Было еще темно, но переполненные автомашины одна за другой доставляли на аэродром техников, инженеров, рабочих и солдат из группы оружия, интендантов, связистов, метеорологов, офицеров штаба… По широким и ровным полосам дорожек поплыли силуэты военных грузовиков, каждый тащил за собой реактивный истребитель, похожий на огромную птицу. Высоко задрав хвосты, самолеты послушно и бесшумно выстраивались в линию, и всякий раз, когда они проползали мимо электрических фонарей, на фюзеляжах вспыхивали светлые блики. Бригады техников засуетились вокруг боевых машин; длинные брюхатые бензовозы и обвешенные кабелями грузовики с генераторами по очереди объезжали самолеты. Потом в темноте послышался шум турбин, мгновение спустя расколовший ночь громоподобным ревом, и языки пламени озарили все вокруг алыми отсветами. В самом начале дорожки полыхнули турбины другого истребителя, затем еще одного, стоявшего рядом, и еще одного, и следующего… Грохот, заполнивший аэродром, сотрясал небо.

Автомобили начали подвозить пилотов, назначенных в первое утреннее дежурство.

Сегодня, как и обычно, Лыонг с друзьями дожидались машины на «автовокзале». Было ветрено, редкие капли дождя мелькали в свете фонаря. «Вокзал» располагался на перекрестке; ребята притащили сюда пустые ящики, сколотили из них несколько длинных скамеек и устроили «зал ожидания» прямо под открытым небом. Лежавший вокруг военный городок утопал в молчаливом мраке. Лишь в одном доме горели огни; за поминутно открывавшейся дверью мерцал красноватый свет, и люди словно ныряли в этот свет и выплывали из него один за другим. Там была столовая и кухня, где в эту пору уже кипела работа. Летчики из звена Лыонга разговаривали, сидя под фонарем.

— Да-а, ребята, дождь зарядил всерьез! — Бан, командир звена, весь какой-то круглый и крепко сбитый, точно семечко хлебного дерева, расхаживая взад-вперед, выставил ладонь навстречу падавшим каплям и поглядел на небо, которое едва-едва начинало светлеть у них над головой.

— Не волнуйся, Бан! — Шау, ведущий Лыонга, сидевший на корточках у обочины дороги, посмотрел на небо и продолжал: — Тучи пронесет быстро, побрызгает немного, и все.

Но дождевые капли вдруг застучали тяжелее прежнего. Наконец подошел их «автобус», — так величали простой грузовик с открытым кузовом. Шофер высунул голову из кабины.

— Четвертая эскадрилья, поднимайся!

Подметки тяжелых ботинок загрохотали по щебенке, потом по днищу кузова. В эту минуту около грузовика резко затормозил маленький мотоцикл, на заднем его сиденье клевал носом политрук эскадрильи Кхай. Из «автобуса», толстые шины которого сделали уже пол-оборота, раздались веселые голоса:

— Привет, Кхай! Решил сегодня нас обогнать?

— Эй, Фук! — Это было сказано штабному офицеру, хозяину мотоцикла. — Потише, не урони по дороге политрука!

— Спокойно! Когда у руля штаб, безопасность гарантирована! Поезжайте за нами, ребята!

Мотоцикл рванул с места, и треск мотора заглушил смех Кхая.

Лыонг забрался в кузов и уселся рядом с Тоаном, летчиком из его звена, самым молодым в эскадрилье. Машина, набрав скорость, мчалась по вымощенной камнем дороге, огибавшей подножье холма. Тоан вытащил из кармана пачку «Диен-биен»[1], и, сблизив головы вплотную, они прикурили.

— Ну как, Лыонг, завтра в отпуск?

— Да, на двое суток.

— Не маловато?

— По нынешним временам и то много. Правда, Дао живет далеко, но полдня, думаю, я у нее пробуду. Придется только на велосипеде отмахать десяток-другой верст — от автобучной станции в уезде до их деревушки.

— С тех пор как прибыл в полк, еще ни разу не был у своих?

— Да в общем-то это мой первый отпуск с конца пятьдесят девятого, когда я ушел в армию.

— А племяннику подарок приготовил?

— Само собой! — улыбнулся Лыонг. — Смастерил для него маленький МИГ.

Купол неба постепенно светлел. Последние звезды мигали и меркли с каждой минутой. Горизонт за спиной у пилотов из оранжевого становился огненно-красным. Серые тучи над ними медленно рассеивались, открывая голубые лоскутья неба.

Недавняя морось напоила воздух прохладой. Порывы ветра волнами прокатывались по обступившим дорогу рисовым полям. Несмотря на раннюю пору, Лыонг увидел вокруг множество народу, в большинстве женщин и девушек; они черпали воду на поля, выпалывали траву. Вдали, где виднелись заросли бамбука[2], вереницей шли по меже люди с грузом на коромыслах, — так обычно идут на базар. Киен, командир эскадрильи, показав на них рукою, сказал:

— Эвакуируются.

Всякий раз, просыпаясь на рассвете, Лыонг слышал кричавшие в рупор голоса из ближних деревень. В последние дни вражеские самолеты то и дело налетали на железнодорожный мост и несколько раз пытались приблизиться к аэродрому. Вчера в полдень Ф-105 снова рвались к мосту, но были отбиты зенитчиками и побросали бомбы куда попало. Положение в округе было очень напряженным, но случайный прохожий скорее всего ничего бы и не заметил. Из деревень, расположенных у железной дороги, старики и дети, что ни день, отправлялись на заре в более безопасный район километров за ^семь отсюда, а вечером возвращались по домам.

«Проклятье!» — Лыонг молча проводил взглядом цепочку людей, уходивших к горизонту.

Машина въехала в зону аэродрома. Небо совсем посветлело. Не погашенные еще фонари, как золотистые зерна четочника[3], поблескивали на розовом фоне неба.

Летчики четвертой эскадрильи прыгали из кузова на бетонную полосу около готовых к бою истребителей, вытянутых в прямую линию. Лыонг увидал у своей машины номер двадцать четыре командира группы техников Нго; он стоял на маленькой металлической стремянке, просунув голову и плечи в кабину, и что-то там разглядывал. Увидев Лыонга, он выпрямился, и они помахали друг другу рукой. Вместе с другими пилотами Лыонг подошел к месту сбора. На траве у дорожки рядом с аэродромной каретой Скорой помощи стоял «газик» командира полка. «С чего это Тхуан приехал в такую рань?…»

Командир полка был в комбинезоне и кожаном шлеме. Загорелое лицо его с густыми угловатыми бровями и квадратным подбородком выглядело бы суровым и строгим, если б не мягкий рот, словно тронутый тихой, застенчивой улыбкой.

— Четвертая эскадрилья! Сегодня утром у нас тренировочные полеты по установленной программе. В полете сохранять боевую готовность. Противник подтянул сюда четыре авианосца. Возможно, попытается нанести удар по районам Ханоя и Хайфона и, уж конечно, не минует нас…

Выслушав приказ командира эскадрильи Киена, летчики побежали в дежурку; они торопливо натягивали плотные, облегающие костюмы для высотных полетов.

Первый МИГ, ревя турбиной, выполз на взлетную полосу. Лыонг, надевая шлем, выглянул из приоткрытых дверей. Истребитель замер на бетонной полосе; крылья и хвост у него дрожали, как у птицы, сжавшейся перед броском. Он стремительно побежал по дорожке и оторвался от земли с грохотом, подобным тайфуну.

— Кто это взлетел с таким шиком? — Тоан проверил висевший у него на боку пистолет и обернулся к Лыонгу. — Сегодня нашим соседям наверняка достанется настоящий бой. А мы снова будем приветствовать их подвиги!

— Кто знает. — Бан, покончив с костюмом, остановился в углу. — Ты разве не слышал, что сказал командир полка? Почему бы нам в тренировочном полете не встретить противника?

— Ладно, не убивайся! — Шау похлопал Тоана по плечу. — Потренируйся как следует, а там и до боя недалеко. Чего ты так горячишься?

— Иногда и погорячиться неплохо! — улыбнувшись, ответил за него Кхай. Потом добавил, обращаясь к Тоану: — Утешься, ты сегодня летишь в первой паре. Если он не помешает, сможешь сделать за утро два вылета и еще один днем. Отыграешься за вчерашнее, а?

— Мне бы, политрук, отыграться разом за все последние дни!

Тоан, улыбаясь, присел, пробуя, не жмет ли костюм в коленях, надел на голову кожаный шлем и застегнул пряжку.

Товарищи знали, что он очень расстроен.

Вот уже второй день подряд, едва подходила его очередь на тренировочный полет, начиналась тревога и продолжалась все его летное время. Вчера, вернувшись с аэродрома, он сидел за обедом сам не свой и через силу жевал рис. «Если так не везет на учениях, — думал Тоан, — когда же дождешься боевого вылета…»

— Ну, Тоан, сегодня штаб составил график полетов будто по твоему заказу! Наконец от ведешь душу. Давайте побыстрее…

Бан подошел к Тоану и подтолкнул его к двери. Они вместе вышли на бетонную полосу.

Солнечный диск выплыл из красных облаков на горизонте и бросил вокруг первые лучи, окрасившие траву в рыжеватый цвет.

МИГ, «пробовавший погоду», спикировал из-за высоких облаков и начал описывать круги над аэродромом. Здесь, внизу, другая серебристо-белая машина, длинная и острая, как наконечник стрелы, взревела, потом загрохотала с чудовищной силой: Тхуан приготовился к взлету.

Четверо пилотов, сидя на траве, следили за тем, как самолет медленно развернулся, приблизился к началу взлетной дорожки и замер в ожидании, пока снижавшийся с выпущенными шасси истребитель не коснулся земли. Потом машина Тхуана вырулила на середину бетонного полотна, снова взревела и, рванувшись, свечой взмыла в небо.

— Отлично взлетел Тхуан! — одобрительно заметил Шау.

Лыонг, задрав голову, следил за полетом командира полка. Хотя он пришел в часть недавно и не был прежде знаком с Тхуаном, но проникся к нему уважением. Он знал, что в войну с французами Тхуан командовал пехотным взводом и побывал на всех фронтах Северного Вьетнама, от дороги номер четыре[4], и вплоть до Диен-биен-фу. Ему уже за сорок. Тхуан, как и Ви, комиссар полка, чем-то напоминали Лыонгу его отца, погибшего за революцию.

«В нашем звене, — подумал Лыонг, — только мы с Тоаном не имеем ни одного сбитого самолета. Правда, я уже дрался не раз. Лишь у Тоана дело не шло дальше тренировочных полетов. Но мы все убеждены: из него выйдет отличный истребитель. Он чувствует себя в воздухе как рыба в воде. Ребята шутя говорят, что он сливается с самолетом в единое целое, как скрипач-виртуоз со своей скрипкой. Тоан и вправду у нас музицирует, только… на аккордеоне. Но, по общему мнению, здесь почти не преуспел… Для него сейчас главное — набраться опыта и мастерства…»

Тхуан приземлился и стоял теперь рядом с Киеном у радиостанции. Пара за парой стальные птицы отрывались от земли и кружились в облаках, затянувших небо. Судя по всему, планам учебных полетов «четверки» сегодня вряд ли угрожали помехи со стороны неприятеля. _ — Наконец и наша очередь!

Шау поднялся, отряхнул костюм и вместе с Лыонгом торопливо зашагал к машинам под номерами двадцать два и двадцать четыре.

Нго задвинул снаружи фонарь кабины, но Лыонг видел, что губы его продолжали двигаться: инженер договаривал свое напутствие, заглушённое ревом мотора. Потом он спрыгнул на землю, быстро убрал стремянку и, отступив на несколько шагов, остановился.

Машина Шау выдвинулась из строя и, следуя по поворотам бетонной дорожки, проплыла перед глазами Лыонга. Лыонг тронул свой истребитель с места, МИГ, покачиваясь на дутых шинах, пошел следом за головной машиной, держась чуть правее. На какое-то мгновение стало видно лицо Шау, сосредоточенное и строгое.

Лыонг летал уже сотни раз, но всегда перед взлетом ловил себя на каком-то странном чувстве: нет, это не было волнение, скорее внутренняя собранность, готовность ко всяким неожиданностям. Раз на раз не приходится, особенно если идешь на реактивном истребителе: здесь каждый полет — испытание. Вот и сейчас он чувствовал, что глаза его и уши, все органы чувств словно подключены к источнику высокой энергии, и острота восприятий усилилась. Мозг ясен, как чистый экран, по которому с частотой, намного больше обычной, бежали мысли. Каждое даже самое легкое движение было уверенным и точным. Руки и ноги двигались в рассчитанном ритме, естественном, как дыхание.

Блестящий белый самолет Лыонга, следуя за ведущим, вышел на взлетную полосу. Обе машины остановились одновременно, Лыонг — чуть позади. Летчики включили двигатели на полную мощность. Лыонг успел заметить ребят из своей эскадрильи, стоявших вокруг Тхуана и глядевших им вслед.

Словно повинуясь нажатой неведомо кем кнопке, МИГи разом оторвались от земли. Светлая полоса бетона, трава, здания аэродрома, бамбуковые изгороди — все метнулось назад. Лыонг почувствовал себя почти невесомым, будто тело его в невидимом маятнике качнулось вверх: полет начался.

Утро было прохладное и спокойное. Самолеты быстро и плавно набирали высоту. Землю внизу заволокло голубоватой дымкой, укрывшей полосы бамбука и рисовые поля, отсвечивавшие розовато-зеленым цветом. Потом все вокруг Лыонга сделалось белым, как вата. Непонятно было, где небо, а где земля. Повсюду, насколько проникал взгляд, стеной стояла мутноватая влажная белизна и мелькали, уносясь назад, рваные волокна облаков. Туман поглотил след истребителя Шау, летевшего впереди. Молочные волны клубились вокруг, захлестывая стекла кабины. Казалось, непроницаемая белая масса навечно захватила машину, и ей не будет ни конца, ни края. Но вот слепая пелена вроде бы утончилась, и Лыонг вдруг увидел нос своей машины, а через секунду летел уже в чистом пространстве, пронизанном ярким светом.

Они забирались все выше и выше. Над головой простиралась синяя гладь неба без единого пятнышка, а внизу лежали, отсвечивая на солнце, бескрайние тучи, похожие на огромные перевернутые чаши. Вдалеке, над белоснежными валами, вздымался гигантский пик из расплавленного серебра. И весь этот мир утопал в безмолвии, словно существовал в каком-то вневременном измерении. Лыонг осмотрелся по сторонам, поглядел назад. Хоть он и не обращал особого внимания на чудеса облачного царства, но сердце его наполнилось вдохновением и восторгом. Реактивный мотор гудел словно ветер, ворвавшийся в чащу леса. Вокруг сиденья мерцали индикаторы и циферблаты и переплетались провода, одетые в золотистую, черную, синюю и красную пластмассу — сосуды и нервные волокна, связывавшие его в единое целое с могучей машиной. И МИГ, как прирученное живое существо, мгновенно подчинялся каждому его движению, малейшему проявлению воли.

— Двадцать четвертый, разворачивайтесь за мной влево! — послышался голос Шау.

— Ясно, разворачиваюсь влево! — ответил Лыонг.

Самолет Шау лег на крыло. Лыонг понял: ведущий хочет развернуться над аэродромом и снизиться, пройдя облака. Он тоже повернул штурвал и нажал на педаль, повторяя маневр. В эту минуту в наушниках забился долетевший с земли торопливый голос командира эскадрильи Киена. Еще не разобрав его слов, Лыонг понял: «Началось!»

— Тханг-лаунг[5]. «Ворон»! Близко «ворон»!!

Он услыхал, как перебивая Киена, прорвались еще чьи-то голоса.

— Вон он, заходит за холмы!

— Лихо идет, подонок!

— Тханг-лаунг! — Голос Киена зазвучал громче. — Левее, направление двести двадцать!

— По-онял… — протянул в ответ Шау.

Лыонг шел следом за Шау, точно выдерживая дистанцию. Истребители неслись над облаками. Прямо впереди из белесых туч показались зеленоватые вершины гор. Он знал — сейчас они летят над гористым и опасным Западным краем, там, внизу, под мягким войлоком облаков грозно торчат тысячи острых вершин. Вражеский летчик скорее всего попытается уйти на малой высоте, но в такую облачность, как сегодня, он вряд ли решится лететь очень уж низко.

— Двадцать четвертый, внимание! Наблюдайте, что внизу!.. Поднимаемся выше!

Словно рыбы, всплеснувшие хвостами, оба МИГа взмыли вверх в синеву, напоенную светом. Облака под ними редели и разбегались, открывая горы, выгнувшие навстречу солнцу крутые спины.

«Где же противник? А надо, надо заметить его первым!»

— Тханг-лаунг! Цель впереди вас, в двенадцати километрах.

— Двенадцать километров, понял! — уверенно отозвался Шау.

— Тханг-лаунг! — Теперь это был голос Тхуана. — Проверьте оружие и атакуйте! Уничтожить неприятеля!

Лыонг весь напрягся, как тетива. Голос с земли продолжал:

— Тханг-лаунг! Будьте внимательны, слева — тридцать пять километров — «зеленые мухи»[6]. Высота четыре тысячи двести…

«Вон он!» Прямо под собой Лыонг увидел нырявший среди редких облаков самолет — большой и незнакомый по виду, с двумя реактивными моторами. Он уходил, стараясь держаться вплотную к горам.

— Двадцать второй! Разворачивайтесь вправо, прикройте меня! — Лыонг вызывал Шау. — Я — двадцать четвертый, прошу разрешения атаковать!

— Атакуйте! Пикируйте на него и сразу открывайте огонь!

Лыонг сбросил дополнительный бак, обрушился сверху на вражеский самолет и дал по нему залп. Красные черточки рванулись впереди истребителя и плотной струей понеслись к крылу американца, оставляя за собой белые дымки

Лыонг промчался над чужим самолетом. Тот по-прежнему петлял из стороны в сторону.

«Ага, — промелькнуло в мозгу, — ведь самолет янки — это РБ-66! Электронный разведчик — великое достижение их технической мысли!.. А где же «мухи»?..

Взревев, МИГ развернулся и снова вошел в пике.

— Двадцать четвертый, следите за высотой! — напомнил ведущий.

— Тханг-лаунг, — сказала «земля», — будьте начеку! «Зеленые мухи» в пятнадцати километрах.

— Я — двадцать второй, вас понял… Двадцать четвертый! Спокойно идите на сближение… Огонь!..

Лыонг пикировал прямо на американца. Он уже ясно видел звездно-полосатые флаги на крыльях и на хвосте машины. Грязно-желтый вражеский самолет вырастал с каждой секундой, заслонив обзорные стекла кабины.

Лыонг нажал на гашетку, и ему почудилось, будто он ударил янки в затылок и швырнул его вниз. Красные трассы вонзились в крылья и фюзеляж разведчика.

Брызнули осколки металла и пластмассы. Перерубленное крыло замелькало в воздухе. Вспыхнуло пламя, перемешанное с черным дымом, и РБ-66 камнем рухнул на высившиеся внизу горы.

Лыонг рванул машину вверх, но все-таки успел разглядеть два раскрывшихся купола парашютов, потом рядом с ними — третий.

«Значит, трое сволочей выпрыгнули…»

— Чыонг-шон! Чыонг-шон![7] — закричал Лыонг. — Пусть их сразу возьмут за глотку!

— Двадцать четвертый! Быстрей — правый разворот! Быстрей — правый разворот!

Услыхав голос Шау, Лыонг резко повернул штурвал и выжал педаль. Машина, содрогнувшись всем телом, метнулась в сторону. И тотчас за хвостом у нее сверкнула яркая огненная полоса.

«Ракета! Зашли в хвост!..»

Он резко потянул на себя штурвал. На плечи, на грудь, на все его тело обрушилась тяжкая медная стена. Перед глазами заплясали светляки. МИГ с раздирающим уши свистом стремительно развернулся. Вереницы туч, синее небо, горы и зеленые полотнища леса наперегонки закрутились в призрачном хороводе.

Сверкнула еще одна пролетевшая мимо ракета.

Затем справа промелькнул остроносый «фантом». Он на максимальной скорости круто уходил вверх, уже сам спасаясь от мерцавших ракет, шедших следом за ним.

Секунду спустя Лыонг увидал машину Шау. Словно выгнувшись от напряжения, МИГ вертикально набирал высоту, преследуя американца. Шау дал по янки еще один ракетный залп.

«Это Шау только что спас меня!..»

МИГи приняли бой с «зелеными мухами», пришедшими на смену только что уничтоженного разведчика. Лыонг держался следом за Шау, прикрывая его сзади.

Внезапно он увидел еще одного «фантома», заходившего им в хвост.

Впереди, на фоне облаков показались две черных черточки — новая пара «фантомов».

— Двадцать второй! Слева три Ф-4!

Известив ведущего, он устремился навстречу противнику. Позади, высоко над Лы-онгом, Шау делал вираж, прикрывая своего друга.

Трое американцев на этот раз, опасаясь нападения, были осторожны и четко держали строй.

Шау и Лыонг кружились каруселью, надежно прикрывая друг друга. Поэтому и МИГи, и вражеские машины, так и не открыв огня, промчались, едва успев разглядеть друг друга.

— Тханг-лаунг!... Хонг-ха! Хонг-ха!...[8] «Земля» приказывала возвращаться. Лыонг покосился вниз. Далеко-далеко с земли, над лесом, там, где упал сбитый им разведчик, поднимался черный столб дыма.

Парашютов не было видно. Янки, наверное, приземлились и скорее всего попали в руки ополченцев.

Шау вел Лыонга «домой» безопасным путем на небольшой высоте над позициями наших зенитных батарей.

Когда МИГ Лыонга добежал до конца бетонной полосы и, замедляя ход, покатил за ведущим, приземлившимся чуть раньше, летчик вдруг почувствовал, как его прошиб пот…

Подъехали два грузовика-тягача с техниками в кузовах. Нго стоял во весь рост, широко улыбался и махал Лыонгу рукой.

Шау, все еще сидевший в кабине, снимал маску. Лыонг выключил двигатель. Несколько секунд он просидел молча, не шевелясь.

«Дико хочется пить! Шлем и костюм, наверное, окаменели!..»

Он снял маску, расстегнул пряжку шлема под подбородком и перевел дух. Потом толчком откинул стекло кабины, встал и, улыбаясь, помахал друзьям. По покрасневшему лицу скатывались капельки пота, одежда прилипала к телу.

В тот день, когда Лыонг получил отпуск, стояла ужасная жара. Покрытая красной пылью дорога, казалось, вела прямо в огненную печь. Но он невозмутимо крутил педали, отмеряя версту за верстой. Под вечер, когда солнце начинало уже клониться к закату, наконец показалось озеро, зеркальная гладь которого переливалась между холмами, поросшими развесистыми деревьями. Дальше, за озером, высились горы.

Сердце его гулко забилось. Озеро как бы преобразило окрестный пейзаж, но он все равно узнал эти холмы, похожие на лежащего слона, и колючие бамбуковые заросли вокруг деревушек, разбросанных по склонам предгорий.

«Да, это Киеу-шон!.. Дом стоял тогда у самой дороги, вон там, где начинаются холмы… Кто мог подумать, что именно здесь я буду сегодня разыскивать свою сестренку Дао!…

…В войну, — продолжал думать Лыонг, — мама эвакуировалась с нами в эти края. Мне только исполнилось одиннадцать, а Дао — семь. Соседи построили нам хижину из бамбука, где еле встала швейная машина и широкая деревянная лежанка. Не успели отпраздновать Тет, как и сюда нагрянули каратели…»

Он глядел не отрываясь на выплывавшие издалека холмы, и в памяти оживали старые воспоминания…

«Сколько же лет прошло?.. Пятнадцать… нет, пожалуй, шестнадцать!.. Тогда казалось, что лысые эти холмы никак не укрыть! Камни да галька: ничего не растет, кроме блеклой травы и колючек. Руки в кровь сотрешь мотыгой, пока высадишь одно-единственное деревцо маниоки»[9].

«Здорово изменился теперь Киеу-шон!.. — текли мысли. — Целое озеро откуда-то появилось. Помню, еще когда учился за границей, прочитал в «Нян зан», что в Киеу-шоне собрался народ со всего уезда и своими силами построил водохранилище… Вот и увидел его воочию. Смотрел бы и глаз не отводил. Сытые поля полны водой до краев. По бегущим вдоль и поперек каналам играют солнечные зайчики. Девушки, хоть и с ружьями за спиной, идут меж зеленых побегов риса и выпалывают траву… Все переменилось вконец! На бесплодных каменистых холмах поднялись сандаловые деревья и шумят ветвями над самой дорогой…»

Он подъезжал ближе к озеру, и оно становилось все шире и шире. По спокойной его глади бежали отражения облаков. Уже хорошо была видна и плотина. Она высилась как стена между двумя холмами. На берегу, где начиналась плотина, раньше, наверно, стояли дома. Сейчас там торчали обломки кирпичных стен.

«Пожалуй, это «работа» американских бомб, сброшенных сюда в мае. Я услышал тогда по радио о бомбардировке Киеу-шона и неделю места себе не находил, пока не пришло письмо от Дао. Она сообщала, что у них с племянником все в порядке. «Мы втроем с плотиной несокрушимы», — она с детства любит такие шутки!.. Эх, хорошо бы сшибить здесь Ф-105, да чтоб он уткнулся носом прямо в берег озера!…»

Казалось, до места было рукой подать, но дорога все время петляла, и только к вечеру он добрался туда, где жила Дао. Деревушка — несколько редких домиков — приютилась на склоне холма. Лыонг, ведя за руль велосипед, поднялся к самой околице. Тут ему наконец повстречалась живая душа: старуха подметала свой проулок и сносила мусор на курившуюся уже дымом кучу под хлебное дерево.

Он подошел ближе и спросил дорогу. Старуха, маленькая и сутулая, подняла голову, взглянула на него и, ничего не ответив, снова замахала метлой. Решив, что она туговата на ухо, Лыонг повторил:

— Будьте добры, скажите, где дом тетушки Кой?

— А какую Кой вы ищете?

Она перестала мести и опять внимательно посмотрела на Лыонга. И вовсе она не глухая, а просто приглядывается к незнакомцу.

— Почтеннейшая, я ищу свою родственницу, сестру. Она эвакуированная, живет у тетушки Кой.

— А-а… — Старуха еще сильнее сощурила глаза. — Сестру ищете?

— Да. Ее зовут Дао.

— Ну, все правильно… Она недавно вернулась с работы и побежала в детский сад за малышом. Вы пока заходите в дом.

Старуха с интересом оглядела Лыонга. В глазах у нее появились веселые искорки.

— Дао ждет вас не дождется.

Он вошел во дворик, маленький и чистый, где росли несколько арековых пальм. Старуха ковыляла рядом.

— Вы, наверно, устали с дороги? Поставьте велосипед и отдыхайте. Если курите, можно сходить за сигареткой к соседям. Мы здесь одни женщины, курева не держим. Вот беда, и воды-то горячей нет. Может, хотите чаю, я пойду вскипячу воду.

— Да нет, я не курю, и чаю мне не хочется. Вы не беспокойтесь.

— Какое тут беспокойство! У вас, наверно, есть спички? Не пожалейте уж для старухи спичку-другую, а то с соломенным трутом возни не оберешься. Спичек теперь не достать. Сижу весь день дома одна-одинешенька. Сестрица ваша как с утра пораньше поест и уйдет с малышом, так до вечера и не возвращается. А Кой, невестка моя, в полдень заглянет домой на минутку и опять убежит дотемна. Муж ее плотничает в Виет-чи[10] на стройке. Сестра ваша с сыном живут здесь, в первой комнате. Вы вроде давно с нею не видались?

— Давно, почтеннейшая, скоро семь лет. Я уезжал учиться, далеко…

— Знаю, она мне рассказывала. Ведь вы не приезжали, и когда мать померла. О, горе!

Старуха обернулась, поглядела на Лыонга и вдруг засмеялась.

— Вы с сестрой как две капли воды, — высказала она мысль, наверно, давно вертевшуюся на языке.

Комната Дао была пристройкой к трехкомнатному домику с глинобитными стенами и соломенной крышей. У небольшого окна стоял стол из оструганных досок. На нем стопкой лежали книги, стоял термос, старые банки из-под сухого молока, пластмассовые стаканы и чашки и другое добро, которым обзаводятся матери, когда у них маленький ребенок. На уголке стола лежал какой-то круглый желтый предмет величиной с небольшой ананас. «А-а, корпус шариковой бомбы!..» Вплотную к внутренней стене была придвинута бамбуковая лежанка, на ней — рюкзак, чемодан и свернутое одеяло. Этим исчерпывалось все имущество.

«Вот, значит, как они здесь живут…»

Он улыбнулся, заметив прислоненную к стене винтовку и брошенный у изголовья патронташ.

— Где же он? О, господи! — раздался в переулке прерывающийся голос Дао.

Лыонг вышел из дома и увидал сестру. Она с маленьким сыном за спиной бежала через двор. Радостный румянец алел на ее щеках, к вспотевшему лбу прилипла прядь волос. Из-за плеча ее поблескивали широко раскрытые черные глаза малыша.

— Брат!

Что-то дрогнуло в ее лице, взгляд потеплел, и губы сами собой сложились в улыбку. Так она и застыла посреди двора.

Лыонг протянул навстречу руки и улыбнулся.

— Пойдем-ка ко мне, племяш!

Дао повернулась, чтобы брат смог взять ребенка на руки, и ладонью смахнула катившиеся по щекам слезы. Малыш оказался самостоятельным. Он вытащил из кармана Лыонга автоматическую ручку и нетвердым еще языком произнес:

— Военный.

— Я не просто военный, я еще твой дядя!

Лыонг засмеялся и, высоко подбросив мальчонку, усадил его себе на плечи. Тот залопотал от удовольствия и принялся трепать его за волосы.

— Шон, не балуйся, оставь дядину голову в покое! — пожурила Дао сынишку. — А ты, Лыонг, наверно, проголодался? Побудь здесь с Шоном, я соберу поесть.

— Неси все, что есть в доме, да поскорей, пока я на ваших глазах не умер от голода.

Лыонг достал маленький деревянный самолет и протянул племяннику.

— Успокойся! Я тут откормила для тебя курицу-рекордсменку! — Она засмеялась, но глаза ее все еще были влажными.

Он покачал головой:

— Ладно, пощади свою чудо-птицу. Небось возни с ней не оберешься.

— Да нет, я мигом. Заходи пока в дом, поиграй с Шоном. А ты, Шон, смотри не обижай дядю!

И она побежала к видневшейся во дворе кухоньке с очагом.

Смеркалось. Дао расстелила на крыльце циновку, поставила поднос и чашки, и они уселись ужинать. На кухне полыхал еще огонь в очаге: старуха с невесткой тоже ужинали.

— Ты отнесла бы старухе тарелку курятины, — сказал Лыонг.

— Да она уже вся… Хватит, спусти-ка Шона на пол. Иди сюда, мой маленький. Э-э, да у тебя глазки совсем слипаются.

Мирный ужин при керосиновой лампе снова напомнил ему дом, где они жили с матерью и сестрой. За сколько лет — это его первая семейная трапеза. Неверный свет фитиля будоражил сердце…

— Ешь, ешь!

Дао снова наполнила его чашку. Шон прижался к ее груди и уснул.

— Ньон хоть иногда выбирается к вам сюда? — улыбнувшись, спросил Лыонг.

— Раньше раз в два-три месяца непременно приезжал повидаться. А как начались бомбежки — вот уже больше года не был ни разу. У него теперь дел по горло, да и путь оттуда не близкий.

— Он по-прежнему служит на границе, в Винь-лине?[11]

— Ага. Его должны были в этом году перевести поближе к нашим краям. Но теперь разве кто уйдет с границы. Он подал заявление, чтобы его оставили в части.

Лыонг ел с аппетитом. Глядя на сестру, державшую малыша на руках, чувствовал себя не совсем привычно. Когда он уходил в армию, она была совсем еще девчонкой, а теперь у нее у самой сын. Он то и дело замечал, как Дао похожа на мать: выражением лица и глаз, изгибом бровей, походкой, манерой передергивать плечами… Она напоминала ему мать, какой та была давным-давно, когда ему самому шел пятый год, — красивой и молодой. Такой и жила мать в сокровеннейших уголках его памяти. Словно на экране волшебного фонаря, он увидал вдруг давний, далекий вечер: отец, лежа на циновке, играет с ним, а он старается усесться верхом у отца на груди; мать сидит рядом, расчесывает волосы и смеется. Больше он никогда не слышал, чтобы мать смеялась так беззаботно и весело, как тогда. Образ матери наполнил его сердце глухой, неясной тревогой. При виде сестры, прижимавшей к груди ребенка, ему вдруг открылось нечто такое в жизни их матери, чего он прежде не понимал, и он снова ощутил горечь утраты.

Он поднял глаза: да, сестра очень похорошела. Свет керосиновой лампы смягчал черты округлого миловидного лица. Щеки ее порозовели, будто тронутые румянами; губы улыбались, блестящие черные глаза из-под высокого чистого лба смотрели уверенно и прямо. Вся она словно лучилась счастьем и верой и не собиралась этого скрывать.

Неожиданно из темноты послышался стук мотора. Он прислушался.

— Вроде автомобиль?

— Да нет, кооперативная рисорушка. Она теперь работает по ночам.

— Хорошее дело!

— Бывало, в эту пору в каждом доме со скрипом запускали свои рушалки. Вернутся с поля еле живые — и давай крути жернова, не то останешься без обеда. Сколько из-за этого бывало перепалок и крику! А теперь пожалуйста — машина за одно хао[12] обрушит пять кило зерна. Получай и рис и отруби. Люди прямо не нарадуются!

Поужинав, Дао пошла в дом и уложила сына. Потом вместе с братом сидела на циновке и пила чай. Старуха с невесткой пришли и тоже присели около них. «Тетушка» Кой оказалась совсем молодой, пожалуй, еще моложе Дао. Она была высокая, стройная, вся какая-то ладная и крепкая. Рукава плотно облегали ее красивые круглые руки, на щеках горел румянец, волосы, схваченные заколкой у самого затылка, падали на плечи.

Она непринужденно опустилась на циновку позади Дао и сказала:

— Ну, у продавщицы ананасов сегодня праздник.

— Какой продавщицы? — спросил Лыонг.

— Ну, уж, это — наша женская тайна. Спросите Дао, может, она вам потом и расскажет.

Кой лукаво улыбалась. Задержав взгляд на госте, она с любопытством изучала его.

— Позвольте у вас узнать, на всех вьетнамских самолетах летают наши летчики, да?

— А кто же еще, если не наши! — засмеялся он.

— Да я и сама знаю, просто хотела убедиться. Это же здорово! А учитель в школе говорил, что реактивным самолетом могут управлять только крупные и рослые люди… Дао, помнишь американца, сбитого здесь, у нас, в мае? Он весил, наверно, не меньше центнера и был здоровенный, как горилла. АН нет, и нам это тоже под силу. Молодцы!

— Не только пилоты, но и вся аэродромная команда: инженеры, техники, рабочие — тоже наши. Нет такого дела, которому нельзя было бы выучиться. — Он снова улыбнулся.

— А знаете, в прошлом году, когда у нас свои самолеты только появились, несколько МиГов пролетело над деревней. Что тут началось в нашем бабьем царстве! Одна — наутек, другая норовит пальнуть в небо. Теперь-то уж мы привыкли: отличаем на слух, когда летят наши, а когда — «джонсоны». Жаль, надо мне уходить, — у нас в бригаде сегодня собрание. Ну, счастливо оставаться.

— Что за собрание? — спросила Дао.

— Будем обсуждать распределение продовольствия в кооперативе. Просидим небось до полуночи.

Легким, изящным движением она поднялась с циновки.

— Куда это ты собралась? — окликнула ее свекровь, которая ушла уже на покой. Кой обернулась:

— Спите, не волнуйтесь. Я иду на собрание, вернусь, наверно, поздно…

В доме было совсем тихо. Лыонг и Дао сидели рядышком около лампы. Дао, зашивая рубашку, рассказывала о последних днях матери. Тишину ночи, окутавшей холмы и деревья, нарушал только доносившийся издалека размеренный стук рисорушки. Время от времени в хлеву за домом громко вздыхал буйвол, тяжело переминаясь с ноги на ногу, и стучал рогами о перегородку, отгоняя прочь комаров.

— Я и сама не думала, что она так любила отца. Когда ей стало совсем худо, она подозвала меня и сказала: «Конечно, я должна была умереть давно, вместе с отцом. Но теперь вы оба выросли, и меня уже ничего здесь не удерживает. Я могу спокойно уйти за ним…» Когда она умерла, я впервые заглянула в ее сумку. Там были отцовские письма, которые он писал ей с того дня, как ушел в Освободительную армию Юга перед восстанием[13]. Она сохраняла их десять с лишним лет, не потеряла ни одной странички! Есть там и письма, написанные, когда нас с тобой еще не было на свете… И еще — его старая рубашка, вся в заплатах… И фотографии отца, — мама тебе их показывала когда-то.

— Она наказала нам что-нибудь?

— Я обо всем тебе написала. Она говорила: «Не забывайте отца. Когда страна объединится, непременно выберитесь на Юг хоть один разок, побывайте у отца на могиле».

— Я решила, когда мы поедем туда и найдем, где похоронен отец, я возьму с его могильного холма горсть земли и посыплю ею мамину могилку.

Они помолчали. Дао ласково смотрела на брата, но взгляд ее был задумчив, словно она решала втайне что-то очень важное.

Он поднял голову. Сестра внимательно глядела на него.

— Я ужасно жалею, — сказала она, — что ты не приехал на прошлой неделе. Вот было бы совпадение, — Туйен гостила у меня весь день.

— Ну…

— Хотя, если ты сейчас сядешь на свой велосипед и приналяжешь на педали, как раз поспеешь в уезд к двухчасовому поезду. Утром будешь в Ханое. Завтра воскресенье, у Туйен выходной.

— К чему такая спешка, как на пожар?

— А как же иначе! Когда еще вырвешься хоть на денек. Да и больно ты тяжел на подъем! Лучшего случая не найти, это я тебе говорю. Она очень хорошая. Мы с ней прожили вместе три года, она теперь мне ближе родной сестры. Погляди хоть письмо, что она тебе написала, сразу все станет ясно. Чего еще перебирать да раздумывать?

— Вот уж не думал перебирать или свататься!

— Ты бы заехал к ней, поговорил, выяснил, что к чему. И собой она хороша, — куда лучше, чем на фото. Она только о тебе и думает.

— Ты всегда преувеличиваешь, вот и здесь перегнула!

— Нет! Уж я-то знаю! Видел бы, как она дрожит над твоими письмами и все мечтает с тобою увидеться. Ясное дело, она в тебя влюблена.

Он рассмеялся.

— Как бы там ни было, а поехать в Ханой я не смогу. Завтра утром мне надо уже быть на аэродроме.

— А-а! — Она помрачнела.. — Что делать! Видно, так холостым и состаришься.

— Это ты зря! Не такой уж я старик.

— Ах, не старик! Да тебе скоро тридцать!

— Ну, прямо! — Он расхохотался. — Нынче не всякая и пойдет за солдата. Ведь война!

— Вот, значит, как ты думаешь о нашей сестре?

Дао улыбалась, но судя по всему начинала сердиться.

— По правде говоря, — он решил объясниться с ней по-серьезному, — я и сам не хотел бы иметь сейчас возлюбленную или невесту. Не до того мне. И потом, вправе ли я вносить тревогу и тоску ожидания в чью-то жизнь. Я должен быть собранным, сильным и избегать всего, что могло бы смягчить или ослабить мою волю. Вот разобьем американцев, найду себе невесту и немедленно обзаведусь семьей.

Тут уж Дао расхохоталась.

— Все это сплошные теории! Нет, вы послушайте: «тревогу и тоску ожидания»! Выходит, все женатые да замужние должны бросить друг друга?! Ладно уж, раз ты у нас такой занятой, я сама обо всем позабочусь. Пожалуй, уговорю ее приехать к вам, на аэродром.

Он решил перевести разговор на другое.

— Что это Кой толковала о продавщице ананасов?

— А-а!.. — Она опять засмеялась. — В тот вечер, когда он бросал бомбы возле плотины, я несла на коромысле две корзины с шариковыми бомбами в уезд, в штаб ополчения. Повстречала на дороге какого-то офицера, я думаю, не меньше чем командира полка. Он вышел из своей машины, пожал мне руку и сказал в шутку: «Ну, товарищ продавец, ананасы у вас — что надо!» Вот она и изводит меня всякими намеками.

— Тебе что, жизнь надоела?!

— Да бомбы-то разряженные, при чем здесь «жизнь»! Мы тогда все пошли с начальником уездного ополчения разряжать невзорвавшиеся бомбы. А их на холме полно — лежат себе, желтые такие. Взяла первую в руки, а она вроде бы накаляется изнутри. Тут я и «отличилась»; бросила ее со страху — и бежать. Потом вернулась, пригляделась, как начальник управляется с ними, и тоже первую разрядила. Дальше — больше: набралось чуть не с полсотни.

— Что же ты мне об этом не написала?

— Я еще в тот день из пулемета стреляла. Меня официально зачислили в пулеметный расчет.

— Когда я днем проезжал мимо плотины, видел твою, «контору». Там все разбито, одна вывеска торчит над кучами кирпича: «Метеорологическая станция Киеу-шон».

— Ага, мы, когда переводили сюда станцию, забыли вывеску снять. Он бомбил уже пустые дома, оборудование мы эвакуировали заранее. Там остались только шесты для замера уровня воды в озере… Значит, ты завтра уедешь совсем рано?

Он кивнул.

Показалась луна и свесила голову набок над верхушками пальм. Услыхав, как Тон заворочался во сне, Дао встала и, взяв лампу, ушла в дом. Лыонг обвел взглядом контуры холмов. Вдруг где-то у горизонта сверкнуло пламя, похожее на вспышку магния.

«Зенитки!..»

Программа тренировочных полетов четвертой эскадрильи подходила к концу.

Утром, после отработки в воздухе действий звена в условиях сплошной облачности, «автобус» вез пилотов «четверки» домой.

Тревога застигла их посреди дороги. Машина остановилась под деревьями, и Киен приказал всем укрыться в траншее, извивавшейся по склонам придорожных холмов. Они спрыгнули на шоссе, шумя и перекликаясь, как школьники, вырвавшиеся на перемену, и рассыпались по окопу. Над бруствером закачались каски; от ячейки к ячейке полетели реплики и остроты, а потом даже и сигареты с зажигалками.

— Ну и тишина!

— Мертвое царство!

— Сознайся, ты хоть сегодня закончишь свой птичник?

— Ребята, к нам повадилась лиса. Вчера, только я улегся, слышу, куры раскудахтались — сил нет. Припустил туда со всех ног. Посветил фонариком, — одной курицы как не бывало. И, обратите внимание: наседки!

— Слушай, Бан, ты должен сегодня закатить пир. Часто ли нас навещают дамы! Хоть чай поставь!

— Идет! За чем дело стало…

— Вот он! — крикнул Тоан и вскочил на бруствер.

Длинные серые Ф-105 вырвались из-за дальних холмов, стремительно набирая высоту. Одна за другой громыхнули бомбы. Американцы развернулись и снова заходили на холмы, окутавшиеся дымом и пылью.

— Ракета! Смотрите, ракета!

Полоса сероватого дыма, все удлиняясь, устремилась к самолетам. «Громовержцы» сломали строй — одни спикировали к земле, другие рванулись вверх или в стороны — и исчезли, оставив на земле огромный костер, полыхавший у бамбуковой изгороди.

Летчики выбрались на дорогу. Шагавший рядом с Лыонгом Тоан обнял его за плечи:

— Здорово янки наловчились уходить!

— Ладно, не горюй! — Лыонг хлопнул его по спине. — Сочтемся с ними. Через неделю нас поставят на боевые полеты!

Полдень выдался особенно напряженный. Тревоги следовали одна за другой, без перерыва.

Около часу, быстро набирая высоту, вылетел один МиГ. Минут через тридцать ребята, услыхав, что он возвращается, выскочили на поле. Белая машина делала вираж над аэродромом.

— Точно! — задрав голову и сощурясь, крикнул Бан. — Он выпустил одну ракету!

Командир эскадрильи и политрук, сидевшие в дежурке, тоже выбежали на дорожку.

— Кто это? — спросил Кхай.

— Наверно, Лан, — ответил Киен, наблюдая за снижавшимся вдали самолетом.

Едва летчики вернулись в домик, за дверью показался шагавший мимо Фук.

— Эй, Фук! — закричали они. — Какие новости?

— Только что уничтожили беспилотный самолет-разведчик! — Фук широко улыбнулся, войдя в дежурку, снял каску и сел на скамью. — Отлично сработано! Да, — он обернулся к Лыонгу, — на РБ-66, что ты сбил, было семеро американцев: четверо сгорели в машине, трое выпрыгнули с парашютом. Двоих поймали в то же утро, а третий умудрился где-то спрятаться, так что его схватили только вчера. Эх, плакала сегодняшняя учебная программа! Есть сведения, что скоро он снова ударит. В воздухе семьдесят вражеских самолетов.

Фук, торопливо выпив чашечку чая, побежал дальше.

Техники в сплетенных из травы шляпах с полями шире плеч сидели — каждая бригада у своих «подопечных» МиГов, не отлучаясь ни на минуту от готовых к бою истребителей. Лица их стали красными, гимнастерки на спинах взмокли от пота. Они искали несуществующей прохлады в лоскутьях тени, отбрасываемой телами и крыльями самолетов. Зато считанные секунды после тревоги — и техники запустят турбины.

Хуже всего, пожалуй, было пилотам. Им приходилось ждать в полном летном снаряжении, которое здесь, на земле, казалось нестерпимо жарким и тесным. В дежурке два маленьких вентилятора крутились без остановки. Летчики очередной смены, застегнутые и зашнурованные, с полетными картами в планшетах, сидели, прислонясь к стене и глядя перед собой. Никто из них не повышал голоса, не делал резких движений. Но, если понадобится, они за несколько секунд добегут до самолетов и займут места в кабинах.

Ребята из «четверки» выслушали приказ и начали полеты. В воздух поднялась первая пара, за нею еще одна. На бетонной полосе, где только что молча дремали сверкавшие на солнце МиГи, все зашумело и пришло в движение.

Автомобили сновали, как ткацкие челноки. Ревели реактивные моторы. Среди автомашин и самолетов вертелась смешная трехколесная велотележка; на ней восседал парень с румяными, как у девушки, щеками. Он развозил мороженое и кофе со льдом. Всюду, где останавливалась тележка, раздавались шутки и смех.

Бан только что взлетел в паре с Тоаном. Лыонг, приземлившийся вместе с Шау, уселся на траву, снял шлем и, прихлебывая кофе со льдом, следил, как друзья его выполняли в воздухе фигуры высшего пилотажа. Рядом двое других летчиков готовились к полету, разыгрывая его элементы с двумя маленькими раскрашенными моделями, похожими на детские игрушки.

Шау улегся на спину, положив голову на руки, и прищурил глаза.

— Ничего не скажешь, Тоан ведет машину очень легко! И расчет у него точный!.. Смотри, смотри! Бан-то каков, ну и отмочил! — Шау, расхохотавшись, приподнялся и сел.

МиГ ведущего выделывал в воздухе чудеса.

— Высший класс! — улыбнулся в ответ Лыонг.

— Никогда не забуду, как он надул одного янки. Тот был на Ф-105. Бан стал уходить от него. Американец обрадовался и погнался за ним. Тогда Бан развернулся, пропустил американца вперед, зашел ему в хвост и сбил раньше, чем тот успел голову повернуть. За ним погнались четыре или пять вражеских машин. Он уходил не очень быстро. И вдруг развернулся на сто восемьдесят градусов и пошел на них в лоб. Янки рассыпались в стороны, а он перевернулся через крыло, спикировал к земле и ушел на бреющем.

— Слушай, Шау, надо что-то сделать, чтобы вечером Бан хоть ненадолго повидался с женой.

— Конечно, она второй день сидит в гостинице: небось все глаза проглядела. Наш командир за эти дни стал еще злее к врагу!

Оба истребителя завершили полет и снижались, делая круг над аэродромом. Вдруг в небо взвилась зеленая искра.

«Тревога!..»

Вспыхнула еще одна ракета.

«Боевой вылет!..»

Друзья вскочили.

Четыре МиГа один за другим пронеслись по бетонной полосе и с грохотом оторвались от земли. Набирая высоту, они быстро уменьшались в размерах и вскоре растаяли где-то у горизонта.

На аэродроме воцарилась тишина. Лишь негромко гудели автомашины, отвозившие техников эскадрильи в конец полосы, где они будут ждать самолеты. Следом ехала карета аэродромной Скорой помощи с красным крестом.

Бан, патрулировавший с Тоаном над аэродромом, получил приказ идти на посадку, и они приземлились.

Прошло пятнадцать минут… Двадцать… Двадцать пять…

По радиостанции командного пункта из-за помех и шума трудно было разобрать сообщения пилотов. Но привычные уже офицеры понимали их с полуслова и шепотом комментировали:

— Встретили противника… Вступили в бой.

— Один Ф-105 не успел сбросить бомбы, упал на поле и взорвался.

— Судя по всему, Куанг ранен…

— Горит еще один «громовержец».

Тридцать пять минут… Сорок…

Весь аэродром замер. Глаза в ожидании устремились к горизонту.

«Возвращаются!..»

Темная черточка показалась на фоне туч.

Самолет быстро приближался. Людям казалось, будто от него еще веет пороховым жаром. Качнув крыльями, истребитель побежал по полосе.

Еще две темные точки появились среди медленно розовевших на горизонте облаков.

Летчики четвертой эскадрильи увидали «газик» командира полка. Он мчался к концу бетонной полосы, где, готовясь выключить двигатель, грохотал приземлившийся МиГ.

Два других истребителя, приглушив турбины, пошли на снижение и мягко коснулись земли.

Пять минут… Десять минут… Двадцать минут…

«Газик» побежал обратно. Летчики видели, что в машине вместе с командиром сидят трое вернувшихся товарищей. «Газик» ехал очень быстро. Тхуан, сидевший рядом с шофером, обернулся назад и, кивая головой, слушал, что говорили ему пилоты:

Солнце село. Аэродром погрузился в бескрайние вечерние сумерки. На дорожке осталось лишь несколько дежурных самолетов, выстроенных в линию. Их черные силуэты отпечатались на красном пологе долгого летнего заката. Летчики и техники дневной смены все уже вернулись в городок. Автомашины только что доставили ночную смену. Началась подготовка к полетам.

В конце полосы, там, где ждут приземляющиеся истребители, никого не было. У самого края бетона, словно позабытый людьми, стоял пустой грузовик. Но если прислушаться, можно было уловить в тишине негромкие звуки музыки. Люди с тягача сидели на траве вокруг маленького транзистора.

Опустился туман и укрыл синей дымкой огромное летное поле.

…Ветер осенний гудит за стеной,

Спи, мой малыш, засыпай…

Певица пела колыбельную, которую напевали испокон века матери в Южном Вьетнаме, укачивая своих детей. Голос ее, далекий и такой близкий, проникал в сердце.

…Плакать не надо, слышишь, родной, Люди давно улеглись на покой…

Слушатели молчали. Они сняли свои широкополые шляпы. По их лицам бежали капли пота, смешанного с машинным маслом. Это были техники МиГа, который не вернулся.

…Спи, мой малыш, засыпай…

Колыбельная песня умолкла. Но эхо ее звучало в порывах вечернего ветра, игравшего высокой травой.

Вокруг становилось все темнее. То тут, то там замелькали электрические лампочки.

Один из техников, захватив в горсть траву, вырвал ее и поднял голову:

— Вроде стало чуть-чуть попрохладней.

— Слушай, а правда, что вечерняя и утренняя звезды — это одна и та же звезда?

— Эй, помолчи!

«…Я был потрясен, я не мог понять, отчего здесь дети не плачут. Карательный отряд, вошедший в деревню, стрелял вдоль улиц и поджигал крытые соломой хижины». Радио Ханоя передавало статью какого-то американского журналиста из Южного Вьетнама. «Морские пехотинцы расстреливали попадавшихся им буйволов и коров и забрасывали гранатами убежища и щели. Когда я подошел к одному из таких убежищ, я увидел вылезавшую оттуда женщину с ребенком на руках и старика…»

В траве завели свои трели цикады. Стрекот то робко стихал, то раздавался снова, перекликаясь с голосом диктора, и вдруг умолк, будто прислушиваясь.

«…Около горящего дома американский капитан схватил мальчишку лет четырнадцати. У него была перебита правая рука, из кровоточащей раны торчал белый обломок кости, угловатый, как острие ножа. Капитан приказал переводчику спросить: «Где партизаны? Где Вьетконг?..» Ребенок смотрел на него молча. Он не кричал и не отвечал ни слова. Капитан вытащил пистолет, выругался и выстрелил в землю рядом со ступней мальчика. Но тот по-прежнему стоял молча…»

По небу пробегали последние отблески света. Загорелись звезды — их становилось все больше и больше. Над зарослями бамбука поднимались струйки дыма. Люди вернулись с поля, разожгли очаги и готовили на них ужин.

Окружающий мрак сгустился. Бетонная полоса вокруг техников вдруг озарилась разноцветными огнями. Это включили ночное сигнальное освещение. Аэродром продолжал свою работу.

Издалека послышался шум автомобильного мотора. Потом около них затормозил «газик», из машины вышел офицер.

— Это пятая бригада?

— О-о, комиссар приехал, — зазвучали приглушенные голоса.

Кто-то выключил приемник.

— Где товарищ Фыонг, ваш начальник? — спросил комиссар полка.

— Здесь!

Один из людей отделился от группы и вытянулся по стойке «смирно».

— Поезжайте домой, ребята, — мягко сказал комиссар. — Уже поздно, пора ужинать.

— Разрешите доложить!.. Куанг ведь еще…

— Знаю. Завтра все точно узнаем.

Они забрались в машину. Тягач зажег фары и медленно тронулся с места.

Вдруг ночь содрогнулась от чудовищного грохота. По бетонной полосе заметались огненные отсветы. Поблескивая в лучах фонарей, пронесся по ней самолет, молнией взмыл ввысь и растворился в черной бездне. Огни на полосе погасли, и мрак снова окутал окрестность. Где-то высоко-высоко уносилась вдаль огненно-красная точка среди молчаливо мерцающих звезд.

Погода испортилась; дождь лил как из ведра вот уже который день. Но летчики «четверки» постоянно сидели на аэродроме. И если хоть слегка прояснялось, они уходили в воздух на своих МиГах.

Прошел слух, что в части скоро произойдут большие перемены. Изучая операции противника, нетрудно было понять, что он стремится сомкнуть кольцо разрушительных бомбардировок и нанести удар по районам Ханоя и Хайфона. Была и другая угроза: плотины. Выпало много дождей, и вода в реках поднялась как никогда. Радио передавало, что американцы бомбили дамбы на реке Ча-ли в Тхай-бинь[14] и плотины на Красной реке ниже Нам-диня[15], неподалеку от моря.

Однажды вечером все наконец узнали толком о предстоящих «переменах»: приказом командования часть летного состава переводилась во вновь сформированный полк. А к ним поступало пополнение из пилотов, только что закончивших училище. Это коснулось и «четверки». Бан получил повышение и переводился в новую часть командиром эскадрильи. Шау был назначен вместо него помощником командира эскадрильи, А к Лыонгу взвено должен был прийти новичок.

Собрание закончилось, и ребята из «четверки», громко переговариваясь, вышли из зала. Они столпились вокруг Бана и других уезжавших, острили, обменивались новостями.

— Счастье, Бан, что твоя «половина» успела навестить тебя до отъезда!

— Такая моя судьба! Хозяйка у меня хоть на вид и простовата, а чует издалека, когда что-нибудь предстоит. И сразу — тут как тут!

Все дружно расхохотались. Не было человека в эскадрилье, который не знал бы жену Бана. Ребята ее любили.

Их поженили еще в детстве, согласно старинному обычаю, принятому у них в деревне. В молодые годы Бан был бедняком, оборванным и темным, но потом пошел учиться. Учился долго и даже ездил за границу. Он и сейчас еще мужчина хоть куда! А жена выглядела старше его. На лице ее оставили след годы, прожитые без мужа, когда надо было самой и работать, и присматривать за детьми, держа, как говорится, весь дом на своих плечах. С тех пор что Бан служил в полку, она приезжала несколько раз, оставаясь иногда и на неделю. При виде мужа лицо ее озарялось; на щеках появлялся румянец, глаза блестели, и она казалась моложе и краше собою. Всякий раз она появлялась нагруженная гостинцами и баловала ребят когда курятинкой, когда бананами, крушиной или плодами нян и ваи[16] — «дарами своего сада».

— Жаль, конечно, Бан, что ты уезжаешь. Но самое обидное — не видать нам теперь угощения!

— Слушай, а ведь твоя жена обещала просватать за нас своих племянниц!

— Ну, хватит, ребята, скоро отбой.

Лыонг и Шау вернулись в свою комнату. Они опустили накомарники и разобрали постели, но спать еще не хотелось. Шау решил напоследок попить чаю и возился с термосом и заваркой.

— Опять дождь заладил на всю ночь, — сказал он, — никак не уснешь: тоска по дому одолевает. Недавно получил письмо оттуда[17], от моего старого друга. Когда ханойское радио впервые передало, что наши истребители сбили американцев — он в это время сидел у включенного приемника и обедал, — он поперхнулся, бросил чашку и палочки, вскочил и, не помня себя, выбежал из дому…

Со двора, где давно уже не было ни души, послышались звуки аккордеона. Неунывающий Тоан вдохновенно разыгрывал «Песню швеи». Лыонг поймал себя на том, что невольно прислушивается к веселой бесхитростной мелодии. Шау, ссутулясь, сидел на краю кровати с чашкой чая в руке; взгляд его устремлен был куда-то вдаль. Вдруг он громко рассмеялся:

— Ты, Лыонг, наверно, не знаешь историю нашего первого «истребителя». Это был американский винтовой самолет Т-28. Еще при блаженной памяти Диеме[18] он проник в наше воздушное пространство, но влип в такой плотный огонь ополченцев, что вынужден был сесть прямо на песчаный пляж. Самолет оказался целехонек, только лопнула шина на одном колесе. Американцы повадились тогда забрасывать к нам диверсантов на транспортных машинах Ц-47. И ребята решили использовать против них этот Т-28. Они сняли лопнувшую шину и оттащили в артель, ремонтировавшую велосипедные камеры и покрышки, узнать, смогут ли там привести ее в порядок. Мастера, само собой, не ведали, что это за штука. Но решили: раз шина, — значит, можно и починить, тем более солдаты просят. И после этот Т-28 с залатанной шиной сбил самолет! В истории нашей авиации много таких чудес, надо бы написать обо всем этом книгу: жаль, если такое забудется.

Он замолчал, глотнул чаю и улыбнулся.

— Партбюро предложило, чтоб теперь ведущим в паре с Тоаном летал ты. Что скажешь?

— Здорово! Мы с ним легко сработаемся.

— И мы так думаем. Тоан тебя любит.

— Мне он тоже нравится. Но лучше б тебя поставили с ним ведущим. Он кое в чем меня уже перегнал и летает день ото дня все лучше. Какой из меня командир? И буду ли я ему полезен? Жаль, что Бана отзывают именно теперь!

— Ничего. Ты многому можешь научить Тоана. Мы на бюро все взвесили. Тоан — парень сообразительный и смелый, но слишком уж горячий, в бою может увлечься. Он должен усвоить главное: нельзя отрываться от товарищей. У вас дело пойдет на лад. И потом, партбюро поручает тебе сделать все, чтобы после предстоящей операции Тоан стал достойным приема в партию.

— Я как раз сам хотел предложить бюро рассмотреть вопрос о его приеме.

— Время готовит нам нелегкие испытания! Я уверен, предстоят бои прямо над столицей.

— Ты теперь помощник командира эскадрильи и будешь как-то дальше от нас.

— Дальше? — засмеялся Шау. — Ведь я же никуда отсюда не денусь.

— Эх, если бы Бан остался у нас хоть до конца операции! Но, как подумаешь, что скоро прибавится еще одна авиачасть, грех жаловаться!

— Быстро дело пошло! Еще в прошлом году была лишь кучка ребят. Я не ждал, что все произойдет так скоро.

Послышался долгий металлический звон: отбой! Шау погасил лампу и залез под накомарник.

— Черт, заболтались мы! Спокойной ночи…

В полночь Лыонг проснулся. За окном было совсем темно. В небе полыхали молнии и перекатывался гром. Шумел дождь. На соседней койке похрапывал Шау.

«Ну и ливень!.. Четыре дня нет никаких вестей о Куанге. Но это еще ничего не значит! В прошлом году, когда не вернулся Лан, все уже думали: погиб. А через неделю пришло сообщение, что он нашелся…

Лан спрыгнул тогда на парашюте у самой границы. Шесть суток он шел по горам, продираясь через джунгли. Ел коренья и пил воду из родников, а на ночь залезал на деревья. На седьмой день он еле передвигал ноги от голода. И тут ему подвернулись какие-то клубни, вкусом напоминающие сладковатый картофель. Он наелся. Но вскоре во рту у него начался зуд и жжение, язык и губы раздуло чудовищной опухолью. Он боялся, что задохнется. Счастье еще, что к концу дня он спустился в узкую горную долину, где было человеческое жилье. Однако, не зная, куда забрел, пополз в обход деревушки, пока наконец не заметил у перекрестка тропинок фанерный щит с лозунгами против американских захватчиков. Тогда он вышел из зарослей. Но, дойдя до лесенки ближнего дома, упал и не смог подняться. На шум из дома вышла женщина. Он попытался объясниться с нею знаками — язык его не слушался. Хозяйка, увидав его, сразу обо всем догадалась, втащила в дом, напоила медом и смазала язык и небо, обожженные ядом. Тамошние жители говорили потом, что, запоздай он еще на день, остался бы на всю жизнь немым…

Куанга сбили только из-за его горячности! Он поджег один Ф-105 и завязал бой с другим. Тот стал уходить. Куанг бросился вдогонку, и его атаковал в хвост незаметно вывернувшийся сзади самолет…

У Куанга жена и ребенок. Жена его работает учительницей в Четвертой зоне. Однажды она приезжала к нему… Ребята называли его в шутку «письмом без марки». Он обожал писать письма, но вечно забывал купить марки и ходил из комнаты в комнату, выклянчивая у ребят «почтовые знаки»…

И все-таки Лыонг отлично понимал Куанга. Он и сам, когда встречал вражеские самолеты с бомбовым грузом, думал лишь об одном: «Сбить! Сбить во что бы то ни стало!..» Потому что в сердце летчика-истребителя каждая сброшенная врагом бомба отзывается особенной болью.

Снова блеснула молния и зарокотал гром.

«Это уже не дождь, а потоп! Товарищи, вернувшиеся из командировки, рассказывают, что в Ханое затопило весь берег перед плотинами, кое-где вода поднялась на полтора метра выше уровня набережной. Да, природа в этом году злая! Весенний урожай попортила засуха. Сейчас рис вроде бы поднялся дружно, так нет же — наводнение! Старики говорят, что с августа сорок пятого вода не поднималась так высоко. На прошлой неделе во время полетов видно было, как реки — Черная, Светлая[19], Тхао[20] и бегущие мимо Ханоя Дуонг и Красная — вплоть до Кау и Фа-лай[21] — набухли от полой воды и вышли из берегов. В иных местах даже не разберешь, где река, а где суша, — всюду поблескивает на солнце широкое голубое зеркало…

Дао недавно прислала письмо из Ханоя. Она с малышом съездила туда на несколько дней. Муж Дао был в Ханое на совещании, и они всей семьей поселились у Туйен. Сестра пишет, что Туйен каждый день работает на плотине: насыпает землю, укрепляет откосы. Иной раз она задерживается там до позднего вечера, в другие дни уходит на дамбу с рассвета. Весь город борется с наводнением и готовится к обороне. Тревоги объявляют по три-четыре раза за день, теперь они бывают даже ночью. Каждый день из пригородов доносится канонада. Иногда по утрам, несмотря на проливные дожди, залетают вражеские разведчики, и пушки грохочут прямо посреди города». Дао то и дело возвращалась к мысли о том, что ему совершенно необходимо съездить в Ханой и повидаться с Туйен, и передавала от нее приветы и наилучшие пожелания.

Он усмехнулся: «Конечно, Дао на все лады расхваливала меня перед своей подружкой. Хотя неплохо бы и побывать в Ханое, увидеть своими глазами, как живет и сражается нынче столица…

Завтра утром скажу Тоану, что будем теперь летать вместе. Наверно, он тоже обрадуется. Надо сделать все, чтоб оправдать доверие партии. В общем-то, особых способностей у меня нет, да и опыта маловато, придется все восполнять упорством, терпением и осторожностью. Основное: каждое задание продумывать и разбирать в деталях — и как можно больше совместных полетов. Тогда придет полное взаимопонимание и согласованность действий…

Ну, ладно. Надо постараться уснуть. Может, к утру, после такого дождя, прояснится. Будут полеты…»

И вправду, ливень за ночь дочиста отмыл небо. Целый день ярко светило солнце, и тревоги следовали одна за другой. Пожалуй, противнику удалось сегодня пробиться к аэродрому ближе чем когда бы то ни было. Все утро, часов с восьми, Лыонг с друзьями, стоя на летном поле, могли видеть группы вражеских самолетов; некоторые из них сбрасывали бомбы всего в десяти — пятнадцати километрах отсюда. На большой высоте постоянно патрулировали американские истребители прикрытия. Они должны были дать отпор МиГам, если бы те поднялись в воздух. Со стороны казалось, будто заморские асы «стоят у ворот», вызывая наших на поединок. Отвага, эта наверняка объяснялась численным превосходством.

Тоан, глядя на небо, выходил из себя и бранился последними словами.

И все-таки янки держались в отдалении, словно пренебрегая такой «мелкой» целью, как аэродром.

Летчикам четвертой эскадрильи удалось совсем еще спозаранку сделать несколько вылетов, но потом непрерывные тревоги приковали их к земле. Зенитная артиллерия — особенно в стороне Ханоя — то и дело открывала огонь по самолетам.

К полудню противник исчез.

В час с чем-то поднялись и ушли на юг шесть МиГов соседней эскадрильи. Пилоты «четверки» не находили себе места. Наконец раздался знакомый гул возвращающихся машин. Все знали, что у ребят был бой с бомбардировщиками А-4, которые базировались на авианосцах Седьмого флота. Эти смелые ястребы — всего их было десятка, наверное, полтора — шли с бомбовым грузом с моря и никак не ожидали встречи с нашими МиГами. Один из них был сбит в первые же секунды, не успев даже отделаться от бомб. Другие, побросав груз куда попало, обратились в бегство, паля беспорядочно из пушек и пулеметов и оставив прикрывавшую их группу Ф-8 вести бой с нашими истребителями. Янки дрались отчаянно. Самолеты атаковали друг друга над самой поверхностью моря. Один «крестоносец», переломленный надвое взрывом, рухнул в воду, оставив над волнами клубящийся столб дыма.

Сообщение это привело Тоана в восторг. Он расхаживал по крыльцу, восклицая:

— Вот это да!.. Вот это да!

— Ничего не скажешь — звено Хоа, — сказал Шау. — Они всегда дерутся отлично.

После обеда пилоты четвертой эскадрильи снова прибыли на аэродром. Но, едва начался разбор предстоящих полетов, как из штаба полка пришел приказ: всем звеньям приготовиться к поочередному патрулированию над Ханоем.

Звено Лыонга вылетало одновременно с еще одним звеном. Восемь машин вышли на бетонную полосу и — пара за парой — взмыли в небо. Лыонг шел четвертым, замыкая строй. Впереди летели Бан, Тоан и Шау; казалось, их МиГи, отсвечивавшие белыми бликами, плывут в пространстве. Впереди намного ниже отпечатались на расплывчатом фоне земли четыре серых силуэта — второе звено.

Восемь истребителей держали курс на Ханой, четко сохраняя строй, будто связанные невидимой нитью.

— «Сосна»! Набрать высоту! — Голос Вана, отдавшего приказ, звучал взволнованно и радостно.

Четыре белых МиГа рванулись ввысь, в то время как другое звено опустилось еще ниже над городом. Пять тысяч метров… Шесть тысяч… Семь тысяч… Они забирались выше и выше в беспредельную синеву. Люди с земли видели лишь маленькие точки, вспыхивавшие белыми искрами, и искры эти становились все меньше и меньше. Только гул — ровный и высокий — доносился еще до земли.

Лыонг по-прежнему не отставал от товарищей. Они кружили на огромной высоте и, контролируя обширное пространство, прикрывали друзей, облетавших внизу Ханой. Отсюда невозможно было различить поля, улицы и дома. Черты жизни, созданной человеком, перемешались и слились с коричнево-зеленой землей, затянутой лиловым маревом. В стороне, совсем уже далеко, он увидел море, огромное и синее, выгнувшееся, точно второе небо.

Внимательно Лыонг наблюдал за «воздухом». Но небо было безмятежно чистым, противник не показывался.

Опустились сумерки. И зарябили полосы легких белых точек, похожие на птичьи перья. Звено, медленно снижаясь, летело теперь на запад. Самолеты все еще купались в ярких лучах солнца, а земля под ними, прежде блекло-золотая, утопала в фиолетовой тени. И вдруг среди пустынных гор, вздыбившихся с земли застывшими каменными волнами, он увидел крохотный домик на сваях, над которым поднимался синеватый дымок, как будто говоря: «Здесь есть люди!»

Они продолжали снижаться и шли прямо к Ханою, чтобы встретить второе звено и вместе вернуться на базу. Горы Хоа-бинь[22] остались у них за спиной. Земля будто поднималась, становилась все ближе и ближе. Вот уже можно разглядеть отливающее металлом речное русло: ряды фруктовых деревьев; холмы, поднявшие круглые свои бока над полями, залитыми оливково-розовой водой; пересекающиеся, словно на шахматной доске, прямые линии каналов; большие деревни равнины — домики под соломой и черепицей, столпившиеся в тесном кольце бамбуковых изгородей; бегущие к перекресткам асфальтовые трассы дорог. А там — шеренги домов с квадратными красными кровлями, фабричные трубы, наконец, море крыш вперемежку с зелеными кронами, и — чуть подальше — мост Лаунг-биен[23], длинная черта, пересекающая Красную реку…

Четыре серебристо-белых истребителя, сбросив скорость, проходят вдоль города. Они ложатся на крыло, разворачиваются и над Западным озером[24] пристраиваются к патрулирующему здесь звену.

Восемь машин делают круг над Ханоем. Восемь огненных ласточек покачивают крыльями, приветствуя дворец Национального собрания, площадь Ба-динь[25], Президентский дворец, Пагоду на одной колонне[26] — здесь центр столицы, мозг государства; сюда сходятся десятки, сотни тысяч нервных волокон со всех концов страны… Под крылом у них пробегают старые улицы, вот уж который век теснящиеся к Озеру возвращенного меча[27]…

«Мы здесь!.. Мы здесь, слышишь, Ханой!..»

Впервые став командиром, Лыонг старался предусмотреть каждую мелочь и всячески помогал своему ведомому. Он и сам считался в эскадрилье молодым, но Тоан был моложе его на четыре года. Лицо у Тоана было в веснушках, глаза ясные и немного наивные, ресницы — длинные, загибающиеся кверху и книзу; ребята дразнили его «кукольными глазками». Одевался он всегда очень небрежно; только готовясь к полету, тщательно подгонял снаряжение и костюм. А вернувшись с аэродрома, натягивал мешковатые, вымазанные в глине брюки и разгуливал в сандалиях, из автомобильных покрышек. Он мечтал после войны выучиться на авиаконструктора и построить в ближайшие пятнадцать или в крайнем случае двадцать лет невиданные пассажирские и грузовые самолеты. Лыонг любил его не только за великолепное летное мастерство, но и за увлеченность и доброту, чуждую всякого расчета. Они хорошо летали в паре, и уже после первых тренировочных полетов каждый отлично чувствовал малейшее движение другого и понимал его замысел. Лыонг поражался способностям Тоана, который легко и точно повторял любой его маневр. И был уверен: если в бою его будет прикрывать Тоан, все пойдет отлично.

Сегодня после обеда Бан прощался с ребятами. Собрав нехитрое свое имущество, он уселся на чемодан и в последний раз оглядел маленькую комнату, где они жили вместе с Тоаном. С лица его вдруг сбежала привычная усмешка, он выглядел растерянным и грустным, словно ему невмоготу было покидать эти стены. С первого дня служил он здесь, в этом полку. И теперь опустевшая кровать со скатанной в рулон циновкой, стол, на котором не было уже книг, и смахивавший на иероглиф след от фотографий на стене — все как будто хотело удержать его, не выпустить отсюда. Конечно, солдат мало где задерживается подолгу, для него везде «дом», но сколько воспоминаний накрепко привязали его к здешним местам: лишения и трудности, поиск, и риск, и бои — жестокие бои, когда с ним рядом дрались однополчане — и живые, и те, кого уже нет…

Толкнув рукою дверь, вошел Тоан.

— Давай твой чемодан, отнесу его к воротам, чтоб не опоздать.

— Зачем? Шофер погудит, и я сразу буду там с чемоданом вместе. Лучше присядем. — Бан улыбнулся: — Знаешь, я долго буду вспоминать твою музыку.

— Да я толком-то и играть не умею.

— Нет, честное слово! Когда подрастет мой наследник, велю жене, чтоб его хоть малость подучили музыке. Жить будет веселее. А то ведь я, кроме как водить самолет, ничего не умею, разве что уток пасти!

— Жаль, не пришлось вместе провести хоть один бой.

— Кто знает, может, еще встретимся в воздухе в каком-нибудь большом сражении. Я очень надеюсь: когда увидимся снова, ты будешь уже партийцем. — Он встал. — Вроде машина?

Прибежал Шау.

— Авто ждет, — сказал он.

Шау крепко обнял Вана.

— Ну, будь здоров. Не забывай нас, пиши.

Щеки Шау вспыхнули. Бан ничего не ответил, только моргнул несколько раз.

Лыонг подхватил чемодан, и они зашагали к воротам. Бан, улыбаясь, говорил молодым летчикам:

— Раз уж вы теперь в паре, должны из первого боя доставить нам «сувенир». Я в вас уверен, буду ждать.

Вся «четверка» собралась у ворот проводить Бана и других товарищей. Одни грузили чемоданы в машину, другие давали отъезжающим последние наставления, шутили, смеялись.

— Ну, давайте кончать проводы! — громко сказал командир эскадрильи Киен. — Пора садиться в машину, они опаздывают. Комиссар ждет уже на аэродроме.

Шофер включил двигатель. Бан последним забрался в кузов. Он все махал рукой, пока грузовик, доехав до перекрестка, не завернул к аэродрому.

Кхай вернулся в дом вместе с Лыонгом, Тоаном и Шау.

— Сегодня проводили командира звена, а завтра встречайте нового летчика! — улыбаясь, сказал политрук»

— Кто он, не знаете?

— Слыхал только, что его зовут Доан, родом он из Као-банга[28] и недавно вернулся после окончания училища.

— О, я, наверно, его знаю. — Тоан вдруг повеселел: — Если это тот самый Доан, то мы с ним ехали учиться в одной группе. Только попали в разные училища. Мы возвратились раньше, а они остались еще на полгода.

— Скорее всего — это он. У вас, Шау, будет теперь самое молодое звено в эскадрилье. А молодежь должна быть во всем впереди.

— Ладно уж, постараемся! — Шау поднял голову и усмехнулся.

Кхай вдруг посерьезнел.

— Американцев здорово поколотили на Юге, и они теперь любой ценой постараются усилить бомбардировки. Так что ты, Тоан, можешь не волноваться, случай подраться тебе представится, и очень скоро!

Лыонг перебрался к Тоану. А на другой день прибыл новичок. Это был «тот самый» Доан — молодой парень из народности тай, рослый и крепкий, с белым румяным лицом, блестящими глазами и угловатым волевым подбородком — вылитый рыцарь из сказки. Он поселился вместе с Шау, назавтра же потребовал, чтобы его допустили на аэродром, и сразу начал летать в паре с командиром звена.

Уже после первых полетов друзья оценили новичка — его пунктуальный, дотошный характер, уверенность и редкую смелость. Он был неразговорчив и медлителен, но любое дело у него спорилось. В воздухе он отличался точностью и осмотрительностью, во всем следовал указаниям командира. И на земле Доан не переставал тренироваться, чтобы возможно лучше выполнять функции прикрывающего. Кроме приемов пилотажа и ведения огня, он отрабатывал еще и движения глаз, необходимые для наблюдения. На летном поле, в дороге и даже дома он то и дело озирался по сторонам и с особым тщанием засекал все происходящее сзади, у него за спиной. Это вошло у него в привычку, — Надо вырастить у себя на затылке, — говорил он, — еще одну пару глаз!

Первый бой у Лыонга и Тоана произошел утром. Густые облака висели довольно низко над землей. МиГи шли вплотную друг к другу, держа курс на северо-запад. Оба — и ведущий и ведомый — были возбуждены ожиданием неприятеля, особенно Тоан. Каждый раз, когда Лыонг вызывал его по радио или поступали команды с земли, стоило услыхать, каким голосом отвечал Тоан свое «ясно», чтобы понять, до чего напряжены у него нервы.

Облачность стала еще плотнее. С земли сообщили, что противник в пяти километрах от них, потом — в двух, потом… в шести. Однако заметить вражеские самолеты Лыонгу не удалось. Он понимал, что они скрытно кружат где-нибудь в облаках. Но рыскать по тучам в поисках неприятеля было бы бесполезно и опасно.

Он потянул на себя штурвал и приказал, чтобы Тоан тоже набрал высоту. Внимательно наблюдая отсюда за просветами в облаках, он был уверен, что противник неизбежно появится в поле его зрения.

— Двадцать четвертый, противник под нами! — раздался в наушниках голос Тоана.

Не успев еще толком ничего разглядеть, Лыонг автоматически развернул истребитель. Американец, выскочивший в щель между облаками, не ожидал встретить здесь МиГи и явно растерялся. Он положил машину на крыло и бросился в сторону. Тоан устремился наперерез. Лыонг, описав круг над ними, стал прикрывать Тоана. Он видел удлиненный серый силуэт Ф-105, не успевшего сбросить бомбы и дополнительный бак с горючим.

— Тридцать первый?! — Лыонг кричал во весь голос. — Идите на сближение! Открывайте огонь! Огонь!

Но Тоан не стрелял. Перейдя на форсаж, он старался приблизиться к американцу вплотную, чтобы дать залп наверняка.

Ф-105 сделал еще один разворот в сторону от преследователя, и Лыонг увидел, как от «громовержца» отделились черные капли — бомбы и дополнительный бак — и утонули в пучине облаков. Янки ринулся вниз и пропал в непроницаемом белом тумане.

«Ушел!..»

— Тридцать первый! Продолжайте наблюдение за…

Лыонг не успел закончить фразу: еще один Ф-105, вынырнув из нижнего яруса облаков, показался по правую руку. Американец резко пошел вверх, подставив брюхо под огонь Тоана. Тот мгновенно дал очередь, потом еще и еще. Но расстояние было слишком велико, и снаряды прошли мимо, чуть ниже американца.

— Тридцать первый! Хладнокровней! Стреляйте точнее.

Вызывая Тоана, Лыонг обернулся назад: «Так и есть, вражеские самолеты висят внизу…»

Тоан, форсируя скорость, преследовал «своего» янки. Он бросал машину из стороны в сторону, пытаясь обмануть американца, и обрушился на него сверху. Оба, оставляя за собой красноватые полосы отработанных газов, нырнули в облака и исчезли.

— Тридцать первый! Поднимитесь над облаками!

Ответа не было.

— Тридцать первый! Набирайте высоту и подстраивайтесь ко мне!.. Тридцать первый, вы меня слышите?

«Тоан онемел, что ли?..» — подумал Лыонг.

— «Жаворонок»!.. «Жаворонок»! Ешьте пирог! Ешьте пирог!..

Это был условный код, «земля» приказывала возвращаться.

Лыонг сделал круг, ожидая Тоана. Он положил машину на крыло и вдруг увидел выплывшие снизу, позади него, две черные точки.

Он бросил свой истребитель вниз, успев заметить, как мимо прошла темно-зеленая сигара ракеты и разорвалась метрах в пятистах от него. МиГ пошел в атаку на два неприятельских самолета, но они сразу скрылись в облаках…

До самого своего приземления он так и не видел больше Тоана. Но по радио узнал, что Тоан возвращается.

Лыонг вылез из кабины и нервно расхаживал взад-вперед по краю бетонной полосы. Минуты через три или четыре из-за облаков донесся гул мотора, и вскоре МиГ Тоана мягко прикоснулся колесами к земле.

Тоан соскользнул по стремянке и направился к своему ведущему. Но взгляд его, казалось, блуждал далеко отсюда. Он машинально придерживал кислородную маску, описывая свободной рукой какие-то линии и круги, словно припоминая фигуру танца. Лыонг улыбнулся: «Тридцать первый никак не выйдет из боя и все прикидывает трассы и углы атаки…»

— Почему ты так опоздал? Решил загнать его на край света?

— Жаль, ушел! — Тоан остановился и поднял глаза, как будто прося прощения. — Я натворил кучу глупостей.

Вечером на собрании эскадрильи Лыонг и Тоан выступили с самокритикой, разбирая причины своей неудачи. После них говорили многие. Особенно досталось Тоану. Он понурясь сидел на скамейке, и у него пылали не только щеки, но даже уши. Политрук эскадрильи подвел итоги. Затем перешли к разбору боевого задания на следующий день. Командир эскадрильи Киен сообщил:

— Прогноз на завтра хороший. С утра облачность до семидесяти процентов, высота тысяча двести — тысяча пятьсот метров. Противник, вероятно, будет стремиться нанести удар по объекту «А».

Летчики развернули полетные карты и разложили их на коленях. Они обвели красным карандашом объект «А». Киен, водя карандашом по своей карте, продолжал анализ возможных налетов неприятеля и наших боевых действий.

Сигнал отбоя прозвучал уже давно. Но Лыонг слышал, как Тоан ворочается с боку на бок и вздыхает. Лыонг приподнял полог накомарника и высунул голову.

— Спи, Тоан, — сказал он. — А то еще врач завтра не допустит тебя к полетам.

— Ага… Я все время ругаю себя. Как я мог так забыться. Промазал по нему с первого раза и от злости потерял голову.

— Чего там, не последний же бой. Такой урок пойдет на пользу, долго будешь помнить. Главное — не терять самообладания.

— Мне ужасно стыдно. Ты извини меня, Лыонг… — Помолчав, он снова негромко сказал: — Я получил плохое письмо из дому.

— А что?

— Отец тяжело болен, наверно, придется надолго положить его в больницу. Мне очень жаль мачеху. У нее на работе дел по горло, и с отцом надо возиться. А каково теперь с малышами! И сестра вроде опять повздорила с мачехой… Ей еще нет шестнадцати, ум-то наполовину ребячий, а тут еще «мудрецы» подзуживают. Вот она и считает себя сиротой. Все время ревнует отца и злится.

— Ты напиши ей.

— Я и сам решил послать ей письмо. Она меня послушает скорее, чем мачеху. Бывает, и отцу не под силу ее уговорить. Считает, что он пристрастен!

— Ты объясни ей все толком, она поймет.

— Ну, ладно. Постараемся уснуть!

Они замолчали, услыхав на крыльце осторожные шаги врача.

Через день им снова выпало участвовать в бою. Утро стояло солнечное. Они получили приказ вылететь для поддержки ушедшего раньше звена. Противник бросил несколько групп самолетов на небольшой городок восточнее Ханоя. На небе было много мелких облачков. Оба МиГа входили в облака и вырывались в светлые пространства, держась вплотную друг к другу.

С командного пункта передали, что противник в двадцати, потом в десяти километрах. «Скоро войдем в соприкосновение с ним!» — подумал Лыонг. Белые блики над облаками искажали видимость. Он прикрыл глаза рукой и огляделся. Внимание его приковали горы, торчащие посреди долины. И вдруг он заметил над облаками черную точку: словно муха ползла по клочку ваты. В ту же секунду в наушники ворвался голос Тоана, летевшего сзади и чуть правее:

— Противник справа!

В этой ситуации положение Тоана было более выгодным.

— Тридцать первый! Сбросьте дополнительный бак! — приказал Лыонг. — Разворачивайтесь и атакуйте! Я вас прикрою!

МиГ Тоана взвился вверх. Лыонг шел за ним следом. Внимательно наблюдая за облаками, он заметил еще две черные точки в тысяче метров под ними.

— «Фантомы»! — раздался взволнованный голос Тоана.

В мгновение ока маленький МиГ сблизился с американцем и открыл огонь из пушек. «Фантом» стал стремительно набирать высоту. Тоан преследовал его по пятам.

Лыонг держался сзади. «Янки вынуждает Тоана развернуть машину по вертикали, чтобы подставить под ракеты своего напарника», — мелькнуло у него в мозгу.

И точно, сзади на максимальной скорости приближался еще один «фантом».

— Тридцать первый, маневрируйте! Немедленно сверните с курса!

Тоан сделал крутой разворот, бросив своего противника. Лыонг решил было подстроиться поближе к нему и вдруг увидел справа и слева несколько Ф-105, выскочивших неведомо откуда. Ему видны были их полосатые спины и острые куцые крылья, похожие на рыбьи плавники. Они шли со стороны гор, меняя на ходу высоту, и перестраивались, вытягиваясь в ряд для захода на городок, видневшийся внизу, на равнине.

МиГ Тоана маневрировал, стараясь вклиниться между группами неприятеля. Вдалеке над населенным пунктом выросли хлопья зенитных разрывов. «Значит, головные машины противника уже там!..» Дым от снарядов и линии отработанных газов из реактивных турбин смешивались с дымом и пылью, взметенными с земли разрывами бомб, и все плотней застилали горизонт.

«Фантомы» продолжали идти прежним курсом. Лыонг насчитал уже четыре звена, а сзади видны были еще самолеты.

Его охватила ярость. Он выбрал четыре ближайшие машины и атаковал последнюю, замыкавшую строй. Американец ушел в сторону и торопливо сбросил бомбы. МиГ обрушился на следующее звено, и «фантомы» рассеялись перед ним в беспорядке.

— «Жаворонок»!.. «Жаворонок»!.. — позвала «земля». — Ешьте пирог!.. Во что бы то ни стало ешьте пирог!

— Янки идут навалом! Надо их бить, есть пироги некогда!

Стремительный и легкий, как сокол, ворвавшийся в стаю воронья, МиГ дрался один против многих. И всюду, где б он ни появлялся, ломался строй воздушных пиратов: одни сбрасывали куда попало бомбы, чтоб облегчить себе бегство, или стремились уйти, прижимаясь к земле; другие отвечали огнем на огонь и старались зайти в хвост, чтобы расправиться с ним без помех. Лыонг выпустил уже пять залпов. Он старался атаковать как можно плотнее, бить наверняка, чтоб не расходовать зря боезапас.

— Задымил! Один задымил! — ликовал в наушниках голос Тоана.

Лыонг поднял машину вверх и увидел внизу Ф-105, волочивший за собой черноватый дымок, точно раскуренная сигарета, а чуть повыше — преследовавший его истребитель Тоана. Три вражеских самолета заходили ему в хвост.

— Тридцать первый! Противник сзади!

— «Жаворонок», внимание!.. «Жаворонок», внимание!.. Друзья близко от вас!

МиГ Тоана развернулся и шел на сближение с ведущим. Небо вокруг них было «чистым». Но над горизонтом продолжался ожесточенный бой. Зенитки вели частый огонь. В воздухе висел дым. Снизу, с полей, куда побросали свои бомбы американцы, медленно поднимались желтоватые столбы гари.

Вдалеке как будто появилось звено МиГов. И вдруг Лыонг заметил внизу темные отсвечивающие силуэты. Он развернулся. Теперь уже ясно были видны несколько Ф-105; они шли прямо на городок.

— Я тридцать первый!.. Четыре Ф-105 выходят к объекту.

— Атакую! Тридцать первый, прикройте меня поплотней!

Машина Тоана показалась над головой ведущего. Лыонг вошел в пике, наметил второй самолет в группе, открыл огонь и выпустил по нему все до последнего снаряда. Выровняв машину, он услышал голос Тоана:

— Янки теряет управление! Видно пламя!

Оба МиГа, набрав высоту, встретили звено своих, заняли место в строю и вместе легли на обратный курс.

После этого боя вражеское радио и служба информации подняли громкую шумиху, расписав его как великую победу. На следующий вечер приехал Би, комиссар полка. Улыбаясь, он спросил у Лыонга и Тоана:

— Как же это вы дали, чтоб американцы обоих вас «сбили»? — Потом он похлопал Лыонга по плечу и сказал: — Ну, ребята, собирайтесь завтра с утра пораньше в Ханой. Горком Союза трудящейся молодежи пригласил от нас двух человек выступить с докладом. Там будет собрание представителей молодежи с заводов и учреждений города.

— Какие из нас докладчики!

— Ничего-ничего. Расскажете, как воюет ваша эскадрилья. Излагайте все, как есть; конечно, не приукрашивайте и лишнего ничего не говорите. После собрания не забудьте сходить в госпиталь, проведать там наших. Послезавтра в пять тридцать утра ждите у моста Лаунг-биен, пойдет машина в полк. Тоан, твоя семья в Ханое или эвакуировалась?

— Разрешите доложить: бабушка с малышами уехала из города, мачеха по-прежнему работает в Ханое, сестренка, старшая, учится в пригороде.

— Я слыхал, у тебя отец болен. Передавай ему самые лучшие пожелания. Раз уж ты побываешь дома, постарайся, наладь там мир и согласие. Вы друг за другом присматривайте. Берегите здоровье, не засиживайтесь допоздна.

На собрании молодежи друзья чувствовали себя сперва непривычно. Шум перекатывался волнами по рядам стульев, плотно наставленных в зале старинного диня[29].

Девушка из горкома представила их собранию. Поднялся Лыонг. Долго не смолкали рукоплескания. Сколько блестящих глаз, сколько улыбок встречали каждую его фразу! Он смутился, говорил не очень связно и сразу передал слово Тоану. И все-таки сорвал громкие аплодисменты; конечно, он понимал: хлопали не ему и не его красноречию, а тому, что он летчик. Когда Тоан начал рассказывать о боевых делах эскадрильи, воцарилась мертвая тишина, изредка взрывавшаяся громом аплодисментов, грозивших обрушить древнее здание.

В перерыве десятки парней и девушек обступили Тоана, выспрашивали подробности. В коридоре, возле стола, уставленного термосами и чайными чашками, Лыонг тоже очутился в кольце внимательных, добрых глаз. Стоявшая неподалеку девушка в синей блузке показалась ему знакомой. Разговаривая с приятелями, она поглядывала в его сторону и вроде бы улыбалась. «Черт, где я мог ее видеть?..»

Когда вокруг Лыонга стало поменьше народу, девушка подошла к нему, щеки ее зарделись.

— Вот уж не ждала, что именно вы приедете к нам сегодня.

— Да-а…

— Что Дао вам пишет?

— Понятно: вы — Туйен! — воскликнул он, только сейчас вспомнив ее по фотографиям, где она была снята рядом с сестрой.

— Я давно хотела поздороваться с вами, но здесь была такая толпа. Дао прислала вам посылку, она лежит у меня дома. Вы скоро освободитесь?

— В двенадцать я должен обедать у Тоана. Потом надо зайти в госпиталь… Что, если, скажем, часа в четыре я загляну к вам?

— Ладно, тогда у меня и поужинаете.

— Не знаете, что там Дао прислала?

— По-моему, свитер — сама связала, и еще что-то. Я не успела отослать по почте. Зато теперь есть оказия.

— Здесь от жары прямо на глазах таешь, а она посылает свитер!

Туйен рассмеялась, пожала ему руку и убежала в зал. Звон колокольчика звал всех на собрание. Лыонг сел в последнем ряду.

Днем было две тревоги. Но Ханой к ним уже привык. Через несколько минут после сирены с улиц исчезали прохожие. Люди укрывались под деревьями, сидели на краю круглых ячеек[30], уходили в убежища, перекрытия которых высились над тротуарами.

Вторая тревога застала Лыонга посреди улицы по дороге в госпиталь. Он соскочил с велосипеда и прислонился к стволу шау[31], вслушиваясь в раскаты загрохотавшей где-то на северной стороне города канонады. Появились два МиГа и сделали несколько кругов в небе. Все подняли головы и внимательно следили за самолетами.

Выйдя из госпиталя, он объехал на велосипеде несколько улиц и сделал покупки, заказанные ребятами. Так что к Туйен он добрался с опозданием, да и жила она далеко, чуть не в самом конце Литейного ряда[32], откуда уже начинались предместья. Между двух- и трехэтажными домами здесь попадались еще маленькие домики под старинной черепицей, сбегавшей к потемневшим от времени колоннам из железного дерева. Над ними широко простирали свои ветви с ярко-зеленой листвой древние банги[33] — у каждого ствол в несколько обхватов. А за старыми домиками и прудами вдруг вырастали прямоугольники недавно построенных больших коммунальных домов, выкрашенных: розоватым раствором известки.

Туйен жила в маленьком кривом переулке. Миновав кирпичные ворота и узкий двор, крытый железом, где помещалась артель, изготовлявшая замки, Лыонг увидал старый невысокий дом, в обоих этажах которого, судя по всему, обитало немало народу. Он оставил велосипед под деревянной лестницей и поднялся на узкую длинную галерею; сюда выходило множество дверей — все были плотно прикрыты. Не зная, как быть, он поколебался минуту, потом легонько постучал в филенку ближайшей двери.

— Кто там? — спросил ворчливый женский голос.

— Будьте добры, где здесь живет Туйен?

— Последняя дверь.

«За что ей досталась такая свирепая соседка?» — улыбнувшись, подумал он.

Подойдя к последней двери, он постучался и стал ждать. Раздался торопливый стук шагов, и дверь приоткрылась.

— Вы… входите, пожалуйста… Входите.

Она помогла ему снять рюкзак и повесила его на вешалку рядом с маленьким зеркалом.

— Я только вернулась. Ну, думаю: пришел вовремя, никого не застал, и теперь его не сыскать.

— А я боялся, что безнадежно опоздал.

Туйен — он только сейчас это заметил — переминалась с ноги на ногу, и рукава ее блузки были закатаны выше локтей.

«Ясно, я оторвал ее от домашних дел…»

— Никуда не денешься. Одно название «выходной день», а с утра до вечера — заседаем. Сперва беседа с вами, потом — собрание. Из-за тревоги оно еще больше затянулось. Ничего, вы посидите немного, я мигом приготовлю ужин.

— Нет уж, давайте я вам помогу. Я — очень одаренный помощник повара.

— Неужели! Ну раз так, займитесь пожалуйста, овощами.

Комната у Туйен была маленькая, с низким потолком, но зато выходила на небольшой балкон, где был даже водопровод. Там под навесом из циновки помещалась и кухня. В кране сейчас не было воды, но рядом стоял наполненный до краев большой глиняный кувшин, возле него лежала вязанка дров.

Он вышел на балкон, взял низенькую табуретку, уселся на нее и начал мыть овощи. Туйен, присев рядом, проворно разделывала рыбу.

— Вы уж не взыщите за скудное угощение.

— Да к такой рыбе ничего и не нужно!

— И правда, чой[34] совсем свежий. Побежала после собрания на базар. Боялась, что все уже раскупили. А вот — повезло.

— Ханой, замечаю я, не изменился: все как до войны. И народу на улицах полно!

— И это ведь после эвакуации. Но детей стало меньше.

«Да, она права, — подумал Лыонг, — не стало на улицах малышей со школьными портфелями и шумных ребячьих ватаг в скверах и на берегах озер.

…И вообще в городе много необычного! Сегодня в полдень из окна Тоана я видел, как в начале улицы, покачиваясь, плыли над зеленью сквера две плетенные из пальмовых листьев желтые шляпы: женщины пропалывали газоны. Потом они поливали клумбы. А тут же, рядом, люди, cтучали мотыгами, копая ямы для убежищ, опускали в них широкие бетонные кольца и плотно утрамбовывали землю. Темные круги ячеек тянулись все дальше и дальше вдоль стволов старых раскидистых шау, укрывавших их своей тенью…»

Он перемыл овощи и глядел теперь на открывавшийся перед ним город, над которым в лучах заходящего солнца золотилась легкая дымка пыли. Город шумел и клокотал, не умолкая ни на минуту.

Когда поспела еда, уже вечерело. Туйен yакрыла ужин на маленьком столике у окна, выходившего на балкон. От кухонного жара щеки ее раскраснелись, и черные глаза казались еще ярче. Она подала на стол котелок с вареным рисом и похлебку из рыбы, над которой клубился ароматный пар.

— Давайте есть, пока все горячее, — сказала она. — А, чуть не забыла приправу!

Открыв тумбочку, стоявшую у изголовья кровати, она достала маленький сверток.

— Черный перец из Винь-линя. Ньон такой внимательный, всегда приезжает с подарком.

Она засмеялась, и глаза ее лукаво блеснули.

«Конечно, она когда-то тоже покровительствовала Дао и моему свояку…»

Туйен вышла на балкон, умылась, поправила прическу и уселась за стол румяная и свежая, как распустившийся лотос.

За окном совсем стемнело. Поля, засаженные муонгом[35], и подернутые болотной чечевицей[36] пруды утонули во мраке. Видны были только электрические огни, их становилось все больше и больше. В темноте, окутавшей предместья, вспыхнули, озаряя край неба, этажи новых домов.

— Не правда ли, Туйен, даже отсюда видно, что Ханой — настоящий социалистический город?

— Да. Когда я только сняла эту комнату, за домом были сплошные свалки и мусорные кучи. Летом от долетавших оттуда ароматов даже голова кружилась; да и в дождливое время приходилось несладко. А сейчас вот разбили парк, домов понастроили. Осталось несколько старых улочек, да и там чистота и порядок. Если б не война, здесь бы за два-три года выросли новые городские кварталы.

— Дао долго жила у вас?

Туйен подняла на него глаза.

— Она переехала ко мне сразу после смерти матери. И после замужества прожила у меня с год, пока ее не перевели на работу в Киеу-шон. Тут мы с ней и расстались.

Улыбнувшись, Туйен снова взглянула на него.

— Она очень вас любит. По-моему, другую такую сестру не найти.

Он тоже улыбнулся и обвел глазами комнату.

— И не тесно вам было вдвоем?

— У нас всей мебели только и было что две кровати. Когда заходили гости, мы рассаживали их по кроватям. А одной — вроде бы ничего. И балкон есть. Я здесь давно, привыкла.

— Жаль их, поженились, а не видятся годами. У него вообще здесь, на Севере, нет никакой родни. Смешно: мы друг друга и в глаза не видели. Чего доброго, встретимся и подеремся еще со свояком.

— Ньон очень хотел познакомиться с вами. Так все нескладно вышло: они с Дао собирались съездить к вам на аэродром. Но он, как кончилось совещание, сразу уехал обратно, в Винь-линь. Живут, как птицы. Дао ужасно за него волнуется! Просто она никому не рассказывает. Он ведь служит на самой границе. Их там все время обстреливают, а бывает, и Б-52 налетают со своими бомбами.

Она помолчала, глаза ее стали печальными.

— Но как бы их ни разбросала судьба, все равно — они всегда вместе.

Вдруг она зарделась, встала и вышла на балкон. Лыонг увидал, как она присела спиной к нему у очага и, нагнувшись, раздувает огонь.

Поужинав, они сидели и распивали чай. Туйен выспрашивала у него: как выглядит земля и какие города за границей? Как там живут люди? И еще: вот когда летчик летает на самолете над нашей землей и над чужими странами, видна ли оттуда, сверху, хоть какая-то разница?

Она сидела у лампы, прикрытой бумажным абажуром, и задумчивый взгляд ее уносился куда-то вдаль.

— Знаете, Туйен, каждая страна хороша по-своему. И люди труда везде любят свое дело, у них всегда щедрое сердце. Я и сам-то немного видел. По службе пришлось побывать в двух больших странах, у наших друзей. Если говорить о природе, то золотая осень в Советском Союзе, по сравнению с тем, что бывает у нас, кажется чудом. До сих пор помню, как шел я по Ленинским горам в конце сентября или в октябре. Солнце было ясное, ласковое, и небо высокое и прозрачное, как у нас в канун Тета, а вокруг бескрайнее золотое море. И сам этот цвет такой яркий и свежий, будто под каждой веткой спрятаны фонарики. Зимой — небо чистое, синее и солнце светит вовсю, а земля кругом белая-белая, и на деревьях ни листика. Поля и деревни под снегом выглядят такими веселыми, и на всех крышах точно белые ватные пелерины.

В Китае многое уже напоминает наши пейзажи. Но Север у них все-таки выглядит по-другому. Когда в сухое время года летишь над долиной Хуанхэ — небо ясное и непрестанно дует ветер, поднимая желтую пыль до небес. Кругом все окутано желтой дымкой, словно туманом. Только увидав это своими глазами, можно понять стихи:[37]

Когда ураган землю и небо

смешает, вздымая пыль…

У нас, в Ханое, к примеру, ива редкость, а за Пекином вдоль больших дорог на десятки километров тянутся ивы.Представьте себе: тысячи ив стоят, наклонив свои ветви к земле!

Ну, о характерах людей я могу судить лишь по недолгим своим наблюдениям. Обычаи и нравы повсюду разные. У каждого народа своя жизнь, своя история, и мы не должны мерить каждого нашей меркой. Русские, например, вспыльчивей нас, но характер у них прямой и открытый. Когда они не согласны с чем-то, то сразу повышают голос и сердятся, но зато быстро отходят. И они физически очень сильны. Я встречался с простыми советскими людьми, они добродушны и гостеприимны. Но, если им придется воевать, они будут драться насмерть и перешибут хребет любому захватчику, который вторгнется на их землю. В китайцах мне больше всего понравилось трудолюбие и упорство. Добросовестностью, усердием и ловкостью мало кто с ними сравнится.

А о нашей земле, хоть я и летал над ней столько раз, не знаю, что и сказать. Она у нас очень красивая. Пускай невелика и не можем мы похвалиться бескрайними просторами, но она могуча и прекрасна. Высокие горы ее подходят к самому морю, и бегут к нему ее полные реки. Она многолика: в недолгом полете видишь и грозные вершины, одетые лесом, похожие на штормовые волны; и поросшие деревьями холмы; и плодородные равнины, где простираются сады и пашни — зеленые, коричневые, розовые, переливающиеся под солнцем. А сколько у нас рек, сколько воды! Куда ни глянь, всюду поблескивают речные протоки и русла, змеятся каналы. «Ясная»… «радостная» — эти слова, пожалуй, подходят к ней больше всего. Строга ли она и сурова или тепла и добра — все равно она радостна и ясна. Точь-в-точь, как и наши люди, — пусть живут они пока бедно и хлопотно, они всегда ясны, ясны и радостны…

Он умолк. Слишком уж бедными показались ему его собственные слова. Он понял, что не в силах передать всего, что прочувствовал, пережил и передумал. Взглянув на Туйен, он улыбнулся. И, может быть, эта улыбка о многом сказала ей больше, чем его слова. В глазах у нее засветилась любовь и гордость, и она улыбнулась в ответ.

Он вдруг увидел, как хороша Туйен. У него даже захватило дыхание. Лицо ее, простое и умное, словно лучилось радостью и печалью, любовью и гневом, надеждой и раздумьями, рожденными долгой годиной горестей, тягот, лишений и безграничного мужества — всего, что передавалось из поколения в поколение и что только мы можем оценить и понять до конца…

Кто же убил птичку…

прозвучала нежданно в его памяти строка стихов.

Кто же убил птичку,

Распевавшую песни на ветке…

«Это — стихи школьника из Сайгона… Стихи о том, как растлевают молодежь в городах Юга. Иногда у нас перепечатывают отрывки из статей американских газетчиков про «девиц из чайных домиков», «балеринок» и «самых дешевых временных жен», которых можно купить на сайгонских улицах или у любой американской базы. Янки не только сеют разрушение и смерть, но и норовят затоптать в грязь все самое дорогое и светлое в жизни! Десятки тысяч солдат, офицеров, торгашей, политиканов и шпионов — стаи саранчи, перелетевшие сюда из Америки! Их карманы набиты зелеными и красными долларовыми бумажками. И тысячи девушек, жизнь которых должна была стать достойной и чистой, отбросив свои чувства, ломая гордость, должны продавать себя за никчемные эти бумажки, имеющие великую силу там, где «на первом месте американцы, на втором — шлюхи». Это чудовищно! Невыносимо!…»

 Кто же убил птичку…

 Он нагнулся и, щелкнув зажигалкой, закурил сигарету. Затянувшись несколько раз, стал глядеть в темноту за окном, чтобы скрыть охватившее его волнение.

В долетавший издалека шум уличного движения и звуки репродукторов вдруг ворвался пронзительный вой моторов и железный лязг гусениц. Туйен тоже выглянула из окна: на дороге, опоясывавшей предместье, сверкали огоньки фар, и лучи света, точно иглы, вонзались в небо.

— Тягачи с пушками.

— Вон летит самолет. Вам видно, Туйен?

Он показал ей огоньки — зеленый и красный. Между ними все время моргал еще один — белый — огонек, словно оттуда, из ночи кто-то настойчиво окликал землю.

— Он просит посадки на аэродроме.

— Как интересно!

Она засмеялась весело и звонко, совсем как ребенок. Лыонг резко встал.

— Бьют зенитки!

— Где?

— Да вон, взгляните на небо.

— А я ничего не вижу.

— Смотрите, вон там вспышки, как далекие молнии. Сейчас разорвутся снаряды, потом услышите взрыв.

Вдалеке, где-то за крышами, за верхушками деревьев полыхнули желтые зарницы, и через несколько секунд донесся гул канонады. Туйен вернулась в комнату.

— Наверно, сейчас объявят тревогу. Мне пора. Надо еще все приготовить. А то досижусь до сирены, не успею на завод.

Она торопливо сняла что-то с вешалки, открыла дверь и вышла из комнаты, а через несколько минут вернулась уже в спецовке и старых синих брюках. На голове у нее была надета матерчатая кепка.

Лыонг по-прежнему стоял у окна.

— Сирены не слыхать, и пушки замолчали. Скорее, всего он пролетел мимо.

Она покосилась на будильник, стоявший на столе.

— Мне все равно пора уходить. Я сегодня в ночной смене… Пойду я, а вы оставайтесь здесь, отдохните. Договорились?

— Я обещал вернуться к Тоану.

— Лучше берите пример с Дао, будьте здесь как дома!.. Ведь вам хоть немножко нужен дом?

Она опустила полог над изголовьем кровати, потом взяла стоявшую в углу у стены винтовку и перебросила ремень ее через плечо.

— Вы уже стреляли по самолетам? — улыбаясь, спросил он.

— Один раз, двадцать девятого прошлого месяца. Но пока не сбила ни одного! — Она посмотрела на Лыонга и рассмеялась. — Надо у вас поучиться. Вы и ваш друг утром рассказали много такого, что мне и в голову бы не пришло. Нет, наши летчики — молодцы, герои!

— Да что там, у нас ведь в руках какое оружие и инициатива в небе. Вот вы, рабочие, днем и ночью трудитесь в своих цехах, а в них-то и метит враг. Когда прилетают бомбардировщики, вы встречаете их огнем, а потом возвращаетесь снова к станкам. Вы, у кого лишь простые винтовки, по-моему, — без шуток — вы подлинные герои! Да и сколько мы сбили самолетов по сравнению с «землянами»?!

Слушая его, Туйен продолжала собираться. Она достала из тумбочки кошелек, взяла с балкона полотенце и мыло, сложила все в красивую плетеную корзинку и повесила ее на руку.

— Ну, я пойду. Шаль, не успела обо всем вас расспросить. — Она улыбалась, глаза ее блестели. — В общем, оставляю вам мой дом. Если уйдете к Тоану, повесьте, пожалуйста, ключ в углу за дверью.

Она вышла на галерею. Лыонг взглянул на изголовье кровати и крикнул:

— Эй, Туйен! Вы забыли боеприпасы!

Он вынес кожаный пояс с подсумками и протянул его девушке.

— Какая же я растяпа!

Она покраснела и быстро сбежала по ступенькам.

Оставшись один, он сел у стола, на котором стоял чай, и засмотрелся на ночной Ханой. Радость переполняла его, и он поймал себя на том, что улыбается, сам не зная чему.

«Если бы Дао увидела меня здесь, она б наконец успокоилась! Отсюда, из этой крохотной комнатки, год за годом сестра писала мне письма; о чем только не говорилось в ее «депешах»… И я чуть не с другого конца света посылал «домой» идущие от сердца слова. А «дом» этот — вот он…»

На лестнице послышались тяжелые шаги. Он выглянул на галерею.

— Ага! Давай-давай, заходи!

Тоан просунул голову в дверь и круглыми от удивления глазами обозрел комнату:

— Ушла?

Лыонг расхохотался:

— Увы, ушла на работу. Но мне вручена полная власть над этими апартаментами — до завтрашнего утра. Войдите, сделайте милость. Стаканчик чаю?

— Нет-нет, я ведь пришел на смотрины! Тоан, войдя в комнату, тотчас направился к фотографии Туйен, висевшей возле окна.

— Господи, боже мой! До чего ж хороша!

— Потише! Соседи еще бог весть что подумают. Лучше скажи, как у тебя дома дела?

— Нет ни минуты покоя. К отцу пришли друзья — навестить его; потом приятели разнюхали, что я вернулся, и тоже явились. Только что разошлись. Вот теперь-то я с сестрой и потолкую. Ну, поехали?

— Ага.

Лыонг встал было, но вдруг заколебался:

— Слушай, Тоан, может, я лучше здесь переночую? Чтобы ты мог спокойно поговорить с сестрой и с мачехой. Я вас буду только стеснять. Давай прямо завтра в пять тридцать встретимся на мосту.

— Как хочешь. — Тоан с хитрецой взглянул на него. — Ну, я пошел. Не забудь, комиссар, запретил засиживаться!

Он с грохотом сбежал по ступенькам. Лыонг снова с улыбкой оглядел комнату. Туйен торопилась и опустила полог только наполовину. Узкая деревянная кровать была застлана циновкой, расписанной цветными квадратами; накомарник не был опущен; на циновке лежала маленькая подушка и пестрое одеяло. Трудно сказать, почему, но сразу можно было догадаться, что это девичье ложе. Постояв еще немного, он подтянул полог, взял свой рюкзак, вынул одеяло и расстелил его на полу у балконной двери. Потом достал противомоскитную сетку, улегся и немного погодя заснул, как убитый.

…Его разбудил грохот разрывов. Он вскочил и поглядел в окно на темное ночное небо: ожерелья огненных бус одно за другим взлетали ввысь. Свист зенитных снарядов, взрывы и шелест осколков сливались с ревом реактивных самолетов и протяжным всем сирены. Минут через десять все смолкло. На улицах были потушены огни, в темноте слышались перекликающиеся людские голоса. Наконец сирена прогудела отбой, и зажглось электричество.

Он включил лампу и посмотрел на свои часы: половина третьего. Погасив свет, он снова лег, закрыл глаза и вдруг увидел перед собой Туйен — лицо ее было точь-в-точь как тогда, у лампы. Прежде чем уснуть, он долго еще ворочался с боку на бок.

Проспал он до начала пятого. Быстро встал, собрался и через четверть часа уже сидел за столом и писал на клочке бумаги записку Туйен. Он оставил ее на видном месте, вышел и запер дверь. Соседи еще спали. Стараясь не шуметь, он спустился по лестнице, взял велосипед и помчался, как на кроссе, к мосту Лаунг-биен. Он был там в пять с минутами. Тоан явился следом за ним.

В шесть утра Туйен вышла из заводских ворот, села на велосипед и быстро покатила домой. Работать в ночной смене было нелегко. Она осунулась и выглядела усталой. Торопливо взбежав по лестнице, она сразу увидела ключ, висевший в углу на стене, отворила дверь и тихо вошла в пустую комнату. В глаза ей бросился лежавший на столе листок. Она сняла винтовку, взяла со стола записку и оглядела комнату; потом, усевшись за стол, перечитала несколько раз короткие строчки и долго еще сидела, улыбаясь. Затем она встала, подошла к зеркалу, сняла спецовку, запятнанную машинным маслом, нацепила на вешалку кепку, повела раз-другой плечами и вздохнула полной грудью. Заперев дверь, она улеглась на кровать, натянула на себя одеяло и через несколько минут уже крепко спала. На губах ее долго еще сохранялась улыбка.

Июль стоял жаркий. Летчики четвертой эскадрильи участвовали в боях и, кроме того, умудрились закончить программу тренировочных полетов. В одни сутки они умещали три-четыре дня. Все эскадрильи полка и соседи побывали в воздушных боях, без которых не проходило и дня. О них очень мало говорилось в газетах или по радио: несколько скупых фраз, не больше. Лишь вражеская пресса поднимала шумиху после каждого столкновения с «северовьетнамскими МиГами». Но пилоты знали о действиях других летных частей, знали подробности каждого боя — побеждали мы в нем или несли потери, — опыт любой, даже одиночной воздушной схватки становился достоянием всех.

В районе авиабазы противник не довольствовался уже разрозненными бомбежками ближних деревень; он стремился прорваться вплотную к аэродрому. Судя по всему, он перебросил сюда отборную авиационную часть. Ребята из «четверки», следившие за действиями неприятеля, сразу отметили высокое мастерство вражеских летчиков. Американцы стали искусно пользоваться складками рельефа и руслами рек, чтобы незаметно выйти на цели и нанести внезапный бомбовой удар. Обычно они действовали двумя группами: одна бомбила объект, а другая прикрывала ее с воздуха. Янки прибегали к тактическим хитростям: то и дело меняли время налетов, неожиданно сворачивали с курса и атаковали пункты, как будто лежащие в стороне.

Однажды около полудня группа самолетов появилась неподалеку от аэродрома и вызвала на себя огонь противовоздушной обороны. В это время зашедший издалека разведчик промчался на бреющем полете над самой бетонной полосой. Летчики как раз отдыхали дома. Шау выбежал во двор. Щурясь от солнца, он проводил янки взглядом и улыбнулся:

— Орлы сами нарываются на нас!

Тоан тоже выскочил на крыльцо.

— Хорошо бы сбить парочку прямо над аэродромом, а, Шау!

Конечно, эту мысль лелеял не он один.

Лыонг, как и все, не имел ни одной свободной минуты; перегрузка и напряженность стали уже «бытом».

На рассвете они, по обыкновению, сидели в «зале ожидания». Треща и чихая, подъехал мотоцикл Фука, сзади сидел Кхай.

— А, Кхай! — закричали летчики, следуя установившейся уже традиции. — Опять нас обошел!

Но мотоцикл вдруг остановился, политрук спрыгнул на землю и вытащил из кармана конверт.

— Эй, Шау, тебе письмо! — крикнул он.

Шау моментально очутился рядом и протянул руку. Мотоцикл зарычал, обдал его гарью и уехал. Он подошел к фонарю. Конверт был маленький — в половину ладони — измятый и пожелтевший, синие чернила на нем выцвели и потускнели. Где только не побывало это письмо прежде, чем дошло до адресата!.. Подъехал «автобус», Шау сунул конверт в карман и вместе со всеми забрался в кузов.

Лыонг потеснился, чтобы он мог сесть поудобней, достал свой фонарик и протянул другу. Тот молча надорвал конверт и склонился над письмом. Он так и сидел, ссутулясь, одной рукой прижимая к колену листок бумаги, а в другой держа фонарик. Машину трясло, и светлый зайчик прыгал по строчкам. Закончив страницу, Шау перевернул листок и стал читать дальше. Наконец фонарик погас. Он поднял голову и сидел молча, глядя на первые проблески зари. Потом снова нагнулся, включил фонарик и перечитал какой-то отрывок письма. Фонарик опять погас. Шау вернул его Лыонгу, засунул письмо в конверт и спрятал в нагрудный карман.

— Ну, что?

— Письмо от жены. Куча новостей.

Лыонгу почудилось, будто на лице Шау, полускрытом тенью от каски, затеплилась улыбка.

Семейные дела Шау, как и других его земляков, были далеко не просты. Правда, он мало рассказывал о себе. Лыонг знал понаслышке, что у Шау мать-старуха и жена на Юге… Они с женой были из одной деревни и сыграли свадьбу за несколько дней до ухода его на Север[38]. Он не хотел в такое время связывать ее, но она требовала, чтобы они поженились. Она была с ним вместе до последней минуты, покуда он не сел в лодку, уходившую к польскому пароходу. Здесь, на Севере, и потом, во время учебы за границей, — лет девять или десять — он не имел никаких вестей из дому. От деревни их до Сайгона не будет и тридцати километров; не так уж трудно представить, сколько крови пролилось там за эти годы — при Нго Динь Диеме и прочих сменивших его прислужниках янки. И только в прошлом году, когда Шау был уже в полку, он получил первое письмо — прямо на взлетной полосе между двумя боями. Из письма он узнал, что мать и жена живы, что у него родился сын; но в семье у них пять человек убито, а сестра его, после пыток, стала калекой…

Машина въехала на аэродром. Летчики с шумом выпрыгнули на землю. Шау шел в стороне от всех. Вдруг он положил руку на плечо Лыонга:

— Представляешь, жена получила письмо, которое я послал в апреле прошлого года. Можно считать, переписка налажена.

— Все в порядке?

— Да. Он разбросал по всей округе ядохимикаты, леса стоят без листьев. И днем и ночью бьет по деревням из орудий: еще не слыхать выстрелов, а уже рвутся снаряды… Но все равно, даже кофейня деревенская не закрылась; правда, она тоже теперь под землей. Народ у нас навострился рыть подземные ходы. Пройдут по ним и нагрянут на карателей. Они дрались с американской и австралийской пехотой, не говоря уже о сайгонских «героях».

Бывает даже, партизаны из соседних уездов «одалживают» наши подземные ходы, чтобы напасть на янки. Малыш мой у бабушки; теперь уж они наговорятся про «папу на Севере».

Вчетвером — все звено — они сидели вокруг карты, изучая еще и еще раз трассы полетов противника, и прикидывали, как бы его подостойнее встретить. Шау наморщил лоб и покосился на Тоана:

— Ты все-таки старайся не увлекаться. Не горячись, не гоняйся за любым самолетом. Когда выберешь цель, не упускай из виду другие машины; и главное — не отрывайся от товарищей.

Тоан покраснел и кивнул головой.

— С «новоприбывшими» надо быть поосторожней, — вмешался Лыонг. — Мне кажется, они берут теперь меньше бомб на случай встречи с нами, чтоб легче было сразу принять бой. Если не учтем этого, можем влипнуть!

— Правильно, — подхватил Шау. — Из штаба сообщают, что янки опять ставят на самолеты двадцатимиллиметровки — по шесть пушек на машину, чтоб иметь большую огневую мощь для ближнего боя. Они уже не полагаются, как раньше, только на ракеты, и вообще стараются преподнести нам побольше неожиданностей! Вы дрались неплохо, но впереди тяжелые и жестокие бои. Ну, а наше пополнение, — он поглядел на Доана, — получит хорошее боевое крещение.

— Я — замыкающий, моя позиция самая выгодная, — улыбнулся Доан.

— Если говорить о тактике, у нас появляется новое преимущество — будем взаимодействовать с зенитными частями.

Едва Шау успел поднести руку к карте, как Тоан рывком вскочил на ноги.

— Тревога!

Они побежали к самолетам. Через несколько секунд все сидели уже в кабинах, готовые к вылету. Аэродром затих, ожидая приказа.

Вдалеке поднялось на флагшток синее полотнище.

«Отбой!»

Лыонг отодвинул фонарь кабины и медленно спустился на бетонную полосу. К нему подошел Нго.

— Я поднял немного педали; удобнее стало?

— Хорошо! Нога ложится, как припечатанная.

Подошел Тоан.

— Что-то он сегодня запаздывает.

Нго засмеялся, белые зубы блеснули на его лице, потемневшем от солнца и похожем на бронзовое изваяние.

— Ребята, кто утром слушал радио? В Куанг-чи[39] наши дали янки прикурить! Освободительные войска так ударили по ихней морской пехоте и летающей коннице[40], что американцы еле ноги унесли. Еще передавали, что Б-52 бомбили район к югу от параллели[41].

— Черт!

— Тоану небось захотелось прогуляться с парочкой Б-52?

— Ну, ты у нас ясновидец!

Все трое расхохотались. Потом Лыонг и Тоан присоединились к Шау, который снова разложил на траве свою карту. Четыре головы в шлемах склонились над разноцветным листом.

Солнце пекло нещадно. Лыонг почему-то не сомневался, что сегодня непременно будет бой. Третью тревогу объявили уже в два часа дня. Затем был дан приказ «приготовиться!». Лыонг стоял в узкой полосе тени под хвостом своего самолета. Постояв, он присел на траву. Команды «по машинам!» все не было.

«Как долго. Наверно, пойдем в дело!..»

В застывшее небо взвилась ракета. Он быстро забрался в кабину. Нго, стоя на стремянке, просунул к нему голову и плечи, помог застегнуть ремни и торопливо сказал:

— Ну, теперь-то уж вы взлетите. Ты спокойно включай двигатель, машина в полном порядке.

На летном поле было по-прежнему тихо. Четверо летчиков сидели в кабинах; по спинам их ручьями катил пот. Нго стоял на стремянке и держал в руке самодельный зонт, стараясь, чтобы тень падала на Лыонга. Лицо его лоснилось от пота и как будто стало еще темнее. Лыонг поднял руку в кожаной перчатке и, потянув его за рукав, заставил наклонить зонт: тень теперь падала на них обоих. Переглянувшись, они улыбнулись друг другу.

Пять минут… Десять… Сейчас, наверное, вылет…

Командный пункт; командир полка Тхуан стоит у круглого стола, на котором разложены карты. Он молча следит за синими трассами, которые молодой офицер проводит карандашом на прозрачной пленке, покрывающей карту. Линии ползут, извиваясь из стороны в сторону.

Рядом сидит комиссар. Он тоже молчит. Вокруг — офицеры штаба и служба связи, каждый у своих приборов и вычислительных машин; то один, то другой негромко докладывают обстановку.

У командира на лбу блестят капли пота, крупные, как горошины. Противник, все время меняя направление, маневрирует над прибрежной полосой. Фук, стоящий позади комиссара, тихо произносит:

— Я думаю, это — ложный маневр.

Комиссар кивает.

— Вон куда он метит, смотрите.

Он встает и показывает красную отметку на карте.

— Точно, вот главное острие удара!

Синяя линия с моря пересекает берег и устремляется к красной отметке. Командир полка резким движением карандаша наносит встречную красную трассу и закругляет ее вбок.

— Здесь мы пойдем на перехват. Ваше мнение, Ви?

— Согласен.

Тхуан присаживается на край стола и берет маленький микрофон:

— Дайте вылет Кыу-лаунгу[42].

Он вытер пот со лба.

Минуту спустя реактивные истребители с ревом проносятся над крышей командного пункта.

Офицер проводит красную черту по карте. Сразу вычисляются данные.

— Кыу-лаунг! Направление двести десять, высота две тысячи пятьсот.

— Ясно!

— Кыу-лаунг! Направление сто пятьдесят, высота четыре тысячи.

— Ясно.

— Кыу-лаунг! Разворот вправо: шестьдесят.

— Шестьдесят вправо, ясно…

Видимость сегодня была отличная: внизу с удивительной четкостью просматривался ландшафт. По наведению с земли Лыонг понял замысел командования: их звено должно было неожиданно выйти наперерез неприятелю.

Он покосился назад: Тоан шел чуть выше него, точно выдерживая дистанцию, Шау и Доан тоже держались вплотную друг к другу. Все четыре машины, словно спаянные, стремительно разрывали пространство, оставляя за собой быстро расплывающиеся белые полосы.

«Есть!..» Там, под ними, десятка полтора темных черточек — одна за другой — плыли вдоль отсвечивающей на солнце небольшой речки. Силуэты вражеских самолетов быстро увеличивались, и вскоре их можно было опознать: «фантомы» и «крестоносцы» Седьмого флота. Они спокойно шли к намеченному объекту и, конечно, не ждали, что МиГи ухватят их за загривок.

— Внимание! Заходим на замыкающую группу Ф-4… Тридцать пятый, прикройте меня, я атакую головную машину. Двадцать четвертый, тридцать первый, ваша цель — четвертая машина! — Голос Шау звучал спокойно, словно он разговаривал с ними дома, на земле.

В то же мгновенье Лыонг увидел, как Шау сбросил из-под крыльев оба дополнительных бака и перешел в пике. Доан держался позади него.

Противник только сейчас их заметил. Сломав строй, янки уходили на разных высотах. Но они не успели выполнить маневр. Лыонг и Тоан, сделав боевой разворот, атаковали «фантомов». Лыонг заметил, как огненные нити протянулись от истребителя Доана к хвосту вражеской машины.

— Приблизьтесь к нему вплотную, потом стреляйте! — крикнул Шау.

— Двадцать четвертый, прижмите его сверху и сразу открывайте огонь!

— Огонь!

Четыре МиГа, как ураган, обрушились на неприятеля, красные трассы снарядов рванулись вслед уходившим в беспорядке «фантомам».

— Загорелся!

— Огонь! Еще огонь!

— Есть попадание!

— Двадцать второй, сзади «крестоносец»!

— Набрать высоту! Немедленно набрать высоту!

В наушниках Лыонга, перебивая друг друга, резко звучали голоса друзей. Может, и сам он кричал что-то в пылу боя. За какую-то долю секунды он успел увидеть, что выпущенная им короткая очередь прошла мимо самого крыла «фантома», который все время петлял из стороны в сторону и вдруг провалился куда-то вправо. Стиснув зубы, Лыонг бросил машину за ним вслед. Промелькнули два МиГа — Шау и Доан — они круто шли вверх, держась почти рядом, из перегруженных турбин вырывались красноватые вспышки. Подальше, впереди них, медленно плыл по небу красно-белый купол парашюта.

— А ну-ка, сфотографирую разок на память!

Это был голос Тоана. Он засмеялся. Его МиГ по пологой кривой устремился к парашюту.

— Тридцать первый! — крикнул Лыонг. — Атакуйте звено Ф-8 справа от вас! Заставьте их свернуть с курса!

Маленький истребитель Тоана круто развернулся навстречу стремительно приближавшимся четырем «крестоносцам». Сверкнули красные огненные штрихи: Тоан, опередив их, открыл огонь. Янки сломали строй и ушли в сторону.

«Его», Лыонга, «фантом» снова сделал вираж, стараясь уйти от преследователя, но разрыв между ними постепенно сокращался. «Отличная все-таки у меня машина!» — подумал Лыонг.

Секунда… еще секунда… Сейчас их трассы сойдутся… Нос МиГа устремлен был прямо на американца. Через мгновенье можно будет стрелять. Рев турбин раздирал небо. Палец Лыонга лег на гашетку, и сам он весь подался вперед, слившись с машиной в решающем маневре. Но мысли его были спокойны и размеренны, все внимание сосредоточилось на кружке прицела, светлое кольцо которого, точно петля, все теснее стягивалось вокруг черного силуэта «фантома».

Американец, почти вертикально поставив машину, взмыл вверх, стараясь вырваться из смертоносного кольца. Лыонг нажал на гашетку. Снаряды, скользнув по самому фюзеляжу «фантома», ушли вправо. Оба самолета мчались на предельной скорости, из турбин рвались огненные языки.

«Фантом» снова лег на крыло и круто нырнул к земле. «А ведь я ему вмазал! — мелькнуло в мозгу у Лыонга. — Вон дым… Точно, он горит!..» Зеленые линии деревьев и зеркальные квадратики залитых водою полей понеслись навстречу, словно поднятые на гребне гигантского вала. Американец не выходил из пике. Он состязался в выдержке с Лыонгом. «Теперь не уйдешь!» Лыонг стиснул зубы. Земля придвинулась чуть не вплотную. Он положил палец на гашетку, чтоб дать еще одну очередь…

«Фантом» неожиданно сбросил скорость и вышел рывком из пике. Лыонг проскочил прямо над ним. Он едва успел резко передвинуть штурвал. В глазах сразу потемнело. МиГ пронзительно завыл и ринулся вверх. «Ловко ушел, сволочь!» — подумал Лыонг.

Если бы «фантом» сделал разворот влево, он навряд ли сумел бы его догнать. Но янки, — может, от перегрузки стал туго соображать, — начал разворачиваться вправо, прямо у него под крылом. «Сам лезет на сковородку!» — улыбнулся Лыонг.

Он положил машину на крыло, бросил ее вниз — силуэт «фантома» остановился в кольце прицела — и, крикнув что-то, нажал на гашетку. Длинная очередь — вся до последнего снаряда — ударила в брюхо американца, и он рухнул на землю.

МиГ стрелой взмыл ввысь. «Фантомы» рассеялись. Но на большой высоте Шау и Доан еще вели бой с несколькими «крестоносцами». Снаряды то и дело вычерчивали в небе сверкающие линии.

Выбрав ближайшую к нему машину, Лыонг снова открыл огонь. Янки форсировал скорость и круто рванулся вверх. Лыонг, не отрываясь от него, дал еще одну очередь. Снаряды ушли правее цели…

Вдруг он почувствовал, как истребитель, словно споткнувшись на ухабе, провалился вниз и слегка завибрировал. «Попадание!.. Что-:то повреждено!..»

Лыонг повернул штурвал. МиГ слушался руля. «Угодил в выхлопную струю его турбин, — догадался он. — Прошел слишком близко…» Поискав глазами американца, увидел, что тот, уйдя далеко, покачал крыльями и делает разворот.

— Кыу-лаунг!.. Кыу-лаунг, я Чыонг-шон! Снимайте урожай… снимайте урожай! Кыу-лаунг, вы меня слышите? — «земля» приказывала возвращаться.

Бой длился лишь несколько минут. Вражеские машины, побросав куда попало свой бомбовый груз, уходили в сторону моря. Последняя волочила за собой длинный хвост дыма.

— Тридцать пятый! Тридцать пятый, я двадцать второй! Вы меня слышите?

Доан отвечал, запинаясь, словно что-то мешало ему говорить:

— Тридцать пятый… вас… слышу…

— Снимайте урожай! Тридцать пятый, снимайте урожай первым!

— Вас… понял…

Лыонг увидел белый МиГ: постепенно уменьшаясь в размерах, он шел по направлению к аэродрому над огромным столбом дыма, клубившегося на самом берегу реки.

«А где же Шау?.. Та-ак… вон его машина идет вдоль реки. Почему у него такая низкая скорость?.. А два столба дыма на том берегу, над зелеными холмами — это два «фантома». Никак не сгорят…»

— Двадцать четвертый, я двадцать второй! Снять урожай!

— Я двадцать четвертый, вас понял!

— Снимайте урожай, ребята, снимайте!

— Двадцать второй, мы будем облетать вас и прикроем сверху!

— Не надо! Снимайте урожай!

Но Лыонг сбавил скорость и старался держаться позади Шау. Следом за ним шел Тоан. Шау вел машину с трудом, ее качало из стороны в сторону.

— Двадцать второй, я Чыонг-шон! Немедленно доложите, как у вас дела!

Это был голос Тхуана. Потом заговорил Ви:

— Двадцать второй, вы сумеете снять урожай?

— У меня что-то с машиной.

— Двадцать второй, если надо, прыгайте с парашютом!

— Еще можно лететь. Я постараюсь сесть на шоссе.

— Двадцать второй, приказываю: если машина повреждена, немедленно прыгайте!

— Я пока еще держусь в воздухе.

Лыонг и Тоан шли теперь еще ближе к Шау. Они оба слышали весь разговор с командным пунктом. Белый МиГ Шау быстро терял высоту.

— Шау, прыгай сейчас же! — крикнул Лыонг.

От хвоста поврежденного МиГа отвалился стабилизатор. Машина, окончательно потерявшая управление, колом пошла к земле. У Лыонга перехватило дыхание. Глаза его не отрывались от падающего истребителя… «Ну… ну же!..» Черное пятно рванулось в сторону: Шау катапультировался. Он перевернулся несколько раз в воздухе. Мелькнул белый бутон парашюта, раскрылся и медленно пошел к земле. «А если он ранен?..» Парашют уплывал все дальше. Лыонг хотел спуститься пониже, но побоялся: вдруг воздушным потоком закрутит стропы. Сверху их прикрывал Тоан.

В наушниках слышно было, как с командного пункта наводили на посадку машину Доана.

— Чыонг-шон! Чыонг-шон! — вызвал Лыонг. — Двадцать второй катапультировался, спускается на парашюте.

Он по-прежнему кружил около Шау. Белый купол приближался к земле. Вот он повис над склоном холма, закачался и исчез среди деревьев. Лыонг сделал круг над самым холмом, покачал крыльями, прощаясь с оставшимся на земле товарищем, и, набрав высоту, пристроился к ожидавшему его Тоану. Они сделали еще один круг в небе, замутненном медленно таявшими серо-белыми полосами, следами недавнего боя.

— Чыонг-шон, двадцать второй приземлился благополучно.

— Я Чыонг-шон, вас понял… Двадцать четвертый, тридцать первый, снимайте урожай! Немедленно снимайте урожай!

Поздним вечером пришло сообщение, что Шау находится в партийном комитете уезда, где он приземлился. Он ранен в ногу и ждет машину, которая доставит его в госпиталь. А американец с «фантома», сбитого Шау, был схвачен, как только опустился на парашюте. Он оказался подполковником. Его взяла в плен подбежавшая к нему первой девятнадцатилетняя девушка, у которой только и было в руках что бамбуковое коромысло.

Утром в воскресенье на аэродроме, как обычно, кипела работа. На войне не бывает выходных. Четвертая эскадрилья снова была дежурной. В первой паре еще до того, как взошло солнце, поднялся в воздух Лыонг. «Отличная погода! — подумал, он. — Сегодня не миновать свидания с янки».

Приземлившись, он спрыгнул на бетонную полосу и побежал к своим, сидевшим неподалеку на траве. Он обратился было с докладом к командиру эскадрильи, но Киен поднял руку, прося его помолчать. Тут только он заметил, что все внимательно слушают стоящий на земле транзистор.

«…НЕ СМОЖЕТ ПОКОЛЕБАТЬ ВОЛЮ И РЕШИМОСТЬ ГЕРОИЧЕСКОГО НАРОДА ВЬЕТНАМА ОТРАЗИТЬ АМЕРИКАНСКИХ ЗАХВАТЧИКОВ И ОТСТОЯТЬ СВОЮ РОДИНУ. ЧЕМ СВИРЕПЕЙ ОНИ И ЗЛЕЕ, ТЕМ ТЯЖЕЛЕЙ ИХ ПРЕСТУПЛЕНИЯ…»

Он сразу узнал этот голос: говорил дядя Хо. Речь его звучала спокойно, и все же Лыонг уловил в интонациях особую торжественность и серьезность. Он тихонько присел позади ребят. Слова Хо Ши Мина — ясные, западающие в сердце, были о самом важном, о том, чем жил сегодня народ.

«…ВОИНА МОЖЕТ ПРОДЛИТЬСЯ ПЯТЬ; ДЕСЯТЬ, ДВАДЦАТЬ ЛЕТ И БОЛЕЕ. ХАНОЙ, ХАЙФОН И НЕКОТОРЫЕ ДРУГИЕ ПРОМЫШЛЕННЫЕ ГОРОДА МОГУТ БЫТЬ РАЗРУШЕНЫ, НО НАРОД ВЬЕТНАМА НЕ ИСПУГАТЬ. НЕТ НИЧЕГО ДОРОЖЕ НЕЗАВИСИМОСТИ, СВОБОДЫ…»

Сердце в груди у него заколотилось сильнее. Стараясь не дышать, он ловил каждое слово.

«ВО ИМЯ НЕЗАВИСИМОСТИ ОТЧИЗНЫ, ВО ИМЯ ДОЛГА ПЕРЕД ВСЕМИ НАРОДАМИ, БОРЮЩИМИСЯ ПРОТИВ АМЕРИКАНСКОГО ИМПЕРИАЛИЗМА, НАШ НАРОД И АРМИЯ СПЛОТЯТСЯ ВОЕДИНО И, НЕ СТРАШАСЬ ЖЕРТВ И ЛИШЕНИИ, ИСПОЛНЕННЫЕ РЕШИМОСТИ, БУДУТ СРАЖАТЬСЯ ДО ПОЛНОЙ ПОБЕДЫ…»

Проникновенный голос президента звучал как призыв кормчего, обращенный к друзьям, плывущим с ним на одном корабле, — призыв одолеть ураганный ветер и волны; и каждый черпал в нем для себя наставление и веру.

«…ДОРОГИЕ СООТЕЧЕСТВЕННИКИ И СОЛДАТЫ…»

Эти простые слова всколыхнули душу Лыонга. Он сидел молча рядом с товарищами и мысленным взором своим видел дядюшку Хо, каким он был в тот день, когда посетил их часть: седая голова, несколько белых нитей подняты ветром над высоким лбом; веселые и добрые глаза; быстрая, легкая походка; сандалии из автомобильных покрышек; наброшенный на плечи старый, полинялый китель…

Самая заветная мечта истребителя: если уж сел в кабину — взлететь и, если взлетел, — встретить противника, увидеть его первым и, опередив, нанести решающий удар. Но в жизни все идет не так упорядоченно и гладко. В каждом бою случаются сотни неожиданностей, и один бой никогда не похож на другой…

Сегодня Лыонг уже несколько раз поднимался в кабину и, посидев в самолете, спускался по стремянке на землю. Вечером одному звену дали вылет. Они надеялись встретиться с янки, но неприятель явно их избегал. Тогда они получили новый приказ: сделать круг над Ханоем и возвратиться на базу.

Весь вечер летчики четвертой эскадрильи просидели, споря о новшествах в тактике воздушного боя. Воскресенье это стало «черным днем» для вашингтонских асов: зенитные части и ракетные дивизионы вместе с ополченцами, вооруженными пехотным оружием, сбили над Северным Вьетнамом еще семь самолетов. К тому же на Юге, недалеко от Сайгона, партизаны подорвали миной американский корабль водоизмещением в десять тысяч тонн. Сообщения об этом, переданные по радио, еще больше разожгли страсти. Дебаты прекратились лишь перед самым отбоем.

Свет был погашен, весь лагерь умолк. Лыонг никак не мог заснуть, он вспоминал все, что говорилось сегодня вечером. «…Многое из придуманного ребятами явно годится!.. «НЕТ НИЧЕГО ДОРОЖЕ НЕЗАВИСИМОСТИ, СВОБОДЫ… ДОРОГИЕ СООТЕЧЕСТВЕННИКИ И СОЛДАТЫ…» Слов этих теперь не забыть. Они врезались в память на всю жизнь, и ничто их не сотрет… В борьбе важно, что твои раздумья и опыт становятся достоянием всех. Каждый кладет свой кирпич в общий фундамент. Фундамент этот растет, и те, что идут следом за нами, начиная строить, кладут уже ряды выше наших… И вот еще в чем суть: следуя предначертаниям партии и установкам командования, каждый из нас, от боя к бою, создает что-то свое; и пусть этот вклад невелик, но ведь, как говорится, слабые ветру сливаются в ураган. Так мы создаем новые, свои приемы боя: немногим противостоять множеству; малой силой одолевать большую; неслыханное мужество, — хитрость, смекалку, осмотрительность и гибкость соединять воедино и этим побеждать агрессора, который несравненно мощнее и больше нас числом. У нас нет выбора! Именно так приходилось нам сражаться веками, тысячелетиями, чтобы выжить и сохранить независимость и свободу. И это стало, пожалуй, естественным образом мысли, жизненным качеством, присущим всем нам, вьетнамцам…»

Лыонг заснул. Спал он спокойно до самого утра.

Большие группы вражеских самолетов приближались к юго-западному району Ханоя. На аэродроме не умолкал грохот турбин. Одно звено за другим поднималось в воздух. Лыонг и Тоан, затянув ремни и надев шлемы, стояли у края бетонной полосы, провожая глазами истребители, стремительно уходившие парами в сторону Ханоя.

— Да-а, сегодня скучать не придется!

— Должны же мы помочь защитникам столицы.

— Девять двадцать… Рановато он сегодня пожаловал!

— Да уж…

— Лыонг, у тебя не осталось конфет?.. О чем это ты размечтался?

— Я… думаю о Ханое.

Он вытащил из кармана карамельки и протянул приятелю. Перед глазами стоял узкий проулок, комнатка с балконом и румяная девушка в кепке, с винтовкой за спиной, спускающаяся по лестнице… «Может, и она стреляет сейчас по самолетам? Я так и не успел ответить на ее письмо…»

— Тревога!

Лыонг и Тоан получили приказ подняться в воздух и патрулировать район аэродрома.

Через несколько минут их МиГи уже поблескивали на солнце высоко в синеве неба. Почему-то сегодня земля отсюда, сверху, казалась ему особенно знакомой: каждая вьющаяся линия дороги, каждая рощица, отсвечивающие полосы воды и холмы. Не только аэродром был для неприятеля первостепенной целью, вокруг немало других объектов, к которым давно уже подбирался враг. Но хотя небо, казалось бы, безбрежно и в нем не воздвигнешь препонов, противнику не было к ним пути. Тщательно разработанные и выверенные по картам полетные трассы МиГов пересекали все боевые маршруты вражеских самолетов и были наиболее выгодны для поиска и атаки.

«…Длинная черта — это асфальтированное шоссе. Дальше — железная дорога и взгорбленный мост над бурой нитью реки… Еще дальше — бетонный мост, пестрые квадратики крыш и спички телеграфных столбов, вокзал и промышленные районы, построенные за последние годы…

Разворот… Пройдем вдоль гряды. Горы громоздятся у горизонта к самому небу. Вершины темнеют на белом фоне облаков; крутые склоны тонут в вязком сероватом тумане… Здесь самый удобный путь для вражеских бомбовозов, на него надо обратить особое внимание!…»

Время от времени МиГи прошивают насквозь хлопья облачной ваты. Тоан держится позади — правее или левее ведущего. Машины, связанные единой волей, выполняют маневры слаженно и ритмично.

«…Еще разворот… Идем обратно, в сторону аэродрома. Знакомые холмы с нечастыми деревьями. И, наконец, равнина; переливающиеся прожилки каналов и речек, а там, вдали, за наплывающей дымкой — Ханой…»

В это самое время со стороны Черной реки несколько групп Ф-105, прижимаясь к горам и уходя в облака, на разной высоте скрытно шли к аэродрому. И, как верно догадались в полку, это было одно из отборных подразделений военно-воздушных сил США. Среди американских пилотов, летавших во Вьетнаме, но было, пожалуй, такого, кто не слыхал бы о командовавшем им знаменитом асе Миллере. Майор Миллер за три войны налетал больше четырех тысяч часов. Рассказывали чудеса о его шестом чувстве, о том, что в его лексиконе отсутствует слово «страх». Небо Юго-Восточной Азии этому матерому волку было не в новинку: в конце второй мировой он с «летающих крепостей» бомбил японцев от Лао-кая[43] до залива Ха-лонг[44] и участвовал в воздушных боях с японскими истребителями. Потом он воевал в Корее, и вот теперь, много лет спустя, снова бороздит вьетнамское небо… Майор Миллер, прозванный, как и его самолеты, «громовержцем».

День за днем поднимал он с авиабазы в Таиланде своих «мальчиков» и вел их забрасывать бомбами и ракетами землю маленького государства, не имеющего «достойной упоминания» авиации и флота. Как его президент и просвещенные генералы, он был поначалу уверен, что «фантомы» и «громовержцы» неотразимы и стремительными ударами скоро поставят эту маленькую страну на колени и заставят ее капитулировать! Но за год с лишним майор Миллер усвоил, что полеты над Северным Вьетнамом мало похожи на увеселительные прогулки. Огненная сеть, поднимавшаяся всякий раз над землей, становилась все чаще и бее опасней. «Мальчики» боялись не только зенитных пушек и ракет, но и людей, вооруженных винтовками. Многие жаловались, что их повсюду подстерегают тысячи и тысячи ружейных стволов и что, когда с земли открывают огонь, у них буквально волосы встают дыбом! Теперь ко всему еще прибавились МиГи, от боя к бою становившиеся все опаснее. Другие подразделения с их базы несли большие потери: с каждым днем росло число сбитых машин и невернувшихся летчиков. Один из миллеровских «мальчиков», сделавший ровно сто боевых вылетов, был переведен обратно в Штаты. Там он женился, но уже через месяц возжаждал «воинской славы» и больших наградных и записался на второй срок во Вьетнам. Он приехал на базу, через несколько дней был сбит и пропал без вести. Никто из «отличных парней» не помянул его добрым словом, они считали его кретином. Многие уже не таясь, в открытую, изо дня в день подсчитывали свои вылеты, мечтая скорей дойти до сотни и получить шанс на возвращение домой. Молодые пилоты, прибыв сюда, сразу улавливали настроение «стариков», падали духом и поносили всех и вся. Начальство рекомендовало как лучшее средство, для поднятия духа пиво и песни под гитару. И они ездили на Филиппины за гитарами и пивом. Однако в подразделении Джона Миллера ничего подобного не было! Он постоянно внушал подчиненным одну, усвоенную им за долгие годы истину: «У военного летчика только один способ выжить. — атаковать первым, атаковать всегда и везде». Он лично водил их на самые опасные операции. После бомбардировок Ханоя «мальчики» майора Миллера особенно прославились, а сам он сделался притчей во языцех на всех американских базах. Но ему и этого было мало. Уверовав в свою хитрость и мастерство, в мощь своего оружия, он решил прорваться к неприятельскому аэродрому, нанести по нему сокрушительный удар и подорвать дух «малочисленного и незрелого» противника, который посмел бросить вызов исконным хозяевам неба, сильнейшим на земном шаре. Это будет самым славным делом, которое он, возвращаясь в Америку, оставит на память о себе во Вьетнаме, а возможно, — и завершением, венцом всей его летной карьеры…

Вот почему в это утро, когда другие подразделения американской авиации стремились прорваться к Ханою, Джон Миллер вел пятнадцать своих «громовержцев» — несколькими группами — в сторону вьетнамского аэродрома. Они получили сегодня задание: разбомбить близлежащий промышленный центр. Но Миллер приказал одной из групп взять шариковые бомбы, чтобы смести людей на вьетнамском аэродроме. Сам он шел с другой группой, оснащенной только ракетами и комплектами для воздушного боя, намереваясь мощным ударом уничтожить истребителей прикрытия.

Он приготовил сюрприз для МиГов, предпочитавших обычно ближний бой: на некоторые из его самолетов поставили по шесть двадцатимиллиметровых пушек, залп которых подобен был огневой лавине. Матерый волк придумал такой тактический ход: идущая впереди группа бомбит промышленные объекты, отвлекая на себя МиГи, и тогда большая часть его машин внезапно атакует неприятеля. Сегодня он взял с собой своих любимцев: капитана Дина Аллана, служившего раньше в Западной Германии, смельчака, сдержанного и немногословного, вечно холившего свои короткие жесткие усики, и лейтенанта Робертса, недавно переведенного из Японии — восходящее молодое «светило» — горячего и азартного, для которого война была чем-то вроде хоккея…

— Джон, — это был голос Дина, — мы летим вдоль шоссе. Вижу два МиГа, они идут на сближение с нами.

— Отлично! Возьми их себе на закуску…

— Двадцать четвертый! «Черное облако» справа от вас, двадцать километров.

— Вас понял!

Лыонг едва успел ответить «земле», как его вызвал Тоан:

— Двадцать четвертый! Противник заходит со стороны шоссе!…

«…Ну и реакция у Тоана!..»

Сделав правый разворот, он сразу увидел четыре Ф-105, они шли над горами немного выше МиГов. Американцы разбились на пары: одна держалась вдоль шоссе и шла прямо на промышленный центр, другая устремилась под углом к дороге.

«…По-моему, вторая пара хочет нас отвлечь… Или они заходят на железнодорожный мост?… Обычно у Ф-105 первая пара несет бомбовый груз…»

Он скомандовал:

— Атакуем первую пару!

Сбросив оба дополнительных бака, он стремительно развернул машину и атаковал Ф-105, летевшие над шоссе. Точно рассчитанный маневр вывел его в хвост «громовержца» — на позицию, выгодную для огневого удара. Он нажал на гашетку, выпустив очередь по ближайшей машине. Янки поспешно сбросил куда попало свой бомбовый груз, снизился и пошел на бреющем. Второй американец тоже побросал бомбы, резко набрал высоту и стал уходить. Лыонг пристроился за ним в хвост.

— Тридцать первый! Идите на перехват второй пары!

«…Конечно, те два Ф-105 сделали ложный маневр в сторону моста… Теперь они разворачиваются на предельной скорости и выходят к нам в хвост…»

Истребитель Тоана уже шел им наперерез. В небе засверкали огненные штрихи снарядов.

Лыонг словно прилип к американцу, он едва не настиг его над дорогой. Следом за ним он набирал высоту, бросал машину к земле и всякий раз, когда янки пытался свернуть в сторону, выходил на пересечение возможной кривой его разворота.

Он дал залп… потом еще один.

Пульсирующие красные струи скользнули рядом с хвостом «громовержца». Тот описал зигзаг и прижался плотнее к земле.

«Так, дадим еще залп!..»

— Двадцать четвертый! — ворвался в наушники окрик Киена. — Немедленно — разворот! Разворот вправо!

Лыонг стиснул зубы и резко повернул штурвал. За спиной вспыхнула яркая дуга, потом — еще одна, высвеченная синими вспышками; и вот уже прочертившие их ракеты исчезли где-то далеко отсюда. Циферблаты и цветные индикаторы на приборной доске замелькали и размазались полосой; потом он снова увидел их четкие контуры, а через мгновенье все опять слилось в трепещущих радужных бликах. МиГ почти вертикально шел вверх.

Он снова круто спикировал к земле. Тяжесть каменной глыбой навалилась на позвоночник, сдавила грудь; из разрезов костюма со свистом рванулся воздух. Секунду спустя пелена, застилавшая глаза, растаяла.

«…Слишком увлекся преследованием… не следил, что происходит сзади… Вот они: два Ф-105… еще два… Идут следом за мной… Справа другие «громовержцы» атакуют Тоана… Впереди, в стороне аэродрома тоже видны самолеты: на разной высоте — по одному, по два — заходят с нескольких направлений…»

Внизу, на земле, полыхнули зарницы.

«Зенитки открыли огонь!..»

За надрывным воем мотора разрывы снарядов были еле слышны. Но он успел заметить, как темные хлопья дыма повисли вокруг вражеских машин, угрожавших его МиГу.

«Здорово!..»

— Двадцать четвертый! Внимание — противник сзади!

Он круто развернул истребитель: два американца шли параллельным курсом, но были еще далеко; зато другая пара явно стремилась его настигнуть; под крыльями у одного, потом у второго забились огненные вспышки.

«Бьют по мне!..»

Пучки ярко-красных искр зримо протянулись к его машине.

«А-а, шесть двадцатимиллиметровок у каждого! И не жаль снарядов, лупят на таком расстоянии!..»

Он форсировал скорость и бросил машину вверх. Красные искры, обгоняя друг друга, прочертили штрихи за хвостом истребителя, их трассы изогнулись к земле и исчезли.

Еще разворот! Кривая теперь выводила его в хвост американцам. Прикинув дугу его разворота, янки резко прибавили скорость и оторвались от него; работающие на форсаже турбины выплевывали языки пламени.

Он набрал высоту и огляделся: преследовавшие его «громовержцы» попали под огонь зениток.

— Двадцать четвертый! Атакуйте две машины, заходящие в хвост тридцать первому!

Тоан шел, как на привязи, за «громовержцем», но два других готовились атаковать его сзади.

— Тридцать первый! Немедленно уходите вверх!

Отдавая приказ, Лыонг уже выходил на сближение с двумя Ф-105. Он дал короткую очередь, и они ушли в сторону.

«Ну, вроде бы полегчало!…»

Все, кто оставался на аэродроме — пилоты, техники, офицеры штаба, — собрались кучками в траншее и, задрав головы, глядели на небо. Грохот и вой реактивных турбин сливался с канонадой, тупо ударявшей в барабанные перепонки, и сотрясал все вокруг. Иногда зенитные снаряды разрывались прямо над головой; и осколки со звоном сыпались на взлетную полосу. У всех захватывало дыхание от стремительного темпа событий: атаки укладывались в какие-то доли секунды, и один неожиданный маневр резко менял весь ход боя. Вот сейчас несколько Ф-105 старались загнать МиГи в фокус пылающих трасс. Американцы выпускали ракеты одну за другой, и отсюда, с земли, видна была траектория каждой.

Нго, сидевший со своими техниками на краю окопа, вдруг с силой хрустнул переплетенными пальцами. Не дыша, он следил за тем, как Лыонг ушел от одной ракеты, потом — от второй и чудом увернулся от направленных прямо в него снарядов. Ему захотелось вскочить и кричать — кричать так громко, чтоб голос долетел к его товарищам, в небо:

— Ребята! Осторожней!.. Сзади, справа еще двое!

Но он остался сидеть неподвижно, глядя на две серебристые машины, которые кружились каруселью, не давая зайти себе в хвост, — то уходили ввысь, то устремлялись к земле и упрямо шли к аэродрому.

Зенитчики точно взаимодействовали с истребителями, ставя позади них полосу заградительного огня. Дымки разрывов заставляли «громовержцев» сворачивать с курса и ломали их строй. Ополченцы — среди них много девушек — из вырытых на полях окопов частым ружейно-пулеметным огнем встречали самолеты, пытавшиеся на бреющем полете прорваться к аэродрому и закидать его «шариками». Янки сбрасывали свой груз на окрестные холмы.

Один из МиГов вдруг начал пикировать с высоты прямо на аэродром, за ним гнался Ф-105. Другой наш истребитель, развернувшись, отсек от преследователя три остальные американские машины и вынудил их войти в зону зенитного огня.

Нго вскочил. Он не мог разобрать, кто это — Лыонг или Тоан? МиГ продолжал пикировать, словно нацелившись на бетонную полосу, а янки прилип к нему намертво.

Высота — тысяча метров… восемьсот… пятьсот… триста…

МиГ беззвучно, как стрела, мчался к земле. Нго разглядел номер машины и фигуру пилота в кабине: Тоан! Пальцы у него побелели. Он хотел крикнуть: «Кончай! Разобьешься!..»

Американец не выдержал и, задрав брюхо, пошел вверх. До земли наконец донеслась грохочущая звуковая волна. МиГ вырвался из пике прямо над головами людей, в семи или восьми десятках метров от бетонной дорожки. Горячая струя отработанных газов мягко ударила в лицо Нго. И опять ему захотелось кричать и прыгать: на этот раз уже МиГ наседал на американца, а тот старался уйти от преследования.

Ребята, столпившись вокруг Нго, кричали и размахивали руками.

Тоан открыл огонь. Сверкающие пунктиры снарядов ударили в фюзеляж американца. От него отвалился какой-то темный обломок, потом еще пять или шесть кусков металла, крутясь, полетели к земле и грохнулись прямо на взлетную полосу.

Аэродром огласился громкими криками. Американец все еще старался уйти. Но Тоан не выпускал его. МиГ снова дал очередь, и Ф-105, вспыхнув, как факел, рухнул куда-то в поле.

Майор Миллер почувствовал, как по спине у него вдоль позвоночника поднимается холодная дрожь. «Проклятые МиГи! Чертовы зенитки!..»

Он бросил машину в боевой разворот. В наушниках раздался голос Аллана:

— Майор, вы слышите меня?.. Попадание в мою машину!

Миллер атаковал МиГ, только что обстрелявший его друга, и крикнул:

— Роберте, этого подонка я беру на себя!

— Хорошо, майор. Оставляю его вам на десерт!

Миллер видел: сбить идущий впереди МиГ — плевое дело, все равно, что вынуть из кармана зажигалку. Вьетнамец преследовал одного из «мальчиков» и не подозревал, что смерть уже настигает его сзади.

Еще издалека майор выпустил две ракеты. Летевший рядом Ф-105 тоже дал ракетный залп. Синие молнии рванулись вперед. Но противник каким-то непостижимым движением ушел от ракет. «Дьявол! — подумал Миллер. — Мне не хватало сегодня только чудес! Ладно, все равно не уйдешь!..»

— Дин, как ты там?

— Плохо.

— Возвращайся! Возвращайся на базу, не жди нас!

Миллер преследовал «свой» МиГ. Он приказал одному из звеньев выйти на перехват вьетнамца. Но МиГ ускользал по-прежнему, неожиданными и точными маневрами увертываясь от снарядов.

«Ничего не скажешь, у Северного Вьетнама завелись приличные летчики!.. Наверно, их ас! Такого и сбить не стыдно», — криво усмехнулся майор.

Дальнейший ход боя вконец испортил Миллеру настроение. Он не помышлял уже об амбиции и чести мундира. Он скрежетал зубами от бешенства: буквально у него на глазах один из МиГов расстреливает машину Робертса, и он вряд ли успеет ему помочь. Осколки зенитного снаряда застучали по фюзеляжу его самолета. Шедшее впереди звено рассеялось, спасаясь от разрывов.

— Третье звено! — закричал Миллер. — Подавить зенитные установки на холме!

Сам он с несколькими «мальчиками» атаковал МиГ, но поздно: Роберте уже был сбит.

Миллер стиснул зубы, со лба его стекал пот. Он неотступно преследовал вьетнамский истребитель. Пять или шесть раз он открывал огонь, но снаряды шли мимо цели. Однако он не отпускал противника, уверенный, что рано или поздно тот совершит какую-нибудь ошибку, и потребуется не больше секунды, чтобы разделаться с ним.

«Наконец-то!..» Уходя от снарядов, вьетнамец положил истребитель на крыло и очутился в кольце его прицела. Миллер крикнул что-то и нажал на гашетку. Шесть огненных вспышек полыхнули вокруг носа его машины. «Ну, теперь — наверняка!.. Господи, что ж это такое?!» Майор выругался в бессильной злобе.

Лыонг словно сросся со своим истребителем; он выделывал самые невообразимые фигуры, уходя от ракет и снарядов, которыми янки осыпали его со всех сторон.

«…Прошло всего полминуты, а кажется, гонка эта длится вечно!…»

Каждую секунду он ждал, что снаряды ударят в его машину, и каждую секунду умудрялся избежать смерти. Маневрируя, он сумел рассеять вражеские машины. Остался один-единственный Ф-105, присосавшийся, словно пиявка. Он висел на хвосте МиГа, но не открывал огня, желая, должно быть, ударить наверняка.

— Сволочь, — пробормотал Лыонг, — так… так… оторвись от своих, и я тебе покажу!…

Быстро рассчитав маневр, он решил развернуться, но в это мгновение справа от фонаря кабины сверкнули трассы снарядов. Он бросил машину в сторону. Вдруг резкий толчок вырвал из-под него сиденье.

«Как тряхануло машину!.. Наверно, эта сволочь попала в фюзеляж…»

Он как будто глядел на все со стороны, чужими глазами, ожидая, что истребитель вот-вот развалится на куски. Но рука автоматически передвинула штурвал, МиГ наклонил нос и помчался к земле.

«Слушается руля!…»

Он круто поднял машину вверх, сделал мертвую петлю, и через мгновение Ф-105 промелькнул под крылом его истребителя.

— Ну, теперь тебе гроб! — крикнул Лыонг.

Он вышел американцу в хвост, дал длинную очередь из всех стволов и увидел, как один из его снарядов пробил в крыле «громовержца» здоровенную дыру. Ф-105, покачнувшись, вошел в пике, стремясь оторваться от Лыонга. Он ринулся было за ним, но тут появились несколько «громовержцев», шедших на выручку подбитой машине. Лыонг развернулся, стремясь опередить их и набрать высоту.

Поврежденный Ф-105 уходил, падая с крыла на крыло. У Миллера рябило в глазах, по спине стекали холодные капли пота. В мозгу билась единственная мысль: «Уйти… уйти… вырваться…» Внутри словно оборвалось что-то. Серия зенитных снарядов лопнула совсем рядом. Волосы у него зашевелились, ноги и руки дрожали. Шум, похожий на ржание взбесившегося табуна, раздирал барабанные перепонки.

«Скорость!… Быстрее, быстрее!… Вырваться из этой адской ловушки!…»

Он форсировал скорость до предела, пытаясь набрать высоту. Вдруг самолет звонко обожгло стальным хлыстом, и кабину лизнули желтые языки огня. Миллеру удалось из последних сил нажать кнопку катапультирования, и он вместе с креслом вырвался из горящей машины. Над головой зашелестел вытянувшийся купол парашюта. Но вихрь, рванувшийся за падавшим в штопоре самолетом, не дал ему раскрыться, перекрутил стропы, и Миллер камнем рухнул наземь. Километрах в десяти от него уткнулась носом в рисовое поле полусгоревшая машина…

Зенитки вели массированный огонь. Из своей кабины Лыонг видел, как повсюду — в полях, на холмах, на речном берегу, в лесной чаще — огневыми зайчиками полыхают артиллерийские залпы. Разрывы, поначалу висевшие где-то внизу, вспыхивали теперь выше, частыми лезвиями рассекая строй «громовержцев».

А в небе над аэродромом виднелся лишь МиГ Тоана, летевший ему навстречу. Янки уходили в беспорядке. Лыонг наметил себе одного и обрушился на него сверху.

— Двадцать четвертый! Не открывайте огня по этой машине! Атакуйте четвертую справа!

Выполняя команду «земли», он развернулся вправо, успев заметить, как Тоан пристроился к нему и прикрыл его сзади, и по крутой дуге атаковал американца. Он настигал его: ближе… ближе — вот уже видны головки винтов на сочленениях крыла.

Он нажал гашетку — раз, еще раз…

«Кончились снаряды!…»

Из горла едва не вырвался крик ярости. Ф-105, форсируя скорость, уходил, перегруженный двигатель его извергал раскаленные языки пламени.

Так, сам собою, кончился бой. Небо очистилось. Четыре последних «громовержца», пытаясь построиться в боевой порядок, быстро уходили к реке.

МиГи номер двадцать четыре и тридцать один сделали круг над аэродромом, снизились и прошли вдоль летного поля. Лыонг покачал крыльями, приветствуя друзей на летном поле, обернулся назад и увидел, как Тоан тоже покачал крыльями, машина его словно танцевала в воздухе. Потом он поглядел вниз: люди выбегали на взлетную полосу, обнимались, кричали, размахивали руками, платками, шапками.

Август был на исходе. К концу дня чувствовалось, что зной начинает спадать.

Сразу после обеда Лыонг разделся и взялся за поливку овощей, надеясь покончить с грядками дотемна. А Тоан снова вносил усовершенствования в конструкцию курятника. Увлекшись, они не заметили вошедшего во двор человека.

— Эй, Лыонг, это ты?

— Шау!

Лыонг бросил на землю лейку и кинулся к другу.

— Ты что — насовсем?

— Да нет. Только выписался из госпиталя, и сразу упекли в санаторий. Хорошо, Тхуан прислал за мной машину, и я завернул к вам ненадолго.

— А ты растолстел, однако. Как нога?

— В порядке.

Они поднялись на крыльцо. Шау сильно хромал.

Прибежал Тоан. Они вытащили стулья и поставили их рядком на террасе.

— Тоан наконец завершил строительство, — сказал Лыонг, показывая на птичник.

— У вас здесь просто рай! — Шау обвел взглядом «угодье» и засмеялся. — В госпитале сестры извели меня своей дисциплиной и распорядком. Особенно с ними шутки плохи во время тревоги. Доан не вернулся?

— Он еще загорает в санатории. Ты его, наверно, там встретишь…

— Сказать по правде: я, как подлечился, ни одной ночи не спал, и кусок в горло не лезет. Не могу я прохлаждаться!

— Не дури, тебе надо отдохнуть и поправиться как следует. Ты ехал через Ханой?

— А как же! Заходил к тебе, просидел у вас весь вечер. Мачеха скормила мне целый мешок крушины. И малыши были дома. Мы отлично провели время.

— Знаю, у них каникулы. Что там в Ханое?

— Все по-старому. Только тревоги стали чаще — и днем и ночью. Мне повезло: видел, как зенитчики работают, и на наших ребят полюбовался. Да, знаете, Бан отличился уже на новом месте. Он несколько раз участвовал в воздушных боях за столицу и сбил «крестоносца» прямо над пригородом.

— Надо написать ему поздравление!

— Опять поднялась вода в Красной реке. Вы, может, и раньше слыхали, а я вот узнал впервые: оказывается, в Ханое есть места, лежащие на семь-восемь метров ниже уровня воды.

— Просто чудо, что удалось в этом году отстоять страну от наводнения!

Все трое помолчали, потому что знали: впереди еще целый месяц нелегкой борьбы с паводком.

— Ко мне заезжали в госпиталь знакомые из Главного политического управления армии, — сказал Шау, — и говорили, что, когда сбили Миллера, все западные агентства подняли дикий шум. А дня два назад зенитки сшибли и первого его друга, какого-то капитана!

— Отлично! — воскликнул Тоан. — Ох, совсем забыл, хочу показать тебе одну штуку.

Он убежал в дом и вынес Шау фотографию: купол парашюта белел среди темных спиралей дыма.

— Подполковник, которого ты сбил. Я из-за этого сувенира чуть не загремел на тот свет! Лыонг обернулся.

— Мало тебя ругали. Художник нашелся! Тут бой идет, а он отключил пушку и щелкает фото. Да еще матерится на весь эфир!

— Я-то надеялся, что ты меня запечатлел! — расхохотался Шау. — Говорят, вы в последнем бою отличились? А сами как, в порядке?

— В моей машине пробило фонарь кабины. У Лыонга пять или шесть вмятин возле хвоста. И все!

— Думаю, я там долго не задержусь. Через недельку буду обратно.

— Знаешь, не худо бы тебе подлечить ногу, — сказал Лыонг. — Ты отдыхай сколько надо, пока не поправишься.

— Да ну, ерунда! — опять засмеялся Шау. — Я тогда гляжу: до земли уже рукой подать, а вы все кружите надо мной. Здорово вы меня растрогали… И только вы улетели, буквально через минуту прямо над головой у меня прошли двое американцев. Жаль, не было у меня рации: вызвал бы вас назад, поджарить пташек!.. Приземлился я в лесу. Нога болит нестерпимо. Ну, думаю, перелом; придется выбираться ползком. Потом отлежался — час, наверно, или больше того, — и вроде бы полегчало. Срубил себе ветку и заковылял, опираясь на нее. Вскоре я, сам того не ожидая, вышел на дорогу, вижу, идет она прямо по берегу ручья. Сразу успокоился. И побрел со своей палкой. Пройду немного, присяду передохнуть и — дальше. Чуть услышу шорох в лесу — сразу затягиваю во все горло «Все отдать за народ…»[45]. Вот уж не думал, что придется когда-нибудь петь соло!

Они дружно расхохотались. Шау продолжал:

— Первым повстречался мне ополченец. «Я все время, говорит, шел за вами, на вашу песню». Зашагал я за ним следом. Вдруг чувствую: ногу совсем свело. Сел прямо на дорогу. Хорошо, мы были почти на опушке. Парень выстрелил в воздух, потом перетащил меня к большому камню, чтоб я мог к нему прислониться. Пришли еще трое ополченцев — двое мужчин и женщина. Они дотащили меня до деревни. Я попросил сразу отправить меня в уезд, и они раздобыли где-то носилки. До уезда мы добрались только к восьми вечера. И надо же — принесли меня прямо в помещение женского комитета! Ну и дела. Женщины, понятно, сразу с расспросами: «Может, выпьете молока?» — «Да…» Принесли здоровенную чашку — с верхом. Я выпил ее одним духом. «Может, выпьете еще, а?» — «Да, прошу вас, еще чашечку…» Одна увидала, что у меня рубашка порвалась. «Раздевайтесь, говорит, зашью». А на мне и майка драная. Тут они запричитали: «Что ж это наши летчики да в худой одежде… Разве ж нынче в рванье ходят!..» Заставили снять майку. Все зашили, заштопали. А я уже слышу: собрались курицу резать, в кухне кудахчет…

Раздался автомобильный гудок. Шау встал.

— Мне пора. Доскажу в другой раз.

— Ты там не беспокойся, отдохни как следует.

Они проводили Шау к машине и на обратном пути долго еще улыбались, вспоминая его историю.

Вечер выдался свободный, и Лыонг сел за письмо.

Вдруг в двери появилась голова Кхая:

— Эй, Лыонг, одевайся. Звонил комиссар, просил тебя срочно явиться.

Войдя в комнату комиссара, освещенную неяркой настольной лампой, Лыонг почувствовал, как в груди гулко заколотилось сердце. Ви поднял голову от стола и предложил ему сесть.

— Есть телеграмма на твое имя.

Лыонг взял у него листок и поднес к светлому «ругу под абажуром.

«Почтовый ящик…

Просьба сообщить Ле Лыонгу его сестра Ле Ань Дао тяжело ранена при отражении авианалета доставлена больницу Ханой Тчк Если возможно прошу Лыонга приехать немедленно Тчк Туйен».

Комиссар встал и подошел к нему.

— Доложи обо всем Киену. У нас скоро закончится совещание, и представитель Главного политического управления армии будет возвращаться в Ханой на своей машине. Он тебя подбросит. Получишь двухдневный отпуск, вернешься в часть послезавтра в восемнадцать ноль-ноль.

Проводив его до двери, Ви добавил:

— Если случится что-нибудь, телеграфируйте мне. Мы тут собрали для Дао несколько банок сгущенки. Передавай ей от меня привет и пожелания скорого выздоровления. Ну, иди укладывайся, а то опоздаешь.

Всю дорогу Лыонг от волнения не находил себе места. Телеграмма, лежавшая в нагрудном кармане, жгла его сквозь гимнастерку.

Ночное шоссе было оживленным и шумным. Колонны грузовиков, вереницы велосипедов и повозок, запряженных волами и лошадьми, двигались в обе стороны. Время от времени лучи автомобильных фар выхватывали из темноты парней и девушек с рюкзаками, шагавших цепочкой по обочине вдоль шелестевших растрепанной хвоей филао. На их пробковых шлемах колыхались пришпиленные к сеткам зеленые листья. Машина шла медленно, и до Лыонга долетали их разговоры, шутки и смех.

«Газик» трижды вынужден был останавливаться: самолет повесил осветительные ракеты, потом впереди открыли огонь зенитки и, наконец, — это заинтересовало даже Лыонга — дорогу им преградили тягачи с ракетами; они ползли с козырьками на фарах, словно прищурясь и сгорбив огромные черные туловища.

В Ханой добрались уже за полночь. Улицы были безлюдны, но издалека доносился лязг гусениц: где-то двигались пушки. Машина довезла Лыонга до угла Литейного ряда.

Он свернул со своим велосипедом в безмолвный проулок и почувствовал, как тревожно сжалось сердце. «Дома ли Туйен? Что, если она опять в ночной смене? Как отыскать Дао?..»

Он толкнул ворота и вошел в утопавший во мраке двор; посветив себе фонариком, прошел в дом и тихо поднялся по ступенькам. Постучавшись, застыл в ожидании у двери.

— Кто там?

«Дома!…»

— Это я, Туйен.

— Лыонг!

В комнате зажегся свет, послышался какой-то шорох, торопливые шаги. Дверь отворилась. На пороге стояла Туйен, застегивая пуговицы блузки. Она посторонилась.

— Лыонг! Как хорошо, что вы приехали.

Войдя в комнату, казавшуюся уже такой знакомой, Лыонг сразу увидел за приоткрытым белым пологом маленького Шона. Тот крепко спал. Он снял рюкзак, положил его на пол в углу и подошел к столику у окна. Туйен, пригладив упавшие на лоб волосы, взяла термос и собралась заварить чай.

— Нет-нет, мне ничего не надо. Как Дао?

— Ей сделали операцию, вынули осколок из легкого. Вечером ее еще лихорадило… Упадок сил. Но перед моим уходом она заснула. Я недавно из больницы, только легла.

— Я же на днях получил от нее письмо со всякими подробностями насчет бомбежки!..

— Это на той неделе был налет. Я тоже получила от Дао письмо два дня назад. А прошлой ночью, вернее, уже под утро слышу, кто-то стучится в дверь. Открываю: Хай, сослуживец Дао, с малышом на руках; я чуть сама в обморок не упала. Хай мне и рассказал, что Дао ранена и ее отвезли в больницу. Я оставила его здесь с ребенком, а сама села на велосипед и — в больницу. Дожидалась за дверью, пока ее оперировали. Утром она была еще без сознания, и врачи ни за что не ручались. Я должна была пойти на работу. Хорошо, Хай приглядывал днем за ребенком. Под вечер я прямо с завода зашла к ней; она меня узнала, но говорить еще не могла. Вечером я вернулась домой, чтоб Хай не опоздал на поезд. Ну, а Шон у нас молодец, скучает по маме все время, но почти не плачет! Уложила я его спать и в девять часов снова поехала в больницу. Дао заснула. Врач сказала, что операция прошла хорошо, но она потеряла много крови и еще очень слаба.

— А сейчас можно ее навестить?

— Думаю, лучше завтра с утра. Когда я уходила, она еще спала. А вы не голодны? Давайте я подогрею вам супу.

— Что вы, Туйен! Спасибо, я не хочу есть.

Он нагнулся над кроватью и поглядел на Шона. Малыш спал, обняв обеими руками резиновую антилопу, губы его шевелились, и ресницы заметно вздрагивали, — наверно, он видел что-то во сне. Туйен тоже подошла поближе.

— Как назло, наш заводской детсад эвакуирован. Завтра мне на работу. Придется оставить его у соседки, у тетушки Дан. Она за ним присмотрит.

— Эта мрачная старуха, что живет рядом с вами?

Туйен улыбнулась:

— Она просто любит поворчать, но вообще-то очень добрая. Я думаю отвезти малыша в деревню, побудет, сколько нужно, с моими стариками. Пусть только сперва погостит у меня немного.

— Пожалуй, вам лучше сразу отвезти его к своим. Дао, наверно, нескоро еще поднимется, а здесь каждый день тревоги, да и возни с малышом много — вам на работу ходить будет некогда… А родители ваши живут далеко отсюда?

— Километров тридцать с небольшим… Дао была у нас в деревне несколько раз. Отец уже не работает, живут они там втроем: старики и мой братишка. То-то они обрадуются малышу — небось потом отпускать не захотят!

— Ну, завтра я Шона беру на себя. Схожу с ним в больницу к Дао. А вечером оседлаем велосипеды и отвезем его в деревню.

— Оставьте Шона у меня хоть на пару дней. Послезавтра у нас меняется график, я буду двое суток свободна и сама отвезу его.

Где-то у соседей зазвонил будильник. Они замолчали, прислушиваясь к долгой его трели, дрожавшей в ночи.

— Ладно, Лыонг, прилягте лучше и отдохните.

Он раскрыл рюкзак и достал все, что нужно для сна.

— В такую жару, наверно, приятнее спать на балконе.

— Нет-нет, под утро выпадает роса, и вам обеспечена простуда.

Он расстелил одеяло на полу, у двери на балкон, подвесил накомарник и, укладываясь, подумал: «У меня есть здесь теперь «свое» место…»

Когда он проснулся утром, Туйен уже ушла на работу. Полог над кроватью в углу был опущен: под ним крепко спал Шон. Лыонг вышел на балкон, умылся и увидел, что в очаге еще тлеют угли, и на них тихонько пофыркивает котелок с похлебкой. Рядышком в горячей золе стоял глиняный горшок. Он приподнял крышку: из горшка потянуло сладким духом клейкого риса[46].

Шон проснулся, уселся под пологом и огляделся вокруг. Увидев Лыонга, он скорчил плаксивую мину и захныкал:

— Ма-м… Где мама?…

Но он позволил Лыонгу взять его на руки, отнести на балкон и вымыть лицо и руки.

— Я твой дядя, Лыонг. Ты что, не узнал меня? Поешь-ка супу, и дядя отведет тебя к маме. Тетя Туйен сварила для тебя суп — вкусный-превкусный.

— Я знаю, она пошла на завод.

— Верно, ты у нас умница.

Лыонг старательно кормил малыша. «Он, пожалуй, исхудал, и глазенки растерянные».

Шон, исправно открывая рот, таращил на Лыонга глаза и помалкивал. Он как будто понимал, что сейчас, без матери, капризничать ни к чему.

— Ну как, пойдем проведаем маму?

Лыонг взял малыша на руки. Шон обнял его обеими ручонками за шею.

На улицах было не протолкнуться: народ шел на службу. Ехали на велосипедах рабочие с винтовками за спиной. Люди терпеливо выстраивались в очереди у прилавков, где продавали рис, у дверей столовых, около продавцов угля и хвороста. Под деревьями вдоль тротуаров стояли вереницы грузовиков, поблескивавших свежей краской. «Газики», ехавшие всю ночь по дорогам и добравшиеся наконец до места, — запыленные, с болтающимися ветками маскировки, — пробирались среди тысяч велосипедистов.

Войдя в больничные ворота, Лыонг замешкался: несколько дорожек разбегались по широкому двору между, убежищами и траншеями., Навстречу шла медсестра. Он решил спросить у нее дорогу. Сестра сочувственно поглядела на офицера с малышом на руках и повела его к длинным двухэтажным корпусам.

— Это здесь. Зайдите в регистратуру, узнайте, в какой она палате. Сколько тебе лет, маленький?

— Благодарю вас. Слышишь, Шон, тетя спрашивает, сколько тебе лет.

— Уже три!

— О-о, какой молодец.

Молоденькая санитарка отвела их в палату, где лежала Дао.

— Кажется, она еще спит, — прошептала девушка. — Давайте мне мальчугана, лучше ему сначала обождать здесь.

Койка Дао стояла у окна, выходившего на террасу. Окно было открыто. В просторной палате стояло несколько коек. Это была послеоперационная. Больные — бледные и усталые — лежали молча, лишь изредка кто-нибудь негромко стонал. Лыонг тихонько подошел к железной койке, прикрытой пологом. Дао спала, побледневшие веки ее были неподвижны. Он взглянул на висевший у изголовья температурный листок: кривая, выведенная красным карандашом, хоть и клонилась книзу, в общем не уходила от отметок «тридцать восемь» и «тридцать девять».

Лыонг вышел обратно на террасу.

— Эту ночь она спала хорошо, — сказала санитарка.

— Температура почему-то не падает.

— Врач сказал: теперь надо опасаться осложнений. Но состояние у нее неплохое. Посидите здесь с ребенком. Она скоро проснется.

Он взял Шона на руки, вышел во двор, сел на скамейку рядом с цветочной вазой и пустил племянника поиграть. Посидев, он снова поднялся на террасу и заглянул в окно.

«Кажется, Дао приподнялась на постели…»

Осторожно открыв дверь, он вошел в палату. Дао тихо стонала. Он подошел к ее койке. Она повернула голову, протянула руку, подняла край полога. Лыонг нагнулся, взял у нее сетку и подтянул к раме. Глаза у Дао радостно заблестели.

— Брат, ты? — прошептала она.

Он кивнул.

— Я приехал сегодня ночью.

Она снова закрыла глаза, губы ее легонько дрогнули. Открыв глаза, она огляделась, словно ища кого-то.

— Тебе что-нибудь нужно?.. Я привел Шона, он играет во дворе.

— Позови, пожалуйста, санитарку.

Он пошел в комнату дежурных и отыскал там знакомую девушку. Пока она хлопотала у постели сестры, он вышел во двор за Шоном. Малыш подкрадывался к стрекозе, шевелившей радужными крылышками на зеленом кусте.

— О, господи! Ну-ка, пойдем вымоем руки, а то нас к маме не пустят.

Лыонг взял его на руки и отправился на поиски водопроводного крана. Когда они вошли в палату, Дао успела уже умыться; несколько тонких прядей волос прилипли к ее влажному лбу. Она не казалась уже такой болезненной и бледной.

Шон, едва завидя ее, сполз на пол и прижался лицом к ее щеке. Дао поцеловала сына, пригладила его растрепавшиеся волосики. В уголках ее глаз показались слезы.

— Шон, не надо утомлять маму.

Лыонг снова взял его на руки. Дао едва заметно улыбнулась:

— Он, наверно, тебе докучает?

— Чего там, мы ведь оба мужчины, правда, Шон?... Он молодец. Ты за него не волнуйся. Я договорился с Туйен: завтра отвезем его в деревню, к ее старикам. Ньону я, как уйдем отсюда, сразу дам телеграмму. Ты-то как себя чувствуешь? Полегче стало?

Она кивнула, закрыла глаза.

Санитарка принесла стакан горячего молока, присела на койку и стала кормить Дао из ложечки.

— Сегодня у вас счастливый день. Теперь надо стараться кушать побольше, все съедать до конца, чтоб скорее поправиться и вернуться домой, к сыну. Если что понадобится, позвоните мне, вот здесь кнопка. Не вставайте, врач запретил вам двигаться. Лежите спокойно.

Допив молоко и проводив глазами санитарку, Дао спросила негромко:

— Ты сразу обратно?

— Да нет, пробуду здесь весь день, завтра уеду. Ребята все просили тебе кланяться. А Ви, наш комиссар, послал сгущенки.

— Не забудь их поблагодарить. Ты теперь, когда уедешь… — Она подняла на него глаза. — Как ты находишь Туйен?

— Она очень хороший человек, чудесный! Дао помолчала, но вдруг улыбнулась, и в глазах ее промелькнули искорки.

— Янки так и остались с носом. Плотина-то наша цела… Да, ты не давай телеграмму, он будет там беспокоиться… я после сама напишу…

Должно быть, разговор ее утомил. Она закрыла глаза.

Лыонг провел в больнице все утро. Когда они поднялись наконец по лестнице домой, было начало двенадцатого. Шон заявил, что он очень голоден. К счастью, от завтрака осталось немного рису. Малыш заморил червячка, а Лыонг отправился на балкон, намыл рису и стал кашеварить.

После обеда он уложил Шона и обмахивал его веером, пока тот не уснул. Тогда он расстелил свою постель, улегся и сам не заметил, как задремал.

Его разбудила сирена и взрывы, от которых ходуном заходили стены. Он выскочил на балкон. Прямо над головой, в слепящих лучах солнца тянулись круглобокие оранжевые облака, словно продернутые длинной белой нитью. Слышался гул самолетов. На большой высоте — тысяч десять метров — появились два крохотных пятнышка дыма, стремительно вытянувшихся в долгие черные дуги.

«Драпают на форсаже…»

Впереди них и по бокам повисли белые шары разрывов. Одна дуга сломалась, крученым отвесом пошла к земле и исчезла.

«Первому — крышка!…»

Зенитки вели огонь безостановочно. Длинные кусты разрывов все гуще вырастали над пригородом. Группы «фантомов» черно-серыми силуэтами промчались вдали над самыми крышами и пропали среди деревьев. К небу взлетел столб пыли и желтоватого дыма. И вдруг в гром канонады и рев «фантомов» ворвался привычный гул. Повернув голову, Лыонг успел заметить серебристо-белый МиГ, мелькнувший между кровлями.

Он снова взглянул туда, где только что взорвались бомбы. Пушки умолкли. На ветру медленно таяли следы разрывов. Белыми молниями сверкнули набиравшие высоту МиГи и исчезли.

Через несколько минут загудела сирена: отбой! Лыонг вернулся в комнату. Шон спал, как ни в чем не бывало.

«А я уже чувствую себя здесь совсем как дома! Теперь, пролетая над Ханоем, всегда буду искать среди океана крыш свою, единственную…»

МиГи вернулись и сделали круг над городом.

Лыонг присел, потом заходил взад-вперед по комнате. Он вдруг почувствовал, что ждет не дождется, когда вернется Туйен.

Услыхав быстрые шаги на лестнице, он вскочил и отворил дверь. Туйен, сняв с плеча винтовку, поставила ее в угол.

— Наши сегодня сбили самолет! Видели?

— Ага. Это был, очевидно, разведчик.

Даже в темной своей спецовке Туйен была очень мила. Сняв синюю матерчатую кепку, она набросила ее на вешалку.

— Как Дао чувствовала себя утром?

— Температура высокая. Но спала она хорошо и выпила немного молока. Они с Шоном так обрадовались друг другу!

— Вы тут, наверно, оба умираете с голоду.

— Нет, мы обедали. Вы не посидите немного с ним? Я схожу к родным Тоана, передам письмо и загляну еще раз в больницу.

— Конечно. Только возвращайтесь к пяти, чтоб я тоже успела проведать Дао.

Вечер выдался лунный. Когда они поужинали и Шон уснул, Лыонг сказал:

— Может, пойдем погуляем по городу?

— Хорошо. Спускайтесь потихоньку, а я отнесу малыша к тетушке Дан: вдруг будет тревога.

Он постоял в переулке, ожидая Туйен. Когда она вышла, он не сразу узнал ее: волосы падали ей на плечо, нарядное цветастое платье с высоким воротником облегало гибкую, стройную талию.

Они шли рядом и молчали. У обоих было такое чувство, будто теперь, после этой прогулки, в жизни у них что-то изменится.

На улицах горели фонари. В некоторых кварталах электричество было временно выключено, и тогда дорогу им освещала луна. Они шли под высокими раскидистыми деревьями, сворачивая из улицы в улицу, временами заводя вполголоса разговор и снова умолкая надолго. Иногда Лыонгу казалось, что вокруг него расстилается волнующееся безбрежное море.

— Наша деревня на берегу реки. В прудах цветут лотосы. У нас хорошо, прохладно. Когда Дао выйдет из больницы, я увезу ее к нам недельки на две. Там она отдохнет и поправится.

— А наша семья все время переезжала с места на место. Помню только, как мы жили в маленьком переулке в конце Бобового ряда[47].

Во всем переулке только и было что большая канава. Но мне там очень нравилось, я с утра до вечера пускал бумажные кораблики. А рядом была контора, где рикши брали в аренду коляски. Как сейчас помню, у них там был большой, залитый цементом двор. С трех сторон его окружали низенькие домики, а с четвертой — невысокая стена, поверх нее шла колючая проволока. Рикши, приходившие за колясками, стояли на этом дворе. Они снимали свои штаны и рубашки и надевали грубые синие робы с номером в белом круге на спине. В переулке было две или три харчевни. Ходили туда одни только рикши. Бывало, часа в два ночи они все едят что-то, сидя на длинных скамьях у тусклой керосиновой лампы. Возле конторы хозяева еще устроили притон, где играли на деньги. Всю ночь там шумели и дрались люди. Чуть не каждый день владельцы колясок ругали и били тех рикш, которые возвращались, не заработав положенных денег. И почему-то в такие дни появлялась «наша» сумасшедшая. Она тоже жила в переулке. Я тогда был совсем маленький и не понимал, что к чему. Помню только, что она была помешанная. Выйдет — волосы распущены, драное платье подпоясано какой-нибудь цветной тряпкой, в руке ветка, как посох, — и давай голосить. А мы, ребятишки, бежим следом. Иногда уходили за ней до Угольного ряда[48] к самой реке… Да-а, чего только не было в том переулке. Тяжело жили люди, страшно!..

Туйен молча шла рядом, временами поднимая на него глаза.

Луна светила как будто ярче. Они вышли к Красной реке. Вдали, у высокой плотины, шумели машины на рисоочистительной фабрике, светлым столбом поднималась к небу пыль. Они шли по дамбе, прислушивались к плеску волн. Вода заливала прибрежный откос, около дамбы виднелись лишь вытянувшиеся вереницей крыши из соломы и пальмовых листьев.

— Беда! Река опять поднялась!

— Что вы, Лыонг, наоборот, сейчас вода спала. Вы бы сходили к Часовой башне или к холодильнику: там прямо в кучу свалены вещи и всякий скарб, который люди из береговых деревушек вытащили на плотину, когда их затопило дня два назад.

Пройдя еще немного по дамбе, они спустились на лежавшую вдоль реки пустынную улицу. Они шли не торопясь под старыми капоковыми деревьями[49]. Огромные — в несколько обхватов — стволы уходили прямо в ночное небо, простирая ветви над высокими домами с погасшими окнами.

Вдруг Туйен остановилась.

— Вон опять летит тот самолет!

За рекой, в посеребренном луной небе моргали зеленый и красный огоньки. Гудок паровоза, долетевший с моста Лаунг-биен, заглушил гул самолета.

Лыонг обернулся. Туйен глядела на него. По лицу ее стекал лунный свет, черные глаза — глубокие и влажные — не то смеялись, не то плакали. У него остановилось сердце. Он понял, что любит Туйен еще с того, самого первого дня. Он взял ее за руку и почувствовал, что она вся дрожит.

— Туйен, — прошептал он.

— Да…

Голос ее прервался, и она спрятала вспыхнувшее лицо у него на груди.

Они молча стояли в тени капока, не решаясь сказать ни слова, позабыв о времени. Мимо проехала автомашина, и они, очнувшись, зашагали дальше по улице.

Лыодг обернулся и поглядел на реку. Зеленый и красный огоньки перелетели над ней и утонули в темных вершинах капоков, закрывших половину неба.

Шау и Доан вернулись из санатория в один день. Ногу Шау залечили, но все-таки он заметно прихрамывал и не мог бегать. Назавтра же оба ушли в тренировочный полет. Пока Шау медленно взбирался по стремянке в кабину, стоявший рядом Лыонг с тревогой поглядывал на него и потом внимательно наблюдал за его полетом. Шау летал отлично.

Приземлившиеся один за другим МиГи еще не выключили моторов, а Лыонг и Тоан бежали навстречу друзьям. Они обнялись, громко крича и хлопая друг друга по спине.

— С моей ногой, — смеясь, сказал Шау, — в небе теперь удобнее, чем на земле!

Дни сменялись чередой, прокаленные жарким солнцем. Но утром и вечером стало уже прохладнее. На полях вокруг аэродрома золотились полотнища зреющего риса. Наступала осень.

Самолеты Седьмого флота бомбили пригороды Хайфона и обстреливали ракетами заводы и фабрики портового города. Противник крупными силами атаковал промышленные районы и густонаселенные центры: Винь, Тхай-нгуйен, Уонг-би[50], Нам-динь, Виет-чи — города, которые после войны с французами лежали в развалинах и были отстроены заново! Теперь их опять разрушили. А кто знает, сколько маленьких городов в провинциях и уездах, сколько мирных хуторов и деревень подвергались варварским бомбардировкам и обстрелам?! Под силу ли кому-нибудь сосчитать, сколько раз падала на них с неба черная смерть?! Пролетая над разбомбленными местами, Лыонг угрюмо стискивал зубы.

Летчики четвертой эскадрильи буквально не выходили из боя, как солдаты, ополченцы и партизаны, державшие фронт на земле, как паромщики, лодочники, шоферы, как парни и девушки из молодежных ударных бригад, восстанавливающих дороги и переправы, как рабочие у станков, как шахтеры в забоях и пахари на полях, как рыбаки в море и лесорубы в джунглях, как все люди Вьетнама, воюющие и работающие без устали. И как все они, летчики, изо дня в день делали, казалось бы, невозможное, дрались с противником, превосходящим, их вдвое, втрое, а иногда — и вдесятеро. Всякий раз, сбивая очередную вражескую машину, они чувствовали себя счастливыми; счастливы были они, и когда под угрозой их пушек мечущиеся стервятники сбрасывали на пустые безлюдные холмы бомбовый груз, предназначенный для городских площадей и сельских улочек, для школ и детских садов.

В одном из воздушных боев они встретились с Баном. Он привел с другого аэродрома свою эскадрилью на перехват неприятеля. В тот день они рассеяли и отогнали шедших волна за волной «громовержцев», которые с бомбами на борту пытались прорваться к столице.

Под вечер командир полка Тхуан приехал на аэродром проверить, как идут тренировочные полеты. После совещания он присел на траву рядом с друзьями. Первая пара МиГов, грохоча, вышла на взлетную полосу. Тхуан проводил их взглядом и вытащил из кармана сложенный вчетверо лист «Нян зан». Быстро проглядывая газетные столбцы, он вдруг расхохотался.

— Вот это да! Взгляните-ка.

Летчики склонились над газетой. Там была перепечатана статья из «Нью-Йорк тайме» об американцах в Южном Вьетнаме.

«Повсюду в любое время наши солдаты ожидают, что каждый шаг может стать последним в их жизни. Споткнувшись о какой-то обрывок проволоки, они могут вдруг провалиться в утыканную железными или бамбуковыми остриями волчью яму, и острия эти часто пропитаны ядом. Стоит солдату задеть другую еле заметную проволоку, и напряженная тетива самострела метнет стрелу прямо ему в грудь. Наступив на торчащий из земли ржавый гвоздь, он может подорваться на мине. В кармане висящей на стене крестьянской рубахи может быть спрятана адская машина. Взрываются даже статуи на алтарях. Предметы, кажущиеся заманчивыми сувенирами, могут обернуться смертельным подарком… Недавно около Дананга[51] один сержант морской пехоты, человек весьма осторожный и славившийся своею смекалкой, сорвал висевший у дороги на краю поля антиамериканский лозунг. Взрыв разнес его в клочья вместе с плакатом».

— Веселенькая статейка!

— А знаете, они сейчас серьезно обеспокоены нехваткой пилотов. Одно подразделение из восемнадцати Ф-105, базирующееся в Таиланде, в течение месяца потеряло над Северным Вьетнамом пятнадцать машин и девять летчиков. Это, конечно, самый высокий показатель потерь, но по нему можно представить себе общую картину. И все-таки мы должны объективно оценивать обстановку. Противник силен и готовится нанести нам новые, куда более жестокие удары.

— Мы готовы, их встретить, товарищ полковник!

Тхуан улыбнулся. На лице его, почерневшем от загара, улыбка показалась особенно сердечной и доброй. Видя задумчивость Лыонга, он спросил:

— Как чувствует себя сестра?

— Рад доложить: ей намного лучше. Она уже встает и помаленьку ходит. На днях получил от нее письмо — недели через две думает выписаться из больницы.

— Она молодец, здорово дралась. Я читал статью об ополченцах из Киеу-шона. Видя такой героизм народа, невольно чувствуешь гордость, но он и о многом заставляет задуматься. Ведь это нам с вами партия доверила самое мощное оружие!

Командир снова улыбнулся.

— Говорят, ты возводишь брачные чертоги?

— Ага, — буркнул Лыонг, залившись краской.

— Ну, а день уже назначил?

— Мы об этом еще не думали.

— Ничего, подумаете. Напиши, пускай приезжает сюда вместе с Дао, познакомится с нами. Если надо будет чем-то помочь, мы тебе — и родня и сваты.

Тхуан поднялся и зашагал на командный пункт к радиостанции.

Предложение полковника растрогало Лыонга. Для него, потерявшего родителей, полк и вправду стал и семьей и домом.

Два серебристых самолета выписывали в небе сложные фигуры, оставляя за собой закрученный белый след. Предзакатные лучи золотого осеннего солнца заливали аэродром. Вдали на полях среди желтых колосьев созревшего «трехлунного»[52] риса поблескивали сплетенные из пальмовых листьев конические шляпы крестьян. Началась жатва.

Тоан, жевавший конфету, поднял голову и следил за разворачивавшимися в высоте машинами — они шли на посадку.

Вдруг Доан поднял руку.

— Тревога!

Дежурное звено поднялось в воздух.

— Это звено Киена? — спросил Доан.

Шау кивнул.

Из дверей радиостанции торопливо вышел Кхай.

— Есть, встретили противника!

Политрук заходил взад-вперед около двери, с нетерпением поглядывая в ту сторону, куда ушли только что взлетевшие истребители. Все прислушивались. С радиостанции доносились как-то странно, будто нарочно в нос произносимые слова:

— Разворот вправо! Быстрее вправо! Не давайте ему уйти!

— Идите на сближение! Вплотную! Огонь!

Раздались непонятные прерывистые звуки. Потом все услыхали голос своего командира эскадрильи:

— Сбиты две вражеские машины!

На горизонте показались четыре МиГа. Они приближались, поблескивая на солнце, разделились на пары. Первая двойка пошла на снижение,

Из дверей радиостанции послышался неторопливый голос Тхуана:

— Сколько осталось?.. Проверьте безопасность…

Первый истребитель сел в начале дорожки.

Голос полковника звучал все так же размеренно:

— Пожалуй, слишком высоко…. Хорошо… Очень хорошо!..

Шау встал.

— Звено! Приготовиться к вылету!

Все четверо надели шлемы и побежали к бетонной полосе, где около вытянувшихся в линию истребителей разъезжали автозаправщики и тягачи.