Кейт. Нет, нет, и еще раз нет! Никуда мы не идем!

Крис. Но нам так хочется…

Кейт. Да вы только посмотрите на себя. Только посмотрите! Танцевать в разгаре дня? Кто может позволить себе такое? Только бездельники у которых ветер в голове.

Агнес. Кейт, я думала что мы…

Кейт. Вы что, хотите чтобы вся округа смеялась над нами? Взрослые женщины и вдруг танцуют? Что на вас нашло? Все-таки это дом Отца Джека, и мы никогда не должны, слышите никогда, не должны забывать об этом. Нет, нет и еще раз нет. Никуда мы не идем.

Роуз. Но ведь ты только что сказала…

Кейт. И хватит об этом. Вопрос решен. Не хочу об этом больше слышать.

Майкл. На следующий день, вечером к нам пожаловала Вера Маклафлин и объяснила Агнес и Роуз, почему она больше не будет покупать у них перчатки. Большинство надомников уже устроились из фабрику. То же самое она посоветовала сделать и сестрам. И причем как можно скорее. Волна промышленной революции докатилась и до Баллибега.

Устраиваться на фабрику они не стали и остались без средств к существованию. Ни разу не обсуждали свое положение и с сестрами. По-видимому, Агнес уже все решила за двоих, тем более, что Роуз на фабрику все равно бы не взяли. А, может быть, как считала Кейт, работа на фабрике была для Агнес не по душе. А, может, они просто-напросто хотели… сбежать.

Так вот, когда я вернулся из школы после первого дня учебы, и мы пошли на кухню обедать, около кружки с молоком мы заметили записку: «Мы уехали навсегда. Так будет лучше для всех. Не пытайтесь разыскать нас». Чувствовалась решительная рука Агнес. Естественно, мы пытались разыскать их. Пыталась и полиция. Пытались и наши соседи, у которых была масса родственников в Англии и Америке. Но они исчезли бесследно. И когда я все-таки напал на их след, двадцать пять лет спустя, в Лондоне, Агнес к тому времени уже умерла, а Роуз умирала в приюте для бедных в Саутварке. Сведения, которые я собрал об их прошлой жизни, были слишком отрывочными. Они то и дело переезжали с места на место. Работали уборщицами в общественных туалетах, на фабриках и в метро. Потом Роуз уже не могла найти работу и Агнес работала за двоих. Но свести концы с концами она не могла. И потом, насколько я понял, они отчаялись. Начали пить, ночевать в парках, подъездах, на набережной Темзы. Агнес погибла от холода. А через два дня после того, как я обнаружил Роуз в ее убогом приюте, умерла и она, во сне. Мы виделись перед ее смертью, она меня даже не узнала.

Отец Джек быстро шел на поправку. Был бодр, энергичен и слова не путал. Но в тот самый понедельник литургию он не служил. Он вообще не отслужил ни одной службы. И соседи перестали спрашивать о нем. И имя его уже никогда не появлялось в «Донегал Инквайр». И не было никакого торжественного приема в его честь с музыкой, флагами и речами.

Но он никогда не терял надежды вернуться в Уганду, и все красочно расписывал свою жизнь среди прокаженных. И каждый новый эпизод сопровождался новыми деталями. И каждая новая деталь — удивляла, потрясала и шокировала бедную тетушку Кейт. Пока, наконец, она не приклеила ему ярлык, «это его собственный духовный поиск». «Прыгать вокруг костра и угощать курицей то ли Ихо, то ли Ико, или как там их еще, это не религия». Так уж я воспитана, и это мое искреннее убеждение. И при этом решительно мотала головой. «Он должен заниматься собственным духовным поиском». И когда он внезапно скончался от сердечного приступа, накануне следующего праздника урожая, а это значит что после его возвращения прошел почти год, моя мать и Мегги тяжело переживали это событие. Кейт несколько месяцев подряд оставалось безутешной.

Мой отец отплыл в Испанию в ту самую субботу, как и было запланировано, помню его последний танец на тропинке в стиле Фреда Астера, с тросточкой, в треуголке дяди Джека, сдвинутой набекрень. И когда он очутился на проезжей части, он остановился, повернулся к нам лицом и послал целую дюжину воздушных поцелуев моей матери и мне. Все это выглядело очень театрально.

Он получил травму в Барселоне, упал со своего мотоцикла, так что стал хромых до конца своих дней. Хромота не мешала ему ходить, но на танцевальной карьере был поставлен крест. И переживал он это очень тяжело, даже роль увечного ветерана, которая очень льстила ему, не могла вернуть былую радость.

Иногда, раз в год он навещал нас. И каждый раз с надеждой на новую карьеру. И каждый раз с обещанием жениться на матери, а мне купить новый велосипед. Потом, в 1939 году началась война; приходить он стал все реже и реже, а потом его визиты прекратились вовсе.

Как-то, в середине пятидесятых, я получил письмо из маленькой деревушки на юге Уэльса; короткую записку от молодого человека моего возраста и с таким же именем: Майкл Эванс. Он нашел мой адрес и имя в бумагах своего отца, Джерри Эванса. Он представился моим единокровным братом и сообщал, что наш общий отец тихо скончался на прошлой неделе у себя в доме, в кругу семьи.

Перед смертью за ним ухаживала его жена и трое взрослых сыновей, все они жили и работали в этой деревушке.

Моя мать так никогда и не узнала об этом письме. Я решил не бередить ей душу, в отличие от моего отца, который только этим и занимался в те годы. Так что, прав я или нет, но о письме она так никогда и не узнала.