Реинкарнация

Григорий Горин

Реинкарнация

Трагический фарс в одном действии

Необходимое предисловие

В 1992 году радио Голландии организовало Всеевропейский конкурс радиопьес под девизом: «КОГДА СТЕНА РУХНУЛА».

Имелось в виду не только крушение знаменитой «Берлинской стены», но и страшная ломка всех условных преград, границ и препонов, произошедших в умах миллионов людей, всю свою сознательную (или бессознательную) жизнь проживших в условиях тоталитарного общества.

Организаторы конкурса обратились к драматургам разных стран бывшего «Варшавского договора», чтобы их глазами увидеть меняющуюся Европу. Среди российских авторов выбор пал на меня.

Так появилась эта пьеса, которая, получив премию на конкурсе, затем многократно повторялась по радио стран Скандинавии, в Германии, в Италии, а затем прозвучала и по-русски в радиотеатре станции «Свобода» (режиссер – Ю. Панич. Исполнители – Н. Караченцов и В. Ларионов).

И все-таки, несмотря на успешную ее судьбу, долго раздумывал я: стоит ли печатать эту пьесу сегодня? И не потому, что она мне казалась устаревшей, а как раз – наоборот.

Суперзлободневность пьесы могла показаться пересказом нынешних газетных статей и официальных диспутов.

Попытался сделать современную редакцию, но материал сопротивлялся. Поэтому оставил все, как сочинилось пять лет назад.

Поскольку понял, что за эти годы мы стали опытней и смелей, но прибавили ли мудрости – не уверен.

Действующие лица

ВЛАДИМИР ЗУЙКОВ – 35 лет.

БУРАНОВСКИЙ СЕРГЕЙ ПЕТРОВИЧ – профессор, 50 лет.

Время действия – 1992 год.

Музыка.

Четкий размеренный шаг почетного караула. Бой Кремлевских курантов.

Затем это все стихает, и появляются сумбурные звуки вокзала, соответствующие моменту отправления поезда. Приглушенные голоса. Хлопанье дверей вагона.

ГОЛОС ИЗ РАДИОДИНАМИКА. Внимание! До отправления скорого поезда номер один «Петербург – Москва» остается пять минут. Провожающих просим освободить вагоны!

Со скрипом распахнулась дверь купе.

ЗУЙКОВ (запыхавшимся голосом). Это какое купе?

БУРАНОВСКИЙ. Понятия не имею.

ЗУЙКОВ. Тринадцатое место здесь?

БУРАНОВСКИЙ. Очевидно. Мое – четырнадцатое…

ЗУЙКОВ. Тогда – порядок! (С шумом плюхается на полку.)

Поезд трогается, начинает набирать скорость.

Чуть не опоздал. Все из-за места. Вы не суеверный?

БУРАНОВСКИЙ. Нет.

ЗУЙКОВ. А я – отнюдь. Верю, то есть… Пока менял место, пока то-се, звонки и прозвенели…

БУРАНОВСКИЙ. Не удалось, значит?

ЗУЙКОВ. Что?

БУРАНОВСКИЙ. Поменять.

ЗУЙКОВ. Как не удалось? Именно, что удалось… Вы не поняли – я суеверный как раз насчет тринадцатого. Оно мне везучее. Я родился тринадцатого и живу в доме двадцать шесть, второй корпус, то есть если поделить дом на корпус – тринадцать и выходит… И вот когда ехать куда или лететь – всегда прошу на счастье чертову дюжину. (Зазвенел бутылками) Пива не хотите?

БУРАНОВСКИЙ. Нет, спасибо…

ЗУЙКОВ. Нет – в смысле «отнюдь» или, если под водочку, – «отнюдь не откажусь»?

БУРАНОВСКИЙ. Как вы, однако, странно употребляете это слово – на все случаи.

ЗУЙКОВ. Хорошее слово из прошлых веков. Я эти современные «кайфы» да «релаксы», что молодежь глотает, и в рот не возьму. А тут красиво и по-русски: выпить не откажетесь? Отнюдь! (Звон стаканов.) Наливать?

БУРАНОВСКИЙ (жестко). Нет.

ЗУЙКОВ. Тогда – чайку? Попросим кипяточек, а заварка у меня цейлонская, еще из доперестроечных времен…

БУРАНОВСКИЙ. Спасибо. Но мне и чая не хочется.

ЗУЙКОВ. Как же так? Посуху и разговор не потечет.

БУРАНОВСКИЙ. И славно, если не потечет. Вы только не обижайтесь, дорогой сосед, но я устал в Питере на совещании. А с утра – работа. Так что очень бы хотелось выспаться… В этом смысле вам тринадцатое место собеседника не подарило.

ЗУЙКОВ. Ничего. С умным человеком в пути и помолчать – подарок! Газетами не интересуетесь? Я вон в киоске на полтыщи набрал.

БУРАНОВСКИЙ. Не жалко денег?

ЗУЙКОВ. Все равно дешевле снотворного. Снотворное сейчас – семьсот, да еще за рецепт плати… А тут полистал – и глаза слиплись. Советую.

БУРАНОВСКИЙ. Спасибо. У меня – обратная реакция. Трясет меня от газет. И тошнит. Ельцин, Руцкой… Съезд – не съезд… Осточертело.

ЗУЙКОВ. Точно! Согласен! У самого – политика из ушей. Но я такие газетки покупаю, которые для отдыха. Например, «Скандалы». Или «Не может быть». Тут всякие факты интересные: про летающие тарелки, про оборотней… про ведьм…

БУРАНОВСКИЙ. А это уж совсем чушь! Освободили головы людей от идеологии, чтоб заполнить средневековым бредом…

ЗУЙКОВ. Но тут не все – враки. Отнюдь! (Засмеялся.) По-другому и не скажешь… Отнюдь! Вот, скажем, много пишут про «реинкарнацию»…

БУРАНОВСКИЙ. Это еще что за зверь?

ЗУЙКОВ. Неужели не слышали? Да что вы! Реинкарнация – переселение душ.

БУРАНОВСКИЙ. Чертовщина какая-то! Переселение народов – было, до сих пор расхлебываем. Теперь души переселять додумались…

ЗУЙКОВ. Не теперь… Это известно еще с древних времен. С Платона. Душа после смерти часто переселяется… В птичку… В жучка… А иногда из одного человеческого тела – в другое… Про это много писали… Даже в «Правде»… Девочка знаменитая… индийка… из Индии, в общем… Вспомнила прошлую свою жизнь… в другом городе… в другой стране. Заговорила на непонятном языке. Прислушались – оказалось по-шведски. А никто не учил… Это явление называется «сеноглоссия». А вот у другой индийки…

БУРАНОВСКИЙ (перебивая). Послушайте, дорогой, если вы уж претендуете на научность, то говорите – «индианка»! И не «сеноглоссия», а «ксеноглоссия». От греческого «ксе-нос» – «чужой»! Вот типичная наша русская манера: выговорить правильно не можем, а про все беремся рассуждать. Так и «социализьмь» свой строили – с двумя мягкими знаками, но без всякого понятия…

ЗУЙКОВ. Про социализм не знаю, а про «реинкарнацию» – отнюдь! Тут вы зря обижаете… Я этим вопросом очень всерьез интересуюсь. Потому что примеров много, и не только в Индии. В России тоже полно переселенцев. У нас и клуб такой в городе открылся. Называется «Карма» – на буддийский манер. Разные люди собираются, рассказывают, кто чего помнит про себя… Кем кто был в прошлом.

БУРАНОВСКИЙ. Вы кем были?

ЗУЙКОВ. Да не обо мне речь…

БУРАНОВСКИЙ. И все-таки. Вы в прошлом конкретно – кто?

ЗУЙКОВ. Да я так… Маленький человек… В прошлом маленький и сейчас небольшой, хотя высокий. (Засмеялся.) А вот девочка одна. Вернее девушка. Пятнадцать лет… Мария Зуйкова. Не слышали? Про нее даже по телевизору говорили… Я ее хорошо знаю… Можно сказать, родня… Но дело не в этом, не в подробностях… Тут научно доказано… (Запнулся, потом заговорил решительно.) В общем, она Маша Зуйкова… она – Ленин была!

БУРАНОВСКИЙ (устало). Так! Все!.. Кончаем разговор. Гасите свет.

ЗУЙКОВ. Не верите?

БУРАНОВСКИЙ. Все! Я сказал: гасите свет! Мне выспаться надо!

Щелкнул выключатель.

В темноте кажется, что колеса поезда стучат громче.

ЗУЙКОВ (со вздохом). Не верите, стало быть?.. Понятно… В такое трудно поверить…

БУРАНОВСКИЙ демонстративно засопел.

И правильно, что не верите. Я вам не все сказал. Она – Мария… она не просто – девочка… Отнюдь! Она – дочка моя, родное существо… И она же – Ленин! Можете такой нюанс представить?!

БУРАНОВСКИЙ (нервно). Я сейчас проводника вызову, честное слово! Нельзя ж так издеваться над человеком! Если вы больной – лечитесь! Напились – проспитесь! Если считаете, что дочка у вас – Владимир Ильич, я вас с этим поздравляю, но помочь ничем не могу!!

ЗУЙКОВ (тихо). Можете… Очень даже можете… Сергей Петрович!

Пауза.

Бурановский резко вскочил, в темноте стукнулся головой о поручень, застонал.

БУРАНОВСКИЙ (резко). А ну зажгите свет!.. Впрочем, я сам!

Щелкнул выключатель.

Вы кто?!! Сумасшедший? Шпион? Или, действительно, черт?!

ЗУЙКОВ (засмеялся). Да нет же, Сергей Петрович… Шпионы – они не такие. Не с моей рожей. Отнюдь! И нечистая сила ни при чем… Вон, перекрещусь, если хотите, хотя я и не верующий… То есть в религиозном смысле я как раз – верующий, но со своими загибами и в научном понимании отнюдь не отвергаю неопознанные явления…

БУРАНОВСКИЙ (перебивая). Откуда вам известно мое имя?

ЗУЙКОВ. По телевизору видел. Профессор Бурановский Сергей Петрович. Верно? Биолог. Верно?…

БУРАНОВСКИЙ. Биохимик.

ЗУЙКОВ. Ну вот, я ж запомнил… Вы еще про бальзамы египетские рассказывали. Как они фараонов консервировали… Я и брошюрки ваши в библиотеке брал. Сложно для простого читателя, но познавательно. А сегодня иду, гляжу – вы, живьем…

БУРАНОВСКИЙ. Значит, любовь к тринадцатому месту – вранье?

ЗУЙКОВ. Не совсем… Просто узнал, в каком вы купе, и с соседом вашим решил поменяться… А он – отнюдь. Я и ему – деньги, и проводнику – деньги. Такой народ образовался, что без тысячи рублей – пальцем не шевельнут…

БУРАНОВСКИЙ. И зачем это все, черт вас подери? Чтобы глупостями мучить?!

ЗУЙКОВ. Я вас давно ищу, Сергей Петрович. Я ж вам письмо писал. И про дочку. И про душу Владимира Ильича…

БУРАНОВСКИЙ. Не читал я ваших писем! А если и читал, то в корзину выкинул! Мало ли дураков нам пишет?! Я – ученый и никакими мертвыми душами не занимаюсь. Я – не Чичиков!

ЗУЙКОВ. Души мертвыми не бывают. Тут я с Гоголем – отнюдь… Тело – другая субстанция… Вот говорят: материя – первична, сознание – вторично. Я так думаю: здесь не в строю, чтоб на первый-второй рассчитываться… Душа с телом всегда вместе идут: грудь в грудь…

БУРАНОВСКИЙ (в отчаянии). Умоляю, не философствуйте! На вашем уровне это – как гвоздем по стеклу, честное слово! А что касается той передачи по телевизору про мавзолей, то мой институт этим вопросом больше не занимается. Все! Отлучили нас от тела вождя пролетариата, и слава Богу! Занимаемся рядовой биохимией.

ЗУЙКОВ (печально). Понизили, стало быть?

БУРАНОВСКИЙ. Не уверен. Думаю – наоборот. Позволили заниматься наукой. Ученый, если хотите знать, – высокое звание, выше не бывает… И если при этом не надо бесконечно якшаться с КГБ, то можно считать – моральную «нобелевку» заработал.

ЗУЙКОВ. Но связи-то старые остались? В мавзолей всегда можете попасть?

БУРАНОВСКИЙ. Туда любой может попасть! Встаньте в очередь и попадете!

ЗУЙКОВ. Да все не то вы! Я у этого мавзолея целый год простоял. В дождь и в снег.

БУРАНОВСКИЙ. Налюбоваться не могли?

ЗУЙКОВ. Да отнюдь! Это когда служил… Пост номер один…

БУРАНОВСКИЙ. Слушайте, хватит говорить загадками… Какой пост? Кому пост?.. Вы способны по-русски изъясняться?

ЗУЙКОВ. Я ж то и хочу. Все по порядку. Думал, сядем, поговорим, коли попали в одно купе…

БУРАНОВСКИЙ. Это я попал. Вы – вломились!

ЗУЙКОВ. Ну какая разница? Все равно теперь вместе до Москвы. Ночь впереди, на ходу не выпрыгнешь…

БУРАНОВСКИЙ (мрачно). Не знаю. За себя не поручусь.

ЗУЙКОВ (зазвенел стаканами). Наливать, что ль?

БУРАНОВСКИЙ. Я сказал – нет!

ЗУЙКОВ. А говорили – «по-русски»? Сергей Петрович, разговор доверительный… Как говорится, без рюмки да сигареты – контакта не будет!

БУРАНОВСКИЙ (нервно). Этого еще не хватало! В купе – духотища, и к тому же у меня на табак аллергия!.. Ладно! Черт с вами! Наливайте! Все равно, чувствую, встану с дурной башкой. (Забулькала жидкость.) Клянусь, последний раз поездом еду… Ни поспать, ни отдохнуть.

ЗУЙКОВ. Самолетом нынче еще хуже. У меня друг в аэропорту на полу неделю просидел. Керосина нет, а водки – залейся! Еле живой остался.

БУРАНОВСКИЙ. М-да. Времечко выпало! Да вы не до края лейте. Не улетаем.

ЗУЙКОВ (звякнул стаканом). Ну, со знакомством!

БУРАНОВСКИЙ. Пожалуй. Тем более вы-то про меня кое-что знаете, а я про вас ничего. Отнюдь!.. (Засмеялся.) Прилипло, однако, словечко…

Выпили.

ЗУЙКОВ. Закусим, чем бог послал… (Зашелестел разворачиваемой бумагой.) Мать напекла в дорогу. Все волновалась – понравятся вам пирожки с капустой?

БУРАНОВСКИЙ. Почему ж не понравятся?.. (Осекся.) Подождите, какая мать? Она знала, что вы со мной поедете? Значит, вы меня не случайно встретили?

ЗУЙКОВ. Да как сказать…

БУРАНОВСКИЙ. Так и говорите! Правду! Устал я от ваших недомолвок. Вы зачем сюда сели? Вы в Москву по делам или как?!

ЗУЙКОВ. Главное дело, Сергей Петрович, для меня – с вами поговорить! А на Невском сегодня я вас увидел действительно случайно! Бросился за вами, а вы – юрк в гостиницу… И след простыл. Спрашиваю: «Это – Бурановский?» – «Да», – говорят. – «Надолго он в Питере?» – «Сегодня назад в Москву»… – «А каким поездом?» – «А каким поездом профессора ездят?» Отнюдь только «стрелой». Первой или второй… Мать и говорит: «Поезжай, Вова!» И пирожки начала печь…

БУРАНОВСКИЙ. Кончайте интриговать. Рассказывайте!

ЗУЙКОВ. Тогда по-анкетному. С самого начала… Фамилия моя – Зуйков Владимир Михайлович. Родился в 1953-м, в Туле, в семье военнослужащего. Отец-мать – русские, вернее – туляки. Я это к тому, что мы, туляки, особые русские, как у нас говорят, «казюки», то есть «казенные» люди, надежные, всегда при заводе… Медленно запрягаем, быстро не едем, да много везем… У нас и советская власть позже всех началась, значит, позже всех кончится… Нас и немец не взял, стороной обошел… (Сбился.) К чему это я?..

БУРАНОВСКИЙ. Понятия не имею.

ЗУЙКОВ (вспомнив). А к тому, что анкетка у меня – чистая, прибранная. Как говорил старшина, на любом смотре показывай – ни один генерал в бинокль пылинки не увидит… И в школе нормально учился, и спортсмен-волейболист… Играл за «Буревестник»… Первый юношеский разряд… Комсомолец. В самодеятельности читал поэму Владимира Маяковского «Хорошо»…

БУРАНОВСКИЙ (с печальной безнадежностью). Скажите, это все очень важно знать?

ЗУЙКОВ. Очень! Для тех людей, что меня в военкомате смотрели… Я уже, Сергей Петрович, перехожу к моменту, когда меня, значит, призвали в армию в 74-м… Долго мышцы щупали, рост, вес. Даже на цвет проверяли… Ей-богу! Смотрели румянец на щечках… Я-то, честно, подумал, что меня куда-нибудь в космонавты определяют… Мы тогда все космосом бредили. И среди призывников кто-то парашу такую пустил: мол, космонавтов отбирать будут. Я даже как-то в мыслях примерился: «Космонавт Зуйков»! Звучит!.. А тут вдруг – румянец. Я у ребят спрашиваю: на хрена в космосе румянец? Они говорят, чтоб, когда в штаны от перегрузок наложишь, не бледнел и по цветному телевизору хорошо смотрелся… Шуточки у салаг, сами понимаете, – на уровне… И вот потом отзывает меня майор и торжественно сообщает: служить тебе, Зуйков, не в пехоте, не на флоте, а в особой роте войск КГБ. Конкретней – в полку охраны Кремля. И путь твой, Зуйков, как поется в песне, «далек и долог», а конкретней – сто восемьдесят шагов от Спасских ворот до поста номер один, где навечно возлег гений всех времен и народов сам Владимир Ильич Ленин… (Пауза.) Закурить, все-таки, не позволите?

БУРАНОВСКИЙ. Категорически! Я же объяснял: дым не переношу. Лучше пейте!

ЗУЙКОВ. Это уж само собой… (Звон стаканов.) Вот какая мне служба выпала, Сергей Петрович. Можете себе представить?

БУРАНОВСКИЙ. Я-то как раз могу… Мы ведь с вами, выходит, в каком-то роде коллеги… Вы охраняли тело вождя от врагов, я – от разложения.

ЗУЙКОВ. Вот именно! Только нам слово «охранять» политрук строго-настрого запрещал… «Караульный на посту ничего не охраняет, караульный собой воплощает и символизирует…» Во как! И потому в ружье заступившего в почетный караул нет пуль, в глазах – ресниц, в ногах – усталости… А если караульный на посту моргнет или с ноги на ногу переступит – это есть двойное нарушение воинского и гражданского долга, и ждет тогда солдата не гауптвахта, а презрение всего советского народа плюс прогрессивного человечества, которые поставили его у стен великого Кремля как символ вселенской любви к вождю, а он, дундук и распиндяй, не оправдал доверия… Эти политбеседы я наизусть запомнил! И за все два года службы у меня – ни одного замечания, и на посту я ни разу не чихнул, не моргнул, не пукнул…

БУРАНОВСКИЙ. Ой, ну ладно! Мне-то не завирайте! Я мимо этого поста сто раз ходил… Прекрасно ваши караульные и мигают, и глазами по сторонам зыркают…

ЗУЙКОВ. Другие – может быть. Я – отнюдь! Можете в роте справки навести, Сергей Петрович… Вам старослужащие скажут: Зуйков входил в «гранитную сотню»… Это у нас такая именная команда собралась, за все годы почетного караула, с января двадцать четвертого года. Лучшие, которые, как говорится, «вросли в гранит»… А кто знает, чего это стоило? Только дураки нам завидовали: «у кремлевских служба – лафа, офицерское довольствие». Кормили, правда, отлично: и мясо, и витамины. Так ведь не человека кормили – организм! Тело, чтоб как струна, нога, чтоб стояла при шаге, как у молодого… И вот застыл на час у входа в мавзолей, как в наркоз ушел… В тебя туристы пальцами тычат, иностранцы вспышками мигают, дети ручонки тянут, а ты – врос в гранит и окаменел…

БУРАНОВСКИЙ. Значит, все-таки наблюдали обстановку?

ЗУЙКОВ. Только – боковым зрением! У караульного от напряжения зрачка боковое зрение развивалось, как у стрекозы… «Караульный на Василия Блаженного глядит, а Манеж видит!..» Тоже политрука формулировочка. А еще он любил сюрпризы устраивать. Скажем, родителей без предупреждения привозил… Представляете, стоишь, и вдруг видишь: отец честь тебе отдает. Мать платком слезы утирает… Ну, думаешь, умом поехал! У нас и такое случалось. Миражи возникали… А потом понимаешь – наяву! Сердце сразу выпрыгивает, крик из горла сам идет. Но голос политрука уже в ушах, как радио: «Караульный на посту и мать увидел – не шелохнись, поскольку на посту ты ей не сын, на посту ты – сын страны!»…

БУРАНОВСКИЙ. Садизм какой-то.

ЗУЙКОВ. Это сейчас мы так рассуждаем, Сергей Петрович. А тогда – вера была. И гордились: почетная служба под бой курантов… Родители это понимали. А вот жена – не очень. В ту пору она мне и не жена была, конечно, а так… Помните, Кобзон пел: «Ау нас во дворе есть девчонка одна»?.. Вот. Она самая, Зойка Пашутина, и положила на меня глаз. Я к ней – отнюдь! Я, говорю, парень был видный, спортсмен, в девчонках дефицит не испытывал. В армию она меня, конечно, провожала, но просто как друг детства, а переписывался отнюдь с другой, с той, что ждать обещала. Вот она, дурочка, и ждет до сих пор… А Зоя, как место службы узнала, так сразу – в Москву и заступила на «пост номер два» напротив мавзолея. Я за разводящим шаг печатаю, она рядом бежит, платочком машет на манер – «Летят журавли»… Одуреть можно! КГБ ее, конечно, быстро под колпак… Они больше всего террористок опасались. Наверное, после этой сучки Фанни Каплан. К мужикам – терпимей. К мавзолею же и психи приходили, и пьяные… Бухнутся на колени, слезы кулаком размажут: «Ильич, родной, проснись!»… Их спецнаряд вежливо – под белы ручки и в психушечку – отсыпаться… А на Зою, на третий день ее напротив меня стояния, два лба наскочили. Как на врага. Бить стали! Она кричит: «Вова!» Ей в рот – кляп и поволокли к машине!.. Как я выдержал – и не пойму! Ноги свинцовые стали, глаза какой-то мутью затянуло, но шага не сбил и виду не подал… Мне потом напарник, что в тот день вместе караул нес, сказал: «Ну, ты, Зуйков, и вправду, гранитный. И не побледнел, сука эдакая!» Вот, значит, когда мой завидный румянец пригодился. А я тогда подумал; гранитный не гранитный, а каменею – точно… И о Ленине тогда первый раз подумал плохо. По-диссидентски подумал… С матом! (Шмыгнул носом) Выпить не хотите, Сергей Петрович?

БУРАНОВСКИЙ. Не хочу. Но выпью.

Чокнулись, выпили. Пауза.

ЗУЙКОВ. Через неделю меня политрук вызвал. Объявляю, говорит, тебе, Зуйков, серьезное предупреждение. Красная площадь – не парк Горького, и не хрена здесь свиданки назначать! Отпиши своей девочке: еще раз здесь покрутится, мы ее в психушку имени Сербского пристроим, и жениться тебе, Зуйков, тогда на инвалиде! Понял? Так точно, говорю, понял! А за то, говорит дальше, что в создавшейся сложной ситуации не поддался на провокацию и действовал строго по уставу – объявляю благодарность командования и награждаю увольнительной на сутки. Можешь жениться по-быстрому, и к семи ноль-ноль – обратно в полк!..

БУРАНОВСКИЙ. Веселый какой у вас политрук…

ЗУЙКОВ (со вздохом). Веселый.

БУРАНОВСКИЙ. А вы что на это?

ЗУЙКОВ. А что я? «Служу Советскому Союзу!»

БУРАНОВСКИЙ. Логично…

ЗУЙКОВ. Короче… «Мавзолей нас познакомил, сам Ильич благословил»… Это так у нас на свадьбе ребята частушки пели. А через год и родилась Машенька…

БУРАНОВСКИЙ. Она, стало быть, Ленин-то и есть?

ЗУЙКОВ. Так точно!

БУРАНОВСКИЙ. И как вы это обнаружили?

ЗУЙКОВ. Постепенно… Ну, вначале она – девочка как девочка… Даже и не похожа. Знаете, такая марка почтовая была – Ильич в годовалом возрасте с кудряшками?.. Так ничего общего. Наша – темненькая… И говорить начала, как все дети: «папа», «мама», «бяка»… А потом, лет с двух, пошли какие-то странности… Спать стала плохо. Во сне бормочет что-то непонятное, вроде как и не по-русски… И на портреты, на бюсты Ленина как посмотрит, так взнервляется. То слезы, то хохот какой-то дурацкий… Ну, взрослые сначала посмеивались, мол, странная реакция у ребенка. А потом – аллергия началась… Сыпь. Прыщи пошли. Мы – к врачу. Он плечами пожимает: «Первый раз с такой аллергией встречаюсь. Я, говорит, даже не знаю, как и историю болезни записывать. Это ж просто показания для Лубянки!» Дал какие-то таблетки, попросил убрать «аллерген» подальше от ребенка. А как его уберешь, если он, Ленин, тогда был везде: хоть по телевизору, хоть в детском садике?.. В общем, забрали Машеньку из садика, отвезли к Зоиной бабке в деревню под Тулой. Совсем глухой район. Бабке строго наказали: Ильича девочке не показывать, а ей он, собственно, ни к чему. Бюстов дома не держала, собраний сочинений тоже отнюдь… Простая старушка была, набожная… Ну, думаем, все, успокоится девочка на природе в глухомани… И верно. Сыпь скоро прошла, нервы окрепли… А в остальном странности только усилились. Поскольку нет, оказалось, глухого места в России, которое бы Ильич своей физиономией, словно лампочкой, не осветил… Приезжаю я как-то навестить Машу. (Я в деревню раз в неделю ездил, продукты завозил.) Гляжу: сидит моя девочка у окна, перед ней – газета старая, как потом выяснилось – соседская… А в газете – большой снимок: «Семья Ульяновых». В центре – Марья Александровна, рядом – Илья Николаевич и шестеро детей. Фото тысяча восемьсот семьдесят девятого года. Видите, я даже год запомнил… И смотрит моя Маша внимательно так на Володю, бровки насупив… А он – оттуда, с фотографии, на нее… Я ее по головке погладил, спрашиваю: «Это кто, дочка?» А она мне вдруг спокойно отвечает: «Я!!» Я засмеялся, говорю: «Нет, дочурка, это сам дедушка Ленин, только – маленький.» А она губы сжала и повторяет: «Я!» Смотрю, сейчас разревется. «Ну, хорошо, – говорю, – доченька, а это кто?» – И показываю на бородатого Илью Николаевича. Она говорит: «Папа!» Тут уж мне даже и обидно стало. «Как же так, доченька, я – твой папа.» А она мне: «Ты – папа, и он – папа!» – «А это кто?» – На Марию Александровну показываю… «Мама»! Хорошо, думаю, сейчас я тебя подловлю… «А ЭТО КТО??!!» – И показываю на всех братьев-сестер. А их шестеро на снимке. И вдруг, хотите верьте, хотите нет, она пальчиком начинает двигать и так медленно выговаривает: «Оля… Митя… Аня… Саша… Маняша…» Вот этой «Маняшей» она меня совсем добила. Аж пот прошиб… Ну, ладно, думаю, про имена ей кто-то объяснил. А «Маняша» – это совсем-совсем семейное, личное. Только Ленин так сестру Марию Ильиничну называл в письмах…

БУРАНОВСКИЙ (нервно). Вы-то откуда знаете?

ЗУЙКОВ. Читал. У нас в полку библиотека была… На тему – революционная тематика. И конечно, полное собрание сочинений Самого. Политрук за каждым взводом на месяц один том закреплял. «Политическая задача – изучить и товарищу пересказать!» Вот моему соседу по казарме двадцать шестой том достался… Там письма Ильича к матери… И он про «Маняшу» часто пишет… Деньгами ей помогал… За границу то ли учиться, то ли лечиться посылал, уж не помню. Сосед у меня – зануда такая, этой «Маняшей» меня просто заколебал…

БУРАНОВСКИЙ (с иронией). Ну, тогда понятно…

ЗУЙКОВ. Отнюдь!! Думаете, я своей дочке это рассказывал? Совсем, что ль, я чокнулся, ребенку всякой ерундой голову засорять? Вы, Сергей Петрович, не спешите сразу легкий ответ находить. До вас этой дорожкой много умных людей хаживало. И доктора, и историки! Так что не торопитесь с выводами…

БУРАНОВСКИЙ. Я не тороплюсь, дорогой, но час поздний… И выпили мы уже с вами порядком. Пора бы все-таки соснуть, а вы, я чувствую, настроены на многосерийный рассказ с подробностями. Давайте все же систематизируем по пунктам: врачи проверяли девочку?

ЗУЙКОВ. Неоднократно!

БУРАНОВСКИЙ. И что?

ЗУЙКОВ. А ничего. Она им про сибирскую ссылку или про шалаш в Разливе обстоятельно рассказывала, а они улыбаются, мол, «патологическая память». И кто, мол, тебя, девочка, заставил все эти детали зазубрить? А какие такие детали, если она сядет перед окном, смотрит куда-то вдаль, а потом вздохнет и скажет: «Эх, сходить бы за утками сейчас… в кожаных штанах»?.. Мать охнет: «О чем ты, дочка? За какими утками? В каких таких штанах?» А Маша тихо в ответ: «Как тогда… в Шушенском… Вот дичи-то!..» И засмеется странным смехом… Мы с Зоей – к книгам (мы уж тайком воспоминания разные накупили, чтоб сверять)… Глядим – точно! У Крупской написано: пошил Владимир Ильич себе в ссылке штаны из чертовой кожи, чтоб по болотам лазить… Ну, как такое объяснишь иначе, чем «реинкарнацией»?..

БУРАНОВСКИЙ (он захмелел). Ну, ладно… Ну, хорошо. Все равно, Володя, я в эту хренатень не верю, сколько б мне вы ни доказывали… Ну, предположим, «карнация» или как вы там говорите… Ну, поселился в вашей дочке Ленин. Ну и что? В чем проблема?! Не Гитлер же, в конце концов! А наш вождь и учитель!..

ЗУЙКОВ (в отчаянии). То-то и оно! Вождь! А вы представьте, каково быть вождем в стране дураков?! Пошли сплетни, разговоры. Дети дразнят, взрослые еще хуже: в сторонку отводят с дурацкими расспросами: «А про броневик помнишь?» – «А с Арманд связь имела?..» Это ребенка-то, в третьем классе, про Арманд спрашивать?! Ну, не сволочи?.. Короче, затискали девочку, задергали… Попала она у меня в нервную клинику… Сначала у нас, в Туле, потом перевезли в Москву… Год с лишним пробыла. Только выписали – какая-то гадюка-медсестра повела ее тайком на экскурсию в кабинет Ленина в Кремле… Хотелось ей, сучке, видите ли, узнать, правильно ли там предметы расставлены!

БУРАНОВСКИЙ. И что оказалось?

ЗУЙКОВ. Насчет предметов не знаю. Машенька как в кабинет вошла, так у нее сразу истерика случилась. Видно, обстановка знакомая подействовала. Но не в этом главное. Там часы висят. Четверть девятого показывают… Это время вечера двенадцатого декабря двадцать второго года, когда, стало быть, Ленин свой кабинет в последний раз покинул… Их и не заводят с тех пор… Так вот, когда Машенька в кабинет вошла, они тоже пошли…

БУРАНОВСКИЙ. Часы?

ЗУЙКОВ. Они.

БУРАНОВСКИЙ. И это документально зафиксировано?

ЗУЙКОВ. Наверное. Дочку прямо ж оттуда, из кабинета, на Лубянку свезли. Потом нас с матерью вызвали… Хорошо, уже перестройка началась, КГБ власть поубавила, а то б не миновать Маше психушки… Вот он, Ильич, как нашу семью зажал в кулак! Мать чуть в психушку не попала из-за него, потом – дочь… А скоро, видать, и моя очередь…

БУРАНОВСКИЙ. Ну, это вы кончайте! Если так рассуждать, то надо всю страну в психушку отправлять… Что, кстати, по нынешним временам было б не так и глупо, если б хватило на всех коек и лекарств. Анархисты, монархисты, коммунисты… И все почему-то к Ленину жмутся. Видали, что творилось в Москве у его музея: и Гитлер, и Троцкий, и Николай Угодник!..

ЗУЙКОВ. А последнее время дома-то у нас совсем каторга… К телефону хоть не подходи, дверь и не открывай… Большевики девочку на митинг тянут в президиум, казаки, наоборот, грозятся отомстить за гибель царя… Патриоты, которые в черном ходят, те звонят по ночам. Мать Ильича, мол, не Марья Александровна, а Марья Израилевна, и сам он – еврей! Это моя-то Машенька – еврей?! Поймаю сволочь, какая звонит, – голову оторву!..

БУРАНОВСКИЙ. М-да… Уехать вам надо. Куда-нибудь в глушь…

ЗУЙКОВ. Да куда ж уедешь, Сергей Петрович? Психи везде найдут. Нет. Только один выход есть…

БУРАНОВСКИЙ. И какой же?

ЗУЙКОВ. Похоронить надо Владимира Ильича…

БУРАНОВСКИЙ. Ну что ж, мысль, как говорится, интересная. И не вам первому в голову пришла. Только кто и как это сможет сделать?

ЗУЙКОВ (тихо, но твердо). Мы с вами, Сергей Петрович. Для чего ж я к вам в поезд-то подсел?..

Пауза.

В тишине кажется, что колеса стали стучать громче и напряженнее.

БУРАНОВСКИЙ (неожиданно протрезвев). Водки у тебя не осталось?

ЗУЙКОВ. Отнюдь! Пиво вот еще на стакан…

БУРАНОВСКИЙ. Ну его к лешему! Кислятина… Развезет… Погоди, у меня в кейсе бутылка коньяка. Подарок. Думал до дома довезти, но… раз уж до такого добеседовались. (Щелкнул замок чемоданчика.) «Камю». И не в Мытищах разливали, а настоящий.

ЗУЙКОВ. Дорогой.

БУРАНОВСКИЙ. Не дороже здоровья, Вова! А если после твоих таких слов не выпить, сотрясение мозга не исключено… (Разливает по стаканам.) Будь здоров! Тебе это сейчас как воздух!..

ЗУЙКОВ. Спасибо. Вам того же…

Выпили.

БУРАНОВСКИЙ (пережевывая). Вкусный, однако, пирожок!

ЗУЙКОВ. Так для вас же старалась…

БУРАНОВСКИЙ. Ну, вот что, дружок, и безумие должно иметь предел! Я не только пью и ем, но и думаю. И, подумав, твердо заявляю: я в ваших планах не участвую! И тело вождя тайком выносить не собираюсь! Наступит время, похоронят без нас с вами… Президент и народ примут решение.

ЗУЙКОВ. Когда?!

БУРАНОВСКИЙ. Если ж вас интересует конкретное число, обращайтесь к гадалкам. Как ученый могу предположить, что наступит это не раньше, чем страна достигнет определенного уровня цивилизации.

ЗУЙКОВ. Да положил я на страну!! У меня дочка больная. Опасно больная! (Шмыгнул носом.) Я ее из петли вынимал уже, верите?.. У вас дети есть, Сергей Петрович?

БУРАНОВСКИЙ. Две дочери.

ЗУЙКОВ. Тогда вы меня вдвойне богаче, вдвойне должны и понимать! Я ведь, Сергей Петрович, и врачей прошел, и экстрасенсов, и колдунов… Все – мимо! Пока знающие люди не вывели на Иерарха, то есть специалиста по «карме». По реинкарнации, в смысле… Он вообще-то наш, русский мужик, брат Георгий. Православным остался, но признает по некоторым вопросам буддизм. Он мне и сказал: «У дочки твоей душа рвется, потому что ее собственную, нежную душу, больная душа Ильича теснит… И та, Ильичева душа, не отстанет, пока прах его не захоронят, земле не предадут с молитвой…» Прах – не тело, тут религия позволяет чисто условно: кусочек кожи, ноготь, волосок!.. Я и со священником в Питере договорился. Захороним по-людски, в могиле матери, как Ленин и просил… Мне только б праха чуть-чуть… Я деньги дам! Доллары могу… Я тут подработку брал у фирмачей… Мне зелеными заплатили! Еще добуду!.. Пожалуйста!

БУРАНОВСКИЙ (в отчаянии). Перестаньте нести эту дикость! За кого вы меня принимаете? Не стану я вам волоски приносить, ни за зеленые, ни за красные. Господи Боже, да что это за дикость пришла на эту землю? Первобытный век!

ЗУЙКОВ. А вы, Сергей Петрович, в Бога верите?

БУРАНОВСКИЙ. Это уж, извините, не ваше дело! Вопрос интимный, и в Европе считается неприличным!

ЗУЙКОВ. «Мы не в Европе, мы – в Азиопе» – как говорил наш политрук. Впрочем, не хотите – не отвечайте. Отнюдь не важно! Я вам так скажу: если верите – грех, не верите – стыд! Семьдесят лет покойничка обряжаете, воском да медом вены фаршируете, а потом кричите: откуда дикость?!

БУРАНОВСКИЙ. Однако, я смотрю, вы специалистом стали!

ЗУЙКОВ. Все по вашим брошюркам…

БУРАНОВСКИЙ. Ну, ладно, вы себя тоже ангелом не выставляйте! Кто у нас «гранитная команда»? Кто «человек с ружьем» на виду страны под бой курантов?!

ЗУЙКОВ. Это вы верно меня подловили. Мы – дураки! И знаете почему? Потому что – на виду у всех стоим как пни, не моргнем! А вы – там внутри копаетесь, мух отгоняете… Засекречены! Вместе с пайками своими да премиями…

БУРАНОВСКИЙ. Да! Вот это мы мастера – чужие заработки считать. Знали б вы те премии, которые наши ученые получали: круглосуточный надзор, бесконечные доклады-проверки… Академик Збарский, основатель саркофага, был репрессирован!

ЗУЙКОВ. Один, что ль? Полстраны сидело, и безвинно. А на нем вина – не отмолишь… Сахаров бомбу придумал – полжизни каялся. А этот похуже водородной, биохимическую бомбу под страну подложил посреди Москвы – и ничего! Ведь мог бы смелости набраться тогда, в двадцать четвертом году, сказать: «Не получается мумия! Извините! Не в пустыне! Климат не тот! Отнюдь!» И все! Страна, может, половину беды не знала б… Говорят же, не будет в доме порядка, пока мертвец не закопан. Да хрен с ней, со страной! Я за дочку прошу, Сергей Петрович! Погибнет ведь! Хотите – на колени встану?!

С грохотом падает на колени.

БУРАНОВСКИЙ. Да прекратите вы! От черт, напился-то как… Ну, поймите, не могу… Там же в мавзолее – контроль.

ЗУЙКОВ (жалобно). Волосок всего…

БУРАНОВСКИЙ. И волоска не возьмешь. Строжайшая охрана.

ЗУЙКОВ. Весь народ что-то с работы таскает, а вы не можете? Волосок!.. И отпоем поминальную молитву рабу Божьему Владимиру!

БУРАНОВСКИЙ. Хватит! Замолчите! Все равно сейчас это пьяный и бессмысленный разговор. Позвоните мне в Москве домой, подумаю, что можно сделать… Полная чушь и язычество, но раз это для вас так важно…

ЗУЙКОВ. Важнее жизни!

БУРАНОВСКИЙ (передразнивая). «Жизни…» Не люблю этих разговоров по пьяному делу. Позвоните в Москву через пару дней.

ЗУЙКОВ. Телефончик скажете?

БУРАНОВСКИЙ. Записывайте: четыреста сорок три – двадцать один… Чего не пишете?

ЗУЙКОВ. Ваш телефон домашний, Сергей Петрович, я знаю… И никакой он не четыреста сорок три, а с двести двадцать девять начинается…

БУРАНОВСКИЙ (чуть смущенно). Если знаете, зачем спрашивали?

ЗУЙКОВ. Хотел понять, верите ли вы мне?! Ждать нам с Машей от вас помощи? Оказалось – нет! Ну и правильно! Каждый сам свою жизнь исправляй! Поэт какой-то сказал: они, мол, любить умеют только мертвых! Мертвых так мертвых, и на том спасибо! (Дергает дверь купе.)

БУРАНОВСКИЙ. Подожди, Зуйков! Зря обижаешься… Я просто хочу, чтоб в любой бессмыслице был хоть какой-то смысл. Ну при чем тут «волосок»? Что дадут эти символические похороны? В конце концов, Ильича частично захоронили тогда, в двадцать четвертом году… Вскрытие было, часть тела забальзамировали, часть предали земле…

ЗУЙКОВ. Без отпевания?

БУРАНОВСКИЙ. Было и отпевание… Он ведь все-таки крещен был, Володя Ульянов. Говорят, отпевал священник из Елоховской церкви… Но потом он, конечно, исчез в подвалах ЧЕКА… Как и другие свидетели… Похороны вождей – это как стихийное бедствие, всегда невинных в воронку затягивает… Так уж повелось со времен фараонов. Поэтому советую: забудь и откажись… Это ведь все опасная игра с дьяволом. Ты не видел случайно такой фильм – «Экзерсис» называется?

ЗУЙКОВ. Нет.

БУРАНОВСКИЙ. Занятный фильм… Тоже, конечно, выдумка, но хоть логично и впечатляюще. Там в девочку вселился дьявол. И пришел священник изгонять его… Читал над ней молитвы, крестным знамением осенял. Девочка страдала, но дьявол не оставлял ее… И тогда священник, отчаявшись, заложил дьяволу собственную душу во спасение ребенка… «Оставь ее душу, дьявол, возьми мою!..»

ЗУЙКОВ. И что?

БУРАНОВСКИЙ. И отпустил дьявол девочку, и вселился в священника… А тот взял да и выбросился из окна…

ЗУЙКОВ. Зачем?

БУРАНОВСКИЙ. Затем, чтоб доказать, что человек всегда сильней дьявола… Это раба по капле из себя выдавливать можно, а дьявола надо сразу… Одним ударом. Любопытный фильм… В видеотеках есть…

ЗУЙКОВ. Посмотрю… Как, говорите, он просил: «Оставь ее душу, возьми мою»?

БУРАНОВСКИЙ. Что-то в этом роде… Впрочем, я, естественно, это рассказал не как пример для подражания, а просто как повод для размышлений…

ЗУЙКОВ. Я и размышляю.

БУРАНОВСКИЙ. Вот и молодец! А сейчас, друг мой Вова, давайте соснем чуток. Одурел я от наших оккультных бесед.

ЗУЙКОВ. Извините. Я вам мешать не буду…

Звук открываемой двери.

БУРАНОВСКИЙ. Куда вы?

ЗУЙКОВ. Пойду покурю.

БУРАНОВСКИЙ. Бог с вами… Курите здесь…

ЗУЙКОВ. Не… По мелочам не люблю одалживаться. Отнюдь!..

Закрывает дверь купе.

Стук колес нарастает, переходя в тревожную музыку. На ее фоне начинает ровно и монотонно звучать ГОЛОС БУРАНОВСКОГО.

ГОЛОС БУРАНОВСКОГО. Я, Бурановский Сергей Петрович, в своих свидетельских показаниях следствию по поводу случившегося могу сообщить следующее. Пятнадцатого июля сего года в мое купе на место номер тринадцать вагона номер три поезда «Петербург – Москва» сел не известный мне мужчина высокого роста, назвавшийся впоследствии Владимиром Зуйковым. Предложил мне по-соседски выпить пива и поговорить, от чего я отказался ввиду усталости, после чего крепко заснул. Утром, проснувшись, в своем купе гражданина, назвавшегося Зуйковым Владимиром, я не обнаружил. О том, что кто-то выпрыгнул с поезда на полном ходу, я не знал до данного момента, когда даю эти показания. Причины, побудившие гражданина Зуйкова совершить этот поступок, мне отнюдь не известны…

ГОЛОС СВЯЩЕННИКА (заканчивает читать поминальную молитву). Помилуй нас Боже, по велицей милости Твоей, молим Ти ся, услыши и помилуй… Еще молимся о упокоении души усопшего раба Божия Владимира, и о еже простится ему всякому прегрешению, вольному же и невольному…

Звук заколачиваемого гроба.

Музыка.

Бой курантов.

Четкий размеренный шаг почетного караула.

Москва 1992 г.