Подмосковье в глубоком снегу. И одну деталь пейзажа осознал классово: дачки рабочих, как будочки, крохотны на крохотных лоскутках-участках, что-то вроде шахматной доски с пешками. А дачки начальства — как короли. Для них и закон шахматный нарушен: клетки им все под самой Москвой отведены, одна клетка с целую шахматную доску. Хитро они, эти короли, играют в революции. Терем за оградой, а рядом теремок маленький, точь-в-точь такой же, как для челяди. И всё в боярском виде. На виду. И место-то избрано лучшее: сосны, озёра. А рабочему при его диктатуре всё это ни к чему. Он ведь не ради этого свергал царей. И что любопытно: разного рода уголовные элементы (торгаши, спекулянты, казнокрады) тут же умудрились, по соседству с начальством, обжиться так, чтоб лицом в грязь не ударить. «Ещё посмотрим, кто из нас больше вкуса и возможностей имеет». И не отличишь тут, где с «трудов праведных» палаты каменные, а где на пивной или другой какой пене. А ведь не хотели господа начальники, чтобы это заметно простым глазом было. Но получилось так, что и слепому видно.

Как сегодня мне показалось дико (не то, не могу передать, тоскливо, нудно, не знаю), когда рассказывал главный редактор, что два автора дрались, домогались сразу договоров, чтобы писать о Вольтере, что ли. И неужели они так жаждут зарыться в прошлое, уйти от времени, от своего дня и своей сегодняшней боли, боли своего народа? А может, он им и не свой и время не своё?

Заборы русские с афишами нерусскими…

Вчера была радость: первый вечер русского поэта Василия Фёдорова прошёл в Театре эстрады с большим успехом…

Прочёл Ахмадулину: тут, брат, всё на эффект. И эти чисто евтушенковские штучки и рифмочки с игранием глазками. Но есть в ней и что-то другое, горечь какая-то под простотой, и не она ли неясно будоражит и бередит скрываемое от самой себя. Всё, что современно, у неё получается смачно, но книжная изощрённость…

Путают, сукины сыны, считают меня традиционалистом. Но ведь всё наоборот: традиционно в прекрасной русской литературе низвергать устои, а я считаю, что устои необходимы, вопрос — какие? Нельзя без святая святых, что вечно заветно и ново — мать, земля родная, семья, чистота преданности, сострадание… А так называемые новаторы всё это низвергают, как никто, доводя эти начала до своей противоположности. И сейчас уже ново на их фоне защищать их, стоять на той незыблемости, без которой, как без земли и неба, нельзя.

Для того чтобы отравить доброе чувство к коллективу, не нужен плохой коллектив. Достаточно одного или нескольких оборотистых казённых подлецов в нём, которые умеют свою подлость выдавать за коллективное мнение и расправляться с честностью именем коллектива.

Молодое поколение интеллигенции (гуманитарной в большей степени) сваливает на голову предыдущего военного поколения то, что было не его душой, а бедой его души, что уродовало эту душу, независимо от неё самой. Ведь легко сказать: делалось это всё под самым святым — революция! — лозунгом. И только тот, для кого эти лозунги ничего не значили и не стоили, так легко может осуждать тех, кто не мыслил себя без выполнения их любыми средствами. Историческая правда постигается ценою целых поколений. И даже в заблуждениях тут кроется великая мудрость.

А по-моему, это «липа» насчёт поэтических поколений — чуть ли не через пять лет новые, которые чуть ли не противопоставляются старшему. Неужто мы разграничиваем так, когда читаем поэтов прошлого? Мы видим их поэтами одного века, лишь бы они были настоящие, своеобразные поэты.

Деревенщиной всё русское обзывают, а стоило бы подумать и о местечковых нравах.

Долго ещё перед образом Христа молились языческому богу. Частично и сейчас ещё видят оного в нём. Так теперь и с культом. Посбрасывали с пьедестала одного, поставили другого, более человечного. Но те, что понаставили его, видят в его облике того, первого. Я уверен: они без идола не могут. А почему же, когда же, не понося по-хулигански, а с уважением относясь к своим прошлым святыням, не будут поклоняться никаким идолам и искать у них, как поступать, а будут сами думать.

В прошлый вторник я, Алексеев, Кружков и Бальтерманц ездили на машине последнего на Бородинском поле. Какое-то всё не такое, вернее, не совсем такое, как представлялось ранее. Можайск маленький, село Бородино крохотное. И кругом всё поросло лесом, так что поле не такое, как было. Идиотская надпись на стене Шевардинского монастыря, которую, как позор, ни смыть, ни стереть: «Довольно беречь наследие проклятого прошлого».

Да, может, и вправду мы устарели, и, может, убито в нас все лучшее? Всё было — и культ, и многое прочее, но всё же моё поколение рабочее Магнитки строило, коллективизацию вынесло и Родину спасло. И пусть лучше я стану ископаемым, но буду таким, как оно, моё поколение. Обидно и горько, что нас причисляют к отжитому, а мы ещё не жили, нам ещё только бы жить…

Не дай Бог да с таким уровнем сознания придти к материальным излишествам — в каких же скотов превратятся люди! Это видно по тем, кто сегодня уже создал их себе единолично, за счёт нужды народа.

Когда взбунтуется народ, он до щепетильности требователен в правде, распаляется от малейшей лжи, требует абсолютной справедливости (так ему осточертел и насолил обман). Но очень он простосердечен и доверчив. И его снова подло и нагло обводят вокруг пальца. И жестоко и безжалостно топят в крови утихомиренную посулами его свирепость. Властвует хитрость, а не разум. Змеиный ум господствует…

В печёнках сидит эта реорганизация управления, разрастается количество чиновников, как гидра.

Рассказывали в райкоме об одном директоре топливного склада, который замордовал школу без топлива под разными предлогами за то, что к нему пришёл не сам директор, а завуч. А что же райком?

Вернулся из Хабаровского края. Ветры, ветры, мокрая, словно подплывшая, земля даже на сопках, безмолвье в непроглядной ночи на Амуре, рыбачий азарт при виде речек, волны, душевность людей, полная современность построек, техники и одежд всюду в тайге и на берегах — и молодёжь, почти одна молодёжь в новых городах и посёлках!

Искусство неподвластно подлости, оно ей не даётся. Оно мстит бездарности, даже таланту, если он хочет использовать его в личных подлых целях, если им руководит грязная страстишка.

Как часто в мировой злободневности самым главным становится не то, что на самом деле такое, а то, что главное для тех, кто кричит об этом, — антисемитизм. Ведь в мировой прессе больше всего таких крикунов.

Думал сегодня, проснувшись: да, у нас открытых внутренних врагов нет теперь. Не те времена. Мысли, которые были бы несогласны с мыслями, направляющими жизнь, никто открыто не высказывает. Но зато много развелось людей, которые мгновенно, на глазах у всех, без зазрения совести, меняют вчерашний свой взгляд на сегодняшний. Из кожи лезут вон, чтобы заметили их преданность. Ох, ненадёжная это преданность. Нет под ней настоящего убеждения. Многие из таких легко перекрашивающихся — враги, если не хуже.

Далёкий разливистый гудок парохода в вечерних лугах. И сам белый, в розовом закате на фоне леса, словно бы по лучам плывёт.

Тёплая темень мартовской ночи. На белом поле чёрные дороги. Пасхальный гомон дорог.

Я так мало в детстве был любим, что хотелось умереть, чтобы по мне поплакали.

Люди, будьте бдительны и осторожны, не дайте себя усыпить: ходят меж нас те, что предавали и истязали совесть в своих корыстных целях, ходят палачи и убийцы. Они изнывают без дела. И ждут не дождутся, когда снова будут перемены в их пользу. И ненавидят новые веяния, брюзжат или скрытно. Если они это делали якобы во имя идеи, советской власти, искренне веря, что так необходимо, то отчего же они сегодня недовольны и брюзжат на неё? Да и может ли быть, чтобы, заведомо зная о невиновности, всё-таки с удовольствием мучили и убивали, во имя какой бы это идеи ни было, тем более во имя идеи нашей?..

7 декабря. Вчера похоронили Василия Кулемина, и стало ощутимее одиночество среди нас. Как мало нас. И как не бережём друг друга. Как неожиданно это бывает и как непоправимо. Да он, видимо, чувствовал, и последние стихи его — это само откровение, прозрение души.

Вернулся из Ленинграда. Снова побывал в квартире Пушкина на Мойке. В Александро-Невской лавре, на Новодевичьем, где похоронен Некрасов. Что бросается в глаза: все деятели культуры прошлого — русские. Теперь их почти нет. Интересно в пантеоне — на плитах над вельможами так обстоятельно все доблести и заслуги расписаны. Госпожа Бирон: вся плита исписана. А у Суворова три слова: «Здесь лежит Суворов»…

Пётр I, конечно, иначе и не мог сдвинуть Россию с мёртвой точки: ему были необходимы иностранцы. Он им не давал первых ролей в управлении. Это очень важно. Учил своих олухов. Но не подумал о том, что будет после него, когда при дворе столько немчуры. И Россия поплатилась за эту ошибку Петра.

Бороться надо не запретом. С искусством — искусством, с убеждением — убеждением. Не критика свыше страшна, а крайности, на которые потом идут в низах, да и в верхах. И доводят всё разумное до своей противоположности.

Вместо того чтобы ругать тех, кто плохо пишет о берёзах, ругают сами берёзы, причём злобно, стремясь их опоганить. Значит, дело, видимо, не в бездарях, что о них пишут, а в самих берёзах, которые являются в сознании народа символом всего русского.

Будет ли время, когда талантливые русские люди смогут пробиться, стать известными, не изменяя своему, русскому, не этой страшной ценой становясь в центре внимания и не угождая, не за счёт близости к высокому столу?

Г. М. ГУСЕВ: Альберт, дорогой, мы старые товарищи и почти погодки, будем беседовать, естественно, на «ты»…

А. ЛИХАНОВ: Наша сорокалетняя дружба иного и не допустит.

Г. Г.: Совсем недавно прочитал я такие слова: «Нет ничего более пустого и бессмысленного, чем юбилеи, которые тем не менее празднуются даже с каким-то исступлением». Это сказал Джузеппе Верди. Не скрою: наша беседа была давно запланирована к твоему семидесятилетию. Как тебе эта инвектива классика?

А. Л.: Насчёт исступления он, конечно же, прав. Но, с другой стороны, юбилеи — это важные вехи подведения итогов содеянного человеком. Тем более когда они — не «Предварительные итоги» (по Ю. Трифонову), а считай, окончательные — в 70-то лет!

Г. Г.: Альберт, ты посвятил себя, свой талант, свою жизнь детям и литературе. Потому наша беседа будет и своеобразным отчётом президента Российского детского фонда, а с другой стороны — рассказом писателя Лиханова о его более чем сорокалетнем служении нашей литературе.

А. Л.: Я не боюсь обвинений в высокопарности: СЛУЖЕНИЕ — великое русское слово. Спасибо, что ты его применяешь ко мне.

Г. Г.: Разумеется, мы не будем с тобой сочинять доклад о состоянии детства. Просто — будем говорить о его проблемах, которые всегда окружают и тревожат нас. Только ноги спустил с постели, открыл глаза, поглядел на белый свет — и в тебя начинает вползать, входить, врываться, оглушать информация о том, что происходит с детьми…

А. Л.: Ты знаешь, я ведь за десять лет — начиная с чёрного 91-го года — написал лишь роман «Мужская школа» о собственном детстве — очень мало. Назову это длительным творческим коллапсом; он был вызван падением России с высот мировой цивилизации и культуры в какую-то замбийско-колумбийскую пучину бездуховности, обессмысленного существования, «выживания», а не полноценной человеческой жизни. Только в XXI веке написал я свой новый роман — «Никто». Затем была «Сломанная кукла» и три военных повести…

Г. Г.: И все они были впервые напечатаны в «Нашем современнике». Мы имеем право гордиться тем, что смогли по достоинству оценить твои кровью сердца написанные вещи.

А. Л.: Спасибо журналу. Я рад, что вы заметили самое дорогое для меня в моей работе — искренность, боль и стремление увидеть в малом — большое, в конкретном — линии судеб и характеров.

Г. Г.: Начнём наш разговор, может быть, и не с главного, но больно резанувшего по сердцу сообщения о том, что Россия за 15 лет «съехала» в болото нового застоя не только по экономическим показателям. В частности, произошло резкое падение интеллектуального потенциала нации. Россия по этой позиции (IQ) с твёрдого второго-третьего места в мире при советской власти за несколько лет умудрилась переместиться на 81–82-е, где-то неподалёку от Сенегала, экзотической Ямайки или Того… Как это понимать? Неужто произошло какое-то внезапное поглупение России? В это не верится.

А. Л.: Да нет, конечно. Просто ликвидированы равные стартовые возможности для детей всех социальных слоёв и групп. Вдобавок один только экспорт «русских мозгов» за рубеж, и прежде всего в США, исчисляется десятками тысяч лучших русских умов. Здесь, кстати, одна из причин «поглупения», отката России с лидирующих позиций. Свою роль играет — уже играет — и злокачественная «реформа» образования, осуществляемая сегодня радикал-либералами с ещё большим ожесточением, чем в ельцинские времена… А сироты (о них разговор впереди) почти полностью отторгнуты от высшего образования.

Но какими бы ни были причины падения российского IQ, одна из главных для меня несомненна. Она — в телевидении. Именно и прежде всего благодаря ему обрушились казавшиеся вечными основы и опоры прежнего устройства. «Благодаря» — звучит издевательски, но так оно и есть! Наше демократическое телевидение, по-моему, неизлечимо. Оно целиком находится в руках людей, не любящих Россию, презирающих её, иногда сожалеющих (может быть, даже искренне) о том, как было бы хорошо, если бы мы были поближе к европейской цивилизации. Конечно, хорошо жить в благоустроенных коттеджах с тёплыми, блистающими кафелем сортирами. Ты знаешь, я часто вспоминаю строки русофоба из знаменитой есенинской «Страны негодяев»:

По сей день это обвинение для России — по делу. Но, с другой стороны, за короткое время был сооружён огромный всероссийский нужник — «российское ТВ», встречающее каждого, кто входит в него, миазмами бездуховности, смрадом насилия и всякой прочей мерзости, от которой кружится голова и возникают разнообразные и трудно излечимые социальные болезни. К великому огорчению, телевидение, которое должно было стать светочем мысли и благородства чувств, стало царством цинизма, пошлости и мрачной тьмы…

Ну, хорошо, мне скажут: ты преувеличиваешь, ты, как и все или как большинство «стариков», проклинаете одно из величайших творений человеческого разума, к которому, кстати, имеет прямое отношение прежде всего Россия, потому что не Маркони, а Зворыкин придумал в первой трети двадцатого века этот замечательный, волшебный, таинственный экран, но способный, как выяснилось, морочить людей, превращать их в «зомби».

Примитивные ток-шоу, бесчисленные сериалы, пошлые темы — исцеление от сглаза, ворожба, однополые или тройные браки, смакование семейных измен… Чем только не напичкано нынче телевидение! А всё оставшееся время, гораздо больше половины, отводится боевикам с потоками алой крови, с бесконечной стрельбой из самых разных видов оружия — автоматического, полуавтоматического, из обрезов, из пушек, из гранатомётов. В общем, всё задействовано для того, чтобы человек ошалел, очумел и поглупел. Мне кажется, тем самым осуществляется дьявольский замысел — приучить людей воспринимать войну, смертоносное оружие, гибель сразу десятков и десятков людей в малую единицу времени как безопасную игру, своеобразный «пейнтбол», очень популярный ныне среди «новых русских».

Для меня самое больное, самое невыносимое, Гена, заключается в том, что в этот тёмный, страшный и смрадный ад погружены наши дети. «Большие дяди», властвующие на телевидении, прекрасно понимают, что они творят. И на всё у них есть универсальная, абсолютно пустая и бессодержательная отговорка: вам никто не мешает выключить телевизор. На то у нас и свобода! «Логика» этих дядей (если можно назвать это логикой) — гоните детей от телевизора, если не хотите, чтобы они смотрели боевики или передачи типа «За стеклом». Демагогия телевизионщиков тупа и цинична. Они же лучше всех знают, что дети, оставаясь часто в одиночестве (без родителей, которые вкалывают, чтобы поддержать более или менее достойный уровень жизни в семье), смотрят по телевизору всё что угодно. И самое ужасное — впитывают, как губка, все слоганы и идиотские изыски телерекламы. Меня это изумляет, но это так. «Кто пойдёт за Клинским?» Точно так же вколачиваются в детские головы нынешние жаргонные словечки, заменяющие живую русскую речь. «Класс!», «прикид», «прикол», «по полной программе» — и несть всему этому числа…

Я не уверен, что прав Володя Крупин, когда говорит тебе: выброси к чёртовой матери телевизор, сломай в нём что-нибудь, не давай своим внукам его смотреть! Это похоже на отчаянные акции луддитов семнадцатого века, которые боялись технического прогресса и ломали первые машины, обрекающие их на безработицу и голод. Так вот, в каком-то современном луддизме ищут порой выход вместо того, чтобы освежить, оздоровить, вдохнуть новые импульсы, вдохнуть новую жизнь в телевидение, уже набравшее громадную силу — как техническую, так и общественную.

И ещё раз скажу о так называемом «алиби», которым прикрываются телевизионщики в галстуках-бабочках, во фраках или, наоборот, в стоптанных адидасовских кроссовках. Это тупая бубнёжка о «недопустимости цензуры». А кто же и перед кем отвечает в «электронной Хазарии»? Ясно, что там своя субординация, своё «политбюро», свой агитпроп. Но к отбору, выдвижению, утверждению кадров на телевидении общественность по-прежнему не имеет никакого отношения. Раньше повторяли: кадры решают всё. Ну, хорошо, пусть это говорил Сталин, и одно это вызывает кое у кого отрыжку или, наоборот, икоту страха. Но кадры-то на самом деле решают всё. А что это за кадры?

Г. Г.: С одним из «титанов» нынешней телеимперии мы с тобой когда-то вместе работали…

А. Л.: Ты имеешь в виду Олега Попцова, капитально встроившегося в структуру новой власти? Олег — властитель дум, герой ток-шоу… Но даже он хоть как-то понятен и предсказуем. А кто такой Кулистиков, что и в чью пользу решает ушедшая с экранов Татьяна Миткова, злая фурия времён перестройки и первых лет капиталистической контрреволюции?

Невольно возникает грустная шутка. Вот сейчас в РФ функционирует общество потребителей. Люди могут обращаться в различные судебные инстанции, вплоть до Страсбургского суда. И кое-кто выигрывает процессы и получает компенсации за присутствие в пищевых продуктах каких-то недоброкачественных добавок, каких-то хитростей, которые удешевляют продукцию для производителя, но зато портят здоровье. Но, увы, не существует Общества потребителей телевидения…

Г. Г.: А как ты, Альберт, относишься к попыткам радикал-либералов «вывести» все недуги и пороки нынешнего отношения к детям из недавнего советского прошлого?

А. Л.: В отличие от многих «отцов русской демократии» я глубоко убеждён, что всё корнями уходит вовсе не только и не столько в советское прошлое. Туда, в глубину веков уходит как призрение добра, так и презрение добра. Там, в глубинах истории, — и дворянская спесь, и оторванность властвующего класса от огромной, как бы безликой народной массы. При советской власти всё было по-другому. К примеру, были дети начальников, что сейчас педалируется совершенно бесстыжим образом. Вот ты, я знаю, вырос в семье секретаря райкома партии, значит, ты в районе был самый первый мальчик, так получается? Но ты же ходил в одну и ту же школу с «народом», а не в закрытый колледж! Так что тут это скорее внешнее сходство с прошлым, нежели тождество. Я вовсе не собираюсь идеализировать советский период, потому что всё хорошее тогда только ещё разворачивалось. Что такое 70 лет — миг! История даже глазом моргнуть не успела, как после трагических и прекрасных 70 лет воцарился в России нынешний хаос. 15 лет прошло, это значит — четвёртая часть советской жизни уже пройдена по срокам. А результаты абсолютно противоположные!

Но вернёмся к проблеме «корней». Ты знаешь, многое уходит аж в средние века. В Италии, во Франции, в других европейских государствах все монастыри были за высокими стенами и закрывались на ночь на прочные запоры. Но за стену до земли вывешивалась корзина на длинной верёвке, чтобы любая женщина, которую жизнь заставила отречься от своего ребёнка, могла положить в эту корзину бедное дитя, чтобы таким святым образом избавиться от него. Утром первое, что делал дежурный монах — не ворота открывал, а вытягивал эту корзину. Если там был ребёнок, он становился воспитанником монастыря. Понимаешь, а сегодня…

Г. Г.: Я понял — ты подвёл нашу беседу вплотную к проблеме единой семьи, состоящей из детей своих и детей-сирот. К любимому детищу Лиханова как «самого многодетного отца России» — к семейному детскому дому.

А. Л.: У детского фонда в Морозовской больнице в Москве существует отделение под названием «Нежность», куда попадают все брошенные в мусорки или дети-отказники из московских роддомов. Там стоят пятьдесят маленьких кроваточек, которые мы закупили, а главное — оборудовали отделение уникальным оборудованием, исследующим генетическую «биографию», которое позволяет у ребёнка без роду, без племени, без фамилии установить хотя бы его природные основания — какие у него болезни, от чего его надо лечить, какая у него наследственность и т. д. Уже защищена докторская диссертация на основании это агрегата, который мы приобрели для отделения. Родительские дети не имеют такой генетической карты, какую имеют эти покинутые дети.

Я к чему это говорю? Отделение наше совместно с Морозовской больницей существует уже более десяти лет, и все пятьдесят коек заполнены каждый день. Причём детишек привозят не только из роддомов. К примеру, милиционеры находят живой свёрток на вокзале. Теперь и не только милиция знает, куда везти находку — в «Морозовку». Вот мы с тобой всё про корни. А вспомни Достоевского, его «Дневник писателя», где он писал о посещении петербургского дома призрения для малолетних преступников. Если говорить о русской истории, то все великие князья, да и сами государи и государыни имели подведомственные им сиротские приюты, которые финансировались не за счёт казны, а за счёт высоких персон…

Сейчас множится число церковных приютов и детских домов. Я, например, с восхищением побывал на открытии нового здания приюта в Свято-Никольском Черноостровском женском монастыре в Малоярославце, где матушка Николая, настоятельница этой обители, между прочим, доктор каких-то наук в прошлом, собрала группу девочек с помоек, детей наркоманов и алкоголиков, — как ты понимаешь, почти все с нарушенной психикой — и спасает их. Девочки учатся там по светской школьной программе в объёме одиннадцатилетки. Какие же отличия этих девочек и самого приюта от всех прочих светских? Там, во-первых, нет телевизора. Я аплодирую этой замечательной женщине. Второе. Под Малоярославцем когда-то были жестокие битвы с Наполеоном. Так вот, утром и вечером монахини-сёстры вместе с девочками-воспитанницами подымаются на высокие монастырские стены и возносят молитвы в честь воинов Отечественной войны 1812 года. Разве это не укор нынешней власти, да и многим из россиян, начинающим забывать имена и подвиги и последней-то, такой недавней войны?

Представь: закат солнца, тихий шелест листвы — и эти девочки поминают имена воинов, павших за Россию почти 200 лет тому назад… Как это достойно и прекрасно! Кстати, мы этому монастырю подарили автобус…

Г. Г.: Но ведь в православных храмах поминают только по именам, а не фамилиям?

А. Л.: Девочек сперва знакомят, где погиб, как погиб тот или иной воин. А поминовение — да, по именам. Кстати, монастырь выдержал осаду в войне 1812 года. У них есть картина, как наши сражаются с французами возле монастырских стен. А внизу, в поле, белеют маленькие монументики, и там имена сохранены, старинные, подлинные.

Знаешь, в этом монастыре я обедал с двумя очень интересными девушками! Обе с высшим образованием, одна учительницей была, другая работала в культуре, у обеих как-то не сложилась жизнь. Они пришли в это сестричество уже взрослыми, образованными, с большим жизненным опытом, и такие, как они, очень нужны сегодня Православной Церкви.

Г. Г.: Альберт, давно хотел тебя спросить… Наш общий друг, твой бывший первый заместитель, ныне, увы, покойный Женя Рыбинский несколько лет работал директором «Артека», который сейчас начинают приватизировать, ты представляешь? Детская эта лечебница, образцово-показательная во всех отношениях для всего мира, в бывшем нашем Крыму — растаскивается. Наверняка в ней снова будут отдыхать дети, но только не дети рабочих и крестьян, учителей, врачей — всех так называемых «бюджетников». Что известно тебе об «Артеке» и можно ли вообще что-нибудь здесь сделать?

А. Л.: Во-первых, надо напомнить, что дело происходит уже в иноземном государстве. В Украине, как они говорят. Что там, какие законы принимаются — мне неизвестно. Я твёрдо знаю только одно, что было соглашение между правительствами России и Украины о том, что часть мест в Артеке для отдыха детей квотируется Россией, то есть Россия как бы оптом их оплачивает, финансирует. Но если это неповторимое богатство будет приватизировано, то всё пойдёт прахом. И погибнет замечательный памятник справедливости, памятник равным возможностям для всех живущих в стране, когда вместе отдыхали и веселились дети разных национальностей и разных уровней достатка. Теперь там частники взвинтят астрономические цены, и всё само собой сразу решится в пользу правящего меньшинства, господствующего в экономике и политике. А вот простонародью, простолюдинам путь в «Артек» будет закрыт. Угаснет артековский огонь…

Г. Г.: Да разве один только «Артек»? Сколько у нас по всей России погасло «вечных огней», потому что некому, видите ли, платить за газ, за электричество… Недавно ехал через подмосковный Солнечногорск, и душу мою согрела такая картина. Загорелся вновь, почти через пятнадцать лет, факел памяти в канун 60-летия Победы. Возле «вечного огня» вижу: юноша с девушкой, склонив головы, греют руки над огнём. Мне показалось это таким символичным! Может, всё-таки не удастся потушить костры народной памяти?

А. Л.: В «Известиях» в канун юбилея была напечатана целая полоса о том, как поезд ветеранов и детей из Москвы приехал в Сталинград. Корреспондент вместе с ними ехала в поезде, ходила по местам боевой славы. И выяснилось нечто чудовищное: из всего поезда только один мальчик знал по-настоящему про войну. А это были московские старшеклассники. Он знал об основных сражениях, о блокаде Ленинграда. Знал и рассказывал другим детям. Остальные, повторяю, фактически ничего не знали о войне, и это уязвляло ветеранов в самое сердце…

А почему не знают? О ТВ мы уже говорили — его вклад в создание в России атмосферы беспамятства, манкуртизма поистине «неоценим». Но разве не на ту же мельницу вода — хотя бы школьные программы по литературе, из которых выброшены и «Как закалялась сталь», и «Молодая гвардия», и «Повесть о настоящем человеке». Не говоря о «Спартаке» и «Оводе». Вместе с названными душеобразующими книгами выкинули «за борт современности» и Генералиссимуса И. В. Сталина, и всех великих маршалов Победы.

Так вот, мальчик из поезда, который в Сталинграде рассказывал о войне, стал патриотом потому, что у него отец военный и дед военный — это, как говорится, семейная традиция — служить Отечеству. Но много ли таких семей? А ветераны уходят…

И ещё одно. Раньше тот же самый «Спутник», который возглавлял в своё время Женя Рыбинский, организовывал поездки тысяч и тысяч детей из разных регионов страны в Хатынь, в Брестскую крепость, дети из Белоруссии ехали в Сталинград, из Грузии — в Смоленск…

Г. Г.: А сталинградцы ехали в Брест.

А. Л.: Да, была постоянная забота о ротации, приобщении детей к истории страны. Она была повседневной, будничной, даже не вызывающей восторга. Но эта повседневность сыграла величайшую роль. Ведь достаточно побывать один раз в Хатыни, чтобы душа твоя перевернулась, если она у тебя есть, чтобы никогда ты этого не забыл. Сейчас всё сметено, всё ликвидировано. «Спутник», конечно, существует, но он занят зарубежным туризмом. А это другое…

Знаешь, я уже давно мечтаю создать туристическую фирму для детей-инвалидов, только для детей-инвалидов, не способных вообще передвигаться. Это должна быть государственная программа. Она должна бы входить в программу «Дети России». Но все мои попытки что-то тут сделать пока безуспешны, потому что, сам понимаешь, покупка одного только двухэтажного автобуса — это где-то под миллион долларов, фонд не сможет это осилить. Но мечтать-то я имею право! В сопровождении специально подготовленных медицинских работников дети могли бы увидеть «Северную Пальмиру» — Ленинград, съездить в Белоруссию, в ту же Хатынь и Брестскую крепость…

Был у меня и такой проект: в честь 60-летия устроить в Минске, впервые за последние 15 лет, в замечательном новом Дворце встречу детей со всего бывшего Советского Союза, со всех концов России, с тем чтобы дети устроили совместный концерт, этакий гала-праздник детский, подружились бы, а потом поехали из Минска в Хатынь и Брест. Но куда там! Ведь привезти в Беларусь делегации детей из Читы, Хабаровска, Якутска — это же неподъёмные для нас деньги. А государственного интереса к этому проявлено не было…

Г. Г.: А к чему вообще проявляет интерес эта власть? Она покрыла себя несмываемым, непрощаемым позором, когда, не жалея денег, заряжала антисоветчиной все телевизионные и радиоканалы. Один «Штрафбат» чего стоит! А 26-серийная «Московская сага»?! Чудовищный, бездарный, воистину «мыльный» сериал!

А. Л.: Нет, ты только подумай: с одной стороны — 26 серий литературного маразма, с другой — на приобщение детей и юношества к подвигу героев Великой Отечественной стандартный ответ: «Нет денег».

Г. Г.: А на спектакль с провозом двух с половиной тысяч ветеранов войны на полуторках по Красной площади, как и на «Штрафбат», деньги нашлись…

А. Л.: Тут я с тобой не соглашусь, и знаешь, почему? Ведь для подавляющего большинства ветеранов очередного юбилея — 70-летия Победы — не будет. Смерть беспощадна. Если уж нам с тобой, детям войны, по семьдесят и более… Так что, по-моему, здесь президент поступил правильно. А по исторической логике следующие юбилеи должны стать праздником наследников Победы, верных памяти отцов и дедов. Но у нас сегодня делается всё, чтобы духовных наследников Победы не было. И может случиться так, что по брусчатке Красной площади через десять лет будут шагать вымуштрованные контрактники — а это уже совсем другое.

В одной из старых записных книжек я нашёл такие слова немецкого историка: новая война начинается тогда, когда уходит из жизни последний солдат войны предыдущей. И сказано это было после Первой мировой войны. Вторая началась даже быстрее — через 20 лет. Вот такая угроза. Если согласиться с этим — то вообще Дня Победы может не быть…

Г. Г.: Альберт, мы незаметно для себя завели наш разговор в дебри пессимизма. Но что поделаешь, если кругом, как говорил последний русский император, «измена, трусость, обман». Особенно обман. Людям, которые хотят спасать детей, всячески мешают это делать. Зато процветает экспорт русских ребятишек за рубежи России. Меня, как и многих, потряс факт очередного сознательного убийства усыновлённого мальчика в американской семье. Ужас какой-то: у нас на родине усыновление детей сокращается, а вывоз — увеличивается. При этом, как недавно выяснилось, практически все частные фирмы, занимающиеся этим благородным по своей сути делом, не имеют лицензий на осуществление своей деятельности. Но ведь отсюда рукой подать до продажи детей как телесного материала для спасения жизни имеющих деньги иностранных богатеев… Жуть да и только!

А. Л.: Здесь всё гораздо сложнее. Дети, оставшиеся одни, ждут немедленного, а не отложенного счастья. Да, случай с американкой Ирмой Павлис — из ряда вон. Но ведь это же случай, и не стоило поднимать вокруг него такую пиаровскую круговерть. Мальчика жалко, слов нет. Но ведь многие тысячи русских мальчиков и девочек спасены от сиротства, нищеты и неминуемой гибели именно в американских, канадских, германских семьях. А лихие политиканы у нас уже готовят запретительный законопроект — фактически «железный занавес» для больных и беспомощных сирот России. Я за то, чтобы, пока Россия не встала с колен, не закрывать ни один из каналов спасения детства. Особенно, повторяю, для больных, беспомощных, генетически ущербных сирот.

Да, пока что российские граждане усыновляют намного меньше, чем в Советском Союзе. Ответ известен: если тогда все были достаточно небогаты, но равны в своём небогатстве, то теперь социальное расслоение в нашем обществе беспримерно в современном мире. «Равенство в небогатстве» сохраняло чистоту человеческих душ, их отзывчивость на чужое горе. Погоня за деньгами, комфортом и личным успехом буквально выжигает души напалмом равнодушия.

Конечно, и тогда, при советской власти, те, кто был побогаче (я бы употребил здесь термин: «осторожное богатство»), не рвались к тому, чтобы усыновлять детей. А уж теперь… С другой стороны, может, многие и взяли бы сирот на воспитание, да страшно: смогут ли поставить на ноги, выучить, вылечить, создать условия, особенно жилищные. А на государство надежда слабая…

В своё время, в восьмидесятые годы, мне удалось пробить два постановления ЦК КПСС и Совмина СССР о помощи детям-сиротам. По достижении ими совершеннолетия предоставлялось внеочередное бесплатное жилье. Сейчас это вспоминается как волшебный сон… Сегодня не менее 10 % из всех завершивших пребывание в детском доме сирот кончают жизнь самоубийством. У них нет перспективы, им некуда деться… Из тех, кто посильнее духом — до 80 %! — уходят в социальное подполье, в криминал. Об этом мой роман «Никто». И лишь 10 % как-то более или менее достойно встраиваются в нынешнюю жестокую жизнь.

Г. Г.: Последнее время СМИ много говорят о росте в России числа приёмных семей. Что это такое — приёмная семья, в чём её отличие от дорогого твоему сердцу семейного детского дома? Названия-то так схожи…

А. Л.: Ты по образованию философ и знаешь: сходство не есть тождество. А тут даже и сходство чисто словесное, а по сути — небо и земля. Ибо что такое приёмная семья? Она берёт, как правило, одного сироту, хорошо — если двух и замечательно — если трёх. Это своего рода «усыновление без усыновления», и таким семьям не полагается никакой зарплаты, никаких пособий. Куда как выгодно государству!

Г. Г.: Наверное, это «экономный» Греф придумал?

А. Л.: А ты думаешь, только Греф на такое способен? В нашем РФ-овском «наркомпросе» тьма людей, не любящих, точнее — ненавидящих детей, от которых одни заботы да хлопоты. Я теперь вполне понимаю злость А. С. Макаренко на всех этих «шкрабов». О, как понимаю! Знаешь, если бы их энергию, которую они потратили на борьбу с семейными детскими домами, да повернуть во благо детям… Но это маниловские мечтания. Чиновничество от образования — большая и самодостаточная сила, которую интересует всё, кроме главного — образования, воспитания и спасения детей. И ещё: у них, как ни у какого другого слоя чиновничества, непреходящий реформенный зуд. Во что бы то ни стало и непрерывно реформировать, реформировать, ничуть не заботясь о будущих социальных последствиях такой «непрерывной ломки» вместо сохранения и шлифовки лучшей в мире системы образования, которую оставил социализм. Где уж тут в вихре «реформ» думать о детях! Вернёмся, однако, к приёмной семье…

Г. Г.: Как-то всё-таки странно получается: те, кому государство вверило судьбы сирот, занимаются своим делом равнодушно, с заведомой неприязнью к «проблемным» детям…

А. Л.: То ли дело приёмная семья! Оформил сироту к новым маме с папой — и с плеч долой. А семейный детский дом — это же нескончаемый клубок проблем. Всё надо учитывать и контролировать, требовать отчётности, заботиться об улучшении жилищных условий. Такая волынка! Им, чиновникам, большие семьи, где у родителей и свои дети, и чужие (которые, правда, вскорости перестают быть чужими), как кость в горле. А вдруг «мама» что-то присвоит себе или для своих «чад», вдруг за копейку или рубль не сможет письменно отчитаться — а они ещё и стажа требуют, и пенсий, и пособий. Набрали целый взвод чужих детей — сами и кувыркайтесь!

Поверь, я ничуть не шаржирую, но преднамеренно обостряю ситуацию. Просто люди, облечённые властью, всю свою кипучую бездеятельность основывают на недоверии, подозрительности и холодном равнодушии.

Г. Г.: Была у меня недавно беседа с одной пенсионеркой, бывшим чиновником советского Минпроса. Я ей, как и подобает члену правления нашего с тобой фонда, говорю о семейных детских домах как надёжной дороге к счастью несчастных, а она сморщилась и укоризненно процедила: «Знаешь, ваш Лиханов вцепился в эти СДД, явно преувеличивает их значение — и ничего не говорит, а найдутся ли уже сегодня и завтра люди, которые самоотверженно принесут свою жизнь на алтарь образования и воспитания чужих детей?»

А. Л.: Русская пословица говорит: «Родная мать и с морского дна достанет». А глубинная суть семейного детского дома в том и заключена, что маленький человечек, безвинно выброшенный на свалку, обретает и маму, и папу. Не опекунов или попечителей, а родителей. Что же касается того, найдутся ли…

Г. Г.: Да, и ещё: та «наркомпросовка» сказала мне, как отрезала: ну, создаст твой Лиханов ещё сто, ну, пятьсот даже семейных домов — разве это решит проблему почти двух миллионов сирот — целой резервной армии криминала?

А. Л.: Помнишь, когда-то Плеханов говорил: «Не надо было браться за оружие». Да, и сто, и даже пятьсот семейных детских домов — это не решение проблемы. Но этот путь — я абсолютно уверен! — самый гуманный, самый короткий к ребячьему сердцу. У безродительских детей появляются родители — на всю жизнь, а не на время. Потом у них самих появятся дети — и семейно-общественная линия от добра к добру, от сердца к сердцу продолжится.

А теперь — о масштабах движения. Но сначала я хочу воздать должное нашему Президенту и его супруге. Семейные детдома, пусть пока точечно, были уже не раз ими поддержаны. Ещё в первый срок своего президентства В. В. Путин выделил из своего резервного фонда по 10 тысяч рублей на каждого из 2500 детей, воспитывающихся в семейных детских домах. Во-вторых, обеспечил средствами строительство нового семейного детского дома в Красноярском крае, потом побывал у новосёлов, убедился, какая духовная сила сокрыта в материнской и отцовской любви к сиротам. В-третьих, 120 родителей-воспитателей получили государственные награды. У людей словно выросли крылья, они увлекают своим примером других — это самое главное.

Г. Г.: В начале этого года группа из восьми родителей-воспитателей во главе с тобой как автором и вдохновителем идеи семейных детских домов получили премию Президента РФ в области образования. Поздравляю.

А. Л.: Это значит, что верховная власть нас поддерживает, а вот исполнительная — ну никак, хоть ты тресни… Она упрямо и упорно втискивает всё новые и новые массы осиротевших (а их начиная с 1991 года по 120–130 тысяч ежегодно оказывается на обочине жизни) в детские дома. Вот цифра для размышления: 15 лет тому назад в РСФСР было меньше девятисот государственных детских домов, а сейчас — уже свыше двух тысяч ста детдомов и школ-интернатов. И это — при небывалом сокращении рождаемости!

А ты знаешь, что детдома и интернаты — самая затратная и самая малоэффективная форма государственного призрения сирот? Содержание одного ребёнка — при всех изощрённых способах экономии на детях — составляет аж три тысячи долларов в год. А в семейном доме — как минимум на треть меньше! Преимущества коллективной, семейной жизни обнаруживаются буквально во всём. Младшие занимаются посудой, уборкой дома, кормлением животных. Средние и старшие — уже осваивают сельхозтехнику (если дом находится в сельской местности или на окраине города), приобщаются ко «взрослым» профессиям. И у каждого — от мала до велика — своя сберкнижка, свой расчётный счёт, деньги на который зачисляются публично на общем семейном собрании.

Расскажу чуть подробнее только об одном семейном доме — а таких примеров, без преувеличения, сотни. Кстати, этот семейный детский дом находится в родном для тебя Краснодарском крае…

Г. Г.: Я вообще-то мужик тверской…

А. Л.: …а Беларусь — твоя вторая родина, где прошли детство, отрочество и юность — вплоть до отъезда на учёбу в МГУ. Но для человека ближе, чем место рождения, место его гражданского возмужания, начала серьёзной работы, создания своей семьи.

Так вот. Когда в 1990 году была ликвидирована КПСС, ко мне в РДФ пришёл второй секретарь одного из кубанских райкомов и говорит: «Решил я создать семейный детский дом. Поможете?» Конечно, помогли, чем могли. И что же? Теперь в распоряжении дома несколько десятков гектаров земли. Однажды они вырастили столько подсолнечника, надавили столько золотистого, пахучего масла, что пришлось приезжать в Москву и продавать его в Армянском переулке, где находится наш фонд, по бросовым ценам, а сумма прибыли всё равно вышла весьма внушительная.

Или ещё пример — семейный детдом в Новокузнецке. Металлургический комбинат построил для них большой особняк. Они взяли детей самых разных, в том числе ребёнка с тяжёлой и неизлечимой умственной недостаточностью. Теперь говорят: мы не нарадуемся на этого человечка, он у нас уже овладел всей сельхозтехникой, целыми днями копается в моторах, потом заводит их и катается, радостный, то на тракторе, то на автомобиле. Его обожают лошади, он может скакать на неоседланном коне целыми часами. Вот что такое земля-матушка — и великая сила родительской любви! И всё это спасительное благородство взрослых, которые взяли не одного-двух ребят, как приёмная семья, а не меньше пяти — у многих и десять, и пятнадцать, — их работу надо признать трудом, засчитывать стаж, в том числе и педагогический. И ещё: не мешать! Вот всего этого добиться никак не могу. Враги — чиновничество, шкрабы, которые продолжают долдонить своё: детские дома, приёмные семьи… Мне иногда кажется, что сокровенной мечтой образованцев с мёртвыми сердцами является большой лагерь (может быть, опутанный колючей проволокой), в который легко свалить сиротский «материал».

Г. Г.: Боюсь, что ты преувеличиваешь.

А. Л.: Да нет. Но никто, похоже, всерьёз не задумывается, что же неизбежно будет завтра. Два миллиона сиротствующих — это же целое европейское государство, прирастающее, как я уже говорил, ежегодно на 120–130 тысяч «новичков». А прибавь к этому ещё и тех, кто уже стали взрослыми, но неустроенными и покинутыми, без жилья, без работы и государственной зарплаты… Они, помяни моё слово, ещё немного — и станут объединяться в дружины по принципу братства по несчастью.

Г. Г.: Да уже объединяются! Достаточно вспомнить скинхедов…

А. Л.: Да, да, ты прав. Бедные брито- и пустоголовые мальчишки! Из них-то, рождённых в бедности, и будет формироваться, всё расширяясь, жуткое человеческое болото. И это болото будет втягивать в себя, отравлять и губить жизнь в первую очередь беззащитных стариков и старух, нормальных ребятишек из полных семей. Богатенькие-то от этого «болота» отгорожены высокими заборами, охранниками, бронированными дверями, пуленепробиваемыми окнами и т. п. Отгорожены, но всё равно не гарантированы от всплеска гнева изгоев общества. Они ведь молодые, сильные, закалённые в битвах за выживание. Страшно даже подумать, на что способно такое «болото»! Сразу вспоминаются хичкоковские фильмы и ужасные рассказы и романы Стивена Кинга. Американцы хоть как-то были подготовлены (с помощью литературы и искусства в первую очередь) к появлению громадной, беспощадной и аморальной людской массы чёрного, красного и белого цвета. Но мы их, кажется, переплюнем, если будем и дальше проводить, как сегодня, циничную политику в интересах меньшинства. Подумать только, до чего мы дожили! Оплот империализма, США, всё явственнее проводят политику в интересах большинства, и особенно в области сиротства, а Россия, впервые подарившая миру равенство стартовых возможностей для всех, рухнула в бездну социальной несправедливости. Ей-Богу, поневоле подумаешь: уж лучше пусть сирот российских усыновляют и удочеряют бездетные американцы, нежели их приберет криминальная клоака в России…

А вот ещё один пример, до слёз трогательный — и обидный для чести нашей державы. В Финляндии вот уже ряд лет функционирует частный семейный детский дом, созданный для русских детей, чьи матери, когда-то приехавшие в Финляндию, либо опустились на социальное дно, либо погибли. В сущности, задача этого семейного детского дома состоит в том, чтобы приготовить детей к возвращению в Россию. Это вообще уникальный пример того, когда иностранная организация озаботилась этим, понимая, что, оставшись в чуждой стихии, в одиночку эти дети не выживут. И есть уже просто замечательные примеры. Один из мальчиков в этом семейном детском доме просто яростно мечтал вернуться домой. По-моему, у него даже кто-то оставался в России, то ли бабушка, то ли кто-то из близких родственников. И что самое важное — он мечтал выучиться и служить в русской армии. И мечта его сбылась — он вернулся на родину и служит сейчас где-то у нас на северах.

Г. Г.: Действительно, трогательная судьба…

А. Л.: Но сейчас я тебе скажу такое… Скорее всего, ты не знаешь, сколько денег выделяется на сироту в этом финском семейном детском доме? 200 евро. И не в месяц, а в сутки! В эту сумму, правда, входит всё: питание, одежда, оплата врачей, массажистов, учителей и т. д. — там ведь всё платное. Но и двести евро — не семьдесят рублей на одну детскую голову в месяц, как, увы, у нас в России…

Знаешь, я иногда думаю: может быть, в приватизации и нет ничего такого страшного, что нам с тобой вдалбливали на занятиях по истмату и диамату. Во всяком случае, я целиком за приватизацию человеческой беды. Ещё и ещё раз повторю: в этом смысле я за усыновление русских несчастных детишек сердобольными иностранцами. Разумеется, при соблюдении всех необходимых процедур и строгостей.

А если уж продолжать смелые обобщения, скажу так. Мы кричим: «Равнение на Запад, на цивилизацию!», а сами упорно берём с Запада всё худшее или даже самое плохое. Как говорится нынче, «с точностью до наоборот…».

Г. Г.: Альберт, задам ещё один волнующий меня вопрос, чтобы «закрыть» тему резкой социальной дифференциации российского общества в нынешние времена. Тебе не бывает жалко мальчишек и девчонок, живущих в роскошных квартирах (злые языки говорят даже о золотых унитазах), учащихся в закрытых лицеях и колледжах, среди себе подобных «принцев» и «принцесс на горошине»? Разве богатство не приедается? А тут катайся с малых лет на БМВ… Ты же смотрел, конечно, «Римские каникулы» с очаровательной Одри Хепбёрн?

А. Л.: Фильм замечательный! Но скажу сразу, как отрублю: мне их не жалко. Вся моя жалость бездонная отдана бедным, обделённым судьбой детям социальных низов. Нет у меня жалости к внукам Ельцина или новорождённым Починка. И быть её не может!

…Я считаю самым современным поэтом Александра Сергеевича Грибоедова, убитого в Тегеране 175 лет тому назад. Как он исполосовал беспощадным кнутом сатиры тогдашнюю франкоманию «высшего общества»! Но разве не то же самое низкопоклонство, только уже в обличье англо- и американофилии, процветает ныне во всех кругах «российской элиты»? Там до сих пор «патриот» — самое бранное слово. А без английского — «и ни туды, и не сюды». Как в грибоедовские времена без французского.

Что же касается отпрысков «новой элиты»… Знаешь — у кого есть всё, у того нет ничего! Если в них не будет воспитано сострадание «к малым сим», а не только к животным, если в них возобладает чувство своей исключительности, уникальности — возмездие неизбежно. И дети будут рассчитываться пред Господом за грехи своих родителей и близких — и за свои собственные. «Аз воздам!» — говорил Христос. И только в этом, метафизическом смысле я могу пожалеть обречённых на вырождение, ныне «упакованных», «стильных», ни в чем не знающих отказа пацанов и девчонок. Мне почему-то кажется, что эти «элитные» дети обречены на вечное изгнание из России. Не в том смысле, что они станут «невъездными» (у них будет как минимум двойное гражданство) — а в том, что они обречены навсегда потерять Россию, ассимилироваться с другими народами и странами. Потерять уникальную русскую среду общения, где всё ещё так высоко ценятся дружба, солидарность, доброжелательность, сочувствие к ближнему и дальнему, душевная отзывчивость… К золотому унитазу, наверное, легко привыкнуть. Но кем вырастет чадо, лишённое нормальной мальчишеской или девчоночьей среды? Не зря все мыслящие иностранцы восхищаются тайными и явными достоинствами русской души. Не зря Достоевский у них — самый почитаемый прозаик.

Г. Г.: Ну вот, Альберт Анатольевич, мы весьма и весьма пластично переходим в нашей беседе ко «второму» Лиханову — писателю, публицисту, библиофилу. Книги для тебя — необозримая и родная стихия!

А. Л.: Мы с тобой оба родом из самой читающей в мире страны. Но это состояние нашего общества за каких-то 15 лет буквально испарилось… Теперь у нас два миллиона ребят, не умеющих читать, тысячи погибших или погибающих библиотек. Ежедневно, ежечасно идёт атака на интеллект детей, их мозги и сердца щедро осыпают комиксами, травят телесериалами, их лишают возможности читать хорошие книги, взамен которых отлажена дьявольская машина безнравственного, жестокого книгоиздания.

Фактически ликвидированы крупнейшее в мире издательство «Детская литература», киностудия имени Горького для детей и юношества стала всего-навсего прислужницей телевидения. Рухнула лучшая в мире система книгораспространения, обвально уменьшились тиражи умных книг и запредельно взлетели тиражи книжного мусора. Страна почти перестала читать поэзию.

В общем, как это ни прискорбно, на «книжном поле» мы опускаемся всё ниже и ниже. А вот в Скандинавии, например, государство покупает обязательный экземпляр каждой детской книжки для всех школьных и детских библиотек. Тем самым поддерживается и разумно стимулируется книгоиздание для детей.

Г. Г.: Подхватываю твои мрачные, но справедливые выводы. Буквально перед самым юбилеем, в конце апреля т. г. я получил пахнущий типографской краской, золотом тиснённый обзорный том «Всероссийской книги памяти», членом редколлегии которой являюсь с 1992 года. Сам Ельцин ещё утвердил… Том получился на славу, со стихами лучших советских поэтов, с прекрасными военными иллюстрациями, а главное — с научно выверенными статьями лучших историков-патриотов. Скажу прямо: это единственный настоящий учебник (или учебное пособие) по истории Великой Отечественной войны, созданный за все годы демократической власти. Никакой тенденциозности, никакого субъективизма или холодного, отстранённого объективизма. И знаешь, какой тираж этой книги? Всего 5000 экземпляров. Заведомо ясно, что в школы, да и в большинство библиотек, она не попадёт…

А. Л.: Ощущение такое, что против хороших, умных книг ведётся планомерная необъявленная война. Стихи теперь издаются по 300–500 экземпляров. Если тираж достиг тысячи — у поэта праздник. А прозу издают в лучшем случае пятитысячным тиражом…

Г. Г.: Ты ведь был в 70–80-е годы прошлого века одним из самых печатаемых детских и юношеских писателей СССР. Как тебя читают сегодня?..

А. Л.: Погоди, о своём чуть позже. Если можно, я начну не с себя, а вообще с детского чтения. Детский фонд вот уже десять лет издаёт такой журнал: «Путеводная звезда. Школьное чтение». Что это за журнал? Мы публикуем то, что забыто или забываемо — искусственно, нарочито или, так сказать, естественно. И прежде всего мы восполняем ту несправедливость, благодаря которой 70 лет новейшей истории России изображают какой-то «чёрной дырой». Новые, либеральные идеологи наскоро «сшивают» ХIХ век, затем Серебряный начала века ХХ-го, а потом сразу переходят к современному постмодернизму и «литературному ширпотребу». Вот здесь, кстати, можно встретить и «советский» многосоттысячный тираж, но для этого надо быть Марининой, а не Распутиным или Беловым…

Я часто бываю в школах, библиотеках, встречаюсь с учениками или студентами. Начиная такие встречи, я сразу задаю аудитории вопрос: кто читал «Как закалялась сталь»? В притихшем зале (иногда больше четырёхсот человек) робко поднимаются две-три руки. А «Овода»? А «Молодую гвардию»? В ответ те же робкие две-три руки. Вот это меня убивает наповал…

Но, как гласит русская пословица, «помирать пора, а рожь сей». Ныть и сетовать и без нас найдётся сегодня тьма плакальщиков. А мы должны хорошие книги издавать и внедрять их, вопреки либеральной культурной политике, в умы детей и юношей. Я вообще считаю, что есть 6–7 духоподъёмных книг, без прочтения и переживания которых ни один гражданин нашей страны не должен бы вступать в жизнь.

Г. Г.: Три из них ты уже назвал — «Как закалялась сталь», «Молодая гвардия», бессмертный «Овод»…

А. Л.: А ещё «Повесть о настоящем человеке», «Спартак» Джованьоли, «Два капитана» В. Каверина. И, конечно же, «Тихий Дон», «Они сражались за Родину», «Судьба человека» М. А. Шолохова. Просто без них, без этих книг нельзя стать русским патриотом! А наши нынешние «шкрабы» изъяли все эти книги, формирующие Личность, из школьных программ. Издательства, якобы «по законам рынка», если и печатают их, то к юбилеям и ничтожными тиражами. Страшно представить, но это факт: дети вырастают, так и не встретившись с Павкой Корчагиным, Саней Григорьевым или Андреем Соколовым…

Г. Г.: Я когда-то рассказывал тебе о своей дружбе с отцом Владимира Высоцкого. Горжусь, что был первым (1981 год) издателем знаменитого «Нерва» — томика лучших стихов поэта. Не будем углубляться в эту тему. Скажу только одно: я целиком согласен со Станиславом Куняевым, который утверждает, что Высоцкий-лицедей всегда одерживал верх над Высоцким-поэтом. И тем не менее лучшие стихи Высоцкого выражали какие-то важные, глубокие и долговременные духовные истины.

Давай обратимся к одному только стихотворению — по нашей теме. Поэт обращается к поколению «книжных детей», не познавших битв, изнывающих «от мелких своих катастроф». Там есть такие строки: «…и кружил наши головы запах борьбы, Со страниц пожелтевших слетая на нас». Здорово, не правда ли? Это прямо о нас с тобой, послевоенных мальчишках, повзрослевших только к 10-летию Победы. А вот заключительные строки:

А. Л.: Да, Высоцкий прав: «о доблести, о подвигах, о славе» минувших веков и сражений уже третье послевоенное поколение узнаёт прежде всего из книг, кинофильмов, спектаклей, мемуарных книг. А если нужные книги подменяются детективным мусором, если вместо добрых русских сказок телевизор тычет в глаза детям американскую «утятину» или разбойных и жестоких Тома и Джерри — откуда же придёт к ним благословенный «запах борьбы»?

Что же делать? Стиснув зубы, бороться изо всех сил за читателя, целеустремлённо заниматься организацией детского чтения. Им нужно управлять — как бы не вопили при этом либеральные идеологи. Небось, когда речь заходит о таких громадных проектах, как «Гарри Поттер», они патронов не жалеют. Об этом Гарри радио и ТВ все уши прожужжали, а газеты захлёбывались от умиления: ах, душечка Гарри! Но в этом книжном сериале нет духовных, благородных идей, никаких нравственных постулатов. Происходит глобальная подмена реальности виртуальностью, подмена живой жизни — выдумкой. Линия Николая Дубова в нашей детской и юношеской литературе, одним из соратников которого считаю себя и я, — эта реалистическая линия заброшена и зарастает травой забвения. Сейчас на российском книжном рынке господствует иностранщина, всяк по-своему изощряются юмористы, самодельные сказочники — в общем, ничего нет о реальной нашей, суровой и опасной жизни. Так легче и проще зомбировать вступающие во взрослый мир поколения.

Ну, а теперь немного о себе. В 70–80-е годы я был одним из самых щедро издаваемых в СССР писателей. А ныне… Приезжаешь в библиотеку. Там сердобольные хозяйки нередко устраивают выставки моих книг. Так вот, почти все они (и огромными тиражами!) были изданы в Советском Союзе. А теперь изданное «Террой» несколько лет назад собрание моих сочинений насчитывает всего пять тысяч шеститомников. Спасибо «Терре», но это «радость со слезами на глазах…».

Однако позволь поделиться и настоящей радостью. Мне наконец удалось хоть частично поставить телевидение на службу делу добра и патриотизма. Я имею в виду 10 видеокассет под общим названием «Уроки нравственности». Это цикл моих бесед с широко известными, выдающимися людьми России: патриарх Алексий II, генерал В. И. Варенников, драматург В. С. Розов (я успел записать наш диалог незадолго до кончины Виктора Сергеевича), певец Иосиф Кобзон, физик, лауреат Нобелевской премии Жорес Алфёров… Внушительный ряд, не правда ли? Я рад, что эта моя идея, уже реализованная на видеоплёнке, будет служить святому делу нравственного воспитания детей и подростков: комплекты из 10 кассет уже пришли в школы ряда областей России.

Ну, а в канун подведения моих «окончательных итогов» (я имею в виду, как ты понимаешь, своё 70-летие) вышла моя библиотека «Люби и помни» — 20 моих книг, специально изданных для детей (с цветными иллюстрациями), подростков и взрослых в едином коробе — таком чемоданчике с ручкой, чтобы эту «Библиотеку Лиханова» можно было легко доставить к больным детям в больницу или на дом, или даже в воспитательную колонию. По-моему, раньше ни одного писателя не издавали так утилитарно — и так прекрасно. Я счастлив, что не только дети (и прежде всего дети в беде) придут к моим книгам, а мои книги придут — приедут! — к ним и, может быть, помогут их духовному развитию.

Г. Г.: Поздравляю тебя с новым собранием сочинений, да ещё таким необычным. И вообще — позволь тебя обнять и по-хорошему позавидовать тебе: в свои 70 лет ты — президент самого важного, самого мощного Детского фонда, активно и талантливо пишущий писатель, без произведений которого, по моему мнению, немыслимо гражданское и нравственное вызревание юношества.

А. Л.: Если бы так… Но за добрые слова спасибо, друг. В свою очередь, желаю тебе лично и твоему (и моему тоже!) любимому журналу новых дерзостных творческих взлётов, неколебимого стояния на позициях патриотизма. Спасибо!

Важным «срезом» рационального сознания является способность предвидеть состояние и поведение важных для нас систем и окружающей среды. Чтобы предвидеть, необходимо вспоминать — что было, что обещалось, что делалось и к чему пришли. Подрыв способности к рефлексии влечет за собой и утрату навыков проекции, то есть предвидения будущих последствий наших нынешних решений.

Эффективным бывает такое проектирование, в котором мы критически осваиваем уроки прошлого, собираем и перерабатываем максимально достоверную информацию о настоящем и тенденциях его изменения, учитываем наличие реально доступных нам средств, все непреодолимые ограничения, зоны неустранимой неопределенности — и соединяем творчество в изобретении новых подходов с хладнокровной оценкой всех альтернатив.

Когда система этих взаимосвязанных интеллектуальных и вообще духовных операций иссыхает и деградирует, то резко сужается «горизонт будущего», подавляется творчество, а набор альтернатив стягивается в точку — их не остается. Рациональное сознание вырождается в идею-фикс: иного не дано! Проектирование заменяется имитацией. К имитации склоняются культуры, оказавшиеся неспособными ответить на вызов времени, и это служит признаком упадка и часто принимает карикатурные формы. Так вожди гавайских племен при контактах с европейцами обзавелись швейными машинками, в которых видели символ могущества — и эти машинки красовались перед входом в их шалаши, приходя в негодность после первого дождя. Точно так же российские реформаторы ввели в наших городах английскую должность мэра, французскую должность префекта, а в Москве и немецкую должность статс-секретаря. Знай наших, мы недаром стали членом «восьмерки»!

Нашим реформаторам присуще представление о государстве как о машине, которую можно построить по хорошему чертежу. Им, например, очень нравится «западный» чертеж — двухпартийная система с присущими ей «сдержками и противовесами». В. В. Путин говорит (по телефону 18 декабря 2003 г.): «Мы недавно совсем приняли Закон о политических партиях, только что состоялись выборы в парламент. У нас в новейшей истории создалась уникальная ситуация, при которой мы можем создать действительно действенную многопартийную систему с мощным правым центром, с левым центром в виде, скажем, социал-демократической идеи с их сторонниками и союзниками по обоим флангам».

Здесь соединяется гипостазирование (вера в «закон») с атрофией исторической памяти. Не было никогда в России такой возможности, а теперь «приняли закон» — и такую уникальную в новейшей истории возможность имеем, «можем создать», как на Западе. И неважно, что почему-то никак не удается устроить левый центр «в виде, скажем, социал-демократической идеи», как ни пытались Горбачев, Рыбкин, Селезнев и даже Фонд Эберта. Да, кстати, и с «мощным правым центром» не выходит: хоть «Наш дом» учреди, хоть «Единую Россию» — получается номенклатурная партия власти, ухудшенная версия КПСС.

Этот взгляд В. В. Путина — плод механицизма и устранения рефлексии из перечня операций мышления. Он проникнут уверенностью в том, что и люди, и общество, и государство подобны механизмам, которые действуют по заданным программам. В основе такого взгляда лежит представление о человеке как об атоме (индивиде). Эти атомы собираются в классы, интересы классов представляют партии, которые конкурируют между собой на политическом рынке за голоса избирателей. Элементарная ячейка этого рынка — купля-продажа «голоса» индивида.

В России общество и государство «собирались» по совсем другой про-грамме. Человек — не атом, не индивид, а соборная личность. Люди включены в разные общины, в которых и реализуют разные свои ипостаси, а все вместе соединены в народ. Народ, в отличие от гражданского общества, обладает надличностными разумом, совестью и исторической памятью («род накладывается на род»). Государство строится не логически, как машина, а исторически — в соответствии с народной памятью и совестью, а не голосованием индивидов или депутатов.

Опыт ХХ века в России показал, что попытка «логически» построить государственность, как машину, имитируя западный образец, терпит неудачу. Так, после февраля 1917 г. никто не принял всерьез либеральный проект кадетов, верх взяла исторически сложившаяся форма крестьянской и военной демократии — Советы, в которых по-новому преломились принципы и самодержавия, и народности. Общество переросло советскую политическую систему, но и сейчас попытка искусственного копирования «двухпартийной машины» не удастся. Эта либеральная доктрина неадекватна нашей культуре и историческому опыту.

Примечательно, что имитируют всегда подходы и структуры передовых чужеземцев, имитация всегда сопряжена с низкопоклонством. Это слово, смысл которого был обесценен идеологическими кампаниями и их последующим осмеянием, вдруг опять стало актуальным. Именно низкопоклонство! Казалось бы, всегда можно найти объект для имитации и в собственном героическом прошлом — но нет, само это прошлое мобилизует память, неизбежно разбудит рефлексию и втянет твой разум в творческий процесс. Имитатор, подавляющий разум и творчество, вынужден быть антинациональным.

Возьмите странную, во многом абсурдную административную реформу, объявленную в РФ в начале 2004 г. Тогда, в марте, состоялось заседание «круглого стола» аналитического совета фонда «Единство во имя России». Открывая заседание, президент фонда политолог Вячеслав Никонов с удовлетворением обратил внимание собравшихся на «произошедшие в исполнительной власти перемены, крупнейшие со времен Витте. Идет вестернизация, американизация структуры правительства, число министерств в котором почти совпадает с американским». Кто знает В. Никонова, согласится, что в этом нет скрытой иронии. Именно так — «американизация структуры правительства», иного смысла в выделении из министерств «агентств» найти невозможно.

Подражательность характерна для реформаторов. Активный экономист-реформатор В. А. Найшуль пишет в важной перестроечной книге: «Рыночный механизм управления экономикой — достояние общемировой цивилизации — возник на иной, нежели в нашей стране, культурной почве… Чтобы не потерять важных для нас деталей рыночного механизма, рынку следует учиться у США, точно так же, как классическому пению — в Италии, а праву — в Англии»¹.

Это кредо имитатора. Надо, мол, найти «чистый образец» — и научиться у него. Но это совершенно ложная установка, противоречащая и тому знанию, что накопила наука относительно взаимодействия культур, и здравому смыслу. В наше время эту установку уже надо считать иррациональной, элементом мракобесия.

Изучение контактов культур с помощью методологии структурализма привело к выводу, что копирование невозможно, оно ведет к подавлению и разрушению культуры реципиента, которая пытается «перенять» чужой образец. При освоении достижений иных культур необходим синтез, создание новой структуры, выращенной на собственной культурной почве. Так, например, была выращена в России наука, родившаяся в Западной Европе.

Утверждение, что «рынку следует учиться у США, а праву — в Англии», — глупость. И рынок, и право — большие подсистемы культуры, в огромной степени сотканные особенностями конкретного общества. Обе эти подсистемы (в отличие от пения) настолько переплетены со всеми формами человеческих отношений, что идея «научиться» им у какой-то одной страны находится на грани абсурда. Почему, например, праву надо учиться в Англии? Разве во Франции не было права, или Наполеон был глупее Дизраэли или Гладстона? А разве рынок в США лучше или «умнее» рынка в Японии?

Да и как вообще можно учиться рынку у США, если его сиамским близнецом, без которого этого рынка просто не могло бы существовать, является, образно говоря, «морская пехота США»? Это прекрасно выразил Т. Фридман, советник Мадлен Олбрайт: «Невидимая рука рынка никогда не окажет своего влияния в отсутствие невидимого кулака. „Макдональдс“ не может быть прибыльным без „Мак-Доннел-Дугласа“, производящего F-15. Невидимый кулак, который обеспечивает надежность мировой системы благодаря технологии Силиконовой долины, называется Вооруженные силы наземные, морские и воздушные, а также Корпус морской пехоты США».

Учиться у других стран надо для того, чтобы понять, почему рынок и право у них сложились так, а не иначе, чтобы выявить и понять суть явлений и их связь с другими сторонами жизни общества. А затем, понимая и эту общую суть явлений, и важные стороны жизни нашего общества, переносить это явление на собственную почву (если ты увлечен странной идеей, что в твоей стране ни рынка, ни права не существует). Но для этого как раз необходимо изучить право и в Англии, и во Франции, и в Византии — да и у Ярослава Мудрого и Иосифа Виссарионовича Сталина поучиться. Не для того чтобы копировать, а чтобы понять.

Что касается рынка, надо послушать самих либералов. Видный современный философ либерализма Джон Грей пишет: «В матрицах рыночных институтов заключены особые для каждого общества культурные традиции, без поддержки со стороны которых система законов, очерчивающих границы этих институтов, была бы фикцией. Такие культурные традиции исторически чрезвычайно разнообразны: в англосаксонских культурах они преимущественно индивидуалистические, в Восточной Азии — коллективистские или ориентированные на нормы большой семьи и так далее. Идея какой-то особой или универсальной связи между успешно функционирующими рыночными институтами и индивидуалистической культурной традицией является историческим мифом, элементом фольклора, созданного неоконсерваторами, прежде всего американскими, а не результатом сколько-нибудь тщательного исторического или социологического исследования»¹.

Реформы в России стали огромной программой имитации Запада. Это было признаком духовного кризиса нашей интеллектуальной элиты, а затем стало и одной из главных причин общего кризиса. Отказавшись от проектирования будущего, взяв курс на самую тупую имитацию, наши реформаторы и их интеллектуальное окружение подавили и те ростки творческого чувства, которые пробивались во время перестройки. Духовное бесплодие — один из тяжелых и многозначительных признаков будущей катастрофы. Историк академик П. В. Волобуев говорил в конце 1994 г.: «Едва ли не самым слабым местом новой политической системы является отсутствие — за вычетом мифа о всесилии рынка — воодушевляющей и сплачивающей Большой идеи. Духовная нищета режима просто поразительна»².

Пробегите мысленно все стороны жизнеустройства — везде реформаторы пытались и пытаются переделать те системы, которые сложились в России и СССР, по западным образцам. Сложилась, например, в России своеобразная школа. Она складывалась в длительных поисках и притирке к социальным и культурным условиям страны при внимательном изучении и зарубежного опыта. Результаты ее были не просто хорошими, а именно блестящими, что было подтверждено объективными показателями и отмечено множеством исследователей и Запада, и Востока. Нет, эту школу было решено кардинально изменить, перестроив по специфическому шаблону западной.

Сложился в России примерно за 300 лет своеобразный тип современной армии, во многих существенных чертах отличный от западных армий с их идущей от средневековья традицией наемничества (само слово «солдат» происходит от латинского «soldado», что значит «нанятый за определенную плату»). Российская армия, особенно в ее советском обличье, показала высокую эффективность в оборонительных, отечественных войнах. Никто не отрицает, что такая армия стране нужна и сейчас, но реформаторы сразу стали ее ломать и перестраивать по типу западной наемной армии (даже ввели нашивки с угрожающими символами — хищным орлом, оскаленным тигром — то, что всегда претило русской военной культуре).

Сложилась в России, за полвека до революции, государственная пенсионная система, отличная и от немецкой, и от французской. Потом, в СССР, она была распространена на всех граждан, включая колхозников. Система эта устоялась, была всем понятной и нормально выполняла свои явные и скрытые функции — нет, ее сразу стали переделывать по неолиберальной англосаксонской схеме, чтобы каждый сам себе, индивидуально, копил на старость, поручая частным фирмам «растить» его накопления.

В этой склонности к отказу от анализа отечественного исторического опыта, от собственного проектирования и от творческого поиска способов обновления есть нечто не просто чуждое рациональности, но и почти нечеловеческое. Имитация — способ решения проблем, присущий животным. Мы удивляемся этой их способности: чайки, подражая друг другу, разбивают ракушки моллюсков, бросая их с высоты на камни; обезьяны, подсматривая за людьми, сплетают себе из лиан пояса, чтобы затыкать за них початки кукурузы во время налета на поле. Мы удивляемся потому, что это делают неразумные существа. Разум же дал человеку способность не просто повторять чужие приемы, но творчески изменять их, придавая им новое качество в соответствии с особенностями новых условий. И вдруг в значительной части культурного слоя большой страны мы видим неодолимое стремление от этой способности человека разумного отказаться!

Рассмотрим пару особо красноречивых, доходящих до гротеска случаев имитации, которые стали частью государственной политики российских реформаторов.

Перестройка теплоснабжения. Одна из таких иррациональных попыток имитации — идея переделать на западный лад унаследованную РФ от советских времен систему централизованного теплоснабжения, использующего бросовое тепло от ТЭЦ¹. В статье «Правительство „децентрализует“ теплоснабжение» Аналитический отдел агентства «РосБизнесКонсалтинг» сообщает (23.01.2003):

«Сложившаяся в России структура теплоснабжения должна подвергнуться серьезным изменениям… В поручении Михаила Касьянова указывается на возможность использования при строительстве жилья и производственных объектов локальных источников тепла, упор на которые делается в большинстве стран мира…

Россия, как и весь бывший СССР и частично страны соцлагеря, перешла на централизованное отопление в соответствии с коммунистической установкой, предполагавшей максимальную зависимость человека от государства. По этой причине сметались деревни и частное жилье в городах и строилось типовое панельное жилье, где проживали десятки миллионов „человекоединиц“. В то же время в странах ЕС, несмотря на давнюю урбанизацию, и ныне доля центрального отопления составляет немногим более 6 % (в РФ почти 40 %)».

Эти утверждения, приведенные как аргументы очевидно рискованной программы, лишены логики. Частично их можно объяснить сохранившимися остатками рыночной утопии, частично — примитивным низкопоклонством перед Западом. К выбору типа теплоснабжения совершенно не имеют отношения ни «коммунистическая установка, предполагавшая максимальную зависимость человека от государства» в СССР, ни «давняя урбанизация» в Западной Европе. Централизации отопления в СССР как раз способствовал тот факт, что быстрая урбанизация у нас происходила позже, чем в Западной Европе, то есть в те годы, когда уже возникла технология теплофикации — совместной выработки электрической и тепловой энергии на теплоэлектроцентрали. Было бы просто глупо этой технологией не воспользоваться, строя новые города и районы.

Кстати, «коммунистическая установка» предполагает отмирание государства. А уж если «зависимость от государства» вызвана тем, что государство надежно и почти бесплатно снабжает жилище человека теплом, как это было в советское время, то дай Бог каждому такой зависимости. Вспомним, как о такой зависимости умоляли замерзающие жители Владивостока, вместо того чтобы требовать полной свободы рынка и либерализации цен на газ и мазут. Люди просили продлить им советский мезозой (выражение А. Б. Чубайса).

Но вернемся к главному — разумно ли нам имитировать западный тип отопления? Вспомним, как складывался тип жизни подавляющего большинства населения России — славян, угро-финских и тюркских народов центральной полосы. Они тяготели к лесам или лесостепной полосе, и с незапамятных времен у них сложилась высокая культура отопления. Без нее жизнь в нашем климате была бы невозможна. Если говорить о русских, то русская печь и русская баня на длительный исторический период стали неотъемлемой частью нашей культуры и наших представлений о приемлемом образе жизни. Энергоносителем для этой системы отопления и горячего водоснабжения служили дрова.

Может показаться странным, но на Западе, где в силу гораздо более мягкого климата хорошее отопление означало, конечно, комфорт, но не было жизненной необходимостью, эта культура осталась недоразвитой. Там скорее совершенства достигла кухонная плита, но жилые комнаты не отапливались или отапливались очень скудно (жаровни, камины, грелки в постель). В результате советский человек, попадая зимой в какой-нибудь типичный (даже богатый) сельский дом где-нибудь в Испании, поражался тому, как там страдают люди от холода. На улице перед домом стоит «мерседес», а в доме люди кутаются в пледы, стучат зубами около очага (типа камина). Хотя на улице всего-то — 1С^o. Например, в Испании сравнительно недавнее (конец 80-х годов) распространение разновидности наших «буржуек» воспринималось как замечательный прогресс.

Историк Фернан Бродель пишет: «Средиземноморские зимы… напоминают стихийное бедствие, которое неожиданно наступает после шести месяцев жары и к которому жители Средиземноморья никогда не могли или не умели подготовиться… Сколько путешественников, дрожащих от холода в ледяных покоях алжирского или барселонского дома, говорили себе, что нигде они так не мерзли, как на Средиземном море!»¹. Подтверждаю исходя из личного опыта, что это — истинная правда, даже в начале ХХI века.

В общем, в России отопление испокон веку было одной из важнейших сторон жизни, над его совершенствованием трудилась творческая мысль, мастера этого дела всегда были в почете, и техническая культура находилась на высоком уровне. У Запада было по-другому, и требование власти РФ перенимать в этом вопросе опыт именно Запада, а не исходить из собственного есть следствие утраты рациональности.

Экономические преимущества ТЭЦ настолько очевидны, что в документах специалистов они принимаются как данность, не подвергаемая сомнению. Даже те энергетики, которые сегодня взяли на себя роль пропагандистов децентрализации теплоснабжения, обычно начинают свои статьи и доклады с признания преимуществ советской системы. И вся их пропаганда основывается на том, что нынешняя хозяйственная система, к сожалению, не в состоянии поддерживать столь высокий технологический уровень теплоснабжения, как советское хозяйство. Буржуйки — потолок мысли реформаторов.

Начальник Отдела энергоэффективности «Мосгосэкспертизы» В. И. Ливчак написал: «Централизованное теплоснабжение на базе теплофикации — это большое достижение нашей страны, которое благодаря трудам В. В. Дмитриева, Л. А. Мелентьева, С. Ф. Копьева, Е. Я. Соколова, С. А. Чистовича выдвинуло Россию на передовые позиции в этой области в мире и стало предметом подражания в других странах… Президент США Клинтон в своем очередном обращении к стране отметил необходимость развития централизованного теплоснабжения»¹.

Вот вам парадокс — Запад перенимает советский опыт и довольно быстро строит централизованные системы, а мы эти системы забрасываем и пытаемся имитировать вчерашний день в буквальном смысле слова отсталого Запада.

После 1991 г. все ТЭЦ передали в РАО ЕЭС, и когда там уселся Чубайс, он в своем стремлении «сделать, как на Западе» дошел до безумных действий, противопоставив, где мог, производство электричества и тепла — уничтожая великое преимущество ТЭЦ. Насколько антихозяйственна экономическая система, созданная в 90-е годы правительством имитаторов, говорит невероятное по своей дикости положение промышленных предприятий, которые в советское время построили ТЭЦ для своих технологических нужд, а избыточное тепло подавали в городскую теплосеть. При приватизации ТЭЦ перешли государству. И тепло с этих ТЭЦ оказалось предприятиям недоступно по цене!

В Докладе экспертов правительства сказано о ТЭЦ: «Они обычно находятся на территории предприятий, построены в основном для них и работают в общем технологическом цикле. Тепловые сбросы ТЭЦ используются для целей отопления городов. Неправильная тарифная политика РАО ЕЭС привела к тому, что, даже имея ТЭЦ на своей территории, заводы стали строить свои котельные».

Да и население, похоже, не отдает себе отчета в том, насколько ненормальным является то положение, которое создали реформаторы ради внедрения «конкуренции»: части единой системы жизнеобеспечения страны, переведенные на отношения купли-продажи, при малейшей нестыковке начинают друг против друга разрушительную «экономическую войну». Отключая за копеечные неплатежи энергоснабжение, например водопровода, больницы или стоящей на боевом дежурстве части ПВО, РАО ЕЭС наносит стране в целом ущерб, иногда в миллионы раз превышающий сумму неплатежей. И это считается нормальной рыночной практикой! Она не меняется даже в те дни, когда правительство говорит о небывалых экономических успехах РФ и профиците госбюджета.

Идея переделать теплоснабжение РФ по западным образцам имеет параноидальные черты (хотя эта интеллектуальная аномалия часто используется для маскировки корыстных интересов вполне рациональных людей). Но вся властная верхушка и значительная часть госаппарата оказались настолько подавлены этим императивом имитации Запада, что в течение 12 лет вели убийственную для страны политику — был почти полностью прекращен капитальный плановый ремонт теплосетей, в результате чего в настоящий момент вся система теплоснабжения находится на грани полного краха.

РФ и Болонская конвенция. Другой красноречивый случай имитации — присоединение РФ к Болонской конвенции об унификации системы высшего образования в Европе (этот документ подписал в ноябре 2003 г. В. В. Путин).

Суть дела такова. В 1999 г. страны Европейского Союза договорились о создании «единого образовательного пространства», и эта договоренность была зафиксирована в виде Болонской декларации, согласно которой к 2010 г. вся Западная Европа должна иметь единую систему высшей школы. Болонское соглашение подписали 33 из 45 стран Европы.

В отношении РФ слово «унификация» является эвфемизмом, ложным благозвучным обозначением, ибо ЕС ничего от российской системы не берет, никакого синтеза систем не происходит. РФ обязуется сменить свою систему на ту, что принята в ЕС, обязуется имитировать чужую систему.

Надо подчеркнуть, что совершенно никакого общественного диалога в связи с предстоящей сменой отечественной системы высшего образования не было. До сих пор мало кто вообще слышал об этой Болонской конвенции. Насколько я мог понять на совещании заведующих кафедрами общественных наук в марте 2004 г., преподаватели вузов не имеют никакого представления о сути предстоящих изменений. Большинство надеется, что это — очередная блажь министров и как-то удастся ее пересидеть, как сидели во время набегов славяне в болотах, дыша через тростинку. Кто-то наверняка пересидит, но многое утонет.

Проведем краткий методологический разбор этого казуса.

Начнем с того, что сама процедура «присоединения» организована внутри РФ иррационально. Есть очевидный факт: власть почему-то хочет эту штуку с нашей системой образования проделать. Больше мы ничего не знаем и никакой возможности узнать не имеем. Зачем? Почему? Объяснения, которые дают чиновники, всерьез принять невозможно. В них не вяжутся концы с концами. Но прежде чем перейти к проблеме аргументации, надо же понять хотя бы сам тезис, саму цель, которую ставят реформаторы.

На международном семинаре «Интеграция российской высшей школы в общеевропейскую систему высшего образования: проблемы и перспективы» (Петербург, декабрь 2002 г.) тогдаший министр образования РФ В. Филиппов заявил, что у российской высшей школы нет иного выхода (!), кроме как интеграция в общеевропейскую зону высшего образования. По сути, здесь и заявлено, что имитация является сама по себе высшей ценностью, это цель, которая не требует никакого оправдания, она самодостаточна (как говорят американцы, «она стоит на своих собственных ногах»). Это — символ веры реформаторов, мотив, чуждый рациональности.

Министру образования говорить такие вещи не к лицу, и ему приходится искажать понятия. Советское высшее образование было именно интегрировано в общеевропейскую и мировую образовательную систему, и определялось это не формальным признанием или непризнанием дипломов, а тем фактом, что советские специалисты понимали и знали язык современной науки и техники, нормально общались на этом языке со своими зарубежными коллегами, сами «производили» образцы научно-технической культуры, адекватные современному состоянию мировой системы (в чем-то хуже, в чем-то лучше, не об этом речь). Но интеграция в систему как раз не означает имитации, потери своей идентичности. Национальная система образования интегрируется в мировую (или общеевропейскую) как элемент, связанный с другими элементами, но вовсе не «растворенный» в каком-то одном элементе. Министр В. Филиппов неправомочно (и скорее всего недобросовестно) назвал проект имитации, растворения отечественной системы образования интеграцией. Речь идет об утопической, невыполнимой, но опасно травмирующей наше образование попытке его ликвидации как культурной сущности с заменой каким-то эрзацем, нежизнеспособным клоном-ублюдком мифической «общеевропейской» системы.

Поражает тот факт, что огромное сообщество вузовских преподавателей РФ апатично и покорно приняло к сведению этот замысел. Российская система высшего образования складывалась почти 300 лет. Это один из самых сложных и дорогих продуктов отечественной культуры, но еще важнее тот факт, что это и матрица, на которой наша культура воспроизводится. И уклад высшей школы, и организация учебного и воспитательного процесса, и учебные программы являются важнейшими факторами формирования сообщества специалистов с высшим образованием — интеллигенции. Заменить все эти сложившиеся в отечественной культуре факторы на те, что предусмотрены Болонской конвенцией, значит существенно изменить всю матрицу, на которой воспроизводится культура России. Это достаточно очевидно, и можно было ожидать от всего академического сообщества РФ гораздо большего внимания к замыслу реформаторов. Но это сообщество как будто утратило навыки рефлексии и предвидения.

С другой стороны, поражает и самонадеянность реформаторов, их неспособность соизмерить свои силы и масштаб задачи. Высшая школа относится к тому классу больших систем жизнеустройства, которые формируются исторически, а не логически. Уверенность, что подобную систему можно вдруг переделать по полученному в Болонье чертежику — механистическая утопия, которая могла зародиться лишь в очень неразумной голове (хотя что-то не верится в искренность такой неразумности).

Но допустим, что такая мысль все же зародилась. В этом случае то сообщество, которое мы по привычке называем интеллигенцией, обязано было, через разные каналы, добиться от этих высших чиновников изложения резонов для такого странного шага. Грубо говоря, потребовать от них листа бумаги, на котором слева были бы перечислены выгоды, а справа — издержки и потери. Желательно с указанием, кто и в какой форме эти издержки («социальную цену») будет покрывать.

Но ни чиновников, которые такие листки могли бы приготовить, ни интеллигенции, которая такие листки могла бы попросить, в РФ теперь не водится. Что-то мы делаем в порядке самодеятельности, практического значения это не имеет, но хотя бы в качестве учебных задач послужит.

Какие же резоны, пусть обрывочно, мы услышали? Вот, например, в конце декабря 2003 г. газеты взяли интервью у представителя «группы Шувалова» — заместителя главы Администрации президента, отвечающего за разработку «общенациональных» программ, о которых говорил В. В. Путин в Послании 2004 г. Газета пишет: «Не менее радикальные структурные реформы группа Шувалова предлагает провести в сферах здравоохранения и высшего образования. Их цель также заключается в относительном уменьшении прямого госфинансирования медицинских и образовательных учреждений. Что, безусловно, разгрузит бюджет…

Система высшего образования должна быть подвергнута более чем радикальной реформе. Для начала оно станет двухуровневым, как в большинстве цивилизованных стран (сходная система уже внедряется и в России — например, на нее десять лет назад перешел Российский университет дружбы народов¹). На первом этапе (три-четыре года) готовятся специалисты самого широкого профиля. В других странах им, как правило, выдаются дипломы бакалавров. Затем происходит специализация до уровня магистров. Такая система убивает двух зайцев: экономит бюджетные деньги (один и тот же профессор читает лекции большему числу студентов, большинство студентов раньше заканчивают обучение) и повышает профессиональные умения новых специалистов»².

В этом объяснении, данном «группой Шувалова», отсутствует логика. Когда в результате реформы один и тот же профессор вынужден читать лекции большему числу студентов, а большинство студентов заканчивают обучение на два года раньше, профессиональные умения новых специалистов никак не могут повыситься, они именно понижаются. Экономятся ли при этом бюджетные деньги или они бросаются на ветер, из этих рассуждений вывести нельзя, тут требуется не логическое, а содержательное изучение вопроса.

Из того факта, что при советской системе наши вузы готовили специалистов высокого класса при очень скромных по сравнению с западными странами затратах, можно сделать предположение, что советская система была гораздо экономнее, чем эта «болонская». Но не только в деньгах тут дело! После запуска первого советского спутника влиятельный американский обозреватель У. Липпман написал: «Немногие посвященные в эти дела и способные понимать их говорят, что запуск такого большого спутника означает, что Советы находятся далеко впереди этой страны (США) в развитии ракетной техники. Это их лидерство не может быть объяснено некоей удачной догадкой при изобретении устройства. Напротив, оно свидетельствует о наличии в СССР множества ученых, инженеров, рабочих, а также множества высокоразвитых смежных отраслей промышленности, эффективно управляемых и обильно финансируемых»³. Он написал именно о системе образования. Именно эту систему сейчас и пытаются уничтожить. Если бы это делалось за деньги, то за очень большие.

Объяснения других чиновников (хотя их нельзя и назвать объяснениями) еще более абсурдны. «Российские дипломы должны быть понятны западному работодателю», — пояснил В. Филиппов. Ну можно ли было ожидать такого довода от министра большой страны, тем более министра образования! И ведь такие вещи говорятся перед целым собранием профессоров, академиков и ректоров — и хоть бы что. Многие даже стали поддакивать: мол, новая система, копирующая западную, облегчит положение за границей тех молодых россиян, которые поедут попытать счастья на западном рынке труда.

С какой стороны ни посмотри, это нелепость. Во-первых, даже самому крутому бюрократу не пришло бы в голову ломать отечественную систему образования ради формального удобства 1–2 % выпускников, отправляющихся на чужие хлеба.

Во-вторых, уже сотни тысяч выпускников советских и российских вузов уехали и хорошо устроились на Западе, и тамошние работодатели не посмотрели на форму их бумажек. А суть этих бумажек как раз «была понятна западному работодателю». Буржуи — люди разумные, и их интересовали те знания и навыки, которыми обладали эти молодые россияне, а не форма дипломов.

Сейчас ректоры средних европейских университетов добиваются у своих министерств квот на контракты для доцентов и кандидатов наук из российских вузов и НИИ «второго эшелона». Местные профессора физических, математических и других факультетов ежатся, но признают, что людей с подобным послужным научным списком их университет не смог бы найти во всей Европе, даже за тройной оклад. И бродят наши малахольные кандидаты в джинсах по лужайкам европейских кампусов, обсуждают по-русски какие-то задачи, а все на них смотрят с тревогой и почтением. Через несколько лет после нашего «присоединения» к Болонской конвенции они уже там бродить не будут, наши бакалавры и магистры станут стандартным унифицированным товаром.

Не будем «читать в сердцах» и подозревать злые намерения у всех этих министров и администраторов президента — Филиппова, Шувалова, Грефа и пр. Но объективно, независимо от их намерений, действительная имитация «Болонской системы» означала бы как раз лишение выпускников российских вузов тех конкурентных преимуществ на европейском интеллектуальном рынке, которые они пока что имеют. Втягивание РФ в эту систему имеет смысл только как средство устранить одного из сильных конкурентов.

Что же должно быть изменено согласно подписанной конвенции? Как было сказано выше, уклад вуза, организация учебного процесса и программы. Эти вещи взаимосвязаны. Уклад — это прежде всего отношения между студентами, а также между студентами и преподавателями. В высшей школе, унаследованной от советского времени, большую роль играет студенческая группа. Она сплачивается и организацией занятий — единой программой, совместной работой в семинарах и практикумах, совместным проживанием части группы в общежитии. Группа действует как важный социальный организм, который обеспечивает и взаимную поддержку, и взаимопомощь студентов в учебе, и воспитательное воздействие коллектива. Это дает студенту навыки бригадной коллективной работы в лаборатории, цехе, КБ. Различие в способности к такой работе между дипломниками и аспирантами российского вуза и их сверстниками в среднем европейском университете настолько разительно, что в него невозможно поверить, пока не убедишься сам на практике. Поэтому средний по способностям выпускник нашего вуза, работая в коллективе, оказывается на голову выше, чем его западный сверстник примерно таких же потенциальных способностей.

Европейские университеты, напротив, идут по пути дальнейшего углубления индивидуализации уклада студенческой жизни. Важным средством для этого стало введение кредитов — множества курсов, каждому из которых присваивается «стоимость» в виде количества условных эквивалентных учебных часов. Из числа этих курсов, перечисленных в программе по каждой специальности, студент выбирает достаточное их число по индивидуальному плану и проходит их вне какой-либо стабильной группы (и даже часть из них вне какого-то определенного университета). Переход на такую систему является обязательным для стран, подписавших Болонскую конвенцию¹.

В советском вузе отношения преподавателей со студентами строились по принципу «учитель — ученик» и «мастер — подмастерье». Это были отношения с сильным личностным началом и интенсивными личными контактами — сродни отношениям в средневековом ремесленном цехе. Если же рассматривать вуз как «фабрику» или как предприятие по предоставлению образовательных услуг (а так университет и рассматривается в философии неолиберализма), то советская система внешне выглядела как расточительное использование дорогой рабочей силы преподавателей. В разных культурах критерии дешевизны и дороговизны различны.

Болонская конвенция предполагает обязательный переход на обезличенные отношения «преподаватель — студент» по принципу купли-продажи услуг. «Группа Шувалова» видит в этом только экономию бюджетных денег, тогда как на деле происходит разрушение уклада русского университета. С соответствующим снижением уровня выпускников. Социолог В. Глазычев пишет: «Помнится, „яблочники“ более всех ратовали за вступление в Болонский процесс — одно это должно бы насторожить, ведь они всегда учили, что главное для России — через силу, через голову, наизнанку вывернувшись, быть как все. Быть как все, даже и в том редком случае, когда то, что мы имеем (имели), при всех прегрешениях против истины и здравого смысла, явственно лучше, чем у всех прочих, собравшихся в новоевропейское стадо… Всяк, кому доводилось читать лекции в западных школах, знает, как поднимаются волосы на голове от вопиющего невежества большинства тамошних студентов… Причина проста. Когда мои европейские коллеги узнавали, что в моем кефирном заведении на одного-трех пятикурсников приходится один преподаватель, они в тоске заламывали руки: у них-то один преподаватель на тридцать-сорок душ, ибо университету нужно исправно платящее за учебу студенческое месиво»¹.

Зря только В. Глазычев полагает, что «причина проста». Дело не только в количественных соотношениях. Если число «продавцов услуг» увеличить в десять раз, они не превратятся в Мастеров и Учителей.

Согласно Болонской конвенции все подписавшие ее государства должны перейти на двухступенчатую систему образования. Три или четыре года студент обучается по упрощенной программе и получает диплом бакалавра. Затем желающие могут пройти дополнительный курс обучения (1–2 года) и получить диплом магистра. У нас, как известно, была принята система пятилетнего обучения, в котором последний год был посвящен научному исследованию или инженерно-технической разработке, после чего следовала защита диплома (дипломного проекта). Таков был профиль подготовки специалиста.

Наши энтузиасты Болонской системы обходят эту проблему и делают вид, что различия носят формальный характер. Мол, отучатся наши студенты 4 года — вот и бакалавры. А потом сделает, кто хочет, обычный наш дипломный проект — вот и магистр. Это или сознательная ложь, или следствие полного непонимания сути. Наши 4 курса и диплом вовсе не являются двумя разными разделенными ступенями. Они — неразрывно связанные части единого процесса. Когда 1 сентября первокурсник приходит в аудиторию нашего вуза, его с первой минуты обучают как полного специалиста. С первой лекции, на первом же семинаре его готовят к самостоятельному исследованию или проекту, без этого венца его обучение будет неполным, а многое из того, что ему дано за 4 года, — ненужным (и даже неусвоенным). На Западе первокурсника сразу начинают готовить как бакалавра. Разница примерно такая же, как учить человека на врача или на фельдшера, — и эта разница существует с первого занятия. Фельдшера нельзя потом просто «доучить» до врача за год.

В течение десяти лет (с 1989 г.) я выезжал, иногда подолгу, читать лекции в испанских университетах (в основном в университете Сарагосы, одном из ведущих в Испании). Стиль занятий и экзаменов основной массы студентов, будущих бакалавров, был такой, что по нашим меркам его вообще нельзя было считать присущим высшему учебному заведению, даже если сравнивать с типичным педагогическим институтом в Воронеже или Пскове. При том, что ресурсы этих испанских университетов (здания, оборудование, библиотеки и зарплата преподавателей) просто несопоставимы с тем, что имеют наши вузы. И эти университеты стали именно «общеевропейскими» — не только потому, что Испания активно приняла предусмотренные уже и Болонской конвенцией формы, но и из-за того, что в этих формах идет массовый обмен студентами, так что, скажем, в Сарагосе постоянно учились большие группы студентов из Франции, Германии, Нидерландов и т. д. Они большой разницы со своими университетами не видели.

Никто в ходе нынешних смятых дебатов даже не затронул вопроса о принципиальной разнице между двухступенчатым и российским образованием и не сказал, какой смысл ломать отечественную систему образования, которая не вызывает нареканий, кроме «непонятности наших дипломов для западных работодателей». Западная система переучивания бакалавров в магистров исключительно дорога, реально мы ее не сможем применить в РФ в достаточно массовом масштабе, эта программа будет профанацией. Страна останется без полноценных специалистов.

Смена уклада, организации и типа программ в действительности скрывает фундаментальное, качественное изменение типа образования, подобное тому, что претерпела европейская средняя школа в период буржуазных революций. Тогда новое общество получило от традиционной европейской культуры школу «университетского» типа, которая давала целостное представление о мире.

Гуманитарная культура передавалась из поколения в поколение через механизмы, генетической матрицей которых был университет. Он давал целостное представление об универсуме — Вселенной, независимо от того, в каком объеме и на каком уровне давались эти знания.

Буржуазное общество, в отличие от сословных обществ, породило совершенно новый тип культуры — мозаичный.

Мозаичная культура воспринимается человеком в виде кусочков, выхватываемых из омывающего человека потока сообщений. В своем кратком изложении сущности мозаичной культуры известный специалист по СМИ А. Моль объясняет, что в этой культуре «знания складываются из разрозненных обрывков, связанных простыми, чисто случайными отношениями близости по времени усвоения, по созвучию или ассоциации идей. Эти обрывки не образуют структуры, но они обладают силой сцепления, которая не хуже старых логических связей придает „экрану знаний“ определенную плотность, компактность, не меньшую, чем у „тканеобразного“ экрана гуманитарного образования»¹. Мозаичная культура и сконструированная для ее воспроизводства новая школа («фабрика субъектов») произвели нового человека — «человека массы». Это полуобразованный человек, наполненный сведениями, нужными для выполнения контpолиpуемых опеpаций. Человек самодовольный, считающий себя обpазованным, но обpазованным именно чтобы быть винтиком, — «специалист».

О нем с пессимизмом писал философ Ортега-и-Гассет в известном эссе «Восстание масс»: «„Специалист“ служит нам как яpкий, конкpетный пpимеp „нового человека“ и позволяет нам pазглядеть весь pадикализм его новизны… Его нельзя назвать обpазованным, так как он полный невежда во всем, что не входит в его специальность; он и не невежда, так как он все-таки „человек науки“ и знает в совеpшенстве свой кpохотный уголок вселенной. Мы должны были бы назвать его „ученым невеждой“, и это очень сеpьезно, это значит, что во всех вопpосах, ему неизвестных, он поведет себя не как человек, незнакомый с делом, но с автоpитетом и амбицией, пpисущими знатоку и специалисту… Достаточно взглянуть, как неумно ведут себя сегодня во всех жизненных вопpосах — в политике, в искусстве, в pелигии — наши „люди науки“, а за ними вpачи, инженеpы, экономисты, учителя… Как убого и нелепо они мыслят, судят, действуют! Непpизнание автоpитетов, отказ подчиняться кому бы то ни было — типичные чеpты человека массы — достигают апогея именно у этих довольно квалифициpованных людей. Как pаз эти люди символизиpуют и в значительной степени осуществляют совpеменное господство масс, а их ваpваpство — непосpедственная пpичина демоpализации Евpопы»².

Чем отличается выросшая из богословия «университетская» школа от школы «мозаичной культуры»? Тем, что она на каждом своем уровне стремится дать целостный свод принципов бытия. Спор об этом типе школы, которая ориентировалась на фундаментальные дисциплины, идет давно. Нам много приходилось слышать упреков в адрес советской школы, которая была построена по такому типу, за то, что она дает «бесполезное в реальной жизни знание». Эти упреки — часть общемировой кампании, направленной на сокращение числа детей, воспитываемых в лоне «университетской культуры».

Французские авторы, социологи образования пишут: «В то вpемя как в „полной средней“ школе естественные науки излагаются систематически и абстpактно, в соответствии с научной классификацией минеpального, pастительного и животного миpа, помещая каждый объект в соответствующую нишу, в сети „неполной практической“ школы естественные науки излагаются с помощью эмпиpического наблюдения за непосpедственной окpужающей сpедой. Систематизация здесь даже pассматpивается как нежелательный и опасный подход. Как сказано в инстpукции Министерства, „учитель должен стаpаться отвлечь учащихся от систематического наблюдения. Вместо статического и фpагментаpного метода изучения пpиpоды, pазделенной на дисциплинаpные сpезы, пpедпочтителен эволюционный метод изучения живого существа или пpиpодной сpеды в их постоянной изменчивости“… Это псевдоконкpетное пpеподавание позволяет, измышляя тему, устpанять баpьеpы, котоpые в „полной средней“ школе pазделяют дисциплины. Тем самым обучению пpидается видимость единства, игpающая кpайне негативную pоль. В одном классе „полусредней практической“ школы целый месяц пpоходили лошадь: ее биологию, наблюдения в натуpе с посещением конюшни, на уpоке лепки и pисования, воспевая ее в диктанте и сочинении»¹.

В начале 90-х годов я был в Испании, где в это время проводилась реформа школы — страна переходила к европейским стандартам. Один философ, с которым мы были знакомы заочно, по публикациям, стал крупным чиновником ЕЭС по вопросам образования, он проводил в Испании совещание по этой реформе и пригласил меня: авторитет советского образования был тогда высок, и они хотели послушать кого-нибудь из СССР.

То, что я услышал, было прекрасной иллюстрацией для книги французских социологов — массовой школе Испании было рекомендовано перейти от дисциплинарного типа образования к «модульному». Какие-то фирмы уже разработали к тому времени 18 модулей, которые переводились на европейские языки и включались в программы. Речь на совещании шла о модулях, уже переведенных на испанский язык. Мне, еще «на новенького», все это показалось театром абсурда, просто сознательной ликвидацией нормального среднего образования. Уже не было физики, химии, географии, а был, например, модуль под названием «Вода и водная проблема в Кении». В нем вскользь давались кое-какие сведения о воде — а потом просто идиотская проблема «воды в Кении». Почему, кстати, испанские подростки должны обсуждать проблемы неизвестной им Кении, когда в самой Испании всегда стояла и сегодня стоит жгучая проблема с водой? Но главное, конечно, это сам отказ от дисциплинарного («университетского») строения всей картины мира.

Теперь систему образования, основанную на мозаичной культуре, на Западе распространяют и на университет. Даже Ю. Афанасьев, перестройщик, каких мало, отзывается об этом процессе как-то неуверенно. Он говорит формальные вещи, но за ними слышны принципиальные сомнения, которые он, как почетный антисоветчик, стесняется высказать открыто. Он говорит в интервью: «Дело в том, что болонская модель кроме двухуровневой структуры высшего образования предполагает две базовые вещи: модульный подход и кредиты. Модульная система означает отказ от предметного преподавания и введение целенаправленно расширенных образовательных программ, в которых дисциплинарные границы расширены и рассматриваются совсем иначе, чем в архаичных традиционных формах»².

К чему лукавить, «архаичные традиционные формы» присущи университетской культуре, модульный подход — мозаичной культуре. Для России переход к болонской модели означает прерывание всей ее исторической культурной траектории. Так и продолжает Ю. Афанасьев «скользить» по вопросу: «Если вдуматься, переход на модульный принцип организации учебного процесса оказывается невозможен, так как он противоречит стандартам, утвержденным в России. Российские стандарты составлены попредметно. И здесь прежде всего потребуется перекройка всей системы довузовского образования, что вообще выпускается из виду. Пути решения, направления стыковки здесь не найдены. И следом возникает другая серьезная проблема — социальная, кадровая, если хотите… Примерно на одну треть придется сокращать состав преподавателей, а это, согласитесь, для всех непростая и крайне болезненная операция».

Мол, если уж убиваете, то не так болезненно. Хоть морфию дайте… Но зря думает Ю. Афанасьев, что «перекройку довузовского образования выпустили из виду». Не выпустили, а как раз и ведут, не мытьем так катаньем.

И на фоне всей этой суеты с «интеграцией в образовательное пространство Европы» звучат успокаивающие слова Послания В. В. Путина Федеральному собранию РФ 2004 г.: «Хочу подчеркнуть: российское образование — по своей фундаментальности — занимало и занимает одно из ведущих мест в мире. Утрата этого преимущества абсолютно недопустима».

Серия «цветных» революций в самых различных государствах постсоветского пространства резко изменила ближайшее окружение России, создав качественно новую геополитическую реальность.

К сожалению, руководство России до сих пор не демонстрирует в явной форме не только необходимой корректировки своей политики (как внешней, так и внутренней), но и простого осознания масштаба произошедших изменений.

Мы все единомысленны в главном: в том, что хотели бы видеть нашу страну свободной от царящих сейчас грязи и беззакония и, конечно, хотели бы видеть Россию православным государством. И очень важно знать исходную расстановку сил, понимать, каковы же условия для нашей борьбы, с какими трудностями нам приходится сталкиваться, осознавать, насколько реальны те или иные предложения, потому что в некоторых случаях одни и те же решения могут быть как правильными, так и неправильными.

Четверть века назад в Германии мне вместе с сыном председателя НТС Николаем Артёмовым (ныне протоиерей, секретарь Германской епархии РПЦЗ) и сыном издателя «Посева» Александром Горачеком (ныне епископ Штутгартский) довелось участвовать в продолжительной беседе со знаменитым идеологом католического социального учения и «отцом» немецкого социально-экономического чуда Освальдом фон Нелл-Брейнингом. Ему уже было тогда за девяносто лет. Отвечая на вопрос, что бы он посоветовал России, если она когда-нибудь станет посткоммунистической страной, — больше государственной экономики или больше свободного рынка, он сказал: «В период процветания страны можно позволить себе многое, можно выбирать то или иное решение. Но в случае крайней нужды есть только одна-единственная возможность спасти своё существование. Есть ситуации, в которых рационирование продуктов питания является совершеннейшей бессмыслицей. Но с тех пор, как существует мир, в осаждённой крепости всегда прибегали к рационированию продуктов питания, чтобы не получилось так, что сильные возьмут себе всё, а слабые погибнут». И ещё он сказал, что не нужно искать решения, только следуя своим личным предпочтениям, потому что кто-то больше государственник, кто-то — рыночник, а надо лишь спрашивать себя, что наилучшим образом соответствует требованиям ситуации, перед которой тебя поставил Господь Бог в данный конкретный момент. Впрочем, эту нехитрую мудрость всегда понимал любой крестьянин.

В России сейчас создалась именно такая ситуация, о которой говорил Нелл-Брейнинг: в этой осаждённой крепости сильные отняли всё у слабых, вдобавок открыли крепостные ворота врагу, побратались с ним и даже собираются эту крепость сдать. И вот чтобы понять, насколько сложно в подобной обстановке проводить какие-то улучшающие быт реформы, нужно рассказать об облике этого врага, что он из себя представляет.

Уникальность нашего времени в том, что «тайна беззакония» берёт мир под контроль, и такого ещё никогда не было в человеческой истории. Все приметы последних времён, указанные в Священном Писании, множатся и множатся, мы не можем этого не видеть, и на Святой Земле иудеи уже готовят восстановление Храма Соломона для своего долгожданного земного царя — мошиаха. Этой темой полна еврейская печать — и российская, и израильская, создан Институт по восстановлению храма, в специальных условиях воспитывают мальчиков, будущих священников для этого храма.

Это наступление «тайны беззакония» понятно лишь тому, кто стоит вне этой системы греха и сознаёт его как таковой — то есть эта тайна более всего понятна православному человеку. И эффективное сопротивление «тайне беззакония» возможно только на основе православного знания о духовном устройстве мира и о смысле истории. Тем более в нынешнее предапокалипсическое время государственные деятели (политики, экономисты, дипломаты, военные стратеги), лишённые православного знания, — профессионально непригодны.

Без этого знания даже патриоты могут недооценивать коварство «нового мирового порядка», его подлинных целей. Например, западный мир часто называют «золотым миллиардом», который стремится увековечить своё паразитирование, свою эксплуатацию остальных пяти миллиардов людей на планете. Но мне кажется, что такая трактовка сути происходящего слишком оптимистична, и надо внимательно изучить методы, действия, идеологию, религиозную направленность тех кругов, которые обладают реальной властью в этом «золотом миллиарде» и которых И. А. Ильин назвал мировой закулисой. Они уже не стесняются печатать свой кодекс «нравственного» поведения, в котором откровенно заявляют, что людьми они считают только себя, а все остальные населяющие землю народы — cущества, близкие к животным. Дальнейший логический ход этих рассуждений: следовательно, эта биомасса излишня, она лишь впустую потребляет ресурсы планеты и загрязняет её. Соответственно, цель «нового мирового порядка» — сократить это балластное население планеты до минимума, необходимого для обслуживания избранной части людей. И вот, исходя из числа избранных (примерно тридцать миллионов), можно приблизительно предположить, сколько они готовы будут оставить людей на земле для обслуживания себя.

Уже можно совершенно чётко понять экономические и политические причины объявленной сейчас Америкой войны против международного терроризма, она преследует тройную цель.

Во-первых, упредить естественный обвал мировой экономической системы, основанной на долларе, поскольку долларовая финансовая пирамида себя почти исчерпала и должна обрушиться. Нужно это естественное обрушение замаскировать какими-то форсмажорными обстоятельствами, например, террористическими атаками на нью-йоркские небоскрёбы, какой-нибудь другой грандиозной катастрофой, войной и так далее.

Вторая цель — конечно, установить контроль над всеми богатствами и ресурсами планеты (значительная часть их в России) и с их помощью продлить своё существование.

И третья цель, как уже сказано, — ограничить численность мирового населения до оптимального количества. Для этого можно использовать не только искусственно вызываемый голод, но и биологическое оружие направленного действия, так называемое этническое оружие, которое уже разработано. Оно основано на изучении и сравнении генетических особенностей разных народов. Об этом были, и не раз, сообщения в еврейской печати, в которых утверждалось, что это бактериологическое оружие избирательного действия, оно будет действовать, например, только против палестинцев, чтобы очистить от них Святую Землю. Конечно же, на таком принципе можно создать оружие и вообще против всех неевреев, и тогда мир «очистится» естественным способом. Всё это пишется даже в еврейских изданиях, я читаю их довольно много (см., например: Израиль создаёт антиарабские микробы // Коммерсант. 17.11.1998. С. 4; Еврейское слово. 2001, №№ 47, 51).

Всё это, вместе взятое, должно вылиться в действительно новую эпоху в истории, «новый мировой порядок» с единым мировым правительством, единой экономической структурой, она же станет и единственной идеологией этого нового мира. Установив над ним глобальный контроль, мировая закулиса выйдет на сцену и осуществит свою вековую мечту глобального господства.

И вот именно в такой мир стремится ввести современную Россию её нынешний правящий слой, конечно, надеясь оказаться в числе господ — как это, например, выразил генеральный директор информационно-аналитического агентства при управлении делами президента Путина А. А. Игнатов: «Российская элита должна войти в Мировое правительство и его структуры… Россия должна иметь возможность влиять на решения, принимаемые тайными международными структурами власти» («Независимая газета». 7,9,2000).

Но, конечно, далеко не все жаждущие войти в эту мировую элиту, окажутся там необходимы и желанны. Почему же наш правящий слой туда стремится? Конечно, в основе этого лежит духовная неграмотность, непонимание происходящего, незнание смысла истории, а значит, и непонимание даже ежедневной сводки новостей. И, кроме того, этот правящий слой сформировался в ходе отрицательного естественного отбора, когда наверх поднимались люди не с лучшими чертами и качествами, присущими нашему народу, а с худшими, вплоть до готовности на любые преступления против конкурентов, против народа, против исторически сложившейся территориальной целостности России. И поскольку богатство этого правящего слоя составлено и оценивается в долларах и хранится в западных банках, именно туда идёт утечка капитала, то значит, что гарантией их богатства является не Россия, а тот западный мир, в котором эти доллары печатаются и умножают себя, от его благополучия и зависит богатство этих людей. Поэтому правящий слой РФ в своём значительном большинстве инстинктивно заинтересован в поддержке западного апостасийного мира, стремится стать его частью и сделать его частью Россию ценой сдачи нашей крепости этому врагу.

Вот исходя из такого, очень печального, положения вещей и следует искать ответ на конкретный вопрос: что делать нашему народу? И что должна делать Церковь? Нельзя не видеть, что сейчас мы живём в предапокалипсическое время, хотя это не значит, что вот уже сейчас наступит конец истории, но святые и апостолы призывали нас всё время бодрствовать, всегда ожидать, что каждая минута может быть последней.

Исходя из всего сказанного, очевидно, что изменить ситуацию и спасти Россию возможно только при смене всей государственной власти и правящего слоя и его идеологии, потому что нынешний правящий слой не заинтересован в оздоровлении России и, соответственно, не способен на это. Наоборот, он живёт, паразитирует на нашей национальной катастрофе, наживается на ней во взаимовыгодном симбиозе с мировой закулисой. Это главная причина того, что в богатейшей стране мира продолжается такая катастрофа. Этому служат и принимаемые законы, и насаждаемая идеология, и миграционная политика. Можно сказать, что идёт скрытая война правящего слоя против своего ограбленного и истребляемого (по миллиону человек в год!) народа. И, конечно же, только смена власти может спасти Россию, и именно такую максималистскую цель, независимо от того, удастся ли её осуществить или нет, должны себе поставить все здравомыслящие и тем более православные люди.

Только поворот исторического хода России с апостасийного русла всеобщей мировой гибели в русло восстановления православной государственности в виде восстановленного Третьего Рима поможет удержать, пусть и на короткое время, наступление конца мира. Смысл этого восстановления будет опять-таки не в построении «рая на Земле», не в победе над «тайной беззакония», она уже приобрела такой размах, что её не остановить, и мы знаем, что история кончится её временной победой на Земле. Смысл этого восстановления — постараться спасти всех людей, достойных спасения, показав им перед всем миром — в последний раз — через чудо русского воскресения истинные критерии добра и зла, истинного Бога и истинный путь к спасению. Только такую цель мы и можем себе ставить, независимо от того, удастся ли нам осуществить её в полной мере и в каких географических рамках или, может быть, по нашим грехам и вообще не удастся.

Как это сделать? Сверху, переворотом внутри правящего слоя — если в него порою попадают порядочные люди; или снизу — кропотливой отстройкой истинной России внутри нынешней? Видимо, это два фактора взаимозависимых и нуждающихся друг в друге: ни один из них в отдельности не может привести к желанным политическим переменам; они должны созреть во взаимодействии при духовном водительстве Церкви.

Сегодня даже в патриотических кругах нередко говорят, что после десятилетий атеистического воспитания слишком мало людей, готовых воспринять такие чисто православные устремления, и что они даже вредны в политике, это отталкивает, и так далее, и тому подобное. Но я думаю, что нас такие суждения совершенно не должны волновать. Дело не в том, сколько людей разделяют православные взгляды о призвании России, а в том, что наши взгляды истинны, что это единственный путь спасения России, другого пути просто нет. И мы не можем приносить в жертву этот путь, братаясь и идя на компромиссную коалицию с людьми, которые этого совершенно не понимают. Это бессмысленно и будет только затемнять суть проблемы. На таких компромиссах мы не получим Божьей помощи — а это главное оружие и условие успеха.

Нередко утверждают о том, что в современном мире православные выглядят маргиналами, но всё как раз наоборот: именно духовно неграмотные люди маргинальны (margo в переводе с латинского — «край»), потому что все они отошли от истины, которая всегда в центре, всегда одна и всегда первична, и разошлись в разные стороны: марксисты в одну, фашиствующие язычники — в другую, либералы-демократы — в третью. Таких маргиналов очень много, они сегодня преобладают. Но здоровое меньшинство, нравственное ядро народа может являться точкой приложения Божественных сил для спасения всего народа. Если бы в Содоме и Гоморре нашлось десять праведников, эти города были бы сохранены. К счастью, в России больше десяти праведников, и в этом — залог нашего возрождения через Божию помощь. Когда православное ядро будет достаточно крепко и способно действительно взять в свои руки управление Россией, тогда Господь Бог и окажет помощь тем, которые будут готовы взять на себя эту миссию.

Что же конкретно сейчас было бы спасительным и для России, и для того будущего вождя, который с Божией помощью, может быть, придёт к власти? Что нужно делать? Подробно об этом я пытаюсь размышлять в книге «Вождю Третьего Рима». Сейчас отмечу лишь основные положения.

Прежде всего порядочным людям в ведущем слое российского общества пора наконец осознать, что в действиях антихристианской мировой олигархии проявляется система неисправимого мирового зла, от которой не только нельзя ждать взаимовыгодных партнёрских отношений, но и с которым невозможно мирное сосуществование, потому что оно настроено на агрессию, на подавление России как потенциально восстановимой православной государственности, удерживающей это мировое зло. Любые компромиссы с этим злом будут использованы им лишь для расширения своего влияния. Вообще невозможно сопротивляться «тайне беззакония», принимая её правила игры и пытаясь её переиграть по этим правилам — финансово-экономическим, политическим, идеологическим (так называемая «демократия», ВТО, «права человека»).

Только выход из системы этих глобально насаждаемых правил, изоляция от греховного, самоубийственного мирового развития может быть единственно спасительным путём России в нынешнем положении. В практическом осуществлении такая государственная идеология ставит своей целью защиту добра и противодействие злу во всех сферах общественной жизни: законодательстве, экономике, культуре, религиозной жизни. И единственно возможная стратегия этого связана с автаркией: максимально возможной самодостаточностью и самоизоляцией от опасных внешних влияний при опоре на собственные силы и средства.

Автаркия — это не бегство от реальности, не утопия, не национальная гордыня, а необходимая государственная оборона, которая основана на православном учении о сопротивлении злу в самых разных ситуациях. Апостол Павел, описывая греховное состояние мира в последние времена, прямо советует «удаляться» от него (2 Тим. 3:1–5). Мы обязаны бороться со злом не только внутри себя, но и ограждать от него и своих близких, свой народ, свои святыни и в скрытых духовных войнах, которые сегодня ведутся во всём мире, и в открытых войнах, то есть в вооружённом сопротивлении этому злу. Причём степень автаркии, степень ограждения от зла, конечно, должна зависеть от силы влияния этого зла. Чем больше оно утверждается в окружающем мире, ведя явную войну против России всевозможными средствами, тем необходимее и прочнее должна быть ограда от него.

Но, к сожалению, почти все меры, которые в этих условиях принимает нынешнее правительство РФ — открытие нашей экономики для импорта и стремление во Всемирную торговую организацию, — только усугубляют положение и облегчают «тайне беззакония» освоение нашей страны.

На чём же основана наша надежда, что автаркия осуществима в России? Дело в том, что Россия, даже в сегодняшнем состоянии, — единственная страна в мире, которую Бог наделил и столь обширной территорией, и богатыми ресурсами, и уникальными качествами народа. Вместе они могут быть настолько действенными, что, независимо от материального уровня жизни в нашей стране по сравнению с богатыми западными странами, в условиях автаркии Россия может стать духовно ведущей, то есть удерживающей страной мира. И хотя возможность для этого тает с каждым днём, всё-таки у нас есть огромный потенциал. У нас есть квалифицированные человеческие кадры в науке и производстве, не утратившие профессиональных навыков, у нас есть богатейшие природные ресурсы почти всех видов, Россия соединяет восточные, западные, южные страны Евразийского континента важными транспортными путями, то есть им труднее обойтись без России, чем России без них. Ещё сохранился значительный производственный потенциал с советского времени, пусть он и неконкурентоспособный в сравнении с современными западными технологиями, но он способен работать в условиях автаркии для внутреннего рынка на основе внутренних критериев рентабельности и эффективности, обеспечивая достойную жизнь народа. У нас сохранены ещё нестяжательные традиции русской системы хозяйствования, готовность к жертвенной взаимопомощи, способность к выживанию в трудных условиях: эти качества сохранились в старших поколениях, потому что на них паразитировали большевики и тем самым (хотя и в своих целях) сберегли их у русского народа.

У нас сохранилось — в здоровой части Русской Православной Церкви — знание о смысле жизни, смысле истории, о том, куда и как развивается современный мир, и о должном идеале государственности. Это и есть та готовая спасительная национальная идеология, которую достаточно лишь сделать действующей, применить к современности.

И у нас много потенциальных союзников во внешнем мире, которые готовы, защищая свою самобытность, оказать совместное с нами сопротивление «новому мировому порядку», и это также поможет России преодолеть многие торгово-экономические узкие места, которые возникнут в первое время вследствие возможной блокады нашей страны апостасийным миром и сокращения экономического обмена с ним.

Итак, у нас есть всё, необходимо только привести это «всё» в действие, доверить той власти, которую, я надеюсь, Господь Бог всё-таки России даст за её выстраданный опыт.

В заключение подчеркну, что Русская Православная Церковь — это единственная оставшаяся структура Третьего Рима, которая сегодня всё ещё объединяет почти всё наше былое геополитическое пространство, включая Малороссию, Белоруссию, Среднюю Азию, даже Прибалтику. Более того, только авторитет Русской Православной Церкви как духовной власти сможет создать настоящую патриотическую оппозицию, объединив самые разные круги, самые разные группы уже тем, что поставит на место их честолюбивых лидеров, которые никак не поделят первые места. Первая — Церковь, а не они. И именно Церковь и должна стать сегодня собирателем лучших сил народа, его духовным вождём, должна чётко анализировать ход событий, называя добро добром и зло злом, чтобы мешать этим злу маскироваться под добро и прикрываться обманными лозунгами.

Главная беда современной России в том, что Церковь эту роль на себя не берёт, поскольку она больна всеми теми болезнями и обнаруживает те же слабости, что и всё постсоветское общество и его правящий слой. Удручает, что вместо откровенной оценки разрушительной политики нынешних властей им вручаются церковные награды, даже таким деятелям, как банкир-мошенник Смоленский или министр Швыдкой, который бравирует своим безбожием и ведёт «культурную революцию» против христианских норм нравственности. На всю страну показывают по телевидению, как первоиерарх едет на «мерседесе» с букетом цветов поздравлять с днём рождения главного разрушителя — Ельцина. Этим теряется авторитет Церкви в глазах народа и особенно его активной части — патриотической оппозиции.

В виде оправдания многие духовные лица утвердили целый ряд неких конформистских «истин», не вникая в их смысл. Например: «Церковь приветствует отделение Церкви от государства, потому что это даёт свободу Церкви». Но ведь это значит, что и силы зла получают большую свободу воздействия на бездуховное государство.

Или: «Церковь не имеет политических симпатий и предпочтений относительно какого-то общественного строя». Значит, и власть богоборческая, и власть самого антихриста столь же хороши для выполнения миссии Церкви, как и православная монархия?

Это горькое противоречие становится всё более очевидным многим патриотам внутри самой Церкви, о чём достаточно много пишут в православных изданиях. Между тем в «Основах социальной концепции РПЦ» — документе, принятом на юбилейном Архиерейском Соборе в августе 2000 года, наконец-то сказано:

«Если власть принуждает православных верующих к отступлению от Христа и Его Церкви, а также к греховным, душевредным деяниям, Церковь должна отказать государству в повиновении… Христианин призывается к подвигу исповедничества ради правды Божией. Он должен открыто выступать законным образом против безусловного нарушения обществом или государством установлений и заповедей Божиих, а если такое законное выступление невозможно или неэффективно, занимать позицию гражданского неповиновения»; и Церковь в таких случаях должна «обратиться к своим чадам с призывом к гражданскому неповиновению».

Мне кажется, это положение, хотя оно и не применяется на практике церковным руководством, даёт церковному народу легальную возможность активнее действовать в этом духе явочным порядком и более настойчиво ставить перед своим священноначалием вопрос об отношении к нынешней неправедной власти и о выполнении Церковью своей миссии духовного вождя. Таким вождем может стать даже один мужественный архиерей в опоре на здоровые силы церковного народа.

Когда между верующими людьми заходит спор по поводу электронных документов и установления с их помощью тотального контроля над личностью, противники электронизации обычно слышат от своих оппонентов следующее: «Ну и пусть я буду для власти прозрачным, на здоровье! Я — человек честный, заработков своих копеечных не скрываю, так что пускай отслеживают. Мои перемещения и контакты тоже не могут заинтересовать органы безопасности. Какие у меня маршруты? Дом — работа, работа — дом. По выходным — церковь. Даже если камеру слежения прямо в церкви установят, мне эта камера, что, молиться помешает? И вообще, страх контроля — типичный признак маловерия. Тому, кто с Богом, скрывать нечего. А значит, нечего и бояться».

Короче говоря, не нарушаешь норм морали и права — тебе никакой электронный чип, никакой оруэлловский «телескрин» не страшен.

И вроде бы все правильно, все логично. Но как это часто бывает, житейская, с виду такая безукоризненная логика лишь в первом приближении выглядит непреложной. А чуть углубишься — становится даже странно, как можно было всерьез соглашаться с подобными утверждениями. Да и сам спорщик, немного охолонув и подумав трезво, скорее всего, удивился бы собственному легкомыслию.

Развал Югославии…

Вполне ли мы — на фоне развала собственной страны — осознали эту трагедию, как многим тогда казалось, только южных славян? Случайно ли, что она произошла накануне развала CCCP и Чехословакии? Случайно ли, что в течение всего нескольких лет распались именно государства, в которых в федеративных отношениях находились братские славянские народы?

Да, в России много шумели по поводу югославской трагедии. Только теперь, по прошествии времени, видишь, что от этого шума вреда было больше, чем пользы, потому как в Сербии — и это самое горькое — этот шум воспринимали всерьёз, он рождал надежду, вводил в заблуждение, заставляя принимать ошибочные, даже роковые решения. Потому что шумели в России больше люди, не представляющие собой какой-то реальной силы.

На крови братьев-славян тоже можно заработать политические дивиденды. В разгар югославской беды было модным наезжать в Сербию, чтобы сфотографироваться в окопах, да еще непременно в шинели, да еще с автоматом, как, например, это делал господин Эдичка Лимонов. Доверчивые сербы и его принимали всерьез. Витийствовал, да так, что в конце концов Милошевич запретил ему выступать на митингах, господин Жириновский. В Сербии бытовала красивая легенда, что генерал-полковник Ачалов просился рядовым к генералу Младичу, на что якобы доблестный сербский генерал растроганно ответил, что в этом случае он передаст Ачалову командование своей армией. Но ни рядовым, ни генералом Ачалова в Сербии не увидели, потому как сказано это было скорее для красного словца где-нибудь в застолье под хрустящий огурчик. На большее русские генералы, видимо, уже не способны.

Более того, прилетевший в Сербию еще в качестве министра обороны Паша Грачёв один на один пожаловался Младичу, что у него «нет никакого влияния», на что искренне пожалевший его Младич, любящий Россию не меньше Сербии, предложил незадачливому российскому министру обороны, в своё время грозившему усмирить Чечню посредством одного десантного батальона, отправить в Чечню свой элитный спецназ. Сербские добровольцы говорили: «Мы готовы спасти честь России». Ради справедливости нужно сказать, что позже Грачеву хватило мужества отказать Козыреву в посылке 500 десантников в г. Горадже, что означало бы прямую помощь боснийским сепаратистам.

Да, отважно воевали в Югославии русские добровольцы. Но воевали в основном белобилетники, давно расказаченные казаки да офицеры бывшей Советской Армии, в результате развала СССР оказавшиеся без родины, вроде легендарного Саши Руса, майора морской пехоты Александра Шкрабова. Реальной помощи от России ожидать не приходилось. Какая там помощь! Русские ещё умудрялись просить её у Сербии. Вспоминаю, как в 1991 году, во время уже почти полной блокады Югославии (воздушное пространство над Белградом было закрыто, и мы добирались поездом через Украину и Венгрию), на приёме у президента Югославии один русский писатель, не чувствуя бестактности своего вопроса, спросил у Милошевича: «А чем Сербия может помочь России?». Было видно, что обычно каменно-невозмутимый Милошевич буквально опешил, побагровел, но сдержался, только поиграл желваками скул.

Но у этой трагедии есть другая сторона, может, главная. Мы, русские, как и вообще славяне, любим искать причины своей беды вовне: в происках масонства, Ватикана, американских и иных спецслужб. Всё это так. Но все эти организации успешно осуществляют свои планы лишь потому, что причина нашей беды — внутри нас, и мне представляется, что враги (в отличие от нac) хорошо знают нашу внутреннюю славянскую суть.

Кто мне из братьев-славян ответит на вопрос, на который я, основатель Аксаковского фонда, скромный продолжатель дела Ивана Сергеевича Аксакова, родившегося под сенью храма во имя покровителя всех славян великомученика Дмитрия Солунского и положившего живот за дело объединения славян, не нахожу ответа: почему мы, славяне, в своё время разбежались сначала на западных, южных и восточных славян, а потом нам и этого показалось мало, каждая ветвь стала ещё дробиться, и эта аннигиляция-дробление продолжается по сей день? И все последующие попытки объединения рано или поздно заканчивались крахом? И нынешней Чехии, к примеру, легче объединиться с Германией, чем со Словакией, а незалежной Украине — с Литвой и Молдовой, но только не с Россией.

Трагедия Югославии началась не в 90-е годы прошлого века и даже не в 20-е, когда на федеративных началах было образовано Королевство сербов, хорватов и словенцев. Беда в том, что в страшной междоусобице, которой, кажется, аналогов нет в мировой истории (перед зверствами хорватов-усташей против сербов во Вторую мировую войну содрогались даже офицеры СС), схватился практически один народ, говорящий и пишущий на одном языке: хорваты — те же сербы, принявшие католицизм, а мусульмане — тоже сербы, в результате османского ига принявшие ислам. Ради исторической справедливости нужно сказать, что предки нынешних албанцев, с помощью «мирового сообщества» изгнавших сербов из Косова, в битве на Косовом поле сражались плечом к плечу с сербами.

Истоки будущей беды хорошо видели славянофилы, которые в середине XIX века обратились к братьям-сербам с письмом-предупреждением «К сербам. Послание из Москвы», которое подписали А. Хомяков, М. Погодин, А. Кошелев, И. Беляев, Н. Елагин, Ю. Самарин, П. Бессонов, К. Аксаков, П. Бартенев, Ф. Чижов и И. Аксаков. Суть этого послания: «Великое ваше терпение под многовековым игом, блистательное мужество в час освобождения, более же всего разум и чувство правды, которые вас недавно освободили… останутся навсегда незабвенными. Такие прекрасные начала обещают и прекрасное будущее. Народ сербский, внушивший уже почтение другим народам, не унизит никогда своего достоинства. Но мы знаем, что после испытаний, через которые вы уже прошли, предстоят вам другие испытания, не менее опасные. Свобода, величайшее благо для народов, налагает на них в то же время великие обязанности; ибо многое им во время рабства, ради самого рабства, и извиняется в них бедственным влиянием чужеземного ига. Свобода удваивает для людей и для народов их ответственность перед людьми и перед Богом… С другой стороны, счастье и благоденствие преисполнены соблазна, и многие, сохранившие достоинство в несчастьях, предались искушениям, когда видимое несчастье от них удалилось, и заслужив Божие наказание, навлекли на себя бедствия хуже тех, от которых уже избавились… Поэтому да позволено будет нам, вашим братьям, любящим вас любовью глубокой и искренней и болеющим душевно при всякой мысли о каком-либо зле, могущем вас постигнуть, обратиться к вам с некоторыми предостережениями и советами. Мы старше вас в действующей истории, мы прошли более разнообразные, хотя не более тяжелые испытания и просим Бога, чтобы опытность наша, слишком дорого купленная, послужила нашим братьям в пользу, и чтоб наши многочисленные ошибки предостерегали их от опасностей, часто невидимых и обманчивых в своем начале, но крайне гибельных в своих последствиях, ибо опасности для всякого народа зарождаются в нем самом и истекают часто из начал самых благородных и чистых, но не ясно осознанных или слишком разносторонне развитых…

Первая и величайшая опасность, сопровождающая всякую славу и всякий успех, заключается в гордости. Для человека, как и для народа, возможны три вида гордости: гордость духовная, гордость умственная и гордость внешних успехов и славы. Во всех трех видах она может быть предметом совершенного падения человека или гибели народной…».

С этим письмом поехал к сербам И. С. Аксаков, широко известный своей деятельностью по освобождению сербов и болгар от османского ига. Но мало кто ныне в России знает (Иван Сергеевич деликатно умолчал об этом), что все сколько-нибудь известные общественные, религиозные и политические деятели Сербии, с которыми он хотел встретиться, под всякими предлогами и даже без предлогов избежали встречи: «Как это мы, современная европейская нация, а какой-то азиат едет учить нас». Сопровождавший Ивана Аксакова писатель Яков Игнятович даже в глаза ему заявил: «В жестоких объятиях России у маленькой Сербии могут сломаться ребра, поэтому пусть Россия оставит Сербию, чтобы она, на основе своего права, сама росла, укреплялась, и это была бы самая благородная миссия России». Но этого Игнятовичу показалось мало, и он добавил: «Завладев Константинополем, Россия превратилась бы в акулу, которая поглотила бы все балканские и придунайские народы. Поэтому Сербия должна обороняться и против самой России в союзе с кем бы то ни было…». Вот так — не больше, не меньше!

Да, сербы — европейский народ, по крайней мере, живущий в Европе. Кстати, плотно зажатый и даже перемешанный другими народами, тоже считающими себя европейскими. И когда сербы, толком ещё не сформировавшись в нацию, стали толковать о великой Сербии, да ещё в границах средневекового государства, да ещё по прусскому образцу, разумеется, хорваты, впрочем, ещё раньше сербов, стали толковать о великой Хорватии, болгары — о великой Болгарии, — и пошло-поехало… О предупреждении русских славянофилов, вызволивших их из-под османского ига, разумеется, не вспоминали. Надо сказать, что о России братья-сербы, как, впрочем, и братья-болгары, вспоминали только тогда, когда начинало припекать на сковороде истории, а в более или менее благополучные времена поворачивались к России той частью, что ниже спины. На меня за это утверждение можно не обижаться, об этом ещё больше века назад Ф. М. Достоевский с горечью говорил.

Ну это, что касается сербов. Что касается России: не раз спасавшая Сербию, она не раз предавала ее. В 1878 году на Берлинском конгрессе, уступив центральные сербские земли Боснию и Герцеговину Австро-Венгрии, она не дала сербам объединиться в единое государство. Правда, позже, накануне и в ходе Первой мировой войны, русское правительство через своего представителя князя Трубецкого не раз высказывалось в пользу создания единой православной Сербии, но сербская элита, уже заболевшая мессианской идеей, не приняла этой идеи, а сделала выбор в пользу югославской программы, то есть объединения в одном государстве сербов, хорватов и словенцев.

То есть с Сербией произошло то же самое, что и с Россией. Она надорвалась на наднациональной идее, впоследствии к тому же трансформированной не в имперскую (в империях, как правило, этносы сохраняются, став частью великой нации), а в химерическую идею федерации, где каждый этнос со временем начинает стремиться стать нацией, что рано или поздно приводит к кровавому соперничеству. «Поскольку только для сербов югославянство было наднациональным, то это давало хорватам, словенцам и различным меньшинствам в государстве возможность для беспрепятственного самовыражения. В конце концов они выступили против сербов».

Эта цитата взята мной из книги «Развал Югославии» известного ученого и общественного деятеля, профессора Веселина Джуретича, председателя Общества сербско-русской дружбы, суть которого он определил так: «Общество охватывает всех сербов (Сербии, Черногории, бывшей Военной Краины, Македонии и диаспоры) и обращается ко всем трем Россиям (Великой, Малой и Белой). Мы на нашем скромном уровне не признаем развал, осуществленный во имя некой „революционной идеологии“». Веселин Джуретич снискал огромное уважение в легендарной Республике Сербской Краины, которая просуществовала 4 года 8 месяцев и 15 дней. Он гордо нёс звание сенатора не менее легендарной Республики Сербской. Накануне и во время военной драмы 1991–1995 годов Веселин Джуретич отстаивал историческую правду о сербском народе, вел активную международную деятельность, выступал в американском конгрессе (1988), в Государственной Думе России (1995), перед канадским правительством (1996)…

В мае прошлого года в Белграде после крестного хода национального согласия, организованного по благословению патриарха Сербского Павле, может, как последнюю попытку спасения страны, при прощании в гостинице с суперевропейским названием «Роял» (во время существования Югославии мне приходилось живать в ней, тогда она ласково называлась «Топлице»), Веселин Джуретич сказал мне: «Я хочу, чтобы вы прочли мою последнюю книгу. Но она издана в Москве, я сам ещё не держал её в руках. Я скажу, где её найти».

Несмотря на большой объём (53,3 печатных листа), я буквально проглотил книгу, начав читать её в Домодедово в ожидании самолёта на Уфу. Сразу оговорюсь, что я не позволил бы довольно резких, пусть и справедливых выпадов против сербов (они и так повержены и унижены) в начале этих заметок, если бы не прочел этой книги. Она написана сербом, и мы вправе бы ожидать одностороннего освещения югославской трагедии, попытки все свалить на противоположную сторону: мы, сербы, святые, мы стали жертвой мирового зла. Такие книги существуют, их немало, нельзя сказать, что они необъективны. Разумеется, подобные книги написаны с хорватской, с боснийской стороны, в них, наоборот, вся вина переложена на сербов. Сразу скажу, что книга Веселина Джуретича выпадает из общего «патриотического» ряда. Это прежде всего честная и жестокая правда о самих сербах, жестокая и честная попытка разобраться в коренных причинах трагедии, без чего невозможно осмысление будущего…

Разумеется, что эта книга Веселина Джуретича мало кому понравится в бывших югославских республиках, в странах НАТО и США, но и в России она мало кому понравится, тем более властям. Но она написана не для того, чтобы кому-нибудь нравиться. Книга Веселина Джуретича — очень горькая и мужественная книга. Горькая прежде всего для сербов, и я полагаю, что и в Сербии далеко не все примут ее с восторгом, даже патриоты. Впрочем, так было и с двумя его предыдущими книгами под общим названием «Союзники и югославская военная драма» (1985–1987 гг.). Они были запрещены в Югославии. Эта книга, как и прежние, написана ради постижения истины. Да, «сербское общество вступило в третье тысячелетие дезориентированным и дезорганизованным. Испытывая давление со всех сторон, оно больше не помышляло о геройстве, малодушие сделалось его „национально-политической реальностью“. Неблагосклонное к нему окружение использовало это положение, чтобы с помощью чужеземцев продолжать раздробление оставшихся сербских земель». Но если сербы думают о будущем, они должны знать всю правду о себе — вот в чём смысл работы Джуретича.

Эта книга с первых своих строк как бы продолжает письмо-предупреждение славянофилов: «Сербы встретили XX век, надеясь завершить и своё средневековье, и свои этнические расколы. Эта надежда дала им крылья, что привело к блистательным победам над Турцией и Австро-Венгерской империей. Но их взлет был настолько высок, они настолько воспарили над землей, что потеряли дыхание и национальное сознание. Постепенно теряя надежду и крылья, они забыли сделать самое главное: навести порядок в доме и преодолеть все препятствия на пути национального объединения, на пути сохранения идентичности своей нации. Таким образом, прежде чем закончить фундамент своего дома, сербы его разрушали».

Это очень горькая книга и для нас, русских. Она и написана, может, больше для нас, раз издана в России и на русском языке. Нет, Веселин Джуретич ни в чем не укоряет нас, как это делают вполне справедливо некоторые другие авторы, не держит на нас обиды, хотя есть за что. Но если ты русский по духу, то не можешь читать её без стыда. Во-первых, Россия, вызволив сербов из османского ига, не довела дело до какого-то логического конца. «В течение XIX века Россия много раз помогала освободительной борьбе сербского народа. Но Россия не была готова помочь сербам в осуществлении объединения всех сербских земель, хотя это было основной целью сербской борьбы… Тем самым она помешала и созданию для себя надежной опоры в мире народа, считавшегося костяком Балкан и потому отвергнутого противниками России как ее потенциальный оплот».

А во-вторых, сербы, наверное, более других славян похожи на нас, русских. Они так же, не сообразуясь со своими силами, подобно нам, поверили в свою мессианскую объединительную роль: жертвуя собой, помогать другим. И, в-третьих, они слишком доверились России, сначала имперской, объединившей на базе возвышенной русской идеи самые разные этносы в великий русский народ, а потом и советской, в которой под видом «борьбы за национальную независимость» в искусственно созданных по живому русскому телу социалистических республиках стал развиваться региональный и клерикально-ретроградный национализм.

«Тем не менее, не следует забывать, что и новое великое государство, СССР, имело свою великую цивилизационную миссию, — утверждает Веселин Джуретич, — опять же благодаря бескорыстию составляющего его основу русского народа. В этом можно усмотреть сходство между великим русским народом и малым народом — сербами, так как и сербы подчиняли свои национальные интересы югославским, рассматривая государство Югославию как цивилизационное устройство по западноевропейской модели, как лучшее решение для всех народов. В результате воодушевления русских советской идеей была создана новая модель общества, недостатком которой было отсутствие естественной опоры на русскую традицию или традиции других народов. Тогда как у русских советский интернационализм вытеснил идентичность народа, рассекая даже единое русское дерево на три ветви (одна из которых, украинская, уходила в сторону), у нерусских народов советская идея, просвещая, становилась своего рода основной для развития их собственного национализма на второй фазе и на антирусской базе. Распад СССР все это показал».

То же самое произошло и с Югославией. «Создавая государство Югославия, только сербы подняли знамя патриотизма, что вскоре стало для них фатальным, и было только вопросом времени, когда они упадут на него бременем. Враждебное отношение к сербам выражалось в виде неприятия Югославии, православия и славянства». И так же, как в СССР: «Распад Югославии происходил на уровне лидеров, по существу партийных аппаратчиков, которые отличались только по национальному оттенку», ее «защищали только сербы — как залог единства и равноправной жизни для всех, но делали это, используя идеологию неокоммунизма, в то время как система коммунизма разрушалась во всем мире. Поэтому сербы попали под удар и отечественных сепаратистов, зачинщиков войны 1941–1945 гг., и их покровителей с Запада, и новой России, которая самоутверждалась в демократии и западничестве на руинах своего великого государства».

О современной России, которую Джуретич очень деликатно и очень точно определил как «нерусскую Россию», я уж не говорю. Она «демократична», прозападна, от нее нельзя ожидать иного отношения к трагедии Югославии, кроме того, какое откровенно выразил Ельцин в 1995 году: «Россия не может быть другом того, кто не подчиняется мировому сообществу!». К тому же ее правители и дипломаты исторически и этнически безграмотны, будь то самый русский из всех министров иностранных дел Игорь Иванов, или откровенно антирусский Козырев, который не мог отличить Словению от Славонии. Со сдержанной, но заметной симпатией Веселин Джуретич пишет, наверное, только о Е. Примакове: «Когда стало очевидно, что Примаков это не Козырев и сербы не сдадутся, то с Запада, но не из Америки, стал раздаваться более мягкий тон». Но «вскоре Евгения Примакова сняли с должности премьера, и его роль в отношениях с Югославией перешла к спецпредставителю Ельцина Виктору Черномырдину, человеку с гораздо более скромным образованием, прозападное поведение которого граничило с лакейством». Историческая безграмотность новой российской власти доводила до циничного абсурда, когда на 50-летие Победы, как бы специально оскорбляя сербов, столько положивших на алтарь России, пригласили главных организаторов геноцида сербов: военного преступника Франьо Туджмана, который, придя к власти в Хорватии, включил в ряды своей партии фашистов-усташей, во время Второй мировой войны воевавших против СССР, и Алию Изетбеговича, который сам воевал в профашистской Ханджа-дивизии.

У многих сербов, в том числе известных ученых, по-прежнему сильны иллюзии по поводу нынешней российской власти. Веселин Джуретич, будучи реалистом, трезво и горько оценивает действительность: «Существенное изменение в российской политике сулило появление В. В. Путина. Новый президент встал во главе России, когда наступил закат двух российских по существу аналогичных идеологий — большевистской и прозападной…». Но «правительство В. В. Путина, обращаясь к своим проблемам, постепенно покидало балканский регион, оставляя без какой-либо поддержки сербов, хотя предыдущее правительство поставило их в невыносимое положение. Россия мало использовала свои партнерские отношения с Западом, чтобы помешать страшному насилию в Косове и Метохии… Она также не приняла решительных мер, чтобы помешать большой игре размежевания черногорского и сербского народов, хотя было очевидно, что основная цель этой игры — продолжение процесса раздробления обоих сербских субъектов и что после выделения Черногории под контроль НАТО попадает Бококоторский залив (в этом заливе работало Российское военно-морское училище Петра Великого)… Уход России с Балкан позволял ее мощным соперникам увековечить развал Югославии и сербского народа… У сербов оставалась только одна надежда, что систематическое, экономическое, общественное и моральное обновление России в один день даст плоды и позволит удалить препятствия, созданные политикой Ельцина, и ликвидировать наследие, опустившее отношения между двумя близкими народами на самый низкий уровень в их истории (это очевиднее всего иллюстрирует тот факт, что в народном университете им. Колараце — школа иностранных языков — месяцами не могут сформировать группу изучения русского языка из трех учащихся — минимума, необходимого для проведения занятий)…».

И ещё две горькие цитаты: «Историческим фактом является то, что политика Ельцина в отношении Югославии и сербов в последнем десятилетии XX века выполняла функцию „наковальни“, на которой западный „молот“ может без помех дробить сербский народ». «Россия покидала Балканы в беспорядке, который свидетельствовал о ее историческом падении. Запад вступал на Балканы, осуществляя великие цели глобализации, во многом направленные против России».

Что нынешняя российская власть последовательно продолжает антисербскую политику, доказывает тот факт, что современные российские торговые потоки, обходя Сербию, направлены на Словению и Хорватию. На Сербию и Черногорию приходится только 0,95 % внешней торговли России.

Предательство официальной Москвы не убавило любви Веселина Джуретича к России, наоборот, обострило её. На случившееся с великим братским народом он смотрит глазами и сердцем человека, для которого Россия столь же дорога, как Сербия.

Какой главный урок мы должны вынести из трагедии Югославии? Из не менее трагического — по югославскому сценарию — развала СССР? Менее болезненного распада Чехословакии? Общее — все эти славянские страны рано или поздно начинала разъедать опухоль федерализма, а потом и сепаратизма, в то время как основной этнос, образующий нацию, отказываясь от собственной идентичности ради общего, наднационального, рано или поздно истощал себя и становился жертвой.

Самые страшные бомбы, заложенные интернационалистами во главе с Троцким-Бронштейном, по-настоящему стали взрываться только в 90-е годы XX века, в пору, как тогда казалось, наибольшего подъема как СССР, так и Югославии. Может, потому тогда и начали, что кого-то очень испугал этот подъём? Нетрудно предположить, что если бы после Октябрьского переворота 1917 года Россия осталась пусть большевистской, но единой, не расчленённой по живому телу русского народа на так называемые советские республики, то катастрофа 1991–93 годов не имела бы таких жутких последствий, а может быть, ее вообще бы не было…

Первая стадия уничтожения империй, как и империообразующих народов, — вовлечение их в химерическую наднациональную идею, трансформирующуюся в интернационализм. Вторая — когда интернационализм (под самым гуманным предлогом) трансформируется в федерализм, который является инкубатором национализма: во всех бедах виноватым объявляется государствообразующий народ, обессилевший под бременем национальной идеи. Как правило, это заканчивается кровавыми разборками, в которых победителей нет. Федерализм — причина краха любой империи, любого многонационального государства. Процесс этот, начавшись, как правило, бывает, увы, необратимым.

Чтобы противостоять окончательному разрушению России, нужно решительное освобождение от федерализма в интересах всех народов, её составляющих. Потому, при всём неприятии нынешней российской власти, нужно приветствовать её попытки мягкой «губернизации» России. Хотя на этом пути нас могут ждать немалые экономические и социальные потрясения. Тем не менее, освобождение от федерализма — это единственный путь если не национального, то хотя бы территориального государственного суверенитета России.

И последнее, может, самое неприятное, касающееся нашей славянской сути. Вспомним гражданскую войну в России. Да, организовали ее нам извне, комиссарили над нами в основном тоже чужие. Но уничтожали-то мы друг друга сами, и с каким-то сладостным остервенением: и красные, и белые.

Мы знаем, что Югославия во время Второй мировой войны понесла самые страшные потери. Большинство из нас считает (по крайней мере, так было в наших учебниках), что весь югославский народ вместе с братским советским народом дружно поднялся на борьбу с немецкими захватчиками. Из горькой книги Веселина Джуретича мы узнаем, что из 2 миллионов погибших во Второй мировой войне сербов только 200 тысяч погибли в боях с немецкими оккупантами, 1,5 миллиона было убито братьями-славянами — хорватскими сепаратистами и еще 200 тысяч — «революционными экстремистами» Тито. Ну и сербы, само собой, не букетами цветов отвечали на зверства тем и другим и немало к тем 2 миллионам славян добавили.

Такая вот страшная статистика заставляет, по крайней мере меня, задуматься над мистическим фактом: случайно ли Бог в своё время развёл нас в истории, сначала на западных, восточных и южных славян, и мы по сей день всё продолжаем делиться на новые и непременно великие «народы»?

Выше я уже писал, что книга Веселина Джуретича «Развал Югославии» принципиально издана им на русском языке и в Москве, в надежде, чтобы как можно больше русских людей, болеющих за будущее России, прочли её. Из страшного, кровавого развала братской Югославии мы должны извлечь уроки.

У дедушки Крылова, нашего литературного патриарха и великого русского мудреца на все времена, есть басня «Сочинитель и Разбойник». Басня о том, как в ад после смерти угодили два грешника: разбойник с большой дороги и известный уже тогда во всей Европе писатель-философ Вольтер:

Кощунственное Вольтерово остроумие в свое время осудил Грибоедов: «…обманчива самая та цель, для которой он подвизался… — колебание умов ни в чем не твердых». Осудил Пушкин: «…разрушительный гений… все высокие чувства, драгоценные человечеству, были принесены в жертву демону смеха и иронии, греческая древность осмеяна, святыни обоих заветов поруганы…». Осудили Гончаров, Островский, Достоевский — по сути, все большие русские писатели. Со спокойной, ледяной иронией столкнул Вольтера с пьедестала в прах Иван Бунин (рассказ «Суета сует»).

Но при всем при том в кругах иных интеллектуалов Вольтер и поныне является безусловным кумиром — символом житейской мудрости и остроумия. И водрузить на почетное место (рядом с «чугунной куклой» Наполеона) известный его мраморный бюст, запечатлевший тонкую скептическую усмешку над миром, и ныне считается хорошим тоном. (Ну действительно, не на икону же Богородицы «прогрессивному человеку» молиться!..)

Но вернемся к басне. Как известно, «в аду обряд судебный скор». Грешников подвесили в чугунных котлах и развели под ними огонь. Под котлом разбойника, убивавшего и грабившего на большой дороге, запылал жаркий, но недолгий костер. А вот к остряку-философу служители преисподней отнеслись куда более внимательно. Сварить в одночасье — это было бы для него незаслуженно мягкой карой. Сочинитель, естественно, возроптал: он, мол, «…ежели писал немножко вольно, / То слишком уж за то наказан больно; / Что он не думал быть разбойника грешней…». Но на все его попытки смягчить посмертную участь и выклянчить себе амнистию исполнительница приговоров Мегера резонно заметила:

Может быть, прав мудрый дедушка Крылов?.. Может быть, действительно непосредственные исполнители терактов, которые подло, коварно, мерзко, по-звериному, но все-таки в открытую творят свое чудовищное конкретное зло, менее опасны, чем те, которые, оставаясь в тени, сочиняют, стратегически разрабатывают, заказывают и оплачивают эти самые теракты, а самое главное — умеют разного рода «невинными», «неподсудными» методами незаметно превращать человека в агрессивного зверя, который всегда готов на любое кровавое преступление?.. Вряд ли исполнители злодеяний в своем большинстве уже родились террористами.

Исполнители хотя бы собственной жизнью, как правило, расплачиваются за содеянное. А сочинители? А те, кто нравственно подготавливает и провоцирует террор, кто воспитывает и формирует сознание потенциальных террористов?.. Сидят себе где-нибудь на вилле у телевизора и тонко-скептически, по-философски усмехаются над глупым скорбящим миром. А возможно, и тех же самых террористов с трибуны клеймят… (А что их клеймить попусту, когда просто действовать надо. А как действовать — известно со времен Ермолова, Скобелева…)

Впрочем, когда сегодня перечитываешь Вольтера, Дидро, Руссо, Гельвеция и иных идеологов — зачинщиков Великой французской революции XVIII века, то какими же они порой кажутся невинными! Куда там пересмешнику Вольтеру, свободному от «предрассудков» — совести, нравственности, чести, верности, долга, патриотизма, — куда ему, старику, до иных бодрых, уверенных, раскрепощенных особ, во власти которых определять сегодня содержание телепрограмм. Даже в самые черные траурные дни, дни народной скорби, — не устыдятся, не постесняются… Пощелкаешь пультом — все та же пошлая реклама, мерзкие шуточки и каламбуры, все так же гремят и пляшут на гробах размалеванные черти… Ни тишины, ни грустной мелодии — грохот и ритм, ритм и хохот… Смешным и наивным кажется Федор Михайлович Достоевский, который укорял когда-то Афанасия Фета за то, что тот мог писать стихи о любви и природе после Лиссабонского землетрясения, когда в далекой Португалии погибли люди…

Однажды, говоря о своих музыкальных пристрастиях, Суриков признался: «Я люблю Бетховена. У него величественное страдание»[4]. Как близка, как созвучна эта бетховенская мощь историзму суриковской трилогии. Ее образный строй лишен той житейской, мирской суетности, в которой тонет, растворяется человек, замкнутый на самом себе, на факте собственной биографии.

Последнее, может быть, менее всего как раз интересует художника, хотя в каждой из трех его картин присутствуют не только хорошо известные персоналии с чертами характерной индивидуальности, но и сама жизнь, конкретизированная в узнаваемых формах подлинного быта. Правда, выступают они здесь скорее уточняющими обстоятельствами места и времени, но еще не образа действия, а предложенный художником в каждом отдельном случае сюжетный ход — предчувствие близкой смерти или жизненная катастрофа той или иной личности — на наш взгляд, не более чем отголосок главной темы, но еще не ее нерв.

Как-то, размышляя о французском художнике Лорансе, Суриков заметил: «Нет в его картинах эпохи. Это иллюстрации на исторические темы»[5]. И хотя в данном высказывании отчетливо просматривается кредо самого художника, тем не менее воссоздание эпохи как таковой никогда не было для него самоцелью, а лишь необходимым условием, позволяющим пробиться к ее идеалам, выразителями, точнее, носителями которых и становятся суриковские персонажи.

Отсюда и выбор их, и авторское отношение к ним как к собирательному образу, в котором максимально концентрируется данная эпоха. А это, в свою очередь, позволяет рассматривать каждого такого героя не только и даже не столько как историческую личность, но как исторический тип. Отсюда и суриковская формула — «идеалы исторических типов»[6]. Но формула эта — не отвлеченное понятие, схематизирующее смысл его полотен. Преломленная в образе совершенно конкретного человека, она обретает ту жизненную силу, энергию и убедительность, которую отмечал еще А. Бенуа. «Никакие археологические изыскания, — писал он, — никакие книги и документы, ни даже превосходные исторические романы не могли бы так сблизить нас с прошлым, установить очаровательную, желанную связь между отрывочным нынешним и вечным, но забытым прошлым<…>, какая открылась в суриковских картинах»[7].

Хорошо известно, что сразу же после «Стрельцов» художник «задумал» писать «Боярыню Морозову». «Но потом, чтобы отдохнуть, — как он говорил, — „Меншикова“ начал»[8].

И хотя в русской истории всегда стоят рядом oбpазы царя-реформатора и его любимца, ставшего из простолюдина всемогущим временщиком, тем не менее данная фактологическая канва служила для автора лишь формальным поводом. На наш взгляд, избранная последовательность в создании картин была все же продиктована той внутренней логикой, что заявила о себе уже в «Стрельцах» с их трагическим пафосом победы града над храмом.

Понятно, что замысел «Боярыни Морозовой» из времен церковного раскола с его эсхатологическим исступлением не вписывался в эту логику. При том, что у нас есть все основания рассматривать эти три картины, несмотря на их различие — и сюжетное, и временное, — именно как трилогию, и прежде всего благодаря их своеобразному тематическому единству. И в «Стрельцах», и в «Меншикове», и в «Морозовой» по-своему развивается событийная линия, по-своему выявляется истина страстей, но в своем образном ряду каждая из трех картин начинается с самой высокой точки их накала: с крушения идеалов, которыми жили и которым поклонялись его герои. Возможно, что эти идеалы не соизмеримы между собой, точно так же, как несоизмеримы эпохи, сформировавшие их. Но поскольку для каждой эпохи ее идеалы были не только смыслом, но и образом жизни народа, постольку Суриков, сохраняя художественный такт, не берет на себя роль судьи. Скорее наоборот, — именно здесь источник авторского сочувствия к своим «историческим типам», трагедия которых, персонифицированная в том или ином герое, оказывается всегда заключена в самом человеке: в его максимализме, «жадно-земной воле», увлечении собственным «стоянием в правде»[9], словом, гордыне. Для Сурикова это то исходное положение, с которого начинается нравственный историзм его искусства.

Потому в картине «Меншиков в Березове» художника, как мы уже говорили, меньше всего интересуют исторические обстоятельства жизни бывшего временщика, которого накрыло, погребя всё без остатка, мощной волной житейского моря. Его необъятные просторы, подводные течения, бури и штормы, составляя родную стихию, еще недавно казались подчиненными твердой руке и сильной воле. По их произволу вершился — и им, Меншиковым, тоже — новый миропорядок, принесший с собой кардинальную смену идеологических приоритетов.

Власть земного начала, абсолютизируясь в человеке, в поклонении его разуму, обусловила самовыявление, самореализацию и в конечном счете самоутверждение человека, положившего эту самость в основу классицистического понимания «духа». Его сакральная сущность — воля Божья, Высший Разум, религиозное чувство — была изъята и предана просветительской анафеме, но сами понятия при этом остались. Только теперь, очищенные от сакрального смысла, они получили новое, гуманистическое содержание: воля, разум, чувство человека, который заполнил собою понятие «дух», низвергнув его, таким образом, с горы.

В этом отношении Суриков в своем определении необычайно точен. Если его «Стрельцы» преисполнены авторского провидения начала пути, то «Меншиков в Березове» — его не менее пророческий итог.

«Для русского художника, — писал Иван Ильин, — в искусстве существенно не удовольствие, не развлечение и даже не просто украшение жизни, но постижение сущности, проникновение в мудрость и водительное служение <…> Служение — не имеющее непосредственно никого в виду, но обращенное к своему народу уже в силу одного того, что оно творится духовно-нравственным актом русского национального строения»[10]. Это «национальное строение» и определяет самый смысл, природу и стихию искусства Сурикова. Уже его современники отмечали в нем талант поэтического постижения духа времени, идущее не столько от изучения, сколько от «ощущения эпохи» (Врангель), их поражало умение мастера «в непостоянстве текущей жизни видеть образы, отстоявшиеся веками», а главное — его способность «творчески выразить глубочайшую красоту народной души»[11]. И уже тогда все это воспринималось как дар пророческий, данный ему свыше, «и время-то его любимое — зима или поздняя осень, и краски его густые, как руда, а темы — страдание, подвиг, молитва»[12].

«Скованным Прометеем» назвал суриковского Меншикова Александр Бенуа[13]. Определение довольно неожиданное, учитывая прочно закрепившееся за Меншиковым положение первого в казнокрадстве и «мздоимстве великом», за что был он и царской дубинкой бит, и «под судом», и «денежными взысканиями»[14] наказан не раз. Никто из сподвижников и ближайших сотрудников Петра не приносил ему больших огорчений, чем его безродный и безграмотный любимец, которого Петр сам же ввел во власть, дав ему, по словам В. О. Ключевского, «беспримерные полномочия»[15]. Между тем «майн херцбрудер» (мой любимый брат), как называл его Петр в своих письмах к нему, больше всего, до самозабвения, любил деньги. Смелый, ловкий и самоуверенный, пользуясь покровительством и полным доверием царя, он не стеснялся в средствах, добывая их. Известно, что в заграничных банках лежали его колоссальные вклады, составлявшие ни много ни мало — два годовых бюджета России. Недаром тот же Петр в конце своей жизни, прощая Данилычу, в который уже раз, новые вскрывшиеся хищения, говорил его вечной заступнице, императрице: «Меншиков в беззаконии зачат, во гресех родила его мать, и в плутовстве скончает живот свой; если не исправится, быть ему без головы»[16]. Как видим, с Прометеем мало что роднит ссыльного в Березове, где от всех богатств досталась ему в удел тесная, холодная изба. А от всех «полномочий» — невинные страдания его детей. Таков итог жизни, прожитой по законам, как говорил Ильин, «жестоковыйного инстинкта», убивающего в человеке его нравственные начала.

Не отсюда ли та атмосфера леденящего холода, что заполнила собою практически всё художественное поле картины, отступая лишь перед красным углом с зажженной лампадой? Введенный как деталь любого тогдашнего, а в особенности деревенского, интерьера небольшой красный угол масштабно несоизмерим со всем пространством избы. Но он и не теряется в нем. Наоборот, своей статичностью, противостоя диагональному построению центральной части картины, он даже способен держать ее композиционное равновесие. А при ближайшем рассмотрении само это равновесие оказывается глубоко продуманной художником конструкцией.

Ее основанием служит диагональное положение фигуры и самого Меншикова, и его старшей дочери Марии, что сидит, закутавшись в шубку, у ног отца. Здесь же, зарождаясь в перспективном построении рисунка шкуры на полу, начинает свое восхождение еще одна диагональ. Нарастая линией подола меншиковского тулупа, она продлевается округлой меховой опушкой душегрейки младшей дочери, склонившейся над чтением Библии, и далее поднимается вверх складками расшитой скатерти на аналое справа. А затем вертикалью одиноко стоящей здесь же потухшей свечи вздымает вверх и затихает в локализованном свете лампады. Конструкция в форме опрокинутого треугольника с заземленной вершиной замыкается сверху еще одной линией. Ее движение, берущее свое начало от головы Меншикова, подхватывает горизонталь вытянутого окна; ритмически поддержанное линией полки для икон, оно проходит через верхнюю кромку маленькой иконки и растворяется в радужном сиянии лампады. Так намечаются три вершины, из которых явно преобладающей оказывается красный угол.

Закрепляя эту композиционную доминанту, художник уже внутри выстроенного им треугольника проводит еще одну очень важную ось. Вычерченная, словно по линейке, она устремляется от головки Марии к перспективно вырастающей фигурке ее младшей сестры и, ритмически зацепившись за угловой выступ полки, прямо упирается в горящую лампаду.

Став точкой схода всех трех диагоналей, прочно связывающих разновеликие части единой композиционной схемы, лампада одновременно и замыкает на себе ее целенаправленный разворот как его высший предел, кульминация.

Высвечивая потемневшие краски икон, маленький фитилек согревает своим мягким, теплым светом металлический блеск серебряных окладов. При этом нигде в живописном поле холста мы не увидим ни отблесков, ни бликов, ни малейших рефлексов, исходящих от лампады. Скорее наоборот. Осветив иконы, она выявила в них средоточие тех же самых цветов, что присутствуют в общем колорите картины, и даже более того, акцентировала, но уже в теплых тонах, главный колористический узел композиции, построенный на сочетании голубой парчи с холодным переливом серебряных нитей и тёмно-красным покрытием стола, резко оттененным мертвящей белизной промерзшего окна. В живописном свечении лампады померкнувшие было краски вновь оживают, обнаруживая богатство тончайших переходов и нюансов.

Таким образом и в тональном «конфликте» состояний — тепла и холода — внешне скромная, ненарочитая живопись красного угла начинает играть ключевую роль.

При том, что главный композиционный акцент сделан на самом Меншикове и его детях, сидящих вокруг стола. Небольшие размеры его позволили художнику очень сблизить фигуры. И они, хоть и не теснятся, но, пластически задевая друг друга, создают плотно сгруппированную композицию, замкнутую в своем круговом ритме. Ничто не выпадает из нее. Но и она ничего не вбирает в себя, кроме идущего от окна остро осязаемого света, залегшего на раскрытых страницах Библии. Ее словами, писал А. Н. Бенуа, «искушенный бесом гордыни и ныне наказанный исполин пытается утешить свою истерзанную душу»[17]. Такой психологический срез воссозданного в картине действа, как нам кажется, точнее отражает мир суриковских образов. Но именно поэтому «наказанный исполин» оказывается ближе не античному Прометею, о чем говорил тот же Бенуа, а евангельскому разбойнику, что, уже будучи распят, покаялся, буквально за мгновение до смерти, и тем спас свою душу.

В церковном понимании, молясь, человек разговаривает с Богом. При чтении же Святого Писания Бог разговаривает с ним. Как глубоко верующий человек, Суриков не мог ни думать, ни чувствовать иначе. И потому далеко не случайно мы застаем его героя не под образами в молитвенном утешении, а за чтением Книги на все времена, то есть в момент духовного просвещения, или вразумления словом Божьим. «Меншиков стал настоящим христианином, — писал один из оптинских старцев, — умер в истинном покаянии, любил читать Псалтырь и часто приговаривал: „Благо мне, яко смирил меня Господь“»[18].

И здесь мы вновь должны отметить необычайное провидение Сурикова, оказавшегося, в отличие от Бенуа, намного ближе к исторической правде.

Как видим, художественный замысел Сурикова выходит далеко за пределы чисто мирского толкования идеи страдания как расплаты за содеянное или даже мученичества. Поднимаясь в более высокие сферы, он словно наполняется светом той лампады, что горит, как вечная, неугасимая надежда на спасение, даруемое каждому в покаянии, и в этом смысле «красный угол» в картине возникает художественным образом, своего рода пластической парафразой известных слов Христа: «Стою у сердца каждого и стучусь».

Такова авторская интерпретация темы страдания, понимаемого художником как глубоко нравственное переживание, в котором очищается душа, празднуя свое восхождение в духе. Именно здесь начинается «водительное служение» Сурикова и его искусства. Обращаясь в прошлое, он искал в нем ответы на вопросы, которыми «болело» его Время, и только в этом смысле он был историческим живописцем.

Поэтому нам трудно согласиться с тем же Бенуа, назвавшим «Меншикова в Березове» «эпилогом петровской трагедии»[19]. Для такого мастера, как Суриков, этого слишком мало. Ему мало одной лишь констатации правды факта, пусть и трагической. Он ищет выход. Освободив сюжет от дидактической прямолинейности, он создает исторически опосредованную проекцию евангельской притчи о нравственной смерти и возможности духовного возрождения даже на кресте.