© Анна Зимова, 2015

© ООО «Издательство АСТ», 2016

Даша спешила по проходу с подносом, нагруженным баночками колы, когда за спиной сказали: «Руки вверх!» Даша вздрогнула. Одна из банок, упав, покатилась под дальний ряд кресел. Даша обернулась и посмотрела прямо в дуло направленного на нее пистолета. «Руки вверх», – повторил преступник и угрожающе качнул оружием в ее сторону. «Сева, – мать заставила мальчишку опустить пистолет, – поешь уже, наконец». И сказала Даше равнодушно: «Извините». Даша пошла за новыми банками колы.

Бортпроводница II класса Дарья Шишмарева подозревала, что рейс будет неудачным. Об этом говорили дурные приметы. Можно, конечно, не обращать внимания на предвестия, но… Капитан Сергей Горецкий споткнулся на трапе, да так, что чуть не упал. С кем не бывает, скажете вы, тем более если человек выпил. Но добавим к этому воробья, залетевшего в салон. И выданную прямо накануне рейса новую летную форму. Хоть бы все обошлось. Ведь погода – самое то, и пассажиров немного. А все равно неспокойно.

По дороге в секцию с напитками Даша притормозила возле компании молодых людей. Красивые ребята, украшение рейса. «А в следующем году можно съездить на Бали», – мечтательно говорила одна из девиц, весьма эффектная. Обращалась она будто бы ко всем, но поглядывала при этом только на своего спутника, черноволосого красавца. Но тот молчал, обмякнув в кресле и закрыв глаза.

Подавая им несколько раз напитки, Даша, особо и не прислушиваясь, узнала едва ли не всю подноготную компании. Два товарища поднакопили деньжат и свозили своих длинноногих подружек в Таиланд. С ними летела и совсем молоденькая, шустрая, но далеко не столь привлекательная девица – один из парней зачем-то взял с собой еще и сестру. Сестра всю дорогу сидит с кислым лицом. И поделом, нечего увязываться за влюбленными парочками. Но не перипетии их отношений волновали Дашу. Ее беспокоил молодой черноволосый красавец.

– Не желаете ли чаю? – Склонившись над ним, Даша украдкой принюхалась. Спиртным не пахнет, а парень всю дорогу вялый. Что-то с ним неладно.

Красавчик лишь махнул рукой.

– У вас все хорошо? Если что, этим рейсом летит врач. Он сидит в хвосте. Такой… с золотыми волосами.

– Все нормально! Что вам еще нужно? – вспылил парень, открыв глаза, которые оказались ярко-голубыми, со зрачками как агатовые бусины.

Даша вежливо кивнула и отошла.

Через проход застыл в своем кресле и уставился на нее в упор очень странный тип. У мужчины такие жидкие волосы, что их следовало бы вовсе остричь, а он зачем-то отрастил их до самых лопаток и собрал в жутковатый крысиный хвостик. И глаза неприятные – слишком уж цепкие, приметливые. Гражданин, по всем признакам, аэрофоб. Попросил место у аварийного выхода. Нервничает и до сих пор не расстегнул ремень.

– Вы можете отстегнуть его, если хотите, – предложила Даша.

– Спасибо, мне и так удобно.

«Знал бы ты, – думала она, протягивая ему с широкой улыбкой леденец, который он отверг взмахом руки, – как надоели нам трусы вроде тебя. Ты здоровый мужик, возьми себя в руки». Но вслух она спросила лишь:

– Что будете есть?

– Мне воду.

– А поесть?

– Спасибо. Мне ничего не нужно.

Ну на нет и суда нет.

Напарница Жанна, проходя мимо, с ехидной улыбкой обронила:

– Твои любимчики тебя вызывают.

– Господи, что им опять надо…

Мимо этой семьи с несносным ребенком Даша уже старалась ходить на цыпочках. Не только мальчик, вся семейка – полный вперед. Есть пассажиры, которые считают своим долгом попросить все, что, как они думают, причитается им по праву во время полета. Просто – выньте и положьте. «Даже если мне это не нужно. Я купил билет, я имею право требовать».

– Что вы хотели?

– Извините, это сын нажал кнопку.

– Вы не могли бы попросить мальчика не вызывать персонал без нужды?

Женщина лишь пожала плечами, мол, ребенок, что с него взять:

– Но, раз уж вы здесь, дайте воды. Мужу надо запить таблетку.

– Какие-то проблемы?

– Просто частит пульс, – отрезала женщина, – дайте уже воду.

Лицо у мужа страдальческое. Достаточно посмотреть на эту розовую лоснящуюся физию, чтобы понять – симулянт, на таких пахать надо. А он глотает таблетку с таким видом, будто сейчас умрет. Словно почувствовав ее раздражение, пара стариков, что сидела через проход, побоялась лезть с просьбами.

– Какой вам сок? – спросила Даща, и дама с седой кичкой замахала руками:

– Да нам все равно.

Идеальный тип пассажира, дисциплинированный, ненавязчивый, благодарный. Все бы такими были.

Но это еще цветочки. Настоящая «ягодка», или «фрукт», если хотите, сидит в бизнес-классе. Господин Самохвалов – известный дебошир. Находится в черном списке сразу трех авиакомпаний. Если летит Самохвалов, весь персонал должен хоть одним глазом за ним следить, чтобы он чего не натворил. Он приставал к стюардессе Nordwind Airlines и отколошматил стюарда, который сделал ему за это замечание. На рейсе авиакомпании «Россия» Самохвалов вообще прорвался в кабину пилотов, применив при этом силу. Об этом даже говорили в теленовостях.

Сейчас Игорь Самохвалов, единственный пассажир бизнес-класса, вел себя относительно спокойно.

– Быстрее нельзя было? – спросил он, когда Даша подала колу.

Нет, она не ненавидит свою работу, честное слово. Ей есть за что ее любить. Просто день сегодня такой… нехороший. Тревожно как-то. Давление, может, или нервы. Как прикажете их беречь при такой-то работе?

Снова вызывает семья с ребенком. Почему бы им не поспать для разнообразия?

Жанна, подводя губы слишком уж темным карандашом, посмотрела на нее с сожалением:

– Сколько раз тебе повторять? Не давай сесть себе на шею. Прикинься, что не расслышала.

– Я так не умею.

Что Жанна, что Рома – оба умеют напустить на себя равнодушие. Есть лица, глядя на которые сразу понимаешь – с этим не забалуешь. У Жанны – красивое, всегда немного усталое и равнодушное. У Ромы, если честно, глуповатое. Рома специально делает вид, что чего-то напутал, забыл. Что взять с рыжего конопатого растяпы?

– У вас есть йогурт меньшей жирности? – спросила мать мальчика, когда Даша снова встала перед ней во фрунт. – Мне все-таки ребенка кормить.

«Никаких проблем. Я только корову подою», – подумала Даша, но выдавила улыбку:

– Я что-нибудь поищу.

Недавно их, бортпроводников компании U-Tair, заставили пройти тренинг, на котором объяснили: во времена жестокой конкуренции сервис должен стать еще лучше, поэтому пассажиру нужно угождать. Выяснять как можно больше о его вкусах и привычках. О предпочтениях в еде. Есть ли у него аллергия или какое другое заболевание, способное «прихватить» прямо в полете. И улыбаться, улыбаться, улыбаться. В общем, выполнять все требования «в пределах разумного». Всякий раз, когда говорят «улучшение качества обслуживания», жди, Даша, хлопот. Обязанностей у тебя прибавится, а зарплата останется прежней. И кто скажет, где кончаются «пределы разумного» и начинаются капризы?

Странный рейс. Всего четырнадцать пассажиров, и так много беготни. Даша не разделяла рейсы (которых за ее плечами было уже полтысячи) на длинные и короткие, на ночные и дневные, на зарубежные и российские. Рейсы, по ее мнению, бывают лишь двух категорий – удачные и неудачные. Те, на которых все идет по плану, и те, на которых все наперекосяк. На которые, будто сговорившись, приобрели билеты одни стервецы и придирщики. Этот рейс с самого начала можно было причислить к неудачным. Сговор, цель которого довести ее до белого каления, налицо. Но есть среди пассажиров и приятные исключения.

– Простите, можно вас на минуточку, – подозвала женщина с бледно-розовым шрамом почти во всю щеку. Есть еще интеллигенты, которые не щелкают пальцами перед стюардессами, скромные милые женщины вроде этой. Вот подруга ее – по всему видно, штучка еще та. Ультрамодная прическа, холеное лицо. Такая прыща у себя не допустит, не то что шрама. Зачем ей эта серая мышка? Может, это вообще ее служанка, а не подруга?

– Разумеется.

– Скажите мне правду. Что-то случилось?

– Почему вы так решили?

– Трясет же, – почти прошептала женщина.

– Небольшая турбулентность, не о чем беспокоиться.

«Скажите мне правду…», «То, что нас трясет, это опасно?», «Хватит ли у нас горючего?», «Почему мы кружим над городом назначения?», «Может ли у самолета отвалиться крыло?». (Крыло почему-то вызывало больше всего вопросов, будто у самолета ломаться больше нечему.)

«Ох, дорогие мои, а вы уверены, что хотите знать, как все обстоит на самом деле? Если бы я, Дарья Шишмарева, взялась вдруг говорить правду, и только правду на протяжении всего полета, половина из вас вообще перестала бы летать». Вот она объявляет по громкой связи дежурное: «Наш полет проходит по плану. Командир корабля Сергей Горецкий желает вам приятного полета». А как вам понравится правда: «Да, все, действительно, идет по плану. Горецкий пьян и спит себе спокойно. Как обычно. Плевал он, что все знают, что он в зюзю. Как человека, его можно понять – у него погибла жена. Запил мужик. Но как профессионал он, конечно, перегибает. Но ничего, к прилету он проспится и самолет посадит. Он все еще первоклассный пилот».

Или: «Дружная команда нашего лайнера сделает все, чтобы полет был для вас приятным». «Как же – дружная. Скоро глаза друг другу выцарапаем. Второй пилот, Якушев, собирается писать докладную записку на Горецкого. Так что, может, того скоро попрут из авиации. Жанна и Рома, разумеется, ее подпишут. Им осточертело это пьянство. А я не подпишу. Мне Горецкого жалко. Еще я имела глупость с ним переспать, хотя знала, что он ни о ком, кроме своей покойной жены, не думает и всегда будет любить ее одну. Теперь Жанна с Ромой потешаются надо мной, отпускают шуточки, после которых жить не хочется. Хоть увольняйся. А Горецкий… Я не уверена, что он вообще помнит, что между нами произошло. Наверное, я дура».

Еще пассажиры очень любят, когда начинают разносить напитки и еду. Для них это – кульминация полета. Тут-то они стюардессам спуску не дадут. Но хоть раз сказать бы им: «Уважаемые товарищи пассажиры. Сейчас я открою вам секрет. Вы, наверное, удивитесь, но я вообще не обязана вас кормить и бегать к вам с водой и соком. В моих должностных инструкциях ясно и четко написано, что я должна спасти вас в случае чрезвычайной ситуации (тьфу-тьфу-тьфу), а так же – откачать, если вам станет вдруг плохо. Все. Про еду там нет ни слова. Сами почитайте. Обеды с „курицей“ и „рыбой“, из-за которых вы устраиваете скандал, – это не что иное, как акт доброй воли. И вообще, что вы зациклились на этой еде, будто вы из голодного края? Мы летим на скорости семьсот километров в час через зону турбулентности. Но в момент, когда вы чуете еду, вам плевать на опасность. Пусть трясет, пусть проливается кипяток – главное, получить во что бы то ни стало свою порцию. Да подавитесь. Спасибо за внимание». Да, ее работа – сплошное лицемерие.

Мама мальчика вызвала ее снова.

– Почему так долго заняты туалеты? – поинтересовалась она. – Это безобразие, в какой ни сунешься, везде закрыто.

«Как бы вам сказать, дамочка. В хвостовой кабинке уединилась со своим парнем одна из фиф. Потом ребята сядут на свои места и будут до конца полета загадочно улыбаться, будто совершили что-то из ряда вон». Если бы они знали, сколько таких парочек, которые непременно хотят трахнуться в воздухе, прошло через их авиакомпанию, то не гордились бы так. Но нет, каждый думает, что открыл Америку. Никому прежде не приходило в голову заняться сексом в самолете, а им вот пришло. Смех да и только.

Но дамочка попалась настойчивая:

– Вы считаете это нормально, что ребенок уже битый час не может посетить туалет?

Похоже, не найти Даше сегодня пары минут, чтобы проглотить чашку чая. Жанна-то с Ромой уже по два раза пили, а ей, видимо, не судьба. Что ж за день-то сегодня такой. Самохвалов залился уже под самое горлышко. На извинение по поводу не вовремя поданного напитка обозвал коровой.

И когда дама вызвала ее в очередной раз, Даша уже готова была вспылить.

– Скажите, вы считаете, что это нормально? – Каждое свое обращение женщина начинала с этой фразы.

– Прошу прощения, но туалет еще не освободился. Мне очень жаль. Потерпите, пожалуйста.

Но дама, оказывается, вызвала ее не из-за туалета. Она показывала пальцем на кое-что в иллюминаторе. Когда Даша увидела, о чем идет речь, она, честное слово, сразу же позабыла, что Самохвалову нечем запивать виски, и что это может его разъярить. И про трахающуюся парочку в туалете она позабыла. Да про все она позабыла. Потому что такое она видела за свои две тысячи часов налета в первый раз.

Он – диспетчер. Нельзя об этом забывать. А если он диспетчер, то ему нужно что-то сделать. Но что? Приливы странной тошноты накатывали все чаще. Тело выворачивает наизнанку, суставы ломит, будто в них вместо костного мозга свинец.

Он жал это круглое, маленькое, которое называется «кнопка», и пытался произнести слова. Очень важные слова, от которых зависит жизнь десятков людей. Но слов не получалось. Язык лишь бессильно скреб нёбо. Он – диспетчер. Две точки на мониторе, движущиеся навстречу друг другу, – самолеты Боинг‑747 и SuperJet‑100. Одна точка идет прямо, другая сверху вниз. Странное дело, он забыл, как его зовут, но помнит, как называются эти точки. Когда они встретятся, наконец, случится страшное. Он обязан каким-то образом это предотвратить. Он – диспетчер. Он снова и снова понукал себя собрать – нет, не силы, а остатки духа, заставлявшего дышать, смотреть. Глядя на то, как приближаются друг к другу серые точки, он приказывал руке – жми, приказывал рту – говори, но тело не подчинялось командам.

Чего он хочет? Чтобы Боинг и SuperJet не встретились? Зачем это ему нужно, он вспомнить не мог.

Какая-то сила ломала тело, заставляла его двигаться по-новому, делать то, чего он не хотел. Когда он понял, что не может говорить, то начал писать. Сначала у него получалось. Но постепенно буквы стали превращаться в месиво из закорючек, не имеющих смысла. Сейчас он не мог прочесть то, что написал минуту назад. Более того, он и не помнит, о чем писал. И как называется то белое, на чем он писал. Помнит только, что он диспетчер. Каким-то образом все эти изменения связаны с тем, что у него идет кровь. Еще одна задачка, которую ему теперь не под силу решить, – откуда взялась кровь? А она уже пропитала пиджак и рубашку.

Черт с ней, с кровью. Он смотрел на монитор, жал кнопку. Между Боингом‑747 и SuperJet‑100 осталось всего ничего. Нужно им сказать! Заставь свой чертов язык шевелиться, издавать звуки! Но все попытки были тщетными.

Еще пара секунд – и самолеты встретятся. Даже если он сможет заговорить, это уже не спасет их. Но в тот момент, когда две серые точки должны были слиться в одну и навсегда пропасть с экрана радара, случилось невероятное. Одна из них, поднявшись чуть повыше, буквально на какой-то миллиметр, прошла над второй. И вот они уже миновали друг друга. Осталось сделать еще кое-что. Он не знает зачем, но понимает одно – это нужно совершить во что бы то ни стало. Взяв канцелярский нож, он что есть силы воткнул его себе в горло. Лезвие-бритва вошло в плоть легко. Боли не было. Он сидел за рабочим столом и втыкал нож себе в глотку, методично, размеренно. Он сделал все что мог.

Второй пилот Боинга‑747 Виктор Якушев судорожно пытался понять, что он делает не так. Битый час он, нажимая кнопку на штурвале, старается добиться сигнала от диспетчеров. Поначалу отсутствие связи лишь озадачило его, не больше. Сбой техники? Потом Якушев принялся крутить ручку переносного приемника, но на всех частотах были лишь помехи. Пару раз, правда, Якушеву казалось, что он слышит сигнал, будто с ними хотят выйти на связь. Но диспетчеры молчали. Или это храпит спящий рядом Горецкий?

Он поколдовал с панелью между сиденьями и перенастроил приемник на частоту, которая мониторится спасательными службами, – снова ничего. Это уже не лезет ни в какие ворота. Поняв, что никак не может пообщаться с землей, Якушев занервничал по-настоящему. Нет, не из-за того, что нет связи, а потому, что его положение становится двусмысленным. Можно, конечно, разбудить Горецкого и спросить совета у него. Но, если это он, Якушев, что-то напутал с техникой, Горецкий станет насмехаться. Скажет, что кто-то не может даже кнопки правильно нажимать. Лучше и спокойнее будет, если он сам разберется.

Просить помощи у Горецкого не стоит еще по одной причине. Нельзя быть обязанным тому, кого ты собираешься наказать. А наказать капитана давно пора. Горецкий спит не потому, что выбился из сил за штурвалом. Он пьян. И это обычное его состояние в последнее время. Да, у Горецкого – опыт. Он налетал более десяти тысяч часов. Но если пилот начал пить, значит, место ему теперь на земле. Все, конечно, знают, что у командира горе. Но лакать коньяк перед полетом и во время него – преступление. Преступление, которое он, Якушев, собирается пресечь. Будет Горецкому и докладная, и судебное расследование Якушев прислушался. Вот – опять, кажется, кто-то пробивается к ним – но снова – тишина.

Как же ему не нравятся самонадеянные типы, которые плевать хотели на долг, на устав. И что самое неприятное – все капитана покрывают. Стюардессы вообще души в нем не чают. С чего бы, спрашивается? Что в нем вообще приятного? Циничные шутки? Щетина? Запах перегара? Даша уже два раза просовывала голову в дверь, но, увидев, что Горецкий спит, уходила. Просила сказать ей, когда капитан проснется, чтобы она принесла кофе. Кофе! В прежние времена ему светил бы трибунал, а они ему – кофе! Почему все носятся с преступником и хамом? Да чтоб вас всех.

Нет, нельзя позволять Горецкому над собой смеяться. Второй пилот Якушев уже передумал будить капитана, когда в поле его зрения – нет, не появился, а буквально ворвался – SuperJet‑100, переливающийся всеми оттенками жемчуга. Величественный, как небесный дворец, он шел сверху прямо на них. Солнце играло на круглых боках, и можно было различить, как мелко трясутся закрылки. И тогда Якушев стал бить Горецкого по щекам. Яростно, отчаянно. Разумеется, для того, чтобы разбудить капитана, достаточно было потрясти его за плечо, но тогда он о том не подумал. SuperJet‑100 уже смотрит на него в упор, и на его тупоносой морде маска удивления. Мелькнула мысль: «Горецкий умер и не проснется». Но капитан открыл глаза, мутные, красные, но вполне живые, и посмотрел осмысленно. Молча схватился за штурвал.

Следующее, что увидел Якушев: SuperJet уже под ними и, лениво крутясь вокруг собственной оси, время от времени демонстрирует брюхо, как издыхающая рыба.

Он попробовал обтесать ножку стола топориком. Не бог весть какой острый, но лучше в Квартире все равно ничего нет. Зато удобно лежит в руке. С оружием не так страшно. Надо не волноваться, а звонить маме. Она обязательно ответит. В Квартире надежная крепкая дверь. Много вкусного. Никто сюда не проникнет.

Каждые пять минут или даже чаще он хватал телефон. Мама не отвечает на звонки. Что это означает? В лучшем случае она потеряла телефон. В худшем… Про это лучше не думать.

Он будет вести себя правильно. Мама говорит, что он умный. И он ее не подведет. Он сделал все, что она сказала, когда звонила в последний раз. Закрыл все шторы, все жалюзи, оставив лишь маленькие зазоры, через которые можно изучать окрестности. Он не пользуется шумными приборами, чтобы не привлекать внимания. Он закрылся и будет впускать только тех, кто неопасен.

Зажурчавшая вдруг кофеварка заставила его подскочить. Сразу же раздался звонок в дверь. Стараясь не шуметь, он посмотрел в глазок. Плохо, что линза искажает лица, не давая возможности отличить тех, кого можно впускать, от тех, кого впускать нельзя.

Сегодня звонили уже три раза, и он никому не открыл. На этот раз за дверью стоял знакомый человек. Парень, который пару раз в неделю приносит бесплатные газеты. В них реклама мебели, посуды, бытовой техники. Картинки и текст напечатаны на плохой бумаге, поэтому газеты пачкают руки, и они от них отказываются. Но парень продолжает ходить в Квартиру. И сейчас он жмет кнопку звонка, прося, чтобы его впустили.

Вспоминаем, о чем говорила мама. Все должны быть подвергнуты проверке.

– Кто там? – спросил он.

Этих двух слов вполне достаточно. Сейчас парень должен произнести свое дежурное: «Возьмите газетку, пожалуйста». Но тот молчал.

– Кто там? – повторил он громче, уже понимая, что парня, конечно же, не впустит.

Горецкий потер подбородок. Щетина уже довольно убедительная. И щека почему-то горит. Голова трещит умеренно. Кофейку бы. Но в том, чтобы просить кофе сразу после того, как он увел самолет от столкновения, было нечто суетное. Ситуация требовала хотя бы непродолжительного молчания.

Ручка штурвала самолета – один из самых удобных рычагов для управления транспортом. Она будто создана для мужской ладони. Но он схватил ее так грубо и дернул на себя так резко, что ободрал кожу.

Якушев смотрит слишком уж пристально. Это шок. Сполохи пламени от горящего SuperJet‑100 остались позади. Пассажиров лишь тряхнуло, некоторые пролили чаек на коленки. Горецкий снова потер щеки и поморщился, когда щетина кольнула свежую ссадину на ладони. Летчики часто отказываются бриться перед рейсом – дань приметам, которые в авиации чтут. Но он, Горецкий, бриться попросту поленился.

– Что ты его так близко подпустил? Хотел получше рассмотреть?

– Я не знал про него, – прошептал Якушев пересохшими губами и добавил робко, как школьник, не выучивший урок: – У нас не работает связь. Вообще.

– Все у нас работает, – мрачно констатировал Горецкий, покрутив по очереди все ручки приемника.

– Почему тогда никого не слышно? Я все частоты перепробовал. Я что, по-твоему, идиот?

– Это – пожалуйста, если тебе так нравится. Но мы ничего не слышим потому, что нам просто не отвечают. Сигнал есть – диспетчеры молчат.

По лицу Якушева промелькнуло облегчение, которое сразу сменилось озабоченностью.

– Садиться, видимо, будем вслепую, – кивнул Горецкий и нажал кнопку вызова бортпроводницы: – Дашенька, где там мой кофе? Разве я не заслужил?

Даша уже давно усвоила: пассажиры вечно нервничают из-за ерунды, тогда как настоящие неприятности остаются для них «за кадром». Когда в иллюминаторе появился SuperJet‑100, все, кто прежде так волновался из-за небольшой тряски, даже не сообразили, что их рейс постигли настоящие проблемы. Крики были, но не те, которых следовало ожидать.

– Дай, дай я сяду к окну! – завопила подружка черноволосого красавца. – Егор, да поменяйся ты со мной местами! Я с ним сфотографируюсь!

– Сядьте быстро на место и пристегнитесь! – Даша буквально толкнула ее в кресло.

– А почему увезли тележку с напитками? – спросила девица.

– Да сядьте вы!

Их чуть не задело крылом другого самолета, а она беспокоится о чае.

Лишь когда небо под ними вдруг расцвело сполохами, похожими на оранжевые облака, девица, наконец, завопила от ужаса. «Если бы ты знала, что у нас нет связи и мы в буквальном смысле идем под Богом, то запела бы еще громче», – горько усмехнулась про себя Даша.

Якушев снова был на грани истерики. Остервенело нажимая кнопку связи с диспетчерами, забыв о радиоэтикете, он матерился, призывая ответить хоть кого-нибудь. Происходящее напоминало дурной сон. Страх, растерянность – и никакой помощи, никаких разъяснений. А уже пора начинать снижение. Горецкий даже не смотрит в его сторону – уставился воспаленными глазами перед собой.

– Может, до Финляндии? – предложил Якушев, но Горецкий процедил:

– У нас перерасход топлива. Всю дорогу встречный ветер. Будем садиться в Питере.

– Но нет же никакого сигнала!

– Решение о посадке принимаю я. Точка.

Виктор Якушев тер ладонью лицо, бешено глядя на командира.

– Объявляю посадку в «Пулково», – заявил, наконец, Горецкий.

И тут Якушев, у которого окончательно сдали нервы, закричал: «Нет!» И сделал то, чего делать нельзя ни при каких условиях, – схватил руку главного пилота, которая уже опустилась на рычаг. И сразу же получил молниеносный удар в нос, такой точный и стремительный, что Якушев едва не потерял сознание.

– Сука! Ты у меня под суд пойдешь! Я тебе обещаю, ты сядешь! – взвыл он. Впервые Якушев позволил себе кричать на командира. Самолет, черпнув воздух носом, стал плавно снижаться.

– Соберись, – попросил Горецкий. – Другого выхода нет. Верь мне.

Зажав нос пальцами, Якушев метнул на первого пилота полный злобы взгляд, но тот будто не замечал. И тогда, наконец, пассажиры услышали твердый и приветливый голос: «Говорит капитан корабля Сергей Горецкий. Мы приступили к снижению и приблизительно через двадцать минут совершим посадку в аэропорту „Пулково“. Просьба всех занять места и пристегнуть ремни». Но, как только они вынырнули из облаков, стало понятно – посадка будет, мягко говоря, проблемной.

За годы работы Даша навидалась разновидностей человеческого страха. Достаточно заглянуть в глаза пассажиров, когда происходит что-то незапланированное. Перспектива рухнуть с высоты заставляет человека сбросить все напускное и стать самим собой. И сейчас будто ветер прошел по салону, срывая со всех маски.

Под ними как на ладони простирался Петербург. Уже можно было различить флаг на крыше Константиновского дворца. Скопление машин на шоссе: фуры, легковушки, автобусы. Обычная картина. Но пейзажу, открывшемуся их взглядам, не хватало динамичности. Машины стояли, сгрудившись на дороге хаотично, застыв в самых разных положениях. Дом в каких-то ста метрах от дворца горел, но ни одна пожарная машина не стремилась к нему, прося всех расступиться. Не прорывались к президентской резиденции и полицейские, вращая мигалками. По другую сторону шоссе гигантской гусеницей извивался по земле сошедший с рельсов товарный состав; из вагонов высыпались щебенка и песок.

Наконец, впереди показалось летное поле, на котором факелами полыхало сразу несколько самолетов. Даша автоматически сосчитала: четыре. От одного остались лишь обломки хвостовой части, все остальное рассеяно по земле.

– Как нам между всем этим садиться? – Сама того не желая, Даша сказала это вслух и обе фифы сразу завизжали.

– Сохраняйте спокойствие! Не вздумайте вставать, – рявкнула Даша.

Мозг работал на всех оборотах, заставлял подмечать мелочи, на которые раньше она не обратила бы внимания. Она не ошиблась, когда решила, что в компании молодежи не все так гладко и сладко, как могло показаться. Оба парня сразу же дали понять, что девицы значат для них не слишком много. Один бросил подружку и пересел назад, к сестре.

– Вернитесь на свое место! – Даша потянула его за руку, но парень оттолкнул ее и, обняв сестренку, принялся ее успокаивать.

Его девица пыталась перехватить внимание бойфренда. «Стас! Вернись!» – орала она, заламывая руки, и Даша готова была поклясться, что, даже несмотря на опасность, девушка немного переигрывает. Вот так-то, милая. Секс в туалете, конечно, очень тонизирует, но тут – семья, родная кровь. Черноволосый красавец, который всю дорогу томно дремал в кресле, обнял свою подругу, но обнял дежурно, равнодушно. Она льнула к нему, дрожа всем телом. Нужно признать, за себя парень, кажется, не слишком волновался. В глазах у него был не страх, а, скорее тоска.

Оба старика суетливо покопались в карманах и извлекли что-то маленькое. Сначала Даша подумала – таблетки, но пригляделась и поняла, что пара достала свои обручальные кольца, которые они сняли в полете, когда стали отекать пальцы. Сейчас старики, торопясь, натягивали кольца обратно. «Они хотят, чтобы их смогли опознать, если мы упадем», – поняла Даша. И от этой догадки, от того, что старики, надев кольца, сразу же взялись за руки, защипало в глазах. Даже в такой момент эти люди заботятся о том, чтобы не доставить хлопот спасателям.

Отец вредного мальчика позабыл о своих недомоганиях, хотя теперь лицо у него стало таким красным, что понятно – давление зашкаливает. Родители посадили сына между собой и сдвинулись, стараясь укрыть его своими телами. Женщина со шрамом сидит бледная и неподвижная. Оказывается, когда у нее в лице ни кровинки, шрам из бледно-розового становится красным, как свежая рана.

– Иииииииииииии, – вдруг завыла несчастная и принялась рваться с кресла.

Слава богу, с перепугу она забыла, как отстегивается ремень. Женщина не отдавала себе отчета в том, что делает. Подруга ловко влепила ей пару пощечин и прижала к своей бурно вздымающейся груди. Даша была ей очень признательна.

Она принялась трясти спящего Самохвалова, но тот даже не шевельнулся. Отступившись, Даша лишь с трудом защелкнула ремень на его внушительном пузе. Этот счастливчик и стервец имеет все шансы проспать собственную смерть.

Но больше всех ее удивил странный мужик с волосами, убранными в хвост. Он оказался единственным, кто вообще не проявлял признаков волнения. Просто сложил руки на коленях и, – она готова поклясться, – равнодушно смотрел в окно. «Как я могла так ошибиться! Он вовсе не боится летать! – не к месту подумала Даша. – Он просто странный!» Впрочем, это уже неважно.

– Да воскреснет Бог и расточатся врази Его. И да бежат от лица Его ненавидящие Его… – шептал второй пилот Виктор Якушев, – это единственная молитва, которую я знаю, Господи. Она не очень подходит.

– Что ты там бормочешь? – рявкнул Горецкий, не отрывая взгляда от горящих обломков, которые, судя по очертаниям, когда-то были самолетом Ил‑76. За пожарищем – катастрофически маленький зазор, в который им придется втиснуться.

Якушев продолжал шептать:

– Ты, Господи, наказываешь меня. Но дай мне шанс выжить и исправиться. Неужели я так грешен, что меня нужно убивать сейчас? Я не безнадежен, Господи. Я обещаю тебе, что, если ты дашь нам сейчас сесть живыми и невредимыми, я изменю свою жизнь, Господи, я сделаю ее праведной. Я клянусь тебе.

– Ты заткнешься? – заорал командир, но Якушев в экстазе продолжал:

– Яко исчезает дым, да исчезнут. Яко тает воск от лица огня…

– Три секунды.

– Тако да погибнут от лица любящих Бога и знаменующихся крестным знамением и в веселии глаголющих.

Самолет задрожал.

– Две секунды.

– Прогоняй беси силою пропятого на тебя Господа нашего Иисуса Христа, во ад сошедшего и поправшего силу дьяволю.

Шасси коснулись полосы. Кажется, от этого задрожала не только машина, но и сама земля. Дьявольская сила вырывала из сидений, ремни врезались в тела. Самолет на огромной скорости по инерции тащило вперед.

Посадочная полоса, по обоим бокам которой стояли брошенные как попало автобусы, заканчивалась пылающими останками Ил‑76. Ее должно хватить для торможения. А если не хватит, то им каюк. Пару раз Якушеву казалось, что он слышит посторонний треск, оттого что они что-то задели. Но самолет «входил» в полосу четко, как входит в игольное ушко нитка, направленная ловкой рукой. Вот только возможности повторить заход у них не будет. Пылающий Ил‑76 приближался. Якушев подумал, что они не успеют сбросить ход. Слишком короток тормозной путь. Самолет, конечно, послушен Горецкому, но никто не сможет остановить многотонную машину так быстро…

И в тот момент, когда до Ил‑76 оставалось каких-то двести метров, а их скорость по-прежнему была катастрофически высокой, наперерез ринулся выскочивший как из-под земли тягач. Если бы не он, у Горецкого, может, и остался бы шанс успешно затормозить. Тягач лишил их надежды. Зачем он во что бы то ни стало хочет столкнуться с ними?

Их несет вперед. Они уже не могут остановиться. Тягач – может. Но по какой-то причине делать этого не хочет. Уже можно рассмотреть лицо водителя, который, вцепившись в руль, глядит прямо перед собой. Самоубийца? Сумасшедший? Этот камикадзе в клетчатой зеленой рубашке и с рыжими тараканьими усишками явно намеревался увести за собой на тот свет всех пассажиров многострадального Боинга. Зачем ему это нужно? Хочет заставить всех говорить потом о его серой никчемной жизни, о которой никто бы и не вспомнил?

– И со всеми святыми во веки. Аминь. – Только Виктор Якушев успел прохрипеть последние слова молитвы, как небо хрустнуло над их головами. Это, словно огромный арбуз, лопнула кабина. Боинг все же чиркнул крылом по подоспевшему тягачу. Они задели его лишь слегка, но при их скорости и этого оказалось достаточно. Качнувшись от удара, самолет буквально зарылся носом в асфальт и балансировал какое-то время, пытаясь решить, в какую сторону завалиться. В кабине вылетели все стекла. Их обволок расплавленный воздух от пытающего Ил‑76. Или это горели они? Наконец Боинг плюхнулся на брюхо и замер.

– Аминь, – сказал Якушев. Самолет не взорвался.

Георгий Яковлевич Шер

– Ехать в город вечером с одним пистолетом на всех? Проще сразу умереть, – сказал Горецкий, – Саня может, конечно, развезти всех по домам. Но мы, скорее всего, даже не сможем в них войти. Лучше отъехать куда-нибудь подальше и спать в автобусе.

– Ладно, гаврики. Можно ко мне на дачу, – предложил Самохвалов.

– Зачем нам ехать на вашу дачу? – удивился Саня. – Там тоже небось кишат.

– Вокруг моей дачи высокий забор. Не хочешь, можешь не ехать.

– Хочу-хочу. Что вы сразу.

– Мама! Как же мама! – всхлипнула Аида. – Стас, скажи ему, чтобы отвез нас к маме!

Стас попытался обнять сестру, но та, пыхтя и шмыгая носом, увернулась.

– Открой, я выйду! – приказала она Сане.

– Миленькая, успокойся… – начала Лидия Вячеславовна.

– Заткнитесь! Вам легко меня поучать. Вас-то дома никто не ждет!

– Да сколько можно, в конце концов? Ты что, одна тут страдаешь? – вспылила Каролина.

Аида бросилась к ней, шипя как кошка, но Стас успел схватить ее за шкирку.

– Твоя семья здесь, – Аида вырывалась. – С тобой! И если ты скажешь еще хоть слово про мою семью, я тебя убью.

– Угомонится она когда-нибудь? – процедила Каролина и повернулась к Самохвалову: – Что вы там говорили про дачу?

– Да, правда, Аида, – вкрадчиво сказала Вика, – ничего не поделаешь. Сначала нужно спастись самим.

– Еще одна советчица! Ты-то куда лезешь? Твоя семья в Хабаровске! Не тебе меня учить.

Потом Аида расплакалась на плече у Лидии Вячеславовны, и та заплакала тоже. Стас кивнул водителю. Автобус тронулся. Аида демонстративно смотрела в окно.

Путь им преградил сгоревший автомобиль. Обогнув его, Саня уперся в следующий. Вереница брошенных помятых машин тянулась сколько хватало глаз.

– Быстро ехать не получится, – заметил водитель, заезжая колесом на тротуар. Автобус накренился. Московский проспект стал свалкой разбитых машин. Гудки сигнализаций сливались в душераздирающий вой. Саня прикрыл окно, в салоне стало тише. Зато теперь хорошо было слышно, как плачут Аида и Лидия Вячеславовна.

– Да, в аэропорту были еще цветочки, – заметил Стас, разглядывая толпу этих, облепивших покореженную синюю легковушку, – их тут тьма-тьмущая.

– Почему они выбрали эту машину? Других же навалом, – Саня осторожно объезжал место аварии. Загадка оказалась несложной. Из-под дверцы синей машины натекла целая лужа крови.

Между брошенных автомобилей, натыкаясь друг на друга, бродили люди.

– Все! Вы слышите! Они все теперь такие. Дурной сон, – Вера зажала рот ладонью.

К окну прижалось изуродованное лицо с мертвыми глазами. Мужчина оскалил зубы, глядя на Вику, и та нервно пересела подальше. Мужчина попытался ухватиться за стекло, но автобус, прибавив ходу, заставил его упасть. С десяток этих прошлись по лежащему, торопясь за автобусом.

Машина вздрогнула – Саня сбил пешехода.

– Он был нормальный? – взвизгнула Аида.

– Да нет же, – лицо Сани перекосило от напряжения. Он снова пытался объехать по тротуару скопление разбитых машин. Одна полностью выгорела, но остальные каким-то чудом уцелели.

– Нормальный!

– Тебе уже мерещится, – убеждал девушку водитель, – долго бы тут гулял… нормальный?

Потом Саня сбил ребенка. Два раза автобус слегка подбросило, когда он переваливался через невысокое препятствие.

– Не надо смотреть, – водитель скосил глаза на Аиду.

– Ребенка-то можно было не давить! – процедила она.

– Заткнись. Не до церемоний. Надо выезжать отсюда.

Впереди целая толпа запрудила проезжую часть и тротуар. Не спеша, едва не крадучись, Саня ввинчивал машину в людскую массу. Тела медленно, неохотно поддавались. Порой слышался хруст или чавкающий звук. Снизу на стекло тонкой струйкой брызнула кровь – как омыватель для стекол.

Тот, кого они переехали, продолжал шевелиться. Барахтался на асфальте, дергал переломанными ногами.

– Боже, почему они не умирают? – спросила Вера. Каролина закрыла сыну глаза и скорчила Вере гримасу, мол, не надо привлекать внимание ребенка.

– Отпусти меня! – рвался Сева. – Дай посмотреть.

– Тут ничего интересного, – убеждала его мать, – просто все заболели.

– И что? Нельзя смотреть на больных?

– На таких – нельзя.

– Почему?

Каролина лишь вздохнула.

«Больные» бродили по открытой террасе ресторана, где, судя по вывеске, подавали недешевые стейки. Переворачивали столики, опрокидывая бутылки дорогого вина и дорогие же куски мяса. Жареное мясо их не интересовало. Когда автобус проезжал мимо, все повернулись к нему.

На перекрестке Ленинского и Московского зазвонил телефон, отнятый у женщины со светлыми волосами.

Каролина ахнула и даже отпустила Севу.

– Дай отвечу! – Мальчик схватил сумку.

– Нет, не ты!

Каролина смотрела на телефон так, будто не знала, как им пользоваться.

– Мама, не тупи! Включи на громкую связь.

– Алло, – произнесла она, наконец, едва слышно.

Сначала в трубке было тихо.

– Мама, – позвал тонкий голосок.

– Нет…

– А где мама?

– Мама… – Каролина скосила глаза на Горецкого. Тот лишь развел руками, мол, что тут сделаешь, говори как есть.

– С твоей мамой… в общем, она заболела. Очень тяжело.

В трубке снова повисла тишина. Возможно, ребенок не понял ее. Наконец он произнес:

– Если она кусается, ее нужно убить. Она кусается? Вместо ответа Каролина спросила:

– Как тебя зовут?

– Игнат.

– Игнат. Твоя мама… она кусается.

– Я понял. Я так и думал. Убейте ее.

Каролина заплакала.

– Скажи, ты сейчас один?

– Нет. У меня на кухне тетя Валя и тетя Зоя.

– А они могут подойти к телефону?

– Нет.

– Почему?

– Я их закрыл.

– Ты их закрыл? Зачем?

– Потому что они кусаются. Мама сказала, нельзя, чтобы кусали.

– Игнат?

– Да.

– А есть кто-нибудь, кто… не кусается?

– Сейчас нет.

– А что, кто-то приходит к тебе?

– Конечно. Они звонят, а я им открываю.

– Игнат, скажи, пожалуйста, где ты находишься.

– Я в квартире номер сто семьдесят.

– А дом, дом какой? Улица? Мы хотим тебя забрать.

– Но я не хочу, чтобы вы меня забирали.

– Почему?

– Я останусь в квартире. Я никуда не хочу.

– Игнат, скажи нам, на какой улице ты живешь?

Но Игнат повесил трубку.

– Я перезвонила, но он не взял трубку, – сказала, наконец, Каролина. – Ну и разговор.

– Надо бы мальчишку разыскать, – заволновалась Лидия Вячеславовна.

– Как вы думаете, сколько в городе квартир номер сто семьдесят? Мы все их должны объехать? – спросил Саня.

Каролина больше не прикрывала Севе глаза, и тот увлеченно смотрел по сторонам.

– Ух ты, – выдохнул мальчик. – А есть кто-нибудь, кто не болеет?

– Есть, наверное. Но они сидят дома, – сказала Каролина. – Чтобы… не заразиться.

– А мы тоже заболеем?

– Надеюсь, что нет.

Они миновали проспект Стачек. На Петергофском шоссе брошенных машин было гораздо меньше. Автобус прибавил ходу. За кварталами многоэтажных новостроек начали мелькать одноэтажные домики в зарослях сирени и щегольские коттеджи. Чем дальше от центра, тем чаще дома позволяли себе архитектурные изыски и заборы. Начиналась вотчина весьма обеспеченных людей.

Дом Игоря Самохвалова стоял на съезде с указателем «Ленино». Место малоприметное, далекое от остановок общественного транспорта. Забор – кирпичная стена, пронизанная по всему периметру бетонными основаниями на расстоянии двух метров друг от друга. Железные ворота подогнаны без зазора.

Двери старенького автобуса открылись, впуская в салон вечернюю прохладу, а вместе с ней тонкий, деликатный запах подсыхающей скошенной травы. Хороший, успокаивающий запах.

– Вылезаем, – скомандовал Игорь. Похоже, он привык формулировать свои мысли кратко и, в основном, в повелительном наклонении.

Ворота лениво поехали в сторону, толстая кирпичная кладка втянула их в себя, мало помалу открывая взглядам двор. Игорь отстроил себе этакий «пряничный домик» – кокетливо-кремовый двухэтажный коттедж. Здание имело кое-где вкрапления готического стиля: вытянутые окна, украшенные бордовым кирпичом, маленькая терраса на втором этаже, увенчанная острой крышей. Шторы в оконном проеме дерзко-красны. Цветовая гамма ни дать ни взять – кровь с молоком. Не такой уж большой двор. На ухоженном газоне стол и садовые стулья. Несколько портила вид времянка с подслеповатыми окошками, закрытая на навесной замок. Никаких клумб и прочих цветочных изысков, лишь у забора несколько яблонь (между листов заметны даже на взгляд кислые зеленушки-плоды) и березок.

– Рита! Марик! – позвал Игорь взволнованно. Не дождавшись ответа, он закрыл ворота и ушел за дом.

– Кого он, интересно, ищет? – шепотом спросила Аида и добавила: – Теперь я понимаю, что значит «как за каменной стеной».

– Да, хоть этот Игорь и неприятный, но у него безопасно, – согласилась Каролина.

Сева гладил зеленую щетину газона.

– Мягкая, как волосики, – радовался он.

– Он вернется, интересно? – Каролина покосилась на дом. – Мы, конечно, не просим, чтобы за нами ухаживали, но… Что за пренебрежение?

– Не лезьте на рожон, – попросил ее Горецкий.

– Вы же командир, поговорите с ним! Нравится ему или нет, эту ночь нам придется спать здесь. Он сам предложил! Пусть скажет, что можно трогать, а что нельзя. Мы тоже, в конце концов, хотим отдохнуть.

Наконец мамаша сама решительно отправилась за дом, и Горецкий, вздохнув, поплелся за ней. Вскоре оттуда раздался крик Каролины.

С тыла «средневековую» нарядность коттеджа несколько портила роллетная дверь гаража, открытая до середины. Игорь стоял на коленях перед чем-то, похожим на маленький стожок сена, и будто молился. «Стожок» оказался собакой. Их ввела в заблуждение соломенного оттенка шерсть на боках. На спине цвет сгущался практически до черного. Привалившись к стене гаража, лежала крупная немецкая овчарка. Игорь поглаживал голову животного и нежно приговаривал: «Рита, Рита, хорошая моя девочка». В ответ на ласку хозяина Рита слегка виляла хвостом. Каролина сунулась было поближе, но отскочила, закрыв рот ладонью. На животе собаки зияла огромная рана, в которой виднелись ребра. Вываленные на землю кишки напоминали ком из дождевых червей. Розовый язык свесился набок, будто овчарка чему-то радовалась. Рита была буквально разорвана пополам. Ее глаза уже подернулись пеленой, которая яснее любых слов говорила о том, что осталось ей недолго. Трава была примята, вероятно, животное ползло в сторону гаража, волоча за собой собственные внутренности.

– Кто там из вас врач? – спросил Игорь ровным тоном.

– Мне очень жаль, но ей уже не поможешь… – начал было Горецкий, выбрав самые успокаивающие интонации, которые столько раз приводили в чувство пассажиров. Но Игорь, с неожиданным для своей полноты проворством, схватил пилота за рубашку так, что хрустнули нитки.

– Врача. Сюда. Быстро! – хрипло заорал он.

– Что тут…? – К ним уже спешил доктор Шер, но, увидев собаку, встал как вкопанный.

Рита продолжала вилять хвостом, но движения его становились все слабее.

– Ты врач! – сказал Игорь. – Говори, что можно сделать?

Но Георгий Яковлевич лишь закатил глаза и стал трепать свою золотистую шевелюру, будто сам задавал себе взбучку.

– Ничего уже не сделаешь, – сказал он наконец.

Но Игоря такой ответ не устроил, видимо, он полагал, что если будет энергичнее трясти эскулапа, то вытрясет из него согласие.

Пришли остальные.

– Давай говори! – не унимался Игорь. – Зашить ее можешь? Что у тебя есть с собой? Небось возишь в сумке полаптеки.

Врач, наконец, оторвал от себя руки Самохвалова и произнес медленно и четко:

– Ей уже не поможешь.

Рита тихо заскулила, будто соглашаясь с доктором, и Игорь снова принялся ее гладить. От ее шерсти плыл дух здоровенной псины, запах, который для истинного собачника приятнее аромата любых духов.

– Попробуй ее заштопать, – шипел хозяин.

Но врач покрутил пальцем у виска, глядя на него как на неразумного ребенка.

Они стояли нос к носу, сблизившись озлобленными лицами. Какими же разными были эти мужчины, хоть и примерно одного возраста. Анализ геометрии их голов доставил бы немало приятных минут какому-нибудь физиогномисту. Игорь весь состоял из жестких, изломанных линий – крючковатый нос, скошенный лоб, брови филина, жидкие, зализанные назад волосы. Рот – малозаметная прорезь над квадратным подбородком. Лицо же доктора – отрада для любителя правильных форм и пропорций. Округлые, красиво очерченные губы, слегка курносый, но очень аккуратный нос с легкими, изящными крыльями, высокий лоб мыслителя под шапкой курчавых, золотистых, как у Есенина, волос.

– Что ты мне лепишь? Ты ее даже не осмотрел!

– Вы слышите меня или нет? Там не на что смотреть. Повреждены внутренние органы. Это видно невооруженным глазом.

– Что, не поможешь? Видишь, мучается собака?

– Она в любом случае подохнет. Это вы, упорствуя, заставляете ее мучиться, а не я.

Молниеносный удар в переносицу едва не свалил доктора. Качнувшись, он схватился за лицо. Между пальцами показалась кровь.

– Да вас самого лечить надо! – возмутился Шер. Он хватал ртом воздух, и непонятно было, что потрясло его сильнее: сам удар или дерзость нападавшего.

Стас и Егор уже встали за спиной Самохвалова, готовые схватить его, если он не успокоится. Но хозяин решил остановиться. Доктор тоже отошел, запрокинув голову. Женщины столпились возле него и, не скрывая возмущения, запричитали.

– Вы нормальный вообще? – обратилась к Игорю Каролина. – Что он вам сделал?

Самохвалов зло взглянул на нее, и мало кому понравился бы этот взгляд. Но Каролина продолжала:

– Рехнуться можно! Врач должен собаку его лечить! Еще руки распускает, бандюга. Давайте теперь из-за собаки будем людей убивать.

Муж успокаивающе похлопывал ее по рукаву. Наконец, Каролина занялась сыном – принялась зачем-то утирать ему нос, продолжая бормотать проклятия.

Игорь прикрыл глаза на полминуты, а открыв, протянул Горецкому руку. Тот вложил в нее пистолет.

– Все будет хорошо, – прошептал Самохвалов собаке.

Та лизнула его ладонь.

Игорь встал. Навел пистолет на голову Риты. Постоял, прицелившись, и наконец сказал:

– Не могу…

Все молчали.

– Я не могу ее убить, – повторил Игорь.

Горецкий вынул пистолет из его руки и, отступив к стене, выстрелил. Собака дернулась и затихла. Глаза ее наконец закрылись.

– Спасибо, – произнес Самохвалов. Он снова присел на корточки и потянулся было погладить мертвую Риту, но передумал.

– Надо бы ее закопать, – тихо сказал Горецкий, – есть лопата?

– В гараже, – хозяин снова был спокоен, но взгляд его словно опустел.

Горецкий утер лоб и шагнул в гараж.

– Ничего не вижу. Где тут свет? – послышался его голос. Подошел Сева и, глядя на Риту скорее с любопытством, чем со страхом, спросил:

– Дядя, а где вторая собака?

Игорь недоуменно посмотрел на мальчика.

– Какая собака?

– Вторая собака. Марик.

Из гаража донесся звон бьющегося стекла – капитан в темноте уронил что-то на пол. Следом раздался утробный рык Горецкого. Низкий, страшный. Так не кричат, грохнув ненароком стеклянную емкость. Самохвалов метнулся к гаражу, оттолкнув по дороге Каролину, за ним устремились остальные. Сцепившись с кем-то, по полу катался Горецкий.

– Марик! Твою мать! Оставь его! – не своим голосом заорал Игорь.

Разбившаяся бутыль была наполнена какой-то едкой жидкостью. Противники боролась прямо в луже, среди осколков.

– Марик! – Самохвалов оттаскивал непонятно откуда взявшегося человека от Горецкого.

Когда им удалось наконец оторвать Марика от пилота и вытащить на свет божий, обнаружилось, что мужчина худ и лохмат, с мертвыми «вареными» глазами на азиатском лице. Его связали, но он все равно едва не откусил руку доктору.

Вика несколько минут разглядывала сторожа, а потом прошептала:

– Это он! – и повторила уже громче и с изумлением: – Это же он!

– Что – он? – не понял Стас.

– Это он съел собаку! Он – съел – собаку! Ты понимаешь?

– Ну да, съел, – успокаивающе подтвердил Стас и прижал голову Вики к себе, чтобы та не видела, как Самохвалов бьет сторожа головой о пол гаража. Лицо у Игоря в этот момент было едва ли не страшнее, чем у самого Марика. Горецкий торопливо сдернул с себя рваную рубашку и вместе с врачом внимательно осматривал свое тело на предмет ран и укусов. Но Вика вырвалась из рук Стаса.

– Собаку! Он ел собаку! Она была еще живая, а он ел! – Вика завертелась на месте, тонко подвывая.

Игорь уже управился с Мариком. Голова азиата превратилась в бесформенный ком, будто слепленный из манной каши пополам с вареньем. Проходя мимо Вики, Самохвалов деловито вытер руки о штаны и ловко, прямо на ходу, влепил девушке пощечину. Удар, пусть и несильный, все же привел Вику в чувство, она застыла, раскрыв рот. Истерика прекратилась.

– Но-но. Вы руки-то не распускайте. Это моя девушка, мы сами разберемся, – Стас даже слегка толкнул Игоря в грудь, давая понять, что готов к драке. Но Самохвалов лишь смерил его насмешливо-презрительным взглядом.

– Так и унял бы свою… девушку, – сказал он.

Стас двинулся было на обидчика, но его остановил голос врача.

– У нас тут ЧП, – Шер говорил в нос, и фраза могла бы показаться забавной, но…

Горецкий сидел на траве, привалившись к стене и закрыв глаза. Засохшая кровь на его лице лишь подчеркивала бледность.

– Укусил, – сказал врач, – в ключицу.

На груди пилота алела подкова укуса.

– Ловкий, сука. Я даже не почувствовал, – сказал он.

Первый пилот опять закрыл глаза, и казалось, теперь мечтал о чем-то. Доктор сунулся обработать рану, но Горецкий отмахнулся. Достав пистолет, он положил его перед собой на траву и подтолкнул поближе к зрителям. Потом поудобнее привалился спиной к стене и затих. Немой вопрос, повисший в воздухе, был практически осязаем.

– Это кто, вообще, был? – вяло поинтересовался Горецкий.

– Командир, хлебнуть не хочешь? – вместо ответа спросил Игорь.

– Как вам не стыдно… – начала Каролина.

Но Горецкий охотно принял предложенную фляжку и сделал большой глоток. Потом еще.

– Так себе коньячок, – заметил он, – я думал, у тебя получше будет.

– Извини, – пожал плечами Самохвалов и выстрелил пилоту в голову.

Никто даже не заметил, как он поднял с земли пистолет. Зато все увидели, что глаза Горецкого уже помертвели и подернулись пеленой. Тянуть с выстрелом было нельзя.

– Собаку-то убить у него, видите ли, рука не поднялась. А человека ничего, смог, – Каролина первой нарушила молчание, заговорив нарочито громко, чтобы обвиняемый услышал ее.

Стас ткнул лопатой землю под яблоней и заметил:

– Мягкая. Быстро закопаем.

– А почему вы хороните собаку и пилота на участке, а Марика закопали за воротами? – спросил Сева.

– Неважно. Тут Игорь хозяин. Он так сказал.

– Сидит дома, как барин. А мы копаем, – буркнул Егор.

– Без него будет быстрее. К тому же мы ему как бы должны.

– Вообще-то Горецкий умер из-за него. А он из-за собаки переживает.

– Да не виноват он, – Стас стряхнул налипшую на лопату землю, – он не знал, что Марик на территории. На домике замок. Вот и решил, что сторож ушел.

– Как же Марика укусили, ведь здесь забор? – не унимался Сева.

– Вышел, наверное, за чем-нибудь, вот его и укусили. А потом пришел домой и… заболел. И загрыз собаку.

– Нечего тут крутиться, – рыкнул на мальчишку Егор, – иди в дом. Тебе вообще спать пора.

– Я сейчас не усну, – по-взрослому вздохнул Сева.

– Все равно ступай. Позови всех, чтобы попрощались с капитаном.

– Раз уж ложиться никто не желает, то хотя бы не шумите. Я постараюсь уложить ребенка, – попросила Каролина спустя час. – Мы заняли одну из спален. И всем советую найти место для ночлега.

Внутри дом оказался столь же помпезным и безвкусным, как и снаружи. Внизу – просторный холл, стилизованный под салун, каким его представляют себе любители вестернов – с огромной барной стойкой. При этом потолок украшен лепниной с завитушками. Люстра, грубоватая, но с подвесками, кажется, из горного хрусталя. Лестница, ведущая на второй этаж, без нужды закручена винтом. И эти красные занавески повсюду. Кем бы ни был их хозяин, средства у него водились. На втором этаже три спальни, сходящиеся дверьми к общей ванной комнате (и никаких задвижек, заметьте!).

– Кто бы сомневался, что вы выберете самую большую, – хмыкнула Аида.

– Комнат вообще-то хватит на всех. Если кто-нибудь согласится спать во времянке.

– Я могу, – отозвался Евгений Дороган.

– Я уж думал, ты немой, – удивился Саня, – все молчишь, – и добавил торопливо: – Чур, я с тобой. Не нравится мне в этих хоромах.

– Да, странная дача, – заметила Каролина.

– Вообще-то это не совсем дача, – хмыкнул Стас.

– Не поняла, – растерялась мамаша.

– Это дом… холостяка, – тактично пояснил ей муж Валентин, а Саня добавил:

– Это траходром. Он тут развлекается с телками.

– Что ты такое говоришь!

– Сама подумай. Зачем на даче такое огромное джакузи? А диван в форме губ? А картины видела? Да тут только трахаться.

– У богатых свои причуды, – прервал его Шер, – может себе позволить. И в этом даже что-то есть. Жить в одном месте. Работать – в другом. Развратничать – в третьем.

Каролина задумалась, потом она развернулась и поднялась в спальню, где маялся Сева. Заложив руки за голову, мальчик созерцал картину, изображающую женщин и мужчин, скажем так, в интересной ситуации, которую мать сразу не заметила. Каролина быстро сняла полотно и убрала за штору. Однако хозяин дома каким-то шестым чувством определил, что над интерьером вершится насилие. Заглянув в комнату и увидев, что картины нет на месте, он сказал:

– Повесь на место.

– Я не хочу, чтобы сын смотрел на это.

– А я не хочу, чтобы ты тут что-то трогала. И меня не интересует, чего ты хочешь.

Каролина аж рот раскрыла, а Игорь спокойно повесил картину на прежнее место.

– Вы считаете, нормально – показывать такое ребенку?

Но Самохвалов, будто не слыша женщину, задумчиво созерцал полотно, прикидывая, ровно ли оно теперь висит.

– Вы издеваетесь? Снимите это! – закричала Каролина. Игорь повернулся к женщине и осмотрел ее так, будто только что ее заметил.

– Во-первых, заглохни, – попросил он, – а во-вторых, если тебе что-то не нравится, я никого не держу.

– Слушаем меня внимательно, – Игорь повысил голос, чтобы его слышали внизу, – в доме ничего не переставляем и не двигаем. Без спроса ничего не трогаем. Понятно? Обживаться здесь не надо. Помылись, поели, поспали, и – скатертью дорога. Возиться с вами я не нанимался.

Поправив картину еще чуть-чуть, хозяин дома покинул, наконец, спальню. После его ухода Каролина (лицо которой покрылось красными пятнышками, как клубничками) произнесла:

– Нет, какая же все-таки дрянь!

– Да хорошая же вроде картина, – возразил Сева.

Но мать заорала на него, затопав ногами:

– Заткнись! Чтобы спал у меня через минуту!

И, разрыдавшись, упала на кровать, застеленную черным шелковым покрывалом.

Игорь сел в баре на высокий табурет и занялся одной из своих бутылок. Выпить с ним никому не предложил. Общаться ни с кем тоже не желал. Сидел, как сыч, время от времени прикладываясь прямо к горлышку, и зыркал на гостей, которые все как один, проходя мимо него, старались не шуметь. Наконец он слез с табурета, улегся на диван в форме губ и тут же уснул. Даже ботинки не снял.

– Дом ломится от алкоголя, а из еды только оливки, – Саня разглядывал содержимое кухонного шкафчика.

– Как-то неловко. Берем без спроса? – засомневалась Лидия Вячеславовна.

– Лучше воровство, чем смерть от истощения. С него не убудет. У него столько бутылок, он и не заметит. Ну что, пошли на дело?

В холле стоял оглушительный храп. Самохвалов спал на спине, сложив руки на груди.

– Вы знаете, чем он занимается? – спросил Стас, глядя на внушительную фигуру хозяина, и сам же ответил: – Он колбасный король. Каждый третий килограмм колбасы, который делают в городе, – с его завода.

– Надо же, а дома ни кусочка, – Лидия Вячеславовна определенно не шутила, а констатировала печальный факт.

– Он не ест такую дрянь, – они с Саней уже обошли диван и осматривали бар.

– Что будем брать?

– Как подростки, ей-богу. Старшие спят, а мы крадем бутылки.

– Может, разбудим его и спросим разрешения?

– Я бы этого делать не стал.

Саня ухватил за горлышко почти полную бутылку «Саузы» и потянул ее вверх, стараясь, чтобы она не звякнула о соседние. Храп вдруг прекратился. Все замерли в самых нелепых позах и затаили дыхание. Но Игорь лишь повернулся на бок. Бутылка «Саузы» все-таки стукнулась о стоявший рядом коньяк, и тот, качнувшись, упал прямо в строй напитков, вызвав в нем переполох, сопровождающийся бодрым перезвоном. Хозяин сел на диване резко, будто в нем разогнулась пружина, и оглядел сконфуженных гостей. Но для человека, у которого утащили одну бутылку, он повел себя слишком резко. Вскочив, Самохвалов набычился и направился к стойке. Все невольно отступили на шаг.

– Спокойно, мы просто не хотели вас будить. Извините, что напугали, – стал оправдываться Саня. И даже поднял руки в извиняющемся жесте.

Хозяин смотрел на Саню, и в глазах у него было пасмурно.

– Вы кто такие, вашу мать? – спросил он.

– Он нас не помнит, – Саню это открытие ошарашило, – да он допился до чертей! Ему надо соды с уксусом.

– Что тут делаете, спрашиваю? – заорал Самохвалов и ударил кулаком по столешнице, отчего бутылки зазвенели, а некоторые даже попадали. – Как вошли?

– Да ты чего, – возмутился Саня, – ты нас сам сюда позвал. Забыл?

– Молчи, сука. Убью, – хозяин направился в их сторону медленно, крадучись, и не спускал воспаленных глаз с людей, что жались к стене. Он выставил руки вперед, и Саня втянул голову в плечи. Стас прижал к себе Вику.

Но Игорь не стал хватать Саню за горло. Вместо этого он поднял коньяк и, оглядев его придирчиво, вытянул зубами пробку. От выпитого залпом глаза у него помутнели еще сильнее, а речь стала бессвязной. «Уббью», – повторил он. Дойдя до своего дивана, Самохвалов упал как подкошенный и снова вырубился.

– Во дает, – Саня даже потрогал хозяина за плечо.

– Надо вот что сделать, – шепнул Стас, – спрятать бутылки, чтобы он до них не добрался. Он в «штопоре». Пусть просохнет.

Они взяли по несколько бутылок и, трусливо оглядываясь, на цыпочках направились во времянку.

– А вот нам не грех выпить немножко, – золотоволосый доктор по-прежнему говорил в нос, – столько потерь. Столько несчастий. Но мы живы, и с этим фактом не поспоришь.

Никто и не спорил. Но и восторгов не выражал. Одну из бутылок просто пустили на крыльце по кругу. Каждый брал ее на свой манер.

Егор, на лице которого застыла маска равнодушия и скорби, – мрачно.

Пара Огневых – почтительно.

Саня – охотно, даже энергично.

Стас – рассеянно.

Аида – с лицом «ну, если вы так настаиваете».

Вика – со странной для столь изящной девушки жадностью.

Каролина – деловито.

Валентин – деликатно.

Александра с модельной стрижкой – благосклонно.

Вера со шрамом – с вымученной улыбкой.

– Я не пью, – поморгав, заявил Евгений Дороган.

– Но глоточек-то можно. За спасение, – возразил доктор, но Дороган покачал головой:

– Я не пью. Совсем. Ни капли.

Доктор вздохнул. Не объяснишь же человеку его бестактность.

– Это, значит, я с трезвенником поселился, – буркнул Саня, – зашибись.

– Что будем делать, господа? – спросила Каролина. – Хозяин-то у нас – полный вперед. Его и кусать не надо – форменно бешеный.

Они неторопливо пускали по кругу бутылку, созерцая порозовевшие облака в августовском густо-синем небе.

– Из-за собаки! Из-за животного устроить такой кипеж, когда люди умирают, – покачала головой Вера.

– Что вы хотите? Человек богатый. Значит, отовсюду ждет предательства. А собака – всегда верна. Единственное существо, которое его искренне любило. Какой нормальный человек такого полюбит? – заметил врач.

– Я вспомнил. Я читал о нем в новостях, – хлебнув, заявил Валентин. – Фирма «Мясной пир», да? Был еще какой-то скандал с проституткой? Избил он ее, что ли?

– Ранил ножом. Парень горячий. Знаете, как он начал карьеру? Валил скот для колбасного завода. С восемью классами образования что еще делать? Потом завод стал его. А в девяностые заводы разве доставались честным людям?

– Да у него постоянно какие-то скандалы – бутылку взял Егор, – говорят, конкурента своего тоже он убрал.

– Валить надо отсюда. Я думала, тут безопасно, а тут такое… Псих колбасный… – Каролина неожиданно поперхнулась.

На крыльце, слегка покачиваясь, стоял Игорь. План заставить хозяина проспаться провалился. В одной руке колбасный король держал бутылку (наивно было полагать, что им удастся спрятать все). В другой у него был пистолет.

– Кто тут псих? – спросил он почти дружелюбно.

– В обойме остались патроны, кто знает? – шепнул Стас.

– Кажется, два. – Егор не сводил глаз с хозяина.

Благодаря коньяку Игорь обрел некоторую подвижность. Но отнюдь не ясность мысли.

– Давайте вы успокоитесь, – предложила Каролина.

– А давай ты заткнешься, сука. Достала уже выпендриваться.

По лицу Каролины снова пошли красные пятна.

– Колбасу бы из тебя сделать и из твоего ублюдка. И этим скормить. Жить у меня вам не впадлу, а уважать меня, значит, впадлу?

– Э, мы так-то тоже вам жизнь спасли, – вмешался Саня.

– Все вас тут уважают, – поддержал водилу Стас, стараясь говорить миролюбиво, – Давайте вы сейчас и правда пойдете спать.

– А давай твоя Вика разденется и станцует нам у шеста. Как тебе такое предложение? Ты не против? Что, – он повернулся к Вике, – спляшешь мне? В знак уважения.

Вика закрыла лицо руками.

– Да сделайте что-нибудь с ним, – возмутилась Каролина.

Вместо ответа Игорь подошел к ней и ударил по лицу.

– Что, обидно, что не тебе предлагают станцевать? – Самохвалов критически оглядел женщину. – Хотя, если я еще выпью, то и ты сгодишься. Следующий выход – твой. Но сперва она, – он ткнул пистолетом в Вику.

Вдруг Игорь переключился на более важный для него вопрос:

– Где мое бухло? – закричал он. И навел пистолет на Стаса, будто знал, что тому принадлежит идея спрятать алкоголь.

– Да подавись, – Стас пошел в подсобку и вернулся оттуда нагруженный бутылками.

Хлебнув хорошенько коньяка, хозяин принялся задумчиво разглядывать компанию.

– Сучка. Крыса. Пидор, – пистолет по очереди указал на Каролину, Стаса и доктора, – всех порублю на куски и брошу за ворота.

– Вы все меня за лоха держите, – продолжал Самохвалов, попивая вновь обретенный алкоголь, – будто я не знаю. Самохвалов – быдло. Колбасник немытый. А мы – интеллигенция. Но мы будем с ним дружить, потому что у него – дом. А у нас ни хера. Но уважать его мы не хотим.

– Предлагаю не кипятиться. Вы сейчас не трезвы. Завтра мы все уедем отсюда, раз наше общество вам так неприятно. И живите себе спокойно, – Александра держалась с достоинством, но, похоже, тоже трусила.

– Вы уедете отсюда когда я вам скажу, ясно? – Игорь стукнул опустевшей бутылкой по стене, полетели осколки. Взглянув на них, Самохвалов рассмеялся.

– Я даже не знаю, кто хуже – эти или наш милый хозяин, – сказал Георгий Яковлевич Шер два часа спустя, глядя на спящего Игоря. – Столько экспрессии! Столько новых слов!

Самохвалов уснул прямо на полу.

– Я уже думал, что убью его, если он не отключится, – признался Стас.

– Все мы так думали, но пистолет был у него.

– Теперь нет. Будет выступать – пристрелю.

– Надеюсь, до этого не дойдет. Утром он придет в себя. Всем спокойной ночи.

Но Игорь не пришел в себя.

– Я пошел за водой. Он лежал посреди лестницы, – волнуясь, говорил Валентин, – руки вытянуты вперед. Я думал – полз наверх, да и уснул. Я хотел обойти его, а потом понял – что-то тут не так. Без контактных линз я вижу не очень хорошо. И не сразу понял, что на нем кровь. Я тронул его, и он скатился вниз.

Рубашка Самохвалова заскорузла от засохшей крови.

– Две раны на спине, – констатировал Шер, поднимаясь с коленей, – очень аккуратные.

Нож, вонзенный слишком резко, пройдя насквозь, слегка воткнулся в лакированное дерево. Конфета распалась на две части. Трюфели кромсали прямо на дорогой столешнице. Семь конфет – завтрак на всех.

– Прошу садиться, – позвала Лидия Вячеславовна, – разбирайте пайки.

Будто в насмешку над скудостью трапезы, она выложила на стол салфетки и вилки по количеству присутствующих.

– Это даже хорошо, что на одного стало меньше. Семь конфет удобнее делить на четырнадцать, а не на пятнадцать, – глубокомысленно заметил Сева.

Его отец стучал по столу черешком вилки, пока Каролина не отняла ее.

– Егор, а вы почему к нам не идете? – спросила Лидия Вячеславовна.

Но тот лишь покачал головой: «Не хочу, спасибо». Несмотря на то, что он осунулся и побледнел, Егор все равно был красив, как усталый Аладдин. Парень плюхнулся прямо на пол и отрешенно смотрел на поданную ему чашку чая. Сходство с восточным принцем ему придавали черные, зачесанные мягкими волнами волосы и нос с едва заметной горбинкой. Голубые глаза эффектно контрастировали с угольной шевелюрой. Свою половинку трюфеля он протянул Севе. Каролина из вежливости всполошилась: «Ах, не стоило!» и толкнула сына: «Скажи спасибо». Но Егор лишь отмахнулся.

– А как же ты? – с тревогой спросила Аида.

– Я не хочу, – сухо повторил Егор и снова уткнулся в свой чай. Его знобило.

– Никогда не думала, что можно так хотеть есть, – призналась Александра.

– Да, говорят: живот сводит. Это ерунда, – поддержала ее Аида. – У меня все тело от голода сводит, и руки, и ноги. Серьезно.

– А ты не думай об этом, – предложила Вика.

– А если я не могу ни о чем больше думать?

Стас промычал что-то, держась за горло, и показал на дверь пальцем.

– Что с вами? – всполошилась Лидия Вячеславовна. – Простудились? Ангина?

– У него от стресса пропадает голос, это ничего, пройдет через пару дней, – Вика гладила его по руке.

Стас улыбнулся, кивнул.

– Он хотел сказать, что после завтрака мы поедем в город на разведку. И привезем еды, – Саня встал, вытер рот салфеткой.

Стас показал ему большой палец.

– Больше еды нам нужна вода, – веско заметил Георгий Яковлевич и тоже встал. – Водопроводную пить не советую. Скорее всего, мы имеем дело с вирусом.

– А если прокипятить? – предложила Лидия Вячеславовна.

– Да хоть три раза прокипятите. Все равно не советую. Мы же не знаем, что это за вирус. Так что потерпите пока без мытья и стирки.

– Что, вообще не мыться?

– Ну хотя бы пару недель. Вирус, какой бы он ни был сильный, не может жить в воде вечно. Старайтесь пить воду из кулера, а кран лучше вообще пока не открывать.

– И нужно бы похоронить… – Саня покосился на входную дверь.

Тело Игоря они еще утром вынесли на улицу и положили до поры под яблоней, накрыв одним из шелковых покрывал.

– Об этом не беспокойтесь, – сказал Семен Семенович, – езжайте в город. Мы о нем позаботимся.

– Очень странное убийство, – Аида ходила туда-сюда, накинув на плечи плед. Из-за ее малого роста плед волочился по полу. – Странное в том смысле, что его не съели, не укусили, а закололи. Убийство предумышленное и совершено тайком. Но кем?

Повернувшись на пятках, девушка продолжала:

– Мы пошли спать около четырех утра. Так?

Это замечание не вызвало возражений.

– А тело обнаружили в восемь. У преступника было целых четыре часа.

Каролина, которая собирала вилки со стола, наступила на плед, волочившийся за девушкой. Но Аида этого даже не заметила.

– Вы утверждаете, что Игоря убили около шести утра? – обратилась она к доктору.

– Я не патологоанатом, точнее сказать не могу. Но отсутствие признаков окоченения…

– Иди-ка наверх, поиграй, – попросила Севу Каролина.

– Нет! Пожалуйста!

– И самое главное – мы не нашли орудие убийства, – нахмурилась Аида. – Доктор, вы утверждаете, что раны были нанесены необычным ножом?

– Ножом с трехгранным лезвием, – кивнул Георгий Яковлевич.

– То есть не таким, как этот? – Аида продемонстрировала нож, которым резали конфеты.

– Безусловно. Это был даже не нож, а что-то вроде стилета.

– Нужно будет обыскать гараж, – задумалась Аида.

Стас, который сидел обняв Вику, прикрыл глаза и замычал.

– «Извините мою сестру, она читает слишком много детективов», – перевела Вика.

– А что ты предлагаешь? – взвилась Аида. – Оставить все как есть? Ты хоть понимаешь, что попиваешь чаек с убийцей?

– Здесь попивают чаек сразу несколько убийц, – поправила ее Вика, – почти каждый из нас вчера кого-то убил.

– Я – нет, – встрял Сева. – Но еще убью.

– Дурочкой не прикидывайся, – Аиду не так-то легко было выбить из колеи, – ты понимаешь, что это совершенно разные убийства.

– Вообще-то девочка права, – сказал Семен Семенович.

Аида поклонилась ему и продолжала:

– Сделать это мог любой из нас, потому что у каждого был мотив и возможность. Взять, например, – она сделала вид, что задумалась, – вас, – Аида указала на Каролину.

Та лишь устало вздохнула.

– Ваша семья нашла тело. И поводов убить Игоря у вас было много.

– Это каких таких поводов?

– Вы семья. У вас ребенок. Ради ребенка проще решиться на преступление. К тому же он вас оскорбил и ударил. А вы женщина… которую лучше не бить.

– Он всех оскорблял, – сказала Каролина, – и многих ударил. И что с того?

– Но, может, вас он заел настолько, что вы решили с ним разделаться.

– Понятно. Это все варианты?

– Еще есть мужчины, которые ночевали в подсобке. Евгений Дороган и Саня. Две темные лошадки.

– Слышишь, ты, мисс Марпл в одеяле, язык прикуси. Мы спали, – пробурчал Саня.

А Евгений Дороган лишь похлопал редкими ресницами.

– Я просто разбираюсь в ситуации. Все спали на втором этаже, и только вы обособленно. Вам проще было добраться до Игоря. Зашел с улицы, ткнул ножом и ушел. И давайте смотреть фактам в лицо – у вас обоих был и мотив.

– Какой?

– У вас нет родственников в городе.

– И что с того?

– А то, что вам незачем туда идти. Это нам надо искать родню. А вас никто не ждет, вы сами вчера говорили. Если убрать хозяина, то можно остаться жить здесь. В безопасности. Нужно только грохнуть помеху – Игоря. И все, дом ваш.

– Деточка, тогда и мы могли его убить, – миролюбиво заметила Лидия Вячеславовна, поправив свою аккуратную кичку. – У нас тоже в городе никого нет. Дочка с мужем на севере. Дома только кошка.

– Не будем списывать вас со счетов, но я лично сомневаюсь, чтобы это сделали вы. Вы такие… справедливые. Дружные.

– Может, мы дружно и решили его убить? – усмехнулась женщина, ее муж тоже хмыкнул. – Чтобы восстановить справедливость.

– Насмехаетесь… Все равно, не думаю, что это были вы.

– А что вы все про нас да про нас, – вмешалась Каролина. – Хотите играть в расследование, ради бога. Только начните с себя.

– Да пожалуйста.

– Спасибо. Я вам помогу. Вы прилетели вчетвером, – начала Каролина и, взглянув на Егора, скрючившегося на полу, поправилась: – Простите, впятером. Мне очень жаль Варю.

Егор лишь прикрыл глаза. Он был совсем вялым, его потряхивало. Каролина продолжала:

– Итак. Егор с Варей, царствие ей небесное. Стас с Викой. Плюс вы, сестра Стаса. У вас, так сказать, команда, банда. И спали вы рядом. Вы могли договориться и сделать все вместе. Как вам такой сценарий?

– Но мотив?

– Парни у вас горячие. Мы видели, как они расправлялись с этими. Такой самец, как Игорь, им рядом ни к чему. Он может обидеть их девочек. И вот вы посовещались и убили Игоря.

– Мы никого не убивали! – вырвалось у Аиды.

– Хотите быть объективной, будьте объективной до конца. Все под подозрением, как вы верно заметили. Я не наговариваю на вас, просто показываю, как вы выглядите со стороны. Не обижайтесь.

Аида стояла как оплеванная. Стас подошел к ней и, мыча, поднял руки к небу.

– Да заткнись ты. Смейтесь, сколько хотите, – обиделась девушка. – Только когда вас одного за другим начнут убивать, я посмотрю, как вы запоете. Вы думаете, что человек, решившийся на убийство из-за выгоды, на этом остановится? Да вас, может, убьют из-за кусочка сахара, из-за корочки хлеба. Среди нас – опасный человек. Мы плохо друг друга знаем.

– А с чего ты взяла, что убийство совершено из выгоды? – Вика смотрела на Аиду подозрительно.

– Да ничего я не взяла. Я пытаюсь понять. Кто это сделал? Зачем? Где убийца спрятал нож? Но, может, это действительно неважно? Я – дура. Устроила спектакль. Зачем-то хочу найти преступника. Вечно мне больше всех надо.

– Мне кажется, я тоже должна что-то сказать, но, право, не знаю что, – Александра, извиняясь, пожала плечами и посмотрела на Аиду насмешливо, – мы с Верой спали рядом. И точно помним, что никого не убивали. Не правда ли, Вера?

Вера, сглотнув, утвердительно кивнула.

– Тогда давайте обсудим и мою кандидатуру, – поддержал Александру доктор. – Итак, я практикующий врач. Следовательно, я лучше всех знаю, куда и как нанести удар. Может, у меня вообще в кармане скальпель. К тому же убитый не просто оскорбил меня, он пытался заставить меня нарушить клятву Гиппократа и чуть не сломал мне нос. Налицо и мотив, и возможность. А теперь, если вы не возражаете, Аидочка, давайте на этом прервемся. Вы пока проведите какой-нибудь следственный эксперимент, а я хочу осмотреть Егора. Он что-то совсем сдал.

– А что с ним?

– Вам не кажется, что он, скажем так, выглядит плохо?

– Мы все выглядим плохо, – Аида внимательно вглядывалась в усталое лицо Егора.

– Но не так, как он. Что с вами, Егор?

– Ничего.

– А я так не считаю. Вас кусали?

– Нет.

– Давайте отойдем в соседнюю комнату, я вас осмотрю.

– Я же сказал, со мной все в порядке.

– Он же вам сказал. У него ничего опасного, – Аида встала между Шером и Егором, уперев руки в бока. – Значит, так и есть. Вы Егора не знаете. А мы знаем.

– Это не аргумент, – врач спокойно посмотрел в ее горящие гневом глаза.

– Нет, правда. Вы выглядите ужасно. Вас точно не?.. – Валентин обнимал Севу, будто хотел его защитить.

Егор обвел глазами уставившихся на него людей, затем поднялся и угрожающе сжал кулаки. Но ему пришлось ухватиться за край стола и на мгновение зажмуриться:

– Я же сказал, со мной все нормально!

– Но ваш вид говорит об обратном. Я – врач, Егор. Если речь идет об инфекционном заболевании, моя задача, мой долг – предотвратить распространение эпидемии.

– Меня не кусали! Не царапали! Это все, что я могу вам сказать. Остальное – не ваше дело.

– К сожалению, наше. Если вы, Егор, будете и дальше упираться, придется применить силу. Я уверен, вы проявите благоразумие. Но помните, у нас остался еще один патрон.

Егор оглянулся на друзей.

– Доктор говорит дело, – наконец произнесла Вика, – если с тобой все нормально, пусть он посмотрит.

– И ты туда же. Будешь стрелять в друга?

– Не перегибай. Я верю, что тебя не кусали. Но ты и правда выглядишь хреново. Почему ты отказываешься от помощи?

– Не смей мне говорить о помощи! «Помощь», как же! Вы просто боитесь, что я вам что-нибудь сделаю. Но я говорю, меня не кусали. Почему мне никто не верит?

– Может, ты просто простыл? – предположила Аида.

– Как же вы меня достали. Смотрите! – Егор принялся стаскивать с себя штаны, при этом он едва не упал.

– Что отводите глаза? – спросил он, видя замешательство женщин. – Нет уж, будьте добры, смотрите. Чтобы не говорили потом, что не видели.

– Паясничать совершенно ни к чему, – доктор спокойно рассматривал руки и ноги Егора, наконец, удовлетворенно кивнул, показывая, что можно одеваться.

– Он не укушен, – констатировал Георгий Яковлевич.

– Откроем шампанское, может? – Егор лег на диван, прикрыл глаза. – Конечно, не укушен. У меня лимфолейкоз, вашу мать. Просто закончилось лекарство.

– Почему ты нам ничего не сказал? – Аида присела на корточки возле Егора.

– Тебе не кажется, что это тебя не касается? – Он даже приподнялся, чтобы лучше видеть ее. – А вообще, спасибо, что не пристрелили.

– Что можно сделать? – Аида дергала Шера за рукав. – Как его вылечить?

– Вылечить? Вылечить его невозможно. Продлить жизнь – да. В лучшем случае можно держать лимфому, так сказать, в узде. Лекарствами.

– Но вы же сказали, что это не рак!

– А если не рак, значит, лечится в два счета? Лимфомы коварны. Поразить могут любой орган. У вашего друга, кажется, повреждена нервная система. Из-за этого и плохое самочувствие, и боли, и раздражительность, и озноб. У него еще хватило ума поехать в жаркие страны. И стало еще хуже. Странно, что вы раньше ничего не знали.

– Нужно привезти ему его лекарство!

– Я еще не умер, – рявкнул Егор, – и все слышу. Дать вам рецепт?

– Но зачем рецепт? – растерялась Аида.

– Он иронизирует, – тихо сказал Шер, – все не так просто. Такие лекарства на виду в аптеках не стоят. Они лежат в сейфах. Это вам не анальгин. Понимаете?

Аида вытерла глаза и, проигнорировав грубость Егора, спросила ласково:

– У тебя есть дома запас? Мы привезем. На первое время хватит, а потом найдем еще. Сколько у нас времени? – обратилась она к доктору шепотом.

– Я не специалист по лимфомам. И никто не скажет точно. Но в любом случае вам следует поторопиться. Дело даже не в том, что время работает против него, а в том, что он мучается.

Сверху спустилась Каролина и, держа Севу за руку, холодно заявила:

– Мы с вами. Решили поехать домой.

– Но как вы там собираетесь жить?

– А как мы будем жить здесь? Ничего, как-нибудь справимся. По крайней мере наш сын не будет находиться среди убийц.

Провизор прижимала лицо к стеклу, пыталась дотянуться до них через окошко витрины. На ее губах сохранились остатки красной помады самого пошлого из оттенков. Эту аптеку выбрали потому, что она оказалась почти пустой. Единственного посетителя, субтильного старичка, Саня с ходу уложил ударом кирки, которую прихватил из дачного гаража.

– Противно… убивать старого человека, – сказал Саня, глядя на размозженный затылок дедушки, распростертого на полу. Они уже приступили к обыску, когда аптекарша вынырнула откуда-то из-под прилавка и с размаху ударилась о стекло. Каролина взвизгнула и уронила все, что набрала с полок. Тошнотворно запахло аммиаком из разбитой склянки. В аптеке стало нечем дышать. Продавщица бесновалась, пытаясь выбраться из своего закутка.

– Быстрей, пока она не догадалась выйти через дверь! – кричал Саня.

Словно муха, аптекарша билась о стекло. Саня следил за ней, держа кирку наготове, пока Вера со Стасом пытались загрузить в компьютере базу лекарств.

– Черт, все перерыли, а лекарства нигде нет, – ругался Стас и торопил компьютер: Скорей, скорей!

– И база не загружается, – добавила Вера, – где теперь его искать?

– Каролина, заканчивайте, пора уходить, – торопил Саня.

Но той было мало, она мела с полок все подряд.

– Быстрее! – раздражался Саня. – Она скоро разобьет стекло!

Через секунду раздался треск, и на Саню обрушился водопад осколков. Рука с красными ногтями схватила его за волосы, попыталась притянуть к себе. От аптекарши Саню отделял лишь неширокий прилавок. Но он никак не мог изловчиться, чтобы ударить киркой. Не смог толком дотянуться до нее и Шер. Он задел женщину по лицу, но свою жертву она все равно не выпустила.

– Нет, – закричал Саня, увидев, что Стас достал пистолет. – Киркой! Не трать патроны!

Стасу с трудом удалось огреть ее по-настоящему, и Саня наконец освободился.

– Что так долго? – спросил их в автобусе Валентин, которого Каролина оставила присматривать за Севой.

– Жену свою спросите.

Дом Егора напоминал фасетчатый глаз гигантского насекомого. Когда они добрались до места, был уже час дня. Саня вырулил через арку в просторный двор:

– Твою ж мать.

Каролина возмущенно ойкнула, но, увидев что творится вокруг, заткнулась.

– Тут, кажется, половина микрорайона, – заметил Саня.

Валентин присвистнул:

– Прорвало трубу или что-то в этом роде. Видите, машины аварийных служб. Эй, да это еще не все! Смотрите: асфальтоукладчик, полицейские, скорая! Тут явно был катаклизм. Поэтому столько зевак.

– Бедняга, – Вера показала на рабочего в оранжевой спецовке, который пытался выбраться изо рва, заполненного водой, – свалился в кипяток.

– Нас заметили, – Саня показал на людей, направлявшихся к ним.

Пошел сильный дождь. В образовавшихся лужах запрыгали пузыри. Каролина взвизгнула и схватилась за шею. То же самое сделал Сева. Из расхлябанного люка в крыше на них пролилась вода. Мать с ребенком пересели подальше, но выяснилось, что дырявым был не только люк. Вода капала и струилась с потолка, скапливалась на сиденьях и на полу. Салон стал мокрым за считаные секунды.

– Не автобус, а ведро, – шипела Каролина, – почему его до сих пор не списали? Загремел гром, Сева заплакал и схватился за голову.

Стас направился к дверям, показывая жестами: «Ждите меня здесь, я скоро».

– Нет! Мы тут не останемся! Тут такие дыры! Эти могут пролезть.

– Не преувеличивайте, – вступился за машину Саня.

– Сами тут сидите!

Асфальтоукладчик вдруг двинулся с места. Машина ехала на них медленно, но уверенно.

– Эй! – успел закричать Саня по водительской привычке разговаривать с тем, кто тебя не слышит.

Асфальтоукладчик въехал в бок автобуса. Удар получился несильный. Бросившись к окну, они стали вглядываться в кабину многотонной машины.

– Водитель – этот, – констатировал, Саня, – случайно тронулся. Ничего страшного. Он нас не помял.

– Мы тут не останемся! И не просите.

– В подъезде могут быть больные.

– Уж явно их будет меньше, чем здесь.

Стас закатил глаза, вздохнул. Взял кирку. Потом показал на дверь – «открой». Спрыгнув на землю, он поднял плечи и побежал к дому. Пистолет торчал у него из-за пояса. Стаса не было пару минут, наконец он помахал им из подъезда. Они бежали быстро, стараясь обогнать друг друга, но все равно вымокли.

– Неплохо он устроился, – пропыхтел Саня уже в квартире Егора. – Тут жилье, наверное, до фига стоит. На какие бабки, спрашивается, люди так живут? Он же моего возраста.

– Он риэлтор, – доктор Шер нашел полотенце и тер им голову, – значит, в рынке разбирается и может рассчитывать на самые выгодные условия.

– А вы откуда знаете, что он риэлтор?

– Я его осматривал. Задавал вопросы.

– А про работу-то зачем спрашивать?

– Интересный вы человек, Александр. При постановке диагноза нужно знать все. А вдруг он работает с реактивами, токсичными веществами, зараженными людьми?

– Я бы тоже риэлтором поработал. Продал одну квартиру, а потом сидишь месяц, куришь бамбук. А тут ишачишь-ишачишь за копейки…

– Это не так просто, как кажется, – заявил Валентин, растирая Севу, – чтобы продать одну квартиру в месяц, нужно весь месяц трудиться каждый день. Ездить на встречи. Убеждать. Очаровывать, в конце концов. Риэлтор – такой же продавец, как, например, в магазине. Им даже тяжелее. Рынок жилья в последнее время ползет вниз.

– Ползет? – хмыкнула Каролина. – Да он рухнул. Где те покупатели, где те риэлторы? Заходи в любой дворец и живи бесплатно. Не сдохни только.

– Квартира и правда хорошая, – Валентин открыл дверь в санузел, – ванная большая и лоджия есть.

– А по мне – она странная, – заметила Вера, – даже мойки нет. На стенах какие-то рисунки. На кухне вообще – газеты вместо обоев.

– Он просто не доделал ремонт.

Стас взял несессер с лекарствами, который лежал возле двуспального матраса, заменявшего хозяину кровать, и прижал к груди.

– Вы как себя чувствуете, Станислав? – спросил доктор. – Давайте я осмотрю ваше горло.

Стас покрутил головой.

– Кажется, ливень стихает, – Вера выглянула в окно, – и знаете, вы были правы, когда говорили, что…

Каролина схватила ее за руку:

– Тише! Слышите?

Все замерли. Но был слышен только шум дождя за окном и болезненно-тяжелое дыхание Валентина.

– Показалось, – вздохнула Каролина, но тут раздался чей-то смех. Веселый, заливистый. Вскоре к смеющемуся присоединился еще один голос. Потом еще один.

– Это из соседней квартиры.

– Радио? Телевизор?

Каролина постучала по стене, и смех сразу стих. Они переглянулись. Вскоре вновь раздалось чье-то хихиканье. Теперь они слышали и разговор, но слов нельзя было разобрать. Низкий мужской голос за стеной бубнил что-то, и ему аккомпанировали взрывы хохота. Когда они открыли дверь на лестничную клетку, смех стал еще громче. Держа пистолет дулом вверх, Стас нажал кнопку звонка. В квартире снова стало тихо. Но они продолжали звонить, рискуя привлечь внимание этих. За дверью послышались осторожные шаги, кто-то подошел на цыпочках и стоял, стараясь не шуметь.

– Откройте! Мы знаем, что в квартире кто-то есть! – строго сказал доктор.

Щелкнул замок, дверь приоткрылась на ширину цепочки, из щели на них уставился мутный, воспаленный глаз в красных прожилках.

– Что надо?

– Что здесь происходит?

– Не твое дело, дядя, – ответил парень, но, увидев пистолет, поменял тон:

– Эй, эй, спокойно! Уберите ствол! Мы ничего плохого не делаем! Если вам кто-то сказал, что тут варят, так это неправда. Сами зайдите и посмотрите. У нас с собой всего ничего, буквально по понюшке на каждого. Для личного пользования, не для продажи, ясно? Мы закон знаем. Вы на нас ничего не повесите.

– Дверь открой, балбес.

Звякнула цепочка. Дверь распахнулась. В коридоре стояли несколько человек с такими же воспаленными глазами. В воздухе висел тяжелый химический дух, хоть святых выноси. Пол был усеян окурками. Прямо на паркете валялся мальчишка в задранной до подмышек футболке. Обитатели квартиры выглядели ненамного лучше этих – безумные взгляды, серые лица, грязные волосы. У всех щетина и круги под глазами.

– Что тут?.. – Каролина попыталась пройти в квартиру, но доктор буквально выпихнул ее обратно:

– Ничего особенного. Обычный наркоманский притон.

– Я же сказал, ты на нас ничего не повесишь! Мы не барыжим, только употребляем. По чуточке. По щепоточке. Правда, пацаны? – Парень отступил в глубь коридора.

Пацаны закивали.

– Вы сколько тут сидите?

– Не твое дело. Ты кто? Участковый?

– Я даже не знаю, как вас назвать, идиотов! – От волнения доктор даже прикусил костяшки пальцев. – Вы вообще знаете, что происходит? Пока вы тут ширяетесь, в городе почти все погибли.

– Чувак, да ты сам упоролся в хлам. Ты бы так на это дело не налегал, – парень засмеялся противным визгливым смехом, друзья стали ему вторить.

– Слушай меня, идиот, – говорил Шер в то время, как Стас, ловко схватив парня чуть пониже кадыка, привалил его к стене, – придите в себя и посмотрите, что творится на улице.

– Пусти. Вы откуда, вообще, нарисовались? – хрипел наркоман. Остальные почтительно притихли.

– Мы те, кто тебя, придурка, и твоих друзей, таких же придурков, спасли от смерти.

– Какой смерти! Руки убери! Парни, он больной!

– Вы на улицу когда выходили в последний раз?

– Чтобы нас замели? Нет, мы тихо сидим, не светимся. Три дня уже никуда не суемся. Даже за едой. Пиццу заказали, ждем. Живот уже сводит.

– Три дня ждете? Ну-ну. В городе эпидемия. Люди кусают друг друга. – Шер помолчал и добавил: – Насмерть.

– Типа как зомби, да?

Наркоманы переглянулись и снова схватились за бока.

– Ой, не могу, – один, с дредами, опустился на пол и стал по нему кататься, – ну ты, дядя, отмочил. Парни, вы тоже это слышали? Или у меня был глюк?

Потом парня вырвало. Кажется, его это не расстроило.

– Сегодня мы впервые в истории стали свидетелями того, как наркотики спасли людям жизнь, – доктор барабанил пальцами по подоконнику. – Они сидят третий день взаперти, покуривают метамфетамин и знать ничего не знают. Они провели так больше времени, чем им кажется, с наркоманами это бывает.

– Сколько их там? – спросила Каролина.

– Пятеро. Всем лет по двадцать пять. И все совершенно неадекватны. Один вообще без сознания.

– Пять здоровых обдолбанных лбов. Вы не обижайтесь, но это не наша головная боль. Не можем же мы сидеть здесь и ждать, пока они протрезвеют. Поехали отсюда.

Слова Каролины заглушил грохот басов и голос, визжащий на пределе возможностей.

– Эй, выключите музыку! – Женщина постучала в стену. – Нельзя шуметь, идиоты!

Но музыку лишь сделали погромче; соседи Егора предпочитали тяжелый металл и старались выжать из колонок максимум.

– Поздно, эти уже пришли, – Валентин топтался перед дверью, глядя в глазок, пока доктор не оттеснил его:

– Откуда они набежали? – удивился Шер и, сосчитав собравшихся на лестничной клетке, объявил: – Пятеро.

Каролина принялась грызть ноготь:

– Надо было раньше уходить! Это все вы со своим гуманизмом. С какой стати нам помогать этим отбросам? Теперь, пожалуйста, по вашей милости мы сидим на одиннадцатом этаже. В квартире, где нет еды!

Дождь прекратился. Во дворе стояли огромные лужи. Свежевыкопанный ров наполнился до самых краев, но рабочий в оранжевой спецовке так и барахтался в нем. Этим дождь был не страшен, ни один не потрудился укрыться под навесом или деревом. Без видимой причины заверещали сигнализации сразу нескольких машин. Валентин снова занял место у глазка и вполголоса комментировал происходящее за дверью:

– Трое просто ходят кругами. А двое, я вам клянусь, танцуют! Они реагируют на музыку! Посмотрите!

– Скорее, они чувствительны к вибрациям на низких частотах, – поправил его Шер.

Каролина снова стала колотить в стену:

– Выключите ее, вы, ублюдки! Нас всех съедят!

Ответом ей был взрыв хохота. Женщина села на табурет в прихожей и расплакалась.

– Как же мы отсюда выйдем! – всхлипывала она.

Глядя на мать, Сева тоже стал шмыгать носом.

– А долго наркоманы могут вот так зависать? – поинтересовалась Вера.

– Пока не закончатся препараты, я полагаю, – уклончиво ответил доктор Шер.

– Уже шестеро, – мрачно сообщил Валентин.

– Этот человек дал нам кров, – Семен Семенович Огнев, перекрестившись, бросил в яму горсть земли. – Будем всегда благодарны ему за это.

Вслед за Семеном Семеновичем немного земли на могилу бросили Лидия Вячеславовна, Евгений Дороган, Аида, Вика, Александра и Егор, который ради похорон поднялся с кровати, хотя у него зуб на зуб не попадал.

«Зачем вы устраиваете такую церемонию?» – спросила Семена Семеновича Аида. «Я не хочу, чтобы его похоронили как собаку», – ответил он. «Но мы и хороним его как хоронили его собаку».

Могилу копали лопатами с короткими ручками, которые нашли в гараже. Копали долго; как только приступили к работе, небо затянули тучи, стал накрапывать дождь. Пару раз попадались довольно большие камни, и пришлось пожалеть, что обе кирки увезли в город.

– Если бы он не умер, нам бы пришлось искать другое место, – Егор клацал зубами так, что было слышно.

– Ты что такое говоришь? – Вика пихнула его в бок. – Это у тебя лихорадка.

– Ой, да ладно тебе. Стоим тут с постными рожами, будто горюем. А ведь никто не будет отрицать, что его смерть всем нам на руку, – огрызнулся Егор. – Кто его любил, вообще?

– Мне больше интересно, кто его убил, – Аида бросила еще земли в могилу, – и, кажется, я это поняла.

– И кто же?

– Тебе не показалось странным то, как быстро собрала вещички семья с ребенком? С чего бы им уезжать? Сидели-сидели, и вдруг нате вам, заспешили. Домой им, видите ли, захотелось.

– Где логика? Они убили его, сделали дом пригодным для жизни, а сами решили уехать?

– У них расчет был на то, что все обрадуются и закроют глаза на убийство. Они же не знали, что я этого так не оставлю. Настрою всех против них.

– Аида, – простонала Вика, – меня сейчас вырвет. Как вообще в твоем небольшом мозгу появилась мысль, что они испугаются твоего расследования? Откуда такое самомнение? По-твоему, двух неглупых людей заботит, что ты о них скажешь? Они же все объяснили. У них в квартире охотничье ружье, патроны. Электронная дверь, продуктовый магазин на первом этаже. Они смогут прожить и без нас.

– А по-моему, эта Каролина просто ни с кем ужиться не в состоянии. Я бы ее саму убила, если бы она не уехала.

– Если вам нечего сказать по существу, лучше помолчать, – попросил Семен Семенович.

Помолчали. Прокатился раскат грома. Все поспешили в дом. У порога Семен Семенович оглянулся на три невысоких холма и сказал:

– Мы основали свое собственное кладбище.

– Старый, ты ополоумел? Сплюнь, – Лидия Вячеславовна дала ему подзатыльник.

Сева спал, приоткрыв пухлый рот, а они сидели прямо на полу. За окном золотилось заходящее солнце. Ко всем прочим неприятностям диск в соседней квартире стал заедать, без конца прокручивая одну и ту же композицию. Но наркоманов это, похоже, не смущало, потому что залпы смеха доносились из-за стены регулярно.

– Они когда-нибудь выключат ее? – спросила Каролина. – Им самим не надоело?

– Они и не замечают. Время течет для них совсем по-другому. Валентин, что на площадке?

– Пришел еще один. Вы не поверите – разносчик пиццы.

Молодой человек в кепке-бейсболке и с большой плоской коробкой в руках выделялся среди этих тем, что стоял неподвижно. Даже глазок, искажающий лица, не мог сделать его более уродливым. Губы его беззвучно шевелились. Он просто стоял и смотрел на дверь квартиры, в которой веселились наркоманы.

– Господи, страх-то какой, – прошептала Вера, посмотрев в глазок, – почему он не бросит коробку?

– Вы заметили, что, даже заразившись, они продолжают заниматься тем, чем занимались перед смертью? – Шер в свою очередь приник к глазку. – Вспомните водителя погрузчика. Парня, который колотил по автомату в аэропорту. Остальных. Водители продолжают вести машины. Разносчики – нести пиццу. Такое странное проявление мышечной памяти? Готов поклясться, у них нет рефлексов, по крайней мере у тех, кого я видел, но вот ведь, он не отпускает коробку. И не бросит ее, пока мы его не грохнем.

В комнате раздался странный звук, не то вздох, не то икота. Его издал Стас.

– Что с вами, Станислав? – спросила Каролина.

Стас показывал пальцем на дверь и чертил в воздухе квадрат.

– Вы говорите про разносчика пиццы?

Стас закивал.

– И что, что с ним?

Всплеснув руками, молодой человек опять заметался по комнате, заглядывая на полки, открывая ящики. Найдя карандаш, он что-то написал на обратной стороне магазинного чека и протянул записку Шеру.

– «Я знаю, что делать», – вслух прочел доктор.

Стас снова сосредоточенно рылся в вещах Егора, просматривал каждую бумажку, листал записные книжки. Наконец он удовлетворенно прикрыл глаза, зажав в руке блокнот с номерами телефонов. Некоторые были записаны аккуратным почерком, другие нацарапаны кое-как. Но Стаса интересовал только один номер. Обведя его кружком, он снял трубку с черного, похожего на калошу домашнего телефона и протянул Каролине. Жестом показал: «звони!»

– Что я должна сделать? – заволновалась женщина.

Стас снова принялся писать что-то на листке. Прочитав послание, Каролина побледнела:

– Ты уверен?

Стас кивнул и снова протянул ей трубку.

Лавируя между брошенными машинами, они миновали Морскую набережную и выехали на Наличную улицу. Снова набежали тучи. Со стороны станции «Приморская» ветер принес сладкий запах гниения: на площади у метро портились барханы поздней черешни, выставленной на продажу, роились мириады мух. Несколько продавцов безучастно сидели возле фруктов, облепленных насекомыми. Бывшие покупатели бессмысленно шатались между прилавками, опрокидывали корзины и коробки. Так мечутся жуки или тараканы под внезапно приподнятой доской.

– Черт, – сказал Саня, когда на перекрестке с Новосмоленской набережной автобус оказался в плотной толпе, – интересно, куда они так спешат?

Светофор продолжал менять цвета, но эти перли без разбору, натыкаясь друг на друга и на брошенные автомобили. Броуновское движение сопровождала оглушительная какофония автомобильных сигнализаций. Между матерью и маленькой дочкой, что шли, держась за руки, вклинился высоченный толстяк с портфелем. Мать продолжала медленно шагать, держа в руке оторванную кисть ребенка, не замечая ничего вокруг. Дочь тоже не заметила потери руки. Вера зажала рот, борясь с тошнотой.

Их автобус вызвал интерес у мертвых пешеходов. Посиневшие лица поворачивались на шум мотора. Эти пялились невидящими глазами на машину, пытались ее ощупать. К окну прижалась ладонь, за ней еще одна и еще. Потом в окно впечаталось чье-то перекошенное лицо, сплющенное под напором других тел. Стекло затрещало.

– Тише ты! – сказал Саня скулящей Вере и немного сдал назад. – Они нас не видят.

– Но чувствуют.

Наконец они выехали из толпы и помчали по относительно свободной Наличной улице. Эти, руководствуясь необъяснимой логикой, сгрудились возле метро, но буквально через пару сотен метров город снова стал практически пустым. Поднявшийся ветер грубо трепал цветы на клумбах, кидал в стекла пригоршни песка.

Сгустились, стали более зловещими все краски.

Шер положил руку на плечо Стаса:

– Не забивайте этим голову.

Парень сидел как неживой и в ответ лишь прикрыл глаза.

– Вы должны были спасти своего друга. Женщин и детей, в конце концов!

Стас кивнул.

– Я не хотел тогда говорить, – продолжал доктор, – но амфетаминщики иногда «зависают» на своих квартирах целыми неделями. Могут обходиться без еды, если есть отрава. Бывает, что они приходят в притон зимой, а потом, выйдя из подъезда, узнают, что на дворе лето. Поверьте, мы могли там просидеть еще о-го-го сколько.

– Да, Стас. Этих мальчишек, конечно, жаль, но мы поступили правильно, – вмешалась Каролина. – Ваша придумка нас спасла. Мой дорогой, закончились времена, когда можно было позвонить в милицию и попросить, чтобы выслали наряд. Теперь спасаться придется самим. И если мы будем делать это плохо, нас просто съедят.

Саня заметил женщину в короткой юбке, голосовавшую у обочины, и попытался ее сбить. При этом он заехал на тротуар, и автобус ощутимо тряхнуло. Женщину лишь задело по касательной. Покачиваясь, она отошла на пару метров и снова подняла руку в безмолвном призыве. Саня принялся сдавать задом, чтобы наехать на нее еще раз, и едва не заглох.

– Да оставь ты ее в покое, – возмутился Валентин, – ты теперь за каждым укушенным будешь гоняться?

– Братан, – это правда была отличная идея, – Саня вырулил на проезжую часть. – Позвонить им и сказать, что привезли пиццу. Я бы лучше не придумал.

– Ты вообще ничего не придумал, – напомнил ему Валентин.

– Нет, правда, я в каком-то фильме такое видел. Они звонят, говорят: «Мы пиццу привезли, почему не открываете?» А эти открывают – и бах, всех положили. Только как ты телефон их нашел?

Стас пожал плечами.

– Догадался, что у Егора должен быть где-то записан номер соседей, – подсказал Шер.

– Ну тебе, в натуре, детективы писать надо.

– Вообще-то это не смешно, – Вера глядела в пол, – плохие они были люди или хорошие – их убили. Они погибли из-за нас. Давайте проявим уважение.

– Я совершенно согласен с вами, Вера, – Шер говорил осторожно, – но мы сейчас просто пытаемся поддержать Стаса. Что бы вы, Станислав, про себя ни думали, просто знайте – вам не в чем себя упрекнуть. Это было нашим общим решением. Не вашим.

– Мы могли еще подождать! – Вера хлопнула себя по колену. – Мы не умирали с голоду! Необязательно было убивать их сразу!

– А Егор? Он ведь мучается, рассчитывает на нашу помощь.

– Получается, что из-за одного человека мы убили пятерых!

– Вера, это не было убийством в полном смысле слова. Это была вынужденная жертва. Как врач могу сказать, – Шер смотрел женщине в глаза, – наркомана вылечить нельзя. Это отработанный материал. Мусор. Да, простите меня, милая Вера, но это так. Вы бы поосторожнее сейчас с жалостью. Мы видели их лица. Видели, на что похожа их квартира. Это уже не люди. Они сами сделали из себя зомби. Рано или поздно они вышли бы на улицу. С нами или без нас конец их ждал один. Давайте будем считать, что мы их пожалели. Да, мы убили их из жалости!

Автобус повернул на Гаванскую улицу. В крохотном садике ветер пригибал тонкие березы чуть не к самой земле. Взвыло так, что не стало слышно шума мотора. На лобовом стекле распласталась огромная черная клякса и снова унеслась прочь – ворона не справилась с порывом ветра. Следом на автобус обрушилась шумная стена дождя. Лобовое стекло стало похоже на черный экран внезапно выключенного телевизора.

– У вас работают дворники? – спросила Каролина.

– Нет.

– А что, вообще, тут работает?

Автобус подскочил, его повело в сторону. Ударившись о невидимое препятствие, машина встала. Послышался треск и звон. Открылась передняя дверь. Задняя, сломанная, помедлив, тоже почему-то распахнулась.

– Врезались. Отлично, – чуть ли не с удовлетворением констатировала Каролина, – Теперь у нас и двери нараспашку.

Она выскочила под ливень и пнула колесо:

– Ты нас чуть не убил! Дворники-то можно было починить?

– На фига мне дворники? Чтобы проехать сто метров до самолета? Мы же в дождь и не ездим никуда.

Санин голос заглушил раскат грома.

– Господи, нам пара километров осталась до дому. Почему мы именно сейчас сломались? – Женщина картинно подняла руки к льющему воду небу.

– Возьмем другую машину! – сказал Георгий Яковлевич, выпрыгивая из автобуса. Его золотистые кудри мгновенно прилипли к черепу, сразу сделав голову доктора маленькой и какой-то несолидной. Он даже стал выглядеть старше. – Давно надо было поменять транспорт. Я вообще удивляюсь, как мы на этой рухляди доехали до города.

Шер приставил ладонь козырьком ко лбу, хотя в этом не было никакой нужды, и осмотрелся:

– Могу предложить три варианта. Джип возле ларька. Маршрутка, видите, стоит на остановке на «аварийке». Еще вижу «мини-купер».

– Закрыт! – Валентин уже дергал дверцу джипа.

– Лучше маршрутка! – Саня побежал к остановке.

– Я не помню прежде такого ливня, – сидя в маршрутке, сказала Каролина, пытаясь отжать Севины волосы.

Саня, с которого на сиденье натекла целая лужа, дергал коробку передач:

– Маршруточка, спасительница.

Он поднял с соседнего сиденья черный мужской кошелек.

– Как бы я раньше ему обрадовался, – Саня пересчитал купюры, – а теперь лучше бы пирожок нашел, что ли.

– Где Стас? – севшим голосом спросила Вера.

– Я видел, как он выходил из автобуса. И все, – признался Саня.

– Не мог же он раствориться в воздухе! Давайте еще раз проверим подъезды. Тут и домов-то мало. – Шер вытер лицо, по которому все еще струилась вода.

– Три раза проверяли. Везде закрыто. Даже на детской площадке искали. В ларьке.

– Если бы на него напали, мы бы заметили. Он где-то здесь, – сказал Саня – и закричал: – Стас!

– Еще глупее ты мог поступить? Во-первых, тебя услышат эти. Во-вторых, Стас знает, где мы. И в третьих, как он тебе ответит? У него голос пропал.

– В магазине смотрели?

Налетел такой шквал, что Шер даже покачнулся. Нечто похожее на развевающийся плащ опустилось с неба и полностью укрыло собой доктора. Тот вскрикнул и стал срывать с себя то, что его облепило.

– Что это? – ахнула Вера.

Шер снял последний лоскут с головы.

– Плакат откуда-то сорвало, – он повернулся к фонарю, чтобы рассмотреть получше. С лоскута на него смотрел умело подкрашенный женский глаз, под которым сохранился кусок подписи: «Х… Первый шаг на пути…», – чертова реклама. Я чуть инфаркт не схватил.

Скомкав обрывок, он отбросил его подальше. Четыре силуэта возникли в конце улицы.

– Больные! – ахнули хором Каролина и Вера.

Всполох молнии осветил пришельцев.

– Стас?.. – Каролина с ужасом уставилась на одного из них.

– Да нет, просто футболка похожа. Этот вон какой крупный. И волосы светлые.

– Быстро в маршрутку, – скомандовал Саня.

– Здесь еще холоднее, чем снаружи, – жаловался в салоне Сева, которому Каролина растирала руки.

Эти уже поравнялись с ними.

– Эй, потерпи! – шепнула Каролина, зажимая сыну рот, но Сева не удержался и чихнул.

Эти остановились. Секунду колебались, будто размышляя, показалось или нет, и стали исследовать маршрутку, скрести ее пальцами. При этом они издавали странные звуки – нечто среднее между рычанием и вздохами.

– У него что, железные ногти? – простонала Вера. – Ну и звук!

– Уходите, уходите, – шептал Сева скороговоркой.

– Сына, они тебя не понимают.

– Мало ли.

– Опять они нас обложили, – вздохнул Саня печально.

– Только теперь еще и холодно, – в тон ему сказал Сева.

– Ничего, ничего, – приговаривал Валентин, – надышим.

– Папа, они хотят нас укусить?

– Нет, что ты. Им просто интересно.

– Прекрати! – яростно сказала Каролина.

– Что я сделал? – возмутился Сева.

– Я не тебе. Я папе.

– А я-то что? – удивился Валентин.

– Не надо убеждать его, что они безобидные! Может, ему еще выйти поиграть с ними? – Молния осветила салон холодным голубым светом. – У них на одежде кровь. Они кого-то съели. Значит, могут съесть и нас. Им не «просто интересно»! Их нужно бояться.

– Сколько еще будем ждать? – сменил тему Валентин. – А если он нашел машину и уехал?

– Не мог он так поступить, – убежденно сказал Шер. – Из-за темноты и ливня мы просто чего-то не разглядели.

– Да включи ты печку, – Каролина тронула Саню за плечо, – все равно они уже тут.

Тихо задребезжал мотор. От молний в маршрутке время от времени становилось светло как днем.

– Только мне понятно, что он уже не вернется? – тихо просил Валентин.

В салон ворвался порыв ветра, принесший влагу, – это Саня открыл двери.

– Можете идти, вас никто не держит, – сухо сказал он. – А мы подождем.

– Да что ты сразу, – возмутился Валентин.

Дверь в подъезд открылась, и на Саню просыпалось что-то шуршащее и разноцветное. Он охнул и закрыл рот руками. Вслед за ворохом бумажных роз, привязанных к ниточкам, со стены сполз плакат, на котором красной и синей гуашью не слишком ровно был выведено: «Тили-тили тесто, жених и невеста!» Сквозняком отнесло в дальний угол воздушные шарики, слегка одряхлевшие, но все еще рвущиеся вверх.

– Что за фигня? – буркнул Саня, стряхивая с себя бумажные лепестки.

– Выкуп, – пояснила Каролина, – у нас в подъезде должны были играть свадьбу.

– Выкуп?

– Ты никогда на свадьбе не был? Жених, чтобы попасть в квартиру невесты, проходит испытания. Выполняет задания. Отгадывает загадки. Ты разве не знаешь? – Каролина уже шла по лестнице, таща за собой Севу, который успел прихватить шарик.

– Вы точно не хотите жить с нами за городом? – спросил Саня.

– Нет, спасибо, – процедила Каролина и добавила чуть мягче: – Нам очень жалко, что Стас пропал. Он хороший человек.

Приложив палец к губам, Валентин кивнул на консьержа, который спал в своей будке, свесив голову на грудь.

– До того, как укусили, вечно спал – и сейчас спит, – прошептал Валентин.

– Не обижайтесь, что мы вас бросаем. Но искать Стаса – это, кажется… не слишком удачная затея.

– И вы не поминайте лихом. Кстати, откуда у вас дома ружье?

– Собирался в этом году пойти на кабана, – Валентин приосанился. – Может, даже на лося.

– Ну, если на лося, – хмыкнул Саня, – то вы, конечно, не пропадете. Ладно, уговаривать не будем. Удачи вам.

– По моим расчетам, наши шансы выжить довольно велики.

– Расчеты… Какие теперь расчеты? График еще составь. Дружище, вся эта твоя офисная лабуда закончилась. Надеяться можно только на себя.

Дождавшись, когда этажом выше хлопнула дверь, Шер и Саня вышли на улицу.

– О, боже, – доктор показывал на группу людей, появившуюся из арки.

Невеста была высокой и тонкой, а при жизни, вероятно, еще и красивой. Узкое белое платье с турнюром подчеркивало изгибы стройной фигуры. Она неприкаянно бродила среди гостей, в одежде которых наметился упадок, заметный даже с расстояния. Платья на женщинах кое-где порвались, волосы, уложенные в аккуратные прически и сбрызнутые лаком три дня назад, торчали теперь в разные стороны. Среди этих выделялся свидетель. Не только алая лента через плечо заставляла обратить на него внимание, но и то, что мужчина перемещался на четвереньках.

– Пойдемте скорее.

– Да, не хотелось бы очутиться на такой свадьбе.

– Как вы думаете, пухлик сможет хоть кого-нибудь завалить? – спросил Саня уже в маршрутке. – Он ружье-то, интересно, держать умеет?

– Сейчас же у топ-менеджеров в моде пейнтбол. Слыхали? Бегают и стреляют друг в друга шариками с краской. Научился, наверное, пока играл.

– Вот нас и стало меньше, – сказал Саня, когда они тронулись, – и нам нужно, это… беречь друг друга.

– А что нам для этого необходимо? – в тон ему спросил Шер: – Какова важнейшая из задач?

– Найти Стаса? – предположил Саня. – Отдать лекарства Егору?

– Это да, важно. Но есть дело еще более срочное, первоочередное так сказать.

– Найти еду?

– Вы правильно мыслите, Александр. Но прежде всего нам неплохо было бы найти…

– Оружие, – вздохнула Вера.

– Браво. Один ноль в пользу женщины. Итак, господа, где мы можем найти ружье, базуку, арбалет или хотя бы рогатку? Вместе со Стасом мы лишились пистолета. Это проблема. Предупреждая ваш ответ, Саня, могу сказать – адресов оружейных магазинов я не знаю. И посмотреть в Интернете мы их тоже не можем. Какие еще остаются варианты, кроме как ездить по городу и искать их?

– Отделение милиции?

– Как же. Отобрать оружие у полицейского, зомби он или нет, мы не сможем.

Они уже выехали на проспект Ветеранов, миновав Лиговский и Московский.

– Во всех магазинах – эти, – ворчал Саня. – Еда рядом, а брать нельзя. Они смеются над нами. Еду захватили мертвые, а она им не нужна. А живые пусть сдохнут от голода.

Притормозив возле кондитерской, Саня спросил:

– Чувствуете запах свежего хлеба?

– Это у вас начались галлюцинации, – хмыкнул Шер, – не зацикливайтесь на ощущениях. Они субъективны. В городе нет свежего хлеба.

– Ей-богу, пахнет! Если я не поем, то сдохну, клянусь, сдохну, – захныкал Саня.

– Никто с вашей комплекцией не умирает от голода за три дня. Посмотрите, как мужественно держится Вера. Ни слова о еде.

– Все. Я зайду в первый же магазин, – сказал Саня, – схвачу что-нибудь и убегу!

– Не растравляйте свои раны.

– Смотрите, новый торговый центр. Я и не знал, что его построили, – Шер показывал на огромные стеклянные витрины торгового центра «Зодиак», фасад которого украшала добрая сотня табличек с названиями марок одежды, обуви и бытовой техники, – видите, здесь есть и продуктовый магазин.

– «Открытие в августе», – прочитал Саня, – он еще даже не открылся.

– Тормози.

– Зачем? Написано же – закрыто.

– Да он пустой! Смотрите, за окнами вообще никого.

– Вы читайте между строк, Саня, – вмешалась Вера, – «…в августе». А сейчас, слава богу, уже его начало. В магазине уже есть продукты с большим сроком годности. И никого. Все что нам нужно – попасть внутрь.

– А если закрыто? Выбьем стекло?

– Наделаем шуму. Нам нужен вход неприметный, такой, о котором будем знать только мы. Мы же хотим снова вернуться сюда за едой? Надо попробовать зайти через парковку или служебный вход.

– Тушенка! Говяжья! Это рай. Я останусь здесь жить, – Саня катил перед собой уже почти полную тележку.

– Саня, не надо объявлять каждый продукт. Кричать: «крупа!», «макароны!», «конфеты!». Мы сами все видим.

– Я просто радуюсь.

– И не набирайте столько чипсов, – ругался Георгий Яковлевич. – Берите что-то более существенное.

– Я немножко. Побаловаться. – Саня щедро зачерпнул из пакета и с упоением стал чавкать. Потом недоверчиво посмотрел на колбасу, но решился, стал сдирать с нее обертку.

Вера фыркнула.

– Да ты понюхай только, – Саня сунул колбасу ей под нос, – как пахнет. Это же умереть можно.

От запаха колбасы Вера не умерла, но с ней случилось странное. Она отпрянула и, издав странный звук, опрометью бросилась за стеллажи.

– Вера! – Шер устремился следом.

Женщина сидела на полу, прижимая ко рту бумажное полотенце, распечатанная упаковка валялась рядом.

– Не подходите. Тут рвота.

– Это ничего, ничего, Верочка, я же врач. Дайте взглянуть в глазки, – и, оттянув веко, Шер сказал довольно: – Глазки нормальные.

– С голодухи и не такое бывает. Может и желчью вырвать, – авторитетно заявил Саня. – Ты скушай что-нибудь не такое вонючее. Хочешь, йогурт тебе принесу? Глазированный сырок? Бабы их любят. Или эту, как ее… моцареллу.

– Ничего не нужно, спасибо, Саша.

– Хотя бы печенья погрызи.

– Саня! Я прошу тебя! Умоляю! Не говори мне про еду! Ни слова! – Вера сморщилась, ее снова затошнило.

– М-да… слабенькая ты. Намаешься еще с тобой, – вздохнул Саня.

– Я не прошу вас со мной маяться.

– Как тебя подружка-то одну отпустила?

– Вас забыла спросить.

– Лучше б она поехала. Она боевая. Я, когда вас впервые увидел, сразу понял, кто заводила. Ты только не обижайся, но я даже подумал, что ты ее служанка. Ты все время ее слушалась. Нет, правда, почему вы не вместе?

– Вас не касается.

– Поцапались? Бывает. Не поделили кого? Меня, может? – Саня хихикнул.

– Очень смешно, – поборов приступ тошноты, Вера поднялась на ноги. Постояла, пытаясь понять, в состоянии ли она ходить, и, наконец, решила – в состоянии. Они медленно двинулись к отделу с напитками.

– Не много ли у нас больных? – тихо спросил Саня доктора. – Что с ней?

Но Георгий Яковлевич лишь поднес палец к губам.

– Сколько воды нам нужно взять? – Вера разглядывала стеллажи с бутылками. Она приняла деловой вид и изо всех сил пыталась показать, что с ней все в порядке.

– Сколько поместится в машину. Сделаем две-три ходки.

Негромкие, но вполне отчетливые звуки раздавались откуда-то с дальнего края парковки.

– Слышите? – спросила Вера.

– Нет.

– На эскалаторе кто-то есть!

– Полицейский, – ахнул Саня, когда они подошли поближе.

– Как можно было провалиться в эскалатор?

Мужчина, которого было видно лишь по пояс, пытался выбраться из западни. Его форма уже расползлась по швам, но эскалатор держал пленника крепко.

– Какая ужасная смерть, – прошептала Вера.

– Надеюсь, вы не собрались его спасать? – Шер присел на корточки. – Ему уже не больно.

– Но как? Как можно было сюда упасть? – ужаснулась Вера.

– Очень просто, – Саня показал пальцем на табличку «Не работает». – Когда эскалатор в ремонте, его не закрывают, а просто поворачивают, чтобы сломанная ступенька была внизу, под лентой. Тогда сверху по ленте можно ходить. В аэропорту тоже так делают. Но если на эскалатор набежит толпа, то под ее тяжестью он может ни с того ни с сего поехать. Менту просто не повезло – он не смотрел под ноги. В восьмидесятые в Москве эскалатор вообще взбесился и убил восьмерых. Тоже тогда говорили – быть такого не может, он же отключен. А они ничего, иногда включаются.

– Господи, меня сейчас опять стошнит. Застрял в эскалаторе, а потом еще укусили!

– Не думайте об этом, Верочка, может, все было наоборот. Давайте просто оставим его и пойдем за водой.

– «Оставим его»? – Саня выпрямился, картинно нахмурился, скрестил руки на груди. Весь вид его говорил: «Ну и чепуху вы говорите, доктор!»

– А что, мы, по-вашему, должны сделать?

– Мы должны сделать то, что собирались!

– Не тяни резину! – простонала Вера.

Саня посмотрел на товарищей чуть ли не с жалостью:

– Что мы видим перед собой?

– Полицейского?

– Нет. Не полицейского, а половину полицейского. Хорошо, я спрошу по-другому: «Чего мы не видим?»

– Я лично не вижу смысла в ваших вопросах.

– Мы не видим его нижнюю половину. Ту, где пистолет.

– Я не собираюсь его трогать! И не проси! – Вера сделала шаг назад.

Шер вздохнул и стал закатывать рукава рубашки. Полицейский будто почуял, что сейчас над ним будет вершиться насилие, и затрясся, как бесноватый, из которого пытаются изгнать нечисть. Выступившие на лице и руках вены набухли, сделавшись из розовых ярко-красными. Он так дергался, что на зубцах эскалатора остались клочки не только формы, но и плоти.

– Прости, мужик, сейчас мы будем тебя грабить, – Саня осторожно просунул руку под сломанную ступеньку. – Жизнь – странная штука. Никогда бы не подумал, что придется шарить у мента в штанах.

– Не болтай, ищи скорей, – на лбу Шера выступил пот, но он не мог его стереть – обе руки были заняты полицейским, – я еле его держу.

Страж порядка отхватил зубами клочок докторской рубашки. Вера взвизгнула.

– Тише, тише, – непонятно было, кому Георгий Яковлевич это говорит, женщине или полицейскому.

– Нащупал! Еще бы открыть кобуру.

– Привет, братва, – услышали они сиплый голос. – Я не понял, что это вы тут делаете?

Обладатель голоса был одет весьма фривольно. Верхняя часть тела облачена в футболку с изображением вороны, нижняя почему-то замотана в простыню на манер греческой тоги. Из-под рукава футболки сбегала на плечо татуировка – переплетение листьев и колючей проволоки. Его двое спутников так же, как и странный мужчина, были широкоплечими и украшены нательной живописью, а главное, у всех основной частью гардероба была белая простыня.

– Смотрите – мент, – мужчина подошел к эскалатору и показал на полицейского ножом с коротким трехгранным лезвием.

Георгий Яковлевич Шер вдруг не к месту подумал, что теперь он знает, чем убили Игоря Самохвалова, – таким же барным ножом для колки льда. Именно такие держали сейчас в руках мужчины.

Когда нежданные гости подошли поближе, доктор прошептал еле слышно:

– Осторожно. Судя по виду, пьют уже давно. Неадекватны.

– Да я по запаху чую, – прошипел Саня.

Разглядев полицейского, застрявшего в эскалаторе, мужчины засмеялись:

– Что вы делаете с мусором?

– Ничего, – буркнул Саня.

– А нам показалось, тут кто-то говорил про пистолет. Хотели обчистить ментяру? Парни, брать у мусоров – западло. Не марайте ручки. И поднимите их. Только медленно.

Саня тяжело задышал.

– Не дергайся. Я с этой штучкой, – мужчина продемонстрировал нож, – обращаюсь хорошо. – И приказал свите:

– Достаньте пистолет у мента. Как мы его проглядели вообще?

– А вам, значит, не западло? – поинтересовался Саня.

– Самый умный? Мой это пистолет, понятно? Тут все мое.

– Достал! – Мужчина направил пистолет на Саню.

Саня поднял руки.

– Парни, давайте жить дружно, – предложил он. – Мы просто зашли за продуктами.

– А что, разве здесь кто-то ссорится? – Мужчина обернулся к спутникам: – Вы с ними ссоритесь?

– Нет, – ответили ему хором.

– Ты что-то попутал, парень. Здесь все живут дружно. Никто никого не щемит.

– Тогда мы пошли? – Саня с сожалением посмотрел на пистолет.

– Конечно, ребята, идите куда шли. Удачи вам.

– Ага, покедова.

– А баба пусть останется.

Он перевернулся на живот и вскрикнул от боли. Голову будто ковырнули дрелью. Потом он вспомнил. Хотел было сесть, но ударился обо что-то и едва не лишился чувств. Открыл глаза. Над ним – дощатый настил. В глазах двоилось, накатывала тошнота. Он стал исследовать свое ложе, оно было мягким, довольно приятным на ощупь. Кажется, это бархат. Бархат под ним и доски над ним. На секунду ему привиделось, что это гроб, что он очнулся после того, как его закопали в землю. Накатила паника, но вскоре он понял, что лежит на бархатной скамье, глубоко задвинутой под деревянную столешницу. Вот край скатерти, вот ножка стола. Осторожно выбравшись из тесного пространства, он схватился за голову и почувствовал под пальцами что-то мягкое. Голова забинтована, значит, досталось ему хорошо.

Со стены на него смотрел Антон Павлович Чехов. Какой же все-таки у классика насмешливый взгляд. Столешница завалена фантиками. Держась за край стола, он попытался сделать шаг. Голова закружилась так, что, если бы в желудке была еда, его бы обязательно вырвало. «Ах ты ж…» – выругался он и снова прилег на бордовый бархат.

Последнее, что он помнит, – освещенный вспышкой молнии топор, который вот-вот опустится ему на голову, а человек, который хочет его убить, почему-то в трусах. Или то был сон?

– Ты, оказывается, разговариваешь, – раздался над головой тонкий голосок. – А вчера почему молчал?

Осторожно, едва дыша, Стас стал приподниматься на локтях. Ему помогли, усадили ровнее. Наконец он разглядел мужчину. Писклявый голос мог бы принадлежать худосочному юноше или ребенку, но человек оказался зрелым, при этом весьма высоким и полным. Мужчине достались кожа и волосы из тех, которые называются «проблемными», – жирные, неопрятные. Синий свитер в пятнах, из-под него фривольно торчит мятая розовая рубашка.

Однако, странное местечко. Похоже на квартиру какой-нибудь старушки. Кроме Чехова, на стене портреты Чайковского, Пушкина, Карла Маркса. На полке несколько томов советской энциклопедии. Старый телевизор накрыт салфеточкой, связанной крючком. На нем фарфоровая кошка манерно лижет лапу. И всюду – целые вороха мусора. Пол, подоконник и столы усыпаны мятыми обертками от конфет и шоколада, коробочки из-под йогуртов набиты ореховой шелухой и апельсиновыми корками.

Наконец он увидел барную стойку и понял: ресторан. Он в одном из тех мест, которые пытаются заманить клиента, играя на его воспоминаниях. «В советское время мы жили в такой же обстановке, – должны думать посетители, – простой и безыскусной. У нас не было плазменной панели и компьютеров. На стене висел ковер с турецким орнаментом и репродукции картин Шишкина. На полках стоял всякий фарфоровый сброд – балерины, бюстики вождей революции, композиторов и поэтов. Но как же, черт побери, у нас было уютно». Так подумает клиент и закажет себе к закускам еще и водочки, которую ему подадут всенепременно в старомодном графинчике. Меню в таком кафе тоже обычно с выкрутасами. «Борщ, как у мамы», «Биточки по-домашнему», «Селедочка душевная». Многие действительно находят подобные заведения милыми, особенными. Лично ему эта ретро-чепуха не нравится. Наляпают в интерьере всего подряд. Из-под кружевной скатерки выглядывает новенькая музыкальная установка, а за трогательным тюлем на окнах прячутся современные жалюзи.

– Сильно болит? – пропищал незнакомец. Дикое сочетание – тоненький голосок и массивное тело.

Даже едва заметный кивок причинил страшную боль.

– Я сходил в аптеку, принес тебе лекарства, – мужчина протянул целлофановый пакет.

– Спасибо… эээ…

Заглянув в пакет, Стас удивился. Его вроде как ударили по голове, но незнакомец зачем-то принес и желудочное, и средство от давления, и зачем-то успокоительное. Наконец он нашел на дне пакета обезболивающее и съел.

– Игнат, – представился мужчина с сияющей улыбкой: – Шоколадку будешь?

– Шоколадку?

– Есть еще вафли. Печенье. Конфеты. Сгущенка. Пряники. Апельсины были, но закончились.

– Стой, стой, – Стас прикрыл глаза, так пронзителен был этот голосок, каждое слово, как укол в мозг. – Я совсем не хочу есть…

Игнат смотрел на него с добродушной улыбкой.

– Я не спрашиваю, почему ты пытался убить меня. Наверное, принял за больного. Но почему ты был в одних трусах?

– Я просто гулял под дождем.

– Гулял? Под дождем? Холодно же.

– Что такого? Я дождь люблю. Извини, что ударил.

– А почему, кстати, не убил? Я, как увидел топор, подумал: «Ну, теперь точно все…»

– Попал той стороной, которой мясо отбивают. Почему ты молчал? Я же просил тебя подать голос. Этих узнать легко – они не говорят. Вот я и обознался.

– Потерял голос. Как говорится, не вовремя.

Поёрзав на месте, Стас выяснил, что в его состоянии ни одна поза не может быть удобной.

– А где люди, которые были со мной? Ты их видел?

Игнат разворачивал конфету, приоткрыв рот от усердия, и вопроса, кажется, не расслышал. С трудом сфокусировав взгляд на лице Игната, Стас понял, что помимо тонкого голоса у мужчины имелась еще одна странность. То, что с ходу можно было принять за слишком оживленную мимику, оказалось непроизвольным кривляньем. Веки подергивались, глаза блуждали, щеки шевелились, будто их распирало изнутри.

– Куда делись люди, которые были со мной? – Стас повторил вопрос громче.

– Сели в белую маршрутку и уехали, – Игнат справился наконец с оберткой и отправил конфету в рот. Фантик полетел на пол.

– Разве они не искали меня?

– Не знаю. Кто они тебе? Друзья?

– Можно и так сказать. Почему ты их не окликнул?

– Я окликнул, но они не услышали. Из-за грома, наверное.

Стас прикоснулся к бинтам и поморщился.

– Так это, значит, ресторан? Ты тут работаешь?

– Мыл посуду и полы, – Игнат говорил таким тоном, что стало понятно, это занятие не приносило ему радости.

– Ты тут один?

– Один.

– Кстати, где мой пистолет?

– Я его вынул, чтобы он тебе не мешал.

Стук, донесшийся из соседнего помещения, заставил Стаса встрепенуться. Что-то металлическое упало на пол: вилка или нож? Нет, методичное постукивание – явно дело чьих-то рук.

– Ты же сказал, что тут никого нет!

– Тут никого и нет. Это тетя Зоя буянит.

Стас с трудом поднялся, подошел к двери, из-за которой доносился шум, и заглянул в небольшое окошко. В кухне орудовали две женщины. Первая, светловолосая, низенькая и коренастая, крутилась возле плиты, вторая, чернявая, у мойки.

– Ты оставил их… вот так? Почему не убил?

– Зачем? – Игнат втиснулся между ним и дверью, будто стараясь защитить женщин. – Они все равно ничего не чувствуют.

– Но это неправильно! Тебе их не жалко?

– Что их жалеть? Им уже все равно. А тетя Валя меня всегда не любила. Ругала, когда бил тарелки. Вычитала из зарплаты.

Женщина в белом поварском халате, которая прежде была тетей Валей, стояла, склонившись над плитой, будто задумалась.

– Как так можно? Меня сейчас стошнит, – пробормотал Стас, отходя от двери.

– Это потому, что ты не поел, – Игнат повел гостя обратно к дивану, – хочешь все-таки шоколаду?

– А что, кроме сладостей, ничего нет?

– Есть. Но я думал, ты хочешь сладкого.

– Не очень его люблю, если честно.

– Тогда я приготовлю что-нибудь другое, – оживился Игнат и принялся открывать жестяные банки, которые достал из серванта.

Игнат приготовил странное блюдо – смешал в миске тушенку, маринованные огурцы и кукурузу. Выглядело месиво неаппетитно, но Стас из вежливости поел. Хозяин же заведения перекусил какой-то сладостью. Вероятно, он ест эти полуфабрикаты, чтобы не пачкать посуду. Только зачем сваливать мусор в собственном убежище?

– Может, тебе еще что-нибудь открыть?

– Нет-нет, спасибо.

– Ты не стесняйся. Проси что хочешь. Ты же теперь мой друг.

Стас осторожно положил голову на бордовый бархат. Новый приступ боли породил догадку.

– Я понял, кто ты, – Стас смотрел на массивную спину Игната, который перебирал что-то в серванте, – понял, откуда мне знакомо твое имя. Это ты звонил своей матери, а трубку взяли мы. С тобой разговаривала женщина, просила назвать адрес, чтобы тебя забрать. Помнишь?

Игнат замер буквально на секунду. Но тут же снова захлопотал над банками.

– Пастилы осталось совсем мало, а конфет еще полно, – сказал он задумчиво.

– Твою маму укусили.

– Я знаю.

– Мне очень жаль.

– Мне тоже.

– Мы приняли тебя за ребенка. Кстати, почему ты не назвал полный адрес? Почему сказал, что ты в квартире сто семьдесят?

– «Квартира сто семьдесят» – это название кафе.

– А почему ты не хотел, чтобы мы тебя забрали?

– Зачем меня куда-то увозить? Мне и тут хорошо. У меня все есть. А с тобой мне будет не скучно.

– Мне нужно к своим, – осторожно начал Стас.

– Пока голова не заживет хоть немного, – строго сказал Игнат, – об этом даже не говори. Ты бы поспал.

Раздался хлопок, это Игнат свинтил крышку с банки компота. За поясом его брюк угадывались очертания пистолета.

– Господи, как я хотела домой, – прошептала Каролина. – Я не говорила, но в Таиланде я каждую минуту думала: скорей бы вернуться. Какие страшные сны мне снились! – Она погладила черную металлическую дверь и цифры «36». – Мы справимся. Теперь мы дома и все будет хорошо. Мы все преодолеем, дорогой. Что ты там возишься?

– Ты говоришь как мой психотерапевт. Слушай, я уверен, что закрыл замок на три оборота, а сейчас он закрыт на два, – пыхтел Валентин, поворачивая ключ.

В прихожей их встретил запах, по которому даже с закрытыми глазами можно понять – они дома. В иных помещениях пахнет пылью, пищей или цветами. Их квартира всегда встречала хозяев ароматами бытовой химии. У Каролины, истовой чистюли, шкафы до отказа были набиты моющими средствами. Дегтярный запах обувного крема для щегольских ботинок Валентина (шесть пар для офиса и еще одна для походов в магазин) и цветочный аромат средства для мытья стекол составляли роскошный букет.

Но сейчас в доме пахло не так, как всегда. Бочаровы переглянулись. Владельцу порой достаточно малейших изменений в составе воздуха, чтобы почуять неладное, буквально несколько молекул посторонних запахов. Их милая новая трехкомнатная квартира содержала в себе нечто инородное. Возможно, жилище просто застоялось без хозяев. Сева хотел побежать в комнату прямо в ботинках, но Валентин остановил его и пошел первым.

Инородные субстанции обнаружились в гостиной, в креслах, обитых зеленой тафтой.

Двое мужчин сидели, закинув ногу на ногу. Один худощавый, с нервным лицом и жидкими, аккуратно подстриженными волосами. На манжетах его голубой рубашки деликатно поблескивали запонки. Второй оказался массивным, одетым в мятую футболку, на его бритой голове алела отвратительная бугристая бородавка, которая буквально притягивала к себе взгляд. В гостиной недавно курили. Вероятно, запах дыма, смешавшийся в прихожей с ароматами химических отдушек, и смутил хозяев. Гости не выказали признаков удивления или смущения, на лице худощавого даже играла приветливая улыбка.

– Вы кто? – Каролина отступила назад, и ее ненакрашенные ресницы затрепетали.

– Здравствуйте. Вы, наверное, Каролина? – Худощавый встал и, улыбнувшись еще шире, протянул руку.

– Допустим. А вы кто такие? – Каролина проигнорировала приветствие и посмотрела на мужа, привалившегося спиной к дверному косяку. – Валентин, кто эти люди?

– А этот молодой человек, – продолжал незнакомец, указывая на Севу, – вероятно, Всеволод.

Мальчик, приоткрыв рот, таращился на исполинскую бородавку.

– Как вы сюда вошли?

– Прошу вас садиться, милая Каролина, – худощавый кивнул на свое кресло, – и я обрисую вам ситуацию.

Валентин икнул, причем так громко, что Каролина вздрогнула.

– Вам, Валентин, я бы рекомендовал попить водички, – вежливо обронил гость. – Выпейте маленькими глотками стакан, а мы пока побеседуем с вашей супругой. Только не торопитесь, икота не любит спешки.

Валентин стиснул кулаки. Апоплексический румянец заливал его лицо.

– Мы – друзья вашего мужа. Он был настолько любезен, что привез нам из Таиланда сувенирчик. Странно, что он не предупредил о нашем визите. Жаль, что нашу встречу омрачила беда. Настоящая эпидемия, как чума в Средние века. Поистине горе для города. Тогда от эпидемий вымирали целые города.

Гость задумался, уставившись на стильные полосатые обои и постукивая пальцами по ручке нарядного кресла.

– Человечество победило чуму, – сказал он, наконец. – Но на смену побежденным болезням приходят новые. Война между вирусами и людьми вечна. Как вы думаете, Каролина, кто выиграет в этой битве? Кажется, сейчас нас припекло особенно сильно.

Каролину, судя по цвету лица, вот-вот мог хватить удар.

– Что – вы – тут – делаете?

– Я приведу цитату из моего самого любимого произведения о чуме. Это слова из знаменитого «Декамерона» Бокаччо, – гость принялся читать нараспев: – «…То, что священные законы дружбы требуют, чтобы один друг делал для другого, объяснять это не входит теперь в мое намерение, и я довольствуюсь лишь тем напоминанием, что узы дружбы гораздо сильнее связи кровной или родственной, ибо родственников мы имеем, каких дает судьба, а друзей – каких выбрали сами». Эти слова лучше всего объясняют отношения между нами. «Узы дружбы». Мы друзья, клянусь вам.

– Замолчите! Валентин, какого хрена эти люди здесь делают?

– Зачем вы так, Каролина, – опечалился гость. – Муж отзывался о вас как об идеальной хозяйке. Гостеприимной, внимательной. Неужели вы хотите выгнать его друзей, обречь на верную смерть? Разве вы настолько жестоки?

– Сева, сыночек, ты бы сходил к себе в комнату, посмотрел, как чувствуют себя игрушки. Они скучали по тебе, – сказала Каролина и, как только сын ушел, простонала: – Что ты натворил, Валентин? Скажи мне… – Ее слова оборвал звонок в дверь.

– Это еще кто? – Красные пятна, проступившие на ее лице, грозили слиться воедино.

– Не советую открывать. Это ваши соседи.

– Соседи?

– Мы имеем удовольствие находиться в вашей квартире уже два дня. Когда мы пришли, эти люди праздновали свадьбу. Они оказались настолько любезны, что несколько раз звонили в дверь, веселыми криками приглашая нас выпить за здоровье молодых. Вероятно, они думали, что вы дома.

– Зубы не заговаривайте. Что вы здесь делаете?

Мужчина с бородавкой поднялся, и выяснилось, что росту в нем не меньше двух метров, а вес переваливает за сотню килограммов. Худощавый жестом попросил его сесть.

– Позвольте я продолжу. Но потом случилось… несчастье. Мы услышали крики и стоны. Я попросил своего коллегу сходить наверх, чтобы узнать, что случилось. В общем, увидев, что стало с вашими соседями, он настоятельно посоветовал мне остаться здесь. Налицо признаки страшной эпидемии. Мы благодарны вам за приют.

В дверь снова позвонили.

– Мы дежурили у глазка, пытаясь понять их логику. Ее нет! Они постоянно и бессистемно мигрируют. Один раз мы чуть не попались к ним в лапы. Поскольку мы стали склоняться к мысли, что вы уже не вернетесь, то решили проскочить мимо этих… людей. Мы уже спускались, когда они вывалили всей компанией. Никто бы не стал связываться с ними. Мы снова закрылись в квартире.

– Да. Такие дела, – заметил мужчина с бородавкой. Бочаровы уставились на исполина.

– Надеюсь, теперь вам понятно, почему мы осмелились злоупотребить вашим гостеприимством, – продолжал обладатель запонок. – Даже хорошо, что мы все здесь собрались. Нам нужно забрать то, что привез Валентин.

– Какие у вас с ним дела?

– Ничего особенного. Не могли бы вы оставить нас с ним наедине?

– Нет! И не смейте мне указывать, что мне делать в собственной квартире!

– Тогда я попрошу вашего мужа проследовать с нами.

– Говорите здесь! – Каролина пошла на обидчика, но великан с бородавкой толкнул ее в грудь. Задохнувшись, женщина отлетела в кресло.

– Какая вы несговорчивая, – покачал головой гость, – не жена, а настоящий Цербер. Если вам так будет понятнее – мы пришли за долгом. Ваш муж нам должен. Сейчас он отдаст то, что нам причитается, и взаимопонимание между нами станет еще крепче.

Незнакомец подошел в Валентину, в румянце которого уже появились свекольные оттенки, и, протянув руку, сказал:

– Прошу.

Из комнаты вышел Сева.

– Ну же, Валентин. Все вас ждут.

– Я оставил его на даче, на которой мы ночевали.

– Какой странный поступок. Вы знали, что он нам нужен, но оставили его на даче?

– Я же не думал, что вы придете сюда.

– Тогда, вероятно, вы с моим помощником могли бы поехать и привезти его? А я подожду здесь, в кругу вашей семьи.

– Нет. Так дело не пойдет. Езжайте сами, если хотите.

– Вы нас отправляете незнамо куда. На это мы пойти не можем, – гость печально развел руками.

– Что он вам должен отдать? – Каролина жестами приказала сыну вернуться в комнату. – Валентин, ты что, провез через границу наркотики? Героин? О, боже!

– Какая богатая фантазия, – удивился гость, – а ведь вы не похожи на женщину, которая читает дешевые детективы. Ну какие наркотики могут быть в Таиланде? Валентин согласился привезти маленький сувенирчик. Но почему-то отказывается его отдавать.

– Я поняла, – Каролина прикрыла рот рукой. – Мне следовало догадаться. Валентин, ты снова стал играть.

Муж молчал.

– Сколько денег мы потратили на твою зависимость, – тихо сказала Каролина. – Сколько психотерапевтов обошли. Каждый час их работы – это кусок, вырванный у семьи. И немалый кусок. Но ты снова взялся за старое! Опять ходишь в эти треклятые казино? – Она повернулась к гостям: – Скажите сколько! Мы все вернем!

Губы ее тряслись.

– Конечно. Конечно, вернете. – Усмехнувшись, мужчина как бы невзначай вынул из кармана пистолет и, рассеянно взглянув на него, убрал обратно.

– Что значит «останется»? – вскинулась Вера.

– Значит, что тебя приглашают культурно отдохнуть. Ты посмотри на себя, – мужчина потрепал ее по увечной щеке. – Не ухаживают они за тобой нормально. А мы хорошо будем ухаживать.

– Да как вы смеете!

– Ты не кипишуй. Ишь, разошлась. Побереги свой пыл. Шрам-то у тебя откуда, красавица? Подралась с кем? Такой от ножа остается.

– Не ваше дело.

– Пойдем, говорю. Я целую сауну снял. Корешей пригласил. Думал, посидим как в старые добрые времена. И такой облом! Массажисток перекусали…

– Им крупно повезло.

– Не груби, – уголовник погрозил ей пальцем. – Пошли. Хорошо посидим. Сауна зачетная. Бухло и закуска – первый сорт. Тебя что, каждый день такие кавалеры в гости приглашают? А мужички твои пусть идут куда шли.

Но один из его спутников раздраженно заметил:

– Степа, ты не обижайся, но ты подумай головой. А если они нам еще кого приведут? А если их там много и их братва за них впишется?

– Истину глаголешь, – согласился Степа и икнул. – Правда, ребята, вы откуда здесь нарисовались? Где ваша база? Сколько вас там?

– Я вас уверяю, мы не представляем для вас никакого интереса. Мы медики из соседней больницы. Нас выжило всего трое – я и двое моих коллег, – Шер показал рукой на Саню с Верой, – и мы пришли сюда в поисках пищи. Больше с нами никого нет. Никто нас не ищет и не ждет.

– Тогда вам будет не западло назвать адрес вашей больнички? – ухмыльнулся Степа.

– Конечно, нет.

– Только, чур, хором. Ну? Как нехорошо, – пробурчал Степа, вдоволь налюбовавшись замешательством жертв, и обратился к своим: – Мужики, что будем с ними делать?

– Мочить их надо, – предложил один, – а бабу оставим.

– А убивать нас зачем? – У Сани дрожали губы, но говорил он горячо и убежденно. – В городе что, еды мало? Мы просто пойдем в другое место.

– Просто, да не просто, – хмыкнул Степа, – другое место еще найти надо. Ишь, пришли на все готовенькое. Мы тут, между прочим, попотели, пока все зачистили. Нас шестеро было. Место – наше. А вы сюда собираетесь таскаться?

– Хорошо, допустим, вас беспокоит, что мы можем сюда кого-то привести. Но убивать-то нас зачем? Вы можете просто оставить нас здесь, – предложил Шер.

– Вообще не вариант, – развел руками Степа. – Вы, значит, будете здесь прохлаждаться. А мы вас должны кормить? Вот радость!

– Мы можем принести пользу. Я действительно врач. Нужный человек. Неужели вам не пригодится доктор? Подумайте.

– Степа, он вообще-то дело говорит, – сказал второй мужчина из свиты. – Врач – это четкий пацан.

– Четкий? – Степа повернулся к своему дружку и смерил его колючим взглядом. – Ты, наверное, забыл, за что я чалился?

– Чем вам не угодили врачи? – высокомерно поинтересовался Шер.

– А ты думал, что я, как узнаю, что ты врач, так прямо расцелую тебя? Да я тебя, суку, первого замочу. Так, что визг твой в Москве услышат. – Мужчина обернулся к спутникам: – Братва, не помните, чем мне «не угодили врачи»?

Те лишь нахмурились.

– Да потому что я из-за такой суки, как ты, в тюрьму сел, – продолжил Степан, не дождавшись ответа. – Лечил мою сеструху один доктор. На тебя был похож: усишки тараканьи, очочки, голосок сладкий, все дела. Я сам ее, дурак, к нему отправил. На рекламу купился. Думал, если дорого берет, значит, хорошо лечит. Светило, мля, научное. Пришла она к нему и говорит, так мол и так, хочу я с мужем детей завести, проверьте меня на всякие инфекции и вирусы. А этот крендель, вместо того чтобы ее толком обследовать, решил с нее денег стрясти. Придумал ей болезнь неприличную. И стал говорить, что должен обо всем мужу сообщить, чтобы тот тоже лечился. Шантажировал ее так. А не было у нее никакой болезни!

– Мне очень жаль… – начал Шер.

– Заткнись. Врач этот привык так деньги заколачивать, шантажом. Все пугались и несли ему, чтобы молчал. И сеструха моя сломалась, заплатила. Только потом со стыда взяла и повесилась. Докторишка не знал, что она нервная у нас. Депрессия у нее случилась.

– И вы его убили.

– Само собой. Имя ее вырезал у него на груди, а фамилию на лице и оставил кровью истекать. Визжал он как свинья. Семерик за него припаяли.

– Очень жалостливая история. Но, простите, судя по татуировкам, это была не первая ваша ходка.

– Тебе-то какое дело, шибзик? Первая не первая, а мокрухи до того на мне не было. А убил я из-за племени вашего поганого. Не верю я больше в хороших врачей. Вы совсем за своей выгодой о людях позабыли. Возомнили о себе невесть что и стали играть с ними. Типа вы боги и судьбу их решаете. Только не бог ты, а кусок говна.

– Вы по одному человеку судите обо всей профессии.

– Заткнись, лепила, некогда мне с тобой трепаться, – он потянул Веру за руку: – Пойдем, красавица. Ребята мои чуть попозже к нам присоединятся. Дело одно сделают и вернутся.

– Нет, – свободной рукой Вера уцепилась за поручень эскалатора, – нет.

– Неразумная ты баба, – Степа ткнул ей пальцем в солнечное сплетение, от чего Вера сложилась пополам. – От своего счастья отказываешься. Правда, мужики?

Те заржали. Что-то было в этом смехе, что Вера заплакала.

– Ну зачем же так? У нас ведь все путем, – театрально опечалился Степа, – наоборот, надо радоваться. Дядя Степа откинулся. УДО получил! И я не хочу, чтобы кто-то плакал на моем празднике!

– Хорош праздник.

– Какой ни есть, а мой!!! – Степа схватил женщину за волосы и притянул заплаканное лицо. – Мой праздник! Ни одна сука не скажет мне, что я не имею права отметить.

И он потащил Веру к лестнице на другой стороне парковки. Крики ее множило эхо, казалось, вопит сразу несколько женщин. Потом вдруг крики оборвались.

– Чего уставились? – буркнул один из бандитов. – На улицу пойдемте.

– На улицу? – с плохо скрываемой надеждой спросил Саня.

– А ты как думал? – Мужчина продемонстрировал пистолет. – Мне здесь кровь оттирать не улыбается. Набегут еще.

– Вот что, пацаны, – вмешался второй. – Мы вас очень просим, давайте обойдемся без подвигов. Тогда все будет быстро и без боли. Вы не думайте, мы против вас ничего не имеем. Но сделать это придется, и все. Без обид.

Ствол ткнулся под лопатку, и Саня двинул, куда ему показали. Георгий Яковлевич шел рядом. В фильмах, которые Саня так любил, все решалось очень просто. В них доктор должен был кинуться на пол, сбив попутно бандита с ног. Тот обязательно бы ударился головой, а Шер, воспользовавшись этим, оказался бы на нем сверху. И Саня, воодушевленный примером друга, тоже уложил бы своего бандита на обе лопатки. Но в жизни все гораздо сложнее. Дуло пистолета, упертое в спину, лишало желания лихачить. Шер, видимо, мыслил в том же духе. Вместо того чтобы сбить своего конвоира с ног, он неожиданно спросил:

– Нейросифилис?

– Что? – Тот даже остановился.

– Сначала я думал – наркотики, но нет, это поражение центральной нервной системы. Да и цвет радужки при этом заболевании особенный. Волосы и кожа иссушены. А когда вы открыли рот, я увидел язвочки… и этот специфический запах. В общем, картина ясна. Нейросифилис. Я прав?

– Зубы мне не заговаривай.

– И вы, конечно же, обошли десяток-другой врачей. И все только трясли из вас деньги и ничем не помогли. Так?

– Тебе какая разница?

– А если я скажу, что могу вам помочь? Такой сифилис – мой профиль. Я врач-венеролог.

– С чего это ты мне вдруг поможешь? Никто не смог, а ты, видите ли, вылечишь?

– А я вылечу. Вы наверняка слышали про препарат «Т»? Вижу по глазам, что слышали. Он только проходит испытания, поэтому достать вы его не смогли, несмотря на все ваши связи. А если я вам скажу, что у меня он есть, потому что моя лаборатория – одна из тех, что его испытывает?

Мужчина ничего не ответил, но его желваки зашевелились, что, вероятно, означало усиленную работу мозга.

– Только не нужно думать, что вы справитесь без меня. Что достанете лекарство и будете колоть его сами. Нужно знать схему лечения.

– Ты же знаешь, прекрасно знаешь, что без медицинской помощи долго не проживешь, – продолжал Шер, перейдя на «ты». – И ты скрываешь от своих друзей, что болен. Боишься, что они от тебя избавятся, ведь без лечения ты сдашь очень быстро.

Санин конвоир тоже остановился и, сделав пленнику знак, чтобы тот не дергался, стал внимательно слушать.

– Я чё-то не понял, – наконец сказал он, – ты ж со мной одну бабу драл!

– Ты не кипятись. Сам понимаешь, дело тонкое, – конвоир Шера нерешительно шагнул назад.

– Ты что творишь…

Тот, что патрулировал Саню, вдруг осекся, раскрыв рот, словно от удивления. Из горла его теперь торчал вонзенный по самую рукоятку нож для колки льда. Бандит упал, не издав ни звука.

– Слушайте меня внимательно, – убийца поднял пистолет и направил его на притихших пленников. – Теперь молитесь, чтобы препарат действительно нашелся в вашей вшивой лаборатории. Я из-за вас кореша замочил!

– Значит, не такой уж он был вам кореш. Настоящий друг все понял бы и простил, – Шер снова держался с апломбом.

Саня восхищенно посмотрел на доктора. Ему показалось или Шер пару раз взглянул куда-то над плечом бандита? Проследив, куда поглядывает Шер, Саня едва не крякнул. Полицейский уже почти выбрался из западни, причем мяса на его костях явно поубавилось.

– Я закрою вас в подсобке, – предложил бандит. – Еду буду приносить сам. Сидеть тихо. Про него, – бандит показал на тело товарища, – скажу, что его убили вы. За препаратом съезжу сам. Будешь меня лечить, ставить капельницы. И молись, чтобы я поправился.

Полицейский тем временем рывком высвободил зажатую ногу и поднялся во весь рост. Даже издалека было заметно, что его нижние конечности переломаны. Спотыкаясь, этот пошел по эскалатору.

– Но мое условие, – Шер многозначительно сжал Санину руку, – этот человек останется жив.

– Да. Мы с ним вместе. Мочи, если что, обоих, – поддакнул Саня. – Но тогда не вылечишься.

Полицейский приближался. Бандит поглядел на Саню с сомнением. Замешательство стоило ему жизни. Окровавленная рука, покрытая сеткой лиловых прожилок, опустилась на плечо уголовника. Полицейский укусил его, как поцеловал – медленно, прикрыв глаза, будто от удовольствия.

Они недооценили силу бандита. Он боролся долго, но наконец пистолет упал на пол, и Саня, подхватив его, выстрелил в головы дерущимся.

– А ты и правда мог его вылечить? – спросил он доктора.

– Не говори глупостей. Разумеется, нет. Пошли за Верой.

Саня вздохнул.

Они не успели добежать до эскалатора, когда услышали сверху тихий плач.

– Вера? – позвал Саня.

Плач приближался. Цокали сумбурно каблучки. Навстречу им действительно выбежала Вера. По ее груди расплылось пятно крови. Георгий Яковлевич попытался расстегнуть шифоновую блузку с бантом, но Вера запахнула ее:

– Это его кровь, не моя.

– Как вы… – начал было Шер.

– Обязательно прямо сейчас все рассказывать? – взвизгнула Вера. – Поехали отсюда!

– Пропал? – Вика подняла голову от плеча Лидии Вячеславовны. – Вы же говорите, что на улице, кроме вас, никого не было. Как он мог пропасть?

Аида, обычно такая эмоциональная, теперь даже не плакала. Казалось, мысли ее витают где-то в другом месте.

– Никого и не было, – подтвердил Саня.

– Но вы хотя бы искали его? Что вы сделали, чтобы его найти? – Перекошенное лицо Вики было страшно. Если бы Лидия Вячеславовна не прижимала ее к себе, та набросилась бы на мужчин с кулаками:

– Почему! Вы! Его! Не нашли!

– Мы искали. Везде.

– Врете! Всегда и всюду все норовят им прикрыться. Конечно. Стас сильный. Стас смелый. Стас порядочный. Он всегда поможет. Выручит. А мы просто спрячемся за его спину и подождем. Он вызвался куда-то сходить? Что-то сделать? А вы даже не протестовали. Не предложили свою помощь. Трусы. А теперь вы приходите сюда с пакетами еды, которую наверняка достал Стас, и пытаетесь обставить все так, чтобы мы вас еще и благодарили. А мы не будем вас благодарить, ясно?

Аида наконец очнулась:

– Вика, ты к ним несправедлива.

– Я знаю Стаса! И меня не удивляет, что пропал именно он. Лучше бы они… Их… – Вика заплакала теми слезами, которые едва поблескивают в глазах, но заставляют все тело сотрясаться в конвульсиях. – Стас, Стас, – повторяла она между приступами рыданий.

– Мы поедем его искать. Мы вернулись, чтобы привезти лекарство и еду, – промямлил Саня.

Вика взяла его за грудки:

– Да. Поехали. Мы найдем его! Поклянитесь, что будем искать, пока не найдем! Клянитесь!

– Вы привезли аптечку Егора? – спросила Аида.

Она не только не потеряла над собой контроль, но стала более сдержанной. «Такая реакция еще хуже истерики», – отметил про себя доктор Шер. Он взял Аиду за руку, будто хотел успокоить, а сам приложил большой палец к ее запястью. Так и есть, пульс у девушки частит, к тому же неровный, сбивчивый. Люди, которые внешне переносят несчастье спокойно, рискуют гораздо больше тех, кто позволяет себе нырнуть в него с головой. Вика сейчас выплачется, выпустит пар. А вот Аида рискует.

Собранная, деловитая, девушка схватила Шера за рукав, потащила к лестнице:

– Пойдемте скорей. Ему совсем плохо.

– Конечно-конечно.

– Вы заезжали к нам домой?

– Заезжали, – Шер прикрыл глаза. Сейчас придется нанести бедной девчонке еще один удар. Но иначе было нельзя, и Шер произнес просто: – Там никого. То есть ни живых, ни… А значит, существует шанс…

– Что родители живы, – мрачно закончила Аида, – или гуляют по улицам с этими.

– Будем верить в лучшее.

Из-за закрытой двери послышался стон, будто там мучили огромное животное. Егор выглядел совсем паршиво. Засаленные волосы прилипли к черепу, резко обозначились скулы.

– Ему ведь поможет лекарство? – спросила Аида шепотом.

Шер разглядывал пациента, укрытого сразу несколькими одеялами.

– Разумеется… непременно. Поможет.

– Я давала ему аспирин и успокоительное. Все, что здесь нашлось. Ему же это можно, да?

– Вы все сделали правильно, Аида. Теперь все будет хорошо.

Егор снова застонал.

– Вы не могли бы оставить меня с больным? – попросил Георгий Яковлевич.

Игнат сидел у гостя в ногах, пытаясь развлечь того беседой:

– Раньше мне здесь не нравилось. Посуду мыть я не люблю. Работал, потому что мама сказала, что я должен зарабатывать. Я мог бы разносить пенсии или почту. Но меня не взяли работать с деньгами, потому что у меня инвалидность. В детстве болел менингитом. – В одной руке Игнат держал печенье, в другой у него был пистолет. – Нет, инвалидность – это не так уж плохо. Льготы. Бесплатный проезд и все такое. Но на работу берут только такую, где мало денег.

Стас прислонился к спинке сиденья. Ничего, боль терпеть можно.

– А теперь тебе здесь, что – нравится?

– Теперь, конечно, совсем другое дело. Посуду мыть не надо. Никто не ругает. Еда есть.

Игнат взял еще печенья.

– Голова болит?

– Болит…

– Может, ее по-новому перебинтовать?

– Зачем ее вообще бинтовать? Крови нет.

За окном темнело, но свет Игнат не включал, говорил, эти могут их найти.

– Я хочу уйти, – Стас говорил это уже в который раз, но Игнат делал вид, что не слышит.

Мужчина вдруг резко вскочил, закрыл жалюзи и задвинул штору. Но Стас успел увидеть, как мимо окна проехало белое маршрутное такси, и не смог скрыть волнения. Игнат поднял пистолет, приложил палец к губам. Стало слышно, как тикают часы прямо над Чеховым. В дверь постучали. Игнат снова жестом приказал молчать.

– Открой, – шепотом попросил Стас. – Открой, пожалуйста. Они не сделают ничего плохого.

Но тот лишь придвинул пистолет.

– И тут никого, – донесся из-за двери голос Сани.

Игнат подождал еще какое-то время, прежде чем заговорить:

– Странные у тебя друзья. Я их видел – две женщины и какой-то пижон. Они к нему обращались «доктор».

– Ты что-то имеешь против женщин?

Игнат посмотрел на него непонимающим взглядом, явно удивленный мыслью, что кому-то придет в голову дружить с женщиной.

– А доктора тебе чем не угодили?

– Они меня достали еще в детстве. Я знаешь сколько в больницах лежал? Устал от них. Не люблю.

Игнат стал дышать чаще. Над его верхней губой выступил пот, хотя в кафе было, мягко говоря, прохладно.

– Нет, ну правда, – продолжал он, – зачем тебе к ним? Оставайся со мной.

– Ты всерьез думаешь, что добьешься дружбы, если будешь держать меня под прицелом? Игнат, я очень благодарен тебе за приют и за все, что ты для меня сделал…

– «Но я все равно хочу уйти к своим»? – усмехнулся Игнат. – Но ты же умный. Почему ты уходишь оттуда, где хорошо?

– Что тут хорошего? Банки с тушенкой? Ну вот, опять голова разболелась. Дай таблетку.

– Не дам.

– Что значит – не дам?

– Ты обидел меня, Стас, – мужчина переложил пистолет в другую руку. – Сиди без таблетки.

Игнат принялся ходить между столами, губы его тряслись, руки ходили ходуном.

– Ты тоже смотришь на меня свысока, – он перекладывал оружие из ладони в ладонь. – Не считаешь человеком. Только где сейчас те, кто смотрел на меня свысока? – спросил он и, поскольку Стас молчал, ткнул ему пистолетом в лицо: – Отвечай! Где те, кто не хотел со мной здороваться? Кто нос воротил? Сиди теперь без таблетки.

– Я вовсе не отношусь к тебе плохо. Дай, пожалуйста, таблетку, – тихо попросил Стас.

Посудомойщик дрожал уже всем телом:

– Нельзя надо мной насмехаться, оттого что я болел и у меня нервный тик. Всех, кто надо мной смеялся, съели. А я выжил, – из-под жидкого чубчика на лбу Игната выкатилась крупная капля пота, потом еще одна и еще.

Он хотел сесть на табурет. Ножка подломилась, и мужчина рухнул на пол. Пистолет, впрочем, он не выронил. Сидя на полу, Игнат тяжело задышал, бессмысленно вращая глазами, и принялся судорожно шарить в кармане брюк. Ярость спровоцировала у него какой-то приступ.

– Это из-за менингита, – прошепелявил посудомойщик. Половина лица его уже не двигалась: – Лекарство. На полке.

Стас направился куда показали, но на полпути остановился.

– Ты обидел меня, Стас, сиди без таблетки, – передразнил он.

– Лекарство…

Пистолет, наконец, выпал из руки Игната:

– Лекарство… Друг… Пожалуйста.

Тело мужчины выгнулось дугой, касаясь пола лишь пятками и макушкой, и дергалось, будто его били током. Пена повалила изо рта хлопьями. Стас поднял пистолет. Игнат мучился еще минут пять, потом затих, тяжело обмяк. Мышцы лица расслабились.

Стас выскочил за дверь, но белой маршрутки уже и след простыл.

Она пнула Степана остроносой туфлей по ноге, больше для порядка, уже не веря, что сможет спастись. В ответ он ударил ее по лицу. Не сильно, но сопротивляться расхотелось.

– На первый раз прощаю, – выдохнул Степан, – а будешь рыпаться, врежу по-настоящему.

Он думал, что, ударив, заставит ее быть покорной. На самом деле на нее подействовал его запах. Запахи всегда имели над ней большую власть. Точнее, даже не запахи, а воспоминания, которые с ними связаны. От Степана пахло перегаром – сладковато, тошнотворно, так, что она потеряла волю.

Ее волосы он намотал себе на руку. Притормозишь и будет так больно, что из глаз брызнут слезы. Но она все равно не успевала за бандитом.

– Что встала, пойдем, – Степан больше не пытался быть приветливым даже в шутку.

Может, сказать, что она чем-нибудь больна? Прикинуться заразной. Или надавить на жалость. Выдумать душераздирающую историю. Существует минимум пять относительно эффективных способов избавиться от насильника. Но когда кошмар, которого Вера всегда боялась, обернулся явью, оказалось, что она абсолютно неспособна предпринять хоть что-нибудь. Овца, которую ведут резать, наверное, более энергична, чем она сейчас.

Они миновали кинотеатр, фуд-корт и оказались в той части торгового центра, куда редко заходят мамочки с детьми и модницы в поисках распродаж. Снова спустились по лестнице и вошли в коридор, выложенный кафелем. Место малоприметное, лишь розовые стрелочки на стенах намекали посетителю сауны «Рио», что он направляется в нужную сторону.

– Давай шевелись, – злился Степан, когда она зацепилась каблуком за порог, – ты всегда такая неповоротливая?

Обстановка в сауне напомнила Вере шутку о девушке, которая так много говорит о своей невинности, что вызывает подозрения. «Парение, СПА, массаж» – гласила надпись при входе, но в помещении было совсем не влажно, здесь явно не предавались водным процедурам. В холле та же двусмысленность, что и на самохваловской даче, только более дешевая, вызывающая – фотографии красоток в бикини, красные кресла, стеллажи с бутылками. И несколько дверей, ведущих в «массажные кабинеты». Интересно, здесь есть хотя бы ванна? О парилке, наверное, можно и не спрашивать.

Переход утомил не только Веру. Какому богу следовало молиться, чтобы Степан, выпив сейчас пенного, лег и уснул? У него же похмелье, в конце концов он должен думать только о пиве. Степан действительно извлек откуда-то бутылку и, с сомнением посмотрев на нее, пробормотал: «Теплое». Но и такое ему было остро необходимо. Бандит даже выпустил ее волосы, чтобы открыть бутылку. Ошалев от того, что отпустила наконец терзающая боль, Вера отпрыгнула к стеллажу. Ни на что не рассчитывая, ни на что не надеясь. Просто чтобы оказаться подальше от Степана. Направляясь к ней медленной хозяйской походкой, он успел пару раз отхлебнуть. Торопиться насильнику было некуда.

– Что мы себе позволяем? – протянул он, снова пытаясь схватить жертву за волосы и приставив к ее горлу нож. – Слишком много о себе думаешь, красавица. Совсем меня не уважаешь, да? Так я заставлю себя уважать.

Рука, на пальце которой красовался «перстень», набитый без усердия и вкуса, оказалась перед самым ее лицом. Напрасно уголовник думает, что она ни бельмеса не смыслит в татуировках. Давно прошли те времена, когда наколки были языком, способным обозначить место человека в уголовной иерархии. Теперь это все больше – профанация, воинственный примитивизм. Каждая мелочь, мнящая себя королем, может набить себе что угодно – хоть купола, хоть эполеты. Она знает это не понаслышке. Точно такую же руку, с кривоватым напыщенно крупным перстнем и обгрызенными ногтями, она уже видела возле своего лица. И точно так же ей сказали тогда, дыша перегаром: «Думаешь, я не заставлю себя уважать?» Степана нельзя злить. Категорически. Но Вера ничего не могла с собой поделать, отворачивала лицо, морщилась, от чего он бесился еще сильнее. Не примитивных плотских утех он желал в первую очередь, вся его философия была сосредоточена в его претензии. Степан хотел, чтобы его, пьяного, потного, вонючего, уважали: чувствуя, что жертва неспособна на это, был готов причинить любую боль. Все это уже было.

Тогда она пережила и даже простила. Но теперь, стараясь не дышать, чтобы не чувствовать, как несет у Степана изо рта, Вера отчетливо поняла, что второго раза она не выдержит. Да хоть пойдет грудью на этот нож, убьет себя сама. Степан видел презрение и хотел сатисфакции. Нет, он ее не пощадит.

Бандит отпил еще пива и навалился на Веру, придавив к полкам. Руки стали шарить по телу, желая в первую очередь не насытить похоть, а причинить боль. Но теперь Вера сопротивлялась: стала отрывать татуированную руку, с отвращением, как пиявку; Степан был непреклонен. Когда раздался звук разрываемой блузки, она, забыв обо всем от страха, вцепилась зубами – и рука разжалась. Правда, лишь для того, чтобы поудобнее схватить ее за волосы и со всего размаху впечатать головой в стеллаж. Оказалось, что звездочки, которые сыплются из глаз мультипликационных персонажей, вовсе не художественный вымысел. Пол ушел из-под ног. Стеллаж стал проваливаться куда-то. Мгновение она еще сохраняла равновесие, но потом стала заваливаться назад, увлекая Степана за собой.

По глазам своего мучителя она понимала, что происходит нечто из ряда вон выходящее. Стеллаж действительно двигался, лишая ее опоры. В конце концов Вера упала и Степан накрыл ее своим телом. Стало трудно дышать. Показалось, она сейчас умрет, не узнав, куда они попали. Возможно, в другое измерение, где все перевернуто с ног на голову, а время течет по-другому.

Кто-то третий обнаружился совсем рядом. На плечо Степана опустилась рука. Точнее ручка. Тонкая, изящная, с отполированными ногтями. Она стала нежно поглаживать татуированную кожу. Поначалу Степа даже не замечал ее прикосновений и обратил на нее внимание, лишь когда ручка добралась до его шеи.

Поняв, что происходит, уголовник вскочил с удивительным для своего веса проворством и попытался стряхнуть с себя женщину. Но та повисла на нем, обняв за шею. Со стороны они напоминали влюбленную пару. Но вот между ними началась борьба. Степан рычал, пытаясь оторвать женщину от себя, но массажистка уже укусила его.

Крохотная комната, в которую они провалились, оказалась одной из кабинок, обозначенных в прейскуранте заведения как «массажный кабинет». Из мебели только двуспальная кровать. А то, что Вера впопыхах приняла за стеллаж, оказалось вертящейся дверью, стилизованной под шкаф. Женщина, даром что маленькая и хрупкая, стала достойным соперником – Степану никак не удавалось оторвать ее от себя. Вера вскочила и заметалась по холлу в поисках выхода. Наконец она нашла нужную дверь. Скорее отсюда. Вслед ей с плакатов смотрели похотливые дамы в купальниках. А ниже располагалась обнадеживающая надпись: «Мы уважаем ваши секреты и умеем их хранить».

– Жил-был в Саудовской Аравии принц. Было у него без счету золота и драгоценных камней. Он очень любил свои камни и часто их рассматривал. Но принц не знал, что его уборщик, который стирает пыль с ящика с драгоценностями, решил их украсть. Уборщик был из бедной страны Таиланд, и сам он был очень бедным. Принц дал ему работу, но уборщик не оценил этого. Вместо благодарности, он украл бриллианты у принца и отправил их в свой Таиланд обычной посылкой.

В квартире Бочаровых было жарко, но гость не расстегнул ни одной пуговки. На футболке великана под мышками расплылись темные пятна. Валентин то и дело отирал пот с лица. Но гостю, устроившемуся в кресле, все было нипочем. Духота его не беспокоила. Сева сидел рядом на парчовой банкетке, внимал успокаивающему голосу. Каролина, свесившая голову на грудь в другом кресле, тоже слушала. Валентин, стоявший ко всем спиной, поглядывая в окно, не выказывал никаких чувств. У мужчины с бородавкой они, кажется, и вовсе отсутствовали. Он всегда был невозмутим.

– Ты знаешь, где Саудовская Аравия?

– Знаю, – надул щеки Сева.

– Какой образованный мальчик. Это заслуга родителей, – вежливо обронил гость и продолжал: – Принц хватился своих драгоценностей и понял, что их украл неблагодарный уборщик. Тогда он отправил в Таиланд самых лучших сыщиков, чтобы они вернули ему украденное. Сыщиков долго не было. Наконец они вернулись. «Мы привезли твои драгоценности, принц, – сказали они, – но среди них нет самого ценного и самого любимого твоего камня – голубого бриллианта. Как мы ни старались, мы не смогли найти его». Много раз посылал принц в Таиланд разведчиков и шпионов, но все они загадочным образом пропадали. Принц так и умер, не дождавшись своего камня.

Каролина направилась к окну, но гость, не меняя тона, произнес:

– Прошу вас его не открывать.

Потом он устроился поудобнее и продолжал:

– Прошло почти пятьдесят лет, и все уже забыли о голубом бриллианте. Но один, гм, мудрец из России все время думал о нем и хотел его найти. Потому что это был действительно очень-очень красивый камень. А поскольку принц умер, то бриллиант стал как бы ничьим. И вот в один прекрасный день удивительный бриллиант нашелся! Мудрец узнал, что в Таиланде некий, скажем так, злодей прячет его у себя, хотя не имеет к камню никакого отношения. Мудрец из России мог бы убить этого злодея и забрать камень себе. Но он был добрым и решил его купить.

И тогда мудрец из России позвал человека, который был должен ему много денег. «Езжай в Таиланд и привези мне этот камень, – сказал человеку мудрец, – тогда я прощу твой долг. Заодно в море искупаешься».

– Почему человек был ему должен?

– Потому что он играл в казино мудреца. Все время проигрывал, но все равно играл. А чтобы играть, нужно много-много денег. Мудрец позволял играть в долг, пока ему это не надоело. «Я не дам тебе денег, – сказал мудрец, – пока не привезешь бриллиант». Всеволод, ты знаешь, что такое казино?

Сева кивнул.

– Человек собрался в путь. С собой он взял жену и сына, чтобы они тоже искупались в море. Он приехал в Таиланд и взял камень.

– А что было потом?

– Человек почему-то отказался отдать его мудрецу.

– Он объяснил мудрецу, почему так поступил, – вставил Валентин. – Страшная нечисть спутала его планы. Он не украл камень, а спрятал его в безопасном месте.

– Но мудрец расстроился. Ему очень-очень был нужен голубой бриллиант.

– Если мудрец такой умный, – Каролина потерла лицо, – то он бы лучше подумал о более важных вещах. О том, например, что его королевство захватили монстры, которые могут его съесть. Что нужно как-то спасаться. А не докапываться до других со своим камушком, который ему уже ничем не поможет. Пока человек ездил в Таиланд, все драгоценные камни перестали быть драгоценными и превратились в «просто камни».

– Раз камни умеют превращаться, значит, могут снова стать драгоценными, – возразил ей гость. – Но наш мудрец решил поступить умно. Он пришел к человеку и сказал: «Я буду жить у тебя, пока ты не вернешь мне бриллиант». Так он убил двух зайцев: спрятался от чудовищ и видел должника перед глазами.

– И чем закончилась эта история? – Сева нетерпеливо потянул гостя за рукав.

– Эта история еще не закончена, – вздохнул тот. – Но дураков в ней нет. Мудрец сказал человеку: «Я не верю тебе. Камень у тебя с собой. Я обыщу тебя и найду его».

Выпроводив Аиду из комнаты, доктор Шер, вместо того чтобы осмотреть Егора и дать ему лекарство, встал возле кровати, скрестив руки на груди. Молчание прерывалось лишь стонами больного.

– Знаешь, тебе почти удалось меня провести, – сказал, наконец, доктор.

Егор громко клацал зубами.

– Обмануть их – дело нехитрое. Но обмануть меня… Я снимаю перед тобой шляпу.

– Что ты имеешь в виду? Что я не болен? – Он даже приподнялся на локте, чтобы взглянуть Шеру в лицо. Это отняло у него последние силы, и Егор снова рухнул на простыни: – Хочешь сказать, такое можно симулировать?

– Кто говорит, что ты симулянт? – Георгий Яковлевич даже всплеснул руками. – Разумеется, ты болен! Только не лимфомой. Это умно: выдать одну болезнь за другую. У тебя же ВИЧ, да? Подцепил, когда колол себе дозу? Даже я не сразу понял, но симптомы не скроешь. Ломка и есть ломка.

Егор ничего не ответил. Георгий Яковлевич участливым движением пощупал его запястье. Взгляд доктора при этом оставался ледяным.

– У меня в руках несессер, – Шер продемонстрировал предмет разговора, – в котором, как я слишком поздно понял, лежит не лекарство, а наркотик. Даже не хочу знать какой. Важнее другое. Чтобы достать твою отраву, рисковали жизнями семь человек. Один из них, возможно, мертв. Стас ведь ничего не знал про твою настоящую «болезнь»? Он так хотел тебе помочь. Да и все мы, если честно, за тебя волновались.

– Одни домыслы. Бла-бла-бла. Как ты докажешь? Сделаешь мне анализ? Они меня знают. Они мне поверят.

– Я просто заставлю их обратить внимание на очевидные факты, попрошу, чтобы они сложили два плюс два: симптомы, которые суть симптомы ломки. Ни одной справки касаемо лимфомы. Притон в соседней квартире. Соседи тебя снабжали, так? Ты им подыскал жилье, а они расплачивались дурью. Ты что, думаешь, твои друзья простят тебя, когда поймут, что ты готов пожертвовать ими ради наркотика?

Шер посмотрел на Егора с жалостью и отвращением.

– Как знать, – задумчиво продолжал он. – Если бы мы не заезжали к тебе домой. Если бы приехали на Гаванскую улицу раньше. Может быть, со Стасом ничего бы не случилось? Он всю дорогу был чем-то расстроен. Я думал, это из-за того, что нам пришлось убить твоих соседей, что это его гнетет. Но он переживал из-за тебя. Твои друзья поверят мне. Они уже начали подозревать тебя в чем-то нехорошем. Из-за этого ты с ними так холоден?

Егор стонал уже практически беспрерывно, и Шер пощелкал у него перед лицом пальцами, чтобы убедиться, что пациент его слышит.

– Эта бедная девочка, Варя. Ты ее тоже заразил ВИЧ? Никогда не думал, что скажу такое, но слава богу, что она умерла, так ничего и не узнав.

– Отдай несессер и вали отсюда.

– Давай поступим так… – Шер размышлял вслух, будто не слышал Егора, – выбирай. Никто ничего не узнает, я отдам тебе твою дрянь, но ты уйдешь отсюда.

Егор смотрел на Шера с сомнением, будто не мог поверить, что слышит такое.

– Рассказывай кому хочешь. Они меня не выгонят.

– Неужели? Да Вика первая придушит тебя за то, как ты поступил со Стасом. И никто ей слова не скажет. Или ты думаешь, что ВИЧ-инфицированный наркоман – лучший сожитель, которого можно пожелать?

– Кому я мешаю? Мои проблемы – это только мои проблемы.

– Ты мешаешь всем. Ты – бомба, которая неизвестно когда рванет. Ты – обуза. Зараза. Постоянная опасность. Контролировать твое поведение можно, только завладев твоей дурью. Сейчас она у меня, и я говорю тебе – ты уйдешь.

– Что, дашь мне сдохнуть? Чем ты-то лучше? Такой же убийца.

– Я по крайней мере преследую интересы группы, а не свои собственные. Это мой долг. Задача врача – предотвратить распространение заразы. И к тому же я даю тебе шанс. Остальные тебя попросту линчуют.

Сейчас я выйду отсюда и скажу, что тебе после приема лекарства стало лучше. Попрошу, чтобы тебя не трогали, дали поспать. Когда все лягут, ты просто выйдешь через ворота на улицу. Я закрою их за тобой. Твою дурь я переброшу через забор. Не волнуйся, никто на нее не позарится. Захочешь получить ее – выйдешь. Но обратно уже не войдешь.

– Эй! Хотя бы одну дозу, дотянуть до вечера.

– Она будет ждать тебя за воротами, – Шер вышел и тихо закрыл за собой дверь.

Валентин осторожно ковырнул пальцем во рту и вынул что-то маленькое, окровавленное. Принялся с интересом рассматривать, будто поймал занятную букашку. Потом подтер пальцем нитку красной слюны, тянущейся с губы на порванный воротник.

– Безметаллическая коронка, – сказал Валентин скорее изумленно, чем печально, – я до сих пор выплачиваю кредит за этот зуб.

– Но есть и хорошая новость, – гость осторожно подбирал со стола пепел, который не донес до пепельницы, – больше вам не нужно его выплачивать. Как и все остальные кредиты. У вас же их, кажется, несколько?

Забравшись с ногами в кресло, Каролина прижимала к себе Севу и смотрела на гостя с ненавистью.

– Если я правильно понял, – продолжал гость, – мало что из ваших вещей куплено не в кредит. Я прав? «Тойота». Квартира. Ремонт. Мебель. Бытовая техника. Всякие профессиональные тренинги. Лечение. Ради всего этого вы лезли в долги. Но теперь вы никому ничего не должны. Вы разве не рады?

– Я в восторге, – прохрипел Валентин и сплюнул кровью прямо на пол.

– Хотя нет, я не совсем точно выразился. Один маленький должок все-таки придется выплатить, – гость демонстративно посмотрел на часы. – Надеюсь, это не займет слишком много времени. Как у вас с пищеварением, Валентин? Надеюсь, хорошо. Вы же так тщательно следите за здоровьем. Не то что за своими финансами. Не сердитесь, дорогая, – продолжал гость, поймав взгляд Каролины. – Я сейчас уберу за собой. Я сам терпеть не могу, когда мусорят и пачкают хорошие вещи. Ваши кресла очень элегантны. Жалко будет запачкать их чем-нибудь. Пеплом, например. Или кровью.

В комнате снова повисло молчание, прерываемое лишь сопением Валентина.

– Это было глупо, Валентин, – вздохнул гость, откинувшись на спинку кресла. – На что ты рассчитывал, когда глотал его? Какое-то детское упрямство. Хотя, наверное, в том, что случилось, есть и моя вина. Я должен был предупредить, чтобы ты так не поступал. Тогда бы нам удалось избежать этой некрасивой сцены, совершенно недостойной цивилизованных людей. И мы не расстраивали бы твоих милых жену и сына. Я ведь наблюдал за тобой все время и почти сразу понял, что камушек у тебя с собой. Не то чтобы ты слишком сильно суетился и потел для человека своей комплекции. И давление у любого в твоем положении имеет право подскочить. Но, когда ты говорил о камне, ты все время смотрел вверх и влево. И главное, то и дело подносил руку к карману брюк. Но так и не решился ее туда сунуть.

Валентин прикрыл глаза, один из которых от удара совершенно затек, и скрестил руки на животе.

– Прошу прощения, – гость встал и поднял пепельницу, – куда я могу ее вытряхнуть?

Каролина устало показала рукой на кухню, из которой доносился оглушительный храп. Гость с запонками и гость с бородавкой спали по очереди.

Когда мужчина скрылся, Валентин бросился к дивану.

– Нет, – Каролина поймала мужа за край рубашки. – Не надо. Ты не успеешь. Пока ты будешь его доставать, он уложит нас. К тому же оно не заряжено.

– Не заряжено?

– Я вынула патроны. Давно.

– Как ты могла?

– Что теперь говорить? Ты все равно не смог бы этого сделать.

Валентин спрятал лицо в ладонях.

– Прости, – сказал он тихо.

Каролина погладила мужа по руке:

– Мы с тобой потом об этом поговорим. Может быть.

Валентин повернулся к жене и осторожно потрогал кончиками пальцев ее плечо.

– И правда, зачем ты проглотил этот камень?

– Не будь такой наивной. Как только я его отдам, от нас избавятся. Нас не пожалеют. Как только камень окажется у них, они выпихнут нас всех на лестничную клетку. Хорошо, если перед этим пристрелят. Надо тянуть время любой ценой.

Каролина скосила глаза на Севу, который задумчиво грыз ноготь и в кои-то веки не получал за это подзатыльник. Валентин автоматически поднял с пола детскую книжку.

– «Теремок», – прочитал он тихо, и добавил: – Да-да, именно теремок. Когда в теремке поселилось слишком много зверей, им стало тесно. Им стало не хватать еды. И одни звери, более сильные и зубастые, выгнали других зверей на улицу. Закон выживания – уничтожать тех, кто слабее.

– Я позволил себе взять у вас влажные салфетки, – вернувшись, гость поставил пепельницу возле кресла и принялся протирать руки. Ему, кажется, все было нипочем. Вежливый, чистенький, нарядный, лишенный эмоций робот расхаживал по гостиной Бочаровых и говорил спокойно и размеренно: – Теперь по вашей милости нам придется сидеть и ждать… Или вы думали, что мы побрезгуем камнем, после того как вы нам его отдадите? Вовсе нет. Деньги не пахнут.

Сева широко зевнул, продемонстрировав розовое нёбо и довольно редкие, частично еще молочные зубы.

– Вы знаете, молодой человек, откуда взялось выражение «деньги не пахнут»? – обратился к мальчику гость, надев на лицо одну из самых своих приветливых улыбок. Он даже хотел потрепать Севу по рыжеватым волосам. Но Сева съежился в комок, зажмурился и стал мотать головой. Ласка гостя была явно не ко двору. – А между тем, эта фраза как нельзя лучше демонстрирует отношение большей части человечества к деньгам, – продолжал гость. – Сегодня мы с вами, друзья, стали свидетелями заката этого крылатого выражения, которое люди употребляли несколько веков подряд. Свидетелями самого резкого, самого сокрушительного дефолта за всю историю человечества. Фьюить – и все наши денежки теперь ничего не стоят. Можно предложить два мешка денег за вшивый пистолет – не продадут.

– Зачем вам этот дурацкий камень? – прошептала Каролина.

– Неужели вы думаете, что я намереваюсь его продать или выменять на что-нибудь? Упаси вас бог от такой мысли, дорогая Каролина. Камень этот для меня ценен сам по себе. Просто, понимаете, некоторыми предметами искусства не жертвуют ни при каких обстоятельствах. Какими бы сложными ни были времена. Этот бриллиант, который вы изволили назвать «дурацким», – подлинный шедевр.

– Можно что-нибудь пожрать? – раздался голос из кухни.

– Вот вы, Виктор, – худощавый погрустнел, – совершенно никудышный гость. Места занимаете много. Поддержать беседу на сколько-нибудь интересную тему не можете. Манерами обладаете самыми чудовищными. Жрать вот, как вы изволили выразиться, постоянно хотите. И почему мы с вами коллеги?

– Я сутки не жравши.

– Проявите уважение к хозяевам. Возможно, они тоже голодны. И не мучайте хозяйку просьбами, а самостоятельно приготовьте какое-нибудь питательное блюдо. Накройте стол и пригласите нас. А не кричите через всю квартиру: «жрать».

– Могу сварить пельмени.

– Вот как можно накопить такую массу тела и совсем не позаботиться о мозге? Тратить воду на варку пельменей! Вы что, нашли скважину на кухне? Или вы намеревались использовать воду из-под крана и убить нас всех? Прошу вас, подумайте хорошенько и найдите что-нибудь более подходящее. Консервированные белки. Углеводы в вакуумной упаковке. Не транжирьте воду.

– Есть хлопья и йогурт, – в кухне чавкнула дверца холодильника.

– Совсем другое дело. И предложите хозяевам. Нашему Валентину сейчас как никогда важно съесть что-нибудь легкоусвояемое. Всеволоду для роста тоже нужны витамины и питательные вещества. – Гость снова попытался погладить Севу по голове, но безуспешно: – Ты же любишь йогурт, Сева?

– Нет! – выпалил мальчик и вскочил.

– Йогурт полезен.

– Ешьте сами свой йогурт! Я вас слушаться не буду. Вы мне никто! Вы били папу! Я слышал! Вы сказали, что он упал, но я все слышал. Я знаю, что вы его били!

Каролина попыталась усмирить сына, притянуть его к себе, но Севе, видимо, попала вожжа под хвост.

– Пусть проваливает! – кричал ребенок, капризно топая ногой. – Он плохой. Он мне не нравится! И тот, с шишкой, пусть тоже уходит. Почему они у нас сидят?

Мать и отец лишь затравленно переглянулись.

– Ничего-ничего, я все понимаю. Ребенок устал и хочет спать. Столько стрессов, а тут еще мы, – гость даже не нахмурился. – Всеволод, если ты надумаешь поесть, мы будем рады видеть тебя на кухне.

– Сыночка, ты бы все-таки поел, – тихо попросила Каролина, но Сева уселся в кресло с таким видом, что стало понятно – никуда он не пойдет и есть ничего не будет. Он даже поднял книжку «Теремок» и стал листать ее с нарочитым интересом.

У Каролины выступили слезы, но сын этого не замечал. Кроме йогурта и хлопьев, обладатель огромного нароста на голове выставил на стол початую бутылку водки, увидев которую, гость поначалу сморщился.

– Хотя одна рюмочка вреда нам не причинит, – заявил он наконец и махнул рукой: разрешаю.

Они выпили по две рюмки в полной тишине. Закусили. Каролина не чувствовала вкуса пищи и даже вкуса водки, которую обычно терпеть не могла. Когда она вернулась в гостиную с огромным бутербродом для Севы, мальчика там уже не было. На диване валялся мятый плед. Заглянув в диван, Каролина бросилась в прихожую и, еще даже не успев коснуться двери, поняла – не заперта, просто прикрыта. Только тогда она закричала.

Глаза постепенно привыкали к темноте. Вскоре выяснилось, что кое-что в контейнере разглядеть все-таки можно. Свет пробивался лишь через тонкую, с волосок, щель двери, но даже его оказалось достаточно, чтобы видеть очертания предметов, ящики, на которых они сидели, даже крупные буквы в заголовках газет, устилавших пол. В металлическом контейнере было так жарко, что на какое-то время он потерял сознание. Это оказалось приятно, как заснуть. Он даже видел сон, наполненный прохладной водой. Вода была всюду, текла вокруг него по земле, струилась с неба, но на него не попало ни капли.

Хорошо, что никто не заметил, как он отключился. Он никогда не доверял этим людям.

Сначала все молчали и старались не шевелиться, боясь обнаружить себя. От сидения в неудобной позе затекла шея и, когда он стал крутить головой, хрустнула так, что звук вполне могли услышать снаружи.

Первый приступ страха накатил приблизительно через час заточения. Вдруг, без особых на то причин, ему стало казаться, что все они думают сейчас именно о нем. Глаза, едва различимые к темноте, смотрели не отрываясь. Он вдруг осознал – эти люди могут общаться, читая мысли друг друга. Они – единокровные. Они – родня. А он в этом контейнере совершенно чужой. Их кровь не похожа на его кровь.

Сейчас они сидят и думают, как бы половчее на него наброситься. Надо гнать эти навязчивые мысли. Хотелось вскочить и заорать: что вы на меня уставились? Отвернитесь, черт вас побери, или закройте глаза.

Обморок, хоть и мимолетный, принес облегчение. Он будто бы вздремнул и освежился. Очнувшись, он снова стал понимать, что его страхи – лишь фантазии, навеянные физическими неудобствами и духотой. Никто не собирается бросаться на него, зажимать рот, выкручивать руки и лишать жизни. В контейнере все боятся не меньше его. А скорее всего, даже и побольше. Он все-таки русский. Отделается штрафом. Порицанием. Увольнением, на худой конец. Это не так страшно. Тех, кто сопит рядом, ждут более суровые испытания. Депортация, например. Они – его подчиненные, они смотрят на него не потому, что хотят сожрать, а потому, что верят ему, как дети. Надеются, что он их спасет. Защитит от людей в форме, от закона.

Миграционная служба только для них – страшное чудище. Для него она не более чем неудобство. Но все равно, еще какое неудобство. Уже через полчаса сидения в контейнере он был готов поменять эту пытку на любую другую. Вонь, в которой смешались запахи пота и химикатов, и без того сильная, стала невыносимой. К тому же отвратительно несло из огромного пакета с собачьим кормом. Этот запах он всегда ненавидел. Обратите внимание, никакой собаки у них в кооперативе нет.

Кто-то навел миграционную службу на хозяина, это факт. Они никогда бы не поехали в такую даль просто так. А раз действуют наверняка – будут здесь долго, утомительно долго. Обойдут их немаленькое хозяйство с клубникой, свеклой, морковью и маргеландской редькой, заглянут во все сараи, набитые инвентарем. В одном из домиков найдут их кровати и даже личные вещи. Но только не их самих.

Их директор всегда приговаривает: «Дерево проще всего спрятать в лесу». Рядом с кооперативом – склад контейнеров, набитых растаможенными товарами. Директор попросту поставил среди них свой, специально для подобных случаев. В миграционной службе, разумеется, тоже работают не идиоты, они проверят и склад, но уже на десятом контейнере устанут и отступятся.

За стеной раздались голоса. «Что у вас здесь?» – спросил кто-то резко. «Это не наше», – ответил директор. Слышалось постукивание – контейнеры пытались открывать один за другим. Безуспешно. Гастарбайтеры боялись не то что пошевелиться – дышать старались реже. Наконец осмотр прекратился. Голоса удалились. Мало-помалу сидящие в контейнере гастарбайтеры начали почесываться, кряхтеть, вздыхать. Никто не мог сказать точно, сколько длился рейд. Целую вечность. Если бы открылась дверь и суровый голос сказал: а теперь выходим по одному, – он бы лишь обрадовался. Хлебнуть бы свежего воздуха, расплавить затекшие плечи.

Постепенно контейнер заполнили голоса. Товарищи по несчастью тихо переговаривались на своем урчащем языке, который его всегда так раздражал. В их речи стали проскальзывать смешки. Сейчас ему стыдно было вспоминать, что еще несколько минут назад он всерьез полагал, что эти люди хотят его убить самым зверским образом. Он и сам немного повеселел, устроился поудобнее на своем ящике, вытянул ноги, докуда возможно. Шестое чувство подсказало – опасность миновала. Директор, может быть, подписывает бумаги или предлагает пришедшим «тяпнуть на посошок», но к ним никто уже не постучит. Того, что произошло потом, и шестое чувство подсказать не могло. Крик директора испугал ворон. Это не был крик ликования по поводу завершившегося рейда или вопль, которым сгоняют чужую свинью с грядки. Дикий, непривычный, пугающий звук.

– Что это было, начальник? – тихо спросил узбек Искандер, и он честно ответил:

– Я не знаю.

Они стали прислушиваться.

– Его убили, да? – прошептал Искандер.

– Не говори ерунды, – обозлился он, хотя и сам подозревал, что директора действительно убили. Конечно, трудно было вообразить смерть от руки представителя миграционной службы при исполнении. «Оборотни в погонах, – понял, наконец, он, – или как они еще называются». Эта версия все объясняла. Те, кто явился к ним в форме, лишь выдавали себя за власть. Директора шантажировали, а поскольку он был горячего нрава и встал на дыбы, его убили.

Ситуация – врагу не пожелаешь. Номинально начальник теперь он. Эти парни искренне полагают, что раз он командир, то знает что делать. Вот только он не хочет быть начальником. Его поставили над ними только потому, что он русский, и они приняли это как должное. Не сдались ему эти ребята, и ферма эта тоже не сдалась. Какая работа подвернулась, ту и взял.

– Не вздумайте шуметь или стучать. Сидите, вашу мать, молча, – попросил он, – если не хотите, чтобы с вами так же.

Сначала они действительно слушались. Примерно через час, в течение которого так ничего и не произошло, таджик Анзур стал едва слышно молиться.

– Заткнись, – попросил он.

Он думал все это время, но так и не придумал ничего путного, кроме как сидеть и ждать. Оборотни обязательно проехали бы мимо них, но они так ничего и не услышали. Значит, оборотни по-прежнему здесь. Мародерствуют, ищут, где директор спрятал деньги? Не клубнику же они на солнышке едят, в конце концов.

Всей кожей, несмотря на духоту покрывшейся пупырышками, всем нутром он чувствовал – зло не только не ушло с фермы. Оно приближается. Вскоре отчетливо послышались чьи-то шаги. Сразу несколько человек подошли в контейнеру. Он ощущал взгляды, которыми пришедшие пытались проникнуть сквозь железные стены. Потом он осознал: их почувствовали. Он представлял, как они молча показывают друг другу на контейнер и злорадно улыбаются. Он так давно не плакал. В последний раз, наверное, когда, разойдясь с женой, надирался каждый вечер до чертей, упиваясь жалостью к самому себе. Сейчас слезы текли из глаз свободно. Плакать от страха ему раньше не доводилось. Те, что стояли снаружи, умели издеваться. Молчанием они изводили их больше, чем угрозами или смехом. Они стояли там довольно долго. Время от времени скрипел под чьей-нибудь ногой камень или пальцы скребли стену. Но сами люди молчали.

Сначала он занялся тетей Валей и тетей Зоей. Открыв дверь в кухню, наполненную запахом горелого мяса, Стас схватился за косяк, пытаясь совладать с головокружением. Действовать нужно быстро, не рассуждать. Тетя Валя повернулась к нему, подняв руки, будто жаловалась. Ее пальцы были сожжены до самых костей. Только сейчас Стас заметил, что глубокие раны на запястьях женщины не кровоточат. Тетя Валя проявляла признаки нетерпения. Раздувала ноздри, переступала босыми ногами. Убеждая себя, что низкий утробный звук, который она издает, – это не мученический стон, Стас тихо двинулся вперед, держа в руках топорик Игната.

Тетя Валя будто сама хотела своей казни. Даже наклонила голову. «Она просто хочет тебя укусить», – думал Стас.

Стараясь не глядеть в страшные глаза, в которых ему упорно мерещилась мольба, он с размаху всадил топор в покорно склоненную голову. Упав, тетя Валя поскребла нечистый пол горелыми костяшками и быстро затихла. Вторая женщина оказалась куда менее покладистой. Ходила кругами, тихо подвывая, тянула руки, но приблизиться не решалась. На ее запястьях тоже виднелись глубокие следы, оставленные браслетом или веревкой. Женщина зашипела, чуть не заставив Стаса выронить топор. Рот беззубый. Синеватые десны голы, как у младенца.

На секунду он заколебался. Может быть, стоит оставить тетю Зою в покое? Кому может причинить вред эта без зубов? Но, подавив неуместную жалость, Стас довел дело до конца. Второе убийство показалось ему еще более мерзким и сначала не заладилось. Топор прошел по касательной, срубив часть щеки и обнажив беззубые десны. Взяв себя в руки, он вонзил топорик еще раз, теперь более удачно. Тетя Зоя упала. Халат ее распахнулся. Оказалось, он был надет на голое тело.

Стас осмотрел кухню. Заглянул в шкафчики – ничего интересного, крупы, консервы да приправы. Но в одном он нашел хирургические инструменты, пакетик с завернутыми в него зубами и блокнот, надписанный детским почерком: «Мои опыты». Бегло просмотрев записи, Стас решил взять блокнот с собой.

Возвратившись в обеденный зал, он расточительно вылил целую бутылку воды себе на голову: нужно было смыть как можно больше воспоминаний о том, что он увидел на кухне.

Следовало кое в чем согласиться с Игнатом, а именно – садиться за руль в его состоянии опасно. Ясность в голове после приема обезболивающих обманчива. Лекарства не справились с другой проблемой, которая обозначилась сразу же после того, как он сел в черный джип, – сильнейшим головокружением. Лежать на скамье, время от времени приподнимаясь, чтобы глотнуть водички, было еще терпимо. А вот вести машину невозможно. В глазах двоилось, то и дело подкатывала тошнота, которая грозила вымотать все силы. В джипе оглушительно пахло цветочным ароматизатором. Стас поскорее зашвырнул его куда подальше и, открыв окна, стал дышать глубоко и размеренно. Следует, наверное, вернуться в кафе. Полежать часик-другой, а то и задержаться на день, но мысль о том, чтобы снова очутиться в этом страшном месте, была невыносима. Лучше уж переночевать в джипе.

Он решил даже не возвращаться за забытыми лекарствами, а зайти в аптеку. Кто-то, не сумев высадить дверь, не мудрствуя, разбил витрину. Стас уже перенес ногу через подоконник, когда его сильно качнуло, как от удара. Показалось, череп вот-вот лопнет. В висках стучала кровь. Потеряв равновесие, Стас с размаху налетел на торчащий осколок витринного стекла, который, пропоров брючину, глубоко вошел в икроножную мышцу.

Чертыхаясь, Стас заплясал на подоконнике, едва не поскользнувшись в луже уже собственной крови.

В аптеке раздался звон, кто-то появился из темноты. Бомж, причем один из этих. Спрыгнув с подоконника, Стас согнулся от невыносимой боли и едва не заорал во всю глотку. Закусив губу, он заковылял к джипу. Бомж неистовствовал над свежей кровью, наклонялся над самой лужей, принюхивался. Концы его длинных сальных волос уже окрасились красным. Трудно было понять, какие из этих ужасных язв на лице бомжа приобретены им при жизни, а какие появились в результате странного вируса.

Следы крови, густые и отчетливые, повели бомжа к джипу. Но, не дойдя до машины, бездомный продемонстрировал нечто похожее на нерешительность. Запах выхлопных газов перебил запах крови. Бомж уставился в окно машины, но присутствия водителя так и не почувствовал. Стас старался не дышать. Потом бомж ссутулился и побрел прочь. Навстречу ему двигался еще один этот в белой футболке. Задев друг друга, пешеходы разошлись.

Отъехав подальше, Стас еще раз осмотрел машину. В автомобильной аптечке бинтов не нашлось, а он потерял уже много крови. Стас обернулся. Снова лезть через разбитую витрину? Нет уж, увольте. В городе достаточно аптек.

Он покатил в сторону Наличной улицы. Выглянувшее солнце не обрадовало его. Яркий свет резал глаза, казалось, Стас совсем ослеп. Зазвенело в ухе, звук, нарастая, проникал в самые дальние уголки мозга. Джип медленно катился мимо забитого народом Ленэкспо. Что бы ни показывали в день катастрофы на выставке, зрелище это собрало большую толпу любопытствующих, которые теперь бессмысленно слонялись по территории комплекса.

Нужно найти безопасное место и поспать часок-другой. Как выяснилось, Наличная улица для этой цели подходила плохо.

Толпа этих высыпала за ворота выставочного центра, отрезав ему дорогу к Большому проспекту. Пришлось ехать в другую сторону, а следовательно, навстречу солнцу. Назойливые пятнышки, прыгавшие в глазах, сбивали с толку. Хотелось смахнуть их рукой. Нужно ехать быстрее, ведь скоро он потеряет сознание. Но быстрее не получалось. Стас ни черта не видел перед собой. Врезавшись во что-то, он по звуку определил – человеческое тело. Джип подпрыгнул. Мозг отозвался адской болью.

Возможно, ему удастся переждать приступ дурноты на Весельной. Там нет больших магазинов, нет школ и других заведений. Лишь в торце улицы – пансионат для детей с заболеваниями опорно-двигательного аппарата, забытая богом организация, от которой все отводят глаза. Он поставит машину рядом в сквере и позволит себе отдохнуть. Умоляя мозг не отключаться, он медленно вел джип к Весельной.

Галлюцинация возникла перед ним ровнехонько на перекрестке с Карташихина. Человеческая фигурка чуть выше метра ростом с ружьем в руках. Пострадавший мозг потрудился даже придать видению знакомые черты. Стас решил – поеду напролом. Прорвусь через это бесплотное наваждение, возможно, тогда оно исчезнет. Прибавив ходу, он направил джип прямо на человечка. Галлюцинация не спешила раствориться в воздухе, отскочила в сторону и даже направила на него ружье. Рот ее открылся в беззвучном крике. Все-таки мозг пытался продолжать мыслить. Любая галлюцинация – зашифрованный намек. Символ. Отгадка. Его галлюцинация хотела его о чем-то предупредить и была им недовольна. Тонкие руки крепко сжимали ружье, явно великоватое для такого небольшого привидения.

Тело опутала сладкая истома обморока, бороться с которой не было ни сил, ни желания. Руки еще цеплялись за руль, но ему было уже все равно, куда он едет и зачем.

Открыв глаза, он увидел, что все вокруг стало зеленым. Салон машины, прежде серый, окрасился в приятный салатный цвет. Рубашка тоже позеленела. Сам воздух стал каким-то изумрудным – ветви березы, в которую он въехал на небольшой скорости, облепили лобовое стекло.

На соседнем сиденье сидел Сева. Мальчик держал ружье между ног стволом вверх. Сева жив, теперь в этом нет сомнений.

– Долго я был в отключке? – спросил Стас.

– Минут пять – десять.

– А я думал, несколько часов. Теперь хоть соображаю.

– Почему ты хотел меня раздавить? – Сева мог не знать, что такое галлюцинация, а объяснять это ребенку было ох как лень.

– Я принял тебя за этого, – просто сказал Стас.

И, придя в себя окончательно, он, наконец, возмутился:

– Какого черта ты ходишь по городу один, да еще с ружьем, паршивец? Из-за тебя я решил, что сошел с ума!

– Я за подмогой. Они хотят убить папу.

– Странный этот Евгений, – Саня попытался отхлебнуть из блюдечка. Чай пролился ему на колени.

– Пей нормально, как все, – попросила Аида, – чем тебе не угодил Дороган?

– Он все время молчит. Никогда со мной не поговорит.

– Может, ему с тобой неинтересно?

– Тогда пусть валит из времянки! Сядет на кровать и молчит, как сыч. А мы же вроде как команда. Мы все должны друг про друга знать. А он никому ничего не рассказывает. Как будто он и не с нами.

– А ты вообще в курсе, что не все такие болтуны, как ты? Что бывают застенчивые, скромные люди?

– Да не скромный он. А странный. Про работу его спрашивал – говорит, это неинтересно, не о чем тут говорить. Про семью спрашивал – и это, говорит, неинтересно. Я ему: а что тогда интересно? О чем с тобой поболтать-то можно?

– Так о чем же?

– Великие люди, говорит, мне интересны. Да Винчи там, Наполеон, Менделеев. Этот… Эйнштейн. Те, кто изменил ход истории. Что-то сделал для человечества.

– Пойду отнесу Егору чай. Наверное, он уже проснулся.

– Да подожди ты со своим Егором. Ничего ему не сделается, если он подождет пять минут. Я тебе душу изливаю, а ты…

Аида поднялась и строго посмотрела на собеседника:

– Это ты подождешь. Отнесу чай и вернусь.

– Лучше ему? – спросил Саня, когда она вернулась.

– У него тихо. Значит, спит. Шер сказал, ему спать нужно, – Аида взяла сушку. – Я не стала заходить. – А что касается Дорогана, тут все понятно, – продолжала она. – Ты прости, конечно, Александр, но, похоже, у вас с ним разный уровень образованности. Ему с тобой просто не о чем говорить. Человек интересуется мировой историей, науками, а ты… водишь автобус.

– Глупости. Вот взять тебя, например.

– А что я?

– Ты тоже умная. Но нам же с тобой есть о чем поговорить. – Саня отхлебнул чаю, на этот раз из чашки.

Аида смутилась:

– Я не говорила, что ты глупый. Просто у вас с Евгением разные интересы.

– Но мужики всегда найдут о чем поговорить! О машинах, например. Он и про это говорить не хочет. Я ему: выпьем, может? Он: я не пью. И опять молчит. Я ему: давай баб наших обсудим. Обратно не хочет.

– Каких это баб вы там обсуждаете? – Аида со стуком поставила чашку.

– Я только хорошее про вас говорю, – смутился Саня. – Что вы умные. Красивые. – Помолчав, он добавил: – Некоторые так даже очень.

И посмотрел на Аиду в упор. Девушка опустила глаза.

– А Дороган – нет, не мужик. Ладно, не хочешь пить, баб не хочешь. Но помогать-то он нам хоть как-то должен? Он здоровый, крепкий. На нем пахать надо. Он ночь может не поспать, и ему хоть бы хны, я сам видел. Как робот. А он даже задницу не приподнял, когда мы поехали в город. Ты предложи: мужики, может, вам помощь нужна? Рабочие руки. Нет, куда там.

– Он нам очень даже помогает.

– Ага. Картошку почистить, собаку хоронить. Я тебе про настоящие дела говорю. Нет, странный он. Пока не пнешь, не пошевелится. Ничего-то ему не надо.

– Это тоже не повод, чтобы называть его странным.

– Мне кажется, он что-то знает.

– Знает? Что? Что ты неуч и что ты мертвого достанешь? – хихикнула Аида. – Это все знают.

– Смейся-смейся. Но есть у него какой-то секрет. Подозрительный он, и все тут. Жутко с ним ночевать.

– Пойду все-таки проверю Егора. Сколько можно спать?

Вернулась Аида явно озадаченная.

– Что случилось?

– Ничего. Я просто ищу Егора. Он здесь не проходил?

– Он же спит.

– В комнате его нет.

– Да куда мог деться твой Егор? Он где-нибудь в доме.

– Что? Что могло случиться? – Аида смотрела на Шера.

В ответ доктор лишь успокаивающе хлопал девушку по руке и предлагал таблетку, чем только выводил ее из себя.

– Уберите ее! Уберите! – возмущалась Аида, будто Шер совал ей жабу. – Как он, черт побери, мог пропасть? Ушел? Но куда? Зачем?

– Может, его поискать? – предложила Вера.

– Да нигде его нет, сто раз смотрели. Это невозможно. Невыносимо. Сначала Стас, теперь Егор, – прошептала Аида.

– Ты, деточка, главное, не расстраивайся. Может, вышел он по какой-нибудь надобности, – Лидия Вячеславовна бросила взгляд на доктора, ища поддержки, – и скоро вернется.

– По какой надобности? Что вы несете? – Аида развернулась и пошла в дом.

– К сожалению, такие состояния могут сопровождаться бредом и галлюцинациями, – тихо сказал Шер Семену Семеновичу, – вряд ли молодой человек отдавал себе отчет в том, что делал.

Семен Семенович взволнованно кивал, чесал затылок.

– Пойти к ней? – спросила Лидия Вячеславовна. Но доктор покачал головой:

– Некоторые люди не любят, чтобы другие видели, как они плачут.

– Ах ты ж, беда какая, – женщина прикрыла рот ладошкой. – Бедная девка. Уж как она за него переживала. Сердце кровью обливается.

Саня тяжело вздохнул:

– Пойду заведу машину.

– Зачем? – удивился Шер.

– Ну как же. Искать надо.

Во-первых, он не укололся прямо под забором. Ничто не мешало сделать это сразу, но дух противоречия заставил все-таки отойти подальше. Он сделал инъекцию, лишь присев на землю возле старого тополя, и принялся ждать. Во-вторых, он не доставит Шеру удовольствия, использовав сразу весь препарат. Алча всем телом, он все-таки остановился и, вынув шприц с остатками зелья, убрал его в сумку. Несмотря на явные преимущества полной дозы, ее все же следует разбить на две части. Иначе он слишком быстро «перегорит» и устанет. Лучше будет подхлестнуть себя через часок-другой.

Воздух перестал быть густым и липким и свободно вливался в легкие, которые, обрадовавшись вечерней прохладе, погнали кислород по телу. Пение цикад, еще недавно сводившее с ума, вновь стало лишь стрекотанием насекомых. Наркотик должен одурманивать, его же он привел в норму. Высох, наконец, пот, который лился с него без остановки. Перестали дрожать руки. Снова стали привычными звуки, цвета, запахи. Мир вернулся и ласково приветствовал его, шевеля волосы теплым ветром, роняя на лицо листья, предвестники скорой осени. Разве что вокруг звезд, луны и фонарей, на шоссе появились мерцающие круги-ореолы.

В сумке, которую собрал ему Шер, нашлись нож, пластиковая бутылка с водой и два огромных бутерброда. Когда-нибудь он припомнит палачу эту насмешку.

Вторая волна, прошедшая по телу, в большей степени касалась не физиологического состояния, а мыслей. Мозг заработал на полных оборотах, выдавая бешеное количество идей. Он понял, что может никуда не уходить, знает, как убедить всех, что он ни в чем не виноват. Представить Шера в глазах остальных преступником? Нет ничего проще. Он заставит их линчевать эту гниду. Какое-то время он наслаждался картинами того, как мучается Шер, как молит о пощаде.

Он умнее их всех, он бесстрашен и силен. Он легко может заставить их подчиняться. Он без труда сдвинет с места ворота. Отныне все в его власти. Он накажет тех, кто пытался ставить ему палки в колеса. Мысли о расправе были приятны, но почти неуловимы. Четкий план мести все не складывался, от чего радость сменилась раздражением. Теперь ему не хотелось изощренных пыток. Хотелось просто все поломать, порушить. Избить Шера на глазах у всех, чтобы понимали, что с ним шутки плохи. Однако и эта волна вскоре схлынула. Звезды умиротворяюще глядели из своих ореолов. Ладно, все это глупости. Он был достаточно бодр, чтобы что-нибудь предпринять. Ненависть никуда от него больше не денется. Сейчас нужно не размахивать кулаками, а подумать о себе, причем срочно, пока он в хорошей форме.

Пока действует укол, он способен на многое. Передвигаться надо по хорошо просматриваемой местности. До шоссе всего километров пять – семь, а там к его услугам будут брошенные машины. О том, как попасть в квартиру, пока лучше не думать. Он станет мерить жизнь лишь короткими марш-бросками. Егор решительно поднялся навстречу прохладной ночи. Только близость смерти делает все по-настоящему серьезным. Смерть еще не обдувает лицо ледяным дыханием, он лишь чует ее присутствие неподалеку. Он в состоянии ее обойти. Отброшенные в сердцах бутерброды нужно поднять, молнию на куртке застегнуть. Шагать споро, дышать размеренно. Он кое-что вспомнил. Километрах в трех от дома он видел потрепанный синий автомобиль. Только бы на него никто не покусился, только бы машина была на ходу.

Идти оказалось сложнее, чем он думал. Но пусть Шер не ждет, что Егор упадет в траву прямо рядом с дачей и порадует его своей смертью. Он пройдет, пробежит, проползет столько, сколько нужно. Ненависть – сильный стимул.

Каждый куст, каждый бугорок, поросший травой, мозг охотно принимал за этого. Наркотик сделал видения такими яркими, что пару раз он с трудом удержался от вопля. Он щипал себя и даже бил по лицу, старался дышать глубже, но все равно пару галлюцинаций, весьма неприятных, ему пришлось пережить. Прямо перед лицом, едва не заставив обезуметь от ужаса, бесшумно прошмыгнула летучая мышь. Потом коварный чертополох, подкараулив, вдруг набросился из темноты и вцепился в одежду. Вырвавшись из его липких объятий, Егор упал на траву. Одно уберегало его от безумия – уже был виден синий автомобиль. Свет фонарей такой уютный, обнадеживающий. Нужно смотреть на них. Но тело уже чувствовало приближение отходняка. Надо гнать, гнать мысли о плохом.

Вид синей машины подбадривал, заставлял шевелиться, переставлять ноги, верить. Но «Фольксваген» играл с ним в злую игру. Каждый раз, когда Егор поднимал голову, ему казалось, что автомобиль отъехал дальше. Но, по мере того как светало, злые чары развеивались. «Фольксваген» призывно синел в жидком тумане, заливавшем луг, и теперь он к нему приближался, определенно приближался. Местами туман был так густ, что в нем полностью скрывались ботинки. Брюки пропитались сыростью. Пока еще он мог рассуждать трезво, но тело уже стало подводить его.

Ноги двигались, но будто онемели. Снова подступил озноб. Когда он захватит его в плен, пощады не жди. Напрасно он тратил время на размышления, развалившись возле дачи под деревом, нужно было двигаться вперед, расходовать драгоценную энергию во спасение. Теперь же дорога, пусть и короткая, измотала его вконец. Вот он, «фольксваген», уже в двух шагах. Дверца со стороны водителя приоткрыта.

По дороге ему все мерещился неприятный сладковатый запах. Дойдя до машины, Егор оперся на капот и постарался дышать медленнее. Но запах лишь усилился. Тело болело, было непонятно, что сейчас нахлынет, жар или холод, и от этого его трясло. Перебирая руками, Егор подошел к водительской двери и заглянул в салон. Увиденное заставило его отскочить и согнуться пополам. Как же он сразу не понял? Очертания тела водителя теперь трудно было разобрать, так его раздуло. Пусть ночи уже прохладны, зато днем еще жарко, неудивительно, что труп в таком состоянии. Из салона порскнуло что-то маленькое, юркое и скрылось в траве. Собрав силы, чувствуя, как шевелятся волосы, Егор отвернулся и быстро зашагал к шоссе.

Он шел, благословляя туман, окутавший все вокруг. Нужно смотреть вперед, а не под ноги, тогда будет казаться, что летишь на облаке, а не идешь по земле. Неудача с «Фольксвагеном» не должна сбить с толку. Шоссе уже близко, и уж на нем-то машин будет хоть отбавляй.

Солнце показалось над горизонтом, а полуночные птицы уступили свои полномочия утренним, чтобы те тоже смогли всласть попеть. Достигнув шоссе, Егор осмотрелся с надеждой и тревогой, словно капитан, выступающий в полное опасностей море. На дорожном знаке, сообщавшем, что до города осталось тридцать километров, ехидно стрекотала сорока.

Рядом ни одной машины, ближайшая в километре, может и дальше. Ноги уже не реагируют даже на сильные щипки. И главное, навалилась апатия. От того, что он передохнет пару минут, ничего не случится. Голос разума твердил: «Не садись. Ты не сможешь подняться. Ты слабеешь не от усталости, это заканчивается действие укола. Используй время, которое у тебя есть, с пользой». Но другой, более властный, голос произнес: «Отдохни, или вообще не сможешь ходить», – и Егор сел на скамейку остановки под желтым расписанием автобусов. Сорока перелетала ближе и с тревогой стала убеждала его встать, но потом отступилась.

Он проспал, наверное, всего несколько минут. Тени не стали длиннее, а солнце ярче. Сон не принес отдохновения. Глаза резало, озноб проник внутрь костей и распирал их изнутри. Но тело по-прежнему могло двигаться. Пока еще он в состоянии дойти до автомобиля, открыть его, завести, и даже давить на газ. Он доберется и до квартиры, и вообще, его рано списывать со счетов.

Однако кое-что все-таки изменилось. Егор поморгал, уверенный, что темные пятна, стоявшие перед глазами, рассеются, но они не исчезли. Пятна были следами. Егор вскочил и огляделся, но, если не считать птиц, кругом было тихо. Две цепочки следов тянулись, то сплетаясь, то расходясь, прямо перед ним. Егор задумался, мог ли он, придя сюда, попросту их не заметить, и ответил уверенно: нет, не мог. Когда он заснул, асфальт перед ним был чист. Кто-то, прошлепав прямо через лужу, пришел на остановку и испачкал ее. Посетителей было двое, и размер их обуви кардинально различался. Неизвестные прошли совсем рядом. Еще немного, и они наступили бы ему на ноги. Отпечатки медленно таяли на солнце.

Егор осмотрелся, приставив ладонь ко лбу, – никого. Визитеры уже далеко. Никогда еще он не чувствовал себя таким беззащитным. Птичий гомон стал невыносим. Самое неприятное в состоянии, которое наступает через положенное после укола время, – тревога. Лучше бы он проснулся на пару минут позже. Следы бы растаяли окончательно, и он о них не узнал.

Впереди на шоссе – красная легковушка. Ничего не соображая от страха, он пошел по дороге. Он – механизм, цель которого – добраться до ближайшего автомобиля. Робот, запрограммированный на выполнение одной-единственной функции. Гигантский циркуль, меряющий асфальт. Его красный приз, как выяснилось вблизи, – «Лада». «Скорей, скорей», – подбадривали птицы, и кроссовки впечатывались в асфальт с приятным звуком. Но приз тоже обернулся разочарованием. Аккумулятор «Лады» разрядился совершенно, осталось только пойти дальше.

В следующей, черной «Волге» с шашечками, оказались заблокированными все двери. Это ничего. Чем ближе к городу, тем больше будет машин. Правда, и количество этих будет увеличиваться прямо пропорционально. Вот тебе, Егор, и простое линейное уравнение, решишь правильно – останешься в живых. Потом он миновал сразу две аварии, участники которых – респектабельные машины – были теперь непригодны для езды. Почти во всех обнаружились трупы. Хорошие были машины. Место аварии пришлось обходить по обочине, намочив при этом ноги. Плевать, все равно они ничего не чувствуют. Столько машин кругом, а поехать не на чем.

Потом с ногами стало твориться что-то и вовсе странное. Неожиданно они принялись выделывать при ходьбе коленца, будто готовы были сплясать. То подворачивалась ступня, то сводило судорогой колено, от чего оно не могло согнуться. Остановившись, Егор стал потирать ноги, заклиная, чтобы они не подвели.

– Парень, ты вообще понимаешь, что было бы, если бы я проехал здесь чуть позже или чуть раньше? Если бы ты не встретил меня?

Сева выглядел таким довольным, что хотелось дать ему в лоб. Встреча не слишком потрясла пацана, разве что обрадовала. Дети искренне верят в чудеса. Севу вот не удивило, что, выскочив на улицу, он встретил живого человека, и притом знакомого. Такие совпадения не кажутся детям чем-то особенным. В фильмах и мультиках такое случается на каждом шагу.

– Тогда я поехал бы за подмогой на дачу, я умею водить машину.

– Да ты, смотрю, все продумал!

– Я хочу спасти папу и маму, – объяснил свое поведение ребенок и спросил так, будто речь шла о небольшом одолжении: – Поможешь мне?

– Мне бы кто помог.

– Ого, – сказал Сева, когда увидел, во что превратилась нога Стаса. И побледнел так, что на носу проступили прежде незаметные веснушки.

– Все не так страшно, как кажется.

Стас сказал это, чтобы успокоить мальчишку. Рана раскрылась тошнотворным цветком, кровотечение не останавливалось, джинсы намертво присохли к ноге. К тому же глубоко в мышце остался осколок.

– Ты ведь не умрешь? Я так испугался, когда ты отключился, думал, ты того… – Сева шмыгнул носом: – Поехали спасать папу и маму?

– Я, конечно, все понимаю, но сначала – нога.

– Забинтуем и поедем.

– Как у тебя все просто! Тут бинтом не вылечишься. Нужен антибиотик. Дезинфекция. И самое главное, чтобы оторвать джинсы от ноги, их нужно сначала размочить. Нужна вода. Чистая вода. Вот сколько всего нам нужно.

Сева подумал и предложил:

– Зайдем в больницу?

– Представляешь, сколько там народу? Проще зайти в аптеку.

– Нет! – Сева вцепился в его рукав. – Не надо никуда ехать. Ты опять упадешь в обморок и мы разобьемся. Пошли в больницу! Это же больница для детей. С детьми-то мы справимся.

– Ну ты насмешил. А врачи? Медсестры? Охранники? С ними что будем делать?

– Я лежал в этой больнице. Знаю, что нужно делать.

Поняв, что заинтересовал взрослого, Сева напустил на себя важный вид.

– Говори уже.

– Надо идти в отделение инфекционной ревматологии. Я там лежал. Там все помещения закрываются, есть где спрятаться. Мы закроемся в палате и перебинтуем тебя.

Да, Сева многого не учел, но были в его плане и явные преимущества. Слово «палата» вызвало у Стаса неожиданную бурю эмоций. Неужели уже скоро он сможет растянуться на нормальной кровати? Положить раненую ногу так, чтобы она меньше ныла? Закрыть дверь на замок и поспать. У Игната он спал на скамье, и сном это можно было назвать только с натяжкой. До сих пор бока помнят это ложе.

– Вроде пусто, – констатировал он через некоторое время. – Ну почти пусто.

Действительно, в скверике вдоль кустов сирени двигались лишь три фигурки, одетые в одинаковые пижамы.

– Двое на костылях, они нас не догонят. А третий вообще задохлик, – шепнул Сева. – Что ты встал? Пойдем.

Стас смотрел на печальных малышей, трудолюбиво переставлявших тонкие ноги в полосатых штанах. Лица, покрытые красными пятнами, и после смерти сохраняли выражение покорности, присущее калекам.

– О, господи, – выдохнул он и схватился за ветку, так закружилась голова. – Бедные дети.

Самый маленький мальчик, остриженный под ноль, дошел до ограды, постоял, свесив голову, и повернул обратно. Медленно, осторожно, как опасливая зверушка, он ковылял теперь к дубу. Упершись в его толстый ствол, калека дал себе минутный отдых и, развернувшись, снова направился к ограде. Два его товарища передвигались так же медленно и неуверенно. У одного ноги были закручены винтом. Какая-то болезнь костей, понял Стас.

У второго что-то случилось с костылем – теперь он мало чем мог помочь, ребенка шатало из стороны в сторону. Вскоре костыль и вовсе подломился, и мальчик упал на спину. Он беспомощно барахтался, как опрокинутый жук, а когда все же перевернулся на живот, пополз все к той же сирени. Маленькие пациенты явно не привыкли отклоняться от маршрута во время прогулок.

– Ему уже не больно, – неуклюже утешил спутника Сева.

Стас потащил мальчика вперед. Они уже дошли до контрольно-пропускного пункта, когда на них выскочил здоровенный пес. Цепь остановила собаку буквально в каких-то сантиметрах от них, передавив черному как смоль доберману горло. Пес взвизгнул и захрипел. Стас попятился, но уперся в шлагбаум.

– Я его знаю, – обрадовался Сева. – Это Рекс. Рекс – хороший пес.

Доберман то ли смирился с тем, что до пришедших ему не дотянуться, то ли осознал, что наконец видит перед собой живых людей. Он сел на задние лапы и, вывалив розовый в черную крапинку язык, стал молотить по земле хвостом.

– И, видимо, умный, раз до сих пор не дал себя укусить.

Лифт привез их на четвертый этаж. Приступы дурноты прихватывали Стаса все чаще, и он молился только об одном – не потерять сознание до того, как они попадут в палату. По сути, теперь Сева был главным в их тандеме, потому что сам он не мог уже мыслить связно. Все, на что он был способен, это переставлять раненую ногу, которую наспех обернул найденной в джипе тряпкой, и не падать, когда требовалось повернуть голову. Стас никогда не думал, что головокружение бывает таким сильным.

– Значит, – командовал Сева, – обстановка такая: прямо перед нами – пост старшей медсестры. Это самое опасное место. Вокруг нее вечно все толкутся. Там телик и книжки. Шахматы.

– Я понял суть.

– Проскочим, а дальше – коридор и палаты. Там будет пусто. Нам нужны платные палаты. В них никто не селится. И ты, это, не дрейфь. Они все инвалиды, им за нами не угнаться. Просек?

– Просек, командир.

Сева описал все довольно точно – и модель телевизора, и длину стойки, и цветы в горшках. Но он не сумел выразить словами, как удручающе выглядит отделение: трещины в потолке, обшарпанные стены, дряхлая проводка.

Возле стойки поста действительно царило подобие жизни. Несколько малышей лет от пяти до десяти ходили, натыкаясь друг на друга, тараща мутные глаза. Некоторые заметно прихрамывали. Между ними расхаживали врачи. Порой кто-то из докторов натыкался на ребенка, и тот падал, но, полежав какое-то время, снова вставал на ноги и принимался ковылять туда-сюда.

– Ты заметил, что эти в больнице другие, чем в городе? – спросил Сева. – Какие-то медленные. Пришибленные. Никто нас до сих пор не учуял. В другом месте уже набросились бы.

– Бдительности терять все равно не стоит. Мне кажется, или толстая медсестра засуетилась?

Женщина действительно принюхалась и решительно направилась к ним. Стасу даже показалось, что она смотрит на них с изумлением. Определенно сестра учуяла гостей. Лицо ее исказила гримаса нетерпения, руки вытянулись, пальцы зашевелились, а губы заходили ходуном. Они бросились назад. Добежав до лифта, они все-таки обернулись. Женщина остановилась как вкопанная. Она поводила головой и недовольно урчала, но явно потеряла след. Потоптавшись на месте, сестра повернула назад. Все еще взбудораженная, она принялась ходить, сумбурно жестикулируя, да так, что сбила с ног подвернувшегося мальчишку с забинтованной головой.

– Она не смогла перейти через лужу, – Сева показал на пол.

Стас принюхался:

– Это формалин. Чувствуешь, как воняет? Он перебивает наш запах.

Медсестра еще раз сунулась в их сторону, и снова повернула назад в том же месте.

Стас окунул ладони в жидкость и стал мазать Севе лицо и руки. Не забыл смочить и одежду. Мальчик сморщился.

– Терпи, – потом Стас намазал и себя.

От формалина кожа сделалась липкой, но по крайней мере не зачесалась. Зато запах был что надо. Резкий, тошнотворный. В нем растворялись все другие запахи. Оставалось только проверить, действительно ли он так хорошо работает. Решили пойти в сестринскую за лекарствами.

– Стой тут, – приказал Стас и, проглотив ком в горле, сделал шаг в сторону заветной двери. Но Сева повис на нем и запищал:

– Я с тобой!

– Я быстро.

– Нет!

Послышалось рычание.

– Он заметил нас! – взвизгнул Сева.

Действительно, усатый врач в халате, из кармашка которого выглядывали очки в тонкой оправе, казалось, показывает на них пальцем. И издает призывные звуки, обращая внимание сородичей на дерзкое вторжение.

– Тьфу на тебя. Напугал. Никто нас не видит. У него просто дернулась рука. А рычат они постоянно.

На столике в сестринской их ждало сокровище – большая коробка, разделенная на многие ячейки, в которых лежали таблетки, капли, мази, вата, бинты. Нашлись в ней и спиртосодержащие препараты, и антибиотики.

– Роскошные апартаменты, – сказал Стас, оказавшись в палате, – есть даже отдельный туалет. Еще и кулер!

Он упал на одну из двух кроватей.

– Не спи! – испугался Сева. – Надо вынуть стекло.

«Не так уж глубока эта рана и не так уж велико стекло», – убеждал себя Стас, аккуратно отрезая брючину чуть повыше колена.

– И что ты, такой здоровый мужик, делал в этом отделении? – Он осторожно раздвинул края раны.

Комната сделала пару полных оборотов вокруг его головы, но вскоре все снова встало на место.

– У меня были плохие анализы на ревматоидный фактор. Мама хотела меня обследовать.

– И что? Оказалось, что все хорошо? – Неужели стекло засело так глубоко? Дернуть изо всех сил и покончить с этим?

– Конечно, – фыркнул Сева и добавил совсем по-взрослому: – У мамы сдают нервы, когда я болею. Ее саму лечить надо.

– А почему именно эта больница? Тебя же, буржуина, могли пристроить в место поприличнее.

– Здесь самые хорошие специалисты, – Сева явно повторил где-то услышанную фразу, – не смотри, что здесь так страшно. Мы даже взятку давали, чтобы я тут лежал.

– Да, хороший специалист был бы сейчас очень кстати. – Стас дернул стекло.

То ли кровать провалилась под ним, то ли сам он взлетел в воздух. От боли он потерял дар речи и мог лишь, откинувшись на подушку, наблюдать, как Сева, пыхтя, пытается перебинтовать его ногу. Не было сил даже дать пацану совет, поэтому Сева замотал ее на свой вкус. Увидев, во что мальчик превратил его конечность, Стас невольно улыбнулся. Нога превратилась в слоновью, а венчал эту монументальную конструкцию пышный бант.

– Как тебе? – поинтересовался Сева.

– Как бревно. – Стас попытался приподнять ногу. Сделать это можно было только при помощи рук. – Ничего, потом перебинтуем.

– Вообще-то я старался, – обиделся Сева.

Постель с ветхим, но чистеньким бельем и старенькой подушкой была прекрасна, соблазнительна. Хотелось закрыть глаза, забыть обо всем и спать долго-долго.

Но Севу мучило нетерпение:

– Теперь мы можем идти спасать папу?

– Парень, имей совесть. Я потерял литра два крови. Дай полежать хоть немного.

Сева замолчал, но всем своим видом показывал, что долго полежать не даст. Он присел на свободную кровать и, яростно болтая ногой, смотрел на Стаса в упор.

– И не смотри так, не проймешь.

– Я не смотрю.

– Смотришь. Имей терпение. Даже супермену нужен отдых.

– Какой ты супермен…

– Заткнись, прошу тебя.

Стас старался не смотреть на мальчишку, чтобы не видеть этот укоряющий взгляд. Теперь, когда стало тихо, он обратил внимание на странный звук вдалеке. Жалобно пиликает где-то аппарат искусственного дыхания? Дребезжит кварцевая лампа? Тихо повизгивает в соседней палате вентилятор? Сначала он решил, что у него шумит в ушах. Нет. А для звука, издаваемого техникой, он был слишком неритмичный, рваный. Стас затаил дыхание, но, как назло, звук пропал. Наконец, он снова появился, тихий, но вполне различимый.

– Ты слышишь? – спросил он Севу.

– Что?

– Перестань скрипеть пружинами и услышишь. Как будто тихий плач, но я не могу понять где.

Сева замер.

– А, это отказники, – сказал он и снова стал качать ногой.

– Кто?

– Отказники. Они всегда плачут. Потому что их не выпускают из палаты. Я их никогда не видел. Нас к ним не пускали. Нянечка говорила, они могут укусить.

– Кто? Дети?

– А что, отказники – это дети? – Изумлению Севы не было предела.

– А кто они, по-твоему?

– Они… ну… как бабайки, маленьких пугать.

– Отказники – это те, от кого отказались родители, олух! Это дети, которые родились тяжелобольными. С церебральным параличом или синдромом дауна. Родителям такие дети не нужны, и они оставляют их в больнице.

– Тогда понятно, – задумчиво сказал Сева, – почему они все время плачут. А нянечка говорила, что доля у них такая – плакать. И что на них даже смотреть нельзя.

– Дура была твоя нянечка и тварь. Представляю, как в наших больницах обращаются с отказниками. Держат по уши в дерьме. А это дети, понимаешь. Дети! Которых просто никто не любит. Которые никому не нужны. Их запирают в палатах, чтобы они не смущали таких как ты… с родителями. И едят они плохо. Все самое вкусное дают тем, кто заплатил за отдельную палату.

– Это значит, они там сидят… живые?

– Выходит что так. Раз их запирают, никто до них не добрался.

– Нет. Нет. – Сева пришел в страшное замешательство. – Ты что-то путаешь. Мне говорили – они не люди! Они… они, как эти. Заразные. Они укусить могут!

Стас попытался встать, но резкая боль повалила его навзничь. Нужно бы съесть обезболивающее позабористей. Плач вдалеке будто стал громче и резанул мозг ровно посередине. Стены прошлись хороводом и растворились в черной тьме, которая, оказывается, за ними скрывалась.

Думая только о том, не следует ли все-таки потратить оставшиеся у него драгоценные капли наркотика, он перестал смотреть вперед. И столкнулся с этим нос к носу. Молодой человек стоял у придорожного ресторанчика, и поначалу Егор принял его за красочный плакат с изображением гамбургера. Когда бутерброд ожил, Егор больше испугался за свой рассудок, чем за жизнь. Из метрового поролонового костюма торчала голова примечательно некрасивая. Вулканические прыщи, обезобразившие лицо юноши при жизни, никуда не делись и после смерти, а пролегшие между ними вены завершали картину. Из-под гамбургера виднелись тонкие кривые ноги в черных джинсах. Даже среди этих парень мог бы прослыть уродом.

У бутерброда обнаружилась подружка – девица в костюме сосиски в тесте. Она выплыла из-за кустов. Сочетание комичных костюмов и мертвых, испещренных страшными пятнами лиц было так ужасно, что Егор бросился прочь. Оглянувшись, он споткнулся и упал. Сумка сорвалась с плеча, полетела в канву.

Егор попытался встать, но понял: все, ноги отказали, превратились в бесчувственные куски плоти. Растирания, уговоры и молитвы не помогали. Нужно что-то более существенное – «догнаться» или (это даже лучше) поспать. Но позволить себе поспать он сейчас не мог. И Егор пополз к сумке, удивляясь тому, как тяжелы, оказывается, ноги, когда они становятся не инструментом для ходьбы, а грузом. Он даже не знал, глубока ли эта канава и утонула ли сумка. Он просто должен сделать все, что требуется для спасения. Сумки уже не было видно. Егор испытал какое-то мрачное удовлетворение. Ну вот и завершился его путь. Не нужно больше мучить себя, заставлять куда-то идти. Сейчас он уснет и не проснется, даже когда булки с обезображенными лицами станут его жрать. Но кто-то на небе решил показать, что еще не все потеряно. Тонкий солнечный луч пронзил мутную воду. Сумка плавала чуть поодаль. Внутрь натекло совсем немного, шприц уцелел и даже не намок. Наплевав на все, Егор укололся прямо у канавы.

Мир ненадолго ускользнул от него, но вскоре вернулся. И даже стал прекраснее. Пришли в равновесие эмоции. Животный страх отступил, теперь Егор мог мыслить здраво. Ноги отозвались сначала легким покалыванием, а затем и болью. Он встал на колени, потом выпрямился в полный рост. Силы вернулись.

Гамбургер и булка так и расхаживали у ресторана. Однако, чтобы разминуться с ними, нужно было сделать немалый крюк по мокрому лугу. Можно, конечно, пройти через лесок по другую сторону дороги, но лес опаснее, чем высокая трава. А потом он снова поднимется на дорогу и обязательно найдет автомобиль. Должны же быть, в конце концов, на трассе и нормальные машины, а не только битые, запертые или полные трупов. Все будет хорошо, убеждал себя Егор, перебираясь через канаву.

С одной стороны виднелись домики какого-то садоводства – залатанные крыши, старые заборы, сплошь гнилые доски и кое-как понапиханные куски фанеры. В садоводстве запросто могут быть эти. Но в ресторане по другую руку эти есть точно. Такая вот Сцилла и Харибда. Ни к одному из объектов приближаться нельзя. Идти придется ровно между ними.

Егор зашагал по колее, радуясь тому, как отзываются болезненным покалыванием ноги. Садоводство, казалось, не таило в себе угрозы. Никто не расхаживал по участкам, созывая кур, перекрикиваясь с соседями. Некому здесь было собирать красные яблоки, заметные даже издалека.

Колея, конечно, не так удобна, как дорога, но и по ней можно перемещаться вполне сносно. Правда, ему стало казаться, что кто-то идет сзади. Разумеется, он поминутно оглядывался и каждый раз обнаруживал, что за спиной никого нет, – но стряхнуть наваждение не мог. Страх нашептывал всякие глупости вроде того, что преследователь может быть невидимкой или прятаться в высокой траве. «Не позволяй фобиям взять над тобой верх, – убеждал себя Егор, – это все наркотик».

Еще кое-что тревожило его, и сначала было непонятно что. Что-то не так в окружающем его мире. Сухо во рту? Слишком прохладно? Слишком громок звук его шагов? Нет, это все не то. Наконец он догадался: пахло дымом. Причем вполне отчетливо. Лесной пожар? Вряд ли. Значит, где-то рядом есть живые. Кто-то жжет костер? Возможно, это не один человек, а несколько. Он шел вперед, но мысли об источнике огня не давали покоя. Наконец он понял, что не так. Картина «люди у костра в лесу» была очень яркой, но совсем неправдоподобной. Зачем людям сидеть в лесу, если поблизости стоят дома? Нет, дым определенно идет из садоводства. Егор разглядывал трубы домишек и над одной действительно увидел тонкую струйку. Совсем жидкую, почти потерявшуюся в облаках. Возможно, человек, не принявший наркотик, не заметил бы ее вовсе. Но только не он.

Люди топят печку. Сейчас они сидят возле нее, заглядывая через дверцу в печное нутро, туда, где алеют угли. У них готов горячий обед. У них есть постельное белье и даже, может быть, перины. Все то, что называется словом «быт». То, что прежде он недостаточно ценил.

На яблоне возле дома краснеют яблоки. До одури, до рези в желудке захотелось сочного яблочка. Вонзить зубы и хрустеть, хрустеть. И чтобы по подбородку тек сок. Запах дыма заворожил Егора. Впервые в жизни он понял, что это такое, когда тебя ведет не простое желание, а инстинкт.

Сейчас остро, как никогда прежде, он чувствовал себя частью своего биологического вида. Его выбросили из коллектива, из стада, и, отвергнутый, он вынужден скитаться. Нет, он и прежде знавал одиночество, но то одиночество было желанным. Сейчас он хотел к людям, нуждался в них. Егор шел на запах. Кто-то развел огонь, и этот кто-то послан ему самой судьбой.

Дом по всем признакам первый в садоводстве. Самый большой, самый крепкий на вид. Ставни выкрашены ярко-голубой краской. Забор густой, без прорех. Скорее всего, в этом доме живут круглый год, тогда как другие – лишь развлечение на лето. В пользу его догадки говорила и пристройка, в которой он заподозрил курятник.

Егор постучал, представляя, что откроется дверь дома, и кто-то поспешит к калитке, издавая по пути удивленные восклицания. Его втянут внутрь, и он, как усталый путник из сказок, получит все, что ему причитается, – кров, постель, пищу, а главное – долгий и упоительно откровенный разговор. Но на стук никто не откликнулся. Егор постучал громче. Тишина. Даже дымок в трубе иссяк. Он уже собирался уходить, когда калитка скрипнула и приоткрылась. На Егора уставилось ружье. Все правильно, с радостными приветствиями теперь не следует торопиться.

– Что молчишь? – строго спросил старческий голос.

– Эээ… здравствуйте, – отозвался Егор. – Я тут увидел дымок из трубы и решил зайти. На огонек.

– Говорила мне бабка – не топи, – проворчали за калиткой. – А я не слушал. Думал, самую малость огонь разведу, никто не увидит. Все равно заметили.

– Если вы не возражаете, я у вас немножечко… посижу.

– А если возражаю?

– Я вам не буду в тягость.

– Это мне решать.

– Я один, я безоружен. Впустите, пожалуйста.

– Вижу, что один, давно тут стою. Выстрелить в тебя уже собирался. Идешь как укушенный. Не стучать надо, а голос подавать.

– Так впустите?

– «Посижу», – передразнили его, – сам жрать небось хочешь.

– Если честно, не отказался бы. Но даже если просто дадите отдохнуть, я буду очень благодарен.

– Что мне твоя благодарность, – мужчина замолчал. Наконец калитка отворилась.

Хозяин оказался сухощавым дедулькой с вострым носом и въедливыми глазками на гладко выбритом лице.

– Благодарен, говоришь?

– Много здесь народу? – спросил Егор, осматривая дом с тюлевыми занавесками на окнах.

Дом был кругом подлатан, подмазан, ухожен. Он сумел бы загнать его за вполне приличную сумму, презентуя как «местечко со всеми коммуникациями, недалеко от города». Вот только пристройка явно ни к чему. В остальном все полный тип-топ.

– Только я и жена.

– Ружье помогло выжить?

– Нет, просто нужно ставить на участке нормальный забор, – сурово пояснил дед, – а не гнилые палки. Остальных за несколько минут перекусали.

– Сейчас тут… тихо? – осторожно поинтересовался Егор.

– Тише не бывает. Отвадил, – теперь дед держал дулом вниз. – Но все равно недалеко ушли, гуляют по округе.

Хозяин говорил, а сам сверлил глазами лицо незнакомца, приглядывался.

– Вы с женой разводите кур? – зачем-то спросил Егор.

– Разводил раньше. Всех зарезал. Вялые стали, не дай бог, птичий грипп.

– Вам не страшно тут вдвоем?

– Всем сейчас страшно. Ничего, живем. Свекла, картоха есть, крупы завались, свой колодец. Как раньше жили, так и живем.

Ему вдруг стало жалко деда. И эта сентиментальность – не из-за наркотика. Ужасно, трагично, непостижимо то, что творится с миром.

– Жрать, наверное, хочешь? – поинтересовался дед.

– Есть немного.

– Пойдем уж. Сам виноват, развел огонь. Не гнать же тебя теперь.

– Я не очень голоден.

– Как же, «не очень». Куда идешь?

– Домой.

– В город?

– В город.

– Там не выживешь. Там народу много. А откуда идешь?

– С дачи. Тут рядом, на Ропшинском шоссе.

– Один идешь?

– Один…

– Понятно, – вздохнул дед. – И что тебе на даче не сидится? Жрать нечего?

– Нечего. Ни продуктов, ни воды, – ничего.

– Понятно. Дача с цветочками. Цветочками не наешься.

– Это точно. Я отдохну немного и пойду.

– Куда теперь-то торопиться? Отдыхай.

– Спасибо. Но у меня там дело.

– Должно быть, очень важное дело, чтобы жизнью из-за него рисковать.

– Так и есть. Надеюсь, ваша жена не станет возражать?

– Она тебе рада будет.

– Спасибо.

– Сам ей скажи, она в курятнике.

Когда он заглядывал в темное душноватое помещение, то почему-то подумал о Варе. Вообще-то он довольно часто о ней думал, но всегда как-то урывками, невпопад. На пике волнения или физической боли. Вот и сейчас вспомнил, потому что дверь скрипнула совсем как дверь их номера в Таиланде. Возможно, Варе повезло. Она умерла, так и не осознав, что случилось с миром. Ей не пришлось продираться ночью через лес, дрожа от перспективы встретиться с этими, не пришлось бороться за жизнь. Не такой уж плохой выпал ей билет, если вдуматься.

Однако то, что открылось за дверью, мгновенно заставило Егора забыть о девушке. Как легко он дал себя провести. Все же лежало на поверхности, и не заметить очевидные нестыковки в рассказе деда было в его силах. Он был слишком возбужден встречей с живыми людьми и перспективой поесть горяченького. К деду с бабкой, наверное, не каждый час приходят гости, и довольно странно, что хозяйка так и не вышла на него взглянуть. Если добавить к этому тот факт, что всех кур семья перерезала, как сообщил ему дед, ситуация становится и вовсе дикой. Какие заботы могли задержать старуху в курятнике без кур? Любая женщина, долго сидевшая взаперти, сколько бы лет ей ни было, всегда высунется посмотреть на явившегося гостя. Ей в этом не помешает и пожар.

Егор застыл на пороге, и дед толкнул его в спину. Щелкнула задвижка. «Вот мне и хана», – подумал Егор с каким-то даже удивлением. Пока смерть была лишь вероятностью, одним из многих вариантов развития событий, он боялся ее до обморока. Теперь она лишь изумляла его. Нет, не такой смерти он хотел. Правильнее, честнее было бы умереть возле дачи. Тогда его по крайней мере похоронили бы. Шер не раскрыл бы никому его секрет, ему воздали бы причитающиеся почести. Ну не здесь же умирать! Не в грязном курятнике, посреди птичьего дерьма. Это несправедливо, обидно.

Бабка оказалась сухощавой и невысокой, как и ее дед. Она выступила из темноты скорее осторожно, чем агрессивно. Платок сбился на плечи, седые волосы растрепаны, одежда в пятнах.

Егор осмотрелся. Выломать, высадить доски! Это в его силах. Но вместе с тем он понимал: даже если он и выберется из курятника, то далеко не убежит. У деда ружье. Он все равно добьется своего. Но лучше смерть от пули, чем от этой.

– Дед, – позвал Егор, – ты с ума сошел? Ты что творишь? Она же уже не человек!

– Это тебе она не человек. А мне – человек. Кормить ее как-то надо? Надо. Мне, думаешь, это в радость? А что делать?

Старуха пошла к нему, выставив руки вперед. Потом оглянулась в нерешительности, будто узнала голос мужа.

– Не дури! – закричал Егор, пятясь вдоль стены, стараясь, чтобы голос звучал убедительно. – У нее мозг не работает. Она ничего не понимает!

– Ты что, доктор, что ли? Все она понимает.

– Побойся Бога. Ты держишь дома труп! Ее похоронить надо.

– Моя жена – мне решать. Может, вылечат ее еще. Пока силы есть, буду кормить.

Заговаривая деду зубы, он на глазок оценивал крепость стен. На самом деле и не курятник это даже, а барахло какое-то. Сколочен из чего придется. Две стороны вообще из фанеры. Одна крест-накрест заколочена рейками. Раз укрепили, значит, именно это – слабое место. Надо пробовать. Старуха волновалась, кряхтела болезненно и нервно. Зыркала на него мутными бельмами.

Он им не курица!

– Тебя отпустишь, ты пойдешь всем расскажешь, как я тут хорошо живу. Приведешь кого не надо. Смирись. Все одно ты не жилец. Малахольный, по тебе видно. Выглядишь как покойник.

– Открой. Не бери грех на душу.

– Ничего, не в первый раз. Я тоже не зверь, а что делать? Курей больше нет. Кролей нет. – Ему показалось, или мужчина плачет? – Всех съела. Собак и тех нет. А жрать ей что-то надо.

Дед замолчал, послышались тихие всхлипывания. Тянуть дальше нельзя, старуха разволновалась. Чует добычу, просто не может пока поверить в свою удачу. Треск от соприкосновения тела с фанерой вышел громкий, но дерево выдержало. И сразу же раздался оглушительный выстрел. Пуля пролетела, наверное, совсем рядом с ним. А может, и нет. Одно можно сказать точно – времени у него очень мало. Бабка хныкала, будто от страха. Вторая попытка была вознаграждена щедро – стенка не проломилась, а упала практически целиком, несильно задев деда.

Следующий выстрел прозвучал, когда Егор уже был у калитки. Он бежал по лугу, спиной чувствуя взгляд, чувствуя, как напрягается палец деда на спусковом крючке. Но третьего выстрела все не было. И вскоре он понял – и не будет.

Егор перевел дух. Его не пристрелили, но он все равно, скорее всего, умрет, лопнут камеры сердца. Невысокие стожки сена показались ему сейчас милее всех диванов, всех кресел. Дойдя до одного из них, Егор опустился в ароматную подсохшую траву.

Почему же дед все-таки не выстрелил? Закончились патроны? Жена добралась до него раньше, чем он успел спустить курок? Старик пожалел его, дал уйти? Егор обнаружил, что сумка при нем. Небольшое достижение. Шприц все равно пуст, и еды больше нет.

Черт, он так ничего и не добился. Не приблизился к городу, даже не нашел автомобиля. Он слаб и беспомощен. Теперь его положение еще хуже, потому что уколоться, вернуть себе силы, больше нечем. Но есть и положительные моменты. По крайней мере он до сих пор жив, и на этот раз у него не отказали ноги. Если первая доза с непривычки была оглушительна и аукнулась самыми неожиданными реакциями, то вторая прошла на ура. Без нее он бы не смог взять себя в руки, высадить стену, пробежать так далеко. Какая все-таки удобная вещь – сено. Даже сыроватое, оно дает тепло. Сидеть здесь – предел его мечтаний.

Егор очнулся от шороха. Небо оказалось расчерчено ровными линиями. Отведя от лица травинки, он решил, что шуршала, наверное, мышь. Заметно стемнело, значит, он проспал не меньше трех часов. Заснуть в стогу было не только опасно, но и глупо. Пока были силы, надо было искать машину, ехать, топать, ползти домой. Егор приподнял голову, но она тут же закружилась. Сено больше не грело. Приближалась ночь. Сдохнуть, что ли, здесь? Какая теперь разница. Все равно сил больше нет. Тошно.

Есть взгляды, которые «ласкают» или «буравят», но этот взгляд лениво полоснул по нему тупой бритвой. Почувствовав его, он повернул голову, снова испугавшись, что сейчас же остановится сердце. Они стояли вокруг стожка, будто собирались водить хоровод, да все не могли решить, в какую сторону пойти. По всем приметам то были соседи деда. Может, из другого садоводства. От шороха, который он издал, пошевелившись, они чуть отпрянули, как дикие звери, но продолжали смотреть.

Разговаривать с диким зверем, разумеется, совершенно бессмысленно, но человеку присуще выражать свои эмоции словами. Егор зачем-то сказал этим:

– Что уставились? – и заплакал, скорее от злости на самого себя за то, что так опростоволосился с этим стогом. Потом он с трудом поднялся.

Эти молчали, не спешили сомкнуть круг. Егор старался впитать все подробности их облика, все-таки это было последним зрелищем в его жизни. Почему-то казалось, что и они смотрят на него, хотя, конечно, это не было правдой.

Всем им было хорошо за пятьдесят. Один дышал ртом, тяжело, одышливо, видимо, при жизни страдал астмой или чем-то в этом роде. Во рту у него не хватало многих зубов, а кое-где блестели металлические коронки. Другой был густо украшен татуировками, с которыми сливались проступившие вены, от чего издалека он выглядел абсолютно синим. «Поселковые пьяницы. Сидят у магазина и клянчат рупчик, – отметил Егор машинально, – счастливчики. Когда их кусали, они, наверное, были в зюзю и даже не поняли, что произошло. Просто один дурман сменился другим». Противно, что такие будут трогать его своими заскорузлыми руками. От досады Егор даже швырнул в них клок сена. Слезы текли привольно, приятно горячили щеки.

Он вскочил и, утирая их, топнул ногой, чего не делал с самого детства.

– Что уставились? Что уставились? – повторял он. – Радуетесь? Ненавижу!

Голос срывался, но Егор продолжал кричать, пугаясь собственного сипения. Он раскидал уже, наверное, все сено, на котором лежал.

– Давайте, подходите! Крысы! Мрази! Боитесь? Когда же вы все сдохнете, наконец? Как вас земля носит?

Этот в татуировках, который все-таки сделал шаг вперед, отпрянул и даже открыл рот. Повизгивая, он задирал лицо к небу, будто призывая его в свидетели вопиющей несправедливости. Его товарищи тоже пришли в волнение. Второй алкаш оглядывался на друга, казалось, сейчас он скажет: «Что с тобой? Успокойся!»

– Жрите! Не подавитесь!

– Акхм, акхм! – закашлял алкащ, даже схватился за горло.

Он стоял, как ведьмак, окруженный негодующими сельчанами, которые хотят предать его мучительной смерти, да боятся приблизиться. Тогда Егор сам подошел к алкашу, заглянул в мерзкое лицо:

– Чего ждешь, падла? Что нервы мне треплешь? – Неожиданно для самого себя, собрав последние силы, Егор ударил алкаша в нос. Тот отреагировал странно: вместо того чтобы наброситься на обидчика, заскулил и стал крутить головой.

– Ыыы-ууу-а, – жаловался товарищам алкаш, встав в сторонке. Остальные тоже отошли, сбились настороженной стайкой.

Боль проясняет сознание. Удар, от которого заныли костяшки, сыграл роль пускового механизма для догадки, хотя достаточно было бы просто хорошенько себя ущипнуть. Он понял, почему его никто не хочет кусать. Не его слова держат их в узде, а кое-что другое. Догадка была безумная, но она, честное слово, все объясняла, все расставляла по местам. От стресса, усталости, ломки он был словно во сне, но он не ошибался. Это можно проверить.

Эти никак не отреагировали, когда он к ним подошел. Егор похлопал в ладоши, и все головы повернулись в его сторону. Эти зашевелились. Звук их беспокоил, но они явно не знали, что следует делать. Он пощелкал пальцами у одного прямо перед носом – и не вызвал никакой агрессии, лишь волнение. Тогда он прикрикнул на них, как чабан на овец, и, хлопая в ладоши, постарался сбить в кучу. Плохо, но они все же подчинялись. И как прикажете к этому относиться? Если бы кто-нибудь посмотрел, что он делает, то решил бы, что Егор Малеев наконец-то сошел с ума. Между тем в его действиях были и смысл, и логика.

Он тыкал этих пальцами в бока и дергал за волосы. Пинал и щипал. Водил руками у них перед лицом. Одному даже щекотал в носу соломинкой. Наконец этим надоели издевательства, и они медленно пошли прочь, урча на ходу. Что ж, наверное, ему следует пойти с ними. Эти, наверное, направились в свою деревню или садоводство. Они покажут ему дорогу к еде и комфорту. Сегодня ночью он не будет спать в стогу.

Егор шел, время от времени касаясь кого-нибудь из них, и тихо смеялся. Они действительно вели его к поселению. Вдалеке показались крыши низеньких деревянных строений. Наверное, очередное садоводство. Или ферма. Много ухоженных грядок. Господи, неужели это клубника? Это определенно она. Августовская поздняя «ананасная» или «лорд». Рот наполнился слюной. Только ради одной этой клубники он должен туда дойти, не упасть по дороге. Теперь умирать – глупо. Он съест килограмма два ягод. Потом поспит и съест еще три. Потом съездит в город за наркотиками и лекарствами и переберется сюда на какое-то время. Будет есть клубнику, пока не оберет всю. У этого хозяйства роскошная ограда, железная сетка, натянутая между столбами. Через такую ограду все видно, и при этом она крепкая. Дурацкий смех все рвался наружу. Смех пугал этих. Они вздрагивали.

– Ничего, ничего. Я не над вами, – успокаивал их Егор.

Не зная, чем себя занять, мучаясь теснотой и духотой, они стали рассказывать друг другу истории.

– Начальник, а что за женщина к тебе приходит? – спросил его самый старший в бригаде, степенный Ильяс. – В комнате с тобой закрывается.

– Не твое дело.

– Уговор был – про все рассказывать.

– Это моя жена.

– Неправда. С женами так себя не ведут, сразу в комнату не ведут. Это любовница.

– Жена, говорю тебе.

– Врешь, начальник.

Гастарбайтеры, разумеется, хотели истории про женщин и ждали подробностей.

– Ну хорошо, хорошо. Бывшая жена. Теперь, считай, любовница. Так тебя устраивает?

– А что развелся? – сурово спросил Ильяс. – Хорошая вроде женщина.

– Брак – штука сложная.

– Нехорошо говоришь. Брак – простая штука, начальник. Твоя женщина тебя уважает. Ты ее не обижаешь. Тогда хороший брак. Вот и все. А у вас что не так? Ты ее обижал? Или она тебя не уважала?

– Вот ты въедливый клещ, Ильяс. И то и другое у нас было. Оба виноваты.

– Нехорошо.

– Что ты заладил: нехорошо да нехорошо. Всякое в жизни бывает. И хорошее, и нехорошее. Вот у тебя есть жена?

– Есть, конечно. В Дагестане.

– А чем она занимается?

– Как чем? Детей растит.

– А моя не растила. Не было у нас детей.

– Из-за этого расстались? Да, если Бог детей не дал, то плохой брак. Такую женщину можно бросить.

– Не все так просто. Не только в том проблема, что детей нет. Мы разные люди, понимаешь?

– Все люди одинаковые.

– Все да не все. Мы вот с женой разные. Как стрекоза и муравей. Читал такую басню? Не читал? Ну да ладно. Я что? Я парень простой. Я когда в цементе запачкаюсь, а когда, бывает, и в навозе. Руки замарать не боюсь. А она… все порхает. Тонкая душа. Блузка из крепдешина. С книжкой все время. Нежная. Стыдно ей было за меня. А в лицо мне этого сказать не могла, стеснялась, видите ли.

– Зачем с такой жил? Зачем женщине умничать давал? – Взаимоотношения в русской семье сильно взволновали Ильяса.

– Да нормально все у нас было поначалу! Даже хорошо жили. Но подружка эта… Все время нос совала в наши дела. Лила в уши всякое разное. Уж не знаю, чем она там ей мозги промыла, но стали мы с женой ругаться.

Он различал в темноте лица «сокамерников». Все смотрели на него.

– Вы поймите, ребята, мне не жалко, что она у нас постоянно просиживала. Но ты уважение к семье имей. Видишь – муж с работы пришел. Собирайся да иди домой, дай людям вместе побыть. Прихожу уставший, голодный, а ужин не готов. Сидят, мартини хлещут, на умные темы разговаривают. Конечно, тут разозлишься.

– Прогнал бы подружку.

– Как же! Прогонишь ее. Она меня скорее прогнала бы. Да и не сразу я сообразил, что она меня не любит. Она ведь мне всегда улыбалась. Исподтишка только гадила.

– Да как гадила-то?

– Решила меня изжить. Только она мне так не говорила, а подло действовала. А я человек прямой. Я в лицо люблю все высказывать. И мне нужно тоже, чтобы все в лицо говорили. А она развила деятельность подпольную. Стала жену обрабатывать. Нет, она не говорила: «Твой Толик – полное говно». Она поумнее поступала. Все слова ее были как будто вежливые. Например: «Твоему Толику пойдет одеваться по-другому. Кепку носить – это не очень стильно». «Прическа ему другая будет к лицу». «Образование он может получить вполне приличное. Директором, конечно, уже не станет, но менеджером хотя бы. Он достоин более престижной работы». Обрабатывала жену за моей спиной. Но я же не глухой и не слепой, все понимал. Она все делала для того, чтобы жене за меня стыдно было. Водила ее в места всякие, куда жене со мной неловко было бы ходить. Специально при мне на всякие темы разговаривала, в которых я ни бум-бум. И еще, бывало, спросит: «Что ты, Анатолий, думаешь о таком-то и таком-то? Ах, ничего? Ну бывает. Нельзя же все знать». Напитки приносила манерные. «Ты такого, Толик, не пьешь, – извинялась, – тебе водочки, наверное, надо налить».

– Сказал бы ей, что она тебя обижает.

– Так я долго не понимал ничего! Думал, она нам добра желает. Змея. Потом-то, конечно, обозлился, да уже поздно было. Она такие корни пустила, не выдернешь.

– Рустам, что ты пихаешься. Я слушаю!

– Я ж тебя пихнул, а не уши тебе заткнул.

– Себя пихай.

– Заткнитесь, – призвал он парней к порядку, – договорились же, не шуметь.

– Рассказывай, начальник.

– Да короткая история. Недолго мы прожили. Вернулся я перед Новым годом совсем расстроенный. Со стройки уволили ни за что. Не доплатили. Принял, конечно, маленько по дороге домой, не без этого. Иду и думаю: хоть бы этой подружки дома не было. Не выдержу. Прихожу – она, конечно же, там. Шампанское пьют на кухне. Слышу из прихожей: «Может быть, он тебя и любит. Но это не причина, чтобы жить с ним. Желаю тебе в новом году наладить свою жизнь». Нормальный тост? Вот тут-то я и стал кровью наливаться от злости. А она все жужжит: «Ты такая культурная, такая умная. Ну что он может тебе дать? Не могу смотреть, как ты страдаешь». Может быть, она не именно так говорила, но в таком смысле. Обидно мне стало. Почему, думаю, на меня смотрят только как на обслуживающий персонал? Она, значит, вся такая-растакая, и я должен благодарить ее каждый день за то, что она за меня вышла? Я ей кругом обязан? А мне почему никто ничего хорошего сделать не хочет? К моему приходу подготовиться, что-нибудь для меня совершить. Борща там или картошки. Расстроился, в комнату пошел, чтоб ее не видеть. Наконец эта ушла. Иду на кухню, смотрю в холодильник – жрать нечего. Под Новый год-то! Ну, думаю, жена, что в доме есть, то и буду есть. Водку.

– Ты ударил жену? Да, начальник?

– Если бы она тогда промолчала, то не ударил бы. Но она же приперлась на кухню. Вся такая недовольная. «Тебе, может, хватит пить?» – говорит. Не выдержал тогда. «А ты у нас, значит, страдаешь, оказывается? – спрашиваю. – Так тебя подружка твоя учит?» А она нет чтобы заткнуться, поддержать меня, что с работы уволили, так, наоборот, стала укорять. «Подружка тут ни при чем, – сказала, – она говорит лишь то, что я и сама знаю».

– Правильно сделал, что ударил. Учить таких надо. Как замуж за тебя выходить, так ты ей подходил. А как жить с тобой, так сразу плохой стал, – сказал Анзур.

– А я считаю, ты правда мог бы найти другую, хорошую работу, – возразил Бача. – Что такого плохого она тебе посоветовала? Зарабатывал бы больше, она бы и уважала тебя сильнее.

– И понесло ее. Все стала высказывать. Что стыдно ей за меня. Что на работу нормальную устроиться не могу. Что не хочу становиться лучше. Что она со мной как в болоте. Что я тяну ее куда-то там. На дно, видите ли. В общем, я ей тоже тогда все припомнил. Что до свадьбы она нос не воротила со мной трахаться. И что женихов у нее было негусто, а я – женился. И что сама она меньше меня зарабатывает. Только кичится почему-то своей работой. Потому что у нее – интеллигентная работа, а у меня – стыдная.

– Зачем женщине сказал, что она некрасивая и небогатая? Ты на ней женился. Ее выбрал. Ты себя обидел, не ее, – возразил Ильяс, – она и не должна быть богатой. Ты – мужчина, ты деньги приноси, не она.

– Да я бы и это стерпел, ребята. Так она ведь меня квартирой попрекнула. Подружка квартиру помогла купить. Ну я и не удержался. Сказал, что если она не заткнется, то прямо сейчас узнает, что такое страдания. А она прямо лезет на рожон. В общем, переклинило меня. Нож взял. Зарезать хотел. Хорошо, пьяный был, обошлось.

– Тихо, кажется, опять идут? – шепнул Бача.

Все замолчали и стали прислушиваться. Сначала ему показалось, что за стенами контейнера действительно происходит движение, слышны острожные шаги. Но в этот раз тревога оказалась ложной. Оборотни уже давно не приходили к ним.

– А почему, начальник, она к тебе ездит до сих пор? – спросил Бача. – Зачем встречаетесь?

– Почему-почему… Мы же с ней не просто так поженились. Любила, значит. Какой был, такого и любила. Любовь соплей не перешибешь. Физиология, опять же.

– Жалеет, значит, что бросила?

– Ври, да не завирайся. Я ее бросил.

– Сам-то жалеешь?

– Не знаю. Может, и жалею. Не надо было нам никого к себе в дом пускать. Хоть жена и говорит, что подружка тут ни при чем, но она, она во всем виновата. Если бы не журчала жене в уши каждый день, все бы у нас хорошо было. Клянусь вам. Ведь устраивал же я ее. И внешность моя устраивала, и работа. Теперь уже нам не сойтись. Все порушено.

– Почему? Извинились бы друг перед другом.

– У тебя все просто, Ильяс. А теперь там ой-ой сколько всего понамешано. И она меня обидела. И я ее. Я решил – достигну всего, чего ей так хотелось, и утру ей нос. Тогда уже никто учить меня не сможет. Я и сам с ней сходиться не хочу, если это опять в ее квартире будет. Сейчас заработаю деньжат, встану на ноги.

– Ты на ноги вставать можешь долго. Ты на этой работе на квартиру вряд ли скопишь.

– Будет у меня и другая работа.

– Еще когда это будет. А если жена другого найдет?

– Значит, не судьба.

– Неправильно все у вас, начальник, – рассудил Анзур. – Плохо она себя ведет. Найди себе женщину, которую ты будешь устраивать какой есть.

– Нет, это он плохо делает, – возразил Бача, – просит жену приезжать. Или сходитесь, или расходитесь совсем.

– Жена сама ездит.

– Ребята, потише. Отношения штука сложная. Я и сам ее иногда прошу – не приезжай ты, не трави душу. Потом звоню и говорю – приезжай, скучаю. И едет же! Так и живем.

– Потому что женщину ты нашел сложную. А тебе нужна простая. Ты разве принц какой-то? Пусть ты начальник, но ты рабочий человек.

– А подружка ее что же?

– Что ей сделается? Все у нее, наверное, хорошо. Такую суку поискать надо. Я ее просил по-хорошему: не приходи ты к нам, ради бога, не порти все. А она мне: это не твоя квартира, а твоей жены. Мною, можно сказать, купленная. Вот ведь тварь. Но, когда я куплю свою квартиру, ноги ее там не будет. Такое условие жене поставлю. Не хочет – пусть ищет другого. С квартирой-то я всем сразу стану нужен.

– Собачий корм на вкус как сухарь, – сказал Бача.

– Фу, Бача. Тебе не противно?

– Я с голоду умру.

– Мы тут всего день сидим, а ты помирать собрался. Гордость у тебя есть? Это надо же, собачий корм жрать.

– Есть захочешь, не то проглотишь.

– Но не корм же!

– Я только попробовал. Мне, когда страшно, жевать нужно. Хоть что-нибудь.

– Завтра должен приехать сменщик. Надо терпеть.

– Не могу. Страшно. Ходит кто-то.

– Может, это животные? – предположил Анзур. – А что? Свиньи убежали с соседней фермы, и бродят тут.

– Свиньи, как же, – Бача был на грани истерики. – Свиньи бы хрюкали. Люди это. Плохие люди.

– Бача, давай теперь свою историю, – поторопил он работника. – А то тебя послушать, так ты знаешь, как нужно жить. Рассказывай, сам-то как живешь?

– Бача, куда так много? – Голос Искандера охрип от жажды.

Что-то громыхнуло. Бача взвизгнул.

– Он много пьет! Другим ничего не оставит! Скажи ему, начальник, что нельзя больше. Он три глотка сделал, я слышал.

– Да хоть поубивайте друг друга, – взорвался Толик. – Тише хоть станет.

Он давно уже поглаживал маленький молоточек с тонкой ручкой. Пробить таким дверь контейнера не получится, но как оружие для самообороны вполне сойдет.

– Я просто хочу, чтобы всем поровну, – злился Искандер.

– Что вы как дети, ей-богу.

В тишине стало слышно, как в одном углу скулит Бача, а в другом Рустам.

– Искандер, еще чего расскажешь, может? – предложил Анзур.

– Да пошел ты со своими историями.

Второй день заточения тоже, как назло, выдался жарким. Ночь, проведенная без сна, украла и без того скудные силы. Его работники, конечно, парни выносливые, но сколько они еще протянут? Под потолком то и дело расцветали огненные цветы. Это оптический обман, разумеется, но он становится все более пугающим. Этой ночью Толик понял, что не так здоров, как представлял всегда. То кровь ударяла в голову, то немела левая рука. Давило грудь, будто на нее положили камень. Сердце шалит, определенно. Он много пьет, надо в этом себе признаться. Еще сутки такой духоты, и у него откажет мотор. И эти проклятые цветы сводят с ума. Снаружи снова послышались шорохи. Кто-то ходил рядом.

– Миленький, хороший, открой, пожалуйста, – запричитал Бача, скребя стену ногтями. Ногти у Бачи были крепкие, поэтому звук получился ужасный.

– Не откроет он, – мрачно сказал Искандер, – неужели непонятно? Не люди это. Помолчи, дай лучше я послушаю.

– А кто, кто, если не люди?

– Не знаю. Что ты мне нервы мотаешь?

Бача застонал и выкрикнул что-то на своем языке.

– Давай, давай. Они по-таджикски, наверное, поймут, – подбодрил его Искандер.

– Ох… худо.

– Люди вообще живут по четыре дня без воды!

– Не могу я, начальник.

– Кто-нибудь нас откроет.

– ИИИИИИИээээээхээээээ, – завизжал Бача и стал колотить в стену. Потом, судя по звуку, приложился головой. Первый «поплыл». Полетело с полок, разбилось что-то стеклянное, наверное, пустая банка.

– Анзур, Искандер, держите его!

– Ах ты ж!..

– Он с ума сошел!

– Держи!

– Да как его удержишь!

Он никогда не думал, что ему придется совершить такое. Жутко, а главное, противно. Но сделать это придется, чтобы спасти остальных. Надо решаться. В темноте видны лишь контуры тел, почти не разобрать, кто есть кто. Никто не поймет, что это сделал он. Сжав ручку молотка, он тихо пошел к Баче. Господи, как противно. Живого человека по голове. Каким концом лучше, острым или тупым? Как тут прикажете размахнуться, когда так тесно и кругом чужие головы? Наконец подходящий момент. Решил бить сбоку. Глаза закрыть, хотя и так почти ничего не видно.

– Эй! – крикнул кто-то. – Что за фигня тут?

Голос звучал с улицы. Бача заплакал:

– Человек! Открой!

– Чем? Где ключи?

– Просунь руку под контейнер!

– Подождите. Сейчас.

– Ждем, ждем. Два дня ждали. Еще минутку подождем.

– Ого, – помолчав, сказал незнакомец. – Вы два дня тут сидите?

– Может, больше. Чуть с ума не сошли.

Незнакомец помолчал.

– Вы что же… ничего не знаете?

– Что? Что?

– Понятно. Тогда вас ждет большой сюрприз. Готовьтесь, – дверь распахнулась.

От внезапно обрушившегося света Толик ослеп совершенно, видел лишь белоснежный прямоугольник, в котором маячила черная фигура.

Сначала ему показалось, что Стас умер – так страшно у него закатились глаза, когда он падал на кровать. Но Стас дышал, а значит, был жив. «Пусть поспит», – решил Сева. Он честно старался не шуметь, разве что попрыгал на своей кровати, но та оказалась жесткой. Чем прикажете заняться в больничной палате? Прошло только десять минут с тех пор, как Стас отключился, а уже с ума можно сойти от скуки. Попытаться уснуть, чтобы хоть как-то скоротать время? Но спать совсем не хотелось.

И этот плач отказников. Неужели все правда? Это обычные больные дети? Может быть, Стас ошибается? Нянечка ведь говорила – они страшные и даже не люди, а ведь она здесь работает и знает. Наверное, это все-таки чудовища. Были бы дети, его бы к ним пускали. Или нянечка наврала? Может, правда дети? Тогда с ними можно будет поиграть. Страх говорил – останься, а любопытство – сходи, посмотри.

Он уже взялся за дверную ручку, но снова испугался. Со Стасом было не страшно. До отказников еще нужно дойти, а коридоры полны этими. Но со страхом всегда можно поторговаться. Сначала ты говоришь себе «я только приоткрою дверь и выгляну в коридор», потом – «я пройду только пару шажочков, и то если рядом никого не будет», еще позже – «я лишь постою у них под дверью и послушаю, но заходить не буду». Он стал натираться вонючкой из банки.

Выйдя в коридор, Сева остановился. Может быть, он вылил на себя мало вонючки? Но вот мимо него прошел один этот, потом другой. Сева крался вперед, и никому не было до него дела. Все в порядке, для этих он как невидимка. Перед палатой отказников снова стало боязно. Он никогда здесь не был, персонал ругался, если кто-то из пациентов забредал в эту часть отделения.

За дверью кто-то плакал. Совсем как ребенок. Но не исключено, что они просто умеют подражать детям. Сжав покрепче настольную лампу, которую взял на посту (вполне удобное, кстати, оружие), Сева повернул защелку.

В нос ударила тошнотворная вонь. Но отказники действительно оказались детьми! Четыре мальчика жались друг к другу в дальнем углу комнаты, глядя на него мокрыми глазами. Плохо, что все они гораздо младше его, с такими не поиграешь.

– Тихо! Кругом эти, – прошептал Сева, но малыши заревели во всю глотку.

Самый маленький пошел к нему, протянув руки. Понятно, почему от него отказались родители. У малыша так затейливо искривлены ножки, будто их переломали во многих местах. Но мальчик все равно ходит. Медленно, криво, но ходит. «Ням! Ням!» – плакал малыш, вцепившись в Севину рубашку грязными пальцами.

С остальными дело обстояло еще хуже. Сева двинулся к ним, но они сбились в кучу и заверещали. У одного лицо бледное, рыхлое как тесто, сам толстый. У другого глаза скошены к носу. Третий описался при его появлении.

– Вы что, не умеете разговаривать? – спросил Сева, и сам себе ответил: – Кажется, не умеете.

– Есть хочешь? – спросил он мелкого. – Я вас покормлю. Но какие же вы чумазые! Сначала вас нужно хорошо помыть. Нельзя же ходить в такой одежде.

Однажды дедушка поймал на охоте зайцев. Сева всю ночь не спал, ждал утра, когда дед позволит ему поиграть с зайчишками. Но какое же его ждало разочарование. Сева думал, что его встретят веселые белые пушистики, которые обступят его и станут брать из рук капусту и морковку. Что зайчики позволят погладить себя по шерстке и почесать за ухом. Но, открыв дверь сарая, он увидел лишь, как в самый темный угол метнулось несколько теней. Зайцы оказались не белыми, а грязно-серыми и вовсе не такими милыми. Но самое главное – они совершенно не хотели с ним играть. Стоило ему сунуться, как они, отчаянно стуча лапами, убегали в другой угол. Отказники напомнили Севе тех зайцев. Одна морока с ними и никакого удовольствия.

«Ням! Ням!» – плакал малыш, размазывая слезы по чумазым щекам.

– Не плачь. Я принесу вам поесть.

Но, как только он оказался у двери, дети завыли с новой силой.

– Ладно, ладно! Я вас не брошу. Пойдем в столовую. Заодно прогуляетесь. Но сначала давай умоемся, – строго сказал Сева самому маленькому, – нельзя есть с такой грязной моськой.

Он потащил малыша к раковине, от чего тот заплакал еще горше. Соседи по палате тоже подвывали. Открыв кран, Сева принялся брызгать в лицо крохи водой, причем его крик стал совсем невыносимым.

– Я же не пытаю тебя. А мою! Да не крутись ты! Не возьму с собой!

Наконец он поставил ребенка на пол:

– Иди грязный. Только не плачь!

Сева обернулся. Дверь была приоткрыта. Стоило догадаться. Остальные, испугавшись, что их тоже будут мыть, улизнули.

– Эй! Вернитесь! Сначала нужно намазаться!

Мелкий повис на нем, вцепившись в штанину.

– Кто-нибудь с тобой вообще справляется? Ладно, лезь на руки. Быстрей.

Сева зря думал, что они ходят медленно. Малыши ковыляли на всех парах в сторону поста. В руках извивался мелкий.

– Стойте! Я только намажу вас вонючкой. Не буду мыть, честное слово!

Но они даже не обернулись.

– Да вы будете слушаться или нет! Еды не получите! Стало страшно. Кажется, он затеял совсем не то, что нужно было затевать. Если Стас сейчас проснется, ему влетит по первое число. Надо срочно все исправить.

– Да постойте же вы! Надо намазаться! – Как же уговорить их вернуться?

Один, самый крупный, уже ухватился за стойку и, согнувшись в три погибели, пытался отдышаться. Он не видел, что к нему направляется сестра с рыжими волосами.

– Сзади! – закричал Сева, но сестра решительно взяла мальчишку за шиворот. Казалось, она потащит его в палату, отчитывая на ходу. А тот весь скукожился, совсем как дедов заяц. – Беги! – закричал Сева второму. – Что встал?

Из кабинета УЗИ вышел врач, деловито рванул на мальчишке рубашку и впился в плечо. Третий все-таки попытался сбежать. Но его схватила врачиха и укусила в шею. Пацан заверещал, точь-в-точь как заяц.

А ведь только что коридор был пуст, как же быстро набегают эти. Прижав к себе мелкого, Сева толкнул плечом дверь в ближайшую палату. Слава богу, пусто. Стас его точно убьет, теперь можно не сомневаться. Он угробил троих из четырех. Если бы они только хоть раз его послушали. Может, сказать, что отказник был один?

Надо по крайней мере покормить этого. Малыш почему-то больше не плакал, лишь сопел и пускал слюни. Глаза прикрыл.

– Сейчас, сейчас. Я принесу что-нибудь вкусненькое. – Когда Сева положил мальчика на кровать, тот даже не пошевелился. И дышал как-то странно.

– Ты же не будешь без меня плакать? – Лучше бы малец плакал. Это равнодушие хуже крика. На этот раз Сева не станет вести себя как дебил и закроет дверь. Спеша по коридору в столовую, он приговаривал: – Я хотел как лучше, я хотел как лучше…

Надо взять все самое вкусное. Шоколад. Яблоки. Пирожки. Никаких каш. Ребенок увидит лакомства и обрадуется. Ему просто нужно поесть до отвала. Жаль, что карманы такие маленькие, конфеты просыпаются. Но большую часть он донес. Тихо толкнув дверь плечом, растеряв при этом еще часть угощений, Сева зашел в палату, радостно приговаривая: «Смотри, сколько я тебе всего принес». Но мелкий не реагировал. Он лежал на кровати в той же позе и слюни больше не пускал. Сева заглянул ему в лицо и понял – этот отказник есть больше не хочет.

– Теперь мы можем идти?

– Не торопитесь. За вами, господа, глаз да глаз. С вас станется подсунуть мне подделку.

Из крана все еще капала вода. В тесном помещении совмещенного санузла Бочаровых было сыро и жарко. Но гость по-прежнему не тяготился духотой. Про себя Каролина назвала его ящером. Такой же хладнокровный, сухой, отвратительный, как ящерица, которых она всегда ненавидела и боялась. Сейчас гость сосредоточенно рассматривал голубой бриллиант, поднеся его поближе к лампе над зеркалом. Честно говоря, на нее камень впечатления не произвел. Как люди могли рисковать жизнью из-за такой ерунды? Но гостя заворожил его камушек. «Ты же уже понял, что бриллиант настоящий, – думала Каролина, – зачем ты тянешь время, мучая нас?» Обнаружив исчезновение Севы, она стала сама не своя. Верзила с бородавкой не дал ей выбежать на улицу, и у нее сделалось что-то вроде сердечного приступа. Сейчас стало полегче, но сердце все равно работало на износ, билось истерично, каждым ударом вколачивая в ребра имя сына. Бежать, бежать за Севой. Она чувствовала, он жив, хотя здравый смысл говорил об обратном.

– Вы сказали, что мы сможем уйти, как только вы получите бриллиант. Мой сын на улице. Один. Я хочу его найти, – она старалась говорить спокойно. Каролина видела в зеркало, что щека у нее до сих пор красная. Верзила успокоил ее одним ударом, когда она, крича, пыталась отодвинуть его от двери.

Валентин, ко всему безучастный, присел на корзину для белья и смотрел в пол. У него шла носом кровь, видимо от давления. Кровь капала на светлые брюки, но он этого не замечал.

Валентин – тряпка, жалкая ни на что не годная ветошь. Он ничего не может сделать для спасения ребенка. Он отступился от Севы. Все, на что он способен, – сидеть и ждать приказаний от тех, кто сильней.

Валентин и прежде не был борцом, но никогда раньше это не злило ее так, как сейчас.

Муж вызывает у нее почти такую же злость, как и эти грабители. Едва ли не большую.

В ответ на ее замечание гость лишь поморщился. В другой руке он держал чашку с горячим кофе. При такой жаре любому напиток показался бы противным, но только не этому человеку.

– Вы убедились, что мы вас не обманываем? – повторила она. – Бриллиант у вас. Квартира в вашем распоряжении. Я ни о чем вас не прошу. Только отпустите нас. Мы никого сюда не приведем. Я просто хочу пойти за своим сыном.

– Пожалуй, это он, – гость не отрывал взгляда от камня.

– Значит, свою часть договора мы выполнили?

– Пожалуй.

– Теперь выполните свою.

– Как скажете. Виктор, – гость обратился к верзиле, который загораживал дверь. – Если вас не затруднит…

Каролина не успела заметить, как верзила выбросил руку вперед. А когда снова открыла глаза, ванная была полна дыма. Слезы потекли вовсе не из-за жалости к Валентину. Муж не упал и даже не поменял позы, но теперь кафель позади него был заляпан кровью.

Каролина не закричала, не упала в обморок, только ноги стали совершенно слабыми. «С чего ты решила, что они нас отпустят?» – подумала Каролина, прислонившись к стене. Гость отреагировал на произошедшее еще хладнокровнее. Из чашки не пролилось ни капли.

– От вас, Виктор, я такой глупости не ожидал. Вывести их на лестницу вы не догадались? Давайте с ней не будем допускать таких оплошностей.

– Сволочь… – взвыла Каролина, – Ты не собирался нас пускать! Мы ничего у тебя не просили! Мы просто хотели пойти за своим сыном.

– Я и отправляю вас за вашим сыном. Вы же умная женщина. Смиритесь. Вы же не хотите превратиться в то, что ходит сейчас по лестнице?

Тело Валентина, наконец, съехало на пол.

– Чтоб ты сдох! Чтоб тебя съели, – Каролина смотрела в бесстрастное лицо, понимая, что ничего и никогда не желала так искренне. – Убийца детей! Я бы могла его спасти! А ты… ты… – женщина задохнулась, но ей все же хватило сил толкнуть его в тот самый момент, когда он делал очередной глоток. Взвизгнув, гость выронил камень и запрыгал на месте, оттягивая на груди мокрую рубашку. Хоть чем-то она смогла досадить этой гниде. Нет, она сможет и больше. Каролина схватила злополучный бриллиант и бросила в унитаз, нажав попутно кнопку слива. Гость уставился на бурлящую воду так, будто Каролина смыла в писсуар всю его жизнь. По крайней мере ей удалось вывести его из себя. А теперь можно и умереть.

– Я был неправ, Каролина, – сказал, наконец, гость тихо. – Вы не заслуживаете легкой смерти. Совсем не заслуживаете.

– Я просто хотел их покормить, – трясся Сева. – Они… сами виноваты. Не говори маме, что я их выпустил! Она меня накажет.

Одной рукой мальчик вытирал слезы, в другой сжимал пирожок.

– Я все сделал как надо. Сказал, чтобы они не разбредались, пока я их не намажу, что в больнице эти. Но они меня не слушались!

Сева плакал.

– Значит, они сидели в палате больше трех дней? Без еды и без ухода? – Стас взялся за голову.

– Я хотел им помочь!

– Я знаю.

– Это я виноват в том, что они умерли?

– Ты хотел поступить как лучше. Нет, ты не виноват. Но, если ты еще раз пойдешь куда-нибудь или сделаешь что-нибудь без моего разрешения, тебе не поздоровится. Ясно? Или ты меня слушаешься, или… – Не подобрав достаточно серьезного наказания, Стас просто откинулся на подушку.

– Ясно, – потупившись, Сева скреб покрывало ногтем.

– И постарайся об этом забыть.

– А помнишь, когда ты заставил наркоманов открыть дверь?

– Ну…

– Сейчас… я поступил так же, да?

– Нет, ты поступил не так же. Я убил людей, чтобы спасти нас. Ты убил – по незнанию. Но твоей вины тут нет. Мы бы все равно не справились с больными детьми. Им нужна медицинская помощь. Капельницы. Массаж и бог знает что еще. Они не очень хорошо соображают. Мы просто не смогли бы их уберечь. А теперь давай закроем эту тему. Есть вещи, которые обсуждать бесполезно.

– Будешь пирожок? Я уже два съел.

– Я смотрю, переживания не повлияли на твой аппетит.

– Когда мы уже пойдем? Надо спасать папу.

– О, господи. Зачем я встретил этого человека? – Кряхтя, Стас поднялся с кровати. – Зачем я поехал по этой улице? Давай сюда ружье.

– Не заряжено, – констатировал Стас через минуту, – ты вообще сумасшедший.

В сестринской они нашли скальпели – превосходные, острые, сияющие прохладной чистотой. Еще они вытряхнули все лекарства, какие смогли здесь найти, в полиэтиленовый пакет.

– Какая, оказывается, удобная штука, – Стас повертел скальпель в руке, и сделал Севе страшные глаза. Мальчик корчил рожи медсестре, которая топталась рядом, но не замечала их.

Рекс встретил их как родных.

– Нет! – Стас перехватил взгляд Севы и добавил как можно более твердо: – Нет.

Но мальчик повис на нем мертвым грузом:

– Он будет нас защищать!

– Помнишь Риту?

– Рита старая была, потому ее и укусили. А Рекс сам кого хочешь загрызет. Рекс умный. Дрессированный. Смотри!

Присев перед псом на корточки, Сева попросил:

– Дай лапу. – Пес не заставил просить дважды.

– Нет! – повторил Стас.

Черт дернул его оглянуться. Стас заглянул в глаза собаки, которая так и сидела с поднятой лапой.

Пришлось испоганить скальпель, перепиливая грубый ошейник, и наконец Рекс бодро затрусил за ними. Пес без сожаления покидал больницу, где дети, которых он считал друзьями, вдруг обратились в чудовищ.

На джип, пока их не было, упала пара желтых листьев. Собака сидела сзади и вид имела такой, будто полжизни проездила в джипах. Ей было весело. А вот Сева, наоборот, становился все молчаливее.

– Старик, выше нос. С ними все хорошо, – попытался подбодрить его Стас, но сам не верил в то, что говорил.

Идти в квартиру опасно. Если Сева все понял правильно, жизнь его родителей зависела только от метаболизма Валентина. Как только бриллиант покинет свое хранилище, надеяться Бочаровым будет не на что.

Сева был их единственной надеждой остаться в живых. Призрачной, но надеждой. Как знать, вдруг бандиты пожалели бы родителей ради ребенка?

Сева смотрит на него как на супергероя. Ждет, что он ворвется в квартиру и всех уложит скальпелем. А он не уверен, что способен помочь. Надо смотреть правде в глаза, у него трясутся поджилки. Он на такое не способен. Он ранен, обессилен. А захватчики, судя по всему, профессионалы. Да и родители, убитые горем, вряд ли станут сопротивляться всерьез. Вероятно, они просто обреченно ждут конца. В общем, лучше честно сказать парню, что его родители скорее всего мертвы. Но как?

Когда они подъехали к дому, в голове Стаса все же созрел какой-никакой план. Сомнительный со всех точек зрения, но другого не было. Он не может воскресить родителей, Но может подарить парню надежду. Он скажет: «Жди меня в машине, а я поднимусь в квартиру». Потом он постоит в подъезде какое-то время, а вернувшись, объявит, что родители ушли.

Сева по крайней мере будет считать, что они ходят где-нибудь по городу, ищут его.

Но, когда Стас припарковал машину возле пышной клумбы, Сева зашипел:

– Вот они! Бандиты! Один в костюме, второй здоровенный такой.

В дальнем конце двора, между деревьями, происходило какое-то движение. Несколько этих ходили вокруг стволов кругами, будто пытались догнать друг друга. Их одежда пришла в полную негодность. Те, на кого указал Сева, выделялись аккуратностью туалета. Их явно укусили совсем недавно.

– Ты уверен, что это они?

– Спрашиваешь. Укусили их все-таки. Так им и надо. В подъезде Стасу представился случай испытать скальпель. Он мог бы, конечно, выстрелить в голову этой в синем платье, но она была такой худенькой, что Стас решился, воткнул лезвие ей под подбородок. Пошло как по маслу. Эта упала, не издав ни звука. Держа окровавленное острие на отлете, Стас толкнул дверь в квартиру.

В прихожей они увидели распростертое на полу тело Каролины.

Сначала даже показалось, что женщина стала этой, так страшно было ее обезображенное лицо. Но, приглядевшись, Стас понял – это ожоги и порезы. Сева бросился к матери, но Стас оттолкнул его. Пульса, кажется, нет. Когда Каролина открыла глаза, они едва не заорали от страха. Женщина посмотрела вполне осмысленным взглядом, произнесла едва слышно: «Сева», – и снова потеряла сознание.

– Иди в комнату! – приказал Стас мальчишке.

– Нет! – У Севы начиналась истерика, одна щека мелко дрожала. Стас потащил ребенка в ванную. Там лежал Валентин. Щупать пульс отцу не было необходимости.

Разумеется, мусор ни у кого не вызывает положительных эмоций. Но о том, что он может доставлять столько хлопот, она не знала. «Да, многого я раньше не ценила, – призналась себе Аида, разрезая пластиковую бутыль пополам, потому что та не помещалась в мангал, – и мусоропровод едва ли не на первом месте. Вышел из квартиры, засунул пакет в железное окошко, не отрываясь от телефона, и забыл».

Теперь же он едва ли не важнейшая тема для разговоров. Его нужно собрать, сортировать, прятать от солнечных лучей и грызунов. И самое главное, сжигать. А это значит – стоять над мангалом и следить до отупения, чтобы кусок горящего пластика или картона не улетел, подхваченный ветром, куда-нибудь, где он может устроить пожар. Бумага, целлофан горят быстро, а вот с другими отходами приходится попотеть. Как же противно было доставать отходы из пакета. Такое ощущение, что в ее смену все норовят подсунуть мусор поунизительнее. Самый тошнотворный и неприличный. Не хотелось думать, что за ком Саня завернул в газету, одна надежда, что все сгорит быстро и незаметно. Одна Лидия Вячеславовна не утратила стыда. Всегда вставала пораньше и уничтожала свой скромный узелок сама.

А как все сгорит – будет новая морока: извлечь консервные банки и снести из в яму за забором. Она стала лучшим в мире специалистом по банкам. Банки бывают продолговатые и плоские, с ободком и без, жестяные и алюминиевые, с колечком и те, которые нужно открывать ножом.

Подошла Вика. Молча сунула что-то в мангал и осталась глядеть на огонь.

– Тебя тоже тошнит уже от этих консервов? – спросила она, показывая на банки, и Аида из чувства одного лишь противоречия ответила:

– Нет, по мне, так можно нормально жить и на консервах. И вообще, мне не до еды теперь. Я больше о Стасе думаю. И о Егоре. – Аида внимательно посмотрела на Вику.

– Мне стыдно, но скажу честно: я вот не могу не думать про всякое… вкусное, – призналась Вика. – Много бы отдала за кусочек свежей пищи. Свининки или курочки. Сырыми бы съела. Морковкой бы похрустеть хорошо.

– Ты пришла меня дразнить? – Аида ткнула палкой, от чего вокруг мангала рассыпались искры.

– Нет. Мне просто… тошно.

– Всем тошно. Нечем заняться – жги мусор. Повеселеешь.

– Одна радость – скоро будут яблоки, – Вика подтянула ветку и осторожно потрогала плод.

– Скоро много всего будет. Урожай-то никто не отменял.

Подошел Дороган и молча швырнул в огонь целый ворох бумажных обрывков. Клочки, исписанные мелким почерком, изорванные так тщательно, чтобы нельзя было разобрать ни слова, мгновенно скорчились. Кому он пишет все это, интересно?

– Сочиняете роман? – шутливо поинтересовалась девушка.

– Я? Что вы! – Дороган глянул затравленно и снова скрылся в своей времянке.

Вика еще немного потопталась у мангала и ушла в дом. Могла бы и помочь. Хотя бы в гараже подмела. Надо же хоть немного шевелиться. Но есть бабы, которых только палкой заставишь что-нибудь делать. Постоять, глядя на огонь, – это они умеют, а вот помочь – увольте.

Через окно времянки виднелась склоненная голова Дорогана. Резинку, которой он стягивал волосы, он где-то потерял, и теперь грязные патлы свешивались на воротник. Время от времени он чесал шею. Что ж, они все уже стали почесываться, кто деликатно, тайком, а кто и не стесняясь. Дороган все больше становится похож на бомжа, где-то раздобывшего приличные очки. Опять пишет. А потом сжигает написанное.

Слова Сани не шли у нее из головы. Да, Дороган странный. Ест мало для такого верзилы и всегда чувствует себя хорошо. Машину приподнял, когда Саня осматривал ее.

А недавно она увидела, как Дороган отжимался на одном пальце. Не то чтобы ей было интересно наблюдать подробности Саниного с Дороганом жития-бытия, но все же… порой она заглядывала к ним в окошко. Просто так. Лучше знать, кто и чем занят. Она вообще удивлялась спокойствию, с которой все приняли смерть Самохвалова.

У нее-то, допустим, есть причины не бояться, что грядет новое убийство, но остальные крайне беспечны.

Так вот, когда она заглянула в окно, Дороган отжимался, не на кулаках даже, а на одном пальце! Она спросила его потом как бы невзначай:

– Вы, наверное, спортсмен?

А он лишь буркнул:

– Нет, что вы!

Но ее-то просто так не отошьешь, и она поинтересовалась в лоб:

– А кем вы, позвольте узнать, работали?

– В компьютерной фирме, – ответил он, – но вам это, наверное, неинтересно.

– Ну почему же, очень даже интересно, – она хотела его разговорить, но Дороган, как всегда, смылся.

Выглядит как дурачок, одет как последний ботаник, а глаза между тем умные. Цепкие такие глаза. У спортсменов таких не бывает. А для компьютерщика он слишком силен. Придумал бы себе другую легенду.

Время от времени рука Дорогана застывала в воздухе – мужчина что-то обдумывал. Потом хмурился, вычеркивал что-то и принимался строчить снова. С такой постной рожей заполняют бухгалтерские ведомости. Ведут учет. Проверяют прописи первоклашек. Что он там черкает, в самом деле? Консервы считает? Вычисляет, сколько в городе может быть этих? По совету психоаналитика изливает чувства на бумагу? Пишет стихи возлюбленной, которую считает погибшей? Занимается какой-нибудь научной деятельностью?

На секунду Аиде привиделось: сидя в тиши времянки, Евгений Дороган изобретает вакцину от ужасной напасти, одолевшей город. Он потихоньку смешает пару-тройку моющих средств, а потом принесет панацею в склянке и скажет: вуаля, господа, лекарство, которое лечит этих, – готово. Как прекрасен такой вариант! Дороган – скромный и нелюдимый, поэтому он держит свои разработки в секрете. Но зато, когда он откроет их, вот уж они будут потрясены. «Господи, пусть это будет правдой, – прошептала Аида, глядя на огонь. – Я даже с Викой помирюсь. Лишь бы кто-нибудь справился с этой дрянью. Чтобы мы жили как прежде. И разыскали, наконец, Стаса и Егора». Но Аида одернула сама себя: ты прекрасно видела, что цифр в его записях нет, какой он, на фиг, ученый.

Дороган отложил ручку и посмотрел на часы. Сейчас он будет отжиматься перед обедом – ровно пять минут. А она не может бросить костер и есть будет позже. Но это даже и хорошо. Можно не слушать унылые разговоры. Дождавшись, когда Дороган отправится в дом, Аида взяла паузу, в течение которой он мог вспомнить, что забыл носовой платок или что-то в этом роде, и с самым независимым видом (как она надеялась) вошла во времянку. Она дежурная, в конце концов, и должна за всем следить. Мало ли что ей нужно. Ящик стола, куда Дороган сунул свои бумажки, слава богу, не имеет замка. Аида уже направлялась к нему, предвкушая пару минут, наполненных разоблачением тайн, когда услышала за спиной покашливание.

Если бы у нее был открыт в этот момент рот, она бы увидела, как сердце, вылетев из него, запрыгало по полу. Нет, Дороган, определенно, спортсмен. Преодолеть расстояние от дома до времянки за пару секунд можно только прыжком. Евгений покашлял еще раз, чтобы у нее не осталось сомнений – он не простужен и не поперхнулся. На стеклах его очков играло заходящее солнце, поэтому глаз было не видно.

– Вы что-то ищете, Аидочка? – спросил он вежливо.

– Мусор, – ответила она и сама удивилась тому, как естественно это прозвучало. – Саня вечно оставляет дома мусор. Ходи за ним потом.

И, подхватив с полу какую-то салфетку, Аида вышла, с ужасом понимая, что, кажется, уже покраснела. Она раздумывала, не стоит ли ей самой броситься в костер, чтобы сгореть в нем заживо и таким образом избавить себя от позора, а других от своего присутствия, когда услышала свое имя. Кто-то тихо звал ее из-за забора. Сначала она подумала, что ей показалось. Но голос позвал ее снова. Теперь уже сомневаться не приходилось.

И морковь, и разделочная доска мгновенно испачкались кровью. Сунув порезанный палец в рот, Саня пошел за бинтом. В подсобке было непривычно светло. При его появлении Шер быстро отошел от Веры, которая сидела на столе, раздвинув ноги, и стал без нужды рассматривать флаконы с жидкостью для мытья посуды. Вера суетливо одернула юбку и сложила руки на коленях, как школьница. «Совсем рехнулись, – подумал Саня, – дело, разумеется, ихнее, но почему бы не уединиться в одной из спален? Еще свет включили на полную, извращенцы». Решив – схожу в туалет и просто отмотаю бумаги, – Саня аккуратно прикрыл дверь, забыв от смущения извиниться. Он был уверен, что его появление вызвало переполох, и что сейчас любовнички побагровели и спрашивают друг друга: «Думаешь, он все понял?» или «Интересно, он кому-нибудь расскажет?»

В подсобке после его ухода действительно состоялся напряженный диалог. Шер ворошил золотистые волосы, что делал обычно от волнения, Вера, не шевелясь, смотрела в пол.

– Что же делать? – спросила она дрожащим голосом.

– Не знаю, – ответил Шер и добавил, прокашлявшись: – Если бы это случилось в другие времена, я сказал бы, что я рад. А теперь – я не знаю.

– В любом случае, Георгий Яковлевич, я прошу вас, чтобы это пока осталось между нами.

– Разумеется.

Они разошлись по своим комнатам. Саня, который столкнулся с Верой возле кухни и не успел отвести глаза, заметил, что взгляд у женщины странный. Кислый, что ли. «Ну и дела, – подумал он, – у нас шрам на пол-рожи, а мы еще недовольны, что нас охаживает такой красавчик. Совсем баба сдурела».

Медленно переставляя ноги, Вера поднялась в спальню, где на кровати ее ждала подруга. Помолчали. В солнечном свете, пробивающемся в комнату из-за сдвинутых штор, Александра выглядела плохо. Это поразило Веру до глубины души. Разумеется, любой человек имеет право выглядеть плохо, когда весь мир летит в тартарары. Но только не Александра. Все они изрядно себя запустили, чего уж греха таить. Волосы, которые Шер советовал им еще какое-то время не мыть, прикрывали косынками и платочками. Грязные ногти чистили какое-то время втихаря вилкой, потом перестали. Все чаще Вере казалось, что она чует сладковатый запах давно не мытого тела, но она уже не давала себе труд разобраться, от нее он исходит или от собеседника. Но Александра! Она ни разу не позволила себе оскорбить чужой взгляд не то что грязью – даже выбившейся прядкой. Всегда чистая кожа без следов усталости, всегда подтянутые, не набрякшие веки. И вдруг Александре будто стало все равно, и она махом вернула себе все годы, которые так умело скрывала. Еще пару часов назад она была холеной, ясноглазой Александрой, и вдруг взгляд потух, а кожа стала вялой.

– Ну что? – устало спросила подруга и, поскольку Вера молчала, ответила сама: – Все подтвердилось.

– Да.

– Тесты иногда врут.

– Меня осмотрел Шер.

– Зачем ты ему рассказала?

– Он сам обо всем догадался и предложил помощь.

– Отбрехалась бы. Мы же договорились, никто ничего не должен знать.

– Он будет молчать.

– Хотя, – Александра покачала ногой, – ты права, рано или поздно нам пришлось бы все ему рассказать. Операцию может сделать только он. Господи, как неудачно получилось. Как же так, Вера? Ты хоть понимаешь, чем чревато твое состояние?

– Я вполне отдаю себе отчет в том, что произошло.

– Ну хорошо, хорошо, извини за резкость, – Александра обняла подругу, уложив ее голову себе на плечо: – Все будет замечательно. С нами врач. Он поможет. Я с тобой. Милая, я всегда буду с тобой. Все образуется.

Вера освободилась из объятий и села на кровать. Александра принялась расхаживать туда-сюда.

– А что говорит Шер? Операцию надо делать срочно или имеет смысл подождать? Он может провести ее прямо здесь? Ах, дорогая, столько хлопот! Тебе, наверное, трудно собраться с мыслями. Помни об одном – я всегда тебе помогу.

– Мы с ним не говорили об операции.

– Напрасно. Зачем тянуть?

– Я еще не решила, хочу ли я ее делать.

Александра остановилась так резко, будто натолкнулась на стену, открыла рот, щеки ее стала заливать краска:

– В смысле? Ты хочешь сказать, что не решила, когда будешь ее делать?

– Я не решила, буду ли я делать ее вообще. И, судя по выражению твоего лица, ты поняла меня правильно.

– Дорогая, – Александра осторожно подбирала слова, – я знаю, что гормоны – ужасная вещь. Они заставляют тебя думать криво.

– Я не думаю криво. Я просто пока ничего не решила.

– Твое состояние диктует тебе неправильные мысли!

– Алекса, пожалуйста, не говори: «состояние». Давай называть вещи своими именами. Я беременна. Не надо говорить о беременности как о смертельной болезни.

– Дорогая, ты же знаешь, будь в городе спокойно, я бы первая тебя поздравила. Я бы устроила тебя в приличную клинику. Создала условия, пригласила лучших врачей. Я бы все для тебя сделала. Просто сейчас я ничего не могу. Не стоит произносить «беременность» с такой романтической интонацией. Романтику растоптали. Кругом болезнь и смерть. Мне продолжать?

– Нет. Я знаю, рожать ребенка сейчас – самоубийство и грех.

– Зачем же так жестко? Скажем, это не очень… целесообразно.

– Не могу я относиться к ребенку как к раковой опухоли, которую нужно удалить. Я ждала беременности столько лет. Я отчаялась, смирилась. И теперь мне ее послали.

– Не привыкай думать о нем как о ребенке.

– Это ребенок! И никто, кроме меня, не будет решать, жить ему или умереть. Я даже тебе не позволю им распоряжаться.

– Вера! Вера! Окстись. Ну какой ребенок! Тебе сорок. Чтобы выносить, тебе нужен стационар и специалисты. Ты не сможешь кормить его грудью. А у нас нет ничего. Ни пеленки, ни распашонки.

– Все можно найти. Шер сказал, шансы родить есть. Зачем ты отговариваешь меня от того, чего я хочу больше всего на свете?

– Я, конечно, сейчас кажусь тебе стервой, но я просто мыслю здраво. Когда улягутся первые ахи-охи, начнется бесконечная борьба. Каждый чих ребенка будет проблемой. Вырастить его здоровым в таких условиях… неужели ты считаешь, что это реально? А шум! Шум, который поднимают дети? Об этом ты подумала? Младенцы визжат, Вера. И ты знаешь, кого могут привлечь их крики. И «самоубийство», как ты назвала рождение ребенка, быстро превратится в убийство. А ты эгоистично говоришь – рожу и все, никого не спрошу. Ты тут не одна.

– Эгоизм? Ты говоришь мне об эгоизме? Ну, знаешь… Кажется, кто-то эгоистично хочет помешать крепкой еще бабе родить младенца… Как ты думаешь, много ли в городе младенцев? Вместо того чтобы позитивно посмотреть на случившееся, ты требуешь, чтобы я сделала аборт.

Александра встала. Розовые пятна на ее щеках уже стали красны:

– Я всегда принимала твою сторону. Думала о твоих интересах. Когда ты… болела, я отказалась открывать новый салон, чтобы быть с тобой. По-твоему, я желала тебе зла? Или я желала тебе зла, когда помогла избавиться от чудовища, которое хотело тебя убить? Что вообще я сделала тебе плохого? Почему ты думаешь, что сейчас я руководствуюсь другими мотивами?

Она выпрямилась и огладила волосы. Свершилось чудо, перед Верой стояла прежняя Александра. Собранная, спокойная и до боли красивая. Вере даже показалось, что волосы снова уложены в аккуратную прическу, а на ногтях блеснул красный лак. Но то, конечно, был лишь отблеск солнца.

– Я всегда готова тебе помочь. Но помогать тебе делать глупости я не стану. Мне остается только надеяться, что гормоны не помешают тебе принять верное решение.

У двери она оглянулась.

– И еще. Я понимаю, что это уже неважно, но… кто отец ребенка? У тебя никого не было уже бог знает сколько времени. Мне горько, что я узнала о твоем секрете только сейчас. Ты никогда ничего от меня не скрывала.

Но Вера молчала, глядя в окно, будто там происходило нечто интересное.

– Понятно. Нам явилась Богородица. Как символично.

Александра всегда передвигалась практически бесшумно. Оглянувшись, Вера увидела, что подруги в комнате уже нет.

Стас, в своей зеленой клетчатой рубашке, в которую был одет в день знакомства, звал ее. Он хотел, чтобы она помогла ему нести что-то завернутое в черную ткань, и в голосе его слышалось недовольство. Она пыталась сказать: Стас, прости, я не могу тебе сейчас помочь, потому что занята, – но, как назло, сел голос, и из горла вырывалось только шипение. Он злился все сильнее. «Вика, помоги мне! – повторял он почти истерично. – Помоги же». Он срывался на крик, почти фальцет. Наконец голос его превратился в женский, писклявый. Вика проснулась как от удара и резко села на кровати. Сердце бешено колотилось.

Стас снился ей каждую ночь. Всякий раз он говорил: «Помоги мне», иногда жалобно, иногда с укором. Но никогда еще его голос не был таким истеричным. На часах шесть. Сквозь сомкнутые шторы пробивался тусклый серый свет. Вика размышляла, что ей следует сделать, всплакнуть ли чуток или постараться все забыть и снова уснуть. Наверное, все-таки лучше постараться заснуть. Слишком много она плачет в последнее время. Но стоило снова лечь, как сразу же стало ясно – сон больше не вернется, как ни ворочайся. Натянув джинсы и осмотрев в зеркале без особого интереса, скорее по привычке припухшее лицо, она тихо вышла во двор. Крик «помогите!» заставил ее подпрыгнуть. Казалось, прокричали прямо в ухо, и голос был точь-в-точь как во сне – женский, писклявый. И полный непередаваемого ужаса. От такого «помогите» страшно пошевелиться. Как же она не узнала этот голос во сне?

– Аида? – закричала она, стряхнув оцепенение.

– Помогите! – снова закричали за забором. – Помогите! Они здесь! Я не могу открыть ворота!

Чтобы достать запасной пульт, который они условились хранить под ступенькой времянки, ей потребовалась секунда. Но пальцы так тряслись, что не попадали по кнопке. Наконец удалось. Но ничего не произошло. Лампочка не замигала, ворота не поехали в сторону.

– Аида, я сейчас, сейчас! – шептала Вика, и все жала зеленую кнопку. Поняв, что бормочет себе под нос, она закричала: – Сейчас, я тебя впущу!

Лампочка словно умерла.

– Эй, просыпайтесь! Просыпайтесь! Эти здесь!

Кажется, села батарейка. В обычной ситуации это не было бы проблемой, в подсобке есть батарейки. Но, судя по визгу Аиды, нет времени ее заменить. И хоть бы кто-нибудь вышел. Убить этих людей мало за то, что они видят сны и знать ничего не знают. За то, что не слышат ее, не спешат на помощь. Пойти разбудить кого-нибудь ударом по голове? Но как оставишь Аиду?

– Вика, они здесь! – В голосе девушки сквозило уже нечто большее, чем ужас. В ворота забарабанили. – Открой! Открой!!! Мне страшно!

– Я стараюсь! Еще секунду! – И главное, никак эти ворота с места не сдвинешь. Она снова схватила пульт. Он должен сработать. Ну пожалуйста!

Мысленно она умоляла Аиду: не кричи так, я ведь могу умереть от страха и тогда ничем уже не помогу.

– Аааоооыа!

Укусили или еще нет? Лампочка слабо блеснула, и ворота поехали в сторону. Правда, почти сразу же остановились. Батарейка умерла, но ее последнего вздоха хватило для того, чтобы в воротах образовалась щель, через которую Аида ввалилась во двор. Она споткнулась о лопату и упала, но сразу же вскочила на ноги. Лицо красное, перекошенное, но Аида жива и невредима. Тяжело дыша, она подняла лопату. Во двор уже лез этот. Вытянутое лицо с ввалившимися щеками, прямые русые волосы, оттопыренные уши. Размахнувшись, Аида ударила мужчину плашмя по голове, но он лишь покачнулся, недовольно заурчал и вцепился в ворота. Вика зажмурилась и с размаху ударила этого по затылку тяпкой. Отважившись открыть глаза, она увидела, что мужчина, кажется, повержен. «Иииииэх», – взвизгнула Аида, пытаясь отсечь голову преследователя лопатой. Та увязла в теле, так что пришлось наступить мужчине на плечо, чтобы выдернуть ее. Один готов. Аида уже била лопатой второго. Просто аттракцион в парке развлечений – из двери неожиданно показывается голова чудовища, которую нужно огреть дубинкой.

– Сколько их? – спросила Вика, поднимая тяпку. Очередное существо, оказавшееся более проворным, чуть не схватило Вику за волосы.

– Четверо.

Удар лопатой заставил мужчину передумать. Но и с изувеченной рукой он не сдавался, пытаясь довершить начатое.

– Кто-нибудь! Помогите уже! – кричала Вика, размахивая тяпкой.

Наконец существо сдалось, упало на землю, продемонстрировав внушительный зад, обтянутый синими трико. На ногах – черные резиновые сапоги. Фланелевая рубаха задралась до самых подмышек, обнажив изуродованное тело, – набухшие вены и пятна синяков образовали подобие географической карты. Из времянки выскочил Саня в майке и трусах. Но девушки уже почти управились с третьим пришельцем – женщиной с длинной косой, несмотря на лето одетой в рейтузы. Одолеть четвертого, подростка, почти еще ребенка, тоже не составило особого труда. Саня сориентировался быстро. Деловито разделался с парнишкой парой ловких ударов. Литые мышцы на руках бугрились при каждом движении. Саня даже не вспотел, тогда как обе девушки едва не задыхались.

Вика с трудом втянула в грудь воздуха и тихо всхлипнула:

– Что ты там делала?

– Рвала сныть, – лицо Аиды все еще было багровым от напряжения.

С испугу Вика решила, что та рехнулась.

– Сами же ноете, что нет никаких витаминов, – вытерла нос Аида. – Я хотела сварить кашу, пока все спят.

Вика уселась на ступеньку времянки, глядя на свои ладони, на которых уже надувались пузыри мозолей. С непривычки она натерла руки тяпкой.

– Хорошую кашу ты заварила. Я думала, задохнусь и сдохну.

– Их никогда здесь не было! Я и отошла-то всего на пару метров. Думала – нарежу травки, делов-то. А ворота заклинило.

Стресс все-таки сделал свое дело: Аида принялась рассказывать Сане свой рецепт каши со снытью:

– На вкус получается почти как с тыквой. Главное, побеги брать только молодые и траву обдать кипятком, чтобы вышла горечь. Нас со Стасом мама такой кашей кормила, когда мы были маленькие. Я ее хорошо ела, а Стас не любил, – девушка заплакала.

Похлопав ее по спине, Вика поднялась и пошла в дом. Вернулась она с новой батарейкой и бутылочкой успокоительного. Руки у Аиды тряслись, поэтому капли ей накапал Саня.

– Ох, Стас…

– Стас, – эхом повторила Вика и тоже заплакала. Девушки, наконец, обнялись. Саня смущенно топтался рядом.

– Скорее всего, это были какие-то залетные, но, я надеюсь, всем ясно, что не надо выходить по одиночке и с пустыми руками?

– Понятно, Викочка, понятно, – Лидия Вячеславовна рассматривала трупы.

– Дачники, – предположила она, – из садоводства. Видите, как одеты?

– Или бомжи, – вставил Саня.

– Бомжи сюда не доберутся. Нет, это наши соседи, зашли в гости. Вика! У тебя кровь на руках!

Вика посмотрела на ладони:

– Натерла. И спина болит.

– Ты бы прилегла.

– Так и сделаю.

Войдя в комнату, Вика бросилась на постель, но тут же услышала стук в дверь. Аида вошла робко, присела на краешек кровати:

– Тебе плохо?

– Скорее, хорошо. Потому что я жива. Просто хотела побыть одна.

– Спасибо, что спасла меня, – Аида охрипла от волнения.

– Не вопрос.

– Ты рисковала жизнью. А могла бы от меня избавиться. Как от занозы в заднице.

– Дурацкая шутка. Ты все, что у меня от него осталось, – наконец сказала Вика, – если бы с тобой что-то случилось, я бы себе не простила.

– Ты извини, я хамила тебе постоянно.

– Я тоже хороша.

– И еще. Из-за Игоря не беспокойся. Я никому не скажу.

В комнате стало тихо, только слышно было, как тикают часы.

– Знаешь, как я поняла? – оживилась Аида. Вика вяло изобразила интерес.

– Я нашла у него карту клуба «Монреаль». Он был почетным членом. И знаешь что? Он хранил ваши фотографии. Не волнуйся, я их сожгла.

Вика молчала.

– Ты же не администратором там работала, правда? Ты, конечно, извини, но какой из тебя администратор…

Спохватившись, Аида поправилась:

– Я имела в виду… просто ты так хорошо танцуешь, у тебя такая фигура, что тебе… глупо работать администратором.

Вика едва слышно засмеялась.

– В общем, это я виновата, – вздохнула Аида. – Ты могла Стасу и не врать. Это я придумала, что у нас строгая семья. И что мама никогда не позволит Стасу встречаться с такой девушкой. Хотела тебя позлить. А мама на самом деле добрая.

Аида взяла Вику за руку, от чего та поморщилась:

– Я с ним не танцевала вообще-то, а спала.

– Но потом ты встретила Стаса? И поняла, что это любовь? А Игорь тебя не отпускал, так?

– В общих чертах – да. Почему ты промолчала?

– Сначала я не верила, что ты любишь Стаса. Но потом я это поняла. Я вообще не очень хорошо понимала, что значит любовь. А Самохвалов был плохим человеком.

– Ты рассуждаешь как ребенок. Все не так просто. Когда-то он не был для меня плохим человеком. Не падай в обморок, но он мне даже нравился. Но Стас действительно все изменил. Я поняла, что такое благородство. Сила. Порядочность. Ради него я готова на все.

А Игорь… он жестокий. Когда увидела его в самолете, думала, с ума сойду.

– Стас бы все понял. Он не стал бы тебя осуждать!

– Я и не хотела его убивать. Но он, когда пьяный, – настоящее чудовище. Сказал, что, если я с ним не пересплю, все расскажет Стасу о нас… Оскорблял меня. Ударил. Хотел изнасиловать. В общем, я словно обезумела. Сама от себя не ожидала. Только не спрашивай о подробностях.

– Это был нож для колки льда? Я нашла его за воротами.

– Да, я сразу его выбросила.

– Если Стас вернется, я ему ничего не скажу, – торжественно пообещала Аида, и поправила сама себя: – Когда он вернется.

Довольная, она растянулась на кровати, но тут же, что-то вспомнив, снова повернулась к Вике:

– Я же хотела кое-что тебе рассказать. Про одного из наших парней.

– Саня хороший парень. Если тебе нужно мое благословение.

– Прекрати! Я не о нем. Я про Дорогана.

– Что с ним?

– Не знаю еще. Он что-то пишет и прячет. Пишет и прячет. А когда я полезла в стол, чтобы посмотреть, он меня чуть не прибил.

– И правильно сделал.

– Что-то с ним не то. Говорил мне Саня, что он подозрительный, а я не слушала.

– Я бы тебя тоже отшлепала, если бы ты лазила по моим вещам. Надеюсь, ты не затеяла новое расследование?

– Первое, между прочим, удалось.

– Как долго они горят!

Трупы шипели и пузырились в ровном пламени.

– Мы похожи на пожарных, – сказала Аида из-под ватно-марлевой повязки и плеснула еще розжига.

– Не лей много. Нас могут заметить, – посоветовал Шер.

Аида поворошила в костре палкой и вдруг выпрямилась:

– Тихо! Кто там?

– Я же говорил, не подливай!

По лугу молча и резво бежала черная собака. За ней шли трое. Точнее, мужчина нес на руках женщину, а рядом шагал ребенок с ружьем. Мужчина покачивался, будто пьяный.

Подбежав, собака стала с лаем носиться вокруг костра. Потом ткнулась носом Сане в колени и, чуть прихватив зубами брюки, попыталась поднять его с места. Ребенок побежал вперед, истошно крича:

– Э-ге-гей! Чего стоите? Помогите! У нас встала машина!

Выронив из рук лопату, Вика рухнула, как подкошенная.

– Ничего, обморок, – сказал Шер, присев на корточки.

– Неужели нельзя было сохранить ему жизнь? Вы могли его связать и лишь потом дать лекарство, – ворчал Шер.

– «Мои опыты, – вместо ответа зачитал Стас – Подопытные: тетя Валя, 45 лет, и тетя Зоя (возраст не знаю). Колол руку иголкой, колол вилкой. Не реагировали. Вывод – не чувствуют боли.

Вырвал зубы тете Зое. Кровь не шла.

Резал руку ножом. Кровь не шла.

Кажется, не видят и не слышат. Разрезал живот. Там кишки. Червей нет.

Ногти растут.

Волосы растут. Корни волос – полсантиметра за три дня».

– Фу, – Александра принюхивалась к содержимому открытой банки, но «фу», по всей видимости, относилось к записям Игната, – псих ненормальный. Убивать таких надо.

– У него просто сознание ребенка. Дитё в теле великана. Он ставил «опыты».

– Ну, знаете, Георгий Яковлевич, – Александра стала яростно мешать то, что вывалила в миску, – хорошо «дитё»! Сева со своими выкрутасами с ним рядом не стоял. Он забавлялся с людьми. Резал их, колол.

Нормальный ребенок станет такими вещами заниматься?

– Да вы подождите возмущаться, – вмешался Стас. – Слушайте дальше: «Эксперимент номер один. Привел к ним мужчину, который привозит воду. На вид здоров, возраст – лет двадцать пять (не знаю точно, документов не было). Дал его укусить. После того как тятя Зоя его укусила, прошло сорок пять секунд до того момента, как ему стало плохо. Эксперимент два. Дал укусить женщину. Возраст – пятнадцать лет. После того как ее укусили, прошло три с половиной минуты до того момента, когда ей стало плохо. Вывод: женщины заражаются дольше? (Проверить)».

– Он наблюдал с секундомером в руках, как страдают люди. Девочке было пятнадцать лет! Да его душить нужно было медленно! Меня сейчас стошнит, – Александра с грохотом поставила миску на стол.

Первым заговорил Шер:

– Разумеется, его ничто не оправдывает. Передайте мне, пожалуйста, соль.

– Доварите без меня? Лучше помогу Сане чинить джип. Надо же, встали возле самого дома. Чуть-чуть не доехали.

Стас ушел и какое-то время в кухне было слышно лишь постукивание ножа.

– Как себя чувствует Каролина? – тихо спросила Александра.

– Молчит пока, но еще заговорит. Дайте ей время, и она покажет, на что способна. Редкая сила воли. Удивительная способность к регенерации. Не подцепить сепсис с таким количеством ожогов… Они пытали ее утюгом. Прикладывали к лицу, знали, как мучить женщину. Резали ножом. Другой умер бы от болевого шока. Но на ней все заживает, как на собаке.

– Дай-то Бог. Я бы столько всего выдержать, наверное, не смогла.

– Не скромничайте. Я не видел столь сильных женщин. – Александра потупилась. – Но сейчас меня беспокоит ваше самочувствие. Вы плохо спите, это видно.

– А что мне сделается? Я же сильная. По крайней мере все так считают.

– Вы, безусловно, сильная. Но я вижу, вас что-то тревожит.

– Вы знаете, что меня тревожит. Время идет, а Вера все не может принять правильное решение.

– Но почему вы считаете, что единственно верное решение в ее положении – аборт? Ребенок стал бы угрозой, если бы у нас не было этой дачи. Мы в безопасности. И еще. Вы меня извините, конечно, но Вере пора перестать ходить у вас на помочах.

– Все не так просто. Дело не только в том, появится ли на свет этот ребенок, а в том, что это будет за ребенок.

– Боже. Вы меня пугаете.

– Георгий Яковлевич, я могу говорить с вами откровенно?

Шер наклонил голову, прижав руку с вилкой к груди.

– Мы с Верой лучшие подруги. С самого детства. Она напрасно думает, что может обвести меня вокруг пальца. Она не говорит, кто отец ребенка. Но именно ее скрытность дает мне повод думать…

– Почему вы считаете, что я должен это знать?

– Потому что, если я права, то лучше ему не рождаться.

– Вот как? Его отец – Сатана?

– Нет, Верин муж.

– Почему это так ужасно?

– Может быть, вам будет легче понять, если я скажу, что именно он ударил Веру ножом.

– Кажется, я начинаю понимать.

– Дело даже не в том, что он неотесанный болван и хам, который жил за ее счет. Сейчас речь не об этом. Гораздо важнее то, что он – алкоголик. Агрессивная личность. Напившись, он не мог держать себя в руках. Причем, если вы представляете себе богемного типа, музыканта или художника, то вы сильно ошибаетесь. Ее муж был самым что ни на есть примитивным существом. Быдло, которое работает на стройке, а напиваясь, буянит. От такого не может быть нормальных детей.

– Боже мой. Зачем она, тонкая женщина, жила с таким?

– Это и для меня загадка. Жалела, наверное. Вечно она всех жалеет. Верила, что он может измениться. Каждый раз, когда она собиралась его бросить, он клялся, что исправится. Что найдет приличную работу. Что они будут жить, а не прозябать. Она верила. Но как только он понимал, что прощен, то о своих обещаниях сразу же забывал. Снова пил и гулял. «Это вы ни черта не делаете, а я устаю, мне нужен настоящий отдых». Последствия его «настоящего отдыха» – запущенный алкоголизм. Ребенок может быть дауном. Имбицилом. Есть мужчины, от которых нельзя рожать, понимаете? Но у Веры хватило жалости и на то, чтобы забеременеть. Она просто боялась мне об этом сказать.

– Но что можно сделать сейчас?

– Вы же врач. Кое-что можно сделать. У меня с ней из-за этой беременности испортились отношения. Но вас она уважает. К вам она прислушается. Отговорите ее.

– Я этого сделать не могу, даже если бы хотел. – Шер стал активнее мешать в своей миске. – Это ее ребенок, и решать только ей.

– Да ничего она не может решить! Ничего. Она попросту не справится. Говорить «не суйте нос в мою жизнь» могут только те, кто хоть чего-то сам в этой жизни добился. А Вера всю жизнь плывет по течению. Вы не представляете, как мне приходится ее тормошить.

– Уверен, вы преувеличиваете. Она просто мало верит в себя и слишком верит в вас. А ведь она одна одолела бандита. Я не считаю ее такой уж беспомощной.

– Я понимаю, что кажусь грубой и заносчивой. Но у нас откровенный разговор. Она слишком нежна для этого мира. Она не знает, как лечить. Как зарабатывать деньги. Как оплачивать квитанции. Во всем ей нужна помощь. Ее так называемая семья существовала только на то, что я им подкидывала. И не надо осуждать меня за излишнее участие в ее жизни. В моей помощи корысти нет. Я никогда ничего не просила взамен, кроме дружбы.

– И тем не менее я считаю лишать ее этого ребенка – непорядочно.

– Но этот младенец будет несчастьем не только для нее, но и для всех нас! Вы же это понимаете. Он может родиться больным! Что тогда с ним делать?

– Вот родится, тогда и разберемся.

– Понятно. И вы туда же. «Младенец, как это здорово, у-сю-сю». Но мне казалось, Георгий Яковлевич, что вам небезразлична судьба Веры. Что вы к ней хорошо относитесь.

– Разумеется.

– Я имела в виду, что этот ребенок, скажем так, не в ваших интересах.

– Простите?

– Вы прекрасно понимаете, о чем я.

– Ну вот. Попробуйте, пожалуйста. Я не пересолил? Этот разговор заставил меня отвлечься от готовки.

Да, ее здесь определенно никто не любит. Конечно, не так как Каролину, но все же. Если Каролину не любили открыто, то ее, Александру Калашникову, не любят, стараясь это скрывать. Но с недавних пор она, если можно так сказать, заменила им Каролину. Та ведь теперь – мученица, чуть не святая. Вот Лидия Вячеславовна. Негласно назначенная домоправительницей, она раздает приказы направо и налево. Но, если обращается к ней, непременно добавляет: «Если вам, конечно, не в тягость». Это настолько тонкая насмешка, что Лидию Вячеславовну на место-то не поставишь. Саня тоже не сумел скрыть удивление, когда она вызвалась съездить с ним за продуктами и в аптеку. Спросил: «Вы уверены? Вы же раньше не ездили. Может, я кого другого возьму?» Саня не договорил, но в глазах его явно читалось продолжение: «Кого-нибудь не такого заносчивого».

Все друг с другом на «ты», всем уже придумали прозвища, и только ее называют по-прежнему «Александра» и на «вы». Да и плевать, не привыкать. Никогда она не искала всеобщей любви. Жалко только, что Вера не разговаривает, дуется. Смотрит недоверчиво. Закрылась на сто замков. Ребенок зреет в ней, как яблоко раздора. Если на мнение остальных Александре было плевать, то Верина холодность ранила больно.

И ни до кого ведь не достучишься. Стоило только заикнуться о том, что ребенок станет обузой, как ее сразу заклевали. Списали ее заявление на женскую ревность, обвинили в черствости, цинизме и даже зависти. Она пыталась говорить об этом с Шером. Надеялась, что он, как врач, поймет правильность ее аргументов. Но Шер тоже сделал вид, что ничего особенного не произошло, и волноваться не о чем. Даже он не пожелал ее поддержать.

Раньше, вставая ночью за водой или таблеткой, Вера спрашивала: «Алекса, тебе захватить что-нибудь?» Теперь не спрашивает, хотя прекрасно знает, что она не спит. Обида, вот что ей мешает заснуть. Обида не сиюминутная, та, которая рассасывается после обмена колкостями или извинениями, нет, это обида всепоглощающая. Разумеется, Верина жизнь – это только Верина жизнь. Но ее, Александру, терзает гадкое чувство, что подруга предала ее, поступила нечестно. Они были вместе и в горе, и в радости, не имели друг от друга секретов. Но случилась эта беременность, и Вера словно отгородилась высокой стеной. Никогда она не подозревала за Верой такой чисто женской изощренной жестокости. Неужели она могла так ошибаться? Сначала подруга плачет у нее на плече, жалуется на мужа-обидчика. И все ради чего? Чтобы тайком с ним встречаться, забеременеть от него? Вера даже не сказала, кто отец ребенка. Александре дали понять, что не ее это дело.

Нужно широко смотреть на вещи, видеть во всем светлую сторону, уметь прощать. На этих китах можно построить счастливую жизнь. Но почему-то именно сейчас не получается. Таблетки, которые лежат в кармане пиджака, вот что немного примиряет ее с действительностью. Найдя их в аптеке, она обрела уверенность. Будто снова взяла в руки свою судьбу. Проворочавшись несколько ночей без сна, Александра наконец решилась. Никогда не позволяй течению нести тебя туда, куда тебе не хочется. Если ты уверен в своей правоте – действуй. А она уверена в том, что поступает правильно. Еще один секрет – не камень, не пригнет к земле. Если все кругом заблуждаются, это не значит, что и она станет закрывать глаза. Таблетки растворятся в чае без следа. И оставим сантименты. «Месть», – скажут ей. «Здравый смысл», – ответит она.

Веры что-то долго нет. Прошло, наверное, минут пятнадцать с тех пор, как она на цыпочках покинула комнату. Александра повернулась к стене, подышала, пытаясь согреть подушку, но уснуть не получалось. Да что с ней, в конце концов? Может быть, ее опять тошнит? Александра подождала еще несколько минут. Затем встала и тихонько спустилась вниз. По дороге проверила туалет – пусто. Нет Веры и на кухне.

Рекс обрадовался, побежал через освещенный луной двор. Послышался звук отъезжающей машины.

И тогда она поняла, к кому поехала Вера так поздно. И почему ничего ей не сказала. Несмотря на то что никогда не была мерзлячкой, Александра почувствовала, что вместо позвоночника у нее ледяной столб. Уехала. Одна. Ночью. У нее гормоны, она не думает головой. На ватных ногах Александра добралась до маршрутки. Лучше не думать о том, что с ней сделают, если увидят, что она забрала последнюю машину.

Она даже не стала прогревать двигатель. Тревога сменилась холодной яростью. Ребенка не должно быть, и все тут. Вера – сама ребенок, сегодня она продемонстрировала это в полной мере. Живет эмоциями и совсем не понимает, что происходит вокруг. А остальные ей подыгрывают, никто не хочет брать на себя ответственность. А она возьмет. Слушать больше она никого не намерена.

Она впервые в жизни ехала с выключенными фарами. Оказалось, это не так уж сложно, ведь дорога совершенно пуста. Верин джип – и путеводная звезда, и цель. Поначалу еще была надежда, что Вера просто хочет прогуляться. Но, когда за «Ленино» джип свернул на проселочную дорогу, сомнения развеялись. Под огромным плакатом «Вакцина Х – первый шаг на пути к здоровью» указатель: «Сельскохозяйственный кооператив „Зимний сад“ 2 км». Александра припарковалась у обочины.

Можно было догадаться и раньше, но она слишком мало спит и потому плохо соображает. А ведь все ясно как божий день. То, что Вера беременна от мужа, у нее еще хватило ума смекнуть, но о том, что муженек мог спастись, она не подумала. Александра мрачно усмехнулась. Вера в своем репертуаре. Сплошные порывы. Однако неужели она так в ней ошибалась? Неужели секреты были всегда?

Александра уже бывала в «Зимнем саду» вместе с Верой, когда та еще не развелась с мужем, и дорогу худо-бедно помнила. Там и не нужно ничего помнить – не сворачивай никуда и попадешь куда нужно.

Это поначалу прогулки под луной были полным безумием, теперь при ней флакон с формалином. Первый километр она прошла бодро. Принюхавшись и решив, что пахнет слабо, она полила еще формалина на пиджак. Оказывается, слежка – дело совсем не сложное. И на дороге, освещенной яркой луной, не так уж жутко. Кругом чистое поле. Далеко впереди быстро шагает Вера.

В одном из домиков светятся окна. Действительно, почему бы людям там не выжить? Как решительно топает Вера. А ведь клялась и божилась, что эта страница биографии закрыта навсегда.

Женщина, – уже не понять, молодая ли, зрелая, настолько она была растрепана и измождена, – тихо вышла навстречу и встала посреди дороги, раскинув руки. Будто пыталась преградить Александре путь. Глаза у нее при жизни были, наверное, темными. Волосы, – прежде две косы, – свисали по бокам лица двумя сосульками.

Забыв, что облита формалином, Александра попятилась. Нет, к этим невозможно привыкнуть. И надо держать ухо востро. Но формалин работает, раз ее до сих пор не тронули.

– Кыш, – сказала она женщине, – кыш. Потом устыдилась своей глупости. Перед ней не гусыня, не бездомная собака, в конце концов. – Дай пройти, – попросила Александра шепотом и добавила: – Пожалуйста.

С таким же результатом можно было обратиться к столбу. Чертова баба, что ей нужно?

– Уйди ты, дурища. – Неужели придется обходить по траве? Или попробовать пройти мимо по дороге? Страшно, но что делать? Баба такая безвольная, вялая. Александра стала медленно продвигаться вперед.

Может быть, женщина ее и не чует, но звук шагов различает точно, потому что повернула голову. Боже, как страшно. В какой-то момент показалось, что эта сейчас бросится, и Александра выставила вперед нож. В ответ на движение ножа эта закрыла живот руками и отшатнулась. Чудо или совпадение? Луна вынырнула из-за облаков, и стало видно, какой у женщины живот. Месяц седьмой-восьмой. И это существо попыталось защитить свой плод? Неужели такое возможно? Длинная бесформенная юбка сползла на бедра. Беременная застонала и плотнее прижала к себе руки. Александра увидела, как над ее пальцами проступила и исчезла крохотная пятка. Ребенок сучил ножками, привлекая внимание матери к своей персоне.

И мать отвечала ему – старалась прижать руки к тому месту, где ее лягнули, но всякий раз не успевала.

Она была явно медлительнее плода. Александра не плакала уже много лет, но сейчас глаза предательски защипало. Какой художник сможет передать всю трагичность момента? Луна, светившая из-за головы беременной женщины, напоминала нимб.

Одна слеза все-таки скатилась. Никогда в жизни вид женщины на сносях не вызывал в ней умиления. Но сейчас беременность впервые открылась перед ней как есть, во всей своей мистичности. И увидеть ее, почувствовать, заставила ее эта, а не живая женщина.

Неужели эти способны производить потомство? Может быть, плод не заражается от матери? Может быть, в теле женщины находится живой ребенок? Ее нужно как-то изловить. Следует позвать подмогу. Может быть, Шер сумеет извлечь этого ребенка? Загнать женщину в машину и попытаться связать? Рискованно. Окликнуть Веру? Ехать назад? А если беременная уйдет? И что делать с Верой? Господи, голова кругом. В одном Александра была теперь уверена – давать таблетки Вере она не станет. Она, Александра Калашникова, со всей ответственностью заявляет, что передумала.

В крайнем возбуждении Александра подошла слишком близко.

Георгий Яковлевич не курил уже много лет. Не то чтобы он боялся заработать рак легких, которым доктора пугают пациентов. Просто расхотелось. Проснулся в один прекрасный день и подумал: больше не хочу. Но сегодня, увидев в ящике стола пачку, так же внезапно и отчетливо понял: «Хочу курить, и все тут». Ночи становились все холоднее, и уже неуютно было стоять на улице в одной футболке. Но сигаретный дым примирял с холодом. Стоит бросать курить на несколько лет из-за одного этого момента – ты закуриваешь неожиданно для самого себя ароматную сигарету. Пять минут такого грешного, но такого искреннего удовольствия. Рекс, который, конечно же, с радостью составил ему компанию, крутился под ногами. Время от времени доктор рассеянно поглаживал пса по голове.

Шер выдувал дым в ночное небо, любуясь тем, как красиво мерцают звезды сквозь эту пелену, и размышлял, не разбудить ли Саню, Стаса, Дорогана. Но от того, что он им скажет, уже ничего не изменится. Можно не торопиться. Он, конечно же, посветил фонариком за воротами. Хотя можно было этого и не делать. И так все ясно.

Георгий Яковлевич посмотрел на истлевшую сигарету. Достать, что ли, еще одну? Послышался звук подъезжающей машины. Рекс заволновался, бросился в темноту. Хлопнула дверца. Вера появилась бледная, тихая, почти бесплотная. Сейчас стало заметно, как она похудела. Надо будет ей сказать, что в ее положении терять вес – преступление. Продуктов, слава богу, хватает, а остальное лишь вопрос дисциплины. Джип, фыркнув, замолчал, погасли фары. Вера поначалу растерялась, когда луч холодного голубоватого света выхватил ее из темноты, отпрянула, но потом узнала его. Георгий Яковлевич еще раз посветил ей в лицо фонариком, пытаясь разобрать, смущение ли на нем, стыд или оно дерзко-независимо. Но не смог понять.

– Не спится? – Шер все-таки достал сигарету.

Вера быстро взглянула в его лицо.

– Нехорошо, Вера. Я уже начал волноваться. Если бы я знал, где вас искать, то поехал бы за вами, и моя смерть была бы на вашей совести. Но, слава богу, вы вернулись. Встретили этих? На вас напали?

– Георгий Яковлевич… Мне действительно не спалось, и я решила прогуляться.

– Одна, ночью? Вам не кажется, что это слишком эксцентрично даже для вас?

– Я была осторожна. И взяла с собой формалин.

– Да, действительно, пахнет формалином. Не очень, кстати, полезно для плода. Вы, Вера, – феномен. Вы так робки в одних вопросах и так смелы в других, что я не успеваю удивляться вашим поступкам. Может быть, расскажете, куда вы решили прокатиться так поздно, да еще в одиночестве?

– Эта касается только меня.

– А мне вот кажется, это касается всех. Потому что вы взяли машину.

– Я вернулась. Я цела. Все хорошо. Больше я никуда ездить не собираюсь. Кроме вас, никто ничего не знает. Вам достаточно моего обещания больше никогда так не поступать?

– Раньше было бы достаточно, но обстоятельства изменились. Не то чтобы я требовал от вас искренности, но все же… Вы просите помощи, но при этом не выкладываете все карты на стол. Как-то нечестно получается.

– Если я чего-то не рассказала, это не значит, что я вам не доверяю.

– Куда вы ездили, Вера? – жестко спросил Шер.

– В кооператив «Зимний сад». Тут рядом.

– К мужу?

– К нему.

– Интересный поворот. Он что, жив?

– Да. Там все выжили. Я не могла не повидать его, раз он так близко.

– Вы уж извините, но я говорил о вас с Алексой, и она сказала, что вы расстались. Она не говорила прямо, но я понял, что он был ужасным человеком. Это он напал на вас? Вы уверены, что вам нужно было его навещать?

– Все не так. Точнее, не совсем так. Он не чудовище. И в том, что произошло, есть и моя вина. Просто в сложный момент у него сдали нервы, а я не поддержала его.

– Нет оправданий тому, кто поднимает на женщину руку. Как, интересно, Александра вообще допустила, чтобы вы с ним жили?

– Она и не допустила.

– Но зачем вы поехали к нему сейчас? Хотя, кажется, я понимаю. Сказать о ребенке?

Женщина молчала.

– Ты, Вера, удивительная дура, – доверительно сообщил Шер.

Доктор строго посмотрел на сигарету. Та тлела слишком быстро, а вместе с нею и удовольствие.

– Вы несправедливы. Я поехала в Таиланд, чтобы развеяться и все забыть. Я не собиралась больше его видеть. Но беременность, действительно, все меняет. Я решила – если он жив, он имеет право знать про ребенка! Я должна была рассказать. Просто рассказать! – Вера тронула доктора за рукав: – Забудем. Я хотела поговорить о другом. Об этом кооперативе. Там пять работников, не считая моего мужа. И все живы.

– Мы тоже живы. И нас больше.

– Но мы живы, потому что осторожны. А они потому, что их не кусают.

– Не кусают?

– Эти на них не реагируют. Даже близко не подходят. Муж сказал, какой-то доктор сделал прививку.

– А муж… психически здоров?

– Здоров, здоров. Уверяю вас. Я сама видела: эти проходят мимо, даже не обращая внимания. Говорю вам, этот врач – человек, который нам нужен. Он создал вакцину или противоядие, называйте как хотите.

– А что делал доктор на ферме?

– Он ищет тех, кто выжил, и делает им прививку. Поедемте к ним, Георгий Яковлевич. Вы их сами увидите. У них иммунитет, говорю вам. Нам тоже нужна такая вакцина!

– Я ненормальный, раз это слушаю.

– Я говорю правду. Поедемте. Только надо сделать так, чтобы Александра не узнала.

– Она уже узнала.

И, увидев на лице Веры испуг, Шер сказал тихо:

– Ты меня ошарашила своими новостями. Я не сказал тебе то, с чего должен был начать. Она сама поехала тебя искать. Видимо, обо всем догадалась. Сложила два и два. Уверен, последние дни она следила за тобой.

– О, Господи. Алекса. Она уехала одна? – Вера прикрыла рот рукой.

– Как и ты. Сейчас же модно уезжать из дому, никому ничего не сказав. Натворила ты дел, Вера.

– Алекса… Ну почему так!

– Не время плакать. Надо думать, как ей помочь. Что меня радует в этой истории – она, судя по всему, тоже прихватила с собой формалин. Надеюсь, она в безопасности. Нужно просто вернуть ее до того, как все проснутся.

– И забыть обо всем, что произошло сегодня ночью.

– Да. Забыть.

– Это очень странно.

– Что странно?

– Искать человека, которого нельзя окликнуть. Все время хочу крикнуть: «Ау! Александра!»

– Раз машина стоит, значит, она до сих пор здесь, – сказал Шер, и добавил про себя: «И скорее всего, что-то случилось».

Доктор тихо вскрикнул и отвел рукой ветку, хлестнувшую его по лицу:

– Эти елки как специально вырастают. Я же светил туда фонариком, ее там не было.

– Вы светили левее.

– Разве? А я и не заметил. Одна елка на гектар, и в ту я исхитрился врезаться.

– Дальше будет еще хуже. Впереди, между нами и фермой, видите – кусты. Извините, Георгий Яковлевич, это из-за меня мы заплутали. Теперь придется пройти лишнего.

– Ничего.

– И вообще, вы здесь из-за меня.

– У меня есть и свой интерес – этот странный доктор. Если он, конечно, существует.

Какое-то время они шли молча.

– Ваш муж, значит, работает на ферме? – начал Шер. – Человек, так сказать, физического труда?

– Вас это удивляет?

– Немного. Просто вы преподаете музыку… – Шер чертыхнулся: – Нет, это не кусты. Это непролазная чаща.

– Днем тут не так мрачно, клянусь вам. Тут очень красивые места.

– Это прекрасно. Фонари еще, как назло, не горят.

Сделав еще пару шагов, Вера вскрикнула. На них смотрели с круглого белого лица два огромных светящихся глаза. Существо не шевелилось, они тоже встали как вкопанные. Затем нечто бесшумно растворилось в ночи.

– Эта сова меня чуть до инфаркта не довела, – выдохнул Шер. – А медведи, случайно, здесь не водятся?

– Ну какие медведи…

Рекс тихо заскулил, припал к земле. Собаке явно было страшно.

– Чует этих? – шепнула Вера и стала прислушиваться. – Мне кажется, или кусты трещат? Выключите фонарик.

Лунный свет позволял различать лишь очертания предметов. Кусты действительно трещали. Возился кто-то крупный. Если бы Рекс бросился на звук, можно было бы не сомневаться – там кто-то живой, но… Пес был напуган. А раз так, значит, они имеют дело с этими. Они притихли, пытаясь расслышать, не раздастся ли человеческий голос, не чиркнет ли зажигалка. Вера шагнула назад и, угодив в лужу, ойкнула.

Сломалась ветка. Совсем рядом! Вера зажала рот руками.

Кусты неожиданно раздвинулись, из них вывалилось нечто черное, массивное и ужасное. Нервы не выдержали. Вера побежала, не разбирая дороги. Страх гнал ее вперед, хоть она и слышала, как Шер прошипел за ее спиной: «Вера! Вера! Постой! Это корова!»

Какая глупость, испугалась коровы. Нервы действительно ни к черту. Еще потеряла левую туфлю, поранила ногу о камень или ветку. Надо возвращаться. Интересно, удастся ли найти туфлю?

Тошнота накатила стремительно. Раздвинув ветки, Вера дала волю желудку. Как неудобно. Кажется, она уже вывернулась наизнанку, но облегчение все не наступало. Закружилась голова. Вера утерлась, стараясь дышать глубоко. Теперь все, можно идти.

Как только она вышла из кустов, под ноги бросился Рекс.

– Все из-за тебя, – Вера потрепала пса по голове, – никогда не видел коровы?

– Георгий Яковлевич! – позвала она шепотом, но Шер не ответил. – Ты можешь приносить хоть какую-то пользу? – обозлилась на собаку Вера. – Ищи давай.

Но Рекс лишь прижался к ее коленям. Причина волнения собаки выяснилась очень скоро. Кусты тихо затрещали.

– Георгий Яковлевич?!

Рекс едва не повалил ее на землю, когда из кустов показалась светлая шевелюра.

– Алекса!

Лунный свет посеребрил волосы Александры. Ей каким-то образом удалось сохранить не только достоинство и грацию, но и немного ироничное выражение лица. Появившись из-за кустов, она ненадолго замерла, будто давая себя разглядеть. Даже с мертвыми, «вареными», глазами она была красива. Вены, опутавшие шею, не могли скрыть того, какой ровный, подтянутый у Александры овал лица. Как пухлы и притягательны губы. Рекс скулил. Вера готова была поклясться, что Александра взглянула на собаку гневно. Казалось, сейчас она как обычно скажет: «Рекс, заткнись, прошу тебя. Без тебя голова болит». Но Александра быстро и решительно направилась к подруге.

– Нет! Алекса! Нет! – попятившись, Вера уперлась в сетку, пошла вдоль забора. – Не делай этого!

– Вера! – выкрикнул Шер. – Ты где?

Вера вжалась в сетку, захлебываясь слезами.

– Вера! – Шер был уже совсем близко.

– Она здесь! Алекса здесь! Она…

Чья-то рука высунулась из ветвей и схватила Александру за волосы. Спаситель оказался высоким, худым и очень сильным. И это был не доктор Шер. Пригнув голову Алексы чуть не к самым коленям, он стал наносить удары молотком так ловко и умело, будто забивал гвозди. Наконец Алекса мешком упала на землю. Вера бросилась к подруге.

– Не надо, – сурово сказал мужчина, снимая байковую фуфайку, чтобы накрыть лицо Александры. Вера жестом остановила его, продолжая вглядываться в изувеченное лицо подруги. Мужчина обхватил себя руками за плечи, которые подрагивали под тонкой футболкой не то от холода, не то от нервного возбуждения.

– Алекса… Зачем? Зачем?

– Извини. Ничего нельзя было поделать.

– Знаю. Как ты здесь оказался?

– Услышал, как ты орала. Трудно было не услышать. Мне очень жаль.

– Какая ирония. Ты всегда говорил, что хочешь ее убить.

Появился Шер. Доктор мрачно осмотрелся и вопросительно взглянул на Веру.

– Познакомьтесь, Георгий Яковлевич. Анатолий. Мой бывший муж.

– Наслышан о вашей чудесной вакцине.

– Что вы все помешались на этой вакцине? – Анатолий проигнорировал протянутую ему руку и принялся отряхивать штаны, но вдруг покачнулся, едва не потеряв равновесие.

– Что с вами, Анатолий? Вам плохо? – Шер с опаской вглядывался в лицо Вериного мужа. Даже в слабом свете раннего утра можно было понять, что Анатолий совершенно бледен.

– Только и слышу теперь: доктор то, доктор се. Молиться на него скоро станут. А что за вакцина, из чего? Это – нет, это им неинтересно. Лишь бы не кусали.

– Но, если я правильно понял, вас действительно не кусают?

– Ну не кусают. Но верить всем подряд тоже не надо. Как дети, ей-богу. Если им человек со шприцем говорит, что нужно сделать укол, они и вопросов задавать не будут. Ты хоть узнай, что за вакцина, из чего сделана, прежде чем колоться… и незнакомого человека к себе пускать.

– А вы, как я понимаю, узнали больше, чем ваши работники?

– Уж допросил, не сомневайтесь. Сказал, что Черниговский его фамилия. Работает в институте Пастера. Ездит по городу, ищет тех, кто жив, и всем вводит вакцину. Мои парни как увидели, что его не кусают, на край света готовы были за ним пойти. Богом бы еще назвали. Мне он не нравится. Много из себя корчит.

Шер снова посмотрел на Анатолия: состояние Вериного мужа ему категорически не понравилось. Толик стал заговариваться, его ощутимо потряхивало. Но жара у мужчины не наблюдалось. Нервы? Кажется, причина его тревоги все-таки – Вера. Слишком сильно ее любит? До сих пор ненавидит? Чем больше Шер наблюдал за Анатолием, тем больше убеждался – тот нервничает так, что с трудом это скрывает. Появление бывшей полностью выбило его из колеи. Почувствовав повышенное внимание со стороны Шера, Анатолий постарался взять себя в руки.

– Я знаю доктора Черниговского, – пожал плечами Георгий Яковлевич. – Он действительно известный вирусолог. Довольно часто выступал по телевизору…

– Не понравился он мне, и все тут.

– Это уже ваше частное дело. Вакцина ведь работает, вы сами это признаете.

Верин муж поднес руки к глазам.

– Признайтесь, вам все же нехорошо? – с тревогой спросил Шер. Но вместо ответа мужчина медленно сел на землю.

– Можем мы вам чем-то помочь?

– Нет, идите.

– Но как же…

– Уходите!

– Вы можете встать?

– Не могу! Не могууу…

Рекс тоже завыл, воя протяжно и жалобно. Вера и доктор с трудом поставили на ноги дрожащего Анатолия.

– Вера, ты прости меня. Как ребенка растить будешь…

– Да что с тобой?

– Укусила она меня. Уходите.

– Господи. Но как же прививка?

– Не стал делать. Не верю я в прививки. Зря. Говорил мне доктор – давай и тебя уколю. А я отказался. Они вот будут жить, – Анатолий показал трясущейся рукой куда-то за сетку. – А я нет.

Увидев дуло направленного на него пистолета, Анатолий криво улыбнулся и закрыл глаза:

– Сжила она меня все-таки со свету.

Вера говорила: «Нет, нет, не стреляйте!» Но потом закрыла лицо руками, и Шер спустил курок. Анатолий упал на спину, раскинув руки.

– По крайней мере он узнал про ребенка, – прошептала Вера.

Повеселевший Рекс снова забегал кругами.

– У меня есть еще одна плохая новость, – Шер склонился над телом Алексы.

Вера посмотрела на него с удивлением. Что может быть хуже, чем стать свидетелем смерти сразу двух близких людей?

– Формалин не действует, – сказал Георгий Яковлевич. – Чувствуешь, как сильно от нее пахнет? Но ее все равно укусили.

– Но Стас сказал, что в больнице их точно спас формалин.

– Выходит, это не панацея. Она хотела на тебя напасть? Хотела. А ведь и от тебя несет за версту.

– Но почему он работал раньше и не работает сейчас?

– «Раньше» – это значит «в больнице». Мы не испытали его на свежем воздухе. Тебе повезло, что тебя никто не тронул. Возможно, в больнице ребятам сработало на руку что-то еще.

Говоря это, Шер снова склонился над Александрой. Делая вид, что принюхивается, он незаметно подобрал с земли таблетки. Эту синюю упаковку Шер знал хорошо. Такими таблетками женщины вытравливают плод на ранних сроках беременности. Александра достаточно наказана за то, что хотела сделать. В конце концов, она действовала из лучших побуждений. И вообще, не хватит ли с Веры страданий?

Сквозь ткань доктор Шер мог убедиться – все таблетки находятся в своих ячейках, ни одна не использована.

Светало. Кусты, в которых теперь вовсю щебетали птицы, больше не казались такими густыми и мрачными. Уже можно было различить ряды грядок за сеткой, парники, домики-времянки. Хозяйство оказалось большое, солидное, обихоженное.

– Твой муж не закрыл ворота, – сказал Шер.

Утро выдалось красивое, праздничное, и день обещал быть солнечным. Птичье пение слилось в симфонию ликования. Тем более дико было видеть, как перед времянкой, на которую указал Шер, лениво бродит с десяток этих. Но вот дверь времянки распахнулась. На крыльцо вышел мужчина с лопатой в руках. То не была лопата с длинным древком и массивной металлической частью, а скорее, «лопатка». Такой не перекопают картофельное поле, но разровняют землю на клумбе или выкопают ямку для похорон кошки.

Спустившись с крыльца, мужчина спокойно направился в самую гущу этих и принялся разгонять их, демонстрируя мастерское владение инструментом. Он уверенно колотил без разбору по спинам, рукам, ногам, головам. Эти неохотно отступали. Свое дело мужчина знал. Поняв, что им не дадут спокойно постоять у крыльца, эти пошли наконец прочь от домика. Человек щедро раздавал удары замешкавшимся, кому плашмя, а кому и ребром. Раненые отошли к своим и стали прогуливаться вдоль ограды. Вера обернулась к Шеру, сделав лицо: «Я же вам говорила». Доктор действительно был изумлен увиденным.

– Эй, уважаемый! – окликнул он мужчину.

Тот испуганно обернулся, стал щуриться, пытаясь разглядеть, кто его зовет. «Довольно сильная близорукость», – автоматически отметил Шер.

– Ты, начальник? – спросил, наконец, мужчина испуганно.

– Нет больше вашего начальника. Укусили его.

Мужчина подбежал, держа лопату на отлете, и взволнованно уставился на гостей. Его скуластое лицо было упитанно и гладко, как мордочка морской свинки.

– Ах, начальник, зря не стал делать прививку. Я ему говорил. Все говорили. А он мне – «дурак ты, Анзур, ничего не понимаешь».

Гастарбайтер осекся. Он явно узнал Веру. Женщина кивнула ему.

– Мне кажется, они сейчас вернутся, – забеспокоился Шер. – А мы, в отличие от вас, не привиты.

Энергичные действия Анзура лишь на время отогнали этих в сторону. Пошатываясь, они уже брели обратно. Мужчина пошел на них, как на стаю докучливых гусей, приговаривая:

– Кыш! Совсем достали.

– Его действительно не кусают… – Обычно сдержанный, Шер был явно поражен зрелищем. – Смотри, они его будто не чувствуют.

– Да. Мы теперь – другие, – гордо сообщил Анзур и добавил: – Прививка. Хороший доктор сделал.

Он даже задрал рукав и показал след от укола. На смуглом предплечье, покрытом редкими черными волосками, алела крохотная точка. Мужчина повертел рукой так и эдак, чтобы обоим гостям было хорошо видно.

– Проходите внутрь! – вспомнил Анзур о законах гостеприимства.

Продолжая опасливо коситься на этих, они поспешили ко входу, конвоируемые Анзуром, который воинственно помахивал лопаткой. Он даже притопнул ногой на этих и сказал им: «Ух!»

Оказалось, внутри домик не такой уж убогий, и даже таит в себе некоторое очарование квартиры советских времен: линолеум на полу, старая мебель, кое-где на стенах ковры. Внутреннее пространство – коридор, пролегающий между двумя рядами комнат. Шер машинально начал считать двери. В прихожей скулил Рекс, которого не впустили в дом.

Анзур что-то крикнул на своем наречии – как птичка посвистела, – из одной из комнат вышли еще двое мужчин, тоже азиаты. Тот же разрез глаз, что и у Анзура, те же скулы. Один – пожилой, с усами, которые делали его и без того непривлекательную физию еще уродливее. Второй, помоложе, нес чайник и две кружки. Молодой представился – Бача, тот, что постарше – Ильяс. Мужчины уставились на гостей с явным интересом, и Шер понял, что они тоже знают Веру.

Анзур стрекотал тревожно и торопливо, видимо, рассказывал о том, какая участь постигла Анатолия, которого называли «начальник». Остальные слушали, мрачно насупившись, сочувственно кивали.

– Прошу вас! Не надо чая, – замахал руками Шер, когда в чашку полился кипяток. – Не до чая сейчас, у вас горе.

– Чай всегда нужен. Даже если горе, – тот, которого звали Ильяс, все-таки разлил напиток по кружкам, протянул гостям: – Пейте.

– Что вы! Не нужно… – начала Вера, но Шер ее остановил, сделав гримасу, мол, ничего не поделаешь. В чужой монастырь со своим уставом…

Вера, хоть и закатила глаза, смирилась, и даже рассеянно отхлебнула.

Судя по лицам, гастарбайтеры были расстроены смертью начальника. Сочувственно и жалостливо смотрели на Веру. Подставляли ей стул, совали еще сахару в чашку.

Дверь одной из комнат отворилась, и какой-то мужчина поманил Бачу пальцем. Тот развел руками, покидая копанию. Со своего места Шер не мог слышать всего, о чем говорили за дверью. А если бы и слышал, то не понял бы ни слова. Но в одном он был уверен: беседа эта отнюдь не мирная. Бачу явно бранят, а он оправдывается. При этом спорящие стараются не ругаться громко, чтобы не было слышно в коридоре.

Оставшиеся с гостями гастарбайтеры тоже вдруг насупились и замолчали.

– А вы, значит, работаете здесь? – пытался разговорить мужчин Георгий Яковлевич.

– Работаем… Овощи. Клубника.

– Куда вам теперь столько овощей? Раньше бы продали. А теперь?

– Не знаю… Пусть будут. – Ильяс теперь выдавливал слова будто через силу.

– Сколько вас тут? – спросил Шер, осматривая комнату.

– Было шесть. Без начальника пять.

Вернулся Бача, прислонился к стене, скрестив руки и потупив глаза. Ему явно было неловко.

– Нам работать пора, – сказал он гостям. – Мы вас проводим.

– Но доктор! Как нам его найти? Где он теперь? – Поняв, что их выпроваживают, Шер заволновался.

Бача почему-то посмотрел на Шера укоризненно:

– Не знаю.

– Нам очень нужно с ним поговорить. Ваш начальник сказал – он работал в Институте Пастера?

Бача покачал головой:

– Просто доктор. Хороший человек. Он нас спас. Прививку сделал, чтобы не кусали.

– В самом деле, уважаемый, вспомните еще что-нибудь полезное. Нам очень нужно встретиться с вашим доктором.

– Не знаю. Все вспомнил. Все рассказал. – Голос Бачи был по-прежнему мягок, но глаза смотрели злобно.

Анзур, вооруженный лопаткой, проводил их до самой машины.

– Не понимаю, почему они насторожились, – буркнул Шер, когда они остались одни. – Ваш муж правильно о них говорил. Сплошная наивность. Ничего не узнать об этом докторе. В самом деле, как дети. Не хочется употреблять слово «стадо».

Но Вера ничего не ответила. Она смотрела на маршрутку, оставленную Александрой, и плакала.

– «Какой-то институт», «какой-то врач», «какая-то вакцина»… Бла-бла-бла. Это не информация.

– Стас, мы сами видели – вакцина работает. Они спокойно ходят среди этих. Их не кусают.

Само собой получилось, что Вера и Шер сели по одну сторону стола, а все остальные – по другую. Разговор больше походил на допрос, который вел Стас.

– Ваша история шита белыми нитками. Пойди туда, не знаю куда, и принести то, не знаю что.

– Мы в общем-то знаем, куда идти.

– «В общем-то», – мрачно передразнил доктора Стас, – вот именно, вы только в общих чертах знаете, что делать. Вы так думали и когда спасали Александру. Где она теперь? Об остальных вы подумали? Решали свои проблемы, не поставив нас в известность. Рисковали жизнью. Чуть не оставили нас без обеих машин. К чему это привело? Теперь вы просите, чтобы мы снова действовали по вашей указке.

– Вы несправедливы, Стас, – Вера подняла на него воспаленные от слез и бессонной ночи глаза, – Георгий Яковлевич говорит правду, и я его поддерживаю. Нужно ехать в институт, искать этого доктора.

– Георгий Яковлевич подбивает вас на очередную авантюру. Я должен думать о безопасности группы.

– Если у нас будет вакцина, то будет и безопасность. Мы сможем спокойно перемещаться по городу.

– С чего вы вообще взяли, что ваш доктор будет в институте?

– Не на собственной же кухне он делал вакцину. Может, его самого там и нет. Но есть же записи, рабочие журналы, протоколы исследований. Адрес Черниговского, в конце концов! Нужно с чего-то начинать.

Шер снова взял чашку, но, увидев, что она пуста, поставил на стол. Про себя он отметил, что Лидия Вячеславовна не вызвалась ее наполнить, как обычно в таких случаях. Тоже злится? Каролина сидит ко всему безучастная. Смотрит то на одного, то на другого отсутствующим взглядом. Интересно, она вообще их узнает? Шрамы у нее понемногу заживают, но с момента ее возвращения она так и не произнесла ни слова. И, что еще хуже, он ни разу не видел, чтобы она поела. Спускается к завтраку и сидит, глядя в тарелку, а потом возвращает ее полную.

– Да и что это за вакцина? Что мы о ней знаем, почему должны ее вводить? Она, может, вообще вредна.

– Может, да, а может, и нет. Но если мы будем сидеть сложа руки, спасение к нам не явится. Я хочу больше узнать об этих исследованиях, поэтому прошу машину и оружие. И желательно, помощников. Это не мне одному нужно, в конце концов. – Шер оглядел присутствующих, но не встретил ни одного прямого взгляда. Все, кроме Стаса, смотрят в стол. Дороган лепит что-то из зефира, Аида скручивает салфетку в трубочку, Саня грызет ноготь.

– А мне кажется, что это – ваша очередная опасная затея. Вы просите, чтобы мы поехали в центр города. Рядом с институтом метро, а вы знаете, что творится возле метро. Я не уверен, что риск оправдан.

По крайней мере не сейчас. Мы уже потеряли троих мужчин. – Не сдавался Стас.

– От того, что мы здесь сидим, мужчин у нас не прибавится. Возможно, поездка решит наши проблемы.

– Сейчас есть гораздо более важные дела. Каролина больна. Вера беременна. С нами ребенок. Хотите оставить их без медицинской помощи?

– Давно ли вас назначили командиром, Стас? Что-то я не помню такого.

– А вас, Георгий Яковлевич? О чем вы думали, когда ехали ночью бог знает куда? Спасибо, хоть машины вернули.

– Давайте спросим мужчин, о численности которых вы беспокоитесь, что они думают? Семен Семенович, скажите нам, наконец, свое мнение. Не стесняйтесь.

– Опасно. Если хотя бы с формалином… Но вы говорите, что он не работает. В самую гущу ведь ехать надо.

– Понятно. Спасибо.

– Зачем ехать в город? Почему бы просто не подкараулить этого вашего доктора на ферме?

– Его давно там не было. Он, может, вообще больше туда не вернется. Я предлагаю искать по горячим следам. Саня, а вы как считаете?

– Стас правильно говорит. Если кто-нибудь уезжает, считай, начались проблемы. Ни разу никто никуда не съездил так, чтобы все закончилось нормально.

– Я не говорю, что риска не будет. Безопасность не гарантирую. Но куш слишком велик, вам не кажется? Если никто не пойдет со мной, я не буду возмущаться. Просто дайте мне машину.

– Возьмите меня, Георгий Яковлевич.

– Спасибо, конечно, Вера, но вас я не возьму ни при каком раскладе. Это даже не обсуждается.

– Я пойду с вами, – неожиданно сказал Евгений Дороган.

Все посмотрели на него, от чего Дороган начал, как всегда, смущаться. Но, запинаясь, заговорил:

– Просто надоело бояться. Эти. Эти. Эти. Все теперь зависит от них. Ходи на цыпочках. Ешь что попало. Всего бойся. Живем как тараканы под доской. Нос боимся высунуть. А они ведь даже не живые. Пусть даже и съедят. Если я могу сделать хоть что-нибудь полезное… Я сделаю.

Шер моргал чаще обычного. Не страсть в голосе Дорогана, не его уверенность поразили доктора, а в первую очередь то, что Евгений впервые на его памяти произнес такую длинную и связную речь.

– Под вашу ответственность, Георгий Яковлевич, – сдался Стас. – Но знайте, мне эта затея не нравится.

– Я с вами! – Сева молитвенно сложил руки.

– О, боже! Забудь.

– Тогда возьмите хотя бы ружье.

– Мне, если честно, с пистолетом… удобнее, – признался Шер. – Никогда не стрелял из охотничьего ружья.

Дороган покивал.

– Бойцы, твою мать, – вздохнул Саня.

– Вам ничего не кажется странным?

– Вообще-то в них все странно, – Дороган сидел за рулем и смотрел в окно взглядом, полным покорности и тоски. Так смотрят на дождь, который идет уже несколько дней. Шер, напротив, был оживлен, почти радостен:

– Это так. Но смотрите – они не разлагаются. Сколько дней уже прошло с начала эпидемии? Труп обязательно бы начал гнить. А они – ходят, активно двигаются.

– Вы хотите сказать, что в каком-то смысле они живы?

– Возможно.

Улица Мира, хоть и не была совершенно пуста, запруженной ее назвать тоже было нельзя. Этих здесь оказалось не больше, чем где-нибудь на окраине. Если бы Дороган не въехал в светофор, можно было бы сказать, что их встретил зеленый свет. «Да, я не Саня, – сказал Дороган, после того как, напуганный внезапным появлением этой, резко взял вправо и впечатался в столб, – я не могу переехать человека, даже такого». Безусловно, Саня на месте Дорогана только прибавил бы газу и постарался сбить эту, нанеся ей как можно больше увечий. «А может, я просто не очень хороший водитель», – заметил Евгений Дороган, и непонятно было, сказал ли он это с иронией или серьезно.

Удар вышел слабый – скорость была невелика. Машину лишь тряхнуло, но на лобовом стекле сразу же расползлась огромная снежинка трещин. А через несколько секунд они оказались в эпицентре небольшой толпы. Услышав звук удара, эти полезли из всех щелей. Выяснилось, что ларек был буквально облеплен ими. Эти вышли из-за каждого дома, из ближайших переулков и даже рекламных щитов. Что-что, а сливаться с окружающими предметами они умели. Люди шли к ним, глядя мертвыми глазами в никуда, но верно найдя источник звука. Были среди них и те, кто носил в себе остатки того, что называется респектабельностью, и те, кто был одет в явно дешевые одежды. Среди этих обнаружилось и несколько фигур в белых халатах, явно сотрудников института. Но все выглядели одинаково неопрятно. И дорогие пиджаки, сшитые на заказ, и синтетические сарафаны, купленные по дешевке, и халаты истрепались.

Шер и Дороган сидели в машине, буквально в нескольких метрах от института, и ждали, когда утихнет ажиотаж, вызванный их эксцентричным появлением. Но время шло, а с ним таяли и шансы попасть в здание. Эти буквально запрудили улицу. Вели они себя вяло, словно сонные пчелы: ощупывали автомобиль, прижимали лица к стеклам, надеясь различить запах живой плоти, скребли пальцами. Кто-то пытался пробовать машину на зуб.

Шер был прав. Эти менялись день ото дня. Их одежда пачкалась, приходила в упадок. Менялись и их тела. Кое-какие физиологические процессы не останавливались и после заражения. Например, продолжали расти волосы и ногти.

– Этот Игнат был прав. Посмотри на блондинку в шикарном наряде. – Шер ткнул пальцем, – видишь, какие у нее корни волос? Дамочка никогда бы не запустила прическу.

Дороган барабанил пальцами по приборной панели, губы его были скорбно сомкнуты, лицо утомлено. Мрачный, как туча, он смотрел на этих с ненавистью, будто перед ним – стадо саранчи, уничтожающей все, что ему дорого.

– Это, конечно, только поверхностные наблюдения, – Шер продолжал развлекать Дорогана беседой, не замечая, что тот слушает вполуха: – Сложно сказать, чего в них больше – жизни или смерти. Анабиоз это или процесс необратим.

– Мертвяки и есть мертвяки. Что о них рассуждать?

– Я бы не сказал, что они такие уж мертвяки. Судя по внутренностям, кое-какие процессы в них происходят. Да многие процессы! Кровь продолжает двигаться по сосудам, вы наверняка замечали это, когда вспарывали им горло. Их органы не переварены, как, например, при Эболе. Тело не разлагается, а это значит, что оно, так или иначе, продолжает функционировать. И обратите внимание! Даже в болезни они сохраняют подобие сознания. Да, оно выражено не более чем у личинок или червей, но все же. Пусть у них нет вожаков, но кое-какие правила, принятые в стае, они соблюдают. Видите, они почти всегда держатся вместе. Отличают своих от чужих. И посмотрите, как разумно они расходуют силы. Когда никого нет рядом, они затихают, будто экономят энергию. И оживляются, только когда в этом есть смысл. Возможно, потому они не умирают от голода.

– Сколько можно тут стоять, в конце концов? – Дороган хлопнул по панели рукой. – Мы вообще попадем в этот институт? Может быть, попробуем, как Саня делал? Отвлечем?

Заведя мотор, он медленно направил джип к зданию института, сигналя на ходу.

– Держись, – предупредил он доктора, – сейчас дам задний. Как только отойдут от входа – бежим.

Но стоило ему это сказать, как лобовое стекло потемнело. На капот навалился мужчина в черном костюме в тонкую пижонскую полоску. Под тяжестью тела стекло опасно прогнулось, грозя обрушиться в салон. Дороган дал задний ход, но сделал это слишком поздно. Мужчина свалился на асфальт, но «снежинка» успела лопнуть, взорваться тысячей осколков. По салону загулял ветер.

Дороган стремительно уводил машину от буквально обезумевших этих. Но если прошлую аварию можно было списать на простую неудачу, стечение обстоятельств, то теперь сомневаться не приходилось, Евгений Дороган был никудышным водителем. Он с размаху всадил джип в стену ближайшего дома. Шер подпрыгнул. В салоне что-то с грохотом взорвалось, накрыв Дорогана, – сработала подушка безопасности. Звук оказался настолько громким, что Шер чуть не оглох. Он стал дергать дверную ручку, от страху позабыв, как она работает, и наконец вывалился на асфальт. Схватил Дорогана за руку и потянул его на себя, машинально щупая пульс. От удара Евгений потерял сознание. Больше с недоумением, чем со страхом, Шер обнаружил на подушке безопасности кровь. Господи, она ведь создана, чтобы защищать, а не калечить. Почему она не поддается ни на какие попытки вытащить водителя из-под нее? Подушка не имела ничего общего с предметом, именем которого называлась. Каменно-твердая, неповоротливая, она ни в какую не желала сминаться. Дорогану порезало щеку стеклом разбившихся очков. Нужно срочно привести его в чувство. Наконец Евгений открыл глаза, которые без очков казались гораздо меньше и наивнее, и посмотрел на Шера с недоумением.

– Нужно бежать! – Георгий Яковлевич тянул его за рукав.

Но Дороган, ворочаясь под подушкой, как раздавленный червяк, сказал придушенно:

– Оставь меня здесь.

– Соберись!

– Спасайся сам. Я закрыт подушкой. Они не дотянутся до меня через лобовое стекло. Просто закрой двери. Я вылезу потом.

План не был идеален, но той частью мозга, которая еще мыслила логически, Шер оценил его достоинства. А главное – простоту. Вот пассажирское место доступно для этих, до водителя же им еще нужно добраться. Контуженый Дороган – плохой боец, пусть сначала придет в себя. А подушка – действительно серьезная преграда. Этим придется попотеть, даже если они захотят просто ухватить ее за туго раздутые бока.

А они уже близко, метрах в трех. Шер выстрелил, но попал мужчине в полосатом костюме в плечо. Он захлопнул дверь со стороны водителя и, мысленно пожелав Дорогану удачи, припустил от машины. Он-то соображает и двигается определенно быстрее этих. Из-за дверей института с зарешеченными окошками на бегущего доктора смотрело встревоженное лицо. Человек призывно махал руками.

– Там кто-то есть! – закричал Дорогану Георгий Яковлевич.

Чтобы преодолеть расстояние до дверей института, Шеру потребовалась какая-то секунда, в то время как эти все еще обнюхивали и обследовали джип. С размаху налетев на массивную дверь, он тотчас отпрянул. По ту сторону стоял этот и скреб стекло, пытаясь выбраться наружу. Секунды потрачены безвозвратно.

Эти были уже у крыльца. Шер стал палить в них без разбору. Кругом сплошь учреждения с решетками на дверях. Придется побегать, прежде чем он найдет подходящее укрытие.

Эти появлялись отовсюду. Рядом как назло ни будки охраны, ни пристройки или открытого подъезда. Место будто обустраивали в угоду этим, чтобы им было удобнее его изловить. Убегать по дороге или по тротуару – не вариант, они уже запружены. Он не проскочит мимо этих процессий. Он сам себя загнал в ловушку. Вскарабкаться наверх? Решетки на окнах первого этажа тоже не высадишь, даже если дотянешься. Думал ли он когда-нибудь, что смерть будет так спокойно ходить по одной из самых респектабельных улиц? Что она подойдет к нему так близко? Он сбился, считая выстрелы, и теперь, нажимая спусковой крючок, лишь удивлялся: неужели это еще не все? Разве еще не конец? Мужчина в полосатом костюме поводил ноздрями и скалился, показывая ровные белые зубы. Шеру почему-то очень хотелось попасть именно в него, да все не удавалось.

– Я отвлеку их, – выкрикнул Дороган, которому каким-то чудом удалось открыть дверь джипа. – Беги к Каменноостровскому.

– Закройся!

– Или укусят меня одного, или нас обоих. Я сказал, что хочу быть полезен, и буду.

Наконец случилось то, что должно было случиться – пистолет ответил сухим щелчком.

– Ты – доктор, ты нужен.

– Не говори ерунды! Ты не ранен.

– Я все равно не смогу бежать. Я ничего не вижу без очков.

И Евгений Дороган дал гудок.

– Идите сюда! Идите! – позвал он.

Его поступок привел этих в замешательство. Они замерли, будто выбирая, к какой добыче следует направиться, и в итоге выбрали более активную, ту, которая махала руками из джипа.

– Закрой дверь!

– Ты хочешь, чтобы укусили нас обоих? Найди вакцину. Найди!

– Закрой! – кричал Шер, хотя прекрасно понимал, что Дороган уже не сделает этого, даже если захочет.

Эти облепили джип так густо, что он пропал из виду.

– Запомните! Я – Евгений Дороган! – завизжал незнакомый голос, который мог принадлежать кому угодно, только не Евгению Дорогану. – Запомните меня!

Глаза все не могли оторваться от того, что происходило перед ними, ноги не могли тронуться с места.

Слава богу, Дороган замолчал, иначе Шер сошел бы с ума в самом прямом смысле слова.

Многорукое, многоголовое чудовище деловито шевелилось. Каждая рука, каждая глотка старалась получить свою порцию плоти. Шеру показалось, что он увидел рукав знакомой клетчатой рубашки, но вскоре Евгений Дороган пропал из виду, на этот раз навсегда. И вот уже эти стали принюхиваться, ища новую добычу.

Шер не помнил, как бежал по улице Мира. Он очнулся лишь на Каменноостровском проспекте, когда дергал ручку белой двухдверной «женской» машинки. Еще одно усилие, и он в салоне. Здесь душно, но главное – безопасно, безопасно, безопасно! Перестали дрожать руки, желудок отозвался урчанием. Способность мыслить вернулась последней.

Не так он рисовал себе поход за вакциной. План, который Стас назвал «авантюрой», на поверку обернулся чистым самоубийством. И убийством. Разумеется, он не ждал, что перед институтом будет пусто. Он был готов к трудностям и не надеялся просто войти внутрь и взять приготовленный приз. Но того, что все пойдет наперекосяк, он все же не ожидал. Да, взять в напарники Дорогана, который разбил джип на ровном месте, было серьезной ошибкой. Впрочем, кроме себя самого, упрекать ему некого. Всему виной его глупость и его тщеславие. Самонадеянный дурак!

Белоручка, который, когда дело дошло до того, что нужно проявить силу и ловкость, сразу же сел в лужу и погубил доверившегося ему Дорогана.

И все ради чего? Чтобы вместо лаборатории, где трудятся над созданием вакцины ученые, найти лишь заброшенное помещение, в котором бродят эти.

Но кое-что важное из этой поездки Шер все-таки вынес, пусть и ценой жизни Дорогана. По крайней мере теперь он, кажется, знает, что это была за вакцина. Слишком поздно он это понял. Шер в сердцах пнул машину и взвыл от боли. «Поделом дураку», – шептал он, поворачивая ключ.

«Я сам выбрал дату своей смерти – 25 августа 20… года, это день моего сорок второго дня рождения. Я так решил еще в тридцать лет. Этот день все ближе, но что мне делать теперь? Последние одиннадцать лет я планомерно шел к своей Цели. Однажды я по глупости проболтался о ней. И что же? Меня попросту закрыли в дурдоме. Люди очень странные. Если ты говоришь, что хочешь продать свой орган, к тебе выстраивается очередь. Но, когда я сказал, что хочу отдать свои органы бесплатно тем, кто в них нуждается, – меня признали умалишенным. Стали ахать, говорить, что я сбрендил. Меня положили в клинику, даже не пытаясь понять моей Цели. Обколотый галоперидолом, я вел малоподвижный образ жизни, наполненный лишь таблетками и общением со страдающими людьми. И пока я не признал прилюдно, что был неправ, что завещать свои органы людям – глупость и грех, – меня не выпустили. Мне пришлось покаяться, иначе мои органы пришли бы в негодность».

Аида опустила лист бумаги, исписанный дорогановским почерком, и обвела всех взглядом, наслаждаясь произведенным эффектом.

– Аида, тебе не кажется, что нехорошо было читать это? – с тревогой спросила Лидия Вячеславовна.

– День рождения у него – завтра! Я-то думала, чего это он так старается, строчит безостановочно? – Девушка отложила листки. – Такие секреты можно иметь, когда ты живешь один. Но он может быть опасен! Я, конечно, подозревала, что он ку-ку, но чтобы настолько…

– Мне тоже кажется, что мы должны были об этом узнать. Псих в коллективе – не шуточки. – Стас поморщился.

– Вдруг он сделает что-нибудь плохое? – поддержала Аиду Вика.

– Молодежь! Вы сильно преувеличиваете. – Семен Семенович говорил строго. – Вам не кажется, что если бы он хотел сделать что-нибудь плохое, то уже сделал бы?

– Да в том-то и дело! Он просто ждал двадцать пятое августа. Я сразу сказал, что он ненормальный! – проворчал Саня.

Аида вернулась к записям:

– «Еще в детстве я понял, что у меня нет никаких талантов. Я получал тройки по всем предметам, это был мой потолок. Ни в одном виде спорта себя не нашел. В искусствах тоже. В точных науках проявил себя слабо, в гуманитарных не лучше. Рукастым не оказался, починить проводку и прикрутить кран не мог. Танцевал плохо, так что лучше было и не начинать. Языки мне не давались. От учителей я усвоил, что я среднестатистический бездарь. От девчонок – что урод. Многие часы отрочества и юношества я потратил на размышления о смысле жизни. Мне все казалось, что способности у меня есть, что всего-то нужно их раскрыть. И в поисках своих талантов я хватался за все подряд – за кисти и краски, глину, бумагу, карандаши, конструктор, пластилин и даже нитку с иглой. Везде меня ждал полный провал. А я хотел сделать что-то, чтобы оставить след на этой земле. У каждого есть Цель. И я свою нашел».

– Хороша цель. Раздать свои потроха всем желающим, – пробурчал Саня.

– Он не собирался раздавать свои потроха, как ты выразился, всем желающим. Только тем, кто по-настоящему талантлив. Тем, кто занимается важным делом: изобретает что-то полезное или создает шедевр искусства. Но может не успеть. Он же объясняет, зачем ему все это. «25 августа я стану Донором. Мои почки, печень, сердце, роговица, легкие и даже половые органы спасут жизни других людей, будут продолжать работать в их телах, и благодаря этому я обрету свое бессмертие. Пусть не книгами, не картинами, не музыкальными произведениями я достигну его: я помогу другим людям создать то великое, что позволит и мне оставить след в веках».

Саня хлопнул в ладоши:

– Теперь я понимаю, почему он так вел себя все это время. Не пил, не курил. Боялся испортить органы.

– Он еще не на такие жертвы пошел. Слушай. «После того как я вышел из психушки, я стал острожным. Никогда и ни с кем не заводил беседы о том, что собираюсь сделать. Я не женился. Супруга, дети – все это факторы, которые сильно затруднили бы реализацию Цели или вовсе заставили бы от нее отказаться. Наличие постоянной женщины – тоже большой риск. Она всегда сможет спутать тебе карты, влюбиться в тебя. Никто не должен будет плакать, когда я умру. Я планомерно и долго шел к своей Цели. Тысячи людей ждали, когда им пожертвуют почку, костный мозг или кусок печени. И только единицы были по-настоящему достойны этого. И мне нужно было их найти. С тех пор как я решил умереть, жить мне стало легче. У моего существования наметился наконец вектор. Не каждому дано стать таким человеком. Большинство попросту ест и испражняется на протяжении всей жизни. Вынужденно занимается нелюбимым делом для того, чтобы иметь возможность прокормить себя. И заводят зачем-то детей, хотя не могут обучить их ничему достойному. Так я думал. Двадцать пятое августа совсем скоро, но что прикажете мне делать…»

Записи обрывались, оставляя читателям пищу для тревожных размышлений.

– Вопрос – станет ли он убивать себя теперь, – спросил Стас, – раз не сможет достичь своей Цели, как он ее называет.

– Авось он псих, но не дурак и делать так не станет, – заявил Семен Семенович.

– Он – псих, – сказал Саня. – Обещал себя убить, так убьет.

– Почему все беспокоятся о Дорогане? Если он умрет, Шер останется совсем один, – сказала Каролина.

Все вздрогнули. Не потому, что Каролина открыла всем глаза на происходящее. И не потому, что голос ее скрипел, как несмазанная телега. Каролина впервые с момента возвращения открыла рот. Впрочем, выдавив эту фразу, она откинулась на спинку стула и опять прикрыла глаза.

– Мамочка, а почему ты раньше молчала? – обрадовался Сева.

Когда Шер подъехал к указателю «Кооператив „Зимний сад“», луга уже покрылись тонким холодным одеяльцем тумана. Из-за дождей грунтовая дорога превратилась в месиво, и два километра он шел пешком, припадая на ушибленную ногу и чертыхаясь. Желудок, поняв, что требовать пищи бесполезно, замолчал.

К калитке подбежал Бача. Увидев, кого принесло в их хозяйство под вечер, узбек (или, может быть, таджик, Шер не очень в этом разбирался), кажется, испугался. Из двери домика высунулись еще двое, смотрели, кто пришел.

– Что нужно? – спросил Бача.

Но Шер отодвинул его и решительно пошел к дому. Георгий Яковлевич заметно прихрамывал, но Бача все равно не поспевал за ним.

– Что нужно? – повторял он на ходу, но Шер не удостоил его ответом.

Войдя в дом, он осмотрел сначала кухню. Гастарбайтеры, справившиеся с замешательством, бросились к гостю. Неудивительно, что они растерлись. Утром к ним явился человек если не холеный, то по крайней мере аккуратный, подтянутый. Теперь в дом ворвался мужчина безумный на вид, к тому же потный и грязный, как бомж.

– Ты что делаешь? – спросил его работник постарше.

Распахнув ближайшую дверь, Шер осмотрел комнату. Ничего интересного, судя по сырости, моются в тазике.

– Где он?

– Кто?

– Доктор ваш или кто он там. Он же здесь!

– Нету здесь! – возмутился Бача, но, увидев пистолет, замолчал.

Шер открыл следующую дверь – крошечная спальня. Между допотопными панцирными кроватями узенькие проходы. Койки не застелены, под ними никого.

– Нету его! Не приезжает теперь! – плаксиво повторял Бача.

Но правда всегда выдаст себя чем-нибудь. Проследив за взглядом гастарбайтера, Георгий Яковлевич понял, где нужно искать, и направился к двери в конце коридора. Он не ошибся, потому что азиаты навалились на него сзади, схватили за руки, стали крутить. Шер едва не упал и ударился о стену, наделав шума.

– Пусть войдет, – донеслось из дальней комнаты.

– У него пистолет!

– Значит, пустой. Мы просто поговорим.

Тяжело дыша, гастарбайтеры отцепились.

Это была, по всей видимости, единственная комната в доме, которая имела приметы городской квартиры. Покрывало на кровати атласное, стеганое, на подоконнике – букет цветов, ровная стопка книг и вычурная пепельница. Хозяин комнаты сидел в крутящемся кресле спиной к гостю и смотрел в окно. Полы его полосатого халата лежали на полу. Из окна открывался вид на луг с темной полоской леса у самого горизонта. На журнальном столике красовалась миска с клубникой, редкость, если учесть, какой на дворе месяц.

– Здравствуй, доктор, – процедил Шер. – К тебе прямо записываться надо.

– Здравствуйте, Георгий Яковлевич, – повернулся к визитеру Егор.

Его роскошная черная шевелюра стала совершенно тусклой, лицо еще похудело, а цвет кожи показался бы нездоровым даже несведущему в медицине человеку. Но ярко-голубые глаза по-прежнему смотрели насмешливо. Замешательство Шера длилось недолго. Он сам любил повторять интернам и ординаторам: «Работа врача наполовину состоит из умения владеть своим лицом». Вот и сейчас Георгий Яковлевич по привычке взял себя в руки. Никогда не показывай, что удручен чьим-то состоянием. Но Егор сильно сдал с их последней встречи. Жалость-змея начала было разворачивать свои кольца, но Шер вспомнил о Дорогане, и змея в его груди затихла. Георгий Яковлевич заметил аккуратно разложенные на подоконнике ампулы и шприцы. Егор держится благодаря лекарствам и наркотикам, которые достают для него эти дуболомы.

– Что за цирк ты устроил? Назвался доктором. Обязательно было это делать? Реализуешь свои детские фантазии?

– Что с того? Сказал первое, что пришло в голову. Докторам доверяют. Их уважают.

Егор придирчиво выбирал ягоду.

– Ты был тут, когда мы приходили! Слышал, что мы собираемся в институт, и не остановил нас.

– С чего я должен вам помогать? – Ягода отправилась в рот.

– Не строй из себя обиженного. Ты сам виноват в том, что с тобой произошло. Я не желал тебе зла. Я действовал, может быть, и жестко, но мне нужно было думать об остальных. Тебе не за что нам мстить. Мне – может быть, но другим нет.

– У меня на этот счет другое мнение.

– К тому же ты, я смотрю, неплохо устроился. Нашел бесплатных сиделок. Тебя тут холят и лелеют, пылинки с тебя сдувают. За тебя готовы в огонь и воду. Не сомневаюсь, что здесь тебе живется лучше, чем с нами.

– Они мне не друзья. Я оказал им огромную услугу – дал возможность выжить. Они мне благодарны. И нам действительно живется неплохо.

– Трогательно. Рад. Волшебная вакцина всему виной?

– Она самая. Я говорю им, что вакцина действует неделю. Тем, кто хорошо себя вел, ввожу новую. Но не было еще случая, чтобы кто-то вел себя плохо.

– Какая же ты сволочь.

– Я вас умоляю. Я сделал доброе дело.

– Расстреливать надо за такие дела.

– Надеюсь, вы не собираетесь расстреливать меня сейчас? Ах, я и забыл, у вас не заряжен пистолет. Зачем вы вообще пришли сюда? На что рассчитывали? Один. Безоружный. Вы поглупели со времени последней нашей встречи, Георгий Яковлевич? Раньше вы не были таким неосторожным. Или вы так расстроились из-за того, что не нашли ничего в институте?

– Заткнись, или я за себя не отвечаю.

– Не кипятитесь. Если я им прикажу, – Егор показал на дверь, – они вас убьют.

– Так чего ты ждешь?

– Что вы такое говорите? Я вам что, убийца? – Негодование Егора было искренним. – Я отвечу добротой на доброту. Вы мне зла не желали, и я не буду. Помнится, вы выставили меня за дверь с одной маленькой сумочкой. Но убивать – такого не было. Я просто предлагаю вам пройти тот же самый путь.

– Не понял.

– Все вы поняли, – вышло немного шепеляво, от того, что Егор снова набил рот клубникой. – Уходите. Прогуляйтесь до вашей дачи пешком. Без машины и без оружия. Я, так сказать, решил задачку, преодолел расстояние от пункта «А» в пункт «Б». Пройдите и вы. Это будет справедливо. Я заберу вашу машину. Еще бутерброды попрошу вам собрать. Как же я про них забыл! Пардон. А вас самого здесь и пальцем не тронут. Убивать – нет, такого у меня и в мыслях не было.

Егор обернулся:

– Бача, Ильяс!

Дверь сразу же открылась, и гастарбайтеры вошли в комнату. Впятером.

– Этот человек уходит, – сказал им Егор, – проследите, пожалуйста, чтобы он покинул нас пешком. Машину он оставит здесь. Вам все понятно?

– Зачем отпускаете? – спросил Ильяс.

– Мы с этим человеком так договорились. Все нормально.

Они снова крепко схватили его за руки.

– Нехорошо, если уйдет…

– Не переживай, Ильяс. И, кстати, за хорошую работу я собираюсь вас хорошо отблагодарить. Вы все время жалуетесь, что нет женщин. Так вот, я знаю одну дачу, где их несколько. Есть хорошенькие. А мужчин там становится с каждым днем все меньше. Немного терпения и эти дамы достанутся вам! Та, что приходила сегодня, никуда не годится. Забудьте про нее. Хотя Георгий Яковлевич, кажется, стал за ней увиваться. Я не ошибся? Так что ее тоже не списываем со счетов.

– Ты не просто сволочь. Ты – гениальная сволочь. Уверен, эти женщины покончат с собой раньше, чем начнут жить с пятью ВИЧ-инфицированными уродами. Вы, конечно, дебилы и не знаете, что такое ВИЧ, – сказал Шер гастарбайтерам, – но ничего, скоро узнаете.

– Мы знаем, что такое ВИЧ, – возмутился Ильяс, – анализы, когда на работу устраивались, все сдавали. Доктор, почему он говорит – ВИЧ?

– Вы что, идиоты, действительно думаете, что он доктор? – пыхтел Шер, даже не пытаясь сохранить достоинство. – Вы – стадо баранов. Анатолий правильно про вас говорил! Вы дали себя уколоть непонятно кому и непонятно чем. Да он такой же доктор, как я балерина! У него ВИЧ. Его не кусают только поэтому. Видимо, вирусы просто похожи, и эти путаются, не чувствуют разницы. Нет никакой вакцины! Нет! Он просто вас заразил своей болезнью. Теперь вы вытираете ему задницу, не понимая, что скоро сдохнете. Можете мне не верить, сами поймете. Когда почувствуете себя плохо.

– У меня всегда температура, а ты говоришь – побочный эффект, – тихо сказал Егору Ильяс.

– Это и есть побочный эффект. Откройте глаза – вакцина работает.

Егор равнодушно пожал плечами и, подбросив ягоду, поймал ее губами.

– И мне плохо по ночам. Слабый стал, – Бача сказал это робко, будто извинялся.

Но хватка гастарбайтеров все же ослабла. Шер был уверен – их вера тоже поколебалась. Чтобы зерно сомнений выросло, нужно время. Мужчины стали переговариваться шепотом. Непонятно было – возмущены они, кипят ненавистью или просто деловито обмениваются информацией.

– Говорите по-русски! Сколько раз повторять! – приказал Егор, но они не послушались. Это еще не было бунтом, но могло стать его предвестником.

Шеру казалось, что кое-кто из азиатов все же поверил ему. Ильяс, кажется, насторожился и требует проверить достоверность фактов. Бача визжит как свинья и не готов поверить, что его провели.

– Прекратите! Делайте, что сказано. Или прививки не получите. Вы видели, что стало с Анатолием? – Егор продолжал спокойно подкидывать ягоды. А гастарбайтеры уже начали драться. Каждый хотел доказать свою правоту. Перевернулся журнальный столик, на пол полетели книги и полная окурков пепельница.

В руке Ильяса появился нож, и кажется, он был готов выпустить кишки Анзуру. Тот бранился, не желая верить в то, что сказал Шер, и призывал на голову Ильяса все возможные кары. Наконец, задетые отступающим Анзуром, на пол полетели лекарства, разложенные на подоконнике. Егор наблюдал за дракой брезгливо и, кажется, даже с жалостью. Но вот очередная ягода попала не в то горло. Мертвенно-бледное лицо залила багровая краска, глаза полезли из орбит. Он стал кашлять и хрипеть, катаясь на кресле, но делал себе только хуже. Ягода почти лишила его возможности вдохнуть. Из багрового лицо уже сделалось лиловым. Растерянные гастарбайтеры дружно, но неумело хлопотали над псевдодоктором, колотили по спине, кто-то сбегал за водой.

Еще минуту Егор хрипел, но вскоре затих. Тело стало сползать с кресла, и мужчины положили его на кровать. Посмотрев на лица гастарбайтеров, Шер понял: это не растерянность и не скорбь, а нечто другое. Осиротевшими, вот какими они казались теперь. Эти люди потеряли мечту, будущее, надежду.

– Мне очень жаль вас, – сказал он. – Честно.

Он едва не уснул за рулем, и, когда вышел из машины, ноги сами подогнулись от усталости. Кузнечики стрекотали как никогда оглушительно. И, как ему казалось, укоризненно. Ворота открылись. Внезапно взлетела петарда и с треском разорвалась на тысячи разноцветных искр.

– У кого хватило ума положить в мусор баллончик? – прошипела совершенно побелевшая Аида. Интересно, что заставило ее побледнеть – его неожиданное возвращение или взрыв в мангале?

Аида не бросилась к нему на шею, сказала только спокойно:

– Вы один, – и стала ворошить палкой в костре.

Почему он раньше не замечал, как много времени она проводит у огня? Девочка же буквально на нем помешалась. Такое стремление – явное проявление депрессии. Так она пытается избавиться от воспоминаний.

– Да. Один.

– Понятно. Выглядите ужасно.

– Аида. Я должен тебе сказать. Он не вернется, – тихо сказал Шер, протянув руки к огню.

– Я уже поняла.

– Я говорю не про Дорогана. Я видел Егора. Он больше не придет.

Аида не ответила.

– Он же навещал тебя, верно? Ты встречалась с ним за забором?

– Ну навещал.

– Поэтому он знал, куда я собираюсь пойти и что я буду делать?

– Отчитывать меня будете?

– Нет. Ты сама – жертва.

Новая порция пакетов, зашипев, стала сплавляться в ком, который Аида поворачивала так и этак.

– Я рад, что мы одни. Мне нужно с тобой поговорить.

Девушка приподняла плечи, будто ей стало холодно.

– Ты давно заметила за собой… странности?

– Странности?

– Ты знаешь, о чем я. Ты можешь поговорить со мной. Я врач. Давно ты заметила, что тебя не кусают?

– В первый раз – когда вышла за травой. Они подошли близко, но меня не трогали. Им нужна была Вика.

– Мне не нужно объяснять, почему у тебя появилась такая… особенность?

– Я догадалась. Я его спросила, и он признался. Осуждаете меня?

– Ни в коей мере. Это не мое дело.

– Меня тоже выгоните за ворота?

– Нет. С Егором… я ошибся, признаю. В этом не было необходимости.

– Но что мне теперь делать? – В свете пламени Аида выглядела даже моложе своих двадцати. Дите дитем. Куда делся ее гонор? Маленькая испуганная девочка.

– Ничего. Живи как жила. В городе есть лекарства. Это раньше ВИЧ был приговором, теперь с ним можно прожить долгую и вполне разнообразную жизнь. Ты же не употребляешь наркотики.

– Разнообразия и так хватает.

– Считай, что это твое оружие. От этих. Ты – наш секретный агент.

– Но как я объясню остальным?

– Не нужно пока ничего говорить. А потом что-нибудь придумаем.

Аида, наконец, заплакала. Шер неуклюже прижал ее голову к своей груди. Бедная девочка. На что только не толкает женщин любовь.

– Он не был тебя достоин, – сказал Шер и сам незаметно поморщился от пафоса. Он доктор, и, в конце концов, он не умеет успокаивать девиц с разбитыми сердцами. У него нет дочери, которой он втолковывал бы, что она выбрала не того парня. Что за наказание? Шер колебался, решая, не стоит ли рассказать Аиде о планах, которые были у гастарбайтеров относительно женской половины компании, но смолчал. – Он не слишком порядочно к тебе относился. Вы проглядели парня. Наркотики быстро изменили его, вы просто отказывались это замечать.

Сейчас Георгию Яковлевичу казалось, что он мог бы сразу обо всем догадаться. Аида так хлопотала над Егором, переживала больше, чем за родного брата. Девочка изо всех сил пыталась скрыть свою влюбленность. А у Егора хватило подлости ею воспользоваться.

– Егор… – Аида плакала.

– Есть хорошие парни, хоть люди теперь в дефиците.

– Он просто не знает, что у меня… Он перестанет меня уважать.

– Он уже знает.

Аида отпрянула.

– Шутите? Саня знает?

– Мы с ним говорили на эту тему. Больные ВИЧ вовсе не так опасны, как думают обыватели. Нужно только быть острожным. Выше нос! И к тому же тебя не кусают.

– Георгий Яковлевич, вы такой добрый!

– Глупости.

Новая порция пакетов отправилась в огонь, во дворе стало светлее.

– Вам не кажется, что у дачи должно быть имя?

– Как насчет «Аида»?

– Неудобно как-то.

– А мы зашифруем. Что оно означает?

– Возвращенная.

– Как хорошо, как правильно.

Найдя в гараже краску, они написали на заборе: «Дача „Возвращенная“».

– А теперь надо сказать им, что я вернулся.

– Сева, положи ее, наконец!

В ответ мальчик лишь пожал плечами. То ли «сейчас-сейчас, еще секундочку», то ли «отстань».

– Сева!!

Лидия Вячеславовна пересекла холл и шлепнула Севу по темени тыльной стороной кисти, потому что ладони у нее блестели от масла. Если парня она еще боялась испачкать, то с приставкой церемониться не стала. Вырвав из рук мальчика экранчик, она положила его в карман передника.

– Э-э-э! – завопил Сева.

– Все, время истекло.

– Ну, пожалуйста! Мне чуть-чуть осталось.

– Твои «чуть-чуть» могут длиться вечно. Мы договорились, что ты мне поможешь.

Сева застонал – протяжно и скорбно.

Лидия Вячеславовна лепила какую-то сдобу, следя, чтобы тесто не липло к рукам. Подтащив кресло к дивану в форме губ, Семен Семенович корпел над кроссвордом. Рядом сидел Шер, который не был ничем занят. Время от времени Семен Семенович обращался к нему с вопросом, но Лидия Вячеславовна хитрости мужа знала наизусть. Нет такого кроссворда, который не по зубам Семену Семеновичу. Он просто использует газету как повод пообщаться с доктором.

– Дайте хоть сохранюсь! – не унимался Сева.

– У тебя было время. Что это вообще за игра такая? Не понимаю, что в ней может нравиться.

– Она всем нравится! Там куры!

– С ума сойти. Как интересно.

– Их нужно спасти от эпидемии птичьего гриппа.

– Учат детей с малолетства ерунде, – вставил Семен Семенович, посмотрев на раскрасневшуюся жену поверх очков. – Что еще за темы для детских игр. «Птичий грипп», удумают тоже.

– Вы ничего не понимаете!

– Так объясни нам. Выйди за ворота – вот тебе и эпидемия. Настоящая, не птичья. Нет, надо еще в экран уткнуться.

– А ваш кроссворд интересный, что ли?

– Он по крайней мере тренирует мою память.

– Куры тоже тренируют! Ведешь ее, ведешь на заводе по конвейеру. Смотришь, чтобы на нее вирусы не набросились. Чтобы яйцо снесла. Чтобы дикие птицы не заклевали. Все запоминаешь. А они бегут все быстрей и быстрей. Это сложнее кроссворда.

– Я просто не хочу, чтобы ты целый день сидел над этой крякалкой. Тебе промыли мозги.

– Ну еще пять минут!

– Сева, ты же сам знаешь, что ответ будет – «нет».

– Но попросить-то можно.

– И доктор скажет, что компьютерные игрушки – это вредно. Георгий Яковлевич, вы со мной согласны?

Но Шер промолчал. Казалось, он вообще не понял, что от него хотят. Трехдневная щетина удивительно не шла ему, но он даже не пытался от нее избавиться. Он больше не подравнивал усики, которые теперь выглядели плебейскими. Плечи как-то обмякли. И, главное, он совершенно ушел в себя. «С тех пор как вернулся, слова из него не вытянешь», – подумал Семен Семенович, а вслух произнес:

– Статья про уход за яблонями. Вы как-то интересовались. Не желаете ли прочесть? – он сунул в руки Шера газету. Потом нужно будет спросить его мнение по поводу прочитанного.

После смерти Дорогана Шер сам не свой. Не говорит, конечно, прямо, но видно, что переживает.

Лидия считает, что его нужно тормошить, веселить, вовлекать в жизнь коллектива. Его же мнение – доктора нужно просто оставить в покое. Такие люди восстанавливаются сами. Да, сейчас Шер удручен тем, что так оплошал. Ему есть над чем подумать. Но ошибиться может каждый. И не надо его дергать каждые пять минут, говоря: «Дружище, выше нос, ты ни в чем не виноват, все будет хорошо!» Умному человеку просто нужно время, чтобы прийти в себя.

Краем глаза Семен Семенович поглядывал на Шера. Так и есть, не читает, сидит, уставившись на рекламу «Вакцина „Х“ – первый шаг на пути к здоровью!».

Остается только надеяться, что доктор не «поплывет».

– Что, неинтересная статья?

– А? – встрепенулся Шер.

– Хотите, может, другую газету?

– Да-да. Дайте мне, Семен Семенович, еще ваших газет. Несите все, что есть.

– Опять он со своими газетами, – тихо сказала Лидия Вячеславовна, глядя, как Шер тащит по лестнице целую кипу. Я все аккуратненько завернула: и лук и консервы, – нет, все поразворачивал.

– В гараже все распотрошил, – Саня попытался выхватить кусочек колбасы из-под ножа, но получил шлепок по руке, – и газеты унес. Я говорю, они жирные, с пятнами, а он – «ничего, сойдет».

– Георгий Яковлевич, – окликнул доктора Семен Семенович: – Отдайте хотя бы кроссворды.

– Потом, – Шер даже не оглянулся.

– Зачем вам столько газет?

– Читать, читать…

– Сбрендил, – шепотом постановила Лидия Вячеславовна, – опять до вечера просидит.

– Что он там ищет?

– Опять, наверное, есть не придет.

Но Лидия Вячеславовна ошиблась. К обеду Шер все-таки спустился. Его чисто выбритое лицо озаряла улыбка.

– Побрились, наконец, – всплеснула руками Лидия Вячеславовна.

Георгий Яковлевич довольно оглядел товарищей, сидящих за столом:

– Я должен вам кое-кто сказать.

– В доме пахнет хорошим настроением, – Саня нарочито принюхался.

– Это ваниль, – Лидия Вячеславовна присыпала сыр орешками.

– Ваниль и хорошее настроение! Ох, поедим сегодня.

Но брови Лидии Вячеславовны грозно сдвинулись.

– Пирог! – Бросив нож, женщина умчалась на кухню.

– И все-таки, что за сюрприз он готовит? – спросил Саня, когда она вернулась, – Сказал, шампанское привезет, икру.

– Что ты как маленький? Именины у него, непонятно разве? Решил отметить.

– А… Именины… Хорошо, а то ходил как туча.

– Просто расстроен был человек. Есть из-за чего. А потом решил жить дальше. Не таскай куски. Тарелки расставь.

– Вот он обрадуется, когда приедет. Войдет, а мы ему: «Сюрприз!»

– Спускайтесь потихоньку вниз! – закричала Лидия Вячеславовна и оглядела стол: – Скудно.

– Да вы что! И салатик, и нарезка. Царский стол!

– Коньяк неси, водку, – приказала Лидия Вячеславовна мужу, который спустился в чистой рубашке.

– А где сам?

– Скоро будет. Не бери ничего с тарелок!

У Семена Семеновича под мышками новой рубашки расплылись темные полукружья. Салат накрыли тарелкой, чтобы не сох. Вера баюкала Севу в кресле.

– Надо ехать, – Саня встал, – сколько можно кататься?

– До магазина минут двадцать. Обратно столько же, – Стас тоже поднялся, – ну шампанское еще найти.

– Да, давно уже должен вернуться. – Глядя на пирог с подтаявшей сахарной пудрой, Лидия Вячеславовна прикусила костяшки пальцев.

– Вернулись! – Вера вздрогнула, когда на улице просигналил джип, – два часа ездили. Осторожно сняв голову спящего Севы с колен, она встала: – Ну что, пойдемте?

На улице уже сгущались сумерки. Вера открыла ворота и крикнула:

– Обе машины приехали! Слава богу!

Из джипа вышел Стас, а из маршрутки Саня. Дружно, как по команде, захлопнули двери.

– А где Шер? Не нашли? – ахнула Лидия Вячеславовна и заплакала: – Приспичило ему шампанского! В доме полно крепкого.

– Прекрати! – цыкнул муж. – Что ты сразу?

Саня мял какой-то сверток.

– Говори уже! – прикрикнула Лидия Вячеславовна.

– Машину нашли. А его нигде нет.

– Да не плачь ты! – урезонивал жену Семен Семенович. – Мало ли что могло случиться. Спрятался где-нибудь.

– В магазине кто-то разбил витрину, – тихо сказал Стас, – внутри эти.

– Я и говорю. Испугался и где-нибудь спрятался. Надо вместе ехать искать.

– Мы еще вот это нашли. – Саня развернул сверток. В нем оказался клетчатый пиджак с нашитыми на локти кожаными заплатками. Хороший пиджак, но весь залит чем-то темным.

– У этого отобрали.

– Это его! – Лидия Вячеславовна опустилась на ступеньку. – Поминальный, выходит, стол собрала.

– Вера, ничего не таскай. Сами справимся.

– Я хочу помочь.

– Бери хотя бы легкие пакеты.

– Мне не тяжело.

Вика отняла у Веры сумку и решительно пошла к дому. Вера, вздохнув, вынула из машины сверток поменьше:

– Где вы набрали столько продуктов?

– Магазинов много. Нашли новый.

– Значит, так, – Лидия Вячеславовна поставила, чтобы передохнуть, битком набитые пакеты, – тесто для блинов я замесила. Припеков наделаем.

– Может, не надо было связываться с блинами? Напечь на столько человек! Вам хлопоты опять.

– На девятый день блины – обязательно.

– Мужчины в своем репертуаре. Продукты привезли и легли на диван. А нам таскать. Мы, между прочим, вместе ездили.

– Ладно, не переломимся.

Лидия Вячеславовна с Викой пошли в дом, и Вера осталась во дворе одна. Яблоки в этом году уродились хоть куда. Выходя на улицу, она часто срывала себе яблочко. Осень уже брала свое. Никто не выходил вечером на улицу без куртки. Трава жухла, пару раз утром на ней уже появлялась изморозь. Рябины слишком много. Зима будет холодной. Но на шиповнике – по-прежнему кое-где цветы. Вера вставила в уши блямбочки наушников. Ее хора давно уже нет, а музыка осталась. Как хрустальные колокольчики, щемяще-трогательные детские сопрано выводили свою партию. Ave Maria поднималась все выше, становилась все нежнее, будто растворялась в небесах… Вера прикрыла глаза.

Этот вышел из-за спины. Боковым зрением она все же заметила что-то темное справа, шарахнулась в сторону. Споткнулась о приставленную к мангалу палку-кочергу и упала на четвереньки. Мужчина вошел через приоткрытые ворота. Если бы не музыка, она бы услышала его шаги. Она хорошо видела брюки приближавшегося к ней человека, грязные настолько, будто их нарочно обмазали чем-то. Одна штанина разорвана до самого колена. На коже какие-то наросты. Под пение чистых голосов Вера начала куда-то уплывать. Мангал, за который она все пыталась схватиться, стал мягким. «Теряю сознание». Сразу стало спокойно и как-то сладко. Она еще цеплялась за железный борт, потом заскользила. Не на землю, а куда-то глубоко-глубоко. В теплую яму – нет, пропасть, которая разверзлась под ней. От страха она так и не закричала. Этот подошел, протянул руки.

– Девять дней на одной крупе! Вы даже похудели.

– Ерунда. Вы спросите, что я пил! Откуда! Из лужи на полу. Грязную, ржавую, вонючую воду из прорванной трубы. И главное – труба ревет все время! Днем и ночью! Днем и ночью! На весь подъезд. Эти кишат под дверью, а ее ни заткнуть, ни разбить.

– Мы поняли, поняли, из-за них вы не могли выйти. Почему вы вообще оказались в квартире Егора? Вы же поехали за шампанским на день рождения.

– День рождения? Какой день рождения?

– Да ваш же!

– Он у меня весной!

– А зачем вы сказали, что хотите всех нас собрать вечером и привезете шампанское?

– Я и хотел вас собрать. И за шампанским я съездил. Извините, что так получилось с пиджаком. Обронил, когда этих увидел. Но повод был другой, – и доктор Шер торжественно, словно реликвию, вынул из кармана крохотный обрывок. – Вот что я искал у Егора.

– Кусок газеты??

– Это не просто газета. Это последний кусочек мозаики, которую я складывал очень долго. Разгадка эпидемии.

Одной рукой Шер запихивал в рот целиком поминальный блин, другой раскладывал свои газетные вырезки. В результате на столе возникло что-то вроде карты мира. Евразия – листок с рекламой «Вакцина Х – первый шаг на пути к здоровью!». Вокруг него Шер разложил материки помельче. Не хватало на столе, скажем так, лишь Новой Зеландии.

– Но сначала хочу попросить у всех прощения. Я доктор. Я должен был догадаться обо всем раньше. А я повел вас по ложному следу с этой «вакциной Черниговского». Убил Дорогана. Никогда себе не прощу.

– Ты ни в чем не виноват, – пробормотала Вера, и все закивали.

– Виноват. И перед тобой виноват. Напугал до полусмерти.

– Главное, что вернулся.

– Вы ешьте, ешьте, Георгий Яковлевич, – Лидия Вячеславовна пододвинула ему тарелку.

– Когда с одной стороны от меня сидел Сева со своей игрой, с другой Семен Семенович с этой рекламой, меня будто ударили по голове. Разгадка все это время была у нас под носом. Птичий грипп.

– И что? Хотите сказать, дело в простом гриппе? – сморщилась Каролина.

– Нет, не в гриппе. В лекарстве от гриппа.

– Все из-за того, что люди вводили себе вакцину? Ее колют уже бог знает сколько времени. Почему все заболели только теперь?

– Вы задаете совершенно правильные вопросы, Каролина. Я объясню. Пока что запомните только одно: есть вакцина «Х», которую производит фирма «Y».

Шер оглядел лица товарищей. Да, до сих пор его считают сумасшедшим. Но это ненадолго.

– Вас никогда не смущало, что только одно лекарство от гриппа рекламируется так агрессивно и широко? Почему только вакцина «Х»? Почему не какая-то другая? Почему Всемирная Организация Здравоохранения так активно «толкает» этот препарат? Будто стала отделом сбыта одного-единственного лекарства.

– «Х» ведь даже не помогает!

– Вы снова правы, Каролина. Вопрос не в том, помогает она или нет. Вопрос стоит так: «Ее надо продать любыми способами». А что нужно, чтобы продать вакцину?

– Болезнь?

– Правильно – болезнь! Нужен грипп! Вакцина появилась именно тогда, когда нас пугали свиным гриппом. Нам постоянно говорили о том, как опасен свиной грипп, как ужасна будет эпидемия, если ее не остановить. И тут же предложили спасение – вакцину «Х». Всемирная организация здравоохранения, которая совершенно случайно оказалась там же, где и фирма-производитель «Y» – в Швейцарии, – прогнозирует пандемию и призывает все страны в срочном порядке приобретать вакцину «X». И государства закупали, закупали много. А какую рекламу устроили! Дети вот, – Шер показал на Севу, – играют в птичий грипп. На эту тему снимают сериалы и пишут книги.

Шер взял еще один блин и стал жевать. Но внимание аудитории он держал и с набитым ртом.

– Но что потом? – обратился Шер к слушателям и, поскольку все молчали, продолжил: – Потом – ничего. Эпидемия, которая должна была унести «треть населения земного шара», как пишут в газетах, пшикнула и потухла, как испорченная петарда. И что у нас осталось?

Публика безмолвствовала.

– У нас осталась целая куча дорогостоящей вакцины «Х», – объявил доктор, – от которой нужно избавиться. Но нет гриппа – нет продаж. И нам дали новый грипп. На этот раз – птичий. А панацеей снова объявили вакцину «Х». И напечатали еще больше рекламы. Нам намекнули прозрачно, что вирус просто дал человечеству передышку и скоро набросится снова. В общем, чтобы не утомлять, скажу просто: нас пугали разными штаммами гриппа несколько раз за пять лет. Сценарий всегда один и тот же. «Человечество идет к гибели! Спасайтесь! Защищайтесь! Прививайтесь!» И каждый раз подсовывали вакцину «Х».

Шер потряс перед присутствующими новыми вырезками и положил их поверх женщины с вакциной «Х».

– Вот, например, журналист газеты «Коммерсант» задает совершенно справедливый вопрос: «Вам не кажется, что ВОЗ неровно дышит к вакцине „Х“? Ведь есть и другие. Да и все равно грипп не лечится – какую бурду хочешь, такую и принимай. Почему именно „Х“? И это не голословные утверждения. Вот, в 20… году „Х“ стоил почти в два раза дешевле, чем тогда, когда бахнул свиной грипп, и в четыре раза меньше, чем когда появился птичий».

Шер раскладывал вырезки где-то в районе «Тихого океана»:

– Но ВОЗ, какой бы авторитетной она ни была, не могла одна заставить всех покупать «Х». Тут нужна тяжелая артиллерия. Но читаем опять газеты. В какой-то момент в игру активно включается Всемирный Банк, который начинает раздавать странам кредиты на покупку вакцины. Если ВОЗ пугает смертями, то Всемирный Банк – падением экономики. «Инвестируйте в безопасное будущее!» В общем, нас постоянно пугают до смерти, но сразу же продают спасение за хорошие денежки.

– Но все это не объясняет, почему люди заболели!

– Еще немного терпения. Мы почти у цели. Срок действия вакцины должен был закончиться в мае 20… года. Я не сомневался, что с вакциной «Х» есть какой-то подвох, но все не мог понять какой. Но я был уверен – где-то я уже такое читал. Все не мог вспомнить где.

Шер взял последний обрывок бумаги, пожелтевший, смятый, и положил туда, где полагалось быть Новой Зеландии:

– Вот он. Я все думал, где я его видел? Потом вспомнил: когда мы сидели на кухне у Егора. У него там все оклеено газетами. Тогда я прочитал и забыл. Не до того было. Верочка, подлей чайку. Еще раз прости, что напугал.

Перед ним поставили чашку.

– Итак. Внимание. Вот она, разгадка. В разделе «новости одной строкой». Заголовок: «Ученые обеспокоены тем, что срок годности вакцины „Х“ был продлен без оснований». И текст: «Ученые из „…“ полагают, что вакцина „Х“ станет опасной по окончании срока годности. Об этом они заявили после испытаний вакцины». Такая маленькая заметочка просто теряется среди хвалебных статей, а как много она объясняет! Был бы Интернет, я бы нашел больше информации.

Срок годности вакцины «Х» – настоящий срок годности, – закончился еще два года назад. Но продать-то ее было нужно. И вот появился новый птичий грипп, а срок годности «Х» продлили еще аж на два года. И первого августа 20…-го ее снова стали продавать как «свежую». Эпидемия этих началась в тот же день.

– Нас что, отравили просроченной вакциной? – прошептала Каролина.

– Все еще проще и пошлее. Никто нас не травил. В смысле – нарочно. О нас просто не подумали в погоне за прибылью. Пока перед нами махали гриппом, как красной тряпкой, никому и в голову (кроме тех несчастных ученых) не пришло испытать вакцину еще разик. За что боролись, на то и напоролись – на пандемию. Мы подозревали смертельное биологическое оружие. Подозревали заговор. Боялись генной инженерии. А всему виной оказалась обычная жадность высокопоставленных чиновников. Вакцину нужно было продать, и ее продали, несмотря ни на что. Лечит она от гриппа или нет, кого это, в конце концов, волнует? Только тут речь, как оказалось, идет кое о чем серьезном. Побочный эффект – не вздутие живота.

– Есть же страны, которые не покупали эту вакцину? – Аида даже побледнела.

– Наверняка. Страны, недостаточно богатые для того, чтобы ее покупать. Но, судя по тому, как быстро распространилась эпидемия, в них сейчас тоже все не слава богу.

– А эти ученые? Которые все-таки испытали вакцину? Они где живут?

– Еще одна плохая новость. Имя главы лаборатории, который осмелился заявить, что вакцина «Х» «не того», я нашел в некрологе. Он попал туда вскоре после своих опрометчивых заявлений. Не стой на пути у того, кто продает что-то дорогое. Вот вам и «Первый шаг…». Он же последний.

На улице возмущенно залаял Рекс.

– Что ж, допустим, похоже на правду. Но от этого не легче. Шампанское пить рано, – вздохнул Семен Семенович.

– Если честно, Георгий Яковлевич, я ждала не этого, – Аида утерла глаза. – Я надеялась, что зараза случайно выбралась наружу. Что никто не виноват. Получается, почти все умерли из-за денег… Нет, об этом я не думала.

– А мне кажется, это вполне закономерный финал, – возразил Стас.

– Если они живы, надеюсь, они радуются своим денежкам, – процедила Лидия Вячеславовна.

– Да чтоб они сдохли! – Каролина была, как всегда, точнее и категоричнее остальных. – Чтобы из них все кишки вытащили по одной. Они думают, что могут играть с нами!

– Ничего-ничего, – задумчиво сказал Шер и потер заросшую щеку. – Все мы расстроены и растеряны. Но все-таки живы. И это – огромная удача. У нас есть кров и пища. А еще – шанс как-то прояснить ситуацию.

– Аминь, – закончил Стас.

– У нас есть будущее, пока мы в это верим. Мы с Аидой решили дать нашему убежищу название. Надеюсь, оно себя оправдает.

Его голос потонул в лае Рекса. Лидия Вячеславовна открыла дверь и крикнула собаке «Фу!».

– Кто-то за воротами? – спросила она подозрительно.

Они стояли, выстроившись вдоль забора, и смотрели на надпись.

Каролина обнимала Севу.

Стас – Вику.

Шер – Веру.

Семен Семенович – Лидию Вячеславовну.

Саня осторожно положил руку на плечо Аиде.

Надпись «Дача „Возвращенная“» маслянисто поблескивала в лучах заходящего солнца. Но их внимание привлекла не она.

Над ней крупно и грубо красным было выведено: «Скоро будет второй шаг!»

– Кровь, – констатировал Шер.