Исцеление для неисцелимых: Эпистолярный диалог Льва Шестова и Макса Эйтингона

«БЛАГОДАРЯ ВАМ ОТЧАСТИ ОН МОГ ПРОДОЛЖИТЬ СВОЮ РАБОТУ ДО КОНЦА»

Лев Шестов и Макс Эйтингон

Книга, которую читатель держит в руках, знакомит с перепиской двух крупнейших интеллектуалов ХХ столетия. Представлять одного из них, известного философа Льва Исааковича Шестова (наст, фам. Шварцман; 1866–1938), как кажется, нет никакой нужды: это имя прочно вошло в сокровищницу общечеловеческой мысли[1]. Убежденный в своем праве «мыслить мир», не считаясь ни с какими запретами, авторитетами или конвенциями, Л. Шестов являл собой тип философа, дерзко нарушавшего любые установления, рожденные ортодоксальным доктринерством или некритическим опытом, и в особенности если они становились препятствием к свободному и адогматическому «странствованию по душам». Не даром за свое дерзостное непослушание и нонконвенционализм он получил определение «антифилософа»[2].

Корреспондент Л. Шестова, Макс (Ефимович) Эйтингон, хотя и известен как крупный специалист в области психоанализа, ученик и друг З. Фрейда, личность яркая и заметная в кругах европейской интеллектуальной элиты, к тому же все чаще и чаще упоминаемая в последние годы в неком «разоблачительном» контексте – как фигура, вовлеченная в деятельность советских спецслужб, ткавшая – в степени, ему отмеренной, – ту «незримую паутину» шпионажа, которой довольно плотно была опутана эмиграция, тем не менее не удостоился еще всестороннего и беспристрастного исследования, ответившего бы на множество возникающих в связи с ним и вокруг него вопросов. Поэтому полагаем вовсе не лишним напомнить, о ком собственно идет речь.

Макс Эйтингон родился 26 июня 1881 г. в Могилеве, в семье мехового торговца Хаима Эйтингона, успешно продолжавшего семейное дело. В 1893 г., когда ребенку было 12 лет, семья Эйтингонов покинула Россию и перебралась в Германию, в Лейпциг, где отец Макса, и в прошлые годы прочно стоявший на ногах, превратился в одного из крупнейших предпринимателей, прозванным «лейпцигским Ротшильдом». Его фирма Ch. Eitingon Aktiengesellschaft стала известнейшей в мире мехо-пушного бизнеса.

Наиболее предприимчивым из молодого поколения Эйтингонов, еще более укрепившим авторитет фирмы в ХХ веке и округлившим ее капиталы, стал племянник Хаима Мотти (Матвей) Эйтингон (1883–1956), кузен и одновременно шурин Макса, женатый на его родной сестре, т. е. на своей кузине Фанни (в письмах к Шестову Макс называет его не Vetter или на французский лад – cousin, а Schwager – шурин, зять, свояк). Хотя Мотти не забывал старушку-Европу и частенько наведывался туда, главный его офис, сначала Eitingon Schild Company, а впоследствии Motty Eitingon Inc., находился в Нью-Йорке.

В печати уже не раз высказывалось мнение о том, что наиболее крупные торговые сделки с советским правительством по поставке пушнины в США Мотти заключал при помощи и прямом посредстве их с Максом кузена, легендарного советского шпиона Наума Исааковича Эйтингона (1899–1981), работавшего под псевдонимами «Наумов» и «Котов» (под последним он, в частности, упомянут в мемуарах И. Эренбурга Люди, годы, жизнь) и др., в списке многочисленных «боевых достижений» которого, руководимых Кремлем и Лубянкой, едва ли не самым крупным и шумным («шумным», разумеется, для внешнего мира) была организация убийства Льва Троцкого[3].

Макс избрал для себя иную, не предпринимательскую, жизненную стезю: в университетах Галле, Гейдельберга (см. фото №№ 2 и 2а) и Марбурга он изучал философию, а затем медицину – в Лейпцигском университете. В 1909 г. защитил в Цюрихе докторскую диссертацию Uber die Wirkung des Anfalls auf die Assoziationen der Epileptischen и со временем приобрел статус одного из видных специалистов по психоанализу. Несмотря на то, что внешне он не производил на окружающих неотразимого впечатления (имел вполне заурядную внешность, страдал от заикания и пр.), Макс был человеком блестяще образованным, знал 13 языков и принадлежал к числу записных европейских интеллектуалов. Начиная с 1907 г., когда он впервые познакомился с З. Фрейдом, Эйтингон становится одним из его ближайших единомышленников и последователей, войдя в число тех «избранных», кто развивал идеи своего учителя: Эрнст Джонс,

Карл Абрахам, Ганс Саш, Отто Ранк, Шандор Ференци. В октябре 1919 г. он вошел в т. н. Geheime Komitee («тайный комитет») – группу наиболее преданных сотрудников Фрейда, а в 1927 г., благодаря энергичной и заинтересованной поддержке учителя, занял пост президента Международной ассоциации психоаналитиков, на котором пробыл до 1933 г., т. е. до прихода к власти нацистов.

В начале 20-х гг. Эйтингон открыл в Берлине на Potsdamerstrasse Психоаналитический институт и клинику при нем[4], в которой работали такие известные психологи и психоаналитики, как Карен Хорни, Эрнст Зиммель, Отто Фенихель и др.

Со студенческих лет Макс начал проявлять интерес к сионизму. В 1910 г. он впервые посетил Палестину, а спустя без малого четверть века, после прихода нацистов к власти, был вынужден, покинув Германию, навсегда переселиться в Землю обетованную[5]. Человек не бедный, с именем и связями, он мог бы, наверное, в качестве страны обитания избрать благополучную Америку, где жил и процветал его кузен Мотти, но распорядился иначе и отправился в Палестину. Здесь он основал Palestine Psychoanalytical Association и Psychoanalytical Institute, которыми руководил до самой смерти.

Знакомство Макса с его будущей женой, бывшей российской актрисой Миррой Яковлевной Буровской, во втором браке Харитон, по сцене Биренс (1877–1947)[6] произошло, по-видимому, через Анну Смелянскую, с которой он вместе обучался медицине в Цюрихе и которой в свое время сделал предложение, ею отклоненное[7]. Наиболее раннее свидетельство их знакомства содержит письмо Мирры, адресованное Анне и датированное 17 июля 1909 г.[8] В августе 1912 г. Макс и Мирра поженились.

Сделать ее своей женой стоило Максу больших трудов – не из-за нежелания невесты, а из-за сопротивления собственных родных: хотя она и была еврейкой, однако же, из «дикой России», и хотя сами Эйтингоны когда-то эмигрировали в Германию оттуда же – теперь между ними, «немецкими евреями» и «евреями русскими», проходила некая непроходимая «культурная граница». Кроме того, претендентка, готовившаяся войти в дом Эйтингонов, в своем российском прошлом была дважды замужем и имела оставленных в России двоих детей от каждого из мужей[9]. К тому же она была старше Макса на четыре года. Впрочем, сам Макс до встречи с Миррой также состоял в браке.

Любопытно, что В. Набоков в рассказе Ассистент режиссера (1943)[10], в одном из беглых действующих лиц, Бахрахе, прицелившийся, по-видимому, в Эйтингона, говорит о его первом браке и называет в качестве жены «знаменитую Кармен»[11]. Трудно с точностью указать на подлинное значение ассоциации писателя, но если здесь скрывался намек на актерское прошлое Мирры Яковлевны, то следовало бы уточнить, что первой женой Макса была другая женщина, историк искусств, имя которой нам, к сожалению, неизвестно. С присутствующей в нижепубликуемых письмах постоянно Буровской-Биренс-Харитон, ставшей в конце концов «фрау Эйтингон», Макс Ефимович прожил до конца жизни (см. фото №№ 7, 8).

В начале 20-х Эйтингоны жили в собственном особняке в центральной части Берлина, в районе Tiergarten park на Rauchstrasse 4 (см. фото № 12)[12]. Психоаналитик Joan Riviere, приехавшая в Берлин из Лондона и посетившая коллегу, описывала «необычно выглядевший» фешенебельный особняк, «с садом, примыкавшим к его тыловой части, с застекленным балконом», и отмечала тот замечательный современный вкус, которым отличалось его внутреннее убранство:

Удачно подобранные красочные тона, китайские обои, мебель, удобные книжные шкафы, картины, ковры, художественная утварь – и восхитительное угощение[13].

В публикуемых ниже письмах этот дом, в котором, бывая в Берлине, Шестов многократно останавливался, упоминается несколько раз. Лев Исаакович познакомился с Эйтингоном через свою младшую сестру Фаню (Фанни) Исааковну (1873–1965)[14] и ее мужа, композитора, музыковеда, литературного и художественного критика Германа Леопольдовича Ловцкого (1871–1957), друга и большого почитателя Шестова-философа, автора статей и воспоминаний о нем[15]. Окончившая Бернский университет и там же защитившая докторскую диссертацию по философии (1909)[16], Ф.И. Ловцкая-Шварцман, оказавшаяся в январе 1922 г. с мужем в Берлине, начала брать у Эйтингона уроки по психоанализу[17] (см. письмо 16, от 16 сентября 1924 г., в котором Шестов просит Эйтингона разрешить продлить Фане Исааковне, вообще склонной к временным душевным кризисам, ее отпуск из-за необходимости отдохнуть и подлечиться после какого-то очередного перенесенного ею стресса). Впоследствии, заметим к слову, сама Ф. Ловцкая стала авторитетным психоаналитиком, проявлявшим известный интерес к философской тематике, автором работ о Ганди, Л. Толстом, Кьеркегоре[18]…

Знакомство Шестова с Эйтингоном приходится на осень 1922 г., когда тот с женой приехал в Париж, где жила сестра Мирры Яковлевны Елизавета, бывшая замужем за Леонидом Николаевичем Райгородским (см. прим. 1 к письму 11, от 6 июля 1924 г.)[19]. Эйтингон, который в психоанализе выше всех ставил своего учителя Фрейда, пытался, по словам Шестова (из его письма Г. Ловцкому от 20 (?) октября 1922 г.), выяснить, «что у меня общего с Фрейдом».

Он очень неглупый и образованный человек, – замечает Шестов об Эйтингоне далее: – с ним говорить интересно. В воскресенье опять придет, будем разговаривать[20].

В другом письме к Г. Ловцкому, относящемся к начальной поре своего знакомства с Эйтингоном (от 10 ноября 1922 г.), Шестов сообщал:

Часто вижусь с Эйтингоном. Познакомился с его женой, очень милые люди. Дал мне читать статью Фрейда – много интересного и значительного. Я сказал Эйт<ингону>, что жаль, что Фрейд стал врачом – не философом, ибо, если бы у него не было специальных задач, связанных с медициной, его смелость и наблюдательность могли бы привести к очень интересным открытиям. А он мне сказал, что если бы Фрейд знал меня, он пожалел, что я – не врач. Но, я думаю, что я ближе к истине. Правда, я читал только те статьи Фрейда, которые к медицине не относятся, ибо в медицине мало мог бы разобраться. И с Эйтинг<оном> мы больше беседуем об самых общих вопросах психоанализа – и Oedipus-Komplexus в наших разговорах уходит на последний план[21].

Нащупывая точки соприкосновения Шестова с Фрейдом, Эйтингон позднее старался приобщить «отца психоанализа» к философским откровениям Шестова. Однако тот остался к ним равнодушен и даже проявил в целом негативную реакцию. Упоминающая об этом Мэри-Кей Вильмерс пишет, что

Макса это ни в малой степени не расхолодило, и он продолжал поклоняться им обоим[22].

Не просто, как видно, поклоняться, но и строить собственную личность, беря за образец и основу духовные прозрения обоих. Близко знавший Эйтингона музыковед и историк русской философской мысли Е.Д. Шор (см. о нем прим. 1 к письму 75, от 5 марта 1936 г.) писал ему, поздравляя с 60-летием, что его личность пролегала, как он сам однажды заметил,

между Фрейдом и Шестовым, как двумя аспектами духовного исцеления[23].

По свидетельству А.З. Штейнберга, на протяжении долгих лет знакомого с Львом Исааковичем, непосредственно его наблюдавшего и, кроме того, превратившего того в предмет своего мемуарно-философского анализа[24], многие были уверены, что

умонастроения Шестова тесно соприкасаются с учением Фрейда[25].

Если, однако, говорить объективно, «смежность» и даже возможное взаимопроницание шестовских и фрейдовских идей носило совершенно «незаинтересованный» и «несогласованный» друг с другом характер. В том смысле «незаинтересованный» и «несогласованный», что не испытывало со стороны их творцов импульса сознательного взаимовлечения друг к другу и отражало скорее соприкосновение и пересечение разных и независимых путей познания духовной природы человека и его психологических потенций[26]. Несмотря на эту индивидуально-личностную шестовско-фрейдовскую дизъюнкцию, возникший на биографической и феноменологической почве треугольник – Шестов-Фрейд-Эйтингон – начинает получать прописку в современных исследованиях, посвященных русскому философу[27].

Нельзя в этой связи не привести здесь любопытнейшего письма, которое написал Эйтингону хорошо знавший и его, и Шестова упоминавшийся выше Е.Д. Шор. Бежавший, как и Эйтингон, от нацистов из Германии в Палестину, выученик европейской духовной культуры (Шор учился философии в немецких университетах), усложненной еврейским сознанием и национально-религиозным опытом, он видел в эйтингоновском феномене некую переходную грань чистого духа и культурной эмпирики, которую тот, безусловно, всячески в себе растил и культивировал. Уже после смерти Шестова Шор писал Эйтингону 20-го августа 1939 г. из Тель-Авива в Иерусалим:

Дорогой Макс Ефимович,

наша, к сожалению, столь краткая беседа была необычайно интересной для меня. Последние дни, перед поездкой в Ерусалим, я вспоминал одну нашу беседу, посвященную религиозным воззрениям Фрейда, и мне оставалось неясным и Ваше собственное отношение к религии, и Ваше отношение к Льву Иса<а>ковичу, который и близок Фрейду, и в то же время является антиподом его. Ваши слова о том, что Вы находитесь между Фрейдом и Шестовым, что всех вас связывает центральный феномен человеческой жизни, – трагический характер ее, не только сделали понятной и ясной Вашу позицию, не только определили точку соприкосновения всех трех мыслителей (Фрейда, Шестова и Вас), но и подтвердили мне мое убеждение в том, что проблема трагедии или больше того – деятельное стремление к преодолению ее (а не только теоретическое влечение к научному осилению ее) является источником еврейского существования большого стиля и в то же время – источником еврейской философии. Мне хочется приехать как-нибудь в Ерусалим без всяких лекций и дел, чтобы подробно побеседовать с Вами на эти темы. Мне кажется, что понятие трагедии двоится. Трагедия, которая может быть извлечена, для Шестова, быть может, еще не трагедия. Трагизм человеческого существования является для Шестова существенным признаком жизни; и всякую попытку снять этот трагизм он считает бегством от подлинного бытия; он не верит в спасенье – и в то же время верит в него; он не верит в спасение – до тех пор, пока все бывшее не станет небывшим и спасение будет даровано не только для будущего, но и для прошлого. Не будут ли в его глазах психологические осложнения, над устранением которых работает психоанализ, явлениями, конечно, крайне неприятными, но явлениями, которые надо устранить, но которые именно поэтому для него интереса не имеют? Не начинается ли для <Шестова> подлинная глубина жизни там, где кончается сила воздействия психоанализа? И не является ли в этом смысле психоанализ – метод исцеления, который устраняет псевдотрагические ситуации и тем самым раскрывает ситуации, состояния и явления подлинно трагические, потому что неизлечимые и связанные с самой природой человеческого бытия?

Вы назвали философию Льва Иса<а>ковича «исцелением для неисцелимых». Этой необычайно меткой и глубокой формулой Вы, мне кажется, сразу определили взаимное отношение учения Фрейда и Шестова и их радикальное различие по отношению к последней жизненной глубине.

Или, быть может, следует так толковать это отношение: Фрейд знает эту последнюю глубину и знает и существенный трагизм, как ее манифестацию на территории нашего существования; но свою врачебную, целительную задачу ограничивает той сферой, которая исцелению поддается. Шестов же прорывается через эту предварительную сферу и борется за чудо, которое должно исцелить неисцелимое.

С точки зрения философии трагедии все люди и все человечество принадлежит к числу «неисцелимых». И в этом смысле учение Шестова является учением универсальным. Хотя воспринять его не могут те, что так глубоко увязли в своей неисцеленности, что даже не замечают трагический характер собственного существования, не видят, что живут в Платоновской «пещере» или в «подполье» Достоевского. Или эта слепота и есть признак «нормальности», душевного здоровья? И устранение этой слепоты – прорыв в сферу «священного безумия»? Если так, то не есть ли психоанализ стремление к тому, чтобы лишить людей этого второго зрения, которое может раскрыться в них в результате «______________________»?[28]

Все это – только предварительные вопросы. Я буду очень рад, если нам удастся более подробно побеседовать на эти темы. Во всяком случае, очень признателен Вам за нашу беседу[29].

Как было сказано выше, приезжая из Парижа в Берлин, Шестов, начиная с июля-августа 1923 г. (см. прим. 1 к письму 1, от 7 сентября 1923 г.), останавливался, как правило, в гостеприимном доме Эйтин-гонов – сначала в Tiergarten, а затем, после их переезда, – в Dahlem (в одном из писем дочерям, от 29 июля 1923 г., он писал:

Я здесь устроен великолепно. У меня огромная комната – больше, чем вся наша квартира. Тихо, спокойно. В двух шагах – Tiеrgаrten, где можно даже гостей принимать[30]).

Следует сказать, что берлинский дом Эйтингонов, с уважением, почетом и хлебосольством открытый для Шестова, был вообще одним из центров духовной жизни европейской научной и художественной элиты, включая представителей русской эмиграции[31], а сам Макс играл роль мецената, поддерживающего различные творческие проекты и нередко тех, кто их осуществлял. Современные исследователи справедливо указывают на то, что

in the latter role, he was guided and assisted by Mirra, who became a prominent society figure and literary-musical soiree hostess. Their trendy and sumptuous house-hold was a Berlin pied-a-terre and meeting place for Russian intellectuals and other expatriates of all political stripes, as well as the impoverished Freudian coterie, all of whom were dazzled by the luxuries of «Hotel Eitingon»[32].

Помимо чисто внешних признаков и примет удобства и роскоши – дорогой мебели, обоев, ковров, люстр, коллекции предметов старины, которые в изобилии украшали дом Эйтингонов, хозяева проявляли непоказной интерес к тем сокровищам подлинной культуры, где необходимы не только тонкий вкус к устройству домашнего интерьера, смешанный с прихотливой фантазией, но и высокая образованность, «аристократизм духа»: библиотека в несколько тысяч томов, которая охватывала разнообразные области знания, картины, редкие автографы, приобрести которые могли позволить себе не просто богатые, но – главное – хорошо осведомленные и эрудированные люди. См., к примеру, письма 32 и 33 (соответственно от 6 июня и 3 июля 1926 г.): в первом Шестов просит Эйтингона сделать копию с письма Ницше, в котором говорится о Записках из подполья Достоевского, а во втором благодарит за присланный подлинник.

В 1922-23 гг. дом Эйтингонов начинает посещать чета, с которой в истории русской эмиграции связана зловещая страница похищения председателя Русского общевоинского союза (РОВС) генерала Евгения Карловича Миллера (1867–1939). Известная исполнительница русских народных песен и романсов Надежда Васильевна Плевицкая (урожд. Винникова; 1879–1940), которую современники за чарующий голос прозвали «курским соловьем»[33], и ее муж, бывший белый генерал Николай Владимирович Скоблин, начальник Объединения чинов Корниловского ударного полка (1893–1937? 1938?)[34], ставшие близкими друзьями Эйтингонов, оказались агентами советской разведки (Скоблин, которого за верховодство над ним жены злые языки окрестили «генералом Плевицким», возможно, был «двойным» или даже «тройным» агентом разных разведок мира).

Плевицкая, вышедшая «из низов» и начинавшая свою артистическую карьеру как певичка в программах шансонно-увеселительного типа, быстро пробилась наверх благодаря своему редкому природному таланту. На памяти современников еще было время, когда в начале века она выступала в музыкальной пьеске, состряпанной одним из бесчисленных поставщиков шантанных куплетов из жизни босяков по образцу гремевшей тогда горьковской На дне.

Муж Плевицкой, балетмейстер, поставил эту пьесу на летней площадке, а сама Плевицкая, еще никому не известная, играла и пела Настю, – вспоминал один из старейших деятелей русской эстрады А.Г. Алексеев. -

Был тогда в моде романс, начинавшийся «ультрастрастными» словами: «Не тронь меня, ведь я могу воспламениться». В «партии» Насти это предостережение было перефразировано так: «Не тронь меня, испачкать можешь ты последний мой наряд». А наряд был – лохмотья. Публика слушала это вполуха, сидя за столиками кто боком, а кто спиной к эстраде. Но когда Плевицкая запела своим «русским голосом» народную песню Ехал на ярмарку ухарь-купец, все притихли, замерли, заслушались…

И этот успех определил всю дальнейшую судьбу Плевицкой: через год, кажется, она уже давала свои концерты. Песни, которые она пела, – русские, старинные или специально для нее написанные – подхватывали другие певицы и «барышни из общества», и даже Николай II с чадами и домочадцами как-то «удостоил» ее своим присутствием на концерте[35].

В эмиграции известная русская певица стала тайным агентом советских спецслужб.

История эта, как всякая шпионская история вообще, несмотря на то, что вокруг нее сложилась уже солидная библиотека из различных показаний, свидетельств и источников, до нынешнего времени остается окутанной непроницаемым покровом тайны и неразрешимых загадок. Касательно Эйтингона хорошо известно, что он материально поддерживал Плевицкую и Скоблина, и среди прочих щедрот, например, оплатил книги ее мемуаров (как само их написание И. Лукашом, так и собственно издание), о первой из которых, Дежкин карагод[36] (см. обложку на фото № 11), в связи с предисловием к ней А.М. Ремизова, идет речь ниже, в письмах 17 и 18 – соответственно от 9 и 27 октября 1924 г.[37]

Мемуары «курского соловья» были сочувственно и благосклонно восприняты эмиграцией. М. Осоргин, назвав Дежкин карагод «изумительной русской книгой», отмечал ее «простой, природнохудожественный язык, руссейший, настоящий, без вычур, и свой, и народный», и завершал свою рецензию так:

Что Плевицкая – высокоталантливая исполнительница народных песен, это теперь известно всем. Новостью для нас является вновь открытый ее талант литературный[38].

Критик выходившей в Белграде праворадикальной газеты Новое время К. Шмулевич (выступавший под псевдонимом Ренэ Санс) с восторгом писал о Дежкином карагоде как о книге,

которую, взяв в руки, не хочется оставить, пока не дочитал, а кончив, сожалеешь, что дочитал: такой свежестью, искренностью, образностью, любовью к русской деревне, к русской жизни веет от этих правдивых страниц[39].

Сама Плевицкая, литературные способности которой, не создай им Макс Ефимович мощного финансового подкрепления, вряд ли могли кого-то привести в восторг, удостоилась быть запечатленной в эмигрантской поэзии. В посвященном ей стихотворении Русская песня, приуроченном к проходившим в Финляндии ее гастролям, выборгский поэт Юрий Хлодовский (наст. фам. Смирнов) писал:

Кто тебя соткал желанную,из своей души родил?Дорогую, несказанную,вольнодумную, пространную,песню русскую сложил?Бандурист слепой ли, старенький,что деревнями блуждал?Коробейник ли удаленькийс балалайкой, на завалинке,сердце девке поверял?Иль с могилы сына милого,где с горючею слезойты летела серокрылою,с материнскою, застылоюбессловесною тоской.Может, совестью разбуженнойты разлилась у кого ль?Иль, молитвой удосуженнойиз груди, грехом застуженной,уняла ты чью-то боль?..Мы тобою опояшемсяи в разгуле и в беде:с разудалою напляшемся,с заунывною наплачемся,под гармоньку, в тишине…Я ли сердце зачерствелоепред тобой не распахну?..И тайком, слезой несмелоюдушу вымыв загорелую,песни русской не пойму?[40]

В одной из комнат просторного дома Эйтингонов висел портрет Плевицкой, по всей видимости, выполненный на заказ хозяина (к сожалению, пока не удалось установить ни имени художника, ни дальнейшей судьбы самого портрета)[41].

Об участии Эйтингона в деле похищении генерала Е.К. Миллера, как и вообще о его связи с советскими «бойцами невидимого фронта», идут нескончаемые споры. Мнения тех, кто когда-либо брался за обсуждение этого предмета, расходятся диаметральным образом – скажем, от статьи С. Шварца, автор которой ни на секунду не допускает сомнения в том, что под личиной ученого-психоаналитика с мировым именем скрывался НКВД-шный агент[42], до, скажем, относительно недавней работы О. Табачниковой[43], которая полностью реабилитирует своего героя, опираясь при этом, правда, не столько на факты, сколько на пушкинско-моцартовскую максиму о том, что «гений и злодейство несовместны». Увы, как известно, это метафизическое допущение далеко не всегда подтверждается реальной исторической действительностью…

Генерал Миллер был похищен в Париже агентами НКВД 22 сентября 1937 г. и вывезен в Москву. В этом деле принял непосредственное участие Скоблин, который в случае устранения председателя РОВС должен был, по плану советского руководства, занять его место. Однако перед тем как отправиться на свидание с якобы немецкими дипломатами, под видом которых скрывались чекисты, куда его заманил Скоблин, Миллер предусмотрительно написал письмо, из которого после его исчезновения становилось ясным, что произошло с генералом: письмо неопровержимо разоблачало предательство Скоблина. Последнему пришлось бежать, оставив Плевицкую в Париже. Занявшаяся ею французская полиция пришла к однозначному выводу о прямой замешанности певицы в этом деле[44].

Описание данной операции, руководимой из Москвы и проведенной в самом сердце Парижа, а также указание на возможную причастность к ней Эйтингона сегодня можно встретить в большом количестве работ, которые с разной степенью детализации дают представление о том, как она проходила и кто в ней участвовал[45], – так что легко и просто отмахнуться от упрямых «contra» и делать акцент на одних только «pro» – категорически выгородить Эйтингона из этой истории лишь на основании сочувствия, к нему питаемого, – вряд ли логически оправданно и исторически перспективно. Вместе с тем нужно признать, что и позиция «contra» располагает в основном «уликами» косвенного, опосредованного характера.

Имя Эйтингона в связи с похищением Миллера всплыло впервые во время суда над Плевицкой, которая, признавшись, что получала от Эйтингона финансовую помощь, в то же время заявила, что не видела его в течение двух последних лет. Показание это было, однако, лживым и мгновенно возбудило подозрение: согласно сведениям, поступившим от представителей гражданского иска М. Рибе и А. Стрельникова, Эйтингоны находились в Париже накануне акции, проведенной советской разведкой (они снимали квартиру в доме № 26 по улице Жорж Занд, неподалеку от перекрестка Рафе-Жасмен, где произошло само похищение), и оставили его за два дня до этого, 20 сентября, причем Плевицкая и Скоблин провожали их на вокзале. Ложь Плевицкой настораживала: зачем понадобилось выгораживать Эйтингона, если к данному происшествию он не имел никакого отношения? На основе ее неискренних показаний возникало подозрение о намеренном желании запутать следствие и о возможной причастности Эйтингона к этому делу.

Если действительно М. Эйтингон находился в Париже в сентябре 1937 года, – писал в парижской эмигрантской газете Последние новости Н.П. Вакар, – то по какой причине Плевицкая скрыла это обстоятельство, само по себе вполне невинное, от следственных властей? Р<ибе>, по словам гражданских истцов, утверждает, будто Плевицкая не только знала о пребывании г. Эйтингона в Париже, но даже неоднократно навещала его, одна или с мужем, на улице Жорж Занд. За день до отъезда Скоблины даже обедали у Эйтингонов. Почему Плевицкая отрицала это?[46]

Отголоски этой понаделавшей много шума истории достигли Эрец-Исраэль, где, как было сказано выше, Эйтингоны жили с 1934 г. Так, в одной из ведущих еврейских газет, Davar, органе рабочей партии, 20 ноября 1938 г., под броским заголовком – Житель Эрец-Исраэль замешан в похищении генерала Миллера и исчезновении генерала Скоблина: (Что выявило следствие в Париже), – появился материал, пересказывавший основные перипетии разыгравшихся во французской столице событий. Газетное сообщение завершалось следующими словами:

Кто он, этот доктор Марк Этингон <sic>? Находится ли он в Эрец-Исраэль? Чем занимается?

Неизвестно, обратятся ли французские власти к властям Эрец-Исраэль расследовать это дело или нет.

На следующий день сразу в двух газетах – упомянутой Davar и еще одной, Ha-aretz, – появился идентичный текст письма Эйтингона, который выступил с опровержением выдвинутых против него подозрений:

С удивлением узнал я сегодня утром о том, что был связан с похищением русского генерала Миллера, о чем примерно год назад с содроганием прочитал в газетах.

Это верно, что г-жа Плевицкая и ее муж, генерал Скоблин, посещали нас, меня и мою жену, во время нашего пребывания в Париже, так же, как и несколько лет назад, когда мы жили в Берлине. Для многих читателей газеты Ha-aretz известно, что г-жа Плевицкая – популярная русская певица, и мы были ее поклонниками и приятелями.

Жуткие события, которые привели к суду, произвели на нас угнетающее впечатление. Однако вынесенный приговор не имеет ко мне никакого отношения, это дело французского суда.

В течение примерно 30 лет я имел в Берлине медицинскую практику, ни на что другое не отвлекаясь, кроме своих обязанностей врача, и здесь, в стране, я тоже не из самых безызвестных. Я сожалею, что перед тем, как публиковать материал о моей причастности к делу о похищении в местной печати, ко мне не обратились за разъяснениями[47].

На основании имеющихся данных нельзя, разумеется, с абсолютной (тем более юридической) точностью определить степень участия Эйтингона (или Эйтингонов) в деле генерала Миллера, равно как и вообще судить о его близости к деятельности советской разведки (что, кстати сказать, только усиливает необходимость дальнейшего изучения этого доныне хранящего неразгаданные тайны исторического эпизода). Судя по всему, в восстановлении истинного лица этого человека опасны любые крайности и их абсолютизация. Столь же информированный, сколь и «заинтересованный» источник, как П. Судоплатов, сообщая, и, по всей видимости, небезосновательно, что упомянутый выше кузен Макса Ефимовича Наум Эйтингон с похищением Миллера связан не был, далее утверждал, что многочисленные родственные связи, в том числе с Эйтингоном-психоаналитиком, в его деятельности никакой роли не играли[48]. Однако многие «упрямые факты», которые содержит в себе, скажем, «родственное расследование», проведенное Mary-Kay Wilmers[49], не выглядят столь уж легко укладываемыми в «пазлы» и непротиворечиво примиряемыми со «свидетельскими показаниями» П. Судоплатова. Нельзя, касаясь этой темы, не прислушаться также к мнению Б. Прянишникова, одного из самых непримиримых разоблачителей деятельности советской агентуры в среде эмигрантов. В своей книге Незримая паутина он писал о Максе Эйтингоне буквально следующее:

Среди прочих бумаг в кабинете Скоблина были найдены письма Марка <sic> Эйтингона и членов его семьи, адресованные Плевицкой. Эйтингон был тем самым меценатом, который, по словам Плевицкой, поддерживал Скоблиных в трудные минуты. Состоятельный врач-психиатр, Эйтингон проживал в Берлине и имел отношение к торговле советскими мехами, его брат сбывал меха, тем пополняя валютные фонды СССР. В сентябре 1937 года он с женой, бывшей артисткой московского Художественного театра, приехал в Париж по делам и остановился в отеле Георг V[50]. Из отеля он позвонил в Озуар и разговаривал со Скоблиными. В 6 часов утра 20 сентября, за два дня до похищения Миллера, Эйтингон уехал во Флоренцию и далее в Палестину. В столь ранний час Скоблины провожали его на Лионском вокзале.

Будучи вне досягаемости для французских следственных властей, Эйтингон допрошен не был. Ускользнул важный свидетель и вместе с ним тайна его меценантства[51].

Как бы то ни было, развязка этой истории известна. Генерал Миллер на торговом советском судне был доставлен в СССР и после проведенных допросов на Лубянке 11 мая 1939 г. расстрелян. Судьба генерала Скоблина до сих пор не ясна и туманна: то ли он был убит агентами НКВД в Испании, куда бежал после разоблачения, то ли – по официальной версии ФСБ России – погиб при бомбежке франкийской авиацией Барселоны, то ли благополучно прибыл в СССР и уже там был ликвидирован руками своих хозяев. «Курского соловья» Плевицкую судил французский суд, приговорил ее к 20 годам заключения – она умерла в тюрьме в 1940 г.[52] В этом ряду загадка жизни и судьбы Макса Эйтингона остается наиболее сложной и трудноразрешимой[53].

Если когда-нибудь документально подтвердится причастность Эйтингона к деятельности советской разведки, личность этого человека способна будет поразить любое воображение: европейский ученый, известный врач-психоаналитик, организатор и практик, входивший в самый узкий фрейдовский круг, один из основоположников психоаналитической науки в Эрец-Исраэль[54] и – одновременно – ловкий советский агент, состоявший в таинственной связи с режимом, призванным разрушить тот самый миропорядок, в котором он вырос, был воспитан и в котором вполне органично существовал. Как писал о нем когда-то T Draper, посвятивший Эйтингону большую статью в The New York Review of Books, если темные подозрения относительно этого человека отражают реальную картину,

Dr. Max Eitingon is one of the most remarkable cases on record of double life or personality. In one of his incarnations, he was a man who had seemingly devoted his entire life to the advancement of psychoanalysis. In the other, he had belonged to a “special unit” which had carried out some of Stalin’s most murderous missions outside Russia[55].

Макса Эйтингона не стало 30 июля 1943 г. Четыре года спустя из жизни ушла Мирра: она умерла в Париже, куда отправилась помогать больной сестре[56].

На фоне этой сложной, непроясненной и крайне дихотомичной истории, когда серия аргументов «с одной стороны» неспособна удовлетворить сомнений и контраргументов «с другой стороны», откровенным недоразумением выглядит книга В.Л. Стронгина о Н.В. Пле-вицкой[57], не просто полная исторических ошибок и нелепостей, но и какой-то больной фантазии, которую автор почему-то решил испробовать на исторических личностях. Образ Эйтингона (точнее обоих кузенов – Макса и Наума) написан в этом псевдоисторическом сочинении по канве соответствующего раздела из известной книги А. Эткинда Эрос невозможного[58], но с грубыми «инновациями» и «додумываниями», к которым источник, возможно, подталкивал, но до которых сам все-таки не доходил. Не останавливаясь сейчас на всех вопиющих несообразностях и фактических ошибках книги

В.Л. Стронгина (одно их перечисление заняло бы несколько страниц) и оставляя в стороне сусально-беллетризованную биографию самой певицы, укажем лишь на один из центральных тезисов автора, согласно которому вербовка честных и чистых сердцем и душой, к тому же великих русских патриотов Плевицкой и Скоблина и превращение их в советских агентов произошли в берлинском доме Эйтингона (который, кстати сказать, из Макса Ефимовича перекрещен в этой книжке в Марка Яковлевича, бежавшего к тому же, как выясняется, из России от большевиков, а не приехавшего в Германию задолго до революции в отроческом возрасте, как было на самом деле), а главным вербовщиком выступает, разумеется, хитроумно-коварный «огепеушник» Наум Эйтингон (здесь он, вопреки истине, оказывается родным братом психоаналитика[59], якобы разделившим с ним наследство их архибогатого папаши). В результате всей этой грязной игры двух братьев (главная партия в которой принадлежит «московскому» Эйтингону, но и «берлинский» тоже хорош: по логике вещей, с него никак нельзя снять вины в гнусном пособничестве, – одна только авторская фраза чего стоит: «Зная суровый характер Наума, готового при необходимости уничтожить родного человека, он <Макс Эйтингон> идет у него на поводу и знакомит с Плевицкой и ее супругом»[60]) наивные певица и генерал попадают в ловко расставленные сети. Вся эта неправдоподобная буффонада выглядит тем более странной, что опыт написанных по относительной исторической канве беллетризованных биографий Плевицкой и Скоблина периода их сотрудничества с советской разведкой, где имена Эйтингонов не упоминаются вовсе, до книги Стронгина существовал[61].

Наверное, не стоило бы вовсе упоминать сей совершенно некомпетентный текст, не существуй реальной опасности спекулирования, притом непрофессионального, низкопробного, но крайне претенциозного, на этой острой и вызывающей неподдельный интерес теме.

Был ли Макс агентом вездесущей советской разведки или его связь с ней была мнимой и обязана причудливым образом сложившимся обстоятельствам? Действительно ли его контакты с палестинской компартией и пополнение ее казны соответствуют реальным фактам его загадочной биографии?[62] В самом ли деле он вел «двойную жизнь» человека, симпатизировавшего большевистскому режиму, и лишь прикрывался «буржуазным фасадом» образованности и культуры? – все эти вопросы выходят за рамки его переписки с Шестовым, предлагаемой вниманию читателя данной книги. Предмет ее иной – он смещен в сторону расширения фактологической базы, дающей более полное представление об Эйтингоне-интеллектуале и меценате, «философе и друге философов», как назвал его в упомянутом выше поздравлении с 60-летним юбилеем Е.Д. Шор. Данная переписка раскрывает историю многолетней дружбы, помощи и поддержки, которые Эйтингон то в явной форме, а то в скрытом виде оказывал выдающемуся философу ХХ века. Открытая финансовая помощь касалась главным образом издания шестовских сочинений[63], обреченных в условиях изгнания на коммерческий неуспех[64]. Другая сторона, носила скрытый, негласный характер и распространялась на те области быта, о которых сам одариваемый, судя по всему, не имел подчас ни малейшего понятия, см. показательные в этом смысле письма жены Шестова Анны Елеазаровны (8, 10, 12), свидетельствующие об этом достаточно недвусмысленно и красноречиво. Прибавим к этому, например, еще частичное финансирование Эй-тингоном поездки Шестова в Палестину (см., об этом, в частности, в письме Шора Эйтингону от 13 февраля 1936 г., фрагмент которого приводится в прим. 1 к письму 75, от 5 марта 1936 г.), о чем Шестов, по-видимому, не догадывался. Наконец, не нужно сбрасывать со счетов тех моральных, духовных инвестиций, которые Эйтингон (а не только наоборот!) вкладывал в отношения с Шестовым, когда последний, приезжая из Парижа в Берлин, останавливался в его доме. Вряд ли одной лишь политкорректностью гостя можно объяснить тот факт, что Шестов многократно говорил об Эйтингоне как о достойном собеседнике и, стало быть, участнике философских бесед и дискуссий, пусть не публичных, а камерных, приватных. См., например, в его письме к жене Эйтингона от 20 мая 1930 г.:

Дорогая Мирра Яковлевна!

Большое спасибо за Ваше сердечное письмо и за предложение погостить у Вас. И для меня, как Вы знаете, всегда большая радость жить в Вашем доме – рядом с Максом Ефимовичем и с Вами. Ведь только в этом случае, когда я у Вас живу – кроме всего прочего – можно мне видеться и беседовать с М<аксом> Е<фимовичем>: иначе, хотя бы я и был в Берлине, при заполненности его дня, мне вряд ли часто пришлось с ним встречаться.

И в своем следующем письме Эйтингонам, от 24 июня 1930 г., написанном после этой поездки в Берлин, выражая им благодарность за гостеприимство, Шестов отмечает:

Благодаря тому, что я живу у Вас, у меня с моим пребыванием в Берлине всегда связываются самые лучшие воспоминания. Единственные пятна – это лекции и доклады, которые читать приходится. Но это забывается скоро или, вернее, это чувствуется, пока оно впереди. А все остальное, и в особенности та атмосфера дружбы, которая окружает меня в Вашем доме, где я совсем забываю, что я не у себя – приносит такую большую радость. И потом возможность говорить обо всем и именно о таком, о котором редко кто может и умеет говорить!

Нет также никаких оснований подозревать Шестова в неискренности тона и чувств, пусть и продиктованных соответствующей юбилейной обстановкой, в том письме (от 24 июня 1931 г.), что он направил Эйтингону в день его 50-летия:

Узнал, что сегодня Вам исполняется 50 лет, – писал Шестов, – и спешу присоединить свой голос к голосам тех Ваших друзей, которые в этот день пришлют Вам свои искренние пожелания и сердечные поздравления. Я не сомневаюсь, что таких людей будет много и что их пожелания и поздравления будут в самом деле говорить о том, что они думают и чувствуют. И, надо думать, что Вы это испытаете, как высшее удовлетворение. 50 лет Вашей жизни, значит, не пропали даром, раз люди, которые так редко умеют и еще реже хотят ценить заслуги и достоинства ближних, вопреки, так сказать, своей, если не первой, то второй природе, так радостно и легко находят в себе слова приветствия для Вас. И, если такое почти «чудо» оказывается возможным – то единственно потому, что Вы всей своей жизнью осуществили то редкое стремление и искусство искать и находить в нашем ограниченном и бедном бытии те проблемы лучшего, которые в старину назывались теперь забытыми, но все же так знаменательными словами «красота, истина, добро». С первого же знакомства с Вами меня поразила та колоссальная духовная энергия, которая в Вас чувствовалась. Казалось бы, огромная работа, которая требовалась от Вас Вашим призванием врача<->психоаналитика – должна была бы совершенно исчерпать все Ваши силы. Но с первой же беседы с Вами я убедился, что психоанализ не закрыл нисколько для Вас других областей человеческого творчества. И искусство, и литература, и философия были для Вас так же близки, как если бы они были предметом Ваших постоянных занятий. Это делало общение с Вами таким нужным и значительным – не только для меня, но и для всех сталкивавшихся с Вами. Позвольте же сегодня выразить Вам пожелание, чтобы и на будущее время Вы сохранили те свои силы, которыми Вы так умело и плодотворно пользовались до сих пор. Это – все, что Вам – а также нам, Вашим друзьям, нужно. И еще одно: позвольте также пожелать и Мирре Яковлевне, которая постигла трудное искусство быть женой и подругой человека, так мало принадлежащего себе и всегда принужденного отдавать весь свой досуг работе, отрывавшей его от семьи…

Не только Шестов, но и многие другие крупнейшие деятели русской культуры в эмиграции обязаны эйтингоновским щедротам и благодеяниям – А. Ремизов, например. При этом особо подчеркнем, что инициатива в равной, по-видимому, мере исходила и от Макса Ефимовича, и от Мирры Яковлевны, см., в частности, в письме Шестова Эйтингону от 3 июня 1926 г.:

И у Ремизова все по-старому. Сераф<има> Павловна лечится в Виши – и к 15 июля кончает лечение, Мирра Яковлевна «поддержала» их – не знаю, как бы они без ее помощи обошлись.

Кроме того, следует иметь в виду, что финансовая помощь этой семьи распространялась не только на эмигрантов, но и на тех (об этом также идет речь в публикуемой переписке), кто, скажем, подобно М. Гершензону, остался в большевистской России и не мог прокормить себя случайными и ненадежными советскими заработками[65].

А. Жуковская-Герцык в письме из полуголодного Судака (от 27 августа 1924 г.) писала Шестову:

Недель пять назад мы получили из Москвы двадцать долларов через одну незнакомую даму, сообщившую нам, что эти деньги от Вас. Я написала Вам тогда открытку (по парижскому адресу) – не знаю, дошла ли? Не могу не выразить, как нас смутила и тронула эта присылка. Мы знаем, как трудна Ваша жизнь, и нас всех очень мучает, что Вы себя лишили такой суммы[66].

Весьма вероятно, что Шестов выделил эти 20 долларов, о которых пишет А. Жуковская-Герцык, из той самой суммы, которую «одна незнакомая дама» (скорее всего, Александра Александровна Бах, см. прим. 6 к письму 11, от 6 июля 1924 г.) повезла в Москву М. Гершензону.

Дружба Эйтингона с Шестовым, однако, демонстрирует не исключительно односторонний пример щедрого меценатства, но и дает материал для изучения интеллектуальной жизни Европы между двумя мировыми войнами. Не только Эйтингон посредством шестовских книг и статей приобщался к крайне интересовавшим его философским идеям, но и Шестов через Эйтингона знакомился с кругами ученых, определявших развитие психоаналитической науки в ХХ-м столетии. Так, можно думать, посредством Эйтингона он был знаком с Рудольфом Лёвенштейном (см. письмо 45, от 4 июля 1929 г.), мировой величиной в области психоанализа, оказавшим огромное влияние на формирование будущих французских психоаналитиков, в частности на Жака Лакана. Через Эйтингона он расширял круг своих связей и знакомств с влиятельным корпусом писателей, журналистов, редакторов, издателей, переводчиков и пр., в особенности германоязычного мира, и именно Эйтингон, пусть не всегда успешно, но всегда безотказно старался оказать влияние на эти круги в пользу Шестова (см. письмо 46 (Эйтингона Шестову), от 10 июля 1929 г., где идет речь о Р. Кайзере, редакторе крупного немецкого журнала Neue Rundschau).

Следует особо сказать о том, что данная переписка уже была частично опубликована дочерью философа Натальей Львовной Барановой-Шестовой (1900-93) в подготовленном ею скрупулезно-детальном жизнеописании отца. Автор этого уникального издания проделал колоссальную работу, связанную с сохранением шестовского архива, его обработкой, наведением в нем идеального порядка и его описанием. Подготовка на этой основе книги и составление библиографического указателя[67] явились следствием поистине титанического труда, редкого по своему самозабвению, отдаче и дочерней преданности[68].

Несмотря, однако, на в высшей степени педантично-трепетнозаботливое отношение к наследию отца, в том числе эпистолярному, цитирование писем в книге Барановой-Шестовой с текстологической точки зрения не всегда безупречно: в приводимых в ее книгах фрагментах порой появляются неотмеченные купюры: по необъяснимым причинам (и главное – по умолчанию) отсутствуют те или иные слова или даже целые фразы, которые не заменены, как принято, отточиями. Полагаем, что такие «текстовые изъятия», по крайней мере, некоторые из них, сделаны ненамеренно: причиной тому была крайне непростая работа с шестовскими письмами, требующими адекватной расшифровки почерка. И хотя М. Цветаева, вообще относившаяся к Шестову, по собственному признанию, как к самой большой человеческой ценности в Париже (из ее письма к Льву Исааковичу от 23 апреля 1926 г.)[69], несколько, как кажется, поэтически гиперболизировала безукоризненную четкость шестовского почерка[70], – разбирать его порой – сущее мучение[71]. По многочисленным карандашным отметкам Барановой-Шестовой, сделанным непосредственно

в тексте самих писем (словами, надписанными над нередкими шестовскими невнятицами), хорошо видно, что эта работа давалась ей совсем не легко, и определенная доля неточностей их цитирования в книге об отце, безусловно, объясняется именно этим – борьбой с его трудным почерком.

Поскольку же работа Барановой-Шестовой служит по существу единственным столь мощным и всеохватным источником, знакомящим специалистов и широкого читателя с эпистолярным архивом философа, возникает проблема тщательной корректировки публикуемых материалов с оригиналами (в дальнейшем приводимые в книге Барановой-Шестовой фрагменты писем помечены звездочкой*).

Наконец, главным стимулом, определившим наше желание приняться за подготовку настоящего издания, было то, что, несмотря на всю тщательность и скрупулезность, с которой Баранова-Шестова реконструировала биографию отца, корпус его переписки с Эйтингоном (даже при весьма обильном цитировании) приведен, по понятным причинам, далеко не полностью. Этой цели – представлению эпистолярного диалога Шестова с Эйтингоном в полном объеме – и служит данная книга.

Мы полагаем, что такой проект, даже если он и не в состоянии ответить на все возникающие вопросы, о которых говорилось выше, способствует прояснению, по крайней мере, некоторых из них. В своей книге Эрос невозможного упоминавшейся выше А. Эткинд, одним из первых из российских авторов заговоривших об Эйтингоне и о возможной «двойной жизни» известного психоаналитика, писал, подводя некий краткий итог его отношениям с Шестовым:

Шестов, которого знали и ценили Бубер и Хайдеггер, Бердяев и Бунин, Бергсон и Леви-Брюль, находил с Эйтингоном взаимопонимание, которое оказалось возможным несмотря на глубокое различие профессиональных интересов, политических взглядов и стилей жизни. Он не раз обращался к нему за помощью материального порядка и, по-видимому, за медицинскими консультациями. Их дружба продолжалась 15 лет[72].

В этом резюме вряд ли со всем можно согласиться: из чего, например, следует «глубокое различие» «политических взглядов» Шестова и Эйтингона? Из недоказанной презумпции большевистской ориентации Эйтингона и еще менее доказанной работы на советскую разведку? Но строгий анализ в рамках наличествующих фактов неизбежно должен привести к иному выводу – к тому, что, если говорить о политике, взгляды Шестова отличались гораздо большей левизной, – однако вряд ли А. Эткинд это имел в виду. Далее. Мы не располагаем никакими доказательствами относительно того, что философ «не раз обращался к нему <Эйтингону> за помощью материального порядка…», – как это с ясностью вытекает из писем, Эйтингон сам ее предлагал (или к нему обращались другие, но не от имени Шестова, а в тайне от него). Весьма гадательным остается предположение исследователя о медицинских консультациях, – во всяком случае, мы об этом доподлинно ничего не знаем[73]. Как кажется, наша книга дает материал для более корректных и достоверных характеристик дружбы Шестова и Эйтингона.

При всей внешней опоре на факты, в целом достаточно хорошо известные современной исторической науке, публикуемая переписка в обнимаемом ею временном периоде обнаруживает немало небезынтересных нюансов, которые, вне всякого сомнения, дополняют биографии и самих корреспондентов, и упоминаемых ими персоналий, и шире – свидетельствуют о весьма любопытных исторических явлениях. Так, скажем, из письма Шестова (№ 13, от 4 августа 1924 г.) мы узнаем, что Эйтингоны были дружны с Я.Л. Тейтелем, возглавлявшим Союз русских евреев в Германии, между ними, судя по всему, велась оживленная переписка, и когда кто-то из них покидал пределы Германии, молчание одной из сторон воспринималось как нарушение этикета дружбы[74] – факт, как кажется, новый и неизвестный, дающий более перспективное представление о связи Эйтингонов с русско-еврейской эмигрантской общиной в Берлине.

Или – другой пример. В доступной нам литературе не удалось отыскать ответ на вопрос, откуда упомянутый выше Рудольф Кайзер, редактор Neue Rundschau и зять А. Эйнштейна, мог знать русский язык, однако на это обстоятельство с большой вероятностью указывают материалы, приводимые при комментировании его контактов с Шестовым (см. прим. 8 к письму 28, от 27 января 1926 г.).

Наконец, публикуемые письма расширяют представление о круге знакомств, или, по крайней мере, неучтенных биографами встреч Шестова. Так, в письме 62, от 22 апреля (фактически марта) 1934 г. он рассказывает Эйтингону о своей беседе с известным в дореволюционной России деятелем культуры – публицистом, издателем, литературным и музыкальным критиком Э.К. Метнером (1872–1936), старшим братом композитора Николая Карловича Метнера (1880–1951), который, познакомившись в 1914 г. с К. Юнгом, проникся интересом к психоанализу и стал одним из его ближайших единомышленников и друзей, а в эмиграции превратился в горячего поклонника расистских теорий и последователя Гитлера и Муссолини, которые сделались для него культовыми фигурами в политике и духовном творчестве[75]. Из другого письма (№ 60, от 24 декабря 1933 г.) выясняется, что Шестов был знаком с одним из пионеров современной химической индустрии Израиля, а до того российским революционером, членом эсеровской партии М.А. Новомейским. В связи с последним следует заметить, что та часть писем, в которых говорится об организации поездки Шестова в Палестину весной 1936 г., добавляет к ее описанию, содержащемуся в книге Н. Барановой-Шестовой, несколько новых штрихов и подробностей, хотя сама эта тема и нуждается в дальнейшем изучении.

Разумеется, полуторамесячное путешествие в Землю обетованную, куда Шестов прибыл в самом конце марта[76] и пробыл до середины мая 1936 г., во внешнем плане не сыграло какой-то особенно заметной роли в его биографии, однако тот факт, что он реально соприкоснулся с прародиной многих своих идей и духовных прозрений, куда стремился многие годы попасть не только как «человек», но и как «философ», трудно переоценить. И «разговорить» на эту тему доныне немотствовавшие архивы было одной из составных задач нашей книги. Любопытно, что приезд Шестова в Палестину был встречен рядом статей в ивритской печати вполне достойного культурного уровня, из чего можно заключить, что выдающемуся мыслителю ХХ столетия внимала вовсе не «младенческая» в философском смысле аудитория. Говоря о составе этой аудитории, помимо тех персонажей, с кем читатель встретится в дальнейшем (помимо М. Эйтингона, шестовские родственники – супруги Мандельберг, и принимавшие деятельное участие в организации самого путешествия Шестова в Палестину Е. Шор, Я. Зандбанк и др.), назовем еще из русскоговорящих родившегося в Одессе поэта, переводчика, литературного и театрального критика Эзру Зусмана (1900-73), автора как минимум двух статей о Шестове в ивритской печати (см.: E<zra> Z<usman>, “Lev Shestov”, Davar, 1936, n 3323, April 12 <s.> 9 и Ezra Zusman, “Shestov al Kirgegard” (Шестов о Киргегарде), Davar, 1939, n 4317, August 25 <s.> 2–3 (16–17)) и перевода его статьи о Паскале на иврит (“Philosofia shel Paskal”, Amot, 1962, October-November, p. 54–61), и уроженца Бессарабии поэта и переводчика Якова Фихмана (1881–1958), который также писал о Шестове – и во время самого его визита в Палестину (“Al Shestov”, Davar, 1936, n 3327, April 17 <s.> 9; “Al Shestov”, Davar, 1936, n 3339, May 1 <s.> 11–12), и впоследствии, вспоминая о нем (“Lev Shestov”, Al Hamishmar, 1946, n 1029, December 20, <s.> 5–6). Не приходится сомневаться, что оба они входили в число слушателей шестовских лекций, прочитанных на Святой земле.

Тщательное описание палестинского эпизода в биографии философа важно, как нам представляется, еще и потому, что всестороннее исследование темы «Лев Шестов и еврейский мир (еврейская философская мысль)» – во всем многообразии заключенных в ней актуально и потенциально проблем, аспектов, мотивов и пр. – еще ждет своего часа, и каждая новая деталь, в особенности позволяющая дополнить уже известные науке факты, приобретает ценный смысл и значение. Так, например, неотмеченными в книге Н. Барановой-Шестовой об отце являются знакомство и общение Шестова с выдающимся еврейским религиозным мыслителем, писателем и публицистом Хиллелем Цейтлиным (1871–1942, погиб по пути в немецкий лагерь смерти Треблинка), о чем в израильской печати рассказывал его сын, еврейский прозаик, поэт и драматург (писал на идише и иврите) Аарон Цейтлин (1898–1973).[77] Сам Х. Цейтлин в 20-е гг. писал о философии Шестова в издававшемся в Варшаве ивритском журнале Hatkufa,[78] и эти ценнейшие в духовном, научном и культурно-историческом смысле материалы существуют до сегодняшнего дня как своего рода «вещь в себе».

Предваряя публикацию переписки Шестова и Эйтингона, следует сказать еще о том, что, упорядочивая эпистолярный архив отца, Баранова-Шестова не складывала письма, как обычно, в отдельные папки, а руководствуясь хронологическим принципом, вклеивала их в большие альбомы. Причем делалось это порой таким образом, что прочитать ту сторону письма, которой оно приклеено, уже не представляется возможным. Нужно, правда, заметить, что так она поступала лишь в отношении писем, приведенных в ее книге, по-видимому, полагая, что коль письмо процитировано, для знакомства с ним нет особой нужды и можно пожертвовать одной из его сторон. Подобная участь постигла три шестовских письма к Эйтингону: от 7 сентября 1923 г., 6 июля 1924 г. и 21 сентября 1926 г. Непрочитанные по этой причине до конца письма приводятся по книге Барановой-Шестовой, как правило, не полностью, с опущенными «несущественными» ритуальными концовками (прощание, передача привета, подпись и пр.), но, возможно, и с какими-то более «содержательными» лакунами.

В эпистолярный диалог Шестова и Эйтингона – там, где это показалось нам достаточно уместным и необходимым, – введены некоторые письма людей из их близкого окружения (Г.Л. Ловцкого, Е.Д. Шора), сообщающие ему более широкий контекст и панораму или, наоборот, детализирующие какие-то важные события и факты.

Единственное «своеволие», которое мы себе позволили, связано с расстановкой знаков препинания, соответствующих современным грамматическим нормам.

Все приводимые ниже письма печатаются по автографам, хранящимся в Архиве Льва Шестова – в дальнейшем: АШ (Bibliotheque de la Sorbonne (Paris), Leon Chestov Coll., MS, 2115–2120).

В качестве приложения в книгу включена органично, как кажется, к ней примыкающая и экстенсивно и интенсивно ее развивающая переписка Шестова с другой знаменательной фигурой культурнофилософской истории ХХ-го века – Е.Д. Шором, а также несколько писем последнего Эйтингону и сестре Шестова Е.И. Мандельберг, которые тесно – тематически и хронологически – с этой перепиской связаны. Представляется, что в таком виде приложение значительно дополняет и разнообразит новыми сюжетными перипетиями идейную проблематику и событийную хронику эпистолярного диалога Шестова и Эйтингона.

Хотим в заключение принести искреннюю благодарность Гилю Вайсблею, Инне Рубиной, супругам Изабелле Гинор и Гидону Ремезу и Илане Аврон (все – Иерусалим), а также Хане Махоурковой (Вена) за оказанную ими существенную помощь в работе над книгой.

Владимир Хазан

Принятые сокращения

Гершензон, Письма Шестову – М.О. Гершензон, “Письма к Льву Шестову (1920–1925)” / Публ. А. д’ Амелия и В. Аллоя, Минувшее: Исторический альманах, 6. Paris: Atheneum, 1988, сс. 237–312.

Переписка Шестова с Ремизовым – Переписка Л.И. Шестова с А.М. Ремизовым / Вступ. заметка, подг. текста и прим. И.Ф. Даниловой и А.А. Данилевского, Русская литература, 1992 (№ 2, сс. 133-97; № 4, сс. 92-133); 1993 (№ 1, сс. 170-81; № 3, сс. 112-21; № 4, сс. 146-58); 1994 (№ 1, сс. 15974; № 2, сс. 136-85).

Переписка Шестова с Шлецером – Переписка Льва Шестова с Борисом Шлецером / Сост. О. Табачникова. <Paris:> YMCA-Press, 2011.

Хроника – Русское зарубежье: Хроника научной, культурной и общественной жизни. 1920–1940: Франция <в 4-х томах> / Под общ. ред. Л.А. Мнухина. М.: ЭКСМО; Paris: YMCA-Press, 1995-97.

Freud-Etitingon – Sigmund Freud – Max Eitingon. Correspondance 19061939 / Edit. de Michael Schroter; Trad. de l’allemand par Oliver Mannoni. Hachette Litteratures, 2009.

ПЕРЕПИСКА МЕЖДУ Л. ШЕСТОВЫМ И М. ЭЙТИНГОНОМ

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ*

7. Rue Sarasate

Paris (XV)

7/IX. <19>23

Дорогой Макс Ефимович!

Очень я виноват перед Вами: до сих пор никому не написал. В оправдание свое могу только сослаться на то, что все время хворал. Пока жил у Вас, ^[1] чувствовал себя превосходно, но уже в Висбадене ^[2] стало не совсем хорошо. А как приехал в Париж, стало и совсем плохо. Так что боялся, что и в Pontigny поехать не придется. Но все-таки, хотя я и чувствовал себя неважно, поехал. И там все время мучался. Сейчас я уже пять дней в Париже, и только сегодня мне стало настолько лучше, что я могу взяться за свою корреспонденцию.

В Pontigny было очень интересно. ^[3] В особенности для меня. Ведь я до Pontigny – хотя и прожил два года во Франции – совсем почти французов не видел. А тут сразу попал во французское общество и очень хорошее французское общество. Всего там было 45 человек, из них человек 10 иностранцев, остальные французы. Итальянцев не было: Муссолини не пустил. Испанцы тоже не приехали – дорого для них. Из немцев был только Генрих Манн (Рильке и Каснер не приехали), ^[4] а англичан и англичанок человек 5–6. Беседы были в высшей степени любопытные. Французы мастера говорить. Особенно блистали – сам хозяин (Desjardin<s>), Du Bos и A.Gide. ^[5] Desjardin<s> цикл лекций читал – иногда продолжительностью в час – и ни сам не уставал, ни публика не уставала. И Du Bos и Gide очень интересно говорили. Поразило меня тоже отношение французов к русским и к русской литературе. Все знают, во всем чудесно разбираются – и как все любят. Я прислушивался к частным разговорам за столом или в отдельных группах и часто ушам своим не верил. Когда еще восхваляют Достоевского – куда ни шло. Может быть, это мода, да Достоевский уже давно известен. Но послушали бы, что и как говорят о Чехове. Скучная история вышла всего два месяца тому назад, и все уже ее читали, превосходно, до мелких деталей все помнят и понимают лучше, чем патентованные русские критики. ^[6] Когда увидимся – расскажу Вам подробнее. Что у Вас? Где Вы? Где Мирра Яковлевна? Отдыхаете ли Вы? Что Вы думаете зимой предпринять? Из Германии тревожные слухи. Дороговизна там теперь неслыханная – жизнь стоит столько же, как и во Франции. Это очень плохо – как население, у которого /…?/ ^[7] вынесет это? Можно ли будет жить в Берлине? И поедете ли Вы на зиму домой? ^[8] Я получил одно за другим два письма от Ремизовых. Они взвыли. Хотят ехать в Париж, т. к. не знают, как будут в Германии существовать. ^[9] Всего Вам доброго – позвольте еще раз поблагодарить Вас за Ваше гостеприимство: воспоминание о проведенном у Вас времени – одно из приятнейших в моей жизни.

<…>

* Полностью (с мелкими неточностями) приведено в кн. Барановой-Шестовой, I: 262-63. Поскольку письмо второй своей стороной вклеено в альбом и ее невозможно прочитать (см. об этом во вступительной статье), восстанавливается по кн. Барановой-Шестовой.

1. О поездке Шестова в конце июня (или начале июля) 1923 г. в Германию, приезде 20 июля в Берлин, где он остановился в доме Эйтингонов и пробыл там до 15 августа, см. в кн. Барановой-Шестовой, I: 255.

2. Как на пути из Парижа в Берлин, так и возвращаясь обратно, Шестов останавливался в Висбадене (Gartenstraße, 20), где жила его мать, Анна Григорьевна Шварцман (урожд. Шрейбер; 1845–1934).

3. Речь идет о литературно-философских декадах, которые организовал в своем поместье в Понтиньи известный французский поэт и мыслитель Поль Дежарден (Paul Dejardins) (1859–1940). См.: Paul Desjardins et les Décades de Pontigny: Études, témoignages et documents inédits / Présentés par Anne Heurgon-Desjardins; Préface d’André Maurois. Paris: Presses universitaires de France, 1964; об участии в этих декадах Шестова см.: Баранова-Шестова, I: 260–64. Декада, о которой идет речь в этом письме, проходила с 23 августа по 2 сентября 1923 г.

4. Генрих Манн (Heinrich Mann) (1871–1950), немецкий писатель; Райнер Мария Рильке (Rainer Maria Rilke) (1875–1926), немецкоязычный поэт, прозаик, эссеист; Рудольф Каснер (Rudolf Kassner) (1873–1959), австрийский писатель и философ.

5. Шарль дю Бос (Charles Du Bos) (1882–1939), французский эссеист и литературный критик; Андре Жид(André Gide) (1869–1951), французский писатель, лауреат Нобелевской премии по литературе (1947).

6. Перевод чеховской Скучной истории на французский язык (Une banale histoire) выполнил Denis Roche; книга, включающая, помимо нее, и другие рассказы писателя, вышла в 1923 г. в парижском издательстве Librairie Plon.

7. Баранова-Шестова, по-видимому, не сумела разобрать это место в письме и заменила его отточием (I: 263).

8. В это время Эйтингоны находились во Франции, и письмо Шестова, скорей всего, было отправлено по адресу сестры Мирры Яковлевны Елизаветы (в замуж. Райгородская), которая жила в Ivry-sur-Seine, юго-восточном пригороде Парижа (47, rue du Parc), см. адресованное туда же письмо З. Фрейда Эйтингону, датированное 11 сентября 1923 г., и ответ последнего от 15 сентября, на котором указан адрес Райгородских (Freud – Eitingon, pp. 336–37). После этого Эйтингоны отправились в Биарриц, см. след. письмо.

9. А.М. Ремизов был на протяжении многих лет одним из ближайших друзей Шестова, что отразилось в переписке между ними, см.: Переписка Шестова с Ремизовым. Изучение вопроса о биографических и интеллектуально-творческих связях Ремизова и Шестова предпринято в статьях: А.А. Данилевский, “А.М. Ремизов и Лев Шестов (статья первая)”, Пути развития русской литературы: Ученые записки Тартуского университета, 1990, вып. 883 (Труды по русской и славянской филологии), сс. 139–56; Л. Колобаева, “«Право на субъективность»: Алексей Ремизов и Лев Шестов”, Вопросы литературы, 1994, № 5, сс. 44–76. С другой стороны, Ремизов по Берлину был знаком с Эйтингонами, возможно, через Ловцких – сестру Шестова Фаню Исааковну и ее мужа Германа Леопольдовича; см. в письме Ремизова Шестову от 8 апреля 1923 г., где он упоминает о посещении дома Эйтингона (Переписка Шестова с Ремизовым, Русская литература, 1993, № 3, c. 112); см. к этому еще в письме М. Гершензона Шестову от 16 июня 1924 г.: ведя речь о Вяч. Иванове, которому удалось добиться бессрочной командировки за границу, Гершензон пишет:

Вчера он читал у меня свое последнее стихотворное произведение, род трагикомедии; много таланта, главное – восхитительные стихи. Заставь его прочитать эту вещь у д<окто>ра Эйтингона, как в прошлом году Ремизов читал своего Петьку (Гершензон, Письма Шестову, с. 300).

В Национальной библиотеке Израиля хранятся два номера журнала Версты (из личной библиотеки Эйтингона) с дарственными надписями Шестова и Ремизова (см. фото №№ 14 и 14a):

– на № 1, 1926 г.:

Максу Ефимовичу Эйтингону

Первая и, боюсь, последняя

по пути ВЕРСТА

Алексей Ремизов

20.9.26

Paris

Дорогому Максу Ефимовичу

Эйтингону на добрую память

от Л. Шестова

– на № 2, от 1927 г.:

Дорогому Максу Ефимовичу Эйтингону на память от Л. Шестова

Максу Ефимовичу Эйтингону

В свободный весенний теплый день (der fruhling kommt!)

бумага подгуляла

с расплывом

Апокалипсис Розанова

или чтобы камин горел

Алексей Ремизов

7.2.27

Paris

Письма, о которых ведет речь Шестов, по всей видимости, не сохранились – по крайней мере, они отсутствуют в упомянутой выше публикации их переписки: по времени написания эти письма должны были бы располагаться между письмом Ремизова от 16 июня 1923 г. (№ 109), в котором еще ничего не говорится о желании покинуть Берлин, и письмом от 25 октября 1923 г. (№ 110), где он пишет о том, что из-за отсутствия визы для жены (сам он таковую получил от Н.К. Рериха) они выехать не могут, и отчаянно просит помощи Шестова (Русская литература, 1993, № 3, сс. 120-21).

Наконец, следует упомянуть тот факт, что Эйтингон являлся членом знаменитой Обезьяньей палаты Ремизова, см.: Е.Р. Обатнина. Царь Асыка и его подданные. Обезьянья Великая и Вольная Палата А.М. Ремизова в лицах и документах. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2001, с. 367.

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ

2. X.<19>23

Vichy

Rue du Rocher. Villa du Rocher

Дорогой Макс Ефимович!

Ваше письмо из Биар<р>ица (вместе с письмом Рахманинова) я получил здесь, в Виши. ^[1] Очень мы с А<нной> Е<леазаровной> ^[2]порадовались и за Вас и за Мирру Яковлевну, что Вы так хорошо устроились. И мы пока пожаловаться не можем. До сих пор погода в общем была чудесная. Благодаря же тому, что сезон кончается – цены здесь сравнительно невысокие. Мы платим за чудесную комнату, которая в сезон шла в 40 фр<анков>, всего 6 франков в сутки. Кажется, что лечение и на А<нну> Е<леазаровну> и на меня производит хорошее действие. Рассчитываем, если погода позволит, прожить здесь числа до 10, 12, а потом – в Париж, где надеемся с Вами встретиться. А как дальше у Вас будет? Какие вести из Германии? Можно Вам будет в Берлин ехать? ^[3]

Очень жаль Фрейда. Раз решились делать безотлагательно вторую операцию – значит дело серьезное. И операция такая мучительная! ^[4]

От Рахманинова все вести не утешительные. Он пишет, что найти американца, который бы взял на себя заботу об Ариадне ^[5] он не может, и почему посылает от себя 500 фр<анков> единовременно, и это все, что он может для А<риадны> сделать.

Получил письмо и от Ремизова. Элиасберг дал ему денег (30 дол<ларов>), ^[6] и он начал хлопотать о выезде. Хлопоты очень сложные – когда ему удастся выехать, он и сам не знает. Надеюсь, что все-таки к 15 октябрю и он попадет в Париж.

Всего Вам доброго. А<нна> Е<леазаровна> и я шлем Вам и Мирре Яковлевне сердечный привет. Крепко жму Вашу руку.

Ваш Шестов

1. Из Понтиньи (см. прим. 3 к предыд. письму) Шестов, как пишет Н. Баранова-Шестова,

вернулся в Париж и оттуда поехал в Виши, где встретился с Анной Ел<еазаровной>. Они пробыли там недели три и возвратились в Париж вместе (I: 299).

2. Анна Елеазаровна Березовская (1870–1962), врач; жена Шестова. Женившись в 1897 г. на православной христианке, еврей Шестов был вынужден скрывать этот факт от своих родителей, и основную часть времени до эмиграции супруги провели за границей. Хорошо знавшая Березовскую Аделаида Герцык так описывала ее в письме к своей сестре Евгении (описание относится к 1909 г.):

…лет 38, русское акушерское лицо, молчащая, но все знающая, что интересно ему (и о Мережковских, и о декадентах), гладко причесанная, с затвердело-розовым лицом (Евгения Герцык. Воспоминания. Paris: YMCA-Press, 1973, сс. 105-06).

И далее Е. Герцык, уже от себя, рассказывает о переживаемой Шестовым в то время, когда он встретил Анну Елеазаровну, внутренней катастрофе:

Он <Шестов> скитался один по Италии. В каком-то городке настигла его русская студенческая экскурсия. Разговорились в ресторане, и он, как прибывший ранее, в течение двух дней служил ей чичероне. Какая-то трагическая черта в его лице поразила курсистку-медичку, и когда ее товарищи двинулись дальше, она осталась сиделкой, поддержкой никому не известного молодого еврея. Вероятно, тогда она и вправду уберегла Льва Исааковича, но может быть и позже не раз ее спокойствие, трезвость, самоотвержение служили ему опорой. Вот какая была эта Анна Елеазаровна с затвердело-розовым лицом! (там же, с. 106).

В дальнейшем в данной публикации везде используется имя А. Шестова, которое признавала и которым подписывалась сама Анна Елеазаровна.

3. Эйтингоны в это время уже, по-видимому, находились в Биаррице, см. письмо М.Е. Фрейду, датированное 29 сентября 1923 г. из Биаррица (Freud-Etitingon, p. 339). После Биаррица они вернулись в Париж, где М.Я. осталась у сестры, а М.Е. отправился в Берлин, см. письмо 3, от 9 ноября 1923 г. По существу, всю зиму и начало весны 1923-24 гг. они провели на итальянской Ривьере, в курортном городке Оспедалетти (регион Литургия), что было связано с лечением Макса Ефимовича от невралгии – паралича лицевого нерва (facial nerve paralysis), см. об этом в его письмах Фрейду от 6, 18, 31 января и 9 марта и в письме Фрейда к нему от 15 января и 7 февраля 1924 г. (Freud-Etitingon, ss. 343-50), а также письма Шестова и А. Шестовой Эйтингону в Италию (по этим письмам, в частности, можно определить примерное время возвращения Эйтингонов в Берлин: это случилось между 3 и 29 апреля 1924 г., см. письма А. Шестовой (письмо 8) и Фрейда (Freud-Etitingon, рр. 352-53), одинаково датированные 3 апреля и адресованные в Италию, и письмо Эйтингона Фрейду от 29 апреля, отправленное уже из Берлина (Freud-Etitingon, рр. 353-54)).

4. В феврале 1923 г. у Фрейда обнаружилось опухолевидное образование на верхней челюсти, распространявшееся на нёбо. 20 апреля он был прооперирован своим близким знакомым проф. М. Гаеком (Hajek). Однако раковая угроза ликвидирована не была, необходимость новой радикальной операции стала очевидной. Ее осуществил крупнейший венский специалист в области челюстно-лицевой хирургии проф. Г. Пихлер (Pichler). Операция проводилась в два этапа – 4 и 11 октября, и завершилась успешно: 28 октября Фрейда выписали из Auersperger Sanatorium, где он находился. Подробнее об этом см.: Ernest Jones. Sigmund Freud. Life and Work <in 3 vols>, vol. 3: The Last Phase, 1919–1939. London: The Hogarth Press, 1957, pp. 94-100.

5. Речь идет о дочери композитора А.Н. Скрябина Ариадне Александровне (1905–1944). Шестов был дружен с семейством Шлецеров – матерью Ариадны, Татьяной Федоровной (1883–1922), невенчанной женой композитора, и братом матери, музыковедом, писателем, литературным и музыкальным критиком, переводчиком Борисом Федоровичем (1881–1969), которому принадлежит основная масса переводов шестовских сочинений на французский язык (история отношений Шестова и Шлецера в эмиграции отражена в их переписке, см.: Переписка Шестова с Шлецером). После смерти Т.Ф. Шлецер в Москве в 1922 г. две ее и Скрябина дочери (сын Юлиан утонул летом 1919 г. в Киеве) оказались в эмиграции: Марину приняли бельгийские родственники, а Ариадна осталась в Париже с дядей и бабушкой (в 1927 г. сюда же из Брюсселя перебралась и Марина). Материальное положение 18-летней Ариадны сильно заботило близких друзей ее покойных отца и матери. 6 ноября 1923 г. М. Гершензон писал Шестову из Москвы:

Затеял я среди музыкантов устроить концерт, чтобы собрать и послать Ариадне Скрябиной денег сколько-нибудь. Сабанеева ты верно помнишь? Он взялся хлопотать. Мы рассчитали, что может очиститься около 300 долларов, т. е. тысяч пять франков – все-таки нечто. Гольденвейзер поможет. Я просил, чтобы формально цель не была оглашена, – а участникам придется сказать (Гершензон, Письма Шестову, с. 291).

И в другом своем письме Шестову, от 15 февраля 1924 г., Гершензон сообщал, как продвигается сбор денег для Ариадны:

Насчет Скрябиных дело обстоит так. Из-за болезни Н.Б. Гольденвейзера <свояк Гершензона, брат его жены> мы это время были одним этим поглощены, и А<лександр> Б<орисович Гольденвейзер – другой его свояк, известный пианист и композитор> ничего не мог предпринять; тем временем Неменова-Лунц получила письмо от Ариадны с благодарностью за те 75 долл<аров> и с извещением о своем замужестве. Теперь музыканты спрашивают меня, а я – тебя: нужна ли еще помощь, напр<имер> Марье Александровне <матери Т.Ф. Шлецер> с младшей девочкой? И еще они просят узнать у Бор<иса> Фед<оровича Шлецера>: неужели семья ничего не получила от различных фирм, переиздававших так много партитур Скрябина за последние 4 года? Напиши, за кого вышла замуж Ариадна? (там же, с. 295).

Первым мужем Ариадны (замужество состоялось в начале 1924 г.) был французский композитор Даниэл Лазарюс (Daniel Lazarus) (1898–1964), в то время дирижер в Theatre du Vieux Colombier (впоследствии, в 193639 гг., стал художественным руководителем парижской Opera Comique; в 1946-56 гг. – хоровым дирижером Opera de Paris; с 1956 г. – профессор школы канторов).

Об Ариадне Скрябиной см.: Н. Катаева-Лыткина, “Поэт Марина Цветаева и семья композитора Скрябина”, Октябрь, 1992, № 10, сс. 174-79; Helene Menegaldo, “Ariane Scriabina, heroine de la Resistance frangaise a Tou-lose”, Slavica occitania (Toulouse), 1998, n 7, pp. 173-76; О.М. Томпакова. Бесподобное дитя века. Ариадна Скрябина. М.: Музыка, 1998; Владимир Хазан, «“Моим дыханьем мир мой жив» (К реконструкции биографии Ариадны Скрябиной”, в его кн.: Особенный еврейско-русский воздух: К проблематике и поэтике русско-еврейского литературного диалога в ХХ веке. Иерусалим; М.: Гешарим-Мосты культуры, 2001, сс. 239-61 (вариант этой статьи по-французски: Vladimir Khazan, “«Le monde par mon souffle vit» (Contribution a la biographie d’Ariane Skriabine”, Slavica occitania (Toulouse), 2000, n 10, pp. 195–207); Его же. Довид Кнут: Судьба и творчество. Lyon: Centre d’Etudes Slaves Andre Lirondelle, Universite Jean-Moulin, 2000 (по указателю); Марина Цветаева – Борис Бессарабов: Хроника 1921 года в документах. Дневники Ольги Бессарабовой, 1916–1925 / Вступ. ст., подг. текста, сост. Н.А. Громовой; Коммент. Н.А. Громовой, Г.П. Мельник, В.И. Холкина. М.: Эллис Лак, 2010 (по указателю) и др.

6. Речь идет о переводчике с немецкого и на немецкий Александре Самойловиче Элиасберге (1878–1924). Родившийся в Минске и окончивший физико-математический факультет Московского университета (1902), он с 1906 г. жил в Мюнхене и являлся одним из активных деятелей, связующих русскую и немецкую культуры, – «превосходным посредником», по определению Т. Манна. В его «послужном списке» числится множество произведений русских (Пушкин, Гоголь, Л. Толстой, Достоевский, Тургенев, Лесков, Чехов, Бальмонт, Брюсов, Бунин, З. Гиппиус, Мережковский, Ф. Сологуб, Ремизов, Кузмин и др.) и еврейских классиков (И.-Л. Перец, Менделе Мойхер Сфорим, Шолом Алейхем, Д. Бергельсон), переведенных на немецкий язык. Ему принадлежат антологии переводов поэзии (Russische Lyrik der Gegenwart. Munchen und Leipzig, 1907), и прозы (Neue russische Erzahler. Berlin, 1920 – посвящена Т Манну), переводы немецкой поэзии на русский язык (Немецкие поэты в русских переводах. Leipzig, 1920 – совместно с А. Лютером), а также составление книг: Bildergalerie zur Russischen Literatur / Русская литература в портретах и письменах (со вступительным словом Т. Манна) (Munchen, 1922), Russische Literaturgeschichte in Einzelportrats (Munchen, 1922, 1925), составление антологии поэзии Русский Парнас (Leipzig <1920>; вместе с Давидом Элиасбергом).

Помимо собственно переводческих, А. Элиасберг выполнял культурно-посреднические функции между русскими писателями и немецкими издателями. В задуманном, но неосуществленном проекте «немецкого выпуска» журнала Аполлон ему принадлежала одна из ключевых ролей (см.: К.М. Азадовский, А.В. Лавров, “К истории издания Аполлона: неосуществленный «немецкий» выпуск”, Россия. Запад. Восток: Встречные течения: К 100-летию со дня рождения акад. М.П. Алексеева. СПб.: Наука, 1996).

Об А. Элиасберге и его связях с писателями русскими и мировыми см.: В.А. Лазарев, “Из истории литературных отношений первой четверти двадцатого столетия”, Ученые записки Московского областного педагогического института им. Н. Крупской, вып. 46, № 3, М., 1962, сс. 91-134 (письма В. Брюсова Элиасбергу); Л.П. Лаптева, “Неизвестные письма Константина Бальмонта в архивах Чехословакии”, Русская литература, 1990, № 3, сс. 169-79 (о письмах К. Бальмонта переводившему его Элиасбергу, сс. 169-72); G. Cheron, “Letters of Balmont and Bijusov to Eliasberg”, Wiener Slawistischer Almanach, 1991, Band 28, ss. 353-82; Вера Терехина, “Александр Элиасберг и русский Париж”, Русское еврейство в зарубежье: Статьи, публикации, мемуары и эссе, т. I (VI) / Сост., гл. ред. и изд. М. Пархомовский. Иерусалим, 1998, сс. 118-30; “Письма З.Н. Гиппиус А.С. Элиасбергу” / Вступ., подг. текстов и коммент. В.Н. Терeхиной, Зинаида Гиппиус: Новые материалы. Исследования. М.: ИМЛИ РАН, 2002, сс. 142-54; Fedor B. Poljakov, Carmen Sippl. Dramen der russischen Moderne in unbekannten Ubersetzungen Henry von Heiselers. Munchen: Verlag Otto Sagner, 2000, ss. 35-7; Кармен Зипль, “«Превосходный посредник»: Томас Манн и Александр Элиасберг” / Пер. <с нем.> К. Константинова <К.М. Азадовского>, Звезда, 2004, № 9, сс. 169-79; Carmen Sippl, “Die Bibliothek des Ubersetzers Alexander Eliasberg: Eine Spurensuche”, Imprimatur. Ein Jahrbuch fur Bucherfreunde. NeueFolge, 2001, n 16, ss. 134-43; Carmen Sippl, “Verlage und Ubersetzer in der Zwischenkriegszeit”, Sturmische Aufbruche und enttauschte Hoffnungen. Russen und Deutsche in der Zwischenkriegszeit / Karl Eimermacher, Astrid Volpert (Hrsg.). Munchen: Fink, 2006, ss. 783–803; Carmen Sippl, “Der

Ubersetzer Alexander Eliasberg und die russischen Literaten im Exil (Dmitrij Merefikovskij – Ivan Smelev – Aleksej Remizov)”, Die russische Diaspora in Europa im 20. Jahrhundert. Religioses und kulturelles Leben / Adelbert J.M. Davids, Fedor B. Poljakov (Hrsg.). Peter Lang, 2008, pp. 195–213; Осип Дымов. Вспомнилось, захотелось рассказать…: Из мемуарного и эпистолярного наследия: в 2-х томах, т. 2 / Сост. и коммент. В. Хазана. Jerusalem: The Hebrew University of Jerusalem; Center of Slavic Languages and Literatures, 2011, cc. 477-81. См. некрологи Элиасберга в русской эмигрантской прессе: Александр Матанкин, “Александр Элиасберг”, Руль (Берлин), 1924, № 1126, 17 августа, с. 4; cм. также: А.М. Ремизов, “Esprit: Histoire-salade – сказ-вяканье”, Современные записки (Париж), 1925, № 23, с. 93.

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ

Paris (XV)

7. Rue Sarasate

9/XI.<19>23

Дорогой Макс Ефимович!

Наконец, вышел из больницы. ^[1] Сегодня чувствую себя лучше и могу присесть к столу – написать Вам письмо.

Исследования в больнице (одна радиография, три рентгеноскопии <sic>, анализ крови и т. д. и т. д.) привели врачей к заключению, что органических заболеваний у меня нет. Все сводится к невралгиям, которые объясняются более или менее приблизительно, как Вы и сами знаете. Конечно, и тому нужно радоваться, что нет ничего, грозящего операцией и т. п.

Теперь, под наблюдением А<нны> Е<леазаровны>, веду гигиенический образ жизни – усиленно питаюсь, хожу по утрам гулять и пр<очее>. Нужно надеяться, что больше припадки не повторятся и зима пройдет спокойно. Вчера говорил по телефону с Миррой Яковлевной. ^[2] Поехать к ней еще не отваживаюсь: все-таки порядочное путешествие. М<ирра> Я<ковлевна> говорила мне, что беседовала с Вами по телефону и что Вы в прекрасном настроении, что в Берлине не так плохо, как это кажется по газетам. Дай Бог, чтобы так было на самом деле. Обычно ведь, когда разговаривают за тысячу верст по телефону, тоже не все рассказывают. Конечно, это я Вам пишу, а М<ирре> Я<ковлевне> я ничего не сказал. Вчера тоже, после всяких злоключений, и Ремизовы, наконец, доехали до Парижа. ^[3] И он тоже, от меня, говорил с М<иррой> Я<ковлевной> по телефону и передал Ваш – довольно запоздалый – привет и тоже передает не менее запоздалые письма. В воскресенье М<ирра> Я<ковлевна> и Е<лизавета> Я<ковлевна Райгородская> собираются к нам. Очень рады будем их видеть.

На завтра меня приглашают к Desjardin<s>’y ^[4]. Там я увижу всех знакомых французов и англичан – может быть, можно будет что-нибудь и для Ремизова там сделать.

От Ф<ани> И<сааковны> ^[5] получаю письма – наверно, Вы тоже получаете и знаете о ней больше, чем я.

А<нна> Е<леазаровна> и дети шлют Вам сердечный привет – а я обнимаю Вас. Надеюсь, на Рождество увидимся.

Ваш Шестов

PS. Очень бы хотелось, чтобы Вы мне всю правду о своем житье написали. Будьте уверены, что М<ирре> Я<ковлевне> я ничего не расскажу.

<приписка Анны Елеазаровны>:

9/XI.<19>23

7, rue Sarasate

Многоуважаемый Макс Ефимович!

Лев Исаакович вернулся из госпиталя. Боли у него еще не прошли, но самочувствие несколько лучше. Постараюсь ему устроить все, что в моих силах: уговорила его утром выходить гулять, а не прямо садиться за книги.

В воскресенье у нас, должно быть, будет Мирра Яковлевна со своей сестрой, будем рады их видеть. Ремизов здесь, был у нас. Всего лучшего, желаю удачно работать.

А. Шестова

* Почти полностью, с мелкими неточностями приведено в кн. Барановой-Шестовой, I: 300

1. Из-за мучительных болей в бедре Шестов по приезде из Виши вынужден был лечь в больницу.

2. После летне-осеннего отдыха в Биаррице Мирра Яковлевна осталась во Франции у сестры, а Макс Ефимович отправился в Берлин, см. прим. 3 к письму 2, от 2 октября 1923 г.

3. Ремизовы покинули Берлин 5 ноября 1923 г.

4. См. прим. 3 к письму 1, от 7 сентября 1923 г.

5. Фаня Исааковна Ловцкая, сестра Шестова (см. о ней во вступительной статье).

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ*

7. Rue Sarasate

Paris (XV)

16.01. <19>24

Дорогой Макс Ефимович

Спешу поделиться с Вами приятной новостью. Оказалось, что предположение пр<офессора> Сиротина ^[1] не оправдалось – и вышло, как предсказывали Вы и А<нна> Е<леазаровна>. Вчера вечером мне произвели рентгоскопию <sic>: никаких камней в почках, ни новообразований в кишечнике нет. Только почки и еще что-то опустилось, вследствие, как предполагает доктор (Сиротин, хотя и обещал, не пришел), от похудения и истощения. Так что остается только выдержать режим – усиленно питаться и «отдыхать» – и Бог даст, к следующему уч<ебному> году силы восстановятся и боли пройдут. Теперь, когда все ушло в прошлое, можно и Ф<ане> И<сааковне Ловцкой> рассказать: мне все-таки трудно много писем писать, тем более что сейчас пошли хлопотливые дни. Веду переговоры об издании по-фр<анцузски> Д<остоевский> и Н<итше> и Т<олстой> и Н<итше> ^[2] – и приходится самому ходить и у себя принимать. ^[3]Пока еще ничего определенного нет – на все время нужно.

От Маркана получил письмо, что Д<остоевский> и Н<итше> сдан в типографию и выйдет в марте. ^[4] Он очень жалуется на Лун<д>берга ^[5] – что он обещал, что будут рецензии – а до сих пор нигде ни одного отзыва не появилось. ^[6] Может Muller-Freienfels что-нибудь сделает?! ^[7]

У Ремизовых все по-прежнему. С Розенталем ^[8] ничего не вышло: мне он не ответил, а Ремизову через Бинштока ^[9] 300 фр<анков> прислал. Зато miss Harrison ^[10] дала мне для него 5 фунтов, которые обещала. Вчера к нам заезжала С.А. Найдич ^[11] – я ее позвал к нам на воскресенье слушать Ремизова – кажется, она его очень ценит. У Тани ^[12] сегодня свидание с Люшером, инспектором высших учебных заведений во Франции и членом комиссии S<ociete> D<es> Nat<ions> ^[13] по поддержке «умственных» работников, где председательствует Бергсон: ^[14] может быть, он даст ей интересную работу. ^[15]

Вот и все наши новости. Что у Вас? Как Ваш<а, и?> <1 нрзб.>? ^[16]Как Вы ведете себя <?> Подражаете ли мне, т. е. выполняете ли режим? Я теперь могу себя в образцы в этом смысле ставить, т. к. даже А<нна> Е<леазаровна> утверждает, что я образцовый пациент. Как Ваша работа? Как Мирра Яковлевна? Если найдется часок свободный – пожалуйста, напишите. И о Фрейде не забудьте написать, как его здоровье. ^[17] Всего Вам доброго. Обнимаю Вас. А<нна> Е<леазаровна> шлет Вам и Мирре Яковлевне свой сердечный привет. Еще раз всего доброго Вам и Мирре Яковлевне.

Ваш Шестов

<на первой странице приписка:> Поклонитесь от нас Ф<ане> И<сааковне> и Г<ерману> Л<еопольдовичу> и письмо им уж покажите, чтоб и они наши новости знали.

* С сокращениями приведено в кн. Барановой-Шестовой, I: 304.

1. Баранова-Шестова неверно прочитала его фамилию как Сироткин. Без сомнения, имеется в виду известный русский врач и общественный деятель, ученик С.П. Боткина, профессор медицины Василий Николаевич Сиротинин (Сиротин) (1856–1934).

2. Именно так – Нитше – транслитерировал фамилию немецкого философа сам Шестов.

3. О французском писателе Жюле де Готье (Jules de Gaultier) (18581942), обратившемся к Шестову с предложением издать одну из его работ во французском издательстве Les editions de Siecle, где он, Готье, возглавил философский отдел, см.: Баранова-Шестова, I: 301-03. 6 апреля 1925 г. контракт был подписан, и осенью того же года книга L ’idee de bien chez Tolstoi et Nietzsche (перевод осуществили старшая дочь Шестова Татьяна и Ж. Батай (G. Bataille)), с предисловием Ж. де Готье увидела свет; о выходе во французском переводе книги Д<остоевский> и Н<итше> см. прим. 9 к письму 25, от 8 сентября 1925 г.

4. В данном случае речь идет о немецком переводе книги Д<остоевский> и Н<итше> (Dostojewsky undNietzsche), которая вышла в 1924 г. в кельнском издательстве Marcan Verlag (перевод осуществил Reinhold von Walter).

5. Евгений Германович Лундберг (1887–1965), писатель, литературный критик. Его знакомство с Шестовым состоялось в Киеве в 1903 или 1904 г. и продолжалось затем долгие годы. Осенью 1920 г. Лундберг организовал в Берлине левоэсеровское издательство Скифы, в котором были переизданы книги Шестова Достоевский и Нитше (1922) и Добро в учении гр. Толстого и Ф. Нитше (1923) и издана книга Власть ключей (1923), а до этого, в 1920 г., тиражом в 15.000 экземпляров Лундберг издал в Скифах шестовскую брошюру Что такое русский большевизм? (до этого напечатана по-французски – Qu’est-ce que le bolchevisme – в Mercure de France (1920, № 533, 1 septеmbre, pp. 257-90)), которую, спохватившись, почти полностью уничтожил в октябре 1921 г. См. об этом подробнее: Е. Лундберг. Записки писателя: в 2-х томах, т. 2. Изд-во писателей в Ленинграде, 1930, сс. 79, 83, 131, 198–203, 219; Л. Флейшман, Р. Хьюз, О. Раевская-Хьюз. Русский Берлин 1921–1923: По материалам архива Б.И. Николаевского в Гуверовском институте. Paris: YMCA-Press, 1983, сс. 28–31. А. Ремизов, близко Лундберга знавший, объяснял уничтожение им книги Шестова заботой о безопасности философа, см.: А. Ремизов, “О понимании” / Публ. А.М. Грачевой, Алексей Ремизов: Исследования и материалы. СПб.: Дмитрий Буланин, 1994, сс. 224-30. Об объявленных, но не разысканных работах Лундберга о Шестове (Лев Шестов и Бергсон и Шестов) см.: Баранова-Шестова, II: 310.

6. По всей видимости, говорится о рецензиях на книгу Tolstoi und Niezsche (перевод N. Strasser), которая в 1923 г. увидела свет в том же издательстве Marcan’a.

7. Richard Muller-Freienfels (1882–1949), немецкий философ и психолог.

8. Речь идет о выходце из России Леонарде (Лазаре) Розентале (1874/75-1955), попавшем в Париж еще в 1890-х гг. и превратившемся во французского «короля жемчуга». Розенталь оказывал финансовую помощь (выдавал «стипендии») ряду русских писателей, см., напр., дневниковую запись И. Бунина от 11 апреля 1922 г.:

В 5 у Мережковских с Розенталем. Розенталь предложил нам помощь: на год мне, Мережковскому, Куприну и Бальмонту по 1000 фр<анков> в месяц (Устами Буниных: Дневники Ивана Алексеевича и Веры Николаевны и другие архивные материалы: в 3-х томах, т. 2 / Под ред. Милицы Грин. Frankfurt am Main: Посев, 1981, с. 85).

Розенталь помог открыть переплетную мастерскую жене А. Куприна (К.А. Куприна. Куприн – мой отец. Изд. 2-е, испр. и доп. М.: Художественная литература, 1979, с. 164), который писал о его благотворительной деятельности в очерке Островок (Русская газета, 1924, № 69, 13 июня); см. о Розентале также в письмах М. Цветаевой в кн.: М. Цветаева. Собрание сочинений: в 7-ми томах, т. 6. М.: Эллис Лак, 1995 (по указателю). Об эпизоде, связанном с попыткой получения стипендии от Розенталя В.И. Вернадским, см. работу М. Сорокиной Аймек-Гуарузим – Fondation Rosenthal в кн.: Евреи России – иммигранты Франции / Под ред. В. Московича <et al.>. М.; Париж; Иерусалим: Гешарим-Мосты культуры, 2000, сс. 35–68. Проявил себя Розенталь и как продюсер – в частности, фильма Г. Александрова и С. Эйзенштейна Сентиментальный романс (Romance sentimentale), поставленного во Франции в 1930 г. Еще до Первой мировой войны построил и содержал на свои средства политехническую школу Ecole Rachel для русско-еврейской колонии Парижа (школа выпустила несколько сотен электромонтеров); поддерживал еврейские организации, в частности, ОРТ (Общество распространения труда), см.: “«Чашка чая» у Л. Розенталя”, Последние новости (Париж), 1929, № 3005, 14 июня, с. 2. О благотворительной деятельности Розенталя в годы Первой мировой войны см.: Я. Белинь-кий, “Евреи-волонтеры во французской армии”, Еврейская неделя (Москва), 1917, № 10/11, 14 марта, сс. 49–50.

Среди выпускников упомянутой политехнической школы числилось немало русских революционеров-политэмигрантов, которые оканчивали ее для добывания хлеба насущного. Вместе с ними в донесения агентов российской зарубежной охранки таким образом попадало и имя Розенталя (правда, нередко в искаженном виде), см., например, одну из таких полицейских реляций:

Илья, бывший каторжанин Зерентуя, эмигрант, грузин, бежал с поселения, живет в Париже, состоит вольным слушателем школы русских электромонтерских курсов (деньги на школу дает богатый еврей Розенблюм <sic>; школа помещается на Авеню, парк Мансури – край города); живет около площади Республики. <. > (ГА РФ, ф. ДП ОО, оп. 1913, ед. хр. 9, л. 126).

9. Очевидно, имеется в виду юрист, писатель, журналист, переводчик, коллекционер, член бюро Комитета помощи русским писателям и ученым во Франции Владимир Львович Биншток (1868–1933). Вероятно, Ремизов возлагал на Бинштока дальнейшие надежды, ср. в его письме Шестову от 22–23 июня 1924 г.: «…с Бинштоком ничего сейчас не выйдет» (Переписка Шестова с Ремизовым, Русская литература, 1993, № 4, с. 155).

10. Jane Ellen Harrison (1850–1928), английский филолог-классик, специалист по греческой мифологии, культуре и религии, деятель феминистского движения. В 1920-х гг. жила в Медоне (пригород Париже), познакомилась и близко сошлась с Ремизовыми; выполнила при их участии перевод Жития протопопа Аввакума на английский язык, см.: The Life of the Archpriest Avvakum by Himself / Trans. from the Seventeenth Century Russian by Jane Harrison and Hope Mirrlees; with a Preface by Prince D.S. Mirskij. London, 1924. Об этом времени Ремизов вспоминал:

В 1924 году Аввакум заговорил по-английски. Перевод создавался в Париже мисс Харрисон Еленой Карловной, и ее ученицей Хоп Миррилиз <sic> Надеждой Васильевной в сотрудничестве С.П. Ремизовой-Довгелло и Д.П. Святополка-Мирского. Мое участие было в звании «чтеца»: интонация и ритм вшепчут и самое заковыристое и непривычное – не «литературное» – живую речь, которую всегда можно представить «книжно» и перевести на живую речь другого языка (А.М. Ремизов, “Неизданный «Мерлог»” / Публ. Антонеллы д’Амелиа, Минувшее: исторический альманах, 3. М.: Прогресс; Феникс, 1991, с. 236).

J.E. Harrison могла познакомиться с Ремизовыми через Шестова, который, по всей видимости, впервые встретился с ней в Pontigny, где она вместе с ним присутствовала на 3-й декаде у P. Desjardins, см. прим. 3 к письму 1, от 7 сентября 1923 г.

В монографии Annabel Robinson The Life and Work of Jane Ellen Harrison (Oxford University Press, 2002) о переводе ею Жития протопопа Аввакума говорится без упоминания имен Ремизова и его жены (pp. 297-98).

J. Harrison была одним из контрибьюторов эмигрантского журнала Версты, см. об этом в ее письмах Д.П. Святополку-Мирскому: G.S. Smith, “Jane Ellen Harrison: Forty-Seven Letters to D. S. Mirsky, 1924–1926”, Oxford Slavonic Papers, 1995, n 28, рр. 62–97.

11. Сара Адольфовна Найдич, психоаналитик, последовательница Фрейда; сестра промышленника, еврейского общественного и сионистского деятеля И.А. Найдича (см. о нем прим. 3 к письму 24 (А.Е. Шестовой), от 5 апреля 1925 г.).

12. Старшая дочь Шестова (во 2-м браке Rageot; 1897–1972).

13. Иначе: Лига Наций. Историк-итальянист и драматург Жюльен Люшер (Julien Luchaire) (1876–1962) был в это время инспектором высших учебных заведений Франции и входил в состав комиссии по здравоохранению и культуре Лиги Наций.

14. Анри Бергсон (Henri Bergson) (1859–1941), французский философ, лауреат Нобелевской премии по литературе (1927).

15. Комментируя это место, Баранова-Шестова пишет:

Таня летом 1923 г. окончила университет (Licence es lettres), осенью изучила стенографию и машинопись и в это время искала место. Возможно, что после свидания Люшер дал Тане временную работу. Постоянное место он ей дал в октябре 1924 г., взяв ее секретаршей <…> В ноябре 1925 г. был основан Международный Институт Интеллектуального Сотрудничества (Institut International de Cooperation Intellectuelle), директором которого был назначен Люшер. Он представил Тане интересную работу в Институте с самого его основания. Таня работала там пять лет <. > (I: 304-05).

16. Возможно, «Как Ваша щека?» (вопрос Шестова вызван тем, что Эйтингон в это время страдал от ущемления лицевого нерва, см. прим. 3 к письму 2, от 2 октября 1924 г.).

17. См. прим. 4 к письму 2, от 2 октября 1923 г.

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ*

Paris (XV)

7. Rue Sarasate

18/II. <19>24

Дорогой Макс Ефимович!

Наконец, получил я Ваш адрес и могу написать Вам. Как Ваше здоровье, как Вы себя чувствуете? Очень бы хотелось все знать о Вас и – если Вам не очень трудно – напишите безотлагательно. В Оspedaletti – чудесно: я хоть и не был там, много об Оspedaletti слышал. И сейчас на Ривьере – лучшее время. Я надеюсь, что отдых и солнце сделали свое дело, и Вы поправляетесь или, быть может, уже поправились. ^[1]

И я себя лучше чувствую. Был еще раз у Сиротинина. Он снова осмотрел меня и пришел к заключению, что это спазматические сокращения. Прописал беладон, и, представьте, беладон оказал очень хорошее действие. Боли стали легче – так что я могу все-таки теперь намного больше работать. Правда – быстро устаю, но, надеюсь, и это пройдет. Выдерживаю, по-прежнему, строго режим – и так решил до лета выдерживать. Авось, после лета, опять силу <sic> вернутся.

У Ремизовых тоже, сравнительно, ничего. Если бы они не были такими нелепыми людьми, то, верно, они бы устроились в конце концов. Французы им заинтересовались и хотят его переводить. Питоев хочет ставить его пьесу. ^[2] Конечно, это все не сейчас – нужно ждать. Было как-то ему совсем материально плохо – тогда я решился на последнее, оставшееся у меня средство: написал Доброму.

И, представьте, Добрый отнесся очень хорошо – сразу дал ему тысячу франков и, по-видимому, вообще готов поддержать его. И позже достать немного денег – так что пока он держится. ^[3] Кроме того, сейчас уже начинают хлопотать о вечере для него – это тоже ему кой-что принесет. ^[4] Так что в общем, кажется, самое трудное уже позади, особенно, если Питоев, как предполагается, поставит в мае его пьесу и если пьеса будет иметь успех.

Какие Ваши дальнейшие планы? Долго Вы еще собираетесь оставаться на Ривьере? И, на обратном пути – не проедете ли через Париж? Очень было бы приятно повидаться. Как себя Мирра Яковлевна чувствует? Наверно рада, что, вместо туманов Берлина – теплое и яркое солнце Италии над нею. А от Фрейда имеете вести? Как его здоровье <?>

А<нна> Е<леазаровна> шлет Вам и Мирре Яковлевне свой привет. Она бы тоже написала – но сейчас у нас в доме маленькие осложнения – у Наташи свинка и у А<нны> Е<леазаровны> уже совсем нет ни минуты свободной. Обнимаю Вас, сердечный привет Мирре Яковлевне.

Ваш Шестов

* Фрагмент (2-й абзац) приведен в кн. Барановой-Шестовой, I: 304.

1. См. прим. 3 к письму 2, от 2 октября 1923 г.

2. Жорж (Георгий Иванович) Питоев (Georges Pitoëff) (1884–1939), русский и французский актер, режиссер, театральный деятель армянского происхождения; основатель целой актерской династии. Вместе с женой, Людмилой Яковлевной Питоевой (урожд. Сманова; 1895–1951), организовал в Швейцарии в 1918 г. труппу Театр Питоевых, с которой обосновался в Париже в 1922 г. Питоев хотел поставить в своем театре пьесу Ремизова Бесовское действие, которую совместно с женой перевел на французский язык (перевод опубликован в Женеве в 1922 г.), однако спектакль не состоялся.

3. Абрам Юрьевич (Уриевич) Добрый (?-1936), промышленник, общественный деятель, меценат. Шестов был знаком с Добрым еще по Киеву, киевлянином, как и он сам, и хорошо помнил шумную историю, когда в 1918 г. Доброго пытались там похитить (организатором похищения оказался глава Совета министров Украинской народной республики В.А. Голубовский, см. об этом: А.А. Гольденвейзер, “Из киевских воспоминаний (19171921)”, Архив русской революции. VI. Берлин, 1922, сс. 213-14). Ремизов был участником сборника Памяти Абрама Юрьевича Доброго (Париж, 1939, сс. 19–22); он также упоминает Доброго и его сестру, Дору Юрьевну (Уриевну) в Мышиной дудочке (Дору Добрую еще в рассказе Стекольщик, (Грани, 1952, № 15, с. 7)). См. также в ремизовском письме Шестову от 31 января 1924 г., в котором сообщается о встрече с Добрым: «К Доброву <sic> завтра вечером, нет, сегодня», и в следующем письме ему же: «Как же зовут m<ada>me Добрую <?>» (Переписка Шестова с Ремизовым, Русская литература, 1993, № 4, сс. 149, 150).

4. Вечер Ремизова, о котором пишет Шестов, состоялся 4 апреля в зале Hotel Lutetia; согласно газетной информации, писатель готовил к нему свои новые произведения: китайский рассказ, сказки, монолог из Трагедии об Иуде, принце искариотском (Хроника, I: 131).

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ

7. Rue Sarasate

Paris (XV)

28/II. <19>24

Дорогой Макс Ефимович!

Очень порадовался, получив Ваше письмо. Правда, поправка у Вас идет не так быстро, как бы хотелось, но, раз Вы поправляетесь, значит, надо думать, при настойчивости и совсем поправитесь. ^[1] А Вы ведь пишете, что в настойчивости подражаете мне, а Мирра Яковлевна в требовательности – Анне Елеазаровне. А это уже не мало!

И я себя чувствую лучше – даже последние недели позволил себе писать. Конечно, приходится и прерывать, и ограничивать себя – но все же кое-как можно работать. Удивляюсь я Фрейду – как же он так быстро после операции вернулся к работе. ^[2] Я думаю, что это хороший знак, хотя, конечно, не каждый на его месте проявил бы такую энергию. Видно, он человек не только большого ума, но и большого характера!

Очень благодарю Вас за Вашу заботливость. Шолем-Аш действительно долго жил в Америке и, вероятно, может много рассказать о тамошних издателях. ^[3] Кто издал мои книги в Америке – к сожалению, сейчас не могу сказать. Мне даже, для приличия, не прислали экземпляров. ^[4] Но я написал своему кузену в Чикаго – просил его навести справки. ^[5] Как получу ответ, напишу Вам.

О Ремизове ничего нового не могу сообщить Вам – т. к. вот уже две недели, как его не видел. Мы сейчас живем в карантине, т. к. Наташа две недели тому назад заболела свинкой – ужасно прилипчивой болезнью.

В знакомой семье нашей (от которой Наташа эту свинку принесла) – все члены, не только молодежь, но и мать, женщина старше 50 лет, переболели свинкой.

У нас пока только Наташа – хотя, быть может, и к Тане придет – заболела, но к нам теперь боятся ходить, и мы почти никуда не ходим. О Ремизове только знаю, что он квартиру переменил – больше ничего. ^[6] Но если могли переехать на другую квартиру, значит, было чем заплатить и за месяц вперед и за перевозку. Стало быть – пока существует.

О концертах Плевицкой ничего никто не знает – даже Борис Федорович <Шлецер>, который вращается постоянно в музыкальной среде. А меж тем Вы пишете, что концерт предполагается в начале марта. Отчего же нет нигде объявлений, и вообще из концерта как бы делается тайна? Вероятно, у нее неумелый импресарио! Если Вы с ней переписываетесь, напишите ей, чтоб она обратилась или к Шлецеру или к нам, и мы, конечно, с радостью сделаем, что можем. ^[7]

Всего Вам доброго – привет Мирре Яковлевне. Пишите – и, главное, подробнее о здоровье.

Ваш Шестов

1. См. прим. 3 к письму 2, от 2 октября 1923 г.

2. См. прим. 4 к письму 2, от 2 октября 1923 г.

3. Шалом (Шолом, Шолем) Аш (1880–1957), еврейский (идишский) писатель. Во время Первой мировой войны жил в США, затем вернулся в Польшу, оттуда перебрался во Францию, где, по всей видимости, встречался с Шестовым (в Париже широко и торжественно, например, отмечалось его 50-летие, в котором принимали участие известные французские, еврейские, немецкие и русские деятели культуры, см.: “Юбилей Шолома Аша”, Последние новости (Париж), 1931, № 3587, 17 января, с. 2); в 1938 г. окончательно переселился в США.

4. Речь идет о переводе книги Шестова Апофеоз беспочвенности: (Опыт адогматического мышления) (1-е изд., 1905) на английский язык: All Things Are Possible / Authorized translation by S.S. Koteliansky, with a foreword by D.H. Lawrence. New York: R.M. McBride&Co., 1920 (эта книга не учтена в наиболее полной библиографии Шестова, составленной Н. Барановой-Шестовой, в которой указано лишь ее параллельное лондонское издание, см.: Bibliographie des œuvres de Léon Chestov / Étable par Nathalie Baranoff. Paris: Institut d’Études slaves, 1975, p. 14).

5. Имеется в виду живший в Чикаго кузен Шестова Николай Яковлевич Прицкер (1871–1957).

6. По приезде в Париж Ремизовы временно поселились у одной старинной приятельницы Алексея Михайловича. Затем они сняли квартиру на 59, rue Chardon-Lagache в районе Auteuil (XVI-e), где они прожили осень и зиму 1923–24 гг., и затем перебрались на 120 bis, Av. Mozart (XVI-e), которую занимали в течение трех лет (см. описание последней в кн.: Н.В. Резникова. Огненная память: Воспоминания о Алексее Ремизове. Berkeley: Berkeley Slavic Specialties, 1980, cc. 72–3 (Modern Russian Literature and Culture, Studies and Texts, vol. 4)).

7. Н. Плевицкая дала в Париже два концерта – 11 и 24 марта (оба в Salle Gaveau, 45–47, rue La Boétie, VIII-e); ей аккомпанировал за роялем Мирон Якобсон, см.: Хроника, I: 128, 129.

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ*

7. Rue Sarasate

Paris (XV)

11/III. <19>24

Дорогой Макс Ефимович!

Очень порадовало меня, что Вы стали поправляться. Бог даст, если только у Вас хватит выдержки, а у Мирры Яковлевны настойчивости – Вы и совсем поправитесь. По-видимому, причина заболевания – все-таки переутомление, а с переутомлением бороться возможно.

С концертом Плевицкой вышла большая путаница. Сперва я совсем ничего не знал о концерте и Б<орис> Ф<едорович> – тоже. Когда пришло письмо Ваше, я говорил с Б<орисом> Ф<едоровичем> – и он обещал, что пойдет в концерт. Но билеты от нее не приходили. И только сегодня (в день концерта) три часа тому назад пришли билеты. Я сейчас же отправил ему pneumatique ^[1] – но только что получил от него открытку: «уезжаю в Брюссель на три дня читать лекцию о Стравинском в Cercle litteraire». ^[2] Когда он едет – сегодня или завтра, не знаю. Если завтра, он пойдет в концерт, если сегодня уехал, значит в концерте не будет. И из наших никто, увы! пойти не может!

Я, кажется, писал Вам, что Наташа заболела свинкой. От нее свинка перешла к А<нне> Е<леазаровне>, а потом к Тане. Мне пришлось уйти из дому (к сестре), т. к. комната, в которой помещалась Таня, не отопляется. А когда Наташа немного оправилась – я ее поместил тоже на время к Плехановым ^[3]. Так как сейчас А<нна> Е<леазаровна> и Таня еще больны, я, по-прежнему, по вечерам принужден сидеть или, вернее, быть дома, и никому, таким образом, никак в концерт не попасть. Отдам билеты племянникам и племянницам. Жалко, что не удалось послушать Плевицкую: очень хотелось. И тоже жалко, если Шлецер не побывает в ее концерте. Хотя, я думаю, концерт пройдет с успехом: сейчас здесь много русских и русское в моде у французов. Вероятно, и второй концерт состоится.

12/III Начал письмо вчера, кончаю сегодня. Вчера в концерт Пле-вицкой пошли мой beau-frere и племянница. ^[4] Успех, по их рассказам, огромный. Зал был полон, так что уже решено, что и второй концерт состоится. Ко 2-му, верно, и Шлецер вернется и, конечно, пойдет ее послушать. Может быть, он и вчера был, но мои его не видели, т. к. народу было слишком много. Так или иначе – концерт прошел превосходно. Учитывая <?>, как в Париже прошло – уж ей откроется путь в Англию а, может, и в Америку – последняя цель всех русских в наше время.

Вы спрашиваете, над чем я работаю: написал вчерне все то же предисловие, о котором мы с Вами столько говорили уже. Но с тех пор как у нас пошли болезни, пришлось работу прервать, т. к. я живу сейчас у сестры, книг у меня с собой нет и т. д. Но думаю, что дней через 8, 10 можно будет вернуться домой – и тогда опять начну работать.

Маркан ^[5] – сейчас в Париже, но я еще его не видел. Он пришел на rue Sarasate, когда я был у сестры, потом пришел к сестре, когда я был у своих (приходится к ним ходить, т. к. и А<нна> Е<леазаровна> и Таня не выходят), и мы так до сих пор не могли встретиться.

Фамилия переводчика моего английского – Кателянский <sic> ^[6], а кто издал в Америке его перевод – еще не знаю: как узнаю, напишу.

У Ремизова на 4 апреля назначен его вечер. ^[7] Если сойдет хорошо, это будет для него большая поддержка. Вообще говоря, мне кажется, что к осени его положение улучшится, т. к. уже и теперь французы им заинтересовались и начали переводить его. Только бы он как-нибудь до осени просуществовал.

Кажется, обо всем написал Вам?

Да, еще о Тане Лурье! Таня утверждает, что она поправляется – но родители пока еще не замечают улучшения. Я же ее совсем не вижу, т. к. никак до Лурье не доберусь. ^[8]

Всего Вам доброго. Сердечный привет от меня и всех наших и Вам и Мирре Яковлевне.

Ваш Шестов

* Небольшой фрагмент из этого письма: от слов – «Вы спрашиваете, над чем я работаю…» до «…у меня с собой нет и т. д.» – приведен в кн. Барановой-Шестовой, I: 305.

1. pneumatique – пневматическая городская почта, действовавшая в Париже с 1867 по 1984 г. (представляла собой транспортировку писем или других легких предметов по трубопроводу под действием сжатого или, наоборот, разреженного воздуха).

2. Литературный клуб в Брюсселе.

3. Очевидно, имеется в виду санаторий в Булони, созданный в 1920 г. вдовой Г.В. Плеханова Розалией Марковной (урожд. Боград; 1856–1949); этот санаторий был отчасти «семейным делом»: в качестве врачей в нем работали обе их дочери, два известных медика – Лидия Георгиевна Плеханова-Ле-Савуре (1881–1978) и Евгения Георгиевна Плеханова-Бато (1883–1964).

4. Речь, по всей видимости, идет о племяннице Шестова Сильвии Владимировне Мандельберг (в замуж. Луцкой; 1894–1940) и ее муже Семене Абрамовиче Луцком (1891–1977). Сильвия Мандельберг-Луцкая была дочерью сестры Шестова пианистки Марии Исааковны Шварцман (в замуж. Мандельберг; 1863–1948) и врача Владимира Евсеевича Мандельберга. О ней и С.А. Луцком см.: Ада Бэнишу-Луцкая, “О скульпторе Сильвии Луцкой”, Евреи в культуре Русского Зарубежья: Статьи, публикации, мемуары и эссе, т. IV: 1939–1960 гг. / Сост. и изд. М. Пархомовский. Иерусалим, 1995, сс. 273–77; ее же, “Служение и Одиночество (поэт Семен Луцкий)”, там же, cc. 262–72; “Из творческого наследия Семена Абрамовича Луцкого / Публ., вступл. и прим. О. Ласунского”, Евреи в культуре Русского Зарубежья: Статьи публикации, мемуары и эссе, т. V / Сост. и изд. М. Пархомовский. Иерусалим, 1996, сс. 77–86; В. Хазан, “Два фрагмента из истории русских масонов-эмигрантов в Париже”, Евреи России – иммигранты Франции / Под ред. В. Московича <et al.>. М.; Иерусалим: Гешарим – Мосты культуры, 2000, сс. 307–31; Семен Луцкий. Сочинения / Подг. текста, сост., вступ. ст. и коммент. В. Хазана. Stanford, 2002 (Stanford Slavic Studies, vol. 23).

5. Ф. Маркан – владелец кельнского издательства Marcan Verlag, в котором увидели свет некоторые книги Шестова в переводе на немецкий язык, см. прим. 4 к письму 4, от 16 января 1924 г.

6. Самуил Соломонович Котелянский (1880–1925), переводчик, журналист. См. о нем: О.А. Казнина. Русские в Англии: Русская эмиграция в контексте русско-английских литературных связей в первой половине ХХ века. М.: Наследие, 1997, сс. 94–9; ее же, “С.С. Котелянский (1880–1925) и английские писатели”, Русские евреи в Великобритании: Статьи, публикации, мемуары и эссе / Ред-ры-сост.: М. Пархомовский, А. Рогачевский. Иерусалим, 2000, сс. 146–66. Вместе с английским писателем Д.Х. Лоуренсом

(D.H. Lawrence; 1885–1930) Котелянский перевел на английский язык книгу Шестова Апофеоз беспочвенности, изданную под названием All Things are Possible (London: Martin Secker, 1920); Лоуренсу принадлежит также предисловие к ней. Письма Лоуренса Котелянскому в связи с переводом книги Шестова см. в кн.: The Quest for Rananim: D.H. Lawrence’s Letters to

S.S. Koteliansky 1914 to 1930 / Ed. with an introduction by George J. Zytaruk. Montreal and London: McGill – Queen’s University Press, 1970 (по указателю).

7. См. прим. 4 к письму 5, от 18 февраля 1924 г.

8. Имеется в виду Семен Владимирович Лурье (1867–1927, погиб в результате трагического случая: на Руанском вокзале попал под поезд), один из ближайших друзей Шестова, философ, юрист, журналист, публицист, литературный критик, редактор, издатель (еженедельника Еврейская неделя); до революции член редколлегии журнала Русская мысль (в течение определенного периода соредактор П.Б. Струве, см.: А.М. Ремизов. Собрание сочинений, т. 10. М.: Русская книга, 2002, сс. 192, 201, 281); как и Шестов, входил в ремизовский Обезвелволпал, см.: Е.Р. Обатнина. Царь Асыка и его подданные. Обезьянья Великая и Вольная Палата А.М. Ремизова в лицах и документах. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2001, с. 350). О дружбе Шестова и Лурье см. в кн. Барановой-Шестовой, II: 311–12. Ему принадлежат несколько статей, посвященных Шестову: Странник по душам: (По поводу ‘Власти ключей’ Льва Шестова) (Звено (Париж), 1923, № 9, 2 апреля, с. 2), Лев Шестов: (К шестидесятилетию его рождения) (Последние новости (Париж), 1926, № 1800, 25 февраля, с. 2), Истина Библии и истина философии (К шестидесятилетию рождения Льва Шестова) (Рассвет (Париж), 1926, № 16, 18 апреля, сс. 5–8); значительное место Шестов занимает и в статье Лурье Два пути (Философия идеи и философия переживания) (Современные записки (Париж), 1921, № 1921, № 7, сс. 162–87). Одну из них имела в виду Е. Герцык, которая писала Шестову 28 августа 1924 г.:

Кроме письма Вашего, еще заново и близко почувствовала Вас из тех выдержек из Ваших статей и статьи С.В. <Лурье> о Вас, которые добрые друзья для меня переписали (Сестры Герцык. Письма / Сост и коммент. Т.Н. Жуковской; Вступ. ст. М.В. Михайловой. СПб.: ИНА-ПРЕСС, 2002, с. 647).

Совершенно не соответствует истине утверждение-предположение, содержащееся в комментарии к этому месту, будто бы имеется в виду написанное Лурье (который, впрочем, даже не идентифицирован) «предисловие к т. 7 Сочинений Льва Шестова, вышедшему в Берлине в 1923 году…» (там же, с. 734), т. е., иначе говоря, к книге Potestas Clavium (Власть ключей) (Берлин: Скифы, 1923). Предисловие к книге Шестова Лурье (как и вообще никто другой) не писал.

Таня – дочь Лурье и его жены Софьи Осиповны.

А. ШЕСТОВА – ЭЙТИНГОНУ*

3.4. <19>24

7, rue Sarasate

tel. Segur, 68-93

Многоуважаемый Макс Ефимович,

очень рада, что ваше здоровье улучшается; хорошо, что вы уехали на юг; тут все время плохая погода – резкий, холодный ветер, в Берлине, должно быть, еще хуже, чем здесь; при невралгиях холод всегда неприятен.

Лев Исаак<ович> все еще не может избавиться от своих болей, хотя они значительно легче; они мешают ему делать нужное напряжение, чтобы, как он выражается, увидеть свет, подсмотреть в щелку. Раз, когда он занимался утром, у него был такой момент, что у него всегда вызывает большое общее напряжение нервов и волнение; но боли заставили остановиться, не работать дальше. Я очень надеюсь на лето. Боюсь, что переезд к вам будет ему очень труден; может быть, мне удастся устроить его в Châtel.

Вам виднее, как устроить с «провизори<умом>», я об этом тоже не очень умею писать. Сделайте, как вам удобнее и в соответствии с известиями из Америки. ^[1]

Оказывается, книги Л<ьва> И<сааковича> переведены на испанский и тоже бесплатно. ^[2]

Желаю Вам здоровья и благополучного возвращения домой.

А. Шестова

* Фрагмент от слов – «Лев Исаак<ович> все еще не может…» до «.. не работать дальше» – приведен в кн. Барановой-Шестовой, I: 307-08.

1. Под «провизориумом» (временные средства), по-видимому, имеется в виду очередной благотворительный шаг Эйтингона: судя по всему, в связи с обсуждавшимся в его переписке с Шестовым планом перевода и издания сочинений философа в Америке; должно быть, эта помощь, в конце концов, пошла на лечение, см. к этому письму письмо 10, от 2 июля 1924 г.

2. О книгах Шестова, переведенных на испанский язык, по крайней мере, в то время, к которому относится это письмо, ничего не известно; едва ли эта информация была достоверной.

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ*

18.5.1924

Дорогой Макс Ефимович!

Одно время я чувствовал себя настолько плохо, что не решался ехать к Вам, боялся, что буду Вам слишком в тягость. Сейчас чувствую себя лучше и, в конце концов, решил, что авось мне хуже не станет и что можно ехать. Очень рад, что можно будет повидаться с Вами и Миррой Яковлевной, и очень Вам благодарен за Вашу готовность дать мне у себя приют. Пока больше не пишу – приеду, Бог даст, расскажу все наши несложные новости. Пока обнимаю Вас и шлю сердечный привет Мирре Яковлевне. Анна Елеазаровна и дети тоже шлют и Вам и Мирре Яковлевне свой привет.

Ваш Шестов ^[1]

* Почти полностью приведено в кн. Барановой-Шестовой, I: 308

1. Своим намерением провести начало лета в Берлине Шестов поделился с М. Гершензоном, на что тот ему писал (письмо датировано 4 июня 1925 г.):

Ты пишешь, что летом собираешься к д<окто>ру Эйтингону; удивляюсь я тому, что ты не предпочитаешь более здоровых условий – деревни, Швейцарии, юга; какой отдых в таком большом городе? (Гершензон, Письма Шестову, с. 300).

Шестов тем не менее воспользовался приглашением Эйтингонов и июнь 1924 г. провел у них в гостях. По всей видимости, он выехал в Берлин вместе с Фаней Исааковной, оказавшейся в это время в Париже. Тем же днем, что и шестовское, датировано ее письмо к Эйтингону (приводится по автографу, АШ):

Paris

18/V/<1>924

Passy

Дорогой Макс Ефимович!

Вы, наверное, получили мое письмо, в котором я писала Вам, что как только получу мои бумаги, я спешно выеду отсюда в Берлин. К сожалению, я до сих пор не могу получить моих бумаг. Вчера я узнала причину, по которой наши бумаги задерживаются. Об этом я расскажу Вам при личном свидании, пока могу только Вам сказать, что мне обещана выдача бумаг через 2 или три дня и что причина эта такого рода, что уезжать отсюда, не урегулировав эти дела, мне <не> следует. Я очень надеюсь выехать через пару дней.

Вашего письма Лев Исаакович еще не получил. Я надеюсь, что брат поедет со мной, он совсем или, вернее, почти совсем согласился ехать со мной. Я думаю, что Вы окончательно убедите его в этом.

Как Вы себя чувствуете? Совсем ли уже поправились <?>

Сердечный привет от всех нас Вам и Мирре Яковлевне и до скорого свидания.

Ф. Ловцкая

А. ШЕСТОВА – ЭЙТИНГОНУ

Pen<sion> Kremer

2. VII. <19>24

Многоуважаемый Макс Ефимович,

получила сегодня ваше письмо; очень благодарна за «провизориум»; когда получу деньги, сообщу вам. ^[1] Жду на днях Л<ьва> И<сааковича>; надеюсь, что ему здесь будет хорошо; наш пансион стоит у входа в долину, прогулки по ней и по прилегающим горкам очень хороши; народу встречается мало, потому что французы, в общем, не любят ходить. Возможно, что и виды Châtel будут полезны Л<ьву> И<сааковичу>.

Наташа сдала свой первый экзамен на 18, это лучшая оценка, кот<орая> ставится, она кончает, если все будет благополучно, 18 июня; 26-го июня у них банкет всех учеников и профессоров. Я буду рада, когда она сможет отдохнуть, очень уже трудно ей было одолеть эту школу. Прилагаю вам американские адреса людей, интересующихся Л<ьвом> И<сааковичем>, может, пригодятся.

Всего вам хорошего, будьте здоровы

А. Шестова

1. См. прим. 1 к письму 8, от 3 апреля 1924 г.

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ*

Paris (XVI) 6/VII. <19>24

1. Rue de l’Alboni

Дорогие Мирра Яковлевна и Макс Ефимович!

Вот я и до Парижа добрался. Вчера говорил с Л<еонидом> Н<иколаевичем> ^[1] по телефону – он сказал, что сегодня заедет ко мне, и что Е<лизавета> Я<ковлевна Райгородская> решилась ехать к Вам во Франценсбад, ^[2] и я пишу Вам, чтобы с Е<лизаветой> Я<ковлевной> письмо переслать: скорее дойдет.

У нас все благополучно. Экзамен Наташа сдала великолепно. Так что диплом уже у нее обеспечен. Но ей хочется кончить с отличием, и она старается. Но через три недели уже все будет готово – и можно будет ей отдохнуть.

Таню застал еще – но на следующее утро она уехала на урок к Высоцким. ^[3] От А<нны> Е<леазаровны> бодрые письма: у нее есть работа – и она довольна. ^[4] Вот Ф<аня> И<сааковна> не совсем хорошо себя чувствует, ей нужно очень отдохнуть и полечиться, чтобы приготовиться к зимней работе…

В Châtel поеду в среду, т. е. через два дня. У нас здесь проф<ессорский?> обед – нужно и мне принять участие. Зато потом опять 4 недели буду под наблюдением А<нны> Е<леазаровны> «поправляться». Чувствую себя совсем недурно, дорога не утомила. Видно, берлинский санаториум сказывается. Все утверждают, что вид у меня прекрасный. А я занимаю всех рассказами о берлинских чудесах «июньского сезона», и все слушают с разинутыми ртами. И ведь есть что рассказывать!

Завтра или послезавтра едет в Москву та дама, которую я прочил в попутчицы Мирре Исааковне. ^[5] Я ей и передал деньги для Гершензона: во-первых, экономия – пересылка не будет стоить (пересылка 225 ф<ранков> обходится в 10 дол<ларов>), а во-вторых, скорее и вернее дойдут. ^[6] Я хотел было и те 25 долларов присоединить, которые я Вам остался должен, но, во избежание путаницы, решил, что лучше Вы из них отсчитаете от следующих денег – чтобы Г<ершензон> имел определенно по 75 д<олларов> в месяц. А как Гиршович? Прислал что-нибудь? Или забыл? ^[7] А m-me Waldeck? ^[8]Познакомились Вы, наконец, с ней, Мирра Яковлевна?

Ремизова уже видел. Сидит в своей драгоценной квартире – без гроша. Пришлось ему фунты сейчас отдать. Он совершенно оборвался. Но все больше и больше завоевывает симпатии французов. По-видимому, Plon ^[9] выпустит В поле блакитном. ^[10] С miss Harrison они переводят протопопа Аввакума^[11]. Серафима Павловна уже утверждена преподавательницей при Institut Slave (4000 фр<анков> в год жалованья). ^[12] Я думаю, что хотя ближайшие месяцы и будет трудно, но все же, в конце концов, все устроится, насколько такой человек, как он, может устроиться. Всего Вам доброго. Лечитесь и Вы, Мирра Яковлевна, держите в прижим М<акса> Е<фимовича>: пусть уж он к сентябрю вернется совсем здоровым. Не забывайте и мне писать (в Châtel) – как Вы живете. Еще раз всего доброго и еще раз спасибо за сердечное отношение и за всю заботу, которой Вы меня окружили в Берлине.

<…>

* Фрагмент из письма – от слов «Таню застал еще…» до конца – приведен с лакунами в кн. Барановой-Шестовой, I: 308-09.

1. Леонид Николаевич Райгородский, муж сестры Мирры Яковлевны Елизаветы, бывший товарищ городского головы в Екатеринодаре; после эмиграции во Францию – директор-распорядитель фабрики по производству мыла и парфюмерии; кандидат к посвящению в масоны (15 февраля 1928), см.: Н.Н. Берберова. Люди и ложи. Русские масоны XX столетия.

Харьков: Калейдоскоп; М.: Прогресс-Традиция, 1997, с. 192; А.И. Серков. Русское масонство. 1731–2000 гг.: Энциклопедический словарь. М.: РОССПЭН, 2001, с. 683.

В книге Б. Прянишникова Незримая паутина сообщается любопытный факт о том, что после исчезновения двух генералов, похищенного Е. Миллера и бежавшего Н. Скоблина, и первого допроса, который французская полиция учинила Н. Плевицкой, она в свой отель не вернулась.

Потеряв обычное самообладание, постаревшая, в слезах, – пишет Б. Прянишников, – она посетила своего врача, доктора Чекунова. Рассказала о пропаже двух генералов и просила помочь ей. Жена Чекунова позвонила по телефону инженеру Леониду Райгородскому, дружески расположенному к Плевицкой. Она привезла заплаканную Плевицкую к дому в Отёй, где жили Райгородские. Узнав, в чем дело, Райгородский приютил Плевицкую на ночлег в своей квартире.

<…> Утром 24 сентября Райгородский усадил Плевицкую в свой автомобиль. Подъехали к церкви в Отёй. Остановились. Плевицкая вышла из автомобиля. К ней подошли двое неизвестных. Завязался вполголоса короткий разговор. Под конец Райгородский услышал мужской голос:

– Не волнуйтесь, Надежда Васильевна. Все будет хорошо. А Россия вам этого не забудет.

Узнавши из газет об исчезновении генералов, далекий от политики Райгородский не на шутку испугался. Не желая быть втянутым в это дело, о свидании у церкви в Отёй он полиции не сообщил и отвез Плевицкую в собрание Общества галлиполийцев (Б. Прянишников. Незримая паутина. СПб.: Час пик, 1993, сс. 335–36).

О свидании с советскими агентами Л. Райгородский рассказал своему доброму знакомому, сотруднику газеты Последние новости А. Седых, взяв с него слово о сохранении тайны. Спустя многие годы, в октябре 1976 г., когда никого из участников этой истории уже не было в живых, А.Седых поведал ее Прянишникову.

Об ошибочном приписывании разными авторами Мирре Яковлевне фамилии ее сестры – Райгородской, со ссылкой на статью Изабеллы Гинор и Гидона Ремеза, говорилось во вступительной статье, см. с. 10, прим. 2.

2. Немецкое название чешского курортного городка Франтишкови Лазне.

3. Должно быть, имеется в виду кто-то из внуков или внучек Давида Высоцкого (1860? 1861?–1930), сына основателя чайной компании В. Высоцкий и К°, которым дочь Шестова давала частные уроки. О связи Шестова с Высоцкими сведения отсутствуют.

4. Начиная с июня 1923 г., получив французский медицинский диплом, до оккупации немцами Франции, Анна Елеазаровна отправлялась на 3–4 летних месяца в курортный городок Châtel-Guyon (департамент Puy-deDôme, провинция Auvergne), где у нее была практика медицинского массажа.

5. Неустановленное лицо.

6. Речь идет об Александре Александровне Бах, жене Алексея Николаевича Баха (1857–1946), известного химика (с 1929 г. действительного академика АН СССР), близкого друга Шестова, с которым он познакомился в Швейцарии (участник народовольческого движения, Бах до революции 1917 г. жил в эмиграции, после чего вернулся в Москву; достойно упоминания, что именно он возглавлял Судебно-следственный комитет, назначенный ЦК партии эсеров в связи с «делом Азефа»). Получив деньги, Гершензон благодарил Шестова в письме от 29 июля 1924 г.:

Ал<ександра> Ал<ександровна> была у нас с Ал<ексеем> Ник<олаевичем>, потом были мы у них. Спасибо тебе за подарок – конца нет твоей доброте. И вот я завтра поступаю в санаторий, здесь же недалеко: на Воробьевых горах (Гершензон, Письма Шестову, с. 304).

См. к этому письмо 14, от 1 сентября 1924 г., в котором Шестов пишет об очень надежных людях, через которых он пересылает Гершензону деньги.

О дружбе Бахов с Гершензонами см. в кн.: Н.М. Гершензон-Чегодаева.

Первые шаги жизненного пути (воспоминания дочери Михаила Гершензона). М.: Захаров, 2000, сc. 244–45.

Бахи состояли с Шестовым в родственных отношениях: сын его старшей сестры Софьи Исааковны (в замуж. Балаховская; 1862–1941), Сергей Данилович (1896–1960) был женат на их дочери, Ирине Александровне; в 1925 г. Сергей и Ирина вернулись в советскую Россию.

7. Речь идет о генеральном консуле Литвы в Берлине Бено Гиршавичусе (Beno Giršavičius;?–1930, вместе с женой покончил жизнь самоубийством в Париже). Судя по всему, для передачи денег из страны в страну, помимо прочего, использовались дипломатические каналы, см. в письме 14, от 1 сентября 1924 г. фразу Шестова о получении денег для М. Гершензона, переданных консулом.

8. Неустановленное лицо. См. также в письме 20, от 21 ноября 1924 г.

9. Старейшее парижское издательство Plon было основано в 1852 г. Henry Plon и его двумя братьями.

10. Книга Ремизова Sur champ d'azur (В поле блакитном), в переводе Jean Fontenoy, вышла в издательстве Plon в 1927 г.

11. См. прим. 10 к письму 4, от 16 января 1924 г.

12. Серафима Павловна Ремизова-Довгелло (урожд. Довгелло; 1876–1943), палеограф, общественный деятель; жена А.М. Ремизова. С 1924 по 1939 гг. служила в парижском Institut d’études slaves (Институте славянских исследований) и в l’Ecole des langues orientales (Школе Восточных языков).

А. ШЕСТОВА – ЭЙТИНГОНУ*

Pen<sion> Kremer

Châtel-Guyon

17. VII. <19>24

Многоуважаемый Макс Ефимович,

получила от Леонида Николаевича 2895 fr<ancs>=150 дол<ларам>; ему было удобнее прислать в франках. Очень вас благодарю, эти деньги пригодятся Л<ьву> И<сааковичу>: в нашем пансионе он очень многого не ест, приходится совершенствовать меню.

Я нахожу, что он поправился у вас, хотя боли все продолжаются, никак нельзя от них отделаться. Он с удовольствием вспоминает, как жил у вас, это время было для него моральным отдыхом; также о блинах и варениках рассказывает с удовольствием, особенно после неудачного здешнего обеда.

Наташа завтра держит последний экзамен; говорят, что если все будет благополучно, она кончит 3 или 4-ой из 250. Этого я не придумала, потому что ее конкурентами являются молодые люди, из кот<орых> многие окончили Ecole Centrale et <sic> Polytechnique; ^[1]не даром поработала!

У меня есть от 3–5 массажей в день и все милые больные: встречают с улыбкой и провожают с благодарностью. Очень благодарю за электроды, непременно приспособлю их к моим элементам. Сердечный привет Мирре Яковлевне. Напишите, как живете, как здоровье.

Ваша А. Шестова

* Фрагмент (2-й абзац) приведен в кн. Барановой-Шестовой, I: 309

1. Высшая школа инженеров – известное в Париже учебное заведение, основанное в 1794 г.

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ*

Châtel-Guyon (Puy-de-Dôme)

Pension Kremer

4. VIII.<19>24

Дорогой Макс Ефимович!

Время бежит – уже не только июнь, а и июль прошел, и на Ваше письмо, писанное в Франценсбаде, приходится отвечать в Баварию. Письмо Ваше очень порадовало и меня, и Анну Елеазаровну. Видно, лечение и отдых пошли Вам на пользу. Нужно надеяться, что после месячного пребывания в Баварии – Вы вернетесь в Берлин совсем обновленным. Очевидно, что «отдых необходим» – это одна из тех истин, которые все знают и все забывают, пока она так или иначе о себе сама не напомнит. Хорошо, что Вы вспомнили вовремя – и приняли меры и что Мирра Яковлевна успела сделать, что нужно. Теперь остается только и на будущее время не забывать.

У нас тоже все благополучно. Здесь в Châtel’e чудесно. Мы живем почти в горах, наш дом – последний в городе, и за ним уже холмы, поля, леса, виноградники. Прогулок сколько угодно, и одна лучше другой. Я исходил здесь уже все окрестности и за месяц, который я здесь провел, по-видимому, я очень окреп. Боли стали появляться реже, стали не такими назойливыми, я заметно прибавил в весе. Чувствую себя сильнее. Устроены мы хорошо – А<нна> Е<леазаровна> в этом отношении мастерица и умеет подчинить себе даже пансионных хозяек. Все данные за то, что ближайший год будет лучшим, чем предыдущий, тем более, что мои каникулы протянутся еще целых два месяца. Но уже и сейчас я начал понемного <sic> работать. И опять потянуло меня к Плотину. По-моему, он в некотором отношении самый загадочный из всех когда-либо живших философов, по крайней мере из древних. Из новых ему можно противопоставить разве только Спинозу. И как когда-то со Спинозой, так теперь я не могу расстаться с Плотином, пока не «достранствую» до тех невидных глубин его внутренней истории, о которой в истории философии принято думать, что их не бывает. ^[1] У него, как и у Спинозы, на поверхность выплывает как раз то, что для него имело меньше всего значения, а то, что для него было τὸ τιμιώτατον, ^[2] что он больше всего ценил и искал, об этом он говорит всегда мимоходом, как бы нехотя и к соблазну всех его изучающих, т. к. это находится в противоречии с тем, чему он всегда сам «учил» в своей школе. Конечно, и у других больших философов чувствуется такое противоречие. Но у Плотина это противоречие между системой, общим построением и отдельными признаниями особенно заметно и кажется мне особенно знаменательным. Каждый раз представляется, что все больше и больше постигаешь смысл этой двойственности, и потому хочется еще и еще раз вернуться к нему и его писаниям. И ужасно досадно, что приходится, подчиняясь режиму (хотя и благодатному), отдавать плотиновским загадкам часы – а все время заботам о лечении. Но, авось, зимой будет иначе.

Послезавтра еду, через Париж, в Pontigny, где пробуду от 8-18 августа. На всякий случай сообщаю Вам свой тамошний адрес: Abbaye de Pontigny (Yonne) – адрес прямой. ^[3]

От Маркана уже больше месяца ничего не получаю. ^[4] Вероятно, книга уже вышла. ^[5] Может быть, Вы даже и получили уже экземпляр – я попросил его выслать Вам во Франценсбад. Получил уже и итальянскую корректуру – набрана первая половина Т<олстой> и Н<итше>. Нужно надеяться, что к осени появится и итальянский перевод. ^[6]

Здесь с нами вместе Яков Львович. ^[7] Он очень доволен здешним пребыванием. Вид у него хороший, и он утверждает, что чувствует себя превосходно. Даже и евреи тут нашлись, хотя не совсем те (большей частью не евреи, а еврейки) и не в таком количестве, как ему бы хотелось. В будущем году, вероятно, и в этом смысле Châtel-Guyon будет отвечать требованиям Я<кова> Л<ьвовича>, т. к. понемногу евреи поузнают и начнут ездить в достаточном количестве сюда. Он во всяком случае на будущий год сюда собирается. Живем мы с ним в одном пансионе и видимся по несколько раз в день. Он все волнуется, что ни Вы, ни Мирра Яковлевна не ответили ему на его письмо и просит меня передать Вам свой привет и попенять за молчание. Я уже ему объяснил, что когда сто дел, писать трудно. Но он, видно, любит не объяснения, а «дела» и даже не утешился тем, что ежедневно почтальон ему приносит целые горы писем.

Ф<аня> И<сааковна> и Г<ерман> Л<еопольдович> <Ловцкие>, представьте, все еще в Париже и никак не могут оттуда выбраться из-за всяких так называемых дел. Ужасно это досадно – когда они увидятся с Вами, они Вам сами объяснят, что это за дела – в письме не расскажешь.

Всего Вам доброго. Привет сердечный Мирре Яковлевне – передайте ей, что я еще до сих пор рассказываю А<нне> Е<леазаровне> про нашу жизнь в Берлине, и она очень завидует мне и жалеет, что не была со мной. Она бы тоже приписала – но ей пришлось пойти к доктору с Я<ковом> Льв<овичем> (он ведь во французском плох и один не может объясняться с врачами), и вообще целый день занята (у нее есть порядочно работы) – т<ак> ч<то> вместо письма посылает свой дружеский привет и Вам и Мирре Яковлевне. И от нас обоих – Елизавете Яковлевне и Леониду Николаевичу <Райгородским>.

Жму Вашу руку

Дружески Ваш Шестов

* Первые четыре абзаца с отдельными мелкими неточностями приведены в кн. Барановой-Шестовой, I: 310-12.

1. Намек на название своей же работы, уже появившейся к тому времени в печати – Из книги ‘Странствования по душам’ (Окно (Париж), 1923, № 1, сс. 157–204; № 2, сс. 277–311), и в дальнейшем ставшее подзаголовком книги На весах Иова.

2. τὸ τιμιώτατον – самое ценное, самое важное (греч.). Этим выражением Шестов зачастую пользовался как в письмах (см. письмо 36, от 21 сентября 1926 г.), так и в своих философских работах, см., например, в статье, упомянутой в предыд. прим.:

Платоновские «идеи» Аристотель отвергал главным образом потому, что видел в них ненужное удвоение мира. Но это ненужное для Аристотеля представлялось Платону самым нужным, самым важным и существенным, τὸ τιμιώτατον, ради которого только и он сам, и все верные его последователи и шли к философии (Окно, 1923, № 2, с. 281).

3. Эта декада была посвящена теме Le muse et la grace (Муза и благодать).

4. О Маркане см. прим. 5 к письму 7, от 11 марта 1924 г.

5. Речь идет о книге Dostojewsky und Nietzsche, см. прим. 4 к письму 4, от 16 января 1924 г.

6. Комментируя это место, Баранова-Шестова пишет:

Не удалось определить, вышла ли в то время книга по-итальянски <…>. В 1950 г. появилась книга La filosofia della Tragedia в издательстве Эдиционе Шентифике Итальяне. Имя переводчика не указано

(I: 312).

7. Имеется в виду юрист и еврейский общественный деятель Яков Львович Тейтель (1850–1939), первый еврей-судья в царской России. После эмиграции в начале 1921 г. Тейтель до 1933 г. жил в Берлине, где возглавлял Союз русских евреев в Германии (из последних работ о деятельности Тейтеля в этом качестве см.: Олег Будницкий, Александра Полян. Русско-еврейский Берлин 1920–1941. М.: Новое литературное обозрение, 2013 (по указателю)). Поздравляя Тейтеля в 1931 г. с 80-летием, Шестов писал ему (Я.Л. Тейтель: Юбилейный сборник, 1851–1931. Париж – Берлин <1931>, с. 143):

Мы – Анна Александровна <sic> и я – рассчитывали увидеть Вас лично и поздравить на банкете 24 ноября. Но, человек предполагает, а Бог располагает: оба заболели инфлюэнцией и только что начинаем оправляться, так что по вечерам нам не разрешается выходить из дому. Очень мы этим огорчены – и остается только взамен личного поздравления – ограничиться письмом. Желаем Вам от всей души прожить, как Вы сами обыкновенно говорите, до ста лет в добром здоровьи и до конца жизни продолжать с такой же энергией, как и до сих пор, Вашу деятельность, столь радостную для Вас и столь полезную для слабых, бедных и обездоленных евреев. Я уверен, что, если на банкете будут только сотни людей, приветствий и пожеланий – то на огромном пространстве, на котором ныне рассеяны евреи, найдутся десятки и сотни тысяч, которые в этот торжественный день будут воссылать к небу молитвы о даровании Вам здоровья и долгой жизни. Очень, очень жаль и мне, и жене, что не удается Вас увидеть – ведь Вы, наверное, будете так заняты в Париже, что не останется у Вас времени для нас. Остается только заочно обнять Вас и еще раз поздравить.

Париж, 21 января 1931 г.

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ*

Châtel-Guyon (Puy-de-Dôme)

Pension Kremer

1. IX. <19>24

Дорогой Макс Ефимович!

Давно уже ничего от Вас не получаю. Знаю от сестры, ^[1] что у Вас все благополучно и что к 1-му сентября Вы будете дома. Дошло до Вас мое последнее письмо (по баварскому адресу)? ^[2] Боюсь, что не дошло. Здесь, в Châtel, мы останемся до 15-го /IX, потом поедем в Виши. На адрес в Châtel пишите только в том случае, если, по расчету, письмо еще меня сможет застать. Тут с пересылкой писем дело обстоит неважно: некому заботиться об этом.

Чувствую себя не плохо. Было даже совсем хорошо, но <в> последние дни вдруг рецидив болей. Я рассчитывал сейчас, после возвращения из Pontigny, начать лечиться, но мой доктор и сам заболел – пришлось на десять дней лечение отложить. Третьего дня пошел к нему опять, и он начал меня исследовать. Относится необычайно внимательно. За 1Л суток пять раз осветил рентгеном и т. д. Пришел к заключению, что у меня застарелое воспаление и на этой почве неврит. Сегодня начну лечение. Погода стоит здесь дивная – лечиться будет хорошо – и, может быть, лечение пойдет впрок.

У А<нны> Е<леазаровны> дела не плохи – во всяком случае много лучше, чем в прошлом году. По-видимому, она угадала, что в Châtel можно иметь работу. Все вероятия, что в будущем году будет еще лучше. И, кроме того, по-видимому, и для меня Châtel во всех смыслах хорош. Таня еще на уроке, но получила уже от Luchaire предложение с 1-го октября начать у него работать. ^[3]. Наташа (я, кажется писал Вам, что она из 210 кончила десятой свою школу) еще пока отдыхает – верно, на днях приедет к нам: А<нна> Е<леазаровна> нашла здесь для нее урок. Таковы наши дела. Как видите, жаловаться нельзя. Я даже понемногу работаю – хотя писать еще не решаюсь – только читаю и обдумываю.

В Pontigny было много любопытного – но в письме этого не расскажешь. Уж подождем, когда увидеться придется.

Теперь о Гершензоне. Еще в июле я получил от Штейна ^[4] чек на 300 зап.<?> марок, которые ему передал консул. ^[5] Так что, кроме 225 д<олларов>, которые Вы мне дали при отъезде из Бер<лина> для него, у меня есть еще 25 дол<ларов>, которые я у Вас взял, и 300 марок. Деньги я ему уже отправил – с оказией, и получил от него ответ, что деньги прибыли. К сожалению, он очень боится переписываться об этом, и потому мне не совсем ясно, сколько ему уже дали. Во всяком случае, это устроится. Люди, через которых я посылаю – очень надежные. Гершензон пишет, что самое лучшее, чтобы через них пересылать. Как только он получил деньги – он поступил в санаторий. ^[6]

Как Вы провели лето? Как себя чувствуете? Что Мирра Яковлевна? Отдохнула? Поправилась? Если бы я был теперь в Париже, мог бы позвонить 01–80 Gobelin и все узнать ^[7] – а теперь придется ждать, пока письмо придет. Постарайтесь все-таки ответить так, чтобы письмо пришло не позже 14/IX, а то пока я Вам адрес Виши сообщу и пока Вы в Виши ответите – сколько времени пройдет.

Получили ли Вы экземпл<яр> немецк<ого> D<ostojewsky> und N<ietzsche> <?> ^[8] Marcan пишет, что послал Вам в Franzensbad.

Всего Вам доброго. Привет от меня и А<нны> Е<леазаровны> Вам и Мирре Яковлевне. А<нна> Е<леазаровна> приписала бы – но она сейчас пошла по отелям странствовать и когда еще вернется, а мне хочется задействовать письмо. Обнимаю.

Ваш Шестов

PS. Если Вам не трудно распорядиться в книж<ном> магазине, чтобы выслали для Наташи книжку по электротехнике, о которой мы говорили – был бы очень благодарен. Я забыл и номер и адрес магазина.

* Фрагмент от слов – «Таня еще на уроке…» до «.. когда увидеться придется» – приведен в кн. Барановой-Шестовой, I: 312.

1. Т. е. от Ф.И. Ловцкой.

2. В августе Эйтингоны находились в горном курортном баварском городке Badersee.

3. См. прим. 13 к письму 4, от 16 января 1924 г.

4. Неустановленное лицо.

5. См. прим. 7 к письму 11, от 6 июля 1924 г.

6. См. прим. 6 к письму 11, от 6 июля 1924 г.

7. Т. е. позвонить Райгородским.

8. См. прим. 4 к письму 4, от 16 января 1924 г.

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ*

Châtel-Guyon (Puy-de-Dôme)

Pension Kremer

12. IX. <19>24

Дорогой Макс Ефимович!

Наши письма, действительно, разошлись: на другой день, как я отправил Вам свое, пришло Ваше.

Большое спасибо Вам за заботы о моих американских делах. Нужно, конечно, и в этих, как и в прочих делах, терпение. Ведь и с французскими, и с немецкими изданиями долго тянулось, с итальянским все еще тянется. ^[1]

Между прочим, когда я был в Pontigny, пришло письмо от Karl Einstein’а, ^[2] в котором он мне сообщает, что он сейчас очень близок к издательству Kiepenteuer <sic> ^[3] и что он предлагает мне у этого издателя выпустить одну из своих книг. В Pontigny было несколько немцев, между ними Max Scheller ^[4] и Сurtius ^[5] (с Шеллером я, между прочим, очень сошелся, он оказалось – в этом я убедился из беседы с ним – хорошо прочел Т<олстого> и Д<остоевского> ^[6]). Я спросил его о Kiepenteuer’е. Он сказал, что это один из лучших нем<ецких> издателей. Тогда я написал Marcan’у – ссылаясь на Шеллера. Но и это не помогло – Маркан до сих пор не дал своего согласия. Т. к. мне хочется быть оптимистом, то я стараюсь думать, что это к лучшему. И, в самом деле, если только в Германии условия изменятся, все вероятия, что и Маркан будет иметь больше возможностей печатать и эту возможность использует.

Сегодня получил письмо от Гершензона. Он до сих пор жил в санатории под Москвой, теперь едет в Гаспру, под Севастополем. Говорит, что за лето окреп. Я надеюсь, что в Крыму он еще больше окрепнет и что помощь пришла вовремя к нему. Живется им очень нелегко. Все уплотняют – существование постоянно отравляется борьбой за всевозможные мелочи. Вдобавок ко всему жена его руку сломала. ^[7] Я даже не представляю себе, что с ними было бы, если бы его не поддержали.

Мирра Яковлевна может рассчитывать, что на том свете ей много грехов простят за ее хлопоты! И вообще жизнь в России трудна – а для такого человека, как Гершензон, она ужасна. А В. Иванов – уже в Берлине. ^[8] Очень жаль, что меня там нет: я бы его Вам показал – есть что посмотреть. ^[9]

А Вы все-таки, Макс Ефимович, не очень уж погружайтесь в работу и не забывайте «режима». Берите пример с меня: я все отдыхаю и лечусь, лечусь и отдыхаю. Все время почти ничего не делал – только изредка в Вашего Dilt<h>ey заглядывал и каждый раз мысленно благодарил Вас: его книги мне очень и очень полезны… ^[10]

Из Châtel’a поедем в Vichy. А<нна> Е<леазоровна> могла бы уже уехать, т. к. работа у нее окончилась, но она не хочет меня бросить и пробудет со мной здесь до конца моего лечения, то есть до 20–22/IX. В Vichy наш адрес: Villa le Rocher, Rue du Rocher, Vichy. А где будем жить этой зимой в Париже – пока не знаю. Знаю только, что до 15 октября квартира не будет готова.

Всего Вам доброго. Обнимаю Вас. Привет сердечный Мирре Яковлевне.

Ваш Шестов

P.S. Книги для Наташи еще не пришли: сегодня, завтра придут. Во всяком случае, большое Вам за них спасибо.

* Значительная часть письма – от слов «Между прочим, когда я был в Pontigny…» до «…и пробудет со мной здесь до конца моего лечения, то есть до 20–22/IX» – с мелкими неточностями приведена в кн. БарановойШестовой, I: 312–13.

1. См. прим. 6 к письму 13, от 4 августа 1924 г.

2. Карл Эйнштейн (1885–1940), немецкий писатель, историк искусства, литературный критик.

3. Речь идет о немецком издательстве Густава Кипенхоера (1880–1949), которого Шестов ошибочно называет Kiepenteuer (правильно: Kiepenheuer). В этом издательстве книги Шестова не выходили.

4. Макс Шелер (1874–1928), немецкий философ и социолог, один из основоположников философской антропологии; профессорствовал в Кельне (1919–28), затем во Франкфурте (1928).

5. Эрнст Роберт Курциус (1886–1956), немецкий филолог, переводчик, специалист по романским литературам.

6. Шестов имеет в виду переведенную на французский язык Б. Шлецером свою книгу Les révélations de la mort: Dostoïevsky – Tolstoï (Paris: Plon, 1923), составившую 1-ю часть вышедшей впоследствии книги На весах Иова (1929).

7. Жена Гершензона Мария Борисовна (урожд. Гольденвейзер; 1873–1940), сестра пианиста и композитора, музыковеда и музыкального педагога А.Б. Гольденвейзера. Происшествие, в результате которого Мария Борисовна сломала руку, описано в книге воспоминаний ее дочери:

На лестнице, когда она спускалась к парадному выходу, у нее закружилась голова, она упала и, пролетев вниз целый пролет, инстинктивно уперлась правой рукой в стену с такой силой, что сломала руку повыше кисти. Перелом оказался нехорошим, сломаны были обе кости. Руку положили в гипс и сделали это неудачно. Кость срослась неправильно, так что рука осталась искривленной, и мама ею с трудом владела до конца жизни. <. > Мама была одна дома; папа находился в санатории под Москвой, в Серебряном бору (Н.М. Гершензон-Чегодаева. Первые шаги жизненного пути (воспоминания дочери Михаила Гершензона). М.: Захаров, 2000, с. 257).

8. В августе 1924 г. Вяч. И. Иванов был командирован за границу по линии Наркомпроса и через Берлин отправился в Рим.

9. Образ Вяч. Иванова-философа представлен Шестовым в статье Вячеслав Великолепный. К характеристике русского упадничества (Русская мысль, 1916, № 10, сс. 80-110), прочитанной в виде доклада 4 ноября 1916 г. на заседании Религиозно-философского общества и впоследствии включенной в его кн. Власть ключей. О времени, когда статья создавалась (лето 1916 г.), знавшая обоих и наблюдавшая их вблизи Е. Герцык вспоминала:

Нас с сестрой особенно тешило эстетически, когда сходились Шестов и Вяч. Иванов – лукавый, тонкий эллин и глубокий своей одной думой иудей. Мы похаживали вокруг, подзадоривали их, тушили возникавший где-нибудь в другом углу спор, чтобы все слушали этих двоих. И парадоксом казалось, что изменчивый, играющий Вяч. Иванов строит твердыни догматов, а Шестов, которому в одну бы ноту славить Всевышнего, вместо этого все отрицает, подо все ведет подкоп. Впрочем, он этим на свой лад и славил (Евгения Герцык. Воспоминания. Paris: YMCA-Press, 1973, с. 111).

Параллельное портретирование Вяч. Иванова и Шестова см. в кн. Одиночество и свобода (1955) знавшего того и другого Г. Адамовича (гл. Вячеслав Иванов и Лев Шестов).

10. Вильгельм Дильтей (1833–1911), немецкий историк культуры, философ, литературовед.

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ

Châtel-Guyon

16/IX. <19>24

Дорогой Макс Ефимович!

Получил книги для Наташи и письмо от Вашего племянника. Очень благодарю и Вас и его. Я бы ему написал, но он не сообщил своего адреса – будьте добры, когда увидите его, поблагодарите его за меня. Книги вполне подходят, и больше Наташе уже ничего не нужно.

А теперь разрешите мне несколько слов, или, лучше, просьбу – совсем другого рода. И не о себе, а о сестре, о Фане Исааковне. У нее это лето вышло очень неудачным. У нее были очень большие неприятности – как я уже Вам однажды писал. В чем дело – рассказывать в письме не стану: она сама, когда приедет в Берлин, все Вам расскажет. Но пока, из-за этой ужасной истории, ей пришлось все лето прожить в Париже, и она намучилась неслыханно. И хотя все, к счастью, окончилось благополучно, но так извелась, что ей прежде чем приступить к работе, нужно хоть четыре недели отдохнуть. Сперва она об этом и слышать не хотела, и только после долгих усилий мне и А<нне> Е<леазаровне> удалось убедить ее приехать сюда и подождать Вашего письма. Ей совестно перед Вами, и она все боится, что Вы будете ею недовольны, если она <к> Вам запоздает. ^[1]И вот я очень прошу Вас, если только Вы находите это возможным, написать ей несколько слов на тему о том, что Вы понимаете, что и ей нужно, после всего происшедшего, отдохнуть, и что Вы ей разрешаете продлить каникулы до 15 октября. Если она получит от Вас такое письмо, это ее успокоит, она полечится под надзором А<нны> Е<леазаровны> и накопит силы, которые ей нужны, чтобы зимой работать. Я очень извиняюсь пред Вами, что принужден доставить Вам новые заботы – но иного выхода нет. Чем скорей придет Ваше письмо, тем спокойнее будет лечиться и отдыхать сестре и тем скорее ей можно будет вновь приняться за прерванную работу. И если б Вы знали, из-за какого вздора ей пришлось так измучиться!

У нас все благополучно. На меня здешнее лечение действует как нельзя лучше. Надеюсь, что зимой смогу уже как следует работать.

Через пять, шесть дней мое лечение кончается, и мы переедем в Vichy, к той хозяйке, у которой мы в прошлом году жили. В Vichy переадресуйте ближайшие письма: Vichy, Villa le Rocher, rue du Rocher.

Всего Вам доброго. Обнимаю Вас. Привет от всех наших Вам и от всех наших и меня Мирре Яковлевне.

Ваш Шестов

1. О Ф.И. Ловцкой как ученице Эйтингона, работавшей под его патронажем, см. упоминание во вступительной статье.

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ

9. X. <19>24

Vichy

Villa le Rocher – Rue du Rocher.

Парижского адреса еще у меня нет -

пока пишите по адресу Сем<ена> Вл<адимировича> ^[1]

Paris (XVI) Bd. Flandrin, 25

Дорогой Макс Ефимович!

Не знаю даже, как и благодарить Вас за Ваши заботы о моих делах. Я начинаю верить, что, в конце концов, Ваши слова оправдаются и американское издание состоится – благодаря, конечно, исключительно Вашей настойчивости. А если оно состоится – то можно надеяться, что оставшиеся мне годы можно будет посвятить исключительно моей работе, т. к. при средней даже удаче американское издание освободит меня от материальных забот. ^[2]

Что касается английского издания, то, конечно, не следует ничего предпринимать, не справившись с мнением G. Kana, ^[3] который хлопочет в Америке. Я только хочу довести до Вашего сведения, что появившиеся до сих пор на английском языке две моих книги вышли сперва в Англии, а потом в Америке – и у различных издателей, ^[4] и это нисколько, как нам известно со слов Leo, ^[5] не помешало их удачному распространению. Я даже склонен думать, что распространение в Америке облегчится, если будет там заявлено, что книги уже появились в Англии. Но все же я думаю, что необходимо об этом списаться с G. Капом. Как видно из его письма, у него есть знакомства и в мире издателей, и в мире писателей, и он легко может разрешить наши сомнения. Кажется, это все, что нужно было мне Вам сообщить по делу об англо-ам<ериканских> изданий <sic>.

Очень нас всех огорчило, что Вы пишете о своих головных болях. А<нна> Е<леазаровна> боится, что Вы опять слишком много работаете и забываете о «прижиме». Хотя Вы и хорошо полечились и отдохнули летом, но все же в работе нужно соблюдать меру и нельзя игнорировать правила гигиены. Нужно дышать (т. е. выходить в Тиргартен ^[6]), нужно двигаться, ходить. Я уже давно с этим примирился и в Париже буду тоже по правилам жить. Нужно и Вам так поступать и, в этом смысле, отдать себя в распоряжение Мирре Яковлевне, как я отдал себя в распоряжение Анне Елеазаровне.

Ф<аня> И<сааковна> поправляется. Конечно, телеграмма Ваша ее очень успокоила. ^[7] В Виши она к нам приедет еще на недельку, так что во второй половине октября она уже будет в Берлине и расскажет Вам сама обо всем, что ей принесло это злосчастное лето.

О Ремизове ничего Вам не могу сказать. Возможно, он уже сам Вам ответил – а я уже давно ему не писал и давно от него ничего не имел. Летом, когда лечишься в особенности, письма пишутся плохо. Я думаю, однако, что он не откажется написать о Н<адежде> Вас<ильевне Плевицкой> – но далеко не уверен, что выйдет у него то, что нужно. Вы ведь его знаете – он, вернее всего, начнет по-своему рассказывать то, что видит, и, пожалуй, Н<адежда> Вас<ильевна>, которая к его манере не привыкла, не останется довольной. ^[8]

Что до Герш<ензона>, то я, как Вам писал, 225 д<олларов> уже перевел ему. Теперь жду его указаний, как переводить дальше деньги. Он чего-то боится, и нужно быть очень осторожным. Теперь, когда Г<ерман> Л<еопольдович Ловцкий> будет в Берлине, лучше всего, чтобы Вы деньги, которые предназначены для Герш<ензона>, просто ему давали, и мы уже тогда все устроим.

Анна Ел<еазаровна> шлет Вам и Мирре Яковлевне свой искренний привет. И от меня такой же привет Мирре Яковлевне. Обнимаю

Ваш Шестов

P S. Поблагодарите от меня г-жу Ковину. ^[9] Письмо ее возвращаю Вам.

1. С.В. Лурье, см. прим. 8 к письму 7, от 11 марта 1924 г.

2. Американское издание книг Шестова в то время не состоялось.

3. Возможно, имеется в виду предприниматель, коллекционер и меценат Otto Hermann Kahn (1867–1934); Шестов мог передать его имя «русифицированным» инициалом G. (Герман).

4. См. прим. 4 к письму 6, от 28 февраля 1924 г.

5. Имеется в виду Лео (наст. имя Леви Ицхак) Лифшиц (Leo Lifschitz), торговец мехами, который вел свои коммерческие дела в тесном контакте с пушным бизнесом Эйтингонов. Шестов познакомился с Лифшицем в доме Эйтингона, когда бывал у него в Берлине.

6. Об особняке Эйтингонов, находившемся рядом с Тиргартеном, см. во вступительной статье.

7. См предыд. письмо.

8. Речь идет о предисловии, которое написал Ремизов к книге Н.В. Плевицкой Дежкин карагод (Берлин, 1925).

9. См. след. письмо.

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ

27/X. <19>24

Paris (VI)

41. Rue de l’Abbé Grégoire

Дорогой Макс Ефимович!

Наконец, приехал в Париж. Пока еще живу у Сем<ена> Вл<адимировича Лурье> – но квартира уже у нас есть – А<нна> Е<леазаровна> с Наташей и Таней устраиваются, а через 3 или 4 дня и мне можно будет туда перейти. Видимо, Бог не без милости и иногда прощает людям даже большие их глупости: ведь, действительно, бросить, как мы сделали, квартиру, не имея другой, по нынешним временам не очень умно.

Получил Ваше письмо. Большое спасибо Вам – если американское издание устроится, то, конечно, исключительно благодаря Вашему желанию. Верно, Ф<аня> И<сааковна> уже говорила с Вами и передала, между прочим, что я думаю по поводу предложения г-жи Ковиной. ^[1] Мне кажется, что если бы теперь можно было бы выпустить в Англии <Les> révélations de la mort ^[2] и Гефсиманскую ночь, ^[3] то это очень бы помогло американскому изданию. Особенно, ввиду того, что, как я в этом не сомневаюсь, miss Harrisson ^[4] и кн<язь> Святополк-Мирский, ^[5] у которых большие связи в Англии, всячески бы мне постарались помочь. Так что, по-моему, правильнее всего написать m-me Ковиной, чтобы она постаралась использовать идею miss Coventry. ^[6]

Мои английские книж<ные> издания – 1-я под назв<анием> Anton Tchekhov and other essays в 1916 году в книгоиздательстве Maunsel and Co, 1916, Dublin and London и 2-я под названием All things are possible в 1920 г. в Лондоне у Martin Secker. ^[7] Первая переведена Koteljansky и Murry, вторая Kotheljansky with a foreword by

D.H. Lawrence. О качестве перевода судить не могу, но слышал, что не очень хорошо. Узнал тоже, что по-английски вышла моя статья о большевизме, но у какого издателя – не знаю. ^[8]

Видел сегодня Ремизова. О делах его Вам и не рассказываю, как всегда нуждается безнадежно. О Над<ежде> Вас<ильевне> он уже написал и послал Вам написанное. Он не читал мне свое предисловие – но все-таки рассказал и, если ему удалось так написать, как он рассказывал, то должно быть вышло очень интересно. ^[9] Как Вам показалось? И замечания его по поводу того, что Н<адежда> В<асильевна> написала, по-моему, надо принять в соображение. Что же до придуманного им заглавия, то хотя оно, по существу, и очень хорошо, но все же не может быть принято, ибо без соответствующего объяснения никто ничего не поймет. А объяснять заглавие ведь нельзя. Очень интересно, как Вам показалось написанное Р<емизовым> предисловие. Не забудьте, пожалуйста, об этом мне написать.

Как нашли Вы Ф<аню>И<сааковну>? Она, по-моему, в Виши уже поправилась, и мы очень надеемся, что все остальное ей уже от Вас приложится. Л<еонида> Н<иколаевича> и Ел<изавету> Як<овлевну> <Райгородских> я еще не видел. Они были очень любезны, помогли нам с мебелью управиться. Как только устроимся, поеду к ним благодарить и повидаться. Обнимаю Вас. Сердечный привет от меня и всех наших Мирре Яковлевне и Вам.

Ваш Шестов

1. Как можно думать, Эйтингон намеревался помочь Шестову пристроить его книгу в калифорнийской издательской фирме Covina Publishing Company. Судя по тому, что пишет Шестов, он получил письмо от владелицы фирмы. Как было сказано выше (см. прим. 2 к предыд. письму), это издание не состоялось.

2. См. прим. 6 к письму 15, от 12 сентября 1924 г.

3. Гефсиманская ночь: (Философия Паскаля) Шестова была к тому времени издана только на русском языке (Современные записки (Париж), 1924, № 19, сс. 235–64; журнал вышел в начале апреля).

4. См. прим. 10 к письму 4, от 16 января 1924 г.

5. Дмитрий Петрович Святополк-Мирский (после возвращения в СССР – Д. Мирский; 1890–1939), историк литературы, литературный критик, публицист, участник евразийского движения; с 1921 по 1932 г. жил в эмиграции в Лондоне, где преподавал русскую литературу в Лондонском университете; в 1926–28 гг. соучредитель и соредактор журнала Версты, в котором сотрудничал Шестов; в 1932 г. вернулся в СССР, в 1937 г. арестован, отправлен в лагерь, где и скончался.

6. Camilla Coventry – переводчица; ей принадлежит перевод на английский язык книги Шестова На весах Иова, который она подготовила в соавторстве с C.A. Macartney. Этот перевод – In Job’s Balances: (On This Sources of the Eternal Truths) – вышел в лондонском издательстве Dent&Sons в 1932 г. (о перипетиях, связанных с переводом, см. в письме 58, от 12 сентября 1931 г.). Экземпляр книги, принадлежавший Эйтингону, хранится в Национальной библиотеке Израиля (Иерусалим).

7. Вторая из называемых Шестовым книг является переводом его Апофеоза беспочвенности: Опыт адогматического мышления (1905).

8. Судя по всему, речь идет о статье (брошюре) Шестова Что такое русский большевизм? (см. прим. 5 к письму 4, от 16 января 1924 г.). Об английском издании мы сведениями не располагаем.

9. См. прим. 8 к предыд. письму.

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ

13/XI. <19>24

41. Rue de l’Abbé Grégoire

Paris (VI)

Дорогой Макс Ефимович!

Сегодня получил Ваше письмо с письмом miss Coventry. Большое спасибо за Ваши заботы еще раз. Я думаю, что если бы удалось в Англии выпустить Откровения смерти и Гефсим<анскую> ночь, это очень много способствовало бы осуществлению плана амер<иканского> издания, т. к. сейчас в Англии, насколько я знаю, эти книги были бы хорошо приняты прессой. Но все-таки, прежде чем отвечать miss Coventry, я бы хотел знать и Ваше мнение. Находите ли возможным Вы, чтобы я вступил в немедленные переговоры, при посредничестве miss Coventry, с английским издателем? Конечно, я с ним, как это водится, буду говорить лишь об издании для Англии. Я бы хотел иметь, по возможности скорый, ответ от Вас на этот вопрос, т. к., судя по всему, я на днях получу запрос от miss Coventry, и мне бы не хотелось задерживать ответ. Если Вы очень заняты – может быть, Вы передадите сестре или Гер<ману> Леоп<ольдовичу>, и они мне напишут.

У нас все благополучно. Чувствую я себя много лучше, чем в прошлом году. В прошлом году в это время я ведь в больнице лежал, а сейчас – я даже работаю, хотя, правда, и очень умеренно. Но и то хорошо. Видно, Châtel-Guyon мне помогает. И новая квартира во многих смыслах лучше прежней. Прежде всего – место лучше: в 5 минутах от Люксембурга, ^[1] из которого я устроил себе кабинет для занятий: в Люксембурге очень хорошо и по утрам так спокойно, что я каждый день, как встаю, ухожу туда обдумывать что потруднее.

Как Вы себя чувствуете? Ф<аня> И<сааковна> писала, что Вы ездили в Вену. ^[2] Как здоровье и работа Фрейда? Слышали Вы, что Nouvelle Revue française учредила новый журнал Еврейское обозрение при ближайшем участии Фрейда и Эйнштейна? Как это понимать – Фрейд в самом деле будет в нем работать или только свое имя дал? ^[3] Но, во всяком случае, по-видимому, здоровье Фрейда улучшилось, если он так или иначе принимает участие в этом издании. ^[4]

Всего Вам доброго. Обнимаю Вас. Привет сердечный Мирре Яковлевне. В воскресенье надеюсь видеть у себя Ваших – Л<еонида> Ник<олаевича> и «Ел<изавету> Як<ковлевну>» <sic, в кавычках>. У нас Ремизов читать будет. ^[5] Анна Елеазаровна тоже шлет свой привет Вам и Мирре Яковлевне.

Ваш Шестов

1. Подразумевается Люксембургский сад.

2. Свою деловую поездку в Вену, где Эйтингон встречался с Фрейдом, он обсуждал в письме к нему от 26 октября 1924 г., написанном после возвращения в Берлин (см. Freud – Eitingon, pp. 305–07).

3. Журнал Revue juive, о котором ведет речь Шестов, возник по инициативе французского поэта, прозаика и драматурга Албера Коэна (Albert Cohen) (1895–1981), который стал его главным редактором. В редколлегию

журнала наряду с другими известными деятелями-евреями действительно вошли А. Эйнштейн и З. Фрейд, однако само это предприятие оказалось недолговечным: в 1925 г. вышел лишь один номер журнала.

4. В связи со здоровьем Фрейда см. прим. 4 к письму 2, от 2 октября 1923 г.

5. Накануне, 12 ноября, Ремизов писал Шестову (Переписка Шестова с Ремизовым, Русская литература, 1993, № 4, с. 156):

Дорогой Лев Исаакович

горе мое – простужаюсь: чуть на волю —

и насморк и зябь и знобь

и боюсь выходить

Если не будет дождя проливного, в воскресенье 16.X<I> придем в 5ь часов ведь?

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ

21/XI. <19>24

Paris (VI). 41. Rue de l’Abbé Grégoire

Дорогой Макс Ефимович!

Очень мне совестно, что приходится Вас затруднять своими делами. Вы и без меня достаточно завалены работой. Но никак нельзя так устроить, чтобы Вас не тревожить…

Я получил почти одновременно и Ваше письмо и письмо miss Camilla Coventry. И отвечаю одновременно и Вам, и ей. Ей я написал, что прежде, чем решаться на что бы то ни было, мне нужно выяснить, какие условия мне предложат английские издатели. Пока она будет наводить справки, быть может, придет ответ от д-ра Кана из Америки, и тогда мы будем знать, что нам делать. По-видимому, такой ответ находится в полном соответствии с Вашими предположениями.

Относительно Frau Waldeck – нужно было, конечно, быть более или менее готовым к тому, что Вы рассказываете. Надеюсь все-таки, что Мирра Яковлевна не слишком на меня сердится. В этом деле – я знаю это по своему опыту – почти всегда такое выходит. На будущее время уже придется быть осмотрительнее.

Очень, конечно, грустно, что теперь, как Вы пишете, так трудно добывать деньги для Гершензона. Не знаю, что с ним будет в случае, если поддержка станет невозможной. Пока мне удалось устроить так, что перевод денег ничего не стоит. Он уже получил за ноябрь, обеспечено тоже, что он и за декабрь получит 75 дол<ларов>. У Леон<ида> Ник<олаевича> я пока денег не брал, т. к. ко мне еще за деньгами не приходили. Верно, на днях придут, тогда возьму.

Очень рад, что Вы опять работать можете. Думаю тоже, что поездка в Вену раз в два месяца для Вас не тягостна. Прежде всего, встречи и беседа с Фрейдом, наверное, Вам много дают. Да и путешествие всегда освежает – и является до некоторой степени отдыхом.

У нас все по-старому. Чувствую себя много лучше, чем в прошлом году, так что и лекции начал читать и даже понемногу пишу.

Вчера был у нас доктор из Châtel GuyonX который меня пользовал там. Он говорит, что раз уже получилось улучшение, то в будущем году, наверное, станет еще лучше, и к операции, наверное, прибегнуть не придется. А я свой «прижим» блюду. ^[1]

Всего Вам доброго. Привет Мирре Яковлевне. Анна Елеазаровна тоже шлет свой привет Вам и Мирре Яковлевне.

Ваш Шестов

О Ремизове ничего особенного сообщить не могу. Работает он много, хотя путается в делах, как всегда. И написал очень милые вещи – недавно читал их. ^[2] А как вышло у него то, что он о Н<адежде> В<асильевне> написал? Хорошо?

Где Лео Лифшиц? ^[3] Он ведь собирался зиму провести в Париже. Или он изменил свои планы? Если он в Париже – я был бы рад повидать его.

1. Каламбур Шестова, образованный от слова «режим», см. то же в письме 17, от 9 октября 1924 г.

2. См. предыд. письмо.

3. См. прим. 5 к письму 17, от 9 октября 1924 г.

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ

15/II. <19>25

41. Rue de l’Abbé Grégoire

Paris (VI)

Дорогой Макс Ефимович!

Очень благодарю Вас и Мирру Яковлевну за поздравление. ^[1] Желаю и Вам обоим того же, что и Вы мне пожелали. Вы пишете в последнем письме, что здоровье Мирры Яковлевны не очень хорошо. Это обидно – но, может быть, Франценсбад поможет! А Вы – неужели Вы все лето, как пишете, проведете в Берлине и не прервете своей работы <?> Помните наш уговор в прошлом году – обязательно два месяца каникул? Вам, при Вашей напряженной работе, отдых нужен больше, чем кому бы то ни было. Или Вы предполагаете поехать с Миррой Яковлевной на несколько недель во Франценсбад?

Напишите, какие у Вас предположения и – главное – не забывайте, что нужно отдохнуть.

Относительно моего приезда в Берлин – пока еще трудно, конечно, сказать что-либо определенное. Я еще не знаю, когда можно будет закончить лекции. Если бы удалось, как в прошлом году, после Пасхи не читать, то можно было бы в начале мая поехать с А<нной> Е<леазаровной> в Châtel, а к середине июня – попасть в Берлин. Но пока еще ничего не известно и трудно принять какие-нибудь решения. Конечно, мне в Берлин очень хочется попасть – и, может быть, все же попасть удастся…

А теперь относительно missis Coventry. Мы все с Вами обсуждаем, издавать или не издавать в Англии, а меж тем, собственно говоря, пока я еще никаких определенных предложений не получал. И получу ли – Бог весть! Правда, нужно быть на всякий случай готовым, чтобы, когда спросят – можно было им ответить. И чем я больше думаю об этом деле, тем больше кажется мне, что в случае, если мне будут сделаны приемлемые предложения (т. е. перевод только для Англии и только Rev<elations> de la mort и La nuit de Gethsemani – а не всей Странств<ования> по душам ^[2]), то отвергнуть их не следует. В этом меня утверждает еще и моя переписка с Марканом ^[3] и бывшие у меня недавно переговоры с франко-русским издат<ельством> Плеяда. ^[4] Маркан всячески старается устроить так, чтобы в повременных изданиях появились мои последние работы. Сейчас уже речь идет о том, что Nietzsche-Gesellschaft опубликует Гефс<иманскую> ночь целиком, ^[5] чтобы N<ern> Rundschau напечатали из первой, а N<eue> Merkur <?> из второй части Ап<офеоза> беспочвенности ^[6], чтобы N<eue> Mercur и еще один журнал напечатали выдержки из Potestas clavium. ^[7] Маркан, очевидно, уверен, что появление частей книг не только не повредит, а принесет пользу изданию. То же еще месяца два тому назад мне говорили в Плеяде. Они именно потому заговорили о полном собрании сочинений, что уже вышли Rev<elations> de la mort и La nuit de Geths<emani>. Правда, из их предложений ничего не вышло, т. к. у них слишком скромные средства, а новых им достать не удалось. Но те книги, которые они выпустили – отлично расходятся, и это доказывает, что они знают условия рынка. Поэтому я прихожу к заключению, что если бы miss Coventry удалось найти подходящего издателя, то было бы ошибкой с моей стороны отказываться. Но пока еще до издателя не так, кажется, близко.

Гершензону мне уже удалось перевести деньги за январь и, по-видимому, скоро ему внесут за февраль и март. Я уже написал ему, что деньги имеются только еще на апрель, май и июнь. Но все же я попытаюсь, не удастся ли мне опять что-нибудь добыть для него в Alliance Israelite. ^[8] В прошлый раз Silvain Levy <sic> ^[9] очень хорошо отнесся. Досадно, что Биншт<ок> ^[10] также завладел Розенталем ^[11]: наверняка у него можно было бы что-нибудь достать!

У Ремизова бываю редко – очень далеко живем друг от друга. Видел его последний раз на его вечере. ^[12] Вообще говоря, в Европе Ремизова начинают узнавать. Его Часы переведены на английский и имеют большой успех. ^[13] И французы им заинтересовались. Но материально все это еще много не приносит. И вечер не очень с этой стороны удался: устроители были неумелые. Народу собралось много – но все дарового: обрадовались, что Плевицкую можно будет бесплатно послушать. А расходы вышли порядочные – и за зал заплатить, и пошлины (1200 fr<ancs>!). Так что чистого осталось меньше, чем в прошлом году, хотя публики было много больше.

Вот все наши новости. Всего Вам доброго.

Привет от наших всех Мирре Яковлевне и Вам. Обнимаем.

Ваш Шестов

1. Эйтингоны поздравили Шестова с днем рождения: 13 февраля ему исполнилось 59 лет.

2. О том, что Les révélations de la mort: Dostoïevsky – Tolstoï составляет 1-ю часть вышедшей впоследствии книги На весах Иова (1929), см. прим. 6 к письму 15, от 12 сентября 1924 г. La nuit de Gethsémani (Гефсиманская ночь) – другая ее составная часть, см. прим. 3 к письму 18, от 27 октября 1924 г.

3. См. прим. 5 к письму 7, от 11 марта 1924 г.

4. См. прим. 9 к письму 25, от 8 сентября 1925 г.

5. Статья Шестова Die Nacht zu Gethsemane: Pascals Philosophie была опубликована в альманахе мюнхенского Общества Ф. Ницше Ariadne: Jahrbuch der Nietzsche-Gesellschaft (1925, n 1, ss. 37–109).

6. Neuе Rundschau — старейший немецкий журнал (основан в 1890 г.), выходил в издательстве С. Фишера. Если говорить о немецких периодических изданиях, отрывки (афоризмы) из шестовского Апофеоза беспочвенности печатались в двух журналах: Individualität (1927, n 5/6, pp. 341–48; пер. R. von Walter – Apotheose der Losgelöstheit) и Europäische Revue (1927, n 5, 341–48 – Die Grenzen der Erkenntnis).

7. Выдержки из Potestas clavium (Власть ключей), под названием Philosophische fragmente (пер. H. Ruoff) были опубликованы в журнале Der Neue Merkur (1925, 9, Juni, ss. 710–32).

8. Alliance Israélite Universelle (Всемирный еврейский союз) – международная еврейская организация для оказания помощи евреям всего мира (основана в 1860 г. в Париже).

9. Sylvain Lévi (1863–1935), востоковед, общественный деятель; один из руководителей Alliance Israélite Universelle.

10. См. прим. 9 к письму 4, от 16 января 1924 г.

11. См. прим. 8 к письму 4, от 16 января 1924 г.

12. Вечер Ремизова, о котором пишет Шестов, состоялся 23 января 1925 г. (в его музыкальной части выступала Н. Плевицкая), см.: Хроника, I: 168.

13. Сборник рассказов Ремизова The Clock (пер. John Cournos) вышел в 1924 г. одновременно в двух издательствах – лондонском Chatto&Windus и нью-йорском Knopf.

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ

5/III. <19>25

41. Rue de l’Abbé Grégoire

Paris (VI)

Дорогой Макс Ефимович!

Слава Богу, что предназначенные для М<ихаила> О<сиповича Гершензона> деньги могут пойти для его семьи! Очень меня судьба семьи беспокоит. И при его жизни им было трудно – как же будет после. ^[1] Я уже здесь начал хлопотать – но не знаю, что из моих хлопот выйдет. Да и трудно мне много бегать! Два года тому назад всетаки я был крепче. Но авось все-таки кой-что удастся сделать. Хорошо, что есть несколько месяцев впереди – ведь нескоро эти дела делаются…

Не знаю, как с моей поездкой в Берлин будет. На июль и август приехать невозможно, к сожалению. В июне нужно в Châtel обязательно ехать – иначе опять может прошлогодняя история повториться. А после Châtel’а, вместо Nachcur’а <sic> ^[2] начать в Париже хлопоты о визе (на это нужно минимум 10 дней), потом путешествие – А<нна> Е<леазаровна> думает, что все лечение насмарку пойдет. Так что приходится выбирать одно из двух: либо приехать в апреле, либо от поездки отказаться. Я думаю, что все-таки, если возможно будет, то поеду в апреле. Ф<аня> И<сааковна> пишет, что я могу у них жить. Все зависит только от того, удастся ли устроить лекции, о которых Ф<аня> И<сааковна> писала мне. Если удастся и если покроет расходы, я поеду в апреле. Все-таки – повидаемся. Конечно, это не так будет, как было в прошлом году, когда я у Вас жил. Но что же делать? Приходится иной раз мириться, хоть и не хочется, с необходимостью. Я и Ф<ане> И<сааковне> написал в этом смысле и теперь жду от нее ответа. Как только выяснится, что лекции состоятся, я начну хлопотать о разрешении и тогда в первых числах апреля смогу выехать.

Получил вчера от miss Coventry письмо с приложением копий письма Hugh Dent’а, одного из лучших издателей в Лондоне. ^[3] Я, чтобы не писать много, прилагаю его Вам. Условия, видите, очень неважные. Сама miss Coventry это признает и советует не спешить с решением, хотя говорит, что и отказываться не следует. Я хочу ей предложить попытаться сделать то, что делают теперь немцы. Я, кажется, Вам писал, что Nietzsche Gesel<lschaft> печатает Гефс<иманскую> ночь, что N<eue> Merc<ur> – печатает отрывки из Potestas Clav<ium> ^[4] и т. д. Может, ей тоже удастся пристроить в каком-нибудь журнале мои работы. А на таких условиях, как Dent предлагает, не стоит печатать.

Отчего Вы о себе ничего не пишете?

Как Ваше здоровье? Как Мирра Яковлевна себя чувствует <?> Непременно напишите. Наши все и я шлем Мирре Яковлевне свои приветы.

Обнимаю Вас.

Ваш Шестов

1. М.О. Гершензона не стало 19 февраля 1925 г.

2. Правильно: Nachkur – долечивание (нем.).

3. Hugh Railton Dent (1874–1938), глава старейшей лондонской издательской фирмы Dent&Sons, в которой увидел свет английский перевод книги Шестова На весах Иова, см. прим. 6 к письму 18, от 27 октября 1924 г.

4. Cм. прим. 5 и 7 к предыд. письму.

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ

17/III. <19>25

Paris (VI)

41. Rue de l’Abbé Grégoire

Дорогой Макс Ефимович!

Очень рад, что все-таки возможно будет во время пребывания моего в Берлине жить у Вас. Вы так заняты, что, возможно, если бы я у Вас не жил, нам бы не пришлось много видеться. Конечно, все же встречались бы, но всегда бы приходилось спешить, и так, как было в прошлом году, не было бы.

Выехать я отсюда могу не раньше 5-го апреля, т. к. у меня 4-го еще лекция в Сорбонне. Отказываться от нее – неудобно: я и без того отказываюсь от чтения лекций после Пасхи. Таким образом, я рассчитываю попасть в Берлин 7-го апреля утром, если не встретится никаких задержек (теперь такие «если» всегда нужно иметь в виду – одни визы на этот раз три – фр<анцузская>, бельг<ийская> и нем<ецкая> – чего стоят!)

В Кельне я всего задержусь на день, чтобы повидаться с Марканом, Шеллером ^[1] и ред<актором> Der Querschnitt. ^[2] Жаль, что Мюнхен не по пути – хорошо было бы тоже с ред<актором> N<eue> Mercur ^[3] и Nietzsche-Gesell<schaft> ^[4] познакомиться. Но в Мюнхен – большой объезд.

Итак – до скорого, надеюсь, свидания.

Привет от нас всех Мирре Яковлевне. И от меня – и Вам, и Мирре Яковлевне большое спасибо за предложенное гостеприимство.

Обнимаю Вас.

Ваш Шестов

1. См. прим. 4 к письму 15, от 12 сентября 1924 г.

2. Шестов имеет в виду немецкого писателя Германа (также Ганс) фон Ведеркопа (Hermann von Wedderkop) (1875–1956), редактора кельнского журнала Der Querschnitt (1924–31), который основал Альфред Флехтхейм в 1921 г. и до 1923 г. его редактировал.

3. Редактором N<eue> Mercur (1914–25) являлся прозаик, драматург и журналист Эфраим Фриш (Efraim Frisch) (1873–1942). См. о нем: Guy Stern, “Efraim Frisch: Leben und Werk”, in Efraim Frisch. Zum Verständis des Geistigen: Essays / Hrsg. und eingeleitet von G. Stern. Heidelberg; Darmstadt: Lambert Schneider Verlag, 1963, ss. 13–38; “Когда уже в овраге…: Письма М.М. Пришвина Ф.Е. Фриш / Публ, подг. текста и коммент. Е. Ильиной, Jews and Slavs, vol. 17. Jerusalem: The Hebrew University of Jerusalem; Center for Slavic Languages and Literatures, 2006, pp. 26–54. См. к этому прим. 7 к письму 21, от 15 февраля 1925 г.

4. Шестов ведет речь о редакторе альманах мюнхенского Общества Ф. Ницше (Nietzsche-Gesellschaft) исследователе духовного наследия немецкого философа, в будущем активном пропагандисте нацистских идей д-ре Фридрихе Вильгельме Адольфе Вюрцбахе (Friedrich Wilhelm Adolf Wurzbach [Würzbach]) (1886–1961); см. к этому прим. 5 к письму 21, от 15 февраля 1925 г. Сам Шестов состоял членом президиума (Vorstand) Nietzsche-Gesellschaft, см. в письме Эйтингона к нему (№ 30, от 9 марта 1926 г.), в котором автор, несмотря на фактическое в него вступление, испрашивает рекомендацию у своего корреспондента.

А. ШЕСТОВА – ЭЙТИНГОНУ*

5 апреля <19>25

41, rue de l’Abbé Grégoire

Многоуважаемый Макс Ефимович,

Лев Исаакович уехал, ^[1] и я могу вам написать без его ведома.

Для него как морально, так и материально было бы очень важно, чтобы собрание его сочинений вышло по-французски. Для этого издания нужно от 60 000 – 70 000 франков; деньги эти вернутся затратившему их, потому что имя Л<ьва> И<сааковича> известно во Франции, и его сочинения интересуют очень многих.

Познер ^[2] говорил с Найдичем, ^[3] тот хотел как будто бы составить общество для издания, но пока из этого ничего не выходит; не могли бы вы принять участие в этом деле? Вы бы лучше могли объяснить значение Л<ьва> И<сааковича> и почему евреям особенно следовало бы его поддержать. ^[4]

Я потому решилась написать Вам, что вижу, как пропадает работа Л<ьва> И<сааковича>. По его собственному выражению, «душа работает как никогда», и, может быть, теперь он мог бы дать лучшее из всего им написанного раньше, как плод 30-летней неустанной работы; но силы его, к сожалению, уходят на материальные заботы, а сил мало. Он очень поправился в Châtel; благодаря Вашему авансу, я могла создать ему подходящую обстановку, он лучше чувствовал себя эту зиму, чем прошлую, но почти все его время ушло на переписку, корректуры, поддержку отношений с нужными людьми. А для настоящей работы ему нужна душевная свобода и не такая материально трудная обстановка, в какой мы живем.

Хотя мы все работаем, но зарабатываем мало, так что дети и я не можем его избавить от материальных забот, дать ему возможность отдать последние годы жизни его работе. Я пишу об этом вам, потому что знаю, как вы понимаете и цените его труд и, может быть, не захотите, чтобы Л<ев> И<саакович> ушел от нас, не давши того, что он еще может дать, самого ценного из всего его труда. Л<ев> И<саакович>очень не любит говорить о себе, оттого я решилась сказать за него; об этом письме он ничего не должен знать.

Мой сердечный привет Мирре Яковлевне и желаю Вам обоим хорошо провести время с Л<ьвом> И<сааковичем> и быть здоровыми.

А. Березовская-Шестова

* Исключая обращение и последний абзац, полностью приведено в кн. Барановой-Шестовой, I: 352-53.

1. Именно эта поездка Шестова в Берлин и прочитанная им там лекция Наука и Библия прихотливо исказилась в воспоминаниях А.З. Штейнберга (1891–1975), который много лет спустя писал о том, будто бы она происходила в доме Эйтингона.

Приезды Шестова в Берлин, – вспоминал А.З. Штейнберг, – давали поэтому доктору Эйтингону желанный повод собирать у себя, наряду с людьми собственной школы, также и эмигрантскую интеллигенцию из разных стран. Иногда хозяйке этого «психоаналитического» салона Надежде Эйтингон <sic> удавалось склонить Шестова прочесть гостям «что-либо из своего». В тот вечер, о котором идет речь, среди гостей нежданно-негаданно оказалась прославленная русская певица Надежда Васильевна Плевицкая, сопровождаемая генералом Скоблиным и прочей свитой. Она еще не завершила своего пышного цветения и, заигрывая то с тем, то с другим из своих поклонников, не пропустила и Льва Шестова. Остановившись в середине обширной гостиной против кресла Шестова, она низко, в пояс, поклонилась ему и то ли сказала, то ли пропела в истинно народном стиле: «Мудрейшему из мудрых, Исаакию Львовичу (!) Шестову – честь и слава!» Ее прекрасный, полный голос прозвенел и замер, и… и всем, или так, по крайней мере, мне показалось, стало стыдно. А Шестову?..

Шестов смутился, как мальчик. Он привстал и снова сел в почетное свое кресло, замахал длинными руками, коричневыми пальцами вытащил из кармана скомканный платок и ответил не то на прославление Плевицкой, не то на предложение хозяйки «прочесть что-либо из своего»: «Хорошо, – сказал он, – я сейчас принесу что-нибудь сверху». Послышались вздохи облегчения. Неловкость рассеялась. А сильно нарумяненная певица, «руки в боки», оглядывала всех победоносным взглядом.

Мне стало очень обидно. Лев Шестов! Какая-то балаганная фигура для ублажения Бог знает какого калибра публики! Мне это показалось нестерпимым издевательством.

Во время лекции, по словам мемуариста, произошел инцидент, виновником которого якобы явился он сам:

В гостиную внесли небольшой стол, покрытый скатертью, поставили с двух сторон свечи и засадили за него не «Исаакия Львовича», конечно, а Льва Исааковича. Покуда публика передвигала кресла и стулья поближе к «кафедре», Шестов разложил перед собою свои листки (почтовой бумаги, как мне показалось) и стал подбирать и складывать их в каком-то своем особом порядке. Все еще сердясь и возмущаясь, я насторожился и стал слушать.

Первый отрывок (афоризм!) был озаглавлен, как сообщил глухим замогильным голосом явно сконфуженный чтец, «Философ из Милета и фригийская пастушка». Усевшаяся неподалеку Плевицкая не могла удержаться и с напевным шепотом снова как бы низко поклонилась Шестову: «Ах, как хорошо, ха-а-ра-а-шо!» <…>

Суть афоризма состояла в том, что о Фалесе из Милета рассказывали, будто голова его всегда была занята возвышенными мыслями, которые не давали ему замечать то, чем занимались обыкновенные люди, что происходило вокруг него. Взоры его всегда были обращены вверх, к звездам. Так, однажды вечером, прогуливаясь в окрестностях родного Милета, прародитель досократовской метафизики, привыкший пренебрегать тем, что у него под ногами, не заметил, как подошел к самому краю глубокой цистерны, оступился и грохнулся в воду. Тихий вечер огласился звонким смехом. То была молодая фригийская девушка-пастушка, гнавшая коз с пастбища в город. «Спрашивается, – закончил свою первую притчу Шестов, – кто же прав? Мудрец, не смотревший себе под ноги, или фригийская девушка, которой Фалес своей нарочитой слепотой дал повод звонко рассмеяться? История философии считает, что прав был Фалес; весьма возможно, однако, что мудрее мудреца из Милета оказалась смешливая пастушка, гнавшая на ночлег милетских коз». <.. >

Мой вопрос состоял в том, правильно ли мое впечатление, что Лев Шестов как бы на стороне и заодно с насмешницей, простодушной пастушкой и против мудрствующего, заглядывающегося на звезды чудака Фалеса? Однако если предпочесть здравый смысл метафизическому умозрению, то надо вспомнить и то, что «смеется тот, кто смеется последним». И разве отзвук смеха эллинской девушки дошел бы до нас и до Льва Исааковича, если бы ее смех был «последним», если бы за ним не последовала эллинская философия, ведущая свою родословную от Фалеса из Милета? А как это случилось? Погруженный в думы о единой сущности всех вещей, об их «архп» <начале, сущности (греч.)>, Фалес споткнулся, упал в воду и, не отвлекаясь даже в столь жалком положении от своей высокой мысли, тут же открыл, что вода и есть та искомая первоначальная, изначальная сущность. Кто знает, не разразился ли он сам, на дне своего колодца, радостным смехом по поводу своей неожиданной находки? Как бы там ни было, находка его стала первым звеном дальнейшей цепи подобных же догадок о единстве всего сущего, и смешное, на первый взгляд, приключение его, быть может, указывает на то, что если у человечества в целом нет счастья в поисках философской истины, то помогают ему несчастья отдельных рассеянных философов. Над кем же мы смеемся?

Мой «вопрос», – продолжает далее мемуарист, – вызвал крупнейшее недоразумение. Лев Исаакович подумал, что я издеваюсь, что я сам смеюсь над ним, тем более что публика, в большинстве своем, сочувствовала явно мне, и даже Плевицкая громко сказала: «Ишь ты, такой молодой, а как он это ловко повернул!» (Было же мне тогда не под двадцать, как в свое время в Гейдельберге, а под сорок). Льву Исааковичу показалось, что я ни с того, ни с сего стал ему врагом, что я мщу ему за что-то. На вопрос мой он ответил, но как!.. С дрожью в голосе Шестов сказал, что я, очевидно, не понял его мысли и отождествил его с расхохотавшейся молодой девушкой. «Что же? Это даже лестно, – пошутил он с кривой усмешкой, – но, к сожалению, это ни на чем не основано». Шестов против Фалеса и его находки, но вовсе не за беспечное веселье или за безответственное остроумие, «чему мы все тут были свидетелями». Одним словом, мне досталось… (А.З. Штейнберг. Литературный архипелаг/ Вступ. ст., сост., подг. текста и коммент. Н. Портновой и В. Хазана. М.: Новое литературное обозрение, 2009, сс. 258-61).

Однако, вопреки этому рассказу, лекция Шестова проходила не в доме Эйтингона, а совсем в другом месте, и аудиторию составляли не Плевицкая с генералом Скоблиным, а цвет русской философии, оказавшийся в это время в Берлине. Согласно газетного отчета, Шестов прочитал свою лекцию на открытом заседании религиозно-философской академии в Hutmannsaal (Bulowstr. 104). В прениях по докладу приняли участие А. Штейнберг, Г. Виленский, В.Н. Ильин, Л.П. Карсавин, С.И. Гессен, Я.М. Гордин, С.Л. Франк. Именно здесь Шестов, согласно тому же отчету, говорил:

История не сообщает нам, что стало с девушкой, смеявшейся над Фалесом, – разум, смеющийся над метафизикой, – какие пропасти ждали ее в будущем, кто прав оказался в конечном итоге. Математика, наука не могут разгадать человеческое существо, познать сверхъестественное его начало. Нельзя принять философию, оглядывающуюся на науку и думающую, что она будет сметена с лица земли, если с ней, с наукой, не поладят. Надо принять сверхъестественное начало в человеке, забывая угрозы разума. И тогда только начнется чтение Библии и откроется, что она, Библия, есть истина.

Штейнберг, отмечалось там же, «указывает, что мудрец, упавший в колодец, нашел в нем “истину” – в колодце была, разумеется, вода, а вода играла в философии Фалеса первенствующую роль, как та праматерь, из которой создан мир» (Е. К-н, “Наука и Библия”, Руль, 1925, № 1336, 26 апреля, с. 6).

2. Соломон Владимирович Познер (1876–1946), юрист, публицист, издатель, общественный деятель; в эмиграции с 1921 г. Многолетний секретарь парижского Союза русских писателей и журналистов, секретарь Комитета помощи русским писателям и ученым во Франции. В дни празднования 60-летия Шестова выступил с биографическим очерком о нем в парижских Последних новостях (1926, 25 февраля), а когда философу исполнилось 70 лет, помимо того, что подписал коллективное поздравительное письмо ему от Кружка русско-еврейской интеллигенции, обратился к юбиляру еще и с личным посланием (публикуется по автографу, хранящемуся в АШ, MS 2119; частично приведено в кн. Барановой-Шестовой, I: 142):

Париж, 11 февраля 1926 14, rue de l’Armarique <Paris>15

Дорогой и глубокоуважаемый

Лев Исаакович,

Хотя я и подписал уже общее поздравительное письмо, посланное Вам кружком русско-еврейских интеллигентов, все же снова пишу Вам, чтобы ото всей души поздравить Вас с днем рождения и пожелать здоровья и всего, что необходимо для Вашей работы. Мы, Ваши современники, с гордостью называем Ваше имя, наши преемники будут с жадностью читать Ваши книги, ища в них ответа на мучительнейшие запросы духа. Вы давно уже заняли видное место в истории русской философской мысли, западноевропейские мыслители Вас знают и уважают, признание Вас широкими кругами интеллигенции ширится и должно стать всеобщим.

Живите, дорогой Лев Исаакович, в добром здравии еще долго, долго и дарите нас плодами Ваших размышлений.

Сердечно Вам преданный

С. Познер

P.S. Жена от всей души присоединяется к моим поздравлениям.

Ошибается О. Табачникова, путая С.В. Познера с его сыном, Владимиром Соломоновичем (1905–1992), см. комментарий к письму № 22 Шлецера Шестову от 4 декабря 1927 г. в кн.: Переписка Шестова с Шлецером, сс. 54, 55.

3. Исаак Адольфович (Ицхак-Ашер) Найдич (1866–1949), промышленник, еврейский общественный и сионистский деятель, член Комитета еврейских делегаций на Парижской мирной конференции; член Всемирного еврейского конгресса; один из основателей Керен ха-Иесод (основного финансового фонда Всемирной сионистской организации и Еврейского Агентства); входил в его правление; в 1920-27 гг. председатель финансово-экономической комиссии Всемирной сионистской организации. Происходил из хасидской семьи. Родился в Пинске, где еще в юности познакомился и подружился с будущим президентом Всемирной сионистской организации и первым президентом государства Израиль Х. Вейцманом (их дружба, несмотря на разницу в возрасте, – Найдич был старше на 7 лет – продолжалась всю жизнь). В детстве получил традиционное еврейское и общее образование. В 15 лет примкнул к сионистскому движению Ховевей-Цион. В 1903 г. основал в Палестине еврейскую колонию Мигдаль (об одном из посещений Палестины см. его воспоминания Из Порт-Саида в Яффу, напечатанные в однодневной московской газете Еврейство и Палестина, 1918, 19–26 мая, с. 8). В 1911 г. был избран в Центральный комитет сионистской организации России (см.: Мирон Шескин. Мой долгий путь в Иерусалим. Иерусалим, 1980, с. 30). Во время Первой мировой войны был представителем русского правительства по торговле с Западной Европой индустриальным спиртом. Бежал из Москвы летом 1918 г. на юг, в апреле 1919 г. отплыл из Одессы в Константинополь, оттуда – через Италию – во Францию, где жил до Второй мировой войны. При этом практически потерял все свое состояние, вновь восстановив его в изгнании (эта история повторилась еще раз после эмиграции в США перед немецкой угрозой оккупации Франции). Один из тех, кто широко поддерживал беженскую русскую и еврейскую культуру. Проявлял глубокий интерес к литературе: среди его близких друзей и приятелей было много литераторов, сам всю жизнь писал стихи на иврите, основная часть которых пропала вместе с его богатейшим архивом в оккупированном немцами Париже. «Старый сионист, – писал о нем М.В. Вишняк, – он выделялся из своей среды склонностью к поэзии и литературе, общался с видными представителями русской и еврейской интеллигенции» (Марк Вишняк. Годы эмиграции. 1919–1969. Париж – Нью-Йорк (Воспоминания). Stanford University, 1970, с. 37). После Второй мировой войны вернулся в Париж, где умер в госпитале после операции. См. о нем в кн.: Be-halom u-be-ma’ase: Yitzhak Asher Naidich: Sefer zikaron. Tel-Aviv, 1955 (Hebrew); см. также: М. Новомейский, “Ицхак Найдич”, Вестник Израиля, 1960, № 1 (8), январь, сс. 29–30. Часть архива Найдича находится в New York Public Library.

Упоминание о его сестре, С.А. Найдич, см. в письме 4, от 16 января 1924 г. и соответствующее прим.

4. О возникновении комитета по сбору средств для издания сочинений Шестова см. прим. 9 к след. письму.

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ

8/IX. <19>25

Châtel-Guyon

Дорогой Макс Ефимович!

Получил Ваше письмо – и очень порадовался за Вас, что Вы, наконец, уезжаете в отпуск. Только по-моему, ни Вам, ни Мирре Яковлевне не нужно так торопиться во Флоренцию, а лучше посидеть подольше в Тироле. Во Флоренции – будете работать: хождение по музеям ведь тяжелая и утомительная работа. А в Тироле – отдохнете. И, право, там есть тоже что посмотреть. Ведь Божье искусство не хуже, чем искусство Бо<т>тичелли или Тициана. Я вот здесь в Auvergne, где только небольшие холмы и нет совсем снеговых вершин – и то никак не могу налюбоваться красотой здешних мест. А в Тироле – я там был когда-то – дивно хорошо. И Вам, и Мирре Яковлевне, которая, как Вы пишете, опять хворала – лучше всего подольше в Gossensass^, ^[1] где действительно теперь Вас никто и ничто тревожить не будет. Очень рад тоже, что Вы с Миррой Яковлевной собираетесь – хоть и не скоро, только в марте – к нам в Париж. В марте в Париже много интересного – Вам не скучно будет, и повидаемся…

О моих делах Вам подробно расскажут Ф<аня> И<сааковна> и Г<ерман> Л<еопольдович>. Была неприятность – Маркан, ссылаясь на застой в делах, отложил на неопределенное время печатание А<пофеоза> б<еспочвенности>. ^[2] Но, может быть, нет худа без добра. У меня начались переговоры с Otto Reichl’ом (Darmstadt) ^[3] и Dr. Wtirzbach’ом по поводу Вл<асти> ключей и Стр<анствования> по душам. Правда, переговоры только начались, и я еще не знаю, к чему они приведут. Окончательный ответ обещан мне только к концу сентября. Но, если бы удалось сговориться – то о Маркане не пришлось бы жалеть. ^[4]

С печатанием по-франц<узски> Т<олстого> и Н<итше> опять задержка. В чем дело – не знаю: издатель молчит. Приеду в Париж, узнаю. ^[5]

Статья о Гуссерле, по-видимому, уже набирается и появится в ближайшей книжке Revue philosophique. ^[6]

Сегодня я получил известие, что miss Coventry уже окончила перевод Rev<elations> de la mort – значит, что она сговорилась с издателем. Дней через десять она будет в Париже, зайдет, конечно, ко мне, и тогда я буду знать все точно. ^[7]

Итальянский перевод – хотя уже все набрано – все-таки не печатается. ^[8]

От Шифрина никаких новых известий не получал. ^[9] Когда вернусь в Париж (10-го сентября), повидаю его и, может быть, если он в Париже, Слиозберга. ^[10] И на этот раз, как всегда, скоро сказывается сказка, а дело делается медленно.

А<нна> Е<леазаровна> сейчас в Виши. У нее был трудный год, она себя чувствовала неважно, и я убедил ее поехать полечиться. Числа 22–25 и она вернется в Париж. Таня и Наташа уже сегодня вернулись. Таня была в Pontigny – и писала оттуда восторженные письма. И действительно, для нее Pontigny – самое лучшее, что можно придумать. И Наташа довольна: шесть недель она проработала в горном электрическом заводе, две недели прожила в горах и под конец поехала в Гренобль осматривать электрическую выставку.

Теперь едем все в Париж. Не знаю, как с квартирой будет! А с По нужно еще подождать. А<нна> Е<леазаровна> зимой поедет туда на рекогносцировку: она собрала уже и рекоменд<ательные> письма. Когда она там наладит, а я в Париже все устрою, можно будет и мне туда поехать. ^[11]

Кажется, обо всем рассказал. Напишите мне из Gossensass’а подробнее (там Вы, ведь, свободнее будете) о себе и о Мирре Яковлевне. И, главное, не торопитесь уезжать оттуда: во Флоренцию не опоздаете. Всего Вам доброго. Искренний привет Мирре Яковлевне. Обнимаю.

Ваш Шестов

1. Gossensass – высокогорный городок в северной Италии.

2. Немецкий перевод Апофеоза беспочвенности в Marcan Verlag, как и ни в каком другом немецком издательстве, не выходил.

3. Otto Reichl (1877–1954), владелец основанного в 1909 г. немецкого издательства Reichl&Co., Verlag GmbH.

4. Переговоры с Ф. Вюрцбахом (см. о нем прим. 4 к письму 23, от 17 марта 1925 г.) оказались успешными: книга Potestas clavium oder die Schlüsselgewalt (Власть ключей) вышла в 1926 г. в мюнхенском издательстве Nietzsche-Gesellschaft (пер. Н. Ruoff). Вторая книга, о которой пишет

Шестов, На весах Иова: Странствования по душам, в переводе на немецкий язык – Auf Hiobs Wage: Über die Quellen der ewigen Wahrheiten (пер.

H. Ruoff и R. von Walter) – увидела свет в берлинском Lambert Schneider Verlag в 1929 г.

5. Книга вышла осенью, см. прим. 3 к письму 4, от 16 января 1924 г.

6. Об Э. Гуссерле см. прим. 2 к письму 41, от 3 апреля 1928 г. Статья, о которой пишет Шестов, Memento mori: A propos de la théorie de la connaissance d’Edmund Husserl, была опубликована во французском журнале Revue philosophique de la France et de l’étranger (1926, № 1, janv.-févr., pp. 5–62). По свидетельству Н.М. Бахтина (статья Шпенглер и Франция), имя Гуссерля узнали во Франции именно по этой статье Шестова (Н.М. Бахтин. Из жизни идей: Статьи, эссе, диалоги / Сост., послесл., коммент. С.Р. Федякина. М.: Лабиринт, 1995, с. 119).

7. По всей видимости, C. Coventry осуществляла английский перевод по русскому оригиналу, а не по Révélations de la mort. Впоследствии (см. письмо 58, от 12 сентября 1931 г.) этот перевод был ею утерян и пришлось делать новый, теперь уже всей книги На весах Иова (1929) – In Job’s Balances, – который она осуществила вместе с C.A. Macartney.

8. См. прим. 6 к письму 13, от 4 августа 1924 г.

9. Яков Шифрин (Jacques Schiffrin) (1892–1950), издатель, переводчик, член ремизовской Обезьяньей палаты, см.: Е.Р. Обатнина. Царь Асыка и его подданные. Обезьянья Великая и Вольная Палата А.М. Ремизова в лицах и документах. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2001, с. 365. Родился в Баку. Учился в Женевском университете, где окончил факультет права. Жил в Италии, а затем, с 1921 г., в Париже. В конце 1922 г. – начале 1923 г. создал Editions de la Pléiade, в котором (в серии Bibliothèque de la Pléiade) увидело свет множество произведений классической французской литературы в карманном формате. Основал серию русских классиков в переводах на французский язык Les Auteurs classiques russes. В 1941 г. переехал в США, где продолжал издательскую деятельность.

В 1925 г. Шифрин предложил Шестову издать по-французски собрание его сочинений. Поскольку финансирование такого издания потребовало бы больших затрат, друзья и поклонники философа решили собрать необходимую сумму. С этой целью был даже создан специальный комитет по сбору средств, в котором приняли участие известные предприниматели, меценаты и влиятельные общественные фигуры: И.А. Найдич, Д.С. Пасманик, Г.Б. Слиозберг, С.В. Лурье, С.В. Познер и др. Шифрин выпустил в свет несколько задуманных томов (все – в переводе, выполненном Б. Шлецером): в 1926 – La Philosophie de la tragédie: Dostoïewsky et Nietzsche, в 1927 – Sur les confines de la vie: L’Apothéose du dépaysement, в 1928 – Le pouvoir des clefs. Однако главными «донорами» этого издания явились Макс и Матвей Эйтингоны (о Матвее см. упоминание во вступительной статье). Книги Шестова расходились с трудом, и Шифрин был вынужден отказаться от дальнейшей работы над ними и оставшиеся тома передал в издательство Sans Pareil (см. о нем прим. 4 к письму 48, от 22 сентября 1929 г.).

10. Генрих Борисович Слиозберг (1863–1937), юрист, публицист, еврейский общественный деятель. С 1920 г. жил в эмиграции во Франции.

11. По (Pau) – французский горный курорт в Пиренеях. А. Шестова планировала открыть там кабинет лечебного массажа.

ЭЙТИНГОН – ШЕСТОВУ^[1]

Taormina (Sicilia) ^[2]

Casa rossa

26. XII. <19>25

Дорогой Лев Исакович,

Ваше письмо я получил лишь недавно, накануне отъезда из Флоренции. Здесь я все это время ждал ответа Найдича на мое письмо от 22. XI. ^[3] Но, может быть, что <нрзб.>, пока он в Париже, уже получил от Вас ответ.

<…>

Мирра Яковлевна, которая смогла замечательно отдохнуть, останется здесь, вероятно, до конца февраля. Теперь, дорогой Лев Исаакович, хочу «на одной ноге» сообщить Вам следующее, о чем я уже успел уведомить Германа Леопольдовича.

Я предоставил 150 £ для французского издания, что, по мнению Герм<ана> Леоп<ольдовича>, составляет четверть от предполагаемых общих расходов в объеме 500–600 £.

Данную сумму я сумею выплачивать тремя частями в течение года. Первую часть переведу сразу же, если Вы мне сообщите необходимые координаты.

Если нужно, могу данную сумму выплатить и 2-мя частями в течение года (по 75 £).

Если Найдич находится в поиске соглашения, то надо начать агитировать, даже если сумма еще не гарантирована. ^[4]

Сейчас нельзя медлить.

Простите, что пишу Вам так неотложно, но хочу воздержаться от дальнейшей задержки отправки письма, ибо нам нельзя терять время.

Всего самого хорошего Вам, Анне Елеазаровне в наступающем году.

Мирра Яковлевна шлет Вам сердечный привет.

Совершенно преданный Вам,

М. Эйтингон

1. В подлиннике по-немецки.

2. Город на восточном побережье Сицилии.

3. Об И.А. Найдиче см. прим. 3 к письму 24 (А. Шестовой Эйтингону), от 5 апреля 1925 г.

4. См. прим. 9 к предыд. письму.

ЭЙТИНГОН – ШЕСТОВУ^[1]

22. I. <19>26

Дорогой Лев Исаакович! Я тороплюсь ответить Вам, но могу только придерживаться мнения издателя, поскольку у меня нет определенного представления о реальной ситуации. Если Шифрин считает, что уже можно начинать, обладая лишь четвертью требуемого капитала и не имея гарантий на поступление всей необходимой суммы, то, может быть, стоит действительно начать, тем более, что сейчас обеспечено участие Шлецера, поскольку он в настоящий момент свободен. ^[2] Уже в первых числах февраля, сразу после моего прибытия в Таормину, куда я вернусь 27-го этого месяца, я могу перевести Вам 50 фунтов для этой цели; еще 50 фунтов я перечислю в начале апреля, а если это будет необходимо, то и раньше. Прошу Вас, дорогой Лев Исаакович, сразу после получения этого письма сообщить мне в Таормину (Каза Росса), следует ли мне уже перечислить первую часть суммы и на чье имя.

В начале марта я уже вернусь в Берлин к своей работе. Мирра Яковлевна, которая успешно начала свой отдых, проведет в Таормине весь март, а также большую часть апреля, скорее всего там, а потом на итальянской Ривьере. Я должен буду, к сожалению, отказаться от запланированного пребывания в Париже, так как не могу уехать из Берлина.

Печальное событие, которое вновь призвало меня в Берлин, будет стоить мне 5-ти недель моего продолжительного отпуска, ^[3] однако я очень доволен проведенным мной в Италии временем.

Желаю Вам и Вашим близким от всего сердца всего самого доброго.

С горячим приветом Ваш старый преданный друг

М. Эйтингон

1. Отпечатано на почтовой бумаге: «Dr. Eitingon. Berlin W. 10 Rauch-str<asse> 4». В подлиннике по-немецки.

2. Имеется в виду участие Б. Шлецера в издательских проектах Шестова как переводчика на французский язык.

3. Под «печальным событием» Эйтингон имеет в виду смерть крупнейшего психоаналитика Карла Абрахама (1877–1925), которого не стало немногим менее чем за месяц до этого письма, 25 декабря. Абрахам возглавлял International Psychoanalytical Association, и после его смерти возникла необходимость подыскать ему замену. Поездка Эйтингона в Берлин как раз и была связана с его участием в экстренном заседании международной психоаналитической ассоциации и в прошедших на ней выборах нового состава правления: президентом, заступившим на место Абрахама, был избран Э. Зиммель, секретарем – Ш. Радо, казначеем – К. Хорни. См. письмо Эйтингона Фрейду, датированное, как и письмо Шестову, 22 января (Freud-Etitingon, pp. 429-30).

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ

27/I <19>26

1. Rue de l’Albоni

Paris (XVI) ^[1]

Дорогой Макс Ефимович!

Очень рад, что Вы опять в Taormin’e и что Вам можно продлить свои каникулы. Жаль только, что на обратном пути Вы не проедете через Париж. Неужели это никак нельзя устроить? Хотелось бы повидаться – а если Вы через Париж не проедете, когда уже придется повидаться <?> В Берлин в этом году я не попаду – нужно ехать (и очень хочется) в Палестину. ^[2] Может быть, все-таки на обратном пути завернете к нам? А Мирра Яковлевна? Неужели она не заедет к сестре?

Еще раз большое Вам спасибо за все. Сем<ен> Вл<адимирович Лурье>, который принимает очень близко к сердцу дело издания и согласился всю деловую сторону взять на себя, того мнения, что и можно и нужно начинать, что если начало будет сделано – то потом легче будет и нужные средства добывать. То же думает и Шифрин. И как только получилось Ваше письмо, мы собрались у Шифрина и решились приступать к делу. Шлецер начинает переводить, и, вероятно, в мае выйдет Достоевский и Нитше. ^[3] Вторая книга выйдет в сентябре (Ап<офеоз> Бесп<очвенности>) ^[4] и т. д. Может быть, таким образом в 1½–2 года все издание будет закончено. Я думаю, что для меня это будет иметь огромное значение – и я никогда не забуду, что Вы мне помогли осуществить это дело.

Теперь у меня тоже с немцами история затеялась. Не знаю, рассказывала ли Вам Ф<аня> Ис<ааковна> – Fischer предложил мне издавать мои книги. ^[5] Брать для начала А<пофеоз> бесп<очвенности> он не хочет. Хочет Странств<ования> по душам. Но NietzscheGesellschaft протестует против того, чтобы в эту книгу вошла статья о Паскале, т. к. она у них в Jahrbuch’е была напечатана. ^[6] Я не могу дробить книгу. Наконец, N<ietzsche>-Ges<ellschaft> написали мне, что за извлечение Entschädigung ^[7] они готовы согласиться, и я надеюсь, что дело уладится. Вчера опять получил письмо от Dr. Kayser’a. ^[8] Он хочет напечатать в N<eue> Rundschau статью Наука и своб<одные> исследования. ^[9] Я ему ее послал в переводе, и он, ознакомившись с ней, предлагает начать переговоры об издании по-немецки Странств<вования> по душам. ^[10] Пока все в стадии переговоров и пропасть всяких осложнений. Напр<имер>, он хотел бы статью сократить. Я нахожу, что это ее ослабит, и возражаю. Уступит ли он – не знаю. Окончательного ответа из N<ietzsche>Ges<ellschaft> еще тоже не имею. Но сюда приезжал Томас Манн, и здесь его чествовали. ^[11] Я познакомился с ним, он был у меня и обещал повлиять на Dr. Würzbach’а, который заведует делами в N<ietzsche>-Gesellsch<aft>. ^[12] Вообще Томас Манн и очень милый, и очень интересный человек – я рад, что сошелся с ним. И, в частности, я надеюсь, что он убедит Dr. Würzbach’а. Словом, если все наладится, то в N<eue> R<undschau> пойдет моя статья, ^[13] у Fischer’а выйдет книга ^[14] и затем, тоже в Nietzsche Verlag, выйдет Potestas Clavium – через две, три недели. ^[15]

Статья о Гуссерле в Revue philosophique уже напечатана. ^[16] Вот мои новости.

Напишите о себе и о Мирре Яковлевне. Как себя чувствуете? Мирра Яковлевна по-прежнему довольна Taormin’ой? Я и Вас и Мирру Яковлевну недавно еще вспоминал по поводу приезда в Париж Годовского. ^[17] Он тут концерт давал. Правда, я в концерте не был и Годовского не видел, но живо припомнилось все, что было в Берлине, когда он там был. Здесь в его концерте публики было пропасть, но критики им не очень довольны. В чем дело – разобрать не берусь.

Всего Вам доброго. Привет Мирре Яковлевне. Наши все, А<нна> Е<леазаровна> и дети, шлют свой привет и Вам и Мирре Яковлевне.

Обнимаю Вас

Шестов

1. Письмо написано из квартиры Балаховских, куда Шестовы перебрались осенью 1925 г. и где прожили до начала 1929 г.; сестра Льва Исааковича Софья Исааковна (1862–1941) была замужем за Даниилом Григорьевичем Балаховским (1862–1931), выходцем из рода крупных сахарозаводчиков, который когда-то являлся представителем французского консульства на Украине. В Париже у Балаховских была восьмикомнатная квартира, три комнаты они отдали Шестову и его семье, см.: Баранова-Шестова, I: 328.

2. Поездка Шестова в Палестину тогда не состоялась, хотя в палестинской (еврейской) печати еще в октябре 1925 г. промелькнуло сообщение о приближающемся визите философа как о деле вполне решенном, см.: Davar, 1925, October 4 <s.> 1.

3. См. прим. 9 к письму 25, от 8 сентября 1925 г.

4. См. прим. 9 к письму 25, от 8 сентября 1925 г.

5. Самуил Фишер (1859–1934), владелец известного в Германии книжного издательства, существующего по нынешний день (основано в 1886 г.); издатель журнала Die Neue Rundschau.

6. См. прим. 5 к письму 21, от 15 февраля 1925 г.

7. Entschädigung – компенсация, возмещение убытков (нем.).

8. Rudolf Kayser (1889–1964), немецкий писатель и журналист; зять А. Эйнштейна (был женат на его падчерице Ильзе); под псевдонимом Anton Reiser написал биографическую книгу об А. Эйнштейне (Albert Einstein: A Biographical Portrait. New York: Albert&Charles Boni, 1930). Член ремизовской Обезьяньей палаты, см.: Е.Р. Обатнина. Царь Асыка и его подданные. Обезьянья Великая и Вольная Палата А.М. Ремизова в лицах и документах. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2001, с. 368. Учился в университетах Берлина, Мюнхена, Вюрцбурга. Учительствовал в Берлине, после чего вошел в редакционный совет издательства С. Фишера и с 1924 по 1933 г. возглавлял журнал Die Neue Rundschau. Возможно, являлся сотрудником русского эмигрантского издательства Слово – в этом качестве его имя неоднократно появляется, например, в письмах Б. Пильняка 20-х гг., см.: Б.А. Пильняк. Письма: в 2-х томах / Сост., подг. текста, предисл. и прим. К.Б. Андроникашвили-Пильняк и Д. Кассек. М.: ИМЛИ РАН, 2010 (по указателю). В результате прихода к власти Гитлера эмигрировал в США. Преподавал немецкую литературу в Brandes University (1951–57). В Национальной библиотеке Израиля (Иерусалим), где хранится несколько сотен томов из личной бибиотеки Кайзера, имеются книги, подаренные ему Шестовым с посвящениями, написанными по-русски (что, по-видимому, указывает на то, что Кайзер владел русским языком). На книге Les révélations de la mort: Dostoïevsky – Tolstoï:

Доктору

Рудольфу Сигизмундовичу

Кайзеру

на добрую память

От автора

Берлин

1924 г. 24 июня

Та же надпись на книге La nuit de Gethsémani, подаренной в тот же день.

О размолвке между Шестовым и Кайзером см. письмо 44, от 7 июня 1929 г.

9. Впервые напечатанная в двух номерах парижских Последних новостей (1925, № 1503, 19 марта и № 1504, 20 марта), эта статья в переводе на немецкий язык (Wissenschaft und Freie Forschung) была опубликована не в Die Neue Rundschau, а в другом журнале – Die Kreatur (1926, n 3, ss. 247– 67); позднее в качестве предисловия включена в книгу Шестова На весах Иова: Странствования по душам (1929).

10. Об издании немецкого перевода Странствования по душам см. в прим. 4 к письму 25, от 8 сентября 1925 г.

11. Т. Манн приезжал в Париж по приглашению Carnegie Foundation, который выполнял миссию укрепления «взаимопонимания между народами». Манна горячо приветствовали французские интеллектуальные круги: Union pour la vérite, Union intellectuelle. Встречался он и с русскими творческими деятелями-эмигрантами: И. Буниным, И. Шмелевым, Шестовым, который в его честь устроил прием, см. в кн. Барановой-Шестовой, I: 330. Свой визит во французскую столицу Манн подробно описал в книге Parise Rechenschaft (Berlin: S. Fischer Verlag, 1926).

12. См. прим. 4 к письму 23, от 17 марта 1925 г.

13. См. прим. 9.

14. Книги Шестова в S. Fischer Verlag не выходили.

15. Cм. прим. 4 к письму 25, от 8 сентября 1925 г.

16. См. прим. 6 к письму 25, от 8 сентября 1925 г.

17. Леопольд Годовский (1870–1938), американский (польского происхождения) пианист-виртуоз и композитор. В Вене фортепианной игре у него учился брат Шестова Александр Исаакович Шварцман (1882–1970), после Первой мировой войны живший в Тель-Авиве.

ЭЙТИНГОН – ШЕСТОВУ^[1]

Z<ur> Z<ei>t ^[2] Taormina (Sicilia)

Casa rossa

22. II. <19>26

Дорогой Лев Исаакович,

Я желаю нашему новому предприятию больших успехов, а Вам прежде всего много, много радости по мере его развития и скорого завершения.

Когда Вы едете в Палестину, Лев Исаакович? ^[3]

Февраль скоро кончается, и 28-го, в следующее воскресенье, мы уже покидаем это место, которое мы так полюбили и которое отблагодарило нас тем, что мы действительно отдохнули и уезжаем с новыми силами. Мирра Яковлевна заметно прибавила в весе: 4½. Я отвезу ее теперь в Оспедалетти, ^[4] а сам буду в Берлине уже 6-го марта. В мае Мирра Яковлевна поедет одна в Париж, я не еду. То, что сказал Леонид Николаевич, основывалось на ошибке. Много работы ждет теперь и меня. Но проведенного отдыха хватит надолго.

Очень странные случайности все же бывают: недавно, когда я, неспешно прощаясь с Сицилией, ненадолго заехал в Палермо, чтобы еще раз увидеть замечательные фрески, я встретил там Годовского, который, по дороге из Неаполя в Испанию, давал концерт. Мне удалось не только послушать его исполнение, но и поболтать с ним еще несколько часов, до и после концерта. Встретиться с ним было приятно, как всегда, он также спрашивал о Вас.

То, что Вы рассказали мне о Ваших и о квартире, меня очень порадовало. Передайте мой сердечный привет Анне Елеазаровне, а также девочкам. Крепко жму Вашу руку. Искренне преданный Вам Ваш

Макс Эйтингон Сердечный привет от М<ирры> Я<ковлевны>.

1. Написано на почтовой бумаге: «Dr. Eitingon. Berlin W. 10 Rauchstr<asse> 4». В подлиннике по-немецки.

2. В настоящее время (нем.).

3. См. прим. 2 к предыд. письму. Следует, между прочим, указать на то, что в Палестине помнили о 60-летнем юбилее Шестова (см. прим. 3 к след. письму), и, хотя с опозданием, он был отмечен статьей: M. Eben, Le yublo shel L. Shestov (К юбилею Л. Шестова) (Davar, 1926, April 2 <s.> 7).

4. См. прим. 3 к письму 2, от 2 октября 1923 г.

ЭЙТИНГОН – ШЕСТОВУ ^[1]

9. III. <19>26

Дорогой Лев Исаакович,

Ну вот, начиная с субботы, я уже дома, подбираю все концы моих работ и разнообразных обязательств и занимаюсь всем этим с удовольствием. Февраль, проведенный там, внизу, ^[2] был прекрасным отдыхом, и я чувствую себя посвежевшим и сильным, и, как мне кажется, надолго.

Из намека в письме, полученном вчера от Ремизова, я заключаю, что Вы справляли свой 60-й день рожденья. ^[3] Примите мои наилучшие пожелания всем, кого Вы любите, Лев Исаакович.

От Фани Исааковны я слышал еще об одном до сих пор скрываемом радостном событии. От всего сердца я поздравляю всех вас, и в особенности Наташу. ^[4]

Мирру Яковлевну я оставил в Оспедалетти в очень хорошем состоянии, но этот городок, который два года тому назад нам так понравился и так много дал нам, на сей раз она постоянно сравнивает с нашей райской Таорминой, и это сравнение он выдерживает с трудом.

Когда Вы уезжаете, Лев Исаакович?

В заключение еще одно курьезное событие, а также просьба: в январе я записался в члены Nieztsche-Gesellschaft, меня приняли. В ответном письме доктора Вюрцбаха был следующий пассаж (я должен был сослаться на Вас, поскольку ничего особенного о себе я им рассказать не мог): «Ваше сообщение о том, что Вы в течение долгого времени состоите в близких отношениях с г-ном Шестовым, достаточно, чтобы принять Вас в члены нашего общества. Но нам было бы приятно, если при случае Вы попросите г-на проф. Шестова написать нам несколько рекомендательных строк».

Как Вы думаете, возможно, г-н Вюрцбах испугался, поскольку я случайно написал заявление о членстве на фирменном бланке, где в заголовке наверху значится слово «психоанализ»? Может быть, правда, это их (2 нрзб.)? Вследствие этого, Лев Исаакович, если у Вас будет минутка, прошу Вас выполнить просьбу Вюрцбаха. С самым теплым приветом, также и всем Вашим.

Искренне преданный Вам

М. Эйтингон

1. Написано на почтовой бумаге: «Dr. Eitingon. Berlin W. 10 Rauchstr<asse> 4». В подлиннике по-немецки.

2. Т. е. на юге Италии, на Сицилии, см. предыд. письмо.

3. 13 февраля Шестову исполнилось 60 лет.

4. Речь идет о первом замужестве младшей дочери Шестова.

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ

13/III. <19>26

1. Rue de l’Alboni

Paris (XVI)

Дорогой Макс Ефимович!

Получил оба Ваших письма – на первое не сразу ответил, т. к. ждал выяснения разного рода вопросов по поводу немецких и французских изданий. Хотел уже сразу обо всем написать. Еще сейчас, к сожалению, не все ясно, скоро сказка сказывается, не скоро дело делается. Но я решил не откладывать больше – и так много времени прошло.

Большое спасибо за поздравления. Шестидесятилетию своему я, конечно, не так уже очень рад: я тут ни при чем, само пришло. Рад, что как раз теперь надежда есть, что выйдут все-таки хоть по-французски мои книги. А за Наташу очень рад. Если не все обманывают, лучшего мужа ей и желать нельзя было. Он и умный, и одаренный, и образованный и даже красивый. И – по нынешним временам это тоже имеет значение – хотя и не богатый человек, но зарабатывает достаточно, чтобы содержать семью. И у Наташи теперь хорошее место, так что нуждаться они не будут.

Д-ру Wurzbach’у буду на днях писать и, конечно, напишу ему о Вас. Сейчас я жду письма от него – ответа на посланное мною ему дней десять тому назад письмо. В конце февраля должна была выйти в издании N<ietzsche>-Ges<ellschaft> моя Власть ключей. Пока еще не вышла – но, вероятно, все-таки на днях выйдет, и тогда он мне напишет.

С Fischer’ом ^[1] и Kayser’ом ^[2] ни к чему не пришли. Kayser потребовал, чтоб я наполовину сократил свое предисловие к Ст<ранствованиям> по душам. Он не понимает – хотя я в письме ему подробно и обстоятельно объяснился, что требуемые им сокращения совершенно изородуют <sic> статью. Пришлось отказаться. А Fischer испугался, по-видимому, размеров книги – и заговорил о «трудных обстоятельствах современного рынка». Тоже и с Марканом: он совсем, кажется, прекращает свои издательские дела. Будем ждать – пока Германия оправится.

Шлецер уже начал переводить, и можно надеяться, что к июню Достоевский и Нитше выйдет в свет.

Моя поездка в Палестину откладывается на осень, т. к. J. Гордону (это Ваш старый знакомый – он был у Вас, когда я у Вас жил, и я с ним познакомился у Вас), который взялся за устройство моих лекций, пришлось внезапно уехать на продолжительное время по служебным делам из Парижа. ^[3] Так что я остаюсь в Париже до начала июля, и, может быть, увижу здесь Мирру Яковлевну. А может, и Вы решитесь приехать повидать ее – тогда и Вас? Очень будет приятно.

Очень рад и за Вас, и за Мирру Яковлевну, что Вам удалось так хорошо провести каникулы. Будут силы для дальнейшей работы.

Что у Вас нового? Как здоровье д-рa Фрейда? Будет свободное время – напишите обо всем.

А<нна> Е<леазаровна>, Таня и Наташа шлют Вам свой привет. Обнимаю Вас.

Ваш Шестов

1. См. прим. 5 к письму 28, от 27 января 1926 г.

2. О Р. Кайзере см. прим. 8 к письму 28, от 27 января 1926 г.

3. Йехошуа (Евсей) Гордон (1889–1941) родился в Ковно в семье купца Элиэзера Гордона. Учась в петербургской гимназии, примкнул к партии эсеров. За участие в революционных событиях 1905 г. был арестован и три месяца просидел в тюрьме. Изучал право в немецких университетах – Берлина, Мюнхена и Гейдельберга. Увлекся театром и обучался у известного немецкого режиссера Макса Рейнгардта. Одновременно активно занимался сионистской пропагандой среди студентов-евреев, обучавшихся в Германии и Швейцарии, был руководителем молодежной сионистской организации выходцев из Восточной Европы и президентом конгресса еврейских студентов, который проходил в 1911 г. в Цюрихе. В начале Первой мировой войны отправился в США, учился на гуманитарном факультете Колумбийского университета (Нью-Йорк). В 1916–17 гг. являлся членом комитета Еврейского конгресса в Америке. Был одним из основателей идишского журнала Literatur un leven, в котором печатались его статьи о театре. Организатор и первый руководитель Маген Давид Адом (еврейская служба скорой помощи) в Нью-Йорке. Принимал участие в создании Еврейского легиона, который в годы Первой мировой войны сражался на стороне англичан (сам Гордон служил в нем в чине сержанта). Оказавшись в результате этого в Палестине, занимал различные должности в Еврейском агентстве (организация приема новых репатриантов-евреев в Эрец-Исраэль или визитеров, подобных Шестову), см. о нем: David Tidhar. Entsiklopedia le-khalutsei haiashuv ve-bonav. Tel Aviv, 1947, vol. 2, <ss.> 900–01 (Hebrew).

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ

6.6 <19>26 ^[1]

Дорогой Макс Ефимович!

Пришли мы – я, Таня и Наташа (А<нна> Е<леазаровна> уже в Châtel Guyon’е) к Мирре Яковлевне, разговаривали о том, о сем и выяснили, между прочим, что Вы, по ее письму, не разобрали, какая справка мне нужна. М<ирра> Я<ковлевна> предложила мне самому написать Вам. Мне нужно было бы получить копию того письма (опубликованного, кажется, 2 года тому назад) Нитше, в котором он говорит, что читает Записки из подполья Достоевского и находит, что это шедевр мировой литературы. Я это письмо у Вас видел и буду очень Вам благодарен, если Вы пришлете мне копию (с указанием даты письма). ^[2] Мне это нужно для статьи, которую сейчас пишу в ответ на статью Dr. Hering’а о моей статье Memento mori. ^[3]

Нового у нас ничего. Приходится немножко напрягаться, чтобы до 1-го июля окончить ответ. Hering’у ответить было бы нетрудно. Но мне хочется не Hering’у – а Гуссерлю рассказать эти самые вещи, т. к. я знаю, что статья инспирирована Гуссерлем. Она называется Sub specie aeternitatis, ^[4] – а я назову свой ответ: Что есть истина, и подзаголовок: Этика и онтология. Если удастся сказать что нужно, будет хорошо, тем более что статья появится сразу и по-немецки в Philos<ophischer> Anzeiger (Cohen ^[5]), и по-французски в Revue philosophique.

Очень рад был повидаться с Миррой Яковлевной. От нее узнал кой-что и о Вас. Много у Вас опять работы! Хорошо, что в августе отдохнуть можно Вам будет.

Обнимаю Вас.

Ваш Шестов

P.S. Dr. Wurzbach’у я уже давно о Вас написал.

1. Рукой Барановой-Шестовой месяц июнь (6) выправлен на май (5).

2. Эйтингон просьбу выполнил и прислал запрашиваемое письмо Ницше, судя по всему, вместе с несколькими другими его письмами (см. след. письмо, где Шестов благодарит его за это). В статье Шестова Что такое истина? (Cовременные записки (Париж), 1927, № 30, сс. 286–326) упоминаемое письмо Ницше не приводится, хотя и он сам, и Достоевский с Записками из подполья здесь присутствуют.

3. О статье Шестова Memento mori: A propos de la théorie de la connaissance d’Edmund Husserl см. прим. 6 к письму 25, от 8 сентября 1925 г. Современный французский исследователь русского искусства и философии Ж.-К. Маркадэ в этой связи пишет, что

Memento Mori является одной из первых, если не первой попыткой дать французскому читателю толкование мысли Гуссерля, которая имела столь важное значение для развития французской философии (особенно в творчестве Сартра и Мерло-Понти). Эта статья составляет последнюю часть книги Власть Ключей (Potestas Clavium). <…>. Профессор Страсбургского университета Жан Геринг написал отповедь на эту статью и послал рукопись Шестову, который, в свою очередь, написал ответ, появившийся в силу разных обстоятельств по-русски и по-французски раньше, чем был напечатан самый текст Геринга! (Жан-Клод Маркадэ, “Проникновение русской мысли во французскую среду. Н.А. Бердяев и Л.И. Шестов”, Русская религиозно-философская мысль XX века / Под ред. Н.П. Полторацкого. Питтсбург: Отдел славянских языков и литератур Питтсбургского ун-та, 1975, c. 159).

Статья профессора теологии протестантизма Страсбургского университета Жана Геринга (Jean Hering) (1890–1966) Sub specie aeternitatis. Eine Erwiderung auf L. Schestows Artikel ‘Memento Mori’, enthaltend eine Kritik an der Husserlschen Philosophie была напечатана в журнале Philosophischer Anzeiger (Bonn), 1927, II, Heft I, Juin, ss. 53–72 (позднее вышла по-французски: Sub specie aeterni. Réponse à une critique de la philosophie de Husserl в журнале Revie d’histoire et de philosophie religieuse, 1927, n 4, jullet-août, pp. 351–64). Шестов ответил на нее статьей Что такое истина?, переведенной на французский (Qu’est-ce que la vérité?) и немецкий (Was ist Wahrheit?Über Ethik und Ontologie) языки и напечатанной соответственно в Revue рhilosophique de la France et de l’étranger (1927, janvier-février, pp. 36–74) и Philosophischer Anzeiger (1927, I, ss. 73–114). См. об этом эпизоде в биографии Шестова в кн. Барановой-Шестовой, I: 334–37, которая в качестве венчающего данную научную дискуссию эпилога приводит дарственную надпись Геринга на его книге Phénoménologie et philosophie religieuse (1926), посланной Шестову: «A Monsieur le Professeur L. Chestov, hommage respectueux de l’auteur, Stracbourg le 29 sept. 1926» (I: 337).

4. C точки зрения вечности (лат.).

5. Издатель Friedrich Cohen (о его смерти см. в письме 40, от 4 июня 1927 г.).

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ*

3/VI. <19>26 ^[1]

1 Rue de l’Alboni

Paris (XVI)

Дорогой Макс Ефимович!

Простите, что не сейчас поблагодарил Вас за присылку книги. У меня было так много и такой трудной, спешной работы: нужно было до отъезда закончить ответ Hering’y (<В>ы знаете ведь, что из «школы» Гуссерля ответили на мою статью Memento mori). Только сегодня, наконец, закончил. И то пришлось на неделю отложить отъезд в Châtel. Во вторник, 6-го июня – я поеду все-таки, больше нельзя оставаться здесь. А нужно было бы, т. к. следовало бы поговорить с разными людьми по поводу моей поездки в Палестину – а они только через 7, 8 дней будут здесь. И еще, по разным «делам» следовало бы не торопиться с отъездом. Но так можно и до конца июня засидеться. Я решил не ждать. Тем более, что я все больше и больше сомневаюсь, чтобы из моей поездки в Палестину что-либо могло выйти. Сионисты, по-видимому, хотят, чтобы я «заслужил» их внимание. Ну, а это значит – выучиться говорить по-древнееврейски и верить по-сионистки. И все это, что называется, в три дня. И другие дела такие же неверные, так что не стоит рисковать из-за них и здоровьем и временем.

У меня теперь началась переписка с гр<афом> Кайзерлингом. Мы здесь, в Париже, с ним познакомились, и он предлагает мне приехать в Darmstadt, прочесть лекцию (по-немецки), с тем, что школа мудрости оплатит расходы. Лекции мне читать – не большая охота, но в Германию поехал бы с радостью. От Дармштадта и в Берлин уже недалеко. ^[2]

Так что, может быть, если с Палестиной расстроится – я в октябре поеду в Германию. Очень будет приятно повидаться с Вами!

Нового у нас мало. Французский перевод Дост<оевского> и Н<итше> – только теперь кончается печатанием и выйдет в свет уже после моего отъезда. Это, конечно, грустно – ибо, в сущности, выйдет, что книга появится на рынке только осенью. Но ничего нельзя было поделать. Сперва Шлецер задерживал, потом типография.

Постараюсь принять все меры к тому, чтобы 2-я книга вышла поскорее – но наученный опыт не возлагает надежд на то, чтобы она появилась раньше Нового года. Все делается много медленнее, чем хотелось и нужно было бы. Я уже оставляю рассылку книги на попечение Шифрина, но, думаю, что до Вас дойдет она едва ли раньше конца июля! Я вышлю Вам и обыкновенное и роскошное издание. – И с карточкою моею – большая по размеру уже фиксирована, а меньшую не успели, нужно отдать ее фотографу, иначе она выцветет.

И у Ремизова все по-старому. Сераф<има> Павловна лечится в Виши – и к 15 июля кончает лечение, Мирра Яковлевна «поддержала» их – не знаю, как бы они без ее помощи обошлись. ^[3]

Всего Вам доброго. Еще раз спасибо за письма Нитше. Если они Вам не нужны – я их бы до осени продержал, а осенью вместе с книгами Дос<тоевский> и Нит<ше>, может быть бы, уже и сам привезу?

Обнимаю Вас

Ваш Шестов

* 2-й абзац приведен в кн. Барановой-Шестовой, I: 331.

1. Рукой Барановой-Шестовой месяц июнь (VI) выправлен на июль (VII); хотя сам автор в письме несколько раз упоминает именно месяц июнь, это исправление совершенно справедливо: письмо написано 3 июля.

2. Герман Кайзерлинг (Кейзерлинг) (Hermann Alexander Keyserling) (1880–1946), немецкий философ и писатель. Комментируя это знакомство, Баранова-Шестова пишет:

В архиве Шестова сохранилось несколько писем Кейзерлинга того времени. Тема лекции, предложенной Шестовым для «школы мудрости» (Schule der Weischet), которую Кейзерлинг основал в Дармштадте, не подошла, и Шестов туда не поехал. В 1930 и 1931 гг. Кейзерлинг вновь переписывался с Шестовым по поводу выступления Кейзерлинга в Париже (I: 331).

3. Накануне, 2 июля, Ремизов сообщал Шестову (Переписка Шестова с Ремизовым, Русская литература, 1994, № 2, с. 157):

1 июля С<ерафима> П<авловна> получила 500 fr<anc>s. Посланы 29.6. Отправитель С. Dobrynine D. té Ame Galatéе 7 Rue du Parc Boul<ogne> s<ur>/Seine.

Он пишет «по поручению Мирры Яковлевны».

«Вторую посылку в размере 500 f<rancs> вышлю между 10–15 июля».

Лев Исаакович, у нее кончается

леченье – 13. –14.!

Надо расплатиться (зная, что есть чем)

надо, ч<то>б<ы> выслали 10-го. Тогда придут 12.

ЭЙТИНГОН – ШЕСТОВУ* ^[1]

Alpenhôtel Badersee

b<ei> Garmisch ^[2]

30. VIII. <19>26

Дорогой Лев Исаакович!

В последний день нашего чудесного пребывания здесь (несмотря на дождь и довольно холодную погоду) мы снова получили от Вас прекрасный подарок: экземпляр немецкого перевода второго тома книги Достоевский и Ницше, внешний вид которого еще лучше, чем первого тома. Этот экземпляр был послан мне из Кельна через Франценсбад. После пробного чтения нескольких отрывков перевод Вальтера показался мне весьма хорошим.

Я надеюсь, что Вы, Лев Исаакович, не обижаетесь на меня за столь долгое молчание. Выясняется, что во время строгого курса лечения не только нет возможности писать письма, но и всe остальное время должно быть посвящено так называемому «систематическому» послелечебному отдыху. Ну вот, после этого последнего успешного времяпрепровождения я могу сказать, что этот отдых, который кончается завтра, оказался весьма удачным. Я с удовольствием возвращаюсь к моей работе хорошо отдохнувшим и намного поздоровевшим. Софья Абрамовна тоже очень хорошо отдохнула, ^[3] и особенно меня радует, что я могу сказать то же самое и о Мирре Яковлевне, на которую лечение и пребывание во Франценсбаде поначалу подействовали не очень хорошо.

Мы получаем много радости от окруженного горами Ризерзее ^[4]; от этого городка ведут многочисленные горные тропы, с которых открываются потрясающие виды. Мы ходили по ним, не обращая никакого внимания на погоду, поскольку и в дождь и в сильный холод в этой местности чувствуешь себя иначе, чем в городе. Мы совершенно не ощущали пресловутого баварского антисемитизма, возможно, оттого, что среди множества гостей и туристов было мало евреев.

На прошлой неделе, как и каждым летом, я провел несколько дней с Фрейдом, в Земмеринге, где он поселился в этом году. ^[5] Я нашел его в благоприятном и спокойном состоянии духа, в хорошем настроении, гораздо менее страдающим от своих недугов и почти таким же работоспособным.

Недавно он закончил несколько небольших статей, в которых изложил новые идеи, ведущие к дальнейшему развитию психоанализа, так сказать, более полное «авторское изложение» (Selbstdarstellung) в понятном виде для новой серии медицинских монографий, предназначенном новым читателям, хорошо знакомым с генезисом этого учения.

Кстати, во время поездки в Вену в купе поезда, в котором я ехал, произошло довольно забавное приключение, рассказ о котором, возможно, будет интересен и Вам, Лев Исаакович. У меня с собой был экземпляр Ваших Лекций во время путешествия (Reiselectionen). ^[6] Когда мне захотелось что-то там проверить, я вновь углубился в книгу.

Через час или два сидящий напротив меня пассажир с выразительным лицом, которое сразу бросилось в глаза, когда я вошел в купе в Мюнхене, вдруг обратился ко мне со следующими словами: «Позвольте мне выразить Вам свое радостное удивление по случаю того, что Вы читаете ту же самую книгу, что и я, которая в течение вот уже нескольких месяцев полностью овладела моим вниманием!» Я был не меньше удивлен тому, что в одном и том же купе случайно обнаружились две Ваших французских книги, и произошло это в каком-то немецком уголке! Почти весь последующий путь до Вены он расспрашивал меня о Вас и Вашей философии. Если я правильно понял, он был хорват из Аграма (Загреба), ^[7] имя этого господина – фон Михалович, композитор. ^[8] Он и ехавшая с ним дама, некто графиня Драскович, тоже из Аграма, увидели в одном французском журнале то ли упоминание, то ли рецензию на Вашу книгу, заказали ее и были совершенно потрясены Вашей манерой письма. Оба они интересуются русской литературой. Так что знайте: в Загребе у Вас есть два горячих поклонника.

Американского господина, о котором я Вам говорил, Лев Исаакович, и для которого я приготовил материал, поскольку я считаю это важным для наших американских планов, мне еще поймать не удалось. Мой шурин ^[9] обещал мне, что, по-видимому, я с ним смогу встретиться либо в Берлине у меня, либо в Лейпциге. Если и это не удастся, я дам шурину подробное сопроводительное письмо для одного господина в Нью-Йорке. Мой шурин, который живо интересуется нашим проектом, имеет большое влияние на того американского господина. А тем временем, может быть, и те камешки, которые туда начал забрасывать Leo Lifschitz, ^[10] мы сможем подобрать.

Были ли Вы на этот раз довольны своим пребыванием в Pontigny? Было ли оно интересным? Надеюсь, что оно не повлекло за собой какого-либо неприятного телесного дискомфорта, как в прошлом году? Сносная ли теперь погода в Châtel-Guyon, и когда Вы намереваетесь вернуться в Париж? Напишите мне поскорее, Лев Исаакович, о себе и о Ваших близких. Не правда ли, ведь не обязательно же «око за око, зуб за зуб», что делает нашего старого Бога таким привлекательным для Вас! ^[11]

Мирра Яковлевна торжественно обещала мне после нашего возвращения в Берлин навестить Софью Клементьевну. ^[12]

Мы оба посылаем сердечный привет Анне Елеазаровне и девочкам.

Преданный Вам

Max Efimowitsch

* Частично (без перевода) приведено в кн. Барановой-Шестовой, I: 339– 40.

1. В подлиннике по-немецки.

2. Эйтингоны отдыхали в это время в курортном городке Badersee неподалеку от Гармиша в горной Баварии, см. прим. 2 к письму 14, от 1 сентября 1924 г.

3. Возможно, имеется в виду мать Мирры Яковлевны.

4. Горное озеро, на котором располагается Badersee.

5. Фрейд поселился на вилле Schüler в Зиммеринге (район Вены) 17 июня 1926 г. Следующим днем, 18 июня, датировано его письмо Эйтингону, написанное из его нового дома (Freud – Eitingon, p. 451).

6. Такого сочинения у Шестова, разумеется, нет; Эйтингон так в шутку именует книгу, которую взял с собой в дорогу, – очевидно, это была La philosophie de la tragedie: Dostoïevsky et Nietzsche (далее его попутчик говорит о «французской книге», и к тому же появившейся, по-видимому, недавно: «в течение вот уже нескольких месяцев полностью овладела моим вниманием!»).

7. Аграм – немецкое название Загреба.

8. Речь, по-видимому, идет о композиторе и музыкальном педагоге Эдене (Эдмунде) Петере Йожефе фон Михаловиче (Ödön Peter Jozsef von Mihalovich) (1842–1929).

9. Шурином (Schwager) Эйтингон называет Матвея Исааковича Эйтингона, который, как упоминалось во вступительной статье, будучи его кузеном, был первым браком женат на родной сестре Макса Ефимовича Фанни.

10. См. прим. 5 к письму 17, от 9 октября 1924 г.

11. Намек на ветхозаветную правовую заповедь: «око за око, зуб за зуб» (Лев. 24: 20), призывающую здесь, вероятно, не считаться письмами.

12. Неустановленное лицо.

ЭЙТИНГОН – ШЕСТОВУ* ^[1]

Berlin

Rauchstr<asse> 4

16. IX. <19>26

Дорогой Лев Исаакович,

я тороплюсь сообщить Вам, что я, к моей большой радости, только что узнал, – правда, я всегда был в этом уверен, но сегодня могу все это реализовать: мы получили вторую часть для нашего французского издания Ваших трудов, еще 150 фунтов, которые сейчас же или, во всяком случае, когда в этом будет необходимость, будут выданы Шифрину. Мой шурин Матвей Исаакович взял на себя внести эту часть суммы. Таким образом, Апофеоз и Potestas теперь могут быть изданы по возможности одновременно (а главное – что они будут опубликованы).

Матвей Исаакович уже сегодня уехал в Париж и Лондон, а 25-го, или, самое позднее, 29-го сентября он отплывет в Нью-Йорк. Я дал ему Ваш адрес в Париже; он был очень рад возможности увидеться и поговорить с Вами. Но, пожалуйста, пусть это не помешает Вам, если Вы захотите задержаться в Шатель Гийоне.

Сердечный привет всем Вашим, а также Герм<ану> Леоп<ольдовичу> и Фаине Исааковне. Последняя, по-видимому, скоро уже будет в Берлине.

Мирра Яковлевна тоже передаeт Вам самый сердечный привет.

Ваш

Макс Эйтингон

* Приведено (без перевода) в кн. Барановой-Шестовой, I: 355.

1. В подлиннике по-немецки.

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ*

21/IX. <19>26

4. Rue de l’Alboni

Paris (XVI)

Дорогой Макс Ефимович!

Вчера вечером вернулся в Париж. Накануне отъезда из Châtel’а получил Ваше второе письмо (первое пришло еще неделю тому назад), но решил подождать с ответом до возвращения в Париж, чтобы уже заодно узнать от Ш<ифрина> и сообщить Вам возможно более точные сведения о нашем издании. He знаю, как уж и благодарить Вас за Вашу заботливость. Теперь, когда и Матвей Исаакович войдет участником к нам, дело подвинется много быстрее. Сегодня я был уже у Шифрина и сказал ему, что нашлись новые средства. По его расчету, теперь средств хватит, чтобы к концу 1927 года выпустить четыре тома (считая и III-й – уже напечатанный) – т. е. III, IV, VII и VIII, т. е. бóльшую, значительно бóльшую часть моих сочинений. ^[1] Теперь, конечно, я больше колебаться не буду, и мы непосредственно приступим к выпуску А<пофеоза> б<еспочвенности>. Я с Вами совершенно согласен, что А<пофеоз> б<еспочвенности> нужно выпустить раньше, чем VII-й том и, если я раньше говорил, что нужно сперва выпустить VII-й, а потом IV-й, то лишь потому, что боялся, как бы из-за недостатка средств выход VII-го тома не задержался на слишком продолжительное время. Но раз средства нашлись – колебаться уже не приходится. Через три дня Шлецер возвращается в Париж и сейчас же начнет переводить, так что к новому году А<пофеоз> б<еспочвенности>, вероятно, выйдет в свет. А Вл<асть> кл<ючей>, вероятно, выйдет в мае. Дост<оевский> и Нитше обошелся (считая гонорар переводчика) около 80, 82 фунтов (50 я уже дал Ш<ифрину>, остальные – нужно будет в октябре заплатить). А<пофеоз> б<еспочвенности> обойдется почти в такую же сумму. А VII и VIII тома оба вместе будут стоить около 250 ф<ранков>. Но ведь до конца 1927 года у нас есть еще 1½ года, так что можно рассчитывать, что недостающие 100, 110 фунтов покроются из продажи простого издания и, может быть, даже, если продажа пойдет хорошо, можно будет сейчас же приступить к печатанию В<ласти> клю<чей>. В случае же, если продажа пойдет медленно (имейте в виду, что Hachette’у ^[2] приходится отдавать половину валовой стоимости книги. Правда, Шифрин надеется, что следующие тома он сам будет продавать, но я думаю, что большой экономии это не даст – а такого распространительного аппарата, как у Hachette, ни у кого нет), то с печатанием VI тома можно будет и подождать. Ведь первая, самая главная половина дела будет сделана, четыре тома будут выпущены, а там, Бог даст, и вторая половина устроится. Думаю, что есть все основания на то рассчитывать.

Теперь тоже, конечно, я могу исполнить и другое Ваше желание – не тратить выручку с роск<ошного> издания на печатание книг, а использовать ее исключительно для своих нужд. А т. к., судя по началу, можно рассчитывать, что продажа пойдет хорошо, то, пожалуй, через год или полтора мне удастся так устроиться, как это нужно для того, чтобы успешно работать. Шифрин сегодня мне сказал, что в Лондоне уже обеспечено около 15 экземпляров (в Лондоне, вообще в Англии продают на англ<ийскую> валюту – по фунту за том берут), что в Швейцарии будет продано около 5 экз<емпляров> и т. к. <sic> ^[3]. Потом Беспалова ^[4] уверяла, что у нее есть во Франции 10, 12 охотников, которые готовы сразу внести деньги за полное собрание. Если все это осуществится, то соберется порядочная сумма, и можно будет, наконец, освободиться от постоянных забот и отдаться исключительно своей работе. Когда я думаю об этой возможности и вспоминаю, что всем этим я обязан Вашей дружбе и заботе – я не знаю, как и благодарить Вас. Тем более, что сейчас, больше, чем когда бы то ни было, мне хочется продолжать работать. Возражения д-ра Hering’a на мою статью о Гуссерле показали мне лишний раз, что борьба, которую ^[5] я начал 25 лет тому назад, есть действительно борьба за το τιμιώτατον, ^[6] за самое для нас драгоценное. Сама по себе статья Hering’a, как я Вам, кажется, писал, не представляет из себя ничего особенного. Но она вся пропитана духом Гуссерля – и, через Hering’a, я, конечно, разговариваю с Гуссерлем или, лучше сказать, с «Духом нашего времени». Между прочим, я изменил заглавие своей статьи о Плотине, которая напечатана в Верстах. Она по-немецки (в сборнике Франка, который выйдет к январю, вероятно, у Reichl’a) уже будет называться: На весах Иова. ^[7] Мне кажется, что это заглавие лучше выражает сущность статьи – и всего того, что занимает меня в последнее время. Есть ли еще такие весы Иова – когда-то ведь были они? И как сделать, чтобы люди убедились в их существовании! И мне хочется думать, что если я оставшиеся мне годы жизни смогу отдать работе, то, может быть, мы опять увидим то, что, выражаясь языком Платона, видели «блаженные и древние мужи, которые были лучше нас и стояли ближе к Богу»… ^[8] Одновременно с этим письмом посылаю Вам номер журнала Версты, где напечатаны вещи Ремизова и моя статья – На весах Иова (я надписал новое заглавие, перечеркнув старое). ^[9]

<…> бодрой и оживленной, какой я ее давно не видел. Но перед своим отъездом стала опять нервничать. Сейчас она в Vichy, ^[10] но через несколько дней, прямо из Vichy, она через Париж поедет одна в Берлин. Надеюсь, что при <В>ас последние признаки перевозбуждения у нее пройдут. Г<ерман> Л<еопольдович> поедет в Берлин через месяц. —

Видел сегодня Ремизова. Бедолага до сих пор не оправился после истории с автомобилем: боится на улицу выходить. ^[11] Он надеялся, что ему, по крайней мере, заплатит страховое общество, и можно будет отдохнуть и подлечиться. Но его расчеты не оправдались: он не получил ничего, и опять ему придется мучиться, как прошлую зиму.

Разговаривал сегодня по телефону с Леонидом Николаевичем. Он <в> восторге от своего пребывания во Франценсбаде. Говорит, что и он, и Елизавета Яковлевна великолепно себя чувствуют. Слава Богу! Матвей Исаакович <Эйтингон> сейчас тоже в Париже. Леонид Николаевич ему скажет, что я уже здесь, и завтра <конец отсутствует>

* От слов – «He знаю, как уж и благодарить Вас за Вашу заботливость» до «…(я надписал новое заглавие, перечеркнув старое)» – с некоторыми пропусками приведено в кн. Барановой-Шестовой, I: 355–56.

1. При издании трудов Шестова в Editions de la Pléiade в основу было положено собрание его сочинений, выходившее в России в конце 19 – начале 20 в. и продолжавшее выходить в эмиграции как бы с условной сквозной нумерацией: Шекспир и его критик Брандес (т. 1), Добро в учении гр. Толстого и Фр. Нитше (т. 2), Достоевский и Нитше (т. 3), Апофеоз беспочвенности (т. 4), Начала и концы (т. 5), Великие кануны (т. 6), Власть ключей (т. 7), На весах Иова (т. 8), Киргегард и экзистенциальная философия (т. 9), три посмертные книги: Афины и Иерусалим (т. 10), Умозрение и откровение (т. 11), Sola fide (т. 12).

2. Hachette (La Librairie Hachette) – французское акционерное общество по изданию и распространению книг и периодической печати; создано в 1919 г. в Париже на базе книгоиздательской и торговой фирмы Луиса Ашетта (осн. в 1826 г.).

3. Вероятно, нужно читать: и т. д.

4. Рахель (Рахиль) Беспалова (1895–1949), дочь еврейского публициста и общественного деятеля Даниила Самойловича Пасманика (1869–1930), близкий друг семьи Шестовых, ученица Льва Исааковича; автор исследования Cheminements et carrefours: Julien Green, Andre Malraux, Gabriel Marcel, Kierkegaard, Chestov devant Niezsche (Paris: J. Vrin, 1938).

5. Оборотная сторона страницы наклеена в альбом, далее текст письма восстанавливается по кн. Барановой-Шестовой, I: 356.

6. См. прим. 2 к письму 13, от 4 августа 1924 г.

7. К этому месту Баранова-Шестова дает такое примечание:

Статья о Плотине вышла в журнале Версты, № 1 <июнь> 1926 под заглавием Неистовые речи: Об экстазах Плотина. Затем Шестов ее включил в книгу На весах Иова (Париж <июнь> 1929). Сборник Франка, в котором статья должна была появиться в немецком переводе, найти не удалось. Вероятно, сборник не вышел из печати.

8. Эти слова из платоновского диалога Филеб – «Древние и блаженные мужи, которые были лучше нас и стояли ближе к Богу» – Шестов берет в качестве эпиграфа к четвертой, последней, части (О втором измерении мышления (Борьба и умозрение)) своей книги Афины и Иерусалим и, кроме того, цитирует внутри самого текста.

9. О подаренных Ремизовым и Шестовым экземплярах журнала Версты (№№ 1 и 2), сохранившихся в библиотеке Эйтингона, см. прим. 9 к письму 1, от 7 сентября 1923 г. В номере журнала, о котором пишет Шестов, Ремизов был представлен очерком-некрологом (или, как он сам называет его, «память усопшим») Воистину (памяти Розанова) (сс. 82–6).

10. Речь идет о Фане Исааковне, сестре Шестова.

11. 1 июля 1926 с Ремизовым случилось дорожное происшествие: он попал под колеса автомобиля. Следующим днем, 2 июля, датировано его письмо к Шестову, в котором он писал:

Сегодня иду к Алексинскому (доктору): вчера я попал под автомобиль и очень крепко ударился: весь в ссадинах и в крестце больно, не в хвосте, выше). Надо меня освидетельствовать. Ударился правой стороной. И правая рука. Но это пустяки. С рукой. После я для испытания ходил 3 часа по улицам.

И через день, 4 июля, продолжал ему же излагать свою печальную повесть:

Все у меня отбито и контужена правая нога и пишу я не бойко (правая рука не твердая). Но это пустяки, очень отбит крестец. Я выхожу, но мне трудно подниматься. А еще труднее сидеть: или уж лежать или бродить. <…> Только это все совершилось без моей вины, я очень осторожен, автомобиль шел (без гудка) по неуказанному направлению: ведь это днем в 3 ч<аса> (Переписка Шестова с Ремизовым, Русская литература, 1994, № 2, сс. 157–58).

ЭЙТИНГОН – ШЕСТОВУ ^[1]

Berlin, 13.X. <19>26

Дорогой Лев Исаакович,

к этому письму я прилагаю 100 фунтов, которых, таким образом, будет достаточно на покрытие оставшихся расходов на издание Dostojewski-Nietzsche, а также для издания Апофеоза? Будем надеяться, что последний теперь действительно увидит свет и французского мира. И издание еще двух томов, стало быть, также вполне обеспечено.

Вашу статью о Геринге-Гуссерле я жду с нетерпением; когда она появится в Philosophischer Revue? ^[2] Прилагаю к письму список всех абонентов на эксклюзивное издание (Luxushausgabe), которых я набрал. Я посылаю Вам два экземпляра этого списка; один для Вас и один для Шифрина, который теперь уже может послать первый том абонентам.

Мирру Яковлевну Вы, по-видимому, видели на днях, надеюсь, она привезет нам и Ваши приветы. Я надеюсь, что и Фанни Исааковна с помощью анализа вскоре преодолеет обострение своего состояния.

Самые сердечные пожелания Вам и Вашим близким, Лев Исаакович.

Искренне преданный Вам

Ваш

М. Эйтингон

1. В подлиннике по-немецки.

2. Эйтингон здесь забавно смешивает немецкий журнал Philosophischer Anzeiger с французским Revue рhilosophique, в которых была напечатана статья Шестова

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ*

19. X. <19>26

1. Rue de l’Alboni

Paris (XVI)

Дорогой Макс Ефимович!

Получил Ваше письмо со вложением ста фунтов. Большое спасибо Вам еще раз! Этих денег хватит, чтобы оплатить III и IV тома, т. к. от Hachette’a тоже получено уже, как я Вам писал, 1900 фр<анков>. Список лиц, которым нужно отправить экземпляры роскошного издания, я еще вчера передал Шифр<ину>, и мне обещали, что они будут немедленно отправлены по указанным адресам. Шлецер уже кончил перевод моей ответной статьи Hering’y (вчера я уже сдал его в Revue philosophique) и теперь приступает к переводу А<пофеоза> бесп<очвенности>. Перевод Д<остоевского> и Н<итше> сделан им великолепно: все французы с восторгом говорят об этом. Надеюсь, что и А<пофеоз> бесп<очвенности> выйдет не хуже. По всей вероятности, он через пять, шесть недель окончит работу, и к новому году, либо сейчас после нового года, книга выйдет в свет. И тогда немедленно же приступит к переводу Pot<estas> Cl<avuim>. Теперь уже задержек не предвидится.

Ответ мой Hering’y сдан сейчас и по-немецки, и по-французски, и по-русски в редакции журналов, в ближайших книжках которых он будет напечатан. Вы пишете, что Вас эта статья очень интересует. Я и сам, откровенно сказать, очень волнуюсь ею. Она написана так, что, вероятно, покажется очень вызывающей акад<емическим> философам, да, пожалуй, не только академическим. И т. к. она касается всех четырех основных проблем философии – в ней я говорю об этике, онтологии, теории познания и теодицее, и говорю еще более открыто, чем говорил раньше – то у меня нет полной уверенности даже, что редактора решатся в своих журналах напечатать ее. Я боюсь, чтоб не повторилась такая же история, какая была с Kant-Studien. ^[1] Ведь и K<ant> S<tudien> мне статью заказали – а потом, когда ознакомились с ее содержанием, печатать отказались. Весы Иова кажутся философам ХХ-го столетия верхом нелепости. Пока что еще месяц или полтора – до получения корректуры – я буду находиться в неизвестности. Но все-таки, я не жалею, что написал эту статью – по-русски, во всяком случае, она появится. А может быть, все-таки и Phil<osophischer> Anzeiger и Revue philos<ophique> ее напечатают. ^[2] Levy-Bruhl в своем последнем письме ко мне говорил, что все, что я ему ни предложу, будет напечатано… ^[3]

Видел в Париже – Вы это уже знаете – Мирру Яковлевну, но видел, к сожалению, всего один раз. Ей не повезло – она здесь прихворала. Теперь будем Вас обоих ждать сюда к осени. А может быть, весной мне удастся попасть в Берлин! Очень бы мне этого хотелось. Не знаю, как c выйдет <sic> с моей поездкой в Палестину. Похоже на то, что не выйдет ничего – слишком долго уже тянутся переговоры. По-видимому, сионисты заинтересованы только теми лицами, которые хотят и умеют говорить на их излюбленные темы, и к моей поездке в Палестину относятся совершенно равнодушно. А раз так – рассчитывать на возможность покрыть расходы (очень большие – выяснилось, что поездка обойдется не меньше, чем в 80 ф<унтов>, и то, если быть очень скромным и считать, что называется, каждый грош) сбором с лекций нельзя. Можно решиться выехать только в том случае, если эти 80 ф<унтов> будут выделены каким-нибудь учреждением, которое уже само возьмет на себя заботы об устройстве лекций. А это – надежда плохая. Так что, по всей вероятности, весной мне можно будет на несколько недель съездить в Германию. Лучше всего было бы приехать на Пасху – но Мирра Яковлевна говорила, что это не совсем Вам удобно. Можно, конечно, и в мае приехать – я хотел бы только заблаговременно знать об этом, чтобы соответственно и подготовиться.

О Ремизове Вам Мирра Яковлевна рассказала. Те пять фунтов, которые Мирра Яковлевна оставила мне для него, я решил подержать до конца месяца – я дам ему перед 1-м ноября. У него перед первым числом – он за квартиру помесячно платит – всегда бывает особенно трудно. Опять, верно, скажет «чудом спасаем бываю» и спросит, что такое «спасаем» – причастие или деепричастие!

Еще раз спасибо Вам большое, дорогой Макс Ефимович, за Вашу дружбу и заботы. Без Вас, конечно, никогда бы не быть франц<узскому> изданию моих сочинений. Привет от меня Мирре Яковлевне. Анна Елеазаровна вчера вернулась и тоже просит передать и Вам, и Мирре Яковлевне свой привет. Обнимаю Вас.

Ваш Лев Шестов

* Часть письма – от слов «Шлецер уже кончил перевод моей ответной статьи Hering’y…» до «Levy-Brühl в своем последнем письме ко мне говорил, что все, что я ему ни предложу, будет напечатано…» и от «О Ремизове Вам Мирра Яковлевна рассказала» до «Без Вас, конечно, никогда бы не быть франц<узскому> изданию моих сочинений» – приведена в кн. Барановой-Шестовой, I: 356–57.

1. Kant-Studien – немецкий философский ежеквартальник (основан в 1896 г. по инициативе H. Vaihinger), издается университетом в Майнце.

2. См. прим. 3 к письму 32, от 6 июня 1926 г.

3. Люсьен Леви-Брюль (Lucien Lévy-Brühl) (1857–1939), французский философ, социолог, антрополог; редактор журнала Revue philosophique de la France et de l’étranger.

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ

22/III. <19>27

1. Rue de l’Alboni

Paris (XVI)

Дорогие Мирра Яковлевна и Макс Ефимович.

Большое спасибо за Ваши милые письма. Нечего и говорить, что и я рад буду снова гостить у Вас, как в прошлые годы, и провести с Вами несколько недель вместе. Может быть, мне удастся (наверное еще не знаю) освободиться от всех дел своих в самом начале апреля, и тогда я выеду из Парижа 2-го или 3 числа и 4-го апреля уже буду в Берлине. Очень бы мне хотелось, чтобы так устроилось, особенно в виду того, что Вам, Макс Ефимович, в начале лета нужно уехать на несколько дней. И если будет хоть какая-нибудь возможность, я именно так и сделаю. ^[1]

Очень порадовался я тому, что Вы о пр<офессоре> Фрейде пишете. Очевидно, операция дала самые лучшие результаты, раз он может работать и даже делать такие дальние поездки. ^[2] И потом, раз нет до сих пор рецидива, значит можно быть уверенным, что и не будет. Слава Богу.

У нас ничего особенного за это время не произошло. Подробно о разных маленьких событиях в нашей жизни расскажу, когда увидимся.

Французское издание подвигается вперед, хотя и гораздо менее быстро, чем я предполагал и чем мне хотелось бы. Ничего не поделаешь! ^[3] Скоро сказка сказывается – не скоро дело делается. Главная причина, конечно, в медленности Б.Ф. Шлецера. Но брать еще одного переводчика тоже не годится: никто так не переводит, как он. А<пофеоз> Бес<почвенности> уже весь набран, и первые корректуры нами прочитаны. Если не случится чего неожиданного, он выйдет в свет еще до Пасхи. Теперь переводится Власть Ключей. И опять – вопрос в Шлецере. Окончит он к сроку перевод, книга выйдет еще до осени; иначе ее придется выпустить уже осенью. Но все-таки книгу, наверное, начнут набирать в июне или в начале июля: к тому времени Ш<лецер> уже будет готов.

Экземпляр Дост<оевский> и Н<итше> уже отправлен в Лондон Исааковичу. Как только выйдет А<пофеоз> Бес<почвенности>, мы его разошлем всем подписчикам.

Всего Вам доброго и большое спасибо вперед и Вам, Мирра Яковлевна, и Вам, Макс Ефимович, за гостеприимство. Перед отъездом побываю, конечно, у Ваших и привезу Вам от них свежие новости. Еще раз – всего доброго и до скорого свидания. А<нна> Е<леазаровна> и дети шлют Вам свой сердечный привет.

Ваш Л<ев> Ш<естов>

1. Шестов выехал в Берлин 8 апреля 1927 г. В эту свою поездку он дважды встречался с А. Эйнштейном (Баранова-Шестова, I: 343–44). В Берлине он подарил Эйтингону свою давнюю книгу Добро в учении гр. Толстого и Ф. Нитше (Философия и проповедь) (СПб., 1900), см. фотографии №№ 13 и 13а (дарственная надпись датирована 3 мая 1927 г., по-видимому, днем его отъезда, см. в след. письме: «Четыре недели подряд каждый день собирался написать Вам…»).

2. Судя по всему, Эйтингон писал Шестову о том, что на Новый, 1927 год, Фрейд с семьей приехали из Вены в Берлин. Э. Джонс в своем известном жизнеописании Фрейда пишет, что это было по существу первое его путешествие после перенесенной более чем три года назад операции (Ernest Jones. Sigmund Freud: Life and Work <in 3 vols>, vol 3: The Last Phase, 1919–1939. London: The Hogart Press, 1957, p. 139).

3. Т. е. готовившаяся в Editions de la Pléiade книга Sur les confines de la vie (L’Apothéose du dépaysement) (Апофеоз беспочвенности). Книга вышла через короткое время, см. след. письмо.

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ*

4. VI. <19>27

1. Rue de l’Alboni

Paris (XVI)

Дорогой Макс Ефимович!

Четыре недели подряд каждый день собирался написать Вам – и вот только теперь собрался. Не хотелось писать, пока не вышлют Вам Ап<офеоз> Бесп<очвенности>! И вот только что пришло письмо из Плеяд, что книги Вам высланы. Я сам даже не видел еще роскошного издания. Получил тоже приблизительный расчет от Pleiades, который Вам и прилагаю. За А<пофеоз> Б<еспочвенности> следует 11,990, а 1457 это зачислится за Фил<ософию> трагедии. Я им уже дал в счет этой суммы остававшиеся у меня 77 ½ фунта, а с остальными можно подождать. Так же до осени деньги не потребуются. Осенью же, в сентябре, вернее, в октябре, когда выйдет Вл<асть> Ключей, нужны будут деньги, и то, я думаю, только на покрытие расходов по этой книге. Старый же долг (т. е. за Апофеоз) – надеюсь <—> покроется из продажи книги. Я рассчитываю, что и от Hachette мы кое-что получим: до сих пор никак нельзя было получить от него отчет. ^[1]

Шлецер, хоть медленно, но все-таки переводит Власть Ключей. Вероятно, к 1 июля окончит. Так что я просмотрю весь перевод до своего отъезда в Châtel-Guyon.

Вы уже знаете, Руоф ^[2] договорился насчет издания по-немецки Странств<ования> по душам. Я получил тоже от него письмо на днях, он сообщает, договор будет подписан. Это очень меня радует. Теперь ведь так трудно найти издателя!

Из Eur<opäische> Revue я получил предложение дать им статью. Я им написал, что нового у меня нет, и сейчас я так занят, что для них специально не могу писать, но что готов им дать предисловие к Ап<офеозу> Бес<почвенности>. Они ответили экспрессом, чтобы сейчас же прислал, т. к. они еще в июльской книжке хотят эту статью напечатать. Я, конечно, отправил. Увидим – когда прочтут, как они заговорят! Хотя заглавие должно было уже их подготовить… ^[3]

Phil<osophischer> Anzeiger уже напечатан. ^[4] Выпуск задерживался, т. к. умер издатель ^[5] и его жена, теперь издательством заведывающая, не сразу вошла в свою роль. Раз напечатан, стало быть, и выйдет.

Вот после всех этих деловых новостей пишу теперь о Вл. Соловьеве – надеюсь кончить до отъезда. Немного досадно, что приходится об <sic> религиозной философии писать в связи с Вл. Соловьевым. ^[6] Лучше было бы в связи со столкновением Шеллинга и Гегеля. Соловьев, как философ, не слишком уж оригинален. Больше повторяет Гегеля и Шеллинга. Может быть, когда я вернусь из Châtel’а, я использую свой материал для другой статьи – уже без Соловьева. ^[7]

У Ремизова, конечно, все более или менее по-старому. Вечер прошел удачно – публика была очень довольна и денег собрали порядочно. ^[8] Заплатили долги и пока существуют. Теперь отрывки из его Хождения Богородицы по мукам пойдут в альманахе Ruseau d’or, ^[9] а потом, может быть, и вся книга будет напечатана. ^[10]

На днях пришла ко мне вечером Ваша кузина, Софья Ильинична, очень взволнованная, – поговорить о Марине Цветаевой. Сама она не решалась ей предложить денежную помощь и просила меня передать Марине Ивановне 1000 фр<анков>. Я, конечно, взялся и, конечно же, когда я приехал к М<арине> И<вановне>, оказалось, что деньги нужны до зарезу. Я думаю, что теперь уже С<офье> И<льиничне> не трудно будет и лично с М<ариной> И<вановной> разговаривать. На днях обе они будут у меня и лично обо всем столкуются. С<офья> И<льинична> такая милая и деликатная женщина. М<арина> И<вановна>, с другой стороны, так тронута ее заботливостью, что, вернее всего, они сразу подружатся. Я очень рад за М<арину> И<вановну>, что нашелся человек, который за нее готов похлопотать и о ней подумать. ^[11] А то – все там ополчились против нее. ^[12]

Что у Вас нового? Как здоровье? Как Мирра Яковлевна? А<нна> Е<леазаровна> получила от М<ирры> Я<ковлевны> письмо, в котором, между прочим, сказано, что я вел себя как следует в Берлине, так что А<нна> Е<леазаровна> меня даже похвалила. Будете писать М<ирре> Я<ковлевне>, – поблагодарите за меня. Скажите, что мы все теперь ждем Вашего и ее приезда сюда. Только так приезжайте, чтоб не очень торопиться и чтоб тоже и я был уж в Париже.

Говорил с М.Г. Сев ^[13] о Вашем кузене, который Левитана собирает. ^[14] Она просила сообщить ему, что если он будет в Париже, то картину он всегда может посмотреть. Она-то сама скоро уезжает, но дети ее (у нее два сына) не уезжают и всегда охотно ему картину покажут. Адрес я Вам, кажется, оставил. На всякий случай, если не оставил, вот он <:>

11, Rue (Av<enue>, a Rue) Henri Martin Paris (XVI), Marie Sew

А<нна> Е<леазаровна> уже в Châtel’е. Наташе дали отпуск, и она теперь тоже с А<нной> Е<леазаровной>. А Таня в Париже еще – ее каникулы начнутся только в конце июня. Работа в институте идет у нее хорошо: ей очень довольны.

Вот пока все. Найдется у Вас свободное время, черкните несколько слов. Всего Вам доброго, большое спасибо за все. Обнимаю Вас. Ваш Л. Шестов

* Фрагмент письма – от слов «На днях пришла ко мне вечером Ваша кузина…» до «…ополчились против нее» – приведен в кн. БарановойШестовой, I: 346.

1. См. прим. 2 к письму 36, от 21 сентября 1926.

2. Hans Ruoff («Иван Федорович» Руоф), переводчик русской литературы на немецкий язык, был членом ремизовской Обезьяньей палаты, см.: Е.Р. Обатнина. Царь Асыка и его подданные. Обезьянья Великая и Вольная Палата А.М. Ремизова в лицах и документах. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2001, с. 369. Ему принадлежат переводы основных книг Шестова и его статей (ограничимся только перечнем книг): Власть ключей (Potestas Clavium oder Die Schlüsselgewalt. München: Verlag der Nietzsche – Gesellschaft, 1926)

(см. прим. 4 к письму 25, от 8 сентября 1925 г.), Афины и Иерусалим (Ayhen und Jerusalem. Versuch einer religiösen Philosophie. Graz: Verlag SchmidtDengler, 1938), Киргегард и экзистенциальная философия. Глас вопиющего в пустене (Kierkegaard und die Existenzphilosophie. Die Stimme eines Rufenden in der Wüste. Graz: Verlag Schmidt-Dengler, 1949), Умозрение и откровение. Религиозная философия Владимира Соловьева и другие статьи

(Spekulation und Offenbarung. München: Verlag Heinrich Eltermann, 1963). Странствования по душам, т. е. На весах Иова Руоф перевел вместе с Р. фон Вальтером, см. прим. 4 к письму 25, от 8 сентября 1925 г.

3. Europäische Revue – немецкий социально-политический и философский журнал (Лейпциг, затем Берлин; редактор К.А. Рохан; выходил с 1922 по 1944 г.). Речь идет о статье Die Grenzen Der Erkenntnis, которая была напечатана в № 5 журнала за август 1927 г.; в том же журнале появились еще две статьи Шестова: Das Etnische Problem bei Shakespeare (1926, № 6, ss. 371–81) и Tolstoi – Der Welten Schaft und Zerstört (1928, № 5, ss. 365–79; № 6, ss. 419–40).

4. Имеется в виду статья Шестова Was ist Wahrheit? Über Ethik und Ontologie, напечатанная в немецком философском журнале Philosophischer Anzeiger как ответ гуссерлианцу Ж. Герингу, см. прим. 3 к письму 32, от 6 июня 1926 г.

5. См. прим. 5 к письму 32, от 6 июня 1926 г.

6. Интерпретацию отношения Шестова к философии В. Соловьева см. в статье Джорджа Л. Клайна Спор о религиозной философии: Л. Шестов против В. Соловьева (Русская религиозно-философская мысль ХХ века / Под ред. Н.П. Полторацкого. Питтсбург: Отдел славянских языков и литератур Питтсбургского университета, 1975, сс. 37–53).

7. Речь идет о работе над статьей Умозрение и апокалипсис: Религиозная философия Вл. Соловьева, которая была напечатана в парижском журнале Современные записки (1927, № 33, сc. 270–312; 1928, № 34, сc. 281–311); вошла в посмертную книгу Шестова Умозрение и откровение: Религиозная философия Владимира Соловьева и другие статьи (Париж: YMCA-Press, 1964). В основу статьи лег доклад Шестова, прочитанный им во время берлинской поездки в Союзе русских евреев 20 и 21 апреля 1927 г. (см.: Chronik russischen Lebens in Deutschland 1918–1941 / Hsgb. von Karl Schlögel <et al.>. Berlin, 1999, s. 315); впрочем, как сказано в его письме А. Герцык (от 18 мая 1927 г.), курс о Соловьеве и русской религиозной философии он читал в Сорбонне, и две лекции в Берлине представляли сокращенный вариант этого курса (Е. Герцык. Воспоминания. Париж: YMCA-Press, 1973, с. 114). На немецком языке – Speculation und Offenbarung (пер. H. Ruoff) – cтатья опубликована в журнале Die Tat (1929, n 5, ss. 321–36; n 6, ss. 401–28); о переводе ее на французский язык и публикации в журнале Palestine см. в прим. 9 к письму 42, от 14 июня 1928 г.

8. Шестов пишет о вечере А.М. Ремизова, состоявшемся 29 апреля 1927 г. в Русском клубе (79, rue Denfert-Rochereau, Paris XIV-e), см.: Хроника, I: 330.

9. Le Ruseau d’or (Œuvres et chroniques) – альманах, выходивший с 1925 по 1932 г. в парижском издательстве Plon. Редактировал альманах французский философ, теолог, основатель неотомизма Жак Маритен (Jacques Maritain) (1882–1973), с которым Ремизова познакомил Шестов. В 20-й книжке альманаха за 1927 г. был напечатан пересказ Ремизовым древнерусского апокрифа Хождение Богородицы по мукам (La Passion de la Vierge; пер. Б. Шлецера).

10. В том же издательстве Plon в 1927 г. увидел свет роман Ремизова Sur champ d’azur (В поле блакитном) (пер. Jean Fontenoy).

11. Софья Ильинична Либер (урожд. Паенсон; 1896–1960), доктор медицины, общественный деятель. Член правления Комитета помощи больным и нуждающимся студентам; генеральный секретарь общества «Быстрой помощи»; сотрудничала в Союзе русских евреев во Франции. Похоронена на кладбище Банье; см. ее некролог в парижской эмигрантской газете Русские Новости (1960, № 789, 15 июля, с. 6), а также Письмо в редакцию Русских новостей, посвященное ее памяти (1961, № 822, 3 марта, с. 5). Либер и Цветаева были соученицы по пансиону в Лозанне. В годы эмиграции Софья Ильинична помогала Цветаевой материально.

12. О дружбе М. Цветаевой и Шестова см. в ее письмах к нему (М. Цветаева. Собрание сочинений: в 7-ми томах, т. 7. М.: Эллис Лак, 1995, сс. 46–54); см. также совместное обращение Шестова и Н.А. Бердяева в Комитет помощи русским писателям и ученым во Франции (датировано 24 марта 1928 г.) с просьбой оказать «возможную помощь» находящейся «в большой нужде» М. Цветаевой (В.Е. Кельнер, В. Познер, “Комитет помощи русским писателям и ученым во Франции (Из архива Соломона Познера)”, Russian Studies: Ежеквартальник русской филологии и культуры (СПб.), 1994, вып. I, № 1, с. 301).

13. Мария Георгиевна Сев (урожд. Хишина), дантист; сестра Р.Г. Винавер, жены общественного и политического деятеля М.М. Винавера.

14. Возможно, имеется в виду Соломон (Моня) Эйтингон, кузен Макса Ефимовича, один из участников пушного семейного бизнеса; в это время жил в Лондоне.

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ

3. IV. <19>28

1. Rue de l’Alboni

Paris (XVI)

Дорогой Макс Ефимович!

Большое Вам спасибо за приглашенье. Очень рад буду повидаться с Миррой Яковлевной и с Вами – и провести у Вас, как установилось у нас за последние годы, начало весны. Возможно, я смогу приехать в Берлин в конце апреля. 19 апреля я читаю доклад в Амстердаме ^[1], но в виду того, что после меня читает Гуссерль, в Амстердаме мне придется сидеть 5, 6 дней. ^[2] Затем – может быть, я проеду из А<мстердама> прямо в Берлин, но, может быть, по дороге заеду во Франкфурт на Майне, где один любезный немец хочет устроить мне встречу с M. Buber’ом и его коллегами по изданию Kreatur. ^[3] Мне очень бы хотелось с ними встретиться и познакомиться; но так как переговоры об этом только начались несколько дней тому назад, но еще не окончились, удобнее ли будет мне заехать во Франкфурт из Амстердама по пути в Берлин (т. е. в конце апреля) или, наоборот, по пути из Берлина в Париж (т. е. во второй половине мая). ^[4] Во всяком случае, во Франкфурте я пробуду, верно, не больше двух дней, так что в Берлин попаду между 26 и 29, самое позже 30 апреля. В случае, если произошла непредвиденная задержка я, конечно, Вас своевременно извещу.

Новостей особенных нет. Франц<узское> издание Pot<estas> Cl<avium> наконец закончено печатанием, и после Пасхи книга выйдет в свет, так, что Вы еще до моего приезда получите экземпляры. ^[5] Мою статью о Соловьеве ^[6] Вы, уже, конечно, получили через Г<ермана> Л<еопольдовича>. Обо всем остальном расскажу при свидании – рассказывать и легче и лучше, чем писать письма. Пока же всего доброго. Шлет мой <sic> сердечный привет Мирре Яковлевне А<нна> Е<леазаровна>.

Ваш Л. Шестов

1. Приглашенный философским обществом Amsterdamse Vereniging voor Wijsbegeerte, Шестов прочитал по-немецки доклад Неистовые речи – о философии Плотина.

2. Эдмунд Гуссерль (Edmund Husserl) (1859–1938), немецкий философ, основатель феноменологии. То, о чем Шестов пишет Эйтингонам, позволяет «прожить» события, которые он впоследствии реконструировал в статье Памяти великого философа. Эдмунд Гуссерль, написанной в связи со смертью философа (опубликована в журнале Русские записки, 1938, № 12, сс. 126–45, 1939, № 13, сс. 107–16; впоследствии включена в посмертную книгу Шестова Умозрение и откровение (Париж: YMCA-Press, 1964)). В этой статье Шестов вспоминал, что познакомился с Гуссерлем, после того как в журнале Revue philosophique de la France et de l’étranger была опубликована его статья Memento mori: A propos de la théorie de la connaissance d’Edmund Husserl (см. прим. 6 к письму 25, от 8 сентября 1925 г).

Я был приглашен в Амстердам для чтения доклада в философском обществе (19. 4. 28), – пишет Шестов. – Когда я туда приехал, мне сказали, что следующий за моим докладом будет доклад Гуссерля и что Гуссерль, узнав, что я буду в Амстердаме, просил меня подождать до его приезда, чтобы встретиться со мной. Нечего и говорить, что я радостно согласился отсрочить свой отъезд на несколько дней.

Меня уже тогда приятно поразило желание Гуссерля встретиться со своим решительным идейным противником: это, ведь, так редко, почти никогда не бывает.

3. Шестов ведет речь о журнале Die Kreatur (1926–30), редактором которого был немецко-еврейский философ Мартин Бубер (1878–1965). В этом журнале были опубликованы следующие статьи Шестова: Wissenschaft und Freie Forschung (1926, n 3, ss. 247–67), см. прим. 9 к письму 28, от 27 января 1926 г.; Kinder und Stiefkinder der Zeit (1928, n 4, ss. 369–96); Die Grossen vorabende (1930, n 4, ss. 343–71).

4. Во Франкфурт Шестов поехал из Амстердама, см. Баранова-Шестова, II: 12.

5. Французский перевод книги Власть ключей, который осуществил Шлецер, – Le Pouvoir des clefs – вышел в Edition de la Pléiade.

6. См. прим. 7 к предыд. письму.

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ*

14/VI. <19>28

1. Rue de l’Alboni

Paris (XVI)

Дорогой Макс Ефимович!

Не писал Вам до сих пор: все думал, вот-вот выяснится дело c Rieder’ом, ^[1] но ничего не выяснилось, и Бог знает, когда выяснится. Я, конечно, сейчас по приезде отправился в Палестину, ^[2] переговорил там со всеми, с кем нужно, и стоящий во главе Пал<естины> д<окто>р Якобсон ^[3] обещал мне, что сделает все от него зависящее, но пока ничего не сделал: уехал до 20-го июня в Швейцарию – он состоит при <Л>иге <Н>аций представителем от сионистов. Посмотрим, вспомнит ли он, когда вернется. ^[4] «Une heur <sic> avec» – тоже не удалось. ^[5] Шлецер болеет, а без него этого сделать нельзя. ^[6] Так что дела издания неважны. Мне ужасно совестно пред Вами, я всячески хлопочу, чтобы исправить дело, но ничего пока не выходит. Знал бы я, что так будет – ни за что, понятно, не затеял этого издания.

Особых новостей нет. В Palestine уже напечатаны Лебединые песни <?>. ^[7] В английск<ом> журнале New Adelphi напечатан Юлий Цезарь. ^[8] Койре переводил на франц<узский> Соловьева моего. ^[9] А<нна> Е<леазаровна> уже в Châtel<-G><u>yon’е – и у нее уже есть работа. Недели через 4 и я туда поеду. Пока стараюсь одолеть привезенные мною из Германии книги. Heidegger’a уже одолел. ^[10] Книга действительно необычайно интересная. Но это не «феноменология», а попытка провести под флагом феноменологии в область философии самую нефилософскую (в обычном смысле этого слова) контрабанду – библейское сказание о грехопадении и первородном зле. Читал ли Гуссерль эту книгу – и, если читал, что он о ней думает. ^[11] Я этим крайне заинтересован, конечно. Очень может быть, что осенью мне снова предстоит встретиться с Husserl’ем. Швейцарский студенч<еский> союз предлагает мне в начале ноября прочесть лекцию о Толстом в Цюрихе, Базеле и нем<ецком> Фрейбурге. ^[12] Я соглашаюсь главным образом в виду того, что мне хочется еще раз встретиться с Гусс<ерлем> – а может быть, и познакомиться с Heidegger’ом, который осенью уже должен быть во Фрейбурге. ^[13] Очень все это интересно!

Был у меня на прошлой неделе Сорин, принес великолепный снимок (в красках) с моего портрета. Я говорил с ним опять о том, что Вы хотите купить у него портрет, и объяснил, что Вы согласны завещать его русскому музею. Когда он услышал это, он сказал, что на таких условиях он готов продать его (еще он хочет, чтобы Вы давали ему, когда нужно, портрет для выставок). Словом, когда он будет в Берлине, вы повидаетесь – может, и сойдетесь. ^[14]

Что у Вас слышно? Как живете? Л<еонид> Н<иколаевич> рассказал мне, что Е<лизавете> Я<ковлевне> сделали операцию, что операция сошла благополучно и что М<ирра> Я<ковлевна> с Е<лизаветой> Я<ковлевной> уже во Франц<ен>сбаде. Слава Богу! А что Ваш новый дом? Уже перестраиваете? Или опять затяжка какая? ^[15] Привет Мирре Яковлевне.

Всего Вам доброго.

Ваш Л. Шестов

P.S. Получил <1 нрзб.> и Jäger’a ^[16]: большое Вам спасибо.

* Фрагменты письма – от слов «Так что дела издания…» до «… не затеял этого издания» и от «Пока стараюсь одолеть привезенные мною из Германии книги» до «Очень все это интересно!» – с рядом неточностей приведены в кн. Барановой-Шестовой, I: 357, II: 17.

1. Хозяин французского издательства F. Rieder&Cie.

2. Под Палестиной подразумевается Eretz-Yisroel – Palestine-Amt – организация, занимавшаяся иммиграцией в Эрец-Исраэль. Следует сказать, к ней был близок журнал Palestine: Revue internationale (существовал под этим названием с октября 1927 г. до февраля 1931 г.; всего вышло 10 номеров, после чего название сменилось на Nouvelle revue juive); Шестов печатался в этом журнале, см. прим. 7. Журнал носил сионистский характер и по существу являлся органом учрежденного в 1928 г. парижского Комитета друзей сионизма, во главе которого стоял В. Якобсон, см. след. прим.

3. Виктор (Авигдор) Исаакович Якобсон (1867–1933), журналист (в 1910-е гг. был корреспондентом либеральной газеты Русские ведомости), дипломат, деятель сионистского движения, доктор химии (диссертацию защитил в Бернском университете); представитель Всемирной сионистской организации в Париже и при Лиге Наций; член правления Jüdischer Verlag (Германия).

4. Не исключено, что Шестов искал у сионистов финансовой поддержки своего французского издания.

5. «Une heurе avec» – <провести> один час с <ним> (фр.).

6. Вероятно, для более тесного сближения с сионистскими кругами Шестов стремился к сотрудничеству с журналом Palestine и потому в особенности нуждался в помощи Шлецера-переводчика.

7. Имеется в виду статья Le chant des cygnes (досл.: Песня лебедей), напечатанная в журнале Palestine (1928, n 2, juin, pp. 166–70), хотя у Шестова второе слово более походит на «письма», нежели на «песни». В основу статьи лег доклад Лебединые песни (О произведениях Гейне и Ибсена), прочитанный Шестовым 6 ноября 1926 г. в Союзе молодых поэтов и писателей (Хроника, I: 280); Баранова-Шестова ошибается, датируя этот вечер 11 ноября, см. I: 341). Возможно, причиной ошибки послужило сообщение об этом вечере, появившееся в газете «Дни» от 11 ноября 1926 г. (подписано инициалами В.Н.), в котором говорилось следующее:

В Париже состоялся первый в этом сезоне после летнего затишья вечер Общества молодых писателей и поэтов. Вечер был открыт докладом Льва Шестова.

Во время перерыва после доклада сын покойного Леонида Андреева Вадим Л. Андреев предложил присутствующим немедленно – хотя бы и явочным порядком – обсудить вопрос о журнале Новый Дом, так как редакция этого журнала состоит из членов «нашего общества», журнал считается близким «нашему обществу», но «мы должны заявить, что с Новым Домом не имеем ничего общего».

При этом г. Андреев особенно выражал негодование против напечатанной в Новом Доме критической статьи Вл. Злобина <рецензия на Версты>.

После перерыва В. Сосинский потребовал слова, по-видимому, собираясь говорить по поводу журнала. Председатель поэт Ант. Ладинский в этом ему отказал. А после буйных и настойчивых требований Сосинского закрыл собрание. В конце концов г. Сосинский все-таки произнес короткую нервную речь от себя и от имени своих единомышленников. Он заявил, что в Новом Доме под видом критики допущены лютые выпады и оскорбления:

– Мы клеймим редакцию этого журнала, считаем позорным ее поведение… Пусть эти слова редакция Нового Дома примет как публичную пощечину…

Со стороны публики неслись возгласы:

– Женщина в лице Марины Цветаевой оскорблена…

– Алексею Ремизову брошено обвинение в некрофильстве…

Чтобы заставить публику разойтись, кое-кто распорядился закрыть электричество.

8. The Adelphi (1923–55) или The New Adelphi (1927–30) – английский литературный журнал, основанный английским писателем, журналистом и литературным критиком Джоном Миддлтоном Марри (Мерри) (John Middleton Murry; 1889–1957), который возглавлял его до 1930 г., после чего редактором стал Ричард Рис (Richard Rees) (с 1938 г. – Макс Плауман [Max Plowman]). Статья Шестова Юлий Цезарь (Введение к новому переводу пьесы Шекспира Юлий Цезарь), которая когда-то была включена в виде приложения к его книге Апофеоз беспочвенности: Опыт адогматического мышления (СПб., 1905), появилась в The New Adelphi (1928, vol. I, n 4, June, pp. 348–56) в перeводе С. Коновалова – The Ethnical Problem in ‘Julius CÆsar’. Позднее в этом журнале были напечатаны шестовские афоризмы Death and Sleep (1931, vol. I, n 6, March, pp. 451–54) и The Ideal and the Material (1931, vol. II, 5, August, pp. 385–87). Кроме того, в журнале была помещена статья Б. Шлецера о Шестове (1932, vol. V, n 3, pp. 157–62), напечатанная также в Nouvelle Revue Française (1932, n 231, рр. 918–23).

9. Под Соловьевым подразумевается статья Шестова Умозрение и апокалипсис: Религиозная философия Вл. Соловьева (см. прим. 7 к письму 40 от 4 июня 1927 г.); французский перевод этой статьи, Speculation et prophete (без указания имени переводчика), появился в журнале Palestine за 1929 (n 4, avril, pp. 150–59; n 5, mai, pp. 206–13; n 6, juin, pp. 257–66; n 7/8, juil-août, pp. 19–29; n 9, septembre, pp. 130–45). Как вытекает из письма Шестова, перевод принадлежал французскому философу российского происхождения Александру Владимировичу Койре (Alexandre Koyré) (1892–1964). Должно быть, то, что А. Койре заменил традиционного шестовского переводчика на французский язык – Шлецера, и объясняет смысл фразы: «Шлецер болеет, а без него этого сделать нельзя», см. прим. 6.

10. Мартин Хайдеггер (Martin Heidegger) (1889–1976), немецкий философ. Речь идет о его книге Sein und Zeit (Бытие и время) (1927). Шестов прочитал ее, еще не будучи знаком с автором (см. прим. 13), что лишает основания предположение А.В. Ахутина о том, что он мог подсказать Хайдеггеру толстовского Ивана Ильича, который появляется на страницах книги немецкого философа (А.В. Ахутин, “Одинокий мыслитель”, в кн.: Лев Шестов. Сочинения: в 2-х томах, т. 1. М.: Наука, 1993, с. 14).

11. Ученик и некоторое время (1920–23) ассистент Гуссерля, когда тот профессорствовал во Фрейбургском университете, а затем занявший после него кафедру, Хайдеггер посвятил Sein und Zeit своему учителю (при переиздании книги в 1941 г. Хайдеггер, еще в 1933 г. вступивший в нацистскую партию, посвящение снял).

12. Шестов осуществил эту поездку: 26 октября 1928 г. он прочитал лекцию о Л. Толстом в Берне, 31 октября – в Цюрихе, 1 ноября – в Базеле и 9 ноября – во Фрейбурге, на которой присутствовали Э. Гуссерль и М. Хайдеггер (Баранова-Шестова, II: 18, 20); кроме того, 20 ноября (?) в Берлине и 27 ноября в Мюнхене (там же, II: 18). 1 ноября датирована его запись в гостевом альбоме швейцарского протестанского богослова, политического и общественно-культурного деятеля Фрица Либа (Fritz Lieb) (1892–1970):

«Добро, братская любовь не есть Бог. Нужно искать того, что выше любви. Нужно искать Бога» (Добро в учении Толстого и Нитше). Позвольте, дорогой Федор Иванович, вписать эти слова в Вашу книгу – за свое пребывание у Вас я убедился, что эта моя основная мысль – есть и Ваша основная мысль. Л. Шестов. Базель, 1/7 ноября 1928 года (цит. по: Екатерина Кудрявцева, Владимир Янцен, “Рукописи и письма русской эмиграции в архиве Фрица Либа”, «Мой знак пред жизнью – вереск гор…»: Русская эмиграция в архивах Швейцарии / Сост.: Е.Л. Кудрявцева, Г. Риггенбах, ред. В. Янцен. М.: ЭлитКлуб, 2003, с. 123).

13. Шестов познакомился с Хайдеггером в доме Гуссерля в ноябре 1928 г., когда читал лекцию во Фрейбурге, см. Баранова-Шестова, II: 20–1.

14. Имеется в виду известный портрет Шестова работы художника Савелия Абрамовича Сорина (1878–1953), написанный им в 1922 г.; в настоящее время находится в Metropolitan-Museum of Art, New York. В одном из писем той поры, на которую приходится его знакомство с Эйтингоном, Шестов писал Ловцким (17 ноября 1922 г.):

Эйтингон уехал в Лондон и через неделю вернется. Мы с ним все больше и больше сходимся. Он был у Сорина и в таком восторге от портрета моего, что хотел ему заказать портрет своей жены и найти покупателя на мой (своего beau-frère в Америке <т. е. Мотти Эйтингона>), в расчете, что портрет к нему самому попадет. Но Сорин не хочет его в частные руки продавать (Баранова-Шестова, I: 245).

15. О переезде Эйтингонов из центра города (Rauchstrasse, 10) в пригород Dahlem см. во вступительной статье.

16. Jägermeister – немецкий ликер, настоянный на травах.

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ

4/VIII. <19>28

Châtel Guyon (Puy-de-Dôme)

Hotel Villa Florence

Дорогой Макс Ефимович!

Пишу Вам в Берлин: Вы не сообщили своего Б<аден->Б<аденского> адреса. ^[1]

Очень рад, что Вы отдохнете и полечитесь. Нельзя непрерывно работать – нужно и об себе думать. В Б<аден->Б<адене> – очень хорошо, хотя теперь, как и во всей Европе, должно быть, нестерпимо жарко. Даже в Châtel’е – где всегда прохладно было, стояли дьявольски жаркие дни. Бедной А<нне> Е<леазаровне> трудно пришлось: ведь, как раз теперь разгар сезона.

Г<ерман> Л<еопольдович> переслал мне деньги (2.000 м<арок>) для Шифрина, и я теперь окончательно мог рассчитаться с Плеядами. Шифрин начал переговоры о передаче изданий Rieder’y ^[2] – в начале осени выяснится, можно ли с ними сговориться. Сейчас все в разъезде, и нельзя ничего еще знать определенно. Lambert Schneider ^[3]перенял у Маркана (пол<овина> на комиссии <?>) Т<олстого> и Н<итше> и Д<остоевского> и Н<итше>. Т<олстой> и Н<итше> почти до конца распродан, и Schneider начал о втором издании говорить. Кажется, в его руки перейдет и Pot<estas> Cl<avium> – во всяком случае, об этом начались переговоры. Конечно, это было бы очень хорошо, если бы все мои книги сосредоточились у одного издателя. Когда выйдет Странств<ования> по душам – не знаю. Руоф обещал к 1-му сент<ября> закончить перевод – но переводит гораздо медленнее, и я боюсь, что книга задержится. Писал ему – но не получаю ответы на письма.

Осенью поеду в Швейцарию – читать о Толстом в Bern’e, Basel’e, Zürich’е и Freiburg’е (немецком). ^[4] Так что в ноябре снова увижу Гуссерля и, может быть, встречусь с Heidegger’ом. Я книгу Heidegger’а уже прочел и очень бы хотел с ним побеседовать. Правда нельзя вперед знать, выйдет ли что-нибудь из бесед наших, даже, если он и согласится: не всякий ведь философ хочет и умеет так просто и прямо разговаривать, как Гуссерль! ^[5]

Получил тоже приглашение сотрудничать в <нрзб.> That <sic> – но боюсь, что из этого ничего не выйдет. Они прислали мне номер своего журнала для ознакомления – их статьи, во 1-х, все очень короткие, во 2-х, носят исключительно практический характер. Я и не знаю, что собственно могу им предложить. Но посмотрим. ^[6]

Через неделю кончаю здесь свое лечение – но, как всегда, проживу здесь до 15 сентября, пока А<нна> Е<леазаровна> будет пациентов иметь. А потом – в Париж.

Наташа уже оправилась и едет на август к своей подруге в Англию. Там – ей будет хорошо – она и отдохнет и в английском попрактикуется. Таня поехала в Швейцарию со знакомыми на автомобиле – походить по горам.

Вот Вам все наши новости. Всего Вам доброго. Желаю отдохнуть и поправиться. Привет от нас Мирре Яковлевне. А<нна> Е<леаза-ровна> ей как-то писала. Напишите нам Ваш адрес и как себя чувствуете. Большое Вам спасибо, что выручили – дали возможность с Ш<ифриным> рассчитаться.

Обнимаю Вас.

Ваш Шестов

1. Эйтингоны отдыхали в это время в Баден-Бадене.

2. См. прим. 1 к предыд. письму.

3. Ламберт Шнейдер (1900–70), владелец берлинского издательства Lambert Schneider Verlag (осн. в 1925 г.), в котором выходили некоторые сочинения Шестова (Auf Hiobs Wage, см. прим. 4 к письму 25, от 8 сентября 1925 г.) или их допечатанные тиражи (2-ые издания), впервые увидившие свет в Marcan Verlag или других немецких издательствах: Tolstoi und Nietzsche (1931) (1-е издание в 1923), Dostojewsky und Nietzsche (1931) (1-е изд. в 1924, см. прим. 4 к письму 4, от 16 января 1924 г.), Potestas сlavium oder die Schlüsselgewalt (1930) (1-е изд. в 1926 в Verlag der Nietzsche-Gesellschaft, см. прим. 4 к письму 25, от 8 сентября 1925). В письме Шлецеру от 9 мая 1929 г. Шестов сообщал, что отыскать этого издателя ему помог М. Бубер (Переписка Шестова с Шлецером, с. 69).

4. См. прим. 12 к предыд. письму.

5. О планируемой поездке в Швейцарию Шестов спустя десять дней, 14 августа 1928 г., сообщал и Шлецеру, сходным образом соотнося Э. Гуссерля и М. Хайдеггера:

В конце октября поеду гастролировать Берн, Цюрих, Базель и немецкий Фрейбург. Тысячи полторы заработаю и во Фрейбурге, надеюсь, встречусь еще раз с Гуссерлем, а может быть и с Heidegger’ом. Очень бы с Heidegger’ом хотелось побеседовать. Не знаю только, будет ли он так искренен и правдив, как Гуссерль (Переписка Шестова с Шлецером, с. 66).

6. Речь идет о журнале Die Tat (1909–39), который в это время редактировал журналист правого толка Ганс Церер (Hans Zehrer; наст. фам. Thomas) (1899–1966); см. прим. 5 к след. письму.

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ

7/VI. <19>29

3. Rue Letellier

Paris (XV)

Дорогой Макс Ефимович!

Большое спасибо Вам за Ваше поздравление. Посколько <sic> можно вперед загадывать, думаю, что Тане с ее будущим мужем хорошо будет. Он все больше и больше приживается к нам. Сейчас они, вместе с Таней, устраивают свою половину квартиры (у нас новая квартира состоит из двух, разделенных передней и почти независимых половин) и, по-видимому, только что и мечтает, что о семейной жизни. При этом и свое дело хорошо знает – всего 7 или 8 месяцев, как получил диплом и уже прилично устроен, и на службе им дорожат. ^[1] Так что, Бог даст, они не будут знать нужды – тем более что и Таней в институте дорожат и, вероятно, по случаю замужества даже прибавку к жалованью сделают.

Тоже очень Вам благодарен за то, что Вы о Кайзере пишете. ^[2] Конечно, если он поместит в N<eue> R<undschau> сочувственный отзыв, это будет иметь огромное значение для распространения книги и повысит сильно мои шансы в глазах Schneider’a, который мне даже специально об N<eue> R<undschau> говорил. ^[3] А что касается «примирения» моего с К<айзером> – то, в сущности, я ведь не ссорился с ним. Если бы в ответ на мое второе письмо он просто написал бы, что не будет, без моего согласия, изменять, точнее, искажать мои статьи, то все бы очень хорошо обошлось. Но он предпочел замолчать – ему, очевидно, кажется, что это «естественное» право редактора исправлять и улучшать автора. Тоже делали и в Eur<opaische> Revue, ^[4] тоже теперь Die Tat сделала в импозантном его переводе предисловия из Вел<иких> Кан<унов>. Правда, текста они не тронули, но присочинили заглавие Bruchstucke einer Konfession. ^[5] Зачем это нужно было? Мне уже надоело грызться с редакторами и издателями, да и нельзя со всеми ссориться, и я смолчал и Eur<opaische> Revue и Die Tat – но удовольствие видеть свои статьи там искаженными – не очень большое. Я думаю, что Кайзер только под Вашим влиянием согласился «простить» мне мою несговорчивость, что, в глубине души, он все же считает, что я должен был бы благодарить его за его редакторские заботы обо мне, а не возмущаться. Но, Бог с ним – если он и точно напишет в N<eue> R<undschau>, за это можно будет ему многое забыть.

По-русски На весах Иова тоже уже вышла. ^[6] Я послал с одной дамой 2 экземпляра – один для Вас, другой для Г<ермана> Л<еопольдовича> – и Вы либо уже получили, либо не сегодня, завтра книгу получите: я отправил ее на имя Г<ермана> Л<еопольдовича>. Вышло хоть скромно, но не плохо. Я все-таки доволен, что книга вышла – хотя шансов на возвращение затраченных на нее денег мало или почти совсем нет. А немецкое издание тоже недурное: чуть-чуть только книга толще, чем хотелось бы. Если бы шрифт был помельче, формат побольше и бумага потоньше, было бы лучше. Я говорил это Scheider^ – но, хотя он еще человек молодой, привычки у него прочные, и он не захотел от них отступать.

Вот все наши дела. Пишу теперь «об источниках вечных истин». ^[7] Посмотрим, что выйдет и выйдет ли.

С Шифр<инским> изданием – все по-старому. Меня оно ужасно мучает, делаю всякие попытки – но пока еще ничего не могу добиться.

Всего Вам доброго. Сердечный привет от меня и всех наших Мирре Яковлевне, она, ведь, все еще в Франценсбаде. Обнимаю Вас

Ваш Шестов

1. Речь идет о первом муже дочери Шестова Татьяны инженере-оптике Валентине Григорьевиче Дудкине.

2. О Р. Кайзере см. прим. 8 к письму 28, от 27 января 1926 г. Размолвка Шестова с Кайзером вышла из-за того, что в редактируемом тем журнале Die Neue Rundschau статья Schwanenlieder (Лебединые песни) была напечатана (1928, n 3, mars, ss. 318–22; пер. Käthe Rosenberg) в сокращенном виде, что вызвало негодование автора.

3. Отзыв Р. Кайзера на книгу Шестова Аuf Hiobs Wage появился в Neue Rundschau (1929, XXXX Jahrgang der frein Bühne, Band 2, ss. 139–40).

4. См. прим. 3 к письму 40, от 4 июня 1927 г.

5. Журнал Die Tat (см. прим. 6 к предыд. письму) напечатал статью Шестова Bruchstücke einer Konfession в июньском n 3 за 1929 (ss. 161–67); заметим, между прочим, что в августовском и сентябрьском номерах этого журнала (nn 5 и 6) за тот же 1929 г. была опубликована еще одна его статья, Spekulation und Offenbarung (Умозрение и апокалипсис).

6. На весах Иова вышла в парижском издательстве Современные записки в мае 1929 г. Рецензиями на нее отозвались: П. Бобринский (Возрождение

(Париж), 1929, 27 июня), Аноним (Руль (Берлин), 1929, № 2637, 31 июля), Н. Бердяев (Путь (Париж), 1929, № 18, сентябрь, сс. 88–106), Г. Ловцкий (Современные записки (Париж), 1930, № 41, сс. 532–37; номер вышел в январе); Г. Федотов (Числа (Париж), 1930, 2/3, cc. 259–63); Г. Адамович (Последние новости (Париж), 1930, № 3445, 28 августа, с. 3).

7. Это сочинение вылилось в отдельное издание Скованный Парменид: Об источниках метафизических истин (Paris: YMCA-Press <1932>), составившее 1-ю часть посмертной книги Шестова Афины и Иерусалим.

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ

4/VII. <19>29

3. Rue Letellier

Paris (XV)

Дорогой Макс Ефимович!

Вы не сердитесь за то, что я Вам <sic> впутал в свои дела с Kayser’ом? Но я уверен, что без Вас я бы с ним никогда по письмам не сговорился и, потому, решился все-таки направить его к Вам. Собственно, если бы он захотел, он мог бы поместить все «предпоследние слова», кроме двух отрывков: Лебединые песни и Генрих Гейне. Это у него заняло бы страниц 25, не больше. Попробуйте его убедить. Но, если бы он заупрямился, можно ему еще уступить еще <sic> IX и назвать X, как называется IX: <Ч>то такое истина: тогда выйдет страниц 20. А если и то ему покажется много, то тогда, в конце концов, особенного интереса по существу печатание не представляет: надо просто смотреть на это, как на способ приучить читателей N<eue> R<undschau> к тому, что есть на свете L. Schestow и что его можно читать, как и других. ^[1]

Был у меня Левенштейн ^[2] и сказал, что Вы будете в Париже 25 или 26 августа, проездом в Англию. А проездом из Англии обратно Вы не рассчитываете остановиться в Париже <?>. Я спрашиваю об этом, т. к. у меня теперь мои каникулы отодвинуты на осень. Я только 12 числа на 10, 12 дней съезжу в Châtel, потом вернусь, проживу до конца августа и только потом уеду опять на 6 недель. Я начал работу, и мне хочется закончить ее до окончательного отъезда. Так что, если Вы по пути в Англию или, возвращаясь из Англии, попадете в Париж, мы смогли бы повидаться, и это, конечно, было бы очень приятно: ведь мне, верно, раньше, чем весной, не попасть в Берлин. Очень рассчитываю, что увидимся, и потому ничто подробно Вам не пишу: лучше расскажу при свидании. Всего Вам доброго. Привет Мирре Яковлевне.

Обнимаю Вас

Ваш Шестов

1. Речь идет о намерении Шестова опубликовать в Die Neue Rundschau отрывки из своей книги Начала и концы (1908): Лебединые песни выступают в ней VI-й главой, Генрих Гейне – VIII-й, Что есть истина – IX-й, Еще об истине – X-й. Эта новая публикация (см. прим. 2 к предыд. письму) не состоялась.

2. Рудольф Морис Лëвенштейн (Rudolph Maurice Löwenstein; 1898–1976), известный (французский, впоследствии американский) психоаналитик, родившийся в Лодзи, входившей в то время в состав Российский империи; член German Psychoanalytic Society и один из основателей Société psychanalytique de Paris.

ЭЙТИНГОН – ШЕСТОВУ ^[1]

10. Juli <19>29

Дорогой Лев Исаакович,

Я говорил с Dr. Kayser, передал ему Ваши пожелания и попросил его напечатать по возможности все афоризмы, за исключением уже напечатанных Schwanenlieder, ^[2] а также Генриха Гейне, которого я попросил его напечатать отдельно. Правда, у него не так много свободного места, необходимого для того, чтобы напечатать все афоризмы, но он обещал мне проверить это еще раз, и именно сейчас. Насколько ему это удается при его загруженности редакторской работой, он с энтузиазмом относится к Вашему творчеству. Обсуждение Auf Hiobs Wage ^[3] кажется действительно проведенным честно.

К сожалению, мне придется изменить мои планы относительно моей поездки в Англию. У меня здесь много дел, и я не могу уехать раньше 22-го, так что лучше я поеду через Голландию. Я надеюсь, что на обратном пути, по крайней мере на 24 часа, я смогу остановиться в Париже и тогда увидеться с Вами.

Мне не терпится, Лев Исаакович, узнать, над чем Вы сейчас работаете, – это Anankasomenoi? ^[4] Жаль, что из-за этого Вы должны еще так долго оставаться в Париже. Когда Вы думаете уехать из Парижа? Д-р Лёвенштейн, по-видимому, случайно, дал Вам неправильные сведения: конгресс будет проходить с 27-го по 31 июля, ^[5] и я постараюсь после этого быть в Париже 1-го или 2-го августа.

С самыми теплыми приветами от Мирры Яковлевны и от меня

Ваш М. Эйтингон

1. Отпечатано на именной почтовой бумаге: «Dr. M. Eitingon. Berlin-Dahlem. Altensteinstrasse. 26»; в конце письма имя М. Эйтингон написано от руки. В подлиннике по-немецки.

2. См. прим. 2 к письму 44, от 7 июня 1929 г.

3. Auf Hiobs Wage (На весах Иова), см. прим. 4 к письму 25, от 8 сентября 1925 г.

4. Т. е. Скованный Парменид, см. прим. 7 к письму 44, от 7 июня 1929 г.

5. Речь идет о 18-м конгрессе International Psychoanalytic Association, который проходил в Оксфорде.

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ

15/VII. <19>29

Châtel Guyon

Puy-de-Dôme

Hotel Florence

Дорогой Макс Ефимович!

Спасибо Вам за Ваши хлопоты. Авось, благодаря Вам, что-нибудь с Kayser’ом и выйдет: а так с ним ужасно трудно. Но, как я из его писем вижу, он к Вам относится с исключительным уважением и с Вашим мнением очень считается.

Сейчас, как видите, я в Châtel’е – приехал отдохнуть дней на десять, т. к. за год, и особенно за последние два месяца очень устал. Иногда прервать работу и пожить на свободе бывает очень полезно – даже и для работы. А здесь сейчас чудесно. В Париж я вернусь 24-го вечером. Вы угадали – вожусь я теперь с Παρμενίδης δεσμώτης. ^[1] И чем больше вожусь, тем больше убеждаюсь, что тут точно лежит огромная проблема, к которой собственно подводила моя последняя книга – На весах Иова. Только бы удалось все разыскать, что скопилось за последние годы в душе. Вы знаете, ведь, что не дается в руки – точно клад – то слово, за которым гонишься. Но, авось, все-таки, если не сразу – то попозже удастся нагнать нужное слово. Когда будете в Париже – побеседуем подробно.

На днях получил два письма от Гуссерля и Фрейда. От Гуссерля обстоятельное и очень любопытное: я Вам покажу, когда будете в Париже. А от Фрейда только официальная (не его рукой написанная) открытка, подтверждающая получение книги и выражающая благодарность. Любопытно, станет ли он читать книгу. ^[2]

Пока больше не пишу: лучше все расскажу при свидании. Обнимаю Вас. Привет Вам и Мирре Яковлевне от Анны Елеазаровны. От меня скажите Мирре Яковлевне, что я уже теперь осторожнее и зонтик держу на руке.

Ваш Шестов

1. Скованный Парменид, см. прим. 7 к письму 44, от 7 июня 1929 г.

2. Шестов послал Фрейду Auf Hiobs Wage.

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ*

22/IX. <19>29

Bourbon l’Archambault (Allier)

Hôtel du Parc

Дорогой Макс Ефимович!

Вот уже больше недели, как мы с А<нной> Е<леазаровной> приехали в Bourbon. ^[1] Это специальное место для лечения артретизма. Нужно надеяться, что и нам лечение здешнее пойдет впрок. Здесь очень хорошо и, притом, очень недорого. Сезон тут кончается 30-го сентября, и 1-го октября мы будем уже в Париже. А Вы с Миррой Яковлевной рассчитываете во Флоренцию как поехать? Через Париж? И обратно из Флоренции не собираетесь ли в Париже остановиться? Очень приятно было бы повидаться.

У нас все благополучно. Получаю новые рецензии о книге На весах Иова – русские и немецкие. ^[2] Почти все очень хвалят, но тоже все говорят о «парадоксах». Интереснее всех рецензия пр<офессора> Schädelin (в швейц<aрском> Bund’e) и приложенное им к рецензии письмо. Когда-нибудь при случае покажу их <В>ам. ^[3]

От Шлецера получил письмо, что он закончил порученный ему «Sans Parеil’em» ^[4] проспект об издании моих книг, так что в октябре он будет разослан, и французы, наконец, узнают, какие из моих сочинений переведены на их язык и где можно мои книги достать. Если бы «Sans Pareil’ю» удалось распространить хоть по 500 экземпляров каждой книги за год (Плон за первый год продал 2.000, а Паскаль даже в 4.000 разошелся ^[5]), то можно было бы в будущем году На весах Иова по-французски выпустить. Поживем – увидим.

Есть еще разные мелкие «события» – но писать о них не стоит. Г<ерман> Л<еопольдович> Вам при свидании расскажет. Может быть, Вы с ним еще в Швейцарии встретитесь: он сейчас в Женеве. ^[6] Потом он будет и в Базеле – там повидается с моими новыми приятелями, сотрудниками Карла Барта. ^[7]

Таня со своим мужем ^[8] уже в Париже: оба начали работать. А Наташа с мужем еще не вернулись. ^[9] Их каникулы начались 9, а кончаются 30-го сентября. Они очень довольны своей поездкой и пишут, родителям на утешение, веселые и забавные письма. К 1-го октября все съедемся, и А<нна> Е<леазаровна> начнет подыскивать для нас квартиру. Может быть, удастся за городом устроиться: я был бы очень доволен. ^[10]

Всего Вам доброго. Очень рад, что Вы довольны своим пребыванием в Швейцарии и что Вам предстоит поездка во Флоренцию. Привет Мирре Яковлевне. А<нна> Е<леазаровна> тоже от себя просит передать привет и Мирре Яковлевне и Вам. Обнимаю Вас

Ваш Шестов

P.S. О Ремизове не пишу, он уже сам написал Вам о своих злоключениях. ^[11]

* Несколько фрагментов – от слов «От Шлецера получил письмо…» до «Поживем – увидим», от «Вот уже больше недели…» до «1-го октября мы будем уже в Париже» и от «Таня со своим мужем…» до «…я был бы очень доволен» – приведены в кн. Барановой-Шестовой, I: 358, II: 43.

1. Шестовы находились в это время в курортном городке Бурбонл’Аршамбо в Оверни.

2. О рецензиях на книгу На весах Иова в русской эмигрантской печати см. прим. 6 к письму 44, от 7 июня 1929 г. На немецкое издание отозвались R. Kayser (см. прим. 3 к письму 44, от 7 июня 1929 г.), T. Steinbüchel в Literarische Beilage der RMV (1929, n 204, 3. September, s. 4) и др.

3. Речь идет о швейцарском пасторе и профессоре теологии Карле Альберте Шеделине (1879–1961), преподававшем в то время в Бернском университете. Во время лекционного турне Шестова в Швейцарию (см. прим. 12 к письму 42, от 14 июня 1928 г.) статья Шеделина в той же швейцарской газете Bund собрала в Бернском университете солидную аудиторию, см. об этом в письме Шестова Ловцким (27 октября 1928 г.) и жене (30 октября), которые приведены в кн. Барановой-Шестовой, II: 19. Рецензия Шеделина на Auf Hiobs Wage была напечатана в газете Bund от 25 августа 1929 г.

4. Sans Pareil – известное парижское издательство, возникшее в 1919 г. См. о нем: Pascal Fouche. Au Sans Pareil (L’edition contemporaine, I). Bibliothèque de Littérature française contemporaine de l’Université Paris 7. Paris, 1983.

5. О парижском издательстве Plon см. прим. 9 к письму 11, от 6 июля 1924 г.

6. Эйтингоны в это время отдыхали в городке Vevey, расположенном на берегу Женевского озера.

7. Карл Барт (Karl Barth) (1886–1968), швейцарский протестантский богослов.

8. См. прим. 1 к письму 44, от 7 июня 1929 г.

9. 31 августа 1929 г. младшая дочь Шестова, Наташа, вышла замуж за инженера-геофизика Владимира Николаевича Баранова (1897–1985).

10. Это желание Шестова осуществилось только через несколько месяцев: «в марте 1930 г. Анне Ел<еазаровне> удалось найти скромную квартиру в тихом предместье Парижа – Булони (19, rue Alfred Laurant, Boulognesur-Seine) <…>» (Баранова-Шестова, II: 49).

11. Возможно, имеются в виду болезни и связанные с ними трудности и неудобства, которые перенесли Алексей Михайлович и Серафима Павловна, о чем Ремизов писал Шестову 6 сентября 1929 г. из британского городка Roscoff, куда они отправились на отдых (см.: Переписка Шестова с Ремизовым, Русская литература, 1994, № 2, с. 182).

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ*

18/X. <19>29

Paris (XV)

3. Rue Letellier

Дорогой Макс Ефимович!

Не сразу отвечаю на Ваше письмо: все ждал, что Ваш родственник явится – но он, видно, либо еще не приехал в Париж, либо хоть и приехал, но не мог ко мне прийти. Очень охотно, конечно, познакомлю его с Мейерсоном. ^[1] Познакомить нужно, только чтоб он хоть немного почитал сочинения М<ейерсона> – Мейерсон очень любит, чтоб его сочинения читали. И, затем, я думаю, что раз он интересуется наукой, то его заинтересуют и будут ему очень полезны сочинения Мейерсона. Я ему все это, конечно, при встрече скажу и надеюсь, что он с Мейерсоном сойдется и, может быть, даже станет под его руководством работать.

Квартиры мы, к сожалению, не нашли. Пришлось Наташе с мужем снять себе комнату, а нам на зиму остаться на rue Letellier. Зиму здесь проживем, с Таней и ее мужем, а весной, может быть, удастся что-нибудь найти: все-таки 6 месяцев впереди.

С французским изданием дело окончательно устроилось: Шифрин уже передал книги Sans Pareil. Может быть, теперь книги пойдут. Владелец «Sans Pareil» очень энергичный человек и умеет распространять книги. ^[2] Кроме того, по-видимому, в отношении французов ко мне произошла какая-то перемена. Шифрин мне рассказал, что на днях пришел к нему Andre Gide и в самых сильных словах выражал ему свои «восторги» по поводу моих книг, которые он только теперь прочел. Говорил, что после «встречи» с Нитше – никто не производил на него такого впечатления, как я. В таком же роде говорил он и Шлецеру. Gide имеет огромное влияние во Франции, и его поддержка может много помочь. Потом еще Malraux, который сейчас тоже занял очень выдающееся положение, сказал Шлецеру, что он постарается выпустить в издательстве Nouv<elle> Rev<ue> Frang<aise> избранные места из моих сочинений. ^[3] Если это удастся и если притом Gide согласится дать свое предисловие, то мое положение станет совсем другим, и сбыт книгам будет обеспечен.

Ужасно буду рад, если все устроится: мне так совестно перед Вами и М<атвеем> Ис<ааковичем Эйтингоном>, что я не умел использовать оказанной Вами поддержки. Но если Gide и Malraux не ограничатся словами, то все уладится, и, вероятно, не только можно будет довести до конца издание, но и вернуть через года два, три затраченные Вами и М<атвеем> Ис<ааковичем> деньги обратно. Не сглазить бы только!

Надеюсь, что к Вам мне удастся попасть в Берлине, если ничего особенного не случится. Но, все же, жалко, что Вы не заехали в Париж – до Пасхи еще ведь шесть месяцев! Но зато – в Берлин не приходится торопиться…

От R. Kayser’a ни слуху, ни духу. Торопил, торопил – и замолчал. Любопытно, что он теперь Вам при встрече скажет!

Всего Вам доброго. Сердечный привет от меня Мирре Яковлевне. Анна Елеазаровна, Таня и Наташа тоже шлют свой привет Мирре Яковлевне и Вам.

Обнимаю Вас.

Ваш Л. Шестов

* Фрагмент письма – от слов «С французским изданием дело окончательно устроилось.» до «Не сглазить бы только!» – приведен в кн. Барановой-Шестовой, I: 358-59.

1. Эмиль Мейерсон (Emile Meyerson) (1859–1933), французский философ и историк науки. Родился в Польше, с 1882 г. жил во Франции. Основные работы связаны с теорией познания.

2. Основателем (1919 г.) и хозяином издательства Au Sans Pareil был Rene Hilsum (1895–1990), см. о нем: Georgiana Colvile. Scandaleusement d’elles. Trente-quatre femmes surrealistes. Paris: Jean-Michel Place 1999, pp. 118-21.

5. La Nouvelle Revue Frangaise – один из крупнейших и популярнейших литературных французских журналов между двумя мировыми войнами (основан в 1909 г. группой интеллектуалов, включающей А. Жида, Ж. Копо и Ж. Шлюмбергера; последний в 1911 г. стал его редактором). К этому месту Баранова-Шестова дает такое примечание:

«Избранные места» из сочинений Шестова вышли в мае 1931 г. в Галлимаре (Editions de la Nouvelle Revue Frangaise) под заглавием Pages choisies, но без предисловия Жида (Баранова-Шестова, I: 358).

50*

ШЕСТОВ – М.Я. ЭЙТИНГОН

20/V. <19>30

3. Rue Letellier

Paris (XV)

Дорогая Мирра Яковлевна!

Выезжаю я из Парижа послезавтра – в четверг 22/V. Уже все готово – и вещи и даже билет. Но еду я сперва во Франкфурт, где 24/V я читаю в Университете, ^[1] потом в Halle (27 в Kant-Gesselschaft ^[2]) и попаду в Берлин либо 28, либо, если что в Halle задержит, 29 мая. Из Halle я либо напишу, либо Вам протелеграфирую точно день и час своего приезда.

Обо всем, что у нас, писать не стану: лучше расскажу, когда приеду. Только одно пока сообщу: Таня благополучно родила девочку. ^[3] И Таня сама и ребенок в наилучшем состоянии: дней через 9, 10 вернется домой, если все так будет продолжаться, как началось.

Еще раз спасибо и – до скорого свидания.

Сердечный привет Макс <sic> Ефимовичу.

Ваш Л. Шестов

Анна Елеазровна, Таня и Наташа шлют Вам и Максу Ефимовичу привет. Как Таня поправится, А<нна> Е<леазаровна> Вам напишет.

* Первый абзац с некоторыми неточностями приведен в кн. БарановойШестовой, II: 50.

1. Во Франкфуртском университете Шестов прочел по-немецки доклад Скованный Парменид (Баранова-Шестова, II: 50).

2. Кантовское общество.

3. «16 мая у Тани родилась девочка Светлана» (Баранова-Шестова, II: 50).

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ

24/VI. <19>30

Reims ^[1]

Дорогой Макс Ефимович!

Поздравляю Вас с днем рождения ^[2] – и желаю, само собой разумеется, прежде всего сил и здоровья: без сил и без здоровья ничего в нашем мире не добьешься. Но еще, сверх того, желаю, чтобы Ваша работа вошла в естественные границы и чтобы Вы больше себе самому принадлежали: нужно, ведь, не только работать, но и жить.

Пользуюсь случаем, чтобы поблагодарить Вас за гостеприимство. Благодаря тому, что я живу у Вас, у меня с моим пребыванием в Берлине всегда связываются самые лучшие воспоминания. Единственные пятна – это лекции и доклады, которые читать приходится. Но это забывается скоро или, вернее, это чувствуется, пока оно впереди. А все остальное, и в особенности та атмосфера дружбы, которая окружает меня в Вашем доме, где я совсем забываю, что я не у себя – приносит такую большую радость. И потом возможность говорить обо всем и именно о таком, о котором редко кто может и умеет говорить! Большое, большое спасибо Вам, Макс Ефимович, и такое же спасибо Мирре Яковлевне.

Во Фрейбурге на этот раз было не так интересно, как 1/ года назад. У Гуссерля были американские гости, и я с ним хотя – и был у него два раза, мало мог беседовать на философские темы. Он, по случаю приезда гостей (проф. Per<r>y ^[3]), пригласил к себе много народу, и было слишком шумно. С Heidegger’ом в субботу успел побеседовать немного – но тут пришлось спешить, чтобы попасть к Гуссерлю. А в воскресенье, хотя мы провели у Гуссерля вместе несколько часов, разговаривать серьезно уже нельзя было. Американцы по-немецки говорят плохо, и т. к. при том были еще их жены, то встреча носила совсем внешний, светский характер. Очень жаль, но ничего изменить нельзя было. Правда, Гуссерль оставил меня у себя, когда гости разошлись, но он, бедный, так устал от 4 часов светского разговора, что мы уже больше друг другу руки жали, чем разговаривали… ^[4]

Передайте Мирре Яковлевне, что с ее подарками Светлане ^[5] все обошлось хорошо. Правда, на границе пришлось их показать, но пошлины взяли всего одну марку.

Еще раз поздравляю Вас и еще раз большое спасибо и Вам и Мирре Яковлевне.

Ваш Шестов

1. Письмо написано из Реймса, где жил близкий друг Шестова и один из верных приверженцев его идей Адольф Маркович Лазарев (1873–1944), к которому Шестов приехал погостить на несколько дней.

2. День рождения Эйтингона – 26 июня.

3. Ральф Бартон Перри (Ralph Barton Perry) (1876–1957), американский философ.

4. То же посещение Гуссерля Шестов описал в письме Ловцким, отправленным оттуда же, из Рейса (цит. по кн. Барановой-Шестовой, II: 53):

Во Фрейбурге было не так интересно, как в прошлый раз. В субботу я повидался с Heidegger’ом, но т. к. он был свободен только с 5 часов (у него семинар в субботу), а в 7 нужно было к Гуссерлю, то мы не очень успели разговориться. А у Гуссерля Perry был и всякие гости, тоже не очень можно было поговорить.

5. Внучка Шестова, дочка Татьяны и Валентина Дудкина, см. прим. 3 к предыд. письму.

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ ^[1]

Châtel-Guyon, 22 августа 1930

Дорогой Макс Ефимович!

Спасибо большое Вам за книги (Киргерг<арда> ^[2]) и письмо. Рад за Вас, что Вам хоть немного отдохнуть придется. Надеюсь, что, как предполагала Мирра Яковлевна, осенью или зимой Вы найдете возможность отдохнуть как следует. Что поделаешь? Человек так устроен, что ему без отдыха никак не обойтись. Не прервешь работы по воле, придется прерывать поневоле, а это – много хуже.

Я вот уже 6 недель ничего не делаю – и, по-видимому, еще 6 недель ничего делать не буду. У нас, ведь, в Париже квартира еще не устроена, и без А<нны> Е<леазаровны> я не могу туда въехать, хотя Наташа с мужем наши вещи и перевезли. Придется, значит, оставаться в Châtel’е, пока будет работа у А<нны> Е<леазаровны> – а потом с ней a Vichy поехать – т. к. и ей отдохнуть и полечиться надо. Здесь, в Châtel’е, на мой взгляд, чудесно. Хотя лето и неважное, довольно много дождей и прохладно, как во всей Европе – но все-таки достаточно солнца, и я здесь, как всегда, почти дома не бываю. Прогулки здесь превосходные – всегда, каждый день без исключения, гуляю по несколько часов. До сих пор ничего даже не читал, а все же, как пришел Киркергаард <sic>, стал соблазняться, несмотря на протест А<нны> Е<леазаровны>. Очень, в своем роде, он замечательное явление, и я очень жалею, что когда писал о Нитше, не знал его. Их – если меня не все обманывали – жизнь как-то по-одинаковому задела и, хотя реагировали они не одинаково, но чувствовали те же трудности. Впрочем, я все еще не совсем «у себя дома» в книгах Кирг<eргарда>, и лучше подождать с суждениями и не делать окончательных выводов. ^[3]

Сегодня получил письмо от Dr. Sc<h>midt’a: вышел, наконец, Forum Philosophicum. ^[4] Я сообщу ему Ваш адрес и попрошу выслать Вам первый номер. Я бы послал Вам оттиск своей статьи – но они в Париж направлены, и мне их трудно добыть: мне пересылают только письма, а книги и журналы не пересылают.

Видите Вы Kayser’a? Я от него ничего не получил – а меж тем <1 нрзб.> собирался поместить Kam<p>f und Besinnung в сентябрьском номере – давно пора бы мне получить корректуры. Если увидите его или будете говорить с ним по телефону, спросите его, пожалуйста. Неужели и на этот раз он передумал! ^[5]

23 октября должен быть в Кракове ^[6] – мы уже все перебрали указатели. Но до сих пор не знаю, будет ли мне предоставлена возможность самому выбирать маршрут. Если будет – поеду через Берлин и, надеюсь, Вас еще там застану.

Всего Вам доброго. Привет Мирре Яковлевне. А<нна> Е<леазаровна> тоже шлет и Вам и Мирре Яковлевне свой сердечный привет.

Ваш Шестов

1. Написано на почтовой бумаге Hôtel Palas Royal (Châtel-Guyon).

2. Шестов в разных случаях по-разному писал фамилию датского философа.

3. О своей первой реакции на прочтенного С. Кьеркегора (если придерживаться традиционной русской транслитерации фамилии философа) Шестов сообщал в письме Шлецеру от 7 сентября 1930 г.:

Я здесь почитал еще Киркегарда – много, очень много интересного и значительного. Когда увидимся, расскажу. Он тоже страстно нападает на «умозрение» – но все же в последний момент поддается искушению. И главное, его читателей (и <…>) больше всего примиряет с ним не его страстная борьба, а его уступчивость. Когда «умозрению», хоть и под другим названием, возвращены державные права, читатель начинает «понимать» и «успокаиваться» (Переписка Шестова с Шлецером, с. 76).

4. В 1-м томе журнала Forum philosophicum за 1930 г. (New York, International Philosophical Society) были напечатаны две статьи Шестова – Regarder en arrière et lutter (pp. 89–106) и Look Back and Struggle (pp. 107–17).

5. Речь идет о статье Шестова Kampf und Besinnung, которая должна была появиться в Neue Rundschau. В основу ее лег доклад, прочитанный Шестовым 19 июня, во время его поездки в Берлин в Nietzsche-Gesellschaft. На русском языке этот текст, под названием Добро зело и с подзаголовком Из книги ‘Exercitia spiritualia’, был напечатан в парижском журнале Числа (1930, № 1, сс. 169–88), по-французски (Regarder en arrière et lutter), за некоторыми изъятиями, в Forum philosophicum (см. предыд. прим.). R. Kayser напечатал эту статью по-немецки в октябрьском номере Neue Rundschau за 1930 г.

6. 23–25 октября в Кракове проходил международный конгресс Die Grundhaltungen des modernen Geistes, на котором Шестов прочел (по-французски) доклад Об источниках метафизических истин.

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ

24/VI. <19>31

Boulogne s/Seine

19. Rue Alfred Laurant ^[1]

Дорогой Макс Ефимович!

Узнал, что сегодня Вам исполняется 50 лет и спешу присоединить свой голос к голосам тех Ваших друзей, которые в этот день пришлют Вам свои искренние пожелания и сердечные поздравления. Я не сомневаюсь, что таких людей будет много и что их пожелания и поздравления будут в самом деле говорить о том, что они думают и чувствуют. И, надо думать, что Вы это испытаете, как высшее удовлетворение. 50 лет Вашей жизни, значит, не пропали даром, раз люди, которые так редко умеют и еще реже хотят ценить заслуги и достоинства ближних, вопреки, так сказать, своей, если не первой, то второй природе, так радостно и легко находят в себе слова приветствия для Вас. И, если такое почти «чудо» оказывается возможным – то единственно потому, что Вы всей своей жизнью осуществили то редкое стремление и искусство искать и находить в нашем ограниченном и бедном бытии те проблемы лучшего, которые в старину назывались теперь забытыми, но все же так знаменательными словами «красота, истина, добро». С первого же знакомства с Вами меня поразила та колоссальная духовная энергия, которая в Вас чувствовалась. Казалось бы, огромная работа, которая требовалась от Вас Вашим призванием врача<->психоаналитика – должна была бы совершенно исчерпать все Ваши силы. Но с первой же беседы с Вами я убедился, что психоанализ не закрыл нисколько для Вас других областей человеческого творчества. И искусство, и литература, и философия были для Вас так же близки, как если бы они были предметом Ваших постоянных занятий. Это делало общение с Вами таким нужным и значительным – не только для меня, но и для всех сталкивавшихся с Вами. Позвольте же сегодня выразить Вам пожелание, чтобы и на будущее время Вы сохранили те свои силы, которыми Вы так умело и плодотворно пользовались до сих пор. Это – все, что Вам – а также нам, Вашим друзьям, нужно. И еще одно: позвольте также пожелать и Мирре Яковлевне, которая постигла трудное искусство быть женой и подругой человека, так мало принадлежащего себе и всегда принужденного отдавать весь свой досуг работе, отрывавшей его от семьи…

О нас ничего особенно интересного рассказать не могу. А<нна> Е<леазаровна> уже давно в Châtel’e. Скоро и я туда поеду. Дети попрежнему все здоровы и, слава Богу, «при местах». Внучка растет и, среди молодых дам, у нее не мало уже есть поклонниц. Если через 20 лет у нее будет столько же поклонников среди молодых людей, ей жаловаться не придется. Мои Pages choisies Вы, верно, уже получили ^[2] – а другого, пока, ничего не вышло. Но скоро выйдет отдельное издание Παρμενίδης δεσμώτης: Бердяев устроил его в YMCA. ^[3]

Еще раз поздравляю, обнимаю Вас и целую и Вас и – по такому торжественному случаю можно – Мирру Яковлевну. Ваш Шестов

1. См. прим. 10 к письму 48, от 22 сентября 1929 г.

2. Имеется в виду французская антология Шестова Pages Choisies, куда вошли семь его работ (Paris: Gallimard, 1931).

3. Шестов говорит о книге Скованный Парменид, см. прим. 7 к письму 44, от 7 июня 1929 г.

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ

29/VI. <19>31

Boulogne s/Seine

19. Rue Alfred Laurant

Дорогой Макс Ефимович!

На этот раз так странно вышло: я получил Ваше письмо, как раз в тот день, когда Вы должны были получить мое – в день, когда Вам исполнилось 50 лет. Я очень этому порадовался – хоть до некоторой степени были в этот день вместе. И, вообще, так сказать, встретились. Обстоятельства так теперь складываются, что, пожалуй, теперь нескоро придется увидеться. Правда – начинались уже несколько раз переговоры с разными лицами о моих лекциях в Германии на темы: <Ф>илософское наследие Киргергарда и Нитше. Томас Манн, когда был в Париже, говорил со мной об этом, бартианцы из Bonn’а тоже разговаривали, ^[1] и из Женевы запросы приходили. Но, дальше разговоров не пошло. Недели две тому назад я получил от Т. Манна письмо – довольно длинное, но о лекциях он – ни слова. Хвалит На весах Иова, но, по-видимому (он больше намеками выражается), моим идеям не слишком сочувствует и вряд ли станет хлопотать о моих лекциях. Думаю, что и бартианцы предпочитают не слишком сближаться со мной. Я послал трем бон<н>ским профессорам Скованного Парменида ^[2] (в том числе и самому Барту) – никто не откликнулся. Все, нужно думать, разделяют высказанное в примечании Кронером ^[3] мнение, что меня нужно читать только затем, чтобы не думать, как я. А еще лучше – совсем не читать и не разговаривать со мной. Так что надежды на то, что меня позовут в Германию или Швейцарию, очень мало. Но, по-русски выйдут скоро в двух книжечках – мои последние работы: Бердяев устроил одну в своем издательстве YMCA, так что я даже и гонорар (хотя скромный) получу, а другую – без гонорара, но и без всяких затрат. ^[4] Сегодня узнаю все подробности.

L. Schneider тоже писал, что хочет издать и Ап<офеоз> Бесп<очвенности> и еще одну книжку всех моих последних работ, но выйдет ли из этого что, не знаю – цыплят по осени считают, да как раз Lambert <Schneider> на осень намечает выпуск книг. Увидим! ^[5] С Kayser’ом – обычная канитель: заказ<ал> Ruoff’у ^[6] перевести целиком последние мои афоризмы, а когда перевод был сделан – предложил на ¾ сократить и хотя Руоффа торопил, печатание отложили. Я чуть ему еще раз не написал, что не хочу больше у него сотрудничать (и не стоит!), но сдержался, и мы сошлись на компромиссе… Такие-то дела. Еще две, три недели проживу в Париже, а потом в Châtel. Но и здесь сейчас очень хорошо: в нескольких минутах от дому <Б>улонский лес и, когда заберешься туда, особенно по утрам, когда движения совсем мало, кажется, что ушел за десятки верст от города. У детей – все по-старому. Внучка растет, и с каждым месяцем, по-видимому, в ней тоже растет убеждение, что жизнь ей предлагает неограниченные права, только права и не налагает на нее никаких обязанностей. Трудно будет ей переучиваться… А<нна> Е<леазаровна> – уже в Châtel’e и работает.

А Вы с Миррой Яковлевной на все лето в Dahlem’e остаетесь? Там хорошо – только что, пожалуй, жарко будет. Все-таки лучше всего летом у моря или в горах. По крайней мере, работу-то на лето Вы прекращаете? Всего Вам доброго. Привет Мирре Яковлевне. Обнимаю Вас.

Ваш Шестов

1. Последователи учения К. Барта, см. прим. 7 к письму 48, от 22 сентября 1929 г.

2. Т. е. немецкий перевод, опубликованный в виде статьи Der gefesselteParmenides (Über die Quelle der metaphysischen Wahrheiten) в журнале Logos: Internationale Zeitschrift für Philosophie der Kultur (1931, Band XX, Heft 1, ss. 17–87).

3. Richard Kroner (1884–1974), немецкий философ и теолог, редактор журнала Logos, в котором был опубликован немецкий вариант шестовского Скованного Парменида, см. предыд. прим. Шестов отозвался на книгу Кронера Von Kant bis Hegel (2 Bände, 1921–24) в бердяевском журнале Путь (1931, № 27, сс. 95–100), параллельный французский вариант отзыва был напечатан в Revue philosophique de la France et de l’étranger (1931, n 3/4, pp. 288–304).

4. Относительно первой из указываемых Шестовым книг см. прим. 7 к письму 44, от 7 июня 1929 г. и прим. 3 к предыд. письму; что касается второй, – по-видимому, ее издание не осуществилось.

5. Ни тот, ни другой проект осуществлены не были; о публикации Апофеоз беспочвенности в немецкоязычных журналах см. прим. 6 к письму 21 от 15 февраля 1925 г.

6. О H. Ruoff cм. прим. 2 к письму 40, от 14 июня 1927 г.

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ

6/VIII. <19>31

Châtel-Guyon (Puy-de-Dôme)

Hotel Palais Royal

Дорогой Макс Ефимович!

Не сразу ответил на Ваше письмо – сейчас лечусь, а здешнее лечение мало располагает даже к самой мелкой работе – а сегодня пришло Ваше второе письмо. Большое спасибо за Ваши хлопоты: без Вашего вмешательства Würzbach вряд ли пригласил меня еще раз читать в N<ietzsche->G<esellschaft>. ^[1] Конечно, Бог знает, как сложатся внешние обстоятельства – но, если бы все успокоилось, было бы несомненно очень интересно прочесть хотя бы краткий доклад о филос<офском> наследии Киргерг<арда> и Нитше. Я эту зиму усердно изучал Кирг<ергарда> и перечитывал Ницше – и много думал о том, что хотя и тот и другой приобрели огромную, мировую известность, их главные идеи, то, собственно, что было основным двигателем их творчества, соприкоснулись только извне с европейской философской мыслью и не смешались с ней. Отчасти они, как мне кажется, и сами тут были «виноваты». Они свое главное, свое основное слишком тщательно скрывали от читателя. Или иначе нельзя? Нужно с людьми говорить не о том, о чем сам думаешь, а о том, что людей может занять или заинтересовать? Весьма возможно, что так нужно. И все-таки, если мне придется читать доклад о Н<итше> и К<иргергарде> – я попытаюсь говорить не о том, что в их книгах было нужного для людей, а о том, чем была полна их внутренняя жизнь. Вернее всего, что это не встретит отклика ни в ком или почти ни в ком, кто сейчас считает Нитше и Кир<гергарда> своими учителями и вдохновителями. Но мне кажется, что это вопрос такой существенный, что его следует коснуться даже и в том случае, если вперед наверное знать, что тебя не захотят слушать. Я еще не приступал к приготовлению доклада – но если переговоры с N<ietzsche-> G<esellschaft> и с другими учреждениями наладятся, я думаю, что могу написать его за 5, 6 недель. Недели две нужно считать на перевод – всего месяца два. По-моему, лучше всего было бы читать после Пасхи – но, если нужно будет раньше читать, можно будет какнибудь приспособиться. Буду ждать письма от Вюрцбаха – а там видно будет. Главное, конечно, еще как жизнь в Германии наладится. Мое письмо придет как раз в воскресенье 9-го августа, в день, когда все должно решиться. ^[2] Французские газеты стали спокойнее – но, можно ли на газеты полагаться? В Англии фунт все-таки пошатывается – не знаю, к добру это или к худу. Может быть, это заставит правительство Макдональда ^[3] принять более решительные меры и отказаться от политики вечных обещаний. Поживем – увидим…

У нас ничего особенного. Дети, к счастью, все служат – их кризис пока не коснулся. У А<нны> Е<леазаровны> заметно немного. У меня с немецким издательством затишье: переговоры с А<пофеозом> Б<еспочвенности> идут плохо, ^[4] и даже причитающиеся за прежнее гонорары задерживаются. Может, после 9-го все поправится…

Всего Вам доброго. Не собираетесь ли Вы с Миррой Яковлевной во Францию? Очень бы приятно было повидаться. А то – попаду ли я еще в Германию и когда? А<нна> Е<леазаровна> шлет Вам обоим свой сердечный привет, а я все-таки хочу надеяться повидать и Вас и Мирру Яковлевну и приветствовать Вас лично.

Ваш Шестов

1. О Ф. Вюрцбахе, председателе Общества Ф. Ницше, см. прим. 4 к письму 23, от 17 марта 1925 г. О том, что Шестов не сумел поехать прочесть этот доклад, см. в письме 58, от 12 сентября 1931 г.

2. Правые немецкие партии, объединившись в «Гарцбургский блок» попытались с помощью плебисцита, проведенного 9 августа 1931 г., свалить правительство Г. Брюнинга; эта попытка окончилась провалом.

3. Джеймс Рамсей Макдональд (James Ramsay MacDonald) (1866–1937), английский политический и государственный деятель, один из лидеров лейбористской партии; трижды занимал пост премьер-министра Великобритании (1924, 1929–31 и 1931–35 гг.).

4. См. прим. 5 к предыд. письму.

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ

10/VIII. <19>31

Châtel-Guyon (Puy-de-Dôme)

Hotel Palais Royal

Дорогой Макс Ефимович!

Простите, что обеспокою Вас маленькой просьбой, точнее, поручением. Я получил от одной очень хорошей издательской фирмы из Лондона (J.M. Dent&John <sic> ^[1]) предложение издать на английском языке мою книгу На весах Иова. Правда, условия не очень блестящие – они предлагают, ввиду больших расходов по изданию и переводу, уплатить мне гонорар после того, как их расходы покроются. Я попробую торговаться – но не знаю, что из этого выйдет. Пока же я бы Вас вот о чем хотел бы попросить. Года три тому назад одна англичанка – по фамилии, кажется, Coventry, перевела всю первую часть (т. е. <O>ткровения смерти) книги. ^[2] Святополк-Мирский просмотрел перевод и нашел его хорошим. Но, к сожалению, я не имею адреса этой дамы. Знаю только, что она приятельница Гибеллы Яковлевны, муж которой управляет в Лондоне Вашим меховым делом (я их знал в Москве, но сейчас забыл их фамилию). ^[3] Если бы Вам не трудно было написать Гибелле Яковлевне, чтобы она снеслась с m-me Coventry и попросила ее возможно скорее прислать мне сюда, в Châtel-Guyon, рукопись перевода – это было бы очень полезно для издания книги и приятно, конечно, мадам Coventry. Я надеюсь, что она сохранила рукопись. Простите, что беспокою Вас – но никак иначе нельзя добыть рукопись перевода.

Всего Вам доброго. Что же у Вас сейчас – после плебисцита! Мы еще никаких известий здесь не имеем. ^[4] Привет Мирре Яковлевне. А<нна> Е<леазаровна> шлет Вам привет и лучшие пожелания Мирре Яковлевне.

Ваш Шестов

P.S. От Würzbach’а получил приглашение и уже ему ответил.

1. Нужно: J.M. Dent&Sons.

2. См. прим. 6 к. письму 18, от 27 октября 1924 г.

3. Возможно, имеется в виду Samuel (Sam) Kallin, один из менеджеров лондонского филиала пушной компании Eitingon Schild.

4. См. прим. 2 к предыд. письму.

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ

22/VIII. <19>31

Châtel-Guyon (Puy-de-Dôme)

Hotel Palais Royal

Дорогой Макс Ефимович!

Большое спасибо Вам и Мирре Яковлевне. Сегодня же я написал mistr<ess> Coventry – будем надеяться, что она, не откладывая, ответит, и я смогу окончательно сговориться с английским издателем.

Очень мы тут за Вас порадовались, что плебисцит сошел благополучно. Правда, он еще настоящих гарантий за прочность политического положения в Европе не дает – но все-таки есть передышка, которой, может быть, правительства сумеют воспользоваться, хотя, вообще говоря, нынешние правительства Европейских стран особенной умелостью похвалиться не могут.

Новостей у нас мало. Получил письмо от R. Kayser’a. Он пишет, что из беседы с Вами он заключил, что я недоволен тем, что он на осень отложил печатание моей статьи, и потому спешит сообщить мне, что, ввиду политических событий, он и осенью не сможет напечатать – а только к концу года. Я ему ничего не отвечу – но, конечно, больше никогда уже ничего ему не дам: так издеваться, как он, не позволял себе надо мной ни один издатель.

Здесь мы, по всей вероятности, останемся до 20-го сентября, а потом – в Париж. Сейчас здесь Наташа с мужем проводят каникулы. Всего Вам доброго. Сердечный привет и еще раз большое спасибо Мирре Яковлевне. Ваш Шестов

P.S. Würzbach’у я написал уже дней десять тому назад – но ответа еще не получил от него.

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ

12/IX. <19>31

Boulogne s/Seine

19. Rue Alfred Laurant

Дорогой Макс Ефимович!

После долгой переписки, дело с Dent&Sons, издательской фирмой, затеявшей выпустить по-английски мою книгу, пришло к благополучному концу. К моему большому огорчению, madame Coventry затеряла сделанный ею перевод первой части и приходится ее вновь переводить. Она было даже совсем отказалась, за отсутствием свободного времени, принять участие в переводе, но, потом, подумавши, согласилась взять на себя перевод части книги. Теперь нужно подыскать только еще одного переводчика (это дело, конечно, издателя – а я в Англии никого не знаю) – и, надо думать, это не так трудно, тем более, что редактор журнала The Adelphi, в котором, в ряде номеров, были напечатаны отрывки из Pot<estas> cl<avium> и На весах Иова, обещал порекомендовать своего переводчика. ^[1] Бог даст к осени будущего года На весах Иова появятся по-английски. ^[2] Очень досадно, что я не могу сам редактировать перевод – но ничего не поделаешь. Напишу редактору The Adelphi – может, он согласится просматривать перевод. Он хорошо ко мне относится – благодаря его заметке в The Adelphi Dent узнал о моей книге и заинтересовался ей – авось, он не откажется оказать мне эту услугу. ^[3]

Мне теперь опять придется обеспокоить Вас маленькой просьбой. Нужно послать один экземпляр немецкого издания На весах Иова английскому издателю. Адрес его <:> J.M. Dent&Sons, L.T.D. Dept. B., London, W.C. 2, 10–13 Bedford Street, Aldine House (Dept. В – обозначает бюро издательства, в которое должна попасть книга – и это не нужно опускать). У Вас я оставил экземпляры, данные мне Schneider’ом. Будьте добры, пошлите один переплетенный экземпляр, по возможности скорее, Dent’у. Я бы написал Schneider’у – но он задержит надолго, а Гер<мана> Леоп<ольдовича> сейчас нет в Берлине. Извините, что беспокою – но иначе никак нельзя сделать.

У меня все по-старому. А<нна> Е<леазаровна> еще в Châtel’e, а я уже дома. Чувствую себя хорошо – в Châtel’e я всегда поправляюсь.

Что у Вас слышно? Как здоровье Ваше? Как Мирра Яковлевна? Черкните несколько слов или хоть открытку с извещением об отправке книги в Лондон. Всего Вам доброго. Сердечный привет Мирре Яковлевне.

Ваш Шестов

P.S. Würzbach’у я предложил читать доклад весной, т. к. в январе он находит неудобным, а в ноябре мне невозможно приехать. ^[4]

1. О журнале The Adelphi (The New Adelphi) cм. прим. 8 к письму 42, от 14 июня 1928 г.

2. См. прим. 6 к письму 18, от 27 октября 1924 г.

3. Перевод редактировал А.М. Лазарев (см. о нем прим. 1 к письму 51, от 24 июня 1930 г.), см.: Баранова-Шестова, II: 91–4.

4. Баранова-Шестова приводит фрагмент письма Шестова Эйтингону от 10 сентября 1931 г.:

И мне жаль, очень жаль, что я не мог принять предложение Würzbach’a и приехать в ноябре. Но я еще не готов: тема такая сложная и такая ответственная – чем больше я работаю, тем больше убеждаюсь в этом. Но, авось, все-таки весной можно будет приехать – хотя политическое напряжение в Германии достигло такой степени, что вперед ничего сказать нельзя (II: 84).

Это письмо в архиве Шестова нами не обнаружено. Некоторое недоумение, однако, вызывает его датировка: судя по всему, Шестов отвечает в нем на письмо Эйтингона, выражавшего сожаление по поводу отказа от поездки в Мюнхен. Вряд ли в таком случае два эти письма – публикуемое и приводимое Барановой-Шестовой – могли разделять только два дня. Логично поэтому предположить, что Шестов описался, и вместо 10 сентября следует, по-видимому, датировать это письмо октябрем.

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ

Aix-les-Bains

17/IX. <19>32

Дорогой Макс Ефимович!

Не удалось мне побывать в этом году в Берлине и, чтоб хоть отчасти вознаградить себя за это, я поехал из Châtel-Gayon’a кружным путем через Aix-les-Bains ^[1] в Париж и встретился в Aix с Ф<аней> И<сааковной> и Г<енрихом> Л<еопольдовичем>. Ведь, в сущности, в Берлин я приезжаю не затем, чтобы читать лекции и доклады! Не охотник я до лекций и докладов – но они дают повод и возможность увидеть близких людей, живущих так далеко от тебя. На этот раз Ф<аня> И<сааковна> и Г<енрих> Л<еопольдович> представляют для меня всех моих берлинских друзей и, главным образом, конечно, Вас и Мирру Яковлевну. Я уже почти неделю здесь (завтра еду домой), и каждый день разговариваем о Вас, вспоминаем о том, что было, когда я приезжал и жил у Вас, и что было, когда меня в Берлине не было, так что временами кажется, что я сижу на Nassauischestrasse и через час поеду в Dahlem и буду беседовать с Вами и Миррой Яковлевной. И Г<енрих> Л<еопольдович> и Ф<аня> И<сааковна> тоже умеют рассказать и про крупное в вашей жизни и про мелочи даже! Конечно, это не то, что дало бы действительное свидание – но всетаки так радостно услышать о Вас от людей, которые Вас так же любят и ценят, как ты сам. Хочется надеяться, что все-таки следующей весной удастся попасть в Берлин – но, по теперешним временам, трудно быть в чем-нибудь уверенным. Может быть, и позовут куда-нибудь читать, а может, и не позовут. И, конечно, не знаешь, позволит ли здоровье приехать. Правда, я сейчас себя чувствую много лучше. Лечение в Châtel’e, продолжительный отдых и массажи А<нны> Е<леазаровны> сделали свое дело: я опять могу делать даже большие прогулки. Зимой мне не предстоит ничего особенно трудного, да я теперь буду осторожнее, чем в прошлые годы, так что, быть может, поездка в Германию уже не будет пугать меня. Но все же вперед загадывать уже нельзя, и для меня было большим утешением, что я мог хоть мысленно, разговаривая с Ф<аней> И<сааковной> и Г<енрихом> Л<еопольдовичем>, быть немного с Вами и Миррой Яковлевной.

О себе не буду много рассказывать – лучше, если Ф<аня> И<сааковна> и Г<енрих> Л<еопольдович>, когда вернутся в Берлин, расскажут Вам, что от меня слышали. Я только перешлю с ними койкакую интересную для Вас литературу. Кой-что тоже пришлю Вам из Парижа, когда вернусь.

В ноябре начнется печатанье в Revue Philosophique моей новой работы (она вышла довольно большой и пойдет в двух номерах). Когда она будет напечатана – я Вам ее пришлю. Она мне стоила большого труда, и теперь я еще не могу судить, удалась ли она мне в том смысле, что основная мысль передана достаточно выпукло. Называется она В Фаларийском быке. Подзаголовок: Знание и свобода воли. Буду ждать с нетерпением Вашего отзыва, т. е. суждений о том, слышна ли через мои слова моя основная мысль… ^[2]

Всего Вам доброго, дорогой Макс Ефимович. Мой искренний привет Мирре Яковлевне. А<нны> Е<леазаровны> сейчас здесь нет – но если бы она была, она бы тоже Вам написала и Мирре Яковлевне, и я, даже не спрашивая ее, могу передать от ее имени и Вам и Мирре Яковлевне ее лучшие пожелания. Обнимаю Вас.

Ваш Шестов

1. Курортное место в восточной части Франции (департамент Савойя).

2. Работа Шестова – Dans le taureau de Phalaris – была напечатана несколько позднее, см.: Revue philosophique de la France et de l’étranger, 1933, vol. 58, n 1 (janvier-février), pp. 18–60; n 2 (mars-avril), pp. 252–308.

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ ^[1]

24/XII. <19>33

19. Rue Alfred Laurant

Boulogne s/Seine

Дорогой Макс Ефимович!

Большое и сердечное спасибо Вам за Ваши приглашение и письмо, столь дружественное и милое. Давно уже я от Вас ничего не получал, и для меня было большой радостью получить от Вас весточку. Правда, я всегда от Ф<ани> И<сааковны> и через нее знал, что – в главном – у Вас происходит, как живете Вы и Мирра Яковлевна, но все же, конечно, посредственное сообщение не совсем заменяет непосредственное, и получить от Вас письмо значит, все-таки, даже если в нем ничего нового и нет, получить какую-то прибавку к тому, что уже имеешь.

Еще большей радостью было бы для меня возможность последовать Вашему приглашению и приехать вместе с сестрой и Г<ерманом> Л<еопольдовичем> в Палестину. Помимо того, что мне давно хотелось посмотреть, своими глазами увидеть страну, которая дала миру и нам так много, это давало бы мне возможность побыть и с Вами и с моими родными. Но, увы – не даром есть поговорка: живи не как хочется, а как можется. Вот уже несколько дней, как я получил Ваше письмо – и я до сих пор все обдумывал, не решался отвечать. Но чем больше я думал, тем больше убеждался, что и теперь – так же, как и 8 лет тому назад, когда со мной начали вести переговоры о приезде в Палестину – я мог бы решиться на поездку только в качестве просто туриста, т. е. за собственный счет. Мне мой, уже довольно продолжительный, опыт в этих делах дает право определенно сказать: только в том случае, если какая-нибудь существующая и влиятельная организация берется устраивать лекции, можно рассчитывать (и то только с некоторой вероятностью), что они привлекут публику и дадут сборы на покрытие хотя бы расходов по путешествию. Устройство лекций дело очень сложное и хлопотливое. Нужно снять зал, напечатать афиши, билеты, озаботиться о том, чтобы были заметки и оповещения в газетах и т. д. и т. д. Частное лицо, у которого нет никаких связей и нет нужных для того средств, сколько бы оно ни хлопотало – ничего не добьется. Расходы будут большие – а сборы малые, так что не только не хватит на оплату путешествия, но может случиться, что не хватит на оплату издержек по устройству лекций. Меж тем, как видно из Вашего письма, теперь – как и 8 лет назад было – мы совершенно не можем рассчитывать на то, что хоть какое-нибудь общественное учреждение заинтересуется моим приездом и моими лекциями. Вы пишете, что может случиться, что Университет предложит мне прочесть лекции по-немецки – но и сами, по-видимому, Вы мало в том уверены; да кроме того, если бы все-таки Университет и предложил мне прочесть лекцию, это ведь много мне не принесло. При таком безразличном отношении всех палестинских организаций к моему приезду, я совершенно не вправе надеяться, что сбор с лекций даст хоть какие-нибудь результаты. И на публику вряд ли можно рассчитывать. На первую лекцию еще, может, придут из любопытства. Но сразу убедятся, что «трудно» – и вторая лекция пройдет при пустом зале. А как сделать, чтоб не было трудно – я не знаю: увы, философия есть философия и требует напряжения всего духовного существа человека. Так что на сборы с лекций, устроенных частным лицом, никак нельзя полагаться. Приехать же в качестве туриста – конечно, очень соблазнительно, но такую роскошь я себе позволить не могу. Я не знаю точно, в какую сумму должно обойтись путешествие. Когда, восемь лет тому назад, мы с Новом<ейским> ^[2] прикидывали, – приблизительно – выходило от 80-100 фунтов. Если взять минимальную сумму – 80 ф<унтов> и допустить даже, что цены, несмотря на падение фунта, не отразились ни на стоимости билетов, ни на всем прочем, все же выйдет, что в общем потребуется 80х75 фр<анков>, т. е. 6000 фр<анков>. Это сумма очень значительная и, прежде чем решиться ехать, я считаю себя обязанным озаботиться о том, чтоб устраиваемые лекции принесли сборы, равные предполагаемым расходам. Может быть, поэтому самое целесообразное – это не торопиться и отложить мой приезд до осени. Сестра и Г<ерман> Л<еопольдович> – поедут теперь и попытаются на месте найти какую-нибудь организацию, которая возьмет на себя устройство лекций. Если они найдут – я в октябре приеду, если нет – значит, мой приезд в Палестине мало кому нужен, и мне лучше оставаться на месте и не делать попыток, заранее осужденных на неудачу. Очень жаль, что нельзя ничего больше придумать – но, насколько я могу судить, другого выхода нет.

Сейчас я, действительно, работаю над статьей (для R<evue> Phil<osophique>, связанной с не так давно вышедшей книгой Жильсона Дух средневековой философии. ^[3] Статья будет называться Афины и Иерусалим. ^[4] Из этого для Вас нетрудно заключить, о чем в ней будет идти речь. Для Жильсона средневековая философия, выросшая из греческой философии и ее углубившая, была истинной «иудео-христианской философией». Я, соглашаясь с Ж<ильсоном>, что схоластика приняла от греков и их основные принципы и их технику мышления, утверждаю, что именно потому она принуждена была «очистить» библейское откровение от всего, что в нем было библейского, и тем подготовила новую философию, которая является отречением от Библии.

Всего Вам доброго, дорогой Макс Ефимович! Искренно благодарю Вас за память обо мне и за приглашение. Авось осенью все же удастся повидаться. Мой сердечный привет Мирре Яковлевне.

Ваш Шестов

1. Письмо написано в Палестину, по всей видимости, когда Эйтингон приезжал туда в первый раз для своего рода «прощупывания почвы», см. об этом во вступительной статье.

2. По всей вероятности, Шестов пишет о Моше (Моисее Абрамовиче) Новомейском (1873–1961), еврейском общественном деятеле, одном из создателей химический промышленности в Эрец-Исраэль и современном Израиле.

3. Имеется в виду книга французского философа-неотомиста Этьена Жильсона (Étienne Gilson) (1884–1978) L’esprit de la philosophie médiévale (Paris, 1932).

4. Статья Шестова Athènes et Jérusalem вышла в двух номерах Revue philosophique de la France et de l’étranger – 1935, n 11/12 (novembredécembre), pp. 305–49; 1936, n 1/2 (janvier-février), pp. 32–79; ее перевод на французский язык, как и в большинстве других случаев, осуществил Б. Шлецер (см. письмо 65, от 23 марта 1935 г., где Шестов пишет об этом).

А. ШЕСТОВА – ЭЙТИНГОНУ ^[1]

Пятница ^[2]

<после 13.03.34> ^[3]

19, rue Alfred Laurant

Boulogne s/Seine

Милый Макс Ефимович,

Лев Исаакович давно не имел от вас писем; он вам писал, послал свою книгу, но не получил ответа. ^[4]

Я думаю, что тут какое-нибудь недоразумение, но его это огорчает, так как он очень привязан и к Мирре Яковлевне и к вам.

Анна Григорьевна умерла в тот же день, как Ф<аня> И<сааковна> приехала, ^[5] она очень поправилась у вас, ^[6] так что с большей легкостью несет свое горе.

Напишите Л<ьву> И<сааковичу> непременно, но не упоминайте об этом моем письме; пусть инициатива будет ваша.

Привет сердечный Мирре Яковлевне и всего хорошего.

А. Шестова

1. Письмо написано в Палестину.

2. Под словом «Пятница» красным карандашом вписано:

M-me Rageot

10, rue Massenet (<Paris>16)

Rageot – фамилия дочери Шестовых, Татьяны, по второму мужу. По-видимому, Анна Елеазаровна писала это конфиденциальное письмо из ее дома и для возможного ответа дала ее адрес.

3. Датируется по контексту.

4. Автор письма, по-видимому, ошибается: никаких новых книг у Шестова в это время не выходило, см. прим. 5 к след. письму.

5. Речь идет о смерти матери Шестова и Фани Исааковны – Анны Григорьевны Шварцман (см. прим. 2 к письму 1, от 7 сентября 1923 г.), которой не стало 13 марта.

6. Ловцкие вернулись из Палестины, которую они посетили по приглашению Эйтингона.

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ

22/IV. ^[1] <19>34

19. Rue Alfred Laurant

Boulogne s/Seine

Дорогой Макс Ефимович!

Большое спасибо и Вам и Мирре Яковлевне за участливое слово. Я очень хорошо понимаю, что Вам все это время трудно было писать мне: когда дело всей жизни в одно мгновение разбивается вдребезги – все отходит и должно отходить на второй план. И даже обычное утешение, что находишься в центре «исторических» событий, ничего не приносит или, вернее, приносит с собой только отвращение ко всем отвлеченным разговорам. Недавно я встретился с одним русским немцем, приехавшим непосредственно из Германии – где он прожил три месяца. Может быть, Вы его имя слышали: Эмиль Метнер, брат композитора Метнера и теперь сотрудник Юнга. ^[2] Если бы <Вы> слышали, с какой нежной любовью говорил он о Гитлере и национал-социалистах. У меня всегда было такое чувство, что русские немцы не любят Россию. Но мне все же казалось, что культурных людей всех стран должна объединять общая ненависть к деспотизму. Оказалось, что это не так. Французы уверяют, что если поскрести русского, то обнажится татарин. Но похоже, что и европеизм только лак, полировка: татарин живет во всех людях. Метнер так елейно описывал теперешнюю Германию, что трудно было допустить, что он притворяется. Он, верно, так упоен Deutschland, Deutschland über alles, ^[3] что всего остального не замечает; все остальное ему кажется призраком, не имеющим никакой реальностью <sic>. Реальность это

Гитлер и будущая Германия, поработившая силой Европу. В такой Германии, в которой все думают, как Метнер, действительно жить нельзя.

Относительно моей поездки в Палестину – я, признаться, не совсем разделяю Ваш оптимизм. Если судить по тому, как устраивалась моя поездка 8 лет тому назад, то, пожалуй, можно было бы еще определеннее выразиться. Да и вообще за мою долгую литературную жизнь я успел достаточно убедиться, до какой степени евреи равнодушны к тому, что я думаю. И я боюсь, что в Палестине теперь, как и 8 лет тому назад, захотят, чтоб я «завоевал» себе право обращаться со своим словом к слушателям. А Вы ведь знаете, как мало я всегда был (а теперь тем паче) расположен делать такого рода завоевания. Впрочем, лучше не будем загадывать вперед. И при том Вам, когда Вы будете на месте, все виднее будет. Побывать в Палестине очень бы хотелось, очень бы тоже был рад Вас и Мирру Яковлевну повидать. Но удастся ли – одному Богу известно. ^[4]

У нас новостей особых нет. Послал Вам и Ф<ане> И<сааковне> свои две небольших статьи. ^[5] Любопытная была у меня переписка с Бубером по поводу моей статьи о нем. ^[6] Когда увидимся, расскажу. Теперь он приезжает (в самом начале апреля) в Париж: вероятно, разговор будет еще любопытнее.

Вот, подумал я сейчас, его бы следовало пригласить в Палестину: он мог бы читать доклады и по-еврейски. Я говорил о нем с французами-евреями. Его ценят на словах очень, но до сих пор его ни разу в Париж евреи не звали, и теперь он приезжает по приглашению Desjardin<s>’a… ^[7]

Всего Вам доброго. Сердечный привет Мирре Яковлевне и Фанни Исааковне. Анна Елеазаровна тоже шлет всем Вам нежные свои поцелуи.

Ваш Шестов

1. По-видимому, Шестов ошибся, и вместо третьего месяца (марта) указал четвертый (апрель): между тем в самом письме он пишет, что Бубер приезжает в Париж «в самом начале апреля», что полностью соответствовало действительности, см. в кн. Барановой-Шестовой, II: 126.

2. Эмилий Карлович Метнер (1872–1936), публицист, издатель, литературный и музыкальный критик; старший брат композитора Николая Карловича Метнера (1880–1951). В 1914 г., познакомившись с К. Юнгом, проникся психоаналитическими идеями и стал одним из его ближайших единомышленников и друзей. Горячо разделял расовые теории и высоко почитал Гитлера и Муссолини, которые сделались для него культовыми фигурами в политике и в духовном творчестве.

3. Рефрен из известной немецкой песни (Deutschlandlied): «Германия, Германия, превыше всего»; песня сложилась в результате того, что поэт А.Х. Хофман фон Фалерслебен в 1841 г. положил свое лирическое стихотворение Das Lied der Deutschen на мелодию Й. Хайдна, написанную за полвека до этого как гимн на рождение австрийского императора Франца II.

4. Месяцем позже (если только он вновь не ошибся и письмо не написано в тот же день, 22 марта) Шестов писал в Палестину Мандельбергам – своей сестре Елизавете Исааковне (1873–1943) и ее мужу Льву Евсеевичу:

Очень, конечно, было грустно, что вас не было с нами в это время <когда умерла Анна Григорьевна, см. прим. 4 к предыд. письму>. Но что можно поделать? Вызывать вас из такого далека мы не решались.

Знали, что трудно – но приходилось мириться. Теперь вообще такие времена, что постоянно приходится мириться с тем, с чем мириться не хотелось бы. Вот и мы столько лет не виделись – никак не выходило ни нам приехать к вам, ни вам к нам. Начались было – лет 8 тому назад переговоры у меня с сионистами, но ничего они, кроме беготни по разным учреждениям <не дали>: мне с евреями не везет. Теперь я получил письмо от доктора Эйтингона, переехавшего из Берлина в Иерусалим. Он пишет, что возобновит переговоры, и выражает полную уверенность, что меня пригласят в Палестину. Д-р Эйтингон человек энергичный и, кажется, со связями в сионистских кругах – при том, в этом я не сомневаюсь, он в самом деле сделает все от него зависящее, чтобы добиться моего приезда (БарановаШестова, II: 125–26).

5. Трудно с определенностью сказать, о каких именно двух статьях говорит Шестов – к этому времени у него вышло несколько относительно новых, но если ориентироваться на его слова о «небольшом» объеме, то скорей всего это были: Мартин Бубер, опубликованная в июньской книжке журнала Путь (1933, № 39, сс. 67–77), имевшая переводную французскую версию (пер. Б. Шлецера), напечатанную в Revue philosophique de la France et de l’étranger (1933, n 11/12, novembre-décembre, pp. 430–42) (позднее эта статья в переводе H. Ruoff вышла по-немецки в журнале Orient und Occident (1934, n 17, pp. 38–45)), и Гегель или Иов? По поводу экзистенциальной философии Киргегарда, которая появилась в том же Пути (1934, № 42, январьмарт, сс. 88–93).

6. См. предыд. прим.

7. О П. Дежардене см. прим. 3 к письму 1, от 7 сентября 1923 г.

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ

10/II. <19>35

Boulogne s/Seine

19. Rue Alfred Laurant

Дорогой Макс Ефимович!

Получил Ваше письмо и Вашу телеграмму и, прежде всего, большое спасибо Вам за Ваши хлопоты. Очевидно, если мне суждено побывать в Палестине, то только благодаря Вам и что если бы не Вы, то вновь начавшиеся переговоры оказались бы столь же безрезультатными, как и те, которые велись несколько лет тому назад. ^[1] Очень тоже я рад, что Вы соглашаетесь отложить мой приезд до осени. Теперь мне выяснилось, что раньше приехать я и все равно не мог бы. В этом году Пасха поздняя, и я кончаю свой курс только 15-го апреля. Кроме того, у меня сейчас очень много работы – я должен сдать свою статью Афины и Иерусалим (по поводу Жильсоновской книги) ^[2] до отъезда, и теперь я так занят, что не могу подготовляться к лекциям, которые нужно будет читать у вас. Да и вообще – уже так мало даже до Пасхи осталось времени, а мы еще ни о чем не сговорились. Начиная же с апреля, я буду более свободен, у нас будет достаточно времени, чтобы все выяснить без спешки, и я смогу подготовиться как следует.

Что же касается до Вашей идеи о том, что было бы хорошо, если бы я мог прочесть лекцию или лекции о Маймониде, то, бесспорно, вообще говоря, это была бы очень подходящая тема в виду того, что в этом году исполняется 800 лет со дня его рождения. ^[3] Но – есть даже целых два «но», и одно увесистее другого. Первое – я Маймонида никогда не изучал, знаю его только из истории философии и знаю очень слабо, как и других еврейских и арабских философов средневековья. Несомненно, он был очень выдающимся мыслителем, но именно потому говорить о нем, не вдумавшись в него и не изучивши его, как следует, нельзя. А, кроме того, я никогда не умел говорить о том, что узнал из вторых рук. Для того же, чтобы изучить Маймонида, нужно время и работа, и за два, три месяца, оставшихся до конца учебного года после Пасхи (до Пасхи – я буду всецело поглощен заканчиваемой мной работой), я ничего не успею приготовить. Второе «но» – Маймонид был, если не всецело, то почти всецело, во власти идей Аристотеля, и есть даже все основания думать, что благодаря ему (не ему одному, конечно – тут арабы тоже очень замешаны) схоластика променяла на Афины Иерусалим. Молчать об этом – говоря о Маймониде, нельзя. Говорить об этом в юбилейной речи – тоже нельзя. Мое положение же становится особенно трудным именно в виду того, что, как Вы знаете, я всегда самым решительным образом выступал против Аристотеля. В той работе по средневековью, которую я теперь заканчиваю, Аристотель для меня представитель Афин, борющихся не на жизнь, а на смерть с Иерусалимом. Вы видите, что при таких условиях мне никак нельзя браться говорить о Маймониде. Я хотел бы прочесть три лекции в Тель-Авиве на такую тему: Киргегард и экзистенциальная философия с подзаголовком Авраам и Сократ. А если еще в Иерусалиме нужно читать – то, может быть, прочесть по-немецки первую часть Скованного Парменида – как я читал в «Kant-Gesellsch<aft>». ^[4] Тут тема та же: о вере, как об источнике истины. А что доклад уже читан – вряд ли кому это помешает: наверное, никто не вспомнит.

Еще раз большое спасибо Вам за хлопоты. Привет мой Мирре Яковлевне. Анна Елеазаровна шлет свой привет Вам обоим. Ваш Шестов

1. Эйтингон обратился в Объединенную федерацию рабочего профсоюза в Эрец-Исраэль (отдел культуры) с просьбой взять на себя организацию лекционного турне Шестова по стране. Ответ, полученный им, датирован 4 февраля 1935 г. В нем говорилось (в подлиннике на иврите):

Уважаемому профессору Эйтингону Иерусалим

Мы намереваемся пригласить проф. Л. Шестова в Эрец-Израэль для чтения лекций, которые состоятся в разных местах. Мы рассчитываем предоставить в распоряжение проф. Шестова сумму в 50 <палестинских фунтов> для оплаты дороги в оба конца.

Для покрытия этих расходов нам необходимо установить определенные суммы, которые следует востребовать с тех мест, где будут прочитаны лекции. Желательно, чтобы несколько лекций было прочитано в Иерусалиме (в различных аудиториях), и мы просим сообщить, согласится ли он прочитать несколько лекций (две) в Иерусалиме в тех местах, где их устройством профсоюзная организация занимается не будет.

Я полагаю, что лекции следует проводить для узкого круга, по приглашениям. Какова сумма, которую уважаемый профессор в состоянии внести для организации этих лекций? Мы будем крайне признательны за скорый ответ.

С уважением Зандбанк

Получив это письмо, Эйтингон сразу же отправил телеграмму Шестову, в которой пересказал ответ рабочего профсоюза. Не дожидаясь от него ответа, он отправился из Иерусалима в Тель-Авив для встречи с Я. Зандбанком, руководителем отдела культуры профсоюза (см. о нем прим. 4 к письму 67, от 5 июня 1935 г.), которого, однако, не застал. В письме, ему адресованном, он сообщал, что приложит все силы, чтобы помочь в организации шестовских лекций. Ответ от Я. Зандбанка, датированный 14 февраля, был следующим (в подлиннике на иврите):

Уважаемому д-ру Эйтингону Иерусалим

Сожалею, что не встретились. Получили Ваше письмо от 8.2. и благодарны Вам за готовность помочь нам в организации лекций проф. Шестова. Мы не имеем возможности установить сумму, которая выпадает на Иерусалим, и сумеем сделать это, только получив ответ из нескольких мест. Как уже говорилось, мы обратимся в нашу комиссию по культуре, чтобы она занялась технической стороной проблемы.

С уважением Зандбанк

2. См. прим. 4 к письму 60, от 24 декабря 1933 г.

3. Маймонид, или Рамбам (между 1135 и 1138–1204), выдающийся еврейский философ и богослов, разносторонний ученый своей эпохи.

4. См. письмо 50, от 20 мая 1930 г.

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ

22/II. <19>35

Boulogne s/Seine

19. Rue Alfred Laurant

Дорогой Макс Ефимович!

После того как я отправил Вам последнее свое письмо, прошло уже больше недели. И хотя я отклонил Ваше предложение читать о Маймониде, но думать о нем я не переставал. И чем больше думал, тем больше убеждался, что те казавшиеся мне непреодолимыми и такими увесистыми «но» – не так увесисты и потому преодолимы. В конце марта я сдам все свои работы – и в моем распоряжении, раз поездка откладывается на осень, будет около четырех месяцев: этого вполне достаточно, чтобы разобраться в Маймониде и написать о нем работу в 1½, 2 печатных листа, т. е. на одну лекцию. Тоже я придумал способ, каким образом можно, не нарушая торжества и праздничного настроения говорить о моих с ним разногласиях. И теперь, когда я получил официальное приглашение от союза ремесленников (вероятно, Вы его имели в виду в Вашей телеграмме), ^[1] я ответил им своим согласием и предложил читать о Маймониде. Смущает меня только одно: они пишут, чтобы я написал им не о своей теме, а о своих темах. Меж тем, если я займусь Маймонидом, у меня уже не будет времени готовить другие лекции. По-моему, в этом и нет нужды. Они хотят, чтоб я объехал ряд городов и поселков (какие и сколько их, они не пишут). Но какая надобность в каждом месте говорить о другом? Я просил д-ра Манд<ельберга> выяснить все вопросы, связанные с моими лекциями, возможно скорее и осведомить меня. ^[2] Вам же пишу только, чтобы поблагодарить за поданную лишь Вами мысль читать о Маймониде. Если «союз ремесл<енников>» не станет возражать, все устроится к лучшему.

Всего Вам доброго. С сердечным приветом Мирре Яковлевне. А<нна> Е<леазаровна> тоже шлет Вам обоим свой привет. Ваш Шестов

1. Шестов переводит титул на адресованном ему приглашении (и в телеграмме Эйтингона, см. прим. 1 к предыд. письму) – General Federation of Jewish Labour in Eretz-Israel (Palestine) – как «Всеобщую Федерацию Еврейских Ремесленников в Эрец-Исраэль (Палестине)», употребляя слова «ремесленников» и «рабочих» как синонимы, см. в след. письме.

2. Речь идет о Льве Евсеевиче Мандельберге, муже сестры Шестова Елизаветы Исааковны, см. прим. 4 к письму 62, от 22 апреля (фактически – марта) 1934 г.

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ

23/III. <19>35

Дорогой Макс Ефимович!

Получил оба Ваших письма и одновременно письмо от G<eneral> F<ederation> of J<ewish> Labour. Оказывается, что тема о Маймониде для них нежелательна: по их мнению, о Маймониде нужно читать по-еврейски и, затем, о нем и без меня достаточно теперь почитают. Не могу сказать, чтоб я этим очень огорчился. На приготовление лекции о Маймониде у меня ушло бы несколько месяцев, и, может, лучше, если я это время потрачу на другую работу. Я просил Леон<ида> Ник<олаевича> и Ел<изавету> Яковлевну передать Вам (когда они уезжали, я еще не имел письма от союза палест<инских> рабочих), как, по-моему, лучше всего было бы устроить с лекциями. ^[1] Мне кажется, главное, чтобы не было слишком трудно и чтобы было понятно. Может быть, Маймонид для большой публики был бы не по зубам, как говорится. Боюсь тоже, что и Киргегард окажется в этом смысле неподходящим, и даже, пожалуй, еще более неподходящим, чем Маймонид. Я здесь целые курсы о нем читаю и чувствую иной раз, что слушатели не постигают. Не лучше ли выбрать тему полегче. Я помню, что читал в Берлине о Толстом, и публика была очень довольна: понимала. Не лучше ли эту лекцию повторить в Тель-Авиве и в колониях, а если нужна еще вторая, то прочесть о «этич<еской> проблеме у Шекспира» (о Юлии Цезаре), а в Иерусалиме Скованного Парменида (одну или две лекции по-немецки)? А о Киргегарде – если прочесть, то в очень ограниченном круге лиц, которые захотят слушать, не оповещая об этом официально (думаю, что, кроме Вас, ни у кого не будет охоты слушать). В таком смысле я и отвечаю (не упоминая, конечно, о частных беседах о Кирг<егарде>) и в комитет евр<ейских> рабочих. Я думаю, что Вы согласитесь со мной, что так будет лучше.

Затем комитет мне пишет, что окончательную выработку программы чтения он предпочитает отложить на несколько месяцев – до осени. Это уже никак невозможно. Мне нужно теперь знать, какие лекции нужно приготовить, т. к. в июле начинаются каникулы, и я уезжаю из Парижа в Châtel, где у меня нет книг, нет комнаты и где я ничего делать не могу, а по возвращении из Châtel’а готовиться уже времени не останется. Поэтому необходимо уже теперь определить точно темы, чтобы до моего отъезда в Châtel уже все было готово. Мне кажется, что это для комитета тоже должно быть ясным. Во всяком случае, очень Вас прошу, если Вы будете разговаривать с комитетом, все это им разъяснить. На словах это легче сделать, чем в письме. Я бы очень хотел, чтобы все это было поскорее разрешено и чтобы я имел еще до Пасхи окончательный ответ по всем этим вопросам. ^[2]

Новостей у меня нет. Закончил статью о книге Жильсона и сдал ее для перевода Шлецеру. Книга Жильсона называется L’esprit de philosophie médiévale (2 volums) и вышла она в 1932 году. Может быть, моя статья появится, если Ш<лецер> не задержит перевод, еще летом, а не то будет отложена до осеннего номера. ^[3]

Всего Вам доброго. Искренний привет Мирре Яковлевне, Елизавете Яковлевне и Леониду Николаевичу. Анна Елеазаровна просит и от себя передать вам всем наилучшие пожелания.

Ваш Шестов

1. Год спустя после того, как Эйтингонов навестили Фаня Исааковна и Генрих Леопольдович Ловцкие (см. письма 60 и 61), в Палестину к ним отправились сестра Мирры Яковлевны и ее муж.

2. Получив это письмо, Эйтингон 3 апреля направил в профсоюзный отдел культуры предложения Шестова о тематике лекций. В полученном им ответе, датированном 9 апреля, говорилось следующее (в подлиннике на иврите):

Уважаемому д-ру М. Эйтингону Иерусалим

Я получил Ваше письмо от 3/4. Проф. Шестов написал нам, и я послал ему предложения по поводу тем. Я предложил ему говорить о Достоевском, а также о современном духовном кризисе. Я сомневаюсь, что лекция о Шекспире будет уместна, опасаюсь, что это тема подходит только для очень узкого круга людей. Я хотел бы предложить университету, чтобы там организовали одну лекцию. Как по-Вашему?

С уважением Зандбанк

3. См. прим. 4 к письму 60, от 24 декабря 1933 г.

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ

26/IV. <19>35

Дорогой Макс Ефимович!

Задержался с ответом на Ваше письмо – ждал, что получу ответ от «Lab<our> Fed<eration>». Они находят, что Парменид для Иерусалима по-немецки и Толстой для Т<ель>-Ав<ива> по-русски подойдут, но Шекспир не подойдет, т. к. Шекспира у них никто не знает, и просят прочесть о Достоевском и, затем, «о современном кризисе». И еще просят, чтобы изложение было популярное. Я им отвечаю, что заменить Шексп<ира> – Достоевским можно, но говорить о современном кризисе я не берусь, т. к. вообще никогда не останавливался на злободневных темах и тоже не берусь говорить популярно – т. к. не умею иначе говорить, чем пишу и т. к. темы таковы, что, если их приспособлять к требованиям малокультурных людей, то они потеряют всю свою значимость и весь интерес. Так что, в общем, я предлагаю 3 темы: Парменид, Толстой, Достоевский и полагаю, что этого более чем достаточно, ибо вовсе нет необходимости в каждом городе читать на другую тему: можно лекции о Толстом и Достоевском читать и в Т<ель->Авиве, и в Хайфе, и в колониях, притом, нельзя же ведь прочесть бесконечное число лекций. Читать – дело не легкое, а очень утомительное и, если мне в общем придется прочесть 7, 8 лекций – это уже будет очень и очень много. По-видимому, Lab<our> Fed<ederation> в том не очень дает себе отчет, а меж тем, если придется прочесть больше 7, 8 лекций, то моя поездка будет очень тяжелым трудом, и о том, чтобы увидеть что-либо в Палестине и думать нельзя будет: все сведется к тому, чтобы читать лекции и отдыхать от лекций. И так к концу академического года я очень устаю

(годы уже немолодые), а тут выходит, что я устану уже до начала учебного сезона. Вот почему, прежде чем ехать в Палестину, я хочу, по возможности, провести, по крайней мере, каникулы, как провожу всегда, т. е. вернуться в Париж 20 сентября и выехать в Палестину в первых числах октября. По моим соображениям, это совпадет с началом сезона в Палестине, но уверенности в том у меня нет, и я буду Вам очень благодарен, если Вы мне на этот счет сообщите точные сведения. Что касается визы, я об этом напишу «Lab<our> Fed<ederation>», и надеюсь, что они сделают все нужное, чтобы виза была мне выдана.

У меня начались переговоры об издании моей книги о Киргег<а>р<де> на русском языке, и похоже, что дело налаживается. Так что, может быть, в октябре я Вам уже привезу напечатанной, а не в рукописи, мою книгу. ^[1]

Больше новостей у меня нет. Еще раз спасибо Вам за хлопоты. Искренний привет от Анны Елеазаровны и мой Мирре Яковлевне и Елизавете Яковлевне. Всего Вам доброго.

Преданный Вам

Шестов

1. Книга Киргегард и экзистенциальная философия вышла в парижском издательстве Дом книги и Современные записки только после смерти Шестова – в 1939 г.

General Federation of Jewish

Labour in Eretz-Israel (Palestine). Ha-makhlaka le-tarbut ^[1] —

ЭЙТИНГОНУ ^[2]

5.6. <19>35

Уважаемому д-ру М. Эйтингону

Тальбия, ^[3] Иерусалим

Уважаемый господин д-р М. Эйтингон,

Приношу извинения за то, что сразу не ответил на Ваше письмо от 11/4. Я вел в это время переговоры с проф. Шестовым, и мы договорились о темах (в соответствии с его первым предложением, но с заменой Шекспира на Достоевского, с чем он согласился. О Киргегарде и современном духовном кризисе читать лекции он отказался).

Мы написали в палестинский офис в Париже, чтобы там помогли проф. Шестову получить визу без внесения залоговой суммы. Он согласен явиться туда в октябре. Я обращусь в университет, чтобы организовали лекцию, возможно, мне это удастся.

В свое время я спрашивал Вас, согласитесь ли Вы организовать его лекцию или несколько лекций в Иерусалиме, и теперь повторяю свой вопрос. Он важен и с финансовой точки зрения, так как мне придется возместить ту сумму, что пошла на дорожные расходы лектора, иначе не удастся выкрутиться, потому что у меня нет других источников на ее покрытие. Я буду очень рад, если Вы согласитесь в принципе взять на себя организацию лекций в Иерусалиме. Организационные вопросы во всех аспектах обсудим впоследствии. Буду ждать Вашего ответа С уважением и наилучшими пожеланиями

Зандбанк ^[4]

1. Отдел культуры (иврит).

2. В подлиннике на иврите.

3. Район в центре Иерусалима, в котором поселились Эйтингоны.

4. Яков Зандбанк (1898–1939), уроженец восточной Галиции, из семьи раввина Йосефа Зандбанка. Получил традиционное еврейское воспитание, учился в хедере и иешиве. После Первой мировой войны учился в Германии и работал там как библиотекарь. Принимал активное участие в сионистском движении и в 1925 г. совершил алию в Эрец-Исраэль. Сначала занимал должность секретаря отдела культуры в Гистадруте, а в начале 1930 г. возглавил этот отдел, который, по существу, и организовал поездку Шестова. В письме Эйтингону от 31 марта 1940 г. Е. Шор сообщал о том, что незадолго до смерти Зандбанка он обсуждал

с ним план издания сборника, посвященного Льву Шестову, и только его неожиданная смерть помешала осуществлению этого плана (полный текст письма см. в Приложении).

General Federation of Jewish

Labour in Eretz-Israel (Palestine). Ha-makhlaka le-tarbut ^[1] —

ЭЙТИНГОНУ ^[2]

19.6. <19>35

Уважаемому д-ру М. Эйтингону

Иерусалим

Тальбия

Уважаемый г-н!

С благодарностью подтверждаю получение Вашего письма от 9/6. По моим подсчетам, общая стоимость лекций проф. Шестова в Иерусалиме (2 лекции) составит 10 палестинских лир. Техническую сторону возьмет на себя секретарь комиссии по иностранным делам при Союзе Рабочих Иерусалима. Он переговорит с Вами.

Будет очень любезно с Вашей стороны, если Вы сообщите мне, подходит ли приведенная выше сумма, и сразу после получения Вашего ответа я напишу секретарю по иностранным делам, который свяжется с Вами. С уважением

Зандбанк

1. Отдел культуры (иврит).

2. В подлиннике на иврите.

General Federation of Jewish

Labour in Eretz-Israel (Palestine). Ha-makhlaka le-tarbut ^[1] —

ЭЙТИНГОНУ ^[2]

28.6. <19>35

Уважаемому д-ру М. Эйтингону

Иерусалим

Уважаемый господин!

Мы с благодарностью подтверждаем получение Вашего письма от

23.6 и обращаемся к секретарю комиссии по иностранным делам с тем, чтобы он связался с Вами. С уважением

Зандбанк

1. Отдел культуры (иврит).

2. В подлиннике на иврите.

Г.Л. ЛОВЦКИЙ – ЭЙТИНГОНУ ^[1]

Париж, 9 июля 1935

Дорогой Макс Ефимович.

Только что получили Ваше письмо и торопимся с ответом, чтобы он застал еще в Иерусалиме. Страшно рады, что нам удастся повидаться с Вами и Миррой Яковлевной в Париже. Мы еще будем здесь к тому времени. Вот Лев Исаакович – вряд ли. Он очень интенсивно работал эту зиму и торопится на летний отдых в Шатель. ^[2]

Истадрут ^[3] направил его в здешнее «Палестин Оффис» ^[4] и Л<ев> Ис<аакович> был убежден, что эта организация достанет ему визу без залога. А они пишут, что без 60 фунтов залогу они визы достать не могут. ^[5] Вы пишете, что будете говорить с «Истадрутом» относительно лекций Л<ьва> Ис<ааковича> в Иерусалиме. Вот было бы хорошо, если бы Вы были так добры при этом случае указать им, что нужно исходатайствовать визу без залога там, в Иерусалиме, и прислать ее сюда. Точно так же они должны оттуда послать Л<ьву> Ис<ааковичу> деньги на дорогу: здешнее «Палестин Оффис» ничего не сделает.

Таково и мнение доктора Мандельберга, ^[6] что все должно быть сделано «Истадрутом» в Палестине. Можно указать при этом, что разрешение на въезд в качестве туриста здешним британским паспортным бюро для «Л.Ис. Шварцмана»*) уже получено, но при условии внесения залога, а Л<ев> Ис<аакович> залога внести не может.

Очень совестно нам Вас затруднять, но мы боимся, что без Ваших разъяснений ничего не будет сделано.

Операция у д-ра Мандельберга сошла, слава Богу, благополучно.

Фани Ис<ааковна> и Лев Ис<аакович> просят передать Вам и Мирре Яковлевне сердечный привет.

У Елизаветы Яковлевны и Леонида Николаевича все благополучно.

Ваш Г. Ловцкий

*) В Нансеновском паспорте «Лев Ис. Шварцман», а в carte d’identité «Schwarzmann, dit Chestov» <сноска автора письма, сделанная от руки>.

1. Письмо отпечатано на машинке.

2. Эйтингон писал, что осенью они намереваются быть во Франции. С Шестовым он встречался в Париже 16 сентября 1935 г., см.: БарановаШестова, II: 140.

3. Истадрут (гистадрут) – профсоюз (иврит).

4. См. прим. 2 к письму 42, от 14 июня 1928 г., а также письмо 67 (палестинского профсоюза Эйтингону), от 5 июня 1935 г.

5. 60 £ – официально установленная при английском мандате стоимость депозита при въезде в Палестину.

6. См. о нем прим. 4 к письмо 62, от 22 апреля (фактически – марта) 1934 г. и прим. 2 к письму 64, от 22 февраля 1935 г.

Moetset poalei yerushalaim

Vaadat ha-tarbut ^[1] —

ЭЙТИНГОНУ

12.7.1935

Уважаемому д-ру Эйтингону

Местное

Уважаемый господин!

Тов<арищ> Зандбанк из отдела культуры Истадрута предложил нам связаться с Вами по поводу лекций проф. Шестова в октябре или ноябре.

У меня нет никакой возможности освободиться в 2–3 часа дня, в то время, которое предлагает Зандбанк в своем письме. Я буду благодарен, если Вы сможете прийти в воскресенье или понедельник в 10–12 часов утра или в 4–5 часов днем для обсуждения организации лекций проф. Шестова. Пожалуйста, сообщите свой ответ письменно или по телефону.

Наш телефон: 539, Шимони.

С уважением

Шимони

1. Иерусалимский Рабочий совет, Комиссия по культуре (иврит).

Г.Л. ЛОВЦКИЙ – ЭЙТИНГОНУ

<I.1936> ^[1]

Дорогой Макс Ефимович!

От имени друзей и почитателей философии Льва Ис<ааковича> большое спасибо за Ваше согласие быть членом комитета чествования. В председательствовании Вашем нужды не будет. Кто председателем будет, я не знаю, вероятно, Levy-Bruhl, главная ее работа ляжет на секретаря комитета Б.Ф. Шлецера, ему обязательно поможет Ад. М. Лазарев, который также вошел в комитет. ^[2] Мое присутствие в комитете не имеет значения отчасти и по соображениям, которые Вам изложила Фанни Ис<ааковна>. ^[3] Чествование должно принять такие формы, которые были бы приятны и приемлемы для Льва Ис<ааковича>. Его желания приходится часто угадывать, т. к. говорить с ним обо всем нельзя. Но одно мы знаем ясно, что если идет вопрос о помощи нуждающимся членам нашей семьи или об издании его книги, то он всецело становится на первую платформу, и вниз его не сдвинешь – с этим приходится считаться. Ближайшее заседание комитета выяснит, чем он располагает, и было бы очень хорошо подтвердить мне или Леон<иду> Ник<олаевичу> вопрос о Вашем участии, п<отому> ч<то> об этом у членов комитета уже возникал, к<а>к я знаю, вопрос. Добрый ^[4] возбудил вопрос и о русск<ом> изд<ании> Гласа вопиющего в пустыне (подзаголовок книги Л<ьва> И<сааковича> об экзистенц<иальной> фил<ософии> Киркегора), ^[5] но где взять на эти 2 изд<ания> ^[6] нужные деньги – 10–12 тыс<яч> фр<анков> фр<анков>? ^[7]

Мне пришло в голову, нельзя ли открыть в Палестине подписку на роскошное изд<ание> книги, причем люди могли бы подписываться не на один экземпляр, а сразу на несколько. Образовался бы второй круг друзей и почитателей Л<ьва> И<сааковича>, помимо 1-го круга – комитета. Что Вы думаете об этом?

С сердечным приветом М<ирре> Як<овлевне> и Вам

Ваш Г. Ловцкий

1. Дата проставлена, по-видимому, рукой получателя.

2. См. прим. 1 к письму 51, от 24 июня 1930 г. В связи с 70-летним юбилеем А.М. Лазарев написал статью Лев Шестов (К его семидесятилетию), опубликованную в Современных записках (1936, № 61, сс. 213–16), – книжка вышла в июле.

3. Комитет Друзей Льва Шестова (Comité des amis de Léon Chestov) составили: M. Lévy-Brühl (президент), Н. Бердяев, Ж. де Готье, П. Дежарден, А. Добрый, А. Лазарев, Ж. Полан, Б. Шлецер (секретарь) и М. Эйтингон.

4. Об А. Добром см. прим. 3 к письму 5, от 18 февраля 1924 г.

5. См. прим. к письму 66, от 26 апреля 1935 г. О выходе в свет русского издания хлопотал уже иной состав друзей Шестова, кого естественным образом больше беспокоила русская часть наследия покойного философа (см. фото № 15 и 15а). См., например, письмо старшей дочери Шестова Татьяны одному из редакторов журнала Современные записки, В.В. Рудневу, от 8 декабря 1938 г. (Leeds Russian Archive, Brotherton Library (University of Leeds). MS. 1500/7):

Многоуважаемый Вадим Викторович,

хотела Вам сообщить, что собралось несколько человек, друзей моего отца, чтобы основать комитет для издания на русском языке его двух последних книг: Киркегард и экзистенциальная философия и Афины и Иерусалим <выйдет только в 1951 г.>. Комитет составлен по инициативе Н.А. Бердяева, И.И. Фондаминского и некоторых других лиц. Члены комитета просили меня написать Вам, чтобы спросить, согласны ли были бы и Вы войти в этот комитет и помочь распространению подписных листов. Книга или книги будут изданы Y.M.C.A., как только будет собрано достаточно подписей для покрытия половины расходов.

6. Помимо русского издания, имеется в виду французский перевод, который осуществил Б. Шлецер и старшая дочь Шестова Татьяна, – Kierkegaard et la philosophie existentielle: Vox clamantis in deserto; книга вышла в 1936 г. в парижском издательстве J. Vrin; в качестве редакционного комитета значилось: Amis de Léon Chestov et Librarie philosophique.

7. Дважды написанное слово «франков» указывает на множественное число.

ЭЙТИНГОН – Б.Ф. ШЛЁЦЕРУ ^[1]

5. Februar 1936.

Уважаемый господин Шлецер,

Искренне благодарю Вас за Ваше любезнейшее предложение прислать мне детальный отчет о комитете Шестова и прошу Вас и дальше держать меня в курсе дела.

Учитывая то уважение, которое я питаю к Льву Исааковичу, и зная о моем стремлении и усилиях помочь добиться большого успеха, я Вас, наверное, не должен убеждать в том, насколько важным для меня является возможность быть в составе этого комитета.

Здесь – в этой стране – я не знаю достаточное количество людей, которые могли бы заинтересоваться подарочным изданием Kierkegaarda, и тем не менее, не хотите ли Вы прислать мне 5 выпусков рекламного проспекта? Возможно, нам вместе удастся найти достаточное количество заказчиков для этого роскошного издания (Luxusausgabe).

Будьте так добры, занесите и меня в список заказчиков такого издания.

Надеюсь в скором времени что-либо получить от Вас. Пока же желаю всем нашим стремлениям большого успеха и радуюсь возможности сотрудничать с Вами. Исключительно преданный Вам,

М. Эйтингон

1. Письмо отпечатано на именно почтовой бумаге «Dr. M. Eitingon. Jerusalem Talbye». В подлиннике по-немецки.

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ

15/II. <19>36 ^[1]

Дорогой Макс Ефимович!

Большое и искреннее спасибо и Мирре Яковлевне и Вам за Ваши столь сердечные и дружеские пожелания. ^[2] Мы, «философы», этим особенно дорожим. Помните у Гейне:

Sankt Peter rief: «O weh! o weh!Die Philosophie ist ein schlechtes Metier.Wahrhaftig, ich begreife nie,Warum man treibt Philosophie.Sie ist langweilig und bringt nichts ein,Und gottlos ist sie obendrein;Da lebt man nur in Hunger und Zweifel,Und endlich wird man geholt vom Teufel <…>». [3]

И ведь прав св. Петр: ничего, кроме огорчений, философия с собой не несет. Оттого, надо думать, философы больше, чем кто-либо, ценят выражения дружеских чувств и расположения, которые не часто выпадают на нашу долю. А для меня, в частности, Ваша дружба была и будет особенно ценна, как человека, во всех смыслах особенно подготовленного к той проблематике, которая всегда была предметом моих исканий. Еще раз большое и сердечное спасибо Вам.

Не менее порадовало меня и Ваше участие в комитете для издания моей книги о К<иргегарде>. Нечего и говорить о том, что, если уже мои друзья хотели отметить как-нибудь мое 70-летие, это был лучший, пожалуй, единственный способ, который можно было придумать. Я, ведь, уже и не рассчитывал, что она на моих глазах выйдет в свет, и зачислил ее в «посмертные произведения»! И – вдруг, это была для меня большая и приятная неожиданность, – нашлись друзья, которые решились издать ее. Я уверен, что, благодаря им, подписка покроет расходы, и книга в скором времени будет напечатана. Перевод уже готов – нужно только мне пересмотреть его, и тогда, переписавши, можно будет сдавать в типографию.

О своей поездке в Палестину – не могу, увы! ничего определенного сказать Вам. На мое письмо, отправленное 3 месяца тому назад, Hist<ad>r<ut> мне до сих пор ничего не ответил. Вы говорите, что у них все готово к моему приезду. Но ведь мне следовало знать об этом. Нужно привести в порядок бумаги, запастись билетом и т. д. Hist<ad>r<ut> все это знает, обо всем я ему писал и просил его заблаговременно известить меня. Ехать нужно не позже 15–20 марта, а сейчас уже 15 февраля: осталось всего 4 недели. Все это, повторяю, они знают и, если, все-таки, они мне не написали, то это нужно понимать либо в том смысле, что они от своего приглашения отказываются совсем, либо предпочитают, чтобы я приехал не весной, а осенью.

Всего Вам доброго и Вам, и Мирре Яковлевне, дорогой Макс Ефимович. Не могу удержаться, чтобы не повторить еще раз, как отрадно мне вспоминать о Вашей дружбе.

Обнимаю Вас.

Ваш Шестов

<приписка А. Шестовой:>

Милые Мирра Яковлевна и Макс Ефимович,

благодарю Вас за дружбу к Льву Исааковичу, он был очень тронут вашим письмом и будет рад увидеть вас в скором времени в Палестине, если на этот раз поездка состоится. Всего вам лучшего.

А. Шестова

1. Этим же днем датировано письмо Эйтингона Е. Шору (см. о нем прим. 1 к след. письму) из Иерусалима в Тель-Авив (написано в подлиннике понемецки на почтовой бумаге Palestine Institute for Psychoanalisis, Jerusalem, Abessynian Street 138), которое сопровождало 10-ти фунтовый вклад автора в приезд Шестова в Палестину. Выражая сожаление, что он не в состоянии «прислать всю сумму в 50 фунтов», он, однако, не сомневался в том, что в связи с шестовскими лекциями «мы не только сможем покрыть отсутствующую сумму, но и значительную часть расходов вообще». «Я поэтому, – говорилось в письме, – даже не обращался в университет c просьбой о финансировании его приезда сюда. Они ведь так страшно медленно работают, а он хочет приехать как можно раньше». В конце письма следовала приписка: «Я ни в Davar, ни в Hааretz ничего не нашел» (см. след прим.).

2. Речь идет о поздравлениях к 70-летию Шестова. Заметим, к слову, что в палестинской (еврейской) газете Davar (1936, n 3280, February 20 <s.> 5) на это событие отозвался Е. Шор: Эйтингон, который смотрел газету на несколько дней раньше (см. предыд. прим.), не мог, разумеется, найти там этой юбилейной заметки. На письмо Эйтингона Шор ответил на следующий день, 16 февраля (Ehoshua and David Shor Coll., Dept. of Manuscript and Rare Books of the National Library (Jerusalem), Arc 4º 1521/69; в подлиннике по-немецки):

Дорогой Макс Ефимович,

Сердечно благодарю Вас за Ваши дружеские советы по поводу университета и г-на Шокена, а также за присланные 10 фунтов в связи с приездом Л. Шестова. То, что в газетах от 13.2. объявления не появились, связано с «трудностями», о которых я упоминал в моем прошлом письме. Во всяком случае, вчера я был у Берла Кацнельсона <редактор газеты Davar> и получил от него твердое обещание, что в ближайшие дни в газете Davar будет помещена краткая заметка, а перед приездом Шестова – там же выйдет статья.

Надеюсь, что мне удастся договориться о том же с газетой

Haaretz.

3. Шестов приводит фрагмент из стихотворения Г. Гейне Himmelfahrt (Вознесение). В переводе Л.М. Пеньковского:

Воскликнул Петр: «Беда! Беда!Занятие это – ерунда!Что? Философия? КомуОна нужна, я не пойму!И недоходна ведь и скучна,К тому же ересей полна;С ней лишь сомневаешься да голодаешьИ к черту в конце концов попадаешь <…>»

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ

Boulogne s/Seine 5/III. <19>36

19. Rue Alfred Laurant

Дорогой Макс Ефимович!

Простите, что опять Вас тревожу – мне и самому очень совестно – но только Вы один можете помочь мне выпутаться из этого трудного и, вместе с тем, обидного и глупого положения, в которое меня поставил Istadrut. Моя поездка в Палестину буквально стала притчей во языцех в Париже. В последний раз я писал Вам, что мало надеюсь, что поездка состоится. Но через несколько дней пришло письмо от Шора, ^[1] в котором тот сообщает, что все готово к моему приезду и что мне высылаются билеты и визы. Письмо датировано 10 февраля. ^[2] Сейчас уже 5 марта – прошло больше 3 недель: ничего от Hist<ad>r<ut’a> я не получил, хотя Шору я ответил немедленно с воздушной почтой. Полагаясь на письмо Шора, которое носило официальный характер, мы опять начали хлопоты и беготню по добыванию визы, билетов и т. д. Теперь, – в который уже раз – приходится все отменять! Мы предполагали выехать 19 марта – теперь это уже невозможно. До отъезда я должен исхлопотать согласие факультета на досрочное прекращение лекций и вообще сделать многое, чтобы быть свободным от текущих работ и обязательств. Но раз у меня нет уверенности, что поездка состоится, я не могу ничего предпринять. Я не хочу подробно распространяться обо всех неприятностях, которые мне доставил и продолжает доставлять Hist<ad>r<ut>. Но нужно раз навсегда покончить с этим. И потому я Вас попросил бы, если это Вам не трудно, сделать следующее: сказать Hist<ad>r<ut’у>, что, если он хочет и может устроить мою поездку, пусть он, не откладывая, пошлет мне телеграммой обещанный гонорар – 50 фунтов: тогда я сам и билет приобрету, и визу добуду, выеду уже не 19-го, до 19-го не успею, а 25 марта. Если же он не хочет – пусть скажет прямо, и я буду знать, что поездка не состоится. Во всяком случае, я попросил бы ответить мне телеграммой в одно слово: да или nein. Если nein – я буду знать, что на поездку уже нечего рассчитывать, если да – буду готовиться и, как только придут деньги, получу визу и куплю билеты. Но нужно очень торопиться: каждый день дорог.

Еще раз очень прошу извинить меня за доставляемые Вам хлопоты, но, повторяю, дальше так тянуть невозможно. Всего Вам доброго. Привет Мирре Яковлевне. А<нна> Е<леазаровна> шлет тоже свой привет и Вам, и Мирре Яковлевне.

Ваш Шестов

1. Профессор Евсей (Йехошуа) Давидович Шор (1891–1974), музыкальный педагог, искусствовед, переводчик, историк философской мысли, ученик Э. Гуссерля, деятель культурного просвещения; сын известного пианиста, музыковеда и музыкально-общественного деятеля Д.С. Шора (1867–1942). См. о нем: Д. Сегал, “Вячеслав Иванов и семья Шор”, Cahiers du monde russe, 1994, vol. 35, n 1, pp. 331–52; Димитрий Сегал, Нина Сегал, “Начало эмиграции: Переписка Е.Д. Шора с Ф.А. Степуном и Вяч. Ивановым”, Вячеслав Иванов и его время: Материалы VII Междунар. симпозиума, Вена 1998 / Ред. С. Аверинцев, Р. Циглер. Peter Lang, 2003, cc. 457–545; Димитрий Сегал, Нина Сегал (Рудник), “«Ну, а по существу я ваш неоплатный должник»: Фрагменты переписки В.И. Иванова с Е.Д. Шором”, Вячеслав Иванов. Несобранное и неизданное / Сост. и ред. Н. Мусхелишвили, А. Шишкин, А. Юдин. Париж; М., 2008; Д.М. Сегал, “Вячеслав Иванов и Габима: привет через десятилетия”, Вячеслав Иванов: Исследования и материалы, вып. 1 / Отв. ред-ры К.Ю. Лаппо-Данилевский, А.Б. Шишкин. СПб.: ИРЛИ (Пушкинский Дом), 2010, сс. 742–58; В. Янцен, “Д.И. Чижевский, Е.Д. Шор и Г.Г. Шпет”, Густав Шпет и современная философия гуманитарного знания / Ред. В.А. Лекторский <et al.>, М.: Языки славянских культур, 2006, cс. 357–82; Владимир Янцен, “Российские ученики Э. Гуссерля из фрейбургской «Святой общины»: Фрагменты переписки Д.И. Чижевского и Е.Д. Шора”, Логос, 2006, № 1 (52), сс. 138–69 и др.

Наряду с Эйтингоном Шор принимал непосредственное участие в организации поездки Шестова в Палестину и его лекционного турне по стране (в определенном смысле можно даже сказать, что он был их режиссеромпостановщиком). В письме к Эйтингону от 13 февраля 1936 г. Шор писал (приводится по 2-му, машинописному, экземпляру, сохранившемуся в его архиве: Ehoshua and David Shor Coll., Dept. of Manuscript and Rare Books of the National Library (Jerusalem), Arc 4º 1521/69):

Евсей Давидович Шор

Тель-Авив, 13 февраля <19>36

Многоуважаемый Макс Ефимович,

не писал Вам до сих пор о положении дел с приездом Л. Шестова, так как осуществление этого плана наткнулось на целый ряд неожиданных препятствий, о которых я Вам сообщу при личном свидании и которых <sic> нам (Зандбанку и мне) приходится преодолевать не без труда. К сожалению, Зандбанк страшно перегружен работой, а последнее время чувствует себя из рук вон плохо, так что все хлопоты сосредоточились в настоящее время у меня. В конце концов нам удалось все же преодолеть неожиданное сопротивление, и дело обстоит так: виза должна быть получена через «Сахнут» <Еврейское агентство> в самые ближайшие дни; пароходные Общества обещали мне значительную скидку, благодаря чему мы можем ограничиться суммами, предоставленными Истадрутом и Вашей любезной поддержкой: 30-ти фунтов (20+10) достаточно, чтобы Лев Исаакович мог бы с удобствами приехать сюда. Я уверен, что мы сумеем собрать достаточно денег с лекций Льва Исааковича в Палестине, чтобы оплатить его возвращение в Европу и покрыть хотя бы часть расходов, связанных с его приездом из Европы. Во всяком случае я принимаю дальнейшие меры, чтобы обеспечить финансовую сторону нашего дела. <…>

Дизенгоф чувствует себя сейчас очень неважно, и я не знаю, решится ли он взять на себя эту новую роль. О результатах моих переговоров с ним сообщу Вам, дорогой Макс Ефимович, лишь только получу от него определенный ответ.

Как бы то ни было, я считаю приезд Шестова решенным делом.

Лишь только мы получим визу (что должно произойти в ближайшие дни), мы немедленно пошлем ему и визу и билет на проезд от Парижа в Тель-Авив. Ему не придется ни о чем заботиться или хлопотать. Был бы Вам очень признателен за сообщение о том, можем ли мы рассчитывать на получение обещанных Вам десяти фунтов в ближайшее время.

Совершенно естественно, что родным Льва Исааковича я ничего не говорю о тех затруднениях, которые встретились нам на пути осуществления его приезда в Палестину. И, конечно, меньше всего он сам должен знать о них. Я думаю, что Вы вполне разделяете мою точку зрения. Не правда ли? <…>

Несмотря на упоминающееся нездоровье мэра Тель-Авива М.Я. Дизенгофа (1861–1936), Шор за день до этого письма, 12 февраля, обратился к тому со следующим посланием, в котором, между прочим, называл имена тех, кто составил т. н. Юбилейный Комитет, о котором идет речь в его письме к Шестову, см. след. прим. (приводится по тому же источнику):

Многоуважаемый Мирон Яковлевич,

по поручению Инициативной группы, озабоченной осуществлением приезда Льва Шестова в Палестину и состоящей из гг. Фихмана, д-ра Зандбанка, д-ра Эйтингона и меня, я позволяю себе вкратце изложить те мотивы, которые заставляют нас обратиться к Вам с просьбой принять участие в этом деле.

Вам ведь известно, что Лев Шестов принадлежит к тому течению современной философии, которое ставит себе задачей не отвлеченную и чуждую жизни теоретическую работу, но как бы пророческое провозглашение последней тайны нашего бытия. В течение многих лет Лев Шестов ведет борьбу против ложных притязаний слепого позитивизма и псевдоидеализма – во имя признания глубочайшей мудрости библейского откровения. Взаимоотношение между современным научным мышлением и религиозной мудростью, нашедшей свое выражение в Библии, является основной темой жизненной работы Льва Шестова. Принимая во внимание, что творчество Шестова представляет собой прорыв подлинно еврейского духа на территории современной мысли, Инициативная группа полагает, что приезд Шестова в Палестину и его лекционные выступления могут иметь большое значение для освещения ряда духовных вопросов, связанных с возрождением еврейской культуры в Палестине.

Во Франции семидесятилетний юбилей Шестова будет отпразднован рядом банкетов и изданием его последнего произведения, посвященного анализу экзистенциальной философии в перспективах библейского мифа. Наше участие в праздновании этого юбилея должно было бы выразиться в том, чтобы осуществить поездку Шестова в Палестину, которая дала бы «Ишуву» <собирательное название еврейского населения в Палестине, иврит> возможность лично познакомиться с этим выдающимся представителем еврейской мысли, а Льву Шестову – возможность коснуться обетованной Земли и войти в лоно возрождающегося еврейского народа.

Инициативная группа полагает, что успех и плодотворность ее работы будет обеспечена лишь в том случае, если она будет превращена в Юбилейный Комитет, который возглавился бы Вами, многоуважаемый Мирон Яковлевич, и задача которого заключалась бы в том, чтобы довести до конца работу Инициативной группы и организовать пребывание и деятельность Льва Шестова в Палестине.

До настоящего времени Инициативной группе удалось в значительной мере разрешить связанные с приездом Л. Шестова материальные вопросы. Остается таким образом принять меры к тому, чтобы приезд Льва Шестова и пребывание его в Палестине не прошли бы даром, но оставили бы след и в духовной жизни страны, и в духовной жизни самого мыслителя.

Зная, как Вы перегружены работой, Инициативная группа решила не беспокоить Вас этими вопросами до тех пор, пока материальная сторона не будет разрешена; теперь, когда дело с этой стороны близится к осуществлению, Инициативная группа просит Вас поддержать это дело Вашим авторитетом и участием Вашим в Юбилейном Комитете.

В случае Вашего согласия Инициативная группа освободит Вас, конечно, от всякой работы и будет лишь просить Вас уделить несколько минут для заседания, посвященного организации Юбилейного Комитета, и председательствовать на банкете, который будет дан в честь юбиляра. С сердечным приветом и искренним уважением

Адрес Льва Шестова для посылки приветственной телеграммы к его юбилею следующий: <адрес был вписан от руки в первый экземпляр письма>

Похоже, приветственная телеграмма к юбилею Шестова от мэра Тель

Авива послана не была: М. Дизенгоф в это время был уже серьезно болен (в ноябре того же, 1936 г., его не стало). Об упоминаемом в письме Шора Я. Фихмане и его двух очерках, посвященных Шестову, см. во вступительной статье.

2. В этом письме Шор писал Шестову (приводится по 2-му, машинописному, экземпляру из архива, указанного в прим. 1):

Глубокоуважаемый Лев Иса<а>кович,

от всей души поздравляю Вас с семидесятилетним юбилеем Вашим и желаю Вам еще много-много лет продолжать Вашу плодотворную творческую деятельность.

Я очень рад, что мне удастся в ближайшем будущем лично познакомиться с Вами. Все технические вопросы, связанные с Вашим приездом в Палестину, благополучно разрешаются, и скоро Истадрут пришлет Вам визу и билеты. Задержка произошла вследствии болезни д-ра Зандбанка; условия культурной работы здесь необычайно трудны, и Зандбанк совершенно замотался от своей работы. Вот почему он просил меня помочь ему в подготовке Вашего приезда и пребывания в Палестине, что я, конечно, с удовольствием беру на себя.

На мое первое письмо, в котором я просил Вас дать мне некоторые разъяснения по поводу тем Ваших лекций в Палестине и др., я не получил от Вас ответа. Посылаю это письмо заказным, так как за последнее время среднеземноморская почта работает без обычной точности. Прошу Вас, многоуважаемый Лев Иса<а>кович, ответить мне воздушной почтой.

Будьте добры прислать мне темы, на которые Вы предполагаете прочесть лекции в Палестине. Лекции будут устроены в Тель-Авиве, Ерусалиме, может быть в Хайфе и в колониях, в так наз<ываемом> Эмеке. Аудитория будет у Вас частью философски подготовленная – в Ерусалиме будет университетская публика, и читать придется на немецком языке; частью или, пожалуй, главным образом, аудитория будет «популярная»: в городах – средне интеллигентского типа, с воспоминаниями о том, чем когда-то увлекались в России, или же рабочая аудитория с социологической подготовкой марксистского уклона; в колониях – рабочая аудитория, очень чуткая ко всякой экзистанциальной проблематике, интеллектуально же в значительной степени связанная с марксистским стилем мышления.

Темы, связанные с еврейской культурой, как, напр<имер>, Влияние Библии на русскую и европейскую литературу, или Библия в науке, или, наконец, Исторический жребий Спинозы, вызовут несомненный интерес. Об этих темах Вы в свое время писали Елизавете Иса<а>ковне <Мандельберг>. Но, конечно, не менее интересны будут и темы, посвященные русской литературе (Л. Толстой, Достоевский).

Хотя день Вашего юбилея наступает в ближайшее время, мы здесь рассматриваем Ваш приезд сюда как ознаменование Вашего юбилея и поэтому создаем Юбилейный Комитет ко времени Вашего приезда в Палестину. Я знаю, что Вы не любите никаких торжественностей; но задача этого комитета – не в том, чтобы докучать Вам чествованиями, но в том, чтобы как можно лучше и плодотворнее организовать Ваше пребывание в Палестине. Я надеюсь, что в связи с Вашим пребыванием здесь нам удастся приступить к изданию Ваших произведений на еврейском языке; дело это, конечно, очень трудное; но важно, кажется мне, положить начало, осуществить издание хотя бы одной из Ваших работ; я думаю прежде всего о Вашем Спинозе, который мог бы быть составлен из Ваших статей Исторический жребий Спинозы и Наука и свободное исследование. Очень хотел бы знать Ваше мнение по этому поводу. <…>

В том же письме содержалось предложение о переводе и издании книг

Шестова на немецком языке в швейцарском издательстве Vita Nova. На это письмо Шестов ответил Шору следующее (приводится по автографу, хранящемуся в архиве: Ehoshua and David Shor Coll., Dept. of Manuscript and Rare Books of the National Library (Jerusalem), Arc 4º 1521/69–70):

22/II. <19>36

Bologne s/Seine

19. Rue Alfred Laurant

Многоуважаемый профессор,

Сегодня утром получил Ваше заказное письмо, а вечером Вашу открытку, отправлен<ную> по воздушн<ой> почте (предыдущее письмо, к сожалению, мне доставлено не было), и спешу Вам ответить. Прежде всего, конечно, благодарю за приветы и пожелания – а затем перехожу к делам. Очень рад буду, если моя поездка, наконец, наладится – десять лет сговариваемся, никак сговориться не можем. Для этого нужно, чтобы Hist<ad>r<ut>, не откладывая, выслал мне деньги. И именно деньги, а не билеты, чтобы не связывать меня пароходом. Мне трудно ехать одному – и я бы хотел поехать с друзьями (или даже родными) и, стало быть, на том же пароходе, на котором и они поедут. Ехать нужно во второй половине марта, не позже, так что с посылкой денег нужно торопиться, чтобы я успел заблаговременно заказать билет. По паспорту (нансеновскому) я Léon Schwarzmann (в carte d’identité – Chestov прибавлено). Имя отца Исаак. Между прочим, на днях все это было сообщено д-ру <Л.Е.> Мандельбергу телеграммой. Но самое главное – это, понятно, устроить так, чтобы были высланы немедленно деньги, с расчетом, чтобы они прибыли в первых числах марта, т<ак> ч<то> если до сих пор не выслали, нужно выслать телеграммой. Затем Вы спрашиваете о темах моих моих <sic> лекций. Я уже давно сообщил их – но повторю <:> 1) Творчество Толстого 2) Достоевский и Киргегард[79] – обе по-русски 3) Скованный Парменид – по-немецки для Иерусалима[80]. Лекция о Толстом не трудная, и большая публика поймет. 2-я лекция труднее, но зато там речь идет о противупоставлениях: 1) Иов – Гегель 2) Авраам – Сократ: тема особенно, по-моему, подходящая для Палестины, имея в виду, что я беру сторону не Гегеля и Сократа, а Иова и Авраама. Эта лекция является предисловием к моей книге о Киргегарде. Тема Скованного Парменида имеет чисто философский характер: об источниках метафизических истин. Для марксистски настроенных людей, конечно, моя точка зрения будет очень чуждой – но тут уже ничего не поделаешь. Можно было бы, конечно, прочесть из книги На весах Иова (по-русски) предисловие и главу, посвященную Спинозе, но это много труднее и от марксизма так же далеко.

Что касается перевода моих работ на еврейский и немецкий языки, то, конечно, если найдется возможность их напечатать, я буду очень рад. Подробно мы об этом поговорим при свидании. Пока только скажу, что, по-моему, и на еврейский, и на немецкий лучше всего перевести книгу о Киргегарде. На еврейский, т. к. ее тема (что уже видно из предисловия): Авраам или Сократ – должна заинтересовать евреев. На немецкий – в виду того, что сейчас Кирг<егард> в Швейцарии, Голландии, Скандинавских странах очень всех интересует (на Германию нельзя уже рассчитывать). Но, повторяю, обо всем этом лучше поговорить при свидании. Пока же нужно постараться по возможности ускорить высылку денег на проезд и визы. Времени осталось очень мало, и только при большой энергии с Вашей стороны удастся наладить поездку во второй половине марта.

Кажется, на все Ваши вопросы ответил. Посылаю письмо с воздушной почтой, хочу думать, что все-таки моя поездка на этот раз наладится, и во всяком случае очень благодарю Вас за взятые на себя хлопоты.

С искренним уважением, Л. Шестов

P.S. Когда настоящее письмо уже было написано, я получил приглашение от парижского радио прочесть в конце марта и середине апреля пять лекций о Достоевском. В виду того, что по тому, что Вы пишете, и по всему, что читаю в газетах, почти нет никакой надежды, что моя поездка в Палестину весной может состояться, я предложение принял и, стало быть, в марте и апреле поехать не смогу. Авось удастся поехать осенью – но и тут напоминаю, что нужно все устроить заблаговременно: если ехать в октябре – нужно быть уже в сентябре готовым.

Л. Шестов

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ

20/III. <19>36

Дорогой Макс Ефимович!

Пишу Вам только несколько слов, чтобы поблагодарить Вас за хлопоты и извиниться за них: без Вас, конечно, моя поездка не состоялась бы. И теперь, когда Вы вложили столько труда, все нужное пришло только в последнюю, что называется, минуту. Так или иначе, мы уже заказали билеты и должны выезжать в понедельник 23/III, а прибудем на место 30/III. Надеюсь, что ничего экстраординарного не произойдет, и мы в предполагаемый день сможем выехать. ^[1] Написал о том же и Шору, который передаст и в Истадрут. ^[2]

Пока больше ничего не пишу – скоро, Бог даст, увидимся. Только еще раз благодарю Вас. Сердечный привет от меня Мирре Яковлевне. А<нна> Е<леазаровна> тоже шлет свой привет и Вам, и Мирре Яковлевне.

Ваш Шестов

1. О пребывании Шестова в Палестине вместе с Ловцкими, которые сопровождали его в этой поездке, см. в кн. Барановой-Шестовой, II: 150– 53.

2. Это письмо сохранилось в архиве Е.Д. Шора (Ehoshua and David Shor Coll., Dept. of Manuscript and Rare Books of the National Library (Jerusalem), Arc 4º 1521/69–70):

20/III. <19>36

Глубокоуважаемый Евсей Давидович!

Пишу Вам только несколько слов, чтобы поблагодарить Вас за Ваши хлопоты и сообщить, что визы и билеты уже есть и что в понедельник 23/III, если ничего экстраординарного не произойдет, мы выедем из Парижа и, стало быть, прибудем в Тель-Авив в понедельник 30/III. Больше ни о чем не пишу, т. к. ужасно занят: все пришло очень поздно, и нужно очень торопиться, чтобы приготовиться к отъезду. Да – и надобности нет: поговорим обо всем. Попрошу Вас только передать Hisdadrut’у содержание этого письма, чтобы без нужды не повторять того же и по возможности сберечь время.

Всего доброго. Ваш Шестов

Письмо Шестова было ответом на то, что писал ему Шор из Тель-Авива 11 марта (там же, 2-й, машинописный, экземпляр):

Глубокоуважаемый Лев Исаакович

Сердечно благодарю Вас за Ваше письмо от 22 марта <нужно: февраля>. Об издании Вашей последней книги на немецком языке мы переговорим при свидании в Палестине. Был бы Вам очень признателен, если Вы могли бы захватить с собой манускрипт ее: мне надо будет сделать подробный реферат моему издателю, который русским языком не владеет и не сможет сам ознакомиться с Вашей работой в оригинале.

Надеюсь в самом скором времени увидеть Вас здесь. Виза отправлена английским правительством в Палестине прямо английскому консулу в Париже. К сожалению, совсем избавить Вас от сношений с парижским Палестин-амтом <см. прим. 2 к письму 42, от 14 июня 1928 г.> не удалось: Истадрут (др. Зандбанк) принужден был отправить Палестин-амту распоряжение о выдаче Вам билетов на проезд Париж – Триест – Яффа и обратно; это – обычный официальный путь Истадрута, которого Зандбанк нарушить не мог. Надеюсь, что на этот раз никаких затруднений с Палестин-амтом не выйдет; насколько мне помнится, затруднения были ведь главным образом с визой.

Зандбанк сам напишет Вам обо всем сегодня же.

Вопрос о создании юбилейного комитета остается пока открытым, так как Дизенгоф, который должен был стать во главе его и 75-тилетний юбилей которого мы только что справили, чувствует себя настолько скверно, что должен на время отказаться от общественной работы. Будет ли такой Комитет или не будет, на Вашем пребывании в Палестине это, конечно, никак отразиться не может.

Итак, шлю Вам пожелания счастливого пути и надеюсь в скором времени приветствовать Вас в Тель-Авиве. С искренним приветом и сердечным уважением

Чтобы не было недоразумений, сообщаю Вам то, что Вам одновременно сообщает и Зандбанк. Билет, который Истадрут посылает Вам, связан с маршрутом: Париж – Триест – Яффа. Из Триеста идут пароходы каждую среду и приходят в Яффу в понедельник утром. Истадрут может предоставить Вам II-ой класс жел<езной> дор<оги> и I класс на пароходе Ллойд Триестино.

Если только погода будет хорошая и море спокойное, то Вас ожидает чудное путешествие. После Бриндизи Вы будете плыть вдоль греческих островов. Если море будет бурное в Палестине, то пароход проедет прямо в Хайфу. Оттуда Вам придется проехать ж<елезной> д<орог>-ой в Тель-Авив <конец письма не сохранился>.

ШЕСТОВ – ЭЙТИНГОНУ

31/VII. <19>36

Boulogne s/Seine

19. Rue Alfred Laurant

Дорогой Макс Ефимович!

Как обрадовался я Вашему письму! Сам я Вам не писал – т. к. у меня все время было такое чувство, что сейчас в Иерусалиме Вам было не до писем. И, действительно, когда представляешь себе, что теперь там происходит (ведь то, что было при мне, еще, сравнительно, не было серьезным) – ни о чем ни думать, ни говорить не хочется. Гонимые повсюду, евреи рассчитывали хоть в Палестине найти убежище. И вот – такая история. Англия, конечно, могла бы положить конец беспорядкам – но Англия всегда только о себе думала, хотя и притязала на всякие высокие идеалы. Конечно, не нужно терять надежды: может быть, все-таки, евреи отстоят себя. Но, пока, конечно, очень тяжко… ^[1]

Что касается Josepha Kastein и G. Krojanker – то я о них никогда ничего не слышал. ^[2] Но, конечно, раз Вы рекомендуете их, то я охотно готов предоставить для их журнала статью. По-моему, лучше всего было бы, если бы они напечатали Киргегарда и Достоевского ^[3] или Ясную Поляну и Астапово. ^[4] Можно было бы даже отметить, что это лекции, читанные в Палестине. (Я, между прочим, и Ясн<ую> Пол<яну> и Астап<ово> читал в Тель-Авиве – в частном собрании. ^[5]) И в той и в другой лекции – основной вопрос – «Афины и Иерусалим». Я только не знаю, каковы размеры журнала и может ли он отвести мне достаточно места для такой статьи, как Кир<гегард> и Дост<оевский>. И, затем, я тоже не знаю, какие задачи себе ставит журнал – и потому не могу решить, какая из статей больше им подойдет. Вы, в этом отношении, скорее можете быть судьей, т. к. знаете редакторов и беседовали с ними об их журнале. Перевести мог бы Шор: он переводил Бердяева и Бердяев им, как переводчиком, был доволен. ^[6]

У нас тут все по-старому. Книгу мою о «Кирг<егарде>» Вы, как мне передавала Ф<аня> И<сааковна>, уже получили. ^[7] Запоздала она – из-за болезни Шлецера – но издание, по-моему, вышло хорошее. А как по-Вашему? Здесь все того мнения, что издана книга хорошо. А откликов на книгу пока еще нет. Думаю, что она вряд ли придется по вкусу критике: но такова уже судьба всех моих писаний. ^[8]

В этом году я поеду в Châtel позже, чем всегда. Во-первых, у меня уже, собственно говоря, каникулы были: два месяца в Палестине и на море. Я предполагал поехать туда 15 августа, но получил от M. Buber’а письмо, что, проездом в Pontigny, он остановится на день, другой в Париже, и решили отложить поездку еще на 10 дней, чтоб повидаться с ним: я очень ценю и люблю его, и жаль пропустить случай повидаться с ним.

Как Вы и Мирра Яковлевна себя чувствуете? Должно быть, арабы очень потрепали Ваши нервы. Очень рад, что Вам удастся несколько месяцев спокойно прожить. Знаю от Ф<ани> И<сааковны>, что Вы сняли в Париже на сентябрь и октябрь квартиру – и тоже рад, что смогу встречаться с Вами. Пока всего доброго. Сердечный привет Мирре Яковлевне от меня.

Ваш Шестов

А<нна> Е<леазаровна>, наверное, тоже приписала бы – но она в Chatel’е, и я только могу послать Вам обоим от нее заочный привет.

1. В апреле 1936 г. в Палестине вспыхнули арабские беспорядки, против которых, несмотря на их непрерывное нарастание, английское правительство не торопилось принимать меры. Шестов, визит которого в Палестину продлился до середины мая, наблюдал их воочию. В Хайфу, вспоминал впоследствии Ловцкий,

мы попали уже в разгар арабских беспорядков и возвращались обратно поездом под охраной английских солдат (Г. Ловцкий, “Лев Шестов по моим воспоминаниям”, Грани, 1960, № 46, с. 124).

2. Joseph Kastein (наст. имя и фам. Julius Katzenstein; 1890–1946), немецкий юрист и писатель еврейского происхождения; Gustav Krojanker (1891–1945), доктор экономики (1914), немецкий публицист еврейского происхождения. Оба принадлежали к горячим сионистам и в 30-е гг. репатриировались в Палестину.

3. С докладом на эту тему Шестов выступил 5 мая 1935 г. на заседании религиозно-философской академии (10, Bd. du Montpanasse, 15-e); в прениях принияли участие Н. Бердяев, К. Мочульский, о. Г. Флоровский и др. (Хроника, I: 63); текст доклада стал вступительной частью (Вместо предисловия) к его книге Киргегард и экзистенциальная философия.

4. Статья Ясная поляна и Астапово, в основу которой легла речь Шестова, произнесенная 15 декабря 1935 г. на заседании религиозно-философской академии, посвященном 25-й годовщине со дня смерти Л. Толстого, была напечатана в Современных записках (1936, № 61, сс. 217–30; журнал вышел в первой половине июля), а также – в переводе на французский язык – в Revue philosophique de la France et de l’étranger (1936, n 11/12, novembredécemre, pp. 281–95).

5. «Частное собрание», как можно думать, было организовано или в доме сестры Шестова Е.И. Мандельберг, где он остановился, или в доме Е. Шора.

6. Речь идет о книгах Н. Бердяева Wahrheit und Lüge des Kommunismus. Mit einem Anhang: Der Mensch und die Technik и Das Schicksal des Menschen in unserer Zeit, переведенных на немецкий язык Е. Шором и увидевших свет соответственно в 1934 и 1935 г. в швейцарском издательстве Vita Nova Verlag (Luzern), которое возглавлял журналист и издатель Рудольф Рёсслер (1897–1958) и в котором Шор выполнял функции редактора, переводчика и консультанта.

7. Шестов имеет в виду французское издание, см. прим. 6 к письму 72 (Г. Ловцкого Эйтингону), от января 1936 г.

8. В русской эмигрантской печати на книгу откликнулся Н. Бердяев рецензией Лев Шестов и Киркегаард (Современные записки (Париж), 1936, № 62, сс. 376–82; журнал вышел в конце ноября).

ЭЙТИНГОН – А. ШЕСТОВОЙ

<вторая половина ноября, декабрь 1938> ^[1]

Дорогая Анна Елеазаровна.

Я сегодня узнал о смерти Льва Исаковича <sic> и был сильно потрясен.

В моей жизни очень мало людей имели то значение и занимали то место, что ему принадлежало. Мне казалось, что я понимал, чему он нас учил и куда он нас звал, и любил я его за бесконечную доброту и за эту тихую красоту этого воплощения человечности, которым он являлся.

Так бесконечно больно при мысли, что этого великого ума и этого так светящегося Сердца больше нет. Но нет, оно слишком большим было, чтобы что-нибудь могло его в нашей памяти погасить.

Горько, очень горько, что расстояние лишает нас возможности пожать Вашу руку со всей теплотой глубокой благодарности за Льва Исааковича.

Тане и Наташе наши наиискреннейшие соболезнования.

Преданный Вам

М. Эйтингон

1. Датируется по контексту: Шестова не стало 19 ноября 1938 г.

А. ШЕСТОВА – ЭЙТИНГОНАМ

8 декабря

19, rue Alfred Laurant

Boulogne s/Seine

Милые Мирра Яковлевна и Макс Ефимович,

благодарю вас за прекрасное письмо, которое мне доставило большое облегчение. Очень жаль, что вы так далеко. Если бы вы видели Льва Исааковича на смертном ложе, вам было бы покойнее. У него было такое спокойное и светящееся лицо, что, глядя на него, думалось, что он нашел, что искал, что вера его была правильная.

Он много раз говорил мне, что хотел бы передать вам из своих книг. Что вам было бы приятно иметь? Я вам пришлю. Тут есть дорогое издание Декарта, подаренный <sic> вами, хотите вы его получить? Желаю вам обоим здоровья и счастья.

Ваша А. Шестова

Вчера был у меня А.М. Лазарев, он говорил о возможности перевода библиотеки в Иерусалим, вам или в Университет; конечно, некоторые книги останутся его друзьям здешним, так же и дочерям на память. Что Вы об этом думаете? Хорошо строить грандиозные планы, но осуществление их не всегда возможно.

Из денежных соображений я не смогу остаться на нашей квартире, так что все это должно быть осуществлено возможно скорее.

Вы столько помогали Льву Исааковичу при жизни, он вам всегда был бесконечно благодарен. Благодаря вам отчасти он мог продолжать свою работу до конца.

А. ШЕСТОВА – ЭЙТИНГОНУ

19 rue Alf<red> Laurent 29 декабря <1938> ^[1]

Милый Макс Ефимович,

получила ваше письмо. Посылаю вам две книжки, одна с пометками Л<ьва> И<сааковича>: 1) Augustinus сonfessiones. ^[2] 2) Georg Simmel. Lebensanschauung. ^[3] Пока по книгам Л<ьва> И<сааковича> и по его отметкам работает Фондан; ^[4] когда будет возможно, библ<иотека> будет переслана в Ун<иверситет> Иерусалима. ^[5]

Как это ни трудно матерьяльно, я пока сохраняю комнату Л<ьва> И<сааковича> в том же виде, как она была при его жизни; его дух живет в ней.

Он давно предвидел свою смерть; еще в Châtel летом, при ходьбе, он очень любил природу, пульс был 100 и 110. Осенью тоже он порядочно ходил в Булонском лесу, его рабочий кабинет, ибо напряженная мысль не оставляла его и на прогулке. Знаете ли вы стих Лермонтова из Мцыри:

«Я знал одной лишь думы власть,Одну, но пламенную страсть,Я эту страсть во тьме ночнойВскормил слезами и тоской».

Сердечный привет Мирре Яковлевне. Всего вам обоим лучшего к Новому году. А. Шестова

1. Год определяется по контексту.

2. Исповедь Августина Блаженного.

3. Вышедший посмертно труд немецкого философа и социолога Георга Зиммеля (1858–1918), который можно было бы перевести на русский язык как Созерцание жизни.

4. Бенжамен (Беньямин) Фондан (наст. фам. Векслер) (Benjamin Fondane [Wexler]) (1898–1944, погиб в Аушвице), французский писатель, эссеист еврейско-румынского происхождения, один из самых преданных учеников Шестова, написал о нем воспоминания.

5. Некоторые книги из личной библиотеки Шестова находятся ныне в Национальной библиотеке Израиля (Иерусалим).

«И я сохранил лучшие воспоминания о пребывании своем в Палестине»

(Палестинский след в биографии и «постбиографии» Льва Шестова)

Палестинский единомышленник и пропагандист философии Льва Шестова

Описывая в Мышкиной дудочке возвращение Л. Шестова из Палестины, А. Ремизов со своим неизменным гротескно-игровым чувством резюмировал:

Лев Исаакович только что вернулся из Палестины <…> Шестов объехал автомобилем всю Палестину вдоль и поперек. «Да ничего особенного, всю дорогу я следил за счетчиком»[81].

Этот эпизод из биографии Шестова – посещение им Святой земли в марте-мае 1936 г. – вряд ли, однако, можно ограничить приведенной шуткой. Основные сведения о шестовском визите в Палестину изложены в книге Барановой-Шестовой (II: 150-53), какие-то новые, дополнительные подробности включает опубликованная выше переписка. Вместе с тем немало важных и небезынтересных сведений и фактов, связанных с этой поездкой, остаются малоизвестными. В частности, возникшее у Евсея Шора (см. о нем прим. 1 к письму Шестова Эйтингону 75, от 5 марта 1936 г.) намерение повторного приглашения Шестова и безусловно-положительное отношение к нему со стороны философа. Недостаточно сказано также об издательских проектах Е. Шора или, точнее, прилагаемых им усилиях договориться о выпуске шестовских книг в немецкоязычном швейцарском издательстве Vita Nova[82], к которому он был близок (см. прим. 6 к письму 77, от 31 июля 1936 г.), с издателем L. Schneideг’ом или с Schocken Verlag. Не его вина, что над Германией уже собирались свинцовые тучи и в Европе вообще все более и более крепким становился запах серы. Как писал Шор Шестову 7 февраля 1937 г.: «Порою, действительно, кажется, что весь мир понемногу сходит с ума и что духовная работа уходит все глубже в катакомбы». Противостоять напору этого безумия, включая злобную антисемитскую агрессию, становилось уже невозможно.

Точно так же не удалось Е. Шору найти заинтересованного издателя и финансовую поддержку для выпуска книг Шестова в Палестине на еврейском языке, о чем он писал автору в письме от 10 февраля 1936 г. (см. прим. 2 к письму Шестова Эйтингону 75, от 5 марта 1936 г.), – там тоже было далеко не спокойно, и еврейская культурная жизнь была загнана в свои «катакомбы». В письме Шестову от 12 октября 1938 г. Е. Шор следующим образом рисовал батальный пейзаж палестинской политической и культурной жизни:

Мы живем здесь все еще в состоянии войны. Мировые события отражаются непосредственно на положении Палестины, и сейчас мы находимся в напряженном ожидании выяснения дальнейших судеб нашей страны. Несмотря на все это, мы не оставляем нашей культурной работы; то обстоятельство, что ее подчас приходится производить, действительно, под звуки выстрелов, раскрывает, кажется мне, лишний раз ценность такого рода деятельности.

Совершенно естественно, что несмотря на эти поистине героические усилия еврейских интеллектуалов, противостоящих невероятным экономическим и финансовым трудностям (выход едва ли не каждой книги превращался в незаурядное культурное событие) и преодолевающих общую неблагоприятную политическую ситуацию – арабский террор, отсутствие поддержки мирового сообщества и пр., пытаться жить полноценной духовной жизнью, сохраняя и преумножая нравственные ценности и болея сердцем за грубо попранный европейский гуманизм[83], далеко не все из задуманного и намеченного удавалось осуществить.

Нереализованным оказался и замысел Е. Шора написать книгу о Шестове, план-проспект которой приводится ниже. Не станем забывать, что этот достойнейший человек, ученый-гуманитарий, историк философской и художественной мысли, переводчик и культурно-общественный деятель существовал в основном на литературные гонорары – вещь саму по себе крайне зыбкую и ненадежную, а в те годы, о которых речь, да еще в экономически и культурно неразвитой Палестине, и вовсе чрезвычайно проблематичную, ср. в его письме Шестову от 16 июня 1938 г., которое приводится ниже: «Состояние моего здоровья и необычайно трудные материальные условия существования мешали моей философской работе». Кроме того, запас времени у Е. Шора оказался предельно мал: сначала реализовать его замысел о повторном приглашении Шестова в Палестину помешали арабские беспорядки, после этого – болезнь Шестова, а 19 ноября 1938 г. философа не стало.

Несмотря, однако, на то, что «шестовские проекты» Е. Шора в основном не были воплощены и не продвинулись далее благих пожеланий, эта сторона деятельности самозабвенного «конфидента», горячего приверженца и популяризатора «sola fide» выдающегося философа, в духовном плену которого он находился в такой же степени, как и Эйтингон, еще ждет своего исследователя. Мы посчитали, что данный материал органично примыкает к тем сюжетам из истории жизни Шестова и его идей, о которых шла речь в письмах, составивших основной корпус книги.

Переписка Е. Шора с Шестовым приводятся по вторым, машинописным, экземплярам, сохранившимся в его архиве (Ehoshua and David Shor Coll., Dept. of Manuscript and Rare Books of the National Library (Jerusalem), Arc 4° 1521/69 (переписка с Эйтингоном и другие письма из этого архива: Arc 4° 1521/67-68)); в дальнейшем данная архивная атрибутика, исключая специально оговоренные случаи, не указывается.

Первоначальное знакомство Шора с Шестовым было заочным. Поздравляя мыслителя с 70-летием, он 10 февраля 1936 г. отправил ему письмо, которое приводилось выше (см. прим. 2 к письму Шестова Эйтингону 75, от 5 марта 1936 г.). Поездка Шестова в Палестину, его лекции и беседы, живое общение с ним, интеллектуальная глубина, масштаб и обаяние личности этого человека произвели на Шора, который играл одну из главных скрипок в организации его лекционного турне, неизгладимое впечатление. После отъезда Шестова из Палестины он писал Эйтингону 28 мая 1936 г.:

Дорогой Макс Ефимович,

<…>

Вы, вероятно, с разных сторон слышали, да и Лев Иса<а>кович сам Вам, наверное, писал, что лекции его в Тель-Авиве прошли с очень большим успехом; читал Лев Ис<аакович> прекрасно, завоевал всеобщее расположение и любовь, и многие ждут с нетерпением его возвращения в Палестину. Для меня приезд и пребывание его были настоящим праздником; его философия приобретает в личном общении с ним и новую жизнь, и новую глубину; а беседы с ним доставляют совершенно исключительное удовольствие. Если только обстоятельства позволят это, в будущем сезоне я хочу провести в Тель-Авиве ряд бесед, как бы семинар, посвященный философии Льва Иса<а>ковича, чтобы приготовить публику ко вторичному приезду его. Необходимо создать здесь хотя бы небольшую группу, которая не только восхищалась бы Львом Иса<а>ковичем, как лектором и обаятельным человеком, но постаралась бы по-настоящему проникнуть в сущность его учения. Я очень рад, что мой первоначальный план – прочесть о нем доклад до приезда его сюда – не осуществился: после личного общения с ним его философия по-новому открылась мне, и многое из того, что было предположением и догадкой, стало уверенностью.

Мы очень надеемся, что возможно будет в будущем году устроить приезд Льва Ис<ааковича> в Палестину, и при этом так, чтобы это не связано было больше с материальными жертвами для Вас. Не знаю, сообщал ли Вам уже Зандбанк[84] о материальных результатах лекций Л<ьва> И<сааковича>. Если он не сделал этого до сих пор, то только потому, что здоровье его на почве переутомления сильно пошатнулось за последнее время, и он должен был по-настоящему иметь полный отдых. Насколько мне известно, лекции в Тель-Авиве принесли 14 фунт<ов> чистого дохода, лекции в Хайфе и Ерусалиме – около 6<фунтов>. Вместе с Вашими 10-ью фунтами образовалась сумма в 30 фунтов; 16 ф<унтов> 75 п<иастров> были уплачены за билеты Париж-Яффа и обратно; 13 ф<унтов> 25 п<иастров> были переданы Г. Л. Ловцкому для Льва Ис<аакови>ча в возмещение расходов по поездкам и пребывании в Палестине[85]. Если бы не печальные события, постигшие нас[86], то, несомненно, сбор с лекций Л<ьва> И<саакови>ча покрыл бы всю сумму.

Но как бы то ни было: лед сломан, и, если только жизнь войдет здесь в нормальную колею, на будущий год возможно будет устроить приезд Льва Ис<ааковича> без тех хлопот и трудностей, которых <sic> пришлось преодолевать этой весной. От лица всех тех, кто знает о Вашем деятельном участии в деле организации приезда Льва Иса<а>ковича в Палестину, приношу Вам благодарность за приезд Льва Иса<а>ковича. Я считаю, что приезд его был<,> несомненно<,> событием в жизни Тель-Авива, которое будет иметь благотворные последствия в будущем. Без Вашего содействия и участия этого события бы не произошло.

В настоящее время я веду переговоры со своим издательством Вита Нова о том, чтобы выпустить на нем<ецком> языке последнюю книгу Л<ь>ва Ис<ааковича> Киркегаард и экзистенциальная философия¹. Издательство очень заинтересовалось этим предложением. Лишь только выйдет французское издание этой книги[87]^[88] и я сумею сделать изд<ательст>ву подробное экспозе, вопрос этот получит окончательное разрешение.

Есть у меня также небольшая надежда на издание какого-либо из произведений Льва Ис<ааковича> на итальянском языке. Правда, в Италии избегают сейчас издавать произведения иностранных авторов. Но так как моя книга (Германия на пути в Дамаск) все же вышла на итальянском яз<ыке>[89], то я надеюсь, что мне удастся продвинуть также и книгу Льва Ис<аакови>ча[90]. Большой книги издать нельзя будет: итальянцы больших книг не читают. В связи с этим мне очень хотелось бы посоветоваться с Вами о том, что именно предложить к изданию в Италии. Лев Ис<аакович> хотел бы, конечно, чтобы начали с его первых книг (Толстой и Ничше, Достоевский и Ничше) и потом только принялись бы за более поздние произведения. Но, к сожалению, такой большой план осуществить не удастся. Мне кажется, что правильнее было бы взять несколько глав из книги На весах Иова, напр<имер>, Исторический жребий Спинозы; Гефсиманская ночь (Паскаль); Философия

Достоевского; Последние произведения Толстого. На франц<узском> яз<ыке> На весах Иова вышла также в сокращенном виде[91]. Буду очень раз узнать Ваше мнение по этому вопросу.

Назначение человека Бердяева вышло, наконец, по-немецки, в Готтхельфферлаге, в Берне[92]. К сожалению, издательство это не выполнило своих обязательств и для удешевления производства выпустило и указатель имен и предметный указатель. Но хорошо уж, что книга все же появилась в свет и стала доступна немецкому читателю и в Германии, и за пределами ее.

Бердяев пользуется в настоящее время очень большим успехом. Книги его, которые я выпустил в изд<ательст>ве Вита Нова, идут прекрасно[93]. В Англии, и в особенности во Франции, как передавал мне Лев Ис<аакович>, книги Бердяева расходятся в тысячах экземпляров. Вита Нова заказала мне к осени еще одну книгу Бердяева (Христианство и классовая борьба)[94], а также книгу о миросозерцании Бердяева как результат моей многолетней работы над Бердяевскими произведениями. Лев Ис<аакович> уверяет меня, что моя книга о Бердяеве может быть издана одновременно и на французском, и может быть даже на английском языке. Бердяев находится в прекрасных отношениях со своими французскими издателями, а Лев Ис<аакович> обещал уж последить, чтобы план издания моей книги о Бердяеве по-французски был бы, действительно, осуществлен[95]. <…>

Благодаря палестинскому путешествию Шестова и близкому знакомству с Шором между ними завязалась оживленная переписка. Через несколько месяцев после отъезда Льва Исааковича из Палестины Шор обратился к нему с письмом, датированным 12 октября 1936 г., в котором предлагал повторить вояж в Святую землю. Кроме того, он просил выслать французские переводы его книг, дабы приступить к переговорам с немецкоязычными издательскими фирмами для реализации сразу нескольких проектов выпуска шестовских сочинений. В своем письме, несмотря на желание вести с глубоко почитаемым им мыслителем интеллектуально-философскую беседу, он, по его словам, поневоле ограничивался вопросами делового характера:

Дорогой Лев Иса<а>кович,

со времени Вашего отъезда собираюсь Вам написать о том, как опустел Тель-Авив после того, как Вы его покинули, как успокоительно было для меня сознание того, что есть в Тель-Авиве Лев Иса<а>кович и что достаточно посетить гостеприимный дом Мандельбергов, чтобы встретиться и побеседовать с ним. В моем сознании – да, я уверен, и не только в моем, – Вы срослись с тель-авивским ландшафтом и Ваш образ и до сих пор не покидает его. Сейчас, когда беспорядки, кажется, приходят к концу, мы снова надеемся на то, что весною Вы опять посетите нас. На этот раз все технические вопросы возможно будет разрешить гораздо легче, чем весною. Для того, чтобы с этой стороны не встретилось препятствий, я бы просил Вас мне теперь же сообщить, в какое время Вам удобнее всего было приехать в Палестину. До последнего времени Истадрут[96] был слишком занят текущими событиями и связанными с ними осложнениями палестинской жизни, чтобы думать о культуре; но скоро уже наступит момент, когда можно и надо будет выяснить окончательно вопрос о Вашем приезде.

Мне бы очень хотелось написать Вам по существу, задать Вам ряд вопросов, которые возникли у меня в связи с изучением Ваших произведений. Но, к сожалению, я сейчас начинаю понемногу лишь приходить в себя после тяжелого лета – жары, болезней родственников и многого другого. Мне поневоле приходится ограничиться сегодня деловыми вопросами и отложить существенные темы до следующих писем.

По поводу немецкого издания Вашей последней книги Киркегаард и экзистенциальная философия я веду переговоры с двумя издателями и надеюсь, что так или иначе дело это будет осуществлено. В связи с этим мне надо было бы иметь еще один-два экземпляра Вашей книги Киркегаард (позвольте ее для краткости называть так), и я был бы Вам очень признателен, если Вы могли бы мне 1–2 экз<емпляра> прислать. Возможно, что для скорейшего проведения этого дела мне надо будет предоставить издателям несколько фрагментов книги на немецком языке. Я думаю, что правильно было бы сделать перевод этих фрагментов не с французского перевода, а с русского оригинала. Могу ли я просить Вас прислать мне для этого русский текст Киркегаарда?

С моими итальянскими друзьями я веду переговоры об издании Ваших произведений на итальянском языке. Если это удастся осуществить, – мои друзья и связанный с ними издатель очень заинтересованы Вами, и весь вопрос заключается в том, как отнесется к этому делу цензура, в цензуре же дело тянется месяцами, – то в первую очередь возможно будет, вероятнее всего, издать ряд глав из На весах Иова, посвященных Толстому, Достоевскому, Спинозе, Паскалю, может быть, Плотину. Мне пришло в этот момент на мысль, что правильно было бы теперь же ознакомить этот круг моих друзей с Вашим Киркегаардом. Если Вы сумели бы прислать мне 2 экз<емпляра> для немецких издателей, то я устрою так, что один их этих экземпляров мне вернется, и я пошлю его в Италию.

В заключение еще одна просьба: обычно авторы получают свои произведения от издателей своих по так наз<ываемым> «издательским ценам», т. е. со скидкой в 45–50 %. Мне необходимо для моей работы над Вашими произведениями русское издание Иова. Если Вы могли бы распорядиться в Имка-пресс, чтобы они прислали бы мне экземпляр этой книги[97], то я с удовольствием и благодарностью вышлю Вам стоимость ее, лишь только узнаю от Вас, за какую цену издательство Вам ее предоставило.

Простите, дорогой Лев Иса<а>кович, что затрудняю Вас своими просьбами и примите самые сердечные приветы от моего отца[98], моей жены[99], сестры[100] и меня.

Искренне преданный Вам

23 октября 1936 г. Шестов отвечал ему на это письмо:

Дорогой Евсей Давидович!

Спасибо за добрую память. И я сохранил лучшие воспоминания о пребывании своем в Палестине. Боюсь только, что Вы слишком оптимистически относитесь в <sic> возможности второй поездки моей. И у вас еще далеко не все успокоилось, и у нас время тревожное: можно ли рассчитывать, что все же Истадрут решится пригласить меня. Тем более, что на этот раз я смогу приехать только в том случае, если меня освободят от необходимости вносить залог, т. к. теперь вряд ли кто согласится внести его за меня. Но на всякий случай отвечаю Вам на Ваш вопрос: я мог бы выехать или в середине марта или в середине октября будущего года, если, конечно, по крайней мере за два месяца до отъезда все формальности по получении визы и билетов будут выполнены и мне, как было условлено, обеспечат 50 фунтов – так чтоб я мог осмотреть Палестину.

Книги, о которых Вы пишете – т. е. два экземпляра Киргегарда и один На весах Иова я Вам вышлю на днях, хотя и тут, правду сказать, я мало рассчитываю на удачу: издатели сейчас интересуются книгами, связанными с текущими событиями. Рукопись же, т. е. русский оригинал Кирг<егарда> я Вам не решаюсь послать: у меня нет копии, а сделать копию стоит дорого. Можно ведь и с французского переводить. И кроме того, предисловие к книге имеется у Ел<изаветы> Исаак<овны Мандельберг> на русском языке: оттиск из журнала Путь[101]. По-моему, издателю для ознакомления с книгой совершенно достаточно того предисловия: оно дает полное представление о характере книги. Посылаю Вам теперь же один экземпляр неприятных ошибок, замеченных мною уже после выхода книги и потому отпечатанных на отдельном листке. Что же до приводимых в начале главы цитат – то все они потом повторяются с указанием места, откуда они взяты.

Всего Вам доброго. Привет Вашему батюшке и жене. Если увидите Л<ьва> Е<всеевича> и Ел<изавету> Ис<ааковну Мандельбергов>, передайте и им привет, равно как и всем их родным. Скоро я и им напишу.

Преданный Вам

Шестов

Получив это послание, Шор решил несколько откорректировать свою просьбу: в письме от 29 октября он просил Шестова один из экземпляров его книги Kierkegaard et la philosophie existentielle: Vox clamantis in deserto выслать ему в Палестину, а второй – непосредственно Л. Шнейдеру, директору крупнейшего издательства Schocken Verlag, который когда-то уже имел дело с выпуском шестовских трудов (см. прим. 3 к письму Шестова Эйтингону 43, от 4 августа 1928 г.).

Шокен[102], – писал Шор Шестову, – который находится в настоящее время в Ерусалиме, просил меня по вопросу об издании Вашей книги снестись с Шнейдером, т. к. Шнейдер, как мне пишет Шокен, в свое время вложил много труда в издание Ваших произведений, и Шокен предоставляет решение вопроса об издании К<иргегард> и экз<истенциальная> ф<илософия> Шнейдеру. Я немедленно написал письмо Шнейдеру и надеюсь скоро получить от него ответ. Было бы хорошо, если возможно было бы ему немедленно послать Вашу книгу.

Приведенное письмо Шестов получил уже после того, как книги Шору были высланы, да и большого желания вступать в письменное общение с издателями, даже с теми из них, с кем отношения вроде бы сложились и кто не наносил болезненных уколов авторскому самолюбию, он явно не испытывал. 3 ноября он отвечал Шору:

Дорогой Евсей Давидович!

Сейчас получил письмецо Ваше и спешу ответить. Еще три дня тому назад я выслал Вам книги: 2 экз<емпляра> Кирг<егарда> и один экз<емпляр> На в<есах> Иова. Думаю, что лучше, если Ламберт Шнейдер получит от Вас книгу, чем от меня, и что вообще лучше, если я не буду путаться в предварительные переговоры. Шнейдер вообще ко мне хорошо, даже очень хорошо относится, и рецензии на выпущенную им мою книгу (Auf Hiobs Wage) были очень благоприятны, так что если в самом деле от него зависит решение, можно надеяться, что оно будет благоприятным. Шокен мог бы тоже у М. Бубера (которого он очень чтит) справиться: он читал мою книгу о Кир<гегарде> и очень лестно мне о ней отзывался.

Вот все, что нужно сказать по поводу Вашего последнего письма. А ответ на предыдущее, как и книги, Вы, надеюсь, уже получили.

Всего Вам доброго. Привет Вашему батюшке и всем. Пишите.

Ваш Шестов

Задействовав все свои связи, Шор решил осуществлять книгоиздательский проект широким европейским фронтом, не исключая никаких возможностей. Забросив сети в одно из голландских издательств, он в одном из писем интересовался у Шестова, как к нему относятся в Голландии, на что тот 8 декабря 1936 г. отвечал (датируется по почтовому штемпелю на открытке):

В Голландии меня знают больше, чем в других странах. Хотя личных знакомств у меня там нет – но по-голландски вышла одна моя книга[103], затем при Лейденском университете Dr. J. Suys защищает диссертацию на тему Leo Schestow <sic> и т. д.[104] – и вышедшую отдельной книгой, затем было много статей обо мне и в газетах и в журналах. Кроме того, я сотрудничаю в голландском фил<ософском> журнале Synthese[105]. Так что книгоиздательству не трудно будет получить нужные сведения обо мне.

Одновременно с книгоиздательским Шор, невзирая на ожидаемые и неожиданные трудности и препятствия, продвигал свое предложение о новом посещении Шестовым Палестины. У самого приглашаемого, смотревшего на это предложение с объяснимой долей скепсиса, сама мысль еще раз побывать в Святой земле вызывала тем не менее прилив законного энтузиазма. Впрочем, он по-прежнему не скрывал озабоченности финансовой стороной предстоящего путешествия и в открытке, отправленной Шору за несколько дней до Нового года, 28 декабря 1936 г., вновь излагал свои просьбы и пожелания:

Дорогой Евсей Давидович!

Чтоб не откладывать – пишу открытку. Очень Вам благодарен за Ваши хлопоты. Бог даст придется еще раз побывать в Палестине. Вероятно, Елиз<авета> Исаак<овна> уже получила мое письмо и передала Вам, что я согласен на предложение Истадрута. Я отлично понимаю, что их дела не блестящи и Вам <sic> не толкаю быть им в тягость. Правда – при доп<лате?> в 30 ф<унтов> едва покроются расходы по путешествие <sic> – и придется отказаться опять от осмотра дальних далей Палестины. Но все же мне очень приятно будет вновь повидать Палестину, хотя бы и ту, что я уже видел, и вновь встретиться со всеми вами. Но вот вопрос. Может ли Ист<ад>р<ут> добыть мне визу – т. е. освободить меня от необходимости внести залог в 60 ф<унтов>. В прошлом году еще – и то с трудом – удалось устроить, что за меня залог внесли. Теперь – при настоящем кризисе – об этом не может быть речи. Я уже писал об этом сестре и Вам еще раз напоминаю. Нужно, чтоб Ист<ад>р<ут> поручился за меня и чтоб я здесь не должен был вносить залог – иначе я не смогу выехать. И нужно, чтоб это было сделано теперь же, безотлагательно – так как времени уже осталось немного – всего 2 месяца.

Приветствие от Dr. Bergman’a своевременно получил[106] и сейчас ему ответил.

Еще раз спасибо. Привет Вашему батюшке и всему Вашему дому.

Преданный Вам

Шестов

P.S. Ваше письмо от 14/XII, хотя и отправленное возд<ушной> почтой, пришло только сегодня, 28/XII.

Приписка-постскриптум проясняет, что письмо Шестова было ответом на послание Шора от 14 декабря, которое он, по-видимому, датировал от руки (2-й, машинописный, экземпляр, сохранившийся в его архиве, не датирован). Шор писал ему:

Дорогой Лев Иса<а>кович

решение вопроса о Вашем вторичном приезде в Палестину связано, как это ни печально, с материальным вопросом. Истадрут очень пострадал во время беспорядков; сейчас положение рабочего населения как будто немного улучшается, но все же остается очень тяжелым, и это в первую очередь отражается на бюджете Культурного Отдела. К своему глубокому сожалению, Истадрут не может ассигновать на Ваш приезд сюда больше 30 (тридцати) фунтов; но 30 ф<унтов> он, несмотря на «беспокойство времени», дает, и значит, дело может разрешиться в положительном смысле, если Вы согласитесь принять во внимание условия, в кот<орых> находится в настоящее время страна, и найдете возможным приехать сюда на тех же условиях, что и в прошлом году. На этот раз все будет сделано заблаговременно, и я уверен, что Ваши лекции в Ерусалиме, Тель-Авиве и Хайфе не только покроют эту сумму (30 ф<унтов>), но и, возможно, превысят ее. Конечно, все то, что Истадрут получит сверх 30 ф<унтов>, будет передано в Ваше распоряжение.

Ректор университета, профессор Бергман, просил Вам передать свое сожаление в том, что он не мог быть весною на Вашем докладе в Ерусалиме и не мог из-за начавшихся беспорядков пригласить Вас в университет, где он предполагал устроить заседание в Вашу честь. Университет сам никого не приглашает, так как у него на это нет средств. Но если Вы будете здесь, то он, конечно, надеется приветствовать Вас в университете и будет Вам очень признателен, если Вы прочтете в университете философский доклад. Между прочим, Бергман утверждает, что им было послано Вам от имени университета приветствие к юбилею.

Вообще я думаю, что труден был первый шаг и что во второй раз все вопросы разрешатся гораздо легче, чем весною этого года.

Должен ли я прибавить, что все Ваши слушатели с нетерпением ожидают Вашего возвращения и что Ваше слово на этот раз будет иметь еще больший отклик, чем тогда? Я не говорю уже о тех, для которых Ваш приезд будет философским праздником и к которым я причисляю и себя самого.

Итак, дорогой Лев Иса<а>кович, дайте скорее Ваше согласие, чтобы мы могли принять все меры к наилучшей подготовке Вашего второго приезда в Палестину.

Шлю Вам наши самые сердечные приветы

Слова Шора вовсе не были голой патетикой, однако реальных результатов его усилия, к сожалению, не принесли. Баранова-Шестова пишет, что

в 1936 г. или в начале 1937 австрийское издательство Шмидт-Денглер, близкое к кругу поэта Стефана Георге, обратилось к Шестову, возможно, по совету его немецкого переводчика Ганса Руофа, с просьбой о предоставлении ему права на публикацию книги Шестова по-немецки. Шестов дал издательству свою книгу Афины и Иерусалим (II: 164-65).

Сообщая Шору 12 января 1937 г. эту новость, Шестов не мог сдержать своего радостного изумления перед тем, какого издателя послала ему судьба:

Сейчас я получил от Verlag Schmidt-Dengler в Граце очень интересное предложение об издании по-немецки моих книг, – писал он. – Интересное вдвойне – так как в первый раз мне попадается издатель, который интересуется идейно моими книгами. Он сам знает, что на широкий сбыт при нынешних обстоятельствах нельзя рассчитывать, но его занимает не сбыт <.. >

Шестов, разумеется, не колебался в том, давать или нет принципиальное согласие на это предложение, но в связи с предпринимаемыми Шором усилиями заинтересовать его книгами кого-либо из немецкоязычных издателей испрашивал у своего корреспондента совета:

Вопрос теперь в том, какую из моих книг предложить ему? Конечно, лучше всего было бы предложить Киргегарда. Но Вы ведете сейчас переговоры с другими издательствами – и я не знаю, в каком положении эти переговоры. Судя по тому, что от Вас нет никаких вестей – они, должно быть, подвигаются туго. Поэтому я решил условно, в числе других моих работ, предложить ему и Киргегарда. Вас же я попрошу немедленно ответить мне по воздушной почте, чтоб мне не задерживать переговоры. Я, правда, не знаю, что это за издательство – но все же, возможно, что оно надежное. Его комиссионеры в Лейпциге – Брокгаиз <sic> и в Вене

Hair. Он пишет тоже, что мой прежний переводчик Ruoff[107] предложил свои услуги по переводу. Может быть, если он решится издать сразу две книги – одну возьмете Вы, другую отдадим Руофу. Но – все это в будущем.

Мое предыдущее письмо Вы, конечно, получили и знаете, что я согласен приехать в Палестину при гонораре в 30 ф<унтов>. Напомню Вам только, что уже середина января и что если Ист<ад>р<ут> хочет, чтоб поездка состоялась, то нужно очень торопиться с визой: я не могу внести 6,000 фр<анков> залогу, и нужно похлопотать, чтоб меня от залога освободили. И. затем, мне нужно иметь ответ поскорей, чтоб успеть подготовиться. Всего Вам доброго. Привет Вашему батюшке и всей Вашей семье.

Ваш Шестов

Скорый ответ у Шора, однако, не получился: его письмо датировано 7 февраля 1937 г. В нем он писал о том, как наступившие в Германии смутные времена нацистского «нового порядка» фактически уничтожили почти достигнутое соглашение с издателем Ламбертом Шнейдером:

Дорогой Лев Иса<а>кович,

сердечно благодарю Вас за Ваше письмо от 12 января. Мои переговоры с Ламбертом Шнейдером должны были привести к положительному результату; дело было уже настолько налажено, что я по его просьбе послал ему несколько отрывков из Вашей книги на немецком языке, которые я для этого перевел; в конце января я ожидал получить от него проект договора, но вместо этого неожиданно пришло сообщение прямо-таки сенсационного характера: согласно последним распоряжениям немецких властей по делам печати, Шнейдер как христианский издатель не имеет права издавать еврейского автора, издательство же Шокена как еврейское издательство не имеет права издавать произведения еврейских авторов, посвященные христианским мыслителям; другими словами, Шнейдер не может издать Вашу книгу, Шокен же не может издать Вашу книгу о Киркегаарде! Шнейдер выражает свое глубокое сожаление, что ему приходится отказываться от издания Вашей книги, и пишет, что только швейцарское или австрийское издательство могут ее издать. В связи с этим предложение Шмидта-Денглера представляется мне благоприятным. Я очень признателен Вам, что Вы резервировали для меня перевод Киркегаарда и экз<истенциальной> философии, и буду очень рад, если возможно будет в скором времени договориться с этим издательством и заключить с ним договор.

Все вопросы, связанные с Вашим приездом в Палестину, должны решиться в ближайшие дни. Все зависит главным образом от внутреннего политического положения. Я знаю, что Вам необходимо как можно скорее знать окончательный результат всех хлопот, и настаиваю поэтому на скорейшем выяснении этого результата. Надеюсь, что в течение этой недели я получу окончательную справку от соответствующих органов и сумею Вам дать точное сообщение о положении дела. Весь вопрос в том, насколько реальна опасность повторения беспорядков. Если бы это было так, то нам пришлось бы просить переложить Ваш приезд на осень: во время сбора апельсинов все беспорядки затихают и можно спокойно предаваться культурной работе. Порою, действительно, кажется, что весь мир понемногу сходит с ума и что духовная работа уходит все глубже в катакомбы. Я все же надеюсь, что нам удастся осуществить Ваш приезд и Ваше пребывание здесь этой весной. Было бы бесконечно печально, если пришлось бы отложить свидание с Вами на осень.

Пользуюсь случаем, чтобы от нас всех поздравить Вас с днем Вашего рождения и пожелать Вам еще много лет продолжать Вашу творческую работу.

С сердечным приветом и с искренним уважением

Долгожданное письмо Шора – в той части, где речь шла о книгоиздании, – снимало волновавшую Шестова неопределенность и полностью проясняло ситуацию: все варианты пристроить его книги у немцев отпали сами собой, и поэтому Schmidt-Dengler Verlag оставался единственным и безальтернативным. Не мешкая, он 12 февраля отправил Шору письмо следующего содержания:

Дорогой Евсей Давидович!

Наконец, пришло Ваше письмо через месяц после отправки моего. Меня это очень смутило – в особенности в виду того, что дело было спешное. Мне пришлось, не дожидаясь Вашего ответа, подписать договор с Schmidt Dengler’ом, т. к. он очень торопил. Правда, я отдал ему Аф<ины> и Иер<усалим> окончательно, а Кирг<ергарда> условно. Но теперь, когда пришел ответ от Schneider’a – надо думать, что и Кирг<ергард> перейдет к нему. Не знаю, захочет ли он выпускать обе книги сразу (возможно, что захочет), но теперь, когда выясняется, что даже на обмен письмами уходит столько времени, у меня возникает вопрос, согласится ли, при таких условиях, S. Dengl<er> отдать Вам перевод. По подписанному договору, переводчик избирается по соглашению между автором и издателем. Если S. Dengl<er> решится выпустить Кирг<ергарда> – то, конечно, захочет, чтоб он вышел до лета. Но возможно ли это при том, что почта ходит так долго? И затем второе: нужно ему показать образец Вашего перевода. Вы писали мне, что послали Schnеider’у несколько глав, Вами переведенных. Надо думать, что он уже вернул их Вам или что Вы сохранили копии. Поэтому прошу Вас, не откладывая, переслать мне все, что у Вас переведено, с тем что я уже перешлю это S. Dengler’у. Я очень боюсь, что если он узнает, что Вы живете так далеко, он побоится, что из-за этого выйдет задержка. Но, может быть, если перевод Вам удался и он будет доволен (он сейчас как раз читает моего Кирг<ергарда> по-французски), дело как-нибудь уладится. Тут ведь еще и вопрос о корректуре – если и корр<ектуру> пересылать Вам – дело затянется на бесконечное время. Я сам не настолько знаю немецкий, чтоб взять на себя ответственность за корректора. Одна надежда, что если Ваш перевод понравится S. Dengler’у, он возьмет на себя корректуры. Поэтому очень прошу Вас поторопиться с высылкой переводных глав: иначе нельзя быть уверенным, что S. Dengler согласится доверить Вам перевод.

Что до моей поездки в Палестину, по всему видно, что весной она уже не состоится. Очень жаль и еще больше, конечно, жаль, что отношения с арабами не налаживаются. Но что же делать? Такое уже трудное время – всем приходится тяжело. Воображаю, какое у вас настроение в Палестине!

Всего Вам доброго. Привет Вашему батюшке и всем Вашим.

Ваш Шестов

В своем ответе Шестову от 4 марта Шор подтверждал его опасения о том, что поездка в Палестину в ближайшее время, скорей всего, не состоится: в стране снова начались арабские беспорядки, ставящие под угрозу культурную жизнь, да и просто спокойное существование людей:

Дорогой Лев Иса<а>кович,

сердечно благодарю Вас за Ваше письмо от 12 февраля. Вы совершенно правильно сделали, приняв приглашение от Радио[108]: за последнее время у нас снова начались волнения и вся культурная жизнь находится под сомнением. Будем надеяться, что к осени будущего года[109], ко времени сбора апельсин, волнения снова улягутся и можно будет подготовить Ваши лекции в городах и в Эмеке[110].

Мы все очень заинтересованы Вашими лекциями по Радио; будьте добры сообщите мне, когда Вы их будете читать и как Вы распределите на пять часов тематику Достоевского. Я хочу поместить в здешнюю прессу соответствующие сообщения.

Мне очень жаль, что мне не придется поработать над переводом Киркергаарда, в особенности потому, что это было бы постоянным поводом для более непосредственного общения с Вами. Если Денглер хочет выпустить Кир<кергаарда> весною, то, конечно, надо передать перевод переводчику, который находится в непосредственной близости к типографии и издательству. В этом случае я мог бы взять на себя вторую книгу. Если только, конечно, это не послужит помехою для всего дела. Посылать издателю образец моего перевода я не считаю нужным; с моими переводами он может ознакомиться по изданиям книг Бердяева (Вита Нова и Готтхельфферлаг), которые ему несомненно будут охотно предоставлены издателями. Впрочем, я думаю, что его требование присылки образцов моего перевода является лишь замаскированным нежеланием передавать эту работу мне, так как у него, по-видимому, есть свой переводчик. Вопрос о корректурах не составляет проблемы: я даю издательству манускрипт, написанный начисто на пишущей машинке – так что корректура текста больше не нужна; нужно лишь сверить набор с машинописью и устранить ошибки наборщика; эту работу издательство легко может поручить любому сотруднику.

Очень, очень сожалею, что Ваш приезд откладывается до осени, и надеюсь, что осенью ничто не помешает его осуществить.

Шлю Вам наши самые сердечные приветы искренне преданный Вам

Спустя без малого месяц, 2 апреля 1937 г. (дата указывается по почтовому штемпелю), Шестов отправил Шору carte postale:

Дорогой Евсей Давидович!

Уже недели три как получил письмо Ваше, все собираюсь ответить и все что-нибудь мешает. Решил хоть открытку написать.

Вы напрасно не прислали мне отрывок из перевода моего Кир<гергарда>! Это не издатель требовал. У меня с ним разговоров об издании Кир<гергарда> еще и не было. Это я сам хотел на случай, если бы начались переговоры (начнутся ли они – не знаю: издательство, видно, не располагает большими средствами), иметь возможность, во исполнении условий, сговариваясь с ним о переводчике, сослаться на имеющиеся у меня уже отрывки. Но не похоже, чтобы он скоро решился издать вторую книгу.

И теперь еще маленькое дело. Издатель голландского фил<ософского> журнала Синтез попросил меня дать статью ему о Бердяеве. Но т. к. сейчас у меня нет совсем свободного времени, то я, с одобрения самого Б<ердяева>, рекомендовал ему Вам <sic>. Вероятно, он сам напишет или написал Вам. Думаю, что хотя гонорар у них скромный, Вам это будет интересно. Вы можете статью написать по одной кн<иге>[111]. Всего Вам доброго. Привет всем Вашим и нашим.

Ваш Шестов

P.S. Что до лекций по радио (они происходят по субботам в 19 час<ов> после Radio-Paris) – то они вряд ли Вам будут интересны.

Следующее из сохранившихся в архиве Шора писем Шестова датировано 3 июня 1938 г. В нем философ реагировал на недавнее трагическое известие о смерти Л.Е. Мандельберга и возвращался к своему совету-предложению едва ли не годовой давности написать статью о Бердяеве, которым Шор так и не воспользовался:

Дорогой Евсей Давидович!

Простите, что отвечаю с запозданием. До сих пор – хоть мне и много лучше, но я еще не совсем оправился от болезни и писать мне – даже письма – очень трудно еще.

Да, у Вас была трудная зима. И у нас была зима не из легких, мы, кроме своих собственных огорчений, мучительно переживали доходившие до нас вести о болезни Льва Евсеевича. Натерпелся он, бедный. Еще когда – два года тому назад – я был в Тель-Авиве, он кое-как справлялся со своими бесчисленными недомоганиями, что тяжело было смотреть на него. А как было после? И сестре пришлось намучаться – а из нас никто не мог приехать: слишком далекая езда и все связаны, никто не свободен. Я писал Ел<изавете> Ис<ааковне>, но хотя Вы говорите, что письма ее утешают, все же это только письма.

Видно, и у Вас лично не все благополучно. Сужу по тому, что Вы так и не написали обещанную голландскому Synthese’у статью о Берд<яеве>. Они обратились ко мне за разъяснениями, но что я мог им ответить? Я посоветовал им прямо Вам написать, не знаю, сделали ли они это. Я очень жалел, что Вы не написали статьи: Вы хорошо знаете Б<ердяева>, любите его, и статья бы, наверное, Вам очень удалась. Но, очевидно, Вы не могли работать: это единственное объяснение, которое мне приходит в голову. Но я думал, что если Вы теперь себя чувствуете лучше, что могли бы еще написать, и, вероятно, Synthese не откажется напечатать (Ваше имя фигурирует в числе сотрудников этого журнала). Спросите их – очень было бы хорошо, если бы Вы статью написали и она появилась бы в Synthese’e. Вы можете по-немецки написать – они либо по-немецки напечатают, либо переведут. И Б<ердяев> был бы очень доволен.

Что до моей книги[112], то я мог бы получить для Вас экземпляр немецкого издания, недавно вышедшего в свет у Schmidt-Dolinger’a <sic> в Gras’e (Австрия), если бы я мог уверить его, что Вы напишите о книге для какого-нибудь немецкого издания (о еврейских после Anschluss’a[113], конечно, нельзя говорить). Есть у Вас какие-нибудь связи с нем<ецкими> журналами или газетами? Сообщите мне, и я постараюсь устроить так, чтоб книга к Вам попала. Думаю, что и для Вас лучше читать ее по-немецки, чем по-французски; Вы немецкий лучше знаете, к тому же в нем<ецком> издании все гречес<кие> и лат<инские> цитаты переведены, а во французском не переведены.

Всего Вам доброго. Желаю поскорей поправиться. Привет Вашему батюшке и, если Ел<изавета> Ис<ааковна> в Т<ель-> А<виве>, то и ей, и брату Ал<ександру> Ис<ааковичу>[114].

Ваш Шестов

Шор, нужно полагать, был тронут неизменным шестовским вниманием к себе и 16 июня отвечал ему большим письмом:

Дорогой Лев Иса<а>кович,

сердечно благодарен Вам за Ваше доброе и ласковое письмо, которое доставило мне большую радость и в то же время огорчило меня сообщением о том, что Вы до сих пор еще не оправились окончательно от своей болезни. От души желаю Вам скорейшего выздоровления. Надеюсь, что мое письмо застанет Вас на пути к полному восстановлению Ваших сил.

Мне очень совестно, что своими письмами я невольно затрудняю Вас. Если Вам трудно писать, дорогой Лев Иса<а>кович, то не спешите отвечать на мои письма; может быть, на деловые вопросы мог бы мне ответить за Вас милый Герман Леопольдович, который так тепло относится к Вам; а когда Вы оправитесь окончательно, то черкните мне, пожалуйста, несколько слов – это будет для меня большим утешением.

Болезнь Льва Евсеевича была тяжелая, но, к счастью, не очень мучительная. Он был очень слаб, и это, по-видимому, смягчало его страдания. Духом же он был до последней минуты бодр. Он медленно, спокойно и с большим благородством уходил из этой жизни. Елизавета Иса<а>ковна сделала все, чтобы облегчить ему последние месяцы. Она очень устала и от работы, и от нервного напряжения. Месяц, проведенный ею в Гедере[115], среди природы, ее немного успокоил. Сейчас, после кратковременного пребывания в Тель-Авиве, она переехала в Бет-Акерем[116], где проведет все лето до конца октября. Я предполагаю быть на днях в Ерусалиме и посетить Елизавету Иса<а>ковну. Тогда я сумею дать Вам самые последние сведения о ее самочувствии.

Благодарю Вас за Ваши добрые советы по поводу работы в Синтезе. Месяц тому назад я написал им, что не оставил мысли участвовать в их журнале и написать о Н.А. Бердяеве; для того, чтобы не откладывать дела, я послал им статью Трагедия немецкого творчества, составленную мной из имевшихся у меня материалов. В ближайшее время я надеюсь послать им статью о Бердяеве (или, быть может, даже несколько статей о его мировоззрении). Кроме того, я предполагаю написать для Синтезе также и о Вашей философии, к которой я в течение последних лет все время возвращаюсь, и я надеюсь, что эта работа послужит предпосылкою для философского общения с Вами, более интенсивного, чем это было до сих пор (если только это не помешает Вашей работе).

Вы правы, дорогой Лев Иса<а>кович, что последний год был и у нас очень тяжелый. Состояние моего здоровья и необычайно трудные материальные условия существования мешали моей философской работе. Не могу сказать, что я себя чувствую значительно лучше теперь; было бы заблуждением утверждать также, что внешние условия стали лучше. Но именно потому, что это состояние грозит затянуться, я решил все же сделать прорыв к философской работе, и, кажется, начинаю осуществлять это намерение. Для того, чтобы иметь возможность сделать это, мне необходимо принять меры к тому, чтобы оплата работы моей, литературный гонорар, был бы повышен; сделать это можно лишь в том случае, если одну и ту же статью использовать для различных журналов (в различных странах). В связи с этим я был бы Вам очень признателен за совет: возможно ли рассчитывать на участие в каких-либо французских философских журналах и платят ли эти журналы гонорар? Сейчас у меня «в портфеле» есть статья, которую я послал в Синтезе, и в ближайшее время я готовлю статью о Ничше (из своего Дамаска[117]); после этого будут окончены статьи о Бердяеве и о Вас. Думаете ли Вы, Лев Иса<а>кович, что я мог бы печататься также и во Франции? Если бы я не боялся затруднить Вас чтением, то послал бы Вам свою статью Трагедия немецкого творчества. Но я думаю, что Вы и без этого можете дать мне совет, каким образом – да и возможно ли это – попасть мне во французскую философскую прессу.

Месяц тому назад я начал работать также для Швейцарии. В журнале________________[118] появится в скором времени моя статья

Исторические воззрения Кон. Леонтьева и будущее Германии, статья историко-философская и актуальная, затем статья О Станиславском (к его юбилею)[119]. Может быть, и этот материал мог бы пригодиться для Франции.

Я отнюдь не хочу затруднять Вас этими вопросами. Хотел бы только услышать Ваше мнение в самой общей форме, которое Вы, как я думаю, могли передать мне через Германа Леопольдовича. Но если это Вам почему-либо неудобно, то прошу Вас не утруждать себя письмом до тех пор, пока совсем не оправитесь.

Для___________[120] я могу поместить также статьи о Вашей последней книге. Может быть, этого достаточно, чтобы издательство Шмидт-Долингер[121] выслало бы мне 1 экз<емпляр> ее. Если теперь оттуда неудобно посылать в Палестину, то он мог бы прислать на мое имя по адресу ____________

Шлю Вам наши самые сердечные приветы.

Получив это письмо, Шестов, чтобы, по его словам в ответе Шору, «себе сократить труд и чтоб Вам не задерживать ответ на деловые вопросы», предпочел почтовую открытку (дата на штемпеле – 29 июня 1938 г.).

Отвечу по пунктам, – писал он своему корреспонденту. – Сотрудничество во французских изданиях не только ничего не приносит, но сопровождено с расходами: надо оплачивать перевод. Так что об этом хлопотать не стоит – тем более, что это и не легко устроить. Рад, что Вы надеетесь возобновить работу и что пишете для Synthese о Бердяеве. Обо мне едва ли у Вас Synth<ese> возьмет статью; они уже много писали обо мне, и в последнем номере у них была статья об Аф<инах> и Иерус<алиме> (по франц<узскому> изданию). Но если Вы можете написать и напечатать об Аф<инах> и Иер<усалиме> для Entscheidung[122], это вполне Schmidt-Dolinger’a <sic> удовлетворит. Он даже прислал в Швейцарию уже два экземпляра для швейцарских критиков, и я попрошу, чтоб один из них был оттуда переслан прямо Вам, так что, верно, Вы в близком будущем получите книгу.

Письмам Вашим буду рад, конечно, хотя сам и не могу много писать. Увидите сестру и брата – передайте им мой родственный <?> привет. Пока всего Вам доброго.

Ваш Шестов

Фрагмент из ответа Шора на эту открытку, датированный 17 июля, приведен в книге Барановой-Шестовой (II: 184):

Сердечно благодарю Вас за открытку и за книгу, которую я на днях получил. Книга необычайно хороша. Вместе с На весах Иова это одна из самых значительных философских работ последних 100 лет. Лишь только я ее проработаю, сейчас же напишу Entscheidung[123] и в различной прессе. Кроме того, я буду читать о ней доклады в Тель-Авиве и в стране[124]. Я уверен, что она найдет здесь резонанс. В Synthese я послал статью Трагедия немецкого творчества. Затем предполагаю послать статью о Нитше, после этого – о Бердяеве и о Вас.

Следующее письмо Шора датировано 12 октября 1938 г. В нем он просил Шестова выступить в качестве рекомендателя перевода его книги Deutschland auf dem Wege nach Damaskus на английский язык (забегая вперед, скажем, что этот проект не состоялся). В письме, в частности, говорилось:

Дорогой Лев Исаакович,

я знаю, что моя книга Германия на пути в Дамаск по взглядам своим не совпадает с Вашими воззрениями, но помню, что в свое время в Тель-Авиве Вы одобрительно отозвались о ней. Это дает мне смелость просить Вас о следующем: один мой друг в Лондоне предпринял шаги для перевода и издания этой книги на английском языке; дело это находится еще в стадии переговоров, и он пишет мне, что отзыв<ы> Ваш и Николая Александровича <Бердяева> могут иметь влияние на издателя. Если бы Вы нашли возможным написать несколько слов о Дамаске в порядке частного письма ко мне, которое я мог бы использовать для указанной цели, я был бы Вам очень признателен. Если же взгляды наши настолько расходятся, что Вам трудно было бы исполнить мою просьбу, то я прошу Вас безо всякого стеснения мне об этом написать.

В конце сентября Вы пережили во Франции очень тревожные дни. Мир был спасен, но какой ценой![125] Мне кажется, ч<то> все происходящее свидетельствует о глубочайшем потрясении нравственного сознания современной Европы. Где предел этому падению и когда – и будет ли – возврат к заветам подлинного гуманизма, гуманизма религиозного, в этом вижу я основной вопрос нашего времени.

На это, полное тревоги – и в политическом, и в экзистенциальном смысле – письмо Шестов 21 октября отвечал:

Дорогой Евсей Давидович!

Получил Ваше письмо: невесело у Вас. Правда, и без Вашего письма из газет мы достаточно осведомлены о том, какая теперь трудная жизнь в Палестине. Но где теперь не то что легко, а не очень трудно живется? И у нас, конечно, во Франции все напряжено до крайней степени. Мир заключен – но это даже не такой мир, о котором можно сказать, что он лучше доброй ссоры. А что дальше будет – кто может предугадать? Верующие люди ждут чуда – и действительно только чудо может положить конец всем ужасам, от которых содрогается мир.

Но лучше об этом не говорить: все равно делу не поможешь. Хотя, может, Вам и не до того теперь, но мне хочется Вам сказать, что я вновь недавно перечел Вашу книгу Германия на пути в Дамаск – и читал ее с большим удовольствием. Правда – я не со всем, что Вы говорите, согласен. Но книга написана так интересно, увлекательно и талантливо, что о расхождениях забываешь. Я очень рад за Вас, что книга Вам так удалась. Жалею только, что сейчас, при ужасных условиях Вашего существования, Вы не можете спокойно работать – наверное, написали бы еще не одну хорошую книгу.

Всего Вам доброго. Привет Вашему батюшке.

Ваш

Л. Шестов

Следует думать, что именно этими «ужасными условиями <…> существования» и невозможностью «спокойно работать», о которых пишет Шестов, – невольном молчании муз при грохоте пушек, – как бы сами музы ни пытались доказать свою несмиренность перед лицом насилия, отчасти можно объяснить то, что Шор не написал, по крайней мере, еще одну «хорошую книгу» – о Шестове.

Несостоявшаяся книга о Льве Шестове

Вопреки представлению о Шоре как авторе книги о Шестове[126], таковой он не написал, хотя, судя по архивным материалам, интенсивно над ней работал[127]. Шору принадлежит несколько очерков о Шестове в ивритской печати: L. Shestov ve-torato (Л. Шестов и его учение) (Davar, 1940, n 4515, May 17 <s.> 3), представлявший доклад, прочитанный им по палестинскому радио 25 апреля 1940 г. под названием Darko shel L. Shestov mi-hitboleliut le-khakhmat Israel (Путь Л. Шестова от ассимиляторства к еврейской мудрости)[128]; позднее данный очерк перепечатан в сборнике He-avar: le-dvarei yamei ha-yehudim ve-hayahadut be-rusia (Tel Aviv), 1970, <vol.> 17 <ss.> 229-32). В связи с двухлетней годовщиной со дня смерти Шестова Шор опубликовал в той же газете Davar очерк Lev Shestov ve-a’rkho ha-histori (Лев Шестов и его историческое значение) (1941, n 4787, April 4 <s.> 3). Годы спустя, в год 100-летнего юбилея философа, он вновь напомнил о нем, теперь уже израильскому читателю, напечатав все в том же Davafe очерк Hoge ve-ba’al emuna (Мыслитель и человек веры) (1966, February 25 <ss.> 7–8) – последняя из публикаций, в единственном виде, упомянута в кн. Барановой-Шестовой,

II: 185 (см. также прим. 2 к письму 74 Шестова Эйтингону, от 15 февраля 1936 г.).

Через несколько месяцев после смерти Шестова, 19 февраля 1939 г., Шор читал доклад о нем в Тель-Авиве. В письме Эйтингонам, отправленном за несколько дней до этого, 15 февраля, он сообщал:

Дорогие Мир<р>а Яковлевна и Макс Ефимович,

в воскресенье, 19 февраля<,> я читаю о Льве Иса<а>ковиче. Если Вы будете в этом время в Тель-Авиве, я буду очень рад видеть Вас на моем докладе.

К слову сказать, отношения Шора и Эйтингонов составляли важную страницу в его и их жизни, неотделимую от общих культурных и художественных запросов и интересов палестинской еврейской интеллигенции. Так, в письме к Мирре Яковлевне от 20 августа 1939 г., написанном в тот же день, что и письмо Эйтингону, приводившееся во вступительной статье, Шор поднимал вопросы, связанные с его размышлениями, как он их определяет, о «культурных печалях в Палестине».

Мы живем с воспоминаниями и тоской о большой и утонченной культуре, – писал он, невольно перекликаясь со знаменитым мандельштамовским определением акмеизма как «тоской о мировой культуре», – об искусстве в стране, которая начинает свой культурный путь. Вправе ли требовать и ожидать здесь такой культуры и такого искусства и с этими критериями подходить ко всему, что делается здесь? И не являются ли эти требования преувеличенными и не является эта преувеличенность наших ожиданий источником постоянных огорчений?

Недавно, размышляя о нашем искусстве, я набрел мыслью на понятие, которое может «оправдать» наше искусство и дать нам историческое «утешение». Понятие это – «новый примитив». А сущность его заключается в том, что всякое национальное творчество в начале существования своего непременно двоится: оно несет в себе влияния старых культур и является наследником их законченности, с другой стороны, в них проявляется совершенно новый дух строящегося народа, который не нашел еще подлинного выражения и манифестирует себя в том, что искажает и нарушает законченные формы, перенятые от других народов. Так, в греческой архаике наряду с изысканнейшими формами появляются внезапно странные, нелепые, неожиданные, «примитивные» пропорции – новый примитивизм, который начинает бороться против чужеземных влияний и оказывается источником будущего греческого искусства. Так и у нас – даже у лучших мастеров нередко появляются примитивизмы, которые кажутся художественными пробелами, но которые, может быть, представляют собой начало нового творчества. Что, конечно, не значит, что каждая беспомощность в художественной технике свидетельствует о новом и оригинальном искусстве. Если это так, если в примитивизмах нашего искусства кроется начаток будущего развития, то многое из того, что и в искусстве, и в жизни нас так шокирует, приобретает совершенно иное и гораздо более утешительное значение.

О том, что это – не только теоретические размышления, но и наблюдения над реальными явлениями в искусстве и жизни, я должен сегодня умолчать. И так я увлекся эпистолярной беседой, живо представляя себе, как Вы с добрым вниманием слушаете собеседника и склонением головы и понимающим взором ободряете его. В результате письмо мое стало чрезмерно длинным – в особенности для пациента, только что оправившегося от своей болезни.

Рассуждения Шора о примитивном искусстве возрождающихся народов органично вплетались в его занятия «высокой» наукой и «высоким» искусством. Сохранился набросок плана-проспекта книги Шора о Шестове (на иврите) Torato shel Lev Shestov: Nisaion lefaneakh al derekh ha-filosofit at ha-ruakh ha-yehudi ve-at tafkido be-tarbut iropa (Учение Льва Шестова: Опыт философского раскрытия еврейского духа и его роли в европейской культуре)[129]. Согласно этому плану, задуманная книга должна была состоять из вступления, пяти частей и заключения.

Вступление, – говорилось в плане-проспекте, – представляет собой тройное введение в философию Шестова. 1-ая глава «Вступления» намечает роль Шестова в духовной жизни еврейского народа и в развитии европейской культуры и тем самым предварительно устанавливает историческое значение его. 2-ая глава характеризует сущность экзистенцио-нальной философии в противоположность философии спекулятивной. 3-я глава ставит проблему формы в философии и открывает в нарочито эссеистической и афористической бессистемности шестовского творчества динамическое единство «живой системы».

Далее должны были следовать части, предназначенные раскрыть философию Шестова как мессианское дерзновение и как теорию этого акта. «Так как мысль Шестова постоянно движется по линии борьбы между “Афином” <sic> и “Ерусалимом”, то и раскрытие его философии дается в аспекте противоположения автономной мудрости и религиозной философии».

I-я часть (Борьба против «Афин»), по замыслу автора, должна была быть «посвящена преодолению лжемессианства науки и теоретической философии» и состоять из трех глав. Раскрывая их содержание, Шор писал:

1-ая глава – Критика теоретической истины – излагает опыт метафизики познания Шестова и его новую и радикальную Критику чистого разума.

2-ая глава – Критика автономной морали – обнаруживает трагедию падшего и сопряженного со злом добра и внутренней этики секуляризованного существования. Экскурс – Критика отвлеченной красоты – устанавливает индивидуальный и неповторимый характер красоты и объясняет напрасные усилия построения генерализирующей эстетики.

3-я глава – Критика идеалистического мировоззрения – находит в основе идеалистического мышления идолопоклонства перед абсолютированной идеей, которое приводит к подавлению и уничтожению человеческой личности и ее свободы и развенчивает таким образом ложные притязания идеализма на обретение спасения для человека и человечества[130].

II-ая часть книги (На путях к Ерусалиму) задумывалась в виде анализа методов экзистенциального мышления и должна была представлять «введение в теорию и практику философии мессианского дерзновения». В плане-проспекте это расшифровывалось так:

1-ая глава – Exercitia spiritualia – 1) устанавливает цели и задачи «духовных упражнений», 2) вырабатывает диалектику шестовского мышления как основу этих «упражнений», 3) раскрывает внутреннюю структуру и последовательность <этих «упражнений»> и показывает таким образом философию Шестова как систему духовного воспитания на путях мессианской веры. 2-ая глава – Странствования по душам – дает теорию экзистенциальной психологии в понимании Шестова, показывает на ряде примеров ее приемы и определяет метафизическое значение добытых ею результатов. 3-я глава – De profundis – открывает экзистенциальную ситуацию (ситуацию трагической безысходности), как исходный пункт философии и источник философского творчества.

Цель III-й части (Миф и мудрость в творчестве Шестова) Шор формулировал как выработку «положительного содержания учения Шестова». Она также включала в себя три главы:

1-ая глава, Миф и мудрость, представляет собой попытку выяснения религиозного мировоззрения Шестова, которое намеками и фрагментарно дано в его произведениях и которое является основой его учения. 2-ая глава – За пределами познания и разума – осуществляет завещанную Шестовым в его последнем произведении парадоксальную задачу построения «логики мышления 3-го измерения» и дает заложенную в творчестве Шестова систему религиозной философии. 3-я глава – Человек перед лицом бездны – раскрывает трагедию человеческого существования, как основу экзистенциального мышления и показывает пути преодоления этой трагедии в учении Шестова.

Наконец, в IV-й (Эллины и иудеи) и V-й (Библейское откровение и судьба философии) частях, говорилось в плане-проспекте, определяется «значение еврейской идеи, раскрытой в философии Шестова для настоящего и будущего еврейского народа и человечества». TV-я часть, в которой должна была быть осуществлена попытка «проникнуть в метафизический и экзистенциальный смысл борьбы между эллинским и иудейским духом», состояла из трех глав:

1-ая глава – Соблазны и очарования «Афин» – дает характеристику эллинской культуры и раскрывает заложенную в ней антиномию одновременного утверждения жизни и смерти. 2-ая глава – Заветы Ерусалима – устанавливает творческую сущность еврейского духа и смысл лежащей в основе его манифестации отказа от создания «кумиров». 3-я глава – Между «Афинами» и «Ерусалимом» – вскрывает борьбу эллинского и еврейского духа как основу европейской культуры и выясняет творческий смысл этого духовного конфликта в аспекте судеб еврейского народа и человечества.

Как и все другие части книги, трехглавной планировалась и последняя часть, в которой намечалась «роль экзистенциальной философии Шестова как попытки философского раскрытия библейского откровения, в преодолении современного философского кризиса».

1-ая глава – Философия на распутье – выясняет смысл современного кризиса философии в перспективе вечного круговорота философской мысли. 2-ая часть <sic> – Трагедия экзистенциальной философии – освещает срывы экзистенциального мышления у Киркегаарда, Ничше и других мыслителей этого направления. 3-я глава – Библейская мудрость, как предпосылка возрождения философии – показывает преодоление этих срывов в философии Шестова на основе библейского откровения.

В заключении автор ставил перед собой задачу определить «органические пределы философского мышления как трагедию философского творчества» и показать, «каким образом “система в бессистемности”, динамический принцип философствования Шестова, имеющий свои корни в еврейском духе и библейском откровении, утверждает и преодолевает эту ограниченность».

Книга планировалась в виде солидной монографии – с разнообразными указателями: библиографии Шестова, литературы о нем, индексами имен, основных обсуждаемых проблем и понятий.

Остается только посетовать на то, что столь капитальный, по крайней мере, для своего времени, труд о Шестове не был издан. Впрочем, мы доподлинно не знаем, был ли он вообще написан. Судя по тем кускам, что сохранились в архиве Шора, прежде всего связанным с желанием и необходимостью конкретизировать замысел автора, «расписать» его в той или иной степени подробно, не только с точки зрения перспективного плана, но и в качестве вполне осязаемых и конкретных текстовых фрагментов, работа должна была приобрести весьма основательный размах. Трудно сказать, что помешало ее полному осуществлению, завершению и изданию. Скорее всего, внешние и внутренние причины носили «встречный» характер и взаимообусловливали друг друга.

Если говорить о внешней стороне дела, то, помимо сугубо материального, финансового фактора, существовала, очевидно, еще одна весьма существенная проблема, обойти которую для полного и ясного ответа на вопрос, почему книга Шора о Шестове в Палестине не появилась, невозможно. Письмо Шора Эйтингону от 31 марта 1940 г. открывает, что выдвигаемая им интерпретация Шестова как еврейского философа вызвала несогласие и даже, возможно, резкую полемическую реакцию в кругах палестинского интеллектуального истеблишмента («официальных академических кругов», как они названы в этом письме). Шор полагал, что действием именно этих сил объясняется задержка его выступления на радио с лекцией о Шестове, заявку на которую он подал еще 12 декабря 1939 г. (см. выше, прим. 3, с. 238). Касаясь сложившегося неопределенного положения, он писал Эйтингону:

С радио у меня странные отношения. После того, как Лубрани несколько раз подтверждал мне, что доклад о Льве Иса<а>ковиче принят и будет поставлен в программу, он в письме, связанном с докладом о Марке Шагале, который я ему предложил и который он обещал поставить в программу в апреле, неожиданно сообщает мне, что о времени прочтения доклада о Шестове он мне пока ничего определенного сказать не может: как будто и не отказ, а как будто и отказ. Во всяком случае, когда я буду читать о Шагале, то сумею с ним «вплотную» поговорить о Шестове. Боюсь, что этому докладу мешают какие-либо веяния из наших официальных академических кругов. За последнее время мне пришлось встретиться с такими неожиданными сюрпризами в области человеческих отношений в сфере культурной работы, что я перестал чему бы то либо удивляться. Во всяком случае, дела этого я оставить не хочу и буду добиваться этого доклада. В связи с этими колебаниями нашего Радио я прошу Вас пока никому не говорить о том, что я должен читать о Шагале. Кто знает: вдруг с какой-нибудь неожиданной стороны подуют неблагожелательные веяния и помешают этому делу.

В конце концов, радиолекцию о Шестове Шор, как было сказано выше, 25 апреля 1940 г. прочитал. Однако, говорилось в том же письме далее,

это упорное сопротивление каких-то кругов ерусалимских в отношении к Льву Иса<а>ковичу и его учению заставляет меня посоветоваться с Вами о<б> одном плане, который давно уже занимает меня. У нас, евреев, никогда не было подлинной философии, подобной греческой или немецкой от Николая Кузанского до Лейбница и Гегеля. Не было ее, потому что не было у нас Ренессанса, т. е. опыта духовной свободы. Спиноза был единственным еврейским философом, стоящим по ту сторону религиозной догмы; и не случайно, что он оказался выброшенным из еврейской национальной среды. Вторым еврейским философом был

Лев Иса<а>кович, – и снова видим мы, что еврейская официальная «наука» не принимает его. Ренессанс же, т. е. опыт духовной, творческой свободы есть основная и насущнейшая задача нашего национального существования. Если мы не сделаем попытки поставить и осуществить ее, мы будем снова – и на этот раз не в силу внешних, но в силу внутренних причин, а значит по своей вине, – мы будем снова отброшены на старые позиции ортодоксально-религиозного существования за оградой закона и за стенами гетто.

Вся моя художественно-просветительская работа приобретает свой смысл в перспективе этой задачи, о которой я в этом письме могу лишь совсем кратко упомянуть. Такую же работу следовало бы начать и в области философии, более камерно, интимно, «катакомбно». И мне кажется, что формой такой работы, территорией ее могла бы быть некая «___________»[131], или Общество имени Льва Шестова, которое поставило бы своей целью: а) Изучение творчества Л. Шестова, б) Распространение его учения и в) Свободное философское исследование вообще. Здесь, в Палестине, есть культурные силы, которые могли бы принять участие в такой работе; но сейчас они находятся в разброде; такое общество помогло бы им найти друг друга и создать атмосферу взаимного понимания и сочувствия.

Мне бы очень хотелось знать Ваше мнение по этому вопросу. Если бы такое общество сорганизовалось, то председателем его никто другой не мог бы быть, как Вы, дорогой Макс Ефимович. Ученым секретарем был бы Генрих Леопольдович Ловцкий. Я бы взял на себя Тель-Авив. Интенсивной работы такое общество производить, конечно, не могло бы, это было бы не в природе его. Но несколько заседаний и докладов в год и, быть может, ежегодник философский – это задачи, которые можно было бы без большого труда осуществить. Конечно, если бы покойный Зандбанк был бы еще жив, то многое было бы облегчено. Незадолго до его смерти мы обсуждали с ним план издания сборника, посвященного Льву Шестову, и только его неожиданная смерть помешала осуществлению этого плана. Быть может, в первом сборнике Шестовского Общества можно было бы в нескольких словах упомянуть ту роль, которую сыграл Зандбанк в деле приглашения Шестова, и в связи с этим указать на культурную роль Зандбанка в Палестине. Однако все это подробности. Мне прежде всего хотелось бы услышать Ваше суждение обо всем этом деле. Конечно, окончательное решение о том, предпринимать или не предпринимать этого дела <sic>, можно будет сделать после личного нашего свидания, которое, я надеюсь, произойдет в скором будущем.

До тех же пор я ожидаю от Вас несколько слов о здоровье Мир<р>ы Яковлевны, о Ваших планах на ближайшее будущее и о том, как Вы относитесь к моему предложению о создании такого общества.

Шлю Вам наши самые сердечные приветы.

Очень может быть, что мысль о создании философского Шестовского общества в Палестине в определенном смысле перекликалась с парижским Комитетом по изданию книг Льва Шестова, проспект (подписной лист) которого Шор получил от дочери философа, Н. Барановой-Шестовой (см. фото № 15 и 15а). Высылая его из Парижа в Палестину одному из самых верных и преданных приверженцев и почитателей шестовского учения, Шору, она писала 2 марта 1939 г.:

Многоуважаемый Евсей Давыдович <sic>,

По указанию Николая Александровича Бердяева, посылаю Вам подписной лист на выходящие из печати книги моего отца, Льва Шестова.

Буду Вам очень признательна, если Вы найдете возможным принять участие как в подписке, так, по возможности, и распространении издания.

Если Вы можете помочь нам в этом деле, не откажите в любезности дать знать, и я Вам вышлю еще несколько подписных листов.

При сем прилагаю также заметку о книгах, на случай если возможно поместить ее в местной прессе.

Принося Вам заранее мою искреннюю благодарность, остаюсь уважающая Вас

Нат. Шестова-Баранова[132]

О том, что Шор работал над книгой о Шестове, мы узнаем и из письма его жены, Надежды (Надивы) Рафаиловны М. Гордону, секретарю иерусалимского книжного издательства Mosad Bialik. Сношениями с официальными лицами, определявшими судьбу сочинения мужа, ей пришлось заниматься самой потому, что Шор находился в это время в больнице. Письмо не датировано, но из контекста с ясностью вытекает, что речь идет о 2-й половине 1940 г.:

Многоуважаемый г. Гордон,

простите, что пишу по-русски: я нахожусь сейчас в такой спешке, что не могу сосредоточиться на еврейском правописании и не хочу испытывать Ваше терпение зрелищем моих ошибок.

К моему глубокому сожалению, мне не удалось застать вчера переписчика и получить у него материал. Чтобы хоть что-нибудь пришло к заседанию, посылаю Вам в срочном порядке (к сожалению, по-русски) некоторый материал, который может дать представление о характере, задачах и направлении работы моего мужа, а также статью его о Шестове, которая была прочитана им в апреле этого года в Радио <sic> и потом напечатана в Даваре. Работа моего мужа является результатом не только методического изучения произведений Шестова, но личного общения с ним. Вся работа рассчитана на 20–22 печ<атных> листа.

Если только будет малейшая возможность, то сегодня пошлю Вам еще и часть работы на иврите. Если бы не болезнь моего мужа, то весь материал был бы давно в Ваших руках. Было бы очень желательно, если бы вопрос о его работе был бы решен в ближайшее время, чтобы он мог бы сейчас же <по> выходе из больницы приступить к окончательному оформлению своей книги[133].

После того как Шора выписали из больницы, он получил от самого М. Гордона датированное 20 января 1941 г. письмо следующего содержания (в подлиннике на иврите):

Многоуважаемый господин,

Я прочитал в газетах сообщение о том, что Вы выписались из больницы, и хочу воспользоваться случаем, чтобы передать Вам свои пожелания скорейшего и полного выздоровления. Я надеюсь, что Вы с новыми силами вернетесь к Вашей обычной работе.

Пока Вы находились в больнице, в прессе появилось объявление о том, что мы намерены в этом году издать 3 книги: художественную, публицистическую и научную. Мы просили авторов представить свои рукописи не позднее 31 января, с тем чтобы передать их на чтение нашим рецензентам. В ответ пришло уже несколько материалов, и мы надеемся, что и Вы также сумеете подать нам до истечения срока свою рукопись о Льве Шестове и его учении. Наши рецензенты заинтересованы представить свои заключения без промедления, и мы надеемся огласить авторам наше решение не позднее начала марта.

С глубоким уважением и почтением,

М. Гордон[134]

Мы не знаем, как в точности развивались события в дальнейшем, но судя по тому, что книга Шора о Шестове так и не увидела свет, следует полагать, что то ли автор из-за болезни не сумел вовремя представить рукопись на конкурс, то ли сыграло свою роль отрицательное заключение рецензента, то ли возникла какая-то другая причина, не позволившая этому замыслу обрести телесную плоть ни тогда, ни потом.

Время спустя, по всей видимости, в середине 1942 г. Шор вновь вернулся к неустроенной издательской судьбе своей рукописи о Шестове. В недатированном, но, судя по контексту, относящемся именно к этому времени письме Эйтингону он писал:

Дорогой Макс Ефимович

<…>

Посылаю Вам одновременно с этим письмом Экспозе моей работы о Л. Шестове и мой доклад Афины и Иерусалим, кот<орый> я читал в Радио, и буду Вам очень признателен, если Вы переговорите с Гринбаумом[135] в том духе, о котором мы сговаривались при нашем последнем свидании в Ерусалиме. Как Вы помните, дорогой Макс Ефимович, дело идет о том, чтобы Мосад Бялик решился бы заключить со мною договор на этот труд на основании моего экспозе и Вашей рекомендации (без того, чтобы я дал бы им несколько глав на еврейском языке) и чтобы мне был бы выдан аванс, который позволил бы мне приступить к работе и ее осуществить. Экспозе, доклад в Радио и мою статью об историческом значении Л. Шестова Давар) на еврейском языке я передам Гринбауму при свидании; полтора года тому назад я передал эти материалы секретарю Мосада Бялик, М. Гордону; возможно, что они в его материалах еще хранятся.

Заранее благодарю Вас за Вашу доброту и внимание и шлю Вам и Мирре Яковлевне наши самые лучшие приветы. Мой отец был очень тронут Вашим письмом и ответит Вам, лишь только отдохнет немного от волнений и усталости, связанных с его юбилеем[136].

И вновь что-то помешало и расстроило планы Шора. С известной долей вероятности можно предположить, что книга не вписывалась в апокалипсический фон эпохи. Палестина, вроде бы далекая от основного театра военных действий, однако не менее других стран, а в определенном смысле даже и более была вовлечена в кровавый хаос: в Европе происходило истребление миллионов евреев. Пусть и прочитывающая учение Шестова в библейско-еврейском контексте, но все же обращенная к сложным философским материям, а не к более простому – «земному» материалу и написанная «элитарным» языком, внятным лишь единицам, а не демократическому большинству, работа Шора вполне могла быть воспринята теми, от кого зависело ее издание, как неурочная, демонстративно-неуместная, и тем самым растерять остатки актуальности, которая и раньше не ощущалась в Палестине как особенно острая.

30 июля 1943 г. из жизни ушел Эйтингон, один из тех немногих, на влияние и поддержку которого, кроме Я. Зандбанка (к тому времени тоже покойного), мог рассчитывать Шор в своей деятельности апологета-популяризатора шестовских идей и одного из хранителей памяти о философе. Тем не менее, ни уверенности в правоте и ценности дела, которым он занимался, ни надежды на то, что оно принесет когда-нибудь зримый результат, он не терял: продолжал работать над книгой и читать лекции о Шестове. Сохранилось письмо к нему Елизаветы Исааковны Мандельберг, сестры Льва Исааковича, от 7 июня 1943 г., в котором она писала:

Дор<огой> Евс<ей> Дав<идович>! Спасибо за Вашу лекцию. Знаете, я боюсь воспоминаний, особен<но> о близких людях. Я не смотрю на фотографии, избегаю вещей, напоминающих о близких, ушедших. Когда Вы сказали, что будете читать о Л<ьве> И<сааковиче>, я сначала инстинктивно обрадовалась, а потом испугалась… Я с трепетом и страхом шла на лекции перед тем. И это тот страх, кот<орый> бывает у раненой, когда боишься, чтобы дотронуться до раны. Когда Вы читали, то страх постепенно проходил, и наступило не только какое-то успокоение, но и облегчение. Знаете, у меня беспрерывная, неослабевающая тоска, и как будто на лекц<ии> от нее освободилась и то немного отдохнула. Спасибо еще раз.

С приветом сердечным

Е. Мандельберг[137]

На это письмо 9 июня (по почтовому штемпелю) Шор ответил словами благодарности за искренне прочувствованное внимание к своей деятельности:

Дорогая Елизавета Иса<а>ковна,

от всей души благодарю Вас за Ваше письмо. Оно явилось для меня самой большой наградой за мою работу, посвященную творчеству Л<ьва> И<сааковича>. Я мечтаю о том, ч<тобы> довести эту работу до конца, и буду необычайно рад, если она будет принята Вами так же, как и моя лекция, которая является фрагментом этой работы.

Ваше письмо обрадовало и взволновало меня. Читая его, я понял, какую неосторожность сделал я, согласившись читать в В<ашем> присутствии о Л<ьве> И<сааковиче>. Если бы я заранее подумал об этом, то, верно, не решился бы это сделать. По-видимому, и здесь Л<ев> И<саакович> прав: надо, не оглядываясь и не раздумывая, идти к той цели, которая тебя влечет, даже если и не знаешь, в какую страну придешь.

Всю эту неделю я собирался В<ам> написать и поблагодарить за В<аше> деятельное дружеское участие. Но сейчас же после нашего возвращения Надя заболела гриппом, и это окончательно лишило меня возможности урвать время на письмо.

В этот приезд я особенно внятно почувствовал сожаление о том, что мы живем в разных городах и что-то мешает нашему постоянному общению.

Еще раз за все благодарю.

Преданный Вам

Е. Шор[138]

* * *

Как в биографии Шестова, так и в его «постбиографии» палестинский эпизод занимает вроде бы ничтожное по времени и значению место. Однако в создании аутентичного «портрета времени» и полнообъемной монографии о философе, на отсутствие которой было указано во вступительной статье (см. прим. 1), важны и существенны, на наш взгляд, все краски и компоненты, и открытие любых биографических «малостей» и подробностей или обнаружение неизвестных страниц в «книге жизни» наряду с перечитыванием страниц известных, не в полной или не в адекватной мере прочтенных раньше, приобретает здесь весьма продуктивную научную перспективу.

Когда-то Р. Иванов-Разумник писал о том, что «“учеников”, “школы” у Л. Шестова – к счастью для него – никогда не будет»[139]. Испытанное временем это прорицание, как зачастую бывает, сбылось наполовину: «школы» в привычном смысле «антифилософ» Шестов действительно не создал, но его многочисленные ученики – и в непосредственном смысле, и в более опосредованном, фигуральном понимании – составляют, возможно, не сообщающееся между собой напрямую, но существующее как реальная историческая категория духовно-интеллектуально сообщество[140]. Эпистолярный диалог Шестова с двумя яркими представителями этого сообщества – Эйтин-гоном и Шором – и историко-биографический контекст этого диалога составили и основное, и дополнительное содержание данной книги.

Вклад ни того, ни другого в шестововедение неизвестен по той простой причине, что с формальной точки зрения никакого вклада, по существу, и не было. Вряд ли в качестве такового можно признать нескольких лекций, выступлений по радио или газетных статей Шора, к тому же на труднодоступном для специалистов-шестововедов иврите. Задуманная книга о Шестове написана им не была, возможно, не только по причине внешних обстоятельств, которые отмечались выше, но и по условиям внутренним, научно-творческим. Ведь вышел же в той самой Палестине и в очень близком временном соседстве с задуманным, но неосуществленным книжным проектом Шора, скажем, сборник эссе д-ра Цви Виславского Aruvei reshiyot (Jerusalem, 1944), в котором нашлось место для портрета Шестова-философа (из включенных в книгу имен, известных русскому читателю, упомянем еще М. Гершензона – речь идет о его работе Судьбы еврейского народа – и Л. Троцкого). Однако «вклад» в духовную историю шестовских друзей и корреспондентов, о которых идет речь в нашей книге, следует измерять не только привычным непосредственно-физическим способом, но и как-то иначе, подбирая другие «вычислительные приборы». Улетучивающееся, нематериализовавшееся, не ставшее объективизированным в какой-то конкретной текстовой оболочке присутствие «зараженных идеями» – пусть не прямых их творцов и созидателей, а только участвовавших в их производстве на «подсобных ролях» – как дискутанты-полемисты, как активные слушатели-собеседники, как эпистолярные корреспонденты, заслуживает, без сомнения, сочувственного внимания и памяти потомков. И не только потому, что они явились зрителями «высоких зрелищ», но и потому, что их жизнь и деятельность представляют важный биографический конкретно-человеческий документ, из чьей фактологии, в конце концов, и ткется единая ткань всемирно-исторического текста, в которой подчас чрезвычайно трудно, а порой и просто невозможно отделить историю людей от истории идей.

Вот почему, делая в данной книге основной акцент на раскрытии новых биографических обстоятельств, событийных оттенков и некоторых недостаточно освещенных эпизодов из жизни Шестова, мы сознательно стремились избегать представления его собеседников как статистов, исполняющих «служебные функции» при выдающемся мыслителе или как ничем не проявивших себя в интеллектуальной сфере его «оруженосцев». Только при такой неиерархизованной атмосфере возможна, как нам кажется, полноценная реконструкция того потонувшего, исчезнувшего, растворившегося во времени «вещественно-биографического» мира, тайны и загадки которого продолжают волновать с прежней, неутихающей силой. Ответить на них, безусловно, хотелось бы со всей возможной полнотой. Но объективно сделать это можно только тогда, когда будет накоплена максимальная фактологическая база. Как один из небольших шагов по направлению к этой цели была задумана, составлена и издана эта книга.

1. Фотография Л. Шестова, подаренная М. Эйтингону со следующей надписью: «Дорогому Максу Ефимовичу Эйтингону на добрую память от Л. Шестова. Париж. 7/1 1928 г.» (60, rue de Passy, Paris. Emile Marcovitch)

2. Открытка, посланная М. Эйтингону, студенту Гейдельбергского университета, его однокашником из Москвы следующего содержания:

3. Зигмунд Фрейд и его круг Стоят (слева направо): Отто Ранк, Карл Абрахам, Макс Эйтингон, Эрнест Джонс; сидят: Зигмунд Фрейд, Шандор Ференци, Ганс Сакс (Берлин, 1922).

«С большим нетерпением жду нашей группы. Очень рад, что она хорошо вышла и что Л. вышла такою, какою я хотел видеть ее на фотографии. Завидую вам, что ваши дни теперь не пропадают даром и вы усердно занимаетесь. У меня все дни проходят бессмысленно однообразно, без всякого дела! Приложу все старания, чтобы скорее уехать обратно за границу.

Чувствую себя не очень хорошо, т. к. немыслим все же хоть какой-нибудь режим. Извини, что не высылаю деньги. Отец только приехал, и завтра я их вышлю. Всего хорошего.

Твой Александр.

Москва 18/5 сентября 1902 года»

(The Abraham Schwadron Portrait Coll., Dept. of Manuscript and Rare Books of the National Library of Israel, Jerusalem)

4-6. Макс Эйтингон

7. Мирра Эйтингон [141]

8. Портрет Мирры Эйтингон (работы Йосефа Оппенгеймера?), висевший в кабинете Макса Эйтингона

9. «Курский соловей» Надежда Плевицкая

10. Портрет Н. Плевицкой в доме Эйтингонов

11. Обложка книги Н. Плевицкой Дежкин карагод, со вступительной статьей А. Ремизова (Берлин, 1925)

12. Дом Эйтингонов в Берлине

13, 13а. Книга Шестова Добро в учении гр. Толстого и Нитше (Философия и проповедь) (СПб., 1900), подаренная Эйтингону автором с дарственной надписью.

14 и 14а. Автографы Ремизова и Шестова на экземплярах журнала Версты (№№ 1 и 2), подаренных Эйтингону

15 и 15а. Комитет по изданию книг Шестова (проспект)

16 и 17 – Евсей Давидович Шор