Буря
«Буря» – одна из самых удивительных пост-шекспировских пьес Застырца. В ней всего два действующих лица, которые изображают всех прочих известных по сказке Шекспира персонажей: мужчина, одержимый бурей воображаемых коллизий, и женщина, старательно подыгрывающая мужчине из любви и жалости к нему.
© Аркадий Застырец, 2015
© Аркадий Застырец, дизайн обложки, 2015
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru
Действующие лица и исполнители
Действие первое
Сцена 1
Боцман!
Здесь, капитан. Что скажете?
Что тут сказать… Передай матросам, чтоб навалились покрепче, не то мы себя в такую щель загоним… Живей, живей!
Шевелись, сердечные! Бодрей, бодрей, ребята! Двигай, двигай! Надави на марсель! Дружно по свистку! И дуй тогда себе твой ветер, сколько влезет, пока небеса не лопнут.
Боцман? За работу! Где капитан? Подбодри-ка людей.
Опять повылезли? Сказано ведь – оставайтесь внизу.
Где капитан, боцман?
Где, где… Вы что, плохо слышите? Чем лезть нам под руку, сидите по каютам. Здесь вы только шторму помогаете!
Ну-ну, спокойно… От имени короля…
Какое дело этой свистопляске до имени короля? Тоже мне – волшебное слово! Сказано – по каютам, сидите и не мешайте работать!
Ладно. Только не забывай при этом, кто у тебя на борту.
Никого, кто был бы мне себя дороже. Вот ты – королевский советник, государственный муж, начальник долбанный… Скомандуй-ка этим стихиям, чтоб утихли, и сделай полный штиль за бортом, а мы тогда канаты побросаем! Используй свой авторитет! Какое там! Небось обоссался со страху, благо – в такой ливень никто не заметит. Ну, так скажи спасибо, что дожил до седин, и в своей каюте приготовься к несчастному случаю: его тут, по всему, недолго ждать. Бодрей, бодрей, сердечные! А вы все – вон отсюда!
Рядом с этим парнем на сердце теплее: кому суждено быть повешенным – не утонет! О, Господи, сделай его пеньковую судьбу нашим якорным канатом! Настоящий-то теперь ни к черту не годится. Клянусь, если малый рожден не для виселицы, наше дело – дрянь!
Рубите мачту, дармоеды!
Чума им в глотку! Как завывают! Почище бури и всей нашей братии! Опять? Чего вам здесь еще? Вот все сейчас побросаем – и разом на дно! Так, что ли? Твердо решили утопиться?
Да чтоб тебе, пес ты безжалостный, холерой поперхнуться!
Охотно. А вы тогда работайте за меня!
Издеваешься, сукин сын? Да ни один из нас в жизни горшка за собою не вынес! Лучше смерть! Зато храбрости нам не занимать и потонуть мы не боимся. Не то, что ты – дерешь себе горло, чтобы поджилки меньше тряслись?
Нет, ручаюсь вам, с этим висельником на борту корабль ни за что не потонет, будь он даже слабее ореховой скорлупы и с такой же пробоиной, как у шлюхи распоследней!
На бок ее положи! На бок! К морю задом! Еще на две! Перекладывай суку! Разворачивай!
Все кончено! Молитесь. Мы погибли!
Холодное нам, значит, на десерт?
Король и принц уж молятся усердно.
Давайте тоже, ибо мы на сцене
И в пьесе той же самой, что они.
Я не в себе…
Мы все там скоро будем
По милости вот этой банды пьяниц!
Из-за твоей халтуры, негодяй!
Эй, слышишь, боцман? Чтоб ты захлебнулся
И вынырнул! И так двенадцать раз!
А после все же насмерть!
Невозможно.
Его повесят, я вам говорю.
Повесят точно, даже вопреки
Любой из миллиардов горьких капель,
Что нас теперь готовы поглотить.
Помилуй, Бог. Мы тонем, тонем, тонем!
Прощай, жена! Навек прощайте, дети!
Прощай, мой брат! Ко дну, ко дну идем.
Ко дну идем, но вместе с королем.
А стало быть, пора и с ним проститься.
С какой охотой я теперь обменял бы тысячу фарлонгов моря на единственный акр негодной землицы, вересковой пустоши, или там поросшей бурым дроком… Будь что будет, а лучше бы умереть сухой смертью.
Сцена 2
Оставь меня! Когда своим искусством
Ты в море поднял хладные валы,
Подобно перевернутому небу,
На землю низвергающему огнь,
Штурмующие небо в страшном реве, —
О, Господи! моя не меньше боль,
Чем тех существ, что правя расторопно,
В борьбе за жизнь – на смерть вели корабль
И с воплем разом канули в пучину,
Отчаяньем мне сердце надорвав, —
Когда все это ты сейчас устроил,
Не в силах я на белом свете жить,
Лишенная единственной опоры…
Пусти меня, чудовище!
Уймись!
И передай чувствительному сердцу,
Что смерти нет и зло – лишь тень добра.
О, скорбный день!
Я злого ничего
Не сделал – все одной тебя лишь ради,
Тебя, моя кровиночка, которой
Неведомо, кто я на самом деле,
Кому я – просто Просперо, отец,
Пещеры жалкой чокнутый хозяин…
О чем ты? Кто ты? Большего вместить
Мой ум не мо…
Теперь настало время
Открыть тебе всю правду. Помоги
Тебя из этой вынуть передряги!
Ползи, змея, укройся в подлый мрак!
Пока я жив, твоя бессильна хватка.
А ты, мой ангел, слезы осуши:
Тебя так поразившее крушенье —
Иллюзия, что вызвал волшебством
Я из кристаллов натрия и йода.
Все спасены. Никто не утонул.
Ни волоса с голов их не упало.
Сядь, девочка, и выслушай меня.
Узнаешь ныне все.
Но ты и прежде
Не раз хотел раздернуть предо мной
Завесу тайн… Да только не решался,
Пробормотав: «Не время…»
Пробил час.
Приблизилась для истины минута.
Будь осторожна! Помнишь времена
До нашего пришествия в пещеру?
Да нет, едва ли! Не было тебе
Трех лет, когда…
Конечно же, я помню.
Но что? Иные стены? Голоса?
Что именно, скажи мне…
Сладкой дреме
Подобны этой памяти шаги
В густых и теплых сумерках былого,
Где нежат и баюкают меня
Четыре или пять надежных женщин…
Их было больше, милая… Но как
В младенческой душе ты удержала
Извне в нее упавшее зерно
Несуетных и блеклых впечатлений?
Быть может, память девичья хранит
И наш с тобой приезд на этот остров?
Мне кажется… Нет, дальше – тишина.
Двенадцать лет назад, моя Миранда,
Отец твой был миланский герцог и…
Что значит был? А ты отцом мне не был?
Не думаю, чтоб матушка твоя,
Покойница, живая добродетель,
Лгала мне в том, что ты – мое дитя,
А мне она была супругой верной,
А твой отец был герцогом миланским,
А ты принцессой…
Ах ты, Боже мой!
Какою же мы кривдой или правдой
Здесь очутились?
Вместе то и то:
Оттуда были изгнаны неправдой,
Но правдою сюда водворены.
Вновь сердце сжалось – от одной лишь мысли,
Что боль тебе былое причинит,
Которое в моем сознаньи стерто…
Но что же делать… Ладно, продолжай!
Антонио, мой брат родной, твой дядя
Мне вероломным сделался врагом,
Невероятно – тот, кого любил я
Всех в мире крепче, кроме лишь тебя,
Кому доверил дело управленья
И высшие политики ходы,
Меж тем как сам в науку погрузился,
Ища ответа в тайных письменах
На самые заветные вопросы
Измученной незнанием души,
Твой лживый дядя… Слушаешь?
Конечно!
Блуждает взор, но слух мой – на посту.
Твой дядя наловчился в совершенстве
Капризным просьбам подданных внимать,
А после их обкладывать за это
Колодками немыслимых долгов,
Себе служить вменяя за проценты.
Он вовремя и точно выбирал,
Кого предать лишениям и казни,
Кого вдруг одарить и приласкать,
И сворою, себе послушной, сделал
Меня боготворивших всех моих
Сотрудников в любви и процветаньи.
Подобно ядовитому плющу,
Обвил он цепко ствол моей державы
И высосал… Миранда, ты не спишь?
Я слушаю.
Внемли мне, умоляю!
В ту пору я зарылся с головой
В науку многих сотен поколений,
Уверенный, что так увижу свет
В конце земного страшного туннеля
И стану чем-то вроде божества
На пике совершенства, и блаженство,
Немыслимое прежде, снизойдет
На жизнь мою из выси беспредельной…
А все свои житейские дела
Препоручил я брату, вероломство
В нем породив доверием своим,
И вырастил, как ласковая мать,
Не зрящая причины омерзенья,
Что всем вокруг уродливый приплод
Внушает, я на собственной груди,
Предательство, чьи тайные масштабы
Доверчивости были сообразны,
Воистину не знающей границ!
Беспутная слепая вера в брата
Его столкнула с разума скалы
В трясину забродившего тщеславья,
И он решил, там совесть утопив,
Что герцог – он, а я – ему помеха,
Не более… Но ты опять меня
Не слушаешь!
Да нет же, ты сказал,
Что герцог – он, а ты – ему помеха.
Могла бы излечить и глухоту
История твоя…
Так вот, однажды
Уж брату показалась жалкой роль,
Что я ему назначил благосклонно.
Он жаждал полновластья, и Милан
Как девку сутенер, бесстыдно продал,
Неаполя поклявшись королю
Служить мечом и данью ежегодной
Его казну усердно пополнять,
Отечество до нитки обирая.
О, Господи!
Я сам не знаю, как
Так брат мог далеко упасть от брата,
А стало быть…
Я к бабушке моей
С почтением – обязана отметить,
Что чрево доброе рождает иногда
Уродов…
И к тому ж еще добавим:
Неаполя помянутый король
Милану был всегда врагом заклятым.
Не мудрено, что с радостью он внял
Антонио предательскому плану —
И тот в глухую полночь отворил
Врагу Милана крепкие ворота…
Была недолгой битва, оттого
Что можно было счесть уже по пальцам
Одной руки сторонников моих,
Стоявших насмерть с наспех обнаженной
Каленой сталью верных мне клинков.
Своим числом легко побив героев,
Предатели изгнали нас с тобой
Оплакивать судьбу свою в чужбине.
Увы, не помню тех моих я слез,
Зато теперь я плачу непритворно
В тени твоих речей…
Но я еще
Не все тебе открыл и от событий
Былых тебя обязан привести
К сегодняшнему делу, а иначе
К чему все муки?..
Если было так,
Скажи мне, почему нас не убили?
Вопрос отличный! Что ж, отвечу так:
Убить нас не посмели, ибо знали
Что может всенародная любовь
Ко мне – жестоким бунтом обернуться
И кровью их заставить заплатить
За нашу кровь, пролитую безвинно.
Вот почему поспешно и тайком
От берега отплыв миль семь иль восемь,
Нас на воду спустили с корабля,
Со скарбом погрузив в худую шлюпку
Без паруса и весел, и судьбе
В одной упряжке с дикими волнами
И буйным ветром, плачущим навзрыд
В ответ на наши жалобы и вздохи,
Доверили…
Наверно, я тебе
В том плаваньи, увы, была обузой?
Нет, ангелом, о девочка моя,
Хранителем моей несчастной жизни.
Улыбкой изумительной своей
Ты чудом шторм и тучи разгоняла
И на море, и на сердце моем,
Легко внушая мужество и веру
В спасение…
В спасение? Но как?!
По воле Божьей, добрым провиденьем…
Был хлеб у нас и пресная вода
Щедротами советника Гонзало,
Что был своим назначен королем
Отправку нашу по морю устроить
И нас холстом и спичками снабдил,
Бельем и… словом, всем необходимым,
К тому ж, из человечности своей
И зная, как люблю свои я книги,
Он передал мне лучшие тома,
Те самые, что более ценю я,
Чем герцогство…
Ах, если б увидать
Того Гонзало…
Может, и увидишь.
Итак, в итоге горестей морских
Мы прибыли на этот злачный остров,
Где я тебя прилежно воспитал
И обучил старательно наукам,
От коих избалованных принцесс,
В любом краю приваженных к безделью,
Пожалуй, затошнило бы…
За все
Благодарю, а все же объясни мне,
Зачем на бедных странников наслал
Ты эту бурю?
Я тебе отвечу.
Причудливый Фортуны поворот,
Ко мне теперь, как видно, благосклонной,
Привел на счастье к этим берегам
Всех недругов моих одновременно.
В зените став, зеленая звезда
Вчерашним утром путь мне осветила,
И голос был пророческий: «Ступай
И действуй, не колеблясь, ибо ныне
Твоею волей сбудутся мечты,
А если этот случай ты упустишь,
Кляни потом себя». Ну, вот и все.
Теперь усни, усни, моя Миранда,
Глубоким и целебным будет сон.
Эй, Ариэль, ко мне, ко мне скорее,
Сюда, слуга мой ветреный, сюда!
Привет тебе, могучий повелитель!
Я здесь, и я готов тебе служить —
Лететь и плыть, в огонь нырять и мчаться
На облаках: послушен Ариэль
Во всей красе – любым твоим приказам.
Лишь намекни.
Скажи-ка, шустрый дух,
Ты сделал бурю точно, как велел я?
По всем статьям!
Корабль атаковал я королевский —
Сначала на нос, с носа – на шкафут,
На палубу, на мостик, по каютам,
Тут – пламенем, там – искрами взорвусь,
А то рассыплюсь сотней головешек
И полыхаю в сотне разных мест —
На мачте, на нок-рее, на бушприте,
Юпитеровых молний, чьи броски
Предвестьем грома вспарывают небо,
Проворнее. Куда там! Пламя, треск,
Звериным рыком серные потоки
Нептуна всполошили самого,
Валы его в позорный ввергнув трепет!
Трезубец-то его, и то дрожал
От ужаса…
Мой храбрый дух, скажи-ка,
Кто был на корабле в несчастье тверд
Настолько, чтобы слушаться рассудка
И действовать спокойно?
Ни один.
Объятые безумья лихорадкой,
Послушные отчаянья толчкам,
Все, кроме моряков, кидались в пропасть
Соленой пены за борт корабля!
А прежде всех пошел вниз головою
Сын короля красавец Фердинанд
С лицом, гримасой страха искаженным,
И с волосами дыбом, будто дым,
Вопя истошно: «Пусто в преисподней!
Все черти здесь!»
Отлично, дух мой верный!
Но берег близко был?
Да в двух моих шагах!
И все спаслись?
Живехоньки, хозяин!
И даже в платье чистом и сухом
И несколько, пожалуй, посвежевшем.
Я порознь их на кучки раскидал
По острову, а принца Фердинанда,
Как ты велел, оставил одного —
На берегу оплакивать пустынном
Неаполя несчастную судьбу.
Он, кстати, тут сидит неподалеку,
Вот так лицо руками обхватив.
А сам корабль и вся его команда?
Как поступил ты с ними и куда
Послал остатки флота?
Судно в гавань
В сохранности завел глубокой ночью
И скрыл от взоров смертных, окропив
Бермудскою волшебною росою,
А всю команду в трюмах усыпил:
Пускай вдали от страхов пограничных
И рабских выживания забот
Вкусят эфир заоблачных видений,
В то время как, пройдя сквозь бурю, флот
Без флагмана плывет домой в Неаполь
С печальным заблужденьем, что король
В утопленники намертво зачислен
Фортуною…
Отлично, Ариэль!
Но я тебе еще задам работу.
Который час?
К полудню, может быть…
Уж три часа наверно пополудни!
Мы бережно использовать должны
До вечера отпущенное время!
Опять труды? Позволь мне, господин,
Пока еще задачу не назначил,
Напомнить обещание твое…
Опять капризы! Что ж ты у меня
Потребовать иль выпросить намерен?
Свободу.
Раньше срока? Ни за что.
О, умоляю, вспомни, разве я
Плохим слугою был? Движеньям воли
Твоей послушен, всюду успевал,
Не прятался, не лгал, не ошибался,
Ни ропота, ни жалоб! Так убавь,
Как обещал, мой срок…
Забыл ты, видно,
Чем вечно мне обязан будешь…
Нет.
Забыл, забыл. И кажется чрезмерно
За то великой платой – иногда
Моим веленьем прянуть в стратосферу,
Взболтать на дне морском летучий ил,
Наперекор полярным резким вихрям
Промчаться вкруг земли иль, будто нож,
В ее вонзиться чрево ледяное?
Да нет же…
Да, конечно, ты забыл
Вонючую колдунью Сикораксу,
Что скрючилась в уродливый овал
От старости и злости…
Помню, помню!
А вот скажи, к примеру, мне тогда,
Где ведьма родилась? Ну, что?
В Алжире.
В Алжире? Да. Я должен каждый раз
Тебе напоминать, как Сикораксу
За козни мерзкие и злую ворожбу,
Во вред невинным, с треском из Алжира
Изгнали, непонятно для чего
При том в живых оставив?
Помню, хватит.
Сюда ее спустили моряки,
Каргу голубоглазую с ублюдком,
А ты ходил в невольниках у ней,
Но, будучи созданьем деликатным,
Не мог ее приказы выполнять,
Исполненные вони, грязи, крови,
Пропитанные желчью низких душ
И подлыми животными страстями.
Колдунье гнусной преданно служа,
Тебя другие духи засадили
За это в расщепленную сосну,
Где ты был обречен стенать от боли
Двенадцать лет. Но скоро, как назло,
Колдунья сдохла. Опустел сей остров.
И тщетно ты на помощь звал и выл
Под пыткой нескончаемой, как воют
На мельнице с чертями жернова.
Никто не слышал, кроме…
Калибана.
Да, ведьминого выблядка, того,
Что ныне мне покорен, злобный дурень!
Твоим мученьям был он только рад.
Ты позабыл в каком тебя я виде
Тогда нашел? Ты сутками стонал
Так жалобно, что волки и медведи
Поджав хвосты попрятались и лишь
Пытались подвывать тебе ночами.
Я расколол заклятую сосну
И выпустил…
О, добрый мой спаситель!
А станешь мне перечить, загоню
В дуб вековой, и в нем еще двенадцать
Провоешь зим!
Хозяин, пощади!
Любой приказ послушно я исполню.
Исполни – и с вечернею зарей
Лети на волю!
О, великодушный!
Что сделать мне? Скажи, что сделать мне?
Морской дебелой нимфой обернувшись,
Явись опять, но мне лишь на глаза,
Невидимый профанам. Живо, живо!
Пора моя красавица, восстань
От сладких снов!
Меня рассказ твой дивный
Как тяжестью, приятно придавил.
Скорее скинь ее! Зову я Калибана.
Уже? Опять! Ты знаешь ведь, что мне
Противно видеть этого…
Что делать!
Он нужен нам. Таскает он дрова,
В остывшем очаге огонь разводит…
Да мало ли… Эй, слышишь? Калибан!
Ничтожество! Говна кусок! В молчанку
Задумал что ли с нами ты играть?
И без меня там дров у вас хватает!
Добром не хочешь – силой притащу!
Идешь иль нет?
Мой нежный Ариэль,
О, нимфа! Дай тебя я поцелую…
Нет, лишь приказ мой на ухо шепну.
Все в точности исполню, повелитель.
Эй, гнусный раб! Эй, ведьмино отродье,
Засеянное дьяволом самим
В срам, устали не знающий, иди же,
Сюда сию секунду, а не то…
Да чтоб роса поганая, что мать
Пером вороньим с топи собирала,
На вас обоих пала и в лицо
Вам с падали бы дунул южный ветер
И разукрасил сотней волдырей!
За эту речь, ты можешь быть уверен,
К тебе я нынче ночью подпущу
Свирепых духов слаженную свору,
Зудящих, как осиное гнездо,
Безжалостно язвящих все живое,
А ты, замечу, все еще живой!
Я есмь и должен чем-нибудь кормиться
На острове, что честно получил
От матери моей, от Сикораксы,
А вы его украли у меня!
Сперва меня ласкали и кормили,
Водой поили сладенькою, ну,
Зачем-то научили, как зовется
Большой огонь, горящий в небе днем,
И как – поменьше, тот, что светит ночью.
Я сдуру полюбил вас и открыл
Свои богатства – копи соляные,
Поляны ягод, свежие ключи, —
Все отобрали, сделав подчиненным
Того, кто сам себе тут был король!
От острова всего мне уделили
Один холодный камень…
Лживый раб!
Тебе добро не внятно – только порка!
Тебя в свое жилище я пустил
С сердечностью… А чем ты мне ответил?
Попыткой обесчестить дочь мою!
Ох, ох, ох, ох! Да жалко, что не вышло!
Чего такого? Трахались бы с ней
Мы каждый день и быстро б населили
Весь остров Калибанами.
Подлец!
Тебя я привечала, как родного,
Работать научила, говорить
Взамен тупого дикого мычанья.
Теперь ты мог бы пользу приносить
И ясно выражать, чего желаешь,
Людским благопристойным языком.
Так нет же, нет! Бессильно воспитанье!
Природы злой ему не изменить.
Вот почему держать тебя на скалах
Приходится, подальше от жилья,
Лишь изредка…
И что, что научила
По-вашему меня ты говорить?
К чему мне это? Разве что проклятья
Вам посылать на вашем языке!
И то паршиво! Слов-то не хватает.
Вот, как, скажи к примеру, называть
Мне эту штуку? Морщишься? Краснеешь?
А это что? А это? Это – как?
Ну, умники!
Ты кончил? За работу!
А я тебе всегда ее найду.
И если не послушаешься, станешь
Испорченную волю проявлять,
Тебя вгоню я в старческие спазмы,
В тиски, в тиски, в бессилия загон,
Раскаяньем, постом и средним родом…
Цикорием!
Не надо, пощади!
Я поневоле должен подчиниться
Тому, при ком и бог мой Сетебос,
Могучий бог, вассалом робко служит.
Бери бревно и вон отсюда, раб!
Шагом, с пятки на носок,
Выходите на песок —
Целоваться-обниматься,
С милкой миленькой милок.
Волны в море улеглись,
Вот и ты со мной ложись,
Поваляемся часок…
Слышишь феи голосок?
Всюду только: гав-гав-гав! —
Лают псы сторожевые. —
У-у! У-у! Гав-гав-гав!
Тише, тише! Слышишь? Вот
Кукареку! – петух поет.
Откуда музыка? С высот? Из глубины?
Теперь утихла. Зазвучит ли снова?
Похоже, это гимны божеству
Какому-нибудь здешнему. Сидел я
И плакал на пустынном берегу
О короле, отце моем, погибшем
В свирепых и прожорливых волнах,
Как вдруг раздался этот странный голос
И в сердце мне, как лезвие, проник
И вырезал из боли наслажденье,
И, зацепив бесхитростным крючком,
Повлек сюда. И смолк… Но вот он, снова!
Отец твой в темной глубине
И день, и ночь лежит на дне,
И соль из вод в себя впитал
И стал скелет его – коралл;
Сожрав жемчужные белки,
В глазницах мечутся мальки;
По капле в час, по волоску
Добычей станет он песку.
Твой плач и тихий звон – о ком?
Динь-дон! – о чудище морском.
В непостижимой глубине
Король уснул – динь-дон – на дне.
Во сне, увы, не слышит он
Тритонов похоронный звон:
Динь-дон, динь-дон, динь-дон, динь-дон…
Об утонувшем песенка отце
Напомнила. Нет, это не земные —
Скорей потусторонние дела!
Пожалуй, я во власти фей и духов…
Разуй свои прекрасные глаза!
Смелей, смелей! Кого теперь ты видишь?
Еще один. И взор его горяч,
И тело складное! Но он – бесплотный призрак.
А вот и нет! Во всем подобен нам,
Он ест и спит и… прочее. Он смертен,
А значит, жив, не хуже нас с тобой.
Когда бы не ужасное крушенье,
Что пережить бедняге довелось,
Когда б не скорби тягостные тени,
Лежащие на лбу и на щеках,
Его ты без раздумий назвала бы
Красавцем…
Я и так могу, поверь,
Сказать во всеуслышанье что это —
Божественно прекрасный человек
И прежде я такого не видала!
Ты все исполнил, дух, мой славный дух,
Как я задумал. Вечером – свобода!
А, ясно, ясно! Вот богиня та,
Кому здесь гимны только что звучали!
Готов повиноваться и служить
Любым твоим капризам!
Неужели?
Но прежде, умоляю, объясни,
Как я попал на этот дивный остров?
Нет-нет, отставить! Есть вопрос больней:
Ответь мне, кто ты, диво иль девица?
Кому-то это чудом из чудес
Покажется… Что делать, я – девица,
Когда тебе угодно…
Мой язык?
Я – первый среди тех, кому понятна
С рожденья эта речь. Но где же я?
Где я теперь, о Боже?
Как? Ты – первый?
А если бы Неаполя король
Тебя услышал, стал бы ты которым?
Хотел бы – третьим, пятым, сто вторым!
Но остаюсь все тем же я к несчастью —
И странно слышать здесь о короле…
Увы, король теперь нас тоже слышит,
Но ничего не в силах изменить.
Он утонул. Я – сын его, и ныне
Не он, а я – Неаполя король.
Какое горе!
Да, и вместе с ним
Пошли на дно придворные и герцог
Миланский, и отважный капитан,
и боцман, безобразный матерщинник,
и все матросы, сто семнадцать душ:
Джузеппе, Боб, Джованни, Бьенвенутто,
Рене, Хосе, Уильям, Адриан,
Юсуф, Су Ань…
Достаточно! Довольно!
Сказал бы я тебе, чего ты сто…
Но после, после… С первого же взгляда
Как вспыхнули они! Мой Ариэль,
Свобода близко. Сэр, всего два слова:
Боюсь, что самозванец ты и лжец!
Зачем ты так? Ах, если бы остался,
Кого ты в самозванцы записал,
Со мной на час, его бы я сумела
К себе навек любовью привязать,
Мне кажется…
О, если ты – девица
И до сих пор у нежности твоей
Предмета нет, законной королевой
Неаполя я сделаю тебя!
Ну-ну полегче! Сэр, еще два слова.
(Натянем-ка потуже свежий лук
Их обоюдной страсти, чтобы дальше
Ушла любви горящая стрела.
Запретом подсластим итог желаний
И сдобрим вожделение борьбой.)
Еще два слова: я вполне уверен,
Что прикрываясь именем чужим,
Ты как шпион проник на этот остров,
Меня сместить надеясь!
Нет, клянусь!
Как может зло гнездиться в этом храме?
Ну, разве что и вправду от добра
Его ничто уже не отличает!
Пошли со мной! А ты меня не смей
Еще просить за этого каналью!
Ему я к шее ноги прикую,
Заставлю пить одну морскую воду,
А есть – траву и мидии сырые,
И скорлупу изгнивших желудей.
Идем же!
Нет, так просто я не дамся!
Врагу придется силой доказать,
Что он, что я…
Отец, я умоляю!
Он выдержал вполне экзамен твой
И доказал, что смел и простодушен.
Что слышу я? Меня моя нога
Учить решила? Спрячь свой меч, изменник!
Ударить смело совесть не дает?
Я прутиком тебя обезоружу
В два счета!
Пощади его, отец!
Да отпусти же ты мою штанину!
Тебе порукой стану за него!
Молчать, негодница! Еще хотя бы слово,
И ненависть во мне ты разожжешь
Из искры гнева. Тоже мне, нашелся
Для негодяя – в юбке адвокат!
Подумай-ка, ты в жизни не видала
Других людей: лишь он да Калибан.
Так он, поверь, не краше Калибана
На фоне прочих, ангелов пред ним.
Мне ангелов не надо, я согласна
Его уродство взять за красоту.
Пойдем, смирись. Теперь ты – как младенец:
Хоть заорись, а драться – слишком слаб.
Пойдем, пойдем!
И правда что, бессилен!
Как будто сплю, иль в теле я чужом…
Но это наваждение и горе
Всех давешних потерь моих – пустяк!
В тюрьму? Пойду охотно, если только
Надежда есть, что буду каждый день
Я видеть эту девушку сквозь прутья,
И мне дороже всех красот Земли
Тюрьма такая.
Все идет по плану!
Иди за мной! Отлично, Ариэль!
Склонись, еще чего тебе шепну я…
Идем, подлец!
Ты слышишь ли меня?
Стой на своем! Отец по жизни мягче.
Не знаю, что напало на него…
Как горный ветер, будешь ты свободен,
Когда исправно выполнишь мои…
Ариэль, изображаемый Мирандой
Все сделаю.
Просить за негодяя
Бессмысленно. Все кончено. Идем.
Действие второе
Сцена 1
Взбодритесь, я прошу вас, государь!
Для радости в любой беде причину
Возможно отыскать. Ведь живы мы,
И это ли не чудо? Ежедневно
В морской пучине сотни моряков
Находят смерть, и только единицы
Похвастать могут, кое-как доплыв
До берега какого-никакого,
Что их, как видно, буря не берет,
А их тела глубинам не по вкусу.
Мы – из таких!
Помилуй, замолчи.
Ему теперь утешения – все равно что холодная овсянка.
Однако старик, похоже, не отвяжется от короля, пока у него эта каша из ушей не полезет.
Гляньте-ка, чего это он так часто вздыхает? Будто заводит куранты своего остроумия… Вот-вот – или бить начнут, или пружина лопнет!
Государь…
Раз! Не сбиться бы со счету.
Если всякому горю так отдаваться, то отдающийся рискует получить…
Мешок овсяной муки.
Не муки, а муки. Если не считать мешка и ударения, вы выразились точнее, чем рассчитывали.
Нет, это вы погрузились глубже, чем я копал.
Таким образом, государь…
Как образно он выражается.
Оставь меня!
Если угодно, я умолкаю. А все-таки…
А все-таки он будет говорить.
Держу пари, что выдержит в тишине минуту.
А я верю в невоздержанность старого петуха.
А я – в его петушиную, то есть нечеловеческую выдержку. К тому же старый – значит выдержанный.
Так бьемся об заклад?
Вот умора! Ладно, по рукам.
Засекаю.
К тому же, хотя на первый взгляд этот остров кажется пустынным…
Ха-ха-ха!
Ты выиграл, получай.
Необитаемым и даже неприступным…
Тем не менее…
Тем не менее…
У него этих «тем не менее» так много, что льются через край.
Здесь повсюду ощущается едва уловимая, утонченная и нежная умеренность…
Умеренность была девахой нежной.
Да, и притом утонченной, как нам, неучам, только что ученый доложил.
В дыхании ветерка ощущается сладость…
Оттого, что легкие у него сгнили.
Или он обрызгал себе усы туалетной, то есть болотной водой.
Здесь имеется все для того, чтобы выжить…
И ничего для того, чтобы жить.
Какая пышная и крепкая трава! Какая зеленая!
На трупах и говне всегда такая.
Ну, это суть, а явление выражено точно: какая зеленая… тоска!
Да, он не вполне заблуждается.
Не вполне, не вполне. Заблуждается он по частям. А вполне – полную чепуху городит.
Но самая удивительная вещь, то, что кажется почти невероятным…
Как большинство удивительных вещей.
Так это наши одежды! Они не только не испорчены морской водой, но выглядят с иголочки, будто и не бывало этой ужасной бури.
Вот если бы эту речь его карман произнес, я, пожалуй, поверил бы ему.
Кому? Карману? Впрочем, неважно. Оба могут оказаться лгунами.
Платья словно вернулись в тот день, когда мы в них первый раз нарядились – в Африке, собираясь на свадьбу дочери нашего короля принцессы Кларибели с королем Туниса.
Свадьба была что надо! И возвращение вполне благополучно!
На что это вы намекаете? Тунис никогда прежде не видывал в роли своей королевы такого совершенства, как наша Кларибель. Никогда, со времен вдовствующей Дидоны.
Вдовствующей – кого? И почему вдовствующей? Вдовствующая Дидона! Вот это номер.
Обыкновенное дело. Вдовствующая Дидона, вдовствующий Эней… Какая вам разница, ей-богу!
Погодите, погодите… Я и впрямь, кажется, напутал. Дидона, она ведь была из Карфагена, а не из Туниса.
Да что вы говорите! Из Карфагена? Ой-ой-ой!
Да, вроде бы из Карфагена. Точно! Из Карфагена!
Так я вам доложу, сэр: этот самый Тунис в древности был Карфагеном.
Вот оно что! А не ошибаетесь ли вы?
Можете вполне доверять его слову, сэр. Его слово сильнее волшебной арфы. Не только стены рушит, но и дома строит, и даже целые города и страны.
Карфаген, он ведь что? Правильно, должен быть разрушен. А на его месте должен быть построен… кто?
Тунис?
Вот. А вы боялись…
Совсем запутали старика!
Причем прекраснейшей изо всех когда-либо там правивших королев.
Умоляю вас, исключите вдовствующую Дидону!
О, да, разумеется, за исключением вдовствующей Дидоны.
Не правда ли, мой камзол столь же свеж, как и в тот день, когда я впервые его надел… некоторым образом…
Как удачно вынырнул этот некоторый образ!
Надел его в день свадьбы вашей дочери…
Как много слов вы сыплете мне в уши,
Уму невмочь их все переварить!
О свадьбе что-то… Лучше б этой свадьбы
Не затевал я! Все из-за нее!
Лишился я и дочери, и сына.
Она теперь ужасно далеко —
Пока я жив, навряд ли снова ступит
На улицы Неаполя. А сын…
Какой теперь диковинной он рыбе,
Кто скажет мне, достался на обед?
Мой государь, он жив еще, возможно!
Его я видел в яростных волнах.
Принц не сдавался, крепкими руками
Уверенно он воду разгребал
И голову держал над шумной пеной,
А берег между тем уж близко был
И как бы выбегал ему навстречу
Пологою песчаною косой…
Он выбрался!
Да нет же, он погиб!
Себя благодарите за потери.
Вы дочерью Европу одарить
Не захотели, ради африканца,
Отправили ее подальше с глаз,
Которым в горе слезы лить осталось
До самой смерти.
Хватит. Замолчи.
А как мы все в слезах вас умоляли
И на коленях ползали, прося:
Оставьте нам смазливую принцессу!
Оставьте Кларибель! Она сама
Тайком до рвоты, бедная, рыдала,
Измученная поиском пути
Меж Сциллою дочернего смиренья
И гнусною Харибдой жениха!
Теперь ваш сын, по-видимому, тоже…
Не в Африке, а в смысле – утонул,
И кажется, в Неаполе с Миланом
Теперь не меньше мертвых мужиков,
Чем женщин, чтобы всех путем оплакать.
За это вам спасибо, государь!
Пожалуйста.
Послушайте, любезный
И столь красноречивый Себастьян,
Мне кажется, могли бы вы помягче
Всю правду королю сказать в глаза,
Ему не растравляя ею рану,
А как целебный пластырь наложив.
Вот сказанул-то!
Очень хирургично.
Вы пасмурны, и все мы, государь
В сердцах имеем скверную погоду.
Ты чувствуешь?
Да, вспучило живот.
Того гляди, подует сильный ветер.
Будь остров мой…
Он всюду б тут посеял…
Просвирник и щавель.
О, если б я
Был королем на острове, чего бы
Я не устроил!
Все, но не попойку:
Вина здесь нет.
Урезал бы налоги,
Чтоб сельское хозяйство развивать,
И накормил бы хлебом всю планету.
А там и вовсе б деньги отменил —
И золото, и ценные бумаги.
Что золото? Ему ведь грош цена
На деле-то. Из золота сортиры
Я строил бы. Вот было б хорошо!
Ну что еще? Да все я упразднил бы —
Металлы, масло, хлопок, керосин,
Аренду, ренту, собственность, наследство…
И самый труд! Будь проклят он! А что?
Пускай бы здесь всегда царила праздность!
И ты б на пару с праздностью царил?
Конец его утопии не помнит,
Как водится, с чего все началось.
В избытке все потребное природа
Давала бы народу моему.
Трудиться вредно. Труд ведет к богатству,
Богатство же – причина вечных войн.
Я запретил бы всякое оружье —
Не только пушки, пики и мечи,
Но даже грабли, вилы и мотыги.
Зачем это? Лежи себе в тени
И дуновеньем ветра наслаждайся.
Захочешь есть – вот спелый ананас,
Наелся – из ручья попей водицы…
А узы брачные?
Ну, вот еще! К чему
Они в стране блядей и лоботрясов?
История правленья моего
Дала бы фору Золотому Веку!
Откуда бы она ее взяла?
О чем это я? Слава королеве!
Да здравствует ГонзалО! О! Не А!
Ну как вам, государь?
Дурная шутка.
А впрочем, я не слушал ничего.
Если угодно, я верю вашему величеству, и мне остается утешать себя тем, что послужил этим господам, чьи легкие настолько чувствительны и проворны, что в любую минуту способны заставить своих хозяев смеяться над чем попало и даже вовсе над ничем.
Да мы же над вами смеялись!
А я по части дурацких шуток полное ничто перед вами. Так что можете продолжать смеяться над ничем.
Удар ниже пояса!
И отнюдь не плашмя!
Вы – господа изумительно резвые, вам нипочем и Луну с орбиты сдернуть, если она вдруг застрянет на недельку-другую.
Ариэль, изображаемый Мирандой, исполняет торжественный гимн.
Это мы запросто: сдернем – и пойдем с фонарем дроздов палками сшибать.
Да ладно, старина, не сердитесь.
Сердиться? Ни в коем случае. Я не намерен рисковать своим и без того болезненным благоразумием. Не отпустите ли еще пару шуточек, чтобы мне заснуть поскорей? Что-то я утомился.
Ложитесь и слушайте.
Что? Спать в такую рань? А хорошо бы…
Сомкнуть глаза и медленно упасть
Во тьму благословенную, где нету
Ни горести, ни мысли…
Государь,
Не отвергайте сна тяжелой службы,
И сделается легче на душе,
Как только он на время перевесит
Все ваши скорби.
Мы вдвоем, милорд,
Тем временем, покой ваш охраняя,
Бессонно постоим здесь на часах.
И правда, клонит в сон. Благодарю вас.
Что за дремота странная нашла
На них обоих?
Климата проделки.
На нас, однако, он не повлиял…
Я спать не расположен.
Я подавно.
Мой дух бодрей, чем на море рассвет.
А эти двое разом повалились,
Как будто гром с небес их поразил.
Всего лишь спят, а я уже читаю
В картинке этой знаменье судьбы,
И мне воображение рисует
Тебя, достопочтенный Себастьян,
С короной на затылке.
Ты не спишь ли?
А кто с тобой, не спящим, говорит?
Не знаю, но такое ощущенье,
Что мы с тобою грезим наяву.
Иль вот еще, я слышал, так бывает:
С открытыми глазами люди спят,
Притом и говорят они, и ходят,
А все во сне…
Судьба твоя во сне!
А вот теперь бы ей и пробудиться!
Как сильно и как складно ты храпишь…
Я более серьезен, чем обычно,
И если ты без шуток все поймешь,
В моих глазах ты станешь выше втрое.
Прости, но я – стоячая вода.
Ну что ж, я научу тебя теченью.
Давай, учи, а то одни отливы
Внушает мне наследственная лень.
Когда б ты знал, как умысел лелеют —
Смеясь над ним, невидимо дрожат
От вожделенья, как его срывают,
Едва примерив, чтобы вновь тайком
Надеть и вдруг понять: он стал как кожа —
Хорош иль плох, а заживо не снять!
Ты что-то бормотал там про отливы?
Пойди отлей и – баиньки, мозгляк!
Я не стараюсь выглядеть умнее,
Чем есть, и не умею я читать
Чужие мысли в стадии рожденья,
Верней, когда лишь воды отошли.
Нет, правда, объяснись, я умоляю,
Нормальным языком.
Ну, хорошо.
Хотя старик, чья сбивчивая память
Слабей, чем будут помнить про него,
Когда зароют, – только что, ты помнишь,
Едва не убедил тут короля
(То был всего лишь призрак убежденья),
Что сын его до берега доплыл, —
Он мог доплыть (мы оба это знаем),
Как спящие вот эти могут плыть.
На то, что выжил принц, я не надеюсь.
О, это «не надеюсь» говорит,
О том, что есть великая надежда,
Которой раньше не было пути,
И в почве самых радужных мечтаний
Не расцвела б. Согласен ты со мной,
Что Фердинанд – покойник?
Да, согласен.
И кто теперь наследник?
Кларибель.
Она ж теперь Туниса королева!
Покуда из Неаполя дойдет
Туда письмо с трагическою вестью,
Успеет солнце двадцать восемь раз
Сгореть дотла, погаснуть и остынуть.
Что солнце! Человеку на луне
Придется слезть по лестнице оттуда,
Которую построить из песка
Пигмеи, ныне дикие, успеют,
Усвоив космогонию и сдав
По высшей математике экзамен,
Который примет, может быть, у них
Великий теософ сэр Айзек Ньютон,
Родившийся семь лет тому назад
И даже бороды себе не бривший…
О парике и вовсе я молчу!
О чем ты это? Что за плеоназмы…
Однако да, дочь брата моего —
Действительно Туниса королева,
А собственный наш опыт говорит
О том, что до Туниса путь не близкий.
Не близкий, ох, не близкий! И вопит
Того пути буквально каждый локоть:
«Куда ты, дура, прешься сгоряча?
Одумайся! Сиди себе в Тунисе!»
А я тебе тем более кричу:
Эй, Себастьян, пора тебе проснуться!
Представь, что эти двое здесь не спят,
Но умерли… Им – все по барабану.
А нам с тобой… По чести рассуди
И, если я не прав, скажи мне прямо, —
Вот ты, к примеру, чем ты не король?
А я? Неужто хуже, чем Гонзало?
Язык подвешен так…
Что не сорвать.
И я о том же. Оба мы годами
Под сорок – для политика расцвет!
Ну, ты проникся? Чувствуешь, как строго
Родной Неаполь смотрит на тебя
И требует: «Пора! Пора, товарищ!
Избавь меня от этих недотеп!»
Готов ли ты трудиться беззаветно
Отечеству на благо своему?
Да вроде бы…
Точнее!
А в Милане
Ты так же скинул брата своего?
Да! Так! И что? Милану стало хуже?
Не знаю, как-то совестно…
Ах, так!
А где, скажи, мы все бы нынче были,
Будь с совестью всегда и все в ладу?
Вот взял и устыдился твой папаша
Твоей мамаше… Ап! И нет тебя!
Посовестился пахарь в тучном поле
Стегнуть кобылку… Оп! И что нам жрать?
Вдруг убивать солдаты постеснялись —
И нет войны? И денежки тю-тю?
Пожалуй, что…
Пожалуйста! Пожалуй
Три дюйма стали братцу своему,
А я всучу подарок тот же самый
Болтливому советнику, чтоб он
Потом нам под ногами не мешался,
Правозащитник, знаю я его!
Когда ж мы до Европы доберемся,
Эпический изложим вариант —
Как вчетвером мы храбро тут сражались
С оравою свирепых дикарей,
Как пал в сраженьи старец благородный,
Закрыв отважно грудью короля,
Как сам король, отравленной стрелою
Сраженный все же после наповал,
Успел-таки тебе Неаполь вверить,
А мы над ним, рыдая…
Хорошо!
По-моему, Неаполь все проглотит!
Как только отымею я его,
Как ты – Милан когда-то, друг мой верный,
Освобожу от дани я тебя
И сделаю великим фаворитом
С почетным правом, скажем, не вставать,
Пока нужду великую справляю.
Достань свой меч!
О, только после вас!
Ударить лучше нам одновременно,
Чтоб разговоров не было потом,
Кто сомневался, кто не сомневался,
Кто первый, кто второй…
Понятно. Что ж?
Готов ты?
Да.
Но что ж ты рукоятку
Совсем не держишь? Пальчиками взял,
Как ручку детскую…
Ты сам держи покрепче!
По счету три мы оба достаем.
По счету пять, прицелившись, вонзаем.
Идет?
Идет. Хотя… постой-постой.
Считать начнешь ты по моей команде.
Не ты, а я тут будущий король.
На старт! Внимание…
Ариэль, изображаемый Мирандой
Предвидел мой хозяин,
Что друг его рискует жертвой стать
Расчетливых убийц. И вот я послан
Предотвратить подкравшуюся смерть,
Подставив неожиданно ей ножку.
Считай же!
Раз! Два! Три!
Проснись и пой, проснись и пой!
Попробуй в жизни хоть раз…
Вставай, проклятьем заклейменный!
Святые ангелы, спасите короля!
Кого? Подъем? Всем смирно! Что случилось?
Зачем у вас мечи обнажены?
Чего вы, как еноты на оленя,
Уставились?
Да что тут…
Значит, так.
Мы на посту стояли по уставу
И чутко охраняли ваш покой,
Как вдруг раздался рев, или точнее
Ужасный рык…
Гонзало, ты слыхал?
Да как же, блин, тут было не услышать?
Да, Себастьян? Аж почва затряслась,
И трещины – вот тут – образовались,
Внезапно угрожая разрастись
И всех нас прямиком отправить…
Странно.
Мне кажется, я только легкий звон
Слыхал во сне… Но где он был, откуда?
Потом проснулся, глядь – а тут они
Вдвоем нависли с голыми мечами…
Нечисто здесь… А может, нам уйти
Куда-нибудь подальше?
Все за мною!
Должны мы Фердинанда отыскать.
Вдруг парень жив и с дикими зверями
Вступил в неравный бой…
Я ж говорил!
Он жив, как пить дать!
Ладно. Все мы живы.
Раз!
Два!
Три!
Четыре!
Пять!
Принца
все
идут
искать.
Сцена 2
Вся дрянь, что солнце в силах отсосать
Из ям и дыр, болотной полных жижи,
Пускай падет на Проспера, вся мразь
И гнусная зараза! Как приятно
Его мне проклинать, но он за это,
Колдун гадливый, знаю, подошлет
Визгливых духов, чтобы, как стемнеет,
Меня кусать, щипать и щекотить,
Пока я не свихнусь или не сдохну.
Упырь! Убийца! Буду все равно
На голову твою я тьму болячек
До смерти призывать!
Ой, ой, идет!
Уже послал какого-то вампира!
Не надо, нет! Не трогайте меня!
Нету здесь ни деревца, ни кустика, чтобы укрыться от непогоды, а ведь новая буря уже не за горами. Поглядите только на эту тучу: это настоящая бомба, а не туча, бомба с полным зарядом! Того и гляди, взорвется – и вся эта гадость посыплется на мою бедную ничем не прикрытую макушку. Ладно там дождь или даже снег… А если град с голубиное яйцо? А гром и молнии? Ой-ой-ой! Где бы спрятаться-то? Где бы… А это что еще такое, человек или рыба? Пахнет, как рыба, но очень древняя, практически гриб. Да, пахнет скорее, как гриб. И внешне похоже на что-то среднее между рыбой, грибом и человеком. Эх, будь я теперь в Америке (а я там однажды уже побывал), за такое чудо, хотя бы намалеванное на холсте, можно было бы немалые деньги просить в любой галерее. Там ведь как? Нищему в праздник ни цента не подадут, а за поглазеть на, допустим, гранитную бабу с восемнадцатью сиськами или рыцаря из консервных банок и бритвенных лезвий – платят чистоганом. А уж на мертвого индейца – и вовсе с особым смаком пялятся. Но кто ж это на самом деле? Ноги вроде бы человеческие, не хвост, по крайней мере. Да и остальные конечности напоминают скорее руки, чем плавники. Совсем я что-то плохо соображаю… Да и не мудрено, такого страха натерпевшись, рассудок потерять! Нет, это не гриб и не рыба – это островитянин, которого только что молнией убило! А гроза-то снова надвигается! Лучше всего мне залезть под покрывало к этому мертвому бедолаге: молния ведь, как известно, в одно место дважды не попадает. В чью только постель не заводит доброго человека хитросплетение обстоятельств! А что делать, жить-то охота… Ну, так и запах – не беда, и в тесноте – не в обиде.
Я от моря убегу, я от бури убегу,
Буду жить, пока могу, и помру на берегу!
Слишком пошлый мотивчик, чтоб человека отпевать. Ну, да вот мое утешение…
Эй, моряк, ты слишком долго плавал!
Я тебя успела позабыть.
Мне теперь морской по нраву дьявол.
Его хочу любить!
Тоже песенка не ахти. Ну, да вот мое утешение!
Не мучай меня, о, не мучай!
Что такое? Допился, кажется, до чертиков… Не то до голых дикарей и раскрашенных индейцев. Ха! После того, что со мной только что было, мне и море по колено! Неужто я забоюсь какого-то четверонагого или… как правильно-то? Четвероногого? Недаром про таких, как я, говорят: хоть на четыре ноги опирайся, а на землю не свалишь. И всегда говорили! И будут говорить, пока у меня, как говорится, дух из носу не вышибет!
Дух мучает меня! Ох-о-хо!
Это, видать, какое-то местное чудище о четырех ногах… И, ух ты, эк его колотит! Но – какого черта?! – где это он выучился по-нашему говорить? Вот бы его приголубить, приручить, подлечить как следует, увезти с собой в Неаполь, а там подарить кому-нибудь… Да хоть императору там или президенту – и то не стыдно. Или продать?
Не терзай меня, умоляю. Наломаю я дров, натаскаю!
Бредит, бедолага… У-у-у, какой жар! Дам-ка я ему хлебнуть из моей бутылочки – может, полегчает. Уж если я его вылечу и приручу, кто-то мне за это заплатит! И заплатит сполна!
Пока что ты за меня как следует не взялся, но вот-вот примешься… Вон ты как дрожишь! Это Просперо в тебя входит, чуешь? Чуешь?
Давай, давай полегоньку. Котик, открой ротик… Сейчас ты у меня запоешь от удовольствия! Весь твой жар в момент отжарит. Ну же, не бойся, раздвинь пошире!
Я узнаю этот голос! Но нет, не может быть! Он утонул, а это черти меня морочат, Господи помилуй!
Ой, что-то… Четыре ноги, два голоса… Какое деликатное устройство! Передний голос – для задушевной дружеской беседы, а задний – чтобы обложить кого-нибудь с головы до ног! Да я ему всю бутылку споить готов, лишь бы помогло. Аминь. Давай, теперь подставляй другой свой рот.
Стефано…
Что это? Другой рот зовет меня по имени? Да это не просто чудище – сущий дьявол! Того и гляди, утащит меня в преисподнюю. Ну, я, пожалуй, пойду… Извините, если что не так, не обессудьте и лихом не поминайте.
Стефано, если ты Стефано, потрогай меня и скажи что-нибудь мне, твоему старому другу Тринкуло.
Ух, ты! Не может быть. Ну, если ты Тринкуло, тогда вылезай оттуда. Погоди, я тебе помогу – потяну за те ноги, что поменьше. Если какие-нибудь из этих ног – ноги Тринкуло, то это они. И вправду Тринкуло! Очень даже Тринкуло! Как же тебя угораздило влипнуть в этого идиота? Или он что, умеет вот так запросто пускать из себя Тринкулов?
Да нет, это я тут решил, что его громом поразило. Но сдается мне, ты не утонул, Стефано. Начинаю надеяться, что не утонул. Буря, значит, утихла? А я спрятался под боком у этого мертвого болвана, грозы испугался… Так ты, стало быть, живой, Стефано? Получается, нас двое спаслось и оба неаполитанцы?
Да не крути ты меня! Докрутишься – вырвет…
Прелестные существа, не чета тутошним феям! И это славное божество с небесным нектаром… Стану-ка я перед ним на колени.
Да как же ты спасся? Как тебя сюда занесло? Клянись на этой бутылке, что расскажешь, как тебя сюда занесло, а я ее своими руками из коры смастерил, как только доплыл до берега на бочке с хером – тьфу! – с хересом!
Клянусь на этой бутылке быть тебе верным рабом, потому что в ней – неземной напиток!
Заметано. Теперь ты клянись и рассказывай без утайки, как тебя сюда занесло!
Как? Ну, как… Поплыл себе, поплыл, да и доплыл до берега, как утка. Я ведь плаваю, как утка, провалиться мне на этом месте!
Ладно, целуй фигу. Тьфу ты, книгу… То есть бутылку! И все равно ты врешь! Не можешь ты плавать, как утка, потому что на самом деле плаваешь, как гусь.
О, Стефано, а у тебя еще есть?
Все под контролем. Целая бочка, там… в пещере у моря. Ну, что ты, чувырло? Как оно? Больше не лихорадит, а?
О, не с Небес ли ты сошел?
А откуда же еще! Прямиком с луны. Я там раньше был… Ну, этим… селадоном?.. сателлитом?.. Короче, лунатиком.
Я тебя на ней видел и с самого начала обожал. Хозяйка мне показывала и тебя, и собаку твою, и кустик.
Да ну? Поклянись! Целуй книгу. Не стесняйся, скоро мы в нее добавим нового содержания.
Ей-богу, это какой-то чудила, а не чудище. И я его боялся? Слабоумный какой-то. Человек с луны… Простота! Верит во что ни попадя.
Я тебе покажу самые укромные земляничные полянки на этом острове, я тебе ноги буду целовать. Умоляю, будь моим богом!
Помяни мое слово, это просто охочий до выпивки дикарь. И притом, конечно, вероломный! Стоит его богу задремать, и он тут же стырит бутылку.
Ноги мыть и воду пить! Клянусь, до гроба рабом тебе буду!
Ладно, давай кланяйся и клянись, как полагается, клянись и кланяйся.
Ой, я со смеху подохну над этим недоумком! Кретин раболепный! Так бы и поколотил его, от души бы поколотил!
Давай, целуй!
Теперь можно уверенно сказать: нализался! Фу, противный какой!
Под сумерки загадочной чащобы,
Куда пути скрывает бурелом,
До сердцевины леса, до утробы,
В кипучей жизни пропасть, гроб и дом
Тебя я поведу змеиным лазом,
В пещеру, где рубиновый сполох
Руководит сжимающимся глазом,
Как мною ты, мой новый добрый бог!
Уморительный неандерталец! Сделал себе доброго бога из пьянчуги несчастного.
На острые, как лезвия, откосы,
Где только птичьи гнезда и звезда
Рассветная на все мои вопросы
Подарят мне решительное «да!»,
За шумную завесу водопада,
Туда, где в необъятной тишине
Поет от счастья пьяная цикада,
Как ты, мой новый бог, поешь во мне!
Чего языком попусту молоть! Давай, веди, показывай! Слышь, Тринкуло? Если все наши начальнички потонули, отчего нам не воцариться на этом острове? На-ка, понесешь мою бутылку. Скоро мы ее опять наполним, и не раз.
Эх, раз, еще раз, еще много, много раз!
Вот так орало у чудилы! Не хуже хлебала.
Прощай, метла, прощай, топор,
Прощай, унылый разговор!
Прощай, осел, прощай, свинья,
Прощай, проклятая семья!
Сестра-сова, отец-шакал,
Меня зовут от слова «кал»!
Мученьям юности – звездец!
Ура! Свободен наконец!
Кака-либан, какал-ибан,
Ка-ка, ка-кал, как-кал-ибан!
Давай, давай, чудище косолапое, показывай свои потайные тропки.
Действие третье
Сцена 1
И в муках есть спортивный интерес,
И в праведных трудах порою можно
Увидеть смысл и сладостную цель…
Отец велел мне тысячу поленьев
Сюда снести и штабелем сложить,
А дочь в слезах заметила на это,
Что не управлюсь я и надорвусь.
И мне теперь горбатиться приятно,
Чтоб девушке прелестной доказать
Выносливость мужского организма
И силу ног…
О, полно, перестань
Переводить энергию и соли
В запальчивости юной на дрова.
Оставь труды бессмысленные. Буря,
Быть может, скоро, вняв моей мольбе,
Все эти бревна по лесу раздует
Иль молнии ударом подпалит,
И в пламени оплачет древесина,
В песок пролив кипящую смолу,
Твои страданья. Просперо тут нету.
Он погружен в науку с головой.
Ты временно свободен!
До заката
Я выполнить обязан, госпожа,
Мою задачу.
Сядь и успокойся.
Я натаскаю бревен за тебя.
Нет! Ни за что! Порву себе я жилы,
Сломаю спину, лишь бы не видать,
Без дела сидя, в каторжных работах
Тебя, моя красавица!
Ну, вот!
По-твоему, я хуже? Я слабее?
Отдай бревно! Увидим, кто кого…
Итак понятно: птичке всей пропасть,
Раз коготок увяз, отхватит руку,
Когда такой положишь палец в рот,
Мол, дай попить, а то так жрать охота,
Что негде ночевать…
Ты не устал?
Нисколько, госпожа! Я ощущаю
Рассвета бриз в полночной духоте,
Когда ты рядом! Но, прошу, скорее,
Чтоб знать, кого в молитвах поминать,
Открой мне имя! Имя! Имя! Имя!
Мое? Миранда. Будто ты не знал…
Миранда? О! Надмирная Миранда!
Не скрою, многих женщин я… видал,
И кое-кто за кое-что мне даже
По нраву приходился, но всегда
Какой-нибудь уродский недостаток
Все портил… А иное дело – ты!
Ты лучше всех! Ты больше всех, ты слаще,
Ты выше, ты…
Оно тебе видней.
Что ж до меня, во всем подлунном мире
Других я не желаю знать мужчин!
Один лишь ты, и нет ни Калибана,
Ни Просперо, ни прочих, ни-ко-го!
Пожалуйста, прошу тебя, на этом
Останови безумную игру
Попавшего в грозу воображенья!
Кто ты?
Кто я? Возможно, я – король…
Скорей всего! Но бревна я таскаю
С крестьянскою покорностью судьбе.
Нет, не судьбе! Тебе, тебе, Миранда!
Король попал в невольники твои.
Приказывай! Что хочешь, я исполню!
Скажи, что любишь. Просто.
Небеса
И Землю я готов призвать бесстрашно
В свидетели тому, что если я
Теперь, клянясь, солгу, вернее, правду
Открою подноготную тебе,
То будет в высшем смысле справедливо,
Коль, поощряя искренность мою,
Они (я разумею Землю с Небом),
Исполнят все заветные мечты
Мои, а я о том лишь и мечтаю —
Любить тебя, ценить и…
Дура я,
Что слушаю, сдержать не в силах слезы,
Всю эту чушь.
Да здравствует союз,
Рожденный юной страстью неофитов
У Афродиты в капище!
О чем
Ты плачешь?
Я-то? Просто от бессилья.
Поскольку не способна ни прервать,
Ни продолжать без боли это… Ладно!
Чему б ни быть, того не миновать.
Захочешь – и женой тебе я стану.
А нет – так буду дочерью, слугой,
Шутом, мужчиной, женщиной, собакой,
Змеей…
Нет! Венценосной госпожой,
А я – рабом.
Ты – муж мне? Мы – супруги?
Ну, да, и это делает меня
Счастливым, будто каторжник галерный,
Надсмотрщиками кинутый за борт,
Поскольку умер…
Умер? До свиданья.
До скорого, я думаю. Прости.
О, десять тысяч раз тебя прощаю!
Конечно, мне уж вдоль и поперек
Знакомо то, в чем видят эти двое
Большую неожиданность, но им
Сочувствую и счастлив безгранично!
Однако с тем пора и за труды:
Иначе до заката не управлюсь
И пьесу не успею дочитать.
Сцена 2
Даже не заикайся! Когда бочка опустеет, станем пить воду, а до тех пор – ни капли. Так что давай, опрокидывай, соси веселее! Выпей за меня, чудище на букву «м».
Чудище на букву «м»? Да, на придурковатый мы все-таки попали островок… Говорят, тут населения – всего пятеро, на этом островке. Мы – трое из них, и если остальные двое такие же башковитые, отечество в опасности!
Пей, чудило-мудило! Пей, пока дают! Пей, пока шары на лоб не полезут!
А с другой стороны, куда ж им еще лезть? Вот уж действительно будет чудило-мудило, если у него шары на задницу полезут!
Похоже, мой чудик-мудик, язык с хером… тьфу, с хересом перепутал! А мне херес нипочем! Я никогда не пьянею. Мне и море нипочем! Я знаете как? Нырнул и – поплыл, поплыл, одна лига, другая, пятьдесят проплыл и еще тридцать на спине, гляжу – ба! а я уже на берегу! Смирно, чувырло! Будешь при мне лейтенантом! Или нет, прапорщиком!
Если уж тебе так приспичило, можешь произвести его в лейтенанты, но на прапорщика он явно не тянет.
Уж мы с поля боя не побежим, да, лейтенант Чувырло?
Где уж вам! Еще немного и уже идти-то не сможете. Ляжете там, где стоите, по-собачьи – и молчок.
Ну что ж ты молчишь, идиотина? Все понимаешь, а сказать не можешь? Скажи хоть слово – озолотимся!
Так это… Как это? Дать ножку, ваше святейшество, чтобы Калибана башмачок лизать. А того, второго, Калибана не любить, он мало-мало достоин, он – не герой!
Что ты врешь, лахудра недоделанная! Это я-то не герой? Да я бы не побоялся сейчас и констебля в бок пихнуть! Как, окунь ты похотливый, может не быть героем человек, выдувший столько хересу, сколько я сегодня? Нет, ты все-таки чудовище! Чудовище! А значит, все, что ты говоришь, – чудовищная ложь!
Он Калибана дразнить! Бог с луны, не вели плохой человек эта делать!
Фу ты, ну ты, бог с луны! Даже не верится, что такое чмо – и настоящее! Нарочно такого не придумаешь!
Во! Во! Опять! Укусить его до смерти, Калибан тебя молить!
А ну-ка, Тринкуло, попридержи язык. Размитинговался тут! Если ты – мятежник, я велю тебя на первом же дереве вздернуть. Лейтенант Чувырло – мой подчиненный, и я не потерплю по отношению к нему неуставных отношений!
Калибана благодарить бог с луны. Умолять снова сказывать свое прошение, чтобы бог с луны его слушать!
Валяй, чего там! На колени – и начинай! А я вот так встану. А Тринкуло – вот эдак.
Калибана уже раньше говорить: Калибана обижать злой тиран, колдун! Она хитрый-хитрый, обманула Калибана, отняла вся остров!
Ты врешь!
Калибана нет врешь! Это ты врешь, паршивый обезьянка! Калибан сказать бог с луны, бог с луны тебя вздернуть на первом дереве! Я нет врешь!
Тринкуло, еще раз вякнешь, я тебе зуб выбью!
За что?! Я даже не пукнул, то есть не пикнул!
И не пикай. Что дальше?
Злой колдун забрал Калибана вся остров. Бог с луны, отомстить ему! Калибана знать, бог это уметь, а второй человек не уметь.
Так, правильно.
Ты здесь господин будь, а Калибан тебе служить.
Ладно, ладно. Ты только дорогу покажи к старикану этому. Ну, к тирану-то своему!
Ну! Ну! Калибана дорога знать! Калибана дорога покажи! Колдун теперь спать! Х-р-р! Х-р-р! Бог с луны теперь колдун голова гвоздь забивать!
Вранье! Он по гвоздю не попадет!
Опять! Опять шут Калибана дразнить! Бог с луны, не давать больше Дринкуля бутылка! Калибан не показать Дринкуля свежий вода в ручей. Дринкуля подыхать от засуха!
Тринкуло! Мое терпение лопнет, наконец, и если ты еще хоть раз перебьешь моего чудика, клянусь, я пинками вышибу за дверь мое милосердие и отделаю тебя, как вяленую рыбу!
За что?! Да я даже не вздохнул ни разу, пока он говорил! Ну вас к черту, отойду от греха подальше…
Да все слышали, как ты только что сказал: «Вранье!»
Вранье!
Ах, так! Получай! Получай! Если тебе понравилось, вякни еще разок что-нибудь насчет вранья!
Да я и не вякал, сколько раз повторять! Мозги, видать, с ушами пропил! Лопни твоя бутылка, к херам собачьим твой херес, чума на твоего чудика, и чтоб твои кулаки окуклились!
Ха-ха-ха!
Валяй дальше. А ты держись от меня подальше!
Лупить его вволю! Погодить немного, Калибан тоже будет лупить дурак.
Я говорю, валяй! А ты – вали отсюда!
Как только что тебе поведал я,
Мой супостат ложится, отобедав,
И дремлет ежедневно три часа.
К нему войди походкой леопарда
И хрупкий череп камнем раздроби!
Нет, лучше нож вонзи ему под ребра
И выпусти на свет его кишки!
Нет, в сердце кол осиновый… Но что я!
О главном-то едва не позабыл!
Сперва в его пещере надо книги
Найти и до единой все спалить!
В них сила колдуна, без них и духи,
Что служат ныне нехотя ему,
Немедленно по свету разлетятся,
И вот тогда… О, Просперо богат!
В его дому есть пышное убранство,
Одежды золоченые, горшки,
Топор и грабли, но всего дороже
Конечно, дочь-красавица. Видал
Из женщин лишь ее да Сикораксу,
Мою мамашу. Ну так вот, она
Гораздо Сикораксы симпатичней,
Раз в пять иль шесть…
Настолько хороша?
Истина, истина, бог с луны! Она придет твой постель и нанесет много мало-мало, хорошая детеныш.
Чувырло, я убью этого мужика. Мы с его дочерью станем королем и королевой, Боже, храни нас обоих! А Тринкуло и ты станете вице-королями. Как тебе такой сюжетец, а, Тринкуло?
Усраться можно.
Дай руку, друг! Мне искренне жаль, конечно, что пришлось тебя поколотить… Не, честно… Но, пока жив, скотина, лучше держи свой поганый язык за зубами!
По моим часам выходит, он отойдет ко сну примерно через полчаса. Ты убьешь его?
Сказал, убью, – значит, убью.
Предупрежу хозяина об этом.
Он будет невредим, не будь я Ариэль!
Калибан много радовать! Сильно счастлив! Бог с луны будет петь Калибана песня про морской дьявол? Калибан хочет подпевать!
Все твои просьбы, Чудище неотесанное, я нахожу исполненными смысла, в некотором смысле… Эй, Тринкуло! Споем что ли?
Музыка другой! Музыка совсем плохой!
Что за чепуха? Тринкуло, ты слышал? Что это было?
Это мотив нашей песенки, которая спета, в исполнении некой тени никого.
А ну! Если ты человек, покажись нам в своем настоящем виде, а если не человек, лучше уж вообще не показывайся!
Да простятся мне мои бессмысленные прегрешения!
Двум смертям не бывать, а одной не миновать… Иду на вы, Господи, помилуй!
Ты не боишься?
Нет, Чудик, нет. С чего ты взял?
Не бойся! Этот остров был всегда
Убежищем таинственного звука:
То слышен ход лесного перестука,
То – гуд огня, то мертвая вода
Бурлит в подземной полости, то треском
Прозрачных крыл ночную тишину
Рвут бесы-невидимки, то в плену
Слепящих дольний мир ужасным блеском
Гранитных скал – завоет снежный гад,
И эхо – следом, двадцать раз подряд…
Но иногда бывает по-другому:
С прохладою вдыхаешь легкий сон
И слышишь голос. Кажется, что он
Принадлежит кому-нибудь родному,
Любимому и любящему… Вдруг
Петух некстати ввысь швырнет руладу —
И тает сон, и ты навстречу аду
Идешь в слезах и ярости…
Вот оно что! Оказывается, вместе с королевством я еще и музыку халявную получу!
Как только уничтожишь Просперо!
А уничтожу я его, как только он уснет, а уснет он, как только отобедает, а отобедает… Да помню, помню я всю эту историю!
Звук удаляется. Была, не была, последуем за ним! Глядишь, и сами целы будем, и с трудами нашими скорбными управимся…
Чувырло, вперед! Барабанщика не видать, но барабанит он забористо. Я преисполнен боевого духа.
Если ты идешь, Стефано, я – за тобой.
Сцена 3
Я больше не могу, прошу пощады!
Прошли насквозь мы целый лабиринт,
И все постыло мне, и свет полудня
В глазах померк…
Ты думаешь, меня
Метания впотьмах не утомили?
Я так устал, что кажется, готов
В невежестве и тупости спасенья
И тихого убежища искать.
Кто про надежду ляпнул, что она
Последней умирает? Уж наверно
Я час назад ее похоронил
И все еще живу, хотя уверен:
Мой сын погиб.
А ты свою надежду
Не схоронил, достойный Себастьян?
Лишь усыпил на время, чтобы кровью
При случае удобном напоить!
Я думаю, он скоро подвернется,
И ночь близка, и свалит крепкий сон
Обоих…
И во сне мы их зарежем.
Ни слова больше. Ночью будь готов.
Звучат торжественные завораживающие звуки.
Что за мелодия? Вы слышите?
О, да!
Какая музыка! Какое наслажденье!
Да что же это? Господи спаси!
Какой-то балаган… Теперь поверить
Я поневоле в призраков готов
И в то, что где-то есть единороги,
А в аравийской пустоши живет
На дереве волшебном примостившись
И феникс несгораемый!
И я,
Поскольку наши взгляды совпадают,
Отныне верю россказням любым,
Которыми торговцы и матросы
Сидящих сиднем дома дураков
Так щедро потчуют…
Ведь если я об этом
В Неаполе, вернувшись, расскажу,
Кто мне безоговорочно поверит,
Что где-то в море люди-дикари
Гостей встречают вежливым поклоном
И щедро сервированным столом?
Да, старина, еще трудней поверить,
Что среди вас найдутся господа,
Как говорится, самых честных правил,
Готовые, чуть брат родной зевнет,
Зарезать и сожрать его без хлеба!
Я очарован! Им, не говоря
Ни слова, только жестами и в танце,
Здоровых тел роскошным языком
Доступно выражать такую правду,
Которой в умных книгах не найдешь!
По осени цыплят моих похвалишь!
Глядите-ка, исчезли!
Как туман,
Растаяли, оставив угощенье!
Наверно, чтобы нас не отвлекать
От трапезы. Приступим?
Я не стану.
Пустые страхи, добрый государь!
Одно из двух: весь мир вокруг свихнулся
И нам уж все равно в нем не прожить,
Или напротив – кто-то вывих вправил,
Что с детства в головах у нас царил,
И значит, все, чем няньки нас пугали —
Щекотка-тетка, серенький волчок,
Бульон премордиальный – существует
В реальности, а стало быть, чего
Бояться-то? Хоть так оно, хоть эдак…
А кушать хочется.
Старик, ты жутко прав!
Мне стыдно за минутное сомненье.
Давайте жрать подряд все без опаски
И пить вино! Подай-ка мне стакан…
И будь, что будет, все одно – постыла
Такая жизнь!
Вы, трое подлецов…
Да, да! Вы, вы! Четвертый тут случайно.
Вы сделались орудием судьбы,
Сумевшей из огня его в полымя,
Как стрелки на часах, перевести
И в груде раскаленных обстоятельств,
Облив морской водою, закалить,
А после в вас решительно направить
Опасное, как бритва, острие!
Но вам теперь, пропащие вы души,
О чем базар, понятно, невдомек,
Конечно, каждый мнит себя четвертым,
Себя любимого, а вспомните-ка все,
Что с вами было с самого рожденья,
И сколько натворили гадких дел
В младенчестве неопытные ручки,
Признайтесь честно, каждый сам себе,
Какую тьму вы каверз учудили,
Наставников и менторов срамя
И мучая еще в начальной школе!
А что потом вам университет?
Да ничего! Зато ему исправно
Платили вы пять лет за доброту
Позорищем своей безбрежной пьянки
Да надписью на весь его фасад,
Наискосок, аршинными: «КРАМОЛА».
А сколько добрых девок через вас…
А старичков, обиженных словесно
И действием? А кошек? А собак?
И, наконец, не вписан разве в небо
Стыда остатком, будто нефтяной
Фонтан, вернее факел, самый лютый
Ваш грех? Припоминаете? Милан…
Двенадцать лет назад… Законный герцог
С дочуркой на руках… Худая лодка…
Цыгане, спички, бабушка с моста…
Не стыдно? Нет? Так вот, я вам открою.
Случившееся с вами – неспроста,
А за грехи и низость воздаянье!
Твой сын, Алонсо, уплатил сполна
Своей едва зацветшей юной жизнью
За подвиги папашины. Никшни!
Теперь одно вам только остается,
Одно из двух – раскаяться иль нет,
И так до смерти.
Какой успех, искусный Ариэль!
Ты – гарпия почище многих гарпий.
И остальные духи – молодцы,
Сыграли представление на славу.
И кто теперь осмелиться назвать
Меня безумцем? Всем должно быть ясно,
Не я – мои враги сошли с ума!
И я теперь намерен милосердно
Их в чувство привести. А ты – герой!
Еще чуть-чуть – и взмоешь в поднебесье!
Пойду-ка справлюсь, как там Фердинанд,
А за одно проведаю Миранду.
Что вы? Куда? Что с вами, государь?
Чудовищно! Чудовищно! Я слышал
О смерти сына кто-то мне сказал
Уверенно и бодро! Будто с неба,
Свалился этот голос на меня,
А может, и не с неба… Точно, с моря!
Ведь он теперь на дне лежит, бедняга,
И в рот ему набился донный ил…
Сыночек! Потерпи, тебе недолго
Там одному осталось…
Всех убью!
За брата я сражусь и с легионом!
Не бойся! Двое нас!
Куда же вы?
Все трое окончательно свихнулись
От воздуха морского, от скорбей,
И главное, конечно, с голодухи.
Пойду за ними, чтоб не допустить
Ненужных никому кровопролитий.
Действие четвертое
Сцена 1
Тебя я подвергал дурацкой пытке,
Зато уж и в награду за ущерб,
Моральный и физический, вручаю
Великий дар, – фактически моей
Беспутной жизни тоненькую нитку…
Чего осклабился? Вручаю и прошу:
Сучи ее с любовью, осторожно
Она – определенно лучший приз
Из тех призов, что девственным героям
За подвиги вручают…
Верю, верю!
Рассудку и закону вопреки.
Бери, ты заслужил ее, отныне
Она твоя навек. Но берегись!
Не вздумай раньше времени нарушить
Невинности простецкий узелок!
Пока священным правильным порядком,
Как водится у этих или тех,
Мы не заверим эту передачу,
Ни рук, ни прочих штук не распускай!
А то падет ужасное проклятье
На весь твой род, и смрадный выест мор
Его дотла, до пятого колена,
И век тебе ни воли не видать,
Ни света белого, ни радости, ни правды!
Как верят бабки в черного кота,
Так ты поверь, что я смогу на время
Железной воле – страсти подчинить.
Ни сумрачный вертеп, ни злобный гений,
Ни место подходящее меня
Заставить не сумеют как попало
Войти туда, куда я заходить
Намерен с чувством, с толком, с расстановкой,
Неврозов и эксцессов не боясь.
Ну, постарайся. Где ты, Ариэль?
Приди, слуга мой, преданный свободе!
Ариэль, изображаемый Мирандой
Приказывай, хозяин. Вот он я.
На славу ты управился с дружками,
Мой выполняя давешний приказ.
Теперь прошу еще одну проделку
Устроить здесь и зрелищем отвлечь
На час-другой Миранда с Фердинандой,
От ЭТОГО. Притом играйте так,
Чтоб зрителям невинным показалось,
Что это мой талант всему виной,
Я – как бы жрец высокого искусства,
А вы, актеры, – замыслов моих
Покорные орудия.
Как хочешь.
И все, что хочешь, сделать я могу,
Теперь и здесь.
Ты только что мне клялся,
Своим инстинктам воли не давать!
Эй, Фердинанд! Я слова не нарушу!
Я вас водой холодной разолью!
Да что я сделал-то? Уже нельзя и тронуть!
Как жарко в целомудрия снегу!
Ну-ну. Эй, Ариэль! Давай скорее
Веди на сцену духов хоровод,
Теперь молчок! Внимайте и глядите!
Цереры благороднейшей приход
Я возвестить немедленно намерен
И более того, ее позвать…
Приди, богиня неба, моря, леса,
Полян, ручьев, лужаек и болот,
Луны и солнца, первой брачной ночи,
А если все получится, – второй
И третьей, и с четвертой по восьмую!
Приди скорей, предчувствие не лжет,
Подсказывая шепотом природе,
Что ты близка, что ты уже вот-вот…
Прохладный ветерок играет рожью,
Волна с разбегу мечется на брег,
Ширяет ворон в синем поднебесье,
И кроликов стремительный косяк
Влетает мелкой рысью на дорогу…
Ну, словом, по всему, пришла пора
Всеобщего обильного ношенья
Набухших и развесистых плодов —
Ужасный август. По полю гуляют
С серпами и корзинами яиц
Усердные жнецы, а также нимфы
Из множества окрестных деревень.
Явись, богиня!
Здрасьте. Вот и я.
Зачем ты разбудил меня, плутишка?
Хотя… люблю и шапочку твою
И тапочки с проворными крылами,
И все, что между ними. Ну, так что?
Я звал тебя в свидетельницы брака.
Владычица, овей и осени,
И одари своим благословеньем
Двух юных душ, погрязших в чистоте,
Счастливое слиянье!
Ради бога.
Готова я на свадьбе погулять…
Но нет ли тут по близости Венеры
С ее сопливым пакостным стрелком
И стайкой голубей?
Да нету, нету!
Была, как говорится, и сплыла.
Уж как бедняжка только не пыталась
Ввести в соблазн с невестой жениха!
И взглядом, и улыбкою, и кстати
Некстати выпирающим соском,
И ветерка порывом… Все напрасно!
Ребята – лед. Ничем не растопить.
Венера чуть не лопнула от злости
И, погоняя плеткой голубей,
Умчалась прочь, амура взяв подмышку,
Ему особой трепкой пригрозив.
Прекрасно! Без нее мы обойдемся!
На свадьбах нам Венеры не нужны,
А лучше позову-ка я Юнону…
Авось, Юнона нам не повредит.
Юнона, эй! Сестра!
Да, знаю, знаю.
И я пришла сюда благословить
Влюбленных новоявленную пару
На жизнь, любовь и добрые плоды,
Et cetera, et cetera. Короче,
Сестренка, запевай!
Церера, изображаемая Просперо, и
Мы желаем счастья вам,
Счастья в этом мире большом…
О, где я? На Земле или на Небе?
Неужто так и жить теперь – в раю,
С такой женой, с таким премудрым тестем…
Но это не взаправду?
Пустяки!
Лишь видимость и духов представленье,
Фантазии моей покорных слуг.
Совсем забыл я в этом балагане
О злобном и коварном Калибане
С сообщниками. Хватит! Разойдись!
Похоже, твой папаша озабочен…
О, Господи! Он в ярости, и я
Доднесь его такого не видала,
А впрочем…
Ничего. Не бойтесь, дети.
Окончен бал. Развеян смрад свечной.
И духи, развлекавшие нас пеньем,
Исчезли, будто утренний туман
Иль стайка саранчи с полей ячменных.
Не так же ли исчезнет наша жизнь?
Нам кажется, что в ней борьбы и смысла,
И действующих лиц полным-полно…
А что на деле? Может оказаться,
Мы вымыслом своим увлечены
И – тщательно – разрозненные части,
Обрывки электрических толчков,
Течений и дрожания в нейронах,
Соединяем в буйной голове…
Иль где там? – будто пуговку с петлей.
В плену иллюзий ловко подгоняем
Фантазии, как гайки и болты,
И радуемся сложности конструкций
У моря, в час отлива, из песка…
Ступайте в дом, в пещеру, отдохните,
А я покуда берегом пройдусь
И выветрю нелепые постройки
Из пожилого вялого ума
И – вероятно! Если не подохну.
А все равно – нам снится лишь покой.
Скорее! Где ты, где ты, Ариэль?
Я даже мысль твою опережаю.
Опять приказ?
Нет, просьба. Помоги
Моей победе в схватке с Калибаном.
Тебе о нем напомнить я хотел,
Юнону только что изображая,
Но вдруг, решил, разгневаешься ты…
Куда девал ты этих негодяев?
В трясину! В топь! Куда же их еще?
Сперва я похоронным барабаном
Очаровал в минуту всех троих
И сквозь кусты завел по горло в слякоть.
Мечтали ведь они – не просыхать?
Пожалуйста, теперь им не просохнуть,
Наверно, до рассвета.
Хорошо!
Иди ко мне, возлюбленная птичка,
Тебя я… Нет! Слетай-ка, принеси
Побольше ярких тряпок из пещеры,
Чтоб кровожадных дурней заманить
В ловушку.
Ухожу. Меня здесь нету.
Ты настоящий дьявол, Калибан,
От дьявола рожденный дьяволицей!
Я с болью наблюдал за годом год,
Твое движенье в качестве урода —
Как поредели волосы твои
И, цвет теряя, прочь повыпадали,
Как сетка отвратительных морщин
Избороздила лоб тебе и щеки,
Пороки все на них изобразив,
Обжившие твою больную душу,
Объятую негреющим огнем
Хотений грязных…
Тише, тише, тише!
Вот Просперо пещера, дом и храм.
Нет, вот скажи-ка мне, лейтенант Чувырло, и это теперь называется – фея? Вот это, которое своим замогильным барабаном приманило, приманило и в болото завело? Это по-твоему фея? Которая такая маленькая, голенькая и крылышками бяк-бяк-бяк? Ну, в таком случае я – пьяный ежик. Нет, трезвый! Я – трезвый ежик!
В таком случае мы – два трезвых ежика, насквозь провонявших какой-то конской мочой!
Вот так, Чувырло. Погляди, что ты наделал! Объежил до нитки двух достопочтенных джентльменов! Ох, гляди у меня!
Уж он, если рассердится, разукрасит тебя так, что будешь причислен к отряду чертей полосатых.
Еще чуть-чуть, прошу, еще немного!
Добыча все убытки возместит,
И мне, мой бог, воздашь ты по заслугам
Питьем небесным!
Кстати, о питье!
Это самое поганое из всего, что с нами случилось! Утопили бутылку-то!
Да, Чувырло, это не только позорище и полное раззвездяйство, все равно что знамя полка потерять, но и… Ай, да что говорить! Фея, фея…
Лучше бы мы все утонули, а бутылочка была бы цела!
Клянусь тебе, старый товарищ, я ее достану! Буду нырять в болото солдатиком… нет, лучше ласточкой. Буду нырять, нырять, нырять…
Не плачь, не плачь, мой добрый повелитель.
Ты видишь вход? На цыпочках – туда
И соверши скорей благую мерзость,
И остров будет полностью твоим.
А Калибан тебе за это ноги
Оближет и авансом и в расчет.
Дай-ка руку, чудовище. Кажется, во мне зарождаются кровавые помыслы.
О, ваше величество! О, король Стефано! Поглядите, какой вам тут уготовлен роскошный гардероб!
Тупица, брось! Это же просто куча тряпья!
Ты еще нас будешь учить в секонд-хэнде рыться? А, чудило? О, ваше величество! Какая красота! И главное – сухо!
Подай-ка мне вон ту мантию, братец!
Извольте. Вот так. Только плечики поправим… О! Какое величие! Какая пышность! Пышностью вы затмите саму Королеву-Девственницу!
Великий замысел в тряпье негодном тонет!
Да брось ты их! Убей сперва! Убей!
Убей… Ведь он того гляди проснется
И вмиг одним щелчком нас превратит
В ничто! В навоз для следующих бредней!
Заткнись, лейтенант недоделанный! Эй, госпожа вешалка, не мой ли это сюртучок на вас повесился? Иди сюда, красавец! Ишь, чего удумал! Сейчас мы тебя снимем и дадим долгую счастливую жизнь, к концу которой у тебя ворсу-то поубавится, особенно на самых выдающихся местах.
Бери, бери, не стесняйся. Будем брать и то, что плохо лежит, и то, что хорошо висит.
Метко сказано! Вот тебе за это штаны с кантом – на редкость плохо лежат. И вот тебе еще безрукавка – уж больно хорошо висит! Пока я на острове главный, воровать мы с тобой можем без последствий, а шутки, даже самые суконные, не останутся без соответствующего вознаграждения.
А ты чего стоишь, чудик? Окуни свои пальцы в смолу и тащи остальное!
Пока мы тратим время на ремки,
Над нами нависают злые чары,
И скоро превратимся мы в хорьков
Иль, в лучшем случае, в мартышек низколобых!
Разговорчики в строю! Ну-ка, живо подставляй свои лапы. Поможешь нам отнести все это добро туда, где у меня припрятана бочка с хересом. А не то вышвырну тебя с острова, и иди себе на все четыре стороны по воде, яко посуху! Ха-ха-ха!
И вот это не забудь!
И эти полосатые подштанники!
Ату их, Пегий!
Взять их, Догоняй!
Ко мне, Мухтар!
Джульбарс, куси его!
Приказ мой своре духов передай:
Пускай им не дают они покоя,
Кусают икры, в клочья рвут зады,
Впиваются в затылки и загривки!
И днем и ночью!
Здорово орут?
Настал мой час! Пришла пора отмщенья!
И полностью теперь в моих руках
Мои враги! Не будет им пощады!
А может всех… Да ну их! Всех прощу,
И дам тебе желанную свободу,
Прекрасный мой, любимый Ариэль!
Сцена 2
Итак, дела приблизились к итогу,
Всевластны чары, духи мне верны,
Свой груз уносит время, будто ветер…
Который час?
Уж около шести.
Ты обещал мне… Помнишь, повелитель?
Смеркается. Расстаться нам пора.
Сдержу я слово… Погоди немного!
Скажи мне прежде, что там с королем
И прочими?
Все четверо тут рядом,
В твоем саду, куда я их завел.
Король и братья, твой и королевский,
Лишились напрочь воли и ума —
Стоят в кустах шиповника, как рыбы,
Губами шлепают, пускают пузыри
И глазки пучат. А старик Гонзало,
Кого от этих чар ты оградил,
Хлопочет возле, бегая кругами,
Гоняет мух, снимает пауков
И бабочек, которых так и тянет
Влезть корою за шкирку или в рот,
И по усам советниковым слезы
Текут, как дождь с повети травяной.
Так действует на них твое искусство,
Что увидав, ты сжалился бы…
Да?
Ты думаешь?
Да будь я человеком,
Я б разрыдался.
Ладно. Поглядим.
А впрочем, что-то правда защемило.
Уж если даже ты, бесплотный дух,
Происходящим несколько растроган,
Что должен я почувствовать? Лети —
И всех сюда. Я мигом расколдую
Моих врагов. Надеюсь, что они
Раскаялись и полностью готовы
Послушать проповедь…
Прощай же! Я лечу…
Прощайте, духи рек, лесов, полей,
Пустынных скал и шумных водопадов!
Прощайте все, в чьих маленьких руках
От смертных глаз укрытые процессы
Идут, бегут, торопятся, летят,
Рождаются, пылают, затухают
И вспыхивают вновь. На первый взгляд
Ничтожны и бессильны ваши роли,
Но сложенные вместе, несть числа,
Как нити, образующие парус,
Как реки, приносящие в моря,
Как мытари монеты в кладовую,
Энергию и массу бурных вод,
Вы двигаетесь парами, рядами,
В шеренгу и нестройною толпой,
Сметающей витрины и заборы,
Сливаетесь вкруг солнечных костров
В гармонию овальных хороводов,
Вращающих галактики своим
Звучащим и светящим шевеленьем!
А значит, вы и я, кому служить,
Пред мудростью склоняясь, вы согласны,
Мы вместе можем… если… то есть… Да!
Мы можем все! Но вот беда – не знаем,
Что нужно-то! Чего нам надо всем?!
Прощайте. Баста. Вон! Я отрекаюсь
От чар, заполонивших естество!
Довольно откровений и открытий,
Проектов смелых, опытов и проб!
Угасни в сердце, жажда совершенства!
С дороги, ожиданье перемен!
Заглохни, любопытства сладкий голос!
Во впадине морской, чьей глубины
И самым длинным лотом не измерить,
Я книгу заклинаний утоплю.
Вот только… Слышишь? Музыка! Нет лучше
Лекарства для расстроенной души.
Она в твоей башке мозги остудит,
Как горный ключ… Гонзало! Ты – святой!
Дай мне поцеловать твои седины!
Ты спас меня и дочь мою. А ты,
Чье имя выговаривать мне тошно,
Антонио… Помилую тебя,
Но братом называть уж впредь не стану.
Ступай, покуда цел, а мне оставь
Мои права на герцогство в Милане.
Ну, что ты смотришь, жалкий Себастьян?
Я знаю все. Вы в заговоре оба.
И ты готов был брата погубить.
Стыдись. Стыдись! И ты стыдись, Алонсо!
Двенадцать лет назад, войдя в Милан,
Ты герцога законного в изгнанье
Отправил силой. А теперь пришла
Пора за преступления расплаты.
Твой сын пошел топориком на дно.
Ты плачешь? Как мне боль твоя понятна!
Свое дитя я тоже потерял —
Единственную доченьку, Миранду…
Что ты сказал? О, да! Согласен, да.
Кто-кто, а я не стал бы упираться
И наших деток брак благословил,
Чтоб их правленье вновь объединило
Неаполь и Милан, а мы с тобой
От дел бы отошли для рыбной ловли,
Для сада, огорода… Что? Простить?
Конечно. Я за все тебя прощаю.
Обнимемся. Что с дочерью моей?
Ее я потерял во время бури.
Но полно, полно. Хватит о плохом.
Друзья, прошу в мой дом, в мою пещеру,
Где годы я за книгами провел
И слуг себе невидимых привадил,
Способных на любые чудеса.
Ан главное теперь свершится чудо
И будет лучшим даром королю.
Протри глаза! Гляди, гляди, Алонсо!
Ручаюсь! Нет, не призрак. Фердинанд.
Наследник твой, а с ним играет в шашки
Миранда невредимая моя.
Ну, что ж ты? Обними скорей обоих!
И счастья нашим детям пожелай!
Признай Миранду дочерью родною,
Как принц признал меня своим отцом,
Когда я внял его сердечной просьбе
И согласился дочь ему отдать,
Хотя душе отцовской не смириться
С такой потерей, видно, никогда!
Гонзало! Эй! О чем теперь ты плачешь?
Слез радости и мне не удержать…
Мой Ариэль! Ты справился с задачей.
Лети на волю, птенчик мой, лети!
И знай, что без тебя мне будет грустно…
Нет, погоди! Опять мы позабыли
Про негодяев пьяных! Тех троих —
Дворецкого, шута и Калибана!
Король, Гонзало, помните шута?
Да, Тринкуло! И Стефано, пропойцу.
Стакнулся с ними мой неверный раб,
Сын дьявола и ведьмы! Сговорились
Они втроем убить меня во сне.
Да жадность их на нет свела коварство.
А, вот они! Не стыдно, Калибан?
Свинья ты после этого под дубом!
И как за божество ты мог принять
Какого-то тупого забулдыгу!
Да ладно уж! Не хнычь. И так сполна
За подлости свои ты натерпелся.
Прощаю всех! Могущество свое
Я добровольно с плеч моих слагаю.
Клянусь, не будет больше волшебства,
Ни призраков, ни духов, ни фантазий!
Что вам угодно, делайте со мной,
Но я бы не хотел здесь оставаться…
Пожалуйста! Ведь герцогство мое
Ко мне вернулось! Я вас умоляю!
Я больше здесь не выдержу ни дня
Во тьме, наедине с самим собою!
Заберите меня! Куда угодно – в Милан, Неаполь, Тунис… Гонзало, скажи им, они тебя послушают. Все-таки ты – советник! Миранда, не отталкивай отца, как бы ни противна была старость! Простите меня! Простите! Я знаю, что все это безумие! Грех! Великий грех! Я бы давно уже считал свою душу погибшей, если бы не сила молитвы… Она взлетает в самое небо, легко, как безымянная белая птица, достигает Престола Всевышнего и на обратном пути смывает все мерзости с наших лиц белым своим крылом… Простите меня! Ведь и вы все не без греха, и вам нужно прощение. Простите…
Пойдемте. Вашему мужу пора отдохнуть. Вы здесь уже больше двух часов. Видите, как он возбужден? Опять всю ночь кричать будет. Пойдемте, пойдемте.
Просперо
Постойте! Ариэль, ты должен слетать за боцманом и матросами. Помнишь боцмана-то? А? Кому суждено быть повешенным… Как же мы без них отсюда выберемся?
Боцман!
Боцман!
Боцман!
Боцман!
Бо-о-оцман!