Внедрили нам ЭВМ — электронно-вычислительную машину, значит.

Стоит ока в отдельном кабинете, вся в индикаторах-конденсаторах, электрическими своими внутренностями урчит, глазами разноцветными подмигивает.

А мы переживаем.

Косматый малый в очках, которого к ней наняли оператором на высокий оклад, хвалится:

— Десять бухгалтерий может заменить! В нее заложено мозгов человек на сто!

— А что, — спрашиваем, — мы теперь делать будем?

Малый подначивает:

— Да все то же: по телефону звонить, покупки обсуждать, журнал «Силуэт» прорабатывать, именины праздновать всем отделом — мало ли что…

Мы волнуемся.

Один только главбух Сергей Фомич ничуть не волнуется, не переживает.

— Чепуха! — говорит. — Машине с живым человеком сроду не сравняться! Мозгов у нее хоть и много, да не те. Не имеют той гибкости! Может она, например, все шесть номеров в «Спортлото» угадать? Нет! А я вот в прошлый тираж три номера угадал и трояк выиграл!

Малый спорит:

— Она не только бухгалтерию — все заводоуправление может заменить! За исключением, конечно, большого начальства, которое незаменимо… ЭВМ на будущее прогнозы составляет. Вымершие языки расшифровывает! Даже стихи пишет и женихам невест сватает.

— Языки пускай! — не сдается Сергей Фомич. — Насчет стишков и сватанья тоже не возражаю — это дело безответственное. А бухгалтерия — вещь тонкая, человечьего ума требует!

Приступила ЭВМ к работе — любую счетную операцию в секунду, как орех, щелкает!

Прямо цирк: что ни сочтет — верно!

Но мы все сами за ней пересчитывали, потому что наш директор доверия ей не оказал и распорядился:

— Машина пускай стоит как достижение по НОТу, а вы все за ней пересчитывайте вручную. Не может машина нести ответственность — ни юридическую, ни материальную. В случае чего под суд ее не отдашь и даже простого выговора не объявишь.

Раз спрашиваем малого:

— Может твоя ЭВМ составить такой прогноз: кого главным назначат — Шмарина или Божкова?

— Может, — отвечает малый. — Давайте о них полную информацию, я перенесу на перфокарту. И будет точный результат!

Сообщили мы подробную информацию, запустил ее малый в машину, и ответ: Шмарин — главный!

Мы опять волнуемся.

Один Сергей Фомич спокоен.

— Неизвестно, — говорит, — сейчас Шмарин в отпуску, а там с ним всякое может произойти и, пожалуй, наоборот выйдет.

А через три дня приходит бумага: Шмарин в отпуску так отличился, что куда там в главные его продвигать! Похоже, вовсе с работы вылетит.

Мы к Сергей Фомичу:

— Как узнал?

Сергей Фомич посмеивается:

— Да он в отпуск один поехал, без жинки. А когда он один едет, каждый раз влипает в какую-нибудь историю.

Малый оправдывается:

— Машина не может учитывать случайные факторы!

Сергей Фомич его осадил:

— У Шмарина привычка такая: как без жинки — обязательно история. Какие уж тут случайные факторы!

Тут подошел квартальный отчет, и машина окончательно села в лужу, потеряв всякий авторитет.

Отчет она составила быстро, но вышло у нее недовыполнение плана. И, значит, кроме других неприятностей, лишение всех нас премиальных!

Мы пытались малого усовестить: мол, всегда шли хоть с небольшим, но перевыполнением.

А он уперся:

— Ничего поделать не могу! Машина дает вашему труду беспристрастную оценку на основании объективных данных.

— Значит, — спрашиваем, — через твою объективную машину нам теперь без премии сидеть?

И директор ему втолковывал:

— Представляете, как это может отразиться на репутации нашего предприятия? На моей личной, наконец? И как отнесутся к этому верхи?

Малый свое долдонит:

— Машина выше личных амбиций! Она не обучена заниматься махинациями и подтасовкой фактов.

Сергей Фомич торжествует:

— Дура твоя машина! Ничего не смыслит в составлении отчетов! Вот у меня поглядишь, как получится!

Взялся Сергей Фомич за дело, два дня с нашей помощью покумекал — и вышел полный ажур: и тебе перевыполнение, и премия!

С тех пор машина совсем захирела, только девушки иногда забегали к ней погадать насчет женихов, но давали о себе настолько приукрашенную информацию, что никакой жених им не соответствовал, не говоря уж о неженатом электрике Иване, в которого большинство и целилось. Правда, одна из них, копировщица Зойка, выскочила замуж за самого очкастого малого. У Зойки мозгов, конечно, не ахти, но чтоб задурить парню голову, никакая ЭВМ с ней не сравнится.

А скоро этого малого совсем уволили, когда начали внедрять объединение функций, и его функции передали электрику Ивану.

Иван, несмотря на шесть классов образования, ничуть не растерялся и повытаскивал из машины множество диодов-триодов, которыми каждый вечер торговал у магазина «Радиотовары». Правда, машина сильно сопротивлялась и три раза чуть не до смерти убивала Ивана током, когда тот ковырялся в ее внутренностях, выискивая, чего бы еще отвинтить.

Окончательно доконал ЭВМ Сергей Фомич.

Он больше всех ее ненавидел и, проходя мимо, не раз говорил:

— У меня мозгов, может, не так много, как в этой хреновине, однако предполагаю, что скоро ей — хана!

И когда спустили нам очередной план по металлолому, которого у нас сроду не водилось, Сергей Фомич выискал какую-то статью, чтобы списать ЭВМ с баланса.

Потом позвали слесарей с автогеном, разделали машину на куски и без всякой мороки выполнили план по металлолому, да еще и премию получили — по 32 копейки на нос.

— Пока я жив, — гордо сказал Сергей Фомич, — обойдемся без ЭВМ!

— Махоркина поймали! — разнеслась весть по вязальному цеху.

— А что он сделал?

— Да станок переладил и три левых свитера связал по модному фасону! — рассказывали сведущие люди. — Наши-то балахоны устарели, никуда не идут: ни налево, ни направо, хоть сам носи.

— Голова у этого Махоркина!

На месте преступления бесновался сменный начальник Артемьев и, грозя кулаками, кричал:

— Импортный станок испортил! Валютой плачено! Своими руками задушу! Иностранец тут три месяца налаживал, сухое вино пил.

При этом воспоминании Артемьев потер живот и сплюнул. Каждый день, обедая по просьбе начальства с иностранцем, который не садился за стол без сухого вина, он от непривычки к некрепленым напиткам мучился изжогой и боялся заболеть раком.

Сам Махоркин, толстый и добродушный, оправдывался:

— Да ничего не сломано, Петр Петрович! Зря волнуетесь: вот эту железяку уберем, проволочку отсоединим… вот эту штуковину снимем… и порядок!

— Штуковину! Железяку! — волновался Артемьев. — Как назвать — не знают, а берутся налаживать импортные машины! Дубье!

Но, убедившись, что станок цел, он успокоился и как известный на фабрике изобретатель и рационализатор заинтересовался технической стороной приспособления Махоркина:

— Та-ак… Говоришь, сюда эту «железяку»? Любопытно… А эту проволочку куда? А! Понял-понял… Интересное решение… Оптимальный, так сказать, вариант… Главное, затрат никаких: проволочка, железяка… черт знает что! Ну-ка, запусти станок! Ясно! Останови! Покажи свою продукцию… Оригинальная вязка! Рисунок какой… Где научился?

— Да племянница образчик показала, — скромно сказал Махоркин. — Говорит: такую вязку везде с руками рвут. Я и срисовал себе для памяти на бумажку.

— Ну и ну! — удивился Артемьев. — Да ты знаешь кто, Махоркин?

Махоркин смутился:

— А как же. Я теперь называюсь мелкий расхититель соц…

— Нет! — вскричал Артемьев. — Ты — талант! Кулибин! Словом, приступай к работе, жди решения!

Захватив связанные Махоркиным свитеры, Артемьев ушел.

А Махоркин вернулся к производству основной продукции, горестно размышляя, как дальше повернется его судьба: отдадут его под товарищеский суд или выгонят с фабрики.

Между тем в кабинете директора Артемьев, потрясая махоркинским свитером, ораторствовал:

— Феноменально! Из подручных материалов. Малограмотный человек… и такая продукция! Давайте изобретение Махоркина оформим и внедрим. Дефицит же!

Директор махнул рукой:

— Это — длинная процедура. Нужно добиваться разрешения главка! Да смета… Да калькуляция! А старые кофты тем еще хороши, что хищения готовой продукции у нас почти прекратились.

— А как же с Махоркиным? — настаивал Артемьев. — Ведь талант! Самородок! Под внешне непритязательной оболочкой таится такой технический ум! Давайте создадим ему условия? Пусть сидит в БРИЗе, подает идеи, мы их будем грамотно оформлять и прочее. Получится, что может собственных Платонов… И так далее…

И Махоркин очутился в БРИЗе с месячным испытательным сроком.

Из трех связанных Махоркиным свитеров один взял себе Артемьев, другой директор подарил сыну, третий исчез неизвестно куда.

Через месяц директор спросил Артемьева:

— Как там твой Платон? Много идей подал?

Артемьев вздохнул:

— Ошибка получилась! Никаких творческих идей, абсолютный нуль! Главное, старается изо всех сил, а ничего не выходит. Жена жаловалась: футбол не смотрит, «козла» не забивает. Худой стал, желтый. Только и знает — сидит, по бумажке чертит. Да где ему! Очевидно, воспользовался чьим-то готовым решением.

— Ну, гони его! — сказал директор.

Махоркин был переведен в красильный цех подальше от импортных станков.

На другой день по цеху разнеслась весть:

— Махоркина поймали!

— А что он сделал?

— Да шесть кило красителей упер из опломбированного контейнера! — рассказывали знающие люди. — Ну и голова у этого Махоркина! Это же надо додуматься! Так контейнер подладил, что пломба цела, а краски нет! Целый НИИ три года изобретал, чтоб гарантия была от хищений! А Махоркин вмиг углядел, где что нужно отсоединить и сдвинуть, чтоб щелочка образовалась! Соображение имеет! Теперь нужно рекламацию посылать в НИИ, чтоб переделали.

В семействе Кульковых готовились к смотринам будущего зятя — молодого работника прилавка.

Дочь Юлечка сообщила по телефону, что сейчас завезет его на полчасика, будто мимоходом, по дороге в театр.

— Митроша, как думаешь, так прилично будет? — спрашивала мамаша Кулькова, переставляя по столу вазу с яблоками.

— Сойдет, — бурчал лысый курносый и суровый боцман Кульков, не отрываясь от телевизора, где показывали жизнь зайцев в лесу. — Невелика персона. Подумаешь, какого короля Махендру встречают… Торгаш, он торгаш и есть. Кусошник!

— Митроша! — с отчаянием восклицала Кулькова, сжимая виски ладонями. — Опять ты за свое! Мы же обо всем договорились! Ну, неужели… Ведь если наша Юлечка выбрала его, значит, он чего-то стоит? Надеюсь, я логично изъясняю? Смотри, не вздумай нападать! Юлечка предупреждала, что он — человек кристальной чистоты, но болезненно самолюбив!

— Ха! — презрительно усмехнулся Кульков. — Вот жулик пошел — с самолюбием, видите ли… Обнаглели вконец! Сегодня захожу в мясной магазин, а за прилавком — харя! Такой обалдуй, что…

— Митроша! Мы же договорились, что ты будешь поддерживать только светский разговор! Больше с тебя ничего не требуется. А ты уже заранее начал свои выпады…

— Взглядов моих не касайся! Я — человек принципиальный! Жуликов не уважаю и уважать не буду, хоть вы разорвитесь со своей Юлечкой. Замуж пускай идет за кого хочет, хоть за карманника: при нынешнем матриархате возражать не приходится… А что до светского разговора, — можешь не беспокоиться: лицом в грязь не ударю! Когда мы на лесовозе «Фершампенуаз» ходили в загранку, я с такими еще иностранцами дело имел — прямо лорды! Этикет! А тут, понимаешь, шаромыгу какого-то…

Раздался звонок.

— Митроша, помни — только светский разговор! — успела шепнуть мамаша Кулькова.

— Порядок будет на борту!

Жених оказался длинным худым юношей, с интеллигентным лицом и застенчивыми манерами.

— Значит, Сережа? — радушно осклабился Кульков, пожав ему руку и пристально оглядев с ног до головы, будто прикидывая, найдется ли для него комплект робы. — Боцман Кульков! Прошу, как говорится, любить и жаловать!

Ободренные таким началом, мать с дочкой удалились в спальню, откуда донеслось хлопанье ящиков и поплыли парфюмерные запахи. Кульков усадил смущающегося гостя в кресло, сам сел напротив и после дополнительного осмотра решил:

— Ничего парень… Приятный! Даже не похож…

— На кого?

— На торгаш… продавцов, то есть… Как тебе объяснить? Хотя это, конечно, дело наживное… Сегодня в магазине «Мясо» видел одного такого: его лбом поросят бить, а он… Впрочем, сие к делу не относится. Чего смутился? Ты не смущайся, а будь как дома… Бери вон яблоко…

Жених взял яблоко и начал жевать.

— Яблочко, конечно, не ахти, не блещет, — внимательно, глядя, как он ест, заметил Кульков. — Второй сорт… Вы там, конечно, такими брезгуете — небось, для себя повыбираете, какие получше. «Рай-потреб-себе», ге-ге-ге! Выпить не хочешь?

— Я вообще-то не пью…

— Неужели? — удивился Кульков. — Чудеса! Хотя, конечно, на такой работе голова должна быть ясная, а то мигом сгоришь! Я лично, слава богу, с этим миром мало сталкивался, но один знакомый из ОБХСС рассказывал разные случаи: до чего, черти, исхитряются — расхитители эти!

— Бывает, — сухо согласился жених. — Еще не перевелись нечестные люди, но их убирают. Сейчас пришло новое поколение, много молодежи…

— Неужели? — еще больше удивился Кульков. — И молодежь?

— Что тут такого? У нас всякая профессия почетна.

— Оно так, — согласился Кульков. — Если не воровать, то… Ты мне вот что объясни: и сажают их, и в прессе беспрерывно прокатывают, им — хоть бы что. Купит «Жигули», сядет — едет, и ничуть не стесняется… А я бы так поступал: как заметил торгаша в «Жигулях», сразу: «Стой! А ну-ка вылазь!..» Впрочем, это к делу не относится, переменим, как говорится, пластинку.

— Вот у вас профессия завидная, Митрофан Григорьевич! — обрадовался жених. — Мужественная, романтическая! Бури, штормы, смелые люди!.. Все-таки отчаянность надо иметь, когда, к примеру, шторм разразится!

— Шторм — что… — махнул рукой Кульков. — К штормам привыкаешь, любой салага освоится за полгода. Никакой отчаянности тут не требуется… Отчаянный, по-моему, народ — в вашей братии! Ведь всю жизнь под угрозой решетки — нервы, нужны, как трос!.. А сознайся, небось душа в пятки уходит, как на горизонте милиционер замаячит? Хотя, конечно, тоже постепенно привычка вырабатывается.

— Чего же бояться, если не виноват? — жених с тоской оглянулся на двери спальни, откуда слышался Юлечкин голос.

— Ну все-таки. Сегодня не виноват, а завтра… Нет, доведись до меня, я бы не вытерпел постоянного страху!.. Вот был у меня некто Тимошечкин-каптер. Вроде тебя — на вид честный малый, а вдруг не вытерпел, свистнул шесть кожаных регланов! Так, когда следователь приезжал, сколько страху натерпелся, не приведи прямо бог! Тропическая жара стоит, а меня мандраж пробил… да!

— Вы и в тропиках бывали?

— Бывал. Вот на сухогрузе «Бреды» возили мы недавно доски в одну центральноафриканскую державу…

— Наверно, много приключений пережили?

— Да хватало… За границей — вот где жулье! Ихние торгаши называются шипчандлеры. За ними гляди в оба, а то на ходу подметки срежут! Не-ет, все-таки далеко до них нашему брату, то есть я хотел сказать отечественному ворью. Одним словом, наш торгаш против ихнего…

— Странные у вас представления о торговых работниках, — обиделся жених и встал.

— Это я так, к слову, — испугался Кульков. — Зря обижаешься. Однако даже хорошо, что ты обидчивый такой: значит, у тебя совесть не окончательно потеряна, хоть ты и вращаешься в своей среде… А насчет торгашей, то есть работников прилавка, — ошибаешься; я к ним никакой особенной ненависти не питаю, даже жалею их. И другие тоже. Говорят, и в местах заключения их не равняют с настоящими ворами-бандюгами там, домушниками всякими. К ним особый подход, их содержат на ослабленном режиме… Ведь, если рассудить, они — такие же люди, но не удержались на наклонной плоскости. Вот и Тимошечкин-каптер, ну точь-в-точь был, как ты, интеллигент такой же, даже стихи печатал в «Водном транспорте», потом вдруг взял и слизал шесть кожаных регланов…

Жених нервно прошелся по комнате и, остановившись у спальни, позвал:

— Юля, ты скоро?

— Иду! — Расфранченная веселая Юлечка выпорхнула из двери. Сразу заметив кислое лицо жениха, она враждебно обернулась к отцу:

— Чего ты тут наговорил?

— Ничего особенного, — пожал плечами Кульков. — Так, светский разговор о том, о сем. Чего вытаращилась? Вот, брат Серега, попалась тебе фурия, запасайся терпением: в мамашу вся! А вообще, чтоб долго не рассусоливать… Я человек простой, откровенный, дипломатии не люблю. Можете, если хотите, жениться, я не против, благословляю. Только я не договорил тут… Сережа, выйдем-ка на пару слов…

Выведя жениха в коридор, Кульков сказал:

— Живите, я не против… Но! Хочу заранее, по-честному предупредить, чтоб потом недоразумений не было… Узелки там, шурум-бурум всякие ко мне в дом не таскать, заранее говорю — не рассчитывай! Я живу честным трудом, государственной копейки не прикарманивал, в укрыватели краденого не гожусь… Выкинь из головы! Ясно!

Когда Юлечка с женихом ушли, мамаша Кулькова со слезами повалилась на тахту:

— Так и знала! Чего ты там ему сказал?

— Да ничего особенного, — разводил руками Кульков. — Обыкновенная светская беседа. Согласно этикету. Чего он закис, не понимаю! Совесть, видно, не чиста, на воре шапка горит… А так он даже понравился мне: скромный паренек, культурный. Не то, что тот — в мясном павильоне! Я ему делаю замечание: чего, говорю, старушке одни кости подсовываешь, или малую еще ряжку наел? А он: «Ты меня не оскорбляй!» Я, конечно, рассердился, врезать, говорю, тебя бляхой меж рогов, тебя вместо бульдозера можно запрягать, а ты старух тут охмуряешь! Попался бы мне на флоте, воровская морда…

Но мамаша Кулькова не слушала рассказ и продолжала плакать.

— Это еще что! — загремел Кульков. — Как ни старайся — все не угодишь! А ну, отставить истерики! Развели, понимаешь, матриархат!

Мамаша Кулькова, заткнув уши, убежала на кухню.

Плотно закрыв за ней дверь, Кульков сел в кресло, включил телевизор и погрузился в захватывающие приключения Незнайки и его друзей…

Ввиду того, что передовой наукой недавно доказано сильное влияние искусства на психику и повышение производительности труда, прошу сменить в нашей конторе три картины доисторического содержания: «Меншиков в Березове», «Боярыня Морозова», «Княжна Тараканова».

Указанные лица были приобретены и повешены культоргом Буньковым под предлогом внедрения эстетики в производство, хотя настоящей причиной их повешения являются хулиганские побуждения в форме замаскированного намека.

Согласно устному растолкованию культорга, данные картины изображают:

1. Меншикова, высланного за особо крупные хищения государственных средств в отдаленные местности с конфискацией всего принадлежащего имущества.

2. Тараканову, находящуюся под следствием на тюремном режиме.

3. Как общественность реагирует на арест некоей Морозовой следственными органами того времени.

Своей мрачной тематикой они угнетающе действуют на коллектив, ослабляя энергию и веру в счастливое будущее.

Например, фактуровщица А. Иванова, которая, как всем известно, уже имела две судимости по поводу недостач и пересортицы, часто подолгу смотрит на эти картины, жалуясь: «Не могу спать, во сне то и дело вздрагиваю», «Почему-то пугаюсь, когда в контору заходят неизвестные мужчины», «Предчувствую какую-то беду, вчера дворничиха указывала на меня пальцем соседке и покачивала головой», и т. д.

Сортировщица Л. Петрова, хотя и пытается преодолеть свой пессимизм непрерывным напеванием песенки «А я Сибири, Сибири не боюся», но часто приводит сравнения себя с боярыней Морозовой: «Представляю, как в случае чего будут злорадствовать и ликовать соседи, так бы всех и разорвала!», «Какие кругом злые, завистливые люди, до всего им дело. Что им только нужно?»

А Лия Бережных, несмотря на среднее торговое образование, после трех месяцев работы на базе, ушла на завод ученицей, заявив: «Лучше землю копать, чем с вами тут в тюрьму садиться!»

Мне лично при виде обездоленных детей Меншикова постоянно лезут в голову мысли о несправедливости некоторых законов, еще не достигших полного гуманизма. Например, случись что со мной, зачем увеличивать страдания семье конфискацией имущества, ведь на нем не написано, откуда оно взялось, а вполне могло быть выиграно по государственной вещевой лотерее! И чем виноваты дети, которых отнятием «Волги» лишат последней радости, так необходимой им в их неокрепшем возрасте!

Поэтому для поднятия морального духа коллектива предлагаю заменить данные картины на другие, рисующие действительность не с мрачной, а с веселой стороны.

Я уже присмотрел в художественном салоне копию замечательной картины художника Кустодиева «Молодая купчиха», близкую нам по тематике, где отражена великолепная молодая женщина в расцвете полноты, одетая в дорогое платье со множеством золотых и бриллиантовых ювелирных изделий, пьющая на веранде собственной дачи чай из сервиза совместно с породистым котом.

Подобные творения классики действуют вдохновляюще, заставляют отвлечься от тоскливых мыслей и видеть свое будущее исключительно в радостном свете, удваивать и утраивать усилия, направленные к достижению намечен…

[Заявление осталось недописанным в связи с внезапной ревизией ОБХСС.]

Молодой начальник СМУ Кондрашин мистиком не был. Ни в чудеса, ни в сверхъестественные силы он не верил. Увидев, что предшественник так ловко распорядился техникой, Кондрашин, прежде чем отправиться на поиски доброго волшебника, решил обратиться по начальству.

Он навел кое-какие справки:

— Кто у нас начальник отдела материально-технического снабжения?

— Баландин Александр Федорович.

— А что он собой представляет?

— Ка-ак? Александра Федоровича не знаете? Старый номенклатурный работник. Из обоймы! Он и бойней заведовал, и «Вторчерметом», к нам его перебросили с литературы!

Номенклатурный Баландин оказался очень благообразным румяным здоровяком лет сорока пяти. Своей округлой, постепенно расширяющейся от затылка к талии фигурой он походил на деревянную матрешку и так уверенно восседал за письменным столом, будто родился с телефонной трубкой в руках.

— Ну как? — с отеческой строгостью обратился он Кондрашину. — Нажимаешь? Давай-давай! План гони! Чтоб к концу квартала рапортовать! Чтоб был план! Не менее чем на сто два процента. Вытянешь? Ну, вот опять объективные причины… Что — техника? Не одной техникой строим, а где энтузиазм, где инициатива руководителя? Значит, не будем рапортовать? Плохо, плохо, Кондрашин… Так чего, говоришь, тебе? Дополнительно два крана… Два бульдозера взамен негодных… Ну и размах! Где режим экономии? Четыре автокара… Ладно, постараемся, что-нибудь придумаем… С верхами посоветуюсь… Но ты не дремли, о внутренних резервах не забывай, об инициативе на месте… Будь здоров! Позвони недели через две.

Кондрашин ушел обнадеженный, но полностью проявить инициативу на месте ему помешали новые неурядицы. Приблизительно через месяц после разговора с Баландиным столовая при СМУ стала открываться почему-то на час позже обычного, вместо двух девушек в раздаточной осталась одна, исчезли дешевые блюда, зато появились антрекоты, эскалопы (переименованные из прежних рагу и шницелей), цыплята фри…

Кондрашин позвонил управляющему трестом столовых и услышал в трубке знакомый голос:

— Товарищ Кондрашин! Здравствуйте! Баландин с вами разговаривает!.. Так надо же мыслить по-государственному, товарищ Кондрашин! Не частная же лавочка!.. А потому и открываем позже, что теперь продукты подвозит не машина, а лошадь!.. Договор с автохозяйством не пролонгирован… Да, сократили раздатчицу. Мы, товарищ Кондрашин, совершенствуем хозяйственный механизм… Взамен ввели в штатное расписание зав. орготделом… Цыплята фри? Ну и что? Это чтоб план подтянуть, должны же понимать, что такое — план!.. Замечания ваши, конечно, учтем, согласовать, конечно, надо… Привет!

Кондрашин получил новый район под застройку. Дорога туда была никудышная: вся в рытвинах, ямах, где надежно застревали машины со строительным материалом.

Начальником управления благоустройства оказался Александр Федорович Баландин.

— Знаю, знаю! — заверил он Кондрашина. — Вам бы туда асфальт! Ковер постелить! Нет, вы сумейте преодолеть трудности, проявить энтузиазм, напор! А людей дать не могу! Переброшены на ремонт пляжа. Ну и что, что осень? У нас тоже — план! Нам тоже рапортовать… А если ассигнования на будущий год срежут?.. В общем, подумаю, посоветуюсь.

Прошел месяц. Однажды Кондрашин надолго задержался на работе, заказав междугородный телефон с институтом, откуда прислали совершенно негодный проект.

И, замученный переживаниями, очутился в Центральном Небесном Управлении.

Сонный архангел с кобурой на поясе проверил его документы и пустил в приемную. Там миловидный ангелочек обратился к нему суровым начальственным голосом:

— Вы заполнили листок по учету кадров, анкету и форму номер 76482765/4а? Оформите пропуск…

Ангелочек позвонил по местному телефону и сказал:

— Вас примет наш и. о. начальника отдела кадров товарищ Баландин. Пройдите в кабинет В-762154.

Возле кабинета дожидались командного вида души с портфелями и бумагами и сплетничали о начальстве:

— Баландин? Вы не знаете Баландина?! Его сюда перебросили из ада. Он завалил там работу котельной… Запустил воспитательные мероприятия среди грешников…

В это время раздался длинный телефонный звонок, Кондрашин очнулся и снял трубку:

— Проектный институт. С вами будет говорить товарищ Баландин.

— Какой Баландин?

— Наш новый шеф Александр Федорович…

С тех пор Кондрашин стал верить в сверхъестественное.

Первым пострадал юрисконсульт Ершов. Красный от возмущения, он ворвался в завком, хлопнул портфелем об стол и закричал:

— Какая там идиотка в проходной стоит? Где Иван Терентьич?

Иван Терентьич был старый, заслуженный вахтер, знаменитый тем, что в течение рабочего дня успевал прочитать от доски до доски все газеты и журналы, поступавшие на завод, причем больше всего интересовался жизнью американских гангстеров и итальянских мафиози.

— Захворал Иван Терентьич, — ответил предзавкома Скворцов. — Временно взяли какую-то бабу… А что?

— А то, что сейчас я иду через проходную, а она мне: «Покажите сверток!» Как вам понравится такое хамство? У меня там — образцы продукции, в арбитраж хотел занести, показать там, девочки давно просили. Они для нас много делают, неудобно отказать… Я говорю: не имеете права! А она мне инструкцией в нос тычет, как мальчишке какому!

— И отняла? — ахнул предзавкома.

Ершов, не в силах вымолвить ни слова, кивнул, а все, находившиеся в кабинете, дружно захохотали.

Через минуту весть о комическом происшествии с юристом разнеслась по всем отделам, и в завком набилось множество шутников, желавших выразить юристу сочувствие и узнать подробности.

Веселье возросло, когда в завком явился второй пострадавший — инженер по НОТу Колесников, назубок знавший организацию производства во всех заграничных фирмах и концернах.

— Можете радоваться, — уныло сообщил он. — Я сколько раз начальству толковал: главное — отбор кадров… На Западе как? Там кадры комплектуются по признаку компетентности! Взять, к примеру, организацию труда у Форда: там все — от главного инженера до последнего подметалы — высококвалифицированные специалисты! Подметала — профессор метлы! В проходной, возможно, поставлен юрист с ученой степенью…

— Но-но! — обиделся Ершов. — Будет тебе юрист в проходной стоять! Может, там инженер по НОТу поставлен, почем ты знаешь?

— Это я к тому, — миролюбиво пояснил Колесников, — что у нас поставят абы кого, а ты и толкуй с ним! Я десяток рыбок нес, дома показать, а она мне: «Давай бумажку от директора, разрешение на вынос…» Я ей говорю: дура ты, что ж я и буду каждый раз за бумажкой бегать, надоедать? Если бы я вагонетку вез — тогда другое дело! У директора совсем другие функции, не переписку же с вахтершей ему вести. Это считается — непроизводительная затрата времени! Ты «ЭКО» читаешь? А она: «Я инструкцию читаю, нельзя без разрешения!»

— Ну дает! — изумились слушатели.

— На Западе, прежде чем человека на работу принять, проверяют умственные способности при помощи психологических тестов. А у нас только болтают: НОТ, НОТ! С такими работниками никакого НОТа не наладишь!.. Вот в японском концерне Мацуситы как дело поставлено? Там рядовому охраннику и в голову не придет оскорблять инженерно-технический персонал, унижать его…

Третьего — экономиста Петрова, в виду его малой загруженности — откомандировали к проходной в качестве наблюдателя.

Он то и дело прибегал с веселыми сообщениями:

— Петренку задержала! Тот ее кроет, а ей хоть бы что!..

— Лидочка попалась! Плачет, бедненькая…

И делился собственными впечатлениями:

— Прямо — Пришибеев в юбке! Интересно узнать, замужем она или нет? Вот, должно быть, муж несчастный…

Всеобщее оживление значительно ослабло, когда прибежал мастер погрузки и сообщил, что грузчики собираются увольняться в полном составе.

— Где я грузчиков возьму! — кричал он, чтоб было слышно в кабинете директора и главного инженера. — Они так прямо и заявляют: раз нам не дозволено себе по рыбке к пивку взять, то будьте здоровы, живите богато, как в песне поется! И уйдут, если их не стимулировать! Для них все пути открыты! На силикатном комбинате второй год висит объявление: требуются грузчики! Без стимула кто грузить будет? К директору пошел, он говорит: все по правилам делает, как-нибудь улаживайте… А как я улажу? Грузчики уйдут — прогрессивке каюк! Кошмар какой-то!

— Один некомпетентный человек может все производство развалить, — мрачно пророчествовал Колесников. — В итальянской фирме «Фиат» был такой случай…

Он чуть не оказался прав. Два дня завод работал спустя рукава: все только и делали, что расспрашивали пострадавших, ругали охранницу.

Неизвестно, что произошло бы дальше, но на третий день Иван Терентьевич выздоровел, уселся на своем обычном месте, шурша страницами газет, накопившимися за три дня.

— Бандюга-то этот опять убег! — сообщил он юристу Ершову, шедшему через проходную.

— Какой?

— Да этот… как его… Что банк ограбил… В Австралии он оказался! Однако прихватить его не успели, еще куда-то скрылся. Вот черти-то! Так и скачут из страны в страну наподобие блох…

— А твое как здоровье? — спросил Ершов.

— Да еще поработаю! — бодро ответил Иван Терентьич, и Ершов, успокоенный, отправился по своим делам, помахивая свертком с рыбой, которую давно дожидались девушки из Госарбитража.

«…Не престаю любоваться сим восхитительным ландшафтом величественной натуры, достойной уважения и восторгов! Имея при себе незабвенного Карамзина, предаваясь меланхолической задумчивости, взираю на приятные пленительные виды мирных дерев и тихих источников, составляющих прекрасную перспективу, и блуждающее воображение увлекает меня к позднему потомству; необычный трепет возбуждается в сердце и вздохи теснят грудь мою…»

Из письма писателя XVIII века

Как сейчас помню свой первый урок практической езды в автошколе.

Инструктор Василь Иванович посадил меня за баранку машины с табличкой «Учебная» и отечески хлопнул по плечу:

— Давай, Сашок, жми! Поглядим, какой из тебя шоферюга выйдет!

У меня аж сердце пело, когда я вертел баранку, колеся по улицам. Василь Иванович одобрительно кивал, но, когда мы выехали за город и погнали мимо леса, велел остановить машину и пересел на мое место.

Я испугался:

— Неправильно что-нибудь, Василь Иванович?

— Все правильно, — ответил Василь Иванович. — Только нам сейчас требовается в одно местечко заскочить. Дорога там плохая, сам поведу. А ты приглядывайся покуда… Понял, нет?

Я успокоился и начал присматриваться.

Мы свернули в лес, а Василь Иванович, как настоящий ас шоферского дела, повел машину по кочкам и колдобинам, лавируя между пней, пока не остановились между свежей вырубки.

Василь Иванович вылез, откинул боковой борт и сказал:

— Давай, Сашок, берись-ка, закатим пяток поленец. Знакомая женщина просила: ей на погреб требовается.

Я с непривычки испугался, но Василь Иванович отечески хлопнул меня по плечу:

— Порядок будет! Какой же ты шоферюга выйдешь, если такой чепухи боишься? Для шофера что самое главное? Самое главное — рот не разявать!.. Понял, нет?

Я успокоился, и мы с Василь Ивановичем быстро закатили в кузов пять бревен.

— Сейчас другой дорогой проскочим, — сказал Василь Иванович, садясь за баранку. — А то недалеко постоянный пост автоинспекции околачивается. Они все время возле речки ушицу варят и могут придраться с пьяных глаз… А ты — примечай покуда.

Мы проскочили автоинспекторов другой дорогой, которую я хорошо приметил. Дальше машину опять повел я, а Василь Иванович сидел как пассажир и любовался различными видами.

— Стой! — закричал он вдруг. — Останови!

Я сначала испугался, но Василь Иванович сказал:

— Давай, Сашок, заскочим! Глянь, это не бахча ли во-он зеленеется?

Я успокоился, заскочил на бахчу и доложил, что там растут тыквы без сторожа, и даже принес Василь Ивановичу одну зеленую тыквочку напоказ.

Василь Иванович разломил ее, понюхал, надкусил и вздохнул:

— Ох, жалко: коровы у меня нету… А у тебя?.. Хотя какая в общежитии корова. Эх, мать честная!.. Вот незадача… Ну, ладно, вали!

Мы отвезли знакомой женщине бревна и опять поехали по городу.

Василь Иванович все о чем-то задумывался, потом махнул рукой:

— Хрен с ней! Давай, Сашок, заскочим на ту бахчу!

Мы заскочили на бахчу и натаскали в кузов около сотни зеленых тыквочек.

Потом заскочили домой к Василь Ивановичу и свалили тыквы во дворе.

— Зачем они вам, Василь Иванович? — поинтересовался я. — У вас же никакой скотины нету?

Василь Иванович почесал затылок и сказал:

— Да куда-нибудь пристроим. На худой конец выкину… А чего им там лежать зря? У настоящего шоферюги не должно ничего пропадать! Ему все годится! Он найдет, куда приспособить!.. Понял, нет?

Больше в этот день нам никуда не удалось заскочить, потому что мой час практической езды кончился.

… Экзамен я сдал не Василь Ивановичу, а другому инструктору. Понял, нет?

Начинающий актер маленького провинциального театра Паша Мушкетский и не подозревал, что о нем персонально главреж имел конфиденциальную беседу с высоким гостем из областной газеты — театральным критиком Пугачевским, приехавшим на премьеру спектакля «Анна Каренина», где Паша играл роль лакея без слов.

Критик — совсем еще молодой человек в телескопических очках — сидел в главрежском кресле, а сам главреж, умудренный жизнью седовласый старец, расхаживал по кабинету и вкрадчиво говорил, наклоняясь к критику то с одной, то с другой стороны:

— Войдите в его положение, Алексей Николаевич… Мы все знаем — у вас светлый взгляд… Мушкетский — актер молодой, все у него еще впереди! Главное, надеюсь, вы не будете отрицать, он думающий актер, не манекен какой, не робот, ведь у него, если можно так выразиться, озарения…

— Какие еще озарения? — вяло спросил Пугачевский. — Вышел с каким-то отчаянным видом, уставился на господ, будто вот-вот топор достанет, а уходя, на них поглядел с ненавистью. Да его тотчас выгнали бы за такое поведение, он лакей или кто?

— Вот-вот! — торжествующе поднял руку главреж. — Именно — не лакей! Он — человек! В глубине души он должен ненавидеть и презирать своих эксплуататоров, и Мушкетский пытается показать, как в порабощенном человеке зреет чувство протеста, собственного достоинства. Это, если хотите, авторство актера! Он утверждает протестующее начало в этой, на первый взгляд, бесперспективной роли.

Пугачевский пожевал губами, как бы пробуя мысль на вкус:

— Может, вы и правы…

— Вот это и попросил бы вас отметить в своей статье, — подкатился к нему главреж. — Вообразите: ищущий актер, он — в поиске, он — на распутье. Ваше доброе слово, напутствие метра послужило бы для него большим моральным стимулом, путеводной звездой! Так сказать, старик Державин нас заметил и… та-та-та… благословил!

Несмотря на молодость, Пугачевский был падок на подобные сравнения, и через несколько дней в областной газете появился подвал «Авторство актера — что это такое?»

О Паше Мушкетском там было сказано:

«Стихийная эмоциональность, оригинальная трактовка молодым актером Мушкетским образа лакея убеждают. Сочетание достоверности и обобщения позволяет артисту раскрыть в скупой роли твердую гражданскую позицию, которая определяется не столько авторским материалом, сколько предельной самоотдачей актера».

Прочитал эти слова Паша — длиннолицый юноша с кривыми ковбойскими ногами, тореадоровскими баками, арестантской стрижкой и в роскошном свитере-балахоне — подчеркнул их красной мастикой, подсчитал количество строк, посвященных другим актерам, сравнил цифры и пошел с газетой в кабинет главрежа. Его лицо изображало отрешенность мыслителя, причастного высших тайн.

— Читали, Сергей Павлович? Заметили-таки нас в верхах, — небрежно сказал он.

Главреж поощрительно похлопал Пашу по плечу:

— Ну как? Рад, небось?

Паша пожал плечами.

— После этого можно тебе и покрупнее роль дать. Как ты думаешь, а?

Паша опять пожал плечами:

— Я, собственно, за этим и пришел к вам… Григорьев опять собирает чемоданы, говорит, где-то на Кавказе ему Народного обещают, вот его роль мне, пожалуй бы, подошла…

— Алексея Каренина? — ухмыльнулся главреж. — Но это, брат, жирно будет, молод еще… Подрасти сперва…

— Почему — молод? — обиделся Паша. — Я работал над ней. Я ее трактую совсем по-другому!

— Как же ты трактуешь ее?

— А так! — воодушевился Паша. — Здесь эмоциональная трактовка нужна. Григорьев ничего не понимает! Он, как попугай, плетется за автором. А у автора там в тексте что? Пшено!.. «Я вот что намерен сказать, я прошу тебя выслушать меня. Я признаю, как ты знаешь, ревность чувством оскорбительным… Нынче я не заметил, но, судя по впечатлению, какое было произведено на общество, все заметили, что ты вела и держала себя не совсем так, как могла бы держать…» Разве так можно: нудно, сухо, как протокол какой. Зритель заснет. Поэтому зритель на наши спектакли и не…

— Но-но-но…

— Да нет, я не об этом. Я к тому, что реплики Каренина надо сократить, оживить, можно добавить кое-что… Я бы сам и добавил! А такой текст сковывает актерскую инициативу и самоотдачу.

— Да это же Льва Николаевича Толстого текст, ты соображаешь?

— Мало ли что! Нельзя же идти на поводу у автора. Артист должен играть так, как он сам эту роль понимает. А автор тормозит… Да вообще эта роль как-то мало дает актеру для самовыражения. Вот, например, он мало передвигается по сцене, больше сидит. У меня идея появилась, как подчеркнуть его глубину, что ли, сущность, гнилое нутро, но я пока не полностью остановился на этом варианте. Надо, чтобы он схватывал Анну за волосы и бросал на пол, можно даже пару раз дать ей пинком.

— Да ты в уме?! Опомнись! Это — Каренин-аристократ! У них, Пашенька, не принято было жен за волосы таскать. Не купцы все-таки.

— Неважно. Главное, показать его внутреннюю сущность, он — лицемер: в гостиной ведет прилично, а дома распоясывается, показывает свое капиталистич… то есть феодальное нутро. Собственник, относится к жене, как к предмету…

— Ерунду не городи! — встал главреж. — В общем, вот что… Сейчас меня там агенты-распространители билетов ждут. Потом с тобой поговорю. А о Каренине и думать брось.

Поговорить с Пашей главрежу долго не удавалось, ибо главрежская жизнь состоит в основном из урегулирования всевозможных ЧП.

Сначала электрик пережег радиолу, под которую проводились в фойе дискотеки до и после спектакля.

Потом лирическая героиня без спросу уехала с какой-то дикой бригадой на халтуру в район и там застряла.

Наконец новая уборщица по ошибке отнесла в магазин все шампанские бутылки, необходимые для показа разложения господствующих классов.

За это время главреж только мельком видел Пашу.

Один раз, одетый в свою лакейскую ливрею, он сидел, развалясь, на ампирном диванчике, а перед ним стояли Вронский и Каренин, дружески откусывающие от одного бутерброда.

— Ребята рассказывали, — проповедовал Паша, — в кинематографе автора вообще за человека не считают! Как кому нужно, так он и обязан переделывать сценарий. Я не говорю уже о режиссере и артисте, но если, скажем, оператору нужно себя выразить, давай переделывай, а ты думал как? Там даже уборщица, и та…

Другой раз он тащил по лестнице юную статистку:

— Вот где действительно простор для творчества! Там индивидуальности не ущемляют! А у нас что? Болото! Болото оппортунизма!

Когда же, наконец, у главрежа появилось свободное время, к нему подошел помреж:

— Сергей Павлович, Мушкетского кем заменим?

— А что с ним?

— В Москву поехал, в «Современник» поступать…

— Какого вы мнения об этом самом Левашове?

— Да что сказать… Ничего плохого не скажешь… Деловит, инициативен. Инициативы у него на десятерых хватит, так и высматривает, кого бы кругом пальца обвести! Носом чует, подлец, где что плохо положено! И не чтоб личные свои цели преследовал, просто удовольствие ему человека обставить, чтоб, значит, ушами не хлопал! Таких ловкачей, по-моему, на свет еще не родилось. Все бы ему комбинировать: шило на мыло, ложку на лодку…

— И успешно?

— А как же! Потому — нахал, совести ни капли не имеет. Вытаращит глаза и хоть бы что… не сморгнет! А уж пролаза такой, что понадобься ему, к примеру, хоть сам министр, а в кабинет не пускают — он в квартиру пролезет… сквозь любую мышиную норку прошмыгнет.

— Как же ему удается?

— Да у него везде дружок на дружке! Они ведь, мошенники эти, так друг к дружке и тянутся, как рыбак к рыбаку. Рука руку моет: ты — мне, я — тебе. Только знают перезваниваются: «Здорово, Саша! Привет, Петька! Как у тебя насчет того, этого?» Все такие жучки между собой сцеплены, круговая порука у них. Вот читал я недавно одну книжку про итальянских бандитов, называемых мафия…

— Хорошо. А как он насчет морали?

— Это вы про баб, что ли? Зверь! В любом городе бабенки эти непутевые: секретарши, кладовщицы, администраторши разные — все у них на крючке! Мозги им заправит, наобещает, заговорит, обдурит — они и готовы! Из себя он парень видный, одет, как растратчик, постоянно на взводе…

— Значит, в смысле зелья неустойчив?

— Устойчив, как штык, хоть никогда не просыхает! Пьет как лошадь, а всегда ни в одном глазу! Впился! Потому как у них, у жулья этого, шагу не делается без бутылки — «пузырь» по-ихнему! У них что гвоздь, что бульдозер — все в одной цене: «Станови пузырь!» — и шабаш!

— И никогда не попадался?

— Где там! ОБХСС сколько лет по нем тоскует, а уколупнуть не может! Видят его махинации, начнут статью подводить — вывернется как вьюн. Ихний полковник на пенсию уходил, так сильно горевал: «Одну, говорит, я святую обязанность не выполнил: тебя, Левашов, от общества не изолировал!»

— А он?

— А ему что? Ухмыляется себе… Совести у него нету, стыда и подавно. Полковнику даже спиннинг японский приподнес, хоть тот и не взял. Насчет угодить начальству он — он ходо-ок! Запчасти там, дубленку для самого, парчу, норку для супруги, гитару для детишек из-под земли выроет, только мигни!

— Ладно. Значит, насчет Левашова ясно. Так и решим!.. Подготовьте к завтрему приказ… Нам толковые снабженцы как воздух нужны!

Наша бригада грузчиков была взволнована.

В обеденный перерыв, собравшись у ворот родного мясокомбината, мы провели летучее собрание.

— Стыдно, братцы, сказать, — начал бригадир Петька Гусь, — но среди нас объявился вор… Похититель продукции! Налицо уже два случая хищения — как в виде колбасы, так и полуфабриката…

— Позор! — сказал старейший грузчик дядя Вася. — Сколько лет работаю на этом предприятии, но такого не наблюдал!.. Где его рабочая честь, где совесть? Подумал бы, у кого ворует? У своего же друга и брата, такого же трудящего…

— Да, насчет совести у нас пока слабовато, — вздохнул Иван, недавно отбывший срок. — Материальный уровень возрос, ничего не скажешь, а совесть отстает… Воспитывают нас, воспитывают… И по телевизору, и в других местах… А все без толку!

— Может, со стороны кто, не наш?

— Исключается, — сказал бригадир. — Тут нужно все ходы-выходы знать… Свой, гад!

— Пережитки сильны! — начал рассуждать бывший интеллигент по прозвищу Кандидат. — Недаром по статистике самый высокий процент преступности — среди людей с низшим образованием…

— А может, ты и упер! — обиделся самый молодой из нас Валерка. — Тоже мне — интеллигент! (Нервы у Валерки истрепаны в борьбе с различными организациями, безуспешно пытавшимися заставить его доучиться до восьмого класса.)

— Этого я себе не позволю, — спокойно возразил Кандидат. — У меня исключительно сильно развито чувство локтя. Я и с наукой разошелся по причине своего бескорыстия, альтруизма. Потому что всегда был готов отдать последнюю копейку, чтобы «сообразить» с любым встречным!

— Интеллигенты не воруют, — поддержал его дядя Вася. — У них кишка тонка.

— А все начальство виновато! — сказал Митрюшкин. — Не может наладить производство, чтоб не было текучести кадров. Берут всех без разбору, отсюда и воровство!.. За границей такого начальства не бывает.

— Плохо борются с воровством, — подтвердил выходец из деревни Николай. — Ему бы, негодяю, руки отрубить, а то — товарищеские суды, то да се. Вот бывалоча у нас в деревне…

— Знаю вас, деревню! — обиделся почему-то Иван. — Деревенские черти и воруют! Дорвутся до городской колбасы, себя не помнют!

— Товарищи! Товарищи! — воскликнул Кандидат. — Спокойней! Видите, в чем тлетворное влияние воровства! Здоровый коллектив начинает разлагаться в связи со взаимными подозрениями, недоверием… Прав был великий педагог Макаренко…

— Мы и без Макаренки знаем! — хмуро оборвал его бригадир. — Нам бы только его, змея, уличить, мы бы ему такую педагогику устроили — воспитали бы лучше всякой прокуратуры!.. Айда на место, следствие наведем!

Мы обогнули территорию комбината и зашли в густые кусты, прилегающие к высокому забору.

— Где ты перекидывал? — спросил бригадир пострадавшего Валерку.

— Вот тут, — показал Валерка. — Возле этого кривого столба, я всегда тут перекидываю.

Остальные шарили по кустам.

— Сюда, сюда! — раздался чей-то крик. — Нашел! Вот кости обглоданные, газета… И собачьих следов полно!

Бригадир поднял газету и показал Валерке:

— В эту заворачивал?

— Она! — обрадовался Валерка. — Вот и статейка, которую я тогда читал: «Нет — мелким хищениям!»

Бригадир успокоился.

— Значит, никакого воровства не было… Собаки добрались до твоей продукции, а с них какой спрос?.. Кто же, салага, в газету заворачивает?

— И зачем с костями берешь? — спросил дядя Вася. — Это нехай в магазине дают с костями, а ты обязан выносить продукцию чистую, первого сорта! Не ронять марку перед потребителем!

— Спешил я, боялся! — смутился Валерка.

— Молодой еще, — поддержал его бригадир. — Нервная система неустойчивая… Ничего, научишься, нервы укрепятся…

— Ну и начальство у нас! — ворчал Митрюшкин. — Распустило собак, скоро из рук выхватывать будут. За границей ни за что не потерпели бы собак в таком количестве!

— Хрен с ними, с собаками, — ликовал Кандидат. — Главное-то что? Главное, коллектив у нас здоровый — вот что дорого!

Мы успокоились и, собрав оставшуюся от завтрака посуду, дружной, сплоченной группой направились на обед к гастроному.

Теперь я расскажу, как с меня сняли голову. Кто снял? Люди, кто же еще! Не дикие же звери… Я расскажу все по порядку, это вам пригодится для жизни…

Словом, вызывает меня директор торга, вы его знаете, гонору в нем хватит на ревизора Минторга и еще останется! Это, как говорится, медицинский факт! Вызывает и начинает устраивать всякие истерики: как же так, везде, видите ли, внедряют перестройку, а у нас образцовый торг, а образцовый торг прямо-таки жить не может без этих самых перестроек и ускорений! Все внедряют, а мы — нет! Это скандал! Это кошмар!

И дает указание: перестройся!

Сначала я хотел отказаться, а потом думаю: а почему бы нет? Если вам так хочется перестройки, если вы без нее спать не можете, пусть будет по-вашему!

Тут я развернул такое ускорение, дай бог всякому, вы же меня знаете!

Короче говоря, задумал я новый аттракцион, я хотел сказать — новое мероприятие: объявили среди домашних хозяек модный и наипрестижнейший современный конкурс, называется «Эликсир долголетия», хе-хе-хе, ни за что не догадаетесь, вы думаете, это какой-нибудь там женьшень, ничего подобного, это — простое молоко, и даже не молоко, а блюда из молока.

Вы думаете, это все? Как бы не так, черта с два! Каждое мероприятие надо организовать! Вдруг домашние хозяйки не придут со своими молочными блюдами!.. Вы же знаете нашу публику, как она дисциплинированно посещает мероприятия: то, видите ли, по телевидению передача хорошая, то, наоборот, во дворе погода плохая, то в очереди за горчицей, стержнями для авторучек или иным дефицитом… Домохозяйки, пусть они сами по себе как хотят, а я все предусмотрел: звоню Казбулату Мисостовичу, вы его знаете, шеф-повар из ресторана «Москва». Говорю: «Дорогой, так и так, домашние хозяйки народ консервативный, они отварят картошку или кашу, а молочные блюда — это вещь тонкая… А мы уж с телевидения пригласили… Словом, приготовь эти самые молочные блюда!..» Вы думаете, он вам так сразу и согласился? Как бы не так, черта с два! Когда он почует, что где-то запахло монетой, вымотает из вас все жилы… Одним словом, мы с ним поладили! Казбулат Мисостович сразу сделал свое дело, а я — свое: привлек кое-каких продавщиц. «Тома, — говорю, — вот тебе запеканочка, не забудь название: «Лакомка». А по должности ты временно фрезеровщица с металлургического, получишь первую премию — четвертак и грамоту, четвертак отдашь мне для Казбулата Мисостовича, а грамоту можешь оставить себе. А ты, Зоя, объявляешься маляром, вот тебе торт, название «Семейный сувенир», получишь Гран-при, деньги — Казбулат Мисостовичу, грамоту — себе. Что из того, что не домохозяйка, выйдешь замуж, такая еще будешь домохозяйка, что ой-ой-ой… Покажи грамоту своему жениху, он придет в восторг, я мужчин знаю, все они любят хорошо покушать… Ну, если кто не желает участвовать в мероприятиях, тот всегда может подыскать себе другую работу, где его не будут обременять, например, начальником главка или еще кем…»

Короче говоря, начинается конкурс, сидит авторитетное жюри, председатель сама Нина Федоровна из винного отдела, телемальчики наставили телескопы, объявили, что нужно, и вдруг, можете себе представить, вылезают на передний план две девушки, неизвестно, кто такие. «Девушки, — говорю, — если вы думаете, что здесь происходит проба на должность кинозвезды в «Мосфильме», то вы глубоко ошибаетесь, здесь происходит серьезное мероприятие, так что прошу вас в сторонку…» А они суют мне под нос какие-то коробки и заявляют, что принесли молочные блюда! Нет, вы можете представить, какая наглость развилась у некоторых молодых людей! Но я себе думаю: два человека из посторонней публики конкурса еще не сорвут, валяйте, показывайте свои достижения, и дело с концом! Так вы думаете, их оказалось только две? Поперли, как Макаров, Давыдов, Стариков, Быков и прочие московские армейцы! Я уж с ними боролся и так и эдак! «Клавдия Савиновна, соседушка, поимейте, — говорю, — совесть, пройдите вон в тот отдел, там поступили морковные котлеты — лучшее средство от склероза, а по телевидению вам показываться уже поздно, ей-богу…» Но разве ж сейчас люди! Это ж дикари!

Короче говоря, покупатели учинили такой демарш и обструкцию или, по-научному, гвалт и базар, что все премии пришлось присудить совершенно незнакомым людям. Как бы вы их не выплатили, хотел бы я знать?

А теперь этот разбойник Казбулат Мисостович ежедневно жаждет моей крови, то есть, вы понимаете, не крови, а своих кровных сорока пяти рублей, которые, между нами говоря, он честно заработал, я ж не какой-нибудь жулик, я могу войти в его положение? Но что я могу поделать, где я возьму эти сорок пять рублей?!

Из своей зарплаты? Ах, какие вы широкие!

Вот и перестройся с нашим директором торга, с этим Казбулатом да со всякой посторонней публикой.

Кто ж тут, спрошу я вас, виноват?

Мы с Васькой пахали отдельный клин далеко от полевого стана. Жили в палатке, будто туристы, только вот с кое-какими харчами да с водой были перебои.

Раз на горизонте заклубилась пыль.

— Автолавка жмет! — обрадовался Васька. — Сейчас лимонадом запасемся.

Но это оказалась не автолавка, а фургон «Союзпечати». Из него вылезла знакомая нам киоскерша Лидочка и сказала:

— Мальчики, выбирайте себе какие газеты-журналы, да не копайтесь, мне еще надо в десять мест поспеть!

Свежей почты не было, и мы хотели купить по какой-нибудь старой газетке, чтобы отвязаться, но Лидочка сказала, что не за этим перлась в такую даль.

Тут Ваське показалось, что Лидочка как-то особенно на него взглядывает, и он для форсу купил том писателя Чехова за три рубля пятьдесят копеек, недовыкупленный выбывшим куда-то подписчиком, и в нагрузку книжонку «Анатомия кошки».

Чтобы не отстать от Васьки, а также для поднятия своего авторитету, я купил толстую книжку «Эстетика» за шесть рублей.

Вечером, когда я лег спать, Васька разжег посильнее костер и стал читать писателя Чехова. Он читал почти до утра и невыносимо ржал. Потом весь день клевал носом и чуть не сваливался на землю.

В середине дня к нам опять приехала машина. Из нее вылез толстый дядька в белом халате:

— Зубы, ребятки, будем вставлять? Обслуживание на местах! Забота о тех, кто в поле!

У Васьки вместо одного зуба была дырка, которая получилась еще зимой, когда Васька ходил в гости в соседнюю деревню Сапожиху помогать праздновать какой-то ихний праздник.

Толстый дядька сделал смерок с этой дырки и велел Ваське после пахоты приехать в район, где ему сделают новый смерок.

Потом, часа через два, приехал портной из районного ателье. Мы с Васькой заказали по модному костюму: он — синий, я — коричневый. Портной обмерил нас вдоль и поперек и тоже велел приезжать в район, где нас, мол, вновь обмерят и, быть может, даже сошьют костюмы, если мы сами достанем материал.

Васька совсем загордился и высказал мысль, что завтра к нам должны приехать артистки. Потом он мечтал, как вставит золотой зуб, наденет синий костюм и пойдет с Лидочкой гулять в клуб, а по дороге будут разговаривать насчет сочинений писателя Чехова и вволю пить газводу.

В эту ночь он спал как убитый. А чуть свет вместо балерин примчался помятый артист из Дома Культуры и с ходу завопил: «Дайте мне грогу стакан!» Грог у нас не водился, зато артист выдул весь термос родниковой воды и доел наш пакетный суп. Потом заявился какой-то малый в очках и сказал, что прочтет лекцию о спорте. Мы лекцию послушали бы с удовольствием, но нужно было пахать. Васька только спросил: правда ли, что есть такие тракторы, которые оборудованы ведерными термосами для воды, и что верблюд может целый месяц за водой никуда не шнырять — горб почище термоса. Малый сказал, что этого не знает и пусть кто-нибудь распишется в путевке. Но от лекции все-таки была польза, потому что лектор уступил нам бутылку сока. Не успели теплую жижу испить — прикатил на своем «газике» сам профсоюзный вождь.

— Ну как, ребятки? — еще издали закричал он. — Все в порядке? Обслуживание на высоте?

— Спасибо, Иван Кузьмич! — ответили мы. — На высоте! Только вот кваску когда подвезете?

Вождь поглядел на нас так, что нам стало неудобно.

— Эх вы! — укоризненно сказал он. — До чего ж люди могут обнаглеть, а? Им и портного, и зубного, и то, и се, а они уж и на шею готовы взлезть. Может, вас с ложечки кока-колой поить, а? Или еще краковяк отмочить?

И вождь уехал, всем своим видом показывая, что ему даже глядеть на нас противно.

Пришлось мне самому сесть на велосипед и смотаться за пятнадцать километров в село. Там в озере и набрал две канистры воды — теплой, мутной, но, кажется, мокрой. Заодно искупался.

В общем-то, пахоту мы закончили досрочно, несмотря на то, что к нам приезжали еще юрист-консультант, один парень, который умеет проводить сеанс одновременной игры в шахматы, механик по игральным автоматам, врач-геронтолог и старушка из госстраха агитировать застраховать свою жизнь и имущество на случай пожара или наводнения.

— Чиликин, где отчет? Опять не сделан? Сколько раз обещал! Нет, такого я не взял бы в разведку!

— В какую разведку?

— Ну, обыкновенную… в какую ходят!

— Так то разведчики ходят. А разве ты разведчик?

— Нет, но если был бы, то тебя бы не взял, понятно?

— Понятно. А почему?

— Потому что не годишься!

— Странно. Почему не гожусь?

— Тебе доверить нельзя!

— Интересно. А почему я должен идти с тобой в разведку? Может, я сам не хочу. У меня характер тихий, добродушный. Я по кустам не люблю лазать — змей боюсь.

— Тем более. И прекрати разговор!

— Ладно. Но только я не понимаю, почему все-таки мне нельзя! Может, сейчас у меня не заметен талант чего-нибудь такого разведывать, а потом прорежется. Мало ли случаев?

— Ну и хорошо!

— То-то! А почему ты решил, что будешь там распоряжаться: кого брать, кого не брать?

— Пойми: это выражение такое!

— Выражение! Если выражение, тогда конечно. А кто так выражается?

— Все!

— Ну нет, не все. Это, наверное, только настоящие разведчики так выражаются, а ты все-таки не разведчик?

— Не разведчик! Отвяжись!

— Оно и видно. Ты даже военных порядков не знаешь. Там если прикажут: «Взять с собой Чиликина!» — то без звука и возьмешь как миленький!

— Что ты ко мне пристал?

— Я не пристал. Только дисциплина, брат, она для всех обязательна! Непонятно, с чего ты решил, что будешь командовать? Может, я буду? Это еще неизвестно. И тогда я сам тебя не возьму!

— И прекрасно! Отойди от стола, дай работать!

— Работай, я не мешаю. Все-таки ты лучше бы подумал: а самого тебя возьмут?

— Замолчи!

— Замолчать я могу! Хотя думаю, что тебя самого не возьмут. Там нужен человек крепкий, мужественный — сибиряки, одним словом! А ты прошлый раз, когда на капусту посылали, запыхался весь, посинел. Вот у меня, между прочим, значок ГТО есть, значит, у меня шансов…

— Ты отстанешь или нет?

— Отстану-отстану, не кипятись. Вот видишь, и выдержки у тебя нет, хладнокровия. Я, например, ничуть не волнуюсь, хоть меня и не берешь. Пожалуй, я сам с тобой не пойду, мало ли что?

— Ты замолчишь, гад?

— Не давай волю рукам, не давай! Пусти! Галстук вон помял. Рукоприкладством тут не поможешь! Остынь! Нервишки слабые! Даже удивительно, чего ты в разведку захотел?.. Что с тобой? На, выпей водички. Валидолу, может?

— Уй-ди!

— Слабак ты. Где уж тебе в разведку! Нет, такого я ни за что бы не взял!

Через двор идет председатель домового товарищеского суда Очумелов в новом болоньевом плаще, доставшемся от внука, и с папкой в руках. За ним шагает рыжий активист с футбольным мячом, конфискованным у мальчишек.

Открытые по случаю жары окна многоэтажных корпусов глядят уныло, и только из одного вырывается истошный вопль запущенного на всю мощность магнитофона: «Остановите музыку!»

Под окном толпится народ.

В центре толпы стоит человек в полосатых пижамных штанах и фетровой шляпе, подняв вверх правую руку.

В этом человеке Очумелов узнает бывшего зав. кадрами Хрюкина.

— По какому случаю тут? — спрашивает Очумелов, врезаясь в толпу.

— Да вот вышел я на скамеечку кислородом подышать, — начинает Хрюкин, брызгая слюной. — Врачи рекомендуют для общего омоложения организма. А этот подлец ревет, аж уши лопаются! Я человек, тридцать лет проработавший!.. Если каждый будет у меня под ухом такой шум устраивать, то лучше не жить на свете!

— Гм!.. Хорошо… — говорит Очумелов строго, кашляя и шевеля бровями. — Чье это окно?

— Это, кажись, художника. Косматый такой.

— А, знаю! — обрадовался Очумелов. — Который каждое утро вокруг квартала бегает в синих обтянутых штанах? Я этого так не оставлю, я ему покажу кузькину мать! Пора обратить внимание на подонков, не желающих подчиняться постановлениям! Как выселят его, мерзавца, по статье «за невозможностью совместного проживания», узнает он от меня, что значит «Остановите музыку!» и прочая порнография! Я ему покажу синие штаны! Давно добираюсь! Я уже наводил справки об выселении его как тунеядца. А там говорят: член творческого союза, работает дома… Порядки, а? А он вон что творит!

— Небось, навел полну квартиру разных голых натурщиц, — завистливо вздохнул какой-то пенсионер, провожая пристальным взглядом идущую через двор девицу в джинсовом костюме, туго облегающем ее пышную фигуру.

— Елдырин! — обращается председатель товарищеского суда к рыжему активисту. — Немедленно составляй заявление, обойди квартиры и собери побольше подписей!

— Да это не у художника, а у самой товарища Жигаловой! — говорит кто-то из толпы.

— Товарища Жигаловой?! Гм… Помоги-ка, Елдырин, снять плащ. Ужас, как жарко. Должно полагать, перед дождем… Одного только я не понимаю, чем тебе музыка помешала? — обращается Очумелов к Хрюкину. — По закону до одиннадцати вечера каждый гражданин имеет право играть на любом музыкальном инструменте, в том числе — на магнитофоне. Ты, должно быть, поругался с женой, а теперь ищешь, на ком зло сорвать. Известный народ! Знаю вас, склочников! Только бы анонимки писать да кляузы разводить!

— Нет, это не у Жигаловой! — глубокомысленно замечает рыжий общественник. — Будет она «Остановите музыку!» заводить, ей авторитет не позволит.

— Это ты верно знаешь?

— Верно!

— Я и сам знаю! У товарища Жигаловой, надо полагать, все записи — классические: Чайковский, Шульженко, Шопенгауэр там. А это черт знает что! Абстракционизм какой-то, подлость одна! Ты, Елдырин, дела этого не откладывай. Нужно проучить! А то напялит синие штаны…

— А может, и у Жигаловой, — думает вслух активист. — Недавно видел, ей вроде бы какие-то пластинки на дом несли из «Мелодии».

— Конечно, у Жигаловой, — говорит голос из толпы.

— Гм.. Помоги-ка, брат Елдырин, надеть плащ. Что-то ветром подуло. Знобит. А вы, граждане, расходитесь. Нечего под чужими окнами толпиться, совесть надо иметь! У товарища Жигаловой, может, юбилей какой отмечается, а вы тут таращитесь, ушами хлопаете, как на сельской свадьбе!

— Вон домработница жигаловская идет, ее спросим! Эй, Прохоровна! Поди-ка, милая, сюда!.. Это твоя хозяйка музыку заводит?

— Выдумал! Она отродясь никакой музыки терпеть не может!

— И спрашивать тут долго нечего, — говорит Очумелов. — Художник нарушает! Что тут долго разговаривать! Выселить и — все! Оргии тут, понимаешь, развел!

— Это не она, — продолжает Прохоровна. — Это сынок ее, что намедни приехал. Какой день колобродит — в честь, значит, своего прибытия вновь под родительский кров. Не поспеваю за бутылками бегать. Навел дружков, девок. Того гляди — нижний потолок обрушат! Страсть!

— Значит, сынок ихний приехали! Валера? — спрашивает Очумелов, и все лицо его заливается улыбкой умиления. — Ишь ты, а я и не знал! Погостить приехали?

— Приедешь, ежели из третьего института по шее вежливо сопроводили, — хмуро отвечает Прохоровна.

— Ишь ты. Соскучился по мамаше!.. А я ведь, к стыду, и не знал!.. Так это он веселится? Очень рад… Оригинальная мелодия «Остановите музыку!», а? И идейная: «С другим танцует девушка моя»! Чувствуется столичная культура: баховское что-то!

Прохоровна, не отвечая, ковыляет с тяжелой кошелкой к подъезду.

— А до этого космополита я еще доберусь! Я ему покажу — синие штаны! — грозит Очумелов и, запахивая плащ, продолжает свой путь по двору.

Понедельник. Вчера весь день анализировали с Валерьянычем причины неудачи вчерашней рыбалки. Самое главное — избалованность рыбы, закормленной всевозможными приманками.

Анастасия, которую шеф, несмотря на протесты, воткнул в наш отдел вместе со столом, шипела, что мы якобы мешаем ей своими разговорами мудрить на микрокалькуляторе. Прав был любимый писатель: среди извечных и бесчисленных врагов рыболова вздорные, глупые бабы наиболее невыносимы!

Составили с Валерьянычем заговор, имеющий целью выселить ее в машбюро, чтобы не мешала работать над проектом, который вторую неделю висит на нашей шее, и уже заявился по этому поводу представитель заказчика — малосимпатичная личность с красным носом, погруженная в мелочные служебные интересы, равнодушная к туризму и рыболовству.

В связи с тем, что понедельник — день тяжелый, за проект не принимались, несмотря на понукания шефа. Между прочим, вчера он своей кривой несбалансированной удочкой выудил трех громадных лещей! Наше предложение выправить удилище он отверг: мол, привык к такому, чем проявил присущую ему косность, ненависть ко всему живому и прогрессивному! Что касается лещей, то по таинственным законам рыболовства временное случайное везение типично для новичков и дилетантов. На везенье нельзя полагаться, необходимо искать оптимальные методы!

Вторник. Только хотели приниматься за проект, как позвонила знакомая девушка из «Спорттоваров» и сообщила, что поступили наконец-то пружинные весы для взвешивания пойманной рыбы. Я был командирован в очередь, где собрал множество полезной рыболовной информации.

Весы великолепны и вызвали большой интерес всех сотрудников, даже не связанных с рыбалкой. Ходили по всем кабинетам, взвешивая всякие мелкие предметы: расчески, авторучки, пудреницы и проч. Плохо одно: самый большой вес, который они берут, — полпуда, так что более крупную рыбу придется взвешивать каким-либо другим способом.

Шеф тоже присутствовал при демонстрации, но интереса к весам не проявил и весьма кислым тоном приказал идти работать.

Да, в наш век перегрузок рыбалка — единственный способ спасения от психологического стресса.

До конца дня потели над проектом. Напряженный мозг родил побочную идею: все дело в горохе! Горох, сваренный обычным способом, по консистенции не удовлетворяет вкусам рыбы, необходимо варить его под давлением в автоклаве, который можно заказать знакомому слесарю.

Идея автоклава встретила горячую поддержку Валерьяныча. Он, в свою очередь, предложил идею: присвоить шефу кличку Дикарь за склонность к первобытным орудиям лова, свирепый нрав, общую дикость и некоммуникабельность. Утверждение завтра пустим в народ!

Среда. Гнули горб над проектом, одновременно стараясь дозвониться в мастерскую слесарю, который где-то гулял. Дозвонились только во второй половине дня: цена — червонец, деньги — немедленно. Ходили с сумой по всем кабинетам, пока не набрали нужной суммы, затем Валерьяныч под предлогом острой зубной боли был командирован к слесарю.

Приходил знакомый мальчик, принес дождевых червей. Надо же столкнуться в коридоре с шефом! Его святейшество лично соизволил указать на нежелательность здесь посторонних. Говорят, в армии он служил старшиной: отсюда — привычка орать по каждому пустяку.

Столкновение с Анастасией по поводу червей. Для нормальной жизнедеятельности необходимо их содержать в грунте. Когда я взял немного грунта из горшка с геранью, бесполезно торчавшего на подоконнике, она подняла крик: оказывается, комнатные цветы ее хобби. Заметил ей, что герань — символ мещанства. Между прочим, ей и слова не сказали, когда она несколько дней содержала в аквариуме хомяка, который является распространителем туляремии и укусил меня за палец. Чем заниматься ненужными цветками, лучше следила бы за ошибками в своих расчетах!

Неизвестно, чем бы окончился наш разговор, но тут Валерьяныч принес автоклав. Прекрасная штука! Испробовать его сразу не было возможности из-за отсутствия гороха, и вдобавок опять появился красноносый тип — толкач, ныл и канючил. Автоклав пришлось запереть до завтра в сейф.

Четверг. Автоклав работает безукоризненно! Производили эксперименты с двумя сортами гороха. Консистенция получается такая нежная, что почти весь горох съели сами. На этой почве помирились с Анастасией: угостили ее горохом, она подобрела и пообещала принести нам губной помады, необходимой для подкрашивания хлебной насадки (см. Сабанеев и др.). Таким образом, рыбалка способствует смягчению нравов, установлению дружеских контактов, коммуникабельности — наглядный факт!

Впереди уже забрезжили выходные дни, наблюдается общее оживление. В наш кабинет началось паломничество других рыболовов, так как мы вывесили на стену уникальную карту водоемов области — предмет всеобщей зависти, хранимый нами в сейфе. Однако вскоре сюда вломился Дикарь и приказал карту снять, заявив в повышенных тонах: здесь не клуб рыболовов, а пока учреждение. Тоже — остряк! Вот пример мелочной опеки, с которой безуспешно борются! За его спиной маячил красноносый демагог-заказчик, что-то нашептывал.

Психи могут вопить, сколько им заблагорассудится. Как гласит пропись: «Мы — не рабы, рабы — не мы».

Кличка Дикарь одобрена массой.

Пятница. День, можно сказать, нерабочий. Все помыслы устремлены на завтрашний выходной. Вообще, следовало бы пятницу объявить днем не полностью рабочим, а как бы подготовительным к субботе и воскресенью.

Звонила знакомая девушка из рыночного ларька — поступил жмых, незаменимое средство прикормки. На рынок был откомандирован Валерьяныч, а я принял на себя повышенное обязательство наловить мух для ужения нахлыстом. Результат незначительный. Было поймано и заключено в спичечный коробок одиннадцать мух. Анастасия вносила посильную лепту, корректируя мои действия и указывая спрятавшуюся дичь. Интересно, куда подевались в наше время мухи? В домах моли летают целыми роями, съели за зиму мой рыболовный свитер, а мух нет… Вот еще одно роковое следствие нарушения экологического баланса в связи с химизацией: полезные существа вымирают! За ними наступит очередь рыбы, страдающей от бескормицы и сужения кормовой базы. Сегодня, идя на работу, завернул во двор к мусорным ящикам: они оказались засыпанными какой-то химической дрянью и — ни одной мухи! Не исключено, что в будущем придется покупать за валюту и ввозить экзотическое вещество — муху!

Выловив у себя мушиное поголовье, отправился по другим кабинетам. В это время к моему столу подобрался красноносый; желая прикурить, открыл коробок, и все мухи удрали! Не учреждение, а проходной двор! Между прочим, какой был крик, когда приходил по делу скромный мальчик с червями, а посторонние нахалы рыщут по всем кабинетам, открывают чужие коробки, и — ничего!

Понедельник. Анализировали причины неудачи нашей рыбалки и необъяснимого везения Дикаря: он на наших глазах выудил леща и сазана! Подосланному к нему лазутчику, в лице знакомого мальчика, удалось похитить образцы насадок. Подвергли их всестороннему обонятельно-вкусовому анализу: ничего особенного! Впрочем, он — не спортсмен, а промышленник: такая ловля не что иное, как хищничество, и ведет к истощению водоемов. Подобных типов надо штрафовать! Да и характер у него неспортивный: отсутствует рыбацкая солидарность. Сегодня вызвал нас и хамски заявил: если вы не хотите работать, можете всецело посвятить себя рыболовству! Мы с пренебрежением отнеслись к его бессильным угрозам: рыбалка все-таки здорово воспитывает выдержку и хладнокровие!

Слесарь, который делал автоклав, предлагает за десятку сделать разборную походную коптильню для копчения на месте излишков улова. Сегодня после перерыва Валерьяныч назначил с ним встречу.

Приступили к написанию статьи в защиту родной природы. Основная мысль: во всех учреждениях создать рыболовные секции с освобожденным председателем, со своим расчетным счетом в Госбанке и собственной техбазой. Красноносый заглядывал в дверь, но войти не решился. Подождет: нельзя замыкаться в узковедомственных рамках, общественные интересы превыше всего.

По непроверенным данным, наше учреждение хотят перевести на Дальний Восток: вот где рыбалка!

Свадебный обряд подходил к концу.

— А теперь припомним народные традиции! — провозгласил штатный загсовский распорядитель. — Ну-ка, женишок, ясен сокол, добрый молодец, покажь силушку богатырскую да удаль молодецкую!

Он приволок толстое суковатое полено и топор.

«Добрый молодец», залившись девичьим румянцем, тряхнул длинными лондоновыми локонами, оправил на груди бижутерию, подтянул браслетку, тюкнул… Топор отпрыгнул, а полено осталось невредимым.

— Слаб в коленках! — констатировала невеста, широкоплечая, со значком первого разряда по самбо и в импортном вельветовом костюме, в который чудом влезла ее могучая боксерская фигура.

— Эх, молодежь! — воскликнул женихов отец, выхватил у сына топор и, молодецки размахнувшись, ахнул полено так, что оно вмиг разлетелось на две половинки.

— Где им уметь… — оправдывался он, возвращая топор распорядителю. — Все физики пошли да лирики… Опять же кругом благоустройство. Батарею топить не надо.

Женихова мать добавила:

— А чего ему руки уродовать? Хватит, мы помучались… Он ведь у нас в музыкальной школе восемь групп закончил по классу пианины…

Тем временем распорядитель выложил на стол пеленку и большую куклу-голыша:

— А ну, невестушка, белая лебедушка, запеленай ребеночка!

Невеста, едва не выскочив из вельвета, подошла к столу и, схватив одной рукой куклу поперек живота, другой начала резко передвигать ей ноги взад-вперед, будто пробуя заевший рычаг переключателей скоростей.

Невестина мать отняла куклу и стала умело пеленать, приговаривая:

— Откуда ей знать? Мы ее так не воспитывали! Она у нас и слова-то не знает такого — «ребенок». Она все больше по этому, как его, спорту. А пеленки, что? Сейчас, почитай, с пеленок в чемпионки.

Невеста подмигнула друзьям и раскатисто засмеялась. Те дружно поддержали. Особенно развеселилась лучшая невестина подружка — сухопарая девица в импортном свитере с изображением цирковой клоунады. От восторга она чуть не подавилась куском жевательной резинки.

Последним номером распорядитель выставил длинную бутылку с продавленной внутрь пробкой:

— А ну-ка, извлеки!

Бутылку взял женихов отец и с помощью перочинного ножика пытался, поворачивая его и так и этак, зацепить пробку лезвием.

Тут жених решительно выступил вперед, отобрал у отца бутылку и начал оглядываться по сторонам.

— Вот, гляди, годится… — сказала невеста, вынимая из кармана штанов обрезок провода.

— А не короток? — усомнился жених.

— В самый раз! Тупой! — заверила невеста.

Сноровисто свернув провод петлей, жених запустил его в горлышко и взглянул сквозь бутылку на свет, как химик, наблюдающий в колбе привычную реакцию.

— А ее и доставать нечего, — сказал кто-то из зрителей. — Такие длинные бутылки все равно нигде не берут!

Друзья заволновались. Раздались оживленные голоса:

— На Вокзальной берут!

— Там только отечественные, а импортные — шиш…

— Васька в «Стеклотаре» берет!

— Ваську выгнали, сейчас там закрыто!

Жених ловко подцепил пробку петлей, дернул, и она с поцелуйным чмоканьем выскочила из бутылки.

Он победоносно вернулся на свое место и сообщил дружкам:

— Плебеи! Во дворе гастронома новый киоск открыли, там теть Маша берет: гривенник — тебе, остальное — ей на лапу.

— А клевый у тебя старик, — сказала жениху невеста.

— Старик — моща! — согласился жених.

— Значит, так… — решила невеста. — На даче будем жить у твоего старика, а когда родится Катька, отдадим моей маме…

— Когда родится Максим… — застенчиво поправил жених. — Его можно и моей.

— Но! Без лажи! — сурово одернула его невеста, и жених, робко взмахнув длинными ресницами, умолк.

Подружка в клоунском свитере толкнула его в спину:

— А импортные теть Маша берет?

Динамик захрипел марш Мендельсона в переложении для балалаек, невеста дернула жениха за руку и повела к выходу — к новой самостоятельной жизни.

Обеденный перерыв. В буфете ресторана «Минутка» изливают души шеф-повар Кичкин (с отвращением потягивая пиво «Золотой ярлык» местного производства) и буфетчица Райка (она монументально возвышается над стойкой, в грязном халате, при золотых часах, кольцах, серьгах и кулоне).

— Надо же! — визгливо выкрикивает Райка. — Ну до чего же клиент стал бессовестный, ни капельки стыда нет! И скандалят, и жалуются: напитки чересчур недоливаю да разбавляю!.. Крохоборы чертовы! Алкаши!

— Да… Измельчал клиент… — мгновенно соглашается Кичкин. — Действительно, крохоборы, больше никак не назовешь! Взять хотя бы пенсионеров из контроля, что на той неделе ко мне заявились: на аптечных весах порции вешали!.. Даже глядеть было совестно, как они мелочились! Калории подсчитывали, бухгалтерию развели. Потом актик — бац: недовложение жиров — шестьдесят процентов, сметаны — семьдесят процентов, также яиц, сахару и прочей чепухи. Даже компот подсчитывали — сколько я туда сухофруктов недовложил! Вот склеротики полоумные!.. А того не понимают, что если взглянуть на этот вопрос с точки зрения объективизма, то для ихней же пользы делается! Мы с тобой, Раечка, награду заслуживаем от общества, потому — ба-альшую пользу приносим.

— Что-то не пойму… — Райка даже растерялась.

— Сейчас поймешь. Ты с философией знакома?

— А как же! При моей работе за день столько ее наслушаешься. Другой бутылку пива купит, а философию разведет, куда там!

— Я не про ту философию, а про настоящую, — назидательно говорит Кичкин. — Диалектика, например. Чего она гласит? Первое: количество переходит в качество, так?

Райка презрительно усмехается.

— Ты не смейся, — взрывается Кичкин, — а следи за моей мыслью, как буду ее развивать! Какая у нас сейчас главная проблема номер один? Катастрофическое потолщение народу, в основном — женщин, как наиболее глупого полу! Даже, говорят, иностранные интуристы удивляются их толщизне. Хотя, конечно, для кого как: я лично худых баб просто презираю как таковых: не нахожу в них никакого объективного смысла… Однако, согласно новейших достижений анатомической науки, это — палка о двух концах! Она приводит к давлению, антисклерозу, одышкам там… Масло, яйца и прочие жиры — замаскированный яд, хуже водки, называется — избыточная калорийность. От нее внутри организма осаживается в виде осадка холестерин, и — концы! Разрыв аорты! И я лично с этой вредностью борюсь: в моих блюдах и калорийность, и особенно холестерин содержатся в самых минимальных количествах… Можно, сказать, они совсем там отсутствуют…

— Что верно, то верно!

— Да! Ведь наша точка в каком месте расположена? Кругом НИИ, швейпром, банк, сберкасса, персонал сплошь женский, профессия — сидячая, калорийность расходуется слабо. Питайся они на другом объекте, как бы их развезло? А моих фирменных котлет смело ешь хоть десяток — никакого вреда, потому что ни жиров, ни холестерину они не содержат, мясо постное, и мало его, в основном — безвредный хлеб! Жарю их диетически — на пару: в жареной корочке содержится рак, а у меня только для виду жиром сверху смазано, и все! Я всем насильно продлеваю жизнь и здоровье, а они еще недовольны! Сами они ни за что не удержатся по слабости пола.

— Ох, трудно! — вздыхает Райка. — И я сплошь и рядом переедаю.

— Ты не одна. Взять мое семейство: супруга полтора центнера живого веса, дочка Наташенька — около того, несмотря на свой юношеский возраст… Стараются не переесть, мучаются, аж жалость берет, но — без толку… Ведь у меня в квартире два холодильника «ЗИЛ» чем только не набиты…

— Уж представляю…

— Да! Потому что я люблю, когда всего много! Такова особенность моего характера. Теперь в журнальчике «Наука и действительность» обнародована полезная таблица: в одной графе — разные блюда, в другой — сколько в каждой калорий, в третьей — какую домашнюю работу следует произвести, чтобы эти калории в организме ликвидировать как элемент, не дать им осесть в жировую прослойку. Скажем, бутерброды с ветчиной — столько-то калорий: вымыть пол в двух комнатах…

— Ах, как интересно!

— У нас дома этот журнальчик — настольный предмет. Сходит дочка вниз за почтой, сразу начинает искать: подъем и опускание на пятый этаж, какое там блюдо? К примеру, кусок курицы. Сразу — к холодильнику: достает, ест. Супруга белье погладит, тоже глядит: сколько ушло калорий. Что можно употребить без вреда. Так и мигают: то к журналу, то — к холодильнику. Даже нижний сосед спрашивает: «Что это они по моему потолку с утра до ночи ножищами топают, словно в госцирке?»

— И помогло? — хихикает Райка.

— Слабо… Неуклонное превышение привеса наблюдается у обеих. Должно, ошибочка вкралась в эту таблицу… На моем объекте они могли бы питаться безо всякой таблицы, потому диалектика гласит: от недовложения количества изменяется качество. В данном случае, в сторону улучшения: пропадает толщизна, одышка…

— Как интересно! Ну и философия!

— А теперь берем ту же диалектику применительно к тебе и проблеме пьянки и вообще алкоголизма! Борются — борются, а все тоже без толку!.. А ты являешься первым борцом за трезвенность! Если напиток не разбавлен, то клиент от него может учинить мелкое хулиганство по Указу… А тут он пьет-пьет, а все — трезвый! Потратит всю заначку и идет домой чинно-благородно…

— Да ведь не ценют! — взрывается Райка. — Завидывают! Ну, подумаешь, недолила, разбавила. И вот с пацана за пузырь четвертак взяла. Сегодня пацан зовет меня «теть Раей», а завтра Раечкой. Да и риск должен оплачиваться… Какие кругом злые людишки. Даже свои сотрудники завидывают, будто я навару много имею…

— Теперь о наваре. Прослеживай мою мысль, не теряй нить! Тут тоже количество переходит в качество. Количество навару сильно улучшает жизненное качество: серванты там, сервизы и прочая такая чепуха. А как это качество чересчур сильно улучшится, диалектика опять гласит: переход из одного состояния в другое!.. Как это понимать? Поясню на примере Ивана из Потребсоюза: триста пятьдесят золотых царских монет суд у него конфисковал, не считая других ювизделии и прочего ширпотреба! Ведь сколько человек бился, монеты эти у разных старушонок по одной собрать, не считая вложенных материальных средств! Они могли и пропасть, а тут государство получило как на подносе!.. Это опять же обществу услуга с Ивановой стороны. У самого же качество жизни опять сильно ухудшилось на большой срок. Ничего не поделаешь: круговращение в природе. Берем тебя: сегодня ты вся серьгами обвешалась, а завтра перейдут они из твоей личной в общественную собственность: продадут их другой Райке, а та…

Райка свирепеет:

— Ты не каркай! Не накликай! Серег моих не касайся! Серьги ему помешали! Я их сниму: ищи ОБХСС! Ты лучше скажи, куда дачу свою да «Волгу» денешь, время подойдет.

— Дачу, конечно, спрятать труднее, чем серьги… — волнуется Кичкин. — Вот, говорят, в Японии дачи сплошь разборные: разложил — опять сложил. Наши еще не дошли… А время, оно уже пришло. Указ этот шьют о воровстве, о якобы нетрудовых доходах. Разве ж они нетрудовые! Для пользы людей трудимся. А наш риск должен оплачиваться почище, чем в горячих и вредных цехах… Диалектика, будь она неладна. Как она, уголовная-то песня, гласит: «Эх, зачем нас мама родила…»

Оба погружаются в мрачную задумчивость.

…Тут некоторые толковали, что культмассовая работа в домах отдыха потому отстает, что среди воспитателей, иными словами массовиков, много случайных людей, которых берут без разбору… Я, например, человек не случайный: во многих местах, где разный народ встречается, но такого не видал, как эти граждане отдыхающие, которые вместо организованного отдыха залезут в кусты, филонят там или бродят по всей зоне! К нам приезжает разное старичье, крайне разболтанное, перевоспитанию поддается туго: им все отдыхать, играть в шахматы и прочие азартные игры, а в мероприятиях пускай Пушкин участвует! Например, никто не пожелал разучивать новый современный танец «Телочка», разработанный в НИИ лично Еленой Петровной Марцинниковой с учетом животноводческого профиля нашего дома отдыха! Также не захотели участвовать в аттракционе «Бег в мешках», хотя были приобретены смешные призы с юмором для пожилого возраста: соски, дудки, куклы, валидол, пурген!.. Аттракцион «Влезание за сапогами по намыленному столбу» был сорван, несмотря на производственные затраты по врытию столба, приобретению кирзовых сапог, мыла и прочего! Вызвался влезть один хмырь, но оказался посторонний — с воли, вдобавок сильно поддатый и, конечно, сорвался, свихнув себе шею, а теперь подает на нас в суд за увечье!.. При доставке бригады отдыхающих к месту массового заплыва половина разбежалась из-за слабого наблюдения, а остальные сачковали на берегу, отговариваясь прохладной погодой и неумением плавать… Но из создавшегося положения выход есть: по хорошему с ними все равно не столкуешься, поэтому следует внести в распорядок — поголовное и принудительное участие всех в культмероприятиях согласно методразработкам НИИ и лично Елены Петровны Марцинниковой. А к наиболее злостным филонам и отказчикам применять строгий режим вплоть до урезания нормы питания. Хотя некоторые, кто близко живут, и так свою пайку не съедают: мол, готовят плохо, а сами получают передачки из дому. Такой нарубается домашних пельменей, а потом сидит себе в столовке как король на именинах! И еще нужно запретить свободный выход за территорию, потому что уже были случаи побегов до отбытия полного срока отдыха!

Тюлькин проснулся от того, что кто-то шептал ему в ухо:

— Браток… слышь, что ль… а, браток…

«Жигули» угнали!» — испугался Тюлькин (купленные вчера в комиссионном «Жигули» стояли под окном).

У изголовья маячила какая-то туманная фигура и шептала:

— Не боись… Ханыгин я…

— Какой Ханыгин?

— Ну, это самое… Как тебе растолковать… В общем, — привидение… Призрак, одним словом.

— Какой еще призрак?

— Ну, в общем, призрак Ханыгина, завмага на базаре… Неужто не знаешь? Меня все знают!

— Откуда ты взялся?

— Из «Жигулей». В «Жигулях» нахожусь… Ведь покуда я концы не отдал, это мои были «Жигули»…

— Что врешь! — усомнился начитанный Тюлькин, припомнив истории о привидениях. — Разве в автомобилях могут водиться привидения? Они водятся в за́мках… где произошла какая-нибудь трагедия.

— Так то — в старину, в эпоху феодализма, — пояснил Ханыгин. — А трагедия была! Какая еще трагедия, браток! Я ведь в этих «Жигулях» и помер: трагически! Через нашу продавщицу Зойку. Молодая, только из школы… Поступил вельвет, а она, ни с кем не посоветовавшись, бух его на прилавок, в открытую! Это дефицит-то! Это ж надо быть такой дурой! Ну, покупатель сразу набежал, расхватали в две минуты!.. У нас разве покупатель? Зверь! Так и бродит, как шакал, высматривает, где бы дали дефицит по госцене! Мне как про это дело рассказали, сразу кровь у меня из носу брызнула, и — концы! Погиб, понимаешь, во цвете лет через дуру! Век еще такой нервный: энтээры пошли да обэхаэсы всякие!

— Что ж ты: помер, а бродишь? — подозрительно спросил Тюлькин. — Значит, теперь ты будешь все время в моих «Жигулях» торчать?

— Нет, — успокоил его Ханыгин. — Временно я отпущен… У нас, ежели кто начинает сильно убиваться — по жинке или еще по чем, то администрация, бывает, идет навстречу: отпускает на часок в виде привидения… У меня там блат завелся… Ну, жинка, хрен с ней, проживет, а об «Жигулях» прямо-таки душа разрывается, как попали в твои руки… Нельзя так!

— А что?

— Как что? Ведь это вещь! Каких денег стоит! Прямо скажем — престижная вещь! А ты как с ней обращаешься? Настоящий хозяин разве так обращается с вещами? Оставил на улице и спит, горя мало!

— А что я должен делать?

— Стеречь! — убежденно сказал Ханыгин. — Круглосуточно бдительность проявлять! Оно хоть и толкуют, что рождаемость слабая, а подросток этот так и шастает по всем местам цельными косматыми шайками!

— У меня блокатор поставлен!

— Блокатор для них — пара пустяков! Грамотные, сволочи: аксельраты пошли да абитуриенты всякие. Разобьют вещь и бросят, ищи потом! Поэтому ты, друг ситный, покуда гаража нет, установи круглосуточное дежурство. Расписание составь: по каким дням тебе дежурить, по каким — жене, тещу из райцентра выпиши. У старых людей сон плохой, самые подходящие они для этого дела.

— Тещу ни к чему! — сказал Тюлькин, быстро подсаживаясь к окну. — Я лучше сам посмотрю!

— Валяй! — согласился Ханыгин и пропал. Однако через минуту он возник снова:

— Чуть не забыл! У тебя огнестрельное оружие есть? Приобрети! А с голыми руками они тебя не побоятся: самбисты теперь пошли да дзюисты… Ружье — милое дело, только жеканом или там картечью стрелять избегай, отвечать придется… Ну, бывай!

Утром Тюлькин побежал покупать ружье. Оказалось, что предварительно нужно вступить в Союз охотников, уплатив членские взносы и сдав охотминимум.

На оформление в Союз ушло недели две.

В это время Ханыгин появлялся еще два раза, по его совету Тюлькин сменил обивку на более модную и перекрасил «Жигули» в утонченный цвет «золотое руно», хотя поначалу Ханыгин настаивал на черном:

— Пойми! Солидный цвет, престижный! Молодые гаисты с начальством будут путать!.. Ладно, крась «руном»… Одна дамочка про эту «руну» так говорила: сочный цвет, само название приносит счастье. Так-то вот! А уж она, хоть из себя невзрачная, но здорово петрит насчет высшей культуры: на стене у нее модная чеканка, на столе — японские икебанэ, обоих Камю заимела — и коньяк, и книжку! Растворимый кофе пьет и круизы совершает.

Подошел отпуск, и для Тюлькина настало время выполнить свою давнюю мечту — раскатиться на собственных «Жигулях» в гости к теще, упрямо считавшей своего зятя человеком неполноценным.

В бессонных ночах, проводимых с заряженным ружьем у окошка, Тюлькин рисовал себе пленительные картины будущей поездки: рассветы на берегах незнакомых рек с шорохом листвы и пением птиц, довольное лицо тещи, восседавшей на заднем сиденье.

Но однажды под утро явился Ханыгин и зашептал:

— Слышь, друг. Ты, кажись, в поездку собрался? А как поедешь, продумал?

— Чего тут продумывать? Сяду в машину, включу зажигание и…

— Сяду! Сразу видно — не хозяин ты! Не к рукам тебе хорошая вещь! Не кобыла, чтоб сел да поехал! Машина — вещь тонкая, ломкая. Ведь туда, где теща живет, асфальта нету?

— Нету.

— Ну вот! Это значит машину угробить! Не «козел», не трактор, а «Жигули»! Итальянская марка, капризная штучка, а ты ее — по рытвинам да по колдобинам… Не пойдет! Опять же прогнозы сообщают, что дожди ожидаются, движется к нам циклон с острова Цейлон.

— Как же быть?

— Как настоящие хозяева делают. Они прибегают в таких случаях к услугам ж.-д. сети. Стало быть, семейство свое сажай в вагон, хоть мягкий, «Жигули» грузи на платформу и кати спокойненько.

— Так две пересадки! — ужаснулся Тюлькин.

— Ну так что ж. А ежели поломка в дороге… Задний мост — пополам, или аккумулятор сядет? Больше мороки будет! Перегрузишь. Деньжат, конечно, запасай поболе. Своих мало, подзайми где-нибудь: ребятам при перегрузках на лапу давать придется: кому рупь, кому — десятку. А как же! Ты думаешь, тебе одному охота «Жигули» приобрести? Однако на билете сэкономишь, потому что в машине придется сидеть, а то вмиг раскулачат! Охрану-то на поездах отменили! Ружьишко прихвати на всяк случай… Некоторым даже нравится так путешествовать: прямо за рулем можно бутылочку раздавить, и автоинспектор не придерется!

Поразмыслив, Тюлькин так и сделал.

Что ему пришлось пережить во время двух пересадок, мы рассказывать не будем для экономии места.

К тещиному дому он подкатил на своих колесах, а вслед за ним подоспел обещанный циклон, превратив дороги в кисель.

Поэтому отпуск Тюлькин провел так: днем спал, а по ночам стерег машину, так как косматых и технически грамотных аксельратов здесь оказалось даже больше, чем в крупных городах.

За отпуск Ханыгин являлся к Тюлькину только один раз: когда теща изъявила желание съездить в соседнюю деревню в гости к родне.

Ханыгин оказался тут как тут.

— По такой дороге и цыгане не поедут, — шепнул он. — Машину потом за неделю не отмоешь. Невелика барыня, съездит и на автобусе. Нынче автобусное движение хорошее.

После этого теща прозвала Тюлькина Кащеем, имея в виду как его скупость, так и сильно изменившийся внешний вид: от забот Тюлькин похудел, пожелтел, и у него начались трястись руки. Вдобавок он экономил отпускные деньги, предвидя обратный путь с двумя пересадками.

Очутившись, наконец, дома, Тюлькин обнаружил у себя одышку и слабость. Врач прописал ему полный покой.

Этой же ночью к Тюлькину в последний раз явился Ханыгин и спросил:

— Хвораешь? Вижу, что филонить ты, браток, начал, а не ко времени! Сейчас нельзя лежать, энергию нужно проявлять, боевитость! Хлопотать нужно!

— Чего ее проявлять, — вяло возразил Тюлькин. — Хлопотал-хлопотал…

— Вот это да! — удивился Ханыгин. — Да разве то хлопоты? То — не хлопоты, а так… текущие дела! Настоящие хлопоты только начинаются! Гараж требовается сооружать? Требовается! Значит, хлопочи об участке, одновременно запасай стройматериалы: солидная вещь солидного гаража требует! Стройматериалы — дефицит, значит, тебе полагается с нужными людьми связь наладить: есть тут один прораб Валерка, к нему ход ищи, он всякими материалами располагает, потому что тоже на «Жигули» прицеливается, а то и на «Волгу». Денег, значит, запасай поболе! Автомобилист, он какой должен быть? Он, как шмель: туда-сюда сновать, хлопотать…

— Заболел я… — жаловался Тюлькин. — Ослаб…

— Да-а… — вздохнул Ханыгин. — Слабак ты для этого дела! Не зря я там беспокоился, переживал. Своя машина, она большого здоровья требует.

— Впору продать эти «Жигули», — вслух размышлял Тюлькин.

— А что! — обрадовался Ханыгин. — Мысль! Тебе ведь машина, как я понял, зачем требовалась? К теще показаться? Ну вот показался, на хрена она теперь тебе? Больше тебе на ней ездить некуда! Валерке-прорабу и продай: он хорошую копейку на стройматериалах зашиб! И мне спокойней будет, а то там на меня косятся: больно часто отлучаюсь, могут на режим перевести. А как у Валерки «Жигули» окажутся, тут я успокоюсь: у него машина будет как яичко! Хоз-зяин!

После того, как Тюлькин продал машину Валерке-прорабу, крепко обжулившему его при покупке, здоровье его начало поправляться, а призрак Ханыгина больше не являлся.

Через полгода Тюлькин из любопытства зашел к Валерке. «Жигули» стояли в жестяном гараже на колодках, так как колеса, аккумулятор и прочие легкоуносимые детали Валерка хранил у себя в квартире, покуда не завершится строительство другого гаража — каменного, выложенного внутри импортной керамической плиткой.

— Тебе привидение показывалось? — выбрав момент, спросил у Валерки Тюлькин.

— А на фига? — пожал плечами Валерка. — Я ж непьющий. Это вон соседу моему — тому каждую ночь что-нибудь мерещится! А мне даже цветной телевизор посмотреть некогда, не то что привидения: делов хватает! Хорошая вещь, она ухода требует. Вот закончу стройку гаража, нужно сигнализацию проводить, замок ставить, простой не годится, нужен — японский. Кроме того, думаю оборудовать «Жигули» портативным телевизором, холодильником. Ребята как-то толковали насчет кондиционированного воздуха…

Слушая планы Валерки, Тюлькин думал: наконец-то «Жигули» попали к настоящему хозяину… То-то успокоился Ханыгин!

Долгое время Лепешкин был человеком маленьким и никакими особыми правами и привилегиями не располагал.

Но однажды начальство доверило ему номер текущего счета, по которому можно для служебных надобностей заказать телефонный разговор хоть с Москвой, хоть с Кушкой. С оплатой, само собой, из казенного кармана.

Первые полчаса Лепешкин с непривычки как-то робел этим правом пользоваться, потом набрался храбрости и позвонил поставщикам, чтобы выяснить насчет недогруза глины.

Утряся вопрос с глиной, Лепешкин забеспокоился о заводском толкаче Бусалыгине, пропавшем в Батуми и не дающем о себе знать.

Обзвонив батумские гостиницы, Лепешкин нашел-таки Бусалыгина, который оказался вполне живым и сравнительно здоровым. Тот сообщил, что делами пока не занимался, но, случайно оказавшись на выставке комнатного собаководства, познакомился там с одной крошкой, и долго расписывал, какая она из себя, и что он намерен делать в самое ближайшее время.

Закончив разговор с Бусалыгиным, Лепешкин вспомнил, что у него тоже есть знакомая крошка с телефоном, и решил позвонить ей в Одессу — исключительно в служебных целях, чтобы не тратиться на гостиницу в случае командировки. Но выяснилось, что коварная крошка ему изменила, потому что трубку взял мужчина, назвавшийся мужем. Лепешкин не растерялся и, наслаждаясь своей недоступностью, минут десять остроумно интриговал этого типа, щедро наделяя его именами различных животных от «рогатого козла» до «тамбовского волка» включительно.

Потом вспомнил он про свою бывшую жену Лену и сынка Витю, по слухам, успешно одолевающего не то первый, не то второй класс, и позвонил им в Киев. Сынок оказался действительно способным мальчиком и по телефону прочитал ему наизусть много длинных стихотворений. Однако, когда Лена, превратно истолковав звонок Лепешкина, начала намекать на непредусмотренные алиментами подарки, Лепешкин спохватился, что срочные заказы оплачиваются втрое, и разговор прекратил.

Да и рабочий день кончился. Но тут Лепешкину пришло на ум, что если здесь, в Челябинске, уже шесть часов вечера, то в Куйбышеве — пять, в Воронеже — четыре часа. Зато в Южно-Сахалинске уже ночь.

Во все эти города Лепешкин когда-то ездил в командировки и кой-кого там знал.

Чтобы не терять зря времени, Лепешкин не пошел домой ужинать, слегка перекусив завалявшейся в столе корочкой, и снова уселся за телефон.

Во всем районе давно погасли огни, и только одно окно светилось — Лепешкин сидел на своем рабочем месте и кричал в телефонную трубку:

— Неужели? Ну, ты даешь! А почем у вас молодая картошка? А редиска? И у нас одинаково — вот чудеса! А Генка там? Позови его! Ничего, я подожду, пускай кто-нибудь сходит… Генка? Это — Лепешкин беспокоит! Как это какой? Забыл? На рыбалку ездили, я в красных трусах был, вспомнил? То-то! Ну, как жизнь? Молодец! А семья у тебя какая? С супругой мирно живете? А детишки не балуются? Нет детишек? Чего же не заимеете? А кто еще с тобой живет? Бабушка? Передай ей привет! Скажи — Лепешкин привет передает!

Таким образом он обзвонил Аркадак, Сызрань, Грязи…

Среди ночи он переключился на восточные города и добрался до Южно-Сахалинска, где было уже утро, и оживил своим разговором иссохшую душу знакомого болельщика Петьки Гуся, который был командирован туда за тунеядство и теперь чах на чужбине, вдали от родной забегаловки и успехов любимой хоккейной команды.

Наступивший день был выходной, но Лепешкин домой не пошел, так как ни голода, ни усталости не ощущал, наоборот — чувствовал необыкновенный прилив энергии, а мест, куда требовалось срочно позвонить, все прибавлялось.

…Лепешкину вручили счет за телефонные переговоры, и с тех пор наш герой за версту обходил любой телефон, а заодно транзисторы, микрокалькуляторы, утюги и прочие предметы, которые ассоциировались с незабвенной квитанцией ГТС.

Один командировочный товарищ Букашкин, находясь по делу в городе Решетове, большие там пережил чудеса. Однако скажем заранее: все обошлось благополучно.

По закоренелой привычке всех бездомных командированных он решил на всякий случай заглянуть в гостиницу и заметил, что табличка «Мест нет» отсутствует на своем, так сказать, законном месте.

Букашкин этому факту, конечно, никакого значения не придал и опять же на всякий случай завел с администраторшей дипломатический разговор тоном, перенятым у соседа-жулика, ныне находящегося в местах заключения:

— Значит, барышня, хе-хе-хе, решили вывесочку не вешать? Правильно! Сознательный, хи-хи-хи, человек должен сам знать, что в гостиницах мест не бывает и быть не может, а некоторые нахалы думают…

— Места есть, — сказала барышня.

Взяла да выписала Букашкину место без всякого, подчеркиваем, дополнительного трояка или пятерки! И даже не заставила, как положено, подмахнуть торжественное обязательство, что постоялец по первому требованию администрации обязуется вытряхнуться в любое время суток без всякого шума и вызова милиции!

Тут Букашкин как разинул рот в первый раз, так потом за все пребывание в городе Решетове и ходил, не имея возможности закрыть его на сколько-нибудь продолжительное время.

В камере хранения ручного багажа он не обнаружил на двери знакомой записки куриным почерком «Ушла, скоро приду». Наоборот — сама, живая тетя Фрося, или там тетя Поля, присутствовала лично и без малейшей ругани или хоть бормотания («носют шуты… заявляются ни свет ни заря… будто не люди тут работают…») взяла букашкинский чемодан. Не отвергла его по причине нестандартности формы или слабого замка, и содержимое не обыскивала в поисках горючих или взрывчатых веществ… И самое главное — никак не реагировала на то, что Букашкин, растерявшись, забыл вручить ей полагающийся рупь за беспокойство и проявленный гуманизм.

Вообще-то Букашкин собирался малость вздремнуть, но, увидев на постели белоснежное белье вместо серого и застиранного, лечь на него не посмел, не зная точно, предназначается ли оно для лежания или на ночь дают другое белье — погрязнее, а это служит исключительно для удовлетворения эстетической потребности путем любования.

Поэтому Букашкин, желая слегка сориентироваться в непривычных условиях, отправился погулять и, зайдя в гостиничный буфет, увидел, что местные пьяницы почему-то отсутствуют.

Букашкин не удержался, чтобы не спросить у буфетчицы, куда же делись пьяницы, или, может, их в городе вовсе нет? Буфетчица ответила, что пьяницы, конечно, есть, но их сюда не пускают…

Букашкин хотел узнать, как же она в таком случае выполняет план, но не осмелился и попросил себе стакан томатного соку.

Буфетчица почему-то ничуть не разгневалась («Держи карман, стану я из-за тебя банку открывать, хочешь — пей всю…»), а налила Букашкину стакан томатного соку, прямо как иностранцу какому или ревизору из центра! Да еще и сдачу с полтинника отдала, хотя Букашкин усиленно отказывался.

Букашкин ушел поскорее из буфета, не позавтракав, и решил подкрепиться чтением какого-нибудь прошлогоднего номера журнала «Стекло и керамика» или «Советская офтальмология», которые всегда имеются в гостиничных киосках для услаждения постояльцев и расширения их умственного кругозора. Но в киоске оказались свежие газеты, даже «Спорт» и «Футбол», причем за эту, а не за прошлую неделю и без всяких следов предварительного штудирования их племянником киоскерши с последующим употреблением на завертку пачкающих или пахучих предметов питания.

Будучи от природы человеком любознательным и пытливым, Букашкин пытался найти объяснение всем этим чудесам, задавая разные наводящие вопросы:

— Вы какое-нибудь большое начальство ждете?

— Нет, — отвечали ему.

— А кого же, иностранцев?

— Нет.

— Просто ревизия?

— Нет.

На неделю культурного обслуживания не было похоже, потому что стены и потолок не были облеплены лозунгами и плакатами в честь такого события.

Командированные с предприятий, вырабатывающих различный ширпотреб, выходили из положения, возя с собой чемодан с образцами своей продукции и вручая их всем в виде сувениров. Букашкинский завод вырабатывал бетонные блоки для плотин, хоть, скорее всего, гостиничные работники с удовольствием бы и блоки взяли, постепенно найдя им применение в своем быту, но подобные сувениры было крайне трудно привезти в связи с их громоздкостью и многотонным весом.

Возникла было у Букашкина идея вручить всем по букету роз с надписью на ленте «За доброту и великодушие», но и от нее пришлось отказаться по причине дороговизны цветов и скудности командировочных сумм.

Наконец Букашкин решил прославить необыкновенную гостиницу в печати, чтоб все человечество узнало, какие люди работают в системе обслуживания города Решетова.

Так как для написания газетных статей необходимо обладать некоторыми литературными способностями и грамотностью, то Букашкин обратился к более доступному и распространенному жанру, а именно — к поэзии, решив воспеть гостиницу в стихах. Потом он подумал, что для такого явления короткого стиха мало, и остановился на большой поэме.

Развернув блокнот, он начал вдохновенно писать:

Далее у него слегка застопорилось, хоть уже имелись в наличии не очень, правда, современные, но вполне сносные рифмы «виденье» и «красота»… Дело в том, что в поэме Букашкин задумал призвать на подхват почина решетовцев всю систему обслуги, включая официанток, шоферов такси, домовых слесарей, но, не обладая достаточно сильным воображением, никак все-таки не мог себе представить такую, мягко говоря, утопию, как, например, дающий сдачу таксист.

Вздумав по образцу некоторых классиков подкрепить свой творческий перерыв стаканом чая, Букашкин вызвал горничную и попросил принести чай в номер, и сам испугался своей дерзости. Он, конечно же, не ожидал, что его за это ошпарят кипятком, но каких-то решительных действий ожидать был вправе на основании длительного опыта проживания в гостиницах.

Но когда ему принесли чайничек с заваркой, и даже лимон, а рупь, который он совал в руки горничной, она отвергла, Букашкин окончательно пал духом.

И тут ему в голову закралась коварная мысль, что такая стойкость и твердость характера может быть только у матерых преступников, которые отвергают незначительные купюры, чтобы не привлекать внимания к громадным подпольным доходам. И, может быть, все, что творится в этой гостинице, рассчитано на притупление бдительности клиентов, чтобы потом, улучив момент, каким-то хитрым способом обобрать их до нитки.

Как сознательный гражданин он собрался вместо поэмы написать сигнал в органы, чтоб получше присмотрелись к странным порядкам в решетовской гостинице, где, судя по всему…

Но в другом городе отоспался в гостиничном вестибюле на чемодане, потом отдал дополнительную пятерку за место в номере, да рупь — тете Фросе за слабый замок в чемодане; получил в буфете бутылку кефиру, которую буфетчица через головы местных пьяниц сунула ему с презрением, обозвала его почему-то Емелей; потом у книжного киоска ознакомился с прошлогодними достижениями в области коневодства и — вошел в привычную колею, так что чудеса в Решетове представились ему как бы виденными во сне.

…Когда обо всем пережитом он рассказал сослуживцам, его посчитали мистиком и фантастом.

В наш реактивный век все труднее с престижем: то один тебя обскачет, то другой! Не успеешь завести кнопочный телефон — у Дубининых уже черная ванна и подписная «Библиотека фантастики». Поменяешь ванну, а мадам Марцинникова уже похваляется французскими колготками и фотокарточкой самого Штирлица с автографом.

Но наша семья — мы с супругой и дочурка — трудностей не боится и успешно их преодолевает!

Вот недавно захожу в НИИ и замечаю там в одном месте табличку: «Процедурная. Экспериментальная порка с 12 до 13 ч.». Возле дверей сидит вахтер и никого не пускает.

Я поинтересовался:

— Что там делают?

— Порку, — отвечает вахтер. — Процедура такая… пользительная для организма.

— А зачем?

— Для кровообращения, — говорит. — И для ума! Ум просветляет. Ну и заметно прибавляется его.

Я на свой ум не жалуюсь, у супруги ума даже чересчур, дочурка подрастает — дельфин, а не ребенок! Однако продолжаю интересоваться:

— Как же это делается?

— Обыкновенно, — отвечает вахтер. — Разложат на топчане и давай всыпать, откудова ноги растут.

— Нарушителей, что ли, каких?

Вахтер держится гордо:

— Еще чего! Большие люди пользуются, которые со степенью.

— А мне, — спрашиваю, — можно попробовать?

— Еще чего!

Я, конечно, возмутился.

— Что за дискриминация! — говорю. — Сегрегация какая-то! Апартеид! Почему им можно, а мне — нельзя?

— А потому, — отвечает, — что нос не дорос!

— Ну это мы еще посмотрим, — говорю. — У кого дорос, а у кого нет! Я сам скоро остепенюсь.

— Когда остепенишься, тогда и придешь!

Дома я рассказал обо всем супруге, она опечалилась:

— Значит, среди интеллектуалов это веяние давно идет, а мы как всегда в арьергарде!

Короче говоря, две недели я землю ел, а заполучил-таки директора этого НИИ к себе в гости. Престижное виски «Белая лошадь» у меня сберегалось, две бутылочки пепси-колы с выставки. «Лошадь» директор «осадил», а от пепси отказался как от сильно возбуждающей нервную систему. Приступили мы к делу, а он виляет.

— Ей-богу, — говорит, — не знаю, что там за порка такая! Это мой зам по науке в курсе, его компетенция. А я сейчас в основном хлопочу о переводе института в первую категорию с соответствующим расширением штата и, разумеется, окладов.

Но когда мы выставили флакон «Рижского бальзама», помягчал он и записочку написал.

— На сколько лиц? — спрашивает.

Мы хотели на троих, но дочурка уперлась — ни в какую.

— Хитрые какие! — кричит. — Замучили! Книжку почитать некогда! И английский им долби, и на фигурное ходи, и на пианино проклятое! А теперь еще и порку какую-то выдумали! Не пойду!

Ребенок, конечно. Понятия о престиже слабые. Пришлось идти вдвоем.

Вахтер без звука пропустил, научные сотрудники (ребята молодые, крепкие!) записочку прочитали, приглашают:

— Ложитесь!

Потом любезно спрашивают:

— Может, еще?

— Хватит, — отвечаю. — Большое спасибо. На первый раз достаточно.

(Честно говоря, тяжелая это процедура!)

А супруга в женском отделении две порции вытерпела, чтоб наверстать упущенное: для престижа она хоть на что пойдет — героическая женщина!

Дубинины, когда про наши процедуры пронюхали, покоя лишились. Однако шалишь: у них еще нос не дорос, как метко выразился на своем образном народном языке наш друг вахтер.

А в чем конкретная польза этих процедур, я еще не выяснил. Сейчас определяю жену в кружок с ограниченным приемом — фигурное ныряние. Говорят, вся интеллектуальная элита нынче этим увлекается!

Первая самостоятельная операция молодого хирурга Осипова была пустяковой. Однако он, конечно, волновался.

Больной, автомеханик Половинкин, волновался еще сильнее.

— Доктор, — тоскливым голосом спрашивал он, — вы уж мне по-честному сознайтесь: шансы-то имеются?

— Пустяки! — успокаивал его Осипов. — Ваш случай для хирургии даже неинтересен: раз, два — и готово!

Но Половинкин, наслушавшийся в ожидании операции рассказов бывалых больных, не верил:

— Это все так утешают. А тут один говорил, будто у кого болезнь легкая, или сильно пожилых… тех студентам отдают… для практики…

— Чепуха! — возмущался Осипов. — Здесь и студентов не бывает. И вообще обеспечим вам, так сказать, гарантийный ремонт.

— Это хорошо, — оживлялся Половинкин. — Я ведь против студентов ничего не имею, но примите во внимание: народ они молодой, им бы поскорей отделаться да за гитару. А у меня еще теща живая. Дочка Мариночка. Квартиру кооперативную должен вот-вот…

— Да поймите: я сам буду делать!.. Под местным наркозом.

— Постарайтесь, доктор! — умолял Половинкин. — Приложите личное внимание. Я в долгу не останусь. Отблагодарю!

— Мы и так обязаны стараться. Нам за это государство платит! — сухо ответил Осипов.

— Это хорошо! — кивал Половинкин. — А большая, примерно, зарплата вам положена?

— Сто пятьдесят!

Осипов малость прибавил для внушительности, но и такая сумма вызвала у Половинкина глубокое разочарование.

— Всего-то? А как насчет этого самого… навару?

— Какого еще навару? — рассердился Осипов.

— Ну, образно говоря, калыму?

— Ни калыму, ни навару у нас нет! — И, хлопнув дверью, Осипов ушел из палаты.

В следующий свой визит он застал Половинкина ослабевшим от переживаний.

— Доктор! — допытывался Половинкин чуть слышным голосом. — Тут разговоры идут, будто у одного ножницы в животе забыли. Зашили, домой выписали, потом хватились — ножниц нет. Туда-сюда, а одна старая санитарка и говорит…

— Чушь! — перебил Осипов, но Половинкин не унимался.

— Еще слухи ходят — нитки ставят гнилые, некрепкие. Они спустя время лопаются там.

— Нитки для всех одинаковые!

— Ясно, — вздыхал Половинкин. — Конечно, за одну зарплату кому охота стараться, нитки хорошие доставать, то да се… Знаем мы этот гарантийный ремонт: тяп-ляп на скорую руку, слюнями склеил, и — привет!

Он вынул из-под подушки конверт, в котором что-то похрустывало:

— Вот, доктор, вам… Для личной заинтересованности, значит…

Принять конверт Осипов с негодованием отказался, и Половинкин окончательно пал духом.

— Что с Половинкиным творится? — недоумевала дежурная сестра. — Совсем ослаб, давление низкое, сердце бьется с перебоями… плачет! Попа зовет!.. Безнадежная, говорит, у меня болезнь: даже доктор не берется по-настоящему!

Осипов заспешил в палату.

Половинкин лежал бледный, скрестив на груди руки, курносый нос его заострился и вытянулся.

— Что с вами, Половинкин?

— Ничего не поделаешь… — всхлипнул Половинкин. — Такая уж мне судьба во цвете лет выпала… Теща — живая, а я нет… И в квартиру кооперативную не успел въехать… Я сразу понял: раз вы у меня конверт тогда не взяли, значит — положение безнадежное. Вы как добросовестный человек зря брать не пожелали. Все, амба!

«Черт с ним, возьму временно, — подумал Осипов. — А то он до операции богу душу отдаст с перепугу!»

— Давайте! — сказал он, протягивая раскрытую ладонь. — Все сделаем, будь спок! Как новенький выйдешь!

Половинкин будто по волшебству ожил, порозовел и присел на койке.

Операция прошла благополучно, и вскоре Половинкин уже ходил, выслушивая безо всякого испуга самые страшные истории про врачей и студентов.

Встретив своего больного в коридоре, Осипов протянул ему конверт:

— Получите обратно, я тогда пошутил!

Лицо Половинкина покрылось бледностью, он зашатался, прислонился к стене и спросил дрожащим колосом:

— Значит… все-таки шабаш мне?

— Почему? Наоборот — скоро выпишем!

— Ясно… — простонал Половинкин. — Это всегда так: разрежут, увидят, что безнадежно, зашьют обратно и пошлют домой, чтобы процент смертности не завышать… Я вас понимаю: как добросовестный человек вы напрасно не берете…

Половинкин побрел в палату и прилег на койку. Он сложил руки на груди, а курносый нос опять заострился и вытянулся, как у покойника. Через полчаса у него поднялась температура, упало давление, начались перебои в сердце. Напуганный Осипов применил уже испытанное средство:

— Давай, все будет в ажуре! — сказал он, протягивая ладонь.

Половинкин снова ожил и повеселел:

— Улучшение, значит, наметилось? Спасибо вам, доктор! А то испугали прямо до смерти! Главное дело: теща живая… И квартира кооперативная, опять же дочка Мариночка… Обидно!

Больше Осипов рисковать не решился.

Деньги он возвратил Половинкину через полгода по почте, когда тот уже привык быть абсолютно здоровым и окончательно поверил в свой гарантийный ремонт.

«Здравствуй, Клава! С пламенным воздушным приветом к тебе твой любящий муж Миша!

Во-первых, сообщаю, что я жив и здоров, но в данное время нахожусь в городе Железногорске неизвестной области. Кланя, ты, может быть, думаешь, что я помер или завербовался, но я на такую подлость не способен и всем своим сердцем рвусь к тебе и к нашему ненаглядному сыночку Димочке, но пока это невозможно по причине метеоусловий — так у них называется обыкновенная погода, которая бывает летная и нелетная. Летная бывает редко, а нелетная почти всегда. Благодаря такой причине, к теще с новогодними гостинцами я еще не долетел, и когда долечу — не знаю. У них оказалась низкая облачность, и нас отвезли в Курган, а оттуда — в Тюмень, где переждали туман, а когда вылетели оттуда, наступила «морось». Обо мне не беспокойся, потому что на плакатах не врут: услуги Аэрофлота действительно замечательные, хотя первое время с непривычки бывает тяжело. По всем городам возят на один и тот же билет, никакой доплаты не нужно. Кроме того, бесплатно кормят курятиной, а конфеты, которые по сорок копеек килограмм, разносят навалом, бери сколько хочешь, вроде новогодних сувениров. Я набрал нашему умнице Димочке целый карман. Мыло и полотенце тоже бесплатные, а на остановках ночуем тоже бесплатно с утюгом и телевизором. Раз даже показывали бесплатный фильм «Счастливый рейс», к сожалению, не удалось досмотреть в связи со срочным вылетом в Аральск. Плохо одно: везут не туда, куда тебе нужно, а где подходящие условия для посадки, и летчики даже сами не знают, где сядут, не говоря уж о пассажирах. Я тут подружился с одним хорошим человеком Васей Веселовым. Он летит с Анадыря в отпуск на родину, чтобы жениться, и уже больше пол-отпуска провел в дороге и потратил почти все отпускные деньги, потому что человек молодой и любит пожить с шиком. В Улан-Удэ он потерял дубленку, в Чите проиграл в карты свой японский свитер с бесчисленными молниями и застежками, в Барнауле подарил одной женщине свои японские говорящие часы… Он меня уверял, что бывают случаи, когда самолеты залетают даже в Африку, но я думаю — смеется, все ж таки далеко и заграница, и еще неизвестно, какие там метеоусловия, может быть, похуже наших. А у нас в данный момент условия из рук вон плохие, не знаю, что и делать… Хотя, благодаря услугам Аэрофлота, побывал во многих городах, будет потом о чем рассказать. В Аральске показывали старинную крепость, состоящую из развалин, наподобие как строительство клуба у нас на селе. В Щучанске возили в зверинец на показ зверья, и есть там дикая корова, называемая индейский буйвол, до того похожа на нашу Зорьку, что мне до слез стало больно, как вы там без меня мучаетесь и достанете ли еще сена, в случае чего обратитесь к Вите Говорухину, он поможет… В Железногорске мы очутились из-за метеоусловий, а находимся по техническим причинам. Сколько здесь проживем, не знаю, а Вася Веселов еще вчера сговорился с одним местным колхозником и уехал к нему в деревню помогать резать поросенка. И пришла мне такая мысль: в следующий раз опять воспользуемся услугами Аэрофлота и полетим уже всей семьей, потратимся только на билеты до ближайшего аэропорта, зато везде побываем, увидим массу городов, а когда приземлимся в каком-нибудь крупном центре, Москве или Ленинграде, то на сэкономленные средства сделаем покупки разного ширпотреба… Письмо прерываю, потому что объявился Вася Веселов. Оказывается, в той деревне, где резали поросенка, он еще и женился и зовет меня в один присест отпраздновать и свадьбу, и Новый год. Выходит, благодаря услугам Аэрофлота человек нашел свою судьбу, хотя его крепко побили деревенские парни. Сейчас пойдем наводить справки насчет багажа, который по ошибке улетел не то в Харьков, не то в Хабаровск. Еще тут нас снимали на фотокарточку, которую посылаю со стихами:

Твой незабвенный муж Миша.

P. S. Между пассажиров пошел слух, что подходящие метеоусловия объявились в Ташкенте. Жалко, что маловато деньжат, а то захватил бы оттуда фруктов. Но если самолет сядет по техническим причинам вблизи от наших родных мест, я слезу и приду к тебе пешком. Если повезет, то хоть старый Новый год вместе встретим».

Из выступлений начальника сувенирного цеха:

— Итак, в закончившемся квартале наш цех перевыполнил план по производству сувенира «Макет доменной печи» на 112,3 процента. В новую модель внесены некоторые усовершенствования, в частности, добавлен постамент сплошного литья, так как ранее имели место жалобы, будто мебель, особенно зарубежных марок, плохо приспособлена под наш сувенир, который довольно увесистый, около двадцати пяти кило. Теперь же сувенир можно ставить прямо на пол в виде самостоятельной художественной ценности!.. Но нельзя не сказать насчет снабжения нашего цеха металлосырьем, которого не хватает, что тормозит…

Начальник заготуправления облпотребсоюза Изместьев, прочитав письмо, сморщился и поднял телефонную трубку:

— Лихонос! Зайди-ка! Срочно!

Лихонос, длинношеий малый с обалделыми глазами и таким выражением лица, будто кто-то все время тянет его вверх за волосы, возник в кабинете бесшумно и немедленно.

— Садись, товарищ председатель профбюро! — голосом, не обещающим ничего доброго, произнес начальник.

Лихонос сел. Он не сидел, а как бы парил над стулом, почти не касаясь его, и всем своим видом показывая готовность немедленно куда-то бежать и что-то выполнять в самом ударном порядке.

Начальник протянул ему письмо:

— Почитай-ка вот. По твоей части.

Лихонос начал читать, умудряясь больше глядеть на начальника, чем на маленький синий листок:

«Отделение милиции сообщает, что гр. Монахович А. С., 1955 года рождения, счетовод облпотребсоюза, находясь 17 июля 1988 г. на стадионе, вступил в спор с неизвестным гражданином, в результате чего у собеседника оказался надорванным правый лацкан пиджака. На предложение мл. сержанта милиции тов. Орешкина проследовать в отделение оказал сопротивление, мотивируя это тем, что намеревается посмотреть конец игры. Ввиду того, что гр. Монахович А. С. спиртных напитков внутрь не принимал, а пострадавший отказался возбудить дело, объяснив, что оба являются болельщиками за разные команды, мы сочли возможным передать гр. Монаховича А. С. на воспитание коллектива».

— Как он… Вообще-то? — спросил начальник, когда Лихонос перестал читать.

Лихонос, устремив взгляд в стену, задумчиво почесал затылок.

— Да… Довольно смирный. Скромный даже, можно сказать. Молчаливый такой… Насчет того, что болельщик — это правильно сигнализировали. Но больше ни в чем отрицательном не замечен!.. Нервный, правда. Как-то внес мне предложение доставать через профбюро билеты на футбол. Я, конечно, резонно возразил: что это за культмероприятие такое — футбол? Он обозлился, даже затрясся весь, начал кричать, руками махать — за футбол! А так — ничего…

— Ну так вот ты им и займись. Осудить, конечно, нужно его поступок как довольно неприличный. Ответ милиции послать: меры, мол, приняты. Узнай, почему нервный: может, дома что не так или еще что… Если нужно помочь чем, то помогите. Понял?

— Будет сделано.

И Лихонос мгновенно исчез из кабинета.

В обеденный перерыв, когда счетовод Монахович, щуплый, насупленный, в аккуратно отглаженном костюмчике сидел в соседнем кафе за столиком и сосредоточенно вытряхивал в стакан ацидофилин, к нему подошел товаровед Иван Тимофеев и, стукнув о стол донышками двух бутылок пива, подмигнул:

— Давай, что ль? За твои подвиги!

— Какие это… подвиги? — удивился Монахович.

— Рассказывай! Разрисовали тебя в «молнии». В коридоре висит. Не видал еще? Ты чего там на стадионе натворил?

Монахович опрометью бросился в коридор. Там и на самом деле висела «молния»: на большом листе ватмана был изображен верзила со звериной физиономией, который бьет кулаком в нос маленького человечка. От носа во все стороны летят искры величиной с блюдце.

Внизу были стихи:

Монахович, изучив рисунок и стихи, быстро проследовал на место работы и, съежившись, уткнулся в бумаги. Но тут в отделе появился бодрый и энергичный Лихонос. Он пожал Монаховичу руку, принес к его столу свободный стул и, усевшись, громко заявил:

— Пришел, Монахович, поговорить с вами начистоту! Как человек с человеком.

Сотрудники отдела перестали терзать счеты и микрокалькуляторы. Все, как по команде, повернули носы в угол, где стоял стол Монаховича.

— Не годится так, Монахович! — укоризненно начал председатель профбюро. — Вы понимаете, в какое время мы живем? Какой у нас на данном этапе лозунг: «Перестройка и ускорение!» Так ведь? А вы продолжаете себя так вести, будто этот лозунг вас не касается? Другое дело, если б вы были какой опасный преступник: рецидивист там, какой-нибудь уголовник-бандюга, но вы же не такой закоренелый хулиган? Признайтесь, не закоренелый же?

— Не закоренелый… — с трудом выдавил из себя Монахович.

— Ну вот! — обрадовался Лихонос. — И, надеюсь, вы намерены встать на твердый путь исправления?

— Намерен… — прошептал Монахович.

— Вот хорошо… А профбюро со своей стороны идет вам навстречу. Тут вот полгода назад вы заявление подавали… Насчет отпуска на день без сохранения — отнести кошку к ветеринару на укол, чтоб кота не просила. Так? Пожалуйста! Отпускаем на весь день! Но чтоб уже — без этих, без эксцессов…

Проходили дни, и печальное происшествие на стадионе понемногу стало забываться. Один только товаровед Иван Тимофеев, встречая Монаховича, сообщнически подмигивал:

— Ну как — на стадион ходишь? Чекушку на двоих сообразим? Хо-хо! Прикидывайся! Знаем!..

Но через две недели в облпотребсоюзовской стенной газете появилась статья Лихоноса «Об итогах работы профсоюза на ближайший отчетный период». После цифр, показывающих, сколько проведено собраний и докладов, Монахович с ужасом прочитал:

«В ряду мероприятий достойно внимания, например, мероприятие по перевоспитанию счетовода Монаховича А. С., снискавшего печальную известность хулиганскими выходками в трезвом виде во внеслужебное время. Под влиянием коллектива он встал на твердый путь исправления. Идя навстречу его потребностям, профбюро ходатайствовало перед администрацией о предоставлении А. С. Монаховичу отпуска на полный день для посещения ветеринара…»

После этого многие сотрудники облпотребсоюза стали разговаривать с Монаховичем мягким предупредительным тоном, каким разговаривают с тяжелобольными, сумасшедшими или морально неустойчивыми. Легкомысленные счетные девицы, завидев его, переставали хохотать и сплетничать, а Монахович, проходя, опускал голову, подозревая, что речь шла именно о нем. Он похудел и побледнел.

Еще через две недели, отчитываясь на общем профсоюзном собрании, Лихонос нашел глазами Монаховича, примостившегося в самом дальнем уголке зала заседаний, и устремил на него указующий перст:

— Вот, к примеру, возьмем счетовода Монаховича! Видите — любо взглянуть, человеком стал! А между прочим, чего греха таить, поступали к нам сигналы из органов насчет недостойного его поведения в общественных местах…

Все присутствовавшие в зале с любопытством и недоумением оглянулись на счетовода, ставшего человеком.

— Вы, Монахович, не смущайтесь! — продолжал Лихонос. — Дело прошлое. Так вот, товарищ Монахович все осознал, исправился. И профбюро, идя навстречу его потребностям, с согласия администрации отпустило его на полный рабочий день в ветлечебницу… Что за смех, товарищи! Смешного тут ничего нет! У каждого могут появиться дела у ветеринара!.. Считаю смех неуместным! Далее…

Еще один удар ожидал Монаховича, когда он, шатаясь от всего пережитого, поднимался по лестнице к себе домой. Соседка Фоминична, въедливая и любопытная старуха, остановила его на площадке:

— Вы, Саша, меня извините, но я должна с вами поговорить. Как старый человек, который вам в матери годится… Давно вас знаю и хочу предостеречь. Хулиганство, знаете, к добру не приведет. Это я к тому, что вот приходил человек — из профбюро, что ли, длинный такой, худой, опрашивал всех жильцов в подъезде, не хулиганите ли вы, не оскорбляете ли кого. Мы, конечно, заступились за вас… но все-таки… На работе, знаете, начали что-то замечать. А они к вам хорошо относятся. К ветеринару отпускают.

…На следующий день, когда начальник заготуправления облпотребсоюза просматривал утреннюю почту, к нему явился расстроенный Лихонос:

— Насчет Монаховича Александра Семеновича…

— Ну, как он?

Лихонос трагически махнул рукой:

— Горбатого, видно, могила исправит! Безнадежный человек! Представьте, сегодня ворвался в мой отдел, кричит, чуть не выражается! Все это в присутствии!.. Уж как мы с ним ни старались: и побеседовали, и на день отпустили, то-сё… Нет, к таким пижонам надо применять меры принудительного порядка! Я вот набросал проект приказа насчет строгого выговора с предупреждением. Попробуем так… А не поможет — что ж, пусть пеняет на себя: хулиганам в нашем здоровом коллективе не место…

Письмо гр. Малашкевич директору автобазы

Уважаемый товарищ директор!

К Вам обращается жена Малашкевича А. С., работающего у Вас в должности шофера 2-го класса. Надеюсь, Вы меня извините, но я вынуждена обратиться к Вам, хоть с Вами незнакома. Прошу встать на защиту духовных и материальных интересов женщины и семьи, где по вине моего мужа Малашкевича А. С. сложилась нездоровая обстановка. Моральный облик Малашкевича А. С. и его поведение в семье нарушают закон о фактическом равноправии женщины, о ее духовном развитии. Вредные пережитки прошлого у него не преодолены, несмотря на то, что он женат уже более двух лет.

Сначала я пыталась воздействовать на него по линии матери, т. е. моей свекрови, но Вы, наверное, сами знаете, что это бесполезно, так как они всегда заступаются за своего дорогого сыночка и оправдывают его поступки, говоря: «он смирный, не пьет» и т. д. А не пьет он только благодаря повышенной кислотности, а то бы, я уверена, он пил. Часть заработка он отсылает своей дорогой мамочке и, несмотря на это, в последнее время начал утаивать от меня мелкие суммы денег, говоря, что ему нужно на непредвиденные расходы. Посудите сами, зачем женатому мужчине иметь при себе деньги, какие у него могут быть непредвиденные расходы?! На автобус и на стрижку я ему даю сама, в этом он никогда отказа не знает, а бреется он сам электробритвой «Харьков». Деньги семейного мужчину ни к чему хорошему не приведут! И вот недавно я обнаружила у него в потайном карманчике, который они называют «заначкой», 9 р. 10 коп., якобы отложенные на книги по автоделу.

Дома ему созданы все условия, приобретены цветной телевизор, радиола первого класса и костюм-тройка, а он каждый день уходит во двор в компанию разных забулдыг «забивать», как они выражаются, «козла», при этом надевает импортный вельветовый костюм-тройку, который я ему приобрела еще до свадьбы.

Ко всем моим замечаниям он стал относиться с раздражением, говоря в грубой форме: «Тебе, сколько ни дай, все мало», «Я не ребенок», «Дохнуть не даешь» и т. д.

Пока он еще окончательно не опустился, не стал жертвой зеленого змия и не совершил в пьяном виде преступления путем наезда на прохожего, прошу применить к нему меры идеологического характера на повышение авторитета жены, которая вкладывает много сил и заботы для укрепления семьи — ячейки здорового быта.

С приветом. С. Малашкевич

Профессор и доктор каких-то наук Павел Иванович Дедов, прозванный в аспирантско-кандидатских кругах Дедом Морозом (за снисходительность и неизменно благожелательные отзывы на все рефераты и диссертации), поздним вечером возвратился вместе с женой и внуком из города к себе на дачу.

Открывая дверь, он обнаружил бумажку, где куриным почерком было написано: «Дедок, придить получить телег…»

— Чудеса! — удивился профессор. — Откуда бы? И почему сюда, на дачу? Какая-то чепуха!

Первым выдвинул свою версию внук — косматый балбес Никитка:

— Дед, а вдруг это Нобелевскую премию тебе подкинули? Договариваемся заранее: значит, тогда берем тут у одного малого джинсы, всего двести тугриков, лады?

— Какую еще премию, — поморщился профессор. — И кроме того, у тебя же есть джинсы?

— Так то — фирмо́вые а это — запальны́е, — объяснил Никитка на своем молодежном языке.

— А вдруг тебя выдвинули в членкоры? — мечтательно предположила жена.

— Не говори хоть ты чепухи!

— Почему же чепухи? — горячо возразила жена. — Должна же, наконец, у них быть совесть? Сколько уже наших знакомых, посчитай-ка: Подрубаев, Алексеев, Рабинович, Куничкин… Не до старости же тебе маяться в простых докторах? Прямо от знакомых неудобно! Должны же они войти в положение!.. Или ты не человек?

— Скорее всего, это — от Юры Мелешко, — размышлял профессор. — Сейчас у него должен получиться один чрезвычайно интересный эксперимент. Вот он с радости и бахнул! Я его понимаю: такой эффект…

— А у меня предчувствие, что насчет членкорства!

— Дед, если тугрики, помни уговор, чтоб железно! — стоял на своем балбес Никитка.

В конце концов профессор решил пойти за телеграммой, невзирая на неблагоприятное для прогулок время — сразу после закрытия сельпо. Дошел он благополучно, если не считать, что какая-то личность с воплем: «Вот он ты, гад!» — набросилась на него из темноты, но, увидев свою ошибку, даже извинилась.

Из служащих на узле связи оказалась только симпатичная старушка, которая пекла себе на электроплитке блины и пила чай.

Выслушав профессора, старушка покачала головой и проговорила с мягкой укоризной:

— Ну до чего же все-таки народ стал нахальный: прямо ни стыда, ни совести! Ночь не ночь — идут! Ну не совестно ли тебе по ночам людей обеспокаивать? Какие сейчас телеграммы, нету никого, все прибрато, завтра приходи!

— Как же так, — растерялся профессор. — А если что-нибудь срочное…

— Мы все телеграммы допрежь прочитываем, — успокоила его старушка. — Важные — насчет похорон или другие что — доставляем экстренно. А пустые — не к спеху, небось. Сама я тут — человек посторонний, стаж зарабатываю для пензии, года не хватает, а как пензию получу, уеду к племяннице в город Кусу, она замужем за…

— Но должна же быть дежурная?

Старушка таинственно огляделась по сторонам и сообщила шепотом:

— Она есть, но только ее нету… Ладно уж, скажу тебе, только ты меня не продавай! Дуску Колпакову знаешь? Неужто не знаешь: разводка, бабенка ходовитая! А дежурной нынче один верный человек сообчил: покуда она на дежурстве, к мужу ее Ивану, электрику, знаешь, небось, эта Дуска должна на свиданку припожаловать! Вот она и побегла их караулить, схоронится в закутке… а как прихватит их, голубчиков, тут она волосья им расчешет, хоть Иван и без того почти-ко лысый!.. Лихая бабенка, ух!

— Чепуха прямо-таки! Неужто через какую-то Дуську…

— А как же! — всплеснула руками старушка. — Доведись до тебя, разве бы ты усидел? Нужно войтить в положение. Или она не человек? Не разваливаться же семье через телеграмму твою? Вот так новость! Ну, просто без всякой совести стал народ! Сказано — завтра, значит, завтра и приходи, а сейчас давай я за тобой запру, тут посторонним воспрещено по ночам находиться.

Перед сном профессор долго размышлял, откуда могла быть телеграмма, спал плохо и видел во сне, что его обряжают в мантию Кембриджского университета, а он скандалит, требуя, чтоб дали «фирмо́вую», а не «запальну́ю».

Придя утром на узел связи, он опять встретил вчерашнюю старушку, которая радостно его приветствовала:

— Понесли твою телеграмму! Лариса понесла, так что иди домой, дожидайся. Сегодня доставют…

— То есть как — сегодня? Это когда, примерно?

— Известно когда — на дню. Ты ж все-таки не один у ней, может, важней есть: насчет похорон, аль еще что.

У профессора был очень удрученный вид, поэтому старушка опять таинственно огляделась и зашептала:

— Так уж и быть, научу тебя. Вали прямо в Моховое! Лариса сейчас, должно, там. Подкатил к ней Вовка на мотоциклете, посадил, и — дунули… Не иначе, как в Моховом она!

— Безответственность какая! Взяла телеграммы и уехала в какое-то Моховое!

— А как же! — рассудительно молвила старушка. — Она девушка молодая, ей нужно счастье свое не прозевать! Ведь Вовка друга-солдата с собой привез, может, суженый ей будет! Что ж, через твою телеграмму и сидеть ей в старых девках? Нужно войтить в положение! Так что если у тебя экстренность, дуй в Моховое, там на месте и получишь. Оно не особо далеко, километров шесть будет, тропка прямая.

И старушка подробно растолковала, как дойти до Мохового.

— А как я ее в Моховом найду?

— А там сразу услышишь: где гулянка, там она и есть. Ларису просто угадать: девка пышная, аж пуговицы не держат, щеки красные, как свекла, голос резкий.

До Мохового профессор дошел благополучно, только в одном месте за ним погнался колхозный бык, да скоро отстал.

Возле избы, где играли сразу баян и радиола, профессор нашел Ларису, узнав ее по описанию и по голосу, который перекрывал и баян, и радиолу. Выкрикивая частушку, она оттаптывала толстыми ногами перед стройным солдатиком.

— Простите, вы — Лариса? — обратился к ней профессор. — Телеграмма моя должна быть у вас.

Лариса подбоченилась и злобно закричала:

— Ну, народ! Ну, нигде от них покоя нет! Ну, никакой прямо совести! Как будто мы не люди, а чурки с глазами! Обнахалились!.. Теть Рай, где моя сумка?

Сунув телеграмму в руку профессора, она убежала и запела еще пронзительней.

Развернув телеграмму, профессор прочитал: «БОРТУ ЛАЙНЕРА СОВЕРШАЯ КРУИЗ ШИРОТЕ ЗЕЛЕНОГО МЫСА ПЬЕМ ЗДОРОВЬЕ МУДРОГО НАСТАВНИКА МОЛОДЫХ УЧЕНЫХ КОРИФЕЯ ПАВЛА ИВАНОВИЧА ДЕДОВА СЮСЮКАЛОВ».

Кто такой Сюсюкалов, профессор припомнить не мог, тем более что, боясь идти мимо быка, напросился в коляску Вовкиного мотоцикла, снаряжаемого в поселок за подкреплением. Вовка с места развил безумную скорость, но хоть и был сильно «поддатый» по случаю встречи брата, ловко лавировал между встречными грузовиками, то и дело чудом выскакивая из-под самых колес.

На слабых от пережитых волнений ногах профессор поднялся по ступенькам своей дачи.

— Кто такой Сюсюкалов? — спросил он у жены и внука, с нетерпением его ожидавших.

— Кажется, аспирант… или кандидат… — припоминала жена. — Курносый такой, хлопотливый.

— Неужели не помнишь? — удивился балбес Никитка. — В таких он был траузерах вайтовых!

— Он еще нам навоз весь на участок перетаскал, — разъясняла жена. — Очень услужливый молодой человек!.. Рукопись свою он привез на рецензию.

— Вот это кто! — взревел профессор, врываясь в кабинет. — Где его писанина? Обнахалились! Нигде покоя нет! Совести не имеют!

Найдя рукопись Сюсюкалова, профессор начал ее читать, покрывая поля язвительными отметками и непрерывно восклицая:

— Так и знал! Компилятор паршивый! Чужие слова хотя бы в кавычки брал, жулик! Траузера надел вайто́вые, а мыслишки запальны́е, да-да! Обнахалились до чего! Совести нет! Даже на даче обеспокаивают! Будто не люди тут, а… чурки с глазами! Я тебе войду в положение!

Потом добрейший Дед Мороз сел к столу и начал писать рецензию. И перо его, как выражались старинные романисты, истекало желчью и ядом.

Мышатников обожал блат. На свою нынешнюю работу Мышатников устроился по звонку одного влиятельного знакомого. Тотчас получил уютную однокомнатную квартиру с телефоном благодаря семейным связям с предцехкома. Свой прораб приспособил ее к индивидуальным вкусам Мышатникова. Венгерский гарнитур и два гэдээровских ковра ручной выработки сделал ему директор базы Васька Косой, с которым Мышатников учился еще в школе. Он же организовал японский цветной телевизор, импортные снотворные таблетки, французские духи и множество других предметов, необходимых каждому человеку для осознания собственной полноценности.

Даже свою супругу Машу Мышатников заполучил, можно сказать, тоже по блату — через старушку-землячку, доставившую Машу из другого города со всеми полагающимися характеристиками и гарантиями.

Мышатников с супругой уже подумывали о приобретении гэдээровского пианино «Рениш», которое, будучи сделанным из ценных пород дерева, являлось, по их мнению, лучшим украшением квартиры (ни Мышатников, ни Маша ни на каких инструментах играть не умели).

Как раз в это время Мышатников познакомился на одном внутриведомственном приеме с Хаменко.

«Солидный, жирный… — пытался проникнуть в глубину психологии нового знакомого Мышатников. — Импортный вельветовый костюм, часы японские говорящие… Уж не директор ли он какого универмага? Ишь как бутерброды да апельсины жрет, будто к теще заявился!.. Значит, чувствует под собой почву, привык к бесплатному угощению… Маленький человек разве позволил бы себе пятый апельсин взять… Шурочку-юристку по талии похлопывает! А она ничего, улыбается! А попробуй я!.. Вторую «Улыбку» открывает… Батюшки, да у него и открывалочка своя! Серебряная!!. Ясно! Маленькому человеку зачем иметь при себе открывалочку?.. Надо с ним сойтись поближе!»

Талантом сходиться с нужными людьми Мышатников был одарен с детства. К концу приема он уже называл нового знакомого «Сеня», говорил ему «ты». А тот, как видно, по достоинству оценил веселого, услужливого Мышатникова.

— Рад, что с тобой познакомился, — сказал Хаменко на прощанье, надевая дубленку и экспортную шапку из ондатры. — Вот тебе телефон, позванивай…

— Это ж какое учреждение будет? — деликатно осведомился Мышатников.

— Дезинфекционная станция! Я там — главврач! — Подхватив под руку юристку Шурочку, Хаменко ушел.

Мышатников остолбенело стоял посреди гардеробной и никак не мог прийти в себя. «Вот так-так… А одет как начальник городской торговли… И ведет себя… Открывалочка… Надо же…»

— С интересным человеком я нынче познакомился, — поделился Мышатников своими раздумьями с Машей. — По виду — прямо министр. Одет! Все экспортное, импортное… Ведет себя так… А работает, угадай где? На дезинфекционной станции! И где только люди не работают… Одного не пойму: какой смысл там работать? Что он там имеет?

— А ничего особенного, — легкомысленно заметила Маша. — У меня подружка Зойка дезинфектором работала…

— Ты, случаем, не в курсе? Что у них там есть? Ну, чем они располагают на этой дезстанции?

— Чем? — фыркнула Маша. — Карболка да хлорка — ничего больше! Хочешь — пей, хочешь — обливайся!

— Да я не о том, — пытался вразумить ее Мышатников. — Понимаешь. Вот, к примеру, керамический завод. Что там вроде особенного? Песок да глина, так? А у них, оказывается, в сейфе золото есть, пепельницы разрисовывают! Взять для себя, на зубы, скажем, невозможно. Я наводил справки. Отчетность страшная. Но оно есть. Вот я о чем.

— Я поняла, — сказала Маша. — Зойка, например, взяла опрыскиватель, он годится сад опрыскивать. А мужу принесла дезкостюм для охоты и рыбалки, он — непромокаемый, годится по болотам лазить.

— Это не то, — вздохнул Мышатников, думая о странных и бесполезных должностях, о том, что побудило Хаменко работать на дезстанции и какими путями он достал ондатровую шапку и вельветовую пару.

С той поры Мышатников потерял покой. Он стал рассеянным и задумчивым и часто просыпался по ночам, потому что новый знакомый снился ему каждую ночь.

Раз он будто бы принес опрыскиватель; и Мышатников мотался с ним по всей квартире, не зная, куда спрятать подарок от ОБХСС.

В другой раз Мышатникову приснилось, будто он босой, но в дезкостюме гуляет по улице. Гулять в таком виде стыдно, а снять почему-то невозможно. Тут же жирный, ухмыляющийся Хаменко подносит ему бокал с какой-то жидкостью и говорит: «На, выпей, Мышатников. Это американская питьевая карболка на спирту, крепость — сто один градус. Только начальство пьет, а тебе могу устроить штук десять!»

«И зачем я только ходил на этот прием! — терзался Мышатников. — Говорила мне Маша: «Не ходи». Не послушался, познакомился с этим Хаменко, а теперь ломай голову, куда его приспособить!»

Наконец силы Мышатникова истощились, и однажды он, подняв трубку, набрал номер:

— Сеня! Привет! Это Мышатников беспокоит!.. Не забыл? Хе-хе-хе-хе… Сеня, будь другом, выручи, у меня просьба… Тут такое дело. Хотелось бы мне в квартире дезинфекцию сделать. На всякий случай… Мало ли что… Они, эти бациллы, говорят, коварные, заберутся хоть куда и ждут своего часа… И как раз в канун… Новогодний подарок, да еще какой оригинальный… По-современному — престижный, раритетный и беспрецедентный. В общем, сервис на уровне международных стандартов…

— Что-что, а этого сколько угодно! — раздался в трубке веселый голос Хаменко. — Для тебя сервис наивысшей пробы хоть сейчас!.. У тебя дома есть кто?

— Жена!.. Так что буду надеяться. Сделай, голубчик! Персонально, так сказать! На уровне этих самых международных стандартов! А то сам знаешь народ какой — тяп-ляп!

— Будь спок!

Поднимаясь домой по лестнице за час до Нового года, Мышатников почуял острый дезинфекционный запах и удовлетворенно подумал: «Не обманул!»

На двери была приколота записка: «Уехала праздновать к Зойке. Я тебе не бацилла какая-нибудь, чтобы жить в дезинфекции. Срочно сообщи письмом, чем ты заразился. Маша».

Приобрел я по случаю билет художественно-вещевой лотереи.

Не хотел брать, но кассирша упросила:

— Бери, не пожалеешь! Художественную вещь можешь выиграть: видик там в рамочке, а может, даже чайный сервиз.

Видик мне не особенно нужен, а вот сервиз, конечно, вещь. Очень художественно выглядел бы и какой-нибудь коврик этак три на четыре.

Дождался таблицы, проверяю — есть, выиграл! Только не сервиз, не ковер и даже не видик, а — вазу.

Так и указано: ваза.

Пес с ней, думаю, ваза так ваза. Ваза тоже имеет некоторую художественную ценность, особенно если хрустальная.

Радуемся, конечно, с Лидой, и даже в прессу попали. Один для подначки в газете заметку поместил: мол, по разным лотереям гражданин такой-то выиграл «Москвича», такой-то «Жигули»… А про меня выразился так: «ценные выигрыши выпали также на долю тов. Утина Б. Т. И др.».

На работе, конечно, сразу пронюхали, поздравляют, завидуют, однако про вазу никто не верит.

— Прибедняешься! — говорят. — Наверное, не меньше мотоцикла с коляской оторвал, а то не стали бы в газете помещать.

Сашка Целовальников собрал шайку, заявляются:

— С тебя причитается!

Я, конечно, за безалкогольные традиции, но куда денешься: сводил их, как положено.

В результате образовался в моем кармане ощутимый дефицит, и решил я его покрыть за счет материальной помощи, которую мне давно обещали.

А в месткоме говорят:

— Мы это дело пересмотрели. Другому дадим… Выиграл, да еще и помощь просит! Как не стыдно!

И путевочка моя улыбнулась.

Марина из месткома аж распсиховалась:

— Зачем она тебе нужна? Вы со своей Лидочкой небось теперь на «Жигулях» поедете. Путевку дадим тому, кому нужна, кто не выигрывал.

— Да я, — кричу, — не «Жигули» выиграл, а вазу!

— Все равно, — говорит. — Другие ничего не выиграли. Я, например, всю жизнь билеты покупаю, а хотя б для смеху какой платок выиграла машинной вязки.

Через некоторое время берет меня за воротник наш культорг:

— Подписывайся на «Анатомию кошки» в шести томах!

— А на кой она мне, — смеюсь. — У меня кошки нет, и заводить не собираюсь.

— Это, — говорит, — не имеет значения. Ты должен поддержать наше ведомственное издание. Пришло письмо — просят организовать спрос. Твой дружок Целовальников уже подписался: он три дня прогулял, обсуждения ждет. И ты небось не обеднеешь! От общества брать все любят: выигрывать и прочее…

Пришлось подписаться на «Анатомию кошки»: пускай, думаю, стоит в серванте и придает комнате интеллигентный вид.

Два билета на самодеятельность тот же культорг мне вручил:

— Ничего не знаю! — говорит. — Куда я их дену? А тебе теперь надо культурный уровень повышать, а то все думают, как бы выиграть, да себе в карман.

Потом опять Сашка Целовальников заявился.

— У меня, — жалуется, — за три дня, что прогулял, громадные затраты были, прямо неимоверно какие затраты, не говоря уж о расстройстве здоровья. Да еще на «Анатомию кошки» пришлось подписаться… Дай полста до тринадцатой зарплаты!

Разругались мы с ним, обозвал он меня «жилой» и «плантатором».

Присылают, наконец, вазу. Оказалось, не хрустальная, и даже не фаянсовя, а глиняная, наподобие деревенского горшка, причем и глазурью не сплошь облита, а местами, потеками какими-то.

Лида волнуется:

— Обманули! Хорошую взяли себе, а нам эту махотку подсунули. Думают, не понимают!

Я, конечно, тоже засомневался и понес этот горшок одному знакомому художнику. А он мне целую лекцию прочел, какой он художественный! Хорошо, умно говорил, хотя я мало что запомнил: «тона», «фактура», «естественный материал», «примитивизм»… И вышло, что горшок этот художественней всех хрустальных, потому что бросает вызов мещанским вкусам.

Дома я начал Лиде эту премудрость втолковывать. Про «тона» да про «фактуру» она слушала еще ничего, а как дошел до мещанских вкусов, вспылила:

— Раз я, по-твоему, мещанка, так зачем с мещанкой живешь? Ищи себе артистку!

Слово за слово, схватила она со стола эту художественную вазу да — хлоп меня по лбу!

Ваза — в черепки, но лоб остался цел, хотя, правда, вздулась шишка с доброе куриное яйцо.

С шишкой я и притопал на работу. А там радость: Иванов наконец-то на пенсию уходит, а на его место меня давно сватали.

Сунулся я к шефу. Он осмотрел меня хмурым взором и говорит:

— Не пойдет! Неустойчивым человеком ты, Утин, оказался. Не успел выиграть, а уж ходишь в синяках и шишках с ног до головы.

— Так это, — говорю, — жена…

— Вот-вот! Раньше не было!.. Значит, загордился ты от выигрыша, головокружение получил. Стал, наверное, предъявлять к ней какие-нибудь немыслимые претензии, она вынуждена защищать свою честь…

И на ивановское место продвинул Сашку Целовальникова: мол, на новом посту человек почувствует ответственность и остепенится.

А я сейчас приобрел еще двадцать разных билетов: и художественной лотереи, и автомото, и «Спортлото», и новогодней… Может, опять выиграю какую-никакую художественную вазу, а то и «Жигули»?.. Пусть уж, еще потерплю!

Вася Игнатов мечтал писать.

Будучи человеком скромным, он не помышлял о таких художественных высотах, как, скажем, у Гоголя или Юлиана Семенова, — просто ему хотелось писать, чтоб в местной газете под материалами о неработающей водоразборной колонке или выставке цветоводов-любителей стояло — «В. Игнатов, наш корр.»

Он неустанно овладевал творческими методами классиков, описанными в той же газете в заметке «Причуды великих» под рубрикой «Это — любопытно», где сообщались сведения о человеке с самыми длинными в мире усами, об отце восьмидесяти семи детей, о зайце, задравшем лису, и т. п.

Согласуясь с этой заметкой, он писал стоя, как многие отечественные и зарубежные классики, пил много черного кофе, как Бальзак, и курил трубку, как Сименон и некоторые другие живые и покойные знаменитости.

Правда, от непривычной и неудобной позы ломило спину, от кофе кружилась голова, а от трубки то и дело нападал кашель. Но Вася самоотверженно переносил все эти неудобства и, наконец, создал выдающийся очерк о студенческой строительной бригаде.

Редактор Замотайлов, с отвращением перелистав страницы рукописи, сказал:

— Молодой еще, зеленый, а уже забурел, к штампам тяготеешь. В газетной статье главное — заголовок: должен в нос кидаться! А прошлый раз материал у тебя как назывался? «Живинка в деле»… Этот вот — «Ветру навстречу»… Эти названия даже в нашей газете были употреблены не менее тысячи раз… Не вижу я в тебе этой самой живинки! Где у тебя свежесть, где оригинальность! Непосредственности тоже не вижу!.. На, возьми, подумай…

Вася пошел домой, лег на диван, как Некрасов, выпил чайник чаю, как Достоевский, и начал думать. Время от времени он становился на голову по системе йогов, обнародованной в той же газете в честь советско-индийской дружбы, за что Замотайлов был премирован выговором.

Наконец явился новый заголовок — «Бригантина поднимает паруса!»

Редактор Замотайлов хмыкнул, но ничего не возразил и оставил рукопись у себя.

Через две недели он вызвал Васю и сказал:

— Чуть не подвел меня! Я одному человеку опус твой показывал, а он говорит, что бригантина это — разбойничий корабль! Ты, брат, языков не знаешь, а по-французски «бриган» — значит разбойник. Усек? Конечно, среди современной молодежи не изжиты еще нездоровые явления, как-то: пьянство, хулиганство, но никаких замаскированных намеков допускать нельзя… Молодой ты, зеленый, а лезешь намекать, обличать… Нехорошо!

— В центральной прессе это выражение то и дело встречается! — загорячился Вася.

— Центральная пресса нам не пример, — покачал головой редактор. — Она для нас все равно, что начальство… Мало ли что начальству дозволено: с них один спрос, с нас — другой… На, возьми, подумай еще…

С отчаяния Вася схватил простуду, расхаживая босыми ногами по полу, холодному, как лед, потому что в котельной в связи с пятым числом месяца происходило двухдневное празднование «дня кочегара».

А от шампанского, выданного из заначки продавщицей Верочкой после того как Вася целый час превозносил ее красоту, умение одеваться и даже пообещал жениться на ней после получки, он опьянел и поругался с соседом-пенсионером, а тот одним духом накатал на него восемнадцать жалоб в различные инстанции.

В таких муках родилось новое заглавие — «Гвозди бы делать из этих людей!»

Редактор Замотайлов долго жевал губами, будто пробуя его на вкус, потом погрузился в чтение принесенного Васей сборника стихов, откуда это заглавие было заимствовано, и наконец кивнул:

— Ладно… Дадим…

Но Васино счастье длилось недолго: на очередном свидании Замотайлов сообщил:

— Все-таки подвел ты меня! Недаром у меня было такое предчувствие! Вот, гляди, отклик из домоуправления. Обижаются: «Почему из хороших ребят, проживающих в нашем микрорайоне, надо делать гвозди, неужто они ни на что больше не годны?» Тебе что, а мне — отвечай вот… Безответственный ты человек, Игнатов! Нет, зеленый ты еще, не дозрел… Много тебе еще зреть до газеты…

Сейчас Вася зреет. Он работает грузчиком, что, согласно общепринятому мнению, является лучшей ступенькой к творческим высотам.

На этой ступеньке Вася так укоренился, что недавно в местной газете о нем появилась заметка под заглавием «Живинка в деле»…

Трудно приходится человеку в наш нервный век!

Одни медики говорят: держитесь спокойно, сдерживайтесь, нервные клетки не восстанавливаются!

Другие — напротив: мол, от постоянной сдержанности происходит рак печени, инфаркт и гипертония…

Такая выходит кибернетика: и нервные клетки жалко — не восстанавливаются ведь; однако хрен с ними, с клетками, ежели преждевременно в ящик сыграешь и весь непочатый комплект с собой унесешь!

Я свои личные нервные клетки, конечно, стараюсь экономить, но иногда допускаю некоторую разрядку, чтобы не произошло перенапряжения и, выражаясь языком технического прогресса, пробки не перегорели.

На этот счет врачи никаких рекомендаций не дают, и приходится руководствоваться исключительно интуицией и сообразительностью.

Например, вчера в конце рабочего дня встречается мне наш престарелый зам, ехидно щурится и говорит:

— Да это, кажется, Соловьев… А я было сослепу подумал: уж не пижон какой прибыл к нам из Америки с дружественным визитом, поскольку причесочка ваша…

Тут у меня возникло сильное раздражение, захотелось не сдержаться и сказать: мол, не твое пенсионерское дело обсуждать прически молодых, и вообще, катись ты к… Однако, к счастью, вовремя вспомнил про дефицит нервных клеток и приветливо отвечаю:

— Что вы, Вадим Сергеевич! Никакого хиппизма в моей прическе нет, просто не стригся давно — не из идейных каких побуждений, а времени нет, горю на работе!

— Ах, горите! — восклицает зам и дает мне втык: мол, не обеспечил разгрузку вагонов, цемент мокнет, хоть на свалку вывози, а железная дорога за твои простои штрафы дерет, как с козы. И всякая подобная лабуда…

При этом он затратил такую массу нервных клеток, что удивительно, что тут же на месте не впал в полный идиотизм, потому что, по моим наблюдениям, частичным идиотом он был давно.

Я же, продолжая экономить свои клетки, в дискуссию вдаваться не стал, а остановил Сашку-диспетчера, пробегавшего мимо в поисках трояка, и в сдержанных тонах приказал немедленно ликвидировать прорыв на данном участке.

И студент-заочник Сашка, которому еще рано было экономить какие-нибудь клетки, через минуту уже разряжался на все подъездные пути, рисуясь перед девушками-крановщицами своей интеллигентностью:

— Чего ползаете, как ми-мезоны!

А мне не удалось снять стресс даже в магазине, хотя они как бы специально существуют для этой полезной процедуры.

Я уже открыл для разрядки рот, когда опухший верзила втиснулся впереди меня с двумя авоськами, полными пустой посуды, но тот показал мне кулак величиной с ковш экскаватора и спросил:

— Чистый? А может грязный сделаться… об чью-нибудь морду!

Я мигом представил свои нервные и прочие клетки и начал усиленно сдерживаться, что, конечно, имело благотворные последствия для моего организма в целом.

Слегка я разрядился только в автобусе, когда одна бабка нахально прошмыгнула на облюбованное мной место. Тем более что в автобусе уже вовсю взаимно разряжались кондукторша с водителем, причем последний это делал через динамик вместо объявления остановок. Впрочем, хриповатый и косноязычный динамик никак не мог состязаться с естественным голосом кондукторши, долго тренированным на пронзительность и резкость.

Очнувшись дома, я уже с новыми силами принялся за экономию клеток, когда моя супруга Милка принялась растрачивать свои направо и налево, начав с отсутствия в хозяйстве стирального порошка «Ока» и постепенно дойдя до машины «Жигули» и японского видеомагнитофона, которые уже давно имеются у ее замужних сестер, а растяпа-муженек… И тому подобное.

Я сдержанно сидел на балконе, чувствуя, как в печени копошится рак, а к сердцу подкрадывается инфаркт, и думал о том, что женщины, будучи, как правило, существами скупыми и мелочными, нервных клеток никогда не жалеют, и хотя коэффициент их умственных способностей здорово снижен, но зато у них реже бывают инфаркты.

Потом она отправилась к сестре заряжаться заново созерцаниями недоступного ей японского видеомагнитофона с кассетами-клубничкой, а я разрядился, когда пришла из школы дочка Юлька и в категорической форме потребовала покупки каких-то белых джинсов, якобы давно имеющихся у ее подружек.

Плюнув на экономию клеток, я со всей силой обрушился на хиппизм, увязав его с более чем скромными Юлькиными успехами в школе.

Как человек бесправный и не имеющий в семье решающего голоса, Юлька вела себя сдержанно, краснела и помалкивала.

Она разрядилась на кухне, с руганью дав пинка подвернувшейся под ноги кошке.

Соплячка ведь, а уже понимает, как лучше вести себя в наш нервный век!

Вася Гвоздиков, белобрысый и розовый, с безмятежными голубыми глазами, снисходительной улыбкой на румяных губах и желтым цыплячьим пухом, который он выдавал за модную бородку, работал крановщиком и считался самым современным человеком на заводе.

В этом я убедился, когда он однажды пригласил меня к себе домой.

Крошечная Васина комната была переполнена предметами, свидетельствующими о том, что владелец ее стоит на вершине современной цивилизации. Тахта была покрыта платком, по виду позаимствованным у какой-то бабушки, журнальный столик исправно шатался на своих трех ножках, на стене висели ласты, гитара и портреты бородатых писателей Льва Толстого, Хемингуэя и Юлиана Семенова (книг которых я, впрочем, нигде в комнате не обнаружил). Кроме того, в комнате находились торшер, магнитофон и транзистор.

Наливая в микрочашечки особым способом сваренный кофе, Вася включил торшер (хотя был день) и транзистор, запустил магнитофон и, сняв со стены гитару, сделал несколько аккордов. Я боялся, что он наденет также ласты и маску, но, видно, из-за отсутствия ванной Вася этого не сделал.

Таким образом, он сразу же ввел меня в сферу самого что ни на есть утонченного и модернового времяпрепровождения: торшер светил, транзистор пищал, магнитофон хрипел, а мы пили кофе и вели интеллигентный разговор наивысшей пробы.

— Давно хотел я тебя спросить, старик, — говорил Вася, смакуя импортный кофе. — Какое у тебя хобби?.. Ну, ты — плебей! Вот Форд собирает картины и старинный фарфор, другой какой-то миллионер — забыл фамилию — коллекционирует эхо, представляешь, как оригинально?.. Вообще, у каждого интеллигентного человека должно быть свое хобби. Ну, у нас это пока слабо прививается, интеллектуальная отсталость, ничего не поделаешь, старик! Например, спросишь у ребят: «Какое у тебя хобби?», а они… Еще хорошо, если кто-нибудь скажет, что любит рыбу ловить или там мотоцикл свой починять, а то есть ду-убы: «Ха-ха-ха, мое хобби — спанье!», или «С хорошей девчонкой погулять!» Вот и поговори с ними. Но про тебя не думал, старик, как же так?

— А у тебя какое хобби? — спросил я.

Вася самодовольно ухмыльнулся, пытаясь забрать в горсть цыплячий пух, служивший ему бородкой:

— О, у меня хобби оригинальное! Между прочим, чем оригинальней хобби, тем оно лучше! Другие там поголовно марки собирают или спичечные коробки, а у меня — вот!

Вася достал из-под подушки толстую папку и торжественно развязал тесемки.

— Я коллекционирую выговора! — И он вынул из папки несколько бумажек, в которых сразу можно было узнать выписки из приказов. — Это тебе, старик, не марки, не-ет! Чтобы такую коллекцию собрать, много надо вложить труда, риска, выдумки. Вот один малый, я читал, собирает ядовитых змей, это хобби — первый сорт! Ну, змей мне держать негде, да и не переношу я их… Так я решил собирать выговора! Вот, например: «Крановщику т. Гвоздикову В. В. объявить выговор за дезорганизацию работы, выразившуюся в простое крана, в результате чего было потеряно 3 рабочих часа». Это когда я ласты и маску опробовал. На озеро-то я ездил утречком, на работу явился вовремя, только хвать — ключа от крана нету! Посеял я его где-то на берегу. Смеху было! Кран стоит, грузчики загорают, мастер от злости по земле катается: «Да как вы могли? Да вы знаете, что это такое?» Я на него логикой воздействую: «Что тут особенного? Чем я виноват? Не нарочно же! Сейчас поеду, может, где найду». Поехал, нашел — там в траве валялся. Ну, конечно, заодно покупался, потому — жара. И вот результат! Но это обычный выговор, заурядный.

Вася порылся в папке и вынул еще одну бумажку:

— А вот — строгач!.. Мастера чуть не доконал, думал, инфаркт его хватит! Это я на чешской выставке за пивом стоял! Понимаешь, там пустили слух, будто пива этого чехи привезли просто напоказ, всем, конечно, не хватит, ну, сам понимаешь, каждому охота чешского пива попробовать, дурак бы я был, если бы такой случай пропустил. Может, придется в Чехословакию поехать, может, нет. А очередь протянулась через всю выставку, некоторые фанатики в обморок падали от жары, а я ничего, у меня выносливость, как у космонавта! Небольшую, правда, накладку допустил: я пива-то вообще не пью, не люблю, а тут взял сразу четыре кружки, иначе зачем же я столько времени стоял? Пил-пил, кое-как осилил, я же говорю, выносливость у меня прямо-таки неимоверная! Но только оно у них, оказывается, гораздо крепче нашего, ребята говорят — двадцать градусов. Ну, вышел я совсем косой… Заявляюсь на работу: на час опоздал. Что тут было! Кино! Мастер аж посинел, хлоп на стул, хватается за сердце, хрипит, будто его самого пивом опоили. Если бы ты его видел, ты бы со смеху помер, прямо — Олег Попов! «Я вас уволю!» — «Валяй, говорю. Меня давно на металлургический зовут!» — «Вы сейчас с ароматом! Пишите объяснительную!» — «Пожалуйста! Подумаешь — пива выпил!» Пишу: так и так, не знал, что чешское пиво такое ароматное…

Вася огладил подбородок с таким видом, что на минуту мне показалось, что у него густая окладистая борода, и вынул из папки следующую бумажку:

— «Объявить т. Гвоздикову В. В., — торжественно декламировал он, — строгий выговор с последним предупреждением»… Ну, тут потехи было, всего не расскажешь. Гуляли мы в парке: я, Юрка и две девочки, ты их не знаешь. Подходим к чертовому колесу, аттракцион такой. Девочки и Юрка захотели в этом колесе покататься, а малый, который этим колесом руководит, ушел куда-то. Ну, мои залезли в колесо: «Давай, Вася, ты с техникой на «ты», запусти-ка!» Я рычаг какой-то нажал — закрутилось, да все быстрее-быстрее, те орут: «Останови!», а я не могу, заело там что-то. Переполоху было! Малый этот прибежал, я его — по шее, обозлился: «Что ж ты, такой-рассякой, в рабочее время разгуливаешь!» Милиция! Протокол! Пришлось мастеру ехать меня выручать, чтобы кран не простаивал пятнадцать суток. Отделался штрафом, вот квитанция тут подколота… В моей коллекции наиболее ценная вещь!

— А теперь как же? В случае чего, уволят?

Вася уставился на меня словно на умалишенного:

— Да ты что? Похоже, с Марса свалился, порядков не знаешь? После последнего предупреждения все начинается в новый круг: простой выговор, строгач, строгач с предупреждением, потом опять — простой выговор и так далее. Вот, пожалуйста, неделю назад: «Т. Гвоздикову В. В. объявить выговор за уход с работы». Это я за портретом Юлиана Семенова к одному артисту ездил, позже нельзя было, у него самолет улетал… Не-ет, ты порядков не знаешь!

…Недавно я опять повстречал Васю Гвоздикова:

— Ну, как твое хобби? Пополняется?

— А ну его к черту! — махнул рукой Вася. — Миллионерам-то хорошо: ни завкома ему, ни трудового коллектива, ни Указа, ни Закона о соцпредприятии, можно эхо собирать. А ты с нашим народом попробуй! Знаешь, что у нас постановили: нарушителям очередь на квартиру и на отпуск отодвигать на конец, лишать премиальных, тринадцатых, выслугу, то-сё. И на металлургическом та же история, везде. Лучше уж марки собирать… Еще лучше — отличиться! Как ты думаешь, а? Медаль заслужить. Не ту, которая в киоске, а настоящую!

То, что произошло с Васей Гвоздиковым на загородной массовке, организованной коллективом цеха, явилось неожиданностью для него самого.

Именно на массовке один из ее участников — предосудительного нрава грузчик Ермолаев, истребив большую часть купленного вскладчину пива, возымел желание полюбоваться видом реки с ее обрывистого берега. Он оступился и упал в речку. Ничем доселе не выдающийся крановщик Вася Гвоздиков, едва успев скинуть пиджак и брюки, как был в трусиках, носках и в ботинках, в рубашке с галстуком, бросился в холодные речные волны и извлек несчастливца на берег.

И хоть дело происходило не на очень уж страшной глубине, так как речушка Ворона значительно уступала в размерах таким прославленным рекам, как Енисей, или, скажем, Миссисипи, и уровень ее воды даже после дождей не поднимался выше пояса среднего купальщика, тем не менее участники массовки встретили этот самоотверженный акт радостными возгласами, аплодисментами и поздравлениями. А одна девушка даже надела на тонкую Васину шею венок из васильков и ромашек.

Вася некоторое время стоял посреди лужайки в носках, мокрой рубашке с галстуком и с венком на шее, но — без штанов, снисходительно принимал восторги зрителей, и постепенно на его лице появилось выражение торжествующего удовлетворения, как у чемпиона, возведенного на пьедестал почета.

Впрочем, сам спасенный почему-то не проявил особой благодарности и даже двусмысленно сказал:

— Теперь ты известный спасатель на водах! Тебе медаль надо выхлопотать — «За спасение утопающих»!

— Это лишнее, — скромно сказал Вася и, подумав, добавил: — На моем месте каждый поступил бы так!

Последовали новые аплодисменты, но Вася, аккуратно сняв венок, удалился в кусты, чтобы обсушиться.

В понедельник он как ни в чем не бывало явился на работу. На его лице по-прежнему было написано торжествующее удовлетворение, но видно было, что Васе не дает покоя какая-то мысль.

Наконец он отправился к председателю цехкома.

Тот как всегда был обуреваем своими профсоюзными заботами и сейчас, надрываясь, кричал в телефон:

— Какой у тебя метраж? Метров сколько? Сделаем! Заявление подавай! На цехком! Метраж укажи! Чтоб был метраж! Без этого нельзя!

Не отрывая одного уха от телефона, другое обратил к Васе:

— Тебе чего?

— Да вот… — начал, глядя в потолок, Вася. — Насчет этого вчерашнего инцидента на реке… На случай, если цехком вздумает чествовать меня… Премию там какую… Или памятный подарок… То я заявляю, что каждый на моем месте…

Предцехкома прокричал в телефон последний раз:

— Метраж должен быть точен, понял? Бывай! — положил трубку и успокоительным жестом выставил ладонь: — Понял! Можешь не беспокоиться, ничего такого не будет! Наш цехком на такую халтуру не пойдет, так что в этом отношении не беспокойся! Конечно, каждый бы сделал. Речка — по колено, чего там.

Вася застенчиво улыбнулся, пожал плечами и пошел отыскивать редактора стенгазеты.

— Насчет вчерашнего случая с Ермолаевым, — сказал он редактору, осуждающе покачав головой. — Интересно: пьяный, а падает в воду… Почитай газеты: сколько их тонет, и все выпившие… Если б не я, неизвестно, что…

— Это ты прав! — сказал редактор, доставая блокнот и что-то в нем отмечая. — Вопрос, так сказать, назрел. Мы долго с ним нянчились, а теперь чаша терпения, как говорится, переполнилась, мы его, так сказать, выставим к позорному столбу. Нельзя проходить мимо, как говорится!

— Да я насчет себя…

— А тебе чего бояться? — удивился редактор. — Ты ж, как говорится, трезвый был — и наоборот — его вытащил?

— Да-да! — с готовностью кивнул Вася. — На моем месте…

— Я и говорю! О тебе мы ни слова!.. А ему покажем!

Потом Васю видели у девушек в машбюро, где он рассказывал вычитанные из газет случаи спасения людей из воды, из огня, из-под колес всевозможного транспорта. Но так как был конец квартала, то девушки с пулеметной скоростью стучали по клавишам машинок и на Васю никто не обращал внимания. Тогда он начал тонко намекать на то, что сам является разносторонним спортсменом и даже скоро должен получить третий разряд по шашкам, но в это время кто-то заглянул в машбюро и крикнул:

— Гвоздиков! Вот он где! Иди скорей, тебя начальник зовет!

— А что? — спросил, приосанившись, Вася.

— Корреспондент у него сидит! Быстро, чтоб на одной ноге.

Вася, выхватив у одной девушки зеркало и расческу, наскоро причесался, передвинул к кадыку уголок своего галстука, который сместился почему-то налево, и, расправив плечи, пошел по коридору.

Дверь кабинета он открыл без стука, небрежно кивнул начальнику цеха и с улыбкой обратился к корреспонденту:

— Здравствуйте… Напрасно вы это, знаете… На моем месте, ей-богу, любой!

Затем он сел перед ним на стул и приготовился отвечать на вопросы, но начальник вмешался, бестактно повысив голос:

— Что это значит — напрасно? Как это вы так рассуждаете? Товарищу корреспонденту нужны технические данные о новом кране и ваши соответствующие соображения. А вас приходится искать по всему цеху… Будьте любезны сейчас же представить!

Вася опять улыбнулся корреспонденту, показывая, что не стоит обращать внимания на невоспитанность некоторых людей, и, кашлянув, произнес:

— Я, товарищ корреспондент, человек скромный. Маленький винтик в системе нашего организма. Данные и соображения я сейчас представлю, если они вам что-то прояснят. Но сначала, если позволите, несколько слов о себе. Моя биография совсем обычная…

— Биографию вы жене своей рассказывайте! — вскипел начальник. — Товарищу корреспонденту нужны цифры, расчеты, ваши прикидки и предложения для общей статьи о новом кране, а не биография! Если вам самому нечем заняться, не отнимайте по крайней мере времени у людей!

…Вскоре Вася слонялся по цеху и разглагольствовал:

— Это ничто иное, как беззаконие и произвол…

— Группа окопавшихся бюрократов окружает заговором молчания и даже встречает насмешками бесспорный факт риска жизнью…

— Поощрение положительных проявлений — важный фактор, стимулирующий трудящихся на новые положительные проявления… У нас же…

Хорошая жена у моего друга Васи Гвоздикова (та самая девушка, которая надела на его шею венок из ромашек, а затем весьма внимательно и даже заинтересованно выслушала его монолог о положительных проявлениях). Света воспитывает мужа не принуждением, не командованием или, скажем, голым администрированием, а деликатнее, исподволь. (А вот моя супруга запретила мне собирать марки и на мой вопрос, почему нельзя этого делать, немного подумав, ответила: «Потому!»).

Как-то повстречал я Васину жену Свету на улице. Она несла авоську, полную коробочек, банок и пузырьков разного диаметра и неизвестного назначения.

— Что это у вас?

— Химикаты. Вот это — французский сульфит, это японский проявитель… это… это… Словом, мы купили Васе фотоаппарат… В цехе знаете, как израсходовали деньги на культнужды? Установили в красном уголке биллиард! Так чем мой Вася пристрастится к биллиарду, лучше, думаю, пусть развивает свои положительные проявления: сидит дома — проявляет там, закрепляет, верно? Он может и вас сфотографировать. Приходите к нам в выходной.

В выходной я отправился к Гвоздиковым.

Вася сам открыл мне дверь.

— А, это ты! Здорово! Извини, что руки не подаю: вся в эмульсии. Пальто клади вон туда, где на стульях одежда свалена! Я, брат, гардероб оборудовал под фотолабораторию: там у меня красный свет и все такое. Лучше бы, конечно, оборудовать в санузле, но соседка у меня такая, старая дева. Не может, видите ли, пользоваться, когда там красный свет: будто вредно влияет на нервную систему.

Стены Васиной комнаты были сплошь увешаны фотографиями, большей частью изображающими какие-то непонятные предметы.

— Вот у меня ракурсная съемка! — охотно объяснял Вася. — Здорово, а? Неплохая эмоциональная окраска? Туфель жены во весь формат кадра, свет снизу. Выдержка только взята слишком короткая… Видал в заводской газете мой фотоэтюд «Беспокойная старость»? Обиделась, переехала жить к сестре, усмотрела в названии какой-то намек. Вообще, удивительный есть народ! Кое-кто обижается, когда их снимают с крыши или из-под лестницы.

Тут он взглянул на часы и, извинившись, залез в гардероб, и сидел там очень долго, все время чем-то шурша наподобие мыши.

Тем временем Света угостила меня чаем, пахнущим какой-то химией.

— Это я закрепитель в чашки наливал, — успокаивающе отозвался из гардероба Вася. — Удивительно стойкий запах, хотя закрепляет не так уж стойко.

Прощаясь, он сказал, что у меня нефотогеничное лицо и, с фотографической точки зрения, на редкость неинтересное.

Когда через месяц я пришел проведать Гвоздикова, в квартире пахло уже не химикатами, а зверинцем. Возле двери на кухню была привязана собака отвратительного вида. Сквозь белую шерсть у нее просвечивала розовая кожа. Увидев меня, она с ухмылкой облизнулась.

Света, с опаской косясь на собаку, шепнула мне:

— Васе ружье купили. Я думаю, будет лучше: отвлечется от этой проклятой фотографии. Здоровый отдых на воздухе, и к столу добавка — утка или там какой глухарь.

Сам Вася работал в поте лица, стараясь при помощи ручных мехов накачать громадную резиновую лодку, установленную в коридоре.

— Видал, а? — радостно закричал он. — Хорошая штучка! По случаю куплена! Незаменимая вещь!

В это время раздался голос соседки:

— Василий Васильевич! Что же это такое? Опять вы привязали возле кухни свою собаку. Это же невыносимо! Я буду жаловаться!

Вася сунул мне в руки меха:

— На, покачай! Ну, склочница! Подумать только! Собака ей помешала! А сама поминутно шныряет на кухню — собаку пугает, мне настроение портит!

И вступил в длительные пререкания с соседкой.

Света, пригорюнившись, делилась со мной своими переживаниями:

— Ружье, конечно, тянет на свежий воздух. А все-таки жизни не стало с этой охотой. Оказывается, к ружью еще требуются резиновые сапоги, и брезентовый плащ, и просто брезент, и палатка. И всякие там патронташи, ягдташи. А сколько патронов, пистонов, чистилок. Да еще со всего города ходят собачники, водят напоказ своих собак, а нашу ему привезли откуда-то из Владивостока: она имеет привычку по ночам лаять, а днем выть. Вася говорит, что должно быть наоборот, что она просто не привыкла к разнице времени. Только ни соседке, ни нам от этого не легче! Вдобавок соседка работает телефонисткой, а Вася приучил себя вставать на рассвете, до зорьки: ставит будильник на два часа ночи, а соседка, как он зазвонит, вскакивает: думает — телефон. Потом Вася переводит будильник на четыре часа, потом на пять… Словом, кошмар. Теперь он еще собирается купить утку какую-то криковую. Говорит: буду держать в ванной, в правилах для жильцов не говорится, что нельзя держать утку в ванной. Что делать?

И тут меня осенило:

— Знаете, что? Купите-ка ему абонемент на футбол и хоккей!

Недавно я видел Васю во Дворце спорта. Матч давным-давно окончился, трибуны были пусты, и только фанатики скучились вокруг Васи. А он ораторствовал:

— Не-ет, это вы бросьте! Это не Белов сделал подножку, это случайно так вышло! Если б Чернов не обронил клюшку, еще бабушка надвое сказала…

— Вася, когда мы с тобой на охоту пойдем?

Гвоздиков широко разинул рот, видимо, от удивления: будто бы ему предложили поиграть в крестики-нолики.

— На охоту?.. Ах да, на охоту!.. Так, так… В пятницу у наших тренировка… В субботу играют юниоры. В воскресенье выступают на выезде. В понедельник надо в аэропорт поехать встретить, расспросить… Календарь мой забит до отказа, не знаю, как и управлюсь…

— А сейчас ты почему домой не идешь?

— Да вот обсуждаем результаты в других городах. Ты понимаешь, если наша команда следующую встречу выиграет с большим счетом (должны ребята постараться), а основные соперники сплошь проиграют, то тут верный шанс… Ты не заметил сегодня, что Краснов ехидно ухмылялся, а судья… Думаем в Федерацию протест написать… И куда только Маслаченко, Озеров и Майоров смотрят!

В последнее время с моим другом Васей Гвоздиковым опять стало твориться что-то неладное (хотя дома и на работе было как нельзя лучше: за увлеченность и «технический энтузиазм» Васю даже отметили значком ВОИР).

И вдруг!.. Многие видели, как он вел по улице козу и пытался сесть с ней в троллейбус; как он сидел на березе в парке и его снимали оттуда дружинники; как он ползал по болоту, выковыривая что-то из грязи.

Когда же в газете появилось объявление, что Вася срочно меняет свою недавно полученную двухкомнатную квартиру в центре на отдельный домик в любом пригороде, можно без удобств, но обязательно с участком, я отправился узнать, что с ним стряслось.

Вася попался мне навстречу. Страшно выпучив глаза и задыхаясь, он бежал мимо своего длинного дома и, прохрипев: «Стой здесь!», скрылся за углом. Через какое-то время он появился уже с другой стороны квартала, кое-как доковылял до меня и привалился к стене, зевая ртом, как рыба, вынутая из воды.

Немного отдышавшись, он объяснил:

— Бегом… от… инфаркта… понял? Каждое утро так…

— Зачем?

— Сильное воздействие… для общего оздоровления… Если инфаркт меня раньше не тяпнет, то я застрахуюсь… Читал газеты, журналы?

— Да ты вроде ничем не болел?

— Это с виду ничем… Вообще — нужна профилактика… Болезни — они коварны! Хватишься, да поздно. Читал про стресс? Потому и футбол забросил: болеешь-болеешь, а они, черти, проигрывают… Страшное дело этот стресс! Все человечество сейчас от него страдает, потому нужно принимать меры!

Васина комната была заставлена горшочками с разными колючими и ползучими кустами, повсюду, как в жилище средневекового колдуна, были развешаны пучки трав. На подоконнике в стеклянной банке хранилась какая-то масса отвратительного вида, смахивающая на медузу. В другой банке были опущены в воду два электрода. Тут же лежали странные черные колобки, похожие на конские копыта, и пачки вырезок из газет и журналов.

Среди всего этого ходила с печальным лицом Света.

Я огляделся и спросил:

— А где коза?

— Коза не у меня, а у Вадьки, знаешь? — объяснил Вася. — У него — язва, требует особо жирного молока, вроде козьего.

— Это, значит, ты ей сено таскал по базару?

— Сено! — усмехнулся Вася. — Это не сено, а состав! Целебный, понял? Старик тут есть, он составляет на основе народных примет, чертовски дорого дерет! Козе это сено будет не по карману. Да что — коза. Вот у зайца жирность молока — двадцать три процента!

— Жалко, что зайца вам негде поймать! — усмехнулась Света. — Заодно уж…

Она сходила на кухню, принесла чайник.

— Нате, надувайтесь!

— Не признает ничего! — подмигнул мне Вася, наливая из чайника какую-то подозрительную жидкость, не похожую на чай. — Женщины гораздо консервативнее мужчин, социологи установили.

Я отхлебнул из чашки и поставил ее на стол.

— Настой чаги по утрам пью, березовый гриб! — объяснил Вася, показывая на черные копыта. — Лучшая профилактика против рака!.. Почитать тебе, что один академик пишет?.. Света, подай вон ту папку!

— Не надо! — испугался я. — Это ты за ними на березу лазил?

— Да! Чуть было не расшибся, и дружинники меня за пьяного приняли!.. Однако я внес усовершенствование: завариваю его на серебряной воде. Она от всех болезней, я тебе потом покажу вырезку… Разлагаю электролизом серебро на ионы.

— Мой браслет распилил! — сказала Света враждебным голосом.

— Здоровье мужа должно быть дороже какого-то там браслета, — назидательно произнес Вася. — А тебе хотелось, чтоб я от изжоги мучился, как сейчас?

— Раньше этого не было.

— Значит, вовремя захватил! — рассуждал Вася, с отвращением, как касторку, глотая свой состав. — В самом начале. Есть шансы вылечиться! Лучше всего, конечно, снеговая вода. Она не подвержена радиации. Но в городских условиях где ее взять? Вот поменяемся на пригород, там у меня снеговой воды будет вдоволь. В идеале, конечно, — переехать на Камчатку!

— Неужто здесь снегу мало?

— Там, кроме снега, много есть кой-чего: панты, женьшень, Тихий океан близко, а в нем — акулий жир, яд медузы, трепанги.

— Сумасшедший дом построен для таких, — тихонько добавила жена.

— Может, не стоит из-за снега переезжать? — пытался я заглушить назревавший семейный конфликт. — Много ли тебе нужно этой снеговой воды? Может, снег привозить в каком-нибудь ведре?

— Снег, это — между прочим. А главное — мне необходимы перепелиные яйца, от японских перепелов. Удивительно целебные яйца — сейчас все только о них и говорят! Я прикинул: как раз от всех моих болезней! Но достать трудно! Приходится самим изворачиваться. У Вадьки наклюнулась возможность достать перепелят. Тут их, конечно, водить негде, поэтому я и решил переехать. Разведу перепелов, участок засажу женьшенем и прочим. Возможно, устрою пасеку. А в сарае перепелята несутся. Эх, лошадь бы еще. Для кумыса.

— А в другом сарае зайца будете доить с Вадькой своим ненормальным! — добавила жена.

— Ты чего подначиваешь! — страшным голосом закричал Вася. — Знаешь, что мне вредны отрицательные эмоции, а злишь, дура!.. Убью! Всех поубиваю!

И, схватив алюминиевую чашку, Вася кинул ее на пол.

Света заплакала и убежала, а Вася, поставив небьющуюся чашку снова на стол, объяснил мне вполне миролюбивым шепотом:

— Это для разрядки! Всегда нужна разрядка! Кто держит раздражение в себе, то оно остается внутри, оседает на печень и через это развивается рак. Вот она — счастливая: чуть что — сразу плакать. Слезы очень хорошо снимают напряжение. Но лучше всего — драка! Один западный ученый — читал, небось? — советует каждую неделю драться с женой, прекрасная разрядка, на всю неделю напряжение снимается!.. Но моя — очень уж смирная.

Я ушел домой, жалея Васю и его милую, тихую жену.

Через месяц я встретил Гвоздиковых на рынке. Васина жена шла впереди с довольным, счастливым лицом, а за ней плелся Вася, согнувшись под мешком картошки.

— Целебная какая-нибудь? — спросил я про картошку.

— Да ну! Что в ней целебного, — пробормотал Вася, с облегчением сваливая картошку на землю. — Наоборот: содержит яд — соланин.

— А перепелов завел? Как на вкус перепелиные яйца?

— А ты разве не знаешь? — удивился Вася. — Было опровержение одного авторитетного НИИ, ничего в них целебного, обычные яйца, только маленькие. Ложная сенсация оказалась.

— Конечно, пишут много чепухи! — вмешалась Света. — Но я нашла настоящую статью, подруга мне одна дала почитать, там уж без вранья. Профессор Амосов не станет врать, он говорит: переутомляйтесь! Ото всего помогает переутомление!

— Да! — кивнул Вася. — Это я по себе чувствую. Вообще сейчас другая мода пошла: никакой химии, нужны простые естественные методы лечения. Нужно просто помогать организму, а он сам справится… Есть много хороших естественных методов. Лечение смехом, сном. Сон успокаивает нервы, а большинство болезней — на нервной почве.

— Про сон — чепуха все! — перебила его Света. — Смех еще ладно. А ото сна какая может быть польза? Опухнешь — и все. По-моему, это — заблуждение. Вот у одной моей подружки муж — тот голодом лечится! Она теперь всем хвастает: еще немного полечится — шубу себе куплю!

— Голодом можно лечиться только по назначению врача, — сморщился Вася.

— Можно и к врачу сходить, что тут такого! Вот его дружок Вадька, который с козой, теперь тоже хорошо лечится! У него оказалось все на почве нервов. А жена его у нас на заводе переводчицей работает, перевела ему из американского журнала статью: лучше всего нервы успокаивает вязанье! Он уже три кофты связал: две она продала, одну сама носит!

— Нигде не могу найти подробную медицинскую энциклопедию, — жаловался Вася. — Краткая у меня есть, а, говорят, есть еще полная.

— Не нужна тебе никакая энциклопедия! — оборвала его жена. — Какую нужно статью я сама достану!.. Пошли! Тебе еще телевизор сегодня в починку нести.

Вася взвалил себе картошку на спину и побрел лечиться дальше, а я долго хихикал, чувствуя, что смех и в самом деле здорово помогает для общего самочувствия.

— Вот и обзавелся я собственными колесами! — сказал Вася Гвоздиков, любовно оглядывая свои новенькие «Жигули». — Теперь каких-нибудь полчаса, и ты, как говорится, вдали от шума городского: дыши воздухом, слушай птиц, наслаждайся тишиной. Какое удобство!

Я тоже проникся уважением к собственным Васиным колесам и в знак этого погладил рукавом своего пиджака дверку.

— Что ты делаешь! — испуганно вскричал Вася. — Я ее замшей протираю!

Он с сомнением оглядел мой новый костюм и вздохнул:

— Ладно, влезай, только не ерзай и ногами не шевели, а то в салоне обивка портится!

Света и я осторожно сели на мягкое сиденье, боясь что-нибудь испортить.

— Куда поедем? — спросил Вася. — Колеса тем хороши, что все пути открыты: куда хочешь, туда и поедешь. Правильно сказал один мудрец: автомобиль — не роскошь, а средство передвижения.

— Ну, прямо — на Затон? — предложил я.

Вася сморщился:

— Дорога паршивая. Подвеску угробим.

— Ну, направо — на Плес. Туда — мостовая хорошая.

— Это для тебя она хорошая, — хмыкнул Вася. — А для резины гибель. Да-а: как у Ильи Муромца. Прямо пойдешь — такая-то напасть, направо — такая-то, налево — тоже караулит беда… Ладно, положись на меня! Поедем налево. Говорят, по этой дороге гаишников меньше.

От быстрой езды разнообразные виды природы замельтешили, как в испорченном телевизоре.

В одном месте Вася вдруг остановился, вылез из машины, о чем-то коротко переговорил с суровым гражданином, вооруженным полосатой палочкой, вручил ему трояк и, вернувшись, весело мне подмигнул:

— Превысил скорость. Штрафом отделался!

Через некоторое время его остановил вежливый товарищ с такой же палочкой и тоже взял трояк. Вася повеселел еще больше:

— Двойной обгон! Хорошие ребята попадаются!

— Чего ж тут хорошего, если штрафуют? — полюбопытствовал я.

— Талон цел! Прокол не сделан! — удивился Вася моей непонятливости.

Третьего гражданина Вася о чем-то долго упрашивал, умоляюще складывая на груди руки и проявляя готовность встать на колени, пока гражданин не смилостивился, согласившись принять у него пятак.

— И этот хороший дядька! — ликовал Вася. — Талон не тронул!

Больше оштрафовать его не успели, так как мы свернули с шоссе на проселок в общем потоке машин, будто спешивших на автомобильную сходку в лесу.

Сходка происходила на обширной поляне, вытянувшейся вдоль берега озера, где в неимоверном количестве толпились «Волги», «Жигули», «Москвичи» и «Запорожцы».

Но, возможно, это была не сходка, а спевка, так как из всех открытых салонов машин во всю мочь голосили приемники. Однако спеться они никак не могли, работая каждый на своей волне. Машины, не оборудованные приемниками, ревели просто моторами.

Вася с удобством устроил «Жигули» в тени под кустом, извлек из багажника ведра и вручил нам:

— Таскайте воду вон из-под того обрыва, там тропка есть. А я буду мыть. Машина, понимаешь, требует чистого мытья.

— Может, поближе подъедем? — предложил я, прикинув расстояние до берега.

— Место займут, — возразил Вася. — Тут тень, а машина, понимаешь, солнца не любит.

Мы разулись и принялись таскать воду из-под головоломного обрыва, оскальзываясь на мокрой траве, по которой, как трудолюбивые муравьи, сновали вверх-вниз владельцы машин с ведрами в руках.

По всей поляне текли ручьи грязной воды с маслом и бензином.

Когда мы принесли, очевидно, тысячу первое ведро, Вася наконец удовлетворился и сказал:

— Хватит, пожалуй. Вот в прошлое воскресенье мы со Светой совсем хорошо съездили: три раза удалось помыть — сперва в реке, потом в озере, потом возле города, на новом пляже. Великолепный пляж устроили: машину, понимаешь, можно прямо в воду загонять! И вода чище, чем здесь. Не знаю, чем занимаются наши ученые — не могут ничего придумать для очистки водоемов? Пишут-пишут о загрязнении, а все без толку.

— Эх, пивка бы, — вздохнул я, утирая ладонью лоб, но Вася сухо сказал:

— Я, как машину приобрел, в рот не беру, и тебе не советую. Впрочем, ты — безлошадный: тебе все равно. А мне нельзя, вмиг в аварию влетишь, а хуже того — могут на год права отобрать, если унюхают! Вот ужас-то! Очень суровые законы против нас введены!

Тут я заметил странную процессию, двигавшуюся вдоль берега. В центре ее находился тщедушный красноносый субъект в длинных сатиновых трусах. Его сопровождала многочисленная свита: один почтительно нес на вытянутых руках замызганную одежду, другой — бутылку и стакан с каким-то прохладительным питьем, третий — шампур с шашлыком, четвертый, в милицейской фуражке, разгонял толпу, а их очаровательные жены в соблазнительных купальниках одаряли субъекта улыбками, страстными взглядами, комплиментами, а некоторые даже пытались на ходу исполнять эротические танцы.

— Кто это? — спросил я. — Король Замбези?

— Что ты? — ответил Вася. — Это — большой человек! Мустафаев из «Автотехобслуживания»!

— Ну и что?!

— Запчасти у него, — пояснил Вася и засуетился: — Я пойду. Может, сумею познакомиться. Вы — караульте машину, а то были случаи…

Он с завистью посмотрел на привязанную к дверце одного старенького «Москвичишки» громадную черную овчарку, которая с ревом пыталась укусить каждого, кто шел мимо.

— Вот это сторож! — вздохнул он, и я понял свое ничтожество.

Вася убежал следом за процессией, а мы принялись наблюдать.

Голубые облачка отработанного бензина витали над травой, поблескивающей, будто росой, капельками масла. На разные голоса пели моторы и приемники. Пахло техникой.

Владельцы машин, не убежавшие на поклонение Мустафаеву, проводили досуг либо на спине под машиной, либо просто сидели, прислушиваясь к ее пению.

Даже ребятишки не носились с воплями по берегу, играя в космонавтов, не бултыхались с разбегу в озеро, а смирно стояли возле машин и солидно рассуждали о мощности двигателя, зажигании, о каких-то бескамерных покрышках, дросселях и люфтах.

Юные владельцы «Волг» высокомерно, как лорды, поглядывали на машины помельче, и все дружно презирали старые модели «Москвичей» и «Запорожцев». Чудаки, осмелившиеся выехать на допотопном «Опеле», отсиживались где-то в кустах и на люди не показывались.

Целая семья, муж, жена и четверо детей, усевшись с поджатыми ногами вокруг своей сверкающей лаком и никелем новенькой «Волги», предавалась молитвенному созерцанию, замерев, подобно йогам. Когда же, наконец, восторг переполнил их души, они со стоном облепили ее со всех сторон, принявшись не то целовать, не то лизать языками — я не разобрал, отвлеченный пожилым мужчиной в золотых очках, который рассказывал что-то жуткое:

— Я от него туда-сюда, через кусты, по кочкам!.. Он не отстает… Аж холодный пот меня прошиб… А он все ближе, ближе… Прямо-таки чувствую, как он дышит сзади… Да-а… Ну, думаю, конец мне… попадусь в кровожадные лапы…

— Кому? — не вытерпел я, будучи большим любителем охотничьих рассказов. — Неужто медведю?

— Автоинспектору! — ответил мужчина, и все дружно захохотали над моей наивностью. — Об медведе и разговору бы не вел.

Между тем Света рассказывала:

— Кажется, мой Вася попал в свою гавань. Ведь автомобильная лихорадка не поддается излечению!.. И для дома хорошо: на рыбалку, в лес по грибы и ягоды, на охоту. И в цехе Вася уже на настоящую медаль тянет. Потому что его увлеченность и этот самый… технический энтузиазм захватили и кран. Словом, потребовался крану капитальный ремонт. Это значит — вызывай бригаду из кранового завода. Пока приедут, то-сё. Пока сделают. А кран уникальный, десять заменит. Вася после работы и в выходные выточил дефицитные детали, приладил их. Сейчас — как новенький. За кран премию дали и талон на приобретение вне очереди автомобиля «Волга».

Вася вернулся часа через полтора, оставив где-то свою японскую вельветовую куртку с бесчисленными молниями и застежками — предмет всеобщей зависти.

— Мустафаеву понравилась! — с радостью объявил он. — Я отдал. Он, говорят, человек исключительной честности: если уж возьмет на лапу, то обязательно сделает. Хоть бы не посадили раньше времени за эти самые… нетрудовые доходы. В гости обещал прийти во вторник, телефон дал… Удачный сегодня день. Ну, поехали. А то мне еще машину, понимаешь, в гараж ставить, а там ребятам из обслуги магарыч требовается. Не знаю, на какую еще сверхурочную работенку поднаняться? Машина, понимаешь, много денег требует… А оттуда, от гаража, нам двумя автобусами добираться… Перед городом еще машину маленько ополоснем.

…С этого пути Вася уже не свернет. Правильно сказала Света: автомобильная «болезнь» не поддается излечению. Сама «болезнь» становится лекарством: развивает стойкость, находчивость, силу, ловкость, коммуникабельность и, само собой, укрепляет здоровье.

Прочитал я недавно одну газету.

Оказывается, у писателей и кандидатов разных такая теперь забота: никак они не допрут, отчего мужья с женами расходятся!

Я, конечно, не писатель, и даже не кандидат, а простой слесарь, но знаю точно: расходятся по разным причинам.

Витька наш разошелся по причине суеверий!

Хотя сам он не только ни в какие суеверия не верит, а ему вообще все до феньки, или, точнее сказать, до лампочки. В невесту Зойку он так до конца и не вник, хотя гулял с ней больше месяца. Но чтоб она мечтала на мужнину получку лапу там наложить или дружков его ненавидела (чего, мол, приперлись, пьяницы и т. д.), этого за ней не замечалось.

Витька — человек передовой, женился не в церкви где-нибудь, а во Дворце бракосочетаний, который из бывшего ЗАГСа переименовали. Теперь жениха с невестой пускают по красному ковру, в это время магнитофон надрывается, а усатая исполкомовская тетка у стола ручку им протягивает и поздравляет по бумажке — все законно!

Мероприятие это мы в праздники провертывали, а народу в этом Дворце набилось под завязку — очередь тянется, как за чешским пивом.

Покуда очереди дожидались, Зойка с подружками перед большим зеркалом приборочку на себя наводили, а мы, все дружки Витькины, чтоб время зря не тратить, в закутке несколько пузырьков отковырнули: с собой было захвачено, а то Витьке трезвому совестно при народе дурака валять.

Я ходил за стаканом, стакана не нашел, взял крышку от графина. Слышу, Зойкина мать шипит ей на ухо, как змея:

— Ты, дочка, как вызовут вас, старайся первая на ковер наступить. Есть такая примета: кто первым наступит, тот в семье верховодить будет!

Я хитрость эту засек, ввожу Витьку в курс дела: так, мол, и так, обдурить тебя хочут!

А Витька с двух крышек захорошел, расчувствовался:

— Спасибо тебе, друг! Будь спок, я это дело учту!

Подошла наша очередь, Зойка волнуется, вперед лезет и Витьку спиной оттирает. А Витька делает вид, что не в курсе, он вообще малый — молоток, а от зеленого змия еще умней делается.

А как вызвали их фамилии через усилитель, Зойка только ножку протянула в белой туфельке, как Витька тактично за локоток назад ее отдернул, а сам ногой на ковер — хоп! Готово!

Зойка вспылила, маникюр свой растопырила:

— Чего толкаешься? Идиот! Успел — нажрался?

Витька ведет себя вежливо, как иностранец, но с ковра ноги не убирает.

— Ваши волнения излишни, — говорит. — Все законно! Прошу!

Тут Зойкина мать встряла, шипит сквозь железные зубы:

— Ах, ах! Какое хамство! Какая некультурность! Еще жениться не успел, а уж характер показывает, что же дальше будет!..

И все такое.

Витькина мать со своей стороны.

— Правильно сделал, — говорит. — В доме мужчина должен командовать!

Зойкина мать давай спорить:

— Устарелые ваши взгляды! Теперь везде жены распоряжаются!

Витька обиделся:

— Это мы поглядим!

А Зойка:

— Тут и глядеть нечего! Так я тебе и поддалась — держи карман! Распорядитель выискался!

Мамаша ее подначивает:

— Пьяницам и копейки нельзя доверять!

Витькина мать — в бутылку:

— Может, дочка ваша пьяница, ишь, как губы намазала, как прости господи… А мой Витя три сотни зарабатывает!

Зойка:

— Я сама зарабатываю!

Очередь волнуется:

— Кончай базарить! Давай продвигайся, люди ждут!

Ну, нас пяток лбов, каждый по паре крышек ковырнул, порядок в очереди мы навели. До драки не дошло, хоть шум был.

Лично я Витьку с Зойкой старался помирить.

— Столковывайтесь, — говорю, — заранее по-быстрому, кому из вас верхушку держать, тот пускай и наступает первый, чтоб недоразумений не было.

Витька с двух крышек раскуражился:

— Я могу это дело снова переиграть! Становись хоть обеими ногами, все равно у тебя ничего не выйдет!

— А не выйдет, так…

Подхватила Зойка фату и застучала тощими каблучками на выход. Мамаша за ней: та и вовсе озверела, потому что Витька сказал ей пару ласковых насчет гроба и белых тапочек, чтоб не мешалась.

Так и разошелся Витька по причине суеверий, даже толком зарегистрироваться не успел.

Свадебный стол Витька за свой счет приготовил, мы не растерялись, решили повернуть его на праздник. Так что свадьба, можно сказать, состоялась, только без невесты, да она и не нужна оказалась, потому что все подружки к нам примкнули, даже три лишних насчитались. Одним словом, из угощения ничего не пропало, еще и за свои добавлять пришлось.

Витька сначала попереживал малость, потом бросил. Даже рад был, что паспорт чистый и в случае чего алиментов не платить, а то есть у нас один деятель — троим платит, а остальную получку четвертая жена прямо в бухгалтерии забирает! Говорят, когда на ней женился, не знал насчет ковра…

— Граждане, оплачивайте за проезд! Чего-о? Какой еще тебе билет? Театр тебе тут? Молодая, а грамотная!.. Жаловаться на меня бесполезно: я — штрафник! Меня для перевоспитания с «Туриста» сняли — на местную линию пересадили, больше ничего не сделают, потому — дефицит водителей и утечка кадров!

Тетка, тебе чего? Трояк даешь? Захватим! Потеснитесь, граждане! Рыжий, потеснись! Дед, не толпись в проходе! Подайся назад, кому говорят, плюшевая жакетка, чего растопырилась с сумками, как шахиня! Кошелки с курями-утями становим в угол, клетку с кроликами сверху… Не бойся, вот мальчик подержит… Подержишь, мальчик? Только гляди, чтоб тебя не задавило… И козе место найдем! Гляди-ка: упирается! Не желает ехать! Эй, студенты, вылазьте, подмогните пожилому человеку козу затащить… Вежливости у вас нет, чему только учат!.. Привязывай ее вон к тому рычагу, он все равно не действует!.. Поехали!..

Это кто там вякает? Кому не по нутру общественный транспорт — покупай себе «Жигуля»! Сядут — и давай права качать! Водителя за человека не считают! Ее везут, а она недовольна… Фигуристка какая! Я, может, через вас инструкцию нарушаю, по инструкции не положено до такой степени автобус перегружать!.. Коза — что! Вот я на той неделе пчел подбрасывал — шесть ульев!.. На ухабе у одного крышка соскочила, пчелы вылетели и давай!.. А тут еще дверь заклинило: вот была потеха!

Баба с ребенком бежит, машет… Как же, остановлю, дожидайся! Я этих баб с детишками принципиально не люблю! Пусти ее — счас начнет: «Ах, ребенок простынет! Ах, не курите тут, ребенку вредно…» Пускай на «Туристе» ездит, там водители сознательные, а я — штрафник, с меня спросу нет… Дай прикурить, браток, нервы успокоить: завгар, гад, меня расстроил, перевел на этот маршрут.

Почему, говоришь, скорость превышаю? Люблю с ветерком ездить, когда вблизи гаишников нет! Опять же спешу до места скорей доехать, пока эта колымага не развалилась!.. Тут — кто вперед: либо мы доедем, либо колесо отскочит! И выпимши я через это: трезвый ни за что на такую развалюху не сядет! Если ее кому изнутри показать — волосы дыбом встанут: рессоры слюнями склеены, тормоза на веревочках!.. У нас в гараже Валерка слесарничает — тоже штрафник: с местной линии его в слесаря перевели… До того стал принципиальный: без трояка гайку не навинтит!..

Что такое? Так и знал: руль заело! И тормоз отказал… Граждане, хватайся, кто за что может!!! Летим, братцы!.. Стоп, стоп!.. Все, граждане, слазь! Приехали!

Из газетной статьи

В последнее время печать и телевидение уделяют много внимания так называемому Бермудскому треугольнику, где будто бы таинственно исчезают суда и самолеты. Трагедии приписывают действию некоей неопознанной силы. Иногда с борта будто бы исчезает вся команда, после чего безлюдный корабль одиноко носится по волнам. По-видимому, американец Сандерсон первый разделил всю поверхность земного шара на треугольники и объявил определенные из них таинственными. Он же привел «факты», когда, по крайней мере в Бермудском треугольнике, самолеты на некоторое время покидали наше пространство и время, а потом благополучно возвращались. Это происходило совершенно незаметно для экипажей, для наземных же служб самолеты исчезали в «никуда», а затем возвращались вновь. Бортовые часы потом оказывались отставшими по отношению к земным как раз на время, в течение которого самолет находился в небытии. Выдвигаются различные гипотезы.

В своем сочинении я хочу рассказать о вреде ядовитых мухоморов.

Ими отравляются не только мухи, но и люди.

На каникулах мне удалось спасти от смерти двух отравленных, которых звали дядя Гриша и дядя Коля. Я своими глазами видел картину их предсмертных мук.

До съедания мухоморов они были веселые и здоровые. С ними находились две большущие кошелки для грибов, рюкзак с едой и книжка-самоучитель про грибы. Они читали ее в электричке вслух, чтобы все знали, какой гриб бывает ядовитый и что будет, если его съешь.

Я слушал внимательно и все запоминал. Например, кто съест мухомор, у того происходит рвота, слабость и помутнение рассудка — то есть он сходит с ума!

Выйдя из электрички, дядя Гриша и дядя Коля сразу залезли в кусты и приступили к еде, а я пошел искать грибы.

Несмотря на жару, в лесу было замечательно. Кругом росло множество сыроежек, свинушек и других полезных грибов, которых я набрал полное лукошко. Мухоморы я не трогал, зная их вид и боясь отравы.

А вот дядя Гриша и дядя Коля отравились, очевидно, наевшись сырых мухоморов вместо сыроежек.

На обратном пути они обнаружились в тех же кустах, потому что уже не имели сил идти дальше на сбор остальных грибов.

По безумному взгляду я сразу догадался, что они отравлены мухомором, производящим бешенство людей.

Дядя Гриша представлялся собакой, скакал по земле на четырех ногах и очень похоже лаял. Дядя Коля карабкался в одних трусах на дерево, словно лохматая обезьяна. Хотя до настоящей обезьяны ему было слабо, так как он то и дело срывался с громким стуком головой об землю, но все равно продолжал лезть. Еще и выражался нехорошими словами, чего обезьяна себе никогда не позволит.

Они кидались съестными припасами, разбивали об деревья бутылки и кричали дикими голосами.

Я наблюдал из кустов, но подойти боялся: ведь собака любит кого-нибудь кусать, а большие обезьяны в Африке часто набрасываются на людей!

Потом собака с обезьяной стали драться один на один. (В журнале «Юный натуралист» я читал, что собаки и обезьяны друг друга не уважают и часто дерутся).

Закончив драку вничью, они достали водку и начали пить ее из последних сил. По-видимому, вспомнили, как в «Приключениях Гека Финна» негр Джим лечился от укуса гремучей змеи, и тоже захотели вылечиться.

Противоядие помогло, и вскоре на них напала рвота, от которой часть яда вышла наружу. Дядя Коля куда-то побежал (наверное, в больницу), но от слабости упал почти голый прямо в заросли крапивы и потерял сознание. Крапивный яд на него не действовал, потому что мухоморный яд гораздо крепче, не сравнить. Дядю Гришу парализовало прямо на месте!

К счастью, они отравились не в чаще леса, а в нескольких шагах от станции.

Я сразу нашел милиционера на машине марки «Козел» и все ему рассказал. Мы поехали для медосмотра умирающих тел, и милиционер вызвал по рации «Скорую помощь».

Внутри нее оказалось уже двое отравленных мертвых покойников, а третий сошел с ума, ему связали руки, но он издавал жуткие крики, как снежный человек.

Когда погружали дядю Колю, он очнулся, целовал милиционеров и плакал слезами — так не хотелось ему умирать! А по дяде Грише уже ползали зеленые мухи, как по дохлой кошке.

Я посоветовал милиционерам поскорее применить аппарат для оживления временно умерших людей, который недавно показывали по телевизору. В крайнем случае, можно сделать операцию живота, выкачать яд и зашить обратно.

Милиционеры дали слово, что всех оживят и вылечат без всякого аппарата. Оказывается, по субботам и воскресеньям они собирают в кустах множество отравленных, и все они остаются живые. Я рассказал им, что лоси употребляют мухоморы без вреда. Один милиционер ответил, что смотря какой мухомор, от некоторых мухоморов (например, называемый «Вермут») не только лось, но даже и слон может сбеситься, особенно при такой жаре. Но все обошлось благополучно. На другое утро я встретил дядь-Гришину жену и спросил, жив ли дядя Гриша. Она была сердитая и ответила, что дядя Гриша жив, хотя сильно болеет, ничего не ест, только пьет воду.

Я, конечно, не стал хвалиться, что только благодаря мне приехали милиционеры для оказания медицинской помощи. Во-первых, это нескромно, а во-вторых, думаю, что каждый сознательный гражданин должен поступить так же!

Ребята, берегите свое здоровье, не употребляйте ядовитых мухоморов!

Заведующему райбольницей

Иванову В. Г.

от ст. санитара Копейкина П. И.

27 июля с. г., заступив на дежурство в послеоперационной палате, я подвергся покушению процедурной сестры Замотайловой, произведшей мне укол неизвестного медикамента как такового в правую ягодицу, по ошибке спутав с больным Перфишкиным, на чьей койке я случайно прилег и задремал в частично раздетом виде. Каковой больной был с моего разрешения временно отпущен домой на побывку, а также для проведывания голубей, которые без хозяйского взгляда будут не голуби, а одно недоразумение: сам голубятник, знаю. Сестра Замотайлова не могла меня добудиться, благодаря подначке присутствующих во время процедуры послеоперационников, говоривших для потехи в шутливой форме: «Он просил не беспокоить и сделать укол во сне», — и еще спешила в ординаторскую, где младший медперсонал устраивал под предлогом именин тети Стеши бал-маскарад, замаскированный снаружи замком, чтоб не лезли больные, куда именинница принесла соленую грибную закуску и полведра домашнего напитка особой деревенской крепости, где по недосмотру был обпоен и обкормлен примкнувший к бал-маскараду Рыжий из седьмой палаты, ныне обратно впал в коматозное состояние, точнее говоря, загибается, какой бал-маскарад и был разогнан дежурным врачом Ванькой Мустафиным, который явился в состоянии Нервного Эффекта, ввиду того что по пути на работу столкнулся в заведении Зеленый Шум с больным отпускником Перфишкиным и хотел применить к нему рукоприкладство под предлогом негигиеничного разгуливания по улице в грязной пижаме и тапках, но не догнал, будучи сам оштрафован за переход магистрали в нетрезвом виде.

А между прочим, смотрит сквозь пальцы на сестер Клавку и Лидку, которые продолжительное время содержат в инфекционном отделении без прописки своего знакомого студента, который, честно говоря, промотал стипендию и хочет как-нибудь перебиться, откармливаясь государственным продовольствием на убой, а днем ночует на топчане в рентгеновском кабинете, где аппарат сгорел от неизвестных причин, мастер уехал на свадьбу, наладить некому, сами же допускают издевательства, не дают мне проходу за утерю бдительности во время спанья. Химический состав вводимого вещества процедурная сестра Замотайлова забыла, а записей не делала, потому что весь женский персонал поголовно вяжет в служебное время пуховые платки, расцениваемые до ста рублей и выше на черном рынке за овощным павильоном, несмотря что ходячие больные лоботрясничают, поломали весь штакетник вокруг территории, хотя имеется свободный доступ для всех посторонних лиц через главный проход, и разбредаются кто куда, но больше сидят в упомянутом гадючнике Зеленый Шум, где пьянствуют в казенных пижамах как туристы в черноморских здравницах. Больной Вадька, фамилии не знаю, из нервного отделения, где второй год без толку лечится от алкоголизма, а работает по совместительству санитаром по связыванию особо психических больных, а также подменяет во время загулов шофера на скорой помощи, сказал мне, что это вещество может оказаться подобно тетураму и в соединении с напитком, употребленном мною на бал-маскараде перед прилеганием на койку, привести к летальному исходу включительно. Прошу срочно подвергнуть меня бактериологическому анализу для выявления вещества, циркулирующего внутри моего организма, поступок процедурной сестры Замотайловой дисквалифицировать как покушение на здоровье при исполнении служебных обязанностей.

К сему ст. санитар Копейкин

«Петя! Хоть совесть, братишка, поимей. Опять прислал не деньги, а пакетный суп. И совсем непонятно, зачем комплект «Трезвости и культуры» и квитанцию на годовую подписку журнала. Лучше бы баночного пива, которое в твоих загранках особой крепости и не портится. Или красной рыбки — ее-то на твоем траулере не меньше, чем у меня долгов. У Арнольда — это бывший аспирант, заведует пивным ларьком — такая рыбка высоко котируется. Я, сам знаешь, питаюсь исключительно пивом: лечусь!

Толкнулся в ЖЭК: мол, братец переслал деньги вам — за мою квартиру. Ущемление прав личности получается, и даже недоверием попахивает. Отдавайте — из моих персональных рук получите. А мне: получи, но с квартиры вон со своими тараканами.

На той же овощной базе среди временных — конкуренты. Заработок: за сортировку капусты — две десятки. Одна бабка трояк дала — из «Мебели» стулья донес до ее подъезда. Одним вспахал грядки в саду — пятак. Приемщица посуды — пятнадцать сорок. Чтоб не забраковала половину, обещал жениться на ней после получки.

Братишка! Деньги — телеграфом! Рыбки, само собой. Книги: Кристи, Сименон. Камю как в виде книги, так и коньяка (один чудак не пьет, а коллекционирует, за «Камю» будет меня целую неделю лекарством угощать). Узнай, почему коньяк назвали в честь Камю.

Заранее спасибо. Алик».

Наука от жизни еще отстает. Не всегда идет в ногу. Такие о ней и пресса частенько отзывы помещает. И сам Як Яклич, домоуправ, такого же мнения придерживается.

С ним недавно история вышла.

Сидел он в своем закутке и никакой особой мороки себе не ждал. Кроме, конечно, текущей: жалобы там, скандалы со стороны жильцов. Тем более жилец пошел грамотный и сам не знает, чего хочет.

И вот открывается дверь и заходит железный человек. Все, как у человека, только весь железный. И говорит своим железным голосом: так, мол, и так, направлен из вышестоящей инстанции. И подает бумажку. Як Яклич железного человека не испугался. Он вообще никого не боялся. Кроме, конечно, ОБХСС. Он взял бумажку и прочел, что там написано. А там непосредственное начальство своим личным почерком, что податель сего — робот, сконструированный в НИИ, и послан для испытания как слесарь высокой квалификации. А главное, робот имеет способность накапливать опыт.

Як Яклич, конечно, воспринял с удовольствием, что железный человек направлен не из ОБХСС, а из НИИ, и такое дает ему руководящее указание:

— Ты, друг, вот что… Вали, понимаешь, к бригадиру… Петренко по фамилии, поспрошаешь там… Он тебя, понимаешь, в курс введет… А мне некогда, запарка, понимаешь…

А часа через два Як Яклич навел по телефону справку у самого Петренки. Петренко случайно на месте оказался и, конечно, сильно «поддатый» по случаю начала рабочего дня, но деловой разговор вести может.

— Как, понимаешь, железный там у тебя? — такую справку запросил Як Яклич у бригадира, а тот ему вносит в этот вопрос полную ясность:

— Дядя Ваня-то?.. Его ребята дядь Ваней прозвали… Молоток парень! Все с лету схватывает! Не то что Валерка-инженер, при дипломе, а только и знает — ушами хлопает… Мы сейчас с робота магарыч пьем — обмываем в счет будущей получки!..

— Стало быть, неустойчивый он насчет этого самого… зеленого змия? — проявил заинтересованность Як Яклич, но Петренко данный факт опроверг:

— В рот не берет! Сидит с нами, а сам ни в одном глазу!.. Да у него и мозгов-то нету — на что ему водка?

Хотел Як Яклич поставить Петренко на вид за пьянку в рабочее время, да раздумал. Петренку, конечно, этим не испугаешь, чего ему бояться, когда везде текучесть большая, недостача кадров наблюдается. И Як Яклич, конечно, успокоился. И даже позволил себе немножко помечтать. Очень ему понравилось, что наша отечественная промышленность достигла такого небывалого уровня: роботов стала выпускать — и потом непьющих. И в недалеком светлом будущем всех выпивох можно повыгонять по разным там статьям и пунктам и заменить роботами новейшего поколения.

Но оказалось: рано он так мечтал. Через пару календарных дней является Розка-паркетчица, отбойная девка, унеси ты мое горе, но надо же, имеет такую претензию:

— Як Яклич! Что же это такое!.. Новенький этот, дядь Ваня… Он вообще-то парень ничего, симпатичный, на артиста Куравлева похож, только матом садит через каждое слово… Девочки, есть некоторые, очень смущаются…

— Вас смутишь, понимаешь… — дал Як Яклич на ее жалобу такой ответ. — Вы сами кого хошь смутите… Ну, ладно, вали, разберусь…

Як Яклич берет трубку и наводит справку у Петренки. И Петренко хоть под сильной мухой по случаю обеденного перерыва, но дает обоснованное объяснение:

— Это ж у робота устройство такое… Робот же послан опыт накапливать! Вот и накапливает опыт… Услыхал — все матерятся, потому что без этого на производстве никак нельзя, давай и он! С практицкой жизнью, значит, столкнулся. А жизнь, она научает… Валерка-инженер на что лопух лопухом, интелленкт, одним словом, а уж стал поругиваться. Правда, плохо у него получается. Несмотря на диплом — слушать противно… А дядь Ваня — парень толковый, мигом перенял… Ладно, я с ним потолкую…

Таким образом, данный производственный конфликт разрешился, но к концу месяца поступает от жильцов ряд жалоб. Такой уж клиент пошел: грамотный, и все ему нипочем. Потому излагает в своих кляузах: дядь Ваня вымогает взятки, по трояку и более.

Як Яклич удивился: все ж таки человек железный, водки ему не требуется, жены нет — на что ему трояки? Однако Петренко, будучи почти в норме, разъяснил:

— Практицкую жизнь осваивает!.. Практицкая жизнь, она научает! Об взятках и разговору не может быть!.. Вот ежели начальство берет, тогда это будет взятка, а у простых работяг зовется отблагодарить… Или, по-устарелому, магарыч… По-научному называется материальный стимул… Без стимула все производство может развалиться!

А лично Як Яклич за роботом ничего не замечал: к работе относится добросовестно, как ни приди на объект — он на месте, сидит с ребятами — козла забивает. По отзывам, он так эту игру освоил, что никто с ним сравниться не может, кроме, конечно, Петренки — у него тридцатилетний стаж по строительству и ремонту. Показали роботу «морского», он и «морского» освоил, а это — игра сложная, требует большого умственного развития.

К концу квартала стали такого рода сведения поступать: дядь Ваня свел дружбу с зеленым змием и дефицитный материал налево загоняет. И сам Як Яклич собственными глазами наблюдал: идет робот, спотыкается, а под мышкой левую арматуру тащит.

Бригадир Петренко, крепко насадившийся в связи с близким завершением рабочего дня, данный факт подтвердил:

— Освоил, как же! Без этого на производстве никак нельзя!.. Оно как дело было. Раз застроились, и он с нами сидит. Просим — хучь сто грамм, он — ни в какую! Обидно нам стало, ухватили мы его за руки, за каждую — по три человека, а Васька — он в технике здорово петрит — открыл ему заглушку на голове и плеснул туда грамм двести… Там химия зашипела, пар пошел, глядим: закосел наш дядь Ваня! Рассуждать принялся, начальство ругать, потом песни запел со всеми… «Арлекину» освоил — слух имеет! Потом еще добавили, разбрелись кто куда, он под забором проспал, даже заржавел малость, потому — дождь шел… Утром мы его керосинчиком почистили, похмелили — порядок! Теперь — со всеми нами наравне, и даже любит это дело! А то — зачем же тогда жить? Валерка-инженер на что лопух, а уж красненькое начал потягивать…

Як Яклич от принятия мер по данному сигналу воздержался, тем более никаких ЧП не произошло. Хотел с Васьки стружку снять за спаивание молодого кадра, да Ваську не смутишь: у него и так трудовая книжка уже исписана всякими статьями. Еще обидится — уйдет в другую организацию, куда его давно сманивают.

А тут вскорости робот и на ЧП нарвался: производственную травму получил, потому как во время рабочего дня это произошло.

Они с Петренкой крепко заложили: Петренке — ничего, в форме, а робот пришел в состояние сильного опьянения: шатался по территории, песни горланил, к девушкам приставал, а потом вступил в драку с бригадиром соседнего объекта и наколотил его. Он, бригадир этот, тоже не разобравшись, крепко измолотил робота — у него рука оказалась вывихнута и голова кулаком прошиблена.

По причине этого ЧП пришлось робота отправить в НИИ для ремонта с сохранением оклада.

Характеристику Як Яклич написал по форме: относился добросовестно, устойчив, работал над собой, уровень повышал, нагрузки нес, не злоупотреблял.

Врач грохнул Сапожникова на операционный стол и какой-то блестящей стамеской начал поддевать и выламывать ему ребра, бормоча:

— Ребров понаставили… Возись тут с ними… Ишь, как крепко присобачены…

Несколько штук он небрежно бросил в ведро, стоящее возле стола.

— А эти-то? — с беспокойством спросил Сапожников, жалея свое добро и боясь обидеть врача.

— Эти ни к чему… — буркнул врач. — Наши ребята давно смеются, зачем столько ребров ставют? Тоже, наверное, план. А нам одна морока с ними… Пяток, ну десяток от силы — все равно будут держать…

Он заглянул в Сапожниковую грудь и спросил:

— Сам, что ли, ковырялся тама? Ты, хозяин, в медицине петришь?

— Не… — беспомощно ответил Сапожников. — Я на комбинате работаю. По телевизорам, приемникам… Холодильники тоже… Импортные марки могу чинить!.. А в медицине — не…

— Оно и видно! — кивнул врач. Он налил стакан спирту и, сказав: «Чтой-то стало холодать!», опрокинул себе в рот. Потом закурил и, не вынимая папироски изо рта, опять заглянул в грудь Сапожникова.

— Ну, брат, у тебя там и дела-а!.. — покачал он головой. — Мотор сработался, не рулит… Менять нужно! Еще кой-чего… Тут работы хватит… Ну-ка, покажь паспорт!

Он развернул сапожниковский паспорт и сказал:

— Гарантийный срок кончился… Тут, конечно, один срок проставлен, а у нас считается по-другому. У нас считается — до тридцати лет, а потом — шабаш! Потому — организм изнашивается… Они и там срок ставют, а того не понимают, что человек, может, еще и водочкой увлекается, а через это — расстройства всякие… Ну что ж, хозяин, будем менять?

Он запустил обе руки в грудь Сапожникова и принялся выдирать сердце.

— Э, браток, ты — легче! — испугался Сапожников, но врач невозмутимо ответил:

— Не учи! Все будет в ажуре!

Он извлек новенькое на вид сапожниковское сердце, спрятал к себе в чемоданчик, потом пошарил по углам и, приоткрыв дверь, крикнул:

— Кланька! Где тут сердце было — в зеленом сундучке прибрато? Кто взял? Цветков? Ну, с ним я еще поговорю! Для него оставлено, что ли… От — народ! Так и тянут! Что плохо лежит… Ну, ладно!

Он на некоторое время отлучился, вернулся с каким-то стареньким сердцем, в котором Сапожников вдруг узнал сердце известного алкаша Петьки Одуванчика, спившегося по случаю празднования Дня рыбака.

— Петькино? — с опаской спросил он. — А оно годное?

— Еще поработает, — успокоил врач. — Он больше от почек помер, потому как денатурку глушил, одеколон, пустырники всякие… А с этим сердцем ты еще погодишь… У тебя жинка где работает?

Узнав, что сапожниковская жинка работает на колбасной фабрике, врач оживился:

— Слушай, хозяин… Не может она мне на Новый год колбасы копченой достать, килограммчиков сколько-то, а? Я отблагодарю, не думай… У тебя тут знаешь сколько делов? У тебя организм устарелый, сейчас таких мало осталось… Сейчас все запчасти по размеру больше… Ак-се-ле-рация, словом… Ну, ежели поискать, можно устроить… Ты с этим пока походи, потом я тебе другое приспособлю. Век благодарить будешь!.. Импортное сердце хочешь? От негра-футболиста! Четырехтактное! С чугунок хороший!.. Он тут с насморком лежал, ну ребята его и раскулачили: все как есть позаменили… Сердце его сейчас у Лешки, за пару пузырьков отдаст… Ты с бабой, значит, своей потолкуй, а уж я не обижу!.. Хочешь — добавочных пару почек поставлю! Для гарантии!.. Мустафаева из торговли знаешь? Совсем доходил, поставили ему шесть штук: сейчас и бражку садит, и самогонку, и даже «Вермут»… Ты приходи без очереди, спросишь Сашку, а то прямо домой приходи… Я жинке своей два желудка оборудовал… Ну-ка дохни!.. Чегой-то не выходит, контактов нету… Великовато малость…

Врач задумчиво опрокинул еще стакан спирту и махнул рукой:

— Ладно, сейчас я у тебя кишков метров двадцать вырежу, место освободится… Их тут много лишних накладено… И соединю напрямую, прямое соединение называется… В одном месте я покуда карандаш вставлю, веревочкой подвяжу — покуда так походишь, потом я у ребят поспрошаю…

Сапожников открыл рот, хотел крикнуть и… проснулся.

Оказывается, по причине слишком большого угощения, выставленного одним клиентом, он задремал в подъезде, малость не дотянув до квартиры врача, который второй день ожидал мастера из комбината, задумчиво поглядывая на испортившийся телевизор и не рискуя отлучиться за покупками для новогоднего стола.

Сон этот, да еще в канун Нового года, оказал на Сапожникова такое действие, что в квартиру врача он вошел против обыкновения робко, извинился, что заставил ждать, и, бережно переставляя телевизор с тумбочки на стол, спросил:

— Я, товарищ доктор, вот что хочу у вас узнать… Правда, что теперь наука до того дошла, что сердце там… или другие органы менять можно?

— Правда, — подтвердил врач.

Осторожно вывинчивая шурупы на задней стенке телевизора, Сапожников продолжал выспрашивать:

— А вот… как это дело контроливается?.. Ведь тут какой контроль нужен! Глаз не опускать! Ответственность тоже за это дело установлена какая?.. А то он ведь жилу какую ценную вырежет, да себе в карман, а заместо нее… ну, к примеру, веревочку приспособит, а? Все хорошее повынает, а плохое вставит. Да за эти дела отнять диплом и стрелять!..

— Вы напрасно беспокоитесь, — усмехнулся врач. — Это пока больше в теории, не скоро еще будет! Пока спите спокойно!

— Не скоро? — повеселел Сапожников. — Тогда ладно!

Выворотив внутренности телевизора, он привычно грохнул их на стол, небрежно оглядел и спросил:

— Сам, что ли, ковырялся тама? Ты, хозяин, в теледеле петришь?

— Не… — беспомощно ответил врач.

— Оно и видно! — кивнул Сапожников. — Ну, брат, тут у тебя и дела-а!.. Трубка сработалась, не рулит. Много кой-чего еще менять нужно… У тебя жинка где работает? В смысле — что она может под Новый год достать… А то, хозяин, у меня времени нету…

Артистов, писателей и всяких там кандидатов я не особенно одобряю. Но и критиковать не берусь. Шут их знает, может, они и в самом деле народ незаменимый для разного прогресса… И пока еще есть чудаки, которым и трояк не жалко отдать за книжку или прослушивание какой-нибудь арии Хозе из оперы Бизе.

Одно время, правда, этих деятелей там и сям прокатывали: дескать, хапуги все, то-сё. Я лично чего не знаю, того не знаю. Сколько он там баб бросил, пузырей опрокинул, сколько в лапу загреб — не в курсе. С этой прослойкой мало сталкивался.

Недавно захожу к Борьке Буркову, завклубом. Его на этот пост с зерносклада перебросили за недостачу.

Борька не в себе, волосы на лысине рвет.

— Что такое? — спрашиваю. — Занавес, что ль, сперли?

— Занавес, — отвечает, — это что? Занавес как-нибудь списал бы. Тут похуже дело. Писатель у меня пропал!..

— Как пропал?

— А так. Приехал, понимаешь, по моему личному приглашению встречу провести, чуть свет из гостиницы ушел в энном направлении, и до сих пор нету! Должно, отправился по злачным местам.

— Какие же, — говорю, — у нас злачные места. Не Париж, слава богу, не развернешься.

— Командированный, — говорит, — найдет где развернуться. Он как вырвется с глаз жены и начальства, и… дело известное. Я, брат, сам в Днепропетровск ездил, там в яме с соляркой ночевал.

— Что же теперь делать?

— А я, — говорит, — уже кое-какие меры принял: актив разослал, Як Яклича отправил по забегаловкам, чтоб поспрошал. Сашку Бедровича, как он парень молодой, — по девчатам, у которых моральный облик не соответствует… Видал на площади «Вилы»? Там все сняты на фотокарточки, и адресок каждой проставлен… Дал и по афише с портретом. На и тебе… Помоги, брат! Сходи в морг, в милицию, в медвытрезвитель — нет ли там его? А то мне отойти нельзя, ну-ка, откуда вынырнет…

Я и пошел. Везде показываю афишу, тактично навожу справки: так и так — не поступало ли к вам этого типа.

В морге — нету.

В вытрезвителе знакомая фельдшерица очень чутко отнеслась. Все портретом любовалась и расспрашивала, что за писатель такой, и как он здесь очутился.

— К сожалению, — говорит, — такого не было. Я бы с удовольствием обслужила… А тут свои Новый год празднуют: вон слесарь Петька Индюк, вот — пенсионер Подрубаев. Приезжих только двое, но они не артисты, а агрономы. Для обмена опытом приехали.

В милиции обнаружился только Як Яклич. Уже обстрижен честь-честью, но еще не обсох и кипятится.

— Дайте, — орет, — мне этого писателя! Изуродую, гада! Понаехали, пьянствуют, а меня через него тупой машинкой стригли и по мелкому Указу… Как закончу эту канитель, в Совет Министров буду жаловаться, почему машинка тупая?

Так и вернулся ни с чем. Сашка Бедрович, к девчатам посланный, и вовсе пропал. Боря Бурков еще больше убивается.

— Главное, — говорит, — я за него личную ответственность несу. Теперь с меня спросят: почему не провел среди него воспитательную работу? Знал бы такое дело, лучше б я его на квартиру пригласил, выставил бы хоть ящик. — И жене было бы лестно.

А тут и сам писатель заявился. И на ж тебе — трезвый до неприличия, спиннинг — в руках, рыбацкий, значит, «дипломат» с коловоротом — на спине.

— Какие, — говорит, — у вас места замечательные. Я рыбку тут ловил.

Бурков говорит:

— Места-то хорошие, но с вашей стороны довольно нетактично так поступать. Весь райактив на ноги подняли.

И расскажи ему о всех наших мытарствах.

Писатель в амбицию вломился, в бутылку полез: вы меня, говорит, осрамили.

Борька Бурков уж и так и сяк: дескать, что ж тут такого, с кем не бывает. Я, мол, сам в Днепропетровске в яме с соляркой спал.

…Конечно, условия труда у них особые: купил себе на пятерку тетрадей, сел — накатал, да и складируй в мешок красные рубли. И пей себе коньяк, закусывай килькой «высший сорт». Надоело на одном месте — хватай командировочную — и в новый райцентр.

Мастер-наставник бондарного цеха Андрей Ильич выступает на товарищеском суде, который собрался, чтобы заклеймить поведение ученика того же цеха Федьки Петрова.

Федька обвиняется в том, что пьяным явился на завод, шатался по территории, горланя «Ах вернисаж!.. Какой пассаж!», и нагрубил инженеру, обозвав его сопливым интеллигентом.

Сейчас Федька понуро сидит на табуретке, свесив между колен сцепленные кисти рук и уставясь на грязные носки своих громадных сапог. Вся его долговязая фигура выражает страдание и раскаяние.

— Вот он перед нами: согнулся, хлюпает! — восклицает Андрей Ильич, направляя негодующий перст в рыжий вихрастый затылок преступника. — А какой он был вчера? Это ж, товарищи, уму непостижимо, до чего же отрицательный вид он имел! Нализался, извиняюсь, как сукин сын, несмотря на свой цветущий возраст! Инженера нецензурно оскорбил! Пел песни в общественном месте! Скажите, какой артист выискался! Валерий Леонтьев! И это — передовая молодежь, наша смена! Вот сейчас он оправдывается: дескать, гулял у сестры на свадьбе, утром опохмелился. А вот мы его спросим: чем ты похмелялся? Ну, чего молчишь?

— Че-кушкой… — чуть слышно бормочет Федька, не поднимая головы.

— Вот! Видали?! — разводит руками Андрей Ильич. — Молокосос, а уже опохмеляется, как большой!.. Уволить тебя надо! Мы не потерпим таких типов в своих рядах!

Андрей Ильич замолкает на минуту, сурово оглядывая Федьку, который съежился еще больше.

— Но, товарищи, — продолжает наставник, — работник он неплохой, я его уже полгода знаю. Парень, в общем, непьющий, честный, в хищении досок не замечен. И молодость лет надо принять во внимание… Я предлагаю объявить ему устный выговор и перевоспитать. И чтобы извинился перед отсутствующим здесь инженером.

Предложение Андрея Ильича принимается. Суд выносит устное порицание Федьке.

Встрепанный, красный, но повеселевший Федька догоняет мастера в проходной:

— Спасибо вам, Андрей Ильич, заступились за меня. Уж я не подведу… Ох и пережил я.

— То-то! — треплет его Андрей Ильич по плечу. — У нас, брат, строго. Производство — это тебе, брат, не у мамки: жарь в гитару, ори благим матом, никто тебе слова не скажет! Тут тебя живо обтешут!.. Но, брат, живот я вчера надорвал! Какие ты штучки выкидывал! У тебя ж форменный талант комика-исполнителя! На охмел чекушку, конечно, многовато, она тебя и забрала. В общежитии пил-то?

— Не. Взял у таксиста, а выпил в подвале.

— Зря! — качает головой Андрей Ильич. — В подвале и надо было брать. Там Марь Иванна, буфетчица, налила б тебе потихоньку сто грамм: как раз для тебя норма, чтоб поправиться.

— Она ж меня не знает!

— Это верно. Незнакомому она не даст. Ну, пошли, зайдем, я тебя с ней познакомлю… Аванс-то еще не весь пропил?

В подвале Андрей Ильич весело здоровается с буфетчицей:

— Не соскучилась по мне, Маша?.. Это вот Федька, свой парень, познакомься.

— Да мы уже знакомы, — кокетливо улыбается буфетчица. — Он, шалопут, вчера тут за ящиками чекушкой надрывался, потешал, пока дружинниками не припугнули… Вам по полтоста, что ль?

Через час охмелевший Андрей Ильич, облокотясь одной рукой о стол, залитый кефиром (бутылка кефира и бутерброды маскировали уже пустые стаканы), и нелепо размахивая другой, подбадривает обалдевшего снова Федьку, который, стоя перед Машей на коленях и картинно прижав руки к сердцу, выкрикивает:

— Сыпь, Федька, жми! — восхищается Андрей Ильич. — За мной не пропадешь! Дай я тебя поцелую! И к инженеру извиняться не ходи! Пошел он к черту! Подумаешь — начальство!.. Маш, закрой свой «Метрополь». А ты возьми-ка еще по сто.

Федька, пошатываясь, послушно шагает к стойке.

Мой друг Вася Гвоздиков, гордо подбоченясь, стоял на перекрестке в роскошной шапке из ондатры, золотистой и сверкающей, как нимб.

Все прохожие на него заглядывались и, по всему видно, желали спросить: «Где вы взяли такую шапку?»

Я, конечно, тоже первым делом спросил:

— Где ты взял такую шапку?

— Сам сшил, — самодовольно улыбнулся он.

Я хотел обидеться, но Вася серьезно заверил:

— Честное слово! Я теперь состою в БВУ…

— В каком БВУ?

— В бюро взаимных услуг! Самодеятельном! На кооперативных началах! — объяснил он. — Наш лозунг: «Сломим хребет гидре вымогательства в системе обслуживания!» Уже шесть человек нас там состоит! Решили все бытовые услуги оказывать себе сами: кто что умеет… А то надоели эти бесконечные «трояки», да «пузырьки», да «полмитричи», да «чекушки»… Хоть бы делали хорошо, а то ведь и халтурят.

— Это вы правильно, — начал догадываться я. — Как говорится: если бы парни всего мира…

— Да еще и капризы всякие! — не слушая меня, возмущался Вася. — У нас дома сантехника никуда не годится, чуть не каждую неделю ремонтируем, а наш домовый слесарь Мишаня, знаешь, что говорит? «Ты, — говорит, — мне бутылку не суй, я тебе не алкаш какой. Я, — говорит, — сам могу тебе флакон поставить, потому что уважаю с умным человеком выпить, потолковать о науке, о спорте…» А в спорте ему интересно, из чего, например, сделаны золотые медали — из настоящего золота или нет, сколько весят, имеет ли право чемпион их продать, за сколько… Да вон и сам он, легок на помине.

К нам подошел здоровенный парень, похожий на подвыпившего бычка.

— Здорово, бугры! — заорал он еще издали и, тиская нам руки, спросил Васю:

— Как дела, клиент, все законно? Нигде не протекает? А я все хочу к тебе завалиться: охота пузырек раздавить и об науке потолковать. Проблема тут одна меня интересует… Недавно в кафе, где вином торгуют, за «Детским миром», один хлюст в очках рассказывал, будто есть такие планеты: слетал туда примерно на неделю, а на земле за это время лет двадцать пройдет.

— Есть! — сухо ответил Вася. — Парадокс Эйнштейна он имел в виду.

— Законно! — обрадовался Мишаня. — Вот бы записаться, а? Тут — понял — какое дело: я недавно с Лидкой своей развелся, алименты, конечно… с премии и то отчисляют, падлы!.. А слетал бы туда на недельку, да хоть бы на месяц, за это время нашей пацанке восемнадцать лет стукнет и — порядок! Сила, а? Плюс обарахлился бы там — вот где наверное импорт!

— Тебя не возьмут… — буркнул Вася. — Квалификация низкая…

— Должны обучить! — уверенно тряхнул головой Мишаня. — Ты знаешь, как свободный будешь, звякни мне в домоуправление, мы с тобой это дело хорошенько обмозгуем за пузырьком!

Мишаня направился за «Детский мир», а Вася злорадно сказал:

— Придется ему с кем другим обмозговывать, а у меня теперь сантехнику ремонтирует аспирантка из НИИ жилищного хозяйства! У нее диссертация как раз по теме бачков и унитазов… А ей платье шьет Вадька-лекальщик… А прически у нас делает один художник-оформитель из облпотребсоюза. Он раньше крутил любовь с одной парикмахершей, так в свободное время она его обучила владеть ножницами там, расческой. На своем пуделе он тренировался и обучился гораздо лучше парикмахерши, потому что художественный вкус имеет… А Вадька смотрел-смотрел, как его жена за каждое платье Эльвире Трофимовне по полсотни отваливает, обозлился: неужто, говорит, я, лекальщик высшего разряда, в таких простых шаблонах, как выкройки, не разберусь! И шьет сейчас — Эльвире Трофимовне до него куда! Есть у нас еще один инженер по электронике — электроприборы нам ремонтирует… Словом, оказываем друг другу взаимные услуги.

— Бесплатно?

— По идее, должно быть бесплатно… — замялся Вася. — Но вопросы труда и заработной платы у нас пока полностью не решены. Ведь одно дело лампочку в комнате сменить, а другое — сшить шапку или хотя бы платье. Разница? В дальнейшем надеемся этот вопрос утрясти, а пока приходится платить друг другу. Но без вымогательств всяких — по твердым государственным расценкам, и работа добросовестная, не тяп-ляп… Видал качество?

И Вася ткнул пальцем в свою шапку.

— Как же ты научился?

— Да меня один скорняк разволновал. Я, понимаешь, за свой счет три раза отпуск брал, в районы ездил шкурки добывать… Сколько мучений видал: в милицию меня забирали, а один шкурник, к которому я домой явился, спихнул меня в погреб и велел жене ошпарить кипятком — думал, что подослан из охотинспекции. Насилу переубедил! Приобрел семь шкурок, как раз на шапку, прихожу к скорняку, а он: тут отрежется, там отрежется, давай еще три шкурки! А у самого глаза так и забегали, как у жулика! Я показал ему шиш и ушел. Думаю: неужели я с техническим образованием не сумею шапку сшить?.. Достал книжку «Кустарь-надомник», в двадцатые годы издана, и — видишь? Вася горделиво поправил свою шапку.

— А мне сошьешь?

— Запросто! — ответил Вася. — Согласно государственным расценкам!

Целый год я искал шкурки. Я брал отпуск за свой счет и ездил в глубинные районы, где среди озер и болот модный зверек ондатра скрывается от целой армии шкурников, за которыми в свою очередь охотились местные шерлоки холмсы и приезжий левый покупатель. Не стану описывать все приключения, которые я там пережил: как меня укусила неизвестная собака, когда я удирал от дружинников через проходные дворы, как в станционной уборной меня душили одичалые от гонений шкурники, приняв за корреспондента журнала «Охота»…

Словом, семь шкурок я достал — золотистых и сверкающих!

Вася сидел за столом, заваленном, как у настоящего скорняка, меховыми обрезками, и пытался смонтировать из микроскопических кусочков нечто цельное, работая с тщательностью и кропотливостью художника, создающего мозаичное панно. На болванках торчали уже две готовые шапки.

— Как БВУ? — спросил я. — Процветает?

— Распалось БВУ, — сказал Вася, печально махнув рукой. — Исхалтурились все… Художнику моя жена дала импортный лак для себя, а он этот лак — в заначку, а ей облил волосы какой-то не то политурой, не то клеем, еле-еле потом отмыли! А Вадька-лекальщик совсем обнаглел: дерет почище Эльвиры Трофимовны и материал портит, потому что набрал заказов со всего города, даже по ночам на машинке строчит! Мечтает уйти с завода…

— А как аспирантка?

Вася вздохнул:

— Та, конечно, делает все аккуратно, но пьет только коньяк. И в это время любит во всех подробностях рассказывать, отчего с мужем развелась. А сама круглыми коленями так и сверкает!.. Ты же знаешь, какая у меня жена: отсталый элемент. Все понимает по-своему и, конечно, скандалит. Даже к матери временно переехала… Хотя мне чем про чужих мужей слушать, интересней с каким-нибудь умным человеком потолковать о науке, о спорте…

Вася достал из серванта начатую бутылку и поставил на стол:

— Давай тяпнем! Я тебе не какой-нибудь шабашник, мне магарычей не нужно, хорошему человеку я сам могу пузырек поставить…

Выпив, Вася мечтательно заговорил:

— А парадокс Эйнштейна — любопытная-таки штука! Не только в смысле алиментов, а, например, в смысле пенсионного стажа: слетал, положим, на месяц, а на земле за это время пенсионный стаж накопился. Сила, а? Можно также положить какую-то сумму в Сбербанк, прилетишь, когда на земле лет двести пройдет, — это сколько процентов накапает? Да привезти еще чемоданчик шкурок от тамошних зверей… Вот это импорт!

Покончив бутылку с парадоксом Эйнштейна, мы приступили к моим шкуркам.

Вася долго вертел их, ерошил, нюхал, поворачивал так и этак, почему-то поминутно взглядывая на свою незавершенную меховую мозаику, наконец сказал:

— Маловато на шапку… Понимаешь: животы отрежутся, бока отрежутся. Еще надо бы три шкурки.

При этом глаза у него забегали, как у жулика.

Я молча показал ему шиш, забрал шкурки и ушел.

Теперь вот ищу книжку «Кустарь-одиночка», изданную в двадцатые годы.