Мишку я застал в его кабинете, вовсю любезничающим с молоденькой секретаршей. Увидев меня, он тут же подобрался, нахохлился, и сделал вид, что до моего прихода был чем-то очень сильно загружен, и времени на общение со мной у него почти не осталось. Впрочем, он всегда так делает. Я уже привык.

— Скажу честно. Рукопись твою я до конца не прочёл, — сдержанным тоном начал Михаил, бегло пожимая мне руку. — Дочитал до третьей главы, и понял, что читать дальше смысла нет.

— Почему?

— Вот ты только не обижайся, ладно? Но у меня сложилось мнение, что ты пропустил все мои рекомендации мимо ушей. Ну что это за история? Для кого она? Три главы подряд, и никакого действия, никаких событий. Ничего такого, что может зацепить, увлечь. Какие-то обычные люди, ничего выдающегося, ничего героического. Глава семьи отправляется на ликвидацию чернобыльской аварии, где получает дозу облучения, и в итоге узнаёт, что у него рак. Он страдает не столько от смертельной болезни, сколько от боязни признания своим домочадцам. Это что — интрига?

— Я хотел показать историю обычных людей, ликвидаторов, которые ценой собственного здоровья и жизни предотвратили страшную катастрофу, а в результате, вместо почёта и славы, получили нищенские пенсии, и бутылки йогурта на «День Чернобыльца», в то время как люди, имеющие сомнительное отношение к аварии на Чернобыльской АЭС, но тоже причисленные к чернобыльцам, каждый год получают квартиры, машины, и золотые часы. Эта несправедливость на самом деле имеет место быть. Мой дядя, мамин брат, был ветераном чернобыльской аварии. Он многое мне порассказал об этой страшной трагедии. И умер он нищим инвалидом, потому что ему не хватало здоровья и сил, чтобы ходить по инстанциям и выбивать себе льготы и прочие подачки. История, которую я написал, во многом, история его жизни. Этой историей я хотел обратить взор читателей на проблемы героев-чернобыльцев. Зачем придумывать суперменов, если вот они — эти отважные смельчаки. Среди нас. И они заслужили наше уважение.

— Всё это конечно очень любопытно. Проблемы чернобыльцев, ветеранов, инвалидов, и прочих социально незащищённых граждан. Но об этом и без тебя постоянно трындят в средствах массовой информации. Америку ты не открыл. Поэтому судьба настоящих чернобыльцев, к сожалению, вряд ли кого-то заинтересует. Ты не подумай, что я хочу оскорбить память твоего дяди. Речь идёт о твоём персонаже. Нет, я конечно не спорю, что подобная книга сможет выжать слезу из пары домохозяек. Только вот наша аудитория, это не домохозяйки, а несколько иной контингент читателей. В основном студенты и офисные работники, которые мечтают о приключениях, но не могут в них окунуться, из-за своей вечной занятости. К чему им читать о том, что они и так видят каждый день у себя на кухне?

— Но мне хочется писать о людях, о настоящих людях. Об их проблемах и радостях.

— Мне тоже много чего хочется, но я обязан укладываться в рамки формата. Поверь, дружище, до уровней Шукшина и Зощенко тебе ещё расти и расти. Даже если ты до них когда-нибудь дорастёшь, книги твои читать всё равно будет лишь горстка ценителей. Потому что в современных условиях никому нет дела до историй жизни обычных людей. Это скучно. Читатель хочет читать о ярких героях, о сверхлюдях. О тех, на кого бы он мог равняться. О тех, с кем бы он мог себя ассоциировать в потаённых фантазиях. Понимаешь? А вот это, — он ткнул в мою рукопись пальцем. — Называется «неформат». Это непопулярно. А значит, не будет продаваться.

— Как же вы узнаёте, что формат, а что нет?

— Для этого существует статистика. Анализ продаж, мониторинг рынка. Это бизнес, дружище. Задача нашего издательства — выжить в условиях серьёзной конкуренции, и заработать побольше денег. Попытки экспериментов с произведениями, выходящими за рамки нашего формата — рискованны и бессмысленны. Шансы, что мы наткнёмся на новую Роулинг, или Майер — близки к нулю. Поэтому мы не ловим журавлей в небе, имея в руках синицу, в виде надёжных брэндов. Я не хочу тебя обидеть, постарайся понять меня правильно, пока что ты, как писатель, просто ноль. И тут дело не в твоём стиле, качестве слога и литературной хватке. Тут дело в славе, понимаешь? Пока тебя никто не знает — ты никому не интересен. Вот когда хотя бы одна твоя книга начнёт продаваться, когда твоё имя начнёт мелькать на полках магазинов, на страницах литературных журналов, на рекламных плакатах — вот тогда ты уже начнёшь что-то из себя представлять. Ещё пара-тройка достойных книг укрепит твою репутацию, и даст нам уверенность в твоей надёжности. И вот только тогда издательство возьмётся за твою раскрутку, а ты, наконец-то, сможешь экспериментировать с жанрами. И, быть может, даже отыщешь новую тему, которая всех покорит. Но всё это будет далеко не сразу. Чтобы перейти из разряда «нулей» в хотя бы единичный формат, тебе придётся упорно работать, не выбиваясь из традиционных жанровых рамок. Я бы тебе порекомендовал начать с какой-то популярной серии. Выбери то, что тебе наиболее близко, и вперёд.

— Знать бы ещё, что из этих серий мне наиболее близко, — горько усмехнулся я.

— Слушай, как с тобой сложно. Ну, я не знаю, ну, — Мишка рассеянно поводил головой из стороны в сторону, словно надеялся прочесть ответ в воздухе, а потом вдруг остановил свой взгляд на стопке книжек, сложенных на краю стола. — Ну, хотя бы, вот.

Он взял верхнюю книгу и протянул мне. Я рассмотрел обложку. На ней изображался суровый мужик, задумчиво сидящий на рюкзаке, сжимая автомат с рожком перемотанным изолентой. Позади мужика из тумана мрачно выступали обветшалые трубы атомной электростанции.

— «С.Т.А.Л.К.Е.Р.» Ты наверняка слышал об этой серии. В игру играл… — пояснил Мишка.

— Ну, слышал. А в игру не играл. Не довелось. Я как-то больше стратегии уважаю. Стрелялки не очень.

— А, тем не менее, это — настоящий хит. Столько лет уже эту тему обсасывают. Книжек понаписали — немерено. А читателю всё равно не надоело. Пипл хавает, и просит добавки. На сегодняшний день, эта серия по-прежнему популярна и востребованна. Всё новые и новые авторы берутся за написание очередной истории про Зону. Причём, некоторые из них смогли раскрутиться именно на этой теме. Чем ты хуже?

— Я не знаю. Всё это очень неожиданно. Ты думаешь, у меня получится?

— Конечно, получится! Ты, главное, придерживайся основных констант, и не выходи за границы этого жанра. Есть аномальная зона, есть мутанты, есть артефакты, и есть сталкеры — ребята, которые собирают эти самые артефакты, обходят аномалии, стреляют по мутантам, бандитам и друг другу. Можно придумать парочку своих аномалий, или монстров, главное не переборщить. А в остальном, всё уже за тебя придумали. Ты просто пройдёшь по проторённой дороге, и покажешь её со своего собственного ракурса. Вот и всё. А чтобы тебе проще было вникнуть в эту тематику, вот, возьми, — он протянул мне пару книжек. — Прочитай. По этим двум книгам уже можно составить общую картину «Сталкериады». И вот ещё что…

Мишка открыл ящик своего стола, порылся там, шурша какими-то бумагами, и извлёк диск с треснутой коробкой.

— Рекомендую поиграть, прежде чем сядешь за написание. Всё-таки писать книгу по игре, в которую ты даже не играл — это как-то нелепо, я считаю. В общем, давай, изучай материалы, и начинай работать. В сроках тебя не ограничиваю. Но это не значит, что ты должен с этим затягивать. Как говорится, кто не успел — тот опоздал. Я в тебя верю, и знаю, что ты способен на многое. Главное, начать. А там…

Я встал со стула, и убрал книги с диском в сумку. Мишка поднялся следом, и выйдя из-за стола, крепко пожал мне руку на прощанье.

— Желаю тебе творческих успехов.

— Спасибо.

Это пожелание вызвало в моей душе лишь раздражение. Подумать только, мне желает успехов тот, от кого эти успехи зависят напрямую. Просто цинизм какой-то. Впрочем, у издателей это дежурная фраза. Знак вежливости, абсолютно ничего не значащий. Они желают творческих успехов всем: от гениальных мэтров — до бездарных графоманов. Самое лучшее, это смириться и проглотить.

Вокзальные помещения слегка приглушили мою эйфорию, вернув с небес на землю, и заставив вспомнить о плане дальнейших действий. Если верить часам, которые я предусмотрительно перевёл, меня уже должна была дожидаться экскурсионная группа. Причём, если учесть сорокаминутное опоздание поезда, то ждут они достаточно давно. Если вообще ждут. В принципе, Следопыт пообещал, что в случае опоздания, меня всё равно дождутся. Вроде как, в этом же поезде должен приехать ещё один человек из группы. Но кто его знает. А вдруг они возьмут, и уедут без меня?

С этими мыслями я вышел из зеленоватого Иркутского вокзала, и притормозил у выхода, бегло осмотрев привокзальную территорию. Из тех групп, что попадались мне на глаза, ни одна не напоминала ту, которая мне нужна. Стоп. Кажется, Следопыт что-то говорил о том, что сбор назначен на другой стороне улицы, напротив вокзала. Значит там их нужно искать.

Я в который раз обругал себя за то, что забыл записать телефон Следопыта. Сейчас бы позвонил, да и всё. Была надежда, что он сам мне позвонит. Но вдруг не станет? И что мне тогда делать? Искать их до полуночи?

Пропустив красный трамвай с номером 1, я трусцой перебежал через улицу, и оказался на узком тротуаре противоположной стороны. Однако, никаких организованных групп здесь так же не наблюдалось, кроме тех, что топтались на остановке. К счастью, почти разрядившийся телефон у меня на поясе вдруг запиликал. Номер не опознан, но я уже знал, кто это звонит.

— Алло?

— Писатель?

— Да-да. Я приехал.

— Знаю. Мы видели, что твой поезд прибыл.

— Да вот, задержался только.

— Ничего страшного. Мы тебя ждём.

— А где вы находитесь?

— А ты где?

— Я вышел из вокзала, перешёл дорогу. Стою возле ларьков. Тут ещё остановка рядом.

— Всё ясно. Значит, если стоишь лицом к вокзалу, поворачивай направо, и иди вдоль ларьков, пока они не закончатся. Там увидишь столовку. Прямо перед ней, справа, будет отворот со шлагбаумом. Мы возле него. Понял?

— Кажется, да.

— Ну всё, ждём.

Я убрал телефон, и пошёл в указанном направлении. Подозрения вновь начали меня одолевать, вплоть до озноба. Сначала захотелось перейти дорогу обратно, и посмотреть на эту компанию издали, с безопасного расстояния. Но я всё же переборол свою робость, и продолжил двигаться вперёд, разумно рассудив, что если эта группа действительно покажется мне подозрительной, то я просто сделаю вид, мол, я не с ними, и пройду мимо.

Череда ларьков закончилась. Вот, небольшое зданьице привокзальной столовой, и тот самый шлагбаум, о котором говорил Следопыт. А вот и моя группа.

Я почему-то готовился увидеть крепышей спортивного вида. И заранее продумывал траекторию обходного манёвра. Но все мои ожидания рассыпались в прах, когда я обнаружил вместо молодцеватых «бандитов», какую-то пёструю, чудаковатую компанию щуплых молодых людей, среди которых выделялись несколько очкариков, ботанического вида, и две улыбающиеся девушки. Эти ребята напоминали студентов-добровольцев из наивных советских кинофильмов. Они не вызывали ни малейшего опасения, и я, облегчённо вздохнув, с уверенностью повернул в их сторону.

На подходе меня заприметили. Все взгляды обратились в мою сторону. Я постарался улыбнуться как можно приветливее. Мне заулыбались в ответ.

— А это, наверное, наш Писатель, — знакомым голосом заговорил парень в бейсболке и камуфлированных бриджах, протягивая мне руку. — Я ещё издали увидел, как ты через дорогу перебегал. Сразу догадался, что это ты.

— Да, это я, — я ответил рукопожатием. — Следопыт, полагаю?

— Лучше Думейн. Можно просто Дум.

— Рад знакомству.

— Ребят, знакомьтесь, это — Писатель.

После того, как я был представлен, члены экскурсионной команды начали по очереди тянуть ко мне руки, и знакомиться. Я не противился своему новому прозвищу. Тем более, что называть свои настоящие имена, кажется, считалось здесь моветоном. Участников группы, не считая Думейна и меня, было восемь.

Первым со мной познакомился прыщавый паренёк с всклокоченной шевелюрой. На нём был длинный реглан с изображением рок коллектива «Nightwish», и широкие мешковатые штаны с ширинкой, болтавшейся почти возле колен. Представился он Тимоном. Вторым поздоровался подтянутый и стройный парнишка, в чёрных очках и шикарной ковбойской шляпе. Я нисколько этому не удивился его прозвищу — «Ковбой». Затем, был очкарик-блондин в рубашке хаки, представившийся Ромео. И кривляющийся доходяга в синих джинсах, такого же цвета джинсовой куртке и бейсболке, похожей на Думейновскую. Этот не выпускал из рук планшетный компьютер, и гордо именовал себя Шеп.

Далее следовал облачённый в трёхцветный камуфляж коренастый мужчина, выделяющийся из молодёжной тусовки своим очевидным возрастом. Ему было явно не меньше сорока. С явной проплешиной, умудрённым взглядом и скучающей улыбкой, как бы говорящей о том, что эта шумливая молодёжь его утомляет, но он терпит её из вежливости и из-за необходимости. Представился он тоже не дурацкой кликухой, а вполне себе обычным именем — Николай. И, судя по шевельнувшимся губам, хотел было добавить отчество, но вовремя остановился, видимо побоявшись своей явной официальностью задеть остальных членов группы.

Кареглазая девушка маленького росточка, но с очень звонким голосом, сначала представилась Юлей, потом запнулась, зарделась, словно сказала глупость, и поправилась — Джульетта. После чего, блондинистый «ботаник» шутливо потрепал её волосы. Теперь стало понятно, чья она спутница.

Последними двумя членами группы оказались иностранцы. Судя по всему — англичане, хотя Дум и Робин за глаза постоянно называли их «америкосами» и «пендосами». Парень, под два метра роста, с длинными, до плеч, волосами, в аккуратных очках и модной красной ветровке, откликался на имя Крис. Его супругу-брюнетку, в такой же ветровке с непонятным логотипом, звали Оливией. Как потом выяснилось, мама у Оливии — русская, поэтому девушка довольно сносно, хоть и с заметным акцентом, говорит по-русски. В отличие от Криса, который по-русски двух слов связать не может, поэтому пользуется услугами личной переводчицы. Парочка держится слегка обособленно, но всё же пытается делать вид, что понимает, о чём стрекочут остальные члены команды. Во всяком случае, когда после чьей-то шутки все начинают смеяться, хохочет даже Крис, явно ничего не понимающий. Мне это понравилось. В конце концов, если человек смеётся просто, когда смеются другие, чтобы поддержать их веселье — это, на мой взгляд, хорошая, компанейская черта. Ещё я почему-то заострил внимание на обуви Криса и Оливии. Оба были обуты в песочного цвета берцы натовского образца. Пока я их рассматривал, Думейн рядом со мной упорно пытался кому-то дозвониться, еле слышно бормоча ругательства.

— А о чём ты пишешь? — отвлёк меня любопытный Ромео, неожиданно застав врасплох.

— Да, в общем-то, о разном, — нелепо ответил я.

Собеседник ждал, что я продолжу. Я видел это по его внимательному выражению лица, но никак не мог сообразить, что же конкретно мне ответить. Раскрыл было рот, чтобы выдать какую-то банальность, но тут выручил Думейн, у которого наконец-то не выдержали нервы:

— Да где же его носит?!

— Кого? — спросил я, с облечением оборвав диалог с Ромео.

— Да Зелёного этого.

— Какого Зелёного?

— Кренделя ещё одного, который должен был вместе с тобой приехать, на том же поезде. Звоню ему, а у него телефон отключен.

— Наверное, аккумулятор разрядился.

— Скорее всего.

— Хорошо, что я додумался запасной взять. А то бы сейчас вот так же блуждал.

— Продуманный. Молодец. Не то, что некоторые.

— А почему он «Зелёный»?

— Да гринписовец очередной. Борец за экологию. У нас ни одна вылазка без них не обходиться. Задолбали. Нос свой суют куда не надо, выступают, нарушают правила, всё пытаются что-то вывезти с Зоны. Какие-то образцы, материалы… В общем, одни проблемы с ними. Хуже этих «воинов радуги» только журналюги.

— А зачем вы их тогда берёте, если они такие?

— Деньги платят. Да и потом, лучше уж знать заранее, что он — зелёный, чтобы ещё загодя быть готовым к его выходкам. А если им запрещать, они ведь всё равно пролезут в группу, только уже тайно. Зачем нам нужны такие сюрпризы? Пусть едут, пусть берут свои образцы. Всё равно на периметре «опричники» всё у них отберут. Первый раз что ли? Кстати, вон эти, (он максимально снизил тон, коротко кивнув в сторону иностранцев) — тоже из какой-то там международной экологической организации. Слетаются как мухи на дерьмо.

Тут возле нас замаячил какой-то тип в панамке, с бородкой-эспаньолкой. Допивая минеральную воду из маленькой бутылки, он сначала ходил туда-сюда, бросая на группу косые взгляды, а потом, выкинув опустевшую бутылку в урну, начал неуверенно приближаться.

— А вот, похоже, и он, — заметил его Думейн.

— Простите, здесь собираются на экскурсию? — козлиным голоском проблеял вновьприбывший.

— Здесь, здесь, — Дум сделал пригласительный жест. — Давай, Зелёный, только тебя и ждём.

— А я уж думал, что вы без меня уехали.

— Куда же мы без тебя?

— Телефон, зараза, разрядился. Надеялся, что аккумулятор выдержит. А он прямо перед Иркутском крякнуся, — Зелёный сходу протянул руку Думейну. — Леонид.

— Зелёный, — поправил его Дум. — Так привычнее. А я — Думейн. Будем знакомы. Ладно, всё, я звоню Робину, а то он поди уже на говно исходит. Вы тут пока знакомьтесь.

Я пожал тоненькую, холёную и слегка влажную лапку Зелёного, и тут же отошёл вслед за Думейном, чтобы не толкаться с остальными знакомящимися. А Дум уже вовсю названивал своему коллеге.

— Робин? Да, все в сборе. Да, поезд опоздал. Ну да. Писатель сразу пришёл, а Зелёного пришлось подождать. Ага-а, заблудился малёха. Ты там уже на стрёме? Заводишь? Ну всё, о`кей, тогда ждём-с, — он нажал на «отбой», и довольно посмотрел на меня. — Робин подъедет через пять минут. Так, народ, все идёмте за мной! Он подъедет вон к той парковке.

Группа загудела, зашевелилась, начала навьючивать рюкзаки, и поднимать лежащие на асфальте сумки. Мне было непонятно, почему Робин сразу не мог подъехать и припарковаться. Но я не стал приставать к Думейну с этими глупостями. Мало ли, в чём причина? Может быть здесь парковка платная, или же машина у Робина какая-то особенная, а может всё это ради конспирации. Какая разница?

Мы ждали недолго.

— А вот и он, — сообщил Думейн, указав на подъезжающую белую ГАЗель, которую я изначально принял за обычную маршрутку. — Давайте без толкучки, без суеты, быстренько грузимся…

Группа дружно заполнила салон, и машина тронулась с места. Мне досталось переднее сиденье, расположенное спиной к водителю. В обычных маршрутках я органически не перевариваю подобных участков, так как сидя на них, всю дорогу приходится передавать туда-сюда деньги и проездные талончики, а лично меня это занятие страшно раздражает. Поэтому, поначалу я инстинктивно напрягся, ожидая, что кто-нибудь из пассажиров вот-вот протянет мне деньги за проезд. Ох уж эта привычка!

Народ в салоне перебрасывался весёлыми репликами. У всех было приподнятое настроение. Люди были готовы к новым открытиям, и я разделял их единый настрой.

В дальнем конце салона, возле задних дверей, было сложено нагромождение из запасных колёс и глыкающих канистр с бензином, от которых время от времени потягивало специфическим амбре.

«Вот убьют нас всех, а потом этим самым бензинчиком обольют и сожгут», — подумал я, поймав себя на мысли, что мне от этой догадки не только совсем не страшно, но даже наоборот — смешно.

Машина двигалась по незнакомым улицам, временами останавливаясь на светофорах. Я слышал, как водитель обсуждает с Думейном какие-то посторонние темы про автострахование и увеличение цен на горючее. Ничего подозрительного. Бытовой трёп. Среди пассажиров царила беспечная атмосфера, как среди школьников, которых везут отдыхать на природу. Джульетта оживлённо показывала на какой-то ресторанчик, мимо которого мы проезжали, и говорила как хорошо они вчера вечером там посидели. Тимон притворно восхищался её описаниями, не сводя с девушки более чем откровенного взгляда. Шеп традиционно водил пальцем по экрану своей электронной игрушки. Зелёный что-то активно обсуждал с Оливией.

— А ты уже опубликовал что-то? — вновь пристал ко мне Ромео.

Да что же он привязался-то, как банный лист? Лучше бы за пассией своей последил, а то ведь уведут ненароком. Вон, как Тимон на неё поглядывает. Как кот на сметану. Ловелас прыщавый.

— Нет, — я решил не врать. — Пока что, увы, ничего. Вот, приехал на поиски материалов для своей будущей книги. Авось, что-то да найду.

— Значит ты ещё не пробовал публиковаться, — не унимался занудный очкарик.

— Ну почему же не пробовал. Пробовал. Но безуспешно.

— Надо ещё пробовать. Рано или поздно тебя опубликуют. Никуда не денутся. Нам нужны хорошие книги.

Откуда у него такая уверенность, что я — хороший писатель? Может быть мне, на самом деле, грош цена, как автору. С чего он взял, что я обязательно должен печататься? Ведь ни одной моей книги он не читал, и даже не знает, как я пишу. Но уже советует, поддерживает, ободряет. Наверное, у людей отношение к писателям сродни отношению к докторам. Ну, к примеру, когда мы узнаём, что человек — доктор, то у нас тут же появляется стереотипичная уверенность в его профессионализме. Что он и диагноз непременно верный поставит, и операцию любой сложности запросто проведёт. А этот горе-фельдшеришка, на самом-то деле, бездарь криворукий, которого к больным и на пушечный выстрел подпускать нельзя. Но статус «доктор» делает его в глазах рядовых обывателей гарантированным специалистом. То же самое касается и статуса «писатель»…

— А в каком жанре ты пишешь?

— Драматургия… В основном… Но планирую переключиться на фантастику.

— Фантастика — это хорошо. Это интересно. Эту тему нужно развивать. Драматургия — это слишком сложно. На любителя. Фантастика — совсем другое дело. Кстати, а ты фентези не пишешь?

— Нет.

— Жаль. Я уважаю фентези. Ты читал таких писателей, как…

Далее он начал перечислять авторов, большую часть из которых я, к стыду своему, не знал. Сначала меня подмывало соврать, ответив, что я их читал, но я вовремя прикинул, что Ромео тут же начнёт расспрашивать, какие из книг этих писателей мне понравились больше всего, и что я думаю о каких-то там персонажах. Поэтому я решил быть откровенным, и честно признался, что ничего не читал.

— Как? — для Ромео это было непостижимо. Писатель, и не читал таких известных творцов. Я отшутился бородатым анекдотом, мол «чукча не читатель, чукча — писатель». И добавил, что фентези не увлекаюсь.

Собеседник попытался было что-то возразить, дескать, некоторые из перечисленных им писателей пишут не только фентези, но и фантастику. Да и вообще они весьма популярные личности. Удивительно, как это я до сих пор обделял их вниманием? Я ответил, что всё у меня впереди. Я обязательно воспользуюсь его советом, и как только вернусь домой — так сразу же ознакомлюсь с этими гениальными произведениями.

Не знаю, сколько бы я ещё смог вытерпеть назойливость Ромео, но вскоре мои мучения были прерваны остановкой нашей ГАЗели. Мы приехали в какой-то тихий дворик, расположенный в одном из спальных районов Иркутска. Здесь было немноголюдно, и я сразу сообразил, что сейчас будет производиться расчет. Момент истины наступил. Теперь-то мы и узнаем, афера это, или нет. Впрочем, то, что нас хотят рассчитать в городе, а не везут для этого в глухую Тайгу — уже радовало. Значит, убивать нас не будут. Наверное.

Я в очередной раз обозвал сам себя безумным идиотом, и с каким-то обречённым задором стал ожидать развития дальнейших событий.

— Куда это мы приехали? — озирался Ромео.

— Похож, сейчас расплачиваться будем, — быстро догадался Шеп.

— Верно, — крякнул Думейн, выбираясь из кабины. — Выходите на улицу. Проведём последний инструктаж.

— Как-то уж больно мрачно звучит — «последний инструктаж», — усмехнулся Николай, открыв дверь, и грузно спрыгнув на пыльный тротуар.

— А это уже от вас будет зависеть, насколько «последним» он будет, — нервно добавил Дум. — Давайте быстрее, выбираемся. И так уже из графика выбились.

Наконец-то я смог разглядеть нашего водителя и, по совместительству, проводника — Робина. Признаться, доселе у меня в голове стойко отображался облик эдакого персонажа из фильма Тарковского: щуплый, лысенький, тихий и немного юродивый тип, не от мира сего. Но Робин оказался совсем не таким, каким я себе его представлял. Это был сутуловатый парень с соломенными волосами, выпирающим адамовым яблоком и выцветшими серыми глазами. На нём была обычная фланелевая рубашка с закатанными до локтя рукавами, видавшие виды джинсы и стоптанные кроссовки. Типичный деревенщина, никакого романтического благородства. По сравнению с ним даже Думейн выглядел более стильно. В общем, поначалу я в нём разочаровался.

— Значит так. Вот это — тот самый Робинзон, о котором вы все уже наслышаны. Он будет вашим проводником и гидом, — стараясь держаться как можно официальнее, представил водителя Думейн. — Прежде чем все формальности будут соблюдены, и вы заступите в его распоряжение, ещё раз хочу донести до вашего сведенья информацию о потенциальном риске, с которым сопряжено запланированное путешествие. Так вот, повторяю, что опасность, которой вы подвергнетесь, реальна и неиллюзорна. Вы можете не вернуться из этой поездки.

— А были случаи, что кто-то не возвращался? — спросила Джульетта.

— Были. И не раз. Робин, сколько ты потерял за всё время?

— Не помню точно, — поморщился Робинзон, было видно, что ему неприятно об этом вспоминать. — Человек тридцать — тридцать пять, может быть.

— Вот видите. В последний раз вам говорю, подумайте. Рассудите рационально. Зачем вам лезть туда, где вы легко можете погибнуть? Вы молодые, здоровые люди. У вас вся жизнь впереди. Стоит ли класть её на одни весы со смертью, ради каких-то сомнительных чудес? У вас есть последний шанс передумать, и не ездить…

— Ага, и зачем мы тогда сюда пёрлись? — ответил Тимон.

— Поверьте, здесь есть масса не менее интересных и вполне безопасных мест. Один Байкал чего стоит. Отсюда до него на машине меньше часа езды. Красотища неописуемая, впечатлений получите море, и живыми останетесь.

— А мы с Юльком только что с Байкала вернулись, — ответил Ромео. — Назад, что ли, ехать? Не-ет, раз уж решили…

— Чё ты нас отговариваешь? Мы сюда не для этого приехали. Если вы собрались показать нам Зону — так показывайте, — начал нервничать Шеп.

— Выбор за вами, — вздохнул Думейн. — Но учтите. Деньги назад не возвращаем.

— Кто бы сомневался, — хмыкнул Тимон.

— Короче, уважаемые. Те, кто всё-таки решили ехать, садятся обратно в машину. Я дам вам подписать кое-какие соглашения, снимающие с нас ответственность за вашу безопасность. То есть, что бы с вами там не случилось — мы за это никакой ответственности не понесём. Это сугубо ваше право на риск. Мы лишь предоставляем вам возможность нелегально, подчёркиваю — «нелегально», пересечь закрытые кордоны, и посмотреть на запретную территорию. Подписав документ, и оплатив наши услуги, вы переходите в подчинение к Робину. С этого момента, Робин — ваш царь и бог. Если хотите вернуться целыми и невредимыми, прислушивайтесь к каждому его слову. Все его указания и предписания считайте законом, который следует неукоснительно исполнять. Вам всё понятно?

— Понятнее некуда. Надеюсь, что у Робина фамилия не Сусанин? — сострил Николай.

По группе прошёлся лёгкий смешок.

— Может и так, — хмуро кивнул Робин. — Поэтому Дум и предложил вам поразмыслить немного, прежде чем ехать со мной. Никаких гарантий я вам давать не собираюсь. Всё основывается на полном, беспринципном доверии. Верите мне? Поехали. Не верите — лучше оставайтесь здесь. Так всем лучше будет: и вам и мне.

— Вопросы у кого-нибудь есть? — спросил Дум, вынимая из кабины стопку бумаг.

— Сколько продлится экспедиция? — спросил Ромео.

— Два дня, — ответил Робин. — Значит сейчас выдвигаемся к Зоне, пересекаем первый кордон, доезжаем до деревни Паутовки, там ночуем. А завтра поутру стартуем дальше, проезжаем второй кордон, и добираемся до Иликтинска. Там тусуемся три часа. Больше не позволяют опричники. Да и самим стрёмно. Потом едем назад с небольшой остановкой в Паутовке. К вечеру добираемся до Иркутска, и прощаемся.

— А на ночёвку оставаться обязательно? Сегодня туда-обратно махнуть никак не получится? — спросил Ковбой.

— Не получится. До Иликтинска двести пятьдесят километров. Плюс бодания на кордонах, сначала с полицаями, потом — с опричниками. До наступления сумерек осталось чуть больше пяти часов. Туда днём-то опасно лезть, а как начнёт смеркаться — вообще самоубийство. Поэтому будем поступать по-уму. Кстати, Дум вас предупреждал насчёт фотиков и прочего?

— Предупреждал, — кивнул Тимон. — И чё?

— Угу, и все набрали фотокамер, да планшетников. Как об стенку горох, — покачал головой Думейн.

— В общем, предупреждаю. Опричники вам не позволят аппаратуру провезти. У них там всё как в аэропорту, просвечивается.

— Чё, отберут, что ли? — насторожился Шеп.

— Отобрать — не отберут, но заставят сдать на хранение, пока мы по городу шлёндаем. Ну а если выяснят, что среди вас есть журналисты — то вообще в город не пустят. Поэтому, господа спецкоры, если вы маскируетесь, то знайте. Нам-то плевать, а вот опричники вас полюбому вычислят и высадят. Считайте, зря деньги заплатили.

— А на писателей это не распространяется? — осторожно спросил я.

— На писателей — не должно. У нас, правда, не было ещё писателей ни разу. Но были учёные, художники. Их пропускали, — кивнул Робин.

— А если у нас тут кое-что, кое-какие приборы, — озабоченно залепетала Оливия.

— Да-да, дозиметр, там, термогигрометр, — присоединился Зелёный.

— Это активисты, что ли, опять? — спросил Робин у Дума.

— Они самые.

— Понятно… Нет, на вашу шарабуру опричники не реагируют, так что не парьтесь. Главное, не буйствуйте на кордонах, и не пытайтесь что-нибудь вытащить с Зоны. Этого они не любят.

— Ну что? Ещё вопросы есть? — повторил Думейн, недвусмысленно поглядывая на часы.

— У матросов нет вопросов, — кивнул Робин. — Тогда порядок. Все, кто готовы отправиться со мной — милости прошу в транспортное средство. Дум, раздай им прокламации, пусть подпишут. Вот, сейчас вам мой коллега раздаст листочки. Ознакомьтесь, подпишите, и вносите оплату, согласно нашей договорённости.

Команда потянулась обратно в салон, у входа поочерёдно принимая из рук Думейна листы А4 с отпечатанным на них текстом. Я принял свой лист, и забрался в прохладный, попахивающий бензином салон. Угнездившись на свободном месте, принялся изучать документ. Это была обычная записка, простой формы, в которой говорилось, что я — «ФИО», паспорт: «серия, номер, выдан», отправляюсь в экстремальный поход добровольно и без принуждения. А гражданин Скворцов Максим Игоревич (так вот как зовут Робина на самом деле) — выступает в данном походе как наёмный водитель, согласившийся доставить меня до указанного мною места, по моей личной просьбе. И он не берёт на себя ответственность за мою жизнь, или здоровье во время вышеуказанного турпохода. Дата, подпись.

Вот так. Подписываю сам не знаю что, развязывая руки сам не зная кому. По-идее, они же мне сами неоднократно предлагали отказаться, одуматься. Никто пистолет у затылка не держит. Пинками в Тайгу не гонит. Если сомневаюсь — могу вернуть лист Думейну, и покинуть это подозрительное общество, пока не стало слишком поздно.

Покинуть? Когда я так далеко зашёл? Не-ет. Теперь уж, «или в стремя ногой, или в пень головой». Будь что будет. Азарт полностью меня захлестнул, а подогретое организаторами любопытство достигло стадии кипения.

Вот незадача! Я вспомнил, что у меня нет с собой ручки. Демонстративно пошарив по карманам, я рассеянно произнёс:

— Ё-моё! Ручку, наверное, в поезде оставил…

— Подписывай коровью, — шутливо прошипел Тимон.

Осклабившись, он услужливо протянул мне авторучку. Пристроив листок поудобнее, я вписал своё имя, паспортные данные и поставил подпись. Теперь пришло время расстаться с деньгами. Ощущая себя безнадёжным лохом, я аккуратно, чтобы не зацепить никого из сидящих, проследовал в переднюю часть салона и примостился рядом с расплачивающимся Зелёным. Думейн напряжённо считал деньги, а Робин, с отсутствующим видом, курил, выпуская дым через открытое окошко.

— Так, всё, порядок, — кивнул Дум, обматывая толстую пачку денег резинкой, и опуская её в раскрытую спортивную сумку под ногами. — Следующий.

Я расстегнул внутренний карман на жилетке, и подрагивающими руками начал вынимать один брикет за другим. «С деньгами надо рассатаваться легко» — вспыхнула в голове издевательская цитата. Боже мой, что я творю… Сколько денег. Сколько трудов потрачено на то, чтобы их заработать. Впрочем, разве они приносили мне счастье, пока лежали в банке? А сейчас, может быть, это их звёздный час — сделать меня счастливым, и вывести на новую орбиту жизни…

Думейн принял мой документ, бегло сверил данные с паспортом, и, разрывая банковские упаковки, принялся пересчитывать купюры. «Это сколько же они заработали за один день?» — подумал я. — «Вот ведь умельцы, нашли себя. На этом заработке можно несколько лет жить — не тужить. Забыть обрыдлую работу, дурное начальство и каждодневную нервотрёпку». Я завистливо вздохнул.

— Порядок, — оборвал мои мысли Дум. — Кто там следующий?

Я уступил место подошедшему Ковбою, и, вернув ручку хозяину, присел на соседнее сиденье, на котором сидел когда мы сюда ехали. Всё. Капкан захлопнулся. Надеюсь, что я не пожалею об этом. Внутри меня всё сжималось от предчувствий. Успокаивали только беззаботные лица большинства спутников. Они деловито переговаривались и шутили.

— Слышь, а зачем канистр так много? — поинтересовался Ковбой, пока Дум считал его деньги. — Тесноту же создают, да и попахивают.

— Это для «грязной машины» бензин, — не поворачивая головы ответил Робин. — В Паутовке негде заправиться — Зона. Поэтому приходится с собой горючку возить. Что поделать? Терпите.

Что это за «грязная машина» он не пояснил. Очередная загадка.

На смену Ковбою пришёл Николай, и я отвернулся к окну. Время шло. Путешественники подходили один за другим, протягивали заполненные документы с паспортами, и деньги. Думейн сосредоточенно шуршал купюрами, раз за разом считая от одного до десяти. Иногда он сбивался, и начинал пересчитывать по-новой.

Эта процедура продолжалась пока все пассажиры не расстались со своими кровными. От поездки не отказался никто.

— Ну что там. Все, что ли? — обернувшись в салон, спросил Дум.

— Да! — гаркнул Тимон.

— Замечательно… Ладно, — он обратился к Робину. — Роб, подкинешь меня до места?

— Естественно, — ответил тот. — Мало ли чё.

Зажужжав зажиганием, ГАЗель бытро завелась и резво тронулась с места, подняв позади себя облачко пыли.

Дум и Робин вполголоса вели разговор. Их никто не слышал, кроме меня, так как я сидел к ним ближе всех.

— Десять, да? — спросил Робин, выбрасывая окурок.

— Угу, — ответил Дум. — Мачо, баклан, хакер, старпёр, писатель, ботан с подругой, эколог и пара буржуев.

— Буржуи откуда? Пендосы?

— Типа того.

— По-русски хотя бы волокут?

— Чувак ни бельмеса не рубит. Девка, вроде бы, петрит малёха.

— Блин, вот нахрена они мне? Опять начнут дрыгаться, а мне потом грёбанные международные скандалы разгребать. С горем пополам от ситуёвины с тем фрацузиком отмахался… Ну помнишь? Этьен. Придурок взбалмошный. Который в Скороварку залез. Два года. Два года меня мурыжили! По слухам, даже Интерпол подключали, прикинь? Сколько денег пришлось вбухать, чтобы отмазаться. Считай, двухходочный заработок на этой катавасии просрал. Если бы не те расходы, сейчас бы в Зону ни за что не попёрся, задницей рисковать. В такое-то время.

— Помню ту жесть. Эх! Чудом ты выкрутился.

— Чудом… То «чудо» звать Полковником.

— Мдя. Я и представить себе не мог, что тебе хватит яиц к опричнику за помощью обратиться. И уж тем более не думал, что он тебе поможет. Опричники же, они вообще…

— В том-то и дело, что «они вообще». Но у меня не было выбора. Мне есть что терять, ты же знаешь. А Полковник помог. Реально помог. Не за «спасибо», конечно, но выручил.

— Да уж, Этьенчик подложил нам свинью. Козёл французский. Но с америкосами у нас, вроде, никогда таких проблем не было.

— Надеюсь, что и не будет. Ладно, хрен с ними… Авось прорвёмся.

Мы проехали несколько кварталов, после чего Дум, обернувшись в салон, громко сообщил:

— Ну что, господа-товарищи? На этом я с вами прощаюсь. Передаю вас в надёжные руки Робина. Слушайтесь его, и не подводите. Желаю хорошо поразвлечься и нахвататься впечатлений.

— Спасибо, — откликнулась пара пассажиров.

Выпрыгнув из кабины, Дум забросил сумку на плечо, и бодрым шагом поспешил в сторону ближайшего жилого дома.

— Давайте кто-нибудь вперёд подсаживайтесь, — предложил нам Робин. — Путь неблизкий, а вы там как селёдки в бочке.

На предложение тут же откликнулся Ковбой, сидевший ближе всех к двери, который тут же занял место на переднем сиденье.

— Короче, сначала заедем заправиться. А потом, вперёд, на мины, — Робин крякнул первой передачей, и надавил на газ.

— А нам разве того бензина мало? — Ковбой ткнул большим пальцем себе через плечо.

— Сказал же русским языком, тот бензин — для «грязной машины».

— Что за «грязная машина»?

— Мы на неё пересядем в Паутовке. А эта машина — «чистая». На ней ехать в Иликтинск нельзя. Не дай боже, заразу какую подцепим. На кордоне тут же вычислят и не пропустят. Придётся обратно пешкарусом чапать.

На выезде из города ГАЗель заехала на заправочную станцию. Я смотрел, как Робин бегает расплачиваться за бензин, а затем возится со шлангом. «Во что же ты вляпался, уважаемый Писатель? Куда же тебя везут?»

Наш путь пролегал по пустой трассе. Сначала мы проехали посёлок Усть-Ордынский, затем, село Баяндай. Покамест, ничего из ряда вон выходящего я не наблюдал. Хотя, здешняя местность показалась мне весьма живописной, и я даже сделал несколько фотографий, которые, впрочем, получились не очень хорошо, так как нашу ГАЗель регулярно потряхивало. Время от времени, в поле зрения проскакивали мелкие населённые пункты с забавными названиями, типа Шаманка, или Половинка. Я поймал себя на мысли, что интуитивно стараюсь запоминать дорогу, как кот, которого увозят из дома, чтобы где-то бросить на произвол судьбы. Ощущение было неприятным, и я постарался отвлечься от него.

В салоне, тем временем, шла оживлённая беседа. Активно жестикулирующий Зелёный эмоционально вещал о чудовищных последствиях катастрофы, случившейся в Мексиканском заливе. Иностранцы его поддерживали. Даже Крис пытался вставлять какие-то реплики по-английски. Видимо, улавливал знакомые слова.

— Ведь вы понимаете, какая штука. Никто ничего не знает. Никому ничего не говорят! — махал рукой эколог. — Сверху почистили, для отвода глаз. Цифры нарочно занизили, чтобы масштабы загрязнения убавить, и меньше штрафа заплатить. А вся эта нефть. Колоссальное количество нефти! Осталось на глубине. И как всё это теперь нейтрализовать — никто не знает. Ни корпорации, ни правительства, ни экологи. Всё потому, что первые скрывают факты и реальную обстановку, вторые покрывают первых, а третьи пребывают в неведенье. Но ведь это не может продолжаться вечно. Над нами нависла реальная угроза. Весь мир балансирует на краю пропасти…

— Если тебя так волнует проблема Мексиканского залива, чего же ты туда не поехал? — скептически спросил Тимон.

— Во-первых, там и без меня хватает специалистов. Которые уже реально работают, и помогают решить проблему. А во-вторых, я чувствую, что эта самая Иликтинская Зона — является очагом гораздо более страшного экологического бедствия, по сравнению с которым меркнут все остальные.

— Ну что ж, если это так, значит мы все умрём.

— Не ёрничай! Вот из-за таких, как ты, из-за шибко остроумных пофигистов, наша природа и гибнет повсеместно. Вырубаются леса, загрязняются реки, атмосфера…

— Ладно-ладно, не кипятись, я ж просто пошутил, — Тимон поднял руки. — Я уважаю вашу работу. Серьёзно. Но я реалист. Да, допустим, власти скрывают, допустим, имеет место быть правительственный заговор. Пусть так. Но с чего ты взял, что сможешь в одиночку всех разоблачить? Робин же тебе доходчиво объяснил — там, на кордонах, всё фильтруют. Никаких доказательств тебе вынести не позволят.

— А я попытаюсь.

— Ты на самом деле чудак, Зелёный, — присоединился к Тимону Ромео: Сам говоришь, «зловещий заговор», «сокрытие страшной правды», ля-ля-тополя. Я считаю, что если власти действительно озабочены сохранением этой великой тайны, то им проще убить тебя, нежели позволить приоткрыть её завесу. Если хочешь реально повлиять на обстановку, то следует действовать организованно. Должна быть подобрана команда, нужно заручиться серьёзной поддержкой «сверху»… СМИ подключить, в конце концов…

— Которые здесь так не любят, — Тимон с улыбкой покосился в сторону водителя.

— А то, что ты делаешь — это Дон Кихотство, — Ромео откинулся на спинку сиденья, и приобнял свою подругу. — «Один в поле не воин».

— А я не один. Я с коллегами, — Зелёный указал на иностранцев.

Те утвердительно закивали.

— Ну, да. Это же в корне меняет дело. Три, конечно же, больше чем один, — иронично парировал Тимон.

— А что делать? — развёл руками Зелёный. — К сожалению, коррупция пробралась даже в ряды Гринпис. Чему удивляться? Корпорации регулярно внедряют своих агентов, чтобы те мешали нам выполнять свою работу. Эти агенты, закрепляясь на управляющих должностях, начинают саботировать нашу борьбу за чистоту окружающей среды. Вставляют нам палки в колёса, бюрократическими проволочками тормозят процессы, требующие решительных мер. Вот и приходится действовать вопреки, без прикрытия и полулегально.

— Я бы сказал, совсем нелегально, — поправил Николай.

— Куда деваться, если нас загоняют в такие рамки? Раз моим предшественникам не удалось повлиять на ситуацию, то это не значит, что надо прекращать борьбу.

— Значит, кто-то из твоих знакомых уже туда ездил? — спросил Ромео.

— Двое, — кивнул Зелёный. — Одного из них я знал лично. Он-то мне и дал координаты Дума и Робина. Правда, с большой неохотой.

— И что он рассказывал? Ну, о Зоне, — спросила Джульетта.

— Да практически ничего. Сказал, что нам не следует туда лезть — только хуже сделаем.

— Что же он там такого увидел?

— Вот и я думаю. Как будто уезжал один человек, а вернулся совершенно другой. Напрашивается вывод. Либо его там хорошенько запугали, либо промыли мозги.

— А что им мешает так же и с тобой поступить? — криво улыбнулся Тимон.

— Ничего, — ответил Зелёный. — Может они и со мной что-нибудь сотворят. Но я хотя бы попытаюсь. Я к этому готов. Сделаю всё, что в моих силах. А если не справлюсь, то мне на смену придут другие.

— «А если я погибну, пусть красные отряды, пусть красные отряды отплатят за меня», — пропел Ромео.

— Зелёные! — рассмеялся Тимон.

— Точно. Зелёные.

— Смейтесь, смейтесь. Вы только и можете — насмехаться. Зато у меня есть цель в жизни. Я знаю, за что борюсь. И моё дело — правое.

— Святое, — скромно добавила Оливия.

— Вот именно. Это наша миссия. Наш путь. А что движет вами? Во ты, уважаемый Тимон, ради чего туда едешь? Какова твоя цель?

— Я? — вопрос стал для Тимона неожиданностью, но он быстро собрался. — Ну, я, что, я? Я еду за острыми ощущениями. За экстримом. Опасность меня заводит. Где я только не побывал. Прыгал со скал, с парашютом, на резинке. Освоил бэйс-джампинг, альпинизм, сноубординг, гонки на выживание, экстремальный мотокросс, экстремальный дайвинг. Плавал с акулами-людоедами. У меня травм было, больше чем костей. Но всё это фигня. Моя главная страсть — это путешествия. Путешествия по самым опасным местам мира. Где я только не был. В Австралии, в Мексике, в Индии, в Африке. Повидал самые жуткие пустыни, самые непролазные дебри. Разок, гостил у дикарей-людоедов. Был укушен ядовитой змеёй. Выжил. Несколько раз в меня стреляли какие-то черномазые бандюки. Как видите, не попали. Риск стал для меня нормой жизни. Я не могу без адреналина. Он как наркотик. Не принял дозу — начинает ломать. Вот и сейчас. В поисках самых опасных мест на глобусе, обнаружил эту самую Зону, и понял — это моё. Я должен там побывать!

— Ты крутой перец. Мы с Юльком тоже заядлые путешественники, но чтоб вот так, специально нарываться на неприятности, — Ромео протёр очки платочком.

— Ну да. Нас просто тянет туда, где интересно, — согласилась Джульетта. — Каждое лето стараемся куда-нибудь выбираться. В основном, предпочитаем отечественные достопримечательности. У нас ведь их так много: Карелия, Камчатка, Сибирь…

— По странам СНГ тоже катались: были в Белоруссии, Прибалтике, Казахстане… В Крыму. Чернобыль посещали.

— Я тоже там был. Ничего интересного, — поморщился Тимон.

— А нам понравилось. Собственно, после Чернобыльской поездки мы и загорелись аномальными зонами, городами-призраками. Вот и в этом году решили двух зайцев убить. И на Байкал смотаться, и в аномальную зону.

— Понятно всё с вами. Ну а Вы, уважаемый Николай, тоже за приключениями подались? Или же, типа, в научную экспедицию?

— Брат у меня пропал без вести, — спокойно ответил тот. — Уехал в Зону и не вернулся.

Возникла короткая, но неуютная пауза. Пассажиры заёрзали, виновато потупив взор. А Тимон, поняв, что попал впросак, неестественно кашлянул, и пробормотал: «Виноват. Не знал».

— Ничего. Не берите в голову, — ответил Николай. — Несколько лет уже прошло.

— И что? Надеетесь отыскать?

— Нет. Не надеюсь. Просто хочу побывать там. Посмотреть. Проститься. Считайте, еду на кладбище.

— Ну что же Вы так? — сердобольно залепетала Джульетта. — Нельзя терять надежду. А вдруг Ваш брат жив? Бывает же такое. Люди пропадают, а потом находятся.

— Нет, девочка, я точно знаю, что его больше нет.

— Откуда?

— Максим сказал… Ну-у, в смысле, Робин.

— А он-то откуда знает?

— Дело в том, что кроме него, в Иликтинскую Зону проводниками ходило ещё несколько человек. Среди них был некий гражданин по прозвищу Леший. Так вот, группа этого Лешего погибла полностью. Шесть человек, включая моего брата. С той поры только Робин рискует водить группы в Зону. Остальные перестали. Вроде бы, неспроста группа Лешего исчезла. Какая-то аномалия там, что ли, неизведанная, их поглотила. В общем, если туда попал — пиши пропало. Шансов нет.

— Всё равно нельзя быть до конца уверенным. Мало ли кто что сказал?

— Да я сам это чувствую, — Николай постучал себя по груди. — Сам ощущаю, что его больше нет.

— Печальная история, — со вздохом произнёс Ромео. — Зачем же Вы его отпустили?

— А как я его мог не отпустить? Он уже не маленький мальчик. Взрослый мужик. Тут уж, как говорится, «седина в бороду — бес в ребро». А тем более, он таким был, раз уж чего втемяшится в голову — ничем оттуда не выбьешь. Упрямый. Сорвиголова, прямо как ты, — он кивнул в сторону Тимона. — Чё он так заразился этим Иликтинском? Вроде, какой-то его сотрудник приехал оттуда после катастрофы. Что-то там наплёл брату. Ну, тот и загорелся. «Поеду», говорит, и всё тут. Я уж с ним и так и сяк. Беседы проводил, отговаривал. Скандалили. До матюгов доходило. В последний раз, уже перед его отъездом, выбесил он меня своим упрямством. Послал я его куда подальше, ушёл и дверью хлопнул. Сказал, пусть едет куда хочет, мне начхать. Не попрощались мы с ним, в общем. Через два дня он уехал. Провожать его я не ходил. Злился. Ну а потом… Ох-х…

— Ну а что Вы могли сделать, раз он такой упорный? — поддержал Николая Ромео.

— Угу, — согласился Тимон. — Я знаю, как это сложно. Я сам такой же упрямец. Если бы Вы знали, сколько со мной родичи бились, воевали. До двадцати лет! Потом плюнули и смирились. Ну, вот такой я. Своей смертью не умру.

— Типун тебе на язык, — махнул рукой Николай. — Накликаешь.

— Да ладно. Всё пучком.

ГАЗель тряхнуло на глубокой колдобине, и из кабины послышалась ругань Робина.

— Вот я и еду, — продолжил Николай. — Погляжу на те места, где он пропал. Может повезёт, и отыщу какие-то его следы. Ну а если не найду ничего, то просто, поклонюсь его последнему пристанищу. А искать — нет. Не буду. Если там так опасно, как говорят, то поиски — это верная смерть. А мне помирать нет никакого резона. У меня семья, жена, дети. Внуков ещё хочу понянчить. Поэтому планирую живым оттуда вернуться. Надеюсь, что смогу избавиться от чувства вины, которое меня изводит. Может быть, попросив прощения у брата, я сумею обрести душевный покой. Но жить дальше с этим грузом я не смогу.

— Ну что ж. Всё понятно, — Тимон отстал от Николая, и переключился на нас с Шепом. — А вы двое, чего там сидите-молчите? Не хотите поделиться своими мотивациями?

— Писатель едет за вдохновением, — поправив очки, ответил за меня Ромео.

— Ну, это и понятно. На то он и писатель. Глядишь, и про нас что-нибудь напишет.

— А вдруг мы сейчас едем вместе с будущей звездой? — предположила Джульетта. — Писатель напишет свою книгу, и станет известным автором. А мы придём к нему за автографом.

Я молча кивал и улыбался. К счастью, вскоре общее внимание переключилось на моего соседа.

— С Писателем разобрались. Теперь давайте узнаем, что же так влечёт в Зону нашего компьютерного гения, — произнёс Тимон.

— А? — Шеп оторвался от экрана.

— Ты чего постоянно тычешь свой планшет? Дома не натыкался? Хотя бы здесь от него отдохни.

— На самом деле, — вторил Тимону Ромео. — Ты хочешь всю поездку играть, что ли?

— Ну а чё? Всё равно же просто едем, — вяло ответил Шеп.

— Ты зачем в Зону отправился? На планшетнике поиграть? — продолжил наседать Тимон. — Или же у тебя какие-то более веские причины имеются?

— Вообще-то, я родился в Иликтинске.

— Да ну. Серьёзно?

— Абсолютно.

— И ты молчал? Нет, вы только посмотрите на этого тихушника!

— А чего рассказывать? Мы уехали оттуда, когда мне было всего двенадцать лет. Задолго до того, что там случилось. Я, в общем-то, даже и не в курсе, что там произошло. Родители на кухне шептались, что, мол, город эвакуировали. Одно семейство наших знакомых, ну, из эвакуированных, тогда вроде бы хотели на время у нас поселиться. Но им дали жильё. С той поры я, когда узнал, что в город возят экскурсии, несколько раз порывался туда сгонять. Но всё, то времени не было, то денег. А теперь вот, дотянул до последнего. Едва успел записаться в последнюю вылазку.

— Ты так и не ответил, зачем ты туда едешь?

— Зачем? Да как сказать? Просто, посмотреть. Там ведь прошло всё моё детство. Ностальгия, знаете ли. Воспоминания, тоси-боси. Город мне часто снится. Хочется посмотреть, как там сейчас. Больше такой возможности не представится ведь.

— Слышь, а почему Иликтинск-то? Ну, странное какое-то название, — поинтересовался Ромео.

— Да речка там неподалёку. Иликта. Вот поэтому и Иликтинск.

— Вон оно что… Ну, ясно. Про всех, вроде бы, всё выяснили. Ковбой только остался.

— Он от нас отсел. Игнорирует. Да и фиг с ним. Потом выясним, что за птица. А пока, может быть, в картишки перекинемся? — хитро прищурился Тимон.

— А у тебя есть? — поднял голову Ромео.

— Есть. Захватил на всякий случай, для убийства времени.

— Ну чё? Можно. Джул, ты с нами?

— Я только в дурачка умею, — призналась Джульетта.

— Ну давайте в дурачка, — выудив колоду из заднего кармана, Тимон принялся тасовать карты.

— А на чём играть-то будем? — спросил Ромео.

— Ни на что, — не расслышал Тимон. — На интерес, просто так. Хотя, если хотите, то можно и на раздевание.

Он сально улыбнулся, покосившись на смутившуюся Джульетту.

— Не «на что», а «на чём»! — громче повторил Ромео.

— А-а, на чём? Да вон, на канистрах на этих. Чем не стол? Колесо только уберём отсюда, вот так… Замечательно. Так. Кто еще желает присоединиться? Зелёный, ты как?

— Давайте. Всё равно делать нечего.

— Итого нас уже четверо. Можно ещё двоих принять. Зарубежным гражданам не предлагаю. Соотечественники, подтягиваемся. Николай?

— Не, я просто понаблюдаю, — ответил тот.

— Писатель? Шеп?

Я отрицательно покачал головой. Шеп бегло взглянул на меня, оторвавшись от своего экрана, и спешно выпалил: «Нет-нет, я — пас».

— Ну и ладно. Четверо — как раз то, что нужно, — не стал настаивать Тимон, и тут же принялся раздавать карты. — Что там у нас козыри? Черви? Хо-ро-шо. У кого младшая?

Я бросил взгляд на экран Шепа. С заставки рабочего стола на меня исподлобья взирал суровый, кротко стриженный мужик, в футуристическом скафандре. А чуть позади, по обеим сторонам от него, позировала пара не менее колоритных инопланетян, ощетинившихся своим внеземным оружием.

Заметив мою заинтересованность картинкой, Шеп оживился, и тут же пояснил:

— «Эффект массы». Играл?

— Какой эффект?

— «Эффект массы» — игра такая.

— Нет, не играл. Про инопланетян, что ли?

— Типа того. Космическая опера. Капитан Шепард спасает Галактику. Вот это, кстати, он, — Шеп ткнул пальцем в мужика, изображённого по центру.

От тычка на экране нечаянно открылось какое-то окошко, и он, ругнувшись, быстро его закрыл.

— Ах, так вот почему «Шеп». В честь компьютерного героя, — догадался я.

Шеп смущённо улыбнулся.

— Ну а эти двое кто, с ним рядом? Вот этот, слева, уж особенно страшный. Враг, что ли?

— Ты чё? Какой враг? Наоборот — друг. Это Гаррус. Он снайпер. С самой первой части присутствует.

— А его покрасивее не могли нарисовать? Уж больно жуткий.

— Нормальный. Хватит придираться.

— А эта девка синюшная, с другой стороны, кто?

— Это Лиара. Она тоже друг.

— Н-да, «скажи мне кто твой друг, и я скажу кто ты».

— Я удивляюсь, Писатель, как ты мог пропустить такую игру? Вроде бы фантаст.

— Ну и что? Фантастика разная бывает.

— Ты вообще, что ли, в игры не играешь?

— Почему? Играю. Но, в основном, в стратегии. Хотя, совсем недавно поиграл в «С.Т.А.Л.К.Е.Р.»

— Совсем недавно? Да это же старьё!

— Может быть. Мне посоветовали, я поиграл.

— И сразу захотел окунуться в реальную атмосферу?

— Скорее, понял, что игра — это одно, а реальность — совершенно другое.

— А для меня игра — это продолжение жизни. Взять хотя бы те же книги. В них нельзя повлиять на сюжет. Можно только переживать его со стороны. В игре же, ты всегда в центре событий. И только от тебя зависит финал истории.

— Не буду спорить. Но лично мне бы не хотелось, чтобы когда-нибудь книги были полностью вытеснены играми.

— Понимаю тебя. Зачем тогда будут нужны писатели, если книг не будет? Но ты не беспокойся. Кино же книги не вытеснило. Значит, и игры не вытеснят.

— А я и не беспокоюсь. Знаешь, почему? Даже если книг не будет, писатели всё равно останутся востребованными. Ведь даже для тех же игр кто-то должен придумывать истории. Или ты считаешь, что эти сюжеты инопланетяне создают?

Шеп задумался и ничего не ответил. Я отвернулся к окну. Мы как раз проезжали очередной населённый пункт, который назывался Хогот. От этого названия тянуло какой-то жуткой лавкравтовщиной. Видимо потому, что в моём представлении оно было созвучно со словом «шоггот». Я не стал на этом зацикливаться, хотя неприятный холодок и пробежал по моему позвоночнику. Посёлок как посёлок. Ничего необычного.

Казалось, что все мои подозрения и тревоги окончательно улетучились. И даже про потраченные деньги я начал забывать. Единственное, что раздражало — это лёгкое укачивание. Не надо было садиться спиной к направлению движения. В таком положении меня всегда укачивает. Я решил при первой же остановке пересесть на другое, более удобное место. Желательно, в кабину водителя. Рядом с остальными пассажирами я чувствовал себя слегка неуютно, и в настоящий момент завидовал Ковбою, успевшему вовремя перебраться на переднее сиденье.

Наконец, Робин громогласно объявил:

— Подъезжаем к Манзурке! Там сделаем небольшую остановку. Сможете немного размяться, и что-нибудь прикупить по мелочи. Потом, до самой Паутовки, выйти из машины не получится. Так что, если кому надо по нужде, есть смысл воспользоваться моментом.

— Да, не помешало бы, — откликнулся Тимон, кроя карту Зелёного.

— Терпите. Скоро приедем.

— Ну что, милости прошу в дом? — приложив мотыгу к беседочному столику, хозяин наконец-то обратил на меня внимание.

Я послушно поднялся, и проследовал за ним, на ходу размышляя, как бы мне завязать разговор. Миновав крыльцо, мы оказались в сенях, пахнущих сушёной травой, вяленой рыбой и гнилой древесиной. Типичное жилище старого холостяка. Все вещи разбросаны как попало, коврик затоптан, вокруг пыль и паутина. Половицы под ногами жалобно поскрипывали. С чавкающим звуком открылась обитая поролоном дверь, и мы вошли в жилую комнату. Здесь было более уютно и чисто, нежели в сенях, но всё равно чувствовалось отсутствие аккуратной женской руки.

— Не разувайся, — разрешил хозяин. — У меня тут не прибрано.

В помещении царил полумрак. Кроме звука наших шагов тишину нарушало лишь размеренное, хриплое тиканье старых ходиков. Хозяин жилища поспешно юркнул в спальню, и зашуршал там какой-то бумагой. Затем он уронил на пол что-то металлическое: то ли ведро, то ли таз. Выругался, и продолжил шуршать.

Я ждал его в зале, разглядывая скромную обстановку отшельничьего обиталища. Повсюду паутина. Окна покрыты тенётами, как занавесками. Из мебели только обеденный стол, пара табуретов с дырочками по центру сидений, топчан, тумбочка, трельяж с треснутым зеркалом, да шкаф, с перекошенной дверцей. На стене виднелись фотографии, очевидно, принадлежавшие прежним жильцам. Они выцвели настолько, что разобрать на них лица было уже невозможно. В потолке торчал подозрительный крюк. Как потом выяснилось, на этот крючок подвешивалась зыбка, в которой укачивали младенца.

На тумбочке стоял престарелый советский телевизор, покрытый таким густым слоем пыли, что вопрос о его работоспоспобности тут же отпадал.

— А давно Вы тут живёте? — спросил я хозяина, копошившегося в комнате.

— Несколько лет, — откликнулся тот. — А что?

— Да так, ничего. Просто хотел узнать, Вы местный? Ну, в смысле, родом из этого села?

— Нет, — дядя Гена высунулся из комнаты, взбивая руками подушку, из которой во все стороны летела пыль, перемешанная с мелким пухом. — Из Питера я.

— Ого-го. И каким же ветром Вас сюда занесло?

— Служебным. Ты это, много будешь знать — скоро состаришься. Я тебе тут постелил. Спать будешь в комнате, на кровати. У тебя на вечер есть что пожевать? А то у меня в закромах шаром покати. Питаюсь чем придётся. Угощать гостей нечем. Так что не серчай.

— Не беспокойтесь на этот счёт. У меня есть что перекусить.

На самом деле я лукавил. Из моих запасов остался только жалкий кусочек копчёной колбасы, чёрствый огрызок батона, да почти иссякшая коробка крекеров. Слёзы, а не ужин. Ко всему прочему я с утра ничего не ел, и откровенно завидовал остальным членам группы, которых, в отличие от меня, ждало щедрое угощение с баней. Но, в конце концов, я же сюда не жрать приехал! Сглотнув слюну, я переборол в себе соблазн покинуть хижину этого нищего алкоголика, и отправиться на ночёвку к хлебосольным сельчанам. Не-ет, не зря Робин меня к нему подселил. Мужичок явно не так прост, как кажется. Нужно во что бы то ни стало его раскрутить. И я решил сразу зайти с козырей.

— Не сочтите за наглость, но я надеялся поужинать вместе с Вами.

— Зачем это? — оторопел дядя Гена.

— За компанию.

— За какую такую компанию?

— За хорошую. Знаете, я ведь не только любитель покоя и уединения. Я ещё и любитель хорошей беседы. Вы наверняка успели соскучиться по приличному собеседнику, ну а я бы с удовольствием послушал, как Вам здесь живётся. В Зоне.

— Так, парень, ты это, давай ка топай отсюдова! — внезапно повысил голос старик. — Вот жеж, Макс, сволота позорная, опять журналюгу мне подсуропил!

— Погодите-погодите, — попятился я. — Вы меня неправильно поняли. Я не журналист. Неужели Вы думаете, что Макс мог привести к Вам журналиста? Он же сам их на дух не переносит!

— И то верно, — немного остепенился хозяин дома. — А кто ты тогда, такой любопытный?

— Я писатель. Просто писатель. Не журналист. Я пишу книгу, ну и… В общем, приехал сюда за вдохновением.

— Ах, вон оно что. Писатель, знач… Как Лев Толстой, что ли?

— Ну, скажем так, чуть поменьше Льва Николаича, — я сделал шутливый жест, изобразив пальцами мизерный отрезок. — Но, я стараюсь.

— Любопытно. И о чём же ты пишешь, Писатель?

— Я фантаст. Кхм… Фантастику пишу.

— Было бы странно, если бы фантаст писал дамские романы. Ты меня за дурачка-то не держи. Я фантастикой когда-то тоже увлекался. И Лема читал, и Чапека. Думаешь, я всегда таким лешаком был? Отнюдь, сынок. У меня, между прочим, высшее образование. Не веришь?

— Верю-верю.

— Нет, не веришь. По глазам вижу. Ладно, садись, Писатель, потолкуем.

Я сел на табуретку. Дядя Гена сел напротив меня, и задумчиво почесал бородёнку.

— Скажи мне честно, мил человек. Ты дурак, или одержимый?

— Наверное, одержимый. Хотя одно другому не мешает, — улыбнулся я.

— Если в тебе осталась хоть капля ума, не ездий завтра с Максимом. Перекантуешься здесь до их возвращения. А потом дуй восвояси.

— А смысл?

— Живее будешь. Считай это отеческим советом. Не надо туда ездить. Проклятое место — этот Иликтинск. Ты оттуда не вернёшься.

— С чего Вы взяли?

— Такие как ты — не возвращаются. Дураки и одержимые. Город завлекает их, и губит. Всех.

— Ну, я вообще-то деньги заплатил, дядь Ген. Мне их не вернут.

— Ты действительно дурак. Тебе что дороже: деньги, или жизнь?! Хрен с ними, с деньгами, пусть пропадут. Наживёшь ещё. А жизнь тебе никто не вернёт.

— Ну, объясните мне тогда, чего там такого страшного, в этом Иликтинске? Все только и говорят — 'Иликтинск-Иликтинск, мёртвая зона, ужас, кошмар, бла-бла-бла'… А по-существу, ничего не объясняют. Только разжигают любопытство. Если Вы хотите, чтобы я понял, почему мне туда ехать не стоит — ну так расскажите подробнее, почему? Вы ведь явно что-то знаете. Поделитесь. А я тогда уж решу: ехать мне, или не ехать.

Хозяин вздохнул, и помолчал некоторое время. Потом, не поднимая головы, пробурчал.

— Ничего я не хочу рассказывать. Надоело. Один хрен — не поверишь. А у меня и без этого дел полно.

— Как знаете. Тогда я пожалуй не буду доставать вторую бутылочку. Завтра в машине, по дороге в Иликтинск, с ребятами раздавим… — Я демонстративно вынул вторую бутылку водки из пакета, и, покрутив перед носом у обомлевшего хозяина, собрался было убрать её обратно, но он меня остановил.

— А у тебя ещё одна есть? Ну, ты это… Я бы не рекомендовал вмазывать перед посещением города. Там по-трезвому-то опасно гулять. А по-пьяни — вообще гроб.

— Тогда, может быть, откушаем её сейчас, на сон грядущий? Если Вы не хотите мне ничего рассказывать, то и не надо. Я не настаиваю. Просто посидим, выпьем, закусим, как культурные люди. Вы не против?

— Да чё я против-то? — губы у дяди Гены задрожали от волнения. — Я от культурных посиделок никогда не отказываюсь. Щас!

Он вдруг вскочил и побежал куда-то.

— Куда Вы? — крикнул я ему вдогонку.

— Щас! Погоди! Пожевать нам чего-нибудь соображу.

Я радостно потёр руки. Мой план сработал.

Вскоре, на столе чудесным образом начали появляться весьма недурственные яства: Варёная картошка, свежая зелень, лук, редиска, огурцы с помидорами, маринованные грибы, копчёная рыба, зайчатина (хотя возможно и крольчатина, я в мясе не особенно разбираюсь), и даже небольшой кусочек сала (подозреваю, что хозяин берёг его для особого случая). Так же, из неведомой кладовой была принесена бесформенная краюха сероватого хлеба, домашней выпечки. Он оказался довольно-таки вкусным, хоть и был слегка чёрствым.

Буквально на глазах, стол, словно волшебная скатерть-самобранка, заполнился, как говорится, 'чем Бог послал'. Видимо, хозяин вывалил передо мной все свои запасы — лишь бы я водку никуда не уносил. Я дополнил эти разносолы остатками своей жалкой провизии, и откупорил заветную бутылку.

Откуда ни возьмись, передо мной возникла пара грязноватых стопок, которые я наполнил до краёв. Тем временем, дядя Гена зажёг керосиновую лампу. В комнате становилось всё темнее.

— Ну, как говорится, за знакомство!

Мы выпили. Точнее, я лишь пригубил, быстренько зажевав жгучую каплю солёной картофелиной и толстопузым маринованным грибочком. Мой ум должен был сохранять ясность.

Дядя Гена же опрокинул водку залпом, и, занюхав рукавом, крякнул.

— Эх-х, хороша, мать!

Он посмотрел на мою стопку, и укоризненно скривился.

— Нет-нет, я вообще-то, не пью, — ответил я. — Только за компанию, и только чисто символически.

— Трезвенник, значит? Ну и славно. Мне больше достанется, — судя по тону, дядя Гена был счастлив, что я много не выпью, оставив ему львиную долю выпивки. — А водочка чудесная. Давно я водочку не пил. Всё самопал, да самопал. У меня уже изжога от него. А вот от такой водочки никакой изжоги нету. В нутро падает легко, как снежинка. И на душе сразу благодать.

— Да Вы эстет.

— А ты думал? Ты накладывай себе, накладывай. Вон, рыбка. Сам ловил, сам коптил. Ты не бойся, тут заразы никакой нет. Тут природа почище, чем в ваших городах будет. Эти доморощенные экологи со своими приборами тут все окрестности обшарили вдоль и поперёк — ничего не нашли! Никакой радиации. Никакой химии.

— А почему тогда здесь жить не разрешают?

— Из-за аномалий. Видал 'попрыгунчиков' на дороге? Но аномалиями не отравишься. Мы здесь живём уже несколько лет. Сажаем огороды, ловим рыбу, разводим кое-какую скотину — и, как видишь, живы-здоровы. Никто не зачах, ни у кого щупальца не выросли. Так что не бойся и ешь!

Я принялся за еду. Надо сказать, что в тот момент я был так голоден, что не отказался бы, наверное, даже от облучённой пищи. Тем более, что после целого дня голодухи, дядьгенин натурпродукт воспринимался мной как настоящая пища богов.

Однако, я не забывал и о своей главной задаче. Ужин — это хорошо, но разговор — ещё лучше.

— И всё-таки я не могу понять. Вот Вы жили в Питере, а потом вдруг решили переехать в эту глухомань. С какой стати? Неужто медвежий угол перспективнее нашей 'северной столицы'?

— Дело не в том, перспективней, или нет. Просто обстоятельства так сложились. Я из рода потомственных военных. Поэтому мне как-то сам Бог велел продолжать традицию. Да и отец сызмальства меня науськивал. 'Вырастешь — будешь военным, как мы с дедом!' Короче, у меня тут даже и альтернатив-то никаких особо не было. Да я и сам, по природе своей, натура безынициативная. Как мне сказали — так я и сделал. Удобно, когда за тебя всё обдумывают и решают. После школы поступил в пограничное училище. В те годы этот род войск считался одним из самых престижных. Ну вот, меня туда и устроили. В школе я учился слабовато, поэтому отцу пришлось знакомых кэгэбэшников подключать… В общем, благодаря его хлопотам, я поступил в Голицынское училище. Выучился. Стал погранцом. Ну а потом, распределение, и… Направили меня сюда, за Байкал. На границу с Монголией. Застава посреди степи. Кругом одни камни, колючки, да эти, — дядя Гена сдвинул пальцами уголки глаз. — Кочевники. Верблюжатники. В основном, только их гоняли. Шастают туда-сюда, как им вздумается. Как поймаем — дурака включают, мол шиндер-мындер-запупындер, по-русски не понимаю. А как чуть надавишь, сразу понимание появляется. А заодно и владение русским языком. Вот такая, понимаешь, восточная магия.

— А как Вы очутились в Иликтинске? От него до монгольской границы — весьма приличное расстояние.

— Всё началось с крушения одного самолёта… Ну, точнее, всё началось ещё задолго до этого. В училище. Учился со мной один прыткий вьюнош — Вадька Бозриков. Мы его Бозриком звали. Смышлёный такой паренёк. Круглый отличник. Я-то лодырем был всегда, а он такой, знаешь, примерный, сознательный. Ну мы с ним и сдружились. Можно сказать, что он меня тянул за собой. Помогал с учёбой, агитировал на всякие мероприятия. В самодеятельность затащил. В общем, шевырюшка. А по завершении училища, направили его в Забайкалье. Его и самого туда почему-то влекло. Не знаю, что за тяга у него была. А у меня была возможность поближе к Питеру устроиться. Не без отцовского протектората, разумеется. Но этот самый Бозрик так мне мозги запудрил, что я окончательно поссорился со здравым смыслом. Убедил он меня, что этот выбор — лучший. Расписал красиво, как мы поедем вдвоём, будем вместе служить, не тужить. Баснями накормил до отвала, и я сдался. Наперекор отцу, подал рапорт, и отправился вместе с Вадькой на другой конец Союза. А когда прибыли на место, его через пару недель забрали в Иркутск. Вот те на те — хрен в томате! Так я остался посреди голых степей, со своими монголами, да яками. Обидно так было. Ух, я этого Бозрика тогда склонял. По-всякому! Думал, увижу — руки не подам. Да и он сам, как уехал — так и пропал. Ни песен, ни басен от него. Как-то раз только дошёл до меня слух, что он мол уже дослужился до капитана, все дела. Ну а мне что? Назад возвращаться — гордость не позволяла. Так и сидел на одном месте, как дундук… Это, ты извини, но у меня уже в горле пересыхает. Давай ка, 'между первой и второй — перерывчик небольшой'.

Я быстренько наполнил его стопку, и он благоговейно её опорожнил, закусив помидоркой.

— Хо-ро-шо…

— Ну, а потом что?

— Ну а что потом? Ничего…

— Вы сказали про какой-то разбившийся самолёт.

— А, ну, да. Упал, значит, неподалёку от нашей заставы, гражданский самолёт. Не наш. Иностранный. Коммерческий лайнер, в общем. Летел то ли из Кореи, то ли из Сингапура — в Европу. Ну и там, в воздухе, у него какая-то авария приключилась. В общем, грохнулся. Наверное, целый километр землю пахал. Развалился, рассыпался, взорвался и сгорел к бениной матери. Одним словом — жуть. Страшное дело. Нашу заставу, понятное дело, тут же подняли по тревоге. Ежу понятно, что в таких катастрофах выживших не остаётся. Поэтому нас поднимали не людей спасать, а имущество. Иначе местные буряты всё растащили бы за считанные часы.

— А что там спасать-то, после взрыва и пожара?

— О-о, не скажи-и! Спасать-то как раз-таки было что! Пока этот самолёт, значит, землю пахал, хвост у него отвалился, и всё, что было внутри: пассажиры, багаж, и так далее — высыпалось наружу, как горох. А там, в том рейсе, летели какие-то богатенькие буратины. У всех при себе золотище, украшения, денег вагон. Не дай боже, чего-то потом не досчитаются. Тут же заявят на весь мир, что, мол, русские гады прикарманили. Это ж международный скандал! А оно нам надо? Ну, вот нас и отправили на место крушения. Первым делом, конечно же, поставили оцепление. У всех приказ — никого не подпускать к зоне аварии ближе чем на 100 метров. Стрелять на поражение. Ждём, значит, прибытия особистов из штаба. Они, правда, долго ждать себя не заставили. Тут же на двух вертолётах припороли. Через три часа ещё пять грузовиков подогнали гэбэшных. С ними — пожарные машины и скорые. Тут-то я и встретил его…

— Кого?

— Вадьку. Дружка своего. Гляжу, он там уже командует вовсю. Капитан ФСБ, серьёзная птица. В запарке он меня сразу-то не приметил, а когда увидел, тут же признал. Но, так, знаешь, знаками показал, мол, некогда сейчас приветствиями обмениваться. Вот когда всю эту срань разгрёбём — тогда и поболтаем. Да мне и самому не до разговоров было. Бегал, как в жопу ужаленный. А тут ещё выстроил нас начальник заставы, и говорит, мол, 'ребята, особисты не справляются, время уходит, надо успеть всё разгрести до прибытия иностранной делегации'. Выдали нам по холщёвому мешку, дали дёрнуть стакан спирта — для крепости духа, и отправили собирать ценности.

— Зачем?

— Чтобы ничего не пропало. Потом составили подробную опись найденного, и передали прибывшим иностранцам, дабы те могли свериться со своими данными, и не обвинили нас в краже какого-то имущества.

— Вон оно что.

— Ну и вот, значит, идём мы по этой горелой борозде. Страсть господня! Вокруг обломки, масляные лужи, вперемешку с кровью. Ошмётки тел. Месиво! Жуть, просто жуть. Идёшь потихоньку. Обшариваешь каждый клочок земли. И то золотые часы с оторванной руки снимешь, то серёжки с обрывками ушей поднимешь. Таким образом продвигаемся дальше. Тут — труп изуродованный обшарим, там — половину стюардессы с дерева снимем, и тоже обшариваем. Каждый кармашек, каждую сумочку. Все документы, все портмоне, кредитки — всё в мешок. Всё золото, бриллианты, жемчуга — в мешок. Чтобы ничего не пропало, ни одно колечко, ни одна бусинка. Когда пожарные затушили горящие обломки, стали и их обследовать. Провозились до темна. А там и иностранцы подоспели. В общем, уложились мы в срок. Собрали всё, что могли. Всё что не сгорело и не расплавилось. И всё под запись. Всё задокументировали. В результате, никаких претензий у иностранной стороны к нам не возникло. Сначала, вроде бы, подозревали, что тот самолёт сбили наши средства ПВО, но потом, когда чёрные ящики нашли, убедились, что авария произошла из-за технической неисправности. Короче, всё улеглось.

Дядя Гена прервал вой рассказ, чтобы опрокинуть ещё одну стопку.

— И вот после того, значит, как мы с тем самолётом разобрались… Ну, естественно, у всех стресс. Мы жеж не патологоанатомы, чтобы часами в чьих-то кишках ковыряться. Отходили какое-то время. Кого-то рвало. Кто-то из молодых заснуть потом долго не мог. И естественно, после всего пережитого, мы первым делом вмазали. И вот тут-то ко мне подрулил мой однокашник. Хотел было его сразу послать, но настроение было такое… Не до чего, в общем, мне было. Ну подошёл и подошёл. Разговорились. Прости, говорит, Генаш, что так долго голосу не подавал. Обстоятельства были такие. Дел невпроворот, с утра до вечера. Виноват, говорит. 'Да чё уж там', -отвечаю. — 'Я не в обиде'. И тут он давай мне опять мозги полоскать. Давай, говорит, к нам переводись! Нам люди нужны. Я за тебя словечко замолвлю перед начальством. 'Куда', — спрашиваю, 'ты меня опять агитируешь?' Отвечает, так мол и так, есть в Иркутской области военный городок, бывший 'почтовый ящик'. Рассекреченный, но вроде как опять готовый к засекречиванию. Мол, оборонка возрождается, грядёт разработка новейших суперсовременных технологий, столько бабок туда вбухано. В общем, мы стоим у истоков великих свершений. Отвечаю ему, — 'Вадь, ты меня постоянно впутываешь во всякие мутные дела. Я с тобой не в говно — так в партию какую-нибудь постоянно вступаю! И ты меня опять хочешь куда-то записать?' Он взвился, — 'Ты чё?! Да мы же друзья! Я же для тебя стараюсь! Долго ты собираешься среди этих юрт околачиваться? Какие у тебя перспективы? Женишься на бурятке, и проведёшь на фоне этих камней да колючек всю оставшуюся жизнь? Так и будешь своих монголов гонять до старости? А в Иликтинске жизнь бьёт ключом! Это современный город, богатый. В него нефтяная компания столько средств вбухала, да ещё и Министерство Обороны финансирует от души. Там современные дома, кинотеатры, клубы… А девок там столько, что аж глаза разбегаются. Одна краше другой! Получишь трёхкомнатную квартиру, со всеми удобствами. Деньги будешь получать такие, что дай Бог каждому. А если не будешь лениться — то и по службе быстро поднимешься'. В общем, заливался он соловьём. Слушаю его и думаю, — 'А ведь и правда. Кому я здесь нужен? Скоро совсем одичаю. Из баб на заставе — только три с половиной бурятки. Да и те страшнее атомной войны'. В общем, опять я повёлся на эти сладкие песенки.

Я слушал не отрываясь. Хотелось достать блокнот и начать записывать, но потерянная ручка заставляла меня полагаться на память. И что же я за растяпа? Прозорливый писатель взял бы две ручки, а я одну, да и ту где-то посеял. Но сейчас было уже поздно ругать себя. Я старался не пропустить ни единого слова дяди Гены, и запомнить весь его рассказ, чтобы всё записать, когда появится возможность. Надо будет завтра попросить ручку у Тимона…

Осушив очередную стопку, хозяин продолжил свою историю:

— Чувствовал я, что втягивает меня Бозрик в какую-то очередную засаду. И всё равно поддался. Перевёлся. Нет, поначалу всё так и было, как он говорил. Городок оказался действительно богатым. Когда я туда перебрался, там только начали отстраивать два новых микрорайона: Тепличный и Смородинный… Мы их называли 'Теплицей' и 'Смородинкой'. После монгольских юрт, и заставы на семи ветрах, мне он показался просто райским уголком. Как меня перевели — сразу дали комнату в общаге, а уже через полгода выделили трёхкомнатную квартиру в Теплице. В самой первой отстроенной двеннадцатиэтажке. На десятом этаже. Красота. Дом стоял на возвышенности. Весь Иликтинск как на ладони. Он до этого назывался Иркутск-18, ну, как все закрытые города. А когда его рассекретили, то и название поменяли. Назвали в честь речки, до которой, правда, семь вёрст киселя хлебать. Ну да ладно. Короче, дела мои пошли на лад. Встретил хорошую женщину. Сыграли свадьбу. Через год родился сын. Потом, ещё через год — дочка. Нормальное семейное счастье…

— Что же ему помешало?

— Катастрофа. В один день всё пошло под откос. Вот, как ты думаешь, сколько мне лет?

— Не знаю. Ну, может, пятьдесят, — я сознательно сбавил его возраст, чтобы не обидеть, хотя выглядел он на все шестьдесят с хвостиком.

— О-от! А на самом деле мне чуть больше сорока. Веришь? Нет? А знаешь, почему я так хреново выгляжу?

— Может быть от этого? — я осторожно постучал ногтем по хорошо опустевшей бутылке.

— Считаешь, что я много пью? Да. Я выпиваю изрядно. Скрывать не буду. Но у меня есть причина. Я пережил такое, что не приведи Господь пережить никому.

— Что-то случилось с Вашей семьёй?

— Потерял я её.

— Мне очень жаль…

— Да не-ет! Не в том смысле. С моей семьёй, слава Богу, всё в порядке. Просто мы разошлись. Жена и дети теперь живут в Подмосковье, у тёщи. Ну а я вот здесь. Один.

— А почему тогда Вы не с ними?

— Трудно объяснить. Сам нередко задавал себе этот вопрос. Что меня сюда потянуло? Что за долги? Что за чувства? Не знаю. Ну а сейчас, когда уже окончательно опустился на дно. Кому я теперь такой нужен? Больной алкоголик. Ни жене, ни детям. Я стану для них обузой. Но хочу я этого.

— Но Вы же можете попытаться начать всё сначала.

— Поздно, Писатель. Ничего в моей душе не осталось. Ничегошеньки. Всё выгорело. Да что я всё ною? Тебе же не это интересно узнать, верно? Давай ка налей мне стопарик, не суши его, и расскажу я тебе про дела, которые в Иликтинске творились.

Я, дрожа от нетерпения, наполнил стопку, и дядя Гена бодро её опрокинул.

— Эх-х, злодейка горючая! — он подёргал себя за мочку уха. — Ну так вот… За Иликтинск одно время шла долгая и кровопролитная война. Время было такое, смутное. Переходный период. Когда олигархия сцепилась с силовиками. Политические 'крыши' поменялись, после чего, ФСБшники потихонечку начали подминать власть под себя, выдавливая олигархов с ключевых постов. Иликтинск в то время был заброшен военными, которые сначала разрабатывали там биологическое оружие, а потом, в годы сокращения стратегического потенциала, утилизировали его же. Статус ЗАТО вроде как остался, но, по-сути, Минобороны было на город плевать. Он потихоньку ветшал, пустел, и загибался. Пока в него не нагрянули 'эффективные менеджеры' из нефтяной отрасли. А всё потому, что геологоразведка чисто случайно наткнулась в здешних краях на новое месторождение нефти, причём неподалёку от уже выработанного… Иликтинск-то изначально был простым шахтёрским посёлком, пока там военный завод не построили. Ну и завертелось. Месторождение принялись спешно осваивать. Да ещё и с экономией, так как ничего строить там не требовалось, а достаточно было советское оборудование перетащить с места на место, и качать сколько влезет. И вот, благодаря ожившей нефтедобыче, город не зачах, а наоборот — начал развиваться в ширь и в даль. В него потянулись сначала вахтовики, потом завербованные специалисты. Пять лет нефтяники играли в городе главную скрипку. Затем, в город вернулись силовики, и попросили Компанию немного потесниться. А лучше, вообще освободить стратегический объект от своего присутствия. Нефтяники, понятное дело, вздыбились. Столько бабла было ими вбухано, и расставаться со своими инвестициями они не собирались. Несколько лет олигарх бодался с федералами, и в итоге, разумеется, проиграл. Против лома нет приёма. Короче, олигарха посадили за неуплату налогов, а компанию признали банкротом. Естественно, причиной той борьбы стал отнюдь не Иликтинск. Он был лишь каплей в море интересов двух противоборствующих структур. Однако, заинтересованность силовиков в бывшем 'почтовом ящике' была совсем не случайной.

— Завод по производству бактериологического оружия? — я невольно понизил голос, словно нас могли подслушивать.

— Он самый. Понятное дело, что это оружие федералам было нужно как рыбе зонтик. Их интересовали производственные площади объекта. То есть, этот завод как нельзя кстати подходил для размещения нового оборудования, и секретных лабораторий. Улавливаешь? В общем, когда нефтяных воротил прижали, ФСБшники тут же взялись за модернизацию бывшего военного завода. Там ведь понимаешь как всё было устроено: завод — он только на поверхности. Ну, там, стоят коробки цехов 'без окон — без дверей', трубы торчат, антенны какие-то. Как и на любом другом заводе. А под всей этой 'красотой' — целый подземный комплекс! Я даже не знаю, сколько там этажей вниз уходило. Я сам на внешке дежурил, ниже меня не пускали. А Бозрик работал на минус четвёртом этаже. И, говорил, что это только верхушка айсберга. Там подземные лаборатории уходят в глубину ещё этажей как минимум на десять. И к каждому этажу свой уровень доступа. Вот у меня, к примеру, был уровень доступа 2. Это значит периметр и внешка. А ещё в мою компетенцию входил подземный туннель под озером. Там из города прямо на завод вёл секретный туннель. А сам завод располагался на искусственном островке, посреди искусственного озера.

— Искусственного?

— Да речку там просто запрудили, ну и сделали озеро. Раздольненское. И со всех сторон вокруг завода, получается, вода. Естественная преграда. Персонал на завод официально доставляли катерами и бывшими речными трамвайчиками. А неофициально, к заводу вёл подземный ход прямо из города. Во время 'гражданской жизни', всяких там конверсий и прочих разоружений, завод обозвали НИИ 'Вирус', а потом разделили на несколько объектов: НИИ 'Росбиохимия', НПО 'Надир' и ПКЦ 'Тенебра'. Последнюю организацию вскоре закрыли за ненадобностью. Ну а надировцы официально занимались изучением всяких опасных вирусов. Помнишь же, сначала в мире сибирская язва свирепствовала, потом начались гриппы: свинячьи, цыплячьи… Вот, вроде как, их и изучали. Изыскивали методики борьбы, противовирусные вакцины. 'Росбиохимия' — так вообще удобрения производила, и прививки для скота. Но всё это, сам понимаешь, для отвода глаз. На самом же деле, 'Надир' был одной из крупнейших российских лабораторий. Там изучались и разрабатывались такие вещи, что уму непостижимо.

— А разве у нас в последние годы что-то вообще изучается?

— Ещё как изучается! Если бы не изучалось, Россия уже давно перестала бы существовать. Вот как ты считаешь, что сдерживает наших врагов от нападения на нас?

— Ядерный щит.

— Какой, в баню, ядерный щит? Не смеши меня! Нашим ядерным щитом сейчас можно напугать разве что обезьян в какой-нибудь Зимбабве. Все эти ракеты потеряли свою актуальность ещё в семидесятые годы, когда мы ядерного оружия накопили столько, что некуда девать. Можно взорвать Землю! А толку? Ну долбанёшь ты ракетами, например, по Америке. А радиоактивное облако, которое там поднимется, потом к тебе же и прилетит. Земля-то круглая! Не-ет, ядерное оружие — это давно устаревшая технология, которая в наши дни служит обычной ширмой. То есть, это просто 'пугалка' для непросвещённых. На самом же деле, мировой баланс достигается за счёт совершенно иных технологий. На смену атому пришли более тонкие методы борьбы.

— И какие же?

— Климатическое оружие. Слышал о таком?

— Что-то слышал, но сомневаюсь, что это правда.

— Правильно. Потому, что самый лучший способ засекретить какую-то технологию — это убедить общество в нереальности её существования. Выпусти на заведомо бредовый телеканал, сразу после передачи про инопланетян и экстрасенсов, какого-нибудь неопрятного, и явно неадекватного шизофреника, который, нахмурив брови, расскажет во всеуслышание о зловещем сверхсекретном оружии. И готово. Отныне любое упоминание подобного оружия будет восприниматься населением, как глупый конспирологический миф.

— Выходит, что климатическое оружие существует?

— Климатическое, геофизическое, HAARP — у него много названий. Используется уже давно, и весьма успешно. Эффективность этого оружия заключается в 'чистоте' его работы. Оно действует незаметно, и его причастность невозможно доказать. Не нужно стрелять ракетами, не нужно швыряться бомбами. Достаточно лишь чуточку повлиять на природу, а дальше она всё сделает сама. Малейшие изменения температуры и атмосферного давления, сдвиги грунтов и тектонических плит — всё это способно повлечь за собой чудовищные катаклизмы. И никто не сможет найти доказательства, что цунами, смерч, или землетрясение — имели искусственную основу, а не возникли сами по себе.

— И у нас есть такое оружие?

— У нас и у американцев. Больше ни у кого. Американцы испытали его раньше, в середине восьмидесятых. А наши протелились, и не смогли им сразу ответить. Страна находилась в глубокой перестроечной заднице. Но, к счастью, прежде чем Союз развалился, нашу установку успели доработать, и поставить на вооружение. Благодаря ей, а так же достроенной в середине девяностых второй установке, мы сумели сохранить суверенитет. Американцам пришлось опять садиться с нами за стол переговоров, и подписывать соглашение о взаимном запрещении использования подобного вооружения против наших стран. Этот секретный договор действует и по сей день.

— И мы тоже 'постреливаем' из этих штук?

— Редко, но постреливаем. Ну, например, если какая-то соседняя страна начинает наглеть, угрожать и проявлять подозрительные нотки агрессии — мы жахаем по совершенно нейтральному участку океана, после чего поднимается чудовищное цунами, которое накрывает оборзевших соседей двадцатиметровыми волнами, смывая всё побережье. И нараставший конфликт моментально теряет свою основу. А кто будет бряцать оружием, когда собственная страна находится в катастрофическом положении? Мы же им ещё и помощь оказываем потом! Мол, вы на нас нападать собирались, но мы — не злопамятные, и протягиваем вам руку помощи, неблагодарным редискам.

— Ну и дела.

— Да. Но чаще климатическое оружие у нас используется для внутренних целей.

— Это каких, например?

— Ну, к примеру, если правительству требуется принять какую-то ратификацию, против которой выступает подавляющее большинство населения. Если откровенно проигнорируешь мнение большинства — тут же поднимутся народные волнения, акции протеста и прочая головная боль. Зачем нарываться на такие неприятности? И вот, перед самым принятием этого скандального решения, внезапно случается, ну, скажем, наводнение в какой-то густонаселённой области, на которую, всего за несколько дней, ни с того, ни сего вдруг обрушивается трёхгодичная норма осадков. Реки выходят из берегов, вода смывает всё на своём пути. Жуткие разрушения, тысячи людей лишаются крова. Многие погибают. В СМИ тут же поднимается шумиха. О катастрофе трезвонят на весь мир. Пострадавшему региону оказывается помощь. Подсчитываются жертвы. Со всех сторон только об этом и трубят. И вот эта самая, подавляющая людская масса, одномоментно забывает о нависшем над ней, неугодном решении правительства. В конце концов, о какой политике может идти речь, когда где-то рядом страдают люди, которым нужна помощь и поддержка. Кто-то организует фонды помощи, кто-то сам едет помогать пострадавшим, кто-то просто ругает власть, и органы местного самоуправления, не сумевшие предотвратить катастрофу. Но никто уже не вспоминает о главном. О том, что пока они все отвлеклись, 'верхушка' тем временем, под шумок, протолкнула то самое, выгодное только ей судьбоносное решение. А после драки, как говорится, кулаками не машут…

— Универсальное оружие.

— Было до недавней поры. Климатические установки оставались бы безупречными, если бы не одно 'но'. Они нестабильны. Их действия непредсказуемы. Например, ты желаешь 'встряхнуть' небольшой сектор точечным, хирургическим ударом, но возникает цепная реакция, которая накрывает огромную территорию, и приводит к незапланированным, и весьма плачевным последствиям. Невозможно просчитать заранее, каковыми будут итоги запланированных ударов. Но и это не самое страшное. Главная опасность кроется в том, что рано или поздно планете надоест такое бесцеремонное насилие над ней. И она отреагирует. Отреагирует глобально, уничтожив всё живое на своей поверхности. Понимаешь, это всё равно что выдёргивать по кирпичику из основания башни. Когда кладка посыплется — этот процесс уже будет не остановить. Он будет нарастать лавинообразно, пока вся башня не обрушится. Учёные доказали это ещё двадцать лет назад. И всё это время ломают головы, как заменить нестабильное климатическое оружие новым, более деликатным и беспоследственным.

— А что может быть более оптимальным?

— Психотроника. Влияние на человеческий разум. Управление сознанием. С незапамятных времён над этой задачей бьются сильные мира сего. Но к однозначным результатам им прийти всё никак не удавалось. Толпу можно увлечь, распалить, направить в нужное русло. Но сохранить её энергию удаётся лишь на очень короткое время. Потом начинается разброд и шатание. Без серьёзной идеологической подкормки и постоянной 'промывки мозгов', единство толпы вскоре начинает ослабевать. Общество превращается в аморфную субстанцию, которая разделяется и расползается на глазах. Дальше удерживать народ в стабильной спайке можно только при помощи страха и диктатуры. Другого воздействия толпа не понимает. Но даже стопроцентная диктатура не даёт абсолютного результата. Смотри, сколько было разных диктатур в истории — и все они развалились, как карточные домики. Сначала людей пытались держать в страхе перед богами, потом — в страхе перед законами. Но люди всегда нарушали законы: как божественные, так и мирские. Так уж устроен человек. Чтобы постоянно что-то нарушать. И чем больше человек чувствует свою безнаказанность — тем он смелее, наглее и безответственнее. А если другой человек увидел, как его сосед нарушил закон, и вместо наказания получил выгоду, то его непременно посетит мысль — 'Почему ему можно, а мне нет?' Ну а дальше, всё по цепочке. Человек — как крыса в клетке: будет до последнего искать слабое место в решётке, чтобы сделать лазейку.

— А причём тут оружие?

— При том же. Нарушать ведь можно не только законы, но и идеологические нормы. Например, пока ты смотришь телевизор, или слушаешь радио — тебе полощут мозги, на тему, как за границей всё хорошо, или же как за границей всё плохо. Если есть политическая нужда сделать определённую страну 'белой и пушистой' — средства массовой информации будут лить вёдра елея, расписывая райскую жизнь под пальмами, на лазурных берегах, где царит вечная любовь и взаимопонимание. Ну а когда другую страну нужно позиционировать как врага — тут уже будут литься отборные помои на тему, что это за ужасное и проклятое место, какие злые и уродливые люди его населяют, и как они мечтают убить всех наших людей и захватить мир. Так вот, пока мнение людской массы основывается исключительно на подобной пропаганде, общество легко настроить на тот или иной лад. Но когда у людей появляется возможность самим проверить, что это за страна, и что за люди в ней живут — запудрить им мозги уже не получается. Не получится натравить один народ на другой, если от последнего не исходит никакой угрозы. Откровенно захватнические компании всегда сопровождались мощной идеологической подоплёкой, будь то борьба с неверными, с мировым сионизмом, или коммунизмом. Главное выдвинуть лозунг: 'Если не мы их сейчас, то они нас потом'. И побольше страха нагнать. А страх, как я уже говорил — это цемент общественной кладки.

— Я, кажется, начинаю понимать. Получив доступ к мировой паутине, всё больше людей стало сомневаться в правдивости местной пропаганды.

— Вот именно. Дорвавшись до свободной информации, люди её просто так уже не отдадут. Поэтому у политической верхушки остаётся два пути: либо подсовывать обществу нужную информацию, либо…

— Либо… Что?

— Либо добиться того, чтобы любая информация воспринималась обществом так, как необходимо правящей верхушке.

— По-моему, с этим неплохо справляется телевиденье.

— Справлялось, пока не появился Интернет. Пришлось придумывать новые средства влияния на умы. В этом деле американцы и китайцы были несомненными лидерами. Американцы делали ставку на манипулирование основными потребностями и инстинктами: развлечения, зрелища, страх, самовыражение, подражание, мнимая свобода, ну и конечно же, получение физических удовольствий. На этом базисе и держатся остальные, более глубокие элементы воздействия. Допустим, тебе постоянно говорят, что белое — это чёрное. Что так считают все, и если ты так не считаешь — то ты изгой и отщепенец, а отщепенцы не достойны удовольствий и простых человеческих радостей, потому что они таким образом бросают вызов американскому образу жизни. Кто захочет отколоться от общества и превратиться в изгоя? Ну а у китаёзов всё гораздо топорнее и прямолинейнее. Есть генеральная линия партии, сойдя с которой ты автоматически становишься врагом. А значит можешь лишиться всего, включая жизнь. То есть, если единство американской цивилизации основывается на мнимой уникальности каждого человека, то китайская цивилизация строится на уникальности общества в целом, а люди внутри него считают себя важными крупицами этого 'единого организма'. Примерно так.

— А у нас что?

— У нас в этом плане всё было гораздо примитивнее. Сначала мы двигались по китайской модели, хотя, если быть точным, это они идут по нашей — советской. Ну а потом вдруг стали резко переходить на американскую. Это было большой ошибкой. Сначала массы с радостью называли белоё чёрным, подкармливаемые импортными товарами. Но затем, когда импорт приелся, а жизнь не улучшилась, а совсем наоборот — тогда очухавшееся от промывки мозгов население начало разбредаться кто в лес, кто по дрова. Кто-то придумал себе новые идеалы, кто-то воспользовался чужими. Но самым страшным для элиты стало то, что многие, очень многие, стали поглядывать назад с тревожной ностальгией. Причём все меры воздействия на их умы, которые ещё совсем недавно так прекрасно действовали, теперь лишь подливали масло в огонь, вызывая у толпы всё большее раздражение и злобу, от которых в полку 'тоскующих по прошлому' лишь прибавлялось. Все воющие и скулящие пропагандисты, так называемые историки и правозащитники — из великих мыслителей и жертв, превратились в клоунов и хищников, к которым подавляющее большинство стало относиться попросту как к врагам народа. Ты понимаешь, Писатель, так уж устроено наше общество — оно задницей чует, что его собираются уничтожить. И когда это коллективное бессознательное начинает закипать в толпе, тут уже никакие убеждения, никакие отвлечения и никакие угрозы не помогут. Толпа сметёт всё на своём пути. Всё то, от чего, по её мнению, исходит угроза.

— Сама по себе толпа не в состоянии управлять собой. Для этого ей необходим катализатор. Лидер.

— Вождь. Когда доведенное до отчаянья общество превращается в безумное племя, ему необходим вождь. Тот, за кем это племя пойдёт куда угодно — хоть к чёрту на рога. Лишь бы этот вождь вывел его из той непроглядной темноты, в которую оно опустилось. Такие вожди появляются нечасто. Есть много людей, способных стать вождями, но не каждый из них готов принять на себя это бремя. Для этого нужно быть избранным. Дело даже не в этом. Возник ли вождь сам по себе, или же его где-то подготовили и обучили быть вождём — это не важно. Важно то, что правящая элита до жути боится появления подобного вождя. Это было всегда. Помнишь, за что распяли Иисуса Христа? Да-да, всё по той же причине. Ни одно правительство не допустит появления потенциальных вождей. Их придушат в зародышах. При малейших намёках на возможную конкуренцию. Потому что этой конкуренции ни одно, даже самое жестокое и хитрое правительство не выдержит никогда.

— А если такой вождь всё-таки появится?

— Непременно появится. Они всегда появлялись. В любых обществах. Когда над народом нависает серьёзная жопа, у него остаётся только два пути: Исчезнуть в этой жопе, или, выбрав себе вождя, сражаться до последнего. Элита это прекрасно понимает, и, разумеется, не настолько глупа, чтобы не подготовиться к вероятным потрясениям. Поэтому, капиталы переправляются за рубеж (это необходимая 'подушка безопасности', обеспечивающая впоследствии безбедную эмиграцию). Там же обучаются дети элиты (опять же, чтобы потом было проще ассимилировать в западное общество). Там же закупается недвижимость и бизнес. Когда манипуляция сознанием станет невозможной, и общество выйдет из-под контроля, верхушке ничего не останется, кроме как бежать. И поверь мне, она убежит заблаговременно, ещё до первых выстрелов под их окнами. У них уже всё спланировано. Кто куда уедет, и кто следом за кем. Это целый план эвакуации, проработанный до мелочей. Сначала страну начнут покидать семьи верховных политиков, министров, депутатов. Ну а потом и они сами потянутся вслед за семействами. За ними последует спешный исход творческой элиты. Всех тех жополизов, что кормились у них с рук. Режиссёры, писатели, певцы, и так далее. Те же, кто не успеют сбежать, или же не захотят — начнут спешно переориентировать своё творчество в угоду новым идеалам и вождям. И ведь их как обычно простят, и возведут в ранг новой творческой элиты. Так было всегда, и так будет всегда. Жополизам при любой власти живётся неплохо. Главное вовремя перевернуться, и, открестившись от предыдущего вождя, тут же взяться за воспевание нового. Но мы, кажется, отошли от главной темы.

Разошедшийся дядя Гена настолько увлёкся своим повествованием, что едва не забыл об очередной наполненной чекушке.

— Вы говорили про оружие, манипулирующее сознанием, — напомнил я.

— Точно. О нём. Так вот именно его-то здесь и разрабатывали. Психологическое воздействие на людей, конечно же, штука действенная. Но тяжело управляемая, неуклюжая, и, опять же, непредсказуемая. Всё равно что стадом баранов управлять. А тут не бараны, а люди, которых сначала нужно ещё превратить в баранов, а уж потом и гнать куда вздумается. Да и то, не факт, что стадо будет подчиняться пастуху. В общем, советские учёные, на закате Союза, положили основу в разработки совершенно иной методики влияния на умы. Не психологической, а технической.

— Это как?

— А вот так. Выяснили, что человеческий разум непосредственным образом зависит от электромагнитных полей, и каких-то там волновых колебаний. Была выдвинута теория, что люди соединены какими-то сверхтонкими, неуловимыми волнами с неким глобальным полем, при помощи которого у них появляется возможность мыслить и развиваться. Но всё это было вилами по воде писано. Никаких доказательств, подтверждающих эту теорию, в то время не существовало. Потому что таких чутких приборов, способных засечь все эти сверхтонкие поля и волны, тогда ещё не изобрели. Однако, сама идея, обнаружить и изучить всю эту эфирную хренотень — была слишком заманчивой. Вот и стали исследовать влияние электромагнитных полей на человеческий разум. Много лет с нулевыми результатами. Возможно, это было очередное отмывание денег, по типу пресловутых нанотехнологий. Но почему-то заведомо безвыигрышный проект продолжали финансировать год от года. А потом вдруг что-то открыли…

Рассказчик замолчал. Я перелил ему содержимое своей стопки, но к водке он не притронулся.

— Открыли? Что?

— А хрен его знает. Но я тебе так скажу. То, что они там обнаружили, способно пустить на туалетную бумагу учебники физики, химии и биологии — вместе взятые. Это просто не поддаётся никакому здравому смыслу. Я, к сожалению, а может быть и к счастью, успел узнать об этом очень мало. Но и того, что узнал, мне хватит до конца жизни.

— Расскажите! Не томите же!

— В общем, по непроверенным данным, один молодой сотрудник ФСБ занимался каким-то там расследованием. Не знаю, что уж он там расследовал, всё же засекречено. Но ему удалось где-то раздобыть живой образец доселе неизвестной жизненной формы. Что это была за тварь, где и как он её поймал — тайна покрытая мраком.

— Что же это было?

— Понятия не имею. Может инопланетянин, а может и какой-то неизвестный науке мутант. Я не знаю. Знаю лишь то, что его поймали, и привезли сюда — в Иликтинск. Для изучения. Отлично помню ту ночь, когда его привезли. Я тогда дежурил на внешке. Везли его на обычном, тентованном военном грузовике. В сопровождении пяти грузовиков с охраной, трёх БТРов, и БРМа. А сверху ещё и вертолёт наблюдал. Пронеслись по центральной улице — прямо к тунелю, без остановок. Что интересно, там не было никаких лабораторных машин, никаких средств изоляции. Обычный грузовик, покрытый брезентом. Меня это очень удивило.

— Может это существо находилось не в грузовике?

— А где же? Не в БРМе же. Да и Бозрик потом подтвердил, что оно было именно там. Просто сидело в кузове, не привязанное, не обездвиженное.

— И не пыталось сбежать?

— Нет.

— Но почему?

— Это ещё одна загадка. Такое впечатление, что оно само хотело быть пойманным. Если бы решило убежать — его бы хрен кто остановил.

— А Вы его видели?

— Нет. Только грузовик. Он проехал мимо моего поста, и так, знаешь, как будто бы холодным сквознячком обдул. Это сложно передать, но я почувствовал, как оно там, в кузове, на меня посмотрело. Я не видел его глаз, но чувствовал на себе этот взгляд даже через непрозрачные борта машины. Сотую долю секунды, он скользнул по мне, и как резанул. Ну, так бывает, когда вдруг видишь, или вспоминаешь что-то глубоко неприятное, отвратительное — внутри всё так передёргивается, непроизвольно. Какая-то судорога пробегает. Вот в тот момент, со мной то же самое было. Я понятия не имею, как выглядело это созданье, но его близость вызывала у меня такое беспокойство… Ну как если например, весной, стоишь под огромной сосулькой. Ты её не видишь, но чувствуешь, что она над тобой висит. И вот это угнетает со страшной силой.

— И Вам не рассказывали об этом существе?

— Очень мало. Учёные называли его 'образец икс-ноль', и никак иначе. Когда я их сопровождал, то иногда слышал какие-то обрывки диалогов. Например, узнал, что 'икс-нулевой' помещён в специально оборудованный отсек подземной лаборатории. Где-то на десятом суб-этаже. Отсек был разработан специально для его содержания, чтобы он не смог сбежать. Через несколько дней после его прибытия, выяснилось, что он 'пошёл на контакт'.

— То есть, начал общаться?

— Видимо, да. Только общение складывалось в какой-то нетипичной форме. 'Икс-нулевой' использовал что-то вроде телепатии. Передавал контактёрам мысленную информацию целыми потоками, от чего те частенько не выдерживали и теряли рассудок. Пришлось организовать посменный контакт, а то наш гость уж больно быстро отправлял в дурку одного собеседника за другим.

— И что он им сообщал?

— Это мне тоже неизвестно. Но после тех 'разговоров', в 'Надире' закипела работа. Информация, которую передал 'икс-нулевой', вкупе с изучением его самого, сделала ошеломительный прорыв в нашей науке. Нам стали доступны вещи, позволяющие создать идеальное общество.

— Какие например?

— Взять хотя бы проект 'Фемида'. Следователь, прокурор, адвокат, судья и тюремщик в одном маленьком устройстве, похожем на шлем с трубочками и окулярами, как у ПНВ. Надеваешь эту штуку на подозреваемого в преступлении, минут пятнадцать идёт сканирование сознания, после чего человек отпускается на все четыре стороны.

— Даже если он преступник?

— Даже если он преступник.

— И в чём же смысл?

— А смысл вот в чём. Заставить человека признаться в преступлении — задача очень сложная. Единственный побуждающий фактор для чистосердечного признания и раскаянья — это собственная совесть. Только она и ничто другое влияет на раскаянье. Так вот, 'Фемида', прошарив все уголки памяти (а она способна прошерстить все воспоминания, включая бессвязные и обрывочные, начиная с глубокого детства, за считанные минуты), отыскивает воспоминание о совершённом преступлении, и маркирует его, возбуждая отслеженный участок, и замыкая сознание на нём. Понимаешь теперь?

— Не совсем. Как 'Фемиде' удаётся понять, преступление это или нет? Она что, такая умная?

— Да ей и не нужно ничего понимать. Для анализа она использует разум самого подозреваемого. Человек, каким бы он ни был, прекрасно знает, что такое хорошо и что такое плохо. Что правильно, а что не правильно. Что законно, а что нет. И уж тем более он знает, в чём его обвиняют. Ему легко скрыть правду от следственных органов, но невозможно от себя. И вот именно этим пользуется 'Фемида'. Она искусственно заставляет разум посылать запросы к разным блокам памяти. И когда реакция на запрос становится положительной — оп-ля! Преступник попался. Детектор лжи можно обмануть, но только не 'Фемиду'. Потому что целенаправленно обмануть самого себя не под силу никому.

— Ну а что потом, если человек действительно оказался преступником?

— Как я уже говорил, его отпускают восвояси. И всё бы хорошо, да только возбуждённый участок памяти начинает раздражаться всё сильнее с каждым часом. Человек всё чаще и чаще начинает думать о своём преступлении. Наказанием становится его собственная совесть. А совесть — это страшная штука. И здесь уже время её не вылечит, потому что искусственный возбудитель 'Фемиды' будет только раскручивать эту навязчивую мысль, сводя преступника с ума. Вскоре он уже не сможет думать ни о чём другом. Он будет пытаться заглушить душевную боль водкой, или наркотиками до той поры, пока они его не убьют. Либо будет искать покаяние. И единственной его исповедницей может стать только та же 'Фемида'. Преступник приползёт к ней на карачках, и признается во всех своих преступлениях. Причём именно в тех, которые он совершил на самом деле. Его арестуют и отправят в тюрьму. Но весь срок заключения 'Фемида' будет продолжать его мучить. Это необходимая исправительная процедура. После признания, 'Фемида' облучит его специальными ингибиторами, которые на время приглушат муки совести. Облучение будет регулярно продолжаться в течение всего срока исправления, постепенно снижая уровень душевной боли. В результате, человек накажет сам себя ровно настолько, насколько он это заслужил. И выйдет из тюрьмы, как заново народившись. Самое удивительное, что, пережив всё это, он практически наверняка станет законопослушным гражданином. Пережить всю эту муку ещё раз он вряд ли пожелает.

— А если преступник не испытывает угрызений совести? Что если он какой-нибудь маньяк, который напротив — испытывает удовольствие, вспоминая свои преступления?

– 'Фемида' зафиксирует это, после чего автоматически интегрирует в память преступника страдания его жертвы, а так же её родственников и близких. Если выжившие жертвы, либо их родственники по какой-то причине откажутся передавать 'Фемиде' данные своих психических состояний, то она сгенерирует их самостоятельно, оперируя фобиями самого преступника.

— Поразительно. Ведь этим можно искоренить всю мировую преступность.

— Не только искоренить, но и спрогнозировать её возникновение. 'Фемида' способна не только разоблачить и покарать преступника, но и вычислить предрасположенность человека к преступлению.

— Но как?!

— Очень просто. Она посылает человеческому разуму вопросительные сигналы. Человеческий мозг способен принимать, обрабатывать и адекватно реагировать на сотни вопросов в секунду. При этом, сознание не успевать их уловить. А разум уже даёт 'Фемиде' ответ.

— То есть мозг работает так быстро, что сознание за ним не поспевает.

— Наш мозг вообще интересная штука. Было доказано, что мы используем его процентов на восемь — не больше. Поэтому, если ты сам себе будешь задавать какие-то вопросы — 'Как бы я поступил в такой ситуации?' — тебе придётся каждую ситуацию тщательно обдумывать, взвешивать, представлять. Но если такой же вопрос придёт в сжатом, закодированном виде — сознание на этот код просто не отреагирует, а мозг, уловив нужные импульсы, запустит разум на дешифровку, после чего, тут же, инстинктивно выберет оптимальный ответ. К примеру, 'Фемида' подаст вопросительный сигнал — 'Ты увидел кошелёк с деньгами, оброненный своим коллегой по работе, как ты поступишь?' Разум, получив запрос, автоматически обращается к ячейкам твоей памяти, отвечающим за порядочность, честность и законопослушность. Если тебе дорога выгода — ты заберёшь кошелёк, или его содержимое себе. Если ты предпочитаешь выгоде честь и порядочность — ты отдашь кошелёк своему коллеге. Ты можешь сразу принять решение, а можешь поколебаться между выгодой и честью. Но в итоге всё равно выберешь что-то одно. Этот запрос обработается практически моментально. И таких вопросов будут тысячи. Но ты их не почувствуешь. Твой разум всё ответит за тебя, и передаст результат 'Фемиде', а она подготовит отчёт о твоей добросовестности. Кстати, 'Фемиду' планировалось внедрить в отделы кадров. Она бы очень помогла при отборе соискателей на трудоустройство. Никакие ворюги, шпионы, или бездельники уже не сумели бы тайно проникнуть в организацию. Просто мечта для руководителей.

— А если я окажусь потенциальным вором, при этом доселе ничего не украв? Мне что, можно ставить крест на своём будущем?

— Вовсе нет. Отчёт 'Фемиды' ляжет на стол твоему начальнику, который будет заранее знать, какого подвоха следует ожидать от своего будущего подопечного. Если ты способен утянуть то, что плохо лежит, тебя вряд ли поставят работать на склад. Ну а если всё-таки поставят, то будут следить за тобой в оба глаза. И при недостаче…

— Просканируют 'Фемидой' в первую очередь.

— Совершенно верно. И никаких несунов с расхитителями не останется. Вся прелесть в том, что зная об этом дамокловом мече, люди будут всегда помнить о том, что их преступление не останется безнаказанным. И сто раз подумают, прежде чем его совершать. Ведь преступник планирует преступление, надеясь, что его не поймают. А если надежды нет, стоит ли вообще задумывать подобное? Кого-то, разумеется, это не остановит. Но большая часть, всё-таки не захочет испытывать судьбу.

— Почему же эта разработка до сих пор не внедрена?

— Её чуть было не внедрили. И 'Тенебра' даже успела получить заказ на изготовление первой партии 'Фемид', но потом проект резко свернули, и заморозили на неопределённое время.

— Почему?

— Если работодатель взялся сканировать на 'Фемиде' всех своих подчинённых, то довольно скоро у оных возникнет закономерный вопрос — 'а сам ты не желаешь ли просканироваться?' Доселе ведь как было? Руководство ворует по-крупному, работяги тащат по-мелочи. Все довольны и счастливы. А что начнётся с 'Фемидой'? Руководство как воровало, так и будет воровать, а работягам уже шиш с маслом. Эта однобокая политика быстро вызовет волну негодования. 'Почему нас проверяют на 'Фемиде', а руководство — нет? Значит оно боится засветить свои грехи. Значит само не пригодно для такой работы'. Понимаешь? А если учесть, что начальство хапает и распиливает как следует, да ещё и в завязке с другими 'очень уважаемыми людьми' — то тут такие дела начнут раскручиваться. Не успеешь протоколы штамповать. Коррупция-то она, сам знаешь, цветёт и пахнет. А если 'Фемиду' начнут использовать в контрразведке, то она же всех иностранных агентов на чистую воду выведет! А-ну как выяснится, что иностранным агентом в нашей элите является каждый второй?! В общем, не допустят её туда.

— Неужели эта 'Фемида' настолько безупречна?

— Видимо да, если её так испугались. Там ведь как получается, наши разумы начинают работать против нас же самих. Если человек виновен, и понимает это — то он наказывает сам себя. Если виновен, но не понимает этого — то его собственный разум заставляет его это понять.

— А если он психически болен?

— Психические отклонения фиксируются в первую очередь. Кроме того, 'Фемида' отслеживает участки агрессии, и блокирует их. В результате, самый буйный псих становится овечкой. Пусть и неадекватной. В общем, я тебе это рассказываю так, как понял сам. А на деле же там учёными всё было просчитано как надо. Эта машина была универсальной. Она не могла ошибиться, так как судила не в жёстких рамках закона, а с учётом всех обстоятельств. Она принимала во внимание все факты, и назначала срок наказания в зависимости от степени раскаянья преступника, и вероятности совершения им дальнейших преступлений. Кто-то может полностью исправиться всего за один месяц, а кому-то для этого потребуются десятки лет. Но результат будет одинаковым. Человек приобретёт физиологическое отторжение от одной только мысли, что можно совершить преступление.

— А если совершил его нечаянно?

— Причинение вреда по неосторожности — это тоже преступление. Помучишься 'Фемидой' определённый срок, и впредь будешь осторожнее, внимательнее.

— Если все люди окажутся под контролем 'Фемиды' — то общество станет тоталитарным.

— Зато справедливым. Только представь — мир сплошной справедливости! Да, всем придётся жить в страхе перед 'Фемидой', но если этот страх будет единым для всех, то спустя несколько лет люди к нему привыкнут, ну, как к электрическим розеткам, например. Никто же в них пальцы не суёт. А если сунули разок, то так шарахнет, что больше не будут рисковать. То же самое и с 'Фемидой'. Живёшь по закону — спишь спокойно. Решил поживиться за чужой счёт — получи и распишись, удар по мозгам. Чем больше набедокурил — тем больше и получил. Тут вопрос несколько в другом. Допустим, бездомный украл булку хлеба. 'Фемида' его накажет за воровство. Но проблема никуда не денется. Чтобы выжить, человек пойдёт на преступление снова и снова, даже под угрозой наказания. Он будет воровать, пока 'Фемида' не расплавит ему мозги. Поэтому для использования такой уникальной судьи, в обществе должен быть построен достойный социальный порядок. Если человек оказался за чертой бедности, то ему нужно помочь. Не будет нужды — не будет и преступлений. Значит 'Фемида' будет исправно работать только в обществе, в котором люди не голодают и не борются за выживание.

— Логично.

— Впрочем, если она будет охватывать все слои общества, то и нищеты не станет. Воровать и распиливать бюджеты будет уже некому.

— Тоже вариант.

— Вот-вот. И это я тебе рассказал только об одном проекте 'Надира'. А знаешь сколько там было разработок? Тьма! Корректоры сознания, например, всякие, чтобы стимулировать получение знаний. При помощи этой хрени можно всех детей сделать вундеркиндами! Причём, без всякого принуждения. Им просто прививается интерес к наукам, а дальше они уже сами стремятся их постичь, без вреда для сознания. Просто, обычные дети, которые так же будут бегать и играть, но в качестве одного из основных хобби у них будет изучение каких-то наук. Погонял футбол во дворе, пришёл домой, и сел изучать физику. Ментальное воздействие глушит лень, активизируя интерес и любопытство. Представь, какие гении вырастут из таких детей. А если предрасположенности к наукам у ребёнка нет, то его будут стимулировать к труду и спорту. Умелые рабочие, строители и техники стране ну никак не помешают. Олимпийские чемпионы — тоже. Все будут при деле. И по собственному желанию.

— И этот проект тоже свернули?

— Ну да.

— Почему?

— Откуда мне знать? Много подобных проектов так и остались в 'заморозке'. Дескать, эксперименты с разумом — штука опасная и малоизученная. Поэтому все эти надировские разработки довольно скоро стали исключительно военными. Появилось какое-то новое супероружие, главным образом психотронное. Жуткая штука. По слухам, способная одномоментно перевести вектор агрессии целой армии, против собственной страны. Так же разрабатывали излучатель, который может влиять на сознания глав иностранных государств, с понятной целью. В общем, планы были наполеоновские, едва ли не до мирового господства. Не знаю, чем бы всё это закончилось, но тут из Москвы приехал тот самый чекист, который раздобыл 'икс-нулевого'. Он стал очень высоким начальником, едва ли не главой ФСБ. Подозреваю, что он мог бы им стать, но в его планы публичность не входила. Это настоящий 'серый кардинал', прячущийся за спинами официальных марионеток. Но я сразу понял — власть уже давно в его руках. Причём не только над силовыми структурами, но и над всей страной. Он позиционировал себя как спаситель России. Дескать, американцы обгадились, узнав о наших внезапно появившихся возможностях. А вместе с ними и весь мир. Россия действительно сохранила свою целостность. Хотя внутри неё продолжало твориться чёрти что. Если бы мы применили все наши новые наработки, то Россия стала бы новым мировым диктатором.

— Так почему не применили?

— Опять же не знаю, что там творилось в голове этого 'кардинала', но именно он приказал свернуть все планы, и заняться только одним проектом — 'Затемнение'.

– 'Затемнение'? Почему 'Затемнение'?

— Без понятия. Никто о нём ничего не знал. А те, кто знали — молчали в тряпочку. Молва ходила, что проектом 'Затемнение' называли разработку какого-то там оптоликвидного спрея, который каждые десять часов распыляли над городом. Зимой от него был снег с таким слегка перламутровым отливом. Взвесь этого спрея с земли была абсолютно не видна, а с воздуха выглядела, то как облако, закрывающее поверхность, то как зеркальное отображение соседнего участка Тайги. Каким способом такого эффекта добились — хрен их знает. Но со спутников сколько не таращся — никакого города внизу не увидишь. То облачность, то Тайга. Однако это было не 'Затемнение', хотя бы потому, что о начале проекта было объявлено, когда перламутровый спрей уже вовсю разбрызгивали. Значит проект 'Затемнение' заключался в чём-то другом.

— Интересно, в чём?

— С ним вообще было связано много странных делишек. Например, вакцинация детей и подростков. Якобы от какого-то нового гриппа. На деле же, вакцина была разработана 'Надиром', и явно предназначалась для других целей.

— Так они что, ставили эксперименты на детях?!

— Я бы не назвал это 'экспериментами'. Скорее, это было применение уже испытанного препарата. Прививка стоила так дорого, что позволить себе её сделать могли только те, у кого действительно денег куры не клевали. Да и самой вакцины было ограниченное количество. Она очень быстро закончилась.

— С чего вдруг такой ажиотаж?

— Люди боялись, что на комплексе произошла утечка каких-то опасных веществ, в связи с чем, вроде как, эту вакцину и разработали. Да много разговоров ходило. Даже была версия, что мол 'икс-нулевой' рассказал о какой-то глобальной катастрофе, которая на нас надвигается. И что вакцина поможет людям пережить эту самую катастрофу. Не знаю, кому верить, но истерия по этому поводу была нешуточная. Нам, сотрудникам охраны комплекса, предлагали вакцинировать детей на халяву. Я уже было согласился, но в последний момент решил посоветоваться с Бозриковым. Он, когда узнал, весь покраснел, глаза выпучил и сквозь зубы мне цедит — 'Ты что, одурел?! Не вздумай! Ты знаешь, что она не испытана до конца?! Ты знаешь, какие от неё могут быть последствия?! Нет?! Тогда не майся дурью!' Только потом я понял, что вакцину детям колют на свой страх и риск. Они торопились. Они уже тогда знали, что скоро наступит кирдец. И пытались спасти хотя бы своих чад. Надо было ещё тогда бросать всё к чёртовой матери, и драпать из Иликтинска, куда угодно, хоть обратно на заставу. Лишь бы подальше. Но я почему-то не верил, что они смогут довести дело до такого кошмара.

— Так что произошло? Почему погиб город?

— Не знаю. Возможно из-за неудачного эксперимента в проекте 'Затемнение'. А возможно, это всё 'икс-нулевой'…

— То самое существо? Думаете, это оно?

— Вполне вероятно.

— Но почему оно тогда сразу не нанесло удар?

— Я думал над этим. И вот какая у меня родилась мысль. А что если этот 'икс-нулевой' — кто-то вроде нового мессии? Что если он специально пришёл к нам, чтобы поделиться своими знаниями? Он хотел помочь нашему миру покончить с войнами, преступлениями и прочими пороками. Хотел поднять нашу цивилизацию на новый уровень. Хотел, чтобы мы образумились, и вовремя поменяли своё мировоззрение. А мы не оправдали его надежд. Мы отбросили все позитивные и созидательные идеи применения подаренного нам чуда, и решили воспользоваться им ради новых разрушений. Во вред человечеству. 'Икс-нулевой' разочаровался в нас, и решил строго наказать за это.

— Как он выглядел, этот 'икс-нулевой'?

— Говорю же тебе, я его не видел. Ребята из лаборатории упоминали о нём вскользь. Вроде бы фигурой он немного смахивает на человека, только с хвостом. Очень высокий, под три метра ростом. Чёрный, как сажа. Хвост, как хлыст, похож на кобру с капюшоном. Голова угловатая, вытянутая назад. Глаза, как автомобильные фары: Здоровущие и зелёные. Большую часть времени, эта тварь сидела на полу, прижавшись спиной к стенке и уткнувшись лбом в руки, сложенные на коленях. Вот так, — дядя Гена изобразил, как сидело существо. — Ну вот, вроде и всё, что я о нём разузнал. Эта тема вообще была под запретом. Переговаривались украдкой, чуть ли не шёпотом.

— И что, всего один монстр, пусть даже трёхметровый, смог за одну ночь уничтожить целый город? Верится с трудом.

— В это трудно поверить, но теоретически, ему это было под силу. Его природа была совершенно иной, не свойственной обычным земным существам. При желании, он мог разлететься на мельчайшие частицы, при этом, продолжая оставаться единым целым организмом, а потом — собраться воедино. Я не знаю, какие опыты над ним ставили. Вполне вероятно, что из него хотели сделать оружие, которое, в результате неудачного теста, ударило по нам самим. В любом случае, что бы там ни было, правду нам не узнать уже никогда. Те, кто об этом знали, теперь покоятся глубоко под землёй, в общей могиле, которая когда-то была лабораторией. Что же касается их великого куратора, то он исчез сразу же после катастрофы. Я не знаю, был ли он в лаборатории, когда это случилось, или же просто залёг на дно после своей неудачи. Но больше я о нём ничего никогда не слышал.

— Что Вы видели в тот день, когда всё случилось?

— День был самым обычным. Не считая заметной суеты, и участившихся учебных тревог. Но я не придавал этому значения. Суета длилась почти неделю. 'Надировцы' готовились к какому-то важному мероприятию. То ли к визиту московского руководства, то ли к какому-то тесту. Ну а тревоги всегда учащались перед приездом москвичей. Поэтому ничего странного я в этой круговерти не чувствовал. Смена как смена. День продежурил. На периметре всё в пределах нормы. Учебку отрабатывали как часы. Никаких эксцессов. И тут, за пару часов до конца моей смены, заявился подполковник Бозриков. Взволнованный такой. Обычно он всегда на спецмашине приезжал. А тут, гляжу, подкатил на личном авто. Мы с ним до этого долго не виделись. Почитай, последний раз общались, когда он меня прививки делать отговаривал. Да я и сам к встрече не стремился, хоть мы с ним и друзья. Загруженный он такой был в последние месяцы. Как ему 'подпола' дали — вообще стал недосягаем.

— Зазнался?

— Ты знаешь, нет. Это не зазнайством было. Уж я-то Бозрика знал как облупленного. Для него исполнительность — прежде всего. Он и звания эти исключительно честной службой заработал. И эта скрупулёзность во всём, стала для него роковой. Проект 'Затемнение', чем бы он ни был, измотал Вадьку в конец. Превратил в зомби. Я просто перестал его узнавать. Вот вроде бы он, и в то же время уже нет. Ну а в тот вечер, смотрю, он ко мне идёт. То всё не замечал, и вдруг такая честь. Я аж опешил. Машинально доложил ему, как по уставу, о ситуации на вверенном мне объекте. Он спрашивает — 'Дежуришь сегодня?' Я ответил, что заканчиваю. Что через час сдаю вахту. Тут он нахмурился, и говорит так холодно. — 'Тебя что, не предупредили о том, что сегодня намечено усиленное дежурство?! Ты понимаешь вообще, что сегодня намечается?! У нас время Ч! Либо сегодня запустим, либо никогда!'

— Что запустим?

— Этого он не сказал. Наверное, думал, что я в курсе. Сказал ещё, что сегодня я ему нужен здесь. Что ему будет нужна моя помощь. Причём всё это было сказано таким тоном… Даже не знаю, как объяснить. Как будто бы он умолял, что ли?

— И Вы остались?

— Если бы я тогда остался. Я бы сейчас с тобой не разговаривал. Получив приказ, я бы конечно же остался. Куда тут денешься? Но никакого приказа не было. Моя смена закончилась. Приехал мой коллега, Лёха Ермолаев. Мы его звали Помидорычем, потому что у него морда всегда была красная почему-то, а когда он смеялся, злился, или что-то серьёзно обдумывал — вообще становился пунцовым. Ну, такая особенность у него была, в общем. А парень был золотой. Царство ему небесное. Приехал он тогда, весёлый такой, как щас помню. Красный, как всегда. Рассказывать что-то начал. Я ему данные передаю. Журнал там, отчёт по контрольным постам. Всё как обычно. А сам думаю, чё делать? Домой ехать, или сидеть, дожидаться приказа? Официально же мне никто не приказал оставаться после своего дежурства. И потом, у меня был непосредственный начальник, которому я подчинялся. В общем, я подумал, и решил уточнить этот вопрос у своего начальства.

— И что Вам ответили?

— Никакого приказа не было. Начальник даже удивился, почему я спрашиваю. Сказал, что никаких распоряжений по этому поводу сверху не поступало. Поэтому работаем в штатном режиме. Ермолаев прибыл — значит я свободен. Ну что, думаю, раз так, то я умываю руки. Мало ли, что этому Бозрику в голову взбрело? Он в последнее время вообще похож не в себе. Может быть, вообще меня перепутал с кем-то другим. В такой загнанности это не удивительно. В общем, решил, что если моё присутствие здесь будет необходимо, то меня вызовут. На том и успокоился. Вышел с периметра, дошёл до стоянки, сел в машину. И тут, понимаешь, такое чувство возникло, гложущее. Непонятное. Еду домой. Вроде бы всё нормально, всё спокойно. А ощущение, как будто бы от грозы убегаю. Был у меня в жизни такой момент, ещё в детстве, отдыхал я у бабки в деревне. А там озеро было, ну километра три, наверное, от околицы. И я, значит, туда ходил рыбу ловить. Ну вот, рыбачу я однажды, как вдруг ветерок странный подул. Глядь на небо — а там тучами всё затягивает. Быть грозе. Ну, я удочки смотал, и назад — в деревню. Иду и думаю, ё-моё, если сейчас ливанёт — я жеж насквозь промокну. Вокруг сплошные поля. Ни деревца, ни укрытия никакого. Хорошо если только намочит, а ежели молнией шибанёт? В общем, перетрухал я как следует. Топаю по дороге, спешным шагом, а затылком чую — тянет… Тянет на меня тучу. Ветерок оттуда холодный, сырой, с моросью. И гром такой ворчли-ивый, глухой. А вся природа, что характерно, как будто бы притихла в ожидании грозы. Только гром изредка погромыхивает, да ветер иногда, порывами, колышет посевы. Неприятная обстановка. Давящая. Я о том жизненном эпизоде сразу же вспомнил тогда, в машине. Меня точно так же давило. Причём так меня придавливало, что я даже в зеркало заднего вида смотреть не решался, представляешь? Никогда со мной такого не было. Чтобы вот так, необъяснимо, сердце сжало. Почти всю дорогу так ехал. А когда к дому стал подъезжать, вдруг полегчало. Смог вздохнуть полной грудью. Вроде как отпустило. В магазин ещё, помню, зашёл, взял бутылку минералочки. И как-то отвлёкся от своих раздумий. Переключился на бытовую волну. Дома всё в порядке. Поужинал, принял душ. Жена тем временем начала детей спать укладывать. Я решил тоже пораньше лечь. Не тут-то было. Вдруг, звонок. Бозриков звонит. И только я трубку взял, он как начал меня чесать: 'Так твою разэтак! Мать-перемать!' Я до этого никогда не слышал, чтобы он матерился. Он же всегда был примером для подражания, образцовым сотрудником. От него не то что мата, обычной брани-то не услышишь. А тут вдруг такое. Ну, я и оторопел. Не соображу даже, что и ответить ему. А он — 'Ты куда умотал?! Ты хоть знаешь, что тут сейчас?! Быстро сюда! Чтобы через десять минут здесь был!' Орал-орал, и наполуслове связь оборвалась. Я тут же бросился собираться. Одной рукой портки натягиваю, другой Бозрика набираю. Хрен там. Телефон молчит. Ну, что? Прыгнул в машину, и назад — на объект. Гляжу, меня пожарки обгоняют. И все туда — в сторону Раздольненского. Ну, думаю, всё. Что-то у нас там случилось серьёзное. Пожарки чешут одна за одной. Молча, без сирен. Только мигалки у них сверкают. Ну, я к ним в хвост пристроился, и дунул под красные светофоры, без остановок. Самого липкий пот прошиб. В голове чёрти что. Не знаю, что меня там ждёт.

— И что же Вы там увидели?

— А ничего. Я туда не доехал. На половине пути меня гайцы остановили. Я им удостоверение сую, мол, вы чё, друзья, нюх потеряли?! А они мне — 'Извините, не положено. Приказ сверху — никого не пропускать'. Как же, говорю, вы никого не пропускаете, если пожарных пропустили? — 'Пожарные машины и скорую помощь пропускать можно. Остальным — не положено'. Я уже начал было с ними разбираться на повышенных тонах. Тут смотрю, подбегает майор ФСБ. 'Куда ты лезешь?' — говорит. — 'Нельзя туда!' Меня, говорю, вызвал сам подполковник Бозриков. Я должен явиться на объект в течение десяти минут. — 'Какие десять минут?!' — он мне отвечает. — 'Все сотрудники, находящиеся вне зоны оцепления должны примкнуть к отрядам милиции и гражданской обороны, чтобы совместно начинать эвакуацию города! Приказ с самого верха!' Тут я и сел. Эвакуация города! Ё-моё! Это что же там за звиздец приключился, если они целый город собираются эвакуировать?! План эвакуации я, конечно знал назубок. Нас инструктировали по нему регулярно. Но я и подумать не мог, что это когда-нибудь пригодится. И тут вдруг на-те. У меня как будто включился какой-то альтернативный разум. Как у робота. Начал действовать строго по инструкции. Что не говори, а работали мы оперативно. Слаженно. Управились меньше чем за час. Грузили народ в автобусы и отправляли. Грузили и отправляли. И так, пока весь свой участок не опустошили.

— В Припяти на эвакуацию города ушло два с половиной часа.

— Там целый город вывезли. А мы и половину не успели… — он вздохнул. — Слишком быстро всё случилось. Не готовым мы были к такому. К чему угодно, только не к такому. Все, кто были внутри оцепления, там и остались. Меня судьба спасла, когда туда не пропустили. И второй раз спасла, когда спасательные отряды формировались, чтобы уцелевших оттуда вытаскивать. Туда же две волны направлялось, представляешь, две! И ни в одну меня не приняли. Назначили ответственным по третьему карантинному сектору. Отвечал за безопасность палаточного лагеря. Ну, там, где жителей обследовали, обрабатывали всякими растворами, прежде чем за карантинную зону вывозить. Вот я там и работал. До меня только слухи доходили, что в это время творилось в городе. А слухи были, я тебе задам. Прямо фронтовые сводки. Дескать, мы отступаем. Сдаём позиции. Кому сдаём? Кто с нами борется? Я не понимал. И лишь потом оказалось, что там какая-то зараза двигалась по городу. Ветром её растаскивало. А что за зараза — до сих пор не в курсе. Вроде как что-то биохимическое. Какая-то пыльца, вызывающая галлюцинации. Вот эти самые аномальные видения, ради которых вы сейчас туда едете. Но это лишь зримая часть. Самое страшное, что эта непонятная гадость каким-то образом влияла на электромагнитное поле, вызывая колебания, которые были смертельно опасны для всего живого. Человек, попавший в такую ловушку, тут же умирал. Своими глазами подобное видел. Впрочем, рассказывали, что некоторые бедняги умирали не сразу, а превращались в уродов, сутками бьющихся в агонии, прежде чем дух испустить. А в некоторых аномальных местах людей натурально распыляло, или наизнанку выворачивало, не знаю уж, правда это или нет. Вглубь города, после катастрофы, я не совался. Ну а во время тех страшных событий, я как уехал из Иликтинска на вверенный мне объект, так назад и не вернулся. Меня прямо из лагеря, вместе с семьёй отправили самолётом в Москву. По приезду, обосновались у тёщи, в Подмосковье. Ну, естественно, со всеми, включая детей, 'пообщались психологи', на тему неразглашения. Я думаю, что с нами поработали профессиональные психотерапевты, так как жена с детьми, с той поры, на эту тему молчок. Как будто и не жили мы в Иликтинске никогда. Если что-то начинаешь говорить по этому поводу — они тут же разговор переводят на другую тему, или же просто уходят. Табу. Неспроста это. Наверняка результат психологической обработки. 'Наши' это умеют. Да и чёрт с ними. Казалось бы, что тут думать? Главное, что живыми оттуда выбрались. Теперь всё начинается с чистого листа, всё по новой. Работа у меня есть, обещали с квартирой помочь. Правда, где-то за МКАДом, но всё-таки! Дети опять же. Их надо выучить, на ноги поставить. Есть чем заняться. А меня всё гнетёт и гнетёт. Что-то не даёт покоя. Точит изнутри. Места себе не нахожу. Тогда и начал пить. Ну и покатился.

— А что Вас тревожило?

— Память. Никак я не мог забыть своего друга Бозрикова, который просил меня остаться. Просил не уезжать. Ведь он что-то важное хотел мне доверить. Возможно, если бы я не уехал тогда, ничего бы и не случилось. Так я думал тогда, все ночи напролёт. Я слышал его голос, его крик, и просыпался. И не мог больше спать. Подушку грыз от тоски. А потом шёл на кухню, доставал заначку, и набубенивался. Жена меня ловила на этом. Скандалы устраивала. На работе тоже всё пошло кувырком из-за моей пьянки. А я никак не мог остановиться. Ну и в результате, с работы меня попёрли. Жена на развод подала. В общем, вся жизнь коту под хвост. И тогда я решил вернуться в Иликтинск. Понял, что если не поеду туда — с ума сойду. Повешусь к чёртовой матери. Продал кое-что из своих вещей, кое-как наскрёб деньжат до Иркутска, и отправился.

— А разве город не закрыли?

— Закрыли. Но кого это смущало? В первые годы, когда военные ушли, и вместо них поставили ментов, в город полезла всякая шваль: начиная от старых жителей, и заканчивая мародёрами. Ментов было слишком мало, чтобы контролировать целый город. К тому же они его не патрулировали, опасаясь нарваться на 'аномалию'. Поэтому там творилось чёрти что. Полная свобода. Когда я приехал туда, основная волна мародёрства уже схлынула. Два чистых района уже успели основательно растащить. Наверное, вывозили барахло целыми фурами, судя по масштабам разгрома. Всю мало-мальски годную мебель, аппаратуру, бельё, сантехнику — выволокли. При мне уже металл резали. Стеклопакеты снимали, кондиционеры. Весь город, куда можно добраться, поделили бандитские группировки. До этого, говорят, между ними серьёзные столкновения происходили. С поножовщиной и перестрелками. Потом 'боссы', видимо, договорились, кто какой участок грабит. Стало гораздо тише.

— И вы там жили?

— Неделю почти. Вернулся в свою квартиру. Смотрю, дверь сломана, внутри как Мамай прошёлся. Гарнитур уволокли, диван упёрли. Холодильник, стиралку. Ну, компьютер, телевизор, музыкальный центр — само собой. Хорошо хоть кровать оставили. Я-то, когда вернулся, надеялся, что подохну там. Каждую ночь ждал смерти. Думал, что кто-то, или что-то меня убьёт. Но всё тщетно. Ничего со мной не происходило. Люди вокруг меня пачками дохли: убивали друг друга, или на аномалии напарывались. А мне хоть бы что. Помню, однажды столкнулся я с мародёрами. Они меня на стволы поставили. Думал — всё, вот она, смертушка. Глаза закрыл, вздохнул последний раз. А они меня не убили. За бомжа приняли. Вали, говорят, отсюда, бомжара вонючий, а то замочим. Представляешь? Пуль на меня пожалели. Я после, когда за водой на родник ходил, несколько раз ещё с ними пересекался. Они на меня вообще внимание перестали обращать. Как будто меня и нет.

— А аномалии?

— В Теплице, где я жил, аномалий никаких не было. Они начинались на выезде. Вот там я сам видел, как человек вдруг, ни с того ни с сего, взял, да и улетел прямо в небо. Так высоко, что в точку превратился. Что за сила его подхватила — не знаю. Куда он потом упал, и упал ли — тоже не ведаю. Вот такая была аномалия. Ещё видел чьи-то кишки, развешанные по колючей проволоке. Ни клочков одежды, ни костей — только кишки. А ещё вспышки необычные видел. Где-то в районе Центра сверкали. Красивые. Как салют, только ещё красивее. Каждый день, в одно и то же время. Я же, грешным делом, два раза порывался туда пойти. В центр города. За смертью. Думал отправиться прямо к 'Надиру'. Где меня прихлопнет — там и прихлопнет. И слава богу. Но всякий раз доходил до выезда и останавливался. Такой во мне вдруг страх просыпался, что ноги каменели. И ничего вокруг нет, вроде бы, подозрительного. А идти не могу. Воли нет. Упираюсь в невидимую стену. И возвращаюсь. Плетусь назад, и костерю себя за трусость.

— Чем же Вы питались целую неделю?

— Лазил по разорённым квартирам, отыскивал консервы, макароны, крупу. На этом и жил. Ну а воду — на роднике набирал.

— А как случилось, что Вы уехали оттуда?

— Чёрные оперативники выселили. Видимо власти окончательно задолбало, что по Иликтинску шарятся кто ни попадя. Вот и решили огородить его стеной. Да не простой, а какой-то там специальной, созданной по еврейской технологии. Ну а пока стена строилась, город взяли под контроль чёрные оперативники. Это какое-то силовое ведомство, которое, как я понял, подчиняется только самой-самой верхушке. Во всяком случае, они оснащены по самое не балуйся. У них и беспилотники, и роботы, и пушки какие-то автоматические. В общем, серьёзные ребята. Сначала вытряхнули мародёров. Те начали было выпендриваться, так их просто положили там всех до единого. Устроили охоту на мародёров. Вычисляли их с воздуха, и долбили, как крыс. Ну а потом и до поселенцев добрались. Кроме меня, в Иликтинск вернулось не так уж много людей. В основном старики. Почти все погибли в аномалиях, или от рук мародёров. Под конец осталось человек восемь, самых упорных. В городе, кроме меня, жил ещё один старик. Ну а остальные жили в дачном посёлке. Так вот нас всех разыскали, и доставили на бывший КПП. Там оперативники что-то типа штаба организовали, ну, где главные ворота сейчас расположены. Завели нас в какое-то помещение, подключили к приборам. Кровь взяли на анализ, слюну. С головы до пят общупали каким-то детектором. А после, надели на лицо что-то вроде очков. Как только я их нацепил — у меня голова закружилась, и я отключился. Словно мне молотком по темечку жахнули. Очнулся уже в машине. Со мной везут остальных переселенцев…

— Кто же они такие, эти 'чёрные оперативники'?

— Говорили, что спецотдел ФСБ. Только это чушь собачья. Нет у ФСБ такого отдела. К тому же, эти парни класть хотели на чекистов. У них какая-то своя служба. Никому ни хрена не подвластная. Я думаю, что это какая-то особая ЧВК.

— Частники?

— Хех! Это только так называется, 'частная военная компания'. А на деле, полностью контролируемая высшими государственными чинами бригада боевиков-профессионалов, упакованных по последнему слову техники. И засылают их только туда, где творится полная жопа. Не удивлюсь, что их 'игрушки' работают на надировских технологиях.

— Но они Вас пощадили.

— Потому что мы не сопротивлялись. Довезли они нас до блокпоста (он раньше здесь неподалёку находился), и высадили. Дальше, говорят, топайте сами. Обратитесь к ментам, они вас в Иркутск доставят. Ну а мы, мимо ментов, кустами-кустами, и в Паутовку. С той поры здесь и обосновались. Вот такая у меня судьба, Писатель. Чёрти что, а не судьба.

Как только мы оказались на шоссе, я заприметил постройки, похожие на те, что мы видели на полицейском КПП. Пара камуфлированных будок, металлический щит с бойницей и три больших бетонных блока, растащенных по краям дороги.

— Что это там такое?

— Так это же бывший блокпост, — ответил Робинзон. — Он уже давно пустует. Раньше здесь пролегала граница Зоны.

Мы проехали между бетонными заграждениями. Я проводил взглядом пустующие постройки пропускного пункта, и не заметил в них ничего необычного.

— Ты не жалеешь? — вдруг спросил меня Робин.

— О чём?

— Ну, что я тебя к дяде Гене отвёл. Как вы вообще с ним пообщались?

— А-а. Нет-нет, конечно не жалею. Я как раз собирался тебя поблагодарить. Ты был абсолютно прав насчёт него. Очень интересный дядька. Сначала мы не сразу нашли с ним общий язык, но потом я предъявил аргумент?2, и мы поладили.

— Ну вот видишь, — Робин заметно оживился. — Кстати, ты заметил, как меняется его манера говорить после того, как он входит в раж? То 'чЯво', да 'пачАму', а то вдруг р-раз, и прорезалась вполне интеллигентная речь. Да ещё с такими терминами хитроумными. 'С точки зрения банальной эрудиции', тыры-пыры-нашатыры.

— Да, я тоже заметил. Сначала показалось, что он эдакий деревенский тетерев. А потом как пошёл чесать по-научному. Я аж заслушался.

— Он на самом деле очень умный мужик. Гораздо умнее, чем ты думаешь. У него, между прочим, высшее образование. Если бы не пьянка — он бы далеко пошёл. Ты видел, сколько у него книг дома?

— Угу.

— Ну вот. Отсюда и эрудиция такая. Он ведь из заброшенной школьной библиотеки почти все книги к себе перетаскал. И, наверное, прочитал уже их все. Он очень начитанный. А что касается 'чЯво', да 'пачАму' — так это всё маска. Для непрошенных гостей. Чтобы не доставали. Дескать, вот такой я сельский валенок, двух слов связать не могу. Чего с такого возьмёшь?

— Артист.

— Точно. А он тебе про психотронное оружие рассказывал?

— Да.

— А про инопланетян, которые под Иликтинском базу строили? И рядом с тем местом охотник убил существо, похожее на крокодила, только двуногое. Которое у него дичь пыталось украсть. И атаковало его ультразвуком.

— Нет. Этого не было.

— Странно. Обычно эту байку он первым делом травил. Ну а потом про какую-то мозговую машину — 'Фемиду', которая может любое преступление раскрыть. Кибернетический Шерлок Холмс.

— Про это рассказывал.

— Тоже классная история. Фантазия у мужика — будь здоров. Это же надо, такое придумать. Это же… Додуматься надо до такого!

— Согласен. И мне вот что интересно. Не мог же он из ниоткуда всё это выдумать? Я не сомневаюсь, что его байки, скорее всего, пустой вымысел. Однако же у них вполне может иметься какая-то подоплёка. Что если некая доля истины в них всё-таки есть?

— Хрен его знает. Может быть и есть. Ты знаешь, Писатель, у меня ведь дядька, материн двоюродный брат, работал в охране 'Надира'. Он уехал из Иликтинска за месяц до катастрофы. Так вот, я его спрашивал. И он не знает никакого Геннадия Львовича Тупикова. Не работал у них такой, говорит. Уж он бы его точно знал.

— А Бозрикова?

— Какого Бозрикова?

— Ну, его друга, подполковника ФСБ.

— Мне он про него не рассказывал. Наверное, уже потом его выдумал.

— Понятно… Слушай, Робин, а эти 'чёрные оперативники', они и вправду с мародёрами воевали?

— Какие оперативники? Ах, ты про опричников. Ну, войной это сложно назвать. Скорее, это был отстрел. И здесь я их поддерживаю.

— Кого?

— Опричников, разумеется. Не мародёров же. Этим уродам было сделано предупреждение — выметайтесь из города к чёртовой матери, вас не тронут. И больше не лезьте. Нет же, они начали выёживаться. Ну и получили по первое число. Сначала опричники сами рейды устраивали по окраинам города. Вглубь не лезли. Мародёры это прочухали, и в районы их патрулирования не совались. Ну а когда у опричников появились БПЛА — тут вольготному мародёрству пришёл конец. Первое время, беспилотники просто наблюдали за бандитами. Те на них быстро забили. Ну, летают они и летают. И тут вдруг появились жужжалки, оборудованные автоматическими турельками. Как они дали жару! Только брызги полетели в разные стороны. От этих зараз ведь нигде не спрятаться. Они и в окна влетают, и под навесы. А что их пушка творит — это просто мама дорогая. Как стреляет — не видел, зато любовался последствиями: Представь себе, стоит 'Шишига', ну, ГАЗ-66, и у неё кабина — просто в сито. А внутри — фарш. Иначе не назовёшь.

— Жесть. И долго велась борьба с мародёрами?

— Пока опричники стену не построили.

— Дядя Гена говорил об этой стене. Вроде бы она не простая какая-то. 'Еврейская'. А почему 'еврейская' — не объяснил.

— Потому что создана по израильской технологии. Ну, так говорят. Вроде бы наши купили у евреев систему 'Нец', которой те, в своё время, от палестинцев отгородились. Там же весь цимес-то в чём? Не в самой стене, а в специальных башенках, которые вдоль этой стены понатыканы. С этих самых башенок ведётся постоянное наблюдение за всем, что движется в пределах видимости. И если где-то возникает угроза, то тут же даётся команда, и по указанному нарушителю открывается огонь. Наши эту систему довели до ума, полностью автоматизировали. Теперь там мышь не проскочит.

Мы выбрались на уже знакомую крышу, и разбрелись по ней.

— Эй, ты куда? — окликнула Тимона Джульетта. — Нельзя же в ту сторону ходить.

— Да ты успоко-ойся! Пока ещё можно! Вон, Робин ещё не уехал. Значит стрелять по нам не будут.

— Где?! — Ковбой припустил вслед за Тимоном.

За ним по пятам последовал я. Ноги слегка подкашивались от понимания того, что меня могут реально убить. Но с ребятами, дошедшими до края крыши, ничего не происходило, а значит опасности действительно не было.

Подойдя к ограждению, я осторожно посмотрел вниз, на двор, и увидел две крошечные фигурки, спешной походкой приближающиеся к арке противоположной девятиэтажки. Робин и Зелёный.

— Вон как чешут, — ухмыльнулся Тимон. — Как в попу ужаленные.

— Надо, по ходу, валить с этой стороны. Не случайно он так торопится, — нахлобучив шляпу на лоб, пробормотал Ковбой.

— Да лан те, времени у нас вагон. Сейчас пока он ещё доедет…

До нашего слуха донёсся звук заводящегося автомобиля.

— Слышишь? Только ещё завелись.

Гул мотора начал перемещаться, и наконец мы увидели, как пятнышко УАЗика вынырнуло из-за углового дома, попылив вдаль по одинокому шоссе. 'Таблетка' мчалась с небывалой резвостью, значит Робинзон спешил так быстро, как только мог.

Причина этой спешки чернела на фоне шоссе — чёрная полоса периметра, с зубцами сторожевых башен. Вот оттуда они и будут вести огонь. Поразительно, что такое почтительное расстояние для системы СИВО совсем не помеха.

— Всё! Полюбовались и хватит, — отошёл от края Ковбой.

— Да чего ты трусишь?

— Блин, мне моя жизнь дорога, пока что. Это ты у нас экстремал. А я подставляться желаньем не горю.

Парень, ссутулившись, поспешил к безопасному краю крыши. Воспользовавшись случаем, я отправился за ним. Тимон недолго оставался в одиночестве, и вскоре вернулся к нам.

Туманный лес был не столько страшен, сколько уныл. Он словно высасывал жизненные силы. Бродя среди выплывающих из молочной дымки беспорядочных, чёрных стволов, я вдруг всецело осознал своё незавидное положение. Все надежды стали лопаться, как мыльные пузыри. Я понял, что не выберусь отсюда никогда. После чего у меня внутри всё сжалось, и началась тяжелейшая апатия. Плача, как ребёнок, я метался от дерева к дереву, нервно счищая с себя паутину, которая, как мне казалось, налипала на меня со всех сторон.

В итоге, я выбежал на открытую полянку. На ней не было ничего, кроме кривой железной перекладины, с которой свисала верёвка. Упав на колени и утерев слёзы, я обречённо взглянул на этот недвусмысленный монумент моей жалкой судьбы. Потрогал верёвку — прочная. Осталось только петлю завязать. Вяжу, а сам рыдаю. Слёзы, вперемешку с кровью текут по лицу, не успеваю вытирать. Вот во что превратился человек, который ещё полдня назад был уверен, что ему всё нипочём. Гордец. Мужчины не плачут. Ну-ну… Где он, мужчина? Нет его. Не осталось его ни грамма. Весь вышел. Осталась какая-то размазня. Офисная планктонина, воющая белугой. Озирающаяся по сторонам в поиске хищников. Завидующая своим погибшим братьям по несчастью.

Вот она — ситуация, проверка на прочность. Когда из высокодуховной, интеллектуальной личности ты превращаешься в скулящий кусок отбросов. Наверное кто-то другой повёл бы себя иначе. Как герой. А я был жалок и беспомощен. Обласканный плодами цивилизации неудачник, выживший только лишь благодаря счастливому стечению обстоятельств. Мужик, которому уже самому пора иметь детей, размазывал нюни, мечтая о том, что сейчас послышится ауканье мамы, разыскивающей его. И он бросится к ней. И вместе они уйдут навсегда из этого страшного места…

Когда я вспомнил о матери, мне стало ещё хуже. Что с ней будет на старости лет? Ведь она останется совсем одна. И никогда не узнает, где покоится её сын. Петля выпала из моих рук. Виселица и манила и отталкивала. С одной стороны я уже не видел перспектив своего существования, и не был готов принять свою страшную участь, желая как можно скорее покончить с этим мучением. Но с другой стороны, меня продолжала подогревать какая-то призрачная вера. Уж не знаю, в Бога ли, или в удачу. Но эта вера вытаскивала меня, как Мюнхгаузена, за волосы из болота. Да, шансы мои не высоки. Но они есть.

'-Почему ты так странно говоришь? — спросил я у неё.

— Странно? — Райли приподняля бровь, не отрываясь от клинка, который монотонно натачивала уже битый час.

— Да. Ты как будто притормаживаешь перед каждым словом.

— Мало практики. Я редко говорю. Последний раз говорила с Апологетом Водзордом. Но это было давно. Нет опыта. Нет потребности.

— Понимаю. С такой отшельничьей жизнью легко разучишься говорить.

— Да я и не умела. Я пользуюсь словарной базой старой хозяйки. Её словесный запас был достаточно скуден. Много лишних слов и мало нужных. Я пыталась его пополнить у Апологета Водзорда, но он изъясняется, по большей части, терминами. Его словами хорошо говорить о науке, но не о быте. Поэтому мне трудно разговаривать. Ищу в памяти старой хозяйки нужные слова. На это уходит время'.

Пройдя по тропинке, уходящей всё ниже и ниже, мы спустились в небольшой лесок, где я услышал журчание. Родник пробивался из-под большого камня, возвышавшегося на сырой полянке, испещрённой многочисленными следами, и стекал по широкому валуну, отполированному до зеркального блеска, переходя в узкий, змеящейся ручеёк.

Райли отвинтила крышку, и подставила горлышко фляги под струйку воды.

— Неужели поблизости нет других источников? — спросил я, набрав воды в ладонь и слегка умывшись.

— Вокруг Иликтинска семь источников. Два — заражено. Один — на участке повышенной аномальной активности, ещё один — под контролем сулларитов, ещё один — в секторе Апологетики, и ещё один — вне зоны моей досягаемости. Последний — этот. Как альтернатива, есть резервуар в пожарной части, но вода там очень плохая. Годится только для гигиены. Не для питья.

— А до периметра далеко?

— Не очень. Он там, — Райли махнула рукой в сторону чащи. — За лесочком. Не бойся. Из-за деревьев нас не видно.

— Там тоже стена?

— Стены нет. Только вышки с турелями. Иногда летают беспилотники. Даже если стрелять не будут, дойти до границы всё равно не получится, из-за трясины.

— Плохо.

— Здесь когда-то была запруда. Когда плотину открыли, вода ушла в Раздольненское, а тут остались только болота.

— Я вижу ещё одну тропу. Куда она ведёт?

— К жилищу апологета Водзорда.

— Ты уже говорила о нём. Кто он?

— Он — безумец. По крайней мере так говорит апологет Нибилар. Водзорд завязал с апологетикой, и ушёл в отшельники. Его считают чудаком.

— А в чём проявляется его безумие?

— Все хотят присоединиться к Апологетике, и никто не желает добровольно её покидать. Кроме Водзорда. Он вдруг решил, что его призвание — быть частью природы. В своё время, Водзорд изучал поведение местных существ, считая что в их повадках прослеживается общая закономерность. После долгих экспериментов, ему открылась некая тайна, которую он держит в строжайшем секрете. Ему удалось обрести полную неуязвимость от любых хищников, поплатившись за это своим рассудком.

Райли завинтила крышку, и отставила наполненную канистру в сторону. Я протянул ей пустую.

— Что такое 'Апологетика'?

— Хранилище… Тайных знаний.

— И ты тоже желаешь к ней примкнуть?

— Как и все.

— Что для этого нужно?

— Пройти Инсуакиль. Путь изгнанника.

— В чём он заключается?

— В поиске. Это постоянный поиск. Поиск Суфир-Акиль. Тебе не понять…

— Откуда ты знаешь? Хотя бы попробуй объяснить.

— Это трудно даже перевести. Суфир — 'находка', 'долгожданный результат'. А вот 'Акиль' — очень трудное слово. Большой спектр ассоциаций. 'Судьба', 'Предназначение', 'Вершина', 'Финал'… То, что ждёт нас в конце Инсуаля — 'тернистого пути'. Это может быть вещь. Или знание. Или откровение. Всё то, что необходимо Апологетике для завершения эксперимента Высших.

— Высшие — это сумеречники?

— Высшие — это Высшие… А сумеречники — это сумеречники.

Райли начинали понемногу раздражать мои вопросы, и я прикусил язык.

Канистра постепенно наполнилась. Мне хотелось, чтобы она наполнялась как можно дольше, так как одна мысль о том, что нам предстоит ползти обратно мимо жуткого мясника, сводила меня с ума. Но вот, крышка завинчена, и я с неохотой принял потяжелевшую ёмкость. Начался невыносимый путь назад. У выхода из кустов нас встретил трубный рёв со стороны развалин. Я поёжился. Как же не хотелось приближаться к этому страшному месту!

Чистка оружия — самое нудное и изматывающее занятие, которое только можно придумать. Она даже нуднее, чем медитация. Ты шоркаешь и шоркаешь набившее оскомину лезвие, такое длинное, как будто назло. Угораздило же меня выбрать именно мачете. О чём я только думал? И звук ещё такой противный, скребущий по нервам. Когда начинает окончательно надоедать, рука теряет твёрдость, и пытается соскальзывать на режущую кромку. Не прошло и пяти минут, а я уже посадил два пореза. Просто праздник какой-то… К счастью, обнаружил в запасах Райли древний лейкопластырь.

После работы с камнем, начинается работа с песком. Она не опасная, но ещё более тупая и бессмысленная. Клинок елозит по песку, отматывая руку. Нет, мне никогда к этому не привыкнуть.

И наконец энерген. Это пожалуй самая опасная процедура, когда пальцы скользят в непосредственной близости от лезвия. Сначала у меня вообще не получалось обрабатывать нож на весу, и я прижимал его плашмя к столу. Затем, немного приспособился. Но всё равно, до самого конца моих злоключений, заточка оружия оставалась для меня тяжким испытанием.

День проходил впустую. Чтобы убить время, я немного помедитировал после обеда. Делать это я не умел, поэтому просто сел в позу лотоса посреди комнаты, и так сидел минут тридцать. На больше меня не хватило.

Поточил своё оружие. Потренировался, как его правильно выхватывать, чтобы самому себе что-нибудь нечаянно не оттяпать. В общем, сходил с ума.

Когда солнце начало клониться к закату, мною овладело беспокойство. Почему Райли задерживается? Хорошо если просто охота не ладится, а если её убили? Чем дальше — тем сильнее росли мои переживания. Невольно начал соображать, что делать, если она не вернётся? Куда идти? Единственным вариантом оставался Водзорд. Если что — отправлюсь к нему. Авось приютит. Но Водзорд — это не Райли. Он своим зверьём дорожит больше, чем людьми. А ну как скормит меня какой-нибудь любимой твари, типа той, наэлектризованной…

Надо гнать от себя эти пессимистичные мысли. Ничего хорошего в них нет. Эх, Райли, только бы ты вернулась…

Ну а сегодня я вспоминал его, дополняя записи в блокноте. Кто же, всё-таки, эти изгнанники? Безумцы, или посланники иной цивилизации? И что за Хо является ко мне во снах? Если он действительно существует — то мне придётся его разыскать, потому что только он обещает помочь мне выбраться из этого 'грибного королевства'…

Что за злой рок заставил меня сегодня отправиться на прогулку?

Райли с утра укрепляла подступы к нашему жилищу. Вернулась перепачканная, но довольная.

— Всё. Теперь пусть только сунутся! Осталось ещё кое-что в доме настроить, и будет полный порядок. Ни одна тварь близко не подойдёт.

— А что ты сделала?

— Засыпала забор горючим песком, установила на входе экспломак, ну и на внешнем участке по-мелочи разбросала сюрпризов. Но это всё так, на дурака. Истинная защита — вот она! — Райли показала мне фрагмент ай-талука, похожий на большую опухоль, от которой метастазами расходились переплетающиеся нити красной паутины.

— И как этим защищаться?

— Ты что? Правда не понимаешь? Ах, ну да, всё время забываю, что ты — человек. В общем, вот эта штуковина — самый важный орган ай-талука, отвечающий за псионику. Сейчас он мёртв, но если зарядить его энергией, то можно частично оживить его, установив псионическую завесу, непреодолимую для непрошеных гостей. Никто кроме меня не сможет войти в дом!

— Эй, а как же я?

— Успокойся. На тебя он вряд ли подействует. Эти импульсы выжигают только мозги изгнанников. Но если ты будешь на это реагировать, то я дам тебе ингибитор.

— А Котя? Что будет с ним?

— Элгерам пси-излучения не страшны. Вспомни, где ты его нашёл? В самом рассаднике ай-талука. И он там себя чувствовал просто прекрасно.

— Ну тогда ладно, — я указал на 'опухоль' ай-талука. — И что? Вот эту хрень вешаешь в доме, и он отпугивает всякую нечисть? Как фумигатор?

— Вроде того. Но диапазон невелик. Едва выходит за пределы дома. Эх, была бы цела вот эта штуковина, — Райли вытащила из шкафа коробку из нержавейки, похожую на маленький сейф. — Вот с ней бы мы покрыли половину района.

— А это что?

— Псионный усилитель. Беда в том, что я не знаю, как он устроен. Туда как-то помещается ай-талук, который внутри подсоединяется к клеммам, вот сюда, сверху крепится антенна. И у-у-у-у! Вот только он сломан. А как его починить, я не знаю. Не выбрасываю лишь потому, что надеюсь где-нибудь раздобыть чертежи.

— А кто его сделал?

— Вообще, эти усилители были изобретены пятёрками. Благодаря им они могли весь город захватить, вот только ай-талука у них было очень мало. А без ай-талука эти приборы бесполезны. К тому же, ай-талук в усилителе быстро портится. Потому-то и не удалось пятёркам достичь доминирования. А этот конкретный усилитель достался мне 'в наследство' от бывшего хозяина этого дома — Z-345/4-20. А он, видимо, его у какой-то пятёрки позаимствовал.

Я заглянул внутрь коробки. Там виднелись какие-то провода и соленоиды, густо завешанные остатками истлевшего ай-талука.

— Да, в этой технологии я вообще ничего не понимаю.

— То-то и оно, — Райли убрала усилитель обратно в шкаф. — Ладно. И без него обойдёмся.

— Я хотел сходить, прогуляться. Как обычно, до ДК.

— Ну, сходи. Только возле дома будь поосторожнее. Как выйдешь за ворота, сделай два шага направо, вдоль забора, и потом переходи на противоположную сторону улицы. Там, двигайся около стены дома, ну а как дом закончится, уже можешь смело идти. И не трогай экспломак, я тебя умоляю! Он на тебя не нацелен, но если приблизишься — может сдетонировать.

— А 'экспломак' — это что такое?

— Созревшие коробочки, наполненные колючими, ядовитыми семенами. Разлетаются как шрапнель…

— Всё, понял-понял. Вопросов больше не имею.

Райли пришлось несладко, и до полного выздоровления оставалось ещё много времени. Изгнанники регенерируют на порядок быстрее людей, но из-за тяжелейших травм, вкупе с колоссальными энергозатратами, ей пришлось отлёживаться несколько дней.

В первый день было тяжелее всего. Я практически ни разу от неё не отходил. Состояние хоть и стабилизировалось, но всё ещё оставалось крайне тяжёлым. Только к обеду больная окончательно восстановила дыхание и сердцебиение. Она, наконец, смогла говорить, не выдыхаясь. Значит скоро пойдёт на поправку.

От еды моя пациентка отказалась. Лишь выпила немного воды, да и то ближе к вечеру. Организм был сильно обезвожен, и я очень волновался, как бы она не умерла от банальной жажды. Оставалось надеяться на то, что она знает, как себя вести в подобном положении. Человеческие мерки ей не подходили, поэтому лезть в чужой монастырь со своим уставом я не спешил.

Ненадолго отлучившись, нашёл оба её ножа и хорошенько их обработал. Разумеется, она потом скажет, что недостаточно хорошо, но всё-таки отнесётся с признательностью, и поблагодарит.

День тянулся долго и нудно. Немного успокоившись по поводу Райли, я заскучал. Хотелось действовать, двигаться вперёд. Но оставлять подругу в столь тяжёлый момент, абсолютно беспомощной, я не имел права. Так и проторчал возле её лежанки до самой ночи. Перед сном мы немного поговорили. Разговор в основном строился вокруг разборки с бандой Грязного Гарри. Я спросил, кому теперь отойдёт территория 7-13? Райли призналась, что ей эта территория, в принципе, не нужна, потому что из-за обилия аномалий от неё больше проблем, чем выгоды. Но если на неё позарится Флинт, то она из кожи вон вылезет — лишь бы не дать ему там обосноваться. В общем, «и сам не гам, и другому не дам». Такова была Райли. Таков же был и Флинт. Сейчас оба были потрёпаны, поэтому спорная территория их особо не волновала, но по выздоровлении ожидались новые выяснения отношений.

— Зачем вам это надо? Только-только с горем пополам договорились…

— Ну а куда деваться? Пустую территорию оставлять нельзя. В лучшем случае, без хозяина её заполонят хищные твари, от которых потом житься не будет. Ну а в худшем. В худшем, может заявиться новый изгнанник, с которым придётся по-новой договариваться о границах. А это опять противостояние и драка. Поэтому, нам с Флинтом необходимо поскорее определиться, кто будет там заправлять. Либо я, либо он.

— А если поделить пополам?

— Ой, это так сложно и муторно, что проще захватить весь участок целиком, не дробя его границей.

— А ссориться с Флинтом не сложно? Я на твоей стороне, и мне дороже ты, нежели он. Но я всё-таки настаиваю, что Флинт, как сосед, очень нам выгоден.

— Спорить не буду.

— Так может сесть за стол переговоров?

— Дай мне сначала в себя прийти.

— Как говорила моя бабушка — «умирать собирайся, а рожь сей». Думаю, что с Флинтом нужно поговорить уже сейчас, пока он не попёрся втыкать свой флаг на новой территории. В качестве парламентёра буду выступать я. Если он считает меня своим другом, значит мы с ним найдём общий язык.

— Попробуй. Посмотрим, что получится.

Я немного помолчал. И тут, вспомнив ещё одну интересную деталь, задал Райли вопрос.

— Там, на фабрике, в логове Гарри, я видел одну изгнанницу. Явно не из его банды. Не «грязнуля». Она была очень сильно избита и ранена. Просила, чтобы я её убил.

— И что? Убил?

— Нет! Я сам был пленником! Да и зачем её убивать? Я ж не бандюган какой.

— Ну и зря. Надо было убить, чтобы не мучилась.

Позиция Райли в этом вопросе была однозначной, и продолжать данную тему я смысла не видел.

Широкая каменистая пустошь, насколько хватает глаз. В небе медленно летают гигантские морские звёзды, словно поднявшиеся ввысь из глубин океана. Ветер гоняет пыль, а по равнине, подобно морским ежам быстро катаются какие-то шары, утыканные длинными чёрными иглами.

На большом камне сидит задумчивый старец, устремивший свой подслеповатый взор на обширно раскиданные обломки странного, неведомого аппарата, похожего на небольшой космический корабль. Из-за сильнейших повреждений было уже невозможно представить, как он выглядел до разрушения. Из всего корпуса более-менее сохранилась только носовая часть, наполовину урывшаяся в сухой грунт. Кое-где обломки слегка дымились. Попахивало озоном и горелой изоляцией.

— Мне не дойти до Эоканака, — изрёк старик. — Мой путь окончен.

— Что мы здесь делаем? — спросил я, не глядя на него.

— Бежим от себя.

— Зачем?

— Никто не знает.

— Куда теперь идти?

— Я шёл в Эоканак. Деревню Забытых. Говорили, что там ещё остался незакрытый переход. Куда шёл ты — мне неведомо. Задай себе вопрос, и, возможно, ответ не заставит тебя долго ждать… Ты видишь, что они сделали? Тейлор Таун уничтожен. Теперь ноосфера под их контролем. Они боятся.

— Кто «они»?

— Тебе не нужно этого знать. Уходи. Ступай своей дорогой.

Я отправился бродить среди обломков. Где-то пиликали протяжные радиопомехи, похожие на звук старого модема. Чем ближе я подходил к разрушенной кабине, тем громче и отчётливее они слышались. Можно было даже разобрать монотонный голос, напоминавший стон: «Внимание. Нарушение эндосферной трансдукции. Фиксация стабилизаторов на реверс». Фраза повторялась через каждые тридцать секунд.

Подойдя к огрызку носовой части, я прочитал на закопчённой обшивке название «Т.Т.К. ОДАЛИСКА». Что это была за конструкция? Корабль, или самолёт? По виду, так ни то и ни другое. Заглянул в обрубок корпуса. В лицо ядовито пахнуло горелым пластиком. Раздвинув руками лохмотья свисающих с потолка проводов, шагнул внутрь. Под ногами захрустела копоть и застывшая короста некогда расплавленных панелей. Дверь в пилотскую кабину рухнула вперёд от одного лишь прикосновения к ней. На чём она только держалась?

В кабине пожара не было, но она были сильно покорёжена ударом об землю. Практически всё здесь было разбито. Прямо за порогом, на стене мигал красной лампочкой чудом уцелевший коммутатор бортового компьютера, чей охрипший динамик продолжал монотонно вещать: «Внимание. Нарушение эндосферной трансдукции. Фиксация стабилизаторов на реверс». Я потрогал красную лампочку, которая оказалась кнопкой. Коммутатор щёлкнул и замолчал.

В двух пилотских креслах сидели неживые тела. Это были обычные люди, в обычной одежде, и только шлемы на их головах являлись какими-то внеземными — огромными, блестящими, вытянутыми вперёд. Из них торчала масса проводов, соединённых с различными системами кокпита. Тот, что слева (по моему предположению — капитан корабля), мёртвой хваткой продолжал удерживать причудливый штурвал, состоящий из двух круглых и гладких панелей, похожих на тарелки с кнопками, крепящиеся к пульту управления тонкими коленчатыми креплениями.

Второй, казалось, что просто сильно устал, и задремал, уткнувшись передней полусферой шлема в руку, лежавшую на пульте. Между пилотами, на разбитой приборной доске торчала яркая стереофотография, на которой было запечатлено три незнакомых мне человека (на одном из которых была надета арабская куфия), и маленькая, обворожительная девочка с кислотно-зелёными волосами. В нижнем углу прочёл надпись «Ребятам от Лиши». Выше, на приборной панели, чернело обсидиановое лезвие.

Где же я всё-таки нахожусь? Что это за мир? Что за место? Что за обломки? Что за экипаж попал в столь страшную катастрофу? Повернулся к «прикорнувшему» второму пилоту, я дотронулся до его плеча. В этом месте, кусок одежды, вместе с телом провалился вовнутрь, словно у хрупкой шоколадной фигурки. Я убрал руку, но было уже поздно. По телу пошли трещины, и оно начало рассыпаться, пока полностью не осело на кресло и пол. Отшатнувшись, я задел «капитана», и тот рассыпался следом.

— Не теряй время! — по разбитому стеклу кабины громко стукнула чёрная рука с когтистыми пальцами.

От неожиданности я вздрогнул и… Проснулся.

Райли встретила нас, развалившись в своём кресле, как королева. Поджав одну ногу под себя, и расслабленно положив руки на подлокотники. Тина робко вошла в комнату, не поднимая глаз на хозяйку, и вежливо поклонилась.

— Здравствуй, Райли.

— Привет. Ну и зачем ты отвлекла меня от важных дел?

— Прости меня за это. Я должна обсудить с тобой кое-что.

— Надеюсь, что это связано с твоим уходом?

— Да. Я полностью восстановилась. И всё благодаря тебе. Тебе и Писателю. Поэтому я готова покинуть твоё жилище.

— Наконец-то. Отличная новость! И когда ты собираешься нас покинуть?

— Послезавтра. С твоего позволения.

— Хм-м… Идёт. Рада, что не придётся тебя выгонять.

— Но прежде чем уйти, я вынуждена попросить тебя об одном одолжении.

— Каком ещё одолжении? — Райли скривилась, словно надкусила лимон.

— Для меня это очень важно. Просто необходимо. Я уже сказала, что нашла Суфир-Акиль, и готова идти в Апологетику. Для меня, как и для тебя, как и для всех изгнанников, этот путь священен. И я должна предстать перед апологетами достойно.

— А в чём проблема-то?

— У меня, — Тина ещё сильнее потупила голову. — У меня нет подходящей одежды для этого. Я не могу выйти к апологетам в этих рваных обносках.

— Хочешь, чтобы я дала тебе одежду?

— Нет. Твой размер слишком велик. Мне нужно отыскать детскую одежду, которая бы мне подошла.

— Тогда причём тут я? Полазь по квартирам, авось и найдёшь что-нибудь подходящее.

— Мне нужна новая одежда. Не ношенная. Я должна выглядеть идеально. Поэтому мне нужно сходить в детский магазин. Только там можно найти подходящую одежду.

— От меня-то ты чего хочешь?

— Хочу, чтобы ты сходила вместе со мной в 'Детский мир'.

— Ку-да-а? — Райли аж привстала с кресла. — А может прямо сразу — на набережную?! 'Детский мир'! Ты совсем, что ли, свихнулась, милая? Забыла, что это за место? И ещё хочешь, чтобы я с тобой туда попёрлась. Нашла дуру.

— Мне нужно именно туда.

— Ну и топай, раз тебе нужно.

— Я бы пошла. Но если туда я доберусь без проблем, то обратно, с ношей, выбраться у меня не получится.

— Так ты и не набирай много. Ты чё, целый гардероб решила себе набрать? Возьми пару платьишек симпатичных, и хватит тебе. Да и вообще, нечего туда лезть, в этот 'Детский мир'. Это самоубийство натуральное. Сходи вон, в 'Дюймовочку'. Этот магазин в два раза ближе находится.

– 'Дюймовочка' сгорела. Ты же в курсе.

— А, ну да… Тогда пошарь на складах мародёров! На кой тебе 'Детский мир'-то сдался?

— Райли. Мне нужно в 'Детский мир'. Пожалуйста, не отказывай мне.

— Я смотрю, ты обнаглела, дорогуша. Тебе не кажется? Не знаю, что за дурь тобою движет, но меня на это безумие подписать не удастся!

— Если ты поможешь мне, я помогу Писателю выбраться из города.

— Правда?! — встрепенулся я, словно ужаленный. — Райли, умоляю, выслушай её!

— Ох-х… — та закрыла лицо ладонью. — Ну давай, рассказывай, чем ты будешь ему помогать?

— Апологеты не помогут тебе, Писатель, прости, — виновато взглянула на меня Тина. — Я должна была сразу сказать это, но не хотела лишать тебя надежды. Тем более, что шанс выбраться у тебя, всё-таки, есть. Но договариваться надо не с апологетами, а с сумеречниками.

— Как?! Если они сразу стреляют на поражение!

— Для этого нужно наладить с ними связь. Мне известно, что они что-то ищут в глубине города. Возможно, ты сможешь помочь им в поисках, и за это тебя выпустят.

— Да я бы помог, если б знал, что искать. Может, есть какие-то предположения насчёт того, что они могли потерять?

— Этого я не знаю. Клянусь. Но то, что они ищут нечто очень важное и секретное — определённый факт. Когда-то Апологетика была связана с Периметром. Но потом связь прервалась.

— Да, я слышал об этом.

— Так вот, разрыв связи произошёл из-за конкретной причины. Кто-то захватил у сумеречников очень ценное оборудование, нарушив договор о неприкосновенности.

— Кто?!

— Откуда же мне знать? Я даже предположить не могу, что это было за оборудование.

— Тогда какой от тебя прок?! — вклинилась Райли.

— У меня есть ключ. Деталь, без которой эту ситуацию не сдвинуть с мёртвой точки.

— Какая деталь?

— Коннектор. Передающее устройство с маяка сумеречников.

— Ни хрена себе, — глаза у Райли расширились. — Как ты его раздобыла?

— Маяк был выведен из строя, когда начались распри между Латуриэлем и Апологетикой. Мне неизвестно, была ли его поломка причиной этого раскола, или же маяк сломали уже после начала конфликта. Теперь это уже не важно. Нибилар считает, что маяк испортил Латуриэль, который до этого не раз высказывал параноидальные предположения о том, что сумеречники следят за ними через это устройство. Латуриэль же, хоть и подтверждает свои опасения насчёт этой слежки, но говорит, что маяк он не ломал. Что это сделал кто-то другой. Дескать, на маяке было установлено какое-то запретное оборудование, и он сам хотел когда-нибудь его уничтожить, но его опередили. Не в пользу Латуриэля говорит тот факт, что в его логове я нашла тот самый коннектор. Однако, больше никаких деталей даркенских технологий мне там обнаружить не удалось.

— Так вот что ты спёрла у Латуриэля, — кивнула Райли. — Ради этого он за тобой гонялся?

— Нет. Коннектор — это ерунда. Скорее всего, Латуриэль украл его, чтобы перестраховаться, и полностью 'обезглавить' маяк. Никакой практической ценности он не представляет.

— Тогда как он поможет Писателю?

— А вот как. Коннектор — это шанс. Тонюсенькая ниточка, которая сейчас так нужна Нибилару. Когда маяк заработает, сумеречники увидят его, и поймут, что Апологетика вновь готова к контакту. Сейчас они думают, что маяк уничтожен из-за агрессии апологетов. Возобновление сигналов маяка даст им понять, что мы — не враги. И что мы — готовы наладить с ними связь. Ну а когда контакт с сумеречниками состоится, Нибилар сможет сообщить им о Писателе, и попросит их выпустить его из города.

— Нибилар на это пойдёт?

— Да. Ему жизненно необходимо наладить связь с сумеречниками. Пока…. Пока не разразилась война. Он поможет Писателю, если тот вернёт ему коннектор. Доверься мне, Райли. Я знаю, что говорю. Ведь это и есть мой… — она запнулась. — Мой Суфир-Акиль.

Райли помолчала. Затем, подняла глаза и спросила, — Позволь догадаться, милая, и этот самый коннектор даркенского маяка находится в 'Детском мире', да?

— Точнее, под ним. На подземном складе, прямо под магазином, — ответила Тина.

— Так вот оно что. Тебе нужно проникнуть в 'Детский мир' не ради шмоток. Там расположен твой старый схрон с наворованным добром. Поэтому тебе и нужна я. Чтобы вытащить всё барахло оттуда, и перетащить в новое жилище. Ах ты, маленькая хитрюга. А я-то думаю, чего ты ходишь вокруг да около?

— Ты поможешь мне? — Тина осмелилась посмотреть ей в глаза.

Райли украдкой взглянула на меня. Я сделал умоляющую мину. Вздохнув, хозяйка опять перевела взгляд на Тинку.

— В любом другом случае я бы послала тебя куда подальше. Но если твой коннектор действительно поможет моему другу — Писателю, то я готова на это сумасшествие.

— Спасибо.

— Спасибо в карман не положишь.

— Знаю. Поэтому, Райли, у меня и для тебя кое-что есть.

— Вот как? Да неужели? Знаешь, Тина, самое лучшее, что ты можешь для меня сделать — это поскорее убраться на свою новую, законную территорию. У меня есть всё, что мне нужно. И вряд ли твоё скромное барахлишко вызовет у меня интерес. На мелочёвку я не размениваюсь. Тебе придётся предъявить нечто действительно стоящее, чтобы я осталась довольна этим подарком. Поэтому лучше даже и не пытайся. Мне от тебя ничего не нужно. Вполне хватит и того, что ты поможешь Писателю.

— Поверь мне. Ты от этого не откажешься.

— Откуда такая уверенность?

— Я знаю, что у тебя есть мечта. Ты случайно выдала мне её во время нашей синхронизации. И эта мечта не связана с Апологетикой.

— Ах, ты! — Райли вскочила с кресла, и ухватила Тину за ворот с такой силой, что я услышал треск рвущихся ниток. — Как ты посмела, дрянь такая, копаться в моём сознании?!

— Об этом никто не узнает, клянусь своим инсуалем!

— Только попробуй пикнуть об этом! Порву в клочья голыми руками!

— Отпусти, умоляю!

— Убить тебя мало! — Райли оттолкнула её, и вернулась в кресло. — Подумать только. Она знает мою мечту! И это учитывая, что даже я сама не знаю, в чём конкретно она заключается…

— Не знала до последнего времени. А теперь стоишь на пороге её осмысления. Твоя мечта, конечно же, очень странная…

— Сейчас же прикуси язык! — Райли беспомощно покосилась на меня.

— …но можно попробовать её осуществить, — договорила Тинка и замолчала.

Хозяйка вновь поднялась с кресла, сделала несколько кругов вокруг него, и, в конце концов не выдержала:

— Чушь. Это неосуществимо.

— Латуриэль так не считает.

— Причём тут он?

— При том, что подобной мечтой одержима не только ты, но и он. Но, в отличие от тебя, его планы разрушительны, как для Апологетики, так и для человечества.

— Погоди… Латуриэль, что, создал…

— Не до конца. Я выкрала материалы его работы, и спрятала их. Вот почему он так отчаянно меня ищет. Вот почему бандиты Грязного Гарри лишили меня энергии, но сохранили тело в целости. Только я могу пробраться туда, где спрятаны материалы. Для этого я нужна ему живой и способной двигаться.

— Так вот оно что, — Райли упёрлась локтями в спинку кресла, и схватилась за голову. — Латуриэль, чёртов ублюдок, он всё-таки сделал это.

— Не успел, — напомнила Тинка. — Благодаря мне.

— Но он ведь мог возобновить исследования по новой.

— Для этого ему нужен один уникальный материал, который можно достать только в определённом месте. Там, откуда ещё никто не возвращался. В затопленной лаборатории.

— Интересно, каким образом он надеялся его раздобыть?

— При помощи Хо. Дескать, Хо обещало ему предоставить этот последний фрагмент, в обмен на жертву. На человеческую жертву.

— То есть, Хо существует?

— Не знаю. Но под каждым мифом есть конкретное основание. Латуриэль, конечно, фанатик, но не идиот. Он мог нагнать мистического пафоса, придумать божественную подоплёку, тем самым завуалировав настоящие процессы своей работы. А истина, быть может, кроется в чём-то простом, незамысловатом. Материальном.

— Н-да-а… Подумать только. Если бы Латуриэль справился. Если бы он добился реализации этой идеи. Получилась бы настоящая бомба, заложенная под Апологетику.

— Не только под Апологетику. Весь мир постигла бы катастрофа.

— Это точно. Ох, Тина, вот уж не думала… Все считали тебя мелкой воришкой, туннельной крысой. А ты у нас, оказывается, патриотка Апологетики. Достойный Суфир-Акиль! За этот подвиг апологеты должны тебя на руках носить. Одного не могу понять. Отдавая мне в руки столь опасные материалы, не думаешь ли ты, что я могу ими воспользоваться во зло? Как Латуриэль. Не правильнее ли было передать их Нибилару?

— Нет, не правильнее. Я не доверяю никому. Даже Нибилару. Эти материалы очень соблазнительны. Я изучила их, и сама хотела ими воспользоваться, чтобы стать другой. Но не смогла. Потому что они рассчитаны на более совершенные образцы. Не ниже семёрок. Таким образом, для меня они потеряли всяческий смысл. Сначала планировала уничтожить, но потом подумала, пусть хранятся, вдруг понадобятся когда-нибудь. Вот и понадобились. Я встретила достойную изгнанницу, которая сможет ими грамотно распорядиться. Единственную, которой теперь могу доверять.

— Ты думаешь, что я смогу завершить работу Латуриэля?

— Не знаю. Но ты хотя бы попробуешь. Если есть шанс осуществить свою мечту, то нужно им воспользоваться.

Посмотрев на неё с сомнением, Райли потёрла глаза, и сухо подытожила:

— Хорошо. Ты меня убедила. Выходим завтра утром. Надеюсь, ты помнишь дорогу от фабрики — до границы 5-11?

— Прекрасно помню. На этом этапе проблем не будет. Сложности начнутся, когда перейдём через границу.

— Да уж. Это точно. Зверья там навалом.

— Больше чем нужно. К «Детскому миру» придётся подбираться потайными ходами, — Тинка подошла к карте, и провела пальцем линию. — Отсюда — сюда, напрямик, по канализации. Тут выйдем на поверхность, пройдём квартал, и снова уйдём под землю.

— Погоди-погоди. Где, ты сказала, второй вход в подземелье?

— Вот тут, — снова ткнула пальцем Тина.

— Если мне не изменяет память, там находится «Дантова Длань».

— Всё верно. Придётся выбрать подходящее время, и двигаться строго в «зоне терминатора». Тогда не сгорим и не замёрзнем.

— Да уж. Прогулочка намечается что надо. Ну а обойти никак нельзя?

— Боюсь, что нет. Велика вероятность встретить огромные стаи голодных хищников. «Дантова Длань» — единственное место, куда они не суются.

— Я бы тоже туда не сунулась… Ну да ладно. Что там дальше, после канализации?

— Подземный ход неплохо сохранился, и выведет нас прямо к «Детскому миру». Увы, напрямую пробраться в подземный склад не получится, так как он надёжно изолирован от канализационных путей. Ведь этот склад, по совместительству, бомбоубежище. Спуститься туда можно либо через магазин, либо через запасной вход, расположенный неподалёку от магазина. Здесь нас ждёт самая главная проблема. В районе «Детского мира» мы можем столкнуться с крайне неприятным сюрпризом, в виде жутких тварей. Столь ужасных, что именно из-за них мне пришлось обратиться к тебе за помощью.

— И что же это за зверушки? Экрофлониксы? Ходоки? — нахмурилась Райли, покусывая ноготь.

— Гораздо хуже, — покачала головой Тина. — Злодеи.

— Ё-ё-ё… И сколько их там?

— Думаю, что, как минимум, целый прайд.

— О-хре-неть. Боюсь, что шансов у нас, в таком случае, нет. Я видела злодея всего один раз. И при этом он едва не перерезал меня пополам. Это был всего лишь один, небольшой злодей. Подросток. Взрослых особей я не встречала. А если их там вообще целый прайд — то пиши пропало. Нас сожрут ещё на подступах к магазину.

— Мы должны рискнуть. Игра стоит свеч. Если будем действовать осторожно и продуманно, то сможем пробраться на склад, не нарвавшись на злодеев. Не исключено, что они вообще ушли оттуда, и теперь путь свободен.

— Что-то я сомневаюсь… Но предложение действительно заманчивое. Ради этого можно рискнуть головой. Возвращайся в гараж и отдохни как следует. Завтра с утра мы с тобой выдвигаемся…

— А я? Я тоже пойду! — выступил я.

— Нет, ты не пойдёшь.

— Почему?!

— Потому! Туда даже мы не факт что проберёмся. А с тобой, тем более. Сиди дома и жди. Если не вернёмся — считай нас коммунистками… Ну, в общем, ты понимаешь, о чём я, и что ты должен делать…

— Я должен пойти с вами. Мне это нужно. Какой опыт я приобрету, отсиживаясь дома? Мне в любом случае придётся отправиться в центр города, так уж лучше подготовиться к этому походу, пройдя испытание кровью.

— В его словах есть доля истины, — поддержала меня Тинка. — Мы можем взять Писателя с собой.

— Убьют его там, — пессимистично ответила Райли. — Вот и всё, чего мы добьёмся.