Большинство советских людей, прочитав или услышав слова «труженики тыла», наверняка представят себе такую картину: промозглый, сумрачный цех одного из многочисленных эвакуированных на восток заводов; гул станков, напоминающий налеты вражеской авиации; женщины-станочницы в платках и телогрейках; пожилой мастер в потертом пальто и кепке, в неизменных круглых очках с веревочкой вместо заушников; и — мальчишки-подростки в обшарпанных малахаях, в отцовских пиджаках и мамкиных кофтах, взгромоздившиеся на пустые деревянные ящики из-под боевых снарядов, чтобы дотянуться до суппортов, резцов, до обрабатываемых деталей…

И под закопченными, едва не уходящими в небо потолками, почти вровень с урчащими, ползущими по рельсам мостовыми кранами — из края в край, от стены до стены — ставшие привычными для тружеников тыла оптимистические лозунги: «Всё для фронта! Всё для Победы!»

Ветеран Великой Отечественной войны, семидесятитрехлетний житель Челябинска Леонид Петрович Хомутов прислал в редакцию «Нашего современника» автобиографическую повесть-воспоминание «В лихолетье», отрывки из которой мы предлагаем вниманию читателей рубрики «Мозаика войны». Главный герой повествования, «мужичок с ноготок» Боря Ушаков — один из представителей многомиллионной армии тружеников тыла, которые вместе с воинами действующей армии «дни и ночи битву трудную вели» от Волги и Днепра до Урала и Сибири…

1 июля, понедельник. В самолете Москва — Дюссельдорф встретился с нашими пренебрежительно-высокомерными стюардессами. Кормили неплохо, я взял рыбу с картофелем и рисом. Качество кухни прекрасно контрастировало со стюардессами, каждая из которых годилась бы в лидеры на садомазохистских оргиях. За время рейса начитался газет. Совершенно пала, стремясь превратиться в «Московский комсомолец» всероссийского масштаба, «Комсомольская правда». Это сплетни, байки, слухи, злость. Стала скучной обслуживающая бизнес и ненависть Березовского к Путину «Независимая», сухой и холодной — «Известия». В «Независимой» огромное интервью демократического лидера прошлого призыва Рыбкина об истории подписания Хасавюртовских соглашений. Сейчас, после гибели А. И. Лебедя, необходимость их подвергается большому сомнению. Что касается сомнений, то у здравомыслящих людей они возникали всегда, но симптоматично, что все начинается после того, как человек погиб. В «Известиях» также полоса о процессе Холодова. Много любопытных подробностей, свидетельствующих о том, что правды мы никогда не узнаем. Ум не справится с аргументами сердца. Я думаю, что почти все виновные на этом процессе присутствуют, кто-то старательно затирает правду.

В Кёльне холодно, пасмурно и мокро — идут мягкие европейские дожди, небо затянуто тучами, температура 14–15 градусов тепла. И надо всем этим возвышается дерзкая громада собора. Его видно в прогалах улиц и переулков почти с любой точки города, почти так же, как в Москве храм Христа Спасителя. Я всегда удивляюсь, как постоянные жители молча, не взглянув, проходят мимо собора, я о нем размышляю постоянно, он будоражит мое воображение, я очень часто думаю о технологии его постройки, представляю, как он строился. Но каков был уровень дерзости!

Вечером начал читать в «Нашем современнике» новую главу из книги Ст. Куняева «Поэзия. Судьба. Россия», посвященную Польше, — «Шляхта и мы». В названии книги есть, конечно, некоторая выспренность, слишком много больших букв. Россия — это общая страна, а «Судьба» — Станислава Юрьевича?

2 июля, вторник. Утром решили поехать в Аахен. В путеводителе сказано, что там в соборе мощи Карла Великого и когда-то была его столица. Мой опыт говорит, что браться за экскурсии и всяческие осмотры надо сначала, потом восприятие притупляется. Само по себе интересно посмотреть место, где произошло некое сгущение сил и из слов и предположений возник миф о Великой империи. Ведь сначала возникают слова и идеи, а потом империи и действия. С. П. в Аахене уже был, когда несколько лет назад стажировался в Германии, но в этих вопросах он всегда готов пожертвовать якобы свежей новизной собственного восприятия. Я-то люблю «двойные» просмотры. Сознание мое устроено так, что сначала я как бы лишь фиксирую предмет, будто фотографирую, а потом начинаю его и так и эдак поворачивать в сознании, рассматривать, я его предвкушаю и предполагаю в нем еще не увиденное. Вот тут мне бы и надо еще раз посмотреть музей, картину, взглянуть на пейзаж.

В Германии все достаточно близко, Аахен лишь в часе езды от Кёльна. Билет, если ехать, как мы, группой от двух до пяти человек и возвращаться в тот же день, стоит намного дешевле в расчете на одного человека, чем обычный. Вместо предполагаемых сорока евро мы заплатили двадцать пять. Еще раз посмотрел на собор со стороны вокзала. Когда я задрал голову, чтобы рассмотреть утопающее в облаках навершье, пришла ко мне все та же мысль: ну, хорошо, поставили, построили, воздвигли, но как осмелились такое замыслить, откуда такая дерзость? Одна из башен собора в строительных лесах из армированного алюминия. Сами эти леса, повисшие высоко над головами, кажутся мне чудесными.

Об алюминии. Когда, где-нибудь за границей, я вижу окна, сделанные из алюминиевого проката, подобные строительные леса, мне вспоминаются наши, еще «советские», тазы и кастрюли, которые бомжи собирают по дачным участкам и потом сдают торговцам, вспоминаются ободранные от цветного металла животноводческие фермы, вспоминаются мальчишки, которые погибли или оставались без рук, когда лезли срезать провода высокого напряжения. Забыть, естественно, невозможно и нашу бывшую Эстонию, которая внезапно стала главным экспортером цветных металлов на Запад.

Аахен — это из чего-то для меня сокровенного, того, что я никогда не предполагал увидеть, существующего даже не в натуре, а в легенде, всплывающего лишь для посвященных американских миллионерш со дна озера. И вот он всплыл. Здесь, конечно, стоит смотреть лишь сам центр, чудом сохранившийся. Все остальное также общо, нарядно, свежо, но не имеет своего, индивидуального лица — одним словом, Германия. Витринка с гномиками и чашечками, витринки с некоторыми новейшими домашними приспособлениями и приборами, магазины с обувью и нестарым антиквариатом. Обычный быт, обычные люди, часто не сознающие, что живут в воздухе великой истории. Но ведь этого никто и никогда не сознает и не сознавал.

В ратуше стоит макет дворца Карла Великого, вернее, целого комплекса — собор, напротив дворец императора, между дворцом и собором дворы, окружено все это стенами. Ратуша стоит на месте дворца и судя по всему — позднейшая стилизация. Здесь почти «подлинный» фасад со скульптурами из камня, выкроенного в тех местах, где до него не достают ливни, белого цвета, а где красит его гарь и бензиновая копоть — черного. Наверху целый зал, названный коронационным, выставлены муляжи, как я понимаю, мечей, скипетров и даже императорской короны. Академическая просторная живопись дает представление об исторических этапах деятельности Карла Великого. Теперь, после этого, хорошо бы что-нибудь об этом почитать. Для меня здесь всё ново: еще не сложившиеся нации немцев и французов, племена, зыбкие объединения, остатки римской цивилизации, крепнущее и все подбирающее под свою властную руку христианство. Замечательно и само имя Карла — Charlemagn — Чарлеман, по огласовке некий французский немец. В этом зале присуждается премия Карла Великого за усилия по объединению Европы. Из портретов запомнил королеву Беатрикс и Клинтона.

На вокзале в Кёльне какой-то бедняк покупал в киоске крошечную, 40 мл, бутылочку с водкой «Горбачев».

Я впервые вижу настоящую романскую базилику, мощь камня, сумеречную величавость, тусклое золото мозаики. В середине храма моют полы, стулья сдвинуты. В купол, где огромная фигура Христа, из-за этих стульев заглянуть трудно, но он мерцает, ты в ауре, он здесь. Над моющимися полами огромная низкая люстра — это копия той люстры, которую храму подарил Фридрих Барбаросса. По окружности базилики несколько капелл. В том числе капелла, где хоронили епископов. Плиты лежат на полу, под полом, в крипте, кости давно истлели, но дымок ушедшей жизни еще курится. В центральном зале, слева от алтаря, подсвеченное лампой место, где происходила коронация. На полу выложенная мозаикой надпись. На этом самом месте!

Хорошо видна горящая золотом под стеклянным футляром рака, в которой находятся — Карл Великий, Charlemagn, канонизирован, теперь он святой — мощи бывшего императора. Рака излучает сияние. Но очень неожиданный сам алтарь — это пристроенный к романской базилике готический собор. Судя по путеводителю, сделано это было через 600 лет после смерти Карла Великого. Все соединилось — легенда, романское искусство, готическое, школьный учебник, современная жизнь. Описать это невозможно. Как и описать весь вид на комплекс с верхнего этажа ратуши, когда постройки кажутся в своей определенности и ясности элементами музейного макета.

Посидели в небольшом садике возле собора. Какие-то турецкого вида мальчишки бездельничали на лавочках. О чем они без конца разговаривают? Я заметил, что все немцы, и особенно чернокожие или смуглокожие, очень любят разговаривать, объяснять что-то, расспрашивать все с дотошностью у кассиров или на железной дороге.

В Аахене запомнились еще два фонтана. Один живой, ясный — он почти возле собора, но рядом там же и торговая улочка — это несколько фигурок, собранные вокруг бассейна. У этих бронзовых фигурок руки, ноги, головы, словно у настоящих кукол, на шарнирах. Каждый прохожий может придать композиции свой смысл. В отношении памятников. Садовая скульптура в Германии без гигантомании. У второго фонтана я списал название и автора: «Возврат денег» Карла Зиманна. Фонтан поставлен в 1976 году. Это бассейн, в котором над брусчаткой, похожей на банкноты, вращается посылаемая соплом вода и уходит в некое жерло посредине. А вокруг, по балюстраде, шесть занятных, чуть гротесковых фигур: пузатый мужчина, женщина, ребенок. Мне почему-то начинает казаться, что этот фонтан или его снимок видел наш знаменитый скульптор Шемякин.

Весь вечер запоем читал Куняева. Судя по надписи на журнале, возможно, он ждет от меня письма, во всяком случае, настойчиво просит меня прочесть. «Сережа! Прими… мою политическую ахинею. Обязательно прочитай. Ст. К.» Сразу же бросилось в глаза, что мои публикации дневников, с обширным цитированием и как бы случайным — сам, дескать, читатель — выбором смысла, не прошли мимо. Мы все в литературе связаны друг с другом. Здесь тоже длинные цитаты и ненавязчивое комментирование. Куняев вообще, с моей точки зрения, когда он выходит на эту площадку, замечательный журналист. Второе, что сразу стало явным, — это удивительная куняевская чистопородная смелость. Он замахивается на понятия и людей, замахнуться на которых у меня не хватает смелости. Вот записал ли я со всей прямотой и дерзостью, с которой об этом предмете говорил рассказчик, телефонный разговор мой с Павлом Слободкиным о Ростроповиче? Например, об угасании его дара? Или о том, что он делал деньги в круизах для миллионерш, где играл популярные вещи? И многое другое. А о том, как, выиграв в первый раз какой-то конкурс не без помощи нашего посла в Польше и получив первую премию, он отказался играть в концерте с нашими же, получившими вторую и первую, потому что сразу бы стало ясно, кто действительно первач! А рассуждение Паши о даре Ростроповича, как собственного менеджера и просто делового человека? А посмел ли я когда-либо даже помыслить… Здесь уже начинается личное, семейное. Это не моя манера — так мыслить…

Для меня всегда большой писатель начинается там, где вроде бы у меня есть с ним совпадение замысла, но где у меня не хватило проницательности и где я сам не додумал до конца. У меня самого всегда было какое-то недоверие к любви нашей интеллигенции к Польше, что-то за этой любовью в советское время было другое. И всегда эту страстную любовь, в первую очередь, разделяли люди, скептически относящиеся к нашим порядкам, а этнически — просто не русские. Я помню, как с придыханием говорили о Польше мои знакомые по радио: Инна Громова, Лариса Закошанская, Леня Азарх. Но, может быть, это просто любовь к загранице, так культивируемая в то время среди интеллигенции. Парадокс заключается в том, что уехать даже ненадолго за границу, поехать туда в командировку можно было только при содействии и разрешении ненавидимого государства, но, с другой стороны, количество этих поездок свидетельствовало о весе человеке в обществе, его значении, об отношении к нему власти. Конечно, имело значение, что Польша была еще и каким-то пунктом обмена вещей. Об этом пишет и Куняев. «Пока мои деловые соотечественники устремлялись к рыночным развалам из дешевых джинсов и кожаных курток, шушукались с гостиничными горничными о тайной продаже за злоты баночек черной икры, электробритв и „Столичной“ водки, я бродил по ухоженным польским паркам, дышал воздухом, исходящим от цветущих каштанов, сыростью, ползущей от мутной Вислы. Или на родине Шопена в Желязовой Воле вспоминал…» С этим сталкивался и я и об этом десятки раз слышал, все это обо мне. Но это национально-либеральная линия, а в работе Куняева ярко прослеживаются и еще два аспекта: жесткая историческая хроника — два или три раза поляки походами ходили на Москву и участвовали во всех противостояниях других государств против России, и об этом надо помнить, так сказать, константа истории. Во-вторых, Станислав Юрьевич жестоко разобрался с делом Катыни. Здесь возникло еще одно чисто польское дело с гибелью 1600 евреев во время войны от рук поляков. Практически это был безжалостный погром, где сожгли в овине и детей и взрослых, повторяет несколько раз Куняев, не немецкое гестапо и не зондер-команды, а именно «мирные» поляки. Произошло это в городке Едвабне. В 1963 году в Едвабне был поставлен камень с высеченной надписью о том, что евреев умертвили гитлеровцы. И лишь в 2000 году Польша созналась, что не гитлеровцы — а свои, поляки, веками жившие бок о бок с евреями. Книга Томаса Гросса, которая взорвала жизнь польского общества, называлась «Соседи». Можно было бы сказать: не полякам, значит, и судить о безжалостности русских в Катыни. Но мы этого не говорим. Дело не в этом. Писателем приводится несколько поразительных доказательств — не русских это рук дело.

По обычаю выписываю то, что меня интересует.

Термины: «театральный либерализм», «национально-политическая шизофрения», «Нельзя напоминать полякам о естественной, природной бесчеловечности, которая теснится через всю их историю от времени Тараса Бульбы до Едвабне…», «государственный инстинкт».

Статистика: «…польские евреи в гражданском, с красными нарукавными повязками, вооруженные винтовками, широко принимали участие также в арестах и депортациях. Это было страшнее всего, но польскому обществу бросилось в глаза и чрезмерное число евреев во всех светских учреждениях, тем более что до войны тут доминировали поляки».

Польские потери в войну — 123 тысячи, это 0,3 % от общего числа населения — от 35 миллионов. Наши — около 9 миллионов — это 5 %. Немцы потеряли 5 миллионов солдат и офицеров — это 7 % от общего населения страны.

Обычная статистика гибели военнослужащих во время войны — 1 офицер на 10 солдат. Так у немцев, так и у русских. В первую мировую 1 офицер на 3 солдата у французов — говорит о высоком патриотизме офицеров и плохой выучке армии. У поляков 1 к 32. «Может быть, польские офицеры, а среди них ведь было немало и младших, умели успешно прятаться за солдатские спины?».

«Самым постыдным было поведение поляков. Они безропотно выдали немцам 2 млн 800 тыс. евреев из 3 млн 300 тысяч, проживавших в стране».

4 июля, четверг. В 14 часов читал лекцию в институте славистики. В тексте, который я заготовил ещё в Москве, несколько другие, чем кёльнцы привыкли, имена и сегодняшние оценки таких писателей, как Искандер и Петрушевская. Это всё легкая добыча зарубежного филолога, это всё ещё и легко читается. Замечено, что и здесь кумир зарубежных славистов скорее не Шукшин, а Довлатов. Берут в свои лекции, в курсы и в свои диссертации тех, кого легко зарубежному человеку переводить и легче читать. Зачем мыкаться с языком Распутина или Федора Абрамова? Но я очень сильно забежал вперед!

7 июля, воскресенье. После вчерашней гульбы по Антверпену все утро сладко и жадно читал «Новый мир». Сначала статью Шапиро о том, какого «Евгения Онегина» мы читаем. Статья точная, но есть какая-то жестокость по отношению к редактору академического тома с «Е. О.» Томашевскому. Потом читал статью Марии Ремизовой о современном рассказе в последнем номере журнала «Октябрь» за прошлый год. Потом взялся за кинообозрение Игоря Манцева, восходящей звезды нашего киноведения. Здесь много интереснейших сведений о молодежи и, главное, о смене классовых ориентиров искусства на возрастные. Буржуазное общество добилось, что вместо обездоленного рабочего класса, стремящегося отстоять свои права, появилась новая внеклассовая, но агрессивная общность — тинейджер. Этого уже ничем не остановить. Требует он немногого: своей музыки, своей одежды, своей субкультуры. Но он не ориентирован на труд и на работу.

22 июля, понедельник. С дачи уехали рано утром. Вечером довольно долго читал книжку Войновича о Солженицыне. Войнович опытный литератор, и кое-что я взял у него в свои «записки» о творчестве. В частности, прекрасную мысль о литературе, которая пишет очень чёрные вещи — когда нет света, нет и игры теней. Поэтому так однообразна литература, скажем, об Освенциме. Кроме поразительной зависти, которая душит Войновича, к удачливости Солженицына его еще очень волнует особое, как бы центристское отношение Солженицына к евреям и его причастность к русскому народу. Есть место, где Войнович как бы даже недоумевает, как же так: у последнего даже жена еврейка, а значит, по израильским законам сыновья считаются просто чистыми евреями.

28 июля, воскресенье. Вечером уже в Москве взялся дочитывать книжку Войновича о Солженицыне. Подвел классик своего собрата, писателя, хотевшего стать классиком. Конкретная литература имеет свойство забываться, не забывается только миф, некоторые осколки и представления в головах у читателей о том, что вроде бы писатель написал. Конечно, в первую очередь Солженицын раздражает Войновича своей вседозволенностью, как и любому классику, ему позволено говорить обо всем, и любое его суждение в этот момент справедливо. Это ему дается легко и без натуги, а вот сам Войнович пишет с трудом и мучительно. Также Войновича волнует, что классик свободно позволяет себе писать о евреях, и так, как считает нужным. С точки зрения Войновича, писать об этом нельзя вообще, потому что получается всегда или русский шовинизм, или антисемитизм. Здесь Войнович строг и следит за всеми очень внимательно.

«Дошел я до описания строительства заключенными Беломорского канала, — это Войнович читает „Архипелаг ГУЛАГ“, — и споткнулся на том месте, где автор предлагает выложить вдоль канала, чтобы всегда люди помнили, фамилии лагерных начальников: Фирин, Берман, Френкель, Коган, Рапопорт и Жук. Во время борьбы с „космополитизмом“ советские газеты так выстраивали в ряд еврейские фамилии врачей-убийц или еще каких-нибудь злодеев этого племени. Но неужели среди начальников Беломора вообще не было русских, татар, якутов или кого еще? А если и не было, то надо же понимать, что эти шестеро, как бы ни зверствовали, были всего лишь усердными исполнителями высшей воли. Истинным вдохновителем и прорабом этого строительства был как раз тот, чьим именем канал по справедливости и назван — Иосиф Сталин». И еще один пассаж.

«Сидя в Вермонте и читая русские эмигрантские газеты, где работают евреи (а в каких русских газетах они не работают?) — (действительно, в каких? — С. Е.), — он называет эти издания „их газеты на русском языке“». — Здесь тоже все довольно точно, у нас в России тоже есть газеты, придерживающиеся не очень-то русской точки зрения. Газетам, правда, кажется, что русской, а мне — что израильской, или американской, или сионистской. — «И это все тем более странно, что так или иначе всю жизнь ведь был окружен людьми этой национальности, чистыми или смешанными (да и жена, а значит, и дети его собственные не без примеси, а по израильским законам и вовсе евреи)». Во националюга!

29 июля, понедельник. Весь вечер телевизор говорит о крушении самолета в Шереметьеве, об авиакатастрофе во Львове, когда во время авиашоу самолет врезался в толпу и разбился. В наше время они еще устраивают какие-то шоу. Само по себе слово отвратительное, не предвещающее ничего хорошего, — «шоу». Мне кажется, что эти многочисленные авиакатастрофы следствие того, что нынешний режим денег выкачал всё, что советская власть оставила ему и на чём можно было зарабатывать, ресурс, при котором можно было само собой соблюдать безопасность, этот ресурс исчерпан. Жаль людей, а политики всё болтают.

30 июля, вторник. Утром достал из почтового ящика газету. «Труд» вышел с аншлагом на первой полосе. «Самолётопад. Что случилось с нашей авиацией?» А вот то и случилось!

9 августа, пятница. На Северном Кавказе сначала в районе Сочи, а позже и Новороссийска произошли ужасные катаклизмы: селевые потоки, обрушившиеся с гор, посмывали прибрежные поселки, разрушили пути железной дороги. Есть человеческие жертвы. Телевидение не переставая показывает работу стихии, разрушенные жилища, разбитые автомашины. Сообщение между Сочи, Новороссийском и Россией было на много часов прервано. В Москве на Курском вокзале открыли ряд касс, в которых принимали билеты у людей, которые в силу новых сложившихся условий теперь уже отказываются ехать и везти своих детей к морю. Все говорят о стихиях, о том, сколько лет таких неблагоприятных условий Кавказ не видел и т. п. Но все как-то помалкивают о том, что за последнее время мы почти ничего не вкладывали в благоустройство этих земель, в благоустройство курортной зоны. Почти прекратилось строительство подпорных дамб, на море не закладывают волнорезы, не готовят дамбы высоко в горах. Стыдоба. Теперь все удачно укрываются за стихийными бедствиями. Конечно, мы все понимаем, денег, чтобы хватило и на бюджет, и на дворцы для новой знати, и на миллиардные переводы капиталов за рубеж, не хватает. Лично я в первую очередь в случившемся виню строй, который не организовал, не предотвратил и теперь не помогает. Где она, новая Россия? Где она, лучшая жизнь? Для детей Черномырдина, играющего на гармошке, и Чубайса, играющего с тарифами? По телевизору показывают «умные» морды нашего интеллектуального правительства, то же выражение умеренного чванства на лицах. А как постарела эта бывшая славная интеллектуальная молодежь!

15 августа, четверг. В «Литгазете» очень любопытная статья Вячеслава Саватеева «Есть вещи поважнее свободы…». Но это, так сказать, политический аспект статьи. «…думается, главная причина нынешнего „сумеречного“ состояния литературы лежит на поверхности. Дело в том, что, как это ни неожиданно прозвучит, в культуре, в литературе, как и вообще в жизни человека, народа, есть вещи поважнее свободы. Когда разрушена страна, когда поколеблена почва под ногами, когда отброшены цели (пусть и призрачные, мифические), когда каждому и всем приходится думать о выживании в собственном смысле этого слова, когда, наконец, нет ни времени, ни средств позволить себе „немного лишнего“, а духовные ценности человека, его духовная жизнь, его культура, литература и т. п. в катастрофическом положении и легко попадают в категорию „лишнего“, свобода лишается своего абсолютного значения, животворящей силы, она в какой-то мере также становится лишней для большинства, игрушкой для меньшинства». Это основная мысль статьи, но к ней ведут ещё и некоторые нити и рассуждения, кажущиеся мне чрезвычайно любопытными. Эту статью надо также использовать в своей лекции о современной литературе.

19 августа, понедельник. С дачи выехали почти в семь. Заметно, что темнеет раньше. Вокруг свежая и настороженная тишина. Сколько можно было бы сделать, останься здесь, в этой тишине.

На работе дочитывал этюды, какие-то дела, зарплата, подготовка к учебному году, разбор бумаг, необходимая рутина, которой поддерживается жизнь. Наши заочники, в предчувствии богемы, уже кутят, и по одному я лишаю их на сутки общежития. На выдумки они горазды; в воскресенье один парень пытался по дереву забраться на четвёртый этаж, охрана его ловила, и так проколобродили до трех часов ночи. Все живут воспоминанием о времени Николая Рубцова. Кто-то из благополучных, но по-настоящему не состоявшихся литераторов рассказал мне, как Рубцов в общежитии будто бы воровал на кухне молочные бутылки, чтобы, сдав их, опохмелиться. Если это и быль, я бы подобного никогда и ни о ком не вспомнил. Возвысились. «Матушка возьмёт ведро, молча принесёт воды». Вот этим надо гордиться.

21 августа, среда. Две трагические новости. В Москве на улице Королёва взорвался жилой дом. Скорее всего, это бытовой газ, но я уже устал от вида разоренного человеческого жилища и от деталей теплого человеческого бытия, которые для контраста операторы телевидения старательно выносят на телеэкран. Вторая новость касается небезызвестного депутата Госдумы Владимира Головлева. В прошлом году прокуратура Челябинска обвиняла его в злоупотреблениях при приватизации. Головлев был главой областного Госимущества. Шел вопрос о лишении его депутатской неприкосновенности. Теперь его убили. Показали тело, лежащее на земле, с прикрывающей лицо простынкой. Мне он не нравился. Судьба его достала. Нехорошо в этом признаваться, но в душе возникает чувство удовлетворения, когда воры убивают воров. Если бы они перебили все друг друга! Я вспомнил, как в свое время рыжий демон Чубайс называл ленинградского Маневича и челябинского Головлева ударниками приватизации. Обоих уже нет, оба, полагаю, ушли из жизни невероятно богатыми. Какие роскошные гробы в обоих случаях были показаны по телевидению!

23 августа, пятница. С десяти и почти до семи шло собеседование. Пропустили два семинара прозы: у Михайлова и у Толкачова. За обоих, хотя оба мои ученика, я боюсь. В конце этих собеседований лица сливаются, все время опасаюсь сделать неверный выбор, хотя ощущаю и поступь судьбы, которая порой сама выбирает ребят. Ответы наших абитуриентов иногда очень точны, и их наблюдения для меня полезны. Вот, например, Олег Зоберт так определяет течение современной литературы. Самый верхний элитный слой — это Распутин, Астафьев, Вас. Белов в своих сегодняшних ипостасях, потом полукоммерческая литература: Сорокин, Пелевин, маргиналы. Коммерческая: Дашкова, Маринина, Серов. В этой градации меня поразило бестрепетное отнесение к полукоммерческой литературе Сорокина и Пелевина. А я еще что-то в них ищу, может быть, мне просто близка какая-то гадость и нездоровье, которые сидят в этих книгах? Интересен и другой ответ того же самого мальчика. «А кто же идет в авангарде?» — «А все тот же Распутин в новом своём качестве». Здесь мальчик стал рассказывать мне о последних рассказах В. Г.

Станислав Юрьевич Куняев подарил мне третий том своих мемуаров «Поэзия. Судьба. Россия». Первый том был обжигающий. На третьем с подзаголовком «Шляхта и мы» (я прочёл это в журнальном варианте) очень верная надпись мне «Дорогой Сергей — прими это продолжение жизни». В России настоящий поэт — это еще и мудрец. Надпись очень точная, я сейчас в своих «Дневниках» занимаюсь тем же, продолжаю то, что уже закончилось, и ради этого продолжения живу. Надо обязательно найти еще одно подобное интересное дело.

24 августа, суббота. Проснулся часа в три ночи и долго читал «Дневники» Мих. Кузмина. В них есть какая-то притягивающая сила чужого быта и личной жизни. Особенно когда нет своей. Какая прелесть это свободное хождение в гости, питье чая, свободное музицирование, игра с детьми.

28 августа, среда. В институте появилось объявление («Гувернер мужчина до 40 лет требуется мальчику 9 лет, со знанием английского языка, образование педагогическое. Выезд во Францию с сентября по май месяц. Оплата 1200 у. е. в месяц. Агентство „Сарк K°“», дальше шел адрес, куда надо обращаться). В связи с этим я уже давно, наблюдая за происходящим, замечаю, как сильно изменились привычки и образ жизни богатых людей. Это заметно не только по нашему телевидению, с его скачками лошадей и показом садовых участков. Можно сказать и по востребованности высокообразованной прислуги, как в этом случае.

29 августа, четверг. По почте домой и на адрес института мне приходит довольно много книг. Это и бывшие студенты, и старые знакомые, и просто люди, иногда выпустившие за свой счет первую книгу. Это не просто поиски читателя, такого дефицитного в наше время, но и обращение ко мне, как к человеку авторитетному. Вот прочтет ректор, задумается, восхитится, как-нибудь отзовется, лучше, конечно, публично, и с этого начнется у писателя слава… Люди думают, что слава и репутация приходят старыми путями, как в XIX веке, но всё нынче происходит по-другому. Здесь интересно отметить и иное: по мере того как книга всё меньше ценится в массах, она становится всё престижней в индивидуальном сознании. Каждый политический, даже мелкий, деятель, каждый бизнесмен, обладающий деньгами, каждая мелкая актрисуля, случайно переспавшая с великим режиссером, считают своим долгом выпустить какую-нибудь книгу о себе.

31 августа, суббота. Начал читать книгу мемуаров, вернее, отрывков и заметок, Георгия Свиридова «Музыка как судьба». Эту книгу собрал племянник после его смерти, даже боюсь что-либо пока об этом писать. Будто прикоснулся к огню.

1 сентября, воскресенье. Принялся читать вторую книгу. Это Игорь Р. Шафаревич «Трехтысячелетняя загадка. История еврейства из перспективы современной России…» Книга невероятно интересная, потому что вполне научная, а не бранчливая и не антисемитская, хотя в существование такого термина вообще я не очень верю. Существует всегда определенная расовая отчужденность коренного народа от других народов, но не более. Особенно в России. Но все это, инаковость в глазах коренного населения быстро проходит, любопытство сменяется привыканием. Инородцу в чужой стране надо вести себя особенно деликатно. Когда он начинает чваниться своим богатством, своим талантом, своим умом и даже своей интеллигентностью, это всегда вызывает некоторое смущение. На это обращают внимание и говорят. Вначале я от этой книжки отказывался, как бы предполагая её развязное содержание, свойственное некоторым нашим патриотическим органам. Пока начал с 16-й главы — «Еврейские таланты». Название главы достаточно иронично. В ней академик рассматривает практически три фигуры: Эйнштейна, Фрейда и Маркса. Ну, возможно, ещё и Ландау. Последний в книге Шафаревича также не выступает как лицо вполне объективное к русским научным кадрам.

Основная мысль — о вторичности так называемого «еврейского таланта». Маркс, по мнению автора, стал писать свою победительную теорию лишь как обоснование своей же революционной и журналистской деятельности. Впрочем, как утверждает Шафаревич, Марксова теория наткнулась, как ледокол на торосы, на сегодняшний день. Маркс просто продемонстрировал свою национальную, врождённую революционность, а потом превратил её в теорию. Шафаревич также указывает на необходимость для «еврейского таланта» обязательно подпитываться на чужой почве, они мастера ассимилировать и превращать в «своё» даже и иногда не им принадлежащее. Среди математиков, соавторов Эйнштейна, был знаменитый французский физик и математик Пуанкаре, но основную формулу теории Эйнштейна вывел какой-то другой математик, с которым Эйнштейн находился в активной и упорной научной переписке. Вот цитата с 328-й стр.:

«…евреи как народ оказались лишенными творческого начала. Ещё в древней Иудее вся культурная деятельность была почти полностью подавлена единой целью: созданием этноцентрической религии, и позже вряд ли кто-либо может указать хоть какой-нибудь продукт именно еврейской культуры». Ну, конечно, — тьма знаменитых скрипачей, но ни один из 30 великих скрипачей мира не живет в Израиле. Великое множество самых знаменитых и признаваемых во всем мире еврейских кинорежиссеров, но отсутствуют и еврейская кинематография, и еврейский театр, и даже знаменитый симфонический оркестр, который мог бы быть составлен из выходцев из российских оркестров.

Шафаревич, в отличие от Солженицына, который тоже совсем недавно издал книгу на сходную тему, — учёный, учёный очень крупный, и как учёный он тщательно проверяет свои данные, фильтрует их и в «кухню» запускает далеко не всё, что знает. В этом смысле очень любопытна его критика одной из последних статей В. В. Кожинова, в которой тот пользуется даже собственными, весьма фантастическими, догадками.

Шафаревич пишет о том, как на места вытесненных дворян и других образованных классов из местечек и сельских районов перемещалось еврейство, он ссылается при этом на знаменитую книгу Ю. Ларина (Лурье). Фамилия знакома еще и по очень молодой жене Бухарина Лариной, которая в самом начале перестройки издала свои мемуары. В её книге говорится, что до революции в маленьких городах и местечках России жило 2200 тысяч евреев, а сейчас (т. е. в 1926 г.) их там осталось только 800 тысяч. Жилищное строительство в 26-м году не велось, значит: столичную жилплощадь занимали эти переселенцы. Вспоминается Булгаков с его квартирным вопросом. Еще один вывод Шафаревича: еврейская талантливость выражается в их социальной роли.

Прочел я вечерком эту главу и тут же решил, что всех бедолаг-студентов независимо от того, русские они или евреи — а, пожалуй, большинство из них всё же русские, — которых я весною исключил за неуспеваемость, я опять приму в институт на месяц, дам последний шанс получить образование. Ни тетушка, ни мамаша их ведь не водили в музыкальные школы, не снабжали их репетиторами…

Во время праздника Дня города — это значит или сегодня, или вчера — у нас на Университете, возле метро, убили двадцатилетнего парня. Это молодежь возвращалась с каких-то гуляний, с площадки возле Университета, и около метро встретились две группы: скинхеды и байкеры. Надо сказать, что байкеры (их еще называют рокерами), мотоциклисты, — приверженцы евро-американской культуры: тяжелые мотоциклы, привычные шлягеры, ровные дороги, культ брутальности… На этот раз байкеров было много больше, человек 60–70. Скинхедов, как показало телевидение, человек 20. И вот с криками в защиту своей, так любимой ими, американской культуры, одетые в кожаную броню байкеры накинулись на скинхедов. Скинхеды — это всегда бритоголовые мальчишки, это совсем другой социальный уровень, когда нельзя купить дорогого мотоцикла, который подчас стоит дороже машины. Возникла потасовка, драка, убили пацана… Собственно, драка в России — вещь привычная, но здесь в глаза бросается не только разница социальных этажей, но и ясное отличие идеологий. Скинхеды-то, конечно, все русские, их и называет пресса «националами». А почему «националы», если русский человек просто хочет назвать себя русским? Байкеры, наверное, тоже русские, но какого-то другого духовного замеса. И это, конечно, еще не гражданская война, но я уже ощущаю ее запах. Белые и красные, белые и черные. Здесь цвета не обозначают национальность, если обозначают цвет кожи, то только цвет кожаной куртки.

13 сентября, пятница. Не могу обойти несколько последних телевизионных новостей. Похитили вице-президента «Лукойла», прямо возле собственного подмосковного дома, пересадили в машину и куда-то увезли. «Лукойл», не надеясь на власть, обещает чуть ли не 30 миллионов рублей за какие-нибудь сведения о похитителях и своем коллеге. Все эти новости воспринимаются в народе неоднозначно. С одной стороны, человека жалко, с другой — все богатые для народа такие же воры и бандиты, как их похитители. Похищают, убивают, преследуют исключительно из-за денег. Из любви и ревности в наше время уже не убивают. Так вот, есть надежда, что те, которые убивают и которых убивают, переколотят друг друга.

Другая новость связана с чеченскими боевиками, находящимися в Панкисском ущелье, в Грузии. Ситуация известная, с одной стороны — грузинская недоброжелательность к России и боязнь бессильной власти Шеварднадзе чеченцев, с другой — стремление показать себя государством. Все говорят о войне, которая, конечно, не произойдёт. Путин сделал заявление о том, что Россия предпримет «адекватные меры». Я представлю себе: война с Грузией и, как в таких случаях положено, высылка и интернирование всех этнических грузин. Во время Второй мировой войны именно так поступили американцы по отношению ко всем этническим японцам, проживавшим в Америке. А что мы тогда будем делать с Кахи Бендукидзе?

15 сентября, воскресенье. Судят Э. Лимонова. Суд и причина суда ничтожны. Об этом очень хорошо и едко сказал в «Намедни» Парфенов. Нашли главного террориста и взрывника! Лимонов со своими ребятами готовился к вылазке в Казахстан: менять там режим. Показали четыре грязных автомата, которые, вроде бы по совету Лимонова, его ребята в Саратове купили. Показали маленькую Настю Лысогор, мою бывшую студентку, не забыв упомянуть, что разница между девочкой-панком и Лимоновым в 40 лет. Лимонов с какой-то нелепой и жалкой молодежной эспаньолкой.

В этот же день показали митинги антиглобалистов в Москве. Молодые люди, хорошие чистые лица, они хотят жить в обществе, где человек человеку друг и брат. Кто-то из ребят вспомнил о кодексе строителя коммунизма. Выступали ребята под красными знаменами с черными серпом и молотом, заключёнными в центре в круг. По масштабу этого выступления всё это невероятно. Какие же силы зреют и возникают под корочкой внешнего искусственного благоденствия. Но эти выступления — не лучший фон для судилища над Лимоновым.

17 сентября, вторник. Я очень рад, что мне удалось передать мою рубрику в «Труде» B. C. Это справедливо и для газеты лучше, потому что я всё пишу с налета, часто только заглянув в телевизор, а В. С. его смотрит весь день, любит и знает. Но теперь она в больнице, и мне приходится делать «мнение» за нее.

Для «Труда»:

19 сентября, четверг. После вчерашнего давления сегодня первый раз в жизни себя поберег и на работу не пошел. Весь день читал, вернее, дочитал Шафаревича. Прекрасных и тщательно проверенных подробностей у него масса, но многое я если и не знаю, то чувствую, т. е. в выводах у меня нет ничего нового. Сделал довольно много пометок, и все потом разнесу по карточкам. Наибольшее впечатление на меня произвело одно простенькое рассуждение, когда Шафаревич начинает со стихов Гейне, а заканчивает разбором генезиса, который лежит в основании фашизма, стр. 208–209.

Произвели также впечатление выписки, которые академик сделал из «художественно-документальных произведений», написанных еврейскими авторами после войны. Здесь преобладает удивительная, какая-то нечеловеческая мстительность. Это другой мир, другая психология и другое воспитание. Как это все не похоже на русскую, да и просто европейскую психологию. Шафаревич цитирует один из самиздатовских журналов, в котором публиковался перевод некого документального повествования:

Наконец, очень подробно и по-своему доказательно Шафаревич объяснил всё, что было связано с гибелью Еврейского антифашистского комитета. Я сам долго над всем этим размышлял, и та информация, которая все время шла в перестроечных средствах массовой информации, как-то не корреспондировалась с временем, которое я застал, и с тенденцией жизни. Здесь действительно было какое-то, как доказывает Шафаревич, противостояние почувствовавшего интернациональную силу ЕАК и государства. Но я повторяю вслед за автором:

Здесь все было по-другому, нежели раньше, при «обыкновенном» советском терроре. Шафаревич довольно развернуто всё это показывает, так же как показывает и «вину» этого ЕАК перед властью. Ребята стали играть по законам, по каким привыкла играть власть. И ещё новая мысль — власть как бы стеснялась или боялась бить по своим, потому что многие годы синонимом слову «еврей» было слово «коммунист». М. Алигер: «Мы много плачем, слишком много стонем, / Но наш народ, огонь прошедший, чист, / Недаром слово „жид“ всегда синоним / С святым, великим словом „коммунист“».

Но хватит об этом, мне самому уже эта тема надоела. Если бы не телевизор…

Утром я, конечно, полез в почтовый ящик, достал «Труд», и, конечно, эта очень смелая редакция народной газеты не напечатала всей второй половины моего высказывания.

20 сентября, пятница. В Думе фракция «Вся Россия» вместе с СПС — Немцов и Хакамада — продавили мораторий на проведение общероссийских референдумов сроком на год и 4 месяца. Дело в том, что инициативная группа в Думе, состоящая из коммунистов, подготовила четыре вопроса к этому референдуму. То, что коммунисты собрали бы 2 миллиона голосов, необходимых для того, чтобы референдум состоялся, не вызывает сомнения. Вопросы довольно жёсткие. «Недра — собственность государства». А это 72 миллиарда долларов, уходящих сейчас в руки новых «собственников». «Зарплата при любой форме трудоустройства — не ниже прожиточного уровня». Кстати, здесь же Зюганов объявил и этот самый прожиточный уровень: в провинции 1800 рублей, в Москве — 4000. Кажется, здесь ещё и вопрос о земле, и что-то четвёртое.

Вечером по НТВ состоялась передача «Свобода слова». Зюганов, круглолицый Володин, представляющий «Единую Россию», Хакамада — Союз правых сил, Юшенков, представляющий либералов, которые на этот раз объединились, и довольно принципиально, с коммунистами. Референдум — это один из главнейших инструментов волеизъявления! В передаче принимал также участие и демократ первой волны Юрий Афанасьев. Мне кажется, что Юрия Афанасьева, придумавшего в свое время понятие «агрессивное большинство», пригласили в передачу для поддержки молодых, уже давно сделавших понятие парламентской демократии и сам парламентаризм средством наживы, а он взял и их не поддержал. Это совсем не означало, что он за коммунистов. Всё это надо было видеть, чтобы понять, как вёлся этот спор и к каким подтасовкам прибегали Хакамада и Володин. В конце передачи, как всегда, был выслушан «глас народа». На этот раз взяли молодых, и эти молодые практически единогласно закопали либералов. Если бы эту передачу посмотрело всё население России, она бы могла иметь революционное значение.

27 сентября, пятница. Вчера вышла «Литературка» с большой подборкой по поводу всё того же памятника Дзержинскому. Категоричней всех высказались Марк Розовский и Илья Глазунов. Последний справедливо заметил, что надо бы восстановить памятник Александру Третьему, стоявший у храма Христа Спасителя, и памятник Александру Второму в Кремле. Вспомнил Глазунов и о фонтане, стоявшем на площади. Я тоже помню этот фонтан, он теперь на Ленинском проспекте у здания Академии наук. Замыкает всю подборку мое выступление. Я его наговорил по телефону с ходу и, как всегда, слишком горячо.

Кстати, об этом самом порядке. Появилось известие, что этого самого вице-президента «Лукойла» Сергея Кукуру освободили. Вроде бы он просто оказался перед воротами своего загородного, во Внукове, дома, возле которого его похитили. Перед этим «Лукойл» обещал 1 миллион долларов за какие-либо достоверные известия о своем вице-президенте. Также возникли сведения, что на телефон компании вышли похитители или те, кто себя таковыми называет, и попросили выкуп — три миллиона долларов и три миллиона евро. Тем не менее Кукура оказался у своих ворот безо всякого выкупа. Перед этим телевидение опять, наверное, наврало, что месячная зарплата Кукуры достигала одного или двух с лишним миллионов долларов и что личное состояние этого чиновника очень велико. По сведениям от похищенного, его держали в деревенском доме с мешком на голове. Кто же его похитил и кто освободил? Его ли собственные товарищи, или товарищи пришлые, или сами похитители?

В связи с этим Володя Харлов рассказал мне историю, которую поведала ему его клиентка. У нее похитили дорогую, просто драгоценную машину с различными наворотами и с очень высокой степенью защиты: много разных противоугонных устройств и чуть ли не космический пеленг. Дама вызвала милицию, составили протокол, целую неделю искали. Потом похитители позвонили ей по домашнему телефону и предложили ей выкупить машину. Дама, естественно, согласилась на выкуп. Каково же было её удивление, когда в виде «посредника» к ней явился всё тот же участковый уполномоченный, который ещё неделю назад старательно составлял протокол о хищении этой дорогой машины.

29 сентября, воскресенье. Вернулся довольно рано и бессмысленно провел время при телевизоре. Всё то же: выборы в Красноярске, русские националисты, пожар в подмосковных торфяниках, решение мэра восстановить памятник. И ещё: все сегодня взялись за русскую державную партию, во главе которой стоит Боря Миронов. По телевизору передали его речь на учредительном съезде, тем самым навербовав в партию новых сторонников. Основная мысль бывшего министра печати такова: везде засилье евреев. Он облёк её в такую словесную конструкцию: «я не буду говорить вам о засилье евреев…» Но в его конструкции прозвучало слово «жид». Это-то, как слово сакральное, и вызвало основной протест.

7 октября, понедельник. Получил огромное интервью (газета напечатала лишь первую часть), которое А. Проханов взял в Лондоне у Березовского, имеют значение, конечно, и те несколько фраз, в которых Проханов описывает дворец, где живет бывший член-корреспондент РАН, и остров. Тем не менее отношение Саши Проханова к интервьюируемому, которого он в своей газете много раз гнобил, самое почтительное. Это особое свойство русского писателя, как бы укрощающего свой воинствующий дух при запахе больших денег. Березовский в этом интервью предстаёт почти как некий праведник. Оно так и бывает, когда человек начинает оперировать чисто результативными понятиями. И хотя он один раз говорит, что в начале перестройки занимался тем бизнесом, который называется спекуляцией, — я думаю, что эта акция хорошо оплачивалась, — в его высказываниях виден некий поворот к компартии, в частности к Зюганову, который в наше время не самый главный враг, ведь он просит нечто социальное и нечто для всех необходимое. Главный враг теперь — это власть спецслужб, которые отстреливают всех. Насколько прав в этих своих высказываниях Березовский, не знаю. Спецслужбы в любом государстве имеют огромное значение, в разных государствах они работают в различных декорациях.

Страна сейчас отмечает с большой, но производящей видимость скромной, помпой пятидесятилетие со дня рождения президента. Телевизор не может утерпеть, чтобы не сделать различного рода намёки. Вчера рассказывал о жизненном пути Путина Млечин, из его рассказа стало ясно, что явление Владимира Путина на Олимпе внешне довольно случайно. Правда, божественные силы живут по своим законам — по телевидению в благодарном хоре показали и нового губернатора Красноярска Хлопонина. В деле Хлопонина, которого президент на один день назначил исполняющим обязанности губернатора, т. е. дал ему административный ресурс, в этом деле многое для меня неприемлемо. Мне кажется, что в эти дни пора отмечать день крушения всех демократических надежд России. Я отчетливо представляю, что в своё время с таких же маленьких, казалось бы, фактов началась узурпация и присвоение власти в сталинскую эпоху.

9 октября, среда. Утром взял «Литгазету». По почерку сразу определил Виктора Широкого, так виртуозно, только перелистав книгу, может писать лишь он.

«Сергей Есин. На рубеже веков. Дневник ректора. М.: ОЛМА — ПРЕСС, 2002. — 636 с: илл. — (Эпохи и судьбы)».

Вечером, под дождём, пошёл в Думу. Я определённо раб своего слова — обещал быть на «Парламентском часе», посвящённом теме семьи. Хотел было, чтобы наш шофер Паша подвёз меня, но Паша, оказывается, в силу того что я обещал ему поехать домой своим ходом, оказался уже зарезервированным родителями для перевозки картошки. О времена, о производственные нравы!

Улица Горького, как всегда, безмятежна и невероятно богата. Она уже отделилась от Москвы, от провинции, естественно — от нашего московского народа, она где-то парит… Тем не менее почему-то как своё личное достижение считаю почти до конца разобранное здание большого «Националя». Какое это счастье, что хоть раз был соблюден эстетический закон! И что же думали раньше, 30 лет тому назад, когда воздвигли это безобразие?

На самом «Парламентском часе» были поставлены совершенно безумные вопросы — о разводах, разводах «по-московски». В президиуме сидел некий депутат, у которого пять человек детей, и он очень гордится этим, да и все мы гордимся, — но мне всё время хотелось спросить о его заработках, о его дополнительных заработках, о том, кем он был при советской власти, и проч. и проч. Мне хотелось знать экономику его семьи. В президиуме сидел также Жириновский, который нёс всякие экстравагантности. Я наконец- то сделал его внутренний портрет: у него прекрасно работающая референтура, которая по каждому случаю снабжает его кучей сведений, и он, в соответствии с заказом, эти сведения выплёскивает. Перед началом ходил какой-то администратор и раздавал плакаты с надписью «ЛДПР» и дешёвые майки с той же надписью. Жириновский уверял, что семья и брак — пережитки, что все должны быть свободны, что 70 лет советской власти закабалили женщину; уверял также и в том, что 70 этих лет дали женщинам такие немыслимые права, с которыми они не справились, говорил, что молодые браки — только сексуальное начало, и проч. и проч. Я, пожалуй, единственный, кто конкретно говорил об экономической базе семьи, что всё остальное ложится на эту экономическую базу. Вспомнил также о том, что, когда Ульяновы после смерти отца переехали в Казань, мать первым делом купила «горелку Бауэра» — большую, дающую много света лампу, висящую над столом. За круглым столом хорошо делать уроки. Вот из такого «досуга» семьи и рождаются навыки.

Приводилась интересная статистика, что неудачные семьи возникают, как правило, у тех молодых людей, у которых собственная семья была разрушена, т. е. мать и отец были в разводе, или не было устоявшегося спокойного быта. Мне это показалось интересным. Жириновский связывает низкую рождаемость с уровнем культуры, что, конечно, имеет некоторое отношение к правде; он также говорил о том, что детей должно быть меньше, что мир не может прокормить всех, что даже пропаганда на Западе однополой любви — стремление как-то уйти от деторождения. В конце передачи ведущий почему-то поднял меня ещё раз, и тут, как иногда бывает, меня «понесло», здесь уже не было готовых тезисов. Я сказал: то, что мы обсуждаем — полная чушь, как можно ставить семью под сомнение, когда всем лучшим, что у нас есть, мы обязаны нашим семьям. Я возражал также против этого всеобщего стремления что-то сделать «по кусочкам», при помощи «кусочного» финансирования и «кусочного» законодательства: то прописать в законе, это прописать, там добавить, тут дать. Я сказал, что мне жаль наше правительство, потому что я отчётливо понимаю: ему негде взять. Если в стране 72 млрд долларов — так оценивается добыча естественных богатств — принадлежат двум десяткам человек и эти миллиарды настойчиво уходят за границу, где же здесь чего-то возьмешь?..

Пришел домой, съел пельмени, и опять Дума на экране телевидения. Там опытнейшие львицы Татьяна Толстая и Дуня Смирнова, тряся кудрями, догола, до нравственного позора раздевают вице-спикера Госдумы Любовь Константиновну Слиску. Телевидение охотно демонстрирует лишь хитрость и изворотливость нашего вице-спикера. Хороши были два эпизода, когда эта женщина рассказывала о своём отце-коммунисте и деде, председателе колхоза, и думала, что по-человечески все, и в том числе эти две культурные и элегантные дамы, поймут это двойственное её положение, и был ещё замечательный эпизод, когда к ней, только что избранной вице-спикером, по её словам, выстроилась целая очередь из разных мужиков на должность советников и помощников. Хорошо ещё вице-спикер поддакивала, когда рассказывали, как приходилось стоять в ГУМе за женскими сапогами. Все до редкости вульгарно и жалко, но как хочется поговорить по телевизору. Какова власть, каковы наши распорядители жизни…

10 октября, четверг. Во вчерашнем «Труде» на первой странице маленькая заметочка «Жизнь дорожает».

Поездка на корабле. Из записной книжки. Всё на этот раз еще более необычно, но поймался я на фамилию «Касатонов». Это тот самый знаменитый начальник Черноморского флота, который в своё время противостоял Ельцину и всей московской демократической тусовке. Он пытался спасти флот, пытался спасти Крым, но отстоял лишь Севастополь.

Организатором всего мероприятия был президент Российского союза судовладельцев Романовский Михаил Александрович. Во время его доклада стало ясно — сколько и чего наш российский торговый флот потерял. Флота стало в пять раз меньше. Сейчас законы не позволяют развивать морской бизнес — за последнее время было построено 186 судов за границей, практически исчез пассажирский флот, единственное, что удалось сохранить и укоренить — учебные заведения. Трагедия в том, что одна тонна груза, переработанная в чужом порту, стоит 30 долларов. А своих причалов нет. Но это всё потом.

А сначала еще одно буржуазное чудо: всё заседание Клуба происходило на маленьком, точно таком, какие ходят по Москве-реке, пароходике. Но он точно такой лишь снаружи, внутри это что-то похожее на деревянную шкатулку, сделанную рукой мастера: резные стены, хрустальные люстры. В салоне внизу топится березовыми дровами настоящий камин. Во время второй половины заседания в верхнем салоне накормили так, как я давно не ел. С чувством некоего восторга попробовал даже икру, черную, расположенную не декоративно, по счету, на каком-нибудь вареном яичке, а в миске. Рядом с ней была и красная. А напитков не пью, да и все, практически, не пили. Об остальной еде не говорю, потому что она под стать закуске.

Возможно, какие-то данные о Касатонове, который произвёл на меня огромное впечатление, я приведу чуть ниже, но сейчас, чтобы не забыть, быстро рассказываю о Поливанове Владимире Павловиче. Здоровенный высокий мужик — председатель совета директоров консорциума «Золотой мост», доктор геолого-минералогических наук, и когда после первого перерыва мы входили в зал, где было попрохладнее, вдруг я краем уха услышал реплику о Госкомимуществе. Потом возник какой-то интересный эпизод, я прислушался и сразу понял, что это тот самый знаменитый Поливанов, который 70 дней управлял Госкомимуществом, которого потом сняли, потому что он не мог обслужить Ельцина, его семью, его камарилью. Сразу разговорились. Я сказал, что мы следим за его судьбой. Он сказал, что его, практически, сняли под нажимом американского посольства и экономического форума в Давосе, из США для этого прилетали даже специальные гонцы. Не помню деталей, но рассказывал об исчезновении чуть ли не сотен тонн золота при участии некоторых запятнавшихся приватизацией, про то, что некоторые американцы явно руководили операциями в Госкомимуществе и при этом каждый выбирал лакомые куски для приватизации и захвата. Это не мои мемуары, но просто ставлю веху для того, чтобы знали, где посмотреть и кого допросить. У этого человека удивительный кладезь подробностей. Разговор с Ельциным, перед его снятием, разговор с Чубайсом… Я упорно уговаривал его написать мемуары.

15 октября, вторник. Вечером ездил на Таганку, в театр «Народной драмы». Руководит театром Михаил Щепенко, который год или два назад получил премию мэрии Москвы за спектакль «Царь Федор». Это подчеркнуто русский национальный театр. Сегодня у них была премьера спектакля, сделанного по повести Ивана Шмелёва «На поле Куликовом». Спектакль неплохой, даже отличный, но наибольшее впечатление произвел на меня сам текст. За кулисами много икон и детей. Тьма икон в кабинете руководителя. Пока взрослые на сцене, малышня крутится в гримуборной.

17 октября, четверг. Ездил по кольцу в метро и дочитывал роман Вениамина Додина. Не без большой неприязни к своим соотечественникам написан этот роман. Одна из главных его мыслей — это вина, в первую очередь, евреев во всех несчастных коллизиях последнего века. В частности, он цитирует некоего еврейского публициста Хуго Бергмана. Даже не знаю, придуманная ли эта фамилия, и тогда это скорее наблюдение самого Вениамина Додина, или всё же цитата подлинная. Она мне интересна тем, что ситуация очень напоминает нашу сегодняшнюю. Ситуация евреев и немцев в первой половине XX века в Германии.

Дальше я продолжу цитировать роман, в частности тот же абзац, где помещено предыдущее высказывание.

18 октября, пятница. В Москве на Новом Арбате выстрелом из пистолета убили губернатора Магаданской области Валентина Цветкова. Заказное убийство. Кажется, он боролся с незаконной продажей золота и рыбы. И если бы это было случайное убийство! Такое ощущение, что, если бы этих постоянных убийств не было, телевидению не о чем было и говорить. Фоном этого убийства может послужить только что изданная в ОЛМА-ПРЕСС книга генерального прокурора Устинова. До губернаторов достали, надо ожидать движение выше.

21 октября, понедельник. Во вчерашнем взрыве около «Макдоналдса» нашли вроде бы чеченский след. Это, видимо с телевизора, рассказал Володя Харлов, с которым мы последнее время часто видимся из-за магазина. Оказывается, директор всей сети «Макдоналдс» в Москве — некий г-н Хасбулатов, не знаю, родственник ли он нашего бывшего спикера или нет. Будто бы чеченцы сочли, что г-н X. плохо помогает своей диаспоре и братьям-мусульманам, и так поставили машину со взрывчаткой, чтобы, дескать, никого не убить, людей не тронуть, а только попугать. Как бы то ни было, но всё это заставляет задуматься над национальным вопросом в России. Путин, когда был в нашем институте, говорил об огромных деньгах, которые ежемесячно уходят в Азербайджан. Совсем недавно говорили об огромных деньгах, которые уходят из Москвы в Грузию. Практически, на эти деньги и живет Тбилиси. Останутся ли ещё деньги нам, русским? И чем, в конечном итоге, будем руководить мы, или нами всегда будут руководить Сталин, Каганович, Микоян, Берия, Алиев или Дымшиц?

23 октября, среда. К половине четвёртого поехал на традиционную встречу с Лужковым. В основном это театр, знаменитые актеры и та творческая интеллигенция, которая представляет лицедейство; я, еще несколько человек из области музыки — это, скорее, необходимый довесок, также это как бы дань нашей осведомлённости как членов комиссии по премиям Москвы.

Мэр каждый раз удивляет, потому что почти всегда готово новое здание, на этот раз это вновь построенный филиал Большого театра. Здание расположено рядом с бывшим Центральным Детским театром, т. е. рядом с бывшей частной оперой Мамонтова. Чего это я вспомнил царское время? Да, время действительно меняется, и сразу понимаешь, что такие дома, такие интерьеры строили только тогда, в советское время еще экономили на бесплатном жилищном строительстве. Фантастическое здание, с огромными массивами красного гранита на входе, чудесными большими вестибюлями и фойе. Сам зал не очень большой, и, конечно, перенести сюда все спектакли Большого театра, когда его закроют на реставрацию, будет невозможно. Это лишь знаковый роскошный театр, и сам его недемократический интерьер диктует и будущую цену билетов, и будущую публику. Прощай, галерка, крики «Браво!» с последнего, пятого, яруса и бросание к ногам Плисецкой или Павловой огромных букетов… В этом зале нужны жемчуга. Сел и стал озираться. Совершенно замечательный потолок. Мне сначала показалось, что это — целиком Л. Бакст, тем более что только что Олег Кривцун подарил мне глянцевый журнал со своей статьей о нарциссизме, где есть роскошные репродукции Бакста. Костюмы Нижинского, костюмы Корсавиной — мне показалось, что всё это я увидел на потолке. Но, приглядевшись, обнаружил над порталом большую, хорошо видимую надпись — «З. Церетели». Дополнительный осмотр показал, что это скорее мотивы, но мотивы не только Бакста, а и смелое расположение фигур, как у М. Шагала на куполе «Гранд Опера».

В фойе куча знакомых, половину узнаю, половину нет.

Внизу встретил также Валеру Беляковича, Сережу Яшина с его грандиозной женой Кочелаевой, мелькнула чрезвычайно активная Вера Максимова; в качестве собственного эксперимента поговорил с Ширвиндтом, напомнив наши отношения вокруг «Имитатора». Я сказал, что у меня есть текст для его спектакля «Монолог», и имел в виду свой огромный текст о еде. Ширвиндт сразу спросил: а есть ли там смешное? Да, есть, есть, — наобум ответил я. Необходимо отметить, что Ширвиндт был немыслимо надменен.

Инна Люциановна всласть общалась со своей подружкой Максаковой, потом с некоторыми другими актёрками, со всеми перецеловалась, я её представлял своим знакомым. Потом она сказала мне, что сядет с кем-то из великих актеров или режиссеров, чтобы попасть в луч телевизионной камеры. Так и получилось — она села вместе с Любимовым, как раз у меня за спиной, и попала благополучно в камеру, сам ночью видел. Любимов во время докладов и выступлений отпускал ядовитые реплики, всё ему «западло». Потом, во время выступления Хазанова, Виталий Вульф с места его поправил относительно должности Поликарпова, а я довольно громко сказал, что Хазанов перепутал Поликарпова с Поскребышевым, секретарем Сталина. Юрий Петрович, как опытный актер, умеющий работать с суфлером, сразу всё это озвучил на целый зал… Как я люблю безобразие!

Теперь иду по своей записной книжке, где у меня помечены и выступления, и собственные ремарки. «Салатового цвета зал, прекрасные кресла, салатный занавес, весь в каких-то цветочках с красными сердечками. Пригляделся поближе — оказалось, это всё гербы, похожие и на цыплят табака, и на каких-то насекомых (хотел выразиться поярче, ассоциация относительно насекомых имеется, но не буду обижать наш национальный символ)».

Вторым выступал совершенно белый, седой Табаков. У него было несколько тезисов, один из них — об аренде театральных залов для антреприз. Здесь мне всё понятно. Как директор театра он хотел бы сдавать МХАТ для спектаклей других коллективов, сдавать дорого, а сам, как антрепренер и владелец антрепризы, получать зал дёшево. Он говорил и о билетах в театр, об их стоимости, о фантастическом разносе стоимости билетов, и это также понятно — огромные цены на билеты во МХАТ на Камергерском, конечно, резко контрастируют с ценами билетов во МХАТ на Тверском и в другие театры. Табаков говорил также о государственных и московских дотациях, предлагая увеличивать эти дотации тем театрам, которые на эти дотации заработали больше других. Я здесь тоже понимаю Олега Павловича — богатые люди с удовольствием пойдут на шоу с Вертинской, которое предлагает наш Максим Курочкин. Кстати, пьесу смотрела Инна и рассказала мне, что пьеса дурная, переплавка «Пигмалиона», а Вертинская, 15 лет не бывшая на сцене, практически потеряла профессию. Речь Табакова была, конечно, умна и содержательна, но над всем витали его поразительные менеджерские интересы. Талантливый человек талантлив во всем, — не уставая, повторяю я. Еще один момент, который осветил Табаков: «Все хотят ставить разово, а руководить не хотят. Только ответственность за других помогает сформироваться тебе».

Пропускаю Гурвича, главу московских театральных директоров, очень толкового. Говорил о налогах, о казначействе. Причины всех этих разговоров мне совершенно ясны и очевидны. Но толково. Дальше пропускаю Светлану Врагову, потому что, боюсь, она повторяется и в своих признаниях в любви к отечеству, к мэру, и в своём стремлении без очереди достроить свой театр. Как всегда, очень толково говорил умница Швыдкой. Когда он вышел, откуда-то сзади долетело что-то «про шоумэна», но потом зал попритих. Его логика безукоризненна: или свобода или капитализм, или коммерция или творчество. В частности, он сказал о том, что легко гастролирующие актеры, работающие в государственных театрах — которые, конечно, дают им и статус, и постоянный заработок, небольшой, и социальную защищенность, — эти актеры просто ненавидят себя, когда видят свою фамилию в списке распределения ролей. Он выдал просто потрясающую цифру — сумму отката в кино денег, которые дают спонсоры и прочие деньгодатели; отмывают денежки, из которых до 82 % директора вынуждены отдавать обратно этим «милостивцам». А я-то за реконструкцию института отказался отдать 20 %! Правда, я не бухгалтер, не директор, не специалист, который бы деньги тут же сначала прокрутил, а потом отдал, и потом я люблю спать спокойно.

Очень ловко говорил Хазанов. Здесь досталось и Олегу Павловичу, и многим другим. Пропускаю выступление мэра. Хотелось бы лишь отметить, что для Юрия Михайловича искусство, конечно, таинство, к которому он стремится и которое не может разгадать. Отсюда такая удивительная вежливость и внимательность по отношению к «творцам». Он говорил, что Москва готова отказаться от своей региональной части налога на прибыль. Сказал и о том, что в гостинице Центра Мейерхольда сорок процентов акций у Москвы, и он готов на эти сорок процентов предоставить общежитие молодым актерам и театральщикам. Это всё занятно, потому что гостиница, расположенная в центре, будет фантастически дорогой и даже ее себестоимость будет значительна. Как к этому отнесётся Валерий Фокин?

К сожалению, не было концерта. Но был фуршет. Всем, кого я встречал, я рассказывал о мемуарах Виталия Вульфа. В свою очередь, Виталий сказал мне, что его мемуары, которые я послал Дорониной, по его сведениям, она читала всю ночь.

Пришел домой, и тут оказалось самое страшное. В 9 часов вечера группа чеченских террористов захватила Дом культуры шарикоподшипникового завода, где шел первый русский мюзикл «Норд-ост».

Телевизор работал всю ночь, с экстренными сообщениями. На этом фоне забылся еще один московский скандал, который телевидение разыграло на час раньше — это депортация Немцова из Минска. По мнению минской разведки, он вёз с собой деньги и некоторые порочащие белорусский строй документы, да и вообще ехал для того, чтобы возбудить оппозицию. А власти взяли и просто его выслали. МИД, Селезнёв и официальная Москва cпpaвeдливo встали на его защиту, yвидeв в этом неуважение к государственному престижу России. Но мне кажется, что почти у всех выступавших по этому поводу чувствовалось некоторое удовлетворение. Заместитель Жириновского, Митрофанов, прямо сказал, что Немцова всегда тянет в какую-то грязь. Действительно, то он связался с чеченцами, то вылезает с какими-то дурацкими инициативами. На экране он был испуган и воодушевлен тем, что его отпустили. Эта его фраза: «После Минска начинаешь любить свою родину, своих гаишников, а также свою прокуратуру».

Захвативших здание чеченцев — от 30 до 50. Среди них есть женщины, все с автоматами. Тут я почему-то вспомнил невинную жертву полковника Буданова Эльзу Кунгаеву. Но это моё извращённое сознание… Выступивший ночью Шаманов очень точно сказал, что всё это — следствие различных интеллигентских разговоров всех этих Лукиных и, от себя добавлю, прочих Сергеев Адамовичей. Меня охватывает ужас за огромный зал, набитый людьми, которые проводят время под дулами автоматов. Пришли развлечься на дорогой спектакль, где ежедневно на сцене садится самолет, а теперь неизвестно, что будет с их жизнью. Я уже не говорю о том, что туда могли бы ходить ребята с рабочих окраин, интересно бы узнать, почём на этот мюзикл билеты… Страшно жить.

24 октября, четверг. Сразу, как проснулся, сунулся в телевизор: положение всё то же. Обуял ужас за находящихся в зале людей. На пороге жизни и смерти. Телевидение весь день говорит только об этом. Правда, в любой ситуации не забывает о рекламе, прерывая для этих целей передачу, что бы ни случилось там, во дворце шарикоподшипникового завода. Иногда начинает казаться, что более удачной акции для себя телевидение и выдумать бы не смогло. На всех каналах у дворца работают лучшие силы, в студиях им аккомпанируют лучшие комментаторы.

Вечером у Шустера говорили о трагедии артисты. Всё было довольно нескромно. Мы ответим террористам тем, что будем продолжать, дескать, играть свои мюзиклы! Нескромной актрисуле хорошо ответил Хазанов, объяснив, что пока мы в студии рассуждаем, как все это ужасно, и заламываем руки, люди сидят и в любой момент ожидают смерти. Мы в студии говорим: ужасно, трагедия, но всех нас ожидают машины, и мы поедем курить, ужинать и принимать душ.

Трагедия на Каширском шоссе, когда взорвали дом, к моменту, когда о ней стало известно, уже закончилась. Здесь она всё время продолжается, в тот момент даже, когда я пишу эти строки. В студиях скрытые симпатизёры чеченцев, а вернее — недоброжелатели русских, говорят, что чеченцы с женщинами не воюют. А с кем они воевали в Буденновске? В здание входили парламентеры. Это наш Кобзон, который действительно имеет народное лицо. Он вывел несколько человек. У дворца культуры ещё собирались «представители чеченской диаспоры в Москве». Это мне кажется очень лживым и нелепым. Они всё равно все за своих!

По телику все умничают, говорят, как надо поступить, телеведущие дают советы. Только никто почему-то не вспоминает, где камеры наружного наблюдения, как террористы приехали в Москву, где были размещены, как добрались до дворца. Кстати, никто не вспоминает о том, что приехали эти 50 человек на нескольких, с тонированными стеклами, автомашинах. Тонированные стекла — стиль депутатов. А куда же ГАИ смотрело?

Несколько человек террористы выпустили, это кавказцы и мусульмане, пресса сказала, что грузины, я подумал — из чувства благодарности. Нескольким женщинам удалось бежать. В зале чуть ли не три десятка иностранцев. Что касается нападающих, то их вроде бы 50–25 мужчин и 25 женщин. Кстати, по двум нашим женщинам-беглянкам выстрелили из гранатомета. Это, наверное, чеченские женщины стреляли, которые с женщинами воюют.

А не козни ли всё это Березовского? Его, кстати, обвинили в мошенничестве и стали переписывать его имущество. После таких заходов правительство в любой цивилизованной стране, как минимум, уходит в отставку.

26 октября, суббота. Утром, как только, еще не вставая с постели, включил телевизор, узнал, что состоялся штурм. Это на фоне всех переговоров, посещения террористов журналисткой Политковской, Кобзоном, Алимхановым, Примаковым, несмотря на посещение оперативного штаба Матвиенко и Лужковым. Все дружно говорили, что будем сохранять человеческие жизни, будем вести переговоры до победного (для чеченцев) конца. Одно говорили совершенно честно: войска выводить нельзя, потому что это конфликт одной части населения с другой, и практический захват одной части населения, или захват власти одними тейпами в ущерб другим. Тем не менее молодец Путин ни у кого одалживаться не стал. Штурм, конечно, готовился с самого начала и прошел относительно успешно. Массу чеченцев перестреляли, но и своих заложников положили множество. Запустили газ и перестреляли всех чеченских женщин-камикадзе, которые находились в зале с взрывными устройствами на поясах. У всей страны будто отпустило.

Объяснение со страной возложили на заместителя министра внутренних дел Владимира Васильева, сделал он это точно и вразумительно. Как кто-то заметил, мы обнаружили, что у нас есть разведка, ОМОН и силовые структуры.

31 октября, среда. Самое тяжёлое в моём существовании — это так называемая «светская жизнь». Единственное её преимущество — можно решить что-то, выбрав нужного человека в толпе приглашённых гостей. Такую жизнь приятно вести, когда ты надеваешь хорошо отутюженный пиджак из рук горничной и начищенные ботинки (чтобы чистил их тоже кто-нибудь, специально для этого предназначенный) и, отдохнувший и свежий, едешь для того, чтобы, как принято говорить, пообщаться. Более уродливого слова я не знаю, меня возмущает, когда его употребляют министры, общественные деятели, деятели литературы и искусства.

И вот я «общался» с послом Ирландии г-ном Джеймсом Шарки.

Посол — крупный курчавый мужик с огромным опытом разговоров. Говорили о современной ирландской драматургии, о театре, театрах «Но» и «Кабуки». Посол когда-то работал в Японии; вспоминали Бэкета, Джойса… Ну, по большому счету, всё это вообще, кроме посла, знал по-настоящему только я. Поэтому, очень осторожно врубившись в разговор, я что-то там наговорил. Для меня были две интересные мысли, которые я вынес: мысль о мёртвых, которые соседствуют рядом с живыми, мысль не вполне христианская, но мне чрезвычайно близкая. Кстати, собрались мы как раз в день Хеллоуина. Мысль эта отражала некую борьбу христианского и кельтского начал. Я думаю, что знаменитые ирландские писатели — а их много, и мы их часто относим к английским писателям, — так вот эти ирландские писатели все-таки эту самую Англию и ее привычки описывали как-то по-другому, нежели англичане. Здесь было собственное видение и, полагаю, некоторый момент отталкивания. Под характером, под разумом, под образованием, под любовью к английской культуре у ирландца всегда есть какая-то мысль о своей, в общем-то давно порабощённой, родине. Может быть, я и не прав. Посол проговорил с нами два часа вместо положенного часа. Мы еще в гостиной выпили кофе.

Теперь ланч: что-то вроде между завтраком и обедом, в лёгком варианте.

Было четыре бокала: для воды, шампанского, белого вина и красного вина. Что касается меня, всё выпитое мною имело чисто символическое значение. Гвоздем ланча были блинчики-трубочки, в которые был заложен рыбный, из кеты или сёмги, фарш. Потом две горничные, похожие на тени, обнесли всех блюдом с мясом, картофельными шариками, молодой фасолью и морковкой, на каждого по два прозрачных ломтика, по два картофельного ореха и чуть-чуть овощей. Прелестный десерт — немного мороженого, какая-то скоблянка из фруктов, а также немного меду и, кажется, варенья. Для десерта были приготовлены разнообразные вилки. Посол взял одну, и все мы дружно последовали за ним.

9 ноября, суббота. Сегодня вовсе не собирался садиться за компьютер, не вдохновили меня даже вчерашние посиделки деятелей культуры на канале «Культура». Вот тут и начинаешь жалеть, что нет ЦК КПСС и его идеологического отдела. Экран показывал — за исключением Мордюковой и Золотухина — почти сплошь лиц еврейской национальности. ЦК хоть смотрел за процентным соотношением, разбавляя привычную тусовку русскими лицами. Не вдохновила бы меня и передача Познера по поводу регистрации русской национально-державной партии. Здесь сидели Боря Миронов, Севастьянов — ребята боевые и говорили о засилии «жидов». Слово не вполне корректное, и здесь нечего ссылаться на опыт прошлого века русской литературы. Но каковы редакторы передачи, для подтверждения они пригласили не доктора, скажем, Скворцова, а доктора Крысина — знают, кто чем дышит. Познер все время пытался провести параллель между людьми, которые беспокоятся за угнетение русских, и фашизмом в Германии. Все это довольно коряво, и мне кажется, именно позиция Познера, с ее жесткой проеврейской идеологией, способна вызвать антисемитские настроения. Лучше бы все это и не начиналось.

2 декабря, понедельник. К четырем часам, с букетом роз, которые мне подарила бабушка Кати Поляковой, с премией в пять тысяч рублей в кармане и с томом моих «Дневников» (подарки), я отправился на Комсомольский, где в Большом зале состоялось чествование Станислава Куняева. Это всё было почти идеально организовано, хороший стол, напитки, и опять я должен был всё это терпеть перед своими очами. Как же всё это пахло! Народу было не менее ста человек, лица все знакомые, вплоть до губернатора Калужской области и приехавшего на это чествование Г. А. Зюганова. Он как раз очень интересно говорил. Рассказал байку об одном бизнесмене, сделавшем золотые часы с изображением крейсера «Аврора», их С. Ю. Куняеву и передарили, а байку продолжил: дескать, он, Зюганов, просил потом у этого предпринимателя денег, чтобы построить маленькую подводную лодку, которая могла бы войти в Москву-реку и стать со своими торпедами насупротив Кремля… О Куняеве все говорили хорошо и искренне. Мне немножко удалось поговорить с В. Г. Распутиным. Ушел сразу после выступления Нефедова, тот читал стихи, одно из них, первое, где он играет именами поэтов, было довольно замечательным, стих-метафора.

5 декабря, четверг. В ресторане «Ренессанс», на Олимпийском проспекте, в 19.00 состоялось оглашение «Букера». «Оглашение» — это почти моя описка, но какая хорошая, хотя в данном случае, может быть, и не совсем справедливая. «Букера» получил Олег Павлов. Еще при входе я встретил Володю Маканина, без прежней суровости, даже какого-то просветленного, и сразу догадался — Олег Павлов. «Ты что такой радостный, Володя?» — «Я доволен результатами выбора». Рядом с Володей стоял очень кислый Андрей Волос. Собственно, скорее по Волосу я понял, что «Любовь к отеческим гробам» не прошла и впереди Павлов. За столом я сидел вместе с Волосом и с, как всегда достаточно отчужденной для людей не своей стаи, Ириной Прохоровой. И вот Андрей, когда уже результат был объявлен, сообщил тайны жеребьевки: 4,5:1,5. Я сразу сказал: «Один голос за Мелихова был Тани Бек?» Так оно и оказалось. Я давно подметил, с возрастом именно в женщинах острее возникает национальный, поверх объективных барьеров, экстремизм. Я запомнил её интервью об интересе к жизни «полукровок» в России. Меня же интересует не русское происхождение, а русское национальное начало. В первую очередь это приоритет морали над правом, внутренней справедливости над правилами, духа над материей. Скорее всего, я сам — идеалист, верящий в классовую борьбу и социальную идею.

6 декабря, пятница. В десять часов должен начаться ежегодный Совет ректоров. Можно ехать и без портфеля, все равно какую-нибудь сумку или портфель дадут там. Сегодня «Вести» ошарашили: Путин, прилетевший ночью из Киргизии, будет присутствовать на Совете…

Первым начал Путин. Он стал очень талантливо, может быть, талантливее всех предыдущих, читать с листа, поднимая глаза и иногда что-то импровизируя. Человек он острый, и здесь можно было бы вспомнить Николая II, который на встрече, кажется, с казачьими старшинами, ещё молодым человеком, читал свою речь с написанного помощниками листка, заглядывая в собственную папаху, где бумага с этой речью притаилась… Путин говорил, естественно, о терроризме, а также о едином государственном экзамене, который не решит проблем сближения образования и науки. В частности, сказал о том, что скорость изменений в мире нарастает от поколения к поколению, что настало время, когда учиться надо всю жизнь. Назвал наше российское образование самой экономически ёмкой отраслью. Но это не всё. Самое любопытное — это реплики, которые, как бы споря, он произносил потом, после докладов Садовничего и Федорова.

В. А. Садовничий, который выступал после В. В., прочитал, как и всегда, прекрасный и мудрый доклад, его, наверное, напечатают. Практически, это был большой ликбез по состоянию дел в образовании, и в первую очередь не для ректоров, а для главы государства. И я кое-что из этого доклада записал себе в блокнот. «У нас 3200 вузов»… «вернуть образованию изначальный смысл». Садовничий говорил об огромных прорывах науки. Говорил он о невероятно мощных компьютерах, которых насчитываются единицы во всем мире, о сообщениях, принятых на основе квантовой связи, которые нельзя дешифровать. Есть в этом докладе и такие фразы: «Уже подготовили менеджеров больше, чем инженеров». «Ежегодно обновляются 5 процентов фундаментальных знаний». «О снижении уровня гуманитарных наук». Вместо целого ряда предметов придумали обществоведение. Как я здесь с В. А. согласен. О так называемой перегрузке наших учеников. Было проведено независимое исследование этой самой нагрузки: 1222 часа — в мире, 780 — у школьников в России. О странности и необоснованности так называемого рейтинга вузов.

Отдельно Садовничий выделил проблему единого экзамена (ЕЭ), он к этому экзамену относится, видимо, плохо. Абсолютизация ЕЭ. «Не получилось бы так, что сдавший ЕЭ не сможет учиться на первом курсе». Это стрела в сторону министра Филиппова, сидящего тут же, в президиуме. Достаточно остро говорил В. А. о некоем докладе, подготовленном профессором Ясиным, как бы уже подсчитавшим экономию, которую принесет ЕЭ бюджету. Более двухсот известных профессоров и учёных страны подписали письмо против введения единого экзамена. «У нас не знают, как включать электричество, но знают, как его отключать». Говорил В. А. о необходимости прозрачности системы аккредитации и рецензирования. Я для себя перевёл, что Садовничий говорил о взятках, лоббировании и проч. и проч. Это мы проходили. «В Москве 80 факультетов и институтов, где готовят юристов. У нас нет столько ученых, для того чтобы во всех этих местах прочитать лекции». Говорил о табели о рангах. Говорил о том, что фундаментальная наука — это не рыночное производство, астрономию, например, нельзя делить на рыночную и нерыночную. Привел эпизод с Фарадеем, который показывал в присутствии короля опыты, связанные с магнетизмом. Один из придворных спросил: зачем вы занимаетесь такой ерундой? Фарадей будто бы ответил: «Может быть, в будущем с этой „ерунды“ вы будете взимать налоги». Несколько позже, когда Садовничий закончил доклад, Путин по поводу Фарадея отшутился: «Мы в этом не виноваты!»

Отдельно, так же как и о едином экзамене, В. А. заговорил о Болонской декларации от 19 июня 1999 года. Практически, это разговор о бакалаврах и магистрах. Мы копируем европейскую высшую школу. «Почему нас заставляют уходить из того сектора, где мы наиболее успешны? Образование в США, связанное с иностранными студентами, приносит одиннадцать миллиардов долларов».

Когда Садовничий закончил, Путин неожиданно сразу же вмешался в его доклад — он, видимо, внимательно слушал и готовил свои тезисы. Он сказал, что будет делать всё, для того чтобы отменить налог на покупки из прибыли, постарается сделать так, чтобы в институтах и университете распоряжались своими финансами сами, говорил о приоритетности обучения студентов из СНГ. Привёл со своей стороны и другие примеры о том, что мы готовим специалистов, которые не востребованы. В Москве 50 % врачей не работают по специальности. 50 % студентов, закончивших сельскохозяйственные вузы, не идут в сельское хозяйство.

После этого выступал Жорес Алферов, без бумажки, ярко и свободно. Он говорил о фундаментальных науках, о том, что российская власть отчетливо сознавала, и в частности Петр I, необходимость развития фундаментальных наук. Петр стал академиком Парижской академии наук не за свою должность царя, а за научный доклад «География Каспийского моря», который он прочел в академии. Санкт-Петербургская академия при организации своей получила бюджет в 24 тыс. 712 рублей, это вдвое больше, чем в то время уже существовавшая Парижская академия. Об аспирантуре. Упал общий уровень, упала требовательность к знаниям. Хорошо говорил об экзамене по философии, который вроде бы собираются в аспирантуре отменить. Без знания философии не может быть специалиста. Говорил о школе и об учителе. Тут же его поддержал и Путин. В прошлом году учителям подняли зарплату в 1,9 раза. Вот только выплачивают ли?

Последний доклад, перед отъездом Путина, сделал Фёдоров, ректор Бауманского института. Он отметил, что среди негосударственных вузов почти нет таких, которые готовили бы инженеров, — мысль о том, что негосударственные вузы построены на болтовне. Он говорил об огромных закупках, необходимых вузам для научных занятий. Он и до него Садовничий говорили о необходимости придания вузам статуса научных учреждений. Путин тут же вмешался и сказал, что в будущем году на 50 % будет увеличен бюджет на приобретение оборудования и на 240 % — на приобретение книг. И тут же пошутил: конечно, возможно, что эти проценты начинаются с предыдущего нуля.

31 декабря, вторник. Новый год провели чудесно. На сон грядущий в третьем часу ночи я принялся читать сразу две книги: Г. Дуглас. «Шеф гестапо Генрих Мюллер. Дневники» (естественно, это приём, фальсификация) и Г. Курганов, Г. Мондри. «Розанов и евреи». И то и другое интересно, жизнь коротка, а книг много. Боже мой, я дожил до 2003 года! Слава и хвала Тебе.

Начну с того, как я познакомился с этой историей.

Большая часть трех лет учебы в московской аспирантуре прошла в залах Библиотеки им. В. И. Ленина (ныне Российская национальная государственная библиотека). Кроме работы над диссертацией занимался и вопросами истории Башкортостана, башкирского народа, изучал редкие книги, старинные публикации, рукописи, копался в архивных материалах.

До сих пор перед глазами: как только входишь в парадную дверь читального зала отдела научной литературы, видишь огромную каменную статую. Она не похожа на классические мраморные изваяния. Из черной каменной глыбы высечена человеческая фигура. Бесстрашный витязь. Продолговатое полное лицо, тонкий нос, прямой взгляд, сросшиеся черные брови, густые усы, круглая бородка — все это напоминало облик наших предков. На голове шлемообразный, богато украшенный убор. Богатырский стан. Руки скрещены. Настоящий ханский вид.

Порасспросив, узнал: это изображение кипчакского хана XII столетия. Памятник привезен из древних курганов Великой Степи.

Взялся изучать старинные книги, археологические исследования, работы, рассказывающие о кипчакских ханах. Очень много открыл для себя, исписал несколько тетрадей. Заполнить-то заполнил, но, вернувшись в Уфу, окунулся в мир иной науки, творческие дела, об этой маленькой истории забыл. И свои записи растерял. А все-таки время от времени я размышлял о статуе.

Однажды увидел странный сон. Приснилось это каменное лицо. Хан по-прежнему стоит у дверей московской библиотеки. Я смотрю на него в оцепенении. Каменный человек внезапно шевельнулся, обратил на меня грозный взгляд, в глазах будто сверкнула молния: «Не узнаёшь меня? Я ведь древний соотечественник твой — Башкорт-хан».

Сон воспринял как Божий наказ. Должен написать о нем. Заново сел изучать тему. Укрепилось желание это сделать основательно, для истории. Но тянул и тянул за отсутствием времени. Решил пока записать хотя бы общую канву исторических событий.

С прошлых веков существует несколько версий о происхождении башкир. Одна из них — этноним «башкорт» произошел от имени человека. Однако название «башкорт» (башкир) в письменном виде в документах встречается лишь с IX в. Первые сведения связаны с антропонимом.

По записям арабских ученых Ибн-Хордадбека и аль-Жайхани, одним из военных предводителей и начальников большого улуса Хазарского каганата был человек по имени Башжорт. Киргизский вождь также был подчинен Хазарии. Великий каган выгнал его из страны. Тот скрылся в владениях Башжорта. По совету Башжорта киргизский предводитель устроился в дальних землях между кимаками и огузами. Когда начались распри за власть в огузской земле, усилилось влияние Киргиз-хана. Башжорт установил дружеские отношения с ним. Утверждают, что от имени киргизского хана возник этноним киргизского (современного казахского) народа, а от имени Башжорта — само название башкирского народа. Под началом Башжорта башкиры жили на Южном Урале.

После падения Хазарского каганата большая часть юго-западных родов башкир, теснимых с востока кимаками, с юга огузами, вынуждена была уйти к западу, к Дону и Черному морю. Там они объединились с кипчаками и беженяками.

У беженяков, занимающих территорию от Волги до Дуная, был славный период истории. Их мощь знали тогда народы всей Европы. В хрониках и летописях европейских стран и Киевской Руси их называли печенегами. Беженяки упоминаются в знаменитом французском эпосе «Песнь о Роланде».

Когда печенеги-беженяки сошли с исторической арены, их место и территорию заняли также тюркоязычные кипчакские, башкирские и иные племена. В XI столетии начинают формироваться такие народы, как башкиры, ногайцы, казахи, татары, кумыки. Они объединились в общий государственный союз под названием Дешт-и-Кипчак, который, как древний Тюркский и Хазарский каганаты, фактически стал империей (по западной терминологии). Во главе стоял каган (или олуг хан — великий хан), а во главе отдельных союзов — ханы.

Известны имена первых кипчакских ханов — Белеш-хан (1055 г.), Сохал-хан (1061 г.), Асян-хан (умер в 1082 г.). В древнерусских летописях часто встречаются имена: Боняк-хан, Шарухан, Селук-хан, Башкорт-хан, Отрак-хан. Кипчакские ханские союзы объединились под властью Боняк-хана, вернее, кагана Боняка.

Исследователь Игорь Кучумов сравнивает завоевания Боняк-хана с походами Наполеона, называл его Наполеоном степного мира Восточной Европы. Он одерживал победы над византийцами, сражался с полками киевского князя Святослава.

Боняк-хан доживает до глубокой старости. По-видимому, в нескольких крупных сражениях рядом с олуг-ханом был Башкорт-хан. В то время когда слава и силы Боняка убывают, возрастает влияние Башкорт-хана. По свидетельству древнерусской (Ипатьевской) летописи, в 1159 г. его войска насчитывали 20 тысяч воинов, его владения располагались от Днепра до Черного и Азовского морей. Русский историк В. Н. Татищев называет его одним из сильных степных князей кипчаков.

В 1125 г. умер князь Владимир Мономах, который с кипчакскими ханами то воевал, то мирился. После этого усиливаются междоусобицы среди русских князей за престол. Особенно между родами Мономаха и князя Олега. Чтобы получить трон, обе стороны ищут поддержки или кипчакских ханов, или каракалпаков. Хорошо известно, что кипчакские ханы обратились и к русским князьям, чтобы таким образом усилить свои позиции. Эти соглашения часто закреплялись брачными союзами, что соединяло их и родственными отношениями. Например, во время заключения договора между Владимиром Мономахом, князьями Давыдом и Олегом с кипчакскими ханами князь Владимир своего сына Георгия (будущего князя Юрия Долгорукого) женил на дочери Епанса-хана, Олег своего сына — на внучке Aкaй-xaнa. Позднee, в 1117 г., Bлaдимиp Мономах женит второго сына, Андрея, на внучке Тугры-хана и укрепляет свою династию. Таким образом, породнившись между собой, русские князья и кипчакские ханы укрепили свою власть. Они вместе ходили в походы, обменивались пленными, развивали торговлю, многие годы жили мирно.

После смерти Мономаха Киевом правил его сын Мстислав. В 1128 г. князь Всеволод из рода Олега захватил престол, завоевал Киев и на помощь призвал кипчакского хана Селеука. Был готов идти на помощь и Башкорт-хан. Однако этот поход не увенчался успехом.

Род князя Олега (Ольговичи) породнился с Башкорт-ханом. В 1135 г. Киевом правил Ярополк из рода Мономаха. В это время по приглашению князя Всеволода, сына Олега, Башкорт-хан выступает в поход против киевского князя. Совместно с войсками Всеволода они громят князя Переяславля, подходят к Киеву, сжигают неподалеку находившийся укрепленный Городец. Однако хорошо защищенный Киев взять не удается. Последующие два похода также окончились неудачно. Тем не менее в 1140 г. Всеволоду все же удается захватить престол.

Во время правления внука Владимира Мономаха Изяслава Мстиславича борьбу за престол начинает ростовско-суздальский князь Юрий Долгорукий.

В Киеве борьба за престол всё усиливается. Юрий Долгорукий призывает на помощь черниговских князей Изяслава и Владимира Давыдовичей и обращается к Башкорт-хану. По сохранившимся сведениям в древнерусских летописях, борьба за Киев в этот период была особенно жестокой.

Наступление на Киев началось через Днепр. Войска князя Юрия и всадники Башкорт-хана гибнут у стен города. Во время отступления войска Юрия Долгорукого и кипчакского хана попадают в опасное положение близ реки Рутец.

Они могли быть совсем разгромлены или попасть в плен. Князь пытается пойти на переговоры. Башкорт-хан категорически возражает. Считает бесчестьем для себя, хана, стать пленником. Начинается новое сражение. Войскам Долгорукого и хана удается вырваться из окружения. В этом бою погибают сын Башкорт-хана и князь Владимир Давыдович.

Разумеется, Дешт-и-Кипчак и Киевское государство, ханы и князья не жили в вечной вражде. Многие годы ханы и князья жили в добрососедских отношениях; рядовой кипчак дружил с русским землепашцем; поддерживали связи степь и город; обменивались товарами, приучались к ремеслу.

И в русских летописях записано о том, что Башкорт-хан не только воевал, но и дружил с русскими князьями, особенно черниговскими. В Чернигове хана почитали за его мужество, дипломатичность, высокий авторитет среди именитых русских князей. Его обаяние и красота снискали ему любовь русской княгини.

Эта история вызвала много толков. Во время битвы за Киев погиб князь Владимир Давыдович. Овдовевшая княгиня, можно сказать, тайно бежала в степь к Башкорт-хану, вышла за него замуж и стала ханшей. Законный брак еще больше укрепил отношения между ханом и черниговскими князьями.

В 1157 г. в Киеве умер Юрий Долгорукий. На его место на престол великим князем сажают черниговского князя Изяслава Давыдовича. Большую роль в этом сыграл шурин Изяслава Давыдовича Башкорт-хан.

Но Изяслав Давыдович хочет подчинить своей воле не только Киев, но и князей Галича, Волыни. Особенно круто обращается он с далеким галицким князем.

Изяслав Давыдович ставит в Галич своего сторонника князя Ивана Ростиславича. Однако галичане добиваются возвращения на законное место князя Владимира Володаревича. Иван вынужден бежать за Дунай в город Берладь. Он остается в истории с именем, связанным с этим городом, — Иваном Берладником. Великий князь Изяслав Давыдович забирает Ивана к себе в Киев, пытается вернуть его в Галич.

Через некоторое время Башкорт-хан со своим шурином, великим князем Изяславом Давыдовичем, во главе шестидесятитысячного войска напали на галицких и волынских князей и разгромили их. От полного поражения спасло только то, что пригласили князем Галича Ивана Берладника.

Однако великому князю Изяславу Давыдовичу, который сам хлопотал за Ивана, это принесло только неприятности. Галицкие князья Ярослав Осмомысл и Мстислав Волынский быстро сколачивают войско и идут войной на земли великого князя. Oккупируют город Белгород. Великий князь Изяслав посылает за помощью к шурину, Башкорт-хану. Тот собирает войско в двадцать тысяч всадников и спешит на помощь.

В междоусобной борьбе русские князья разорили княжества, многие сложили свои головы. Изяслав Давыдович вскоре будет заточен в Киевский монастырь, где и скончается. Иван Берладник будет отравлен врагами. Сгущаются интриги вокруг престола, корона переходит с головы на голову, всё чаще летят с плеч головы.

Башкорт-хан участвует в русско-кипчакских сражениях 1184 г. вместе с ханами Кобяком и Кончаком. В одном из боев Кобяк и Башкорт-хан попадают в плен. Башкорт-хан из плена освобождается. Эти события отражены в выдающемся русском эпосе «Слово о полку Игореве».

В 1185 г. русско-кипчакская война разгорается заново. На сей раз на войну с кипчаками собирается новгород-северский князь Игорь Святославич, но терпит поражение, сам попадает в плен. Впоследствии бежит из плена. Это событие подробно описано в «Слове о полку Игореве». За год до этого из русского плена Башкорт-хана спасли его родственники Ольговичи. Возможно, теперь Башкорт-хан сам участвовал в спасении, вернее, в организации побега князя Игоря Святославича из плена.

В заключение можно сказать, что потомки Башкорт-хана могут гордиться им. Он сыграл определенную роль в истории древней Киевской Руси. Жил не только в дружбе, но и в родстве с черниговскими, киевскими великими князьями. Любил и был любим княгиней, взял ее в законные ханши. Не уронил высокую славу хана. Он вызывает уважение воинской доблестью, личным мужеством, патриотизмом. Самое главное, Башкорт-хан, возглавивший башкиро-кипчакское государственное образование Лукоморье у Черного моря, был одним из первых башкирских ханов, известных в истории. Его имя, дела должны найти достойное отражение в истории, песнях, исторической литературе.

Привезенный из кургана Великой Степи, из Лукоморья, памятник-статуя безмолвно стоит у двери главной библиотеки страны — в Москве. Мнe, современному сородичу, он будто с укором шепчет что-то, напоминает о себе. Мы не вправе забывать свою историю и тех, кто создавал ее.

О гражданском обществе говорит президент, его касаются в речах высоколобые теоретики, его именем собирают форумы чиновники, во славу его многие готовы приносить жертвы и совершать сомнительные подвиги. Но не прививается ли идея гражданского общества в России с упорством, достойным лучшего употребления? Ведь подчас его лоббисты ограничивают свои объяснения детским лепетом — мол, это будет «хорошее общество, в котором всем станет хорошо». Неубедительно, а главное — ненаучно.

Прежде чем лезть под хомут, надо взвесить его на руке — не слишком ли тяжел или жёсток?

Начнем с простейшего. Корнесловно «гражданское общество» — это прежде всего не военное и не церковное общество, а нечто противопоставленное им.

Как и в большинстве случаев, корнесловное происхождение формулировки несет на себе и отпечаток сути явления, и «родимое пятно» его происхождения.

Полноценную «прописку» в теории государства и права теория «гражданского общества» получает в трудах крупного британского теоретика Джона Локка (1632–1704) — материалиста, эмпирика, рационалиста. Впрочем, началось все не с него, а несколько ранее.

А дело было так. На суровом, промозглом острове, где царят вечные туманы, болота и дожди, на Альбионе, жили мрачные люди, некогда вытесненные сюда солнечной и жизнерадостной Европой. Промышлением Божиим этим вечным ревматикам суждено было навязать свои тяжкие комплексы и патологическую рефлексию всему человечеству…

У каждой философской школы есть очевидные объективному читателю огрехи; русские философы частенько заговариваются, немцы скучны, французы порой легковесны и публицистичны. От британцев, от Бэкона, Гоббса, Локка, признаем честно, порой попахивает преисподней…

Общее направление британской философской традиции указал Френсис Бэкон — знаменитый философ и коррупционер в одном лице (что уже удивительно для иных духовных традиций!). Он недаром провозгласил: «знание — сила!», превратив тем самым британскую направленность познания в разновидность клыков, когтей, дубин, штыков и копий. Если знание — сила, то незнание — слабость, которой нужно пользоваться. В головах ущербных, одержимых комплексом неполноценности людей происходит нетипичный, в общем-то, для мировой истории цивилизаций поворот — от жертвенного служения и самоотдачи человека к хищному использованию им своего окружения.

Возник бунт части против целого, выход органов (людей) из безусловного подчинения организму (социуму). Англиканская традиция пришла к выводу о том, что «частное — свято», а общественное имеет право существовать, только если служит частному. В рамках этой концепции происходило необратимое духовное одичание пуритан. Локальные безобразия работорговли, людоедских огораживаний и казней за украденную булку обернулись всеобщим кровавым торжеством английской буржуазной революции. Любопытно отметить, что одним из поводов к революции (помимо прочих) послужил тот факт, что королевские эдикты мешали сгонять крестьян с земли, а «джентри» хотели в полной мере воспользоваться своим правом разводить овец на обезлюдевших пастбищах бывших сельских угодий. И наиболее страшные огораживания происходят не ДО, а ПОСЛЕ английской буржуазной революции.

Как декабристы разбудили Герцена, так и ужасы революции разбудили политический гений Томаса Гоббса. Не отрицая святости частного, Гоббс был вынужден все же признать «скорбную необходимость» государства (которое он величает «Левиафаном» — чудовищем). Увы, Гоббс узрел во всей очевидности, что частники, «святые» новой, пуританской, религии, не могут друг другу доверять по причине взаимной злобности. Множеству монстров частного мира («войне всех против всех») Гоббс противопоставил монстра абсолютизма.

Нетрудно заметить, что это не было простым возвратом в мир феодальных самодержавных концепций. «Отца народа» и «Помазанника Божия» у Гоббса сменяет на троне «Левиафан» — монстр, чудовище! Гоббс заранее подложил под реставрированный трон Стюартов некий вызов рационализму.

Отвечать Гоббсу судьба выдвинула Дж. Локка. Политологические труды Локка, таким образом, явились не сами по себе, они стали ответом на позицию Гоббса, равно как и на позицию тогдашних клерикальных монархистов (например, Р. Филмера). Впрочем, с Гоббсом Локк стоит на одном поле, а от Филмера бесконечно далек.

Локк уже не спорит с тем, что люди — дикие, злобные павианы, только и думающие, как бы что украсть у соседа или вообще его укокошить. Жизнь в Англии времен Локка настолько десакрализирована, что понятиям Божьего промысла или общей метафизической нравственности уже нет места. Отношения между людьми у Локка характеризуются узким рационализмом и сугубой рассудочностью. Адресуя свой труд и новое понятие «гражданского общества» именно павиану, а не подобию Божию в человеке, Локк старается доказать, что жить в мире ВЫГОДНЕЕ, чем резать друг друга днем и ночью.

Итак, первый шажок: «частное — свято». Второй: чтобы частники не загрызли друг друга, нужен Левиафан, служащий частному как принципу и одновременно карающий частников как личностей. Третий, не лишенный интеллектуального блеска, шаг Локка: ошейник на Левиафана в виде «гражданского общества». Гражданское общество — это прежде всего механизм взаимного контроля между не доверяющими друг другу частниками и государством. Оно не может подменить собой, вытеснить ни частную собственность, ни государство — это не его функция. Оно обречено болтаться между ними как институт взаимной слежки. Оно — общественная система, общественный институт как государство, но создано и функционирует по частной инициативе и на складчину частного финансирования. Гражданское общество, в редакции Локка, дает государству право и инструмент карать недостойных подданных, равно как и подданным карать недостойное государство. Уже современники упрекали Локка в том, что такая концепция ведет к гражданской войне. Локка это не смутило: «Винить следует тех, кто своими действиями привел к ней (гражданской войне. — А. Л.), а не тех, кто отстаивает в ней свои права».

Локк положил консенсус в основу общественного договора, общественный договор — в основу гражданского общества, наконец, гражданское общество — в основу гарантий собственности, политических свобод и прав человека. Эта «матрёшка» отражена в «Двух трактатах о правительстве» Локка, которые вышли в 1660 году, предопределяя во многом американскую, французскую и иные либеральные революции будущего.

Англикански чистая и кристально рассудочная концепция, перемещаясь с полей атлантического мировоззрения на просторы евразийского мышления, постепенно затуманивалась и утрачивала черты отчетливой схемы. У Г. Гегеля «гражданское общество» уже некая «система потребностей, основанная на частной собственности». Он добавляет сюда имущественные и сословные отношения, правовые нормативы, даже нравственность. И получается, что гражданское общество Гегеля есть везде, где есть граждане, его нельзя ввести указом или отменить, хотя отцы постулата совсем не о том говорили. К тому же у Гегеля, вполне в согласии с немецкой традицией, гражданское общество подчинено государству, как слуга господину. В итоге Маркс попросту отбросил понятие «гражданского общества», как «слишком туманное», «ненаучное понятие». Но это справедливо только по отношению к пруссофилу Гегелю. Мы видели, что в устах людей, не думающих боготворить прусскую монархию, нет ничего туманного и ничего ненаучного.

Так что же это такое, с позиций сегодняшнего дня, когда теория подтвердилась практикой, — таинственное «гражданское общество»?

Прежде всего отметим, что гражданское общество зиждется на нравственности контракта, предполагающего существенную выгоду сторон.

Ввиду этого нравственность христианства так же отличается от нравственности гражданского общества, как клятва Гиппократа от условий медицинской страховки. Гиппократ клялся помогать всем страждущим, а страховая медицина поможет только при наличии полиса, только при заключении выгодного и для нее контракта.

Гражданское общество возникает не само по себе. Оно рождается на руинах церкви, рыцарской доблести, родоплеменного патернализма, большого родства и т. п. Критикуя короля, Локк онтологически критикует вообще всякую власть, независимую от мирского контракта, включая сюда и власть отца над сыном.

Это общество атомарных, абсолютно одиноких и одномерных индивидов, ВЫНУЖДЕННЫХ проживать вместе, мешающих друг другу самим фактом городской тесноты, а помогающих — только на условиях размена. Чаще всего гражданское общество появляется на выходе из горнила гражданской войны (так было и в теории у Локка). В войне, «по Гоббсу», оно имело возможность на практике убедиться в бесперспективности открытого насилия людей друг над другом и волей-неволей перешло к гарантиям «коллективной безопасности» друг друга.

Эгоизм в гражданском обществе — альфа и омега. Всякая встреча — поиск выгоды. Поэтому возникает недоверчивая до патологии, шизофреническая культура составления контрактов, в которых нужно отразить все, даже непредвиденные случаи. Если в старой России бывали неграмотные купцы, доверявшие в сделках «слову купецкому» и рукопожатию («ударили по рукам» — в русской идеоматике означает — «решили дело»), то из Европы этот душок христианской доверчивости быстро выветрился.

Гражданскому обществу свойственна «презумпция злого умысла» — за правило принято считать, что все всех хотят обмануть, и по данному факту строятся размышления — как сделать, чтобы НАС не обманули ОНИ. В прицел подозрения попадает и государство — гражданское общество смотрит на него, как на прожорливого «Левиафана», и тщательно следит, чтобы государственный институт где-то не перелез через бордюрчик договорных отношений с гражданами.

Отсюда яркий признак гражданского общества — пестрая и запутанная сеть негосударственных, некоммерческих общественных организаций, которые существуют на взносы частных лиц, отслеживают отношения между своими членами, между разными организациями, между людьми и государством. Подобно тому, как когда-то в знак миролюбия обменивались заложниками, государство, присягая в честности перед гражданским обществом, передает этим некоммерческим общественным организациям часть административных и управленческих функций.

Гражданское общество — это общество без Бога, без Царя и без Отечества. Церковь в нем — одна из многих, и отнюдь не первая общественная организация. Самодержец недопустим. Отечество — по контракту. Если меня устраивают условия в ЭТОМ Отечестве — живу, а перестали устраивать или где-то предложили условия получше — расторгаю старый гражданский контракт и перехожу к новому. Поэтому открытые границы, свобода миграции — святая святых гражданского общества. Да и отмена паспортов, прописок, удостоверение личности по водительским правам — тоже его характерная черта.

Защищают Отечество, разумеется, тоже только при условии сносного обеспечения и своевременной выплаты жалования. Если где выйдет сбой в поставках, то представитель гражданского общества немедля покинет действующую армию и будет не дезертиром, а пострадавшей стороной, лицом, в отношении которого нарушили контракт. Тут же явится куча общественных организаций типа «Солдатских матерей», «Армейских дедов», «Ветеранов войны в Пошехонье» и т. п., которые ретиво и, надо думать, небескорыстно помогут своему члену отбиться от тоталитарных замашек «Левиафана».

Естественно, что и сакральный когда-то институт брака становится почвой для заключения контракта. Атомизированные разнополые (а где уже и однополые) личности, само собой, заранее подозревают друг в друге склонность обжуливать, а потому тщательно расписывают брачный контракт. Впрочем, надо думать, институт государственной (давно уже не церковной!) регистрации брака тоже скоро объявят пережитком тоталитаризма. Миллионы людей уже живут без «глупых штампиков» в «гражданском браке» (кстати, созвучие этого института гражданскому обществу, полагаю, далеко не случайно).

Отношения детей и родителей в гражданском обществе тоже все глубже и основательнее завязают в трясине контрактов, «прав сторон». Все сводится к выплатам на алиментной основе — вначале от родителей маленьким детям, а потом от взрослых детей — пожилым, нетрудоспособным родителям. Массовые сдачи детей в интернаты, а стариков — в дома престарелых (пресловутые «хосписы») на Западе уже перестали считаться чем-то предосудительным. Ведь «так всем будет лучше».

Но это, в конце концов, внутренние проблемы гражданского общества, его мрачные, но никому, кроме него, не вредящие особенности. Теперь пришла пора сказать о прямой социальной опасности гражданского общества для всех тех, кто в него не входит, для внешних или посторонних наблюдателей.

Гражданское общество, как правило, весьма агрессивно по отношению к «не-членам». Ведь с «не-членами» контракт-то не заключался, и обидеть «не-члена» — путь к выгоде без наказания! А если англосаксу со времен Гоббса и Локка внушали, что он — свинья в присутствии «дрессировщика», то англосакс должен был когда-нибудь в это поверить. И в момент, когда «дрессировщик» (гражданское общество) отворачивается, члены гражданского общества творят такое, что ни в сказке сказать, ни пером описать…

Гражданское общество способствует «вторичному варварству» — это когда, пройдя через все звенья современного образования и философии, немецкий студент или британский лорд выносят из университетских стен цинизм Бэкона и нравственный кодекс Аттилы. Если волны таких «бешеных собак» захлестывают чужую страну — то и гунны позавидуют варварству, сокрытому в солдатских ранцах адептов «гражданского, правового общества».

Родина Локка в считанные годы «освободила» Северную Америку от туземцев, не входивших в пакт «коллективной безопасности» английских граждан. Она же, с томами справочников по судебному праву наперевес, ополовинила Африку, почти выморила Индию, а своих пролетариев довела до такого состояния, что гения Маркса едва хватило описать весь «правовой» и «договорный», соответствующий букве закона ужас.

В этом смысле гражданское общество наследует масонскому, а у масонов издревле была в ходу подмена понятий. Масон говорит — «человечество», и вы думаете, что это обо ВСЕХ людях — ан нет! Для масона «человечество» — члены ложи, оттого «благо человечества» — это благо членов ложи, а отнюдь не двуногих на шести континентах. Или вот слово «мир» — оно у масонов означало всего лишь ложу, замыкалось на ложе. Оттого говорит масон о мировых проблемах, о подъеме мирового благосостояния, о правах человека в мире — а имеет в виду всего-навсего проблемы, благосостояние и права человека в своей ложе, среди своих заговорщиков…

Можно с уверенностью сказать, что гражданское общество — отчасти невоплотимая химера, потому что всегда «подгрызается» сверху и снизу — со стороны верхов, которым невыгоден твердый контракт со слабыми, и со стороны низов, где происходит спонтанный социал-дарвинистский процесс, процесс «выталкивания» в «лишние люди» тех, без кого контрактная система вполне в состоянии обходиться.

Геноцид — как систематическое и продуманное истребление части населения — в рамках гражданского общества производят не тираны и генералы, а непосредственно само гражданское население, без науськиваний и провоцирования со стороны верхов. Контрактная нравственность, опирающаяся на выгоду и целесообразность, порождает соблазн избавиться от «слабого звена». «Кто тянет команду назад?» — бойко спрашивает зловещая телевизионщица наших дней. А потом подмигивает и говорит: «Это всего лишь игра». Нет, это не игра. Это гражданское общество. Общество, объединенное совместным преследованием частной выгоды и готовое растерзать тех, кто медлителен в этом процессе.

Член гражданского общества позволяет и даже требует не оплачивать слабых и лишних, дублирующих какой-либо процесс, вотирует истребление тех, без кого можно комфортно прожить. Без персоналий палача, общими усилиями «всех и никого» возникает оптимизаторский заговор социализированных против маргиналов.

Это следствие принципов сложения гражданского общества — лишенной всякой органики цельно-механической конструкции. «Люди-винтики», которых можно заменить из комплекта запчастей, — упрек, обычно адресуемый Сталину гражданским обществом, — это подтверждение старой истины о воре, громче всех орущем «держи вора!». Сталин скорее видел в ряде людей метастазы социальных опухолей, которые и вырезал, «ничтоже сумняшеся». Тоже радости мало, но, по крайней мере, органично. В традиционном обществе, каким было и сталинское, часть никогда не бунтует против целостности и никогда не выпячивает себя вперед целого. Частичное, частное — знают свое место, и общее никогда не приносится им в жертву. Да и не могут в принципе быть у печени какие-то «особые», противоположные всему организму интересы.

Гражданское общество — особенно в поздних либеральных редакциях XX века, устами фон Хайека, Поппера и других теоретиков либерализма производит онтологически смену вех целостного на дискретное. Хайек объявил, что всякое жертвование собой ради общего блага, жертвенное служение чему-либо за пределами своего «эго» — «дорога к рабству». В тон ему М. Тэтчер сказала, что «государство богато богатством своих граждан, а не за счет этого богатства» (то есть радуйтесь, россияне: пока Абрамович имеет российское гражданство, хоть бы и двойное, вы живете в богатом государстве!) Н. Бердяев выдал тоже интересный (и завораживающий иллюзорной убедительностью) тезис, что священны не нация, не государство, не общество, а человек.

Знаковая оговорка — «человек» употреблен Бердяевым в единственном числе, ведь если заменить его на «люди», то фраза потеряет смысл. «Люди» — синонимичны нации, государству, обществу.

Член гражданского общества и впрямь относится к себе, как к святыне, причем единственно возможной. Привлекательность принципов гражданского общества западные теоретики видят в «абсолютизации эквивалентности обменов», ради которой и громоздилась сложная, многоуровневая контрактная система. На первый взгляд, гражданское общество с его «системой коллективной безопасности» действительно препятствует мошенникам и грабителям. Но по сути оно борется с мошенниками примерно так же, как газета «СПИД-инфо» борется со СПИДом. Насаждение половой распущенности никогда и нигде не приводило к спаду венерических заболеваний, напротив, стимулировало их рост. Точно так же и насаждение унылого, порой панического страха переплатить, очень характерного для развитых гражданских обществ, постоянно стимулирует соблазн и желание недоплатить, как-то извернуться, чтобы обмануть другого.

Вся жизнь западного человека современности — это бесконечный поиск лазеек в параграфах контракта, это мучительная, навязчивая идея изменить духу закона, не изменяя его букве. Десакрализация нравственности как раз и имеет первым следствием расчленение духа и буквы закона, до того существовавших в нерассекаемой слитности. Оттого главное эльдорадо гражданского общества — поле софизмов, логических парадоксов и трюков, позволяющих мошенникам обмануть сложного, но бездушного робота государственного возмездия.

Гражданское общество — тревожный мир после гоббсовой «войны всех против всех» делает народы и государства, с одной стороны, гипер-агрессивными, с другой — трусливыми, ломкими и хрупкими. И здесь нет противоречия. Обостренная агрессия направлена на заведомо слабых и беззащитных, у которых можно «отнять и поделить» (опять вор орет «держи вора», приписывая этот либерально-колониальный принцип коммунистам). Хрупкость и ломкость под ударами сильных противников объясняются неспособностью членов гражданского общества умирать друг за друга, чем-то жертвовать из своего личного комфорта ради непонятных ценностей общего. В конечном счете гражданское общество, безбожное, атеистическое, скрепленное только взаимной выгодой, лишенное жертвенности, выдвигает один монолитный непререкаемый религиозный постулат — ВОЗЛЮБИ СЕБЯ.

Как известно из трудов средневековых теологов, это единственная заповедь, с которой, в пику Моисеевым и Христовым заповедям, вышел к людям сатана.

«Я, потомок русских крестьян, переселённых в Приуралье и на Урал приблизительно в одно время с крестьянами С. Т. Аксакова, как и Аксаковы, родился в Башкирии. И для меня, как и для них, понятие русский — не понятие крови, а отношение к Отечеству, к Богу. И для меня многие башкиры, татары, якуты, оставаясь башкирами, татарами, якутами, более русские, чем многие русские по паспорту». Эти слова замечательного русского прозаика Михаила Чванова из его автобиографической книги «Крест мой?!» во многом являются лейтмотивом и других его произведений. Отношение к Отечеству и Богу, поставленное гораздо выше отношения к самому себе, любимому, — вот что прежде всего отличает подлинно русского человека от напускного патриота.

И такие люди становились и становятся главными героями рассказов и повестей Чванова. Взять, к примеру, один из, как говорят, программных рассказов Чванова — «Бранденбургские ворота», написанный почти двадцать лет тому назад на берегу озера Себян-кюель, затерянного среди вершин Верхоянского хребта. Главный его герой, Дима Попов, человек с изломанной судьбой, но не утративший того великого, чем всю жизнь наполнялась его душа. В молодости он служил в ГДР, влюбился в немку, она родила ему двух девочек-близняшек, но кому-то это сильно не понравилось, и оказался Дима далеко от Европы, в глухих таёжных лагерях. Круто поломалась его жизнь, но, выйдя на свободу, он не озлобился на людей. Сам научился класть печи, и оказалось, что лучше него никто этого не может делать на всю округу. Какая-то чёрная глина, и печи из неё чёрные. Все говорят, нельзя из неё делать кирпич, а он делает, и стоят они, и греют хорошо.

Недавно вышла книга избранных рассказов и повестей Чванова. Я перемолол её от корки до корки, перечитал и этот рассказ, когда-то давно читанный и почти позабытый. Перечитал и подумал: а ведь это про самого Чванова писано. Рассказы его и повести — сплошь не из розового туфа построены, а из самой что ни на есть чёрной глины. Писатель, не щадя читателя своего, пишет с великой болью обо всём, что творится в Отечестве нашем. И не любуется он современником нашим, а хлёстко бичует его за слабость, за малодушие, за то, что позволил развалить великую страну и продолжает позволять. И кажется, не будут из такой чёрной глины печи греть душу человека. А они, поди ж ты, греют!.. В последнее время мы привыкли при упоминании о Чванове вспоминать о его краеведческих, организаторских заслугах — об Аксаковских праздниках, ежегодно пышно устраиваемых в Башкирии под заботливым покровительством президента Муртазы Рахимова, об Аксаковской усадьбе, которую Чванов превратил в конфетку, об аксаковском Димитриевском храме в Надеждине и о Никольском храме в Берёзовке, воскрешённом благодаря по-настоящему геройским усилиям Чванова, бросившегося его спасать за неделю до назначенного взрыва. Не раз в статьях и очерках мы кланялись писателю за его деятельность. И как-то так получилось, почти забыли, что он — писатель. Причём один из лучших сегодняшних прозаиков России. Прозаик казаковского направления, граждански-лирический, проникновенный, душевный. Добрый Михаил Андреевич не был столь заметен, как его старшие современники — Шукшин, Можаев, Белов, Распутин, Астафьев, Крупин, Личутин, но он, без преувеличения, одного с ними ряда, одной судьбы и одной силы. Он стал известен в начале семидесятых. Особенно благодаря рассказу «Билет в детство». Этот рассказ вошёл в копилку лучших произведений русской литературы о взаимоотношениях человека и животного, в данном случае собаки.

В восьмидесятые годы оформилась главная тема творчества Чванова — падение, осквернение и грядущее возможное исчезновение русского человека. «Сплошные гоминоиды, с похмелья, с конопли трясёт…» Вот рассуждения Ленки из рассказа 1982 года «Осень в дубовых лесах»: «Вы все уже давно дисквалифицировались, вместо женщины у вас теперь бутылка. Скоро бабы от вас рожать перестанут. Одна надежда на „снежных мужиков“. Полстраны проехала — и порядочного мужика нет, замуж вот выйти не за кого. Алкаш на алкаше, алиментщик на алиментщике, психованные все какие-то, полубабы, мужик с мужиком уже жить начали. Позовёшь, выпьют — и норовят сбежать». Двадцать два года тому назад рассказ написан, а словно про сегодняшний день. Изменилось ли что-либо? Ещё хуже стало. Человек, теряющий главное, то, на чём душа крепится, всё больше и больше нахватывает процента в процентном отношении нашего населения. Иной раз за голову хватаешься: Боже, откуда столько мерзавцев понавылезало за последние годы?! Как много их, похожих на страшных спасателей из пронзительного рассказа «На тихой реке»! Лениво и равнодушно везут они в своей лодке утонувшего мальчика, которого случайный купальщик ещё живым вытащил со дна и передал им для спасения. Но они не хотят и не успевают его спасти. «Я поднимался вверх по скрипучей лестнице — и перед глазами было: внизу на раскалённом песке мать над мёртвым сыном, а вверху, за лёгкой, хорошо продуваемой ширмой, загорелые до черноты спасатели пьют прохладное пиво. И регистрационный журнал на столе перед ними, где всё записано…» Рассказ датируется 1985 годом. Вдумаемся в это. Ещё только-только пришёл к власти Горбачёв. Мы живём ещё в том мире, где выше денег ставились нравственные законы. Но мы живём уже среди таких вот «спасателей». Переломный 1985 год. Полумёртвая страна, как утопший мальчик, вброшена в лодку новому правителю. Но он, вместо того чтобы спасти мальчика, с сатанинским безразличием к человеческой жизни делает так, что мальчик умирает. Не ведая о том, Чванов предугадал главное деяние Горбачёва!

Полностью расцвёл талант Михаила Чванова в девяностые годы и в начале нового столетия. Из-под его пера выходит череда замечательных рассказов «Журавлиное плёсо», «Жилая деревня», «Немец Рудниковский», «Прощай, SOS!», «Католический крест», «Новая русская сорока и сорочонок Тишка», повесть «Последний день года Собаки». Но очень много пишет он в это время статей и очерков, посвящённых истории России, Православия в применении к сегодняшнему дню.

Публицистика врывается в его прозу, составляя сплав, обычно губительный для художества, но, к счастью, это правило оказалось неприменимо к Чванову. Публицистика в его прозе чаще всего органично переплетается с художественным повествованием. Отметив своё пятидесятилетие, Михаил Чванов вступил в пору творческой зрелости, когда им были созданы выдающиеся произведения — большие по объёму и звучанию рассказы «Русские женщины», «Времена года» и «Свидание в Праге». Все три объединяют одинаковые темы и даже одни и те же персонажи. Трагический перелом в русской и мировой истории девяностых годов ХХ столетия. Война в Югославии как предтеча новых кровавых испытаний для России. Судьбы русских воинов, внезапно оказавшихся ненужными для собственного государства и для своего обманутого и одурманенного народа. Судьбы русских женщин, оказавшихся без мужчин, потому что настоящие мужики воюют и погибают, а от ненастоящих — тошно и гадко. Не случайно и рассказ «Русские женщины» носит подзаголовок «В ожидании героя…» Нужна была смелость, для того чтобы, находясь в лагере художников патриотического направления, заговорить о несостоятельности славянофильства. В рассказе «Русские женщины» Чванов вкладывает рассуждения об этом в уста отчаявшегося генерала, который в Приднестровье не выполнил приказ и вместо предупреждающего огня открыл огонь на поражение по наступающим молдавско-румынским националистам, и за это его разыскивает Интерпол, а ему приходится воевать рядовым в Югославии. «Сначала разбежались на южных, западных и восточных славян, затем — каждые в свою очередь тоже разбежались.

А теперь вот даже русские, украинцы и белорусы — по сути единый народ — бросились в разные стороны…» И далее генерал безжалостно признаёт, что и сам он лишний на этой югославской войне: «И мы тут только путаемся в ногах, вместо того чтобы наводить порядок дома. Скорее, приживалки у чужой беды, чем помощники». Всё, о чем бы ни говорил генерал, пропитано горечью. Эти истины не хочется признавать. Но и не признать их невозможно. Рассказ-триптих «Времена года» и рассказ «Свидание в Праге» по сути являются продолжением «Русских женщин». Все три рассказа можно было бы объединить в одну повесть. Продолжается повествование о судьбе русского скитальца, воюющего за Сербию, потерявшего в своих скитаниях и битвах семью. Жена, получив сообщение о его гибели, вышла замуж за немца и переехала с дочерью в Германию. Потом оказалось, что он жив. В Праге ему суждено будет горестное свидание с собственной женой; тайком, словно любовники, они повидаются и вновь разойдутся. Он уходит — чтобы наконец по-настоящему погибнуть за сербов. Это настоящая, пронзительная русская проза, заставляющая сопереживать герою, его окружающим, всем людям. Сопереживать горячим сердцем.

Сколько в последнее время появляется новых сильных, талантливых авторов. Но почти все они грешат одним. В их произведениях никому не сопереживаешь. А часто и так — никого не жалко. Все какие-то порченые, и даже если испытывают бедствия, то невольно думаешь: «Сами виноваты во всём, так вам и надо!» Герои Чванова совсем не такие. Это настоящие люди, каких всё меньше и меньше остаётся на белом свете. Они уходят и уходят с поверхности планеты Земля. Туда — в лучшие миры, к лучшим людям…

Если кто-то захочет больше узнать о самом Михаиле Чванове, лучше всего прочесть его автобиографическую повесть «Крест мой?!». Больше всего в ней, конечно, о том, как писатель восстанавливал в Башкирии мемориал Аксаковых — музей-усадьбу, Никольскую церковь, возвращал жителям аксаковских мест их драгоценную святыню. Здесь же прочтёте много вдохновенных слов о любви к трём народам, населяющим башкирскую землю, — к башкирам, татарам и русским. «Во второй раз вернувшись с Балкан, из раздираемой братоубийственной войной Югославии, я поехал на родину, к дорогим своим башкирам и татарам, и на всякий случай попросил место, где хотел бы лечь, если умру не вдали от Родины, где хотел бы лечь, чтобы оттуда мне хорошо были видны и башкирское село Каратавлы, и Татарский Малояз, и родная моя Михайловка».

Вообще же, повесть являет собой многослойное, глубоко философское, историческое и этнографическое сочинение, в котором автор сводит воедино все основные вехи собственного мировоззрения. И каждый мыслящий, чувствующий, переживающий русский человек найдёт в этом произведении либо ответы на свои вопросы, либо темы для жаркого спора.

Особенно важными представляются мне чёткие высказывания Чванова по русскому национальному вопросу. Их много, и всё же процитирую некоторые: «Святое дело — национальное возрождение народа. Но оно — как пьяное вино. Давайте не будем забывать, что самые величайшие народные бедствия были результатом стремления оскорблённых народов к национальному возрождению, когда во главе движения встают психически ненормальные люди, будь то ефрейтор, в одном случае, будь то уволенный из стратегической авиации с диагнозом „вялотекущая шизофрения“ генерал». «Меня, как русского, коробят истеричные статьи, доказывающие, что мы, русские, — великая нация. Ну, во-первых, это свойство малых или неполноценных народов — постоянно вопить о своём величии, ничего не делая для него, а во-вторых, кем нам выдана эта индульгенция на величие? И если выдана — то что, до скончания века?» Тем самым Чванов доказывает: ищите величие там, где оно есть. Потому что в этой же повести он очень много размышляет и о лучших явлениях отечественной истории, и о безобразных, особенно последних времён.

Итогом многолетнего и кропотливого труда Чванова как историка и изыскателя стал его роман-поиск «Загадка штурмана Альбанова», посвящённый судьбам русских полярных экспедиций начала ХХ века и, главным образом, трагической судьбе экспедиции лейтенанта Брусилова на пароходе «Святая Анна», единственным оставшимся в живых с которого оказался штурман Альбанов.

В свои шестьдесят лет Михаил Андреевич находится в расцвете творческих сил, и верится, что в ближайшие годы из-под его пера выйдут ещё более замечательные и значительные произведения. Будут гореть и будут греть его печи. Хочется верить, что в России вновь появится вдумчивый, сопереживающий читатель, который прочтёт и по достоинству оценит книги Чванова. «Но что бы со мной ни было, с осени 1995 года в Димитриевскую поминальную субботу снова звонят колокола на стыке Европы и Азии в Димитриевском храме на юге Башкирии, в селе с символическим названием Надеждино, а с весны 1996 года на Николу Вешнего снова заговорили колокола, разнося скорбно-радостную весть далеко за Каму, на колокольне Свято-Никольского храма на севере Башкирии в уже не мёртвом селе Николо-Берёзовка. Где бы я ни был — на этом, том ли свете, — из любой дали я буду слышать, отличая от тысяч других, их голоса».

В начале марта 1881 г., когда народовольческий террор привел русское общество к кровавому порогу, обер-прокурор Св. Синода К. П. Победоносцев писал только что вступившему на престол Александру III: «Вам достается Россия смятенная, расшатанная, сбитая с толку…».

К этому драматическому портрету Василий Розанов, спустя годы, прибавит еще один весьма выразительный штрих. Размышляя о трагических событиях тех дней, он с болью констатировал: «Разве всё общество не чихало, не хихикало, когда эти негодяи с пистолетами, ножами и бомбами гонялись за престарелым Государем?». Речь в данном случае не о монархических пристрастиях Розанова, а о тогдашнем моральном состоянии так называемых просвещенных умов. Недаром самими современниками при всей их разноголосице данный период в истории России характеризуется как «смутное время».

Разраставшиеся метастазы духовного и политического нигилизма все более поглощали живую мысль. Блуждавшая в поисках просветительских идеалов, она споткнулась на перекрестке разумного и действительного и, не найдя опоры, потеряла былое равновесие.

Еще, казалось бы, совсем недавно многие в тогдашней России со всей искренностью присягали на верность идеям свободы, равенства и братства. И вслед за И. С. Тургеневым столь же убежденно могли утверждать, что «истина не может доставить блаженства… Вот правда может: это человеческое, наше, земное дело… Правда и справедливость!». Но реальная правда «материальных явлений жизни» тех лет давала слишком мало повода к «блаженству». А идея всеобщей справедливости все более улетучивалась под натиском обострявшихся противоречий. Ценности буржуазной добродетели стали девальвироваться. А просветительские идеи и упования все явственнее осознаваться как иллюзия, хотя говорить об окончательном разрыве с традицией «просвещения», и особенно в среде интеллигенции, было бы преждевременно…

Тем не менее рубеж 70-х — 80-х годов Россия перешагнула в атмосфере национального подъема. И как это ни странно, а может, как раз поэтому, обнажилась вся глубина и тяжесть общественного недуга, который тот же Победоносцев квалифицировал как «нынешнюю всеобщую распущенность умов и нравов».

И если в предшествующие два десятилетия публицистическая и художественная мысль, подвергая резкой критике общественные явления, заостряла прежде всего социальный аспект, то в 1880-е годы на первый план выходят проблемы нравственности, совести, духовной жизни и совершенствования человека. «Общество начинает исследование, — писал один из современников, — внутреннего, душевного своего строя».

Национальный подъем развивался, можно сказать, под знаком мысли, высказанной еще в 1860-е годы И. С. Аксаковым: «Идеалы русского народа — идеалы нравственные».

Отсюда характерные изменения в тематической направленности искусства, где, наряду с сюжетами из русской истории, все активнее начинает звучать тема Христа.

«Мы все привыкли думать, — писал в 1882 г. Л. Н. Толстой, — что нравственное учение есть самая пошлая и скучная вещь…, а между тем вся жизнь человеческая, со всеми столь сложными и разнообразными, кажущимися независимыми от нравственности деятельностями, — и государственная, и научная, и художественная, и торговая — не имеют другой цели, как большее и большее уяснение, утверждение, упрощение и общедоступность нравственной истины». К тому времени к слову Толстого, как известно, не просто прислушивались. Ему внимало подавляющее большинство русской интеллигенции, для которой «всякое слово» Толстого, писал Стасов, «солнце». И если раньше обращение к евангельским событиям носило в исторической живописи единичный, хотя и программный характер, то теперь именно на них в поисках нравственной истины сосредоточивается внимание художников, занимая в их творчестве положение не менее значимое, чем жанр, портрет и т. д.

Наконец, впервые в русской живописи в искусстве Николая Николаевича Ге тема Евангелия, которое он называл «высшим произведением искусства», получает свое воплощение не в одном, не в двух произведениях, а в целой серии картин. Рожденная на почве индивидуального, то есть субъективного толкования истории земной жизни Христа, религиозная живопись рассматривалась многими, и в первую очередь самим Николаем Ге, как возможность высказать и выразить «свое отношение к Идеалу с точки зрения Христа».

А поскольку именно эта тема прежде всего занимала в 80-е годы и философию, и литературу, и искусство, то именно тогда со всей очевидностью выявилась вся нестройность взглядов, отношений и даже понимания самой сути проблемы и тем более способов ее решения.

Принципиальное размежевание, зашедшее слишком далеко, уже нарушило, в частности, некогда сложившуюся терминологическую систему. Используя те или иные термины, каждая из противоборствующих сторон вкладывала в них свое, вновь обретенное содержание. Даже такое, казалось бы, устойчивое понятие, как вера, можно сказать, разделилось само в себе и наряду с религиозным толкованием обрело не менее устойчивое к тому времени — гуманистическое, предполагавшее веру в торжество разума.

И вот уже И. Е. Репин в одном из писем, датированном апрелем 1884 г., высказывает как само собой разумеющуюся мысль о том, что разум «это и есть святой дух, который нас ведет к чему-то высшему…». Надо полагать, к Абсолютному Разуму.

Придерживающийся прямо противоположной точки зрения В. Васнецов был убежден, что «разум не оправдывает только веру в Бога, но требует Бога». Иными словами, Васнецов, в отличие от Репина, не отождествляет разум ни с Богом, ни тем более со Святым Духом, то есть не заземляет их.

При такой мировоззренческой поляризации даже сам нравственный идеал, как выяснилось, оказался лишенным в общественном сознании единой основы. Для одних он обретал исключительно христианский смысл и только в таком качестве признавался ими. Для других, напротив, мог существовать и «помимо идей о Христе и о Боге», поскольку человек, утверждал, например, Стасов в письме к Толстому, «сам способен поставить самому себе все эти законы и цели из самого себя» <…> «без „высших“, фантастических, выдуманных существ». Поэтому, чтобы стать хорошим и настоящим человеком, полагал Стасов, вполне достаточно собственных представлений о добре и зле.

Мысль сама по себе далеко не нова. Еще в 1734 г. в своем «Метафизическом трактате» Вольтер выражал «всяческое сожаление» тем, «кто нуждается в поддержке религии для того, чтобы быть порядочными людьми». «Надо быть изгоями общества, — настаивал он, — чтобы не находить в самих себе чувств, необходимых для этого общества, и быть вынужденными заимствовать извне то, что должно быть присуще нам по природе».

Сто сорок лет спустя И. Крамской, руководствуясь подобной же логикой, привел Христа в конце концов даже к атеизму. Крамской исходил из того, что «он (Христос. — М. П.) перенес центр божества извне в самое средоточие человеческого духа, кроме того, доказав возможность человеческого счастья через усилие каждой личности над собою». Но если еще в 1873 г., когда родилась эта мысль, Крамской рассматривает собственное «Я» человека как «самого сильного врага», победа над которым, благодаря Христу, делает «невозможным оправдание в наших подлостях никакими мотивами, то годом позже он в сущности ставит знак равенства между Христом и атеистом. На вопрос, кто же такой настоящий атеист, сам себе отвечает: „Это человек, черпающий силу только в самом себе“».

«Если Христос Иисус только лучший, умнейший, возвышеннейший человек, — как бы полемизируя с мэтром, возражал В. М. Васнецов, — то нравственное его учение теряет силу обязательности».

Как видим, проблема соотношения божественного и земного в образе Спасителя стояла тогда особенно остро, заполняя и определяя собой духовную жизнь русского общества, его метания в поисках истины.

Мировоззренческая поляризация породила и разночтения в понимании красоты и, как следствие, назначения искусства. Везде: и в центре, и в провинции, писал, например, Сергей Иванов, «идет такая же разладица и такая же сумятица в художественном творчестве; общество и выставки, — считал он, — тут ни при чем, и одиночество не играет роли, время такое».

Эту «разладицу» и «сумятицу» Николай Ге ощущал уже как «агонию» и в письме к Н. Ярошенко прямо называл вещи своими именами: «Дело наше кончено, песня спета… Конец!».

И как средство защиты (или бегства?) от своего века родилась в те же самые 1880-е годы известная всем «теория отрадного» в искусстве. Впервые о своем желании «писать только отрадное» программно заявил в письмах из Венеции В. А. Серов. В своем стремлении уйти, заслониться от нынешнего века он не был одинок, найдя вскоре поддержку в старшем и более опытном И. Е. Репине. «Наше спасение в форме, в живой красоте природы, — писал он в начале 1890-х годов, — а мы лезем в философию, в мораль — как это надоело!». Считая необходимым отказаться от «искания идей», от «мудрствования», Репин призывал «отдыхать в неисчерпаемом богатстве форм и гармонии тонов и своих фантазий».

Теория отрадного пришлась по душе и В. Д. Поленову, который в своих умозаключениях шел еще дальше. Поскольку «догматы православия, — считал он, — пережили себя и отошли в область схоластики», то именно искусство, по мнению Поленова, становилось, по сути, единственным фактором этического благополучия в обществе. Умозаключение, порожденное той же самой логикой, что определяла в свое время ход мыслей великих французских философов, уповавших на всемогущество разума — «чистого, голого разума, на себе самом основанного, выше себя и вне себя ничего не признающего», — критически заметил по этому поводу И. Киреевский. Идеологи Просвещения не видели ничего предосудительного в абсолютизации разума и уже поэтому ставили в один ряд с ним «идею красоты и понятие нравственности».

Но, как известно, в конце такого ряда возникает вполне определенный критерий красоты, сущностью которого оказывается земное начало, материя, то есть плоть, победившая дух. В 1883 г. Репин писал к Н. Мурашко: «Красота — дело вкуса; для меня она вся в правде». Но подлинный смысл репинской правды становится понятным из другого письма художника: «Мой главный принцип в живописи — материя, как таковая. Мне нет дела до красок, мазков и виртуозности кисти, я всегда преследовал суть: тело так тело».

Молодой М. А. Врубель, еще недавно благоговевший перед Репиным, очень скоро «отшатнулся», по его собственному выражению, от такой «правды» мэтра. При всем огромном авторитете Репина-живописца его «правда» была, по словам М. В. Нестерова, «не любима и не дорога» в кругу художников, отдававших приоритет в искусстве «духовной стороне», то есть «преобладанию <…> пламенной духовной жизни над телом». Поборником такого приоритета был и Васнецов, записавший в своем дневнике: «Вся история человечества есть борьба человека-зверя с человеком духовным, и там, где чувствовалась победа человека над зверем — там сиял свет Христов».

Как понятие, «свет Христов» был самым дорогим в среде творческой интеллигенции, но даже по нему не было единства взглядов. Святость его каждый понимал по-своему.

Духовные искания Николая Ге во многом вдохновлялись и даже определялись нравственно-философским учением Льва Толстого, с которым художник, начиная с 1884 г., был связан крепкой и преданной дружбой. «Вы идете твердо, хорошо, — писал Ге Толстому в мае того же года, — и я за Вами поплетусь…». И хотя влияние писателя было велико, тем не менее для Ге «задача искусства» состояла в необходимости «найти свою мысль, свое чувство в вечно-истинном, в религии человеческой», что, в свою очередь, определило и кредо художника: «Нужно брать высокие ноты».

Евангельский цикл Н. Н. Ге по объему небольшой, насчитывающий менее десятка картин. Но именно в них, звучащих на высокой исповедальной ноте, раскрылись и сама личность художника, сложная, полная внутренних противоречий, и философия его искусства.

Для Ге такие, например, понятия, как «красота» и «сила», взятые сами по себе, существовали только как «идеалы, поклоняющиеся физической силе, чувственности». «Духовное ценно, — настаивал он, — телесное — временное, преходящее». Его идеал красоты ассоциировался непосредственно с образом Христа, что и обуславливало отношение художника к искусству как «духовному занятию». Потому и высшей похвалой для себя признавал оценку его картины как «умственной и нравственной работы». Содержание же этой работы определялось для Ге его пониманием задачи или цели художника — «не усиливать царящий мрак жизни, а по возможности рассеивать его».

Но сложность натуры Ге характеризуется не только высотой духовных помыслов. «Сердце и голова у него, — отмечал еще Стасов, — не всегда сходились и иногда бывали у него в довольно значительном разладе». Разлад этот проходил не между природной мягкостью и даже кротостью Ге, с одной стороны, и необычайным темпераментом, страстностью его кисти, с другой. Нет, речь идет о своеобразном сочетании в сознании Ге его безусловно глубокой религиозности и откровенной рассудочности, рациональности. Последнее существовало в нем не как черта характера, то есть в обыденном понимании, но как качество, определявшее его восприятие Христа.

Как известно, библейские и евангельские сюжеты, наряду с мифологическими и собственно историческими, объединялись в то время в единое понятие «исторический жанр», или историческая живопись, именно так понималась она и самим Н. Ге, попытавшимся вслед за А. Ивановым синтезировать в образе Христа историзм и религиозность. «Истинно историческая живопись, — считал он, — должна быть непременно религиозной, точно так же как религиозная не может не быть исторической». И далее Ге произносит ключевые для него слова: «И такая религиозная живопись становится не только обширною в своем ГУМАНИСТИЧЕСКОМ ЗНАЧЕНИИ (выделено мною. — М. П.), но и крайне необходимой для общества». В принципе, в подаче Христа как исторического лица никакой новизны нет, точно так же, как и в самой гуманизации его образа. Явление, к тому времени достаточно распространенное и в общественном, и тем более в художественном сознании. Но стоящий на позициях историзма Н. Ге идет дальше и впервые в русском искусстве декларирует «гуманистическое значение» религиозности.

Отсюда и естественный пересмотр Н. Ге цели религиозного искусства. Если В. Васнецов и М. Нестеров черпали свое вдохновение в иконописи, то, в отличие от них, Ге видел свою цель не в поддержании, как он считал, созданных предрассудков, а в «радикальнейшем искоренении всех фетишей и низвержении кумиров». Критерием же формирования столь радикальной программы становится для Ге не святоотеческое благочестие, но «дар и разум. Ведь это компас, — писал он, — без которого никуда не годишься».

Этот «компас» вел художника по всему евангельскому циклу, начиная с самой первой его картины «Тайная вечеря». В центре ее — не сакральный момент откровения таинстве тела и крови Христовой, а жизненная драма, в основе которой — «разрыв между одним учеником и любимым учителем, тот разрыв, который совершается среди нас из рода в род, из века в век»; так формулировал идею картины сам автор.

Вообще темы самопожертвования, милосердия и сострадания, душевного благородства и печали по неправде и насилию, собственно, и привносили в картины цикла ту религиозность, как понимал ее сам художник, то есть пронизанную главной заповедью Спасителя: «Да любите друг друга». Но при этом «истинной любовью» Ге называл «равнодушную любовь», которая включала в себя «полное участие, полную привязанность», но исключала страсть. «Страсть, — писал он, — есть требование тела, чувства, а не мысли, а я понял разумную любовь». Такая любовь, проистекавшая не из сердца, но из мысли, уравнивавшей понятия «истинная», «равнодушная», «разумная», питала и веру художника, что и придало его религиозной живописи то самое «гуманистическое значение», о котором он сам и говорил. А в результате красной нитью практически через весь цикл пройдет новый, сотворенный художественной и философской мыслью Ге образ «гражданского Христа» (Л. Н. Толстой).

В поисках нравственной истины, идя своим путем в искусстве, пропуская через себя самые животрепещущие, самые больные вопросы современной ему жизни, художник создает в 1890 г. «Что есть Истина?» — произведение, названное Толстым главной его картиной. А спустя почти сто лет ее назовут даже самой загадочной из всех работ Ге. Выдвинувший этот тезис один из ведущих отечественных историков искусства Г. К. Вагнер считал только одного человека приблизившимся, как ему казалось, к решению вопроса, вынесенного Ге в заголовок своего произведения — «Что есть Истина?». Речь идет об авторе статьи, опубликованной тогда же в бостонской газете в связи с экспонированием в начале 1890-х годов картины в Америке. «В чудных глазах Спасителя, — писал журналист, — сияющих лучом Всевышнего, каждый, умеющий читать, прочтет ответ на вопрос гордого римлянина. Истина стоит перед ним и высказывается в свете этих глаз».

Но за таким ответом, изначально существующим в сознании каждого верующего, вовсе не стоило ходить за три моря. Николаю Ге, писавшему в 1863 г. свою «Тайную вечерю», было хорошо известно, где и когда состоялось откровение Иисуса: «Я есмь Путь и Истина» (Иоан., VIII). Приняв однажды эту Истину, художник и поприще свое стал рассматривать как труд для всех ради света Христова. И тем не менее произведение свое назвал все же не «Кто», а «Что есть Истина?». При том, что последнее слово написал по-евангельски — с большой буквы. И, значит, ответ на неожиданно сформулированный вопрос предполагает нечто совсем иное и, уж конечно, исключающее чисто иллюстративный подход.

В 1880-е годы фигура Христа становится подлинным камнем преткновения, и не только для тех, для кого религия, по выражению еще Александра Иванова, «стала трупом», но, может быть, в первую очередь как раз для тех, для кого осознание данной ситуации становилось актом внутреннего, глубоко личного переживания. И дело тут не в простом делении общества на верующих и атеистов, а в одновременном присутствии в просвещенных умах веры и в Бога, и в человеческий разум. На отношении к Христу, то есть на признании в его двойной природе примата или божественного, или человеческого начала, обнаружилась не только вся двойственность, но и противоречивость общественного расцерковленного сознания. Склониться в смирении перед Богом или воспрянуть в торжестве человеческого разума?

Одним из негативных проявлений этого противоборства стало в свое время зарождение такого разрушительного явления, как нигилизм. Впоследствии на той же самой почве естественно и стремительно пустила свои корни и идеология позитивизма, названного Н. Бердяевым «религией человеческого самообожествления». Позитивистский оптимизм ненадолго исправил положение, и к 80-м годам русское общество оказалось в прямо противоположном состоянии. Многие тогда были готовы подписаться под словами Л. Толстого, ставшими в его «Исповеди» (1882) не только откровением самого писателя, но и точным выражением весьма распространенных тогда пессимистических умонастроений. «Я знал, — писал Толстой, — что я ничего не найду на пути разумного знания, кроме отрицания жизни, а там в вере — ничего, кроме отрицания разума, которое еще невозможнее, чем отрицание жизни».

В приятии Христа религиозное и гуманистическое мировидение пришли в острейшее противоречие. Этот внутренний разлад между разумом и Богом, между Градом и Храмом в душе человека являет собой, пожалуй, самую характерную, самую драматическую сторону русской жизни последней четверти XIX века.

Кажущаяся невозможность примирения «веры» и «разумного знания» усугубляла продвижение к мысли, что болезненно пульсировала в сознании: «Истина была то, что жизнь есть бессмыслица». Толстой в этих словах лишь сформулировал и без того носившийся в головах вывод, пролив тем самым свет на причину поднявшейся тогда волны самоубийств.

Таким образом, вопрос об Истине в рассматриваемый период оказывается не так уж прост, и мысль Вагнера о загадочности одного из выдающихся произведений русской живописи имеет под собой основания.

Сюжетная линия картины фиксирует, по словам ее автора, «ту минуту, когда Христос со своим учением стоит перед тем, кто отрицает Его учение». Программа, в которой ключевым является слово «отрицает», объясняющее активное использование приема контраста: и в художественной характеристике героев, и в их живописной интерпретации, и в резком, без полутонов, пограничье света и тени.

Вместе с тем, представляя Пилата «в силах», а Христа — в образе гонимого, Ге тем самым облачает событийный ряд картины в реалии исторической правды, которая и становится для него отправным моментом. И потому фигура римского наместника оказывается в потоке яркого солнечного света, а Христа — погруженной в глубокую тень. И все же, несмотря на все свое историческое оправдание, такое композиционное построение кажется неожиданным, чтобы не сказать — странным для Ге. Ведь хорошо известно его высказывание о том, что человек без Бога ходит во тьме. «А с этим светильником, — Ге был убежден, — человек может пройти ад — жизнь и выйти туда, где светло, радостно, разумно». Здесь же эта мысль не получает своего прямого воплощения, то есть позиционно никак не выражена, скорее наоборот, художник как бы нарочито противоречит самому себе. Что это? Еще один прием «от противного»?

Конечно, можно было бы апеллировать к историзму Ге, к той самой правде факта, которая и продиктовала свои жесткие условия. Версия вполне состоятельная, позволившая в свое время Л. Толстому даже увидеть в Пилате, например, чиновничью самоуверенность, что «вроде наших сибирских губернаторов». По той же самой причине современный исследователь творчества Ге доктор искусствоведения А. Г. Верещагина рассматривает сам характер «противопоставления персонажей» в картине как отражение «не только психологического, но и глубоко социального конфликта».

В сущности, на той же самой позиции в оценке полотна стоит и молодой, но рано ушедший от нас историк искусства Виктор Тарасов, полагавший, в отличие от Верещагиной, что «Ге влекла вседоступность евангельских образов». С одной стороны, Тарасов утверждает, что в данном произведении «всё утрировано, даже плакатно, конфликт обнажен». Но это плохо согласуется с конечным выводом Тарасова о том, что Ге создал «картину-притчу». Если все так «обнажено», в чем же тогда иносказание? Хотя само по себе определение картины как «притчи» заслуживает, на наш взгляд, внимания. И прежде всего потому, что при всей внешней доступности предложенной художником формы изложения, кажущейся ее простоте суть самого изложения, как всегда бывает как раз в иносказании, оказалась глубоко сокрытой. А иначе откуда же эти разговоры о загадочности картины?

Поводом к тому служит сам характер композиции, построенной на взаимном отрицании света и тени. При этом в явном художественном выигрыше оказывается фигура Пилата с ее богатой, почти скульптурной лепкой, а не Христа, как казалось бы, чей силуэт, погруженный во мрак, почти сливается с темной плоскостью стены. Если для Ге понятие «свет» существовал не только в физическом, но прежде всего в духовном смысле, то почему Пилату, язычнику, отдает он свет и, напротив, отказывает в нем Христу?

Совершенно очевидно, что при таком неожиданном перераспределении ролей проблема света в драматургии образа выходит на первый план, обнаруживая не только чисто живописный аспект. И, следовательно, раскрыть «тайну» картины «Что есть Истина?» невозможно, не выяснив, что в ней есть свет.

Его мощный поток, вливаясь в композиционное пространство, резко останавливает стена глубокой тени. Нигде на протяжении всей линии касания художник не допускает никакого, даже малейшего снижения ее остроты. А попавшие в просвет концы веревки, которой связан Христос, служат скорее восстановлению равновесия в композиции, поделенной на две части, нежели их тональному сближению. И так же как тень, по мере нарастания ее густоты, подавляет цвет, низводя его на нет, точно так же и свет, набирая ослепительную яркость, размывает, дематериализует цветовую окраску. Изначально заданная высокая интенсивность света и тени обусловила их противостояние друг другу на равных. Примечательно, что художник не наращивает это противостояние постепенно, а берет, так сказать, живописное фортиссимо сразу и только потом начинает обыгрывать тему контраста.

Пронизывая атмосферу картины, возникшее напряжение все же не растет хаотично, а сдерживается параллельно развивающимся графическим ритмом. Зарождающийся в рисунке пола, он строится не на свободной игре линий и форм, а на соотношении острых и прямых углов. Лишенный живости графический мотив, привнося в образный строй картины рациональное начало, усиливается в пластической интерпретации фигуры Пилата. В ее архитектонике не менее активно используется параллелизм, в угловых и линейных ритмах которого выстраиваются все те же многогранники, треугольники и т. д. Резко увеличенные, по сравнению с исходным положением, геометрические формы придали не столько монументальность, сколько статуарную крепость фигуре патриция.

Ни диагональные на его спине движения кисти, ни проложенные им в такт частые переборки светотени не нарушили уверенной постановки фигуры. Композиционно уравновешенная, она твердо стоит на земле. Ее пластическая обстоятельность резко контрастирует с изображением другого персонажа, написанного приглушенным, обобщенным цветом.

Солнечный луч, не прямой, а преломленный густой тенью, скользнул по лицу Христа. Неожиданно набравший силу блик очертил переносицу и, словно споткнувшись, сразу затих на его правой щеке. Ослабленный свет, оставив на плаще свои размытые следы, в последний раз вспыхнет, зацепившись за край багряницы, и тут же растает в ее складках. Они не смоделированы, как в живописи Пилата, а построены на колористической градации темно-коричневого, темно-красного и бордового. Если в компоновке фигуры Пилата средством, организующим и даже конструирующим объем, является свет, то избранная здесь цветовая гамма рассчитана не на отражение, а на поглощение его. Тонально сближенные краски сокрыли свою цветоносность, готовую раствориться в непроницаемой черноте. Формы, оказавшись под покровом плотной тени, лишились материальной фактуры, а пластика — своей весомости.

Психологическая окраска образа Христа предельно сдержанна. Внутренне сосредоточенный, он закрыт для Пилата, который, напротив, достаточно откровенен в своем эмоциональном проявлении. Снисходительный и ироничный, он не слышит Христа, чьи слова об Истине тонут в самодовольстве правоверного римлянина. Купаясь в лучах реального света, трезвомыслящий Пилат не воспринимает того, кто стоит перед ним. С дородным лицом и тупым затылком, он преисполнен сознания собственного превосходства. Ведь за ним не только государственная и военная сила, но и высокая античная культура с непререкаемым для него авторитетом великих мыслителей эпохи. В своих философских откровениях они выстроили логически стройную и ясную картину мира. В их умозрительных образах, рожденных аналитической мыслью, открывалась та самая истина, что высекалась, как искра, на философском камне, освещая все вокруг своим немеркнущим светом разумного знания. Для просвещенного Пилата все прочее — суеверие и сектантство. И потому в его руке, зависшей в воздухе, нет энергии действия. Вопрошающий жест не приглашает к диалогу.

Но и Христос, развернутый в сторону Пилата, тем не менее смотрит не на него, а через него, погруженный в собственные раздумья. В отличие от гордого патриция, его образ полон тишины и отрешенного спокойствия, о которое разбивается римская самоуверенность, не в состоянии превзойти, превозмочь силу мысли о бренности и суетности власти от земли.

В художественной трактовке образа Христа сказалось не только авторское понимание евангельских образов, но и сложившееся благодаря им собственное представление Н. Ге об истинном назначении художника вообще. Еще в 1864 г., вскоре после окончания работы над «Тайной вечерей», он пришел к выводу, что «дело художника не бороться. Он по преимуществу мирный человек, он заботится сохранить то, что ему дороже всего — его идеал». Это художественное кредо Николая Ге и определило в картине психологическую характеристику Христа, в которой программно воплощен исповедальный образ художника-творца.

При всей внутренней разобщенности героев картины и жест Пилата, и направленный взгляд Христа в своем встречном движении образовали своего рода замок, прочно скрепивший композицию, в которой оба они оказались в неразрывном единстве. Возникшее пластическое решение, отразив историческую перспективу, в которой их имена всегда вместе, одновременно открыло, и, кажется, помимо воли самого художника, второй план воссозданного им противопоставления.

В понимании Ге его герои олицетворяют «два начала». С одной стороны, «Пилат, боготворящий физическую силу», что выступает здесь символом естества, материи, земли, наконец, а с другой — Христос как «существо убеждений». И следовательно, не что иное, как «убеждения», декларируются мастером в качестве источника силы Христа в его смирении. И здесь также проявилось сугубо личное понимание сакрального, суть которого определялась самим художником в соответствии с его собственной иерархией ценностей. Сама же иерархия, а главное — ее вершина выстроились в сознании Ге уже давно. В письме к одному из своих друзей тогда двадцатишестилетний художник прямо заявил: «… нельзя заподозрить меня в равнодушии и тем более в отрицании самого дорогого, что есть в человеке, убеждения». С молодых лет исповедуя эту идею, он был предан ей всю жизнь. «…Лучше в лишениях окончить, — писал он через 25 лет, — но не изменить своей вере и своих убеждений». И даже на склоне лет для художника, пережившего душевную боль и горечь не только от недоброжелательной, как ему казалось, критики, но и официального неприятия и регулярного (!) изгнания его религиозных произведений с выставок, эта гуманистическая ценность оставалась незыблемой, и именно ею, как наивысшей для себя, он и наделил своего Христа.

В одном из писем к своему духовному наставнику Льву Толстому он признавался: «Я согласен с Паскалем, что привязываться к человеку не следует, привязываться к Богу нужно и должно, но я этого так ясно не понимаю». В этой фразе уже слышна подспудно ощущаемая несогласованность, чтобы не сказать — противоречивость богоискательского пути художника, что и приводило, говоря словами Стасова, к «разладу» «головы и сердца». И не только у одного Ге.

«Если нет высшего разума (а его нет, и ничто доказать его не может), — писал Толстой, — то разум есть творец жизни для меня». Но такой вывод, точно так же, как и в случае с Ге, не приносил ясности, а только еще больше заводил в тупик. В поисках выхода из него Толстой, превозмогая «ошибки разумного знания», хотя и пришел к осознанию Бога как начала не только веры, но и «всего человечества с его разумом», тем не менее стремился, а вслед за ним и вся расцерковленная интеллектуальная элита, все же к такому пониманию, «чтобы всякое необъяснимое положение представлялось мне как необходимость разума же, а не как обязательство поверить».

Воцерковленное сознание опирается на евангельскую заповедь смирения, включая и послушание, и служение. Беря «на себя крест свой, истинно верующие, — писал Святитель Феофан Затворник, — оставляют <…> отца своего — самость, распиная ее самоотвержением; оставляют род свой — свои личные греховные склонности, страсти и привычки, распявши их решимостью неуклонно во всем следовать страстеубийственным заповедям Господним…». Потому и укрепляется воцерковленный христианин в несении креста своего не рассудочной мыслью, но Духом, заботясь о главном — исполнении замысла Божьего о себе.

Давая хлёсткое название своему опусу, предатель Советского Союза и России В. Б. Резун решил одним шулерским ходом свою коммерческую и пропагандистскую русофобскую задачу, учитывая любознательность русского читателя и тягу определенного западного читателя к подтверждению своего интеллектуального превосходства над «медведями».

Посмотрим, как В. Резун обосновывает своё предательство (см. стр. 286): «Господа офицеры, на следующей конференции пусть же найдётся среди вас храбрец, пусть запустит булыжником в президиум!

Лично у меня храбрости на это не хватило. Потому бежал. Неужто никому из вас не хочется бежать из этой страны, где фашистские брехуны чувствуют себя вольготнее, чем в ведомстве доктора Геббельса? Неужто никому из вас не хочется бежать куда угодно, к чёртовой матери, и орать на весь свет, что вас обманывают?».

Во-первых, оказывается, В. Резун — трус, поскольку сам он не запустил булыжником в тех преподавателей и историков, которые излагали, по его мнению, неправду. Во-вторых, В. Резун — провокатор, так как предлагает русским офицерам бросать булыжником в президиум. В-третьих, В. Резун ещё раз провокатор, поскольку он предлагает офицерам бежать из страны, то есть предать Родину.

И, наконец, в-четвёртых. Не мог бы В. Резун объяснить, почему он взял псевдоним Суворов, фамилию нашего великого русского полководца? Фельдмаршал, а затем генералиссимус А. В. Суворов открыто громил противников русского народа и России. И известно, что он часто не был в милости у царей и их наполовину русофобского окружения. Однако из-за этого полководец А. В. Суворов не бежал ни во Францию, ни в Австрию, когда находился в, казалось бы, безвыходных ситуациях и во враждебной среде.

В. Резун был профессиональным разведчиком, который в 1978 году бежал в Великобританию. В СССР заочно приговорён к смертной казни. Учился в Военно-дипломатической академии. Очевидно, разведчик В. Резун в своё время вступил в Компартию Советского Союза. Интересно, из каких соображений вступал в партию? Для того, чтобы принципиально, как заявил бывший генеральный секретарь КПСС М. Горбачёв, развалить страну или из соображений обеспеченной жизни в СССР, а позже за рубежом?

Теперь по «фактам».

По танковой проблеме и в связи с этим поражением советских войск летом 1941 года. Надо рассматривать военный аспект в комплексе, а не только соотношение количества и качества советских и фашистских танков.

Во-первых, Германия имела подавляющее превосходство в авиации. И горели советские танки не от немецких танков, а от бомбёжек штурмовой авиации, от первых же налётов, особенно в первые дни вероломного нападения.

Во-вторых, у немцев были моторизованные (мотоциклетные) части, которые были нацелены на ускоренный захват территории.

В-третьих, у немцев машиностроение десятилетиями развивалось, а значит, и кадры были технически высоко подготовлены. В России развитие машиностроения началось в конце XIX века, замедлилось 1-й мировой и гражданской войнами, лишь затем с конца 20-х годов (после нэпа) фактически началось развитие оборонной промышленности и, соответственно, подготовка технических кадров. И Резун сквозь зубы признаёт, что многие советские танкисты летом 1941 года имели всего по несколько часов вождения (стр. 228). Но затем пишет, что было призвано в Красную Армию 200 000 водителей тракторов. Но это уже после крупнейших танковых потерь. Но кроме водителя в танк садится и стрелок, и механик. Но даже этих призванных в армию надо было подготовить ускоренно. И надо молиться на Сталина, который поставил задачу всестороннего развития страны и кадров, и в кратчайший строк.

Как пишет Резун, журнал «Вопросы истории» (1970, № 5, стр.25) сообщил: «В германской армии было 3712 танков, в Красной Армии — 1800 (тяжёлых и средних)». Далее Резун пишет, что «о большом количестве легких и устаревших — ни слова». И что на 21 июня 1941 года у Сталина было 24 000 танков. Цифры взяты с потолка. Были в СССР старые танки, но они были фактически как мишени для немецкой авиации и артиллерии. Только к лету 1943 года СССР сравнялся с Германией по количеству танков. И когда произошла танковая битва на Курской дуге, фашисты потерпели крупное поражение. Их «леопарды» и «тигры» были разбиты.

А как красиво В. Резун разыгрывает проблему отсутствия топографических карт в наших войсках! И очень ему хочется развенчать маршала Г. К. Жукова. По поводу отсутствия топографических карт в результате предательства или головотяпства. Как признаёт Резун, у немцев были свои головотяпы (по конструкциям танков), и у Британии были такие, которые конструировали танки, не учитывая их работу в снега и морозы.

И не надо Резуну ёрничать, что вся Европа смеялась над русскими в первый период войны. Черчилль в 1941 году не смеялся, и Рузвельт после разгрома американского флота в Пёрл-Харборе японцами в декабре 1941 года тоже не смеялся. Они с радостью поставляли в СССР джипы, студебеккеры, продовольствие и др., чтобы только не обескровить английскую нацию и сократить потери американских солдат. И до лета 1944 года не открывали второй фронт. Конечно, мы и без Англии и США выиграли бы войну с Германией, только, вероятно, на год позже, когда полностью развернули бы автомобильную военную промышленность. Тем более, мы переиграли Германию с её промышленной и конструкторской мощью всей Европы в области производства самолётов, новых танков, автоматов, артиллерии и т. д. Переиграли хвалёных немецких специалистов в техническом уровне вооружения. В освоении дизельных танков, на чём, оказывается, настоял Жуков, что вскользь признаёт В. Резун.

Сокращение сроков войны — это сокращение количества жертв. А Резун играет на домыслах, что Жуков не жалел русских солдат при наступлении. Факты свидетельствуют от обратном. Напомним Резуну о мощнейших артобстрелах сильно укреплённых немецких городов и при любом наступлении в целях резкого снижения потерь в Красной Армии.

И по поводу репрессий.

Вспомним историю СССР в эти трагические и героические годы. По всей стране в 30-е годы ХХ века шло небывалое в истории строительство энергетических и промышленных объектов, шла подготовка к ожидаемой с Запада агрессии. Интенсивно создавалась авиационная техника, производились новые танки и вооружение, шло строительство металлургических заводов на Урале и на юге Украины, широкой сети железных дорог, мощных гидростанций и сетей электропередач. Были созданы крупнейшие научно-исследовательские центры и подготовлены научные и инженерные кадры. А в области литературы и искусства осуществлялось идеологическое обеспечение этих мощных преобразований.

Однако после провокационного убийства 1 декабря 1934 года в Ленинграде С. М. Кирова началась эпоха выявления действительных и мнимых «врагов народа», сведения личных счётов, взаимных доносов, особенно со стороны партийных руководителей среднего звена. Журналисты местных и центральных газет выслуживались и «подогревали» руководство разных рангов. Выявленных «врагов народа» (зачастую просто лишнее сболтнувших граждан) сажали в тюрьмы, отправляли на строительство промышленных объектов или высылали в отдалённые края (автор этой статьи родился в Казахстане, куда из Ленинграда в декабре 1936 года были высланы его родители, выпускники знаменитого Ленинградского технологического института).

И вот январский пленум ЦК ВКБ(б) 1939 года принял ряд мер, обеспечивающих ликвидацию практики огульных исключений из партии. А в марте 1939 года на 18-м съезде ВКП(б) секретарь ЦК А. А. Жданов выступил с докладом, в котором огласил раздел «Об отмене массовых чисток» и разоблачил авторов доносов как действительных врагов народа. Привожу выдержки из выступления А. Жданова на съезде:

«В Архангельской партийной организации был, например, разоблачён такой злостный клеветник, как Прилучный, который написал 142 заявления на коммунистов, и ни одно из них не подтвердилось».

«В Ленинграде в течение долгого времени орудовала антипартийная группа Напольской, которая усердно „организовывала“ компромат на честных коммунистов, писала на них заявления в НКВД и добивалась избиения честных людей. Этой группой были оклеветаны несколько десятков честных людей».

«Гладких, бывший секретарь Ровдинского РК ВКП(б) Архангельской области, давал задания каждому коммунисту найти врага народа и предупреждал заранее, что „перегибов от этого никаких не будет“».

«В Ключевском районе Актюбинской области врагом народа Песковской было организовано исключение из партии 156 коммунистов, что составляло 64 % всей организации».

«…в одном из районов Киевской области был разоблачён клеветник Ханевский. Ни одно из многочисленных заявлений, поданных Ханевским на коммунистов, не подтвердилось. Однако этот клеветник не потерял присутствия духа и в одном из своих разоблачительных заявлений в обком КП(б)У (Украины. — прим. авт.) обратился с такой просьбой: „Я выбился из сил в борьбе с врагами, а потому прошу путёвку на курорт“ (Смех в зале.)»

И на 18-м съезде ВКП(б) было принято решение о прекращении массовых чисток в партии и наказании виновных, что остановило лавину доносов со стороны активных карьеристов и лакействующих граждан. В. Резун наверняка знает о докладе А. А. Жданова на 18-м съезде ВКП(б) в марте 1939 года о прекращении репрессий и чисток в партии, но молчит.

По ходу опуса «интеллигент» В. Резун сообщает, что он решил проверить стойкость русского солдата на температуру порядка 30–40 градусов мороза в условиях войны СССР с Финляндией. Вышел он с бутылкой водки, с буханкой хлеба и банкой консервов в мороз. И не выдержал даже нескольких часов. А русский солдат и в финскую войну при 30–40-градусном морозе (месяцами!) прорывал линию Маннергейма — и прорвал! И страдает В. Резун: как же эти морозы выдержал наш солдат?

Резун прямо патологически ненавидит Сталина. А за что, собственно? За победу над Германией и освобождение от фашизма?

Об организации мировой революции со стороны Сталина с подачи Резуна. Никакой мировой революции Сталин делать не собирался. Иначе он бы дошёл до Ла-Манша в 1945 году. Пусть Резун не вводит в заблуждение европейскую элиту. Как и после Сталина, вся политика СССР строилась на обеспечении безопасности Родины. Этим же занимаются все страны, в том числе Великобритания, США, Китай, Франция (с ядерным оружием) и др.

О демагогическом названии главы «Кто был автором легенды о неготовности Сталина к войне?» Во-первых, почему о «неготовности Сталина»? Готовилась вся страна, а не один Сталин. Во-вторых, речь идёт о недостаточной технической готовности. В-третьих, наша страна была и будет готова к любой агрессии с духовной точки зрения. И вот поэтому ведётся информационная война против нашей страны с 1946 года согласно доктрине Даллеса о нахождении в России предателей. И если почти каждого человека разуверить в необходимости обороны Родины, внушить, что все начальники дураки и шкуры, тогда бери страну голыми руками. И атомных бомб не надо. Вот этим и занимается господин В. Резун, а содействуют ему издатели и журналисты с русскими фамилиями, но с русофобской психологией или недостаточными историческими знаниями. Попробуйте что-нибудь подобное негативное опубликовать во Франции о Наполеоне. Как минимум, получите отказ в визе. Вот, например, сатирик М. Задорнов высказался, что американцы тупые, так ему сразу закрыли визу в США. Это он сам сказал на одном из вечеров-концертов на телевидении.

В. Резун заявляет, что «Сталин не дал объединиться коммунистам и социал-демократам в Германии». Это — очередная ложь. Население Германии в то время уже было заражено национализмом, тем более, что Гитлер играл на чувствах немцев по поводу несправедливых контрибуций и условий мира, которые в 1918 году в Версале навязала Германии элита Франции. Она же и расплатилась за это последующим вторжением и реваншем соседа, который плевал на границы и напал на Францию со стороны нейтральной Бельгии, обойдя линию Мажино.

Когда в июле — начале августа 1939 года Запад фактически затянул (по принципу «ни да, ни нет») переговоры с СССР, Сталин и руководство страны решили пересмотреть направление внешней политики. И в условиях затянувшихся переговоров, а фактически предательства западной дипломатией интересов СССР и Польши, руководство СССР и Сталин сделали поворот в политике ради предотвращения нападения в невыгодных для нас условиях, когда шло перевооружение армии. За выигранные два года СССР провёл испытания и успел запустить в производство современные танки (Т-34) и самолёты.

Таким образом, в середине августа 1939 года руководство СССР (и не только Сталин) решило обезопасить страну (хотя бы на время). Об этом написано много. Да, разделили с Германией сферы влияния, отодвинули границы от главных центров, вернули Западную Украину и Белоруссию.

23 августа 1939 года СССР подписал с Германией пакт о ненападении. В начале сентября 1939 года Гитлер оккупировал Польшу. СССР по договору вернул (а не захватил) исторически принадлежащие славянской России западные Белоруссию и Украину. А Англия вынуждена была в 1939 году вступить в войну с Германией из-за договора с Польшей. И без великого союзника — СССР Англия расплатилась за хитрость и один на один оказалась с Гитлером. Теперь-то руководители Англии и запели в адрес СССР: давайте начинайте войну с Германией. И что же, СССР, не успев заключить договор о ненападении с Германией, должен был его тут же нарушить? Думать надо было раньше, господа западные дипломаты!

Измышления В. Резуна — это как бальзам на души русофобской части элиты Запада. Поскольку это политика против русского народа, позвольте сообщить адрес издательства этого опуса.

Указано издательство «ACT» (адрес: Звёздный бульвар, дом 21, 7-й этаж, тел.: 215-43-38, 215-01-01, 215-55-13). Зарегистрировано это издательство в Республике Дагестан, Каякетский район, ул. Новая, д. 20.

Издано при участии ООО «Харвест», тираж 5000 экз., 2002 г. Печатается с разрешения автора и его англоязычного литературного агента.

Почему это издатели-регистраторы забрались так далеко от центра России? Может, В. Резун это знает?

Сразу хочу оговориться: рассказывая о книге Сизова, буду опираться и на свои воспоминания. И чтобы в дальнейшем не возвращаться к сказанному, замечу: автор этих заметок о книге — сибиряк-красноярец. Как и многие мои сверстники, я из города на Енисее в сорок втором году уехал на фронт, так и не окончив военное училище. А в сорок пятом вернулся на берега могучего Енисея и работал сначала редактором газеты на знаменитом пятиорденоносном «Красмаше», а затем редактором Красноярского книжного издательства. Поэтому многое из того, о чём пишет Леонид Георгиевич, проходило и на моих глазах.

…Думаю, что кто-то из секретарей Красноярского крайкома партии, ещё живущих среди нас, прочитав книгу Леонида Сизова «Всё остаётся людям» (Красноярск, ИПЦ «Платина», 2000–2003 годы) с белой — именно с белой! — завистью мог бы и сказать: «А почему не я?» Да потому, наверное, что именно этот человек, родившийся на берегах «неистового Енисея» во граде Красноярске, начавший свою трудовую жизнь слесарем по ремонту двигателей, а потом окончивший Сибирский лесотехнический институт, отработавший многие десятилетия сначала секретарём Красноярского горкома ВЛКСМ, затем заведующим промышленно-транспортным отделом, вторым и первым секретарём Красноярского горкома КПСС, председателем горисполкома и, наконец, вторым секретарём Красноярского краевого комитета партии, — именно он, Леонид Георгиевич Сизов, и выстрадал, и заслужил это право — искренне и полно написать о своём крае, обо всём, что видел, в чём принимал непосредственное участие, что полюбил всей душой и сердцем, чему посвятил почти всю свою жизнь.

С неослабевающим интересом читал я эти три огромных тома. И когда автор ярко повествует о своём детстве, о Енисее, куда бегал со своими сверстниками купаться, о ледоходе, о друзьях своих — невольно появлялась мысль: а ведь он мог бы, наверное, написать роман, в котором бы тесно переплетались судьбы знакомых ему людей, творящих большие дела на огромных — от хребтов Саянских до Ледовитого океана — просторах родного ему Красноярского края. Поистине неисчерпаемый жизненный материал! Но не роман получился в итоге — а строго документированный живой рассказ о преображении Красноярья в послевоенные годы, о первопроходцах и героях великих советских строек, о небывалом взлёте науки и культуры по обе стороны полноводного Енисея.

…Первая книга трилогии получила название «Летопись рукотворных чудес Красноярья». В ней более сорока глав, и в каждой — рассказ о рождении и становлении того или иного предприятия, а то и целого комплекса предприятий. Да каких! Поэтому начну, как говорится, с «хлеба», который издревле на Руси — всему голова. Таким «хлебом» развития индустрии (да только ли индустрии!) является электроэнергия.

В 1914 году на первой городской электростанции выработка электроэнергии достигла примерно 745 тысяч киловатт-часов, что давало возможность питать всего-то 4800 электрических лампочек, освещающих дома богатого люда.

А всего через 40 лет могучая Держава, победившая фашизм, была способна создать великое «электрическое чудо» на обузданном Енисее, несущем в Северный Ледовитый океан в период паводков около 100 тысяч кубических метров воды в секунду. В Шумихинском створе был сооружён гигант энергетики мощностью в 6 миллионов киловатт!

Автор книги рассказывает о том, как со всех концов Советского Союза ехали на берега Енисея молодые гидростроители; как строился их красивейший посёлок, ставший впоследствии городом Дивногорском; как ниже будущей плотины возводился мост и как, наконец, наступило время, когда с самосвала в реку была сброшена огромная глыба с надписью: «Покорись, Енисей!».

Леонид Сизов так описывает свои первые впечатления от встречи с А. Бочкиным, начальником строительства ГЭС: «Он не смотрелся маститым начальником, за плечами которого были уже, как писали журналисты, „шесть рукотворных морей“. Был прост, доступен, больше походил на работягу, на труженика, отягощённого жизненным опытом и грузом уже свершённого…».

И вот, наконец, в три часа ночи 13 октября 1967 года дрогнули бетонные перекрытия под ногами собравшихся монтажников и гидростроителей, не уходивших с вечера из машинного зала станции. Откуда-то из глубины донёсся всё нарастающий гул. Приборы показали, что гигантское рабочее колесо турбины пришло в движение…

Не менее ярко автор книги рассказывает о строительстве и пуске самой мощной в мире Саяно-Шушенской ГЭС. Это тоже была комсомольско-молодёжная строительная площадка. Романтика хвойной тайги, костров у дорог манила тысячи и тысячи молодых парней и девчат. Здесь они испытывали себя на прочность, здесь были не просто свидетелями, а участниками героических свершений. В 1985 году ими были установлены последние, 9-й и 10-й, агрегаты гидростанции в Саянах. А в следующем году, выработав около 80 миллиардов киловатт-часов электроэнергии со дня пуска, ГЭС возвратила государству все затраты на её возведение.

Море электрического света создавало условия для стремительного развития всего промышленного и сельскохозяйственного потенциала края. Естественно, работы на десятках строительных площадок велись, что называется, «в ногу» с вводом новых электроэнергетических мощностей, о чём и рассказывает автор книги.

Что было выдвинуто на первое место? Конечно же, производство алюминия — «крылатого металла», в котором остро нуждалась наша авиационная промышленность. В конечном счёте большая часть электроэнергии Красноярской и Саяно-Шушенской ГЭС стала потребляться именно на этих гигантах индустрии. Автор книги подробно рассказывает о гигантских стройках и вводе в строй действующих знаменитого Ачинского глинозёмного комбината. За всем этим видится стремительный рост нашей авиационной промышленности в годы Советской власти — и не менее стремительный рост поставок сибирского алюминия с уже «прихватизированных» заводов за границу в последние годы, когда наша авиационная промышленность, как военная, так и гражданская, что называется, была посажена «на мель». Горько это сознавать…

Да, невозможно в этой небольшой по размеру рецензии объять, даже просто перечислить все «индустрии шаги саженьи», совершённые за считанные годы всего лишь в одном из регионов Советского Союза (правда, каком огромном и богатом!).

Вторая книга трилогии Л. Г. Сизова посвящена главному «секрету» успеха в преображении Красноярья после войны. И секрет этот — кадры, или, говоря на демократическом «новоязе», партийно-советская, хозяйственная и научная элита, взращенная в те годы в духе сибирского патриотизма, высокого профессионализма, новаторства. Автор не скупится — он называет десятки и сотни имён руководителей и рядовых героев строек, предприятий, колхозно-совхозных полей, учёных, деятелей культуры.

Автор сосредоточил особое внимание на бывших руководителях края, на чьи плечи ложилась самая тяжкая ноша ответственности за состояние дел в громадном крае. Начало списка «самых-самых главных» автор ведёт с Аверкия Борисовича Аристова, который возглавлял партийную организацию края с 1944-го по 1950 год. Это были трудные и славные годы послевоенной перестройки народного хозяйства.

Словно книга серии «ЖЗЛ» читается глава, посвящённая Владимиру Ивановичу Долгих — бывшему партийному лидеру края, потом, через годы — секретарю ЦК КПСС, а ныне руководителю Всероссийского совета ветеранов войны и труда. Когда началась Великая Отечественная война, девятиклассник Володя Долгих прибавляет себе год и добровольцем идёт на фронт в Красную Армию. В феврале сорок третьего получает тяжёлое ранение. Затем — годы учёбы в Иркутском горно-металлургическом институте. Талантливый инженер Долгих в 1958 году становится главным инженером, затем директором Норильского горно-металлургического комбината имени А. П. Завенягина. За освоение Талнахского месторождения ему присваивается звание Героя Социалистического Труда.

И, наконец, о третьей книге Леонида Сизова, получившей красивое название «Краснояры — в спорте яры». «Название книги, — пишет автор, — навеяно известным высказыванием нашего великого земляка Василия Ивановича Сурикова… И я хотел бы отнести суриковскую удаль, ярь души и характера к нашим молодцам-красноярцам, показывающим удаль и мастерство в спортивных состязаниях страны и планеты».

Автор книги называет имена, известные всему миру: Ивана Ярыгина, выдающегося советского атлета, тренера сборной страны по вольной борьбе, двукратного Олимпийского чемпиона, многократного чемпиона мира; Алексея Шумакова, чемпиона Олимпийских игр, чемпиона мира по греко-римской борьбе; Владимира Зырянова — легенду красноярского спорта в скалолазании, мотоспорте и горных лыжах.

…Прочитана последняя страница трилогии Леонида Сизова «Всё остаётся людям». И невольно всё острее, всё тревожнее встаёт вопрос: а действительно ли всё, что создавалось трудом сибиряков, трудом приехавших со всех концов необъятного Советского Союза комсомольско-молодёжных бригад, — ныне, в новой России, является достоянием людей? И что надо сделать всем нам, чтобы в будущем с радостной утвердительностью отвечать «да!» на этот судьбоносный вопрос?