© С. Лукьяненко, 2013

© Составление. А. Синицын, 2015

© ООО «Издательство АСТ», 2015

Татарского пленника вели в поводу, как непослушную кобылу. Недоуздок рвал ему губы, заставляя с ожесточением вгрызаться в крепкую колючую веревку. Колодка на шее клонила к земле. Мужчина то и дело спотыкался, обдирая босые ступни о каменистую почву.

Есугай, в свои двадцать пять лет уже получивший в народе славу героя-баатура, молча ждал, пока знатного пленника бросят к его ногам. По примеру своего предводителя молчали и остальные воины. Только белели костяшки крепких ладоней, сжимая рукояти кнутов и ножей.

– Смерть выродку! – все же не выдержал кто-то, и орда тут же подхватила этот клич, донося до самого небесного отца монгольскую родовую ярость.

Из толпы потянулись хваткие пальцы, сдирая с мужчины богатый халат, расшитый шелком по шелку. Еще десяток шагов – и пленник остался бы позорно нагим, но Есугай неспешно поднял руку, и волнующаяся толпа замерла, не договорив обидных речей, не тронув больше ни единого лоскута китайской работы. Никто не смел мешать Есугаю-баатуру изречь приговор. Из стоявшей поодаль маленькой юрты донесся еле слышный женский стон, и по лицу потомка великого хана Амбагая пробежала тень.

– Пленник! Твое имя будет стерто в веках, твои дела порастут ковылем, и их скроет конский навоз! Но сейчас тебе дозволено говорить, как подобает воину, что не страшится звона мечей. Назови себя перед лицом Отца Небо и перед этими честными людьми! – Есугай обвел рукой своих соплеменников.

Один из монголов, приведших пленного, вытащил у него изо рта мокрую веревку и брезгливо отбросил прочь. Остальные навалились ему на плечи, заставляя упасть на колени.

– Я зовусь Темуджин-уге, вождь татарского племени! – выпалил мужчина, сверкая глазами на своих понукателей. – Мои юрты подпирают небо над долиной Уршиун! Мои жеребцы топчут землю от озера Колен до озера Буир! Племя отомстит за меня!

Есугай опять нахмурился: то ли словам татарского вождя, то ли услышав сквозь ропот толпы очередной женский стон. Показалось, или он был громче предыдущего?

Никто не слышал этого. Монголы трясли кулаками, суля Темуджин-уге самые страшные кары. Есугаю снова пришлось призвать к тишине.

– Ты, – баатур ткнул пальцем в пленного, и тот вздрогнул, – ты потомок предателей и внук предателей, поправших узы дружбы. За звонкую монету продавших моего великого предка Амбагая коварным чжуржэням. Я убил твоих воинов, забрал жеребцов и разграбил юрты.

Есугай прервался на миг: теперь это был не стон, а крик, слышный всем, собравшимся на казнь побежденного татарского вождя.

– Нет больше твоего рода, Темуджин-уге, – помолчав, бесстрастно продолжил предводитель монголов, – за тебя некому мстить. Твои женщины будут служить моим людям, согревать ложе моим воинам и подавать сочное мясо к трапезе. Нет больше тебя, Темуджин-уге.

– Злобный змей, ты заплатишь за мою смерть кровью сыновей! – выкрикнул побледневший пленник и тут же согнулся от удара в живот.

Еще один женский крик разнесся над толпой, заставив многих недоуменно озираться. Есугай дернул плечом, будто хотел уйти, но сдержался. Неподалеку хлопнула дверь юрты.

– Я забрал у тебя стада, юрты и женщин, как перед смертью пожелал мой храбрый предок – хан Амбагай, – внезапно горячо выпалил предводитель монголов, – но это не все, что можно отнять у врага. Я заберу даже твое имя! Отправляйся в страну теней, безымянный воин степи!

Сабля почти неслышно покинула ножны Есугая и ярким росчерком приземлилась на шею пленника. Обезглавленное тело задергалось, орошая монгольские сапоги кровью. Воины в едином порыве вскинули оружие, но их боевой клич вдруг перебил радостный женский возглас:

– Сын!!! Оэлун родила сына!

Где-то на грани сознания почудился звонкий щелчок. Это сдвинулась история, застоявшаяся было на одном месте. Незримое колесо завертелось в нужном направлении, пожирая выбранную колею.

Я развернулся и пошел прочь. Кого сейчас видели храбрые монголы? Может, оборванца, который прибился к племени на случайном перепутье? Может, юродивого, пропахшего бараньей шерстью, которого кормили сердобольные старухи? А может, всего лишь легкую тень, скользящую в направлении заката? Я был для них невидим – заклинание отводило глаза. Впрочем, все внимание монголов сейчас было обращено на маленькое тельце, которое целиком помещалось в ладонях Есугая-баатура.

Сумеречным зрением я увидел вокруг ребенка разноцветные всполохи, радужные переливы: аура была неровной, дрожащей, а это значило…

– Я отнял имя у татарского вождя, которого победил в честной битве. Отныне это имя будет носить мой сын!

– Темуджин! – хором разнеслось по степи из сотни глоток.

– Иной, – вполголоса добавил я, уходя в Сумрак.

Над дрожащей линией горизонта появилось темное пятно. Здесь путник обычно достает потрепанные карты и недоверчиво перебирает их сухими, заскорузлыми пальцами; вглядывается в горизонт, отыскивая приметы человеческого присутствия.

Мне это не требовалось. Я знал, что впереди Самарканд: древний город, прославленный в песнях и легендах. Его стены хранили историю нескольких войн, в которых почти всегда были замешаны Иные.

– Эй! – Жеребец вдруг потащил меня в сторону от дороги, заставив покрепче прихватить повод. На возмущение скотина не реагировала, продолжая трусить в сторону сочных зеленых кустов. Конь устал: я взял его у бедняков, живущих в восьмидесяти ли отсюда. За целый день я не дал ему ни минуты отдыха, уводя от знакомой кормушки все дальше.

Можно было вразумить его заклинанием, но десяток порталов через колючий степной Сумрак заставляли обходиться человеческими способами передвижения. Я потратил уйму Силы, открывая прямой путь из лагеря монголов в Хорезм, и это оказалось ошибкой. Портал раскрылся в чистой степи, где не было ни следа людского присутствия. Пришлось идти пешком полдня, прежде чем впереди показалось небольшое кочевье. Дальше я осторожничал, шагая через Сумрак на небольшие расстояния и проезжая по сотне-другой ли в день верхом.

Порыв ветра растрепал коню гриву, и он, почуяв жилье, зашагал бодрее. Скоро с животного снимут мокрые потники, расстегнут крепко затянутую подпругу и дадут сена. Жаль, мои силы не удастся восстановить так же просто.

На Совет я шел уставшим и злым. Еще у ворот мне выдали метку – небольшой амулет в виде когтя, который было видно только в Сумраке. Резная кость заставляла кожу чесаться – то ли от Темной магии, то ли от недельного блуждания по степям.

Вход обнаружился не сразу: потребовалось пройти всю улицу, прежде чем я догадался оглядеться сквозь Сумрак. Дверь была втиснута между двумя замурованными арками, на первом слое висел массивный замок. Я вздохнул и шагнул на второй. Здесь вместо крепких досок оказался простой пролом в стене, затянутый черным маревом. Да, многовато в Самарканде Темной магии: сначала амулет, теперь заклинание в проеме… Отголоски прошлых лет?

Черный туман прянул в стороны.

– Приветствуем тебя, многоуважаемый Джалим-хоса! – Слуга, стоявший на входе, оказался вампиром. Сейчас порождение Тьмы растянуло губы в широкой улыбке, демонстрируя внушительный набор клыков – на верхней челюсти их было аж четыре штуки вместо привычных двух. Я с трудом сдержался от желания избавить его от лишней пары и просто кивнул. Не дело Светлому Иному первого ранга устраивать драку с каким-то мелким кровососом.

Моему взору открылся просторный круглый зал, купол которого исчезал в дыме из многочисленных курильниц. По периметру стояли низкие столы, рядом с которыми вольготно расположились гости из самых разных краев. Нескольких я узнал и почувствовал, как заныли шрамы на шее. Темных и здесь было больше.

– Джалим-хоса! Вкуси хорезмского вина, отдохни на подушках из китайского шелка! – засуетился вокруг все тот же слуга. Он провел меня вдоль стены к богато накрытому дастархану.

– Начало положено, – изрек мужской голос, и в центре зала поднялся высокий мужчина. Его я помнил, Фазуллах был самым сильным Светлым в Хорезме. – Произнесем же слова великого Договора, взвесившего борьбу Тьмы и Света и нашедшего ее неуместной.

Перед каждым из сидящих всплыли горящие строки. На каком языке Договор был написан изначально, никто не знал. Может, это была латынь, а может, иврит – но каждому из присутствовавших слова были понятны.

Мы – Иные.

Мы служим разным силам…

Я терпеливо ждал окончания действа. Даже глаза закрыл, хотя пылающие строки все равно манили, заставляя вдуматься, осознать, прекратить извечную войну… Договор рассудил прения между многими городами и даже царствами. Раньше я бы трижды подумал, прежде чем сунуться в насквозь пропитанный Темной магией Самарканд, а теперь сижу рядом с теми, кто желал моей смерти, вкушаю сладкий урюк и даже не ставлю защитных заклинаний. Но на моей родине нет Договоров, есть только клятвы, равные для людей и Иных. В степи негде существовать Дозорам – попробуй поймать дикого Темного, загубившего целое кочевье, если его следы давно остыли и поросли быльем! Да и когда еще найдут это место…

Даже синий мох – постоянный житель городского Сумрака – не цепляется к кочевникам. Может, оттого степные люди славятся своим открытым и спокойным характером?

Договор отзвучал.

– Вы явились на Великий Совет по приглашению Ночного Дозора Самарканда, – буднично сказал Фазуллах. На него обратилось несколько десятков глаз. Светлые и Темные, почти все – первого ранга и выше. Даже слуга-вампир куда-то вышел, видимо, не его ушей дело.

– С тех пор как был заключен Договор между Светом и Тьмой, этот город посетило процветание. – Некоторые из гостей на этих словах поморщились, видимо, «процветание» создало им ряд неудобств. Фазуллах сделал вид, что не заметил недовольства. – Равновесие установилось между нашими Силами. Чтобы сохранить его и преумножить, Договор должны принять все.

Многие недоуменно переглянулись. Робкий женский голос нарушил возникшую вдруг тишину:

– Договор принят. Скреплен печатями Силы. Кто посмеет его нарушить?

– Уважаемая Сели-ханым, речь не о нарушении. Речь о…

Я поразился. Женщина, еще и Темная! В Хорезме! Интересно, чьей наложницей она стала и скольких рабынь, согревших ложе ее избраннику, успела погубить? Ведьма куталась в многослойные одежды, которые оставляли открытым лишь цепкий холодный взгляд. Половина слоев отнюдь не из ткани: слишком уж хищно они колыхались от малейшего движения хозяйки.

– …и все царства из сильных ныне приняли Договор. Но есть многие, кто отказался или не внял. Может случиться война, где Светлые и Темные встанут на одной стороне…

Пока я разглядывал Сели-ханым, Фазуллах с поистине Светлым терпением пересказывал суть заключенного соглашения. Будто не твердили его только что хором. Женщина, кажется, слушала только из вежливости. Засмотревшись на ладную фигурку (вот умеют хорезмские красавицы укутать себя до самых бровей, но стать еще соблазнительней!), я пропустил почти все мимо ушей и опомнился, только когда по залу пронесся единый вздох.

– Снова! – с болью в голосе произнес кто-то.

– Да, Джору… Это не будет битва Света и Тьмы. Будем сражаться со своими же. – Фазуллах в скорби склонил голову.

– Почтенный Фазуллах умеет говорить мудро, – прошелестел знакомый голос, – и у нас уже трясутся поджилки. Но с чего бы Тьме идти против Тьмы, даже если Договор принят только на одной стороне?

Ах, паршивец… Его я почувствовал еще на входе. Оборотни редко доходят до первого ранга, а вот поди ж ты, Алар, которого я почти развоплотил шесть лет назад, добрал нужное число жертв! И теперь по праву сильного занимает место на Совете. В груди закипела ярость.

– Так будет, если мы не убедим всех Иных от Хорезма до Японии создать Дозоры. – Фазуллах будто не заметил ехидного тона.

– Пока что никакого проку нет от наших Догово… ренностей. – Оборотень в последний момент исправился и довольно пронаблюдал, как меняется лицо Светлого. – Мои Темные братья склонили головы под страхом смерти. Вы теперь диктуете, сколько людей положено убивать, запрещаете нам охоту ночью. Право, жизнь без Дозоров была честнее: я опасался только Светлых, не ожидая, что меня загрызут свои же за лишний кусок человеческого мяса.

– Львоподобный Алар отвергает Договор? – Фазуллах оставался бесстрастен, хотя по всему залу гости начали вскакивать с мест. В неровном свете лампадок вспыхнуло несколько искр – предвестников магической потасовки.

– Ведь для того вы и собрали Совет, верно? – ехидно продолжил оборотень, и его лицо поплыло, обретая звериные черты. – Проверить, как соблюдается буква Договора! Дневному Дозору Бухары он не пришелся по нраву. Все мои подданные ждут одного только слова…

Воздух вдруг стал ватным. Алар осекся, с ненавистью глядя на Светлого, но его ярость быстро сменилась страхом: вокруг, выпучив глаза, хватались за грудь все гости Совета. Недавние искры погасли: вместе с воздухом в зале будто исчез Сумрак, лишив всех возможности защищаться и нападать.

На краткие секунды я ощутил себя дряхлым старцем: ослепнув и оглохнув, схватился за сердце… и все прекратилось. Собравшиеся в зале изумленно переглядывались, недоверчиво ощупывая себя и разминая пальцы. Видимо, «быстрые» заклинания, подвешенные на мгновенное использование, вернулись к своим владельцам.

– «Вето»! Зачем?! – воскликнул кто-то.

Заклинание, дающее право говорить и действовать только тому Иному, который его применил. Изобретенное самим Фазуллахом для неведомых целей. У «вето» было побочное действие – применивший его не мог дальше что-то утаивать и скрывать от присутствующих. Требовалось произнести некую истину, зачастую неприятную, – о самом Ином, либо огласить секрет, который утаивался. Либо предсказание.

– По-другому… не прекратить эту войну. Теперь мне нужно сказать правду… – Лицо Светлого исказилось, а голос стал хриплым: – В год, чье число – десять, родится дитя из крови. Взрастится на кобыльем молоке… Пойдет Свет на Свет, Тьма на Тьму! Без Клятвы Иной все пропало, исказилось! Нет больше мира, нет войны…

Фазуллаха шатнуло. «Вето» выпило почти всю Силу, и Светлый остался перед нами беззащитней ребенка. Все молчали, ожидая, когда он продолжит речь, но в зале вдруг противно захихикали.

– Так вот чего боишься ты, главный Светлый всея Хорезма! Убить невинное дитя! – Алар держался за живот, будто и в самом деле мог лопнуть от смеха. И хорошо бы! – Вот зачем тебе Договор для всех Иных! «Без Клятвы все пропало»!

– Замолчи! – Голос ведьмы Сели-ханым. Неожиданно. Когда это Темные шли против своих? Женщина на миг опустила глаза и, когда подняла их, смотрела только на Фазуллаха. – Скажи, Светлый… Ведь и вправду куда проще найти младенца и пресечь войну малой кровью, чем заставить всех Светлых и Темных мира принять Договор.

Фазуллах молчал и переводил взгляд с одного лица на другое. Он видел то, чего не хотел бы видеть никогда: даже на лицах Светлых была мрачная решимость уничтожить ребенка ради спокойствия всех Иных. У некоторых – самоубийственная готовность даже развоплотиться ради великой цели. Показалось, или в его глазах мелькнули слезы?

– Джалим-хоса, – голос главы Совета был полон горечи.

– Да, Светлый владыка, – у меня запершило в горле.

– Год, о котором говорится, начался три луны назад. Ты многое видел в диких степях. Был ли среди них подходящий ребенок?

– Мне… мне неизвестно… – Я на миг запнулся, подумав о «сфере отрицания». Надо было скрыть мысли, спрятать глубоко свою догадку… Не успел. Фазуллах «прочел» меня раньше.

Он упал на колени. Все запоздало вспомнили, насколько Светлому тяжело стоять после «вето». Условия выполнены, правда прозвучала, но «вето» продолжало пить Силу, утаскивать Фазуллаха в сумеречную кому.

– Джалим-хоса, ты пройдешь от Хорезма до государства Цзинь… Проверишь все племена, которые пьют молоко кобылы, и найдешь ребенка. – Он не просил, не приказывал. Фазуллах будто вещал истину: то, что обязательно свершится. – Затем… – Светлый начал заваливаться набок, – делайте так, как решено. Это слово всего Совета.

Фазуллах распластался на полу безвольной тряпицей. Я посмотрел на него через Сумрак и едва не вскрикнул. Душа Светлого, его сумеречная оболочка, была сплошной черной дырой.

Но он дышал. Вроде бы.

– Темуджин… Что мы скажем твоему отцу? Что скажет твоя мать Оэлун?

Всю дорогу от реки старая служанка охала и причитала. Мальчика хватились, только когда солнце начало клониться к закату.

– Сын вождя монголов не должен прибавлять седых волос родителям! – не умолкала женщина. Темуджин молча тащился следом за ней. Отец был справедлив и никогда не наказывал его за долгие прогулки. Но в этот раз Темуджин чувствовал, что простым замечанием не обойдется. Старшему сыну вождя не пристало бегать от сватовства.

– Сугар! – тихо позвал он, остановившись.

Служанка обернулась.

– Я видел тени на воде… Всадники-воины мчались не разбирая дороги…

Темуджин прикрыл глаза и не заметил, как вытянулось лицо старой Сугар.

– Их гнал страх! Я водил рукой по воде, вот так, – мальчик погладил рукой воздух, – и они кричали. А потом под ними тень расступилась… Я топил одного за другим, пока все всадники не исчезли. Сугар, ты мудра, скажи, что значит мое видение?

Солнечный свет вдруг поблек: из-за горы Бурхан выползало большое темное облако. Ливни приносили в степные края жизнь, заставляя жухлую траву зеленеть и давать новые побеги. Монголы радовались дождям, считая их благосклонностью Отца Неба, хотя память стариков хранила недобрые годы, когда солнце совсем не выходило из-за туч. Темуджин плотнее запахнул халат, вглядываясь в темнеющее небо и не замечая пристального взгляда служанки.

Сугар смотрела на мальчика сквозь Сумрак и видела то, что наполняло сердце горечью: радужное облако вокруг Темуджина утратило детскую неопределенность. Еще несколько лун назад мальчик был готов ступить на любой из путей Силы, но теперь в его «второй душе», как про себя называла Сугар эти всполохи, отчетливо виднелись темные пятна. Что-то извне исказило сумеречный облик маленького монгола, вложив в него порок и гнев.

– Какого племени была твоя конница? – Сугар положила руку на плечо будущего Темного.

– Не разобрать. Я стольких и не знаю, – прошептал мальчишка.

– Ты спал, Темуджин. Солнце нынче светит ярко, рождая дурные сны. Поторопимся же, пока твой отец не прислал воинов искать маленького негодника!

Подол халата вымок и тяжело бил по ногам. Позади остались теплые кострища, заботливо закрытые пологами от случайного дождя. Там раскинулось родное кочевье, где ночная стража охраняла сон людей, ведущих свой род от степных ветров. Никто не пройдет незамеченным мимо храбрых монголов, преданных своему господину.

Никто, кроме Иной.

Земля липла к подошвам, будто призывая остановиться, передумать. Сугар, прихрамывая, уходила в сторону реки. Лунный свет превращал долину в ровное полотно, на котором малейший кустик отбрасывал огромную тень.

Нет тени чернее, чем в полночной степи…

Походка женщины вдруг обрела почти девичью легкость. Согнутая спина распрямилась, по плечам хлестнула волна темных волос. Монголка двинулась по кругу, напевая что-то под нос и приплясывая. Здешние края знали много песен, но эту нельзя было спеть доброму гостю или затянуть в честь победы над врагом.

На берегу реки Онон звучала песнь Духов.

У Сугар болели колени, поврежденные когда-то ударом кнута, но она не прекращала странного действа. Ветер будто подталкивал служанку, заставляя сокращать каждый круг на несколько шагов. Песня оборвалась одновременно с танцем. Сугар привычно посмотрела на свою тень, но не стала входить в Сумрак. Вместо этого тень сама поднялась в полный рост и замерла.

– Я зову духов монгольского племени, – тихо сказала ей Светлая.

Молчаливая темная масса колыхнулась и изменилась в размерах: теперь она превосходила женщину ростом и шириной плеч.

Сугар почувствовала, как ее ощупывает взгляд из самых глубин Сумрака, куда ей никогда не спуститься.

«Что ты ищешь, женщина Света?» – проговорила тень.

– Назови себя, житель иного мира! – Голос служанки дрогнул, а на лице выступил пот.

«Не тебе спрашивать об этом. Спроси то, что требует ответа», – тень повела плечом, будто отмахиваясь от назойливой мухи.

– Темуджин. Кем он станет? – Светлую уже била мелкая дрожь, поэтому размениваться на другие вопросы не имело смысла. Сумрак тянул из служанки Силу.

«Ты знаешь. Он будет Темным».

– Что ему уготовано?! – с болью выкрикнула Сугар.

«Большая печаль. Иная судьба».

– Что будет с нашим народом? – Женщина почти шептала.

«Клятва решит все».

Тень растеклась по траве и снова приняла очертания сутулой фигуры, закутанной в несколько халатов. Колени все же подвели, и Сугар рухнула лицом в землю. По щекам катились злые слезы: духи взяли большую плату, а ответ дали слишком расплывчатый, чтобы можно было что-то понять. Одно только сказано точно: Темуджин будет Темным.

Старая Сугар плакала и колотила кулаками мокрую землю. Ее маленький хозяин, милый Темуджин, должен был стать врагом! Одному Отцу Небо ведомо, какие несчастья может принести Темный Иной, стоящий во главе племени. А ведь Есугай уже ищет ему невесту и сулит большие победы…

Сугар всхлипнула в последний раз и с трудом села. Ночь стремительно теряла свое очарование, делая все серым и невзрачным. Девять долгих лет заботы о мальчике-Ином оказались бессмысленны. Воспоминания пронеслись перед внутренним взором: вот младенец, целиком умещающийся на сгибе отцовского локтя; вот маленький Темуджин говорит первое слово – свое имя; вот отец сажает мальчика на резвого жеребца и, хлопнув по крупу, посылает того в степь…

Все было напрасно. И защитные чары, наложенные простой служанкой, чтобы ничей недобрый глаз не обратил ребенка во Тьму, – тоже.

Светлая шумно выдохнула. Кончено. Отныне судьба Темуджина в руках извечных Сил.

Сугар потянула на себя тень и принялась рвать защитные символы один за другим.

От века племя монголов выбирало себе жен среди красавиц рода унгиратов. Есугай был мудрым вождем, посему озаботился женитьбой сына заранее. Есугай был также смелым воином, поэтому в дорогу помимо Темуджина позвал лишь двух верных слуг.

Переход длиной в день и ночь был легким. Казалось, само Небо благоволит потомку хана Амбагая на пути к дружественному племени. Невеста была чуть старше Темуджина, что сперва заставило мальчика хмурить брови в попытке казаться взрослее. Но не успели утренние лучи высушить траву, как дети уже играли вместе, забыв про разницу в возрасте.

Есугай-баатур глядел на сына с гордостью и незнакомым, щемящим чувством: совсем скоро Темуджин станет мужчиной и начнет совершать свои подвиги. Ему хотелось остановить на миг время, насладиться отцовством сполна, но, по степному укладу, малолетний жених должен был несколько лун жить в семье невесты.

Вождь монголов не боялся разлуки, но все равно старался запомнить каждую черту лица своего отпрыска. Когда они увидятся в следующий раз, Темуджин может стать уже другим, впитав мудрость и знания унгиратского племени.

Лишь солнце склонилось к закату, Есугай попрощался с сыном и направил коня в сторону дома.

Едва заметная тропинка уводила все выше. Тот, кто ее проложил, обладал хорошим здоровьем: временами ниточка вытоптанной травы заставляла карабкаться вверх по осыпающимся камням.

Я останавливался, дул на ободранные ладони и продолжал путь. В этом году выдалось на редкость дождливое лето, земля не успевала высохнуть под жарким солнцем. Ноги скользили по влажной траве.

– Какой правды ищет верный сын степи на склоне горы Бурхан? – Голос Орчу раздался совсем рядом и чуть не заставил меня сорваться с очередного мшистого уступа.

– Лучше бы помог, старый пройдоха… – проворчал я, пытаясь восстановить равновесие.

– Зачем? – удивился тот. – Неужто руки Джалим-хоса ослабли, а ноги стали подобны мягкой глине?

– Еще слово – и придется мне убеждать тебя в обратном… – Я перегнулся через каменный выступ и наконец смог перевести дух. Дорога к жилищу шамана не может быть легкой. Если здесь пришлось бороться всего лишь с горным склоном, то в Сумраке тропу вполне могла охранять какая-нибудь тварь. Я предпочел простую усталость.

– Здравствуй, Орчу.

– И тебе благоденствия, Светлый. – Седой монгол учтиво склонил голову.

Орчу был единственным из Иных, чья принадлежность к Темным никак не влияла на нашу дружбу. Мудрый шаман давно не делил мир на добро и зло. Я бывал у него, когда одолевали сомнения, и всякий раз уходил с пониманием, что делать дальше. Долгий век наделил его натуру неспешностью, которой могли позавидовать горы.

– Тиха ли твоя жизнь, как прежде? – Я поторопился с вопросом. Сперва следовало дождаться приглашения отведать травяного отвара, высказать довольство погодой, затем сесть рядом на камень и созерцать, как ветер колышет ковыль. У шаманов любое обращение к Силе начиналось с ритуала, неудивительно, что даже в разговоре они были неспешны.

– Вечно ты подгоняешь бег времени, Джалим, – сощурился Орчу. – Однажды я замурую тебя на двести лет в камне, и ты наконец познаешь терпение.

Было не ясно, шутил ли мой старый знакомый. Его слова могли быть как невинной шуткой, так и весомой угрозой.

– «Однажды» – не значит «сейчас». – Я разглядел на морщинистом лице тень улыбки и выдохнул с облегчением. Орчу помотал головой будто в поисках подстилки и уселся на расколотый валун. Мне пришлось устроиться рядом.

– Ты нашел мальчика?

– Нет… – Ответ вырвался раньше, чем я успел удивиться. – Откуда тебе знать, что мне нужно?

– Так земля степная – ровная, далеко видать… Все как на ладони. Вы его девять лет уже ищете.

– Они. Я перед ликом Сил не клялся, губить ребенка не желаю… – Если Орчу знает про мальчика, скрывать остальное не имеет смысла. Откуда же? Меня запоздало осенило. Вот же глупец Джалим-хоса! Привык к беспечности шамана, который доселе ни разу не лазил в твою голову! Я глянул на свою тень и спешно сотворил заклинание, закрывая мысли.

– Тогда что же ты, Светлый, делаешь в монгольском краю? – Старик явно почувствовал, как Сумрак колыхнулся, но вежливо не подал вида.

– Коней краду! – досадуя на забывчивость, ляпнул я первое, что пришло в голову.

– Коней – это плохо. За своих коней степняки головы рубят, как за детей малых… – Орчу одарил таким взглядом, будто и впрямь примерялся, куда вернее ударить.

– Шучу, – буркнул я.

– Это хорошо.

Молчание. Шелест травы.

– Фазуллаха вернули? – Ох, как далеко Орчу успел влезть в мою память…

– Нет. Так и застрял где-то в Сумраке. Его один Светлый из Рима врачует.

Шаман усмехнулся, полез куда-то в складки халата и достал куклу из мешковины наподобие тех, что дарят совсем малым детям.

– Отдашь тому латинянину, пусть голову поломает.

– Благодарю…

Игрушка была размером аккурат в мою ладонь. Я задумчиво повертел ее, но не нашел ни следа колдовства.

– Ты же знаешь, зачем я тут.

– Знаю. Только помощи тебе никакой не будет, одно беспокойство, – тут же отозвался Орчу.

– Кто-то хорошо постарался, чтобы ни Светлые, ни Темные до него не добрались. И вдруг какая-то ведьма берет след…

– Зря ты так про Сели-ханым, хорошая женщина, – перебил шаман.

– Да без разницы! – Я начал раздражаться. – Тебя послушать, так все хорошие!

– А для тебя – плохие. Джалим, ты все время знал, где искать мальчика. Что ж не облегчил задачу своим хорезмским друзьям? – Орчу утратил на время свою загадочность. Сейчас мы общались совсем как старые приятели.

– Я их Договора не принимал, в Дозоре не состою. Отправили, как ищейку, будто имеют право! Хотят убить малое дитя – пусть сами всю степь носом перероют, за каждым кочевьем побегают! И пешочком, как я в тот раз…

– Сумрак в степи злой, да… Намаялся порталы открывать? – сочувственно глянул шаман.

– После того случая и вовсе забыл про них. Верхом вернее.

Мы помолчали. Орчу отламывал от камня кусочки слоистой породы и с мрачным видом бросал вниз.

– Ты знаешь, где искать Темуджина. Все теперь знают, и только вечное Небо еще хранит мальчишку. Правда, пока твои дозорные доберутся…

– Что делать, Орчу? – Было больно думать, что ничего нельзя исправить.

Предсказание изречено… Никто не хочет войны, которая может уничтожить множество Иных и людей, даже Темным это не нужно.

– Предсказание? – Шаман расхохотался, и я обнаружил, что от мысленного щита не осталось и следа. Он снова видел меня насквозь.

Мне стало не по себе. Шаманы относились к древним Иным, которые видели зарю человечества. Многие из них обращались с Силой легко, могли обвести вокруг пальца даже Высшего, не то что степняка с первым рангом. Но природа всегда стремится к равновесию. За умение мастерски управлять чужими чарами они расплачивались внешними проявлениями своих способностей.

Будто отвечая моим мыслям, Орчу закатил глаза и затрясся всем телом. На губах выступила пена, словно Иной объелся волчьих ягод. Он сполз с камня и принялся кататься по траве в опасной близости от обрыва. Первым моим побуждением было подхватить старого пройдоху, но я вспомнил, что так Орчу начинал каждое свое погружение в Сумрак. Пришлось просто отойти на несколько шагов.

Его губы разомкнулись, и из них полилась древнетюркская речь. Забытые созвучия падали в сознание, как железные шары, громко отдаваясь эхом в стенках черепа. Напротив побелевших глаз шамана возник обрывок пергамента: Орчу читал, а не говорил по памяти. Сумрак заволновался, впиваясь в тело сотнями колючих репьев: я и не заметил, как провалился на первый слой…

Слова нового предсказания отгремели. Мир теней и духов неохотно выплюнул меня обратно в степное лето. Орчу сидел на земле, довольно улыбаясь, а я видел, как меняется узор событий: линии путались, обретая новые отростки, новые вероятности…

Новый исход.

– И… что же мне делать теперь? – Вопрос получился по-детски беспомощным.

– Просто побудь с ним рядом, – ответил шаман.

Глинистый берег был изрыт множеством острых копыт. Лагерь татар располагался совсем рядом, о чем можно было судить по многочисленным дымным султанам, поднимавшимся в небо. Ветер доносил запах тлеющего навоза и бараньей похлебки: степняки готовились к обеду. В животе заурчало.

Истинный сын степи никогда не откажет одинокому гостю в трапезе. Я смело направил коня на голоса.

– Там всадник! – прокричал детский голос, и несколько воинов тут же вскочили с мест. Подъехав ближе, я отметил, что это были совсем юные мальчишки, у которых только-только обозначились усы. Татары старшего поколения посмеивались, оглаживая подбородки, и не спешили хвататься за сабли: действительно, что может сделать одинокий путник, когда против него не менее двадцати хорошо подготовленных воинов?

– Приветствую вас, храбрые воины татарского племени! – Я поднял руку в мирном жесте. – Мой нос учуял здесь манящие запахи, а глаза увидели достойных мужчин. Найдет ли мое сердце радушных хозяев?

– Проходи и садись скорей к нашему столу, уважаемый! Татары радуются каждому мирному путешественнику, которого Небесный Отец посылает в наши края! – улыбнулся самый старший.

С церемониями было покончено, я слез с коня и с удовольствием устроился на рулоне войлока возле низкого стола. Слуги тут же поставили передо мной блюдо, заполненное мясом, а одна из жен старшего наполнила пиалу вином. Мужчину звали Саулиту, его люди оказались дозорными, следившими за западной границей татарских владений. Я наслаждался беседой и блаженной сытостью, почти забыв о противоречиях, которые всю дорогу раздирали душу на части.

– Всадники! – внезапно заорал слуга прямо у меня над ухом. На вершине холма действительно замерли трое верховых. Они явно не пытались скрываться, но и не спешили к уютному костру. Один из младших воинов-татар подъехал к троице и тут же прискакал обратно с донесением.

– Монгольский вождь Есугай приветствует хозяина Саулиту и выражает нам мирные намерения!

Вокруг татарина заалело облако злости. Я мог бы коснуться его через Сумрак и погасить очаг ненависти. Саулиту потом бы долго хмурил брови и пытался понять, отчего он вдруг проникся радушием к своему заклятому врагу. Я бы сделал так, просто повинуясь желанию Света… но не в этот раз.

Саулиту неожиданно растянул губы в улыбке и прошептал что-то на ухо слуге. Я видел, как вторая душа татарского воина сменила оттенок: поверх красной ярости легла фиолетовая печать долга. Все шло не так, как я предполагал. Если Саулиту прикажет убить Есугая, о нем побежит молва как о подлеце, который нарушил закон гостеприимства. В степи не останется человека, который бы не плюнул ему в спину. И хотя кровь вождя Темуджин-уге взывает о мести, краткий миг торжества будет оплачен сотней лет позора.

Я мысленно застонал. Извечные Силы, за что вы мне шлете это испытание?!

Есугая уже усадили за стол, и беседа возобновилась. Вождь монголов порой поглядывал на меня со странной тоской, будто чувствовал что-то. Хватило мгновения, чтобы проверить: нет, отец мальчика был простым человеком, хоть и с непростой судьбой.

Застольный разговор стремительно скатывался во взаимное молчание. Есугай-баатур был достаточно умен, чтобы не задерживаться дольше, чем того требует вежливость, поэтому он рассмеялся очередной шутке татарина и изобразил раскаяние.

– Сожалею, уважаемый Саулиту, но мне и моим слугам предстоит долгая дорога домой. Поднимем же свои чаши во славу Небесного Отца!

Время вдруг замедлило свой бег, а мысли замелькали с пугающей быстротой. Татарская женщина, робея, наливала в чашу Есугая бесконечно тягучее, густое вино. Узор будущего снова спутался в неразборчивый клубок, который требовал немедленных действий, а я все завороженно глядел на эту медленную струю, которая наполняла узорчатую пиалу, и не мог решиться.

…Пусть дремлют предвечные Силы… Пусть сладко спит Тьма, враг мой, хозяйка многих кровопролитий… Пусть смежит очи Свет, друг мой и строгий учитель. Ни к чему призывать их в свидетели злодеяния, призванного сохранить мир в Мире. Я свершаю это во имя спокойствия, именем человека, которым я был. Руками Светлого Иного, которым я стал…

Иногда проще воспользоваться простыми человеческими инструментами.

Я протянул ладонь через Сумрак. Для остальных движение было слишком быстрым, чтобы заметить, как из моей руки в чашу Есугая высыпался бесцветный порошок.

Вождь монголов осушил вино и поднялся, прощаясь. Его слегка шатнуло – он на миг нахмурил брови и тут же улыбнулся, видимо, вспомнив что-то приятное.

Вспоминай, Есугай, своих родных и близких. Вспоминай двух жен и четырех сыновей, вождь монголов. Совсем скоро твои внутренности будут пылать огнем, лоб покроет испарина, а лица близких сольются в рыжий туман. Торопись увидеть их до того, как Небесный Отец растворит тебя в вечности.

Я посмотрел, как монголы забираются в седла, и меня пронзило чувство вины.

– Доброго вам неба над головой, уважаемый Саулиту. Я, пожалуй, поеду с вождем Есугаем, на какое-то время наши с ним дороги сходятся.

– Прощай, уважаемый Джалим-хоса. Да будет твой путь легким, а конь пусть не знает усталости! – с некоторой холодностью ответил татарин.

– Вождь Есугай, подожди! – Я взлетел в седло и поскакал вслед за человеком, которого только что убил.

Небесный Отец созвал свое облачное воинство, закрыв им солнечные лучи, и замер в почтении. На берегу реки Онон – праматери монгольского племени, не осталось ни одного беззаботного кочевника. Из многочисленных юрт доносился женский плач и стенания, мужчины сурово хмурили брови и не разжигали костров.

«Татары вероломно отравили нашего хозяина», – так сказал слуга Есугая, а подтвердил его слова бледный и напуганный путник Джалим-хоса, который уступил свою сильную лошадь, чтобы довезти еще живого вождя до дома. Безвестный странник оказался сведущ во врачевании и как мог облегчал страдания умирающего баатура.

И пока жены и дети не смыкали глаз у его постели, в сердце племени зарождалась смута, которая могла положить начало кровопролитной борьбе за право называться новым вождем монголов.

Мокрые тряпицы на горячем лбу Есугая стали меняться все чаще. Мужчина попеременно бредил, вскрикивал что-то бессвязное и снова погружался в сон. Я рисковал, заходя в кочевье: старая служанка семьи Есугая оказалась Светлой Иной, правда, слабой. Несомненно, она бы что-то заподозрила, но встреча с Орчу напомнила об осторожности, и за несколько ли до конца пути я вложил немало Силы в защитное заклинание. Теперь для всех, кроме Высших, я выглядел простым человеком.

Странно, но близость к умирающему нисколько не трогала меня. Я знал, что этот человек готовился совершить множество набегов, убить сотни, а может, и тысячи людей. Знал, что он взял свою власть отнюдь не уговорами и не богатым выкупом. И все равно странно быть сердобольным убийцей. Может, именно так чувствуют себя Темные?

Нет! Я вспомнил горящие яростью глаза Алара и когтистую лапу, сомкнувшуюся на шее. Темным неведомы жалость и милосердие. Тьма – мой враг, но сейчас Силы действовали совместно. На какое-то время я стал их орудием. Может, только по этой причине Свет не рассеял мой прах в Сумраке сразу после злодеяния?

– Пошлите за Темуджином! – еле слышно прохрипел Есугай, пришедший в себя. Я оцепенел. Мальчику-Иному не следовало видеться с отцом. Последние слова умирающего обладали великой силой и могли столкнуть неокрепший разум в сторону Тьмы.

Тогда не избежать войны среди людей.

Я вызвал в сознании узор вероятностей. Линия, которая раньше была совсем незаметной, начала наливаться красным и разбухать. Вот же дурак ты, Джалим-хоса! Своим ненужным состраданием губишь дело, которое сам и начал.

Есугай уже одной ногой в могиле, но может оставить неприятное наследство в виде посмертного проклятия или наказа. Я еще раз внимательно изучил узор и облегченно выдохнул. Кровавая линия тянулась в будущее и резко обрывалась. До племени унгиратов не меньше суток пути, а вождь умрет к исходу дня. Не успеют.

Никто не стал меня останавливать, когда я покинул юрту и забрал коня у проворного мальчугана, дежурившего на входе. Люди пусто смотрели перед собой, в их памяти мои черты расплылись, а голос забылся. Простое слабенькое внушение – и можно ехать.

Конь без труда поднялся на холм, и я на миг оглянулся. Спину сверлил чей-то пристальный невидимый взгляд.

– Госпожа Оэлун! Госпожа Оэлун! – Маленький Бектер, сын второй жены Есугая, бежал со всех ног. Женщина украдкой вытерла слезы и обернулась. Смерть вождя положила начало большой смуте в рядах монгольского племени. Женщину со всей семьей оставили на бесплодном пастбище встречать голодную смерть. Самые близкие родственники не желали больше смотреть ей в глаза. Все, что осталось первой жене Есугая, – несколько верных людей и скудные пожитки. И могила мужа, у которой она молилась часами.

– Госпожа Оэлун! Темуджин запретил мне играть! – Голос Бектера дрожал от обиды. – Накажи своего сына!

– Бектер… – как можно мягче начала Оэлун, – Темуджин – твой старший брат, и ты должен его слушаться.

– Я не буду его слушаться! Он говорит несправедливые вещи! – Мальчик зарыдал и бросился обратно к юрте.

Оэлун вздохнула и с укоризной глянула на курган из камней, будто тень мужа могла повлиять на детей. Как же рано ушел гордый герой степей, о котором уже начали слагать песни! Ушел – и теперь благородная семья вынуждена искать съедобные коренья и питаться рыбой, не помышляя о былом изобилии. От века монголы считали, что право на правление нужно оплатить заслугами и подвигами. Никто не стал бы слушать ребенка, будь он хоть сыном самого Небесного Отца.

– Вырастай скорее, мой маленький Темуджин… – прошептала женщина, сдерживая рыдания, – вырастай и докажи, что ты настоящий сын степи.

Прошло всего две луны с тех пор, как я покинул берег реки Онон. Бывшее когда-то многолюдным кочевье опустело. Трава еще была примята на местах, где стояли юрты, земля сохранила следы многочисленных колес, потухшие кострища сиротливо разглядывали небо.

Через Сумрак был виден мерцающий купол, закрывающий лагерь. Видимо, это все, на что хватило умений Светлой колдуньи. Неявь – так называли это заклинание хорезмские дозорные. Местная Иная вряд ли знала такие премудрости и пользовала Сумрак по наитию: нужно защитить дом, значит, откуда-то возьмется Сила, и над лагерем засияет прозрачный щит. Он отведет глаза чужому человеку, а Иного предупредит, что не стоит связываться.

Судя по всему, в этот приезд разговор «по душам» все же состоится. Разум на миг затуманило злостью, рука сжала повод так, что костяшки побелели. Чуткий к любому движению всадника конь переступил копытами. «Бежать, хозяин? Или идти?» – я будто услышал вопрос.

– Тер, – скомандовал я, и жеребец снова замер.

Да будут прокляты все предсказания в этом мире! Я сделал все, чтобы не свершилось сказанное Фазуллахом! Благодаря Орчу я один, пожалуй, понимал истинный смысл сказанного на Совете. Но теперь размышляю о том, как буду биться с такой же Светлой, как я сам. Извечные Силы будто играли мной.

Решив пока что не нарушать незримых границ, я послал коня в обход, к маленькой рощице. Там разгорался ярко-алый огонек злости.

– Ах ты, шакал! Как же ты смог вырасти таким ничтожным и неблагодарным сыном нашего отца?! – Темуджин бил словами прямо в цель. Упоминание об отце всегда доводило брата до слез.

– Ты злой! – ревел Бектер. – Ты хуже волка!

– Убирайся отсюда! – Звонкий мальчишеский голос резанул по ушам. – Я вырасту, стану вождем и прикажу повесить тебя на дереве вниз головой!

Темуджин угрожающе потянулся за луком, и младший брат сорвался бежать. Первенец Есугая мрачно отдернул ладонь от оружия. Хоть лук и маленький, под детскую руку, но стрелы Темуджина были темны от плохо смытой крови. Не один заяц нашел свою смерть на конце такой стрелы.

Я рассматривал мальчика, оставаясь в Сумраке. Коня пришлось привязать неподалеку, чтобы не выдал моего присутствия. Умное животное даже не фыркнуло, когда я ослабил подпругу и на всякий случай прикрыл его Неявью, сотворенной получше и покрепче, чем у служанки-Светлой.

Становилось ясно, почему самые сильные Иные Дозора не могли найти Темуджина долгих девять лет. Вокруг его головы еще сохранились следы охранных заклятий, которые мог наложить только близкий человек. Снимали их очень неаккуратно – вместо того чтобы размотать кокон из незримых нитей, его будто разорвали.

Но это почти не занимало моего внимания. Гораздо пристальней я рассматривал оболочку души Темуджина, которая утратила былое разноцветье. К девяти годам она окрасилась в багряные и черные оттенки: мальчик был потенциальным Темным, причем не самым слабым. Мне стало страшно от мысли, что может натворить Темный колдун, стоящий во главе пусть даже самого немногочисленного людского племени. Его никак нельзя было пускать в Сумрак! Внутри что-то нехорошо шевельнулось, и слова первого предсказания эхом пронеслись в голове.

Неужели я ошибся? Неужели кто-то из Темных однажды покажет Темуджину, как входить в свою тень и управлять Силой? Я убил отца мальчика, он потерял всякую возможность стать вождем монголов. Но не сделает ли это его еще более жестоким и устремленным?

Ответ сидел передо мной и ощипывал дикую утку.

Нет. Не горячись, Джалим-хоса, иначе опять заклеймишь себя дураком. Шаман недаром прочел мне второе предсказание. Я прикрыл глаза и вызвал воспоминание.

В год, чье число – десять, родится золотое дитя.

Род Борджигинов, к которому принадлежит Темуджин, зовут «золотой семьей».

В день, когда мальчик из крови даст Клятву, рухнут оковы первого слова.

Клятва мальчика не может быть Договором между Светом и Тьмой. Тут Фазуллах точно просчитался.

Лишится отца – и сотворит мир от Восхода до Заката. Выживет вождь – и утонет в крови белый свет…

А вот тут я старался даже не думать об ошибке, за это можно поплатиться жизнью. Но Джалим-хоса хоть и дурак, но еще жив, значит, извечные Силы не торопятся рассеять меня в Сумраке.

Крепкая женская ладонь вдруг закрыла мне рот, а в шею уперся нож. В мыслях о предсказаниях я совершенно забыл о своей безопасности. Ну разве может даже очень слабый Иной быть настолько глух и слеп, чтобы не заметить, как колышется Сумрак от чужого присутствия?

Стоило восхититься умом старой женщины – попытайся она ударить любым колдовским способом, я бы успел поставить «щит». Поэтому просто подкралась через Сумрак и приставила нож к горлу.

– Светлый, не смей даже думать! – прошипела мне на ухо служанка. – Ну-ка, пошли отсюда!

Оставалось только подчиниться. Осторожничая, я сделал первый шаг, и шею кольнуло. Женщина снова подтолкнула меня в спину, не замечая, как нож впивается глубже.

Дурное начало знакомства: Светлая ведет Светлого. Мы прошли мимо настороженно поднявшего голову Темуджина и стали спускаться в ложбину, уходя из поля зрения мальчика. Странное дело: чем дальше отходили от поляны, тем более кривыми и жухлыми становились окружающие деревца. С удивлением я заметил, что на них появляется синий мох: редкий гость в краях, где люди беспрестанно кочуют с места на место. Через десяток шагов я понял, что здесь забыл сумеречный паразит.

В маленькой низине, в самом сердце рощи, был насыпан каменный курган. В таких монголы хоронили уважаемых людей, чтобы уберечь их тела от падальщиков. В Сумраке курган был ярко-синим: мох скрыл его полностью. Здесь часто и много плакали, вспоминая вождя-баатура, который так рано покинул мир.

Я вдруг почувствовал, что железо больше не царапает шею, и тут же вышел из Сумрака. Мы замерли друг напротив друга, как двое поединщиков. Двое Светлых Иных. Старая монголка и безродный скиталец, перекати-поле. Похожие внешне… и бесконечно далекие по Силе.

– Ты должен уйти. – И куда подевалась та суровая женщина, которая только что была готова убить себе подобного? Сейчас ее глаза лучились добротой и вниманием.

– Мне надо поговорить с Темуджином, – начал я.

– Не о чем! – Снова сталь в голосе.

– Он может натворить бед, – снова попробовал я.

– Тем более не стоит ему знать о своей природе, – была неумолима женщина.

– Как твое имя, Светлая? Я хочу знать, кто скрывал ребенка столько лет, а потом вдруг снял защиту, подставив его под удар.

В глазах монголки мелькнуло непонимание. Откуда ей знать, какое страшное будущее было завязано на маленького Иного? Она всего лишь была рядом с ним с первой минуты его жизни.

– Это ты! – Непонимание сменилось догадкой и узнаванием. Она наставила на меня палец. – Ты! Привез Есугая при смерти, а затем околдовал всех, чтобы уйти без лишних вопросов!

В Сумраке это было даже красиво: белое сияние вокруг женщины вдруг окрасилось в красный цвет. Темные волосы, собранные в косу, расплелись сами собой и тяжелой волной расплескались по ее плечам.

– Из-за тебя умер вождь! – Нет, это не был праведный гнев Светлых. Сейчас я видел кровавую Темную злость, захлестнувшую ее сознание. Причудливо все же сплетаются Силы в том мире, где нет Договора между ними… И опасно.

– Светлая, не тревожь сумеречный мир… Дай сказать слово. – Я хотел объяснить все, пересказать хоть кому-то свои сомнения и страхи.

– Сугар!!! – истошный крик прервал нашу беседу, и Светлая молниеносно обернулась. Сейчас она походила на волчицу, услышавшую стон своих щенят.

Мир вдруг померк и вздыбился серым вихрем, волоча меня и монголку за ноги. Мы провалились на первый слой одновременно, только я силился поставить «щит», а служанка творила что-то атакующее. От выплеска чувств мир теней брыкался, будто дикая лошадь. Будто в него плеснули свежей крови…

Я так и не поставил «щит», и он осыпался с пальцев бесполезной трухой.

Монголка замерла с недоговоренным заклинанием на губах.

Темуджин бежал сюда сквозь Сумрак. Он видел нас.

– Сугар!!! Я…

Несмотря на множество испытаний, выпавших на долю сына вождя, он не привык к предательству. Темуджин видел, как его семью покидают самые близкие: как мать надрывается в плаче, пытаясь остановить их, как бросается грудью на повозки, а люди отводят глаза и все равно направляют коней прочь.

В глубине души мальчик продолжал сохранять детскую веру в то, что все образуется. Не могут родные люди предать – просто у них были важные причины оставить семью Есугая. Однажды они придут к его сыну, поклонятся до земли и скажут, что оступились.

Вера в родство только что сгинула. В тот момент, когда плечо пронзила острая боль, Темуджин увидел Бектера.

Младший брат сжимал окровавленный нож, а в его глазах светилась ненависть. Он жаждал крови монгола из «золотого рода». Крови Темуджина.

Бектер напал из-за спины, как трусливый шакал. Темуджин чувствовал, как рукав истрепанного халата стремительно тяжелеет. Младший брат не стал терять времени даром и решил довершить начатое. Взвизгнув, он бросился на старшего и попытался вонзить нож уже ему в сердце. Надо отвести худую ладонь, отбросить Бектера и вразумить… Не допустить страшного преступления – братоубийства…

Это была последняя мысль Темуджина-ребенка.

Братские чувства сменились жгучей злобой. Мир взорвался сотнями цветных огней, и время вдруг замедлило бег. С изумлением мальчик видел, как медленно движется рука Бектера, как тянется капелька слюны из его перекошенного рта.

Темуджин видел даже, как бьется его маленькое сердце: должно быть, оно колотилось как бешеное, но в этом мире удары звучали неспешно, как траурные барабаны.

Мальчик улыбнулся и вдруг понял, что Бектеру никогда не одолеть своего старшего брата. Он двигался слишком медленно для того, чтобы нанести ему хоть какой-то вред.

Темуджин поразмыслил еще мгновение… а затем точным движением свернул брату шею.

– …я убил своего брата!

Мальчик не плакал и не причитал подобно тому, как делают это дети. Это был оглушительный вой взрослого человека, осознавшего непоправимое. Темуджин обошелся без помощи других Иных и вошел в Сумрак сам.

Из детского плеча хлестала кровь, и Сугар бросилась было помочь, но на полпути ее настигло осознание слов Темуджина. Женщина замерла, как истукан, с искаженным в беззвучном крике ртом. Свечение вокруг нее померкло, а затем и вовсе исчезло.

Никто не смог бы объяснить, почему, в первый раз войдя в Сумрак, мальчик бросился к простой служанке, а не к матери. Может, все годы жизни он чувствовал какое-то родство, причастность не только к монгольскому племени, но и к какой-то неведомой ему силе. Силе Тьмы, обратной силе Света.

Я не сразу понял, что происходит, а затем было уже поздно. Сугар вдруг переломило посередине, как тряпичную куклу, и Сумрак одним мощным вдохом вобрал ее образ, не оставив ни пылинки. Была – и исчезла.

Развоплощение. То, что грозит Светлому, когда он не справился с тяжкой ношей ответственности.

Ноги отказались меня держать. Я не хочу уходить, как Сугар. Она была слаба и не знала о предсказаниях, о Совете, о застрявшем между Сумраком и людским миром Фазуллахе… Она всего лишь защищала дитя своего хозяина и не справилась с задачей. Я застонал, пытаясь унять бешеный поток мыслей.

Я все сделал правильно.

Предсказания сбылись оба?

Я Светлый, сделавший выбор.

Или одно, но которое?

Верный выбор. Верный!!!

Извечные Силы смеялись мне в лицо. Яркой картиной смерти Светлой Иной. Темной дырой, в которую превратилась душа Темуджина.

Мальчик стоял, глядя в пустоту – туда, где еще несколько мгновений назад дышала добрая старая женщина, не сотворившая ни единого зла. Сумрак вдоволь напился крови, Силы, страха и сейчас выталкивал нас на поверхность, будто негодную пищу. Я взял Темуджина за руку и вывалился в прежний солнечный мир. Вокруг не осталось ни следа синего мха.

– Мое имя Джалим-хоса. – Я постарался, чтобы голос не дрожал. – Тебя надо перевязать. – Надо было оттянуть тот миг, когда потребуются объяснения.

Темуджин смотрел на меня, как молодой волчонок, – с недоверием и глубоко спрятанным страхом. Я потянул с его плеча халат, пытаясь обнажить рану, и мальчик будто во сне послушно принялся распутывать завязки. Пока что все случившееся казалось ему дурным видением. Сын вождя еще не осознал и не верил. Но уже чувствовал.

Да. Лучше спросить сейчас.

– Скажи, Темуджин… Ты давал Клятву? – Я надеялся, что мой нехитрый прием сработает. О какой-то клятве шла речь в обоих предсказаниях, и я ждал ответа. Думал, что маленький мальчик, лишившийся отца из-за вечной вражды степных племен, поклялся не допускать более войны. Ему суждено было создать мирное государство от японских берегов до западных пределов Римской империи – так сказал шаман Орчу.

– Нет.

Какой же ты дурак, Джалим-хоса…

Я расхохотался в голос, как безумный. Я и был обезумевшим Светлым чародеем – таким, которых уничтожали свои же, если раньше их не забирал Сумрак. Сейчас по мою душу уже шли Светлые и Темные – все, чьим послушным инструментом я стал. Все, кого пытался обхитрить.

Я слышал негромкие хлопки неподалеку – с таким звуком открывается жерло сумеречного портала.

Первой была Сели-ханым. Темная шла обманчиво легкой походкой, но от ее шагов Сумрак волновался и шел кругами. Полы длинного одеяния хищно шевелились, прижимаясь к земле. Пожалуй, остальные явились зря – Высшая ведьма развоплотит меня одним движением. После всех событий я был что безвольный барашек против матерого волка.

– Джалим-хоса! – Темуджин вдруг вырвал меня из созерцания приближающейся смерти. – Я буду как она?

– Ты будешь… сильнее. – Я с трудом не сказал «хуже».

Ноги совсем отказались держать, и я рухнул коленями в пыль. Все одно – приговор от Совета или растворение в Сумраке. Лишь бы быстрее кончилась эта мука.

Темная остановилась.

Темуджин строго глянул на нее – так, как умеют только дети. Затем поднял камень, откатившийся от могилы Есугая, и приложился к нему губами. Собрав какие-то крохи Силы, я только со второго раза смог взглянуть через Сумрак и вскрикнул. Мальчик творил что-то немыслимое – его душа, уже слитая с Тьмой, снова расслаивалась и покрывалась цветными пятнами.

Древнетюркское наречие зазвучало для меня снова.

27 июня 1908 г.,

Подкаменная Тунгуска,

Российская империя

Чучанчи третью ночь кряду виделся один и тот же сон. В серой и липкой дымке сновидения шаману грезилось, что вырастает над тайгой новое солнце. Раскалывается небо, оглушая грохотом, и огонь шершавым языком слизывает вековые деревья.

Старый эвенк видел, как стонет земля и небо застилают аспидные тучи. Как из разбитых небес льется на землю черный проливной дождь.

Утром за третьей ночью Чучанчи попросил у духов прощения, свистнул собаку и, не взяв поклажи, ходко двинулся на север.

«Если не брать скарба, – думал он, пыхтя на ходу носогрейкой, – можно успеть добраться до фактории».

От этой мысли старику сделалось светлее, и даже перестали болеть ноги.

Это было хорошо. Чучанчи должен обойти две дюжины чумов.

29 июня 1908 г.,

Лонг-Айленд, САСШ

В лаборатории было тихо. Молчали все – даже ехидный до приторности Морган. Только гудели едва слышно диковинные приборы гениального серба, да сухо отмеряли секунды карманные часы из белого капа. Деревянная секундная стрелка наматывала круги по циферблату. Долгожданное мгновение приближалось.

– Готовьсь! – по-военному скомандовал Василий, когда секундная стрелка пошла на последний круг.

Тесла побелел лицом. Отер платком вспотевшую ладонь и судорожно вцепился в ручку рубильника.

– Пять, четыре, – глухо начал Василий, чувствуя, как сила часов напитала его до предела.

– Один момент! – вдруг подал голос Морган и встал с кресла. – Настало время завершить нашу сделку!

Василий чертыхнулся сквозь зубы и нажал неприметную кнопочку на корпусе часов.

И мир замер. Ровно на две с половиной минуты.

5 ноября 1728 г.,

Москва, Российская империя

– Не поеду дальше, – упрямо повторил возница.

Василий Онуфриевич горестно вздохнул. Много, много еще предстоит сделать, чтобы привнести огонь просвещения в покрытую дерюгой суеверий Россию.

– Давай хоть дотуда, – ткнул он пальцем в темнеющий впереди верстовой столб.

– Не поеду, – мотнул головой мужик. Задрал бороду и прищурился, глядя на четвероугольную колонну Сухаревой башни. Сизой громадой она высилась на крутой горке. Под самой ее остроконечной крышей, увенчанной двуглавым орлом, горело светом узкое оконце. Возница что-то пробубнил, трижды сплюнул через плечо и перекрестился.

Киприянов снова вздохнул и поглядел на небо. Полная луна сияла, словно отмытая репа, крупным горохом рассыпались по черноте поднебесья звезды.

– Тебя как звать-то?

– Мироном, – буркнул мужик.

– Ты, никак, старух полоумных наслушался, Мирон? Трогай давай! Не боись!

Возница помотал головой.

– Вона они там опять, – махнул кнутом на башню Мирон. – Сатану призывают.

– Дурак ты, Мирон, – начал раздражаться Василий Онуфриевич. – Обсерватория это. И нет в ней никого сейчас, окромя Иакова Вилимовича!

Заслышав имя Брюса, мужик будто бы весь сжался.

– Осерватория… – прошептал он. – А ты почем знаешь?

Киприянов взял себя в руки и миролюбиво произнес:

– Так я ж при Навигацкой школе состоял царским библиотекариусом. Оттого и знаю. И с графом Брюсом знаком. Величайший ум. Сидит сейчас, на небо смотрит и меня дожидается. А я тут тебя, холопа, уговариваю!

Мирон поправил треух и натянул обратно рукавицы. Вожжи, однако, брать не стал.

– Колдун ваш граф, – тряхнул бородой мужик. – Чернокнижник. С диаволом он там сношается, а не на небо смотрит. Чего на него смотреть, на небо-то?

Будучи сам из мещан, Василий Онуфриевич по-доброму относился к крепостным. Но в тот миг Киприянову вдруг захотелось выписать шпицрутенов упрямому и своенравному Мирону.

– Так не поедешь, значит? – Василий покосился на лежащий подле мешок.

В домоткани лежал уральский хрусталь хитрой огранки и редкой чистоты. Подарок Татищева был по диаметру чуть больше аршина, а весу имел все два пуда. Формой же камень был схож с яичным желтком на сковороде. Тащить его до Сухаревой башни будет тяжело и неловко.

Мирон молчал. Лошадь тревожно фыркала и била копытами, все норовя развернуться прочь.

– Лихое место, – проронил возница. – Вон даже скотина чует. Пешком идите. Сами.

– А ну как я Василию Никитичу скажу, что ты меня не довез? – пошел на подлый прием Киприянов. – У него в гневе рука тяжелая, говорят.

Мирон передернул плечами:

– Уж лучше к барину под плеть, чем в пасть к графу Брюсу.

Василий Онуфриевич от души выругался и спрыгнул с телеги.

– Темный ты человек, Мирон, – проворчал Киприянов. Ухватил мешок с дорогим подарком и трудно закинул его за спину.

Лошадь вдруг испуганно заржала и прянула в сторону. Едва не вылетев с козел, Мирон схватился за вожжи. Киприянову на краткий миг померещилось, что от верстового столба отделилась зыбкая тень и растаяла в ночной мгле.

– Но-о-о, пшла! – свистнул кнутом Мирон. Лошадь, не чуя боли от радости, понесла телегу прочь от Земляного города, в Москву.

Бывший библиотекарь Навигацкой школы, а ныне начальник над первой российской гражданской типографией Василий Онуфриевич Киприянов крякнул, поправляя на плечах тяжеленную ношу, и заспешил меж редких приземистых домиков к громаде Сухаревой башни. По смерзшейся грязи спешить выходило плохо.

Изрядно употев, Василий одолел остаток пути. Аккуратно опустил мешок наземь и отер лицо, переводя дух. Широченная гранитная лестница в полторы тысячи ступеней выводила на второй этаж каменных палат сразу над Сретенскими воротами. Потом оставалось подняться на третий и одолеть еще три яруса самой башни.

Василий Онуфриевич глянул вверх. Высоко-высоко, почти сразу под шатровой крышей, маяком горел свет в оконце. Вдруг крутящийся циферблат часов над ним сдвинулся. Томным басом ударил колокол.

По коже Василия пробежали ледяные мураши. Из темноты арочного проезда ворот появилась едва различимая фигура. Человек не шел – он, казалось, парил над землей. Ветер ударил Василию по глазам, выбивая слезу. Киприянов утер лицо и всмотрелся – видение пропало.

– Померещится же, – хмыкнул он и склонился к мешку.

Василий Онуфриевич разогнул под тяжелой поклажей спину и нос к носу столкнулся с высоким господином в черном платье. От удивления и испуга перехватило дыхание. Незнакомец вдруг ухватил его левой рукой за ворот шубы, а правой резко ударил в живот.

Длинное лезвие вошло снизу вверх.

Нутро обожгло болью. Киприянов охнул и вперился в лицо душегуба. Отчего-то лица было не разобрать – только голубые глаза насмешливо светились ледяным сиянием.

– М-м-м… – промычал Василий, чувствуя, как закипает в нем кровь.

Тать довольно прищурился и провернул свинокол. Потроха намотались на сталь. Боль раскалилась добела.

Незнакомец в черном выдернул нож и отступил на шаг. На порошу брызнуло алое.

Василий зажал рану рукавицей и повалился ничком.

Будто во сне он видел, как убивец играючи подхватил мешок и от души приложил драгоценную ношу о гранитный парапет лестницы. Глухо хлопнуло, и хрусталь взвизгнул, расколовшись на куски.

Рукавица набухла от крови. Пальцы слиплись. Киприянов застонал и на миг закрыл глаза. Скрипя зубами, он натужно повернулся на бок.

Вокруг не было ни души.

Часы на башне ударили в четвертый раз и затихли.

Василий Онуфриевич коротко задышал. Поднялся на карачки и пополз к лестнице.

Пачкая багряным гранит, Киприянов одолел первый пролет.

Там он понял, что сил больше не осталось.

В обсерватории было холодно.

Граф кутался в плед и задумчиво рассматривал листок толстой бумаги. Витиеватым почерком на нем уже было выведено: «Предзнаменование времени на едино лето, тако и на прочие годы непременно звезд, падающих на небесную твердь…»

Боль от недавней утраты всколыхнулась вдруг в графе. Просочилась из того укромного уголка, куда заточил он прежде горькую память о смерти дражайшего друга Петра Алексеевича. Тесно, видать, было горечи, переполняющей сердце графа. Недавняя потеря бедной Агнессы поднималась волнами воспоминаний. Отравляла разум. Мешала графу мыслить.

Джеймс окунул перо в чернила и вывел: «Вычтена его превосходительством, господином генералом лейтенантом Иаковом Вилимовичем Брюсом».

Отдав последние почести государю и другу, граф не бросил занятий ни по коллегиям, ни по артиллерии. Но чтобы понять, что он больше не имеет желания даже близко находиться к той мышиной возне, что началась в Санкт-Петербурхе, Джеймсу хватило года. Осторожная императрица подписала прошение, и граф вышел в отставку с чином генерал-фельдмаршала. Сторговав у Долгорукова сельцо Глинки, граф переехал с женой на берег Клязьмы и с головой окунулся в астрономию.

Отложенная за делами царевыми задумка занимала теперь все его время. День и ночь граф проводил за таблицами и арихметикой и вскоре получил первый результат. Результат был чудовищный. Джеймс до доски исчитал «Космотеорос» Христиана Гюйгенса. Книга голландца подтверждала ужасные догадки графа.

И тут она умерла. Его Агнесса.

Граф сам того не заметил, как принялся выводить виньетки по краю бумаги.

Забросив дела в имении, граф переехал в Сухареву башню. Отказать «цареву арихметчику» Адмиралтейство не смогло и даже выделило ему с прислугой палаты на верхнем этаже. В холодных гранитных стенах граф пытался забыться работой. Цифири уже были получены. Дело вставало за подходящей зрительной трубой.

Где-то над головой длинно ударил колокол. Граф стряхнул с себя темные мысли и посмотрел на луковичку каповых часов. Деревянные стрелки показывали четыре ночи.

– Да где же он? – удивился Джеймс. Взгляд его скользнул по громадине медной тубы. Не доведенный до конца телескоп целил жерлом в потолок, будто потешная артиллерия.

Граф дождался окончания боя курантов над головой и тряхнул серебряным колокольчиком. Дверь в палату отворилась, и на пороге появился желтокожий Гавриил.

– Ступай-ка наружу, Денбей, – не глядя на обрусевшего татарина из Апонского государства, приказал Джеймс. – Чего-то Василий Онуфриевич никак не идет. Может, стряслось чего? Посмотри!

Заспанный Гавриил потер раскосые глаза и коротко кивнул. Хозяин назвал его по имени, что он носил до крещения. Знак был плохой – граф не в настроении. Слуга опрометью бросился исполнять.

Диковинные часы из капа тихо щелкали на столе. Уверенные линии густо покрывали поля рукописи. Джеймс Дэниэл Брюс ожидал.

Василий умирал. Он знал это очень ясно. Лежа на спине, он чувствовал, как уходит из него толчками жизнь. Видел, как с каждым биением сердца звезды на небе начинают меркнуть, а луна становится серой.

Покойная матушка была права. Не было и раза, чтобы не бранила она неразумного Ваську за его занятия теорикой. Без разбору скопом считала все науки делом срамным и не богоугодным. А всех наученных держала за грешников, коим уготована адова геенна.

Вот только выглядел путь в преисподнюю не так. Не было ни бесов, ни огня. Не было серного смрада. Не было ничего вовсе – ни цвета, ни запаха. Василию казалось, что он медленно тонет в темной воде, а мир вокруг застыл и потерял краски.

Дышать было уже не нужно. Холода Василий не чувствовал. Лишь где-то внутри ударяло сердце – изредка и едва различимо.

Серую луну вдруг заслонило чье-то лицо. Черты были размыты, но Василий отчего-то понял, что знает, кто это. Апонский слуга графа Гавриил ловко взвалил Василия на плечи и с неожиданной прытью потащил вверх по лестнице.

Когда его положили на пол, Василий не чувствовал уже ничего. Он опустился на самое дно. Вокруг была полная темнота, и в этой темноте еле слышались голоса. Жалкие крохи звуков, что смогли прорваться к Василию сквозь толщу серой воды преисподней.

Вдруг в этой темени вспыхнула искра. Белое пламя затрепетало во мгле. Осветило вокруг, и Василий увидел, что языки света танцуют на чьей-то ладони.

Пламя приблизилось к ране, коротко лизнуло покрытое кровью платье. И тут нутро Василия отозвалось сначала острой горячей болью, а потом вдруг ледяной немотой.

Темнота вокруг всколыхнулась и начала таять. Сквозь серую пелену проступили очертания комнаты. Двух склонившихся над Василием фигур. На ладони той, что была повыше, увядали сияющие лепестки огня. Едва пламя угасло, по ладони пробежало пролитой ртутью сияние. Оно ширилось, росло, опутывало стоявшего над Василием человека, пока не охватило целиком. Тот наклонился, и Киприянов узнал лицо графа.

Василий попытался разлепить губы, но сквозь них смог выйти лишь стон.

Брюс предостерегающе поднял руку.

– Тише, Василий Онуфриевич, – молвил граф и положил холодную ладонь на горячечный лоб Киприянова. – Я тотчас сам посмотрю лики в вашей памяти.

В голове Василия прокатился громовой раскат и молнией пронеслись картины этой ночи. Упрямый Мирон, неподъемный мешок, скользкая и смерзшаяся земля под ногами.

Нож, входящий алой болью в живот. Сияние голубых глаз душегуба. Стон разбитого хрусталя.

Василий закричал. Рядом появилось любопытное лицо апонца.

Граф отнял ладонь ото лба Киприянова. Боль разом исчезла. Василий затравленно огляделся, хапая большими глотками стылый воздух палат.

– С возвращением, – протянул руку Иаков Вилимович и устало улыбнулся.

Киприянов ухватился за его ладонь и тяжело встал на ноги.

– Должен признать, – граф разглядывал вымаранные кровью пальцы, – Денбей едва не опоздал. Еще малая проволочка – и я бы не смог вытащить вас из Сумрака. Машенька! – громко крикнул Брюс.

Тут же за дверью раздался топот и лязг. В палаты вошла служанка. В руке «Яшкина баба» держала канделябр на три свечи. Их свет нервно плясал на ее коже из начищенной до блеска красной меди.

– Принеси рушник да таз с теплой водой, – скомандовал граф и повернулся к Киприянову. Василий изумленно разглядывал свой живот сквозь прореху в штофном камзоле. Металлическая кукла молча вышла. – Все не можете поверить? – вновь улыбнулся граф. Глубокая борозда меж его бровей разгладилась. – А ведь правду люди сказывают! Колдун я. И Гавриил тоже. – В глазах Брюса вспыхнули лукавые искорки. – Да и ты теперь колдун.

Потрясенный Василий молчал.

Граф коротко кивнул слуге. Апонец ловко подхватил со стола подсвечник с полупудовой свечой и встал Василию за спину.

– Прошу вас, Василий Онуфриевич. – Брюс щелкнул пальцами. Воск за спиной Василия отчаянно затрещал. Пламя вспыхнуло и высветило лицо графа из полутьмы комнаты. – Только ничего не пугайтесь!

Василий облизнул пересохшие губы.

– Вы видите? – Палец графа ткнул куда-то под ноги Киприянову. Рубин на печатке сверкнул алым.

Василий опустил взор и увидел свою тень на каменном полу. Она клубилась серой дымкой.

– Видите? – глухо повторил Брюс.

Василий кивнул.

– Ступайте! – приказал граф. – Наступите на свою тень, господин Киприянов! Сделайте шаг!

Василий повиновался и вновь очутился в сером мареве. На этот раз все виделось четче, лишь потеряло цвет, да пропал, смазался треск горящей свечи. Голос же графа звучал четко и ясно:

– Нас много, Василий Онуфриевич. – По фигуре Брюса пробегали золотистые всполохи. Яркое желтое свечение сетью покрывало все его тело. – Но мы не все похожи. Есть такие, как Гавриил, – на лице графа проступила лукавая улыбка. – Покажи ему!

Василию почудилось, что серая пустота позади всколыхнулась.

– Обернитесь, – мягко сказал Брюс.

Сил противиться у Василия не было. Он медленно оглянулся и едва смог сдержать крик: позади, держа в покрытых черной щетиной лапах тяжелый подсвечник, стоял гигантский паук.

– Он перевертыш. Там, где он родился, его племя зовут «цутигумо». Слабые маги, но великие воины.

Чудище щелкнуло жвалами. Василий поспешил отвернуться.

– А есть такие, как мы, – продолжал граф, улыбаясь. Ошарашенная рожа Василия его, должно быть, зело веселила. Брюс развел в стороны руки, золотая сеть вспыхнула ярче. – Те, кого Господь наградил не только даром Иного, но и даром озарения. Те, кому позволено ведать тайноведение Вселенной!

Киприянов уставился на свои руки. Сквозь кожу начала проступать бледным золотом похожая сетка.

Откуда-то издалека донеслись тяжелые шаги. В комнату вернулась медная кукла. Служанка несла в руках таз с парящей водой. «Яшкина баба» подошла к графу и замерла.

– Этой ночью я обратил вас, Василий Онуфриевич. – Брюс окунул ладони в таз и принялся с усердием оттирать пальцы. – Вы умерли для этого мира и родились для мира иного.

Граф придирчиво осмотрел кончики ногтей и сдернул с шеи служанки свежий рушник.

– Досадно, что это свершилось при столь скорбных обстоятельствах. Будь моя воля, я бы сделал это, когда вы набрались бы сил. – Брюс приблизился к Василию. – Теперь же вам вряд ли стать сильным магом, но мне нужна любая помощь.

Слова Брюса не умещались в голове. Мир словно перевернулся.

– Скажите, Василий Онуфриевич, – граф кивнул на служанку, – что вы видите?

Василий не видел ничего нового. Механическая кукла в длинной шлафорке и мятом чепце держала таз.

Киприянов покачал головой.

– Вы еще очень слабы, – протянул граф. – Откройтесь! Пусть башня напитает вас силой! Сегодня вы щедро полили ее гранит своей кровью!

Теплая волна ударила Василию в пятки, и он увидел, как истончается на кукле одежда, как исчезает ее медная кожа и под ней появляются шестеренки и тяги. Они крутятся и толкают друг друга.

– Видите? – зазвенел над самым ухом голос графа.

А в самой глубине металлического нутра бежал внутри центральной шестерни маленький, в четверть аршина, человечек. Кожа его светилась изумрудной зеленью.

– Это демон? – глухо проронил Василий.

Брюс расхохотался и довольно хлопнул в ладоши.

– Это гомункул. – Он схватил за плечи Василия и победно заявил: – И то, что вы его видите, Василий Онуфриевич, означает только одно. Вы годитесь мне в ученики!

1 мая 1735 г.,

Москва, Российская империя

Ларец принес Гавриил. Ему не нужно было ничего говорить. Прошлой ночью Василий проснулся от щемящей боли в груди и понял – граф перестал существовать. Связь между учителем и учеником будто кто-то перерезал.

Сердечно распростившись с цутигумо, Василий отнес ларец в свою каморку под самой крышей Сухаревой башни. Там он сломал на ларце охранное заклятие.

Внутри стопкой лежали сложенные пополам бумаги. Под ними схоронился конверт, запечатанный красным сургучом. На оттиске Василий разглядел графский герб. В углу в маленькой коробочке лежали часы из белого капа. Столько энергии, сколько было в этом предмете, Василий не видел еще ни в одном артефакте, коих в коллекции учителя хранилось неимоверное множество.

Киприянов развернул первый листок.

«Дорогой мой Василий Онуфриевич! – различил он ровный почерк графа. – Должно быть, ты уже знаешь, что меня более нет. Я принял заслуженную кару и сброшен навеки в Сумрак. Но поступить иначе было бы поперек моих правил. Ты часто допытывался у меня, отчего мы никак не выпустим шестой лист нашего Календаря. Прочти его, и ты разом поймешь меня и простишь».

Василий дрожащими пальцами развернул вторую бумагу. Беглый взгляд ухватил заголовок: «Предзнаменование времени на едино лето, тако и на прочие годы непременно звезд, падающих на небесную твердь и ея способную сокрушить».

Первой датой было пятнадцатое число прошедшего апреля. Кроме даты, ничего более не значилось. Следующая дата уже имела приписку с широтой и долготой места. По коже Василия словно пробежали искры: эти минуты и секунды были ему знакомы.

Продолжая не верить глазам, он вернулся к письму:

«Ученик мой! В этот раз я отвел от нашей державы великую беду. Заклинаю тебя – избавь ее от несчастий в следующий. Сохрани в память о нашем государе его славную столицу, пусть даже тебе придется отдать за это плату большую, чем отдал я».

Осознание происходящего лавиной наваливалось на Василия. Местом следующего падения небесного камня был Санкт-Петербурх.

«Заклинаю тебя, прояви все усердие, на которое ты способен! Надеюсь, ты справишься. Благо времени у тебя еще предостаточно».

Василий глянул на страницу Календаря. До беды оставалось еще сто семьдесят три года.

«Благословляю тебя на это праведное дело, Василий Онуфриевич, и прощай. Иаков Брюс, – прочитал Киприянов внизу страницы. – Посылаю тебе мой последний гостинец и письмо. Снеси его моему другу – профессору анатомии и ботаники в Базеле Даниилу Бернулли, и верь его советам, как моим».

Следующим утром Василий Онуфриевич Киприянов накинул на себя первую в жизни личину и выехал в Швейцарию.

Октябрь 1735 г.,

Большой Базель, Швейцария

Ветер гнал стылый воздух с Рейна на левый берег. Василий закончил свой рассказ, и теперь в комнате слышался лишь гуляющий по коридам замка сквозняк.

Даниил Бернулли молчал. Подслеповато щурясь, он изучал сквозь увеличительное стекло письмо покойного графа.

– Примите мои искренние соболезнования, господин Киприянов, – пожевал губами швейцарец.

– Боюсь, они мне не помогут, профессор, – устало улыбнулся Василий.

– М-да, я понимаю, – протянул Бернулли. Письмо Брюса все еще стояло у него перед глазами. Среди прочего старинный друг просил приглядеть за своим последним учеником. – Давайте поступим вот как, – вдруг встрепенулся Бернулли. – С завтрашнего утра вы становитесь послушником Лиги патентных стряпчих и поступаете на обучение в наш университет. А что касаемо вашего главного вопроса – мне потребуется консультация, – задумчиво добавил швейцарец.

На следующий день Бернулли исчез. К исходу третьей недели Василий выпытал у однокашников, что профессор уехал в Персию к звездочетам.

Октябрь подходил к концу. Природа готовилась к зимней спячке. Тени становились длиннее, а ночи все больше пахли речной сыростью.

В одну из таких ночей в келье Василия появился Бернулли.

– Абу Али Хусейн ибн Абдуллах ибн Сина шлет привет и скорбит о твоей утрате, – слегка поклонился Бернулли и поморщился. Со стороны это выглядело глупо, но традиции в Лиге чтили. – А еще он рассказал мне о будущем.

Василий поднялся с узкой лавки и закутался в лоскутное одеяло.

– Ты уже слышал о Последнем Ищущем?

Киприянов кивнул. Легенду о проклятии и пророчестве рассказывали послушникам на первом же занятии. В давние времена, почти сразу после заключения Договора, безумный маг проклял первых алхимиков и ученых за их богомерзкую работу. И предрек он, что появится среди Иных величайший ученый муж – Последний Ищущий. И постигнет он глубину Сумрака и раздаст сие знание каждому человеку. И мир изменится навсегда.

Легенда легендой, но с тех пор раз за разом становились небесные светила, предрекая рождение Последнего. Раз за разом маги из Лиги находили ребенка и брали под патронаж, отводя беду. Потом наступали годы спокойствия, и небо вновь подавало знак – родится губитель Сумрака.

– Ибн Сина сказал, – трудно начал Бернулли, – что до рождения Ищущего остался сто двадцать один год.

Василий не понимал, к чему клонит профессор.

– Так вот. Этот мальчонка и есть ваш единственный шанс, господин Киприянов, – выпалил разом швейцарец. – Если не инициировать его достаточно долго, окрепший гений этого Ищущего поможет вам исполнить волю покойного учителя.

– А как же проклятие? – вскинул бровь Василий.

Бернулли пожал плечами.

– Это еще не все. – Профессор поджал губы. – Мы просмотрели вероятности. Весьма возможно, что мальчик погибнет в возрасте пяти лет.

– Известно, кто он? – закусил губу Киприянов.

– Только имя, – тряхнул париком Бернулли. – Никола.

Василий нехорошо улыбнулся.

– Вы назовете мне место и время, профессор?

Щеки Бернулли вспыхнули.

– По окончании обучения вы принесете клятву, господин Киприянов!

Василий нахмурился и гневно зыркнул на швейцарца.

– Каждый волен сам принимать решения, разве нет? Вы назовете мне место и время?

Даниил Бернулли ссутулился.

– Ради памяти Джеймса, я вам этого не говорил, – шепотом произнес он.

И рассказал Василию все.

20 августа 1861 г.,

с. Смилян, Австрийская империя

Дорога круто выворачивала из-за покрытого ельником кряжа и петлей спускалась вниз. В лихом ее изгибе на остывшем за ночь валуне сидел Контролер Лиги патентных стряпчих в Российской империи Василий Киприянов. Он ждал нужного времени.

Справа медленно поднималось красное балканское солнце. Василий в задумчивости крутил деревянный барабан «Кольта Патерсона». Лучи рассвета играли на медном стволе револьвера.

В тысяча восемьсот тридцать пятом судьба свела Василия с матросом по имени Сэмми. Бриг «Корво» резал ласковые воды Атлантики, а на его носу, примостившись меж бочек с земляным маслом, молодой паренек строгал ножиком деревянный цилиндрик.

Аура матроса поблескивала золотыми трещинами.

– А для чего тебе оружие, сынок? – Голос Василия поднимался из прошлого. – Раз есть у тебя талант, выдумай чего полезного!

Парень от души рассмеялся.

– Вы плохо знаете те места, откуда я родом, сэр! Там нет ничего полезнее револьвера!

Они проговорили тогда всю ночь, а к утру Сэмми Кольт признался:

– Бог создал людей, сэр ученый. Я просто хочу сделать их равными.

«Вот коли за государство свое радеешь, за царя, за народ свой – так ты и будешь Светлый маг, – колоколом зазвучал в голове Василия голос учителя. – А если токмо ради наживы – Темный колдун. Вот и вся разница…»

Перед тем как сойти в Джерси-Сити, они распрощались. Василий посоветовал Кольту бросить морскую карьеру и открыть патентное бюро. Сэм вручил на память прототип своего револьвера. Ценность подарка Василий, так и не поднявшийся в магии выше первой ступени, ощутил на своей шкуре много позже. Нетраченных патронов в деревянном барабане оставалось всего три.

Василий стряхнул воспоминания и вынул из кармана жилета каповые часы. Провел пальцем по гравировке.

– Его всегда не хватает, – горько усмехнулся Киприянов. Учитель, как всегда, был прав.

Деревянная луковица распахнулась. Тоненькая стрелка наматывала секунды по циферблату. Миг близился.

Василий поднялся с камня. Встал посреди дороги и приготовился.

Раздался далекий топот копыт. Из-за горы показался клуб пыли. Василий опустил на переносицу очки Фарадея и навел резкость.

В клубах мелкого каменного крошева на Киприянова несся черный конь. В его седле едва держались два чернявых мальчика.

Василий облизнул враз пересохшие губы. Старший мальчонка был неприятным сюрпризом. Конь мчал, не видя дороги. С морды летела пена.

Дрожащими пальцами Василий подвинул на очках нужную линзу. На втором слое Сумрака за животным гнался седой громадой волк.

Конь вылетел к повороту и вскинулся перед Киприяновым на дыбы. Копыта заколотили по воздуху.

Василий почувствовал, что до краев напитался силой часов, и нажал на деревянную кнопочку рядом с заводной головкой. И мир вокруг замер. Ровно на две с половиной минуты.

Застыл базальтовым памятником конь. Повисли в воздухе вылетевшие из седла мальчишки. Вытянулся в прыжке волк, целящий зубами в круп добычи. Протянулась меж его желтых клыков паутина слюны.

Первое, что сделал Василий в замершем мире, – взвел курок револьвера. Деревянный барабан повернулся. Грохнул боек, и пуля, оставляя в сумраке светящийся след, ударила в пасть оборотня. Колдун вспыхнул и истлел черным пеплом.

Василий в три прыжка оказался подле коня. Протянул руки к мальчикам.

– А что, вы считаете, тут происходит, господин Киприянов? – раздалось вдруг за его спиной. – На мой взгляд, нечто никак не подходящее ни вашему уровню, ни полномочиям.

Василий обернулся.

– Морган, – улыбнулся высокий мужчина в черной тройке и при трости. – Генри Морган. Маг высшей ступени. Темный. – Голубые глаза его насмешливо щурились. На ауре вспыхнула печать Лиги. – Контролер от штата Пенсильвания.

Василий посильнее сжал рукоять револьвера.

– А вот этого не нужно, – покачал головой Морган. Кончик трости дернулся в сторону повисшего в воздухе пепла. – Вы и так уже изрядно погорячились!

В голове Василия сухо щелкали секунды убегающего времени.

– Что вы хотите?

Морган коротко хохотнул.

– С вами приятно иметь дело, мой друг! – Темный маг неспешной походкой приблизился. – Я предлагаю, конечно же, сделку! Исключительно в дань памяти вашего покойного учителя. – Кончики губ американца на мгновение дрогнули. – Я знаю о вашей священной миссии по спасению столицы. И раз уж вы решились спасти мальчишку, я предлагаю следующее. – Морган будто специально тянул время. – Я патронирую Николу. Поверьте, под нашим контролем ему некогда будет заниматься глупостями навроде изучения Сумрака. Вы же, в свою очередь, оставляете за собой право на разовое вмешательство для спасения города.

Василий слушал очень внимательно. За голосом Моргана отчаянно колотился в каповых часах деревянный маятник.

– Не безвозмездно, конечно, – продолжал Темный. – Мы тоже попросим у вас о некоторых… – Морган пощелкал пальцами, вспоминая нужное слово. – Как это у вас, у русских? О некоторых привилегиях.

– И когда вы заявите о намерениях? – глухо произнес Василий.

– Как только их сформулируем, – улыбнулся Морган и протянул руку. На его ладони расцвели черные лепестки. – Призываю в свидетели Тьму!

Киприянов стиснул зубы. Сунул револьвер в кобуру. На ладони его вспыхнул белый огонь.

– Призываю в свидетели Свет! – процедил Василий и скрепил сделку рукопожатием.

– Вот и чудно. – Морган напоследок окинул взглядом горный восход. – Увидимся, – отсалютовал он двумя пальцами и истаял.

Василий метнулся к замершему на дыбах животному. Ухватил младшего парнишку за руку и притянул к себе. Бережно опустил наземь.

Прежде чем истекли две с половиной минуты, мальчик коротко всхлипнул и прохныкал:

– Да-не!

29 июня 1908 г.,

Лонг-Айленд, САСШ

Темный маг поднялся с кресла и подошел к Василию.

– Вы готовы расплатиться по счету, господин Киприянов? – Морган заложил большие пальцы в кармашки жилета.

Василий почувствовал себя кроликом, застигнутым врасплох питоном. Ему стало трудно дышать.

– Так чего вам угодно? – Он ослабил узел самовяза и расстегнул душащий ворот рубахи.

– В случае если ваша идея сработает, – Морган выдержал паузу, – мы возьмем под патронаж нового Последнего Ищущего.

На сомнения времени не оставалось.

– И вы уже знаете, кто он? – только спросил Василий. Глухо и бесцветно.

– Парнишку зовут Альберт, – протянул руку Морган. Его синие глаза насмешливо светились.

Рукопожатие скрепило сделку.

– Зачем он вам? – успел спросить Василий, прежде чем мир вновь задышал. – Он же теоретик!

На этот раз Морган улыбаться не стал.

– Мы живем в смутные времена, господин Киприянов. Еще неизвестно, что в ближайшее время наберет цену.

Воздух лаборатории вновь наполнился тихим жужжанием.

– Три! – продолжил Василий.

Тесла медленно потянул рубильник на себя.

– Два! – считал Киприянов, глядя сквозь оконное стекло на вышку. Ажурная мачта венчалась тарелкой, напоминавшей не то шляпку гриба, не то тот злополучный кусок хрусталя хитрой огранки. По собранному из стальных стержней конусу начали пробегать сиреневые всполохи.

Тесла прошептал что-то на сербском.

– Один! – выдохнул Киприянов.

Сто миллионов вольт сорвались фиолетовой вспышкой с излучателя башни и устремились в наднебесную высь. Чтобы превратить в космическую пыль летящий на город Петра метеорит.

Василий Онуфриевич Киприянов закрыл глаза.

Где-то на высоте в десятки тысяч километров свершилась история. Луч смерти, что создал спасенный когда-то мальчишка, сделал свое дело. Остаточный импульс сменил от удара угол атаки, вошел в атмосферу и понесся над Сибирью с юго-востока на северо-запад.

30 июня 1908 г.,

Подкаменная Тунгуска, Российская империя

Над Южным болотом близ реки Подкаменной Тунгуски взошло новое солнце. Огненный смерч раскидал вековые деревья. Небо затянуло аспидными тучами.

Грохнуло, и из расколотых небес хлынул на опаленную землю черный проливной дождь.

– Доброго дня, Василий Яковлевич.

– И вам того же, милейший Аполлон Петрович. Как почивали-с?

С первого взгляда было ясно, что и Ночному, и Дневному Дозору здесь нечего делить, а встреча эта – пустая формальность, оттого оба эмиссара источали слегка фальшивое благодушие. Солнечное июльское утро вливалось в залу сквозь тяжелые пыльные шторы, и Василий Яковлевич, мурлыкая у окна, поглаживал рыжий ус – в то время как Аполлон Петрович держался в тени.

Принесли кофий.

– У нас к Ночному Дозору претензий нет, – Аполлон Петрович с достоинством поклонился – в полумраке качнулось лицо, похожее на бледную маску, – конечно, только по этому делу. Предлагаю зафиксировать сей факт в протоколе и разбежаться.

– Совершенно с вами согласен, граф. Всего пару вопросов задам вашему свидетелю – и побежим.

Откуда-то из глубин прокуренной комнаты выступил в полосу света свидетель – тонколицый и долговязый Темный с обличьем заспанного денди. На его шелковой рубашке расплылись бурые пятна подсохшей крови.

– Что произошло, голубчик? – спросил Василий Яковлевич, прихлебывая кофий. – Только покороче, у нас у всех мало времени.

– Parole d’honneur[1], господа, – пожал тот острыми плечами, – потешная история, совершенная дичь. Тут чистый криминал, а я лишь случайная жертва. Девка перебрала марафету, и вот вам закономерный итог.

– Ваше имя?

– Адам Левинский, Темный.

– Что делаете в Петербурге-с?

– Сопровождаю своего компаньона, швейцарского гражданина Коха. Мы путешествуем по Европе для своего удовольствия.

– Кох – тоже Темный?

– Он, пардон, обыкновенный человек. Но сказочно богат – а я питаю слабость к блеску золота. Грешен.

Василий Яковлевич поставил чашку на подоконник (нежно звякнул фарфоровый венчик) и шагнул к столу, стараясь не испачкать в крови мыски лакированных туфель. На столе в месиве битого стекла тускло блестел маленький дамский револьвер. В липкой луже шампанского плавали разбухшие окурки сигар и дамских папиросок «Шармъ». Эмиссар Ночного Дозора взял из раскрытой шкатулки щепоть грязно-белого порошка, втянул ноздрями (ворохнулись рыжие усы) и с отвращением бросил обратно. Он обошел стол кругом. Здесь, на пропитанной вином медвежьей шкуре, обнаружились двое почти совершенно нагих молодых людей. Они казались бы спящими, если бы не полная неподвижность тел – и струйка засохшей крови на щеке одного из них.

– Хорошие у вас «удовольствия», – пробормотал Василий Яковлевич.

Он склонился над креслом, где сидела, откинувшись на спинку, девушка. Юное кукольное личико в белой пудре. Порочный рот. Мягкие льняные волосы. Глаза прикрыты веками – будто она просто спит.

Лиза, вспомнилось имя. Молоденькая дурочка, подумал Василий Яковлевич со вздохом. Мысленно потянулся к остывающему в солнечном мареве слепку ауры. Потускневшим взглядом смотрел на выцветшие картинки, облетающие как сухие листья: голодная грязноволосая девчушка играет на дровяных пристанях Невы; вечно злая мачеха бранит ее за воровство; вшивый угол в подвале доходного дома; сальные взгляды пьяных друзей отца… Обычная история. Вчерашний вечер Лизы виделся смутно. Шампанское, водка, кокаин, все обыденно… Компания здесь собиралась лихая. Похоже, в этом доме на набережной Черной речки находится настоящий притон. Где она нашла пистолет? Ага, вот откуда он взялся – подарила одна из «коллег» по панели. Ты носила его с собой в сумочке на всякий случай, но никогда не пускала в ход. Даже если кто-то из клиентов бывал груб с тобой.

– Почему же она начала стрелять? – спросил он.

– Почему кусает бешеная собака? – усмехнулся Аполлон Петрович.

Эмиссару Ночного Дозора нечего было возразить. Да, это прегадкая история, но совершенно человеческая. В Темного мага угодили две пули из револьвера Лизы, но то были обычные пули, и они не причинили серьезного вреда. И Левинский имел полное право защищать себя, когда бросил в девицу заклятьем «мгновенной смерти».

– Ну-с… извольте протокольчик.

Темные, конечно же, заранее изготовили бумагу, и Василий Яковлевич, пробежав ее глазами, взмахнул мизинцем. В левом нижнем углу проступила витиеватая роспись.

Уже стоя в дверях, он кинул на мертвую «работницу общественного темперамента» последний взгляд.

И замер на месте.

В прозрачной, почти угасшей ауре дрожала едва видимая тонкая оранжевая полоска.

– А ведь девочка была потенциальной Иной, – сказал Василий Яковлевич, – не инициированной.

Темные маги переглянулись. Если они и знали что-то – сейчас разыграли удивление.

– Ну и что же, – развел руками граф, – Иной ей уже не стать. При чем тут Дозоры?

Спустя три часа Василий Яковлевич Макаров, коллежский советник и начальник сыскного отдела столичного Ночного Дозора, нервно расхаживал по своему кабинету. В раскрытое окно долетал шум недалекого Невского, пахло нагретым смолистым деревом и печным дымком. На столе для собраний лежал свежайший полуденный «Вестнiкъ» с огромным заголовком «Австро-Венгрiя объявляетъ войну Сербiи! Нота протеста Россiи!». Однако Макаров давно предвидел начало войны на Балканах – и в данный момент беспокойство у него вызывало другое. Час назад Темный маг Адам Левинский спешно покинул Санкт-Петербург. Приставленный к нему соглядатаем мальчишка Савка потерял след за Нарвской заставой.

Что заставило Левинского бежать?

По брусчатке у парадного прогрохотали копыта, и слышно было, как кучер осаживает лошадей. Василий Яковлевич подошел к окну. Он видел, как сквозь зелень тополиных листьев мелькает белое платье и белый же кружевной зонт от солнца; он слышал приветственное урчание швейцара – и ответ, произнесенный самым нежным и прекрасным голосом, какой Макаров знал. Скрипнула дверь с золоченой гербовой табличкой «Санктъ-Петербургское Императорское общество народнаго просвещенiя», и на лестнице зашелестели легкие шаги.

Спохватившись, Макаров сделал каменное лицо.

– Василий Яковлевич, к вам… – начал из-за двери лакей.

– Впусти, Мирон. Давно жду.

Арина скользнула в комнату, легкая и белая, словно чайка. Она метнула измятые перчатки на стол для собраний, порывисто бросилась к Макарову.

– Вася…

– Княжна, вы забываетесь.

– Ах, полно тебе… Конспиратор мой! Но послушай, что я расскажу. Это же мерзавцы, совершеннейшие мерзавцы и подлейшие люди. Притон, нелегальный притон! Молодые женщины у них на положении восточных невольниц. Наркотики, венерические болезни, издевательства – и это в европейской столице, в наши дни…

Василий Яковлевич покачал головой.

– Арина, я прекрасно понимаю тебя. Но мы ведь не полиция. У нас несколько иные задачи-с.

Он сделал акцент на слове «иные».

Княжна отступила на шаг. Прелестные черты ее лица заострились, на щеках вспыхнул румянец.

– И ты оставишь все как есть? Вот так? Такой ты, оказывается?

Макаров откровенно любовался девушкой. Княжне Ухтомской едва исполнилось двадцать, ее инициировали три года назад – и она все еще оставалась пылким и эмоциональным новичком. Короткий роман, что приключился между ними прошлым летом, белыми служебными ночами, по обоюдному согласию решили забыть. Забыть и сделать вид, что ничего не было.

– Я уже сообщил куда нужно о притоне на Черной речке, – устало выдохнул он, закручивая пальцами рыжий ус, – притон прикроют. Но рубить головы, аки опричное войско, мы не в праве. Расскажи лучше, что следствие?

Арине удалось взять себя в руки и начать рассказ. Итак – невидимая для людских глаз, она оставалась в прокуренной темной зале, пока сыскная полиция вела допрос. Сыщики собрали троих оставшихся в живых мужчин и четырех девушек с «желтыми билетами»; впрочем, последние не представляли для следствия интереса, и их вскоре отпустили. Зато мужчины оказались как на подбор.

– Барон Федор Кройф, тридцать девять лет, эгоист, циник и сексуальный маньяк, – звенящим от возмущения голосом рассказывала Арина, – заканчивает дело своей жизни – прожигание родительского имения под Либавой. Второй персонаж – кавалерийский полковник Михаил Костоглотов. Пятьдесят пять лет, женат третьим браком, четверо детей и один внук. В клубах и публичных домах проводит пять вечеров в неделю. Наконец, еще один свидетель – швейцарец Бастиан Кох. Сорок четыре года, богатый бездельник из Цюриха, профессиональный карточный шулер…

– И они все рассказали одну и ту же историю, – прервал Макаров, – да, собрались на партейку-другую в штосс, ставили на кон сущие копейки, знать друг друга не знают – и не понимают, отчего девушка Лиза вдруг начала пальбу-с.

– Ну? – нервно спросила в ответ Арина.

– Я прав?

– Разумеется, прав. Что дальше?

– Вот и я думаю – что дальше. А дальше, девочка моя, вот что. – Он покачал головой. – Очень скоро – со дня на день – начнется большая война, и эту историю все забудут. Скажи-ка, среди этих трех свидетелей были неинициированные Иные?

Арина медленно покачала головой.

– Нет. Точно нет. Почему ты спрашиваешь?

– Так. Сам еще не знаю.

Он вспомнил бледные увядшие образы из памяти Лизы – пьяные лица, карты в брызгах вина, нервный смех… шорох купюр… затем – вспышка ужаса и в полумраке язычок порохового огня из ствола. На нее напали? С какой целью? Мотивы? Все в тумане. Нет, здесь так просто не нащупать ответ на вопрос – что произошло. И нужно ли вмешиваться в дела людей? Через несколько дней начнется величайшая человеческая бойня, и все силы и помыслы Иных будут заняты там, на фронтах, на морях, в стонущем от гула аэропланов воздухе.

– Закрываем дело, – сказал он хмуро.

– Но, Васенька…

– Закрываем! Погибших не вернуть. Убийца бежал. И оставим человеческие дела людям.

28 июля 1914 года австрийский престол официально объявил войну Сербии, но к этому дню вся Европа уже напоминала растревоженный военный лагерь. Спустя два дня, 30 июля, русский царь начал всеобщую мобилизацию – и невиданная в истории многомиллионная сила начала сжиматься в кулак над западной границей; навстречу ей наливался тевтонской мощью кулак врага. Нужно ли говорить, что эти грозные явления были лишь слабым отражением той вечной игры, что вели между собой Темные и Светлые силы, называемые иначе Дозорами? Особняк петербургского «Общества народного просвещения» на Стремянной улице опустел – все, кого удалось собрать, находились сейчас на Балканах, пытаясь остановить или хотя бы смягчить надвигавшуюся катастрофу. В коридорах, где еще вчера слышались треск «ундервудов», скрип телеграфных лент, тревожная многоголосица, стало тихо и темно, лишь пыхтел в дворницкой самовар, да старый слуга Мирон (оборотень из Псковской губернии, привезенный в столицу еще начальником Канцелярии тайных розыскных дел графом Александром Шуваловым в 1769 году) кряхтел в приемной, рассказывая за чаем дежурному о Ливонской войне:

– Били немца и шаблей, и рогатиной, нешто пушками да еропланами не заборем?

Жарким и душным вечером 31 июля Арина поймала Василия Яковлевича у его дома смертельно уставшим после долгого дня (он замещал многих товарищей на время их пребывания в Европе).

– Вася, у нас беда.

– Идем в дом. Там все расскажешь.

Слуг у Макарова не было. Он происходил из старообрядческой крестьянской семьи – и привык все дела по дому делать сам. Василий Яковлевич усадил княжну за стол в гостиной и спустился в подвал, где на леднике хранился кувшин с оранжадом.

– Я отправила Парамона и Андрея Дроздовых проследить за Бастианом Кохом.

– Кох? Свидетель убийства на Черной речке?

– Да.

– Ариша, я же просил тебя оставить это дело.

– Это неофициальное расследование, – губы девушки дрогнули, – я попросила их как товарищей. Впрочем, не важно. Сегодня они исчезли.

– Как исчезли? Куда? – нахмурился Макаров, потирая горячий лоб. Голова болела адски. Не хватало еще волнений из-за братьев Дроздовых.

– Нынче днем я ждала их с вестями, но не дождалась. Сейчас узнала – они не ночевали у себя на Шпалерной.

– А что другие свидетели – Кройф и этот, как его… Костоглотов?

– В тюрьме.

Ясно. Вряд ли эту троицу всерьез подозревают в убийстве, но, похоже, кто-то решил преподать гулякам урок нравственного поведения. Макаров строго посмотрел на девушку, и та ответила ему твердым взглядом больших голубых глаз. Ну что ты с ней будешь делать?

– Отчего же Кох на свободе?

– К сожалению, отпустили. Ну, он же иностранец.

Пошатываясь от усталости, Василий Яковлевич подошел к телефону, звякнул трубкой о рычаг.

– Барышня, спецсвязь. Цюрих по срочному.

Ему несказанно повезло – абонента удалось застать дома.

– Александр Христофорович, добрый вечер, дорогой!.. Как ваши дела? Что вы говорите, все на Балканах?.. И вас, в ваши-то почтенные лета, оставили в городе на дежурстве?.. И не говорите, никакого пиетету… Боюсь представить, что не сегодня завтра может разразиться… Александр Христофорович, не могу долго говорить, дела-с… Помогите мне кое в чем, будьте любезны. На господина одного информация нужна срочно. Записывайте… Бастиан Кох, сорока четырех лет, игрок и пьяница, не Иной, проживает у вас в городе… Что за ним – пока не могу сказать. Просто проверяем, что он за гусь… Добро, добро… благодарствую заранее… Когда? Завтра? Хорошо, завтра днем телефонируйте мне на Стремянную, я весь день на службе. Всего наилучшего!

Он вернулся в гостиную, где его встретил тревожный взгляд голубых глаз. Девушка так и не притронулась к оранжаду – на холодном стекле стакана выступили бисеринки влаги.

– Арина, завтра я занят, но попробую кого-нибудь послать разобраться. А ты оставайся дома. Нынче слишком тревожное время. Помнишь, чему я тебя учил?

Она кивнула, не глядя на Макарова. К несчастью, единственное из высших заклятий, что ей удалось до сей поры освоить, – «засов». Запирает наглухо дом от любой сколь угодно мощной силы.

– Ежели кто-то попытается проникнуть к тебе, закрой дом наглухо «засовом» и звони сюда. Я помогу тебе.

– Ну, Васенька, кто захочет ко мне проникнуть? Кому я понадобилась?

– Надеюсь, что никому. Однако прошу тебя пока ни во что не впутываться и сидеть дома.

Бастиан Кох не походил на шулера и проходимца. Больше всего, подумала Арина, он похож на учителя престижной гимназии. Розовое сытое лицо, водянистые глазки-горошины, серебряное пенсне на цепочке, хороший шерстяной костюм в крупную клетку – Кох своим видом рождал у наблюдателя ощущение основательности и покоя.

Ты тратишь время зря, сказал Арине внутренний голос, очень похожий на голос Василия Яковлевича.

Кох допил кофий, бросил на столик четвертак и вышел из ресторана. Арина шагала следом, держась на расстоянии.

Он шел неторопливо, вразвалочку, помахивая крепкой тростью из черного дерева. Остановился у аптеки, с минуту разглядывал афишки на витрине («Кривыя и уродливыя носы могутъ быть исправляемы и улучшаемы ТАЙНО У СЕБЯ ДОМА. Машинка для выпрямленiя носовъ 5 руб.»; «Борьба с пьянствомъ. Секретное средство противъ запоевъ «Алкола». Без вкуса, цвета и запаха!»), затем медленно двинулся по Невскому в сторону Аничкова моста. На проспекте, полностью перекрыв движение экипажей, бурлила и гудела толпа. В водовороте черных картузов, сдвинутых набекрень котелков и кисейных девичьих шляпок мелькнули и сразу исчезли прочь: наэлектризованные усы городового, чья-то щербатая смеющаяся рожа с золотыми зубами, черно-янтарная хоругвь с печальным ликом. «Германского посла громят, господин хороший! Все ковры и статуи пожгли, ей-богу!» – радостно прокукарекал Коху мальчишка-оборванец и поскакал со своей новостью дальше.

Швейцарец свернул на набережную Фонтанки и не спеша побрел вдоль каменного бортика над черной водой. Здесь было заметно тише и малолюдней. Арина не отставала. Она соскользнула в Сумрак, и возбужденный галдеж толпы за спиною превратился в далекое неясное бормотание. Темная округлая фигура в сотне шагов впереди наклонилась над водой.

Что он делает?

Кох перегнулся через бортик набережной и плевал в волны. По спокойному холодному лицу речки поплыли круги: один, другой… Ощущение тоскливой усталости вдруг сжало сердце девушки. Она смотрела на серую, лишенную всяких красок ауру этого человека, и ей хотелось сесть на горячие булыжники мостовой и разрыдаться. Все в Ночном Дозоре будут считать ее наивной дурочкой-эмансипе! Накричала на Макарова, подбила Дроздовых следить за этим никчемным типом (наверное, они тоже уехали в Европу и даже не сочли нужным отчитаться), теперь вот и сама заигралась в Пинкертона.

Арина, оставаясь в Сумраке, понуро побрела следом за Кохом. Тот, проворно переставляя короткие ножки в клетчатых брючинах, свернул в прохладное ущелье Апраксина переулка – и шаром вплыл во двор дома. Здесь, в пыльной тишине, дремали на поленницах подвыпившие извозчики, равнодушные к апокалиптической дрожи, сотрясающей мир. Княжна прикрыла носик платком. Где-то вдалеке тревожно и часто гудел колокольный перезвон, а здесь, в душном мареве, покачивались желтушно-зеленые джунгли крапивы.

У дверей парадного Кох внезапно обернулся и посмотрел прямо на княжну. Сердце девушки остановилось. На секунду Арина поверила, что швейцарец видит ее. Он просто оглядывается, успокойся. Ты в Сумраке. Вернись лучше на Стремянную, в штаб, глупая. Не трать время зря. Кох обвел круглыми пустыми глазками двор и проскользнул в парадную. Поколебавшись, девушка последовала за ним.

В темноте колыхался густо разросшийся синий мох, похожий на океанские водоросли. В его гуще странным серым огоньком плыла унылая аура швейцарца. Что за отвратительное место, подумала Арина. Клоака. Она испытала еще один острый приступ желания убежать, но, как и все последние дни, перед ее мысленным взором появилось мертвое лицо несчастной Лизы – и юная княжна, сжав кулачки, шагала вперед сквозь мрак и холод. Я узнаю, за что тебя убили, шевельнулись губы. И кто-то ответит за это! Она внезапно поняла, что стоит в квартире посреди большой мрачной залы, и Бастиан Кох что-то делает в углу, склонившись над темной, неразличимой в полумраке грудой. В комнату едва проникал свет сквозь окошко под потолком. Святые угодники, что этот иностранный господин забыл в такой клетушке? Кох снова обернулся и пристальным взглядом будто пронзил Арину.

Он не может тебя видеть. Не может. Он даже не Иной – обычный господин заурядной наружности, пьяница и бабник…

Тебе ничего не угрожает. Он не видит и не слышит тебя – и ты всегда можешь развернуться и бежать прямо сквозь дверь.

Бежать!

Нервы Арины не выдержали, и девушка рванулась к выходу из квартиры.

Двери не было!

Гладкая серая стена преграждала дорогу.

Вот теперь княжне стало по-настоящему страшно.

Она заметалась, пытаясь скрыться в Сумраке, но там, в глубине, ворочалось что-то темное, непередаваемо жуткое. Арина захлебнулась криком – и в тот же миг стальная рука сжала ее запястье.

– По срочному Цюрих, – металлическим голосом сообщила барышня.

Дамочка будет подслушивать, почему-то подумал Василий Яковлевич с досадой. Хорошо бы сделать телефоны с автоматической связью – набираешь номер и вот ты уже говоришь с нужным тебе абонентом, без всяких барышень! Жаль, это только фантастические мечтания.

– Александр Христофорович, драгоценный друг, как поживаете-с? Да, слушаю внимательно. Что же этот Кох – прохвост и негодяй?

– Ваш Кох – серая личность, – просипел голос на швейцарском конце провода, – абсолютно серая, как ситный хлеб, – как вся их банкирская династия. Базиль, а я-то льстил себя надеждой, что вы меня развлечете каким-нибудь маньяком в моем унылом дежурстве в этом краю сыра и часов.

– Уж простите, чем богаты…

– Хорошо, это было немножко нашего швейцарского юмора. Вестимо, я рад, что человек не оказался законченным мерзавцем и людоедом – как это порой бывает в наших сыскных делах. Итак, Бастиан Кох действительно часто играет в казино, но это только hobby, как говорят англичане, – да и такой ли уж сие грех? У него приличное состояние, он совладелец банкирского дома «Шнайдер и Кох», в картотеку нашего Дозора никогда не попадал. Нежно любит жену и четверых отпрысков. Страстный охотник и рыбак.

– Это все? – Макаров почувствовал, как с плеч сползает гора.

– Простите, если не угодил, но – это все.

– Спасибо, Александр Христофорович, – рассмеялся Макаров, – вполне угодили. Вы не представляете насколько.

– Рад служить-с.

– Сделайте для меня только одну еще вещь.

– Какую?

– Мне не удалось поговорить с ним в Петербурге лично, его наблюдала наша юная и неопытная сотрудница… Поэтому, когда Кох вернется домой, прощупайте его, пожалуйста. Есть подозрение – моя незамутненная интуиция, только не смейтесь, – что он потенциальный Иной.

– Дражайший мой Базиль, тут я могу быть для вас единственным авторитетом. Кох – не Иной. Он обычный серый человек, серая личность, говорю же: серая – как ситный хлеб.

– Вы положительно в этом уверены?

– Да я лично говорил с ним полчаса назад прямо у него в конторе на Хоттингер Штрассе.

– Вы? Полчаса? Разве он сейчас в Цюрихе?

– В Цюрихе.

– Вы уверены?

– Это так же верно, что в Цюрихе я сам.

Макаров ударил всей ладонью по рычагу телефона.

– Барышня, дайте Введенскую, особняк Ухтомских, срочно.

Он искал напрасно. Арины дома не было с самого утра – и никто не знал, куда она направилась.

– Андрей, – тихо позвал Парамон Дроздов. – Андрейка, ну где ты там?

Его била крупная дрожь. Он ничего не понимал в творящемся вокруг. Только что они с братом Андреем наблюдали из окна трактира на Большой Пушкарской за толстеньким швейцарцем, и был жаркий июль и запах теплого пива; как вдруг – мгновенный холод, падение в темноту, и вот они оба стоят в своих суконных легких рубахах посреди ночной, покрытой льдом улицы, в пустом и будто вымершем городе. И вроде бы это Питер, а вроде бы и нет – вдалеке упираются в лиловый живот неба высоченные, больше десяти этажей, дома – странные, похожие на коробки… а вот по обочинам улицы темнеют металлические экипажи на маленьких резиновых колесах.

Что же это все?

– Андрейка, да где же ты, черт…

В морозном воздухе слова вырывались изо рта круглыми облачками пара.

Да, погано дело. В последний момент перед провалом Парамон понял, что толстый швейцарец, за которым их просила следить Арина, смотрит прямо на него, Парамона Дроздова, и руки его быстро плетут пассы. Кабы знать заранее, что он не просто человечишко лихой, а настоящий могучий кудесник.

Ну и что теперь делать-то, а?

Парамон попытался уйти в Сумрак – но внезапный перелет в это странное место высосал из него все силы. Его выжали словно губку!

– Андрей! – повысил он голос.

В то же мгновение исполинская тень отделилась от стены дома и надвинулась на Парамона. Он бросился бежать – но поскользнулся на льду и растянулся, пребольно ударившись носом о камень. Хлынула кровь.

– Тра-кткт-рракт-рракт, – просвиристела ночь над ухом, и Светлый дозорный почувствовал, как его подхватили могучие и не слишком ласковые лапы – и стремительно понесли через морозную влажную мглу. Горячая кровь текла по щеке, наполняла рот солоноватым вкусом. В разрывах туч показалось белое круглое лицо луны, искаженное ужасом, – и высоко над рекой засеребрилась источенная гигантскими червями башня. «Лахта-центр» – прочел над входом в нее Парамон и невольно отметил про себя нехватку твердого знака на конце слова. Что за наваждение?

С НОВЫМ, 2022 ГОДОМ! – издевательски поблескивала над воротами у башни присыпанная снегом надпись.

Что-то укололо его в шею, и Андрей оцепенел. Словно сквозь сон он наблюдал, как гигантское насекомое, похожее на муравья, привязывает его к металлическим прутьям лежака. В просторном помещении царил полумрак. Справа и слева, а также сверху и снизу тоже находились люди, привязанные к койкам. От их рук и ног тянулись прозрачные трубки, исчезали в подсеребренном луной мраке.

– Парамон, – услышал он тихий зов. – Парамошка…

Он с усилием повернул голову и увидел рядом с собой брата. В его бороде белели комья снега. Двое чудовищных насекомых раздели дозорного донага и теперь что-то делали с его ногами. Челюсти их ритмично шевелились, будто пережевывая пищу. В запавших черных глазах Андрея Парамон увидел спокойствие и отрешенность.

– Я пытался бороться, – прошептал тот, – нет резона. Я видел их мысли – они повсюду… Этот мир – теперь их, братка…

Силы оставили Парамона. Последнее, что он запомнил в своей жизни, – многочисленные отражения Луны в темных фасетчатых буркалах склонившегося над ним существа.

Зазвонил телефон.

Макаров вздрогнул в тревожной дреме и с трудом оторвал затылок от подушки. Морской бриз, играя, отдернул штору, и за окном полыхнул лилейно-розовый клок предрассветного неба. Который час? Макаров сел на кушетке, осоловело глядя вокруг и пытаясь понять – почему он находится не дома, а в своем кабинете на Стремянной.

На столе телефон заходился в лязге: под черным эбонитовым корпусом молоточек с силой прохаживался по металлическим зубцам.

Василий Яковлевич вскочил с кушетки и сразу же схватился за голову – виски пронзила острая боль. Господи, за какие прегрешения ты наградил нас этими испытаниями! Болезненная действительность вернулась рывком. Убийство в доходном доме на Черной речке, исчезновение троих дозорных, в том числе Арины, затем лже-Кох. Достойным завершением вчерашнего трудного дня стало явление запыхавшегося Савки. Мальчишка с криком ввалился в приемную, и даже строгий Мирон не сумел его удержать.

– Ты откуда, угорелый? – устало спросил Макаров.

Отдышавшись, Савка сообщил новость: по заданию княжны Ухтомской он обошел три кладбища на северной окраине Петербурга и обследовал посмертные слепки аур у всех недавно захороненных людей.

– И что? – Василий Яковлевич уже был на ногах.

– И то, батюшка, что барыня-то верно все сказывали…

– Ну?!

– Барыня сказывали, надобно шукать такие могилки, где лежат вроде бы наши… Иные… но такие, что Иными так и не стали… ух, страху с мертвяками натерпелся-то!

– Арина тебя научила, как их находить?

– А то! Ваше благородие, батюшка, водицы бы!

– Мирон, живо давай воды! Ну и что, Савка, что ты там нашел, не томи!

– Там они!

– Сколько?

– Девять душ. Все свеженькие…

Макаров нашарил в темноте чашку телефонного аппарата, снял, ожидая услышать надоевший голос девушки-оператора. Девять погибших неинициированных Иных, думал он, – все за последние две недели. Проститутка Лиза – десятая. Все, кроме Лизы, прошли в полицейских списках без криминала – как естественные смерти. Что дальше? Он не знал, что предпринять, не знал, чего ожидать дальше. В его распоряжении оставались только Мирон и Савка.

– Алло? Слушаю вас.

В эбонитовой чашке раздался странный долгий звук – словно по железу скребли огромными когтями.

– Алло! Говорите. Барышня?

– Вася, – тонко выдохнула тьма.

– Ариша? Ты где?!

В чашке-трубке зашелестело, потом зашуршало, словно кто-то размотал и тщательно изорвал рулон бумаги. Голос княжны прорывался сквозь помехи.

– Я у него. У него… прости, mon cher, я ослушалась тебя… Я такая дура… просто глупая курица…

Она говорила ровно, без эмоций, будто отрабатывая номер. Несмотря на жаркую ночь, Макаров весь покрылся ледяными каплями – голос его возлюбленной доносился словно с того света.

– Ариша, соберись. Где ты находишься? Я сейчас приеду за тобой!

– Я успела поставить «засов»… мы с ним заперты здесь… вдвоем… – На том конце провода снова засвистело, зажурчало и загуляло эхо. – Страшно… милый, мне очень страшно здесь…

Свист, бульканье, и вдруг – нарастающий гул. Ровный, лишенный красок голос. Волосы на затылке бедного Василия Яковлевича стали мокрыми и вздыбились, как сапожная щетка.

– Здесь так страшно… так страшно… так…

Обрыв. Секунда молчания – она показалась вечностью.

– Яааа, – пророкотал в чашке густой, невероятно низкий голос, и Макаров невольно отодвинулся от трубки, такой мрачной силой был он наполнен, – я должен уйти из города… Отмени ее заклинание… моя жизнь – в обмен на жизнь для твоей девчонки. Я жду… у тебя десять минут… адрес…

Копыта лошади высекали искры из мостовой.

Кем бы ни был этот Темный маг, мрачно думал Макаров, летя через утренний полумрак (а он не сомневался, что это Темный), ему не нужны свидетели. Проклятье, если бы у меня было хоть немного времени! Он не зря выбрал Петербург местом для своей страшной охоты – знал, что густонаселенный город сейчас почти беззащитен, и рассчитывал, что Ночному Дозору будет просто не до него. Да что там, вряд ли кто-то вообще мог обратить внимание на смерть неинициированных Иных – ведь Дозоры не занимались делами смертных. Каким-то магическим образом он научился находить людей с магическими способностями – и убивал, отнимая их. К его неудаче, несчастная Лиза почувствовала исходившую от его помощника Левинского смертельную опасность и выстрелила в него, а затем Арина преследовала самого Коха с редким упрямством. Но теперь он вряд ли захочет совершить еще одну ошибку и предать широкой огласке факт своего существования. Княжне еще очень повезло – она с перепугу использовала заклятье «засова», и, на счастье, этот мерзавец не знает, как его снять.

Василий Яковлевич оставил на столе в кабинете короткую записку о произошедшем – но отчего-то сомневался, что записка дождется возвращения его коллег из Европы, если он сам не переживет эту ночь.

Он на всем скаку вылетел к дому в Апраксином переулке – и лошадь под ним сдавленно заржала, вставая на дыбы: из подвальных окошек расплывалась по мостовой черная хмарь. В воздухе повис запах гнили.

– Я пришел. Отпусти ее.

В ответ тьма колыхнулась – но не рассеялась. Макаров и не рассчитывал на податливость.

– Отпусти девушку. Я сниму заклятье, и ты будешь свободен.

Он все глубже погружался в клубящуюся темноту. В Сумраке это выглядело как темный пульсирующий шар на глубине в несколько саженей под землей, опутанный плетями мрака. Василий Яковлевич почувствовал, как кто-то невидимый пытается прощупать его защиту, расшатать ее… но лишь крепче сжал белую булаву в ладони, спрятанной за спиной.

– Я выполнил уговор, я пришел. Покажись!

И тьма ответила – не словами, а мыслями-образами: Макаров видел смерть Лизы, смерть других несчастных, их растерзанные души, похожие на растоптанные цветы, – не родившиеся на свет младенцы, нераскрытые бутоны. Окровавленные тела, растянутые в беззвучном крике рты. Он пошатнулся, но не прекратил движения вперед. Черный шар колыхнулся, выплескивая ему навстречу волну смрада.

– Покажись!

Заклятье «засова» все еще действовало – и подвальное жилище Темного мага нельзя было покинуть, но и проникнуть туда тоже было нельзя. Он ждет от тебя инициативы и намеренно дразнит своим бездействием. Однако главное сейчас – спасти Арину.

– Я должен знать, что она еще жива. Покажи мне ее!

Девушка внезапно оказалась прямо перед ним. Опутанная темными плетями, бледная, как воск, она была, несомненно, жива – но лишена даже капли сил. Все верно. Темный и не рассчитывает отпустить ее. Для того он и лишил ее сил, чтобы после тебя заняться ею… даже если ему придется выпустить ее – она не сможет ни помочь тебе, ни попытаться сбежать. Никто не должен узнать правды…

Макаров протянул руку к лицу Арины и наткнулся на холодную стену – «засов» не пускал внутрь ничего.

Где-то вдалеке заухала тьма – это смеялся враг.

Василий Яковлевич понадеялся на свою быстроту – потому что в силе явно уступал противнику. Короткий шепоток – и заклятье «засова» свалилось. Мгновение – и он ударил в темноту белоснежной булавой, разрубая черные нити, оплетшие девушку.

И ему почти удалось!

Тьма вздрогнула, пронзенная ослепительной молнией боли.

Арина упала на руки Макарова, худая и тонкая – она выглядела так, будто не ела много дней. Черный шар лопнул. Опрометью Василий Яковлевич бросился прочь, унося легкую, как березка, девушку в одной руке и рассекая путы тьмы другой.

Но белое сияние булавы в его руке стало гаснуть.

Чернота вновь сгустилась над ним. Слишком силен был его враг, напитанный энергией своих многочисленных жертв.

– Да исчезнет тьма! – воскликнул Макаров, швыряя во мрак уже бесполезное оружие.

Он пробовал одно за другим боевые заклятия – но они все словно наталкивались на стену, рассыпались с жалобным звоном, и с каждым заклятием сила его истаивала.

Некуда было бежать, некого позвать на помощь.

Старый дом расселся от могучего подземного удара, и над проломом заколебалась в утренней прохладе голова исполинской черной змеи.

– Вася, – закашлялась девушка, – прости меня… прости…

Макаров рванулся из последних сил – и рухнул на колени посреди мостовой. Черное дрожащее в воздухе кольцо окружило его, перекрыло путь к отступлению.

– Прости и ты меня, Арина… даст Бог, свидимся на том свете.

Он прильнул губами к холодным устам девушки – и в этот миг земля вздрогнула.

Удар. Еще один. Черная змея заскользила вниз, изломанная, словно изрубленная гигантской шашкой. Выпав из Сумрака, сквозь поднявшуюся над переулком пыльную завесу Арина и Василий Яковлевич наблюдали за новым сражением. Его сил хватало лишь на поддержание «щита» от летящих в их сторону обломков и языков пламени.

Когда все закончилось, Макаров осторожно выскользнул из объятий девушки и спустился в оставшуюся от дома воронку.

– Доброго дня, Василий Яковлевич, – услышал он знакомый насмешливый голос.

– И вам того же-с, Аполлон Петрович. – Макаров невольно закашлялся.

Среди руин и пепла лицо главы сыскного отдела Дневного Дозора походило на бледную маску.

– Понимаю ваше изумление. Да, он ведь один из нас… но своими действиями он причинял вред и Темным. Неинициированный Иной с вероятностью в пятьдесят процентов становился бы нашим. И пусть деяния сии не влияли на равновесие сил – я решил прекратить его существование.

Макаров подавил внезапный порыв пожать Аполлону Петровичу руку. Он сдержанно кивнул, признавая за тем право вмешаться в драку и спасти ему жизнь, – только так и было достойно повести себя на его месте ночному дозорному.

Тело в клетчатом костюме покоилось на дне воронки. Казалось, неведомый могучий маг спит, лишь неестественно вывернутые руки и ноги наводили на мысль о том, что у обладателя клетчатого костюма есть какие-то проблемы.

– Он мертв, граф? – спросил Василий Яковлевич. Пошатываясь от усталости, он нагнулся над воронкой – и его Темный визави не успел (или не захотел, как не раз думал Макаров после) его остановить.

Последним конвульсивным движением лже-Кох выронил что-то на камни.

– Осторожней! – воскликнул граф, но поздно – темный паучок вспрыгнул на брючину Василию Яковлевичу, перепрыгнул на тыльную сторону ладони и в одно мгновение растаял на коже дозорного.

Представьте себе бревно.

Нет, не так: представьте себе гигантское бревно, настолько длинное и тяжелое, что для его перевозки требуется аж три грузовика. Оно надежно, крепко-накрепко зафиксировано, превращая три тягача в систему, вынужденно объединенную не только направлением и скоростью движения, но и вот этой временной, но очень жесткой сцепкой. Маневренность у подобной системы смешная; фактически она существует ради одной-единственной функции – доставить бревно по прямой из пункта А в пункт Б.

А теперь представьте, что один из грузовиков вышел из строя. Не суть важно, заклинило у него движок, кончился бензин, шофер заснул за рулем или приключилось еще что-то, – важно то, что нагрузка, предназначенная для трех тягачей, теперь равномерно распределилась на два оставшихся. Более того: не только бревно прикреплено к машинам, но и машины к бревну, и поэтому два тягача вынуждены будут тащить на себе и груз, и собрата, превратившегося в телегу, вагон, баржу – в общем, в такое же, по сути, бревно. Нагрузка на них возрастет многократно, и ничего удивительного, если рано или поздно встанет вопрос – не проще ли отцепить ко всем чертям? Бревно не отцепишь, бревно – это то, ради чего изначально создавалась система. Цель. Смысл. А вот вышедший из строя тягач – запросто.

Я не герой. Может, когда-то и метил в герои, но жизнь распорядилась иначе. Я – оперативник-работяга из тех, кто готовит операцию, создает все условия, анализирует данные, проводит опрос свидетелей, участвует в разработке тактической схемы, но последний, победный выстрел в итоге делают другие, «специально обученные» люди. Чтобы стало еще понятнее: в детективном боевичке, когда главное действующее лицо гонится за преступником, а тот, удирая, таранит и расшвыривает полицейские кордоны, установленные на пути его следования, я как раз и есть тот полицейский, который заблокировал дорогу бандюгану своей таратайкой. Если повезет – задержу его чуток, лишу простора, заставлю совершить лишний маневр. Но чаще всего гипотетический зритель моего лица и не заметит, не запомнит, потому что эпизод уже отыгран, мой автомобиль доблестно валяется на боку, и главный герой настигает жертву совсем в другом кадре.

В этот раз все вышло до скрежета зубовного банально. Темные ведьмы используют для нанесения единственного всесокрушающего удара Круг Силы. У Светлых в зависимости от ситуации подобные Круги называются по-разному, но сути это не меняет. Объединившись в систему, можно не только повысить мощность и бесперебойность воздействия, но даже поднять его уровень, и в итоге три мага третьего ранга сработают по высшему разряду. Собственно, именно этого мы и пытались добиться. И я не рассчитал. Иной – не машина, способная раз за разом выдавать определенный результат, не автомат для дозированной фасовки, не станок для производства эталонного продукта. У нас тоже случаются стрессы и недосыпы, плохое настроение и проблемы личного характера. Если вы считаете такой подход непрофессиональным – спросите у Бьорндалена, почему он то золотой медалист, то статист с двадцать восьмого места биатлонного спринта. И у Месси с Криштиану Роналду спросите, отчего не в каждом матче они по пять мячей забивают. Ведь могут же? Могут. Но не всякий раз.

Самое обидное, что в тот злополучный день не было никакой необходимости выкладываться без остатка, под ноль. Мои коллеги, например, не перенапряглись. Поначалу все шло превосходно: мы втроем, в равных пропорциях, накачивали магический конденсатор собственной Силой и частями переправляли ее «специально обученному» магу – да-да, тянули то самое бревно из пункта А в пункт Б. Ответственность перед товарищами, адреналин, азарт – и вот я уже понимаю: что-то не так. Привычное действие дается мне с трудом, я взмок, а пальцы, наоборот, заледенели, меня мутит, перед глазами мечутся черные мошки – самое время остановиться. Но разве это возможно? Признать свою слабость, подвести ребят? Как бы не так! И вместо того чтобы сбавить обороты, я поднажал еще.

В горячке боя (ну и что, что мы не сами врага громили, а всего лишь патроны подносили?) ребята не сразу заметили, какими судорожными рывками я пытаюсь внести свою лепту. А заметив, не сочли возможным тащить на себе. С моим самочувствием можно разобраться позднее, куда важнее было бесперебойно наполнять конденсатор. Никто тогда и представить не мог, в каком плачевном состоянии я оказался. И меня отцепили.

Покуда мы были объединены в систему, я мог через Сумрак видеть и слышать все то, что видели и слышали мои коллеги. Как только меня удалили из контура – я стал слепым, глухим и абсолютно обессиленным. Покуда мы были объединены в систему, любому из ребят достаточно было всего лишь вернуть мне самую капельку потраченной энергии, и дальше я бы тихо-тихо восстановился сам. Как только меня удалили из контура – последствия стали необратимы.

Заселился я в воскресенье под вечер, когда на весь кардиологический корпус был всего один дежурный врач. Поскольку никакой неотложной помощи мне не требовалось, решено было первичный осмотр отложить до утра, когда соберется весь медперсонал.

Дозорный водитель Михалыч, растроганный моим нынешним состоянием до неприкрытой досады и мужественно молчавший в сторонке, возле пожарного щитка, пока длилось оформление у стойки администратора, донес мой чемодан до номера на втором этаже. К счастью, это был действительно номер, а не больничная палата, как мне представлялось. Хотя это логично: все же санаторий, а не госпиталь. Посопев на пороге и протелеграфировав взглядом всю парадигму вполне человеческих эмоций, Михалыч жахнул меня напоследок по плечу крепкой шоферской дланью и удалился.

Я осмотрелся. Чистенькая аккуратная комната. Шкаф, кровать, письменный столик, два стула. Слева-справа от балконной двери – холодильник и тумбочка с телевизором. Пройдя, я раздвинул полуприкрытые шторы и выглянул наружу. Припорошенная снегом подъездная дорожка, тянущаяся от неразличимого в темноте шлагбаума на въезде в санаторий, заканчивалась расчищенным пятачком аккурат под балконом. На противоположной стороне дорожки, буквально в десятке метров от стены корпуса, начинался лес – такой густой, что из окна казался непроходимым. Впрочем, судя по тому, что местами он был будто бы подсвечен изнутри, здесь имелись пешеходные тропинки – наверняка с неказистыми, как бы не советских еще времен лавочками, беседками и фонарями. Хмыкнув, я понял, что хочу туда, в лес, на мороз, в темноту, на свежий воздух.

Заторопившись, я вернулся за чемоданом, успев по ходу мельком умилиться висящей справа от двери несуразной коробочке с надписью из далекого детства «Громкоговоритель абонентский». Интересно – работает? И если работает – какая радиостанция здесь вещает? С трудом взгромоздив чемодан на постель, я принялся методично вытаскивать и развешивать в шкафу вещи, раскладывать по полочкам белье и туалетные принадлежности, сунул в холодильник привезенные с собою бутылки минералки – я много пью, хоть и говорят, что это вредно в моем состоянии. Совершая нехитрые действия, я пытался вспомнить радиопередачи, которые давным-давно слушала моя бабушка – вот из такого же или почти такого громкоговорителя. Там были детские и взрослые спектакли – это точно. «Вот и чудесно! – размышлял я, убрав пустой чемодан под кровать и напяливая лыжный комбинезон. – К черту телевизор! Буду вечерами читать в здешней библиотеке или слушать радиопостановки». От мысли, что подобные вечера могут затянуться, стать моим уделом на весьма и весьма продолжительный отрезок времени, зябкий холодок пробрался в сердце, кольнул, отозвавшись болью во всей левой половине. Поежившись, я продолжил одеваться.

Пятнадцать лет назад, накануне своего сорокалетия, я, сам того не зная, находился в предынфарктном состоянии. Организм, оставленный мною без надлежащего присмотра, вяло сопротивлялся, сам же я усиленно гнал от себя мысли о необходимом обследовании. Через пару месяцев я бы, наверное, даже не понял, от чего именно умер. Вмешался счастливый случай – меня заметили, просветили и инициировали.

Став Иным и более или менее научившись управляться с Силой, я с ужасом обнаружил нажитые изъяны и точки риска своей изношенной тушки. И на первое время основной моей работой стали не оперативно-розыскные мероприятия в составе Дозора, а наведение порядка в захламленном рассыпающемся теле. Здесь подлатать, там заблокировать, тут почистить – и следующие пятнадцать лет я чувствовал себя практически юношей: мало того что ни одна человеческая хворь меня не брала, так я еще и стареть перестал…

Я осторожно переставлял ноги. Из-за невозможности вдохнуть полной грудью сам себе я казался ссутулившимся и нахохлившимся, что наглядно подтверждала моя зыбкая тень. Фонари вдоль дорожек были чудными: сантиметровой толщины стебли какого-то вьющегося растения густо оплели каждый столбик до самого верха, и сейчас, зимой, лишенные листьев, кончики этих стеблей торчали врастопырку над молочно-белыми шарами плафонов, будто всклокоченные шевелюры. Косматые чудища. Хорошо, что все светят. Вот так повстречаешь в темноте неработающий – у самого волосы на голове зашевелятся.

Я шел и старался почувствовать вкус здешнего воздуха. Но пока получалось чувствовать лишь боль слева. Пятнадцать лет… К хорошему быстро привыкаешь. Если бы меня еще неделю назад спросили, каково это – быть больным, я бы пожал плечами: а зачем им быть?

Случилось странное, досадное и пока необъяснимое: вдруг выяснилось, что та операция, во время которой я выложился досуха, то ли не санкционирована высшим руководством, то ли проведена с нарушением каких-то договоренностей. Было назначено расследование, и до его окончания ни один из участников того столкновения не имел права пользоваться сколь-нибудь серьезной магией. В число попавших под запрет манипуляций вошло и магическое восстановление здоровья. И потому состояние моего организма откатилось на пятнадцать лет назад, в ту пору, когда мне грозил обширный инфаркт. Конечно, кое-что мне удалось исправить раз и навсегда, но вот благополучие сердечной мышцы все эти годы держалось исключительно на стимуляции Силой. То есть, пока я мог себя контролировать, пока я следил за самочувствием через Сумрак, я оставался крепким дееспособным мужиком. Теперь я и Силы был лишен, и помощи со стороны Дозора до окончания следствия ждать не приходилось. Куда деваться? Раз меня не лечат как Иного, приходится обращаться к медицине человеческой.

Я описал приличный круг по территории, ограниченной всевозможными корпусами, и вернулся ко входу в особняком стоящую кардиологию. Взглянул на экранчик мобильного с веселеньким электронным циферблатом: надо же, всего двадцать минут прошло – маловато для прогулки. И в конце-то концов, я же по лесу собирался побродить, а не по благоустроенному внутреннему двору!

Санаторий располагался в натуральной чащобе, и ничего, наверное, удивительного, что какая-то часть преимущественно хвойного леса оказалась внутри, по эту сторону забора. Со словами «Там, на неведомых дорожках, следы невиданных зверей» я ступил на едва приметную тропку. Ве́домые дорожки, расчищенные до асфальта и освещенные фонарями, шли слева-справа буквально в трех десятках метров. Там чуть слышно шаркали подошвами неспешно прогуливающиеся старички и старушки. Там велись приглушенные беседы. Там я нынче уже гулял. Скучно, обыденно. Моя же тропинка была извилистой, петляла меж разлапистых елей, вкусно хрустела снегом под ногами, терялась во мраке и, самое главное, была абсолютно безлюдна. Не то чтобы я вообще избегал общества – просто не чувствовал в себе сегодня сил знакомиться и поддерживать возможный разговор.

Я брел потихоньку и повторял про себя все то, что необходимо завтра не забыть рассказать врачу. Конечно, у меня с собою была кипа бумажек – кардиограммы, результаты анализов и прочих исследований, проведенных в городе, – все то, на основе чего я получил направление в санаторий. Но ведь мне наверняка зададут вопросы? А объясняться с докторами я разучился давным-давно.

Я брел и брел, а тропинка все не заканчивалась. Я даже забеспокоился в какой-то момент: как же так? Может ли быть такое, чтобы здесь отсутствовала часть забора, и я, выйдя сквозь прореху за пределы санатория, продолжал двигаться все глубже и глубже в лес? Я завертелся на месте. Нет, слева-справа по-прежнему различались фонари. Может, и не в тридцати метрах, как раньше, а в полусотне или даже больше, но я прекрасно видел подсвеченные участки. Вообще молочный свет играл нехорошую шутку, создавая жутковатый контраст. Снег казался еще белее, а все, что не снег, превращалось в густые черные тени. Почему-то сделалось не по себе.

Я не герой, хотя когда-то и мечтал стать героем. Мужественный персонаж какого-нибудь увлекательного триллера наверняка наплевал бы на опасения и двинулся дальше. Из интереса. Из желания продемонстрировать бесстрашие и пофигизм. Или вопреки доводам рассудка. Я же просто побрел обратно.

Холодок нагнал меня шагов через двадцать, скользнул по щеке, влез под капюшон, пробежался вдоль позвоночника. Периферическое зрение угадало какое-то движение неподалеку. Я замер. Возможно, виной тому нервы, возможно, беспомощность, кажущаяся после исчезновения дара особенно болезненной и глобальной, а возможно, то и другое вместе, – но мне слишком хорошо были знакомы признаки, чтобы не запаниковать. Мои инстинкты вопили: «Опасность!», мои рефлексы, наработанные в Дозоре, требовали немедленного ухода в Сумрак, глаза таращились в нелепой попытке просканировать пространство сумеречным зрением… Тишина, темнота, рассеченная молочно-белыми лучами, и тени, всюду тени, целое царство теней, и ни одну из них не сделать объемной, не оторвать от снега, чтобы шагнуть навстречу и очутиться на первом слое! Я ощущал себя слепым калекой под прицелом снайперской винтовки.

Простояв так несколько минут, я постарался привести дыхание в порядок. Померещилось? Вероятно. Обычный человек не придал бы подобным мелочам никакого значения, но когда ты знаешь о существовании Иных, когда ты сам совсем недавно был Иным – ничего удивительного, что их присутствие будет тебе мерещиться всюду.

Я сделал осторожный шаг. Скрипнул снег, и тут же хрустнула ветка. Не у меня под ногой, а где-то поблизости. Через секунду я расслышал еще один звук – совсем рядом кто-то шумно мочился на снег. Настолько рядом, что я должен был увидеть хотя бы силуэт, но не видел по-прежнему ничего, кроме неподвижных теней, отбрасываемых стволами и лапами елей. Настолько рядом, что я уловил в воздухе запах мочи. Животное? Лось? Кабан?..

Человек?

Еще один шаг прочь. И еще. Кажется, в темноте кто-то хмыкнул. Забавляется? Недоумевает?

Возникло полное ощущение, что отрезок тропинки, на котором находился я, и все, что прилегает к нему в радиусе двух метров, вдруг приподнялось над поверхностью земли и едва заметно завертелось в разных плоскостях. Будто кто-то любопытный поднял щепку с усердно ползущим по ней насекомым, покрутил так и эдак, разглядывая со всех сторон… и аккуратно положил на место.

Ощущение чужого внимания исчезло, и я ломанулся со всех ног, постоянно оскальзываясь, промахиваясь мимо утоптанной тропинки и зачерпывая ботинками снег.

Мне нельзя бегать, не для моего самочувствия это занятие, но ужас был таким острым и неподконтрольным, что опомнился я только у входа в кардиологию: мокрый, задыхающийся, с готовым разорваться сердцем. Вышедший покурить охранник вытаращился на меня, затем с ноткой недоумения проговорил:

– Мы вообще-то в одиннадцать двери закрываем, могли бы так не торопиться.

Я содрал с головы капюшон, отер перчаткой лоб, кивнул – дескать, понятно, и поплелся внутрь.

Примерно до полуночи я маялся размышлениями, что это было. Нет, мои паника и постыдное бегство вполне объяснимы. Я достаточно долго пробыл Иным, чтобы представлять себе все ужасы, которым мог быть подвергнут. Рассудок шептал, что все это глупости, что ничего не случилось и случиться не могло, но тогда, на пике испуга, я этого шепота не расслышал. Попробуйте человеку, всю жизнь проработавшему с отравляющими веществами и вдруг оказавшемуся в лаборатории без защитного костюма, объяснить, что смертельные яды в пробирках не причинят ему вреда. Попробуйте полицейскому, поймавшему сотню живодеров и попавшемуся на серьезном правонарушении, доказать, что в тюрьме, где сидят арестованные им рецидивисты, ему ничто не угрожает. А я, если уж на то пошло, за годы работы в Дозоре имел дело и с ядами, и с живодерами.

Не стоит даже и говорить о том, как сильно мне хотелось позвонить в свой отдел, попросить ребят немедленно прислать ансамбль песни и пляски, прошерстить здесь все, камня на камне не оставить… Нельзя. Засмеют. Испугался, глупенький, страшного Иного в дремучем лесу… Почему испугался, что за причины экстренного вызова? А нет причин, есть трусость и каприз.

В результате я выстроил несколько логических цепочек и выбрал самую очевидную. Кто-то, кто работает в санатории или находится здесь на лечении-восстановлении-отдыхе, любит так же, как и я, уединение и потому вечерами гуляет не по освещенным дорожкам, а по едва заметной лесной тропке, которую, возможно, сам же и протоптал. Вечером воскресенья в кардиологию заселяется совсем не старый и даже, можно сказать, спортивно выглядящий мужчина. Через полчаса после заселения мужчина одевается и прямиком идет туда, где некто привык проводить время в одиночестве. Подозрительно? Еще как. Вот и решил этот некто проверить, что я за экземпляр, не по его ли душу. Что мог он увидеть, рассматривая меня, словно букашку? Я искренне надеялся, что в памяти моей он не копался – почему-то мне казалось, что я почувствовал бы это, угадал по известным мне симптомам. Этот некто ограничился поверхностным осмотром. Сперва, наверное, убедился, что я действительно больной: притворяйся – не притворяйся, а здоровое сердце не замаскируешь без помощи магии. А магии на мне и во мне – ноль. Но моя реакция продемонстрировала, что я почувствовал его интерес к своей персоне. Тогда он создал условия, при которых я должен был шагнуть в Сумрак и тем самым выдать себя. Я этого не сделал. Тогда он копнул чуть глубже – просканировал на предмет наличия Силы. Увы, и тут его ждало разочарование. Или радость. В моей ауре наверняка сохранились оттенки, позволяющие ошибочно отнести меня к потенциальным, неинициированным Иным. Или оттенки эти сейчас настолько слабы, что сквозь Сумрак я кажусь обычным человеком с развитой интуицией, человеком, чувствительным к постороннему воздействию? Как знать… В любом случае некто должен был решить, что я для него безопасен. Или бесполезен.

И славно.

Засыпая, я поймал себя на мысли, что теперь непременно буду вглядываться в лица всех встречных-поперечных в попытке угадать, с кем пересекся на темной тропинке.

Так, собственно, и вышло. Пока спозаранок, ежась от холода и позевывая, я сидел в очереди на сдачу крови, ни один из моих соседей не был обойден вниманием. Мимика, взгляды, морщинки, руки, разговоры и дыхание – глупо, наверное, предполагать, что я по каким-то признакам смог бы выделить Иного из толпы, особенно если он сам того не желает, но я продолжал анализировать все, что попадалось на глаза. И, собственно, был вознагражден. Правда, догадка пришла вовсе не оттуда, откуда я ожидал.

В процедурном кабинете работали две медсестры. Дверь практически не закрывалась, потому что обе орудовали довольно быстро, и поток обитателей санатория не прерывался. Практически. Я с самого начала обратил внимание, как люди в очереди время от времени пропускают друг друга вперед. Чаще всего это были бодрящиеся старички, которые со словами «Я к Леночке!» жестами показывали тем, кто непосредственно за ними, что вторая медсестра свободна. Вторая медсестра – классическая мышка с мелкими чертами лица и мелкими же движениями – проводила забор крови умело и аккуратно. Я попал именно к ней и по достоинству смог оценить ее легкие пальчики, не доставившие моему локтевому сгибу ни малейшего дискомфорта. Пять пробирок уже были наполнены, а я так и не почувствовал место прокола. А вот Леночка, к которой так стремились попасть, аккуратностью не отличалась. Зато была ослепительно хороша собой и улыбалась так ярко, что приосанившиеся старички старались вовсю – флиртовали и глупо шутили, будто подростки, хотя кривились от боли, когда Леночка с третьего раза не могла попасть иглой в вену. С одной стороны, ничего странного: в присутствии такой женщины любой начнет бодриться и остроумничать, и даже самый ощипанный павлин попытается распустить оставшиеся перышки. С другой стороны, была в ее небрежности какая-то нарочитость. И лишь потом до меня дошло: да она же своей поощряющей улыбкой провоцирует бедолаг на подобный мазохизм! Боль – это ощущение, вызывающее сильные эмоции, вне зависимости от того, насколько она сама по себе сильна, да плюс еще и ожидание этой неминуемой боли – негатив еще тот, а уж вкупе с эмоциями положительными – от созерцания эдакого цветка в царстве засохших клумб – выплеск Леночка себе устраивала нехилый. Если дура – она этими эмоциями тут же и питается. Но на дуру она не походила. Дозор не дремлет. Кому же захочется быть попавшейся с поличным? А так – ну да, уколы делаю не идеально, но я же не виновата, что все ко мне идут? Значит, их все устраивает. А что до их эмоций – так вы посмотрите, я ни капельки не украла!

Стало быть, после того как процедурный кабинет заканчивает работу, она украдкой собирает остатки, которые не успел сожрать синий мох, коего, я уверен, здесь в избытке. Могла ли Леночка быть той, кого я встретил поздно вечером? Вряд ли. Мой неизвестный некто не был похож на существо, питающееся объедками. Или мне просто было стыдно признаться себе, что я мог испугаться подобного существа.

Столовая поражала размерами. Под потолком неспешно, с ленцой крутились вентиляторы откуда-то из прошлой жизни. Администратор долго вертел в пальцах мой талончик. Я чуть не прыснул: он всерьез считает, что талон в столовую может оказаться подделкой?! Чуть позже я понял причину этой паузы. Вероятнее всего, молодой, но ушлый администратор лихорадочно соображал, куда, за какой столик меня усадить на все время пребывания в санатории. Контингент тут в основном возрастной, капризный, назойливый, а я не казался тем, кто с удовольствием будет выслушивать рассказы о снах, болячках и успехах внуков-правнуков. Это меня умилило. Надо же! Молодой парень всерьез заботился о моем комфорте! Его не пришлось стимулировать магическим или финансовым образом, даже заикнуться не пришлось – он сам!

Правда, я мог бы рассказать ему, что общение с очень пожилыми людьми – штука бесценная. Сколько всего уходит от нас вместе с ними… Целые эпохи уходят, а мы не успеваем задать нашим пращурам самых элементарных вопросов и лишь потом понимаем, насколько эти вопросы были важны… И тут нет особой разницы, человек ушел или Иной.

В итоге он усадил меня за отдельный столик. Чего, спрашивается, так долго раздумывал, если изначально имелся подобный вариант? Оставшись в гордом одиночестве и ожидая, пока мне принесут тарелку каши, я осмотрелся. Отсюда, если не сильно вращать головой, была видна бо́льшая часть столовой. Возможно, рано или поздно я таки вычислю, кто из обитателей санатория бесцеремонно мочится в лесу, пугая гуляющих.

Каша была из тех, о которых моя бабушка говорила: «За вкус не ручаюсь, зато горяча!» После каши принесли паровые котлетки и чай с бутербродами. Не помню, когда я в последний раз столько съедал на завтрак, да и съедал ли вообще.

Разговоры гудели назойливой мошкарой. Впрочем, нет, не назойливой. Скорее они только подчеркивали покой и размеренность, что царили в санатории в утренние часы. Никто не торопился запихнуть еду в рот, чтобы быстрее помчаться по неотложным делам, никто не перекусывал на бегу и кое-как – здесь питались обстоятельно, со вкусом и без капризов.

Я присматривался к соседям. Соседи присматривались ко мне, шепотом делились друг с другом впечатлениями. Наконец от столика справа ко мне перегнулся седоусый дедок.

– ООО? – спросил он твердым голосом.

– Н-нет, ЗАО, – запнувшись от удивления, ответил я. – Закрытое акционерное общество «Гидроприборснаб-восемьдесят».

Дедок недовольно поджал губы, затем вежливо уточнил:

– Я спрашиваю – какой у вас диагноз? Мы тут решили, что открытое овальное окно. ООО. Это верно?

Помотав головой, я объяснил. За соседним столиком заохали, запричитали – такой молодой, такой здоровый на вид, как же так, что ж за жизнь проклятущая, стрессы, радиация, депутаты… Мысленно возблагодарив чуткого администратора, я извинился и вышел из столовой.

Не люблю, когда меня жалеют. Никогда не любил. Случалось, что мне на секундочку хотелось сочувствия, и тогда я переставал любить себя. Да, я не герой, хотя и метил когда-то в герои, но это не повод показывать другим свою слабость. Примерно в этом месте своих размышлений я вспомнил, каким жалким был вчера в лесу, и приуныл.

На колонне в холле висела красочная афишка, отпечатанная на обычном цветном принтере. Творческая встреча.

– Это что же, – спросил я у проходящего мимо медработника, – к вам и артисты приезжают?

– Почему приезжают? – Он подошел ближе и, близоруко сощурившись, вгляделся в афишу. – Эмма Георгиевна не приезжает, она здесь живет.

– После операции восстанавливается? Или так, профилактически?

– Просто живет. – Он пожал плечами. – У нее есть определенные проблемы с сердцем, не без этого. Но сюда она переехала из-за тишины. Репетирует, разучивает роли, подыскивает типажи. Раз в неделю водитель отвозит ее в город, в театр. Ей вообще-то восемьдесят, но она бодрячком, все еще играет на большой сцене. Играет – и возвращается сюда. А по понедельникам развлекает здешнюю публику – то творческую встречу устроит, то просто стихи читает. Лет пять уже, по-моему.

– Пять лет?! – с нескрываемым ужасом переспросил я.

– Ну а что вы так удивляетесь? У нас несколько таких постояльцев. Пять лет – далеко не самый большой срок. Аристарх Филиппович, к примеру, девятнадцать лет радует нас своим присутствием.

Меня аж качнуло. В санатории. В номере, которому никогда не стать по-настоящему обжитым. В пропахших лекарствами коридорах. В тесном соседстве с больными и умирающими. Девятнадцать лет… Кошмар.

– Аристарх Филиппович – это тоже актер?

– Ученый. Профессор. Одинокий – ни родных, ни друзей. Девяносто четыре года, какие уж тут друзья… А к Эмме Георгиевне на вечер загляните, она интересно рассказывает. Некоторые по пятому разу приходят.

Мы обменялись понимающими улыбками. В месте, где самыми доступными развлечениями являются хвойные ванны и массаж воротниковой зоны, даже выученные наизусть и набившие оскомину стихи и бородатые театральные байки в исполнении великой актрисы – праздник.

– Ему не к Эмме Георгиевне надо, – подошел давешний седоусый, – а как раз к Аристарху Филипповичу. – Он повернулся ко мне и доверительно сообщил: – Гранин читает лекции по скайпу. От заявок из разных городов отбоя нет! То один институт, то другой, а то и академия какая-нибудь. Вы же из гидроприборо-что-то-там? Вот как раз по вашему профилю. Сегодня после обеда снова будет вещать. Кажется, для Самары.

Я замялся. ЗАО «Гидроприборснаб-80», разумеется, было прикрытием нашего отделения Дозора. В приборах, физике и прочих гидрах я не разбирался совершенно. Но отказываться мне было отчего-то неловко.

– А… где профессор читает свои лекции?

– Да в комнате своей читает. А мы в зимнем заду трансляцию слушаем. Можно и в номерах слушать, по местному радио, но в зимнем саду как-то интереснее.

Пообещав, что непременно загляну, я пошел знакомиться с лечащим врачом.

До обеда мне удалось не только пообщаться с доктором, но и прогуляться по свежему воздуху. Разумеется, я не удержался, сунулся на вчерашнюю тропку. В глаза бросались пропаханные мною участки – вот же стыдоба! Других отчетливых следов на утоптанном снегу было не разобрать. Да и что бы мне это, по сути, дало? Размер? Отпечаток какого-то особого рифления на подошве? Угу, а в санатории в общей сложности человек четыреста плюс персонал. Ходить и проверять обувь? Нет, конечно, острые каблучки женских сапожек значительно сократили бы круг подозреваемых, но увы, отпечатков таковых здесь не наблюдалось. Да и вообще – дался мне этот таинственный Иной! Ничего же не произошло? Ну и прекрасно! Что за паранойя-то такая разыгралась? Ну, вычислю я его – и?.. Подойду и поздороваюсь? Представлюсь? Посоветую теплее одеваться для вечерних прогулок? Бред какой…

После обеда меня разморило, я сонно плелся по длинному стеклянному переходу, идущему от второго этажа главного корпуса со столовой до второго этажа кардиологии, аккурат к коридору с моим номером. Где-то ближе к концу переход расширялся, превращаясь в круглый стеклянный зал – зимний сад. Только увидев расположившихся на диванах и в креслах, я вспомнил про предстоящую лекцию. Места свободные еще имелись, а подремать я смогу и под сенью всяких пальм-фикусов-араукарий. Интересно же, что эта местная знаменитость рассказывает студентам из разных городов и чем так привлекает здешнюю отнюдь не ученую публику. Нет, я, конечно, не сомневался, что среди старичков и старушек наверняка отыщется пара-тройка бывших ученых. Да пусть бы даже десяток – но не все же они физики? Да и собравшихся в саду было куда больше десятка.

Пока не началась лекция, народ довольствовался телевизором. Вот уж что совсем было не к месту в конкретной зоне отдыха! Тут зелено и тепло, чирикают в клетках птички, тут мягкие диваны и шахматные столики с гигантскими, размером с пивную кружку, фигурами. Представить здесь человека с пухлым томиком стихов или стареньким приключенческим романом – запросто, а вот новости и прочий телевизионный негатив… Ну, не для зимнего сада, как мне кажется. И не для сердечников.

Впрочем, судя по радостному оживлению, сейчас на экране происходило нечто забавное. Как мне удалось понять, очередные гастроли звезды шансона Ивана Петрова грозили войти в Книгу рекордов Гиннесса. То ли в пятом, то ли в шестом городе подряд сцену забросали воздушными шариками, наполненными не то чернилами, не то штемпельной краской. Диктор, усиленно сдерживая улыбку, сообщал, что часть виновников хулиганской выходки удалось задержать, а в это время на студийном экранчике за его спиной мегапопулярный Иван Петров комично уворачивался от летящих в него снарядов, и состояние его сценического костюма являлось доказательством, что штатив с микрофоном – не слишком хорошее укрытие, а слова «Ты только моя, ты такая моя, люблю тебя я, дорогая моя» вопреки его же собственному мнению нравятся отнюдь не всей стране.

Радостное оживление в зимнем саду сменилось возбужденными спорами на тему, хороший ли Петров певец, и кто его знает, дошло бы до кровопролития или ограничилось бы дружным распитием валокордина, но в этот момент зашикали, выключили телевизор и приготовились внимать.

Звук был так хорошо отрегулирован, что я недоуменно закрутил головой в полной уверенности, что лектор находится где-то здесь. Но нет – трансляция велась по местному радио. Из нескольких репродукторов одновременно донесся старческий, но все еще приятный баритон. Красивый голос, ничего не скажешь.

– Тема лекции – «Дистанционная диагностика состояний объемных сред и процессов», – объявил профессор Гранин.

Супер! Всегда мечтал. Я снова заозирался – не розыгрыш ли? Что, все эти люди на полном серьезе собрались здесь, чтобы послушать про дистанционную диагностику?!

– В шестидесятые годы прошлого столетия моя лаборатория в Институте автоматики и автометрии, базировавшаяся в недавно отстроенном Академгородке под Новосибирском, была занята поисками методов исследования турбулентных движений в жидкостях. По аналогии с воздушными потоками мы пытались применить к жидкостям методику, основанную на использовании чувствительного элемента в виде тонкой нагретой проволочки. Но проволочка не выдерживала напора и рвалась с увеличением скорости. Датчик в виде металлической пленки, напыленной на стеклянную подложку, работал куда лучше, но имел один существенный недостаток – он сильно искажал исследуемый поток. – Профессор кашлянул и, судя по всему, усмехнулся. – Представьте, что вы окунули в ручей руку, чтобы определить, насколько сильное течение. Вопрос: что окажет большее влияние – ручей на ладонь или ладонь на поток воды? Вмешиваясь в процесс посредством ввода в исследуемый материал посторонних дестабилизирующих факторов, вы рискуете на выходе получить…

– Хорошо говорит! – качнула головой седенькая бабулька, сидящая справа от меня.

– Это что! – откликнулась другая, мельтешащая вязальными спицами. – Вот сейчас про лазеры начнет – вообще заслушаешься!

Сюр? Сон?

– В этот период существовало две гипотезы возникновения турбулентности. Первая принадлежала Ландау и заключалась в том, что турбулентность возникает как бесконечная цепочка бифуркаций…

Мимо прошла девочка. Совсем маленькая, лет шести-семи. Ей было так же скучно, как и мне, мы синхронно с ней зевнули и, заметив это друг за другом, так же синхронно хихикнули.

Что она здесь делает? Почему слоняется туда-сюда? Разве для детей нет специальных санаториев? Или она не больна, а просто… с бабушкой приехала? А так можно?

Как же меня бесило собственное бессилие! Раньше на любой вопрос об интересующем объекте я мог мгновенно получить практически любую информацию. Да что там! Я мог бы практически мгновенно вылечить этого златокудрого ангелочка в резиновых шлепанцах на босу ногу! Ну, если бы возникла такая необходимость…

Я подмигнул девчушке, поднялся с дивана и, пошатываясь, поплелся в номер. Лекция о турбулентности – прекрасное снотворное, как оказалось…

Чем дальше я отходил от зимнего сада, тем приглушеннее становился голос в динамиках, но буквально за три номера до моего – вновь усилился. Вероятно, кто-то слушал трансляцию по местному радио. Или… Я скрежетнул зубами: обладай я Силой, я бы мгновенно определил источник. Впрочем, мне повезло: одна из дверей была чуть приоткрыта, и я, чувствуя себя извращенцем-вуайеристом, осторожно заглянул в щелочку.

На кровати полулежал глубокий старец. На нем была застиранная, но хорошо отглаженная рубашка, повязан куцый галстук, а поверх надет довольно приличный пиджак. На ногах – полосатые пижамные брюки. Крупные желтые пятки победно упирались в низенькую спинку у изножья кровати. Поперек его туловища, аккурат на стыке пиджака и брюк, располагалась такая штука… полочка, на которой приносят еду лежачим больным. Сейчас на ней стоял ноутбук – довольно мощный, кстати.

– Иными словами, если энергия одной моды растет, – уверенно произносил Гранин, рукой оглаживая седую профессорскую бороду и пристально глядя в ноут, – то амплитуды других падают. В результате был сделан вывод, что сначала турбулентность развивается в соответствии с гипотезой Ландау, но затем происходит уширение спектральных линий, и спектр флуктуаций становится сплошным, что характерно для развитой…

Я постарался прошмыгнуть раньше, чем он успел поднять на меня глаза.

Аристарх Филиппович… Имя-то какое… аристократическое. Профессор. Светило науки, не иначе, если судить по тому, что его знания до сих пор востребованы. Динозавр минувшей эпохи. Интересно, для чего ему все это? Вон даже скайп освоил. Настолько привык быть в центре внимания? Не мыслит себя без какой-либо причастности к науке? Или просто необходимы средства, чтобы оплачивать койку, в низенькую спинку которой так удобно упираться пятками?

После вечерних внутривенных вливаний, назначенных врачом, я вновь напялил лыжный комбинезон и теплую куртку с капюшоном. Нет, я вовсе не собирался устраивать засаду. В конце концов, это действительно глупо, особенно с учетом того, что сие знание мне абсолютно ничего не даст. Ну, бродит здесь Иной – и пусть бродит. Лишь бы не трогал никого. И вообще – это не мои проблемы. У меня здесь в принципе не должно быть никаких проблем. Я приехал лечиться и, так сказать, заниматься общим укреплением организма. С завтрашнего дня начнутся всякие процедуры – ингаляции, циркулярный душ, хвойные ванны, массаж, кислородные коктейли, лечебная физкультура в щадящем режиме и бассейн. И свежий воздух. И тишина. С какого перепугу я решил, что обязан отыскать приключения на собственную задницу?

Впрочем, понятно, с какого перепугу…

В холле первого этажа вчерашний охранник жестами попросил меня сдвинуться в сторонку, уступить дорогу кому-то, кто выворачивал из коридора к выходу из корпуса. Я послушно посторонился, зацепился плечом за пожарный щиток и с недоумением уставился на него. Déjà vu? Неуместно красная дверца с белыми буквами, внутри – наверняка шланг и какие-нибудь причиндалы для тушения огня. Рядом – такой же яркий коробок со стеклом, за которым кнопка общей тревоги. Где я это уже видел? Почему мне это знакомо? Отголосок какой мысли только что мелькнул?

И тут я увидел, кому уступал дорогу.

Два санитара везли на каталке накрытое простыней тело.

На лбу мгновенно выступила испарина.

– Не переживайте! – участливо посоветовал возникший рядом седоусый дедок, «дедок ООО», как мысленно прозвал его я. – Вы же понимаете, в каком месте оказались? Здесь это частый случай, как ни прискорбно. Не принимайте близко к сердцу. – Он мял в руках снятую при виде покойника шапку. – Вы гулять? Это правильно. Пойдемте. Не беспокойтесь, я не стану навязывать вам свое общество, просто, похоже, вы забыли, зачем спускались. Взопреете.

Нет, отказываться от его общества я не стал. Во-первых, мне неуютно было бы одному протискиваться мимо близко припаркованной «скорой». Во-вторых – да, да, называйте это паранойей! – мне показалось любопытным, что дедок ООО принимает участие буквально в каждом эпизоде. И в столовой-то он ко мне обратился, и в разговор возле афиши вклинился, и сейчас материализовался, будто по мановению волшебной палочки… Ну что ж, пообщаемся.

В итоге мы с ним намотали три моих вчерашних круга (один круг – двадцать минут, да). Похоже, имел место тот самый случай, о котором мне хотелось поведать администратору в столовой: с этим пожилым человеком было интересно.

Ночью я проснулся и совершенно ясно увидел, что за моей дверью кто-то стоит. Ну, «совершенно ясно увидел» – это, возможно, преувеличение. Но, будь я до сих пор Иным, я бы именно так почувствовал подошедшего к моему номеру. Кто-то стоял почти вплотную, занеся руку со сжатым кулаком, будто намеревался постучать, да так и не решился, замер. Я сел на постели, подтянув одеяло повыше. Шли минуты, а черный силуэт, отчетливо существующий в моем воображении, и не факт, что существующий в реальности, по-прежнему не шевелился.

Я почувствовал, как по вискам текут капельки пота. Сердце не то чтобы колотилось, как после бега, – нет, но каждый его удар болезненно толкался изнутри. Если там человек – почему он не постучит? Если там Иной – почему он не войдет сквозь Сумрак? Впрочем, если это Иной, он давно уже может быть здесь, внутри, в двух шагах от моей кровати, а я слепо пялюсь туда, где он находился несколько минут назад.

Одним махом комнатка сжалась, сдвинулись стены, вплотную приблизился потолок. Осталась только кровать, липкий от пота я и дверь, за которой кто-то был. Впрочем, дверь тоже сузилась до размеров тумбочки, а еще почему-то все вокруг стало наливаться красным. Густой темно-бордовый туман заполнял ставшую крохотной комнату; одеяло, край которого был стиснут в моих пальцах, казалось ярко-алым, словно пропитанным свежей кровью; налилась кумачом крохотная коробочка «Громкоговорителя абонентского», но самым красным, я бы даже сказал – обжигающе красным предметом оставалась дверь.

Потом все исчезло, и я со стоном откинулся на подушку. Меня снова выжали. Как тогда, во время операции. Только там я отдавал Силу по собственной воле, а здесь и сейчас… Здесь и сейчас у меня и Силы-то не было. Так, жалкие крохи снулой энергетики больного человека…

Понимая, как глупо это выглядит, я медленно поднял руку и ощупал горло, сначала слева, потом справа. Ни проколов, ни потеков крови я не обнаружил. Не вампир. Вообще это было бы логично – кровососы не могут войти в твое жилище без приглашения, без обозначенной в Сумраке вампирской тропки. Может, этим и была вызвана нерешительность существа, замершего по ту сторону двери? Но если в результате оно все же попало внутрь… Значит, не вампир? Или вампир, которому не требуется мое разрешение, потому что… потому что его сюда уже приглашали! Кто-то, кто жил в номере до меня, позволил вампиру приходить в гости. Может такое быть? Что произойдет с тропкой, если в комнате поменяется жилец? Скажем, если прежний постоялец умрет – тропа развеется в Сумраке. А если не умрет? Если он пожил здесь две-три недели, поправил здоровье и вернулся домой?

У меня коченели кончики пальцев на руках и ногах, слабость была такая, будто и впрямь из меня откачали не меньше литра крови. Вот чертовщина-то какая!

Представим, что вампир работает в этом санатории. Если он работает давно… скажем, он лечащий врач или обслуживающий персонал – горничная, сотрудник столовой, приносящий обеды лежачим больным, медсестра, делающая им же уколы… Ох, какое тут может быть раздолье для осторожного, умного и хитрого кровососа! За какой-нибудь год, а то и меньше, его наверняка хотя бы по разу пригласят в каждый из номеров. Потом жильцы сменятся, но тропа-то останется! И в любое время дня и ночи эта мерзость, этот низший Темный, может незаметно пробираться внутрь и… И если быть аккуратным, внимательным к мелочам, то Ночной Дозор долго-долго будет оставаться в неведении относительно творящихся здесь преступлений.

Я уже успел забыть, что не обнаружил на себе следов вампирского укуса, мною овладел азарт оперативника. А потом я уснул.

– Что слушаешь-то? – спросила меня бабулька-массажистка.

За завтраком я съел непозволительно много, что, конечно, было неправильно в свете предстоящих процедур, но мне необходимо было восстановить силы – после такой-то ночи! Сейчас я сыто жмурился, блаженствуя под сильными пальцами специалиста еще советской школы. Это нынче достаточно пройти двухнедельные курсы, получить диплом – и вперед! Можно открывать массажный салон. Но здесь, в санатории, недоучкам было не место.

Наушники я прихватил с собой намеренно: так можно было избежать ненужных разговоров, бессмысленных бесед, на которые я несколько раз нарывался. Не сомневаюсь, что о моем диагнозе было уже известно всем или почти всем в кардиологическом корпусе, но скучающие больные считали своим долгом лично подойти и задать вопросы, поохать, поцокать языком, покачать сокрушенно головой, помянуть стрессы, радиацию и почему-то Обаму. На фиг! А когда у человека уши заткнуты – вроде и обращаться к нему не слишком удобно, и всегда можно сделать вид, что попросту не услышал вопроса.

Впрочем, как оказалось, некоторых совершенно не смущало наличие наушников.

– «Наутилус», – невнятно пробормотал я: когда твоя нижняя челюсть покоится на собственных кулаках, поставленных один на другой, «утилус» еще хоть как-то выговаривается, а вот первый слог произнести сложновато. – Это такая группа…

– Так что ж ты? – Она ослабила хваткие пальцы. – Чего молчал-то? Давай вместе послушаем. Я аккурат перед твоим приходом диск выключила – не всем пациентам нравится, когда музыка во время процедуры играет.

Она отстранилась от массажного стола, щелкнула чем-то. Я вздохнул. Сейчас, разумеется, окажется, что она меня не так расслышала, и зазвучит какой-нибудь Николай Басков. Или, того лучше, Иван Петров. Пожилым людям они оба нравятся примерно так же, как Муслим Магомаев или, чтоб его, Малежик. Но мне было неудобно игнорировать ее предложение, и я послушно выдернул пимпочки из ушей.

энергично доносил до слушателей Бутусов.

Твою мать! Действительно, «Наутилус Помпилиус». Мне захотелось вывернуть шею, чтобы еще раз посмотреть на массажистку. Казалось, ей лет семьдесят или около того. Панкует бабулька? А песня-то, песня! Случайность? (ДВЕРЬ!) Или намек? «Чтоб никто не видел, чем питается зверь…» Ладно, если намек (КРАСНАЯ ДВЕРЬ!) – я уже напугался, спасибо. И шея моя сейчас, наверное, выглядит такой беззащитной, такой вкусной…

– Ты чего напрягся-то? Расслабься! Мышцы у тебя и без того деревянные, ну да ничего, поправим… А на «Наутилус» меня сын подсадил еще в конце восьмидесятых. Тебе, наверное, ровесник.

И она пустилась в пространные объяснения, почему концертный альбом «Ни кому ни кабельность» нравится ей больше, чем «Подъем», и почему «Наугад» она считает последней отличной, классической пластинкой, после которой у Бутусова начался период какого-то, прости господи, непотребства. Я не знал, то ли мне ржать, то ли разрыдаться.

Но до конца расслабиться так и не сумел. Ишь ты! «Это мир, в котором ни секунды без драки…» Молодец, бабулька. Соображает.

После обеда выяснилось, что Ивана Петрова вновь конкретно забрызгали чернилами. На сей раз – на концерте в Самаре. Я даже устыдился того, с каким пренебрежением подумал о бедняге, находясь на массажном столе: раз его… хм… творчество вызывает у людей столь противоречивые эмоции, что его попеременно то забрасывают цветами, то поливают чем-то фиолетовым… ну, значит, это и есть самое настоящее искусство. Или нет?

В номере я крутанул регулятор громкости репродуктора.

– Когерентное излучение лазера, рассеянное случайным ансамблем взвешенных в потоке частиц, сохраняет частичную когерентность и несет информацию об их скорости в виде допплеровского смещения частоты исходного излучения. – Профессор вещал о лазерах. Кажется, вчера одна из слушательниц ждала именно этой темы. Оставалось порадоваться за нее, потому что лично я ничего не понимал. – Выходной сигнал лазерной допплеровской измерительной системы был введен в память ЭВМ «Минск-32».

Я убрал звук. Спать не хотелось. Смотреть телевизор не хотелось. Можно было добрести с ноутбуком до зимнего сада или библиотеки, подключиться к Интернету, узнать последние новости… Впрочем, нет, в зимний сад нельзя, там сейчас лекция. А библиотека, если я правильно понял, работала как-то хитро – каждый день в разные часы, и точного расписания я, разумеется, не помнил. Было бы обидным перейти в главный корпус, чтобы уткнуться в закрытую дверь (КРАСНАЯ ДВЕРЬ!). Чертыхнувшись и помотав головой, я полез в шкаф за лыжным комбинезоном. Свежий воздух – наше все.

В холле первого этажа маялась вчерашняя девчушка. Я притормозил. Жалко ее. Ни подружек, ни развлечений. Кто ж догадался ее сюда упрятать?!

– Простите, юная леди! – вежливо обратился я к ней. – У меня возникла серьезная проблема.

Девчонка вытаращила глаза. Ну, напугалась чуть-чуть заговорившего с нею взрослого дяди в дурацкой куртке с капюшоном, это понятно. А еще ей было ужасно любопытно, что за серьезная проблема такая.

– Я со вчерашнего дня мечтаю слепить снеговика. Но, поскольку в последний раз я занимался этим приблизительно четыреста двадцать восемь с половиной лет назад, мне необходима консультация человека, который умеет делать снеговиков на пятерку.

Девочка прыснула и чуть кокетливо закатила глазки.

– Так долго не живут! – сообщила она мне таким тоном, будто я на ее глазах ошибся в элементарном арифметическом примере. – А там ничего сложного – берешь комок и катаешь.

– И тем не менее. Я боюсь допустить ошибку. Представьте, что я скатаю вместо кома колбасу или перепутаю местами живот и голову – разве это будет честно по отношению к снеговику?

Несколько секунд она оценивала сказанное, рисуя в воображении снеговика, состоящего из снежных колбас, затем хихикнула. Воодушевленный, я продолжил:

– Так вот, скажите мне, юная леди, разрешается ли вам гулять? Могу ли я попросить ваших… тех, с кем вы приехали, отпустить вас со мной для консультации и помощи?

Она задумалась.

– Бабушка сейчас на лекции… – Вытянулась на цыпочки, выглянула через стеклянную дверь на улицу. – Снег, кстати, не липкий, но это ничего. В середине лекции бабушка заснет прям в кресле и проспит почти до ужина. Щас оденусь!

– А бабушку предупредить?

– Ой, да как будто она заметит! Я уже взрослая, я сто раз уже гуляла, пока она спит!

И девчонка умчалась.

Я подошел к стойке администратора. Девушка ворковала с охранником, пришлось потревожить.

– Вы не знаете, что с этой девочкой?

– Знаю. А вам зачем? – недобро прищурилась администраторша.

Ну да, конечно же, я – тот самый педофил, растлевающий первоклашек, находящихся на лечении. Ох, грехи мои тяжкие…

– Скучно ей. Я предложил слепить снеговика, она согласилась. Но я немножко засомневался – полезна ли ей будет такая нагрузка?

– Да прогулка-то ей не помешает… – раздумчиво проговорила девушка за стойкой. – Да и снеговик – тоже мне, нагрузка! Я вообще ее бабку не понимаю: совсем ребенком не занимается!

– Так что с девочкой? – терпеливо напомнил я.

– Наследственная болезнь. И бабка, и мать, и малышка – все одним и тем же страдают. Ничего особо опасного, но…

– А почему она здесь, а не в детском лечебном заведении?

– Какая разница? – Администратор пожала плечами. – Сейчас таких строгостей нет, не то что раньше. Болезнь у них одна, лекарства примерно одинаковые, режим, процедуры… Главврач разрешил, а дальше уж не мое дело.

– Хм… Ну, в общем, я так понял, гулять ей можно. Сильно напрягаться я ей все равно не позволю, так что… А, да! Если вдруг бабушка хватится – мы здесь, перед корпусом, на той стороне дороги. Там снег почище. Да вы нас будете видеть через двери!

На этих моих словах последние подозрения исчезли, оба – и администратор, и охранник – улыбнулись благожелательно. Я отошел в сторонку. Зацепился взглядом за пожарный щит (КРАСНАЯ ДВЕРЬ!), попятился и в конце концов, глупо оглядываясь, переместился в противоположный конец холла. Ну его на фиг.

А тут и Светланка прибежала.

Собственно, о том, что ее звать Светланкой, я узнал позднее. А поначалу мы общались официально, на «вы», и иначе как «юная леди» я ее не называл.

Она казалась самым обыкновенным ребенком – бойким, веселым, подвижным. Неприятно было думать, что где-то внутри, в ее крохотном сердечке, кроется какой-то изъян. Но я как раз старался не думать об этом, и в итоге мы получили массу удовольствия. Примерно на этапе формирования головы первого снеговика из корпуса вышел мой вчерашний собеседник, седоусый дедок. Светланке чрезвычайно понравилось, что я тайком, шепотом признался ей в том, как называю его – «дедок ООО». Наверное, это явилось каким-то решающим фактором, потому что высшей Светланкиной милостью дедку было дозволено присоединиться к нам. Время от времени она поглядывала на меня и, улыбаясь во весь рот, неумело подмигивала в его сторону: у нас с ней была целая настоящая тайна, мы знали о Семене Борисовиче то, чего не знал никто, да и сам он даже не догадывался. В любой момент мы могли бы произнести этот секретный шифр – «дедок ООО», – а никто бы даже не понял, кого мы имеем в виду.

Забавно. Я и не знал, что гулять с детьми – такой кайф.

Ближе к ужину, когда мы совместными усилиями собрали весь снег в окрестностях, а снеговиков у нас вышел если и не парад, то (учитывая кошмарно нестройные ряды) настоящий хоровод с кадрилью, мы кровожадно наметили план на завтрашний день: во-он та полянка с беседкой зря так настырно лезла нам на глаза! Ничего-ничего, доберемся!

Я намеревался довести девочку до номера, сдать с рук на руки бабушке, а заодно посмотреть ей в глаза (что за фигня-то, в самом деле? неужели нельзя родной внучке время уделить? неужели лекции важнее?), но тут выяснилось, что Светланка с Семеном Борисовичем – соседи. Оказалось, в том ответвлении коридорчика, куда малышка убегала, чтобы переодеться для прогулки, и номеров-то всего два – «дедка ООО» и их с бабушкой.

Дни шли за днями, я успел забыть о происшествиях в первые сутки-двое. С бабулькой-меломанкой мы каждый сеанс массажа сопровождали избранными песнями «НауПо»:

В столовой за мой столик подсадили двоих новоприбывших – сантехника с внешностью генерального директора и, собственно, генерального директора с манерами сантехника. Пришлось идти и уговаривать, чтобы администратор поменял нас местами, и в результате мы – Светланка, я и Семен Борисыч – оказались за одним столом. Светина бабушка, невероятно, неправдоподобно полная одышливая леди, поначалу никак не желавшая расставаться с внучкой на время трапезы, поддалась на уговоры и теперь косилась на нас недобрым взором. И хотя стульев за нашим столиком было четыре, предпочла остаться на прежнем месте, тем более что общество сантехника с внешностью генерального директора ее вполне устроило.

Гранин по-прежнему читал лекции – не каждый день, но часто. Даже не вслушиваясь особо, я тем не менее уже знал наизусть кое-какие отрывки: «Вмешиваясь в процесс посредством ввода в исследуемый материал посторонних дестабилизирующих факторов, вы рискуете на выходе получить…»

Иван Петров уже дважды объявлял об окончании гастролей. Или творческой карьеры. Или чего-то еще – видимо, я просто не разобрался, потому как ни карьера, ни гастроли все никак не заканчивались. Чуть ли не перед каждым концертом служба безопасности очередного зала торжественно клялась не допустить чернильных атак на кумира, и всякий раз буквально из ниоткуда возникали радикально настроенные молодые люди, у которых было все в порядке с точностью и дальностью бросков наполненных штемпельной или какой-то другой жидкой краской воздушных шариков.

Мне… наверное, было хорошо. И дело даже не в медикаментах, не в процедурах – они поддерживали, укрепляли и стабилизировали мое физическое состояние. Мне было хорошо морально. Спокойно. Благостно. Я не помнил, когда в последний раз так расслаблялся и радовался жизни. Не в Дозоре. Точно нет. И не в прежней жизни, практически доведшей меня до инфаркта.

Единственное, что по-прежнему терзало, удручало и портило мой душевный Эдем, – регулярные визиты «скорых». Иногда было слышно, как посреди ночи реанимобиль, надрываясь сиреной, улепетывает в сторону города – и это значило, что, возможно, кого-то «из наших» удастся довезти, спасти… Иногда карета неотложной помощи уезжала молчком, без проблесковых маячков, и ей долго смотрели вслед все, кто в тот момент находился во внутреннем дворе. Я прекрасно понимал, о чем они думают, что им в этот момент мерещится. Да, в этом я от них ни капельки не отличался.

Снеговики нам надоели. Теперь мы втроем придумывали другие забавы, но, что бы ни затеяли, постоянно осуществляли это вместе. Светланка, едва стоявшая на лыжах в момент нашего знакомства, уже через полторы недели вполне могла бы обогнать меня, вот только мы сразу договорились, что наперегонки – это не про нас. Про нас – легкая физическая нагрузка, свежий сосновый воздух, нехитрое удовольствие от скольжения по лыжне.

«Дедок ООО» лишь единожды не смог составить нам компанию. Триста раз извинившись, он объяснил, что в тот день Гранин будет читать лекцию для его родного города, для его родного института. Правда, сам Семен Борисович к физике и приборам диагностики никакого отношения не имел, поскольку оканчивал совсем другой факультет, но… ностальгия, что ж поделаешь? Хотя бы мысленно переместиться в родные края, где не был давным-давно, хотя бы мысленно поприсутствовать среди студентов, многие из которых, возможно, являются детьми, а то и внуками его бывших сокурсников. Мы со Светланкой, конечно же, разрешили ему нас оставить.

А потом Семену Борисовичу стало хуже.

Мы со Светой – то вместе, то порознь – регулярно навещали его. Он бодрился, все старался сесть на пропахшей лекарствами постели, но мы укладывали его обратно и рассказывали, как прошел очередной день. А он нам рассказывал о родном Новосибирске – видимо, та лекция что-то серьезно задела, что-то всколыхнула. А затем Светланка ляпнула, что на днях в Новосибирске студенты Академии водного транспорта были арестованы за попытку убийства нашей супер-пупер-звезды мирового шансона. Семен Борисович откровенно загрустил, потому что выпускником именно этого вуза он когда-то являлся. Он загрустил, Светланка смутилась, что заставила его переживать, а у меня впервые за все это время мелькнула догадка. Все было так явно, настолько на ладони, перед глазами, что я даже опешил и не поверил собственным выводам. Необходимо было все-все проверить.

В этот день уже мне пришлось тысячу раз извиняться перед маленькой девочкой. Она дулась, твердила, что мы все ее бросаем, но другого времени я выкроить не смог бы. Дурацкое библиотечное расписание! В результате Света осталась с бабушкой, а я с ноутом под мышкой направился в большой зал, где был скоростной доступ в Сеть.

Библиотекаршей оказалась та самая старушка, что шустро мельтешила вязальными спицами и заслушивалась историями про лазеры. Это могло оказаться весьма кстати.

Я не знал, куда мне в первую очередь сунуться в Интернете, и потому начал с самого простого: посмотрел график гастролей Ивана Петрова. Аккуратно переписал на лист обычной бумаги маршрут его следования за прошедший месяц.

Затем открыл новостную ленту и отсортировал интересующую информацию. Вычеркнул из своего списка города, в которых на Петрова не нападали во время концертов. Осталось не так уж много – семь-восемь населенных пунктов.

Затем полез на сайты администраций Новосибирска и Академгородка. Завис на персональном блоге в «Живом журнале», автор которого подробно рассказывал о жизни в тех краях в 60–70‑х годах прошлого века. Я находил данные, фотографии, биографии – и очень сильно удивлялся тому, сколько совпадений можно накопать, если знать, в каком направлении рыть. Раньше направление мне задавало руководство, и способы получения информации были совершенно другими, но… Но оказывается, и так можно было если и не выяснить истину, то хотя бы локализовать ее местонахождение. С выводами я по-прежнему не торопился.

Захлопнув крышку ноута, я подошел к столу библиотекарши.

– Скажите, пожалуйста, вы ведь все лекции профессора Гранина посещаете?

Она посмотрела на меня по-над очками.

– Разумеется, молодой человек! – произнесла она тоном учительницы, недовольной пятиклассником.

Я не стал разубеждать ее и пытаться доказать, что мой реальный возраст ненамного отличается от ее собственного – ну, сколько там лет разницы? Восемь? Десять? Меня интересовало другое. Про Самару и Новосибирск я уже и так знал, но это могло быть реально совпадением. А вот если…

Она начала перечислять, для каких институтов профессор читал лекции и как они назывались. Пропуская ненужную информацию мимо ушей, я сравнивал называемые ею города с маршрутом следования Петрова. И это впечатляло.

Попутно я фиксировал, студенты каких именно вузов могли быть задержаны полицией после концертов нашего короля шансона. И вот как-то уже не сомневался, что тихо прифигею, когда и здесь обнаружу идентичность.

Поблагодарив старушку, которой до склероза было примерно столько же, сколько мне до восстановления в звании дозорного, я вернулся в номер. Сел за стол. Достал чистый лист. Рядом положил наработанную сегодня инфу, открыл скачанные на ноут файлы.

Итак.

С конца пятидесятых и примерно до середины семидесятых Гранин живет и работает в Академгородке под Новосибирском. Занимается наукой, параллельно изобретает какие-то приборы. Личной жизни – никакой, или об этом просто нигде не упоминается. Вечера проводит в лаборатории или дома. В редких случаях посещает кафе «Под интегралом». Занятное кафе, я даже пожалел, что его давным-давно нет, и здание теперь принадлежит какому-то банку. Но до тех пор, пока не закрыли, в кафе собиралась самая прогрессивная молодежь: тут были литстудии, дискуссионные клубы, встречи с интересными личностями – от актеров до общественных деятелей. В 1968 году там прошел конкурс для девушек «Мисс Интеграл». Победительницей стала Рита Гинзбург, о других участницах и финалистках ничего толком сказано не было, и я изрядно потрудился, прежде чем накопал искомое.

Я вывел на экран фотографию. На сцене декламировала стихи совсем юная лаборантка Ладыгина. Один из этапов того самого конкурса. Но меня интересовала не столько она, сколько средних лет невзрачный, лысоватый мужчина в первом ряду. Он сидел вполоборота к фотографу, и наверняка я бы сказать не смог, но… я был уверен, что это Аристарх Филиппович. Собственной персоной, только на сорок с лишним лет моложе. И с такой нежностью глядящий на сцену, что…

Далее я вывел принт-скрин одного из постов того самого блога. Здесь описывалась милая студенческая шутка, результатом которой стал фиолетовый цвет лысины одного известного ученого.

Далее я открыл одну занятную биографию. Отец – Ананидзе Михаил Вахтангович, родился, работал… Все это было неинтересно. А вот матерью значилась некая Ладыгина Н. А. Ей была посвящена буквально пара строк, но выходило, что это именно она проживала в 1968 году в Академгородке, это ее обожателем был средних лет невзрачный тип. Сложить два плюс два сумела бы даже Светланка. Студенты – сокурсники Ладыгиной? одногруппники? просто друзья? – решили отвадить пришлого научного сотрудника. А вот чтобы не лез к юным барышням, старый козел! Опозоренный в глазах возлюбленной фиолетововолосый (или фиолетоволысый) Гранин ретировался.

Я посмотрел на пометки, сделанные на листке. Призадумался. Можно ли так возненавидеть девушку за то, что она когда-то отказала в нежных чувствах? Можно ли пронести эту ненависть через сорок с лишним лет и начать мстить не ей даже, не Ананидзе Михаилу Вахтанговичу, который так или иначе «отбил» у Гранина объект могучей страсти, – не им обоим, а их сыну? Потому что в занятной биографии значилось, что настоящая фамилия Ивана Петрова – Ананидзе.

Чего добивался Аристарх Филиппович? Что Петров покинет сцену, будучи столь же сильно опозорен, как он сам когда-то? Этого не произошло, мегазвезда оказалась толстокожей, отряхнулась, отмылась ацетоном и продолжила концертный тур. И тогда Гранин задумал убийство. А чтобы вышло уж совсем символично, дождался, пока гастроли докатятся до Новосибирска.

Я сложил листочки, постучал ими по столу, выравнивая стопочку, захлопнул крышку ноутбука, сверху положил материалы и довольно потянулся. Первый час. Режим сбит на фиг. Но зато мне будет что рассказать ребятам, когда завтра в отделении примут мой вызов.

Я умылся, разделся и лег, предвкушая завтрашний день. Да, я не герой, хотя когда-то и метил в герои. Но я, уже даже не будучи Иным, практически распутал преступление и подготовил плацдарм для работы оперативников. То, что сейчас у меня на руках, – еще не доказательства, но этих данных будет достаточно для того, чтобы завести дело.

Интересно, как он это проворачивал? Ну, понятно, что каким-то образом во время лекций по скайпу внушал студентам, что им необходимо сделать назавтра. В частности, закупиться воздушными шариками и чернилами, приобрести билет на концерт, не вызвать подозрения у службы безопасности… «Даю установку!» – говорил профессор Кашпировский, и моя бабушка приникала к телевизионному экрану, надеясь вылечить хоть что-нибудь. «Вмешиваясь в процесс посредством ввода в исследуемый материал…» – говорил профессор Гранин через скайп, и студенты наполнялись решимостью наказать певца-выскочку. Почему не все из них? Почему лишь около десятка всякий раз? Ну, предположим, что наиболее интенсивному воздействию подвергался только первый ряд многочисленных аудиторий. Или на экране своего ноутбука профессор видел ограниченное количество лиц. Остальные, как и слушатели в зимнем саду, либо зачарованно внимали, либо зевали и засыпали.

Аристарх Филиппович – Иной, это ежу ясно. Но техника, в частности компьютеры, не говоря уж о программном обеспечении и способах передачи информации на расстояния, не слишком-то любит магию. Или магия – технику. Каким же образом Гранину удалось соединить ноутбук, скайп и Wi-Fi с заклинаниями подчинения? Откуда он брал необходимую энергию – не электрическую, понятно, а магическую, – откуда он брал столько Силы, чтобы регулярно добиваться нужного результата? Все девятнадцать лет, проведенные в санатории, напитывался хвойным духом?

И тут я понял.

Ого, чувак, да тебе не в запрещенном использовании Силы обвинения будут предъявлены, не в покушении на убийство шансонье, а в самых натуральных убийствах. Циничных и беспощадных. Потому что «скорые» приезжали в санаторий всегда аккурат накануне очередной лекции.

Баланс моего мобильного почему-то оказался на нуле, и спозаранок я спустился в холл, чтобы сделать звонок от администратора.

Здесь толпился народ, кто-то всхлипывал, кто-то шумно выражал негодование. Поднявшись на цыпочки, я посмотрел поверх голов. В ответвлении коридорчика, чертыхаясь, возились санитары с носилками, сплошь покрытыми белой простыней. В том самом ответвлении коридорчика, где было всего два номера.

Застыв, я смотрел на носилки и не мог понять, как же так… Да, ему стало хуже в последние дни, но, по словам врачей, Семен Борисович должен был восстановиться к концу этой недели. Мы уже строили планы, мы обсуждали, какой склон лесной горки лучше подойдет для катания на ледянках… Толпа раздалась, и сердце сжалось: после смерти «дедок ООО» казался совсем маленьким, ссохшимся…

– Хорошо, что Светланка не видит… – пробормотал я.

– Бедная девочка! – совсем рядом всхлипнул Семен Борисович.

Мне показалось, что сквозь меня пропустили высоковольтный разряд. Если он здесь, живой, тогда… не Светина же грузная бабушка там, на носилках? Ведь не ее же эта золотистая кудряшка, вылезшая из-под простыни?..

– Твою ма-ааать! – заорал я и кинулся по лестнице на второй этаж.

Мне было плевать на Петрова и на студентов, мне были безразличны умершие здесь старики и старухи, я даже Семена Борисовича недолго бы оплакивал. Но Светланку, мразь, я тебе не прощу. Я не герой, но тебя я возьму лично, и потому молись всем богам, ответственным за реакцию, ибо есть только одно место, где ты можешь от меня скрыться, – Сумрак. Но я тебя туда не упущу.

Я преодолел половину коридора, когда затрезвонил мобильный. Я лишился Силы, но даже теперь мне не понадобилось смотреть на экран с веселеньким электронным циферблатом, чтобы понять, кто звонит.

– Да! – рявкнул я.

– Идешь? – скучным тоном осведомился шеф.

– Иду, – раздраженно ответил я, догадываясь, что однажды он мне это припомнит.

– Ничего не забыл? – зевнув, спросил он.

Я остановился, будто врезался в стену. Вокруг все наливалось красным (КРАСНАЯ ДВЕРЬ!), коридор изогнулся, на миг взметнулась вверх ковровая дорожка – и тут я вспомнил!

Отшвырнув мобильник, я ринулся назад, вниз, в холл.

Это была хорошая задумка, и она замечательно сработала. Да, я болен, у меня изношенное сердце. Да, мне совсем не обязательно было выкладываться досуха во время той операции. Да, санаторий – прекрасное место, чтобы восстановиться, если ты не обладаешь Силой. Самая лучшая легенда – та, которую не приходится придумывать.

Я подбежал к пожарному щитку (КРАСНАЯ ДВЕРЬ!), усмехнувшись, перевел взгляд на красную коробочку, за стеклом которой призывно лоснилась кнопка сигнала общей тревоги. Дозорный водитель Михалыч не зря стоял тут, пока меня регистрировали!

Коротким тычком разбив стекло, я вдавил кнопку.

Сила, законсервированная здесь до поры, полилась в меня густым, мощным, стремительным потоком. Иному было не подобраться к хитрому, коварному, умному профессору Гранину. А беззащитному человечку с частично откорректированной памятью – вполне. Шеф все верно рассчитал. Но теперь, когда я вычислил и нарушителя, и его метод, можно было не скрываться. Доказательств хватит.

Не теряя времени, я переместился на первый слой и мгновенно взмыл на второй этаж прямиком через старенькие потолочные перекрытия. Номер Гранина был в десятке шагов. Слив в ладонь энергию, которой хватило бы на самый гигантский в мире файербол, я побежал.

Он меня учуял, и когда я ворвался в комнату – в окне как раз мелькнули его желтые пятки. Он несся по снегу в глубь леса. Усмехнувшись, я перемахнул через подоконник и помчался следом. Я не герой. Но сегодня я убью свою жертву.

И пусть бесится шеф, что я не доставлю Аристарха Филипповича живым, – в конце концов, у нас есть компьютерная служба, вот пусть и разбирается с ноутом профессора, соображает, как и что он проворачивал. А Завулон побесится – и простит.

[2]

Темные появились внезапно. А может, это просто Санька так зачитался, что их появление стало для него неожиданностью. Вроде еще пару минут назад чужих в бараке не было, и вдруг – нате вам, подступили к двухъярусным нарам вплотную, смотрят напряженно, играют желваками. Санька вообще не помнил, чтобы Темные заходили в этот барак. Если требовалось о чем-то перетереть – присылали к Горынычу шныря из обычных людей, назначали встречу на нейтральной территории. Но такое случалось крайне редко, в основном же пятерка Темных демонстративно не замечала двоих Светлых, отбывающих наказание за старые, еще людские грехи. Барак же, в котором проживали Санька и Горыныч, был для них… ну, не то чтобы запретной зоной, скорее – зафаршмаченной локалкой, оскверненным Светлой аурой местом. И вдруг – явились все пятеро.

Санька отложил книгу и легко соскочил со шконки. Сейчас не было нужды рисоваться, посматривать свысока в прямом и переносном смысле. Раз они пришли сами – значит, либо разговор слишком серьезный, и тогда лучше базарить лицом к лицу, глаза в глаза… либо будут бить, и тогда тем более лучше стоять на полу, чем падать с верхнего яруса. Рискуя несколько уронить собственное достоинство, Санька все же не удержался, бросил взгляд за спины Темным: как на грех, Горыныч куда-то запропастился, ждать неурочного визита Степанова из Светлого Надзора было и вовсе делом опрометчивым, а надеяться на соседей по бараку попросту глупо – заступаться они точно не полезут, и стало быть – расклад один к пяти.

Впрочем, стояли Темные тесно, и впереди – их «смотрящий» Фагот. Такое построение давало основания все же думать о беседе, а не об избиении. Да и вины за собою Санька никакой не припоминал.

– Похавал? – участливо спросил Темный «смотрящий» задушевным басом. Поговаривали, что кличку ему дали в честь Фагота-Коровьева, фактически правой руки Воланда. Санька еще на воле читал перепечатанные на машинке под копирку листки писчей бумаги – опальный роман «Мастер и Маргарита», но никакого сходства между тем Фаготом и этим не замечал. Зато низкий голос «смотрящего» действительно напоминал завораживающие, пугающие звуки, которые умел издавать одноименный музыкальный инструмент.

Санька не успел даже обдумать как следует, отчего это Темный интересуется его ужином, а Фагот озадачил пуще прежнего.

– Вкусно было? – совсем ласково осведомился «смотрящий».

Сотрудник Ночного Дозора Евгений Угорь прибыл в исправительно-трудовую колонию спозаранок. Он понятия не имел, что наплело (то бишь – внушило) его непосредственное руководство начальнику колонии по телефону, но бумажной волокиты, сопутствующей любому посещению зоны, удалось избежать. Дело, расследовать которое он был сюда направлен, не казалось слишком уж сложным, и думать так у Евгения было две причины.

Во-первых, в следственном отделе Угорь находился на стажировке. Ну, то есть в Дозоре-то он числился более шести лет, но большую часть этого срока был обычным оперативником, патрулировал ночами улицы, выезжал по вызовам, захватывал нарушителей. И даже когда год назад Сибиряк направил Евгения руководить новым отделом в районном центре, по сути, для сотрудника мало что изменилось – дежурства, патрулирование, постановка на учет Иных, проживающих в окрестных селах и тайге, регистрация временно пребывающих и редкие-редкие задержания. Рутина! Кому-то этого было в самый раз, Евгению – откровенно мало.

В итоге он подошел к областному начальству: дескать, так и так, смилуйся, государыня рыбка, опять моя сущность Иная бунтует, уж не хочет она быть безвольным исполнителем, хочет росту! Сибиряк отнесся с пониманием – уровень Евгения за время службы чуток подтянулся, за неполный год руководства районным отделом проявил он себя исполнительным сотрудником. Ну а что были в тот год накладки – так и ситуация сложилась нестандартная. Тайная община под боком и плетущиеся вокруг нее интриги, бессумеречные аномалии и явление Ворожея – такое не каждое столетие происходит, и даже дозорным более высоких рангов многое оказалось не по плечу.

В общем, дабы не чувствовал себя Угорь начальником на фиктивной должности, дабы рос и развивался, дабы мог впоследствии руководить полноценным отделом с укомплектованным штатом, устроены ему были подготовительные курсы. В конце концов, разве это дело, что обычный деревенский оперуполномоченный милиционер в психологии преступника понимает куда больше, чем сотрудник Дозора?

И вот, после обучения под присмотром старших коллег – своеобразная практика, первый самостоятельный выезд. Ну, стали бы сюда посылать неопытного новичка, если бы дело выглядело сложным?

Вторая причина – замкнутое пространство колонии и ограниченный круг подозреваемых. Убить четверых Иных – на это не каждый способен. Снять повторно показания со всех так или иначе причастных, покрутиться на месте преступления, а там уж все кусочки мозаики сами встанут на свои места.

Сибиряк предупредил, что Дневной Дозор будет вести параллельное расследование, но вступать ли в контакт с их представителем, делиться ли добытыми фактами и умозаключениями – все это оставалось на усмотрение Евгения. «Действуй по обстоятельствам!» – напутствовало руководство, и Угорь для себя решил, что не допустит таких обстоятельств, чтобы пришлось обратиться к сотруднику Дневного Дозора за информацией и уж тем более за помощью. Разобраться надлежит самому. При участии Светлого Надзора, разумеется.

Честно говоря, Угорь понятия не имел, как обстоят дела у иностранных коллег, а в Советском Союзе издавна при тюрьмах, исправительных колониях и лагерях полагалось иметь отделения Надзоров, для нормального функционирования которых было достаточно по одному представителю от Светлых и Темных. В обязанности тюремных Надзоров входило выявление потенциальных Иных среди отбывающих срок, их инициация, просвещение и обучение под присмотром. Ну, в самом-то деле, уголовники – такие же люди, даром что в сей момент находятся в заключении. В их среде потенциальные Иные встречаются не реже, чем на воле. Наоборот: очень многие неинициированные обладают хорошо развитой интуицией, им подчас везет в самых разных вещах – от карточных игр до серьезного мошенничества. Многим легко удается обман, многие неосознанно, но довольно четко определяют, где и какую вещь можно безнаказанно присвоить или, скажем, продать на сторону кое-что из государственного имущества, казенных материалов. А уж в какой переулок свернуть, чтобы укрыться от погони, в какой хибаре залечь на дно, чтобы милиция сроду не отыскала, они определяют и того проще. В общем, у потенциальных Иных частенько возникают искушения воспользоваться необъяснимым «природным даром» и совершить преступление. Если в среднем на десять тысяч обычных людей приходился всего один Иной, то на зоне концентрация потенциальных Иных зачастую была раз в пять больше.

Когда преступник уже инициирован, когда уже распробовал открывшиеся возможности, силами милиции и прокуратуры с ним не управиться: такого и не поймаешь, и не осудишь, и не удержишь в человеческих местах лишения свободы. Ловить нарушителей-Иных – работа Дозоров, и разбираются с такими преступниками по-другому, и наказание они отбывают отнюдь не в обычных тюрьмах. А вот за теми, кто имеет предрасположенность, но пока еще ни разу не заглядывал в Сумрак, нужен глаз да глаз.

Условия в зонах такие, что спонтанная инициация может произойти в любой момент, а эмоциональное состояние зэков далеко от того, в котором первый шаг в поднятую тень сделает тебя Светлым. Соответственно, один Надзор стремился пополнить ряды Дневного Дозора умелыми бойцами из криминального мира, убийцами и ворами, а второй Надзор пытался не допустить, чтобы из мест заключения выходили сплошь Темные, занимался перевоспитанием, наставлял на путь исправления. Плюс ко всему, по обоюдному решению Дозоров (приложение к Великому Договору, двустороннее поддоговорное обязательство № 65/17), заключенным обеих мастей надлежало отбыть наказание за человеческие преступления в полной мере, и лишь потом – на свободу с чистой совестью и новой аурой. А как удержать в застенках урку, если он уже научился на первый слой перемещаться да сквозь решетки шастать? Вот и приходилось сотрудникам Надзоров контролировать своих подопечных, проводить с ними беседы, обучать простейшим заклинаниям и премудростям Иной жизни, но при этом – держать на строгом поводке, то есть не давать пользоваться магией нигде, кроме занятий. Помимо наложенных на зэков персональных заклятий, блокирующих их собственную Силу, по всей колонии – в бараках, в столовой, на плацу, в промзоне – были развешаны следящие и охранные амулеты.

Кстати, не допускать стычек между инициированными Светлыми и Темными уголовниками также было заботой Надзоров. Не магических стычек, невозможных по причине наложенных заклятий, а самых обычных, с мордобоем и членовредительством. Их – Светлых и Темных – даже в разные бараки селили. Во избежание.

И вот при всем при этом – четыре трупа на вверенной территории, ограниченной высоченным забором с колючей проволокой и следящими амулетами. Три Темных мага и один Светлый. Убиты и мгновенно развеяны в Сумраке воздействием третьего уровня. Все четверо – одновременно и в одном месте, буквально на одном пятачке.

Выезжая из конторы в колонию, Угорь был искренне уверен в том, что решить все вопросы он успеет до обеда, максимум – до вечера. Однако чем дольше он изучал материалы, тем более запутанным казалось дело. Вернее, информации, задокументированной и подшитой в папку, было столько, что приходилось изрядно напрягать извилины, сортируя факты, имеющие значение для расследования и не имеющие такового. В итоге Евгений натурально запарился и вышел подышать свежим воздухом.

Денек стоял такой, что дух захватывало: яркое солнце слепило глаза; сияла белизной, искрилась, переливалась, хрустела морозом сибирская зима. Отсюда, с высокого крыльца административного здания, Угрю была видна значительная часть территории жилой зоны – разделенные решетками локальные сектора, вычищенные площадки для прогулок, тщательно выметенные дорожки, приземистые одноэтажные бараки со свисающими с крыш мохнами снега. И такая тишина, такой покой вокруг, будто и не зона тут вовсе, а лыжная база, замершая в ожидании наплыва спортсменов. Впрочем, стоило глянуть сквозь Сумрак – все становилось на свои места. Эмоции тысяч заключенных захламили первый слой темными сгустками, бараки напоминали гигантские синие сугробы – так густо их покрывал мох, единственный постоянный обитатель Сумрака. Озлобленность и отчаяние пропитывали здесь каждое строение, каждую вещь, каждый квадратный метр.

Угорь сокрушенно качнул головой, затем втянул носом морозный воздух, потянулся.

– Степанов, вы зачем прячетесь? – вдруг спросил он вслух. – Что за детский сад? Выходите!

Светлый надзорный и впрямь появился из-за угла здания.

– Я не прячусь! – с обидой ответил он. – Просто не хотел вам мешать. Вы ведь размышляете…

Он казался неплохим парнем – интеллигентного вида, приветливый, деловитый, форма на нем ладно сидит… Надзорным полагалось иметь отдельные кабинеты на территории колонии и одно общее помещение снаружи. Снаружи – в том же здании, куда уже отбывшие срок заключенные заходили за своими документами и за сберкнижкой с заработанными за время отсидки деньгами. Здесь же сотрудники тюремных Надзоров ставили Иным метки – дескать, да, сидел, был инициирован, освободился, подлежит обязательной регистрации и временному курированию Дозоров по месту пребывания.

Ну а свой кабинет, находящийся внутри зоны и предназначенный для личных бесед и занятий с зэками, Степанов без раздумий уступил следователю. А сам, значит, за углом прячется… точнее, старается не мешать. Евгений глянул сквозь Сумрак: ну да, все верно – за скромностью, приветливостью и деловитостью скрываются стыд и чувство вины. Недоглядел, не предотвратил, не спас… Каково это – не уберечь того, за кого ты в ответе?

– Расскажите мне про Горина, – попросил Угорь и тут же замахал руками: – Только вот не надо протокольными словами! В бумажках я уже покопался. Вы мне нормальными, человеческими словами опишите, каким он был.

Степанов помолчал минутку, затем сделал знак рукой – давайте, мол, пройдемся.

– Вас, наверное, ввели в курс, – неторопливо начал он, – наша зона – черной масти. В красных зонах жизнь ведется по распорядку, всем заправляет начальство колонии, а порядки на местах устанавливают «активисты»[3]. Черная зона живет по воровским законам, по понятиям, и вор тут – вовсе не крадун, попавшийся на грабеже, не карманник и не медвежатник. Вор – это высшее звание преступного мира, человек, чей авторитет непререкаем для большинства уголовников, будь то блатные[4], понты колотящие, беспредельщики, «мужики» и представители прочих сословий. Для настоящего вора – лучше перо в бок, нежели сделка с вертухаем[5]. А вы же знаете: тюремные Надзоры существуют в зонах под маской особых отделов, мы для обычных заключенных – такие же представители госаппарата, как следаки, опера, прокуроры и вертухаи. А Горыныч… извиняюсь, Горин – он был как раз настоящим вором. То есть представляете, да? Ему через многое пришлось переступить, прежде чем начать общаться со мною. А мне, соответственно, пришлось долгое время вести подготовительную работу, чтобы он наконец научился доверять. Не только мне – вообще Светлым.

– Слу-ушайте, а как так получилось, что настоящий вор, криминальный авторитет, и вдруг – потенциальный Светлый? Давно вы вообще его разглядели? Давно инициировали?

Степанов усмехнулся.

– Ну да, условия на зоне еще те. Состояние угнетенное, положительным эмоциям проявиться шансов практически нет. – Надзорный один в один проговаривал то, о чем минутами ранее думал сам Евгений. – У нас своя специфика, свои хитрости в работе с потенциальными. Тут важен целый комплекс, стечение обстоятельств. Например, письмо хорошее арестант из дома получил, фильм смешной в кинозале крутили, сигареты в тюремный лабаз завезли не отсыревшие, чифир удалось заварить знатный… Пытаемся играть вот на таких мелких радостях. А Горин, ко всему прочему, на момент инициации был «смотрящим» – ну, вроде как воры на сходняке его старшим в бараке назначили. Следил за порядком, разъяснял понятия, решал спорные вопросы. Мужиком-то он был рассудительным, с каким-то таким… обостренным, что ли, чувством справедливости. И тут как раз ему пришлось сложную ситуацию разруливать. В общем, чтобы совсем уж в дебри не лезть: рассудил он спорщиков по понятиям, все правильно сделал, ну и по такому поводу испытывал гордость…

– Вот тут-то вы и подоспели!

– Ну да, подоспел… – Степанов, переживая, помолчал. – Это год назад было. Из «смотрящих» его тут же убрали. Мы-то свое общение с ним не афишировали, понятное дело, но здешние Темные не дремлют. Почуяли, что Горин стал Светлым Иным, – добились его перевода в другой барак, где в основном «мужики» живут. Подальше от блатных, короче.

– А обычные заключенные как к Светлым относятся? – заинтересовался Угорь. – Ведь Иным здесь пользоваться магией нельзя, значит, симпатии с антипатиями внушить братве получится только самым традиционным способом!

– Верно, – согласился Степанов и пожал плечами, – только вы же знаете, что все Иные сами по себе обладают определенным шармом, тут никакого дополнительного воздействия не требуется. Горина и до инициации уважали, и после отношение к нему мало изменилось. А вообще – вы бы лучше Саньку на этот счет расспросили.

– Санька, я так понимаю, это тот самый единственный Светлый Иной, который сейчас остался на зоне?

– Ну да, сосед… – Степанов на мгновение нахмурился и тут же поправился: – Бывший сосед Горина по нарам. Хороший парнишка, сюда совершенно напрасно попал…

Не в первый раз уже за время разговора чудилась Угрю в голосе надзорного тоска. Вот и сейчас – сказал «совершенно напрасно», а у самого интонация сказанному не соответствует. Переживал Степанов, томился, накручивал себя постоянно – дескать, а все ли я сделал, что мог? И речь тут, наверное, шла не только о страшном позавчерашнем инциденте, но и о работе тюремного Надзора вообще. Вот вверена тебе колония на полторы тысячи человек, и находятся в ней семеро потенциальных Иных, и от твоих действий в большой степени зависит то, Светлыми они станут или Темными, выйдут они отсюда действительно перевоспитавшимися, достойными членами общества, или их преступная сущность вопреки твоим стараниям окажется подкреплена и усилена недоступными обычным людям возможностями. Может, ты плохо старался? Может, если бы вовремя нашел правильный подход, Светлых в колонии было бы еще больше? И ведь невдомек этому интеллигентному перфекционисту, что соотношение два к пяти – это уже настоящее достижение, потому что обычно количественная разница между Светлыми и Темными куда больше. Угорь подозревал, что существуют тюрьмы и колонии, где Светлых нет вообще.

Нужно было как-то разболтать Степанова, не дать ему окончательно закрыться в скорлупе из самобичевания.

– Слу-ушайте, а ведь вон там – это же место преступления, верно?

– Да, это клуб.

– Мы можем сейчас туда зайти? – оживился Угорь. – Пустят?

– Пустят, конечно, – вежливо улыбнулся Степанов. – Там сейчас никого. Собственно, с тех самых пор клуб закрыт. До окончания расследования.

– Ну, пойдемте, пойдемте! – поторопил Евгений. – Я осмотрюсь, а вы мне пока расскажете о Темных. Что, действительно они всей зоной заправляют?

– Я разве так сказал? – смутился надзорный. – Нет, вы меня, видимо, неправильно поняли. Просто, во-первых, Темных традиционно больше, чем Светлых Иных. Везде, в любом коллективе. Мы тут не исключение. Иные, пусть даже неинициированные, – они всегда чуть фартовее обычных людей. На уровне чуйки предугадывают опасность и легкую добычу, оттого и авторитет на воле зарабатывают быстрее преступников-людей. Ну и в местах лишения свободы заключенные к таким тянутся, поэтому… Короче, у Темных всегда много добровольных помощников – «шестерок» и шнырей. Но свой шнырь был и у Горыныча, к примеру. Даже когда я его уже инициировал. У него и десяток помощников был бы, если бы он захотел.

– А во-вторых? Вы сказали: во-первых, Темных всегда больше. А что во-вторых?

– Ну, у них тоже своя специфика в воспитании и обучении. Вы же помните – наша зона черной масти. Сотрудник Темного Надзора… как и сотни его коллег по всей стране… они, конечно, справляются с обязанностями по мере возможностей, но я вам уже говорил, как в зонах относятся к вертухаям. А раз надзорный лишает тебя свободы, не дает пользоваться Силой, не способствует тому, чтобы твое дело исчезло, а о тебе самом «мусора» и думать забыли, – значит, он вертухай и есть. Даже уже инициированный Темный предпочтет не знать простейших заклинаний, чем научиться им от надзорного. И вот чтобы в зоне все было нормально, сюда обычно подсаживается бывалый, авторитетный Темный с воли.

– Что значит – подсаживается? – удивился Угорь. Они уже стояли на ступеньках бокового, служебного входа в клуб, но Евгений не спешил зайти внутрь, предпочтя не отвлекаться и дослушать Степанова.

– Ну, по поручению воровской сходки один из членов банды, Иной, совершает мелкое преступление или берет на себя вину кореша – специально для того, чтобы получить срок и стать «смотрящим» для Темных в колонии. Во-первых, если «смотрящий» даст зэку задание посещать занятия в тюремном Надзоре, то общение с вертухаем уже не западло. Во-вторых, он и сам учит их потихоньку. Темный Надзор готовит Иных для Дневного Дозора, а «смотрящий» – для фартовой жизни на воле.

– Конкуренты, стало быть… И что? Цапаются между собой?

– Не замечал. Скорее терпят. Понимают, что друг без друга у них все будет… сложнее.

Евгения не совсем кстати осенило: давным-давно до него доходили слухи о том, что Аесарон, нынешний глава Дневного Дозора Томской и еще двух сопредельных областей, когда-то отбывал наказание в местах лишения свободы. Угорь терялся в догадках – как это Темный умудрился попасться в руки органов правопорядка, обычных людей? Почему не воспользовался возможностями Иного, дабы избежать ареста и наказания, почему не улизнул из следственного изолятора или из тюрьмы сквозь Сумрак? Теперь же дозорный со всеми основаниями подозревал, что Аесарону двадцать пять лет назад было поручено стать «смотрящим» на зоне – чтобы приглядывать за инициированными Темными и обучать их. Ведь в то время он не только не был главой Дневного Дозора, но и вообще в Дозоре, кажется, не состоял. Неплохая такая карьера – от уголовника до руководителя областного масштаба!

Они наконец вошли внутрь и сразу поднялись на второй этаж. Степанов мимоходом пояснил, что внизу остались спортзал и художественные мастерские. Там, к счастью, во время инцидента никого не было. По коридору второго этажа они последовательно прошли мимо маленького кинозала и «ленинской комнаты». Самым дальним помещением здесь была библиотека.

– Вот, – выдохнул Степанов, и Угрю показалось, что он непроизвольно поежился.

В реальном мире коридор был как коридор, светильники как светильники, двери как двери – все неказистое, чистенькое, недорогое, казенное. Никаких тебе надписей на стенах, пол недавно покрашен, металлическая дверная ручка на входе в библиотеку отполирована до блеска тысячами прикосновений.

В Сумраке все было иначе. Здесь коридор напоминал деревенскую избу после пожара: самые толстые бревна уцелели, а остальное выгорело напрочь. Волна чудовищного жара пронеслась отсюда, от библиотеки, до лестницы, спустилась вниз и промчалась по первому этажу, уперлась изнутри в торцовую стену и… развеялась без остатка. Заклятье «протуберанец», оно же – «кара небесная», воздействие третьего уровня.

Из характеристик, подколотых в дело, Угорь знал, что третьим рангом здесь, в зоне, не обладает никто, включая обоих надзорных. Степанов и его Темный коллега тянули на четвертый-пятый уровень, что надежно компенсировалось служебными амулетами: да, в их арсенале были мощные артефакты, заряженные непосредственным руководством, да только были они защитного действия. Скажем, обуздать толпу, если вдруг вся зона взбунтуется, подобным артефактом можно, а вот развеять в Сумраке пусть даже не толпу, а всего лишь четверых, – не получится.

С их подопечными все еще очевиднее: сдерживающие заклинания не давали набрать им должной Силы. Но даже не будь сдерживающего фактора… скажем, самый перспективный из всех, заключенный Горин, смог бы, наверное, лет через десять-пятнадцать выдать на пике четвертый уровень. Темный «смотрящий» Фагот (а теперь Угорь уже понимал, что инициирован он был не в зоне, что попал сюда по решению воровской сходки – присматривать за потенциальными кадрами) мог бы, наверное, показать на воле аналогичный результат, хоть и записан он был пятым рангом. Вот только и Горыныч, и Фагот – оба погибли здесь, в коридоре, ведущем в библиотеку.

Про Светлого Саньку и остальных Темных и говорить нечего – им подобный уровень мог быть доступен лет через пятьдесят-сто.

«Кара небесная» – заклятье универсальное, сотворить его мог и Темный маг, и Светлый, различия только в оттенке Силы, использованной в процессе. Судя по тому, что синий мох на десяток метров вокруг здания клуба не выжжен, а выморожен, Сила была Темной. Что же получается – все-таки Фагот? Рискнул, не совладал – и поплатился? А чего ради рискнул? В материалах фигурировал какой-то «подогрев»[6] с воли – не то перепутанный, не то украденный. В своем рапорте в Ночной Дозор Степанов в качестве рабочей гипотезы выдвигал предположение, что именно «подогрев» мог стать причиной раздора между Темными и Светлым заключенными. Если Горыныч действительно присвоил себе незаконную передачу с воли, адресованную Темным, Фагот со товарищи могли бы попытаться его наказать. Попытались – и сами погибли, не сумев обуздать поток выплеснувшейся Силы?

Угорь заглянул на второй слой Сумрака и тут же отшатнулся обратно. Нет, конечно же, там не было обгорелых трупов, оторванных конечностей, не было никаких таких ужасов реального мира, нехорошо воздействующих на психику неподготовленного человека. И все же едва уловимые, не успевшие окончательно развеяться следы там были: неосязаемые, неощутимые в физическом плане, пространство на втором слое пронизывали разорванные в клочья, испепеленные, микроскопические частички аур погибших. Будто останки растерзанных не тел, но душ Иных. Еще живая, но уже безвозвратно умирающая пыль.

Информативный слепок с таких аур не снять. Временное ревоплощение хотя бы одной из жертв для дачи показаний… даже если и возможно, то слишком хлопотно: решение о краткосрочном «воскрешении» погибшего или упокоенного в Сумраке Иного принимает Инквизиция, энергозатраты при этом такие, что мама не горюй, и основания для подачи заявки на ревоплощение должны быть чрезвычайно серьезными. А тут, похоже, не тот случай. Всего лишь разборка заключенных на зоне.

Или нет?

В деле упоминалось и еще одно убийство, совершенное накануне применения «кары небесной»: один заключенный (обычный человек) жестоко расправился с другим заключенным (обычным человеком). Связано ли то убийство с предполагаемой разборкой между Горынычем и Фаготом?

Угорь помотал головой и вынырнул в реальный мир.

– Похоже, мне все-таки придется побеседовать с уцелевшими участниками всех последних событий.

Степанов в ответ уныло кивнул и осведомился:

– С кого хотите начать?

– Я так понимаю, что хронологически все началось с инцидента в промзоне, с людей?

– Н-нет, – с сомнением выдавил надзорный. – Скорее всего, сначала исчез «подогрев».

Санька не успел даже обдумать как следует, отчего это Темный интересуется его ужином, а Фагот озадачил пуще прежнего.

– Вкусно было? – совсем ласково осведомился «смотрящий».

Странный вопрос. «Положняк» – нехитрый рацион питания – одинаков на зоне для всех, независимо от масти и статуса. Только всяким диетикам-диабетикам выдают еще более пресную, недосоленую или совсем несладкую жратву. Как тут можно говорить о вкусе?

Правильно поняв удивленное молчание Саньки, Фагот театрально вздернул брови.

– Что, Горыныч даже не угостил, не поделился?

Только теперь до Саньки доперло: его кореш, сосед с нижнего яруса нар, намедни обмолвился, что ждет «подогрев» с воли. «Дорога» была давно налаженная – хоть Горин и считался блатным, в промзоне он время от времени появлялся вместе со всем отрядом. Ну, не работать, конечно, появлялся – дела какие-то решал. А на производстве мастера и бригадиры – вольные пташки. Да еще и людишки попроще постоянно наведывались в цеха ночами, когда зэки возвращались в жилую зону. Людишки эти завозили материалы и заготовки, вывозили мусор, металлическую стружку и прочие производственные отходы, забирали готовую продукцию. Обычно договаривались именно с ними – пронести в цех и оставить в укромном местечке передачу для конкретного зэка. Таким образом Горыныч регулярно разживался то водярой, то куревом поприличнее, то хавчиком. Протащить «подогрев» из промзоны в жилку, через шлюз с охраной и обязательным шмоном – это отдельная песня, но у братвы и тут все было замазано.

Ладно, допустим, Горин получил «подогрев». Но опять же – какое до этого дело Фаготу и остальным Темным? Они что же – решили Горыныча данью обложить? А очко у них не треснет?

– Где сейчас твой сосед? – не дождавшись ответа, задал «смотрящий» новый вопрос.

– Не докладывал, – вздернув подбородок, отрезал Санька. – Да и ты, Фагот, не прокурор, чтобы меня об этом спрашивать.

– Ну, ну, – басовито прогудел Темный и примирительно выставил ладони, – не гоношись. Ты пойми, парень: порожняк гнать никто не собирается, но разобраться надо. Горыныч – он ведь из правильной босоты, не то что нынешние… – Фагот сделал едва заметное движение головой, будто бы указывая себе за спину; его спутники молча проглотили сказанное, только Лыко и Фирмач переглянулись с недобрыми усмешками. – Мы заслуги Горыныча помним и уважаем. Вот только брать без спроса у своих – последнее дело, а по всем раскладам выходит, что взять мог только он.

– Да что взять-то? – искренне не понимая, повысил голос Санька.

– Человечек один вчера кинул мульку, что будет в промзоне для меня «подогрев». – Пригнувшись, Фагот доверительно сообщил: – Тушеночки мне захотелось говяжьей, понимаешь ли. Ночью хавчик доставили в нычку. Днем видели, как неподалеку крутился Горыныч, а в конце смены шанулись – пусто в нычке. И Горыныча нетути.

Санька облегченно выдохнул. Это не предъява, это – тьфу! Представить себе, что Горыныч (мало того что Светлый, так еще и на понятиях) тасканет у братвы, он, Санька, ну никак не мог. Странно, что Фаготу это вообще в голову пришло!

– Ты его после работы видел? – ласково спрашивал Фагот. – В отряд он возвращался?

Поскольку предъява была смешной, неправдоподобной, Санька решил, что играть в молчанку смысла нет.

– Не видел. Мы же в разных цехах с ним числимся, шлюз из промзоны в жилку в разных партиях проходим.

– А за ужином он был?

За ужином вместо Горыныча за столом сидел его шнырь. Такое уже случалось пару раз, когда присутствие Горыныча во время приема пищи требовалось в другом месте. Поскольку зона была черной, вертухаям было вполне достаточно, что «по головам» в столовой все сходится, а уж кто там сидит за столом – пусть «смотрящие» следят.

– Так, Санька! – Угорь звучно шлепнул ладонью о ладонь. – Значит, вы с Фаготом выяснили, что Горин по случайному стечению обстоятельств именно в этот день и именно в этом месте тоже должен был получить «подогрев». На чужое он бы не позарился, поскольку это такой воровской закон. Верно?

Парнишка, которого в последние дни кто только не допрашивал, неуверенно кивнул.

– Но ведь могло быть такое, что Горин перепутал? Скажем, предназначенный ему «подогрев» доставить просто не смогли, а предупредить – не успели. Он заглянул в нычку, увидел… ну, скажем, сверток и решил, что этот гостинец – для него. Могло так случиться?

– Могло, наверное, – пожал плечами Санька и шмыгнул носом, – только ведь он сразу обнаружил бы, что это не его «подогрев». Фагот говорил, что тушенки себе заказал, а Горыныч консервы никогда не ел, говорил, что туда всякую тухлятину засовывают.

Говорил, говорил… И тот, и другой – в прошедшем времени. Ни у того, ни у другого уже не уточнишь…

– Ла-адно… – протянул Угорь. – Но если мы с тобой на секундочку предположим, что Горин все-таки ошибся и присвоил чужое… Что бы его ждало в таком случае?

– Ну, с него бы спросили, – снова пожал плечами Санька. – Могли бы разъяснить по-братски…

– Это значит – врезали бы по лицу, – подал голос Степанов. – Один раз, без всяких последствий.

– Ну да, – коротко оглянувшись на надзорного, подтвердил Санька. – Если бы стал быковать – могли бы перевести в обиженку…

– Это значит – лишили бы статуса, – пояснил Степанов. – Обиженные – это, конечно, не опущенные, но каста презираемая.

– Ну да, – снова согласился Санька и снова шмыгнул носом. – Только Горыныч быковать бы не стал. Он бы скорее согласился стать должником Фагота, а после бы рассчитался с ним, и долг бы ему списали.

– Выходит, прятаться у Горина причины не было? Смертный приговор со стороны братвы ему за воровство не грозил? Почему же он не явился на ужин, не пришел ночевать? Где он скрывался все это время?

Молодой заключенный – и впрямь, кстати, неплохой парень, если судить по формирующейся ауре Светлого Иного, – огорченно пожал плечами.

– Ладно, ступай… – Дождавшись, пока дверь за Санькой закроется, Угорь задумчиво обратился к стоящему перед ним Степанову: – А вот эти двое, о которых он сейчас упоминал… Лыко и Фирмач… В деле я видел их показания относительно инцидента в промзоне, но почему-то не нашел показаний относительно последующих событий.

– А их к тому времени в колонии уже не было.

– Как так? – удивленно вытаращился Угорь.

– Освободились, – развел руками надзорный. – Отсидели от звонка до звонка и покинули место заключения.

Евгений побагровел.

– Степанов, вы в своем уме?! Что значит «покинули», когда тут убийство за убийством?!

Надзорный вытянулся, будто рядовой перед генералом, затем опомнился и скривился от досады на самого себя. Демонстративно прошел по кабинету и сел. Правда, не на свое место, поскольку то было занято Евгением, а на неказистый стул, где еще недавно сидел заключенный Санька. Этим действием он показал, что не обязан отчитываться перед представителем другого ведомства. Точнее, отчитываться-то обязан, поскольку ведется следствие, но не потерпит обращения к себе в подобном тоне.

– Я в своем уме, – спокойно проговорил Светлый. – Задерживать освобождение заключенных Фадина по кличке Лыко, Темного Иного шестого ранга, и Супруна по кличке Фирмач, Темного Иного седьмого ранга, не было ни единой причины. Они стали невольными свидетелями убийства заключенного Махмудова заключенным Тараскиным. Убийство произошло в промзоне, тогда как оба упомянутых свидетеля находились в этот момент в жилом секторе и наблюдали инцидент издалека, через решетки шлюза. Поскольку их свидетельские показания абсолютно совпадали с показаниями других очевидцев происшествия, я…

Фадин и Супрун вышли из барака, обогнули угол и прямиком направились к лавочке. Лыко, коренастый тип с озорной безуминкой в глазах, легкомысленно насвистывая, снял форменную кепку и пижонскими движениями обмел ею искрящуюся на солнце снежную пыльцу, осевшую на деревянных реечках сиденья. Долговязый, вечно хмурый и сутулый Фирмач вслед за приятелем плюхнулся на лавочку и застыл на ней вопросительным знаком.

– Вот так, братишка! – невесть к чему сказал Лыко и похлопал себя по карманам. – Вот же!.. Курево забыл.

Фирмач молча протянул ему пачку «Примы».

Они были из разных городов, мотали разные сроки по разным статьям, но волею судеб освободиться должны были в один день. Казалось бы – что с того? Но на зоне любая мелочь может стать поводом для настоящей дружбы. А позднее выяснилось, что потянул-то их друг к другу магнит посильнее случайного совпадения дат – в обоих была скрыта Иная сущность, в обоих дремали возможности, о которых они до поры до времени даже не догадывались.

– Вот так, братишка… – сыто морщась на солнышке, повторил Лыко. Докурив, он аккуратно затушил бычок и положил в нагрудный кармашек: урны вблизи лавочки не было, а мусорить возле жилого барака – западло. – Освобождаемся, значит… А кто у нас сегодня дэпээнка?

– Зуев, – усмехнулся Фирмач.

– Во-от! – широко улыбнулся Лыко.

ДПНК – дежурный помощник начальника колонии Зуев приятелей невзлюбил давным-давно. Хоть зона и была черной, но у вертухаев имелись свои способы подпортить жизнь заключенному. Ну, откровенно подпортить-то не вышло, и все же приятели отчего-то были рады, что именно Зуеву придется поставить последнюю подпись на документах, делающих их свободными.

Из-за угла несмело выглянул дежурный по отряду заключенный Самохин, помялся в сторонке, затем решился.

– Мужики, – издалека окликнул он развалившихся на виду у всего честного мира приятелей, – че творите-то? Нельзя же в тапочках из отряда выходить! Переобуваться надо, мужики! Мне же влетит, мужики!

– Мужики… – передразнил его Лыко. – «Мужики» сейчас во-он там вкалывают, Самохин, в промзоне. А мы… – И тут он зычно продекламировал: – «Мы вольные птицы, пора, брат, пора!» Откидываемся мы сегодня, Самохин, так что не гуди. Садись-ка лучше рядышком.

Дежурный по отряду еще постоял в стороне, потом приблизился, робко сел на краешек скамьи.

– И все равно – нехорошо это. Зачем вам в тапочках-то выходить? Холодно же.

Лавочка располагалась аккурат напротив шлюза – двойных решетчатых ворот из промышленной зоны в жилую. Между воротами – пространство десять на десять метров. После смены сюда порциями человек по сорок-пятьдесят запускали заключенных, закрывали решетку со стороны промзоны, шмонали каждого и только после этого открывали ворота в жилой сектор. И так – раз двадцать, пока все работяги не пройдут через шлюз. Но сейчас там было пусто – рабочий день в разгаре. Сквозь решетки виднелся кирпичный фасад ближайшего цеха.

Вдруг дернулся Фирмач, вытаращил глаза и, вытянув длинную руку, молча указал туда, на ту сторону.

– Йе-ех ты! – изумленно воскликнул Лыко и пихнул локтем в бок Самохина. – Ты смотри-ка!

Из двустворчатых дверей цеха выскочил числящийся в беспредельщиках Махмудов, выскочил – и помчался не разбирая дороги. Следом за ним припустил совсем молоденький, недавно переведенный в колонию из малолетки Тараскин. В руках у последнего было что-то длинное, массивное, маслянисто сверкающее на солнце.

– Сабля! – ахнул Самохин.

Это действительно была сабля – не оружие, а деталь станка, приспособление для форматной рубки сетки-рабицы. Весом в два пуда, намертво прикрученная к подвижной рабочей поверхности станка – эта дура теперь почему-то оказалась в руках юного заключенного. Десять секунд погони, замах, удар – и бритая голова Махмудова лишилась темени.

Заключенные на лавочке ошарашенно переглянулись, затем Фадин расплылся в улыбке.

– А кто у нас сегодня дэпээнка? Во-от!

Угорь и Степанов обменялись взглядами.

– Едрить твою редиску… – Евгений, считавший из памяти Самохина страшную картину убийства, сам не заметил, как употребил раздумчивую присказку участкового Денисова из далекого Светлого Клина. – Слу-ушайте, Самохин, а не показалось ли вам в тот момент, что все было подстроено? Двое заключенных напоследок решили насолить помощнику начальника колонии Зуеву… ведь убийство, получается, в его смену произошло? Решили насолить, подбили Тараскина, а сами уселись на скамейке, словно в зрительном зале – наблюдать спектакль. Что скажете?

– Да что тут скажешь, гражданин начальник? – Самохин, раскрасневшийся во время рассказа, вновь сник и побледнел, ему было крайне неуютно в незнакомом кабинете. – Кто же на такое подпишется-то? У Тараскина срок был небольшой, через годик, глядишь, условно-досрочное заработал бы. А тут – мокруха. Не-е, гражданин начальник, он бы не согласился ни за какие ништяки.

– А если бы эти двое ему пригрозили?

– Лыко с Фирмачом, что ли? Да ну-у! Им тоже резону не было – они же, почитай, уже откинулись. Да и удивились они страшно! Ну, натурально, не при делах они были.

Угорь вздохнул и отпустил Самохина.

– По крайней мере он искренне в этом уверен, – бросив короткий взгляд на Степанова, пробурчал Евгений.

– И я искренне уверен, – кивнул надзорный. – Мало того что я лично брал показания с Темных, мне удалось еще и с Тараскиным немножко… пообщаться, прежде чем его изолировали и увезли из колонии.

– Черт знает что! – недовольно ругнулся Евгений. – Одних освобождают, другого изолируют… Что вам успел рассказать Тараскин?

– Тараскина я только обследовал на предмет постороннего воздействия. А рассказали мне уже другие.

– Ну?

– Ему дали три года за хулиганство, когда он был еще несовершеннолетним. Год отсидел в малолетке, потом – относительно недавно – перевели сюда. В колонии для малолетних он себя никак не проявил, не борзел, не крысятничал, в «активистах» не числился, потому и тюремный телеграф ничего толкового сюда не передал. Симпатичный мальчик без роду без племени, без статуса. Пока блатные решали, как с ним быть, беспредельщики сделали свой заход: сначала предложили поработать «шестеркой», а когда он их послал – Махмудов пообещал, что опустит пацана. Долго вокруг него ходил, чуть ли не неделю страху нагнетал. Ну вот и…

– М-да… Значит, воздействия не было? Никто Тараскину не внушил, что с обидчиком следует разделаться? Никто не пригрозил, что доберется на воле до его близких, если он не выполнит указания? Скверно… Вот что, Степанов: дело к вечеру, и домой мне возвращаться смысла нет, проще переночевать тут. Сможете достать мне раскладушку? Я бы прямо в кабинете и расположился. Сделаете? А я пока прогуляюсь, поразмышляю…

Стемнело так быстро, что Угорь почувствовал себя в другой какой-то реальности: вроде только что, во время обеда, ярко светило солнце… потом он вызвал Самохина… потом пообщались со Степановым… и, собственно, все – ночь на дворе.

Евгений прошелся туда-сюда в «химическом» свете фонаря перед административным корпусом, затем, вспомнив утренний маршрут, неторопливо двинулся в сторону клуба. Справа светились окна бараков, слева от столовой несло печным дымом. То и дело он примечал неясные тени и обходил их по первому слою – пусть охрана спокойно дежурит на местах, незачем тревожить ее и объяснять каждому солдатику внутренних войск, по какой такой причине заезжий следователь шляется в темноте по зоне, беспрепятственно минуя перекрытые локалки.

Расследование шло вовсе не так, как он себе представлял. Кусочки мозаики не просто не хотели складываться – они будто бы находились в совершенно разных, непредсказуемых местах: один в Австралии, другой подо льдами Арктики, третий на Марсе. Ну как, как связать убийство Махмудова с исчезновением Горина накануне? А есть ли связь между то ли перепутанным, то ли украденным «подогревом» и гибелью четверых заключенных-Иных?

Не зная всей специфики зоны, не зная отношений внутри нее, Угорь терялся, не представлял, какие вопросы важны, а каких и задавать не стоит. Ведь глядишь – и всего одна фраза прольет свет на произошедшее! Но где ж ее взять, фразу эту… Не проверять же всех и каждого «ментальным щупом»?! Заклятье слишком сильное, без веской причины его употреблять не следует. Да и безосновательное применение «длинного языка» налево-направо может вызвать бурю протеста со стороны Дневного Дозора – презумпция невиновности, мать ее! Хотя еще неизвестно, чем там пользуется следователь от Темных, распутывая то же самое дело…

И тем не менее: вон Федор Кузьмич Денисов, обычный деревенский участковый, вообще магию не использует – а дела раскрывает. «И еще какие дела!» – мысленно хмыкнул Угорь, вспомнив историю с тайной общиной.

В Сумраке он поднялся на второй этаж клуба. Вот здесь, почти в самом конце коридора, встретились Горыныч, Фагот и еще двое Темных. Почему здесь? Почему, кроме них, в здании вообще никого не оказалось? Вроде был вечер – самая пора сходить в библиотеку, почитать, поотжимать от груди штангу в спортзале, помастерить… ну, то, что они тут в художественных мастерских мастерят. И где был весь персонал?

Угорь попытался представить, как все произошло, – и не вышло. Не были мелом на полу очерчены контуры трупов, не было свидетельских показаний, кто где стоял в тот момент, когда сработало заклятье. Откуда оно взялось, кто его сотворил, почему не сработали охранные и блокирующие Силу амулеты тюремных Надзоров?

Покачав головой, Евгений двинулся обратно. Еще один вопрос занимал его: чего ради к Саньке в тот день явились все пятеро Темных? Тушенка – это, конечно, ценная штука в зоне, когда целыми днями жрешь «положняк», но разве не достаточно было отправить шныря? Хорошо, шныря бы Горин послал, да и Санька, наверное, тоже. Но впятером идти отбивать похищенные консервы, предназначенные Фаготу?! Бред какой… Ох, зря, зря Степанов не задержал в колонии Лыко и Фирмача! Впрочем, им-то Фагот мог и не сообщить, что же на самом деле было в «подогреве». Раз им подошла пора откидываться – то не их это дело.

– Вечер добрый, гражданин следователь! – неожиданно прозвучал в темноте насмешливый голос. – Мы ведь с вами, кажется, еще не пересекались?

– Бог миловал, надзорный, – не поворачивая головы в сторону говорившего, ответил Евгений.

– Как знать… – хмыкнув, вкрадчиво произнес Темный. – Может, смог бы чем-нибудь помочь Ночному Дозору. Вот вижу – сомнения вас одолевают, вопросы мучают, раз явились сюда в одиночестве, да в неурочный час.

– Ну, так и вы, любезный, в том же месте в тот же час оказались, – откликнулся Угорь.

Надзорный наконец выступил из темноты, поманил Евгения к зарешеченному окну.

– Видите? Вон там, в здании столовой, есть каптерка. Когда становится совсем скучно, я иду туда, общаюсь с поварами и охраной в неформальной обстановке. Иногда они меня картошечкой жареной подкармливают. А из окошка каптерки можно случайно увидать, как кто-то в клуб заходит, аккурат на место преступления.

– Я так понимаю, это повара в тот вечер подтвердили, что в клуб зашли четверо?

– И они подтвердили, – кивнул Темный, – и мы с коллегой убедились лично. Это сейчас тут… много времени прошло, разметало ошметки по Сумраку. А тогда, по горячим следам, мы со Степановым заглянули на второй слой. – Его ощутимо передернуло. – Подробностей было уже не разглядеть, ауры стали неинформативны, но их определенно было четыре штуки.

Угорь развернулся и снова прошелся по коридору до библиотеки.

– Слу-ушайте, а в тот момент еще можно было понять, как они располагались перед смертью? Ну, хотя бы где находился Светлый, а где – Темные? Кто из них пришел сюда первым, а кто потом?

– Повара говорили, что в локалке мелькнула сначала одна фигура, потом еще три. Наверное, логично, что этим одним был Горин, затем пришли остальные. А тут… – Он повращал в воздухе ладонью. – Тут уже ничего не разобрать было, все перемешалось.

Угорь вновь измерил шагами пространство от библиотеки до лестницы и, вздохнув, стал спускаться по ступенькам, даже не подумав пригласить Темного следовать за собой. Тот хмыкнул, но все же присоединился.

– А чем занимаются в мастерских? – вдруг спросил Евгений, посматривая на запертую дверь на первом этаже.

– Рисуют, выпиливают, вытачивают… Безделушки всякие, сувениры из зоны. Кто-то для себя, кому-то соседи по бараку заказывают. Самые лучшие в здешнем музее остаются.

– В музее? – удивился Угорь.

Надзорный рассмеялся.

– Ну, это сильно сказано, конечно. Не музей – уголок в мастерской. Да зайдите, посмотрите!

Он шевельнул пальцами – и дверь послушно распахнулась. Заходить Евгений не стал, оглядел помещение с порога. Верстаки, верстаки, мольберты. Через два зарешеченных окна внутрь проникало достаточно света от ярких «химических» фонарей, поэтому Угорь сразу приметил упомянутый надзорным уголок с образцами тюремного творчества: несколько рисунков тушью и акварелью на стене, на полочках – дюжина фигурок из дерева и хлебных мякишей, сплетенные из цветных проволочек авторучки, оловянные перстни с гравировкой, расписанные под хохлому деревянные ложки, какие-то явно дамские кулончики… Внезапно заинтересовавшись, он все же подошел поближе, всмотрелся в поделки получше. Вот это да! Старый знакомый!

– Удобно… – невпопад сказал Угорь.

– Вы о чем? – нахмурился за его спиной надзорный.

Евгений, искренне надеясь, что ранга надзорного попросту не хватит для того, чтобы почуять столь слабое колебание Силы, связанное с перемещением одной из безделушек в карман следователя, обернулся.

– Я говорю: лихо вы сейчас дверь открыли, любезный. Для пятого ранга – очень эффектно вышло.

Темный почему-то напрягся – то ли потому, что самому-то хотелось, чтобы со стороны его уровень походил на четвертый, то ли потому, что в словах следователя ему почудилась скрытая издевка.

– Ладно, раз уж вы навязались мне в экскурсоводы… – Угорь прикрыл за собою дверь, не прибегая к магии, и направился к выходу из клуба. – Расскажите о ваших подопечных. Как они к вам относились?

– Нормально относились. – Надзорный пожал плечами. – Ну, недолюбливали, конечно, так ведь и работа у меня такая, за которую нигде не любят.

– Разве? – удивился Угорь. – Вы же их инициировали, обучали всяким интересным штучкам. Фактически – вы их наставник, учитель, благодетель.

– Учитель-мучитель… – буркнул надзорный. – Инициация и инструктаж – это только одна сторона медали. Занятия проходили раз в неделю, а Силу я им блокировал каждый день, каждую минуту. Они на разные хитрости шли, и уговаривали, и пригрозить пытались…

– Серьезно? Пригрозить? А чем и за что?

– У каждого зэка найдется и чем, и за что. Обижались они на меня за то, что не даю им вздохнуть посвободнее.

– Это как? – Угорь смотрел себе под ноги, прислушиваясь к тому, как при каждом шаге потрескивает глянцевая ледяная эмаль, покрывающая дорожку, а сам все ощупывал в кармане изъятую из музея вещицу.

– Ну, вы же уже знаете, как у нас обстоят дела с незаконными передачами в колонию? И алкоголь с воли через промзону передают, и сыры-колбасы. То есть обычные зэки умудряются как-то договориться с вертухаями и проносят через шлюз разные «подогревы». А для Иных лишний глоток Силы – тот же «подогрев» получается. В цехах инициированные Темные скованы заклятьями, но там я за ними лично не присматриваю – вот и ухитряются накачаться чуток Силой. А пронести ее в жилку не могут.

– Почему же?

– Так мы со Степановым в шлюзе все излишки отбираем, – снова пожал он плечами. Угрю показалось забавным, что буквально у всех здесь пожатие плечами – излюбленный жест в разговоре с ним.

– Тоже шмонаете?

– Ну, не совсем… А Степанов не рассказывал, что ли? Там, в шлюзе, такие приспособления стоят… типа громоотводов. Пока обычных зэков обыскивают, Иные обязаны подойти и прикоснуться к громоотводу – накопленные излишки Силы автоматически стекают обратно в Сумрак.

– Вон оно как… Интере-есно! – протянул Евгений. – Скажите, а вот в тот день… Горин проходил через шлюз?

– Разумеется.

– И при нем ничего такого не было?

– Да я не приглядывался как-то. Горин ведь не мой подопечный. Если у него при себе незаконная жрачка была – так это он с вертухаями о ее проносе договаривался, не с Надзором.

– А если не жрачка?

– Тогда Степанов бы точно не пропустил! Он же у нас… хех… неподкупный интеллигент!

– Ну что ж, любезный… Спасибо за беседу, спасибо, что проводили…

– А вы что же, – удивился Темный, наблюдая за тем, как Евгений поднимается на крыльцо административного корпуса, – здесь сегодня остаетесь?

– Видимо, придется.

Степанов терпеливо дожидался возвращения Евгения. При появлении дозорного следователя встал, посмотрел с надеждой и тревогой.

– Поговорил с вашим коллегой, – не дожидаясь вопросов, сообщил Угорь.

– И… что же он вам рассказал?

– Рассказал он мне не так уж много, но поводов для размышлений дал предостаточно. Экая раскладушка чудесная! Спасибо, удружили! – Полюбовавшись раскладушкой, Угорь резко повернулся к надзорному: – Вот что, Степанов… будет у меня к вам еще одно поручение: не сочтите за труд, сходите в барак, где проживал Тараскин, задайте там вот… такие… вопросы… – Он торопливо написал на листе бумаги несколько фраз. – Если народ не будет настроен на беседу – разрешаю применить магическое воздействие седьмого уровня. А мне пока нужно сделать пару звонков. Я воспользуюсь вашим телефоном?

Когда надзорный вышел, Угорь действительно придвинул к себе телефонный аппарат, но прежде чем воспользоваться им, вынул наконец из кармана взятую тайком вещицу. Держа за кончик кожаного шнурка, он поднял ее повыше и полюбовался на то, как преломляется свет электрической лампочки в гранях крупного красного камня. Конечно, это был не тот же самый амулет, названный участковым Денисовым миноискателем. Но это определенно был его родной брат-близнец. И, как иногда случается в человеческих семьях, один из братьев был Иным, а вот другому никаких способностей не досталось. Тот, первый амулет, случайно попавший год назад в Ночной Дозор, был заряжен Силой и умел распознавать места, где Сумрак истончился или попросту исчез, образовав локальную аномалию. Этот, местный, был просто камнем на кожаном шнурке. Но визуально их было не отличить друг от друга.

– Едрить твою редиску… – второй раз за вечер раздумчиво произнес Угорь и наконец взялся за телефонную трубку.

– Вы с ума сошли! – врываясь в кабинет, крикнул Степанов. – А если бы я не сообразил, не успел?!

Угорь, отряхивая брюки, искоса глянул на него и резонно возразил:

– Ну, как видите, я и сам управился. Вы сядьте, Степанов, сядьте. С вами тоже разговор будет… отдельный.

Через несколько минут комната наполнилась оперативниками из отдела Угря. Все озадаченно молчали, и только наверху, прижатый к потолку раскладушкой, хрипел Темный надзорный. Вскоре явился и представитель Дневного Дозора.

– С самого начала, – без каких-либо вступлений заговорил Угорь, – меня беспокоило несколько фактов. Вот здесь, – он постучал ладонью по пухлому делу, лежащему на столе, – я не нашел доклада Степанова о том, как Горин прошел через шлюз в день своего исчезновения. Странно, правда? Горыныча все видели в промзоне, и все были уверены, что после смены он вернулся в жилой сектор, да и погиб он в библиотеке… Но как он прошел в жилку, где прятался двое суток, – об этом никакой информации нет. А вы ведь и не могли эту информацию предоставить, Степанов, верно? Ну да ладно, с вами потом. Второй вопрос – место преступления. Почему Иные погибли там? А все просто: в кабинетах Надзора нет места для пятерых посетителей. Видите? Мы тут сейчас как селедки в бочке! Поэтому занятия со своими подопечными Темный Надзор проводил не в кабинете, а в библиотеке. И это были о-очень интересные занятия!

Угорь встал, обошел стол, задумчиво оглядел притихших присутствующих.

– Один Иной решил подзаработать. Ну а почему нет? По служебной лестнице ему не подняться ввиду отсутствия ярких способностей, так хоть материальные блага скопить. Прекрасные образчики тюремного зодчества, всякие перстенечки-статуэточки и так-то ценятся на воле, а если их еще и накачать Силой, сделать Темными амулетами… В общем, за год и на машину накопить можно, и на дачу. Наверное, Фагот не раз подходил к надзорному и пытался объяснить, что не по понятиям это – эксплуатировать заключенных под видом обучения. Но разве наш Иной обращал на это внимание? Он тут – власть, он может делать все, что его Темной душеньке угодно. Фактически справиться с надзорным можно было, только подставив его. Например, совершив побег. Тогда бы, вероятно, начальство заинтересовалось профпригодностью сотрудника, не уследившего за подопечными. В назначенный день для Фагота в промзоне были оставлены консервы, жестяная упаковка которых была накачана Силой. Пронести артефакты в жилку должен был шнырь, обычный человек, которому вовсе не обязательно проверяться у надзорных в шлюзе и у которого все было на мази с вертухаями. Но Горыныч заметил «подогрев» раньше. Что сделал бы Светлый заключенный, обнаружив артефакты? Наверняка он понес бы их своему надзорному. Но своего надзорного в шлюзе не оказалось… Как здоровье вашей супруги, Степанов? Как младенец? Их уже выписали из роддома?

Степанов мучительно краснел и прятал взгляд.

– Тюремным Надзорам нельзя расслабляться ни на секунду, – в пространство бросил Евгений. – Я для себя вывод сделал, но с вами, Степанов, будет разбираться ваше руководство. Итак! – Он звучно шлепнул ладонью о ладонь. – Горыныч, сам того не желая, пришел с опасным «подогревом» прямиком в лапы нашего Иного. Я думаю, все уже поняли, что Темный громоотвод в шлюзе – фикция? Ни в какой Сумрак накопленная зэками Сила не возвращалась, она потом использовалась для изготовления амулетов. Но в артефактах концентрация Силы была такой, что надзорный быстренько все понял: это оружие, нацеленное на него лично. Задумает ли Фагот совершить побег или ударит по надзорному потоком Силы – все едино. И так незаконное производство и торговля артефактами раскроется, и эдак. Воздействовать на слабеньких Темных, откорректировать память тому же Лыко или Фирмачу – это он мог запросто, что, собственно, и сделал перед их освобождением. Другое дело – Иные уровня Фагота или Горыныча. С такими проще разделаться раз и навсегда. Я думаю, Горина он убил сразу же. Или по крайней мере ввел в такое состояние, которое неотличимо от смерти. Тело Горыныча он припрятал – возможно, в той же библиотеке. Теперь… ему было важно, чтобы тело до поры не обнаружили, а для этого нужно было на время прекратить все привычные и неурочные перемещения заключенных внутри зоны. Как это сделать? Нужно, чтобы был введен усиленный режим, во время которого, как известно, не только прогулки запрещены, но и клуб закрыт. Зная о ситуации с Тараскиным и Махмудовым, он решил сыграть на их конфликте. Если бы он воздействовал непосредственно на юного Тараскина, это быстро обнаружилось бы. Тогда он поступил хитрее. Верно, Степанов? Я был прав, отправив вас в барак? Прав. К кому обращаются зэки за разъяснениями? К старшим по бараку – к обычным «смотрящим», людям, блатным зэкам. Когда Махмудов своими угрозами фактически загнал Тараскина в угол, тот обратился к своему «смотрящему» – дескать, что мне делать? А старший ответил ему то, что велел – вернее, внушил, – Темный надзорный. Утром юноша разобрался с обидчиком, начальство колонии ввело усиленный режим. Тем временем лишние свидетели – Фирмач и Лыко – вышли на свободу. Уж не знаю, с чистой совестью ли, но с чистой памятью – точно. На следующий день надзорный «прибрался» в библиотеке и мастерских – стер на всякий случай все следы псевдозанятий с подопечными. Ну а когда все было готово – как ни в чем не бывало позвал Темных на очередной якобы урок. Повара из каптерки видели, как сперва в клуб вошел один человек, а затем – еще трое. Мы со Степановым – и, думаю, не только мы, но и коллега из Дневного Дозора – решили, что первым пришел Горин. Но теперь я знаю, что Горин не мог прийти – он уже был внутри, либо скованный заклинаниями, либо мертвый. Темный надзорный вытащил его тело в коридор, а сам… Знаете, физика Сумрака отличается от физики реального мира, но какие-то законы действуют и там, и там. Заклятье «протуберанец» последовательно выжигает пространство внутри замкнутого помещения, но ему требуется время, чтобы пройти от и до. Я прикинул, посчитал: у человека, который был готов к тому, что сию минуту случится «кара небесная», имелось в запасе примерно четырнадцать секунд, чтобы уйти от огненного вала. Вполне достаточно, чтобы добежать от библиотеки до лестницы, спуститься вниз, выскочить через служебную дверь в торце клуба и захлопнуть ее за собой. Потом, уже вдвоем со Степановым, Темный надзорный определил, что развеявшихся в Сумраке аур было четыре, и это число соответствовало показаниям поваров.

– А здесь-то он как оказался? – после продолжительного молчания подал голос один из оперативников, кивая на потолок, где по-прежнему хрипел и извивался Темный надзорный.

– Слу-ушайте, а давайте эту историю я расскажу уже в другой раз, ладно? – улыбнулся Угорь. – Честное слово, спать ужасно хочется…

– Не трогай ее. Она опасна.

Бамбуковая ширма отодвинулась, свет от нескольких свечей выхватил из темноты бесформенный силуэт.

– Ее дали мне духи. Я не расстанусь с ней. Духи дают жизнь.

– Я помешаю тебе. Это дурная жизнь.

– Ты не сможешь.

Плечи силуэта странно перекосились.

– Не смогу. Но тогда… тогда я постараюсь сделать хоть что-то доброе.

– Делай. Духи разберутся.

Вообще ничто не предвещало. Девушка и парень летят в отпуск, что здесь такого? Ну, подумаешь, Иные. Теперь Иным уже нельзя на солнышке позагорать? Мы даже не пара. Я с подружкой хотела, но она в последний момент отказалась. А начальник все не подписывал и не подписывал мне отпуск, тянул. Хотя заранее же обговорили, и билеты я купила. В конце концов не выдержала, спросила прямо:

– Вячеслав Константинович, что не так? Срочная работа для меня? Или что-то в вероятностях?

Тот не поднял глаз, продолжая вглядываться в несомненно важное письмо на ноуте. Или в раскладываемый пасьянс. С моего места не подсмотреть.

– А вот, скажем, Коля, – вдруг произнес он.

Я похлопала ресницами.

– Что Коля?

– Тоже в отпуск собрался, только сам не знает куда. Возьмешь с собой?

Это даже прозвучало как настоящий, честный вопрос. Но я-то знаю… Вздохнула.

– Если надо, да.

Начальник оторвался от ноута.

– Не то чтобы надо, просто мальчик последние три недели за оборотнями гонялся, практически не спал. Нейтрализовал, конечно, но отдохнуть бы ему, расслабиться.

– А он в курсе, что у него отпуск?

Вячеслав Константинович на секунду замялся.

– Пока нет, но сообщим.

Я снова вздохнула.

– Сообщайте. Только… там все-таки что-то в линиях вероятностей, да? Поэтому нужно вдвоем?

– Дора… лети с Колей, – отозвался начальник.

Ну, с Колей так с Колей. Я, собственно, ничего против не имела. Он хороший парень, мы с ним уже года три дружим. С тех пор, как Вячеслав Константинович его инициировал и в Дозор привел. Он, как и я, не местный. Из Курска вроде. А я раньше в Москве жила… но это дело прошлое.

Спорить с начальником не стала. Маг второй категории, ему виднее. Если он решил, что на теплый остров Хайнань летит Доротея Балашова, Светлая волшебница пятого уровня силы, двадцати восьми лет от роду, и Николай Кедрин, Светлый маг четвертого уровня (с разовыми выплесками до третьего), младше ее на два года, то так тому и быть.

Ночной десятичасовой перелет дался нелегко. Мне. Коля как закрыл глаза после ужина, так и открыл их, чтобы позавтракать. Я же маялась. Доставала планшет, убирала, вставала размять ноги, попить водички, сходить в туалет, снова размять ноги… Единственное, что спасало, – мысль о солнце. Жарком островном солнце и волнах Южно-Китайского моря, в которые я плюхнусь с разбега, непременно с разбега!

Поэтому, когда я шагнула на площадку трапа, и на меня со всего тропического размаху упали двадцать девять градусов тепла и потрясающая влажность, я даже замерла на мгновение. Рай. Мой персональный рай.

Я обычно ненавижу ноябрь… но только не здесь!

Пограничный контроль (обычный и Дозорный) прошли без проблем. Первые вежливые китайцы проверили паспорта, вторые, не менее вежливые, просканировали ауры, обнаружили наши метки и молча зарегистрировали приезд.

Отель оказался пристойный, номера (отдельные, разумеется) тоже. Ну что, усталость не усталость, купаться!

Я, наверное, совсем ошалела от долгожданного тепла, пальм и моря, потому что увидела его, лишь когда столкнулась нос к носу. Точнее, попа к попе. Прямо в воде, у самого берега.

– Осторожнее, Светлая, – раздался голос, заставивший меня покрыться мурашками и ледяной коркой, несмотря на жару. Произнесено это было по-английски, с небольшим акцентом.

Я стремительно – честное слово, сама от себя не ожидала такой прыти – обернулась. Парень. На вид лет тридцати. Ростом чуть выше меня, неплохая фигура. Темные волосы, темные плавки, темн… Да он в принципе Темный.

– Извините, – произнесла я тоже на английском, отшагивая в сторону. И, пожалуй, мой голос не уступил в северности-ледовитости.

Можно, конечно, было обоюдно проверить друг друга, но и так все ясно. Такой же отдыхающий, как и мы с Колькой. Просто не повезло оказаться в одном отеле.

Темный больше не разговаривал со мной, зашел в воду по пояс и нырнул. Из любопытства подглядела: вынырнул чуть ли не у буйков. Позер.

В этот же миг рядом возник Коля. В шортах и хлопковой рубашке с коротким рукавом. Купаться он, похоже, не собирался.

– Видел?

– Конечно. Пока ты плескалась, я уже все выяснил. Антонин Колаш, из Чехии, не дозорный, но маг сильный, третий уровень, судя по всему. В отеле зарегистрировался один, без компании.

Я проглотила снисходительное «пока ты плескалась», спросила:

– Как думаешь, он тоже уже про нас знает?

Коля пожал плечами:

– Наверное. Просто не обращай внимания. Мы на отдыхе. Пусть китайские Светлые бдят.

И впрямь, что это я. Пусть бдят.

Китайские Светлые навестили нас следующим утром. Их было двое, одинаковых с лица. Оба местные – кожа заметно темнее, чем у выходцев с материкового Китая (я на Хайнане не первый раз, научилась отличать), оба невысокого роста, оба жилистые и оба совершенно неопределенного возраста.

В общем-то мы ожидали чего-то подобного. Вот как спустились на завтрак час назад, так и ожидали.

И китайские, и европейские постояльцы обсуждали одно и то же…

– Вы сами видели?!

– Нет-нет, что вы. Но женщина, с которой мы ходим на массаж, сказала, что ее подруга видела.

– И прямо кровь?

– Везде! Его разодрали надвое.

– Ужас!

– И вообще никто не видел? Может, собаки напали? Я заметила тут пару беспризорных.

– Может, и собаки… Но что же это, придется менять отель? Я не хочу жить в районе, где носятся бешеные стаи.

Мы с Колей переглянулись.

Спустя четверть часа стало ясно, что в соседней гостинице перед рассветом был обнаружен труп. Степень кровавости преступления варьировалась от столика к столику, но факт трупа оставался фактом.

– Собаки, акулы, тигры-людоеды, – пробормотала я. – Темные Иные…

Коля промолчал. Я и сама знала, что вряд ли последнее, но все же, когда двое китайских дозорных попросили нас спуститься в лобби и побеседовать, я не сильно удивилась. По-английски они говорили сносно, один даже попробовал произнести несколько фраз на русском.

– Туристы, – улыбнулся он. – Не наши. Раньше только Китай, теперь Россия много. Язык мы учим.

Я кивнула. И мы вернулись к английскому.

Вступление было долгим и витиеватым, Кедрин, по сути своей работы привыкший к коротким, внятным разговорам и четким заданиям, начал постукивать ногой. Я ждала. Он выше меня по рангу, ему и разбираться, но Колька почему-то не спешил прервать дозорных. Наконец подобрались к сути.

– Это был Иной. Тот, кто убил человека. Иной-зверь.

– Оборотень? – уточнил Кедрин.

– Возможно. И это… не первый случай.

– Были еще?

Китаец кивнул.

– И чего вы хотите от нас? Мы на отдыхе, только вчера приехали.

– Помощи.

– Ну, знаете…

– Дозорный Кедрин из России, дозорная Балашова из России, Ночной Дозор города Санья и лично господин Ли, его глава, просит вас о помощи. Мы направили официальный запрос вашему начальству, ответ уже пришел.

Ого, даже так?!

И тут же у Коли зазвонил телефон…

– Да, Вячеслав Константинович?

– Почему мы? – подала голос я, когда мой напарник (ну да, теперь напарник… плакало мое море, мои пальмы, мой песочек) поговорил с начальником. – У вас своих сотрудников не хватает?

Китаец снова улыбнулся, развел руками.

– Людей много, но… вы просканировали нашу ауру. Какой уровень вы увидели?

– Шестой и седьмой, – ответили мы с Колей одновременно.

– И так почти все. Наш уважаемый председатель – маг пятой категории.

Боюсь, что в этот момент я широко открыла глаза. Удивил. Правда удивил.

– Но… вы можете пригласить кого-нибудь из другого города или даже с материка.

Тут уже развели руками оба китайца разом.

– Можем, но, вы не поверите, проще направить просьбу к вам в Россию, чем добиться помощи от наших. Бюрократия… А зверя нужно найти сейчас.

Объяснение звучало не очень убедительно, но все же правдоподобно. Загадочный Китай. В чем-то социалистический, в чем-то капиталистический, в чем-то до сих пор дышащий древностью. Надо признать, мы ничего не знали про взаимоотношения местных Дозоров. Вдруг им и правда проще рекрутировать иностранцев, чем заполнить кипу бумаг для вызова своих?

– Просим прощения, что вынуждены прервать ваш отдых. От имени руководства обещаем оплатить занимаемые вами апартаменты и предоставить их на весь нужный срок. Ваш труд тоже будет оплачен. А теперь, если вы не против, мы покажем вам труп и дадим ментальный слепок того следа, который обнаружили на месте преступления. Да вы и сами должны его почувствовать.

– А можно мне не смотреть труп? – робко попросила я. – Если честно, я ведь совсем не оперативник. Я в офисе сижу, мое дело…

– Мы знаем, дозорная Балашова, – прервал меня китаец с полупоклоном. – Вы специалист по артефактам. Ваша помощь будет не менее ценна.

Я пожала плечами. Как может пригодиться маленькая конторская мышка, проводящая все дни за изучением книг и всякой магической дребедени, в поимке оборотня? Мышке очень не хотелось куда-то ехать и смотреть на труп. Тем более истерзанный зверем. Вот прямо очень не хотелось.

– Ах да, – спохватилась я. – А с Дневным Дозором наше участие согласовано?

– Непременно. Более того, мы попросили помочь и их.

Мы с Колькой переглянулись уже в сотый раз за это утро.

– Попросили помочь Дневной Дозор? – переспросил он почему-то меня, когда мы садились в машину китайцев, чтобы добраться до места.

– Инь и ян. Взаимодействие противоположностей. Китайская философия.

Только сейчас меня осенило, что, возможно, Дозоры Поднебесной сильно отличаются от наших. Дуализм, Великий предел… Как там было? Мир – это Ци, и лишь взаимодействие обеих сил рождает и сохраняет Ци, направляет жизнь всей Вселенной. Ян и инь – одно невозможно без другого, одно проникает в другое, это основа и грани единого бытия. Пропадет одно – исчезнет все, растворится в пустоте. Их нельзя разрывать, нельзя убивать половину целого. Так звучит философская теория китайцев-людей. А Иных? Ян как воплощение Света, инь – Тьмы… Не отсюда ли, не от Иных ли вообще пошло это восточное мироощущение?

Давненько я не заглядывала в биографии древних волшебников! Нет, про Кун Фу-цзы я, конечно, помню – маг хоть и средних способностей, но редкого ума; инициация, по всей видимости, произошла уже в зрелости, считается, что именно про это событие великий учитель сказал: «В пятьдесят лет я познал волю неба». Забавно то, что в разных источниках его называют то Светлым магом, то Темным. К единому выводу так и не пришли. Но, судя по частым высказываниям о «человеколюбии», скорее все-таки Светлый. Однако весь этот инь-ян возник до него. Кто там из наших постарался? Эх, мало ты, Доротея, читала про Восток, мало, исправляйся.

И, наверное, зря мы с Колькой сейчас удивляемся, ведь китайцы могут смотреть на наше вечное противостояние… не как на противостояние. И даже, чем их китайский черт не шутит, сотрудничать.

Ох, ладно, не до философии сейчас.

– Как считаешь, Лунь поэтому тебя со мной отправил, знал, что произойдет? Чувствовал?

Я назвала начальника прозвищем, ходившим в офисе, и Колька, разумеется, его слышал.

Ответил он как-то странно: одновременно кивнул и пожал плечом.

Я вздохнула, уставившись в окошко. За окошком не наблюдалось ничего успокаивающего. Негласные правила дорожного движения на Хайнане своеобразны: у кого клаксон громче, а машина мощнее, тот и прав. Бибиканье слышно со всех сторон. Мне это уже не в новинку, а вот Коля, похоже, увидел китайское вождение в первый раз. Но даже у меня екало сердце, когда рядом оказывался мопед с тремя китайцами на одном сиденье. Или когда пятилетний малыш беззаботно ехал сзади, вцепившись ручонками в юбку матери. А уж когда на мопеде пронеслась семейная пара с младенцем на руках… И ведь они простые люди, вовсе не умеют просчитывать вероятности и удалять препятствия на пути, как мы.

От окна пришлось отвернуться.

Не то чтобы я раньше никогда не видела трупов. Видела даже вскрытые (у Дозоров бывают весьма любопытные методы обучения). Но на тот, что лежал в морге города Санья, я смотреть все-таки не стала. Коля вошел в комнату первым, вышел спустя десять минут и сказал:

– Не ходи.

Я послушалась. Тем более что мне и так выдали всю информацию. Ментально. Увиделись мы и с Дневным Дозором. На всякий случай я захватила с собой амулетик, но он не понадобился. У хайнаньского Дневного Дозора была та же проблема, что и у Ночного, – ни одного мага выше пятого уровня. Но вот с кем я не ожидала встретиться, так это с Антонином Колашем.

– Он что здесь делает? – спросил Коля у одного из Светлых китайцев, игнорируя самого Темного.

– Господин Колаш привлечен Дневным Дозором…

– …только в качестве консультанта, – быстро сказал Темный сквозь зубы.

– Да-да, конечно.

– И что, он будет работать против своего? Против оборотня?

– Мы не знаем точно, оборотень ли это. Вы же сами видели, след размытый, непонятный. Что-то от оборотня там есть, но мы не можем быть уверены. И это ведь не первая его жертва. Первой был недавно инициированный Светлый маг, совсем слабенький еще. Второй стала ведьма, эта, наоборот, была в годах. – Китаец взглянул на коллегу из Дневного Дозора, тот что-то сказал ему, и он вновь развернулся к нам. – Полторы сотни лет прожила.

Воцарилась тишина.

– Светлый, Темная, человек, – озвучила я то, что вертелось в голове у всех. – Этому… зверю все равно.

– Сошедший с ума оборотень? – предположил Коля.

– Сошедший с ума маг-перевертыш? – холодно отозвался Антонин.

Я взглянула на Темного. Брендовая футболка, кремовые льняные брюки, сандалии из мягкой замши. Не только позер, но еще и пижон. Как пить дать сейчас начнут с Колькой меряться, кто круче.

– Где это случилось? Туда можно попасть прямо сейчас? – спросила я чуть громче, чем требовалось.

Китайцы закивали, и мы всей толпой отправились к злосчастному отелю.

…К вечеру я была уже никакая. Притащилась в номер, залезла в душ и просидела там, наверное, с полчаса, позволяя струям воды беспрерывно литься на меня, пока в дверь не постучались.

– Я сейчас! – крикнула я, лихорадочно вытираясь и втискиваясь в футболку и шорты. Если Колька рассчитывал, что я появлюсь перед ним в махровом халатике, которые тут выдают постояльцам, то просчитался. Я не люблю халаты. – Заходи.

Кедрин прошел в номер по-хозяйски, как в свой. Плюхнулся на кресло, потянулся к мини-бару. Я хотела остановить его, но вспомнила, что теперь все «за счет заведения». Впрочем, ничего дорогого и алкогольного он пить не стал, ограничился кока-колой. Подумав, заел ее сникерсом. Насчет этого я понимала. Он сегодня обследовал место преступления, в том числе в Сумраке. Я сама, как вернулась, сожрала несколько кусков сахара, без всего, даже чаем не запила.

– Ну и что будем делать? – спросил мой напарник, вертя в пальцах фантик от шоколадки.

– Ты меня спрашиваешь?

– А кого? Я оперативник, мне действовать положено, а не думать. А вот ты у нас аналитик.

Я сделала модный и очень нарочитый жест: ладонь к лицу.

– Хорош придуриваться… оперативник. И я не аналитик! Я специалист по…

– Да помню, помню. Но следа-то нет. Исчез, испарился наш оборотень. И по остальным двум убийствам то же самое. Китайцы ничего не нашли.

Я хотела заметить, что, может, плохо искали, но сказала другое:

– А вдруг он выполнил свою миссию, и ему больше ничего не нужно? Трое… Светлый, Темная, человек.

Колька хмыкнул.

– Может. Но найти все равно надо. Как он так смог уйти, чтобы вообще без следов?

– Э-э… какой-нибудь Высший оборотень?

– Их не бывает.

– Знаю, но… безумная версия.

Напарник покачал головой, упершись в подлокотники, встал.

– Ладно, Дор, пойду спать. Может, к утру в голове что прояснеет. Или факты новые появятся.

– Лучше, чтобы не появились, – прошептала я.

Странно: только что умирала от усталости, и на тебе – весь сон куда-то улетучился. Я дотронулась до волос – после душа толком даже расчесаться не успела, – в таком тепле они быстро подсыхали. Взялась за расческу. Из зеркала на меня взглянула худенькая растрепанная темно-русая девица с симпатичным носиком и синими кругами под глазами. Я вышла на балкон, вобрала в себя воздух и все запахи, которые он с собой принес: соль, пряность, сладость, влага. Пойти, что ли, искупаться?

Нет, купаться я не стала, хотя очень хотелось. Побаиваюсь я немного ночного моря. Несмотря на то что сюда прекрасно долетает освещение от гостиницы. Вот если бы в компании… Улеглась в стационарный шезлонг, как есть, без мягких матрасиков и полотенец, на деревянные доски. Закрыла глаза. Раз отдохнуть не выходит, давай-ка, мозг, думай.

– Не спится, Светлая?

Я чуть повернула голову. Он опустился не рядом – через шезлонг. Щепетильный. Ну да, мне его присутствие тоже радости не доставляет. Поговорить пришел? Сегодня сплошные разговоры весь день… язык устал, честное слово. Амулетик тут? Тут, отлично.

– Не мне одной, видимо.

Темный закинул руки за голову, взгляд ушел куда-то в черное небо и перистые облака. Надо же, а когда вот так лежит, совсем как человек. И лицо расслабленное, приятное даже. Я ухмыльнулась самой себе.

Не поворачивая головы, Антонин произнес:

– С тобой можно разговаривать. Твой… Николай не столь дружелюбно настроен.

– А я дружелюбно? – Усмешка вышла кривой и, наверное, со стороны – некрасивой.

– Ну, настолько, насколько это возможно для Светлой. Информация нужна?

Так. А вот теперь симпатии и антипатии побоку.

– Да.

– Вы не там ищете.

– Откуда ты знаешь, что и где мы ищем?

Антонин неопределенно качнул рукой.

– Я видел вашу работу сегодня. Все не то. Ваша тварь – не оборотень.

– Допустим. Но кто?

– Не знаю. – На лице Темного мелькнуло раздражение пополам с разочарованием. – Щупай Сумрак. Что-то в нем. Я чувствую. Объяснить трудно, нужно ощутить. Он… взволнован, возмущен.

Я едва не хихикнула. Ну да, ну да, «возмущения в Силе». Но ответила спокойно:

– Мне это не так просто. Пятый уровень.

И тут Темный меня удивил… удивившись сам. Он приподнялся, скидывая ноги с шезлонга, вглядываясь в меня.

– Светлая, ты очень неумно врешь.

Растерявшись, я поднялась вслед.

– Зачем мне врать? Сегодня с утра был пятый.

Неожиданно Антонин улыбнулся. Улыбка была одновременно хорошей и мерзкой. Потрясающая мимика.

– Забавно. Но понимаю. Твое начальство не сочло нужным тебя просветить? Впрочем, Светлые так часто делают.

Пытается вывести меня из себя? Глупый. Да, я всего лишь кабинетная мышка, но мышка, изучающая артефакты, а значит, и всех, кто с ними связан. Мышка много, очень много читает, и ей известно, каким жестким может порой быть Свет. Не то чтобы ей легко было это принять. И ее кризис, полноценный, между прочим, образцовый, я бы даже сказала, кризис не прошел до сих пор. Но мышка умеет с ним справляться. Мышка умеет выживать. Научили добрые люди. Люди, не Иные.

Не дождавшись моей реакции, Антонин бросил резко:

– Четвертый, Светлая. Сейчас уже четвертый. И потенциал. К сожалению, большой.

Хм…

– И зачем ты мне это говоришь, благодетель?

Мой маленький вызов Темный проигнорировал.

– Зайди в Сумрак. Почувствуй его.

Он встал и широким шагом направился ко входу в отель.

Почувствовать Сумрак… Да что, Свет и Тьма, он имел в виду?!

Вопреки надеждам Кедрина следующий день не принес ничего. Ни прояснения в голове, ни новых подробностей. Мои попытки последовать совету Антонина и «пощупать» Сумрак ничего не дали. Сумрак как Сумрак. Я даже рискнула на капельку нырнуть во второй слой, но и там ничего не ощутила.

Четвертый уровень… надо же. Темный почуял. А Коля? А Вячеслав Константинович? Почему они мне ничего не сказали? Или это произошло лишь сейчас? Но почему? Потому что я вышла из офиса и заставила свои серые клеточки работать на полную? Потенциал… Лунь сказал, что мой потолок – как раз четвертая категория. Антонин мог наврать. Темный же. Но зачем? Нет, пожалуй, мои серые клеточки не настолько развиты, чтобы в одночасье во всем разобраться.

Я решила, что могу позволить себе купание и дневной сон, и позволила. Вечером проснулась с тяжелой головой. Хотела было себя отругать за глупость, но вовремя остановилась. Проклятия даже в свой адрес – это та магия, от которой Светлые отучаются очень быстро.

Ночь. Как ни странно – наше время, время Ночного Дозора. И, кажется, я все-таки была права, выспавшись днем.

Предвидения меня посещали редко. Раз в год, может, и случалось. Слабо, невыразительно. Но сейчас мне хватило и невыразительного.

«Щупай Сумрак».

Я подняла с пола свою тень, шагнула в выцветшее пространство. Как всегда, тихо и блекло. Прохладно. Сумеречный ветерок. Немного синего мха на балконе (в номере-то я все выжгла сразу). И… ох. Да. Я вдруг почувствовала.

Сумрак волновался. Иначе и не скажешь.

Днем все было как обычно, а тут – беспокойство. Никогда, никогда я такого не ощущала! Легкая рябь по серости. И ниточка. Тонюсенькая, едва различимая ниточка этой ряби уходит куда-то…

Я вывалилась из Сумрака, подхватила амулет и бросилась в номер к Кедрину.

Спустя пятнадцать минут мы стояли далеко за воротами отеля, на дороге, уводящей из города на манговую плантацию.

– Ну и где?

– Здесь, где-то здесь… – Я судорожно пыталась найти потерянную мной ниточку. – Елки, нет, не чувствую больше. Но она вела сюда, честно.

Коля посмотрел на меня сквозь очень нехороший прищур.

– Ну-ка, кинь мне образ этой… ряби.

Я кинула.

– Странно, почему я не чувствую?

Мне осталось только развести руками. Может, проснулся тот самый потенциал, по поводу которого ехидничал Антонин?

– Так что, ждем китайцев? Они где-то недалеко, патрулируют.

Я собиралась ответить: «Ждем», но тут манговая роща издала дикий вопль.

Не сама, конечно. Кто-то был внутри. Кто-то кричал. Кому-то вдруг стало очень больно сейчас.

Мы с Кедриным рванули одновременно. Машина китайцев уже подъезжала, но они бы не успели.

Не успели и мы. То есть – помочь. Увидеть-то как раз успели.

– Свет! – завопил Коля. В ладони вспыхнул огонь. Как ни странно, этого освещения хватило…

На самом краю рощицы в воздухе висел человек. Точнее, его держали на весу. Его держала на весу тварь, которой я не видела ни в одной учебной книге для Светлых магов. Метра три ростом, здоровенное круглое лицо с выпученными глазами, неестественно вывернутые суставы рук и ног, покрытых чешуей; на голове и спине… Господи, да это гребень!

Существо лишь мельком посмотрело на нас, а затем открыло рот и вонзило зубы в сломанного пополам человека.

Коля швырнул в существо заклятием. Даже не поняла каким. «Фризом»? Файерболом? Я тоже сотворила что-то (кажется, небольшое «копье Света»), с перепугу совершив все пассы правильно и четко. Но это было не важно. И его, и мое заклинание прошли сквозь тварь и растворились в зарослях манго.

Сквозь тварь…

Но прежде чем мы успели осознать, прежде чем мой напарник вытянул из кармана ониксовый шар, собираясь бить наотмашь, прежде чем к нам подбежали приехавшие китайцы, мы увидели.

Всей огромной пастью существо хлебнуло хлынувшей из жертвы крови и… взвыло. Стало покрываться волдырями. Кожа зашипела, слезая клочьями. Полминуты – и оно осыпалось на землю догорающей трухой.

Какое-то время мои ноги оставались приросшими к месту, а затем я сорвалась и кинулась к лежащему на земле телу. Коля за мной следом. А вдруг?

Но нет. Человек был мертв. Тут уже никак не склеишь, не восстановишь. Этого не смог бы и Высший маг.

Я отвернулась, призывая все силы, чтобы подавить рвотный рефлекс. Потому что человек был очень мертв.

Рядом возникли китайцы. И Ночной, и Дневной Дозор вместе. Все-таки они странные. Непонятные. Иная, во всех смыслах, культура. Я отошла в сторонку, опустилась возле автомобиля, приваливаясь к колесу. Китайцы были заняты, Коля тоже.

Стоило на секунду прикрыть глаза, и я как наяву увидела свежие, только что развороченные внутренности… Глаза открылись. Стоп! Стоп, Доротея, давай-ка ты займешь себя чем-нибудь другим. Сосредоточься. Что тебе не дает покоя? Какой образ? Помимо чудовища, помимо заклинаний, улетевших в никуда. Конечно, ты смотрела только на существо, кто бы обратил внимание на… на…

Картинка недавнего боя вспышкой ворвалась в память.

Было, было там что-то еще! Рядом с тварью. Мелкое, незначительное. Так сразу и не заметишь, особенно если стоишь рядом с громадным чудовищем.

По ноге пробежал холодок. Не обратив внимания, я продолжала отрешенно вглядываться в ночную темноту. Холодок вернулся. Я скосила глаз. И вздрогнула, отдергивая ногу.

Кошка.

Серая.

Холодная.

Сумеречная кошка.

Будто нарисованная росчерками кисти.

Стояла рядом и намеревалась вновь обтереться о мою коленку. Я позволила.

Она прошлась по ней головой, телом, хвостом, гибко потянулась и скользнула в ближайшие кусты.

У меня в номере мы сидели молча. Колька сосредоточенно вертел в руке не пригодившийся ониксовый шар, я тупо смотрела в стену.

Не успели. Мы не успели. Акела, Светлый волк, промахнулся. Но было еще кое-что.

– Коль… – начала я.

– Это не Сумрак, – отрезал он. – Это не может быть им.

– Но это он, Коль. Все признаки сходятся.

– В Сумраке ничего нет, кроме мха.

– Призраки, например.

– Призраки, но не монстры же! – Он не выдержал, сорвался. Вскочил, сжимая в ладони свой магический шар. – Сумрак не жрет людей!

– Это не он сам, это какое-то порожденное им создание.

– Сумрак ничего не рождает! Дора, хватит нести чушь!

– Ну ладно, не рождает, но…

Я замолчала, грубо обрывая себя. Мелькнуло что-то на самом краю сознания. Кошка. Была ли я в Сумраке, когда она появилась? Нет, не то. Но связанное с ней…

– Дора, все, это не наша компетенция, – сказал Кедрин. – Пусть китайцы делают что хотят, вызывают кого хотят, но мы на дело больше не пойдем. Ты не пойдешь, – поправился он.

– Слушай, я тут подумала…

– Завтра. Подумаешь завтра. И изложишь свои соображения местному Ночному Дозору. Дальше пусть действуют сами.

У меня не было сил возмутиться, возразить. Пусть играет в шефа, если ему так нравится. Но мысль все же требовала собеседника. Мне нужно было подумать ее «об кого-то».

Дождавшись, когда Колька уйдет, я выпинала себя из номера и повлеклась в лобби. Я уже чувствовала – он там.

– Хреново выглядишь, Светлая, – поприветствовал меня Антонин Колаш.

Не стала посылать его или оправдываться. Он и так уже все знает, знает и почему я так выгляжу.

– Я «пощупала» Сумрак, – сказала я.

– И как?

– Ты был прав.

– Что это такое, Светлая, ты поняла?

Я качнула головой.

– Нет. Но что-то местное… Знаешь, специфически китайское. Странно. Я третий раз на Хайнане, но никогда сильного погружения в китайскую культуру не происходило. Санья – типичный курортный городок, таких полно в тропиках, нет в нем ничего особо китайского. Еда разве что. Вот этот их буддийский центр, Наньшань, ему лет двадцать всего. Новострой. Да, под ним древняя основа. Если лезть в горы, я ее чувствую, но так, слабо. Деревушка этническая. Милая, конечно, но тоже ведь проект для туристов. Хотя, например, женщины с татуировками, которых собрали по всему острову, а потом поселили там, раньше жили в настоящих деревнях, живая история…

Тут меня заклинило, и я прервалась на полуслове.

– Пойдем потанцуем?

– Что? – Я медленно подняла взгляд.

– Музыка играет, не слышишь, что ли? Танцевать умеешь?

– Да.

– Вот и отлично, пойдем потанцуем.

– Да погоди…

– Подумаешь во время танца. Я не буду отвлекать.

Наверное, сумеречные монстры и разодранные ими трупы как-то влияют на сознание Иного, потому что я согласилась. Потанцевать с Темным, ага.

Он действительно меня не отвлекал. Взял за руку, второй обвил мою талию, и мы и впрямь медленно и плавно закружились по деревянному настилу веранды.

– А ты что-то знаешь? – спросила я его, не надеясь на ответ. На честный ответ.

– Ровно столько же, сколько и ты. Тем более что я не видел твое сумеречное существо. Ты говоришь, оно китайское?

– Да… стой. Китайское, китайское… – Я оступилась, но Антонин вовремя поймал меня, не дав нырнуть носом вниз. И даже не замедлил движения. – Что мы знаем о китайских монстрах?

– Практика, мифы, легенды?

– Мифы… точно, мифы. Китайские мифы о монстрах… в них тоже есть доля правды. Люди описывают свои встречи с Иными, пусть даже в виде сказок. Я не так много знаю о Востоке, но читала всякое по работе. Вот и сказки народов мира. Знаешь, там полно сведений об артефактах. Я ведь занимаюсь артефактами. Коля сказал, сказал… Сумрак ничего не рождает… не рождает… А кто тогда рождает? Еще эта кошка… Китайские мифы. Артефакты…

Я споткнулась и на этот раз все-таки рухнула коленками на пол.

– Что-то вспомнила, Светлая? – спросил Колаш, поднимая меня.

– Вспомнила. Антонин… – Я сейчас обращалась к нему как к своему напарнику, на мгновение, на какой-то миг забыв, что передо мной Темный. Которому наплевать на проблемы Ночного, да и Дневного Дозоров, наплевать на меня, наплевать на всех китайских монстров, вместе взятых. – Антонин, кисть Ма Ляна!

– Чего? – пришла его очередь удивляться.

– Волшебная кисть Ма Ляна. Китайская сказка для малышей. Боже мой, да по ней даже мультик сняли.

Он хмыкнул. И я принялась рассказывать:

– Жил-был мальчик, бедный китайский мальчик, сирота по имени Ма Лян. Всю жизнь мечтал научиться рисовать, но у него не было даже кисти. Тогда он начал рисовать палочками на песке, пальцем, смоченным в воде, на камнях и так далее. Однажды, видя его усердие, во сне к нему явился старец и оставил рядом с кроватью волшебную кисть. Когда Ма Лян проснулся, он нашел кисть и принялся ею рисовать. Так как его сердце было добрым и правильным… – тут Темный хмыкнул еще раз, я проигнорировала, – …то все, что он рисовал, оживало. Нарисует птицу – она полетит, нарисует карпа – он поплывет, нарисует козу для бедной соседки – у соседки живая коза. И стал он всем своим бедным соседям помогать. Дальше, как водится, про это проведали богатеи, попытались отобрать, но у них ничего не вышло. Мальчик всех победил и продолжил свое благое дело.

– Так-так, и что?

– Иными всегда считалось, что кисть Ма Ляна – человеческий миф. Может, какие-то основания у него и были, но почти никаких свидетельств от Иных не осталось. Только эта простенькая сказочка. И… была еще одна короткая записка. Средневековый Китай, кажется, послание императору от чиновника одной из провинций о необычном художнике. Ох, вспомнить бы, я ж сто лет назад это читала.

– Правда сто? – поинтересовался Колаш. – Я думал, ты моложе.

– Да нет, – отмахнулась я. – Что же там было… Про особые качества художника, читай – мага. Не во всяких руках кисть заработает. Так вроде.

– Что дальше?

– Если предположить, что кисть существует, как ее интерпретировать? Как она действует в нашей реальности? Сумеречный монстр убивает всех без разбору… кисть, оживляющая нарисованное…

Темный молчал, ждал.

Картинка почти сложилась. Я уже видела, как рука берет кисть, заносит ее над невидимым холстом и… создает. Не Сумрак создает. Он не может ничего создавать. Создают Иные, ведь мы тоже немного люди. Люди, сотворенные по образу и подобию Бога, если, конечно, верить в Бога. Стихия если создает, то – стихийное. Только люди способны создавать осмысленное. Нет, разумеется, ходили слухи, было что-то такое в Москве, связанное с Сумраком, но это слухи. А в артефактах я по крайней мере немного разбираюсь.

– Какой-то маг, – осторожно начала я, – Темный маг, недавно получил кисть и… Антонин, он рисует в Сумраке. Он просто рисует в Сумраке. И нарисованное оживает. Только так это может действовать на самом деле.

– Исследовательницы артефактов иногда умеют произвести впечатление.

– А?

– Да так, ничего. Но почему маг обязательно Темный? Второй жертвой была ведьма. И ты говоришь, по сказочке, чтобы владеть кистью, нужно обладать добрым сердцем, не так ли?

Наверное, я посмотрела на него, как на законченного идиота, потому что он даже на секунду смутился.

– Светлый не смог бы убить людей и себе подобного. А Темный мог убить кого угодно. Они же руководствуются только личной выгодой. А сказка – это сказка, она может ошибаться.

Нет, даже в таком перевозбужденном состоянии я заметила, что невольно вывела Антонина за скобки. «Они руководствуются», не «вы руководствуетесь». Плохо, Доротея, ой плохо.

Думаю, он тоже заметил. Но не прокомментировал.

– А теперь скажи, Светлая, как твоя теория поможет поймать монстра?

– Ну, для начала мне нужно как можно больше китайцев…

Оба Дозора выслушали меня молча, а затем оглушили, заговорив все разом. Не пытаясь понять что-либо в этой какофонии, мы с Колькой и Антонином просто ждали, пока они придут к какому-то мнению.

Наконец господин Ли, шеф Ночного Дозора, ответил, что моя просьба будет удовлетворена, и несколько десятков дозорных – направлены на поиски Иных, знающих кого-либо, связанного с нашей «сказкой». А также – на поиски следов в Сумраке, той «ниточки», что один раз уже почувствовала я. Хотя эта часть плана была самой хлипкой. Неведомый художник где-то рядом, но Сумрак всегда поглощает следы быстрее, чем мы успеваем дойти до конца.

Мне было интересно, знали ли сами китайцы про кисть Ма Ляна? Наверное, догадывались, раз намекнули, что исследовательница артефактов может им пригодиться. Догадывались, но догадками не поделились, вот мерзавцы. Или все-таки не додумались? Вспомним ли мы сами русский фольклор, когда подобное случится у нас? Может, и китайцы не вспомнили, а меня позвали по наитию. В конце концов, предвидения никто не отменял, даже у таких слабых магов.

Все, на сегодня дела были окончены.

Ждать, однако, пришлось три дня. И за это время художник успел убить еще одного. Точнее, одну. Женщина, обычная женщина, возвращавшаяся домой через поле. Единственный очевидец утверждал, что ее проглотил дух гигантской змеи, а потом змея взорвалась, выбросив наружу искалеченное тело.

– Разрешите мне поговорить с ним? – спросила я у господина Ли, самолично поведавшего нам эту историю.

– С очевидцем? – уточнил он и почему-то задумался. Наконец кивнул: – Хорошо. Только не думайте, что его нельзя принимать всерьез. Мы проверили, он говорит правду. И вам понадобится переводчик.

Увидев того, кому пришлось столкнуться с сумеречным монстром, я поняла, почему председатель Ночного Дозора счел нужным предупредить меня. Мальчишка. Лет одиннадцати или чуть младше, худенький, типично для китайцев черноволосый и с темной кожей аборигенов острова. Звали его Шао Чан. Немного растерявшись поначалу – ну и как его допрашивать, вдруг станет вспоминать, заплачет, все-таки пережить такое… – я быстро поняла, что волнуюсь зря. Мальчишка сидел на диване в офисе Дозора, болтал ногами, крутил головой во все стороны, рассматривая морские картинки на стенах, и жевал сушеные бананы. Развлекала его молоденькая дозорная, при моем появлении вставшая и легонько поклонившаяся. Вернув поклон, я подсела к мальчику, уставившемуся на странную лаовайку со смесью интереса и ожидания. Китаянка взялась переводить.

О встрече с существом мальчишка поведал взахлеб, но немного отстраненно, будто пересказывал недавно просмотренный фильм, а не сам был участником событий. То ли детская психика и впрямь настолько лабильна, то ли здесь уже поработали дозорные.

– А она такая идет… А он такой как пасть разинет… А она такая: «О-о-ой!» А он такой как нависнет… А она такая как бросится бежать…

– И ты все это сам видел? – осторожно спросила я, когда мальчик закончил. – Где ты стоял? Рядом с полем?

Он кивнул. И тут же взгляд неуловимо изменился, а уголки губ поползли вниз. «Фильм» неожиданно исчез, уступив место чему-то живому, личному. Тому, что осталось внутри, несмотря на беседы с Иными.

– Меня кошка спасла.

Я замерла.

– Что?

– Иначе дух змеи проглотил бы и меня. Я шел там же, по полю, а потом споткнулся. Ну, об кошку. Она холодная была, потерлась об меня, убежала, но сразу вернулась. Я пошел за ней, я кошек люблю, погладить хотел. А она убегала все дальше и дальше, пока мы на краю поля не очутились. И как раз та женщина шла. Кошка посмотрела на меня и попросила – подожди. Ну, то есть не словами попросила. Просто я так подумал. И она опять убежала. А там змеиный дух. Наверное, она к той женщине бежала, тоже спасти хотела, знала про духа, но не успела.

Мальчик поерзал на диване.

– Можно я уже домой пойду? А то меня мама ждет.

– Спасибо, Чан, – тихо сказала я и, не удержавшись, погладила мальчишку по голове.

Раскланявшись с китаянкой, я вышла за дверь. Что ж, все стало яснее. И запуталось еще больше.

Память Шао Чану, конечно, пришлось подправить.

Вопрос, который меня мучил, задал Антонин. Мы снова сидели внизу, в лобби. На этот раз втроем. Коля преодолел свое отвращение к чеху и теперь участвовал в общем брейнсторме.

– Все укладывается в теорию, – сказала я. – Он рисует в Сумраке и Сумраком. Из-под его кисти выходит монстр, наделенный жаждой энергии. Но монстр сумеречен, поэтому слишком большая порция энергии ему не по зубам, а столько крови – это очень большая порция. И он растворяется. Возвращается в сумеречное ничто.

– На правду, конечно, похоже, – протянул Колаш. – Но зачем он это делает? Что нашему гипотетическому магу дает создание монстров и их последующая кончина?

– Искусство ради искусства, – подал голос Кедрин. – Темным нравится.

– Темным нравится, – подтвердил Антонин. – Но еще больше им бы понравилось, если бы все это имело смысл и приносило пользу. Чем практичнее, тем лучше.

Мы помолчали. Ответа не было.

– И кошка еще, – пробормотала я.

– Какая кошка?

– Сумеречная. Она сидела там, когда все случилось. Почему я про кисть Ма Ляна и вспомнила. Монстра-то у нас времени разглядывать не было, а кошку я рассмотрела. Живая, но именно что нарисованная.

– Ну и что с ней?

– Она… не такая. Когда она об мою коленку обтерлась – совсем как обычная кошка, кстати, – у меня словно легче на душе стало. Было муторно очень, а она коснулась, и я вдруг… не знаю, как объяснить… надежду обрела, что ли. Что все будет хорошо, что мы справимся. Ее будто Светлый маг рисовал. Зачем Темному создавать такое существо?

– Искусство ради искусства, – с ехидством вернул реплику Колаш.

– Хочешь сказать, что кистей две? И вторая болтается у какого-то Светлого раздолбая? – переспросил Кедрин.

Я помотала головой.

– Вряд ли. Слишком сильный артефакт. Слишком. Чтобы таких было два – не верю! Видишь, он может заставлять Сумрак принять любой облик. Не знаю, надолго ли. Возможно, эти создания сами развеиваются через несколько дней. Но… художник не обязательно должен быть один. Инь и ян, помнишь? И одна кисть.

Колька посмотрел на меня, как на придурочную.

– Не может быть, – отчеканил он. – Еще скажи, что они друг другу ею попользоваться дают. Этакие друзья не разлей вода.

– Может, они и есть друзья. Китайцы… у них все возможно.

– Ладно, Светлая, ты как хочешь, а я спать иду, – сказал Темный, вставая с дивана и потягиваясь.

Коля напрягся, очевидно, ожидая напрашивающегося продолжения про «не желаешь ли со мной?», но чех лишь фыркнул и удалился прочь. Действительно спать пошел или по барам шляться? Не важно.

– А сколько наш знакомый здесь находится? – неожиданно спросил напарник.

– В смысле?

– В смысле, когда он сюда прибыл и когда начались эти убийства?

– Его проверяли, – напомнила я. – Нас всех проверяли.

– Ты видела, из кого у них Дозоры состоят. Проверяльщики тоже мне.

– Ну, проверь сам, если хочешь.

– А ты не хочешь?

– Я… – М-да, такое ведь и не скажешь Светлому магу четвертой категории, оперативнику, находящемуся на задании. Но я все-таки сказала: – Я чувствую, что это не он.

– Дора, – произнес Колька тихо, но очень внушительно.

– Все в порядке. Я просто действительно чувствую. Та моя ниточка вела не к нему. Пойдем и мы спать, а?

Маг поднялся, чтобы проводить меня к лифту.

А на следующий день дозорные привели ее. Чжу Лин – так она представилась. Светлая Иная.

Статная, высокая для китаянки женщина. Все ее лицо и тело было покрыто татуировками – линии, геометрические узоры. Такие я видела в этнодеревне Хайнаня.

Древний обычай… Татуировки наносили на свое тело только женщины, и по линиям можно было «прочитать» всю их жизнь – какое положение они занимают в обществе, сколько было детей, сколько волов в хозяйстве и всякое прочее. Легенда, которую мне рассказали в самый первый приезд, гласила, что императору Китая приглянулась девушка из маленькой хайнаньской деревушки, и он пожелал взять ее к себе в наложницы. Но сердце красавицы принадлежало бедняку, соседскому юноше. И чтобы не достаться нелюбимому, она обезобразила себя татуировкой.

А после революции традиции стали уходить. Теперь подобные тату можно увидеть лишь на старухах. Еще пара десятилетий, и китаянок с татуировками не останется вовсе.

Женщине, стоявшей перед нами, на вид было лет сорок, но на деле… Она раскрылась, разрешая мне посмотреть глубже, и я рухнула, рухнула, как в омут, в ее годы. В ее столетия. Вероятно, я думала о легенде, потому что она вдруг улыбнулась и позволила мне увидеть…

– Так это вы, – прошептала я, совершенно оглушенная зрелищем. – Та девушка из легенды!

Чжу Лин не говорила по-английски, но мы сейчас были в Сумраке, и я поняла ее без переводчика.

– Только это был не император, – произнесла она певучим голосом. – Просто богатый человек. Чиновник нашей области.

Мы вынырнули из Сумрака, и господин Ли попросил одного из своих сотрудников переводить слова женщины.

Где дозорные ее нашли, я решила расспросить позже (наверняка они старались не упускать из виду столь древних Иных, чтобы иметь возможность обратиться к ним в подобной ситуации). Как и узнать, кто вон тот приятный китайский господин в бежевом пиджаке, скромно сидящий в углу. Неужто столичный Ночной Дозор пожаловал? Неудивительно. Артефакт такой силы… Мгновенно обо всей своей бюрократии забыли! Интересно, глава Дневного Дозора Пекина тоже здесь присутствует? Впрочем, есть подозрение, что им свою историю Чжу Лин уже поведала.

– Нет, я не знала Ма Ляна, – с поклоном сказала женщина. – Но знаю, что его звали именно так, легенда не изменила его имени. Он был прекрасным Светлым магом. И добрым, что встречается реже. Я была знакома с его двоюродной сестрой. Мне сказали, речь идет о волшебной кисти… Нет, я никогда не видела ее. Но Ма Лян, прежде чем уйти в странствие по слоям Сумрака, оставил сестре все свое имущество. Вероятно, там была и искомая вами кисть.

– Она пользовалась артефактом? – спросил господин Ли.

– Его сестра была человеком. Хорошим, честным человеком. Она просто берегла все, что ей передал брат. Кроме того, ходили слухи, что не всякий Иной смог бы рисовать кистью. Она оживала лишь в руках тех, кто способен был к высшему различению красоты и уродства.

– Различению красоты?

Чжу Лин пожала плечами.

– У Иных, как и у людей, есть свои легенды. Возможно, нужно было обладать высоким уровнем силы. Возможно – каким-то особым даром Сумрака, хотя он и не делает подарков. А возможно, действительно – тонким вкусом, постоянно оттачивая умение видеть красоту в обыденном и уродство в привычном.

– И вы думаете, все эти годы то, что Ма Лян передал сестре, хранилось в неприкосновенности?

– Слишком много лет прошло. Разумеется, семья могла тысячу раз избавиться от ненужного старого хлама. Но раз вы говорите, что вещь нашлась, и нашлась на острове, значит, от нее никто не избавлялся. Его сестра жила на материке, но ее потомки здесь, в одной из хайнаньских деревень. В горах.

Мы переглянулись. В горах… куда уводила дорога от нашего отеля. Куда уводила моя ниточка в Сумраке.

– Вы знаете, где живут потомки сестры уважаемого Ма Ляна?

– Я никогда не была в том доме. Но я следила за ее родом. Она была моей хорошей подругой, я обещала присматривать за ее внуками и правнуками. Увы, их осталось так мало… Как я теперь понимаю, одна произошедшая история имеет отношение к тому, что вы ищете.

– Расскажите нам об этой истории, уважаемая Чжу Лин.

– Не так давно Ма Фан, с которой я тоже была в дружбе, собиралась родить второго ребенка. – Женщина сделала паузу. – Нелегально.

Все с пониманием покивали. Я тоже. Только Антонин с Колей остались в недоумении. Ну, они могут и не помнить о китайском законе «Одна семья – один ребенок».

– И она ушла сюда, в горы, чтобы ее не нашли и не заставили сделать аборт. Роды были трудными, но в конце концов ей удалось разродиться. А дальше… Она сказала, ребенок был настолько чудовищен, что она не смогла вернуться в семью. Ма Фан осталась в горах и растила ребенка почти в одиночестве. Никто не знал, где ее хижина, она тщательно прятала ее ото всех. Но иногда спускалась в деревню, чтобы взять еду. Она сама человек, но я всегда чувствовала, что ее ребенок – Иной. Однако даже мне она его не показала. Я могла бы ее заставить… – Чжу Лин помолчала. – Но Свет не позволил. А недавно Ма Фан умерла.

– Уважаемая Чжу Лин, укажите нам, где находится эта деревня.

Китайским Дозорам понадобилось еще два дня, чтобы найти дом. Дорогу в горы пришлось проделать пешком. Тропический лес не позволял ни достичь места на вертолете, ни проехать на машине. Даже в Сумраке, с помощью которого мы иногда шли, было трудно. Узкая, почти незаметная тропа виляла меж бамбуковых стволов, подныривала под могучие ветви реликтовых деревьев, иногда и вовсе терялась в лианах, эпифитах и свисающих воздушных корнях растений. Сомневаюсь, что тут смог бы пройти обычный человек. Хотя эта женщина, Ма Фан, как-то ведь пробиралась здесь раньше.

Раз у меня под ногами что-то мелькнуло, и я сама не поняла, как оказалась висящей на шее у Антонина.

– Извини. Там змея, – прошептала я. – Боюсь очень.

Темный удостоил меня противного взгляда, но претензий не высказал. Наоборот, я увидела, как с его пальцев срывается легкая пелена и уползает куда-то в лес.

– Я разогнал их, Светлая, можешь больше не кидаться мне на шею.

– Спасибо, – ответила я. Этой благодарности мне точно не было жалко. Я правда ужасно боюсь змей.

Коля неодобрительно на меня покосился, взял за руку и оттеснил себе за спину.

Дом стоял между зарослями бамбука и огромным, титанических размеров фикусом. Не дом даже, а трухлявая хижина, со всех сторон увитая побегами лиан. Крышу в одном месте пронзала тонкая ветвь – никто не стремился убрать растение и заделать дыру. Если в лесу шел дождь, вода текла прямо внутрь. Хижина выглядела нежилой, но все мы чувствовали чужое присутствие.

– Ждите здесь, – произнес увешанный амулетами рослый китаец из тех, что прибыли в Санью позавчера.

Мы с Колей и Антонином отошли в сторонку, под прикрытие пальмовых листьев. Нам и так нехотя позволили присутствовать. Всю операцию китайцы готовились провести сами. Ну еще бы, кто ж нас допустит к такому артефакту. Поработали, глупые лаоваи, спасибо и до свидания. Поэтому я не удивилась присутствию в группе четверых боевых магов с материка: двух Темных и двух Светлых, у одного из которых был полновесный первый уровень.

Дом окружили, и по сигналу дозорные скользнули внутрь. Часть прошла сквозь Сумрак, часть ломанулась в хлипкую дверь. Раздался громогласный приказ на китайском – наверное, так у них звучит классическое: «Выйти из Сумрака!» А потом… потом что-то произошло.

В доме пронеслось несколько вспышек, раздался чей-то вопль. И неожиданно – игнорируя деревянные стены хижины – из дома вышагнул зверь.

Четыре глаза уставились на нас, растянулся в жабьей улыбке рот, растопырились шесть человечьих рук, копыта взрыли влажную землю, а за спиной медленно поднялись изломанные остовы крыльев.

– Назад! – крикнули одновременно Антонин и Колька.

Крикнули мне, выступая вперед и загораживая собой.

В ладони у Темного появился сгусток Тьмы, Кедрин изо всех сил сжал свой ониксовый шар. Я не успела ни послушаться, ни совершить глупость, выскочив из-за их спин с каким-нибудь дурацким боевым кличем. Сквозь стены дома прорвалось еще одно существо. Большая сумеречная птица метнулась вверх, с беззвучным клекотом заметалась перед чудовищем, распростерла крылья, становясь то ли охраной для монстра, то ли щитом для нас. Шестирукий отмахнулся от нее, оскалил зубы и шагнул прочь от дома. Тут же вновь затрепетали нарисованные птичьи крылья, а тонкий заостренный клюв изо всех сил вонзился монстру в переносицу. Зверь рыкнул, схватил настырную птицу и смял ее, сжал всеми шестью руками, превращая в бесформенный ком.

– Пора! – скомандовал чех.

Но ни ему, ни Кедрину действовать не пришлось. Из дома выскочили три боевых мага. Ударили не заклинаниями, не переработанной силой, просто выпустили из амулетов чистую энергию.

И оба сумеречных создания, захлебываясь этой дармовой мощью, извиваясь от сумеречной боли, истаяли… исчезли, будто их и не было. Превратились в пар.

Коля метнулся помочь китайцам, однако те жестом остановили его, мол, все в порядке, не нужно. Светлый отступил.

Я выдохнула. Сердце колотилось часто-часто, и я прижала руку к груди, чтобы унять его. Возле ног будто повеяло холодом. Я опустила взгляд. Кошка сидела рядом со мной, мирно обернув хвост вокруг лап.

– Прячься, – шепотом сказала я. – А то они и тебя тоже…

Живая сумеречная картинка дернула усами, а в следующее мгновение уже растворилась в густых зарослях.

Больше сюрпризов не случилось. Видимо, ничем, кроме рисования, загадочный художник не владел.

Китайцы опять нырнули в хижину. Первый появился на пороге, вынося резную деревянную шкатулку. Очевидно, с кистью. Посмотреть бы на нее хоть одним глазком! Остальные вывели из дома мага, которому случайно – случайно ли? – достался один из самых мощных артефактов Иных. Мага, который, по легенде, обладал способностью различать красоту и уродство вокруг.

И нет… Я не ожидала увидеть того, что увидела.

Они вышли, прихрамывая и спотыкаясь. Бесформенный силуэт в накинутом поверх плеч драном одеяле. Я угадала. Их действительно было двое.

Две девочки лет тринадцати.

Иные.

Темная и Светлая.

Сиамские близнецы.

– Это у тебя что?! – возопил Колька, разглядев, кого я держу в руках.

– Сумеречная кошка, – робко ответила я. – Она сама ко мне пришла.

– И ты собираешься тащить ее в Россию? Как?!

– В Сумраке.

– Идио… Ох, послал мне Свет напарницу.

Он молча зашагал к нашему гейту.

– А что, я давно кошку хотела, а мне хозяева квартиры запрещают. А тут сумеречная… ее никто и не увидит, – прошептала я в пустоту.

– Кошка. Надо же. Ты опять меня удивила, Светлая.

Я оглянулась.

Его рейс только завтра. Приехал меня проводить? Свет и Тьма…

– Будешь в Праге, заглядывай… Дора.

Я стояла. Просто стояла. Наверное, я должна была что-то сказать, но не выходило. Я знала, что он хочет сейчас сделать. А он знал, что сделаю в ответ я.

Поэтому Антонин развернулся и пошел к выходу.

– Прощай, Темный.

Он чуть замедлил шаг, но не обернулся.

Все-таки Вячеслав Константинович был прав, послав со мной Кольку. Не задание он видел в вероятностях. Не задание. Вот что он видел в своем прозрении…

Даже не то, что Темный захочет меня поцеловать.

То, что я захочу ответить на поцелуй.

Брешь росла, расширяясь. От нее, ветвясь едва различимой снизу паутиной, ползли все новые трещинки. Кира сосредоточилась на первой трещине, попыталась мысленно стянуть. Та поддалась. Разлом медленно сомкнулся, превратившись в тоненький шрам с рваными краями раскрошенной штукатурки, потерялся между мозаичными квадратами. Но тотчас две боковые паутинки с треском разошлись. С потолка посыпалась смальта.

Она летела почти бесшумно – все звуки покрывал гул удаляющихся от платформы поездов. Кира сумела бы остановить крошечные кусочки в воздухе, но не могла позволить себе отвлечься на мелочи – она чувствовала, как в глубине, под слоем поделочного камня и разноцветного стекла, разрастаются все новые трещины, крошится бетон, лопаются, натягиваясь, провода. Стонут, принимая на себя удар, струны арматуры и сосуды труб. Кира прижалась к стене, продолжая стягивать разлом за разломом.

Кусочки мозаики осыпались на пол и плечи прохожих. Пожилой мужчина в синей потертой куртке поднял голову вверх. Мгновение смотрел недоуменно, а потом торопливо начал прокладывать себе дорогу к выходу, прижав к груди клеенчатую сумку, из которой торчал бумажный пакет с французской булкой. Старик задел хлебом кого-то в толпе. Его обругали тихо и интеллигентно. Девчушка лет шестнадцати, с запятой наушника в правом ухе, едва не поскользнулась на кусочке мозаики. Рассеянно глянула под ноги, потом подняла глаза и тотчас закричала, потому что приличный кусок декоративного панно словно в замедленной съемке начал отслаиваться от потолка и повис, обнажив то, что так старалась стянуть Кира. Готовое обрушиться на головы грешников бетонное небо метрополитена.

– Завалит всех! – закричал кто-то. Крик тотчас оборвался. Может, не в меру голосистого сбили с ног или пихнули, выбив из легких необходимый для крика воздух. А может, он сам, бросив в благодатную почву зерно паники, рванул к выходу.

Людская река забурлила, ускоряясь. Сыпавшиеся сверху пласты штукатурки становились все крупнее. Первый же упущенный Кирой кусочек бетонного перекрытия угодил в самую гущу толпы, рассек бровь мужчине, торопливо подталкивающему к выходу беременную жену. Молодая женщина не плакала, она только прикрывала руками живот и растерянно озиралась, ища просвет в людском потоке.

Кира чувствовала, как тают силы. С каждым мгновением удерживать свод становилось все труднее. Она услышала, как за спиной распахнулись двери вагонов, на платформу хлынула новая волна пассажиров, которых тотчас захватил и потащил за собой вихрь паники. Многие рванули обратно к поездам.

– Кира! – раздалось оттуда. Борясь с неудержимой волной напуганных до злобы людей, Майк шел к ней. Он прокладывал дорогу локтями и бранью. На мгновение исчез, потом появился уже совсем рядом. В его желтеющих глазах плескалась ярость. – Какого черта, Кира?! Уходим!

– Я не могу, – прошептала она побелевшими губами. Силы таяли. Люди толкались, мешая друг другу, и двигались чертовски медленно. «Почему они не выходят? Чего ждут?» – билась в голове отчаянная мысль.

– Подумай! Ведь не удержишь, Кира!

Майк рванул ее за руку, прижал к груди, закрывая собой от злобных и затравленных взглядов, локтей. Он почти поглощал ее, как черная тень. Кажется, один шаг – и обступит сизый Сумрак. Померкнут цвета и звуки. Отступит ад.

– Кира!

Когда вокруг тебя ломается мир, выбирать проще. Жизнь и смерть, старание и спасение – как легко среди этих глыб принять решение. Правильное или нет – другой вопрос. Это решение тяжело, весомо, заметно. Оно – судьбоносно и потому дается так нереально легко, как камень из пращи, пущенный в лоб великану. Но чаще всего жизнь напоминает разборку картошки, мелкой и грязной, с долгим рассматриванием на ладони: совсем горох – на свиноферму, в кормушку, покрупнее – сами съедим, хотя чистить замучаешься.

Мы привыкаем к счастью калибра этой средненькой картошки – добывается оно не тяжело, но муторно, ежедневной суетой, готовкой, стиркой и дежурным поцелуем в лоб перед уходом на работу. Мы привыкаем считать светом спичку, зажженную в темноте, – и день за днем зажигаем ее заново, лишь бы не допустить, чтобы полночь, страшная, безысходная, обрушилась на нас, залепив глаза своей мазутной чернотой.

Мы обманываем себя, называя эти слабые проблески счастьем. И так привыкаем ко лжи, что, когда наступает утро и над краем горизонта появляется солнце, зажмуриваемся от боли в глазах…

– Ты никогда не обманывала? – Оля подтянула край одеяла к подбородку. – Всегда-всегда говоришь правду?

– Я стараюсь, Лёля. – Кира села на край дочкиной кровати. Глаза слипались. День в поликлинике выдался трудный, а потом, до половины девятого вечера, – по вызовам. И по рабочим, и по… служебным.

На Ленина поскользнулась и сломала каблук, подвернула ногу. Каблук уже пару дней шатался, и Кира дважды просила Сергея починить, подклеить, сделать хоть что-то, что обычно делают мужья, которым не плевать на своих жен. Сережа был занят. Последние пару лет он все время был занят.

– И ты ничего никогда не скрываешь? – не унималась Оля. Глаза у нее были отцовы – большие, серые, умные. И очень виноватые.

– Только если плохое. Но исключительно для того, чтобы уберечь тебя и папу. А что скрываешь ты?

– Плохое, – покорно призналась Лёля, села на кровати, повернулась боком, чтобы маме удобнее было расплести ей волосы. – Я вчера забыла папе записку показать от Натальи Васильевны, ну, насчет экскурсии, что нам разрешение от родителей надо. А сегодня был последний день. Ну, я и попросила Катьку Скворцову за тебя написать, а потом сама расписалась. Я же знаю, как ты расписываешься. Я плохо поступила?

– Не слишком хорошо, но разумно, – усмехнулась Кира. Еще вчера она и мысли бы не допустила, что может сказать дочке такое. «Не очень хорошо, но разумно», – прозвучал, вырвавшись из воспоминаний, мужской голос.

Голос – бархатный и густой, как горячий шоколад. Запах дорогого парфюма – непривычно резкий, с легкой горчинкой; на шее темная прядь, в которой серебром сверкнул седой волос.

Незнакомый мужчина просто подхватил ее на руки, слишком крепко прижав к груди.

– Так нельзя. Ведь это… плохо. – Кира усмехнулась, понимая, как глупо, по-детски, прозвучали ее слова.

– Не слишком хорошо, но разумно. Вы не можете идти самостоятельно. Но если расслабитесь и покрепче обнимете меня за шею, то вполне может оказаться, что подвернувшаяся лодыжка – это не так уж плохо. Если вы не станете вырываться и сцепите руки, я смогу освободить одну свою, достать мобильный и вызвать такси.

В вечерней полутьме спаситель выглядел демоном. На мгновение показалось – его глаза сверкнули желтым. Кира могла поклясться, что разглядела вертикальные зрачки. Оборотень!

– Какие испуганные глазки, леди, – расхохотался незнакомец и, склонившись к самому уху Киры, прошептал: – Кажется, вы едва не заподозрили меня в человеколюбии. Не тревожьтесь, я никогда не ел человеческого мяса и не чувствую особенного желания пробовать. Я обычный мужчина, хотя и несколько… Иной, и в этой ситуации вижу свою выгоду. Там, за углом, прячется девушка, которая не дает мне прохода уже третий день, и мне невероятно хочется сделать так, чтобы она перестала мне досаждать. Вы привлекательная женщина, моя дорогая леди, и прижимаетесь ко мне вполне достоверно. – Кира попыталась упереться руками в грудь наглецу, но он только крепче прижал к себе нечаянную жертву. – Я вызову вам такси и со всей возможной нежностью вас в него посажу. Но в ответ попрошу об одной услуге – я поеду с вами. Нет-нет, не протестуйте, ровно до ближайшего перекрестка. Вы же Светлый маг, моя дорогая, неужели вам жаль немного волшебства для того, кто в нем действительно нуждается? Вы же не бросите несчастного на растерзание жуткой нимфоманке с когтями, как у росомахи.

– Откуда вы знаете, кто я? Вы… посмотрели мою ауру? Вы тоже… – Кира не успела закончить. Незнакомец уткнулся лицом ей в волосы и жадно вдохнул, едва коснувшись губами кожи.

– Мне достаточно запаха, – пробормотал он почти смущенно и выдохнул сдавленным шепотом: – Сирень и самоотверженность. – И добавил громче: – Таким, как я, запах говорит о многом. Вы ведь детский доктор, леди. От вас пахнет как минимум четырьмя младенцами, одному из которых делают массаж с лавандовым маслом. Немного зеленки. – Он снова приблизился, и Кира невольно повернула голову так, чтобы незнакомцу было удобнее зарыться носом в ее волосы. – Чувствую тальк. Антибактериальное мыло. И шоколад. Леди-доктор любит горький. Неожиданно для такой Светлой овечки.

Молодой человек расплылся в улыбке. Кира хотела оттолкнуть его, но рядом неожиданно притормозил вишневый «опель». Его хозяин, добродушно улыбаясь, спросил, нужна ли помощь, и незнакомец тотчас уболтал его подбросить обоих до дома.

Что уж говорить о том, что на ближайшем перекрестке никто не вышел. Еще удивительнее было то, что незнакомец даже не попытался забраться к ней на заднее сиденье, а сел рядом с водителем, которого всю дорогу развлекал совершенно невероятными историями, ни одна из которых не могла быть правдой.

Он проводил Киру до подъезда, скромно поддерживая под локоть, придержал дверь. Но когда она добралась до лестничной площадки второго этажа и выглянула в окно, незнакомец уже садился в машину все к тому же добряку, и через стекло было видно, как он увлеченно рассказывает очередную историю, даже не повернув головы в сторону двери, за которой она скрылась. Только в последний момент, когда незнакомец, видимо, был совершенно уверен, что она не может его увидеть, взглянул на окна дома.

От этого стало неожиданно приятно и горячо в солнечном сплетении. Солнечно стало. Может, из-за этого Кира так и не рассказала ни мужу, ни Лёле об этой встрече. Не рассказала, потому что это было плохо? Или потому, что рядом с оборотнем было непривычно хорошо?

Внезапно в голове как красная аварийная лампочка зажглась мысль: «А что будет с хозяином синего “опеля”?» Бедолага оказался полностью во власти оборотня. Что, если Темный Иной с самого начала искал жертву, а Кира невольно помогла ему втереться в доверие?

Кира почти не пересекалась с Темными. Она знала, что у одной из Лёлиных подруг – Лены – отец из Темных Иных, но он так быстро устал от семьи и бросил жену и дочку, что Кира без сомнений отпускала Олю в гости к подружке. У них при донорском пункте время от времени появлялся кто-то из вампиров, но они быстро исчезали, и Кира благоразумно не спрашивала куда.

Кира старалась вовсе не использовать свою Силу. Потому что было это делом минутным, а сомнений в правильности поступка потом хватало на несколько бессонных ночей. Уж такова была Кира, даже когда училась в школе. Наставница и остальные сообща решили не мучить девочку и пойти навстречу ее желанию жить как «обычный человек». Кира не успела много пропустить, и повторять первый курс медицинского не пришлось. Поначалу она еще ощущала, что за ней «приглядывают» – и свои, и Темные. Но постепенно про нее как будто забыли, вызывая лишь в экстренных случаях, и то, чаще всего, когда она больше пользы могла принести как педиатр, а не как маг. Киру это устраивало.

Быть Иной оказалось страшно. Страшно было даже подумать, какую ответственность взвалили на себя маги уровня Гесера, Антона, Светланы. Каждое решение давалось Кире с трудом – выбрать цвет занавесок на кухню, туфли или кафе, в которое они пойдут в выходные. Как же, наверное, адово тяжело было выбирать, кому стоит жить, а кому – хватит, кто прав, а кто оступился, кому помочь, а кому позволить выбираться самому.

Вся решительность Киры доставалась детям. Только входя в свой кабинет, она становилась сильной и правой. Она всегда точно знала, какое лекарство стоит выписать, к какому специалисту направить, что посоветовать напуганной матери и как успокоить впадающую в истерику бабушку. Потому что это было… хорошо. Вылечить ребенка, помочь его родителям – это всегда «хорошо». И более полезную и далекую от эгоистических целей профессию, чем педиатр, едва ли можно отыскать. Денег на ней не заработать, статуса не приобрести, к власти не приблизиться… Кира благодарила небо за эту возможность оказаться подальше от ситуаций, где нужно что-то решать. Потому что ответственность, которую она однажды ощутила, которая привела ее на сторону Света, в мгновение ока обернулась стаей хищных сомнений – в своей правоте и праве принимать решения, в том, достойна ли она, Кира, такое решение принять.

Она позволила учителям решить, что она ни на что не годна, позволила мужу решать, как и чем ей жить. Даже сейчас, понимая, что надо отругать Олю за дурной поступок, она не могла решить, стоит ли такая мелочь переживаний маленькой девочки.

А еще – она слишком устала, чтобы что-то решать.

Кира поцеловала дочь в пробор на макушке, выключила свет в детской и свернулась на диване с пультом в одной руке и чашкой чая в другой. Уставилась в экран, без особого смысла переключая каналы.

– Может, посмотрим что-нибудь? – Сергей оторвался от компьютера, но взглянул не на жену, а на дверь детской. Снова уткнулся в монитор.

– Давай. – Кира поймала себя на том, что рассматривает мужа, словно чужого. Попыталась вспомнить, как это было тогда, в день их первой встречи в поликлинике. Было ли тогда светло в солнечном сплетении, или этот полнеющий мужчина, ссутулившийся перед компьютером, заморочил ей голову какой-то своей, человеческой магией, о которой не предупреждают Иных.

– А что? – уже не поднимая головы, спросил Сергей.

– Не знаю. Что ты хочешь?

Это уже был ритуал, который заканчивался одинаково, – они решали, что оба слишком вымотаны и лучше отправиться спать. Обычно засыпали мгновенно. Но незнакомец-оборотень не шел из головы Киры, и она проворочалась в постели до полуночи, убеждая себя, что это от беспокойства за хозяина вишневого «опеля».

А стоило – хоть однажды в жизни – побеспокоиться не о ком-то, а о себе самой. Потому что уже следующим вечером незнакомец появился на пороге поликлиники, когда Кира вышла с работы, прикидывая, открыта ли еще в этот час мастерская по ремонту обуви и успеет ли она забежать туда по дороге на фитнес.

У незнакомца не было в руках ни сумасшедшей охапки роз, ни коробочки дорогих сладостей – ничего из того, чем мужчины очаровывают усталых и грустных женщин. Все это – и полсотни белых роз, и какие-то свертки в фирменном пакете магазина бельгийского шоколада – обнаружилось в багажнике машины, когда Майк (имя Михаил и правда удивительно не шло ему) забросил туда, стараясь не подпускать Киру достаточно близко, пакет с нуждающимися в ремонте сапожками и сумку с тренировочным костюмом.

Кира сама не призналась бы, почему разрешила подвезти себя до фитнес-клуба. Она просто слишком устала от темноты в душе, а в волчьих глазах нового знакомого было солнце. Солнце, о котором Кира успела забыть.

– Розами пахнет, – сказала она насмешливо, давая понять, что, несмотря на его ухищрения, увидела букет.

– Да, я купил вам цветы.

– Тогда почему не подарили? Думаете, женщину можно оскорбить охапкой роз?

– Женщину можно оскорбить ложью, – ответил Майк, глянув на пассажирку в зеркало своими странными глазами. – Я не хочу лгать вам, леди-доктор. Ни словами, ни розами, ни какой-нибудь еще дрянью, которой пудрят мозги глупеньким дамочкам.

– Тогда скажите правду. – Кира сама испугалась сказанному.

– Вчера я встретил женщину, с которой хочу быть. А если я чего-то хочу – так и будет.

– Кира! Бросай! Свод вот-вот рухнет! Проклятье, Кира! – Майк попытался заставить молодую женщину двинуться к выходу, но она, словно окаменев, не спускала глаз с крошащегося потолка. Она соединяла, стягивала, теряя последние силы.

– Не будь дурой! Не хочешь жить ради себя? Тогда ради своей дочери, хотя бы ради меня – уходи! Я обещаю, что перестану тебя преследовать, перестану напоминать о себе. Ты больше никогда меня не увидишь, Кира! Просто брось этот проклятый потолок и беги. Я выведу нас через Сумрак!

Кира молчала. Говорить – значило тратить силы. А ей нужна была каждая частичка, каждая капля. Чтобы удержать каменное мозаичное небо над людьми, которым она могла помочь: над беременной женщиной, над стариком с французской булкой, над Майком…

– Проклятая эгоистка! Эгоистка! Ты даже подумать не хочешь, как будет плакать твоя Лёля, когда тебя вынесут отсюда в черном пакете. И то – если сумеют собрать в один мешок то, что останется. Ты не хочешь даже думать о том, как буду жить я! А я хочу, чтобы ты была в моей жизни, что бы ты там себе ни решила! Но ты, эгоистичная дурища, думаешь лишь о том, как будешь жить со своей больной совестью, если отпустишь этот хренов свод!

Кира не ответила. В глазах темнело. Майк выругался и, оттолкнувшись от стены, нырнул в людской поток. Видимо, почувствовал, как тают ее силы, и решил спасти свою жизнь. Кира его не винила. Она понимала, что есть один-единственный шанс помочь людям – взять силы у них.

В адской давке светлого было совсем мало. Вот дедушка, с нежностью прижавший к груди внучку – девчушку лет пяти, которая беспрестанно плакала от страха. Девушка, тащившая за собой невысокого перепуганного подростка, видимо, младшего брата. Пара влюбленных, жавшихся друг к другу в толпе. Кира мысленно попросила прощения и незримо протянула руку к их сердцам, забирая то, что могла взять. Сквозь туман она слышала, как дедушка кричит на зашедшуюся в крике внучку. «Катя! Катя!» – звал в толпе мальчишка: сестра выпустила его руку и равнодушно устремилась к выходу. «Блин, вечно ты мешаешь, тупая курица!» – выругал возлюбленную парнишка, еще мгновение назад готовый перевернуть для нее мир.

А Кира почувствовала, что получается. Наконец отыскав нужные точки, она связывала и сращивала, заставляя потолок вновь самостоятельно удерживать собственный вес.

И свои, и чужие силы иссякли. Людской поток начал редеть, и «леди-доктор» позволила себе сползти по стене на пол и потерять сознание, проваливаясь в небытие.

Там было много солнца. Она и не знала, что так недалеко от города можно отыскать такое место. Пустынный пляж с серебристым песком, длинные метелки травы колышутся на ветру. Лето еще только вступало в свои права, на пляже было прохладно и потому безлюдно. Майк набросил ей на плечи куртку, но Кире не было холодно. Сердце еще стучало в висках после сумасшедшей гонки на мотоцикле, когда можно было распахнуть руки, обнимая летящее навстречу небо, кричать и смеяться.

– Глупо выглядит, правда? – Она смущенно спрашивала так всякий раз, когда Майку удавалось спровоцировать ее на очередную безумную шалость. – Словно фильмов импортных насмотрелась…

– Пес бы с ними, – отмахивался он. – Ты можешь делать, что захочешь. Я никому не расскажу. Я жадный и оставлю воспоминания о твоих глупостях себе. Ты как будто все время запрещаешь себе быть счастливой. Это из-за того, что вы можете отбирать у людей светлые эмоции?

– Может быть, – пожала плечами Кира. – А может, ты прав, и я просто ду-ура!

Она рассмеялась и закружилась по пляжу, вынимая шпильки из волос и не заботясь о том, что не сумеет потом отыскать их в песке. Майк следил за ней горящими глазами, а потом одним прыжком оказался рядом, меняясь. Это уже не пугало Киру – она зарылась пальцами в густую бурую шерсть, притянула к себе огромную волчью голову и прижалась лбом ко лбу, обнимая зверя за шею. Балансировать на пороге Сумрака было страшно и странно.

– В темнице там царевна тужит, и бурый волк ей верно служит… Как в сказке…

Он зарычал, пытаясь прихватить пастью обнимавшую его руку.

– Знаю, ты не служишь никому, – усмехнулась Кира. – Служат собачки. Волки гонят. Но как же все-таки славно, что ты есть в моей жизни…

– Возвращается! – пробился в сознание голос – резкий, неприятный. – Гражданочка, эй! Вы как?

Кира увидела над собой сердитое лицо женщины в синей куртке врача «скорой помощи». Та задала несколько дежурных вопросов и побежала к следующим носилкам.

– Сколько… жертв? – спросила Кира, ни к кому в особенности не обращаясь.

– Да все целы пока, слава богу, – отозвался один из медбратьев, закончив перевязку руки пожилого мужчины. Здоровой рукой тот придерживал сумку с батоном. – Кое-кого помяло в давке, но выдержал свод-то, умели строить в прежние времена.

Он говорил еще что-то, но Кира уже не слушала. У дальней машины «скорой» ей померещилась черная кожаная куртка Майка. Она вскочила, не обращая внимания на легкое головокружение.

Сердце замерло от страха – что он исчезнет навсегда, как обещал.

Она гнала его из своей жизни две недели. Гнала потому, что не сумела быть счастливой, предпочтя остаться «хорошей».

Плохой она себя ощутила, когда однажды Оля вернулась из школы раньше и едва не застала маму обнимающейся с чужим мужчиной у подъезда. Дочка, Сергей, кто-то из друзей и знакомых – любой мог их видеть. Кира совсем не думала об этом в солнечном угаре, а когда подумала – испугалась.

– Ты смог бы полюбить мою Ольгу? – спросила она, прижавшись к черной кожаной куртке, вдыхая ее привычный запах, ставший родным за какие-то несколько дней.

Майк зарылся носом в волосы Киры, жадно вдохнул.

– Мне нравится запах твоей дочери. Ты много чем пахнешь, но ею – всегда…

– Ты смог бы полюбить ее, если я буду с тобой? – не захотела менять тему Кира. Сейчас это было важно, слишком важно. И она знала, что Майк не станет лгать. – Ты станешь забирать ее из спортшколы? Кормить ужином, если я задержусь на работе? Ты будешь любить ее, словно свою дочь?

– Я не знаю, – честно ответил он. – Попробую. У меня никогда не было детей и… Сама понимаешь, я все-таки… Папочка-оборотень – то еще счастье…

Майк смешался и замолчал. Молчала и Кира, все отчетливее понимая, что пришла пора вернуться в темноту. Она начала избегать встреч, засиживаясь на работе, пока не набралась смелости попросить Майка уйти.

Кто же мог ждать, что он уйдет?!

Он не был навязчив, груб, резок. Он просто был всюду, где оказывалась Кира. Даже если она не видела его – чувствовала на себе взгляд волчьих глаз.

– Ты можешь прогнать меня из своей жизни, но я знаю, что нужно мне. Ты. И я тебя не отпускаю…

Так он сказал две недели назад. Сегодня – обещал отпустить, если Кира выберет жизнь. Она, как всегда, ничего не выбирала – просто осталась в живых. Осталась без него.

Знакомый силуэт исчез, а может, Майк просто отвел ей глаза, не желая больше ничего выяснять.

Кира вернулась домой, позвонила из прихожей в поликлинику и попросила отметить больничный. Потом разделась, завернулась в плед и просидела так час или около, до тех пор, пока не пришла домой Оля.

Сразу за ней вернулся Сергей. Заметив состояние жены, не стал ничего спрашивать – отправился готовить ужин. Жизнь легко скользнула в свою колею, так что Кира решила не рассказывать о том, что случилось, а точнее, едва не случилось в метро. Она автоматически помыла посуду, затолкала в стиральную машину перепачканную одежду.

Лёля уже сидела на кровати – ждала, когда мама расплетет и расчешет ей волосы.

– Тебе холодно? – Непривычно было видеть дочку закутанной как кукла. Обычно Оля сидела поверх постели, а потом просто ныряла под одеяло, стараясь не допустить ни единой морщинки. Кира внимательно посмотрела в виноватые глаза дочери.

– Ладно, – неохотно призналась Оля. – Знала, что ты все равно догадаешься, что что-то не так. Я снова подделала твою подпись.

Лёля вздохнула, собираясь с силами, готовясь получить трепку.

– Мы с Натальей Васильевной ездили в музей. На метро. И… там кое-что случилось.

Кира почувствовала, как темнеет перед глазами.

– Никогда! Слышишь, никогда не обманывай меня больше, поняла! – закричала она. Не слушая Олю, бросилась к ней, сорвала одеяло и начала осматривать и ощупывать дочь, словно от этого зависела жизнь их обеих.

– Не бойся, мам. Все в порядке, правда в порядке, – отмахивалась Оля. – Там ничего не обрушилось.

– А это откуда? – спросила Кира, неотрывно разглядывая след зубов на предплечье дочери.

– Это… там была такая большая собака. Я упала, и люди стали меня толкать, а она вынырнула из толпы и потащила меня. А потом какой-то дяденька подхватил меня на руки и вынес.

– Какой дяденька?

– Такой… – Оля задумалась, рассеянно почесала нос, – высокий. Красивый, в черной куртке. И глаза у него были такие… странные.

Кира прижала дочку к себе, вдыхая запах ее волос. Уложила, укрыла одеялом.

Сумерки за окном сгустились, налились чернильной тьмой. Кира раздвинула шторы, выключила ночник, позволяя ночи пролиться в комнату. На мгновение ей почудилось, что кто-то смотрит на нее из темноты с пристальной нежностью.

– Прости, – прошептала она в надежде, что он может ее видеть. – Пожалуйста, будь рядом.

Неизбежно исчезает солнце. Ночь приходит, не спрашивая у нас позволения. Но в нашей власти в самый темный час полночи, когда жизнь кажется пустой и бессмысленной, решить – позволить ли темноте ослепить нас, или, обжигая пальцы, чиркать и чиркать спичкой.

Теплые блики играли на листьях тополей. Светло-голубое небо прорезала золотая стрела – солнце, встающее из-за террикона, ярко осветило инверсионный след самолета, выполняющего рейс Москва – Симферополь. Борис почувствовал радостные мысли людей, предвкушающих отдых. Они полностью глушили страх тех, кто боялся летать. Все были спокойны, счастливы и так близки к небу…

Борис любил тихие утренние часы. Работа окончена, и можно слегка расслабиться: подставить лицо утреннему солнцу, почувствовать ветерок, приносящий из степи запахи трав, послушать, как идут в музей сотрудники и первые посетители, побродить по большому двору или полить цветы на клумбе. Дворник музея Ольга Александровна была неизменно рада помощи Бориса и вовсе не считала его бестолковым предпринимателем со странностями, который каким-то чудом содержит лавку плохо раскупаемых сувениров при музее.

– Борис, землю вокруг саженцев вспушишь? – поинтересовалась Ольга Александровна и, уверенная в ответе, протянула Борису тяпку.

Молодые серебристые тополя Борис сажал сам и ухаживать за ними предпочитал сам. Но было что-то забавное в том, что дворник местного музея дает наряды городовому Ночного Дозора целых двух городов – Гуково и Зверево, главе Светлых на всех окрестных территориях. Пусть этих Светлых здесь меньше полудюжины, и уровень их слаб даже в сравнении с его пятым…

Борис взял тяпку, начал рыхлить почву вокруг саженца. Отвлечься от проблем лучше всего в саду. А проблемы, как всегда, имелись… Работая, Светлый обошел тонкий ствол кругом, повернулся к солнцу спиной и вздрогнул. В лицо ему взглянула луна – довольно яркая на утреннем небе. Но не луна заставила Бориса насторожиться. По лунной дорожке, незримо упавшей на росистую траву, неслышно шел Макар – городовой от Дневного Дозора, Темный маг четвертого уровня. Одет он был в темный костюм и темную водолазку. Ишь, поднялся ни свет ни заря… Точнее, скорее всего вовсе не ложился, плел свои козни, о которых Борис пока не знал. И появился в нужное время в нужном месте.

– Привет! – широко улыбнулся Макар – будто и не пытался подобраться тихо, по-воровски.

– Доброе утро, – без видимого энтузиазма отозвался Борис, одергивая ветровку. По утрам еще было прохладно, хотя днем ходили в рубашках с коротким рукавом. – Зачем крадешься?

– Как ты мог подумать, что я хочу подойти к тебе незаметно? И, главное, как мог не почувствовать меня в своих владениях? – усмехнулся Макар.

– Офис Дозора – не мои владения, – довольно мрачно ответил Борис. Если бы не случай, Макар вполне мог бы застать его врасплох. Нахватался вампирских штучек, хотя сам, к счастью, не вампир.

– А музей? Разве это не твои владения?

– У музея я только снимаю помещение, – отрезал Борис. – Музей тем более не мой.

– Можно подумать, ты не помогаешь им совсем, – фыркнул Макар. – Слушай, Боря, завязывай ты со своей извечной подозрительностью! Я не хочу тебя подловить, подставить, скомпрометировать. Хотел бы – давно накатал бы в Ростов донос, что ты из своего кармана заплатил за выставку икон и подпитываешься светлыми эмоциями посетителей!

– Не помню пункта Договора, согласно которому Светлому нельзя помогать кому-то материально. Про подпитку и вовсе молчу – это даже не воздействие!

– Мы не в суде, Боря! Я к тебе по делу пришел. Как коллега к коллеге.

– Я тебя внимательно слушаю.

– У вас новая выставка, говорят? Я по радио слышал.

– Да, коллекционер из Волгограда привез коллекцию насекомых. Красочная выставка, хотя зрелище, на мой вкус, жестокое. Тебе понравится. Ты по этому поводу явился? Пойдем, я проведу тебя без билета.

– Нет, выставку смотреть не буду, но, как ни странно, мои проблемы тоже касаются насекомых. Точнее, наши проблемы.

– Так расскажи! – раздраженно предложил Борис.

– Извини, забыл, что у тебя конец рабочей ночи… А у меня – только начало рабочего дня. Излагаю. Проблема касается шахты «Ростовская».

Борис насторожился и помрачнел.

– Кто-то погиб?

– Нет. Пока нет.

– Но в шахте кто-то угнездился? Как тогда на «Гуковской»?

Вампира третьего уровня, четыре года назад засевшего в шахте на глубине в километр и посасывавшего кровь горняков, оба дозорных – и Светлый, и Темный – вспоминали без энтузиазма. Слишком много пришлось потратить сил, чтобы его упокоить. Вампир был беглым и сдаваться не собирался. Макара едва не перемолол в шнеках шахтного комбайна, а на Бориса обрушил стокилограммовую плиту породы. Дозорные чудом остались живы.

– Ты что-то знаешь? – спросил Темный.

– Ничего конкретного. Но кое-какие слухи до меня доходили.

– И ты молчал? Не пытался разобраться?

– Я же сказал: ничего конкретного. А ты знаешь что-то наверняка?

– Вполне возможно, что в шахте и правда кто-то угнездился, – ответил Макар. – Но не вампир. Там видели жука.

– Жука? – переспросил Борис. – В каком смысле?

– Огромного таракана. Мне доложили осведомители.

– Насколько огромного? С ладонь?

– Нет, Борис! С человека.

– Да ладно, – хмыкнул Светлый городовой. – Твой информатор, наверное, хватил лишку.

– До сих пор он не поставлял мне недостоверную информацию. Таракана видел не один человек. Его наблюдают там уже неделю. Как правило, ночью. Но ты сам понимаешь – шахта работает в четыре смены, и ночью там не меньше людей, чем днем.

– А что значит – размером с человека? Он ходит на задних лапах? Или в холке высотой с человека? То есть ясно, что у таракана нет холки, но ты, думаю, понял, что я имею в виду.

Макар скривился.

– Не настолько огромный, но все же… Его описывали как ставшего на четвереньки человека. Пару раз он бежал по штрекам, раза три мелькал тенью на стене, а один раз заглядывал в лаву. Рабочий, который его увидел, так орал, что заглушил шум конвейера.

– Думаю, это преувеличение.

– Возможно. Но таракан был. Я исследовал память рабочего. И еще одного. Надеюсь, ты не будешь на это жаловаться?

– Нет. Но лучше бы ты сначала согласовал свои изыскания и воздействия на людей со мной.

– Чтобы ты надо мной смеялся?

Борис отбросил тяпку в сторону, вздохнул.

– Я так понимаю, ты хочешь, чтобы мы поехали на шахту сейчас?

– Да. Готов тебя отвезти туда и обратно. И накормить завтраком – тем более, сам хочу есть.

– Подкупаешь?

– Стараюсь быть вежливым и понимающим. А также принести извинения за беспокойство и неурочную работу.

– Отличные качества для Темного. Все бы вы были такие… Поехали… Жуки не должны свободно разгуливать по шахте.

– Переодеваться не будешь? Ветровка после спуска станет черной от пыли, жалко.

Макар ненавязчиво и не очень обидно, но все-таки издевался над Светлым. Темную природу не изменить, как бы ни был обаятелен лично Макар. Намекал на стесненные обстоятельства Ночного Дозора, на экономность Бориса, который и правда не транжирил казенные деньги. Но забота о сохранности ветровки – это уже слишком. К счастью, Борис знал, чем ответить. Он щелкнул пальцами, и белая ветровка стала угольно-черной. Такого фокуса Макар скорее всего не знал. Вот они и в расчете за все намеки и неявные насмешки. Дело всегда эффектнее слов.

«Мерседес» Макара припарковался около кафе «Встреча». Естественный выбор – самое близкое заведение к шахте, где можно сносно позавтракать. Дозорные вышли на маленькую незаасфальтированную площадку рядом с дорогой, неодобрительно посмотрели на грузовик с углем, который ощутимо тряхнуло на выбоине. С грузовика сыпалась угольная крошка и летела пыль.

– Куда экологи смотрят? – поинтересовался Макар.

– Ты хочешь сказать – природоохранные службы? А еще точнее – Николай Яковлевич из мэрии? – спросил Борис. – Не думаю, что он может повлиять на ситуацию.

– А я могу, – скромно заявил Макар. – Схожу к генеральному директору, объясню, что и как. Ты не против? Всего-то и надо – воздействие шестого уровня.

Борис на мгновение задумался.

– Как должностное лицо – против.

– А жаль.

– И мне жаль…

Вошли в кафе, где вкусно пахло кофе и не очень вкусно – чем-то жареным.

– Греческий салат и сырную нарезку, мясо по-французски и овощной салат, два кофе, шоколад, пирожные! – объявил Макар с порога.

Макара здесь знали, а сам Макар знал, что закажет Борис, – не первый год работают рядом, пусть и не всегда вместе.

Уже через пять минут миловидная официантка лет двадцати пяти поставила перед дозорными кофе и пирожные, положила две плитки шоколада. Макар имел привычку закусить сладким перед тем, как начать есть мясо. Борис мяса не ел, но тоже мог питаться в произвольном порядке – сначала пирожные, потом сыр и салат.

– Итак, о жуке, – продолжил Борис, с хрустом разламывая плитку шоколада. – Ты полагаешь, это оборотень?

– Да, – ответил Макар.

– Мне прежде не доводилось слышать об оборотнях-жуках.

– Я слышал. Правда, не помню что.

– И ты надеешься поймать жучилу? А что мы ему предъявим? Может, он работает на этой шахте.

– Жук? – Макар засмеялся. – Забойщиком? Или слесарем?

– Бригадиром или начальником участка, – фыркнул Борис. – Может быть, его сущность проявляется только на глубине… Там ведь все по-другому.

– Все, – согласился Макар. – Даже Сумрак. Ходил по штрекам в Сумраке?

– Как и все мы.

– Жутковатые ощущения, правда?

– Я бы сказал – сдавливает.

– А я постоянно ощущал чье-то присутствие. Под землей – не та пустота, что на поверхности. Сумрак там не тот… Сущности не те.

– Было бы странно, если бы там Сумрак оставался таким же, как здесь. Но в любом случае надо выяснить, что происходит. Думаю, вдвоем мы справимся.

Официантка принесла горячее Макару и греческий салат Борису. Оба принялись за еду и на некоторое время замолчали. Первым заговорил Макар:

– Не думаю, что там, на глубине, могут проявиться особые свойства человека. Луны нет, солнца нет, тени нет. Мрак и холод. Если туда и забрел оборотень, то откуда-то с поверхности.

– Для оборотня в форме огромного жука шахта – самое подходящее место, – согласился Борис. – Эдакая нора…

– Соразмерная, – кивнул Макар. – Даже слишком. У тебя какие-нибудь боевые амулеты, кстати, есть?

– Нет.

– И у меня нет. Печаль…

– Мы что, с одним жуком не справимся? – не очень уверенно спросил Борис.

– С одним – справимся. А если у них там гнездо?

– Тогда и амулеты не помогут.

– Любите вы, Светлые, мраку нагнать, – подытожил Макар. – Едем, через пятнадцать минут надзор будет в шахту спускаться. Из-за нас одних клеть никто гонять не станет.

Борис удивленно поднял бровь.

– Шутишь?

– Не до шуток. Режим экономии. Я с некоторыми машинистами подъема сладить не могу, когда опуститься надо. Даже генерального директора в неурочное время опускать отказываются. Не говоря уж о «лучшем друге».

– Тогда поехали, – не стал спорить Борис. – А ты часто, что ли, в шахту опускаешься?

– Нет, не часто. Но я, знаешь ли, не привык, чтобы мне отказывали в невинных просьбах.

Двор шахты «Ростовская» не слишком изменился с советских времен. Фонтан, в котором не было воды, скульптура Карла Маркса, выкрашенная золотой краской, подстриженные пыльные кустики…

– Хорошо тут. По-домашнему, – отметил Макар.

– На этой шахте работал мой отец, – сказал Борис.

– Я помню. Ты как-то говорил. В память о нем предлагаешь руководству, чтобы все оставалось по-прежнему?

– Оно как-то само получается.

– Так я тебе и поверил!

– Не хочешь – не верь, – усмехнулся Борис. – Сами в шахту пойдем?

– Мы уже это обсуждали. – Макар несколько удивился. – Ты что-то почувствовал там, внизу?

– Я не об Иных. Людей брать, надеюсь, не будем? Директора, начальника участка…

– Ты бы хотел взять?

– Нет. Я бы хотел, чтобы поиски гигантского таракана стали сугубо нашим делом, чтобы мы никого в него не впутывали и не подвергали бы чью-то жизнь и здоровье опасности. Но хочу договориться об этом «на берегу».

– Напрасно ты считаешь меня монстром. Я никогда не буду впутывать в такое дело непричастных людей.

Борис покачал головой.

– Ну-ну.

Макар нахмурился.

– За что не люблю Светлых – так это за демагогию. И за предубежденность.

Борис не ответил. Дозорные молча обогнули административное здание шахты, прошли по заставленному шахтными механизмами и строительными материалами двору и оказались в бетонной коробке, над которой возвышался копер с подъемным механизмом. Скрипели огромные металлические колеса, на которые наматывались толстые стальные канаты, поднимавшие из шахты клеть с людьми.

Смена еще не закончилась, поэтому в клети, поднимавшейся на-гора, оказалось всего несколько человек. В основном – «белые каски», работники надзора. Но помимо инженерно-технического персонала был там и еще один человек, заставивший дозорных ощутимо напрячься – правда, с разными мыслями.

Из-за плеча пожилого начальника участка выглядывала черноволосая женская головка без каски. Когда клеть поравнялась с поверхностью, шахтер сделал шаг вперед, и дозорные увидели симпатичную девушку в легкомысленном коротеньком красном платье, с прекрасно уложенной, словно только что из салона, стрижкой-каре. На молочно-белой изящной ручке девушки висела внушительных размеров плетеная корзинка. Оттуда доносилось недовольное попискивание.

– Что за дела, Макар? – настороженно поинтересовался Борис.

– Я понятия не имел, – оправдался смущенный Макар. – Клянусь! Оксана, ты что здесь делаешь?

– Мальчики… – шаловливо протянула Темная ведьма Оксана, стреляя глазами то в одного, то в другого городового. – Вы зачем здесь?

Шахтеры с удивлением воззрились на мужчин, разговаривающих с пустотой. Оксана, понятное дело, отвела им глаза, а Борис и Макар воспользовались эффектом долженствования – когда все воспринимали их присутствие как нечто само собой разумеющееся. Заклинание того же порядка, но несколько более эффективное, позволяющее общаться с окружающими и не шарахаться в сторону от прохожих, которые могут задеть того, кого просто не видят.

– Мы – по делу, – заявил Макар. – А ты?

– И я по делу. Не пойму, я разве что-то нарушила? Иду себе с работы…

– С какой работы? – жестко спросил Борис.

– Крысок наловила. Шахтных. Подземных. Хороших. Полезных. Задолжала ведьме Гале, а та не такая шустрая, как я, в шахту ходить не любит. Вот я и пошла на лов. Не припомню пункта Договора, согласно которому запрещается ловить крыс в шахте. Я даже уверена, что его там вообще нет. И ни в одном приложении.

– Дружишь со старой каргой? – поинтересовался Макар, который Галю терпеть не мог, хотя формально она числилась его сотрудницей.

– Сотрудничаю. Вы, городовые, высоко, а Галя – низко и близко.

– Низко, – согласился Макар.

Борис задумчиво взглянул на Оксану.

– Как полагаешь, судьба нам ее послала? Или это все ваши темные козни? – спросил он Макара.

– Мы козней не строили!

– Тогда, может, стоит взять ее с собой?

Борис явно сомневался. Случайная встреча с Оксаной, с одной стороны, выглядела очень подозрительно. Но с другой – не заманить же в шахту Светлого городового и там заточить его или убить намеревались Темные?

– Да я, может, совсем с вами и не хочу! – горячо возразила Оксана.

– А придется, – заявил Макар. – Ты вообще-то на службе. Крыс отпусти – мешать будут.

– Вдруг пригодятся? Жертва там, или поколдовать немного…

– Нет, – жестко сказал Борис.

Оксана раздраженно швырнула корзинку на землю. Крышка отскочила, и бурые зверьки с радостным писком бросились в разные стороны.

– Леша, ты смотри, сколько крыс! – закричал машинист подъема. Дальше последовали сплошь непечатные выражения, общий смысл которых сводился к тому, что крысы чувствуют опасность, и опускаться в шахту сейчас не стоит. Но Леше нужно было вниз, а вместе с ним сели в клеть двое малозаметных городовых и невидимая ведьма…

Клеть ухнула вниз и пошла, набирая скорость.

– Зачем опускаемся? Кого ищем? – развязно спросила Оксана, притираясь почти вплотную к Борису.

Тот отстранился, кашлянул.

– Ищем таракана. Подробнее ситуацию может обрисовать ваш начальник.

– Какого таракана? – Оксана захлопала глазами.

– Чудовищного, – коротко ответил Борис.

Макар усмехнулся и спросил:

– Ты лучше скажи – крыс ловишь дудочкой?

– Не по норам же с сачком лажу…

– Прямо около ствола?

– Нет, отхожу метров на двести. Зачем людишек смущать? Да и крысы не любят в людные места идти, даже на дудочку.

– Тараканов внизу никогда не видела? Таких, чтобы больше крыс?

– Не приходилось. Мокриц встречала, углежорок, сумрачные незабудки один раз видела. Тараканов не доводилось. Рассказывают, сумрачные пчелы собирают нектар с подземных орхидей, и их даже иногда можно увидеть. Жужжание я недавно слышала, но ни пчел, ни тараканов видеть не доводилось.

– Много ты знаешь для ведьмы своего уровня. – Борис покачал головой.

– У Темных свои пути, – фыркнула Оксана. – Мы за правила и законы не цепляемся, хотим найти что-то новое. Правда, Макар?

– Правда. Только таракан-оборотень нам на территории не нужен. Светлый он, Темный или вообще дикий. Нам нужно его найти и разъяснить.

– Уничтожить? – уточнила Оксана.

– Вполне возможно.

Шахтер, задумчиво наблюдавший за стенами шахтного ствола, по которым стекали темные ручейки конденсата, вдруг оживился и обратился к Макару:

– Мужики, поможете мне вытравить тараканов из квартиры? Я так понял, вы специалисты? Совсем житья нет.

Макар воззрился на шахтера так, словно с ним заговорил кухонный шкаф. Ведь Иные были под заклятием невнимания… Наверное, слишком много болтали, а спокойная обстановка в клети помогла шахтеру сосредоточиться и услышать их разговор. Причем не только услышать, но и понять.

– Мы специалисты, – подтвердил Борис. – А ты супруге скажи, чтобы посуду вовремя мыла. Тараканы и уйдут.

– Так я не женат.

– Значит, сам мой. И крошек на столе не оставляй.

Оксана чуть-чуть «надавила» на горняка, и тот тупо сказал:

– Хорошо. Сделаю. Так точно.

– Ты что творишь? – спросил у Оксаны Макар. – Воздействие седьмого уровня? При Светлом?

– Так я же в сторону Света, – невинно улыбнулась Оксана. – Будет чистюлей. Жену найдет.

– И жизнь ей испортит, съедая за то, какая она неряха, – покачал головой Борис.

– Любое магическое вмешательство чревато последствиями. Но я сыграла на твоей стороне, – подмигнула Оксана Борису.

– Больше так не делай, пожалуйста.

– Я только усилила воздействие твоих слов. Совет же ему давал ты.

– Тихо, – нахмурился Макар. – Не связывайся с тем, с кем тебе не справиться, Оксана. Тем более мы сейчас будем делать одну работу. И неизвестно, как обернутся дела там, в темных коридорах…

– Мне уже жутко, – распахнула глаза Оксана. – Но ведь вы с Борисом меня защитите?

– Ты можешь рассчитывать на нашу помощь, – подтвердил Борис. – А мы на твою?

– Всем, чем смогу…

Клеть лязгнула о рельсы на дне ствола. Приехали!

Шахтер, имя которого Иные так и не узнали, вышел из клети первым и набросился на машиниста подъема, дежурившего внизу:

– Слушай, почему у тебя грязь везде? Газеты, объедки какие-то… Вверху крысы пешком из-за вашего свинства ходят!

– Иди, Степаныч, иди, куда шел, – тихо проворчал машинист. – Чай, еще не директор…

Шахтер включил лампу на каске и побрел вдаль по темному штреку. Следом отправились дозорные. Им спешить было некуда – нужно было искать следы. Вероятность набрести в штреке непосредственно на таракана была не слишком высокой.

Журчал по дну штрека ручеек с оранжевыми берегами, летела пыль – но не очень много. Первая смена в шахте ремонтная, уголь сейчас не добывали – а главная пыль, конечно, от работающего в лаве комбайна.

– Хорошо, что тихо, – отметил Макар. – В тишине и работать приятно.

– В Сумраке всегда тихо, – прошептала Оксана.

– Не скажи, – отозвался Борис. – Всякое случается.

Дозорные смолкли, поглядывая по сторонам при свете фонариков, которые крепились на голове при помощи резинки: Макар предусмотрительно взял с собой три – два на себя с Борисом и один в запас. Запасной достался Оксане. Не прошло и минуты, как в штреке послышался топот.

– Неужели? – тихо спросил Макар.

– Вряд ли таракан подкован, – предположил Борис. – А тут просто лязг какой-то.

Из-за поворота послышался хохот.

– Нет, не таракан. Мужики. Двое, – сказала Оксана.

Мужики бежали по штреку и дико хохотали.

– Да они не в себе, – тихо проговорила ведьма. – Будто мухоморов объелись.

Борис вздрогнул.

– Ты тоже почувствовала?

– Что?

– Споры!

Не сговариваясь, городовые и ведьма шагнули в Сумрак. У рабочих внезапное исчезновение мужчин, которые должны были быть в штреке, но не должны были проваливаться сквозь землю, вызвало мощный взрыв хохота. Один из шахтеров даже привалился к стене тоннеля.

В Сумраке было неладно. Тонкие белые нити прорезали тоннель, шевелились, прятались в холодном желе подземных пород и щупали, щупали пространство… Летела белая пыльца.

– Что это?! – взвизгнула Оксана.

– Я не знаю, – отозвался Макар.

– А я догадываюсь, – тихо сказал Борис. – Если мы нападем вместе – иссушим монстра.

Но вместе напасть не получилось. Одна из нитей изогнулась и присосалась к затылку Оксаны. Девушка взвизгнула и вышла из Сумрака. Следом вывалились городовые.

– Гады! – закричала Оксана что есть сил. – Заманили меня сюда! Не выйдет! Я вас раньше передушу!

С земли она схватила кусок породы и швырнула в Макара. Потом подняла камень еще больше – килограммов в пять – и бросилась с ним на Бориса, надеясь, по-видимому, проломить ему голову.

Макар ударил «Морфеем». Борис в это время успел увернуться от камня и подхватить Оксану на руки, а потом усадить на землю. Отпускать девушку не хотелось. Она была такой мягкой, теплой и ароматной… Но Борис понимал – споры попали и на него, проникли в его организм. Интересно, какие мысли сейчас одолевают Макара?

– Что это было, Борис? – спросил Макар. – Что на нее напало?

– Думаю, гриб. Сумеречный гриб. Внушил чувство опасности… Ты встречал грибы здесь, внизу?

– Никогда.

– Я тоже не встречал. Но читал о них. Проявления глубокого Сумрака. Питаются, как и мох, эмоциями. Но, видимо, куда более организованны. И могут воздействовать на людей.

– Выходит, таракан – галлюцинация?

– Скорее всего, – подтвердил Борис.

– И как найти гриб? Что с ним нужно сделать?

– Один китайский Светлый писал, что по грибу достаточно ударить с двух сторон – светлой и темной энергией. Образуются «ножницы», и гриб усыхает, а следом за ним – вся грибница. На самом деле грибы не очень сильны. Но этот как-то чересчур разросся…

– Идем.

Лицо Макара исказила гримаса злобы. Можно ли доверять ему сейчас? Не набросится ли он, как Оксана?

– Иди первым, – предложил Светлый. – Я прикрою тебе спину.

– Как бы не так, – оскалился Макар. – Спиной я к тебе не повернусь, зануда.

– Оксана может погибнуть. Воздействие гриба в Сумраке очень опасно.

– И тьма с ней. Ведьмой больше, ведьмой меньше…

Борис напрягся из последних сил и создал вокруг себя и Макара «сферу отрицания».

В надменно-злом лице Макара тут же произошли изменения – оно стало растерянным и испуганным.

– Сплющило меня, Бориска, – прошептал он. – Не по-детски сплющило… И ведь вернуться может. Как же нам задавить эту гадость?

– Зайти с двух сторон. Ударить. Он развалится.

– А как его найти?

– По нитям.

– Тогда пойдем…

Макар шагнул в Сумрак, Борис – следом. В Сумраке Макар протянул вперед ладонь, из нее ударил сноп пламени, выжигая нити. Те, которых пламя не коснулось, рванулись прочь, за поворот.

– Гриб там, – предположил Макар.

– Там. Я неплохо знаю эту шахту. Он может быть у двести пятой лавы. Примерно километр отсюда.

– Километр? Длинные он отрастил щупальца! Но почему ты уверен, что знаешь, где он?

– Место подходящее. Воды много, люди неподалеку. И парни эти, которых мы встретили, с того участка.

– Идем?

– С двух сторон надо. Вместе он нас не пропустит.

– Пробьемся, – усмехнулся Макар.

– Нет. Он и штрек завалить может. Силища неимоверная. Чувствую. Я в обход пойду, а ты прямо – здесь не заблудишься.

– По одному он нас тем более передушит.

– У него разумность не того порядка. Это же даже не животное. И не дерево… Гриб!

– Ладно, – без особого энтузиазма согласился Макар. – А таракана искать будем?

– Таракан – призрак.

Макар повернулся к Борису спиной и зашлепал по туннелю. Выйти из Сумрака ему Борис не предложил – сам разберется, не маленький. Ему же надо было чуть ниже и дальше, на другой уровень шахты. Борис для разминки покрутился на месте и активировал заклятие «землеройка». Ввинтился в холодное желе Сумрака под углом и пошел вниз. Промахнуться было никак нельзя. Промах приравнивался к гибели. Но он отлично знал шахту своего отца, свою шахту…

Темная ведьма Оксана осталась лежать у стены тоннеля.

Борис вывалился из ледяного сумеречного желе горных пород в теплую пустоту шахтной выработки и тут же вышел из Сумрака. Тут было тепло, даже жарко. Круг в полтора километра по штрекам – и он зайдет грибу в тыл. Придется пролезть по лаве… Но там он будет незаметен среди людей. Есть ли для гриба разница, человек к нему идет или Иной? Возможно, что и никакой.

Разумность гриба не стоит переоценивать – он чувствует только непосредственную угрозу. И любит играть с людьми. Точнее, не любит – какие привычки могут быть у гриба? Это просто суть его жизни, процесс питания…

Борис ускорился. Ему нужно было подойти к грибу одновременно с Макаром – а тот шел по прямой.

Вот и лава, через которую можно попасть в соседний штрек. Пласт угля, который вырабатывали шахтеры, держался гидравлическими створками тяжелой крепи. Расстояния от «потолка» до пола – метр двадцать. Не самый толстый пласт, но и не самый тонкий. Хорошо, что Борис был налегке, со светодиодным фонариком, без тяжелого самоспасателя и каски. Хотя без каски по лаве лазить не слишком безопасно даже Иному – того и гляди зацепишься за что-то головой.

Борис нырнул под низкий свод, полез по угольному крошеву. Вдали грохотал комбайн, густо летела пыль. Шахтеры вычищали из «карманов» крепи уголь. На Бориса никто не обращал внимания – лезет мужик и лезет. Своих дел у каждого хватает. Даже «сферы невнимания» не требовалось. Где людям делать нечего, там они и начинают глазеть по сторонам, а тут все торопились выполнить свою работу и выбраться наружу. Туда, где можно распрямиться во весь рост, где нет удушающей жары и вездесущей пыли, где над головой голубое небо.

Борис заглянул в Сумрак. Сделать это в темной и душной лаве было очень трудно. Сумрак колыхался вокруг тяжелым ледяным студнем, но и этот студень пронизывали белесые нити грибницы. Далеко проникла дрянь. Сосет из людей соки. Незаметно, понемногу, но сосет…

Борис ускорился. Ударился несколько раз о круглую гидравлическую стойку. Едва не вывернул ногу, зацепившись за большой кусок угля. Порвал ветровку, набрал полные туфли мелкой угольной крошки.

К выходу из лавы Светлый городовой добрался совершенно измочаленный. А ведь он был в ней всего десять минут. Что же говорить о людях, которые работают тут шесть часов? И ничего, трудятся, еще и гриб ухитряются подкармливать. Но ничего, грибу скоро придет конец…

Борис вылез в штрек, где по сравнению с лавой было просто замечательно, и побежал навстречу Макару. Заглянул в Сумрак. Белесое тело гриба – размерами и формой он напоминал слона, которого каким-то чудом затолкали в шахту, – маячило впереди. Гриб волновался. Гриб тянул щупальца в противоположную сторону. Не иначе, Макар уже принялся за него, решив, что опасаться гриба, пусть и гигантского, недостойно Темного четвертого уровня…

Одна беда – совладать с сумеречным грибом магией совсем не просто. Гриб питается эмоциями, питается магией, вбирает в себя все, что может, – как и настоящий гриб. И накачивать гриб заклинаниями не слишком продуктивно – он вбирает в себя бо́льшую часть их энергии, а потом может вернуть удар. Победить же сумеречный гриб другими способами попросту невозможно – ибо как проникнуть в Сумрак без магии?

Выход есть – перерезать ножку гриба попеременно светлой и темной силой, срезать его ножницами с двумя клинками. Но наивно думать, что гриб будет ждать, когда его уничтожат. Чувство самосохранения у порождений Сумрака развито едва ли не сильнее, чем у обычных животных.

Борис ударил в ножку гриба стрелой чистой белой энергии и прожег в ней изрядную дыру. Гриб яростно содрогнулся и обрушил на Бориса темную стрелу «фриза». Даже почерк заклятия был узнаваемый – почерк Макара. Да и откуда бы у гриба взялся свой почерк?

Сейчас на Макара посыплются заклинания Бориса. Но стоит надеяться – Темный городовой сумеет с ними совладать!

Борис ударил в гриб струей огня. Макар сам любил баловаться с огнем и, надо полагать, сможет отразить такое заклинание.

Тут же Светлого едва не спалило темное пламя – жидкая багровая струя не только раскалила воздух в шахте, но и подожгла пласт угля. Это было совсем ни к чему. Нужно справиться с пожаром до приезда горноспасателей – иначе от ударов гриба погибнут люди. Пожар в шахте страшен не только для людей, но и для Иных. Выходов здесь мало, кислорода мало. Пространство очень быстро наполняется угарным газом. А дышать угарным газом не сможет и самый сильный Иной…

Борис ударил по грибу струей ледяных кристаллов. Этой же струей он притушил уголь, который зачадил, отравляя воздух окончательно…

Гриб зашатался и поблек. Выдерживать натиск с двух сторон ему было сложно. Но он нашел себе союзника… Со стороны гриба в сторону Бориса двинулась ведьма Оксана. Она еле передвигала ноги, но была накачана энергией под завязку.

Борис ударил Оксану «Морфеем». Естественно, бесполезно. Попытался отсечь от гриба «белой стрелой» – но гриб поселился в самой ведьме, он не управлял ею через грибницу, как прежде.

Светлый проклял себя за роковое решение взять ведьму с собой. Казалось бы, она могла помочь, но теперь мешала. И еще как мешала! Развеять Оксану по ветру, сбросить в нижний слой Сумрака – никаких проблем! Но чем же она виновата, что ее привлекли к операции по уничтожению гриба?

Сколько грибов используют ведьмы в своих заклинаниях! Один из самых популярных ингредиентов в их зельях. Теперь – ирония судьбы – гриб использовал ведьму. Наверняка ему было тем легче это делать, чем больше имела дел с грибами Оксана.

Оксана вскинула руку, в Бориса ударила струя леденящего холода. Он успел поставить «щит», но часть энергии пробила «щит», и левая рука повисла плетью.

Борис ударил Оксану «прессом», но ведьма, как ни странно, не только не просела под чудовищным давлением, но словно стала сильнее. Она ударила таким же «прессом», и Борис впечатался в стену в самом прямом смысле слова – ушел в породу и уголь на сантиметр. Хорошо, что в это время он успел активировать «хитиновый покров», внешний скелет, который не дал «прессу» раздавить его внутренние органы и смять, как куклу.

– Макар, огонь! – что есть силы закричал Борис. – Огонь, вода, огонь, вода, огонь, вода! Огонь!

И ударил в гриб яркой струей пламени, не заботясь о том, что между ним и грибом стоит Оксана. Какое-то время ведьма словно не обращала внимания на бушующее вокруг нее пламя, но потом волосы ее задымились, лицо исказилось, и она дико закричала.

Высшая целесообразность слишком часто диктует Светлому линию поведения, образ жизни и сиюминутные решения. Оксана была ни в чем не виновата, но она стала частью гриба. Если бы Борис дал слабину, она вместе с грибом убила бы его. Если бы он побежал, то рано или поздно в шахту явились бы высшие Светлые и Темные и уничтожили бы гриб – вместе с Оксаной. С чего грибу отпускать свою добычу? Оксана обречена в любом случае. Значит, нужно решить проблему здесь и сейчас…

– Вода! – закричал Борис, обрушивая на гриб ледяной клинок. Старался бить мимо Оксаны, но гриб поднял ее над землей, закрываясь ее телом… И Борис не остановил клинок. Не успел. К счастью, потому что нельзя было останавливать его ни при каких обстоятельствах.

Оксана развалилась на два куска. Ни крови, ни хруста костей. В девушке не осталось ничего, кроме тела гриба. Однако! Может быть, и не из-за крыс она спускалась в шахту? Гриб опутал ведьму своими нитями не сегодня, заместил ее тело своим – и пытался выбраться на поверхность. Хорошо, что Борис и Макар ее вовремя встретили. Хотя без грибницы часть гриба еще не смогла бы существовать. А вот размножаться – пожалуй…

Гриб вздрогнул в ужасе и ярости. Борис укрепил свою «сферу отрицания» и закричал:

– Огонь!

Ударил клинками ослепительно-белого пламени. Гриб начал разваливаться на осклизлые дымящиеся куски, потом лопнул. Куски разметало по штреку.

– Огонь, огонь!

Борис увидел метрах в пятидесяти от себя Макара с черным лицом. Темный шагал вперед, сжигая каждый из упавших на пол или прилипших к стенам кусочков.

– Будь он проклят, – коротко сказал Макар Борису. Светлый кожей почувствовал, что Макару стоило больших трудов заменить «ты» на «он». Наверное, Оксана по пути к Борису прошла мимо него. Наверное, Макар был к ней привязан не только как к союзнице и сотруднице…

– Жалко девчонку, – сказал Борис, когда они с Макаром закончили жечь гриб и уселись прямо на пол в штреке.

– Ты ее тоже видел? – удивился Макар.

– Видел? – переспросил Борис.

– Да… Мне показалось, что гриб сожрал ее с моей стороны. Еще до того, как ты подошел.

– Наверное. Но вышла она с моей стороны.

– Вышла? – Лицо Макара загорелось надеждой.

– Вышла. И сгорела…

Макар заскрипел зубами.

– Хотел бы я знать, что она делала в шахте?

– Вряд ли ловила крыс. Скорее всего гриб завладел ее сознанием и телом раньше.

– Когда? И как?

– Когда она ловила крыс в прошлый раз.

– Ловила крыс в прошлый раз? Да что ты несешь? – нахмурился Макар. – Зачем бы ей ловить крыс?

– Для зелий.

– Для каких зелий?

Настал черед насторожиться Борису.

– Ты говоришь не об Оксане?

– Конечно, нет. А ты встретил ее?

– Именно.

– Хм… Выходит, ты неравнодушен к нашей ведьмочке? – Темный заметно повеселел.

– Что за…

– Морок. Я видел не Оксану, а другую… Не важно кого. Спорим, Оксана валяется в штреке там, где мы ее оставили?

– Пойдем быстрее, – предложил Борис.

Оба Иных встали и помчались по штреку, чтобы убедиться в своих догадках.

Оксана лежала на полу в круге желтого света. Над ней задумчиво стоял пожилой горняк. Свет давал фонарь с его каски. Шахтер явно не знал, что делать. Женщина в легкомысленном платье без сознания на глубине километра под землей… Вызывать медиков? Если он ошибается, пациентом психушки станет уже он.

– Все в порядке, девушке стало плохо. Она здесь была на экскурсии, – сказал Макар шахтеру. – Иди займись делами, мы сами разберемся.

Шахтер послушно побрел в темноту.

– «Морфей». Твой «Морфей», – радостно проговорил Борис. – Она дышит!

– Уже неплохо, – хмыкнул Макар. – Эй, Оксана, вставай!

Девушка приподнялась.

– Вы что творите, изверги? У меня все кости болят…

– Хорошо, когда есть, чему болеть, – ответил Борис. – Пойдем на выход.

– Мне надо крыс наловить. Я должна этой стерве Гале.

– Я с ней расплачусь, – пообещал Борис. – Даже не беспокойся.

– Было бы славно, – широко улыбнулся Макар. Он представлял, как Светлый городовой будет «расплачиваться» с ведьмой, которую он терпеть не мог. Подловит на нарушении, а потом заставит не только простить Оксане долг, но и дать много чего взамен.

На поверхности грязные городовые и помятая Оксана одновременно подняли лица к небу.

– Солнышко, – прошептала Оксана. – Как хорошо!

– Неплохо, – подтвердил Макар. – Хотя и луна была бы к месту.

– Спасибо, коллеги, – улыбнулся Борис. – Вы мне очень помогли.

– Тебе спасибо, – хмыкнул Макар. – Вроде бы я тебя втянул в это дело.

– Действительно.

– Или ты знал больше, чем я?

– Что ты, Макар! Разве я могу обмануть такого проницательного Темного, как ты?

Борис фыркнул, Макар рассмеялся и обратился к ведьме:

– О тебе, Оксана, Борис очень беспокоился. Переживал, что ты можешь пострадать. Так что не такие бесчувственные сухари эти Светлые. Хотя хитрецами бывают изрядными.

Оксана слегка засмущалась.

– А еще он обещал мне помочь разобраться с Галей.

– Помогу, – подтвердил Борис.

– Ладно, поехали, – предложил Макар. – Мне срочно в офис возвращаться, отчет составлять. А еще тебя в офис завозить…

Оксана улыбнулась Борису ласково.

– Хочешь, я тебя сама отвезу, Борис? Макар в Зверево спешит, а нам по пути – я ведь живу неподалеку от вашего офиса. Если хочешь, и до дома подброшу.

– Хорошо, – не стал спорить Борис. – Ты тоже на машине?

– Обижаешь. Пешком я только в парке гуляю. Ну и по полям, за травками.

Оксана усадила Бориса в свой «ауди», который был куда уютнее «мерседеса» Макара. Темный помахал коллегам на прощание и умчался прочь.

– Тяжелая у вас, городовых, работа, – щебетала Оксана, заводя двигатель. – Разве не хочется иногда расслабиться, ни в чем себя не сдерживать – словом, побыть собой?

– Я и так себя почти не сдерживаю, – признался Борис. – Мне хочется работать – вот я и работаю.

– Но это ведь так скучно!

– Совсем не скучно.

Пахло в машине Оксаны приятно, кожаные сиденья были такими мягкими и гладкими… О работе и правда хотелось забыть. Но не с Темной же ведьмой? Увы, кое в чем сдерживать себя приходилось!

– Поехали, Оксаночка, – мягко предложил Борис.

Оксана тронулась с места. Мощный автомобиль мгновенно набрал скорость. До музея с такой скоростью оставалось ехать минуты три.

– Может, посидим где-нибудь в ресторане? Расслабимся. Или, еще лучше, в сауну. Мы такие грязные. А? – предложила ведьма.

Сауна Бориса манила. А уж вдвоем с Оксаной в сауне наверняка было бы просто отлично. Но…

– Я ведь ничего плохого не предлагаю! На честь твою покушаться не собираюсь, – убеждала Оксана. – Просто посидим, в парной погреемся, пива выпьем. Как два Иных.

– Мне тоже нужно отчет писать. В другой раз, может быть, – пообещал Борис.

– Ну и ладно, – надула губки девушка. – Тебя во двор завезти?

– Высади на улице. Нечего мне на такой дорогой машине с такой красивой девушкой в музее показываться. Лишние разговоры пойдут.

Когда Борис подошел к музею, солнце клонилось к горизонту, а тени деревьев вытянулись и легли на стены здания. Светлый городовой едва стоял на ногах от усталости, но ему еще предстояли важные дела. Пусть Макар не нашел и не уничтожил призрачного таракана, решив, что во всем виноват гриб, Борис знал, что все обстоит не так, как представилось Темному. Борис сам использовал его для уничтожения гриба, а таракан… Таракан был из другой реальности!

Пройдя мимо невидимой людям двери в стене, которая вела в помещение Ночного Дозора на втором этаже, Борис вошел в музей со служебного входа и сразу поднялся в кабинет директора. Тот сидел за компьютером, проверяя отчет по выполнению государственного задания, – заголовок на большом мониторе бросался в глаза.

– Евгений Николаевич, у меня к вам вопрос.

– Слушаю, Борис Анатольевич.

– У вас давно проводились мероприятия по дезинсекции помещений?

– Должны были проходить в прошлом месяце. Средств нет, перенесли на осень.

– Так я и думал… У меня, знаете, тараканы завелись. Не иначе, от вас бегут. Из комнаты смотрителей или из фондов.

Директор музея загрустил. Ему было стыдно за своих тараканов, но где взять деньги на профессиональное уничтожение насекомых? Разве что купить яда за свои деньги и насыпать за плинтусы – так дешевле и с договорами возиться не надо…

Борис мысли директора почти прочитал и предложил:

– Давайте я оплачу дезинсекцию? В качестве шефской помощи.

– Я бы вычел эту сумму из договора субаренды, – задумчиво проговорил директор. – Только мне не позволят.

– Нет, не беспокойтесь. Не надо никаких взаимозачетов. Пусть Светлана Николаевна принесет мне счет, и я его тут же оплачу.

– Тогда завтра я вызову дезинсекторов. Они поверят нам в долг, – обрадовался Евгений Николаевич.

– Отлично! Вы поможете мне решить серьезную проблему.

Борис вышел из кабинета, добрел до музейного зала «Шахта» и через потайную дверь поднялся к себе на этаж. Но пошел он не в кабинет и не в спальню, а в лабораторию, где размещался макет подземных ходов шахты «Ростовская». Выполненный из хрусталя, под хрустальным куполом, макет выглядел кристально чистым и сиял отблесками даже в полумраке, при закрытых жалюзи. Никакого налета плесени, никаких следов, которые прежде давал поселившийся внизу гриб! Но щели в сборной конструкции, несомненно, имелись – ведь как-то сюда пролез таракан?

С помощью своего макета, заговоренного и связанного с настоящей шахтой тысячами нитей, подпитанного энергетикой подлинных предметов, хранящихся в музее, Борис не мог по-настоящему спасать людей, предотвратить все обвалы на «Ростовской» – хотя хрустальные своды модели все-таки делали своды шахты немного прочнее. Но у Светлого городового получалось отслеживать общую обстановку… И пугать шахтеров призраком музейного таракана, бродящего по хрустальному макету. Не галлюцинации, вызванные активностью гриба, а побочный эффект обратной связи между макетом и реальной шахтой отправил призрак таракана в путь по штрекам. И с помощью той же обратной связи Борис мог дать людям внизу немного тепла и радости. Пусть по чуть-чуть – зато многим!

Мурлыкая «что ты знаешь о солнце, если в шахте ты не был», Светлый городовой открыл люк в крыше прямо над макетом. Теплые солнечные лучи упали на хрусталь, заискрились на изгибах и сочленениях конструкции. И Борис сердцем почувствовал, как светлее и радостнее стало на душе у каждого уставшего шахтера подходящей к концу второй смены. Света в мире стало немного больше. Радостнее стало под землей, на километровой глубине. Люди вздохнули свободнее, улыбнулись, подставляя лицо невидимым солнечным лучам, пробивающимся через плотную завесу шахтной пыли. А значит, Борис работал над хрустальным макетом не зря.

«Кактус забыл полить», – успел подумать сидящий за рулем Ершов, пока его полицейская «тойота», перевернувшись и коротко подвыв, словно в замедленной сьемке, впечатывалась в газетный киоск, разбрызгивая вокруг фонтаны стекла и цветастые журналы с бульварной прессой.

Он и вспоминал-то о нем, только когда приезжала теща, зачем-то подарившая его им с женой на первую годовщину. Ситцевая или марлевая свадьба, кажется.

Странная мысль. Нелепая. Яркой вспышкой промелькнувшая перед глазами в самый последний момент, перед тем как с хрустом лопнула лобовуха. Что-что, а марля ему теперь точно понадобится.

Землетрясение? Взрыв газопровода!..

Что на самом деле случилось, он так и не успел понять. Пустынная улица ранним утром, ничего особенного, и вдруг дорога под колесами словно выгнулась дугой, переворачивая недавно полученный для патрулирований добротный японский седан.

И на кой черт его вообще понесло на Каменноостровский в такую рань? Не зря с утра сердце кололо.

Продолжавшую завывать машину проволокло еще несколько метров, и Ершов, отстегнув ремень безопасности, со стоном рухнул на крышу…

Фотография, конечно, великое изобретение. Мы ей доверяем, пожалуй, самое главное, что есть у каждого человека, – свои воспоминания. И с того момента, как нас на мгновение ослепляет яркий свет фотографического аппарата, мы начинаем жить другой, иной жизнью, на листах пропитанной растворителем плотной фотобумаги, словно отдавая ей частичку своей души.

И даже когда мы с естественным бегом времени неизменно старимся и умираем, наша история продолжает жить в многочисленных снимках. Веселая или грустная. Важная или не очень. Знакомые лица родных и близких, домашних питомцев, пейзажи запомнившихся путешествий, любимых и друзей.

Не это ли есть бессмертие?

Степан Балабанов был отличным фотографом и, являясь штатным сотрудником ленинградского Ночного Дозора, в то же время не переставал снимать свадьбы, дружеские посиделки, красивых моделей на портфолио в одежде или без, да и вообще просто, что нравится. У него было хобби, и оно ему нравилось.

А один раз Степан даже запечатлел похороны и летнюю лодочную регату в водохранилище Финского залива. Хотя на похоронах упокаивали какого-то местного батюшку, которого укусил вампир, и история была та еще.

Экспериментируя, Степан пробовал фотографировать на первом слое Сумрака, но почему-то, кроме привычного синего мха, живущего на нескольких верхних уровнях и питавшегося человеческими эмоциями, на пленку не хотело ничего ложиться.

Правда, тройка неплохих зарисовок со мхом все-таки получилась, и Степан ради веселья даже как-то вечерком сторговал их на Невском проспекте, среди прочих художников, выдав диковинное растение за причудливую заморскую фауну.

Любопытно, что на черно-белом снимке мох получался цветным. Этот феномен Степан не мог понять и при случае решил поподробнее его изучить, хотя сам мог запросто раскрасить любую фотографию всего лишь одним простеньким заклинанием.

Но публично делать этого было нельзя: однажды вызвав на ковер, начальство в виде Геннадия Петровича Драгомыслова, занудного, но в целом нормального мужика, вкрадчиво и с расстановкой объяснило, что развлекаться подобным образом не стоит. Нечего простым людям лишний раз напоминать о себе. Люди ведь чувствуют магию, а кошки – так те вообще способны видеть на всех слоях Сумрака.

Поэтому самые удававшиеся снимки Степан красил отдельно у себя в подвале, который переделал под фотомастерскую, бережно собирая в небольшой квартирке цветную историю человечества.

В основном в свободное от сидения в кабинете время Балабанов просто бродил по гранитному городу, забросив штатив с камерой на плечо и чувствуя себя эдаким Дзигой Вертовым.

Не слишком сильный маг шестого уровня, но настоящий волшебник портрета. Ему нравилось обращать внимание на всякие мелочи, что-то необычное или на первый взгляд незначительное, что простому обывателю показалось бы пустяком.

Но из Степана рвался настоящий художник.

Город, в котором он жил, был не простым. Тяжелым, кровавым, пасмурным, проклятым и проклинаемым бессчетное количество раз душами, которые поглотил. Но все же таким бесконечно прекрасным. Черной пульсирующей веной насквозь пронизанный волнующейся под многочисленными мостами и мостишками Невой.

Город, разрываемый между Светом и Тьмой. Наполненный не прекращающейся борьбой, которую не видели обычные смертные, лишь чувствуя эмоциями эхо тысячелетней войны.

Проспекты и кварталы были поделены на территории влияния. Центр принадлежал Светлым, в то время как небольшие районы на окраинах полностью отводились под охотничьи угодья вампиров.

Оборотни, ведьмы, вурдалаки и волшебники, святые и проклятые вели свой нескончаемый бой, тем самым заставляя стороны Света и Тьмы вновь балансировать и вновь уравниваться, если в определенном случае в дело вмешивалась Инквизиция или внезапно появлялось Зеркало.

Степан помнил, как наступил серьезный перевес между сторонами, когда в город, бывший еще Петербургом, были завезены облюбованные туристами знаменитые сфинксы, установленные на невской набережной.

Напитанные могучей, таинственной магией загадочные каменные существа, несущие на себе отпечаток далекой цивилизации, сильно подпитали Темных. Силой чудовищной и невероятной.

Но те не смогли ее укротить, и все закончилось грандиозным побоищем между обоими Дозорами на Марсовом поле, после чего Светлым еще несколько месяцев пришлось кропотливо восстанавливать пошатнувшуюся ауру Летнего сада.

Сколько крови было пролито. Город с накопленной вековой жадностью впитал ее всю до последней капли.

Но как любой Иной, Степан любил этот мрачный монолит. Любил соленый воздух. Пульсирующую концентрацию Силы. И город отвечал взаимностью, показывая ему все новые и новые мотивы для вдохновения. Любовь Ленинграда было непросто заслужить. Его нужно было чувствовать.

Как-то Степану довелось даже сделать несколько постановочных портретов для самих Гесера и Ольги, когда находящийся в отпуске глава Ночного Дозора Москвы как бы невзначай решил нагрянуть в ленинградское отделение с ревизией.

Польщенный тем, что Великие маги обратились именно к нему, желая запечатлеть себя на фоне Ленинграда тридцатых годов, парень старался как мог и создал серию натурных снимков, которые сразу же зачаровывал и показывал высоким гостям.

По большому счету, и бумага-то ему была не нужна. Но даже будучи магом, Степан все равно большинство фотографий всегда печатал и проявлял вручную, просто потому, что до безумия любил это дело. Ему нравился сам процесс. Нравилось некое таинство, когда на бумаге, опущенной в раствор, начинали медленно проступать очертания города или чьи-то лица. Рождался свой особый, маленький мир.

Одобрительно кивавший Гесер попросил оставить изображения черно-белыми.

– А что, для колориту, – обнимая за плечи улыбающуюся Ольгу, добродушно хмыкнул он.

Следом Великий совсем удивил, в благодарность угостив Балабанова пивом с восхитительным копченым астраханским лещом, который появился из портфеля в промасленной газетной бумаге «Ведомостей».

Посидели по-простому, в небольшой тесной пивнушке на Петроградской, которую держал армянин-Иной Вельдикян, инициированный накануне революции семнадцатого года. Которого облюбовавшие это заведение местные Светлые дозорные для краткости звали просто Валя.

Гесер метко шутил, непринужденно расспрашивал о городе, о работе Дозора, об обычных житейских и будничных новостях. Это поразило Степана, который теперь на собственном опыте убедился в тонкой мудрости начальника, который подобно римскому полководцу мог вот так, без высокомерия и жеманства, запросто найти язык с любым из своих сотрудников.

Не по-волшебному, а по-человечески.

Это вдохновило Степана на новые подвиги. Конечно, приятно, когда твою работу хвалят, а уж тем более Великие.

Он с новым рвением набросился на работу.

Прошли десятилетия, и город изменился. Он постарел. Залитый кровью, пережил чудовищную войну и эпоху, навсегда изменившую судьбы сотен тысяч людей.

Он снова стал Петербургом.

С грехом пополам отреставрировался, оброс новостройками, стал задымленным, заполненным иномарками, сигналящими друг на друга в чудовищных мертвых пробках.

Светлые смогли по-прежнему сохранить центр, но Темные брали хитростью, заковывая город в уверенно сжимающееся кольцо из таунхаусов и новых замечательных спальников, которые были так соблазнительны для падких на обманчивые выгоды смертных.

Ведь люди не менялись. Они по-прежнему лгали, дрались, влюблялись и предавали, гнались за наживой и вспоминали про боженьку, только когда нож подбирался к горлу.

Мир не меняет людей. Ничто не меняет людей.

Но это питает Иных, и они заряжаются, какими бы ни были человеческие эмоции.

Не изменился и Степан. Ведь Иные по сути своей были бессмертными. За более чем полвека, продолжая работать в Дозоре, Балабанов успел пройти блокаду, перестройку с лихими девяностыми и собрать уникальную коллекцию снимков. Также он изучил новые технологии фотопроизводства, основал свою студию и вот-вот готовился провести первую выставку в Манеже. Составленную из работ, тщательно отобранных и согласованных с начальством.

Он так и не женился, Иные редко выбирают партнеров из смертных для создания семей, огораживая себя тем самым от неизбежной боли утраты со временем близкого человека. Хотя Степан встретил замечательную девушку из хорошей семьи, с которой даже начал встречаться. Но по-прежнему его главной страстью оставалась сьемка.

Вот и в тот день Балабанов направился в сторону Петроградки, шурша подошвами ботинок по кроваво-красному осеннему кленовому листу.

Хотелось чего-то нового. С самого утра Степан ощущал непонятное влечение. Или, скорее, предчувствие. Его куда-то тянуло, но куда – он не мог конкретно понять.

На вампирский зов было не похоже. Не такой чарующий и певучий, каким ему положено быть.

И в то же время…

Степан шел, слушая в плеере «ДДТ», и город раскрывался ему навстречу.

Осень. Как же она прекрасна. Холодеющий воздух, в котором пряно смешивались запахи печеных булок из кафешек, бензина и свежей краски на окрашенных оградах. Рычащие автомобили, галдящая детвора, на которых беззлобно что-то покрикивал метущий тротуар дворник-кавказец, покуривая щекотавшую ноздри мятую «козью ножку». Собаки в скверах, с озорным лаем гоняющиеся за порхающими фрисби, – все радовались последнему уже не гревшему солнышку.

Румяные на промозглом ветру девушки в коротких полупальто, спешившие навстречу по своим делам, когда одна нет-нет, да и стрельнет из-под пушистых подкрашенных ресниц лукавым взглядом, что, как частенько бывает, попадает в самое сердце.

Жизнь. Она продолжалась.

Степан сам не понял, как ноги принесли его к исламской Соборной мечети на Кронверкский проспект. На улицах царил октябрь, и у мусульман был один из важнейших праздников – день Арафат.

Огромное количество верующих тянулось к мечети-джами, чтобы весь день замаливать грехи и славить Аллаха. Праздник как праздник. Платки, одежда, дети…

Но что же, в самом деле? Почему так давит? Некое предчувствие не хотело пускать фотографа. Что-то было не так.

Степан поймал на мостовой свою тень, отбрасываемую тусклым осенним солнцем, и ступил в обволакивающий Сумрак, оглядывая иным взором горожан, стремящихся к полностью покрытому синим мхом зданию мечети.

Концерты, киношка, публичные выступления или подобные места религиозных собраний всегда были средоточием концентрации самых ярких человеческих эмоций.

Счастье, грусть, зависть, обида или ревность… Обычные ауры самых обычных людей, которые по-прежнему верили в чудеса.

Будучи бессмертными, Иные не признавали никаких богов ни одной из мировых религий. Какой смысл выдумывать кого-то для своего спасения, если и так живешь вечно. Но Балабанов к причудам смертных относился с пониманием. Пусть верят. Надеются.

Иных в случае гибели или развоплощения ждали только неизведанные пучины Сумрака, откуда мало кто возвращался, кроме разве что Великих. И никто не знал, что там находилось – иссушенные пустыни или изобилующие плодами сады. Мифические ад или рай?

Добрые сказки для обычных людей. Но каждый имеет право на надежду и мечту.

Выйдя из Сумрака, Степан водрузил на мостовую штатив и, взглянув на мечеть через объектив, сделал несколько фотографий. Балабанов пролистал снимки на добротном цифровом «Никоне» с зеркальной оптикой, за который пришлось прилично раскошелиться, и остался доволен.

Вид не испортила даже попавшая в кадр девушка в красивом пальто, держащая за руку маленького карапуза. Наоборот, они выглядели трогательно, дополняя композицию. В этом было что-то умиротворяющее.

Еще немного постояв и глянув, как последняя молельщица, кутавшаяся в хиджаб, скрылась в мечети, Степан снял фотокамеру со штатива и, положив ее в сумку, направился дальше.

Он еще долго гулял по городу и много снимал, а вернувшись в свой подвальчик, стал печатать фотографии, терпеливо ожидая, пока они с жужжанием ползли через фотопринтер.

И сразу понял, что хочет вернуться к мечети, чтобы попробовать снять ее еще раз через Сумрак, полностью окутанную мхом. Уж больно сюрреалистично выглядело это здание с иной стороны мира. Может получиться пара хороших фотографий, которые можно будет где-нибудь выставить, выдавая за авангард.

Встав спозаранку и для разнообразия прихватив пленочный «Зенит» с несколькими дополнительными объективами, Степан направился обратно на Кронверкский проспект и, устроившись на другой стороне улицы, спокойно фотографировал до полудня.

А проголодавшись, забежал в кабачок к Вельдикяну, тот самый, где они как-то сидели с Гесером, и съел на обед отменные кислые щи с мясной косточкой и порцию сациви с маленьким айсбергом сметаны, присыпанной свеженарубленной ароматной зеленью.

Фотографии мечети, снятые в Сумраке, оказались настолько необычно-красивыми, что Степан сам не ожидал. Работая в своей мастерской, он проявлял и проявлял, пока наконец не заметил одну странность.

Открыв папку, где хранил старые снимки, он отыскал те, которые сделал во время праздника Арафата через Сумрак.

Бабушка и ребенок. И там и там. Ну, с первым днем все было понятно – прогулка с внуком к набережной. Но на снимках, сделанных в обычном режиме и с того же ракурса, хоть и на несколько шагов вперед, – молодая девушка лет двадцати и ребенок.

Обескураженный Балабанов тряхнул головой, держа рядом две одинаковые фотографии с разными людьми, ведущими за руку одного и того же ребенка. Какого, не к слову упомянуть, лешего…

Достав мобильник, Степан набрал номер офиса.

– Алло, Женька, ты? Это Балабанов, у меня тут есть кое-что интересное.

Он вкратце пересказал свои наблюдения.

– Ну и что с того, Балабанов, – с зевком отозвался на другом конце диспетчер. – У тебя сегодня выходной, а ты все с фотками возишься. Баб бы голых лучше щелкал. Заснимался уже, вот и мерещится или техника глючит. Дети, пока мелкие, вон вообще все на одно лицо, по своим знаю. Выйди на улицу, продышись. С девушкой погуляй, наконец.

– Я в себе уверен, – твердо ответил фотограф. – На одном снимке с того же ракурса бабушка, а с другого – девушка. И одежда на обеих та же самая.

– Ты в кабаке у Вельдикяна сегодня случайно пиваса не натрескался?

Понимая, что пустыми разговорами с ерничавшим диспетчером ничего не добиться, Степан снова вернулся к проявке. И вот последняя съемка.

Взяв в руки снимок, фотограф снова присмотрелся через увеличительное стекло. Нет, подвоха в печати быть не может. Цифра не врет.

Бабушка с внуком, и хоть ты тресни.

И дети.

Но не тот карапуз, с которым она была накануне, а другой. А вот еще один и еще… Поглощенный съемкой мечети Балабанов совсем не обращал внимания на прохожих. Просто старался, чтобы они гармонично попадали в кадр, и все.

И тут его неожиданно осенило. Вот откуда шла непонятная аура, которая манила его туда.

Действительно, зов, только не вампирский. Страшнее.

Обычные кровососы просто охотились согласно выданной лицензии, а с только-только инициированными девушками даже было интересно, так как в тот момент они испытывали сильнейший оргазм.

Но тут… Ведьма. Старая. И очень, очень сильная.

Намного выше его собственного уровня.

Собрав в сумку снимки, которые по-прежнему хранили часть ауры пространства, в котором были сделаны, и сорвав с вешалки куртку, Степан побежал в офис Ночного Дозора.

– Румифь Арлишанова Нарут. Сто двадцать один год, – сверив фотографии с данными, которые запросил в архиве, Драгомыслов положил их на стол перед собой. – Фу-ух… А раньше как-то не наблюдалась.

– Может, с Договором не ознакомлена, – предположил Степан.

– Может, – согласился Геннадий Петрович. – Видать, совсем осторожничала, а тут вон сила стала слабеть. Красота увяла. Есть захотелось. Они ведь недолго на холостом ходу могут, это как наркоманы. Ломка начинается. Она из Татарстана еще аж в тысяча восемьсот шут знает каком году переехала. Да и не проходила у нас раньше нигде. Странно.

– Она этих детей… – сглотнул Степан. – Совсем?

– По всей видимости, да. Сколько ж малышей выпила, что столько прожила. Ворожила их. Глаза матерям отводила, – с усталым вздохом ответил начальник и потер нахмуренный лоб. – Ох, Балабанов. Ну и кашу же ты мне принес…

Потом странным взглядом посмотрел на фотографа и снял трубку телефона.

– Так, готовьте наряд. Я предупрежу Темных, хотя уверен, что они уже в курсе. На Васильевский. Арлишанова. По серийному убийству! Дети. Да! Подберите ребенка, мальчика, снабдите защитными заклятиями и оставьте на улице возле мечети на Кронверкском. – Окончив разговор, он снова посмотрел на Степана. – Тоже поедешь.

– Но зачем? – растерялся фотограф.

– Раз дело твое, вот и доводи до конца. Боевое крещение у тебя будет, считай. Надоело, поди, в кабинетах-то зад протирать, – покачал головой Геннадий Петрович. – Да и с детьми между Дозорами всегда щекотливый вопрос. Неинициированные Иные либо слишком юные. Кто первый успеет к себе забрать. Борьба. Короче, нам могут потребоваться снимки непосредственно с места, чтобы потом было что предъявить Темным. Ты же любишь, вот хобби и пригодилось. Только это, не дрейфь. Если увидишь там чего, все равно снимай.

– Хорошо, поеду, – кивнул Балабанов, внутренне ощутив, как в нем просыпается охотничий азарт, ведь он впервые поучаствует в настоящей охоте на ведьму! Хотя напутствие начальника все равно вызвало мурашки.

Кто знает, что ждет его там? Какими возможностями обладала женщина, убившая стольких детей? Нет ничего желаннее для ведьмы или вампира, чем кровь невинного существа. Уж тем более ребенка. Для них это была сила, в которой крылась жизнь.

– А что я могу там такого увидеть, чтобы бояться какой-то старухи? – выходя из кабинета Драгомыслова, обернувшись и уже догадываясь об ответе, все-таки спросил Степан.

– Детские кости, Степа, – мрачно откликнулся тот. – Детские кости. Ведьмовская красота на них одних держится.

Когда приказ пришел сверху, наспех поднятая бригада из нескольких оперативников, попутно натягивая кожанки, шумно побежала в гараж разогревать штатный «уазик».

Ведьму брали под утро, когда она зашла в свою квартиру с новым ребенком – тем самым, которого вели от самой мечети. Окружившие двор Светлые были напряжены, в воздухе висела густая аура смерти и давно наложенного проклятия.

Двор не хотел пускать. Давил на Иных. Боялся.

Даже подоспевшие к началу операции Темные вели себя необычно смирно и не пытались поцапаться, стараясь спровоцировать Светлых на нарушение Договора. Уж слишком щекотливая была ситуация, ведь пожилая ведьма не состояла на регистрации ни в одном из Дозоров.

– Ну что, хлопцы, – задумчиво покусав ус, начальник оперативной группы, которого давно звали просто дядей Мишей, оглядел сидящих в уазике дюжих ребят. – Дрогнем.

Начали двумя Дозорами одновременно, войдя через Сумрак. Дом с другой стороны реальности поразил Степана. Страшный, скособоченный, полностью покрытый мхом, который рос абсолютно повсюду. В таком месте безраздельно царствовала смерть, ею пах даже сумеречный воздух.

Лифт, конечно же, не работал. Степан бежал по лестничным пролетам за остальными оперативниками, судорожно пыхтя и придерживая сумку с фотоаппаратом. А если все? Если опоздали?..

Почему он так долго мурыжился со снимками, а не сразу же забил тревогу? Сколько пропавших детей можно было бы еще спасти? Была ли в этом его вина? Что, если они не успеют сейчас, и добровольно отправленный в жертву колдунье ребенок уже не дышит…

Но они успели. Ведьма и мальчик находились на небольшой кухоньке, и старуха уже приближала к зачарованному ребенку свое хищно оскаленное лицо с неестественно широко раскрывающимся ртом.

– Ночной Дозор, всем выйти из Сумрака! – пройдя через не существующую на первом слое дверь, с порога заорал один из оперативников, Илья, и, осекшись на полуслове, замер, едва переступив порог, пораженный установленным заклинанием «фриз». Из-за его спины ударил подчиняющим заклятием «доминантой» дядя Миша, но ведьма ждала облаву и вовремя поставила «щит», от которого заряд, срикошетив, перевернул взорвавшийся деревянной трухой кухонный стол.

Замороженный Илья статуей кренился к полу, падая словно в замедленной съемке. Степан, чувствуя, как холодеют руки, вцепился в камеру, которую вытащил из сумки.

Для человека типичная питерская двушка была бы самой обычной и скучной. Опрятная, терпеливо убранная с извечной старушечьей кропотливостью. Салфеточки, трюмо, стеллаж со старинным фарфором и даже тульский самовар. Несколько аккуратно убранных в рамки портретов.

Был даже снимок Романовых, на который с удивлением посмотрел Балабанов, отметив почерк фотографа, с которым когда-то был знаком.

Но в Сумраке…

Кости. Все из костей. Стены, утварь из тщательно отмытых детских черепов, двери и даже фитиль у светильника в прихожей, оканчивавшийся согнутым детским пальцем.

Ведьма жила давно, о чем говорили паутина, плесень и растущие отовсюду светящиеся сумеречные грибы. Ела много. Костей было столько, что некоторые фрагменты квартиры сливались в единое сплошное пятно.

Маленьких, хрупких…

Детских.

У старухи начали сдавать силы, и ей необходима была подпитка. Сбросившему оцепенение Степану, судорожно нажимавшему на затвор, показалось, что он очутился в страшном, психоделическом кошмаре художника Ганса Гигера.

– Пожаловали, легавые, – выпрямившись, проскрипела ведьма. – На живца ловите.

Красивая на фотографиях, в жизни соблазнительная. С русой челкой и глубокими, пронзительными глазами. Старуха подняла взор, и Степан понял, что цепенеет.

– Пламя пущу черное, да на кости пустые, – забормотала она. – Пляши-танцуй, дикий огонь! Что было живо – уничтожь, упокой!

– Дневной Дозор! – превозмогая чары, заорал начальник бригады Темных, чувствуя, как ведьма концентрируется для удара. – Отойдите от мальчика!

– Тропки лунные, травы темные, – зачаровывая оперативников обоих Дозоров, ведьма медленно свела ладони, продолжая произносить заклинание:

На высокой ноте прокричав последнюю фразу, Румифь, собрав все последнее, что у нее было, звонко хлопнула в ладоши. Комнату обдало холодом. От плеснувшей заклинанием ударной волны оперативников раскидало в разные стороны. Взорвались осколками стекла оконные рамы. Дрогнули старинные напольные часы, отозвавшиеся похоронным перезвоном, вязко замедлявшимся в Сумраке.

Степан налетел спиной на старинный комод и хлопнулся об пол, осыпаемый градом бьющихся блюдец, нашаривая камеру и в ужасе думая, что разбил ее. Где-то снаружи надсадно взвыла полицейская сирена, и послышался глухой удар. Перевернуло набок фигуру достигшего пола замороженного Ильи.

Жалобно кричал захлебывающийся слезами мальчишка, который не был Иным и, по своему разумению, находился в пустой квартире, но эмоционально чувствовал, что что-то происходило вокруг него.

– Что, черти! Добрались! Выкусили? – издевательски захохотала Румифь, снова поднимая трясущиеся руки, по которым было видно, несмотря на внесумеречную молодость, как она стара. – Чего так долго-то не жаловали?

– Отвод умелый был, – прохрипел дядя Миша, поднимаясь с пола. – По фотографиям вычислили.

– Это меня бабка научила, – не без гордости ответила ведьма.

– Все, Румифь Арлишанова, это конец. Никакого волшебства. Опустите руки и пройдите с нами.

– Чтобы меня на Инквизицию отвели! – невесело хмыкнула женщина, и по ее щекам побежали слезы.

– Зато детей пила за милую душу. Выйти из Сумрака, кому говорю! – еще раз грозно потребовал дядя Миша. – Покажи личико, Гюльчатай!

– Ненавижу, – мгновенно переменившись, гнилыми зубами проревела ведьма, когда пришедшие в себя оперативники Ночного Дозора налетели на нее и наконец обездвижили.

Потрясенный Степан медленно поднялся с усыпанного костями и осколками посуды пола. Сердце судорожно колотилось.

Отчаянно ревел не понимающий происходящего ребенок.

– Все. – Устало отвернувшись от уже не сопротивлявшейся ведьмы, дядя Миша оглядел команду Светлых. – Выходим, ребята. Пацаном займитесь, кто-нибудь. И Илюху из «фриза» вытащите.

Балабанов с удовольствием шагнул прочь из Сумрака. Мох выпил слишком много сил, но и угрозы для детей теперь больше не было.

Все сфотографировав для протокола и выйдя во двор, Степан попросил у водителя уазика сигарету. Он не курил почти полвека, но снимки, которые сейчас находились в камере, действительно были ужасны.

Затяжка помогла. Выпустив из ноздрей сизый дым, Балабанов задрал голову и посмотрел на окна квартиры ведьмы, где заклинанием были выбиты все стекла.

Вообще ничего не хотелось. Только если пива или шоколада, чтобы восстановить силы, которые выпил Сумрак.

Не дожидаясь, пока оперативники закончат изучать квартиру Румифи и ставить охранные заклятия, Степан сунул руки в карманы и, отодвинув скрипнувшую решетку арки, вышел из двора.

Сразу при выходе вопящая женщина и два матерящихся мужика вытаскивали из врезавшейся в газетный киоск перевернутой полицейской машины окровавленного парня в форме, с которой со звоном осыпалось стекло.

Да, хорошо же Румифь приложила, в последней схватке выложив все свои силы.

Степан посмотрел на низкое серое небо. Оно раскатисто пророкотало в ответ, и по разбросанным ветром, словно подпаленным алым листьям, нарастая, все сильнее зашуршал осенний дождь.

По улицам навстречу городу, повыше задрав воротник и сунув руки в карманы, снова шел одинокий Дозорный.

И на его плече висела сумка с фотоаппаратом.

В тексте использованы стихи Александры Васильевой.

Апрельская ночь дышала юной весной и подбиралась все ближе. Над городом взошло сверкающее серебряное блюдо. Люди спешили по своим делам, и никто не замечал, как беспощадно режет Луна туманную вуаль облаков, как окрашиваются лохмотья багровыми бликами и какое дивное пение доносят до самой земли кинжально острые серебряные лучи. В такие ночи Герман чувствовал себя щенком, который, забыв о вечном голоде и багровом пламени Охоты, готов носиться по сумеречному городскому парку, упиваясь осознанием древней Силы. И где-то за спиной стая – твои братья и сестры, и над ними Темные маги – великие, мудрые, и целая вечность до рассвета. Если б не проклятый Договор…

Герман с некоторым усилием отвел глаза от Луны, нащупал в кармане лицензию и возбужденно погладил пальцами сложенный вчетверо лист. А может, с Договором и лучше. После воздержания кровь слаще, мясо сочнее, в обход запретов можно словить нереальный даже для оборотня адреналин, гоняясь за нелицензированными жертвами, путая следы и уходя от чужих дозорных… Но такими вещами Герман давно не баловался. С годами она заматерел, женился, научился радоваться мясу с рынка и находить особый кайф в древней Охоте, занимаясь ею строго по лицензии.

Эта лунная ночь подарила ему мальчишку-студента. Некоторое время Герман шел за ним по пятам и играл в Охоту, на краткий миг проявляясь на реальном слое то справа, то слева от парня смертоносной лохматой тенью. В конце концов, когда Герман начал дико выть из Сумрака у него над самым ухом, мальчишка испугался не на шутку. Выдернул из ушей наушники, заозирался и, не дойдя до дома, бросился из дворов назад, на хорошо освещенную улицу, зачем-то выхватив из кармана мобильник.

С оскаленных клыков оборотня закапала слюна. Парень добежал до арки. Герман присел на задние лапы, готовясь к прыжку, и клацнул зубами от неожиданности. Девка в обтягивающих джинсах и кожаной куртке перегородила ему дорогу, глядя прямо в глаза. Одурманенный голодом разум зверя выдавал оценочные суждения по частям. Герман словно не думал, а лаял мыслями: «Иная. Темная. Не в Дозоре. Тоже оборотень. Приезжая. Дура».

– С дороги! – прорычал он.

Девчонка погрозила волку пальчиком и обернулась лисицей. Мальчишка выбежал из подворотни, Герман взвыл с досады. Лисичка, на шее у которой тускло поблескивал амулет, нахально щурила угольки глаз и помахивала хвостом.

– Я тебя сожру сейчас, стерва! – задыхаясь от ярости, прохрипел Герман.

– Нет, – тявкнула лисица. – Я тебя.

И что-то случилось. Сумрак гулко охнул, громадный лохматый волчара от неожиданности припал к земле, а когда выпрямился, то увидел перед собой нечто совершенно невообразимое. Словно генно-модифицированную лисичку накачали анаболиками. Что-то мускулистое, огненно-рыжее, громадное стояло перед ним, сыпля искрами и скребя выцветшую в Сумраке землю железными изогнутыми когтями. Монстр раскрыл пасть. Герман жалобно взвизгнул и попятился, диковинный зверь прыгнул, перекусил ему хребет и оторвал голову одним ударом когтистой лапы.

«Кто же его так порвал»? – почти сочувственно подумал Тим, с усилием отвел глаза от обезглавленного волка и поднял голову.

Оборотень в зверином обличье стоял напротив, по левую руку от Темного Иного. В отличие от обезглавленного товарища он был живехонек и демонстративно скалил клыки.

Темный маг, возглавлявший патруль, угрожал, обличал и ссылался на Договор, беспощадно вырывая из контекста пункты дополнительных соглашений:

– …по области это третий случай нападения на оборотней за месяц! Дневной Дозор заявляет решительный протест! – как раз говорил он.

Уверенный мужик. Наглый. С полномочиями, по всему видно. Ведьма – старая знакомая, стоявшая справа, подобострастно кивала в конце каждого предложения. Оборотень-волк вознамерился испустить приличествующий случаю грозный рык, но натолкнулся на пристальный взгляд Тима, облизнулся и захлопнул пасть.

– Мы считаем, что имеет место нарушение Великого Договора стороной Света, о чем уже уведомили руководство регионального Дневного Дозора.

Тим поморщился и попытался хоть как-то сосредоточиться на расследовании, которому старательно препятствовали. Пока – словесно.

Герман – зверь матерый, опытный, в доверенных у вожака местной диаспоры хаживал. В Дневном Дозоре не состоял, но к его операциям привлекался несколько раз. Светлым тогда мало не показалось.

– Копия направлена в московский офис. Если вы и дальше намерены так подло и вероломно нападать на законопослушных Темных Иных…

Тим вопросительно оглянулся на оперативника, который сегодня возглавлял патруль Ночного Дозора. Звали его Емельян, уровень Силы у него был четвертый, а опыт работы в местном Дозоре, несомненно, тянул на высший. Жаль, сотрудников конторы не оценивали по этому критерию.

– Давайте повременим с протестами, – холодно предложил он. – Осмотр места происшествия Великий Договор вроде бы никому не запрещает? Ну, так не мешайте работать!

Емельяна уважали все без исключения сотрудники местного Ночного Дозора, а офисные девчонки непрестанно судачили о его почти былинных подвигах и таком же былинном возрасте.

Темные заметно напряглись. Ведьма поправила оберег на шее, волк вздыбил шерсть, а маг, возглавлявший группу, словно невзначай сунул руку в карман куртки.

– Тимофей, иди осмотрись там для начала, – спокойно продолжал Емельян и придержал Светлого стажера, который приплясывал от возбуждения. – Мы тебя тут подождем. Дослушаем оригинальное Темное прочтение нашего основополагающего документа.

Тим кивнул Емельяну, подмигнул нетерпеливому стажеру, шагнул на первый слой Сумрака и сменил обличье.

Помнится, шесть лет назад после инициации он магу-наставнику не поверил.

– Кто-кто?! – переспросил тогда Тим. – Пума?! Да быть не может! А чего ж не крокодил?

Ему терпеливо объяснили.

– То есть я теперь кто, пумомаг? Или, может, магопум?

Приступ его истерического веселья терпеливо переждали и вежливо напомнили, что он, Тимофей Ладыгин, – Светлый Иной, а не оборотень, и всегда может отказаться от обучения.

– Ну уж нет! – зло сказал тогда Тим.

Сумрак над трупом оборотня все еще искрился мелкими пузырьками и удовлетворенно шипел, лакая кровь Иного. Кровью пахло. Еще пахло смертью, лисой, мышами, кошками, крысами, чужими дозорными, собаками, страхом жертвы, счастливо избежавшей своей участи, и шуршали в воздухе призрачные птичьи крылья – не то совы, не то вороны кружили над трупом.

От этой ядреной смеси реальных запахов и бесплотных образов, громоздившихся вокруг и наползавших друг на друга, Тим совсем растерялся. Ни с чем подобным он за пять лет службы в Дозоре не сталкивался ни в зверином облике, ни в человеческом. Тим зажмурился, потряс головой и заставил себя сосредоточиться на осмотре. Он аккуратно обошел вокруг, осмотрел следы и поставил лапу – внушительную лапу сумеречной пумы – на след неведомого хищника, процарапавшего когтями землю. Получалось, что зверюга была раза в три крупнее его самого и почти в четыре раза превосходила размерами погибшего волка.

Тим покачал головой, оделся и вышел к своим.

– Что скажешь, дозорный? – спросил Емельян и сотворил защитное заклинание, которое оперативники в шутку окрестили «офлайн». Словечко приклеилось, и как на самом деле называется древняя защита от прослушивания со стороны Темных сил, уже никто из молодежи не помнил. Тим на мгновение оглох, рефлекторно ткнул себя пальцем в ухо и стыдливо отдернул руку.

– На первом слое фантомов сумеречных полно. Ни фига я не понял, что это за зверюга… Но есть одна зацепка… Я проверю, а?

– Конкретнее, – предложил Емельян. – На эксперименты времени нет – вишь, как Темным не терпится это на нас повесить?

– Вижу. Лиса там крутилась среди прочих. Темная. Мне кажется, что надо с нее начать.

– Почему?

Тим нахмурился. Как объяснить слепому, чем красное отличается от зеленого? Он столько раз пытался рассказать ребятам, что для мага-перевертыша мир Сумрака не просто выцветает, а «повисает на кончиках вибрисс и раздвигается в бесконечность»…

– Знаешь, Емельян… Лиса настоящая, – брякнул он. – Остальные – нет.

– Ненастоящие оборотни?! – переспросил стажер, и глаза его заблестели в ожидании невиданного чуда, о котором слыхом не слыхивали не только Светлые наставники, но и сами корифеи мира Иных.

– Угу. Иди, дерни за хвост того, что рядом с Темным магом стоит, узнаешь, какой он ненастоящий, – проворчал Емельян и помолчал несколько драгоценных секунд. – Добро, Тим. Мы как здесь разрулим, за тобой двинем. Непростая эта твоя лисичка-сестричка. Ох, непростая, тварь рыжая. Отзвонись и на рожон не лезь! – крикнул он парню вслед.

На рассвете Емельян подобрал Тима на проселочной дороге в десяти километрах от города. Вид у мага-перевертыша был усталый и сконфуженный.

– Ну что, не нашел?

– Тварь! – с чувством сказал Тим, плюхнувшись на заднее сиденье. – Обдурила меня.

– Не переживай, Тимофей, найдем мы твою плутовку, – отозвался Емельян. – С лисами всегда непросто. К тому же следы в Сумраке – это дело крайне ненадежное. Кофе будешь?

– Буду.

Емельян, сидевший за рулем «лендкрузера», обернулся и протянул термос. Тим кивнул на подозрительно молчаливого стажера, сидевшего на переднем сиденье.

– А что у вас?

– Сужаем район поиска, да, Дима? – ухмыльнулся Емельян.

Стажер встрепенулся.

– Да! Все сходится. Краснокомаринский район, – доложил он, очнувшись. – Вот поглядите… И линии вероятности тоже.

Он показал старшему оперативнику планшет и деловито зашуршал картой из архива Ночного Дозора, разложенной на коленях.

– Годится, – одобрил Емельян. – Ну что, ребята, поехали?

Хоровод чинно покружился, прошел неторопливой змейкой через центр сцены, тронул линялый занавес и разомкнул кольцо. Бабушки в сарафанах блеснули жемчугами и золотыми нитями вышивки, встали в ряд и грянули:

Баян надрывался. Хор пел. В соседнем ряду две немолодые женщины утирали слезы умиления. Лена дождалась конца песни, под немногочисленные, но горячие аплодисменты местной публики наклонилась к тетушке и тихонько зашептала ей на ухо:

– Стоило появиться «Бурановским бабушкам», и вот на тебе! В каждом обветшалом доме культуры теперь поют и о продюсере мечтают. Слушай, теть Галя, ну как так можно?

Тетушка укоризненно заулыбалась и покачала головой.

– Нашему Краснокомаринскому хору пенсионеров лет больше, чем тебе, – тихонько сказала она. – Ты, Ленуся, не меряй всех под одну гребенку. В советские времена тут целый оркестр играл. Клуб был. В девяностые все разграбили, конечно. Хоровой кружок кое-как отстояли. Активистки наши несколько лет письма писали во все инстанции.

Аплодисменты стихли, и баян затянул что-то такое заунывное, что шотландские волынщики удавились бы от зависти. Тетушка еще понизила голос:

– Вон слева Клава Малкина стоит, видишь?

– Самая крайняя?

– Да. У которой сарафан бисером вышит. Ты, смотри, к ней в гости не ходи и ничего у нее из рук не бери.

– Почему это? – трагическим шепотом спросила Лена.

– Глаз у нее дурной.

– Тетя Галя!

– Тс-с! Тише. Я за что купила, за то продаю, – сердито шикнула тетка. – Люди зря говорить не будут.

Лена хотела рассмеяться. Оглянулась по сторонам. Горстка людей в плохо отапливаемом здании бывшего ДК «Красный мебельщик». Пенсионерки в расшитых сарафанах на обшарпанной сцене. И песни… Такие песни, что летишь вместе с ними над всей этой землей, над поселком, над Краснокомаринской мебельной фабрикой, в очередной раз сменившей хозяина, над теми километрами, что проехала сегодня в этот райцентр в тряском автобусе мимо оживающих после зимы полей, и сердце проваливается куда-то к чертовой матери вместе с этими затуманенными сонными полями и лесами, тонущими в вечернем сумраке.

Девушка перевела взгляд на сцену. Клавдия Малкина – статная, темноглазая, почти молодая по сравнению с остальными участницами – взмахнула зажатым в руке платочком, скользнув по заезжей гостье взглядом.

«Что тут еще делать, если песен не петь? – вдруг подумала Лена, зябко передернув плечами. – Только пить! Надо сюда переехать. Днем выпила, вечером спела. Как раз для меня! А региональной журналистикой я уже сыта по горло. Да шли бы они лесом, эти удои, надои, свиноматки, пропавшие кошечки, разрывы труб, областные совещания и прочие прелести региональной жизни. Пить и петь! Вот наш девиз. Ну ее, эту редакцию, вместе с главредом и его грымзой! Мистер и миссис Дрянная Газетенка, тоже мне. Дорогие коллеги, до свидания. Это мой последний репортаж. Если б я так не хотела встретиться с тетей Галей, вам бы и его не видать»!

Концерт закончился, Лена вздохнула, натянула дежурную улыбку и прошла к сцене.

– Здравствуйте! Я корреспондент газеты «Пульс региона» Елена Белова, я вам звонила.

Интервью затянулось. Возбужденные после концерта, тронутые вниманием со стороны областных СМИ бабульки с удовольствием отвечали на вопросы, угощали, подливали чай и наперебой рассказывали о репертуаре, достижениях и проблемах, вгоняя руководительницу коллектива в предынфарктное состояние. Бедная тетка едва успевала сглаживать острые углы.

– Мы бы, девонька, областной конкурс выиграли, кабы нас горчаковские не засудили. И куда эта замминистра смотрела!

– Заместителю министра культуры Мерзляковой Изольде Матвеевне мы все очень благодарны за диплом и поздравительный адрес, – цинковым голосом подхватывала руководительница хорового кружка и хваталась за сердце.

– Знаешь, Леночка, а мы ведь украинскую народную песню выучили в поддержку украинцам! Вон у них что творится, телевизор включать страшно!

– В поддержку жителей Юго-Востока Украины, – с нажимом поправляла политически подкованная руководительница и украдкой прикладывала ладонь ко лбу.

– Нам бы вот только сцену подлатать, а то провалимся скоро к Василию в подсобку!

– Нам вместо двух бесплатных часов в неделю три выделили, чего возмущаетесь, – осаживала руководительница и нервно поглядывала на часы, – губернатор лично вопрос на контроль взял, мы все ему очень благодарны.

Лена улыбалась, диктофон работал, за окнами давно стемнело. Из клуба она выходила с песней «Ох дорога, ты дороженька в ночи» и пакетом ватрушек. У здания администрации корреспондент Белова распрощалась с певуньями и, похрустывая тонким ледком на лужах, зашагала к тетушкиному дому, с удовольствием вдыхая весенний воздух полной грудью.

– Елена, подожди!

Девушка вздрогнула и обернулась. Клава Малкина догнала ее на темной пустой улице.

– По пути нам. Я недалеко от Галиного дома живу, вместе пойдем. Тут у нас народ всякий ходит.

– Хорошо, Клавдия… э-э… Клавдия…

– Степановна я. Да это ладно… ты вот что… Боишься меня?

– Нет, – сказала Лена, шагая рядом. – А надо?

Она и правда не боялась. После журфака, КВНов, первых репортажей, рок-концертов, друзей до гроба и споров до хрипоты она вернулась домой, устроилась на работу и словно с размаха влетела в гигантский липкий холодец, увязнув в нем по самые уши. Лучше порча, колдуны и бабки с «нехорошим глазом», чем тупое прозябание в редакции «Пульса региона».

– Не надо! Не бойся, послушай меня, – скороговоркой заговорила Клавдия, схватила девушку под руку и поволокла вперед по улице. – Слушай хорошенько! Тебе про меня наговорили всякого, а я дурного никому не пожелаю, сама настрадалась. А ты… Ты такая же, как она. Не человек ты! Понятно? – В глазах Клавдии блеснули слезы, она жарко задышала и зашептала вдруг в самое ухо: – Я всегда вижу, когда Верка колобродит. Некогда рассказывать-то! Ох, нет времени, быстрые они. Держи вот! – Она что-то сунула в руку девушке. – Сохрани, своим отдай, а Верке и чужим не давай. Запомнила?

– Ка-каким своим?

– Тем, что за Веркой придут. Кто за ней придет – тот твой, а кто с ней будет, от того беги. Разные вы, понятно?

– Погодите, Клавдия Степанна, я ничего не поняла…

– Пора мне! – Женщина с силой оттолкнула девушку, опрометью бросилась в узкую боковую улочку и растаяла в тени домов.

И долгожданный страх пришел. Сердце выдало дробь. Лена судорожно вздохнула, сжала в руке маленький сверток и, не чуя под собой ног, помчалась к дому.

– Тетя Галя, а расскажи мне про эту Клаву Малкину, ну пожалуйста, пожалуйста! – Лена молитвенно сложила руки. В детстве это всегда срабатывало. Бездетная тетка любила городскую племянницу, которую ей время от времени подбрасывали «на свежий воздух», в обиду девчонку не давала и от разговоров по душам не отмахивалась. Правда, жила она тогда с мужем в Волгоградской области. Те груши и яблоки до сих пор вспоминает. И мужа-покойничка…

– Далась она тебе! – сказала тетка и села поближе.

«Еще как далась!» – подумала Лена и невольно оглянулась на сумку, на дне которой лежал странный предмет, больше всего похожий на короткий плоский ключ на медной цепочке. Стоило несколько минут неподвижно подержать его на ладони, как он чернел, наливался неподъемной тяжестью, рука ощутимо замерзала, но выбросить странный кулон означало выбросить из своей жизни Единственное Настоящее Приключение. Не доходя до тетушкиного дома, Лена даже размахнулась, прицелившись в почерневший сугроб… и убрала «ключ» обратно в карман.

– Значит, что… – вздохнула тетя Галя. – Мне лично Клава дорожку не перебегала. Но говорят, что сама она ведьма и дочка у нее порченая. Потому и рыжая.

– Настоящая ведьма? На метле? – улыбнулась Лена.

– Метлу не видала. А только Клавдию, когда она беременная была, не то волки, не то бродячие собаки покусали. Всю изорвали.

– Ужас какой, – совершенно искренно сказала Лена и передернула плечами. – И вместо того чтоб посочувствовать, про нее еще гадости рассказывают! Была б она ведьма, разве бы она их не разогнала?

– А была бы человеком, не выжила бы, – уверенно заявила тетка. – Мне сам доктор с райбольницы рассказывал, царствие ему небесное. Клавдия еще и девочку здоровую родила. Только дочка у нее в самом деле дурная какая-то. Нелюдимая. Злющая. Раньше хоть с матерью ладила, души в ней не чаяла, а в последний год… – Тетя Галя безнадежно махнула рукой. – Ты, Ленуся, не общайся с ними лучше, не надо. Может, это, как теперь модно говорить, психотравма какая, а вовсе не ведьмовство, только что меняется-то? Все равно лучше от них подальше держаться.

– А как же хор? – спросила Лена.

– При чем тут хор? Клава там душу отводит. С кем поют – того не обижают, верно?

– Не знаю… А дочку ее как зовут?

– Вера, – сказала тетка.

«Ты такая же, как она. Не человек ты! Понятно? – вспомнила Лена. – Я всегда вижу, когда Верка колобродит».

Девушке вдруг стало душно. И страшно. По-настоящему. Никакой барабанной дроби в сердце и фанфар в ушах. В груди пусто и холодно, мир на секунду словно утратил краски и обрел их вновь. И в этот краткий миг она поняла, что Вера обязательно придет за своим медальоном.

– Теть Галь… А вечерних автобусов у вас тут никаких случайно не ходит? Может, проходящие есть? – рассеянно спросила Лена. Не дослушав ответ, вышла в соседнюю комнату, прикрыла дверь и начала лихорадочно обзванивать знакомых с машинами.

«Мы с этой Верой почти ровесницы. И мать ведьмы видит во мне такую же! – в ужасе думала она, выслушивая вежливые отказы и прижимая ладони к пылающим щекам. – Нет, не такую же, а какую-то другую, которой можно запросто отдать этот чертов медальон… Что со мной? Почему я так легко всему этому верю?! Клава – она же просто сумасшедшая!»

Знакомые с машинами закончились, и Лена принялась обзванивать такси.

– Да что такое случилось-то? – крикнула ей вслед встревоженная тетка.

Лена пролепетала что-то невразумительное, выскочила за дверь, подбежала к подъехавшей «нексии» и плюхнулась на сиденье.

– Ну что, барышня, путь неблизкий. Какую музыку предпочитаете? – улыбнулся ей немолодой таксист и тронул машину с места.

На гравийке в частном секторе он не разгонялся. Лена сгорала от нетерпения, разглядывая глухие заборы. Наконец впереди показалась знакомая площадь у здания администрации в обрамлении нескольких пятиэтажек. Свет фар выхватил из темноты дорожный знак «Круговое движение», рыжий хвост и хрупкую женскую фигурку прямо перед капотом.

Водитель дал по тормозам, раздался глухой удар, таксист охнул, выматерился и выскочил из машины. Молодая женщина поднялась с земли и отряхнулась. Она медленно положила руки на капот, посмотрела на пассажирку сквозь лобовое стекло и улыбнулась.

– Иди погуляй, – не оборачиваясь, сказала она водителю, и, к ужасу Лены, тот безропотно побрел куда-то в переулок. – Выходи.

Лена медленно, как во сне, открыла дверь.

– Клавдия Степанна тебе по ошибке мою вещицу подарила, так ты отдай добром, и разойдемся, – сказала Вера.

– Да, конечно. – Лена проклинала себя за глупость. Зачем она влезла в чужие семейные дрязги? Приключений захотела! Корреспондент газеты «Пульс региона» на страже закона и порядка. Смешно. Лена захлопнула пассажирскую дверь, бросила сумку на капот и отошла на несколько шагов. Пусть забирает, что хочет, лишь бы все это кончилось!

Вдали послышался нарастающий шум мотора, с волос Веры, собранных в хвост, полетели рыжие искры, она вдруг окуталась мерцающей аурой, а за ее спиной распахнула невидимые крылья непроглядная чернильная Тьма. И в следующий миг Вера исчезла, прихватив сумку.

На площадь, визжа тормозами, вылетел «лендкрузер». С заднего сиденья вырвался на свободу огромный зверь, в два прыжка проскочил площадь и перемахнул через крышу «нексии».

– Выйти из Сумрака. Ночной Дозор! – прорычал он, загораживая собой онемевшую от страха девушку, и тоже исчез.

Водительская дверь «лендкрузера» распахнулась, и чудесным образом мужчина, сидевший за рулем, вдруг оказался рядом с Леной.

– Как настроение? – вдруг спросил он, крепко схватив ее под руку. – Людей, в целом, любим?

Вокруг незнакомца вспыхнуло радужное сияние. Лена охнула и зажмурилась, обхватив голову руками.

– Инициация Силами Света! – объявил он и дернул Лену куда-то вбок и вниз. – Дима! Не отходи от нее, головой отвечаешь!

Сидя на земле, ослепленная Лена осторожно открыла глаза. Вокруг струилось прохладное серое марево.

– Что… Что это такое? – прошептала она, разглядывая вылинявший мир. Она задыхалась в тягучем прохладном воздухе.

– Это Сумрак, – сказал парень, стоявший рядом. – Ты Иная. Тебе потом все объяснят.

– Какая… Кто я?

– Иная.

– Это значит, не человек?

– Ну, в общем, да.

– А ты свой? – неожиданно решительно спросила Лена и, дрожа как осиновый лист, поднялась на ноги.

– Н-ну… – Стажер оглянулся, но подсказать, как вести себя с только что инициированной Светлой волшебницей, было некому. – Да, я тоже Светлый, – вздохнул он, – как и ты теперь.

– Медальон в сумке! – крикнула Лена и тут же задохнулась. – Заберите… у Веры медальон! И не отдавайте тем… кто с ней! А можно я еще здесь посижу? – прошептала она вслед умчавшемуся стажеру. – Мне здесь… так… нравится…

Ей вдруг очень захотелось лечь на прохладную землю и закрыть глаза.

В Сумраке Вера и Тим предпочитали пока сохранять человеческое обличье.

Оборотню не так легко было перекинуться по желанию, а не по зову крови. Вера очень рассчитывала на силу амулета, но драгоценный артефакт, на поиски которого ушла вся ее недолгая жизнь, лежал на дне женской сумки, которую она держала за длинный ремешок. Единственное преимущество состояло в том, что Светлые ничего не знали об амулете. И Вера тянула время.

Маг-перевертыш мог сменить личину в любую секунду. Но Тим вымерял расстояние, ждал Емельяна, не хотел раньше времени демонстрировать противнику свои возможности и тоже тянул время.

– Тимофей Ладыгин, Ночной Дозор, – представился он. – Назовись!

– Вера Малкина, Иная, – почти кокетливо сказала девушка-оборотень.

– Вижу, что Иная… За что волка задрала, Вера, чем помешал? – осведомился Тим.

– Ты, котик дозорный, сначала докажи, что это я.

Вера отступила на шаг, подтянув ремешок. В Сумраке черты ее лица заострились, кожа пожелтела, и молодая женщина, даже не перекидываясь, напоминала лисицу – тощую, больную и затравленную.

– Не волнуйся, докажем, – сказал Тим, не слишком уверенный в этом пункте. – А лучше иди к нам в Дозор! Будем вместе за оборотнями охотиться, плохо разве? Тебе, как я понял, они тоже не нравятся?

– В Дозо-ор? – насмешливо переспросила Вера, и в глазах у нее затеплились два уголька. – А где ваш Дозор был, когда мою мать молодые оборотни ради забавы грызли, не знаешь? И почему я человеком не родилась, как меня отец с матерью зачинали, тоже не скажешь?

– Это ты лучше у своих спроси. Кто-то из Темных вас с матерью инициировал, – пробормотал Тим.

– Опоздал ты, Тимоша, с советами. Некого спрашивать, – беспечно сказала Вера и повесила сумку на плечо. В Сумраке дамская сумочка трансформировалась в просторную торбу, и незаметно распустить кожаные шнурки оказалось куда проще, чем дергать молнию на виду у противника.

– Я их всех нашла: трех волков, двух собак и лисицу. Я ведь их, друзей закадычных, с рождения знала, каждый запах помнила. Псов в Питере отыскала, лису в Минске. Ну а волколаки что-то у нас к малой родине привязчивые оказались.

Вера отпустила шнурок, скользя ладонью к горловине.

– Мама моя так Иной и не стала, все мне отдала до последнего, даже то, чего не знала. На радость дочку родила, да? Она вообще хорошая мама у меня, только уж очень прощать всех любит. – Вера растянула горловину торбы. – Ну что, жалко тебе меня, дозорный?

– Жалко, – сказал Тим.

Повесить амулет на шею ей не позволят. Но его можно, его можно… Проглотить!

– Ты задержана!

Они перекинулись одновременно. Лиса, вместо того чтобы удирать, вдруг припала на передние лапы и, словно игривая кошка, сунула остренькую мордочку в торбу, валявшуюся на земле. Тим прыгнул. Одним гигантским прыжком он преодолел вязкое сумеречное пространство, отделявшее его от лисы. Придавленная Вера клацнула зубами и заглотила почти всю цепочку, но не амулет, который болтался у нее теперь под нижней челюстью. Цепь едва не порвала горло. Вырвавшаяся на свободу Темная магия превратила лисицу в грязно-рыжего монстра с перекачанной верхней половиной туловища. И этот уродец рывком стряхнул с себя пуму.

Тим, обалдевший от неожиданности, свалился с бугристого торса и едва увернулся от когтистой лапы. Сумеречные звери сцепились и покатились по земле. Лисица давилась цепью амулета, заглатывая ее все глубже. Откуда-то сверху прыгнул Емельян, ударом Меча вспорол твари скулу и выхватил кусок мяса с бычьей шеи. Подбежавший стажер ударил знаком Силы.

– Амулет! – закричал он. – У нее амулет!

Тим вывернулся из-под передних лап, превратившихся в настоящие колонны, и хватанул бестию за тощий крестец, прижав к земле худосочные задние ноги. Рывок был таким, словно Тим попытался удержать локомотив. Раздался хриплый визг, омерзительный треск сухожилий – уже непонятно чьих, и в этот миг сверкающий «белый меч» Емельяна, казалось, обрушился твари прямо на голову…

Где-то совсем рядом гулко хлопнуло, и словно со звоном порвалась в Сумраке гитарная струна. Лисица обмякла, забилась в судорогах, и Тим отполз в сторону, зачарованно глядя, как рыжая тварь на глазах теряет массу.

Придерживая обмякшую лису за шкирку, Емельян подобрал с земли черный резной ключ и перерубленную цепочку.

– Все, ребята. Выходим из Сумрака. Девушку не забудьте! Дима, я ж тебе говорил ее не оставлять…

В город Светлая Иная Елена Белова возвращалась вместе с сотрудниками Ночного Дозора.

Бедолагу-таксиста нашел стажер Дима, снял с него заклятие покорности и отправил мужика домой. Веру Малкину сдали подоспевшему подкреплению. Злополучный медальон – подоспевшему руководству в лице начальника оперативного отдела. Тот взглянул на вещицу, громко выругался и принялся немедленно куда-то звонить, после чего рядом с ним раскрылась прямоугольная рамка портала, приведя Диму в неописуемый восторг.

Но тут дозорных поблагодарили за работу и настойчиво предложили им поехать в офис писать рапорт, прихватив с собой новоиспеченную Светлую Иную.

Лена сидела на переднем сиденье «лендкрузера», на почетном месте рядом с Емельяном, и чувствовала себя девушкой Джеймса Бонда.

– Значит, Клавдия оборотнем не стала, а вместо нее при укусе заразилась ее нерожденная дочка? – переспросила она.

– Можно и так сказать, – кивнул Емельян.

– Леночка, вы просто на лету все схватываете!

– Из вас отличный оперативник получится, приходите к нам в Дозор! – с энтузиазмом раздалось сзади.

Емельян ухмыльнулся. Лена смущенно убрала за ухо белокурый локон.

– Так, значит, эта Вера Малкина в самом деле в лису превращалась?

– Конечно.

– А почему это так опасно? Есть хищники и пострашнее. Тот же медведь, например.

– Иные еще отличаются уровнем Силы, Лена. Вам потом подробно расскажут. Но отчасти вы правы. Чаще всего лиса, даже сумеречная, действительно не самый страшный зверь, – сказал Емельян. – Тут все дело было в старинном артефакте, который Вера Малкина где-то в округе откопала. Никто до конца не знает, откуда оборотни и маги-перевертыши берут сумеречную массу для трансформации. И еще меньше изучено, как именно они массу скидывают. Ведь оборачиваться можно не только в тигра или волка, но и, например, в птицу или мышь.

– «Кот в сапогах»! – воскликнула Лена. – Людоед погиб в облике маленькой мышки.

– Точно.

– Сумеречные фантомы! – сокрушенно сказал Тим с заднего сиденья. – Как мне сразу в голову не пришло? Там же одна мелочь кружилась. И я единственный, кто реально это учуял… И даже значения не придал! Как я так затупил, а?

– Да брось, Тим, – откликнулся Емельян. – Темный амулет, который долгие века аккумулировал в себе крупицы потерянной оборотнями массы, чтобы, переполнившись, начать выдавать ее обратно… Это ж артефакт из артефактов! Даже наш шеф про такое не слышал. И мне тоже в голову не пришло. Никто б не догадался.

– Ну да. Вот уж точно: кто ищет в Сумраке, тот находит. Вере Малкиной, одержимой жаждой мести, такой амулет позарез нужен был… Вот она и нашла.

– Тимофей, а вы не обидитесь, если я вас спрошу? – сказала Лена, в которой проснулся журналист.

– На вас – никогда!

– Скажите… – Она обернулась. – А что это за зверь, в которого… которым вы… Такой на льва без гривы похож… – Лена совсем смутилась.

– Пума.

– О-бал-деть! – прошептала девушка. – Это же невероятно, просто невероятно!

– Лена, а что вы делаете завтра, то есть уже сегодня вечером? – деловито спросил Тим, взглянув на часы.

– Н-ничего… – Она посмотрела в светло-карие, почти желтые глаза парня и покраснела.

– Давайте встретимся, – предложил он. – Я вам расскажу, чем маги-перевертыши отличаются от оборотней.

– Н-ну… Давайте.

– Ай, молодца! Учись, Димон! – сказал Емельян и многозначительно взглянул в зеркало заднего вида.

Лене казалось, что она влюбилась в обоих оперативников Ночного Дозора, в худощавого паренька-стажера и в целый сумеречный мир с его пепельными красками и неразрешимыми загадками. И в невероятный, льющийся со всех сторон Свет. Она еще совсем не ощущала себя волшебницей. И очень боялась проснуться. «Какое же это счастье – найти своих. Какое счастье!» – повторяла она про себя, откинувшись на спинку сиденья.

– Начинаем занятие. Тема – преступления против нравственности.

Игорь хмуро оглядел группу. Четверо парней и три девчонки раннестуденческого возраста. Если повезет, половина из них закончит обучение и сможет принести посильную пользу Дозору. С каждым годом курсанты в наборе все хуже, или это только кажется? Становлюсь брюзгой, подумал он. Со своей проседью я вообще должен казаться им глубоким стариком, даром что выгляжу от силы на тридцать…

– Представляю сегодняшнего ассистента, – продолжил Игорь, – Виктор. Темный маг, второй уровень.

– Добрый день, – негромко поздоровался Виктор.

– Здравствуйте, – глухо и нестройно ответила группа. Виктор осклабился и почесал за ухом.

– Коллега любезно согласился прийти к нам, чтобы продемонстрировать действие заклинаний, многие из которых Светлым недоступны. Необходимо это уважать и ценить.

Тепла в глазах курсантов не прибавилось. Молодцы, подумал Игорь. Глупые, конечно, порывистые, но искренние. Сам когда-то таким был. Давно.

– Итак, – продолжил он, сцепив руки в замок, – преступлений против людей со стороны Иных – множество. Убийства, отъем крови, вмешательства в сознание самого разного рода. Сегодня мы поговорим о тех вмешательствах, жертвами которых обычно становятся симпатичные девушки. Степанцов, и симпатичные юноши иногда тоже, так что предлагаю не отвлекаться…

Степанцов хохотнул, но его не поддержали.

– Виктор, прошу.

Темный наклонился вперед и внимательно осмотрел группу.

– Мне нужен доброволец, – мягко произнес он, – вот вы, – и его палец с холеным ногтем указал на Машу.

Маша встала и вопросительно посмотрела на преподавателя. Игорь коротко кивнул.

Темный широким жестом указал на стул в паре метров от себя. Маша прошла, чеканя шаг, и села, плотно сжав колени. Ее высокая грудь от волнения вздымалась, белый брючный костюм не скрывал достоинств фигуры.

– У вас есть молодой человек, Мария? – вкрадчиво осведомился Темный.

– Да! – с вызовом ответила курсантка.

– Вы его очень любите?

– Глупый вопрос. Конечно.

– А если я, например, попробую вас поцеловать?

– То я с превеликим удовольствием дам вам пощечину.

С галерки одобрительно загудели. Виктор ухмыльнулся и облизнул губы кончиком раздвоенного языка. Игорь заметил, как пару курсантов с непривычки передернуло, а Маша немного побледнела, и ободряюще улыбнулся ей.

– Прекрасно, – громко сказал Виктор, – то, что нужно. Начнем с простого. Если бы с нашей Машей имел дело злоумышленник пятого уровня, он не стал бы далеко ходить, тут все очевидно, старый добрый «Морфей». Вуаля!

Виктор повел рукой, и Маша обмякла на стуле. Ее глаза закрылись, дыхание стало ровным и глубоким.

– Сон очень крепок, – продолжал Виктор, – можно делать с объектом что угодно. Мазать зубной пастой, раздевать, одевать, даже отпиливать пальцы.

Игорь физически ощущал ненависть, исходившую от группы в направлении ассистента. Виктор щелкнул пальцами, и начавшая уже сползать со стула Маша вскинулась, ухватилась за спинку, растерянно оглянулась вокруг.

– Четвертый уровень использует «привязь», – ласково сказал Темный и добавил, повысив голос: – Подойди!

Маша встала и медленно пошла к нему. Глаза ее были полузакрыты, движения вялы и замедленны.

– Правильно наложенная «привязь», – продолжал Виктор, с видимым удовольствием глядя на Машу снизу вверх, – подавляет волю жертвы. Жертва остается в сознании и полностью воспринимает происходящее, однако находится в состоянии апатии и выполняет все приказы наложившего заклятье. Попрыгай на одной ножке.

Маша начала медленно прыгать. Каблук туфли щелкал о паркет.

– Достаточно, – обронил Виктор.

Курсантка с силой втянула в себя воздух и непроизвольно сделала два шага назад.

– На третьем уровне… – протянул Виктор, – на третьем уровне я обожал «африканскую страсть». На жаргоне это заклинание обычно именуют «бешеной кошкой». Объект испытывает просто непреодолимое желание к совокуплению. Подчеркиваю – непреодолимое, безусловный позыв. Ап!

Маша взмахнула перед собой ладонью и отразила заклинание. Степанцов зааплодировал.

– Похвально, – улыбнулся Виктор, – учебный практикум не предполагает блоков, но так даже интереснее. Повторим.

Попытка парировать была и в этот раз, но Виктор оказался раза в два быстрее и во много раз сильнее.

Глаза Маши стали дикими. Желание переполняло ее, низ живота нестерпимо ломило. Она оглянулась вокруг, ближайшим к ней мужчиной являлся Игорь. С утробным стоном она бросилась расстегивать на нем рубашку, он едва успевал отводить ее руки. Через пару секунд Игорь вынужден был снять заклятие, когда Маша стала до крови царапать его пальцы, которыми он пытался ее отстранить.

– Ой… простите… – Девушка попятилась от него.

– Игорь Валерьевич, может, достаточно? – спросил тихий Кузовлев.

– Я почти закончил. Но все показанное до сих пор – довольно пошло и для дилетантов, – весело продолжал Виктор, – так как подавляет, в той или иной степени, сознание объекта. Что может быть прекраснее истинной, чистой любви при ясном уме? «Ветка сакуры». Для настоящих эстетов, да.

Маша подошла к Виктору и села к нему на колени. Виктор, милый Виктор! Как же она не замечала раньше этих прекрасных глаз, этой милой ямочки на подбородке, этой доброй, проникновенной улыбки? С успокоенным, счастливым, словно освещенным изнутри лицом она положила голову ему на плечо и блаженно вздохнула. Секса тоже хотелось – но спокойно, уверенно, без спешки. Главное – какое счастье просто так сидеть, обниматься, просто быть рядом с Ним…

Виктор, глядя прямо в глаза Кузовлеву, медленно лизнул смеющуюся Машу в шею, и Игорь едва успел бросить «фриз» в бешено ринувшегося на парочку курсанта.

– Тот, кто в состоянии вывести тебя из себя, – управляет тобой. Тобой что, управляет Темный, курсант? Или все-таки твоя голова?

Леша Кузовлев скрипел зубами, невидящими глазами смотрел через витрину кафе на улицу.

– Мерзавец! Я вызову его!

– Не выйдет. Во-первых, вызвать можно только свой уровень или на один выше. А во-вторых, если каким-то чудом дуэль вдруг состоится, он тебя просто тупо убьет. Еще и помучает перед этим хорошенько. Отлично придумал.

– Что же делать? Терпеть вот это все?

– Ты поддался на простую провокацию. В Дозоре это может стоить жизни. Расти. Учись. Думай головой. Никто и не обещал, что будет легко. Наоборот – говорили, что будет очень трудно. Видишь, не обманули.

Кузовлев тяжело сопел.

– Ну все, надеюсь, выводы будут сделаны, – уже теплее добавил Игорь, – свободен. Она дома, ждет твоего звонка.

Незадачливый дуэлянт просиял и исчез, как и не было.

Игорь продолжал медитировать на чашку кофе в своем любимом заведении, когда его внимание привлек разговор за соседним столиком.

– Оксана, как ты могла? – тихо, зло говорил парень. – Все было хорошо, и вдруг ни с того ни с сего… с первым встречным… черт, ты даже пьяной не была! Чем я тебя обидел, что было не так? Или что ты в нем нашла – он ведь даже на вид мерзкий тип, бледная спирохета?

– Глеб, ну прости, – прошептала его собеседница, брюнетка редкой красоты, – я не понимаю, что это было… какое-то наваждение… я была вообще сама не своя, клянусь!

– Ты себя слышишь? – прорычал Глеб. – Ты же взрослый человек! Наваждение? Видел я твое наваждение – сама с ним пошла, никто тебя не заставлял! Как? Ну как так?

– Я не зна-а-аю… – тихо провыла девушка, закрывая лицо руками.

Парень встал.

– Я же тебя люблю… любил, – выдавил он, – черт, жениться хотел. Кольцо купил уже. А ты…

– Не уходи, останься! Глеб, ну, Глебушка!

Хлопнула входная дверь. Плечи девушки сотрясались от беззвучных рыданий. Посетители деликатно отворачивались в сторону.

«Наглотаюсь таблеток… или лучше прыгнуть с балкона, не буду мучиться…» – звенели в голове Игоря ее хаотично скачущие мысли.

Игорь сел напротив – приятный мужчина лет тридцати на вид, в белой куртке, с проседью в волосах и слегка рассеянным взглядом – и ободряюще улыбнулся, поскольку недоумение в заплаканных глазах девушки сменилось страхом.

– Вы тоже, как тот… Пожалуйста, только не опять! Не надо!

– Давайте, Оксана, мы с вами вместе вспомним ваш вчерашний вечер. Нет-нет, говорить ничего не нужно. Просто представляйте.

Из ночного клуба вывалилась парочка. Невысокий, смазливо-метросексуальной, но при этом чем-то отталкивающей внешности паренек тащил за руку симпатичную блондинку. Девушка переставляла ноги, как кукла, бессмысленно глядя перед собой. Охранник у входа равнодушно проводил их взглядом – каждый второй уходит пьяный или обдолбанный, дело обычное.

Возле машины паренек активизировался, притиснул спутницу к дверце, жадно запустил руку под короткую юбку, впился поцелуем в губы. Девушка вяло отвечала.

– Любишь «привязь»? – спросил Игорь, выходя из тени деревьев.

Метросексуал обернулся, тупо глядя на него. По подбородку стекала слюна.

«Бледная спирохета… да, точно сказано».

Игорь шевельнул правой бровью, снимая заклятие. Девушка судорожно выдохнула, дико заозиралась, пытаясь понять, как она попала на стоянку. Дернулась, обнаружила у себя в паху ладонь кавалера, взвизгнула, влепила ему звонкую пощечину и побежала прочь.

– Ай-ай-ай, – продолжил Игорь, – ну, если так нравится «привязь», то попробуй ее с другой стороны.

Наложить заклятие на Иного сложнее, чем на человека. Но борьба была короткой – регулярно практикующийся второй уровень смял сопротивление самоучки, едва достигшего нетвердого четвертого, все еще ошалело державшегося за покрасневшую щеку, за пару секунд.

Метросексуал вытянулся и встал по стойке «смирно». В его глазах плескался ужас.

– Григорий Ларвинский, – лениво процедил Игорь, – ты обвиняешься в несанкционированных воздействиях на людей женского пола, нарушающих их личную и сексуальную свободу. Семь… нет, восемь эпизодов только за последний месяц. При разрешенной норме в одно воздействие. Нехорошо, нехорошо…

Парализованный метросексуал издал странный звук, нечто среднее между писком и хрипом.

– Снисхождение? – усмехнулся Игорь. – Не заслуживаешь ты снисхождения. Я просмотрел воспоминания твоей вчерашней жертвы… ты же ее, мерзавец, не просто так, чтобы физиологию разрядить, ты ее всяко-разно. Садистские наклонности и нестандартные формы актов будем считать отягчающим обстоятельством. Весьма отягчающим.

И что теперь, спросил себя Игорь. Конечно, по правилам надо сдать его ребятам в офис. Грозит ему шесть-семь лет лишения магической силы, он будет ходить по улицам, радоваться жизни, а вокруг будут догорать сломанные мерзавцем судьбы. Потом срок выйдет, и он примется за старое… это если вообще не спишут его грехи взаимозачетом, выручая какого-нибудь набедокурившего Светлого. И вернется мразь к своему занятию, только станет хитрее и осторожнее…

Что бы сделал на моем месте тихий, но решительный курсант Леша Кузовлев? Что сделал бы я сам, студент курсов Дозора и пламенный комсомолец, пятьдесят лет назад? Нет, кастрировать, к сожалению, не вариант – отрастит ведь себе заново, сволочь…

Григорий сдавленно хрюкнул.

– Заболтался я тут с тобой, – посуровел Игорь. – Опираясь на параграф двадцать восемь прим, реализую свое право один раз в десять лет использовать полевой суд по канонам древних адатов. Решение: виновен. Приговор: соразмерное воздаяние.

Хрюканье стало судорожным и пронзительным. Игорь подавил улыбку – судья не должен проявлять злорадство.

– Прогуляемся немного, осужденный?

Шел второй час ночи, когда к двум амбалам в кожанках, коротающим время с пивом на скамейке в районе Плошки, известного в городе места сборищ лиц нетрадиционной ориентации, вихляющей походкой приблизился юноша метросексуальной внешности. Не давая им опомниться, он страстно поцеловал в губы сначала одного, затем второго, потом взял их за руки и повел в направлении ближайших кустов.

Игорь присел на освободившуюся скамейку. Прислушался к активной возне в зарослях, скупо улыбнулся уголком рта.

Входить в разум Григория было противно, как в загаженный вокзальный туалет, но процедура обязывала. Игоря обдало смрадом волн страха, ярости и боли, но ему приходилось сталкиваться и с вещами хуже, гораздо хуже.

«Прекратите! Прекратите это!» – пытался крикнуть Ларвинский, но из кустов донеслось только:

– Да-а! Дери, дери меня жестче!

Один из амбалов разговаривал по сотовому, яростно жестикулируя. Мимо Игоря торопливым шагом проследовала троица лысых типов с пирсингом в носу, ушах, бровях и других местах. Их явно интересовали кусты и происходящее там.

«Магических сил ты лишен для начала на полгода, – оттранслировал Игорь в сознание осужденного, – а «привязь» будет действовать еще пару часов, дальше свобода воли восстановится. Но что-то мне подсказывает, что эти ребята не захотят отпустить тебя просто так».

– Да, еще, сильнее!

От пешеходной дорожки к кустам стягивались темные фигуры.

«Согласись, право, что око за око, зуб за зуб – справедливый принцип? Еще раз поймаю – так легко не отделаешься!»

Охотник на девушек не ответил, он мало что соображал от боли.

«Нескучной ночи!» – Игорь без сожаления разорвал контакт и встал со скамейки.

Оставалось самое легкое и в то же время самое трудное.

Глеба Игорь встретил у подъезда. Тот шел, опустив голову, и попробовал просто обойти неожиданную преграду. И лишь когда ему вновь заступили дорогу, поднял взгляд.

– Любишь Оксану? – спросил Игорь, прямо глядя в наполненные черной тоской глаза собеседника.

– Да.

– Ничего не было, – сказал Игорь.

– Ничего, – согласился Глеб. На его губах заиграла слабая улыбка.

– Так чего же ты медлишь? Она ждет.

– И правда.

Глеб развернулся, сделал три шага, потом побежал.

Игорь улыбнулся ему вслед. Всегда приятно, когда удается добиться результата, не применяя магическую силу.

Ну, разве что совсем чуть-чуть.

– En garde! – разнеслось в прохладном вечернем воздухе, и Лешка полоснул когтями наотмашь, от локтя, целясь противнику в горло. Валдис почти синхронно качнулся назад, отступив на шаг, и нападающий, используя инерцию движения, ударил на этот раз левой рукой, с разворота, и опять встретил пустоту – Валдис ловко нырнул под режущие воздух когти и выпрямился. На губах его под черной повязкой, плотно охватывающей глаза, заиграла легкая улыбка, и Лешка рассвирепел.

Проступили клыки под верхней губой, и удары на Валдиса посыпались градом – сверху, наискось, с разворота, в полуприседе, рывок клыками – снова в горло и снова мимо. Валдис постоянно оказывался где-то сбоку, или сзади, или, наоборот, слишком близко – замах пропадал зря, а восходящий удар когтями, который должен был распороть его живот от пупка до сердца, запаздывал на долю секунды.

Когда, ослепнув от бешенства, Лешка укусил себя за руку, тот же голос произнес:

– Достаточно.

Лешка остановился, тяжело дыша. Валдис стянул повязку и улыбнулся – немного виновато, но радостно. И как показалось Лешке – с чувством легкого превосходства.

Сигмар подошел, неслышно ступая, положил руку на вздрагивающее Лешкино плечо и спросил:

– Почему он ни разу не попал, Валдис?

– Я вижу его мысли, – с готовностью отозвался Лешин противник, – он всегда думает именно то, что хочет сделать. Очень ярко думает.

– Ничего я не думаю! – возмутился Лешка. – Просто режу, и все!

– Ты режешь два раза, – негромко сказал Сигмар, – сначала в мыслях и затем – наяву. А надо вот так…

С этими словами он коротким неуловимым движением взял Валдиса за горло. Мальчишка запоздало дернулся и выпучил на Сигмара глаза, не в силах произнести ни слова. Секунда – сдавливающие шею пальцы разжались, Валдис осел на траву и закашлялся.

– Что ты видел в моей голове? – спросил Сигмар.

– Ничего, – сдавленно просипел Валдис, – совсем ничего. Пустоту.

– Когда имеешь дело с ясновидящим, твои руки должны жить отдельно от тела. Освободи свой разум, пусть он будет сам по себе, а тело и клыки – сами по себе. Это не так трудно, ты скоро научишься, – утешающе сказал Сигмар, хлопнул Лешку по плечу, развернулся вправо и позвал: – Лина!

Девочка лет четырнадцати поднялась с травы, отряхнула от нее джинсы. Переглянулась с темноволосым ровесником, который остался сидеть, и подошла, мягко ступая. Длинные светлые волосы волнами падали на плечи. Блуждала по губам рассеянная улыбка.

Сигмар посмотрел на часы.

– Три минуты, – произнес он и посмотрел на ребят, – Лина, ты в нападении, Валдис – в защите. Можно контрить. Вал, ты должен устоять, понял?

Валдис сглотнул, потом изобразил отрывистый кивок.

– Время пошло, – сказал Сигмар.

Первое, что сделал Валдис, – плотно зажмурил глаза и стал пятиться назад и вбок.

– Валик, солнышко, – промурлыкала Лина, приближаясь к нему, – взгляни на меня… Не хочешь? Тогда прикоснись… или давай я к тебе прикоснусь? Я знаю, как правильно тебя коснуться…

– Нет, – стараясь, чтобы голос не дрогнул, выдавил Валдис, вскидывая ладони лодочкой в направлении звука. Бледный розовый блик прочертил воздух рядом с головой Лины и утонул в зелени окружающих деревьев. На лбу Валдиса выступила испарина.

– Хо-о-очешь, – протянула Лина, танцуя вокруг него по сходящейся спирали, – я знаю, хочешь… для этого не нужно даже быть ясновидящей… а ты, Валик, читаешь мои мысли? О чем я сейчас думаю, ми-илый? Тебе это нравится?

Валдис замотал головой, делая очередной шаг назад, запнулся о выступающий из земли корень и неловко упал на спину, взмахнув руками. Распростертый на земле Валдис чертыхнулся, пытаясь подняться, и Лина, оказавшаяся от него всего метрах в трех, поймала его растерянный взгляд.

– Встань, – другим, металлическим голосом бросила она.

Валдис поднялся. К одежде прилипли травинки и листья, но он даже не пытался их стряхнуть.

– Подойди, – велела Лина.

Валдис, шатаясь, сделал один шаг вперед.

– Борись, не сдавайся! – подал голос Сигмар.

– Шагай! – повысив тон, пропела Лина, и Валдис приблизился к ней еще. Пот градом катился по его лицу, темные пятна проступили на спине и под мышками.

«Как хорошо, что мы с Сигом вампы, – подумал Лешка, – какая мерзость этот суккубский очар… хоть это нам не грозит. Очаровать можно только нечто живое. А ты уже умер, с тех пор, как впервые попробовал крови. И как говорит Сиг – именно с тех пор тебе все окружающее только кажется…»

– Бандерло-оги, – подал голос темноволосый подросток, не вставая с травы, – подойдите на оди-и-ин ша-а-аг…

Лешка и Лина прыснули, Валдис остановился и замотал головой.

– Иди ко мне, – спохватилась девушка-суккуб, – иди ко мне, ко мне, сюда, бли-иже…

Валдис не трогался с места. Зубами он до крови прикусил нижнюю губу, тонкая струйка сбегала по подбородку и исчезала в воротнике. Лешка не отрываясь смотрел на нее, чувствуя, как сами собой заостряются когти на пальцах и клыки начинают предательски лезть изо рта. Он не пил кровь со вчерашнего вечера… как хорошо было бы глотнуть этого густого, солоноватого вкуса…

– Отбой, – сказал как хлестнул Сигмар.

– У меня еще минута, так нечестно! – взвилась Лина.

– Отбой, я сказал! Кто-то идет сюда. Всем закрыться. Алексей, убери трансформ сейчас же. Лина, да отпусти ты его наконец!

Девушка фыркнула и круто развернулась на месте. Валдис тут же сел, где стоял, на землю, тяжело дыша. Лина пошла обратно, покачивая бедрами. Лешка невольно проследил за ней взглядом. «Ты ходячий мертвец, – напомнил он себе, – тебя может волновать только ее кровь». Но все же он смотрел на нее до тех пор, пока она не села обратно на траву.

– Будьте здоровы, люди добрые! – сказал кто-то рядом. Лешка посмотрел на говорившего – бородатый парень в походной одежде, с рюкзаком за плечами, на горном велосипеде.

– Добрый день, – оскалился Сигмар, – дети, поздоровайтесь.

Дети поздоровались. Даже Валдис буркнул «привет», хотя еще не вполне отошел от очара.

Парень обежал всех взглядом и в легком смущении потер нос. Он видел перед собой вполне нормальную отдыхающую компанию: седой человек в черном джинсовом костюме, несколько подростков – трое мальчишек и одна девчонка. Глава семейства выгуливает внуков на природе. Но все же его что-то смущало.

– Я до Сосновки здесь доеду? – и махнул рукой туда, где тропа, петляя, исчезала в лесу.

Сигмар посмотрел в указанном направлении.

– Да, – ответил он, чуть помедлив, – тут недалеко. Километров десять.

– Спасибо! – И велосипед, позвякивая, понес своего седока дальше.

Темноволосый подошел и встал рядом с Сигмаром.

– Почему ты его отпустил, мастер? Можно было отлично потренироваться на нем.

– Хватит пока тренировок, Алик. Хотя можешь вылечить губу Валдису…

Засмеялся даже мрачный Лешка.

– Все в дом, – махнул рукой Сигмар, – ужинать. Питаться, хавать, жрать, трескать. Кому как больше нравится.

Ели на втором этаже, молча, глотая большими кусками, – нагуляли аппетит. Лешка с трудом оторвался от кружки с кровью, повел осоловелыми глазами вокруг. Как всегда после питания, на него накатила эйфория – окружающие казались особенно хорошими и замечательными. Алик в ответ посмотрел на него серьезно и без выражения, Валдис – вроде бы с укоризной, а Лина показала язык, и он улыбнулся ей.

– Мастер, а вы почему не едите? – спросил Алик.

Сигмар, стоящий у открытого окна второго этажа, повернулся к ним. На лице его мелькнуло и сразу же исчезло странное выражение.

– Подождите меня. Я скоро, – ответил он и шагнул в открытое окно. Мигом позже к небу взмыл крупный нетопырь, сделал один круг над двором и унесся в направлении тропы, с которой они ушли несколько минут назад.

– Когда-нибудь и я смогу так, – мечтательно прошептал Лешка вслед уменьшающейся темной точке.

– Мастер, почему вы его отпустили? На нем можно было отменно потренироваться! – очень похоже передразнивая интонации Алика, прогнусавил Валдис и тут же схлопотал по загривку.

– Хана туристу, – задумчиво сказала Лина и посмотрела на Алика. Тот, дожевав котлету, встал, промокнул губы салфеткой и, не оборачиваясь, вышел в соседнюю комнату. Лина незамедлительно отправилась за ним. Щелкнул шпингалет, и за дверью послышались хихиканье и аппетитная возня.

Валдис шмыгнул носом и легким, но быстрым шагом сбежал вниз по лестнице. Лешка, несмотря на эйфорию, тоже ощутил некоторую неловкость и медленно стал спускаться. Солнце на крыльце неожиданно сильно ударило в глаза, так что Лешка тихо зашипел и прикрыл лицо рукой. Скорее бы по-настоящему наступил вечер и вместе с ним – мягкий приятный полумрак.

– Вал! – позвал он, из-под ладони пытаясь рассмотреть приятеля в саду дома, несимметрично поросшем полуодичавшими яблонями.

– Тут я, – глухо донеслось справа, из кустов, – погоди, отолью.

Лешка зашел за угол дома, в спасительную тень. Тонкий слух юного вампира тут же различил в нескольких метрах, в поленнице, писк и еле слышный шорох. Закрыв глаза, Лешка мысленно потянулся вперед, нашел среди холодных дров несколько ярких пятен – мышиное семейство, выбрал самое крупное пятнышко и шепнул, едва шевельнув губами:

– И-ди ко мне. И-ди ко мне…

Когда он открыл глаза, одурманенный мышонок переступал лапками возле носков его кроссовок. Лешка протянул к нему руки, переплетя пальцы в сложном узоре, и сконцентрировался. Удар «распадом» требует полного сосредоточения и отдачи.

Короткая фиолетовая вспышка, и писк смолк. Лешка перевернул носком уже начавший разлагаться трупик – энергии вложил слишком много, и «распад» дал существенно более сильный эффект, чем просто мгновенный некроз тканей. Надо стараться экономить, Сиг за перерасход сил по голове не погладит…

Валдис распахнул дверь туалета – из старых, облупившихся досок, – шагнул наружу, застегивая ремень. Поднял голову и увидел перед собой двух человек. Привычно попытался просканировать ауру и тут же ощутил себя так, словно по голове ему от души врезали огромным ватным молотком. «Пуммм» – и все вокруг поплыло…

Нет, не люди, понял Валдис секунду спустя – от них веяло Силой, незнакомой и опасной. Одетые одинаково, в белые брюки и красные рубашки, двое парней, один лысый, второй брюнет, изучали его – без ненависти, без какого-либо выражения на лицах вообще, но внимательно и отстраненно, как муху под микроскопом.

Но Валдис не смотрел им в глаза – его ввел в ступор вид узора, любовно, вручную, разноцветными нитками вышитого на нагрудных карманах красных рубашек – рукоять белого меча с ярко-алым рубином в торце, начало лезвия и гарда в виде двух белых крыльев. Сигмар однажды нарисовал этот знак и еще несколько других на листе бумаги, показал им, тогда еще совсем детям, и процедил:

– Если когда-нибудь увидите любую из этих картинок на одежде или на коже…

– Нужно будет зарррычать? – пошутил Алик. Сигмар тяжело посмотрел на него, вздрагивая вертикальными зрачками, и наступила тишина.

– Убежать? – пискнула Лина.

– Ничего не нужно, – сказал Сигмар, – сидеть тихо. Вести себя как обычно. Тогда есть шанс, что вас не заметят…

– А если заметили? – спросил Лешка.

Сигмар оскалился, показывая клыки – длинные, острые, белые.

– Тогда без разницы. Нанести удар и бежать. Или просто бежать. Но исход скорее всего будет один.

– Какой? – не удержался Валдис.

– Достойно умереть, – сказал Сигмар, и у всех по спине пробежал холодок. Умирать не хотелось, даже героически.

Сейчас Валдис стоял, ощущая холодные струйки пота на своей спине и отчетливо понимая, что прятаться уже безнадежно поздно. Пальцы побелели и намертво вцепились в ремень, который он так и не успел окончательно застегнуть.

– Маллтшык, – протянул наконец лысый, – такой юный маллтшык. И уже с такой черрной душшой.

– Неужели ребенку нельзя помочь, Дем? – вторил ему брюнет.

Названный Демом в притворном смущении погладил себя по лысине.

– Ну, не знаю… Думаю, маллтшыка спасет только огонь, очишшающий огонь. Та-а, юный херо? Как нащщет немножко огня?

Надо тянуть время, понял Валдис. Надо предупредить своих. Любой ценой.

– Не надо огня, – сказал он. Голос прозвучал тонко и жалко.

Второй этаж, лихорадочно думал Валдис. Метров двадцать до них по прямой. Трудно, очень трудно для ментального контакта. Но попробовать можно… Лина чувствительнее, надо попробовать достучаться до нее. Но тихо, осторожно, не выдать себя!

– Можно и без него, – неожиданно легко согласился брюнет, – жизнь – это выбор, кровососик. Вот, например, сейчас перед тобой есть выбор… прямо-таки выбор жизни и смерти. – И он улыбнулся.

– Вы о чем? – выдавил Валдис, пытаясь мысленно дотянуться до спальни второго этажа и чувствуя, как слабеет контакт с каждым метром. Еще немного, еще чуть… Есть!

В других обстоятельствах он покраснел бы от кончиков волос до пяток, оказавшись в такой момент в голове Лины, но сейчас ситуация была совершенно особой. «Ли!» – «Вал! Какого черта!!!» – «Ли, у нас гости, рисунок с белым мечом, помнишь? Я уже на крючке, бегите! Спаса…»

– Да вот как раз об этом, – продолжая улыбаться, брюнет развел руки в стороны, – ты свой выбор уже сделал.

– Сик деворабет еум игнис, – хором сказали двое в красных рубашках, и мир для Валдиса стал огнем и болью. Он закричал, дико и страшно, давясь закипающей кровью, и эхом ему ответил вопль Лины, не успевшей разорвать с ним ментальный контакт. Белые мечи обошли бьющийся на земле огненный комок и не спеша направились к дому. Брюнет пару раз сглотнул – он не первый год носил на себе фирменный знак, но вид заживо горящего подростка даже для него был тяжеловат. Не оборачиваясь, он рубанул правой ладонью воздух назад, и крик оборвался.

– Не трать силы, – прорычал Дем, – они тебе еще пригодятся.

В этот момент на них выскочил Лешка. Увидел знаки на одежде, увидел обугленное тело Валдиса, издал горлом неясный хрип и попятился назад.

– Стоять, – сказал Дем, и ноги юного вампира приросли к земле.

– «Отрицание неживого»? – спросил брюнет, поднимая руку.

– Не спеши…

Лысый рассматривал Лешку, как раздавленного таракана.

– Мне как раз нужен был вампиреныш для опытов, – процедил он.

«Надо попробовать врезать по ним “распадом”, – подумал Лешка. – Конечно, ничего не выйдет, но тогда они меня сожгут или развоплотят. И никаких опытов. Ну же, давай».

Ладони стали неожиданно тяжелыми и отказывались повиноваться.

– Взрослые дома есть? – спросил Дем.

Чтоб ты сдох, светляк…

– Нет, – ответили его губы, – только Сигмар. Но он ушел.

При звуке имени мастера Светлые поморщились, как от зубной боли. Брюнет повел в воздухе рукой.

– Сомнум иммортуи, – сказал он, и Лешка упал на колени, а потом на бок и на спину.

Вечерело.

«Кажется, – подумал он, – все это мне только кажется. Я сплю. Сейчас придет Сиг и скажет, что пора вставать…»

Руки и ноги налились свинцом. Грудь сдавило – если бы Лешке нужно было дышать, он бы задохнулся. Оставалось только лежать на спине и смотреть в небо.

– До скорой встречи, малыш, – обронил лысый, проходя мимо.

У дверей они встретились с другой парой в красных рубашках.

Четверо вошли в дом.

На верхних ступенях лестницы, ведущей на второй этаж, стояла фигура в черном с седой головой.

– Тц-тц-тц, – сказал Дем, – какая встреча. Сам хозяин лягушатника.

– Сейчас я скажу «кровавый туман», – ровно произнес Сигмар, – и вы все здесь ляжете.

Брюнет побледнел.

– Не скажешь, – парировал лысый, – здесь ведь еще парочка твоих выкормышей, я их чувствую… и они – не нежить, а значит, «туман» не переживут. Детки, выходите! Поддержите папочку!

Скрипнула дверь, Лина сунулась в коридор.

– Уходите! – рявкнул Сигмар.

– Мастер, мы не бросим вас…

– Быстро!

Лысый негромко засмеялся.

– Хромает у вас дисциплинка-то, – проговорил он, подходя к лестнице, – поэтому и проиграете…

– Торопишься умереть? – вкрадчиво спросил Сигмар.

Дем остановился.

– Может быть, дуэль, Светлый маг второго уровня Демитрий? Ты и я, вне Света и Тьмы, один на один, до конца. Решим разом все вопросы.

– Дуэль – это дело чести, – усмехнулся лысый, – а откуда у тебя честь, мертвяк? Вас просто надо истреблять, как бешеных собак.

– В Договоре написано иначе.

– Подотрись своим Договором…

– Мастер, – сказал Алик, выходя из комнаты и становясь слева от Сигмара, – по-моему, он вам зубы заговаривает. Я ощущ…

Из воздуха соткалась ревущая полосатая тварь и метнулась вверх по лестнице. Все случилось в доли секунды – Сигмар стал размазанной тенью, ощетинившейся облаком когтей и клыков, миг – и рев захлебнулся, а покрытая сеткой глубоких порезов туша сползла вниз по ступенькам и с середины лестницы с грохотом рухнула на пол.

– Минус один, – констатировал Сигмар, – перевертыш под «сферой», банальщина, никакой фантазии. Как жаль, что «сфера» помогает только от магических атак, правда?

Дем выругался.

– Кто же знал, Дем, – подал голос один из оставшихся троих, – что он долбаный физкультурник! Я никогда не видел физкультурника второго уровня, а ты?

– И не увидишь. Этот будет последним.

– Следующий? – ласково спросил Сигмар.

Кто-то коснулся Лешкиного лица. Он попробовал пошевелиться, но ничего не вышло, только слабый стон вырвался из груди. Скосил глаза, но не увидел ничего, кроме дрожащего воздуха.

«Не говори, думай, – прозвучало у него в голове. – Сколько их?»

«Я видел четверых, – подумал Лешка. – Валдис, они убили Валдиса! У них на рубашках – знак меча…»

«Меч – это плохо. Четверо – это хорошо. Твоему другу уже не помочь. Лежи, не пытайся встать».

Кто-то прошел мимо. Титаническим усилием Лешка смог повернуть голову.

Не менее десятка переливающихся теней подтягивалось к дверям.

Дем поставил ногу на нижнюю ступеньку и начал медленно подниматься. Остальные краснорубашечники не спеша двинулись за ним.

– Иди ко мне, – певуче произнесла Лина, появляясь в дверях комнаты.

Дем презрительно дернул щекой, продолжая двигаться.

– Иди ко мне-е-е…

– Не старайся, курица. Когда все закончится, я обязательно приду к тебе. А пока лучше заткнись. Щенков не валить, только вырубать! – гаркнул он, обращаясь к товарищам. – Пока они живы, у нашего физкультурника лапы связаны.

– Светляк, ты подлец, – звонко сказал Алик, – сегодня или когда-нибудь, но тебе воздастся.

– Тебя не спросили, гнида мелкая…

Дему осталось пройти половину лестницы.

– Мальчик прав, – сказал Сигмар, – однажды ты получишь свое. И у меня есть предчувствие, что это произойдет именно сегодня.

– Сегодня я получу твои резцы в свою коллекцию.

– Иди ко мне-е…

– Агай, она действует мне на нервы. Заткни ей пасть.

– Я тебе заткну, – пообещал Алик, пригибаясь.

– Ну что же, – скучным голосом проронил лысый, – начнем, пожалуй?

Лешка видел, как все окна дома разом полыхнули красным, внутри истошно завопили. В снопе стеклянных брызг через окно вылетело чье-то горящее тело. Тени, скопившиеся у дверей, рванули в дом, на ходу сбрасывая маскировку и становясь вампирами и оборотнями. Рев, вой и визг смешались в жуткую какофонию, пахло паленой шерстью даже на таком расстоянии.

В дверь выбежал брюнет, его преследовал незнакомый вампир. Через секунду ситуация изменилась – навстречу вампиру из травы прыгнула полосатая туша и накрыла его собой. Брюнет остановился, развернулся к дому, раскинул руки и прокричал:

– Негатио инаниматис!

Заклятие отняло у него много сил, он упал на четвереньки. Несмотря на то что оно было направлено в противоположную от Лешки сторону, на него повеяло смертельным холодом, сдавило горло, в глазах потемнело.

Кто-то, рыча, катался рядом с ним по траве. Потом прямо перед его лицом упало тело, Лешка успел понять, что это Алик со свернутой шеей, прежде чем сознание милосердно покинуло его.

Первым, что увидел Лешка, открыв глаза, был сидящий возле него Валдис, зажимающий ладонью правой руки порез на левой. Потом он облизнул губы и почувствовал на них кровь – она оказала эффект нашатыря.

– Вал… ты… но ты же… мы умерли?

Валдис молча прижал ко рту окровавленный указательный палец и показал куда-то в сторону от себя. Приподнявшись на локте, Лешка осмотрел двор со следами побоища. Всюду валялись тела разной степени потрепанности. Некоторые в красных рубашках, некоторые – нет. Пара штук – обугленных до неузнаваемости.

К ним кто-то шел. Лешке сначала показалось, что это просто очень высокий человек. Когда тот приблизился, стало ясно, что рост его поистине исполинский – никак не меньше двух с половиной метров. Еще он был совершенно голый. А когда он подошел совсем близко, стало видно, что у него громадные глаза пронзительной голубизны без зрачков и никаких признаков носа и рта.

Валдис смотрел на жуткого незнакомца с улыбкой.

Гигант опустился на одно колено рядом с телом Алика. Одним точным движением повернул его голову на место. Положил ладонь ему на грудь, и… Алик выгнулся дугой, закашлялся. Дернул рукой, отмахиваясь. Потом осознал, что он видит перед собой, и, не вставая с земли, пополз спиной вперед, судорожно перебирая ногами.

Спаситель не обратил на него никакого внимания, а медленно побрел дальше по двору, оглядываясь по сторонам. Равнодушно прошел мимо навсегда обнявшихся Сигмара и Демитрия – когти правой руки вампира утопали в горле мага, а левой руки и вообще левой половины тела просто не было – след удара в упор «отрицанием неживого».

– Великие Силы… – прохрипел Алик. – Кто это? Что это?

– Креатура Сумрака, – сказали неподалеку, – лежи спокойно, мальчик, не суетись. Наслаждайся вновь обретенной жизнью. Потом расскажешь – как там было, в аду.

Лешка с трудом сел и оглянулся – метрах в трех от них стояли два незнакомых вампира. Один выглядел совсем молодым – лет шестнадцать, не больше. С Аликом разговаривал старший.

– А вы кто? – спросил Валдис.

– Меня зовут Дроннорд. Я вамп, как ты уже догадался. Помолчи пока.

Валдис надулся.

– Бьем вместе, «распадом»? – прошептал молодой вампир, сверля взглядом удаляющуюся спину.

Второй негромко рассмеялся.

– Стой смирно. Желательно – не делай резких движений. Ты про Зеркала что-нибудь слышал?

– Вроде…

Гигант подошел к дверному проему, и оттуда на него прыгнула здоровенная рысь, покрытая радугой защитных заклятий. Лешка узнал только устойчивость к огню и некромагии, но их было значительно больше – перевертыша кто-то тщательно обкастовал с ног до головы.

Атакующая зверюга на миг зависла в воздухе, словно наткнувшись на невидимую стену, потом ее приложило о стену дома так, что посыпалась штукатурка. Оглушенная, она перебирала лапами на земле, потом затихла.

Высокая бледная фигура исчезла в проеме.

– Так вот, это… существо примерно того же порядка, – продолжил Дроннорд. – Сумрак порождает немало странных тварей, и встреча с ними обычно ничего хорошего не сулит. Этот еще сравнительно безобидный, только раздражать его не надо. Молодежь вот воскрешает. Причем без разницы, с какой стороны. Дохлых светлячков тоже бы поднял. Ты видел, как он это делает?

– Да… только я не понял, какое заклинание.

– И не поймешь, потому что это вообще не магия в нашем понимании. Выглядело так, будто в ограниченной области время текло назад. Сказал бы, что это невозможно, если бы не видел собственными глазами…

Трансформ у рыси, валяющейся в отключке, пропал. Стало видно, что это рыжая девушка, довольно миловидная, только с перепачканным лицом. Дроннорд пожирал ее глазами, потом с досадой сплюнул.

– Эх, добить бы… нельзя. Здесь случился славный бой, но теперь все кончено.

Гигант вышел из дома, неся на руках Лину. Волосы ее сгорели, кожа и одежда обуглились – но с каждым шагом чернота исчезала, а когда он донес ее и положил на траву рядом с Лешкой, даже кожные покровы порозовели. Подскочил Алик, приподнял голову юной суккубки.

– Дышит… она дышит!

Бездонные голубые глаза без выражения смотрели на группу Темных.

– Дрон, мне страшно. Я очень хочу по нему всечь… – прошептал юноша.

– Стой, ради всего несвятого. Стой тихо. Его даже Тенями скорее всего не достать. Опусти голову.

Голый пришелец возвышался над ними, как гора. Что-то нехорошее сгущалось в воздухе. Дроннорд облизнул губы, тускло блеснули выдвигающиеся клыки.

– Он хочет… оно хочет, чтобы мы ушли, – тихо сказал Валдис, – чтобы мы все ушли. Очень быстро.

Дроннорд плавно вскинул открытые ладони и начал пятиться назад.

– Валим, – сказал он, – молодежь, берите девчонку и в темпе за мной!

Алик и Лешка подхватили постанывающую Лину и устремились за ним.

– Спасибо вам, – сказал Валдис бледной фигуре.

Ноль реакции. Молодой вампир рванул подростка за плечо, и они присоединились к остальным.

Когда выходили через калитку, Лешка оглянулся – гигант по-прежнему стоял посреди двора, только глаза светились в сгущающихся сумерках.

– Если никто не возражает, – сказал Дроннорд, – я возьму на себя нелегкую честь быть вашим новым сэнсэем. На какое-то время. Вообще педагогика не мой конек, но старина Сигмар одобрил бы.

Молчание и сопение были ему ответом.

– Тема сегодняшнего занятия, – отчеканил новоиспеченный сэнсэй, шагая впереди, – стихийные креатуры Сумрака. Ту, с которой вы познакомились сегодня, мы называем Дежурный. Дежурный по апрелю. Потому что его встречают только весной. Но есть и другие…

Лина что-то пробормотала, и несущий ее Алик замедлил шаг.

– Не отстаем, молодняк, – подбодрил их Дроннорд, – дорога у нас впереди длинная.

Уже неделю мне снился сыр. Желтые ноздреватые головки водили вокруг меня хороводы, парили в небе среди облаков, а на центральной площади города бил фонтан из плавленого рокфора. Так себе зрелище, про запах я вообще молчу – меня мутило от него даже во сне.

Из-за чертова сыра я жестко не высыпалась. Сидела на занятиях с вытаращенными глазами и пыталась делать вид, будто действительно понимаю все, что нам говорят. Сегодня нас учили видеть «вампирью тропу»… кажется. Ненавижу чертов сыр, запретите его! Запретите им. А вечером еще приходилось топать на работу. Мне страшно повезло, что меня еще во время учебы взяли в Ночной Дозор – пусть на полставки и «бумажки перебирать», но все же, все же. «Уровень ближе к никакому, но потенциал хороший», – охарактеризовал меня мой непосредственный начальник. К оперативной работе меня, конечно, никто не допускал, но культмассовый сектор без моих талантов пропал бы, пропал, точно вам говорю!

Сейчас мой жестокий биг босс – самодур и сатрап Кеша отказывался войти в мое сонное положение и требовал плана мероприятий на месяц.

– Ты хотела чему-то научиться? Вот учись же!

Я мусолила чупа-чупс и вяло писала в столбик:

«1. Что-нибудь сделать.

2. С кем-нибудь встретиться.

3. И еще что-нибудь».

Время от времени беспощадный бюрократ отрывал меня от работы и требовал ввести его в курс дела:

– Хоть что-нибудь путное придумала?

– Ну, давайте отрывочки из «Некрономикона» в корпоративном издании печатать? Типа «история с продолжением».

– Неплохо, – рассеянно отзывался Кеша.

Теребить-то он меня теребил, но ответов не слушал, листал свои бумаги, звонил по сотовому, шептал что-то в ухо влетавшим воронам. Хвостатые корреспонденты загадили весь стол, из окна дуло, но Кеша утверждал, что старые добрые почтовые птицы надежнее «этой новомодной» электронной почты.

После очередного разговора босс запустил пресс-папье в стену. Не пробил, но обои испортил.

– Где я им сейчас людей возьму? У них, значит, рейд, а предупреждать меня заранее, конечно, не надо! Много чести. Кстати, Маша Медведь, а ты в какой день недели родилась?

– Кажется, в субботу, – попыталась припомнить я.

– О, а чего молчала? – неподдельно обрадовался Кеша, даже вскочил. – Так, Мария Ивановна, хватит жопу без дела просиживать. Собирайся, едешь в поля! У нас сотрудников не хватает.

– Какие еще поля? – заныла я. – С чего это вдруг?

Столбик так и не придуманных мероприятий меня достал, сбежать из-за письменного стола было бы очень кстати, но если бы я могла выбирать занятие, то выбрала бы поспать.

– Да понимаешь, Маша, какое дело. Субботник у них… у нас. Работа с населением! Дружинники ходят по квартирам, туда-сюда, трали-вали. Смотрят – что, как, нет ли на участке незарегистрированных Темных, неинициированных Иных… Полная чушь, никого так не найдешь, зато – Плановое Мероприятие. Галочку в отчете поставим!

Кеша поднял вверх указательный палец, поросший светлой шерстью.

– А…

– Квалификации у тебя не хватит и чтобы мышь обнаружить, не то что скрытых Иных, но нужно же как-то начинать, да? Ты же хотела на оперативную работу? Могла бы и порадостнее кивнуть, Мария, поактивнее. Мы в твои годы не такими были, мы были ух! О-го-го мы были. Вы же «вампирий след» след сегодня как раз проходили? Вот тебе практическое занятие для закрепления материала. Будешь главной по кровососущим. Тем более у вас, субботних, на них особый нюх.

– У меня еще и годы практики: мой бывший был вампиром. Энергетическим, – уныло подтвердила я. Глаза слипались, ноги были ватными. – Но в мои обязанности такое не входит. Кеша, я спааать хочу! Начальник, будь ты человеком, а?

Пару месяцев назад я бы, наверное, страшно обрадовалась заданию, но теперь уже знала, что такое «рейд». Ни погонь, ни расследований. Тупо ходишь по квартирам и спрашиваешь задушевно: «Вы не Иной? А в квартире кто прописан? А они не Иные? А если подумать? Ну, тогда мы пошли». Не прямым, конечно, текстом спрашиваешь, но от этого занятие не становится менее нудным. И более осмысленным.

– Я не человек, Мария, как и ты. И входит в обязанности-то, разумеется, входит. Посмотри на строчку «и т. д.» в договоре. Рейд – типичнейшее «и т. д.». Общественная нагрузка. У нас людей не хватает, а я тут внезапно ответственный за мероприятие. Собирайся, Маша, поехали.

Разве у меня был выбор?

Я бросила чупа-чупс в чашку с недопитым кофе, встала и надела плащ.

Дверь квартиры 117 в доме 23 по улице Чернышова распахнулась после первого стука. Судя по взгляду открывшего, ждали здесь явно не меня.

– Профилактика свиного гриппа! – мрачным голосом объявила я.

Глупый предлог, но годился любой, лишь бы открыли дверь.

На занятиях мы зубрили, как узнать вампира, но, оказалось, «тридцать признаков», записанных в общей тетради в столбик, были не так уж и нужны. Кто стоит передо мной, я поняла сразу, не заглядывая в его ауру. Даже тени сомнения не возникло, так это было очевидно.

Мужчина лет тридцати пяти. Не красавец, не урод, похож на француза – носатый, черноволосый, с узким лицом. Аура – цвета подгнившего сыра, давящая, мрачная.

– Вампир, – несколько удивленно объявила я, скользнув в Сумрак. – А регистрац…

Глаза мужчины чуть заметно сузились.

А регистрации-то не было.

– Я только прибыл в город; до трех дней пребывания ее не требуется…

Он врал, рассчитывая на простодуру, на новичка, которым я и выглядела, и была. Как уверенно он это говорил!

Но я была новичком, а не дурой.

– Именем Ночного Дозора… – пискнула я и оказалась прижатой к стене, поросшей синим мхом.

Меня обдало смрадным дыханием. Крепкая волосатая ладонь зажала рот, а клыки сомкнулись на моей шее. Все произошло так быстро, что я не успела испугаться.

– Субботняя, – разочарованно протянул вампир и отпустил ладонь. – И с амулетиком, конечно.

– Помогииииите! – закричала я, опомнившись. – Помооо…

Интересно, кто здесь мог мне помочь?

Напарника я сама отпустила сбегать за едой нам обоим; раньше, чем через четверть часа, его и ждать нечего. Кто же знал, что мы действительно наткнемся на что-то важное во время этого формального обхода?..

Вампир снова вжал меня в стену, накрыл губы своими и укусил. Не в полную силу, не сжимая зубов; выпить или даже покалечить меня он не мог – амулет, выданный Кешей, не позволил бы. Просто прикусил, как пес, доказывающий главенство более слабому собрату. Дышать было нечем, сердце рухнуло в пятки.

А кровосос уже рвал с меня одежду, впечатывая спиной в мох. Он был сильнее меня во много раз – и по уровню силы, и просто физически. Он даже не счел нужным применять магию – такой слабой и беззащитной перед ним я была. Не церемонясь, он завязал мне глаза моей же блузкой, скрепил руки за спиной, раскрутил и толкнул в спину.

Я упала и поползла; губы были солеными от крови. Ты хотела оперативной работы, гражданочка Медведь? Молодец, Маша, да ты просто создана для нее.

Еще никогда в жизни мне не было так страшно. И не будет… я надеюсь.

В голове мелькали обрывки мыслей: «Увольняюсь, сегодня же увольняюсь ко всем чертям… если выживу».

Вампир не мог меня убить, но полностью лишил сил – я не могла даже развязать руки. Все звуки исчезли, я не знала, здесь ли еще чудовище, смотрит ли на меня, и от звенящей тишины ужас усиливался стократ.

Вляпываясь лицом и телом во что-то склизкое, противное, разъедающее кожу, я ползла, пока все же не выбралась из Сумрака. И только тогда закричала.

Я кричала до тех пор, пока с моих глаз не сорвали повязку. Кажется, я была жива.

Первым, кого я увидела, был Кеша. Развернувшись, я влепила ему пятерней по бородатой физиономии. А потом еще раз, а потом, кажется, бросилась на него, выставив вперед когти.

Худенький, на полголовы ниже меня, начальник сильно, до хруста в костях, обнял меня, прижал к груди.

– Маленькая моя, успокойся.

Потом я, дрожа, пила воду и водку в оперативном фургончике. Орала, как ненавижу Кешу, как ненавижу вампиров, как ненавижу Дозоры и Иных. Что больше никогда. Что отказываюсь, на фиг, к чертям, отвалите. Потом снова пила. Меня отвезли домой; на подгибающихся ногах я добрела до дивана.

– А знаешь, он был интересным. Оригинальное лицо, – сказала я цветку на окне и отрубилась.

– Что, проспалась? – поприветствовал меня Кеша наутро. – Почему не на учебе, прогуливаешь? И что это там у тебя?

– Вот, заявление об уходе. – Я положила на стол лист формата А4, исписанный не очень цензурными выражениями. – Не гожусь я для оперативной работы.

– Мань, я же все понимаю. – Кеша подпустил в голос меда. Подошел ко мне, обнял за плечи. Но если вчера в своем обнимательном порыве он был совершенно искренен, то сейчас чувствовалось, что начальник на службе. – В первый раз оно всегда так… Ты привыкнешь, Мань, вот правда.

– Ха! «Привыкну». Никогда.

– Маша, прости, но ты остаешься. – Кеша отпустил мои плечи и развел руками.

– Остаюсь? Да идите вы на… на юг со своими играми и своими вампирами, – возмутилась я. – Даже не думайте!..

Кеша щелкнул пальцами, заявление на столе загорелось. Фу, как театрально.

Я залила пожар недопитым Кешиным молоком. Нечаянно прикусила губу и вскрикнула от боли: ее словно крючками изодрали. Гребаный вампир не давал о себе забыть, как бы боссу ни хотелось.

– Ничего-ничего, Иннокентий, – сказала я. – Я нынче встала пораньше и много заявлений написала. Про запас. У меня тут с собой, в папочке!

– Ты не можешь уволиться в одностороннем порядке, ты подписала контракт. – В Кешиной руке возникли распечатки. – На, перечти. Что ты как маленькая, Мань.

– Ладно. Уволите сами, – сжала я кулаки. – Да я вам…

– Ну-ну, давай, саботируй, – хмыкал Кеша. – Ты все равно не умеешь работать плохо.

– Отлично, господин похвалил меня! Я в рабстве!

От злости я расшвыряла канцтовары на столе, но больше сделать все равно ничего не могла. Включила комп, чтобы хоть поработать, раз приехала. План мероприятий так и не составлен…

Зажужжал принтер. Кеша вынул из него свежую распечатку, пахнущую краской.

– А тебе, Мария, не интересно ли, кстати, кто на тебя вчера напал? – спросил Кеша внезапно. – Мы пробили ауру.

– Нет, – ответила я твердо и… и хрипло.

Голос немедленно сел, ноги подкосились. Чувствуя себя былинкой на ветру, я опустилась на стул. Животный ужас, трансформировавшийся было в злость на работодателей, вернулся. Все вернулось. Все. Руки дрожали. На экране выходило: «Ппрадллаавсннрь. юмеоррряояыпыртммияфттпий ядсчаст. ююяснжвжюароабьи…» План мероприятий, да. На октябрь.

Кеша принес мне чая в толстостенной кружке с совами, положил распечатанный файл на клавиатуру, погладил по голове и вышел.

Едва закрылась дверь, я схватила чертову бумажку. Это была ориентировка.

Филипп Перов, вампир, конечно, вампир. Инициирован четыреста лет назад. В этом месте меня пробил жар. Да этот Филипп мог растереть меня как муху меж пальцев… Также известен как (дальше перечислялось имен сорок).

Прибыл из Казатау неделю назад. Не зарегистрирован. Подданство итальянское.

Обнаружен по адресу: Чернышова, 23-117 оперативницей Марией Ивановной Медведь.

Темный Иной седьмого уровня, предоставивший Перову убежище, не знает причины, по которой тот приехал в город. Но ему показалось, что Перов был напуган.

В холодильнике обнаружены внушительные запасы донорской крови, что дает возможность предположить, что в город Перов прибыл не для браконьерства.

А для чего – чтобы перепугать меня до смерти? Недолго тебе осталось бегать, Филипп, наши оперативники быстро тебя поймают. Узнаешь, дружочек, что среди них не только практиканты.

Да и покинул он город уже. Как почувствовал опасность, так тут же смылся, так что он уже головная боль не нашего Дозора.

Зазвонил телефон. Кеша!

– Слушай, Мария. Я тут подумал, может, тебе с психологом поговорить? А то такое потрясение, такое потрясение. Ты же можешь даже из Дозора захотеть уволиться, ведь да?

– Да иди ты, – ответила я и улыбнулась.

Кажется, руки перестали дрожать.

Ночью я проснулась от того, что вампир смотрел на меня.

Он был не один. С женщиной – довольно эффектной платиновой блондинкой, длинноволосой и с алыми губами. Помада ей не шла. Я назвала бы блонди красивой, если бы не усталый вид и вульгарный, совсем не подходящий к типажу макияж.

Как только Филипп понял, что я его вижу, сразу исчез. Один миг – и его не стало. Дыхание вернулось, губа перестала саднить, а я – проснулась.

Сон. Это был всего лишь сон.

Но я знала, что не «всего лишь». Он действительно приходил ко мне – пусть пока и вот так.

– Упырь в городе! – кричала я Кеше в трубку. – Уж отличу я обычный сон от видения! Он не уехал!

– Я сообщу куда следует, – зевал начальник в трубку. – Будем искать… раз говоришь.

– Сильно будете искать?

– Ну-у… Ты сама понимаешь… следов его ауры в городе нет. Я Гесеру твой сон понесу, что ли?

– Но… он напал на меня. Это же экстренный случай.

– Он тебе даже увечий не нанес. И убить не мог. Может, тебе отдохнуть съездить?

Ну и ладно. Ну и понятно. Следов ауры не обнаружено – искать его в городе никто не будет.

Ну и пожалуйста. Раз так, найду его сама.

Как найти вампира вообще – известное дело. Ловля на живца, мимикрия, виктимное поведение, все дела. Достаточно ходить в разные места, где вампиры бывают, и подставляться, подставляться. Но как найти конкретного вампира, чей уровень тебе не по зубам? Причем не обращаясь за помощью к оперативникам и преподавателям.

Засмеют же, скажут: рано, опасно, вспомни рейд. Ну и запретят.

Но в любой организации есть люди, которые не засмеют плюс знают побольше многих. У секретарши Валерии Львовны были советы на все случаи жизни.

– Ты теоретически спрашиваешь? – поправила она очки. – Ты же не собираешься заняться самодеятельностью? Можно, допустим, нанять джампира – сына вампира и его вдовы. Или мороя – будущего вампира… В общем, ты не справишься. Сиди, занимайся своими бумажками. А твоего обидчика судьба накажет.

– У вампиров не может быть детей. Они мертвые, – сказала я специальным голосом «да, я новичок в вашем деле, но не позволю над собой смеяться».

– Может, может. – Надо же: глаза Валерии Львовны не смеялись.

– Хорошо, я проверю, – с достоинством ответила я и встала, чтобы удалиться. Потом снова плюхнулась на стул. – А джамперов где берут?

– Джампиров! У меня есть визитка. – Валерия Львовна сунула мне серую картонку. – Это частник. Иннокентий узнает – голову тебе открутит.

«Владимир Осинин. Поиск вампиров, охота» значилось на визитке.

– Манеры так себе, поаккуратней с ним, но он лучший.

Как только выдалась свободная минутка, я полезла в учебник. Открыла список волшебных существ на букву «Д».

Джампиры действительно существовали. Хм.

Я позвонила Осинину.

Передо мной сидел крупный мужчина с грустным располагающим лицом. Казалось, грустили даже морщины у него на лбу. Глаза – такие большие, добрые, а мешки под ними – еще больше и добрее.

Я посмотрела на его круглую лысину и молвила с максимальной уверенностью:

– Я хотела бы вас нанять. Найти… вот его.

Распечатка с делом Филиппа легла на стол.

– А что потом? Я должен его убить? – спросил Осинин толстым скучным голосом.

– Нет, конечно, – испугалась я. – Это же нарушит Равновесие… это незаконн… я сотрудн…

– Понятно. Вы хотите сразиться с ним лично.

За кого он меня принимает – за Баффи?!

– Да ничего такого. Максимум – встретиться и поговорить. Да и говорить не обязательно, чего я тут болтаю – о чем нам с ним говорить? Я просто хочу его найти. Знать, где он. Перестать его бояться!

– Ага, хорошо. – Осинин сделал какие-то пометки в записях.

– Ну и остаться в живых! – подчеркнула я.

– Ага. – Лицо Осинина поскучнело, и он что-то вычеркнул. – Влюбились?

– Нет, – возмутилась я. – Как я узнаю, что вы его нашли?

– Я с вами свяжусь.

Осинин позвонил мне через два дня на рассвете.

– Я его нашел. Жду вас на стоянке. Оденьтесь потеплее, возьмите плед. И поесть что-нибудь.

Плед? Мы едем на пикник?

Я написала Кеше записку, что решила-таки отдохнуть и беру отгул, села в черный «гелендваген» Осинина, и мы поехали. Часа через два вышли у какого-то леска. Местность я не узнавала.

– Куда мы идем?

– На кладбище. Все взяли, что я сказал?

– Вот, в сумке с собой. Кладби… Но сейчас день… Он ассимилированный? Он был без печати… – закудахтала я, затормозив ход. Холод снова сковал мои бедные тоненькие конечности.

– Не ассимилированный и днем спит: ваш вампир старой школы. Поговорить с Перовым вы сможете только ночью. Но вы же хотели узнать, где он?

Уф! Меня сразу отпустило. Уже рассвело, а посмотреть на могилку, в которой лежит мой обидчик, – это можно. Страшненько, нервы щекочет, но это нормально, будто страх высоты. Посмотрю и позвоню Кеше. Пусть берут гада тепленьким. Холодненьким.

Мы начали спускаться с горки. Я поскользнулась на глине, ухватилась за вывороченный корень клена и неслабо ободрала руку. Пока я отряхивалась, Осинин ушел вперед. Я побежала за ним, на ходу зализывая кровь.

В низине было сумрачно.

На краю обрыва стоял склеп – серый камень, заржавевшие двери, зарешеченные окошки. На стене – мох и плющ. Это было даже красиво, суровая такая романтика. Здесь можно смело снимать какой-нибудь фильм про вампиров.

Склеп был давно заброшен и разграблен. Облезлый, обшарпанный; судя по запаху, иногда его использовали как туалет. Сквозь вентиляционную шахту в потолке виднелось хмурое октябрьское небо.

Склеп был небольшим, на две персоны. Справа – надгробие, слева – черная овальная яма. Рядом с ней валялась огромная, даже на вид тяжелая мраморная крышка гроба.

Я огляделась, показала на проем.

– Он там?

Осинин отрицательно покачал головой.

Я на цыпочках подошла к краю пустой могилы, заглянула внутрь с любопытством. Гроба в ней не было, только на дне лежало что-то светлое. М-м… матрас? И тут я полетела вниз в черную дыру – словно гребаная Алиса в гребаную кроличью нору.

Подлый Осинин толкнул меня в спину.

– Ыыыыоо, – просипела я, ударившись.

Нет, я не разбилась и даже ушиблась не сильно, матрас – да, это был явно матрас! – смягчил падение, но все равно упала неловко.

В могиле стало темно, как в могиле: положенная сверху крышка скрыла от меня дневной свет.

Вот тут-то я заорала:

– Ааааа!

Крышка слегка отодвинулась, в проеме появилось круглое лицо Осинина.

– Вы хотели найти Перова? Вы его нашли. Он спит в соседней могиле.

Я вздрогнула, попыталась вскочить на ноги, снова поскользнулась и упала.

– Можно было посмотреть на него и сверху! Мне бы хватило! – орала я, пытаясь подняться.

– Смотреть удобнее сверху. А вот разговаривать удобнее будет здесь.

– Я не хотела разговаривать, только найти! Я оговорилась от волнения! Я же поправилась, отменила этот пункт!

– Вы сказали «говорить не обязательно» – у меня все зафиксировано. Это не отмена. Это значит, вас интересует и такой вариант. Так вот, говорить отсюда удобнее – между могилами есть отверстие.

Тут моя рука, скользящая по глине, наткнулась на какую-то дыру и ушла вглубь.

– Ааааааа! Он там?! Осинин, маньяк, немедленно выпустите меня отсюда! Здесь воняет!

Я падала и барахталась. О чем я думала, нанимая этого безумца? Зачем я это все затеяла?

– Вы в полной безопасности, – бубнил Осинин. – В вашу могилу Перов не сможет войти без приглашения: он тут не был, я проверил. Он вас даже загипнотизировать не сможет. Проснется только вечером. Вы как раз привыкнете к обстановке и перестанете нервничать. Не надо паниковать, вампиры этого не любят. Воздуха вам хватит, я позаботился об этом.

Крышка снова задвинулась – на этот раз окончательно. Послышался звук удаляющихся шагов. Бормоча «маньяк, маньяк», я достала сотовый.

Связи не было. Я попыталась применить заклинание Силы, чтобы сдвинуть кусок мрамора над своей головой, но ничего не получалось. Скользнула в Сумрак, но и там я была заперта со всех сторон. Почему, почему я так плохо училась? Даже жизнь себе спасти не могу…

Вжавшись в глиняную стену, я бессильно колотила по ней кулаками.

Это не я, это все происходит не со мной. Бред какой-то. Наверняка у меня клаустрофобия! Вот сто пудов. Или нет? Будь это правдой, я бы уже спятила! Или сознание потеряла.

И тут я его потеряла.

Не знаю, решилась бы я заговорить с Перовым, но вампир сделал это первым.

…Говорят, что, если долго сидеть в темноте, начинаешь видеть, как кошка. Но только не в кромешной мгле! Не в могиле, где не было ничего, кроме меня, матраса и глины. А, вот еще сумка с припасами. Я достала плед и накинула на плечи. Уютнее не стало.

Сквозь тонкие щелочки между глиной и неплотно прилегающей к ней крышкой днем проникало чуть-чуть света – не света, так, намека на него! К ночи исчез и он.

Грязная и перепуганная, я куталась в теплый клетчатый плед, прихлебывала матэ из термоса и думала о Нем. Романтичненько!

Романтика усилилась, когда из соседней могилы раздался вопль:

– Я чую кровь!

Я схватилась за рану. Пытаясь выбраться, я разодрала руку так сильно, что ее пришлось бинтовать колготками.

Из отверстия в стене невыносимо пахну́ло смрадом.

Дрожащими пальцами я включила подсветку на телефоне. Из дыры ко мне тянулась рука.

Я уронила аппарат. Мысли путались в голове. Войти ко мне вампир не сможет, но как же страшно он рычит…

– Порву тебя на куски!

Ох. Дай ему волю – порвет, как пить дать порвет.

Осинин был прав, заперев меня здесь с утра. Я успела накрутить себя до предела, отпаниковать, успокоиться и продумать все варианты.

Теперь я могла вдохнуть глубоко и понять, что в голосе вампира звучит не только гнев, но и… страх?

Хм. Я боюсь вампира Перова, шастающего по моим снам. Боюсь смерти. Просто боюсь. А чего боится он, бессмертный и всесильный? Какой у него там уровень – не меньше второго однозначно. Так, может, настоящая опасность еще хуже? Может, я страшусь чего-то не того?

– Чего вы боитесь, Филипп? – крикнула я почти не дрожащим голосом.

Помирать – так с музыкой.

В ответ раздался презрительный всхрип. И удар. Шум. Бешеный шум и страшный крик. Перов пытался выйти из спальни – и не мог.

– Почему? – не понимал он.

– Ну… полагаю, Осинин меня подстраховал.

– Что?

– Понимаете, мне нужно было поговорить с вами… Нет, не нужно, только найти, но это уже не важно… Я наняла джампира Осинина, очень хорошего, – мое бормотание звучало как полный бред.

– Так это не они… Так это тыыыы?!

Мне показалось, когда Перов услышал про джампира, в его голосе появилось облегчение.

А вот завоняло еще сильнее.

Казалось, сейчас вампир целиком просочится сквозь дырку и заполнит мою могилу своим раздувшимся зловонным телом.

Но я уже не боялась. В какой-то момент страх достигает критической массы, и, когда доходит до этого, ты умираешь. Или – живешь дальше. Мне было так плохо, что я обрела бесстрашие. Если я переживу эту ночь, я не буду бояться вообще ничего и никогда.

– Я убью тебя, стерва! Разорву тебя пополам! Я тебя уничтожу! – кричали за стеной.

А у меня уже были силы склочно ответить:

– Вы не были в этой могиле, это точно, «вампирского следа» нет. А я вас сюда не приглашаю.

Мне было уже нечего бояться и стало на все плевать.

Убьет – значит убьет. Сколько можно трусить.

Вампир бушевал, орал, бился о стены, а я сделала музыку в плеере погромче.

Не понимала в тексте ни слова, конечно.

Когда вампир утих, сняла наушники и услышала:

– И что теперь? Ты заказала меня убить?

– Нет, вы что, я сотрудник Ночного Дозора! Практикантка… не важно. Только найти. Вы напали на меня во время рейда и должны понести наказание!

– Что? Ты меня не испугалась? Я старше тебя на несколько веков и сильнее раз в тысячу.

– Очень испугалась. Но когда страшно, надо идти навстречу страху… мне так кажется.

Больше вампир не сказал мне ни слова. А я – ему. Вот и поговорили.

Судя по цифрам на экране телефона, наступило утро. Осинин не пришел.

Я выключила бесполезный гаджет: связи не было по-прежнему, а аккумулятор стоило поберечь.

Вампиру не спалось. Он даже решил снизойти до беседы:

– Что будет потом?

– Придет Осинин и выпустит нас…

– Когда?

– Когда-нибудь. Наверное.

В моем голосе не было уверенности. Скорее всего никто не придет и никто не найдет нас. Сумасшедший джампир мог запутать мои следы так, что даже Кеша обнаружит их лишь через год. Чтобы отвлечься от нехороших мыслей, я спросила:

– Филипп, почему вы действительно не уехали? Почему вы до сих пор тут?

– Здесь безопасно. Большой город, – туманно ответил Перов.

– Но мы же вас нашли!

– Вы – нашли. А они – нет.

– Кто они?

– Не важно. Слушай свой плеер.

Я хотела есть, я хотела в туалет, я хотела, чтобы кто-нибудь сжал мою ладонь – и не для того, чтобы затем ее оторвать. Где же ты, Осинин? За что ты так со мной?

Теплилась надежда, что Кеша все же сообразит, как меня найти. Да, я хотела поговорить с вампиром и перестать его бояться. Но я не хотела умереть рядом с ним!

Ну, Кешенька, напрягись. Это же нетрудно!

В десять утра Иной третьего уровня Иннокентий Кат обнаружил на своем столе записку: «Я взяла отгул или несколько. Целую, Маша». Подпись, число, отпечаток сиреневой помады. Разноцветный, сияющий след от ауры: когда подчиненная выводила эти строки, ей было весело и драйвово.

– Чтоб ее! Очень вовремя. Уволю заразу!

Кеша превратился в кота – как делал всегда, когда нервничал, – и сам себе ответил:

– Она будет только рада.

Опять стал человеком и пригрозил:

– Ну уж нет, не уволю! Я ей такое устрою!

И резюмировал снова в теле кота:

– Бедная девочка, у нее стресс. Пусть отдохнет.

Интересно, где Машка сейчас? И с кем?

Но искать ее Кеша не стал. Неэтично это: практикантка заслужила право на отдых. И вообще сам же ее заставлял съездить куда-нибудь. Ну и вот. Ну и пусть.

На плеере замигала батарейка: заряд подошел к концу. А обещали восемнадцать часов бесперебойной работы. Почему все вокруг врут?..

Вампир в соседней могиле тоже проснулся.

– Ну что, Осинин твой не приходил?

– Нет.

– Сколько человек может выдержать без еды?

– У меня есть немного, на неделю хватит, если экономить. Скорее я умру от переохлаждения. А ты?

– А я как раз от голода, если не разрешишь съесть тебя. Не позволишь? Ну, умрем рядышком. Почитать тебе стихи?

– А давай…

Шли третьи сутки. Очень хотелось есть.

– Я бы съела сейчас даже сыра, – призналась я.

– Ты не любишь сыр? – удивился Филипп. – Ненормальная. Я бы ел целыми днями.

– Как тебя зовут на самом деле? Самое первое имя…

– Филипп. Филипп Русло.

– Как ты стал вампиром?

– Разговоры по душам?

– Ага.

Если вы сидите в темной могиле бок о бок с незарегистрированным Темным Иным, готовым вас сожрать, и только заклинание не дает вам умереть от недостатка воздуха, а плеер сдох, это располагает к задушевным разговорам, знаете ли.

– Я родился на Сардинии. Моя семья владела сыроварней.

– Так ты не аристократ? И даже не француз? – удивилась я и сама себя мысленно высекла: ну вот обязательно надо ляпнуть банальность, да? Если вампир с четырехсотлетним стажем, то, конечно, дворянин, а как иначе-то. Впрочем, что хотеть от девочки, инициированной полгода назад. Для других Иных я младенец.

– Нет, но мы были довольно богаты. Особой популярностью пользовался могильный сыр – мы продавали его туристам.

– Как это?

– О, это очень интересно! – Филипп за стенкой оживился. – Сейчас расскажу. У тебя крепкие нервы?

– Я сижу в склепе, разговариваю с вампиром и скоро умру, – мрачно сказала я. – Выдержу уж и твою историю. Валяй.

Фишкой семьи Русло был могильный сыр – червивый Casu Marzu.

Рецепт прост: овечий сыр пекорино протыкают палочками, смоченными в прогорклом оливковом масле. Сырные мухи откладывают в дырочки яички, личинки прогрызают сыр, и он начинает плакать «слезами» lagrima. Деликатес! Мягкий, как густые сливки, ну или… как «Филадельфия». Очень нежный и действует лучше всякой виагры. Острый, ни с чем не сравнимый вкус. Сыр просто горит во рту. Или язык щиплют червячки? В хорошем сыре всегда живые личинки, сырные попрыгунчики.

– На что похоже по вкусу? – мужественно спросила я, стараясь сдерживаться.

– На макароны с сыром. О-о, это настоящая протеиновая «бомба»!

– Мухи – переносчики болезней. – Нет, сдержаться не удалось.

– Да, это удовольствие лишь для экстремалов. Поэтому сыр запрещен и так дорог. Но он очень вкусен, поверь специалисту. Его намазывают на pane carasau – традиционный сардинский хлеб, ополоснутый в воде, и съедают вместе с личинками под бокал красного домашнего вина.

– Бр-р. А почему он называется «могильный»?

– Итальянцы склонны к драматическим эффектам и выдерживают его в склепах. – Я представила, как Филипп разводит руками.

Красивый он все же мужчина… был.

Весной 1614 года юный Филипп пошел проведать сыр и столкнулся в склепе с незнакомцем. Его первая встреча с вампиром была куда менее драматична, чем моя.

Чужак по имени Марко всего лишь попросил сыровара никому не рассказывать о встрече. Филипп пообещал.

– Ты не сдержал слово? Вы не сдержали.

– Сдержал. А он остался жить в склепе. Мы… подружились. Ночами он уходил на охоту, но никогда никого не трогал в наших краях.

– А потом укусил тебя… вас?

– Нет. Потом вампиров в склепе стало двое. Женщина была беременна и была человеком, но умирала. Марко инициировал ее, пожалев. И давай официально перейдем на «ты», бесцеремонная малявка.

– Это она вас… тебя укусила?!

– Ты слушай, слушай. – В голосе Филиппа появилось раздражение.

Я слушала. Можно подумать, мне было еще чем тут заняться!

Вампиры все прибывали. Слава о тихом месте далеко в горах, где можно укрыться от проблем, пронеслась сквозь Сумрак. Филипп никому не отказывал в помощи; он стал своим среди вампиров, не став им сам.

Роды у гостьи, инициированной Марко, тоже пришлось принимать ему. Он хотел принести ребенка в дом и воспитывать, как своего, но тот от рождения оказался Темным. Пришлось вернуть его в склеп.

Тьма опалила Филиппа, но убийцей он не стал. Он приводил к вампирам животных и потерявшихся в горах путников, приезжих, любящих риск и сыр с личинками. Немного крови можно отдать без всякого ущерба для здоровья. Все оставались живы.

Вампиры зависели от Филиппа. Селяне зависели от его предприятия.

По сути, у него было две семьи. А потом все сломалось. Филипп не ожидал, что однажды, не посоветовавшись с ним, инициируют его собственную сестру. И что она будет умолять не трогать обидчика, потому что это не нападение, это любовь. А потом сама выпьет односельчанина.

Вампиров стало слишком много, и, что самое страшное, они начали нападать на людей. Об округе поползла дурная слава. Люди бежали из тех краев целыми семьями, все меньше находилось желающих приезжать за сыром.

От болезни умер отец Филиппа, и молодой мужчина официально стал главой семьи.

Он не справлялся. И он не выдержал. Однажды чиркнула спичка, и пожар убил всех, о ком Филипп заботился много лет. Он сжег всех вампиров, сжег родную сестру, оставил только одного младенца.

– Тот отплатил за это, как смог. Да, меня укусил именно он.

Жизнь Филиппа не особенно изменилась.

Ребенка перевезли в основной дом с забитыми окнами. За Русло закрепилась репутация человека с причудами. Репутация его постепенно восстановилась, а сыр, как и прежде, был лучшим на Сардинии. Ребенку удалось дать хорошее воспитание.

Кстати, это была девочка. Филипп назвал ее в честь матери – Лилит.

Вампир Филипп Русло приспособился к новой жизни.

Жители бежали из села, а значит, самому ему не было резона уезжать. Перед туристами он выдавал себя сперва за собственного сына, потом внука, потом правнука.

Покупатели сыра были отличной пищей.

Лилит познала мужчину в пятнадцать и, как и положено, перестала взрослеть.

К сожалению, развитие ее остановилось тоже. Двести лет подряд она оставалась капризным ребенком, не признающим правила. Кусала всех человеческих женщин Филиппа – туристок, с которыми он заводил интрижки, а он только улыбался. Бамбино, что с нее взять. Белла бамбино.

В возрасте 215 лет Лилит сбежала из дома. В Россию.

– Случилась любовь? – понимающе спросила я.

– Она, – вздохнул вампир. – Ты, конечно, была влюблена.

– Конечно, нет. Никогда. Ни разу.

Однажды на Сицилию приехал черноглазый русский, с ним и сбежала маленькая Лилит.

Еще через двести лет горлинка принесла письмо с отчаянным: «Спаси меня».

Филипп не мог отказать своей бамбини.

Кроме отчаянной инфантильности, у Лилит была еще одна проблема. Она фанатично, бешено, безоглядно хотела иметь ребенка, но у нее не получалось. У нее был бзик, что как «истинный» вампир, не укушенный, а рожденный вампиром, она должна улучшить породу.

Но природа оказалась мудрее и не позволила.

И Лилит потеряла разум. Но хитрость – не потеряла. Лилит отправилась в город, свободный от колдовства, где ее не мог обнаружить ни один Дозор.

– Свободный от колдовства? Никогда о таком не слышала.

– С чего бы тебе слышать, малявка? Есть такие зоны, там нельзя колдовать совсем. За крошечное воздействие седьмого уровня последует непомерное наказание. Это страшное преступление – колдовать там.

Лилит решила стать матерью. Матерью сотням детей – просто укусив их. И она воплотила свой безумный план в жизнь.

Крошки выпивали своих родителей, а она царствовала и направляла. Наконец-то у нее были дети. Сотни детей.

Люди не понимали, что с ними происходит, у них совсем не было опыта. А у Лилит – был.

Филипп успел в последний момент, когда пищи в городе почти не осталось, и голодные малютки были готовы разлететься в ее поисках по миру.

Он забрал свою девочку и завалил все выходы – и в нашем мире, и в сумрачном. Конечно, дети освободятся, но не сразу, они только-только стали вампирами, а он – четыреста лет назад.

Когда Дозоры найдут Лилит, ее накажут. Так, что развоплощение покажется ей детской игрой.

– Где она сейчас?

– Ты ее видела.

Я вспомнила блондинку из сна.

– Красивая. Но по рассказу я представляла ее другой.

Филипп что-то пробурчал. Кажется, по-итальянски. Кажется, про любовь и краску для волос.

– Если удастся все разрулить, что ты… вы будете делать?

– Сыр. Я делаю отличный сыр.

– Я не стану о ней молчать, – предупредила я. – Я сотрудник Дозора, а она погубила целый город. И там были дети.

– Она моя дочь. У тебя есть дети, Мария?

– У меня есть родители.

Я больше не боялась Филиппа.

– Знаете что? Я приглашаю вас в мою могилу… В могилу, где я сейчас лежу. Сижу. Заходите.

Вампир проник ко мне сквозь щель, присел рядом на матрас.

Стало тесно.

Я включила фонарик на телефоне. На плече Русло сидела мышь – забавная такая. Я протянула руку, она цапнула меня за палец. Я вскрикнула, но больше от неожиданности. А нечего куда попало конечности совать!..

Мы с Филиппом неловко пожали друг другу руки. Раз уж нам предстоит здесь погибнуть, по крайней мере я буду не одна. И он будет не один. Теперь мы будем вместе всегда – только он и я.

И тут плита над нашими головами начала двигаться. Раздался знакомый голос:

– Машка, ты жива?

– Кеша?!

Филипп поднялся во весь свой немаленький рост, мышь с его плеча скакнула наружу. Кеша немедленно обратился в белого кота и сожрал ее, урча.

– Ааааа!

– Простите, я рефлекторно. – Кеша снова стал человеком.

Вампир закричал – страшно, отчаянно, безысходно.

– Вы, конечно, будете сопротивляться… – начал Кеша.

– Я не буду сопротивляться, – склонил голову Филипп. – Она погибла. Больше ничего не имеет смысла.

– Какого черта?! Какого черта, я спрашиваю?! – изливалась я на Осинина вулканом Эйяфьядлайёкюдль.

Джампир смотрел на меня фирменным грустным взглядом.

– Вы заплатили за то, чтобы все узнать? Вы все узнали. Я все рассчитал поминутно. Я хороший специалист, вам говорили.

– Почему вы меня-то не предупредили?

– Не было никакой гарантии, что вы не проболтаетесь и не испортите тщательно продуманный план. А мне за него деньги заплатили, между прочим.

– Вы упырь, Осинин!

– Упырь и есть. Пол-упыря. Сын вампира и смертной женщины.

– С отцом давно виделись? – максимально деликатно спросила я.

– Ни разу, на его счастье, – ответил Осинин.

Я промолчала. А вечером позвонила отцу.

– Папа, я тебя люблю.

Следующие три месяца выдались нелегкими.

Кешу немало потаскали по коврам, требуя отчетов на тему «обязательно ли было есть Темную?». Что происходило с Филиппом, мне было страшно даже представить. Его единственный козырь состоял в том, что он был итальянским подданным, а с Италией у наших сейчас были сложные отношения. Наши Иные тоже как раз успели покуролесить на их территории, так что исход истории мог быть любым.

На четвертый месяц я получила посылку. В хрусткую бумагу был завернут светло-коричневый кругляш сыра, в разрезе выглядящий очень аппетитно, несмотря на белый слой плесени на корке. Эдакий торт, пропитанный сгущенкой. Ну, если не приглядываться.

– Фу-у! Бе-е! Выброси эту дрянь, – вскрикнула секретарша Валерия Львовна, отбивая рукой прозрачную личинку, метящую ей в глаз.

Я улыбалась. У Филиппа все получилось.

С протяжным звуком самолет выпустил шасси, крыльями разорвал в клочья плоть низко плывущих облаков, прорвался к земле. Быстро промелькнули в иллюминаторе зеленые квадраты полей, крошечные домики, сложные, чуть ли не морские, узлы автобана. И вот наконец черная после дождя посадочная полоса. Взревели реверсные двигатели. А вскоре самолет уже стоял на приколе у одного из «рукавов» аэропорта Ганновера. Еще спустя десять минут прилетевшая из Москвы и прошедшая через таможенный контроль Иных худенькая девушка в джинсах и белой флиске вышла к встречающим. С недоумением она обнаружила табличку со своим именем в руках у здоровенного афрогерманца. Или как их тут толерантно называют?

– Мария Титова. – Она протянула руку.

В ответ получила несколько растерянную, но широкую, белозубую улыбку.

– Это я. – Она показала на табличку, потом на себя.

Встречающий гигант радостно потряс головой.

– Держи!

Вынырнувший из толпы парень забрал из рук афрогерманца табличку, сунул тому купюру в пять евро и обернулся к девушке.

– Простите, пришлось отлучиться. Айлерт Фризен.

– Мне сказали, что вас зовут Айльхард.

– Тогда лучше Харди. Убил бы родителей за такое имя. Позволите?

Он улыбнулся, перехватил ручку чемодана и, взяв Марию за локоть, быстро направился к выходу, словно торопился. Девушка даже толком разглядеть его не успела. Они спустились на лифте в подземный паркинг. Пискнула отключенная сигнализация на автомобиле. Фризен положил чемодан в багажник, открыл для девушки дверь. «БМВ» последней модели. Черный и агрессивный. Что еще ожидать от Темного Иного? Внутри, разумеется, кожаный салон. Да и сам Айлерт, которому на вид лет тридцать, одет в дорогой костюм. Был даже в галстуке, но тот теперь валяется на заднем сиденье. Ворот белой, идеально выглаженной рубашки свободно расстегнут. А она, Машка, в простых джинсах и флиске. Но Фризена это, похоже, не смущало. Или он сделал вид, что ему все равно, как выглядит его пассажирка. Вежливый и правильный, как все немцы. Хотя на немца – типичного немца – совсем не похож. Черноволосый, синеглазый, среднего роста и не отягощенный лишними килограммами. Плавно вывел машину с парковки на автобан и направился на запад, сосредоточившись на дороге.

Машка отвернулась к окну. Тучи по-прежнему затягивали небо. Заходящее солнце вырвалось из их серого плена, разлило золото по мокрому пейзажу, делая картинку еще ярче. Поля сменили аккуратные домики небольших городов, сверкали красные черепичные крыши, дождевые капли на разбитых повсюду цветниках. И снова поля, лесные массивы. Наступавшая осень почти не чувствовалась. И, пожалуй, только лимонно-желтые пятна березовых рощиц среди мрачной еловой стены нарушали картину. Маша взглянула на спидометр, невольно ухватилась за ручку на двери. Айлерт вел машину на двести двадцати. Но то ли дороги были так хороши, то ли мотор урчал спокойно и уверенно, что скорость почти не ощущалась. И девушка успокоилась. В голове вновь и вновь прокручивалась встреча с ее куратором Виктором.

Виктор Николаевич вызвал ее к себе в кабинет неделю назад. Плеснул Маше кипяток в чашку, бросил туда пакетик с заваркой, извлеченный из ящика в тумбочке, на которой высилась огромная монстера. Это была одна из причуд шефа. Угощать сотрудников чаем, причем именно любимого их сорта. По кабинету пополз нежный аромат зеленого чая с жасмином. Маша невольно обхватила чашку, грея ладони. За окном гремел по цинковому подоконнику ливень, отопление еще не дали, и в просторном кабинете было довольно прохладно. Виктор же, сделав глоток настоящего чифиря из стакана в подстаканнике раритетного вида, в своей манере сразу начал разговор с дела.

– Маша, задание для тебя будет не очень сложным, но займет время.

– Это как-то связано с растениями, Виктор Николаевич? – поинтересовалась Маша. – На этот раз?

– Связано. – Виктор улыбнулся. – Думаю, тебе должно понравиться.

– И что за задание?

– Был такой маг – Эдвин Вебер. Светлый. Экспериментировал с магией на растениях. Хотел создать заклинание, повышающее плодородие почв. Это позволило бы превратить любую пустыню в непрестанно плодоносящий сад. Устранить регионы, где люди страдают от голода…

– Хотел? – Маша с подозрением посмотрела на Виктора.

Тот понял значение ее взгляда.

– Да, еще чуть-чуть, и он стал бы шухартом. Начал делать добро направо и налево, нарушая баланс. Несчастный случай избавил наших зарубежных коллег от необходимости устранять Вебера.

– Но почему я? Разве Леша не лучше меня разбирается? У него и опыта больше.

– Маша, а кто писал работу о «языке растений»?

– Это же в теории, – смутилась девушка, вспоминая, как скептически относились к ее работе некоторые коллеги и даже Леша. – Постойте, вы серьезно? Хотите сказать, что Вебер им владел? Язык существует?!

– Есть не подтвержденные данные, которые тебе предстоит проверить. И вот еще что.

Виктор Николаевич выложил на стол пухлую записную книжку, из которой торчали, как закладки, клочки газет, разной формы высушенные листья и даже черный обувной шнурок.

– Это его дневник. В нем все, что касается заклятия.

– А нам оно зачем? Ведь если его использовать…

– Если в меру, баланс не нарушится – слегка улучшить там, где и так все неплохо. – Виктор хлебнул еще чая.

– Разве? Мне кажется, что при его использовании те, кто голодал, станут голодать еще больше.

– В любом случае необходимо установить, существует это заклятие или нет, – заметил Виктор. – А уже потом разберемся, что с ним делать. Зарубежные коллеги сообщили, что, вероятно, в дневнике содержится ключ, который расшифровывает послание, скрытое в его библиотеке. Три года они промучились и теперь вот наконец додумались передать дело нам.

– Три года? – охнула Маша и растерянно потянула из чашки подостывший чай.

– Так что? Берешься? Или мне Лешу посылать? Года на три? Вы, кажется, жениться собирались следующей весной? – Виктор улыбнулся.

Маша смутилась. Помолчала, обдумывая.

– Вдвоем нельзя? Но вы же сами сказали, что это займет время…

– Надеюсь, что самое большее месяц. Если за это время не получится, отзовем тебя назад. Но я в тебя верю.

– Спасибо. А Темные в курсе о последствиях? Если нам станет известно заклинание?

– В курсе. И не против. Во-первых, Вебер всегда занимался исключительно бытовыми делами. Во-вторых… Дом унаследовал его внук, Айльхард Фризен, из Темных. Хоть он и не работает в Дозоре, им, думаю, будет так спокойнее.

– Он что, следить за мной будет? – нахмурилась Маша.

– Нет, просто покажет дом, библиотеку.

– Понятно…

– По словам наших коллег, вполне адекватный парень, насколько, конечно, может быть адекватен оборотень.

Маша открыла рот, а Виктор засмеялся.

– Маша, успокойся. Фризен занимается бизнесом. И даже успешно. Лицензиями никогда не пользовался, в противозаконных действиях уличен не был. Местные Дозоры в курсе приезда нашего специалиста, так что тебе ничего не угрожает. Вот контакты Ханца Кюнцеля, мага оснабрюкского Дозора. Фризен даже сам встретит в аэропорту.

– Оснабрюкского? Это где?

– Германия, Нижняя Саксония. Лететь надо будет до Ганновера.

Маша все еще сомневалась. Виктор положил на стол рядом с записной книжкой фотографию. У Маши перехватило дыхание. Старый огромный дом в окружении цветущего вишневого сада, а на заднем фоне – заснеженные холмы.

– Фотография сделана в январе этого года. Хозяин садов умер, а магия его еще жива.

– Я поеду, – охрипшим от волнения голосом произнесла Маша, вцепившись в фотографию.

Маша вздрогнула, очнувшись от воспоминаний. Айлерт заговорил. На каком-то странном языке, очень смахивающем на английский, только она не понимала при этом ничего. Спустя миг до нее дошло, что он просто включил гарнитуру на телефоне и треплется с кем-то, постукивая пальцами расслабленных рук по рулю. В конце разговор стал походить на мурлыканье. Фризен улыбался, прищуривая глаза, как сытый кот, и все же в них проскакивал хищный блеск. «Котом, что ли, оборачивается?» – подумала про себя Маша.

– Простите, – извинился Айлерт, закончив разговаривать.

– Да нет, все в порядке.

– Вы же гостья. А я допустил, чтобы вы заскучали.

– Спасибо. Но я приехала сюда по работе, а не отдыхать.

Он рассмеялся.

– Простите. Это профессиональное. – Заметив недоумение на ее лице, добавил: – Я владелец ночного клуба. Так что если захотите развлечься, всегда пожалуйста.

– Если можно, расскажите лучше об Эдвине Вебере.

– Деда я почти не знал. Он и с родителями моими особо не общался. Но его дом расскажет о нем лучше, чем кто-либо другой.

– Но вы же им владеете уже несколько лет!

– Я там ничего не менял. Даже прислуга осталась. Они хорошо заботились о доме. Сам я в нем не живу. Кстати, почти приехали.

Машина съехала с автобана в какой-то небольшой городок – Маша успела прочитать на указателе только первое слово «Бад», – а после очередного поворота оказалась на узкой пустынной дороге, среди полей. Впереди надвигался черной стеной лесной массив, за которым из-за холмов солнце бросало последние лучи. Айлерт включил фары, достал маленький пульт, нажал кнопку. Впереди, на самой кромке леса, открылись ворота. Маша невольно вздрогнула, увидев выхваченную светом фар часть длинного темного коридора, образовавшегося под сенью деревьев.

– Выглядит мрачновато, согласен, – улыбнулся Фризен, увидев ее реакцию. – Жаль, что не прилетели утренним рейсом. Тогда бы увидели дом таким, как на фотографии. Вы ведь получили ее?

– Это вы фотографировали?

– Да. Тут огромнейшая частная территория. Чужие не ходят. Так что дом деда видели только Иные. За исключением прислуги.

Машина пролетела черный туннель. Дорога вывела на холм – здесь стало заметно светлее, – увела на вершину. Заросли расступились, и Маша издала удивленный вздох. Тот самый каменный дом. В три этажа. На последнем – стеклянные стены и крыша оранжереи. Вокруг дома магнолии. И огромные бело-розовые цветы едва светятся в опустившемся ночном сумраке.

– Деда нет уже три года, а тут все растет и цветет без него. И никакой садовник не нужен, – произнес Айлерт. – Магия осталась. Но пойдемте внутрь.

Он открыл ей дверь, занес чемодан. Они прошли просторный холл и оказались в огромном зале, занимающем два этажа. По периметру зала шла галерея, стены понизу были отделаны деревянными панелями. В дальней стене имелся огромный камин. Маша с изумлением оглядывалась. Поразила ее не обстановка, а головы убитых животных, ружья, старые гравюры и фотографии с охоты, развешенные по стенам.

– Дед любил растения. На животных любовь к природе не распространялась, – заметил Фризен.

– И как вы… все это воспринимаете? Вы в кого оборачиваетесь? – спросила Маша и только потом подумала, что это вопрос мог быть воспринят как бестактный.

Но Айлерт ответил, указав на голову оскалившегося волка.

– Классика. Как воспринимаю? Как музей.

Из боковой двери показались сухощавые, но довольно бодрые еще на вид старики. Поприветствовали Машу на немецком.

– Это Карл и Дора Хофманн. По-английски они не говорят, – предупредил Айлерт. – Но разберетесь. Дора покажет вам комнату, и спускайтесь ужинать.

Старая немка увела Марию наверх по лестнице, они прошли по галерее и свернули по коридору в левое крыло дома. Показала ванную комнату и тут же рядом открыла дверь в спальню. Девушке показалось, что она попала в прошлый век – кровать с балдахином, занавески. Старомодно, но в то же время и как-то уютно. Маша бросила чемодан на лавку. Глянула на себя в зеркало, чуть поправила волосы и спустилась вниз. Столовая была оформлена примерно в том же стиле, что и зал с галереей. Только вместо чучел стены украшали гобелены со сценами охоты. Стол оказался уже накрыт. Белоснежная скатерть и свечи. Большие фарфоровые блюда, серебряные приборы, высокие бокалы и бутылка с красным вином. Прислуга отсутствовала.

– Не переживайте, они всегда накрывают как на какое-то торжественное событие. – Айлерт словно почувствовал ее неловкость из-за обстановки и подвинул Маше стул. – Пока удалось отучить их прислуживать за столом. Раньше это было просто ужасно. Расскажите о том, что вы ищете, если это не какой-то мегасекрет Светлых.

– Я думала, вы курсе, – с недоумением заметила Маша.

– Ваши коллеги тут долго и много всякого искали. Я уже сбился со счета что именно. – Айлерт улыбнулся. – Я-то не против. На них только Дора с Карлом жаловались – каждый раз приходилось после дозорных наводить порядок.

Маша невольно смутилась.

– Я бардак устраивать не собираюсь.

– Неужели? – притворно удивился Фризен и тут же примирительно рассмеялся. – Делайте все, что считаете нужным, Мария. Старикам все равно заняться нечем. Развлечете их немного.

Маша все еще была смущена. Разговор как-то утих.

– Покажу вам библиотеку, и пора ехать. – Айлерт взглянул на часы.

– Куда? – удивилась Маша.

– На работу. Помните? У меня ночной клуб.

Айлерт провел ее коротким коридором, распахнул массивную дубовую дверь. И Маша застыла, оглядывая книжное царство, раскинувшееся перед ней.

Фризен ушел, оставив ее одну. С улицы послышался негромкий звук мотора, который скоро смолк. А Маша все так и стояла на пороге библиотеки, оглядываясь с восхищением и невольной завистью к владельцу всего этого богатства.

Овальной формы зал был просто огромен для частной библиотеки. Вытянулся во все три этажа дома. По второму и третьему ярусу шли галереи. Стены занимали книжные шкафы. Лишь на третьем ярусе книжные полки прерывались четырьмя участками стеклянных стен, через которые проглядывали заросли оранжереи. Потолок представлял собой витраж с растительным орнаментом. Освещался зал встроенными в потолок светильниками. Сразу несколько из них направляли свет на круглый стол, создавая на столешнице яркое пятно. На столе, кроме письменных приборов, лежали вскрытая пачка бумаги формата А4 и картонная папка. Внутри нее Маша обнаружила сухие листья, похожие на те, что служили закладками в записной книжке Вебера.

Девушка огляделась. У двери стояло одно-единственное массивное кресло. Она с трудом подтащила его к столу. С опаской посмотрела на паркет, не остались ли царапины. Потом обнаружила, что ножки кресла предусмотрительно подбиты войлоком. Достала из сумки, с которой не расставалась, книжку Вебера. Записи она уже прочитала. В них не было ничего особенного. Подробно излагалась идея накормить всех голодных с помощью заклинания плодородия, которую щедро разбавляли длинные пространные философские рассуждения. И все же некоторые моменты были ей непонятны. Те, где Вебер ссылался на какие-то только одному ему известные понятия – Светлые и Темные сады. Даже просмотр записей в Сумраке ничего не дал. Смысл упоминаемых садов так и остался витать в воздухе, как что-то туманное и непонятное. Словно Вебер прерывал себя на этом месте, запрещал себе об этом думать.

– Ладно, вернусь к ним позже, – сказала Маша сама себе.

Она еще раз осмотрела записную книжку, пытаясь найти хотя бы намек на выделение в тексте. Но ровный, аккуратный почерк Эдвина не указывал ровным счетом ни на что. Местные маги ничего не нашли. Сам Виктор Николаевич ничего не обнаружил… Маша на миг отчаялась… И отправилась исследовать библиотеку.

Часам к четырем ночи она сдалась. Глаза закрывались, голова уже отказывалась соображать. Потом она вспомнила, что по Москве так и вообще уже пять утра.

Она убрала книжку в сумку и поплелась в свою комнату. Заставила себя принять душ и рухнула на постель с мыслями, что с таким количеством книг она тут точно застрянет на три года. А то и больше.

– Добрый день, Мария! – услышала она голос Фризена.

– День? Не утро? – Она с удивлением распахнула глаза.

Айлерт сидел рядом на табурете от туалетного столика. Маша в смущении потянула на себя одеяло, спрятала под него ноги.

– Прошу прощения, что вломился к вам. Доре воспитание не позволило. Позвонила мне, жалуясь, что вы на завтрак не явились и вообще никаких признаков жизни не подаете. Завтрак тут, кстати, в восемь утра. Простите, забыл предупредить.

За нарочито вежливым тоном Маше показалась насмешка. А через миг она уже отчетливо увидела ее в синих глазах. Айлерт рассмеялся.

– Вы во сколько вчера легли?

– В четыре.

– Осторожнее, собьете режим и превратитесь в сову, как я.

– А который сейчас час?

– Час дня. Через полчаса обед. Так что приводите себя в порядок. Жду вас в столовой. Да, и… В окно не смотрите.

– Почему?..

Но тут же сама поняла. И, не удержавшись, вскочила с кровати, подлетев к плотным шторам, отдернула их. А потом так и вовсе распахнула обе створки настежь. В комнату вместе с солнечным светом и свежим влажным ветром ворвался аромат вишневого цвета. Маша завороженно смотрела на огромный сад. Что-то в нем было такое, что отличало его от обычного вишневого сада. Непривычно густой, с более плотной посадкой деревьев, он казался почему-то именно сказочным. Под солнечными лучами крупные лепестки просвечивали, казались россыпями сверкающего, розоватого льда.

Маша вдруг вздрогнула, обернулась, ощутив, что Фризен никуда не ушел. Айлерт стоял всего лишь в шаге от нее, задумчиво смотрел в окно, хотя она была уверена, что миг назад он смотрел вовсе не туда. По коже разбежались мурашки.

– Красиво, правда? – чуть отрешенно произнес Айлерт.

– Да…

Маша продолжала вглядываться в него. Но в глазах оборотня не было ничего похожего на восхищение. Словно он смотрел на вещь, которая вызывает далеко не самые приятные воспоминания. Он вдруг резко отвернулся и ушел. Маша снова посмотрела в окно. «Темные и Светлые сады» – выплыло у нее в мыслях. И тут ее осенило. Фризен что-то знал. Но никому не говорил и говорить не собирался.

Обед прошел молча.

– Покажу вам дом, – сказал Айлерт после трапезы. – Двери везде открыты. Можете заходить куда угодно. Тут рядом кухня. Если опять проспите завтрак, не стесняйтесь и заглядывайте в шкафы и холодильники. Дора может поворчать, но не обращайте внимания. Она с Карлом живут в комнатах рядом с кухней. На втором этаже, в левой половине дома, где ваша спальня, еще пара комнат для гостей. В правой половине – комнаты деда. Можете осмотреть кабинет и лабораторию. Из лаборатории и библиотеки есть выходы в оранжерею. Там поосторожнее – много ядовитых растений. Это и цветов касается – не нюхайте, не трогайте. Это я, наверное, зря вам говорю, вы на этом специализируетесь.

– И мои коллеги из Дозора тоже уже все осмотрели?

Фризен кивнул.

– Сад посмотреть можно?

– Пойдемте.

Они вышли наружу. От дома едва заметная тропа уводила в глубь сада. Маша шла мимо пышных деревьев, едва заметно дотрагиваясь до крупных бледно-розовых соцветий. Несколько лепестков опало на зеленую траву.

– А что вы потом делаете с вишней?

– Ее не бывает. Это пустоцвет. Пару недель покоя после цветения, и снова новый цикл.

– Интересно… – произнесла Маша, лишь бы что-нибудь сказать.

Почему-то опять почувствовала себя в его присутствии неловко. А на языке некстати вертелся очередной не очень корректный вопрос.

– Айльхард, простите…

– Не прощу. Мы вроде с вами договорились насчет имени. – Он произнес это почти строго, но Маша снова ощутила скрытую усмешку.

– Харди… – произнесла она и смутилась. – Простите за вопрос, но от чего умер ваш дед?

Он посмотрел на нее с удивлением.

– Вам не сказали?

Насмешливость исчезла без следа.

– Нет.

– Никто не знает. Тут такое дело… – Он словно не знал, как это все ей подать. – Деда и моих родителей нашли мертвыми три года назад в этом саду.

У Маши распахнулись глаза от изумления. Он произнес это достаточно спокойно. Может быть, привык за это время, а может, просто скрывал свои чувства.

– Что с ними случилось?

– Помните, я говорил, что они не ладили? Но это было не похоже на то, что они убили друг друга. Хотя оба Дозора были уверены, что могло произойти именно это. Доказательств нет.

Маше стало жутко.

– Я был здесь, и это я сообщил в Дозоры о случившемся. Мы приехали обсуждать дела наследства. Дед сообщил моей матери, что переделает завещание и уберет ее и меня из наследников. Ее это задело. Мне было все равно, у меня и так все хорошо было с бизнесом. Но я приехал, чтобы поддержать ее. Дед в итоге решил говорить только с ними двумя.

– Мне очень жаль, Айль… Харди.

– Если вас интересуют подробности, спросите в Дозоре. Мне, простите, об этом сложно говорить.

– Это вы меня простите.

– Все в порядке.

Они выбрались обратно к дому. Айлерт попрощался с девушкой, сел в машину и уехал. Маша, озадаченная, поплелась в библиотеку. Потом достала мобильный и набрала номер начальника.

– Добрый день, Виктор Николаевич!

– Маша, привет, дорогая! Как долетела? Почему не отзвонилась? – бодро откликнулся Виктор.

– Я же вам эсэмэску скинула.

– Ах да, действительно. Не заметил.

Маша почему-то разозлилась на шефа за его беспечность.

– Все в порядке? – Он словно почувствовал по ее молчанию.

– Вроде в порядке. Только я тут узнала, что Эдвин Вебер и родители Фризена погибли в том самом саду. Ну, который был на фотографии. Одновременно.

Теперь в трубке ненадолго замолчал Виктор.

– Это кто сказал?

– Фризен. Он сам в это время находился в доме.

– Мне коллеги сообщали только о несчастном случае. Может быть, посчитали это несущественным?

– Вы сами думаете, что это несущественно? – поинтересовалась Маша.

– Не очень… Не нравится мне это что-то, – заметил Виктор уже совсем не бодрым голосом. – Как тебе Фризен?

– Вполне адекватный, как вы и говорили. Даже с юмором. Ненавидит, когда его называют полным именем. Потребовал, чтобы я звала его Харди. Разрешил ходить по всему дому, копаться в бумагах Вебера. Правда, тут Дозоры до меня все перекопали по нескольку раз. А вот разговор о смерти деда и родителей его, кажется, расстроил. После него сразу уехал, сказал, что заглянет через неделю.

– Понятно. Что ж, может, и лучше. Ладно, Маша, не волнуйся, попробую достать сведения обо всем этом.

– Я лучше сама съезжу к дозорным. Заодно познакомлюсь.

– Как знаешь. Ты работать начала уже?

– Да.

– Сразу звони, если что-то найдешь!

– Обязательно, Виктор Николаевич. Вы тоже.

– Ну, пока! Удачи!

В библиотеке Маша снова достала записи Вебера. Собиралась положить книжку на стол, но увидела падавшую на столешницу цветную тень от витража. Подняла голову к потолку. Кленовый лист, на нем лист дубовый, бука, липы, рябины, березы. Вложены друг в друга, как матрешка. Маша посмотрела на листья в записной книжке. Точно такие же! Она еще раз глянула на газетные клочки, но потом решила, что они вставлены для отвода глаз. Ей в голову пришло, что вдруг Вебер решил зашифровать свое заклинание обычным человеческим способом? Ведь Иные будут искать именно следы магии, пытаться расшифровать все магическими методами.

– Нет, слишком просто все, – произнесла она вслух сама себе. – А ты, Машка, не Шерлок Холмс.

Она присмотрелась к страницам, в которые были вложены закладки-листья. Еще раз прочла текст. Выписала несколько словосочетаний. Посмотрела в картотеке. И обнаружила книги, названия которых совпадали с выписанным. Нашла все шесть книг на полках и сложила стопкой на столе. Осмотрела книги. Опять проверила наличие на них магических заклинаний. На первый взгляд, обычные книги. Сложила книги в порядке, соответствующем виду листьев на витраже. Потом достала несколько пустых листов и принялась чертить ручкой различные комбинации. Просидев часов пять, она была полностью опустошена. Но больше ни на шаг не приблизилась к разгадке.

Маша бродила по дому, осматривая комнаты. Все двери действительно были открыты. Может быть, Айлерт специально распорядился держать их незапертыми, чтобы ни у кого не было искушения открывать их из Сумрака.

Когда она добралась до кабинета Вебера, в голове немного прояснилось. Кабинет, как и большинство комнат, был обшит деревом. Маша невольно вспомнила трофеи в Охотничьем зале и подумала, что, может, маг и не так фанатично любил растения, раз все в доме обшито «мертвой» древесиной. Ведь эти деревья когда-то срубили, сделали из них мебель, библиотечные полки. Вон даже письменные приборы на столе сделаны из карельской березы, судя по виду. Маша взяла ручку, заключенную в гладкую лакированную деревянную трубочку. Повертела в руке и уставилась на клеймо, выжженное на торце деревяшки.

Зазвонил мобильный. Маша от неожиданности вскрикнула, выронив ручку и ответила на звонок.

– Леша! – закричала он в трубку возмущенно. – Как ты меня напугал!

– Машка, ты чего? У тебя все в порядке? – забеспокоился тот.

– Да все в порядке, просто я тут одна в огромном доме.

– Одна? А этот где?

– Он тут не живет. Если ты про Харди.

– Харди? – Голос у Леши заледенел. – Это с чего это он вдруг стал Харди?

– Леш, перестань, а? – Больше всего Машке в ее женихе не нравилась манера ревновать ко всем подряд. – Он сам так представился. К тому же полным именем его называть – язык сломаешь.

– Он к тебе не приставал?

– Совсем того?

Машка даже покрутила пальцем у виска, хотя Леша этого увидеть не мог.

– Ну, ты же знаешь, какие они. У них инстинкты обостряются… Ну и вообще…

– Это ты мне не доверяешь совсем? – хмуро спросила Маша. – И я кто, по-твоему? Маг или глупая девочка?

– Маш. Ну прости… Я соскучился…

– Я тоже.

– Ладно, шеф зовет, вечером перезвоню… А как у тебя продвигается-то?

– Да пока никак.

– Удачи! Люблю тебя!

И Леша отключился. Девушка вздохнула, подобрала ручку. Посмотрела на метку и скользнула на первый слой Сумрака. Светлые краски кабинета погасли. Вокруг все стало серым, мрачным, размытым. Но она здесь ненадолго, всего лишь понять слово.

«Главный». Вот что это было. Даже, точнее, подразумевалось, что «главное дерево» – береза. Маша вернулась в реальность. Записала на листок. И принялась тщательно осматривать остальные деревянные предметы. На дубовом столе Вебера с обратной стороны столешницы также нашлось клеймо. И Маша записала второе слово – «плодородие». После этого, решив, что она точно на правильном пути, Машка запрыгала по кабинету, радостно выкрикивая «ура-ура!». И чуть не подвернула ногу и не грохнулась, когда встретилась с изумленным лицом застывшей на пороге кабинета Доры. Старая немка что-то неодобрительно произнесла и указала на выход. Машка подумала было, что ее выгоняют из святая святых почившего Вебера, но потом поняла, что ее всего-навсего зовут ужинать.

После ужина она едва справилась с искушением заняться дальнейшими поисками.

– Нет! Режим-режим! – сказала она себе, твердо решив не пренебрегать полноценным отдыхом.

Следующие четыре дня были посвящены поискам знаков на мебели. Маша нашла двадцать девять слов. И дальше все снова застопорилось. Она попыталась сложить слова в нужной последовательности. Кое-что вроде складывалось, но при этом были возможны и другие варианты сочетаний. Маше казалось, что не хватает еще половины слов. Вернулась к книгам и листьям. Три дня промучилась и опять ничего не нашла. Пока, спускаясь очередным утром на завтрак, не увидела клеймо на деревянной панели прямо под головой волка. Она осмотрела остальные панели, но других знаков не нашла. Тогда Маша, вооружившись каминной кочергой, которая вполне смахивала на лом, оторвала несколько досок от стены. Пришла Дора. Опять, охая, в чем-то упрекала Машу. Девушка, увлекшись поиском, честно говоря, и знать не хотела, что сказала ей прислуга.

– А говорили, что бардак не будете наводить!

Маша вздрогнула, замерла с кочергой, застрявшей в очередной панели. Фризен стоял на входе в Охотничий зал, оценивая масштаб разрушений. За его спиной тихо жаловалась Дора.

– Ну и?.. Может, объясните? – поинтересовался он.

Маше стало неловко. Дружелюбия во взгляде Фризена на этот раз не наблюдалось.

– Я нашла…

– Нашли что?

– Заклинание плодородия. Мне так кажется…

Она немного сбивчиво, смущаясь, рассказала о своих находках. Под взглядом Айлерта ей все больше и больше чудилось, что говорит она полную ерунду. Он шагнул к ней, грубо вырвал кочергу из ее рук, еще пару секунд наблюдал, как бледность заливает ее лицо. Она подумала, что он просто схватит ее за шкирку и выкинет из дома вон.

– Мне сложно было позвонить? Кажется, девушки не должны заниматься такими вещами.

Отодрал очередную панель обшивки, крикнул что-то Доре и снова посмотрел на Машу, на этот раз улыбаясь. А потом, не сдержавшись, и вовсе расхохотался.

– Вы… Вы!.. – в негодовании воскликнула Маша.

– Вы о чем подумали? – спросил он, вогнав кочергу глубоко в дерево. – Вообще-то сегодня выходной, и я хотел вывезти вас в город отдохнуть.

Маша вдруг поняла, что он взял ее за запястье и поглаживает ей кожу большим пальцем. В расширившихся зрачках оборотня она увидела свое испуганное лицо, выдернула руку.

– Вы перекидывались недавно?

– По лесу немного прогулялся. Собирайтесь.

– Я с вами в таком состоянии никуда не поеду.

– Я настаивать не буду. Как хотите. Я не про прогулку.

Маша покраснела. Да он чуть ли не прямым текстом предлагал переспать.

– У меня жених есть! Даже не думайте меня больше трогать! А то приедет и развоплотит вас к чертовой бабушке!

– Я же не знал, Мария. Жаль.

Маша вцепилась обеими руками в кочергу, еле выдрала из дерева.

– Отдайте, – потребовал Айлерт, снова посерьезнев и протянув руку. – И собирайтесь. Трогать вас больше не буду, обещаю. Но вам надо проветриться. Заодно расскажете в подробностях, что вы тут накопали.

Маша в сомнении посмотрела на него.

– Еще раз тронете – напишу жалобу.

– Хорошо. Не забудьте одеться потеплей. За границами этого «рая» довольно прохладно. Но я хочу вам показать пару местных природных достопримечательностей.

Маша вернулась, надев на себя флиску. И только сейчас поняла, что Фризен тоже был в джинсах и теплом свитере.

Автомобиль черной стрелой пронесся по белому саду, нырнул ненадолго в лесной туннель и вскоре уверенно мчался по автобану.

Маша немного помолчала, думая, стоит ли рассказывать Фризену о своей работе. Никаких распоряжений насчет этого Виктор Николаевич не давал.

– Вы же в курсе насчет заклинания плодородия? – осторожно начала она.

– Если вы о тех бредовых записях деда, в которых он рассуждает о необходимости накормить всю планету, то я их читал.

– Почему бредовых? Они скорее утопические. У него была благородная цель, несмотря на то что в итоге он стал превращаться в шухарта.

– О да. А эти пафосные выводы, что после того как все население будет сыто, войны прекратятся и все будут счастливы? Это же чушь. Может, когда-то давно людьми двигало желание отобрать соседское поле, где и урожай побогаче, и скот пожирнее. Очень-очень давно. Политика, власть, желание подчинять более слабых и много-много других факторов. Далеко ходить за примерами не надо. Мы сейчас с вами едем там, где раньше находился Тевтобургский лес. Он и сейчас есть, вон видите лесную полосу справа? Кое-где от него остались маленькие рощи, но сохранилось и несколько крупных массивов. Так вот. Две тысячи лет назад… Если быть совсем точным, то в девятом году, как раз в сентябре, здесь произошла битва между римскими войсками под командованием прокуратора Квинтилия Вара и германскими племенами, которые римляне хотели подчинить. Именно подчинить. А не захватить плодородные поля. Места тут, кстати, болотистые, а в то время так вообще сплошные болота. Особенно дальше к северу.

– И чем все кончилось?

– Можем заехать в лес и через Сумрак посмотреть. Выглядит впечатляюще.

– Что-то не хочется.

Айлерт глянул на нее и продолжил:

– Римлян уничтожали в течение трех дней. Вар и его офицеры покончили жизнь самоубийством, чтобы не попасть в плен. И после этого полностью деморализованных солдат безжалостно добивали. Стволы деревьев в лесу были увешаны черепами римлян. Почти тридцать тысяч. Это поражение оказалось настолько серьезным, что император Август бился головой об косяк и кричал: «Вар, верни легионы!»

Маша содрогнулась, увидев в глазах Фризена хищный блеск.

– И вам это нравится?

– Да. Мне нравится, что они смогли отстоять свою свободу и наказать тех, кто решил, что имеет право судить по своим законам. Квинтилий Вар весьма увлекался судебными процессами, считая местных в своем большинстве варварами и разбойниками.

– Почему-то мне кажется, что он не намного ошибся.

Фризен как-то недобро улыбнулся.

– И вы мне хотели показать Тевтобургский лес, Харди?

– Нет. Я хотел свозить вас до Порты-Вестфалики. Там река Везер протекает между хребтов одноименных гор, и со смотровой площадки открываются впечатляющие виды. Но если у вас есть какие-то другие идеи – предлагайте.

– Отвезите меня в Ночной Дозор.

Айлерт взглянул на нее так, словно ослышался.

– Я не шучу. Отвезите меня туда, – твердо повторила Маша.

– Зачем?

– Это вас не касается.

Ей показалось, что он слегка занервничал. По крайней мере ее пожелание ему точно не понравилось. Он съехал с автобана, развернулся и поехал назад. Через двадцать минут они были в Оснабрюке, около здания, где расположился местный Ночной Дозор. Маша вышла из автомобиля.

– И надолго вы? – спросил Фризен.

– На час или два.

Фризен, не попрощавшись, уехал. А Маша направилась к старому зданию, над которым была надпись, видимая только Иным. Столкнулась на входе с немцем.

– Мария? Я Ханц Кюнцель, вел переговоры с Виктором Николаевичем. Что ж вы не предупредили? Я как раз уходил.

– Так получилось.

Маша посмотрела на Ханца. Тот был высоким блондином с голубыми, чуть навыкате глазами, лет сорока. И весьма грамотно говорил по-русски, хотя и с сильным акцентом.

– Все в порядке? Оборотень ведет себя в рамках?

– Вполне. Мне нужно уточнить информацию насчет его семьи. Виктор Николаевич рассказал, что Эдвин Вебер погиб из-за несчастного случая, но Фризен упомянул, при каких обстоятельствах произошла эта смерть.

– Вы про его родителей? – Ханц нахмурился.

– Да.

– Вообще это были немного странные смерти. Как будто они слишком долго пробыли в Сумраке. Мы все владения Вебера вдоль и поперек исходили. И сад, и дом, и окрестный лес. Ничего.

Он посмотрел на разочарованное лицо Маши.

– Надеялись что-то узнать?

Она пожала плечами.

– Как работа продвигается?

– Пока вникаю, – ответила Маша, решив повременить с откровениями – местных, наверное, заденет, что они не смогли ничего найти.

– Понятно. Удачи вам. Айльхард когда за вами заедет?

– Не знаю. Я сказала, что пробуду у вас час-два.

– Кофе вас угостить? Или поедете?

– Поеду.

Ханц достал мобильный, набрал номер.

– Не отвечает.

Повторил попытку несколько раз. И дальше, судя по интонациям, Ханц выругался на немецком.

– Пойдемте пить кофе. Из окна увидим, как приедет.

Они поднялись на второй этаж, где располагалась штаб-квартира Ночного Дозора. С виду та напоминала обычный офис – компьютеры, ксероксы, перегородки между рабочими столами. Ханц пригласил ее в кабинет для переговоров, принес кофе.

– Вы собирались уходить, – напомнила Маша.

– Это не срочно. Провожу вас сначала. Если Темный не приедет, я вас отвезу. Сам будет виноват.

– В смысле?

– Мы ему за столько времени так намозолили глаза, что Фризен пообещал пожаловаться в Дневной Дозор, если еще раз увидит нас на территории дома без его разрешения.

– Как же он тогда мне разрешил в доме находиться?

Ханц чуть помялся.

– Я порекомендовал вас, примерно так же как Виктор Николаевич рекомендовал вас нам. То есть ответственный работник, который все сделает быстро и без ущерба для дома.

Маша, вспомнив погром в Охотничьем зале, чуть не провалилась под землю от стыда.

– А вы случайно не показывали мою фотографию?

Ханц прокашлялся.

– Вот спасибо. Интриганы! И вы, и мой шеф!

Она больше в шутку сказала, но немец смутился так, что лицо его стало багровым, как спелый помидор. Они немного помолчали.

Ханц принес еще по кофе. Чтобы скоротать время, стал рассказывать забавный случай из своей работы. Но то ли Маша не понимала местный юмор, то ли история была не очень интересной. Девушка слушала вполуха и иногда из вежливости улыбалась. Прошел час. Потом два. Ханц давно смолк, просматривая городскую газету. Потом, глянув на часы, вновь набрал номер.

– Сукин сын. А потом скажет, что просто не слышал.

– А вы хорошо его знаете? – поинтересовалась Маша.

– Больше с завсегдатаями его клуба приходится общаться. Хотя некоторые завсегдатаями становиться не успевают. Сам Айльхард ведет себя идеально. По крайней мере в последнее время. Один раз, лет в двадцать, был близок к срыву. Гнался за человеком по лесу. Но потом отстал, человек отделался легким испугом.

– В двадцать?

– Он был поздно инициирован. Мог бы стать магом. Но стал оборотнем. Попробуйте-ка вы ему позвонить.

Маша набрала номер. Но и ей удалось услышать только гудки. Ханц скривился и принялся набирать, видимо, не очень приятное эсэмэс. Но не успел. Черный «БМВ» припарковался рядом со штаб-квартирой. Они спустились вниз. Фризен сидел за рулем с таким видом, будто его оторвали от важных дел.

– Что-то какой-то он агрессивный, – заметил Ханц. – Подождите.

Он склонился к окошку и что-то проговорил Фризену. Тот молча выслушал, кратко ответил. Ханц вернулся к Маше.

– У вас точно все в порядке?

– Да.

Она села в машину. Вместо планируемого часа она провела в Дозоре четыре. Фризен свое отсутствие никак не прокомментировал. Молча повел машину, а еще через полчаса уже подъезжал к дому своего деда. Маша поняла, что прогулка отменяется. Едва она вышла из автомобиля, как Айлерт уже выжал газ и унесся прочь.

«Обиделся, что ли? Решил, что я в Дозор поехала жаловаться на него?» – подумала она и зашла в дом.

Вид Охотничьего зала с развороченными панелями почему-то не вдохновлял. Работать больше не хотелось. Маша еще раз прошлась по дому, приглядываясь – может быть, что-то упустила. Потом вспомнила, что не добиралась до оранжереи. Но на верхнем этаже ее ждало разочарование. Растения стояли запущенные, полузасохшие. Магией тут не пахло вовсе. Сквозь стеклянную крышу заметно припекало. Пахло застоявшейся водой. И вдруг за иссушенной, похожей на желтую старую щетку эфедрой что-то блеснуло. Маша присела, протянула руку и достала небольшую фотографию. Золотистая краска на рамке облупилась, стекло треснуло, несколько кусочков осталось валяться на полу. Маша же с удивлением смотрела на фотографию. Сильно выцветшую. Несомненно, это был Эдвин Вебер. Тут он выглядел достаточно молодо. Счастливый и настоящий Светлый. Нога Вебера лежала на охотничьем трофее – крупном олене. В одной руке Эдвин держал ружье, а другой прижимал к себе маленького мальчика. Спустя миг до Маши дошло, что она смотрит на десятилетнего Айлерта. И тот, обнимая деда и держа вполне себе настоящее ружье, тоже счастливо улыбался. Маша освободила фотографию от рамки, забрала с собой. Пришла в свою комнату и, рухнув на кровать, уставилась в потолок.

– Машка! – разозлилась она на себя. – Почему ты думаешь об этой ненормальной семейке, когда должна решать куда более важную задачу?

Провалявшись так еще с полчаса, она позвонила Виктору Николаевичу. Рассказала обо всем, что произошло.

– Ну и черт с ним, с твоим Харди, – заметил Виктор. – Будем надеяться, пропадет опять на неделю. Спокойно закончишь за это время работу. А дела чужой семьи – потемки. Просто какое-то кино и немцы!

Машка чуть истерично прыснула в ответ.

– Маш, ты там как? Держишься?

– Вполне, Виктор Николаевич. Хотя сад потерял прежнюю привлекательность.

– Обстоятельства, – только и ответил шеф. – Кто ж знал.

Следующим утром, проснувшись вполне бодрой и настроенной на работу, она сбежала с лестницы, понимая, что опять чуть не проспала завтрак, перескочила через завал из выдранных панелей и оказалась в столовой. Тут она словно налетела на стену. У стола стоял Фризен, допивал кофе.

– Доброе утро, Мария, – поздоровался он.

– Доброе… Думала, что вы тут уже не появитесь.

– Во-первых, работать ломом все же не женское дело, а во-вторых… хочу извиниться за вчерашнее. Меня, бывает, заносит.

Маша вдруг рассмеялась. Фризен глянул на нее с недоумением.

– Простите меня тоже, – сказала она сквозь смех. – Вы меня вчера вывезли на прогулку, а я вас вместо этого потащила в Ночной Дозор! Приятная вышла для вас прогулка! Но я так ушла с головой в дело с заклинанием, что до меня дошло только сейчас. Простите, Харди!

Айлерт пару секунд смотрел на нее, но потом засмеялся следом.

– Завтракайте, и займемся вашей работой. Я пока выпью еще кофе.

Через полчаса Фризен уже отрывал очередные панели в Охотничьем зале.

– У вас фотоаппарат есть? Сфотографируйте все найденные пометки на всякий случай. Панели я верну на место. Все с клеймами будут в одном месте, чтобы, если что, не разворачивать опять всю стену.

Маша сходила за фотоаппаратом. Карл принес Фризену сундук с инструментами, и тот, вооружившись молотком и гвоздями, прибивал деревянные планки обратно.

Закончив с переписью слов, найденных на панелях, и фотографированием, Маша вернулась в библиотеку. Попыталась выстроить все найденные слова. Через час смолкло едва доносящееся постукивание. В библиотеку заглянул Айлерт.

– Можно?

Маша задумчиво кивнула.

– Это что? Вы мне так и не рассказали.

– Мне кажется, ваш дед зашифровал заклятие в обычной головоломке без всякого использования магии. Поэтому никто из дозорных и не смог найти.

Она кратко рассказала, что, где и как нашла. Фризен чуть удивленно поднял голову к витражу.

– У вас есть список вещей, где были обнаружены слова?

– Да, конечно.

– Дайте.

Он взял ее лист. Проставил напротив каждого номер от единицы до шести.

– Это что?

– Цифрами обозначена порода деревьев. Но вы, наверное, не разбираетесь в древесине.

Маша покраснела, поняв, что она упустила.

– Только карельскую березу опознала и дуб.

– Складывайте слова – единицы к единицам и так далее.

Она записала шесть длинных строк. Заклятие складывалось слово за словом. Вскоре его можно было даже частично вопроизвести. Маша произносила непривычные гортанные немецкие слова. Айлерт тихо поправлял произношение. Воздух словно наэлектризовался. С пола поднялся призрачный стебель, вырос, причудливо закручиваясь, выпуская побеги, также стремительно разрастающиеся, заполняя пустое пространство библиотеки причудливым растительным орнаментом. А потом, когда Маша закончила читать, вдруг рассыпался искрами, исчез.

– Почему перестали читать? – спросил Айлерт.

– Все. Кончилось.

Он заглянул в листок.

– Чего-то не хватает в последней строке, – заметил он. – Значит, вы не нашли какой-то деревянный предмет. Надеюсь, это было не полено, которым топили камин.

– У меня есть еще один, но я не стала вносить его в списки. Мне казалось, что он не имеет… не имел к заклинанию никакого отношения. Да и с породой дерева там сложно.

Маша достала кубик, собранный из более мелких деревянных кубиков. Эдакий деревянный кубик Рубика. Только вместо цветов разные породы древесины. А потом повернула к Фризену стороной, где было выжжено клеймо.

«Айльхард».

– Я думала, это ваше.

– Мое, – подтвердил Айлерт. – Но я не помню, чтобы там стояло мое имя.

– А это вы помните? – Маша положила на стол старую фотографию.

Фризен нахмурился.

– Вы думаете, я что-то знаю? Я не знаю. За тридцать лет я видел деда столько же раз, сколько пальцев на одной руке. Да, он брал меня один раз на охоту. И это, пожалуй, самое приятное воспоминание из всех, связанных с ним.

– Зачем он выжег здесь ваше имя?

– Вы у меня спрашиваете? – искренне удивился он. – Может быть, всего лишь опробовал на кубике, как будет выглядеть.

Айлерт потянул руку к кубику, но Маша не отдала.

– Давайте попробуем прочитать с вашим именем?

– Получится полная ерунда, – заметил Фризен.

Маша тем не менее попробовала, но заклинание не сработало.

– Думаю, надо еще раз обыскать дом. Ради такого я даже выгоню Дору и Карла из их комнат – вдруг у них что-то завалялось?

Прислуга смотрела на хозяина с некоторой обидой, но Дора на этот раз даже рта не раскрыла. Впрочем, осмотр комнат ничего не дал.

– Надо сделать перерыв, – заметил Айлерт. – По-моему, вы его заслужили.

Он зашел на кухню, которая по размерам была ничуть не меньше столовой. С многочисленными шкафами, двумя холодильниками, винным шкафом и даже старой глиняной печью-жаровней по соседству с современной электроплитой.

– Но я так и не раскрыла дело до конца.

– Не откажетесь выпить вина? – спросил Фризен и тут же в ответ на Машин взгляд добавил: – Даже не надейтесь, я больше к вам приставать не буду!

– Я надеюсь?! – возмутилась Маша.

– Конечно. Это же будет повод опять потащить меня в Ночной Дозор, устроить мне стресс. Я и без того последнее время слишком часто вижу ваших коллег. И эти встречи в основном малоприятны.

– Из-за чего? – спросила Маша (он уже разливал вино по бокалам), и тут же догадалась. – Из-за посетителей вашего ночного клуба?

– Да. Бизнес идет неплохо, но нервно.

– А как же фейсконтроль? Точнее, инойконтроль? – спросила она, и оба рассмеялись.

– Хорошая мысль, но я тогда точно останусь без прибыли. – Фризен передал ей бокал.

– Обычные люди к вам не заглядывают?

– Заглядывают. Хотя лучше бы не заглядывали. У клуба определенная репутация.

– Как называется?

– Клуб? «Кроличья нора». Один немного повернутый дизайнер обчитался Льюиса Кэрролла. В паре мест, если смотреть на стены, такие приходы бывают, каких от качественной травы никогда не получить.

– О, так у вас еще и наркотики продают?

– Конечно. Еще я владею двумя подпольными публичными домами. А на землях деда, там, за садом, есть маковое поле. Не заметили?

Маша снова засмеялась. И тут же напряглась. Айлерт держал ее за руку. Наклонился, поцеловал чуть дрогнувшие кончики пальцев, доверительно взглянув на нее.

– Еще раз извините за вчерашнее. Мне пора. И если вдруг понадобится опять что-то выламывать – звоните.

Он поставил бокал с недопитым вином на стол и ушел. Маша еще минуту стояла. Сердце, которое испуганно стучало, не успокаивалось. Она достала мобильный, позвонила Виктору Николаевичу.

– Маша, я сейчас занят. Сам тебе перезвоню. Все в порядке?

– В порядке.

– Вот и хорошо. Жди.

Виктор перезвонил аж через два часа. По голосу Маша сразу поняла: что-то случилось.

– Маша, у нас проблемы. Меня вызывало начальство и… Похоже, Эдвин Вебер хранил в своей библиотеке не только безобидные земледельческие заклинания. Есть информация, пока еще не проверенная, что кое-кто из Темных заинтересовался этой библиотекой.

– Что это значит? Какие заклинания? И что мне теперь делать?

– Продолжать делать то, что делаешь. Получается?

– Уже почти получилось. Мне одного слова не хватает. Даже заклинание могу произвести, но оно рассеивается. Мне, кстати, Харди помог.

– Да? – удивился шеф. – Рассказывай подробности.

– Вот ведь… – пробормотал в трубку Виктор, выслушав. – Нам бы как раз время потянуть, а ты, оказывается, уже почти закончила.

– Для чего тянуть время? – не поняла Маша.

– Надо сыграть на опережение. Примени на Фризене «тройной ключ».

– Что?!

– Ты мне про него в последнее время только и рассказываешь. Больше, чем о своей работе, – заметил Виктор.

– Да как вам такое в голову пришло?! – возмутилась Маша, пылая от стыда. – Мы же с Лешей…

– Маша, прости. Спорол глупость. Послушай. От этого всем будет лучше. Ты получишь союзника. Само собой, если что, мы пришлем подмогу. Но пусть пока только Фризен будет рядом. Это ни в ком не пробудит подозрений, что мы ищем что-то не то…

– Так мы ищем что-то не то?! – задохнулась Маша.

– Делай, – оборвал Виктор. – Это распоряжение сверху. Я тебе положил необходимые артефакты. Как их применять – знаешь.

– Но Фризен и так помогает.

– Помогает, потому что знает, что ты ищешь.

– Но что же мы все-таки ищем, Виктор Николаевич? – почти жалобно спросила Маша.

– А черт его знает, Маша, дорогая. Но что-то очень важное. Мне обещали прислать пакет с информацией. В общем, стопорь дело с заклинанием плодородия. Точнее, делай вид, что все так же продолжаешь искать его. Как что прояснится, я тебе перезвоню.

– А?..

– На опережение.

Виктор повесил трубку. Роман, его помощник, посмотрел на шефа с упреком.

– Может быть, все-таки нас надо было отправить?

– Мне дали указание отправить сотрудника не выше шестого уровня. Как оказалось, вышестоящие руководствовались соображением, что это не вызовет подозрений, что мы ищем что-то серьезное.

– Так вы в курсе были?!

– Нет, Рома, не был! – рассердился Виктор.

– Привет! – В комнату вошел Илья. – Что такие кислые рожи?

Виктор Николаевич промолчал, принялся готовить Илье чай. Илья являлся оперативным работником отдела и постоянно находился в разъездах.

– Машку заслали к оборотню, – пожаловался Роман. – А наш шеф посоветовал применить к нему «тройной ключ».

– Не понял? – пробасил Илья. – Виктор, это как? Алексей вообще знает? Что за интриги в отделе?

Виктор Николаевич смутился. Когда-то место начальника предлагали Илье, но тот отказался, оставшись верен оперативной работе, и не стал «просиживать штаны в кабинете», как он считал. Место занял Виктор. Но у Ильи был непоколебимый авторитет, в том числе и перед самим Виктором. В спорных моментах тот предпочитал слушать Илью.

– Конечно, Леша не в курсе. Он же с ума сойдет, ломанется в Германию, в эту, как ее, Нижнюю Саксонию, завалит операцию.

Илья застыл в изумлении с дымящейся чашкой в руке.

– Виктор, ты ли это?

– У нас осложнилась ситуация, задание изменили.

– А вдруг она сама в него втюрится, Виктор Николаевич? – спросил Роман. – Она вон его уже Харди называет.

– Как? – спросил, нахмурившись, Илья.

– Не говори ерунды, Рома. – Виктор посмотрел на Романа с неодобрением. – У Маши есть голова на плечах. Человек она ответственный.

– А покажите мне этого типа, – попросил Илья. – Как его по-настоящему зовут?

– Айльхард Фризен. – Роман показал Илье на ноутбуке фотографию и трагично добавил: – Симпатяшка же, не то что наш лопоухий доходяга Леша! А глаза добрые-добрые. Разве похож на оборотня? Виктор Николаевич, да как же вы?!

– Рома, да уймись ты уже! Истеришь, как баба!

Роман смолк и обиженно насупился. А Виктор и Илья нависли над ноутбуком, изучая фотографию.

– И что о нем еще известно? – спросил Илья.

– Да ничего в общем-то, – пожал Виктор плечами. – Темный, оборотень. Внук Светлого мага Эдвина Вебера. Всего лишь владелец дома и библиотеки деда. В доме не живет, бывает там относительно редко.

– Фотографию кто сделал? Маша?

– Да.

– Прозвище тоже она ему дала или он сам так назвался?

Илья посмотрел на лица и взялся за телефонную трубку.

– Номер какой?

– Илья, не усложняй. Только зря напугаешь.

– А вдруг не зря?

– Лучше скажи, что ты слышал?

– То, что я слышал, вам не понравится. Если, конечно, это тот самый Харди, о котором я слышал.

– Настоящее имя твоего Харди неизвестно?

– Нет.

– А привести того, от кого ты слышал, и показать фотографию?

– Этот товарищ мертв. Телефон давай, Виктор.

Илья набрал номер, отошел подальше от коллег.

– Машка, привет! Я вернулся, да. А тебя тут, оказывается, заслали черт знает куда. Был бы тут – не позволил. Да нет, ничего серьезного. Просто хотел все услышать от тебя лично. Рассказывай!

Илья повесил трубку, посмотрел на коллег.

– Рома, покупай мне билет на ближайший рейс. Виктор, контакты местного Дозора.

– Илья, твой приезд вызовет ненужные подозрения у Темных. И ты сорвешь операцию.

– Если я не приеду, Машку больше не увидим. Не беспокойся, я не напортачу. Не в первый же раз.

– Да уж… – протянул Виктор Николаевич, сдаваясь.

Маша достала маленький деревянный сундучок, переданный ей шефом перед самым ее отлетом. Извлекла один из амулетов. На вид это был обычный ключ, правда, старый на вид. Таким, наверное, запирали дореволюционные буфеты. Она вообще не представляла, что будет потом. Ей становилось страшновато и в то же время любопытно. После ужина она набрала номер Фризена.

– Добрый вечер, Харди. Не отвлекаю? – спросила она, когда он ответил.

– Нет. Что-то нашли?

– Не совсем. Я вспомнила, что в библиотеке паркетный пол.

В ответ она услышала стон Фризена.

– Мария, а если бы вы нашли метку на кирпиче? Вы бы весь дом по камушкам разобрали? – поинтересовался он со смехом.

– Это вы вряд ли бы разрешили. Можете приехать посмотреть?

– На паркет? Сейчас?

– Да.

– Только через два часа. Не поздно? Либо завтра утром.

– Можно сегодня. Я все равно буду еще часа три ломать себе голову.

– Это лучше, чем паркет, – заметил Фризен. – Без меня не начинайте только, ладно?

Маша ждала в библиотеке. На этот раз Фризен появился точно без опозданий через обещанные два часа. Вошел в комнату, явно собираясь что-то сказать, и застыл в некотором недоумении.

– Добрый вечер, Мария. Надо же, забыл, что хотел сказать.

Фризен потер лоб, растерянно оглядываясь, словно вдруг почувствовал себя неуютно. Маша чуть испугалась: неужели почувствовал сработавшее на нем заклятие «тройного ключа»?

– Вы тут ничего не делали? С магией?

– Как обычно, – пожала плечами Маша. – Пробовала подставлять разные слова в конец заклятия.

– Понятно.

Фризен уставился на паркет. Тот был наборный, из разных пород древесины.

– Шестое – это у нас что? Береза?

– Да. Будете ломать?

– Очень не хотелось бы. Тут много элементов. Видите, мелкие треугольники. Штук триста, наверное.

– Но вы же сделаете это? – спросила Маша.

Фризен обратил на нее взгляд. Словно пытался выловить в ее словах какой-то дополнительный смысл.

– Только не так быстро.

– Вот и хорошо. За неделю справитесь?

– Неделю? – Айлерт смотрел на нее в полном недоумении.

– Мне нужно время, Харди. Ваш дед владел еще одним важным заклятием. И мне тоже поручили его найти.

– Понимаю, – отозвался Фризен. – Но я вам разве препятствую? Ищите.

– Оно не так безобидно, как то, которое мы раскрыли. Им вполне могут заинтересоваться в Дневном Дозоре. Нам надо найти его первыми. Чтобы никто не натворил бед. Тогда никто не пострадает. Вы мне верите?

– Верю.

– И вы мне поможете?

– Помогу, Мария.

Маша облегченно вздохнула.

– Вам придется тут задержаться. Ни у кого не вызовет подозрений, что вы здесь проводите много времени?

– Нет. Не думаю. Дом принадлежит мне. К тому же в клубе привыкли, что я могу исчезать на несколько дней без предупреждения. Ну, вы понимаете.

– У вас давно были приступы?

– Нет, недавно. Следующий не раньше чем недели через три случится.

– Можете рассказать о своей семье? – спросила Маша.

– Да, если вам интересно. Тут должен быть семейный альбом.

Он поднялся по лестнице на второй ярус, вернулся с огромным фолиантом, положил на стол.

– В основном какие-то совсем древние фотографии по линии деда. В начале есть генеалогическое дерево. Моих фотографий тут нет вообще. Есть одна родительская. Остальные он, кажется, сжег. Даже не знаю, почему эту оставил.

Фризен перевернул толстую кожаную обложку и целый блок картонных страниц. На самых последних Маша увидела фотографию Светлого мага. Она была сделана, судя по дате, восемь лет назад, но разительно отличалась от той, что нашла Маша в оранжерее. Дело не в том, что Вебер выглядел значительно старше, почти стариком, словно резко сдав. Здесь на его лице лежала печать одержимости. Маша вдруг подумала, что во всем этом огромном доме нет ни одной фотографии прежнего хозяина. Впрочем, как и любых других семейных фотографий или портретов, какие обычно ожидаешь встретить в старых особняках. Она перевернула страницу.

– Это родители, – прокомментировал Айлерт.

Мать Фризена была очень красивой женщиной, светловолосой. А отец очень походил на Айлерта. Точнее, наоборот.

– И вы совсем не знали деда?

– Знал его с той стороны, с которой знать бы не хотелось… Так что разница невелика. Он был против брака родителей. Делал все, чтобы они не были вместе. Мой отец из фризов. Это национальное меньшинство, у нас даже язык совершенно другой, чем у немцев. Но деду отец, конечно, не поэтому не нравился.

– Он был оборотень?

– Да. Потом он инициировал мою мать, хотя она, наверное, могла бы стать сильным магом, как дед. Они надолго прервали отношения. До тех пор, пока не появился я. Дед немного оттаял. Ну, это сильно сказано, конечно. Но мы все же иногда бывали в этом доме. Хотя каждый раз пребывание здесь заканчивалось жуткими скандалами. Все прекратилось, когда я прошел инициацию.

– Но почему?!

– Я хотел. Это кажется странным? Дед желал, чтобы я стал магом. Но я не доставил ему такого удовольствия. За все те унижения, оскорбления и прочие прелести. Это одновременно была и месть. И я не жалею. Хоть и расплачиваюсь за нее некоторыми неудобствами, присущими оборотням.

– Мне жаль, что все так вышло, Харди.

Он только пожал плечами.

– Что собираетесь делать дальше?

– Пойду спать. Вы должны остаться сторожить библиотеку.

Фризен кивнул. Когда Маша выходила, он достал с полки какую-то книгу, сел в кресло и принялся задумчиво перелистывать.

Айлерт пролистал книгу и еще час сидел задумавшись. Затем вышел из библиотеки, осторожно поднялся на второй этаж. Смотрел несколько минут на спящую Машу. Потом так же неслышно удалился, вышел из дома. Мотор автомобиля негромко заворчал, как разбуженный зверь. Фризен очень тихо вырулил на дорогу, медленно выехал на автобан. Миг стоял. Потом черный автомобиль, взревев, рванул прочь. На ночном автобане Айлерт выжал из машины максимум. Из динамиков гремела композиция «Кетткар» – «Рейвланд». Такая музыка выметала из головы все мысли, только заставляла гнать и гнать вперед. Минут через сорок автомобиль замедлил ход. Фризен слизнул кровь с прикушенных губ. Доехал до развязки, повернул назад. Набрал номер на телефоне.

– Нужно встретиться. Через полчаса.

Он свернул с автобана в Бад Ибург, один из небольших городков, что раскиданы по округе. Оставил машину на стоянке у парка и направился вглубь. На скамейке около пруда сидел, ссутулившись, мужчина. Айлерт сел рядом. Оба некоторое время смотрели на гладкую поверхность, в которой отражался мрачноватый силуэт холма и замка на нем.

– Проверь меня.

– «Тройной ключ». Ты понял?

– Да. Защита твоя выдержала или нет?

Незнакомец повернулся к Фризену, присмотрелся.

– Почему сомневаешься?

– Потому что пришлось делать вид, что сработало. А теперь я думаю, может, действительно частично сработало.

– Ты что-то лишнее сболтнул девчонке?

– За кого меня принимаешь?

– Все нормально с защитой. А вот с тобой – нет.

– С чего бы?

– Раз уж ты подумал, что что-то не в порядке. Может, девчонка тебе симпатична, Харди?

– Она – симпатичная. Но у меня бывали и посимпатичнее. – Фризен поднялся. – Больше ничего?

– Ты чист. Точнее, эта дрянь на тебе висит, но не пробивает. Ты уходить уже собираешься? Вытащил меня только из-за своей паранойи? Рассказывай, что девчонка успела раскопать?

– Заклятие плодородия.

– И все?

– Изучает библиотеку деда. Пока больше ни до чего не докопалась.

– Так, может, ее убрать пора, пока она не докопалась?

– Шутишь? В доме уже была подозрительная смерть.

– Вывези ее прогуляться.

– Ты прекрасно понял, что я имел в виду. Смерть рядом со мной.

– До того, что ты убил собственного деда, еще додуматься надо.

– Ты приставил меня к ней для отвода глаз. Не впутывай меня в это дерьмо.

– Других вариантов все равно не было. Ты – хозяин дома. И ты уже засветился. Даже если девчонку устранит кто-то другой, ты все равно попадешь в список подозреваемых. Кто знает, может, про тебя еще что-нибудь раскопают.

Айлерт нервно облизнул губы, нахмурился, почувствовав вкус крови.

– Боишься за свою шкуру, Харди?

– Она мне очень дорога. И я не хочу становиться разменной пешкой!

– А это уже зависит от тебя. Придумай, как выкручиваться. Сам знаешь, в таких делах ошибки не прощаются.

Неизвестный не спеша поднялся.

– То, что к тебе применили «ключ», ни на какие мысли не наводит?

– Наводит, – хмуро отозвался Фризен.

– Ну что ж, с другой стороны, «ключ» развязывает тебе руки – будешь постоянно в доме, крутиться около девчонки. И ты знаешь, что делать, если вдруг она найдет ТО заклинание. Даже если с тебя потом сдерут шкуру, разрежут на мелкие кусочки или развоплотят! Оно не должно попасть к Светлым!

Маша проснулась. Сквозь шторы прорывался яркий луч, ломаной линией делил комнату пополам. Приведя себя в порядок и одевшись, девушка спустилась вниз. Заглянула в библиотеку. Айлерт сидел в кресле, уронив голову на раскрытую книгу, спал. Она не стала его будить, ушла в столовую. Дора накрыла на двоих, но Фризен так и не появился. Зазвонил мобильный.

– Здравствуй, Маша, дорогая, – произнес неестественно веселым голосом Виктор Николаевич, словно старался скрыть за этим усталость. – Как дела?

– Сделала, что вы просили, – негромко ответила она. – Вроде сработало.

– Вот и отлично. Ты почту не проверяла? Я тебе кое-что переслал. Там несколько отсканированных страниц еще одной книжки Вебера. Качество плохое, но у нас они есть только в таком виде. Тот самый пакет, о котором я тебе говорил.

– Хорошо, сейчас посмотрю.

Виктор помолчал.

– Вы что-то еще хотели сказать? – спросила Маша, словно почувствовав сомнения шефа.

– Да нет. Давай еще чуть позже перезвоню. Ты как раз с этими страницами разберешься.

Он отключился. Маша направилась к себе. И тут звякнул колокольчик. Маша от неожиданности подпрыгнула. Звук повторился, и она поняла, что это кто-то звонит во входную дверь. Огляделась. Дора, похоже, не спешила открывать. Удивленная девушка подошла, распахнула дверь. На пороге стояли трое детей, примерно пяти, девяти и двенадцати лет. Со светящимися тыквами в руках, с размалеванными лицами, в костюмах вампиров. Они одновременно состроили страшные рожи, оскалившись и зарычав, а старший протянул ей мешок для гостинцев.

В голове у Маши пронеслось, что до Хеллоуина, во-первых, еще далеко, во-вторых, сейчас утро, а в-третьих… детишки – настоящие вампиры. Во рту были не дурацкие пластиковые зубы, а вполне родные, большие клыки. За ее спиной внезапно раздался голос Айлерта. Он что-то рявкнул по-немецки. Дети испуганно попятились и пустились наутек. Фризен захлопнул дверь, пытаясь пригладить всклокоченные после сна волосы, взглянул полусонно на Машу.

– Достали уже!

– Вы же говорили, что чужие тут не ходят.

– Эти ходят. Иногда. Считают, наверное, что я им что-то должен. – И пояснил в ответ на вопросительный взгляд: – Их папашу у меня в клубе прижали. Но тот сам виноват, без лицензии… А вы зачем дверь открыли?

– Я думала, Дора не слышит.

– Дора слышала. Она тоже один раз открыла, так они ее до полусмерти напугали. Теперь она открывает, только если я разрешаю. С вашего позволения, я умываться.

Маша вернулась в свою комнату. Распечатав два листа на принтере в кабинете Вебера, она направилась в библиотеку. В записях что-то довольно сумбурно было написано о саде, который фигурировал в бумагах как пустоцвет. Маша задумалась, не о том ли самом саде идет речь, что раскинулся вокруг дома. Дальше было и вовсе непонятное о том, что Тьма позовет тьму, а Свет позовет свет. Что деревья надо пробудить, разморозить, разбить лед. И о том, что тени бывают цветные. Маша застыла. Посмотрела на столешницу, на которую падали зеленые тени от витража. Потом она вспомнила слово «антифриз», явно английское. На ум пришло, что это игра слов – от английского «замораживать» и фамилии Фризена. Маша достала из сумки деревянный кубик Рубика. Следуя интуиции, уронила кубик на столешницу, произнеся имя «Айльхард». Безрезультатно. Повторила то же самое с «Фризен».

– Харди. – Она бросила кубик в третий раз.

И он, как в какой-то сказке, где герою отводится лишь три попытки, вдруг разлетелся на кучу мелких кубиков. На внутренних гранях Маша увидела слова. Точно так же, рассортировав слова по виду древесины, из которой был сделан кубик, Маша торопливо писала на бумаге очередное зашифрованное заклинание Вебера. Как только она написала последнее слово, кубики вдруг взлетели в воздух и соединились, словно притянутые друг к другу сильным магнитом. Кубик-рубик снова стал целым. Маша смотрела на получившееся заклинание и не понимала его смысла. Она прочла вслух две строчки. Витражная зеленая тень вдруг надвинулась на нее, окутала. Словно она оказалась в Сумраке. Но это был никакой не Сумрак, всего лишь имитация. Маша увидела, как колышущаяся травянистая зелень трансформируется, образуя коридор. Она, зажав листок с заклинанием в руке, зашагала по туннелю туда, где впереди маячило ярко-зеленое световое пятно.

Минут через пять в библиотеку заглянул Фризен.

– Мария, вы здесь? – позвал он.

Вошел, задрал голову, но на ярусах библиотеки девушки тоже не было. Он подошел к столу, взял в руки оставшийся кубик Рубика, задумчиво покрутил в руках. И в этот момент опять кто-то позвонил в дверь.

– Если это опять вы, уроды, я вас сам сдам Дозору, – процедив сквозь зубы, он направился открывать.

– Доброе утро, Айльхард, – произнес Ханц. За его спиной маячил Илья, который был еще крупнее здоровенного немца.

Фризен не успел удивиться и ответить, как Илья схватил его за ворот и, протащив по холлу, прижал к стене.

– Илья! Илья! У нас так не принято! – Ханц торопливо подошел к ним.

Недоумение во взгляде Фризена сменилось бешенством.

– Руки от меня убери, идиот, – зашипел он.

– Айльхард, он не понимает ни по-немецки, ни по-английски.

Все трое скользнули на первый слой Сумрака.

– Машка где? Говори, говнюк, а то от тебя мокрое место останется.

– Ханц, приструните вашего коллегу, – прорычал Фризен.

– Где Мария? – спросил Ханц, вцепившись в плечо Ильи и всем видом показывая, что пытается оттащить его от оборотня.

– Только что была здесь. В библиотеке. Сам искал, пока вы тут не объявились! Я вас, кстати, не звал! И не давал разрешения появляться в этом доме!

– Да они тут у вас совсем обнаглели! – прорычал в ответ Илья, обернувшись на миг к Ханцу. – Если с Машкой что-нибудь случится…

Взгляд его упал на расплывавшуюся в Сумраке нечеткую голову оскалившегося волка на стене в Охотничьем зале. От удивления Илья чуть не выпустил Фризена.

Позади них вдруг раздалось покашливание.

– Именем Дневного Дозора, выйти из Сумрака!

– У нас языковой барьер! – отозвался Ханц. – Так что лучше вы к нам. И кто?

– Регинмунд.

К ним в серость ввалился еще один участник. В трех метрах от них оказался высокий, сутуловатый мужчина, лет пятидесяти на вид, с невзрачным, совершенно не запоминающимся лицом, в сером плаще. Он посмотрел на Фризена убийственным взглядом.

– Парня отпустите.

– Не получится. Ему выдвигаются обвинения в умышленных убийствах, – пробасил Илья.

– Он работает на Дневной Дозор.

– Это как? – не понял Илья, глянув в сторону удивленного Ханца. – Он же там не зарегистрирован.

– Наш спецагент.

– Да ну? Прямо Джеймс Бонд какой-то!

– До Бонда ему далеко, увы. Могу вам его отдать в обмен на кое-что.

– На что? – с подозрением спросил Ханц.

– Одна маленькая вещица – деревянный кубик.

Илья и Ханц недоуменно переглянулись. Илья вдруг заметил, что Фризен этот самый кубик сжимает в руке.

– Расскажи, что за кубик. Чтобы обмен был равноценным.

– Даже не знаю, можно ли назвать его равноценным, – задумчиво протянул Темный.

– Рассказывай. Или сделка не состоится!

– Вебер был давно одержим идеей всех осчастливить. Началось с людей, а потом все сместилось на Иных. Вебер додумался до того, что энергию Иные должны получать не от людей, а от растений. Проводил какие-то опыты с деревьями, добавляя в клетки человеческие гены. «Одушевлял» растения, чтобы они начинали «излучать» эмоции. Создал два сада – Темный и Светлый. И опыты оказались удачными.

– Ничего себе, – присвистнул Илья.

– Верится в подобное с трудом, – заметил Ханц. – Мы бы узнали.

– Не торопись, Ханц. Слушайте дальше. Вебер собирался изменить таким образом всю флору на земле. Не осознавал, что энергия выкачивается, растения гибнут, на их месте образуется пустыня. То есть осуществление плана Вебера привело бы к глобальной катастрофе.

– Возможно, он собирался это компенсировать своим заклятием плодородия, – предположил Ханц.

– В последних его записях не было ни слова об этом. А потом его психика стала еще более неуравновешенной, особенно после того как единственная дочь сбежала к оборотню, прошла инициацию. Он был просто одержим идеей уничтожить всех низших Темных – и вампиров, и оборотней. Тогда Вебер модифицировал свои сады. Сделал их подобными Сумраку. Теперь, вместо того чтобы отдавать энергию, они забирали ее. И первыми уничтоженными оказались его собственная дочь и ее муж.

– А сам он как умер, тоже знаешь? – поинтересовался Ханц.

– Это вам лучше Харди расскажет. Да, Харди?

Фризен промолчал.

– И ты хочешь получить это заклинание? Зачем?

– Чтобы вы не смогли уничтожить всех низших Темных. Хотя…

Регинмунд посмотрел на оборотня.

– Как-то я упустил любопытный вариант… Могу заклинание и вам отдать. Вряд ли вы его примените. С другой стороны, кто-нибудь из ваших может и активировать, руководствуясь благородной целью. Прихлопнете всех Темных, а нам за это такие преференции будут.

Он усмехнулся. Илья осторожно обернулся к Фризену.

– Отдай кубик и катись к своему защитничку.

– Хотите, чтобы я глотку ему перегрыз? – поинтересовался Айлерт спокойно. – С удовольствием, но в другой раз и не при свидетелях.

В Сумраке вдруг пронзительнее засвистел ветер, толкнуло в грудь. А потом прошла зеленая полоса, словно всполохами передернулась окружающая их серость.

– А вот это совсем плохо, – заметил Регинмунд. – Девушка прочла еще одну часть заклинания. Жаль. Симпатичная была, да, Харди?

– Что это значит?! – заорал Илья. – Где она?

– В саду. Первая часть заклятия касается Светлых, соответственно, убивает только их.

Илья и Ханц шагнули к двери. И вдруг почувствовали резкое недомогание. Опустились на землю, глотая воздух, как выкинутые на берег рыбы.

– Даже не знаю, как ты на этот раз будешь разбираться с тремя трупами, Харди…

Регинмунд вытянул из-за пазухи пистолет, навел на оборотня. Харди медленно поднял руку, показывая тому кубик.

– Отлично, хороший мальчик… – похвалил Темный тоном, каким обычно хвалят собак.

– Харди, – прошептал Фризен свое имя и отпустил кубик.

Тот упал на пол, рассыпался на мелкие части. Мига запинки хватило, чтобы прыгнуть в сторону окна. Регинмунд все же выстрелил. Но оборотень, снеся окно со всеми переплетами и вывалившись из Сумрака, уже бежал среди деревьев.

Сад белел, его цвет был похож на пламя – ослепительное, иссушающее, безжалостное. Казалось, воздух раскалился, все вокруг передергивалось маревом, оно захлестывало, как жаркие волны, обжигая легкие. Фризен, задыхаясь, выбежал на поляну. Плотным кругом стояли деревья с толстыми искореженными стволами. Они казались очень старыми. Морщинистую кору рассекали глубокие расщелины, похожие на растянутые в улыбке рты. Светлый лес лучился от счастья. А посреди усмехающихся деревьев лежала Маша. Лицо ее было бледным, но губы едва тронула улыбка. Айлерт опустился рядом, подхватил валявшийся рядом с рукой девушки клочок бумаги.

– Проклятье! – только и сказал он.

И прочел последние две строки. На поляне взметнулся вихрь. Белый. Через миг, вырвавшись к верхушкам деревьев, он стал темно-зеленым, почти черным. Весь сад следом менял окраску. Температура вокруг стремительно падала. Фризен дрожащей рукой тронул шею девушки, прощупывая пульс. Потом свалился рядом, когда в глазах потемнело, как потемнели вокруг него деревья. А потом и вовсе закрыл глаза, проваливаясь в полную черноту.

– Харди? Харди! Что происходит? – успел он услышать на самой грани сознания.

Машка тормошила его. Ее саму мутило. Руки дрожали так, словно она месяц провалялась в больнице без движения, мышцы жутко ослабли, и теперь даже для самого простого действия приходилось затрачивать максимум усилий. Она попыталась подняться и тут же снова упала обратно.

– Харди! Помогите! – закричала она, отчаявшись.

Слезы покатились по щекам, замерзая. Она чуть опять не потеряла сознание. Ее вдруг вздернули на ноги. Она пару секунд смотрела на знакомое лицо, но не могла понять, кто это.

– Илья?! – всхлипнула она.

– Живая! Ну, Машка, ты натворила… Я Виктора убью! Догадался тебя отправить одну! И куда? К этим проклятым немцам!

Он подхватил ее на руки, потащил прочь.

– Стой. Стой! Его вытащи!

– Кого? – Илья огляделся с таким видом, будто тут никого, кроме них, не было.

– Фризена… Он же спас меня!

– Он все равно не жилец, Машка. Натворил такого, что его уже ничто не оправдает… Пусть уж лучше спокойно тут помрет.

– Илья!!! – Она разрыдалась.

Сквозь черные заросли к ним пробрался, прихрамывая, Ханц.

– Ты не прав, Илья. Я за честный трибунал. К тому же Айльхард про Регинмунда может рассказать, какие у них были совместные дела.

– Регинмунду пришла хана. Какая теперь разница?

Но Ханц уперто покачал головой и забрал из рук Ильи Машу.

– Это что? Я еще вашего волчару должен на себе тащить? – возмутился он и посмотрел на девушку долгим взглядом. – А Лешка как же?

Она в ответ только всхлипнула, но глаз не отвела.

– Дурдом какой-то! – Он схватил Фризена за подмышки, перекинул через плечо и, ругаясь, потащил следом. – Мелкий на вид, а весит как три тебя!

Бросил оборотня на землю около магнолий, а сам уселся на ступеньке перед входом в дом, закурил, глядя на сад. Как только они вышли из Темного сада Вебера, заклинание перестало работать. Чернота, как грязная гуашевая краска, сползла с ветвей, со стволов, ушла в землю. Илья, изумление на лице которого не проходило, выпустил облачно дыма туда, где над белыми цветущими кронами садилось солнце.

Ханц поставил Машу на землю. Сам велел принести шнапсу выглянувшей из дома испуганной Доре. Маша склонилась к Фризену. Пульс на запястье не прощупывался. Она положила голову ему на грудь и ничего не услышала. Потом, отчаявшись дозваться сидящего в прострации Илью и Ханца, пившего шнапс прямо из принесенного Дорой графина, попыталась сделать массаж сердца, с ужасом понимая, что никогда этого не делала, а только видела, как это делается в кино.

– Маша, это вы мне искусственное дыхание пытались делать? – спросил Фризен, закашлявшись.

– Нет.

– Нет? – Он смотрел на девушку удивленно, а ему на щеки капали ее слезы. – Можно тогда еще?

И уже сам притянул ее к себе, поцеловав соленые губы.

– Маша? – спросила она.

– Да, пока общался с вашими друзьями, выяснил, как ваше имя звучит по-русски. – Он чуть улыбнулся.

Илья покосился на них, сурово зыркнул на Фризена.

– Дурак ты! – глухо пробасил Илья. – Мог бы стать магом. Светлым! А выбрал волчью шкуру…

Он сплюнул. Фризен оскалился.

– Спасибо за сочувствие. Я видел, во что может превратиться Светлый маг. Как-то не хотелось.

– Перестаньте! – Карл протянул графин Илье. – Что делать будем?

– Да ничего не будем делать. – Илья хлебнул из графина. – Я – домой.

– Тут останетесь? – спросил Карл.

– Нет. – Фризен поднялся. – Дом продам и землю. Если у вашего Дозора найдутся деньги, могу и вам.

Ханц скривился.

– И много?

– Много. Вы же меня без работодателя оставили.

– Не наглей! – рявкнул Илья.

– Мы подумаем, – произнес Ханц. – Пойдем, Илья. И… Айльхард, мы там немного «напачкали».

– Уберусь, не беспокойтесь.

Илья скользнул тяжелым взглядом по Фризену, но тут же оттаял, когда ему на шею бросилась Маша, попыталась обнять его огромную фигуру.

– Илья, я так тебе благодарна…

– Ну, может, еще ругать меня за это будешь. Если что – звони, буду его воспитывать.

– Он вполне воспитанный.

– Да? Не очень похоже, знаешь. Ну, пока, удачи. К шефу-то заглянешь?

– Конечно.

– Ну, вот и хорошо.

Илья совсем уже фамильярно, видимо, от большого расстройства, положил руку на плечи Хайнца, потащил немца к служебной машине Ночного Дозора. Маша махала им вслед.

Лана водила пальцем по запотевшему бокалу с пинаколадой и пыталась понять, что она, девочка, делает на Чемпионате мира по флайболу. Ведь она даже правил не знает! Может, поменять два билета на финал на один в Венскую оперу? Или осчастливить кого-то, просто подарив их?

– Нина! Зачем ты меня сюда притащила? – стараясь перекричать фанатов, проорала она на ухо темноволосой армянке, сидящей на соседнем стуле у барной стойки.

На плазменном экране транслировали четвертьфинал Англия – Германия, и небольшое помещение, наверное, уютное в обычное время, сейчас было забито разгоряченными парнями, которые свистели, вопили, ругались и, конечно же, пили пиво.

– Потому что, если тебя сейчас оставить одну, ты будешь реветь в подушку, а это никуда не годится! Он недостоин этого! – проорала в ответ Нина и подняла тяжелую литровую кружку, предлагая чокнуться. Лана нехотя коснулась тонким краем своего бокала и символически отпила коктейль.

Нина в Максовой компании считалась «своим парнем», с удовольствием смотрела флайбол, рассказывала анекдоты про сиськи, пила наравне со всеми, носила футболки с черепами, но при этом от нее исходили мощная природная женственность и мудрость. Старше Ланы лет на десять, она относилась к ней как к младшей сестренке, и именно она пришла на помощь, когда все случилось. Лана изображала из себя независимую леди, но понимала, что одна бы не справилась. Слишком много всего навалилось в этот июньский месяц.

Они могли бы стать хорошими подругами, но армянка честно предупредила, что их дороги разойдутся: «Свет и Тьма слишком разные, чтобы долго быть вместе».

Толпа взревела. Немцы «свиньей» прорывались к воротам англичан, рассчитывая окончить матч и выйти в полуфинал. Экран мигнул, и картинка стала черно-белой – нападающие перешли в Сумрак. По бару прокатился возглас разочарования, когда знаменитый английский хавбек – Фрэнк Рэмпард – перекинулся в летучую мышь и перехватил контроль над мячом у немецкого форварда, однако тут же в его крыло вцепился гепард.

Раздался свисток: судьи бдительно следили за игрой как в обычном мире, так и в сумрачном. Йозеф Глоз, а гепард – это, конечно, его сумеречный облик, получил желтую карточку, и поскольку это был уже второй «горчичник», немцы лишились форварда. Немецкие трибуны и болельщики скромного венского бара одновременно взревели о несправедливости, но арбитр не обратил на них внимания. А вот английские тифози ликовали: у их команды появился шанс попасть в полуфинал!

Лана вздохнула. Скучно. Шумно. Накурено. Какой смысл сидеть в баре, битком набитом парнями, если ни один из них не обращает на тебя внимания? Впрочем… один смотрел. Их взгляды встретились, но он не улыбнулся.

– Посмотри на того парня. Он очень странный, – шепнула Лана.

Нина кивнула. Удивительно, что они раньше его не заметили. Первым делом в глаза бросались оттопыренные уши, что подчеркивала короткая стрижка. Несмотря на жару на улице и духоту внутри бара, черная ветровка полностью застегнута. Небольшого роста, щуплый, но при этом удивительно ладный, такой трогательный, такой хрупкий среди бройлерных болельщиков, что казался одиноким маленьким мальчиком, которого хотелось обнять и пожалеть. Но взгляд останавливал это желание. Не мальчишеский. Не холодный и не теплый. Не пускающий внутрь, но при этом вбирающий все снаружи. Не оценивающий, но изучающий, как исследователь.

А самое удивительное – он сидел спиной к экрану!

– Кажется, я нашла здесь еще одного нормального человека, – хмыкнула Лана.

– Вряд ли здесь есть люди, – подмигнула подруга.

Лана закатила глаза. Она все время забывала, что они не люди, а Иные. Впрочем, в Сумраке бар выглядел почти так же, подумаешь, у кого-то хвост или клыки! Вокруг экрана толкались оборотни, вампиры и прочие Темные. Светлых среди фанатского буйства почти не было заметно.

Лана перевела взгляд на щуплого парня за столиком. Да, он определенно Иной, но вот Светлый или Темный? Никак не получалось определить, хотя это первое, чему ее научили на курсах.

– Нин, я ничего не понимаю. Помоги разобраться, наш он или ваш.

У армянки опыта было существенно больше: мало того что она ходит в Сумрак с двенадцати лет, так еще и в Дозоре работает! Но та закусила губу и покачала головой:

– Кажется, он ни тот ни другой. Еще не определился. Так бывает. Редко, я сама не сталкивалась, но бывает. Нам рассказывали.

– Все чудесатее и чудесатее…

– Но он не опасный, вон смотри, у него печать венского Дозора. Хм… Обоих Дозоров. Можешь спокойно строить ему глазки!

– Да я не собиралась! – возмутилась Лана, но подруга только еще больше улыбнулась.

– Ну и дура, если не собиралась. Все будешь по Максу сохнуть? Лучший способ забыть придурка – найти нового.

– Придурка?

– Парня! Но в этом возрасте они все придурки, – деловито заключила Нина, отхлебывая пиво.

Да уж… Максу было двадцать пять. Точнее, Лана так думала, пока не знала, что он Иной. Сколько ему на самом деле – она не удосужилась поинтересоваться. Не видеть и не слышать этого урода никогда! Но начиналось все романтично.

Он забирал ее из института на своем синем «рено» и вез в Сокольники кататься на аттракционах, кормил сахарной ватой и дарил ее любимые герберы, они всю ночь смотрели фильмы под открытым небом в парке Горького и целовались на последнем ряду. Максу пришлось долго ухаживать, чтобы стать ее первым мужчиной.

Все шло идеально, она пела от счастья и украдкой заходила в салоны свадебных нарядов, подружки завидовали, жизнь стала насыщенной и счастливой. Вот тогда она и решила сделать любимому особенный подарок на день рождения.

Макс несколько раз загадочно намекал, что возьмет ее с собой на Чемпионат мира по флайболу, который в этом году пройдет в Венском лесу. Лана первый раз слышала о таком спорте, погуглила, удивилась еще больше. Интернет сообщал, что это собачьи соревнования. Она пожала плечами – животных девушка обожала – и решила подарить два билета на финал.

Цены повергли в шок. Столько стоили билеты на закрытие Олимпиады в Сочи! «Ничего себе популярность у этого спорта», никак не могла она прийти в себя. Таких денег у нее не было, но отказываться от идеи уже не хотелось. Пришлось звонить отцу.

Родители развелись, когда девочке исполнилось десять, но при этом сохранили хорошие отношения. Отец исправно безо всякого суда платил неплохие алименты, раз или два в год Лана приезжала к нему в Екатеринбург – сама она с мамой переехала в Москву. Отец занимался политической карьерой, избрался депутатом Госдумы, по своей инициативе увеличил содержание дочери, затем ушел в бизнес. Лана относилась к нему ровно, но старалась без сильной необходимости не обращаться. Нет, он ничего не требовал, не укорял, но ее все равно тяготило. По сути, они друг другу были чужими, а просить чужого человека всегда неудобно.

Он, как обычно, помог без лишних вопросов. Выяснилось, что отец наслышан об этих играх и даже готов сам купить билеты: оказывается, без связей, даже за такие деньги, раздобыть их очень непросто.

Лана вспомнила, как Макс прыгал и обнимал ее, когда развернул подарок, как ее саму накрыло счастьем, – и чуть не разревелась. Судорожно отхлебнула пинаколаду и сжала кулаки. Какая же она была дура! Через два дня она застала любимого в своей квартире с какой-то рыжей девицей. Прямо на собственной кровати! Он, казалось, нисколько не смутился, только спросил, чего так рано вернулась из института. И в этот момент она вышла в Сумрак.

Яркие цвета сменились сепией, все застыло в сероватой, смазанной мгле, звуки замедлились, и наступила тишина, в которой ярко пылал ее гнев. Она перевела взгляд на экс-возлюбленного и обнаружила перед собой темную фигуру с элегантными рожками и копытами.

– Что это?! – заорала она и попятилась; хотела опереться о стену, но прошла сквозь нее, выскочив на лестничную клетку.

– Не бойся, ты просто вошла в Сумрак. Поздравляю. Ты теперь умеешь это делать, ты Иная, – ответил Макс. – Черт! Ты Светлая?! Как? Почему, дьявол тебя задери?!

– Что такое Сумрак? Где я?! Кто ты?!

– Давай мы поговорим об этом не здесь? Тебе с непривычки может стать плохо, новичкам тяжело долго находиться в Сумраке.

Лана заметалась, снова прошла сквозь стену, даже подпрыгнула, но так и не поняла, как вернуться обратно. Зато почувствовала, что слабеет.

– Как отсюда выбраться?!

– Давай руку, выведу.

– Ненавижу тебя, козел! – прошипела девушка, отстраняясь.

– Уж вижу! У тебя над головой целый вихрь ярости, и он движется в мою сторону. – С этими словами Макс взмахнул рукой и снес воронку. Лана почувствовала себя опустошенной, силы стремительно уходили, эмоции тоже пропали, жить в общем-то стало незачем. Глаза сами собой начали закрываться.

– Нет-нет-нет! Вот дерьмо! Не вздумай! Быстро выходи отсюда! – заорал он, но ей уже стало все равно.

Одним прыжком Макс преодолел разделяющее их расстояние, схватил обмякшую девушку, и в ту же секунду мир вновь обрел краски. Рыжая любовница захлопала глазами, натянув до подбородка простыню, а потом тоненько завизжала.

– Брысь отсюда! И забудь все, что видела! – рявкнул на нее парень и бросился на кухню за сладким чаем и шоколадом.

Сидя за столом и прихлебывая из кружки, будто ничего не произошло, Макс рассказал и про Сумрак, и про Иных, и про опасность гипогликемии, возникающей от долгого, не по силам, нахождения на изнанке реальности. Лана в душе была благодарна, что он убрал у нее все эмоции, иначе сейчас бы выла, захлебываясь слезами, ничего не соображая и понимая только одно: это конец. Конец их любви, отношениям, надеждам на свадьбу и двух детей – мальчика и девочку. Конец поцелуям в метро и сахарной вате в Сокольниках, совместным поездкам на велосипедах, держась за руки, оранжевым герберам и эсэмэскам среди ночи с признаниями в любви.

Это крутилось на периферии сознания, она будто была под наркозом и понимала, что боль придет – сильная и очень скоро. Но сейчас можно слушать вот этого черта, которого боготворила, и даже что-то воспринимать про устройство мира. Конечно, самое время об этом поговорить…

– Одного не пойму. Почему ты стала Светлой? – пробормотал Макс.

– Я… я, кажется, уже была в Сумраке… – выдавила она из себя. – Вот так же серо и размыто было тогда… ну, в наш первый раз… всего на пару секунд.

Макс закрыл ладонью глаза и покачал головой. Провал. Полный провал.

– Нам надо расстаться.

– Конечно, – ответил Макс, насыпая четвертую ложку сахара в ее чашку. – Нам по-любому пришлось бы расстаться, ты ведь выбрала сторону Света, ну а мне больше по нутру Тьма.

– Ты… ты меня не любишь? И не любил? – Лана сама понимала, как глупо звучит вопрос, но не смогла сдержаться.

– Я люблю всех девушек, с которыми встречаюсь. Иногда моя любовь длится несколько минут, иногда полгода, иногда мгновение. Кто знает, когда она придет и сколько продлится?

Он был чертовски красив, элегантен и обаятелен. Лана смотрела на его лицо, ухоженные пальцы, которые крутили ложечку, загорелые руки, построенное в фитнес-зале тело, и ей хотелось разбить о его голову тарелку. Но она решила отомстить иначе. Молча бросившись в комнату, вытащила из ящика билеты на флайбол, огляделась и недолго думая сунула их между кроватью и стеной. Вернувшись назад, согнула руку в неприличном жесте:

– Вот тебе, а не финал флайбола!

Макс медленно наливался красным. Лана никогда не видела своего возлюбленного в гневе и сейчас реально испугалась.

– Отдай билеты, – прошипел он.

– Нет!

– Это. Мой. Подарок!

– Я передумала!

– Ах ты сучка! – рявкнул он, и Лана вжала голову в плечи. – Да ты знаешь, что я могу с тобой сделать?! Я сделаю так, что ты как собачонка будешь ползать у моих ног, сидеть под дверью и мечтать, чтобы я тебя трахнул!

– Ты не посмеешь, – прошептала она, покрываясь липким потом.

– Еще как посмею!

В этот момент хлопнула входная дверь.

– Светлана, ты дома?

Мать, не разуваясь, прошла на кухню, поставила на пол сумку.

– О, дети, вы оба тут. Я мяса и рыбы накупила, уберите в морозилку, пока не растаяло. Такая жара на улице, боялась, совсем разморозится.

– Макс уже уходит, – буркнула Лана и занялась сумкой. Черт бросил на нее полный ярости взгляд и, не глядя на пожилую женщину, стремглав выскочил из квартиры.

– Поругались, что ли? – удивилась мама. Лана села на пол и заревела.

– Вот это игра! Вот это я понимаю! – Стас, а за ним и Миха протиснулись к барной стойке и проорали бармену «два пива!».

– А кто выиграл? – погрузившись в воспоминания, Лана не заметила, как матч закончился.

– О боги, ты не видела проход Рэмпарда?! Ну ты, блин, даешь! – заржал большой и неуклюжий Миха. Впрочем, его неуклюжесть обманчива. Перекидываясь в бурого медведя, он двигался ловко и грациозно. – Слушай, зачем тебе билеты на финал? Подари их нам со Стасом!

– Посмотрим.

Она никак не могла решить, что делать с билетами. Конечно, можно продать, даже с двойной наценкой они уйдут влет. Но это как-то грустно. Нина права: если сейчас сидеть дома, то навалится черная тоска. К счастью, Макс получил за что-то втык по работе и в последний момент лишился отпуска, так что Нина практически насильно забрала «бедную девочку» в Вену развеяться.

Оказалось, что настоящий флайбол не имеет никакого отношения к собакам, это культовая игра Иных со всего мира. Для нее нужен всего лишь мяч, игровое поле, обычно это лес, и ворота, которые, как и в дворовом футболе, можно обозначить двумя кирпичами или банками. Кстати, в дворовом флайболе мяч также прекрасно заменяется банкой из-под пива. Только в отличие от футбола ворота находятся в Сумраке, а мяч не должен опускаться на землю.

Из всей их компании, кроме Ланы, билет был лишь у Стаса на четвертьфинал. Это не мешало им всем веселиться, смотреть флайбол в венских спортбарах, брататься с фанатами, тусить по ночным клубам и пьянствовать. По настоянию девочек они несколько раз сходили и на экскурсии, и Лана, никогда не бывавшая в Вене, влюбилась в ее улочки и кофейни, запах корицы, зоопарк и цветы, растущие вдоль дорог и набережной.

Расстроенные болельщики немецкой сборной потянулись к выходу, и бармены перевели дух. Сборная России на чемпионат не попала, так что компания русских Иных просто получала удовольствие от красивой игры и могла отметить победу англичан.

Лопоухий Иной явно поглядывал в их сторону, и Лана несколько раз робко улыбалась, но он не реагировал. Чертыхнувшись про себя, она решила не обращать внимания на этого чудака, но нет-нет, а все-таки косилась в его сторону.

– Добрый вечер. Не хотите прогуляться? Меня зовут Александром.

Она вздрогнула. Надо же, он все же сделал первый шаг! За показным спокойствием девушка заметила смущение и сама застеснялась: до того никогда не приходилось знакомиться в барах или клубах. Как это принято делать? В растерянности посмотрела на Нину. Та кивнула:

– Я запомнила его ауру. Если что – из-под земли достану!

Да. В способностях Иных масса бытовых удобств! Лана уже несколько недель ходила на курсы неофитов при московском Ночном Дозоре, но пока почти ничем не пользовалась. Ей было гораздо проще встать и включить свет, чем сотворить светлячок на ладони, легче и привычней открыть дверь ключом, чем пройти ее сквозь Сумрак.

Дневная жара спала, и сразу появилось желание гулять по городу, осматривая достопримечательности, а не цедить в кафе под кондиционером лимонад со льдом. В тоненьком топе на бретельках стало холодно, и кавалер снял с себя ветровку и набросил ей на плечи.

– Ты читаешь мысли, что ли?

– Ну, я бы тоже в такой маечке замерз, – чуть улыбнулся он, сжимая ее ладонь. Лана замешкалась, но решила не убирать руку.

– Слушай… наверное, это не очень вежливо, но я только недавно обнаружила, что Иная, поэтому не понимаю… Ты не Светлый и не Темный. Почему?

Александр пожал плечами.

– Ни Свет, ни Тьма меня не принимают, но при этом и не отказывают в своей силе. Я вообще не пойму, зачем выбирать что-то одно? Как говорят у вас в России: ты за большевиков или за коммунистов? Почему-то нельзя оставаться собой, надо примкнуть к какой-то группировке.

– Ну да. А еще говорят, что если ты не с нами, то против нас, – кивнула Лана.

– А я не против. Я за тех и других. И ни с теми, ни с другими, я сам по себе.

– То есть ты можешь черпать силу как в положительных, так и в отрицательных эмоциях? Быть и Светлым, и Темным магом одновременно?

Александр кивнул.

– Круууто… А можно еще вопрос? Какой у тебя уровень?

– А я не знаю, – широко улыбнулся он. – Никогда не мерил.

– Ну, хоть примерно? Может, ты Высший? – брякнула Лана и хихикнула. Это все равно что спросить первого попавшегося парня в баре, не олигарх ли он случайно.

Но Александр просто пожал плечами и ответил:

– Не знаю. Может, и Высший.

Да, определенно, он со странностями, решила Лана и перевела разговор на тему, откуда он так хорошо знает русский язык. Выяснилось, что Александр полиглот и владеет шестнадцатью языками. Он развлекал ее стихами на санскрите и суахили, рассказал, что сам австриец, родился и живет под Веной, после чего предложил показать настоящий город, а не тот, который видят туристы. Конечно, Лана согласилась и очутилась в Сумраке.

– Я тут долго не пробуду, – сразу предупредила она. – Я еще новичок, мне тяжело.

– Не бери в голову. Ты сейчас в моем Сумраке, так что можешь находиться тут столько, на сколько у меня хватит сил. А настоящую Вену увидишь только так.

Они шли вдоль Ринга, где появились новые здания, не указанные ни на одной карте, просто потому, что в обычном мире их нет. Восхитительной красоты памятники, небольшие элегантные домики, все более роскошные, чем ближе к Хофбургу – зимней резиденции Габсбургов.

Люди и машины выглядели смазанными движущимися пятнами, и лишь фиакры – конные экипажи – не теряли своего облика. Лана была уверена, что это развлечение для туристов, примерно как гондолы в Венеции, но Александр объяснил, что фиакры способны перевозить из обычного мира в сумрачный и обратно.

Наверное, из-за чемпионата мира в Вене концентрация Иных превышала все привычные нормы. Много низших Темных – оборотней и вампиров – шатались из бара в бар, и Лана даже обрадовалась, что ее крепко держат за руку. Все-таки проходящий мимо матерый волк или медведь, особенно пьяный, до сих пор заставляли сердце панически биться о грудную клетку. Александра же это нисколько не смущало, наоборот, казалось, что здесь он себя чувствует даже более комфортно.

Он поймал фиакр, галантно помог подняться в открытую карету, извозчик стегнул двух вороных, и они погнали в центр. Александр рассказывал настоящую историю города, показывал сумеречные достопримечательности, разрушенные в обычном мире, шутил, улыбался и выглядел настолько очаровательным, что Лана ни разу за всю прогулку не вспомнила о Максе.

Свидание закончилось волшебно: до этого Иная никогда не целовалась в Сумраке. Ощущения были странные. Поцелуй чувствовался не губами, а всем телом, будто губы – всего лишь проводник. От восторга кружилась голова, хотелось продлить этот момент подольше.

Реальный мир оглушил красками, звуками и запахами: будто из полутемной комнаты с тихой релаксирующей музыкой вышел на Ленинградское шоссе. Александр, проводив до отеля, легко коснулся губами ладони своей дамы и пообещал ждать ее завтра вечером в том же баре. Лана с недовольством подумала, что удобнее было бы обменяться номерами телефонов, но промолчала, лишь подтвердила, что придет.

– И что, он не предложил остаться на ночь? – обалдела Нина.

Подруги в ночнушках забрались с ногами на кровать и обсуждали свидание.

– Не-а.

– И правда странный. Уйти от такой красотки и даже не взять телефончик!

– Да ладно тебе льстить…

– Слушай, вы все это время в Сумраке провели, что ли? – нахмурилась армянка.

– Практически да… а что?

– Почти четыре часа! Да еще тебя тащить! Не знаю насчет Высшего, но маг он крутой. Во блин, сама, считай, тебе его отдала! Эх… и почему на меня не западают Высшие маги… Наверное, им светленькие нравятся.

– Вряд ли Темный маг западет на Светлую…

– Да я не про это, – захохотала Нина. – Я про цвет волос!

Лана улыбнулась. Их цвет волос – одна блондинка, другая жгучая брюнетка – стал предметом постоянных шуток в их компании. Дескать, вот как определяется, какую сторону девушка выберет.

– Ну а я серьезно. Нинка, ты же ведешь себя как Светлая, с чего ты вдруг Темная?

Этот вопрос занимал ее давно, но все случая не представлялось его задать.

– Знаешь, я раньше часто задумывалась, кем бы я стала, не попади в Сумрак во время войны. Я ж из Нагорного Карабаха, и ты не представляешь, какой ад творился, когда я вдруг очутилась в Сумраке. Тогда мне это спасло жизнь: я через него выбралась из мясорубки. Но потом очень жалела, что именно тогда впервые очутилась там. Говорят, у меня неплохие задатки. Но я не могу черпать силу из боли и ненависти. Точнее, могу, но… не хочу. Тебе вот повезло! Ты счастливая.

– Сегодня у меня прям день комплиментов. Хватит меня уже смущать!

– От мужиков не дождешься, так хоть женщины друг другу скажут! – засмеялась Нина.

Александр действительно комплиментов не говорил, но Лане льстило, что при встрече он постоянно норовил взять ее за руку и не выпускать. Он признался, что тоже не любит смотреть флайбол, и все эти толпы фанатов, заполонивших город, его порядком раздражают. Поэтому они уезжали куда-нибудь, где нет спортбаров, например, в летнюю резиденцию Габсбургов, и проводили там часы, преимущественно в Сумраке. Александр оказался кладезем информации по Иной и человеческой истории. Лана слушала раскрыв рот – история всегда казалась чем-то застывшим, окаменелым, допотопным, а потому скучным. Сейчас же она буквально оживала в цвете сепии.

Дни пролетали мгновенно, и вот уже Александр стал для Ланы родным и близким, теплым и понятным. Памятуя о Максе, она не разрешала себе влюбляться: закончится чемпионат, и она уедет домой, продолжит учиться, а он останется в Вене и, в лучшем случае, будет писать ей имейлы.

Сколько ему лет? «Много» – единственное, чего она добилась. Конечно, человек, проживший сотни, если не тысячи лет, будет странным для девчонки, родившейся в девяностых годах двадцатого века и только-только познающей изнанку реальности.

Александр не признавал телефоны (Лана долго не могла поверить, что у него нет мобильника). Но самое большое изумление вызвало другое его признание: раньше он был голкипером сборной страны по флайболу! Правда, не уточнил, Австрии или Австро-Венгрии…

– Ты же сказал, что ненавидишь флайбол!

– Я сказал, что ненавижу смотреть его по телевизору, – подмигнул он.

– Ну, тогда я тебя приглашаю завтра на финал, и только попробуй отказаться!

– С тобой я пойду хоть на тараканьи бега.

Надо было видеть кислые мины Стаса и Михи, когда они поняли, что билеты уплыли к какому-то лопоухому австрийскому хмырю.

В кронах дубов пели птицы, нежные краски заката растекались по небу будто акварель под дождем, в прозрачном воздухе с жужжанием проносились редкие шмели, сквозь лес угадывались очертания Дуная. И тут же, стоило сделать несколько шагов и поднять тень, бурлила жизнь. Фанаты толкались, стараясь побыстрее попасть на трибуны, наряды как Ночного, так и Дневного Дозоров проверяли печати подозрительных Иных, две пожилые женщины отрывали на билетах «контроль», моментально превращаясь в разъяренных тигриц, если кто-то пытался проскочить без билета или через второй слой Сумрака.

Лана с Александром уселись на пластиковые сиденья в двадцать втором ряду рядом с семьей вампиров. На большом экране крутили яркие моменты прошлых матчей, играла бодрая музыка. Неожиданно все смолкло, и через мгновение трибуны взревели. На поле выбежали игроки команд-финалистов: тибетцы в белой форме, китайцы в красной.

– Дерби самых древних и непримиримых противников, – прошептал Александр. – С них и начался флайбол.

– Как с них? Я думала, его придумали англичане.

– Англичане сделали римейк и популяризировали. История, как и с футболом. Немного поменяли правила, обозвали по-своему, и вроде как уже новый вид спорта.

Пожав друг другу руки, игроки пропадали с экрана – уходили через Сумрак на свои позиции. В отличие от футбола флайбольное поле тянется на три километра в длину и полтора в ширину. Лана и Александр сидели у ворот тибетцев, где пока ничего не происходило, а игру, которая начиналась в центре поля, наблюдали на большом экране. Судья вбросил мяч, его подхватили китайцы и, выписывая узоры, пошли в атаку. Мяч метался, будто взбесившаяся пуля, но не попадал под заклинания тибетских полузащитников. Он нырял вниз, скользил вдоль земли, змеей извивался вокруг дубов, взмывая к кроне, и снова пикировал вниз. Уже четверо тибетцев ничего не могли сделать против китайского мастерства, и красные стремительно приближались к воротам белых.

– Сколько идет матч?

– До первого гола.

– Как до первого? Да китайцы же тогда сейчас выиграют! – возмутилась девушка, сама не заметив, как начала болеть за тибетцев.

– Это вряд ли, – улыбнулся Александр и закинул руку на ее плечо.

На поляну, окруженную вековыми дубами, вбежали пятеро в ярко-красной форме, расшитой золотыми узорами. Мяч парил над землей, не встречая сопротивления, и Лана признала, что флайбол – это как минимум красиво.

– Ныряй в Сумрак. Сейчас там начнется самое интересное, – шепнул Александр.

Трибуны вскочили. Напряжение висело в воздухе вместе с файерболами, не долетающими до поля: организаторы уже давно придумали, как бороться с особо горячими болельщиками. Топот ног сливался с криками «давай!», «бей!», «вперееед, Китай, вперееед!» и свистом.

Тибетский голкипер стоял в простой человеческой личине, тогда как на него неслись три волка, тигр и медведь.

– За Тибет играют Светлые, они вообще не любят принимать звериные облики, – пояснил Александр. – А у Темных традиционно преобладают оборотни.

То, что произошло дальше, заставило замолчать не только болельщиков на трибуне, но и наверняка всех зрителей, прильнувших к экранам.

Тибетский защитник поднял руку, и запущенный в ворота мяч завис, будто и не двигался до этого, после чего заплясал такой танец, по сравнению с которым китайские узоры показались грубыми мазками углем на грязной бетонной стене. Мяч издевался над игроками в красном, пролетая у них между ног, в миллиметрах от пальцев, вертясь волчком. Один раз он даже легонько стукнул особо рьяного китайского полузащитника по голове – тибетцы явно насмехались над противником.

Так, шутливо рисуя узоры и передавая друг другу контроль над мячом, белые донесли его до чужих ворот.

– Я не могу больше в Сумраке, – тихонько произнесла Лана, выходя из него. Александр тут же оказался рядом.

– Устала? Извини, надо было взять тебя в свой, а я как дурак забыл.

– Ничего. Сейчас отдохну немного и вернусь.

– Не надо, китайскую половину поля мы только на экране увидим. Один минус флайбола – очень большое поле.

Почти все китайцы отошли к собственным воротам и пытались остановить соперника. Двое уже получили по желтой карточке, но фолы им не помогли: тибетский форвард вышел один на один с вратарем. Защитные заклинания, подвешенные на пальцах голкипера, блестели, готовые в любое мгновение сорваться наперехват, но нападающий вместо удара применил морок, и вот уже семь одинаковых мячей левитировали в нескольких метрах от ворот. Голкиперу не осталось ничего, кроме как потратить драгоценную секунду на контрзаклинание, но истинный мяч уже летел в створ, успевая чуть раньше перехватывающего заклятия. Гол! Тибет – чемпион мира по флайболу.

– Да-а. Тибетцы – мастера забивать со стандартных положений, – с сожалением протянул вампир, явно симпатизирующий Китаю.

Болельщики потянулись к выходу.

– Может, прогуляемся по лесу? Тут красиво, – предложил Александр. Лана кивнула. Завтра домой, а расставаться очень не хотелось. Она готова была сейчас идти куда угодно, лишь бы с ним.

Потемнело быстро, но это совсем не мешало ориентироваться. Маг вновь увел ее в Сумрак и двигался там, будто по ярко освещенной улице; рассказывал истории, случившиеся в этих местах, а Венский лес видел многое. Лана чувствовала такую странную нежность и силу одновременно, какую не ощущала ни с кем, и ей это нравилось. Она понимала, что уже давно влюбилась, но также понимала, что продолжения не будет.

Они целовались, как в последний раз, и это было фантастично; не в силах больше сдерживаться, неуклюже стащили друг с друга одежду, Александр стиснул Лану в объятиях, а она гладила его спину, плечи, волосы, целовала в нос, губы, щеки, шею. Не в силах больше стоять, повалились на траву. Взметнулись разноцветные искры: красные – страсти, желтые – желания, синие – силы, розовые – нежности, закружились в стремительном танце, рассыпались фейерверком и возродились вновь. Страсть обоих пульсировала в Сумраке, как пламя, его языки переплетались, к ним добавлялись стоны наслаждения, и бил фонтан удовольствия и счастья.

Лана не чувствовала тела, оно все стало единым бесплотным духом, купающимся в бесконечном наслаждении, и она видела ауру своего возлюбленного, переливающуюся теми же красками восторга от единения и любви. Высшее, чистое, концентрированное счастье – теперь она знала, как оно выглядит, какого оно цвета.

Время перестало существовать, и неизвестно, сколько бы это длилось, если бы Александр вдруг не сказал: тебе пора.

Лане показалось, будто ее лишили части чувств. Если раньше реальный мир оглушал красками, громкими звуками, запахами, то сейчас она вдруг обнаружила всю его грубость, кичливость и ограниченность.

– Саша… я тебя еще увижу? – Глаза норовили наполниться слезами, но она загоняла их обратно. Потом, потом она уткнется в свою любимую подругу – подушку и даст им волю, но не сейчас.

– В Австрии имя Александр не сокращается, но мне нравится русская традиция, – улыбнулся он, вытирая соленые капли на ее щеке, таки прорвавшие слабую плотину.

– Ты будешь мне звонить? Писать? Или на этом все? – насупилась Лана.

– Если захочешь меня увидеть – просто выйди в Сумрак и позови. Я приду. Ты же знаешь, я ужасный ретроград и не пользуюсь новомодной техникой.

Молча, держась за руки, они вышли из леса, Саша поймал фиакр и усадил возлюбленную в карету. Поцелуй в этом мире не был и вполовину настолько хорош, как в сумеречном.

Сентябрь закрутил вихрем учебы, в которую Лана погрузилась с головой. К октябрю она уже почти не вспоминала ни элегантного черта, ни лопоухого странного мага. Окончила краткие курсы при Дозоре и забросила походы в Сумрак, засев за конспекты. Однокурсники, узнав, что она рассталась с богатеньким красавцем на «рено», пытались назначать ей свидания, но девушка ни на кого не смотрела. В конце концов даже самые упертые со вздохом разочарования отстали.

Нина на остаток лета уехала к родным в Нагорный Карабах, и с тех пор подруги не виделись, лишь перекидывались сообщениями в скайпе. Наконец у обеих выдались свободные выходные, и Лана позвала ее к себе, о чем в конце недели, замотавшись, забыла. Вставив в уши наушники, включила на полную любимую самбу и так, пританцовывая, мыла гору посуды, скопившуюся в раковине. Ни звонков в дверь, ни орущего мобильника она, конечно, не слышала.

Нина, испугавшись, что что-то случилось, прошла сквозь запертую дверь в Сумраке и только увидев, что подруга жива-здорова, вынырнула. В отместку армянка просто похлопала Лану по плечу. Можно себе представить, как та подпрыгнула и заорала!

– Фух! Нинка! Как же ты меня напугала!

– А ты – меня! Я обзвонилась, думала, ты тут померла! Ладно, извини, не стоило, конечно, тебя так пугать, тем более в твоем положении…

– Э-э… в каком положении? – удивилась Лана.

– Да-да, я знаю, что ты не рассказывала, и вообще это не мое дело. Но в Сумраке же не скроешь, – виновато развела руками армянка.

– Нин! Я ничего не понимаю! Что не скроешь?

– Ну… твою беременность.

– Что?! Я не беременна!

– Не смешно. Ну, видно же уже ребеночка.

– Нет у меня ничего, только задержка… – прошептала Лана.

– Ну ты, мать, даешь! Да ты на четвертом месяце! Зайди в Сумрак, посмотри на себя!

Лана так и сделала. Легкая золотистая аура окружала эмбрион в ее животе.

– Я трижды тесты делала и даже к врачу ходила, – прошептала Лана. – Результат отрицательный. Посмотри на мой живот.

Она задрала майку. Такому животу могли бы позавидовать пловчихи: ни грамма жира, плоский, ни намека на беременность.

– Та-ак, – протянула Нина. – Рассказывай. Ты предохранялась?

Лана кивнула. Подумала и добавила:

– С Максом – всегда. С Сашей – нет, но это было в Сумраке. Можно ли забеременеть от секса в Сумраке?

– Похоже, что да… Сумеречным ребенком.

Девушки помолчали. Переглянулись. О таком ни одна из них не слышала. Вопрос «что делать?» повис в воздухе, так и оставшись невысказанным. Нина заговорила первой:

– Я обязана прямо сейчас доложить об этом в Дневной Дозор.

– Я боюсь… Нин, что они сделают, когда узнают? Что мне делать?

Армянка покачала головой, обняла подругу и погладила по голове. Та уткнулась ей в плечо. Сердце билось как пойманная в сложенные ладони бабочка. Темная вздохнула и сказала:

– Я бы на твоем месте со всех ног бежала в Ночной Дозор и просила там защиты. Я постараюсь протянуть час-другой с докладом, хотя если начальство об этом прознает – простым взысканием я не отделаюсь.

– Я никому не скажу! – с жаром заверила ее Лана.

Армянка вздохнула снова. Какая же ее подруга еще наивная девочка.

– Слушай меня внимательно, подруга. Пока еще подруга… Боюсь, что на этом наши пути разойдутся, – серьезно произнесла Нина. – Вокруг тебя сейчас начнется большая игра между Темными и Светлыми, и как бы она ни разворачивалась, меня к тебе не подпустят на пушечный выстрел. С этой секунды не верь никому. Не верь Темным и ни в коем случае не верь Светлым! Их манипуляции обычно еще изощреннее и болезненнее, чем у Темных. Запомни, что каждый будет стараться использовать тебя. Темные – обещая блага, Светлые – играя на твоей совести и чувстве долга. Будь за себя и за ребенка. Только у тебя одной во всем мире есть шанс его защитить. Небольшой, но он есть. Удачи!

– Спасибо… – выдавила ошарашенная Лана вслед подернутой маревом тени, исчезающей в Сумраке.

Девушка прижала ладони к животу, затем схватилась за голову. Это бред! Это какой-то бред! Сумеречный ребенок, игры Дозоров, странный парень, и все это крутится вокруг нее, студентки третьего курса, слабенькой Иной, предпочитающей возиться с животными, а не изучать магию.

Лана сняла фартук, аккуратно повесила его на крючок, переоделась в уличную одежду, провела блеском по губам, глянула на себя в зеркало. Там стояла испуганная блондинка с волосами, собранными в хвост, в голубых обтягивающих джинсах, кроссовках, клетчатой блузке и короткой черной кожаной куртке. Затем изображение смазалось и исчезло.

– Саша! Са-а-аша! Александр! Ты мне нужен! Срочно! – Лана чувствовала себя полной дурой, надрываясь в Сумраке собственной квартиры, но продолжала кричать. Потом просто ждала. Секунды казались минутами, минуты – часами, но она не уходила.

– А я уж боялся, что ты меня не позовешь, – раздался знакомый голос. Лопоухий парень был в той же самой ветровке и черных брюках.

– Кто ты? Кто ты такой на самом деле, черт бы тебя побрал? – Гнев крутился над ее головой ярким вихрем.

– Я порождение Сумрака. Я в нем живу и жил всегда, сколько себя помню.

– А наш мир? Как ты в него попадаешь?

– Так же, как вы в Сумрак. Я научился выходить в него, но ненадолго. Час без перерыва – мой предел.

– О боже! – Лана в ужасе зажала рот ладонью. Чуть успокоившись, прошептала: – Я от тебя беременна.

– Я вижу, – кивнул Александр.

– Это все?! – не сдержалась она. – И что мне теперь делать, Сумрак тебя побери?!

Он помолчал, а потом шагнул, оказавшись близко-близко, и спросил:

– Можно я тебя обниму?

Не давая возможности что-то ответить, прижал, начал гладить по голове, и Светлая, еще секунду назад готовая метать молнии, вцепилась в него как в спасательный круг.

– Не бойся, я вас не оставлю. Ни тебя, ни его. Я смогу вас защитить. Мне тяжело находиться в вашем мире, я узнаю, что там происходит, лишь по отблескам в Сумраке, но здесь я дома, это мой мир, я тут хозяин. Если будет плохо – выходи в Сумрак. Я приду. А сейчас тебе пора. Время на исходе, тебе надо торопиться. – Он отстранил ее, посмотрел в глаза своим ничего не выражающим взглядом исследователя.

«Неужели он меня даже не поцелует?» – подумала она и тут же убедилась в том, что Саша действительно читает мысли.

Вернувшись в квартиру, Лана стала лихорадочно соображать, как связаться с Ночным Дозором. Ехать на Сокол через пол-Москвы, да по пробкам? Точно не успеет. Позвонить? У нее нет номера. Вариант оставался один. На курсах у них преподавал некий Игнат, явно опытный Иной, и под его наставничеством у Ланы все получалось, так что она потянулась к нему сквозь Сумрак, будто по проводам, проложенным по изнанке реальности. Еще ни разу ей не приходилось устанавливать контакт с кем-то вне пределов видимости.

Игнат откликнулся быстро. Лана затараторила, торопясь передать все, пока не оборвалась связь:

– Пожалуйста, помогите мне! Это очень срочно и очень важно! За мной охотится Дневной Дозор, у меня есть то, что им нужно, но я не хочу это отдавать! Мне нужно переговорить с вашим начальством, и мне очень нужна ваша защита!

– Я понял. – Игнат не стал задавать никаких вопросов. – Подожди минутку.

Лана боялась, что контакт сорвется, все-таки она это делала впервые, но скоро снова услышала голос наставника:

– Тебя встретят на Таганке. Знаешь торговый центр «Звездочка»? У входа. Лови машину, применяй заклинание подчинения, помнишь, мы его проходили? И говори водителю гнать как можно быстрее. Только не переусердствуй! Не хватало еще в аварию попасть. Если сможешь – смотри линии вероятности.

Лана все выполнила в точности. От страха даже получилось исполнить необходимое заклинание, но сосредоточиться на вероятностях не получалось. К счастью, водитель попался опытный, так что через десять минут она уже была возле «Звездочки».

– Здравствуйте, меня зовут Андрей, я из Ночного Дозора, – представился незнакомый молодой человек.

Лана напряглась.

– Можно вашу печать? – спросила, набравшись наглости.

Андрей кивнул.

Неумело, не с первого раза, ей все же удалось удостовериться, что тот говорит правду. Они поднялись на третий этаж – там оказался ресторан, – и Андрей проводил ее в один из закрытых кабинетов.

За столиком сидел немолодой уставший мужчина, кряжистый, одет будто с вещевого рынка. Провинциал, прибывший в столицу. Лана приняла бы его за советского работягу, так и не нашедшего себе места в капиталистической России, но что-то останавливало ее от этого вывода. Слишком уж все утрированно. Будто специально.

– Семен Павлович Колобов, оперативник московского Ночного Дозора, – представился тот и жестом пригласил присаживаться.

– Светлана Панина, просто Светлая Иная.

– Внимательно слушаю вас, Светлана.

– Я… я беременна.

– Начало интригующее, – чуть улыбнулся он.

Лана вздохнула и кратко пересказала всю свою историю, начиная с того, как Макс ее бросил, и заканчивая сегодняшним днем. Вот только не стала упоминать о последней встрече с Сашей.

Скептицизм в глазах Семена сменился интересом, затем удивлением.

– Ну и ну! – воскликнул он, вскочив, когда Лана закончила. – Кстати, вы успели вовремя. Ко мне уже пожаловали гости, и сдается мне – по вашу душу. Пойдемте в зал.

Дозорный галантно согнул в локте руку, и девушка испуганно вцепилась в нее. Очень ей не понравилась фраза про «ее душу».

– Добрый вечер, – кивнул он двум гостям.

– Папа?! – воскликнула Лана.

Один из них неуверенно шагнул навстречу.

– Светка?

– Какая интересная встреча, – скрывая улыбку, сказал Семен. – Светлая Иная, дочь главы Дневного Дозора Екатеринбурга, просит защиты у московского Ночного Дозора от собственного отца!

– Светка, не бойся, мы тебе ничего плохого не сделаем! Просто, сама понимаешь, ситуация неординарная.

– Папа! Почему ты мне не сказал, кто ты? – Лана уже ничего не понимала.

– Дочка, я очень хотел, я рассчитывал, что ты пойдешь по моим стопам, но дети не всегда выбирают то, что их родители. А Свет и Тьма слишком разные, чтобы долго быть вместе.

Лана дернулась. Эту фразу она часто слышала от Нины. Совпадение? Или шеф часто повторяет ее своим подчиненным?

– Ах, то есть афера с первым выходом в Сумрак сразу после предательства – это и есть попытка настроить дитя на правильный путь? – съязвил Семен. Светланин отец сверкнул глазами, но промолчал.

– Папа… это правда? Ты… ты специально подослал мне Макса? – ахнула Лана.

– Нет, конечно! Понимаешь, Светлые и Темные давно враждуют, так что неуважаемый мною дозорный тебя сейчас настроит против родного отца, лишь бы ты была на его стороне.

– Да, но Светлые никогда не врут, – процедила она. – В отличие от Темных.

– Так-так-так, коллеги, брейк. Давайте мы оставим выяснение семейных отношений на потом, а сейчас поговорим о деле, ладно? – в разговор вступил худощавый Темный маг с коротко стриженными волосами. – Заместитель Завулона по оперативной работе. Зовите меня Юрием, – протянул он руку Светлане, но она шагнула назад и еще крепче вцепилась в Семена.

– Не пугай девочку. – Семен погрозил ему пальцем, как нашкодившему мальчишке.

– А что я могу сделать? – насупился тот. – Она ж мощный эмпат, а я концентрированное зло. Бууу! – поднял он руки, как пугают маленьких детей.

– К-кто я? – пролепетала Лана.

Юрий переглянулся с ее отцом.

– А ты думаешь, почему тебя выбрало сумеречное создание? Магической силы с гулькин нос, зато мощнейший эмпат, я таких уже несколько сотен лет не встречал. С животными, наверное, живешь душа в душу. И вообще по жизни милашка, которую все любят. Цветочек-ангелочек. Только такая, как ты, могла не просто общаться с сумеречным существом, но прочувствовать его настолько, чтобы влюбиться. Думаю, он ждал тебя очень долго.

– Зачем? – Лана переводила взгляд с Юрия на отца, с отца на Семена. Кажется, они все всё понимали, лишь она, девочка-блондинка, хлопала глазами.

– Как зачем? Ребеночка он хочет. Такого Ихтиандра: чтобы и в нашем мире, и в его чувствовал себя как дома. Чтобы имел силу Сумрака и возможности человека.

У Ланы потемнело в глазах. Показалось, что небо обрушилось на землю, придавив ее всей тяжестью звезд и планет. Отец подослал ей Темного Иного, чтобы тот влюбил в себя и бросил, – в надежде, что дочь, склонная к Свету, станет Темной. Нина была подослана отцом, чтобы шпионить. А Макс, видимо, лишился отпуска, так как провалил задание. Александр ждал подходящую самку, чтобы влюбить в себя и зачать нужного ему ребенка. Дневной и Ночной Дозоры сейчас будут торговаться из-за нее, как из-за ковра на базаре.

– Ненавижу! Ненавижу вас всех! – заорала она. Рванула по лестнице, чуть не кубарем слетела на первый этаж и, смешавшись с толпой, выскочила на улицу.

Отец дернулся было за ней, но Семен придержал его:

– Не сейчас. Вы ведь пришли ко мне с каким-то предложением. Давайте его обсудим.

К речке я подбирался осторожно. Не ломился сквозь ивняк, переплетенный всякой травяной дрянью, а скользил ужом к небольшому омуту. В свое время меня этому хорошо, долго и вдумчиво – до синяков по всему телу – учили в разведроте. Я знал, что делал, ведь именно там, в окруженном проклятущими зарослями омуте, сейчас должна стоять и греться у поверхности воды стая крупных голавлей. Если тихонько подкрасться, то есть шанс выловить парочку серебристых красавцев с алыми плавниками и черно-траурными хвостами.

Наконец я протиснулся к самой воде, осторожно подлез под ветки нависшей над водой ракиты, бросил взгляд на речку, и все мое радостное предвкушение от будущей рыбалки сменилось жесточайшим разочарованием – омуток был занят.

Метрах в двадцати от меня, у кромки камышей, по пояс в воде неподвижно стоял какой-то пузатый мужик лет этак пятидесяти и пристально вглядывался себе под ноги. Я не понял, что он делает – сети ставит? что-то ищет? – и решил немного понаблюдать за ним. Несколько минут мужик стоял памятником самому себе. Еще секунду назад именно так я его воспринимал, но уже в следующее мгновение он мне казался затопленным бревном, ставшим на попа на мелководье. Я толком не успел разобраться в своих ощущениях, как он слегка присел и сделал неуловимо быстрое движение руками, будто прихлопнул под водой какую-то моль. Когда дядька распрямился, то в руках у него билась удивленная до полного непонимания случившегося щука. Приличная, килограмма на два. Рыболов-оригинал повернулся ко мне и слегка подмигнул. Потом чмокнул щуку в жаберную крышку, совсем как девушку в щечку, и со словами «Ну, ты и бестолочь, милая!» отпустил рыбину. Я сидел в кустах дурак дураком, ничего не понимая в происходящем.

Мужик медленно и даже степенно повернулся ко мне всем корпусом, и я наконец-то разглядел на его лице то, что мне сразу должно было показаться необычным, – зеленые усы. Что-то явственно щелкнуло в моем мозгу, со скрипом открылась ржавая – когда только успела заржаветь? – дверца в небольшом сейфике с сокровенными знаниями, не так давно полученными в школе областного Дозора. Я неловко, не сумев с ходу поймать свою тень, взглянул на дядьку через Сумрак – передо мной стояло чудовище. Для тех, кто каждый день видит сумеречный облик Темных высоких степеней, существо, может быть, и не было таким страхолюдным, но мне, видевшему только учебные фильмы и картинки в школьной методичке, незнакомец показался ужасным и неприятным: вроде и человек, невысокий, коренастый, с большой головой, но какой-то зеленоватый, жаберно-чешуйчатый, с перепончатыми ладонями. В сером Сумраке ярко светились его изумрудные усы.

Я загляделся и не заметил, что не просто смотрю сквозь Сумрак, а вошел в него. Серый мир, как мне показалось, мерзко урча, жадно пил мой небольшой запас Силы. Я дернулся на выход, но было поздно…

– Ну, парень, ты и балбес.

Похожую фразу, сказанную тем же голосом, я вроде бы только что слышал? Что со мною?

Я лежал на травке возле своей, точнее, тестевой «нивы». Одежда моя сохла на солнышке, развешанная на кусте черемухи, под которым я поставил машину. Неподалеку радостно потрескивал костерок. Над пламенем была пристроена видавшая виды черная от копоти трехлитровая кастрюля. В ней булькало и шипело, периодически выплескиваясь через край, какое-то варево. Давешний дядька вытащил из костерка головешку и сунул ее тлеющим концом в кастрюлю, помешивая содержимое. Изумительно запахло юшкой.

– Щука на ершовом отваре, – заметил мужик.

– Внештатный сотрудник Ночного Дозора области Виктор Подполковников. Прошу вас предъявить регистрацию, – непослушным языком прошептал я. В глазах плыли волны и переливались мутной радугой серые круги.

– Я и говорю – балбес, хоть и в чинах. Лежи, не дергайся, сейчас поешь, восстановишь силы. Не Силу, куда тебе, а силенки. Организм молодой, малопьющий, Светлый – оклемаешься. На, проверяй, сам-то сможешь? – Мужик придвинулся и показал мне постоянную регистрацию областного Дозора: Павел Борисович Тягач, Темный, второй уровень. Ого! Да у нас областными Дозорами маги третьей степени руководят. Еще на его груди рядом с еле видимой сейчас для меня печатью отчетливо смотрелась двухкупольная сизая наколка.

– Тутошний я, из Тишинги.

– Спасибо за спасение, Павел Борисович. Никак такого от Темного не ожидал. Я обязательно подам рапорт в свой Дозор о вашем благородном поступке. Надеюсь, мое руководство сможет вас отблагодарить… через Дневной Дозор… – Я бормотал какие-то общие слова, голова по-прежнему не работала, но я обязан был это сказать. Наверное, да нет, не «наверное», а наверняка сказать надо было по-другому: человечнее, искреннее. Я же Светлый, черти меня дери, я должен! Да, кстати, о долге.

– Павел Борисович… – Темный поморщился от моего обращения. – Я обязан был знать о том, что вы проживаете на вверенной мне территории. Точнее, что вы – Темный и что вы имели судимости. Но почему-то я, как внештатный сотрудник Ночного Дозора, не знаю о первом, а как участковый уполномоченный милиции старший лейтенант Подполковников не знаю о втором?

– Ну ты и зануда, мент. Правильный до противности. Светлее Гесера хочешь быть?

– Светлее кого?

– Не перебивай. Тебе, шестерке шестиуровневой, все равно не по чину такие имена даже в уме держать. А не знаешь обо мне потому, что внештатный, и потому, что все мои нынешние человеческие документы чисты, как вода родниковая. В области в НД о моем существовании знают, и этого им достаточно, даже регистрацию мне не они делали. В ментовских архивах… тоже немаленькие люди поработали. И ходок у меня… Я и сам не помню сколько. Иногда сидеть в теплой тюрьме или даже в холодной яме гораздо безопаснее, чем жить на свободе. Я как тот ильфо-петровский зиц-председатель – сидел и при Николае Кровавом, и при Ильиче Первом, и при Александре Освободителе, и при Никите Кукурузнике, и при Николае Палкине, и при Александре Филиппыче, и при Гае…

– Э-э-э… – ошарашенный перечнем царствующих особ, я по неистребимой привычке ведения опросов вклинился в поток показаний, тьфу, черт, воспоминаний. – Какой Гей? Что за Филиппович?

– Не Гей, а Гай Юлиев Кайсар, или Цезарь по-современному, а Филиппыч – Македонский, само собой. Так вот, продолжаю, сидел я и при…

– Павел Борисович, – взмолился я, – я безмерно вам благодарен за спасение, но ради… – тут я запнулся, – просто, чтобы не вынуждать вас спасать меня еще раз, не трахайте мне мозг, просто скажите, кто вы?

– Трахайте… а каким вежливым был, говорил, как отличник боевой и политической… ладно, кормить меня в рот борщом. Так и быть, скажу: Ыыкун, водяной.

Тут-то я окончательно…

Ел уху и слушал байки словоохотливого Темного. Рассказчик он был еще тот – ехидный и постоянно проверяющий тебя на понятливость, провоцирующий.

– Не помню я, начальничек, ни когда родился, ни сколько мне лет…

– Ни кто родители, ни откуда родом, питать меня в рот харчом, так?

– В корень зришь, сокол внештатный! Умище обширнейший! Как вас, участковых, в ментовских бумагах аббревиатурничают – УУМ? Теперь понимаю, за что. Так вот, продолжаю свою скорбную повесть: родился я в семье простых неандертальцев…

– Борисыч, не заливайте, вы хоть и похожи лицом, но неандертальцы когда еще вымерли!

– А когда, кстати? Ты, что ли, там был? Присутствовал? Я-то был, я из семьи простых неандертальцев, я мамонтов вот как тебя видел, я им, почитай, ровесник, я на допотопных ящеров бузотериев охотился, поить меня в пасть…

– Вином? – подначил я. – Бузотериев сейчас выдумали? Да и про неандертальцев сомнительно что-то.

– Не веришь? Мне не веришь, спасителю своему? Ну и молодежь пошла, никакого уважения к старшим, доить корову в ведро. Давай зарубимся, что у меня галогруппа неандертальская? Я старше вашего Праадама буду.

– Гало… что?

– Мент необразованный. В генах набор такой, определяющий происхождение и эволюцию твоего рода. Ладно, не знаю, кто я и откуда, давно это было, несколько тысяч лет назад. Мамонтов я точно помню, как-то раз даже жрали всем племенем в тундре.

– Наверное, нашли труп в вечной мерзлоте.

– Все может быть. А водяным я стал случайно. Утонул – бревном по голове на быстрине получил. Но меня тут же из воды вытащили, и колдунья меня к жизни вернула. А уже потом я начал замечать, что вижу то, что другим недоступно, что я сам стал колдуном. И не простым, а каким-то водным, жрать мне хрен…

– …ротом, – подсказал я.

– Не насмешничай, Подполковников, капитана не получишь. Много воды утекло с тех пор. Людей, Иных, имен, стран. Забыл я все, помню лишь, как утонул, бабку-колдунью помню, пряный вкус жесткого мяса мамонта после сводившей с ума голодухи до сих пор на языке, жену свою, сарматом убитую, помню. Ну, как помню: лицо, залитое кровью, перед глазами стоит, но как звали, которая по счету супруга, были ли у нас дети… или еще супруги, не припомню, хоть убей. Наверное, больше всех я ее любил. Или ее смерть была самая страшная. Хотя не думаю – мало ли я кого любил, мало ли я смертей видел страшных. И меня убить пытались, и сам убивал.

Я когда понял, что так и буду жить, теряя память о том, что было, чтобы смочь запомнить что-то новое, аж взвыл. Развоплотиться хотел. Но потом подумал, что должен быть способ запоминать. Земля же помнит. Вода, деревья, горы – все помнят. Как? Не знаю. Долго я так жил, теряя прожитое и получая новое. А потом занесло меня к скифам, от них я узнал, что на юге живут люди, которые память свою какими-то закорючками на разных предметах обозначают. Долго я до того южного народа добирался. И рабом был, и наемником, и бандитом. И рыбакам рыбу в сети загонял, и с магами воевал. Но все же я с письменностью критской познакомился. Это я тогда не знал, что задолго до того и клинопись вавилонская появилась, и в Египте иероглифы изобрели. Откуда мне это было знать в своих болотах? Но все равно обидно, сколько времени потерял. Представляешь, археологи бы раскопали на нашей равнине в праславянском городище глиняные таблички с моими клинописями? Глазам бы своим не поверили, м-да… Много с тех пор записей сделал. На разных языках, в разных странах. Почти все утерял, хотя рассчитываю кое-что еще найти. Сейчас вот оставшиеся из моих записок оцифровываю и в Сети файлы прячу.

– Вот где истинные сокровища не только для Иных, для всего человечества, – я высказал искренне вслух свое мнение. Мой собеседник грустно улыбнулся и продолжил.

– Да какие там сокровища. Я же все больше о людях, о близких, о друзьях. И о врагах. Для себя самого пытался память свою сохранить. Хоть я и Иной, но все равно человек, мозг не безразмерный. А вот чувства… иногда думаешь, что все, пришла полярная лисичка, что притупились, что уже не смогу никого никогда полюбить. Ан нет. Проходит время, иногда даже век целый, и вновь… Были потом и женщины, и дети – никто из них Иным не стал. Ты-то женат, Светлый? Ага, кольцо – женат.

– Женат, сыну четвертый год, дочка недавно родилась. Не Иные.

– Да, сейчас Иных вообще все меньше и меньше. Раньше, бывало, нападем на какое-нибудь племя, так Иных – пруд пруди. Мясо вку-усное! Конечно, с мамонтятиной не сравнить, но все же. Особенно у Светлых. От праведной жизни небось вкус улучшается, едать мне ртом батон. Вот тебя бы так и съел!

– Борисыч…

– Ладно-ладно, ты же понимаешь, я ведь Темный, старый и мудрый, как дембель, мне тебя, сопляка Светлого, по сути моей задирать и гнобить положено. А я тебя зачем-то из Сумрака вытащил. Но повеселился я от души, вот за это спасибо. Ты бы видел себя. Я тут на омутке развлекался – щук троллил, баловался. Да и чакры что-то подсохли, запылились, промыть надобно было. Тут еще, как назло, какая-то сухость в носу в последнее время одолела, я и сунул нужную водоросль в ноздри, усы зеленые получились, как у меня в сумеречном виде. Рыбачу. Одну хорошую рыбку с ходу поймал да ершей-окуньков к ней в придачу быстро нахватал и оставил для ухи. А больше мне и не требуется. Но надо же форму поддерживать, сноровку тренировать. Стою в воде, корягой прикидываюсь, никакой магии – с магией любой дурак рыбы наловит.

– Что, вот так без всякого, просто руками? Как обычный человек?

– А что тут такого? Как сказал бы один мой знакомый, Светлый, кстати: десять тысяч лет ловли рыбы… Такой опыт не пропьешь. Слышу – в кустах шуршит-ломится. Чисто телок на водопой сквозь лопухи прет. Вылез и давай меня глазами нехорошо сверлить. Тут-то щучка и подошла, стала рядом со мной в засаду. Я ее – хвать! Ты зенки выпучил, а потом, когда меня через Сумрак разглядел, а у меня-то облик за столько лет о-го-го какой наработан, со страху в туман-то и вывалился. Тут тебя и засосало. А силы в тебе с рыбий нос. Какой, ты сказал, у тебя уровень?

– Шестой… – нехотя буркнул я. Чем тут гордиться? Перед вторым-то? Который к тому же столько живет на этом свете.

– Как ты вообще Иным стал?

– А-а… Родился я тут в райцентре по соседству, в Ивановском, жил, учился в школе, потом служил во Внутренних войсках, в разведроте, сержант. После дембеля путь ясный был – пошел служить в СОБР в областном центре. Послали нас как-то на непонятное задание в район: не то в оцеплении стоять, не то антитеррор страховать. Когда на дачах заварушка началась, через нашу засаду какой-то шустряк ломанулся, я его догнал и отключил. Приехали его забирать двое мрачных мужиков, мы думали, эфэсбэшники. Посмотрели на меня, переглянулись и уехали с задержанным. А позже в городе ко мне подошли, объяснили…

– «Приютили, подогрели, обобрали…», хавай я ртом пшено…

– В тот год я стал единственным по области инициированным Иным. И среди Светлых, и среди Темных, насколько я знаю. Учили меня, учили, до шестого уровня дотащили… за уши. Подсказали, как жить. Да я и сам знал: надо заочно окончить институт МВД, получить лейтенантские погоны и честно служить на благо Отечеству. Вот только вместо СОБРа пришлось в участковые пойти.

– Что ж так?

– Приехал как-то в родной поселок, встретил одноклассницу. Влюбился. Она уж мединститут окончила, устроилась врачом в Знаменке. Ей пообещали квартиру. Случайно я знал, что у них тут такой большой некомплект участковых, что районные власти тоже с ходу квартиру дают. Я как раз институт оканчивал. Сходил к начальнику РОВД на прием, тот: пиши рапорт, беру. В результате мы по программе поддержки молодых семей домик получили. Вот с тех пор кусок района с двадцатью семью деревнями мой. А в областном НД я долго напрашивался в дозорные по нашему району, хотя бы во внештатные. Там долго смеялись, но потом кто-то за меня словечко замолвил, думаю, из тех «эфэсбэшников», получил я внештатника. Мне так и участковым работать спокойнее.

– То есть живешь почти обычной, человеческой жизнью, Витя. Надеешься, что кто-то из детей Иным станет?

– Надеюсь.

– Я тоже надеялся… Надеюсь. Века идут – хрен на рыло. Скольких уж схоронил. Любимых, детей, внуков, правнуков. Потомков не счесть, а Иных среди них нет. Представляешь, у каппа, японских водяных, случаются потомки-Иные. Даже Светлые, из них обычно хорошие целители выходят. Вся эта европейская мелкая темная шушера: русалки, ундины, водянички, блудицы, букавацы тоже плодятся… плодились… и тоже случались у них дети-Иные, я со многими знаком… был. Кто сейчас из них жив, не знаю, водяной народ по всему миру скрытно старается жить, нигде нас люди не любят. Да и я давно нигде не бывал, последние века все в России живу, разве что в Европу пару раз выезжал, просили сильно. Ну да что я все о себе да о себе. Что-то я сегодня рассентиментальничался, пить мне воду ртом, разговорился с тобой чересчур.

Помолчали. День перешагнул через свой экватор и потихоньку близился к вечеру. Июньская зелень в этой далекой от городов местности буйно радовалась жизни и сама радовала глаз. Костерок наш потух, уху мы доели, в себя я пришел уже давно. Можно было уезжать. Но не каждый раз встретишь такого собеседника. Да и чтобы вот так старый Иной, неважно, Светлый или Темный, разоткровенничался под настроение… Может быть, это мое самое большое приключение, самый интересный разговор в моей жизни.

– А чего к нам в Тишингу приехал?

– Да у вас тут анекдот вышел. Братьев Симкиных знаете?

– Кто ж их не знает. Алкаши, лентяи, мелкие пакостники. А в завязке – работяги каких поискать. Но вот не могут долго продержаться. Как в запое, так распродают все, что в доме есть. Как-то раз половину шифера с крыши сняли и пропили. Допьются до чертиков, до состояния, когда пропивать уже нечего, – через неделю, глядишь, уже люди. Уже по хозяйству суетятся, уже к ним народ окрестный бежит, нанимать умельцев что-то отремонтировать или построить. Опять крыша шифером покрыта, опять куры во дворе кудахчут. А потом где-то угостятся, и пошло все по кругу.

– Ага. Так вот: поступило на них заявление от Полянского Н. К. О краже. Ну, меня и направили провести первичное дознание, рассмотреть сообщение о преступлении в порядке статей 144, 145 УПК России. Ведь мы, участковые, – «универсальные солдаты», к любой дырке затычка. Служебную машину, конечно, не дали, а своей пока не обзавелся. Пришлось у тестя «ниву» выпрашивать. Он расщедрился – бери. На всякий случай кинул в нее спиннинг, мне давно говорили, что здесь рыбалка хорошая, и сюда.

– Еще б ей не быть хорошей, забочусь о местной рыбе, – буркнул Борисыч. – Так что там Симкины учудили?

– Вот именно – учудили. Зашли к Полянскому денег занять. На самогон, видите ли, не хватает, точнее, вообще ни шиша нет. Тот их дальше сеней не пустил, денег не дал. Через полчаса возвращаются с мешком пшеницы – купи. Полянский посмотрел – хорошая пшеница, пригодится. Купил. Симкины тут же ушли. Хозяин решил мешок к другим мешкам, которые в сенях стояли, поставить. Поставил, а тот так на место стал, как будто тут и стоял. Задумался хозяин, откуда у алкашей этот мешок? Вышел на крыльцо покурить, глядь, а к порогу как бы две дорожки из редких просыпавшихся на землю зернышек ведут, видать, дырочка в мешке где-то была. Но почему две? Одна должна быть. Он по следам и пошел. И получился себе такой круг от порога до порога. Особенно на пашне, что за его огородом, следы хорошо видны были. Тут он и смекнул, что когда братья в первый раз к нему заглянули, то сперли мешок, а потом вернулись и толкнули хозяину его же добро. Видно, так трубы горели, что отойти подальше да продать похищенное кому-то другому сил не осталось. Он к Симкиным. А те уже умиротворились самогоном, купленным на средства от удачно проведенной операции, и в добром расположении духа тут же во всем и сознались. Было это на той неделе. Когда я приехал, они запираться не стали, протокол с показаниями сразу подписали, так что я решил вот порыбачить да на вас набрел.

– Вот же пескари глупые, жрать мне ртом блины! И что им светит?

– Скорее всего возмещение убытков и общественные работы. За незначительностью и учитывая чистосердечное признание.

– Раньше таких в ЛТП лечили. Были такие лечебно-трудовые профилактории с принудительным лечением для алкоголиков. На «химии» тоже сидели. Помню…

Слова Борисыча были прерваны появлением двух навороченных внедорожников, пробравшихся сквозь бурьян по моей едва заметной колее на берег реки неподалеку от того места, где мы расположились. Рыбаки?

Из джипов вылезла целая толпа народа: четверо мужчин в дорогом полуспортивном прикиде и три девки шлюшачьего вида. Явно из города поболее нашего райцентра, наших я в лицо почти всех знаю. Мужики начали разгружать вещи, натягивать тенты, расставлять складные столы, стулья, сооружать кострище с мангалом. Основательно так выехали на природу.

– Не нравятся мне что-то эти пикникеры, – вдруг сказал Борисыч.

– Что-то через Сумрак разглядели? – поинтересовался я. – Что-то в аурах?

– Буду я еще на них через Сумрак глядеть, ауры разглядывать. Я столько на таких за свою жизнь нагляделся, что за версту гнильцу чую. С душком людишки.

– Кто бы говорил, Темный.

– Заладил, Темные – Светлые. Чем мы отличаемся друг от друга?

– Ну… – Я лихорадочно вспоминал формулировки из школьного учебника.

– Да ничем, если по сути. Моральными табу, придуманными самими же. Люди мы. Все равно люди, будь ты хоть Величайшим магом.

– Борисыч, а что, были случаи перерождения из Темных в Светлые и наоборот?

Старый Иной пристально посмотрел мне в глаза.

– Оно тебе надо – знать лишнее? Чем меньше знаешь, тем крепче спишь. Мой ответ «нет», корми меня в рот морковкой.

Я бы продолжил наш разговор, но тут к нам подошел один из приехавших мужчин. Скучным голосом он предложил нам убраться, дабы не мешать отдыху заслуженных людей, и даже вежливо предложил компенсацию за перемещение в виде бутылки водки. Я, когда закончил разбираться в деревне с «делом Симкиных», переоделся в штатское и сейчас смотрелся таким же простым рыбачком, как и Борисыч. Пришлось достать из машины удостоверение и поинтересоваться, по какому праву товарищ тут распоряжается. Товарищ тоже достал свои документы и оказался совсем уж крутым товарищем, точнее, господином из областной прокуратуры. Он убрал свою водку в пакет и все так же скучно, но еще более противным голосом велел убираться куда подальше. Дал три минуты на выполнение приказа. Мы с Борисычем переглянулись, он едва заметно мне подмигнул – наверняка что-то задумал, понял я и не стал лезть на рожон, а просто собрал и закинул в «ниву» наши нехитрые пожитки. Прокурорский подчеркнуто внимательно смотрел на часы. Сучара, понимает, что я целиком в его власти – накатает телегу, что я, к примеру, бухал и занимался браконьерством, вон сколько у него свидетелей. А на моей стороне только неясная темная личность. Через пяток минут мы убрались, как нам было сказано.

Отъехав метров на сто, я остановился.

– Что будем делать, Павел Борисович? Ведь мы же так просто это не оставим? Я, к сожалению, ничего не могу применить, кроме простеньких заклятий. Шестой уровень, да. Но вы-то с вашим вторым наверняка можете…

– Дурак ты, лейтенант, хоть и старшой. Конечно, я могу иной раз такое отчебучить, что и Великим не снилось, – десять тысяч лет практики, лопай я ртом раков. Но ты хоть слышишь себя: применять магию, когда тебя простейшие существа мордой в грязь ткнули? Светлый, ты ухи объелся? Это я, Темный, должен тебе, хоть и внештатному, но дозорному, к тому же участковому уполномоченному милиции, лекцию читать о границах применения спецсредств? Запомни, сынок, никакой магии против неравных. Мы их и так уделаем, хомячь я кашу ртом.

– Как?

– Каком кверху. Кто у нас разведчик, ты? Ступай присмотрись, что там у этих прокурорских. Включи мозги, они у тебя где-то здесь должны быть. – Он больно постучал своим крепким пальцем по моему лбу. – И аккуратнее, не шуми так, как давеча, когда ты на меня выломился. Хотя они небось уже начали глаза заливать.

Они начали, но не все в равной степени. Один уже спустил на воду надувную лодку и делал очередную ходку к речке, тащил что-то в руках. Я присмотрелся – автомобильный аккумулятор. Лодка была без мотора. Все понятно – электроудочка. Ага, вот и большой подсак для сбора плавающей вверх брюхом добычи, и сеть, в которую течение будет сносить убитую током рыбу. Полное скотство, после таких электроудочников не то что рыбешки, лягушек и ужей не остается. Что делать?

Отвлечь внимание, посеять панику, в это время провести диверсию. Чему-то ведь меня учили, не только же показания с братьев Симкиных снимать. Трескай я сало… ротом!

Браконьер опять пошел к джипу, видать, еще что-то решил прихватить. Я короткими перебежками промчался от кустов к лодке. Однако как все удачно расположено: лодка на воде рядом с поваленным деревом, аккумулятор на краю невысокого глинистого бережка. Обломил с дерева притопленную ветку, на острый подводный обломок насадил борт – раз. Придавил глину, чтоб осыпалась, уронил железяку в воду – два, аж зашипело. Плавайте – рыбачьте. Если сможете.

И опять в кусты. Что бы еще этакое придумать для повышения качества отдыха этим любителям природы? Ежа им в палатку закинуть? Жалко зверька, да и пойди найди его. Пчел бы каких-нибудь? Муравьев? Осы! Я же видел неподалеку осиное гнездо на раките. Где же оно? Ага, вот. Эх, маловато в домике тигриц. Но с полтора десятка наберется.

Я снял с себя футболку и одним быстрым движением плотно в несколько слоев обмотал гнездо вместе с разъяренными насекомыми. Оторвал шар от ветки и не торопясь понес его к поляне. Чтобы подбросить его поближе к отдыхающим, пришлось слегка подождать. За это время я успел выслушать все те «добрые» слова, которые высказал наш наглый знакомец незадачливому электроудочнику. Потом я успел услышать и более энергичные восклицания остальных участников попойки. Они усилились, когда начали подлетать те осы, которые не застали свой дом на прежнем месте, но сумели его обнаружить около незваных гостей.

Когда я вернулся к машине, мой «напарник» лежал на травке вверх немалым пузом и мирно посапывал. Я-то надеялся, что он придумывает какие-то необыкновенные кары для гадов, осквернивших район его базирования, посягнувших на его рыбные запасы. Что он роется в своей необъятной многовековой практике, подбирая способы наказания. А он дрыхнет себе!

– А, вернулся. Рассказывай. – Темный раскрыл глаза и сел.

Я сухо отрапортовал о выполнении задачи. Павел Борисович внимательно посмотрел на меня.

– Спасибо, Виктор, за то, что сберег моих рыб, раков, крыс и прочих бобров. Да-да, метров в пятидесяти ниже по течению я недавно поселил бобровое семейство. Конечно, электроудочкой их не убьешь, но уйти они после такого могут. Мне не хотелось бы. Теперь гости не смогут браконьерничать. Даже если сети поставят, то в этой коряжистой реке вынуть их из воды целыми вряд ли получится. К тому же сейчас давление повышается, рыба неактивна, мало перемещается, в сети не полезет. Если что, я обрывки завтра уберу. Осы – ну, это в тебе уже злость и обида говорили. Кто эти люди, которым ты так подгадил отдых, что ты о них знаешь, чтобы так над ними… подшутить?

– Ну как же, Павел Борисович, я же должен был…

– Ага, в кустах прятаться. Заклинаниями шарахнуть хотел. Боевыми. Меня подбивал. Допустим, я бы сейчас чудовище Гримпенской трясины…

– Так это правда? Оно существует?

– …на них наслал, так потом меня если не Инквизиция, так обычные следователи до печенок бы достали. Опять менять местожительство и документы? Или топить подряд всех, пришедших по мою душу? Пойми, я тебя одного послал, чтобы до тебя предметно дошла одна простая истина – не множь действий свыше необходимого. Исключай избыточность. И да, отвечу тебе: не знаю, я его никогда не видел, а сэр Артур-Игнатий на мой подобный вопрос лишь хитро ухмыльнулся в усы.

Я подвез Павла Борисовича до Тишинги. Мы уже прощались, а я все думал: сказать или нет? Но когда старый Темный выходил из машины, он сам вдруг замешкался и спросил меня:

– Ты не обратил внимание на ауру этого прокурорского?

– Так вы все же его прощупали… Обратил. Потенциальный Иной, я только не понял, к чему он склоняется.

– Темный. Не самый слабый. Может добраться до третьего уровня. Уж поверь мне, старику.

– Это находка для Дневного Дозора.

– Хм… А если никакой Дозор о нем не узнает?

– Два «хм». НД от меня не узнает, точно. В конце концов, я внештатный, рапорт писать не обязан, да и вообще маг слабенький, мог и не разглядеть.

– Ой, темнеешь, Светлый. Смотри, докатишься до дна, – ухмыльнулся Борисыч. – А я не сотрудник ДД. Я вообще – эгоист. Темный до мозга костей, оно мне надо – плодить конкурентов? Найдет его кто из Иных – пожалуйста, не найдет – я не заплачу. А ты, Витя, будешь у нас в Тишинге, заходи. Вон он, мой домишко, второй справа на бугре. Порыбачим. Я тебе свои мемуары почитаю. Все же нас, Иных, двое с тобой верст на сто в округе. Надо общаться. Вкушать мне устами…

– Безе? – предположил я.

И мы оба засмеялись, заржали в две глотки.

Кровь везде: на коже, на платье; бурые, высохшие пятна и свежие, глянцевые. На стекле, отпечатками ладоней поверх синевы неба. Брызги на осколках – яркие гранаты вперемешку с алмазной пылью.

Ее следы тоже красные, кровавые, языки огня, лижущие снег. В бок точно нож вонзили – такой резкой была боль. Задыхаясь, не чувствуя ног от усталости, Лина опустилась на колени. Холод тут же вцепился в голые ступни и разгоряченные от долгого бега плечи, морозным ветром прошелся по коже, дернул мокрые волосы.

Царапины еще кровоточили. Морщась, она выдернула из подошвы особо крупный осколок. Тонкой струйкой полилась кровь, растапливая дорожку в снегу. Лина что есть силы дернула подол. С треском разошлась ткань, колени пощекотал ветер, но в руках появились два самодельных бинта. Она затянула края. Хотя бы остановить кровь, украсть пару минут жизни, перед тем как свалиться без сил, перед тем как сдаться.

Лина оглянулась на голый, с редкими пятнами хвои лес, на черные башни замка, из которого сбежала, на белое поле и цепочку алых следов. По ним ее найдут быстро. Повязки на ногах набрякли, пропитавшись свежей кровью.

Да какая разница? Тем, кто ищет ее, ни к чему выслеживать жертву по отпечаткам на снегу.

Но откуда снег? Лина взяла горсть, поднесла к глазам. Солнце золотом искрилось на маленьких льдинках. Она помнила, стоял июль, еще вчера, душный, пропитанный вонью бензина и асфальта июль, а теперь в кулаке тихо хрустит снег и тает под теплом кожи, смывая кровь, превращая ее в холодную розовую воду.

Лина заставила себя подняться. На четвереньки – на большее сил не хватило. Поползла. Они идут за ней, она знала. Чувствовала. Почти слышала шаги за спиной, но, когда оборачивалась, не видела ничего, кроме снега и леса.

До того дерева, уговаривала она себя. Она доползет до того дерева и там поднимется на ноги. Дальше будет легче. Рука провалилась по локоть, и, чтобы достать ее, потребовались все силы, какие имелись. Голова раскалывалась, снег, лес и небо вертелись перед глазами как на карусели, ходили ходуном, менялись местами, будто все, что она видела, было картиной, попавшей под водопад. Она легла и закрыла глаза. Ненадолго, лишь чтобы отдохнуть. Совсем чуть-чуть. И пришла темнота, ласковая, уютная, как под одеялом, темнота, в которой нет места страху, где нет снега и крови, где чудовища не дышат на ее следы, где…

– Наигралась? – хрипло спросил мужчина рядом.

Лина вздрогнула. Сжалась в комок, закрыв голову руками, точно надеялась спрятаться. Поздно. Ее нашли.

Хрустнул снег под мягкими шагами. И опять звук шагов, куда тяжелее и тверже. Сломалась ветка, оглушительно, как выстрел.

– А ты как думаешь? – усмехнулась женщина.

– Убей ты ее, – вздохнул мужчина. – Третий раз сбегает. И холодно к тому же.

– А кто Рыцаря кормить будет? – не согласилась женщина. – Братец ее скоро коньки отбросит.

– Как хочешь. Открой глаза, сладенькая, – ласково попросил он.

Лина послушалась. На снегу стояли блондинка в красном пуховике, гревшая ладони в рукавах, и мужчина в легкой, совсем не по погоде, темной куртке.

– Давай, сладенькая, поднимайся, – тонкие губы мужчины расплылись в улыбке.

– Будешь за ней присматривать, – вставила женщина. – Головой отвечаешь, понял?

Нет, хотела сказать Лина. Уходите, оставьте меня. Прочь, почти выкрикнула она, но язык прилип к небу, а челюсти сжались, и совсем не по ее воле.

– Понесем? – Мужчина бросил быстрый взгляд на спутницу.

– Сама пойдет.

Что-то случилось. Женщина глянула ей в глаза пронзительным, выворачивающим душу взглядом. Лицо ее просветлело, улыбка, нежная, материнская, преобразила его, как рассвет – темные улицы.

Лина потянулась к ней, чувствуя, как счастье наполняет ее, затапливает целиком, так что дышать стало больно. Тепло волной пронеслось по телу, смывая усталость. Исчез страх, и ветер больше не морозил кожу, ноги не обжигал снег. Лина поднялась.

Женщина, самая прекрасная женщина на свете, покачала головой. Лина обмерла, холод, казалось бы, забытый, пробил тело с головы до пят. Чем она разочаровала ее? Как теперь исправиться? Она должна встать на колени и просить прощения, быть может, тогда она смилостивится, поймет, что Лина преданна ей всем сердцем… Но та уже шла обратно по цепочке красных следов, и Лина, не обращая внимания на осколки стекла в ступнях, поспешила за ней.

Портье подобострастно улыбнулся. Но в этом ничего необычного не было. Он улыбался так каждому гостю, заискивающе и чуть склоняя голову, стараясь не встретиться взглядом даже случайно.

А попробуй таким гостям не улыбаться. Но понятно, почему боялась она, Лина. Чего опасался портье, она не понимала.

Его звали Павел, и смотрелся он совсем не грозно. Дородный, низкорослый и неуклюжий, лысина, занимавшая большую часть головы, вечно лоснилась от пота, будто отполированная. Из-за внешности Лина долго считала его человеком, живущим в вечном страхе, как она. Считала, пока не застала за трапезой. Пока не увидела, как его кожа распалась грязно-серой шерстью, а глаза из голубых стали желтыми, глазами волка. Оборотня.

Внизу, облокотившись на темное дерево стойки, переминалась с ноги на ногу девушка в джинсах и меховой жилетке поверх белого свитера. Рядом стоял мужчина постарше с грубоватым лицом. Смотровой глазок над фойе был совсем маленьким, так что деталей она не рассмотрела. Казалось бы, обычная молодая пара, заезжающая на отдых, но Лина не спешила обманываться. Слишком часто она видела, как лица, такие добрые на первый взгляд, искажаются, будто пластик плавится от жара, и сквозь них проступает истинная сущность.

Чудовища. И они наверняка такие же. Других здесь не бывает. И все же что-то было в них. Располагающее. Не похожее на остальных.

– Не могу найти ваши имена, – полным притворной вины голосом посетовал портье.

– А ты повнимательнее, – с легкой угрозой сказала девушка.

– Так много гостей, мы едва справляемся. Возможно, непорядки с документами, – сокрушался он. – Но я посмотрю еще. – Зашуршала бумага.

– Это поможет. – Девушка перегнулась через стойку, для чего ей пришлось встать на цыпочки, и вложила что-то в руку портье. Лина прищурилась, надеясь разглядеть, что именно. Деньги? Нет, вряд ли. Здесь в чести совсем другие богатства. – Господин Воронин отказался от приглашения в нашу пользу, – добавила девушка. – Должно быть, нас забыли внести в списки.

– Господин Воронин? – Теперь улыбка портье казалась искренней. – Что ж вы сразу не сказали? Конечно, вот и вы. – Толстый палец ткнул в раскрытую книгу, исчерченную записями. – Максим и Александра Бочаровы. Добро пожаловать в «Фею Моргану». – Он покопался под стойкой и извлек наружу толстую пачку бумаги. – Буклеты. Ключи. – Звякнув, связка с тяжелым деревянным номером приземлилась сверху. – Комната двести три. Лифта нет, уж извините. Обещают на будущий год, пока стараемся не селить никого в башнях, но номеров вечно не хватает. – Он вздохнул. – Но вам-то на второй этаж. Северное крыло.

– Завтрак? – живо поинтересовалась девушка, которую портье назвал Александрой.

– И обед, и ужин, – хищно улыбнулся он, а Лине на миг почудилось, что сквозь ухмылку проступили клыки, будто силуэт в тумане, и тут же исчезли. – Не забудьте, собрание гостей в десять, сразу как ворота запрут. В конференц-зале, на плане, – он постучал согнутым пальцем по пачке распечаток, – все указано. После – банкет. Помочь с багажом? – Портье начал вставать. – Или показать дорогу?

– Мы налегке, – сказал мужчина, и это было первым, что Лина от него услышала. – Сами найдем. – Он направился к лестнице.

– И помните: все, что случается в «Фее Моргане», остается в «Фее Моргане», – бросил портье вдогонку.

Номер двести три. Лина отодвинулась от глазка. Стараясь не шуметь, на четвереньках поползла к северному крылу. Ходы в стенах позволяли путешествовать по всему замку, не привлекая внимания. За это Хозяин прозвал ее крысой, но в общем-то смотрел сквозь пальцы на такую свободу – за ворота ей все равно не выбраться.

Лине захотелось понаблюдать за странными гостями. В списках их не было, это точно. Но главное – они не нравились замку. Не нравились Рыцарю. Лина даже остановилась, так поразила ее догадка. Остальных он принимал как отец сыновей, с любовью и радостью. А эти… Вроде как они ничем не отличались, но было в них что-то настораживающее, ненастоящее. Будто они надели маски, но что скрывается под ними, Рыцарь понять не мог.

Она заспешила вперед. У лестницы на второй этаж пришлось вжаться в стену, место было слишком узким, а лианы висели низко. Лианы – так она их прозвала, но скорее они походили на канаты, скрученные из волос, черные и растрепанные по краям. Лина находила их везде, в каждом тоннеле, иногда они казались ей нитками, которыми сшит весь замок. Дотрагиваться до них было нельзя, однажды она задела одну и пролежала без сознания целые сутки.

Смотровое окошко в номере двести три прорезали очень удачно – прямо над спальней. Гости уже были внутри. Лина легла на живот, прильнула глазами к отверстию. Мужчина возбужденно мерил шагами комнату от шкафа до окна и обратно. Девушка сидела на кровати, поджав под себя ноги в ярких носках. Буклеты разноцветным веером раскинулись на покрывале.

– Знаешь, что мне это место напоминает? – Мужчина остановился посреди спальни и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Ложный аэродром. Такие строили в войну, с воздуха как настоящий, а на поверку – сплошная фанера. Даже самолеты. Так и этот замок. Ходишь по нему, смотришь на него, никакого подвоха не чувствуешь. А на деле все как из бумаги.

Молодец, удивилась Лина. Он первый из гостей разгадал сущность замка. Да еще так быстро.

– Ничего не ощущаю. – Девушка пожала плечами. – Гостиница как гостиница. Пусть и с причудами. Бетон, обои. Мебель из ДСП, хоть и притворяется деревом. Дрянной шампунь в ванной, все как полагается. Мха порядочно, но чистят. Ну, построили Темные замок в лесу, сделали в нем гостиницу только для своих, что с того? Таких по всему миру пруд пруди. Договор они не нарушают.

Темные? Неужели они… Светлые? Лина слышала, как Хозяин о них отзывался. Всегда с пренебрежением, насмешкой, будто мошенник о тех, кого одурачил. И в то же время с ненавистью и страхом, который нет-нет, но проглядывал через браваду. Раньше Лина не особо верила в их существование, полагала страшной сказкой для тех, кто совсем недавно был страшной сказкой для нее, но если эти двое и впрямь Светлые…

– Это мы еще посмотрим, как они не нарушают. Но я тебе одно скажу, Саш. Место тут гнилое. Я бывал в этих краях, давно очень. Топь и топь кругом, без проводника и соваться страшно, даже нам. Не туда наступишь – и поминай как звали. До ближайшего города триста километров. Кто здесь гостиницу будет строить? Зачем? И еще кое-что. Такое чувство, что он на нас смотрит. Замок. Ворочается. И что-то ему не нравится. И он… – Мужчина помялся. – Как будто его не строили никогда. Он сам растет. Как гриб.

– О вкусах не спорят, – усмехнулась девушка. – Не смотри так, дырку прожжешь, – сказала она чуть погодя. – Наверняка ты прав. Я ничего не вижу, но у нас ты с третьим уровнем, – с непонятным Лине восхищением произнесла она.

– С четвертым.

Если они Светлые, то им пора бежать. Рыцаря не обмануть.

Она лихорадочно соображала, как их предупредить. Спуститься и все рассказать? А если она ошиблась? Если они как все? Лина однажды попросила помощи у гостя, не зная еще, кто на самом деле здесь останавливается. В наказание Хозяин лишил ее голоса на целую неделю и хохотал, глядя, как она пытается разговаривать. Написать записку? Вот только чем? У нее ни ручки, ни бумаги. И все равно ведь хозяева поймут, что это она.

Надо спешить. Рыцарь готовился запереть ворота, Лина ощущала это со всей отчетливостью. Очень скоро гости соберутся, и тогда им не уйти.

Девушка внизу подняла буклет.

– О, у них тут баня. И сауна, – одобрительно сказала она. – Бассейн, массажный салон. Если никаких нарушений не найдем, так хоть отдохнем как следует. С этой работой…

– Не отвлекайся, – оборвал ее мужчина.

Девушка тяжело вздохнула.

– С чего начнем?

– Думаю, нам это сейчас расскажут, – ответил он, поднимая глаза.

Он видит ее. Страх вцепился в горло железной хваткой. Он знает, что она здесь.

– Не бойся, – попросил мужчина. – Я не причиню тебе вреда. Спустишься?

Бежать! Бежать, чем дальше, тем лучше. Быстрее! Лина отползла от глазка. Вспотевшие ладони заскользили по камню, и она едва не задела лиану на стене справа.

– Погоди! – крикнул он. – Мы ничего тебе не сделаем. Только поговорим.

Она же хотела помочь. Лина постаралась успокоиться. Сердце колотилось как бешеное, бухало в висках. Если они как остальные, если они тоже… Она вернулась к окошку.

– Вы Светлые? – Язык едва ворочался во рту, но на один вопрос отваги хватило.

Мужчина шагнул к ней, Лина отпрянула, и он тут же остановился.

– Как ты поняла? – спросил он.

– Вы Светлые? – Ее начинало потряхивать. – На самом деле Светлые? Вы существуете?

– Да, – кивнул он. – Ты знаешь о нас?

Он мог и соврать. Рыцарю они не нравились, но мало ли что ему не по душе.

– С кем ты разговариваешь? – Девушка подняла к потолку растерянное лицо. – Кто там?

– А ты не видишь? – удивился он. – Там девочка. Не бойся. – Это уже Лине. – Да, мы Светлые. Самые настоящие. Не пойму, как ты нас узнала, но это правда.

– Докажи, – на последнем слоге голос сорвался на писк.

– Не могу. – Он развел руками. – Иначе все узнают, не так ли? Но когда мы выйдем отсюда – без проблем. Как тебя зовут?

Кто-кто, а Лина из замка точно не выйдет. Она пыталась, трижды, и каждый раз ее ловили. Лина посмотрела вниз. Будь они как все, уже звали бы портье или Хозяина. Может, ей и впрямь нечего бояться.

– Лина, – представилась она. – Полина.

– Молодец. И совсем не страшно, верно? – улыбнулся он. – Сколько тебе лет?

– Тринадцать. Будет, – поправилась она, с облегчением ощущая, что страх уходит.

– Саша, позвони в офис, узнай, не пропадала ли девочка, двенадцати лет, Полина… – Он вопросительно уставился вверх.

– Розенберг.

– Розенберг, – повторил мужчина.

Девушка схватилась за телефон, стала диктовать в трубку.

– Говоришь, Договор не нарушают? – с нотками гнева спросил мужчина, когда она замолчала. – Как давно ты здесь?

– Это не важно, – Лина замотала головой. – Вы должны уйти. Здесь опасно.

– Готово. – Девушка протянула трубку мужчине. – В июле две тысячи девятого Полина Розенберг, вместе с братом Олегом Розенбергом, пропала в Санкт-Петербурге. Ее ты там видишь? – Она кивнула на потолок.

– Три года? – поразился он, мельком глянув на экран. – Ты здесь три года?

Что? Нет, это не может быть правдой. Листья за окном желтые, сейчас осень, а значит, не больше трех месяцев. Да и брата у нее никогда не было. Наверное, это другая девочка. Лина хотела возразить, но что-то заставило ее захлопнуть рот. Снег. Почему она вспомнила снег? Холодный, кусающий ноги снег и пятна крови на нем. Откуда снег посреди лета? Какая глупость.

– Задание заданием, – в голосе девушки прорезалась сталь, – но это уже слишком. Уведем ее отсюда и вызовем оперативников. Скажи, чтобы спускалась.

– Уходите! – У них нет времени на глупости. – Уходите, пожалуйста.

– Боюсь, Саш, не все так просто, – покачал головой мужчина.

Спина покрылась холодным потом – первый знак того, что Рыцарь проснулся. Медлить дальше нельзя.

– Уходите, – крикнула она. – Прочь! Он поймет, кто вы. Вам не выбраться!

– Она что-нибудь говорит? – спросила девушка.

Разве она не слышит? Лина же кричит во весь голос.

– Просит, чтобы мы ушли. Знаешь, возможно, она права.

– Что? – Глаза девушки изумленно расширились.

– Уходи. Предупреди опергруппу. Я останусь с девочкой.

Прошло долгое, бесконечно долгое мгновение, прежде чем она кивнула.

– Через окно. Давай же! – гаркнул мужчина.

Девушка в один прыжок оказалась возле проема, потянула за ручку.

Поздно. Там, внизу, у самых корней замка, Рыцарь сделал шаг. Лина увидела это так четко, будто стояла рядом. Свет, отразившись от хрусталя, распался радужными брызгами, блеснул на кончике копья белой вспышкой, и обутая в латный сапог нога ударила по серому камню. Все. Они опоздали. Потому что гости собрались, и Рыцарь запер ворота.

– Не поддается.

– Иди в Сумраке.

Девушка исчезла, будто ее и не было, но в тот же миг появилась.

– Заперто, – упавшим голосом сказала она. – Сумрак закрыт, Макс.

– Вызывай оперативников.

– Сеть исчезла… Ты можешь с кем-то связаться?

Мужчина закрыл глаза. Постоял так с минуту, чуть раскачиваясь на месте.

– Справимся сами, – ответил он. – Лина, – он перевел взгляд вверх, – ты знаешь, что здесь творится?

Надо было выйти раньше. А теперь все. Рыцарь поймет, кто они на самом деле, и Хозяин вместе с ним. Он узнает, что она им помогла. Слезы обожгли щеки. Он снова лишит ее голоса, теперь навсегда. Или отдаст портье. Он обещал это не раз и точно угрозу исполнит.

– Лина, не молчи. Что ты знаешь об этом месте? Не бойся, мы поможем, выведем отсюда, обещаю. Тебе нечего бояться.

Все бесполезно. Лина отползла от глазка. Обхватив плечи, легла, сотрясаясь от рыданий. Это она виновата. Почему не предупредила? А теперь они умрут, а ее отдадут портье. И она тоже умрет.

Ведьма призывно улыбнулась Максиму. Она явно скучала – бармен, меланхоличный юноша-оборотень, так похожий на портье, что почти наверняка был его сыном, давно поставил перед ней бокал с коктейлем, но ведьма к нему не притрагивалась, только лениво помешивала концом зонтика ядовито-зеленое содержимое. Молодая, если судить по внешности – так не старше двадцати, темные волосы мягкими завитками спускаются на голые плечи, глаза огромные, манящие – темные колодцы, где утонуть легче легкого. Максим на всякий случай перепроверил ауру. Пятый уровень. Шеф говорил, часы способны обмануть и Высшего мага, если такой здесь найдется, но рисковать зря – плохая идея.

– Максим, – представился он, подойдя. – Почему не на приеме? – Он кивнул на приоткрытые двери конференц-зала, где музыка и голоса, приглушенные толстыми стенами, сливались в сплошной гомон.

Ведьма оттолкнулась каблуком от стойки, высокий стул скрипнул, поворачиваясь.

– Тоска. Полтора часа слушать, как старая карга тешит самолюбие? Нет уж, увольте. Банкет – вот зачем сюда приезжают. Рита. – Она протянула руку. Максим наклонился, коснулся губами тыльной стороны ладони. От кожи пахло лимоном и духами, тяжелым душным ароматом. – Первый раз здесь?

– Первый, – подтвердил он, взбираясь на стул рядом. Старая карга – это, наверное, Екатерина Суханова, владелица гостиницы. Что ж, она и впрямь стара, ей почти за сотню перевалило, пусть для Иной это мало что значит. Напарник ее куда моложе, стал вампиром десять лет назад, в тридцать два. Ведьма и вампир – союз донельзя странный, если не сказать больше. Что свело их вместе, Максим и предположить не мог.

– А я в третий, – похвасталась Рита. – Ни один заезд не пропустила с тех пор, как узнала.

– Да ну? Цены не кусаются?

Ведьма рассмеялась.

– Приглашение стоило куда дороже. Вы как свое получили?

– Друг поделился.

– Друг? – Мимолетное удивление мелькнуло на красивом лице. – Хорошие у вас друзья, Максим.

Разумеется, никакой это был не друг. Оборотень, тот самый Воронин, который якобы отказался от места в их с Сашей пользу, проходил по делу о трех убийствах: две девочки и женщина, растерзанные, по всем признакам, волком, были найдены недалеко от его дома. Сам Воронин оказался ни при чем, но то, что он рассказал на допросе, заинтересовало Максима чрезвычайно. Он все проверил: гостиница открылась три года назад, владельцы – Николай Тимофеев, вампир четвертого уровня, и Екатерина Суханова, ведьма третьего, – в Дневном Дозоре не работали, Ночной к ним претензий не имел. Приглашение стоит бешеных денег, но мало заплатить, чтобы попасть сюда, – из пяти обратившихся отказывают четверым. Почему отбор такой тщательный и что привлекает Темных в замке так далеко от цивилизации, Воронин не знал или, скорее, делал вид, что не знает. Инспектор от Светлых и дознаватель из Инквизиции были здесь и никаких нарушений не обнаружили, но Максим чувствовал – с «Феей Морганой» что-то не так. Шеф инициативу поддержал и, дав в помощь Сашу, отправил на разведку.

– Думаете, не зря приехал? – Посмотреть бы линии вероятностей, жаль, Максим в этом совсем не мастер. Опасность для себя он ощущал, но это и немудрено в таком месте.

– Определенно не зря. – Ведьма изящным жестом подхватила бокал, поднесла к губам. – Незабываемый отдых, поверьте. Будете каждый год проситься. Последние штаны снимете.

– А вас что привлекло, если не секрет? Публика здесь в основном попроще. – Из конференц-зала как раз вышел вампир – регистрационная печать горела мертвенно-синим светом на его груди.

– Чисто научный интерес, – очаровательно улыбнулась Рита. – Вы не представляете, как… – Видно, решив, что едва не сказала лишнее, она оборвала себя. – А вы один?

– С супругой, – соврал Максим, и улыбка ведьмы сразу увяла. Кем она его считает? Портье явно принял его за оборотня, такого же, как он сам. Значит ли это, что Рита видит перед собой ведьмака?

Разочарование длилось недолго, ведьма открыла рот, но тут Максим увидел Сашу в дверях бара.

– А вот и она. Рад знакомству, Рита.

На Саше лица не было. Едва Максим оказался рядом, она схватила его за руку и уволокла в глубь коридора.

– У нас проблемы, – сдавленно шепнула она.

Будто это новость. Сумрак закрыт, по крайней мере на два слоя, ему доступные. Ворота заперты, окна тоже, а стекло в их номере не разбилось, даже когда он со всей силы ударил по нему стулом. Связи со своими нет – ни магической, ни обычной. И они с Сашей – единственные Светлые на сотню с лишним Темных. Опергруппа недалеко, но без веских причин они штурм не начнут. А еще это гадостное чувство: Максим точно в полусгнившем домике на дереве – один неосторожный шаг, и пол рассыплется трухой. Ситуация и так хуже некуда, но, если судить по страху в глазах Саши, беды их только начинаются.

Воровато оглянувшись по сторонам, она отвела его в закуток под лестницей. Блеснула серебряная цепочка, из-под свитера появились маленькие, чуть больше фаланги пальца, песочные часы в костяной оправе.

– Песок сыплется быстрее, – сказала Саша.

Максим и сам это понял. Он потянул за собственную цепочку, поднял часы к свету. Раньше, пока черная песчинка из верхней чаши падала в нижнюю, чтобы стать там белее снега, проходило не меньше получаса, теперь же на его глазах скатились три. Страх липкими пальцами коснулся затылка. Артефакт должен был работать сутки, так уверял шеф и, выходит, ошибался. Сколько осталось, прежде чем маскировка спадет и каждый в замке сможет узнать в них Светлых?

Вопрос, должно быть, отразился на его лице.

– Три часа. Если скорость не изменится. Что будем делать?

– Выполнять задание. – Максим постарался придать голосу уверенности, которой сам не ощущал.

– Угу, – нервно кивнула Саша. – Наблюдать. Не вмешиваться. По итогам доложить. Они нас разорвут, Макс.

– Без паники. Начнем с девочки. Она точно что-то знает, если не все.

– Я так ее даже не видела, – засомневалась Саша. – Уверен, что она не плод твоего воображения?

Полина и его самого смущала. Он видел ее, несомненно, но как-то зыбко, будто через толщу воды, непонятно, ее саму или только отражение. Ее похитили три года назад, как раз когда открылась «Фея Моргана», и с тех пор держат здесь. С какой целью? И где ее брат?

– Не знаю, Саш. Но она человек. И она совсем одна в доме, полном Темных. Вернемся в номер, если она станет нас искать, то начнет оттуда.

Он спросит о Рыцаре. Лина сжалась, предчувствуя этот момент. О Рыцаре говорить нельзя. Ни в коем случае.

– Ты сказала «он поймет, кто вы». Кто поймет?

Вот оно. Лина замотала головой, крепко зажав рот ладонью.

– Ты знаешь, где ты? Как сюда попала?

Она не ответила.

– Мы Светлые. Мы из Ночного Дозора, те, кто защищает людей от Темных. Эту гостиницу построили три года назад, Екатерина Суханова и Николай Тимофеев, ведьма и вампир. О них ты говорила? – Воспоминание укололо как острие ножа. Снег, алая дорожка следов и женщина, самая красивая на свете. Нет, ничего этого не было, Лина все выдумывает.

– Уходите. Вы должны уйти. – Будто это возможно.

– Давай ты спустишься, и попробуем вместе, – предложил Светлый.

– Где ты ее видишь? – удивилась Светлая, с недоверием осматривая потолок.

– Тут тоннели в стенах, я могу ходить по всему замку, и меня никто не замечает. Но вас он найдет. Он узнает, кто вы. Бегите!

– Кто он, Лина? Кто? Послушай, мы пришли, чтобы помочь. Если здесь творится нечто страшное, расскажи. Там, на улице, ждут друзья. Они это место в порошок сотрут, дай только повод.

Лина задумалась. О Рыцаре говорить нельзя, но, может, удастся показать?

– Через библиотеку. Я скажу, как открыть проход. – Был еще путь в подвалы замка, но он вел мимо клеток. Лина пойдет вместе со Светлыми, как иначе, но туда ей возвращаться совсем не хотелось.

Внизу хлопнула дверь. Лина поползла за Светлыми, иногда припадая к глазкам – проверить, не заблудились ли. В библиотеке они остановились у дальней стены с мраморным камином, напротив полок, заставленных книгами. Нужно отодвинуть крайний справа том в черной обложке и потянуть рычаг, тогда шкаф повернется, и появится лестница. Лина собралась объяснить это, но затряслась от ужаса, не в силах произнести ни слова. С кресла у камина, отложив газету, встал Хозяин.

– Гости должны быть на приеме, – сказал вампир. Одетый в строгий костюм, черноволосый и бледный, с резкими скулами и тонким ртом, он поставил на столик бокал с красным соком. С соком ли? Максим посмотрел на напиток сквозь Сумрак. Вишневый сок, никаких ужасов. Позер.

Максим, стараясь улыбаться как можно непринужденнее, запустил руку в карман и сжал перстень – подарок шефа. Металл на ощупь был теплым, как если бы его долго держали в кулаке. Вампир, сам Николай Тимофеев, хозяин гостиницы, примерно равен ему в уровне, насколько их, Светлого мага и Темную нежить, можно сравнивать. Но если что, перстень спалит его за секунду. Вот только потом сюда сбегутся все Темные, что есть в замке.

– Мы заблудились, – объяснила Саша.

– Досадно. – Тимофеев облизнул губы, и выглядело это так мерзко, что Максима передернуло. – Подсказать дорогу? Банкет вот-вот начнется.

– Спасибо, мы сами. – Максим взял Сашу под руку и повел к выходу.

– Не опаздывайте, – донеслось вслед.

Пока они не скрылись за поворотом, Максим ощущал на спине неподвижный взгляд вампира – в него будто снайпер целился.

– Что теперь? – шепотом спросила Саша. Они остановились в фойе, где за стойкой больше не дежурил толстый портье.

Вместо ответа Максим посмотрел вверх.

– Лина, ты знаешь другую дорогу? – В этот раз лица он не видел, только глаз и узкую полоску кожи за маленьким окошком в потолке. – Лина?

– Да. Но она вам не понравится.

– Лина, это важно. Говори, – попросил он.

– В полу котельной есть люк. Потом мимо клеток до конца. Но я вас предупреждала, – сказала она и пропала.

О каких клетках говорила Полина, Максим понял через четверть часа. Вдвоем они откинули тяжелую крышку люка между двумя огромными бойлерами и, спустившись по железной лестнице, оказались в длинном коридоре без окон. Лампы, подвешенные к потолку, слегка раскачивались, бросая на бетон длинные черные тени. По обеим сторонам шел ряд дверей, зеленая краска на них вздулась пузырями и пошла трещинами, обнажив деревянную основу. На уровне глаз в дверях были квадратные прорези размером с ладонь, забранные решетками.

– Там люди, Макс, – полным ужаса голосом сказала Саша, заглянув внутрь. – Там люди.

Он подошел. В маленькой квадратной комнате, отделанной серой плиткой, стоял парень лет восемнадцати. Жив, но в трансе – глаза закрыты, дышит ровно, точно спит, и когда Максим постучал по решетке, он даже не шелохнулся.

– Здесь еще, – позвала Саша к другой двери. – Банкет, значит? А это, выходит, главное блюдо, – нервно хохотнула она. – Я этого кровососа сама развоплощу. В пепел развею. И ведьму с ним, я ей…

– Тихо, – прервал ее Максим, надевая перстень на указательный палец. – Нам в конец коридора. – Он поглядел вперед, туда, где в тусклом свете лампы виднелась дверь, такая же, как прочие, но сплошная, без окон.

Ни одна клетка не пустовала – мужчины, женщины, даже пара детей, по одному, по двое или трое рядом, стояли в тесных комнатах, погруженные в транс. Ясно, почему сюда рвутся Темные, почему согласны платить такие деньги и ехать к черту на рога – «Фея Моргана» выставляет на стол то, что по лицензии никогда не получить, так часто уж точно. О каком «научном интересе» говорила ведьма в баре, Максим старался не думать.

Но если это тянется три года… Как такое могло сойти с рук? Кровь смыть не сложно, но Сумрак долго помнит человеческие страдания. Если здесь убивали людей, следы должны были остаться – хватило бы на три Трибунала. Инспекция не нашла нарушений. Да и сам Максим не чувствовал ничего, даже отдаленно похожего, даже самый малый отзвук. Как им это удалось?

Дверь оказалась не заперта. Максим повернул латунную ручку и, дав Саше знак держаться позади, шагнул за порог. Он увидел выкрашенные в белый цвет стены, одинокую лампочку, свисающую с потолка на толстом проводе, вторую дверь напротив, а в центре комнаты, на сером в крапинку кафеле, женщину в легком платье. Их прихода она не заметила, так и сидела, опустив голову, а ее ладони сжимали фигурку рыцаря из хрусталя в полном боевом доспехе, с копьем в руке, поднятым для удара.

Сквозь Сумрак рыцарь выглядел совсем иначе. Броня пылала багровым, глаза за тонким забралом отливали желтым, и Максим знал – они следят за каждым его движением. А в глубине хрустального тела билось сердце. Рыцарь был живым, в какой-то степени. Не как человек или животное, он больше походил на растение или сумеречный мох, на паразита, способного существовать, лишь пока его кормит чужая сила. Максим дотронулся до него, на мгновение, прежде чем отскочить, но этого хватило. Он почувствовал нити, тянущиеся от статуэтки сквозь женщину и дальше по всему замку, пульсирующие нити энергии, опутавшие камень точно корни дерева, а затем нахлынула боль, океан невыносимого страдания, так много, что он едва не захлебнулся. Тяжело дыша, Максим осел на пол. Все, что происходило в замке, обрушилось на него одним махом – горячая кровь, утекающая вместе с жизнью, холодные пальцы на коже, клыки, вспарывающие плоть, крики и молитвы, что остались без ответа, страх, так много страха, так много боли…

– Макс! – Саша трясла его за плечо. – Макс, что с тобой?

– Они умирали здесь, – хрипло ответил он. – Десятки, сотни. Они все умерли. – Крики еще стояли в ушах. – Где были мы, пока они звали на помощь? Где?

Он придвинулся к женщине, отвел волосы. Она была стара, очень стара, в сухом, исчерченном глубокими морщинами лице почти не осталось жизни. Широко распахнутые глаза смотрели на него, но не видели. А самым страшным было то, что Максим ее узнал.

Зря она привела их к Рыцарю. Он понял, кто они, едва Светлый, Максим, к нему прикоснулся. Рыцарь весь пылал ненавистью, такой горячей, что Лина не могла взять в толк, как старуха держит руки на хрустале. А если знает Рыцарь, скоро узнает и Хозяин.

– Лина, я должен тебе кое-что объяснить, – сказал Светлый. Смотровое окошко находилось прямо за его спиной, но он не повернулся, чтобы это сказать. – Штука у тебя в руках…

– Она не у меня в руках, – перебила Лина. – А у старухи. Раньше тут сидел старик, но, когда он умер, пришла она.

– …пришла она, – повторила за ней старуха. Она всегда так делала, если Лина была рядом.

– Тебе кажется, что ты ходишь по замку, лазаешь по туннелям, всегда незаметная, скрытная, тень, прячущаяся там, где никогда не бывает света. Это не так, Лина. Ты – и есть замок, то, что держит эти стены, не дает им развалиться. Он питается тобой, твоей силой, жизнью. Через эту мерзость.

– Нет! – крикнула она. – Ты все врешь!

– …врешь! – противно завопила старуха.

Светлый покачал головой.

– Ты видишь все, но никогда не покидаешь этой комнаты. Ты – это она.

Нет, нет. Почему он смотрит на старуху, когда говорит с ней? Она здесь, прямо у него за спиной. Она же здесь.

– Макс, она умирает, – встревожилась Светлая. – Она умрет в любую минуту. Давай сожжем эту гадость.

– Они связаны, не видишь? Уничтожишь его – умрет и Лина. Надо выбираться. Шеф поймет, что с ними делать. А нет, так свяжется со столицей, кто-нибудь из Высших всяко поможет.

Лина не успела их предупредить. Обычно она слышала шаги Хозяина задолго до того, как появлялся он сам, но в этот раз почему-то вышло иначе. Он возник, как из ниоткуда, рядом с дверью, под ударом ноги деревянные створки сорвало с петель. Лина закричала, но слишком поздно – когда Светлые обернулись, в комнате, кроме них, стояли трое: Хозяин, портье и блондинка в длинном черном платье.

– Опять заблудились? – хмыкнул Хозяин. Недоверчиво покачал головой. – Светлые?

– Ночной Дозор. – Светлый поднялся во весь рост. – Вы арестованы.

– Да ладно, – заулыбалась блондинка.

– Не сопротивляйтесь, суд это учтет, – спокойно сказал Светлый. – Замок окружен опергруппой Ночного Дозора. Сдаться сейчас – самое разумное, что вы можете сделать.

Хозяин и женщина в платье переглянулись. Она едва заметно кивнула.

– Владельцы гостиницы должны в первую очередь заботиться о спокойствии постояльцев, – сказал Хозяин. – Мы решим это здесь, дозорный.

– Нашу смерть вам не скрыть. В какой бы дыре вы ни задумали спрятаться после, вас найдут. И развоплотят, не сомневайтесь.

Блондинка расхохоталась.

– Все, что происходит в «Фее Моргане», остается в «Фее Моргане». Эти стены видели и не такое, дозорный, – отсмеявшись, заговорила она. – Твои друзья ничего не найдут, даже если разберут замок по камешку. Все достается ему, – указала она на Рыцаря. – Иначе бы смысла не было.

– Почему девочка? – Выдержка все-таки оставила Светлого. – Почему, тварь? – рявкнул он. – Сколько сил она способна отдать?

– Больше, чем ее брат. Тот и года не продержался.

– Дело в крови, дозорный, – пояснил Хозяин. – Его создатель крайне щепетильно относился к собственной персоне. Артефакт работает только в руках того, в чьих венах течет хоть капля его крови, – говорил он, а лицо его плавилось, меняло форму, кожа посерела, показались тонкие клыки. – Говорят, он испытывал его на своих детях. Знаешь, как нелегко было найти потомков? Мы почти отчаялись, а тут подвернулись эти чудные детишки.

Лине совсем не хотелось смотреть, что будет дальше, но отвести глаз она не могла. Портье, издав полурык-полувсхлип, прогнулся назад, жутко, нечеловечески выворачивая руки в суставах. Бурая шерсть лезла сквозь кожу мокрыми комками. Лине стало страшно, так страшно, словно она не видела все со стороны, а сама была в той комнате, рядом с чудовищами и женщиной, что почему-то казалась ужаснее их обоих. Ей захотелось спрятаться, куда угодно, забиться в самую глубокую щель и сидеть там, не высовываясь, пока все не кончится.

Но что это? Где она? И разве это ее руки, такие тонкие, такие сухие, такие слабые? Почему они сжимают Рыцаря? Хрусталь был слишком горячим, Лина попыталась отвести ладони, но они, как приклеенные, не сдвинулись и на волосок. Она поняла, что должна сделать.

Лина открыла рот и, поразившись тому, как тихо прозвучал голос, произнесла одно слово.

Он не успевал. Не успевал катастрофически, фатально. Оборотень почти закончил трансформацию, еще миг – и он кинется на Сашу. Допустим, Максим сожжет вампира или портье, но что делать с ведьмой? Из их тройки самая опасная – она. И она уже плела какое-то заклинание, неизвестное Максиму, что-то похожее на черную паутину, нацеленную ему в сердце.

В руках у Саши появился белый клинок, такой яркий, что глаза резало. Вряд ли это сильно поможет, но пара секунд у него будет. Тимофеева он ударит «серым молебном», а перстень разрядит в ведьму. Нет, не выйдет. Оборотень убьет Сашу, а вампира заклятие лишь задержит.

– Максим, – позвали за спиной.

Он знал, что нельзя оборачиваться, но устоять не смог. Лина, та Лина, что держала рыцаря, слабо улыбнулась, а затем вытянула руки вверх.

– Стой! – крикнул он, но поздно. Раздался звон, и хрустальные осколки покатились по кафелю.

Замок застонал – так плачет животное, лишившееся хозяина. Задрожал, как в лихорадке, и стал исчезать. Первым сгинул потолок, освободив место звездному небу и полной луне, а потом истаяли стены – камни темнели, превращались в черный пепел, который уносил ветер.

Ведьма оказалась умнее всех. Пока вампир изумленно водил головой из стороны в сторону, она бросила незаконченное заклинание и ушла в Сумрак. Портье не понял, что произошло, – оборотни в зверином обличье не слишком сообразительны. Он прыгнул на Сашу, и Максим с удовольствием, которого сам испугался, разрядил амулет. Охваченный огнем волк упал на землю, закрутился юлой, разбрасывая искры. Яркая вспышка – и от портье остались только горстка праха и запах паленой шерсти в воздухе.

Тимофеев оскалил пасть. Максим приготовился к схватке – «серый молебен» почти сорвался с пальцев, но тут на плечо вампира легла рука.

– Ночной Дозор, – сказала темнота. – Клыки спрятать, в Сумрак не входить. Рыпнешься – спалю, как товарища. – Луна осветила лицо Марата, боевого мага второго уровня, их лучшего оперативника.

Максим выдохнул.

– Ведьма, – сказал он. – Ведьма ушла.

Марат кивнул и тут же исчез, забрав с собой вампира.

Максим огляделся. Когда исчез замок, те, кто находились внутри, не пострадали, насколько он мог судить. Гости сгрудились там, где раньше был конференц-зал, их уже окружили оперативники. Люди, запертые в подвале, так и остались стоять, где стояли, погруженные в транс. Лины он нигде не видел.

– Эй! – Максим помахал рукой незнакомому Светлому в кожаной куртке. – Ищите девочку. – Неужели Лина убежала, пока он отвлекся на портье? Как у нее сил хватило? – То есть женщину. Она не могла далеко уйти.

– Макс, – Саша осторожно тронула его за рукав. – Ее нет.

– Что значит нет?

– Она исчезла, – печально сказала Саша. – Вместе с замком, когда ты сжег оборотня.

Не веря, он опустился на колени, туда, где совсем недавно сидела Лина. Они бы обязательно что-нибудь придумали, разорвали связь с рыцарем, помогли выздороветь…

– Макс, если бы не она, нас бы убили. И их тоже. – Саша указала на вереницу людей, освобожденных из клеток.

И следов бы не осталось, как от тех, кто умер в «Фее Моргане» за три года. Тимофеева и Суханову, конечно, допросили бы, но на этом все – доказательств никаких. И они бы начали все сначала, уже в другом месте.

– Она спасла всех.

То, что говорила Саша, было правильно, верно, и он был согласен с каждым словом, но легче от этого не становилось. Ладонь зачерпнула с земли пригоршню пепла. Максим развел пальцы, позволяя ему упасть на землю. На коже остались блестящие в свете звезд хрустальные осколки.

Когда человеку с телекамерой развяжут глаза, он увидит перед собой людей, словно бы сбежавших со съемок костюмированного фильма.

Рыжая девушка в прозрачном белом платье, в туфельках на высоком каблуке, со сверкающей в волосах диадемой – красное золото и зеленые, в цвет глаз, камни. Слишком большие, чтобы быть изумрудами, конечно же. Ну просто неприлично большие. Такие изумруды хранятся в музеях и государственных сокровищницах. Ведь правда?

Молодой мужчина в облегающем черном костюме и черном плаще, заколотом у горла серебряной розой. На поясе у мужчины шпага – не спортивное оружие современных фехтовальщиков, а настоящая боевая средневековая шпага, тяжелая и широкая, подлинное оружие убийства. А вы думали, мушкетерская шпага – это та тонкая острая палочка вроде шампура, с которой бегал в известной экранизации актер Михаил Боярский?

Седовласый старик, закутанный в мантию и опирающийся обеими руками на деревянный посох. Из той редкой породы людей, которые с возрастом не толстеют и не ссыхаются, остаются ровно такими же, как и в зрелости. Глаза у него ясные и мудрые, на лице добрая улыбка. Похож на Гэндальфа из сказки Толкина, не так ли?

Оператор на всякий случай начнет работать. Картинка в любом случае обещает получиться интересной: темная законсервированная станция метро и трое ряженых в ярком круге света.

Рядом с ним несколько молодых людей самой обычной наружности снимут повязки с глаз двум фотожурналистам и довольно-таки известному сетевому публицисту. Еще двум людям, видимо, тоже журналистам, не только снимут повязки, но и развяжут руки.

– Благодарим вас за то, что вы согласились прийти в наше убежище, – негромко произнесет старик.

– Согласились? – Один из тех, кому развязали руки, разразится саркастическим смехом. – Вообще-то выбора у нас не было!

– Выбор есть всегда. – Старик покачает головой. – Можете уходить, вас проводят.

Журналист настороженно оглядится – и замолчит.

– Мы похожи на вас. – В разговор вступит мужчина в плаще. – Но мы – не люди. Мы Иные.

– Я – оборотень, – скажет девушка в белом платье.

– Я – маг, – проговорит старик.

– Я – вампир, – улыбнется мужчина в плаще, обнажая острые зубы.

Оператор равнодушно продолжит снимать. Вы бы только знали, с каким количеством психов приходится сталкиваться оператору новостной программы!

– Это рекламная акция музыкальной группы? – спросит насмешливо сетевой публицист. – Или новой книги Пелевина?

– Скорее Акунина, – с усмешкой предположит кто-то из фотографов, и камера в его руках тонко всхлипнет, записывая очередной кадр. – Фандорин и упырь…

В следующий миг его палец вдавит спуск камеры – то ли на профессиональных рефлексах, то ли от животного страха, – и та застрекочет, выдавая кадр за кадром. Рыжая девушка с улыбкой потянется – и белое платье на ней разойдется по швам. Руки девушки начнут удлиняться, ноги, напротив, укорачиваться. Густая рыжая шерсть полезет сквозь кожу. Глаза начнут сходиться, нос плющиться.

– Оборотень-орангутанг, – произнесет старик, называющий себя магом. – Очень редкий вариант, признаюсь. Как правило, человек перекидывается в хищника. Чаще всего – в волка. В Азии распространены перевертыши-тигры. В Японии встречаются лисы. Небольшое количество медведей… кабанов… случается и иная экзотика. Но опрокидень-обезьяна – случай редчайший…

Его не станут слушать, но старик словно и не ждет этого. Он будет все так же бубнить себе под нос о редкости и значимости данного случая, поскольку, по его мнению, перекидывание в обезьяну начисто опровергает теорию Дарвина о происхождении человека, пока журналисты не сойдутся вокруг оборотня – неуверенные, опасающиеся, но уже почуявшие в тяжелой звериной вони сладкий запах сенсации.

И когда где-то в темноте откроется дверь – этого не услышат. Ни журналисты, ни телеоператор, ни ряженный под Дракулу вампир, ни обернувшаяся обезьяной женщина, срывающая с себя остатки одежды. И маг – тоже не заметит. И молодые люди, которые привели журналистов и должны были, очевидно, служить охраной, среагируют слишком поздно.

В круг света вступит мальчик лет десяти, полуголый – в одних только грязных белых шортах, исцарапанный – будто протискивался через узкий лаз, вооруженный – с маленьким, но явно не игрушечным автоматом в руках. К нему успеют повернуться все – мальчик словно дожидается этого момента. Известный сетевой публицист даже заметит:

– В этом есть какой-то нездоровый фрейдизм…

Мальчик кивнет, поднимая автомат, и скажет тонким, еще не ломавшимся голоском:

– Совершенно с вами согласен!

И только после этого начнет стрелять.

Говорят, что французы любят слово «маленький». У них и книжка самая знаменитая – «Петит принц», и в ресторанах самые дорогие блюда – какой-нибудь «петит» или «миньон». Они, наверное, считают, что хорошего много не бывает.

А у нас в России – совсем по-другому. Маленький – это еще ладно, это снисходительно. Мол, не лезь не в свое дело: ты еще маленький, мал еще, маловат будешь…

Куда хуже слово «мелкий». Маленький – он еще может вырасти. Даже лилипуты друг друга зовут маленькими, им ведь хочется верить, что их рост – не навсегда. А вот мелкий как был мелким, так им и останется. Пусть даже он не лилипут, а всего-то чуть ниже среднего роста. Может, и не ниже, есть ведь такие случаи, когда вначале кто-то плохо рос, а потом раз – и вытянулся!

Да и вообще важное ли дело – рост? Наполеон был небольшого роста. Путин тоже совсем не высокий. Актер Денни де Вито – коротышка, ну и что? Да если подумать, так почти все великие люди были маленькими! Вот только Петр Первый…

– Уснул, Мелкий?

Это Надя, мы с ней вместе сидим на занятиях. На нее я не обижаюсь, ведь на самом деле именно она самая маленькая в группе. И по возрасту – ей всего семь лет. И по росту – ниже меня на голову. Но раз все меня зовут Мелким, то и она не отстает.

– Ага, – отвечаю я тихонько. – Я эту тему знаю.

– Я тоже.

Спорить я не спорю, хотя «серый молебен» – заклинание сложное, и в семь лет ему не учат. Надя хоть и маленькая, но очень сильная волшебница. Очень и очень. Это большая удача, что она – Светлая.

– Ты готовься, – говорит Надя.

– К чему?

– Сейчас придет папа.

– Мой папа? – удивляюсь я. – Мой папа работает на стройке. Он электрик. Он про Иных не слышал, в волшебство не верит и даже не подозревает, что я учусь в школе магов при Ночном Дозоре.

– Мой! Придет и заберет тебя с собой.

Я искоса смотрю на Дмитрия Эдуардовича, который ведет у нас сегодня занятия. Он Иной третьего уровня, это и вправду круто. И я слышал, что как раз предвидение – самая сильная его сторона. Но сейчас Дмитрий Эдуардович явно ничего не подозревает.

Обычное дело. Слабый маг сильного не почувствует… ну, если специально не начнет вглядываться в будущее.

Дверь открывается, но входит вовсе не Антон Городецкий. Входит Ольга.

– Класс, встать. – Дмитрий Эдуардович вежливо склоняет голову. – Большая честь для нас, Великая!

Я смотрю на Надю и, не удержавшись, шепчу:

– Твой папа сегодня как-то странно выглядит!

– Может, он замаскировался под нее! – не сдается Надя. Но по глазам видно, что она уже признала свою ошибку.

Предвидение – самое сложное, что есть в магии. Ведь никакой маг не знает точно, что именно случится. Он может только предположить, что может случиться – и с какой достоверностью. Чем маг сильнее – тем больше вероятностей он видит. А чем опытнее – тем точнее просчитывает варианты.

Скорее всего Надин папа и впрямь мог прийти. А ей очень хотелось его увидеть. Вот Надя и поверила в ту вероятность, которая ей больше нравилась…

Все это проносится у меня в голове за те секунды, пока Ольга с улыбкой шепчется с учителем, потом оглядывает класс… Похоже, она и впрямь за кем-то пришла, но пока еще не решила, за кем именно.

На занятиях нас шестеро. Самый старший – Лев, ему сорок лет, и он инженер. Ну, то есть был раньше инженером. Говорят, из него получится боевой маг. Он хороший дядька, и даже когда обзывает меня Мелким – это звучит не обидно. Просто его дети мои ровесники, а он их зовет иногда мелкими, а иногда спиногрызами.

Потом есть Фирюза. Она тихая и всего боится. Ей лет тридцать, она с мужем приехала из Таджикистана и работала где-то на стройке. А дома у мужа осталась еще одна жена, моложе и красивее… В общем, случилась какая-то противная история, из-за которой Фирюза попыталась отравиться, выпив бутылку уксуса. Ей повезло, что дежурный врач в больнице был Светлым и что он почувствовал в умирающей женщине Иную. Спасать магией обычных людей ему нельзя. А Фирюзу, раз она Иная, – можно. Вот он ее и спас, хотя она все равно ходит с такими глазами, будто умерла.

Стас и Сашка – им лет по двадцать, наверное. Они приятели, очень заводные ребята и шумные. Дмитрий Эдуардович про них как-то сказал: «Новую генерацию Светлых порой трудновато отличить от старой генерации Темных…» Вот как раз они называют меня Мелким так, что это звучит обидно. Хотя Стас как-то объяснял, что это вовсе не в насмешку, а как необходимый этап инициации подростка в суровом, почти воинском коллективе…

– Ты Витя Мелков? – спрашивает Ольга, глядя на меня.

– Да.

Я совсем не трушу. Конечно, Великие к нам заходят нечасто. Но Ольга симпатичная тетка. Жалко, что старая такая. Мне кто-то говорил, что ей триста лет, а кто-то – что гораздо больше.

– Нам надо кое о чем поговорить, Витя. – Ольга смотрит на меня как-то очень оценивающе. – Дмитрий Эдуардович готов отпустить тебя. Ты не против?

Нет, ну конечно, это не школа. Не скукотища вроде ботаники или геометрии. Но какой нормальный человек не захочет уйти с занятий?

– Конечно!

– Тетя Оля, а почему не я… – внезапно пищит Надя.

Все-таки она и впрямь совсем еще маленькая!

«Тетя Оля» вроде как и не перестает улыбаться, но смотрит на нее так, что Надя замолкает.

– Тетя Оля заходит к вам в гости выпить чаю. Здесь никакой тети Оли нет.

Так что выхожу я из класса победителем. Надя глядит мне вслед с завистью, а Стас и Сашка – с удивлением. Лев подмигивает. Только Фирюза как смотрела в никуда, так и продолжает смотреть.

Учебные классы – на первом этаже. Туда даже людей иногда пускают. На второй нам можно заходить, там тоже ничего очень уж секретного нет. Только в компьютерный центр и в архив без разрешения войти не позволят. А на третий этаж ученикам подниматься нельзя.

– Не был здесь? – спрашивает Ольга. Охране она лишь кивнула – никто не стал ничего проверять.

– Нет, – говорю я.

На третьем этаже красиво и интересно. Вдоль всего коридора висят закрытые стеклом старые агитационные плакаты. На одном – два молодых Светлых мага о чем-то беспечно беседуют, стоя на улице. Под ногами у них трется белая кошка со злобными зелеными глазами. Надпись на плакате гласит: «Болтун – находка для шпиона! Черная тварь может таиться в белой шкуре!» На другом – симпатичная волшебница в ситцевом платье, почему-то похожая на Ольгу, и Светлый маг в спецовке стоят у пограничного столба с надписью: «СССР». Из-за границы на них скалится худой вампир, щерится облезлый волк-оборотень и размахивает склянкой с черной жижей мерзкого вида мужчина в смокинге. Подпись к плакату сообщает: «Темным силам даст отпор Пограничный наш Дозор!» Еще висит несколько пожелтевших номеров какой-то старой газеты с названием «За передовую магию!», но их рассматривать у меня времени нет, потому что мы идем по коридору все дальше и дальше. Похоже, к самому главному начальству. Я слышал, что кабинет Бориса Игнатьевича, директора нашего Дозора, – в самом конце коридора.

Круто! Будет что рассказать!

Мы действительно доходим до дверей с табличкой «Директор». У окна, облокотившись о подоконник, стоит Надькин папа и говорит по мобильнику. Когда мы приближаемся, он бросает в нашу сторону:

– Оля, я сейчас…

– Я уже его привела, Антон.

Ага. Значит, Надя не ошиблась, должен был прийти ее отец.

– Здравствуй, Витя. – Антон смотрит на меня и как-то очень быстро отводит глаза. – Мы тебя сняли с уроков, потому что…

– У вас есть для меня задание.

– Спредвидел? – интересуется Ольга.

– Нет, просто догадался, – честно отвечаю я. – Ну зачем еще меня вызывать к директору? За плохую успеваемость?

Я стою на стуле, будто малыш, собравшийся рассказать взрослым стишок. Уже от одного этого можно покраснеть.

К тому же я в одних трусах!

А на меня задумчиво смотрят Антон, Ольга и Борис Игнатьевич.

– Нет, он все-таки слишком крупный, – сказал Борис Игнатьевич. – Сколько тебе лет, Витя?

– Четырнадцать, – говорю я. Перед директором я даже не робею. Ну кто же робеет перед рисунком в учебнике или статуей в музее? Гесер ведь сам – живая история.

– Кхм, – кряхтит Борис Игнатьевич. – Да, ты… э-э-э…

– Мелкий, – подсказываю я. – Меня к докторам водили. Вроде все в порядке. Просто я буду не очень высокого роста. – И зачем-то добавляю: – Как Наполеон.

Борис Игнатьевич качает головой.

– Не надо как Наполеон. Несчастный был человек…

– Зато какой галантный, – бормочет Ольга. – Витя, подними-ка руки…

Я послушно поднимаю. Ольга еще раз меряет мне плечи сантиметром.

– Впритык. Ты мальчик худощавый, но…

– Давайте сделаем проще. – Антон подходит к окну и берет лежащий на полу пластиковый обруч. Возвращается, поднимает его над моей головой. Я жду – это уже делали.

Ой, нет!

Антон что-то негромко произносит – и обруч в его руках утончается, стекает вниз, заключая меня в тонкую полупрозрачную трубу. Ощущение не из приятных, я едва могу пошевелиться.

– Борис Игнатьевич, помогите…

Трубу подхватывают с двух сторон и кладут на пол. Я растопыриваю локти и коленки, чтобы удержаться.

– Витя, сможешь вылезти?

Я молча ползу по трубе. Не очень-то и трудно…

– Нет-нет, это не чистый эксперимент, – замечает Ольга. – Труба на самом деле идет с легким наклоном.

Антон со своей стороны приподнимает трубу. Ползти вверх сразу становится тяжело, но если упираться спиной… а потом плотно прижимать ладони к стенкам…

– Надо будет одеть мальчика в футболку из шершавой ткани, – предлагает Ольга. – Ой, нет! Лучше нашить полоски из наждачной бумаги! А еще перчатки и носочки. Или кроссовки? Есть такие шикарные кроссовочки, специально для занятий скейтбордом…

– Кирзовые сапоги, – мрачно изрекает Борис Игнатьевич. – Нет, мне не нравится. Слишком опасно, чтобы посылать туда ребенка.

– Ну нет у нас сотрудников мельче! – с искренним сожалением произносит Антон. – Я узнавал, все лилипуты, которые стали Иными, первым делом добивались разрешения на увеличение роста! Хотите – уменьшите меня магией!

– Нельзя, почуют, – резко отвечает Ольга.

Наконец-то выползаю. Антон протягивает руку и помогает мне встать. За моей спиной труба с легким хлопком вновь превращается в обруч.

– Я мелкий, но не маленький, – заявляю я. – Сколько надо проползти?

Ольга и Борис Игнатьевич переглядываются.

– Гесер, он справится, – говорит Ольга. – Цепкий мальчик, я сразу поняла.

Антон расхаживает по кабинету и рассказывает:

– Это довольно-таки частая ситуация, Витя. Иногда открыться людям хотят Светлые. Иногда – Темные. Причины самые разные… Но допустить этого мы не можем. Ни в коем случае. Понимаешь почему?

– Мы учили, – отвечаю я. – Паника. «Охота на ведьм». Развитие у обычных людей комплекса неполноценности. Очень много причин.

Я говорю, а сам все смотрю на автомат, который чистит Ольга. У нее бережные, четкие движения рук. Автомат очень красивый. Это «Вереск». Оружие спецназовцев, под особый патрон. Мелкий.

Ольга негромко произносит:

– Тут особые пули. Заговоренные. Это должно сработать… если уж что-то пойдет не так. Но мы обойдемся без стрельбы… надеюсь… Ты умеешь стрелять?

Я пожимаю плечами.

– В тире стрелял немножко. И в игрушках.

– Игрушки не считаются… – хмыкает Ольга. – Эх, нельзя на тебя наложить заклятие… почуют…

– Их около десяти, – поясняет Антон. – Темные Иные. Я уж не знаю, зачем они решили поведать о нас людям… но информатор убежден, что решение принято. Через шесть часов на законсервированной станции метро они встретятся с группой людей: журналистов, фотографов, телевизионщиков. Продемонстрируют вещи, которые убедят любого скептика…

– Если вы знаете время и место, – говорю я, – то надо туда пойти самым сильным. Гесеру и вам и еще кому-нибудь… Нет, я не боюсь, но ведь Гесер бы справился?

– Справился бы, конечно, – кивает Антон. – Вот только пока преступление не совершено – у него нет оснований останавливать Темных. А когда оно совершится… не факт, что мы успеем их задержать. Гесер, конечно, способен так закрыться, что его никто не почувствует…

– Но у них помимо магического чутья повсюду электронные системы охраны, – добавляет Ольга.

– Если идти сквозь нижние слои Сумрака – это вызовет изменения силы, и они почуют опасность. Если идти в реальном мире – сработает сигнализация. – Антон разводит руками. – И единственный выход, который мы нашли, – вентиляционный короб. Металлическая труба, которая идет между основной, функционирующей станцией метро и законсервированной, расположенной рядом. По трубе очень маленький человек способен добраться до комнаты дежурного по станции. Оттуда – выйти на платформу. И, угрожая оружием, задержать всех – и людей, и Иных.

– У тебя неплохая способность к защите, – сообщает Ольга. – Мы не можем наложить на тебя чары – ты станешь «фонить», опытный Темный почувствует твое приближение. Но ты и сам продержишься. Минуту. Буквально одну минуту.

– В крайнем случае – стреляй, – наставляет Антон. – Не по людям, конечно. По Темным. Стреляй по ногам, ты их не убьешь, но задержишь.

– Все расписано по минутам, – уточняет Ольга. – Мы еще потренируемся на макете, но ты должен будешь проползти трубу за девять минут. Как только к Темным приводят журналистов – ты отправляешься в путь. Девять минут – это вполне реально.

– У меня будет связь?

– Нет. Мы будем находиться поблизости от станции – и атакуем ее ровно через десять минут. Ты к этому моменту должен держать их всех под прицелом. Через минуту мы придем тебе на помощь.

– Только не начни стрелять без нужды, – улыбается Антон.

– Не начну. Да что вы, право! Обидно даже…

– Умный мальчик. – Ольга целует меня в макушку. От нее пахнет духами – сладкими, жаркими. – Все, вперед, в тренажер!

Я вздыхаю и иду к трубе. Она короткая – всего два метра. Это если снаружи. Если забраться в нее – куда длиннее…

– Уверен, что кроссовки не нужны? – интересуется Ольга.

– Я лучше в шортах и босиком, – отвечаю я. – Так удобнее, чес-слово!

Уже находясь в трубе, слышу голос Антона:

– Хочешь, позвоню твоим родителям? Или лучше заеду к ним?

– Не надо, – глядя на далекий кружок света впереди, откликаюсь я. – У меня папа поздно придет, они объект сдают. А мама сегодня в ночную смену.

– Я сказал, что ты электрик, – признался я.

– Электрик? – Отец засмеялся не сразу. Некоторое время обдумывал мои слова, потом улыбнулся. – Почему?

– Ну… раз они называют себя Светлыми… Свет, электричество, как-то созвучно… подсознательно настраивает на доверие.

– Разумно, – кивнул отец. – Наивно, но может и сработать. Все-таки они тоже люди. Пускай и Иные.

– Так ты мне веришь, папа? – прямо спросил я.

– Да.

Мы гуляли в парке. Вообще-то я не люблю гулять просто так, бесцельно. Уж лучше с друзьями. Но разговор был слишком серьезным.

– Почему? – не унимался я. – Если рассуждать разумно, то я фантазирую, будто маленький. Ко мне на улице подошел человек и заявил, что он волшебник, что я тоже будущий волшебник, и сейчас мы вместе войдем в Сумрак…

– Извини, но прежде чем ответить, я тоже кое-что спрошу. Твоя первая мысль?

– Маньяк-извращенец, конечно. «Мальчик, я отведу тебя в Сумрак…» Тьфу.

– Почему же ты продолжил разговор?

– Место было вполне безопасное. Возле метро, очень много людей. Какие-то пацаны тусовались, пиво пили, их человек двадцать было, и им хотелось подраться. Надо быть самоубийцей, чтобы в таком месте пристать к ребенку. Я стоял так, что он не мог меня схватить, и в любой момент мог позвать на помощь.

– Разумно. – Отец, прищурившись, посмотрел на ограду парка, за которой плавно катилась черная «волга». Водитель у папы замечательный, машина шла с нашей скоростью, как приклеенная. – Хорошо, Виктор. Я доволен тобой.

– Спасибо, папа.

– Я верю твоим словам, потому что мы знаем о существовании Иных.

Внутри у меня что-то вздрогнуло. Взаправду! Все это действительно взаправду!

– И у нас, и у американцев, и у других крупных служб есть свои люди… ну или Иные, в так называемых Дозорах. Иногда случается так, что Иные вербуют наших сотрудников… и, как правило, те подают докладную о случившемся. Так что мы знаем, давно уже знаем о существовании параллельной ветви человечества: магов, оборотней, вампиров. Но я никогда не думал, что мой собственный сын… – Отец замолчал.

– Папа, я все сделаю как надо…

– Да ничего не надо, – отмахнулся он. – Будешь ходить… в ихний Хогвартс… учиться магии и чародейству.

Когда папа начинает коверкать слова и говорить «ихний», или «ложить», или «приехамши», или нарочно неправильно ставит ударение – это значит, что он всерьез разволновался. Я это знаю. И он знает, что я знаю. Время экономится, и не надо ничего лишнего говорить.

– Но если надо что-то узнать…

– Виктор, информация не бывает лишней. Но основная задача наших людей в Дозорах… Предположи?

Я подумал и сказал:

– Что-то очень странное. Не навредить Иным… не разведать их тайны… Дозоры – это вроде как их спецслужба, которая охраняет людей от Иных…

– Очень разумно, – произнес папа. И я понял по голосу, что он мной гордится.

– Если наши миры соприкоснутся – то это будет вредно для всех, – продолжил я. – И для Иных… и для нас, наверное. Я думаю, что наши заняты тем же самым, что и Дозоры. Препятствуют разглашению информации.

– Разумно, – согласился папа. – Да, Виктор. Именно так. Это наш маленький, человеческий дозор. Есть Дозоры со стороны Иных… Хотя, если честно, я назвал бы их двумя отделениями одного Дозора. А есть и наш Дозор.

– Мелкий, – невесело пошутил я.

– Отставить нюни, – велел папа. – Молодость – тот недостаток, который проходит. А то, что ты выглядишь несколько инфантильно, – он никогда не старался смягчить выражения, – так это огромный плюс. Для людей нашей с тобой профессии. Внушает доверие и заставляет недооценивать. Ты и дальше веди себя как ребенок.

– Смешно. – Я развел руками. – Вроде как я их обманул. Проник в их тайны. А получается – буду делать то же самое, что и они!

– О нет. – Отец покачал головой. – Нет, Витя. Ты будешь делать то, чего они сделать не могут – по своей природе.

Он присел на скамейку, достал портсигар, в котором лежали две сигареты. Задумчиво посмотрел на них, будто выбирая, хотя сигареты были совершенно одинаковы. Достал одну и закурил. Закашлялся.

– Пап, я ведь смогу тебя вылечить! – сказал я.

– Не откажусь. – Отец жадно затянулся. – Но ты не спеши. У тебя есть три-четыре года на обучение… – Он протянул руку и взъерошил мне волосы: – Мелкий Дозор…

Я не обиделся.

Антон Городецкий вышел в коридор, открыл третье от кабинета Гесера окно (все знали, что датчик на нем не работал), высунулся по пояс, взял с узенького выступа между окнами пачку сигарет и зажигалку. Закурил, вернул общую заначку на место. Над пачкой угадывалось слабенькое заклятие, гасящее ветер, отгоняющее ворон и отсекающее дождевые капли.

Полгода назад Гесер запретил курить в здании Дозора. Отношение сотрудников к этому решению оставалось сложным.

Антон успел сделать всего пару затяжек, когда рядом с ним в окно высунулся Гесер. Молча отобрал сигарету, поморщился, глядя на фильтр, сказал:

– Слюнявишь! – и начал курить сам.

Антон взял вторую сигарету.

– Ага. – Гесер проследил за его руками. – Понятно. Дисциплина на высоте.

– Та часть моего организма, которая курит, находится за пределами здания, – пояснил Антон.

Гесер подумал и кивнул.

– Да, в этом что-то есть.

Некоторое время они курили молча.

– Гесер, мне противно.

– Почему?

– Этот парнишка готовится идти в одиночку против…

– Этому парнишке почти пятнадцать! – проронил Гесер. – Однако он себе самому повторяет, что ему четырнадцать! А ведет себя как десятилетний. Относись к нему… реалистично. Без соплей. Он не ровесник твоей дочки! Он уже не ребенок.

– Ну да, Гайдар в его годы полком командовал, – соглашается Антон. – Но дело ведь не в возрасте. Будь ему и двадцать, и даже тридцать – все равно он был бы мальчишкой по сравнению с тобой. И даже по сравнению со мной! У него нет…

– Чего?

– Опыта.

– Опыт тут не важен.

– Готовности к такому…

– Готовность у него есть. – Гесер щелчком отправляет окурок вниз. Антон только собирается сделать ехидное замечание, как видит – окурок по дуге пролетает над тротуаром и скрывается в урне.

– Но он же человек! Пусть даже его отец в спецслужбах, пусть мальчик и сам туда собирался…

– Вот раз человек – пусть и делает свою, человеческую, часть работы! Ту, которую мы сделать попросту не можем! Остановить своих психопатов – всегда! А их? Человеческих? Ты же понимаешь: те, кто придет, – не случайные люди! Это те, кто копает под нас. Они полны скепсиса. Они никогда не признавались, что верят. Но это те, кто поверит… и кто начнет непоправимое. Войну людей и Иных. Исходя из самых благих целей… они погубят всех нас. И именно потому, что они исходят из самых благих целей, мы не можем их остановить! Не можем! Нужен инфантильный мальчик с автоматом и обоймой заговоренных патронов. Инфантильный и хороший мальчик, у которого свой Дозор. Свой маленький Дозор…

И тогда Антон Городецкий посмотрит в глаза своему начальнику, тому, кто когда-то его инициировал – точно так же, как Антон полгода назад опознал в идущем ему навстречу чем-то неуловимо странном не то мальчике, не то юноше Иного, – и произнесет:

– Гесер… Мы знаем, что было. Мы видим, что есть. И мы понимаем, что будет. Мальчик кивнет, поднимая автомат, скажет тонким, еще не ломавшимся голоском: «Совершенно с вами согласен!» После этого он начнет стрелять. Он проползет трубу не за девять минут – за семь. Специально, чтобы мы не успели никого арестовать. Чтобы полностью зачистить ситуацию. Он расстреляет всех. И сам погибнет от ответных заклятий. Пусть он даже к этому готов – но мы отправим его на смерть!

Гесер нахмурится и ответит:

– Да, Антон. Но у нас нет выбора. А если разобраться, жизнь – это и без того всего лишь маленький дозор между рождением и смертью. Даже если жить очень-очень долго – это все равно очень маленький дозор… – Перед тем как податься обратно в коридор, он все-таки начнет колебаться, остановится и заявит: – К тому же… тебе прекрасно известно, что существует лишь прошлое. Будущего нет. Читать вероятности можно лишь до определенного предела. Да, если поддержка появится через десять минут – паренек погибнет. А вот если, нарушив приказы, через девять – у него уже есть шанс. Но, конечно, тогда возникнут вопросы. Что делать с группой рассекретившихся Темных? Каких компенсаций затребует Дневной Дозор, если мы их просто уничтожим? Удастся ли промыть память людям… а если нет – то каковы будут последствия их знания? И что нам делать с мальчиком, который одновременно работает на нас – и на людские спецслужбы? Очень много вопросов, Антон. Очень. Но варианты – варианты существуют всегда.

Гесер давно уже скроется в своем кабинете, а Антон все еще будет торчать в окне, мусоля потухшую сигарету.

У него есть еще почти два часа, чтобы принять решение. За это время можно выкурить десять сигарет. А можно и целую пачку. А можно бросить курить – чтобы удобнее было бежать по гулким темным коридорам законсервированной станции московского метро.

Варианты, как известно, существуют всегда.

– Сила для Иного – не главное, – сказала Ольга.

Я только вздохнул. Легко говорить «Сила не главное», когда ты – Высшая волшебница. Так олигархи любят вздыхать: «Деньги в жизни не главное», сидя на палубе своих яхт, или здоровые люди утешают приболевших: «Ничего, здоровье – дело поправимое!»

– А что главное? – спросил я.

До Нового года оставалось три часа. А я даже подарок Свете не купил!

Мы с Ольгой стояли на крыше Московского университета. Точнее, на шпиле. Точнее – на звезде. Замечательная гармония места и времени, правда?

Вряд ли вы когда-то присматривались к звезде, венчающей шпиль Московского университета. С земли она, понятное дело, кажется маленькой. На самом же деле звезда огромная, стоять на ее лучах совсем не сложно, тем более что там есть крепкие железные перила. Вид «со Звезды» замечательный – кажется, что вся Москва видна, от Бирюлево до Медведково, даже легкий новогодний снежок не был помехой. Шпиль университета таинственно поблескивал под нами – он, оказывается, был покрыт стеклянными пластинами на болтах, хотя снизу казался позолоченным. Портило впечатление только то, что изрядная часть пластин была расколота или выпала.

Москва – она вся такая, издалека кажется лучше, чем вблизи.

– Главное, Антон, это любовь к своему делу, – сказала Ольга.

Я покосился на нее – но волшебница вроде бы не шутила. Стояла, опершись на перила, пристально вглядывалась в город. Потом достала сигареты, закурила. Спросила:

– Будешь?

– Не хочу на морозе, – отказался я. – Ольга, мы именно здесь дежурим, потому что МГУ – высокая точка? Удобная для наблюдений?

– Нет, – ответила Ольга. – Еще версии?

– Потому что здесь расположена Инквизиция? – предположил я.

– Снова мимо. Что нам Инквизиторы… – Ольга говорила спокойно, но что-то яростное в ее тоне прорезалось. Были у нее основания не любить Инквизицию, вмешивающуюся в дела и Ночного, и Дневного Дозоров. – Сегодняшняя акция согласована с Темными, они тоже… бдят.

– Тогда… – Я задумался. Шпиль едва заметно покачивался, новогодняя Москва сияла миллионами огней. Казалось, что даже на двухсотметровую высоту долетали с земли смех и голоса. Конечно, не простой Новый год отмечаем, а целый «миллениум» – новое тысячелетие приходит… – Тогда… тогда не знаю, Ольга.

Волшебница усмехнулась.

– Попробуй Сумрак.

Я понял, что она имела в виду. Не «войди», не «посмотри», а «попробуй».

Закрыв глаза, я расслабился. Представил, как пространство вокруг тает, выворачивается наизнанку, как сам я превращаюсь в крошечную точку в безбрежном океане тьмы и света…

И ощутил Сумрак – то недоступное обычным людям пространство, где кроется источник наших сил.

Сумрак был холоден – как всегда. Он был тягуч и вязок – как обычно. Он был не слишком-то дружелюбен и добр к людям – как и раньше. И все же…

Какая-то затаенная веселость была вокруг!

– Студенты! – сказал я. – Тут же общежитие огромное! Сейчас там тысячи молодых людей празднуют Новый год!

– Догадался, – хмыкнула Ольга. – Огромный выброс Силы, причем не просто Силы, а чистой, праздничной, новогодней. Он не может не прийти, поверь старой колдунье.

Я вздохнул. Ну не нравилось мне это задание! Совсем не нравилось! Не хочу я убивать Деда Мороза! Что он мне сделал плохого? Подарок в детстве не принес? На елочке гирлянду не зажег?

И тут до меня дошел смысл слов Ольги.

– Ты с ним встречалась! – выкрикнул я ту фразу, которую вообще-то полагается говорить ревнивому мужу… в данном случае – Гесеру… – С Дедом Морозом! Здесь!

Ольга вздохнула:

– Дорогой Антон! Я многие годы провела в заточении, как ты прекрасно знаешь. Эм-гэ-у построили без меня. Но ты прав, когда-то давно я уже ловила таких… Морозов. И убедилась – места скопления молодежи, особенно студентов, для этого прекрасно подходят. Еще детские больницы, санатории, сиротские приюты…

– Я не понимаю, зачем это нужно, – мрачно сказал я. Холод начал пробирать меня даже сквозь новенький китайский пуховик – здесь, на высоте, гулял ветер. – Ну, сбрендил дядька. Ну, вообразил себя Дедом Морозом… пусть, в конце концов, его ловят Темные! Дед Мороз – добрый волшебник…

– Это Санта-Клаус добрый, – фыркнула Ольга. – Дед Мороз… он разный. А проблема в том, дорогой Антон, что эти сбрендившие Иные появляются регулярно. Думаешь, сумасшествие – исключительно человеческая проблема? Вовсе нет. А когда с ума сходит Иной – бед не оберешься. По Лондону Дозоры гоняются за пареньком, который сбрендил, вообразил себя Питером Пэном и зовет детей полетать. Во Франции приходится вмешиваться Инквизиции, чтобы выловить очередную девицу, превратившуюся в русалочку.

– Почему во Франции? – удивился я. – Почему не в Дании?

– Наверное, потому, что в Дании холодно, – фыркнула Ольга. – Но поверь, что одна из самых неприятных частей нашей работы – это отлавливать тех Иных, кто сошел с ума и вообразил себя сказочным персонажем.

– Но чем может навредить Дед Мороз? – не унимался я.

– Даже Санта-Клаус может, – отрезала Ольга. – Просыпается ночью ребенок – а над ним стоит Санта-Клаус и мрачно говорит: «Ты был в этом году плохим мальчиком!» Потом психиатр, таблетки, клеймо психа на всю жизнь… А уж Дед Мороз! Все эти «Тепло ли тебе, девица?». В девицах, кстати, основная проблема. Каждый Дед Мороз непременно хочет завести Снегурочку, при этом напрочь забывает, что она ему – внучка! Все вы, мужики…

Я вздохнул. Теперь мне стали более понятны ее опасения.

Еще вчера я рассчитывал провести 31 декабря 1999 года дома, со Светланой, готовясь к встрече нового тысячелетия (да-да, я знаю, что оно начинается в 2001‑м, но весь мир будто сошел с ума и не желал верить календарю). Работа шла ни шатко ни валко, все поглядывали на часы. Темные, очевидно, были заняты тем же…

И тут к нам пришла посетительница. Немолодая заплаканная женщина. Не Иная – человек. Одна из немногих людей, знавших о Ночном и Дневном Дозорах…

Ее брат был Иным – к сожалению, не слишком психически развитым. В самых тяжелых случаях таких Иных забирает Инквизиция – говорят разное, и про то, что каким-то образом их лишают магических способностей, и про тайные «санатории», где держат до конца дней.

Но этот Иной был настолько мирным, спокойным и дружелюбным, что даже каменные сердца Инквизиторов смягчились. Да и способности у него были очень незначительные, седьмой-шестой уровень. Сестре объяснили, что происходит, помогли оформить опеку над братом, даже помогли материально – выплачивая за этот надзор ежемесячно приличные деньги. И лет двадцать все было нормально. Раз в год мужчину навещали Инквизиторы, благодарили сестру за помощь – и, успокоенные, удалялись. Дурачок смотрел телевизор, медленно и вдумчиво читал детские книжки, любил поесть – сестра хорошо готовила, и казался вполне довольным жизнью. Шли годы. Мужчина медленно, но все-таки старел. Оброс седой бородой. И как-то раз сестра, любившая бедного больного брата, сказала: «Ты прямо настоящий Дед Мороз!»

Ко всему еще фамилия Иного была подходящая – Морозов.

На следующий день он исчез.

– Его силы невелики, но как раз все способности Деда Мороза в силу психического нездоровья и полной убежденности в своей правоте у него будут развиты до предела, – поясняла Ольга. – Ледяная магия, защитная и боевая. Заморозка времени… Скорее всего – левитация. Возможно – иллюзии.

– Но он шестого уровня, – напомнил я.

– Поэтому Морозов и станет толкаться в тех местах, где полно подходящей энергии. Светлой. Радость, любовь, доброта… Он будет все это накапливать, и…

– И? – спросил я.

– Превратит какую-нибудь девушку в свою Снегурочку, – пожала плечами Ольга. – Превратит детей в эльфов и отправит на Северный полюс собирать игрушки. Да просто явится на Красную площадь и начнет творить чудеса! Или президента заколдует, и тот уйдет в отставку!

Я засмеялся:

– Кроме отправки детей на полюс – криминала не вижу… Ольга, ну что же мне, своему ребенку говорить: «Деда Мороза нет, папа его убил»?

– Что? – Ольга вдруг напряглась. – «Своему ребенку»… Вы что, ждете прибавления?

– Нет, но хотим, – смутился я.

– Ясно. Убивать не надо, Антон. Ни в коем случае! – Ольга строго глянула на меня, но тут же добавила, испортив все впечатление: – И, главное, не в Сумраке! Не делай с ним ничего в Сумраке!

Я кивнул.

Мы стояли на звезде. Шпиль покачивался, внизу мельтешили крошечные людские фигурки. Временами бухали петарды и взлетали вверх фейерверки. Я с тоской подумал, что Светлана сейчас готовит селедку под шубой… Стоп. А ведь и впрямь готовит, утром ходила в магазин за свеклой. Значит, она предвидит мое возвращение? Не придется всю новогоднюю ночь провести в компании целеустремленной Ольги, которая, несмотря на внешность, так стара, что ее уже не радуют праздники…

– Антон! – воскликнула Ольга. – Гляди!

Она протянула руку, указывая куда-то вниз, в сторону Москва-реки. Воздух помутнел, потом снова просветлел, превращаясь в гигантскую линзу и приближая далекую землю.

И я увидел Деда Мороза. Он ехал к главному зданию МГУ со стороны Лужников, ехал на санях, в которые были запряжены исполинские, больше на лосей похожие олени. Дед Мороз был в красной шубе и с белой бородой.

Сани ехали по поверхности Москва-реки, которая, конечно же, не замерзла, в ней для этого слишком мало воды. Оленей это не смущало, Деда Мороза – тоже.

– Все напутал, дурачок! – презрительно сказала Ольга. – Одежда у русского Деда Мороза голубая, красная у Санта-Клауса. А такие олени вымерли еще в плейстоцене… И бубенцы, бубенцы! Они же звенят «Джингл Беллз»!

Ольга схватила меня за руку и рванулась вниз.

Я никогда не пробовал левитировать. Знал это заклинание. Слышал, что многим нравится это волшебное ощущение полета. Наверное, в теплый летний день в хорошем настроении я бы и сам рано или поздно решился полетать…

Но Ольга не летела – она неслась. Тут о приятных ощущениях речь и не шла – мы мчались на Деда Мороза, будто «Черная акула» на вражеский танк. По пути Ольга раскинула «сферу невнимания», сделав и нас, и Деда Мороза незаметными для людей.

У берега Москва-реки мы и встретились с Дедом Морозом. Мы упали в снег, утонув в нем почти по пояс. Дед Мороз придержал своих оленей.

– Ночной Дозор! – крикнула Ольга, стараясь выбраться на наст. – Гражданин Морозов, Светлый Иной шестого уровня, выйти из Сумрака!

На мгновение мне показалось, что гражданин Морозов заколебался. Его доброе, но, скажем честно, глуповатое лицо выражало смущение. Олени заволновались. Сани стали полупрозрачными, норовя развеяться как дым.

Потом Морозов засмеялся:

– Ха-ха-ха! Я не в Сумраке, дозорная!

– И смех-то санта-клаусовский! – с презрением произнесла Ольга. – Не может даже образ отыграть… Гражданин Морозов, тебе туда нельзя! Я считаю до трех! Раз, два…

– Три! – рявкнул Морозов. В его руках вдруг появился сверкающий серебром посох – и он нацелил его в нашу сторону.

Ольга успела поставить «щит мага» – закрыв и себя, и меня. Иначе леденящий удар вьюги как минимум отшвырнул бы меня в сторону. А возможно – проморозил бы насквозь.

– Ну хорошо… – с угрозой сказала Ольга.

Ничего хорошего, конечно, не было. Я метался по берегу, стараясь лишь не попасть под удар. А Высшая волшебница и слабенький душевнобольной маг вели сражение – да такое, что, не будь вокруг новогодней кутерьмы и фейерверков, никакие заклинания не помогли бы спрятать бой от людей.

Морозов бил холодом. Он воздвигал вокруг себя ледяные стены, «выстреливал» из посоха острыми льдинами, укрывался клубами метели.

Ольга свои атаки разнообразила. Била огнем, водой, льдом. Била чистой Силой. Она развеяла иллюзию оленей и разнесла в щепки сани – оказавшиеся в реальности старым автомобилем. Она была неподражаема и неутомима. И хоть Морозов свои немногочисленные приемы знал в совершенстве – тут болезнь была ему в помощь, но справиться с Ольгой он бы не смог.

Вот он и ушел в Сумрак.

Подсознательно я ждал этого момента. Пусть я маг всего лишь третьей категории, но как раз в Сумраке я себя почему-то чувствую уверенно. И там я сумею – я уверен – сделать то, что не смогла сделать Ольга.

Я поднял со снега свою тень, шагнул в нее… И оказался в Сумраке.

Светлый Иной и по совместительству душевнобольной Морозов стоял в нескольких шагах от меня. Здесь все иллюзии с него спали – это был толстый бородатый старик в спортивном костюме. Только магия и не давала ему замерзнуть. Вместо посоха Морозов держал в руках трубу от пылесоса.

– Выйди из Сумрака! – крикнул я. – Морозов! Тебя сестра ждет, обыскалась вся, изревелась… Выйди!

При упоминании сестры он нахмурился и смутился. Но снова покачал головой и твердо сказал:

– Не могу! Дедушка я, Дедушка Мороз…

Посох нацелился на меня.

И я ударил. Рефлекторно. Одной лишь Силой, не разбирая и не выбирая, сметая Морозова с пути и… И не знаю, что именно. Отбрасывая глубже в Сумрак? Растирая в пыль?

Морозов исчез.

Я постоял немного в сером мареве Сумрака, озираясь. Покачал головой.

Да что ж я за идиот такой? Ольга ведь говорила – не в Сумраке…

Я вышел наружу – и увидел Ольгу. Она стояла на берегу и курила, разглядывая поле боя. Под ее взглядом снег сминался, сдвигался и прикрывал опаленные проплешины.

– Ольга… – негромко сказал я.

– Убил? – спокойно спросила она.

– Я… не знаю. Он исчез!

– Ты ударил сумасшедшего человека в Сумраке чистой Силой, – сказала Ольга. – Убить ты его не мог, успокойся, он считал себя вечным. Ты просто перевел его в… э… состояние символа. В состояние чистой идеи. Сумеречной функции.

Я постоял, осмысливая.

– Так что, я сделал его настоящим Дедом Морозом? – спросил я.

– На некоторое время – без сомнения, – кивнула Ольга. – Уж не знаю, надолго ли. На сто лет, на двадцать, на год. Но у нас теперь есть Дед Мороз.

– Зачем? – воскликнул я. – Ольга, ты мне морочила голову! Ты хотела, чтобы это сделал я! Зачем?

– Чтобы был подарок… подарки, – ответила Ольга. – Новый год – это всегда подарки… Тебя отвезти домой?

С набережной призывно прогудел автомобиль. Судя по всему, это была старая «волга» Гесера. Тоже мне, еще один показушник, будто не может ездить в нормальном современном автомобиле…

– Сам доеду, – ответил я.

Несмотря на Новый год, несмотря на удивительное приключение, я был зол. Гесер и Ольга разыграли меня втемную в каких-то своих играх.

И не в первый раз…

…Домой я добрался без четверти двенадцать. Таксиста найти удалось не сразу, а такого, чтобы согласился везти за вменяемые деньги, – еще более не сразу. Хорошо Темным – они бы просто приказали, а я так не могу.

Самое обидное, что никакого подарка, конечно, я найти уже не успевал. Проболтался весь день на задании, явился к бою курантов и выступлению президента… хорош муженек…

Я уже открывал дверь подъезда, когда за спиной раздалось гулкое и добродушное:

– Ты был в этом году хорошим мальчиком?

– Не очень, – ответил я. Обернуться – или не стоит? Что может спровоцировать больного, ставшего «ожившим символом»?

Морозов – или теперь уже просто Мороз? – засмеялся.

– Ничего, ничего. Ты был хорошим. Не шали!

Только тогда я и рискнул обернуться – чтобы обнаружить за спиной развеивающийся снежный вихрь, маленький сугроб непривычно чистого для Москвы снега, а на снегу – букет роз и бутылку шампанского.

Вот те раз.

Я получил подарок от Дедушки Мороза, которого сам же и сохранил. Подарок для женщины, которую люблю.

Может быть, про этот подарок говорила Ольга.

Может быть, и меня в будущем году ждет подарок?

Я взял букет, шампанское и побежал вверх по лестнице – к Светлане, которая уже открывала дверь.

Долго ждали Рыжего. Ждали, нервничали, посматривали на заходящее больное солнце. Впрочем, это лишь Арамис видел бурые оспинки на лице светила, у остальных глаза обычные, приспособленные к темноте.

Но все-таки заступать в Дозор надо было уже сейчас, сразу после заката. Положено по Уставу, а с Уставом не спорят. Опять-таки, их должно быть семеро. Ну и что теперь делать?

Рыжий объявился, когда Арамис уже готов был рыть от злости землю – вернее, асфальт. Виновато жмурясь, начал лепить какую-то чушь о запертой двери, о трех замках и двух цепочках. Хотя квартира у него на первом этаже и уж какая-нибудь форточка всегда открыта, тем более в такую жару. Нет, все куда проще – заигрался по дороге, засмотрелся на светленькую красотку или поругался с какой-нибудь драной сукой. Забыл, поганец, что он – дозорный.

Но делать внушение было уже некогда. Солнце коснулось нижним краем иззубренной кромки крыш. Пора!

Поодиночке они перебрались с людной улицы, где к ним уже начали было приглядываться прохожие, в темную арку, за которой просматривались во дворе мусорные контейнеры и разломанные ящики. Там куда сподручнее, чужие там не ходят.

Дозорные выстроились перед ним полукругом, и Арамис, поднатужившись, встал на задние лапы. Упругий хвост, конечно, не мог послужить настоящей опорой, но все же помогал держать равновесие. И кто придумал, что пробуждение надлежит исполнять в такой идиотской позе? Но с Уставом не поспоришь.

Он поочередно подходил к каждому, и тот послушно поднимался перед ним. Долгий взгляд глаза в глаза, чтобы протянуть между собой и дозорным тонкую пульсирующую ниточку. Ее нельзя пощупать лапой, ее нельзя увидеть обычным зрением, но она куда более настоящая, чем когти и зубы, чем гниющие помидоры и отдаленные звуки машин. По ниточке проскальзывают синие искорки понимания. И просыпается в его друзьях то, что таилось под грузом обычной жизни. То, что никогда не спало в нем самом, что крало у него радость настоящего, открывая взамен тревоги человеческого времени.

Это продлилось недолго – вот уже дозорные удивленно переглядываются. Так всегда в первые минуты – ощущают под шкурой Иное. Но ничего, быстро освоятся. Все равно как в холодную воду прыгнуть. Сперва и противно, и страшно, а потом что же – потом плывешь.

– Значит, так, ребята, – негромко начал Арамис на правильной речи. – Патрулирование нам сегодня предстоит сложное. Боюсь, обычными сгустками дело не ограничится. Есть данные, – он помедлил, подбирая мысли, – что в городе опять появился Синий Мастер. Мы, конечно, сами ничего сделать с ним не сумеем, но и не надо. Задача – выследить, составить карту потоков и ходов. Дальше им займутся коллеги. Но и от обычной рутины никто нас не освобождает.

Сгустки, эти скучные сгустки, внутренне поморщился он. Не имеющие ни формы, ни имени, ни цвета. Непонятно, живые ли они вообще? Или ничем не отличаются от дыма и пыли? Думают ли они о чем-нибудь, боятся ли чего? Одно лишь известно абсолютно точно – они голодные. Они всегда голодные, им всегда хочется жрать. И жрут – безо рта, да и зачем им рот? Их пища незаметна, ее незачем жевать. Просто становится в городе меньше радости, меньше улыбок и добрых слов – зато клубятся раздражение, беспричинная злоба, уныние и страх. Оно и понятно – переварив свет, сгустки испражняются тьмой. И не в специальных местах, как издавна было принято, – теперь они, обнаглев, гадят везде, где только могут. Знали бы люди, что экзотическая нежить вроде вампиров и оборотней – полная чепуха по сравнению со сгустками, у которых ни клыков, ни когтей, ни копыт, ни рогов. И не нужна им ни теплая кровь, ни бессмертная душа.

Арамис с облегчением опустился на четыре лапы, обернулся к своей команде – и они, рассредоточившись, скользнули в теплые июньские сумерки. Двое серых с белыми подпалинами, полосатый Рейс, безалаберный Рыжий, суровый перс Мурзик, бездомный Хакер с обгрызенным ухом – и он, Арамис, угольно-черный, без единой отметины. Если не считать таковой невидимое обычному глазу сияние над острыми ушами, мерцающий звездный обруч – горько-соленый, печальный, но, увы, необходимый разум.

Первый сгусток обнаружился, когда ночь уверенно вошла в свои права, облила землю своими вязкими чернилами. Луны не было, а крысиные глазки звезд издевательски подмигивали. Казалось, они заодно со сгустками, они светят с той, другой стороны, о которой Арамису и думать не хотелось. Думать вообще неприятно, а уж о таком…

И вновь отличился Рыжий. Даром что разгильдяй и хвастун – а чутье имеет отменное. Ниточка между ним и Арамисом дернулась, беззвучно тренькнула – и сразу стало ясно, что бежать надо в душный подвал старой, обшарпанной пятиэтажки. Именно оттуда Рыжий отчаянно сигналил начальству.

Арамис сейчас же потянул за остальные ниточки – и вскоре они друг за другом проскользнули в глухую щель на уровне людских ног. Точнее, это было окошко, только давным-давно его разбили, и острые клыки стекла торчали из рамы. Неумеха, может, и оцарапался бы, но у дозорных – навык. Мгновение – и все шестеро были уже внизу, во влажной и ржавой тьме. И что бы они делали без нижнего зрения? А так – видно кое-что. Уходящие вдаль водопроводные трубы, затянутые паутиной кирпичные стены. Крутилось тут и там надоедливое комарье, остро пахло крысиным пометом. Арамис подавил невольное желание предаться увлекательной охоте. Нельзя! Если ты ведешь Дозор – приходится давить в себе зверя. Тебя ждет иная охота, куда более неприятная.

Сгусток разметался возле груды каких-то непонятных человеческих железок. Довольно крупный, уж всяко больше крысы. И тянуло от него тоскливым холодом.

Рыжий весь извелся, ожидая соратников. Сейчас он выгибал спину, колотил хвостом по пыльному бетонному полу, демонстрируя боевую удаль. Но Арамис не исключал и того, что минутой ранее он, съежившись, распластался на полу, стараясь держаться как можно дальше от слепого пятна. Это простительно – никто бы не пожелал остаться наедине со сгустком. Сгусток не шипит, не скалит зубы – но истекает из него такая безнадежность, что хочется перестать быть. Не просто околеть, застыв холодным трупиком, – а совсем исчезнуть из жизни. Точно тебя никогда и не было нигде.

Только семеро могут справиться со сгустком. Так уж заведено изначально, а почему – знают, наверное, лишь коллеги. А может, и они не знают. Коллеги, при всем их могуществе, подчас бывают такими глупыми. Им ведом кусочек правды, но они думают, будто знают все. Хотя, прямо сказать, им достался кусочек побольше и пожирнее, чем дозорным котам. Потому что они – люди. Тоже Иные, но – все-таки люди.

Арамис коротко мявкнул – и звук железным шаром прокатился по гулким пространствам подвала, давя все вокруг. Дозорные тотчас обступили сгусток, держась, однако, на расстоянии. Порядок давным-давно отработан – нырнули в себя, отыскали в глубинах теплую искорку, выволокли ее во внешний мир. Семь невидимых обычному глазу огоньков заплясали вокруг сгустка. Огоньки перемигивались, заряжаясь друг от друга Силой и Светом. У Арамиса был голубой, у Рыжего – зеленый, Перс предпочитал работать с оттенками алого… А все вместе давали радугу. Жаль обычных котов – мир для них серый, красок они не видят. Иное дело – дозорный…

А огоньки разгорались, превращаясь уже не в огоньки, а в самые настоящие огненные языки. К счастью, этим пламенем не обожжешься, оно особое. Коллеги называют его Настоящим.

Сгусток дернулся, почуяв опасный жар, и испустил злобную волну. Поодиночке они бы, наверное, испугались, улепетнули наверх, в безлунную ночь, но сейчас уже не было семи котов – был Дозор, боевая единица. И они держали свои огни, подпитывая их глубинным теплом, пока наконец огненные языки не соединились, не слились в радужное кольцо. А потом уж все пошло как обычно – кольцо завертелось вокруг сгустка, летели повсюду искры, мелькали цвета, незаметно перетекая один в другой. И вот уже нет никакой радуги, а только ослепительно-белое сияние обволакивает темную кляксу, и сгусток уменьшается, тает, расплывается грязным пятном – но и пятно исчезает под взмахами белого ластика.

И когда наконец сгустка не стало – они обессилено повалились на пол. Белое кольцо растаяло, снова сгустилась в подвале тьма, но это была уже самая обыкновенная земная тьма.

И вернулись звуки – запищали голодные комары, прошмыгнула испуганной тенью мелкая крыска, обычная, на нее и отвлекаться не стали – слишком много сил ушло, а впереди еще целая ночь. И ладно бы только сгустки – но ведь и Синего Мастера искать надо. А тот будет пострашнее. Его радугой не возьмешь.

– Ну что, дозорные, – пересилив себя, поднялся Арамис. – Хватит разлеживаться. Служба зовет.

Домой он вернулся уже утром, когда солнце еще не вылезло из-за крыш, но в воздухе уже разлилось розово-золотистое сияние, а ломкие тени потеряли свою ночную глубину. И ни намека на предстоящую дневную жару – только слабые прикосновения ветерка. Точно гладит по шерстке. Приятно.

Хорошо Рыжему – сигай себе в открытую форточку, и все дела. А у Арамиса квартира на пятом этаже, и дверь, конечно, никто для него не станет держать открытой. Дверь заперта на три замка, два внутренних засова и еще на цепочку. Антонина Ивановна, теща хозяина, опасается воров. Страхи ее совершенно беспочвенны – никакой вор не полезет в квартиру, где живет дозорный, просто почувствует: сюда не надо. А если по дури все же сунется – сильно об этом пожалеет. Но ведь глупой теще Антонине это не объяснишь – разговаривать не умеет. Ну, то есть болтает по-человечески, но это же не правильная речь, не мысль-в-мысль. Из людей так только коллеги умеют. Но их слишком мало…

Вчера ему еще повезло – сумел выскользнуть из квартиры, когда Лена, жена хозяина, выносила мусор. Обычно-то его от двери гоняют, но тут отвлеклись. По правде говоря, он слегка им помог… хотя такое и не одобрялось Уставом. Дозорный не имеет права пользоваться своей Силой в личных целях. Но можно считать, была производственная необходимость.

Однако сейчас надо же как-то в квартиру войти. И проголодался он за ночь, сил истратил немерено, и спать хочется, причем не на грязных ступенях, по которым вот уже скоро хлынут на работу жильцы, а на своем синем коврике. Если бы не Устав… три прыжка в Полутьме, и вынырнуть в обычный мир. Или, допустим, лужа… в которой что-нибудь да отражается. Такая лужа вполне может считаться зеркалом, а значит, входишь в нее, а выскакиваешь уже из зеркала в трюмо… В конце концов, можно взглядом надавить на белую кнопку звонка… Но ты же дозорный, а значит, нельзя. Будь как все коты… будь счастливым.

Арамис уселся под дверью и затянул нудную песнь. Вскоре, не прошло и четверти часа, его услышали. Зашаркали недовольные шлепанцы, лязгнули засовы. Антонина Ивановна впустила его молча, не рискнула криками разбудить домочадцев. Арамис знал, что это лишь отсрочка и расплата его не минует. Но сейчас он хотел одного – добраться до коврика и миски, в которой со вчерашнего дня что-то же да осталось…

– Нет, вы как хотите, а мое терпение кончилось! – Антонина Ивановна никогда не орала, она шипела по-гадючьи, и на хозяина с женой это действовало безотказно.

Арамис вздрогнул и проснулся окончательно. Лучше бы он этого не делал – там, во сне, было тепло и безопасно. А наяву… Семья напоминала кастрюлю с молоком, которое вот-вот закипит – и полезет вверх, заливая конфорки.

Хозяин, толстый и потный, сидел за кухонным столом и тоскливо изучал розовые обои. На столе было чисто, вся грязная посуда перекочевала в мойку – значит, уже успели позавтракать. Жена хозяина, Леночка, стояла возле раковины и страдальчески взирала на мать. А та, сидя на кожаном диванчике, загибала пальцы, излагая свои резоны.

– Во-вторых, мы завтра едем на дачу, и брать с собой это чудовище нельзя. Надеюсь, это понятно? В лучшем случае сбежит, а в худшем… Вы помните, как в позапрошлом году этот, с позволения сказать, котик чуть не искалечил собаку Николаевых? Только чудом они не подали в суд. Вы хоть представляете, сколько стоит ихняя шавка?

Арамис помнил. Наглого соседского питбуля пришлось проучить, невзирая ни на княжескую родословную, ни на медали. Но что было делать? Страдал весь дачный поселок. Причем не только кошки.

– В-третьих, я миллион раз уже говорила, что он опасен для Бореньки…

– Так ведь наоборот, – решился издать звук хозяин, – он же как-то снимает его астму… электричество там какое, я уж не знаю.

– Это предрассудки! – В тещином голосе послышался металл. – Любой врач вас высмеет, Гоша! А вот микробов кот занесет сколько угодно, он же то и дело из квартиры удирает, носится по всяким помойкам, это же переносчик заразы. И я не собираюсь молча ждать, когда мой внук подхватит стригущий лишай, или дизентерийную палочку, или бешенство…

Из Борькиной комнаты доносились развеселые звуки – малыш смотрел мультики, не подозревая, что ему грозит.

Арамис подавил в себе недостойное желание разодрать Антонине Ивановне язык. Просто выгнул спину и взглянул на нее снизу вверх.

И вздрогнул. Что-то было явно не так. Подобные разговоры теща заводила нередко, но сейчас дрожали в воздухе стеклянные нити тревоги. Что-то чужое, холодное растекалось по комнате. Арамис на всякий случай воспользовался нижним зрением – и все стало тоскливо и безнадежно.

Огромный иссиня-черный сгусток присосался к Антонине Ивановне. Видимо, совсем недавно, потому что канал, соединяющий его с тещиным сердцем, был тонким, как ножка поганки. И будь здесь, в кухне, Дозор – порвали бы за четверть часа, развеяли бы как пыль. Но в одиночку такое никому не под силу, радугу вызывают лишь дозорной семеркой. И жгучие черные нити беспрепятственно опутывали мысли Антонины Ивановны, разъедали ее человеческую суть.

Оставалось одно – немедленно бежать отсюда, разыскивать дозорных, тащить сюда… В возбуждении он даже не подумал, пустят ли хозяева к себе в квартиру целую стаю подозрительных котов. Эх, коллег бы сюда! Но коллеги всегда появляются сами, когда им это нужно. А вот попробуй отыщи их, если нужно тебе!

Арамис пружинисто вскочил… Вернее, попытался вскочить. Тут же безумная, невозможная боль скрутила его задние лапы, сдавила их смертным холодом – и он тяжело шлепнулся на пол. Судорожно заскреб когтями по линолеуму, но почти не сдвинулся с места.

– Эге! – Хозяин озадаченно вылез из-за стола. – А с нашим котиком, похоже, не все в порядке.

– Старый он, – заметила хозяйка, наклоняясь к распластавшемуся Арамису. – Старенький… Только у нас шесть лет, а сколько до нас неизвестно где жил… Слушай, а ведь это, похоже, паралич…

И Арамису показалось, будто присосавшийся к Антонине Ивановне сгусток злорадно ему ухмыльнулся. Хотя чем ему было ухмыляться? Ни рта, ни глаз – только жадная пустота.

И конечно, угодили в пробку. Старенькая «шестерка» хозяина обиженно фыркнула и, вздрогнув, приросла к асфальту. Впереди застыло стадо машин – таких же вонючих, раскаленных, злых. И сзади тоже подкатывали – Арамис вертел головой туда-сюда. Спасибо хоть шея еще не отказала.

Большего он не мог – куда денешься из сумки на заднем сиденье? Хорошо хоть не до конца застегнули молнию, можно высунуть голову и дышать зноем. Наслаждаться своим последним днем.

Все было ясно. Что такое ветлечебница, он знал, и зачем его туда везут – тоже. Хозяйка под тещиным напором продержалась пятнадцать минут, хозяин, надо отдать ему должное, спорил почти час. Но что он мог поделать? Невидимые человеческому глазу щупальца сгустка мало-помалу опутывали и его мозги.

– А что Борьке скажем? – вяло отбивался он, но скорее для порядка. – Это ж такая травма для ребенка…

– А зачем правду говорить? – елейно хихикнула Антонина Ивановна. – Скажем, что котик уехал в специальный кошачий санаторий, спинку лечить. И надолго уехал…

– И привет просил передать, – добавила жена Леночка.

– Вот именно! – Теща торжествующе воздела палец в потолок. – А завтра уедем на дачу, новые впечатления, солнце, воздух и вода… Напрочь забудет.

Слова «убить» никто не произносил. «Прекратить его страдания» – велеречиво выразилась теща. Арамис прекрасно знал, что такое «усыпить». Десятый год на свете, не мальчик. Счастливым собратьям такие мысли неведомы, для них всегда «сейчас», и смерти они не ждут, а значит, ее для них и нет. Но чувствовать, как медленно и неумолимо вытекает из тебя время… как его остается все меньше и меньше и скоро не останется совсем… Разум – дар страшный.

Но еще страшнее, что некому его передать. Все случилось так быстро… Кто теперь поведет Дозор? Даже коллеги – и те бессильны. Они и сами не знают, откуда взялось это не видимое ни человечьему, ни звериному глазу бледно-голубое кольцо вокруг головы. «Корона», как они иногда шутили между собой, не стесняясь присутствия Арамиса. Чей это дар? Зачем он котам? От него одни только неприятности… И в то же время… с короной расставаться не хотелось. Все равно что лишиться хвоста… или ушей.

А передать надо обязательно. Не тащить же с собой туда – не пролезет. И кто-то обязан после него возглавить Дозор, выискивая тех собратьев, чья натура откликается на зов бледного света, кто способен стать дозорным, способен дать свой цвет радуге. Тогда Дозор будет жить. Дозорные меняются, дозорные умирают на свалках и на плюшевых ковриках, на столе у ветеринара и в поганых подвалах, под колесами машин и от мучительной дряхлости – но Дозор живет. Живет, пока есть «корона» – и тот бедняга, что должен ее носить.

– Блин, да тут три часа стоять! – Хозяин с досадой шлепнул ладонью себе по колену. – Идиотизм. Ну уроды ведь, ну куда они, спрашивается, прутся? Жарко тебе? – повернулся он к Арамису. – Ты уж потерпи, ну что ж тут поделаешь? Рассосется ведь в конце концов. – Он помолчал, облизнул губу. – Ну, ты извини, родной, что так получилось. А что делать-то? Куда тебя девать, безногого? Лечение знаешь какое дорогое? И бесполезное, только боли снимает. Антонина хоть и дура, но тут она права, это самый гуманный вариант.

Арамис смотрел на него не мигая. Мало кто из котов на это способен – наверное, лишь дозорные. Боятся кошки человеческого взгляда, не выдерживают – но и людям, оказывается, неуютно, если кот смотрит, не отводя глаз. Отворачивается человек, подавившись собственными оправданиями. Внимательно смотрит на часы, надеясь разглядеть там что-то новое. Потом его осеняет спасительная идея, и он выскакивает из машины к ближайшему ларьку за минералкой. И возвращается с пластиковой бутылкой, жадно пьет и не смотрит назад – ведь ничего и не было. Надо за дорогой следить – вдруг все же рассосется?

Оно и рассосалось. Сперва медленно, как отравленный таракан, а потом быстрее и ловчее, как таракан, оправившийся от яда, двинулась вперед «шестерка». Вперед, в ветлечебницу. Туда, где прекращаются страдания.

А там тоже была очередь. Хозяин, примостившись на краешке банкетки, поставил сумку с Арамисом себе на колени. Пахло от него липким потом, бензином и стыдом, но эти запахи не могли заглушить здешнюю атмосферу, навсегда пропитавшуюся звериной болью, лекарствами и унылой человеческой гигиеной.

Арамис повел глазами, изучая обстановку. Бесполезно. Коты были, целых два. Маленького серого котенка принесла девочка-подросток, немолодого уже белого кота – старуха в шерстяной кофте. Но все не то. Ни малейшего проблеска. Их разум не пробудить, наверное, даже коллегам.

Он все же протянул ниточку Силы к котенку. Перелом задней лапы… где ж это пацан так неудачно упал? Но ничего, от этого не умирают. Арамис снял ему часть боли, слепил ее в желтоватый ком и медленно растворил в скучном воздухе. Увы, себя так не полечишь. Люди в таких случаях говорят про локоть, который не укусишь. Нельзя Силу на самолечение тратить, и даже не из-за Устава – а просто невозможно. Уж такая она невкусная, Сила.

Сперва из кабинета вышел мальчишка с морской свинкой, затем морщинистый дядька с овчаркой, которая и носом не повела на кошачий запах. А далее – попугай, болонка, хомяк… с сопровождающими их людьми.

Наконец настала их очередь.

Когда хозяин поднял сумку с колен, в желудке у Арамиса похолодело. Раньше он не думал, что это окажется так страшно. Время ускорилось, побежало острыми кремневыми песчинками, посыпалось в вязкую тьму.

Кабинет был залит солнечными лучами. Ветеринар, высокий тощий дядька с начинающими седеть волосами, вопросительно уставился на хозяина.

– Да вот, – видимо, тот попытался улыбнуться, но не получилось. – Такая вот петрушка…

– На стол кладите, – не дослушав, распорядился ветеринар. И хозяин суетливо принялся вытаскивать Арамиса из сумки. Сердце у обоих стучало часто-часто.

– Усыплять? – сразу понял доктор.

– Да вот… – невнятно забормотал хозяин, – похоже, это… паралич задних конечностей… и старый он вообще… так что, исходя из милосердия…

Ветеринар со свистом втянул воздух, потом бесцветным голосом велел:

– Выйдите, пожалуйста, за дверь… Нет, кота оставьте. Я вас позову.

И когда дверь с противным скрипом затворилась, он низко наклонился над столом. Внимательно, не мигая, посмотрел Арамису в глаза и тихо произнес:

– Как же это ты так, дозорный?

– И передать ее некому. – Арамис купался в теплом облаке света, которое выплыло из ладоней ветеринара. Было хорошо и спокойно, ничего не болело – но грусть оставалась в нем. Грусть не развеять ни потоками Силы, ни ласковыми словами. Главного-то все равно не отменишь.

– Я не могу тебя вылечить, – виновато объяснил Павел Дмитриевич. – Слишком поздно. Это ведь не обычный паралич… там бы как нечего делать. Но вот пятно у твоей тещи…

– Она не моя, – через силу улыбнулся Арамис.

Хорошо, что можно было говорить правильной речью, не издавая звуков. Просто чужие мысли проступали у каждого внутри. Бумага, на которую капнули водой, становится прозрачной – вот и они становились прозрачными друг для друга.

Жаль, что так только с коллегами и поговоришь. Ну и с дозорными котами, да и то лишь от заката до рассвета. А уж люди – те исключаются. Конечно, затратив часть Силы, Арамис мог произнести звуки человеческой речи, но зачем? Напугаешь еще до полусмерти. Так было с прежним хозяином, стареньким пьяницей дядей Сашей. Еще в те давние времена, когда был он не Арамисом, а молодым Угольком. Из-за того и пришлось оттуда уйти – хозяин все порывался прибить «вселившегося в котика черта». Вместе с котиком, разумеется.

– Слишком поздно, – повторил Павел Дмитриевич. – Ты хоть понимаешь, что такое это пятно? Ну или сгусток, как вы их называете. Это же воронка в другую реальность… в другое измерение… и через нее оттуда высасывают нашу жизненную силу. За пару часов, что ты утром поспал, эта тварь выдоила тебя подчистую. Ну что я могу сделать, что? Сколько Силы в тебя ни закачивай, вытечет. Такую дыру мне не заткнуть… И не только мне. Наши товарищи, конечно, съездят к Антонине Ивановне… ей самой теперь потребуется лечение… но вот с тобой-то что делать? Паралич твой снять можно на счет раз, но жизни в тебе не осталось. Сейчас же или сердце откажет, или кровотечение начнется… или просто остановится дыхание. Мне очень стыдно, но я ничего не могу.

На миг сознание ветеринара заволокла легкая дымка, маленькая такая тучка в солнечный день – но тут же и развеялась.

– Да я понимаю, – признал очевидное Арамис. – За Дозор обидно. Сияние же некому передать. Эту, как вы говорите, «корону». А без нее кто поведет?

– Ну, – осторожно, точно боясь прикоснуться к загнивающей ране, начал ветеринар, – ваша семерка ведь не единственная на свете.

– Здесь – единственная. – Арамис вздохнул, удивляясь человеческой тупости. Все-таки коллеги – всего лишь люди… – Для меня мир – в этом городе. А за его пределами тоже есть мир, но меня в нем нет. Что будет с моим Дозором, человек?

Павел Дмитриевич надолго задумался. Было слышно, как тикают стрелки в настенных кварцевых часах и как потно дышит за дверью хозяин.

– Значит, говоришь, только коту? Ни обезьяне, значит, ни попугаю… Впрочем, с попугаем было бы еще сложнее. Что ж, король, попробуем… Ох, не люблю я этих штук…

Он подошел к двери, запер ее на защелку и… начал раздеваться. Аккуратно снял халат, рубашку, брюки… и спустя пару минут на нем ничего не было. Кроме не первой свежести человеческой кожи.

– Ну, сам посуди, – усмехнулся он, – кот в сапогах еще возможен… на уровне сказок. Но кот в ботинках и трусах… это как-то слишком.

Потом Павел Дмитриевич опустился на четвереньки, выгнул спину, зашипел. И начал странно оплывать, будто внесенный в теплую квартиру снежный ком. В кабинете заметно похолодало, и непонятно откуда взявшийся ветер смахнул со стола несколько рецептурных бланков. А после что-то хлопнуло в воздухе – и вот уже нет на полу никакого ветеринара Павла Дмитриевича. Есть огромный зверь, черно-серый, пятнистый, с тугими мышцами под бархатистой шкурой, широко расставленными ушами, узкими зелеными глазами. И пастью с белыми клыками…

– Тут ведь масса должна сохраняться, – объяснил зверь правильной речью. – Но кто сказал, что черная пантера – это не кот? Самый кот и есть. Просто крупнее.

Раньше, наверное, Арамис сильно бы удивился. Но сегодня был такой день, что оставалось лишь молча принимать очередные выверты жизни.

– В общем, делаем так, – продолжал леопард. – Я принимаю у тебя на хранение «корону» и тут же начинаю поиски подходящей кандидатуры. Как найду – сразу передаю. И будет у вашего Дозора новый вождь. Новый король… А ты… – Он печально посмотрел на Арамиса. – Тебе все равно уходить во Тьму, и я не знаю, что ждет тебя за гранью. Но я сделаю все, чтобы ты ушел без боли и тоски. Каждый из нас рано или поздно уходит, но Дозоры остаются. – Зверь зевнул, высунув темно-розовый язык. – Ну что, начнем?

Арамис вздрогнул. На миг он провалился в свое раннее детство, когда был еще несмышленым комочком жизни, – и, как тогда, обдало его волной острого, едкого страха. Но воля в нем еще оставалась, и потому он не стал тратить времени на ответ. Просто потянулся к черному леопарду всею своей сутью, зажег в себе тот самый огонь, которым неведомо когда неизвестно кто наделил кошачье племя. И засиял вокруг его головы бледно-голубой огонь – хотя ни одно зеркало в мире не отразило бы его.

– Плыви! – разрешил он, и сияние потянулось к другому коту, чьи глаза с каждой секундой становились все больше и больше. Вот уже сверкающее кольцо опустилось на остроухую голову, вспыхнуло ярко-ярко, точно перегоревшая лампочка, и быстро втянулось под кожу.

И сейчас же стало радостно и легко. Наплывала, наплывала на него теплыми волнами Тьма, и не было ничего лучше этих невидимых, но ласковых ладоней. А потом все изменилось.

Павел Дмитриевич Белухин, Темный маг второго уровня, торопливо оделся. Еще немного – и очередь за дверью взбунтуется. Незачем понапрасну раздражать людей.

Операция была действительно трудной. Чего стоило только наведение вытягивающей воронки! Такие бабы, как эта Антонина Ивановна, не подарочек. Не липнут к ним пятна, хоть ты тресни. Чудом удалось, чудом! Но куда сложнее было потом. Легко разве имитировать ауру Светлого? Одно счастье, что дозорные коты не умеют смотреть сквозь Сумрак.

Но все позади, «корона» получена, и пускай уж начальство думает, как ею лучше распорядиться. На то у начальства и голова, чтобы болеть.

У него же болело все тело. Быстрая трансформация – вещь крайне противная. Надо будет парочку отгулов взять, отлежаться.

Павел Дмитриевич подошел к столу, поднял на руки остывающее уже тельце.

– Ну, извини, друг, служба такая.

Ему действительно было жаль этого кота.