Прародитель Чингисхана, рожденный по благоволению Неба[1],– Бортэ чоно[2] – и его жена Хоо маралпереправились через воды реки Тэнгэс, пошли и сели в окрестностях горы Бурхан халдун, что в верховьях реки Онон[3]. И родился у них сын, нареченный Батачи-ханом. Батачи-хан родил Тамачу; Тамача родил Хоричар мэргэна, что значит Хоричар – меткий стрелок; Хоричар мэргэн родил Ужим борохула; Ужим борохул родил Сали хачагу; Сали хачагу родил Их нудэна; Их нудэн родил Сэм сочи; Сэм сочи родил Харчу. Харчу родил Боржигидай мэргэна.

У Боржигидай мэргэна была жена Монголжин гоо, что значит Монголжин прекрасная, и сын Торголжин баян, что значит богач Торголжин. У Торголжин баяна была жена Борогчин гоо, молодой слуга Боролдай суялби и два любимых сивых скакуна[4]. Торголжин баян родил двух сыновей – Дува сохора, что значит Дува незрячий, и Добун мэргэна[5].

У Дува сохора[6] был лишь один глаз посередь лба, которым он видел на три поприща[7] вперед. Однажды Дува сохор вместе с братом меньшим, Добун мэргэном, взошли на гору Бурхан халдун. Дува сохор увидал оттуда, что по направлению к речушке Тунхэлиг горхи кочует группа людей. Обратившись к брату, Дува сохор сказал: «Средь тех кочующих к реке людей в кибитке на высоком передке сидит прекрасная девица. И коли незамужняя она, давай сосватаем ее тебе, брат Добун мэргэн».

И, сказав сии слова, послал он Добун мэргэна взглянуть на девушку. Показалась она Добун мэргэну: и лицом красна, и телом ладна, да рода знатного, да еще не сватана. А зовут – Алан гоо.

Отец Алан гоо – хорь тумэдский ноён[8][9] Хорилардай мэргэн, а мать – Баргужин гоо; родилась Алан гоо в уделе хорь тумэдов в местности, называемой Ариг ус. Ее мать Баргужин гоо – дочь Баргудай мэргэна, вождя племени Хул Баргужин тухумов, чьи земли лежат в дальней дали[10]. А люди, с которыми кочевала Алан гоо, стало быть, племя ее отца – Хорилардай мэргэна.

Хорилардай мэргэн отошел от пределов хорь тумэдских по причине раздоров, вспыхнувших меж близживущих родов, кои желали отвоевать друг у друга уделы, обильные зверем – соболем и белкой. Хорилардай мэргэн и люди его обособились, и прозвались они племенем Хорилар по имени ноёна своего.

Прознав, что в окрестностях Бурхан халдуна зверя в изобилии, хорилары перекочевали в удел Шинчи баяна урианхайского[11], который поставил на горе Бурхан халдун кумира для поклонения духам-хранителям той горы. Итак, сосватал Добун мэргэн прекрасную Алан гоо, дочь хорь тумэдского ноёна Хорилардай мэргэна, родившуюся в местности Ариг ус, и стала она женой его.

У Алан гоо и Добун мэргэна родились два сына – Бугунудэй и Бэлгунудэй. У Дува сохора, старшего брата Добун мэргэна, было четыре сына. После смерти Дува сохора его сыновья перестали почитать Добун мэргэна за своего родного дядю, поносили его и прекословили ему, а затем и вовсе отвратились от него и сели вместе с подвластными им людьми отдельно. И прозывалось с тех пор племя четырех братьев этих Дурвун[12][13], а люди их – дурвудами.

По прошествии времени как-то раз Добун мэргэн взошел на сопку Тогоцог поохотиться; в лесу он наехал на одного урианхайца, убившего оленя-трехлетку и теперь поджаривавшего его ребрышки. Приступив к нему, Добун мэргэн сказал: «Истинно говорю тебе: спознаешь друга, когда с тобою он поделится добычей!»

Охотник-урианхаец отсек голову оленя и вместе с сердцем и легкими взял себе[14], а остальное мясо отдал Добун мэргэну. Когда, нагрузив на коня тушу оленя, Добун мэргэн возвращался домой, по дороге он наехал на изможденного, оборванного человека, ведшего за руку отрока.

«Какого рода-племени ты будешь?» – спросил у него Добун мэргэн. На это бедняга отвечал: «Сам я из племени Малиг баягудай[15]. Я голоден и выбился из сил. Прошу, дай мяса мне для пропитанья. Тогда отдам тебе я в услуженье сына своего».

Добун мэргэн согласился и отдал голодному бедняге ляжку оленя, а сына его увел с собою. С тех пор отрок прислуживал ему.

Легенда об Алан гоо

По прошествии многих дней Добун мэргэн скончался. По смерти Добун мэргэна вдова его, Алан гоо, родила трех сыновей и дала им имена – Бугу хатаги, Бугуту салжи и Бодончар мунхаг[16], что значит Бодончар-простофиля.

Родившиеся во дни здравия отца своего Бэлгунудэй и Бугунудэй втайне от матери Алан гоо говорили такие слова: «Мать наша, ни родичей отца, ни прочих мужей не имея, троих нам братьев родила. Но в доме нашем все же есть один чужой мужчина: слуга из племени Малиг баягудай. Должно быть, дети от него»[17].

Прознав, что втайне от нее старшие сыновья ведут такие речи, Алан гоо однажды по весне сварила вяленое мясо, накормила им сыновей своих – Бэлгунудэя, Бугунудэя, Бугу хатаги, Бугуту салжи и Бодончар мунхага, посадила их в ряд пред собой и, дав каждому из них по стреле, сказала: «Преломите!» Что те легко и сделали. Когда же Алан гоо, связав пять стрел вместе, дала каждому из них со словами: «Преломи!» – никто из них не смог сломать связку.

Тогда она сказала: «Бэлгунудэй, Бугунудэй, сыны мои! У вас явились недоуменья, как это ваша мать троих вам братьев народила и чьими будут эти сыновья. В своих сомнениях сыновьих вы правы. Но вам неведомо одно лишь только. И истинно вам это говорю: к нам в юрту каждой ночью чрез орхо[18] посланец Неба нисходил[19], вокруг сиянье исторгая.

Он гладил чрево грешное мое, сияние его в меня входило. Когда ж луна должна сойтись и разминуться с солнцем, он, словно желтый пес, виляющий хвостом, поспешно уходил; и яркий свет за ним струился. Ужели нужно что-то молвить боле. Ведь ваши братья – Неба сыновья.

Негоже вам, сыны мои,Уподоблять их черновласой черни.Когда владыками над всемиВзойти им время подойдет,Великий смысл рожденья сыновей моихОткроется простолюдинам».

И заповедала им мать Алан гоо: «Из чрева родились не одного ли вы, пятеро сынов моих?! И коли разлучитесь вы друг с другом, любой из вас легко врагом повержен будет; точь-в-точь как та стрела, которую вы с легкостью такою преломили. Но коль родство и дружество меж вами укрепятся, вы уподобитесь той связке стрел, которые не так уже легко сломать; и вас, сыны мои, не просто будет одолеть злым силам».

Так они жили, доколе матери их, Алан гоо, не стало.

Легенда о Бодончаре

И когда матери их, Алан гоо, не стало, Бэлгунудэй, Бугунудэй, Бугу хатаги и Бугуту салжи разделили на четверых весь скот и еды припасы, Бодончар мунхагу же его долю не дали: «Не родня, – сказали, – он нам, потому как глуп и бестолков».

Бодончар мунхаг, от которого отреклись родные братья, решил не оставаться более в родных пределах. «Жизнь не красна, да и смерть не страшна», – подумал он про себя и, оседлав свою сивую клячу, отправился к реке Онон. Пришел он в местность, называемую Балжийн Арал[20], выстроил себе шалаш и поселился в нем.

Увидев однажды, как ястреб рвет пойманного тетерева, Бодончар мунхаг свил из волоса своей сивой клячи силок и изловил того ястреба. Пропитания вовсе не имея, Бодончар мунхаг подкрадывался к косулям, загнанным волками в овраги, и убивал их меткою стрелой; не гнушался он и падалью, обглоданной волками, а ястреба того все кормил да приручал. Так прошел год. Когда же наступила весна и прилетела всякая птица, он долго морил голодом своего ястреба; потом выпустил его на волю, и тот враз словил ему уток и гусей великое множество; и тогда

На каждой веткеПодвешивал он битых птиц за лапки;На каждом пне они лежали,И портились,И запах издавали.

В то самое время, перевалив через лесистую сопку, к речушке Тунхэлиг горхи перекочевали люди неизвестного ему рода-племени. Каждый день Бодончар выпускал ястреба, дабы охотиться, и ходил к людям тем, дабы напиться кумыса. И лишь к ночи он возвращался в свой шалаш. Те люди выпрашивали у него ястреба-птицелова, но он не отдавал. Они не допытывались, кто он и откуда. И Бодончар тоже не пытал, что они за люди.

Немного спустя Бугу хатаги, старший брат Бодончара мунхага, сказал: «Отправился к реке Онон наш простофиля. Пойду и разыщу его».

Наехал он на тех людей, что кочевали по речушке Тунхэлиг горхи, и спросил, видали ли они такого-то на лошади такой-то. Те отвечали: «К нам наезжает каждый день один и тот же человек; отведает кумыса – и отъедет. Тот человек и сивая его кобыла, похоже, те, кого ты ищешь. Есть у него отличный ястреб-птицелов.

Приют его ночной, однако, нам неведом. Одно мы знаем: когда северо-западные ветры вдруг задуют, тотчас на небе вьюгой снежной взовьются перья, пух гусей и уток, которых, видимо, без счета ему приносит верный ястреб. А это значит, его жилище недалече. Обыкновенно в это время он объявляется у нас. Ты подожди его, однако».

Вскоре показался всадник, скачущий вдоль речушки Тунхэлиг горхи. Когда он подъехал ближе, Бугу хатаги узнал в нем младшего брата Бодончара и увел его за собой вверх по реке Онон.

Скача за старшим братом, Бодончар сказал: «Послушай, брат! Любому телу голова нужна, как дэлу[21] – ворот!» Но Бугу хатаги значенья не придал его словам. Тогда брат Бодончар реченное им слово снова молвил. Но Бугу хатаги по-прежнему молчал. Когда же в третий раз он к брату с теми же словами подступил, брат старший Бугу хатаги воскликнул: «Почто талдычишь ты одно и то же, Бодончар?»

И младший брат сказал ему в ответ: «Те люди, что сидят на берегу речушки Тунхэлиг горхи, ничьи: главой над ними не стоит никто. И меж собою все они равны. Я истинно вам говорю: добычей легкой станут эти люди, коль нападем всей братией на них. Пусть будут впредь лишь нам они подвластны».

Брат старший Бугу хатаги сказал: «Что ж, коли так, мы приберем к рукам людей ничейных. Но прежде с братьями нам сговориться надо».

Возвратившись, братья держали совет и решили покорить тех людей. Передовым дозорным был послан Бодончар. По пути Бодончару попалась беременная женщина.

«Какого рода-племени ты будешь?» – он спросил.

«Я из Жарчуд аданхан урианхайцев», – молвила она.

Покинув свой удел, пять братьев полонили люд ничейный, и скот, и скарб их к рукам прибрали, и превратили в подданных своих.

Предание о потомках Бодончара, родоначальника боржигонов

Беременная, что повстречалась на пути, вошла в дом Бодончара и родила сына, которого нарекли Жажирадаем, то есть сыном чужого племени. Род Жадаран начался с него. Жажирадай родил сына Тугудэя, Тугудэй – сына Бури булчира, Бури булчир – сына Хар хадана, Хар хадан – сына Жамуху. Все они принадлежали к роду Жадаран[22][23].

Та женщина родила сына и от Бодончара. Нарекли ему имя Баридай, то есть сын пленницы. И начался с него род Барин. Баридай родил Чидухул буха. Чидухул бух взял в жены много женщин и имел тьму детей. И составили они род мэнэн Барин.

От Бэлгунудэя пошел род Бэлгунуд. От Бугунудэя – род Бугунуд. От Бугу хатаги – род Хатагин. От Бугуту салжи – род Салжуд. От Бодончара – род Боржигин[24][25].

Первая жена Бодончара родила от него сына Хабичи по прозвищу толстоногий[26][27]. У матери Хабичи-батора была служанка. Бодончар сделал ее своей наложницей. И родила она от него сына, которому дали имя Жэгурэдэй. Пока Бодончар был жив, Жэгурэдэй участвовал средь прочих в родовых жертвоприношениях. После смерти Бодончара сына оного Жэгурэдэя обвинили в том, что мать прижила его от одного из мужей рода Аданхан урианхадай, и прогнали[28]. С Жэгурэдэя начался род Жэгурэйд.

Хабичи-батор родил сына Мэнэн тудуна. Мэнэн тудун родил семь сыновей, и нарекли им имена: Хачи хулуг, Хачин, Хачигу, Хачула, Харалдай, Хачигун, Начин-батор.

У Хачи хулуга и жены его Номулун родился сын Хайду[29][30].

Хачин родил сына Ноёгидая. Был он высокомерен, словно ноён, потому род, пошедший от него, прозывался Ноёхон.

Хачигу родил сына Баруладая. Был он телом огромен, прожорлив, потому и род его прозывался Барулас, что значит ненасытные.

Сыновья Хачулы также ненасытны были в еде, и прозвали их Большой Барула и Малый Барула, а их братьев – Умный Барула и Глупый Барула. И все они были из племени Барулас.

Сыновья Харалдая словно крупа перемешались, старшинства не зная меж собой. Потому и был прозван их род Будад, что значит крупины.

Хачигун родил сына Адархидая. Среди братьев он был первый спорщик и забияка, и род, пошедший от него, назывался Адархин, что значит раздорные.

Начин-батор родил сыновей Уругудая и Мангудая. И пошли от них роды Уругуд и Мангуд[31]. От первой жены Начин-батора родились сыновья Шижудай и Доголадай.

Хайду родил сыновей Бай шинхора, прозванного догшин, что значит грозный, Чарахай линху и Чаужин ортэгэя.

Бай шинхор догшин родил сына Тумбинай сэцэна, что значит Тумбинай мудрый[32].

Чарахай линху родил сына Сэнгум билгэ, от которого пошел род Амбагайтан Тайчуд[33]. Чарахай линху взял себе в жены старшую невестку, и родился у них сын, нареченный Бэсудэем. И пошел от него новый род Бэсуд.

Чаужин ортэгэй родил шесть сыновей, от которых пошли роды Оронар, Хонхотадай, Арулад, Сонид, Хабтурхас, Гэнигэс.

Тумбинай сэцэн родил сыновей Хабул-хана[34] и Сэм Сэчулэ. Сэм Сэчулэ родил сына Бултэчу-батора.

Хабул-хан родил семерых сыновей. Старшего из них звали Охин бархаг, а остальных – Бартан-батор, Хутугту мунгур, Хутула-хан, Хулан, Хадан, Тудугэн отчигин.

Охин бархаг родил сына Хутугту журхи. Хутугту журхи родил сыновей Сача бэхи[35] и Тайчу. И пошел от них род Журхи.

Бартан-батор родил сыновей Мэнгэту хиана, Нэхун тайши[36], Есухэй-батора[37], Даридай отчигина.

Хутугту мунгур родил сына Бури буха. Того самого, что рассек плечо Бэлгудэю, брату Чингиса, на пиру в роще у реки Онон.

Хутула-хан родил троих сыновей – Жочи, Гирмау и Алтана.

Хулан родил сына Их чэрэна, слуги которого Бадай и Хишилиг во времена правления Чингиса стали дархадскими ноёнами.

У Хадана и Тудугэна потомства не было.

И повелевал тогда улусом Хамаг Монгол[38][39] Хабул-хан. И хотя имел Хабул-хан семерых сыновей, он наказал возвести на престол после себя Амбагай-хана[40], сына Сэнгум билгэ.

По реке Оршун, что течет между озерами Буйр и Хулун, сидели татарские племена[41][42] – айригуды и буйругуды. Амбагай-хан выдал за татарина свою дочь и отправился провожать ее в пределы татарские. И был схвачен там Амбагай-хан татарами и выдан ими Алтан-хану хятанскому[43][44]. И послал тогда Амбагай-хан гонца по имени Балахачи из племени Бэсудэй и заповедал: «Пойди ты к Хутуле, среднему сыну Хабул-хана, приди к Хадан тайши, среднему сыну из десяти сынов моих, и передай им: впредь пусть будет именем моим заказано улуса Хамаг Монгол всем владыкам самим сопровождать их дочерей. Татарами я схвачен здесь.

Так мстите ж за владыку своего,Пока все ногти с пальцев не сорветеИ десять пальцев вашихДо конца не обессилят!»Рассказ о том, как Есухэй-батор похитил Огэлун

Охотившийся в ту пору на реке Онон на птицу Есухэй-батор повстречался с Их чилэду из племени Мэргэд[45][46], который, взяв в жены девушку из племени Олхунуд, возвращался теперь восвояси. Есухэй-батор заглянул в возок и увидал в нем несравненной красоты девушку. Он тут же поскакал домой, позвал с собой старшего брата Нэхун тайши и младшего брата Даридай отчигина, и они втроем бросились вдогонку за Их чилэду.

Завидев конную погоню, убоялся Их чилэду, стеганул своего каурого коня по ляжкам и поскакал прочь по склону горы. Трое преследователей, скача друг за дружкой, не отставали. Их чилэду обогнул сопку и возвратился к возку, в котором его ожидала жена. Огэлун ужин[47] воскликнула тогда: «Ты понял, что замыслили те трое?! Уж слишком подозрительны их лица. С тобой они расправиться хотят. Любимый, коли в здравии ты будешь, жену себе достойную отыщешь.

У нас в повозке каждой девушка сидит,В возке любом невеста ожидает.

А коль у новой суженой твоей другое имя будет, прозвание Огэлун дай ей. Сейчас подумай о себе! Вдохни мой запах на прощанье и тотчас прочь скачи».

С этими словами Огэлун сняла свою нательную рубашку и подала ее Их чилэду. Когда он нагнулся с коня и взял ее, из-за холма показались трое преследователей. Их чилэду стеганул по ляжкам своего каурого коня и умчался прочь вверх по реке Онон.

Семь перевалов перевалили трое его преследователей, пока гнались за ним. Да так и не догнали, отступились, повернули назад к возку. И взяли они Огэлун и повезли. Есухэй-батор вел на поводу ее лошадь, старший брат его Нэхун тайши ехал впереди всех, а младший – Даридай отчигин следовал сбоку. И возопила тогда Огэлун ужин:

«За что, скажи, за что, мой Чилэду,Такую бог нам шлет судьбу-беду!Тебе – в степи широкой голодать,Скитаться у ветров на поводу.А мне где косы расплетать-сплетать?Куда же без тебя я побреду?!»

И стенала она так, что река Онон вздыбилась волнами, а бор лесной заколыхался, будто от ветра.

Даридай отчигин увещевал Огэлун:

«Кого ты ласкала, кого обнимала,Тот ныне на той стороне перевала.По ком убиваешься ты и рыдаешь,Уже пересек рек и речек немало.Стенай не стенай, он тебя не услышит,Дорогу к нему ты бы не разыскала;Ни тени его, ни следа не увидишь,И лучше бы было, чтоб ты замолчала».

И привез Есухэй-батор Огэлун в дом свой и женою сделал своею. Вот и весь сказ о том, как Есухэй-батор взял себе в жены Огэлун ужин.

Тем временем Хамаг Монгол и тайчуды собрались на берегу реки Онон в местности, именуемой долиной Хорхонаг, и, сговорившись, поставили над собой ханом Хутулу[48], ибо плененный Амбагай-хан заповедал передать слово свое двоим – Хадану и Хутуле.

В чести у монголов пиры да танцы. Потому, возведя Хутулу на ханский стол, они пировали и плясали под священным раскидистым деревом Хорхонагским[49] до тех пор,

Пока ребра не треснули,Пока ноги не отвалились.

И как стал Хутула ханом, пошел он вместе с Хадан тайши в пределы татарские, чтобы отомстить им, как было завещано Амбагай-ханом. И бились они с Хутун барахом и с Жали бухом татарскими все тринадцать раз, но так и не смогли

Отмщением отомстить,Воздаянием воздатьЗа хана Амбагая своего.

И воротился Есухэй-батор восвояси[50], захватив в полон татарских Тэмужин Угэ, Хори буха и других, а жена его, Огэлун ужин, тем временем разрешилась Чингисом[51] в местности, называемой Дэлун болдог[52], что на Ононе.

И родился Чингис, сжимая в правой руке сгусток крови величиной с альчик[53]. И нарекли ему имя Тэмужин, ибо рожденье его совпало с пленением татарского Тэмужин Угэ[54].

От Огэлун ужин родилось у Есухэй-батора четверо сыновей – Тэмужин, Хасар, Хачигун и Тэмугэ[55]. И родилась у них дочь, и нарекли ее Тэмулун. Когда Тэмужину исполнилось девять лет, Жочи Хасару было семь, Хачигун элчи – пять, Тэмугэ отчигину – три года; Тэмулун и вовсе лежала в люльке.

И когда исполнилось Тэмужину девять лет, Есухэй-батор отправился вместе с ним к родичам жены – олхунудам – сватать сыну невесту[56]. На полпути между урочищами Цэгцэр и Чихургу повстречали они Дэй сэцэна из племени Хонгирад[57][58].

«Сват Есухэй, куда путь держишь?» – спросил Дэй сэцэн.

«У олхунудов, родичей жены, хочу посватать я невесту сыну», – ответил Есухэй.

Сват Есухэй, поверишь, прошлой ночью сон удивительный привиделся мне вдруг: как будто птица, белый сокол, в когтях неся луну и солнце, спустилась на руки ко мне. Другим уже я говорил: «То – доброе знамение судьбы!» И вдруг приехал вместе с сыном ты! Сну моему не это ль изъяснение? Да сон ли это был?!

То – знак во сне явившегося гения-хранителя Хиадов[59]. Мы, хонгирады, исстари

С этими словами Дэй сэцэн проводил Есухэя в свою юрту, и взглянул на дитя Есухэй,

Девочку звали Бортэ[60]; было ей десять лет, и была она на год старше Тэмужина.

Переночевав у Дэй сэцэна, наутро Есухэй-батор стал сватать его дочь. И молвил Дэй сэцэн в ответ:

Хотя и говорят в народе так[61], но дочь я все равно тебе отдам. Негоже ей у отчего порога век женский коротать. А сына оставляй у нас. Отныне он наш зять»[62].

На это Есухэй-батор отвечал: «Я сына, так и быть, тебе оставлю. Прошу, любезный сват, лишь об одном: собак боится сын мой, Тэмужин; не допусти, чтоб псы его пугали»[63].

И отдал Есухэй-батор свату Дэй сэцэну в подарок заводного коня своего и, оставив сына в зятьях, отправился восвояси.

По пути в степи Цэгцэрской наехал Есухэй-батор на татарский стан и попал на татарский пир. И сошел с коня утолить жажду на пиру. И признали татары Есухэя из хиадского рода, и усадили, и потчевали его на пиру. А сами, отмщения жаждя, сговорились тайно и подмешали в еду ему яду. И на пути домой от стана татарского занемог Есухэй-батор и домой чуть живой воротился через три дня.

«Мне плохо! Есть рядом кто-нибудь?» – вскричал Есухэй-батор.

«Я подле вас», – ответил Мунлиг, сын старика Чарахи из племени Хонхотадай.

Призвав его к себе, Есухэй-батор молвил: «Послушай, Мунлиг! Дети – малолетки у меня. А Тэмужина, старшего из них, оставил я у свата Дэй сэцэна. Но по пути домой в татарском стане я был отравлен. О, как же худо мне! Так позаботься ты, мой верный Мунлиг, о сиротах моих и о вдове. И сына, Тэмужина моего, немедля привези ко мне…» и, заповедав Мунлигу сие, он опочил.

Мунлиг, выполняя волю Есухэй-батора, пришел к Дэй сэцэну и молвил: «Достопочтенный Есухэй по сыну своему истосковался, и я приехал, чтоб его забрать».

И отвечал ему тогда Дэй сэцэн: «Коли скучает сват по сыну, мы Тэмужина тотчас же домой отправим. Но вскорости ему прибыть обратно надлежит». Отец Мунлиг[64][65] выслушал эти слова, забрал Тэмужина и привез в отчину.

Рассказ о предательстве тайчудов

В тот год весной[66], когда жены Амбагай-хана – Орбай и Сохатай – принесли дары к жертвеннику на могилах предков, Огэлун ужин запоздала, и ей не досталась ее доля поминальных кушаний. Приступив к Орбай и Сохатай, Огэлун ужин сказала: «Почто обделена я вами на поминальной трапезе сегодня? Не потому ли, что скончался Есухэй, а сыновья мои еще не повзрослели?

Неужто даже и глаза в глазаМы будем лишены почтенья,Неужто даже о перекочевкахНе будете нас впредь предупреждать?!»

Услышав сие, Орбай и Сохатай вознегодовали:

«Ты приглашений, подношений ждешь? —К чему поспела, тем и рот набьешь.Прислуживать тебе? – Нужна ты больно!..Что ухватила, тем и будь довольна.

Не потому ли, что нет с нами хана Амбагая, осмеливается теперь глумиться даже Огэлун над нами?!»

И стали они подбивать соплеменников: «Давайте откочуем все отсюда, а Огэлун здесь бросим вместе с сыновьями».

Наутро следующего дня Таргудай хирилтуг и Тудугэн гиртэ, предводители тайчудов[67], во главе своего племени двинулись к реке Онон. Так соплеменники покинули Огэлун и ее сыновей.

Тогда старик Чараха из племени Хонхотадай поскакал, и нагнал их, и стал уговаривать вернуться. И сказал ему Тудугэн гиртэ:

«Пересохший род. Ни воды, ни травы,И потрескались белые камни, увы».

И не вняли словам старца тайчуды и пошли дальше. А Тудугэн гиртэ ударил старика Чараху копьем в спину и прогнал прочь со словами: «Будешь знать, старик, как мне перечить!»

Возвратился старик Чараха раненым и лежал, страданиями мучимый, когда пришел к нему Тэмужин. И молвил старик Чараха из племени Хонхотадай: «Откочевав, тайчуды увели с собою весь народ, что собран был отцом твоим достойным; его нагнал я, воротить желая, да сам, как видишь, едва живым вернулся». И заплакал Тэмужин, и ушел от старика весьма опечаленным.

Тогда Огэлун ужин сама поскакала вослед ушедшим, и держала она в руке знамя святое[68]. Воротила она иных из ушедших, но и они вскоре удалились вслед за тайчудами.

Так братья-тайчуды покинули вдовицу Огэлун ужин и сыновей ее малолетних и отошли от родных пределов[69].

От рожденья премудрая, мать ОгэлунДэл свой поясом повязала,По теченью Онона то вверх, то внизВсе бродила она, кочевала.Что в степи съедобного было,Тем детей она и кормила.Дни в пути, в трудах проводила.От рожденья упорная мать ОгэлунШла не знающим устали шагом,С суковатой дубовою палкой в руках,По ложбинам да по оврагам,Вверх и вниз… Набравшись терпенья,Все искала, копала коренья.Было трудно ей, горько было,Но достойных сынов вскормила.От рожденья прекрасная, мать ОгэлунБерегами речными бродила,Собирала по осени дикий лучок,Даже рыбу удою удила.Не жалела рук, не жалела ногИ сынов державных взрастила.Был характер тверд, был порядок строг —Вот что в жизни детей укрепило.Ясноликая ханша-мать,Ты сумела детей поднять,От щедрот питая степных.Сыновей научила матьЗванье, долг свой осознавать,Гордость ты заронила в них.С берегов Онона-рекиСтали дети кидать крючки,Сами стали рыбу ловить,Чтобы мать Огэлун накормить.Строгих правил держится мать —Сыновьям державными стать.Тот рыбак и этот рыбак —Год за годом мужали так.Наловчились рыбу ловить—Могут братья мать прокормить.Предание об убиении Бэгтэра

И вот однажды Тэмужин, Хасар, Бэгтэр и Бэлгудэй[70] ловили рыбу, и попалась на крючок светлая рыбешка. Но Бэгтэр и Бэлгудэй себе ее забрали. И приступили тогда Тэмужин и Хасар к матери и с обидой говорили: «Сейчас поймали мы рыбешку, но братья Бэгтэр и Бэлгудэй себе ее забрали».

На это мать им отвечала:

«Что за охота вам, братьям, так препираться?!Иль вам неведомо, что нынеНет у вас друга, кроме вашей тени,Как нет и плети, кроме конского хвоста.

Коли такие промеж вас раздоры, как сможем мы отмстить отмщением ворогам-тайчудам?! Неужто рознь вас одолела, как прежде сыновей Алан гоо? Я истинно вам говорю: не смейте!»

Но не вняли Тэмужин и Хасар материнским словам, прекословили: «Вчерашний день пичугу подстрелили мы, так Бэгтэр с Бэлгудэем также отобрали. И нынче тоже отняли улов. Но коль они такие, как жить нам вместе дальше?!»

И, вознегодовав, вышли они прочь и в сердцах громко хлопнули дверью. И подкрались Тэмужин и Хасар один сзади, другой спереди к Бэгтэру, когда тот на пригорке пас девять соловых[71] коней.

Узрев, что братья приложили стрелы к тетиве и уж готовы выстрелить в него, он возопил: «Покамест мы разора у тайчудов ждем, пока отмщением отмстить им не сумели, за что вы, братья, погубить меня решили; ресницею глазной, навек падучей, блевотиной, ртом извергающейся вон, зачем меня хотите обратить? Пока у нас нет друга, кроме нашей тени, как нет и плети, кроме конского хвоста, почто меня вы вознамерились убить? Прошу, не разоряйте мой очаг, не погубите брата Бэлгудэя!»

С этими словами Бэгтэр сел, скрестив ноги, и смиренно ждал, что будет. И тогда Тэмужин и Хасар пустили в него свои стрелы, один спереди, другой сзади, и убили его.

Когда Тэмужин и Хасар воротились, Огэлун ужин, воззрившись на них, все враз уразумела и вознегодовала:

«Братоубийцы вы, предатели,Себе подобных пожиратели!Как, Тэмужин, тебя я родила,Не зря ж ладонь твоя в крови была!..Вы – изверги!О, как вы многозлобны,Вы черной суке бешеной подобны.Повадки ястребиные у вас.Откуда ярость львиная взялась!Зловредный мангас[72], хищник, живоглот —Сравненье вам обоим подойдет.Детенышей кусать – вот нрав верблюжий,Взбесившихся верблюдов вы похуже.Вы – огари: они утят гоняютИ, силы потерявших, пожирают.Волк беспощаден, если пищу ищетИль защищает логово-жилище.А вы – вы к брату были беспощадны,Как тигры хищны, люты, кровожадны.Пока у нас нет друга, кроме нашей тени,Как нет и плети, кроме конского хвоста,Пока мы ждем разора недругов-тайчудовИ помышляем им отмщением отмстить,Зачем вы, сыновья мои, такое сотворили?»

Долго бранила-вразумляла Огэлун ужин сыновей своих.

Старопрежние притчи им сказывала,Словами предков сокровенными поучала.Рассказ о пленении Тэмужина тайчудами и его вызволении семьей Сорхон шара

Немного спустя, замыслив недоброе против Огэлун и ее сыновей, Таргудай хирилтуг из племени Тайчуд сказал:

«Полиняла у ягненка шерсть.Знать, подрос,Раз слюни перестали течь».

И, сказав так, Таргудай хирилтуг со товарищи ополчился на Огэлун и сыновей ее. Убоявшись недругов тайчудских, Огэлун ужин вместе с сыновьями бежала в лес. Там Бэлгудэй возвел укрытие из дерев, что срублены им были. Хасар метал стрелы в наседавших ворогов. Тем временем меньшие – Хачигун, Тэмугэ и Тэмулун – отошли в горное ущелье.

И возопили тогда тайчуды: «Выдайте нам старшего брата вашего, Тэмужина[73]. Прочие нам вовсе не нужны!»

Услыхав речи тайчудские, братья понудили Тэмужина бежать в лес. Проведали о том тайчуды и пустились вослед.

И пробрался Тэмужин в дебри лесные, что на горе Тэргун ундур, а тайчуды не смогли пробиться, и отступили они в бор и выставили дозорных.

Три дня просидел Тэмужин в дебрях лесных, а на четвертый день замыслил возвернуться к родичам. И шел он по лесу, ведя за повод коня своего, как вдруг седло соскользнуло и упало наземь. Глянул Тэмужин: и седельная подпруга, и ремень нагрудный – все на месте, а седло таки упало. «Могла подпруга соскользнуть, ремню нагрудному не соскользнуть, однако. Никак знамение мне Небо посылает!» – воскликнул Тэмужин.

И остался он в чаще лесной, и просидел там еще три дня. И снова хотел было выйти из лесу, но путь ему преградил белый валун величиной с юрту. «Неужто шлет знамение мне Небо снова», – молвил он и вдругорядь вернулся в чащу и просидел еще три дня.

Все девять дней просидел он в лесу без пищи и наконец решил: «Чем в чаще так бесславно сгинуть, уж лучше из лесу мне выбраться, пожалуй!» И пошел он из чащи лесной, ведя за повод коня, и обошел стороной лежавший на дороге белый валун величиной с юрту. А обходя тот валун, рубил он ножом, коим правят стрелы, деревья, стеной стоявшие на его пути. А как вышел Тэмужин из лесу, так и схватили его недруги-тайчуды.

Таргудай хирилтуг привел его в пределы тайчудские, и учинили над ним тайчуды расправу и понудили Тэмужина ходить у них в прислужниках, каждый день передавая его из одной семьи в другую.

На шестнадцатый день первого летнего месяца тайчуды сошлись на берегу реки Онон и пировали там до захода солнца. В ту пору к Тэмужину был приставлен один слабосильный отрок. Когда пировавший люд угомонился и разошелся по своим юртам, Тэмужин, улучив момент, ударил отрока по голове шейной колодкой, которой был обременен, и бросился бежать в рощу, что на берегу Онона; но, опасаясь быть замеченным в роще ононской, Тэмужин лег в заводи на спину; и лежал он в заводи с запрокинутой головой, а шейная колодка его была водою скрыта.

«Пленника упустил!» – возопил отрок, стерегший Тэмужина.

И сошлись снова разбредшиеся было по юртам тайчуды, и светлой, будто день, лунной ночью бродили они в ононской роще в поисках беглеца.

Сорхон шар из племени Сулдус набрел на то место, где в заводи лежал Тэмужин[74]. Узрев его, Сорхон шар молвил: «Ты трижды прав, что схоронился здесь. В глазах твоих огонь, ты ликом светел и мудр не по годам. Вот почему тайчуды так тебя не любят. Будь здесь, мой Тэмужин, тебя не выдам я». С этими словами Сорхон шар удалился.

И сошлись тайчуды порешить, как дальше искать беглеца, и сказал им Сорхон шар: «Пусть каждый еще раз пойдет тропой, где только что прошел, да заново округу оглядит».

«Согласны», – молвили в ответ тайчуды, и каждый из них пошел обратно по уже пройденному однажды пути.

И приступил Сорхон шар к Тэмужину еще раз и молвил ему: «Тайчуды-братья хотят тебя найти во что бы то ни стало. Так жаждут твоей крови, аж наточили зубы. Будь стоек, Тэмужин, и с места не сходи». С этими словами Сорхон шар удалился.

Не нашли тайчуды Тэмужина и собрались вместе вдругорядь, чтоб сговориться о разыскании его. И молвил тогда Сорхон шар: «Средь бела дня мы упустили человека; так разве среди ночи нам сыскать его?! Пусть каждый еще раз пройдет своей тропою, округу напоследок оглядит, тогда не грех и по домам нам разойтись. А поутру на поиски сойдемся снова – в колодке далеко он не уйдет».

Тайчуды согласились с ним, и каждый пошел своей тропой. И приступил Сорхон шар к Тэмужину в третий раз и молвил: «Тайчуды по домам решили разойтись, дабы назавтра на розыски пуститься снова. Тотчас, когда все разбредутся, ты к матери и братьям поспеши. Да только старика не выдай, коли столкнешься с кем-нибудь в пути!» С этими словами Сорхон шар удалился.

И когда тайчуды разбрелись, задумался Тэмужин, что делать дальше: «Когда принудили меня тайчуды-недруги служить им, из семьи в семью переходя, ведь только Сорхон шара сыновья – Чулун и брат его Чимбай[75] – явили милость мне, освободили на ночь от колодки. И нынче Сорхон шар меня не выдал. Быть может, эти люди выручат меня».

Так порешив, Тэмужин в поисках юрты Сорхон шара побрел к реке Онон. Из юрты Сорхон шара и днем и ночью доносился стук мутовки – здесь вечно пахтали кумыс. По стуку этому Тэмужин и разыскал его юрту.

Узрев Тэмужина, Сорхон шар молвил: «Почто ты здесь? Не говорил ли я, чтобы ты к матери и братьям поспешал?!»

Чулун и брат его Чимбай воспрекословили отцу, однако: «Пичуга малая, от ястреба спасаясь, спешит прибежище найти во глубине кустов. И милостиво куст дарует ей спасенье. Так что же ты, отец, такое говоришь, когда у нас приюта ищет человек!»

И освободили Тэмужина братья от шейной колодки и сожгли ее, а его самого схоронили в стоявшей за юртой телеге, нагруженной с верхом овечьей шерстью. И поручили его заботам младшей сестры своей по имени Хадан[76] и наказали строго-настрого ей не проговориться о Тэмужине ни одной живой душе.

На третий день розысков тайчуды заподозрили, что Тэмужина мог схоронить кто-то из своих, и порешили обыскать все айлы[77]. И пришли обыскивающие к Сорхон шару, и перерыли они все в юрте и во дворе и добрались до стоявшей за юртой телеги, нагруженной овечьей шерстью. И стали они стаскивать шерсть с края телеги и уже было добрались до ног Тэмужина, как вдруг Сорхон шар молвил: «В такое пекло разве человек способен усидеть в возу с овечьей шерстью?!» И согласились с ним обыскивавшие, и пошли прочь со двора его.

И после их ухода приступил Сорхон шар к Тэмужину и сказал ему: «Едва по ветру ты не пустил мой прах. И потому ступай тотчас же к матери и братьям, не то и впрямь на нас беду накличешь!»

И отправил Сорхон шар Тэмужина восвояси, усадив на яловую саврасую кобылу, дав ему в дорогу жирной вареной ягнятины, бурдюк с кумысом, лук да две стрелы; седла же и огнива ему не дал.

И удалился Тэмужин от пределов тайчудски, х и добрался до возведенного в лесу братом его, Бэлгудэем, укрытия, и вверх по течению реки Онон поспешил по примятой траве вослед прошедшим здесь родичам. Так добрался он до речушки Химурга горхи, текущей с запада.

И пошел он вверх по течению ее и повстречался с матерью, братьями и сестрой в урочище Хорчухой болдог у скалистого мыса Бэдэр. И, соединившись все вместе, они пошли и сели в местности, называемой Хар зурхний Хух нур, что на южном склоне горы Бурхан халдун у речушки Сэнгур горхи. Там они и жили, промышляя ловлей тарбаганов[78] и сусликов.

Сказ о том, как Борчу помог отыскать восемь соловых коней Тэмужина и стал его первым нукером

И вот однажды на их стойбище налетели конокрады и на глазах у всех угнали восемь соловых коней[79], что паслись подле юрты. И не оказалось у Тэмужина и у его сродников под рукой коня, дабы вдогонку броситься за конокрадами. Как на грех, Бэлгудэй на буланом с коротким хвостом коне поехал поохотиться на тарбаганов. Солнце уже зашло, когда Бэлгудэй возвратился, ведя за повод своего буланого, едва передвигающего ноги под тяжестью нагруженных на него тарбаганов.

И сказали ему сродники, что конокрады умыкнули их соловых, и тотчас Бэлгудэй вызвался ехать в погоню. Но, прекословя брату, Хасар молвил: «Отбить коней не сможешь ты, в погоню я отправлюсь сам!»

И приступил тогда к братьям Тэмужин и сказал: «Коней отбить вам будет не под силу, братья. Я ж этих конокрадов догоню!»

С этими словами Тэмужин вскочил на буланого и поскакал по примятой траве вослед прошедшим здесь соловым жеребцам. Три дня ехал он по следу, а на четвертый день утром наехал на большой табун, и узрел при нем Тэмужин смуглолицего молодого табунщика, доившего кобылицу. И вопрошал он табунщика о восьми жеребцах своих соловых. И сказал молодой табунщик ему в ответ: «Сегодня рано утром, до восхода солнца, прогнали восемь лошадей здесь. Я след их укажу тебе, пожалуй».

С этими словами молодой табунщик пустил в табун буланого коня Тэмужина, а взамен дал ему серого жеребца. И прикрыл он подойник и бурдюк и оставил их прямо средь степи. И, не заглянув домой, вскочил он на саврасого жеребца и молвил: «Видать, изрядно ты измучился в степи. У всех мужей заботы схожи. Я верным нукером[80] тебе отныне стану. Отец мой прозывается Наху баяном; его единственный я сын, зовусь Борчу[81]»[82].

И пустились они вдвоем вдогонку за конокрадами и ехали так три дня по следам соловых коней. И на четвертый день под вечер, когда солнце уже катилось под гору к закату, наехали на курень[83][84]. И увидали они пасущихся подле него восемь соловых коней Тэмужина. И сказал Тэмужин: «Будь здесь, Борчу, мой верный нукер! Соловых, что у куреня пасутся, я мигом пригоню». И сказал Борчу ему в ответ: «Я нукером пошел с тобой сюда. К чему тогда мне хорониться здесь?!»

И наехали они на курень вдвоем и погнали обратно восемь соловых коней Тэмужина. Из куреня повыскакивали люди и в погоню бросились за ними. Когда один из преследователей, на белом коне с укрюком[85] в руке, уже было настиг их, Борчу вскричал: «Отдай мне лук и стрелы, нукер Тэмужин! Стрелою меткой я их остановлю».

И сказал ему Тэмужин в ответ: «Отстреливаться буду я. А ты, мой нукер, поостерегись: из-за меня тебе лишаться жизни, право же, не стоит!»

И пускал стрелу за стрелой Тэмужин в наседавшего сзади ворога. И поотстал тогда всадник на белом коне, и стал он знаки подавать скакавшим сзади соплеменникам, размахивая укрюком своим. Когда нукеры-соплеменники поравнялись с ним, солнце уже катилось под гору, смеркалось. И отстали они, не в силах настичь беглецов.

Как отбили лошадей Тэмужин и Борчу, проскакали они всю ночь напролет, а потом скакали еще три дня и три ночи. И когда приблизились они к юрте Борчу, Тэмужин сказал: «Без помощи твоей, Борчу, я разве бы вернул своих коней! Теперь тебе добром я отплачу. Скажи лишь, сколько взять коней желаешь?»

И сказал Борчу ему в ответ: «Не из корысти, лишь искренне помочь желая, с тобой поехал я. Единственный я сын Наху баяна. На жизнь мне хватит и отцовского добра. Нет, мне коней твоих не надо! Возьми я их – какая ж это помощь!»

Так подъехали они к юрте Наху баяна. А Наху баян уж который день оплакивал пропавшего сына. Как узрел Наху баян сына своего единственного, возрадовался радостью великою. И приступил он к сыну, то плача, то браня его; и вопрошал он Борчу: «Сын мой, с тобою что произошло, отцу поведай».

И сказал ему Борчу в ответ: «Когда прознал я, что достойный нукер Тэмужин, ища своих коней, плутает, я тотчас вместе с ним на поиски пустился. А нынче воротился восвояси».

И с этими словами Борчу поскакал в степь и привез оставленные там бурдюк и подойник. И стали они снаряжать Тэмужина в обратный путь: зарезали на харчи ягненка, что покрупнее, приторочили к седлу бурдюк питья. И молвил Наху баян на прощанье: «Вы молоды, живите в дружбе вечной, друг друга не бросайте никогда!»

И отправился Тэмужин в обратный путь, и скакал он три дня и три ночи, а на четвертый день достиг родной юрты на речушке Сэнгур. Как увидали Тэмужина мать его Огэлун, брат Хасар и другие сродники, прошли их скорбь и печаль, возрадовались души.

Рассказ о женитьбе Тэмужина на Бортэ

С тех пор, когда девятилетним отроком Тэмужин впервые увидал Бортэ, они больше не встречались. И вот поехал Тэмужин вместе с Бэлгудэем на реку Керулен, дабы разыскать суженую свою – Бортэ ужин[86].

Дэй сэцэн вместе с прочими хонгирадами сидел меж урочищами Цэгцэр и Чихургу. Дэй сэцэн, узрев Тэмужина, возрадовался радостью великою и молвил: «Прознал я, будто братия тайчудская питает злую ненависть к тебе. Сие услышав, опечалился весьма я и по сей день был крайне удручен. О, как я рад с тобою новой встрече!»

И отдал Дэй сэцэн дочь свою Тэмужину, и, когда Тэмужин вместе с Бортэ ужин отправились в дорогу, он с женой своею поехал их проводить. И доехал Дэй сэцэн вместе с ними до местечка Ураг цул, что на Керулене, и воротился оттуда в свои пределы. Супруга его по имени Чотан проводила дочь Бортэ ужин до юрты семьи Тэмужина, что кочевала в урочище Хурэлху на речушке Сэнгур.

И послал Тэмужин брата Бэлгудэя проводить тещу Чотан до стойбища хонгирадов и призвать к нему Борчу. И выслушал Борчу Бэлгудэя и, слова не сказав отцу, набросил на плечи серую бурку, вскочил на горбатого буланого коня, и вскорости явились они вместе с Бэлгудэем к Тэмужину. Вот и весь сказ о том, как Борчу стал верным нукером Тэмужина[87].

И откочевал Тэмужин от речушки Сэнгур, пришел и сел в местности Бурги эрэг, что в верховьях Керулена. И взял тогда он черного соболя доху, подаренную ему тещею Чотан, и вместе с братьями Хасаром и Бэлгудэем отправился к хэрэйдского народа владыке Ван-хану[88][89]. Прежде предводитель племени Хэрэйд, Ван-хан был андой-побратимом их отца, Есухэй-хана[90].

«Анда отца мне равно что отец» – так думал Тэмужин, отправляясь в Черную рощу на берегу Толы, в ставку Ван-хана. И, прибыв к нему, Тэмужин сказал: «Вы, побратим отца, мне равно что отец. Я вам привез подарок тещи – доху соболью».

И молвил растроганный Ван-хан:

«Доху соболью мне поднес —Ты так меня уважил!А я верну тебе улус,Чтоб ты в нем княжил.Ты соболей мне не жалел —Благодарю я.Весь твой распавшийся уделВновь соберу я.Для почек предназначен таз,В глазнице разместится глаз—Не так ли говорят у нас?!»

Принесши дары, Тэмужин пошел и сел в местности Бурги эрэг.

И пришел к нему с горы Бурхан халдун старик урианхаец Жарчудай, ведя с собою сына по имени Зэлмэ[91] и неся на плече раздувальные мехи. И, обратившись к Тэмужину, Жарчудай сказал: «Когда в Дэлун болдоге Тэмужин родился, я преподнес в подарок устланную соболями люльку. И сына своего, Зэлмэ, ему в нукеры пожелал отдать. Но был он мал, и я забрал его домой на время.

Пускай теперьМой сын ЗэлмэИз табунов твоих коня седлает,Дверь в ставку пред тобою отворяет».

Так старик Жарчудай отдал Тэмужину сына в нукеры.

История мести мэргэдов и пленения Бортэ

Однажды, когда они кочевали в местности Бурги эрэг, что в верховьях Керулена[92], чуть свет проснулась старуха Хоогчин, прислуживавшая в юрте матушки Огэлун. И, приступив к Огэлун, старуха Хоогчин молвила: «Вставай же, матушка, вставай! Мне конский топот ясно слышен, я чую, сотрясается земля. Никак идут на нас зловещие тайчуды. Вставай же, матушка, вставай!»

И поднялась тотчас Огэлун и приказала разбудить детей немедля. И пробудились Тэмужин и другие дети ее и поймали пасшихся в степи коней своих. Тэмужин, матушка Огэлун, Хасар, Хачигун, Тэмугэ отчигин, Бэлгудэй, нукеры Тэмужина – Борчу и Зэлмэ оседлали каждый по коню. Дочь свою Тэмулун мать держала на руках. На заводную лошадь они навьючили свои пожитки. И только Бортэ ужин осталась без лошади.

Тэмужин с братьями и нукерами своими первыми вскочили на лошадей и двинулись в сторону Бурхан халдуна[93].

И сказала старуха Хоогчин, обращаясь к Бортэ ужин: «Отсюда откочуем прочь!» И усадила она Бортэ ужин в крытый возок, запряженный пегим быком, и тронулись они вверх по речушке Тэнгэли горхи. В сумерках предрассветных наехали на них ратные люди. И приступили они к старухе Хоогчин и вопрошали ее: «Чья ты будешь?»

И сказала старуха Хоогчин им в ответ: «Я – подданная Тэмужина. В его кочевье приезжала стричь овец. Теперь в свое кочевье возвращаюсь».

И вопрошали ратные люди еще раз: «Далеко ли ставка Тэмужина? Дома ли хозяин твой иль нет?»

И отвечала им старуха Хоогчин: «Ставка Тэмужина недалече. Но неведомо мне, дома он иль нет. Я ночевала в юрте для прислуги».

И ускакали прочь ратные люди, а старуха Хоогчин принялась охаживать по бокам своего пегого быка, поторапливая его, как вдруг сломалась тележная ось. «Доберемся до леса пешком», – решила было старуха Хоогчин, но сзади их нагнали давешние ратники. Позади одного из них сидела мать Бэлгудэя; ноги ее беспомощно болтались.

«Что у тебя в возке?» – спросили ратники у Хоогчин. Та отвечала: «Овечья шерсть, и только».

И сказал предводитель тех ратников: «А ну, ребятки, слезайте с коней и учините обыск!»

И слезли ратники с коней, и открыли дверцу крытого возка, и увидали сидящую в нем госпожу. Вытащили они ее из возка и усадили вместе со старухой Хоогчин на одного коня, и поскакали ратники по примятой траве вослед Тэмужина и братьев его, и поднялись они на гору Бурхан халдун. Преследуя Тэмужина, ратные люди те три раза обошли Бурхан халдун, но так его и не настигли. Хотели было в чащу лесную пробиться, да только туда, как говорится, сытой змее не проползти – дебри непролазные, болота непроходимые.

Те ратные люди, что ополчились на Тэмужина и на родичей его, были из трех родов мэргэдских[94]: Тогтога из племени Удуйд Мэргэд, Дайр усун из племени Увас Мэргэд и Хатай дармала из племени Хад Мэргэд. И съехались они вместе, чтоб отомстить за отнятую Есухэй-батором у сродника Их чилэду невесту Огэлун.

И молвили те мэргэды: «Пришли мы отомстить за отнятую у Чилэду невесту Огэлун. И отомстили мы, их женщин похватали!» И возвратились тогда они восвояси.

Тем временем Тэмужин отослал Бэлгудэя, Борчу и Зэлмэ вослед мэргэдам со словами: «Три дня вослед за ворогом идите и все доподлинно узнайте: ушли ль мэргэды восвояси или в горах в засаде затаились!» А сам Тэмужин сошел с горы Бурхан халдун и, ударив себя в грудь, молвил:

«Вот какой у ХоогчинЧуткий слух —С ней сравнитсяЛишь один колонок!Вот какой у ХоогчинЗоркий глаз —Ей соперникЛишь один горностай!Не она – так не успели бы мыНоги разом унести от врагов;Не она – так не сумели бы мыЗамести свои следы без потерь.Чуть заметную искали тропу.По следам оленьим в горы мы шли;Там укрылись наконец в шалаше,Что сплели мы из ветвей ивняка.От погони нас опасной спасла,Приютила гора Бурхан халдун.Чуть напал на насЧужеземный враг,Как от ястреба,Я метнулся прочь,За сохатым вследСредь отвесных скалДо горы дошел,До Бурхан халдун.Веток, прутьев взял,Сплел себе шалаш,В нем укрылся я,Вот и спасся так.Вся в дремучих лесах,Гора Бурхан халдунЖизнь ничтожную мнеМилосердно спасла,Невредимым оставилаТело мое.О хранитель-кумир,Гора Бурхан халдун,Месть жестоких враговОтвела ты от нас,Ты для нас, для сирот,Покровительница.Что ни утро —Тебя молоком окропим,Каждодневную жертвуТебе принесем;Детям, внукам велимПоклоняться тебе,В поколениях станемТебя почитать».

И, вознеся с благоговением такую молитву[95], Тэмужин увенчал себя поясом, словно четками, поддел на руку шапку и, оборотясь к солнцу и окропляя молоком землю, трижды по три раза поклонился горе Бурхан халдун.

Рассказ об избиении мэргэдов

И отправился оттуда Тэмужин вместе с братьями Хасаром и Бэлгудэем к хэрэйдскому Торил Ван-хану, сидевшему в Черной роще, что на реке Толе, и, приступив к нему, сказал: «Три рода мэргэдских ополчились вдруг на нас, мою жену, Бортэ, полонили. О хан-отец, тебя приехал я просить: спаси ее и вызволи из плена!»

И отвечал на это Торил Ван-хан: «Когда ты, Тэмужин, привез в подарок мне доху соболью и говорил, что побратим отца тобою почитаем как отец, я разве не сказал тебе, что впредь ты у меня всегда найдешь защиту?

Ты соболей мне не жалел —Благодарю я.Весь твой распавшийся уделВновь соберу я.Доху соболью мне поднес —Ты так меня уважил!А я верну тебе улус,Чтоб ты в нем княжил.Для почек предназначен таз,В глазнице поместится глаз —Не так ли говорят у нас?Вот что сказал тебе я в прошлый раз.Пора мне дружбу доказатьИ слово данное сдержать.Мэргэдов племя укрощуИ Бортэ хатан возвращу.Тебя я возблагодарюИ дар твой щедрый отдарю;Мэргэдов живо разобьюВсей нашей силой ратной.И Бортэ хатан отобью,Плененную жену твоюЯ привезу обратно.

Тотчас же Жамуху ты извести[96][97]. Теперь сидит он в Хорхонаг жубуре. С двумя тумэнами[98] своих мужей пусть наступает с левого крыла. К нему навстречу я с двумя тумэнами пойду, и буду в нашей рати правым я крылом. А место встречи пусть назначит он».

Покинув Торил-хана, Тэмужин, Хасар и Бэлгудэй вернулись восвояси. И отослал Тэмужин братьев своих Хасара и Бэлгудэя гонцами к Жамухе, и наказал сказать следующее:

«Явились ненавистные мэргэды —И нет от бедствий у меня защиты:Враги мне учинили разоренье.Родные, к вам я обращаю взоры.Вы стали мне поддержкой и опорой,Неотвратимым будет ваше мщенье.Сородичи!Душа моя в смятенье.К суровомуВас призываю мщенью».

И еще известил Тэмужин Жамуху о словах хэрэйдского Торил-хана, к нему обращенных: «С Есухэем нашу дружбу памятуя, его сыну, Тэмужину, помогу. Жамуха с двумя тумэнами своими пусть же наступает с левого крыла. Я к нему с двумя тумэнами приду, буду в нашей рати правым я крылом. Место ж, где в одну мы рать соединимся, пусть назначит он!»

Выслушав все до конца, Жамуха молвил:

«Услышал я,На анду ТэмужинаНевзгоды пали,Рушится беда —И ощущаюСкорбь в груди, кручину,Каких не испытал я никогда.Мэргэдам за разбойЯ отомщу,Супругу ТэмужинаВозвращу.Врагам разгром устроюВ одночасье,Вернется Бортэ хатанВосвояси.Мэргэдский ТогтогаУслышал звон стремян,А кажется ему:Бьет вражий барабан…Бросается он, не жалея ног,От звона и от страха наутек.Куда же улепетывает малый? —В долину Буур хэр[99] бежит, пожалуй.У родича его,Что Дайр усун зовется,Чуть скрипнет где колчан —От страха сердце бьется.Что Тогтога, что он —Одни у них повадки:Вообразят войну —И тягу без оглядки.Где скрылся Дайр усун?На острове ТалхунОн ищет от опасностей защиты,В местах, где Селенга с Орхоном слиты.Хатай дармала —Он их храбрее, что ли?Чуть ветер погонит перекати-поле,А трусу уж вражьи мерещатся цепи,И в лес он бежитИль в Харажийские степи.Говорят, на реке ХилгоГусто-густо камыш растет.Говорят, из того камышаМожно сделать отличный плот.Так давайте мы там наляжем,Много-много плотов навяжем,Переправимся через ХилгоИ щадить не станем врагов:Разорим мэргэдские станы —Трепещи, Тогтога поганый.Схватим женщин, возьмем, что сможем,А потомство их – уничтожим.Все святыни их мы растопчем,Всех кумиров их в прах обратим,Весь улус их обширныйПовоюем, опустошим».

И отослал Жамуха гонцов Тэмужина обратно и наказал передать побратиму своему и Торил-хану такие слова:

«Я знамена окропил – жертву им я принес[100],В гулкий бить приказал и тугой барабан,Что обтянут кожей черного быка.Я защитную кольчугу наделИ стальное копье в руку взял,Каждый воин мой – верхом на коне,К тетиве уже стрелу приложил —Смерть несут наконечники стрел.Вместе с войском выступаю в поход,В бой с мэргэдами готов я вступить.Я знамена окропил, их видать и вдали;Приказал бить и бить в громовой барабан —Черной кожею вола обтянут он.Вот защитная кольчуга на мне,Острый меч над головой я воздел.Быстроногих оседлали скакунов,Луки, стрелы взяли воины мои.С храбрым войском выступаю я в поход,Чтоб с мэргэдами в жестокий бой вступить,Чтоб трусливых, бестолковых одолеть.

Так пусть же Торил-хан тотчас же выступает и, следуя по склону южному Бурхан халдуна, заедет по пути за андой Тэмужином и вместе с ним прибудет в Ботохан боржи, там, где исток Онона. Я выступаю с тумэном своих мужей вверх по Онону; второй же тумэн соберу в пути из подданных анды Тэмужина. И да соединим мы силы наши в Ботохан боржи».

Выслушав из уст Хасара и Бэлгудэя слова Жамухи, Тэмужин тотчас же известил об этом Торил-хана. И выступил немедля Торилхан с двумя тумэнами мужей своих, и следовал он по южному склону Бурхан халдуна в направлении Бурги эрэг, что на реке Керулен.

И как прознал об этом Тэмужин, выступил он от Бурги эрэга прямо вверх по речушке Тунхэлиг, что течет вдоль южного склона Бурхан халдуна, пришел и стал станом у речушки Тана горхи. Когда же Торил-хан с тумэном мужей своих и младший брат его Жаха гамбу с другим тумэном пришли и стали станом в местности Айл харгана, что на речушке Химурга, Тэмужин и мужи его пошли и соединились с ними.

И, соединившись, пришли Тэмужин, Торил-хан и Жаха гамбу в Ботохан боржи, что в верховьях Онона, а Жамуха тем временем сидел уж там, их ожидаючи, три дня. И узрел Жамуха ратников Тэмужина, Торил-хана и Жаха гамбу и выстроил в боевой порядок два тумэна воинов своих. Тэмужин, Торил-хан и Жаха гамбу также приготовили было войско свое к бою, но, сблизившись, враз распознали друг друга. И молвил тогда Жамуха:

«Не сговорились разве по-монгольски,Не дали слово разве мы друг другу,Что без задержки придем в условленное место,Какой бы ливень ни обрушился на нас,Что на хурал[101] сойдемся без заминки,Какой бы дождь ни хлынул вдруг с небес?!И разве не уговорились мы однажды:Изгоним тех из нас, кто, давши словоВ срок явиться, опоздает?!»

И ответил ему на это Торил-хан: «В пути мы задержались на три дня и в срок условленный явиться не сумели, и потому, брат младший Жамуха[102], ты волен нас судить за это!»

На этом и покончили они речи обоюдные о том, что не явились в срок в условленное место с мужами своими Тэмужин, Торил-хан и брат его Жаха гамбу.

И выступили они все вместе из Ботохан боржи и достигли реки Хилго. И переправились они через реку на плотах, кои повязали тут же. И пришли они в пределы мэргэдские и обрушились на людей Тогтога бэхи, что сидели в местности Буур хэр.

И порушили их кумиров,Похватали жен и детей мэргэдских.И обложили со всех сторон народ мэргэдский,И попрали ногами святыни их,И опустошили кров их.

Самого Тогтога бэхи едва не застали врасплох и спящим не захватили. На его счастье, подданные его – рыбаки и охотники на соболей и дзейренов, что сидели на берегу реки Хилго, – известили его в ту же ночь о приближении врага. Получив такое известие, Тогтога бэхи вместе с Дайр усуном и немногочисленными нукерами своими бежал вниз по реке Селенге в пределы баргузинские. И преследовали мужи наши бежавших той ночью вниз по реке Селенге мэргэдов и разор им чинили великий.

А Тэмужин скакал тут же, разыскивая средь бегущих мэргэдов супругу свою. «Бортэ, Бортэ!» – кричал он, зовя ее. И узнала голос Тэмужина супруга его Бортэ ужин; вместе со старухой Хоогчин соскочили они с возка и бросились к нему и ухватились за поводья коня его. И признал он при свете светила ночного супругу свою Бортэ ужин и заключил ее в объятия свои. И тотчас отослал он человека к Торил-хану и Жамухе со словами: «Я отыскал того, кого искал. Давайте же погоню прекратим и этой ночью здесь переночуем».

И беженцы мэргэдские заночевали той ночью там, где их застигла темень. Вот и весь сказ о том, как Бортэ ужин была вызволена из плена мэргэдского и вновь соединилась с Тэмужином.

А помнится, началось все с того, что в то злополучное утро Тогтога бэхи из племени Удуйд Мэргэд, Дайр усун из племени Увас Мэргэд и Хатай дармала из племени Хад Мэргэд с тремястами ратниками своими ополчились на Тэмужина и родичей его, возжаждав отомстить за отнятую Есухэй-батором у младшего брата Тогтога бэхи – Их чилэду – невесту Огэлун. Преследуя Тэмужина, вороги мэргэдские трижды обошли Бурхан халдун, но так его и не настигли.

Зато они схватили Бортэ ужин и отдали ее в наложницы младшему брату Их чилэду – Чилэгэр буху. Так и жила она в юрте Чилэгэр буха до своего вызволения.

Во страхе спасаясь бегством, воскликнул тогда Чилэгэр бух покаянно:

«Положено черной воронеОбъедки клевать да падаль,Так нет же: она предерзкоНа белого гуся напала…И я вот, Чилэгэр жалкий,Забывший, кем был я раньше,Посмел дотронуться, дурень,До высокородной ханши.Большую беду я накликалНа все мэргэдское племя,Средь ночи бежать я должен,Не скроет меня и темень.В скалистых спрячусь ущельях —Трястись мне теперь да скрываться,Чтоб с глупой своей головоюПо-глупому не расстаться.Положено птице-степнячкеМышей поедать полевок,Так нет же: ее привлекаетКраса лебединых головок.И я вот, Чилэгэр грязный,Я, дурень, увы, природный,Пытался, невежа, поднятьсяДо ханши высокородной.Ничтожным своим дерзновеньемМэргэдам принес разоренье.Какое ж дерьмо я, однако,И жизнь моя тоже ничтожна…Нет, некуда ныне податься,Спастись мне никак невозможно.В какой бы укрыться мне щели,В какое забиться ущелье?»

И схвачен был тогда же Хатай дармала, и надели на него шейную колодку, и понудили идти на гору Бурхан халдун.

Прослышал Бэлгудэй, что мать его неподалеку в мэргэдском айле в услужении томится. И пришел он в этот айл и прошел в юрту на правую ее половину. Тем временем мать его в ветхом овчинном дэле поспешила выйти незамеченной с восточной половины. И горестно молвила она стоявшим снаружи людям:

«Любимые дети-тоХанами нынче зовутся,Моя же недоля —До смерти служанкою гнуться…Взглянуть мне не больно приятноВ лицо сыновьям моим знатным».

И с этими словами побрела она в рощу, и сколько ни искали ее, так и не смогли найти[103].

И с этого самого времени Бэлгудэй ноён пребывал во гневе: только завидит человека из племени Мэргэд, тотчас погубит его стрелою меткой и притом приговаривает: «Несчастный, вороти мне мать!»

Триста ратников мэргэдских,Что пошли на ТэмужинаУ горы Бурхан халдун,Повоеваны, побиты,В прах развеяны роды их —Все, кто стар, и все, кто юн.Тех, кто жив тогда остался,Обратили в слуг покорных —И детей, и женщин – всех.Самых статных, самых стройных,Молодых мэргэдок знойныхРазобрали для утех.

И молвил тогда Тэмужин благодарственное слово Торил-хану и Жамухе:

«Отец любезный Торил-ханИ Жамуха, мой верный побратим,Вы мощь свою соединили;С благословения Небес,Под покровительством ЗемлиМэргэдов-недругов разбили;Их племя разорив, поправ,Богатую добычу взяв,Жилища их опустошили».

Так, повоевав люд мэргэдский, учинив ему разор, возвратились они восвояси.

Китайский монголовед Сайшал оценил первую победу Тэмужина следующим образом: «Сражение, в котором были разгромлены мэргэды, стало первым сражением, в котором Тэмужин смог сформировать и организовать свои боевые ряды. Это сражение имело важное, по сути, ключевое значение в великом деле объединения всей Монголии… В результате этой победы молва о Тэмужине разнеслась по степи, в первую очередь в среде бывших подданных его отца, Есухэй-батора, стремительнее смерча. Все, кто был свидетелем этой победы, дивились увиденному, все, кто слышал о ней, – только об этом и говорили. Благодаря этому победоносному событию Тэмужин, во-первых, обрел сторонников как среди нарождающейся феодальной знати, так и в среде простолюдинов. И особенно много в его окружение влилось совсем еще молодых людей. Во-вторых, Тэмужин во время этого сражения впервые обрел опыт организации своего воинства, ведения сражения и, главное, руководства войсками. И, наконец, в результате разгрома мэргэдов он смог значительно укрепить свою военную силу и тыл» (Сайшал. История Чингисхана (на монг. яз.). Улан-Батор, 2004. С. 152).

(Прим. А. Мелехина)

После бегства удуйд мэргидов наши ратники подобрали в их кочевье отставшего от своих пятилетнего отрока по имени Хучу. Был он в шапке собольей, в гутулах[104] из оленьей шкуры и дэле, пошитом из соболиных шкурок. У отрока в глазах сверкал огонь, и ликом был он светел. И взяли ратники отрока этого с собой и отдали его на воспитание матушке Огэлун[105][106].

Так Тэмужин, Торил-хан и Жамуха, втроем соединясь,

Порушили мэргэдские жилища,Пополонили их красивых женщин,Повоевали старого врага;Покинули потом места лесные,Где сходятся Орхон и Селенга.

Тэмужин и Жамуха отошли от Талхун арала и двинулись в направлении Хорхонаг жубура. Торил-хан же пошел по северному склону Бурхан халдуна, прошел через Ухуртскую рощу, через урочища Гацурт субчид и Улиастай субчид, охотясь по пути на зверя, и воротился так в Черную рощу, что на реке Тола.

Сказ о том, как Тэмужин и Жамуха дважды скрепили свое побратимство

Тэмужин и Жамуха пришли и сели вместе в Хорхонагской долине. И вспомнили они, как андами-побратимами стали, и уговорились впредь крепить дружество меж собою.

А подружились они давно – тогда Тэмужину было одиннадцать лет. Подарил тогда Жамуха Тэмужину альчик, сделанный из лодыжки косули, а Тэмужин ему – литой альчик. И играли они вдвоем в кости на льду реки Онон и стали называть друг друга андами-побратимами.

А на следующий год весной забавлялись они стрельбой из лука-алангира[107]. И подарил тогда Жамуха Тэмужину свистящую в полете стрелу, склеенную из рогов годовалого теленка с проделанными в них отверстиями, а Тэмужин отдарил его стрелой с наконечником, вырезанным из можжевельника. Вот и весь сказ о том, как Тэмужин и Жамуха дважды скрепили побратимство свое.

И вспомнили они слова прародителей своих:

«Коли люди сошлись,Коль они – побратимы,Друг о друге заботыИм необходимы.Коли служат друг другуОпорой надежной,То и дружбу ихЛюди зовут непреложной».

И поклялись они снова в дружбе вечной, и жаловали побратимы дары друг другу. Тэмужин опоясал Жамуху златым поясом из доспехов Тогтога бэхи мэргэдского и даровал еще анде буланого жеребца ворога их Тогтога. А Жамуха опоясал Тэмужина златым поясом из доспехов Увас мэргэдского Дайр усуна и еще пожаловал анде любимого белого рысака ворога их Дайр усуна. И когда поклялись они вновь в дружестве своем,

У подножья горы Хулгар хунВ Хорхонаг жубурской долинеПод раскидистым деревом праздникУстроили побратимы.Были пляски, веселое пенье…Души их обрели единенье.И еще они больше сдружились,В ночь – одним одеялом укрылись.

И прожили Тэмужин и Жамуха бок о бок в дружбе и согласии год и половину другого[108], и сговорились они однажды удалиться от тех мест. И тронулись они в путь в шестнадцатый день первого летнего месяца – в день полнолуния. И ехали они вдвоем впереди всего обоза, и сказал тогда Жамуха Тэмужину:

«Пусть наши табунщикиОсядут в предгорье,Пасут табуны.Согласен ли ты?А пастухиСтанут стойбищем в долине реки,Пасут на приволье овец.Что скажешь в ответ?»

Но не уразумел Тэмужин слов Жамухи и не ответил анде ничего[109]. И поотстал Тэмужин от Жамухи и, дождавшись середины обоза, приступил к матушке Огэлун и молвил:

«Анда Жамуха мне сказал:«Пусть наши табунщикиОсядут в предгорье,Пасут табуны.Согласен ли ты?А пастухиСтанут стойбищем в долине реки,Пасут на приволье овец.Что скажешь в ответ?»

Не уразумел я этих слов и не ответил анде ничего. К тебе пришел вот за советом».

Не успела матушка Огэлун и слово молвить, как Бортэ ужин воскликнула: «Об анде Жамухе говаривали люди: все очень скоро приедается ему. Теперь, видать, пришел и наш черед: мы опостылели ему, пожалуй. И давеча он намекал тебе об этом, не иначе. Раз так, не будем останавливаться здесь, ночь проведем в пути, от анды Жамухи подальше откочуем».

И согласились все с ее словами и, не оставшись с Жамухой, ночь провели в пути. А путь их шел через тайчудские кочевья. И убоялись недруги-тайчуды Тэмужина и в ту же ночь откочевали к Жамухе. Наши ратники подобрали в кочевье близкого тайчудам племени Бэсуд отставшего от своих малого отрока по имени Хухучу и отдали его на воспитание матушке Огэлун.

Рассказ о возведении Тэмужина на ханский престол

Всю ночь провели они в пути, а утром, когда рассвело, узрели многих пришедших к ним людей других племен[110]. Следуя за Тэмужином всю ночь, пришли три брата из племени Жалайр[111][112] – Хачигун тохурун, Харахай тохурун и Харалдай тохурун – с подданными своими. Из племени Таргуд пришел Хадан далдурхан[113] с пятью братьями и всеми их людьми. Сын Мунгэту хиана – Унгур – привел с собой своих подданных – людей из родов Чаншигуд и Баягуд[114][115]. Пришли братья Хубилай[116] и Хутус из племени Барулас.

Пришли братья Жэтэй и Доголху чэрби[117] из племени Мангуд. Выделяясь из племени Арулад, пришел и присоединился к Борчу его сородич– Угэлэ чэрби. Выделяясь из племени Урианхай, пришли и воссоединились с Зэлмэ его младшие братья– Чахурхан и Субэгэдэй-батор. Из племени Бэсуд пришли братья Дэгэй и Хучугэр. Из племени Сулдус пришли братья Чилгудэй, Тахи и Тайчудай.

Сэцэ домог из племени Жалайр пришел вместе со своими сыновьями Архай хасаром и Бала. Из племени Хонхотан пришел Суйхэту чэрби. Из сухэхэнцев пришли Жэгэй и сын Хонтахора – Сухэхэй жэгун. И пришли еще Цаган-Ува из племени Нэгудэй, Хингияадай из племени Олхунуд, Сэчигур из племени Горлос, Мучи-будун из племени Дурбэн. Из Ихирэсов пришел Буту, который намеревался здесь стать зятем. И пришли еще Жунсо из племени Ноёхон, Зурган из племени Оронар, Суху сэцэн с сыном Харачаром из племени Барулас. И пришел старик Хорчи усун из племени Барин, и привел он за собой Хухучоса и Мэнэн Барина; их люди составили один курень.

И, приступив к Тэмужину; Хорчи молвил: «От женщины одной мы с Жамухою родословную ведем; той самой женщины, которая беременной святому Бодончару повстречалась и в дом его была женою введена.

Из чрева одного мы вышли,И родственные чувства крепко связывали нас.

А коли так, никак нельзя мне было от Жамухи уйти и отделиться. Но было мне Небесное виденье: как будто красная корова к нам прибилась, и ходит та корова кругом Жамухи; его бодает, юрту на телеге норовит снести; да ненароком рог себе сломала.

«Отдай мой рог!» – мычала однорогая корова, и в Жамуху из-под ее копыт земля летела. Вдруг вижу: впряжен комолый рыжеватый вол в телегу с главной юртою на ней; тот вол дорогой проторенной идет за Тэмужином вслед, мычит; и вот что я в мычанье том услышал:

«Отец наш Небо и мать Земля сговорилисьИ порешили: быть Тэмужину главой государства».

Такое было мне Небесное видение[118]. Я истинно сейчас вам это говорю. Скажи мне, Тэмужин, коль станешь ты владыкою державы, меня чем осчастливишь ты за это предвещание мое?»

И сказал Тэмужин ему в ответ: «Коль я и впрямь владыкою державы стану, тебя ноёном-темником[119] поставлю!»

Но Хорчи возражал Тэмужину: «Да разве этим осчастливишь ты меня, предвестника твоих великих государевых деяний?! Поставь ноёном-темником меня, а сверх того дай волю выбрать тридцать дев прекрасных и всех их взять в наложницы себе. И, наконец, пообещай мне слушать со вниманьем все, что ни изреку я впредь!» Так старец Хорчи Тэмужину молвил.

И еще пришли к Тэмужину Хунан и прочие люди из племени Гэнигэс и куренем единым сели. Пришел Даридай отчигин[120][121]; он и люди его одним куренем сели. Пришел Мулхалху из племени Жадаран. Унжин из племени Сахайт пришел и стал куренем одним.

Удалившись от Жамухи, Тэмужин пошел и сел в местности Айл харгана, что на речушке Химурга горхи. В ту пору за ним последовали многие, кои отделились от Жамухи: одним куренем – Сача бэхи и Тайчу, сыновья Сорхату журхи из племени Журхи[122]; одним куренем – Хучар бэхи, сын Нэхун тайши[123][124]; одним куренем – Алтан отчигин, сын Хутула-хана[125].

И откочевали тогда Тэмужин и люди, последовавшие за ним, от Айл харгана, пошли и сели в местности Хар зурхний Хух нур, что на речушке Сэнгур горхи.

Алтан, Хучар и Сача бэхи, сговорившись, приступили к Тэмужину и молвили:

«На ханский престол возведем мы тебя[126] и,Как с врагами пойдем воевать,Будем мы впереди скакать,Юных дев и красивых женСтанем мы забирать в полон.Ставки вражеские захватим,Все имущество заберем,Пред тобой,Тэмужин, разложим.Хан, тебе его поднесем.ВойноюМы пойдем на чужаковИ полоним их жен. А рысаковК тебе в табун пригоним —Отличные у иноземцев кони!Мы будем быстрых антилоп стеречь,Хан Тэмужин державный,Чтобы тебя на славу поразвлечьОхотою облавной.Ко времени твоей охоты ханскойНа антилоп лесныхИх выследим мы и как можно ближеК тебе подгоним их.Степных джейрановВ стадо соберем,Чтобы держалисьТесным табуном.Так утесним их,Чтоб они, бедняжки,Толкались, терлисьЛяжками об ляжки.А если ктоВ час жаркого сраженьяНе выполнитТвое распоряженье,ПримернымНаказаньем проучи:С имуществом,С женою разлучи.КарающийПусть будет волен мечИ голову повиннуюОтсечь.В дни мираЕсли кто-нибудь из насНе выполнитРазумный твой указ,Да будет онВсех подданных лишен —Аратов-смердов,И детей, и жен;ОслушникаВ пустыню прогони —Пусть там влачитБезрадостные дни».

И, молвив клятвенные эти речи, нарекли они Тэмужина Чингисханом и поставили ханом над собой[127].

Взойдя на ханский престол, Чингисхан повелел младшему сородичу Борчу – Угэлэ чэрби, а также Хачигун тохуруну и братьям Жэтэю и Доголху чэрби носить колчаны его[128]. А так как Унгур, Суйхэту чэрби и Хадан далдурхан молвили, что

«С едою по утрам – не запоздают,С дневной едою – нет, не оплошают»,—поставлены они были кравчими.

Дэгэй же сказал:

«Отары твоих разномастных овецЯ стану пасти лишь по северным склонам.Так будет ухожен, умножен твой скот,Что шириться станут хашаны-загоны!Я каждое утро – не зря говорю! —Барашка зарежу тебе и сварю.За это уж ты, Тэмужин, не жалейРубца для утробы моей ненасытной,Да разве прибавишь от ханских щедротКогда-никогда хошного[129] аппетитный».

И потому поставлен был он пасти стадо Чингисхана. И сказал младший брат Дэгэя Хучугэр:

«Постараюсь, чтоб в спешкеМенять никогда не пришлосьНи тяжей и ни чек,Что скрепляют оглобли и осьНа повозке твоей.Обещаю, что целыми будут постромки,Что не будет в дороге досадной поломкиУ телеги твоей.Буду мастером я тележным,Исполнительным и прилежным».

И был поставлен он тележником при ставке Чингисхана.

Все домочадцы – жены, дети, а также ханская прислуга – Додаю чэрби подчинялись.

И, назначив Хубилая, Чилгудэя и Харахай тохуруна меченосцами под водительством Хасара[130], Чингисхан молвил:

«Тому, кто на нас нападать посмеет,Живо снимайте головы с шеи.А этот надменен и чем-то кичится? —Руби не по шее – руби по ключице!»

Бэлгудэю и Харалдай тохуруну велено было:

«Табунщиками стать,Пасти отобранных для войскаМеринов табун».

Тайчудов – Хуту, Моричи и Мулхалху – назначил Чингисхан конюшими при прочих табунах.

Чингисхан повелел Архай хасару, Тахаю, Сухэхэю, Чахурхану:

«Знать все, что деется в родных пределах,Гонцами быть в сношеньях запредельных».

И приступил к Чингисхану Субэгэдэй-батор и клятвенно пообещал:

«Как полевая мышь, заботлив,Все сохраню, чем ты владеешь;Как ворон, от чужого глазаТвою добычу сберегу.Я войлочной попоной стану,Твоим щитом, твоей накидкой,Решеткой в юрте стану частой,Что преграждает вход врагу».

И сказал Чингисхан, обратись к нукерам Борчу и Зэлмэ:

«Кроме собственной тени моей,Не было у меня друзей —Вы стали моими друзьями.Кроме кобылы моей хвоста,Не было у меня хлыста —Вы стали моими хлыстами.Печаль мою вы развеяли,Душу мою успокоили —Доверье царит между нами.Вы стали первыми нукерами моими,И да поставлены вы будете над всеми!»

И всем, кто отделился от Жамухи и последовал за ним, Чингисхан сказал: «Милостью Неба, под покровительством Земли живущие, благословенны будете вы, первые мои нукеры. Вы отошли от анды Жамухи; желая дружество крепить, душою искреннею вы ко мне стремились. Вы более других должны быть у меня в почете».

И потому-то каждому из них определил он ханской властью службу[131].

И послали Тахая и Сухэхэя к Торил-хану хэрэйдскому с вестью о том, что возвели Чингисхана на ханский престол.

В ответ заповедал им Торил-хан, говоря: «Зело справедливо, что Тэмужина, сына моего, над всеми ханом вы поставили теперь. Как можно вам, монголам, жить без хана!

От правил этих впредь не отступайте,Решениям своим не изменяйте.Главой поставленному хануВерность сохраняйте!»

Так заповедал хан всех хэрэйдов Торил-хан.

Рассказ о ратоборстве Чингисхана с Жамухой

С той же вестью послали Архай хасара и Чахурхана гонцами к Жамухе. И молвил им в ответ Жамуха:

«Ступайте вы к Алтану и Хучару и им скажите так:Почто вы, вклинясь между нами,Под ребра больно укололи одного,Другому в бок шипы свои вонзилиИ разлучили-таки нас с андою Тэмужином?

Не возвели вы в ханы Тэмужина, когда мы были с андой неразлучны. Что ж умышляли, возведя теперь? Так будьте ж верны клятвенным речам, что вы, Алтан и Хучар, молвили однажды. Оберегайте Тэмужина от забот и бед и станьте добрыми нукерами ему!»

Спустя немного младший брат Жамухи Тайчар, сидевший в местности, именуемой Ульгий булаг, что на южном склоне горы Жалама, вознамерился угнать табун у нашего Жочи дармалы, сидевшего в местности Саарь хээр. И учинил Тайчар таковой разбой и погнал табун Жочи дармалы.

И, уразумев, что ограблен, один отправился Жочи дармала в погоню за разбойником, ибо нукеры его убоялись недругов жадаранских. И нагнал он в ночи свой табун, и, припав всем телом к гриве коня своего, насел он на Тайчара, и сразил его наповал стрелою меткой, а табун свой поворотил назад.

По прошествии немногих дней Мулхэ тотаг и Боролдай из племени Ихирэс прибыли к Чингисхану в урочище Хурэлху и донесли[132]: «Твой анда, Жамуха, отмщения за брата убиенного, Тайчара, жаждя, собрал три тумэна мужей тринадцати тебе враждебных кланов и во главе их встал; и на тебя, Чингисхан, ополчась[133], чрез горы Алагугуд и Турхагуд перевалил он и скоро явится в твои пределы».

И, получив известие сие, собрал Тэмужин из тринадцати куреней своих три тумэна воинов и выступил навстречу Жамухе[134][135]. И сразились они в местности, именуемой Далан балжуд[136][137]. Теснимые мужами Жамухи, Чингисхан и ратники его отступили в ущелье Жэрэнэ, что находится близ реки Онон.

И молвил Жамуха, победой возгордясь: «Мы все-таки загнали их в Жэрэнское ущелье». И тогда по велению его заживо были сварены[138] в семидесяти котлах юноши из племени Чинос и был казнен Цаган-Ува из племени Нэгудэй, голову которого, привязав к конскому хвосту, Жамуха волок аж до пределов жадаранских.

Сказ о происшествии на пиру в Ононской дубраве

По возвращении Жамухи из похода от него отделились и пришли к Чингисхану, ища у владыки покровительства, уругуды под водительством Журчидэя и Мангуды во главе с Хуйлдаром[139]. Отец Мунлиг[140] из племени Хонхотадай, доселе следовавший за Жамухой, вместе с семью сыновьями своими отделился от него и пристал к Чингисхану.

Возрадовавшись радостью великою оттого, что столько народа удалилось от Жамухи и пришло под его покровительство, Чингисхан вместе с матерью своей Огэлун ужин, братом Хасаром, журхинцами Сача бэхи и Тайчу и всеми прочими сошлись в дубраве на берегу Онона и пировали[141][142].

И наполнил виночерпий Шихигур в первую голову чаши Чингисхана, Огэлун ужин, Хасара и Сача бэхи. Засим наполнил чашу молодой жены Сача бэхи – Эбэхэй. Вознегодовали тогда старшие жены его – Хорижин хатан и Хурчин хатан[143]: «Почто не с нас ты начинаешь, виночерпий, почто наполнил первой чашу Эбэхэй?»

И, приговаривая так, били они Шихигура беспощадно. И заголосил побитый Шихигур: «Не оттого ли я при всех сношу побои, что опочил Есухэй-батор и нету уж Нэхун тайши?!»[144]

С нашей стороны распорядителем на пиру том был Бэлгудэй, и стоял он при коне Чингисхана. От журхинцев распорядителем на пиру был Бури бух[145].

Какой-то хатагидаец выкрал с коновязи повод, но тут же нашими был схвачен. Бури бух вступился за хатагидайца, и препирались они из-за того с Бэлгудэем. Бэлгудэй, вечно с кем-нибудь мерившийся силой в борьбе, обычно ходил, вытащив правую руку из рукава дэла и обнажив плечо. Бури бух изловчился и рассек мечом обнаженное плечо Бэлгудэя.

Пораненный и истекающий кровью Бэлгудэй как ни в чем не бывало хотел было уйти прочь, но узрел все это Чингисхан, пировавший в тени дерев. И, приступив к Бэлгудэю, молвил Чингисхан: «Мне укажи того мерзавца, который руку на тебя поднял!»

И ответил ему на это Бэлгудэй: «Ты успокойся, брат! Не стоит ссориться нам, братьям, из-за малости такой. И рана эта мои силы не подточит. Молю лишь, братья, меж собой из-за меня не перессорьтесь. Да не порушьте скрепленное меж нами дружество вы вновь!»

Но не внял словам Бэлгудэя Чингисхан[146], и похватали наши и журхинцы дубины да кумысные мутовки[147]и поколотили друг друга изрядно. И все же одолели наши журхинцев и полонили ханш их вздорных – Хорижин хатан и Хурчин хатан. А когда журхинцы запросили мира и во дружестве поклялись, наши не упирались и воротили им двух ханш – Хорижин хатан и Хурчин хатан.

История отмщения ворогам-татарам [148][149]

Тем временем Алтан-хан хятанский на татарского Мэгужин сульта ополчился, ибо тот не желал жить в мире и согласии с ним. И передал Алтан-хан рать свою под водительство Вангин чинсана и приказал немедля выступать против татар. И получил Чингисхан известие о том, что Вангин чинсан, сразился с татарами Мэгужин сульта и обратил их в бегство и что, преследуемые ратью Вангин чинсана бегут татары, уводя с собой свои стада в направлении местности Улз.

И молвил Чингисхан, сие узнав:

«Воистину глаголю, несть числаПринявшим смерть от ворогов татарскихПредкам нашим.И потому в их убиенииМы соучаствовать должны».

И отослал Чингисхан гонца к Торил-хану со словами: «Мне донесли: Вангин чинсан, командующий ратью Алтан-хана, тесня татар Мэгужин сульта, понудил к бегству их по направленью Улза. Так истребим же ворогов-татар, от коих наши предки принимали смерть. Тотчас приди ко мне, отец мой!»

Получив известие, Торил-хан ответил Чингисхану так: «Глаголет истину сын мой. И мы в сраженье вступим непременно!»

И на третий день, собрав рать свою, Торил-хан выступил и пришел к Чингисхану. И послали они гонца к журхинцам, дабы передал он Сача бэхи и Тайчу журхинским такие слова:

«Давайте выступимЕдиной ратью на татар,Что предков нашихНекогда губили!»

С известьем этим отослав гонца, Чингисхан и Торил-хан прождали журхинцев шесть дней. Поняли они, что ожидание тщетно, и выступили на соединение с ратью Вангин чинсана в направлении Улза.

К их подходу татары Мэгужин сульта укрепились в урочищах Хусту шутэн и Нарату шутэн. Чингисхан и Торил-хан осадили укрепление татарское и, ворвавшись в него, полонили самого Мэгужин сульта и убили ворога татарского ненавистного. И взял Чингисхан добычу богатую, средь которой были зыбка серебряная и одеяло, расшитое перламутрами.

И возвестили Чингисхан и Торил-хан, что убили Мэгужин сульта татарского, и, услыхав это, возрадовался радостью великой Вангин чинсан, и пожаловал он Чингисхану титул жаут хури[150], а Торил-хану хэрэйдскому – титул вана[151]. И поэтому именовался с тех пор Торил-хан Ван-ханом.

И молвил Вангин чинсан, возрадовавшись: «Татарского Мэгужин сульта погубив, вы Алтан-хану великую услугу оказали. О том я тотчас извещу владыку. Тем паче в воле Алтан-хана пожаловать Чингису титул Жау тау»[152].

И, возрадовавшись, вернулся Вангин чинсан восвояси. И поделили Чингисхан и Ван-хан меж собой татар, коих похватали на побоище, и воротились в пределы свои.

И подобрали мужи наши в урочище Нарату шутэн брошенного своими отрока татарского в подбитой соболем шелковой безрукавке с нашитыми на ней золотыми колечками. Чингисхан привез отрока того и преподнес в дар матери своей, Огэлун. И молвила матушка Огэлун, дар сына принимая: «Сей отрок – знатного происхожденья, родителями благородной крови порожден. Пусть будет он шестым после пяти сынов моих!» И нарекла матушка Огэлун имя ему Шигихэн хутугу (Шихихутуг) и воспитывала его как сына родного[153].

Рассказ о том, как Чингисхан наказал подлых журхинцев

В ту пору агуруг-ставка Чингисхана находилась в местности Харгалту нур. В отсутствие Чингисхана подлые журхинцы напали на остававшихся в его ставке людей: десятерых убили, а десятков пять до нитки обобрали[154].

И вознегодовал Чингисхан, когда донесли ему о разоре, учиненном журхинцами нашим, и молвил он: «Что возомнили вдруг журхинцы о себе, разор бесчестный этот учиняя нам?! И прежде на пиру в дубраве на Ононе побили они кравчего Шихигура и брату Бэлгудэю рассекли плечо. Когда же, во дружестве клянясь, журхинцы повинились, не мы ли воротили им обеих ханш?!

И после, известивши их, что будем выступать единой ратью против злодеев этих, ворогов-татар, что предков наших некогда губили, мы тщетно ждали их прихода. А нынче вовсе оборотились в недругов они».

И выступил Чингисхан повоевать журхинцев, и побили их мужи наши в местности Долон болдог, что на Керулене. И бежали прочь Сача бэхи и Тайчу с немногочисленною свитою своею, но были схвачены они в пади Тэлэту преследовавшими их мужами нашими. И обратился Чингисхан к плененным Сача бэхи и Тайчу: «Вы помните о нашем уговоре, о том, как каялись и в дружестве клялись вы во дубраве на Ононе?»

И молвили в ответ Сача бэхи и Тайчу: «Коль не сдержали слова мы, ты с нами волен поступать, как знаешь».

И напомнил им тогда Чингисхан прежние клятвы журхинские, и уличил во лжи подлой, и покарал карой смертной.

Покончив с Сача бэхи и Тайчу, пригнал Чингисхан плененных журхинцев в удел свой. И оказались среди журхинского люда сыновья Тэлэгэту баяна из племени Жалайр – Гун-Ува, Чулун хайч и Жэбгэ. И привел Гун-Ува сыновей своих Мухали[155] и Буха к Чингисхану и молвил:

«Пусть будут рабами ониНа пороге твоем.А если сбежать захотят,За коленками имТы жилы подрежь.Пусть будут при ставке твоейНеотлучно они.А если сбегут со двора,Ты живот им вспориИ печень достань».

И представил Чулун хайч Чингисхану сыновей своих Тунгэ и Хаши со словами:

«Твой порог драгоценныйПусть они неотлучно хранят.А если куда-то с негоОтлучатся они —Их жизни лиши.У высоких дверейПусть они поднимают кошму.А если от этих дверейОни прочь отойдут,Ты им брюхо вспори».

И отдал Чингисхан Жэбгэ в услужение брату Хасару. Повстречавшись с матушкой Огэлун, Жэбгэ преподнес ей в дар отрока по имени Борохул[156], подобранного им в Журхинских кочевьях.

И воспитывала матушка Огэлун с тех пор в юрте своей четырех отроков – Хучу, подобранного в землях мэргэдских, Хухучу, отставшего от родичей – бэсудов, татарского Шигихэн хутуга и Борохула из племени Журхин. И заповедала матушка Огэлун сыновьям своим родным:

Окрест взирающие ясным днем,И слух, всевнемлющий во тьме ночной!»

Журхинцы, коих полонил Чингисхан, род свой вели от Охин бархага, старшего из семи сыновей Хабул-хана. Охин бархаг родил Хутугту журхи. Отец Хутугту журхи, как старший из сыновей Хабул-хана, выбрал из своих подданных нукеров своему сыну:

Самых смышленыхИ самых могучих,Самых отважныхИ лучников лучших,Изрыгающих ярость из зева,С уст, пылающих пламенем гнева.

И поскольку под водительством Хутугту журхи собрались мужи отважные и гордые сердцем, прозвали их за это журхинцами[157].

И покорил Чингисхан тех горделивых журхинцев и сделал все их племя подданными своими[158].

И понудил тогда же Чингисхан бороться Бури буха и Бэлгудэя[159]. Бури бух был в то время среди покоренных журхинцев. Он, достославный борец во всем улусе, мог запросто уложить наземь Бэлгудэя одним ударом ноги по голени. На этот раз неодолимый Бури бух пал поверженным перед Бэлгудэем.

Захватив плечо Бури буха, Бэлгудэй всем телом навалился на него и бросил взгляд на Чингисхана. И закусил Чингисхан нижнюю губу, и Бэлгудэй уразумел знак Чингисхана. И обхватил он Бури буха и, упершись коленями ему в спину, рывком переломил хребет. И на последнем издыхании молвил Бури бух: «Нет! Бэлгудэю ни за что меня не побороть!

Владыку убоявшись, Чингисхана,Его задобрить возжелав,Поверженным я перед Бэлгудэем пал.И вот за это жизнью поплатился».

Переломив хребет Бури буху, Бэлгудэй уволок прочь его бездыханное тело.

Итак, старшим из семи сыновей Хабул-хана был Охин бархаг. После него следовал Бартан-батор. Его сыном был Есухэй-батор. Третьим сыном Хабул-хана был Хутагт мунгур. Его сыном и был Бури бух. Бури бух в борьбе был сильнее сыновей Бартан-батора. И дружил он с храбрыми сыновьями Охин бархага. И умер достославный в улусе борец Бури бух, позволив переломить себе хребет брату Чингисхана – Бэлгудэю.

Рассказ о возведении Жамухи в гур-ханы и выступлении его воинства против Чингисхана

И сошлись через год – в год Курицы[160] – в местности Алхой булаг хатагины под водительством Баху чороги, салжуды под водительством Чирхидай-батора, дурвуны под водительством Хачигун бэхи, алчи татары под водительством Жалин буха, ихирэсы под водительством Тугэ маха, хонгирады – Тэрхэг, Эмэл, Алхой, горлосцы под водительством Чонага и Цагана, найманы[161] – Хучугуд и Буйруг-хан, сын Тогтога бэхи мэргэдского – Хуту, ойрадский Хутуга бэхи, а кроме того, Таргудай хирилтуг, Хотун орчан, Агучу-батор и другие тайчуды.

И, сойдясь вместе в Алхой булаге, сговорились они возвести в ханы Жамуху, потомка Жажирадая. Тут же забили жеребца и кобылу и дали священную клятву. И откочевали они оттуда к реке Эргунэ (река Аргунь. – A. M. [162]) и в местности Агу нуга, что находится при впадении реки Гэн в Эргунэ, свершили обряд возведения Жамухи в Гур-ханы[163]. И, возведя Жамуху в Гур-ханы, уговорились они выступать ратью против Чингисхана и Ван-хана.

Когда Чингисхан сидел в Хурэлху, к нему явился и оповестил о сговоре том Хоридай из племени Горлос. И передал Чингисхан сие известие Ван-хану, и тот собрал рать свою и тотчас пришел к Чингисхану. По пришествии Ван-хана порешили они выступить против Жамухи. И двинулись они ратью общей вниз по Керулену. И послал Чингисхан в передовую разведку Алтана, Хучара и Даридая, а Ван-хан послал Сэнгума, Жаха гамбу и Билгэ бэхи.

А перед тем выставили они заставы дозорные в Энэгэн гуйлэту и далее в урочищах Цэхцэр и Чихурху. И достигли разведчики наши – Алтан, Хучар, Сэнгум и другие – урочища Утхияа и хотели было сойти с коней и здесь расположиться, как вдруг наехал на них гонец с дозорной заставы, что выставлена была в урочище Чихурху, и известил, что вороги идут. И, не сходя с коней, порешили они ехать навстречу вражеской разведке, дабы все толком разузнать.

И наехали они на вражеский разъезд и вопрошали: «Кто вы будете?»

А были это посланные Жамухой в разведку тайчудский Агучу-батор, найманский Буйруг-хан, сын мэргэдского Тогтога бэхи Хуту и ойрадский Хутуга бэхи. Передовые разведчики наши, перекликаясь с неприятельскими, уговорились сойтись в сражении завтра, потому как смеркалось уже. И воротились они в стан главных сил, где и заночевали.

А назавтра сошлись две рати в сражении в урочище Хойтэн. И бились они, попеременно тесня друг друга; Буйруг-хан и Хутуга владели волшебством обрушивать ненастье на ворогов своих. И принялись они шаманить, вызывая ливень или ураган на головы ратников Чингисхана. Но разверзлись хляби небесные над ними самими. И скользили их ноги и вязли в непролазной грязи. «То гнев небесный пал на нас!» – возопили они, и разбежалось воинство Жамухи в разные стороны[164].

Рассказ о том, как Чингисхан разгромил тайчудов

Найманский Буйруг-хан отделился от Жамухи и двинулся на Южный Алтай в направлении Улуг тага. Сын Тогтога мэргэдского Хуту направился к реке Селенге. Ойрадский Хутуга бэхи, желая осесть в лесах, пошел по направлению Шисгиса (Шишгида). Тайчудский Агучу-батор двинулся на Онон. Сам Жамуха, пограбив в ханы его возведший народ, поспешил обратно вниз по реке Эргунэ[165].

Когда распалось воинство Жамухи, Ван-хан стал преследовать Жамуху, Чингисхан погнался вслед за Агучу-батором, двинувшимся в пределы тайчудские на реку Онон. Агучу-батор, придя в свой удел, понудил людей своих бежать за Онон, а сам вместе с Хотун орчаном собрал лучших мужей тайчудских, выстроил их в порядки боевые и ждал подхода Чингисхана, дабы сразиться с ним. И подошла рать Чингисхана и ввязалась в сражение с тайчудами[166]. И много крови пролилось в тот день. А с наступлением темноты уснули ратники мертвым сном на том месте, где сражались. И бежавший народ тайчудский, расположившись куренем, спал тут же на поле брани вместе с ратниками.

Чингисхан в сражении с тайчудами был ранен в шею. Хлеставшая из раны кровь никак не останавливалась, и Чингисхан страдал неимоверно, и силы покидали его. С наступлением темноты он расположился ставкой тут же, на поле брани.

Зэлмэ, обагряя губы, то и дело отсасывал закупоривавшую артерию кровь Чингисхана[167]. И так, набирая полный рот крови, а потом сплевывая ее тут же рядом, он просидел около лежмя лежащего Чингисхана до глубокой ночи; и никого другого он не подпускал к владыке.

За полночь Чингисхан пришел в себя и молвил: «Кровь наконец-то запеклась. Теперь меня лишь жажда мучит».

И тогда Зэлмэ сбросил с себя одежду – дэл, гутулы, малахай[168], и остался он в одном исподнем. И пробрался он во вражеский курень и стал шарить по телегам, окружавшим кольцом стан тайчудский, но так и не нашел нигде кумыса. Видно, бежавшие тайчуды выпустили кобылиц пастись недоеными. Не найдя кумыса, он прихватил с одной телеги огромный бурдюк с простоквашей и, взвалив его на себя, поспешил восвояси.

Само Небо покровительствовало Зэлмэ: ни одна душа не прознала про то, как он проник в неприятельский стан и как оттуда вернулся. И принес Зэлмэ бурдюк с простоквашей, развел ее водой, которую тут же отыскал; и, разведя водой простоквашу, дал испить Чингисхану.

И испил Чингисхан, трижды переводя дух; и, приподнявшись, сел и молвил он: «Мой взор прояснился, и чувствую я облегчение».

Тем временем уже рассвело. И узрел Чингисхан, что вся земля вокруг того места, где они сидели, покрыта кровавой жижей. И вопрошал он Зэлмэ: «Что вижу я вокруг?! Зачем не удалялся ты, отплевывая кровь мою?»

И молвил Зэлмэ владыке в ответ: «Покуда пребывал ты в муках, я не решался удаляться от тебя. Не разбирал я второпях: отплевывалось – так отплевывал, глоталось – так глотал. И, право, вдоволь наглотался твоей крови».

И вопрошал Чингисхан снова нукера Зэлмэ: «Пока лежмя лежал я здесь, почто ты удалился оголенным? И попадись ты в руки ворогам-тайчудам, не выдал бы меня?»

И молвил ему в ответ Зэлмэ: «Я думал: коль меня поймают оголенным, солгу, что к ним желал перебежать и что вдруг вскрылись замыслы мои и сродники убить меня решили – раздели перед казнью, оставили в одном исподнем, но, к счастью, удалось мне убежать. Поверив россказням моим, тайчуды дали б мне одежду и непременно у себя призрели. Тогда бы, улучив момент, я смог от них бежать. С одной лишь мыслью спасти тебя от жажды в мгновенье ока я решился сделать так».

И рек тогда Чингисхан: «Что мне сказать тебе, Зэлмэ, друг верный? Когда, обложенный мэргэдами со всех сторон, в горах Бурхан халдун скрывался я, ты выручил меня тогда впервые. А нынче, не щадя себя, отсасывал ты кровь мою; и вдругорядь тебе я животом обязан. Когда же изнемог от жажды я, рискуя жизнью, ты во вражий стан пробрался и мне питье животворящее принес. Навеки не забыть мне, друг Зэлмэ, твои заслуги!»

Когда же рассвело, узрели наши, что вражеская рать бежала с поля брани. Но расположившийся на ночлег вокруг ратников своих тайчудский люд не снялся с места, ибо не мог поспешно с ратниками откочевать.

И приказал Чингисхан полонить тот люд. И двинулись ратники наши и похватали бегущих тайчудов. И была средь них женщина в красном дэле, голосившая истошно: «Тэмужин! Тэмужин!»

И услышал Чингисхан стенанья ее и отослал человека разузнать, почто голосит она так. И отвечала женщина посыльному Чингисхана: «Я – Сорхон шара дочь, зовусь Хадан. А кли^чу Тэмужина, чтобы спас он мужа, не то погубят ваши ратники его».

И вернулся посланный человек к Чингисхану и передал слова той женщины. Подскакал тотчас Чингисхан к Хадан и сошел с коня; и обнялись они с Хадан. Но выяснилось тогда, что ратники наши уже убили мужа ее.

Похватав люд тайчудский, расположился там же Чингисхан на ночлег. И призвал он к себе Хадан, и призрел ее.

Назавтра явились к нему Сорхон шар и Зургадай, кои были под властью тайчудского Тудугэя. И сказал Чингисхан Сорхон шару:

«Почтенный Сорхон шар,Мой сродник-благодетель,Ты с шеи снял моейТяжелые колодки,От кандалов моиОсвободил ты руки,Но под крыло моеПочто так поздно прибыл?»

И молвил Сорхон шар ему в ответ: «Я лишь в тебя все время верил, мой Чингисхан. Но посуди, как было мне спешить. Явись к тебе я прежде, сродники-тайчуды моих жену, детей, все достояние мое пустили б прахом по ветру, поди. Сегодня ж воссоединиться мы с тобою вправе!»

И выслушал Чингисхан слова Сорхон шара и одобрил речи его.

И молвил еще Чингисхан: «Когда в урочище Хойтэн сошлись, тесня друг друга, наши рати, кто ранил в шейный позвонок коня, что подо мною был?»[169].

И признался Зургадай владыке покаянно:

«То я, Чингисхан, выпустил стрелу.Захочешь ты меня казнить, мой хан,Не суждено мне, значит, жить, мой хан.Ничтожный, я паду перед тобойИ, бездыханный, буду гнить, мой хан.Но если жизнь даруешь мне, спасешь,Ты преданность, защиту обретешь.Куда пошлешь – бесстрашно я пойдуИ на врагов всей силой нападу.И так я буду бить твоих врагов,Что реки выйдут, хан, из берегов.Такая сила бы во мне росла,Что за скалою б рушилась скалаИ сыпались разбитые вконецОбломки человеческих сердец.Чингис, тебе я храбрость покажуИ преданность и силу докажу!»

И молвил Чингисхан: «Будь, Зургадай, ты истинным врагом, ты б лгал, сокрыть желая свою зловредность. Но нет, ты ничего не утаил, в содеянном признался честно. Вот муж, воистину достойный быть моим нукером. Поскольку наконечником стрелы ты ранил в шейный позвонок коня саврасого, что подо мною был в ту пору, мы наречем тебя Зэв отныне[170], сим именем заменим прежнее прозвание твое. Так будь же наконечником стрелы, что неотлучно день и ночь при мне, что от врагов меня оберегает!»

Вот и весь сказ о том, как Зэв стал нукером Чингисхана.

И повоевал Чингисхан тайчудов, и истребил он Агучу-батора, Хотун орчана, Хутудара и прочую таичудскую родовую знать вместе со всей их родней. И понудил он люд тайчудский кочевать за собой. И пошел и сел Чингисхан в урочище Хубахаяа (Ухаа хаяа), где и провел всю зиму.

История пленения хана тайчудов Таргудая хирилтуга

Тем временем старик Ширгэт из племени Нуцгэн барин вместе с двумя сыновьями, Алагом и Наяа, полонили тайчудского ноёна Таргудай хирилтуга, нашедшего прибежище в окрестных лесах. Был Таргудай хирилтуг чрезвычайно грузен и не держался в седле, и потому посадили они его на телегу и повезли к Чингисхану.

По дороге их нагнали сыновья и младшие братья Таргудай хирилтуга, желавшие отбить его. При их появлении старик Ширгэт опрокинул неповоротливого Таргудая на спину, взгромоздился на лежащего хана тайчудского и, выхватив нож, молвил: «Желают сродники отбить тебя. И мне, как посягнувшему на жизнь твою, живым уже не быть. И потому я смерть готов принять, главою возлежа на ханском теле бездыханном». И, сказав такие слова, старик Ширгэт приставил лезвие ножа к горлу Таргудая.

И возопил Таргудай хирилту, дабы слышали братья и дети его: «Ширгэт замыслил погубить меня. И коль умру, его ножом сраженный, на что тогда вам тело бездыханное мое?! Пока не поздно, возвращайтесь восвояси и будьте за меня покойны. Мне Тэмужин не причинит вреда.

Его, покинутого всеми сироту, призрел я; на лике – свет, в его очах огонь узрев, уверовал в его звезду, как необъезженного жеребенка обучал. Мне ничего не стоило сгубить его тогда, я ж милостиво пестовал его. И верю, что теперь душой восчувствует, умом он уразумеет это. Нет! Мне Тэмужин не причинит вреда! Тотчас же возвращайтесь, сыновья мои и братья, восвояси. Не то как бы Ширгэт не погубил меня!»

И, услышав это, сыновья и братья Таргудай хирилтуга молвили: «Сюда пришли мы, чтоб спасти отца и брата. Но если под ножом Ширгэта он падет, на что нам тело хана бездыханное?! Пока старик Ширгэт не погубил его, нам надобно скорее возвратиться». И, порешив так, тайчуды поворотили коней обратно.

Когда они скрылись из виду, сыновья Ширгэта, Алаг и Наяа, бежавшие прочь при первом появлении тайчудов, возвернулись к отцу. И продолжили они свой путь, везя к Чингисхану пленника тайчудского Таргудай хирилтуга. И добрались они до местности, именуемой Хутухул нуга, и молвил Наяа, сын Ширгэта: «Коль Таргудая привезем мы к Чингисхану, в нукеры не возьмет он нас, не верных господину своему холопов; казнить прикажет, ибо на господина мы посягнули своего[171].

Давайте же отпустим хана Таргудая, а сами обратимся к хану: «О Чингисхан, пришли мы, чтоб в услужение тебе всю силу положить. В пути мы полонили Таргудая и господина своего к тебе везли. Но наконец одумались и устыдились: как можно выдавать единородного владыку?! Усовестившись, мы отпустили хана восвояси, а сами под твое водительство пришли».

Отец и брат одобрили слова Наяа; и отпустили они тут же Таргудай хирилтуга, а сами вскорости пришли к Чингисхану.

И спросил их Чингисхан, почто пришли они. И ответил старик Ширгэт Чингисхану: «Везли к тебе мы хана Таргудая, но наконец одумались и устыдились: как можно выдавать единородного владыку?! Мы отпустили хана Таргудая восвояси и вот пришли, чтоб в услужение тебе всю силу положить».

И молвил Чингисхан: «Вы, подданные хана Таргудая! Когда бы господина своего вы пленником доставить мне посмели, впредь моего доверья вы б лишились. Самих бы вас и семьи ваши также вполне уместно было б извести. Вот почему, когда я узнаю, что хану оказали вы почтенье и милосердную свою явили душу, такое одобряю я вполне». Сказав сии слова, Чингисхан призрел старика Ширгэта и сыновей его.

Спустя некоторое время, когда Чингисхан пребывал в местности, именуемой Дэрсут, пришел к нему хэрэйдский Жаха гамбу[172] и поклялся во дружестве. В ту пору ополчились на Чингисхана мэргэды. Но Чингисхан и Жаха гамбу дали отпор недругам силами общими. И пришли тогда же под водительство владыки тумэн тубэгэнцы и олон донхайдцы и прочие роды хэрэйдские, оставившие свои пределы и разбредшиеся[173].

История междоусобия в стане хэрэйдов

Владыка хэрэйдов Ван-хан был некогда крепко дружен с Есухэй-батором, отцом Чингисхана, и стали они побратимами[174]. А история их побратимства такова.

Ван-хан погубил младших братьев отца своего – Хурчахус Буйруг-хана, чем прогневал дядьку по отцу – Гур-хана[175]. И ополчился на него Гур-хан и побил его в сражении. И укрылся Ванхан в ущелье Харагун и, выбравшись оттуда едва живым с сотней мужей своих, пришел к Есухэй-батору. И призрел его хан Есухэй и стал самолично во главе рати своей и, повоевав Гур-хана, понудил его бежать в страну Хашин[176], а подданных, имущество и скот его отдал Ван-хану. С тех самых пор андами-побратимами они стали.

Впоследствие младший брат Ван-хана – Эрхэ хар, страшась быть убитым старшим братом своим, перекинулся на сторону найманского Инанча-хана. И ополчился тогда Инанча-хан на Ван-хана и понудил его бежать прочь[177]. Скитаясь, прошествовал Ван-хан через три града, пока не достиг пределов Гур-хана хар хятанского[178]. Но и с ним не поладил Ван-хан. И отошел он от Гур-хана и бродил по уйгурским и тангудским городам, в пути перебиваясь пищей скудною. Доя пять дойных коз и точа на еду кровь верблюда, насилу добрался Ван-хан до озера Гусэгур.

Чингисхан, памятуя о прежнем побратимстве Ван-хана с отцом своим, Есухэй-батором, отослал к нему навстречу Тахайбатора и Сухэхэй жэгуна, а потом и сам встретил его у истоков Керулена. Сжалился Чингисхан над вконец отощавшим от голода Ван-ханом и обложил оброком аратов своих в его пользу и призрел в курене своем. Вместе откочевав, провели они зиму в урочище Хубахала[179].

Тем временем младшие братья Ван-хана поносили его словами гневными:

«У брата старшего Ван-ханаСтрашны зловещие повадки:Он близких родственников нашихУничтожает без оглядки.Видать, и наш черед наступит:Убьет – по ветру прах размечет.Как дальше жить?Ведь этак род нашОн оборвет иль изувечит.К хар хятанам теперь подался —Защитников он ищет там.Без хана наш улус остался…Как дальше жить?Что делать нам?

Видать, запамятовал он, как семи лет от роду в мэргэдский плен попал и как молол мэргэдское зерно с зари и до зари в Бур хээре, что на Селенге. И как отец наш, Хурчахус Буйруг-хан, беднягу вызволил, повоевав мэргэдов. Забыл, и как верблюдов пас у Ажай-хана, когда его в тринадцать лет татары вместе с матерью пленили, и как, бежав от Ажай-хана, явился ненадолго восвояси.

Не помнит он, и как потом, найманами гонимый, переметнулся к хар хятанскому Гур-хану, сидящему на Чуе в землях Сартаульских[180], и как, покинув хана через год, скитался по уйгурским и тангудским градам, в пути перебивался скудной пищей – доил пять дойных коз и кровь верблюда на еду себе точил; и как едва живым явился к Тэмужину, который, в курене своем его призрев, аратов обложил оброком в его пользу. Все это позабыл Ван-хан, и подлы нынче замыслы его».

Алтан ашух донес Ван-хану о том, что сказывали про него мятежные братья. И похватали тогда ханские нукеры Хутура, Хулбари, Арин тайши и прочих. И лишь Жаха гамбу удалось бежать и добраться до найманов.

Ван-хан согнал схваченных братьев в одну юрту и, приступив к ним, молвил: «Вы что-то говорили меж собой о том, как я скитался по уйгурским и тангудским землям?! О, недостойные! Что вы еще себе позволили задумать?» И с этими словами наплевал он в лицо братьям своим, и, глядя на него, все бывшие в юрте хэрэйды стали плевать в недостойных.

Рассказ о том, как Чингисхан ополчился на люд татарский

Осенью года Собаки[181] ополчился Чингисхан на люд татарский[182] из четырех родов: Цаган татар, Алчи татар, Тутагуд татар, Алухай татар. Но прежде он изрек закон[183]: «Покуда неприятеля тесним, никто не смеет у поживы мешкать! Повержен враг – и все его добро считается тогда добычей нашей, тут наступает время дележа.

Когда же нам случится отступать, всем следует вернуться к месту, откуда шли мы в бой. А кто его немедля не займет, тот предал нас и будет умерщвлен!»

И сразился Чингисхан с татарами в местности Далан нумургэс[184] и понудил их спасаться бегством. И гнали татар вплоть до урочища Улхой шилугэлжид, где их и полонили.

Когда усмиряли знать татарскую из родов Цаган татар, Алчи татар, Тутагуд татар, Алухай татар и брали в полон народ татарский, Алтан, Хучар и Даридай преступили закон, что изрек Чингисхан, замешкались, позарившись на поживу.

«Ужель мужи мои не держат слова, закон, реченный мною, не блюдут?!» – вознегодовал Чингисхан. И отослал Чингисхан к ним Зэв и Хубилая[185], и отобрали они у Алтана, Хучара и Даридая коней татарских и прочую поживу, что те успели захватить.

Одолев и полонив татар, Чингисхан призвал к себе ближайших сродников; и держали они совет, как быть с полоненными татарами. И порешили на сходе том Чингисхан и сродники его:

«Паршивые татары искониГубили дедов наших и отцов.Чтобы покончить с ними навсегда,Мы уничтожим каждого из них,Кто перерос тележную чеку[186],А женщин их и маленьких детейПо семьям в услуженье разобрать,И – пребывать рабами им навек».

Когда сродники расходились со схода, Их чэрэн приступил к Бэлгудэю и спросил его: «О чем уговорились сродники твои?» И молвил ему в ответ Бэлгудэй: «Всех вас, татар, кто выше чеки колеса, мы порешили истребить!»

Услышав эти слова Бэлгудэя, Их чэрэн бросил клич, и собрались мужи татарские заедино и встали стеной неприступной. И много полегло ратников наших, когда штурмовали ряды татарские. Насилу одолев их, Чингисхан приказал рубить им головы, примеряя к чеке колесной. Тут татары повыхватывали припрятанные в рукавах ножи, желая умереть, главою возлежа на вражьем теле. И снова много наших полегло. И порубили, наконец, головы татарам, всем, кто выше чеки колесной.

И изрек тогда Чингисхан закон: «Все то, о чем договорились мы на сходе, брат Бэлгудэй вмиг разгласил врагу. И вот какой нам нанесен урон! Отныне да не будет Бэлгудэй на сход допущен. Покуда держим мы совет, пусть он порядок наблюдает за дверьми, споры и тяжбы разбирает. И лишь когда, испив вина, закончим мы совет, ему и Даридаю войти к нам в ставку будет можно!»

Тогда же Чингисхан соблаговолил взять себе в жены Есухэн хатан – дочь татарского Их чэрэна. И молвила Есухэн хатан, обласканная Чингисханом: «Хан соизволил в жены взять меня – знать, позаботится он о моей судьбе. Но, право, более достойна будет хана сестра моя по имени Есуй. Сосватана она была недавно. Неведомо, однако, мне, куда она от разоренья скрылась».

И сказал тогда Чингисхан: «Раз уж и впрямь так хороша твоя сестра, велю я тотчас же сыскать ее. А явится она, уступишь ли свое ей место?»

И отвечала Есухэн хатан: «Коль соизволит хан сыскать мою сестру, я сей же час свое ей место уступлю».

И бросил клич Чингисхан ратникам своим и велел сыскать Есуй хатан. И узрели ратники наши Есуй и жениха ее, кои хотели скрыться в лесу. И словили они Есуй хатан, а жених ее бежал. Как увидела Есухэн хатан сестру старшую, Есуй хатан, верная слову, уступила она ей место свое подле Чингисхана, а сама села подале. И была Есуй хатан божественно красива, точь-в-точь как говорила Есухэн хатан. И соблаговолил Чингисхан взять ее в жены.

Покончив с татарами[187], как-то раз восседал Чингисхан подле ставки своей, пируя с ханшами Есуй хатан и Есухэн хатан, кои сидели по обе стороны от него. Вдруг Есуй хатан тяжело вздохнула. И заподозрил Чингисхан неладное. И призвал он к себе Борчу, Мухали и прочих ноёнов и повелел: «По аймакам[188][189] сберите подданных моих. И да не будет чужаков меж ними!»

И когда развели всех аратов по аймакам, остался один добрый молодец, что не был причислен ни к одному из них. И спросили его: «Чей ты подданный?» И ответил тот человек: «Я в жены взял Есуй, дочь Их чэрэна; спасаясь от разора вражьего, бежал. Уверовав, что воцарился мир и что опознанным не буду среди прочих, теперь вернулся».

Когда Чингисхану передали эти слова, Чингисхан повелел: «Явившийся бродяга к нам зловредное замыслил. И разве мы уже не истребили всех, ему подобных? Пусть участь он разделит недругов татар, дабы глаза мои не видели его отныне!» И тотчас человек тот был казнен.

В тот же год Собаки, пока Чингисхан воевал татар, Ван-хан ополчился на мэргэдов[190]. И понудил Ван-хан бежать мэргэдов во главе с Тогтога бэхи в сторону местности Баргужин тухум, и убил он старшего сына Тогтога бэхи – Тугус бэхи, захватил его двух дочерей – Хутагтай хатан и Чалун хатан, а также сыновей его Хуту и Чулуна вместе с их подданными. Но не поделился на этот раз Ван-хан своей добычей с Чингисханом.

Рассказ о том, как Чингисхан и Ван-хан ополчились на найманов

Засим Чингисхан и Ван-хан выступили вместе повоевать найманского Хучугуда, прозванного Буйруг-ханом[191]. Когда они достигли местности Улуг тагийн Согог ус, Буйруг-хан, будучи не в силах противостоять им, двинулся к Алтаю. И преследовали наши его от Согог уса и понудили перевалить через Алтай и погнали в направлении Хумшингирийн Урунгу. Тогда же найманский ноён Йэди тублуг, будучи в дозоре, наехал на наш караульный разъезд и был обращен в бегство. Йэди тублуг хотел было скрыться в горах, но вдруг лопнула конская подпруга. Тут-то он и был схвачен. И настигли наши Буйруг-хана у озера Хишилбаши и там покончили с ним[192].

Когда Чингисхан и Ван-хан возвращались из похода, в излучине реки Байдараг к ним навстречу вышел богатырь найманский Хугсэгу сабраг с ратью своею. Чингисхан и Ван-хан также выстроили в боевой порядок свои рати. Но тут наступил вечер, и уговорились они с найманами биться завтра.

Среди ночи Ван-хан, оставив горящими костры на месте привала своего воинства, двинул свою рать вверх по течению реки Хар сул[193].

Той ночью к Ван-хану присоединился Жамуха[194]. Приступив к Ван-хану, он молвил: «Давно известно, что анда Тэмужин с найманами во дружестве живет. Вот потому он и не выступил вослед за нами.

Ты видишь, хан:Я при тебе – как та степная птица,Что отлетать в край дальний не стремится.Другое дело – анда Тэмужин:Все мечется он,Все куда-то мчится.С найманами сошелся онИ от тебя желает отделиться».

Убчигдайский Хурэн-батор, услыхав слова Жамухи, ему прекословил: «Почто лукаво льстишь, на честных сродников напраслину возводишь, Жамуха?!»

Наутро следующего дня Чингисхан пробудился, готовый двинуться в бой с найманами. Тут обнаружилось, что стоянка, где прошлой ночью стали на привал ратники Ван-хана, опустела.

«Неужто ты, Ван-хан, решил нас одурачить и бросить здесь на произвол судьбы?!» – вознегодовал Чингисхан, узнав об этом. И тронулся Чингисхан с ратью своей и, стрелку перейдя, где Эдэр сливается с Алтаем, пришел в местность Саарь хээр и сел там. Тут Чингисхан и Хасар прознали, какой разор учинили найманы хэрэйдам Ван-хана, но не придали этому значения.

А приключилось там вот что. Найманский богатырь Хугсэу сабраг, преследовавший по пятам Ван-хана, полонил жену и детей, захватил всех подданных и имущество сына его – Сэнгума. И сразился Хугсэу сабраг с Ван-ханом в местности Тэлэгэту амсар и, захватив много подданных и скота Ван-хана, вернулся восвояси.

Улучив момент, сыновья мэргэдского Тогтога бэхи – Хуту и Чулун, захваченные прежде Ван-ханом, забрали подданных своих и, соединившись со своим отцом, двинулись в направлении Селенги.

Поверженный найманским богатырем Хугсэу сабрагом, Ванхан отослал к Чингисхану посла со словами: «Разор мне учинили вороги-найманы: жен и детей в полон забрали, имущества меня лишили. Сын мой, прошу и умоляю: пошли на помощь мне бесстрашных четырех богатырей своих, имущество и подданных вернуть мне помоги!»

И снарядил Чингисхан свою рать на помощь Ван-хану. И шли впереди посланные им четверо богатырей – Борчу, Мухали, Борохул и Чулун[195].

Тем временем Сэнгум сражался с найманами в местности Улан хут. В бою лошадь его была ранена в ногу, а сам он едва не был пленен найманами, но подоспели четыре богатыря Чингисхана и отбили его у врага. Засим вернули они Ван-хану угнанных найманами подданных, жен и детей его и все добро, отнятое у него недругом.

И возрадовался радостью великою Ван-хан, и молвил он: «Было время, когда Есухэй, благородный отец Тэмужина, воедино собрал мой распавшийся было улус. А теперь его сын, снарядив четверых верных богатырей, воротил вновь утраченный мною народ. Да поможет теперь мне Небес и Земли покровительство отплатить благодарностью за услуги великие те!» И молвил еще Ван-хан:

«Улус, что мной уже утерян был,Мне Есухэй когда-то воротил.Теперь помог мне Есухэя сын,Чингис, что в прошлом звался Тэмужин.Все, что опять я было потерял,Он вызволил и для меня собрал.Но почему с отцом теперь и сынВ поступке благородном стал един?Какие же они имели цели,Что дважды бедный мой улус призрели?Совсем уже я дряхлым становлюсь…Дух испустить когда я соберусь,Кто же тогда мой унаследует улус?Однажды теплой юрты я лишусьИ в каменной, холодной поселюсь,—Кто сохранит тебя тогда, улус?

Да, младшие есть братья у меня и кроме них немалая родня, но где же честных, где достойных взять, чтобы могли улусом управлять?! Есть у меня лишь сын единственный, Сэнгум, но нет наперсников достойных у него. Желал бы я, чтоб Тэмужин стал старшим, названым Сэнгума братом. Тогда, имея двух любимых сыновей, в спокойствии провел бы я остаток дней».

И сошлись Чингисхан и Ван-хан в Черной роще[196], что на берегу реки Тола; и поклялись они друг другу, что отныне Ван-хан будет считать Чингисхана сыном своим, а Чингисхан Ван-хана – отцом, поскольку отец Чингисхана, Есухэй-батор, и Ван-хан когда еще стали побратимами. И сговорились они тогда:

«Случится, чужеземцы нападут —Отпор им будет общею заботой.На антилоп облава – что ж, и тутОни займутся сообща охотой».

И еще они порешили:

«Коль змеи ядовитой жалоПодстрекало бы нас, искушало,Клевету, навет извергало —Расходиться нам не пристало:Мы сойдемся лицом к лицу,Как положено добрым соседям,Яд губительный обезвредим.Если б вдруг смертоносный клык —Злой разлад среди нас возник,Злыдень не одолел бы нас…Мы бы встретились с глазу на глаз,Примирительный разговорЗавершил бы любой наш спор».

Скрепив дружество свое взаимной клятвой, жили они с тех пор душа в душу.

Рассказ о том, как Жамуха и Сэнгум задумали погубить Чингисхана

И замыслил однажды Чингисхан упрочить их дружество[197], и просил он для Жочи[198] руки младшей сестры Сэнгума – Чагур бэхи, и хотел выдать свою Хожин бэхи за сына Сэнгума – Тусаха.

Но обуяла Сэнгума гордыня, и молвил он: «Коли моя родня войдет в их дом, ей на пороге суждено топтаться, ступи же кто из них на мой порог, так непременно вломится и в хоймор»[199].

Так поносил чванливо нас Сэнгум и младшую сестру свою Чагур бэхи за Жочи выдать отказался. И потому с тех пор Чингисхан испытывал неприязнь к Ван-хану и Нилха Сэнгуму.

И прознал Жамуха о взаимной их неприязни, и весною года Свиньи[200], сговорившись с Алтаном, Хучаром, Хартагидаем, Увугжином, Ноёхоном, Сугэдэем, Торилом и Хачигун бэхи, пришли они в местность Бэрхэ элст, что на гребне возвышенности Жэжр, где встретились с Нилха Сэнгумом[201]. И оговаривал Жамуха бесстыдно Чингисхана: «Таян-хану найманскому Тэмужин то и дело гонцов шлет, силы общие сплачивает, не иначе!

Упорно он твердит:«Мы – сын с отцом родные»,Но мысли у него совсем, совсем иные.Коли теперь упустите вы время,Подумать страшно,Что ожидает ваше племя!Коль с Тэмужином воевать решите,К вам с целой ратью присоединюсь!»

И молвили Алтан и Хучар:

«На сыновей Огэлун нападем —Куда подевается спесь их?!Чингиса, старшего, мы убьем,На дереве младших повесим».

Увугжин, Ноёхон, Хартагидай добавили:

«Можете ждатьИ от нас подмоги:Свяжем им руки,Спутаем ноги».

Засим слово молвил Торил: «Давайте-ка сперва его людей захватим. Ведь, потеряв улус, бессилен будет Чингисхан!»

И, наконец, Хачигун бэхи клятвенно изрек: «Нилха Сэнгум, сын мой, уверуй! Все наши помыслы с тобой.

В земную глубь мы для тебя проникнем,До края света за тебя пойдем!»

И отправил Нилха Сэнгум к отцу Ван-хану посла по имени Сайхан тудэн, чтобы пересказал ему слово в слово эти речи.

Выслушав посланника, Ван-хан молвил: «Негоже, сын мой, дурно думать о Тэмужине! Поверь, в нем наша главная опора. За мысли скверные о нем лишит нас Небо своего благоволенья. А Жамуха, известный всем бродяга и болтун, на Чингисхана зря напраслину возводит».

И отослал посланника он с этими нелестными словами к сыну.

И снова Сэнгум отправил посла к отцу со словами: «Почто не веришь ты, отец?! Он – честный человек и искренен в словах!»

Не в силах убедить отца, Сэнгум явился самолично к нему и сказал: «Даже теперь, когда ты в добром здравии, отец, нас, сродников твоих, он ни во что не ставит. Но поперхнись ты белым молоком, кусочком мяса подавись внезапно, и вовсе отберет улус, что собран был твоим отцом, Хурчахус Буйруг-ханом, и непременно нас лишит законной власти!»

И молвил Ван-хан: «Как руку мне поднять на названого сына, который был воистину опорой нам?! Замысли мы такое, от нас, неверных, тотчас Небо отвернется».

Услышав сие, вознегодовал сын его Нилха Сэнгум. И вышел он прочь, хлопнув дверью. Тогда не выдержало отцовское сердце любящее, и уступил Ван-хан. И призвал он к себе сына Сэнгума и молвил: «Небесной кары убоясь, не смел я поднять руку на названого сына, Чингисхана. Но коль по силам вам такое, что ж, воля ваша!»[202]

И сказал тогда Сэнгум: «Мне помнится, недавно Чингисхан просил руки моей сестры – Чагур бэхи, для Жочи. Давайте с ним о дне условимся теперь и пригласим, как водится, на багалзур[203], а тут его и схватим».

И, порешив так, послали они к Чингису посланника со словами: «На багалзур тебя мы приглашаем, готовы выдать за Жочи Чагур бэхи».

И отправился тогда Чингисхан к Ван-хану в сопровождении десятка мужей. По дороге заночевал он у отца Мунлига.

И сказал Чингисхану отец Мунлиг: «Когда просили мы руки Чагур бэхи, Сэнгум, чванливо понося нас, ее за Жочи выдать отказался. И вдруг он сам на багалзур нас приглашает. Все это очень подозрительно и странно! Не лучше ли тебе поостеречься, хан, и отложить женитьбу Жочи на потом?! Сошлись на то, что табуны за зиму отощали, и обещай прибыть тотчас, как только в тело наши лошади войдут».

И внял Чингисхан словам отца Мунлига и отослал вместо себя на багалзур к Ван-хану Бухадая и Хирадая, а сам воротился восвояси. И прибыли Бухадай и Хирадай к Ван-хану на багалзур. И поняли тогда хэрэйды, что Чингисхан прознал об их заговоре, и порешили они выступить назавтра, рано утром, чтобы полонить Чингиса.

Рассказ о противоборстве Чингисхана и Ван-хана

После того как они сговорились завтра же полонить Чингисхана, младший брат Алтана Их чэрэн явился в свою юрту и молвил: «Мы завтра утром Тэмужина полонить решили. Ничем не поскупился б Тэмужин для известившего его об этом человека!»

И молвила тогда жена его Алагжид: «Ну и язык же у тебя, мой милый! Не ровен час, и впрямь в твою брехню поверит кто-то!»

Весь разговор их слышал табунщик Бадай, привезший молоко. Возвратившись к себе, Бадай пересказал все, что слышал в юрте Их чэрэна, своему другу, табунщику Хишилигу. Тот решил сам убедиться в этом и отправился к юрте Их чэрэна.

У юрты Хишилиг приметил сына Их чэрэна – Нарин гэгэна, занимавшегося стрелами. И сказал Нарин гэгэн Хишилигу: «Поди, тебе уже известно, о чем тут наши сговорились. Тогда держи язык покрепче за зубами!» И наказал еще Нарин-гэгэн табунщину Хишилигу: «Гнедых моих коней сегодня пригони, на привязи пусть ночью постоят. Ведь завтра утром рано выступаем».

И вернулся Хишилиг к Бадаю и молвил: «Все так и есть, как ты сказал, мой друг Бадай. Дать знать об этом Тэмужину нужно непременно!»

И, сговорившись, пригнали Бадай и Хишилиг двух гнедых коней и поставили их на привязи у хозяйской юрты. А вечером разложили они костер и сварили на том костре зарезанного ягненка. И оседлали они стоявших у привязи двух гнедых скакунов и в эту же ночь прискакали в ставку Чингисхана.

И, зайдя с северной стороны юрты, обратились они к Чингисхану, и поведали ему слова Их чэрэна, и рассказали владыке о том, как сын Их чэрэна Нарин гэгэн готовил стрелы и наказал им пригнать и держать у юрты на привязи двух гнедых его скакунов. И еще молвили они: «Поверь же слову нашему, Чингисхан. Прийти и полонить тебя хэрэйды порешили. И это – истинная правда!»

И выслушал Чингисхан Бадая и Хишилига, и проникся доверием к их словам, и той же ночью о замыслах хэрэйдов уведомил верных нукеров своих. Затем, оставив пожитки, Чингисхан снялся с места и налегке поднялся на гребень сопки May и отрядил урианхдайца Зэлмэ назад, в сторожевой дозор, а сам двинулся дальше.

Назавтра после полудня они добрались до местности Хар халзан элст, где и расположились на привал. Пока они отдыхали после перехода, прискакал табунщик Алчидая – Чихидай ятир, пасший на привольных пастбищах табуны и узревший тучу пыли, поднимавшейся из-под копыт вражеских коней. И, заметив врага в местности Улан бургас, что на южном склоне сопки May, он погнал прочь коней своих и спешно явился с известием сим к Чингисхану.

Пригляделись наши и впрямь увидели облако пыли над Улан бургасом, на южном склоне сопки May. И понял тогда Чингисхан, что Ван-хан с ратью преследует его, и, не заметь они эту пыль, враг застал бы их врасплох; и приказал он собрать разбредшихся коней – погрузили на них дорожный скарб и двинулись дальше.

Вместе с Ван-ханом Чингисхана преследовал и Жамуха. И спросил Ван-хан Жамуху: «Кому по силам в рати Тэмужина нам противостоять в сраженье?»

И ответил на это Жамуха:

«С ним идут уругуды и мангуды.Думаю, они сражаться будут.В тыл неслышно зайдут,Со спины нападут,Набегут, налетят,Опрокинут, сомнут.Знамя темноеНад головами их реет,С малых лет они, злыдни,Сражаться умеют.Ты об этом, Ван-хан,Ни на миг не забудь,Осторожно ступай,Настороженным будь».

Выслушав Жамуху, Ван-хан повелел: «Коль так, то пустим впереди мужей жирхинских и Хадаги над ними поставим. За ними двинется Ачиг ширун с тумэн тубэгэнцами своими, потом пойдут олан донхайдские батыры. Затем пусть выступает Хори шилэмун тайши, в сраженье тысячу ведя моих гвардейцев. И лишь потом пусть силы наши главные вступают в бой»[204].

И молвил еще Ван-хан, обратившись к Жамухе: «Брат Жамуха! Встань во главе ты войска моего!»

И отъехал тогда Жамуха от Ван-хана и молвил нукерам своим: «Хотя я сам с андою Тэмужином справиться не в силах, Ван-хан просил меня встать во главе всей рати… Тщедушный хан! Ничем не лучше он меня, и наше дружество, увы, недолговечно. Пожалуй, дам я знать об этом Тэмужину. Пусть ободрится побратим».

И послал Жамуха втайне от Ван-хана своего человека к Чингисхану и передал ему такие слова: «Справлялся у меня Ван-хан: «Кому по силам в рати Тэмужина нам противостоять в сраженье?» – «Есть у анды достойные богатыри, а во главе их следуют уругуды и мангуды», – ответил хану я.

И повелел тогда Ван-хан: «Мы пустим воперед мужей жирхинских, за ними двинется Ачиг ширун с тумэн тубэгэнцами своими, потом пойдут олан донхайдские батыры. Затем пусть выступает Хори шилэмун тайши, в сраженье тысячу ведя моих гвардейцев. За ними силы наши главные в бой вступят». И молвил мне еще Ван-хан: «Встань во главе ты войска нашего всего». Тщедушный хан! Видать, не в силах самолично управлять он ратью. В сраженьях прежних я тебя, анда, не одолел. Ван-хану же тебя подавно не осилить. И потому будь стоек, не робей, анда!»

И выслушал Чингисхан известие, полученное от Жамухи, и, обратившись к Журчидэю из племени Уругуд, молвил: «Что скажешь, дядька Журчидэй уругудский? Хочу, чтоб ратники твои передовым отрядом выступали!»

Журчидэй хотел было ответить Чингисхану, но его опередил Хуилдар из племени Мангуд, который сказал: «Позволь передовым отрядом выступить моим мангудам. И коль в сраженье этом пасть мне суждено, пусть позаботится о моих сиротах побратим!»

И молвил тогда Журчидэй: «Мы все, уругуды и мангуды, передовым отрядом твоей рати идти готовы!»

И выстроили Журчидэй и Хуилдар уругудских и мангудских мужей, и готовы были уже они выступать передовым отрядом рати Чингисхана[205], как вдруг показалось вражеское воинство, во главе которого двигались жирхинцы. И повоевали наши уругудские и мангудские мужи жирхинцев, повергли их к ногам своим. Но наехал на наших ратников Ачиг ширун с тумэн тубэгэнцами своими. И поверг он наземь Хуилдара в их ратоборстве.

Узрели это мангуды и, воротившись, Хуилдара обороняли. Тем временем вступил в бой Журчидэй с мужами уругудскими. И смял он тумэн тубэгэнцев, а за ними и олан донхайдских батыров, что встали на его пути. Потом навстречу Журчидэю выехала тысяча отборных воинов-гвардейцев Ван-хана, которых вел в сраженье Хори шилэмун тайши. И их одолел Журчидэй. И тогда, не спросив отцова дозволения, выехал против него Сэнгум, сын Ван-хана.

И пал он с коня, раненный в щеку румяную. И когда раненый Сэнгум пал наземь, все мужи хэрэйдские собрались вокруг него. Пока наши ратники избивали хэрэйдов, солнце закатное скатилось с горы. И возвратились мужи в свой стан, и вынесли они с поля брани раненого Хуилдара.

Сей же вечер Чингисхан снялся с того места, где они ратоборствовали с Ван-ханом. Удалившись оттуда, стали станом они на ночлег.

А наутро, только забрезжил рассвет, недосчитались они в своих рядах Угэдэя[206], Борохула и Борчу. И молвил тогда Чингисхан: «Отстали вместе с Угэдэем два верных нукера мои – Борчу и Борохул. И что бы с ними ни случилось, будь в добром здравии они или на одре смертном, но Угэдэя эти двое не покинут!»

Сей ночью наши ратники своих коней пастись не отпускали, держали при себе. Чингисхан приказал: «Всем быть готовыми к сраженью, коль враг внезапно нападет!»

Когда совсем уж рассвело, с северной стороны к ним подъехал всадник. Это был Борчу. Чингисхан, ударив себя в грудь, воскликнул: «Все в воле Неба Вечного!» И призвал он к себе Борчу и вопрошал с пристрастием. И отвечал ему Борчу: «В сраженье подо мною лошадь пала. Тогда к своим я пеший устремился, но тут узрел, что спешились хэрэйды, обступив Сэнгума. И, улучив момент, к коню навьюченному я пробрался и, мигом от вьюков его освободив, вскочил в седло и вслед за вами устремился».

Вскоре вдалеке показался другой конный. Приглядевшись, узрели наши, что под седлом свисают не две, а четыре ноги. Когда же они подъехали, признали наши Угэдэя и сидящего за ним Борохула. По углам рта Борохула сочилась кровь. Тогда и узнали наши, что Угэдэй был ранен в шею в сражении, и потому Борохул всю дорогу отсасывал из раны и сплевывал сгустки его крови.

И опечалился весьма Чингисхан и слезы пролил горькие. И, приказав тотчас разжечь костер, прижег он рану Угэдэя и дал питье ему целебное.

Тем временем все наши ратники изготовились к бою, на случай, если враг внезапно нападет. И молвил тогда Борохул: «Пыль вилась из-под вражеских копыт на южном склоне сопки May и удалялась в сторону Улан бургаса. Должно быть, враг решил убраться восвояси».

Выслушав его, Чингисхан молвил: «Коль враг напал бы, его повоевать готовы были мы. Но коли вороги бежали, мы тотчас силы ратные свои пополним и двинемся вослед». И сей же час выступили наши вверх по реке Улхой шилугэлжид и пришли в урочище Далан нумургэс.

Затем пришел в стан Чингисхана Хадан далдурхан и всех мужей своих привел к нему, в уделе только женщин и детей оставив. Хадан далдурхан рассказал владыке, что когда Сэнгум, раненный стрелой в щеку, пал на поле брани, к нему подскакал Ван-хан и, склонившись над ним, молвил:

«Ты недругаВ бою побить желал,Но сам ты раненИ на землю пал.Ты на соседаПожелал напасть,Но рок твой —Со стрелой в щеке упасть!За то, что кровьСыновья пролилась,На недругаЯ нападу тотчас!»

Тут выступил вперед Ачиг ширун:

«Прошу, остерегись,Владыка хан,Не нападай сейчасНа вражий стан.Припомни,Как, желая сына, самМолился тыКогда-то небесам.И до небесМольба твоя дошла:Жена тебе Сэнгума родила.Уйми же, хан,Воинственный свой пыл,Молись, чтоб выжил сын,Здоровым был.

К тому же нынче большинство монголов, идя за Жамухой, Алтаном и Хучаром, уже пристали к нам. Те ж, что переметнулись к Тэмужину, от нас далече не уйдут.

У каждого из них лишь по коню,И кров их скромный – лес укромный.И коли сами они не явятся тотчас,Нам ничего не будет стоитьК рукам прибрать их,Как конский подбирается навоз».

И, согласившись со словами Ачиг шируна, Ван-хан молвил: «Воистину ты прав, Ачиг ширун. Как бы всерьез не захворал мой сын Сэнгум! Так позаботься о его выздоровленье!»

Сказав это, он удалился с поля брани.

Тем временем Чингисхан выступил из Далан нумургэс в сторону реки Халхин-гол. И шли с ним тогда две тысячи шестьсот человек, коих половина двигалась западным берегом реки, а другая половина, уругуды и мангуды, – восточным. И добывали они себе в пути пропитание облавной охотой. И, не вняв словам Чингисхана, погнался за антилопой не залечивший толком свои раны Хуилдар, и занедужил он после того пуще прежнего, и скончался вскорости. И схоронили прах его на берегу Халхин-гола, в местности, именуемой Ор нугын хэлтгий хад.

Прослышав, что в том месте, где Халхин-гол впадает в озеро Буйр, кочуют безбедные хонгирады, Чингисхан послал к ним уругудов во главе с Журчидэем и дал такой наказ:

«Ты давнюю им присказку напомниО том, что испокон вековЛишь славой дев своихВсе хонгирады жили;Пожалуй, с радостьюОни последуют за нами.А вздумают противиться,То повоюй и полони негодных!»

Но хонгирады и не думали противиться, а покорно пошли за Журчидэем. И потому Чингисхан не разорил народ хонгирадский.

Сказ о посольстве Чингисхана

После того как Чингисхан понудил покориться хонгирадов, он удалился с тех земель, пришел и сел на восточном берегу речушки Тунхэ горхи. И послал Чингисхан[207] к Ван-хану послами Архай хасара и Сухэхэй жэгуна со словами: «Мы стали станом на восточном берегу речушки Тунхэ горхи. Какие сочные, прекрасные тут травы! Здесь наши лошади набрались сил, окрепли. К тебе, отец Ван-хан, я шлю послов спросить, почто ты сердишься, почто меня пугаешь? Почто нам не даешь покоя, наводишь страх на недостойных сыновей и дочерей своих?

Зачем ты набежал и потревожилДосуга моего, покоя ложе?Дым над моими юртами курился —Зачем его развеять ты решился?Ты устрашить, ты погубить желаешьТого, кого давно считал за сына…Сын недостоин твоего отцовства?Какая гнева твоего причина?Мой мудрый хан-отец,Во что поверил ты?Как сердце ты открылУколам клеветы?

Так вспомни, хан-отец, о чем с тобой уговорились мы, сойдясь в Улан болдоге. Тогда пообещали мы друг другу:

«Коль змеи ядовитой жалоПодстрекало бы нас, искушало,Клевету, навет извергало —Расходиться нам не пристало:Мы сойдемся лицом к лицу,Как положено добрым соседям,Яд губительный обезвредим».

Так почему же нынче ты преследуешь меня, сгубить желая? Почто лицом к лицу сойтись не хочешь для беседы? Разве любезно не порешили мы с тобой однажды:

«Если б вдруг смертоносный клык —Злой разлад среди нас возник,Злыдень не одолел бы нас…Мы бы встретились с глазу на глаз,Примирительный разговорЗавершил бы любой наш спор».

Почто же нынче, хан-отец, не встретившись, ни словом не обмолвившись со мною, ты отойти от сына поспешил? Пускай немного нас, монголов, ни в чем мы не уступим и изрядной силе; пускай народ монголы недостойный, ничем не хуже мы и истинно достойных. Коль у телеги, что о двух оглоблях, вдруг переломится одна, быку телегу ту не увезти. Не я ли, хан-отец, в твоей телеге был этой самою оглоблей?! Коль у повозки, что о двух колесах, одно отвалится внезапно, то далее возок уже ни с места. Не я ли, хан-отец, в твоей повозке был этим самым колесом?!

Из сорока сынов Хурчахус Буйруг-хана по праву старшего ты ханом стал. И, ханом став, ты братьев младших погубил – Тай тумур тайши и Буха тумура. Другой твой младший брат, Эрхэ хар, тобою быть убитым убоявшись, бежал и был призрен найманским Инанча билгэ. Прогневал ты Гур-хана, дядьку по отцу, тем, что нещадно загубил ты младших братьев; и ополчился на тебя Гур-хан, в сражении побил; едва живым, лишь с сотнею мужей своих, бежал ты с поля брани к Селенге и здесь в ущелье Харагун укрылся.

Подластившись к мэргэду Тогтога, дочь свою, Ужагур ужин, ему отдав, едва ты выбрался из Харагунского ущелья; и к моему отцу, Есухэй-хану, ты, Ван-хан, пришел и умолял отца улус твой у Гур-хана отобрать. И поднял на Гур-хана Есухэй своих мужей, и в бой тайчуды их вели – Хунан и Бахажи. И, разгромив Гур-хана в Гурван дэрсте, понудил Есухэй его бежать в страну Хашин. Лишь двадцать или тридцать воинов сумел с собою увести Гурхан.

Так спас Есухэй-хан улус твой и возвратил его тебе. Тогда с отцом, Есухэй-ханом, вы побратались в Черной роще, что на Толе. Возрадовавшись радостью великой, Ван-хан, тогда ты молвил: «Да поможет теперь мне Небес и Земли покровительство отплатить благодарностью за услуги великие, кои вовек не забудут потомки мои благодарные!»

Но засим младший брат твой, Эрхэ хар, на тебя ополчился, войско выпросив у найманского Инанча билгэ. И покинул улус свой, и с горсткой людей ты бежал. В Сартаульской земле, на Чуй-реке приют себе нашел ты у Гур-хана, правителя хар хятанов. Но, и года при нем не пробыв, ты с Гур-ханом расстался и, по землям уйгуров и тангудов скитаясь, скудной пищей перебивался. Доя пять дойных коз и точа на еду кровь верблюда, на буланом слепом жеребце ты до наших пределов насилу добрался.

Прослышав о твоих, Ван-хан-отец, мытарствах и памятуя о вашем прежнем с ханом Есухэем побратимстве, послов направил я тебе навстречу – Сухэхэя и Тахая. Затем из Бурги эрэг, что на Керулене, пришел и встретился с тобою самолично у озера Гусэгур. Не я ли, зная, что ты явился чуть живым, оброком обложил аратов в твою пользу?

Точь-в-точь как прежде, в дружестве с отцом моим вы клятву дали в Черной роще, что на Толе, не поклялись ли мы друг другу быть отцом и сыном? И помнится, зимою той я в курене своем тебя призрел. До следующей осени мы кочевали вместе, а осенью пошли войной на Тогтога бэхи. С мэргэдами сразились мы в Муручэ суле в отрогах Хатиглигского хребта и Тогтога бэхи погнали к Баргужин тухуму. Пленили мы тогда народ мэргэдский и их скотину, жилища и съестное захватили; тебе все отдал я, мой хан-отец.

В те дни, когда ты голодом терзался,Я милосердным был, тебя кормил;Когда ты в одиночестве скитался,Тебе опорой и поддержкой был.

Потом, повоевав найманов Хучугурдэй Буйруг-хана, погнали мы его по местности Сохог ус, понудили перевалить через Алтай, шли по пятам до речки Урунгу. У озера Хичилбаши разбили мы врага дружину. Когда мы возвращались из похода, в излучине реки Байдраг дорогу преградил нам Хугсэгу сабраг найманский, желая нас повоевать. Мы быстро выстроили в боевой порядок свою рать. Но уж смеркалось.

И тогда уговорились мы с врагами биться завтра. Но среди ночи ты, мой хан-отец, горящие костры оставив на привале, вверх по течению реки Хар сул увел поспешно ратников своих. Наутро мы узрели, что на привале нет тебя, что бросил ты нас, словно те костры. И двинулись мы с войском и, стрелку перейдя, где Эдэр сливается с Алтаем, пришли в Саарь хээр и сели там.

Тем временем батыр найманский Хугсэгу сабраг вслед за тобою устремился. Он полонил жену, детей, он захватил всех подданных и все добро Сэнгума, сына твоего. Тебя настиг он в местности Тэлэгэту амсар, в сражении отбил немало подданных и табуны твои. Тобой захваченные прежде сынки мэргэдского Тогтога бэхи – Худу и Чулун – момент благоприятный улучили, забрали подданных своих, затем с отцом соединились и двинулись на Баргужин тухум.

Тогда ко мне гонца послал ты со словами: «Разор мне учинил найманский Хугсэгу сабраг: всех подданных в полон забрал, имущества меня лишил. Сын мой, прошу и умоляю: пошли на помощь мне бесстрашных четырех богатырей своих!»

Тогда-то, не в пример тебе, дурного не замыслив, я тотчас Борчу, Мухали, Борохула и Чулуна всем вам на помощь с ратью отослал. Тем временем Сэнгум с найманами сражался в Улан хуте и сам едва не был пленен. Но вовремя поспели богатыри мои, у недруга его отбили, тебе сполна все возвратили, что было отнято врагом. И молвил ты тогда благоговейно: «Достойный сын мой, Тэмужин, послал мне четырех богатырей и возвратил улус, что я утратил».

Скажи мне, хан-отец, в чем пред тобою провинился, чем тебя прогневал я теперь? Через послов своих Хубарихури и Идургэна извести о том. Коль не отправишь их – пошли гонцом другого!»

И с этими словами Чингисхан своих послов Архай хасара и Сухэхэй жэгуна к Ван-хану отослал.

Выслушав эти слова, Ван-хан покаянно вскричал:

«О горе мне, горе!Достойного сына я предал,Улус опозорил, виновен в его разоренье.Я тесные узы расторг с благородным, с достойнымРазрыв допустил…Это только мое преступленье!»

И к покаянью своему присовокупил Ван-хан клятву:

«Вот так же пусть моя прольется кровь,Коль против сына Тэмужина недоброе замыслю!»

И уколол он ножом подушечку мизинца своего и, выточив из раны несколько капель крови, слил их в чашечку, отдал ее своему гонцу и наказал: «Сыну передай!»[208]

И наказал также Чингисхан послам своим передать анде-побратиму Жамухе такие слова:

«Из черной зависти ты разлучил меня с Ван-ханом. Помнится, в детстве, когда с тобой мы жили в юрте у него, меж нами было уговорено: тот пьет кумыс из синей чаши хана, кто встанет раньше поутру. Я вечно упреждал тебя и пил кумыс из синей чаши хана. Тогда от зависти возненавидел ты меня. Что ж, вдоволь пей теперь из синей чаши хана! Да только вряд ли много чаш осушишь ты…»

И послал также Чингисхан гонцов к Алтану и Хучару передать такие слова: «Почто вы отвернулись от меня? Недоброе замыслили иль как? Хучар – ты сын Нэхун тайши, и потому мы предлагали ханом быть тебе. Но сам ты им не стал. Тебя, Алтан, как сына нашего владыки, Хутула-хана, мы возвести на ханский трон хотели.

Но ведь и ты согласия не дал. И Сача бэхи и Тайчу, которые потомков Бартан-батора по происхождению знатнее, упрашивал я тщетно в ханстве бразды правления принять. Никто из вас не согласился, поэтому я, возведенный вами в ханы, правил всем народом.

Но если б ханом стал один из вас,То, получив благословенье Неба,Я трусости б не знал,Во всех походах и во всех сраженьяхЯ б впереди скакалИ для владыки забирал в полонПрекрасных дев, красивейших из жен.Коней бы у врагов я отбивалИ самых лучших – хану доставлял.Ко времени его охоты ханскойНа антилоп лесныхВыслеживал бы и поближе к хануЯ подгонял бы их.Степных джейрановВ стадо б я сбивал,Чтоб табуном держалисьСреди скал;Так утеснял бы,Чтоб они, бедняжки,Толкались, терлисьЛяжками об ляжки…

Сородичи мои! Ведь до сих пор в народе отступниками все слывете вы. Так хоть теперь с Ван-ханом дружество храните и вдругорядь не смейте своему владыке изменять! Да не позорьте звание гвардейца жаут хури![209] Да не позвольте ворогу вступить в пределы отчины, к истокам трех родимых рек!»[210]

«Скажи сие Торилу, меньшому «брату» моему» – такой наказ Чингисхан дал послам своим и отослал к Торилу со словами: «Давным-давно Чархай линху и Тумбинай вернулись из похода с пленником по имени Охта. Его потомок – раб Субэхэй. Сын Субэхэя – Хохочу хирсан, сын Хохочу хирсана – Ехэй хонтахар. Ты, Торил, – сын того Ехэя хонтахара, нашего холопа. Так чей же ты улус своим холопством теперь замыслил захватить?! Ведь никому другому Алтан и Хучар в моем улусе править не позволят. Поэтому тебя я меньшим «братом» кличу.

Вот сказ мой милосердный,НепритворныйТебе, что искони —Наш раб покорный.Все то же я скажу тебеПовторно.Понеже ты вовекНаш раб бесспорный».

И приказал также Чингисхан послам передать анде Сэнгуму такие слова: «Родился я в отцовском дэле, достойным сыном своего отца. Ты ж, как все смертные, на этот свет нагим явился. Ван-хан-отец двоих нас равно опекал. За это ты, Сэнгум, меня и ревновал, псов своих верных натравлял, вбить между нами клин старался.

Отныне ты не береди отцову душу, родительское сердце не терзай, напротив, по утрам и вечерам отца родного навещая, отцовы думы ты возвесели, рассей его душевные заботы. Пока во здравии наш хан-отец, оставь все мысли о его престоле, родительскую душу не томи. Брат названый, Сэнгум, пошли ко мне послами Билгэ бэхи и Тутугэна».

И присовокупил к сказанному Чингисхан: «Мой хан-отец, мои два побратима, Сэнгум и Жамуха, и вы, Алтан, Хучар, Ачиг ширун и Хачигун! Пускай придут ко мне по два посла от каждого из вас!»[211]

И понудил Чингисхан послов Архай хасара и Сухэхэй жэгуна повторить его устные послания и засим отправил их.

И выслушал речи посольские Сэнгум и молвил в ответ:

«Еще недавно отца он называл убийцей-старичиной;Теперь Ван-хан ему отцом любезным стал?!За то, что неразлучен с Тогтога шаманом,Меня хвостом овечьим он прозвал;А нынче вдруг я побратимом стал?!

Коварный смысл его речей я все ж уразумел: повоевать он нас желает, несомненно! Билгэ бэхи и Тутугэн, готовьте боевых коней, установите боевое знамя!»

И, услышав слова эти, Архай хасар отправился восвояси, а Сухэхэй жэгун остался у хэрэйдов. Семья – жена его и дети – жила в курене Торила, и Сухэхэй жэгун был очень обеспокоен их судьбой.

И пришел Архай к Чингисхану и пересказал ему слово в слово речи хэрэйдские.

Вскоре перекочевал Чингисхан к озеру Балжуна[212]. И повстречался ему там Чогос цаган из племени Горулас, после чего все горуласцы покорились Чингисхану.

И еще к нему явился на белом верблюде человек по имени Асан сартагтай[213]. Тот Асан гнал тысячу овец из пределов онгудского Алахуши дигитхури[214] и остановился у озера Балжуна напоить отару. И дальше путь его лежал в окрестности реки Эргунэ, где он желал купить беличьи и соболиные меха.

Рассказ о том, как были разбиты хэрэйды

Когда Чингисхан сидел у озера Балжуна, к нему пришел брат его, Хасар. Вместе с горстью нукеров он отошел от Ван-хана, оставив в его курене жену свою и трех сыновей – Eгy, Есунхэ и Туху. Безуспешно искал Хасар своего старшего брата, бродя по склонам Харагун жидуна. Уже вконец оголодав, набрел на брата он у озера Балжуна.

Обрадовавшись брату, порешил Чингисхан послать посольством к Ван-хану Халигудара из племени Жэгурэдэй и Чахурхана из племени Урианхдай, и наказал Чингисхан им передать хану-отцу такие слова Хасара:

«О хан-отец!Искал я брата, Тэмужина,Но след его простыл,В смятенииВсе проглядел глаза —Но не видать его.
Нет от него вестей,Я в одиночестве брожу,А ночью, притулившись к пню,Я в небо звездное гляжу.

Мои жена и дети остались у вас в улусе. Надежного пришлите человека, и к вам я с ним отправлюсь в тот же час».

И еще сказал Чингисхан Халигудару и Чахурхану: «Как только вы отправитесь к Ван-хану, мы двинемся на Керулен в Аргал хухий и станем станом там. Повелеваю вам туда явиться!»

И, отправив Халигудара и Чахурхана послами к Ван-хану, Чингисхан выслал вперед, в разведку, Журчидэя и Архая, а уж за ними двинулись и все остальные. И пришли они и сели на Керулене в урочище Аргал хухий.

И пришли Халигудар и Чахурхан к Ван-хану, пировавшему в то время под сводами золотого шатра, и молвили ему слова, кои велено было передать как речи Хасаровы.

И выслушал их Ван-хан и сказал в ответ: «Коль так, да изыдет ко мне Хасар! За ним пошлем мы верного нам Итургэна».

Когда вместе с Халигударом и Чахурханом Итургэн подъезжал к условленному месту – урочищу Аргал хухий, впереди он узрел множество людей и скота; заподозрив недоброе, он поворотил коня и поскакал прочь. У Халигудара был резвый скакун, и он быстро догнал беглеца, но, не в силах остановить его, то обгонял Итургэна, то следовал за ним.

Лошадь Чахурхана была не столь резвой, как конь Халигудара, поэтому Чахурхан, насилу приблизившись к беглецу на расстояние полета стрелы, выстрелом из лука осадил Итургэна на круп вороного, под золотым седлом, коня. Потом Халигудар и Чахурхан схватили Итургэна и привели к Чингисхану. Ничего не пытая у Итургэна, он приказал: «Ведите пленного к Хасару». Когда Итургэна привели к Хасару, тот, не тратя слов, на месте зарубил ворога хэрэйдского.

И сказали тогда Халигудар и Чахурхан Чингисхану: «Под сводами шатра златого Ван-хан в беспечности пирует. Наш хан, давай тотчас же ополчимся на хэрэйдов и, окружив их под покровом ночи, на ворогов внезапно нападем!»

Чингисхан одобрил слова своих мужей и отправил в разведку Журчидэя и Архая, а за ними под покровом ночи в поход на хэрэйдов двинулись основные силы. И окружили они Ван-хана в Жэр хавцгайском ущелье, что в горах Жэжээр. И бились наши с хэрэйдами три ночи и три дня, и на исходе третьего дня враг сдался.

Ван-хана и Сэнгума среди пленных хэрэйдов не оказалось. Ночью им удалось незаметно для наших выбраться из ущелья. А сражался против нас все эти дни Хадаг-батор из племени жирхин со своими мужами.

И приступил Хадаг-батор к Чингисхану и молвил: «Чтобы не попал наш хан во вражеские руки и дабы не был ими умерщвлен, три ночи и три дня мы бились, его оберегая жизнь. Теперь, спася его от смерти и выведя из вражьего кольца, на милость победителей мы сдались. Коли прикажешь, хан, убить меня, умру. Но если соизволишь мне оставить жизнь, верой и правдой послужу тебе!»

И одобрил Чингисхан его речи и повелел тогда же: «Кто смеет мужа осудить, не бросившего хана своего, сражавшегося, дабы жизнь его спасти?! Такой нам в нукеры годится!»

И даровал Чингисхан жизнь Хадаг-батору, и отдал он его и сто других жирхинцев в услуженье вдове и детям Хуилдара, умершего от ран. И повелел при этом Чингисхан: «Коль у жирхинцев народятся сыновья, пусть верою и правдой служат сродникам нукера Хуилдара. Родители жирхинских дев не смеют по своей воле выдавать их замуж! Да будут все они – их сыновья и девы – в бессрочном услужении семейства Хуилдара!»

Хуилдар сэцэн самым первым поклялся в преданности своей, поэтому Чингисхан повелел: «За службу истовую Хуилдара да не оставим мы своей заботой всех его потомков – и больших, и малых!»

История бесславной гибели Ван-хана

Повоевав хэрэйдов, Чингисхан отдал людей, коих похватали на побоище, своим сродникам и мужам. Так, Тахай-батору из племени Сулдудэй за заслуги его была отдана в услужение сотня жирхинцев. Ибаха бэхи, старшую дочь Жаха гамбы – младшего брата Ван-хана, – взял Чингисхан себе в жены, а ее младшую сестру по имени Сорхагтани отдал своему сыну Толую.

Даровав прощение самому Жаха гамбе и не учинив разора его подданным, Чингисхан пожелал, дабы тот, подобно второй оглобле телеги, стал верным соратником его.

Тогда же Бадаю и Хишилигу дарованы были шатер златоверхий, в котором восседал Ван-хан, чаша златая, из коей он пил, а также вся свита и челядь, что ему прислуживали. Сии дары преподнося, хан молвил:

«Всю челядь отдаю вам в услуженье:Пускай вам на пиру подносят чаши,А на охоте ваш колчан таскают.Пускай из поколенья в поколеньеВаш достославный род, потомки ваши,Повинностей не зная, процветают.Желаю, чтобы горы той добычи,Что у врага в сраженье отобьете,Навек остались с вами;Надеюсь я, что грудой разной дичи,Которую убьете на охоте,Воспользуетесь сами».

И возгласил тогда же Чингисхан:

«Бадай и Хишилиг спасли мне жизнь, великую услугу оказали. И, покровительство у Неба Вечного найдя, хэрэйдов я поверг, и на престол высокий я взошел. Так пусть же ныне и вовеки, аж до праправнуков, наследники престола моего заслуги этих двух мужей не забывают!» Так повелел он.

Хэрэйдов племя повоевав,Своих никого мы не позабыли —Пленных меж всеми распределили.Тумэн тубэгэнцев в полон забрав,Его на части тотчас поделили,Мужам и сродникам всех раздали.В день боя, еще не приспела тьма,Донхайдцев множественный народУж был по стойбищам разведен.И полоненных жирхинцев тьма —Воинственный и жестокий род —Меж воями также был поделен.

Довершив избиение хэрэйдского народа, Чингисхан сидел всю зиму в урочище Абжига худэхэри.

Ван-хану и его сыну Сэнгуму удалось вырваться из кольца наседавших на них мужей Чингисхана. Когда, добравшись до места Нэгун ус в урочище Дидиг сахал, Ван-хан спешился у реки, чтобы утолить жажду, на него наехал Хори субэчи из караульного отряда найманов.

«Я – Ван-хан», – назвался беглец. Но Хори субэчи не знал хана хэрэйдов в лицо; он не поверил иноплеменнику и убил его.

Тем временем сын Ван-хана Сэнгум, его конюший Хухучу с женой ехали втроем в обход урочища; в поисках источника они скакали по пустынному песчаному нагорью, как вдруг Сэнгум заприметил стадо куланов, которые паслись, отбиваясь хвостами от оводов и мух.

Сэнгум сошел с коня, передал поводья конюшему, а сам крадучись стал подбираться к куланам. Когда Сэнгум удалился на порядочное расстояние, Хухучу поворотил своего коня вспять и пустил его рысью, уводя за собой и лошадь хозяина. Жена конюшего окликнула мужа:

«Всегда ты был хозяином приближен,Ни платьем, ни едою не обижен.Души в тебе не чаял он – почто тыСпешишь отвергнуть ханские заботы?Зачем ты от Сэнгума убегаешь,На произвол судьбы его бросаешь?»

Видя, что жена начинает отставать, Хухучу крикнул ей: «Никак, ты хочешь стать женой Сэнгума?»

На что та ответила: «Негоже, милый, бессовестною тварью, псу подобной, считать меня! Прошу тебя, оставь ему хотя бы чашу золотую! Пусть будет из чего воды напиться».

Хухучу швырнул назад золотую чашу и поскакал восвояси. Явившись к Чингисхану, конюший поведал владыке, как бросил Сэнгума средь песчаных барханов, пересказал слово в слово свою перебранку с женой. Выслушав его, Чингисхан повелел: «Дарую жизнь лишь женщине его. Конюший же, что бросил хана, что своего же властелина предал, и моего доверья недостоин». И Хухучу тотчас был казнен.

Рассказ о том, что замыслил надменный Таян-хан

Узнав о случившемся в урочище Дидиг сахал, мать Таян-хана[215] найманского Гурбэсу[216] сказала: «Ван-хан – потомок рода древнего и ханского к тому же. Пусть принесут мне голову несчастного того. И если убиенный – точно хан хэрэйдов, устроим тризну по усопшему тогда».

С чем и послали к Хори субэчи. Тот голову убитого отсек, доставил в ставку, где ее и опознали. А опознав, водрузили на белый войлок и совершили обряд жертвоприношения – возложили перед новым кумиром напитки и кушанья; прислуживали при этом невестки – стол трапезный накрывали, кубки с вином подносили, наигрывали на хуре[217].

В разгар церемонии голова Ван-хана вдруг рассмеялась.

«Она смеется!» – вскричал взбешенный Таян-хан и велел ее растоптать.

Воля хана была немедля исполнена.

Тогда найманский воевода Хугсэгу сабраг, поступок хана не одобрив, изрек: «Негоже, хан, с кумиром – главою хана убиенного – так обходиться. Вон и собаки заскулили на дворе. Все это не к добру! Отец твой, Инанча билгэ, однажды слово обронил такое:

«Почтенные пришли ко мне года,Жена была, однако, молода.И был всевластным Небом дар мне дан:На свет явился мальчик – сын Таян.Тщедушным, словно хилый тальник, сын мой рос,И задавал я сам себе вопрос:Как сможет он страною управлять,Тьмой подданных своих повелевать?»Сомнения терзали душу твоего отца, и, видно, неспроста.Собаки брешут – беды на носу.Единовластно ханша ГурбэсуВ округе всем и всеми управляет.Ты робок, Таян-хан, и мягкотел.Охота – твой единственный удел,Другого голова твоя не знает».

Не вняв увещеванью воеводы, самолюбивый Таян-хан надменно рек:

«Торчат в степи, что на востоке, и много возомнили о себе монголы. Их кучка жалкая до смерти запугала, согнала с отчины и в бегство обратила, и, наконец, свела-таки в могилу Ван-хана, потомка древлеславнейшего рода. Ужели всех прибрать к рукам они хотят, поставить хана своего над нами? Известно, что на небе два светила – луна и солнце; в их воле освещать небесный свод. Но как же можно на земле двум ханам сразу править?! Я непременно попленю монголов этих и в отчину свою их пригоню»[218].

Но мать его на это возразила:

«Что пользы нам от них? Одна морока!Немытые тела их так смердят,Одетые в нестираный халат.Нет от монголов никакого прока.Нам приближать их вовсе не пристало.Вот разве только девок их отбить,Пригнать да хорошенько их отмыть —Могли б они коров доить, пожалуй».

На это Таян-хан сказал:

«Какие б ни были они, а все же мы пленниками их приведем к себе, колчаны их захватим».

Но тут все тот же верный воевода Хугсэгу сабраг предостерег его: «Не много ль на себя берешь, мой хан? Тебе ли говорить такое? Одумайся, прошу».

Надменный Таян-хан, не вняв ему, тотчас же отослал посла по имени Торбиташи к главе онгудов Алахуши дигитхури со словами: «Монголов кучка, что в степях восточных, кичиться стала силою чрезмерно. Так вместе повоюем тех монголов, их попленим, колчаны отберем. И выступай, мой Алахуши, немедля и будь в моей дружине правым краем».

Выслушал найманского посла Алахуши дигитхури и отослал с таким ответом: «Нет, не могу быть правым краем в твоей дружине».

И тут же вождь онгудов послал гонца по имени Юхунан с поклоном к Чингисхану и словами: «Найманский Таян-хан твои колчаны отобрать грозится. Мне предложил в его дружине правым краем быть. Я отказался – и Небо Вечное тому свидетель. Теперь же, зная замыслы его, я шлю гонца тебя предостеречь: будь осторожен, не дай врагу себя обезоружить»[219].

Юхунан, посыльный Алахуши дигитхури, разыскал Чингисхана в урочище Тулгинчэгуд в окрестностях Тэмэн хээр, где он устроил облавную охоту. Выслушав онгудского гонца, здесь же, в урочище, собрались держать совет[220], как быть, что делать.

«Отощали лошади у нас, воевать теперь не можем», – сетовали многие мужи. Но Отчигин ноён[221] им возразил: «Тоже мне нашли причину – кони, мол, их отощали. А мои – крепки и в теле. Разве смеем сложа руки мы сидеть, коли известие такое получили?!»

Отчигин ноёну вторя, Бэлгудэй ноён такое слово молвил:

«В живых остатьсяДа с колчанами вдруг расстаться?Стоит ли тогда за жизнь цепляться?Для достойного мужа, поверьте,Нет почетнее смерти,Чем сном забыться вечнымНа просторе степном, бесконечном.Верой в силы свои укрепляясь,Так найманы рекут, похваляясь:«Наш улус – обширный, пространный!..Многочисленны мы, найманы,И стада у нас так обильны,Род найманов – воинственный, сильный».На найманов ратью пойдем,Нападем на них, нападем.Все найманские земли займем.Не помешкает наша ратьЛуки, стрелы у них отобрать.Если мы нападем тотчас,Не успеют найманы от насИ свои табуны угнать.Побросают скарб, побегут,Даже ставку свою не свернут,Не успеют юрты убрать.В одиночку они и скопомПо лесным разбредутся тропам —Гибель каждого ожидает…Таян-хан набег замышляет —Слов коварных его не снесем,Нападем на него, нападем».Рассказ о том, как Чингисхан занимался устроением войска и караульной стражи

И одобрил Чингисхан речи Бэлгудэй ноёна, и, покончив с охотой, откочевал из Абжига худэхэриг, и стан раскинул в местечке Ор нугын хэлтгий хад, что на реке Халхин-гол. Подсчитав силы свои, разделил Чингисхан дружину свою на тысячи, на сотни и десятки и поставил над ними тысяцких, сотников да десятников.

А Додаю, Доголху, Угэлэ, Толуну, Бучарану и Суйхэту был пожалован чин высокий – чэрби[222].

И, покончив с этим, занялся Чингисхан устроением личной караульной стражи – хишигтэна, в коей было восемьдесят хэвтулов – ночных охранников и семьдесят турхагов – гвардейских стражников дневной охраны.

И собрал Чингисхан в свою караульную стражу всех смышленых и крепких телом мужей – сыновей и младших братьев сотников своих и тысяцких, а также сыновей и младших братьев людей свободного состояния.

Обратясь милостиво к Архай хасару, Чингисхан тогда же повелел: «Тысячу лучших мужей отбери! Во дни сражений впереди меня пусть в бой они идут! В дни мира и покоя пусть личною охраной моей стоят на карауле!»

И повелел он тут же: «Да будет Угэлэ чэрби главою над турхагами стоять! И в том помощником ему пусть будет Хутусхалчан».

И молвил дальше Чингисхан: «Пускай дневальные мои – стрелки-хорчины, турхаги и прочие конюшие, и вратари, и кравчие несут дозор, нас охраняя, сменяясь каждодневно. Перед закатом солнца пускай сдают свой пост ночным охранникам – хэвтулам. А те всю ночь пускай стоят у входа часовыми, обходят стан дозором. Пока мы утром заняты едою, хорчины и турхаги, вратари и кравчие должны явиться и на посту хэвтулов заменить. А через трое суток сменного дозора охране всей для отдыха смениться надлежит».

Так Чингисхан дружину разделил на тысячи, назначил шесть чэрби, устроил стражу караульную – хишигтэн, поставил Архай хасара главою гвардии своей и выступил повоевать найманов.

Рассказ о том, как был полонен народ найманский

В день после полнолуния – шестнадцатого числа первого летнего месяца года Мыши[223],– окропив боевое знамя[224], Чингисхан выступил в поход.

Зэв и Хубилай, посланные в дозор вверх по реке Керулен, добрались до долины Саарь хээр, где наехали на разъезд найманов, располагавшийся на вершине Ханхар ханы. В короткой стычке найманы захватили у наших дозорных тощую пегую кобылу под плохоньким седлом. Найманский разъезд, отбивший эту кобылу, разнес слух о том, что «кони у монголов вконец отощали».

Тем временем и наши главные силы достигли долины Саарь хээр. В ставке решался вопрос: «Как быть дальше?» И тогда Додай чэрби, обращаясь к Чингисхану, сказал: «О хан, немногочисленны, утомлены столь дальним переходом наши силы. И потому я предлагаю задержаться здесь, чтоб воинам дать отдых, а лошадям – насытиться хотя бы. Давайте стан раскинем и по всей долине расставим наши силы; причем пусть каждый муж, живая каждая душа по пять костров разложит ночью разом, чтоб навести нам на найманов страху. Доносят нам, что враг числом нас превосходит; при этом говорят, что Таян-хан – дитя изнеженное, что прежде никогда не покидал отцовской юрты он. Покуда будут сбиты с толку, запуганы кострами нашими враги, дадим своим коням мы передышку, откормим их, и вот тогда, пожалуй, самая пора напасть нам на передовые их отряды, преследовать до главного их стана, воспользоваться паникой врага и одолеть его в решающем сраженье».

Додая чэрби речи мудрые пришлись владыке по душе, и отдан был приказ разжечь костры. И стали наши станом по всей долине Саарь хээр, и каждый из мужей разжег по пять костров.

Разъезд найманский, взиравший на долину с вершины Ханхар ханы, был ночью крайне поражен: «Ведь говорили, что монголов мало. Костров же здесь, в долине, больше, чем на небе звезд!»

И, в стан пригнав отбитую кобылу под плохоньким седлом, дозорные найманы доложили: «Монгольские войска заполонили всю долину; их силы, подобно бьющему из-под земли ключу, все прибывают. А ночью их костров пылает больше, чем на небе звезд».

Выслушав донесение дозорных, Таян-хан, сидевший в местечке Хангайн Хачир ус, послал гонца к сыну Хучулуг-хану со словами:

«Истощены монголов кони,Доносят нам. Но, судя по кострам,Которых больше, чем на небе звезд,Монголов тьма. И коли нам сейчасС монголами столкнуться б довелось,От них не отвязались бы мы разом…Монголу проколи щеку насквозь,А он, упорный, не моргнет и глазом.Ему хоть кровью б истекать пришлось —Он не отступит: не такого склада.Вступать в борьбу, надеясь на авось,Со стойкими монголами не надо[225].

Но мы наверно знаем: кони у монголов отощали. И потому я предлагаю: мужей найманских переправить за Алтай; там наше войско укрепим. В монголах страсть наживы разжигая, собакою на поводке притащим их в пределы отчины родной. Поскольку лошади у нас упитаны вполне, они в походе брюхо подберут, и только. А вражеские клячи выбьются из сил, костей мешок от них останется, пожалуй. Тут и ударим мы врагу навстречу».

Выслушав переданные ему слова отца, Хучулуг-хан рек раздраженно: «Труслив, как паршивая баба, отец мой, Таян-хан, и потому сейчас несет такое. Откуда вдруг привиделась ему монголов тьма? Ведь большинство их вслед за Жамухой прибились к нам».

И, понося на все лады отца,Сын передал ему через гонца:«Так может рассуждать лишь Таян-хан,Чьей трусости нет меры и конца,Чей путь от юрты – к пастбищу телятИ, без привычки, – сразу же назад,Брюхатой бабе за нуждой пойти —Видать, не знал он большего пути».

Услышав, как его поносит сын, Таян-хан молвил:

«В твоих насмешках, сын мой, Хучулуг,Надменности и похвальбы немало.А как дойдет до драки, свой испугОт глаз людских не скроешь ты, пожалуй.Надменный нрав показывай врагу,А я лишь повторить тебе могу:Ввязавшемуся в схватку забиякеУже не выйти без потерь из драки».

Но Таян-хана правая рука, великий ноён Хори субэчи, на это возразил:

«Нет, не доводилось отцу твоему никогдаОт равного силой врага удирать.Нет, хан Инанча билгэ не стерпел бы стыдаВ сраженье коней поворачивать вспять.

Что ты заране возбоялся, Таян-хан?! Знай прежде, что ты такой отважный, мы верховодить бы поставили над всеми воинственную ханшу Гурбэсу. Все к одному: на счастие монголов, и богатырь наш Хугсэгу сабраг вконец уж одряхлел – порядка в нашем воинстве не стало. Никчемный из тебя правитель вышел, Таян-хан».

В сердцах ударив по колчану, великий ноён Хори субэчи поворотил коня и прочь умчался.

Разгневанный речами великого ноёна, Таян-хан вскричал: «Не все ль равно, что умереть в бою, что долгий век влачить, дряхлея телом! А коли так – то будем биться!»

Найманы снялись с местечка Хачир ус и двинулись в направлении реки Тамир; по пути они переправились через реку Орхон, обогнули восточный склон горы Наху хун[226]; вблизи местечка Цахир могод их заметили дозорные Чингисхана.

Когда Чингисхану донесли о приближении найманов, он сказал: «Чем больше их, тем больших жди потерь. А мало их – невелики потери будут!» И повелел Чингисхан двинуть войска навстречу найманам.

Отогнав передовой отряд неприятеля, наши ратники выстроились в боевой порядок; и было решено:

«Как колючки караганы в тело недруга вонзая,Тут и там его терзая, обтекая, окружая,Клинья по бокам вбивая,Разрывая, расчленяя,Будем бой вести»[227].

Отдав главные силы под начало брата Хасара, а запасный табун – Отчигин ноёна, сам Чингисхан поскакал впереди своего войска.

И повернули найманы вспять от Цахир могода и раскинули стан у подножия восточного склона горы Наху хун.

Наш сторожевой отряд, преследуя дозорных найманов, наехал на стан их главных сил. Узрев врага, Таян-хан спросил у Жамухи, который выступил против Чингисхана заодно с найманами: «Скажи мне, кто эти волки, что гонятся за нашими мужами, словно, овечье стадо настигая, прорваться так и норовят в загон?»

На это Жамуха ответил: «Есть у моего анды Чингиса четыре пса, на цепь посаженные, мясом человечьим вскормленные. Они-то и преследуют дозорных наших.

Не сердца у них, а уголья,Языки – что острые колья.И носы у них, как зубила,И не лбы – чугунные била,Четыре бешеных пса.Оборвали железные цепи,Побежали они через степи.Как слюна-то из пасти брызнет —Посягают на тысячи жизнейЧетыре бешеных пса.С диким воем, с рыком и лаемМчится первым Зэв с Хубилаем,Вслед – Зэлмэ, Субэгэдэй…Вся свора. Тэмужина анды опора —Четыре бешеных пса.Их питье – лишь роса одна,Их еда – своя же слюна,Ветры их на себе несут,Лишь колчаны друзьями зовутЧетыре бешеных пса».

«Ну, коли так, нам от поганых этих подальше надобно держаться», – молвил Таян-хан, и вспять он отступил, повыше в горы. Но и оттуда видел он, что по пятам преследователи за ним несутся. И снова стал у Жамухи пытать:

«Вглядись, вглядись, почтенный Жамуха:Что там за люди? Кто бы это были?Похоже, будто резвых жеребят,Насытившихся, с привязи спустили.Смотри, смотри: они всё ближе к нам,Всё гонятся за нами по пятам».

На это Жамуха ответил:

«Уругудов и Мангудов узнаю:И пеший их пугается, и конный.Как безоружный перед ними слаб,Так слаб пред ними и вооруженный.Любой с врагами на расправу скор:Разоружат – и кончен разговор.С отвагою они стремятся в бой,Противнику всегда дают отпор».

«Что ж, коли так, нам от поганых этих подальше надобно держаться», – промолвил Таян-хан и дальше отступил, все выше в горы.

Там снова вопрошает Жамуху трусливый Таян-хан: «Кто это вслед за нами голодной птицей летит, стремится?»

На это Жамуха ответил:

«Вон тот, что нас преследует один,Не кто иной, как анда Тэмужин.Хан Тэмужин – силач,Он телом – исполин.Броню на немИ шило не проткнет,Игла в кольчугеДырки не найдет.И свищет, рыщетГолодной птицей он.Как зверь за пищей,Вперед стремится он.

Вы давеча, однако, похвалялись, мол, мы, найманы, нападем и разнесем монголов в пух и прах. Теперь они пред вами, так побейте ж их!»

Но, возбоявшись богатырей Чингисхана, Таян-хан изронил такое слово: «Нет, Жамуха, сейчас нам будет лучше подальше в горы отступить». Но, выше забираясь в горы, он видел по пятам идущую погоню и снова вопрошал у Жамухи: «Скажи мне, что за исполин преследует нас неотступно?»

На это Жамуха ответил:

«Не узнаешь? Огэлун хатан сынСюда несется вскачь,Он Хасаром зовется у врагов,Вскормленный человечиной силач.Верзила грозный, вымахал в сажень,Блестя броней, напропалую мчится.И кажется, навис уже, как тень,Свежатиною жаждет поживиться.Могуч!.. Тяни его хоть три быка —Упрется Хасар, и не сдвинешь с места.Утроба велика не велика —Шутя трехлетку-коровенку съест он.А доведется воина настичь,Так тут ему и вовсе не задача:Проглотит человека, словно дичь,С колчаном и со стрелами в придачу.Представьте, человек стоит живой,Вдруг тень падет – и вмиг его не станет.А злыдень помотает головой —И жертва даже в горле не застрянет.А если Хасар гневом распален,Хватает из колчана стрелы он,В намеченную цель проворно мечет.Случится, жертва не видна поройИ от стрелка сокрыта за горой —Стрела ее сразит иль изувечит.Взъярился Хасар и рассвирепел —Возьмет охапку самодельных стрелИ вроде в пустоту метнет их кучей.Перемахнут они за гребень гор,И будет войску за горой разор:Падет погибель на людей из тучи.Здесь Хасар – и беды нам не отвесть,Пред ним любой рассыпься неприятель.В нем мощь нечеловеческая есть,Ведь это мангас, людопожиратель.Он тетиву натянет посильней —Летит стрела на тыщу саженей;Вполсилы лук натянет – и стрелаНа пятисотой сажени легла».

О, как же убоялся Таян-хан, внимая Жамухе!

«Укроемся быстрее в тех горах, взберемся поскорей повыше», – рек он, поспешно поднимаясь в горы. Карабкаясь на кручи поднебесные, он снова у Жамухи спросил: «Скажи, а кто там скачет за Хасаром?»

На это Жамуха ответил:

«А там – Огэлун хатан младший сын,Прозвание батыру – Отчигин.Хоть нежит мать сыночка непрестанно,Хоть у нее он засыпает рано,В бою, однако, он и смел, и тверд.Хоть, младшенький, вставать привык он поздно,Но вид в сражении имеет грозный,Достаточно силен и в меру горд.Коль грянет бой, не станет ОтчигинИскать в тылу укрытие один».

«Ну, коли так, – дрожа от страха, молвил Таян-хан, – тогда скорей взберемся на вершину».

После разговора с Таян-ханом Жамуха с верными ему нукерами удалился от найманов и послал к Чингисхану гонца со словами:

«Таян-хану Тэмужин внушает страх,Отступает хан и прячется в горах.Выше, выше он крадется по лесам,Лезет с войском чуть не к самым небесам.Будь же стоек, Тэмужин. Все ясно тут:От тебя найманы в панике бегут.В их испуганные лица загляни:Потеряли дух воинственный они.Итак, я от найманов ухожу,И нукеры мои уходят»[228].

Когда солнце уже клонилось к закату, Чингисхан окружил гору Наху хун, где и заночевал. Той же ночью найманы, пытаясь спастись бегством, сорвались с горы Наху хун; как рухнувшая поленница дров, они попадали вниз, давя друг друга насмерть.

Назавтра был пленен и сам Таян-хан. Его сын Хучулуг хан стоял поодаль от главных сил и поэтому смог избежать пленения. Настигнутый преследователями, он занял круговую оборону у реки Тамир, но не смог сдержать нашего натиска и бежал прочь. Вот и весь сказ о том, как был полонен и подчинен весь народ найманский на Алтае.

Племена же, раньше ведомые Жамухой, – Жадаран, Хатагин, Салжуд, Дурбэн, Тайчуд, Унгирад – влились под водительство Чингисхана[229].

Чингисхан повелел доставить к нему мать Таян-хана Гурбэсу хатан и сказал ей так: «Ты говорила, что смердят монголы. Тогда зачем же вдруг пожаловала в земли наши?» После того он взял ее себе.

Сказ о том, как Чингисхан взял в жены мэргэдку Хулан

Осенью того же года Мыши в местечке Хар талын узур Чингисхан сразился с предводителем мэргэдов Тогтога бэхи. Одолев и преследуя его, Чингисхан полонил народ мэргэдский. Сам Тогтога бэхи, двое его сыновей, Хуту и Чулун, в сопровождении незначительной свиты сумели скрыться.

Вождь племени Увас мэргэд по имени Дайр усун, не желая воевать против Чингисхана, решил показать ему свою дочь Хулан[230]. Когда же монгольские воины преградили ему путь, Дайр усун обратился к Наяа ноёну баридайскому со словами: «Я еду к Чингисхану. Ему свою я дочь желаю показать». На что Наяа ноён отвечал: «Пожалуй, будет лучше, если мы вдвоем к Чингису твою дочь доставим. Опасно нынче ехать одному. Всяк может по дороге повстречаться. Что стоит воину тебя сгубить, а над Хулан твоею надругаться. Послушайся совета: обожди три дня, да и поедем вместе к Чингисхану».

Как и было условлено, через три дня Наяа ноён и Дайр усун доставили Хулан к Чингисхану. Чингисхан разгневался, когда узнал о том, что Наяа ноён на трое суток задержал Хулан и ее отца у себя.

«Зачем ты у себя задерживал Хулан?» – вскричал он, уже было готовый расправиться с ноёном. Но тут Хулан вмешалась и сказала: «О Чингисхан, великий твой ноён – достойный муж: он предложил нам покровительство свое в пути, он убеждал нас, что, не ровен час, нам люди могут встретиться лихие, и непременно быть тогда беде. Теперь я точно знаю: не повстречайся нам он на пути, мы стали бы добычей легкой любого воина из тех, что по дороге попадались нам навстречу. О хан, как благодарна я судьбе, что нас свела с твоим ноёном! К чему теперь сии пристрастные допросы? Ты лучше на меня взгляни, мой хан, достойно оцени то тело, что Небо даровало мне, кое родители однажды породили».

Тогда же Наяа ноён молвил:

«Властитель ты всего и вся, Чингис,В моей ты службе верной убедись.Тебя я уважаю и лелею —Других же целей в мыслях не имею.Твою добычу из земли далекойХранит мое недреманное око.Прекрасной хатан, этим скакунамБыл преданным хранителем я сам.И все это тебе принадлежит,Нет в помыслах моих тебе обид.А если что не так содеял я,Пусть тут же оборвется жизнь моя».

Чингисхану понравились искренние речи Хулан хатан, и в тот же день он соизволил с ней уединиться. Ее правдивость и невинность подтвердились, и поэтому она была обласкана владыкой. Поелику слова Наяа ноёна тоже были сущей правдой, Чингисхан, сменив гнев на милость, молвил: «Ты – преданный и честный муж. Тебе доверю я большое дело».

История бегства Хучулуга и избиения мэргэдов

Полонив народ мэргэдский, Чингисхан пожаловал Угэдэю Дурэгэнэ хатан[231] – одну из двух жен Хуту, старшего сына Тогтога бэхи. Самые воинственные из мэргэдов не покорились Чингисхану, пришли в таежную местность и, укрепившись там, заняли круговую оборону.

И повелел тогда Чингисхан Чимбаю, сыну Сорхон шара, стать во главе левого крыла его рати и повоевать укрепления мэргэдские. Сам же Чингисхан стал преследовать Тогтога и его сыновей Худу и Чулуна, которым с горсткой мужей мэргэдских удалось выбраться из кольца окружения.

На зиму Чингисхан раскинул стан на южном склоне Алтая, а весной года Быка[232], перевалив через Арайский перевал, в местности Бухдурма, что на реке Эрчис[233], наехал на мужей мэргэдского Тогтога и найманского Хучулуга, которые соединились против него[234]. В сраженье мэргэдского Тогтога настигла шальная стрела, и он тут же скончался. Дети Тогтога бэхи не смогли вынести с поля боя тело отца, чтобы похоронить его, поэтому отсекли отцовскую голову[235] и тотчас скрылись.

Бежали оттуда и прочие найманские и мэргэдские мужи, что не устояли перед воинством нашим. И погибли многие из них, утонув при переправе через Эрчис. Те же немногие из найманов и мэргэдов, что переправились через Эрчис, разделились и пошли каждый своим путем.

Найманский Хучулуг-хан проследовал через земли племен уйгурдаев и харлугов, пришел и соединился с Гур-ханом хар хятанским, что сидел на реке Чуй в землях Сартаульских. Сыновья мэргэдского Тогтога бэхи – Худу, Гал и Чулун – во главе прочих мэргэдов двинулись на запад через земли ханлинов и кипчаков[236].

Чингисхан, перевалив через Арайский перевал, возвратился в свою ставку. Тем временем Чимбай полонил мэргэдов, укрепившихся в таежной местности. И повелел тогда мужам своим Чингисхан иных из мэргэдов погубить, остальных поделить между собой. Мэргэды, ставшие под водительство Чингисхана раньше, подняли бунт в его ставке, но тут же были подавлены охраной владыки.

И молвил тогда Чингисхан: «Позволили мэргэдам мы жить вместе, на роды их, на семьи не делили, они же против нас предательски восстали». И, сказав так, Чингисхан поделил средь мужей своих всех недругов-мэргэдов до единого и разослал их в разные концы улуса своего.

В тот же год Быка Чингисхан, предоставив Субэгэдэю колесницу, отослал нукера своего вдогонку за сыновьями Тогтога бэхи – Худу, Галом, Чулуном и прочими мэргэдами[237][238]. Посылая Субэгэдэя, Чингисхан повелел:

«Трусливые сыновьяЗловредного ТогтогаДрожат, трепещут заране,Словно кулан на аркане;Страхом животным объяты,Словно подранок сохатый.Обороняются вяло,Прочь отступают устало…Удирают Чулун и Худу…Коли вдруг у тебя на видуКрылья у них отрастут,В синем небе они пропадут,—Ты как ястреб за ними лети,Догони беглецов и схвати.Может, эти трусливые братцыТарбаганами вдруг обратятсяИ со страху забьются в нору…Стать тебе, Субэгэдэй мой, полезноБогатырской пешнею железной,Чтоб насквозь протаранить дыру.Обратись они рыбами в море,Скрывшись в глуби его и просторе,Ты, Субэгэдэй мой,Неводом стань,Ты проныр из пучины достань.Богатырь Субэгэдэй,Друг сердечный мой!Отсылаю тебя в день намеченный,Чтоб перевал ты одолел,Реки широкие переплыл,Мэргэдов мстительных разгромил.Реки широкие переплывешь —В землях далеких все примечай.Не загони ездовых коней,Еду запасенную не расточай.Когда обезножат твои рысаки,Жалей не жалей их тогда,А врага не достанешь;Когда иссякнут твои харчи,Прижимистым станешь,Да поздно: недолго протянешь.В краю чужедальнем,Увлекшись охотою разной,Гляди, чтобы верх над тобоюНе взяли соблазны.Запасы еды пополняя,Держись середины.Коль долго вам ехать придетсяДорогой равнинной,Езжайте спокойно,Без дела коней не гоните,Ослабьте подпругу,Уздечку на время снимите.Коль будут порядокИ строгость во всем соблюдаться,Зазорно мужам твоим станетЗа дичью гоняться.А тех, что посмеютЗапретом моим пренебречь,Ослушников дерзкихБез жалости следует сечь.Коль неслуха знаю —Пришлите, я буду с ним крут;Не знаю – тогда ужНа месте устраивай суд.Хребты одолеете выИ высокие горы,Но пусть незнакомы вам будутРазлад и раздоры.Вы переплыветеБольшие и малые реки,Но помыслы нашиДа будут едины вовеки.Даст Вечное Небо —И будут крепки ваши кони,Тогда не уйдутСыновья Тогтога от погони.Пожалуй, не стоитВезти вам их в ставку мою,Что делать вам с ними —Решите вы в дальнем краю».

Отважному Субэгэдэю наказывал Чингисхан:

«Ступайте и разоритеМэргэдов-грешников стан.Я, помню, был еще мал —Их род на нас нападал,На Бурхан халдуне,Горе священной,Скрываться нас заставлял.Зловредные эти мэргэдыВ верности нам клялись,Но тут же нарушили клятву,В сторону подались.Как достигнешь конца пути,Их возмездье должно найти:Их со дна морского достань,Но возьми с них, коварных, дань,И пусть будет дань велика!..»Субэгэдэй, сердцу хана любезный,На его колеснице железнойВ путь отправился в год Быка.

Субэгэдэю-богатырю на прощанье хан говорил:

«Хоть и скроешься ты из виду,Но считай, что ты на виду.Далеко уедешь, но думай,Что я рядом с тобой иду.При служении мне безгреховномБудешь взыскан ты Небом Верховным».Сказ о том, как Чингисхан казнил Жамуху

После того как были взяты в полон найманы и мэргэды, лишился народа своего и Жамуха, бывший вместе с найманами. И бродил он с пятью нукерами своими, пристанище ища. На горе Тагна подстрелили они горного барана и, зажарив его, принялись за трапезу. И прорек тогда Жамуха: «Скажите мне, чьи дети нынче бродят по горам и кормятся вот так, случайною добычей?!»

И схватили Жамуху пятеро нукеров его прямо за трапезой и привели к Чингисхану[239]. Схваченный нукерами, Жамуха передал Чингисхану такие слова:

«Черные вороныСтали на селезнейВдруг налетать.Низкие слугиСмеют владыкамПуть заступать.Яви справедливость,Мудрость яви, как всегда,Хан мой, анда!Хищные коршуныУток достойныхПосмели ловить.Низкие слугиЗаконного ханаГотовы убить.Как ты рассудишь —Было ль такое когда,Хан мой, анда?»

Выслушав переданные ему слова Жамухи, Чингисхан так сказал: «Нет прощения нукерам, кои на хана посягнули своего! И разве они будут верными нукерами другому?! На хана посягнувших тех холопов и всех их сродников от мала до велика повелеваю истребить!»

И тотчас на глазах Жамухи были казнены посягнувшие на него нукеры.

И повелел Чингисхан передать Жамухе такие слова:

«Давай же сойдемсяИ дружество наше навек возродим.Как прежде,В одной колесницеДвумя мы оглоблями станем.И все, что угасло в душе, воскресим,И все позабытое вместе вспомянем.Хотя и разные мы выбрали пути,Но побратимство наше было свято.Когда случалось мне на бой идти,Я знал, что ты душой болел за брата.Да, разные пути-дороги,Друг, выбирали мы порой.Но в битве с ворогом заклятымДушой ты был всегда со мной.Ты помнишь, конечно:Большую услугу ты нам оказал,Когда Торил Ван-ханаКоварные замыслы разоблачил.Гонец от тебяНакануне сраженья ко мне прискакалИ словом сердечным меня ободрил.Вспомяни и про то, как наймановНапугать ты до смерти сумел.А потом известил нас об этом.Очень вовремя нам подсобил!»

И Жамуха ему на это ответил:

«Приходит мне на память юность нашаВ долине Хорхонаг жубур.Дружили мы,Любили мы друг друга,Мой хан, мой побратим.Тогда была у нас с тобой еда,Которой в одночасье не свариться;Друг другу говорили мы слова,Которым в одночасье не забыться;Одним мы укрывались одеялом,Одни у нас и мысли вызревали…Однако я, себе же на беду,Однажды воле чужака поддался,Губительным словам его поверил,Убийственным их ядом напитался —Втянулся в козни, в происки чужиеИ от тебя, мой побратим, мой хан,Душою отошел и – отделился.С тех пор страшился встретиться с тобой,Явить перед тобою лик свой черный,Как будто кожа содрана с него.Мне вспоминались наши разговоры,И места я не находил, страдая,Перед твоим великодушьем трусилИ опасался мудрости твоей,Боясь лицом к лицу с тобой столкнуться,Явить перед тобою красный лик,Как будто бы с него содрали кожу.Да, было время дружбу нам водить.Увы, от этой дружбы я бежал.Ты призываешь чувства возродить,Которых я, увы, не удержал.О, ты, который множество племенОбъединил и дал им свой закон,Народов тьму ты умиротворил,Своею властью их объединил.С тобою все улусы, все края —Тебе почет от сопредельных стран.Что значит дружба для тебя моя,Когда для всех и вся теперь ты хан!Хочу ль быть на глазу твоем бельмом,Средь бела дня – твоим кошмарным сном,Вшой на груди твоей,Занозою в ключице?Нет, мне с такою долей не смириться!Когда-то я, доверчивый и слабый,Был с толку сбит завистливою бабой[240],Ушел от друга я, от побратима.Беда моя была неодолима.И с той поры душа моя больна…Всем, всем известны наши имена.Повсюду, от восхода до заката,Все слышали: брат отошел от брата.Но ты – ты ничего не потерял.Я отошел – слабее ты не стал.Мать мудрая тебе дана судьбой,И братья достославные с тобой.И есть богатыри в твоих пределах;Под ними рысаки – статны и в теле.Я побежден тобой,Твоею ратью уничтожен.Какой же между нами мир возможен!Без матери и без отца я рос,Без братьев младших, даже без друзей,И одиноким вырос сиротой;Был взыскан я одною лишь женой,Болтливой бабой, вздорной и пустой.Вот почему меня ты победил!Да, предопределен твой жребий был.Отец небесный все решил за нас.Коли меня ты умертвишь сейчас,Почувствуешь мгновенно облегченье,И будет сердцу твоему покой,Блаженство будет и отдохновенье.Последнюю назначив мне юдоль,Ты, побратим мой, приказать изволь,Чтоб смерть моя по нраву мне пришлась:Чтоб кровь моя на землю не лилась,Чтоб кости тела моего моглиЛежать в утробе матери-Земли.Да будет покровителем мой духТвоим потомкам[241],Тэмужин, в веках!Твоим сулдэ, увы, повергнут я,Им да хранима вся твоя семья.Так помни, хан, слова мои всегда,Теперь же отпусти меня туда!..»

Выслушав эти речи Жамухи, Чингисхан передал ему через посыльного:

«Ты шел иной дорогой, Жамуха,Но мне преступных слов не говорил,Нет за тобой великого греха,Который бы достоин смерти был.Ты мог бы все поправить, но, увы,К тому усилий ты не приложил;Не должен бы лишаться головы,Твой смертный час еще не наступил.Ты, человек высокого пути,Не должен просто так от нас уйти.Чтоб человека взять да умертвить —Тут веская должна причина быть…

Но если говорить о той причине, ты помнишь, анда Жамуха, как брат Тайчар твой, учинив разбой, угнал табун у Жочи Дармалы, но нагнан и убит им был. Тогда ты, ослепленный местью, на побратима ополчился своего. И в местности Далан балжуд сразились наши рати; тогда на нас нагнал ты страху, в Жэрээнское ущелье потеснив. А нынче ты отверг желанье наше во дружестве с тобою жить. Тебя, анда, желал я пощадить, но тщетно. Так будь по-твоему: ты будешь умерщвлен, но кровь твоя не будет пролита, и прах твой с почестями будет погребен».

И по велению Чингисхана Жамуха был умерщвлен и прах его был предан земле.

Рассказ о Великом хуралдае

И воцарились тогда мир и справедливость в улусе[242] войлочностенном[243], и в год Тигра[244] у истока Онона собрался народ его на хуралдай[245], и воздвигли они белое девятибунчужное знамя свое и провозгласили всенародно Тэмужина Чингисханом[246]. Там же Мухали был пожалован в гуй ваны[247][248], а Зэва Чингисхан отослал вдогонку за найманским Хучулуг-ханом[249].

Так закончив объединение всех монгольских народов, Чингисхан повелел[250]: «Своих нукеров непоколебимых, кои державу нашу создавали, возвысить я повелеваю в тысяцких ноёнов!»

И провозглашены были тысяцкими ноёнами отец Мунлиг, Борчу, Мухали гуй ван, Хорчи, Илугэй, Журчидэй, Гунан, Хубилай, Зэлмэ, Тугэ, Дэгэй, Толун, Унгур, Чулгэдэй, Борохул, Шигихутуг, Хучу, Хухучу, Хоргосун, Усун, Хуилдар, Шилугэй, Жэтэй, Тагай, Цаган-Ува, Алаг, Сорхон шар, Булуган, Харачар, Хухучус, Суйхэту, Наяа, Жуншэй, Хучугур, Бала, Оронардай, Дайр, Мугэ, Бужир, Мунгур, Долодай, Бугэн, Худус, Марал, Жибгэ, Юрухан, Хуху, Жэбэ, Удудай, Бала чэрби, Хэтэ, Субэгэдэй, Мунх, Халжа, Хурчахус, Гэуги, Бадай, Хишилиг, Хэтэй, Чагурхай, Онгиран, Тогон тумур, Мэгэту, Хадан, Мороха, Дори-Буха, Идугадай, Ширахуй, Даун, Тамачи, Хагуран, Алчи, Тобсаха, Тунхойдай, Тобуха, Ажинай, Туйдэгэр, Сэчур, Жэдэр, Олар хургэн[251], Хингияадай, Буха хургэн, Хорил, Ашиг хургэн, Хадай хургэн, Чигу хургэн, Алчи хургэн – тысяцкий над тремя тысячами хонгирадцев, Буту хургэн – тысяцкий над двумя тысячами ихэрэсцев, онгудский Алахуши дигитхури – тысяцкий над пятью тысячами онгудов, не считая притом тысяцких над лесными народами[252]. Всего по благоволению Чингисхана девяносто пять нукеров его были возвышены в тысяцкие ноёны[253].

Были среди них и хургэны – зятья владыки. Назначив тысяцких ноёнов, Чингисхан также повелел: «Любезных нукеров, главную мою опору, пожаловать особо я хочу[254]. Пусть явятся ко мне Борчу и Мухали и прочие ноёны!»

Шигихутугу, который был в то время в ханской юрте, было велено их привести. И сказал тогда Шигихутуг:

«Разве Мухали и БорчуБольше всех тебе помогали?Я усерден был меньше их?Не входил я в твои печали?Я не с самых ли малых летБыл ближайшей твоей охраной?Наконец бородой обросИ – служу тебе неустанно.Я – всю жизнь при тебеИ всечасноБыл заботой твоей обласкан.С малолетства я стражем былНа твоем золотом пороге,До серьезных годов дожил,Рот усами уже прикрыл.Твой хранитель, верный и строгий,Жизнь мою тебе отдаю,Век усердствую, не устаю.Был тебе я как сын родной —Так уж ты меня воспитал,Спать укладывал вместе с собой,Одеялом своим накрывал.При тебе я, как младший брат,Год за годом жил и взрастал,И как брату ты был мне рад,Одеялом своим накрывал…Так что пожалуешь ты мне, мой хан?»

И молвил Чингисхан в ответ Шигихутугу:

«Из братьев младших ты – шестой.И наравне с другими братьями свою получишь долю.И, памятуя о твоих заслугах,Да будут прощены тебе твои любые девять прегрешений!Когда в державе милостию Неба ВечногоПорядок водворять мы станем,Будь веждами моими, окрест взирающими ясным днем,И слухом, внемлющим во тьме ночной!Тебе вверяю поделить меж нашей матушкою,братьями и их сынамиВсех наших подданных из юрт войлочностенных,Державы нашей граждан, за плоскими дверьми живущих,Кои отныне и навечно будут лишь им принадлежать.Никто не смеет впредь тобою сказанному прекословить.Да будешь ты судьей верховным в государстве нашем,Карающим за ложьИ взыскивающим за воровство,Подсудных всех судящимИ выносящим смертный приговорВсем, кто достоин смерти.

Деля державы достоянье и тяжбы разные судя, в Синие росписи вноси об этом запись и росписи сии своди в единый Свод. И все, что с моего согласья порешишь и в Своде синем том по белому запишешь[255], во веки вечные никто не смеет изменить! И всякий, кто преступит сей указ, поплатится за это!»

И, выслушав повеленье Чингисхана, Шигихутуг молвил: «Да разве мне, усыновленному семьею вашей, пристало получать наследственную долю с братьями единокровными твоими наравне?! И коли будет, хан, на то твое соизволенье, я взял бы в подчинение себе людей из городищ».

И повелел тогда Чингисхан: «Поелику ты сам решать сии дела поставлен, теперь как знаешь поступай!»

Облагодетельствованный ханом Шигихутуг тотчас вышел и к хану Борчу, Мухали и прочих пригласил.

И обратился Чингисхан перво-наперво к отцу Мунлигу:

«О, благодетель мой любезный,Подле которого родился я и вырос,Не перечесть твоих благодеяний.Хотя бы взять последнее из них,Когда Ван-хан и сын его СэнгумРешили заманить меня к себе обманом,И коли б ты тогда не настоял,Не избежать мне смерти лютой —Гореть мне в жарком пламени костраИль быть утопленным в пучине черной.И, по заслугам милость оценив твою,Ее все поколения монголов не забудут.И, памятуя о твоих благодеяньях,Отныне будешь ты усажен на почетном месте;И каждый год, невзгод не зная,Наградами не будешь обделен;И будут все твои потомкиНами обласканы и одарены!»

Обращаясь к Борчу, Чингисхан сказал: «В дни юности моей с тобою повстречался, когда за конокрадами погнался, уведшими соловых наших лошадей. Решил ты мне, плутавшему в степи, помочь; не заглянув домой, отцу ни слова не сказав, бурдюк с кумысом средь степи оставив, в табун пустил ты моего буланого коня, а серого мне дал взамен; вскочил ты на каурого коня и, без присмотра свой табун оставив, три дня за конокрадами со мной шел по пятам. Так мы достигли куреня, в котором я узрел своих соловых лошадей.

От табуна мы отделили их, вдвоем с тобой погнали их обратно. Единственный ты сын Наху баяна. Что мог ты ведать обо мне такое, чтоб тотчас помощь предложить и дружбу?! Не из корысти, знаю я, лишь искренне помочь желая, со мною подружился ты! Когда же, о тебе затосковав, послал я брата Бэлгудэя, дабы призвать тебя в ряды своих нукеров, ты, бурку серую на плечи возложа, на горбунке буланом вдруг ко мне явился.

Когда на нас мэргэдские три рода ополчились и окружили на Бурхан халдуне, ты неотступно следовал за мной. Потом, когда в Далан нумургэсе с татарами мы воевали, и день и ночь дождь не переставая лил. Ночь напролет ты надо мной стоял, мой сон оберегая. Тогда ты с ноги на ногу лишь раз переступил, тем самым звание батыра подтверждая. Заслуг твоих мне всех не перечесть. Вы с Мухали, помогая мне в делах благих, остерегая от шагов неверных, меня на этот трон высокий возвели. Отныне посажу вас на почетнейшее место, и да простятся вам любые девять ваших прегрешений! Пусть Борчу станет во главе тумэна правого крыла, что на Алтае!»[256]

Затем Чингисхан обратился к Мухали и молвил повеление свое: «Когда остановились мы в тени раскидистого древа в долине Хорхонаг жубур, где некогда поставленный над всеми ханом Хутула плясал и пировал в свою охоту, из уст твоих, мой Мухали, услышал я божественного провиденья глас. И помянул я отца твоего, Хумун гоо, добрым словом, и было то согласия началом между нами. По воле Неба и молитвами твоими на ханский я взошел престол, и потому да будет жалован державного гуй вана титул тебе и всем наследникам твоим из поколенья в поколенье. Так ведай же, мой Мухали, тумэном левого крыла, сидящим в Харагун жидуне».

Обратясь к Хорчи, Чингисхан молвил:

«С юных лет моих до нынешних временБыл ты другом-покровителем моим;Мок и дрог со мною вместе под дождем,В стужу лютую со мною вместе мерз,Службе преданной все силы отдавал.

В те давно уже прошедшие года ты, Хорчи, мне ханство это напророчил и добавил: если сбудутся слова, если милостью великою Небес все свершится, как пророчествуешь ты, чтобы я, о предсказанье не забыв, тридцать жен тебе красивых даровал. Слова твои пророческие нынче сбылись; так выбери себе среди народов, нами покоренных, любезных жен, прекрасных женщин!»

И повелел еще Чингисхан: «К своим трем тысячам баринцев вместе с Тахаем и Ашигом прибавь еще чиносов-адархинцев, тулусов, тэлэнцев и, тумэн подданных собрав, владычествуй над ними! И да подвластны тебе будут все подданные наши, живущие в лесах по берегам реки Эрчис. И да не смеют жители лесные перекочевывать туда-сюда без твоего соизволенья! Всех, кто преступит повеление твое, пусть суд твой покарает непременно!»

И, обратясь к Журчидэю, Чингисхан молвил: «Когда с хэрэйдами сошлись мы в сече в Хар халзан элсте, хоть анда Хуилдар и вызвался идти на недруга передовым отрядом, победой все ж таки мы здесь обязаны тебе. Ты в бой вступил, поверг жирхинцев, смял тубэгэнцев и донхайдцев, в сраженье одолел и тысячу отборных воев Хори шилэмуна; засим, добравшись и до главных сил хэрэйдов, ты в щеку ранил выехавшего супротив тебя Сэнгума. Тотчас врата победы перед нами распахнуло Провиденье. Когда б не ранил ты тогда Сэнгума, не знаю я, чем эта битва обернулась бы для нас. Победа в этой сече – заслуга несомненная твоя!

Когда с тобой мы кочевали к Халхин-голу, я чувствовал себя покойно, будто нашел надежное укрытие за каменной стеною гор. Потом пришли мы к водопою на озеро Балжуна. Оттуда и отправили тебя в разведку в стан хэрэйдов и вскорости врагов разбили милостию Неба и Земли. Поелику первейший из врагов – улус Хэрэйдский – был повержен, его приспешники, найманы и мэргэды, в бессилье пали духом и были все захвачены в полон.

Тогда лишь младший брат Ван-хана Жаха гамбу не потерпел разора, и, будто следуя за дочерьми, всех подданных он при себе держал. Когда ж, поправ доверье наше и воспылав враждою, Жаха гамбу покинул нас, ты, Журчидэй, пойдя ему вослед, перехитрил и полонил его. И, там с предателем покончив, к рукам прибрал его улус. И в этом, верный нукер мой, твоя бесценная заслуга!»

Журчидэй благородныйВ день губительной сечиДля победы старался,Тяжесть жаркого бояВзял отважно на плечи,Как батыр он сражался.

И поэтому Чингисхан милостиво даровал Журчидэю ханшу Ибаха бэхи. При этом Чингисхан сказал ей:

«Отдаю тебя не потому,Что нрав твой мне не по нраву,И вовсе не потому,Что краса твоя мне не во славу.Я дарую тебя тому,Кто был предан, себя не жалея;Послужи, моя хатан, ему,Верноподданному Журчидэю…Отдаю тебя, хатан мою,—Журчидэю за то воздаю,Что в сраженьях, отважный смельчак,Был щитом он,Был ближе мне сына.Мой распавшийся было улусОн собрал воедино.На себя взял опасностей груз,Стал кольчугой, надежной и длинной.Мой распавшийся было улусОн собрал воедино.

За досточтимые ему заслуги воздавая, тебя я Журчидэю отдаю. Да будет вечно чтим и у моих потомков, наследников престола моего, закон священный воздаянья по заслугам! Да будут вечно незабвенны честь и имя любезной Ибаха бэхи! Никто не смеет повеление мое сие нарушить!»

И молвил еще Чингисхан, обращаясь к Ибаха бэхи: «Жаха гамбу, отец твой, дал тебе в приданое две сотни подданных и двух кравчих – Ашиг тумура и Алчига. Сегодня уходя к уругудам, оставь на память о себе Ашиг тумура и сотню подданных своих».

И, получив в дар от Ибаха бэхи кравчего Ашиг тумура и сотню людей, Чингисхан обратился к Журчэдэю: «Я ханшу Ибаха бэхи тебе отдал. Отныне все четыре тысячи уругудов вступают под водительство твое!»

И молвил еще Чингисхан, обращаясь к Хубилаю[257][258]:

«Ты шеи дюжим молодцам сворачивалИ наземь исполинов запросто валил.Сейчас Зэв и ты, Зэлмэ и Субэгэдэй —Вы четверо, подобно верным псам,Мне преданы и телом, и душой.Куда я только вас ни посылал,Вы отправлялись по команде сразу,Вершили дело точно по приказу,Крушили скалы, камни разбивали.В любое место шли,Во все пределы,Воинственное вы вершили дело,Вы бились насмерть и – не отступали.

Когда я мог, как верных псов, с тобой Зэлмэ, Зэв и Субэгэдэя туда отправить, где были вы всего нужнее[259]; когда богатырей бесстрашных Борчу, Чулуна, Мухали и Борохула мог при себе держать[260] я днем и ночью; когда уругудов и мангудов храбрых, ведомых Журчидэем с Хуилдаром, мог выставить передовым отрядом, – тогда лишь я душою был покоен».

И повелел тогда же Чингисхан: «Приказываю, Хубилай, тебе всеми военными делами ведать!»

И молвил еще Чингисхан: «За нрав строптивый Бэдуна осудив, его я не поставил тысяцким ноёном. Наставь его на ум, мой Хубилай! И пусть командует он тысячью моих мужей да держит всякий раз совет с тобою. Засим увидим мы, каким он станет».

Потом подошел Чингисхан к Гунану из племени Гэнигэдэй и молвил: «Борчу и Мухали и остальные достославные ноёны, Додай и Доголху и прочие почтенные чэрби! Про нукера Гунана так скажу:

Светлым днемОн всюду вороном летает —Все повысмотрит;Темной ночью,Словно волк, он всюду рыщет,Чтоб наброситься.Кочевал я – никогда не отделялся он,Оставался я – он прочь не откочевывал,Был со мною всюду и всегда.С чужеродным не вступал в сношенияИ перед врагами не заискивал.Было от меня ему доверие:Ни коварства в нем, ни лицемерияЯ не заприметил никогда.

Да будут Гунан и Хухучос во всех делах надежными советниками вам!»

И повелел тогда же Чингисхан: «Верный нукер, Гунан мой, правь же сродниками, гэнигэсцами своими! И да будешь ты ноёном-темником, повинующимся Жочи, старшему из сыновей моих!»

И присовокупил Чингисхан к сказанному им:

«Нукеры верные Гунан, Хухучос, Дэгэй, старик Усун увиденного не сокроют – правдиво обо всем доложат, услышанных вестей не утаят».

И молвил Чингисхан, обратясь к Зэлмэ: «Когда в Дэлун болдоге появился я на свет, старик Жарчудай, взвалив на плечи раздувальные мехи, с горы Бурхан халдун спустился. Любезной матушке моей он соболями устланную люльку подарил, а позже сына в нукеры мне отдал.

Привратник верный мой, Зэлмэ!Нас выпестовали с тобойВ одной и той же люльке с соболями,Мы выросли как верные друзья.Не перечесть твоих заслуг передо мной.Да будут прощены тебе, Зэлмэ,Любые девять прегрешений!»

Обратясь к Толуну, Чингисхан повелел: «Тысячью мужей моих водительствуя, правою рукой отца родного став, ты усердно собирал народы наши воедино и порядок в государстве водворял. И за это был пожалован ты в чэрби. И отныне вместе с Туруханом в согласье правьте теми, коих вы пригнали из походов!»

И сказал затем Чингисхан кравчему Унгуру:

«Унгур, Мунгут хиана сын!Ты к нам пришел, собрав в курень единыйТри рода тохурудов, и пять родов таргудов,И чаншутов, и баягудов – сродников своих.Во тьме ни разу ты не потерялся,В сраженье никогда не отделялся,Со мною вместе под дождями мок,А в холода со мною рядом дрог…Ответствуй мне: чего бы ты взыскался?»

И отвечал владыке кравчий Унгур: «Коли позволено мне выбрать пожалованье хана, хотел бы я всех баягудов, сродников своих, которые теперь разбросаны повсюду, собрать и ими править».

И повелел Чингисхан: «Что ж, будь по-твоему, Унгур. Ты баягудов собери и тысяцким над ними будь!»

И повелел тогда же Чингисхан:

«О, кравчие мои, Унгур и Борохул!Когда вы яствами обноситеПо обе стороны сидящих от меня,В порядке должном оделяя тех, кто слева,И чередом всех потчуя, кто справа,Мои душа и плоть покойны.

И потому повелеваю ответствовать тебе и Борохулу за кашеварство: в походе всех наделять едою вы должны. А в ставке на пиру, округ большой кумысницы расставив угощенье, втроем с Толуном сядьте среди юрты и подавайте кушанья затем». И, повелев так, Чингисхан указал место, где следует кумысницу расположить.

Потом Чингисхан обратился к Борохулу: «В родных кочевьях сродниками брошенных – тебя, Шигихутуга, Хучу и Хухучу матушка наша Огэлун призрела.

Всех на своей кровати укрывала,Баюкала, кормила – воспитала;За ворот кверху вас приподнимала,С мужами настоящими равняла;За плечи кверху каждого тащила,Чтоб вас равнять с мужами можно было.

Она вскормила вас, дабы вы стали тенью нашей, сыновей ее. За милость и благодеяния ей воздавая, усердствовали вы. Ты, Борохул, стал нукером моим.

Как ни гнали бы мы в походе коней,Как бы дождь ни лил, ни давил нас мрак,Не бывало таких ни ночей, ни дней,Чтобы спать улегся я натощак.Случалось идти на рысях средь тьмы,Но я бы не смог на то попенять,Что вдруг без похлебки остались мы,Что день хоть единый пришлось голодать.Когда побивали мы злых татар,Что наших отцов и дедов губили,Когда справедливо мы мстили им,Любого к тележной чеке подводили,—

татарский Харгил шар бежал, избегнув лютой смерти; скитаясь по степи, вконец от глада обессилев, он воротился и в юрту к матушке моей вошел и умолял кусок ему подать съестного.

«Коль просишь есть, присядь вон там, пожалуй», – сказала Огэлун и усадила Харгил шара в правой части юрты возле двери. Толуй, в то время отрок пятилетний, снаружи в юрту забежал и тут же поспешил обратно. Но Харгил шар его перехватил; он сгреб мальца, зажал его под мышкой и выскочил из юрты, на бегу вытаскивая из чехла свой нож.

Но в левой части юрты сидевшая смиренно твоя супруга Алтани, «Спасите, сына убивают!» – крик Огэлун истошный услыхав, за Харгил шаром бросилась вдогонку; настигнув ворога, одной рукой ему вцепилась в волосы она, другой перехватила вражескую руку с ножом, над отроком уж занесенным, и так рванула за руку врага, что нож невольно выпал из нее.

Мои нукеры Зэлмэ и Жэтэй, что за юртою разделывали тушу быка, зарезанного ими, услышав крики Алтани, на помощь прибежали с топорами в окровавленных руках и ворога татарского на месте топорами порубили.

Тогда заспорили Жэтэй, Зэлмэ и Алтани, чья большая заслуга в спасении Толуя. И молвили мои нукеры: «Когда бы мы вдвоем сюда не подоспели и не убили Харгил шара, ужели, женщина, ты справилась бы с ним одна?! Тогда не миновать бы смерти отроку Толую. И значит, во спасении его заслуга только наша есть!»

В ответ на это Алтани сказала: «Но разве вы сюда бы прибежали, мой зов о помощи не услыхав? И не настигни Харгил шара я, и не вцепись я в волосы ему, и руку вражескую что есть мочи не рвани так, что невольно выпал из нее над отроком уж занесенный нож, давным-давно бы Харгил шар убил Толуя!»

И порешили все тогда, что главная заслуга во спасении Толуя все же останется за Алтани. Так Алтани, жена нукера Борохула, не только помогала мужу, в телеге став второй оглоблей, она Толую жизнь спасла, тем самым нам великую услугу оказала.

Когда был ранен в шею и пал на поле брани Угэдэй в сраженье в Хар халзан элсте, ты, верный нукер Борохул, ночь напролет отсасывал из раны сгустки его крови. Поелику мой сын тогда самостоятельно в седле не мог держаться, ты, Борохул, перед собою усадил его в седло и к нам привез благополучно. Так, воздавая за заботу матушки моей, вы, Борохул и Алтани, спасли двух сыновей моих. Усердие твое и верность помню. Да будут прощены тебе любые девять прегрешений!»

И сказал еще тогда Чингисхан: «Пожалованы будут мною и женщины, чтимые в нашем роду»[261].

Обратясь к старику Усуну, Чингисхан повелел:

«Усун, Гунан, Дэгэй и ХухучосУвиденное не скрывают,Услышанное не таятИ говорят о замыслах своих правдиво.У нас, монголов, исстари так повелось:Почтенных старцевМы возводим в сан бэхи ноёнов.Так будет же Усун,Потомок рода древнеславного Барин,В бэхи ноёны нами возведен!И пусть отныне белый дэли носит он,На белом скакуне пусть ездитИ, восседая на почетном месте,Пророчествует нам!»[262]

И повелел еще Чингисхан: «Когда с хэрэйдами сошлись мы в сече, мой анда, Хуилдар, всех наших упредив, на ворога пошел передовым отрядом. И, памятуя о заслугах доблестного мужа, повелеваю я призреть осиротевших детей и внуков Хуилдара!»

И обратился Чингисхан к сыну Цаган-Ува – Нарин Торилу – и сказал ему: «Родитель твой, Цаган-Ува, всегда бесстрашно с недругом сражался и был убит в Далан балжудской сече Жамухой. Тебя же за отцовские заслуги готов я поддержать нашим вспомоществованьем!»

И молвил в ответ Чингисхану Нарин Торил: «Мои сородичи, нэгусы, поделены и расселились по разным аймакам сейчас. Коль будет мне соизволение владыки, готов собрать я воедино всех нэгусов».

И повелел тогда Чингисхан: «Что ж, будь по-твоему, Торил. Нэгусов-братьев воедино собери и ими правь наследно!»

Потом сказал Чингисхан Сорхон шару так: «В дни юности моей, когда тайчуды воспылали завистью и ненавистью к нам и отрока, меня, схватили, твои сыны – Чулун и брат его Чимбай, – уразумев причину моего плененья, надежно спрятали меня, старшей сестры своей по имени Хадан заботам поручив. Вы все мне помогли вернуться восвояси.

И в сновиденьях ночью темной,И в помышлениях дневныхО ваших тех благодеянияхЯ вечно помнил.

Хоть, от тайчудов отделившись, вы перешли ко мне не сразу, пожалованья вы достойны! Какой же милости вы бы желали для себя?»

И отвечали Сорхон шар и сыновья его – Чулун и Чимбай: «Желали б мы дархадство получить и жить на Селенге в мэргэдских землях[263]. А впрочем, воля ваша, какою милостыней осчастливить нас».

И повелел тогда Чингисхан: «Да будет вам даровано дархадство, наследственно владейте землями мэргэдов, что на Селенге, свободно промышляйте там охотой, сходитесь на пирах, архи[264] хмельною наполняя чаши! Да не заслужат порицанья любые ваши девять прегрешений!»

И, обратясь к Чулуну и Чимбаю, Чингисхан соизволил сказать: «Вовек мне не забыть тех слов добросердечных ваших! И коли мыслями со мною захотите поделиться или нужда заставит помощи просить, посреднику не доверяйтесь, являйтесь предо мною самолично и сами за себя просите и откровенно мыслями делитесь».

И повелел Чингисхан:

«Мои дарханы – Сорхон шар, Бадай и Хишилиг!Когда, на врагов своих нападая,Пожитки и юрты у них отобьете —Делиться не надо вам – все заберете!Когда завладеете вы добычей,Проворство явив на облавной охоте,—Делиться не будете – всю заберете!»

И присовокупил Чингисхан к сказанному: «Был прежде Сорхон шар холопом у тайчуда Тудугэя. Бадай и Хишилиг – конюшими Чэрэна. Я сделал их гвардейцами-стрелками. Да будут счастливы они теперь в своем дархадстве и чаши пусть заздравные сдвигают вновь и вновь!»

И сказал Чингисхан, приступив к Наяа: «Старик Ширгэт с сынами Алагом и Наяа тайчуда Таргудая хирилтуга – господина полонили своего и перво-наперво решили привезти его ко мне. Засим до Хутухул нуга добрались, и тут промолвил Наяа, устыдившись: «Как смели посягнуть мы на своего владыку?!» И отпустили они тут же господина своего, а сами вскорости втроем ко мне явились.

И молвил Наяа покаянно: «Везли к тебе мы хана Таргудая хирилтуга, но вот одумались и устыдились и отпустили хана восвояси. Явились мы служить, отдать тебе все силы. Но если б привезли тебе мы хана, неужто бы поверил ты холопам, поднявшим руку на владыку своего?!» Понеже не чинили хану зла и, значит, ведом им закон великий ханопочитания, мне по сердцу пришлись их речи, и посулил тогда я Наяа серьезное ему доверить дело.

Мой нукер Борчу ноён – командующий западным тумэном, а Мухали гуй ван – восточным. Отныне быть тебе, Наяа, ноёном, тумэн срединный будет под тобой!» Так повелел Чингисхан.

И сказал еще Чингисхан, обращаясь к Зэву и Субэгэдэю: «Людей, коих пригнали из походов, до тысячи сберите и ими правьте!»

Пастырю Дэгэю была собрана отовсюду тысяча человек, и пожалован он был в тысяцкие ноёны.

Поскольку плотник Хучугур при разделе подданных был обделен, Чингисхан повелел ему добрать недостающих людей у прочих ноёнов и, соединив их с жадаранцами Мулхалху, править той тысячей подданных им сообща.

Рассказ о том, как Чингисхан приумножил ряды хишигтэна – своей гвардейской стражи

Всех, кто усердие приложил к созданию улуса, назначил Чингисхан ноёнами тумэнов, тысяцкими, сотниками и десятниками; пожалованья и милости достойных пожаловал и людям, повеления его достойным, повелел.

Засим Чингисхан молвил свой указ: «В былые времена я караульную устроил стражу[265]; восемьдесят хэвтулов – ночных охранников и семьдесят турхагов – отборных стражников дневной охраны ханской были в хишигтэне моем тогда. Сегодня милостию Неба Вечного, под покровительственным оком Неба и Земли сильны мы стали, сплотили многие улусы в единую державу, бразды правления которой в руки взяли. И потому да приумножатся ряды хишигтэна – моей гвардейской стражи! И да пополнят мой хишигтэн лучшие мужи, отобранные из каждой тысячи! А все мои хорчины-лучники, хэвтулы и турхаги числом составят пусть тумэн!»

Засим Чингисхан тысяцким своим ноёнам дал указ, как отбирать мужей в хишигтэн: «В мою охрану ханскую возьмите из сыновей ноёнов-темников, а также тысяцких и сотников и граждан состояния свободного мужей, достойных этой чести, – смышленых, крепких телом. Вступая в личную мою охрану, пусть тысяцких ноёнов сыновья с десятью нукерами и меньшим братом придут ко мне.

Сыны же сотников моих – с пятью нукерами и младшим братом, а сыновья десятников и граждан состояния свободного – с тремя нукерами и младшим братом. Да чтобы были все они верхом! Пусть тысяцких ноёнов сыновья и десять их нукеров, вступающие в мой хишигтэн, у тысячи своей на содержанье будут.

И содержание сие, в размерах нами установленных, да не зависит от наследства, коим они родителем наделены, и от того добра, кое добыли сами. Равно и содержанье сыновей ноёнов-сотников с пятью нукерами и сыновей десятников и граждан состояния свободного с тремя нукерами да не зависит от личного их состоянья!»

И еще повелел Чингисхан: «Коли ноёны-тысяцкие, сотники, десятники пойти решатся супротив сего указа, суровая их ждет за это кара. Те же, кто будут уклоняться, при ставке службы убоявшись, да будут подменены другими, а сами осуждены на ссылку. Никто не смеет препятствия чинить тем подданным моим, кто пожелает в мою охрану личную вступить».

Сообразно указу сему сыновья тысяцких, сотников и десятников были отобраны и посланы в ханский хишигтэн[266]. Хэвтулов, коих в прежние годы было восемьдесят, стало восемьсот. И повелел тогда Чингисхан пополнить их ряды до тысячи и наказал не сметь запрещать подданным его к нему в хэвтулы поступать на службу. И повелел еще Чингисхан назначить Их Нэгурина командующим тысячью его хэвтулов.

Отобрав четыре сотни лучников-хорчинов, Чингисхан распорядился быть над ними головой Есунтэгэ, сыну Зэлмэ, а помогать ему советом в службе Бугидэю, сыну Тугэ. И приказал Чингисхан хорчинам нести караул вместе с турхагами в четыре смены: первой сменой лучников-хорчинов командовать Есунтэгэ, второй – Бугидэю, третьей – Орхудагу и четвертой – Лаблаху. И, назначив командующих сменами лучников-хорчинов в доблестной гвардии своей и пополнив их ряды до тысячи, поставил он над ними Есунтэгэ.

И повелел Чингисхан: «Ряды турхагов, коими прежде правил Угэлэ чэрби, до тысячи пополнены пусть будут. И пусть по-прежнему над ними властвует Угэлэ чэрби, сородич Борчу. Второю тысячью турхагов водительствует пусть Буха, сородич Мухали, а тысячею третьей – Алчидай, сородич Илугэя, четвертой тысячей – Додай чэрби, а пятой – Доголху чэрби, шестою тысячей – Чанай, сородич Журчидэя, а тысячей седьмою – Ахудай, сородич Алчи. Отобрана пусть будет тысяча батыров; водительствует ею пусть Архай хасар. И да несут они во дни покоя сменный караул гвардейский, когда же с ворогом сойдемся в сече, пускай щитом стоят передо мной!»

И отобрали среди присланных тысяцкими людей восемь тысяч турхагов. Вместе с двумя тысячами хэвтулов и хорчинов составили они тумэн хишигтэна – десятитысячный гвардейский корпус личной караульной стражи.

И повелел Чингисхан: «Так пусть отныне хишигтэна гвардейцы во ставке нашей станут главной силой!»

Повелением Чингисхана турхаги – стражники дневной его охраны – были разделены на четыре смены. Во главе смен владыкой были поставлены Буха, Алчидай, Додай чэрби и Доголху чэрби, коим наказано было: «Заступать в караул лишь после построения и поверки всей караульной смены и сменяться после трех дней сменного дозора. И коли стражник-хишигтэн не явится в караул в свою смену, на первый случай бить его три раза палкой; коль вдругорядь пропустит смену он свою, бить его палкой семь раз; коли, будучи в здравии, без согласия старшего в смене не выступит в дозор он в третий раз, бить его палкой тридцать семь раз и сослать в места чужедальние как не пожелавшего быть в свите нашей.

Старшим в сменах должно повестить смену свою о повелении оном. А коли не повестят, сами повинны будут. Но если был хишигтэн повещен и все же повеление сие нарушил, не заступил в свой сменный караул, он порицания достоин».

И повелел Чингисхан: «Старшие в сменах да не смеют самолично чинить расправу над хишигтэном моим. Пусть прежде о виновных повестят меня. И казни предадим мы всех, кто смерти заслужил, и будут биты палками, кто наказанья оного достоин. Но коли в сменах старшие, свой произвол чиня, на равных им хишигтэнов поднимут руку, их кара неминуемая ждет: за палки – будут биты палками они, за зуботычины – познают сами зуботычин».

И соизволил еще повелеть Чингисхан: «Мой страж-хишигтэн мною чтим поболе любого воеводы тысяцкого, и тот, кто в денщиках стоит при мне, десятников и сотников моих досточтимее. А посему, коли муж из тысячи простой с хишигтэном моим как с ровнею себе повздорит, да будет предан он суду!»

И провозгласил Чингисхан свое повеление старшим в сменах хишигтэна: «Пускай дневальные мои – хорчины и турхаги, в свой сменный заступив дозор, в местах назначенных нас охраняют и пред закатом солнца, сдав пост ночным охранникам – хэвтулам, покидают ставку И пусть всю ночь стоят при нас хэвтулы в карауле. Сдают хорчины им, сменяясь, колчаны и луки, а кравчие – всю ханскую посуду, и лишь тогда уходят на ночлег.

Пока мы утром трапезу вкушаем, хорчины и турхаги вместе с кравчими, явившись к коновязи, да известят хэвтулов о своем приходе. Лишь после нашей трапезы явиться в ставку к нам дозволено им будет. И пусть тогда хорчины примут колчаны и стрелы, турхаги в караул заступят, а кравчие приступят к делу своему. Отныне сменная моя охрана да будет следовать сему мной заведенному порядку!»

И присовокупил Чингисхан к повелению оному: «И пусть хэвтулы всех слоняющихся вокруг ставки нашей после захода солнца берут под стражу на ночь, дабы наутро учинить допрос. Когда же явится им смена, хэвтулы, предъявляют отличительные бляхи, сменяются с постов и тотчас ставку покидают!

И пусть стоящие у входа в ставку хэвтулы нещадно головы секут всем тем, кто в ханские покои вознамерится пробраться. Тому, кто в ставку к нам прибудет ночью с известьем спешным, спервоначалу следует хэвтулов известить, после чего, у задней стенки юрты с хэвтулом вместе стоя, снаружи должно повестить о донесенье. Никто не смеет занимать постов хэвтулов и в ставку без их согласия входить. Не дозволяется слоняться подле стражи и в ставку проникать промеж постов, а также выспрашивать число хэвтулов. Да будет схвачен всякий, кто слонялся возле стражи! Да будут конфискованы конь с уздою и седлом и вся одежда у того, кто спрашивал число хэвтулов. Мой верный муж, Элжигэдэй, и тот хэвтулами был схвачен, когда меж их постов слонялся ночью».

И воздал Чингисхан хвалу хишигтэну – своей гвардейской караульной страже:

«Вы, хэвтулы надежные,Караул простодушный,Неизменно при входе вы,Воле хана послушны.Вы ночами ненастнымиБережете мой сон,На престол сей возвышенныйВами я возведен.Славьтесь, благоподатели!Вы и в звездные ночиМой покой охраняете,Не смыкаете очи.Вы мне стали опорою —У престола легли.Сами в звание ханскоеВы меня возвели.Вы – мои покровители.Даже в дождь проливной,Даже в ночи морозныеВы при мне, вы со мной.Жизнь мою охраняете,Строй ваш – как частокол.Вы меня возвеличили,Возвели на престол.О, хэвтулы отважные,Тесен верный ваш круг.От набегов злокозненных,От грабительских рукВы меня охраняете,Не смыкаете глаз,Похвалой моей ханскоюВосхваляю я вас.Где колчанов берестовыхВдруг раздастся шуршанье,Вы туда поспеваетеТотчас, без опозданья.Чуть у лука враждебногоТетива запоет,Тут же стража отборнаяВокруг хана встает.Я желаю хэвтулов,Что издавна хана умеют беречь,Достославною стражей наречь.Семь десятков турхагов и Угэлэ чэрби,Главою над ними поставленный,—Как великие будут прославлены.Под водительством Архай хасараСлужат службу мужи дерзновенные.Назовем их – батыры почтенные.Есунтэгэ и БугидэюОтданы мной стрелки-хорчины.Пусть зовутся они – старшины».

Засим завещал Чингисхан потомкам своим: «Сыны мои, мои потомки, которым восходить на мой престол великий! Да будет вам из поколенья в поколенье наказ сей памятен: заботой окружите отобранный из девяноста пяти тысяч моих мужей и личной стражею при мне стоящий хишигтэн, тумэн гвардейский, дабы не ведал он ни горя, ни тревоги! Ужель возможно нам их не возвысить и славной стражею не величать!»

И повелел еще Чингисхан: «Отныне да начальствуют хэвтулы и над прислугой во дворце, и пастырями, что наш скот пасут; пусть будут в веденье хэвтулов знамена наши, барабаны, сбруя, телеги-юрты, боевые пики; да будет в их распоряженье дворцовая посуда. Пусть ведают они столом моим и жертвоприношением священным. Да будет впредь с них спрос за скудость, за ничтожность нашей пищи!

Мои хорчины, питье и кушанья нам подавая, да спросят дозволение хэвтулов и прежде всех хэвтулам пищу подадут. Хэвтулам же да будет ведом всяк, входящий в ставку и покидающий ее. Да будет у ворот дворцовых приставлен ими стражник. Дабы стоять подле кумысницы великой, пусть двух хэвтулов во дворец к нам отрядят. И пусть хэвтулы при перекочевке для нашей ставки место избирают да сами же и разбивают стан. Пусть часть хэвтулов нас сопровождают на охоту, а прочие, соображаясь с положеньем, при ставке остаются в карауле».

И еще наказал Чингисхан: «Когда мы сами не вступаем в битву, не велено же будет и хэвтулам от нас особо выступать! Но если чэрби, что ведает у нас войсками, мой ведомый ему указ нарушит и самочинно моих хэвтулов выступить понудит, да будет он подвергнут наказанью.

И если спросите вы о причине, по коей воспрещаю на дело ратное отборную мою охрану посылать, скажу вам так: поставлены хэвтулы жизнь драгоценную мою хранить, они со мною делят все тяготы охоты, сопровождают при перекочевке, в ночное время охраняют ставку. Легко ли, думаете, мой покой блюсти всечасно?! Так просто, думаете, в перекочевках вечных и нас, и ставку охранять?! Столь много дел возложено на них, и потому от нас особо хэвтулов посылать на сечу я не дозволяю».

Засим Чингисхан повелел: «Когда судья верховный в государстве, Шигихутуг, суд праведный вершит, да будут в нем участвовать хэвтулы! Пусть ведают они[267] сохранностью кольчуг, колчанов, стрел и луков и самолично их по надобности раздают! Они же пусть и собирают наши табуны, навьючивают при перекочевке на лошадей поклажу, а также вместе с достопочтенными чэрби между мужами нашими имущество распределяют.

Когда кочуем мы на место, хорчинами с турхагами указанное нам, хорчины Есунтэгэ и Бугидэя, турхаги Алчидая, Угэлэ и Ахудая по праву руку следуют от нас. Турхаги Бухи, Чаная и Додай чэрби и Доголху чэрби сопровождают нас по леву руку, а впереди нас шествуют батыры славные Архая. Хэвтулы, нас и наше достояние оберегая, пусть будут подле нас по леву руку! Весь мой хишигтэн, а также и турхагов, моих дворовых, пастырей-конюших, овчаров, верблюдоводов пусть будет наставлять Додай чэрби! Да следует он позади всех нас!»

История покорения харлугов, уйгуров и лесных народов[268]

Засим Чингисхан отослал ноёна Хубилая к харлугам[269]. Харлугский Арслан-хан с людьми своими явился к Хубилаю сам и выразил свою покорность. Хубилай доставил его в ставку, где Арслан-хан предстал перед владыкой. Поелику Арслан-хан присоединился не противясь, Чингисхан к нему отнесся благосклонно и соблаговолил пожаловать ему дочь.

Субэгэдэй-батор, отправившийся с мужами своими вдогонку за сыновьями мэргэдского Тогтога – Худу и Чулуном, нагнал их на реке Чуй[270]. И истребил он их на побоище и вернулся восвояси. Зэв настиг Хучулуг-хана найманского в местности, именуемой Сариг хун, и, убив его, возвратился к владыке[271].

Уйгурский идугуд отправил к Чингисхану послов своих Адкирага и Дарбая, чтоб передали они слова такие:

«Когда взошел на трон Чингисхан,Словно исчезли тучи черныеИ воссияло светлым ликом солнце,Словно льды хладные растаялиИ воды рек свободно излились.Коли Чингисхан соблаговолит,Хотел бы я застежекего златого пояса коснутьсяИ удостоиться лоскутикаего священной багряницы,Хотел бы стать его я пятым сыном,Служить ему и верно, и усердно!»

Выслушав послов, Чингисхан соизволил передать идугуду сей ответ: «Будь моим пятым сыном, идугуд! Пожалую тебе я дочь свою. Приди ж сегодня ты ко мне и принеси с собою злата и серебра, и жемчугов, и перламутров, шелков, парчи, узорчатые штофы».

Возрадовавшись радостью великой ханской милости, идугуд предстал пред Чингисханом и преподнес ему и золото, и серебро, и жемчуга, и перламутры, шелка, парчу, узорчатые штофы. Чингисхан милостиво призрел идугуда и пожаловал ему дочь свою Ал алтун.

В год Зайца[272] старший сын Чингисхана, Жочи, во главе ратаев правой руки был отправлен к лесным народам. Проводником вместе с ним пошел Буху И пришел первым на встречу Жочи ойрадский Хутуга бэхи с тумэн ойрадами своими и уверил его в повиновении своем[273]. И следовал Хутуга бэхи в провожатых Жочи по землям тумэн ойрадским, и дошли они аж до реки Шишгид-гол[274]. И подчинил Жочи себе племена ойрадов, буриадов, баргун, урсудов, хабханасцев, ханхасцев и тубанцев.

Потом пошел он ^в пределы тумэн хиргисов. И явились к Жочи ноёны хиргисские Йэди, Инал, Алдихэр и Урэбэк дигин, и выразили смирение свое, и кланялись ему белыми соколами, белыми скакунами и черными соболями. Кроме оных, покорил Жочи многие племена лесные – шибирцев, кэшдиймов, байидов, тухасцев, тэнлэгцев, тугэлэсцев, ташцев – всех вплоть до бажигидов[275][276].

И возвернулся Жочи в ставку вместе с ноёнами-темниками и тысяцкими хиргисскими и ноёнами лесных народов. И предстали они пред Чингисханом и кланялись ему белыми соколами, белыми скакунами и черными соболями.

Ойрадский Хутуга бэхи первым явился и уверил в повиновении своем, поэтому Чингисхан милостиво соблаговолил пожаловать сыну его, Иналчи, свою дочь Чэчэйигэн, а старшему брату его Турулчи – дочь старшего сына своего Жочи Олуйхан. Дочь владыки, Алаха бэхи, была пожалована в замужество онгудам.

И, приступив к Жочи, Чингисхан соблаговолил изречь: «Любезный Жочи, старший из сынов моих! Ты, в первый раз покинув отчие пределы, потерь не понеся, достойно совершил поход[277]: к державе присоединил лесных народов племена. И потому народы эти жалую тебе!»

Затем Чингисхан отослал ноёна Борохула хорь тумэдов к державе присоединить[278]. После смерти хорь тумэдского ноёна Дайдухула сохора народом хорь тумэдским стала править его жена Ботохой таргун. Когда ноён Борохул, упредив главные силы свои, вместе с тремя мужами пробирался впотьмах по глухой лесной тропе, хорь тумэдские дозоры зашли им в тыл и перекрыли путь для отступления. И, не узрев, кто стоит пред ними, хорь тумэды схватили и убили Борохула.

Извещенный об убиении Борохула хорь тумэдами, Чингисхан вознегодовал и хотел было уже сам выступить против них. Насилу Борчу и Мухали отговорили владыку. И повелел тогда Чингисхан дурбэдейскому Дурбэю, прозванному догшин, что значит «грозный»: «Вечному Небу помолясь, во строгости и страхе ратаев держа, врагов хорь тумэдов завоюй!»

Грозный Дурбэй, желая ввести врага в обман, послал немногих из мужей своих по той тропе, что хорь тумэды охраняли, а сам основные силы пустил по тропе, коей взбирались в гору дикие яки. Дабы дух ратный поддерживать в мужах, он понудил каждого воина возложить на плечи розги и наказал хлестать всякого, кто трусостью своею сеять смуту будет.

И вооружил грозный Дурбэй мужей своих топорами, пилами да тёслами, и приказал взбираться вверх в гору по следу диких яков, очищая дорогу себе от дерев, преградою стоящих на пути. И взошли они по тропе оной на самую гору, и ударили оттуда по хорь тумэдам, беспечно пировавшим во стане своем, и подчинили их владыке.

В то время в плену у Ботохой таргун были ноён Хорчи и Хутуга бэхи, дотоле плененные ее мужами. А пленены они были так: ноёну Хорчи владыкой было наказано выбрать себе в пределах хорь тумэдских тридцать девиц красы ненаглядной. И пришел он ^в пределы хорь тумэдские забрать их красавиц, но покорившиеся дотоль хорь тумэды снова ворогами обернулись и схватили Хорчи. Извещенный о том Чингисхан послал Хутуга бэхи, знававшего народы лесных племен, вызволить ноёна Хорчи. Но хорь тумэды и его пленили.

Повоевав и подчинив себе хорь тумэдов, Чингисхан семье убиенного Борохула пожаловал сотню тумэдцев. Хорчи Чингисхан пожаловал тридцать девиц хорь тумэдских, а Хутуга бэхи – ханшу Ботохой таргун.

Сказ о том, как Чингисхан пожаловал подданных родичам своим

И призвал к себе Чингисхан матушку Огэлун, сынов своих и младших братьев и молвил: «О матушка любезная моя, во муках мученических сбиравшая улус наш! Ты, Жочи, старший из моих сынов! Ты, Отчигин, мой самый младший брат, родительского очага хранитель! Всем вам и прочим сродникам моим пожалованы будут подданные наши!»[279][280]

И пожаловал Чингисхан матушке и брату Отчигину десять тысяч подданных своих. Матушка Огэлун восприняла милость сию безгласно, выказав сим неудовольствие свое. Жочи было пожаловано девять тысяч человек, Цагадаю[281] – восемь тысяч, Угэдэю – пять тысяч, Толую[282] – также пять тысяч, Хасару – четыре тысячи, Алчидаю[283] – две тысячи, Бэлгудэю – тысяча пятьсот. Поскольку дядька владыки по отцу Даридай в свое время перешел на сторону хэрэйдов, повелел Чингисхан гнать его с глаз долой и покончить с ним.

И заговорили тогда наперебой Борчу, Мухали и Шигихутуг: «Чингисхан! Разве то, что ты изволил повелеть, не разоренье очага родного, не порушенье крова своего! Не дядька ль Даридай единственным остался об отце тебе напоминаньем?! Возможно ль так бездушно погубить его? Прости, Чингисхан, недомыслие! Пусть вьется дым над очагом в кочевье, где детство твоего достойного отца прошло!»

Так горячо, до дыма из ноздрей, они увещевали Чингисхана. И тот, воспомянув любезного отца, их уговорам внял и молвил умиротворенно: «По-вашему пусть будет!»

Засим Чингисхан молвил: «Пожаловал я матушке и брату Отчигину десять тысяч подданных моих и дал в распоряженье им Хучу, Хухучу, Жунсая, Хоргасуна. А под начало Жочи дал Хунана, Мунхэгура и Хэтэ. Пожаловал я Цагадаю Харачара, Мунхэ, Идохудая. Ибо характер крут у Цагадая, да будет велено тебе, мой Хухучос, всечасно быть при нем, советом мудрым с ним делиться!»

И тогда же Илугэя и Дэгэя отдал Чингисхан под начало Угэдэя, а Жэтэя и Бала – Толую. Хасару в распоряженье отдан был Жэбэхэ, а Алчидаю – Чагурхай.

Сказ об убиении Тэв тэнгэра[284]

У хонхотадайского отца Мунлига было семеро сыновей. Средним из них был Хухучу, коего звали еще шаман Тэв тэнгэр.

И сошлись семеро братьев хонхотадайских вместе и, подкараулив Хасара, избили его. Хасар, известивший Чингисхана об избиении своем хонхотадайцами, попал под горячую руку, и вознегодовал Чингисхан пуще прежнего, и вскричал на него: «Не ты ли, брат Хасар, слывешь в народе неодолимым?! Почто же ты позволил одолеть себя!»

И вскочил тогда с места своего Хасар и пошел прочь, роняя слезы. И осерчал Хасар на брата и три дня не являлся в ставку.

И молвил шаман Тэв тэнгэр Чингисхану: «Неба Вечного духи-хранители повестили нас о том, что власть державная лишь временно тебе принадлежит и что будет править на твоем престоле брат Хасар твой. Коли не остережешься нынче ты Хасара[285], не возьмусь я предсказать, что будет впереди».

В ту же ночь Чингисхан отправился вдогонку за Хасаром, дабы пленить его.

Тем временем Хучу и Хухучу (приемные сыновья Огэлун. – A. M.) известили об этом матушку Огэлун. Огэлун тотчас села в крытую повозку, запряженную белым верблюдом, и поспешила за Чингисханом. Когда на рассвете она добралась до Хасарова стойбища, Чингисхан, забрав у брата пояс и малахай и туго стянув рукава его дэла, учинял ему допрос. И оторопел, и отпрянул Чингисхан, матушку свою узрев. И вознегодовала матушка, сходя с повозки.

И освободила она Хасара от пут, и возвратила ему пояс и малахай, и, не в силах сдержать гнева своего, осела на землю, скрестив ноги. И выпростала матушка Огэлун груди свои на колени и возопила: «Узрите эти груди, вы ими были вскормлены когда-то! Вы, ребра свои грызущие и выдирающие пуповину животворную! Чем провинился мой Хасар пред вами? Я помню, Тэмужин мою одну лишь грудь опорожнял, а Отчигин и Хачигун даже вдвоем одной груди не испивали, Хасар высасывал их обе до последней капли, даруя облегченье, успокоенье телу моему.

Оттого ты вышел, Тэмужин, умом,Хасар же – мощью необыкновенной.Пускал с такою силой стрелы он,Что скручивал и забирал в полонВрагов своих, бежавших с поля брани.В стрельбе из лука он так меток был,Что брал в полон и в ставку приводилВрагов, бежать пытавшихся заране.Не за то ли возненавидели Хасара,Что он ворогов всех наших погубил?!»

Умерив гнев матушки Огэлун, Чингисхан молвил: «О матушка, узрев тебя во гневе, я устрашился страхом страшным, стыдом смертельным устыдился. Давайте же покончим с этим навсегда и воротимся тотчас восвояси!»

Чингисхан украдкой от матушки присвоил себе часть Хасаровых подданных, оставив ему тысячу четыреста человек. Прознав про то, матушка предалась печали великой, и оттого увяла она до срока. Жэбэхэ из племени Жалайрдай, дотоль пожалованный Хасару, удалился от него и подался в пределы Баргузинские.

Засим монголы всех девяти наречий[286] стали сбираться в стане шамана Тэв тэнгэра. И многие Чингисовы подданные, покинув стан его, пришли и подчинились шаману.

И люди ноёна Отчигина – те тоже прибились к Тэв тэнгэру. И отослал тогда ноён Отчигин посла по имени Сохор к Тэв тэнгэру, дабы возвратить подданных своих.

И приступил Тэв тэнгэр к послу Отчигинову и рек надменно: «С чего бы это вам на пару с Отчигином приспичило послами вдруг оборотиться?!»

И избили хонхотадайцы посла Сохора жестоко, и водрузили на плечи ему седло, и выдворили вон, понудив брести пешком восвояси.

На следующий день после возвращения посла Сохора из стана Тэв тэнгэра, где избили его и понудили брести пешком восвояси, ноён Отчигин самолично явился к Тэв тэнгэру и молвил: «Когда я Сохора послал к тебе с поклоном, избитого его брести понудили вы восвояси. Теперь к тебе пришел я самолично, чтоб подданных своих вернуть».

И обступили тогда ноёна Отчигина семеро братьев-хонхотадайцев, и вопрошали они его пристрастно: «Послав к нам Сохора, ты думаешь, что поступил благочестиво?!»

И убоялся ноён Отчигин приступивших к нему хонхотадайцев и молвил покаянно: «Повинен я, Тэв тэнгэр, пред тобой в том, что посла к тебе прислал».

«А коли сознаешь вину, покайся, преклонив колени!» – возопили тогда семеро хонхотадайских братьев. И понудили они ноёна Отчигина встать на колени позади Тэв тэнгэра.

Так и возвратился ноён Отчигин ни с чем. И на следующее утро, придя к Чингисхану, когда тот еще был на ложе своем, ноён Отчигин рек, слезами обливаясь: «Во стан Тэв тэнгэра стекаются монголы девяти наречий. К нему послал я Сохора послом, дабы всех подданных своих вернуть назад. Когда посол мой, в кровь избитый, с седлом, на плечи взваленным, приплелся, я самолично в стан Тэв тэнгэра пошел. Семь братьев-хонхотадайцев со всех сторон ко мне враждебно подступили, понудили перед шаманом повиниться и преклонить колени позади него».

И, говоря сии слова, ноён Отчигин ронял слезы горючие. И узрела Бортэ ужин, что ноён Отчигин плачет, и приподнялась с постели, прикрыв грудь краем одеяла. И, упредив Чингисхана, молвила она, сама не в силах сдержать слезы: «Что за дурные люди эти хонхотадайцы?! Дотоль Хасара отходили, теперь вот Отчигина позади Тэв тэнгэра понудили колени преклонить. Что это за деяния такие – твоих прекрасных, как лесные сосны, достойных младших братьев попирать?!

Когда в одночасье исчезнетТвое исполинское тело,Что станет, Владыка,С великим улусом твоим?Дадут ли его в управленьеБратьям твоим меньшим?Могучий, ты в тень обратишься,Рассыплешься в прах,—Враги ль позаботятсяО государстве твоем,Иль ждет его крах?Как сосны в горах,Подрастают теперь твои братцы,Но как же над нимиЖестокие люди глумятся!Тем более, отпрыскам нашим,Что еще не успели взрасти,—Им даже со временемВласти не обрести.

О, эти мерзостные хонхотадайцы! Да разве ты, Чингисхан, спустишь им, взирая, как они глумятся над твоими братьями меньшими?!»

И обливалась слезами Бортэ ужин, молвя оные слова.

И выслушал Чингисхан слова Бортэ ужин, и, приступив к Отчигину, молвил: «Теперь Тэв тэнгэр пусть идет ко мне. И думай сам, как переведаться нам с ними!»

Засим Отчигин, утерев слезы, вышел из ставки. И призвал он к себе трех могучих мужей и приказал им стоять наготове. Вскорости пришел отец Мунлиг в сопровождении семерых сыновей своих. И вошли они в ставку, и расселись. Тэв тэнгэр хотел было сесть справа от кумысницы, но Отчигин схватил его за ворот дэла и молвил: «Не ты ль вчерашний день меня понудил повиниться?! Давай же силами померимся теперь!»

И, сказав так, Отчигин поволок Тэв тэнгэра к выходу из ставки. Тэв тэнгэр начал упираться и тоже схватил Отчигина за ворот. И пошла меж ними борьба прямо в ставке. В борьбе с головы Тэв тэнгэра слетел малахай и упал подле очага. Отец Мунлиг поднял малахай сына и, поцеловав, спрятал за пазуху.

И повелел тогда Чингисхан: «Пойдите за порог и там уж силами померьтесь!»

И выволок Отчигин Тэв тэнгэра за порог, и перехватили там Тэв тэнгэра трое могучих мужей, кои стояли наготове, и переломили ему тут же хребтину, и бросили тело его подле телег, стоявших справа от ставки.

И взошел засим Отчигин в ставку и молвил: «Вчерашний день Тэв тэнгэр меня понудил повиниться. Теперь я пожелал помериться с ним силой, но он противится, возлег притворно наземь».

И уразумел отец Мунлиг, что произошло снаружи, и молвил, роняя слезы:

«Когда необъятный теперь материкИз крошечной кочки еще не возник,С тобой мы спознались, Чингис.Когда полноводная ныне рекаТекла наподобие ручейка,Мы близко с тобою сошлись…»

При этих словах отца шестеро хонхотадайцев – сыновей его – встали вкруг очага, заслонив выход из ставки, подобрали рукава дэлов своих и были готовы наброситься на владыку.

Теснимый хонхотадайцами, Чингисхан метнулся к двери, воскликнув: «Прочь с дороги!»

И обступили вышедшего из ставки владыку хорчины и турхаги, взяв под защиту свою. И узрел Чингисхан Тэв тэнгэра, лежавшего с переломленной хребтиной подле телег, и повелел принести с задворок плохонькую юрту и поставить ее над телом убиенного Тэв тэнгэра. И повелел он готовить телеги к перекочевке. И вскорости удалился от места оного.

К юрте, в которой покоилось тело Тэв тэнгэра, приставили стражника; ее дымник был наглухо задернут кошмой, а дверь приперта. На рассвете третьего дня с дымника спала кошма, и тело Тэв тэнгэра бесследно исчезло. Удостоверившись, что в юрте нет останков Тэв тэнгэра, доложили об этом Чингисхану. И прорек тогда Чингисхан: «Тэв тэнгэр на меньших моих братьев руку поднял, наветами раздор посеять вознамерился меж ними и потому в немилость впал у Неба Вечного, которое и унесло с собою и дух его, и тело навсегда!»[287]

Засим Чингисхан, приступив к отцу Мунлигу, с укором молвил: «Своих сынов неумных не образумил ты, и вознамерились они со мной тягаться и поплатилися Тэв тэнгэра главой за это. Коль знать мне прежде ваш враждебный нрав, вас участь Жамухи, Алтана и Хучара ожидала б!»

И присовокупил Чин[288]гисхан к гневным речам своим:

«Постыдно, право,Отказываться ввечеруОт сказанного утромИ отрешаться поутруОт вечером реченного тобой.Да будем впредь верны мы сказанному прежде слову!»

Соблаговолив изречь сие, Чингисхан унял свой гнев и молвил: «Попридержи вы норов свой, тогда бы кто посмел равняться с вашим родом!»

После убиения Тэв тэнгэра хонхотадайцы вдруг присмирели.

История завоевания Чингисханом державы Алтан-хана [289]

Для того чтобы понять реальные причины той лютой ненависти и жажды мести монголов и, естественно, Чингисхана в отношении чжурчжэней, вернемся на столетие назад и оживим в памяти историю взаимоотношений монголов и чжурчжэней.

Чжурчжэни с момента создания своей «Золотой державы» (1115) вынашивали планы завоевания всего Китая. В 1125–1126 гг. они повергли державу киданей и китайское государство Северное Сун, перенесли столицу в город Жунду (Чжунду, Бейджин, Пекин), после чего направили свои главные военные силы на юг, против китайской державы Южных Сунов. Что касается северных соседей, кочевых монголоязычных племен, то в отношении их чжурчжэнями «применялась двойственная политика. Путем подстрекательских действий они стремились посеять рознь среди кочевников и не допустить их политического объединения. В противном случае чжурчжэней могла постичь участь киданей и северных сунов быть разбитыми новым союзом кочевых племен. С другой стороны, чжурчжэни для укрепления своего господства в Северном Китае стремились привлечь племена кочевников на свою сторону» (Нацагдорж Ш. Жизнеописание Чингисхана (на монг. яз.). Улан-Батор: Соёмбо, 1991. С. 128). Проводником своей политики в среде кочевых монголоязычных племен чжурчжэни сделали татарские племена, которые уже в 1127 г. стали их вассалами.

Однако как ни препятствовали чжурчжэни и их вассалы, татары, объединению коренных монгольских племен в межплеменной союз, все их усилия не увенчались успехом. Более того, чжурчжэньский Алтан-хан вынужден был искать пути сближения с предводителем улуса Хамаг Монгол («Все Монголы»), Хабул-ханом. А после ряда неудачных попыток подчинить себе улус «Все Монголы» военным путем (1138–1140) чжурчжэни в 1147 г. подписали-таки с монголами мирный договор. Но от своих коварных замыслов чжурчжэни не отказались. С помощью своих вассалов, татар, они решили обезглавить улус «Все Монголы». Предки Чингисхана – Охин бархаг, Амбагай-хан, Хадан тайши, отец Чингисхана, Есухэй-батор —, стали жертвами этой политики.

«И это – лишь прославленные «высокородия» монголов, чьи имена были вписаны в анналы истории. А сколько было истреблено простых монголов, особенно тех, кто был уничтожен во время карательных походов цзиньцев (чжурчжэней. – A. M.) и чьи имена не были отражены в исторических хрониках?!» (Сайшал. История Чингисхана (на монг. яз.). Улан-Батор, 2004. Кн. 2. С. 560). Именно о таких карательных походах чжурчжэней, которые осуществлялись каждые три года, сообщает нам китайский источник XIII в. «Мэн-да бэй-лу».

Очевидно, так продолжалось до 1196 г., когда чжурчжэни решили покарать своих вассалов, татар, за неуступчивость при разделе добычи во время очередного своего карательного похода против северных кочевников. А поскольку именно монголы и хэрэйды – кровные враги татар – пришли на этот раз на помощь чжурчжэням в их стычке с татарами, вождям этих племен, Чингисхану и Торил-хану, были пожалованы почетные титулы, что, хотя и повышало престиж этих ханств и их вождей, по сути своей, де-факто, означало лишь принятие Алтан-ханом в вассалы на место татар других монгольских племен.

С тех пор Чингисхан, о чем свидетельствует «Юань ши», «вносил дань (империи. – A. M.) Цзинь ежегодными подношениями» (Юань ши. – В кн.: Храпачевский Р. П. Военная держава Чингисхана. М.: ACT, ВЗОИ, 2004. С. 458) и делал это, по-видимому, так исправно, что приобрел «доверенность императора нючжей (чжурчжэней. – A. M.), который потом слишком долго смотрел сквозь пальцы на его честолюбивые замыслы… То, почему гины (чжурчжэни. – A.M.) допустили усиления Чингисхана, позволив ему покорить окрестные племена, подвластные Китаю (имеется в виду империя Цзинь. – A. M.), можно объяснить только недальновидностью тогдашнего правителя гинов, продажностью некоторых его чиновников, которых Чингисхан, без сомнения, держал на жалованье, искусным сокрытием замыслов этого честолюбца, исправностью в выполнении условий подданства и наружным видом преданности и покорности к царствующей династии» (Иванин М. И. О военном искусстве монголо-татар и среднеазиатских народов при Чингисхане и Тамерлане. Санкт-Петербург: АО «Славия», 2003. С. 46; 105—06).

Поворотным моментом в истории взаимоотношений империи Цзинь и монголов стал 1206 г., когда «Чингисхан возводит род монгол на небывалую высоту, ставит его во главе большого кочевого государства и… осуществляет его старые мечты, даже далеко превосходит их» (Владимирцов Б. Я. Чингисхан. – В кн.: Владимирцов Б. Я. Работы по истории и этнографии монгольских народов. М.: ИФ «Восточная литература» РАН, 2002. С. 178). Однако Алтан-хан не пожелал расставаться со своими имперскими замашками в отношении своих прежних вассалов, как ни в чем не бывало требовал уплаты ежегодной дани, «по-прежнему препятствовал экономическим отношениям, в частности торговле кочевых племен с Китаем, что приводило к крайнему дефициту товаров широкого потребления и продуктов питания, в которых нуждались кочевники» (Нацагдорж Ш. Жизнеописание Чингисхана (на монг. яз.). Улан-Батор: Соёмбо, 1991. С. 128).

«Но, кроме того, у Чингиса были особые причины жаждать войны с… государством Цзинь… Не только грабить и разорять богатые области, но и мстить… старым губителям его славного рода…» (Владимирцов Б. Я. Указ. соч. С. 178). Одним словом, когда «жажда мести соединилась с жаждой крови, богатства и власти» (Иванин М. И. Указ. соч. С. 106), по свидетельству «Юань ши», Чингисхан «стал замышлять поход на Цзинь… захотел отомстить… определенно решил направить карательную экспедицию, однако не осмелился двинуться необдуманно» (Юань ши. Указ соч. С. 456).

Помимо действий административного, военного и дипломатического характера, осуществленных Чингисханом в 1206–1210 гг. и свидетельствовавших о целенаправленной подготовке к войне с державой чжурчжэней, в самый канун вторжения, как свидетельствуют древние источники, Чингисхан уделил особое внимание мерам предосторожности в тылу, организации войска, получению информации о внутреннем положении в державе Алтан-хана, привлечению на свою сторону всех антицзиньских сил, прежде всего киданей, которых впоследствии «Чингисхан блестяще использовал для того, чтобы взорвать империю Алтан-хана изнутри» (Сайшал. Указ. соч. С. 584).

И когда Чингисхан в 1209 г., после провозглашения в Цзинь нового императора Вэй Шао Ван Ваньгинь Юн Цзи, окончательно убедился в том, что имперская политика чжурчжэней в отношении Великого Монгольского Улуса осталась неизменной, он, как явствует из «Юань ши», «порвал с Цзинь, увеличил строгости (дисциплину) в войсках, чтобы быть готовыми…» (Юань ши. Указ. соч. С. 459).

(Прим. А. Мелехина.)

Засим в год Овцы[290] (1211 г.) Чингисхан пошел повоевать хятадский народ[291][292]. И захватил он город Фу Жиу[293] и, перейдя через перевал Унэгэн, занял и город Сун дэи фу (Шуан те фу). И отослал он с передовым отрядом Зэва и Гуйгунэг-батора. И достигли они перевала Цавчал, где на пути их стояла сильно укрепленная вражеская застава[294]. И сказал тогда Зэв: «Вид сделав, что уходим, врага понудим выйти из заставы. Тогда и вступим в бой, поворотясь!» И приказал Зэв своим мужам повернуть коней назад. Узрев, что наши ратники отходят, хятады выступили из заставы, дабы догнать их и разбить.

И было хятадов число несметное, и заполонили они всю долину и склоны гор. Отступив до Сун дэи фу, Зэв поворотил доблестных своих мужей и вступил в ратоборство с хятадами и разбил их. И подоспел тогда Чингисхан с главными силами, и преследовал он хятадов. И поверг он вставших на его пути надменных хар хятадов, зурчидов, истребляя всех и вся, словно пни трухлявые.

И занял тогда Зэв заставу, что на перевале Цавчал, и перешел перевал с мужами своими. И стал Чингисхан станом в Шар дэгтэр[295] и отослал оттуда мужей своих, дабы захватили они город Жунду[296] и другие города и городища хятадские[297].

И послан был Зэв подчинить город Дун чан[298][299]. И осадил Зэв город Дун чан, но не смог взять его приступом. И отошел нарочно Зэв от Дун чана на расстояние шестидневного перехода на лошадях, и оттуда вдруг поворотил мужей своих и за одну только ночь при заводных конях воротился к Дун чану и захватил его, застав дунчанцев врасплох.

Повоевав дунчанцев, Зэв воротился в ставку Чингисхана. Тем временем ратаи наши осаждали Жунду[300][301].

И приступил тогда великий ноён Вангин чинсан[302] к владыке своему Алтан-хану со словами[303]: «Течет неумолимо время, кое ниспослано нам Небом и Землей; иные наступают времена, пожалуй. Теперь монголы стали всемогущи. В пределы наши заявившись, они повергли доблестных зурчидов и хар хятадов и заняли Цавчалскую заставу, на неприступность коей уповали мы.

Мы можем, рать собрав, повоевать монголов, но коли будем биты ими вдругорядь, то наши ратаи по городам и весям разбредутся, и многотрудно будет снова их призвать. А коли силой вознамеримся созвать их, не ровен час, на сторону врага они переметнутся. И посему да соизволит Алтан-хан покудова покорность выказать монголам.

Когда ж, уверовав во дружбу нашу, монголы уберутся восвояси, мы на своем совете все можем и перерешить. Притом доносят нам, что их мужи и кони едва выносят здешний зной. Пожалуем же Чингисхану твою дочь, а ратаям монгольским серебра и злата не скупясь отсыплем. Как знать, возможно, Чингисхан на это наше предложение польстится!»

И, выслушав речи Вангин чинсана, Алтан-хан благословил их и молвил: «Будь по-твоему!»

И выразил Алтан-хан свою покорность Чингисхану, и пожаловал ему свою дочь по имени Гунжу[304]; и привез Вангин чинсан из осажденного Жунду Чингисхану столько серебра и злата, шелков и прочих товаров, сколько были в силах увезти с собой ратаи монгольские.

И прельстили Чингисхана покорность и подарки Алтан-хана, и возвернул он тотчас ратаев своих, осаждавших города хятадские. И сопровождал Вангин чинсан владыку Чингисхана аж до уездов Можиу и Фужиу и оттуда возвратился.

И погрузили ратаи наши на телеги столько добра хятадского, сколько они могли выдержать, и перетянули поклажу, богатую крепом и шелком.

И пошел Чингисхан оттуда в страну Хашин[305][306]. И явился к нему правитель страны по имени Бурхан[307] и, выразив покорность свою, молвил: «Буду твоею правою рукой: тебе служа, все силы положу!»

И пожаловал Бурхан владыке нашему свою дочь Чаха и молвил при этом: «С благоговением и содроганием внимали имени мы твоему. И нынче, недостойные, трепещем перед величием твоим, Чингисхан. Отныне мы, тангуды, будем твоею правою рукой; служа тебе, все силы мы положим!

Мы – какая ни на есть, тебе подмога,Но не требуй очень много, слишком строго.Где однажды мой народ обосновался,Там в жилищах глинобитных и остался.С мест насиженных не в силах мы подняться,Наш простор оседлым бытом ограничен,И не можем мы, как вы, передвигаться,Образ жизни кочевой нам непривычен.Враз не сняться,В бой не ринуться всем родом…Непривычны мы к стремительным походам.Будь же милостив, Чингис!Прими, Чингисхан,От тангудского улуса дар великий.Мы растим на наших пастбищах ковыльныхМногочисленных верблюдов – быстрых, сильных.А ткачи у нас искусными рукамиТкут различные узорчатые ткани…Ловчих соколов своих не зря мы славим —Их тебе, Чингисхан, тоже предоставим».

И сдержал слово свое правитель страны Хашин, и пригнали Чингисхану верблюдов стадо несметное, коих взыскали с народа тангудского.

Так в походе этом Чингисхан понудил покориться Алтан-хана хятадского, у коего взял он добычу великую, и подчинил себе правителя тангудов Бурхана, от коего получил верблюдов стадо несметное. И, понудив в год Овцы покориться Ахутай Алтан-хана хятадского и Илаху Бурхана тангудского, Чингисхан возвратился восвояси, пришел и сел в местечке Саарь хээр[308].

Засим Чингисхан направил многочисленное посольство во главе с Жубханом к Жау гону[309][310], дабы к покорности владыке его понудить. Поелику Ахутай Алтан-хан хятадский чинил препятствия продвижению нашего посольства, вознегодовал Чингисхан и в год Собаки[311] снова выступил супротив него[312][313].

И последовал Чингисхан в направлении заставы Тун гуан, а Зэв с мужами своими направлен был к Цавчалскому перевалу. Извещенный о том, что Чингисхан вознамерился захватить Тун гуан, Алтан-хан поставил во главе рати своей Илэ, Хада и Хубугэтура, и усилил он рать свою отрядом передовым, коим командовать был поставлен Улан Дэгэлэн. И тотчас отослал Алтан-хан ратаев Илэ, Хада и Хубугэтура к Тун гуану и наказал им строго-настрого: «Да будет Тун гуан надежно вами защищен и не позволено перевалить за перевал монголам!»

Когда Чингисхан подошел к Тун гуану, окрест все было заполнено ратаями хятадскими. И повоевал Чингисхан мужей Илэ, Хада и Хубугэтура и понудил отступить их. Тем временем Толуй и Чугу хургэн ударили с фланга по передовому отряду Улан Дэгэлэна и повергли его. И погнали они ратников Илэ и Хада и разбили их в пух и прах, словно пни трухлявые.

Узнав, что мужи хятадские разбиты, Алтан-хан покинул Жунду, пришел и сел в Намгине[314].

Оставшиеся в живых после сечи кровавой этой хятадские ратаи до смерти изголодались, и убивали они друг друга, и поедали мясо человеческое[315].

И воздал хвалу Чингисхан Толую и Чугу хургэну за доблесть, в битве явленную.

Чингисхан, стоявший станом в Хо си ву, пришел и сел в Шар хээре неподалеку от Жунду. И пришел к нему с мужами своими Зэв, что повоевал и захватил Цавчалскую заставу хятадов.

Алтан-хан, покинув Жунду, посадил в нем наместником – лиу-шиу – ноёна Хада. И послал Чингисхан в Жунду Унгура бурча, Архай хасара и Шигихутуга, дабы счесть злато и серебро и прочие богатства, оставшиеся в граде том[316]. И вышел навстречу к ним из-за городской стены лиу-шиу Хада и поклонился им златом и серебром и прочими дарами.

И приступил Шигихутуг к лиу-шиу Хада и молвил такие слова: «Дотоле стольный град Жунду и все его несметные богатства принадлежали только Алтан-хану Отныне это все – владенья Чингисхана. И по какому праву ты, презренный, богатства эти расточаешь воровски?! Твои я подношенья не приму».

Унгур бурч и Архай хасар приняли подношения лиу-шиу Хада. Засим сочли они втроем богатства града стольного Жунду и воротились в ставку Чингисхана.

И вопросил тогда Чингисхан Унгура бурча, Архай хасара и Шигихутуга: «Что вам пожаловал лиу-шиу Хада?»

И отвечал ему Шигихутуг: «Лиу-шиу Хада нам кланялся и серебром, и златом, и прочими богатыми дарами. На это я ему сказал: «Дотоле Алтан-хану стольный град Жунду принадлежал. Но ныне это Чингисхановы владенья. И по какому праву ты, презренный, богатства эти расточаешь воровски?!» Я подношения его не принял, а Унгур и Архай прельстилися хятадскими дарами».

И покарал тогда Чингисхан покором лютым Унгура и Архай хасара, а Шигихутугу, милость свою явив, соизволил сказать: «Ты, ставший веждами моими, окрест взирающими ясным днем, и слухом, внемлющим во тьме ночной, воистину блюдешь закон великий!»

Севший в Намгине Алтан-хан, своею волею желая с Чингисханом замириться, отправил к владыке сына Тэнгэра со ста нукерами, дабы служили верою и правдой в гвардии его. И благословил Чингисхан покорность, выказанную Алтан-ханом, и пожелал он возвратиться восвояси[317][318], пройдя через Цавчалскую заставу.

И, уходя, повелел Чингисхан Хасару принять под водительство свое рать левой руки и, следуя берегом моря-океана, прийти и подчинить нам Бэйжин[319], засим пойти на град зурчидский (чжурчжэньский. – A. M.) Фуфану и, коли возжелают вдруг зурчиды супротив подняться, их повоевать. А коли покорятся с миром, пройти через зурчидские пределы, их грады подчиняя. Засим, минуя реки Ула и Hay и перейдя в верховье реку Таур (Top-гол), в Верховную вернуться ставку!

И отослал Чингисхан вместе с Хасаром в поход оный Журчи Дэя, Алчи и Толун чэрби. И подчинил Хасар Бэйжин и град зурчидский Фуфану, и занял прочие стоявшие на пути грады зурчидские, и, пройдя чрез Таур-реку, пришел в ставку Верховную.

Сказ о том, как Чингисхан выбрал преемника

Известясь о том, что в землях Сартаульских пленена и перебита сотня мужей наших, кои во главе с Ухуной посланы были к сартаульцам посольством, вознегодовал Чингисхан: «Возможно ли спустить неслыханное поруганье, которое бессовестные сартаульцы над нашими поводьями златыми[320] учинили?! Так повоюем лиходеев-сартаульцев! За муки смертные Ухуны, за поруганье над мужами нашими сполна им поруганьем воздадим!»[321]

Прежде чем Чингисхану выступить в поход, приступила к нему Есуй хатан и молвила:

«Кому предстоит многотрудный поход,Кто скоро за дальние горы уйдет,Кто реки широкие переплывет,Тот должен, конечно, себя вопрошать:А кто остается людьми управлять,Всю тяжесть улуса на плечи возьмет?Не первая ль это из ханских забот!Ты разумом всесовершенным, о хан,Познал, что закон одинаковый данВсем, всем, кто является в мир, чтобы жить.Он в том, что настанет пора уходить.Как крепкий утес, тебе тело дано,Но в немощах рухнет однажды оно.И кем управляться твой будет улус?Кто примет на плечи великий твой груз?Ты – сила сейчас, ты – опора, конечно,Но смертен и сильный… Ничто же не вечно!Так чьими подхвачено будет рукамиИ славы твоей, и всесилия знамя?[322]Имеешь ты, хан, четырех сыновей —Кому из них править по воле твоей?И дети, и младшие братья, и жены,И слуги —Ждут: молви нам слово закона».

Соизволив выслушать Есуй хатан, Чингисхан прорек: «Хотя и женщина она, но истинно глаголет. Вы, мои братья, дети, Борчу и ты, мой Мухали, подобных слов не сказывали мне дотоле.

Да я и сам не помышлял об этом вовсе,Как будто мне последоватьЗа предками не суждено,Не предавался размышленьям оным,Как будто стороною может смерть пройти.Мой старший сын, Жочи,Что скажешь мне на это?»

Упредив Жочи, Цагадай воскликнул: «Повелевая Жочи первым говорить, чем выделяешь ты его средь нас? Ужели нами править суждено ему, мэргэдскому ублюдку?!»[323]

И вскочил тогда Жочи с места своего и, схватив Цагадая за грудки, сказал:

«Наш хан-отец и в мыслях мною не пренебрегал,Почто же ты меня считаешь чуженином?!Скажи, какими же достоинствами ты превзошел меня?Пожалуй, токмо необузданной гордыней.Даю большой свой палец я на отсеченье,Коль ты сумеешь помрачить меня в стрельбе!И не восстану я живым с земли,Коли тобой в борьбе повержен буду!И да благословит сие Чингисхан повелением своим!»

И сцепились Жочи и Цагадай в борьбе. И, желая разнять их, Борчу стал оттаскивать за руку Жочи, а Мухали тянул за руку Цагадая. Чингисхан же взирал на сие безгласно.

Стоявший по левую руку Хухучос молвил тогда:

«Почто ты поспешаешь, Цагадай?Твой хан-отец среди сынов своихВсегда к тебе был благосклонен.Пред тем как появиться вам на свет,Над землей многозвездное Небовне законов и правил кружилось,Многотемная рать в поле бранномс ратью столь же великою билась.Возвращались с богатым полоном,пригоняли коней, что в теле.Не один из нас, многих тысяч,месяцами не спал в постели.Вся земля, как и Небо над нею,беспорядочно так же кружилась;Все и вся на ней слепо боролось,в жарких схватках сражалось и билось.Сколь жестокими были сраженья!И телам ратоборцев усталымДолго не было отдохновенья,сна спокойного под одеялом.Для сомнений мы и для раздумийне имели ни сил, ни часа,Ибо время борьбе отдавали,отдавали силы боям.Мы вперед и вперед стремились,отступать приходилось не часто,И понятья «покой» или «счастье»незнакомыми были нам.Ты сказал слова недобрые, Цагадай,Душу матери горячую остудил,Сердце любящее, нежное оскорбил,Мысли, чувства благородные погубил.Дети, дети, Бортэ хатан – всем вам мать,В жилах ваших – кровь от печени одной,И родство вам невозможно растерять —Братья кровные, должны вы быть родней!Коль посмеете родством вы пренебречь,Коль услышит мать бессовестную речь,Коль не станете любовь ее беречь,Что же ей теперь – живою в землю лечь?Дети, дети, ведь она носила вас,И заботами она дарила вас.Коли грубостью обидите вы мать,Боль души ее вовек вам не унять.Отец ваш хан вел долгую войну,Чтобы создать единую страну.Он головой за это рисковал,Своей горячей крови не жалел,В степи на дэле собственном он спал,А в головах – рукав – все тот же дэл.Чтоб подданных объединить в страну,Не есть, не пить, не спать он был готов.Хотелось пить – свою же пил слюну,Ел мясо, что застряло меж зубов.Шел в гору он – с лица струился пот,Но был отец ваш хан неутомим.И Бортэ хатан, не боясь невзгод,Все горести переносила с ним.У нее благородный нрав,Мать, повыше полы подобравСвоего бессменного дэла,Никогда не сидела без дела,А трудилась – себя не жалела.Чтоб взрастить детей,Чтобы их поднять,Выпадало ейНедоесть, не спать.Детям – первый глоток,Детям – лучший кусок.Уставала так,Что валилась с ног.Мать благодарность вашу заслужила:За плечи кверху каждого тащила,До совершеннолетья довела.Ее заслугам равных нет, пожалуй:За ворот кверху вас приподнималаИ что могла – все сыновьям дала.Всю жизнь она за вами убирает…Кто из детей под стремя вырастает,Того с мужами зрелыми равняет.И нынче часто думается ей:«Жизнь им я отдала. За все стараньяУвидеть бы мне добрые деяньяМоих возросших милых сыновей!»Смотрите ж, дети, мать не огорчайте,Враждою дум ее не омрачайте.Умом светла, душой, как лист, раскрыта,Солнцеподобна мать, многоочита».

Засим Чингисхан рек: «Как можно так порочить Жочи?! Ужель не старший он из всех моих сынов?! Ужели, Цагадай, не стыдно напраслину на брата возводить!»

На эти слова владыки Цагадай ответил покаянно:

«Вовек я не пренебрегуУмом и силой брата Жочи.Как говорят в народе,Нельзя же злоречивого казнить,Что тщился словом ближнего убить;И шкуру нам не след с того сдирать,Кто языком хотел нас растоптать.Да, брат мой Жочи,А за ним и я —Мы старшие отцовы сыновья.Мы – братья,Силы мы объединим,Мы преданно отцу послужим с ним.А тех, кто прочь пытался убежать,Догоним и на месте порешим.Кто отделился,Кто отстал в пути,Тому от мести нашей не уйти.Вот Угэдэй – великодушней нас,О нем как о преемнике и сказ.Ему бы при отце и пребывать,Чтоб хан учил его повелевать,Вникать в ведение державных дел,Чтобы великой шапкой УгэдэйПо воле государя завладел».

Затем поворотился Чингисхан к Жочи и вдругорядь вопрошал его: «Так что же скажет сын мой Жочи?»

И молвил Жочи в ответ хану-отцу: «Что говорить? Все сказано уж было Цагадаем. Сплотим свои мы силы воедино с братом, дабы тебе, отец, служить! Преемником твоим и я хотел бы видеть Угэдэя».

И прорек тогда Чингисхан: «Не надобно объединять вам силы. Ведь наша мать-Земля бескрайна, и рекам ее нет числа. Уделом иноземным каждого из вас я наделю. Живите розно и владения приумножайте! И будьте верны слову, блюдите дружество свое. Не приведи Всевышний стать вам притчей во языцех, посмешищем у подданных своих!

Должно быть, ведома вам, сыновья мои, судьба Алтана и Хучара: они однажды так же поклялись, но слов заветных так и не сдержали. Я нынче ж поделю меж вами всех подданных Алтана и Хучара. Пусть будут вам они напоминаньем об их судьбе и в жизни вашей предостереженьем!»

И, приступив к Угэдэю, молвил еще Чингисхан: «Что ты мне скажешь, Угэдэй?»

И ответил Угэдэй на это владыке: «О хан-отец, желаешь ты мой выслушать ответ. Но, право, что сказать тебе, не знаю. Могу ли я сказать, что мне невмочь однажды стать преемником твоим?! Но, коли воля есть твоя, явлю усердие в делах державных.

Не дай, Всевышний,Таких наследников мне породить,Которыми бы погнушалась и корова,Хотя бы трижды обернули их травой,Которыми бы пренебрег и пес дворовый,Хотя бы трижды салом обложили их.И как бы нам не угодить в полевку,Метя в лося.И это все, что я хотел сказать».

Выслушав Угэдэя, Чингисхан молвил: «Мне любы Угэдэевы слова. Ну а Толуй что скажет?» И сказал Толуй:

«Я буду рядом с тем из старших братьев,Которого отец преемником однажды назовет.Ему напоминать я буду все,Что он запамятовал невзначай,И буду пробуждать в нем пыл,Коль затухать он будет.Я стану отзывом на клич его призывныйИ плеткою для лошади его;В походах дальних, в предстоящих сечахЕму я буду верною опорой!»

И одобрил Чингисхан слова Толуя и повелел при этом: «Да будет же один из сыновей Хасара наследником его! Да унаследует потомок Алчидая его наследство! Да станет Отчигиновым преемником один из сыновей его! И да придет на смену Бэлгудэю его же семя! Один из вас, сынов моих, да унаследует престол мой! Да будут оставаться неизменны, и нерушимы, и неоспоримы все мои веленья!

И коль у Угэдэя наследники родятся,Которыми бы погнушалась и корова,Хотя бы трижды обернули их травой,Которыми бы пренебрег и пес дворовый,Хотя бы трижды салом обложили их,Ужель среди моих потомковДостойного не будет сына?!»

Выступая в поход в земли Сартаульские, Чингисхан отослал к Бурхану тангудскому посла со словами: «Ты говорил, что правою рукой моею станешь. Иду я нынче повоевать сартаулов, что мои поводья золотые бесчестно оборвали. Так стань же правою рукою в рати нашей!»

И передал посол слова владыки Бурхану тангудскому. И не успел Бурхан вымолвить ответ, как вдруг его вельможа Аша Гамбу сказал: «Коль немощен ты сам, почто стал ханом?!»

И не послали тангуды подмоги Чингисхану и выпроводили посланника его, гордыню явив свою.

Известясь от посла об ответе тангудов, Чингисхан гневно молвил: «Ужели позволительно Аша Гамбу нам говорить такое?! Не должно ль нам за это тотчас их повоевать?! Однако бег свой мы теперь стремим в края другие, и потому с тангудами считаться недосуг нам. Когда же возвратимся восвояси, милостью Неба Вечного держа бразды державные златые, мы с ними посчитаемся наверно!»[324]

Рассказ о том, как Чингисхан выступил повоевать сартаулов [325]

В год Зайца (1219 г.) выступил Чингисхан через Арайский перевал повоевать сартаулов[326]. Из ханш в поход он взял лишь Хулан хатан, из братьев младших в Верховной ставке оставил Отчигина.

И отправил Чингисхан с передовым отрядом Зэва, а вслед ему выслал Субэгэдэя, а вслед за Субэгэдэем шел Тохучар[327][328]. И, посылая вперед трёх мужей своих, Чингисхан наказал им: «Султанские пределы стороною обойдя, зайдите в тыл к нему, но в бой до нашего подхода не вступайте!»

И обошел Зэв стороной грады хана Мелига[329], разор им не чиня. Вослед ему пришел и Субэгэдэй, грады сартаульские не разоряя. А шедший за ними Тохучар разор учинил порубежным градам хана Мелига, похватал аратаев его. Известясь о полонении городов своих, хан Мелиг выступил с ратью и воссоединился с Жалалдин султаном[330]. И ополчились они вместе на Чингисхана.

Во главе рати Чингисовой с передовым отрядом шел Шигихутуг. И наехали Жалалдин султан и хан Мелиг на Шигихутуга, и повергли они мужей наших, и преследовали их аж до стана Чингисхана[331]. Но подоспели тут Зэв, Субэгэдэй и Тохучар, и ударили они по ворогу с тыла и сокрушили его.

И преследовали мужи наши ратаев Жалалдин султана и хана Мелига, не допуская их к градам сартаульским – Бухаре, Сэмисгабу (Самарканду. – A. M.) и Удурару (Отрару. – A. M.). И гнали мужи наши ворогов сартаульских до реки Шин, в водах коей множество сартаульцев и сгинуло. Спасаясь от мужей наших, Жалалдин султан и хан Мелиг бежали вверх по Шину[332].

Следуя в верховья реки Шин, Чингисхан прошел через город Бадхэшэн (Бадахшан. – A. M.) и, достигнув речек Эх горхи и Гун горхи, стал станом в местности Бараан хээр. И послал он оттуда ноёна Бала Жалайрдайского в погоню за Жалалдин султаном и ханом Мелигом[333].

Засим Чингисхан восславил мужей своих Зэва и Субэгэдэя. И молвил он, обратясь к Зэву: «Мой доблестный Зэв! Именовался ты до нашей первой встречи Зургадай. Но, изыдя ко мне от ворогов-тайчудов, стал зваться ты Зэвом!»

И повелел Чингисхан предать смерти Тохучара за то, что учинил разор самочинный градов порубежных хана Мелига и ополчил его против мужей наших. Но смиловался потом Чингисхан и лишь выговорил ему сурово и лишил права предводить мужами его[334].

Выступая из Бараан хээр, Чингисхан повелел Жочи, Цагадаю и Угэдэю стать во главе ратаев правой руки и, перейдя через реку Амуй, осадить город Урунгэчи (Гурганж)[335]. И отослал Чингисхан Толуя полонить Иру (Мару), Исэбур (Нисабур) и прочие грады. А сам Чингисхан пришел и сел в Удураре[336][337].

Жочи, Цагадай и Угэдэй, придя к Урунгэчи, отослали к хану-отцу посла со словами: «С мужами нашими достигли мы Урунгэчи и град сей осадили. Кому из нас троих теперь всем ратаям повиноваться?»

И повелел Чингисхан: «Да будет впредь над всеми вами воля Угэдэя!»[338]

Полонив Удурар, Чингисхан пришел и сел в Самарканде[339]. Потом, выступив из Самарканда, Чингисхан пришел и сел в Бухаре[340][341].

В ожидании ноёна Бала Чингисхан провел лето в летнем дворце султана, что в горах на речушке Алтан горхи. И отослал Чингисхан оттуда посла к Толую со словами: «В сей летний зной дай рати передышку. И самолично к нам приди!»

К тому времени Толуй успел полонить Иру, Исэбур и прочие грады, повоевал и порушил Систэн (Систан). Когда посол владыки к нему явился, Толуй разор чинил во граде Чухчэрэне. Разорив и порушив град оный, возвернулся Толуй с мужами своими к Чингисхану.

И захватили Жочи, Цагадай и Угэдэй Урунгэчи и прочие грады и поделили меж собой граждан сартаульских, но не уделили долю хану-отцу своему. И прогневался на них Чингисхан и не допускал сыновей три дня в ставку свою. И приступили тогда к владыке Борчу, Мухали и Шигихутуг и молвили: «Мы одолели супротивника – сартаульского султана – и покорили его грады, полонили граждан.

Разгромленный и поделенный твоими сыновьями град Урунгэчи, и сами сыновья, и ратаи твои – мы все в твоей же власти. Возрадовались все мы, твои мужи и кони, что сокрушили сартаулов силою великой, кою умножили в нас Небо и Земля. Почто же ты так гневаешься, хан? Сыны твои вину уразумели, и все трепещут покаянно. И это будет впредь наукой им. Да не лишит их гнев твой сильной воли! О хан, призвать к себе сынов раскаявшихся соблаговоли!»

И выслушал Чингисхан нукеров своих и, уняв гнев, соизволил призвать к себе сыновей.

И увещевал их Чингисхан,Рассказывая притчи стародедовские,И выговаривал им,Заповедуя истины седые,И ругал на чем свет стоитТак, что не знали они, куда и деться,И едва успевали со лба пот стирать.

И приступили тогда к владыке три его стрелка-хорчина – Хонхай, Хонтагар и Чормахан, и молвили они Чингисхану: «Добро ли столь сурово ранить душу сынов, кои, подобно в первый раз на хватку выпущенным соколятам, лишь только постигают ратную науку?! Да не лишит их страх перед тобой, Чингисхан, доблестного сердца! Куда ни глянь – с восхода до заката, повсюду ворогов не счесть.

Да будет только воля хана подобно верным псам послать нас на врага, мы силою, дарованной нам Небом и Землею, его повергнем и серебром, и златом, и прочими дарами поклонимся тебе, Чингисхан! Пошли же рать свою на запад, в пределы Халибай султана[342], властителя Багдада!»

И призадумался Чингисхан над речами трех хорчинов, и уняли они гнев его. И соизволил Чингисхан оставить при себе Хонхая адаргидайского и Хонтагара долонгирдайского, а третьего из них – Чормахана утэгэдэйского – послал в пределы властелина Багдада Халибай султана.

И послал Чингисхан тогда же дурбэдейского Турбэя догшина повоевать город Абту, что стоит между землями хиндусов[343] и багдадцев и населен народами ару, мару и мадасари[344].

И был отослан с ратью Субэгэдэй-батор на север[345]. И прошел он через земли одиннадцати стран и народов – ханлинцев, кипчаков, бажигидов, русских, мажаров, асудов, сасудов, сэркэсцев (хиргис), кэшимирцев, боларцев (болгар), раралцев. И преодолел Субэгэдэй-батор реки Адили Жаяг и дошел до градов Кивамэн[346] и Кэрмэн.

Когда закончил Чингисхан завоевывать земли сартаульские[347] и назначал наместников своих в грады повоеванные, явились к нему из города Урунгэчи два человека. И звали их Ялавачи и Масхуд, и были они отец и сын из рода Хурумши. И поведали они владыке законы и обычаи народов оседлых. Ибо каждый из них в законах и обычаях оных был одинаково сведущ, Чингисхан повелел Масхуду хурумши вместе с монгольскими наместниками править в Бухаре, Самарканде, Урунгэчи, Удане (Хотане), Кисгаре (Кашгаре), Урияне (Яркэне), Гусэн дариле (Кусэн дарили) и прочих градах сартаульских, а отца его Ялавачи взял с собой и поставил наместником в хятадском городе Жунду Поскольку среди сартаулов Ялавачи и Масхуд были самыми сведущими в законах и порядках городских, они были приставлены в помощники к монгольским наместникам в градах сартаульских и хятадских.

Семь лет был Чингисхан в землях сартаульских. И сейчас ждал он возвращения ноёна Бала жалайрдайского. Тем временем ноён Бала с мужами своими переплыл реку Шин, и преследовал он Жалалдин султана и хана Мелига до земель хиндусских, но таки не нагнал их. И, пройдя полземли хиндусской, ноён Бала повернул рать свою назад восвояси. И по дороге назад в порубежных землях хиндусских попленил он много люда хиндусского и увел с собой коз и верблюдов стада многочисленные, с коими и воротился в стан владыки.

Возвращаясь из земель сартаульских в родные пределы, Чингисхан провел лето на реке Эрдис (Эрчис)[348], и на седьмой год похода своего осенью года Курицы[349] пришел и сел он в ставке своей, что в Черной роще на реке Тола.

Рассказ о том, как Чингисхан ополчился на тангудов и умер в походе

И, перезимовав в ставке своей, возжелал Чингисхан пойти повоевать тангудов. И подсчитаны были вдругорядь ратаи наши, и засим осенью года Собаки[350] выступил Чингисхан в поход на ворогов-тангудов[351]. Из ханш взял он с собой в поход Есуй хатан.

И устроил Чингисхан в пути облавную охоту на куланов. И было это зимой в местности, именуемой Арбух, и скакал Чингисхан на скакуне по кличке Зост бор. Когда мимо проносился табун куланов, Зост бор поднялся на дыбы, и упал Чингисхан наземь, и сильно ушибся. И встали они станом в местности, именуемой Цорха. Наутро следующего дня Есуй хатан, призвав к себе сынов Чингисхановых и ноёнов его верховных, молвила: «Всю ночь владыку мучил сильный жар. Скажите же, что делать нам теперь?»

И держали совет сыновья Чингисхана и ноёны его. И молвил тогда Толун чэрби хонхотадайский:

«Оседло век векует народ тангудский,Бессменно в глинобитных городищах жительствует он.И не уйдут они с насиженного места,ввек не покинут глинобитную свою обитель!Так воротимся тотчас восвояси!Когда ж от недуга оправится наш хан,Мы снова выступим на недругов в поход».

Сыновья Чингисхана и ноёны его одобрили речи Толун чэрби и повестили об этом владыку.

И молвил тогда Чингисхан: «Коль воротимся мы теперь, тангуды скажут, что монголы оробели. Вернее будет к ним посыльного отправить и, ожидая возвращения его, здесь, в Цорхе, недуг уврачевать. Когда посыльный привезет ответ тангудов, тогда мы все и порешим!»

И назначил Чингисхан посла и повелел ему затвердить и передать тангудскому правителю такие слова:

«Бурхан, дотоль ты сказывал, что верные тебе тангуды мне правою рукою станут. И потому, когда отправился я воевать сартаулов, тебя через посла я известил. Ты ж слова не сдержал и не послал подмогу, зато надменными речами нанес мне кровную обиду. Тогда свой бег стремили мы в края другие, с тобой считаться было недосуг. Теперь же, милостию Неба Вечного повоевав и покорив сартаулов, пришли мы переведаться с тобой»[352].

И пересказал посыльный Бурхану слова Чингисхана, и ответил послу Бурхан: «Сих слов надменных я не глаголал!»

И сказал тогда Аша Гамбу: «То я нанес тебе обиду, Чингисхан! И коль твои монголы делу ратному уж обучились и с нами посчитаться пожелают, пусть следуют в мои пределы, в Алашу.

Там мы сразимся,И там найдется им поживаВ юртах многостенныхИ на верблюдах вьючных люда моего.А коли возжелают серебра и злата,Пусть бег свой в города Яргай и Эрижэгу устремляют!»

Известясь от посла ответом оным, Чингисхан, все так же мучимый сильным жаром, воскликнул: «Вы слышали ответ тангудов?! Как можно уходить нам восвояси, когда они глаголют нам такое! Пусть я умру, но видит Небо, врагу обиды этой не спущу!»

И пошел Чингисхан на Алашу и сразился там с ратию Аша Гамбу. И поверг Чингисхан ворогов-тангудов, и пленил он Аша Гамбу, что засел в горах Алашанских, и истребил народ его, живший в юртах многостенных, вьючными верблюдами богатый, и прах тангудский по ветру развеял.

И повелел засим Чингисхан: «Мужи мои! Коварных ворогов изничтожайте! А тех, кои покорность явят, себе берите по произволенью!»

Чингисхан летовал в горах Цаст, и послал он мужей своих собрать людей тангудских, кои вслед за Аша Гамбу бежали в горы. И похватали мужи наши люд тангудский, живший в юртах многостенных и вьючными верблюдами богатый. И соизволил повелеть тогда Чингисхан своим ноёнам Борчу и Мухали: «Себе возьмите столько ворогов-тангудов, сколь силы хватит вам с собою увести!»

И присовокупил Чингисхан к повелению своему: «Доселе я не жаловал хятадов ни Борчу, ни Мухали. Так поделите же хятадских зуйнцев (чжурчжэней. – A. M.) по-братски меж собою! Пусть достославные мужи их при вас сокольничими будут, а взрощенные вами зуйнские девицы прислужницами вашим женам служат! Сгубившие немало предков наших зуйнцы за службу верную свою были обласканы при Алтан-хановом дворе. Вы же, Борчу и Мухали, за преданность свою воистину моей душе любезны ныне!»

И, удалясь от гор Цаст, Чингисхан пришел и сел в граде Яргай. Засим выступил он из Яргая и осадил Дурмэгэй. Когда Чингисхан осаждал Дурмэгэй, пришел к нему тангудский хан Бурхан и кланялся дарами богатыми: девятью золотыми бурханами[353], и чашами златыми и серебряными, коих было по девять, и юными мужами и девицами тангудскими, коих было по девять, и славными скакунами и верблюдами, коих было по девять, и прочими подношениями знатными, коих, как и всех прочих, было по девять.

И соизволил Чингисхан встретить Бурхана за дверями ставки своей. И когда Чингисхан вышел к Бурхану, сделалось ему плохо.

На третий день после того изрек Чингисхан: «Жалую Илуху Бурхану имя Шудрага»[354]. И призвал он к себе Илуху Бурхана «Шудрага» и повелел: «Коли зовешься ты отныне «Шудрага», да будет умерщвлен Илуху!»

И приказал он Толун чэрби собственноручно умертвить Илуху. И когда Толун чэрби вновь явился и известил владыку, что им Илуху умерщвлен, Чингисхан повелел: «Когда я занемог после охоты облавной, кою устроили мы по пути в тангудские пределы, о здравии моем душой болея, ты первым пожелал вернуться восвояси, дабы скорее мой недуг уврачевать. Понужденные друга мнимого надменными речами, мы нашей силою, умноженною Вечным Небом, притворщика повергли и поквитались с ним. Да будут пожалованы Толун чэрби дворец походный вместе с утварью его, что Илуху, ко мне пожаловав, привез!»

Итак, завоевал Чингисхан страну тангудов и пожаловал повелителю ее Илуху Бур хану прозвание «Шудрага», что значит «верный слову своему», и умертвил его. И развеял в прах он племя тангудское до последнего отродья. И повелел за трапезой вседневною возглашать об этом. Ибо нарушили тангуды слово, однажды данное, Чингисхан вдругорядь ополчился на них и поверг народ их.

И, повергнув их, в год Свиньи[355] Чингисхан вознесся на небеса[356][357]. Пред тем множество тангудов были пожалованы Есуй хатан.

В год Мыши[358] в местности Худо арал, что на Керулене, сошлись Цагадай[359] и Бат[360], прочие властители улуса правой руки, ноён Отчигин, Eгy, Есунхэ[361] и прочие властители улуса левой руки, Толуй[362] и прочие властители срединного улуса, а также прочие наследники, ноёны-темники и тысяцкие. И исполнили они сокровенное повеление владыки Чингисхана и возвели на ханский престол Угэдэя.

Старший брат, Цагадай, возведя брата младшего, Угэдэя, на ханский престол, вместе с братом своим Толуем вложил в руки его бразды правления хэвтулами, хорчинами и восемью тысячами турхагов, кои оберегали златую жизнь отца их, владыки Чингисхана, и передал во власть Угэдэя тумэн хишигтэна – собственной охраны владыки, которая следовала за ним всечасно. И передан был во власть Угэдэй-хана также срединный улус монголов.

Угэдэй-хан, возведенный на ханский престол и принявший власть над тумэном хишигтэна – личной охраны своей и срединный улус, посоветовался прежде со старшим братом Цагадаем и отправил Оготора и Мунгута вслед за Чормахан хорчином, бывшим в пределах Халибай султана, властителя Багдада, в походе, что не завершил их отец, Чингисхан.

Отосланный с мужами своими повоевать ханлинцев, кипчаков, бажигидов, русских, асудов, сасудов, мажаров, кэшимирцев, сэркэсцев, бухарцев, кэрэлцев, перейти через реки Адил и Жаяг и дойти до градов Мэкэтмэн, Кэрмэн и Кэйиб, Субэгэдэй-батор известил Угэдэй-хана о том, что народы оные противоборствуют отчаянно. И послал тогда Угэдэй-хан вослед Субэгэдэй-батору Бата, Бури, Мунха, Гуюга[363] и прочих многих доблестных мужей своих. И повелел Угэдэй-хан предводительствовать в походе оными мужами Бату, а мужами, кои выступили от срединного улуса, – Гуюгу.

И повелел еще Угэдэй-хан: «Да отошлют властители уделов в сей поход самого старшего из сыновей своих! И те наследники, кои уделов не имеют, равно и темники, и тысяцкие, и сотники с десятниками и прочие, кто б ни были они, да отошлют в поход сей самого старшего из сыновей своих! И все наследницы и все зятья пусть старших сыновей в рать нашу высылают!»

И присовокупил Угэдэй-хан к повелению оному: «Брат Цагадай мне присоветовал в поход отправить наших старших сыновей. Ко мне посыльного прислал он со словами: «Всех наших старших сыновей давай пошлем вслед Субэгэдэю! Коль все они отправятся в поход, мы рать свою пополним во сто крат. Чем больше будет наша рать, тем в бой пойдет она смелее. Пред нами в странах чужеземных тьма врагов. Страшны они в неистовстве своем: от своего меча мужи их смерть принять готовы. И, сказывают, их клинки остры».

И повелели мы тогда в поход сбираться всем нашим старшим сыновьям, как это нам радельный брат Цагадай глаголал, и потому в далекий мы отправили поход Бата, Бури, Мунха и Гуюга»[364].

Засим Угэдэй-хан послал к старшему брату Цагадаю испросить совета. И передал посыльный Цагадаю такие слова Угэдэевы: «Взошел я на престол, мне уготовленный отцом-владыкой Чингисханом. Терзаюсь думой я теперь: чем заслужил я честь такую?![365] И ныне шлю к тебе совета и благословенья испросить: задумал я пойти в поход на Алтан-хана и не оконченное Чингисханом дело завершить[366]. Брат мой, благословишь ли ты сие решение?»

И благословил Цагадай намерения Угэдэй-хана и передал через посыльного такие слова:

«Почто откладывать сие, мой Угэдэй?! Оставь заботам доблестного мужа ставку, а сам немедля выступай в поход. Я рать свою пошлю тебе вослед».

И оставил Угэдэй-хан ставку великую заботам хорчина Олдагара.

Предание о том, как Угэдэя постиг недуг злосчастный

В год Зайца[367] Угэдэй-хан выступил повоевать хятадов. И отправил он с передовым отрядом верного мужа своего Зэва. И сокрушил Угэдэй рать хятадскую и изничтожил мужей хятадских, как пни трухлявые. И, перейдя через Цавчалский перевал, послал Угэдэй ратников своих по городам и весям хятадским, а сам пришел и сел в Шар дэге. И постиг его тут недуг злосчастный, и лишился он дара речи.

И призвали тогда шаманов и ворожей и понудили их ворожить Угэдэй-хану. И, поворожив, сказывали они, что вознегодовали и напустили хворь на хана духи земель и вод хятадских, ибо полонил он людей хятадских и разор учинил городам ихним. И принялись шаманы задабривать духов, обещая им откупиться златом и серебром, скотом и людьми. Но пуще прежнего разгневались духи земли и вод хятадских. И вопрошали тогда шаманы духов, не соблаговолят ли они принять в качестве выкупа сродника Угэдэй-хана.

И открыл тогда хан глаза и попросил напиться. И, испив воды, спросил он шаманов: «Скажите мне, что вы наворожили?» И отвечали ему шаманы: «Прогневал, хан, ты духов земель и вод хятадских, ибо людей хятадских полонил и учинил разор их градам. Задабривали духов мы, им обещая откупиться серебром и златом, но пуще прежнего прогневались они. Когда ж мы обещали откупиться сродником твоим, духи явили нам свое благоволенье. Теперича какое будет повеление твое, наш хан?»

И вопрошал Угэдэй-хан: «Кто рядом есть из сродников моих?»

Рядом с ним был брат его младший Толуй. И молвил тогда Толуй: «Наш хан-отец, Великий Чингисхан, из старших, кои над тобою, и младших, кои тебя ниже, остановил свой выбор на тебе.

Тебя испытывал Чингисхан,Как испытывают скакуна,Тебя высматривал пристрастно,Как выбирают лучшего барана.Вложив бразды державной властиВ твои рукиИ возложив тебе на плечиНад тьмой людскою бремя власти,Вознесся он на небеса.Мне повелел наш хан-отец быть вечно рядом с ханом —старшим братом,Напоминать ему все то,Что невзначай запамятует хан,И раздувать в нем пыл сердечный,Коль затухать он будет.

Коль потеряем мы тебя теперь, чей пыл сердечный раздувать я буду, кому запамятованное мне напоминать?! Коль не оправится хан от болезни, народ монгольский осиротеет, а все хятады возликуют. Так пусть же сгину я вместо тебя!

Я переламывал хребет тайменя,Ломал хребтину я у осетра.И явных недругов одолевал,И наповал разил врагов незримых.Красив я ликом,Статен телом я.Взывайте же, шаманы, к духам,Читайте заклинания свои!»

И принялись взывать шаманы к духам и читать заклинания. И дали они испить Толую заговоренную воду и, посидев немного, Толуй молвил: «Хан, брат мой старший Угэдэй! Обереги и удостой опеки малых детей моих и овдовевшую невестку, пока хмель заговорный не сойдет. Я все сказал, и меня силы оставляют…»

И вышел Толуй из ставки и пал замертво[368].

Рассказ о предосудительном поведении на пиру Бури и Гуюга и об их наказании Угэдэем

И так Угэдэй-хан поверг Алтан-хана, и дал он Алтан-хану прозвание Шиао-си, что значит «ничтожный слуга». И взял Угэдэй-хан из пределов хятадских добычу богатую: и злато, и серебро, и златотканые, узорчатые штофы, и табуны лучших скакунов, и людей хятадских множество. И, посадив в Намгине, Жунду и прочих городах наместников и воевод своих, Угэдэй-хан благополучно воротился и сел в Каракоруме[369].

Чормахан хорчин подчинил державе нашей народ багдадский. И, известясь от него, что земли багдадские изобильны, а товары славны, повелел Угэдэй-хан: «Да будет Чормахан хорчин моим наместником в багдадских землях, да будет доставлять он в ставку ежегодно и золото, и золотые украшенья, и златотканые парчи и штофы, и жемчуга, и перламутры, равно как и коней высоких, длинноногих, и мулов, и верблюдов вьючных!»

Бат, Бури, Гуюг, Мунх и прочие достойные мужи наши, что посланы были в поход вослед Субэгэдэй-батору, покорили ханлинцев, кипчаков, бажигидцев, учинили разор в городах Эжил, Жаяг и Мэгэд, повергли и полонили русских. И подчинили они Асуд, Сасуд, Боларман, Кэрмэн, Киву и прочие грады и посадили в них наместников своих.

И послал Угэдэй-хан Есудэр хорчина на помощь Жалайрдай хорчину, что дотоле пошел в поход в земли зурчидов (чжурчжэней) и корейцев. И повелел Угэдэй-хан Есудэр хорчину быть наместником в землях оных.

Засим прибыл к Угэдэй-хану посланный от Бата из земли кипчаков и передал владыке сие, реченное Батом: «Благоволеньем Неба Вечного и всемогуществом владыки, дяди нашего, порушили мы град Мэгэд, люд русский покорили, твоей державной власти подчинили одиннадцать народов чужеземных. И, возжелав державные поводья золотые в пределы отчие направить, раскинули шатер широкий и на прощальный пир сошлись. Ибо на оном пиршестве честном я самым старшим был средь братьев-сродников наследных, застольную испил я первым чашу, чем вызвал Бури и Гуюга недовольство. И прочь они ушли с честного пира, и молвил тогда Бури, уходя:

«Равняться с нами возжелалиБородатые старухи.Их пяткой ткнуть бы,А после и ступнею растоптать!»

«Поколотить бы, что ли, хорошенько старух, кои на пояс понавешали колчаны!» – ему Гуюг надменно вторил.

«И понавесить деревянные хвосты!» – присовокупил Аргасун, сын Элжигдэя.

Тогда мы молвили: «Коли пришли мы чужеземных ворогов повоевать, не должно ль нам крепить согласье меж собою полюбовно?!»

Но нет, не вняли разуму Гуюг и Бури и пир честной покинули, бранясь. Яви же, хан, теперь нам свою волю!»

Выслушав посланника Бата, Угэдэй-хан пришел в ярость и, не допустив к себе прибывшего в ставку сына Гуюга, молвил: «Кому внимает самохвал спесивый этот, глумясь над старшим братом подло и воли супротив его идя?! Уж лучше бы сие яйцо протухло вовсе!

Да будет послан он в отряде штурмовомНа неприступный, словно горы, град,Дабы карабкался на городские стены,Пока ногтей всех с пальцев не ссучит!Да будет послан воеводой он на град,Стеною кованою обнесенный,Дабы взбирался он на эти стены,Пока ногтей всех с пальцев не облупит!

А этот мерзкий зложелатель Аргасун, какой еще вражине вторя, стал лаять наших сродников надменно?! Казнить нам следовало Аргасуна, да упрекнут меня, что строг я равно не ко всем. И посему да будут вместе сосланы Гуюг и Аргасун! А с Бури мы поступим так: пусть Бата известят, дабы отправил он смутьяна к отцу, моему брату Цагадаю. И пусть брат старший Цагадай судьбу его решит!»

И приступили тогда к Угэдэй-хану Мунгэй (Мунх), наследник хана, и ноёны Алчидай, Хонхордай и Жанги, и молвили они: «Дал нам наказ Чингисхан: дела походные решать в походе, домашние же – дома разрешать. Хан соизволил на Гуюга осердиться за провинность, что свершил в походе он. Тогда не должно ль это дело отдать на порешение Бату?»

Внимал Угэдэй-хан словам их с благоволением, и унял он свой гнев, и призвал к себе Гуюга, и выговаривал ему за дела его недостойные: «Мне сказывали, как в походе ты сек моих мужей нещадно, ни одного здорового седалища в дружине не оставил; так мордовал ты ратаев моих, что кожа клочьями с лица спадала.

Не думаешь ли ты, что русские, лишь гнева убоявшись твоего, нам покорились?! Не возомнил ли, сын, что Русь ты покорил один, и потому позволено тебе над старшим братом так глумиться и воли супротив его идти?! «Страшна лишь многочисленная рать, лишь глубина морская смертоносна!» – разве не так нас поучал отец, Чингис. Ведомые в сраженье Субэгэдэем и Бужэгом, вы силой общею повергли русских и кипчаков.

Так что же ты, впервые кров родной покинув, в бою не одолев ни русского, ни кипчака и даже не добыв паршивого козленка шкуры, кичишься доблестью своею громогласно, как будто ворога разбил один?! Как друг, клокочущее сердце успокаивающий, как ковш, смиряющий в котле бушующую воду, Мунгэй и Алчидай, и Хонхордай с Жанги воистину мою уняли ярость. И впрямь дела походные решать Бату лишь надлежит, и посему пусть судит он Гуюга с Аргасуном! А брат мой старший Цагадай да порешит судьбу Бури!»

Рассказ о деяниях, совершенных Угэдэй-ханом по восшествии на ханский престол

Засим Угэдэй-хан изрек указ, в коем все подданные державы его извещались о распорядке службы хэвтулов, хорчинов, турхагов и всего хишигтэна, прежде несших службу охранную подле Чингисхана.

И повелевалось сим указом: «Да будут подданные наши держаться, как и прежде, велений владыки Чингисхана! Пусть, как и прежде, дневальные мои – хорчины и турхаги, в свой сменный заступив дозор, в местах назначенных нас охраняют и пред закатом солнца, сдав пост ночным охранникам, хэвтулам, покидают ставку! И пусть всю ночь стоят при нас хэвтулы в карауле, дозором вкруг дворца обходят! Да будут брать они под стражу на ночь слоняющихся вкруг дворца после захода солнца!

И пусть стоящие у входа во дворец хэвтулы нещадно головы секут всем тем, кто в ханские покои вознамерится пробраться ночью! Тому, кто в ставку к нам прибудет ночью с известьем спешным, спервоначалу следует хэвтулов известить, засим, у задней стенки юрты с хэвтулом вместе стоя, снаружи повестить нас о донесении своем.

Да будет ясаулам Хонхордаю с Шираханом, равно как всем хэвтулам, ведом всяк человек, входящий в ставку и покидающий ее! Владыки верный муж Элжигэдэй и тот хэвтулами был схвачен, когда меж их постов слонялся ночью. Воистину надежен только тот хэвтул, что повеленье ханское блюдет!

Никто не смеет занимать посты хэвтулов! Не дозволяется слоняться подле стражи и в ставку проникать промеж постов, а также и выспрашивать число хэвтулов! Да будет схвачен всякий, кто слонялся возле стражи! Да будет конфискован конь с уздою и седлом и вся одежда у того, кто спрашивал число хэвтулов!

Да будут сберегать хэвтулы знамена наши, барабаны, сбрую, телеги-юрты, боевые пики; да будут сберегать они дворцовую посуду! Пусть ведают и пищей, и питьем моими!

И коли мы собственнолично в поход не выступаем, да будет не позволено хэвтулам от нас отдельно выступать! И пусть хэвтулов часть сопровождает нас в охоте облавной, а прочие, соображаясь с положеньем, при ставке остаются в карауле! И пусть хэвтулы при перекочевке для нашей ставки место избирают и сами же ее и становят. И да приставлен будет на вратах дворцовых ими страж! Да будет тысяцкий ноён Хадан командовать хэвтулами моими!»

Засим Угэдэй-хан, соизволив назначить ноёнов четырех смен хэвтулов, молвил: «И пусть в согласии водительствуют первой сменой Хадан и Булахадар и охраняют им назначенное место – справа или слева от дворца! И пусть в согласии второю сменой ведают Амал и Чанар и караулят им назначенное место – справа или слева от дворца! И пусть Хадай и Хорихачир в согласье третьей сменою командуют и стерегут им назначенное место – справа или слева от дворца!

И пусть Ялбаг и Харагудар в четвертой смене предводительствуют и стерегут им назначенное место – справа или слева от дворца! Пусть смена Булахадара с Хаданом и смена Чанара с Амалом – по леву руку от дворца сидят, а смена Хорихачира с Хадаем и смена Харагудара с Ялбагом – пусть справа от дворца сидят! И предводительствует всеми сменами хэвтулов ноён мой тысяцкий Хадан. И пусть хэвтулы, вокруг дворца свой караул неся, за дверью неусыпно наблюдают и отряжают к нам двух стражей во дворец, дабы стояли у кумысницы большой!»

И повелел еще Угэдэй-хан: «Есунтэгэ и Бугидэй, Хорхудаг и Лабалха поделят пусть своих хорчинов на четыре части, в дневной дозор посменно их выводят, сопутствуя турхагов должной смене!»

Назначая ноёнов смен отборной стражи – турхагов из сродников мужей, кои дотоль командовали ими, Угэдэй-хан повелел: «Ноёны Алчидай с Хонхортахаем, что ведали всей караульной службой, возглавят смену первую турхагов. Тэмудэр и Йегу в согласье пусть командуют второю сменою турхагов! А Мангудай оставшихся турхагов пусть в третью смену собирает! И всеми сменными ноёнами турхагов да будет верховодить нукер Элжигэдэй!»

И еще повелел Угэдэй-хан: «Да будет, как и прежде, бит палками три раза страж, что в смену должную не явится в дозор.

Семь раз бить палками его, коль вдругорядь пропустит смену он! И коли, будучи во здравии и без согласия ноёна своего не выступит в дозор он в третий раз, тридцать семь палок ему всыпать да и сослать его в пределы дальние – как в свите нашей быть не пожелавшего.

И коль без построенья и поверки в дозор заступит смена караульная, ее ноён подвержен наказанью должен быть! Ноёны караульных смен да оглашают наше повеленье, сменяясь с караула всякий третий раз! А коль мужей своих не повестят, они повинны будут сами. Но если был хишигтэн повещен и все же повеление сие нарушил – не заступил в свой сменный караул, он порицания достоин!

Старшие в сменах да не смеют самолично чинить расправу над хишигтэном моим. Пусть прежде повестят меня об их провинностях! И казни предадим мы всех, кто смерти заслужил, и будут биты палками, кто наказанья оного достоин. Но если в сменах старшие, свой произвол чиня, на равных им хишигтэнов поднимут руку, их кара неминуемая ждет: за палки – будут биты палками они, за зуботычины – познают зуботычины и сами!

Мой страж хишигтэн мною чтим поболее любого воеводы тысяцкого, и те, кто в денщиках у нашей стражи, десятников и сотников моих почтенней. А посему, коль воевода тысяцкий с хишигтэном моим, как с ровнею себе, повздорит, да будет предан он суду!»

И молвил засим Угэдэй-хан: «Не стану бременем я для державы, что в муках выстрадал родитель мой, Чингисхан! Облагодетельствую я монгольский люд, дабы, как говорится, во блаженстве возлежал он, беспечно ноги растянув и руки по земле раскинув.

На уготованный родителем престол взойдя, не буду подданных своих мытарить! Да будет каждый год на нужды провиантские от стада каждого двухгодовалая овца дана нам! И по одной овце из сотни каждой – на пособленье сирым и убогим! Взимать негоже и питье, и провиант с мужей и подданных моих, кои по зову нашему стекаются во ставку. Да будут пригнаны от каждой тысячи кобылы и присланы доильщики, приставленные их доить; да будут тот табун пасти распорядители кочевий, да учинят присмотр за жеребятами они!

Когда ноёны, братья-сродники все вместе собираются во ставке, свои дары мы соизволим им пожаловать. Для этих нужд пускай в хранилище хранятся ткани и серебро, и хлеб насущный, и оружье боевое. Да будет стража особая приставлена к хранилищу сему!

Хотим мы поделить все земли государства нашего. И для сего из каждой тысячи назначены пусть будут распорядители кочевий – нутагчины!

Досель гобийские пределы нелюдимы, там токмо лани вольные пасутся. И дабы подданные наши сели в сих пределах, да будут посланы с Чанаем и Уйгурдаем нутагчины и ими вырыты и огорожены колодцы!

Посыльные, что едут с донесеньем, в пути неспешны и в айлы то и дело заезжают, обременяют подданных моих. Желаем ныне мы поставить станции-уртоны, при коих бы служили от каждой тысячи посаженные ямщики. И установим впредь порядок, по коему уртонною дорогой следовать, не мешкая в пути, послам всем надлежит!

Все это присоветовали мне Чанай и Булахадар; я полагаю, одобрения сие достойно. Однако что на это скажет брат мой старший Цагадай? Хотел бы выслушать я и его сужденье».

И известил через посыльного Угэдэй-хан брата старшего Цагадая о делах сиих. Известясь об оных, Цагадай благословил их и передал Угэдэй-хану свой ответ: «Да будет все по-твоему сотворено!»

И присовокупил к этому Цагадай: «В своих пределах выставлю я тотчас станции-уртоны; Бата же извещу, дабы тянул уртонный тракт ко мне навстречу. Из прочего всего учреждение уртонной службы вниманья истинно достойно!»

И изрек тогда Угэдэй-хан: «Брат старший Цагадай, Бат и правого улуса прочие властители, и Отчигин ноён с Eгy и левого улуса прочие властители, наследники, зятья, и прочие ноёны-темники, десятники и сотники срединного улуса благословенно вняли всем сужденьям нашим о том, что каждый год на нужды наши провиантские от стада каждого двухгодовалого барана дать они должны да по одной овце суягной – на пособленье сирым и убогим; поставить станции-уртоны, при коих бы служили ямщики, – не тяготило бы то подданных моих, да и посыльным бы моим покойно было.

И посему с согласья брата Цагадая повелеваю, дабы год от года со всякой тысячи народа моего от стада каждого взималось по барану да по одной овце суягной из каждых ста овец. Да будут пригнаны кобылы, а к жеребятам пастухи приставлены – унагачины; пусть будет выставлена хозяйственная стража – амучины и балгасчины.

Поставим станции-уртоны, при коих бы служили ямщики! Сим ведать будут Арачан и Тохучар. Да будут к каждому уртону приписаны по двадцать ямщиков и счетом достодолжным приданы ему и кони ездовые, кобылы дойные и овцы провиантские, повозки и упряжные быки.

Но коли будет недостача из тогоХотя бы и веревки малой,Виновный да поплатится губой!Коль будет недостачаИ колесной спицы,Поплатится виновный половиной носа!»

И молвил впоследствии Угэдэй-хан: «Отца-владыки на престол взойдя великий, деянья совершил я таковые: пошел и покорил народ зурчидский Алтан-хана, сие во-первых; поставил станции-уртоны, коими следовать должны посыльные и вести без задержек доставлять, то во-вторых; засим в безводных землях по моему указу вырыты колодцы, и впредь в воде и в пастбищах не будет недостатка подданным моим; и, наконец, по городам и весям я воевод и управителей поставил.

И сим облагодетельствовал я монгольский люд, дабы, как говорится, во блаженстве возлежал он, беспечно ноги растянув и руки по земле раскинув. Итак, после отца-владыки такие вот деянья я свершил.

Престол отца-владыки обретя, обременив себя державной властью, попал я в плен к зеленому вину. И сознаю я это прегрешенье. Пошел на поводу у женских чар, к себе я привезти велел дев из улуса дядьки Отчигина. Великий грех державному владыке такие беззакония чинить!

Повинен я и в том, что, вняв навету, нукера Доголху безвинного сгубил, который в битвах вечно первым на врагов бросался. За неразумное мое отмщенье верному нукеру отца-владыки раскаяния мучают меня! Кто беззаветно так отныне мне послужит?!

Заботясь, как бы во владенья братьев не ушли рожденные по благоволенью Неба и Земли газели, поставил средостенья я. За то услышал я укор от братьев и нынче каюсь в согрешении своем.

Итак, к благодеяниям отца-владыки сии деяния четыре я присовокупил. И совершил четыре прегрешенья, в коих каюсь!»

В месяц дождей года Мыши[370], когда сошлись все на Великий хуралдай и стали ставкой на Худо арале, что на Керулене[371], в долине между Долон болдогом и Шилхэнцэгом, сказание свое мы завершили.

Подлинный текст «Сокровенного сказания монголов», написанный уйгуро-монгольским письмом, до нас не дошел и, по-видимому, безвозвратно утерян. Однако дошедшие до нас различные копии и варианты иероглифической транскрипции «Сказания» позволяют монголоведам и синологам все же пытаться свести их в «единую, критически установленную китайскую транскрипцию» этого литературного памятника, дабы на ее основе реконструировать критический (исходный) текст монгольского оригинала памятника.

Исходя из поставленной перед собой задачи – создания литературного перевода «Сокровенного сказания монголов», переводчики в известной мере шли за Ц. Дамдисурэном[372], но подошли к его литературному переложению «Сказания» критически. Нами были использованы результаты текстологического изучения памятника, его изданий и переводов, осуществленных С. А. Козиным, Т. Дашцэдэном, Ш. Гаадамбой, Д. Цэрэнсодномом[373], а также монгольского издания и русского перевода монгольской летописи XVII в. «Алтан тобчи»[374] Лубсан Данзана, которая, по мнению многих исследователей, во-первых, подтверждает сам факт существования в прошлом оригинала «Сокровенного сказания монголов», написанного уйгуро-монгольским письмом, а во-вторых, значительная ее часть сама по себе является копией одного из вариантов оригинала «Сокровенного сказания монголов». И, наконец, подготовленный к печати перевод «Сказания» был сверен с классическим, оригинальным текстом «Сокровенного сказания монголов», подготовленным монгольскими учеными в 2004 г.[375]

Современные подходы к решению вопроса о названии, структуре и тексте оригинала «Сокровенного сказания монголов» определили деление текста перевода на три части и соответствующее название этих частей, а также отсутствие разбивки текста на параграфы. Осуществленная нами разбивка текста перевода на главы основана на точке зрения многих монголоведов о том, что «Сокровенное сказание монголов» вобрало в себя более трех десятков рассказов, легенд, сказов, историй, мастерски объединенных создателями этого литературного памятника в единое целое[376].

…1206 год. Как явствует из «Сокровенного сказания монголов», поставленная Тэмужином цель – объединение всех монгольских народов – была практически достигнута. «И воцарились тогда мир и спокойствие в улусе войлочностенном, и в год Тигра у истока Онона собрался народ его на хуралдай, и воздвигли они белое девятибунчужное знамя свое, и провозгласили Тэмужина Чингисханом»[377]. «…В благодарность за это великое благодеяние, установив хорошие и твердые уставы, он счастливо воссел на престол»[378].

«Когда Чингисхан установил основные правила и наказания к ним и все передал письменно в книге, он дал наименование Ясы, или Ясака. Когда редакция книги была окончена, Чингисхан велел эти законы вырезать на стальных досках и сделал их кодексом для своей нации»[379].

«Хорошие и твердые уставы», о которых пишет Рашид ад-Дин, «основные правила и наказания к ним», о которых, в свою очередь, пишет Аль-Макризи, касались проведения важных реформ по укреплению собственной власти, армии и администрации, они заложили основу «нового имперского закона – Великой Ясы Чингисхана»[380].

До нас не дошел подлинный список «Великой Ясы», однако восточные авторы XIII–XV вв.: знаменитый персидский историк Рашид ад-Дин (1247–1318), не менее известный его соотечественник Джувейни (ум. 1283), арабский географ и историк Макризи (1364–1442), сирийский историк Григорий Аб-уль-Фарадж в своих произведениях утверждали, что такие списки существовали, цитировали отдельные фрагменты «Великой Ясы», пытались восстановить ее состав и структуру.

Основываясь на высказываниях Рашид ад-Дина и Макризи, можно с большой долей уверенности констатировать, что на Великом хуралдае в 1206 году были утверждены и первая редакция «Великой Ясы» и «Билик», свод важнейших изречений Чингисхана[381].

Следует подчеркнуть главенствующую роль Чингисхана в создании и формулировании нового имперского права – «Великой Ясы» и, естественно, «Билика». Для монголов этот свод законов и уставов был, по словам Г. В. Вернадского, «обобщенной мудростью основателя империи»[382].

Армянский историк Григор из Алканца записал историю появления «Ясы» на основе услышанного от монголов. Хотя ее нельзя рассматривать как точную в деталях, она адекватно передает дух отношения монголов к Чингисхану и делу его жизни.

Согласно Григору, когда монголы «осознали свое положение, весьма подавленные своей несчастной и бедной жизнью, они обратились к помощи Бога, Создателя неба и земли, и заключили с ним великое соглашение, повинуясь его повелениям. По приказанию Бога им явился ангел в виде орла с золотыми перьями и заговорил их собственной речью и языком с вождем, которого звали Чанкез (Чингис)… Затем ангел сообщил им все повеления Бога… которые сами они называют ясак»[383].

Джувейни также рассматривал боговдохновенный разум Чингисхана как источник «Ясы». В своем сочинении «История завоевателя мира» (XIII в.) он писал: «Поелику[384] Всевышний отличил Чингисхана умом и рассудком от его сотоварищей и возвысил его над царями мира по бдительности и могуществу, то он, без утомительного рассмотрения летописей и без докучного сообразования с древностями, единственно из страниц своей души изобретал то, что известно из обычаев гордых хосроев и что записано о порядках фараонов и кесарей, и из ума-разума своего сочинял то, что было связано с устройством завоевания стран и относилось к сокрушению мощи врагов и возвышению степени своих подвластных…

Соответственно своему мнению, как оное того требовало, положил он для каждого дела законы и для каждого обстоятельства правило и для каждой вины установил кару, а как у племен татарских не было письма, повелел он, чтобы люди из уйгуров научили письму монгольских детей, а те ясы и приказы записали они на свитки, и называются они Великой Книгой Ясы»[385].

Помимо тех источников мудрости Чингисхана, о которых писали армянский и персидский историки, по-видимому, существовали и другие источники влияния со стороны. Подтверждение этому мы находим в монгольской летописи «Чандманийн эрх»: «По изгнании Алтан-хана хитайского и подчинении своей власти большей части китайцев, тибетцев и монголов Чингисхан, владея великим просветлением, так думал: законы китайцев тверды, тонки и непеременчивы, и при этой мысли, пригласив к себе из страны народа великого учителя письмен и восемнадцать его умных учеников, Чингисхан поручил им составить законы (йосон), из которых исходило бы спокойствие и благоденствие для всех его подданных, а особенно книгу законов (хууль ёсны билэг) для охранения правления его.

Когда по составлении законы эти были просмотрены Чингисханом, то он нашел их соответствующими своим мыслям и составителей наградил титулами и похвалами»[386].

Эти строки подтверждают вывод Б. Я. Владимирцова о том, что «как «Билик», так и «Джасак» («Великая Яса») создавались им (Чингисханом) не в одно время, не сразу; они составлялись и пополнялись в течение долгого времени и были делом жизни Чингисхана…»[387].

При пересмотре и дополнении «Великой Ясы», по мнению Г. В. Вернадского, «принимались во внимание навыки и традиции китайской, уйгурской и иранской государственности… не без влияния на «Ясу» осталась и христианская идея Вселенской империи»[388].

Так или иначе, в окончательной редакции «Великой Ясы», относящейся, по-видимому, к 1225–1226 гг., Чингисханом, со свойственной ему прозорливостью, была найдена «золотая середина»: с одной стороны, учтены и трансформированы для создавшихся новых условий древние предания, обычаи и воззрения своего рода, своего народа, монголо-тюркские традиции; с другой стороны, были учтены и «типологические особенности прилежащих государств – Цзинь, Уйгурии, Кара-Кидан, местные законы мусульманских тюркских правителей Ближнего Востока»[389].

Чингисхан предполагал дать монголам такие законы, которыми могли бы руководствоваться как его современники, так и потомки. Как пишет Рашид ад-Дин, Чингисхан дал наказ своим наследникам сохранять «Великую Ясу» неизменной: «…Если великие люди (государства), бахадуры (полководцы. – A. M.) и эмиры (нойоны. – A. M.)… не будут крепко держаться закона, то дело государства потрясется, будут страстно искать Чингисхана, но не найдут (его)»[390].

По всей видимости, сам Чингисхан представлял живое воплощение безусловного подчинения изданным им самим законам. И такой пример, подаваемый самим ханом, должен был оказать благотворное влияние на нравы всей монгольской администрации, что, в свою очередь, воспитывало народ в духе строгой законности.

Влияние этого законодательства на народные нравы подтверждается свидетельством посторонних наблюдателей. Плано Карпини в своей книге «История Монгалов» (XIII в.) так описывает «хорошие нравы татар»: «Словопрения между ними бывают редко или никогда, драки же никогда, войн, ссор, ран, человекоубийства между ними не бывает никогда. Там не обретается также разбойников и воров… отсюда их ставки и повозки… не замыкаются засовами или замками… Женщины их целомудренны, и о бесстыдстве их ничего среди них не слышно…»[391].

Говоря о составе и структуре «Великой Ясы», а также о воспроизводимых ниже ее фрагментах, прежде всего подчеркнем, что впредь до открытия полного текста «Ясы» нет возможности установить первоначальный порядок отделов и статей подлинной «Ясы». Однако по публикуемым ниже фрагментам можно хотя бы приблизительно установить ее некоторые разделы и таким образом иметь основание судить о размахе правовой мысли их творцов – Чингисхана и его ближайших сподвижников.

Что касается «Билика», свода важнейших изречений, высказываний и наставлений Чингисхана, то он складывался постепенно еще с того времени, когда у монголов не было письменности.

Именно на это указывал один из крупнейших российских монголоведов Б. Я. Владимирцов: «Конечно, многое могло жить в устах его приверженцев и сподвижников из того, что они слышали и запоминали, что делалось особенно легко, потому что Чингисхан, как и все способные монголы той эпохи, был мастер свои мысли и изречения заключать в стихотворную форму, завещанную из дали веков, благодаря чему заветы предков лучше сохраняются у народа, не знающего письменности»[392].

Когда же при Чингисхане была воспринята и введена в широкий обиход уйгурская письменность, в свод изречений Чингисхана – «Билик» были внесены как передававшиеся из уст в уста его прежние изречения, так и новые высказывания Чингисхана. Фрагменты «Билика» дошли до нас благодаря «Сборнику летописей» Рашид ад-Дина; некоторые его фрагменты включил в «Золотой изборник» Лубсан Данзан.

Монголы в эпоху Чингисхана придавали «Билику» такое же огромное значение, как и «Великой Ясе». Свидетельства тому мы находим в «Истории династии Юань» («Юань ши») и в книге «Путешествия Ибн-Батуты». Согласно этим источникам, потомки и сподвижники Чингисхана, возглавлявшие все улусы Великой Монгольской империи, на ежегодных хуралдаях (собраниях. – A. M.) вновь и вновь прослушивали мудрые высказывания Чингисхана, свидетельствуя тем самым о своем беспрекословном следовании «Великой Ясе».

О порядках, заведенных Чингисханом после его появления, и о ясах, кои он повелел[393]*002

Введение

Поелику Всевышний отличил Чингисхана умом и рассудком от его сотоварищей и возвысил его над царями мира – по бдительности и могуществу, то он без утомительного рассмотрения летописей и без докучного сообразования с древностями единственно из страниц своей души изобретал то, что известно из обычаев гордых хосроев и что записано о порядках фараонов и кесарей, и из ума-разума своего сочинял то, что было связано с устройством стран и относилось к сокрушению мощи врагов и к возвышению степени своих подвластных…

Соответственно своему мнению, как оно того требовало, положил он для каждого дела законы и для каждого обстоятельства правило и для каждой вины установил кару. А так как у племен татарских (монгольских. – А. М.) не было письма, повелел он, чтобы люди из уйгуров научили письму монгольских детей, и те ясы и приказы записали они на свитки, и называются они их Великой Книгой Ясы.

Лежит она в казне доверенных царевичей, и в какое время станет хан на трон садиться или посадит [на конь] войско великое, или соберутся царевичи и станут советоваться о делах царства и их устроении, те свитки приносят и по ним кладут основу дел; построение ли войска, или разрушение стран и городов по тому порядку выполняют.

В ту пору, как зачиналось его дело, и племена монгольские к нему присоединились, отменил он дурные обычаи, что соблюдались теми племенами и признавались ими, и положил похвальные обычаи, коим всепрославленный им путь указует, и много среди тех приказов есть, что соответствует шариату.

Содержание Великой Книги ЯсыI

В тех указах, что рассылал он по окружным странам, призывая их к повиновению, он не прибегал к запугиванию и не усиливал угроз, хотя правилом для властителей было грозиться множеством земель и мощностью сил и приготовлений. Наоборот, в виде крайнего предупреждения он писал единственно, что если [враги] не смирятся и не подчинятся, то «мы-де что можем знать. Древний Бог (Небо. – A. M.) ведает». В сем случае вспадает на ум размышление о слове тех, что полагаются на Бога: Рече Господь Всевышний: кто на Бога положится, то ему и довлеет, и всенепременно, что они в сердце своем ни возымели и чего ни просили, – все нашли и всего достигли.

II

Поелику Чингисхан не повиновался никакой вере и не следовал никакому исповеданию, то уклонялся он от изуверства, и от предпочтения одной религии другой, и от превозношения одних над другими. Наоборот, ученых и отшельников всех толков он почитал, любил и чтил, считая их посредниками перед Господом Богом, и как на мусульман взирал он с почтением, так христиан и идолопоклонников (буддистов. – А. М.) миловал.

Дети и внуки его, по нескольку человек, выбрали себе одну из вер по своему влечению: одни наложили ислам [на выи[394] свои], другие пошли за христианской общиной, некоторые избрали почитание идолов, а еще некоторые соблюли древнее правило дедов и отцов и ни на какую сторону не склонились, но таких мало осталось. Хоть и принимают они [разные] веры, но от изуверства удаляются и не уклоняются от Чингисхановой Ясы, что велит все толки за один считать и различия меж ними не делать.

III

И еще у них похвальный обычай, что закрыли они двери чинопочитания, похвальбы званиями и [воспретили] крайности самовозвеличения и недоступности, кои в заводе у счастливцев судьбы и в обычае царей. Кто ни воссядет на ханский престол, одно имя ему добавляют – Хан или Каан, и только. Более сего не пишут, а сыновей его и братьев зовут тем именем, что наречено им при рождении, будь то в лицо или за глаза, будь то простые или знатные. Когда пишут обращения в письмах, одно то имя пишут и между султаном и простолюдином разницы не делают. Пишут только суть и цель дела, а излишние звания и выражения отвергают.

IV

Ловитву (облавную охоту. – A. M.) Чингисхан строго содержал, говорил, что-де лов зверей подобает военачальникам: тем, кто носит оружие и в боях бьется, надлежит ему обучаться и упражняться (дабы знать), когда охотники доспеют дичь, как вести охоту, как строиться и как окружать дичь, по числу людей глядя.

Когда соберутся на охоту, пусть высылают людей на дозор и осведомляются о роде и числе дичи. Когда не заняты военным делом, пусть непременно ревнуют об охоте и войско к тому приучают. Цель не только сама охота, а больше то, чтобы воины привыкали и закалялись и осваивались со стрелометанием и упражнением.

А как двинется хан на великий лов – срок ему: едва наступит зимняя пора, – то рассылает приказы, чтобы те войска, что находятся в средоточии ставки и по соседству с ордами, готовились к лову, чтобы, как указано будет, столько-то людей из десяти садилось на коней и чтобы сообразно каждому месту, где будет охота, собрали они снасти, оружие и все другое.

Тогда определяет [хан] правое и левое крыло и середину, распределяет их между великими эмирами (нойонами. – A. M.), a [сам] выступает с катунями (ханшами. – A. M.), наложницами, яствами и питиями.

Кольцо для лова охватывается за месяц либо за два-три месяца, и зверя сгоняют постепенно и полегоньку, и берегутся, чтобы он не вышел за кольцо. А ежели каким разом выскочит зверь из круга, то станут обсуждать и расследовать причину до последней мелочи и бьют на том деле палками тысяцких, сотников и десятников, часто случается, что и до смерти убивают.

И ежели, к примеру, кто не соблюдает строя, что зовется у них нерге, и выступят из него либо отступят от него, наказание ему великое и спуску нет.

Таким чином два-три месяца денно и нощно гонят они дичь, как будто стадо баранов, и шлют послов к хану и дают ему сведения о звере и о его числе, что-де докуда достиг и откуда спугнут, пока наконец не сомкнется кольцо. Тогда на два-три фарсаха[395] понавяжут вервий одно к одному и понабросают [на них] войлок[396]*003.

Войско стоит на местах, плечо к плечу, а дичь внутри круга голосит и волнуется, и разные звери мычанием и воем выражают, что-де пришло возвещенное время, когда соберутся купно звери: тигры свыкаются с дикими ослятами, гиены содружаются с лисами, и волки собеседуют с зайцами.

Когда стеснится кольцо до крайности, так что не станет мочи двигаться диким зверям, сперва хан с несколькими приближенными въедет в круг и с час времени пускает стрелы и разит дичь, а как прискучит ему, сойдет наземь на высоком месте среди нерге, чтобы полюбоваться и тем, как въедут царевичи, а за ними по порядку воины, начальники и простой люд.

Таким родом пройдет несколько дней, пока из дичи не останется ничего, кроме одиночек или парочек, раненых и разбитых.

Тогда удрученные годами старики смиренно подступят к хану, вознесут мольбу и заступятся за продление жизни остатков зверья, чтоб выпустили его через то место, где ближе до воды и травы. Всю дичь, что побита была, собирают, и коль нельзя счесть, исчислить и перечислить разных пород зверья, считают токмо хищных зверей да диких ослов.

Друг один сказывал, что в дни царствования Каана (Угэдэя) таким путем одной зимой охота была, и Каан, ради любования и развлечения, сидел на холме. Звери всех родов устремились к его трону и под холмом подняли крики и вопли, словно просили справедливости.

Каан приказал всех зверей выпустить и отъять от них руки насилия. Он же приказал, чтобы посреди страны Хатайской (Китайской. – A. M.) в месте зимовий, была построена стена из дерева и земли, и на ней двери (ворота. – A. M.), чтобы из дальних мест собиралось туда зверей множество, и чтобы таким путем на них охотились.

Тоже и в пределах Цагадаева Алмалыка да Куяша он устроил такое же место для охоты. (Не) таковы ли суть и обычаи войны, убиения, счета убитых и пощады остающихся; таковы они шаг за шагом, ибо то, что оставляется в живых в (покоренных) странах, состоит из бедняков, немногих числом, и немощных.

V

Что до устройства войска, то от времен Адамовых до сего дня, когда большинство климатов (стран) находится под владычеством и в повиновении рода Чингисханова, ни в какой истории не вычитано и ни в какой книге не написано, чтобы когда-либо какому-нибудь царю, бывшему господином всех народов, удалось иметь войско, подобное татарскому, которое терпеливо в трудностях и благородно в спокойствии, которое в радости и несчастии одинаково покорно полководцу, не из-за чаяния жалованья и корма (нареза земли) и не из-за ожидания прибытка и дохода, – и сие есть наилучший порядок для войска.

Львы, пока не взалкают, не идут на ловитву и не нападают ни на какого зверя. В пословицах персидских говорится, что «от сытой собаки охоты нет», и сказано есть: неволь гладом пса твоего, да пойдет за тобою.

Какое войско в мире может быть, как татарское, что (даже) среди (ратного) дела охотится для одоления и презрения диких зверей; в дни покоя и досуга ведет себя, как баранье стадо, приносящее молоко, шерсть и многую пользу; а среди трудов и несчастий свободно от разделения и супротивности душ.

Войско наподобие крестьян, что несут разные [повинности] поставок и не высказывают докуки при выполнении того, что приказано, будь это копчур (налог, дань, оброк), аваризы (дополнительные сборы), расходы на проезжих, содержание ямов[397]*004, предоставление подвод, заготовка корма для животных.

Крестьяне в образе войска, что во время ратных дел от мала до велика, от знатного до низкого – все рубят саблями, палят из луков и колют копьями и идут на все, что в ту пору потребуется.

Коль возникает опасение войны от врагов или козней от бунтовщиков, они заготовляют все, что в том случае пригождается: разное оружие и другое снаряжение, вплоть до знамен, иголок, веревок, верховых и вьючных животных, ослов и верблюдов. Таким образом, по десяткам и сотням, каждый выполняет свою повинность, а в день смотра предъявляют они снаряжение, и если хоть немного не хватит, то такому человеку сильно достается, и его крепко наказывают. И хотя бы они находились среди самого сражения, все, что потребуется на разные расходы, через них достается.

Что до женщин их и людей, оставшихся при грузах (в обозе. – A. M.) или дома, то поставки (взносы), что производились, пока сам человек (мужчина. – A. M.) был дома, остаются в силе, до того, что если случайно повинностью того одного человека будет его личная помочь (в значении барщины), а мужчины не окажется, то женщина [того двора] выйдет лично и выполнит дело.

Места смотра и учета войска так устроены, что через них уничтожена необходимость смотрового приказа[398]*005, и служащие такового и их помощники уволились.

Все люди разделены на десятки, в каждой десятке один человек назначен начальником других девяти; из среды десяти начальников одному дано имя сотника – и вся сотня ему подчинена. Таким родом дело идет до тысячи и достигает десяти тысяч, над которыми поставлен начальник, называемый темником. В сем соответствии и распорядке, какое дело ни возникнет, потребуется ли человек или вещь, дело передается темнику, этим последним – тысяцкому, и так далее до десятника.

Для равенства: каждый человек трудится, как другой; разницы не делают и на богатство и поддержку не смотрят. Если вдруг понадобится войско, то приказывается: «столько-то тысяч нужно в такой-то час», и в тот день или вечер они являются в том месте. Не замедляют ни часа, ниже упреждают его[399]*006, и ни на мгновение ока не случается у них спешки или проволочки.

Повиновение и послушание таковы, что, если начальник тьмы[400]*007, будь он от хана на расстоянии, отделяющем восток от запада, – совершит промах, [хан] шлет конного, чтобы наказать его, как будет приказано: прикажут «голову снять» – снимут, захотят золота – возьмут.

Не то что другие цари, которым приходится говорить с опаскою с рабом, купленным за их же деньги, как только в конюшне его окажется десяток коней. Что уж и говорить о том, коль поставят они под начальство этого раба целое войско и он приобретет богатство и поддержку. Сменить его они не в силах.

Чаще всего восстает он мятежом и бунтом. А коль пойдут цари эти на врага либо враг затеет что-то против них, нужны месяцы и годы, чтобы собрать войско, и переполненные сокровищницы, чтобы истратить их на жалованья и кормы начальников. При получке жалованья и прибавок их число переваливает за сотни и за тысячи, а как дойдет до сражения, ряды их от края до края пусты и никто из них не вступает на ристалище битвы.

Так раз шел счет с пастухом. «Сколько баранов налицо оказалось?» – говорил счетчик, а пастух спрашивает: «Где?» Говорят: «В приказных списках». Пастух отвечает: «Потому я и спрашивал; в стаде их нет». Это верная притча для войска [тех царей], ибо каждый начальник, для увеличения отпуска жалованья, поименно, говорит, столько-то у меня людей, а как дойдет до смотра, подставляет одного за другого, чтобы счет вышел верен.

VI

А еще яса такая: чтобы никто из тысяч, сотен или десятков, к которым он приписан, не смел уходить в другое место или укрываться у других, и никто того человека не должен к себе допускать, а если кто-либо поступит вопреки этому приказу, то того, кто перебежит, убьют всенародно, а того, кто его укрыл, ввергнут в оковы и накажут.

Посему никто чужого к себе допускать не может. К примеру, если будет царевич, то и наималейшего звания человека к себе не пустит и от нарушения ясы воздержится. Всеконечно, никто не может перед своим начальником зазнаваться, а другие не смеют его совращать.

VII

И еще: где в войске найдутся девицы луноподобные, их собирают и передают из десятков в сотни, и всякий делает свой особый выбор вплоть до темника. После выбора девиц ведут к хану или царевичам и там сызнова выбирают: которая окажется достойна и на вид прекрасна, той возглашается: удержать по законности, а остальным: уволить по-хорошему, и они поступают на службу к катуням (ханшам. – A. M.); захотят хан и царевичи – дарят их, захотят – спят с ними.

VIII

И еще: когда удлинилось и расширилось протяжение их царства, и стали случаться важные события, невозможно стало без сообщений о положении врагов. Приходилось также перевозить ценности с запада на восток и с дальнего востока на запад.

Посему учреждены ямы чрез всю ширь и длину страны, и определены припасы и расходы по каждому яму, положено число людей и животных и [количество] яств, питий и прочего снабжения, и произведена раскладка на тьмы (тумэны. – A. M.): по одному яму на две тьмы, чтобы раскладка была по числу и чтобы сборы были взысканы, дабы путь проезда послов не удлинялся из-за [неудобства] посадки на перекладных и дабы ни войско, ни крестьяне не терпели постоянного беспокойства.

И послам он дал строгие приказы беречь животных и все другое… Ежегодно ямы должны осматриваться: коль будет какой недостаток или убыль, надо брать замену с крестьян.

IX

А как стали страны и люди под [монгольским] владычеством [жить], по установленному положению введены [среди них] переписи и назначены титла десятков, сотен и тысяч, и определены набор войска, ямская [повинность], расходы [на проезжих] и корм для скота, не считая денежных [сборов], да сверх всех этих тягот наложили еще копчур (оброк. – A. M.).

X

А еще такой у них порядок, что коль умрет чиновник либо простолюдин, что после него останется, много ли, мало ли, – прицепки не делают, и никто не вмешивается. Коль не было у покойного наследника, дают [имущество] его ученику либо холопу, и ни под каким видом добро умершего не берут в казну и считают это недопустимым.

Заключение

И много есть еще подобных яс. Каждую описывать долго будет. На этом и покончим.

Поелику у монголов не было письменности, Чингисхан повелел уйгурским грамотеям обучить письму татарских (монгольских. – A. M.) детей. И посему монгольские слова пишут уйгурскими буквами, так же как египтяне [пишут] греческими буквами, а персы – арабскими. И он также повелел записать следующие постановленные им законы.

I. Когда нужно писать бунтовщикам или отправлять к ним послов, не надо угрожать надежностью и множеством своего войска, но только объявить: если вы подчинитесь, обретете доброжелательство и покой. Если вы станете сопротивляться – что мы знаем? Бог Всевечный знает, что с вами будет. И в этом они (монголы) показали уверенность, возложенную ими на Господа. И этим они побеждали и побеждают.

II. Должно возвеличивать и уважать чистых, невинных, праведных, грамотеев и мудрецов какого бы то ни было племени, а злых и неправедных презирать. И видя между христианами чистоту и другие добродетели, монголы в начале своего владычества много возлюбили христиан. Но любовь их позже обратилась в ненависть, они не могли больше одобрять христиан, потому что всем множеством народа сделались они мусульманами.

III. Царям и знати не надо давать многообразных, цветистых имен, как это делают другие народы, в особенности мусульмане. Тому, кто на царском троне сидит, один только титул приличествует – Хан или Каан. Братья же его и родичи пусть зовутся каждый своим первоначальным [личным] именем.

IV. Когда нет войны с врагами, пусть предаются делу лова – учат сыновей, как гнать диких животных, чтобы они навыкали к бою и обретали силу и выносливость и затем бросались на врага, как на диких животных, не щадя [себя].

V. Воины берутся не ниже 20 лет от роду. Да будет поставлен начальник над каждым десятком, сотней, тысячей и тьмой.

VI. Весь народ монгольский да содержит хана из ежегодных достатков своих, [уделяя ему] коней, баранов, молока, также от шерстяных изделий.

VII. Никто да не уходит из своей тысячи, сотни или десятка, где он был сосчитан. Иначе да будет казнен он сам и начальник той (другой) части, который его принял.

VIII. От каждых двух тем (тумэнов. – A. M.) лошади должны быть поставлены (в распоряжение ямов. – A. M.) по всем дорогам для проезда послов.

IX. Из имущества умершего, у коего нет наследника, хан ничего да не возьмет, но его имущество все дается тому, кто за ним ходил.

Много у монголов и других законов, но, чтобы не удлинять изложения, мы только эту часть отметили.

Фрагменты «Великой Ясы» по версии Аль-Макризи

1. Прелюбодей предается смерти без всякого различия, будет ли он женат или нет.

2. Кто повинен в содомии, тот также наказывается смертью.

3. Кто лжет с намерением или волхвованием, или кто подсматривает за поведением другого, или вступается между двух спорящих и помогает одному против другого, также предается смерти.

4. Тот, кто мочится в воду или на пепел, также предается смерти[402]*010.

5. Кто возьмет товар и обанкротится, потом опять возьмет товар и опять обанкротится, потом опять возьмет и опять обанкротится, того предать смерти после третьего раза.

6. Кто даст пищу или одежду полоненному без позволения полонивших, тот предается смерти.

7. Кто найдет бежавшего раба или убежавшего пленника и не возвратит его тому, у кого он был в руках, подвергается смерти.

8. Когда хотят есть животное, должно связать ему ноги, распороть брюхо и сжать рукой сердце, пока животное умрет, и тогда можно есть мясо его; но если кто зарежет животное, как режут мусульмане, того зарезать самого.

9. Если кто-нибудь в битве, нападая или отступая, обронит свой вьюк, лук или что-нибудь из багажа, находящийся сзади его должен сойти с коня и возвратить владельцу упавшее; если он не сойдет с коня и не возвратит упавшее, то предается смерти.

10. Он (Чингисхан) постановил, чтобы на потомков Алибека, Абу-Талеба всех до единого не были наложены подати и налоги, а также ни на кого из факиров, чтецов Аль-Корана, законодавцев, лекарей, мужей науки, посвятивших себя молитве и отшельничеству, муэдзинов и омывающих тела покойников не были налагаемы подати и налоги.

11. Он постановил уважать все исповедания, не отдавая предпочтения ни одному. Все это он предписал как средство быть угодным Богу.

12. Он запретил своему народу есть из рук другого, пока предоставляющий сначала не вкусит сам от предлагаемого, хотя бы он был князь (эмир), а получающий – пленник; он запретил им есть в присутствии другого, не пригласив его принять участие в еде; он запретил насыщаться одному более товарищей и шагать через огонь трапезной и через блюдо, с которого едят.

13. Если кто проезжает подле людей, когда они едят, он должен сойти с лошади, есть с ними без позволения, и никто из них не должен запрещать ему это.

14. Он запретил им опускать руку в воду и велел употреблять что-нибудь из посуды для черпания воды.

15. Он запретил им мыть их платье в продолжение ношения, пока совсем не износится.

16. Он запретил говорить о каком-нибудь предмете, что он нечист, – утверждал, что все вещи чисты, и не делал различия между чистыми и нечистыми.

17. Он запретил им оказывать предпочтение какой-либо из сект, произносить слово с эморазисом, употребляя почетные названия, и при обращении к султану или к кому другому должно употреблять просто его имя.

18. Все воеводы обязаны делать лично осмотр войску и вооружению до выступления в поход, предоставлять им все, с чем воин совершает поход, и осматривать все до иголки и нитки. Если у воина не оказалось какой-либо нужной вещи, начальник должен наказать его. Вооружение (легкое!) и обмундирование воин должен делать за свой счет.

19. Он предписал, чтобы женщины, сопутствующие войскам, исполняли труды и обязанности мужчин в то время, как последние отлучались на битву.

20. Он приказал воинам по возвращении из военного похода исполнять определенные повинности на службе правителя.

21. Он предписал им предоставлять в начале каждого года всех своих дочерей султану (хану), чтобы он выбрал для себя и для своих детей.

22. Он поставил эмиров (беков) над войсками и учредил эмиров тысячи, эмиров сотни и эмиров десятка.

23. Он узаконил, что старейший из эмиров, когда он проступится и государь пошлет к нему последнего из служителей для наказания его, отдавал себя в руки последнего и распростирался бы пред ним, пока он исполнит предписанное государем наказание, хотя бы то было лишение живота.

24. Он запретил эмирам (военачальникам) обращаться к кому-нибудь, кроме государя, а если кто-нибудь обратится к кому-нибудь, кроме государя, того предавал смерти; кто без позволения переменит пост, того предавал смерти.

25. Он предписал султану учреждение постоянных почт, дабы знать скоро о всех событиях в государстве.

26. Он предписал наблюдать за исполнением Ясы сыну своему Цагадаю.

1. Повелеваем всем веровать в Единого Бога, Творца неба и земли, единого подателя богатства и бедности, жизни и смерти по Его воле, обладающего всемогуществом во всех делах.

2. Запрещено под страхом смерти провозглашать кого-либо императором, если он не был предварительно избран князьями, ханами, вельможами и другими монгольскими знатными людьми на общем совете.

3. Запрещается главам народов и племен, подчиненных монголам, носить почетные титулы.

4. Запрещается заключать мир с монархом, князем или народом, пока они не изъявили полной покорности.

5. Правило подразделения войск на десятки, сотни, тысячи и тьмы (десять тысяч) должно быть сохранено. Этот порядок позволяет собрать армию в короткое время и формировать командные единицы.

6. Ко времени начала похода каждый воин должен получить оружие из рук начальника, которому он подчинен. Он обязан содержать его в исправности и перед сражением предъявлять на смотр своему начальнику.

7. Запрещается под страхом смерти начинать грабеж неприятеля, пока не последует на то разрешение высшего командования, но по воспоследованию такового солдат должен быть поставлен в одинаковые условия и ему должно быть позволено взять, сколько он может унести, при условии уплаты сборщику причитающейся импера тору доли.

8. Всякий, не участвующий лично в войне, обязан в течение некоторого времени поработать на пользу государства без вознаграждения.

9. Ни один подданный империи не может иметь монгола в качестве раба. Каждый мужчина, за редким исключением, обязан служить в армии.

10. Чтобы не допустить бегства чужеземных рабов, запрещается под страхом смерти скрывать беглых рабов, кормить их.

11. Прелюбодеяние наказывается смертью. Виновные в таковом могут быть убиваемы на месте преступления.

12. Воспрещается купаться или стирать одежду в проточной воде во время грозы.

13. Шпионы, лжесвидетели, все люди, подверженные постыдным порокам, и колдуны приговариваются к смерти.

14. Должностные лица и начальники, нарушающие долг службы или не являющиеся по требованию хана, подлежат смерти. Если их проступок не очень серьезный, то они должны лично предстать перед ханом.

От убийства (казни за преступление) можно отпуститься пенею, заплатив за мусульманина сорок золотых монет (барыш), а за китайца рассчитывались одним ослом.

Он предписал солдат наказывать за небрежность; охотников, упустивших зверей в облаве, подвергать наказанию палками, иногда и смертной казни.

Тот, у кого найдется украденная лошадь, обязан возвратить ее хозяину с прибавкой девяти таких же лошадей; если он не в состоянии уплатить этого штрафа, то вместо лошадей брать у него детей, а когда не было и детей, то самого зарезать, как барана.

Яса предписывает: любить друг друга, не прелюбодействовать, не красть, не лжесвидетельствовать, не быть предателем, почитать старших и нищих; за нарушение – смертная казнь.

Из других источников

Чингисова Яса предписывает: человека, подавившегося пищей, протаскивать под [решетчатой стенкой] ставки и немедленно убивать, равным образом предавать смерти, кто ступил ногой на порог ставки воеводы.

По смерти отца сын распоряжается судьбою его жен, за исключением своей матери; может жениться на них или выдать их замуж за другого.

Строжайше воспрещается пользоваться чем-либо из вещей покойного всем, кроме законных наследников.

Чингисхан сказал: «Дети их не слушали нравоучительных речей отцов; младшие братья не обращали внимания на слова старших; муж не имел доверия к жене, а жена не следовала повелению мужа, свекры смотрели неблагосклонно на невесток, а невестки не уважали свекров, большие не воспитывали малых, а малые не соблюдали наставления старших; вельможи замкнулись в своем окружении, а не привлекали к себе людей вне их ближайшего окружения; люди богатые пользовались всеми благами, но не делали состоятельными людей, которыми они управляли; они не почитали Ёс[408]*014, Ясу[409]*015 и путь разума.

По этой причине у такого народа [были] враги, воры, лжецы, возмутители и разбойники. Такому народу в собственном их стойбище не являлось солнце, т. е. его грабили, лошади их не имели покоя; лошади, на которых отправлялись в поход передовые отряды, не имели отдыха, поэтому вскоре неизбежно умирали, сдыхали, сгнивали и уничтожались. Таково [было] это племя (монголов. – A. M.) без порядка, без смысла.

Когда явилось счастье Чингисхана, они пришли под его приказ, и он управлял ими посредством твердо установленного Ясака. Тех, которые были сведущие и храбрые, сделал командующими войском; тех, которые были проворны и ловки, сделал табунщиками; невежд, дав им небольшую плеть, послал в пастухи.

По этой-то причине дело его, словно новый месяц, возрастает изо дня в день, от Неба, силою Всевышнего Бога, нисходит победоносная помощь, а на земле, помощью его, явилось благоденствие; летние кочевья (летовки. – A. M.) его стали местом веселья и пиров, а зимние стойбища стали полностью соответствующими своему назначению.

Когда с благоволения Великого Бога я уразумел и обрел эти мысли (билики. – A. M.), то по этой причине спокойное житие, веселые празднества и пиры продолжались и достигли до сего времени.

В дальнейшем и через пятьсот, и тысячу, и десять тысяч лет, – если наши потомки, которые родятся и займут мое место, сохранят и не изменят таковой Ёс и Ясу Чингисхана, который для народа ко всему пригоден, то от Неба придет им помощь благоденствия, непрерывно они будут в веселье и радости. Господь взыщет их пожалованием и милостями, а люди мира будут молиться за них. Они (наследники Чингисхана. – A. M.) будут жить долго и наслаждаться благами».

Еще он сказал: «Если вельможи, богатыри и военачальники, находящиеся на службе у детей ханов, которые наследуют мне, не будут крепко соблюдать Ясу, то дело государства испытает потрясение и прервется. Опять будут охотно искать Чингисхана и не найдут».

Еще он сказал: «Военачальники тумэна, тысячи и сотни, съезжающиеся выслушать наши мысли в начале и в конце года и возвращающиеся назад, могут начальствовать войском; состояние тех же, которые сидят в своем юрте[410]*016 и не слышат мыслей наших, походит на камень, упавший в большую воду, или на стрелу, пущенную в заросли тростника: они оба бесследно исчезнут. Таким людям не подобает командовать».

Еще он сказал: «Всяк, кто может достойно содержать свой дом и хозяйство, сможет верно распоряжаться и во вверенном ему уделе; всякий, кто может выстроить как подобает к бою десять человек, прилично дать тому тысячу и тьму воинов (тумэн. – A. M.), и он сможет выстроить их к бою так же хорошо».

Еще он сказал: «Всякий, кто может очистить свою душу от скверны, тот сможет очистить от воров и вверенный ему удел».

Еще он сказал: «Всякого военачальника, который не может выстроить к бою свой десяток, того мы делаем виновным с женой и детьми, и выбираем в командиры кого-нибудь из его десятка. Так же [поступаем] с сотником, тысячником и темником».

Еще он сказал: «Всякое слово, с которым согласились трое мудрецов, можно сказывать всюду; в противном случае нельзя полагаться на него. Сравнивай слово свое и слово других со словами истинно мудрых: если оно будет им соответствовать, то можно его сказывать, в противном же случае никак не должно говорить».

Еще он сказал: «Всякий, идущий к старшему, не должен говорить ни слова до того времени, пока тот, старший, не спросит; тогда сообразно вопросу пусть младший ответит соответственно. Если он скажет слово прежде – хорошо, коли его захотят услышать. В противном же случае – он кует холодное железо».

Еще он сказал: «Всякую лошадь, будучи в теле, бегущую хорошо, можно назвать хорошей, если она побежит так же, будучи в полтеле и тощей. Но нельзя назвать хорошей лошадь, которая бежит хорошо только в одном из этих трех состояний».

Еще он сказал: «Старшие военачальники и все воины, подобно тому, как, занимаясь охотой, отличают имена свои, должны установить каждый имя свое и военный клич и когда выступают на войну. И пусть они всегда, моля усердно Всевышнего Бога, со смиренным сердцем желают достичь благоденствия в любой из сторон света».

Еще он сказал: «В мирное время среди народа воину моему до́лжно быть подобным смирному теленку, а во время войны – подобным голодному соколу, который устремляется на охоту за дичью».

Еще он сказал: «Всякое молвленное слово сильно, если его скажут серьезно; а если оно сказано шутя – то и проку от него нет».

Еще он сказал: «Каким образом человек познает себя, пусть познает и других».

Еще он сказал: «Мужчина – не солнце, чтобы являться во всех местах людям. Его жена должна, когда муж займется охотой или войной, держать дом в благолепии и порядке, чтобы, если заедет в дом гонец или гость, он увидел бы все в порядке. Жена приготовила бы хорошее кушанье, и гость не нуждался бы ни в чем. Тем самым непременно она доставит мужу хорошую репутацию и возвысит имя его в собраниях, подобно горе, вздымающей вершину. Хорошие мужья узнаются по хорошим женам. Если же жена будет дурна и бестолкова, без рассудка и порядка, будет от нее видна дурность мужа».

Еще он сказал: «В смутах должно поступать так, как поступил Даргай Уха. Он ехал в смутную пору от стойбища племени Хатагин, с ним было два нукера. Издали они увидали двух всадников.

Нукеры сказали: «Нас три человека, а их два – наедем на них».

Он сказал: «Как мы их увидали, так точно и они, должно быть, нас увидели, и потому теперь не следует нападать».

Ударив лошадь плетью, он ускакал. После оказалось точно и истинно, что один из тех двух незнакомых всадников был Тимур Уха из племени Татар; около пятисот человек из своих нукеров он посадил в ущелье, устроив засаду, а сам показался, чтобы, когда три наших всадника напали бы на него, обратиться в бегство, достичь условленного места и с помощью нукеров схватить их.

Так как Даргай Уха понял вражеский замысел, он бежал и соединился с двадцатью другими нукерами, которые ожидали его поблизости, и всех увел в безопасное место. Смысл сказанного в том, что во всех делах необходима осмотрительность».

Еще он сказал: «Мы отправляемся на охоту и убиваем много изюбрей; мы отправляемся на войну и убиваем много врагов. Когда Всевышний Бог указывает нам путь и так облегчается дело, нам не следует важничать и забывать об этом».

Еще он сказал: «Нет героя, подобного Есун-Баю, нет в военном деле искуснее его человека. Однако так как он не знает усталости от тягости похода, не чувствует ни жажды, ни голода, то и других людей из нукеров и воинов, которые будут вместе с ним, всех считает подобными себе в перенесении трудностей, а они не имеют такой же силы и твердости к перенесению трудностей военного похода. По этой причине не подобает ему начальствовать войском. Подобает начальствовать войском тому, кто сам чувствует жажду и голод и соразмеряет с этим положение других, идет в дороге с расчетом и не допустит, чтобы войско испытывало голод и жажду, а скот отощал».

Еще он сказал: «Подобно тому, как купцы наши, привозящие парчовые одежды и хорошие вещи в надежде барыша, становятся чрезвычайно опытны в тех товарах и материях, и командиры армейские также должны хорошо обучать мальчиков стрельбе из лука и езде на конях, упражнять их в этих делах и делать их столь же сильными и храбрыми, как опытны купцы в искусствах, которыми владеют».

Еще он сказал: «После нас наследники наши будут носить златом шитые одежды, есть жирные и сладкие яства, ездить на добронравных лошадях, обнимать благообразных женщин и не скажут, что все это собрали отцы и старшие братья. И забудут они нас и тот великий день».

Еще он сказал: «Человек, пьющий вино и водку, когда опьянеет, не может ничего видеть и становится слеп. Когда его зовут, он не слышит и становится немым; когда с ним говорят, он не может отвечать. Когда становится пьян, то бывает подобен умирающему человеку: если хочет сесть прямо – не может, и будет бесчувственным и ошеломленным, словно человек, которого ударили по голове.

В вине и водке нет пользы для ума и доблестей, нет также добрых качеств: они располагают к дурным делам, убийствам и распрям; они лишают человека вещей, которые он имеет, и доблести, которой он обладает. И становятся постыдны путь и дела его.

Государь, жадный до вина и водки, не способен на высокие помыслы, не может вершить великие дела. Военачальник, жадный до хмельного зелья, не может держать в порядке дела тысячи, сотни и десятка, не может довести эти дела до конца. Простой воин, который будет жаден в питье вина, подвергается весьма большой опасности, т. е. его постигнет великая беда. Человек простой, т. е. из черни, если будет жаден к питью вина, пропьет лошадь, стадо и все свое имущество, и станет нищим. Слуга, жадный к питью вина, будет проводить жизнь непрерывно в мучениях и страданиях.

Эти вино и водка не смотрят на лицо и сердце пьющих, одурманивают и хороших, и дурных. Хмельное зелье руку делает слабой, так что она отказывается брать, а человек становится неспособным к своему ремеслу; ногу делает нетвердой, лишает человека способности самостоятельно идти; сердце и разум делает слабым, так что человек не может размышлять здраво: все чувства и орудия разумения делает непригодными.

Если нет уже средства от питья, то до́лжно в месяц напиваться три раза; если перейдет за три, будет считаться наказуемым проступком; если в месяц два раза напивается – это лучше, а если один раз – еще похвальнее, а если не пьет вовсе, что же может быть лучше этого? Но где найдут такого человека, который бы не напивался? Если найдут, то он достоин всякого почтения».

Еще он сказал: «Чингисхан перед тем, как предпринять поход в области Китайские и пойти войной на Алтан-хана, как обычно в таких случаях, один поднялся на вершину горы, развязал пояс, повесил его на шею, расстегнул застежки халата, пал на колени и сказал: «О Господь извечный! Ты знаешь и ведаешь, что прежде Алтан-хан произвел смуту и он начал вражду. Он убил безвинно Охин бархага и Амбагай-хана, которых схватили татары и послали к нему, а это были старшие родичи отца и деда моего.

Я есмь ищущий за кровь их возмездия и мщения. Если знаешь, что это намерение мое правое, ниспошли свыше в помощь мне силу и победоносность и повели, чтобы мне помогали свыше ангелы, люди, пери и дивы и оказывали мне вспоможение».

Такое он, молясь, произнес воззвание с полным смирением. После того он отправился в поход на Алтан-хана. По причине чистоты и правого намерения он одержал победу над Ал тан-ханом, который был такой могущественный и великий государь, у которого не было конца многочисленному войску, обширному государству и неприступным крепостям его. Чингисхан овладел всеми теми областями его и детьми его».

Еще он сказал: «Однажды Чингисхан остановился в горах, на Алтае. Бросив взгляд по сторонам, он оглядел свои орды, своих воинов и слуг и сказал: «Стрелки и воины мои чернеют подобно многочисленным лесам; жены, невестки и девушки алеют подобно красноцветному пламени. Попечение и намерение мое состоит в том, чтобы услаждать их рот пожалованием сладкого сахара, украшать перед, зад и плечи их парчовыми одеждами, сажать их на хороших меринов, напоить их чистой и вкусной водой, пригнать их скот на обильные травою пастбища, приказывать удалять с больших дорог и путей, которые служат путями для народа, сор, сучья и все вредное; и не допускать, чтобы окрестности наши зарастали колючками и терном».

Еще он сказал: «Если из нашего рода кто-нибудь поступит вопреки утвержденной Ясе один раз, пусть его укорят словом; если сделает вопреки два раза, пусть действуют на него красноречием; в третий же раз пусть сошлют его в отдаленную, пустынную местность, именуемую Балжун Хулджур.

Когда он сходит туда и возвратится – он одумается и станет внимателен и благоразумен. Если же он не образумится и на этот раз, пусть посадят его в тюрьму. Если выйдет оттуда добронравным и образумившимся – это будет очень похвально и хорошо; в противном же случае пусть соберутся все родственники и на общем сходе решат, что с ним делать».

Еще он сказал: «Военачальники тумэнов, тысячники и сотники должны каждый так содержать в порядке и готовности свое войско, чтобы во всякую пору, по приказу его воины тут же садились на коня и выступали, пусть даже ночью».

Еще он сказал: «Всякий мальчик, родившийся в Баргузин Тухуме, на Ононе и Керулене, будет умным и мужественным воином-богатырем, знающим и сметливым мужем без руководства и наставлений; всякая девушка, родившаяся там, будет прекрасна без причесывания и украшений».

Еще он сказал: «Как-то однажды в молодости Чингисхан проснулся ранним утром. Его приближенные заметили, что несколько прядей волос в локонах его побелели. Тогда они спросили Чингисхана: «О Владыка! Ты находишься в счастливом, молодом возрасте – и тебе еще далеко до старости. Каким же образом явился след седин в твоих локонах?»

Чингисхан сказал в ответ: «Так как Всевышний Господь восхотел сделать меня старшим и вождем тумэнов и тысяч и водрузить через меня знамя благоденствия, то и явил на мне знак старости, который есть знак старшинства».

Еще он сказал: «Однажды Чингисхан спросил у Борчу-нойона, который был главою над всеми военачальниками: «В чем состоит высшая радость и наслаждение мужа?»

Борчу сказал: «Оно состоит в том, чтобы человеку, взяв на руку сокола сизого своего, сесть на хорошего мерина и охотиться раннею весною за сизоголовыми птицами, и чтобы одеваться в хорошие одежды».

Чингисхан спросил Борохула: «А что ты скажешь?»

Борохул ответил: «Высшее наслаждение состоит в том, чтобы выпустить своего ловчего кречета на охоту за журавлями и наблюдать за тем, как кречет низвергнет журавля с небес ударами когтей и схватит его».

После этого Чингисхан задал тот же вопрос детям Хубилая[411]*017. На что те ответили: «Истинное блаженство человека состоит в облавной охоте, особливо с ловчими птицами».

Тогда Чингисхан промолвил: «Вы все не то говорите! Настоящее наслаждение и блаженство мужа в том, чтобы подавить и победить возмутившегося врага, отобрать у него все, чем он владеет, заставить истошно вопить его слуг и обливаться горючими слезами его жен, [в том чтобы] оседлать его быстроногих меринов, [в том чтобы] возлежать, словно на постели, на телах его прекрасных жен, лицезреть красоту их и целовать в сладкие алые губы».

…Арслан-хану харлугудскому, который присоединился к Чингисхану не противясь, Чингисхан пожаловал дочь свою Алха бэхи и дал ей такие наставления:

…Чингисхан, милостиво призревший уйгурского Идугуда и пожаловавший ему за покорность дочь свою Ал-Алтун, соизволил дать ей наставления:

«Три мужа есть у женщины любой. Муж первый – то держава золотая. Второй муж – имя честное ее. А третий муж – ее супруг законный. И коль она своей державе верно служит, то имя честное с ней будет неразлучно. А коль она оберегает это имя, супруг ее законный вовек очаг семейный не покинет!»

…Поелику ойрадский Хутуга бэхи с тумэн ойрадами своими первым из лесных народов предался Владыке, Чингисхан пожаловал его сыну, Иналчи, свою дочь Чечей гэн. И, отдавая свою дочь замуж, Чингисхан пожелал передать ей через Борчу свои наставления. И приступил Борчу к Чечей гэн и молвил такие слова:

«Любезная Чечей гэн, внемли наставлениям отца-батюшки твоего! Поскольку родилась девицей ты, Чингисхан, народ ойрадский покорив, в замужество тебя отдал ойрадам. Теперь уж твой удел – вставать с рассветом и, как стемнеет, отходить ко сну. Почитай родню мужнину! Денно и нощно будь стойка и благочестива. Речам разумным внемли, наматывай на ус! Все доброе, чему училась в отчине родной, возьми в свой новый дом, а все дурное, что и здесь претило, отринь! Да снизойдет благодать вместе с тобой на земли ойрадские!»

Из наставлений младшим братьям, сыновьям и сподвижникам

…И сказал Чингисхан четырем сынам своим такое наставление:

«В крутых горах ищи пологий спуск,Среди безбрежных вод – надежный брод.Дорога далека – не унывай:Не станешь медлить – одолеешь путь.Поклажа тяжела твоя – терпи,С плеч наземь лишний раз не опускай.Есть зубы, чтобы мясо разжевать,—Имей и зуб, чтоб одолеть врага.Ты крепок телом – одолеешь одного,Ты крепок духом – верх над многими возьмешь».

И обратился Чингисхан с наставлениями к своим четырем сыновьям:

«С восхода солнца до заката – годыЯ собирал вокруг себя народы;И соплеменников своих и многих дальних —Всех породнил, всех родственниками сделал.Собрал единомышленников вместеИ тех еще, кто мыслили инако,—Все разномыслие их – в голове одной!Мы недругам своим осточертели,Всех скудоумных как мы утомили,Покорствовать заставав нашей воле!О родичи мои! В стремленьях вашихНеутомимы будьте, заклинаю!Еще – своим пристрастиям душевнымНе изменяйте. Будьте им верны!»

…Чингисхан изволил дать наставления своим младшим братьям и сыновьям:

«В стране, что мне пожаловало Небо,Я скрепой стал, штырем свой державы,И намертво теперь ее сплотил;Я – привязь, на которой подобаетДержаться прочно подданным моим.В державе этой родились на светВы, братья младшие, и сыновья —Наследники моей верховной власти.Вам старцы мудрые опорой будут,Их множество великое у нас.О братья, дети! Как зеницу окаНаш древний род бесценный берегите!Сил не жалейте для своей державы!Премудрые! Не о самих себе —О благе государства порадейте!Наследники! На жизненном путиКоль умных повстречаете людей,Их от себя никак не отдаляйте.Совсем напротив: щедростью душиНа сторону свою привлечь старайтесь —Воздастся вам сторицею за то.Царевичи, родная кровь моя!Наследуя трудов моих плоды,Старайтесь сохранить их, преумножить.Чего достиг я тяжкими трудами —И вы трудом вседневным закрепите.Вот так! Иначе прахом все пойдет.Ну а заботы, прилежанье ваше,Увидите, окупятся сполна.О родичи мои! Кряхтя и тужась,Всю мощь свою собрав в одно усилье,Глядишь, и льва однажды одолеешь.А если силы не собрать в кулак,Уж тут, как ни рычи и как ни злобься,—Все попусту: победы не видать.Объединишь усилия сполна —Так одолеешь, может, и слона.А мощь свою не соберешь в кулак —Пыхти себе, пожалуй, кипятисьИ разойдись вовсю и разозлись —Не сможешь одолеть врага никак.Не чванься, что высок ты, как гора:Кто на вершину взобрался, тот выше.Великодушие – вот высота,Не знающая верхнего предела:Оно – как безграничный океан,Однако для любого безопасный.Тот человек, который не позволитНи в жизнь переступить через себя,Доказывает неопровержимо,Что Человеком он пришел в сей мир.Бывает, произносят много слов,Но нет, увы, в них стройности и лада.Какая ж польза в этих словесах?Законов устанавливаем тьму.Чтоб выполнить любой из них разумно,Осмыслить надо каждый бы из них.Коль светлых мыслей голова полна,Умелой пары рук она нужнее.Коль есть на свете человек такой,Что смыслит в государственных делах,Так он, один-единственный, державеПотребнее, чем темная толпа.…Средь скал лови лисицу – не поймаешь,В кустах лови зайчишку – не изловишь;Как с прочной привязи не увести скотину,Так подданного при достойном ханеКому бы удалось переманить?Всесильный блаженствует хан,Когда в державе закон и порядок;Блаженствует простолюдин,Когда мудр, справедлив правитель;Блаженствует в юрте жена,Коли муж у нее разумный.Блаженствует весь народ,Когда в стране покой и согласье.Простолюдин, при хане обретаясь,Оценит ли достоинства владыки?Уйдя от хана, враз уразумеетИ справедливость ханскую, и мудрость.Жена, пока она с супругом вместе,Достоинства его не замечает;Но только приведет судьба расстаться —Она постигнет всю его разумность.Коль поведет себя правитель-хан,Как мог бы повести себя холоп,—Державу он, пожалуй, потеряет.А ежели случится, что холопКак хан-правитель поведет себя —Он голову дурную потеряет».

…Чингисхан соизволил дать наставления своим сородичам:

«Забудется в речной воде рыбешка,На время потеряет осторожность —Глядишь, уж и забилась на крючке.А та, что осмотрительно и чуткоЗаметить может всякую опасность,—Та вовремя уйдет на глубину.Когда толкуешь с умным человеком,Он слушает – на ус себе мотает.Но окажись перед тобой глупец,Он, дела не поняв и не дослушав,Сорвется с места, исполнять бежит.Забыла рыбка осторожность вдруг —Под острогу попала иль на крюк.А та, что с осторожностью плывет,Поймет опасность, в глубину уйдет.Коль внемлющий твои слова умен,От них еще мудрее станет он.Глупец – свой обнаруживает нрав:Сбежит, договорить тебе на дав.Вы, родичи, вникайте в речь моюИ уясняйте: хан ваш всюду прав».

…Рожденный по благоволению Неба великий Чингисхан изрек такие наставления:

«Муж двоедушный – не мужчина, баба!Муж прямодушный – драгоценный слиток.Коль женщина свободна от лукавства,Могла бы и мужчиною назваться.А ежели сидит в ней лицемерье —Не женщина она. Она собака.Достойна ли такая дружбы нашей?»

Засим Чингисхан к сказанному добавил:

«Холоп, изрядно выпивший хмельного,Вдруг возомнит, что всех он тут важнее.Тряхнет его рука суровой власти —И ощутит себя он псом бездомным.Пригубит зелена вина мышонок —И сам себя вообразит утесом,А пробежит поблизости лисица —Бросается мышонок к темной норке».

И еще Чингисхан молвил:

«Когда повалит густо снег из тучи,Кошмою белой он укроет землю.Коль нападает враг, несущий гибель,Спаси, укрой скорей златой свой род.Как бросится зима на нас в набег,От холодов скрывает землю снег.Когда приступит враг, суров и лих,Так надо родичей спасать своих».

И изрек Чингисхан такие слова:

«Вдруг тело мое да запросит покоя…Такое вело бы к потере державы.Когда потянусь я к бездействию, к лени —Смятенье державой моей овладеет.Пусть бренное тело мое пострадает,Но будет держава непоколебима;Пусть тело мое обессилит, истает,Зато государству стоять нерушимо».

Чингисхан спросил у своих сыновей: «Какое празднество выше всех празднеств? Какое наслаждение выше всех наслаждений?»

На это Цагадай сказал: «Если устроить счастливое празднество и пировать по случаю того, что минует старый год и ему на смену приходит новый, – это и будет высшее празднество».

Но Чингисхан промолвил: «Это ваше празднество не есть настоящее празднество. Ведь в то время, когда младенец еще не родился и ему не дано имени, когда он еще не вышел из утробы и не увидел света, – кому же будет нарекаться имя, чье начало будет праздноваться впервые? Если же впоследствии вы будете праздновать и наслаждаться, вспоминая день, когда вы получили начало от отца и родились от матери, то это будет подлинное празднество».

Цагадай сказал: «По моему мнению, если подавить врага, разгромить наездника, расторгнуть сговоренных, заставить верблюдицу реветь по верблюжатам и привезти с собой добычу – это будет высшее удовольствие».

Джучи (Жочи) сказал: «На мой взгляд, высшее удовольствие – разводить многочисленные табуны лошадей, пускать взапуски многочисленных двулеток, воздвигнуть себе ставку и забавляться пиршествами».

Угэдэй сказал: «Я полагаю, что лучшее из наслаждений будет в том случае, если обеспечить благоденствие великому государству, созданному трудами нашего отца-хана, положить ноги на почву и руки на землю[415], предоставить своему собственному народу жить в ставке, держать в порядке дела государственного управления, дать возможность наслаждений старейшинам и обеспечить спокойствие подрастающей молодежи».

Тулуй (Толуй) сказал: «По моему мнению, высшее блаженство заключается в том, чтобы тренировать своих аргамаков, бродить по глубоким озерам, спуская своих старых ястребов, и устраивать охоту на птиц, ловя серых уток».

Чингисхан сказал: «Джучи и Тулуй, вы оба говорите речи маленьких людей. Цагадай ходил вместе со мной на врагов и потому говорит такие слова. Однако когда относились с пренебрежением к чужим, то не раз являлись причиной плача своих жен. Когда относились с пренебрежением к рыбе хариусу, то не раз были случаи, что он ранил до боли ладонь руки. Слова же Угэдэя – вполне правильны».

Чингисхан сказал: «Если дела государственного управления находятся в порядке, если хан государства – мудр и искусен, если начальствующие братья его обладают совершенствами, если давшие ему жизнь отец и мать живы и невредимы, если у него имеются чиновники, знающие дела государственного управления, если он располагает войском, способным подавить неунижающегося врага, если его жены, дети и потомство будут здравствовать до скончания веков, если ему будет покровительствовать могучий вечный дух Вселенной, – то в этом и будет заключаться его несравненное великое блаженство».

У Аланчи-хана было два сына-близнеца: старшему имя было Татар, младшему – Монгол. Аланча-хан, когда состарился, разделил свои владения своим сыновьям. Оба брата провели жизнь свою в благополучии и счастье, не делая друг другу худого.

Татар-хан, процарствовав много лет, умер. Его сын, Букахан, занял место отца, царствовал много лет и умер. После него Илиндча-хан занял место отца и, несколько лет правив народом, скончался. Его сын Атли-хан, сделавшись после отца государем, несколько лет прожил в удовольствии и утехах, ушел вслед за отцом своим.

Потом сын его Атсиз-хан, заместив отца, несколько лет провел в войнах с врагами и на охоте за зверями и ушел вслед за своим отцом. Потом сын его Орда-хан, сделавшись государем, в продолжение нескольких лет вино и кумыс пил, из китайской камки себе одежду кроил, и через глубокие воды смерти отправился вслед за отцом своим. После него воцарился его сын Байдухан и несколько лет самодержавствовал.

С того времени, как Монгол и Татар были государями, до времени Байду не было вражды между этими народами. Потомки Монгол-хана царствовали в своем народе; потомки же Татар-хана царствовали в своем народе. Байду был нерассудительный, легкомысленный юноша: он вступил во вражду с преемниками Монгол-хановыми и начал делать набеги на их владения; но тогда пришла смерть, схватила его за ворот и увлекла вслед за отцом его.

После того заступил место отца Сююнуч-хан; при Сююнуч-хане между монгольскими и татарскими народами возгорелся огонь вражды столь сильный, что, если бы вылили на него воду реки Аму, он не погас бы. Монголы всегда оставались победителями.

Корень слова «монгол» есть мунг-ул. Народ, уклоняясь от точного выговора, со временем стал произносить «монгол». Слово «мун», известное всем тюркам, значит «печальный»; «ул» значит «угрюмый», потому «монгол» значит: «печальный, угрюмый». В этом племени девять человек были царями: первый из них – Монгол-хан, последний – Иль-хан…

Иль-хан был государем монгольского народа. Прежде мы говорили, что девятым ханом татарским был Сююнуч-хан: Иль-хан и Сююнуч-хан были современники. Между ними происходили непрестанные битвы и грабительские набеги. Иль-хан оставался победителем, потому Сююнуч-хан, отправив посла, с большими подарками, к киргизскому хану и обещав еще большие впоследствии, склонил его к союзу с собою.

Страны (владения. – A. M.) татар были многолюдны; жителей в них было более, нежели во всех монгольских поколениях[417], но так как один род непрестанно с другим вел междоусобные битвы, то монголы их побеждали. В татарских землях не было ни одной, где бы не раздавался голос монгола, куда не доставала бы рука его, потому все татарские уделы стонали от монгольских притеснений.

Сююнуч-хан, подружившись с киргизским ханом, разослал по всем татарским землям послов с приказами, чтобы на помощь ему народ в такой-то день собрался на известном месте, дабы отомстить монголам за зло, ими сделанное. Жители означенных земель, собравшись в одно место, пошли на монголов.

Монголы, собрав в одно место свои кибитки и имущество, окопали кибитки рвом[418]. Сююнуч-хан напал на них и, в продолжение десяти дней, вступал в бой с ними, но каждый день монголы одолевали. В один день ханы и беки, под начальством Сююнуч-хана, в потаенном месте составили общий совет и говорили: сколько мы ни ухитряемся против монголов, но дела наши идут худо.

Потому на следующее утро они привели в исполнение следующую придуманную хитрость: войско их, как бы ослабленное битвами, обратилось в бегство, бросило тяжести и худшее имущество и стало удаляться; монголы, не зная, что их заманивают в засаду, пустились их преследовать и настигли их. Татары, увидавши монголов, поворотились, стали в боевой порядок, сразились, победили и совершенно истребили монголов.

Так как кибитки монголов были все собраны в одно место, то татары захватили их со всем богатством, так что ничего не было спасено: все взрослые из монгольских пленников были убиты мечом, а молодые сделаны рабами; каждый татарский воин взял по одному пленнику-монголу; из монголов на свободе не осталось почти никого, а оставшиеся в живых прислуживали татарам. И к какой земле принадлежал его господин, по оной и тот стал называться: одним словом, в мире не осталось ни одного монгола.

Переход Хияна и Нукуза в Эргунэ-кун и основание там юрта

Когда Сююнуч истребил монголов, дети Иль-хана, которых было много, все погибли в битвах. У Иль-хана был младший сын, по имени Хиян, в тот год он его женил; у младшего брата Иль-ханова был сын, по имени Нукуз, одних лет с Хияном, также в том году женился. Оба они попали в руки людей из одного татарского поселения. По прошествии десяти дней, ночью они оба со своими женами сели на коней и бежали оттуда. И приехали они в свой юрт.

По прибытии они нашли в нем более нежели четвертую часть разного скота. Советуясь между собою, они говорили: «Если мы войдем в сношение с местными жителями-татарами, то их отношение к нам, монголам, будет враждебным. Если мы, не выходя никуда, останемся в своем юрте, то нам нельзя будет ни с кем встретиться ни на дороге, ни здесь в округе. Так не лучше ли нам отыскать место для стойбища в горах, куда никому нет дороги».

Итак, они, взявши свой скот, пошли в горы; среди горных утесов пробираясь по дороге, протоптанной горными баранами, поднялись на гору и стали на верхнем уступе ее. Осмотревшись хорошенько вокруг себя, они увидели, что туда не было другой дороги, кроме той, по которой пришли они. Дорога эта была такова, что верблюд или конь с большим трудом мог проходить по ней и, при одном неверном шаге, мог пасть и разбиться.

Посреди гор было обширное плато, где текли реки и ручьи, было много разных плодовых деревьев, разнообразные виды трав. Поселившись в этой земле, они воздали благодарение Богу. Зимою они питались мясом стад своих, весною пили молоко их, из кожи их делали одежду. Это место назвали они Эргунэ-кун. Эргунэ значит «горная цепь», а кун значит «острый».

У обоих сородичей было много детей и большое семейство; у Хияна было больше детей, у Нукуза меньше. Хиянов род называли Хиад; Нукузов род носил два имени: некоторых из них называли Нукуз, других – Дарлегин.

Хиян значит «поток, который с силой стремится из горы вниз». Иль-ханов сын был человек сильный, быстрый, потому его назвали Хияном. Хиад есть множественное число слова Хиян.

Дети этих двух человек много лет жили в Эргунэ-кун. Как говорится, ладонь их расширилась, бока их раздались. Каждое семейство сделалось особым аймаком и носило имя своего родоначальника.

Более четырехсот лет они жили в Эргунэ-кун, стада скота их так размножились, что им стало тесно. Потому они, собравшись в одном месте, сели и советовались между собою. Тут они говорили: от отцов наших мы слышали, что вне Эргунэ-кун есть обширные земли и хорошие сельбища, которые прежде были нашими.

Татары, вместе с другими племенами, истребив наши роды, завладели нашими стойбищами. Слава Богу, в настоящее время монголы не таковы, чтобы нам, боясь врагов, прятаться в горах. Поищем дорогу, которая выведет нас из этих гор, и откочуем отсюда. Те, кто захочет быть другом нашим, с тем и мы будем в ладу, а с врагами будем бороться. Все они, считая эти слова разумными, стали искать дорогу для выхода, но не находили ее.

Тут один кузнец сказал: в таком-то месте горы есть железная руда; эта гора выведет нас в долину, если в ней растопить эту руду. Они пошли, осмотрели место и согласились с разумным мнением кузнеца. На плечах наносили дров и угля и по всей ширине горы положили слой дров и слой угля, завалили ими вершину горы, и уступы боков ее, и скаты ее, и, сделав из кож семьдесят мехов, на семидесяти местах поставили их и стали сильно раздувать эти меха.

Когда всемогуществом Божьим огонь возгорелся, гора расплавилась и растеклась, открылась дорога такая, что мог пройти и навьюченный верблюд. Несколько дней и ночей они спускались с гор. С тех пор у монголов вошло в обычай праздновать этот день и класть в огонь кусок железа и его раскалять. Прежде хан, взяв клещами железо, кладет его на наковальню, ударяет по нему молотом, а потом князья его. Этот день почитают как день, в который они, монголы, вышедши из теснины, возвратились в юрт праотцовский.

В то время государем монголов был Бортэ чоно, из рода Хианова, из племени Горлос. Он во всей округе разослал послов с известием о выходе своем из Эргунэ-кун. Некоторые из соседей явились к нему доброжелательно, другие – с враждебными намерениями. Монголы с татарами сразу завраждовали.

Оба эти народа, татары и монголы, составили ополчения и вступили в битву. Монголы, одержавши победу над татарами, взрослых из них истребили мечом, малолетних сделали рабами. Так через четыреста пятьдесят лет монголы отомстили за кровь своих предков и стали жить в юрте прадедов.

Эти монгольские племена состоят из двух отделов: монгол-дарлегин и монгол-нирун…

Те, которых называют Монгол-Дарлегин. Они суть колена и племена, родившиеся от остатков монгольского племени Нукуза и Хиана, которые ушли из Эргунэ-кун. Они были прежде времени Добун мэргэна и Алан гоо.

Те, которых называют Нирун. Они суть племена, которые явились от рода Алан гоо после кончины ее супруга Добун мэргэна. Алан гоо была из племени Горлос, которое есть одна ветвь из монгол-дарлегин. Она, по мнению и изъяснению монголов, после кончины ее супруга забеременела от света и родила трех сыновей. Те, которые суть от рода тех сыновей, называются Нирун, что значит «чистые чресла». И из указания на эти чистые чресла явствует, xто они (эти сыновья Алан гоо) родились от света. Эти племена, родившиеся от рода Алан гоо и ее сыновей, делятся следующим образом на три отдела.

Первый суть те, которые происходят из рода Алан гоо до шестого ее поколения, в котором был Хабул-хан. Все это собрание детей, внуков и рода их называют вообще Нирун; братьев Хабулхана и род их также называют Нирун.

Второй. Хотя они суть Нируны, однако их называют Хиад. Они суть отделение, которое явилось от шестого поколения Алан гоо, т. е. от рода Хабул-хана.

Третий. Те, которых, хотя они из племени Нирун-Хиад и рода Алан гоо, и родились от ее потомка в шестом поколении по прямой линии Хабул-хана, называют Хиад-боржигин. И происхождение их есть таково, что они народились от внука Хабул-хана Есухэй-батора, отца Чингисхана.

II. Описание тюркско-монгольских племен, которых называют дарлегин и которые суть колена и племена, рожденные от рода Нукуза и Хиана, вышедших из Эргунэ-кун и бывших прежде времени Добун мэргэна и Алан гоо

У этих племен юрт (места кочевий. – A. M.) и места проживания соединились вместе, и было определено, откуда докуда юрт каждого. Все юрты их простираются от страны Уйгур до пределов Китая и Джурджэ[420], в стране, которую ныне называют Монголией… То племя, которое издревле называли монголами, почти за 2000 лет до этого враждовало с другими тюркскими племенами. Эти племена победили монголов и так их избили, что никого не осталось от них, кроме двух мужчин и двух женщин. Те два семейства, опасаясь врага, ушли в труднодоступное место, окруженное горами и лесом…

А имена тех двух мужчин были Нукуз и Хиян. Они и потомки их остались там на долгие годы и посредством соединения и довольства размножились; каждая ветвь их стала определена и известна под каким-нибудь именем и стала родом… Ныне у монгольских племен так утверждено, что те, которые явились от этих ветвей, имеют между собой отношения родства и они суть монголы-дарлегины…

Когда они среди тех гор и леса стали многочисленной толпой, просторная долина стала для них тесна. Посовещавшись, они решили, как выйти из этой горной цитадели. Они нашли в тех горах место, где был железный рудник, в котором постоянно расплавляли железо; сообща они набрали из лесу множество дров и угля, убили семьдесят голов лошадей и быков, содрали с них шкуру и сделали кузнечные меха.

Положив все дрова и уголь у подножия той горы, стали раздувать под ними огонь всеми семьюдесятью мехами одновременно до тех пор, пока тот горный косогор не расплавился и за ним не показался выход в широкую долину. Всем миром они откочевали из этой горной цитадели на простор степей. Говорят, что те меха раздувала коренная ветвь, относящаяся к Хиану, а вместе с ними раздували меха те племена, которые пошли от Нукуза, в том числе Урианхид, которое входит в число их ветвей…

Племя Урианхид

Это племя ответвилось от рода упомянутых Хиана и Нукуза… Урианхиды претендуют на то, что они были в числе тех племен, которые раздували меха в Эргунэ-кун…

Из этого племени урианхидов в век Чингисхана из старших военачальников был Зэлмэ-Оха; значение «Оха» есть «хищный, промышляющий на дорогах, храбрый». Так как он имел эти свойства, то и был прозван сим именем. В тот век он был из числа командиров гвардейского караула (хишигтэна. – A. M.). He более двух-трех человек были старше его по званию…[421] Субэгэдэй-батор[422] также был из этого племени…

В век Чингисхана из племени лесных урианхидов был командир тысячи по имени Удачи. После смерти Чингисхана дети этого тысяцкого с тысячью своей в местности, которую называют Бурхан халдун, охраняют священную запретную рощу, где покоятся останки Чингисхана…

Рассказывают, что Чингисхан однажды прибыл в это место; на том поле росло чрезвычайно зеленое дерево, зелень и свежесть которого ему крайне понравились. Он просидел час под этим деревом, отдыхая душой и наслаждаясь. Под впечатлением этого он дал наказ своим нукерам и приближенным: «Пусть это место будет моим последним пристанищем!»

После того как Чингисхан скончался, – как и было им завещано, в том месте, под тем самым деревом воздвигли его большой шатер[423]. Говорят, что в том же году то поле от множества выросших деревьев превратилось в дремучий лес, и теперь никто не знает, под каким деревом покоится Чингисхан.

Племя Хонгирад

Это племя есть также из рода тех двух человек, которые пошли в Эргунэ-кун. Рассказывают, что племя Хонгирад, не сговорившись с другими, первым спешно вышло из Эргунэ-кун, при этом повергнув под ноги очаги других племен. Монголы твердо уверены в том, что боль в ногах у хонгирадов, которая их частенько мучит, следствие того их поступка, за который многие другие монгольские племена на хонгирадов осерчали и стали их супротивниками…

Стойбища хонгирадов располагались в пределах стены Уткух[424], построенной, наподобие стены Александра, между территорией Хитая и Монголии…

В век Чингисхана из числа старших командиров был один из племени Хонгирад по имени Терке-иль; он был главою их войска своего колена, покорился Чингисхану и присоединился к нему. Чингисхан решил с ним породниться и дал ему свою дочь, на что надменный хонгирад сказал: «Дочь твоя похожа не то на лягушку, не то на черепаху. На что она мне?!» Из-за этого Чингисхан рассердился и казнил его.

Из хонгирадов было и другое колено: предводитель и глава их – Дай-нойон (Дай сэцэн. – A. M.). Он имел двух сыновей: Алчи-нойона и Хуку-нойона и дочь Бортэ. Чингисхан в ранней молодости сватал ее, но Дай-нойон препятствовал этому[425]. Так как Алчи-нойон дружил с Чингисханом, он приложил все усилия, чтобы сестру отдали в жены Чингисхану… Дай-нойон имел брата по имени Дархан, у которого было четыре сына: Хада, Бубур, Тэкудар и Джуйгур.

Большинство из них и их потомков брали в жены девушек из рода Чингисхана, а в его род отдавали своих. Степень их уважения была такова, что они (зятья из племени Хонгирад. – A. M.) сидели выше сыновей Чингисхана[426] и все были командирами подразделений левого крыла…

В век Чингисхана был почтенный военачальник по имени Дарги-хургэн (зять Дарги. – A. M.). У него был сын Шинку-хургэн. Чингисхан отделил четыре тысячи человек из других племен хонгирадских и пожаловал в управление Шинку-хургэну[427], а также отдал ему в жены свою дочь Тумалун и послал его в страну тумэдов…

Был в век Чингисхана и другой командир воинского подразделения по имени Тохучар, который был на службе у Чингисхана. В то время, когда Чингисхан напал на Хитай, дабы обезопасить себя от нападения с тыла племен хэрэйдов, найманов, которые им были покорены, Тохучар с двумя тысячами воинов был оставлен в тылу в охранении.

Племя Уряуд

От этого племени Уряуд отделились три ветви: Хонхотан, Арулад и Уряуд-килинкут (хэлэнгуд. – A. M.). Эти имена первоначально были именами трех братьев; от каждого брата пошла одна ветвь, образовался род, а затем – племя, названное именем того человека, от которого оно произошло.

Первый сын – Хонхотан. Значение этого слова – «большеносый»; он был таков и по этой причине получил сие имя…

В век Чингисхана Мэнлиг-эцэг (отец Мэнлиг. – А. М.) был из рода Хонхотан… Непременно в обстоятельствах трудных и спокойных, страшных и обнадеживающих он был заодно с Чингисханом. Чингисхан дал ему мать свою Огэлун[428], и Мэнлиг-эцэг сидел выше всех нукеров подле Чингисхана, с правой руки.

У Мэнлиг-эцэга был сын по имени Хухучу, которого монголы называли Тэв тэнгэр. Обычай у Тэв тэнгэра был такой, что он объявлял о скрытых тайнах и предсказывал будущее. Он говорил, что посещает Небо, где выслушивает повеления Бога. К Чингисхану он был допущен всегда. Тэв тэнгэр сказал ему: «Бог повелел, чтобы ты был государем Вселенной!» Тэв тэнгэр дал ему и прозвание Чингисхан, сказав при этом: «По повелению Божьему имя твое таково и будет!»

По-монгольски «чин» означает «твердый», а Чингис – множественное от него. Дело в том, что в то время кара-киданьский государь назывался Гур-ханом; «гур» также означает «твердый»… В монгольском языке Чингис имеет такое же значение, однако в виде гиперболы в этом случае оно поставлено во множественном числе, и значение этого слова такое же, как в персидском «шахиншах» – царь царей…

Второй сын – Арулад. Это слово означает то, что сей человек нежен с отцом и матерью… В век Чингисхана из этого племени был Борчу-нойон… С самого детства он сопутствовал Чингисхану, никогда не выступал супротив него, оказывал похвальные услуги и сидел по правую руку, выше всех других нукеров… В то время, когда Чингисхан взошел на ханский престол, он дал всем нукерам ярлыки, но Борчу и Борохул-нойону не дал.

Тогда они преклонили колени и били челом: «Почему нам не соблаговолил ты, Чингисхан, дать ярлык?» И ответил им Владыка: «Заслуги и степень ваши превыше того, чтобы дать вам какой-нибудь определенный ярлык»… И еще Чингисхан сказал относительно Борчу-нойона: «Степень его ниже ханов, но выше всех нукеров моих, не говоря о простолюдинах!»

Третий сын – Уряуд-килинкут (хэлэнгуд). По той причине, что он был кос, его прозвали этим именем. Ветви и племена килинкут (хэлэнгуд) многочисленны, и все произошли от его рода. Поскольку Чингисхан сделал Бадая и Хишилига дарханами, их стали называть килинкут-дарханы. Хотя они из племени килинкут, однако прозвание «дархан» стало именем и знаменем того племени.

Племя Уйшин (Хушин)

В век Чингисхана из этого племени в число старших военачальников входил только Борохул-нойон[429]. Сначала он был при Чингисхане букаулом[430] и стольником (кравчим. – A. M.). Затем получил повышение и стал одним из командиров хишигтэна, а после того – старшим командиром правого крыла, подчинявшимся только Борчу.

Чингисхан почитал и уважил их обоих до такой степени, что сказал: «Что бы ни случилось, только бы не умер Борчу! Что бы ни произошло, только бы не погиб Борохул!»

III. Описание тюркских племен, которых называют нирун

Эти племена произошли от возобновленного рода Алан гоо и относятся к монгольским племенам. Алан гоо была из племени Горлос, которое является ветвью Монгол-Дарлегин. Ее соплеменники утверждают, что Алан гоо забеременела без мужа, от луча света, и родила трех сыновей. Тех, кто происходит от рода и потомства этих трех сыновей, называют Нирун…

Эти племена, происходившие от Алан гоо и этих трех сыновей, составляют три отделения.

Первое отделение – племена, которые произошли от рода Алан гоо до Хабул-хана, ее потомка в шестом колене, а также братьев Хабул-хана, детей и потомков, – всех называют Нирун.

Племя Хатагин

Это племя из Нирунов; они ответвились от старшего сына Алан гоо, которого звали Бугу хатаги. Во время Чингисхана это племя выступало против него… В век Чингисхана их предводитель и воевода Агуджу-батор выступил против Чингисхана на стороне Буйруг-хана найманского.

Племя Салжуд

Это племя ответвилось от среднего сына Алан гоо, которого звали Бугуту салжи… По той причине, что во время Чингисхана они много враждовали с ним, множество из них было убито. В тот век был из этого племени достойный муж по имени Самукэ. Хотя он не был начальником войска, однако Чингисхан несколько раз давал ему войско и посылал по самым важным делам.

Из числа их одно такое: один из старших вождей Алтан-хана вместе с войском отпал от него и выразил желание присоединиться к Чингисхану. Самукэ было приказано пойти и привести того вождя вместе с войском на службу. Самукэ пошел вместе с войском и выполнил приказ. После того вместе с теми китайскими войсками, которые также покорились, они осадили город Жунду[431], взяли его, овладели имуществом, казною и князьями Алтан-хана, которые там находились. Впоследствии Чингисхан неоднократно посылал Самукэ по самым важным делам…

Когда умер отец Чингисхана, он был еще ребенком. Два его родственника, которые были приближенными отца, вскоре покинули Чингисхана. Однако затем несколько племен из Монголов-Дарлегинов покорились и присоединились к нему. Посоветовавшись с Жамухой сэцэном, Чингисхан отправил к племенам Хатагин и Салжуд посла. В то время в сношениях между племенами они изъяснялись порой трудным для понимания, афористичным, рифмованным слогом.

Отправленное Чингисханом послание было именно из этого рода. Выслушав посла, хатагинцы и салжуды не уразумели смысла сего послания. Среди них был некий юноша, который сказал: «Смысл этого послания таков: есть много племен, таких как Хонгирад, Татар и прочие дарлегины, которые не имеют с нами никакой родственной связи, но теперь сдружились с нами и стали заодно. Поскольку мы – родственники, братья по крови, давайте объединимся и подружимся!»

Но те племена не согласились; зачерпнув половником накипь из котла, они выплеснули ее в лицо послу и, презрительно насмехаясь, отправили его восвояси. По этой причине вражда и ненависть усилились, война и раздор между ними стали постоянные, и много раз они бились друг с другом. В конце концов Чингисхан победил их и уничтожил бесчисленное множество. И хотя до этого их было много, теперь осталось мало. Будучи родственниками Чингисхана, все они ему подчинились и стали вассалами.

Племя Тайчуд

В летописи «Алтан дэвтэр» («Золотая книга». – A. M.), которая всегда хранилась в ханской сокровищнице под присмотром вельмож, критически исследовано и ясно и определенно написано, что тайчуды появились от Чарахай Линху, сына Хайду-хана… Чарахай Лин-гун есть китайское имя и прозвание; значение «лин-гун» – «старший князь». Так как монголы не знают слов «лин-гун», они произносят «линху». В то время, когда Бай шинхора не стало, Чарахай Линху взял в жены вдову старшего брата, которая была матерью Тумбинай сэцэна.

От нее он имел двух сыновей: Гэнду чоно и Улугчин чоно. От собственной жены у него родился сын по имени Соргодулу чоно, который стал его преемником и прославился. Этот сын кочевал совместно с родственником Тумбинай сэцэном. Преемником Соргодулу чоно был Амбагай-хан, который был родственником Хабул-хана. Наследовал Амбагай-хану его сын Хадан тайши, который был в родстве с Бартан-батором. В то время все родственники жили в согласии друг с другом.

Так как племя татар подчинялось хитайскому Алтан-хану, они внезапно захватили Амбагай-хана и отправили его к хитайскому Алтан-хану, чтобы тот казнил его, пригвоздив к деревянному ослу. Сын Хабул-хана, Хутула-хан, мстя за родича, пошел войной на Алтан-хана и перебил множество воинов хитайских.

После того во время Есухэй-батора тайчудские племена умножились от детей, братьев и двоюродных братьев, которые народились. Во времена Чингисхана они начали распрю и раздор. Однако потомки Гэнду чоно и Улугчин чоно взяли сторону Чингисхана[432]. Среди детей и внуков Амбагай-хана и Хадан тайши, которые во время Чингисхана были известны как вожди и предводители племени тайчудов и выступили против него, назовем следующих:

Буда (Тодойн Хирту. – A. M.) был сыном Хадан тайши…

Адал-хан был из рода Амбагай-хана, жил во времена Есухэй-батора и не оказывал ему сопротивления. Во времена Чингисхана жил его сын Таргудай Хирилтуг. «Хирилтуг» обозначает «скупой» и «завистливый». Так как он имел эти свойства, то так его и прозвали. Он положил начало раздору с Есухэй-батором, а с Чингисханом постоянно враждовал и воевал…

В союз с тайчудами против Чингисхана вступали как племена из Нирунов, так и некоторые другие племена: часть племен Уругуд и Мангуд под водительством Одота и Бодота, часть племени Джуръят под водительством Улуг-батора… в разное время заодно с тайчудами были, затем снова отходили от них Жамуха, а также племена Ихирэс, Нутакин (ноёхан. – A. M.), Горлос, Барин, Хатагин и Салжуд.

Племена Ноёхан, Уругуд и Мангуд

Из девяти сыновей Тумэн-хана (Мэнэн Тудуна. – A. M.) старшего звали Чаксу (Хачи Хулуг. – A. M.); от его детей происходят три ветви: одну называют племя Ноёхан, другую – племя Уругуд, третью – племя Мангуд[433].

Племена Ноёхан и Уругуд во времена Чингисхана были заодно с племенем Тайчуд и враждовали с Чингисханом. В век Чингисхана главами племени Уругуд были Одот и Бодот, которые относились к числу противников Чингисхана. Из почтенных командиров на службе у Чингисхана был Джида-нойон (Журчидэй. – A. M.).

Племя Мангуд, так же как и племя Уругуд, в большинстве своем было на стороне тайчудов. Только один Хуилдар сэцэн присоединился к Чингисхану с домочадцами и сторонниками своими. Он служил Чингисхану верой и правдой, и Чингисхан называл его андой-побратимом…

Когда Чингисхан окончательно покорил племена Тайчуд, Уругуд и Мангуд, он повелел большую их часть уничтожить, а всех остальных отдал Джида-нойону (Журчидэю)…

Племя Джуръят

Это племя происходит от седьмого сына Тумэн-хана (Мэнэн Тудуна. – A. M.) по имени Дурбаян; это племя также называют Джаджирад[434]. Во времена Чингисхана это племя неоднократно противостояло Чингисхану, затем опять покорялось и снова переходило на сторону врага. Из числа общеизвестных предводителей этого племени в то время был Жамуха сэцэн. Его называли сэцэном потому, что он был чрезвычайно умен и хитер. Чингисхан называл его побратимом, однако Жамуха, желая захватить улус Чингисхана, постоянно употреблял в отношении его вероломство, интригу и уловки…

В конце концов Жамуху схватили его собственные нукеры и передали воинам Чингисхана… Так как Чингисхан называл Жамуху побратимом, то не захотел его убить, а подарил его с нукерами и семейством своему двоюродному брату Элджидэй-нойону, которого любил. Через несколько дней Элджидэй умертвил Жамуху. Рассказывают, что Элджидэй приказал отделить его члены один от другого.

На что Жамуха сказал: «Право на вашей стороне. Прежде я надеялся, что получу помощь Неба и точно так же разделаюсь с вами. Поскольку Небо благоволило к вам, так рубите же меня поскорее на части!» Он торопил своих палачей, показывая им свои суставы. И, ничуть не труся, лишь приговаривал: «Режьте здесь!»…

Племя Исут (Бэсуд)

Эта ветвь явилась от девятого сына Тумэн-хана (Мэнэн Тудуна. – A. M.), которого звали Джонтай. Сначала это племя враждовало с Чингисханом, но затем некоторые из них ему покорились и верно служили. Из знаменитостей этого племени в эпоху Чингисхана был один Зэв. В то время, когда это племя противилось Чингисхану, он победил их и захватил все имущество. Некоторым бэсудам удалось скрыться; в их числе был и Зэв.

Однажды, когда Чингисхан охотился, Зэв оказался внутри охотничьей цепи. Чингисхан признал его и хотел с ним сразиться, но Борчу-ноён сказал: «Я сам сражусь с ним!» Он попросил у Чингисхана беломордого коня, тот выполнил просьбу Борчу. Тогда Борчу вскочил на коня и выехал на поединок. Борчу выстрелил из лука в Зэва, но промахнулся.

Затем пустил стрелу Зэв и поразил насмерть беломордого скакуна Борчу, после чего ускакал прочь. Окончательно выбившийся из сил и лишенный какой-либо поддержки, Зэв через некоторое время явился к Чингисхану и покорился. Зная его храбрость, Чингисхан поставил его командовать десятком своих воинов, а вскоре за его заслуги сделал его командиром сотни, а затем тысячи и, наконец, тумэна…

Когда Зэв поразил стрелой ту беломордую лошадь под Борчу, а затем явился с покорной головой, он преклонил колено и сказал: «Я знаю, что виноват в убийстве беломордого коня, но, если Чингисхан соблаговолит меня простить, я приведу ему на службу множество таких коней». По возвращении из похода против сына Таян-хана найманского, Хучулуга, Зэв привел из тех пределов и кланялся Чингисхану тысячей таких коней.

В то время, когда Чингисхан был в области Балха и Талекана[435], он отправил Зэва вместе с Субэгэдэем и Бурком из племени Жалайр в те пределы… Пройдя эти области, они захватили и разграбили некоторые города Персидского Ирака; оттуда пошли в область Грузии и Тифлис. Грузины собрали большое войско и были готовы сразиться. Монголы использовали свою обычную военную хитрость: якобы отступая, заманили грузин в засаду и там разбили… Оттуда они удалились и пошли в страну Русскую. Повсеместно они убивали и грабили. С Чингисханом было условлено, что они закончат этот поход в течение трех лет, на самом же деле им удалось закончить дела за два с половиной года…

IV. Описание тюркских племен, которых ныне называют монголами, но в древние времена каждое из этих племен имело отдельное название и своего предводителяПлемя Жалайр

Одним из жилищ их были места у реки Онон. Рассказывают, что в древние времена (начало XI в. – A. M.) китайское войско произвело в том месте такое избиение здешних жалайров, что лишь малая часть их смогла бежать. Когда жалайры спасались бегством, они убили супругу Мэнэн Тудуна, Мунулун. Другие жалаирские роды спрашивали их: «Зачем вы решились на такое дурное, постыдное дело?» И по этой причине некоторых из них предали смерти, а иные стали вассалами Хайду-хана… переходили в наследство от предка к предку Чингисхана, почему это племя и считается его исконным вассалом…

Во времена Чингисхана из всех племен жалайрских (всего их насчитывается десять. – A. M.) самым известным и старшим по званию был Мухали гуй ван из жалайров-джаитов. Он командовал всеми войсками левого крыла. Дети его также носят титул «гуй ван», что в переводе с китайского означает «великий хан». В то время, когда Чингисхан оставил его с войском в местности, называемой Хараун жидун[436], китайцы дали ему такое прозвание…

Рассказывают, что, когда мэргэды, улучив момент, разграбили стойбище Чингисхана, они отправили его жену Бортэ, беременную Жочи, к Ван-хану, с которым в то время у мэргэдов был мир[437]. Так как у него (Ван-хана. – A. M.) была старинная дружба с отцом Чингисхана, его самого он называл сыном, Ван-хан содержал Бортэ как невестку и смотрел на нее оком целомудрия и заступничества. Когда его нукеры советовали ему взять ее себе в жены, он отвечал: «Она – моя невестка. Нельзя смотреть на нее взором вероломства».

Когда Чингисхан получил известие об этом, он послал Сабу (из племени Жалайр. – A. M.) за своей супругой. Ван-хан, оказав ему почтение и исполнение долга, передал ему супругу Чингисхана. После этого Саба вместе с Бортэ отправились к Чингисхану. Дорогой родился Жочи. Так как дорога была опасна, они не могли останавливаться, чтобы сделать настоящую колыбель. Тогда Саба из небольшого запаса муки сделал мягкое тесто, завернул в него дитя, взял в свой подол и бережно нес, чтобы не сделать больно его членам. По причине того, что ребенок неожиданно появился на свет, его назвали Жочи.

Племя Татар

Имя их издревле было известно в мире; от них ответвились многочисленные ветви. Все это племя составляло семьдесят тысяч кибиток (семей). Места их кочевий и стойбищ были распределены по племенам и ветвям и располагались вблизи границ Хитая. Основным местом обитания татарских племен была местность вблизи озера Буйр-нур. Большую часть времени татары повиновались и платили дань хитайским императорам. В то же время некоторые из них восставали, поднимали бунты, но хитайские императоры направляли против них войска и приводили их в повиновение.

Также и между собой татары враждовали и ссорились, постоянно воевали друг с другом. Они прославились братоубийством: из-за несговорчивости и своего невежества они чуть что пускали в ход ножи и сабли… В ту пору у них не было Ясы, которая ныне существует у монголов. Ненависть, злость и зависть преобладали в их природе.

Но если бы у них было взаимное единодушие и не было бы раздоров и вражды, то другие племена из хитайцев и прочих и вообще никто не смог бы противостоять им по причине их многочисленности. И тем не менее при той вражде и раздорах, которые царили между ними, татары уже в глубокой древности бо́льшую часть времени господствовали над племенами (монгольскими), были могущественны и почтенны. Из-за этого их величия и почтения другие тюркские роды при всем различии их разрядов и названий стали известны под их именем и все назывались татарами.

И те различные роды полагали свое величие и достоинство в том, что относили себя к ним (татарам. – A. M.) и стали известны под их именем, подобно тому, как в нынешнее время по причине благоденствия Чингисхана и рода его – так как они суть монголы – другие тюркские племена, такие как жалайры, татары, ойрады, онгуды, хэрэйды, найманы, тангуды и прочие, у каждого из которых было определенное имя и собственное прозвание, ныне все называют себя монголами, для придания себе славы…

Прежде же по причине силы и могущества татар было нечто подобное; и по этой причине по сей день в стране Хитай, Индустан, в Чине и Мачине, в стране киргизов, келар и башкир, в Дешт-и-Кипчаке[438], в северных от него районах, у арабских племен, в Сирии, Египте, Магрибе (Марокко) все тюркские племена называют себя татарами…

Хотя между татарскими племенами были постоянные раздоры, стычки, грабежи, однако на случай войны между ними и монгольскими племенами татары объединялись и были всегда заодно.

Татары и монголы враждовали с давних времен: во времена Хабул-хана, который был ханом монгольской общины, из рода которого происходила бо́льшая часть племени Хиад, а монгольские племена Нирун суть его двоюродные братья, а другие ветви монголов, каждая из которых еще до него была известна под своим названием, все были его дядья и деды, его друзьями и сторонниками, а в несчастьях и происшествиях становились помощниками и защитниками его, – в то время заболел Сайн Тегин, брат Хуаху, супруги Хабул-хана, которая была родом из племени Хонгирад.

Для его лечения пригласили шамана-татарина по имени Будуя Джиркыль. Шаман явился и совершил камлание. Сайн Тегин вскоре умер. Монголы обвинили во всем шамана; они избили его и после этого прогнали восвояси. На том родственники Сайн Тегина не успокоились: они пошли и убили шамана.

По этой причине между ними и татарами возникла вражда. А поскольку сыновьям Хабул-хана пришлось по-свойски и по дружбе помогать родственникам Сайн Тегина, они также рассорились с татарами, стали враждовать и воевать с ними. При любом удобном случае они убивали и грабили друг друга. Эти вражда и войны продолжались много лет.

И вот однажды, воспользовавшись случаем, татары схватили Амбагай-хана, который был одним из предводителей тайчудов… Так как татары, подчинявшиеся Алтан-хану, знали, что Алтан-хан хитайский осерчал на Хабул-хана за то, что он убил его послов и слуг, и что Алтан-хан питал ненависть к Амбагай-хану и другим монгольским племенам, которые были в родстве и заодно с Хабул-ханом, они отправили Амбагай-хана к Алтан-хану, который пригвоздил его к деревянному ослу…

Одному из слуг Амбагай-хана, по имени Булагчи, Алтан-хан повелел сообщить монголам эту дурную весть. После этого Хутула-хан выступил с монгольским войском на войну против хитайского императора и разграбил его страну.

В другой раз татарские племена, улучив момент, схватили Охин Бархага, старшего сына Хабул-хана и предка племен Хиад, и отправили к Алтан-хану, чтобы и его также умертвить, пригвоздив к деревянному ослу. По этой причине ненависть и вражда монгольских племен к хитайскому императору и татарским племенам увеличилась, и до времени Чингисхана они непрерывно воевали друг с другом, с обеих сторон осуществлялись опустошительные набеги, грабежи и убийства…

Из числа татарских мальчиков, которые стали во время Чингисхана почтенными нойонами и которых воспитали Чингисхан и жены его, был некто Хутуг-нойон, которого также называли Шигихутуг. События, связанные с ним, таковы: когда разоряли племя татарское, Чингисхан не имел детей, а у его старшей супруги Бортэ было желание родить ребенка.

Чингисхан случайно увидел на дороге [оставленного родителями] мальчика; он поднял его и отправил к жене Бортэ со словами: «Поскольку ты желаешь иметь ребенка, сохрани и воспитай этого мальчика как своего собственного сына!» Бортэ воспитала мальчика в семейном кругу, как родного, в любви и заботе. Когда он вырос, его нарекли Шигихутугом, а также называли Хутуг-нойон. Чингисхана он называл эцэг, т. е. отец, а Бортэ – тэргуун эх (старшая мать. – A. M.)…

[Как Верховный судья], он (Шигихутуг. – A. M.) судил всех по справедливости…[439] Он часто повторял: «Не должно считать признанием в содеянном показания подозреваемого, данные им в состоянии страха и испуга». Он также говорил [подозреваемым]: «Не бойся и говори правду!»

От судей нам известно, что с тех пор и поныне в самой Монголии и в подчиненных монголам странах в судебных дознаниях и процессах полагаются на установленные им нормы и правила.

V. Описание тюркских племен, у каждого из которых был свой вождь и предводитель, но у которых не было родственных отношений и тесных связей как с упомянутыми в предыдущей главе тюркскими племенами, так и с монгольскими племенами, хотя по типу и языку они были с ними близкиПлемя Хэрэйд

У них были уважаемые ханы из своих племен. В то время и в тех пределах они имели силы и могущества больше, чем другие племена. Ими было воспринято Слово Иисуса – мир ему! – и они приняли его веру[440].

Они представляют собой род монголов; обитают в монгольских землях, по рекам Онон и Керулен, [на юге их земли] примыкают к хитайским. Хэрэйды враждовали с различными племенами, особенно с найманами. Во времена Есухэй-батора и Чингисхана их предводителем был Ван-хан. Они имели дружеские отношения; [Есухэй-батор и Чингисхан] не раз оказывали Ван-хану помощь. [Во времена Чингисхана] дружба уступила место вражде, они воевали друг с другом. В конце концов побежденные хэрэйды стали пленниками и вассалами Чингисхана…

Эти хэрэйды имеют много племен и колен; [во времена Чингисхана] все они повиновались Ван-хану. Рассказывают, что в древние времена был один хан, имевший восемь сыновей, на вид смуглых. По этой причине их прозвали хэрэйдами. В дальнейшем со временем каждый из потомков тех сыновей получил особое имя и прозвище. До последнего времени собственно хэрэйдами называют одну [племенную] ветвь, которую возглавлял предводитель. Остальные сыновья стали вассалами того брата, который был предводителем.

Дед Ван-хана именовался Маркуз, а еще его называли Маркуз Буйруг-хан… У этого Маркуза было два сына: Хурчахус Буйруг и Гур-хан. Гур-ханы, которые были государями в Мавераннахре и Туркестане, суть из кара-киданей. А этот Гур-хан был сыном Маркуза, предводителя хэрэйдов. Это надо иметь в виду, чтобы не перепутать их. Сыном Хурчахус Буйруга был Торил, которому хитайский государь пожаловал титул «Ван-хан», т. е. «государь страны».

Других сыновей Хурчахус Буйруга звали: Эрхэ хар, Бай-Тимур-тайша, Буга-Тимур и Илха-Селенгун. Илха – имя, Селенгун означает «сын господина». [Имя еще одного сына] прежде было Керайдай. Когда его захватили тангуды и оценили его как человека смышленого, они прозвали его Жаха хамбу, т. е. «достопочтенный князь страны».

Когда не стало их отца – Ван-хана, которого [в то время] называли Торилом, отправили на границы земель хэрэйдских, чтобы управлять ими. Другие сыновья – Бай-Тимур-тайша и Буга-Тимур заняли место отца. Ван-хан пришел и, убив этих братьев, занял отцовский престол. Эрхэ хар бежал и укрылся у найманов, которые оказали ему помощь: изгнали Ван-хана и вернули бразды правления в хэрэйдском улусе Эрхэ хару.

Отец Чингисхана в очередной раз помог Ван-хану обратить в бегство Эрхэ хара и вернуть себе ханский престол. Затем пришел дядя Ван-хана, Гур-хан, и снова изгнал Ван-хана и захватил его престол. На этот раз на помощь Ван-хану пришел Чингисхан, который изгнал Гур-хана и вернул ханство Ван-хану После этого хэрэйдский улус окончательно закрепился за Ван-ханом.

Жаха хамбу всегда был заодно с братом своим Ван-ханом… Жаха хамбу имел четыре дочери. Одну взял Чингисхан для себя: ее имя Ибага бэхи. Другую – для старшего сына, Жочи-хана: ее имя – Биктуймиш-фуджин. И еще одну взял для меньшего сына, Толуя: имя ее – Сорхагтани бэхи. Она была матерью четырех сыновей Толуя: Мунх-хана, Хубилай-хана, Хулагу-хана и Ариг-Буха. И еще одну дочь Жаха хамбу Чингисхан отдал за сына онгудского вождя…

У Ван-хана был нойон по имени Угутимур. В то время, когда у Чингисхана была дружба с Ван-ханом и между ними были отношения отца и сына, когда Чингисхан сидел пред Ван-ханом, как названый сын, упомянутый нойон садился выше Чингисхана. Угутимур знал всякое дело и каждое слово, бывшее между Ван-ханом и Чингисханом.

Он и сам дружил с Чингисханом. Когда Чингисхан победил и низложил Ван-хана, его сына Сэнгума и его вельмож, а те, которые не были убиты, повиновались ему, этот Угутимур-нойон, опираясь на старую дружбу и полагаясь на прежнее согласие, пришел на службу к Чингисхану; тот почтил и уважил Угутимура. Все старые и молодые внимали словам его.

Угутимур имел много жен; одну из них он чрезвычайно любил. Однажды до него дошла молва, будто [бежавший сын Ван-хана] Сэнгум опять усилился в районе страны кыргызов. Будучи приверженцем Сэнгума, Угутимур оставил Чингисхана, свое жилище и домочадцев и бросился на его поиски. Он долгое время блуждал, не зная пути-дороги, и так и не нашел Сэнгума. Поскольку Угутимур бежал и оставил семью на произвол судьбы, Чингисхан отдал его любимую жену [верному сподвижнику] Толун чэрби из племени Хонхотан. Толун чэрби также имел много жен, но, взяв ее, он оставил других и находил счастье с ней.

Через какое-то время, не найдя Сэнгума и не имея средств к существованию, Угутимур вернулся к Чингисхану на службу. Так как старые заслуги его были незыблемы и он был слишком стар, Чингисхан милостиво предал забвению его вину и изволил сказать: «Разве есть такая вина, которую нельзя было бы простить такому старцу?!»

Тогда Угутимур, преклонив колено, молвил: «Ты даровал мне прощение. И если ты соблаговолишь вернуть мне мою любимую жену, я буду премного благодарен милости твоей!»

Чингисхан спросил Толун чэрби: «Что ты на это скажешь? Отдашь ли обратно Угутимуру его жену или нет?»

И молвил тогда Толун чэрби в ответ: «Хоть и я люблю [эту женщину], но как я могу ослушаться приказа твоего!». И он вернул Угутимуру его любимую жену.

И спросил тогда Чингисхан у той женщины: «У каждого из этих нойонов есть по несколько жен. Так почему же, беря тебя в жены, они любят тебя более остальных?»

И отвечала эта женщина Чингисхану: «Телосложение у всех женщин почти что одинаковое. Так как муж – могущественный повелитель, а жена – покорная служанка, она должна делать все, что доставляет мужу удовольствие, не перечить ему, угадывать его сокровенные желания, содержать и благоустраивать жилище согласно его воле. Когда жена будет таковой, муж будет любить ее еще крепче!»…

В то время, когда Чингисхан ушел в Балжун, группа нойонов, [примкнувшая к Ван-хану с одной только целью натравить его на Чингисхана], сговорившись, замыслила напасть ночью на самого Ван-хана, обратить его в бегство и захватить его улус. Среди них были Даридай отчигин (дядя Чингисхана. – A. M.), Хучар бэх, Жамуха сэцэн, Хум-Нарин, Бугай-Далу, Хутугут, Суэкэ. Когда Ван-хан узнал об их сговоре, он их разорил…

Заговорщики предприняли эти шаги, подозревая, что Чингисхан заодно с Таян-ханом найманским. Когда Чингисхан одолел Таян-хана, всех их он убил…

Племя Найман, которое состоит из нескольких ветвей

Племена найманов были кочевыми: некоторые из них кочевали в гористой местности, другие – в степях. Все они обитали в следующих местах: [на западе] в районе Большого Алтая, вблизи Каракорума, где [в свое время] Угэдэй-хан построил в степи высокий дворец, в горах Аруй-Серас и Кук Ирдыш (Синий Иртыш)… [в бассейне] реки Иртыш, в горах, находящихся между этой рекой и пределами области кыргызов, до земель монгольских [на востоке], в которых жил Ван-хан и с которым найманы постоянно враждовали, до границ пустынь, прилегающих [на юго-западе] к землям уйгуров.

У этих найманских племен были свои почтенные и могущественные предводители; они имели многочисленное войско; обычаи и привычки их были похожи на монгольские…

Государя, который был предводителем найманов до начала вражды Чингисхана с ними, называли Инанч билгэ Буку-хан… Он имел детей. Старшего звали Бай-Буга: китайские государи дали ему прозвание Ай-Ван, что в переводе с китайского означает «сын хана»… Монголы не понимали смысла китайского прозвания и, переиначив его на свой лад, стали именовать Бай-Буга Таян-ханом. [Инанч билгэ] имел и второго сына, которого называли Буйруг-ханом.

Оба брата после смерти отца поспорили и повздорили из-за любимой наложницы отца. В результате они стали врагами и разделились…

Таян и Буйруг много воевали; во время сражений Чингисхана с Ван-ханом они не выступали на стороне одного из них. Когда же [до этого] Чингисхан вместе с Ван-ханом напали на найманов, из-за несогласованных действий [монголов и хэрэйдов] они не смогли их покорить. После того, как Чингисхан покончил с Ван-ханом, он пошел повоевать Таян-хана, Буйруг-хана и прочих найманов. Он разбил найманов и теперь мог не беспокоиться [об опасности, грозившей ранее с их стороны].

Племя Онгуд

Во времена Чингисхана и прежде того онгуды состояли в числе войск и приверженцев хитайского императора Алтан-хана. Онгуды – особое племя, похожее на монголов. Их насчитывалось четыре тысячи семей. Хитайские императоры, которых [монголы] называют Алтан-ханами, для охраны своей империи от живущих поблизости монголов, хэрэйдов, найманов и прочих кочевых племен возвели стену, которую монголы называют «онгу», тюрки – «бугурга»… Первоначально [хитайцы] обязали охранять эту стену [и проходы в ней] племя онгудов.

Во времена Чингисхана вождем онгудов был Алахуши дигитхури, который был склонен [поддержать] Чингисхана. [Поэтому, когда] Таян-хан задумал напасть на Чингисхана и направил к Алахуши дигитхури посла с призывом быть с ним заодно, [вождь онгудов] известил Чингисхана об этом…

После того, когда Чингисхан напал на хитайские земли, Алахуши дигитхури, давно затаивший обиду на Алтан-хана, открыл [перед войсками Чингисхана] проход внутрь Китайской стены. По этой причине он заслужил расположение Чингисхана, который пожелал отдать за него свою дочь…

Племя Тангуд

Это племя в основном обитало в городах и селах, однако они были чрезвычайно воинственны и имели большое войско. Они неоднократно воевали с Чингисханом. [Страной тангудов] правил Илуху Шударга[441]. Страна тангудов имеет обширную территорию, на которой [выстроено] много городов, укрепленных селений и крепостей. Вся эта страна расположена у горной цепи Алашань; страна тангудов граничит с Хитаем.

Во времена Чингисхана и Угэдэй-хана [монголы] несколько раз ходили в эту страну… В первый раз[442], когда Чингисхан захватил бо́льшую часть мэргэдов, в год Быка (1205-й. – A. M.) он пошел войной на эту страну. В тех пределах была большая, неприступная крепость Лики (Лигири. – A. M.) и большой город Аса-Кинклус (Лос. – A. M.), которые были монголами взяты и разрушены. Из тех пределов монголы угнали множество верблюдов.

После того… зимой и осенью года Зайца (1207-й. – A. M.) Чингисхан с многочисленною ратью снова повоевал эту страну, очистил [от неприятеля] и захватил большую ее часть…

Осенью года Лошади (1209-й. – A. M.) Чингисхан пошел в страну тангудов, взял большой город Арик (Яргай. – A. M.), привел к покорности всех бунтовщиков, завоевал все крепости. Чингисхан взял в жены дочь их правителя Лун-Шудрага; для поддержания порядка он оставил в стране тангудов своего наместника и войско…

Затем Чингисхан вознамерился напасть на страну таджиков (Хорезм. – A. M.). [Вернувшись оттуда] в свою ставку в год Курицы (1225-й. – A. M.), через некоторое время он услышал, что правитель тангудов снова восстал. Его охватило желание отомстить (изменнику), но он уже был стар и чувствовал, что уже близок момент перехода [в иной мир]. Тогда Чингисхан созвал своих детей, близких и нойонов, изложил свое завещание, сделал наказ относительно государства, хана-наследника, армии, дал наставления детям.

Осенью того же года (1225-й. – A. M.) Чингисхан напал на Хашин[443]. Правитель тангудов Лун-Шудрага молил Чингисхана о пощаде: «Я был перепуган и совершил недобрый проступок. Но коли [Чингисхан] смилуется, даст мне отсрочку и поклянется, что будет считать меня своим сыном, я выйду из крепости».

Чингисхан поклялся и дал ему отсрочку на определенное время. Но вскоре Чингисхан захворал и на смертном одре дал наказ: когда он умрет, не объявлять об этом, не оплакивать его, дабы враг не узнал об этом и вышел [из крепости] в назначенный срок. А когда они выйдут, следует всех схватить и перебить.

Весной года Собаки (1226-й. – А. М.) Лун-Шудрага вышел [из крепости] наружу; его и всех, вышедших с ним, предали мечу мщения, а затем захватили всю страну тангудов.

Гроб с телом Чингисхана привезли в ставку в начале года Свиньи (1227-й. – A. M.), где и осуществили обряд оплакивания – таким образом стало известно о смерти Чингисхана…

Из [племен] тангудов было множество военачальников. Из их числа был Чаган-нойон, которого Чингисхан привел и воспитал как сына. Тогда ему было пятнадцать лет. Чингисхан называл его пятым сыном. Он начальствовал главною тысячей Чингисхана. В тот век было так обусловлено и принято за обыкновение, что в тысяче, несмотря на то что она будет главной (или старшей), не должно быть более тысячи [воинов].

Всю эту тысячу составляли люди, которые принадлежали ордам и самому Чингисхану. Всякого рода подати, провиант, повинности, дары и прочее, что предоставляют войскам, – всем этим снабжали по справедливости тысячу Чингисхана и тех, кто принадлежал лично ему. И все это давали по требованию Чаган-нойона. Во времена Угэдэй-хана тот поставил Чаган-нойона во главе всех войск, находившихся на границе Хитая, присоединив к тому управление Хитаем в такой мере, что царевичи и нойоны, которые сидели в тех пределах, все состояли в его повелении.

Был [и] другой командир, по имени Буда-нойон, которого также привел Чингисхан из Тангуда. Он командовал личной сотней императора. Когда Чаган-нойон был откомандирован [в Хитай], его тысячей стал начальствовать этот Буда-нойон…

Рассказ об этом Буда-нойоне таков. Его в тринадцатилетнем возрасте привели пленником из страны тангудов. Он пас в орде стадо быков. Однажды Чингисхан, охотясь на зверя, увидел его. Положив свою шапку на конец палки, он почтительно стоял и держал чашку. Чингисхан спросил: «Что ты делаешь и что это такое?»

Он ответил: «Я – тангуд, взятый тобою в полон, тоскую от одиночества. Я положил шапку на конец палки и говорю: «Из нас двоих один пусть будет старшим». А шапка выше меня будет, поэтому я и должен ей служить!»

Чингисхану понравились эти слова, и так как он увидел в них признаки способностей и прямоты, то привел его в свою ставку к Бортэ-фуджин и велел заняться воспитанием его. Так как счастье было ему помощником, он стал командиром сотни. После того он сделался командиром [Чингисхановой] тысячи. Во времена Угэдэй-хана, когда Хитайское государство окончательно было завоевано и подчинилось, [Угэдэй-хан] поручил ему [управлять] теми областями и [командовать] войсками, которые были в той стране.

Том второй[444]I. Повествование о предках Чингисхана и рассказы об обстоятельствах жизни его родичейПовествование о Хабул-хане, сыне Тумбинай-ханаОтдел первый. Предисловие об обстоятельствах его жизни, его детях и их ветвях

Хабул-хан есть третий предок Чингисхана. Монголы третьего предка называют элэнчик (элэнц. – A. M.). От него народилось и ответвилось много колен и ветвей; детей и внуков его называют Хиад.

Старший сын его был Охин Бархаг. Значение слова «охин» есть «девушка»; так как он был чрезвычайно красив и благообразен, так что засмотревшиеся дивились и изумлялись его красоте и совершенствам, его назвали Охин Бархаг. Он умер в молодости. Он имел сына по имени Сурхагту журхи (Хутугту журхи). Внук его был Сача бэхи. Все хиад-журхинцы суть от рода его…

Второй сын его был Бартан-батор, бывший дедом Чингисхана…

Третий сын – Хутугту-Myнгур, из рода которого было много племен. Он имел сына по имени Тайчу, от рода которого суть некоторые Хиады.

Четвертый сын – Хадан-Батор… Сначала он был в союзе с Чингисханом, но затем стал заодно с Ван-ханом.

Пятый сын – Хутула-хан… имел старшего сына по имени Жочи, который ему наследовал. Жочи со своей тысячей пришел к Чингисхану и присоединился к его армии. Хутула-хан имел и другого сына, по имени Алтан; сначала он присоединился к Чингисхану, но потом… ушел к Ван-хану. В конце концов Алтан был убит воинами Чингисхана.

Шестой сын его был Тудугэн отчигин…

Отдел второй. Рассказы о Хабул-хане

…Хабул-хан имеет совершенный почет и славу у монгольских племен; он был ханом-предводителем племен, подчинившихся ему. Так как он и все его дети были храбры и мужественны, молва о них достигла Хитая, пришла к Алтан-хану и его военачальникам. Алтан-хан в отношении Хабул-хана был высокого мнения и искал пути сближения с ним. Он хотел, чтобы с обеих сторон была пробита большая дорога дружбы и соединения. Вот почему и отправил к нему послов с приглашением.

Когда Хабул-хан прибыл туда, Алтан-хан оказал ему полный почет и уважение, его потчевали различными яствами и напитками. Так как хитайцы были склонны к хитрости и уловкам и исподтишка, вероломно нападали на сильных врагов и славились отравлениями, то Хабул-хан заподозрил, что ему подсыпают яд в пищу.

Поэтому он под предлогом облегчения то и дело выходил вон и сблевывал все съеденное… Затем он опять являлся к Алтан-хану и как ни в чем не бывало снова много ел и пил. Хитайцы удивлялись и говорили: «Всевышний господь сотворил его господином благоденствия и силы: он ненасытен и не пьянеет от такого количества питья!»

Однажды Хабул-хан все же опьянел. Прихлопывая руками и приплясывая, он подошел к Алтан-хану, схватил его за бороду и повел себя оскорбительно. Когда вельможи и сановники увидали эту дерзкую забаву Хабул-хана, они сказали: «Это что за презрительное обращение с нашим повелителем?» Они бросились на Хабул-хана, но так как он видел Алтан-хана смеющимся и веселым, то подошел к нему и заискивающе сказал: «Я поступил дерзко. В воле Алтан-хана наказать меня или оставить меня живым!»

Алтан-хан был государь терпеливый, умный – он знал, что за Хабул-ханом стоят племена и подданные: если он его накажет за такую мелочь, то после родственники Хабул-хана восстанут против него, желая отмщением отомстить. И тогда вражда и противостояние затянутся надолго.

Поэтому он представил эту выходку Хабул-хана как шутку, унял гнев и оставил этот проступок без внимания. Алтан-хан приказал, чтобы из казнохранилища принесли золота, драгоценных камней и платья. Эта сложенная вместе груда подарков для Хабул-хана была выше его роста. Алтан-хан одарил всем этим Хабул-хана и отправил его восвояси торжественно и с почетом.

Вельможи Алтан-хана наедине сказали ему: «Это не дело, позволить ему возвратиться и оставить его проступок без внимания и наказания!» Тотчас был послан вслед за ним посол с тем, чтобы Хабул-хан возвратился. Хабул-хан сказал послу: «Мы закончили наши беседы с Алтан-ханом, и я уехал с его ведома. Что значит это его новое требование?» Он не принял [приглашения] и грубо отказал послу.

Посол возвратился. Алтан-хан вторично отправил послов звать его. Хабул-хана не оказалось дома, а жены сказали посланным, что Хабул-хан отправился привести сыновей и невесток. Посланные решили возвратиться, но по дороге они увидали Хабул-хана: он ехал в сопровождении нескольких слуг. Признав Хабул-хана, посланники Алтан-хана взяли его под стражу и повезли. По дороге они подъехали к стойбищу Сайджутая, анды-побратима Хабул-хана. Когда побратим узнал, в чем дело, он сказал: «Не к добру это все. Как бы не погубили они тебя».

Сайджутай имел резвого жеребца. Он отдал этого коня Хабулхану со словами: «При удобном случае стегани его плетью и гони, чтобы они не догнали тебя». Днем Хабул-хан, улучив момент, стеганул лошадь и ускакал прочь. Преследователи не смогли догнать его, пока он не прибыл домой. Вслед за ним прибыли и посланники Алтан-хана. Невестка по имени Метай, которую Хабул-хан взял из племени Горлос, жила в специально приготовленном шатре. В нем [на время] поместили прибывших посланников.

Так как в тот момент сыновей Хабул-хана не было, он обратился к невесткам и слугам: «Всех вас и этих слуг я взял в свой дом для того, чтобы в момент опасности вы все были бы заодно со мной. Так помогите мне убить этих послов, а если вы откажетесь, я убью вас. Так как хитайцы замышляют убить меня, я, конечно, погибну, но сначала я покончу с вами.

Как говорится, на людях и смерть красна». Все с ним согласились, они напали на послов, убили их и тем самым спасли свою жизнь. Через некоторое время Хабул-хан захворал и скончался собственною смертью, оставив мир сыновьям…

Из числа шести сыновей Хабул-хана Хутула-хан стал предводителем и несколько времени ханствовал[445]. Хотя братья его все были богатырями, он превосходил и их силою и храбростью. Монгольские стихотворцы сложили много хвалебных од, ему посвященных, в которых описали его храбрость и богатырскую силу.

Говорят, у него был такой громкий голос, что его крик был слышен за семь холмов и походил на эхо, разносящееся в горах. Две его пятерни были подобны медвежьим лапам; человека, который был крепче и сильнее его, он хватал двумя руками, без труда и усилия сгибал его пополам, как деревянную стрелу, и переламывал его хребет…

Рассказ о походе Хутулы-хана на войну с Алтан-ханом, императором хитайским, для отмщения за кровь Амбагай-хана, о поражении хитайского войска и захвате богатой добычи, о том, как, возвращаясь восвояси, Хутула-хан чуть было не попал в руки племени Дурбан, и о его благополучном возвращении домой, в то время когда по нему уже начали справлять поминки

Амбагай-хан, бывший в то время предводителем племени Тайчуд, отправился к племенам татарским, чтобы выбрать из их девушек одну себе в жены. Прогневались за это на него татары: «Почему это монголы позарились на девушек наших?» Татары схватили Амбагай-хана вместе с его слугами. Так как татары были подчинены и повиновались Алтан-хану, они передали Амбагай-хана ему. Алтан-хан повелел, по существовавшему у хитаев обычаю, пригвоздить Амбагай-хана к деревянному ослу, и тот умер…

Когда дошло к ним это известие, Хадан тайши, Тудай и Есухэй-батор единодушно со множеством племен и улусов монгольских сошлись, чтобы сговориться и отомстить за кровь Амбагай-хана. Они возвели на ханский престол Хутулу-хана. Когда все их войска собрались и подчинились ему, он направил их в Хитай. Когда [монголы] дошли туда и начали войну, они разбили войска Алтан-хана, убили множество китайцев и, захватив добычу без меры, разделили между воинами и возвратились восвояси…

Рассказ о совещании племен тайчудов после [мученической смерти] Амбагай-хана

После того как татары отправили Амбагай-хана к Алтан-хану и тот его умертвил, родственники и дети Амбагай-хана и прочие князья тайчудские собрались, чтобы выбрать и назначить нового предводителя всех тайчудов. Они посовещались некоторое время, но так ни на ком и не сошлись.

Наконец они собрались однажды и обратились к Тодору билгэ, который был из числа двоюродных братьев [Амбагай-хана], одним из предводителей и старейшин племени: «Что ты скажешь по этому делу и кого считаешь достойным и соответствующим быть вождем [тайчудов]?» Тодор билгэ ответил: «Пусть скажет Таргудай Хирилтуг. Он также из его двоюродных братьев, сын Адал-хана».

Этот также уклонился от прямого ответа: «Я-то что скажу? Пусть говорит Мутугун сэцэн». И молвил тогда Мутугун сэцэн: «Что тут скажешь? Я не хочу, как воробей, прыгнуть в силок, чтобы нога моя угодила в него. Черная ласточка, взлетев на вершину лиственницы, не попала в силок.

Какое право я, простой смертный, имею встревать со своими словами? Это вам, мудрым предводителям нашим, держать слово, чтобы мы, простые люди, подобно жеребенку, который пьет молоко двух кобылиц и от того бывает сыт и в теле, жили и благоденствовали. Если вы придете к согласию, все дела ваши будут удачными, и все люди ваши будут следовать желаниям вашим; если же между вами не будет согласия, размолвки и неурядицы найдут путь к вашему улусу»…

На том сборе никто не был возведен в ханы [тайчудов], и хотя после того неизвестно, как все было у них решено, однако в истории приводятся свидетельства о том, что после смерти Есухэй-батора… прежде всех начал распрю с Чингисханом Таргудай Хирилтуг, сын Адал-хана, а затем Тудугэн гиртэ… и другие предводители [тайчудов]… И поскольку первым упомянут Таргудай Хирилтуг, должно быть, ему и дали начальствовать и предводительствовать над всеми тайчудами.

Истинно же есть то, что после смерти Хутулы-хана предводительствовал (в улусе «Все Монголы». – A. M.) его племянник, сын Бартан-батора, Есухэй-батор, который был отцом Чингисхана…

Повествование о Бартан-баторе, сыне Хабул-ханаОтдел первыйПредисловие об обстоятельствах его жизни и жизни его детей перечисление и подробное изложение истории их ветвей

Бартан-батор был дедом Чингисхана. По-монгольски деда называют эбугэ. Он имел старшую жену по имени Сунигил-фужэн, из племени Баргуд: от нее он имел четырех сыновей.

Первый его сын – Мэнгэту хиан, у которого было много сыновей, но наследником его был Чаншигуд. В эпоху Чингисхана он командовал войском, племенем и подданными Мэнгэту хиана. Во время войны Чингисхана с тайчудами он с войском своим состоял в свите Чингисхана…

Второй сын был Нэхун тайш, от рода которого суть племя Ойн («лесные». – A. M.). Их называют Ойн иргэн по той причине, что во времена Чингисхана они, изменив ему, отпали и ушли к племени Тайчуд в леса. Из-за этого их презрительно назвали «лесные люди». Тайчуды и несколько других племен назывались тем же именем. Причина тому есть та, что каждое племя, юрт которого был близко к лесу, относилось к племени лесному. Так как леса были далеко одни от других, то племя, колено и ветви их не имели взаимной связи, и хотя всех их называли лесным племенем, однако по местонахождению леса у них было установлено, к какому племени они относятся.

Нэхун тайш имел много сыновей. Старшего его сына, который ему наследовал, звали Хучар. В то время, когда после смерти отца в детские годы Чингисхана его племена склонились на сторону тайчудов, Хучар присоединился со своим войском к Чингисхану, долгое время состоял в его свите и оказал ему похвальные услуги.

Когда Чингисхан вел войну с племенем Татар, они поклялись, что во время сражения не будут брать добычу, а после сражения все, что будет добыто, разделят поровну. Сын Хутулы-хана Алтан, этот Хучар и дядя Чингисхана Даридай отчигин не были верны слову и взяли [себе] добычу. Чингисхан приказал взять у них ее обратно. По этой причине они изменили ему, и, когда у Чингисхана произошла распря и раздор с Ван-ханом, они склонились на сторону Ван-хана, стали помощниками и пособниками врага и зачинщиками интриги и войны.

Когда Ван-хан был побежден, они бежали, пришли к найманам и вторично воевали с Чингисханом. Наконец Всевышний Господь даровал Чингисхану победу, и он также убил Хучара и Алтана. По этой причине никто из племени и детей его, которые уцелели, не имеют почета и авторитета и, сверх того, малочисленны в сравнении с другими родичами Чингисхана…

Третий сын был Есухэй-батор, который есть отец Чингисхана. Хиад боржигины суть от рода его. Значение «боржигин» есть «сероглазый». Как ни странно, потомки, которые произошли от Есухэй-батора, от его детей и рода его до сего времени, большею частью были сероглазые и желто-цветной наружности.

Это объясняется тем, что в то время, когда Алан гоо забеременела, она говорила: «Свет, наподобие человека сероглазого и желто-цветной наружности, нисходит ко мне ночью и [затем] уходит». Так как в восьмом колене, которое есть Есухэй-батор, опять налицо эти признаки, которые, по словам монголов, являются знаками ханской власти детей Алан гоо, о которой она говорила, то подобная внешность была доказательством истинности ее слов и подлинности [рассказанных ею] обстоятельств…

Четвертый сын был Даридай отчигин. Так как он много враждовал с Чингисханом, в конце концов его род стал его вассалом… Он был убит вместе с Алтаном и Хучаром…

Повествование о Есухэй-баторе, сыне Бартан-батораОтдел первый. Предисловие об обстоятельствах его жизни и жизни его детей, перечисление и подробное изложение истории их ветвей

Есухэй-батор есть отец Чингисхана. Монголы называют отца эцэг. Он был ханом-предводителем большинства монгольских племен[446]; его родственники, дяди и двоюродные братья все повиновались ему и единодушно из своей среды возвели его на ханский престол. Мужество и храбрость составляли его свойства, он много воевал с другими монгольскими племенами, особенно с татарами, а также с войском хитайским, и, таким образом, его авторитет и слава стали известны повсеместно.

У него было много жен из разных племен. Старшая из них, мать его детей и сыновей почтенных, была Огэлун-фужин из племени Олхунуд; ее называли также Огэлун-Эхэ (матушка Огэлун. – A. M.). «Фужин» в переводе с китайского означает «супруга». Так как они были близко к хитайским пределам, то и употребляли их слова и выражения…

От этой старшей супруги он имел четырех сыновей и не имел ни одной дочери. От другой жены он имел еще одного сына, меньшего из всех, по имени Бэлгудэй-нойон, но почет был этим четырем сыновьям [от старшей жены].

Первый сын, старший и лучший из всех, Тэмужин, которому, когда он в возрасте пятидесяти одного года, убив хана найманов, стал [верховным ханом всех монгольских племен], дали титул Чингисхан…

Второй сын был Жочи Хасар: Жочи есть имя, а слово «хасар» означает «лев». Так как Жочи был велик силою и крепостью, то он был титулован этим прозванием. Говорят, что плечи и грудь его были так широки, а в талии до такой степени тонок, что, когда он спал на боку, под ним пролазили собаки.

Сила у него была такая, что, взявши человека обеими руками, перегибал его пополам и переламывал ему хребет, как деревянную стрелу. Бо́льшую часть времени он был в согласии и единодушии с братом своим Чингисханом, хотя во время войны с Ван-ханом он [сперва] жил отдельно от него. И в некоторых других случаях за ним были провинности.

Однако в великой битве Чингисхана против Таян-хана, предводителя найманов, он (Чингисхан. – A. M.) доверил Жочи Хасару начальствовать центром армии. Он в том сражении оказал старание и употребил умение. По этой причине Чингисхан пожаловал ему и детям его степень высокого сана и звание выше всех братьев и племянников. И поныне существует обычай, что в роде Чингисхана из всех дядей и двоюродных братьев сажают в ряду царевичей только один род Жочи Хасара, а все другие сидят в ряду нойонов…

Третий сын [Есухэй-батора] – Хачигун. Он имел много жен и детей, но наследовал ему Элджидэй[447]. Он был весьма почтен: Угэдэй-хан, Мунх-хан и Хубилай-хан всегда его чтили и уважали и в важных делах советовались с ним…

Четвертый сын – Тэмугэ отчигин. Тэмугэ – имя, а «отчигин» означает «господин, наследник – хранитель очага и юрта». Меньшего сына называют отчигином (эзэном). Чаще всего его называли Отчи-нойоном; под этим именем он имеет известность…

Отчи-нойон среди монголов отличался пристрастием к строительству, и в каждом месте, где бы ни жил, он строил дворцы, разбивал сады. Чингисхан любил его больше других братьев и сажал [рядом с собой] выше старших его братьев. И поныне дети его сидят выше детей двух старших братьев…

Пятый сын [Есухэй-батора] – Бэлгудэй-нойон, родился от другой супруги: его не упоминали в числе других братьев. Он всегда состоял в свите Чингисхана…

Бо́льшая часть войн и сражений Есухэй-батора была с племенами татарскими, которые в ту эпоху были славнейшими из тюркских племен, и войско их было сильнее других…

В частности, в пору благословенного рождения Чингисхана Есухэй-батор воевал с татарами, убил Тэмужина Угэ и Хори буха, которые были их предводителями, и разграбил достояние и имущество их. Когда он возвратился, Чингисхан благополучно родился. Посчитав [победу над татарами] счастливым предзнаменованием, Есухэй-батор нарек ему имя Тэмужин…

II. Повествование о Чингисхане и его знаменитом роде, из которого некоторые [его сородичи] были в свое время ханами, а некоторые стали наместниками определенного улуса (удела), с приложением кратких рассказов о государях [других] стран света, которые были их современниками вплоть до настоящего времени, которое является 705 г. х. (1305/6 гг. н. э.)[448]Повествование о Чингисхане, сыне Есухэй-батораОтдел первый. Изложение родословной Чингисхана, изъяснение и перечисление его жен, сыновей, дочерей и зятьев егоРассказ о супругах Чингисхана и его детях

У Чингисхана было около пятисот жен и наложниц; каждую он взял из какого-нибудь племени; некоторых он сватал по монгольскому брачному обряду, а большая часть из них были те, которых он брал, когда покорял и овладевал государствами и племенами. Однако тех, которые были старшими женами и удостоились его полного уважения, было пять.

Первая супруга – Бортэ-фужин, дочь Дай-нойона, главы и государя племени Хонгирад. Она была почтеннейшею и старшею из всех его жен и матерью четырех старших сыновей, которые были наиболее авторитетны [среди прочих], и пяти дочерей.

Старший сын был Жочи, из рода которого суть все государи и царевичи Дешт-и-Кипчака…

Второй сын – Цагадай, которому поручено было управление территорией от начала страны Туркестанской до конца реки Аму (Амударьи. – A. M.)…

Третий сын – Угэдэй-хан, который стал ханом после Чингисхана и тринадцать лет ханствовал…

Четвертый сын – Толуй-хан, прозванье которого было Ихнойон и Хулуг-нойон, а Чингисхан называл его нукером; бо́льшую часть времени он сопутствовал отцу и во время военных походов находился с ним. Толуй в переводе с монгольского языка значит «зеркало». С тех пор, когда он скончался, и по сей день слово «зеркало» стало запретным… Мунх-хан, Хубилай-хан, Хулагу-хан и Ариг бух – все были его детьми. Ныне из рода Толуя и его внуков Тимур-хан и самодержец ислама Газан-хан – да продлится его существование! – суть ханы и самодержцы…

Эти четыре сына Чингисхана все были умны, исполнены достоинств, совершенны, мужественны, ценимы отцом, войском и народом. Государству Чингисхана они служили четырьмя столпами, и он каждому из них уготовил удел. Он называл их четырьмя хулугами. Так называют людей, лошадей и прочих, которые стоят выше всех, превосходят [по своим качествам] других и бывают впереди [всех]…

Вторая супруга – Хулан-хатун, дочь Дайр Усуна, главы племени увас мэргэдов, который подчинился Чингисхану по его требованию, привел эту дочь и отдал Чингисхану. От нее он имел одного сына, по имени Кюлькан; этому сыну он даровал степень четырех упомянутых сыновей…

Третья супруга – Есухэн, из племени Татар. От нее он имел сына по имени Джаур; его не стало в юности.

Четвертая супруга – Гунж-хатун, дочь Алтан-хана, государя хитайского. Известно, что она не была красива лицом, однако по причине того, что отец ее был чрезвычайно великий государь, ее уважали. Чингисхан не имел от нее детей…

Пятая супруга – Есуй, сестра упомянутой Есухэн, также из племени Татар…

Отдел второй. Летопись и рассказы о Чингисхане, начиная от его рождения до времени ханствования.Изображение двора, супруг, царевичей и нойонов при восшествии его на ханский престол. Род его нойонов; описание сражений, в которых он участвовал в разное время, и побед, которые одержал. Длительность его царствования до конца эпохи и описание кончины его

История Чингисхана со времени его рождения от начала года Кака, который есть год Свиньи, соответствующий месяцам 547 г. х.[449] и приходящийся (своим началом) на месяц зул-кадэ[450], до следующего года Кака, который есть также год Свиньи, соответствующий месяцам 562 г. х.[451] и приходящийся (началом) на месяц раби II[452]

Так как во времена Чингисхана и его отца астрологи не умели определять время путем астрономических наблюдений и летописцы определенно не зафиксировали день и месяц, то час и день рождения Чингисхана доподлинно неизвестны, однако всем монгольским царевичам и нойонам ведомо и стало общеизвестным фактом, что продолжение жизни его было семьдесят два года и что он скончался на семьдесят третьем году жизни.

Почтенные астрологи записали год его кончины, поелику это был предел его величия и совершенства царствования его. Они свидетельствуют, что он скончался в год Кака, который есть год Свиньи (1227-й. – A. M.), в середине осени, по прошествии пятнадцати дней месяца; и хотя это будет семьдесят третий год с года рождения его, однако, наверное, день его рождения также был в середине года, и посему продолжение жизни его составит полных семьдесят два года…

Во время, как отец его Есухэй-батор находился на верху величия и полноты счастья и благоденствия, он стал правителем и главою всех (монгольских. – A. M.) племен, которые [ранее] были подчинены его предкам, и эти племена признавали его своим вождем и предводителем и оказывали ему покорность и подчинение. Татарские и некоторые другие племена, по причине, изложенной в рассказе о племени Татар, враждовали с ним. Между ними было много сражений.

В упомянутый год Свиньи, бывший годом рождения Чингисхана и соответствующий месяцам 547 г. х. (1152–1153 гг. н. э.), Есухэй-батор выступил на войну с татарами; супруга его Огэлун-эхэ была беременна Чингисханом. Государями у татар были Тэмужин Угэ и Хори буха. Есухэй-батор сразился с ними и, одолев их, возвратился победителем.

Он захватил их домочадцев, табуны и стада. В местности, которую называют Дэлун Болдог, он приказал остановиться, и через некоторое время, в упомянутом году Свиньи, Чингисхан явился на свет[453] под счастливым предзнаменованием: он держал в ладони правой руки небольшой кусок запекшейся крови; на его челе обнаруживались знаки завоевателя и самодержца мира, его лицо излучало сияние счастливой судьбы и полновластия. Так как Есухэй-батор накануне одержал победу над татарами, победил и низложил их вождя Тэмужина Угэ, то принял этот случай за предзнаменование и нарек необыкновенное дитя Тэмужином, по имени татарского вождя…

Кроме Чингисхана, он имел несколько других детей…

В этот тринадцатилетний промежуток времени он по-прежнему верховодил племенами своими, и через каждые несколько месяцев он ополчался для отражения враждебных тюркских племен, находившихся поблизости от его улуса. В большей части сражений победа была за ним. Но некоторые родичи [согласно поговорке]: «Близкие – скорпионы», по причине ненависти и вражды, завидовали ему, а так как силы для сопротивления не имели, то они до конца его жизни сеяли семя ненависти и мести внутри себя.

Когда Есухэй-батор в молодые годы скончался, племена тайчудов, принадлежавшие к числу двоюродных братьев и родственников его отца, были самыми сильными и обладали наибольшим количеством подчиненных и воинов, а предводителями их были авторитетные ханы. Хотя во времена Есухэй-батора они были последователями, друзьями и подчиненными его, однако в конце его правления, в момент его кончины, они перестали ему повиноваться.

Во время кончины его отца Чингисхану было тринадцать лет, а братья его были малолетки. Мать их, Огэлун-эхэ из племени Олхонуд, была весьма умна и совершенна; по причине кончины Есухэй-батора жизнь их пришла в расстройство. Подробности их жизненных обстоятельств в тот промежуток [времени] неизвестны…

История Чингисхана после тринадцатилетнего возраста, когда он лишился отца…

…Чингисхан остался без отца в детском возрасте тринадцати лет. По причине того, что во время жизни его отца, Есухэй-батора, самые влиятельные из их родственников племена тайчудов завидовали им и питали втайне ненависть, [после смерти Есухэй-батора] они обнаружили стародавнюю ненависть. Таргудай Хирилтуг, сын Адал-хана, внук Хабул-хана, и Хорил-батор, сын его дяди, – оба предводители племен тайчудов от зависти, которую они хранили внутри со времени Есухэй-батора, встали на путь непокорности.

По той причине, что тайчуды были главнейшими из ветвей [родственных племен], постепенно дошло до того, что другие родственники и войска, повиновавшиеся Есухэй-батору, отвративши лицо от детей его, склонились к тайчудам и сплотились вокруг них, так что у сих племен (тайчудов. – A. M.) появилась реальная сила и могущество…

В то время юрт [семьи] Есухэй-батора был в окрестностях [рек] Онона и Керулена. Когда бо́льшая часть подданных Есухэй-батора откочевала и присоединилась к тайчудам, Тудугэн гиртэ, который был старшим среди всех родичей, начал откочевку; Чингисхан, которого в то время называли Тэмужин, лично отправился к нему и почтительно, но твердо сказал ему, чтобы они не уходили.

Тот не внял… выступил и пошел [к тайчудам]. Мать Чингисхана Огэлун-эхэ лично повела войско со знаменем (туг) рода в руках вслед за беглецами, чтобы воротить их. Когда они сошлись, с обеих сторон выстроились и вступили в сражение. В конце концов некоторых из того племени и улуса своего она воротила…

Рассказ о начале оппозиции Жамухи сэцэна и о его присоединении к племени Тайчуд, совместных замыслах против Чингисхана тайчудов, ихирэсцэв и других племен, об извещении Чингисхана об этом, о разделении войска [Чингисхана] на тринадцать куреней и поражении врага[454]

В то время у Жамухи сэцэна, предводителя племени Жажирад, относящегося к Нирунам, был родственник по имени Тайчар. Он решился на конокрадство и отправился с несколькими людьми в местность, называемую Ульгий булаг, в пределах Саарь хээр, которые были юртом Чингисхана. В тех местах находилось стойбище Жочи Дармала, из племени Жалайр… Этот Тайчар пошел туда, чтобы увести у него лошадей. Жочи Дармала узнал об этом и принялся караулить, спрятавшись среди табуна. Когда Тайчар пришел, Жочи Дармала поразил его стрелой и убил.

По этому поводу Жамуха сэцэн положил начало вражде с Чингисханом, начал смуту и присоединился с войском и племенем своим к племенам тайчудов. Кроме него сторонниками тайчудов были… ихирэсцы, кои суть ветвь хонгирадская, и племя Горлос из Монгол-Дарлегин, и еще племя Уругуд и Ноёхан, кои суть из Монгол-Нирун. Это сборище, опираясь друг на друга, единодушно… двинулось с 30 000 конников на Чингисхана. Он не знал о коварных замыслах врагов. К счастью, некто Нигун из племени Ихирэс уведомил Чингисхана о выступлении врагов.

Чингисхан, узнав об этом, тотчас занялся устроением войска и известил все дружественные ему племена. Когда они собрались, разделил их по тумэнам, тысячам, сотням и десяткам[455]. Всего их было тринадцать куреней. Значение «куреня» есть «кольцо». В старинные времена, когда какое-нибудь племя останавливалось в какой-нибудь местности, [оно располагалось] наподобие кольца, а [ставка] их вождя была в середине [этого] круга. Это [расположение племени] и называли куренем. В нынешнее время, когда приблизится неприятельское войско, [монголы] также располагаются подобным образом, дабы неприятель не проник в их ставку. В число тринадцати куреней [Чингисхана] входили:

первый – мать Чингисхана Огэлун-эхэ, племена, подчиненные из родичей, слуги и люди, которые принадлежали ей лично;

второй – Чингисхан, его дети, нукеры, нойоны и их дети, его личная охрана;

третий – Бултаджу-батор из рода Сэм Хачиуна, старшего брата Хабул-хана, принадлежащий к одной из ветвей хэрэйдов, с племенем Хадаргин, главой которого был Мухур-Хуран из Нирунов, и Букури, который был из его рода; и племя Горлос из Дарлегинов;

четвертый – сыновья Соргоду-нойона, Деринги и брат его Хуридай; они из племени Нирун и Хиад. С племенем Будат, которое также из Нирун;

пятый и шестой – сыновья Сорхагту (Хутугту. – A. M.) журхи, Сача бэхи и брат его Тайчу и племена жалайров;

седьмой – сыновья Утуджукуда, из числа племен хиадских, и люди, принадлежащие им;

восьмой – сыновья Мунгэту хиана – Дженкшут (Чаншигуд. – A. M.) и братья, кои суть двоюродные братья Чингисхана, и племя Баягуд из Дарлегин во главе с Унгуром;

девятый – Даридай отчигин, дядя Чингисхана, Хучар, двоюродный брат его, сын Нэхун тайша, и Далу, из их родственников; племя Дуклад из Нирун, и племена Нукуз, Хорхан, Сагант и Уджин (Уйшин?) из Дарлегин;

десятый – Жочи-хан, сын Хутулы-хана, двоюродный брат Чингисхана, подчиненные и нукеры его;

одиннадцатый – Алтан, который был также сын Хутулы-хана;

двенадцатый – Даху-батор, из племени Хингхоют (Хонгирад), кои суть из Нирун, и племя уган, кои суть также из племен Нирун.

тринадцатый – Гэнду чоно и Улугчин чоно, из сыновей Чарахай линху; их называют Нукуз, однако они не первые Нукузы, поелику они суть Нируны…

Эти тринадцать куреней войска Тэмужина, которые описаны в подробности, расположились куренями, наподобие кругов.

Когда тринадцать куреней войска Чингисхана пришли (приготовились к бою), тайчудское войско подошло к месту Далан Балжуд, оставив сзади холмы Алаут Тураут, и стали против [воинства] Чингисхана. С обеих сторон вступили в битву. Всевышний Господь даровал Чингисхану победоносную помощь: с этими тринадцатью куренями он разбил тридцать тысяч [вражеских] конников…

Племена Уругуд и Бурудуд, предводителями которых были Уругуд и Бурудуд, пришли и покорились [Чингисхану].

В том месте, на берегу реки, был огромный лес. Чингисхан остановился там и приказал, чтобы в семидесяти котлах заживо сварили злобных врагов, которые были пленены. Испугавшись этого, в то же время покорилось племя Джуръят – они пришли и перенесли жилища свои в [стойбище] Чингисхана. Вскоре некоторые из них снова взбунтовались.

Племена тайчудов, которые были весьма многочисленны, сильны, могущественны и страшны, в той войне были разбиты, рассеяны и скрылись кто куда.

Рассказ о подчинении [Чингисхану] Улуг-батора, Тугай-Далу и племен Джуръят, об их единодушном пришествии на службу Чингисхану и затем нарушении слова своего и восстании против него

Их (джуръятов) жилища были близки к юрту Чингисхана. Однажды они совместно отправились на охоту… Удачно поохотившись, они решили: «Мы переночуем здесь вместе с Чингисханом». Всего их было четыреста человек. Так как они не имели котлов и провианта, двести человек отправились домой, а двести человек расположились тут же, рядом с Чингисханом. Чингисхан распорядился, чтобы им дали нужное количество котлов и провиант.

На другой день они снова охотились, и Чингисхан дал им бо́льшую часть добычи. Когда они расставались друг с другом, отправляясь в свои стойбища, они долго благодарили Чингисхана и сказали: «Племя тайчудов нас покинуло и отделилось, а Чингисхан без особых на то причин оказал нам все эти почести и одарил нас [такой добычей]. Он есть государь, думающий о своих подданных и заботящийся о войске».

По пути в свое стойбище они таким образом воздавали Чингисхану хвалу, и слава о нем распространилась среди всех племен. Когда они пришли домой, один из их предводителей, Улуг-батор, держал совет с Багуем и Бадаганой: под впечатлением благодарности [Чингисхану], он предложил пойти на службу к Чингисхану и покориться его величию. Багуй и Бадагана не дали согласия и сказали: «Что дурного нам сделало племя тайчудов? К тому же они – наши родичи. С какой стати мы от них отвратимся без причины и пойдем к Чингисхану?»

Так как они не согласились, Улуг-батор с Тугай-Далу и с племенем Джуръят, которое было родственно с ними и обитало поблизости, пришли к Чингисхану и сказали: «Мы остались подобно женам без мужей, табуну без хозяина и стаду без пастуха. Дети [великих родителей] убивают нас и разоряют. Мы будем сплоченно сражаться во имя твоей дружбы и будем бить врагов твоих».

Чингисхан сказал в ответ Улуг-батору: «Я был подобен спящему. И ты, потянув меня за локоть, разбудил меня. Я был неподвижен [как истукан], а ты потянул меня – и я поднялся [на ноги]. Что же до обязательств [в отношении вас], я сделаю все, что окажется нужным». [После того] они были обласканы [Чингисханом] и поощрены им.

Через некоторое время, когда они (джуръяты) вполне обосновались на месте (в юрте Чингисхана), они вдруг ушли [от Чингисхана] и долго скитались по разным землям, пока наконец некто Ходон-Орчан, который был из племени Мэргэд, не убил Тагай-Далу. Когда у джуръятов не осталось больше ни силы, ни могущества, [это племя] распалось.

После этого предводителем племени Джуръят был Жамуха сэцэн, который был одарен умом, способностями и хитростью и был большой интриган. Чингисхан называл его андой-побратимом. Хотя Жамуха [на словах] был верен побратимству и демонстрировал знаки дружбы и искреннего расположения, однако втайне питал к Чингисхану вражду, замышлял [деяния] супротив него и желал воссесть на его престол… [Для этого] Жамуха сэцэн несколько раз соединялся с врагами и неприятелями его (Чингисхана)…

Через какое-то время упомянутые племена (Джуръят), достигнув между собой согласия, сказали: «Тайчуды нас без конца беспокоят и понапрасну тревожат. Этот царевич Тэмужин снимает [с себя] платье, которое носил, – и отдает, сходит с лошади, на которой сидел, – и отдает. Этот человек заботится о людях, печется о войске, хорошо и в достатке живет его улус». Поразмыслив и посоветовавшись меж собой, они пришли все на службу к Чингисхану, добровольно приняли подданство и успокоились в тени благоденствия его…

Рассказ о начале дружбы Чингисхана с Ван-ханом

Дело обстояло так: между отцом Чингисхана, Есухэй-батором, и Ван-ханом, по причине близкого соседства, с давних пор была дружба и единство. В трудную минуту Есухэй-батор оказал помощь Ван-хану и вызволил его из бездны затруднений. Друг друга они называли андой-побратимом. Как говорится, «любовь наследственна», поэтому Чингисхан, как того требовал обычай, следовал по пути дружбы и называл его (Ван-хана) отцом.

Ван-хан был предводителем племени Хэрэйд, Конкоит и других племен, входивших в число хэрэйдских. Это племя – многочисленное, с большим войском, [его] вожди были древнеславные. Они имели сходство с племенами монгольскими; их быт, обычаи, речь близки друг с другом.

Прежде Ван-хана звали Тогорил… Так называют птицу, которую хотя никто не видел, однако имя ее известно и ведомо между людьми, подобно [сказочной птице] Анке… Министр Алтан-хана хитайского Чинсан дал ему прозвание Ван-хан, то есть «государь одного округа»…

Причина дружбы и побратимства Ван-хана с Есухэй-батором была следующей: Ван-хан после смерти отца своего, Буюрук-хана, убил нескольких братьев и племянников… По этой причине его дядя Гур-хан воевал с ним и разбил Ван-хана. Некоторое время он (Ван-хан) скитался и наконец прибыл к Есухэй-батору.

Есухэй-батор оказал ему помощь, разбил войско Гур-хана, так что заставил его бежать до страны Хашин (страны тангудов. – А. М.). Взяв у Гур-хана обратно владения Ван-хана, Есухэй-батор вернул их Ван-хану. Тогда-то Есухэй-батор приобрел такие права на его (Ван-хана) признательность, и они стали андами-побратимами.

После того как младший брат Ван-хана, Эрхэ Хар, увидел, что Ван-хан, убив родных его, сделался предводителем [хэрэйдов], он спасся бегством и пришел в страну найманов, к Инанч-хану. Инанч-хан сжалился над ним и через какое-то время оказал ему помощь, послал войско [против Ван-хана], он отнял у него снова племя и войско, а самого заставил бежать.

В то время Есухэй-батор скончался. Ван-хан, пройдя через три страны, пришел [на поклон] к государю туркестанскому, Гур-хану кара-китайскому (киданьскому. – A. M.). В той стране, а также в городах уйгурских и тангудских произошла смута, и он остался без приюта. Ван-хан обеднел так, что имел всего пять штук овец, молоком которых он питался, и двух-трех верблюдов, от которых получал пропитание свое.

После того как некоторое время он пребывал в таком расстроенном положении, он услыхал молву о появлении у Чингисхана силы и мощи. В силу дружбы, которую он имел с отцом его, Есухэй-батором, он пришел весной в год Луу, который есть год Дракона… в местность, называемую Гусэгур-нур, близ юрта Чингисхана, туда, где когда-то они жили вместе с Есухэй-батором. Оттуда Ван-хан отправил к Чингисхану, вверх по Керулену, двоих своих слуг, Тугая и Суэкэ, и о приходе своем повестил. Чингисхан выступил и двинулся навстречу ему. Когда они сошлись вместе, Ван-хан сказал: «Я оголодал и отощал».

Сердце Чингисхана сжалилось над ним, он наложил на монголов подать для него, поместил его в своем курене… Осенью, когда они вместе перекочевали в ущелье Хар хавцал, в силу того что Ван-хан и Есухэй-батор были андами-побратимами, стали они (Ван-хан) с Чингисханом [считаться] отцом и сыном и устроили [по этому случаю] пир…

Рассказ о хуралдае Чингисхана с Ван-ханом в местности Саарь Хээр и выступлении их на войну с тайчудами

Весной года Бичин, который есть год Обезьяны[456]… Чингисхан и Ван-хан сошлись в пределах местности, называемой Саарь хээр, и устроили хуралдай, после которого единодушно выступили в поход для нападения на тайчудов. В то время предводителями у тайчудов были Анку-Хакучу, Курил, Кудудар и другие, которые были ниже их братьев и родичей, таких как Таргудай Хирилтуг и подобные ему…

Тогтога бэхи, бывший вождем племени Мэргэд и бежавший в Баргузин, послал в ту пору на помощь к тайчудам братьев своих Худу и Орчана. Все это сборище соединилось в монгольских степях на реке Онон. Чингисхан и Ван-хан двинулись на них и сразились. Тайчуды и [прочие] племена, будучи побеждены, начали отступать. Войска Чингисхана преследовали Таргудая Хирилтуга и Кудудара до местности Энгут-Турас, где обоих убили…

Рассказ о походе Чингисхана войной на воеводу мэргэдского Алаг-Удура и бывших с ним некоторых воевод из тайчудов и татар и о поражении его (Алаг-Удура)

Чингисхан пошел войной на войско собравшихся вместе племен Мэргэд, Тайчуд и Татар[457]. Их военачальниками были Алаг-Удур из мэргэдов, Киркан тайш из тайчудов и Джакур и Келбек из татар. Все они были предводителями племен и достопочтенными [людьми своего] времени.

Упомянутый [выше] Алаг-Удур в ту эпоху стоял во главе равных ему, знаменитых и достопочтенных предводителей [племен] и в мыслях [своих] имел желание и стремление к верховной (ханской) власти.

В ту эпоху был один умный и проницательный старец из племени Баягуд, который говорил, что «Сача бэхи из племени Хиад Журхин стремится к ханской власти, однако это не его дело. Жамуха сэцэн, который беспрестанно натравливает людей друг против друга и учиняет различные хитрости и лицемерные [ухищрения], чтобы достичь своей [цели], также не добьется того… Жочи Хасар, брат Чингисхана, тоже имеет таковую страсть и желает отличиться, [рассчитывает] на свою силу и искусство стрельбы из лука; однако и ему [ханский престол] не достанется. Алаг-Удур из племени Мэргэд, стремящийся к ханской власти и показывающий величие и могущество, также [власти] не получит.

Этот Тэмужин, то есть Чингисхан, обладает внешностью, свойствами и способностями, необходимыми для того, чтобы властвовать, и, наверное, он достигнет ханского величия».

[Свои мысли], по монгольскому обычаю, он искусно излагал в стихах. В конце концов вышло так, как он и говорил…

Когда Чингисхан, выступив войной на это сборище, сошелся с ними в местности Далан Нумургэс, он разбил и заставил [врага] отступить. [Впоследствии] они вторично собрались…

Так как Жочи Хасар (брат Чингисхана. – A. M.) в то время [кочевал] отдельно от Чингисхана, Зэв находился при нем. Племя хонгирадов пожелало прийти к Чингисхану и покориться, но Зэв подбил Жочи Хасара [ударить по ним] и обратить в бегство. [Тогда хонгирады] передумали подчиняться Чингисхану, не доверяя ему. По этой причине Чингисхан рассердился на Жочи Хасара и укорял его[458].

Рассказ об уходе племени Хонгирад к Жамухе сэцэну из племени Джаджирад, о возведении его на гур-ханство этими племенами совместно с племенами Ихирэс, Хатагин и другими, об их намерении воевать [с Чингисханом], об его уведомлении и их поражении

В год Курицы (1201-й. – A. M.) подвергшиеся нападению [воинов Жочи Хасара] хонгирады, будучи в замешательстве, потеряли голову и ушли к Жамухе сэцэну. Хонгирады вместе с племенами Ихирэс, Горлос, Дурбан, Татар, Хатагин и Салжуд собрались на берегу реки Кем и возвели Жамуху на гур-ханство. Значение Гур-хана есть государь султанов и правителей. Когда он стал Гур-ханом, они замыслили воевать с Чингисханом…

Когда… Чингисхану доложили [об этом], он немедленно выступил на войну против них, сразился с Жамухой в местности, называемой Еди-Хорган, и разбил его. Племя хонгирадов тогда же покорилось [Чингисхану]…

Рассказ об объединении Буйруг-хана, брата хана найманского, и Тогтога бэхи, вождя мэргэдов и других племен – Татар, Хатагин и прочих, об их выступлении с большим войском на войну с Чингисханом и их гибели от снега и бурана

Осенью года Собаки (1202-й. – A. M.) Тогтога бэхи мэргэдский, племена Дурбан, Татар, Хатагин, Салжуд с их предводителем Ухуту-батором и вождь племени Ойрад, Хутуга бэхи, – все это сборище, которое многократно воевало с Чингисханом и Ван-ханом, бежало и нашло прибежище у Буйруг-хана. Объединившись с ним и сформировав большое воинство, они выступили на войну с Чингисханом и Ван-ханом.

[Найманы] сделали камлание, чтобы пошел снег и начался буран. Смысл камлания заключается в следующем: читают заклинания и кладут в воду разные камни, в результате чего разверстываются хляби небесные.

[Однако] тот снег и буран обернулись против них самих… Известно, что в том месте [многие воины] Буйруг-хана найманского и упомянутых племен монгольских, которые были с ним заодно, лишились от жестокой стужи рук и ног. Буран был такой силы, что множество людей и лошадей погибли, сорвавшись с высоты.

[Так как] с племенами, которые возвели Жамуху на гур-ханство и [затем] пришли вместе с Буйруг-ханом повоевать Чингисхана, вышло такое [несчастье], Жамуха вторично склонился на сторону Чингисхана; [по пути] он разграбил стойбища племен, которые возвели его на гур-ханство, и пришел на службу к Чингисхану…

В ту зиму Чингисхан пожелал для старшего сына своего, Жочи, сестру Сэнгума (сына Ван-хана. – A. M.), Чаур бэхи, а Ван-хан – дочь Чингисхана Худжин бэхи для Тус-Бука, сына Сэнгума. Но дело не состоялось, поэтому между ними появилось некоторое неудовольствие.

Рассказ о поездке Жамухи сэцена к Сэнгуму, сыну Ван-хана, о привлечении его к враждебным действиям против Чингисхана, об объединении их и других племен и о сражении Чингисхана с ними в местности Халалжид элст

Так как Жамуха, в сущности, был завистником и зложелателем Чингисхана, чрезвычайно коварен и зловреден, улучив подходящий момент, он пошел к Сэнгуму и сказал: «Мой старший брат Чингисхан сговорился с Таян-ханом, вашим врагом, и беспрестанно посылает к нему послов». [Злопыхатель] Жамуха вселил в душу Сэнгума эту мысль, и Сэнгум по простоте душевной ему поверил. Они сговорились с ним о том, что «когда Чингисхан нападет, войска наши устремятся со всех сторон, дабы его поразить».

Так как дядя Чингисхана, Даридай отчигин, и двоюродные братья его Алтан – сын Хутулы-хана, Хучар – сын Нэхун тайша, вопреки запрету Чингисхана, взяли во время сражения с татарами добычу, Чингисхан у них отнял ее. Рассердившись на него, они также пристали к Сэнгуму. И Тагай-Кулакай из племени Мангуд, и Мухур-Хуран, глава племени Адархин, что из Нирун, с тем сборищем соединились, чтобы поразить Чингисхана.

В то время Сэнгум кочевал отдельно от отца… Он отправил послом к отцу некоего Салхан-Туда из числа своих нукеров и так устроил, чтобы [подданные] Чингисхана и его войско смешались с его людьми и войском. Он искал благоприятного случая для [исполнения] своих замыслов и совещался с Жамухой. Жамуха называл Сэнгума андой-побратимом; с Чингисханом они были также анды.

Через того посла Сэнгум извещал отца о том, что «сын Огэлун-эхэ, Чингисхан, который претендует на твою дружбу и благорасположение, замыслил такое-то вероломство. Мы же думаем, как его опередить и поразить».

Ван-Хану эти слова пришлись не по душе, и он сказал: «Жамуха – обыкновенный пустослов, бесчестный и не заслуживающий доверия. И слова его не должно слушать!»

Через некоторое время Чингисхан отошел от них (стойбища Сэнгума) и остановился далее.

Весной в год Свиньи (1203-й. – А. М.) Сэнгум вторично отправил посла к отцу со словами: «Как могут дальновидные и здравомыслящие люди пропускать мимо ушей [правдивые слова], не видеть очевидного!»

Когда Ван-хан услышал гневные слова сына, он сказал: «Мы с ним (Чингисханом) стали побратимами, и несколько раз он великодушно оказывал нам вспоможение имуществом и всем прочим. Как ты можешь думать о нем такое? Что тут скажешь? Сколько вас ни останавливаю, вы не слушаетесь. Даже на старости лет не видать мне покоя! Коли вы не слушаете моих речей, поступайте как знаете. Бог вам судья!» Сказав это, Ван-хан чрезвычайно опечалился.

После этого они тайно подожгли пастбище, где находилось стойбище Чингисхана. Он так и не узнал, чьих это было рук дело. Затем они замыслили следующее: прежде он желал взять дочь Ван-хана Чаур бэхи для сына своего Жочи, но ему отказали. Теперь же они решили: пошлем и скажем, что мы отдаем им свою дочь, пригласим их на пир, и, когда он придет, мы его схватим…

Когда Чингисхана оповестили об этом (о приглашении Сэнгума. – A. M.), он двинулся в путь с двумя нукерами. По дороге он заехал в стойбище к отцу Мунлигу из племени Хонхотан, который был отцом Тэв тэнгэра, и там переночевал. Посоветовавшись с отцом Мунлигом, Чингисхан [не поехал к Сэнгуму] и отправил с [их] посыльным такой ответ: «Наши кони отощали. Мы откормим их и одного человека пошлем на сговорный пир». Чингисхан отправил назад посыльного Сэнгума, а сам отправился домой. После этого Ван-хан и Сэнгум замыслили идти войной на Чингисхана…[459]

Рассказ о восшествии Чингисхана на ханский престолпосле того, как он разгромил Ван-хана, который был почтенным предводителем [хэрэйдов], и о закреплении за ним ханского звания

Когда Чингисхан разгромил войско Ван-хана и, низложив его с сыном, обратил их в бегство, племена хэрэйдов покорились ему. Зимой года Свиньи (1203-го. – A. M.) в местности, называемой Тэмээн хээр, Чингисхан занимался [облавной] охотой, после чего радостный и счастливый воротился в ставку победителем. Так как ему далась такая великая победа, ханская власть его укрепилась; отовсюду к нему приходили племена и принимали подданство. Тогда он устроил великое собрание и в благодарность за ту великую благодать установил хорошие и твердые уставы (яса) и благополучно воссел на ханский престол…[460]

Рассказ о походе Чингисхана войной на Таян-хана и о поражении Таян-хана

Хотя Чингисхану было известно враждебное к нему отношение Таян-хана, однако он снова удостоверился в этом, [выслушав онгудского] посла Торбидаши. Поэтому весной года Мыши (1204-го. – A. M.) он созвал хуралдай в местности Темегэ Бедин-Тул-кул-джут.

Военачальники единодушно молвили: «Лошади наши отощали; вот откормим их и осенью нападем». Отчигин-нойон, дядя Чингисхана, сказал: «Нукеры! Что это еще за предлог – худоба лошадей! Коль скоро мы услыхали такие речи [найманов], мы выступим с войском [немедля]! Как можно [позволить] Таян-хану захватить нас? Это мы должны пойти и захватить его! И скажут [наши потомки]: в этом месте схватили Таян-хана. Так мы прославим свои имена. Что же касается того, кто кого победит: мы его или он нас, ведает только Великий Господь. Так выступим же тотчас!»

После этого Бэлгудэй, брат Чингисхана, обращаясь к нему, сказал: «Если найманское племя отберет у нас колчаны, они разнесут наши кости [по степи]! Они кичатся своим превосходством, потому что их улус большой и многочисленны их табуны и стада. Но что они нам могут сделать с их большим улусом, множеством табунов и стад, если мы опередим их? Что мешает нам первыми захватить их колчаны?»

Чингисхан одобрил его слова и [вскоре] выступил войной на Таян-хана…

Таян-хан принял бой. Чингисхан приказал Жочи Хасару командовать срединным полком войска, а сам лично расставлял [остальные полки]. Когда Жамуха сэцэн увидел издали боевой порядок воинства Чингисхана, он сказал, обращаясь к нукерам: «Заметьте, как изменился боевой порядок войска моего анды-побратима[461]. Племя найманское не делится добычей с другими; и нам от них не будет толку». Сказав это, он поворотил коня и покинул [общий] строй.

В тот день было большое сражение. Ближе к ночи войско Таян-хана было разбито, обратилось в бегство с поля битвы. Таян-хан получил много тяжелых ран. Он нашел прибежище у одной горы; с ним находился Хорису бэчи и несколько других нукеров. Какие бы усилия они ни употребляли и какие бы старания ни прилагали, чтобы он встал и продолжил битву, от тяжести ран Таян-хан не имел возможности двинуться.

Тогда Хорису бэчи сказал другим военачальникам и нукерам: «Теперь я скажу слово, от которого, я знаю, он придет в себя и поднимется на ноги». И он сказал: «Таян-хан! Мы находимся [на вершине] горы. Так встань же, спустись с нами с хребта и пойди [вместе с нами] в бой!»

То слово Таян-хан услышал, но нисколько не оживился и не поднялся на ноги. Тогда [Хорису бэчи] снова сказал: «О Таян-хан! Супруги твои, особенно возлюбленная твоя Гурбэсу, украсив себя и приведя в порядок ставки свои, ожидают тебя! Встань же, и пойдем!» И это слово слышал Таян-хан, но не смог пошевелиться. Тогда Хорису бэчи сказал нукерам: «Если бы у него было хоть немного силы, он пошевелился бы или ответил. Теперь, прежде чем увидать кончину его, пойдемте и сразимся пред его очи, чтобы он видел смерть нашу».

Они спустились с того хребта и жестоко сражались, пока не были убиты. Как ни желал Чингисхан взять их живыми, так и не смог. Чингисхан был восхищен ими, чрезвычайно хвалил их верность и твердость. Он сказал: «Всякому, у кого будут такие нукеры, незачем печалиться!»…

В том сражении племена дурбан, татар, хатагин и салжудов все покорились и пришли на службу Чингисхану, а мэргэды не явились и бежали; Хучулуг, сын Таян-хана, бежал к брату отца своего, Буйруг-хану…

Рассказ о походе Чингисхана в страну Хашин, которую называют Тангуд, и о покорении их крепостей и городов

Когда благополучно наступил год Быка (1205-й. – A. M.), Чингисхан, приведя в порядок войска, направил армию в страну Хашин, которую называют Тангуд. Когда они пошли в ту страну, пришли сначала к крепости, которую называли Ликили, которая была чрезвычайно укреплена. Они осадили ее, вскоре взяли и разрушили все до основания.

Оттуда они пошли к городу, имя которого есть Киленгуси. Это был город чрезвычайно большой. Они также взяли его и разграбили. Они взяли и некоторые другие области тангудские, разграбили их, угнали весь скот, который нашли в тех пределах, и возвратились к Чингисхану с богатыми трофеями, бесчисленным количеством верблюдов.

Рассказ о великом хуралдае Чингисхана, на котором он повелел воздвигнуть белое девятибунчужное знамя и [на котором] за ним был утвержден титул «Чингисхан»…

Когда благополучно и счастливо наступил год Барса (1206-й. – A. M.), в начале весны Чингисхан повелел воздвигнуть белое девятибунчужное знамя и устроил великий хуралдай. На этом хуралдае за ним утвердили титул «Чингисхан», и он счастливо воссел на престол. Утвердившим это звание был сын Мэнлига из племени Хонхотан, Хухучу, которого называли [также] Тэв тэнгэр. Значение «чин» – сильный и крепкий, а «чингис» – его множественное число, подобное [титулу] Гур-хан, которое было прозванием великих государей кара-китайских, т. е. государь сильный и великий…

Рассказ о походе против вождя мэргэдов Тогтога бэхи, который неоднократно вел войну и заводил смуты [против Чингисхана], а во время [этого похода] был убит

В год Дракона (1208-й. – A. M.) Чингисхан воротился в ставку с победой над страною Тангуд и кыргызами, правители которых покорялись. Там он провел конец лета, а зимой отправился в погоню за Тогтога бэхи и Хучулугом, которые оба бежали после разгрома Буйруг-хана и пришли в места [близ реки] Иртыш. Дорогой караульные и передовые войска Чингисхана случайно наткнулись на племя Ойрад, главою которого был Хутуга бэхи.

То племя, не имея возможности и силы к войне и сопротивлению, покорилось, присоединилось к войску Чингисхана и взялось быть их проводниками. Внезапно они наехали на Тогтога бэхи, вождя мэргэдов, и Хучулуга, сына Таян-хана. [Ворогов] окружили, их имущество, табуны и стада захватили. Тогтога бэхи был убит в сражении, а Хучулуг с немногими людьми спасся, бежал и нашел убежище в стране кара-китайской. Он находился там некоторое время, после чего Гур-хан кара-китайский обласкал его, назвал сыном и затем отдал ему дочь свою…

Рассказ о принятии подданства племенем уйгуров и пожаловании Чингисханом их правителя Идугуда

Весенней порой года Змеи (1209-го. – A. M.) Идугуд, правитель уйгуров, склонился на сторону Чингисхана, так как он слышал молву о величии, могуществе, справедливости и щедрости Чингисхана. В то время уйгуры были данниками Гур-хана [кара-китайского], старший вельможа которого, по имени Шукем, сидел [в их стране] наместником.

Идугуд убил наместника Шукема и намеревался отправить послов с прошением к Чингисхану о подданстве. Молва о том событии достигла слуха Чингисхана, и он сам отправил посольство к Идугуду…

Когда они пришли, Идугуд весьма обрадовался их прибытию: почтил и уважил их и, выразив свою преданность, отправил вместе с ними к Чингисхану двух своих послов. Он передал через них следующее: «Я слышал от всех приходящих и уходящих о могуществе, величии, власти и силе царя миродержца и миропокорителя.

Я воспротивился власти кара-китайского Гур-хана и хотел отправить к тебе послов, чтобы изложить подробно положение Гур-хана и все другое, что я знаю, и честно служить тебе. Как раз в это время, опередив меня, прибыли твои послы… Возрадовалось мое сердце. И потому я отдаю всю страну уйгурскую [тебе, Чингисхан,] и становлюсь слугою и сыном твоим»…

Когда те два упомянутые посла пришли [вместе] с послами Чингисхана и послание Идугуда передали, Чингисхан принял их с почестями и повелел: «Коли Идугуд действительно искренне желает ему служить, то пусть возьмет из того, что он имеет в казнохранилище, и лично принесет [дань]».

С этим важным делом он вторично послал своих послов [к Идугуду]. Когда они пришли туда, Идугуд осмотрел казнохранилище, и то, что признал достойным и соответственным, он взял и отправился к Чингисхану.

Чингисхан, вторично отправив посольство к Идугуду, лето года Лошади (1210-го. – A. M.) провел в своей ставке. Идугуд был занят приготовлениями [к поездке к Чингисхану] и еще не прибыл. Тем временем наступила осень. Чингисхан ополчился на страну тангудов[462]. Он прибыл к городу, который называют Яргай, и призвал [тангудов] к подчинению. Государь страны тангудов, [подчинившись], отдал ему в жены свою дочь. Когда весной года Барана (1211-го. – A. M.) Чингисхан возвратился [в свою ставку] победителем, туда благополучно прибыл [предводитель уйгуров] Идугуд, и правитель харлугов Арслан-хан также пришел подчиниться Чингисхану…

Рассказ о начале похода Чингисхана на Хитай, Кара-Хитай и Джурджэ и овладении большей частью того государства, которое монголы называют Джаокут[463]

Весной года Барана (1211-го. – A. M.) Чингисхан пошел в поход на страну Хитай. Перед этим он послал в охранение на западные рубежи своего улуса двухтысячный отряд под командованием Тохучара из племени хонгирад, которого [еще] называли Далан турхаг Тохучар.

Это было сделано для того, чтобы, когда он (Чингисхан) пойдет в страну Хитайскую, его орды и тыл были в безопасности, и [чтобы] монгольские племена, [а также] хэрэйды, найманы и другие народы, которые большею частью были покорены, не сговорились бы снова за его спиной и не замыслили супротив него чего-нибудь. После того как он предпринял эти меры предосторожности и подготовил войско, осенью упомянутого года он благополучно выступил в поход, чтобы покорить страну Хитай, Кара-Хитай и Джурджэ, которую монголы называют Джаокут…

Когда Чингисхан двинулся в те пределы, сначала он пришел к озеру Тал-нур и взял города Тису (Да шуй Луань) и Бадини (Байдэн-чэн). Затем они взяли города Туша (Ушабуу), Хучжен-чжеу (Чанчжоу), Хунь-чжеу (Хуань-чжоу) и Фу-чжеу (Фучжоу).

Сыновья Чингисхана Жочи, Цагадай и Угэдэй взяли города[464]: Юн-юй (Юнь-нэй), Дунь-чжен (Дун-шэн), Ду-чжеу (У-чжоу), Сунь-чжеу (Сюань-чжоу) и Юнь-чжеу (Нин-чжоу).

Затем [монголы] захватили один чрезвычайно большой город – Сибкин (Си-цзин)[465]… (затем), не делая обхода, прошли и ушли…

Чингисхан остановился у города, называемого Фучжоу, и осадил его. Командующие войском Джурджэ – Гю-гянь Нарду (Ваньянь-гюгянь), Чжиутай Утеду (джау-тау Цзю-цзинь), Ану– Нарду (цзянь-цзюнь Вань-ну) и Мянган[466], которые командовали тумэнами, шли [навстречу Чингисхану] с большим войском. На перевале Унэгэн даваа они остановились и перестроились в боевой порядок…

Цань-чжэнь Багуша (Ваньян Хуша[467]) сказал главнокомандующему войсками Джурджэ [Ваньянь] Гю-гяню: «Войска Чингисхана разграбили город Фучжоу и, занимаясь разделом добычи, лошадей отпустили на пастбища. Сейчас они беспечны и не знают [о наших планах]. Если внезапно нагрянем, мы их разобьем».

Гю-гянь сказал в ответ: «Места там непростые. Нападем на них рано утром совместным ударом пехоты и конницы!»

Закончив совет, они выступили [в сторону монголов]. Чингисхан получил известие об этом [наступлении врага] в то время, когда войска были заняты принятием пищи. [Тем не менее] они опрокинули котлы и поспешно выступили. Придя и встав двумя отрядами в местности, называемой Хурчжоу, [монголы] стали ожидать неприятеля…

Чингисхан, разделив свое войско надвое и построив в боевой порядок, внимательно наблюдал за приближением неприятеля. Армия Алтан-хана была весьма многочисленна. Ее главнокомандующий, упомянутый Гю-гянь, призвал одного из командиров, по имени Мянган, и сказал ему: «Ты прежде находился среди монголов и знаешь Чингисхана. Ступай и скажи ему: «Что ты видел от нас плохого, что вот так, с войском, идешь на нас?» Если он в ответ будет перечить, поставь его на место крепким словом!»

Мянган, выполняя приказ Гю-гяня, пришел к Чингисхану и передал слова своего командующего. Чингисхан приказал его схватить и держать, чтобы допросить его после сражения.

Тем временем обе рати сошлись, и завязалась битва. Скоро войско монгольское разбило передовую часть войска хитайского; было убито столько врагов, что все поля в тех пределах стали зловонны от гниющих тел убитых. [Монголы] устремились вслед за отступающими, пока не достигли [расположения] главных сил [врага]. В местности Хой-хэ-пху были повергнуты и обращены в бегство и эти отборные войска [цзиньцев], командиром которых был Хуша.

Это было крупное и прославленное сражение, которое и поныне у монголов весьма известно как «сражение Чингисхана на перевале Унэгэн даваа». Много прославленных хитайских полководцев были убиты в том сражении.

Чингисхан достиг, чего хотел, и поэтому воротился оттуда счастливый.

Возвратившись в ставку, он спросил у взятого под стражу перед самым сражением Мянгана: «Что плохого я сделал тебе? Почему ты на людях позволил себе оскорбить меня?»

Мянган ответил: «Я давно замыслил прийти к тебе на службу, но я боялся, что меня заподозрят и помешают явиться к тебе. Когда Гю-гянь решил послать кого-нибудь к тебе с этим посланием, я сам вызвался и под этим предлогом пришел к тебе просить взять меня в услужение. Не представься мне такой случай, я вряд ли бы смог к тебе прийти».

Чингисхан одобрил его речь и освободил Мянгана.

После этого они взяли и разрушили город Сюань Дэ, который был одним из самых больших городов. Оттуда пошли к городу Даинь-ху (Дэ син), который был также велик. В тех пределах много садов и цветников, и вино там в изобилии.

Когда они подошли [к Дэ сину], их встретило многочисленное и сильное войско. [Монголы] не смогли приблизиться [к городу] и воротились. Тогда они послали туда с войском Толуй-хана и Чигу-хургэна, который был сыном Алчи-нойона из племени Хонгирад. Они сразились и разбили [цзиньцев], взошли на городскую стену, взяли крепость Чжу и возвратились[468].

[Цзиньцы] вторично возмутились, и Чингисхан осенью (1213 г. – A. M.) сам пошел [на Дэ син], захватил и разрушил его[469]. Чингисхан подошел к одному из самых больших городов Алтан-хана, который называется Хуай-лай[470]. Ему противостоял с большим войском вельможа Алтан-хана Гю-гэ Чжунг-ше (Чжуху Гао-ци). Гю-гэ (Гао-цы) есть имя, а значение Чжунг-ше (Чжуху) – командующий десятитысячным [войском]. Чингисхан с ним сразился, разбил и гнал до [крепости] Хавцал. Значение слова «хавцал» есть «[горный] проход». Такие укрепления с воинским гарнизоном были устроены [цзиньцами] в каждом горном проходе…

Чингисхан оставил Хэтэя и Бочэ с войском перед [северным проходом] в это ущелье, а сам направился в обход (с запада) к другому горному проходу, который называется Си-кин-гю (крепость Цзицзингуань).

Алтан-хан, которого об этом [маневре монголов] известили, срочно послал большое войско во главе с командиром Нодуном, чтобы не позволить отряду Чингисхана преодолеть этот горный проход [и закрывающую его заставу] и выйти на [оперативный] простор. Пока [цзиньцы] добрались туда, Чингисхан уже прошел через проход и заставу и послал свое войско под командованием Зэва к крепости в Хавцальском ущелье, чтобы, подойдя с тыла, он [захватил] ее и охранял.

Зэв застал врага врасплох и захватил крепость. Оставленные [ранее Чингисханом] перед горным проходом [с севера] Хэтэй и Бочэ присоединились к нему. После этого Чингисхан послал Хэтэй-нойона с пятью тысячами конников, чтобы они взяли под свою охрану все дороги, ведущие к городу Жунду, а сам осадил город Чжочжоу. И после двадцати дней осады взял его[471].

[Зимой 1213 г.] Чингисхан отослал [войска правого крыла под командованием] Жочи, Цагадая и Угэдэя [вдоль южной стороны] хребта Чжо-лу (Тайханшай), чтобы овладеть теми пределами. Они захватили все города и крепости от города Ту-чжоу до города Хуай-Мынь-Чжоу; взяли два больших города, из коих один монголы называют Чаган-балгасун, а на китайском языке – Чжинь-Цзин-ху (Чжан Чжи), а другой, который поменьше, называют Ву-чжоу. Оттуда они пошли к Хар-Мурэну (Желтая река. – A. M.)… Возвращаясь оттуда, они разграбили город Тунг-Фу.

Чингисхан послал [на восток] войска левого крыла [под командованием младшего брата] Хасара, Алчи-нойона и Бочэ из [племени] Хонгирад и Журчидая… чтобы они, пройдя вдоль берега моря, покорили [эти пределы]. [Сначала] они пошли и захватили города Цзи-чжеу (Цзинь Чжоу) и Ли-чжеу (Луань-чжоу). [Пойдя дальше], они захватили и разрушили все крепости, которые были у них на пути, после чего возвратились.

Чингисхан вместе с Толуй-ханом, которого также называли Их-нойон (монг. «Великий господин». – A. M.), повели войско центра посередине. Не останавливаясь, они проследовали мимо двух больших городов – Дань-бянь-фу и Дай-минь-фу. (Но затем) они захватили все попадавшиеся по пути города, деревни и укрепления, разрушили их и возвратились…[472]

Рассказ о прибытии Чингисхана в окрестности города Жунду, о том, как Алтан-хан в знак подчинения [Чингисхану] отправил ему свою дочь, о бегстве Алтан-хана в город Намгин, об осаде и завоевании Жунду войском Чингисхана

…Чингисхан прибыл в пределы упомянутого выше города Жунду. В конце весны (1214 г. – A. M.) Алтан-хан находился в том городе вместе с начальником войска своего, по имени Гю-гянь, который имел звание юань-шуай, т. е. главнокомандующий войсками. Это был тот главнокомандующий, который однажды уже сражался с Чингисханом. Алтан-хан устроил совещание в присутствии своих военачальников, где поставил вопрос: «Монгольские воины [из-за жаркого климата] разболелись, и [войско] разом ослабело. Что, если мы теперь сразимся с ними?»

Другой придворный вельможа, юн-гун чин-сан (первый министр Вань-янь Фу-син), сказал: «Не стоит этого делать! Ведь наши воины собраны из окрестных поселений и имеют семьи: жен и детей. Разве мы можем [теперь] знать их мысли и мысли каждого человека [в отдельности]? Если вдруг мы будем разбиты, все они разбегутся по своим жилищам, а если мы разобьем монголов, они [и подавно] уйдут к женам и детям. Как можно положиться на авось, рискуя лишиться отчины, земли дедов и предков и высокого царского престола? Нельзя поступать необдуманно. Теперь до́лжно отправить посла [к монголам] для примирения. [Узнав, что мы подчиняемся], они непременно удалятся из наших пределов – тогда-то мы все и перерешим».

Алтан-хан одобрил его предложение и отправил посла к Чингисхану, а с ним [к монгольскому хану] послал свою дочь, Гунж-хатан[473]. Вместе с ней он отправил своего почтенного вельможу по имени Фу-кин чин-сан. Когда они прибыли туда, передали Чингисхану послание Алтан-хана и вручили девушку, он был удовлетворен их покорностью и [решил] пойти восвояси. Тот (цзиньский) вельможа, сопровождая Чингисхана, вместе с ним перевалил через Цавчалский перевал и дошел до местности под названием Мачи. Отсюда он воротился.

Спустя четыре месяца в том же году (в мае 1214 г. – A. M.) Алтан-хан ушел в город Темкин (Намгин) и перенес туда резиденцию. Этот город находится на берегу Хар-мурэн (Желтой реки. – A. M.). Описывают его чрезвычайно большим – в окружности сорок фарсангов. В древности он был столицею китайских государей; имеет три чрезвычайно крепкие стены, реку (как естественную преграду. – A. M.), сады и цветники без числа.

Для защиты города Чжунду он (Алтан-хан) оставил сына своего и двух знатных вельмож, Фу-гин (чин-сана) и Цинь-чжуна, ему в помощники.

Алтан-хан [по пути в Намгин] прибыл в город Чжо-чжоу (чжеу). Войско кара-киданьское, которое [сопровождало его] и шло следом за ним, догнало Алтан-хана в местности Лин-Лингя-Гильсун (Лян-сянь); он приказал разоружить [киданей]. Они воспротивились приказу [Алтан-хана], убили местного управителя по имени Сянь-гун. Затем [кидани] поставили предводителями своими трех человек: Чжида, Бейзер и Жалар и выступили обратно [в направлении Жунду].

Это известие достигло Фу-гин чин-сана, который был одним из вельмож Алтан-хана и следовал в арьергарде. Тотчас он послал войско к мосту, который был на их пути, чтобы не дать им переправиться через него.

Тем временем кара-киданьское войско достигло татарских племен, которые обитали в тех пределах и были подданными Алтан-хана. Кидани присоединили их к себе, затем переправили тысячу человек через реку, чтобы зайти в тыл [цзиньским] войскам, которые охраняли мост. Они обратили их в бегство, некоторых убили, захватили и забрали себе лошадей, оружие и провиант. Переправившись через мост, они [кидане] угнали все табуны и стада сына Алтан-хана и его вельмож, которые находились на пастбищах недалеко от Жунду. Они насытили и накормили войско свое…

Прошло уже пять месяцев, как Алтан-хан поручил охрану города Жунду своему сыну и Фу-гин чин-сану и Цинь-чжуну, после чего (в июле 1214 г. – A. M.) сын Алтан-хана оставил город вельможам и ушел к отцу, в Темкин (Намгин).

Чингисхан послал с войском из монголов Самукэ-батора из племени салжуд и Мянганя из народа Джурджэ, который [ранее] покорился и был почтен, чтобы они прошли за пределы Жунду и привели бы от города Жунду то войско кара-киданьское, которое, бежав от Алтан-хана, прислало к нему посла. Они пошли, увели то войско и все вместе осадили город Жунду.

Алтан-хан, слышавший прежде, что в городе Жунду не оставалось ни съестных припасов для войска и жителей, ни фуража для животных, послал (в марте 1215 г. – A. M.) князя темника по имени Чжун-шай (юань-шуай Ли Ин), с тремя другими князьями: один по имени Гун-су, второй Кам-Сай и Ли-фин, – чтобы они доставили в город Жунду провиант…

Когда они двинулись со съестными припасами, Чжун-шай пошел дорогою на город и крепость Сюань-фэн-чжай (около города Чжо-Чжоу), а другие князья пошли иным путем. В местности Син-бэй (укрепление Цин-гэ города Ба-чжоу) войско Чингисхана противостало им и отняло все, что несли оба отряда.

Так как съестные припасы не дошли в города Жунду, тамошние жители от чрезмерного голода ели человеческое мясо и умирали. Фу-гин чин-сан, которого Алтан-хан оставил с сыном своим в городе Жунду, принял с горя яд и умер. Другой князь, по имени Цинь-чжун, следуя завещанию умершего (Фу-гин чин-сана), ушел к Алтан-хану в Темкин.

Посланные Чингисханом Мянган с Самукэ-батором (в мае 1215 г. – A. M.) вошли в город Жунду и отправили посла к Чингисхану, сообщая «мы-де взяли город Чжуду благодаря удаче, сопутствующей Чингисхану»…

Рассказ о возвращении Чингисхана из страны Хитай и прибытии в свою ставку

После того как в течение трех-четырех лет (Чингисхан) покорил и завоевал хитайские области и крепости, он, осуществив желаемое, победоносно отправился (осенью 1215 г. – A. M.) из той страны и в упомянутый же год Мыши (1216 г. – A. M.) пришел в свою ставку…

Рассказ о том, как Чингисхан закрепил за Мухали титул гуй ван и отправил его с войском на завоевание страны хитайской

В год Барса (1218-й. – A. M.) Чингисхан закрепил за Мухали титул гуй ван[474]. Причиной было то, что перед этим он послал его в пределы страны Джурджэ, а племена чжурчжэньские называли его гуй ван, т. е. «государь одного округа». Когда Чингисхан послал его вторично в те пределы, он сказал, что это прозвание есть хорошее предзнаменование, и пожаловал ему (официально) этот титул.

Чингисхан дал ему в подчинение тумэн войска… Дав в подчинение Мухали гуй вану эти войска, Чингисхан приказал ему, чтобы он охранял то, что было покорено в пределах областей хитайских и чжурчжэньских, и, по возможности, покорял то, что еще не было покорено. [В то время] Алтан-хан находился в городе Темкин (Намгин), он еще владел частью территории Хитая, и все [верные ему] войска стекались к нему…

Рассказ о поиске Хучулугом покровительства у Гур-хана, о предательстве Хучулугом своего покровителя, об убиении Хучулугаи окончательном уничтожении монголами племени найманов

Как было сказано выше, когда Чингисхан освободился от войны с Хитаем, он отправил Мухали гуй вана с большим войском для охранения Хитая и стороны восточной, а сам направился в западные пределы.

Зэв-нойона он отправил вперед с большим войском для уничтожения Хучулуга. В это время Хучулуг находился в городе Кашгар. Монгольское войско подошло к городу, но еще не вступало в бой, а Хучулуг уже обратился в бегство.

Зэв-нойон огласил [высочайшее повеление] о том, что каждый человек свободен в вероисповедании и вправе следовать путем веры своих дедов и отцов[475]. Солдаты Хучулуга, расселенные в городе в домах мусульман, тут же все были уничтожены.

[Тем временем] войско монгольское пустилось по следам Хучулуга; но его гнали отовсюду, где бы Хучулуг ни останавливался. В конце концов он сбился с пути в гористой местности в пределах бад-ахшанских. В ущелье, которое называют Сарык-куль, его схватили, убили и возвратились…

Рассказ о походе знамен властелина мира, императора Чингисхана в пределы султана Мухаммеда хорезмшаха и покорении его

Когда наступил год Зайца (1219 г. – A. M.)… Чингисхан назначил сыновей и сподвижников [командирами] тумэнов, тысяч и сотен, созвал и устроил хуралдай, положил основание Ясе из нововведений и древних уставов и пошел войной в страну хорезмшаха. В год Дракона (1220 г. – A. M.) он провел лето в пути к реке Иртышу, отправил послов к султану Мухаммеду с извещением о походе на него, дабы отомстить султану за убиение купцов[476]. Осенью он приказал выступить в поход…

Рассказ о прибытии Чингисхана к городу Отрар[477] и взятии его монгольским войском

В конце осени упомянутого года Дракона[478] Чингисхан с храброй армией прибыл к городу Отрар; шатер его воздвигли перед городскими укреплениями. Султан дал большое войско Гаир-хану, а на помощь ему отправил Караджа-хана с 10 000 конницы; крепостные стены были укреплены, военное снаряжение подготовлено. Чингисхан приказал, чтобы Цагадай и Угэдэй с несколькими туманами войска обложили город.

Жочи с войском был направлен в сторону Дженда и Енгикента, а несколько других командиров были отправлены со своими войсками в Ходженд и Бенакет. Сам Чингисхан с сыном Толуем двинулся на Бухару.

У Отрара сражение продолжалось пять месяцев. Наконец, жители Отрара дошли до отчаяния. Караджа дал согласие на изъявление покорности и сдачу города, но Гаир-хан, зная, что он есть зачинщик той распри, никак не думал с ним соглашаться под тем предлогом, что не хотел предавать своего господина.

По этой причине Караджа не настаивал более и ночной порой вышел со своим войском за городские ворота. Монгольские воины схватили его и привели к сыновьям Чингисхана. И молвили они: «Ты не остался верен собственному господину, так как же нам доверять тебе!» И казнили они его. Захватив город, они выгнали из него всех жителей, как стадо баранов, после чего разграбили его. Гаир-хан с двадцатью тысячами воинов укрылся в цитадели, из которой каждый день делали вылазки отряды по пятьдесят человек.

Сражения не прекращались в течение месяца, в результате чего большинство защитников крепости были убиты. Гаир-хан остался в живых всего с двумя воинами. Вскоре и они были убиты, а Гаир-хан, покинув крепость, забрался на крышу. Оставшись без оружия, он бросал в наседавших монголов камни. Наконец он был окружен и схвачен.

После этого монголы сровняли с землей крепостные стены и укрепления. Часть пленных угнали в полон, чтобы использовать при осаде Самарканда и Бухары, а самого Гаир-хана казнили в Кук-сарае[479], после чего отправились дальше…

Рассказ о прибытии Чингисхана к городу Бухара[480] и о том, как он его захватил

Отправив сыновей и командиров на завоевание разных городов и областей, сам Чингисхан отправился из Отрара в Бухару. Во главе своего храброго войска и в сопровождении младшего сына Толуя, прозванного Их нойоном, Чингисхан двинулся в направлении города Зарнук[481]. К укреплению они подошли неожиданно, на рассвете.

Жители в страхе спрятались за крепостными стенами. Чингисхан отправил к ним послом Данишменд-хаджиба, дабы сообщить о своем прибытии и предложить сдаться. Неразумная чернь набросилась было на него с оскорблениями и угрозами, но Данишменд воскликнул: «Я – Данишменд-хаджиб, мусульманин и сын мусульманина.

По приказу Чингисхана я пришел посланником, чтобы спасти вас от гибели. Чингисхан прибыл сюда с храбрым и мужественным войском. Если вы вздумаете сопротивляться ему, в одно мгновение крепость сделается равниной, а поля от крови превратятся в Сейхун (Сырдарью. – A. M.). Если же вы послушаете совета и покоритесь и подчинитесь ему, то души и имущество ваше останутся невредимы».

Услышав эти разумные речи, они увидели спасение свое в изъявлении покорности. Отцы города выступили вперед и отправили [к Чингисхану] послов с разными яствами. Когда ему доложили о прибытии посольства [горожан], Чингисхан потребовал к себе городского голову Зарнука и разгневался, когда его не оказалось среди посольства. За ним был послан один из послов. Тогда городские вельможи поспешили явиться к нему; они были помилованы и удостоились разных почестей.

Затем Чингисхан повелел вывести всех горожан за городские стены; молодые были отобраны и отправлены в хашар Бухары[482], остальным было позволено возвратиться, а город с тех пор именовался Кутлук-балык (Счастливый город).

Один туркмен-проводник, который знал все местные дороги и тропы, вывел войско [Чингисхана] к окрестностям Нура[483]… Чингисхан отправил в Hyp послом Тайр-батора из передового отряда, который известил [горожан] о прибытии [Чингисхана с войском], пообещал ханскую милость [в случае капитуляции] и уничтожение [в случае сопротивления]. После возвращения посла жители Нура отправили к Чингисхану своего посла с различными яствами и изъявили покорность… Когда прибыл Чингисхан, его торжественно встретили и коленопреклоненно поднесли изысканные яства. Чингисхан отнесся к этому благосклонно и спросил: «Какую дань полагалось городу Нуру давать хорезмшаху?» Они сказали: «Тысяча пятьсот динаров».

Тогда он приказал: «Выплатите [нам] сейчас же эту сумму, и вам не будет более притеснений».

Они выплатили и тем самым избавили себя от грабежа и избиения.

Оттуда [войско Чингисхана] двинулось к Бухаре. В первых числах месяца мухаррама 617 г. х. (март-апрель 1220 г.) войско Чингисхана подошло к Бухаре и остановилось у стен крепости. Войска прибывали постепенно и располагались вокруг города. Войско Бухары составляло 20 000 человек; командовал им Кук-хан…

Ночной порой он [со своим сопровождением] выехал из крепости, [чтобы спасти свою жизнь], но, когда они достигли берега Сейхуна, на них наехал разъезд [монголов] и покончил с ними. На другой день [жители] отперли ворота, и к Чингисхану с выражением покорности явились имамы и ученые люди Бухары.

Чингисхан направился осматривать город и его укрепления. Добравшись до соборной мечети, он остановился у самого дальнего места храма[484]. Его сын Толуй-хан сошел с коня и взошел на мембер[485].

Чингисхан спросил: «Это жилище – дворец султана?» Ему ответили: «Это – дом Бога».

Он сошел с лошади, поднялся на две-три ступени мембера и изрек: «Трава в степи пожухла. Накормите наших лошадей!»

И открыли тогда зерновые амбары, и достали зерновой хлеб, а сундуки со списками Корана сделали колодами для лошадей; бурдюки с вином разложили в мечети, привели городских певцов, чтобы они пели и танцевали. Монголы пели свои песни. [А тем временем] отцы города, сейиды, улемы и шейхи стояли у конюшен, охраняя лошадей вместо конюхов и выполняя приказания монголов.

После этого Чингисхан вышел из города и приказал явиться всем его жителям. Взойдя на мембер праздничного моления и изложив по порядку все вероломные деяния хорезмшаха, он сказал: «О народ! Знайте, что вы учинили великие грехи, но главные грешники – ваши предводители. Если вы меня спросите, чем это доказать, я отвечу: тем, что я – кара Господня. Если бы у вас не было великих грехов, Великий Бог не послал бы меня покарать вас!»

…Затем он призвал к себе богатых и зажиточных [горожан] и приказал, чтобы они отдали припрятанные ценности. Всего к нему явились двести восемьдесят человек, из которых сто девяносто были [местными] жителями, а остальные – прибывшими из других мест. Им было приказано через доверенных лиц сдать ценности. Монголы приняли все, что было сдано, и на большее не посягали.

Чингисхан приказал поджечь город, в результате чего его бо́льшая часть сгорела, остались лишь мечети и дворцы, построенные из кирпича. Жителей Бухары они погнали на осаду крепости. По сторонам [крепости] установили катапульты, метавшие камни, и арбалеты, пускавшие стрелы; стены забрасывались сосудами с горящей нефтью, крепостной ров, заполненный камнями, трупами людей и животных, сровнялся с землей.

Сражение продолжалось несколько дней, пока гарнизон крепости не оказался в критическом, безвыходном положении. Вскоре бастион был взят и подожжен. В те дни погибло более тридцати тысяч человек, женщины и дети были уведены в полон, а молодых определили в хашар Самарканда и Дабусии. Оттуда Чингисхан отправился с войском к Самарканду…

Рассказ о походе миродержавного воинства Чингисхана на Самарканд и взятии его

Чингисхан в конце весны упомянутого года (1220-го. – A. M.)… двинулся оттуда (из Бухары) к Самарканду[486]. Султан Мухаммед хорезмшах поручил [охрану] Самарканда стадесятитысячной армии. Шестьдесят тысяч [из них] были туркмены, которыми командовали их ханы, а пятьдесят тысяч – таджики.

У них были двадцать удивительно больших слонов; к войску могли присоединиться столько жителей города – знатных и простолюдинов, – сколько смогла бы вместить крепость. Заранее были укреплены крепостные стены, вокруг сооружены бастионы, вырытые рвы заполнены водой.

[Уже] в то время, когда Чингисхан прибыл к Отрару, молва о многочисленности самаркандского войска, прочности крепостных укреплений распространилась по округе. И все были согласны, что потребуются годы, чтобы завладеть городом и добраться до цитадели. Из предосторожности Чингисхан сначала решил захватить все окрестности.

По этой причине он сначала пошел к Бухаре и покорил ее, а затем пленных погнал к Самарканду. Тем встречавшимся ему по дороге городам, которые ему покорялись, Чингисхан не причинял вреда, а у тех, которые оказывали сопротивление, к примеру Сарипуль и Дабусия, оставлял войска для осады.

Когда он прибыл к Самарканду, сыновья и командиры его войск, ранее им отправленные на захват Отрара и других областей, завоевав их, явились к нему, пригнав тамошний хашар. Они устроили ставку в Кук-сарае. По мере прибытия войска располагались вокруг города. Чингисхан один-два дня лично объезжал вокруг цитадели и бастионов и обдумывал план взятия крепости.

Между тем пришло известие, что султан находится в летней резиденции. Чингисхан отправил своих почтенных старших командиров Зэв-батора и Субэгэдэй-батора с тридцатью тысячами конницы за султаном, Алаг-нойона и Бисура он послал в сторону Вахша и Талекана.

На третий день после этого, утром, город окружило бесчисленное количество монгольского войска и [пригнанного с разных мест] хашара. Албар-хан, Сиюнч-хан, Балан-хан и другие ханы со своими отрядами [покинули крепость] и вступили с монголами в бой. Было много убитых с обеих сторон. Ночью оба войска вернулись на позиции, которые [первоначально] занимали.

На следующий день Чингисхан сел на коня и поднял в бой все войска, окружавшие город.

Жители Самарканда, испуганные этим сражением, разделились во мнении [о необходимости сопротивления].

Назавтра монголы и оказывавшие им сопротивление горожане возобновили сражение. Неожиданно к Чингисхану явились казий и шейх-ал-ислам с имамами. Обнадеженные хорошими обещаниями Чингисхана, они вскоре вернулись в город. Утром отворили Намазгахские ворота, и войска вошли в город и тут же занялись разрушением стены и бастионов, которые вскоре сровняли с землей.

Разбитых на сотни женщин и мужчин в сопровождении монголов вывели из города. Но казия и шейх-ал-ислам с другими служителями [церкви] оставили в покое. Таковых набралось пятьдесят тысяч человек.

Горожанам было объявлено, что каждый, кто попытается спрятаться [в городе], будет убит. Монголы, занимавшиеся в городе грабежом, убили много спрятавшихся и обнаруженных ими людей. Вожаки слонов привели их к Чингисхану и просили пищи для них. Он приказал: «Отпустите их в поле, чтобы они сами бродили и ели». Слонов отпустили [на волю], где они так и погибли от голода.

Ночью монголы вышли вон из города. Гарнизон находился в великом страхе. Алп-хан сделал мужественную вылазку с тысячью [таких же, как он сам,] сорвиголов. Ударил по [монгольскому] войску и ушел.

Утром монголы вторично окружили крепость: со всех сторон обрушили на ее защитников град стрел и камней. Стену, укрепление и бастионы разрушили и водоканал, по которому [в город и крепость] поступала вода, испортили. В ту же ночь заперли [городские] ворота и ушли.

Около тысячи отчаянных смельчаков укрылись в мечети и отчаянно бились [с монголами]. Они [монголы]… сожгли мечеть со всеми, кто в ней был…

Когда город и крепость были одинаково разрушены, а множество воинов и их командиров убито, то на другой день сосчитали оставшихся в живых. Из того числа тридцать тысяч ремесленников разделили между сыновьями, женами и военачальниками. Такое же количество отправили в хашар (на осаду). Остальные спаслись тем, что получили позволение возвратиться и выкупить свою жизнь данью в сумме 200 000 динаров. Главным сановникам Самарканда Бака-Эльмульке и эмиру Амиду-старшему он поручил собирать эту дань. Также Чингисхан назначил в Самарканд своего правителя…

Рассказ об уходе Чингисхана из пределов Самарканда вместе со своим меньшим сыном Толуй-ханом, которого называют Их нойон или Улуг-нойон, в погоню за султаном Мухаммедом хорезмшахом, о завоевании находившихся на его пути городов Нахшаб, Термез, Балх, Талекан и прилегающих областей, об отправлении Их нойона в Хорасан и покорении тех пределов

…Чингисхан… в начале лета (1220 г. – A. M.) отправил в погоню за хорезмшахом Зэва-нойона, Субэгэдэй-нойона и Тохучара. Но в то же лето он взял Самарканд и по завоевании его отправил своих сыновей к Хорезму. В начале осени Чингисхан вместе с Толуй-ханом ушел из пределов Самарканда и пришел на луга Нахшаба. Оттуда по дороге, которую монголы называют Тумур-хаалга, отправился на покорение Термеза, а Толуй-хана отправил с большим войском вперед покорить Хорасан. С Толуем пошел каждый десятый воин из войска Чингисхана.

Когда Чингисхан прибыл к Термезу, он отправил в город своих послов с предложением покориться и разрушить укрепления и крепость. Местные жители, полагаясь на прочность крепостных стен, половина которых возвышалась над рекой Джейхун (Амударья. – A. M.), и обольщенные своим мужеством и храбростью, отказались покориться и вступили в бой. На десятый день город был взят приступом; всех его жителей выгнали [из города] в поле и, по заведенному обычаю, разделив между воинами, предали смерти.

Тогда одна старая женщина сказала: «Не убивайте меня! Я вам дам одну большую жемчужину, которую я проглотила». Ей тотчас вспороли живот и вынули ту жемчужину. [С тех пор] у всех умерших и убитых распарывали животы…

…В начале года Змеи (1221-го. – А. М.) он приказал переправиться через реку Джейхун и пошел к Балху, величайшему из городов Хорасана… Тамошние начальники вышли ему навстречу, изъявили покорность и повиновение и поднесли разные яства. После этого под предлогом того, что нужно сосчитать всех [жителей города], их всех разом вывели в поле и, по заведенному обычаю, разделили между воинами и всех предали смерти; затем разрушили бастионы, стены, городской вал, сожгли и уничтожили город.

Оттуда Чингисхан отправился к Талекану; крепость та, именуемая Нусрет-куг, была отлично укреплена, имела много военных запасов, защищалась отчаянными людьми. Сколько раз Чингисхан ни посылал послов, предлагая покориться, они отказывались. И после семи месяцев осады крепость не была взята по причине неприступности.

В ту весну, когда Чингисхан осадил Талекан, сыновья Жочи, Цагадай и Угэдэй находились на взятии Хорезма. Толуй-хан, пройдя через Тумур-хаалга, разделил свое войско на левое и правое крыло, а сам шел во главе срединного полка в направлении Мерведжака, Бага и Гешура. Он захватил те области, взял Мерв и далее до конца весны упомянутого года подчинил себе все крупные, хорошо укрепленные города до Нишапура, такие как Серахс, Абиюльд, Несу, Тус, Джаджирем, Джувейн, Багик, Хааф, Шейган и Рудабад.

Чингисхан отправил от Талекана посыльного к Толую сказать, чтобы тот до наступления жары к нему пришел. В соответствии с приказом отца Толуй поворотил свое войско, по пути назад захватил и разграбил область Кугистан, перейдя реку Кум-джеран, взял город Герат и его окрестности, после чего присоединился к Чингисхану и преподнес ему с почтением дары. После возвращения Толуя была взята и разрушена крепость Талекан.

Через некоторое время прибыли из Хорезма Цагадай и Угэдэй и преподнесли [Чингисхану] с почтением дары. Жочи ушел из Хорезма со своим обозом.

В сражении у крепости Бамиян стрела смертельно ранила любимого внука Чингисхана, сына Цагадая, – Мутугэна, которого Цагадай сделал своим наследником. От этой раны он скончался. По этой причине Чингисхан приказал срочно захватить этот город. Когда город был взят, Чингисхан повелел предать смерти в нем все живые существа, будь то люди, животные или птицы; а сам город разрушить, превратить в пепел, чтобы там уже никогда никто не жил.

С тех пор это место именовали Маукурган… И еще Чингисхан приказал, чтобы никто не говорил об этом событии Цагадаю. Когда тот прибыл и потребовал привести к нему сына, ему сказали, что он куда-то ушел. Когда [вскоре] к нему явились все сыновья, Чингисхан нарочно сделал вид, что разгневан, и молвил, обращаясь к Цагадаю: «Вы не следуете моим словам и приказам!»

Опешивший Цагадай встал на колени и сказал: «Коли мы станем тебе прекословить, пусть мы умрем».

Тогда Чингисхан спросил его: «Поклянись, что ты сдержишь слово, тобой реченное!»

Цагадай поклялся: «Если я не выполню твой приказ, пусть я умру!»

После этого Чингисхан сказал: «Твой сын Мутугэн убит в сражении. Я велю тебе не плакать и не стенать [по убиенному]. И не смей ослушаться повеления сего!»

Цагадай был ошарашен этой вестью, он едва сдерживал себя, чтобы не нарушить приказ Чингисхана, и продолжал есть и пить. Через какое-то время он вышел из ставки, якобы по нужде, и в степи дал волю своим чувствам. Всплакнув и облегчив душу, он вытер слезы и вернулся обратно в ставку.

Чингисхан вместе с сыновьями и войском провел лето в горах вблизи Талекана. В то время султан Джалал ад-Дин находился в Газни. Хан Мелик, наместник Мерва[487], присоединился к нему с сорока тысячами всадников. Султан пожелал [взять в жены] его дочь. Сейф-эд-дин Аграк, также из числа беков туркменских, присоединился к султану с сорока тысячами человек, и эмиры Гурские также присоединились к нему…

В это время Чингисхан отправил тридцатитысячное войско под командованием Шигихутуга и других нойонов в направлении Газни, Гурджистана, Забула и Кабула, чтобы они, по мере возможности, овладевали этими областями и охраняли проездные пути. Сам Чингисхан с сыном Толуй-ханом занялся завоеванием областей Хорасана…

От караула Шигихутугу пришло известие, что хан Мелик с приверженцами и единомышленниками двинулся к султану Джалал ад-Дину. Шигихутуг с войском тотчас же пошел следом за ним и ночью его настиг… Из осторожности он остановился, чтобы сразиться на заре при дневном свете. Хан Мелик шел всю ночь и утром соединился с султаном в местности Перван. Канглы и другие [хорезмские] войска, как и обещали, прибыли туда же. [Таким образом, у султана] собралось огромное войско…

Монгольские [командиры войска Шигихутуга] распорядились, чтобы каждый всадник смастерил куклу наподобие человека и усадил ее на лошади, за своей спиной. Ночью их приготовили. На другой день вступили в бой. Войска султана, увидев это, подумали, что к войску монгольскому подошла помощь, и хотели бежать. Тогда султан воскликнул: «Наша армия многочисленна. Так сразимся же с ними и окружим их с левого и правого крыла!»

Его войско остановилось и под страшный бой барабанов пошло в атаку на монголов. Их было больше, поэтому они почти окружили монголов, и те бросились отступать. В тех полях было много ям и нор, поэтому монгольские воины падали с лошадей, а воины султана, имея легких, быстроногих коней, догоняли их и убивали. Тогда погибло много монгольских воинов.

Когда весть об этом достигла Чингисхана, как ни был он крайне огорчен этим, однако вида не подал и сказал: «Шигихутуг привык всегда быть победителем и никогда не вкушал жестокости фортуны. Ныне, когда он вкусил ее, он будет внимателен, опытен и сведущ в делах»…

Рассказ о преследовании Чингисханом султана Джалал ад-Дина, о поражении султана на берегу реки Синд и его переправе через реку Синд

К тому моменту, когда Шигихутуг пришел к Чингисхану, тот уже захватил крепость Талекан; Цагадай и Угэдэй возвратились победителями из Хорезма, а Толуй-хан воротился из Хорасана. Все они и их воины провели лето на холмах Талекана, отдохнули сами и откормили лошадей. Как только Чингисхан услышал о том событии, он приказал, чтобы все войска в год Лошади двинулись из пределов Талекана на султана Джалал ад-Дина[488]. Они продвигались два перехода с такой поспешностью, что не было возможности приготовить пищу.

Когда они прибыли на то место, где сражались войска Шигихутуга и султана, Чингисхан спросил у Укера и Шигихутуга: «Где располагались ваши войска и как стояло воинство султана?» Они показали. Чингисхан счел диспозиции обеих сторон негодными и пожурил своих нойонов за то, что не сумели выбрать подходящее место для сражения.

Когда Чингисхан прибыл в Газни, он услышал, что прошло уж пятнадцать дней, как султан ушел отсюда с намерением переправиться через реку Синд. Чингисхан назначил наместником в Газни Мама-Ялавача и поспешил вслед за султаном.

Султан велел привести суда к берегу, чтобы переправиться. [Отряд] Урхана прикрывал отход султана. Передовые части монголов наехали на них и перебили всех. Узнав, что султан намеревается переправиться на рассвете, войска Чингисхана, проскакав всю ночь, упредили его. Монгольская армия окружила его со всех сторон, наподобие лука. Река Синд была тетивой [этого лука]. Когда взошло солнце, султан увидел себя между водой и огнем.

Чингисхан приказал «не убивать султана, а постараться взять его живым». Он послал Укер-Гулиджу и Гугус-Гулиджу оттеснить султана от берега. Те смогли придвинуться вплотную к воинам султана, сражавшимся уже на берегу. Тем временем монгольское войско пошло в атаку на правом фланге, который удерживали воины хана Мелика. Когда они были разгромлены, хан Мелик бежал в сторону Пешавара. Но монгольские войска преградили ему путь и убили.

Также был разбит и левый фланг [обороны султана]. Сам султан во главе семисот воинов сражался в центре и продержался с рассвета до полудня. Потеряв всякую надежду на спасение, он кидался то вправо, то влево, то набрасывался на монголов по центру. Так как было запрещено пускать в него стрелы, то кольцо окружения вокруг него все сужалось.

Когда он понял, что бессмысленно противостоять горе и сопротивляться водной стихии, султан вскочил на свежую лошадь и бросился на наступающих монголов, заставив их отпрянуть.

Потом султан повернул коня назад, перекинул за спину щит и, подхватив свое знамя, стеганул коня и через мгновение был уже на противоположном берегу…

Чингисхан от изумления даже прикрыл рукой рот. Затем, указывая в сторону Джалал ад-Дина, сказал сыновьям: «Таким должен быть сын своего отца!»…

Монгольские воины, увидев, что султан бросился в воду, хотели последовать за ним, но Чингисхан запретил им [преследовать его]. Все войско султана было перебито; все его сыновья, вплоть до младенцев, были умерщвлены, а красавицы из его гарема – расхищены. Так как бо́льшая часть казны султана состояла из золота, серебра, драгоценных камней и вещей, он приказал в тот день все это бросить в реку Синд. Чингисхан повелел, чтобы ныряльщики подняли со дна все, что сумеют отыскать…

Рассказ о возвращении Чингисхана с берега реки Синд, его пребывании в местности Перван, разорении Газни и его окрестностей

Когда султан Джалал ад-Дин переправился через реку, Чингисхан отправил за ним Бала-нойона и Дурбай-нойона, а сам весной года Овцы возвратился к верховьям реки Синд[489]. Угэдэй был послан в низовья реки Синд, дабы покорить те края. Угэдэй захватил и разграбил Газни, ремесленников и искусников отослал в восточные пределы, прочих предал смерти, а город разрушил…

Чингисхан в ожидании Бала-нойона провел то лето в степной местности, которую монголы называют Перван. Все прилегающие к ней области он захватил и разграбил. Когда пришли Бала-нойон и Дурбай-нойон, Чингисхан ушел оттуда…

По причине [неподходящего для монголов] климата большая часть армии захворала…

Поскольку Чингисхан преодолел сопротивление султана Мухаммеда и его сына Джалал ад-Дина, из коих один умер, а другой скитался [на чужбине], и отправил Зэва и Субэгэдэя захватить султановы владения: Арран, Азербайджан, Ирак и Ширван, он считал дело сделанным и был на этот счет спокойным. Во всех городах, которыми он овладел, он поставил своих правителей. Когда воины поправились, Чингисхан замыслил о возвращении [в Монголию] через Хиндустан и царство Тангуд.

Сделав несколько [дневных] переходов [в том направлении][490], Чингисхан получил известие, что тангуды снова подняли восстание. На пути монгольского войска возвышались высокие горные кручи и росли труднопроходимые леса; климат этой местности был непривычен и неблагоприятен для монголов. Из-за этого и нехорошей [питьевой] воды воины снова начали заболевать. И Чингисхан поворотил войско назад, в Пешавар, и было решено возвращаться [в Монголию] той дорогой, по которой пришли сюда.

Рассказ о возвращении Чингисхана после завоевания страны таджиков в свои старинные кочевья и о событиях, случившихся в пути

Чингис после завоевания страны таджиков в год Обезьяны (1224 г. – А. М.) осуществил свое намерение возвратиться из Пешавара в свои родные кочевья и верховную ставку. Причиной поспешности было то, что пришло известие о восстании жителей [царства] Тангуд[491]. По причине продолжительного его (Чингиса) отсутствия, они позволили себе крамольные замыслы…

Перейдя через Джейхун, он провел ту зиму (1223 г. – A. M.) в окрестностях Самарканда. Когда он выступил оттуда, Чингисхан приказал, чтобы Туркан-хатун, мать султана Мухаммеда, и весь его гарем, выйдя на дорогу, громко оплакивали царство султана, пока [все монгольские] воины не пройдут мимо них.

Когда Чингисхан пришел к реке Фенакетской (Сырдарья), все его сыновья, за исключением Жочи, собрались к нему, и (весной 1224 г. – A. M.) был устроен хуралдай. После того все откочевали оттуда и шли тихо и спокойно от одной стоянки до другой, пока не пришли к пределам родных кочевий…

Возвращаясь из завоеванной страны таджиков, Чингисхан провел в пути лето и зиму (1224 г. – A. M.). Когда он достиг пределов своих кочевий, ему навстречу прибыли одиннадцатилетний Хубилай-хан и девятилетний Хулагу-хан. И сошлись (в октябре 1224 г. – A. M.) они в местности Алмак-Уй, на границе (бывшего. – A. M.) улуса найманов, близ Амол-Худжин, за рекой Гилэ, что протекает рядом со страной уйгуров. [Прямо перед их встречей дети охотились,] и Хубилай-хан убил зайца, а Хулагу-хан подстрелил (дикую) козу.

Когда мальчик-монгол в первый раз охотится, по их обычаю, его большой палец полагается смазать жиром и мясом [убитого им животного]. [Тогда] Чингисхан сам совершил это помазание. При этом Хубилай-хан едва дотронулся до большого пальца Чингисхана, а Хулагу-хан крепко за него ухватился. Тогда Чингисхан сказал: «Этот [парень] чуть не оторвал мой палец!»

Двинувшись оттуда, они пришли в местность Бука-Сучигу (Буга Сочигай). И повелел Чингисхан воздвигнуть золотую ставку и устроил там хуралдай и большой пир[492].

Так как почва того места была мягкой и легко поднималась пыль, Чингисхан повелел, чтобы все [в его свите] набросали мелких камешков вокруг ставки. Все сделали, как приказал Чингисхан. Один только Тэмугэ отчигин, младший брат Чингиса, вместо камней набросал веток. И поэтому Чингисхан пожурил его.

Когда через некоторое время они выехали на охоту, Тэмугэ отчигин не держался в общей цепи [загонщиков], а замешкался позади. За два этих проступка его семь дней не допускали в ставку [к Чингисхану]. Тогда Тэмугэ отчигин сказал, что, если он еще раз совершит предосудительный поступок, пусть его серьезно накажут. После этих заверений Чингисхан простил его и разрешил прибыть в ставку.

Весной года Курицы (1225 г. – A. M.) они прибыли и расположились в [Верховной] ставке. В ней Чингисхан провел лето и соизволил дать умные повеления. Когда его оповестили, что тангуды снова восстали[493], он, снарядив войска, отправился в те пределы.

Рассказ о последнем походе Чингисхана в страну Тангуд и о сражении с предводителем тангудов

Осенью года Курицы… Чингисхан напал на страну Хашин, которую называют Тангуд… Когда он прибыл в страну Тангуд, он захватил сначала такие города, как Ган-чжоу, Су-чжоу, Го-чжоу и Урукай… Во время войны предводитель той страны, по имени Шудрага, именуемый по-тангудски Ли-ван, выступил с пятьюдесятью тумэнами войска из большого города, который был его резиденцией и назывался Иргай (Яргай), а по-монгольски Иргиа, чтобы сразиться с монгольским войском.

И тогда Чингисхан вступил с ним в сражение. В тех местах было множество озер, и все они были покрыты льдом. Выйдя на лед, Чингисхан приказал стрелять по ногам [бегущих по льду врагов], и тут монголы не прогадали. В сражении погибло много тангудов… После этого Шудрага обратился в бегство и укрылся в крепости.

Чингисхан сказал: «Он сокрушен нами так, что после этого [поражения] у него не будет больше сил [для сопротивления]!» Затем он прошел мимо города, [в котором укрылся Шудрага,] и, захватив другие города и области, двинулся в направлении Хитая.

В начале весны года Собаки (1226 г. – A. M.) Чингисхан достиг места под названием Онгон Далан Хутуг. И здесь он задумался [о вечном], ибо [накануне] видел сон, указывающий о близости его смерти. Из царевичей при нем оказался Есунгу-ака, сын Жочи Хасара. Чингисхан спросил у него: «Далеко ли сейчас находятся мои сыновья Угэдэй и Толуй?» Они находились [в расположении] своих войск. Тот ответил: «Они находятся на расстоянии двух-трех фарсангов [отсюда]».

Чингисхан тотчас послал за ними человека и призвал их к себе. Наутро, после того как все позавтракали, Чингисхан попросил своих нойонов оставить его с сыновьями одних, дабы он смог поделиться с ними своими заботами, дать советы и высказать сокровенные мысли.

Рассказ о встрече Чингисхана с прибывшими сыновьями наедине и о его завещании

Когда нойоны и прочие люди удалились, Чингисхан остался с сыновьями наедине и после многочисленных наставлений и советов заключил: «Дети мои! Знайте, как бы этого ни не хотелось, близится время, когда я умру и отправлюсь в последний путь. Божьей силой и милостью Небесной для вас, моих сыновей, я завоевал и оставляю вам огромный улус, от центра до границ которого в каждую сторону целый год пути.

А завещание мое таково: чтобы жить в довольстве и радости и получать удовлетворение от властвования своего, будьте едины в помыслах и делах своих, сражаясь с врагом и возвеличивая друзей. Моим преемником да будет Угэдэй-хан!»

Дав советы и наставления и огласив завещание свое, Чингисхан сказал напоследок: «Отправляйтесь назад в свои владения, оставленные вами улусы. Я же не желаю умереть дома и отправляюсь в поход во имя славы! После моей кончины не смейте переиначивать повеления мои. [К сожалению], здесь нет Цагадая. Упаси его Бог, после моего ухода переиначить мои слова и сеять смуту в улусе! А теперь ступайте!»

Будучи наедине с сыновьями, Чингисхан произнес такие речи. Затем он простился с ними обоими и отослал их в свои уделы, а сам выступил с войском в Нанкияс[494].

Рассказ о походе Чингисхана в Нанкияс, о начале его болезни, о приходе [к нему] предводителя тангудов и выражении им покорности и его желания об отсрочке сдачи города

Чингисхан, как только огласил свое завещание и отправил сыновей [в их уделы], двинулся к [пределам] Нанкияса. Градоначальники городов, которые он проследовал, приходили, сменяя один другого, и выражали свою покорность. Когда он пришел в местность Лю-пхан-шан, там, где сходятся границы Джурджэ, Нанкияса и Тангуда, чжурчжэньский правитель услышал о прибытии Чингисхана, отправил к нему послов со словами: «Мы покоряемся!» и подарками, в числе которых был поднос с превосходным жемчугом.

Чингисхан тогда повелел, чтобы всякому, у кого проколота мочка уха, дали по одной жемчужине. Те из присутствующих, у которых не были проколоты мочки ушей, бросились протыкать свои уши. [Когда] всем дали по жемчужине, осталось еще много. И тогда Чингисхан повелел: «[Да будет объявлен] день даров!

Рассыпьте весь [оставшийся] жемчуг [на улице], чтобы люди его подбирали». Сам же, чувствуя приближение своей кончины, не обратил на жемчуг [никакого] внимания. Из того [разбросанного] жемчуга много затерялось в пыли, и еще долго с тех пор [люди] искали и находили завалявшиеся [где-то] жемчужины.

Тем временем предводитель тангудов размышлял: «Несколько раз я восставал против Чингисхана. И всякий раз [после этого] в моей стране происходили убийства и грабежи [со стороны монголов]. Какой толк сопротивляться. Надо идти к нему в услужение!».

Посылая к Чингисхану своих послов с прошением мира, договора и клятвы, Шудрага сомневался: «Я и не надеюсь, что он признает меня своим сыном!»

Чингисхан благосклонно отнесся к его просьбе. Шудрага желал [получить] один месяц отсрочки на приготовление подарков и вывод населения из города. Чингисхан дал ему эту отсрочку. Шудрага хотел иметь аудиенцию для поднесения даров, но Чингисхан сказал: «Я болен. Пусть подождет, пока мне будет лучше».

Он приставил Тулун чэрби к Шудраге, и тот неотлучно следовал за тангудом.

Болезнь Чингисхана день ото дня усиливалась.

Рассказ о кончине Чингисхана, об убиении предводителя тангудов и всех жителей этого города, о возвращении нойонов в ставку с гробом [Чингисхана], объявлении о смерти Чингисхана, о его оплакивании и погребении

Чингисхан, предвидя свою кончину от той болезни, дал наказ нойонам: «Не смейте объявлять о моей смерти, не поднимайте воплей и плача, чтобы враг не узнал. Когда предводитель тангудов и жители города, как обещали, выйдут из него, всех их уничтожьте!»

В пятнадцатый день осеннего месяца в год Свиньи (1227 г. – A. M.) Чингисхан покинул этот бренный мир и оставил свой престол своему славному роду.

Нойоны, согласно наказу Чингисхана, хранили тайну его смерти. Когда тангудский народ вышел из города, их всех предали смерти. И после этого пустились в обратный путь с его гробом. По дороге убивали всякого, кто попадался навстречу, пока не доставили его тело в ставку. Все его сыновья, жены и нойоны собрались и предались печали.

Чингисхан однажды был на охоте. В одном месте он увидел одиноко стоящее дерево. Ему понравился вид того дерева, и он целый час просидел под ним. Воодушевленный этим, он приказал: «Это место подходит для моего последнего приюта. Запомните это место!»

Когда оплакивали Чингисхана, люди, которые слышали от него эти слова, напомнили о [его наказе]. Сыновья и нойоны исполнили его волю и выбрали [для погребения] то самое место.

Говорят, что в год его погребения на том поле выросло бесчисленное количество деревьев и кустов. Ныне там уже стоит густой, непроходимый лес, и уже не найти и то первое дерево, и место его погребения. Теперь и старые хранители запретного места (кладбища предков. – А. М.) не найдут дороги к его могиле…

…Чингис, собрав всех князей и чиновников в верховьях Онона, выставил девять белых флагов и вступил на императорский (ханский) престол. Князья и чины поднесли ему титул Чингисхана. Этот год было шестое лето династии Гинь (Цзинь. – А. М.), правления Тхай-хо.

По вступлении на престол он опять пошел войною на найманов. В это время Бор-хан (Буйруг-хан. – A. M.), занимавшийся облавою при Урт-ууле, был им схвачен. Таян-ханов сын Хучулэйхан (Хучулуг. – A. M.) и Тохтога бэхи бежали к Яр-даши-голу (Иртыш. – А. М.).

После Чингисхан начал помышлять о войне против нючжисцев (чжурчжэней. – A. M.). Незадолго пред сим нючженьский государь казнил Чингисханова родственника Хамбухай-хана (Амбагай-хана. – A. M.), за которого Чингисхан и помышлял отмстить[495].

В то же время перебежчики и пленные из нючженьцев единогласно говорили Чингисхану, что государь их (империи Гинь[496][497]) бесчеловечно поступает. По сим-то причинам Чингисхан решился объявить ему войну; но не смел приступить к делу без особенного приготовления.

ИЗ «ГАН-МУ»…Монгольский Хиад Тэмужин объявил себя императором при Ононе.

Из предков Тэмужина был некто Бодончар. Мать его, Алан гоо, родив двух сыновей, овдовела. После того ей неоднократно виделось во сне, будто сияние разливалось над ее чревом, и она от этого родила третьего сына. Это был Бодончар.

Потомство сыновей ее размножилось, и от каждого произошло особливое колено[498]. Сии родственники жили от колена Ухуань на севере (на северо-западе) и смежны были с коленами Ойрад, Найман и с древним городом Хорин, который принадлежал хойхорцам девяти колен. Из колена в колено они считались вассалами домов Ляо и Гинь, вообще же принадлежали к татаньскому племени.

Уже Есухэй покорил прочие колена под свою власть и учинился сильнейшим. Воюя с коленом Татар, он взял в плен старейшину его Тэмужина. На возвратном пути при горе Тели-вынь-пань-то, где он расположился лагерем, родился сын, которого в память победы назвал Тэмужином.

По смерти Есухэя Тэмужин остался малолетен. Многие из его колен поддались родственному с ним дому Тайчуд. Этот Тайчуд, соединив семь колен, пришел с тридцатью тысячами учинить на него нападение. Тэмужин с матерью Огэлун повел своих родовичей тринадцатью колоннами (куренями. – A. M.) и, вступив в главное сражение, разбил тайчудов.

Эта победа несколько успокоила Тэмужина. Тайчуд, владея обширными землями и многочисленным народом, не имел хорошего управления, поэтому низшие, советуясь между собою, говорили: «Тэмужин одевает людей собственным платьем, сажает их на собственных коней; он истинный наш государь». Поэтому многие поддались Тэмужину, а от этого колено Тайчудово умалилось.

В скором времени колено Татар отложилось от Нючженьского царства. Тэмужин повел войска с берегов Онона и, соединившись с войсками нючженьцев, уничтожил это колено. За такую услугу он получил название Жаут хури, т. е. «главнокомандующего против мятежников».

Как колено Найманов было одно из сильнейших, то Тэмужин с подобострастием служил ему. Но когда Найманы начали производить притеснения и грабежи, то Тэмужин собрал все подвластные ему колена при Тэмэгэ-голе, где с согласия всех объявил войну найманам. Найманский Таян-хан расположился с войсками под Хангаем и соединился с коленами Морхис (Мэргэд. – A. M.) и пр. Войско его было довольно многочисленно. Тэмужин вступил с ним в главное сражение, на котором взял в плен и убил самого Таян-хана. Прочие колена все рассеялись.

Тэмужин наиболее усилился, почему в следующем году учинил нападение на Си-ся, разбил крепость Ла-и-ри, прошел город Ло-со-хото и, обогатившись награбленной добычей, возвратился. Остановившись в верховье Онона, он собрал старшин из всех колен, выставил девять белых флагов и сам себя провозгласил Чингисханом.

Пред сим нючженьский государь отправил князя Юнь-цзи в Цзин-чжоу для принятия дани от Тэмужина. Юнь-цзи удивился виду его и по возвращении предложил своему государю при каком-нибудь случае погубить его, но последний не согласился. Тэмужин, узнав о том, начал питать злобу.

1207

…Осенью вторично Чингисхан пошел войною на Си-ся и взял город Уй-ра-ка (Яргай). В сем году послал двух чиновников, Алтана и Бору, к колену Кир-цзи-су (киргиз). Вскоре за тем (киргизские колена. – A. M.) Идыр-нэрэ и Алдар прислали посланников с лучшими соколами.

1208

…Весной хан возвратился из Си-ся. Летом от жары уехал в Лун-тьхин. Зимою опять пошел войною против Тохтога (мэргэдского) и Хучулэй-хана (найманского). В это время Ойрад и другие колена, встретившись с передовым нашим корпусом, без сражения покорились. Использовав их проводниками, дошли до Яр-дати-гола (Иртыша) и уничтожили колено Морхис (мэргэд. – A. M.). Тохтога, будучи ранен стрелой, умер. Хучулэй бежал в Кидань.

1209

…Весною владение Хойхор вступило в подданство монгольское. Хан проник в Хо-си. Тангудский государь Ли-ань-цюань поручил армию своему наследнику, который, вступив в сражение с Чингисханом, был разбит, а второй главнокомандующий, Гао, взят в плен. Чингисхан еще завоевал Урянхай[499] и полонил генерала Сиби.

После этого он взял крепость И-мынь; вторично разбил тангудское войско; полонил полководца Вэймина и подступил к городу Чжун-син. Здесь тангуды разрушили плотину и равнины наполнили водою, почему Чингисхан, сняв осаду, возвратился и послал вельможу Эда в Чжун-син с предложениями к тангудскому государю. Тот представил Чингисхану дочь свою и просил о мире.

1210

…Весною нючженьский двор (Алтан-хана), предполагая начать войну, построил укрепление Ву-ша-пху. Отправленный Чингисханом генерал Чжебэ (Зэв), нечаянно напав на это укрепление, побил войска и пошел далее на восток.

Прежде Чингисхан ежегодно представлял нючженьскому двору дары. Вследствие этого нючженьский государь отправил князя Юнь-цзи в Цзин-чжоу для принятия дани от него. Чингисхан при входе этого князя не сделал ему должной чести. Юнь-цзи по возвращении предложил объявить Чингисхану войну.

В это время нючженьский государь скончался, и князь Юнь-цзи, вступив на престол, послал к Чингисхану указ, при вручении коего ему сказано, чтоб учинил поклонение.

Чингисхан спросил у посланника, кто такой новый государь? «Князь Юнь-цзи» – отвечал посланник.

Чингисхан тотчас обратился лицом к югу и, плюнув, сказал: «Я думал, что какой-либо необыкновенный человек сел на престол в Чжун-юань; а этот слабоумный может ли царствовать? Он не заслуживает поклонения».

После того тотчас сел на лошадь и уехал. Посланник по возвращении донес о сем государю Юнь-цзи, который чрезвычайно разгневался, но решил дождаться времени, когда Чингисхан приедет ко двору с данью, дабы при случае погубить его.

Чингисхан узнал об этом и совершенно прервал связь с нючженьским двором; а для предосторожности усилил войска свои…

1211

…Весной Чингисхан находился при Гилур-голе. Из западного края Арслан-хан, глава хоралутского (харлагудского. – A. M.) народа, поддался ему. Идугуд, владетель хой-хорский (уйгурский. – A. M.), приехал ко двору его.

Во второй месяц Чингисхан сам повел армию на юг, разбил Даши, полководца нючженьского, при горе Е-ху-лин и завоевал уезды Да-шуй-ло и Фын-ли; но нючженьцы возобновили укрепление Ву-ша-пху.

Осенью, в седьмой месяц, Чингисханов генерал Чжебэ (Зэв) приступом взял Ву-ша-пху и Ву-ю-ин.

В восьмой месяц Чингисхан дал сражение с нючженьским войском в Сюань-пьхине при реке Хой-хэ-чуань и одержал победу.

В девятый месяц приступом взял Дэ-син-фу. Командующий в Цзюй-юне ушел, поэтому Чжебэ вступил в сию крепость и доходил до средней столицы (Жунду. – A. M.).

Зимой, в десятый месяц, [хан] напал на главное правление нючженьских пастбищ, отбил табуны и возвратился.

Елюй-аха (из киданей. – A. M.) покорился Чингисхану и на пути явился к нему. Царевичи Жочи, Цагадай и Угэдэй завоевали округи: Юнь-нэй, Дун-шен-чжоу и Ву-шо.

Той зимой стоявшие на северных пределах царства Гинь генералы Лю-бо-линь, Гуалгя и Чангэ также покорились Чингисхану.

ИЗ «ГАН-МУ»…Весною, в третий месяц, двор Гинь отправил нарочного для испрошения мира у монголов. Монголы не согласились.

Нючженьский генерал Нахата-майчжу, охранявший северные пределы, как скоро узнал, что монголы готовятся напасть на границы, поспешил донести о том своему государю.

Государь сказал: «Мы не имеем вражды с ними; с чего ты взял это?»

Майчжу сказал ему: «Си-ся представили ему царевну, беспрерывно куют стрелы и делают щиты. При окопах велят мужчинам возить телеги, а лошадей берегут. Что же имеют в виду, как не нападение на нас?»

Нючженьский государь, почитая Нахата-майчжу затейщиком пограничных несогласий, приказал посадить его в заточение.

Монголы, учинив нападение на Юнь-чжун и Цзю-юань, весь год продолжали войну. После этого, разорив Да-шуй-ло, пошли далее.

Нючженьский государь сам, усмотрев опасность, освободил Майчжу и отправил северо-западного главнокомандующего Нюху-ру к монголам с мирными предложениями.

Монгольский государь не согласился. Тогда нючженьский государь, для отражения монголов, назначил трех полководцев: Тунги-цяньгяну, Ваньяня-хошо и главноуправляющего в Западной столице Хэшери-хушаху…

В восьмой месяц монголы осадили Западную столицу царства Гинь.

Главноуправляющий в ней Хэшери-хушаху, оставив город, ушел. Северо-западные области царства Гинь все покорились монголам.

Нючженьские генералы Тунги-цяньгяну и Ваньянь-хошо пришли в Ву-ша-пху; но еще не успели закончить военных распоряжений, как монгольские войска неожиданно подошли и штурмом взяли Ву-ша-пху и Ву-ю-ин. Монгольский государь, пользуясь победой, разорил Бай-дын-чен и потом осадил Западную столицу.

По прошествии семи дней Хушаху пришел в страх; оставив город, пробился со своим гарнизоном сквозь толпы осаждающих и ушел. Монгольский государь погнался за ним с тремя тысячами отборной конницы. Войско нючженьское было совершенно разбито. Он преследовал его до Цуй-бин-кхэу и после этого взял Западную столицу, Сюань-дэ и Фу-чжоу.

Кроме этого, отправленные монгольским государем сыновья: Жочи, Цагадай и Угэдэй, разделившись в три стороны, завоевали округи: Юнь-нэй, Дун-шен-чжоу, Ву-чжоу, Шо-чжоу, Фын-чжоу, Цзинь-чжоу, а потом Дэ-син, Хун-чжоу, Чан-пьхин, Хуай-лай, Цзинь-шань, Фын-жунь, Ми-юнь, Фу-нин, Цзи-нин, на восток до Пьхин-чжоу и Луань-чжоу, на юг до Цин-чжоу и Цан-чжоу, от Линь-хуан за Ляо-хэ, на юго-запад до Синь-чжоу и Дай-чжоу, все округи покорились монголам…

В високосный девятый месяц войска царства Гинь, отражая монголов, совершенно разбиты на берегах Хой-хэ. После этого монголы вступили в Цзюй-юн-гуань, произвели великие грабежи и ушли.

Монгольский государь, взяв Фу-чжоу, дал отдых войскам и выкармливал лошадей, в намерении предпринять поход на юг. Государь нючженьский снова предписал генералам Ваньяню-гюгяню и Ваньяню-вань-ну для предосторожности расположиться с многочисленным войском при Е-ху-лин (перевал Унэгэн даваа. – A. M.), а Ваньяню-хошо следовать за ними с главною армией. Некоторые представляли Гюгяню, что монголы, недавно разорив Фу-чжоу, всю добычу разделили между собою, а лошадей распустили по лугам, [поэтому] надлежит, пользуясь расплохом, нечаянно ударить на них. Гюгянь сказал на это: «Такое покушение опасно, напротив, самое надежное средство – подаваться вместе с пехотой и конницей».

Монгольский государь, узнав о том, пошел с войском в Хо-элль-цзуй.

Гюгянь отправил генерала Минганя (Мянгана) спросить монголов о причине войны. Мингань, напротив, передался монголам и объявил им о подлинности состояния нючженьской армии. Вследствие этого монгольский государь вступил с Гюгянем в сражение. Войско нючженьское было совершенно расстроено; конница мяла и топтала пеших; и великое множество побито в сражении. Монголы, пользуясь первым жаром, устремились вперед.

Ваньянь-хошо, страшась их напора, не смел противостоять им и с войском своим отступил на юг, монгольские войска поражали его тыл. При Хой-хэ-пху нючженьские войска еще разбиты были так, что Ваньянь-хошо один только спасся бегством в Сюань-дэ.

Монгольские войска, пользуясь победами, приблизились к сему городу и на пути взяли Гинь-ань-сянь. Объездные отряды подошли к Цзюй-юн-гуаню (крепость Цавчал. – A. M.). Комендант Ваньянь-фу-чжоу, бросив сию крепость, бежал, и монгольские войска заняли оную.

В нючженьской Средней столице (Жунду) приняты строгие меры предосторожности и запрещено мужчинам выходить из города. Монгольские конные отряды подъезжали к самым стенам столицы. Нючженьский государь хотел удалиться на юг в Бянь (южную столицу. – A. M.), но гвардия поклялась отчаянно сражаться, и действительно монгольские войска несколько раз отражены были с уроном.

Но монголы нечаянно напали на нючженьское конское правление и угнали казенные табуны. И посему нючженьский государь остановился и приказал Чжугэ-гао-ци, правителю округа Цзинь-чжоу, расположиться с войсками за воротами Тхун-сюньмынь. Ваньянь-хошо был наказан понижением чина. Офицеры и солдаты сочли это наказание легким и от этого наипаче начали выходить из подчиненности…

1212

…В первый месяц (киданец) Елюй-люгэ, собрав войска в Лунь-ане, объявил себя главнокомандующим и прислал к Чингисхану нарочного с предложением своего желания вступить в подданство. Чингисхан взял города: Чан-чжоу, Хуань-чжоу и Фу-чжоу

Генералы Хэшери и Гюгянь пришли сюда на помощь с тремя тысячами войска. Чингисхан вступил в сражение с ними при местечке Цюан-элль-цзуй и совершенно разбил их.

Осенью осадил Западную столицу. Нючженьский главнокомандующий Ошун пришел на помощь; но Чингисхан, заманив его к крепости Ми-гу-кхэу, вступил в сражение и истребил весь корпус его. После этого опять сделал приступ к Западной столице, но здесь был ранен стрелой, почему и снял осаду.

В девятый месяц Цаган завоевал Фын-шен-чжоу Зимою в 12-й месяц, в день Цзя-шень, Чжебэ (Зэв) осадил Восточную столицу и принужден был отступить без успеха, но, возвратившись ночью, снова напал неожиданно и таким образом взял город.

ИЗ «ГАН-МУ»

Монгольский государь по взятии Сюань-дэ-фу тотчас приказал осаждать Дэ-син-фу и взбираться на городские валы. Нючженьцы отразили нападение, и монгольские войска не имели успеха. Толуй, четвертый сын монгольского государя, и с ним зять ханский Чигу снова взошли на стены под своими щитами и начали стрелять из луков. Нючженьские войска отступили.

После этого монголы овладели всеми городами и крепостями в пределах области Дэ-син; но когда удалились, то нючженьцы опять заняли их.

1213

…Чингисхан пошел к Хуай-лаю, разбил нючженьских генералов Ваньяня-гин и Гао-ци и преследовал их до Гу-бэй-кхэу. Нючженьские войска укрепились в Цзюй-юне. Чингисхан предписал генералу Хэтэбци наблюдать за ними, а сам пошел в Чжо-лу.

Хушаху, главнокомандующий в Западной нючженьской столице, оставил город. Чингисхан пошел на Цзы-цзин-гуань, разбил войска нючженьские при горе Ву-хой-лин и взял города Чжочжоу и И-чжоу

Киданьский генерал Улан-бар сдал крепость Гу-бэй-кхэу. После этого Чжебэ (Зэв), зашедши с южной стороны, взял крепость Цзюй-юн и соединился с Хэшебци.

В восьмой месяц нючженьский Хушаху убил своего государя Юн-цзи и возвел на престол князя Сюнь (Удабу).

Осенью, разделив армию на три части, приказал царевичам Жочи, Цагадаю и Угэдэю с западной армией следовать на юг, по направлению хребта Тхай-хан. Они взяли города: Бао-суй, Аньсу, Ань-дин, Син-чжоу, Вэй-хой, Хуай-чжоу и Мын-чжоу; разорили округи: Цзэ-чжоу, Лу-чжоу, Ляо-чжоу, Цинь-чжоу, Пьхин-ян, Тхай-юань, Цзи-чжоу, Си-чжоу; приступом взяли города: Фынь-чжоу, Ши-чжоу, Лань-чжоу, Сунь-чжоу, Синь-чжоу, Дай-чжоу, Вучжоу и возвратились.

Чингисханов младший брат Хасар, Ванцинь, Ноин и Джучи с восточной армией пошли по морскому берегу на восток и завоевали Цзи-чжоу, Пхин-луань, Ляо-си и возвратились.

Чингисхан и царевич Толуй со средним корпусом завоевали Сюн-чжоу, Ба-чжоу, Мо-чжоу, Ань-чжоу, Хэ-цзянь, Цан-чжоу, Цзин-чжоу, Сян-чжоу, Шен-чжоу, Ци-чжоу, Ли-чжоу, И-чжоу, Энь-чжоу, Пху-чжоу, Кхай-чжоу, Хуа-чжоу, Бо-чжоу, Цзи-чжоу, Тхай-ань, Цзи-нань, Бин-чжоу, Дай-чжоу, И-ду, Чжи-чжоу, Вэйчжоу, Дынь-чжоу, Лай-чжоу, И-чжоу.

По его же предписанию генерал Мухури (Мухали. – A. M.) вырубил город Ми-чжоу. Нючженьские генералы Ши-тьхянь-ни и Субут покорились со своими войсками монголам, и Мухури именем Чингисхана определил их темниками.

Чингисхан подошел к Средней столице. Все три армии по возвращении соединились и расположились при Да-кхэу. В сем году завоеваны и взяты были почти все города, лежащие по северную сторону Желтой реки, исключая десять: Средняя столица, Тхун-чжоу, Чжен-дин, Шунь-чжоу, Цин-чжоу, Да-лин, Дун-пьхин, Дэ-чжоу, Пьхи-чжоу и Хай-чжоу.

ИЗ «ГАН-МУ»

Киданец Елюй-люгэ служил у нючженей тысячником на северной границе. С самого начала монгольской войны нючжени подозревали потомков династии Ляо в измене. Елюй-люгэ начал опасаться и бежал в Лун-ань, где, собрав до ста тысяч войска, объявил себя главнокомандующим и отправил нарочного к монголам с предложением своего подданства.

Отряженный нючженьским двором Ваньянь-хошо учинил нападение на него, но Елюй-люгэ одержал над ним полную победу. После этого объявил себя королем в Ляо и назвал свое правление Юань-тхун. Он овладел всеми областями и округами в Ляо-дун и утвердил свое пребывание в городе Сянь-пьхин…

В восьмой месяц Хушаху умертвил Юн-цзи и возвел на престол князя Сюня. Сам себя объявил визирем, председателем совета и главнокомандующим над всеми войсками.

В третий месяц прошлого года нючженьский государь отрешил Хэшери-хушаху от должности и сослал в деревню; в нынешнем же году опять его призвал и препоручил ему корпус войск, расположенных по северную сторону Пекина. Туктань-и усиленно отговаривал, но государь не послушал его.

Хушаху со своими сообщниками Ваньянь-чеу, Фуча-люгинь и Ухури-дола умыслил произвести возмущение. В это время монгольские войска находились в Цзюй-юн-гуань (крепость Цавчал. – A. M.), между тем Хушаху ежедневно занимался охотой, нимало не помышляя о военных делах. Нючженьский государь послал к нему нарочного с выговором. Хушаху рассердился на то и, ложно разгласив, что пекинский правитель Туктань-нань-пьхин умышляет взбунтоваться, именем государева повеления повел войска в столицу тремя колоннами. Опасаясь же, чтобы войска, находящиеся в столице, не воспротивились ему, он отправил вперед одного конного, который, подъехав к восточным воротам Дунхуа-мынь, во весь голос закричал, что татаньцы (монголы. – A. M.) пришли к северному предместью и уже вступили в сражение.

Вслед за тем прискакал другой конный и то же самое повторял. После этого послал своего сообщника Тукта-ня-гинь-шеу позвать к себе Туктаня-нань-пьхин, который, не зная об умысле, действительно поехал и на дороге самим Хушаху убит был. После этого Хушаху вступил во дворец, сменил всех дежурных, а места их занял своими сообщниками; себя объявил временным правителем и главнокомандующим над всеми войсками и, расположившись в провинциальном правлении, окружил себя войсками.

На другой день принудил государя перейти из своего дворца в княжеский и потребовал от императрицы государственную печать. Но императрица, несмотря на угрозы, отказала в выдаче печати.

Хушаху хотел похитить престол, но еще колебался в нерешимости. Туктань-и, вельможа, всеми уважаемый, предложил ему двух князей, достойных престола. Хушаху промолчал и препоручил одному евнуху умертвить государя.

В это время Ваньянь-ган стоял со стотысячною армиею при горе Цзин-шань. Хушаху вызвал его обманом и убил; после этого потребовал пограничные войска в Пекин и предложил стоявшему в Чжан-дэ князю Ваньяню-сюн престол.

В девятый месяц этот князь прибыл в Пекин и вступил на престол, а сына своего Шеу-чжуна объявил наследником.

В одиннадцатый месяц монголы совершенно разбили царства Гинь генерала Чжугэ-гао-ци под городом Хуай-лай и осадили Среднюю столицу; Гао-ци по возвращении убил Хушаху. Нючженьский государь определил Гао-ци главнокомандующим.

Когда монгольские войска приблизились к Хуай-лаю, нючженьский генерал Чжугэ-гао-ци выступил против них и был наголову разбит. Пространство земли на сорок ли устлано было трупами. Монголы, пользуясь победою, простерлись до Гу-бэй-кхэу, но войска нючженьские защитили крепость Цзюй-юн и воспрепятствовали им проникнуть на юг.

Итак, монгольский государь, оставив генерала Хэтэбци с дивизией наблюдать за помянутой крепостью, сам с большой армией пошел на Цзы-цзин-гуань, разбил нючженьское войско при Вухой-лин и приступом взял два города, Чжо-чжоу и И-чжоу. Отряженный им генерал Чжебэ (Зэв) подступил к крепости Цзюй-юн с южной стороны и, взяв оную, вышел в северные ворота и соединился с корпусом генерала Хэтэбци. После этого избрали они изо всех колен пять тысяч отборной конницы, которая, соединившись с войсками генералов Котая и Хотая, обложила Пекин. В это время большая монгольская армия пришла к речке Хой-хэ и хотела переходить через мост Гао-цяо. Хушаху, у которого болела нога, распоряжался сражением сидя в колясочке. Монгольская армия была совершенно разбита.

На другой день снова начали сражение. Хушаху по причине усилившейся боли в ране не мог выехать. Он приказал генералу Гао-ци выступить против монголов с пятью тысячами. Гао-ци просрочил, за что Хушаху хотел казнить его, но нючженьский государь приказал простить, в уважение оказанных им услуг. Итак, Хушаху, усилив корпус генерала Гао-ци и приказывая ему вступить в сражение, присовокупил: «Ежели победишь, то будешь прощен, ежели не победишь, то отсеку тебе голову».

Гао-ци вступил в сражение, которое продолжалось с вечера до рассвета. В это время поднялся с севера сильный ветер, который вздымал каменья с песком, так что невозможно было открыть глаз. Войска нючженьские приведены были в большое замешательство. Гао-ци, предполагая, что генерал Хушаху не преминет казнить его, вторгся со своими солдатами в Пекин и окружил дом его.

Хушаху, видя опасность, хотел убежать через заднюю стену, но, запутавшись в своем одеянии, упал и повредил себе руку. Здесь солдаты отрубили ему голову, с которою Гао-ци, явившись во дворец, просил судить себя.

Государь простил его, обнародовав преступления генерала Хушаху, лишил его (по смерти) чинов и достоинств, а генерала Гаоци произвел главнокомандующим. Войскам также учинена награда соразмерно услугам…

В это время монгольский главнокомандующий Мухури (Мухали), производя войну в пределах нючженьских, куда только ни обращался, [все] ниспровергал и разрушал…

В двенадцатый месяц монголы, разделившись на несколько корпусов, взяли областные и окружные города в Хэбэй и Хэдун.

Монгольский государь, оставив Котая и Хотая с войском по северную сторону Пекина, разделил сорок шесть китайских дивизий, равно и татаньские (монгольские. – A. M.) войска, на три армии. Трех сыновей своих, Жочи, Цагадая и Угэдэя, послал с правой, т. е. с западной, армией следовать по направлению хребта Тхай-хан на юг. Они взяли города: Бао-чжоу, Чжун-шань, Син-чжоу, Мин-чжоу, Цы-чжоу, Сян-чжоу, Вэн-хой, Хуай-чжоу и Мынь-чжоу. Прошли до Желтой реки и произвели великое опустошение между городами Пьхин-ян и Тхай-юань.

Генерал Бот с прочими шел подле моря на восток; взял Луаньчжоу, Цзи-чжоу и произвел великие грабежи в Ляо-си.

Монгольский государь с сыном Толуем пошел средней дорогой; взял города: Сюн-чжоу, Мо-чжоу, Цин-чжоу, Цан-чжоу, Цзин-чжоу, Сянь-чжоу, Хе-цзянь, Бин-чжоу, Дай-чжоу, Цзи-нань; потом от Да-кхэу снова повернул с армией к Пекину. В это время нючженьские войска со всех дорог отозваны были в Чжун-юань для охранения мест, лежащих позади гор, в провинции Шаньси; а крестьяне все взяты были в ополчение и поставлены на стенах городских для отражения неприятеля.

Монголы всех оставшихся в домах согнали для взятия тех же городов. Так, с противных сторон отцы узнавали сыновей, старшие братья взывали к младшим. По этой-то причине никто не имел твердости защищаться, и города при первом прибытии войск сдавались. Таким образом разорено было около девяноста областных городов. В провинциях Хэбэй, Хэнэй и Шаньдун на нескольких тысячах ли пространства почти все жители были побиты. Золото и шелковые ткани, сыновья и дочери, волы и кони – все, подобно циновке, свернуто и увезено. Дома и хижины преданы огню; городские стены превращены в развалины. Только Дай-мин, Чжен-дин, Цин-чжоу, Юнь-чжоу, Пьхи-чжоу, Хай-чжоу, Во-чжоу, Шунь-чжоу и Тхун-чжоу, мужественно защищаемые войсками, спаслись от разорения.

1214

…Весною в третий месяц [Чингисхан] остановился с армией по северную сторону [от Пекина]. Генералы просили его, чтобы торжество побед довершить взятием этой столицы. Но Чингисхан не согласился на это, а отправил посланника к государю нючженьскому со следующим предложением: «Теперь все твои города в Шаньдуне и Хэбэе завоеваны мною. У тебя осталась одна только Средняя столица. Небо привело тебя в бессилие, и я подвергнул бы тебя большим опасностям, если бы не страшился небесного гнева. Теперь иду я с армией в обратный путь, хочешь ли угостить мои войска, дабы сим утишить гнев моих полководцев?»

Нючженьский государь отправил посланника с предложением о мире и, удочерив дочь покойного государя, выдал ее в качестве царевны за Чингисхана; послал ему в подарок множество вещей, по 500 мальчиков и девиц и 3000 лошадей. Сверх этого, отправил министра Ваньяня-фу-син проводить Чингисхана через крепость Цзюй-юн.

В пятый месяц нючженьский государь перенес свой двор в Бянь, а наследника своего Шеу-чжун с министром Ваньянемфу-син и помощником Муньянем-цзинь-чжун оставил управлять Средней столицей.

В шестой месяц нючженьский генерал Чжода, убив своего начальствующего генерала, передался со всей дивизией Чингисхану, который тотчас предписал генералам Самухэ, Шумуру, Минганю (Мянгану) и Чжоде обложить Среднюю столицу, а сам поехал от жары к Юй-элль-ло.

Осенью, в седьмой месяц, нючженьский наследник Шеу-чжун Уехал в Бянь.

Зимой, в десятый месяц, Мухури (Мухали) пошел в Ляо-дун против Лу-цзун и Цзинь-гуа в Гвао-чжоу и взял город Цзинь-чжоу. Чжан-цин, убив своего инспектора, объявил себя королем и отправил нарочного к Чингисхану, с предложением своего подданства.

ИЗ «ГАН-МУ»В третий месяц дом Гинь выдал за монгольского государя царевну, дочь покойного государя Юн-цзи. Летом, в четвертый месяц, заключил мир с монголами.

Монгольский государь по возвращении из провинции Шаньдун расположился по северную сторону Пекина. Генералы предложили ему, чтобы, пользуясь победами, взять сию столицу. Монгольский государь не послушался их. Он отправил к нючженьскому государю посланника со следующим предложением: «Твои провинции и уезды в Шаньдуне и Хэбэе все в моей власти; у тебя остался только Пекин. Небо уже привело тебя в бессилие, и если еще буду теснить тебя, то и сам должен я опасаться небесного гнева. Теперь иду я в обратный путь, хочешь ли угостить войска, чтоб укротить гнев моих генералов?»

Гао-ци, министр нючженьский, говорил своему государю, что татаньские (монгольские) солдаты и лошади изнурены, и предлагал дать решительное сражение.

«Невозможно, – возразил на это Ваньянь-чен-хой. – Наши войска находятся в столице, но их семейства живут по разным провинциям, трудно полагаться на их твердость. Если проиграем сражение, то не преминут разбежаться; даже и по одержании победы, также помышляя о своих семействах, могут разойтись. Спокойствие и безопасность престола зависят от этого единого предприятия. Всего лучше отправить посланника для заключения мира, и когда войска их обратно уйдут, то придумать новые меры».

Нючженьский государь одобрил последнее мнение. И отправил министра Чен-хой просить о мире.

Монгольский государь пожелал иметь царевну. Нючженьский государь выдал меньшую дочь покойного государя Юн-цзи и с нею послал множество золота и дорогих материй, пятьсот мальчиков, пятьсот девиц и три тысячи лошадей.

Монгольский государь пошел в обратный путь. По выступлении за Цзюй-юн-гуань собрал до нескольких сот тысяч молодых мужчин и женщин, взятых в провинциях Шаньдун, Фэнэй и Хэбэй, и всех предал смерти.

Нючженьский государь, по заключении мира с монголами, обнародовал в своем царстве великое прощение…

В пятый месяц царства Гинь государь Ваньянь-сюн перенес двор в Вянь. Гвардия взбунтовалась и предалась монголам. Осенью, в седьмой месяц, монголы снова обложили среднюю столицу.

Изнуренное состояние государства, слабость войск и истощение государственной казны не подавали никакой надежды к удержанию Пекина, поэтому нючженьский государь решился перенести двор в Бянь-цзин и ни от кого не принимал представлений против этого.

В пятый месяц он препоручил министру, главнокомандующему Ваньянь-чен-хой, старшему помощнику министра Муяньцзинь-чжун, вместе с наследником престола управлять в Средней столице, а сам со всем двором отправился в путь.

Монгольский государь, услышав это, с гневом сказал: «По заключении мира тотчас переселяться – это значит, что он не доверяет мне и еще питает злобу. Он заключил мир в том намерении, чтобы, усыпив меня, снова помышлять о завоеваниях на юге?»

Нючженьский государь по прибытии в Лян-сян приказал отобрать у провожающей гвардии выданные ей прежде доспехи и лошадей и все возвратить во дворец. Гвардия от такой досады произвела возмущение, убила своего главноначальствующего Су-вынь и, избрав трех начальников, Чжоду, Бэйшера и Чжалара, пошла обратно на север (к столице).

Ваньянь-чен-хой, услышав о сем перевороте, занял с войсками переход при Лу-гэу, но Чжода разбил его и, как скоро усилился, то отправил нарочного к монголам с предложением своего подданства.

Монгольский государь послал Минганя (Мянгана) для подкрепления Чжоды, и сии генералы по соединении войск их облегли Пекин.

Нючженьский государь, услышав о сем, потребовал наследника к себе. Принц Ваньянь-сурэ находил это несообразным. Министр Чжугэ-гао-ци сказал на это: «Где государь находится, там и наследник должен быть. Сверх этого ручаешься ли, что спасешь столицу?»

«За спасение столицы совершенно ручаться не могу, – отвечал Сурэ, – но если наследник будет здесь находиться, то все будет производимо с большею деятельностью. Если пограничные места будут защищаемы, то и для столицы мало опасности. В прошедшие времена, когда Мин-ди, государь династии Тхан, уехал в Сычуань, наследник оставался в Лин-ву, и присутствие его могло привязывать подданных целой империи».

Его не послушали, и как скоро наследник выехал из Пекина, то вся столица пришла в большое смятение.

Монгольский генерал Мухури(Мухали) покорил области и провинции царства Гинь в Ляо-си.

Мухури со своими войсками осадил Северную нючженьскую столицу. Главнокомандующий Ин-цин противостал ему при Хото с 200 000 войска, но, будучи разбит, обратно ушел и заперся в городе. Генералы Ваньянь-силинь и Гао-дэ-юй убили Ин-цин и объявили генерала Илдуху главноуправляющим.

Мухури отрядил генерала Ши-тьянь-сян с войсками для осады города, и Илдуху сдался. Мухури, раздраженный промедлением в сдаче, хотел разорить город, но Сяо-эсэнь сказал: «северная столица есть важнейшая крепость в Ляо-си. Если она покорилась и разорить ее, то после этого кто пожелает покоряться?»

Мухури принял совет его и предложил, чтобы Илдуху на время оставили главноуправляющим в Северной столице, а генерала Уера временным главнокомандующим. После этого нючженьские города: Шунь-чжоу, Чен-чжоу, И-чжоу и Тхун-чжоу один за другим покорились монголам…

1215

…В третий месяц нючженьский генерал-прокурор Ли-ин, шедший к Средней столице со вспомогательным войском, вступил в сражение под Ба-чжоу и был разбит…

В пятый месяц, в день Гыш-шен, главноуправляющий в Средней столице Ваньянь-фу-син умертвил себя ядом. Муянь-цзиньчжун выехал из города, а Мингань (Мянган) занял их место в столице.

В сем месяце [Чингисхан] уехал от жары в Хуань-чжоу, откуда послал Шигихутуга описать казенное имущество в Пекине…

Чингисхан послал Ицири к нючженьскому государю с предложением, чтобы он сдал остальные города в Хэбэе и Шаньдуне, чтобы сложил с себя титул императора и остался бы королем в Хэнане, чем и война должна прекратиться; но это предложение было отвергнуто…

Сею осенью завоевано городов и местечек общим числом 862.

ИЗ «ГАН-МУ»…Войско, посланное государем царства Гинь для избавления Средней столицы, встретившись с монголами под Ба-чжоу, пришло в великое замешательство. Летом, в пятый месяц, главноуправляющий в этой столице младший министр Ваньянь-чен-хой сам предал себя смерти. После монголы вступили в Среднюю столицу.

Средняя столица нючженьская уже давно находилась в осадном состоянии. Как Муянь-цзинь-чжун долго служил на войне, то Ваньянь-чен-хой препоручил ему военную часть, а себе предоставил главный над всем надзор и в представлении, квасцами писанном, донес двору о крайности своего положения.

Нючженьский государь отправил для спасения столицы генерала Юн-си с корпусами областей Чжун-шань и Чжен-дин; генерала Ухури-цин-шеу с 18-тысячным корпусом из Да-мина, присоединив из юго-западных дорог 11 тысяч пехоты и конницы, а из Хэбэя 10-тысячный корпус. Генерал-прокурору Ли-ин предписал вести съестные припасы из Да-мин, а сенатору Фу-чжури следовать за ним. Ли-ин по прибытии в Да-мина получил несколько десятков тысяч войска; но в распоряжении ими не соблюдал никакого порядка.

В третий месяц, будучи пьяным, встретился с монгольским войском по северную сторону города Ба-чжоу и, будучи разбит, потерял весь транспорт со съестными припасами и, наконец, убит в сражении.

Корпусы генералов Ухури и Юн-си, получив об этом известие, оба обратились в бегство. После такого происшествия сообщение со Среднею столицею пресеклось, и она не могла уже ожидать вспоможений с внешних сторон.

Чен-хой, советуясь с Цзинь-чжун, хотел вместе с ним умереть за отечество, но Цзинь-чжун не соглашался с ним. Чен-хой в досаде тотчас возвратился в свой дом. Впрочем, войска воспротивились ему, и все приняли сторону генерала Цзинь-чжун. Для Чен-хой ничего более не оставалось, как умереть. Итак, он, простившись в храме с предками, призвал секретаря Чжао-сы-вынь и сказал ему: «Когда состояние дел дошло до такой степени, то осталось только из усердия к отечеству умереть».

В пятый месяц, в некоторый день, Чен-хой написал завещание государю и препоручил президенту сената Ши-ань-ши переписать. В сем завещании он рассуждал только о великих мерах в пользу отечества и о злонамеренных видах сенатора Гао-ци; сверх этого, извинялся, что не мог сохранить столицы. Он был спокоен, как в обыкновенное время. Собрав все свое имущество, он позвал домашних людей и наделил каждого из них по заслугам. Весь дом рыдал. Чен-хой, с величественным видом разговаривая с Ши-ань-ши, сказал: «Все, что преподали мне учителя в пяти священных книгах, я тщательно соблюдал и по мере сил исполнял не для одной пустой учености». Как скоро он опьянел, то, взяв кисть, простился с Ши-ань-ши и на самом конце написал две буквы превратно (низом вверх), бросил кисть и сказал: «От вас я впал в погрешности и мог ли не расстроиться в наилучших намерениях?» Потом сказал Ши-ань-ши: «Прощай!»

Ши-ань-ши лишь вышел из ворот, как услышал вопль и опять возвратился. На вопрос его сказали, что Чен-хой, приняв яд, уже умер. Домашние люди в замешательстве похоронили его в зале. В вечеру этого дня царицы, остававшиеся в Средней столице, услышали, что Цзинь-чжун намерен уехать на юг, поэтому, увязав платье, собрались у дворцовых ворот Тхун-сюань-мынь.

Цзинь-чжун, в намерении обмануть их, сказал, что ему должно прежде выехать и открыть для них дорогу. Царицы поверили ему И так Цзинь-чжун с любимой наложницей и приближенными своими выехал из города и более об этом не думал.

После этого монгольские войска вступили в Среднюю столицу. Чиновников и жителей погибло при сем случае великое множество. Своевольствующие солдаты зажгли дворец, и пожар продолжался более месяца. В это время монгольский государь находился в Хуань-чжоу. Получив известие о взятии Пекина, он отправил нарочного, чтобы объявить благодарность Минганю (Мянгану) с прочими и отвезти сокровища государственного казначейства на север.

Таким образом, погибли таблицы предков царствующего рода нючженей вместе с оставшимися в Пекине царицами. Цзинь-чжун по прибытии в Чжун-шань сказал своим приближенным: «Если бы ехали вместе с царицами, то можно ли было нам достигнуть этого места?»

Ши-ань-ши прибыл в Бянь с завещательным докладом министра Чен-хой, который по смерти пожалован княжеским достоинством и назван Чжун-су. Цзинь-чжун также приехал в Бянь. Государь освободил его от суда и произвел в сенаторы, но в скором времени за умысел против престола изменник был предан казни.

Зимой, в десятый месяц, монголы, осадив Тхун-гуань, крепость царства Гинь, не могли взять ее, и поэтому через Сун-шань пошли на Бянь; но, будучи отражены жителями царства Гинь, обратно ушли.

Монгольский государь, имея пребывание при озере Юй-элль-ло, предписал Самухэ-батору идти с десятью тысячами конницы из Си-ся на Цзин-чжао и осадить Тхун-гуань. Самухэ-батор не мог взять этой крепости, посему узкой дорогой через Сун-шань пошел на Жуй-чжоу. Если встречал горные ущелья, то из связанных железных копий делал мосты для перехода. Преодолев столько трудностей, пошел на Бянь-цзин.

Нючженьский государь наискорейше вызвал пестрошапочный корпус из провинции Шаньдун. Уже монгольское войско подходило к Син-хуа-ин, в 20 ли от Бянь-цзина, как пестрошапочный корпус отразил его. На обратном пути оно пришло к Шень-чжоу. В это время Желтая река покрылась льдом, посему монголы и перешли на северный берег. Нючжени решились защищать одни крепости. Монгольские войска, куда ни обращались, все покоряли. Нючженьский государь отправил посланника просить о мире. Монгольский государь, соглашаясь, сказал генералу Самухэ: «Если серны и олени внутри облавной площади уже нами пойманы, а остался один заяц, для чего бы не пустить его?»

Самухэ, стыдясь, что он еще ничем не отличился, не соглашался на заключение мира и отправил нарочного сказать государю нючженьскому, чтобы он, если желает договариваться о мире, сложил с себя достоинство императора и назвался вассалом, в замену же того признан будет королем.

Таким образом, не могли приступить к мирным переговорам…

1216

…Весной Чингисхан возвратился в походный дворец на берегу Лу-цзюй-хэ…

Осенью Сэр-цзи-от (Шилиж, Эд) и Самухэ-батор отправились со своими войсками из Си-ся в Гуань-чжун; в пути миновали Тхун-гуань, полонили нючженьского генерала Нимаха-Фулху, приступом взяли Жуй-чжоу и другие города, дошли до Бянь-цзина и возвратились…

ИЗ «ГАН-МУ»…Летом, в четвертый месяц, Елюй-люгэ, правитель в Ляо, покорился монголам.

Монгольский государь определил Елюй-люгэ главнокомандующим и предписал иметь пребывание в Гуан-нин-фу.

Зимой, в десятый месяц, монголы взяли нючженьскую крепость Тхун-гуань.

Монгольские войска расположились между горою Сун-шань и городом Жуй-чжоу. Нючженьский прокурорский приказ представлял своему государю происшедшее так: «Неприятельские войска, миновав Тхун-гуань, Жао-гуань и Мянь-чжоу, далеко прошли вглубь и приближаются к западному предместью столицы. Им уже известно, что в столице находится многочисленное войско, посему, не делая приступа к городу, избегают сражения, но только конные отряды пресекают сообщение по дорогам, а другие войска их нападают на окрестные города. Это также неприметное окружение столицы. Если только иметь в виду одно защищение городов, то бедствия, постигшие Среднюю столицу, скоро увидим и в настоящее время. Сверх этого, общественные и частные запасы здесь, в сравнении с запасами Средней столицы, и в сотую долю не сравнятся. Вот от чего леденеет сердце наше. Желательно, чтобы Вы приказали войскам области Шень-чжоу прикрыть Тхун-гуань и занять позицию в противоположности с генералом Алибасом; выбрать в столице несколько десятков храбрейших офицеров и каждому дать лучших солдат, чтобы они, смотря по обстоятельствам, производили поиски, где сражались бы, а где охраняли; еще предписать, чтобы и в Хэбэе таким же образом поступили».

Нючженьский государь отдал это представление сенату. Сенатор Чжугэ-гао-ци сказал на это, что члены прокурорского приказа несведущи в военном искусстве и что оборонительная система им неизвестна. Итак, представление остановлено.

Когда монгольские войска день ото дня сближались около столицы, Гао-ци только о безопасности своей заботился и хотел, чтобы находилось в столице многочисленное войско. Таким образом, области и провинции, оставленные без всякой обороны, были разорены и разграблены. Нючженьский государь был обманут, и положение царства его час от часу становилось опаснее…

Царства Гинь генерал Сюй-дин разбил монголов под Пьхин-яном

Сюй-дин, предполагая запереть монгольским войскам дорогу через Желтую реку, призвал войска из пяти округов, Цзян-чжоу, Сю-чжоу, Ши-чжоу, Цзи-чжоу и Мынь-чжоу, и поставил их в таком положении, чтобы могли они напасть с лица и с тыла. Когда монголы переправились из Си-Гинь, что в Сань-мине, на север и приблизились к городу Пьхин-яну, то Сюй-дин вступил в сражение с ними.

Монгольские войска были биты и ушли.

1217

…Осенью, в восьмой месяц, Мухури (Мухали), будучи произведен визирем (гуй ван. – A. M.), послан с монгольскими и китайскими войсками на юг, где он приступом взял Суй-чен и Ли-чжоу (Ли-сянь).

Зимою, в десятый месяц, покорил Да-мин-фу, а потом утвердил на востоке города: И-ду, Чи-чжоу, Дын-чжоу, Лай-чжоу, Вэй-чжоу и Ми-чжоу. В том году колено Тумэд отложилось; но генерал Бурин Дурвун усмирил их.

ИЗ «ГАН-МУ»…В двенадцатый месяц монголы постановили Мухури визирем и отправили его для завоевания земель по южную сторону гор (Тхай-хан).

Как Мухури (Мухали) оказал великие услуги, то монгольский государь, пожаловав его визирем (гуй ван)… и, уполномочив своим именем решать дела, дал ему клятвенную грамоту и золотую печать. Отделив десять корпусов генерала Хун-гири и также заграничные и китайские войска, все подчинил его начальству; и при сем сказал ему: «Земли по северную сторону хребта Тхай-хан я сам завоевал; о землях же по южную сторону того хребта тебе должно позаботиться».

Итак Мухури на юг от Пекина осадил города Суй-чен и Личжоу и оба взял. Вначале город Ли-чжоу упорно защищался и покорился уже по совершенном истощении сил; Мухури, рассердившись, хотел вырубить город. В это время Чжао-цзинь, житель этой округи, служивший при Мухури в должности сотника, явился к нему в слезах и говорил: «Мать моя со старшим братом находятся в городе. Я предлагаю собственную жизнь для искупления целого города».

Этот просил столь жалостно и усердно, что Мухури, из уважения к его справедливости, склонился на просьбу, посему, поворотив на восток, ударил на Ци, утвердил за собою города: Лин-цзы, Дын-чжоу и Лай-чжоу; после этого возвратился…

1218

…Осенью, в восьмой месяц, войска, выступив из Цзы-цзинкхэу, взяли в плен нючженьского генерала Чжан-жеу, которого хан оставил при прежней должности.

Мухури из Западной столицы, вступив в Хэдун, взял Тхай-юань, Пьхин-ян, Син-чжоу, Дай-чжоу, Цзэ-чжоу, Лу-чжоу, Фынь-чжоу и Хо-чжоу (в Шэнь-си).

…Киданьский Лухэ овладел некоторыми корейскими городами, но генерал Хао-цит-чжала покорил его. После этого корейский король Дунь покорился и обязался ежегодно представлять дань, состоящую из местной продукции.

1219

…Летом, в шестой месяц, в Западном краю убили посланников, и Чингисхан сам повел армию туда[500]…

Чжао Хун. Записка о монголо-татарах (мэн-м бэй-ау)[501] (фрагменты)I. Основание государства

Земля, в которой в первый раз являются татары[502], лежит на северо-западе от киданей… Они (монголы. – A. M.) разделяются на три вида: черных, белых и непокорных (диких).

Белые татары[503] более красивой наружности; почтительны и вежливы; знают почтительность к родителям; когда случится смерть отца или матери, изрезывают себе лицо и плачут.

Находясь между ними, я часто, встретив человека недурной наружности, но с рубцами на щеках, на вопрос: «Не белый ли это татарин?» – всегда получал утвердительный ответ.

Они получили образование от захваченных в плен китайских мужчин и женщин, с которыми вступали в брак, и оттого в обращении с другими выказывают мягкость; их провинция управляется [ныне] Би-цзи, дочерью (гун-чжу) повелителя татарского Чингисхана[504].

Непокорные татары весьма бедны, грубы и ни к чему не способны, только и умеют ездить на лошади…

Нынешний император Чингис, его полководцы, министры и главнейшие чиновники, – все принадлежат к черным татарам[505].

Татарская нация (монголы. – A. M.) по большей части не высокого роста; самый высокий человек не выше пяти футов с двумя или тремя вершками. Также нет среди них толстых и жирных. Лицо у них широкое, плоское и четырехугольное с выдавшимися скулами; глаза без верхних ресниц; волос на бороде и [на месте усов] весьма мало; их наружность весьма некрасива.

Только нынешний татарский повелитель Тэмужин огромного роста, с широким лбом, длинной бородой; он отличается мужеством…

II. Происхождение татарского повелителя

…Чингисхан в малолетстве попал в плен к цзиньцам (т. е. чжурчжэням), провел у них в рабстве более десяти лет и потом бежал. От этого он вполне узнал состояние и дела Цзиньского царства.

Это человек мужественный, сильный, сообразительный; привлекает к себе всех; чтит Небо и Землю, весьма уважает справедливость.

Всем известное имя Тэмужин есть не что иное, как имя, данное ему при рождении… Некоторые говорят, что Чингис есть исковерканное слово (из двух китайских букв) «тянь-цы» («пожалованный Небом»).

III. Название династии и правления

В древности был народ монголы (мон-гу), которые при цзиньском правлении Тянь-хой (годы царствования Укимая, брата Агуды, 1123–1135) часто нападали на разбойников чжурчжэней[506] и их беспокоили.

Цзиньцы постоянно вели с ними войну и наконец заключили мир, дав множество денег и вещей…

В начале возвышения татар, у них не было вовсе письменности. И всякий раз, когда надобно было что-то повелеть, отправляли туда и сюда посланца и ему давали заучить на память послание. Но посланный не смел ни прибавить, ни убавить ни одного слова. Таков обычай этого народа, так просты их нравы.

В соседстве с ними находятся уйгуры, которые перепродают им то, что выменивают [у нас] на обеих реках.

Поныне еще, во всякой переписке с другими государствами, [татары] употребляют уйгурскую письменность, похожую на китайские ноты для флейты. Но теперь уже два года, как цзиньские изменники и сдавшиеся [монголам] чиновники, не имевшие пристанища, желая быть для них полезными, научили их письменам (т. е. китайским), и в переписке с Цзиньским царством они употребляют китайскую письменность.

В прошлом году, весной, просматривая их бумаги, я во всех [документах] встречал, что они называют себя великой династией (Да-чао). Более того, по привязанности к монголам, как к мужественной нации, дали своему улусу название Великого Монгольского Улуса…

VII. Военное управление

Татары родятся и вырастают в седле и на лошади; они сами собой учатся сражаться, потому что вся их жизнь круглый год проводится на охоте. Оттого у них нет пехоты, а все – конница; войска у них может набраться несколько сот тысяч.

Письменных приказов у них (по военной части) почти нет; все, начиная от главнокомандующего до тысячника, сотника и десятника, командуют лично.

Всякий раз, когда они хотят взять большой город, то сначала нападают на окрестные селения, берут в плен тамошних жителей и гонят их на осаду [города]. Для этого они отдают повеление, чтобы каждый конный солдат захватил десятерых человек; когда это число полностью набрано, то каждым человеком (пленным) берется известное количество травы или дров, земли или камней.

Затем их гонят день и ночь, убивая отставших; пригнав, немедленно заравнивают рвы и канавы (вокруг городских стен, принесенными материалами). [При осаде] употребляют еще также подкопы и проч.; при этом не жалеют десятков тысяч народа, и поэтому города всегда бывают взяты.

После взятия города его жителей убивают без всякой пощады, всех, не разбирая ни старых, ни малых, красавцев и безобразных, бедных и богатых, сопротивлявшихся и покорных; никакое знаменитое лицо не избегнет смертной казни, если оно окажет сопротивление при осаде города.

Добычу делят на пропорциональные части между высшими и низшими чинами. Велика ли, мала ли эта добыча, всегда оставляют одну долю для поднесения императору Чингису[507].

…Всякое совещание о начале войны производится в 3-й или 4-й луне; весть о решении рассылается повсюду; потом 5-го числа 5-й луны вторично обсуждается, куда направиться осенью настоящего года, после чего, в связи с летней жарой, все разъезжаются по своим стойбищам; в 8-й луне[508] все собираются в Яньской столице (Жунду. – A. M.), и после этого начинается поход.

XVIII. Коневодство

Татарская страна (Монголия. – A. M.) богата водой и травой и благоприятна для выращивания баранов и лошадей. Лошадей, через год или два после рождения, обучают и объезжают в течение последующих трех лет. И только тогда начинают использовать в деле…

Качества лошади превосходны: весь день она обходится без пищи, и только ночью пускают ее пастись в поле, не разбирая, попалось ли место, покрытое зеленью или с высохшей [растительностью]; на рассвете [снова] седлают; [для корма лошадей] вовсе не употребляют горох или просо. У каждого человека, по выступлении в поход, имеется несколько лошадей, на которых он скачет поочередно, по одному дню; поэтому лошади не изнуряются и не гибнут…

X. Завоевания

В то время, когда татары (монголы. – A. M.) не вышли еще из своих пределов, в годы правления Да-дин (т. е. 1161–1189), при разбойничьей Цзиньской династии, в Яньской столице и Киданьской стране разнеслось предсказание, что настоящее правительство, теснимое татарами (монголами. – A. M.), не найдет себе убежище и [будет свергнуто]. Цзиньский глава[509], Юн (это кличка Ши-цзуна Цзиньской династии вышесказанных годов правления Да-дин), случайно услыхав об этом, с испугом воскликнул: «Татары непременно будут [впоследствии] причиной беспокойства для нашего царства!»

Поэтому он отдал приказ немедленно выступить в поход против их отдаленной и пустынной страны. И через каждые три года отправлялись войска на север – для истребления и грабежа. Это называлось набором (цзянь див, что буквально значит «уменьшение рабов, или слуг, рекрутов») и истреблением людей.

Поныне еще в Китае все помнят, что за двадцать лет до этого в [провинциях] Шаньдун и Хэбэй, в чьем только доме не было купленных в рабство татарских девочек и мальчиков. Все они были захвачены в плен войсками. Те, которые в настоящее время у татар [являются] нойонами, тогда, по большей части, были уведены в плен и жили в цзиньских пределах.

Кроме того, каждый год из их страны [монголы] платили дань; ее принимали за границей (на территории Монголии), отсылая назад посланных, не допуская их, таким образом, вступать в цзиньские пределы.

Татары убежали в Шамо (монгольские степи. – A. M.), и мщение проникло в них до мозга костей.

Когда ложный Чжан-цзун[510] вступил на престол, то в годы его правления Мин-чан (1190–1196) было запрещено убивать и грабить. Поэтому татары (монголы) постепенно возвратились на родину; число их народа увеличилось. Это снова обеспокоило Чжан-цзуна, и он воздвигнул новую Великую стену (чан-чэн) на севере от Цзинь-чжоу и охранение ее поручил племени тангу-чжа (тангудов. – A. M.).

Когда тангу-чжа взбунтовались, то вместе с ними взбунтовались и-ла-ду-чжа (в Цзиньской истории: е-ладу), мудянь-чжа, моу-чжа, хоудянь-чжа (в Цзиньской истории: гудун) и прочие [племена]. Цзиньцы отправили против них войска и усмирили; рассеянные чжасцы передались татарам (монголам. – А. М.).

[Тем временем] среди уйгуров был некто по прозваниюТянь, весьма богатый и ведущий торговлю на огромные суммы; он часто посещал Хэбэй и Шаньдун; вместе с чжасцами он начал рассказывать татарам (монголам. – A. M.) о богатстве жителей этой страны, подстрекая их к сбору войска и вторжению [в цзиньские пределы]. И Тэмужин, который уже питал ненависть за притеснения, вступил в цзиньские пределы и, завоевав, истребил все пограничные крепости.

У татар, как старые, так и молодые, все теперь припоминают слова яньских разбойников (т. е. чжурчжэней), которые говорили: «Наше царство подобно морю, а ваше – горсти песка. Куда же вам с нами справиться!» Только тогда, когда была взята западная столица, вздрогнули как [чжурчжэньский] царь, так и вельможи разбойников. Они собрали все свои отборные войска в количестве 500 000 человек пехоты и конницы и отправили их навстречу [Чингисхану] под начальством Хушаху; но они (чжурчжэни) потерпели великое поражение.

Было собрано новое войско, набранное в Шаньдуне, Хэбэе и других провинциях; к нему присоединена была гвардия императорских телохранителей и прочие [части]; в нем насчитывалось 300 тысяч человек, командовал им Гао-ци. Это войско было разбито под стенами Яньской столицы, когда татары приступили к этому городу.

[Таким образом], сокрушены были силы цзиньских разбойников. Войско, увеличившееся в течение столетия, было рассеяно и истреблено. Поэтому [Цзиньская] империя пришла в упадок. Всякий раз, когда татары осаждали города в Хэбэе, Шаньдун и Яньбэй (на севере от Пекина), [цзиньские] разбойники не могли оказать им сопротивление.

XI. Должности

Татары (монголы), подражая цзиньским разбойникам, также ввели у себя звания лин-лу шан-шу (министров), лин-цзо-ю-сян (главноуправляющих), правого и левого пин-чжан (директоров) и другие должности. Они также поставили визирей (тайши), главнокомандующих (юань-шуай) и др., которые носят при себе (в знак достоинства) золотые пайцзы.

Первостепенные, знаменитые вельможи носят [пайцзы с] изображением двух тигров, или так называемую ху-доу («дерущиеся тигры»). На золотой пайцзе находится китайская надпись: «Святая воля ниспосланного Небом императора Чингиса должна по возможности [с благоговением] исполняться»[511].

За ней следует простая пайцза (т. е. без тигров) с надписью: «Святая воля ниспосланного Небом императора Чингиса да немедленно [исполнится]».

За ней следует серебряная пайцза с такой же надписью, как и на предыдущей пайцзе…

Чиновники, управляющие провинциями (чжоу), называются цзе-ши. Те богатыри, которые стоят [в карауле] по обеим сторонам [Чингисхана] с луками и стрелами и знаками достоинства, называются гвардейцами.

XII. Нравы

Татары презирают старость и уважают бодрость; у них не в обычае частые ссоры и драки. Первого числа первой луны они непременно поклоняются Небу[512]…

Они любят угощения. Всякий раз, когда правитель Мухали возвращался из военного похода, он несколько дней кряду пировал [попеременно] у своих жен; то же делают и подчиненные ему нойоны.

Татары, по большей части, имеют обычай не мыть рук и хватаются ими [во время еды] за рыбу и мясо; когда жир пристает к рукам, то обтирают их о свои кафтаны. Платье их не снимается (т. е. не меняется) и не стирается до тех пор, пока не износится. Женщины иногда намазывают себе шею (или лоб, но здесь, очевидно, лицо) желтыми белилами; они ходят поныне без перемены в старинном (традиционном. – A. M.) китайском костюме.

Все, начиная от Чингиса до простолюдина, подобно китайским детям, бреют окружность головы, оставляя три пучка, из которых тот, что спадает со лба, подстригают, когда он отрастает. Два других по бокам заплетают в косы и спускают на плечи.

XIII. Военные принадлежности и оружие

В знак присутствия Чингиса водружают большое знамя, все белое; кроме этого, нет других знамен и хоругвей; но также бывает и зонт: он делается из желтой или красной материи.

Троном служит монгольский диван (ху-чуань) с драконовыми заголовками, обложенный золотом.

Правитель (гуй ван Мухали) иногда употребляет серебряный стул, что и служит отличием [его от других]; седло и подпруга (сбруя), так же как и у хана, украшаются золотом и фигурами свернувшегося дракона.

Ныне [Чингисхан] употребляет только одно белое знамя о девяти хвостах (бунчуках. – A. M.). В середине его изображена черная луна; оно водружается, когда отправляются в поход. Говорят, что, кроме него, только у одних главнокомандующих бывает по одному знамени. Только у одного царя употребляется барабан, в который бьют, когда вступают в сражение.

Седло делается из дерева; оно весьма легко и искусно сделано…

На стрелы употребляют песчаную иву; сабли весьма легки и тонки; они выгнуты.

XV. Жертвоприношения (религия)

Всякий раз, когда гадают о счастье или несчастии, о каком-нибудь предприятии или военном нападении, употребляют баранью лопатку: разламывают ее железным молотком или в огне и по излому и трещинам заключают об успехе. Это похоже на [китайское] гадание на черепашьем черепе.

Всякий раз, когда они пьют вино, сперва потчуют (друг друга). Они обыкновенно весьма чтут Небо и Землю; во всяком деле упоминают о Небе (т. е. призывают Небо в свидетели); услышав гром, весьма пугаются и не смеют идти с войском, говоря, что такова воля Неба.

XVI. Женщины

По их обычаю при выступлении в поход как богатые, так и бедные берут с собой и женщин, которые сами говорят, что они нужны для присмотра за багажом (постелью), платьем, вещами и деньгами. На женщинах лежит исключительная обязанность ставить юрты, принимать лошадей, седлать их, присматривать за скарбом, верблюдами и проч. Они весьма искусны в езде (на лошади)…

Мужчины и женщины садятся [на пиру вместе] без всякого разбора и без всякого запрета, потчуют друг друга…

Путешествие на запад монаха Чан Чуня. Описано учеником его Чжень Чан Цзы по имени Ли Чжи Чан[513] (фрагменты)[514]

…Император Чин ги сы (Чингисхан) отправил своего приближенного Лю чжун лу[515] с тигроголовой золотой дощечкой[516], на которой написано было: «Предоставляется полновластно распоряжаться, как бы я сам путешествовал»[517]; с ним было 20 человек монголов; он объявил повеление [Чингиса] с усердным приглашением учителя (Чан Чуня. – A. M.) к себе:

Послание Чингиса[518]

«Небо отвергло Китай за его чрезмерную гордость и роскошь. Я же, обитая в северных степях, не имею в себе распутных наклонностей; люблю простоту и чистоту нравов; отвергаю роскошь и следую умеренности; у меня одно платье, одна пища; я в тех же лохмотьях[519] и то же ем, что коровы и конские пастухи; я смотрю на народ, как на детей; забочусь о талантливых, как о братьях; мы в начинаниях согласны, взаимная любовь у нас издавна; в обучении тем [тумэнов] я напереди других; в ратных боях не думаю о заде.

В семь лет я совершил великое дело и во всех странах света утвердил единодержавие. Не оттого, что у меня есть какие-либо доблести, а оттого, что у гиньцев (чжурчжэней. – A. M.) правление непостоянно, я получил от Неба помощь и достиг престола. На юге – Суны, на севере – Хой хэ, на востоке (?) – Ся, на западе – варвары, – все признали мою власть. Такого царства еще не было с давних времен наших…[520]

Но звание велико, обязанности важны, и я боюсь, что в правлении моем чего-нибудь недостает; при том строят судно и приготовляют весла для того, чтобы можно было переплыть через реки; подобно тому, приглашают мудрецов и избирают помощников для успокоения вселенной[521]. Я со времени наследования престола усердно занимаюсь делами правления, но не видел еще достойных людей для занятия санов трех гунов и девяти цинов[522].

В сих обстоятельствах я наведался, что ты, учитель, сроднился с истиною и шествуешь по правилам; многоученый и опытный, ты глубоко изведал законы; твоя святость прославилась и доблести проявились; ты хранишь строгие обычаи древних мудрецов и обладаешь прекрасными талантами высших людей; издавна привитаешь в скалах и ущельях и скрыл себя [от мира]; ты прославляешь просвещение предков; ты привлекаешь к себе людей, обладающих святостью, которые, как облака, шествуют к тебе стезей бессмертных в неисчислимом множестве.

Я беспрестанно думал о тебе. Но что мне делать? За обширностию гор и долин я не могу сам встретить тебя. Я только схожу со своего места и стою подле[523]; постился и омылся, избрал своего приближенного Лю чжун лу, приготовил легких всадников и простой экипаж[524] и, не страшась тысяч ли, прошу тебя подвинуть святые стопы твои; не думай о дали песчаных степей; или пожалей о народе, по современному состоянию дел, или из милости ко мне, сообщи мне средства сохранения жизни.

Я сам буду прислуживать тебе. Я мечтаю, что ты отрыгнешь мне хоть остатки и скажешь мне хоть одно слово; но и этого довольно.

Теперь я несколько выразил мои задушевные мысли, надеясь, что они сколько-нибудь ясны в настоящей грамоте. Надеюсь, что ты, проявив сущность великого Дао, сочувствуешь всему доброму и, конечно, не поперечишь желаниям существ. Посему настоящее повеление должно быть вполне ведомо. 5-й луны 1-го числа».

Пока учитель раздумывал об этом, Чжун лу говорил ему: «Имя твое уважается в четырех морях[525]. Император нарочно отправил меня пройти горы и моря и не положил срока года и луны, только чтобы дошел до тебя».

Учитель сказал ему: «Со времени войны, и там, и здесь – всюду границы; ты, путешествуя с такими опасностями, подлинно потрудился».

Чжун лу отвечал: «Получив высочайшее повеление, мог ли я не употребить всего усердия моего».

Учитель, зная, что нельзя отказаться, подумав, сказал Чжун лу: «Здесь трудно доставать продовольствие; вы отправьтесь в Иду и, обождав, пока я кончу служение по случаю Шан юаня[526], пришлите за мной 15 вершников, с коими я и отправлюсь 18-го числа».

Вследствие того посланец отправился со всей свитой на запад в Иду.

Учитель заблаговременно избрал из своих учеников 19 человек и ожидал прибытия провожатых. В назначенный срок вершники прибыли, и он отправился с ними в путь.

Узнав, что Чингис переходит на запад[527], и опасаясь, что по преклонности лет ему трудно будет переносить непогоды, он хотел обождать возвращения Императора из похода и тогда явиться к нему.

Чжун лу хотел было взять с собой набранных им девиц[528], но учитель воспротивился этому. Тогда Чжун лу отправил Хэла[529] с донесением к государю; учитель также отправил человека к нему с адресом.

Адрес Чан Чуня[530]

«Дэн чжоуский из Сися сяня; стремящийся к Дао, Цю чу цзи, получил недавно Высочайшее повеление издалека. Весь бездарный приморский народ неразумен. Представляя себе, что в делах жизни я туп, в деле изучения Дао не успел, трудился всевозможным образом, состарился и не умер, что хотя слава обо мне распространилась по государствам, но по святости я не лучше обыкновенных людей, внутренне я мучусь стыдом; тайные мысли кто ведает?

Прежде из южной столицы (империи Цзинь. – A. M.) и от Сунов несколько раз были ко мне приглашения, но я не пошел туда, а ныне, по первому зову Драконова двора, я иду, почему же?

Я слышал, что Царь одарен от Неба мужеством и мудростью, превосходящею древность и нынешние времена; правота в нем помогает чудесному величию; китайцы и варвары покоряются ему; посему я хотел сначала скрыться в горах или уйти в море, но не решился противиться повелению и счел необходимым бороться со снегами и инеями, намереваясь единожды представиться.

Я слышал, что ваша колесница отправляется далеко, неизвестно за сколько тысяч ли. Ветер и пыль беспрерывны, небо помрачено, а я стар и слаб, не могу выносить [трудов] и весьма боюсь, что по такому пути не дойду. Если же и буду к Царю, то дела военные и государственные не в моих силах.

По духу Дао надобно обуздывать страсти, а это дело весьма трудное, поэтому я совещался с полномочным Лю чжун лу и говорил, что лучше мне остановиться и обождать в Пекине или Дэ-син-фу и наперед отправить человека донести о том. Но Лю чжун лу не согласился; поэтому я сам вынужден был писать особое донесение. Представляя себе, что я решился исполнить волю и отправился вдаль, на ветры и иней, я прошу Царя заблаговременно ниспослать милостивое повеление и решить, должно или нет мне ехать.

Мы вчетвером поступили в монашество; трое достигли святости; только я попусту слыву за святого. Вид мой высохший, тело истощенное. Ожидаю святого решения. В год Дракона, 3-й луны (1220)».

Вскоре прибыл Али сянь из ставки великого князя Огинь с приглашением учителя к нему; вслед за тем прибыл также Сюань фу Ван гун Цзюй чуань, говоря, что, по особому повелению великого князя, он просит учителя, если он поедет на запад, заехать к нему. Учитель сделал утвердительный знак головой. В этой луне, во время прогулки в северные горы Ван-шань, возвратился посланец Хэла, отправленный к Чингису с адресом. Он привез учителю повеление со следующим предписанием:

Чингис-император – учителю Цю[531]

«С удовольствием прочитал я уведомление твое о том, что, согласно с моим повелением, ты отправился в путь, и все прописанное тобою принял к сведению. Ты святостью превосходишь трех мудрецов; твои доблести гремят во многих странах; поэтому я послал сановника с пригласительным даром[532], на почтовых, искать тебя у океана. Случай был согласен с моими желаниями; Небо не воспротивилось человеку.

Два двора несколько раз приглашали тебя, но ты не пошел к ним; но когда мой один посланец пригласил тебя однажды, ты восхотел подняться с места. За то, что я воздвигнут Небом, ты сам пошел ко мне. Ты не отказался переносить на открытом воздухе ветер и иней и сам решился пройти песчаные степи. Когда твое писание представлено было мне, нечего говорить, как я был рад и доволен.

Дела ратные и государственные не в моем желании, а мысли в духе Дао дэ, искренно скажу, заслуживают уважения. За непокорность тех глав (правителей государств. – A. M.) я громлю их грозно; только приходит моя рать, дальние страны усмиряются и успокаиваются. Кто приходит ко мне, тот со мной; кто уходит, тот против меня. Я употребляю силу, чтобы достигнуть продолжительного покоя временными трудами, надеясь остановиться, как скоро сердца покорятся мне. С этой целью я несу и проявляю грозное величие и пребываю среди колесниц и воинов.

Я снова представляю себе, что облачная колесница твоя уже тронулась с Пын-лая и что ты можешь направить путь, на журавле, в Индию. Да мо пришел на Восток, чтобы запечатлеть истины преданием духа учения; Лао ши шествовал на Запад, чтобы и варваров просветить и возвести на степень святости. Хотя равнины и широки, но недалеко узреть мне стол и посох твой. Поэтому и отвечаю на твое послание, чтобы тебе ведомы были мои мысли. Надеюсь, во время пути ты будешь благополучен и здоров; о прочем не распространяюсь».

Такие знаки уважения получил учитель. В повелении на имя Лю чжун лу также было сказано: «Не заставляй Чан Чуня голодать и утомляться, заботься о нем и путешествуй с ним помаленьку».

3-й луны 5-го числа мы поднялись с места и ехали на северовосток; по всем сторонам, вдали, виднелись людские обиталища, состоявшие из черных телег и белых юрт[533]; жители переходят с места на место, смотря по тому, где есть вода и трава для пастбища, по возвышенностям и низменностям не было более ни одного деревца; во все стороны виднелись только желтоватые облака и блеклое растение.

Не переменяя дороги, через двадцать с лишком дней мы наконец увидели одну песчаную речку, текущую на северо-запад и впадающую в реку Лу гюй. Вода в речке по брюхо лошади; по берегам ее растут густо ивы. Перейдя речку, мы три дня ехали на север и вошли в небольшую песчаную полосу.

4-й луны 1-го числа мы прибыли в ставку великого князя Огиня[534]; тогда лед только что таял, и на почве появились ростки растений. В то время происходило там брачное празднество. Старшины окрестных кочевий, в окружности на 500 ли, приехали с кобыльим молоком, для вспоможения. Черные телеги и войлочные юрты стояли рядами, в числе нескольких тысяч.

7-го числа учитель представлялся великому князю, который спрашивал его о способах продления жизни. Учитель ответил, что надобно наперед попоститься, а потом уже слушать его наставления; решено было дать наставления в 15-е число, но в назначенный день выпал большой снег, поэтому дело не состоялось.

Великий князь сказал: «Император послал нарочного за тобой, за 10 000 ли, желая слышать твои наставления. Как же я осмелюсь прежде его слушать тебя?»[535]

Вместе с тем он приказал Али сяню, по представлению Чингису, на обратном пути заехать к нему с учителем.

17-го числа великий князь прислал на подъем быков и лошадей, до сотни, да десять телег. Путь наш лежал на северо-запад.

Далее мы путешествовали десять дней; в летний поворот солнца тень от него, по нашему измерению, была 3 фута и шесть или семь вершков. Мало-помалу показались пики высоких гор[536]. Отселе на запад постепенно были горы и холмы; обитателей весьма много; все они тоже живут в черных телегах и белых юртах. Обычные занятия их суть скотоводство и звероловство. Одеваются в кожаное и меховое платье, питаются мясом и молоком.

Мужчины и девицы связывают волосы и опускают их на уши. Замужние женщины надевают на голову бересту, фута в два вышиной, и весьма часто накрываются сверху черной шерстяной фатой, а богатые женщины – красной сырцовой фатой; хвосты этих шапок походят видом на гуся или утку и называются гугу[537]; они весьма боятся, чтобы кто-нибудь неосторожно не наткнулся на эти шапки, и входят в юрты или выходят из них нагнувшись вниз и задом.

Народ этот не знает письменности; договариваются только на словах и заключают контракты нарезыванием меток на дереве. Встретив обед, они без церемонии садятся вместе с хозяевами; во время бедствий бегут наперерыв; приказаний никогда не ослушиваются и, давши слово, не изменяют ему; у них остались следы нравов глубокой древности.

Далее, через четыре перехода на северо-запад, мы переправились через реку[538], за которой началась равнина; на окраинах ее горы и долины прекрасны, трава тучная и вода добрая; на западе и востоке есть основания древнего города[539], еще свежие; можно было распознать улицы и переулки; устройство походит на китайское; время построения его нельзя было узнать за неимением памятников – говорили, впрочем, что он построен киданями.

Вскоре нашли в земле старую черепицу с киданьскими на ней буквами. Это был, вероятно, город, построенный теми киданьскими воинами, которые удалились сюда, не желая поддаться новой Династии (Цзинь. – A. M.). Говорили также, что отсюда на юго-запад, более 10 000 ли, есть город Сюнь-сыгань, построенный в самом лучшем месте государства Хойхэ (Туркестана. – A. M.), который составляет столицу киданей[540], где царствовали преемственно семь их императоров.

28-го числа мы остановились на восток от орды. Посланец отправился наперед доложить о нашем прибытии императрице и получил от нее приказание просить учителя переправиться через реку

Река эта течет на северо-восток (Орхон или Тола. – A. M.); широка и глубока по ступицу колеса. Переправившись через реку, мы вступили в становище и тут оставили телеги; на южном берегу были тысячи телег и юрт. Каждый день приготовляли кумыс и сливки. Царевны из дома Хитайского и Ся[541] прислали в подарок одно доу рису и 10 лан серебра[542]; здесь за 50 лан можно купить только 80 гинов муки; ибо мука приходит сюда из-за северных гор, более чем за 2000 ли[543]; торгующие варвары западных стран[544] доставляют ее вьюками на верблюдах. В средний период жары в юртах не было мух.

Орда, по-нашему сказать, походный дворец. Колесницы и юрты орды имеют величественный вид; такого великолепия не было у древних Шаньюев[545].

…С рассветом мы снова отправились вдоль южных гор, на которых мы усматривали снег. Станционные сказывали, что на севере этих снежных гор стоит Балгасун Тянь чжень хая[546]; Балгасун по-нашему значит «город»; в нем есть хлебные магазины; посему он называется также Цан Toy (т. е. магазин. – A. M.).

7-й луны 25-го числа живущие здесь ремесленники и рабочие из китайцев толпой вышли навстречу учителю; все они были в восторге, восклицали и кланялись ему и пошли наперед его с разноцветными хоругвями, цветными зонтами и душистыми цветами… На другой день посетил учителя Чжень хай с северной стороны гор Абу хань [где было военное поселение].

Учитель, в разговоре с ним, говорил ему: «Хотя я уже в преклонных летах, однако ж, повинуясь двукратному, настоятельному повелению Императора, отправился в далекий путь; я проехал несколько тысяч ли прежде, чем достиг управляемой тобою страны. В Шамо[547], большей частью, не занимаются земледелием; поэтому я обрадовался, увидев здесь зрелые жнивы. Хотелось бы провести здесь зиму и обождать возвращения Императора. Как вы думаете об этом?»

Посланец сказал на это: «Учитель получил непременное повеление; поэтому я со своей стороны не имею ничего сказать. Пусть рассудит это Чжень хай».

Чжень хай сказал: «Недавно было повеление Императора всем начальникам мест, дабы они, если учитель будет проезжать у них, не замедляли его путешествия; очевидно, что он желает скорее видеть тебя. Если ты останешься здесь, то вина будет на мне. Я решился ехать вместе с тобою; что же тебе нужно, я, разумеется, не смею не позаботиться».

Учитель сказал на это: «Если такова судьба, то остается избрать день для отъезда».

Чжень хай сказал: «Впереди будут высокие и крутые горы и обширные болота, где нельзя проехать в экипаже; надобно будет сократить число телег и спутников и ехать налегке верхом»…

8-го числа, взяв с собой десять учеников, на двух телегах и в сопровождении двадцати с лишком станционных монголов, учитель отправился около великих гор на запад.

…Потом прибыли мы в один город, где нашли траву и воду; далее проехали одним городом, хойхэский старшина которого вышел далеко нам навстречу, угостил нас, на юге от города, обедом и поднес виноградного вина; причем, по его приказанию, мальчики забавляли нас, лазая по шестам и танцуя с мечами. Потом, проехав еще два города, мы полдня ехали в горах и выехали на долину, простирающуюся с юга на север; здесь мы провели ночь под шелковичным деревом; это дерево тенью своей могло прикрыть до ста человек.

Далее, прибывши к одному городу, мы видели на дороге колодец глубиной более ста футов; один старик из Хойхэ коровой вертел колодезный ворот и вычерпывал воду для жаждущих; когда Император проходил здесь на завоевание запада, то, увидев старика при этом занятии, подивился этому и повелел освободить его от оброка и повинностей.

В 3-й луне (1222 г. – A. M.), в первой декаде, прибыл из ханской ставки Али-сянь с таким повелением Императора: «Святой муж! Ты пришел из страны восхода солнца, пробрался с трудом через горы и долины и утрудился крайне. Теперь я уже возвращаюсь (в Монголию. – A. M.) и нетерпеливо желаю слышать толкование Дао; не поленись встретить меня».

На имя посланца Чжун лу было следующее повеление: «Ты, с моим повелением, проси его; если ты угодишь моей мысли – после я поставлю тебя на доброй земле».

Потом было повеление Чжень хаю: «Ты, сопровождая и сберегая учителя тщательно, заслужил мое благоволение».

Вместе с тем повелено темнику Бо лу чжи (возможно, Ворчу. – A. M.) с 1000 латников сопровождать его при проходе через Железные ворота[548].

Потом, через четыре дня, мы прибыли в ханский стан. Хан выслал навстречу учителю вельможу Хэла бодэ. Это было в 5-й день 4-й луны.

Когда устроено было помещение для учителя, он представился Императору[549]. Хан приветствовал его, говоря ему: «Другие дворы приглашали тебя[550], но ты отказался; а теперь пришел сюда из-за 10 000 ли; мне это весьма приятно».

Учитель отвечал: «Что горный дикарь пришел сюда, по повелению Вашего Величества, то воля Неба».

Чингис был доволен; он пригласил его сесть и приказал подать ему кушанья; потом спросил его: «Святой муж! Ты пришел издалека; какое у тебя есть лекарство для вечной жизни, чтобы снабдить меня им?»

Учитель отвечал: «Есть средства хранить свою жизнь, но нет лекарства для бессмертия»[551].

Чингисхан весьма похвалил его чистосердечие и прямоту. Он приказал приготовить две юрты для его проживания, на восток от ханской [юрты].

Переводчик спросил его (Чан Чуня): «Люди называют тебя Тэн ги ли мэн гу кун (т. е. небесным человеком); ты сам так назвал себя или другие дали тебе это имя?»

Учитель отвечал: «Горный дикарь не сам назвался так; другие дали мне это имя».

Переводчик опять подошел с вопросом: «В прежнее время как называли тебя?»

Учитель доложил: «Нас было четыре человека, изучавших Дао под руководством учителя Чун яна; трое уже вознеслись; остался в мире только горный дикарь; люди называли меня Сянь шен»[552].

Хан спросил Чжень хая: «Какое дать наименование святому мужу?»

Чжень хай отвечал: «Иные, из уважения к кому-нибудь, называют его наставником и святым мужем; другие – бессмертным».

Император сказал: «С сих пор пусть он будет называться бессмертным».

В то время, по случаю жары, он (Чан Чунь) последовал за Императором в снежные горы, куда Чингис на то время удалился.

Император назначил для слушания наставлений Чан Чуня 14-е число 4-й луны (1223 г. – A. M.)[553].

22-го числа встречал учителя Чжень хай, с которым и прибыли в ханскую ставку. Хан опять прислал Чжень хая спросить учителя: хочет ли он тотчас же представиться или желает несколько отдохнуть? Учитель отвечал, что он желает представиться.

Надобно заметить, что даосы с самого начала, являясь к хану, не становились пред ним на колени и не били земных поклонов, а, войдя в юрту, только наклонялись и складывали ладони[554].

По окончании представления хан пожаловал учителю кумысу, но учитель решительно отказался пить. Когда Чингисхан спросил его, всего ли было достаточно для него в городе, где он жил, – учитель отвечал, что в прежнее время снабжали его продовольствием монголы, Хой хэ и тайши, а в последнее время с продовольствием было несколько труднее; тайши один снабжал его оным.

На другой день хан опять прислал ближнего сановника Хэ чжу передать учителю повеление хана, коим спрашивал его, – не хочет ли он каждый день являться к нему обедать. На что учитель отвечал: «Горный дикарь – подвижник; люблю уединение».

Хан позволил ему жить по воле. 27-го числа хан тронулся в возвратный путь на север; во время пути он часто жаловал учителю виноградного вина, дынь и закусок.

9-й луны 1-го числа (сентябрь 1223 г. – A. M.), переехав через плавучий мост, мы направились на север. Учитель доложил хану, что так как время беседы наступает, то не благоугодно ли будет ему призвать тайши Ахая (Елюй Чу-цай. – A. M.).

15-го числа этой луны хан приготовил палатку и убрал ее; прислужницы были удалены; по обе стороны зажжены свечи, которые распространяли кругом свет; только Шэ либи и Чжень хай и посланник Чжун лу стояли вне.

Учитель вошел в палатку с тайши Ахаем и Али сянем и сел; потом сказал Императору: «Чжун лу проехал со мной 10 000 ли, а Чжень хай сопровождал меня несколько тысяч ли. Не благоугодно ли будет позволить и им быть в палатке и слушать духовные речи?»

Хан повелел им войти. То, что говорил учитель, хан приказал тайши Ахаю передавать ему на монгольском языке. Слова его были крайне приятны и по мысли Чингиса[555].

19-го числа, в ясную ночь, он позвал его опять; учитель объяснял ему учение. Хан чрезвычайно был доволен. 23-го числа снова пригласил его в палатку, с такими же знаками уважения; он слушал учителя с видимым удовольствием, повелев присутствующим записывать его слова; кроме того, приказал изложить их китайским письмом, для того чтобы не забыть их.

Он сказал присутствовавшим: «Шень сянь три раза объяснял мне средства к поддержанию жизни; я глубоко вложил его слова в сердце; не нужно разглашать их вне».

Затем, вслед за ханом, отправились мы на восток. Временами учитель просвещал его учением. Потом, через несколько дней, прибыли к большому городу Семи-сыгань и остановились на юго-запад от него, в тридцати ли. 10-й луны 1-го числа учитель просил у хана позволения заранее возвратиться на прежнюю квартиру; хан согласился.

Хан же остановился станом на восток от города в двадцати ли. 6-го числа этой луны учитель представлялся хану вместе с тайши Ахаем.

Хан сказал: «Присутствующим можно не уходить?» Учитель сказал: «Ничего, пусть остаются». Затем, через тайши Ахая, говорил хану: «Горный дикарь, упражняюсь в Дао уже много лет; люблю постоянно в уединенных местах ходить и сидеть; перед царскою же палаткой господствует шум от ратников, так что мой дух не спокоен, посему да позволено мне будет с сих пор ехать по воле или наперед, или позади. Это будет большою милостью для горного дикаря». Хан позволил.

Хан спросил учителя о громе. Он отвечал: «Горный дикарь слышал, что подданные твои летом не моются в реках, не моют платья, не делают войлоков и запрещают собирать на полях грибы, – все для того, что боятся небесного гнева[556]; но это не составляет уважения к Небу. Я слышал[557], что из 3000 грехов самый важный – непочтительность к родителям. Поэтому-то Небо показывает угрозу.

Теперь же я слышал, что подданные твои, большею частию, не уважают своих родителей. Хан, пользуясь силою и доблестями своими, благоволи исправить свой народ».

Хан был доволен и сказал: «Слова твои мне по сердцу» – и приказал записать хойхэскими письменами[558].

Учитель просил обнародовать о том подданным; хан согласился. Потом хан собрал царевичей, князей и вельмож и сказал им: «Китайцы чтят Шень сяня, как вы чтите Небо; я теперь еще более убедился, что он действительно небесный человек». Затем объявил им все, что учитель прежде и после говорил ему, и сказал: «Небо внушило ему то, что он говорил мне. Вы, каждый, запишите то в своем сердце».

2-й луны в первое 7-е число (февраль 1224 г. – A. M.) учитель представлялся хану и говорил: «Горный дикарь, отправляясь с приморья, дал слово возвратиться через три года; теперь в этот третий год я решительно желал бы возвратиться в свои горы».

Хан сказал: «Я сам пойду на восток; хочешь ли идти вместе?»

Учитель сказал: «Лучше мне идти наперед. Когда я отправлялся сюда, китайцы спрашивали горного дикаря о времени возвращения, на что я сказал: «через три года». Теперь все, чего хотел от меня хан, объяснено и кончено». Посему он снова настоятельно просил позволения откланяться.

Хан сказал: «Подожди немного, дня три или пять, когда приедут царевичи. Когда я пойму то, что осталось непонятным в прежних беседах, тогда ступай».

8-го числа хан охотился у восточных гор. Когда он стрелял в одного большого вепря, лошадь его споткнулась, и он упал с лошади. Вепрь остановился вблизи, не смея приблизиться; свитские тотчас подвели ему лошадь; охота прекратилась, и хан возвратился в ставку.

Узнав о том, учитель представлялся ему и говорил: «Небо хочет, чтобы мы берегли свою жизнь; теперь у святого[559] лета уже преклонны; надобно поменьше охотиться; падение с лошади есть указание Неба; а то, что вепрь не смел подвинуться вперед, есть знак покровительства Неба».

Хан отвечал: «Я сам уже понял это; твой совет весьма хорош. Мы, монголы, с ранних лет привыкли стрелять верхом и не можем вдруг оставить эту привычку. Впрочем, слова твои я вложил в сердце».

Хан, обращаясь к Гисили дала ханю[560], сказал: «На будущее время я во всем последую советам его».

Действительно, два месяца он не отправлялся на охоту.

24-го числа учитель снова просил разрешения откланяться. Хан сказал ему: «Я подумаю, что бы подарить тебе на прощанье; подожди еще немного».

Учитель, видя, что ему нельзя тотчас раскланяться, волею или неволею остался ждать. 3-й луны 7-го числа он опять просился. Чингис пожаловал ему коров и коней и прочее, но учитель ничего не принял, сказав, что для него достаточно почтовых лошадей.

Хан спросил переводчика Али сяна: много ли у него (Чан Чуня. – A. M.) в Китае учеников?

Тот отвечал: «Весьма много; когда он ехал сюда и был в Дэсинфусской кумирне Лун ян гуань, то я постоянно видел, как местное начальство заставляло их (последователей Чан Чуня. – A. M.) исправлять повинности».

Хан сказал: «Надобно избавить всех его последователей от повинностей». И он пожаловал ему грамоту («Святое повеление», приводимое ниже. – A. M.) с императорским указом, с приложением императорской печати[561].

Святое повеление

Царя Чингиса повеление начальникам всех мест: «Какие есть у Цю шень сяня (Чан Чуня. – A. M.) скиты и дома подвижничества, в них ежедневно читающие священные книги и молящиеся Небу пусть молятся о долгоденствии Царя на многие лета; они да будут избавлены от всех больших и малых повинностей, оброков и податей; скиты и дома монахов, принадлежащих Цю шень сяню, во всех местах да будут избавлены от повинностей, податей и оброков; вне сего кто будет, ложно называя себя монахом, под незаконным предлогом отказываться от повинностей, того доносить властям и наказывать по усмотрению.

По получении настоящего повеления да не осмелятся изменить и противиться оному. Для чего и дано сие свидетельство».

В год Гуй вэй (Овцы), 3-й луны (с приложением императорской печати), (?) дня (1224).

Посему повелел Али сяню быть Сюань Чаем (императорским посланцем. – A. M.), а помощников ему назначил Мэн гу дая и Гэла Бахая – для сопровождения учителя, при возвращении его на восток.

10-го числа учитель, после представления хану, отправился в путь. Начиная с Да ла ханя до низших чиновников все провожали его несколько десятков ли, с виноградным вином и редкими плодами. При расставании все утирали слезы…

Когда направлялись мы по поручению апостольского престола к татарам и к иным народам Востока и знали волю [на то] господина папы и досточтимых кардиналов, мы прежде избрали путешествие к татарам. Именно мы опасались, что от них вскоре будет грозить опасность Церкви Божьей.

И хотя мы опасались, что татары или другие народы могут нас убить или подвергнуть вечному пленению или голоду, жажде, холоду, зною, чрезмерным поношениям и трудам и, так сказать, мучить сверх сил (все это, за исключением смерти или вечного пленения, и случилось с нами многократно в гораздо большей степени, чем мы могли представить себе раньше), однако мы не щадили себя самих, чтобы иметь возможность исполнить волю Божью согласно поручению господина папы и чтобы принести чем-нибудь пользу христианам или, по крайней мере, узнав их истинное желание и намерение, иметь возможность открыть это христианам, дабы татары своим случайным и внезапным вторжением не застигли их врасплох, как это и случилось однажды по грехам людским, и не произвели большого кровопролития среди христианского народа…

О земле мы предположили рассуждать следующим образом: во-первых, мы скажем о ее положении; во-вторых – о качестве; в-третьих – о распределении в ней воздуха.

Итак, вышеназванная земля расположена в той части востока, в которой, как мы полагаем, восток соединяется с севером. К востоку же от них расположена земля китайцев, а также солангов[563], к югу – земля сарацин[564], к юго-западу расположена земля гуиров, с запада – область найманов, с севера земля татар окружена морем-океаном. В одной своей части она чрезмерно гориста, в другой представляет равнину, но почти вся она смешана с хрящом[565], редко глиниста, по большей части песчаная.

§ II. О качестве земли

В одной части земли находится несколько небольших лесов, другая же часть совершенно безлесна, пищу же себе варят и сидят [для тепла], как император, так вельможи и все другие люди, при огне, разведенном из бычьего и конского навоза. Далее, даже и сотая часть вышеназванной земли не плодородна, и она не может даже приносить плода, если не орошается речными водами.

Но вод и ручьев там немного, а реки очень редки, поэтому там нет селений, а также и каких-нибудь городов, за исключением одного, который слывет довольно хорошим и называется Каракарон[566], но мы его не видели, а были почти за полдня пути до него, когда находились в Сыр-Орде[567], каковая является главным двором их императора. И хотя в других отношениях земля не плодородна, она все же достаточно, хотя и не особенно, пригодна для разведения скота.

§ III. О распределении воздуха

Воздух в этой земле распределен удивительно. Именно среди лета, когда в других странах обычно бывает в изобилии наивысшая теплота, там бывают сильные громы и молнии, которые убивают очень многих людей. В то же время там падают также в изобилии снега. Бывают там также столь сильные бури с весьма холодными ветрами, что иногда люди едва с затруднением могут ездить верхом. Отсюда, когда мы были в Орде (так называются у них становища императора и вельмож), то от силы ветра лежали распростертые на земле и вследствие обилия пыли отнюдь не могли смотреть.

В этой земле также зимою никогда не бывает дождя, а летом идет он часто, но так мало, что едва может иногда смочить пыль и корни трав. Падает там также часто очень крупный град. Отсюда в то время, когда был избран император и должен был восседать на царском престоле, в бытность нашу при дворе, выпал столь сильный град, что, когда он внезапно растаял, как мы узнали вполне достоверно, более 160 человек утонуло там же, при дворе, а имущества и жилищ было снесено еще больше.

Там бывает также летом внезапно сильный зной и неожиданно страшнейший холод. Зимою же в одной части выпадают сильнейшие снега, а в другой – неглубокие.

Глава вторая. О внешнем виде лиц, о супружестве, одеянии, жилищах и имуществе их

Сказав о земле, надлежит сказать о людях: во-первых, мы опишем их внешний вид; во-вторых, изложим об их супружестве; в-третьих – об одеянии; в-четвертых – о жилищах и, в-пятых, об их имуществе.

§ I. О внешнем виде

Внешний вид лиц отличается от всех других людей. Именно между глазами и между щеками они (лица. – A. M.) шире, чем у других людей, щеки же очень выдаются от скул; нос у них плоский и небольшой; глаза маленькие, и ресницы приподняты до бровей. В поясе они в общем тонки, за исключением некоторых, и притом немногих, росту почти все невысокого. Борода у всех почти вырастает очень маленькая, все же у некоторых на верхней губе и на бороде есть небольшие волоса, которых они отнюдь не стригут.

На маковке головы они имеют гуменце наподобие клириков, и все вообще бреют [голову] на три пальца ширины от одного уха до другого; эти выбритые места соединяются с вышеупомянутым гуменцем; надо лбом равным образом также все бреют на два пальца ширины; те же волосы, которые находятся между гуменцем и вышеупомянутым бритым местом, они оставляют расти вплоть до бровей, а с той и другой стороны лба оставляют длинные волосы, обстригая их более чем наполовину; остальным же волосам дают расти. Из этих волос они составляют две косы и завязывают каждую за ухом.

Ноги у них также небольшие.

§ II. Об их супружестве

Жен же каждый имеет столько, сколько может содержать: иной сто, иной пятьдесят, иной десять, иной больше, иной меньше, и они могут сочетаться браком со всеми вообще родственницами, за исключением матери, дочери и сестры от той же матери. На сестрах же только по отцу, а также на женах отца после его смерти они могут жениться.

А на жене брата другой брат, младший, после смерти первого или иной младший из родства даже обязан жениться. Всех остальных женщин они берут в жены без всякого различия и покупают их у их родителей очень дорого. По смерти мужей жены нелегко вступают во второй брак, разве только кто пожелает взять в жены свою мачеху.

§ III. Об их одеянии

Одеяние же, как у мужчин, так и у женщин, сшито одинаковым образом. Они не имеют ни плащей, ни шапок, ни шляп, ни шуб. Кафтаны же носят из букарана[568], пурпура или балдакина[569], сшитые следующим образом. Сверху донизу они разрезаны и на груди запахиваются; с левого же боку они застегиваются одной, а на правом – тремя пряжками и на левом боку разрезаны до рукава.

Полушубки, какого бы рода они ни были, шьются таким же образом, но верхний полушубок имеет волосы снаружи, а сзади он открыт, но у него есть один хвостик, висящий назад до колен. Замужние же женщины носят один кафтан, очень широкий и разрезанный спереди до земли.

На голове же они носят нечто круглое, сделанное из прутьев или из коры, длиною в один локоть и заканчивающееся наверху четырехугольником, и снизу доверху этот [убор] все увеличивается в ширину, а наверху имеет один длинный и тонкий прутик из золота, серебра или дерева или даже перо[570]; и этот [убор] нашит на шапочку, которая простирается до плеч. И как шапочка, так и вышеупомянутый убор покрыты букараном, или пурпуром, или балдакином. Без этого убора они никогда не появляются на глаза людям, и по нему узнают их другие женщины.

Девушек же и молодых женщин с большим трудом можно отличить от мужчин, так как они одеваются во всем так, как мужчины. Шапочки у них иные, чем у других народов; описать, понятно, их вид мы бессильны.

§ IV. Об их жилищах

Ставки (юрты) у них круглые, изготовленные наподобие палатки и сделанные из прутьев и тонких палок. Наверху же, в середине ставки, имеется круглое окно, откуда попадает свет, а также для выхода дыма, потому что в середине у них всегда разведен огонь. Стены же и крыши покрыты войлоком, двери сделаны также из войлока.

Некоторые ставки велики, а некоторые небольшие, сообразно достоинству и скудости людей. Некоторые быстро разбираются и чинятся и переносятся на вьючных животных, другие не могут разбираться, но перевозятся на повозках. Для меньших при перевозке на повозке достаточно одного быка, для больших – три, четыре или даже больше, сообразно с величиной повозки, и, куда бы они ни шли, на войну или в другое место, они всегда перевозят их с собой.

§ V. Об их имуществе

Они очень богаты скотом: верблюдами, быками, овцами, козами и лошадьми. Вьючного скота у них такое огромное количество, какого, по нашему мнению, нет и в целом мире, свиней и иных животных нет вовсе.

Глава третья. О богопочитании, о том, что они признают грехами, о гаданиях и очищениях и погребальном обряде§ I. О богопочитании татар

1. Они веруют в единого Бога[571], которого признают творцом всего видимого и невидимого, а также и признают его творцом как блаженства в этом мире, так и мучений, однако они не чтут его молитвами, или похвалами, или каким-либо обрядом.

Тем не менее у них есть какие-то идолы из войлока[572], сделанные по образу человеческому, и они ставят их с обеих сторон двери ставки и вкладывают в них нечто из войлока, сделанное наподобие сосцов, и признают их за охранителей стад, дарующих им обилие молока и приплода скота.

Других же идолов они делают из шелковых тканей и очень чтут их. Некоторые ставят их на прекрасной закрытой повозке перед входом в ставку, и всякого, кто украдет что-нибудь с этой повозки, они убивают без всякого сожаления.

А когда они хотят делать этих идолов, то собираются вместе все пожилые хозяйки, которые находятся в тех ставках, и с благоговением делают их, а когда сделают, то убивают овцу, едят ее и сжигают огнем ее кости.

И когда также болен какой-нибудь отрок, то они делают идола вышесказанным способом и привязывают его над ложем.

Вожди, тысячники и сотники всегда имеют козла в середине ставки. Вышеупомянутым идолам они приносят (в жертву. – A. M.) прежде всего молоко всякого скота, и обыкновенного, и вьючного. И всякий раз, как приступают к еде или питью, они прежде всего приносят им часть от кушаний и питья.

И всякий раз, как они убивают какого-нибудь зверя, они приносят на каком-нибудь блюде сердце идолу, который находится на повозке, и оставляют до утра, а также уносят сердце с его вида, варят и едят.

2. Прежде всего также они делают идола для императора и с почетом ставят его на повозке перед ставкой, как мы видели при дворе настоящего императора, и приносят ему много даров. Посвящают ему также лошадей, на которых никто не дерзает садиться до самой их смерти. Посвящают ему также и иных животных, и если убивают их для еды, то не сокрушают у них ни единой кости, а сжигают огнем.

В полдень также они поклоняются ему как Богу и заставляют поклоняться некоторых знатных лиц, которые им подчинены. Отсюда недавно случилось, что Михаила, который был одним из великих князей русских, когда он отправился на поклон к Бату, они заставили раньше пройти между двух огней; после они сказали ему, чтобы он поклонился на полдень Чингисхану.

Тот ответил, что охотно поклонится Бату и даже его рабам, но не поклонится изображению мертвого человека, так как христианам этого делать не подобает. И после неоднократного указания ему поклониться и его нежелания вышеупомянутый князь передал ему через сына Ярослава, что он будет убит, если не поклонится. Тот ответил, что лучше желает умереть, чем сделать то, чего не подобает.

И Бату послал одного телохранителя, который бил его пяткой в живот против сердца так долго, пока тот не скончался. Тогда один из его воинов, который стоял тут же, ободрял его, говоря: «Будь тверд, так как эта мука недолго для тебя продолжится, и тотчас воспоследует вечное веселье». После этого ему отрезали голову ножом, и у вышеупомянутого воина голова была также отнята ножом.

3. Сверх того, они набожно поклоняются солнцу, луне и огню, а также воде и земле, посвящая им начатки пищи и пития, и преимущественно утром, раньше чем станут есть или пить. И так как они не соблюдают никакого закона о богопочитании, то никого еще, насколько мы знаем, не заставили отказаться от своей веры или закона, за исключением Михаила, о котором сказано выше.

Что они станут делать дальше, не знаем; некоторые, однако, предполагают, что если татары получат единовластие, – да отвратит это Бог, – то они заставят всех поклоняться этому идолу. Случилось также в недавнюю бытность нашу в их земле, что Андрей, князь Чернигова[573](Cherneglove), который находится в Руссии, был обвинен пред Батом в том, что уводил лошадей татар из земли и продавал их в другое место; и хотя этого не было доказано, он все-таки был убит. Услышав это, младший брат его прибыл с женою убитого к вышеупомянутому князю Бату с намерением упросить его не отнимать у них земли.

Бат сказал отроку, чтобы он взял себе в жены жену вышеупомянутого родного брата своего, а женщине приказал взять его в мужья, согласно обычаю татар. Тот сказал в ответ, что лучше желает быть убитым, чем поступить вопреки закону. А Бат тем не менее передал ее ему, хотя оба отказывались, насколько могли, и их обоих повели на ложе, и плачущего и кричащего отрока положили на нее и принудили их одинаково совокупиться сочетанием не условным, а полным.

§ II. О том, что они признают грехами

Хотя у них нет никакого закона о справедливых деяниях или предостережении от греха, тем не менее все же они имеют некоторые предания о том, что называют грехами, измышленные или ими самими, или их предшественниками.

Одно состоит в том, чтобы вонзать нож в огонь, или также каким бы то ни было образом касаться огня ножом, или извлекать ножом мясо из котла, также рубить топором возле огня, ибо они веруют, что таким образом должна быть отнята голова у огня.

Точно так же опираться на плеть, которой погоняют коня (они ведь не носят шпор); точно так же касаться стрел бичом; точно так же ловить или убивать молодых птиц, ударять лошадь уздою; точно так же ломать кость о другую кость; точно так же проливать на землю молоко или другой какой напиток или пищу, мочиться в ставке.

Но если кто это сделает добровольно, его убивают, если же иначе, то им должно заплатить много денег колдуну, чтобы он очистил их и заставил также и ставку, и то, что в ней находится, пройти между двух огней, а раньше, чем она будет так очищена, никто не дерзает войти в нее и унести из нее что-нибудь.

Точно так же, если кому положат в рот кусочек и он не может проглотить его и выбросить его изо рта, то под ставкой делают отверстие, вытаскивают его через это отверстие и без всякого сожаления убивают.

Точно так же, если кто наступает на порог ставки какого-нибудь вождя, то его умерщвляют точно таким же образом.

И у них есть много подобного этому, о чем было бы слишком долго рассказывать. А убивать людей, нападать на земли других, захватывать имущество других всяким несправедливым способом, предаваться блуду, обижать других людей, поступать вопреки запрещениям и заповедям Божьим отнюдь не считается у них греховным. Они ничего не знают о вечной жизни и вечном осуждении; веруют, однако, что после смерти станут жить в ином мире, будут умножать свои стада, есть, пить и делать другое, что делают люди, живущие в этом мире.

§ III. О гаданиях и очищениях грехов

Они успешно предаются гаданиям вообще, а также по полету птиц и внутренностям животных, чародействам и волшебству. И когда им отвечают демоны, они веруют, что это говорит им сам Бог. Этого Бога они называют Итога[574], а команы[575] именуют его Кам; они удивительно боятся и чтут его, и приносят ему много даров и начатки пищи и питья, и делают все согласно его ответам. Все то, что они желают делать нового, они начинают в начале луны.

Глава четвертая. О нравах татар, хороших и дурных, их пище и обычаях§ I. О хороших нравах татар

Вышеупомянутые люди, то есть татары, более повинуются своим ханам, чем какие бы то ни было люди, живущие в сем мире, или духовные, или светские, более всех уважают их и нелегко лгут перед ними. Словопрения между ними бывают редко или никогда, драки же никогда, войн, ссор, ран, человекоубийства между ними не бывает никогда.

Там не обретается также разбойников и воров важных предметов; отсюда их ставки и повозки, где они хранят свое сокровище, не замыкаются засовами или замками. Если теряется какой-нибудь скот, то всякий, кто найдет его, или просто отпускает его, или ведет к тем людям, которые для того приставлены; люди же, которым принадлежит этот скот, отыскивают его у вышеупомянутых лиц и без всякого труда получают его обратно.

Один достаточно чтит другого, и все они достаточно дружны между собою; и хотя у них мало пищи, однако они вполне охотно делятся ею между собою. И они также довольно выносливы; поэтому, голодая один день или два и вовсе ничего не вкушая, они не выражают какого-нибудь нетерпения, но поют и играют, как будто хорошо поели.

Во время верховой езды они сносят великую стужу, иногда также терпят и чрезмерный зной. И это люди не изнеженные.

Взаимной зависти, кажется, у них нет; среди них нет почти никаких тяжебных ссор; никто не презирает другого, но помогает и поддерживает, насколько может, по средствам. Женщины их целомудренны, и о бесстыдстве их ничего среди них не слышно; однако некоторые из них в шутку произносят достаточно позорных и бесстыдных слов. Раздоры между ними возникают или редко, или никогда, и хотя они доходят до сильного опьянения, однако, несмотря на свое пьянство, никогда не вступают в словопрения или драки.

§ II. О дурных нравах их

Описав их хорошие нравы, следует изложить теперь о дурных. Они весьма горды по сравнению с другими людьми и всех презирают, мало того, считают их, так сказать, ни за что, будь то знатные или незнатные.

Именно, мы видели при дворе императора, как знатный муж Ярослав, великий князь Руссии, а также сын царя и царицы грузинской и много великих султанов, а также князь солангов не получали среди них никакого должного почета, но приставленные к ним татары, какого бы низкого звания они ни были, шли впереди их и занимали всегда первое и главное место, а, наоборот, часто тем надлежало сидеть сзади…

По сравнению с другими людьми они очень вспыльчивы и раздражительного нрава. И также они гораздо более лживы, чем другие люди, и в них не обретается никакой почти правды; вначале, правда, они льстивы, а под конец жалят, как скорпион. Они коварны и обманщики и, если могут, обходят всех хитростью.

Это грязные люди, когда они принимают пищу и питье и в других делах своих. Все зло, какое они хотят сделать другим людям, они удивительным образом скрывают, чтобы те не могли позаботиться о себе или найти средство против их хитростей.

Пьянство у них считается почетным, а когда кто много выпьет, там же извергает обратно, но из-за этого не оставляет выпить вторично.

Они очень алчны и скупы, огромные мастера выпросить что-нибудь, а вместе с тем весьма крепко удерживают все свое и очень скупые дарители.

Убийство других людей считается у них ни за что. И, говоря кратко, все дурные нравы их по своей пространности не могут быть изображены в описании.

§ III. Об их пище

1. Их пищу составляет все, что можно разжевать, именно: они едят собак, волков, лисиц и лошадей, а в случае нужды вкушают и человеческое мясо. Отсюда, когда они воевали против одного китайского города, где пребывал их император, и осаждали его так долго, что у самих татар вышли все съестные припасы, то, так как у них не было вовсе что есть, они брали для еды одного из десяти человек.

Они едят также очищения, выходящие из кобыл вместе с жеребятами. Мало того, мы видели даже, как они ели вшей, именно они говорили: «Неужели я не должен есть их, если они едят мясо моего сына и пьют его кровь?» Мы видели также, как они ели мышей.

Скатертей и салфеток у них нет. Хлеба у них нет, равно как зелени и овощей и ничего другого, кроме мяса; да и его они едят так мало, что другие народы с трудом могут жить на это.

2. Они очень грязнят себе руки жиром от мяса, а когда поедят, то вытирают их о свои сапоги, или о траву, или обо что-нибудь подобное; более благородные имеют также обычно какие-то маленькие суконки, которыми напоследок вытирают руки, когда поедят мяса. Пищу разрезает один из них, а другой берет острием ножика кусочки и раздает каждому, одному больше, а другому меньше, сообразно с тем, больше или меньше они хотят кого-либо почтить.

Посуды они не моют, а если иногда и моют мясной похлебкой, то снова с мясом выливают в горшок. Также если они очищают горшки, или ложки, или другие сосуды, для этого назначенные, то моют точно так же.

У них считается великим грехом, если каким-нибудь образом дано будет погибнуть чему-нибудь из питья или пищи, отсюда они не позволяют бросать собакам кости, если у них прежде не высосать мозжечок. Платья свои они также не моют и не дают мыть, а особенно в то время, когда начинается гром, до тех пор, пока не прекратится это время.

3. Кобылье молоко, если оно у них есть, они пьют в огромном количестве, пьют также овечье, коровье и верблюжье молоко. Вина, пива и меду у них нет, если этого им не пришлют и не подарят другие народы. Зимою у них нет даже и кобыльего молока, если они небогаты. Они также варят просо с водою, размельчая его настолько, что могут его не есть, а пить.

И каждый из них пьет поутру чашу или две, и днем они больше ничего не едят, а вечером каждому дается немного мяса, и они пьют мясную похлебку. Летом же, имея тогда достаточно кобыльего молока, они редко едят мясо, если им случайно не подарят его или они не поймают на охоте какого-нибудь зверя или птицу.

§ IV. Об их законах и обычаях

1. Далее, у них есть закон или обычай убивать мужчину или женщину, которых они застанут в явном прелюбодеянии, также если и девица будет с кем-нибудь блудодействовать, они убивают мужчину и женщину.

Если кто-нибудь будет застигнут на земле их владения в грабеже или явном воровстве, то его убивают без всякого сожаления.

Точно так же, если кто-нибудь (вражеский лазутчик. – A. M.) открывает их замысел, особенно когда они хотят идти на войну, то ему дается по заду сто ударов таких сильных, насколько может дать их крестьянин большой палкой.

Точно так же, когда кто-нибудь из младших оскорбляет кого-нибудь, то их старшие не щадят их, а подвергают тяжкому бичеванию.

Точно так же между сыном от наложницы и от жены нет никакой разницы, но отец дает каждому из них, что хочет, и если он из племени князей, то сын наложницы является князем постольку же, как и сын законной супруги.

И если один татарин имеет много жен, то каждая из них сама по себе имеет свою ставку и свое семейство; и один день он пьет, ест и спит с одной, а другой день – с другою; все-таки одна из них считается старшей среди других, и он бывает с ней чаще, чем с другими, и, хотя их так много, они нелегко ссорятся между собою.

2. Мужчины ничего вовсе не делают, за исключением стрел, а также имеют отчасти попечение о стадах; но они охотятся и упражняются в стрельбе, ибо все они от мала до велика суть хорошие стрелки, и дети их, когда им два или три года от роду, сразу же начинают ездить верхом и управляют лошадьми и скачут на них, и им дается лук сообразно их возрасту, и они учатся пускать стрелы, ибо очень ловки, а также смелы.

3. Девушки и женщины ездят верхом и ловко скачут на конях, как мужчины. Мы также видели, как они носят колчаны и луки. И как мужчины, так и женщины могут ездить долго и упорно. Стремена у них очень короткие, лошадей они очень берегут, мало того, они усиленно охраняют все имущество. Жены их все делают: полушубки, платья, башмаки, сапоги и все изделия из кожи, также они правят повозками и чинят их, вьючат верблюдов и во всех своих делах очень проворны и скоры. Все женщины носят штаны, а некоторые и стреляют, как мужчины.

Глава пятая. О начале державы татар, об их князьях, о власти императора и его князей

Сказав об их обычаях, следует присовокупить об их державе, и сперва скажем об ее начале; во-вторых – об ее князьях; в-третьих – о власти императора и князей.

§ I. О начале державы татар

1. Есть некая земля среди стран Востока, о которой сказано выше и которая именуется Монгал. Эта земля имела некогда четыре народа: один назывался йека-монгал[576], то есть великие монгалы; второй назывался су-монгал[577][578], то есть водяные монгалы, сами же себя они именовали татарами[579], от некоей реки, которая течет чрез их страну и называется Татар; третий народ назвался меркит[580], четвертый – мекрит. Все эти народы имели одну форму лиц и один язык, хотя между собою они разделялись по областям и государям.

2. В земле Йека-Монгал был некто, который назывался Чингис[581]; он начал быть сильным ловцом перед Господом, ибо он научил людей воровать и грабить добычу. Далее, он ходил в другие земли и не оставлял пленять и присоединять к себе кого только мог, людей же своего народа он приклонил к себе, и они следовали за ним как за вождем на все злодеяния.

Далее, он начал сражаться с су-монгал, или татарами, после того как подчинил себе многих людей и убил их вождя, в продолжительной войне покорил себе всех татар, привел их себе в рабство и подчинил. После этого вместе со всеми ими он сразился с меркитами, страна которых была расположена возле земли татар; и их также подчинил себе войною. Подвигаясь оттуда, он сразился против мекритов и покорил их также.

3. Найманы, услышав, что Чингис так возвысился, сильно вознегодовали, ибо у них самих раньше был очень храбрый император, и все вышеназванные народы платили ему дань.

Когда он исполнил общий долг всего плотского, его место заступили его сыновья, но они были молоды и глупы и не умели держать народа, а между собою они жили в раздоре и несогласии; отсюда в то время, как вышеназванный Чингис так возвысился, они все же тем не менее устраивали набег на вышеуказанные земли и убивали мужчин, женщин и детей и забирали от них добычу.

Чингис, слыша это, соединил всех подвластных себе людей; найманы, так же как и кара-китаи[582], т. е. черные китаи (кидане. – A. M.), равным образом собрались напротив в огромном количестве в некую долину, сжатую между двух гор, через которую проезжали мы, отправляясь к их императору, и завязалось сражение, в котором найманы и кара-китаи были побеждены монгалами, и большая часть их была убита, а другие, которые не могли ускользнуть, были обращены в рабство.

В земле же вышеназванных кара-китаев Оккодай-хан [Угэдэй-хан], сын Чингисхана, после своего назначения императором построил некий город, который назвал Омыл[583]; вблизи него к югу есть некая великая пустыня, в которой, как говорят, наверное, живут лесные люди[584]; они никак не говорят и не имеют суставов в коленях, а если когда упадут, то отнюдь не могут встать без помощи других; но у них есть настолько рассудительности, что они делают войлоки из верблюжьей шерсти, в которые одеваются, и даже ставят их против ветра, и если какие-нибудь татары идут на них и ранят их стрелами, то они кладут траву в раны и быстро бегут от врагов.

4. Монгалы же, вернувшись в свою страну, подготовились к битве против китаев и, снявшись с лагеря, вступили в их землю; император же китаев, услышав это, пошел против них со своим войском, и завязалось тяжкое сражение, в каковом сражении монгалы были побеждены и все вельможи монгалов, которые были в вышесказанном войске, были убиты, за исключением семи; отсюда и до сих пор, когда кто-нибудь грозит им, говоря: «Вы будете убиты, если пойдете в ту страну, так как там пребывает множество народа и находятся люди, пригодные к сражению», они отвечают: «Некогда мы также были убиты, и нас осталось только семь, а теперь мы выросли в огромную толпу, поэтому нас не страшит подобное»[585]. Чингис же и другие, которые остались, убежали в свою землю.

5. И, несколько отдохнув, вышеназванный Чингис снова подготовился к бою и вышел на войну против земли гуиров; эти люди – христиане несторианской ереси; их он также покорил войною, и татары приняли их грамоту, ибо прежде не имели никаких письмен; теперь же эту грамоту именуют монгальскою. Двинувшись отсюда против земли саригуйюр, и против земли каранитов[586], и против земли войратов[587], и против земли команов, Чингис покорил войною все эти земли и вернулся затем в свою землю.

6. И когда он несколько отдохнул, то, созвав всех своих людей, двинулся равным образом на войну против китаев[588], и после долгой борьбы с ними они покорили большую часть земли китаев, императора же их заперли в его главном городе[589]. Они осаждали его так долго, что у войска не хватило вовсе съестных припасов, и, когда у них не было вовсе что есть, Чингисхан приказал им, чтобы они отдавали для еды одного человека из десяти.

Жители же города мужественно сражались против них при помощи машин и стрел, и когда не стало хватать камней, то они вместо камней бросали серебро, и главным образом серебро расплавленное, ибо этот город был полон многими богатствами.

И после долгого сражения, не будучи вовсе в состоянии одолеть город войною, татары сделали большую дорогу под землею от войска до середины города и, открыв внезапно землю, выскочили без ведома тех и в середине города сразились с людьми того же города; и те, которые были вне, таким же образом сражались против горожан; разбив ворота, вошли в город; убив императора и многих людей, завладели городом и унесли золото, серебро и все его богатства и, поставив во главе вышеназванной земли китаев своих людей, вернулись в собственную землю.

И тогда впервые после победы над императором китаев вышеназванный Чингисхан сделался императором. Все же некоторую часть земли китаев, как расположенную на море, они никоим образом не одолели вплоть до нынешнего дня.

Китай же, о которых мы сказали выше, суть язычники, которые имеют особую грамоту, и, как говорят, у них есть Новый и Ветхий Завет; и они имеют Жития отцов и пустынников и дома, сделанные наподобие церквей, где они молятся в свое время; и говорят, что они имеют некоторых святых.

Они чтут единого Бога, уважают Господа Иисуса Христа и веруют в вечную жизнь, но крещения у них отнюдь нет; уважают и чтут наше Писание, любят христиан и творят значительные милостыни; они кажутся людьми очень кроткими и человечными. Бороды у них нет, и в очертании лица они очень схожи с монгалами, однако они не так широки в лице; язык у них особый; в целом мире нельзя найти лучших мастеров во всех тех делах, в которых обычно упражняются люди. Земля их очень богата хлебом, вином, золотом, серебром и шелком, а также всеми вещами, которые обычно поддерживают природу человеческую.

7. И, несколько отдохнув, он разделил свои войска. Одного из своих сыновей, по имени Тоссука[590], которого также называли «кан», то есть император, он послал с войском против команов[591], которых тот победил в продолжительной борьбе; а после того как он их победил, он вернулся в свою землю. Также другого сына он послал с войском против индов, и он покорил Малую Индию[592]; это черные сарацины, которые именуются эфиопами.

Это же войско вышло на бой против христиан, которые находятся в Большой Индии. Слыша это, царь той страны, который именовался в народе Пресвитером Иоанном[593], выступил против них с соединенным войском и, сделав медные изображения, поместил их на седлах на лошадей, разведя внутри огонь, а сзади медных изображений поместил на лошадей людей с мехами, и со многими изображениями и лошадьми, так подготовленными, они вступили в бой против вышеназванных татар; и когда они пришли на место боя, то послали вперед этих лошадей, одну рядом с другой; мужи же, бывшие сзади, положили что-то на огонь, который был в вышеназванных изображениях, и стали сильно дуть мехами.

Отсюда произошло, что греческий огонь опалял людей и лошадей и воздух омрачился от дыма, и тогда они пустили стрелы в татар; от этих стрел много людей было ранено и убито, и, таким образом, они выгнали их в замешательстве из своих пределов, и мы никогда не слыхали, чтобы татары впредь к ним возвращались…

…11. И отсюда он вернулся в свою землю; там он издал многочисленные законы и постановления[594], которые татары нерушимо соблюдают; из них мы упоминаем только про два.

Одно постановление такое, что всякого, кто, превозносясь в гордости, пожелает быть императором собственною властью без избрания князей, должно убивать без малейшего сожаления.

Отсюда до избрания настоящего Куйюк-хана[595] из-за этого был убит один из князей, внук Чингисхана, ибо он хотел царствовать без избрания.

Другое постановление такое, что они должны подчинить себе всю землю и не должны иметь мира ни с каким народом, если прежде не будет им оказано подчинения, пока не настанет время их умерщвления, именно: они сражались сорок два года и предварительно должны царствовать восемнадцать лет. После этого, как говорят, они должны быть побеждены другим народом, каким, однако, не знают, как им было предсказано, и те, которые будут в состоянии уйти, как говорят, должны соблюдать тот закон, который соблюдают те, кто победит их войною.

Он установил также, что их войско должно быть разделено под начальством тысячников[596], сотников, десятников и тьмы (командующих тумэнами, то есть десятью тысячами воинов). Он установил также и многое другое, рассказывать о чем было бы долго, да к тому же мы и не знаем [всего]. После этого, свершив свои распоряжения и постановления, он был убит ударом грома[597].

§ II. О князьях татар

А у него (Чингисхана. – A. M.) было четыре сына[598]: одного звали Оккодай, второго звали Тоссук-хан, третьего звали Хыадай, а имени четвертого мы не знаем[599]. От этих четырех лиц произошли все вожди монгалов…

§ III. О власти императора и его князей

1. Император же этих татар имеет изумительную власть над всеми[600]. Никто не смеет пребывать в какой-нибудь стране, если где император не укажет ему. Сам же он указывает, где пребывать вождям, вожди же указывают места тысячникам, тысячники – сотникам, сотники же десятникам.

Сверх того, во всем том, что он предписывает во всякое время, во всяком месте, по отношению ли к войне, или к смерти, или к жизни, они повинуются без всякого противоречия.

Точно так же, если он просит дочь-девицу или сестру, они дают ему без всякого противоречия; мало того, каждый год или по прошествии нескольких лет он собирает девиц из всех пределов татар и, если хочет удержать каких-нибудь себе, удерживает, а других дает своим людям, как ему кажется удобным.

Каких бы, сколько бы и куда бы он ни отправлял послов, им должно давать без замедления подводы и содержание; откуда бы также ни приходили к нему данники или послы, равным образом им должно давать коней, колесницы и содержание. Но послы, приходящие из других стран, терпят большую нужду как в содержании, так и в одежде, ибо издержки на них скудны и малы, а в особенности когда они прибывают к князьям и должны там иметь пребывание.

Тогда на десять человек дается так мало, что на это едва могут прожить двое; также и при дворах князей и в путешествии дается им поесть только раз в день, и очень мало; точно так же, если им причиняют какие-нибудь обиды, они отнюдь не легко могут жаловаться, поэтому им следует терпеливо сносить эти обиды.

2. Сверх того, как князья, так и другие лица, как знатные, так и незнатные, выпрашивают у них много подарков, а если они не получают, то низко ценят послов, – мало того, считают их как бы ни во что; а если послы отправлены великими людьми, то они не желают брать от них скромный подарок, а говорят: «Вы прихо́дите от великого человека, а даете так мало?» Вследствие этого они не считают достойным брать, и если послы хотят хорошо обделать свои дела, то им следует давать больше. Поэтому и нам пришлось также раздать по нужде на подарки бо́льшую часть тех вещей, которые люди благочестивые дали нам для продовольствия.

И следует также знать, что все настолько находится в руке императора, что никто не смеет сказать: «Это – мое или его», но все принадлежит императору, то есть имущество, вьючный скот и люди, и по этому поводу недавно даже появился указ императора.

3. Ту же власть имеют во всем вожди над своими людьми, именно люди, то есть татары и другие, распределены между вождями. Также и послам вождей, куда бы те их ни посылали, как подданные императора, так и все другие обязаны давать как подводы, так и продовольствие, а также без всякого противоречия людей для охраны лошадей и для услуг послам.

Как вожди, так и другие обязаны давать императору для дохода кобыл, чтобы он получал от них молоко – на год, на два или на три, как ему будет угодно; и подданные вождей обязаны делать то же самое своим господам, ибо среди них нет никого свободного. И, говоря кратко, император и вожди берут из их имущества все, что ни захотят и сколько хотят. Также и личностью их они располагают во всем, как им будет благоугодно…

Глава шестая. О войне и разделении войск, об оружии и хитростях при столкновении, об осаде укреплений и вероломстве их против тех, кто сдается им, и о жестокости против пленных§ I. О разделении войск

О разделении войск скажем таким образом: Чингисхан приказал, чтобы во главе десяти человек был поставлен один (и он по-нашему называется десятником), а во главе десяти десятников был поставлен один, который называется сотником, а во главе десяти сотников был поставлен один, который называется тысячником, а во главе десяти тысячников был поставлен один (командир тумэна. – А. М.), и это число называется у них «тьма». Во главе же всего войска ставят двух вождей или трех, но так, что они имеют подчинение одному.

Когда же войска находятся на войне, то если из десяти человек бежит один, или двое, или трое, или даже больше, то все они умерщвляются, и если бегут все десять, а не бегут другие сто, то все умерщвляются; и, говоря кратко, если они не отступают сообща, то все бегущие умерщвляются; точно так же, если один, или двое, или больше смело вступают в бой, а десять других не следуют, то их также умерщвляют, а если из десяти попадают в плен один или больше, другие же товарищи не освобождают их, то они также умерщвляются.

§ II. Об оружии

1. Оружие же все, по меньшей мере, должны иметь такое: два или три лука или, по меньшей мере, один хороший и три больших колчана, полные стрелами, один топор и веревки, чтобы тянуть орудия. Богатые же имеют мечи, острые в конце, режущие только с одной стороны и несколько кривые; у них есть также… прикрытия для голеней, шлемы и латы.

Некоторые имеют латы, а также прикрытия для лошадей из кожи, сделанные следующим образом: они берут ремни от быка или другого животного шириною в руку, заливают их смолою вместе по три или по четыре и связывают ремешками или веревочками; на верхнем ремне они помещают веревочки на конце, а на нижнем – в середине, и так поступают до конца; отсюда, когда нижние ремни наклоняются, верхние встают и таким образом удваиваются или утраиваются на теле.

Прикрытие лошади они делят на пять частей: с одной стороны лошади – одну, а с другой стороны – другую, которые простираются от хвоста до головы и связываются у седла, а сзади седла на спине и также на шее; также на крестец они кладут другую сторону, там, где соединяются связи двух сторон: в этом куске они делают отверстие, через которое выставляют хвост, и на грудь также кладут одну сторону.

Все части простираются до колен или до связей голеней; и пред лбом они кладут железную полосу, которая с обеих сторон шеи связывается с вышеназванными сторонами.

Латы же имеют также четыре части; одна часть простирается от бедра до шеи, но она сделана согласно расположению человеческого тела, так как сжата перед грудью, а от рук и ниже облегает кругло вокруг тела. Сзади же, к крестцу, они кладут другой кусок, который простирается от шеи до того куска, который облегает вокруг тела. На плечах же эти два куска, именно передний и задний, прикрепляются пряжками к двум железным полосам, которые находятся на обоих плечах.

И на обеих руках сверху они имеют кусок, который простирается от плеч до кистей рук, которые также ниже открыты, и на каждом колене они имеют по куску. Все эти куски соединяются пряжками. Шлем же сверху железный или медный, а то, что прикрывает шею и горло, – из кожи. И все эти куски из кожи составлены указанным выше способом.

2. У некоторых же все то, что мы выше назвали, составлено из железа следующим образом: они делают одну тонкую полосу шириною в палец, а длиною в ладонь, и таким образом они приготовляют много полос; в каждой полосе они делают восемь маленьких отверстий и вставляют внутрь три ремня, плотных и крепких; кладут полосы одна на другую, как бы поднимаясь по уступам, и привязывают вышеназванные полосы к ремням тонкими ремешками, которые пропускают чрез отмеченные выше отверстия; в верхней части они вшивают один ремешок, который удваивается с той и другой стороны и сшивается с другим ремешком, чтобы вышеназванные полосы хорошо и крепко сходились вместе, и образуют из полос как бы один ремень, а после связывают все по кускам так, как сказано выше.

И они делают это для вооружения как коней, так и людей. И они заставляют это так блестеть, что человек может видеть в них свое лицо.

3. У некоторых из них есть копья, и на шейке железа копья они имеют крюк, которым, если могут, стаскивают человека с седла. Длина их стрел составляет два фута, одну ладонь и два пальца, а так как футы различны, то мы приводим здесь меру геометрического фута: двенадцать зерен ячменя составляют поперечник пальца, а шестнадцать поперечников пальцев образуют геометрический фут.

Железные наконечники стрел весьма остры и режут с обеих сторон наподобие обоюдоострого меча; и они всегда носят при колчане напильники для изощрения стрел. Вышеупомянутые железные наконечники имеют острый хвост длиною в один палец, который вставляется в дерево. Щит у них сделан из ивовых или других прутьев, но мы не думаем, чтобы они носили его иначе как в лагере и для охраны императора и князей, да и то только ночью… Есть у них далее и другие разнообразные стрелы для охоты на птиц и зверей.

§ III. О хитростях при столкновении

1. Когда они желают пойти на войну, они отправляют вперед передовых застрельщиков, у которых нет с собой ничего, кроме войлоков, лошадей и оружия. Они ничего не грабят, не жгут домов, не убивают зверей и только ранят и умерщвляют людей, а если не могут иного, обращают их в бегство; все же они гораздо охотнее убивают, чем обращают в бегство.

За ними следует войско, которое, наоборот, забирает все, что находит; также и людей, если их могут найти, забирают в плен или убивают. Тем не менее все же стоящие во главе войска посылают после этого глашатаев, которые должны находить людей и укрепления, и они очень искусны в розысках.

2. Когда же они добираются до рек, то переправляются через них, даже если они и велики, следующим образом: более знатные имеют круглую и гладкую кожу, на поверхности которой кругом они делают частые ручки, в которые вставляют веревку и завязывают так, что образуют в общем некий круглый мешок, который наполняют платьями и иным имуществом и очень крепко связывают вместе. После этого в середине кладут седла и другие, более жесткие предметы; люди также садятся в середине.

И этот корабль, таким образом приготовленный, они привязывают к хвосту лошади и заставляют плыть вперед наравне с лошадью человека, который бы управлял лошадью. Или иногда они берут два весла, ими гребут по воде и таким образом переправляются через реку, лошадей же гонят в воду, и один человек плывет рядом с лошадью, которою управляет, все же другие лошади следуют за той и таким образом переправляются через воды и большие реки.

Другие же, более бедные, имеют кошель из кожи, крепко сшитый; всякий обязан иметь его. В этот кошель, или в этот мешок, они кладут платье и все свое имущество, очень крепко связывают этот мешок вверху, вешают на хвост коня и переправляются, как сказано выше.

3. Надо знать, что всякий раз, как они завидят врагов, они идут на них, и каждый бросает в своих противников три или четыре стрелы; и если они видят, что не могут их победить, то отступают вспять к своим; и это они делают ради обмана, чтобы враги преследовали их до тех мест, где они устроили засаду; и, если их враги преследуют их до вышеупомянутой засады, они окружают их и таким образом ранят и убивают.

Точно так же, если они видят, что против них имеется большое войско, они иногда отходят от него на один или два дня пути и тайно нападают на другую часть земли и разграбляют ее; при этом они убивают людей и разрушают и опустошают землю. А если они видят, что не могут сделать и этого, то отступают назад на десять или на двенадцать дней пути.

Иногда также они пребывают в безопасном месте, пока войско их врагов не разделится, и тогда они приходят украдкой и опустошают всю землю. Ибо в войнах они весьма хитры, так как сражались с другими народами уже сорок лет и даже более.

4. Когда же они желают приступить к сражению, то располагают все войска так, как они должны сражаться. Вожди, или начальники войска, не вступают в бой, но стоят вдали против войска врагов и имеют рядом с собой на конях отроков, а также женщин и лошадей. Иногда они делают изображения людей и помещают их на лошадей; это они делают для того, чтобы заставить думать о большем количестве воюющих.

Пред лицом врагов они посылают отряд пленных и других народов, которые находятся между ними; может быть, с ними идут и какие-нибудь татары. Другие отряды, более храбрых людей они посылают далеко справа и слева, чтобы их не видели противники, и таким образом окружают противников и замыкают в середину…

Затем они начинают сражаться со всех сторон. И хотя их иногда мало, противники, которые окружены, воображают, что их много. А в особенности бывает это тогда, когда они видят тех, которые находятся при вожде или начальнике войска, – отроков, женщин, лошадей и изображения людей, как сказано выше, которых они считают за воителей, и вследствие этого приходят в страх и замешательство.

А если случайно противники удачно сражаются, то татары устраивают им дорогу для бегства, и, как только те начнут бежать и отделяться друг от друга, они их преследуют – и тогда, во время бегства, убивают больше, чем могут умертвить на войне.

Однако надо знать, что, если можно обойтись иначе, они неохотно вступают в бой, но ранят и убивают людей и лошадей стрелами, а когда люди и лошади ослаблены стрелами, тогда они вступают с ними в бой.

§ IV. Об осаде укреплений

Укрепления они завоевывают следующим способом. Если встретится такая крепость, они окружают ее; мало того, иногда они так ограждают ее, что никто не может войти или выйти; при этом они весьма храбро сражаются орудиями и стрелами и ни на один день или на ночь не прекращают сражения, так что находящиеся на укреплениях не имеют отдыха; сами же татары отдыхают, так как они разделяют войска, и одно сменяет в бою другое, так что они не очень утомляются.

И если они не могут овладеть укреплением таким способом, то бросают на него греческий огонь[601]. Мало того, они берут иногда жир людей, которых убивают, и выливают его в растопленном виде на дома. И везде, где огонь попадает на этот жир, он горит, так сказать, неугасимо; все же его можно погасить, как говорят, налив вина или пива; если же он упадет на тело, то может быть погашен трением ладони руки.

А если они не одолевают таким способом, и этот город или крепость имеет реку, то они преграждают ее или делают другое русло и, если можно, потопляют это укрепление. Если же это сделать нельзя, то они делают подкоп под укрепление и под землею входят в него в оружии. А когда они уже вошли, то одна часть бросает огонь, чтобы сжечь его, а другая часть борется с людьми того укрепления.

Если же и так они не могут победить его, то ставят против него свой лагерь или укрепление, чтобы не видеть тягости от вражеских копий, и стоят против него долгое время, если войско, которое с ними борется, случайно не получит подмоги и не удалит их силою.

§ V. О вероломстве татар и о жестокости против пленных

Но когда они уже стоят против укрепления, то ласково говорят с его жителями и много обещают им с той целью, чтобы те предались в их руки; а если те сдадутся им, то говорят: «Выйдите, чтобы сосчитать вас, согласно нашему обычаю». А когда те выйдут к ним, то татары спрашивают, кто из них ремесленники, – и их оставляют, а других, исключая тех, кого захотят иметь рабами, убивают топором; и если, как сказано, они щадят кого-нибудь иных, то людей благородных и почтенных не щадят никогда, а если случайно в силу какого-нибудь обстоятельства они сохраняют каких-нибудь знатных лиц, то те не могут более выйти из плена ни мольбами, ни за выкуп.

Во время же войн они убивают всех, кого берут в плен, разве только пожелают сохранить кого-нибудь, чтобы иметь их в качестве рабов. Назначенных на убиение они разделяют между сотниками, чтобы они умерщвляли их обоюдоострою секирою; те же после этого разделяют пленников и дают каждому рабу для умерщвления десять человек, или больше, или меньше, сообразно с тем, как угодно начальствующим.

Глава седьмая. Как они заключают мир с людьми; о названиях земель, которые они покорили; о землях, которые оказали им сопротивление, и о жестокости, которую они проявляют к своим подданным§ I. Как они заключают мир с людьми

1. Надо знать, что они не заключают мира ни с какими людьми, если те им не подчинятся. Потому что, как сказано выше, они имеют приказ от Чингисхана, чтобы, если можно, подчинить себе все народы.

И вот чего татары требуют от них: чтобы они шли с ними в войске против всякого человека, когда им угодно, и чтобы они давали им десятую часть от всего, как от людей, так и от имущества. Именно: они отсчитывают десять отроков и берут одного, и точно так же поступают и с девушками; они отвозят их в свою страну и держат в качестве рабов.

Остальных они считают и распределяют согласно своему обычаю. А когда они получат полную власть над ними, то, если что и обещали им, не исполняют ничего, но пытаются повредить им всевозможными способами, какие только соответственно могут найти против них.

Например, в бытность нашу в Руссии был прислан туда один сарацин, как говорили, из партии Гуюг-хана и Батыя, – и этот наместник у всякого человека, имевшего трех сыновей, брал одного, как нам говорили впоследствии; вместе с тем он уводил всех мужчин, не имевших жен, и точно так же поступал с женщинами, не имевшими законных мужей, а равным образом выселял он и бедных, которые снискивали себе пропитание нищенством.

Остальных же, согласно своему обычаю, пересчитал, приказывая, чтобы каждый, как малый, так и большой, даже однодневный младенец, или бедный, или богатый, платил такую дань, именно: чтобы он давал одну шкуру белого медведя, одного черного бобра, одного черного соболя, одну черную шкуру некоего животного, имеющего пристанище в той земле, название которого мы не умеем передать по-латыни, а по-немецки оно называется «ильтис», поляки же и русские называют этого зверя «дохорь», и одну черную лисью шкуру. И всякий, кто не даст этого, должен быть отведен к татарам и обращен в их раба.

2. Они посылают также за государями земель, чтобы те являлись к ним без замедления; а когда они придут туда, то не получают никакого должного почета, а считаются, наряду с другими, презренными личностями, и им надлежит подносить великие дары как вождям, так и их женам, и чиновникам, тысячникам и сотникам; мало того, все вообще, даже и сами рабы, просят у них даров с великою надоедливостью, и не только у них, а даже и у их послов, когда тех посылают к ним.

Для некоторых также они находят случай, чтобы их убить, как было сделано с Михаилом и с другими; иным же они позволяют вернуться, чтобы привлечь других; некоторых они губят также напитками или ядом. Ибо их замысел заключается в том, чтобы им одним господствовать на земле, поэтому они выискивают случаи против знатных лиц, чтобы убить их.

У других же, которым они позволяют вернуться, они требуют их сыновей или братьев, которых больше никогда не отпускают, как было сделано с сыном Ярослава, неким вождем аланов и весьма многими другими. И если отец или брат умирает без наследника, то они никогда не отпускают сына или брата; мало того, они забирают себе всецело его государство, как, мы видели, было сделано с одним вождем солангов.

3. Башафов (Baschathos)[602], или наместников своих, они ставят в земле тех, кому позволяют вернуться; как вождям, так и другим подобает повиноваться их мановению, и если люди какого-нибудь города или земли не делают того, что они хотят, то эти башафы возражают им, что они неверны татарам, и, таким образом, разрушают их город и землю, а людей, которые в ней находятся, убивают при помощи сильного отряда татар, которые приходят без ведома жителей по приказу того правителя, которому повинуется упомянутая земля, и внезапно бросаются на них, как недавно случилось, еще в бытность нашу в земле татар, с одним городом, который они сами поставили над русскими в земле команов.

И не только государь татар, захвативший землю, или наместник его, но и всякий татарин, проезжающий через эту землю или город, является как бы владыкой над жителями, в особенности тот, кто считается у них более знатным. Сверх того, они требуют и забирают без всякого условия золото и серебро и другое, что угодно и сколько угодно.

4. Сверх того, если у тех государей, которые им сдались, возникают какие-нибудь спорные случаи, то им надлежит отправляться для разбирательства к императору татар…

Глава восьмая. Как надлежит встретить татар на войне; что они замышляют; об оружии и устройстве войск; как надлежит встретить их хитрости в бою; об укреплении крепостей и городов и что надлежит делать с пленными§ I. Что замышляют татары

1. Замысел татар состоит в том, чтобы покорить себе, если можно, весь мир, и об этом, как сказано выше, они имеют приказ Чингисхана. Поэтому их император так пишет в своих грамотах: «Храбростью Бога, император всех людей»; и на печати его написано следующее: «Бог на небе и Гуйюг-хан над землею – храбрость Божья.

Печать императора всех людей»[603][604]. И потому, как сказано, они не заключают мира ни с какими людьми, если только те случайно не предаются в их руки. И так как, за исключением христианства, нет ни одной страны в мире, которой бы они ни владели, то поэтому они приготовляются к бою против нас.

Отсюда да знают все, что в бытность нашу в земле татар мы присутствовали в торжественном заседании, которое было назначено уже за несколько лет пред сим, где они в нашем присутствии избрали в императоры, который на их языке именуется хан, Гуйюга. Этот вышеназванный Гуйюг-хан поднял со всеми князьями знамя против Церкви Божьей и Римской империи, против всех царств христиан и против народов Запада, в случае если бы они не исполнили того, что он приказывает господину папе, государям и всем народам христиан на Западе.

Нам кажется, что этого отнюдь не следует исполнять, как по причине чрезмерного и невыносимого рабства, которое доселе не слыхано, которое мы видели своими глазами и в которое они обращают все народы, им подчиненные, так и потому, что к ним нет никакой веры, и ни один народ не может доверять их словам, ибо они не соблюдают всего того, что обещают, когда видят, что обстоятельства им благоприятствуют, коварны во всех своих делах и обещаниях, замышляют даже, как сказано выше, уничтожить с земли всех государей, всех вельмож, всех воинов и благородных мужей и делают это по отношению к своим подданным коварно и искусно.

Точно так же недостойно христиан подчиниться им вследствие мерзостей их и потому, что почитание Бога сводится у них ни к чему; души погибают, тела терпят разнообразные мучения больше, чем можно поверить; вначале, правда, они льстивы, а после жалят, как скорпионы, терзают и мучают. Затем они меньше числом и слабее телом, чем христианские народы…

Гильом де Рубрук. Путешествие в восточные страны (фрагменты)[605]Глава вторая. О татарах и их жилищах

Они не имеют нигде постоянного местожительства (civitatem) и не знают, где найдут его в будущем… И всякий начальник (capitaneus) знает, смотря по тому, имеет ли он под своею властью большее или меньшее количество людей, границы своих пастбищ[606], а также где он должен пасти свои стада зимою, летом, весною и осенью.

Именно зимою они спускаются к югу, в более теплые страны, летом поднимаются на север, в более холодные. В местах, удобных для пастбища, но лишенных воды, они пасут стада зимою, когда там бывает снег, так как снег служит им вместо воды.

Дом, в котором они спят, они ставят на колесах из плетеных прутьев; бревнами его служат прутья, сходящиеся кверху в виде маленького колеса, из которого поднимается ввысь шейка наподобие печной трубы, ее они покрывают белым войлоком, чаще же пропитывают также войлок известкой, белой землей и порошком из костей, чтобы он сверкал ярче, а иногда также берут они черный войлок.

Этот войлок около верхней шейки они украшают красивой и разнообразной живописью. Перед входом они также вешают войлок, разнообразный от пестроты тканей. Именно: они сшивают цветной войлок или другой, составляя виноградные лозы и деревья, птиц и зверей.

И они делают подобные жилища настолько большими, что те имеют иногда тридцать футов в ширину. Именно: я вымерил однажды ширину между следами колес одной повозки в 20 футов, а когда дом был на повозке, он выдавался за колеса по крайней мере на пять футов с того и другого бока. Я насчитал у одной повозки 22 быка, тянущих дом: 11 в один ряд вдоль ширины повозки и еще 11 перед ними. Ось повозки была величиной с мачту корабля, и человек стоял на повозке при входе в дом, погоняя быков.

Кроме того, они делают четырехугольные ящики из расколотых маленьких прутьев величиной с большой сундук, а после того с одного краю до другого устраивают навес из подобных прутьев и на переднем краю делают небольшой вход; после этого покрывают этот ящик, или домик, черным войлоком, пропитанным салом или овечьим молоком, чтобы нельзя было проникнуть дождю, и такой ящик равным образом украшают они пестроткаными или пуховыми материями.

В такие сундуки они кладут всю свою утварь и сокровища, а потом крепко привязывают их к высоким повозкам, которые тянут верблюды, – чтобы можно было таким образом перевозить эти ящики и через реки. Такие сундуки никогда не снимаются с повозок.

Когда они снимают свои дома для остановки, они всегда поворачивают ворота (вход. – A. M.) к югу и последовательно размещают повозки с сундуками с той и другой стороны вблизи дома, на расстоянии половины полета камня, так что дом стоит между двумя рядами повозок как бы между двумя стенами.

Женщины устраивают себе очень красивые повозки, которые я не могу вам описать иначе как живописью; мало того, я все нарисовал бы вам, если бы умел рисовать.

Один богатый моал[607], или татарин, имеет таких повозок с сундуками непременно 100 или 200; у Батыя 26 жен, у каждой из которых имеется по большому дому, не считая других, маленьких, которые они ставят сзади большого: они служат как бы комнатами, в которых живут девушки, и к каждому из этих домов примыкают по 200 повозок.

И когда они останавливаются где-нибудь, то первая жена ставит свой двор на западной стороне, а затем размещаются другие по порядку, так что последняя жена будет на восточной стороне. И расстояние между двором одной госпожи и другой будет равняться полету камня. Таким образом, один двор[608] богатого моала будет иметь вид как бы большого города, только в нем будет очень немного мужчин. Самая слабая из женщин (muliercuia) может править 20 или 30 повозками, ибо земля их очень ровна.

Они привязывают повозки с быками или верблюдами одну за другой, и бабенка будет сидеть на передней, понукая быка, а все другие повозки следуют за ней ровным шагом. Если им случится дойти до какого-нибудь плохого перехода, то они развязывают повозки и перевозят их по одной. Ибо они едут так медленно, как ходит ягненок или бык.

Глава третья. Об их постелях, идолах и обрядах перед питьем

Когда они поставят дома, обратив ворота к югу, то помещают постель господина на северную сторону. Место женщин всегда с восточной стороны, то есть налево от хозяина дома, когда он сидит на своей постели, повернув лицо к югу. Место же мужчин с западной стороны, то есть направо.

Мужчины, входя в дом, никоим образом не могут повесить своего колчана на женской стороне. И над головою господина бывает всегда изображение, как бы кукла или статуэтка из войлока, именуемая братом хозяина; другое похожее изображение находится над постелью госпожи и именуется братом госпожи; эти изображения прибиты к стене; а выше среди них находится еще одно изображение, маленькое и тонкое, являющееся, так сказать, сторожем всего дома.

Госпожа дома помещает у своего правого бока, у ножек постели, на высоком месте козлиную шкурку, наполненную шерстью или другой материей, а возле нее – маленькую статуэтку, смотрящую по направлению к служанкам и женщинам.

Возле входа, со стороны женщин, есть опять другое изображение, с коровьим выменем, – для женщин, которые доят коров, ибо доить коров принадлежит к обязанностям женщин. С другой стороны входа, по направлению к мужчинам, есть другая статуя, с выменем кобылы, – для мужчин, которые доят кобыл. И всякий раз, как они соберутся для питья, они сперва обрызгивают напитком то изображение, которое находится над головой господина, а затем другие изображения по порядку.

После этого слуга выходит из дома с чашей и питьем и кропит трижды на юг, преклоняя каждый раз колена. Это делается для выражения почтения к огню; после того он повторяет то же, обратясь на восток, – в знак выражения почтения к воздуху; после того он обращается на запад – для выражения почтения к воде; на север они кропят в память умерших.

Когда господин держит чашу в руке и должен пить, то, прежде чем пить, он выливает на землю соответствующую часть. Если он пьет сидя на лошади, то до питья делает излияние ей на шею или на гриву

Итак, когда слуга покропит таким образом на четыре стороны мира, он возвращается в дом; и два служителя с двумя чашами и столькими же блюдами стоят наготове, чтобы отнести питье господину и жене, сидящей на постели возле него, но повыше.

И если у господина очень много жен, то та, с которой он спит ночью, сидит рядом с ним днем, а всем другим в тот день надлежит приходить к тому дому, и там в тот день происходит собрание, приносимые же подарки складываются в сокровищницы этой госпожи. При входе стоит скамья с бурдюком молока или другого питья с чашами.

Глава четвертая. Об их напитках и о том, как они поощряют других к питью

Зимою они делают превосходный напиток из рису, проса, ячменя и меду[609], чистый, как вино, а вино им привозится из отдаленных стран. Летом они заботятся только о кумысе. Кумыс стоит всегда внизу у дома, пред входом в дверь, и возле него стоит гитарист со своей маленькой гитарой. Наших гитар и рылей я там не видал, но видел много других инструментов, которых у нас не имеется.

И когда господин начинает пить, то один из слуг возглашает громким голосом: «Га!» – и гитарист ударяет о гитару. А когда они устраивают большой праздник, то все хлопают в ладоши и также пляшут под звуки гитары, мужчины пред лицом господина, а женщины пред лицом госпожи. Когда же господин выпьет, то слуга восклицает, как прежде, и гитарист молчит. Тогда все кругом, и мужчины и женщины, пьют, при этом иногда они пьют взапуски очень гадко и с жадностью.

И когда они хотят побудить кого-нибудь к питью, то хватают его за уши и сильно тянут, чтобы расширить ему горло, и рукоплещут и танцуют пред его лицом.

Точно так же, когда они хотят сделать кому-нибудь большой праздник и радость, один берет полную чашу, а двое других становятся направо и налево от него, и таким образом они трое идут с пением и пляской к тому лицу, которому они должны подать чашу, и поют и пляшут пред его лицом; а когда он протянет руку для принятия чаши, они внезапно отскакивают и снова возвращаются, как прежде, и издеваются над ним таким образом, отнимая у него чашу три или четыре раза, пока он не развеселится хорошенько и не почувствует хорошего аппетита.

Тогда они подают ему чашу, поют, хлопают в ладоши и ударяют ногами, пока он не выпьет.

Глава пятая. Об их пище

Об их пище и съестных припасах знайте, что они едят без разбора всякую свою падаль, а среди столь большого количества скота и стад, вполне понятно, умирает много животных.

Однако летом, пока у них тянется кумыс, то есть кобылье молоко, они не заботятся о другой пище. Поэтому, если тогда доведется умереть у них быку и лошади, они сушат мясо, разрезая его на тонкие куски и вешая на солнце и на ветер, и эти куски тотчас сохнут без соли, не распространяя никакой вони. Из кишок лошадей они делают колбасы, лучшие, чем из свинины, и едят их свежими. Остальное мясо сохраняют на зиму.

Из шкур быков они делают большие бурдюки, которые удивительно высушивают на дыму. Из задней части конской шкуры они делают очень красивые башмаки. Мяса одного барана хватает на 50 или 100 человек: они разрезают мясо на маленькие кусочки на блюдечке вместе с солью и водой – другой приправы они не делают, – а затем острием ножика или вилочки[610], сделанных нарочно для этого, наподобие тех, какими мы обычно едим сваренные в вине груши и яблоки, они протягивают каждому из окружающих один или два кусочка, сообразно с количеством вкушающих.

Прежде чем поставить мясо барана [гостям], господин сам берет, что ему нравится, а также если он дает кому-нибудь особую часть, то получающему надлежит съесть ее одному и нельзя давать никому; если же он не может съесть всего, то ему надлежит унести это с собою или отдать своему служителю, если налицо находится тот, кто охраняет его, или иначе он прячет это в свой каптаргак, то есть в квадратный мешок, который они носят для сохранения всего подобного; сюда они прячут также и кости, когда у них нет времени хорошенько обглодать их, чтобы обглодать впоследствии, дабы не пропадало ничего из пищи…

Глава десятая. Об их судопроизводстве, судах, смерти и похоронах

О судопроизводстве их знайте, что, когда два человека борются, никто не смеет вмешиваться, даже отец не смеет помочь сыну; но тот, кто оказывается более слабым, должен жаловаться пред двором государя, и если другой после жалобы коснется до него, то его убивают. Но ему до́лжно идти туда немедленно, без отсрочки, и тот, кто потерпел обиду, ведет другого как пленного.

Они не карают никого смертным приговором, если он не будет уличен в деянии или не сознается. Но когда очень многие опозорят его, то он подвергается сильным мучениям, чтобы вынудить сознание.

Человекоубийство они карают смертным приговором, так же как соитие не со своею женщиной. Под не своей женщиной я разумею или не его жену, или не его служанку. Ибо своей рабыней можно пользоваться как угодно.

Точно так же они карают смертью за огромную кражу. За легкую кражу, например за одного барана, лишь бы только человек нечасто попадался в этом, они жестоко бьют, и если они назначают сто ударов, то это значит, что те получают сто палок. Я говорю о тех, кто подвергается побоям по приговору двора.

Точно так же они убивают ложных послов, то есть тех, которые выдают себя за послов и не суть таковые. Точно так же умерщвляют колдуний… так как считают подобных женщин за отравительниц.

Когда кто-нибудь умирает, они скорбят, издавая сильные вопли, и тогда они свободны, потому что не платят подати до истечения года. Погребение (могила. – A. M.) того, кто умирает, остается неизвестным[611]. И всегда около тех мест, где они хоронят своих знатных лиц, имеется помещение для охраняющих погребения…