Орфей спускается в ад

Orpheus Descending by Tennessee Williams

Перевод Я. Березницкого

Действующие лица

ДОЛЛИ ХЭММА.

БЬЮЛА БИННИНГС.

КОРОТЫШ БИННИНГС.

ПЁС ХЭММА.

КЭРОЛ КАТРИР.

ЕВА ТЕМПЛ.

СЕСТРИЦА ТЕМПЛ.

ДЯДЮШКА ПЛЕЗЕНТ.

ВЭЛ ЗЕВЬЕР.

ВИ ТОЛБЕТ.

ЛЕЙДИ ТОРРЕНС.

ДЖЕЙБ ТОРРЕНС.

ШЕРИФ ТОЛБЕТ.

ДУБИНСКИЙ.

ЖЕНЩИНА.

ДЭВИД КАТРИР.

СИДЕЛКА ПОРТЕР.

ПЕРВЫЙ МУЖЧИНА.

ВТОРОЙ МУЖЧИНА.

Действие первое

Я тоже начинаю ощущать неодолимую

потребность стать дикарем и сотворить

новый мир.

Август Стриндберг.

(Из письма Полю Гогену)

Пролог

Декорация, решенная условно, изображает небольшой универсальный магазин и часть примыкающего к нему кафе (именуемого здесь «кондитерской») в маленьком городке одного из южных штатов. Высокий потолок; потемневшие, должно быть, от сырости и паутины, стены. В глубине большое замызганное окно, за ним — тревожно пустынный пейзаж, постепенно тонущий в поздних сумерках. Дело происходит в дождливую пору, в конце зимы и ранней весной, — сквозь окно иногда ничего не видно, кроме серебристых отблесков частого дождя. Позолоченными буквами старинного рисунка на стекле выведено: «Торренс. Универсальный магазин».

Товары и торговое оборудование представлены на сцене очень скупо и условно. Торчком стоят намотанные на большие катушки рулоны тканей, неосмысленно торчит у тонкого белого столба черный торс портновского манекена. Потолочный вентилятор недвижим; с него свисают полоски липкой бумаги для мух. Несколько ступенек ведут к лестничной площадке и от нее дальше вверх. На площадке — унылая искусственная пальма в зеленовато-бурой кадке. А кондитерская, часть которой видна сквозь широкую дверь под аркой, погружена в поэтический полумрак, как некая скрытая сущность пьесы.

Еще одним, но гораздо меньшим, игровым пространством является крохотная спаленка, расположенная в нише. Ниша задернута занавеской с выцветшим и потускневшим, но все еще отчетливым рисунком в восточном стиле: золотое деревцо с алыми плодами и фантастические белые птицы.

При поднятии занавеса две женщины средних лет, но довольно моложавого вида — ДОЛЛИ и БЬЮЛА — накрывают легкий ужин на двух небольших, принесенных из кондитерской, буфетных столиках с черными, изящно изогнутыми железными ножками и мраморной в розовых и серых прожилках доской. Жены захудалых плантаторов, они одеты с безвкусной роскошью. Вдалеке слышен гудок паровоза, и вслед за ним с разных сторон и на разном расстоянии — лай собак. Женщины прекращают возиться у столиков и с пронзительными криками бегут к двери под аркой.

ДОЛЛИ. Короты-ыш!

БЬЮЛА. Песик!

ДОЛЛИ. Курьерский приходит!

БЬЮЛА. Езжайте на станцию — надо их встретить!

Из-под арки появляются их мужья, тяжелые, краснолицые, хмурые; одежда на них в обтяжку (или наоборот: мешком), на обуви налипла грязь.

КОРОТЫШ. Я скормил этому однорукому бандиту добрую сотню монет, а выплюнул он только пять.

ПЕС. Желудок, верно, не варит.

КОРОТЫШ. Надо будет потолковать с Джейбом насчет этих игорных автоматов.

Оба выходят. Звук отъезжающей машины.

ДОЛЛИ. Только у Джейба и забот, что игорные автоматы в кондитерской!

БЬЮЛА. Что верно, то верно. Ходила я недавно к доктору Джонни за советом — у Песика снова нашли сахар в моче — и когда уж собралась уйти, спросила, что слышно об операции, которую Джейбу Торренсу делали в Мемфисе. Ну, и он…

ДОЛЛИ. Что, что он ответил?

БЬЮЛА. Самое худшее, что мог ответить врач.

ДОЛЛИ. Что же, Бьюла?

БЬЮЛА. Ни словечка, ни единого словечка не вымолвил. Поглядел только на меня своими черными глазищами и покачал головой — вот так.

ДОЛЛИ (со скорбным удовлетворением). Сдается мне, этим самым безмолвным кивком он подписал Джейбу Торренсу смертный приговор.

БЬЮЛА. Точно то же и я подумала. Они, я так полагаю, вскрыли его… (Берет что-то распробовать со стола.)

ДОЛЛИ. И тут же зашили снова! Вот-вот, так и я слышала.

БЬЮЛА. Оказывается, в этих маслинах косточки.

ДОЛЛИ. А вы что думали — начинка?

БЬЮЛА. У-гу!.. А где сестры Темпл?

ДОЛЛИ. А где бы вы думали?

БЬЮЛА. Шастают, верно, там, наверху. Если Лейди застукает этих двух старых дев, она им скажет пару теплых словечек. С этой итальяночкой шутки плохи!

ДОЛЛИ. Ха-ха-ха, верно. В самую точку попали, милочка… (Выглянув за дверь, провожает взглядом пронесшуюся мимо машину.) До чего ж у них там чудно наверху.

БЬЮЛА. Вы были?

ДОЛЛИ. Была. Да и вы были — я видела вас, Бьюла.

БЬЮЛА. А я и не отпираюсь. Человеку свойственно любопытство.

ДОЛЛИ. Отдельные спальни, и даже не рядом. В разных концах коридора. Грязища, темнота — господи! Знаете, на что мне показалось похоже? На нашу городскую тюрьму! И как только белые люди могут жить в такой конуре! Не понимаю…

БЬЮЛА (со значением). Чего ж удивляться? Ведь Джейб Торренс купил эту женщину.

ДОЛЛИ. Купил?

БЬЮЛА. Да, купил, когда она была еще восемнадцатилетней девчонкой… Он ее купил, и купил по дешевке: как раз перед этим ее… (резко повернув голову, прислушивается к проезжающей мимо машине, затем продолжает) ее бросил Дэвид Катрир, и сердце ее, понимаете ли, было разбито. Мм-ммм, каким он тогда был красавчиком! Они сошлись… ну вот как камень о камень — и вспыхнул огонь! — да, огонь.

ДОЛЛИ. Что?

БЬЮЛА. Огонь! Ха… (Чиркнув спичкой, зажигает один из канделябров.)

Едва слышно начинает играть мандолина.

Долли отходит в глубину сцены, и уже через две-три фразы ощущение беседы между ними исчезает.[1]

Было это давно, еще до того, как вы с Песиком приехали к нам, в Двуречное графство. Да вы, должно быть, слышали… Отец Лейди приехал из Италии и когда появился здесь, у него только и было, что мандолина да обезьянка в зеленом бархатном костюмчике, — ха-ха… Все по кабакам побирался — это еще до сухого закона было, — кто сколько подаст… Звали его просто Итальяшка — имени никто и не знал: Итальяшка и все… ха-ха-ха…

ДОЛЛИ (в глубине, голос ее едва слышен). А-ха-ха-ха…

БЬЮЛА (присев на кончик стула и слегка наклонившись вперед, взглядом удерживает внимание зрителей. В голосе ее грусть воспоминаний. Если зал неспокоен, она встает и подходит вплотную к рампе, как Пролог в старых пьесах. Условность, с которой решен этот монолог, должна послужить ключом для решения всего спектакля). Боже ты мой, боже!.. Вот это-то и был папаша Лейди. Потом ввели сухой закон, и Итальяшка — словно всю жизнь только тем и промышлял — стал из-под полы торговать спиртным. Купил по дешевке участок на северном берегу Лунного озера — там было старое русло, и все боялись, что река снова хлынет туда, — поэтому участок достался Итальяшке почти даром… (Придвигает стул ближе к просцениуму.) Развел там сад, весь северный берег озера засадил фруктовыми деревьями и виноградом. Потом понастроил беседки, маленькие белые деревянные беседки со столиками и скамьями, где можно было выпить и посидеть с милым дружком… Ха-ха-ха… И молодые парочки, вроде нас с Коротышкой, похаживали туда и весной и летом… Да, ничего не скажешь, — весело мы там проводили времечко… Выпить у нас тогда было негде… оно и сейчас считается, что негде, да ведь сойди только с шоссе и свистни три раза по-птичьи, и тут же какой-нибудь черномазый выскочит из-за кустов с бутылкой!..

ДОЛЛИ. А ведь верно! Ха-ха!

БЬЮЛА. А тогда и впрямь негде было выпить — во всем графстве негде, — кроме как у Итальяшки в винограднике. И вот мы ходили к нему, попивали красное итальянское винцо и вытворяли в этих беседках черт знает что… Помню, как-то в воскресенье старый доктор Тукер — наш методистский священник — обличал Итальяшку в церкви и вошел в такой раж, что у него кровоизлияние сделалось…

ДОЛЛИ. Господи, спаси и помилуй.

БЬЮЛА. Вот так, мэм. И в каждой беленькой беседке было по лампе, и вот одна за другой, то там, то здесь, они гасли, гасли, и парочки начинали крутить любовь…

ДОЛЛИ. О-о-о!

БЬЮЛА. Ух, какие чудные звуки можно было там услышать — шепот, плач, вздохи, стоны, смешки… (Голос ее тих, она погружена в воспоминания.) А потом снова, одна за другой, лампы зажигались, и Итальяшка с дочерью пели свои песни…

Мандолина играет громче, далекий голос напевает итальянскую песню.

БЬЮЛА. А, бывало, хватится он ее, а Лейди нет как нет.

ДОЛЛИ. Где же она была?

БЬЮЛА. Где-нибудь в укромном местечке, с Дэвидом Катриром…

ДОЛЛИ. Аа-ааа! Ха-ха-ха…

БЬЮЛА…старшим братом Кэрол Катрир. Они с Лейди, бывало, скроются где-нибудь в саду, а старик папаша знай себе орет: «Лейди, Лейди!» Но как он ни драл глотку, сколько ни орал, — она не откликалась.

ДОЛЛИ. Попробуй откликнись: «Здесь я, папаша!», когда тебя тискает любовник.

БЬЮЛА. И вот в ту самую весну… нет, уже позже — летом…

Долли снова удаляется из освещенной части сцены.

…старик дал маху. Стал продавать спиртное неграм. А «Тайное братство» тут как тут. Прискакали ночью, облили все бензином — сушь в то лето была, не приведи господь! — и запалили. Все сожгли: виноградник, деревья, беседки. Мы с Коротышкой были на танцевальной площадке на другом берегу озера и смотрели, как занялся огонь. Десяти минут не прошло, как весь северный берег был в огне — так все и полыхало! И по всему озеру слышно было, как вопил Итальяшка: «Пожар, пожар, пожар!..» — словно без него не знали, и все небо будто горело огнем… Ха-ха-ха-ха… И ни одной пожарной машины — ну хоть бы одна выехала с пожарного двора — нет! А старикан Итальяшка схватил, бедняга, одеяло и бросился в сад гасить огонь голыми руками… Ну и сгорел… У-гу, заживо сгорел…

Звуки мандолины обрываются, Долли вернулась к столу выпить кофе.

Иногда меня так и подмывает спросить у Лейди…

ДОЛЛИ. Что спросить?

БЬЮЛА. Неужто она и не подозревает, что ее муженек, Джейб Торренс, был предводителем в ту ночь, когда ее папашу сожгли в винограднике на берегу Лунного озера?

ДОЛЛИ. Бьюла Биннингс, у меня кровь стынет в жилах от одной мысли об этом! Как же могла она прожить с ним в браке двадцать лет, если б знала, что он сжег ее отца?

Отдаленный собачий лай.

БЬЮЛА. Могла… Ненавидя, — только и всего. Мало, что ли, таких, что ненавидят друг друга, а весь век вместе? А до денег они какие жадные, а?! Я уж давно подметила: как нет любви между мужем и женой, так оба только и думают, что о наживе. Сами-то вы не замечали, что ли? Замечали, конечно. Много ли нынче таких супружеских парочек, где сохраняется вечная привязанность? Иные уж до того доходят, что едва-едва терпят друг друга. Что — не так?

ДОЛЛИ. Святая правда, как на духу.

БЬЮЛА. Едва-едва терпят друг друга. А иным и этого не удается. По правде говоря, Долли Хэмма, я не думаю, что все эти мужья-самоубийцы в нашем графстве так-таки сами и покончили с собой, как утверждает следователь. Ну, половина из них, еще куда ни шло!.. А остальные…

ДОЛЛИ (сладострастно смакуя шуточку Бьюлы). Значит, вы думаете, милочка, это благоверные спровадили их на тот свет?

БЬЮЛА. Чего там думать? Я знаю… Есть и такие, которых начинает воротить от одного вида или запаха любезного муженька или драгоценной женушки еще до того, как закомпостируют обратный билет во время свадебного путешествия!

ДОЛЛИ. Как ни горько, а сущая правда.

БЬЮЛА. И все-таки — липнут друг к другу.

ДОЛЛИ. Ваша правда — липнут.

БЬЮЛА. Год за годом, год за годом копят денежки и всякое добро, богатеют, создают себе положение… И все-то их уважают — и в городе, и в округе, и в церкви, которую они посещают, и в клубе, к которому принадлежат, и так далее и тому подобное, и ни одна душа не знает, что они моют руки, если прикоснутся к чему-нибудь, чего касался их друг жизни!.. Ха-ха-ха-ха!..

ДОЛЛИ. Как вы можете смеяться, Бьюла, это так ужасно, так ужасно!..

БЬЮЛА (громче). Ха-ха-ха-ха-ха!.. Но вы же знаете: это правда.

ДОЛЛИ (кивнув зрителям). Да, она говорит сущую правду!

БЬЮЛА. А там, глядишь, один помрет — рак или кондрашка хватит, мало ли от чего. А другой…

ДОЛЛИ. Пользуется добычей?

БЬЮЛА. Вот-вот, пользуется добычей! Бог ты мой, как после этого он — или она — расцветает! Обзаводится новым домом, новой машиной, новой одеждой! Иные даже меняют церковь. Вдовушка заводит молоденького хахаля, вдовец начинает обхаживать какую-нибудь цыпочку… Ха-ха-ха-ха!.. Так вот сегодня утром я как раз и беседовала с Лейди, когда она собиралась в Мемфис за Джейбом. «Лейди, — говорю, — неужто вы не подождете с кондитерской, пока Джейб не оправится после операции?» А она мне: «Нечего откладывать — а вдруг придется ждать слишком долго». Так прямо и сказала: нечего откладывать — а вдруг придется ждать слишком долго. А всё деньги: столько вложено в эту кондитерскую, что хочешь — не хочешь, а к пасхе кончай работы и открывай. К чему такая спешка, спросите? А к тому. Джейб не сегодня-завтра помрет — она знает, вот и торопится навести в делах порядок.

ДОЛЛИ. Ужасная мысль! Но верная. Ужасные мысли — почти всегда верные!

Обе внезапно вздрогнули, услышав донесшийся из глубины сцены, из неосвещенной ее части, легкий смех.

Освещение меняется, обозначая окончание пролога.

Картина первая

Обернувшись, женщины замечают под аркой, отделяющей лавку от кондитерской, Кэрол Катрир.

Ей лет тридцать с небольшим, ее не назовешь ни миловидной, ни привлекательной, но она красива какой-то необычной, неуловимой красотой, кажущейся почти невероятной благодаря той манере краситься, которой танцовщица по имени Валли произвела недавно такой фурор в местах, где собирается цвет французской и итальянской богемы, — лицо и губы густо запудрены, глаза резко подведены черным, а веки тронуты синим. Она принадлежит к одному из старейших и наиболее уважаемых семейств в графстве.

БЬЮЛА. Кой-кому, видать, невдомек, что закрыто.

ДОЛЛИ. Бьюла!

БЬЮЛА. А?

ДОЛЛИ. С чего это некоторые так размалевывают себя, не знаете?

БЬЮЛА. А некоторых хлебом не корми, только чтоб на них обращали внимание. Любят пускать пыль в глаза.

ДОЛЛИ. Вот уж не хотела бы, чтобы на меня обращали такое внимание. Нет, не хотела бы…

Во время этого разговора, достаточно громкого для того, чтобы Кэрол его услышала, она подошла к телефону-автомату и опустила монету.

КЭРОЛ. Дайте мне Нью-Орлеан, пожалуйста. Тью-лейн, ноль три — семьдесят. Что? Хорошо, только подождите минуточку, не разъединяйте.

Медленно, словно напуганная видом Кэрол, по лестнице сверху спускается Ева Темпл. Кэрол открывает ящик кассы, берет оттуда несколько монет, возвращается к телефону и опускает их.

БЬЮЛА. Она взяла деньги из кассы!

Боязливо, точно ребенок перед клеткою со львом, Ева проходит мимо Кэрол.

КЭРОЛ. Здравствуйте, Сестрица.

ЕВА. Я Ева.

КЭРОЛ. Здравствуйте, Ева.

ЕВА. Здравствуйте… (Громким шепотом, Бьюле и Долли.) Она взяла из кассы деньги.

ДОЛЛИ. Она может делать все, что ей вздумается, — она ведь из рода Катрир!

БЬЮЛА. Потише!..

ЕВА. А почему она босиком?

БЬЮЛА. Говорят, когда ее последний раз задержали на шоссе, у нее пальто было надето прямо на голое тело.

КЭРОЛ (телефонистке). Да, да, я жду. (Женщинам.) У меня каблук застрял между досками тротуара — они у вас тут сгнили совсем, — ну и сломался. (Показывает туфли, которые держит в руке.) Говорят, если утром сломаешь каблук, — суждено встретить свою настоящую любовь еще до темноты. Но когда я сломала каблук, было уже темно. Может быть, встречу свою настоящую любовь еще до рассвета? (У нее удивительно чистый, как у ребенка, голос.)

На площадке лестницы появляется Сестрица Темпл со старой вафельницей в руках.

СЕСТРИЦА. Приехали?

ЕВА. Нет, это Кэрол Катрир.

КЭРОЛ (в трубку). Дайте, пожалуйста, еще несколько звонков, он, верно, пьян…

Сестрица проходит мимо нее так же боязливо, как Ева.

…Никак не проберется между мебелью.

СЕСТРИЦА. Ну и видик!

ЕВА. Ужас!

КЭРОЛ. Берти? Это я, Кэрол. Здравствуй, милый. Ты что, споткнулся? Я слышала грохот какой-то. Я сию минуту выезжаю… Да, уже на шоссе… Все улажено, денежки свои я получила в обмен на обещание никогда не появляться снова в Двуречном графстве. Пришлось пойти на небольшой шантаж. Я заявилась к ним на обед вся размалеванная, с подведенными глазами и в своем жакетике с черными блестками — знаешь? Бетси Бу, жена моего братца, спрашивает: «Собираетесь на костюмированный бал, Кэрол?» — «Нет, — говорю, — хочу сегодня ночью маленько прошвырнуться взад-вперед по шоссе, между вашим городком и Мемфисом, как, бывало, в старые времена, когда я жила здесь». Она выскочила из комнаты как ошпаренная и вернулась с чеком, на котором еще не высохли чернила! И точно такой я буду получать ежемесячно, если избавлю Двуречное графство от своего присутствия… (Весело смеется.) Как Джеки?.. Милый малютка, поцелуй его за меня, крепко-крепко!.. Берти, дорогой, я еду прямо к тебе, нигде не буду останавливаться, подсаживать даже никого не буду по дороге — разве только тебе привезти кого, а? Встретимся в погребке «Под звездами» или, уж если явно буду запаздывать, поспею выпить с тобой чашку кофе в «Утренней встрече» еще до того, как ночные заведения закроются на день… Я… Берти?.. Берти?.. (Неуверенно смеется и вешает трубку.) Так, а теперь… (Вынимает из кармана пальто револьвер и идет за прилавок взять патроны.)

ЕВА. Что она ищет?

СЕСТРИЦА Спроси у нее.

ЕВА (подойдя ближе). Что вы ищете, Кэрол?

КЭРОЛ. Патроны для револьвера.

ДОЛЛИ. У нее ведь нет разрешения на револьвер!

БЬЮЛА. А у нее и шоферских прав нет.

КЭРОЛ. Пусть только кто пристанет…

ДОЛЛИ. Шериф Толбет должен узнать об этом, как вернется со станции.

КЭРОЛ. Сообщите ему, леди, сообщите. Я его уже однажды предупредила, что если он еще раз остановит меня на шоссе, я разряжу в него эту штучку…

БЬЮЛА. Если некоторые не в ладах с законом…

Ее прерывает панический визг Евы. Сразу же вслед за Евой вскрикивает Сестрица, обе бросаются к лестнице и взбегают на площадку, Долли тоже издает пронзительный крик и, отвернувшись, закрывает лицо руками. В лавку вошел колдун-негр. Лохмотья его украшены множеством талисманов и амулетов: кости, перья, скорлупки.

Его иссиня-черная кожа покрыта какими-то таинственными знаками, нарисованными белой краской.

ДОЛЛИ. Прогоните его, прогоните, он сглазит моего ребеночка!

БЬЮЛА. Да помолчите же, Долли!..

Долли тем временем взбежала вслед за сестрами Темпл на лестничную площадку. Колдун подходит ближе, издавая невнятные звуки. Его беззубое шамканье — как шелест ветра в сухой траве. Он держит что-то в протянутой вперед трясущейся руке.

Что вы, не знаете этого сумасшедшего колдуна из Блу-Маунтин? Не сглазит он вашего ребеночка!

Когда негр входит в освещенный участок сцены, слышится примитивная мелодия или ритмическое постукивание ударных. Бьюла вслед за Долли поднимается на лестничную площадку.

КЭРОЛ (очень чистым, звонким голосом). Подойди сюда, дядюшка, дай-ка взглянуть, что там у тебя. А, вижу: кость. Нет, нет, не надо, я не хочу ее трогать: на ней еще клочья мяса.

Женщины на площадке издают возгласы отвращения.

Это птичья кость, знаю. Но на ней еще следы гнили. Пусть полежит на голой скале долго-долго, пусть обмоет ее дождь, пусть высушит солнце, пока не сойдет с нее вся гниль, вся скверна. Тогда это будет добрый амулет — для белой магии, а сейчас он только для черной магии годен, дядюшка. Унеси его и сделай что я сказала…

Почтительно качнув головой, негр плетется к двери.

Постой, дядюшка Плезент. Прокричи-ка нам клич Чоктоу.

Негр останавливается в кондитерской.

Он в родстве с этим индейским племенем. Знает их боевой клич.

СЕСТРИЦА. Пусть воет где угодно, только не здесь!

КЭРОЛ. Начинай, дядюшка Плезент. Клич Чоктоу! Ты ведь знаешь его! (Сняв пальто, садится на подоконник справа и пробует сама издать этот клич.)

Негр закидывает назад голову и подхватывает клич: отрывистые, гортанные звуки, все более и более высокие по тону, завершаются пронзительно-диким, напряженно-страстным воплем. Женщины на лестничной площадке в испуге отшатываются и взбираются еще выше.

И, словно вызванный этим кличем, появляется Вэл. Ему лет тридцать. В красоте его есть что-то дикое, словно бы сродни этому кличу. Ни модных джинсов, ни роскошной тенниски — на нем лоснящиеся от износа и не слишком туго облегающие ногу брюки из темной саржи и — что в первую очередь и бросается в глаза — куртка из змеиной кожи, отливающая белым, черным и серым. В руках — гитара, испещренная надписями.

(Глядя на Вэла.) Спасибо, дядюшка…

БЬЮЛА. Эй, старик!.. Эй ты, Чоктоу! Колдун! Проваливай отсюда, скотина черномазая, — нам надо сойти вниз!

Кэрол дает негру доллар. Тот выходит, бормоча себе под нос.

Вэл придерживает дверь, пропуская Ви Толбет.

Это грузная, рыхлая женщина, лет сорока с небольшим. Она увлекается живописью в примитивном стиле, в руках у нее одна из ее работ.

ВИ. Юбка зацепилась за дверцу шевроле… Порвалась, кажется…

Женщины спускаются вниз. Короткие приветствия, общее внимание сосредоточено на Вэле.

Не пойму, то ли здесь вправду темно, то ли я начинаю слепнуть? Весь день сегодня писала, десять часов просидела за мольбертом, не вставая, — только изредка отрывалась выпить кофе. Торопилась успеть — по вечерам я почти ничего не вижу. Удачно, кажется, получилось на этот раз. Но устала страшно. Ничто так не выматывает, как живопись. И не физическая даже усталость, а словно бы внутри вся опустошена. Понимаете? Внутри. Словно все выгорело. И все-таки, когда завершишь что-нибудь, чувствуешь себя как-то приподнято. Как поживаете, Долли?

ДОЛЛИ. Хорошо, миссис Толбет, благодарю вас.

ВИ. Чудесно. А вы, Бьюла?

БЬЮЛА. Не жалуюсь.

ВИ. Все еще не могу ничего разглядеть. Кто это там? (Показывает на фигуру Кэрол у окна.)

Женщины многозначительно молчат.

(Внезапно.) Ах, это она! Я думала, родные не позволяют ей бывать здесь…

У Кэрол вырывается чуть слышный горький смешок. Не отрывая глаз от Вэла, медленно проходит в кондитерскую.

Джейб и Лейди вернулись?

ДОЛЛИ. Коротыш и Пес отправились за ними на станцию.

ВИ. Прекрасно. Значит, я как раз вовремя. Я принесла свою новую работу. Только что закончила, еще не высохли краски. Я подумала, что Лейди, быть может, захочет повесить ее в комнате Джейба, чтобы он любовался ею, пока не оправится от операции. Люди, побывавшие на волосок от смерти, любят, чтобы им все напоминало о духовном… А? Да, да, это вознесение святого духа…

ДОЛЛИ (глядя на холст). Святого духа?.. А где же у него голова?

ВИ. Видите — сияние? Это и есть голова. Такой она мне привиделась.

ДОЛЛИ. А этот молодой человек с вами, — кто он?

ВИ. Боже мой, извините. Я так вымоталась, что позабыла о приличиях. Мистер Вэлентайн Зевьер. Миссис Хэмма. Миссис… простите, ради бога, Бьюла, всегда забываю вашу фамилию.

БЬЮЛА. Охотно прощаю. Меня зовут Бьюла Биннингс.

ВЭЛ. А с этим что делать?

ВИ. Ах да — шербет. Мне пришло в голову, что Джейбу надо будет покушать что-нибудь легкое, и я захватила шербета.

ДОЛЛИ. Шербет? Какой шербет?

ВИ. Ананасный.

ДОЛЛИ. Ананасный? Как раз мой любимый! Поставьте в холодильник, пока не растаял.

БЬЮЛА (заглядывая под салфетку). Боюсь, уже поздновато.

ДОЛЛИ. Неужто растаял?

БЬЮЛА. Одна жижа!

ВИ. Какая жалость! Поставьте все-таки на лед, может быть, снова затвердеет.

Женщины разглядывают Вэла.

Где у них холодильник?

БЬЮЛА. В кондитерской.

ВИ. А разве кондитерская работает? Я думала, Лейди закрыла ее.

БЬЮЛА. Закрыть — закрыла, а холодильник все там.

Вэл проходит в кондитерскую.

ВИ. Мистер Зевьер не здешний. У него испортилась машина ночью, во время бури, и я позволила ему переночевать в арестантской. Он ищет работу, и я решила познакомить его с Лейди и Джейбом: ведь Джейб не сможет теперь работать, и им понадобится помощник по магазину.

БЬЮЛА. Правильно.

ДОЛЛИ. У-гу.

БЬЮЛА. Не пойму только, куда они запропали, — курьерский давно пришел.

ДОЛЛИ. А может, это не курьерский?

БЬЮЛА. Или, может, Коротыш решил заглянуть куда-нибудь по дороге пропустить стаканчик.

ДОЛЛИ. Ага… к Руби Лайтфут.

Они проходят мимо Кэрол к неосвещенной части сцены. Кэрол встает, проходит в лавку, приближается к Вэлу, смотрит на него с простодушным любопытством, с каким ребенок наблюдает за другим ребенком. Он не обращает на нее внимания, поглощенный своим делом: перочинным ножом пытается исправить пряжку от ремня.

КЭРОЛ. Что это вы починяете?

ВЭЛ. Пряжку.

КЭРОЛ. Парни, вроде вас, вечно что-то чинят. Каблук мне не почините?

ВЭЛ. А что с ним?

КЭРОЛ. Почему вы притворяетесь, что не узнаете меня?

ВЭЛ. Трудно узнать человека, с которым никогда не встречался.

КЭРОЛ. Почему ж вы испугались, увидев меня?

ВЭЛ. Испугался?

КЭРОЛ. Да. Мне даже показалось, вы готовы улизнуть.

ВЭЛ. Поторапливаться из-за женщины приходилось, но бежать — не припомню… Вы загораживаете свет.

КЭРОЛ (слегка отступив). Простите. Так лучше?

ВЭЛ. Благодарю вас.

КЭРОЛ. Боитесь, донесу?

ВЭЛ. Что?

КЭРОЛ. Боитесь, донесу на вас? Нет, я не доносчица. Но понадобится — смогу доказать, что мы знакомы. Помните новогоднюю ночь в Нью-Орлеане?

ВЭЛ. Где бы мне раздобыть плоскогубцы?

КЭРОЛ. На вас была эта самая куртка, и еще вы носили кольцо из змеиных чешуек с рубиновым глазком.

ВЭЛ. Никогда не носил кольца из змеиных чешуек с рубиновым глазком.

КЭРОЛ. С изумрудным глазком?

ВЭЛ. И с изумрудным не носил. И вообще не носил никакого кольца из змеиных чешуек с каким бы то ни было глазком… (Негромко насвистывает, глядя вбок.)

КЭРОЛ (с легкой улыбкой). Может, оно было из драконьих чешуек — с изумрудным, или бриллиантовым, или рубиновым глазком. Вы еще нам рассказывали, что это подарок женщины-остеопата, с которой вы где-то познакомились во время своих скитаний. Вы говорили, что каждый раз, когда у вас туго с деньгами, вы даете ей доплатную телеграмму, и как бы далеко вы ни были друг от друга и сколько бы времени ни прошло со дня вашей последней встречи, — она высылает вам телеграфный перевод на двадцать пять долларов, сопровождая их каждый раз одними и теми же трогательными словами: «Люблю. Когда вернешься?» И в доказательство — хоть поверить было и так нетрудно — достали из бумажника последнюю из этих милых телеграмм и показали нам… (Запрокидывает назад голову и тихо смеется.)

Вэл отводит взгляд еще дальше и настойчивей принимается за пряжку.

Всю ночь мы ходили за вами из одной пивной в другую, но познакомились только в пятой. Я первая подошла к вам, помните? Вы стояли у стойки, я прикоснулась к вашей куртке и спросила: «Из чего она?» Вы ответили, что это змеиная кожа, и тогда я сказала: «Жаль, что не предупредили, я бы не стала ее трогать»… А вы нагрубили мне. Вы ответили: «Может, это научит вас не давать рукам волю». Было уже за полночь, и я была пьяна. Помните, что я вам тогда оказала? Я спросила: «А что же еще остается делать в этом мире, как не цепляться обеими руками за все, что подвернется, пока все пальцы не обломаешь?» Я никогда раньше не говорила этого и даже как-то не задумывалась над этим, но потом мне стало казаться, что никогда еще не изрекала я такой неоспоримой истины: а что еще остается делать в этом мире, как не хвататься обеими руками за все, что подвернется, пока все пальцы не обломаешь… Вы метнули на меня взгляд, трезвый такой, серьезный взгляд, вроде бы даже кивнули мне слегка, потом взяли гитару и начали петь. А когда спели, сняли шляпу и пошли собирать деньги. Если в шляпу кидали бумажку, вы присвистывали. Мой кузен Берти и я бросили вам пять долларов, и вы присвистнули пять раз и сели за наш столик выпить. Джина с шипучкой. Вы показали нам все эти надписи на гитаре… Ну как, ни в чем не ошиблась?

ВЭЛ. Что вам так приспичило доказывать, что мы знакомы?

КЭРОЛ. А чтобы познакомиться покороче… Мне бы хотелось прошвырнугься с вами по шоссе сегодня ночью.

ВЭЛ. Прошвырнугься?

КЭРОЛ. Не знаете, как это делается? Садитесь вдвоем в машину, выпьете немного, а потом проедете немного, остановитесь где-нибудь у ресторанчика и потанцуете под проигрыватель, а потом выпьете еще немножко и проедете еще немножко, и снова привал — потанцуете под проигрыватель еще немножко, а затем — побоку танцы и будете только пить да мчаться вперед, а там и мчаться никуда не будете — только пить, а потом, наконец, и пить перестанете…

ВЭЛ. Ну, и что тогда?

КЭРОЛ. А это уж зависит от погоды и от партнера. Если ночь ясная, расстилаете одеяло среди надгробий на Кипарисовом холме — там местный приют для покойничков, а если погода похуже, ну вот как сегодня, скажем, — тогда подъезжаете к мотелю на шоссе…

ВЭЛ. Так примерно я и думал. Но эти маршруты не для меня. Пить без просыпу, курить до одурения, шататься бог знает где с первой встречной — все это хорошо для двадцатилетних оболтусов, а мне сегодня стукнуло тридцать, и я уже покончил с такими прогулочками. (Подняв на нее помрачневший взгляд.) Молодость прошла.

КЭРОЛ. К тридцати-то годам? Вряд ли. Мне и самой двадцать девять!

ВЭЛ. Если с пятнадцати лет начинаешь ходить на все эти сборища и гулянки, — к тридцати молодости как не бывало.

Аккомпанируя себе на гитаре, поет балладу «Райские травы».

Мои ноги ступали по райской траве, И небесные песни звучали во мне. Но настала пора по земле мне шагать, И, рожая меня, громко плакала мать. Много разных дорог предназначил мне рок, Путь лежал мой на запад, бежал на восток. Много дивных краев повидал я вдали, Но куда бы дороги меня ни вели, И какие бы страны ни встретились мне, Мои ноги тоскуют по райской траве[2].

Кэрол достает из кармана пальто бутылку виски и протягивает Вэлу.

КЭРОЛ. Спасибо. Вы чудесно поете. Поздравляю вас с днем рождения, Змеиная Кожа. От души поздравляю. (Она совсем рядом с ним.)

ВИ. (появляется из кондитерской, резко). Мистер Зевьер не пьет.

КЭРОЛ. Простите — не знала!

ВИ. Если бы вы вели себя поприличнее, ваш отец не лежал бы в параличе!

Звук подъезжающей машины. Женщины бегут к двери, выкрикивая что-то на ходу. Входит Лейди и, кивнув им, останавливается у порога, чтобы пропустить Джейба, за которым идут Пес, Коротыш и шериф Толбет. Лейди здоровается с женщинами почти беззвучным шепотом: она слишком устала. Ей можно дать и тридцать пять и все сорок, но фигура у нее молодая и стройная. Лицо напряженное, нервное: потрясение, которое перенесла она еще девушкой, привело к тому, что порой она бывает на грани почти истерической взвинченности и в голосе ее проскальзывают резкие нотки. Но когда она спокойна, в ней снова появляется девичья мягкость, и она сразу лет на десять молодеет.

ЛЕЙДИ (в дверях). Входи, Джейб, входи. Нам тут устроили торжественную встречу. Даже стол накрыли.

Входит Джейб. Есть что-то волчье в его изможденной фигуре и желтовато-сером лице.

Женщины заводят идиотский галдеж.

БЬЮЛА. Смотрите, смотрите, кто это?

ДОЛЛИ. Да ведь это Джейб!

БЬЮЛА. Он, оказывается, и не думал болеть! Да уж не с курорта ли он? Видите, как посвежел, какой у него чудный цвет лица.

ДОЛЛИ. Клянусь всемогущим богом, прекрасно выглядит!

БЬЮЛА. Кого это он тут вздумал дурачить, скажите на милость? Ха-ха-ха, ну уж меня ему не разыграть.

ДЖЕЙБ. Ф-фу! Господи Иисусе!.. Как я… как я устал!..

Неловкое молчание. Все жадно уставились на этого полу-мертвеца с его напряженной волчьей улыбкой-оскалом и нервным покашливанием.

КОРОТЫШ. Послушай, Джейб, мы тут скормили твоим одноруким бандитам уйму денег.

ПЕС. А уж этот твой бильярдный автомат раскалился почище пистолета.

КОРОТЫШ. Ха-ха!..

ЕВА (появляется нз лестнице. Кричит). Сестрица! Сестрица! Кузен Джейб приехал!

Наверху грохот, сопровождаемый визгом Сестрицы.

ДЖЕЙБ. Господи!..

Кинувшаяся было к Джейбу Ева вдруг останавливается, разразившись плачем.

ЛЕЙДИ. Довольно, Ева Темпл. Что вы там делали наверху?

ЕВА. Не могу удержаться, я так рада его видеть! Какое счастье снова видеть нашего милого, дорогого кузена! Джейб, голубчик…

СЕСТРИЦА. Где же он, где наш бесценный Джейб? Где наш бесценный, любимый кузен?

ЕВА. Вот он, вот он, Сестрица.

СЕСТРИЦА. Да будет над ним благословение господне! Смотрите, как он посвежел, какой румянец!

БЬЮЛА. Слово в слово, так я ему и сказала. У него такой вид, будто в Майами побывал и жарился под флоридским солнышком, ха-ха-ха!

Предшествующие реплики женщины произносят очень быстро, перебивая друг друга.

ДЖЕЙБ. Ни под каким солнышком я не жарился… Вы уж все извините, но праздновать я пойду наверх в постель — устал малость. (Едва волоча ноги двинулся к лестнице.)

Ева и Сестрица, всхлипывая и прижав к глазам платки, идут за ним.

А тут, гляжу, без меня перемены… Так-так-так… Что здесь поделывает обувной прилавок?

Вспыхнувшая между Лейди и Джейбом враждебность, видимо, обычна в их отношениях.

ЛЕЙДИ. Мы ведь всегда мучились из-за того, что мало света, и я…

ДЖЕЙБ. И потому ты отодвинула обувной прилавок подальше от окна? Разумно, ничего не скажешь. Очень разумно, Лейди!

ЛЕЙДИ. Я уже говорила тебе, Джейб, здесь будут лампы дневного света.

ДЖЕЙБ. Так-так-так… Ладно. Позовем завтра парочку черномазых — помогут мне перетащить обувной прилавок обратно.

ЛЕЙДИ. Как знаешь, Джейб. Магазин твой.

ДЖЕЙБ. Спасибо сказала, а то я и не знал.

Лейди резко отворачивается. Джейб идет наверх. Коротыш и Пес за ним. Женщины суетятся и шушукаются внизу. Лейди устало опускается на стул.

БЬЮЛА. Не сойти ему больше по этой лестнице, помяните мое слово.

ДОЛЛИ. Нет, не сойти.

БЬЮЛА. Его уж прошибает смертный пот. Заметили?

ДОЛЛИ. И желт, как лимон. До того желт, что…

Сестрица всхлипывает.

ЕВА. Сестрица! Сестрица!

БЬЮЛА (подходит к. Лейди). Милая Лейди, я, конечно, понимаю: вам неприятно говорить об этом, но мы с Песиком так озабочены…

ДОЛЛИ. Мы с Коротышечкой тоже. Прямо места себе не находим…

ЛЕЙДИ. О чем вы?

БЬЮЛА. Об операции Джейба. Она прошла успешно, да?

ДОЛЛИ. Или, может быть, нет, не успешно?

Лейди смотрит на женщин, словно не видя их. Все они, кроме Кэрол, обступили ее, изнывая от любопытства.

СЕСТРИЦА. Для хирургического вмешательства было уже поздно, да?

ЕВА. Операция не удалась?

Сверху слышен громкий размеренный стук.

БЬЮЛА. Поговаривают, его не стали даже оперировать.

ДОЛЛИ. Но мы верим и надеемся, что положение не безнадежно.

ЕВА. Мы надеемся всем сердцем, возносим за него молитвы.

На лице каждой из них блуждает неосознанная слабая улыбка. Лейди переводит взгляд с одной на другую.

Испуганно рассмеявшись, резко встает из-за стола и направляется к лестнице.

ЛЕЙДИ (словно спасаясь бегством). Извините. Мне надо наверх. Слышите, стук — Джейб зовет. (Поднимается наверх.)

Женщины смотрят ей вслед. Гнетущую тишину внезапно нарушает чистый и звонкий голос Кэрол.

КЭРОЛ. Кстати, о стуках. У меня стуки в моторе. Вдруг начинается: тук-тук-тук! Я спрашиваю: кто там? И не знаю, то ли дух кого-то из предков вызывает меня, то ли мотор забарахлил — вот-вот заглохнет, и мне предстоит очутиться среди ночи одной на шоссе. Вы разбираетесь в моторе? Ну конечно, что спрашивать. Прокатитесь, пожалуйста, со мной немножко. Послушаете этот стук и…

ВЭЛ. Некогда.

КЭРОЛ. Дела?

ВЭЛ. Мне обещали работу здесь, в лавке.

КЭРОЛ. А я вам не работу предлагаю?

ВЭЛ. Мне нужна оплачиваемая работа.

КЭРОЛ. За платой дело не станет.

В отдалении громко шепчутся женщины.

ВЭЛ. В другой раз. Завтра.

КЭРОЛ. Я не могу ждать до завтра. Мне не разрешают оставаться на ночь в этом графстве.

Шепот громче. Отчетливо прозвучало словцо «распутная».

(Не оборачиваясь, с безмятежной улыбкой.) Это обо мне? Вы не слышите, что там судачат?

ВЭЛ. Пусть их!..

КЭРОЛ. Как это пусть?.. Они говорят, что я распутная, да?

ВЭЛ. Не хотите пересудов, зачем же так размалевали себя? Зачем?..

КЭРОЛ. Чтобы бросаться в глаза!

ВЭЛ. Что?

КЭРОЛ. Я — эксгибиционистка: люблю быть на виду, хочу, чтоб на меня обращали внимание, чтобы смотрели на меня, прислушивались, что я скажу… Хочу, чтоб знали о моем существовании, знали, что я живу! А вам не хочется, чтобы знали о вашем существовании, знали, что вы живете?

ВЭЛ. Жить я хочу, а знают о том или нет, — наплевать.

КЭРОЛ. Зачем тогда играть на гитаре?

ВЭЛ. А зачем выставлять себя на посмешище?

КЭРОЛ. Вот-вот, все затем же.

ВЭЛ. Не вижу ничего общего. (Он все отходит от нее, но она следует за ним.)

КЭРОЛ (настойчиво и убеждающе). Я была когда-то реформисткой — Христовы болваны: так нас называли. Знаете, что это такое? Нечто вроде легкой формы эксгибиционизма. Выступала с пламенными речами, рассылала повсюду письма с протестами против истребления негров в нашем графстве — их у нас большинство. Как это так, думала я, почему они обречены на вымирание, почему гибнут от пеллагры, медленно умирают от голода, если из-за каких-нибудь жучков или червей или слишком дождливого лета случится неурожай хлопка? Я пыталась добиться организации бесплатных больниц, ухлопала на это все деньги, которые оставила мне мама. А когда судили Уилли Макги, — помните, тот негритянский мальчик, которого посадили на электрический стул по обвинению в недозволенной связи с какой-то белой шлюхой… (голос ее звучит страстным заклинанием)…я всех подняла на ноги, только этим и жила! Напялила на себя мешок из-под картошки и пешком пошла в столицу штата. Была зима, я шла босиком, одетая в эту дерюгу, чтобы заявить свой персональный протест губернатору. О, я знаю, во всем этом было, наверно, и показное, но только отчасти, только отчасти. Было в этом и кое-что иное. Знаете, сколько я прошла? Шесть миль. Только на шесть миль удалось отойти от городка. И на каждом шагу все глумились надо мной, вопили, улюлюкали, иные даже плевали в лицо!.. На каждом шагу, на каждом шагу, все эти шесть миль, пока меня не арестовали! Угадайте — за что? За бродяжничество в непристойном виде! Да-да, так и было сказано в обвинительном заключении: бродяжничество в непристойном виде — картофельный мешок, который был на мне, они сочли недостаточно приличным одеянием… Впрочем, все это было давным-давно, и никакая я больше не реформистка, просто «непристойная бродяжка». Но они у меня еще узнают, эти суки, до какой степени непристойности может дойти «непристойная бродяжка», если она всю себя посвятит этому, — вот как я!.. Ну, вот я и рассказала вам свою историю… Житие эксгибиционистки, девушки, которая любила быть на виду. А теперь знаете что? Садитесь в мою машину и везите меня на Кипарисовый холм. Послушаем, о чем толкуют покойнички. Они ведь там разговаривают, да-да!.. Сойдутся на Кипарисовом холме и тараторят как сороки… И все про одно, и на все одно только слово: «жить!..» Оно звучит без умолку: «жить-жить-жить-жить-жить!» Вот все, что они знают, другого от них и не жди… Жить — и все тут!.. (Открывает дверь.) Как просто!.. Не правда ли, как просто?.. (Выходит.)

Голоса женщин, сливавшиеся до сих пор в неясный гул, слышны теперь четче.

ГОЛОСА ЖЕНЩИН.

— Какое там виски? Наркотики!

— Конечно, ненормальная!

— Союз бдительных предупредил ее отца и брата, чтобы она не появлялась в графстве.

— Совсем опустилась!

— Какой позор!

— Разврат!

И, словно выведенный из себя их гусиным шипением, Вэл хватает гитару и выходит.

На лестничную площадку спускается Ви Толбет.

ВИ. Мистер Зевьер! Где мистер Зевьер?

БЬЮЛА. Ушел, дорогая.

ДОЛЛИ. Придется примириться, Ви. Такой прекрасный кандидат в спасенные и — перехватила оппозиция.

БЬЮЛА. Отправился на Кипарисовый холм с этой девкой Катрир.

ВИ. (спускаясь). Если уж кое-кто из вас, пожилых женщин, ведет себя неподобающим образом, чего же ожидать от молодежи?

БЬЮЛА. О ком вы?

ВИ. О тех, кто устраивает попойки! И допиваются до того, что уж и не разбирают, где свой муж, где чужой! О тех, кто прислуживают у алтаря, а сами не считают зазорным играть по воскресеньям в карты! О тех…

БЬЮЛА. Стойте! Хватит! Теперь мне ясно, кто распускает эти грязные сплетни.

ВИ. Ничего я не распускаю. Я только повторяю то, что говорят другие. Я никогда не бывала на этих ваших сборищах.

БЬЮЛА. Еще бы! Кому вы там нужны! Вы только отравляете людям жизнь! Ханжа по призванию.

ВИ. Я пытаюсь исправить людские нравы. А вы, с вашими пьяными оргиями, сеете безнравственность! Я ухожу от вас! Ухожу! Я иду наверх. (Поспешно поднимается по лестнице.)

БЬЮЛА. Как я рада, что высказала ей все, что думаю. Просто с души воротит от этакого лицемерия! Поставим все в холодильник, чтоб не испортилось, и уйдем! Никогда еще не чувствовала такого омерзения!

ДОЛЛИ. О боже милосердный! (Кричит наверх.) Коротышка! (Взяв тарелки с ужином, несет их к холодильнику.)

СЕСТРИЦА. Как они обе вульгарны!

ЕВА. Родители Долли из Блу-Маунтин. Простые голодранцы. Лолли Такер рассказывала мне про отца Долли — сидит на крыльце, разувшись, и хлещет пиво прямо из ведра… Захватим эти цветы, Сестрица, украсим алтарь.

СЕСТРИЦА. Да, а в приходской книге отметим, что это дар Джейба.

ЕВА. И бутерброды с маслинами тоже возьмем. Пригодятся для чаепития у служки епископа.

Долли и Бьюла проходят через магазин.

ДОЛЛИ. Теперь в самый раз собраться своей компанией.

БЬЮЛА (кричит). Песик!

ДОЛЛИ. Коротыш!

Обе быстро выходят.

СЕСТРИЦА. Сидит на крыльце босиком?

ЕВА. И пьет пиво прямо из ведра!

Берут свои зонтики и прочие вещи и выходят. По лестнице спускаются мужчины.

ШЕРИФ ТОЛБЕТ. Похоже, что Джейб пойдет на удобрение еще под нынешний урожай!

КОРОТЫШ. Да он всегда выглядел так, словно одной ногой уже в могиле.

ПЕС. А сейчас и вторая вот-вот ступит туда.

Идут к выходу.

ШЕРИФ. Ви!

ВИ. (на площадке). Тише! Что за базар! Мне надо переговорить с Лейди об этом молодом человеке, но только не при Джейбе: он ведь думает, что сможет еще работать сам.

ШЕРИФ. Брось дурака валять! Идем!

ВИ. Я, пожалуй, подожду, пока он вернется…

ШЕРИФ. Стоит только забрести в город бездомному бродяге, и на тебя тут же находит дурь! Надоело до смерти!

Громкий автомобильный гудок. Ви идет вслед за мужем. Шум отъезжающих машин. Отдаленный лай собак.

Медленно меркнет свет, обозначая разрыв во времени между первой и второй картинами.

Картина вторая

Прошло два часа. Пустынный пейзаж за большим окном освещен призрачно-тусклым мерцанием луны, проглядывающей сквозь гонимые ветром облака. Доносится звонкий и чистый девичий смех — это Кэрол — и вслед за тем шум быстро отъезжающей машины.

Еще не затих вдалеке гул мотора и не умолкла кинувшаяся за машиной собака, как в лавку входит Вэл.

«О боже!» — произносит он шепотом и, подойдя к столику, стирает бумажной салфеткой следы помады с губ и лица. Берет гитару, которую оставил на прилавке. Звук шагов на лестнице. На площадке появляется Лейди. Она дрожит от холода в своем фланелевом капотике. Нетерпеливо щелкает пальцами, успокаивая дряхлую собаку Беллу, которая, прихрамывая, плетется за ней. Не замечая Вэла, присевшего в тени, на прилавке, Лейди подходит к телефону у нижних ступенек лестницы. В движениях ее отчаяние, голос хрипл и резок.

ЛЕЙДИ. Дайте аптеку!.. Знаю, что закрыта: мой магазин тоже закрыт, — это миссис Торренс, у меня муж в тяжелом состоянии, только что из больницы… да-да, неотложный вызов! Разбудите мистера Дубинского, звоните ему, пока не ответит — неотложный вызов!.. (Пауза. Бормочет чуть слышно.) Porca la miseria[3]! Хоть бы сдохнуть скорее!.. Умереть!.. Умереть!..

ВЭЛ (тихо). Что вы, хозяйка? Зачем?

Она испускает сдавленный крик, оборачивается, замечает его и, не выпуская трубки, выхватывает что-то из ящика кассы.

ЛЕЙДИ. Что вам здесь нужно? Вы что, не знаете, что магазин закрыт?

ВЭЛ. Дверь была отперта, горел свет, вот я и решил вернуться, чтоб…

ЛЕЙДИ. Видите, что у меня в руке? (Поднимает над прилавком револьвер.)

ВЭЛ. Хотите пристрелить меня?

ЛЕЙДИ. Да, если не уберетесь!

ВЭЛ. Успокойтесь, Лейди, я зашел за гитарой.

ЛЕЙДИ. За гитарой?

Он приподнимает с серьезным видом гитару.

Ф-фу!..

ВЭЛ. Меня привела миссис Толбет. Помните, я был здесь, когда вы вернулись из Мемфиса?

ЛЕЙДИ. Аа-а!.. Да-да… И вы все время были здесь?

ВЭЛ. Нет. Я уходил и вот вернулся.

ЛЕЙДИ (в трубку). Я же просила давать звонки, пока не ответят!.. Звоните еще! Еще звоните!.. (Вэлу.) Уходили и вернулись?

ВЭЛ. Да.

ЛЕЙДИ. Зачем?

ВЭЛ. Знаете эту девушку, что была здесь?

ЛЕЙДИ. Кэрол Катрир?

ВЭЛ. Она сказала, что у нее в машине мотор забарахлил, и просила исправить.

ЛЕЙДИ. Исправили?

ВЭЛ. Мотор в полном порядке, ничего у нее там не барахлило, — то есть у нее-то самой что-то забарахлило, только…

ЛЕЙДИ. Что у нее забарахлило?

ВЭЛ. Зрение, наверно. Обозналась. Приняла меня за кого-то другого.

ЛЕЙДИ. За кого же?

ВЭЛ. За кобеля.

ЛЕЙДИ. Она решила, что вы… (Внезапно, в трубку.) Мистер Дубинский? Простите, что разбудила, но я только что из Мемфиса — привезла мужа с операции. Я где-то посеяла коробочку со своими таблетками, а они мне нужны сегодня! Я не спала три ночи и с ног валюсь… Слышите — меня ноги не держат, я три ночи не спала, мне необходим сегодня люминал, и если вы не пришлете, ноги моей не будет в вашей аптеке!.. Так принесите сами, черт бы вас подрал, извините за изысканное выражение! Я ведь едва на ногах держусь, меня всю трясет! (С яростью вешает трубку.) Mannage la miseria! О господи! Вся дрожу! Как холодно! Точно в леднике! Здесь почему-то совсем не держится тепло. Потолок, что ли, слишком высок или еще что… Совсем тепло не держится… Ну, что вам еще? Мне надо наверх.

ВЭЛ. Возьмите вот, наденьте. (Снимает куртку и протягивает ей.)

Она не сразу решается взять, вопросительно смотрит на Вэла, затем нерешительно берет ее в руки и начинает с любопытством ощупывать.

ЛЕЙДИ. Из чего она? Совсем как змеиная кожа.

ВЭЛ. Угадали.

ЛЕЙДИ. На что вам куртка из змеиной кожи?

ВЭЛ. Для приметности. Меня так везде и называют: Змеиная Кожа.

ЛЕЙДИ. Где вас называют Змеиной Кожей?

ВЭЛ. Ну, в пивных и во всяких таких местах, где я работаю… Но теперь всё! — я уж покончил с этим…

ЛЕЙДИ. Вы что же — артист?

ВЭЛ. Пою, играю на гитаре.

ЛЕЙДИ. А!.. (Словно бы для пробы, надевает куртку.) А верно, теплая.

ВЭЛ. Это я ее, должно быть, согрел своим телом.

ЛЕЙДИ. Горячая у вас, видно, кровь…

ВЭЛ. Верно.

ЛЕЙДИ. Господи ты мой боже, что вы здесь ищете у нас?

ВЭЛ. Работы.

ЛЕЙДИ. Таким, как вы, работа не нужна.

ВЭЛ. Что значит — таким, как я?

ЛЕЙДИ. Тем, что бренчат на гитаре и расписывают, какая у них горячая кровь.

ВЭЛ. Что правда, то правда. У меня температура всегда градуса на два выше нормальной — как у собаки. Для меня-то она нормальна, эта температура, как и для собак… Правда!..

ЛЕЙДИ. Хм!

ВЭЛ. Не верите?

ЛЕЙДИ. Нет, почему же… А впрочем, какая разница?

ВЭЛ. Конечно… никакой.

Лейди засмеялась — смех у нее неожиданно мягкий. Вэл улыбается рассеянно и тепло.

ЛЕЙДИ. Занятный вы малый! Как это вас сюда занесло?

ВЭЛ. Я проезжал вчера вечером ваш городок, и у меня в машине ось сломалась. Пришлось задержаться. Пошел к тюрьме — укрыться от дождя. Миссис Толбет пустила переспать в арестантской и посоветовала дождаться вас — говорит, вам может понадобиться помощник по лавке, у вас болен муж…

ЛЕЙДИ. Понимаю… Нет, она ошиблась… А понадобится — возьму из местных. Не доверяться же первому встречному, у которого только и есть что гитара, змеиная куртка и… собачья температура! (Снова засмеялась, откинув назад голову. Снимает куртку.)

ВЭЛ. Да не снимайте.

ЛЕЙДИ. Нет, мне надо наверх, да и вам, наверно, пора.

ВЭЛ. А мне — некуда.

ЛЕЙДИ. Что поделаешь: у всех свои заботы.

ВЭЛ. Кто вы по национальности?

ЛЕЙДИ. Почему вы спрашиваете?

ВЭЛ. Вы похожи на иностранку.

ЛЕЙДИ. Я дочь Итальяшки-бутлегера, — его сожгли здесь, в собственном саду!.. Возьмите вашу куртку…

ВЭЛ. Как-как вы сказали? Насчет отца?..

ЛЕЙДИ. А что?

ВЭЛ. «Итальяшка-бутлегер»…

ЛЕЙДИ. Да. Сожгли его здесь… А вам что? У нас тут каждый знает эту историю.

Стук сверху.

Надо идти — зовут. (Гасит свет над прилавком.)

ВЭЛ (начиняет негромко напевать «Райские травы», аккомпанируя себе на гитаре. Резко останавливается). Я могу быть монтером…

Лейди смотрит на него, взор ее мягок.

Могу исполнять любую работу, что придется. Сегодня мне стукнуло тридцать, Лейди, и я порвал с прежней жизнью.

Пауза. Где-то вдалеке лает собака.

Я жил распутно, но грязь не приставала ко мне. Знаете почему? (Поднимает гитару.) Спутница моей жизни! Она омывала меня своей живой водой, и всю скверну как рукой снимало. (Чуть улыбаясь, тихо наигрывает на гитаре.)

ЛЕЙДИ. Что это за надписи на ней?

ВЭЛ. Автографы музыкантов, с которыми доводилось встречаться.

ЛЕЙДИ. Можно взглянуть?

ВЭЛ. Включите свет, вон там, над собой.

Она включает над прилавком лампочку под зеленым абажуром. Нежно, точно ребенка, Вэл подносит ей гитару.

(Тихо, задушевно, ласково.) Видите, это имя? Лидбелли?

ЛЕЙДИ. Лидбелли?

ВЭЛ. Величайший из музыкантов, когда-либо игравших на двенадцатиструнной гитаре! Он так на ней играл, что сумел тронуть каменное сердце техасского губернатора и тот выпустил его из тюрьмы… А это имя видите? Оливер! Кинг Оливер! Это имя бессмертно, Лейди. Со времен архангела Гавриила никто так не играл на трубе!..

ЛЕЙДИ. А это чье имя?

ВЭЛ. Это? О, это имя тоже бессмертно. Имя Бесси Смит вечно будет сиять на небе, среди звезд!.. «Джим-Кроу» прикончил ее. «Джим-Кроу» да «Джон — ячменное зерно» доконали Бесси Смит. Она попала в автомобильную катастрофу и истекла кровью: не приняли в больницу для белых… Но хватит об этом. Взгляните вот на это имя. Оно тоже бессмертно!

ЛЕЙДИ. Фэтс Уоллер? И его имя сияет среди звезд?

ВЭЛ. Да, его имя тоже сияет среди звезд…

Голос Лейди звучит тоже задушевно и тихо: оба они охвачены волной нежности; стоят рядом, почти касаясь друг друга, их разделяет только гитара.

ЛЕЙДИ. Опыт по части торговли у вас имеется?

ВЭЛ. Всю жизнь только и знал, что шел с торгов.

ЛЕЙДИ. Наш общий удел. Рекомендаций у вас никаких?

ВЭЛ. Есть одно… письмецо. (Достает из бумажника истертое, сложенное в несколько раз письмо, уронив при этом на пол множество фотокарточек и игральных карт из разных колод. С серьезным видом передает ей письмо и, опустившись на корточки, собирает свое имущество.)

ЛЕЙДИ (внимательно рассмотрев рекомендацию, медленно читает). «Податель сего в течение трех месяцев работал в моей авторемонтной мастерской и зарекомендовал себя усердным, умелым, честным работником. Однако он отъявленный говорун, из-за чего я и вынужден расстаться с ним, хоть делаю… (подносит письмо ближе к свету)…хоть делаю это скрепя сердце. С уважением…»

Вэл смотрит на нее с серьезной миной, слегка помаргивая.

Хм! Вот так рекомендация!

ВЭЛ. Так все и сказано?

ЛЕЙДИ. А вы разве не знали, что там сказано?

ВЭЛ. Нет. Конверт был запечатан.

ЛЕЙДИ. Н-да!.. Не очень-то вам поможет такая рекомендация.

ВЭЛ. Пожалуй.

ЛЕЙДИ. А впрочем…

ВЭЛ. Что?

ЛЕЙДИ. Не так уж важно, что о вас думают другие… В размерах обуви разбираетесь?

ВЭЛ. Думаю, разберусь.

ЛЕЙДИ. Что означает «75, Дэвид»?

Вэл молча смотрит на нее, медленно качает головой.

«75» — это длина: семь с половиной, а «Дэвид» — ширина: ширина «Д». Как обменивается товар, знаете?

ВЭЛ. Да, приходилось обменивать.

ЛЕЙДИ. Шило на мыло? Ха-ха!.. Ладно… (Пауза.) Видите, вон там за аркой еще одно помещение? Это кондитерская. Пока она закрыта, но скоро откроется снова, и мы еще посмотрим, к кому будут захаживать парочки вечерами после кино!.. Я хочу переоборудовать ее и заново украсить. Я уже все продумала. (В голосе ее возбуждение и страсть, она говорит словно сама с собой.) На потолке и на стенах будут искусственные ветки фруктовых деревьев в цвету!.. Как сад весной!.. У моего отца был сад — на берегу Лунного озера. У нас там было пятнадцать маленьких белых беседок… И в каждой — столик… И каждая была увита плющом… Мы продавали красное итальянское вино, а из-под полы приторговывали виски с пивом. И все это у нас сожгли! И отец сгорел… С кем бы я здесь ни встречалась, все думаю: может, и он из тех, что сожгли отца?..

Сверху стук Джейба — еще более громкий, чем раньше, и его хриплый голос: «Лейди!»

В дверях появляется какая-то фигура и зовет: «Миссис Торренс!»

Ах, это аптекарь со снотворным. (Идет к двери.)

Спасибо, мистер Дубинский, простите, что потревожила, но, право, я…

Пробормотав что-то невнятное, аптекарь уходит.

ЛЕЙДИ (закрывает дверь). Проваливай, старый ублюдок… (Возвращается с коробочкой таблеток.) Вас никогда не мучила бессонница?

ВЭЛ. Я могу спать или не спать, когда угодно и сколько захочу.

ЛЕЙДИ. В самом деле?

ВЭЛ. Спать на голом цементном полу или двое суток шагать без привала и сна. Могу задержать дыхание на три минуты. Однажды я держал пари на десять долларов, что сумею это сделать, и выиграл. Могу за целый день ни разу не помочиться.

ЛЕЙДИ (пораженная). Да что вы?

ВЭЛ (очень просто, словно о самом обычном). Могу. Отбывал я как-то срок за бродяжничество, и меня приковали — как был, в кандалах, — на целый день к столбу, и весь день я так и простоял, ни разу не помочившись, чтоб вся эта сволочь знала, с кем дело имеет.

ЛЕЙДИ. Теперь я понимаю, что имел в виду владелец авторемонтной мастерской, когда назвал вас отъявленным говоруном. Продолжайте: какие еще у вас таланты? Чем еще замечательно ваше умение владеть собой?

ВЭЛ (с усмешкой). Говорят, женщина, если захочет, может уездить мужчину. А я могу уездить женщину.

ЛЕЙДИ. Какую женщину?

ВЭЛ. Любую, на выбор.

Лейди дружелюбно засмеялась, запрокинув голову.

Он улыбается ей с доверчивым простодушием ребенка.

ЛЕЙДИ. И выбирать нечего — у нас тут хоть пруд пруди таких, что хотели бы поймать вас на слове.

ВЭЛ. Надо еще, чтоб я захотел.

ЛЕЙДИ. Не беспокойтесь, любезный, я вас на слове ловить не стану.

ВЭЛ. А я и сам покончил со всем этим.

ЛЕЙДИ. Что так? Измочалили вконец?

ВЭЛ. Нет, не измочалили. Просто осточертело.

ЛЕЙДИ. Ах, осточертело!

ВЭЛ. В этом мире, Лейди, людей покупают и продают, как свиные туши в мясной лавке.

ЛЕЙДИ. Тоже мне — новость!..

ВЭЛ. Вы, может, думаете, люди в этом мире — всяк на свой манер? Нет, Лейди, они делятся всего на два сорта: одних продают, другие — сами покупают… Хотя, нет! Есть еще один сорт…

ЛЕЙДИ. Какой же?

ВЭЛ. Те, на которых тавро не выжжено.

ЛЕЙДИ. Выжгут.

ВЭЛ. Пусть еще заарканят — сам я не дамся.

ЛЕЙДИ. Тогда вам лучше не задерживаться у нас.

ВЭЛ. Знаете, есть такая птица — совсем без лапок. Она не может присесть и всю жизнь — в полете. Да-да. Я видел одну такую: она умерла и упала на землю. Вся нежно-голубая, и тельце с ваш мизинец. Да-да, тельце у нее было крохотное, с ваш мизинец, и легкое-легкое: возьмешь на ладонь — легче пуха… Но крылья — с широким размахом, прозрачные, голубые, под цвет неба: насквозь видно. Это называется защитной окраской. Камуфляжем. В небе ее и не углядишь, и ястреб ей нипочем: он просто не замечает ее там, в синем небе, поближе к солнцу!

ЛЕЙДИ. А когда пасмурно?

ВЭЛ. А когда пасмурно, они взмывают еще выше — куда уж там проклятым ястребам! И у них совсем нет лапок, у этих маленьких птичек, вся жизнь — на крыльях, и спят на ветре: раскинут ночью крылышки, а постелью им — ветер. Не чета другим птицам — те на ночь складывают крылья и спят на деревьях…

Начинает звучать чуть слышная музыка.

…А этим птицам — постелью ветер, и они… (глаза его заволоклись, он берет гитару и вторит чуть слышной далекой музыке)…они никогда не слетают вниз, только мертвыми падают на землю!..

ЛЕЙДИ. Хотела бы я быть такой птицей!

ВЭЛ. И я хотел бы, как и многие, быть одной из таких птиц, и никогда — никогда — не запятнать себя грязью!

ЛЕЙДИ. Если одна из этих птиц умрет и упадет на землю, и вам случится найти ее, — покажите мне!.. Может, вам только померещилось, что есть такие птицы?.. Не верится!.. Как хотите, не верится, что хоть одно живое существо может быть таким свободным! Покажите мне такую птицу, и я скажу: «Да, господь создал одно совершенное творение!» Я отдала бы всю эту лавку со всем ее товаром, чтоб стать этой маленькой птицей небесного цвета… Чтобы хоть одну ночь постелью мне был ветер, а рядом — звезды…

Стук Джейба.

Лейди снова переводит взгляд на Вэла.

А приходится мне делить постель с мерзавцем, купившим меня на дешевой распродаже!.. Ни одного хорошего сна за последние пятнадцать лет! Ни одного! Ни одного!.. Боже мой!.. Что это я?.. Сама не знаю, почему так разоткровенничалась с незнакомцем… (Открывает ящик кассы.) Вот вам доллар, ступайте поешьте в ночном ресторане на шоссе. А утром придете, приставлю вас к делу. Пока поработаете приказчиком здесь, а откроется кондитерская — пригодитесь там… Захлопните за собой дверь, она замкнется… Хотя погодите, — вот еще что. Давайте-ка договоримся кое о чем заранее.

ВЭЛ. О чем?

ЛЕЙДИ. Все эти ваши хваленые таланты — мне ни к чему. Сами вы, по совести говоря, интересуете меня не больше, чем прошлогодний снег. Уясните себе это — у нас будут хорошие деловые отношения, нет — пеняйте на себя. Я, конечно, прекрасно вижу, что вы с придурью, но вокруг полным-полно придурков еще похлеще — и ничего: разгуливают на воле, а иные забрались так высоко — не достанешь. На том и порешим. Никаких фокусов я не потерплю. А теперь идите поешьте — вы голодны.

ВЭЛ. Ничего, если оставлю ее здесь? Подругу жизни? (Он подразумевает гитару.)

ЛЕЙДИ. Оставьте, если хотите.

ВЭЛ. Спасибо, Лейди.

ЛЕЙДИ. Не за что.

Вэл идет к двери.

Издалека отчетливо доносится захлебывающийся собачий лай.

ВЭЛ (обернувшись, с улыбкой). А вы славная. Ничего я о вас больше не знаю, но мне редко доводилось встречать такого славного человека. Я буду вести себя примерно, работать — на совесть: довольны останетесь. А случится бессонница — сумею помочь. Одна знакомая, остеопат, научила меня нескольким манипуляциям: небольшая разминка позвоночника, и человек засыпает глубоким, здоровым сном. А теперь — покойной ночи! (Выходит.)

Пятисекундная пауза. Затем Лейди запрокидывает голову и смеется — легко и радостно, как девушка.

Поворачивается и, взяв гитару, заинтересованно и нежно проводит по струнам пальцами.

Занавес

Действие второе

Картина первая

Там же, несколько недель спустя, днем. Столик и стул унесены в кондитерскую.

Лейди у телефона. Закончив разговор, вешает трубку.

Вэл стоит в дверях. Оборачивается и входит.

Неподалеку от лавки упряжка мулов вытаскивает на обледеневшее шоссе соскользнувший с обочины грузовик.

Слышен крик негра: «Давай-давай-давай-давай!..»

ВЭЛ (идет к окну). Грузовик с прицепом сполз ночью в кювет. Шестеро мулов тащат — никак не вытащат… Здоровенный, дьявол! (С интересом смотрит в окно.)

ЛЕЙДИ (выходит из-за прилавка). Мне только что нажаловались на вас, мистер. Серьезно нажаловались. Одна покупательница заявляет, что не будь она вдова, ее муж пришел бы сюда и исколошматил вас до смерти.

ВЭЛ (шагнув к ней). Такая низенькая, с розовыми волосами?

ЛЕЙДИ. Вы хотите сказать: с розою в волосах?

ВЭЛ. Нет — с розовыми. Низенькая женщина с волосами розового цвета, в пестром жакете с перламутровыми пуговицами — мешковат он ей.

ЛЕЙДИ. Я разговаривала с ней по телефону. Она не уточняла своих примет, а сказала, что вы позволяете себе лишнее. Я спросила: «В разговоре или в обхождении?» Она ответила — и то, и другое. Этого-то я и опасалась, когда предупреждала вас на той неделе, чтобы вы не позволяли себе здесь фокусов.

ВЭЛ. Эта низенькая женщина с розовыми волосами покупала у меня валентинку, и я ей только сказал, что меня самого зовут Вэл — Валентин. Через несколько минут входит какой-то негритенок и передает мне эту самую валентинку — на ней уже что-то написано, Я ее вроде еще не выбросил — погодите, сейчас найду. (Ищет в карманах и дзет ее Лейди.)

Прочитав записку, Лейди яростно рвет ее в клочки.

Вэл закуривает сигарету.

ЛЕЙДИ. Вместо подписи — поцелуй: отпечаток накрашенных губ!.. Ничего себе! И вы ходили на это свидание?

ВЭЛ. Нет, мэм. Потому-то она и нажаловалась. (Кидает спичку на пол.)

ЛЕЙДИ. Подымите спичку!

ВЭЛ. Вам бы ротой командовать! (С подчеркнутой тщательностью поднимает спичку и выбрасывает за дверь.)

Лейди неотступно следует за ним взглядом.

Вэл лениво идет обратно.

ЛЕЙДИ. Вы и при ней вот так ходили?

ВЭЛ (у прилавка). Как это «вот так»?

ЛЕЙДИ. Вразвалочку! Вразвалочку!

Вэл смотрит на нее пристальным, добродушно-недоумевающим взглядом.

И стояли перед ней тоже так? Так же близко?.. И в этой… в этой же позе?

ВЭЛ. В какой позе?

ЛЕЙДИ. Во всем у вас словно какой-то намек.

ВЭЛ. На что намек?

ЛЕЙДИ. А на то самое, с чем вы, по вашим словам, покончили, — на… Да вы сами знаете… Для чего, думаете, я дала вам этот костюм — одела как приказчика?..

ВЭЛ (с грустью). Э-эх!.. (Вздохнув, начиняет снимать свою синюю куртку.)

ЛЕЙДИ. Зачем снимаете?

ВЭЛ. Вот вам ваша куртка, пойду брюки переодену. (Вручив ей куртку, идет к нише.)

ЛЕЙДИ. Постойте! Простите меня! Слышите? Я плохо спала ночь! Постойте! Я ведь сказала: извиняюсь! Слышите? (Зашла в нишу и выходит с гитарой Вэла.)

ВЭЛ (следует за ней). Отдайте гитару, Лейди. Вы находите у меня слишком много недостатков, как я ни стараюсь угодить вам.

ЛЕЙДИ. Я ведь уже извинилась. Вам надо, чтоб я упала на колени и башмаки вам лизала?

ВЭЛ. Ничего мне не надо, гитару только отдайте.

ЛЕЙДИ. У меня к вам никаких претензий. Я довольна вами. Вполне.

ВЭЛ. Что-то не видно.

ЛЕЙДИ. У меня нервы издерганы. (Протягивает руку.) Мир!

ВЭЛ. Значит, я не уволен и могу оставаться?

По-мужски пожимают друг другу руки.

Она отдает гитару.

Молчание.

ЛЕЙДИ. Понимаете, мы ведь… не знаем друг друга. Еще только… только знакомимся.

ВЭЛ. Вот-вот. Обнюхиваемся, как пара животных… (Подходит к прилавку, облокачивается, убирает гитару за прилавок.)

ЛЕЙДИ (ей неловко от подобного сравнения). Не совсем так, но…

ВЭЛ. Не знаем друг друга… А как узнаешь? Когда-то я думал — на ощупь.

ЛЕЙДИ. Как, как?

ВЭЛ. Ощупью…ощупывая друг друга.

ЛЕЙДИ (садится в кресло для примерки обуви, передвинутое направо, к окну). Вы хотите сказать… в близких отношениях?

ВЭЛ. А потом мне стало казаться, что это еще больше отчуждает… Да-да, Лейди, еще больше отчуждает…

ЛЕЙДИ. Так как же, по-вашему, люди узнают друг друга?

ВЭЛ (сев на прилавок). Знаете, как я ответил бы на ваш вопрос? Никому никогда не дано узнать никого. Все мы приговорены к пожизненному одиночному заключению в собственной шкуре! Поняли, Лейди? Уверяю вас, это правда, и мы должны взглянуть ей в глаза: каждый из нас осужден отбывать пожизненный срок в этой одиночке: в собственной шкуре. Пожизненный!

ЛЕЙДИ (подойдя к нему). Я не такая уж оптимистка, но со столь печальным выводом согласиться не могу. Нет, не могу!

Светлая, строгая сосредоточенность придает им обоим сходство с детьми. Лавка погружена в полумрак.

Лейди садится на стул справа от прилавка.

ВЭЛ. Слушайте, что я вам расскажу. Было это давно, когда я был еще мальчишкой и жил на Ведьминой заводи. Родню мою разметало кого куда, как цыплячий пух по ветру, и жил я один, промышляя охотой да прячась от властей: ружье мое и силки не знали сезонных запретов. И все эти одинокие дни, все эти одинокие ночи я жил предчувствием какой-то перемены, я… я ожидал чего-то.

ЛЕЙДИ. Чего?

ВЭЛ. Чего мы все ожидаем? Что вот-вот что-то вдруг стрясется и какое-то событие придаст смысл нашему существованию. Мне трудно вспомнить сейчас это ощущение — дело прошлое, но я словно ожидал чего-то, как ответа на заданный вопрос… Но либо вопрос не тот, либо задан он не тому, кому следует, и ответа все нет как нет. Разве жизнь прекращается из-за того, что нет ответа? Нет, идет себе своим чередом, словно ответ уже дан: день за днем, ночь за ночью… А мы все ждем ответа на свой вопрос и живем как ни в чем не бывало, словно уже получили ответ. И вот в один прекрасный день…

ЛЕЙДИ. Что?

ВЭЛ. Нам начинает казаться — вот он, ответ на наш вопрос. Но этот ответ — липа.

ЛЕЙДИ. Как — липа?

ВЭЛ. Не притворяйтесь — сами знаете.

ЛЕЙДИ. Любовь?

ВЭЛ (положив ей руку на. плечо). Да, она самая — липовый ответ. Не только мы с вами, Лейди, немало еще глупцов попалось на эту липу. Это сущая правда, и чем скорее вы уверуете в нее, Лейди, тем лучше.

Лейди смотрит на него, размышляя.

Садится на табурет перед прилавком.

Там, на заводи, я встретил девушку. Мне тогда было четырнадцать. В тот день у меня было такое чувство, что стоит мне еще два-три раза оттолкнуться багром, и лодка моя пристанет к той самой земле, по которой я так долго тосковал.

ЛЕЙДИ. И ответом на ваш вопрос оказалась та девушка на заводи?

ВЭЛ. Она заставила меня поверить в это.

ЛЕЙДИ. Как?

ВЭЛ. Она выбежала из хижины нагая, как и я в своей плоскодонке. Выбежала и постояла немного. Тело ее лучилось в солнечном свете, и мне мерещилось, что оно сияет как небеса. Видели вы когда-нибудь, как бела внутри раковина? Ее тело отливало такой же перламутровой белизной. О боже, я помню, как изо мха вспорхнула птица, тень ее крыльев скользнула по телу девушки — и птица пропела одну только ноту, очень высокую и чистую, а девушка — словно только и ждала, чтоб до меня донесся этот призывный сигнал, — повернулась с улыбкой и ушла в хижину.

ЛЕЙДИ. А вы — за ней?

ВЭЛ. А я — за ней! Как хвост за птицей! Мне казалось, что в ней я найду ответ на томивший меня вопрос, но потом я уж не был в этом уверен, да и сам вопрос стал не более ясен, чем ответ на него, и…

ЛЕЙДИ. И что?

ВЭЛ. Пятнадцати лет я покинул Ведьмину заводь. Издохла моя собака, я продал лодку и ружье, натянул куртку из змеиной кожи и отправился в Нью-Орлеан. Узнать, почем фунт лиха — недолго.

ЛЕЙДИ. Что же вы узнали?

ВЭЛ. Узнал, что промышлять можно не только змеиной кожей и шкурами всей той дичи, которую я брал на заводи. И пустился во все тяжкие. Вот вам и ответ…

ЛЕЙДИ. Нет, это не ответ!

ВЭЛ. А если нет, может, вы мне и ответите?

ЛЕЙДИ. Ответить вам я не могу, а только знаю, что распутство — не ответ. Если бы я думала, что иного ответа не существует, то взяла бы пистолет Джейба или его морфий и…

ЖЕНЩИНА (врывается в лавку). Можно от вас позвонить?

ЛЕЙДИ. Звоните, что спрашивать.

Женщина подбегает к автомату, опускает монету.

ЛЕЙДИ (Вэлу). Принесите мне бутылочку кока-колы из холодильника.

Вэл идет направо. Среди гама и суматохи последующей сцены Лейди и Вэл остаются, как завороженные, словно все еще обдумывая свой разговор.

А тем временем на улице где-то вблизи уже минуту или две не прекращаются громкие автомобильные гудки.

ЖЕНЩИНА (в трубку). Поместье Катриров!.. Мне нужно поместье Катриров!.. Дэвид Катрир или его жена — безразлично, кто бы ни подошел к телефону.

С улицы вбегает Бьюла.

БЬЮЛА. Лейди, Лейди! Где Лейди? Кэрол Катрир здесь и…

ЖЕНЩИНА. Тише, пожалуйста! Я как раз звоню ее брату.

Лейди садится у столика в кондитерской.

(В трубку.) Кто у телефона? Очень хорошо. Я насчет вашей сестры, Кэрол Катрир. Она сидит в своей машине у заправочной станции «Красная корона» и сигналит без умолку, потому что мой муж запретил обслуживать ее машину, и она сигналит, и сигналит, и сигналит, уже собралась целая толпа; а я-то думала, мистер Катрир, вы с вашим отцом приняли меры, чтобы она не показывалась больше в Двуречном графстве —…ей же лучше будет… — и все у нас так думали…

Автомобильный гудок.

БЬЮЛА (возбужденная, с одобрением прислушиваясь к женщине). Так!.. Хорошо!.. Скажите им, если…

ДОЛЛИ (вбегает). Она вышла из машины и…

БЬЮЛА. Тс-ссс!

ЖЕНЩИНА. Да, но я просто хотела предупредить вас, мистер Катрир: она снова в городе, и снова от нее житья нет, а мой муж уже звонит из «Красной короны» шерифу…

Долли выходит за дверь и всматривается в даль.

…и если ее снова заберут, я тут ни при чем: я вас предупредила.

Гудок машины.

ДОЛЛИ (снова входит). Да что же это делается?!

БЬЮЛА. Что? Вышла? Куда теперь подалась?

ЖЕНЩИНА. Вам лучше поторопиться, мистер Катрир. Да-да, постараюсь. Надеюсь, вы понимаете, мистер Катрир, мы, конечно, очень уважаем и вас, и вашего отца, и миссис Катрир, но обслуживать Кэрол не станем, просто отказываемся, она не… Алло!.. Алло!.. (Со злостью вешает трубку.)

БЬЮЛА. Ну что? Приедет за ней?

ДОЛЛИ. Надо позвонить шерифу!

Бьюла выходит за дверь.

Возвращается Вэл с бутылкой кока-колы, подает ее Лейди. Облокачивается на проигрыватель-автомат.

(Подойдя к двери, Бьюле.) Что там теперь?

БЬЮЛА (у двери). Глядите, глядите! Вон как навалились на ее машину… А то весь проезд загородила, дрянь этакая!..

Они долго и возбужденно обсуждают эту новость, совсем позабыв о Лейди.

Низенькая женщина с заправочной станции стремительно выбегает из лавки.

ДОЛЛИ. А сама она где?

БЬЮЛА. Входит в аптеку «Под белой звездой».

Долли кидается к телефону.

(Подойдя к Лейди.) Дайте мне слово, Лейди, что, если сюда явится эта девка Катрир, вы ее не пустите. Ладно?

ЛЕЙДИ. Нет.

БЬЮЛА. Как? Вы позволите ей войти?

ЛЕЙДИ. Ко мне в магазин вход никому не заказан.

БЬЮЛА. Вот как? Хотелось бы знать почему?

ДОЛЛИ. Тсссс! Я звоню.

БЬЮЛА. Куда?

ДОЛЛИ. В аптеку «Под белой звездой»! Хочу удостовериться, что мистер Дубинский не станет обслуживать эту девку. (Разыскав монету и опустив ее.) Дайте мне звезду под белой аптекой!.. (Топнув ногой.) То есть аптеку «Под белой звездой»! Я так разволновалась, что язык заплетается…

Лейди отдает бутылку Вэлу.

Бьюла у окна.

Занято.

Она еще не вышла?

БЬЮЛА. Нет, еще в аптеке.

ДОЛЛИ. Может, они сами догадаются не обслуживать ее?

БЬЮЛА. Как же, ждите! Дубинский обслужит краснозадую макаку, если та выложит на прилавок медяк и ткнет пальцем во что-нибудь!

ДОЛЛИ. Я, например, знаю, что когда она последний раз была здесь и зашла в кафе «Синяя птица», то битых полчаса просидела за столиком, и ни одна официантка даже близко не подошла!

БЬЮЛА. Нашли с кем равнять! Они ведь местные, а Дубинский — чужак!

Долли подходит к прилавку.

Грош цена нашему бойкоту, если не все будут заодно. Вот и Лейди сию минуту сказала, что обслужит ее, если она явится сюда.

ДОЛЛИ. Не может быть!

БЬЮЛА. Спросите сами. Мне она заявила, что лавка открыта для всех, в том числе и для Кэрол.

ЛЕЙДИ (внезапно встает и, повернувшись к ним, кричит). Какое мне дело, что вам она всем не по душе?! А мне вот нравится эта дикарка: я в восторге от того, что она доставляет столько неприятностей своему братцу! (После этой вспышки отошла за прилавок.)

ДОЛЛИ (у телефона). Тс-ссс!.. Мистер Дубинский? Говорит Долли Хэмма, жена мистера Песика Хэмма.

Неслышно входит Кэрол.

Скажите, пожалуйста, Кэрол Катрир случайно не у вас в аптеке?

БЬЮЛА (предостерегающе). Долли!

КЭРОЛ. Ее там нет.

ДОЛЛИ. Что?

КЭРОЛ. Ее там нет. Она здесь.

Бьюла проходит в кондитерскую.

Кэрол направляется к Вэлу.

ДОЛЛИ. Ах!.. Нет-нет, ничего, мистер Дубинский, я… (В ярости вешает трубку и идет к двери.)

Молчание. Взгляды всех — где бы кто ни стоял — прикованы к Кэрол. Она ехала всю ночь в открытой машине: волосы у нее разметались, лицо пышет жаром, глаза горят лихорадочным огнем. Держит она себя в этой сцене, словно загнанный зверек: смесь отчаяния с бесстрашием.

Молчание наконец прерывает Лейди.

ЛЕЙДИ (спокойно). Здравствуйте, Кэрол.

КЭРОЛ. Здравствуйте, Лейди.

ЛЕЙДИ (с вызывающей сердечностью). Я думала, вы в Нью-Орлеане.

КЭРОЛ. Да, была. Еще вчера вечером.

ЛЕЙДИ. Как же вы так быстро добрались?

КЭРОЛ. Гнала всю ночь.

ЛЕЙДИ. В этакую бурю?

КЭРОЛ. Ветром сорвало крышу с машины, но я не остановилась.

Она не сводит глаз с Вэла, а он упорно не обращает на нее внимания: отворачивается, ставит бутылку кока-колы на стол.

ЛЕЙДИ (с нарастающим раздражением). Случилось что дома? Кто-нибудь болен?

КЭРОЛ (отсутствующе). Нет… Насколько я знаю, нет… Если бы что и случилось, я бы не знала: они… Можно присесть?

ЛЕЙДИ. Да, пожалуйста.

КЭРОЛ (подходит к стулу у прилавка, садится). Они ведь платят мне, чтобы я не появлялась здесь…

Молчание.

Вэл неторопливо проходит мимо нее и идет к нише.

У меня, кажется, жар… Простудилась, должно быть, в дороге… Все вокруг словно в тумане…

Снова молчание, и только из глубины лавки, куда отошли Долли и Бьюла, ползет их приглушенное, свистящее шушуканье.

ЛЕЙДИ (сдерживаясь). Вам что-нибудь нужно?

КЭРОЛ. Все так далеко-далеко…

ЛЕЙДИ. Я спрашиваю, Кэрол, вам здесь нужно что-нибудь?

КЭРОЛ. Простите!.. Да.

ЛЕЙДИ. Да? Что именно?

КЭРОЛ. Нет-нет, не беспокойтесь, пожалуйста, я подожду…

Вэл выходит из ниши, на нем синяя куртка.

ЛЕЙДИ. Чего?.. Чего вы ждете, Кэрол? Вам не придется ждать: скажите только — что, и если у меня есть, извольте…

Звонит телефон.

КЭРОЛ (неопределенно). Спасибо… не надо…

ЛЕЙДИ. Снимите трубку, Вэл.

Долли шепчет что-то Бьюле.

БЬЮЛА (встает). Нет, я должна сама убедиться в этом.

ДОЛЛИ. Но ведь она уже сказала: извольте.

БЬЮЛА. Все равно я подожду.

ВЭЛ (в трубку). Да, сэр, она здесь. Хорошо, передам. (Вешает трубку. Лейди.) Это ее брат. Ему сообщили, что она здесь, и он едет за ней.

ЛЕЙДИ. Дэвид Катрир сюда не войдет!!!

ДОЛЛИ. О-о-о!

БЬЮЛА. Дэвид Катрир был когда-то ее любовником.

ДОЛЛИ. Да-да, помню, вы говорили.

ЛЕЙДИ (внезапно оборачивается к ним.). Бьюла! Долли! Что вы там расшипелись, как гусыни?! (Выходит из-за прилавка.) Ступайте лучше в «Синюю птицу» — там и наболтаетесь всласть за чашкой кофе!

БЬЮЛА. Вот как?! Нас, кажется, выгоняют?

ДОЛЛИ. Я никогда не навязываюсь, и уж если мне где показали на дверь, больше там не бываю!

Обе выходят, хлопнув дверью.

ЛЕЙДИ (после паузы). Зачем вы сюда явились?

КЭРОЛ. Мне надо сообщить кое-что…

ЛЕЙДИ. Мне?

КЭРОЛ. Нет.

ЛЕЙДИ. Кому же?

Кэрол медленно переводит взгляд на Вэла.

Ему?.. Ему?..

Кэрол слегка кивает.

Ну, так и сообщайте, пожалуйста, за чем дело стало?

КЭРОЛ. Это носит… частный характер. Мне бы хотелось поговорить с ним с глазу на глаз.

ЛЕЙДИ (сняв с вешалки платок). Сделайте одолжение, ради бога! Брат ваш доедет сюда со своей плантации минут через десять. Его голубой кадиллак — приданое богачки-жены — уже, наверно, в пути. Но сюда я его не впущу! Я не желаю, чтобы он даже прикоснулся к дверной ручке… А насчет вашего «сообщения» — хоть оно и носит «частный характер» — мне все ясно. И ему тоже. Должна только предупредить: товару в лавке много, выбирайте любой, но парень этот не продается. А теперь пойду на шоссе поджидать голубой кадиллак. Увижу — распахну дверь и заору что есть мочи, а вы, как услышите, выметайтесь мигом, чтобы духу вашего здесь не было! Понятно[4]?

Лейди выходит. Гулкий стук захлопнувшейся двери еще резче оттеняет наступившую тишину.

Рассеянное безразличие Вэла нельзя назвать враждебным: оно несколько нарочито. В его отношении к Кэрол есть что-то и от стремления соблюсти себя и от нежелания ввязываться — своих забот хватает!

Гитару он держит с подчеркнуто озабоченной сосредоточенностью, берет тихий аккорд. Девушка смотрит на него, он издает негромкий, на одной ноте, свист и, прислушавшись, подтягивает струну, не глядя на Кэрол.

ВЭЛ (поглощенный своим занятием, тихо). Вы, кажется, сказали хозяйке, будто должны сообщить мне что-то. Это правда, мисс?

Кэрол встает и нерешительно делает несколько шагов по направлению к нему. Он снова свистит, пробует струну, подтягивает колок.

КЭРОЛ. Вы осыпали пеплом свой новый синий костюм.

ВЭЛ. Это вы и хотели мне сообщить?

КЭРОЛ (отступив на шаг). Нет. Нет, это… это был просто предлог, чтобы прикоснуться к вам. А сообщить мне вам надо, что…

ВЭЛ. Ну?..

Начинает звучать гитара.

КЭРОЛ…что хотелось бы мне держать что-либо в руках так же нежно и заботливо, как вы гитару… Что хотелось бы так же нежно и бережно обнять вас… (Рука ее бессильно упала ему на колено: он еще раньше поставил ногу на табурет у прилавка.) Потому что вы… вы околдовали меня!

ВЭЛ (за тоном, которым он обращается к ней и который не назовешь грубым, — долгая история его отношений с женщинами: романтическая восторженность, с какой он воспринимал поначалу признания, подобные сделанному только что Кэрол, превратилась постепенно в нынешнюю настороженную подозрительность. Он кладет гитару и становится рядом с Кэрол). Кому вы голову морочите! Да если мужчина навалится, из вас дух вон. (Небрежно берет ее за руку у запястья и приподнимает рукав.) Что это? Запястье, кисть? Нет. Тонкая веточка — двумя пальцами переломишь. (Таким же небрежно-легким жестом оттягивает воротник ее пальто, обнажая шею. Проводит пальцем по вене.) Девочка… Маленькая хрупкая девочка. Вы же вся просвечиваете, каждую жилку видать. Да вы хрустнете под мужчиной, как охапка хвороста…

Музыка постепенно стихает.

КЭРОЛ (не отводя от него взгляда, пораженная его проницательностью). Как странно!.. Вы и вправду видите меня насквозь! Да, отдаваться мужчине — такая мука! Но я вынесла бы все: и боль, и муки, и опасность, — только бы на миг, хоть на единый миг уйти от одиночества… Да и опасность — видите, какая я, беременности мне не выдержать.

ВЭЛ. Так улетай же, пташка, улетай, пока тебя не смяли. (Снова занят только гитарой.)

КЭРОЛ. Почему я вам так постыла?

ВЭЛ (обернувшись к ней). Никто мне не постыл, пока не сует носа в мои дела.

КЭРОЛ. А что я вам сделала дурного? Разве сказала кому хоть слово, когда увидела на вас часы моего кузена?

ВЭЛ (снимая часы). Хотите верьте, хотите нет, но я сказал вам правду и повторю еще раз. Мне стукнуло тридцать, и я расплевался и с теми заведениями, где мы встречались, и с их завсегдатаями. «Укромное местечко», погребок «Под звездами», «Музыкальный бар» и прочие ночные кабаки… Вот (протягивает ей часы.) — возьмите этот хронометр со всеми его стрелками, со всеми его сутками, неделями и месяцами, со всеми его идиотскими лунными фазами. Возьмите! Я не был вором, и, украв эти часы, понял: пора выбираться из трясины, пока не засосала. Возьмите и передайте вашему кузену Берти… (Пытается силой вложить часы ей в руку. Она не разжимает стиснутый кулак, вскрикнула от боли, но по-прежнему с яростным отчаянием смотрит ему прямо в глаза. Вдохнув со свистом воздух, в бешенстве хватил часами об пол.) С приветом! — вам и всей этой своре, с которой вы там крутите!

КЭРОЛ (сбрасывает пальто). Ни с кем я не кручу! А хотела бы. С вами…

Гитара смолкает.

Вам здесь погибель, Змеиная Кожа. Вы сняли куртку, которая кричала: «Я свободен и одинок!», теперь на вас красивая синяя арестантская форма!.. Вчера среди ночи я вдруг проснулась от мысли о вас… снова о вас. Я гнала всю ночь, чтобы предупредить вас об опасности… (Прикрывает рот дрожащей рукой.) Я ехала к вам как вестник — с предостережением!.. Надеялась, что вы не останетесь глухи, дадите увезти вас отсюда, пока не поздно…

ЛЕЙДИ (распахивает дверь и с криком врывается в лавку). Уходите! Брат ваш идет! Сюда я его не пущу!

Кэрол подбирает пальто и, плача, идет в кондитерскую.

Вэл идет к входной двери.

Заприте дверь! Не впускайте его!

Кэрол в кондитерской, уронив голову на столик, плачет.

Лейди взбегает по лестнице, но едва она поднимается до площадки, как в лавку входит Дэвид Катрир. Это высокий мужчина в охотничьем костюме. Он и ныне почти так же красив, как и в юности, но появилось в нем и что-то ущербное: сила узника, облеченного властью над другими узниками. В лице и глазах его есть что-то, напоминающее ту же отчаянную, вымученную ожесточенность, с которой Лейди идет одна против всех.

ДЭВИД. Кэрол?

ВЭЛ. Она там. (Кивком показывает на полуосвещенную кондитерскую.)

ДЭВИД (двинулся к кондитерской). Кэрол!

Она встает со стула, медленно выходит из-под арки.

ДЭВИД. Ты нарушила соглашение.

Кэрол слегка кивает головой, глядя на Вэла.

(Жестко.) Ладно. Я отвезу тебя. Где твое пальто?

Кэрол пробормотала что-то невнятное, не отводя взгляда от Вэла.

Где ее пальто? Пальто моей сестры?

Вэл берет пальто, которое Кэрол уронила на пол, и отдает Дэвиду.

Тот грубо набрасывает пальто ей на плечи и подталкивает Кэрол к выходу.

Вэл отходит в глубину.

ЛЕЙДИ (внезапно, резко). Подождите, пожалуйста!

Подняв глаза, Дэвид застывает на месте.

Лейди сбегает вниз.

ДЭВИД (тихо, хрипло). Как… поживаете, Лейди?

ЛЕЙДИ (повернувшись к Вэлу). Вэл, уйдите!

ДЭВИД. Подожди в моей машине, Кэрол. (Открывает дверь, пропуская сестру.)

Кэрол бросает на Вэла последний безутешный взгляд.

Вэл быстро проходит через кондитерскую.

Хлопнула дверь.

Слегка кивнув, словно бы с грустью ответив самой себе на мучивший ее вопрос, Кэрол выходит.

Пауза.

ЛЕЙДИ. Я ведь вам запретила появляться здесь.

ДЭВИД. Я пришел за сестрой. (Поворачивается к выходу.)

ЛЕЙДИ. Нет, постойте!

ДЭВИД. Боюсь оставлять ее одну на шоссе.

ЛЕЙДИ. Я должна вам сказать кое-что, чего никогда не говорила раньше. (Подходит к нему.)

Дэвид снова оборачивается к ней, затем отходит чуть дальше, вглубь.

В то лето, когда вы меня бросили, я… носила под сердцем вашего ребенка.

Молчание.

ДЭВИД. Я… не знал.

ЛЕЙДИ. Да, я вас не уведомила письмом — горда была, еще имела тогда гордость. Но у меня под сердцем был ваш ребенок — в то лето, когда вы меня бросили, в то лето, когда сожгли в винограднике отца и вы умыли руки, решив больше не знаться с дочерью Итальяшки-бутлегера, и… (ей не хватило дыхания, голос прервался, они делает яростный жест, через силу продолжая)…взяли в жены девицу из благородных, на деньги которой отстроили свое фамильное поместье и которая наплодила вам… (переведя дух)…таких родовитых наследничков…

ДЭВИД. Я… не знал.

ЛЕЙДИ. Так знайте! В то лето, когда вы меня бросили, у меня был под сердцем ваш ребенок, и когда мне… когда я его лишилась, нож, который вырезал его из моего тела, вырезал вместе с ним и мое сердце!

ДЭВИД. Я… не знал.

ЛЕЙДИ. Я хотела тогда умереть. Но смерть не приходит, когда зовешь ее, а всегда не вовремя и без приглашения. Я не хотела жить, смерть была бы наилучшим исходом, но покончить с собой не могла, и решилась на сделку немногим похуже смерти. Вы продали себя! Я — себя! Вас купили! Меня купили! Продажной дешевкой — вот кем вы сделали нас обоих.

ДЭВИД. Я… не знал.

Мандолина — чуть слышно: мелодия итальянской песенки.

ЛЕЙДИ. Все это было и быльем поросло. Недавно случилось мне проехать ночью мимо тех мест: вдоль берега, где был виноградник. Помните? Помните виноградник моего отца?

Дэвид не отводит от нее глаз.

Она отворачивается.

Не помните? Даже этого не помните?

ДЭВИД. Только это… только это я и вспоминаю, Лейди…

ЛЕЙДИ. Отцовская мандолина, песни, которые мы с ним распевали в винограднике…

ДЭВИД. Только это я и вспоминаю, Лейди… Только это!..

ЛЕЙДИ. «Core ingrata!» «Come la rosa!» И мы с вами прятались где-нибудь, а он звал: «Лейди! Лейди!» (Поворачивается к нему.) Могла ли я отозваться, если губы мои были прижаты к вашим! (Глубоко, со всхлипом, вздохнула, глаза ее широко раскрылись, рука зажата рот, словно сказанное только что непереносимо для нее.)

Дэвид резко отворачивается.

Музыка обрывается.

Джейб начинает стучать, вызывая ее наверх.

Она идет к лестнице, останавливается и снова оборачивается к нему.

Я не из тех, кто прощает зло! Не смейте появляться здесь снова! А если ваша распустеха-сестра заглянет сюда, — пусть за ней приезжает кто угодно, только не вы, только не вы! Я не хочу снова ощущать в себе этот нож!

Она тяжело дышит, прижав руку к груди.

Дэвид отворачивается от нее и идет к двери.

Она делает шаг по направлению к нему.

Но жалеть меня нечего! Дела мои не так уж плохи. Мне есть чем заполнить жизнь! Вот эта лавка! А весной откроется кондитерская, она сейчас переоборудуется: я превращу ее в место, где будет встречаться молодежь, она станет похожа…

Взявшись за ручку двери, он медлит, повернувшись к ней спиной.

…станет похожа на отцовский виноградник, где народ собирался по вечерам пить вино и где вы оставили самое лучшее, что было в вашей жизни!

ДЭВИД. Лейди, это…

ЛЕЙДИ. Да?

ДЭВИД…правда! (Открывает дверь.)

ЛЕЙДИ. Теперь идите. Я просто хотела, чтобы вы знали — я еще поживу.

Дэвид выходит под непрекращающийся стук Джейба.

Она застыла на месте, оглушенная.

Медленно входит Вэл, она не сразу замечает его.

(Шепотом.) Какая же я дура!..

ВЭЛ. Что?

ЛЕЙДИ (идет к лестнице). Какая дура!.. (Тяжело ступая, с усилием поднимается по лестнице.)

Освещение сцены медленно меняется, обозначая разрыв во времени между картинами.

Картина вторая

Свечерело.

Вэл один, видимо, собирается уходить.

За окном яростно пламенеет закат.

Большая, грузная женщина открывает дверь и останавливается на пороге, глядя прямо перед собой испуганными, словно ослепшими глазами.

Это Ви Толбет.

ВЭЛ (оборачиваясь). Здравствуйте, миссис Толбет.

ВИ. Что-то у меня с глазами. Ничего не вижу.

ВЭЛ (подходит к ней). Позвольте, помогу. Вам, наверно, било в лицо заходящее солнце, когда ехали сюда. (Ведет ее к креслу для примерки обуви у окна, справа.) Вот сюда, присядьте, пожалуйста.

ВИ. Спасибо… Большое спасибо.

ВЭЛ. Я вас не видел с тех пор, как вы привели меня сюда узнать насчет работы.

ВИ. Священник к вам еще не заходил? Отец Тукер? Я взяла с него слово обязательно побывать у вас. Я ему сказала, что вы у нас недавно и еще не приписаны ни к одному приходу. Мне бы хотелось, чтоб вы посещали нашу церковь.

ВЭЛ. Это… очень любезно с вашей стороны, миссис Толбет.

ВИ. Епископальную…

ВЭЛ. Да-да, конечно.

ВИ. Разверните, пожалуйста, эту картину.

ВЭЛ. Сейчас. (Срывает бумагу, которой обернута принесенная ею картина.)

ВИ. Вот она, наша церковь… Такой она рисуется в моем воображении. Вы знаете, Джейб и Лейди не ходят в церковь, и, мне кажется, эту картину следует повесить у Джейба, пусть смотрит. Быть может, глядя на нее, бедняга хоть перед смертью обратит свой взор к Иисусу.

Вэл ставит картину к стулу, справа от прилавка и, присев на корточки, долго и серьезно всматривается.

Ви нервно покашливает, встает, нагибается, чтобы взглянуть на свое творение, неуверенно садится опять.

Вэл тепло улыбается ей, снова смотрит на холст.

ВЭЛ (наконец). А это что нарисовано? Вот здесь?

ВИ. Это церковный шпиль.

ВЭЛ. А-аа!.. Разве он красный?

ВИ. Нет, но…

ВЭЛ. Почему же вы нарисовали его красным?

ВИ. Видите ли, я… (Нервный смешок, она возбуждена, как ребенок, и возбуждение ее все растет.) Просто он представился мне красным… Я рисую не то, что на самом деле, а то, что чувствую… Внешность обманчива, глазам доверять нельзя. Я рисую, когда мне привидится что-нибудь, когда меня посетят видения…

ВЭЛ. Да-да, привидится… видения… (Встает, кивает головой с подчеркнутой серьезностью.)

ВИ. Моя живопись основана на видениях, я художник-визионер.

ВЭЛ. Да?

ВИ (со скромной гордостью). Как раз за это меня так и хвалят в нью-орлеанских и мемфисских газетах. Мой стиль называют примитивным, основанным на видениях. Одна из моих работ выставлена в музее Одюбон-парка, и меня просили дать еще. Но я не могу писать по заказу: мне надо дождаться видений… Я не могу рисовать без видений… Я не могу жить без видений!

ВЭЛ. И всегда они у вас были?

ВИ. Нет, только с тех пор, как я появилась на свет… (Останавливается, сама пораженная нелепостью своего ответа.)

Оба внезапно смеются.

Поспешно продолжает, беспокойно вертясь на своем стуле и жестикулируя стиснутыми руками; большая грудь ее тяжело вздымается от какого-то странного возбуждения.

Я появилась на свет в сорочке. Это такая пленка, тонкая-тонкая, вроде вуали, она покрывала мне глаза. Это называется сорочкой. Если человек родится в сорочке, значит, его будут посещать видения, и они меня действительно посещали…

Останавливается, чтобы набрать дыхание.

Чуть меркнет свет.

Когда я была еще маленькой, умерла моя сестра, она прожила всего сутки после появления на свет. Пришлось крестить ее ночью, чтобы спасти ее душу.

ВЭЛ. У-гу… (Сидит напротив нее и внимательно слушает, улыбаясь.)

ВИ. Священник пришел в полночь. Закончив обряд, он дал мне чашу со святой водой и попросил вылить — только обязательно на землю. А я не послушалась. Мне было страшно выходить ночью из дому, когда рядом… когда рядом — смерть! И я потихоньку прошла в кухню и вылила святую воду в раковину. Грянул гром, раковина сразу почернела, стала черная-черная!..

ТОЛБЕТ (появляется на пороге). Киска?! Ты что здесь делаешь?

ВИ. Разговариваю.

ТОЛБЕТ. Выйди, подожди в машине. Мне надо на минутку к Джейбу. (Поднимается наверх.)

ВИ (медленно встает, берет холст и движется к прилавку). Понимаете… с тех пор, как я занялась живописью, весь мир кажется мне совсем другим… Я не могу вам объяснить, но вокруг все точно… переменилось…

ВЭЛ. Не объясняйте. Я вас понимаю. Пока вы не начали рисовать, все не имело смысла…

ВИ. Что?.. Что не имело смысла?

ВЭЛ. Существование!..

ВИ (тихо). Да… Да-да… Существование не имело смысла… (Кладет холст на гитару, лежащую на прилавке, и садится на стул.)

ВЭЛ (встает и подходит к ней).

Вы живете в Двуречном графстве. Жена местного шерифа, — каких только ужасов вы ни нагляделись!

ВИ. Ужасов!.. Нагляделась!..

ВЭЛ. На ваших глазах людей забивали насмерть!

ВИ. Да!

ВЭЛ. Линчевали!

ВИ. Да!

ВЭЛ. Травили сбежавших из тюрьмы собаками, и те рвали их в клочья.

ВИ (впервые в жизни ей удалось выразить весь свой ужас). Собаки! Тюремные собаки!..

ВЭЛ. Да.

ВИ. Разрывали беглецов!..

ВЭЛ. Да.

ВИ. В клочья! (Привстала было, но, ослабев, снова падает на стул.)

Вэл глядит мимо нее в темную лавку, в его светлых глазах угрюмый огонь.[5]

ВЭЛ (отступает на шаг). Бывает — взрыв ярости, но бывает и ярость без взрыва, сплошная, привычная, ровная… Смерч — не всегда вихрь: порой он движется медленно. Людские сердца точит гнилью, и гниют они медленно, постепенно…

ВИ. Откуда вам…

ВЭЛ. Известно? Я это видел. Я это знаю!

ВИ. И я видела! И я знаю!

ВЭЛ. Мы с вами видели это представление из первого ряда партера. (Опускается перед ней на корточки и касается ее лежащих на коленях рук; она вздрагивает.) И вот вы стали рисовать не то, что было явью, а то, что вам виделось. Сами не зная зачем, без всякой подготовки — вы стали рисовать, словно сам бог коснулся ваших пальцев. (Медленно и бережно он приподнимает ее руки.) И двумя этими нежными женскими руками вы стали претворять в красоту это мрачное захолустье…

На лестничной площадке появляется Толбет. Молча смотрит вниз.

Да, вы сумели сотворить красоту… (С какой-то странной бережностью подносит ее руки к губам.)

У нее перехватило дыхание.

ТОЛБЕТ. Эй!

Ви вскакивает, тяжело дыша.

(Спускаясь, Вэлу.) Тебе что — делать больше нечего?

Вэл отходит.

(К Ви.) Марш в машину! Я сейчас. (Пристально смотрит на Вэла.)

Ви, спотыкаясь, словно ничего не видя перед собой, направляется к выходу.

(После долгой паузы.) Джейб Торренс просил хорошенько поглядеть на тебя. (Подходит к Вэлу.) Вот я и поглядел! (Короткий кивок. Выходит.)

Лавка сейчас едва освещена.

Вэл берет холст, заходит за прилавок и кладет его на полку.

Взяв гитару, садится на прилавок.

Медленно меркнет свет, обозначая конец картины.

Аккомпанируя себе на гитаре,

Вэл поет «Райские травы».

Картина третья

Когда Вэл заканчивает балладу, с лестницы спускается Лейди.

Он встает и включает лампочку под зеленым абажуром.

ВЭЛ. Долгонько вы.

ЛЕЙДИ. Дала ему морфий. Он, должно быть, совсем из ума выжил. Говорит такие ужасные вещи. Сказал, что я желаю его смерти.

ВЭЛ. Вы уверены, что это не так?

ЛЕЙДИ. Я никому не желаю смерти! Это так ужасно — умереть! (Медленно идет к окну справа.)

Вэл берет гитару и направляется к двери.

Вы уходите?

ВЭЛ. Да, я запаздываю.

ЛЕЙДИ. Куда запаздываете? Свидание?

ВЭЛ. Нет…

ЛЕЙДИ. Тогда обождите немного. Сыграйте что-нибудь. У меня совсем нервы развинтились…

Он идет обратно и облокачивается на прилавок.

Едва слышно звучит гитара, сопровождая их разговор.

Какую я сегодня разыграла дуру!..

ВЭЛ. Когда приходил брат той девушки?

ЛЕЙДИ. Да… Как я могла себя так унизить?..

ВЭЛ. Сестрица его сказала, что приехала предостеречь меня. Не пойму — от чего?..

ЛЕЙДИ (садится в кресло для примерки обуви). Боже мой, что я ему наговорила!.. Где была моя гордость?

Каждый из них думает о своем.

Тихо звучит гитара.

ВЭЛ. Последнее время я, бывает, просыпаюсь по ночам от собственного крика… Сердце колотится, и, только взяв гитару, прихожу в себя… Что-то никак не привыкну к вашему городку… Не чувствую себя здесь в безопасности… Но и уезжать неохота… (Резко останавливается.)

За дверью захлебывающийся собачий лай.

ЛЕЙДИ. Собак спустили с цепи. Кто-то удрал из тюрьмы — гонятся…

ВЭЛ. Беги, приятель, беги! Быстрее беги, братишка! Тебе уж не бегать, если догонят! Никогда… (берет гитару под мышку и идет к двери)…не бегать!..

Собачий лай переходит в свирепое, на одной ноте, рычание.

Взяли!.. (Пауза.) Рвут в клочья!..

Снова пауза.

Рычат собаки. Выстрел. Собаки смолкают.

Он останавливается с рукой, протянутой к двери, кидает взгляд на Лейди и распахивает дверь.

Сумеречную тишину нарушает лишь завывание ветра.

ЛЕЙДИ. Погодите!

ВЭЛ. Да?

ЛЕЙДИ. Где вы устроились?

ВЭЛ. Как «устроился»?

ЛЕЙДИ. Где ночуете?

ВЭЛ. Снимаю комнату в мотеле на шоссе.

ЛЕЙДИ. Вам там нравится?

ВЭЛ. Да.

ЛЕЙДИ. Что именно?

ВЭЛ. Удобная постель, теплая печурка, холодильник, душ.

ЛЕЙДИ. Хотите сэкономить деньги?

ВЭЛ. Вот уж никогда не удавалось!

ЛЕЙДИ. Удастся, если перейдете сюда.

ВЭЛ. Что значит «сюда»?

ЛЕЙДИ. Сюда, в мой дом.

ВЭЛ. Где же вы меня поместите?

ЛЕЙДИ (показывая на нишу). Там, за занавеской.

ВЭЛ. В примерочной?

ЛЕЙДИ. Там есть раскладушка. На ней спала сиделка, когда у Джейба была первая операция… И ванная тоже здесь, внизу… Позову водопроводчика, проведет душ — холодный и горячий… Я все устрою… Вам будет хорошо… (Встает, подходит к лестнице.)

Пауза.

Вэл отпускает дверь, она захлопывается.

Смотрит на Лейди.

ВЭЛ. Не люблю быть… обязанным.

ЛЕЙДИ. Что вы! Это я вам буду обязана. Мне будет спокойнее по ночам, когда в доме еще кто-нибудь. А вам это ничего не будет стоить. Сэкономите деньги, которые платите за квартиру. Сколько вы платите? Десять долларов в неделю? Вот видите! За два-три месяца можете накопить столько, что… (Короткий, словно испуганный, смешок. Широкий жест.) Ступайте взгляните, подойдет вам или нет…

Но он остается недвижим, думая о чем-то своем.

Дрожа от холода и обхватив себя руками.

Куда здесь только тепло уходит?

ВЭЛ (погруженный в свои размышления). Тепло уходит наверх.

ЛЕЙДИ. Вам, с вашей собачьей температурой, холод, наверно, нипочем. А меня так и пробирает!

ВЭЛ. Д-да…

ЛЕЙДИ (теряя терпение). Ну что ж, посмотрите комнатушку или нет?

ВЭЛ. Посмотрю комнатушку… (Направляется к нише, проходит за занавеску. Включает там свет, отчего занавеска с причудливым стилизованным рисунком — золотое деревцо с алыми плодами и белыми птицами — становится полупрозрачной.)

С ревом пронесся грузовик, лучи фар скользнули по замерзшему окну.

Громко вздохнув, Лейди достает из-под прилавка бутылку и стакан, ставит на прилавок с шумом, который заставляет ее саму испуганно вскрикнуть и так же испуганно рассмеяться. Наливает себе и садится на стул справа от прилавка.

Свет за занавеской гаснет.

Выходит Вэл. Лейди сидит, не глядя на него, словно окаменела. Он не спеша бредет обратно, заходит за прилавок и кладет гитару. Держит себя с какой-то мягкой грустью, как если бы ему снова — в который раз! — довелось испытать знакомое и давно загаданное про себя разочарование. Медленно садится на край прилавка, берет бутылку и, вздохнув, наливает себе. Громкий скрип сжимающихся от холода досок.

Голос Лейди хрипл и отрывист, ей с трудом удается скрыть нетерпение.

ЛЕЙДИ. Ну как, подойдет?

ВЭЛ. Всегда считал, что дареному коню в зубы не глядят… Нравится мне эта картина, что висит там на стене. Где только не встречал ее. «Сентябрьское утро» называется. Ха!.. Боюсь, беспокойно будет спаться по соседству с такой картиной… Захочется включить свет и снова взглянуть. Как она съежилась там, эта девчоночка: вода, должно быть, ледяная!.. Ха-ха!.. Не даст она мне заснуть, эта картина…

ЛЕЙДИ. Что вам с вашей собачьей температурой, с вашим самообладанием какая-то картина! Чтобы лишить вас сна, нужно что-нибудь посильнее.

ВЭЛ. Я просто шучу.

ЛЕЙДИ. Я тоже просто шучу.

ВЭЛ. Только я ведь, знаете, холостяк. А холостяки, бывает, приводят по ночам не только собственную тень.

Пауза.

ЛЕЙДИ (отпивает из стакана). К вам туда ходят женщины?

ВЭЛ. Пока нет. Но не хочется и стеснять себя насчет этого. Привычка, знаете! Работа была всегда ночная, а когда работаешь в городе по ночам — живешь в ином мире, чем те, что работают днем.

ЛЕЙДИ. Да-да… Представляю себе…

ВЭЛ. Город ночью и город днем — разные города, хоть носят одно и то же название. Они непохожи, как ночь и день. Есть что-то дикое в наших краях, ведомое лишь ночному люду.

ЛЕЙДИ. Знаю.

ВЭЛ. Мне тридцать лет, но измениться мгновенно нельзя. Нужно…

ЛЕЙДИ. Время. Да, это так…

Небольшая пауза, которая приводит ее в замешательство.

ВЭЛ (соскальзывая с прилавка). Вы были добры ко мне, Лейди. Не пойму только, зачем я вам здесь по ночам?

ЛЕЙДИ (защищаясь). Я сказала зачем.

ВЭЛ. Чтобы проводить их вместе?

ЛЕЙДИ. Да… то есть, чтобы… чтобы охранять по ночам магазин.

ВЭЛ. За ночного сторожа, значит?

ЛЕЙДИ. Не совсем так, но…

ВЭЛ. Вам здесь не по себе, одной, ночью?

ЛЕЙДИ. Еще бы! Джейб по ночам кладет рядом с собой револьвер, но если в лавку ворвутся грабители, ему даже и не подняться. А я смогу только кричать. Кто меня услышит? У нашей ночной телефонистки сонная болезнь, наверно. А почему, собственно, вы так недоверчивы? Вы на меня так смотрите, будто я невесть что замышляю. Ведь есть же на свете порядочные люди. Я и сама… (Она сидит на стуле, не шелохнувшись, натянутая, как струна, губы ее плотно сжаты, глаза с силой зажмурены; дышит она громко и прерывисто: ей неловко и за себя и за него.)

ВЭЛ. Я понимаю, Лейди, но… Что это вы так напряженно сидите?

ЛЕЙДИ. Ха!.. (Отрывисто засмеявшись, откидывается на спинку стула.)

ВЭЛ. Все еще напряжены.

ЛЕЙДИ. Знаю.

ВЭЛ. Освободитесь. Расслабьте мышцы. (Подходит к ней ближе.) Хотите, покажу вам кой-какие уловки, которым меня научила моя знакомая, остеопат, — я и сам ими пользовался.

ЛЕЙДИ. Какие уловки?

ВЭЛ. Манипуляции с суставами — после них чувствуешь себя свободно, как отпущенная струна.

Заходит сзади нее.

Она наблюдает за ним.

Вы что — не доверяете мне?

ЛЕЙДИ. Нет-нет, полностью доверяю, но…

ВЭЛ. Хорошо. Наклонитесь вперед. Поднимите вверх руки. Сядьте боком.

Она выполняет все это.

Опустите голову. Совсем опустите. (Он устанавливает ей в определенное положение шею и голову.) Теперь позвоночник. (Упирает ей в поясницу колено и с силой надавливает.)

Она издает короткий испуганный смешок.

ЛЕЙДИ. Ха-ха!.. Такой звук, точно… точно доски в стенах скрипят от холода… ха-ха!

ВЭЛ. Легче?

ЛЕЙДИ. О да… Большое спасибо.

ВЭЛ (поглаживая ее шею). Какая у вас шелковистая кожа! И светлая… Прямо не верится, что вы итальянка.

ЛЕЙДИ. Здесь, в Америке, считают, что все итальянцы непременно смуглые. Совсем не обязательно. Есть смуглые, а есть совсем и не смуглые. У родителей отца была смуглая кожа, а у родителей матери — светлая… (Бессмысленный смешок.)

Он понимающе улыбается ей.

Она продолжает говорить, чтобы скрыть смущение.

Он присаживается рядом с ней на прилавок.

Когда я была совсем маленькой, к нам приехала из Монте-Кассино сестра моей бабушки по материнской линии. Она приехала сюда, на чужбину, чтобы умереть в кругу родных. Я, правда, думаю, что, умирая, человек все равно одинок: что, с родными, что без них. Она, я помню, лежала в своем углу долго-долго и все не умирала, так долго, что все мы почти позабыли о ней. Ее совсем не было слышно, она лежала и о чем-то думала. Помню, я как-то спросила у нее: «Zia Тереза, как себя чувствуют люди, когда умирают?» Только ребенок может задать такой вопрос. И как ответила она мне — тоже помню. «Очень одиноко они себя чувствуют», — вот что она сказала мне в ответ. Ей, наверное, хотелось обратно в Италию, чтобы умереть там, на родине… (Смотрит ему прямо в глаза, впервые с тех пор, как завела разговор о нише.)…Ванная, значит, у нас тут имеется, только позвать водопроводчика провести горячий душ. Так… (Встает и неловко отходит от стула.)

Он на нее теперь не смотрит: мысли его заняты, по-видимому, чем-то другим.

Схожу наверх за чистым бельем для вашей постели.

Быстро идет, почти бежит, к лестнице. Как только она скрылась наверху, он, пробормотав себе что-то под нос, идет к кассе. Громко кашляет, чтобы заглушить звук выдвигаемого ящика. Берет оттуда в кулак несколько бумажек и, снова кашлянув, задвигает ящик. Взяв гитару, выходит.

Сверху спускается Лейди с бельем в руках. Тоскливая темнота ползет в комнату сквозь оставшуюся открытой дверь. Лейди идет к двери, выходит на улицу, остановившись за порогом. Смотрит в одну и в другую сторону вдоль темного шоссе. В бешенстве входит обратно, произносит какое-то итальянское ругательство, ногой или локтем захлопывает за собой дверь и швыряет белье на прилавок. Быстро подойдя к кассе, рывком открывает ящик и, обнаружив пропажу, яростно захлопывает его.

ЛЕЙДИ. Вор! Вор! (Поворачивается к телефону, срывает с рычага трубку, мгновение держит ее и с силой опускает на место. В отчаянии бредет обратно к двери и, открыв ее, стоит, вглядываясь в темную, беззвездную ночь.)

Свет на сцене постепенно меркнет. Вступает гитара: блюз.

Картина четвертая

Той же ночью, через несколько часов.

В лавку входит Вэл. В руках гитара. Не совсем твердыми шагами идет к кассе.

Достав из кармана внушительную пачку денег, отсчитывает несколько бумажек и кладет в ящик кассы. Оставшуюся, большую часть снова сует в карман.

Наверху шаги. На площадку падает свет.

Вэл быстро отходит от кассы.

На площадке появляется Лейди в белом атласном халатике, в руках карманный фонарик.

ЛЕЙДИ. Кто там?

Гитара стихает.

ВЭЛ. Я.

ЛЕЙДИ (освещает его фонариком). Бог мой, как напугали вы меня!

ВЭЛ. Не ждали разве?

ЛЕЙДИ. Откуда же мне знать, вы это или кто-то другой?

ВЭЛ. Вы предлагали мне комнату.

ЛЕЙДИ. Вы ушли, не сказав, берете ее или нет. (Спускается вниз, луч фонарика все еще держит на Вэле.)

ВЭЛ. Разве я не сказал насчет дареного коня?

ЛЕЙДИ. Сказать — сказали, но придете ли вы, — я так и не знала.

ВЭЛ. Я думал, вы сочли это само собой разумеющимся.

ЛЕЙДИ. Я никогда ничего не считаю само собой разумеющимся.

Он направляется к нише.

Постойте, я спущусь. (Идет вниз, луч фонарика на его лице.)

ВЭЛ. Вы меня ослепите своим прожектором. (Смеется.)

Она не отводит от него луч. Он снова двинулся к нише.

ЛЕЙДИ. Постель не готова: я не ждала вас.

ВЭЛ. Ничего.

ЛЕЙДИ. Когда я спустилась с бельем, вы уже улизнули.

ВЭЛ. Да, я…

Она берет белье с прилавка.

Дайте-ка сюда. Я сам постелю. А завтра вам придется подыскивать нового приказчика. (Берет у нее белье и идет к нише.) У меня выдался удачный вечерок. (Показывает пачку денег.)

ЛЕЙДИ. Ого!

Он останавливается у входа в нишу.

Она подошла к кассе, включает лампочку под зеленым абажуром.

Вы открывали только что ящик кассы?

ВЭЛ. Почему вы спрашиваете?

ЛЕЙДИ. Минуту назад мне послышалось, что его открывают. Вот я и спустилась.

ВЭЛ. Прямо так — в белом атласном халатике…

ЛЕЙДИ. Я спрашиваю: это вы открывали?

ВЭЛ. Интересно, кто же, если не я?..

ЛЕЙДИ. Если не вы, то никто, а ящик все-таки открывали!.. (Выдвигает ящик и поспешно пересчитывает деньги. Ее трясет от возбуждения.)

ВЭЛ. Как это вы сегодня не заперли выручку в сейф наверху?

ЛЕЙДИ. Забываю иногда…

ВЭЛ. Опасная забывчивость, Лейди.

ЛЕЙДИ. Зачем вы открывали ящик кассы?

ВЭЛ. Я открывал его дважды: перед уходом и только что. Я позаимствовал у вас малую толику и вернул долг. Остаток — при мне. (Показывает деньги.) Мне удалось сегодня сорвать банк пять раз подряд. С таким уловом можно на время удалиться от дел… (Снова кладет деньги в карман.)

ЛЕЙДИ. Младенчик вы, младенчик! Жалко мне вас.

ВЭЛ. Жалко?

ЛЕЙДИ. Жалко. Потому что вам уже никто не сумеет помочь. Вы тронули меня своей… необычностью, своими странными речами. Помните — птицы без лапок, спят на ветре… Вы показались мне такой же неприкаянной пичужкой, и мое глупое итальянское сердце раскисло: захотелось помочь вам… Дура я, дура!.. И поделом мне! Вы обобрали меня, пока я ходила наверх за простынями для вашей постели.

Вэл двинулся к двери.

Даже мое разочарование в вас — глупо! Надо же быть такой идиоткой!

ВЭЛ (останавливается, швыряет белье на прилавок). Вы разочаровались во мне, я — в вас!

ЛЕЙДИ (выходит из-за прилавка). Чем же это я вас разочаровала?

ВЭЛ. Не было там раньше за занавеской никакой раскладушки. Вы все подстроили!

ЛЕЙДИ. Была! Вы просто не замечали. Она стояла за зеркалом, сложенная!

ВЭЛ. Не стояла она ни за каким зеркалом. И вы…

ЛЕЙДИ (перебивая). Я нарочно оставила деньги в кассе, чтобы выяснить, можно ли вам доверять.

ВЭЛ. Все ваши деньги я вернул сполна…

ЛЕЙДИ. Нет-нет-нет, теперь я убедилась: доверять вам нельзя. А если я кому не доверяю, — он может убираться на все четыре стороны.

ВЭЛ. И отлично! Рекомендательных писем я не жду.

ЛЕЙДИ. Нет, почему же, я дам. Я напишу, что податель сего — отъявленный говорун! Но я не назову вас усердным и честным! Я напишу, что податель сего — отъявленный лентяй и ловко заговаривает зубы, пока лапа его тянется к кассе.

ВЭЛ. Я взял у вас меньше, чем вы должны мне.

ЛЕЙДИ. Нечего увиливать! Я раскусила вас, мистер, и знаю теперь, кто вы такой!

ВЭЛ. И я раскусил вас, Лейди, и знаю теперь, кто вы такая!

ЛЕЙДИ. Кто же я, по-вашему, такая?

ВЭЛ. Вы и вправду хотите услышать?

ЛЕЙДИ. Умираю от нетерпения!

ВЭЛ. Женщина уже не первой молодости, не избалованная мужской лаской и подрядившая первого попавшегося, прямо с большой дороги, на двойную работу без сверхурочных: днем — за прилавком, по ночам — в постели…

ЛЕЙДИ. Нет!.. Нет!.. Вы… (Замахнулась.) Клянусь богом, нет!.. Вы гнусный… (Ей не хватает слов, она бросается на него с кулаками.)

Он схватил ее за руки у запястий.

Несколько мгновений она борется с ним, пытаясь вырваться, затем, рыдая, бессильно падает на стул.

Он осторожно отпускает ее руки.

ВЭЛ. Это естественно. Вы так одиноки…

ЛЕЙДИ (судорожно рыдает, уронив голову на прилавок). Зачем вы вернулись?

ВЭЛ. Положить обратно деньги, которые брал из кассы. Не хотелось оставлять по себе недобрую память. (Берет гитару и направляется к двери.)

Она переводит дыхание, затем внезапно вскакивает, бежит к выходу и, раскинув руки, преграждает ему дорогу, словно распятая на двери.

ЛЕЙДИ. Нет! Нет!.. Не уходите!.. Я не могу без вас!..

Несколько секунд он смотрит ей прямо в лицо. Взволнованный неподдельной страстью, прозвучавшей в ее крике, поворачивается и медленно идет к нише. Отдергивает занавеску и, обернувшись, смотрит на нее.

…Жить!.. Жить!.. Снова жить!!!

Чуть слышно вступает гитара: «Любовная песнь Лейди».

Вэл заходит в нишу, задергивает занавеску. Включает свет, отчего занавеска становится полупрозрачной. Видно, как он садится с гитарой в руках.

Лейди берет белье и медленно, как завороженный ребенок, движется к нише. У самого входа останавливается, застывает на месте в нерешительности, в смятении.

Но он начинает нашептывать слова песни — вполголоса и с такой нежностью, что она наконец находит в себе силы откинуть занавеску, войти к нему. Вэл смотрит на нее долгим пристальным взглядом.

Она задергивает за собой занавеску.

Освещенный лампочкой, висящей в глубине ниши, слегка светится причудливый рисунок: золотое деревцо с алыми плодами, белые невиданные птицы.

Еще несколько мгновений тихо звучит гитара. И — умолкает.

Сцена погружается в темноту, только рисунок на занавеске все еще светится.

Занавес

Действие третье

Картина первая

Раннее утро. Страстная суббота.

В нише горит свет.

Вэл, полуодетый, сидит на краю койки и курит.

Тяжело дыша, сверху сбегает Лейди.

Она непричесана, в халате и шлепанцах.

ЛЕЙДИ (панически, свистящим шепотом). Вэл! Вэл! Он идет вниз!

ВЭЛ (голосом, еще хриплым, со сна). Кто? Куда идет?

ЛЕЙДИ. Джейб!

ВЭЛ. Джейб?

ЛЕЙДИ. Он самый.

ВЭЛ. Ну и что ж такого?

ЛЕЙДИ. Да встань же, черт побери, и оденься как следует! Эта проклятая сиделка сказала ему, что он может спуститься вниз и проверить, как идет торговля. Хочешь, чтоб он застал тебя там, на постели, полуодетого?

ВЭЛ. А разве он не знает, что я здесь ночую?

ЛЕЙДИ. Никто не знает — только ты и я.

Сверху доносятся голоса.

Боже милостивый! Уже идет.

ГОЛОС СИДЕЛКИ. Не торопитесь. Только не торопитесь. Потихоньку, ступенька за ступенькой, — не торопясь.

Медленное шарканье ног на верхних ступеньках. Профессионально-гнусавое ободряющее покрикивание сиделки.

ЛЕЙДИ (в панике). Надень рубашку! Выходи оттуда!

ГОЛОС СИДЕЛКИ. Вот так. Потихоньку, ступенька за ступенькой, ступенька за ступенькой! Обопритесь мне на плечо и потихоньку вниз: ступенька за ступенькой!

Вэл поднимается с койки, вид у него довольно заспанный.

Судорожно вздохнув, Лейди задергивает занавеску и, тяжело дыша, как выбившийся из сил бегун, отходит от ниши с деланной улыбкой на лице.

На лестничной площадке показываются Джейб и сиделка, мисс Портер, и в то же мгновение из-за бегущих по небу облаков выглянуло солнце.

Джейб и сиделка освещены ярким светом, падающим на них сквозь узкое окошко на площадке. Они представляют собой странное и ужасающее зрелище: высокий мужчина в черном заношенном костюме, висящем на нем, как пустой мешок, — глаза на желтом лице горят злобным огнем — оперся на плечо коренастой, низенькой женщины с волосами не то светло-розового, не то оранжевого цвета, в крахмально-белом одеянии и с обычными для тех, кто нанят ходить за умирающим, чуть презрительными ободряющими интонациями приторно мурлыкающего голоса.

СИДЕЛКА. Взгляните, мистер Торренс, вот и солнышко выглянуло. Какое оно яркое-яркое…

ЛЕЙДИ. Мисс Портер, здесь внизу… здесь холодно.

ДЖЕЙБ. Что она сказала?

СИДЕЛКА. Сказала, что там, внизу, холодно.

ЛЕЙДИ. Прохладно… Еще… не нагрелся воздух!

СИДЕЛКА. Он твердо решил сойти вниз, миссис Торренс.

ЛЕЙДИ. Знаю, но…

СИДЕЛКА. Он ведь такой настойчивый — не удержишь.

ДЖЕЙБ (обессиленный). Давайте… давайте передохнем малость.

ЛЕЙДИ (оживленно). Да-да! Отдохните немного…

СИДЕЛКА. Хорошо. Отдохнем.

Они садятся рядом на скамеечку под искусственной пальмой. Джейб впился глазами в падающий на них из окошка луч света — старый свирепый зверь при последнем издыхании.

Шум в нише.

Чтобы заглушить его, Лейди издает какой-то испуганно-конвульсивный смешок, потирает руки и, подойдя к лестнице, притворно кашляет.

ДЖЕЙБ. В чем дело, Лейди? Что ты так взбудоражилась?

ЛЕЙДИ. Как же, Джейб! Ведь это просто чудо! Просто не верится!

ДЖЕЙБ. Во что не верится?

ЛЕЙДИ. Что ты спускаешься вниз.

ДЖЕЙБ. Думала, уж не спущусь?

ЛЕЙДИ. Я не думала, что так скоро. А вы, мисс Портер, думали, что он так скоро оправится?

Джейб встает.

СИДЕЛКА. Отдохнули?

ДЖЕЙБ. Да, пойдемте.

СИДЕЛКА. Он себя превосходно чувствует, миссис Торренс… Постучите по дереву, чтоб не сглазить!

ЛЕЙДИ. Да-да, надо постучать по дереву… по дереву… (Намеренно громко барабанит костяшками пальцев по прилавку.)

Вэл выходит из ниши.

Опираясь на сиделку и едва волоча ноги, Джейб медленно продолжает свой спуск.

Осторожнее, Джейб, не переутомись. Правда, мисс Портер?

СИДЕЛКА. Я всегда стремлюсь активизировать пациента. Это мой метод.

ЛЕЙДИ (Вэлу, свистящим шепотом). Кофе кипит! Сними этот чертов кофейник с конфорки! (Испуганным жестом велит Вэлу идти в нишу.)

ДЖЕЙБ. С кем это ты говоришь, Лейди?

ЛЕЙДИ. С Вэлом… с приказчиком Вэлом. Я ему велела… принести тебе… принести тебе стул.

ДЖЕЙБ. С кем, с кем?

ЛЕЙДИ. С Вэлом. С приказчиком Вэлом. Я ведь говорила, ты же знаешь.

ДЖЕЙБ. Пока нет. Только мечтаю познакомиться. Где он?

ЛЕЙДИ. Здесь. Здесь он, Джейб. Вэл здесь.

Вэл выходит из ниши.

ДЖЕЙБ. Ишь ты, какая ранняя пташка!

ЛЕЙДИ. Ранней пташке достается самый жирный червячок!

ДЖЕЙБ. Верно. А где же червячок?

ЛЕЙДИ (громко). Ха-ха!..

СИДЕЛКА. Осторожнее, мистер Торренс! Ступенька за ступенькой.

ЛЕЙДИ. В страстную субботу у нас всегда от покупателей отбою нет, только под рождество бывает больше — да и то не всегда. Вот я и велела Вэлу прийти сегодня на полчаса раньше.

Джейб, оступившись, падает к подножию лестницы.

Лейди испуганно вскрикивает.

Сиделка спешит вниз на помощь ему.

Подошедший Вэл поднимает Джейба на ноги.

ВЭЛ. Не ушиблись?

ЛЕЙДИ. Боже мой!

СИДЕЛКА. Какой ужас!

ДЖЕЙБ. Ничего-ничего. Все в порядке!

СИДЕЛКА. Вы уверены, мистер Торренс?

ЛЕЙДИ. Ты уверен, Джейб?

ДЖЕЙБ. Пустите. (Пошатываясь, идет к прилавку. Тяжело дыша, облокачивается и со злобной усмешкой пристально смотрит на Вэла.)

ЛЕЙДИ. Боже мой!.. Боже ты мой!..

ДЖЕЙБ. Это, значит, и есть тот парень, что работает здесь?

ЛЕЙДИ. Да, тот самый приказчик, которого я наняла для работы по лавке.

ДЖЕЙБ. И каков из него работничек?

ЛЕЙДИ. Очень хороший! Очень!

ДЖЕЙБ. Больно смазлив. Женщины небось глаз не сводят.

ЛЕЙДИ. Девчонки-школьницы, как только кончат занятия, так всей гурьбой сюда: вьются здесь как мухи перед приманкой!

ДЖЕЙБ. А которые постарше? Их он тоже приманивает? Что проку в девчонках, настоящие покупательницы — замужние женщины. У тех водятся деньжонки: они мастерицы вымогать у мужей и транжирить. Какое у тебя жалованье, паренек? Сколько я тебе плачу?

ЛЕЙДИ. Двадцать два пятьдесят в неделю.

ДЖЕЙБ. Дешево ты его заполучила.

ВЭЛ. Еще комиссионные.

ДЖЕЙБ. Комиссионные?

ВЭЛ. Да. Один процент с оборота.

ДЖЕЙБ. Вот как? Не знал.

ЛЕЙДИ. Я была уверена, что при нем торговля пойдет лучше. Так и вышло.

ДЖЕЙБ. Еще бы!

ЛЕЙДИ. Вэл, подайте стул Джейбу. Ему надо сесть.

ДЖЕЙБ. Нет, садиться не хочу. Хочу взглянуть на новую кондитерскую.

ЛЕЙДИ. Конечно! Обязательно посмотри, Джейб! Вэл, включите свет в кондитерской! Слышите, Вэл! Я хочу, чтоб Джейб взглянул, как я ее отделала. Мне есть чем похвастаться.

Вэл проходит в кондитерскую и включает там свет: зажигаются лампочки под арками; освещается изнутри проигрыватель-автомат.

Пойди посмотри на нее, Джейб. Мне в самом деле есть чем похвастаться!

Джейб смотрит на нее несколько секунд, затем, медленно волоча ноги, идет к сияющей призрачным светом кондитерской.

С улицы начинают доноситься возгласы зазывалы и звуки органчика, сперва едва слышные, затем все более и более громкие, отчетливые.

Сиделка идет с Джейбом, поддерживая его за локоть.

ВЭЛ (повернувшись к Лейди). Он похож на саму смерть!

ЛЕЙДИ (отойдя от него). Тсссс!

Вэл заходит за прилавок.

СИДЕЛКА. Прелестно! Просто прелестно!

ДЖЕЙБ. Вот-вот. Так уж прелестно, что дальше некуда!..

СИДЕЛКА. Никогда не видела ничего подобного!

ДЖЕЙБ. А другие, думаете, видели?

СИДЕЛКА (проходит обратно в лавку). Кто это все так разукрасил?

ЛЕЙДИ (с вызовом). Я разукрасила. Сама.

СИДЕЛКА. Да что вы?! Нет, в самом деле, прелесть как хорошо.

Выкрики зазывалы и бравурная мелодия органчика доносятся теперь очень громко и отчетливо.

ДЖЕЙБ (идет обратно). Цирк, что ли, приехал или карнавал сегодня?

ЛЕЙДИ. Что?

ДЖЕЙБ. Да вон на шоссе кто-то горланит. Вроде цирковой зазывала с органчиком.

ЛЕЙДИ. Нет, это не цирковой зазывала! Рекламное шествие — объявляют о торжественном открытии кондитерской Торренс сегодня вечером.

ДЖЕЙБ. Как ты сказала — что они там объявляют?

ЛЕЙДИ. Открытие нашей кондитерской! Утром обойдут весь Глориоз Хилл, а днем — весь Сансет и весь Лайон. Иди поскорее сюда, Джейб, и ты увидишь их. Они как раз проходят мимо. (Возбужденная, бежит к двери, распахивает.)

Музыка все ближе и ближе.

ДЖЕЙБ. Шустрая у меня женушка, мисс Портер! Во что мне влетит эта проклятая затея?

ЛЕЙДИ. Пустяки, Джейб. Совершеннейшие пустяки — не поверишь, как дешево. (Она разговаривает теперь с истерической оживленностью.) Я наняла их за бесценок.

ДЖЕЙБ. И большой этот самый «бесценок»?

ЛЕЙДИ (закрывает дверь). Сущая ерунда: семь пятьдесят в час! А обойдут все три города в графстве!

Звуки затихают вдали.

ДЖЕЙБ (с немой яростью). Шустрая у меня женушка, мисс Портер!.. Шустрая, говорю! (Выключает свет в кондитерской.) Папаша ее, Итальяшка, тоже шустрый был старичок, да сгорел!

Лейди вскрикивает.

(Медленно, с угрожающей усмешкой.) У него был виноградник на северном берегу Лунного озера. Новая кондитерская вроде бы смахивает на этот виноградник. Но Итальяшка дал маху. Здорово дал маху. Вздумал привечать черномазых. И мы сожгли его. Спалили и дом и сад со всеми виноградными лозами. И сам Итальяшка сгорел, пытаясь погасить огонь! (Отворачивается.) Мне, пожалуй, пора наверх.

ЛЕЙДИ. Ты сказал — «мы»?

ДЖЕЙБ. Меня чего-то трясет…

СИДЕЛКА (поддерживая его за руку). Да-да, пойдемте наверх.

ДЖЕЙБ. Пошли… (Идет с сиделкой к лестнице.)

Снова доносятся звуки органчика.

ЛЕЙДИ (кричит). Джейб, ты сказал — «мы»? Ты сказал: «Мы сожгли»?

ДЖЕЙБ (остановившись у нижних ступенек лестницы и обернувшись к ней). Да, я сказал: «мы»! Я сказал: «Мы сожгли». Ты не ослышалась, Лейди.

СИДЕЛКА. Потихоньку, ступенька за ступенькой, ступенька за ступенькой… Не волнуйтесь, мистер Торренс, не волнуйтесь…

Они медленно поднимаются вверх.

Шествие проходит перед самой лавкой, зазывалу, быть может, даже видно в окно.

ГОЛОС ЗАЗЫВАЛЫ (выкрикивает в рупор). Не забудьте, друзья, сегодня вечером торжественное открытие кондитерской Торренс! Бесплатная выпивка! Раздача подарков! Не забудьте: сегодня вечером торжественное открытие кондитерской!

Возгласы его стихают.

Джейб и сиделка скрываются наверху.

Органчик умолк.

Хриплый крик Джейба.

СИДЕЛКА (сбегает вниз, кричит). У него кровь хлынула горлом! (Бежит к телефону.) Доктора Бьюкенена! (Повернувшись к Лейди.) У вашего мужа кровь горлом!

Снова громкая, бравурная мелодия органчика.

ЛЕЙДИ (она, видимо, так и не слышала, что ей сказала сиделка. Вэлу). Вы слышали, что он сказал? Он сказал — «мы» это сделали! «Мы» сожгли дом… сад… виноградные лозы… Итальяшка сгорел, сражаясь с огнем…

Свет на сцене меркнет, звуки органчика затихают.

Картина вторая

Наступил вечер. Заходит солнце.

Вэл один. Стоит как вкопанный, почти у самого просцениума, в центре, застыл в настороженной позе — так, прислушиваясь, стоят дикие животные, почуявшие близкую опасность. Слегка нахмурившись и повернув налево голову, внимательно вглядывается за пределы сцены. Отрывисто пробормотав что-то, достает сигарету и подходит к входной двери. Открывает ее и стоит у порога, всматриваясь куда-то в даль. Весь день, не переставая, шел дождь и вскоре польет снова, но как раз сейчас ослепительное солнце проглянуло на мгновение сквозь разрывы в облаках.

Почти одновременно неподалеку — женский крик: громкий, хриплый крик восторга и ужаса. Женщина подбегает ближе — крик повторяется. За окном появляется Ви Толбет, ослепленная и словно обезумевшая; одной рукой прикрывает глаза, другой — судорожно ощупывает стену, пытаясь найти вход в магазин; дышит тяжело и прерывисто.

Вэл отступает в сторону, берет ее за руку, чтобы помочь войти. Несколько мгновений она стоит, ничего не видя перед собой, бессильно прислонившись к овальному стеклу двери и пытаясь отдышаться.

ВИ. Я… Я… ослеплена!

ВЭЛ. Вы ничего не видите?

ВИ. Да!.. Ничего!..

ВЭЛ (подводя ее к ступу перед прилавком). Присядьте, миссис Толбет.

ВИ. Где?

ВЭЛ (осторожно подталкивая ее). Вот здесь.

Ви со стоном опускается на стул.

Что у вас с глазами, миссис Толбет?

ВИ (протяжно и глубоко вздохнув). Видение!.. Глазам моим предстало видение, которого я ждала, о котором молилась всю свою жизнь!

ВЭЛ. Вам предстало видение?

ВИ. Да!.. Очи спасителя! Их взор ослепил меня. (Наклонившись вперед, с болью прижав руку к глазам.) Взор спасителя выжег мне глаза!

ВЭЛ. Откиньтесь на спинку.

ВИ. Глазницы горят огнем!..

ВЭЛ (идет в кондитерскую). Я приготовлю вам холодные примочки для глаз.

ВИ. О, я заранее знала, что мне предстанет видение: все, все предсказывало это!..

ВЭЛ (в кондитерской, у холодильника). Да, это, наверное, не может не потрясти — иметь видение! (Он произносит это негромко и очень серьезно, накалывая кусочки льда и заворачивая их в носовой платок. Подходит к ней.)

ВИ (с детской наивностью). Я полагала, что увижу спасителя вчера, в страстную пятницу. Но я ошиблась. Если бы вы знали, как я была огорчена. Весь день я томилась, ждала этого видения, но день прошел, и ничего особенного не случилось. Но сегодня…

Вэл кладет примочку ей на глаза.

…сегодня я уже примирилась, взяла себя в руки и вышла из дому, чтобы помолиться в пустой церкви и поразмышлять о завтрашнем воскресении Христовом. И вот, когда я шла по дороге, погруженная в мысли о таинстве пасхи, — пелена (произносит это слово врастяжку, с содроганием) — пелена вдруг словно пала с глаз моих. Свет!.. Ослепительный свет!.. Он будто иглами пронзил мне глаза…

ВЭЛ. Свет?

ВИ. Да-да, свет!.. Мы ведь живем между светом и тенью… Свет и тень, свет и тень — таков мир, в котором мы живем…

ВЭЛ. Да. Между светом и тенью. (Кивает головой в знак того, что понимает ее и полностью согласен с ней.)

Они сейчас словно двое детей, наткнувшихся невзначай, на обычной проселочной дороге, на смысл жизни.

ВИ. Мир света и тени — вот в каком мире мы живем… И они… они слиты друг с другом: тень со светом…

Через окно в лавку вглядывается какой-то мужчина.

ВЭЛ. Да, они смешаны в нашем мире: тень и свет.

ВИ. И вот тогда… (запинаясь, словно вглядываясь в представшее ей видение)…я услышала удар грома! Небо разверзлось!.. И там, в разверзшихся небесах, я увидела… да-да, уверяю вас, — увидела огромные, сияющие очи воскресшего Христа… Не распятого, а воскресшего!..то есть, я хотела сказать, воскресшего после распятия — большие, сияющие очи воскресшего Христа! И затем — что-то невероятное… (Подняв обе руки, она широко загребает ими воздух, пытаясь описать апокалиптическую смятенность атмосферы.) И его десница! Невидимая!!! Я не видела его десницы, но она коснулась меня — здесь! (Берет руку Вэла и прижимает к своей большой грузной груди.)

ТОЛБЕТ (появляется в кондитерской, яростно). Жена!!

Ви вскакивает со стула, сбрасывая примочку с глаз. У нее вдруг перехватило дыхание, и она резко отшатнулась: ужас и разрушенный экстаз, испуг и вера — все смешалось в ее взгляде.

ВИ. Это ты?!

ТОЛБЕТ. Жена!!

ВИ. Ты-ы?!

ТОЛБЕТ (приближаясь к ней). Жена!

ВИ. (протяжно). Глаза-а! (Ослабев, как подкошенная, падает на колени, протягивая руки к Вэлу.)

Вэл пытается поднять ее.

Двое или трое мужчин за окном всматриваются в лавку.

ТОЛБЕТ (отталкивая Вэла). Руки прочь! Не смей прикасаться к ней! (Грубо хватает ее и тащит к двери.)

Вэл двинулся было следом, чтобы помочь Ви.

Ни с места! (У двери, Вэлу.) Я сейчас вернусь.

ВЭЛ. Я не собираюсь уходить.

ТОЛБЕТ (выходя с Ви за дверь). Зайди сюда, Пес, и того парня тоже прихвати с собой.

ГОЛОС ЗА ДВЕРЬЮ. Он спутался с женой шерифа, а тот застукал их.

Другой голос повторяет то же самое в некотором отдалении.

Входит Пес Хэмма, молча становится у двери.

На улице не утихает возбужденный говор.

ВЭЛ. Что вам здесь нужно?[6]

Пес не отвечает.

Вынул из кармана складной нож, открыл, отходит направо.

Появляется Коротыш.

ГОЛОСА (за открытой дверью).

— Что ему здесь надо, у нас, этому подонку?!

— Сукин сын, петли захотел…

— Что с ним нянчиться!..

ВЭЛ. Что вам здесь?..

Коротыш закрывает дверь и, вынув из кармана складной нож, молча стоит у порога.

Вэл переводит взгляд с одного на другого.

Уже шесть часов. Магазин закрыт.

Коротыш и Пес посмеиваются: сухой, царапающий смешок, похожий на шуршание опавших листьев.

Вэл направляется к двери, но, увидев вошедшего Толбета, резко останавливается.

ТОЛБЕТ. Кому я сказал — ни с места!

ВЭЛ. Я никуда не иду.

ТОЛБЕТ. Ну-ка, стань подальше, вон под тем светом.

ВЭЛ. Под каким светом?

ТОЛБЕТ. Под тем. (Показывает.)

Вэл заходит за прилавок.

Хочу проглядеть фотографии разыскиваемых лиц. Может, и по тебе решетка скучает?

ВЭЛ. Никто по мне не скучает.

ТОЛБЕТ. По такому красавчику, да чтоб никто не скучал?!

Коротыш и Пес смеются.

Вэл — за прилавком; затененная зеленым абажуром лампочка, под которой он стоит, бросает на него резкий свет.

Толбет перебирает фотографии, которые достал из кармана.

Какой у тебя рост?

ВЭЛ. Не мерил.

ТОЛБЕТ. Вес?

ВЭЛ. Не взвешивался.

ТОЛБЕТ. Шрамы, отметины на теле есть?

ВЭЛ. Нет, сэр.

ТОЛБЕТ. Расстегни рубашку.

ВЭЛ. Зачем? (Он не выполняет приказания.)

ТОЛБЕТ. Расстегни ему рубашку, Пес.

Быстро шагнув к Вэлу, Пес раздирает ему рубашку до самого пояса.

Вэл рванулся вперед, но Пес и Коротыш наставили на него ножи, и он отшатнулся.

Вот так-то лучше. Стой и не рыпайся. Чем занимался прежде?

Коротыш присаживается на ступеньки.

ВЭЛ. Когда — «прежде»?

ТОЛБЕТ. Прежде, чем явился сюда.

ВЭЛ. Бродил по белу свету, играл…

ТОЛБЕТ. Играл?

ПЕС (придвигаясь к центру сцены). Во что играл? С кем?

КОРОТЫШ. В кошки-мышки с чужими женами?

Пес смеется.

ВЭЛ. Нет. Играл на гитаре и пел… (Дотрагивается до гитары на прилавке.)

ТОЛБЕТ. Дай-ка взглянуть.

ВЭЛ. Глядите. Только не трогайте. Я никому не позволяю дотрагиваться до нее, кроме музыкантов.

Пес и Коротыш подходят ближе.

ПЕС. Что ты скалишь зубы, парень?

КОРОТЫШ. Да он вовсе не скалит зубы — просто рот подергивается, как лапа у дохлой лягушки.

Смеются.

ТОЛБЕТ. Что это там за мазня на твоей гитаре?

ВЭЛ. Имена. Подписи.

ТОЛБЕТ. Чьи?

ВЭЛ. Музыкантов. Мертвых и живых.

Они читают вслух имена, начертанные на гитаре: Бесси Смит, Лидбелли, Вуди Гатри, Джелли Ролл Мортон и другие.

Коротыш и Пес склонились над гитарой, направив открытые ножи на Вэла.

Пес дотрагивается до деки, притягивает гитару к себе.

Вэл внезапно с кошачьей ловкостью вскакивает на прилавок и бежит по нему, увертываясь от их рук.

СИДЕЛКА (сбегает на площадку). Что здесь происходит!

ТОЛБЕТ (одновременно с ней). Стой! Кому говорят — стой!

Хриплые крики Джейба.

СИДЕЛКА (возбужденная, на одном дыхании). Где миссис Торренс? У меня наверху тяжело больной, а жена его исчезла.

Джейб громко стонет.

Через мои руки прошли сотни больных, но никогда я еще не видела, чтобы жена не обращала ни малейшего внимания на…

Джейб снова стонет.

Когда сиделка возвращается наверх, стоны его стихают.

ТОЛБЕТ (не дав договорить сиделке). Пес! Коротыш! Прочь от прилавка! Сходите-ка проведайте Джейба, оставьте нас с парнем с глазу на глаз. Ступайте наверх!

КОРОТЫШ. Пошли, Пес.

Идут наверх.

Вэл, тяжело дыша, стоит на прилавке.

ТОЛБЕТ (усаживается в кресло для примерки обуви. Держит он себя сейчас, оставшись наедине с Вэлом, с какой-то странной, чуть ли не конфузливой мягкостью: он словно распознал его чистоту и устыдился на какое-то мгновение той садистической жестокости, с которой он и его подручные поступают с Вэлом).

Ну ладно, ладно, паренек. Слезай. Не трону я твою гитару.

Вэл спрыгивает с прилавка.

Но сказать я тебе кое-что скажу. Есть одно такое графство, на границе которого стоит столб с надписью. Надпись такая: «Черномазая бестия! Да не падут на тебя в этом графстве лучи заходящего солнца». И все! Никаких угроз, просто дружеский совет: черномазая бестия, да не падут на тебя в этом графстве лучи заходящего солнца! (Хрипло смеется, встает и делает шаг по направлению к Вэлу.) Так вот, сынок. Ты не черномазый, и мы с тобой в другом графстве, но мне все же хотелось бы, чтоб ты представил себе, скажем, такую надпись: «Да не падут на тебя, паренек, в этом графстве лучи восходящего солнца!» Я сказал «восходящего», а не «заходящего», потому что солнце уже заходит и ты не успеешь собраться. Но, я думаю, если тебе действительно дорог тот инструмент, что ты держишь в руках, ты облегчишь мою задачу и не позволишь лучам восходящего солнца коснуться тебя у нас в графстве. Дошло?

Вэл смотрит на него, тяжело дыша, лицо его непроницаемо.

(Идет к двери.) Надеюсь, дошло. Я не люблю насилия. (Обернувшись назад и кивнув Вэлу, выходит на улицу, освещенную пламенем вечерней зари.)

Далеко вдали лают собаки.

Вступает гитара — медленный грустный блюз «Пёсий вой».

Пауза.

Вэл недвижим, он только медленно покачивает в руках гитару. Наконец его встревоженный, отсутствующий взгляд твердеет. Коротко кивнув сам себе головой, распахивает занавеску и, войдя в нишу, снова задергивает ее.

Свет на сцене меркнет, обозначая перерыв между картинами.

Картина третья

Через полчаса.

Сцена освещена более условно, чем в предыдущих картинах. Помещение погружено в полумрак, ясно различимы только вертикальные линии столбов и некоторые отдельные предметы, как, например, пальма на лестничной площадке. Отчетливо видна также кондитерская, превращенная Лейди в призрачный бумажный виноградник. Действие происходит на фоне вечернего пейзажа, открывающегося за большим окном. Порывисто свистящий ветер метет по небу облака, и колдовской пейзаж то вдруг озаряется лунным светом, то снова тускнеет. Свора тюремных собак все еще не угомонилась: время от времени слышен их яростный захлебывающийся лай.

Мимо лавки в загадочной спешке то и дело снуют какие-то фигуры, они поднимают призывным жестом руки и что-то тихо выкрикивают. Выхваченные из мрака светом лампочки, висящей за дверью, они подобны теням в подземном царстве.

В начале картины сцена пуста, слышен только звук шагов: кто-то спускается по лестнице.

С улицы врываются Долли и Бьюла.

ДОЛЛИ (приглушенный крик). Песик?!

БЬЮЛА (так же). Короты-ыш!

ЕВА (показывается на площадке, тихо, в тоне ее превосходство привилегированного посетителя, допущенного к постели больного). Потише, пожалуйста! Мистер Биннингс и мистер Хэмма (так зовут мужей Долли и Бьюлы) наверху у Джейба… (Продолжает спускаться.)

На площадке появляется всхлипывающая Сестрица.

ЕВА. Спускайся осторожнее, Сестрица.

СЕСТРИЦА. Помоги мне. Я едва держусь на ногах.

Ева не обращает на ее просьбу внимания, смотрит на Долли и Бьюлу.

БЬЮЛА. У него все еще идет кровь?

ЕВА. Кровотечение, кажется, удалось остановить. Ах, Сестрица, Сестрица, возьми себя в руки! Всем нам рано или поздно приходится сталкиваться с этим.

ДОЛЛИ. Он без сознания?

ЕВА. Нет, кузен Джейб в твердой памяти и здравом рассудке. Сиделка Портер говорит, что для человека, потерявшего столько крови, у него пульс удивительного наполнения. Ему, конечно, сделали переливание…

СЕСТРИЦА. Дважды.

ЕВА (подходит к Долли). Да. И еще впрыснули глюкозу. И сразу, как по волшебству, к нему возвратились силы.

БЬЮЛА. А она наверху?

ЕВА. Кто?

БЬЮЛА. Лейди.

ЕВА. Нет! Говорили, к косметичке зашла, а с тех пор ничего не слышала о ней.

БЬЮЛА. Не может быть!

ЕВА. Спросите Сестрицу.

СЕСТРИЦА. Она все еще не отказалась от мысли…

ЕВА…устроить сегодня торжественное открытие кондитерской. Включи там свет, Сестрица.

Сестрица проходит в украшенную кондитерскую и включает там свет.

Изумленные восклицания Долли и Бьюлы.

В ее поступках, разумеется, нет и капли благоразумия. Она окончательно спятила, но это все-таки не извиняет ее. Час назад, примерно в пять, она звонила, но даже не заикнулась о Джейбе, даже не назвала его имени. Спросила только, прислала ли Руби Лайтфут ящик виски «Сигрэм». И сразу повесила трубку, не успела я… (Идет направо.)

БЬЮЛА (входит в кондитерскую). О, теперь мне все понятно! Теперь я вижу, что она здесь устроила. Электрическая луна, звезды из серебряной бумаги, искусственные виноградные лозы!.. Вот, оказывается, во что она превратила это помещение — в виноградник на Лунном озере!

ДОЛЛИ (усаживаясь в кресло для примерки обуви, внезапно). Вот она!.. Вот она идет!

Сестры Темпл в кондитерской отходят в сторону, их теперь не видно.

Входит Лейди. На ней дождевик с капюшоном. В руках большая бумажная сумка с покупками и картонная коробка.

ЛЕЙДИ. Ну, чего умолкли, валяйте дальше: у меня уже и так уши горят.

БЬЮЛА (входя в лавку). Лейди!.. О боже мой, Лейди!

ЛЕЙДИ. Что это вы произносите мое имя таким жалостливым тоном? А? (Откидывает капюшон, кладет сумку и коробку на прилавок. Взор ее сверкает.) Вэл! Вэл! Где мой приказчик, не знаете?

Долли отрицательно качает головой.

Сидит, наверно, в «Синей птице» и уминает бифштекс с жареной картошечкой и капустным салатом — и все за семьдесят пять центов…

Шум в кондитерской.

Кто там, в кондитерской? Это вы, Вэл?

Из кондитерской выходят сестры Темпл и надменно шествуют мимо нее.

ЛЕЙДИ. Уходите, девоньки?

Сестры Темпл выходят из лавки.

Слава тебе, господи, убрались. (Смеется. Сбрасывает плащ на прилавок. На ней нарядное платье с глубоким вырезом, на шее тройная жемчужная нить, к корсажу приколот бант из пурпурных атласных лент.)

БЬЮЛА (печально вздохнув). Сколько лет мы знакомы, Лейди?

ЛЕЙДИ (заходит за прилавок, вынимает из коробки бумажные колпаки и свистульки). Много. Много лет, Бьюла. Вы, наверное, еще помните, как мои родители приехали сюда на грузовом пароходишке из Палермо… По пути мы заходили в Венесуэлу — в Каракас, папа там еще купил обезьянку. Шарманка и обезьяна — вот все, что мы везли с собой. Я и сама была тогда чуть больше обезьянки, ха-ха!.. Помните обезьянку, Бьюла? Тот, кто продал ее папе, утверждал, что она совсем молоденькая, но он солгал: обезьянка была стара, на ладан дышала. Ха-ха!.. Но зато какая была нарядная! (Выходит из-за прилавка.) На ней был зеленый бархатный костюмчик и маленький красный колпачок, который она подкидывала и ловила. Да еще у нее был бубен, она собирала в него денежки после представления. Ха-ха-ха… Шарманка играла, а обезьянка все плясала и плясала на солнцепеке, ха-ха! «O Sole Mio, da, da, da, daaa…!» (Садится на стул у прилавка.) Однажды она слишком долго плясала на солнцепеке — она была дряхлой обезьянкой — и свалилась замертво… И тогда папа обернулся к зрителям, поклонился и сказал: «Представление окончено, обезьянка сдохла». Ха-ха!..

Небольшая пауза.

ДОЛЛИ (с заискивающей ехидностью). Просто удивительно, до чего Лейди умеет владеть собой.

БЬЮЛА. Да-да, просто удивительно!..

ЛЕЙДИ. Что касается меня — представление еще не окончено, и обезьянка еще не сдохла! (Вдруг.) Вэл!.. Это вы, Вэл?

Кто-то вошел в дверь кондитерской — задребезжали под порывом ветра подвешенные там колокольчики. Лейди рванулась к арке, но остановилась, увидев вошедшую Кэрол. На ней демисезонное пальтецо и матросская шапочка с загнутыми вниз полями, на которых выведено название корабля и какая-то дата: то ли память о чем-то уже прошедшем, то ли напоминание о предстоящем.

ДОЛЛИ. Вот вам и первый посетитель, Лейди.

ЛЕЙДИ (заходит за прилавок). Кондитерская закрыта, Кэрол.

КЭРОЛ. Там вывеска: «Открытие сегодня».

ЛЕЙДИ. Для вас — закрыта.

КЭРОЛ. Мне придется побыть здесь немного. Задержали мою машину: у меня, видите ли, нет прав — их еще раньше у меня отобрали. Хочу попросить кого-нибудь перевезти меня через реку.

ЛЕЙДИ. Можете взять такси.

КЭРОЛ. Мне сказали, ваш приказчик уезжает сегодня, и я хотела…

ЛЕЙДИ. Кто вам сказал, что он уезжает?!

КЭРОЛ (идет к прилавку). Шериф Толбет. А начальник полиции посоветовал договориться с вашим приказчиком. Раз уж ему сегодня тоже придется переезжать через реку, он мог бы сесть вместо меня за руль.

ЛЕЙДИ. Вам дали неверные сведения!

КЭРОЛ. А где он? Я не вижу его.

ЛЕЙДИ. Зачем вы его преследуете? Он вами не интересуется. С чего бы это вдруг ему уезжать сегодня?

Дверь кондитерской снова открывается.

Лейди выходит из-за прилавка.

ЛЕЙДИ. Вэл? Это вы, Вэл?

Из кондитерской выходит колдун-негр. Он быстро и невнятно бормочет про себя, протягивая вперед руку, в которой зажато что-то. Бьюла и Долли с возмущенными возгласами бегут к двери.

Нет, нет, не нужна мне ваша ворожба! Уходите!

Негр оборачивается и хочет уйти.

КЭРОЛ (проходит в глубину сцены). Дядюшка! Клич Чоктоу! Я дам тебе за него доллар.

Тяжко вздохнув, Лейди недовольно отворачивается.

Негр кивает, запрокидывает голову и, вытянув свою индюшечью шею, издает ряд отрывистых, лающих звуков, все более и более высоких по тону, завершающихся долгим, напряженно-страстным воплем. Вопль этот вызывает бурную реакцию у каждого, кто его слышит.

Бьюла и Долли выбегают из лавки.

Лейди недвижима, но у нее перехватывает дыхание.

Пес и Коротыш сбегают вниз с негодующими криками и, не обращая внимания на Лейди, хватают негра и выталкивают за дверь, в то время как жены их взывают с улицы: «Коротыш!», «Песик!»

Вэл распахивает занавеску и выходит из ниши, словно только и ожидал этого вопля, чтобы появиться.

Сверху доносятся хриплые, яростные крики Джейба; затем он в изнеможении умолкает.

Кэрол подходит к самому краю сцены.

(Себе и зрителям.) Еще сохранилась какая-то дикость в наших краях! Их населяли раньше дикари и дикарки, и в сердцах их была какая-то дикая нежность друг к другу. А теперь край наш точит хворь. Чахоточный неоновый румянец горит у него на щеках, сжигает его. И не только его, не только наш край… Я буду ждать за дверью в машине. Быстрей моего домика на колесах нет ничего во всем Двуречном графстве. (Выходит.)

ЛЕЙДИ (смотрит на Вэла широко открытыми вопрошающими глазами. Рука ее судорожно прижата к горлу. С наигранной беспечностью.) Что ж ты не сопровождаешь ее?

ВЭЛ. Я никого не собираюсь сопровождать. Один приехал и уеду как-нибудь тоже без попутчиков.

ЛЕЙДИ. Тогда надень белую куртку. Будешь прислуживать сегодня в кондитерской.

Вэл пристально смотрит на нее, не двигаясь с места.

(Хлопнув два раза в ладоши.) Живей, живей, поторапливайся! Сеанс кончается через полчаса, и они все махнут прямо сюда!.. Тебе надо еще успеть наколоть лед для коктейлей.

ВЭЛ (повторяет, словно бы думая, что она не в своем уме). «Наколоть лед для коктейлей»? (Идет к прилавку.)

ЛЕЙДИ. Да. Затем позвонишь Руби Лайтфут и скажешь ей, что мне нужна еще дюжина полупинтовых бутылок виски «Сигрэм». Вообще-то оно не самое ходкое, но ты, надеюсь, сумеешь управиться с бутылками под прилавком? Ничего-ничего: я подмажу кого следует, чтоб нас не трогали. (Прерывисто вздыхает, прижав руки к груди.) Но вот за чем гляди в оба: чтобы не продавать спиртное подросткам. Ни в коем случае! Если не сумеешь определить возраст на глаз, — требуй шоферские права: там проставлен год рождения. Отпускай только тем, кто родился до… Сейчас соображу… Значит, надо отнять двадцать один год от… Ну ладно, потом посчитаю… Ну чего стал как пень? Пошевеливайся! Слышал, что я сказала?! Вот бестолочь, право!..

ВЭЛ (кладет гитару на прилавок). Еще вопрос, Лейди, кто из нас бестолочь.

ЛЕЙДИ. Живо, сказала я! Живо!

ВЭЛ. Чем это ты себя так подхлестнула, а? Вожжа под хвост попала… или, может, бензендринчика глотнула с черным кофе — для храбрости?

Насмешка его беззлобна, пожалуй, даже участлива, но решение принято: он уже не здесь, он снова в ночных кабаках, среди тамошних девок, спаивающих посетителей за мзду от хозяина, среди выступающих там актеришек. Он стоит у прилавка и, когда Лейди стремглав бросается в кондитерскую, хватает ее за обнаженную руку, притягивает к себе и держит за обе руки, не отпуская.

ЛЕЙДИ. Что это ты?!

ВЭЛ. Хватит трепыхаться, как рыбка на крючке!

ЛЕЙДИ. Ступай, надень белую куртку и…

ВЭЛ. Сядь. Нам нужно поговорить.

ЛЕЙДИ. У меня нет времени.

ВЭЛ. Есть дело. Надо обсудить.

ЛЕЙДИ. В другой раз.

ВЭЛ. Отмени эту затею! Кондитерская сегодня не откроется!

ЛЕЙДИ. Можешь прозакладывать свою драгоценную жизнь — откроется!

ВЭЛ. При чем тут моя драгоценная жизнь?

ЛЕЙДИ. Тогда я прозакладываю свою жизнь, драгоценную или недрагоценную: кондитерская сегодня откроется.

ВЭЛ. Твоя жизнь — твоя, моя — моя!.. (Грустно пожав плечами, отпускает ее руки.)

ЛЕЙДИ. Да нет, ты, наверно, просто не до конца понимаешь!.. Здесь наверху убийца!.. Убийца моего отца!.. Человек, который сжег отцовский виноградник, сжег мою жизнь, сжег три человеческие жизни: две живые и одну неродившуюся… Это он заставил меня совершить убийство, он!.. (На мгновение она застыла.) Теперь он умирает, и я хочу, чтоб перед смертью он увидел — виноградник снова открыт! Услышал, как виноградник, который он когда-то сжег, воскрес из мертвых, здесь, сегодня, в то время, как сам он подыхает. Это необходимо, это просто необходимо, и никакая сила на земле не сможет помешать этому. Не в том даже дело, черт побери, что я так хочу, не в том!.. Нет, это просто должно случиться, должно, чтобы… чтобы все стало на свое место, чтобы… чтобы… не дать себя победить! Понял?.. Ты понял меня? Просто для того, чтобы не дать себя победить!.. О нет, теперь я не буду побеждена, нет, нет — теперь нет! (Обнимает его.) Спасибо, что остался со мной! Бог тебя благословит за это!.. А теперь иди. Иди и надень свою белую куртку…

Вэл смотрит на нее, как бы колеблясь между естественным влечением сердца и тем, чему научила его жизнь с тех пор, как он покинул Ведьмину заводь. Затем снова пожимает плечами все с тем же грустным вздохом и идет в нишу. Надевает куртку, достает из-под раскладушки обернутый в брезент тючок со своими пожитками. Лейди берет с прилавка бумажные колпаки, свистульки, маски, проходит в кондитерскую и раскладывает по столикам. Затем идет обратно, но, увидев Вэла, который выходит из ниши в своей куртке из змеиной кожи и с пожитками в руке, резко останавливается.

Я просила тебя надеть белую куртку, а ты надел куртку из змеиной кожи, в которой приехал сюда.

ВЭЛ. В ней приехал, в ней и уезжаю.

ЛЕЙДИ. Как ты сказал? Уезжаешь?

ВЭЛ. Да, мэм, я сказал «уезжаю». Осталось только уладить одно небольшое дельце: получить жалованье…

ЛЕЙДИ (только теперь ее пронзил ужас — состояние, подобное тому, которое в бое быков называют «моментом истины», когда матадор со своей шпагой идет прямо на бычьи рога, чтоб нанести последний, смертельный удар).

Значит… значит, ты… выходишь из игры, так, что ли?

ВЭЛ. Вещи уже собраны. Поспею к автобусу, что идет на юг.

ЛЕЙДИ. Так-так… Почему ж не поспеть?.. Только я не из тех, кого можно одурачить, дружочек. Она ожидает тебя за дверью в своей роскошной машине, и ты…

Шаги на лестнице.

Они отшатнулись друг от друга.

Вэл ставит тючок на пол и отходит в глубину.

На лестничной площадке показывается сиделка.

СИДЕЛКА. Миссис Торренс, вы здесь?

ЛЕЙДИ (подходит к лестнице). Да. Я здесь. Уже вернулась.

СИДЕЛКА. Могу я попросить вас подняться? Мне надо поговорить с вами о мистере Торренсе.

ЛЕЙДИ (кричит сиделке). Одну минуточку. Сейчас поднимусь.

Наверху захлопывается дверь.

(Поворачивается к Вэлу.) Так как же, миленький? Ты, я гляжу, напуган чем-то?

ВЭЛ. Мне угрожали насилием, если я останусь здесь.

ЛЕЙДИ. Я плачу кому надо, чтобы быть в безопасности в этом графстве, немало плачу. И за себя и за тебя.

ВЭЛ. Нет, мэм, мой срок здесь истек.

ЛЕЙДИ. Ты говоришь об этом, словно отбыл срок в тюрьме.

ВЭЛ. Я застрял здесь дольше, чем следует, Лейди.

ЛЕЙДИ. Понятно. А как же я?

ВЭЛ (подходит к ней). Я мог бы уйти, не дожидаясь тебя, но хотелось сказать тебе кое-что. Я никогда не говорил этого никому. (Кладет ей руку на плечо.) Я люблю тебя, Лейди. Чувствую, что по-настоящему люблю тебя. (Целует ее.) Я буду ждать за пределами графства, назначь только время и…

ЛЕЙДИ (отодвигаясь от него). Нет, нет, нет, миленький, нечего заливать мне насчет любви! Кому угодно, только не мне! Велика ли трудность сказать «люблю», когда тебя ждут за дверью, чтобы умчать отсюда — бесплатно и с удобствами!..

ВЭЛ. Помнишь, что я тебе сказал в тот вечер, когда мы впервые встретились?

ЛЕЙДИ. Как не помнить? Все помню! И про собачью температуру, и про какую-то птицу… ах да, у которой нет лапок, и она должна спать на ветре!..

ВЭЛ (перебивая). Нет, не это. Не это!

ЛЕЙДИ. Ах да — насчет того, что ты можешь уездить женщину. Я еще сказала: «Чушь!» Беру свои слова назад! Можешь! Ты можешь уездить женщину! До того уездить, что она свалится замертво, и после этого ты еще будешь пинать ее ногами, чтобы удостовериться, что она уж не сумеет встать!..

ВЭЛ. Да нет, другое. Помнишь, я говорил тогда насчет того, что покончил с…

ЛЕЙДИ. Помню, помню!.. Нечего сказать — долго ты сумел удержаться на первой своей постоянной работе!

ВЭЛ. Да, долго. Слишком долго!

ЛЕЙДИ. Четыре месяца и пять дней, дружочек! Так! И сколько же я тебе, выходит, должна?

ВЭЛ. Я просил сохранять все деньги и выдавать мне только…

ЛЕЙДИ.…на насущные расходы? Верно. Могу дать полный отчет, до последнего цента. Ты получил восемьдесят пять… нет, девяносто долларов. В общем, сущие пустяки — кот наплакал. А хочешь знать, сколько получишь еще? Если только получишь, конечно? Изволь! Обойдусь без бумаги и карандаша: все уже подсчитано. Я должна тебе пятьсот восемьдесят шесть долларов, и это уж не кот наплакал, миленький ты мой!.. Но только знай… (переводит дух)…если попытаешься удрать сегодня — а ты ведь заранее не поставил меня об этом в известность, — не получишь ничего, ровно ничего! Большой, круглый нуль — вот все, на что можешь рассчитывать!

Чьи-то возгласы у двери кондитерской:

«Эй вы, там! Открыто у вас, что ли?»

(Бросается туда с криком.) Закрыто! Закрыто! Уходите!

Вэл направляется к кассе.

(Оборачивается к нему, тяжело дыша.) Берегись, приятель! Если только дотронешься до кассы, я распахну настежь дверь и заору: «Приказчик грабит лавку!»..

ВЭЛ. Лейди!

ЛЕЙДИ (в неистовстве). Ну?..

ВЭЛ. Хватит!..

ЛЕЙДИ. Ну?..

ВЭЛ. Хватит бесноваться!! Не нужны мне твои деньги! Уйду и так.

ЛЕЙДИ. О, значит, ты меня плохо понял! С деньгами или без них, но ты отсюда не уйдешь!

ВЭЛ. Я уже собрал свои пожитки. (Поднимает с пола тючок.)

ЛЕЙДИ (бежит к прилавку и хватает гитару). Тогда я пойду наверх и соберу свои! А это захвачу с собой, чтобы быть уверенной, что ты меня подождешь…

ВЭЛ (снова ставит тючок на пол, подходит к ней). Лейди!..

ЛЕЙДИ (замахнувшись гитарой). Не подходи!..

ВЭЛ. Зачем тебе…

ЛЕЙДИ. Не подходи!..

ВЭЛ… моя гитара?

ЛЕЙДИ. Для безопасности, чтоб ты не…

ВЭЛ. Что с тобой, Лейди? Ты сегодня с самого утра словно не в себе…

ЛЕЙДИ. С утра? Дольше, гораздо дольше!.. Пусть твоя «подруга жизни» побудет со мной, пока не соберусь. Я ухожу!.. Если ты уходишь, то и я с тобой. Ухожу!.. Куда угодно, но ухожу!!

Он делает шаг по направлению к ней.

(Заходит за прилавок.) Не веришь мне? А что мне, по-твоему, делать? Ну что, скажи?! Остаться здесь, в этой лавке, среди бутылок и ящиков, а ты укатишь черт знает куда, не оставив свой ближайший адрес?..

ВЭЛ. Я дам тебе свой ближайший адрес.

ЛЕЙДИ. Благодарю! Благодарю покорно!.. Что мне с ним прикажешь делать — миловаться там за занавеской? «Ах, мой милый адресочек, обними меня, поцелуй меня, будь мне верен до гроба!» (Глумливо сюсюкает, потом горло ее перехватывает спазма, с глухим сдавленным рыданием она прижимает стиснутый кулак ко рту.)

Он осторожно приближается к ней, протягивает руку к гитаре. Она отступает назад, кусает губы, глаза ее сверкают.

Сверху слышен стук Джейба.

Ни шагу дальше! Хочешь, чтоб я разбила ее?

ВЭЛ. Он стучит наверху — зовет.

ЛЕЙДИ. Знаю!.. Это Смерть стучит и зовет меня!.. Думаешь, я не слышу эти звуки: вроде как кости постукивают друг о друга! Можешь спросить меня, каково жить там наверху — со Смертью в одной клетке, — и я отвечу!.. У меня вся кожа холодеет, когда он прикасается ко мне! Но я терпела, я терпела все эти годы! Я сердцем, наверно, знала, что кто-нибудь придет и выведет меня из этого ада! И ты пришел!.. Ты пришел за мной! Взгляни же теперь на меня! Я снова живу, я снова живой человек!! (Судорожное рыдание. Совладав с собой, продолжает уже чуть спокойнее.) Теперь уж я не буду чахнуть во мраке. Способен ты это понять своей башкой?.. Так слушай внимательно. Не только твое несчастное жалованье — все, что только у меня есть в этой проклятой лавке, все, что накопила здесь Смерть, — все это твое! Дождись только, пока Смерть сдохнет, и тогда мы уйдем! Понял?.. Теперь ты понял? Тогда надевай белую куртку! Сегодня вечером — праздник! Мы торжественно открываем… (бежит в кондитерскую) …новую кондитерскую!..

Вэл бежит за ней и хватает ее за руку, в которой она держит гитару.

(Высвобождается яростным рывком.) Не тронь меня, а то от твоей гитары одни щепки останутся! Ну!.. Попробуй только!..

Быстрые шаги на лестнице.

А, мисс Портер.

Жестом велит Вэлу отойти.

Он заходит в нишу.

Лейди кладет гитару на пол, у проигрывателя.

СИДЕЛКА (спускаясь, настороженно). Что это вы так задержались?

ЛЕЙДИ. У меня тут масса… (Голос оборвался. С безмолвной яростью глядит она в непреклонное лицо сиделки.)

СИДЕЛКА. Масса чего?..

ЛЕЙДИ.…дел — их надо… надо уладить… (Глубокий, судорожный вдох; ее стиснутый кулак прижат к груди.)

СИДЕЛКА. Мне послышалось, будто вы здесь с кем-то препирались.

ЛЕЙДИ. Да-да… Какой-то пьяница, проезжий, поднял шум — я отказалась продать ему виски…

СИДЕЛКА (подходит к двери). А-а!.. Мистер Торренс спит: он принял снотворного.

ЛЕЙДИ. Вот и хорошо… (Садится в кресло для примерки обуви.)

СИДЕЛКА. Я ему дала гипосульфит в пять часов…

ЛЕЙДИ. Скажите, мисс Портер, эти лекарства — разве не ослабляют они сердца?

СИДЕЛКА. Да, понемногу.

ЛЕЙДИ. И сколько обычно это длится… ну, словом, долго ли выдерживает сердце действие этих лекарств?

СИДЕЛКА. Зависит от возраста пациента, от состояния сердца. А что?

ЛЕЙДИ. Никак нельзя сделать так, чтобы… чтобы… облегчить их действие?

СИДЕЛКА. Что вы имеете в виду, миссис Торренс?

ЛЕЙДИ. Я хочу сказать — сократить мучения больного?..

СИДЕЛКА. О, я понимаю вас, миссис Торренс! (Защелкивает сумочку.) Понимаю, что вы имеете в виду! Но убийство — всегда убийство, какие бы обстоятельства ему ни сопутствовали.

ЛЕЙДИ. Кто вам сказал об убийстве?

СИДЕЛКА. Вы сказали «Сократить мучения больного».

ЛЕЙДИ. Да, как милосердный хозяин сокращает мучения животного, когда оно в агонии…

СИДЕЛКА. Человек и животное — не одно и то же, миссис Торренс. И я вовсе не считаю, что…

ЛЕЙДИ (перебивая). Не читайте мне проповеди, мисс Портер. Я просто хотела узнать…

СИДЕЛКА (перебивая). Я не читаю вам проповеди. Я только ответила на ваш вопрос. А если вам нужен кто-нибудь, чтобы укоротить жизнь вашего мужа…

ЛЕЙДИ (вскакивает, перебивая ее). Как вы смели?..

СИДЕЛКА. Я вернусь в половине одиннадцатого.

ЛЕЙДИ. Не надо!

СИДЕЛКА. Что?

ЛЕЙДИ (заходит за прилавок). Не возвращайтесь в половине одиннадцатого! И вообще вы здесь больше не нужны!

СИДЕЛКА. Обычно меня освобождает от ухода за пациентом сам врач.

ЛЕЙДИ. На этот раз вас освобождает от ухода за пациентом жена пациента.

СИДЕЛКА. Об этом мы еще поговорим с доктором Бьюкененом.

ЛЕЙДИ. Я сама позвоню и договорюсь с ним. Вы мне не нравитесь. Ухаживать за больным, видимо, не ваше дело. У вас холодные глаза. Вам, наверно, доставляет удовольствие видеть страдания больного.

СИДЕЛКА. Я знаю, почему вам не нравятся мои глаза. (Щелкает замочком сумки.) Потому что они проницательны, от них ничего не укроется.

ЛЕЙДИ. Что вы так уставились на меня?

СИДЕЛКА. Не на вас, а на ту вон занавеску. Оттуда идет дымок: верно, что-то горит. (Двинулась к нише.)

ЛЕЙДИ. Нет!.. Не смейте. (Хватает ее за руку.)

Сиделка отталкивает Лейди и подходит к нише.

Вэл встает с раскладушки, раздвигает занавеску и холодно смотрит на нее.

СИДЕЛКА. Ах, извините, ради бога! (Поворачивается к Лейди.) Стоило мне только взглянуть на вас в прошлую пятницу утром, когда я впервые пришла сюда, и я сразу поняла: вы беременны.

Лейди вздрагивает.

А стоило мне только взглянуть на вашего мужа, и я сразу поняла: не от него. (Отворачивается и надменно шествует к двери.)

ЛЕЙДИ (внезапно вскрикивает). Спасибо!.. Спасибо, что сказали. Я не смела поверить, что это правда!

СИДЕЛКА. Похоже, вы не испытываете ни капли стыда?

ЛЕЙДИ (в упоении). Нет, я не испытываю стыда! Я испытываю радость! Огромную радость!

СИДЕЛКА (мстительно). Почему бы вам тогда не нанять глашатая раструбить это повсюду?

ЛЕЙДИ. Вы сделаете это бесплатно. Ступайте, раструбите повсюду, чтобы все знали, все, все!

Сиделка выходит.

Вэл быстро идет к двери, запирает.

Затем подходит к Лейди.

ВЭЛ. Это правда — что она сказала?

Потрясенная тем, что услышала, Лейди медленно движется к прилавку. Затем на лице ее появляется изумленно-счастливое выражение. На прилавке — груда серебряных и золотых бумажных колпаков для торжественного открытия кондитерской.

(Резким шепотом.) Она сказала правду, эта женщина?

ЛЕЙДИ. Ты похож на перепуганного мальчугана.

ВЭЛ. Она пошла трезвонить по всему городу.

Пауза.

ЛЕЙДИ. Тебе надо уйти — оставаться здесь опасно. Возьми из кассы все, что тебе следует, и уходи. Уходи, уходи. Возьми ключи от моей машины и поскорее уезжай за реку: тебе надо уехать в другое графство. Ты выполнил то, ради чего приехал сюда…

ВЭЛ. Значит… значит — правда?..

ЛЕЙДИ (садясь на стул у прилавка). Правда, истинная правда! В теле моем зародилась новая жизнь! Это иссохшее дерево, мое тело, снова зацвело, снова пустило побеги… Ты дал мне жизнь, теперь иди, иди!..

Медленно, словно в благоговении, он склоняется перед ней, мягким движением берет ее сплетенные пальцы и подносит к губам; дышит на них, пытаясь согреть. Она сидит, вытянувшись, закрыв глаза и словно окостенев, — как ясновидящая.

ВЭЛ. Почему ты мне раньше не сказала?

ЛЕЙДИ. Если женщина так долго была бездетной, ей трудно поверить, что она еще способна зачать. Росла у нас когда-то между домом и садом маленькая смоковница. Она никогда не плодоносила, говорили, она совсем бесплодна. Дни шли за днями, весны сменялись веснами — и все без толку: она уже совсем было начала сохнуть и умирать… И вот однажды на том самом деревце, о котором все думали, что оно уже не сможет плодоносить, я заметила крохотный зеленый росточек! (Хватает с прилавка позолоченную картонную дудку.) Я побежала в сад, промчалась через виноградник с криком: «Папа, папа, смоковница жива, на ней появился плод!» И таким это казалось чудом, что маленькая смоковница после десяти бесплодных весен снова зацвела, — что необходимо было отпраздновать. Я бросилась к шкафу, открыла ящик, где хранились елочные украшения, достала их все: стеклянные бусы, колокольчики, нити, звездочки, сосульки, мишуру!.. И повесила на деревце; я украсила смоковницу звездочками, нитями, блестками — в честь того, что она выиграла битву со смертью, снова зазеленела и обрела жизнь! (Встает в порыве восторга.) Раскрой коробку! Раскрой коробку с елочными украшениями, надень их на меня: стеклянные бусы и звездочки, колокольчики, сосульки и мишуру!.. (Словно в бреду, нахлобучивает себе на голову карнавальный колпак из позолоченной бумаги и бежит к лестнице. Трубя в игрушечную дудку, с подчеркнутой торжественностью поднимается по ступенькам;

Вэл пытается остановить ее, но она вырывается и взбегает на площадку, трубя в дудку и выкрикивая: «Я победила!! Я победила тебя, Смерть! Я снова жива!..»

Внезапно запинается, издает сдавленный крик и нетвердыми шагами отступает назад. С криком ужаса бросилась вниз. Сбежав с лестницы, умолкла; пошатываясь, как слепая, отступает в глубь лавки с рукой, протянутой к Вэлу.)

Наверху медленные тяжелые шаги и хриплое дыхание Джейба.

(Стонет.) О боже!.. О боже!..

На площадке, рядом с искусственной пальмой в тускло отсвечивающей зеленоватой кадке, появляется Джейб. Пурпурный, весь в грязных пятнах халат висит на нем как на скелете. Исчахнувший, желтый, он и впрямь — как сама смерть.

Склонившись вниз, злобно вглядывается в полумрак лавки: смерть, отыскивающая намеченную жертву.

ДЖЕЙБ. Уу-у, стервы!.. Уу-у, стервы!.. (Ухватившись одной рукой за ствол пальмы, поднимает другую руку, в которой зажат револьвер, и стреляет вниз.)

С испуганным криком Лейди бросается к неподвижно стоящему Вэлу, чтобы прикрыть его своим телом. Цепляясь за перила, Джейб делает еще несколько шагов вниз и стреляет снова; на этот раз он попадает в нее. Громкое, судорожное: «А-а-а!..»; он стреляет еще раз; она снова громко выдыхает: «А-а-а!..»; все еще прикрывая Вэла, поворачивается, чтобы взглянуть на Джейба; на лице ее печать всех тайн, всех страстей жизни и смерти; в горящих неистовым светом глазах — всеведение, готовность все отринуть и все принять.

(Снова нажимает спусковой крючок, но курок только щелкает, и, отшвырнув пустой револьвер к ногам Лейди и Вэла, спускается вниз и ковыляет мимо них к выходу, хрипло выкрикивая.) Я покончу с тобой!.. Я покончил с твоим папашей, а теперь и с тобой покончу! (Открыв дверь, выходит на улицу, все так же хрипло крича.) На помощь! Приказчик грабит лавку! Он застрелил жену и теперь грабит лавку! На помощь! Приказчик убил мою жену!..

ВЭЛ. Неужто он…

ЛЕЙДИ. Да!..

Оба полны теперь какого-то странного, почти торжественного достоинства. Она поворачивается к нему, смущенно улыбаясь, как улыбаются обычно, не сумев, как следует, выразить словами то, что хотели сказать.

Он смотрит на нее пристальным и серьезным взглядом, поднимает руку, словно желая остановить ее, но она чуть качнув головой, показывает на призрачное сияние ее воображаемого сада и, нетвердо шагая, идет туда. Вступает музыка.

Лейди заходит в кондитерскую и обводит ее долгим взглядом, каким прощаются обычно с милыми сердцу местами, где больше уж никогда не бывать.

ЛЕЙДИ. Представление окончено… Обезьянка сдохла…

Музыка все громче, она заглушает звучания смерти.

Внезапно музыка обрывается.

За большим окном появляются очертания фигур нескольких мужчин.

Один начинает выламывать дверь, другие направляют сквозь стекло свет карманных фонариков.

ВЭЛ. Куда же?.. (Поворачивается и бежит сквозь мерцающую тусклым светом кондитерскую. Звук захлопнувшейся за ним там двери и треск ломаемых досок входной двери.)

В лавку врываются несколько мужчин, темнота наполняется их хриплыми криками:

— Держись к стене! У него оружие!

— Давай наверх, Пес!

— Джек, в кондитерскую!

Яростный рев на улице: «Вот он!.. Хватай!.. Аа-а, попался, сука!..»

— Веревку!.. Ищи веревку!

— Где у них тут скобяной отдел?.. Веревку надо!..

— А вот у меня тут кое-что почище веревки!

— Что там у тебя?

— Что там у него такое?

— Паяльная лампа!!

— Господи!..

Секундная пауза.

— Пошли, что ли, какого черта мы тут околачиваемся?

— Постой, проверю, работает ли она!..

— Погоди!.. Погоди!..

— Глядите!!

Темноту прорезает вспышка синего пламени, и в отблесках его в кондитерской возникает фигура Кэрол.

Возбужденно свирепые выкрики мужчин сливаются с яростным гудением огня; склонившиеся над огнем, освещенные его бешеной синей струей, их физиономии кажутся лицами демонов.

— Вот это да-а!

— Работает!..

Они выбегают из лавки. Доносятся беспорядочные выкрики. Взревели отъезжающие машины, шум их быстро затихает вдали. Почти полная тишина; слышно только, как вдали лает собака.

Появляется старый колдун, в руках у него охапка одежды; осмотрев вещи, он роняет их одну за другой на пол — все, кроме куртки из змеиной кожи. Держит ее в вытянутой вверх руке и что-то быстро и возбужденно бормочет беззубым ртом.

КЭРОЛ (негромко, мягко). Что там у тебя, дядюшка? Подойди, я взгляну.

Негр подходит к ней.

А-а!.. Его куртка из змеиной кожи. Я дам тебе за нее золотое кольцо. (Медленно снимает с пальца кольцо.)

Где-то вдалеке неистовый крик боли и ужаса. Она напряженно вслушивается, и когда тот замер, понимающе кивает.

Непокорные и дикие оставляют, уходя, свою чистую шкуру, свои белые зубы и кости. И эти амулеты переходят от одного изгнанника к другому, от одного к другому, — как знак того, что владеющий ими шествует своим непокорным путем…

Издалека доносится еще более неистовый крик ужаса и муки.

И — замирает.

Кэрол набрасывает на себя куртку, словно ей зябко и она хочет согреться.

Кивнув негру, протягивает ему кольцо. Идет к двери, но на полпути останавливается, увидев входящего шерифа.

ШЕРИФ (направив в лавку луч карманного фонарика). Ни с места! Никому не двигаться!

Она проходит мимо шерифа, будто не замечая его, и скрывается за дверью.

(В бешенстве.) Ни с места! Стой!

За дверью звенит ее смех.

Он бросается за ней с яростным криком.

Стой! Стой!

Тишина.

Негр стоит посреди сцены с поднятым взором и загадочной улыбкой.

Медленно идет занавес.