ты улизнул от меня раз. Второго шанса не представится». Наконец он поднялся, с трудом вынырнув из водоворота грёз. Нужно было заниматься делом. Никто не преподнесёт ему Рато, если он сам не пойдёт и не возьмёт себе его душу.

Воин и девочка шли к тронной зале. Лучший друг висельника, покачиваясь, сидел на плече воина. Горбун узнал этот путь, сам не раз ходил по нему ещё на приёмы к королеве-матери. Одна из самых древних зал замка, тронная зала была мрачна, как чёрный камень её пола и стен. Иссиня-чёрный с редкой искрой внутри. Говорят, он играл на свету дивными красками. Но стрельчатые проёмы высоко наверху, через которые должен бы был падать вниз свет, были давно заколочены досками и забраны драпировками. Факелы в стенах давали лишь кровавые отсветы где-то в самой глубине чёрного камня тронной залы.

— Когда вы с Сирроу найдёте его, уходите из города на Юг. По старому тракту и дальше. Ты знаешь Путь.

— А как же ты? — Она была ребёнком. Она была совершеннейшим ребёнком. Но только рядом с Марком или волком. И только один из них любил её по-настоящему. Вот и сейчас дрожала губа, а в глазах стояли слёзы. Так мило.

— Я дал Ллерию клятву. Как ты думаешь, король отпустит меня?

Она поникла. Тихо качнула головой.

— Эдель, — он опустился перед ней на колени, взял за плечи, приподнял подбородок. — Ну, девочка моя, детка. Ну, послушай. Ты и Рато, вы вдвоём самые сильные в Круге. Вы справитесь, доведёте его, защитите. Юродивый поможет вам. Сирроу никогда не бросит тебя. Ну? — Она запрокинула голову, силясь остановить бегущие слёзы. Кивнула, соглашаясь. — Умница.

Он поднялся, скользнув пальцами по её щеке. Развернувшись, пошёл дальше. Ворон повернул голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как она закусила губы.

— Ллерий жаждет крови. Его пытались убить нынче ночью, и, кажется, наш Хранитель этому помешал. Я с лёгкой душой отдам ему Вадимира. Он действительно мутил народ в казармах. Единственное, чего я боюсь, — Марк сбавил шаг, дождался, пока Эдель нагонит его, сказал уже тише, — как бы Ллерий не удумал казнить заодно и своего брата. Я участвовал во многих войнах. Я участвовал во всех войнах этого мира. Это дурная забава, поверь мне на слово. И пока ещё можно обернуть всё вспять. Поэтому Вадимира я отдам ему позже. Пусть сперва переговорит с братом… Ну, вот мы и пришли. — Он снова опустился на одно колено. Погладил её по ярко-рыжим волосам. — Ступай, узнай, как там Рато. Как только Сирроу найдёт Никиту, уходите, не дожидаясь меня. Юродивый найдёт вас сам.

— Он всегда сам находит тех, кто ему нужен, — ответила девочка заученной фразой и улыбнулась вымученно. Он подмигнул ей.

— Мы с ведьмой будем вас часто вспоминать.

Кивнув, она припустила прочь по коридору, а он зашёл за угол, где стоял, охраняя сдавшегося в плен князя, тройной караул гвардейцев. Каблуки щёлкнули одновременно. Гвардейцы вытянулись на своём посту, а один вынул ключ, отпер замок.

Марк прошёл мимо и прикрыл за собой дверь.

Носовой платок в руках князя Николая был скручен, как пеньковая верёвка на шее повешенного, и так же взмылен. В остальном князь выглядел отдохнувшим, успокоившимся и, наконец-то, чистым. Действительно похожим на принца.

— Итак, — воин привалился к двери, скрестив руки на груди, — чего вы хотели бы от короля, ваше высочество? Помимо ответа за поступки вашего отца. Если мне будет позволено… я советовал бы вам не слишком настаивать на суде или иных каких формальностях. Все вздохнут свободней, когда дело уладится полюбовно. Сотни лет у нас не было открытых стычек, и сам я желал бы продолжить эту традицию.

— Вы смеете советовать мне? — Он усмехнулся, но выглядел бледно. — Хотя… Вы же Марк. Тот самый Марк, что, говорят, участвовал ещё в битве при Эдгаровой топи, командуя левым флангом войск короля Орланда. Хотя вас тогда, кажется, звали ещё по-другому… Как же? Может быть… Экар?

— Благодарю вас, — воин склонил голову. — Признаться, я давно не слышал этого имени.

— Полагаю, очень давно?

— Весьма.

Они помолчали с минуту. Пальцы Николая, на которые он накручивал платок, сперва покраснели, а после стали белыми.

— Если обмен любезностями завершён, — Николай встал. Его носовой платок остался лежать на подлокотнике кресла, — я желал бы быть препровождённым пред очи брата моего, короля.

— Прошу, — воин распахнул дверь.

— Это ваша птица? — спросил Николай, проходя мимо. — Очень красивая.

— Благодарю.

— Хотя я никогда не стал бы носить на плече дохлую падаль.

Горбун отшатнулся. В третий раз. А Лучший друг висельника сорвался с плеча Марка, хлопнул крыльями и через минуту первым влетел в тронную залу. Сел высоко под потолком. Там, где прямо над центром идеального круга висела огромная, в сотни свечей чугунная люстра.

Ллерий и этот белгрский князь, Николай, были похожи, как близнецы-братья. Одно лицо, которое я, увидев однажды, запомнил на всю свою жизнь. К сожалению, мы стояли слишком далеко, чтобы что-то можно было расслышать.

Моё предложение сперва поразило Алана до потери речи. И даже когда мне с огромным трудом удалось уговорить его, он продолжал возмущённо фыркать. Вот и сейчас — стоял у высоких двустворчатых дверей в тронную залу, недовольно бурча проклятия.

Но ведь последний солдат замка знал, что Марк действительно собирался представить меня королю, и именно Алан натаскивал меня на плацу драться, ну или хотя бы двигаться так, чтобы не опозориться пред королевскими очами. Нам ничего не стоило попасть в караул. А я благодаря своему везению, интуиции и невероятному стечению обстоятельств вообще пользовался у капралов особым расположением как человек, предупредивший всех об атаке на столицу. Похоже, меня и вправду считали теперь кем-то вроде тайного агента, приграничного шпиона, удачно прикинувшегося грабителем.

На первый взгляд беседа высокородных особ проходила вполне себе мирно. Круглая тронная зала, просторная и устремлённая на много этажей вверх, смыкалась над головой куполом. Ниже ярко, сотней свеч, горела большая чёрная люстра. Множество светильников — больше, чем я видел до сих пор во всех замковых коридорах, — лепилось по стенам. И всё-таки это было весьма мрачное место. Иссиня-чёрный камень, казалось, поглощал свет, и лишь ярко-красные искорки посверкивали из самой его глубины. Мне все не давали покоя этот пол и стены… Я уже видел подобное. И не раз. Я жалел, что не могу снять перчатки и коснуться стены пальцем. Тогда я смог бы сказать точно, была ли Цитадель построена из того же материала.

Ллерий нервничал, как и всегда. Ёрзал на троне. Я сообразил уже, что это было его естественное состояние. Когда он вскочил вдруг, я ничуть не удивился. Трудно набраться королевских манер, если ближайший твой друг и советчик — простолюдин, да к тому же ещё и пьяница. Мне стало любопытно, как именно проводил Ллерий долгие годы своего изгнания. Чудились отчего-то увеселительные заведения сомнительного толка, хотя глухая провинция наверняка не знала ничего подобного. Скорее это были унылые ненастные вечера, полные дешёвого вина и заунывной болтовни некрасивых, но богатых девиц из приличных семей. Неудивительно, что король к своим тридцати с лишним годам не только не женился, но даже не обзавёлся подружкой.

Я так задумался, что упустил тот момент, когда князь Николай упал.

Алан распахнул вдруг дверь, крича: «Лекаря! Лекаря!» — а вся тронная зала замерла, изумлённо глядя, как упавший князь захлёбывается хлещущей из носа кровью. Кашляет, сотрясаясь всем телом.

Надо отдать ему должное, Изот первым бросился к принцу. Приподнял его за плечи, заглядывая в глаза, а потом почему-то — вместо того чтобы запрокинуть голову и тем остановить кровь — принялся бить по щекам. Как ни странно, это помогло. Марк шагнул вперёд, склонился, касаясь пальцами лба принца, тронул Изота за плечо, глазами указывая на подбегающего уже лекаря. Изот бережно опустил князя на пол. Стянул собственный камзол, подложил тому под голову. Я усмехнулся. Король сбил спесь со своего поверенного. И помрачнел, вспомнив, что скоро сам предстану пред его светлые водянистые очи.

Когда Николая понесли мимо, я усомнился в том, что причиной припадка стали слабые сосуды, как решил было поначалу. Николай был бледен и закатывал глаза. Шептал что-то вроде «мой сын, мой сын». Его всего трясло. Я искренне понадеялся, что местные болезни не слишком заразны, а мой иммунитет — достаточно крепок.

Что дела мои плохи, я понял, когда мимо прошёл вдруг Вадимир — без камзола, в одной рубахе, с повязкой, охватывающей грудь, — а за ним проковылял измученный белгрский монах. А когда в залу на полусогнутых — так тяжела была вырезанная, должно быть, из целого ствола векового дуба колода — вошли два крепких мускулистых парня в ничуть не изменившихся за сотни лет костюмах палачей… А следом явился громила с тяжеленным топором, зачехлённым чёрною материей…

Алан вперился в меня так, что я почувствовал его взгляд. Он торжествовал, наконец. Торжествовала сама справедливость. Моя робкая надежда на то, что Вадимир отличился в бою, а плаха предназначалась монаху, погасла, не успев разгореться. Хотелось бы верить, что я действительно нужен королю. Иначе меня ждала незавидная участь.

«Я обещал её брату позаботиться о ней» — вот и всё, что он сказал, увидев её. Ту, которая прошла за ним до самой столицы, терпела нужду и унижения, опустилась до того, что стала телохранителем. И здесь — под жалом арбалетного болта — она очутилась тоже благодаря ему. Она закусила губу, так велика была обида. Хотя с чего бы ей было обижаться на него? Чужака, пришедшего с той стороны, ни минуты не желавшего быть ей мужем? «Домой! Домой!» — только на это его и хватало, только этого он и хотел, едва очутившись здесь. Он и сейчас хотел этого, хотел исчезнуть, переместиться куда-нибудь подальше, а лучше всего — обратно, за грань, разделяющую их миры.

Она сморгнула набегающие слёзы. Оглянулась украдкой.

Рыжая девчонка тоже была здесь. Рокти вглядывалась до рези в глазах. Так, как умеет видеть только её народ. Эта девчонка тоже была ктраном. Почти взрослым ктраном. Ктраном-подростком. Рокти видела это совершенно ясно. Хотя бы ещё и потому, что здесь был её лесной брат. Волк лёг, рыча, прижав уши к голове. Он не знал, как очутился здесь. Ей стало жаль его. Но лишь на какое-то мгновение. Он тоже был предателем. Ренегатом, покинувшим свой клан.

Рокти понимала теперь, как мог ошибиться Никита, принимая эту рыжую за ребёнка. Она действительно была им. Где-то глубоко в душе оставалась маленькой девочкой — и это тоже было заметно. Ещё как заметно. Рокти казалось, что у неё двоится в глазах. Она будто видела их обеих — почти взрослую женщину и ребёнка — одновременно. Но затем, приглядевшись, поняла — нет. Всё-таки нет, не одновременно. Суть этого ктрана менялась в зависимости от того, к кому обращался её взгляд. Она была женщиной для Марка. Ребёнком — для своего волка. Вернее, хотела бы быть — Рокти оставалось только гадать, как каждый из них относится к ней на самом деле, — но не могла сделать окончательный выбор.

Рокти содрогнулась, увидев всё это. Непрерывное внутреннее метание, балансирование на грани было похоже на непрекращающуюся пытку. Рокти поспешила отвести глаза.

Белгрскому монаху давно уже было всё равно. Он умер однажды, сам не заметив того. Продолжал делать что-то, повинуясь сложной системе понятий о дурном и хорошем, достойном и предосудительном, заложенной в него с малолетства, выработанной годами и отточенной до совершенства. В нём не осталось ничего своего. Кроме, пожалуй, смутного, слабо осознанного желания отомстить. Отомстить Марку. За чью-то смерть. Как ни вглядывалась, она не могла разглядеть ничего, кроме рук, залитых кровью. Этот человек так долго видел их перед своими глазами, рассматривал внутренним взором… кажется, это были собственные его руки.

Она переключилась на мальчишку.

Крысеныш был странен. Он больше не был тем, кого она держала за руку, пытаясь нащупать ответ на вопрос Марка «кто этот малыш, и не выдаёт ли он себя за другого». Каким-то непостижимым образом он изменился, оставшись человеком всего лишь на треть. А ещё у него поменялся цвет глаз, став из тёмно-синего светло-голубым. Он подмигнул ей, оскалившись. Его переполняла радость.

Это напугало её больше, чем всё, что она успела увидеть до сих пор.

Дальше, медленно пятился прочь от хрустального яйца человек, в котором солдата можно было бы угадать лишь по армейским сапогам. Грудь его перетягивала повязка, наложенная умело и ловко. А стоячий ворот косоворотки был оборван, бахромою щекотали шею лопнувшие нитки. Кто-то одним движением лезвия отсёк по косой его некогда длинные светлые волосы, оставив пару прядей у висков и полностью открыв затылок и шею. Руки его были скручены за спиной. Он выглядел как приговорённый к казни через отсечение головы. Что же должен был сделать этот потерянный, опустошённый человек, чтобы заслужить благородную плаху вместо положенной ему по чину и званию виселицы?

Она оглянулась украдкой, потому что чувствовала рядом кого-то ещё.

Ворон рухнул вниз камнем, заставив пригнуться. Заорал, расправляя аршинные крылья. Стальные когти впились в хрустально-прозрачный камень. Он глядел прямо в лицо приближающемуся Никите и кричал ему что-то на непонятном наречии. «Стреляй!» — Марк бежал, на ходу вынимая меч. «Стреляй!» — казалось, воин смотрит прямо на неё. Когда она сообразила, наконец, кому адресованы эти слова, то почувствовала возможность спасения. А потом Никита медленно опустился на колени. Арбалетный болт просвистел мимо, оглушив. Она не успела заметить, как он сорвал птицу с камня. Видела лишь смазанное чёрное пятно, шмякнувшее о стену далеко впереди. Арбалетный болт выбил искру и упал, деревянно стукнув.

В воздухе над яйцом кружились маленькие чёрные пёрышки.

А потом она забыла всякие мысли о бегстве, потому что комок изломанных перьев, там, у дальней стены, вдруг зашевелился и пополз, скребя по полу стальными когтями, волоча за собой короткую чёрную деревяшку.

Второй выстрел если и не прикончил тварь, то заставил её затихнуть. Марк стоял, тяжело дыша, готовый ринуться к птице, если та пошевелится ещё раз. Рыжая девчонка ктран чуть присела, в каждой руке раскрыв веер метательных ножей. Монах отошёл назад и в сторону, уходя из поля зрения гнома, увеличивая расстояние между возможными целями его арбалета. Крысеныш скользнул по мосту ближе к берегу, ближе к гному. А волк исчез. Будто бы его и не было вовсе. Соотношение сил чуть, едва заметно изменилось.

— В моём арбалете ещё восемь болтов, — сказал гном из-за её спины. — И я убью всякого, кто попытается помешать мне ещё раз.

Медленно кивнув, Марк убрал меч в ножны. Девчонка раздувала ноздри, недобро щуря глаза. Рокти услышала лёгкий, едва различимый щелчок позади и чуть качнула головой, а потом глазами показала на то место, где ещё минуту назад лежал волк. Рыжая заметила её знак. Нарочито медленно, не спеша, спрятала стальные осколки обратно в пояс.

— Поднимайся, — велел гном сжавшемуся на мосту Никите. Тот не шелохнулся в ответ. Лишь застонал. — Вставай! — закричал гном.

— Из него живьём пытались вынуть душу! — Марк шагнул навстречу, попутно заслонив собою рыжую. — Дай ему прийти в себя.

Секунды тянулись в молчании. Потом гном прикрикнул:

— Помоги ему, Вадимир!

Человек с обрезанными волосами вскинул голову. Поглядел долгим, пристальным взглядом. И не стронулся с места.

— Проклятие! — гном ткнул её в спину. — Иди ты!

Она пошла, не оглядываясь.

Это закончилось так же внезапно, как и началось. Стих шум в ушах, сердце, молотом бухавшее о рёбра, застучало ровнее, грудь всё ещё сдавливало, но я больше не чувствовал себя запаянным тюбиком зубной пасты, из которого тщетно пытаются выжать хоть что-то. И хотя я не рискнул бы ещё подняться на ноги, зрение и слух начали возвращаться ко мне постепенно.

— Поднимайся! Вставай! — кричал гном.

— Из него живьём пытались вынуть душу, — услышал я голос Марка, и снова накатила дурнота. Я задышал глубже, пытаясь справиться с паникой.

— Помоги ему, Вадимир!

Я чуть не рассмеялся. Стало легче. Капитан только в самом крайнем случае стал бы помогать мне.

— Проклятие! Иди ты!

Я улыбнулся, торжествуя. У меня в рукаве оставался один козырный туз. И я надеялся разыграть его верно.

Медленно преодолевая головокружение, я лежал на мосту, ожидая, когда же она подойдёт ко мне. Её шаги были почти не слышны. Она опустилась передо мной на колени, помедлила секунду, а потом я почувствовал, как её руки приподнимают мою голову.

Встретившись с ней взглядом, я улыбнулся и сбросил её в воду.

Яйцо в чаше было прекрасно. Прозрачное, как горный хрусталь, оно сверкало, испуская мягкие лучи. Те обволакивали его дымкой. А ещё казалось, будто камень источает тепло. Жар становился тем сильнее, чем ближе она подходила к нему.

Чаша, вырезанная грубо, покоилась на тонко сработанном базальтовом треножнике. Её поддерживали единорог, грифон и феникс. Она задержалась невольно, разглядывая их. Вспомнила сказки, какие рассказывали в Далионе о чудесных покровителях Нового Эрина, хранителях Грааля. Те были прекрасны, справедливы и добры.

Она прошла, наконец, мимо. Никита стоял на коленях, опустив голову на руки. Он зарос с тех пор, как она последний раз видела его в таверне. Оказалось, его тёмные волосы чуть вились. Она присела осторожно — на узком мосту — приподняла его голову.

Его взгляд был ясен и твёрд. Улыбнувшись, он сбросил её в воду.

Волк лежал тихо, недвижно. Прижимал уши к голове и утробно рычал, чуть вздёргивая верхнюю губу. Волк видел его. Смотрел прямо в глаза ярко-янтарным взглядом. Шерсть дыбилась на загривке. Судороги пробегали по телу, но он лежал недвижно.

Едва представилась такая возможность, домовой скрыл его. Отвёл взгляд всем, не разбираясь, кто свой, кто чужой. Волк почуял это. Губа его перестала дрожать, обнажая зубы, а взгляд из янтарного стал тепло-жёлтым. Он успокоился. И принялся выжидать.

Маленькими шажочками, перетекая с места на место, словно ртуть, Рол двинулся к гному. Он видел его так же ясно, как и любого другого в пещере… Он не мог его ощущать. Ему казалось, будто за спиною Рокти стоит, угрожая ей арбалетом, бездушная каменная глыба.

Когда Рокти указала ей глазами на то место, где лежал только что, скаля зубы и дрожа всем телом, Сирроу, Эдель поняла, что домовой тоже здесь. Он не мог не быть здесь, потому что все они — домовой, ктран, брат, человек, Рато, природу которого теперь трудно было определить, и даже гном, последний оставшийся в этом мире гном, — все они составляли подобие магического круга. А Никита замыкал их, связывая в одну неразрывную цепочку. Она не ошиблась. Это был Путь, и завершался он здесь.

Она нарочито медленно прятала метательные ножи в пояс. Когда гном, потеряв терпение, отвернулся, она спрятала пару последних в кулаках, прижав стальные лезвия к внутренней стороне запястий.

Если бы я не был намного выше и сильнее её, она не дала бы мне столкнуть себя в воду. Вцепившись в рукав, она едва не стянула меня вниз. Я накренился, чуть не упав. Что наверняка спасло мне жизнь. Арбалетный болт пробил плечо насквозь. Меня вдруг дёрнуло с чудовищной силой, развернув назад. Я балансировал мгновенье в опасном равновесии, а потом пальцы Рокти разжались, и она окунулась с головой. У меня не было ни секунды лишнего времени, но я всё же помедлил, опасаясь второго выстрела.

Арбалетный болт ушёл куда-то вертикально, в потолок, да так там и остался. Рол боролся с гномом, вырывая оружие у того из рук. Мне хватило времени и злости, чтобы помянуть худым словом Алана, отнявшего у Рола его меч. А потом я ринулся к камню, вспоминая на бегу всё, что успел узнать о нём, пытаясь решить, что же мне делать.

Когда Хранитель опрокинул охотницу в воду, Клемент пожалел, что отошёл на шаг назад. Ему надо было успеть к яйцу раньше Хранителя, но тот уже поднимался на мосту, делая первый шаг вперёд. Поэтому Клемент разбежался и прыгнул, как можно дальше, надеясь быстрее взобраться на возвышение по уходящим под воду ступеням.

Тяжёлая волчья туша прервала его прыжок, обрушив в озеро где-то посередине. Он камнем пошёл ко дну, чувствуя над собою мокрую шерсть, кожей ощущая клацание челюстей. Он в последний момент успел отдёрнуть руку, уходя от острых клыков волка, благодаря бога за то, что вода гасила движения, замедляя их скорость.

Что-то упало сзади, плеснув оглушительно, подняв фонтан брызг. Я невольно втянул голову в плечи, но не оглянулся. Рол всё ещё боролся с Калкулюсом, не в силах одолеть. Девочка стояла, не решаясь метать ножи в дерущихся, а Марк бежал по краю озера, спеша прийти на помощь Ролу.

Крысеныш сидел на мосту по правую руку, глядя на меня с любопытством. По левую — Вадимир смотрел на происходящее так, будто всё это его не касалось. А прямо передо мной в грубой каменной чаше лежало огромное хрустальное яйцо. От него, казалось, исходил жар. Забыв о раненом плече, я схватил чашу обеими руками и поднял.

— Всем стоять! Разобью к чёртовой матери! — заорал я, чувствуя, что действительно разобью его сейчас. Чаша была невероятно тяжела.

— Всем стоять! Разобью к чёртовой матери! — услышал Клемент, загребая в сторону от пытающегося зубами достать его волка, и действительно увидел, как Хранитель снял с треножника, поднял чашу, поворачиваясь к дерущимся.

Сердце пропустило такт. А потом забилось радостно. Глупец не знал, что делает. Камень Алатырь невозможно было удержать в руках.

Волчья лапа ударила по спине, а зубы щёлкнули у самого уха. Клемент набрал полную грудь воздуха и нырнул, устремившись туда, где, по его предположениям, Хранитель должен был бы упасть в воду.

Разбить замок… Чтобы всё кончилось.

Я падал вперёд, увлекаемый непомерным весом чаши. Она вылетала у меня из рук, и яйцо перекатывалось через её край. Я ничего не мог сделать, чтобы остановить это.

Чаша летела туда, где барахтался в озере, пытаясь уйти от волчьих зубов, прыгнувший за мной монах.

Гном замер. Ужас в его глазах испугал меня самого. Я понял, что не знаю, что случится, если разбить камень. Бросив попытки удержать чашу, я нырнул.

Она стояла, раскрыв веер метательных ножей, и не могла улучить подходящий момент. Домовой, вырывавший у гнома арбалет, закрывал того своим телом. Они были почти одинаковы. Практически одного роста. Только гном был чуть поплотней.

«Говорят, у троллей каменная шкура», — подумала она отстранённо, понимая, что у неё есть всего один шанс, чтобы выяснить, насколько толстокожими рождаются гномы.

Когда Никита поднял чашу, грозясь разбить яйцо, воин, бежавший к домовому на выручку, замер, закрыв глаза. Этого не должно было произойти, и, не в силах помешать, он упал на колени, моля Бога, чтобы этого не случилось.

Я нырнул вперёд и вбок, чтобы не получить по голове той самой чашей, которую держал только что. Сгруппировался, сжался пружиной, готовый устремиться туда, где покажется упавшее в воду яйцо.

Чаша ушла на дно камнем. А потом и без того светящуюся изнутри воду наполнил свет ещё более яркий. Яйцо опускалось плавно, как пёрышко. Я оттолкнулся ногами от воды, спеша коснуться его ладонями. В последнюю секунду, вспомнив картинки в лабиринте, я закрыл глаза.

Когда пальцы мои тронули его поверхность, я обжёгся. Вспыхнувший свет был так ярок, что и сквозь сомкнутые веки я увидел чётким негативом следы собственных ладоней на его округлых боках. Меня схватили за ногу и потащили прочь, на поверхность, а яйцо, словно огромная морская жемчужина, мягко опустилось на дно.

— Кончено, — сказала девочка, глядя на мёртвое тело у ног домового.

Тот стоял, держа арбалет, явно не зная, что делать с ним дальше. Из шеи гнома торчал метательный нож. Упавший на колени Марк медленно открывал глаза, а Крысеныш помогал Рокти выбраться из воды.

— Дурной помощник из тебя, Первый, — сказала Эдель устало и шагнула к озеру, чтобы помочь Сирроу.

Запирающий все двери замок лежал на дне подземного озера в центре построенного гномами лабиринта. Он был отперт, и не было больше в этом мире мастера, который смог бы изготовить другой ключ, чтобы снова запереть его.

Рато хохотал, скаля крупные белые зубы. Его переполняла радость. Он указывал на что-то за её спиной.

Когда Клемент вытянул меня на поверхность, я даже не оттолкнул его. Просто нырнул снова, огибая его, и поплыл к берегу. То, что я увидел, поразило меня до потери речи. Коснувшись ладонями стенки, я впился пальцами в край, вынырнул, подтягиваясь на руках, и опёрся коленом. Волк, стоявший уже рядом, встряхнулся, обдав меня каскадом брызг. Я зажмурился. А когда открыл глаза, они никуда не делись.

Единорог. Грифон. И Феникс.

Они шли ко мне.

И, поднявшись на ноги, я пошёл к ним навстречу.

«Всё закончилось так, как должно было быть, у сказок счастливый конец», — думал Рато подсмотренными у Никиты мыслями. Именно эта фраза крутилась и крутилась у Никиты в голове, пока он шёл к ним — к тем, кого вызвал, дотронувшись до краеугольного камня, прикоснувшись к грани у основания всех возможных миров.

Рато перевёл взгляд на Рокти. Та стояла рядом, глядя, как человек, ставший случайно её мужем, поднимает руку, запуская пальцы в гриву единорога, потом касается алых перьев, а огромная кошачья голова ласково трётся о его ноги и хлопают, разворачиваясь, чёрные кожистые крылья.

— Прости его, — сказал Рато, дёрнув её за рукав охотничьей курточки.

Она вздрогнула, отступив на шаг, и он, оскалившись, прыгнул — с моста прямо на берег.

Девочка сидела, обхватив руками голову волка. Тоже смотрела заворожённо. Крысеныш развернулся и пробежал на четвереньках мимо. Туда, где чёрною кляксой расплылся по камню ворон. Он поднял его, не способного умереть во второй раз, выдернул арбалетный болт, от чего судорога прошла по всему телу птицы.

«Я верну тебе Лучшего друга висельника, — подумал Рато. — За это ты оставишь своё ремесло». Он не стал дожидаться ответа. Поскакал к озеру так, как это было ему удобно. Держа птицу в одной руке, помогая себе другою. Страт сидел на берегу, свесив ноги вниз. Глядел на покоящееся на самом дне яйцо и рассеянно ощупывал себя, ища повреждения.

— Смотри! — сказал Рато, опуская птицу в воду. Та трепыхнулась в его руках, щёлкнула клювом, забила крыльями и, когда он выпустил её, взлетела, заложив вираж по пещере. Приземлилась на треножник в центре. Сверкая чёрною, живою бусиной глаза, обхватила стальными когтями круглую грифонью голову. Заорала «Ка-а-ар-р-р!» и исчезла. Рато захохотал.

— Так кто же ты такой? — спросил Марк, отправляя меч в ножны.

— Я Первый! — ответил Рато, всё ещё смеясь.

— Круга больше нет, — сказал Марк, вздохнув. — Старуха умерла.

— Я Первый! — повторил Рато, щурясь. Он ведь действительно был Первым.

Грива струилась, как жидкое серебро. Стекала по атласной шее на спину. Единорог ударял копытом камень, фыркал тепло и мягко в ладонь, щекоча губами. Я гладил лошадиную морду, трогал перламутровый рог. Пальцы другой руки зарывались в перья, тонули в них. От птицы, сидевшей на гибкой кошачьей спине, меж двух чёрных кожистых крыльев, исходил жар. Крылатый лев тёрся головой о мои ноги, утробно урча.

— Рокти! — обернулся я. — Иди сюда!

Она вздрогнула, когда я позвал её, но Грифон поднял голову, поглядел на неё, и она пошла. Приблизилась, боясь показать страх. Протянула руку. Он ткнулся в ладонь, словно кот, требующий ласки. Она отпрянула и засмеялась тихонько. Я стоял, глядя на неё, думая, что постоянно помнил о ней, но не знал, как ей это сказать.

— Я возвращаюсь, — Марк подошёл, смотрел, щурясь, заткнув пальцы за ремни перевязей. Я кивнул. — Дело сделано. Все переходы открыты. Это… — он усмехнулся, оглянувшись на страта, — это даже как-то некстати. Боюсь, монахи воспользуются цитаделями для переброски войск. А значит, я должен поскорее вернуться обратно.

— Марк.

Он посмотрел на меня.

— Ты защитил то, что обещал. Срок твоей службы кончился. Помни об этом.

— Но я принёс клятву верности новому королю, — он усмехнулся.

— Об этом тоже не забывай. — Я вернул ему усмешку, и он стал серьёзен. Кивнул, соглашаясь.

— Я понял тебя, Никита. Спасибо.

Я пожал плечами.

— А ты? — спросил Марк. — Вернёшься домой? Ты можешь теперь. Прямо отсюда.

Я окинул взглядом пещеру. Встретился глазами с Рокти. Она присела, обхватив голову льва, а тот перевернулся на спину, позволяя чесать себе пузо. В её глазах мне почудилась тень страха. Я пожал плечами.

— Надо подумать.

Марк проследил мой взгляд. Кивнул. Протянул ладонь, и я пожал её. Он пошёл прочь, к страту.

— Надо подумать? — спросила Рокти.

— Зачем спрашиваешь? Ты ведь всегда знаешь, вру я или нет.

— Не врёшь, — подтвердила она, и у меня отлегло от сердца, потому что сам я не был уверен. — Только немного лукавишь. — Улыбка тронула её губы, и я узнал лесную охотницу, которую встретил однажды у тракта. Я засмеялся, обхватил ладонью лошадиную морду, тыкающуюся мне в плечо. — Пойдём, я познакомлю тебя с Ролом. — Я кивнул на домового. Тот стоял на коленях перед телом Калкулюса. Она встала. — Знаешь, — вспомнил я, — тогда на тропе странник сказал мне, что здесь у меня один друг… — я тронул колечко на цепочке под рубахой, — и одна судьба. С другом он угадал… Жаль, нельзя выбраться наверх и посмотреть на город странников.

— Можно, — ответил Рол, поднимая голову, вставая с колен, — вон он выход. — Он кивнул в тоннель, из которого вышли грифон, единорог и феникс. — Ведёт на поверхность. Я бы тоже не отказался побывать там. — Рол посмотрел на Марка, беседующего о чём-то со стратом. — Не думаю, что дома сейчас… слишком спокойно.

Я вздрогнул, когда Рокти вдруг схватила меня за локоть. Обернулся к ней.

— Мой дом, — прошептала она. — Лист…

— Хочешь, вернёмся туда прямо сейчас? — спросил я.

— Да, — закивала она мелко.

— Я тоже хочу вернуться. — Девочка и волк подошли, стали рядом. Пепельно-серая морда склонилась, обнюхивая труп гнома. Волк чихнул, и от тела поднялось вдруг облачко пыли.

— Обернулся в камень, — сказал Рол, — и рассыпается, крошится на глазах. Неудивительно, что от гномов не осталось ни следа, ни памяти. Интересно, куда они ушли.

— Кто знает, — пожал плечами я, не сомневаясь, домовой выяснит это со временем. — Меня просили передать, — я обернулся к волку, — твои братья помнят и ждут тебя в твоём логове.

Он распахнул пасть и вывалил язык, словно смеясь. А потом тихонько сжал зубами кисть девочки.

— У нас есть своё логово. Одно на двоих. В Мадре. Но сейчас я хочу вернуться в Октранский лес. Там был мой дом когда-то. Сегодня я должна быть там.

— Я так и не знаю, как тебя зовут, — сказал я.

— Закат, — ответила Рокти, — её зовут Закат.

— Я не думала, что кто-то помнит ещё моё имя.

— Сложно забыть величайший позор в истории кланов. Тебе не стоит возвращаться. Совет осудит тебя. Осудит вас обоих, — она кивнула на волка.

— Давно умерли те, кто имел право вершить суд надо мной. Судить же брата могут лишь его братья. — Закат провела пальцами меж ушей волка. — А их приговор ты слышала. Я такая же, как и ты, — она усмехнулась, кивнув на меня, — нарушившая древние традиции. Прошу тебя, — девочка протянула раскрытую ладонь, — не будем ссориться, сестра.

Помедлив, Рокти пожала ей руку.

Я отошёл, оставив их вместе. У меня оставалось ещё одно незавершённое дело.

Вадимир стоял, глядя на сияющую со дна озера жемчужину. Я вынул засапожный нож и, подойдя сзади, разрезал верёвки, скручивавшие его руки.

Он размял кисти. Потом тронул рукой неровно обрезанные волосы. Заправил за уши две длинные пряди спереди и ощупал оголённый затылок сзади. Чётко была видна тонкая граница загара на шее.

— Я был бы плохим королём, — сказал я, становясь рядом.

Он посмотрел искоса. Покачал головой. Вновь уставился в светящуюся изнутри воду.

— Прости меня за предательство, — слова давались с трудом.

— Я думал, ты слаб, — сказал Вадимир, наконец, — думал, что могу тебя использовать… Я ошибся. Тебе не за что извиняться.

Я вздохнул, не чувствуя ни радости, ни удовлетворения.

— Там война теперь, а ты даже не можешь вернуться, — сказал я.

— Нет, — он покачал головой, — я устал от мелких приграничных стычек. Уж как-нибудь без меня. — От сердца отлегло. — Там, наверху город странников? — Я кивнул. — Пойду к ним. Может, мне дадут на воспитание какого-нибудь мальчишку…

Опустившись на колени, он зачерпнул руками воды из озера, умылся. А потом лёг на живот и принялся пить.

Я тихо отошёл в сторону.

— Идём? — тронул за плечо Рокти.

Они стояли все вместе, беседуя тихо о чём-то. Феникс кружил под сводами пещеры, бросая алые отсветы на подсвеченные голубой водою стены. Единорог подошёл к Марку, заглядывая тому через плечо, и главнокомандующий Далионской армией всё отводил в сторону его морду, мешавшую ему говорить со стратом. Я оглянулся и не увидел мальчишки Крысеныша.

Рокти взглянула на девочку и, получив утвердительный кивок, обернулась.

— Да, идём.

Волк встал, встряхнувшись. Поднялся гладивший грифона Рол.

— Новыми чудесами будут знамениты великие пустоши меж Далионом и Наканом, — сказал он, улыбаясь.

— Мы вернёмся, чтобы увидеть их все, — ответил я. И, опустившись на одно колено, крепко обнял домового.

Мы, четверо — два ктрана, брат и я — прошли по четырём мостам к возвышению в центре, на котором стоял треножник, изображавший грифона, единорога и феникса.

На треножнике покоилась чаша, грубо вырезанная из цельного куска камня.

Я обернулся и понял: круг замкнут. Пещера, просторным куполом смыкающаяся над подземным озером, была пуста. Я вернулся в то место, откуда начал когда-то путь. Девочка подбежала к чаше и, смеясь, окунула лицо в воду, а потом запрокинула голову, и капли сверкнули бриллиантовыми брызгами. Волк в один прыжок очутился рядом. Положил лапы на край возвышения, заглядывая ей в лицо.

— Ты знаешь выход из лабиринта? — спросила Рокти.

— Да, — ответил я твёрдо. — Идём. Нам надо спешить.

Домовой и капитан. Они последними ушли из подземелья. Рол ехал, взгромоздившись на спину грифона, свесив короткие ножки меж сложенными крыльями. Вадимир шёл рядом. Копыта единорога цокали где-то впереди, а феникс кружил, освещая путь.

— Я поклялся себе жить вечно, — сказал Рато, глядя в неиссякаемое озеро живой воды. — Я освобождаю себя от этой клятвы.

Крыса высунула из-за пазухи чёрный любопытный нос.

— Мы остаёмся верны себе, — подмигнул ей мальчишка. — Но это не должно мешать нам взрослеть и учиться. — Он встал во весь свой небольшой рост, выпрямился и нетвёрдой с непривычки походкой заковылял по мосту к центру озера, чтобы исчезнуть там без следа.