Сергей Павленко до перестройки звезд с неба не хватал. Нормальная карьера: студент строительного института, активист КВН, спортсмен, руководитель стройотрядов, начальник участка, глава небольшого треста.

И вдруг, в начале девяностых, господин Павленко преобразился. Он за год стал главой крупного акционерного общества по строительству банковских зданий, элитных жилых домов, коттеджей в Подмосковье. У него был шикарный офис на Мясницкой. Появились новые связи, новые друзья, новые привычки…

Савенков, конечно, придерживался мудрого правила: не стоит считать чужие деньги. Но он точно знал, что его школьный товарищ — почти маленький олигарх. Чтобы это понять, даже не надо к бабкам ходить. Надо лишь знать, что за последний год у Сергея появились огромная квартира на Арбате и два особняка — один в Завидово, а другой на Кипре…

Игорь все это знал от самого Павленко. Их редкие встречи были достаточно откровенны. Савенков почувствовал, что этот ночной звонок может решительно изменить его жизнь. Очевидно, он понадобился Игорю совсем не как партнер для школьных воспоминаний.

На следующий день Борис Петрович, как обычно, остановил машину при въезде в дачный поселок.

— Спасибо, Валера. На сегодня ты свободен. У меня тут деловая встреча. Меня в Москву доставят друзья. А ты завтра давай к девяти. Или лучше в девять тридцать.

Прощальный банкетный набор был достаточно тяжел, и Корноухое пожалел, что так далеко оставил машину. Можно было бы и прямо к даче подъехать. Ведь это в последний раз.

Около открытой калитки он поставил свой груз и огляделся.

Все как всегда.

Он печально посмотрел на цветущий сад, уютный домик… Елагина ждет его на втором этаже — такая у них сложилась традиция: она никогда не выходила навстречу. Он сам поднимался наверх в большую комнату с зашторенными окнами.

К его приходу около камина всегда был накрыт маленький столик, на котором горели свечи в двух старинных подсвечниках.

Только не надо сразу говорить ей, что сегодня последний раз!

Подойдя ближе к дому, Борис Петрович почувствовал запах крепкого, ароматного кофе.

Да, она ждет его!

И почему это он решил, что именно сегодня последний раз?

Борис Петрович решительно поднялся по старой дубовой лестнице и остановился в дверях: камин, свечи, глухие шторы на окнах, накрытый стол, возле которого в глубоком кресле сидела незнакомая ему миловидная женщина.

Она медленно встала и с открытой улыбкой подошла к Корноухову.

Он увидел хитрые искорки в ее глазах. Незнакомка была чем-то похожа на Елагину, но моложе, стройнее и женственнее.

Она подошла так близко, что он почувствовал пьянящий запах ее духов. Подошла, протянула руку для поцелуя. Потом заговорила спокойно и доброжелательно:

— Меня зовут Елизавета. А вы Борис Петрович, да?

— Да, Борис. Но я не ожидал…

— А Евгении пока нет. Она приедет только через пять часов.

— Тогда я поеду.

— Не обижайте меня, Борис, — кокетливо произнесла Елизавета. — Елагина моя подруга, и она целый час меня уговаривала приехать и развлекать вас.

— Мы, понимаете, с Евгенией Евгеньевной старые приятели. У нас с ней некоторые общие дела. Мы с ней только друзья.

— Вы не волнуйтесь, Борис. Друзья так друзья. Я уверена, что и мы с вами будем такими же друзьями. — Елизавета, как добрая хозяйка, указала на стол. — Я вижу, что вы что-то принесли. Быстро расставляйте — и к столу.

— Да тут и места нет. Помогайте, Елизавета. Вы это лучше сделаете.

— О, это мое любимое занятие — помогать суровым мужчинам. Улыбнитесь вы, ради бога. Я действительно готова вас развлекать весь вечер. Но одно мне уже нравится.

Она сделала загадочную паузу. Затем решительно налила высокий фужер красного вина. А в приземистый бокал, также до краев — коньяк.

— Мы уже столько времени знакомы, Борис, и до сих пор с вами на «вы».

— А ведь действительно, это непорядок, — приободрился Корноухое. — Судя по реквизиту, вы предлагаете выпить «на брудершафт». Согласен, но уж тогда по всем правилам.

— Это как же? — театрально всплеснув руками, изумилась Елизавета. — Это целоваться потом?

— Да! И не просто целоваться, а крепко и троекратно. Иначе у нас с вами ни «брудера», ни «шафта» не получится. И еще, если после этого торжественного акта кто-либо оговорится и другую персону на «вы» назовет, то весь «брудершафт» повторяется на тех же условиях.

— Строже надо наказывать!

— Согласен, Лиза. Я готов к более суровой, к высшей мере.

— И чтоб тоже троекратно, — засмеялась Елизавета. — Ну, Борис, давайте брудершафтиться,

Корноухов уже не сомневался, что он не уйдет отсюда до позднего вечера. Он полагал также, что Елагина может и вовсе не появиться.

Ну, Елагина молодец! Решила не портить вечер. Сама не смогла прийти, так шикарную замену прислала.

Борис Петрович украдкой взглянул на огромную кровать в центре комнаты: все как всегда. Надо лишь сбросить огромное желтое покрывало.

Около получаса они мило болтали, игривыми полунамеками приближая кульминацию.

В какой-то момент Борис Петрович решил форсировать события. В конце очередного витиеватого тоста, полного комплиментов, он намеренно перешел на «вы». Типа: «Еще час назад вы были прекрасная незнакомка, а сейчас вы моя богиня».

— Ага! — обрадовалась Елизавета. — Я так и знала. Это из-за армянского коньяка и грузинского вина. Настоящий русский «брудершафт» действует только на отечественном сырье.

— Да, я ошибся и готов понести более суровую кару.

— И, конечно, троекратно?

— С тобой, Лиза, я готов на все!

— Тогда я несу нашу водку и наше шампанское. Только тогда все получится. Это однозначно!

Она быстро подбежала к холодильнику и вытащила шампанское и уже открытую бутылку «Московской».

— Это тебе, Борис. Вот в эту рюмочку. Ровно пятьдесят граммов. Никак нельзя больше. И меньше нельзя. А шампанское мне. Поехали!

Они скрестили руки с бокалами и залпом выпили. Корноухов решительно подошел к кровати и сдернул покрывало.

— Готов принять кару.

— Я не поняла, Борис. А при чем здесь кровать? — Она говорила спокойным холодным тоном и внимательно вглядывалась в глаза Корноухова. — Ты что, на секс намекаешь? Ты прямо маньяк какой-то. У тебя глаза стали совсем дикие. Ты что, изнасиловать меня хочешь?

Корноухов искал, что ответить, но вдруг почувствовал, как все начало расплываться перед глазами. Он заметил, что Елизавета схватила с камина большой кухонный нож с деревянной ручкой и стала размахивать им буквально перед его носом.

Она истерически кричала:

— Я не позволю! Ты развратный тип. Я буду защищаться. Что ты так злобно на меня смотришь? Ты убить меня хочешь?

Борис Петрович попытался изобразить примирительный жест, подняв вверх обе ладони, но в этот момент сознание покинуло его.

Он обмяк и упал, опрокинув столик с остатками пиршества.

Елизавета стояла неподвижно минуты две, пока в комнату не влетел Лобачев с большой пластиковой бутылкой. Он был в форме майора полиции.

— Это было великолепно, Лиза. Не ожидал! Дай я тебя поцелую. Ты великая актриса. Ты прямо Нежданова и Ермолова в одном флаконе.

— Да, я играла хорошо. Но очень боялась, что он раньше начнет.

— Все в порядке. Ты только сейчас не волнуйся. У нас есть минимум полчаса. Доза проверенная. Ты давай ложись сюда, а я из тебя буду труп делать.

— Я пойду сначала в туалет, — как-то отрешенно произнесла Елизавета.

— Правильно, милая. Лучше сейчас. Трупу менее сподручно бегать в туалет.

Когда она вернулась, он стаскивал с Корноухова брюки.

— Помоги, Лиза. Тяжелый он. И давай трусы снимем. Да не стесняйся ты. Мужиков, что ли, голых не видела. Сейчас мы тебя покрасим.

Лобачев открыл бутылку и начал разбрызгивать ее содержимое на рубашку Корноухова. Затем он налил немного себе на ладони, растер и сделал два четких отпечатка на рукавах рубахи.

— Это, Лиза, настоящая кровь. Но куриная. Пришлось поехать в Томилино на птицефабрику.

— Противно с настоящей кровью.

— Терпи, Елизавета. А теперь ты на кровать ложись. Хорошее было у тебя платье.

Федор взял нож, сделал несколько разрезов в районе груди и живота. Потом обильно полил эти места куриной кровью.

— Нормально. А теперь создаем картину изнасилования. Ты уж извини, Елизавета, но юбку я подниму выше пояса. И теперь — главное.

Лобачев встал перед Елизаветой на колени и осторожно дотронулся до ее трусов и стал тянуть резинку вниз.

Она мягко отстранила его:

— Не теперь, Федор. Не надо сейчас. Потом.

— Да, ты просто прелесть, Лиза! То, что ты думаешь, это действительно будет потом. Но это необходимо сделать сейчас. Мы же решили, что Корноухов взял тебя силой, предварительно разрезав ножом трусики, так что терпи, Елизавета.

Завершив создание места преступления, Лобачев торопливо убежал и вдруг через минуту вернулся, держа перед собой окровавленный нож.

— Нет, Лиза, я полный идиот. Я орудие преступления уволок. Сейчас мы нож ему в руку вложим. А ты спокойно лежи, Лиза. Ты глаза закрой и отключись. И главное, не дыши по возможности.

Сознание возвращалось к Корноухову медленно.

Он сначала приподнялся, встал и только после этого с трудом открыл глаза.

Борис Петрович все вспомнил, все. Он намекнул ей на постель, а она не захотела отдаться. Потом Лиза испугалась, схватила нож, а у него все помутилось в глазах. И что было дальше, он не помнил.

Корноухов, взглянул на лежавшую в неестественной позе, окровавленную, полуобнаженную Елизавету. Затем посмотрел на себя и осторожно поднял вверх правую руку, в которой был зажат большой кухонный нож.

Так, значит, он отнял его у Елизаветы. А что было потом? Он не помнил. Неужели она его так возбудила, что околдовала до потери сознания.

Да, вероятно, он потерял над собой контроль, рассвирепел и озверел до чертиков.

Эти вялые рассуждения Корноухова прервал визгливый окрик:

— Руки вверх! Не двигаться! — В комнату ворвались двое в полицейской форме. — Сержант, быстро готовь фотоаппарат. Этого субчика надо с разных сторон заснять. Особенно руку с ножом. Отдельно возьми труп и общую панораму.

Корноухов стоял неподвижно, крепко сжимая в руке основную кровавую улику.

Голова уже работала нормально, но он ничего не мог понять. Он все еще надеялся, что это сон или шутка.

Но перед ним стоял майор с дикими глазами и без всякого намерения шутить. В его руке заметно дрожал пистолет, направленный на Бориса Петровича.

Майор четко отдавал команды суетившемуся по комнате сержанту:

— Детали потом снимешь. Сейчас аккуратно в пакетик возьми у подозреваемого ножичек. Спокойно, я буду страховать. Теперь, гражданин убийца, вытягиваем ручки вперед.

Корноухов покорно сделал все, что велел майор.

— Сержант, наручники на него надень. Молодец! Ты здесь над деталями поработай, отпечатки сними с трупа, брюки его осмотри и всякое такое. А мы с убийцей вниз спустимся и побеседуем.

Корноухов еще никогда не чувствовал себя таким униженным, таким беспомощным. Из одежды на нем была только окровавленная рубашка и такой же грязный галстук. Ниже пояса он был голый.

Борис Петрович сидел за столом и тупо смотрел на наручники.

Майор, который с глубокомысленным видом расхаживал по комнате, напоминал Корноухову инспектора Лестрейда. Наивен, глуповат, истеричен, но верный служака. Педант и законник. Хуже не придумаешь!

Майор вдруг резко подошел к столу, сел перед Борисом Петровичем и стал сверлить его взглядом:

— Я уверен, что вы убийца. Это очевидно! Или у вас есть другая версия?

— Нет, но я не понимаю, как это произошло.

— А здесь и понимать нечего. Картина преступления как на ладони. Вы пришли в гости, так?

— Так.

— Потом вам захотелось яркой любви, так?

— Так, она сама мне намекала.

— Это детский лепет, гражданин. Женщина уже одним своим видом намекает на это. Я прав?

— В некотором смысле вы, конечно, правы.

— Далее. Вы настаивали на близости, а она не отдавалась. Тогда вы взяли нож и стали угрожать, так?

— Она первая взяла нож.

— Это детали. Вы не в песочнице, чтоб выяснять, кто первый начал. Нож-то оказался у вас в руке, так?

— Да, так.

— Затем вы убили ее. И после этого изнасиловали. Так или наоборот?

— Я не помню, как это было.

— Это не оправдание. Улики-то у нас налицо. А при такой картине преступления вам «вышка» светит. Однозначно! Хорошо, что мы успели, пока вы улики не уничтожили. Хозяйка нас предупредила.

— Кто?

— Хозяйка дачи, некто Елагина. Приходит она, понимаешь, к себе, а тут такая картинка маслом.

— Елагина моя знакомая. Я как раз ехал к ней!

— Нехорошо у нас получается, — покачал головой майор и иронически улыбнулся. — Ехали вы в гости к одной, а убили другую. Это вы скажете на суде в качестве своего оправдания. Мод, ошибочка получилась, не ту я убил. «Хотел слопать кока, а съел Кука».

— Что мне может помочь, гражданин майор? — Корноухов машинально вспомнил, что в старых фильмах в такой ситуации следователя надо называли «гражданин».

— А помочь вам может только раскаяние и чистосердечное признание. Пока я не начал официальный протокол писать, на-пишите-ка вы мне явку с повинной. Мол, я, такой-то, сознаюсь, что убил гражданку при таких-то обстоятельствах. Кстати, вы кем до этого работали?

— Там в кейсе документы.

Корноухову показалось, что майора ни капельки не испугало его служебное удостоверение, а даже обрадовало:

— Вот так номер. Ожидается процесс века? Я так понимаю, уважаемый Борис Петрович, что эту должность вы занимали до сегодняшнего вечера. Здесь вам не мелочевка какая-нибудь. Тут у нас убийство при очень отягчающих обстоятельствах. И с особой жестокостью. А закон у нас един для всех. Писать признание будете?

— Буду.

— Вот и отлично. Я пока с Елагиной побеседую — она здесь в машине дожидается. Сержант, — неожиданно звонко крикнул вдруг майор. — Сержант, ты постереги подозреваемого, пока он признание пишет. Сними наручники, но на мушке его держи.

Майор вернулся через полчаса, когда Корноухое завершил повесть своего преступления. В конце были фразы об искреннем раскаянии.

Он не стал писать, что потерял сознание. Это получалось очень неубедительно. Борис написал: «Потерял контроль над собой в результате резкого душевного волнения и эмоционального возбуждения».

Красиво и похоже на правду.

Майор внимательно прочитал бумаги.

— Честно описали. Вижу, что вы осознали свой проступок. Я тут с Елагиной поговорил. Не хочет она, понимаешь, огласки. Предлагает мне замять дело.

— Не понял? — Борис Петрович попытался сосредоточиться. Он почувствовал, что сейчас майор скажет что-то важное. — Я тоже хотел бы все замять.

— С вами все понятно. Это диалектика! Верхи хотят, а низы не могут. У низов обнищание ниже плинтуса.

— Вы хотите взятку? Вам нужны деньги?

— Деньги — это бумажки. Елагина готова взять на себя большой риск и немалые затраты. Но ей нужно ваше согласие, ваши гарантии и ваша благодарность.

— Я согласен. Я на все согласен, чтоб замять этот эпизод. — Голос Корноухова прозвучал довольно бодро и даже радостно.

— Ну, тогда пишите дальше. Вот здесь. Хорошо, что вы дату и подпись не поставили. Диктую: «После совершенного мною зверского убийства я уничтожил все улики, выбросил нож в колодец, а труп завернул в желтое покрывало, вынес в сад и закопал под старой вишней около сарая».

Борис Петрович старательно написал эту чушь.

— Сержант! — неожиданно громко крикнул майор. — Ты вот что, Василий. Заверни труп в желтое покрывало. В то, что на полу валяется. Затем возьми в сарае лопатку и выкопай ямку поглубже, около вишни. Типа могилки. Так надо, Вася!

Майор вздохнул, походил по комнате и предложил:

— Диктую далее: «Во время закапывания трупа мой бумажник упал в яму. Но я, будучи уверенным в своей безнаказанности, даже не стал его доставать. Я разровнял площадку под вишней, вымыл комнату от следов крови и уехал с дачи до приезда Елагиной».

— Это все?

— Все. Распишитесь, а дату пока ставить не надо. У вас бумажник-то есть?

— Там, в кейсе.

— Да, я видел. У вас там пачка долларов была. Я взял ее на благотворительные цели. Визитные карточки? Это хорошо. Что тут?

— Пропуск в кремлевскую поликлинику.

— Пусть остается в бумажнике. Вы себе новый получите, а это лишняя улика. Пойдемте, Борис Петрович, труп тащить…

Через полчаса они осторожно опустили в подготовленную яму Елизавету Панину, завернутую в покрывало.

Лобачев бросил сверху «трупа» бумажник и горсть земли. Жестом он предложил Корноухову сделать то же самое.

Борис Петрович не имел сил противиться этому настойчивому майору. Да и как возражать своему спасителю?

Но если смотреть со стороны, ситуация напоминали какой-то фарс и трагикомедию. Обычная сцена из фильма ужасов.

Корноухов подошел к куче земли, взял горсть и со скорбным видом бросил на тело, которое еще недавно было таким живым, таким соблазнительным.

Майор полностью владел обстановкой и выглядел оживленным.

— Давай, сержант, завершай, закапывай беднягу. Потом все выровняй, травки прибрось. А я Петровича до автобуса провожу.

— А как же улики, товарищ майор? — угрожающе произнес сержант. — Фотографии, отпечатки, протокол осмотра места… Я без приказа не могу уничтожить.

— Правильно, сержант. Нельзя без приказа. Придется вам, Борис Петрович, такую бумажку написать. Распоряжение: передать вам лично все материалы предварительного расследования по факту убийства на даче Елагиной. Материалы, конечно, у меня останутся. Но вы изготовьте расписку, что, мол, все получили, нам с сержантом тоже свой зад прикрыть надо. Бланки заместителя прокурора у вас есть?

— Да, в кейсе лежат. Они уже с печатями.

— Вот идите, Борис Петрович, и на официальном бланке все быстренько. Да идите же скорей.

Когда Корноухов пошел на дачу, Лобачев медленно опустился а перевернутый бак и устало обратился к сержанту:

— Мы с ним через пять минут к автобусу пойдем. Ты, Караваев, сразу же Елизавету вытаскивай. Развяжи, чаем напои, баньку подготовь. Досталось ей сегодня. Да и я как-то обмяк. Даже встать не могу.

Подобранная в такой спешке квартира находилась в поселке Воскресенское. Для «Совы» было неоспоримое преимущество в ее близости от Москвы и наличии городского телефона.

Старые кирпичные пятиэтажки располагались на краю городка. Окна квартиры выходили в парк с огромными столетними липами. Вероятно, где-то рядом должна быть барская усадьба или то, что от нее осталось.

Поскольку все необходимые инструкции были даны еще в Москве, то уже через двадцать минут после приезда Илья понял, что им с Варварой «пора и честь знать».

Он решительно положил на стол ключи.

— Загостились мы тут у вас. Навестим послезавтра. Через день к вам будем приезжать. А вы сидите тихо. Ни шагу в Москву. Телефон не используйте. В крайнем случае, связь через мою сестру.

— Илья Николаевич, — Галаева кокетливо подняла на него глаза, — когда экзамен будем сдавать? Вы нам уже две лекции прочитали, потом передали памятку, а сейчас вроде последней консультации. Когда экзамен-то?

— Я, конечно, повторяюсь, но так надо. Хотя и экзамен бы вам не помешал! Вот когда я на границе служил, то, бывало, десять раз кому-нибудь говорил: стой здесь, смотри на море. Проверяешь его через час: он лежит и смотрит на горы. Поехали, Варвара. Пусть ребята устраиваются. Привет!

Галаева первый раз осталась наедине с Липкиным. Первый раз после необыкновенного спасения на даче.

Она хорошо помнила его ошалевшее лицо, когда он с букетом подполз к решетке подвального окна.

Раиса помнила его мальчишескую гордость, когда он связал ее тюремщика и сверху вниз посмотрел на поверженного противника. Точно, что мальчишескую гордость! А сколько ему лет? Тридцать или уже тридцать пять? А ей всего сорок пять.

Он действительно спас ей жизнь. Ее через день или два очень просто могли ликвидировать. И лежала бы она сейчас в лесочке под метровым слоем песка и кучей еловых веток.

— Итак, Аркадий, что будем делать?

— Время позднее. Вина нам не оставили, и поэтому новоселье переносится на завтра. Сейчас надо приготовить чай и готовиться ко сну.

— Вот об этом я и говорю, Аркаша. Я на кухне спать не буду.

— О чем разговор, Раиса Павловна? Я там лягу. Постелю себе на полу у плиты. Кстати, там кафельный пол, Раиса, вы можете замерзнуть.

— Никакой кухни. Это исключено, Аркадий. Я запрещаю вам спать на каменном полу.

— И что вы предлагаете?

— Диван здесь очень широкий. Можно лежать в разных концах, если очень аккуратно.

— Согласен.

— И спать только под разными одеялами!

— Согласен, Рая.

— Впрочем, сейчас лето, одеяла можно не доставать. Есть большая махровая простыня.

В это воскресное утро на проспекте Мира было сравнительно тихо. Изредка по пустой улице проскакивало несколько машин, одинокие прохожие спешили в булочную или аптеку. Москва вступила в дачный и отпускной сезон.

Олег уже час загорал в двадцати метрах от подъезда Елагиной.

Он был уверен, что Настя там, наверху, в четырнадцатой квартире. Он звонил туда, когда заступил на пост. Ему ответила не Елагина, а молодой застенчивый девичий голос.

Извинившись за ошибочный звонок, Олег с сожалением прервал разговор.

Пытаться наладить телефонное знакомство он даже и не надеялся. Особенно после такой простой и точной характеристики Рогова. «Анастасия — милая, скромная провинциалка, девушка с традиционными моральными принципами».

С каждой минутой Олегу все более сложным представлялось и знакомство на улице или в магазине.

Через некоторое время девушка выйдет из этого подъезда. Невозможно просто смотреть из окна в такую шикарную погоду. Хочется в парк, бродить по арбатским переулкам, пить кофе и есть мороженое.

Выйдет Настя — и что тогда? Что он ей скажет? Спросит, который час или как проехать к Большому театру?

Олег начинал нервничать. Он явно переоценил свои возможности, когда согласился с заданием Савенкова.

Крылов, конечно, знакомился с девушками десятки раз. И осечки бывали очень редко. Но это потому, что он сам выбирал объект знакомства.

Он давно научился читать в глазах девушек готовность к знакомству. Когда он видел у них искорки встречного желания, он мог спокойно начинать разговор и спрашивать о чем угодно. Хоть о погоде на Луне. И любые ответные фразы уже не имели значения.

«Я не разговариваю с незнакомыми» — у них означало: «Давайте познакомимся и продолжим беседу».

Нет, осечки были, но редко. И они были именно в тех случаях, когда Олег игнорировал свою интуицию. Когда, возгордившись, считал, что перед его опытом, напором и обаянием никакая девица не устоит.

Как правило, это заканчивалось тем, что уже через пять минут Олег понимал, что его попытки завязать знакомство становятся неуклюжими, похожими на банальное и хамское уличное приставание. Он машинально извинялся и старался исчезнуть как можно быстрее. А потом долго его не покидало неуютное чувство неприязни к самому себе.

Настя вышла в полдень и, как показалось Олегу, без определенной цели направилась к центру Москвы.

Он сопровождал ее на приличном расстоянии, стараясь не попасть на глаза. Впрочем, она ни разу не оглянулась.

Она не разглядывала витрины, не смотрела на прохожих. Настя шла, чуть наклонив вперед голову. От этого ее стройная фигура выглядела несколько сутулой.

Олег не видел ее глаз, но чувствовал, что она лишь машинально смотрит на дорогу и у нее отсутствующий, вернее, устремленный в себя взгляд.

Он даже решил, что она сочиняет стихи или повторяет математические формулы.

Точно! Она же приехала поступать в институт.

На бульваре Настя зашла в кафе и села у входа.

Через огромные окна Олег осмотрел полупустой зал. Только в дальнем углу сидела молодая семья с двумя детьми. Пятилетний парень уже прикончил свою порцию мороженого. Он с нескрываемой завистью смотрел на младшего брата, который смаковал ванильное лакомство. И делал это издевательски долго.

Старшим была даже сделана попытка протянуть к нему ложку, но малыш вовремя отодвинул свою вазочку и прикрыл ее свободной ладошкой.

Официантка небрежно приняла у Насти заказ, что-то крикнула за стойку и вышла на воздух.

Вытащив пачку сигарет, она взглянула на Олега, нерешительно стоявшего у входа. Это был именно тот взгляд, который давал полную уверенность в легком случайном знакомстве.

Олег изобразил на лице загадочную улыбку и двинулся навстречу.

Через пять минут они с Мариной разговаривали как старые друзья.

Ее только в первый момент удивила просьба Олега. Марина поняла все так, как и должна была понять. Парень не просто симпатичный и веселый, но еще и нестандартный, хитрый и умный. Такого она раньше не встречала.

Знакомясь с ней, он сразу просит помочь познакомиться с другой. Хитер бобер! Это он так ее проверяет и на покладистость, и на сообразительность, и на ревнивость.

Но она тоже не полная дурочка! Она все сделает в лучшем виде.

Марина первой вернулась в кафе и уже через минуту несла к Настиному столику две вазочки с мороженым и два стакана воды.

В этот момент вошел Олег — все как по нотам. Расставляя все на столе, Марина торопливо заговорила доброжелательным, вкрадчивым, но не терпящим возражений голосом:

— Вы извините, девушка. Тут такая история приключилась. Пришел наш постоянный посетитель. Вот этот симпатичный блондин. Его Олегом зовут. Я Марина, а вас как зовут?

— Настя.

— Понимаете, Настенька, Олег — это наш талисман. Он каждый день у нас и всегда за этим столиком. Даже и не думайте пересаживаться. Получится, что он вас с места согнал. Он со своей скромностью вообще сквозь землю готов провалиться. Олег! Не стесняйтесь вы так. Подходите. Я вас с Настенькой познакомлю. Вы, ребята, отдыхайте, а я побежала посуду мыть.

Олег не ожидал такого напора. Ну и Марина — буря и натиск! За одну минуту она не просто посадила их за один столик, а представила Олега Насте.

Это уже не случайное уличное знакомство! Даже самая старомодная провинциальная мораль допускает возможность разговора с человеком, которого представил некто третий. Все складывается хорошо. Можно начинать.

— Настя, вы извините, что так получилось. Марина очень активная, просто ураган какой-то. Но, раз уже нас познакомили, нехорошо молча сидеть. Давайте о чем-нибудь поболтаем, если вы не против. Или я вам неприятен?

— Вовсе нет.

— Значит, приятен?

— Да. То есть, конечно, нет. Вернее, Олег, я к вам отношусь нормально.

— Понятно, отношение ко мне среднее! Ни то ни се. Я для вас ни рыба ни мясо. Дожил, Олег!

— Олег, а вы не такой скромный, как Марина вас представила, просто я вас пока мало знаю.

— Настенька, я тоже вас мало знаю. Но мы с вами думаем об одном и том же.

— А вот и нет. Вы не можете знать, о чем я сейчас думаю.

— А вот и да! Мы с вами думаем, что наше мороженое кончилось, что сейчас надо выходить на улицу и разбегаться. А расставаться не хочется ни вам, ни мне. Так, Настя?

— Я не знаю, что сказать.

— А вы уже все сказали. Сегодня я буду показывать вам Москву. Откуда вы приехали?

— Из Саратова. Но как вы узнали?

— Я, Настя, по глазам читаю. Москвички, они хозяйки в этом городе. Это их территория. Марина — это москвичка! А у вас взгляд откровенный, застенчивый, изучающий. Не могу я это объяснить, только чувствую. Вы на выставке успели побывать, на ВВЦ? Или как она теперь называется?

— Нет, я ее только в окно видела.

— Едем! Там до вечера можно гулять.