Подводники

Вихрь свободы

При словах Октябрь, Революция в нашем воображении мгновенно встают три фигуры: рабочий в помятой кепке, с винтовкой за спиной, солдат в видавшей виды папахе с красной ленточкой и матрос в бескозырке, опоясанный пулемётными лентами. Плакаты прежних времён отражали действительную картину великих событий. И не будет преувеличением утверждение, что во всех решающих битвах революции и гражданской войны в составе главных ударных сил шли матросы.

В 1917 году российский флот примкнул к Февральской революции. Матросы расправились с самыми ненавистными адмиралами и офицерами, других с позором прогнали с кораблей, но многие честные офицеры приняли революцию, остались на кораблях с матросами.

Матросы митинговали в кубриках, на палубах кораблей и пытались каждый по-своему навести порядок — сказывалось влияние различных партий. Порой казалось, что флот разложился и полностью потерял боеспособность. Об этом кричали западная пресса и российские газеты различных направлений, да и кадровым офицерам порой казалось, что это действительно так.

Но когда немецкая армия и флот при молчаливом попустительстве Англии и Франции двинулись на революционный Петроград и Временное правительство решило сдать немцам столицу, Балтийский флот поднялся на защиту отечества.

Стойкость русских революционных моряков заставила немцев отказаться от наступления на Ревель. При захвате Моонзундских островов немцы понесли такие потери, что их дальнейшее наступление выдохлось. На собственной шкуре они убедились, что Балтийский флот полон сил и будет решительно защищать завоевания революции.

Уже 19 сентября 1917 года Центробалт заявил, что флот больше распоряжений Временного правительства выполнять не будет и власти его не признает.

Когда рабочие, солдатские и матросские отряды пошли на штурм Зимнего, подступы к Петрограду прикрывали корабли и отряды балтийских матросов, чтобы не дать контрреволюционным силам прийти на помощь правительству Керенского.

Декретом от 11 февраля 1918 года Совет Народных Комиссаров объявил о роспуске царского флота и об организации Рабоче-Крестьянского Красного флота.

3 марта 1918 года был заключён Брестский мир. По его условиям, советские корабли должны были немедленно покинуть порты Эстонии и Финляндии или разоружиться. Это в разгар зимы, когда весь Финский залив был скован толстым льдом! Немецкие войска уже двигались к Ревелю, а Балтийская дивизия генерала фон дер Гольца готовилась к высадке в Финляндии. 25 февраля немцы заняли Ревель. Советские корабли покинули порт раньше, и участники этого перехода наверняка не раз с благодарностью вспоминали мудрого ученого и моряка Степана Осиповича Макарова — создателя отечественного ледокольного флота, конструктора самого лучшего в мире ледокола «Ермак». Только с помощью ледоколов военные корабли могли двигаться в забитом ледяными торосами Финском заливе.

Особенно тяжело было подводникам. Тонкая, всего в несколько миллиметров, обшивка наружных балластных цистерн подводных лодок была легко уязвима при ударах о льдины... На середине Финского залива при переходе в Гельсингфорс затонула подводная лодка «Единорог» — единственная потеря ревельских кораблей. К концу февраля почти весь Балтийский флот сосредоточился в Гельсингфорсе.

К Гельсингфорсу рвались германские войска, рассчитывая захватить там русские военные корабли и таким образом оставить Советскую республику без Балтийского флота.

12 марта советские военные моряки начали легендарный Ледовый поход. Первыми покинули Гельсингфорс линейные корабли и крейсера и через три дня благополучно прибыли в Кронштадт. Мало кто верил, что можно провести через льды подводные лодки. Но подводники, знавшие, что их корабли будут надёжной и грозной защитой Петрограда от эскадр Антанты, отправили делегатов на надводные корабли. Они доказали, что можно сохранить подводные лодки, и просили помочь.

Переход подводных лодок был полон героизма, мужества и мастерства. Вот один из примеров.

Подводная лодка «Тур» шла за броненосцем «Республика» на буксире. К концу первого дня похода броненосец врезался в лёд и остановился. «Тур» ударился носом о его корму и повредил себе носовую балластную цистерну. Команда на этой лодке была всего в несколько человек. Из-за затопленной цистерны «Тур» зарылся носом, вертикальный руль обнажился и корабль стал неуправляемым. Он попадал носом под торосы, а броненосец тянул, тросы не выдерживали и лопались. Подводники бегали по обледенелой, узкой, как книжная полка, палубе. Заводили новый трос — и всё начиналось снова. Обмороженными, израненными руками матросы связывали порванные тросы, но вскоре и тросов не хватило. Тогда подводники отклепали и выбросили за борт якорь, а конец якорной цепи подали на броненосец.

Над лодкой свистела пурга, снег и брызги превращали её в айсберг, и некому было скалывать лёд. А льды на пути броненосца становились всё толще и толще. И вот уже «Республика» не могла ломать лёд с ходу. Ей нужно было отходить, разгоняться и вонзаться в лёд кованым стальным форштевнем. Но с лодкой на буксире это невозможно.

Видя отчаянное положение броненосца и «Тура», флагман поднял сигнал: «Отдать буксир. Команде «Тура» перейти на броненосец». В ответ подводники и судовой комитет «Республики» потребовали выделить в помощь ледокольный буксир «Силач». Флагман разрешил. «Силач» повёл «Тур» дальше. Подводники периодически пытались осушить носовую балластную цистерну, а когда буксиру было невмочь, лодка осторожно помогала ему своими гребными электродвигателями.

Ледовый поход закончился 15 апреля 1918 года. В Кронштадт пришло 211 кораблей, которые стали боевым ядром Красного Балтийского флота, основой будущего Советского Военно-Морского Флота.

Они нуждались сейчас в ремонте, в пополнении боезапаса, в людях, а в стране уже разгоралась гражданская война.

* * *

Пожар гражданской войны охватил юг России и Поволжье. Белогвардейцы готовились к походу на Москву. На Каме и Волге они захватили лучшие суда и переоборудовали их в боевые корабли.

Ленин дал указание штабу Балтийского флота перевезти на Каспийское море подводные лодки. Доставить их туда можно было только железной дорогой. Для такой перевозки годились малые лодки типа «Касатка» и «Минога», а они с осени 1917 года стояли у стенки Балтийского завода в ожидании капитального ремонта. Рабочим завода и командам лодок предстояло в самый кратчайший срок ввести эти корабли в строй.

Из этих лодок был сформирован дивизион, начальником которого стал Олий Пуарэ, он же одновременно командовал «Миногой».

И вот из Петрограда в Саратов на специальных платформах прибыли «Минога» и «Макрель». В Петрограде на Балтийском заводе их подняли из воды и поставили на платформы могучими портовыми кранами — такой техники в Саратове и не видывали. Сколько выдумки и изобретательности пришлось проявить морякам, чтобы спустить потом свои корабли в Волгу. Об этом очень образно писал Сергей Колбасьев в рассказе «Туман»:

«...Привыкни к тому, что теперь всё делается наоборот. Подводные лодки плавают не под водой, а по земле на рельсах, и спускают их не кормой, а бортом. Шестидюймовые пушки снимают с крейсеров и ставят на нефтяные баржи. Табак — махорка выпуска восемнадцатого года при горении стреляет, а бездымный порох выпуска двенадцатого года иногда почему-то не горит...»

В те годы матросы из рабочих, знающих только машины да торпеды, садились на коней и бросались в лихие кавалерийские атаки, одержимые одним желанием — победить. Может, тогда родилась поговорка, что способности приходят во время беды.

Наспех сформированные части Красной Армии, возглавляемые вчерашними рядовыми солдатами, матросами или рабочими, громили кадровые белогвардейские части, опрокидывая все прежние понятия тактики и стратегии...

18 мая 1919 года «Макрель» на подходе к каспийскому порту Петровск (ныне Махачкала), где стояли корабли английских интервентов и белогвардейцев, была атакована английскими торпедными катерами и отошла к форту Александровск, занятому красными. Но своим появлением «Макрель» уже насторожила противника.

21 мая вражеские корабли решились подойти к форту. Навстречу им вышел дивизион подводных лодок, а в дивизионе всего-то две лодки: «Минога» и «Макрель». Заметив их, противник тотчас повернул назад. Но это был манёвр. Когда лодки вернулись к своей плавбазе «Ревель», вражеские корабли вновь направились к форту и открыли огонь. Завязался артиллерийский бой с одиннадцатью вражескими кораблями.

Командир «Макрели» Шредер снова повёл свой корабль в море в подводном положении. Осадка лодки под перископом была 6,7 метра, а глубина фарватера — всего 7 метров! Чтоб уйти скрытно, пришлось опустить перископ и двигаться вслепую. Нетрудно представить, с каким мастерством, не задевая килем грунта, вёл лодку на такой глубине рулевой старшина Лашманов.

А в это время в плавбазу «Ревель» угодил снаряд. Вспыхнул пожар. Он перекинулся на стоявшую у борта «Миногу». Командир «Ревеля», чтоб оградить от огня деревянную пристань, приказал обрубить швартовы. Горящую плавбазу развернуло ветром, и она навалилась на артиллерийский транспорт «Туман». Рядом с ним стояло посыльное судно «Гельма», и его тоже охватил огонь.

Командир «Миноги» Пуарэ, дивизионный инженер-механик Калинин с тремя матросами прыгнули в шлюпку, взяли подводную лодку на буксир и изо всех сил налегли на вёсла. Пять человек в шлюпке сумели оттянуть лодку в сторону прежде, чем взорвался транспорт «Туман» и от его взрыва погибли «Ревель» и «Гельма». В это время над заливом появился вражеский гидроплан, и пришлось отбиваться от его атак.

А «Макрель» двигалась к неприятельским кораблям. На небольшой глубине её заметил белогвардейский самолёт и стал бомбить. Но «Макрель» упорно шла на сближение с врагом. Английские и белогвардейские комендоры весь свой огонь сосредоточили на квадрате моря, где находилась подводная лодка, почти прекратив стрельбу по гавани. Им становилось страшно от мысли, что сейчас вот-вот из глубины мелькнёт узкая тень торпеды и страшный удар расколет монитор надвое. Никто не знал, какой корабль первым подвергнется такой участи.

Наконец, не выдержав нервного ожидания подводного удара, неприятельские корабли повернули назад. Фактически нападение одиннадцати кораблей на форт было отбито одной «Макрелью». По ходатайству командира лодки и комиссара дивизиона боцман Лашманов был награждён орденом Красного Знамени.

Вскоре в Астрахань из Петрограда прибыли по железной дороге «Окунь» и «Касатка». Теперь Каспийская военная флотилия имела свой боевой дивизион подводных лодок. Это сразу изменило соотношение морских сил на Каспии, где шла борьба за советскую Волгу, за советскую нефть, за советский Кавказ.

* * *

После революции в Германии навязанный России Брестский договор потерял свою силу. Немецкие корабли покинули воды Финского залива. Однако не мир пришёл на Балтику, а английские эскадры. Они шли для оказания «бескорыстной помощи прибалтийским странам и обеспечения их независимости». Но снаряды в артпогребах были приготовлены для стрельбы по Кронштадту и Петрограду.

Действия интервентов в море сковывали советские подводные лодки, и для борьбы с ними англичане направили в Финский залив свои субмарины. 4 июня английская L-55 в Копорской губе пыталась атаковать эскадренные миноносцы «Азард» и «Гавриил» и в короткой схватке с ними погибла.

Подводные лодки Красного Флота наносили интервентам ощутимые удары.

Утром 31 августа 1918 года «Пантера» крейсировала в районе Копорской губы и острова Бьерке. Командовал лодкой двадцатичетырёхлетний Александр Бахтин.

У Копорской губы Бахтин обнаружил в перископ английский эскадренный миноносец «Витториа» новейшей постройки. Он был так близок, что Бахтин различал людей на его мостике и палубе... И всё-таки командир отказался от атаки. Отказался потому, что, во-первых, надо было выяснить, сколько кораблей пришло в этот район, и, во-вторых, нужно было установить на торпедах такую глубину движения под водой, чтобы они попали в борт эсминца, а не прошли под его днищем. «Витториа» вдруг направилась к «Пантере». Бахтин увёл лодку на глубину. Шум винтов нарастал, завибрировало в ушах, затем клёкот винтов стал стихать. Эсминец прошёл над лодкой, видимо не заметив её.

Когда «Пантера» всплыла под перископ, «Витториа» удалялась в дымке в сторону острова Бьерке. Видимость была плохой, и Бахтин повёл лодку на глубине 20 метров, решив к ночи всплыть для зарядки аккумуляторной батареи. Через пятьдесят минут, снова подняв перископ, Бахтин различил эсминец, а ещё через десять минут увидел второй эсминец, недалеко от первого.

Оставаться в этом районе для зарядки было опасно, и Бахтин решил идти в Копорскую губу поближе к своему берегу. Через три часа он в перископ снова увидел эсминцы, ставшие на якорь.

Тогда «Пантера» легла на грунт, и торпедисты, выдвинув торпеды из аппаратов, изготовили их для стрельбы по эсминцам. Затем подводная лодка пошла на запад, стараясь занять позицию для атаки со стороны заходящего солнца. Было около восьми часов вечера.

В отсеках раздалась команда:

— Открыть передние крышки носовых торпедных аппаратов! И через пятнадцать минут:

— Носовые аппараты — товсь!

Из первого отсека доложили о готовности.

— Правый аппарат — пли!

Лодка вздрогнула от отдачи выброшенной сжатым воздухом торпеды, словно натолкнулась на препятствие.

— Левый аппарат — пли!

Снова толчок. В наступившей тишине слышался шум винтов удалявшихся торпед. Затем грянул сдвоенный взрыв, и одновременно облегчённая «Пантера» круто пошла на всплытие. Рубка её показалась над поверхностью. Второй эсминец открыл по «Пантере» огонь ныряющими снарядами. Помощник командира Шишкин скомандовал:

— Все свободные — в нос!

Моряки бросились в носовую часть лодки, и «Пантера» пошла на погружение.

Грохотали орудия эсминца, вспарывали воду английские снаряды, а «Пантера», касаясь днищем грунта, уходила в море.

Удивительная судьба досталась этой подводной лодке. «Пантера» была спущена на воду 16 апреля 1916 года и находилась в строю до 1955 года. Почти 40 лет! Пожалуй, это самый беспримерный по длительности стаж среди подводных кораблей. Она верно несла службу в годы первой мировой войны и беззаветно сражалась на гражданской войне. Но вот грянула Великая Отечественная война. «Пантера» стала плавучей зарядной станцией: она заряжала аккумуляторные батареи подводных лодок, чтобы они берегли свои дизели для действий в море.

Из пепла и ржавчины

На горизонте таяли дымы последних уходящих кораблей интервентов. Бились волны о разрушенные причалы; как голодные дети, кричали чайки и метались над пустынными бухтами. Уныло выл ветер в развалинах кораблестроительных заводов и судоремонтных мастерских. Вся Россия лежала в развалинах. Три года из последних сил она всё отдавала бессмысленной империалистической бойне... А потом вместо мира — четыре года гражданской войны, перекатывающейся огненными валами почти через всю страну. Четыре года нашему народу пришлось защищать своё право быть государством свободных людей.

Немецкие империалисты, захватив Украину, потребовали передачи им всех кораблей Черноморского флота. Советское правительство, чтоб не отдавать корабли в руки врагам, приказало морякам перевести флот из Севастополя в Новороссийск и затопить. Это была трагедия в истории нашего флота. Трагедия, вызванная необходимостью, как сдача Москвы Наполеону в 1812 году. Трагедия во имя будущих побед.

Уцелевшие военные корабли и вспомогательные суда и подводные лодки интервенты увели в свои порты, те корабли, которые не могли угнать, были разворованы, а машины их взорваны. Эта участь постигла и бывший легендарный «Потёмкин», позже переименованный в «Святой Пантелеймон».

Первой жертвой англичан стал прославленный крейсер «Варяг». Зачисленный во флотилию Северного Ледовитого океана, он пришёл из Японии и в 1917 году был отправлен на ремонт в Англию. Там у стенки ремонтного завода сразу же после Октябрьской революции его захватили по приказу английского правительства и не возвратили нашему народу.

Уцелел только Балтийский флот, да и тот после войны и Ледового похода нуждался в капитальном ремонте и переоборудовании.

Надо было восстанавливать всю огромную страну.

Сейчас трудно полностью представить, какого повседневного героизма, мужества и жертвенности стоило нашим отцам и дедам поднять Родину из пепла, ржавчины и развалин. Создать буквально всё из ничего. Республика находилась в экономической и политической блокаде. И в добавление ко всем бедам на страну обрушился страшный голод 1921 года. Западные буржуазные газеты тех времён пестрели крикливыми заголовками о неизбежной гибели Советской власти, о том, что вообще революции способны только разрушать, а не созидать. И исступлённо призывали к крестовому походу на Россию. Уж больно заманчиво было покончить с большевизмом в самое тяжкое для него время.

Надо было создать всё из ничего и ещё защищать созданное.

Начало было положено в марте 1921 года на X съезде партии, которым руководил Ленин. Было вынесено решение:

«Съезд считает необходимым в соответствии с общим положением и материальными ресурсами Советской республики принять меры к возрождению и укреплению Красного Военного Флота».

Всякий корабль — это не только корпус, машины и оружие, а прежде всего люди, знающие своё дело, отважные и мужественные. А в те годы на кораблях не хватало опытных моряков.

Ленин призвал комсомол взять шефство над флотом. В октябре 1922 года V съезд Российского Коммунистического Союза Молодёжи обратился к комсомольцам с призывом, и уже в конце года на флот пришло две с половиной тысячи крепких ребят, а всего за годы шефства комсомол дал флоту тысячи самых преданных делу революции комсомольцев. Большинство из них стали моряками на всю жизнь.

Нелегко было в те годы ребятам, особенно тем, кто приехал из глубины России, из деревень. Соха или плуг, борона — вот и все «машины», которые они знали; часы-ходики на стене у более или менее зажиточных казались вершиной техники. А тут огромные стальные корабли, котлы, турбины, электродвигатели, дальномеры, торпеды, радиостанция... И всё это надо было освоить в короткий срок.

Постепенно заводские и деревенские парни осваивали азы военно-морского дела, превращались в первоклассных моряков.

Рассказывая в этой главе о восстановлении подводного и надводного флота, нельзя не вспомнить с гордостью и благодарностью о героической работе наших водолазов — людей отважной и трудной профессии, у которой большое будущее, о работниках Экспедиции Подводных Работ Особого Назначения — ЭПРОНа. А начало этому огромному размаху судоподъёмных работ было положено так.

В те годы наша страна особенно нуждалась в валюте, драгоценных металлах и камнях. Буржуазный мир не признавал Советское государство и не хотел с ним иметь никаких торговых отношений. Единственное, на что соглашались капиталисты продавать нам станки и машины, — это золото, драгоценности или хлеб. А того и другого в стране было мало. Бывшие капиталисты, ещё уцелевшие в России, спекулянты, бандиты и прочий сброд пытались вывезти золото и драгоценности за границу или прятали, надеясь на возврат старого режима. Поэтому борьба с валютными спекуляциями, а также изъятие золота, валюты и драгоценностей у нетрудовых элементов общества были поручены Всероссийской Чрезвычайной Комиссии, которая в 1922 году была преобразована в Государственное Политическое Управление (ГПУ).

В 1923 году в ГПУ пришёл старый моряк и сообщил, что в Крыму у берегов Балаклавы на дне лежит погибший ещё в годы Крымской войны английский корабль «Чёрный принц», на борту которого находится огромное количество золота. Оно предназначалось для выплаты жалования союзной армии, осаждавшей Севастополь в Крымскую войну. «Чёрный принц» погиб у крымского берега во время сильного шторма. Иностранные водолазы уже искали этот корабль, но безуспешно, так как он лежит на глубине свыше 100 метров, а водолазы в те времена могли опускаться только на сорокаметровые глубины.

Советское правительство решило организовать экспедицию для поисков этого затонувшего корабля. Так возникла ЭПРОН, ставшая школой советского водолазного и судоподъёмного дела. Она вернула стране огромные богатства, погребённые на дне морей. Никакого золота на затонувшем корабле у крымских берегов не нашли. Много лет спустя выяснилось, что золото было доставлено другим кораблём. Но молодые советские водолазы и специалисты по подъёму затонувших судов научились работать на больших глубинах. У них появилась любовь к делу. Да и поднятые корабли — немалая ценность. Это тысячи тонн высококачественного металла, даже если корабль нельзя восстановить. В Балаклаве, на берегу глубокой бухты, с изумительно прозрачной зеленоватой водой, сквозь которую в тихий ясный день различаешь со шлюпки каждый камешек на дне, была построена водолазная школа ЭПРОНа.

Черноморский отряд ЭПРОНа поднял несколько подводных лодок, затонувших в первую мировую войну и в годы гражданской войны.

В те годы слава ЭПРОНа гремела по всей стране. Мы, мальчишки, без устали смотрели фильмы о водолазах, а после до хрипоты пели песни из этих фильмов:

Где вода бьёт суда, Смело ходит водолаз, Как один, как всегда, Мы исполнили приказ...

Тогда, мечтая стать художником, я не допускал даже мысли, что мне придётся надевать водолазное снаряжение и опускаться под воду, быть инструктором легководолазного дела, инженером-механиком подводной лодки. И уж конечно не предполагал, что буду встречаться в домашней обстановке с начальником прославленного ЭПРОНа контр-адмиралом Фотием Ивановичем Крыловым. Он держался очень просто, даже застенчиво и немногословно острил.

...Однажды к плавбазе подошёл на катере молоденький лихой лейтенант и, увидев греющегося на солнышке пожилого мужчину, властно крикнул:

— А ну, дядя, проводи-ка меня к адмиралу Крылову!

Щурясь на солнце, «дядя» одним глазом посмотрел на лейтенанта и ответил:

— Да говори мне.

— Брось трепаться! — рявкнул лейтенант. — Мне не до шуток. Сказано тебе — веди!

«Дядя» не спеша оглянулся, заметил на палубе матроса и крикнул ему:

— Гриша, китель мне и фуражку!

Матрос тотчас принёс китель с адмиральскими погонами и фуражку с расшитым золотом козырьком, и «дядя» спросил лейтенанта:

— Мне переодеться или так поговорим?..

...Я слушал рассказы Фотия Ивановича, и мне не верилось, что этот простоватый человек с огрубевшим, изрезанным глубокими морщинами лицом воспитал целое поколение отважных и умелых водолазов. Они и поныне творят чудеса, возвращая Родине затопленные сокровища, работают под водой на бесчисленных стройках нашей Родины. Даже в Тюменской области на нефтяных и газовых промыслах есть бригады водолазов. Они обслуживают и ремонтируют затопленное во время весенних паводков, но уже работающее нефтяное и газовое оборудование.

В будущем, когда в газетах и журналах, на экранах телевизоров появятся изображения и описания глубоководных городов на дне морей с рудниками и заводами, с тучными пастбищами для многочисленной морской живности, с плантациями ценных для человека водорослей, вспомните, что первые шаги в морскую пучину советские люди делали в трудные годы становления нашего государства.

Шаги пятилеток

В 1925 году Народный комиссар по военным и морским делам Михаил Васильевич Фрунзе пригласил к себе на совещание подводников Балтийского флота и опытных кораблестроителей. Нарком сообщил, что Советское правительство решило начать строить новые подводные лодки. Задача поставлена серьёзная, ответственная, и наши подводники, наши кораблестроители должны приложить к этому все свои знания, силы и опыт. Затем Михаил Васильевич задал присутствующим прямой и конкретный вопрос: сможем ли мы сами без иностранной помощи строить современные подводные корабли?

Разгорелся серьёзный спор. Некоторые специалисты утверждали, что после десятилетнего перерыва в проектировании и строительстве подводных лодок мы растеряли кадры конструкторов и кораблестроителей и отстали от других стран, где военное кораблестроение не прекращалось. Поэтому не лучше ли купить за границей одну современную подводную лодку, освоить её, а затем по данному образцу начать проектировать свои корабли, внеся в них изменения на основании опыта прошедших войн?

— А вы уверены, что капиталисты нам продадут действительно современную подводную лодку? — резко спросил седоусый с бритой головой моряк.

Сидящий рядом с ним инженер встал и заявил:

— Товарищи, вспомните, как царское правительство купило у американской фирмы Лэка подводные лодки. Десять лет мы с ними возились потом, да так и не смогли ввести в строй.

— Это тогда. А сейчас? — вставил кто-то. — Капиталисты открыто призывают к войне с нами и при этом сами будут продавать нам новейшее оружие?

Большинство участников совещания высказались за постройку новых подводных кораблей своими силами и средствами.

И сразу же встал серьёзнейший и ответственнейший вопрос: какие подводные корабли нам нужны. Какие они должны иметь тактико-технические свойства и вооружение, чтоб стать грозной силой в будущей войне. Нужно было выбрать такой тип лодки, которая годилась бы для боевых действий в море и в океане. Было ясно, что речь пойдёт не об одном типе, а о нескольких проектах подводных кораблей. Ошибиться в таком вопросе — значило заранее обречь флот на неудачи в войне. Да ещё надо было преодолеть десятилетнее отставание в проектировании и строительстве.

Конечно, дело не обошлось без ошибок и неудач.

* * *

...Подводная лодка вышла на первое пробное погружение. Было странно видеть в отсеке у торпедных аппаратов рядом с форменной чёрной пилоткой матроса засаленную клетчатую кепку рабочего. Испытательная команда состояла наполовину из военных моряков, наполовину из тех, кто строил эту лодку.

Лодка благополучно погрузилась, удифферентовалась и стала всплывать. Но в тот момент, когда боевая рубка показалась из воды, лодка неожиданно повалилась набок.

Командир дал команду снова погрузиться. Под водой крен выровнялся и лодка встала на ровный киль.

Кто-то с берега второпях позвонил в заводоуправление и сообщил, что при испытании подводная лодка опрокинулась и затонула.

Затрещали телефоны.

Лодка несколько раз пыталась всплыть, но каждый раз валилась то на один, то на другой борт и была вынуждена погружаться вновь.

К ней спешили катера, водолазный бот, на котором четверо матросов впихивали водолаза в толстый резиновый костюм. С огромных плавучих кранов заводили стальные тросы на буксиры.

Экипаж лодки решил всплыть во что бы то ни стало. И когда лодка снова легла, от погружения отказались. Стояли в отсеках, оцепенев, не отрывая глаз от стрелки кренометра, тяжело дышали, подавленные отвратительным чувством собственной беспомощности. Лодка полежала-полежала на боку — и сама выпрямилась. Люди высыпали на мостик.

Лодка ошвартовалась у стенки. Она стояла у причальной стенки как ни в чем не бывало, чуть покачиваясь, и беспечные солнечные блики играли на её свежепокрашенных бортах.

Покурив, рабочие и матросы вернулись в лодку и полезли во все трюмы, выгородки, закоулки, пытаясь найти, где и что сделано не так.

Командир лодки, инженер-механик, старший строитель и старший военпред направились в заводское конструкторское бюро.

Ведущий конструктор Наталья Ивановна, высокая красивая женщина в ярко-красном платье, с тяжёлым узлом чёрных волос на затылке, торопливо разложила на столе чертежи, графики, расчёты и говорила, переводя дыхание после каждой фразы.

Острый жёсткий карандаш, которым она пользовалась вместо указки, был необыкновенно скользким и вертлявым и часто выскакивал из пальцев. Кто-нибудь из мужчин ловил его и протягивал женщине. Она благодарила и продолжала рассказывать, как пере-считывались диаграммы остойчивости «заказа» (так называли лодку на заводе), сделанные центральным конструкторским бюро при проектировании корабля. Пересчёт был вызван тем, что, как бывает всегда, вес готовых механизмов и вес корпуса несколько отличались от расчётного.

Девушки-копировщицы бросили работу, перестали шептаться и смотрели на ведущего конструктора.

У всех в голове металась мысль, что, может быть, не ведущий конструктор, а она, копировщица, забыла провести какую-нибудь одну линию или провела её не так.

И теперь пришли эти люди, которые под водой боролись с загадочным поведением лодки и, может быть, только чудом уцелели. На их лицах сохранилось пережитое волнение, но они не ругаются, не возмущаются и даже бросают такие слова, как «реверанс», «сюрприз», и даже улыбаются.

В большой комнате конструкторского бюро стояла необычная тишина, лишь слышались шелест бумаги, голос Натальи Ивановны и дыхание мужчин.

...А на подмосковском аэродроме ревели пассажирские самолёты и, казалось, подпрыгивали на своих толстых лапах-шасси, ожидая, когда по трапам поднимутся военные и штатские с портфелями, объединённые одним словом: комиссия.

На следующий день, когда прилетел главный конструктор проекта, Наталья Ивановна опять раскладывала чертежи. Карандаш снова невпопад прыгал по бумаге и вырывался. Его снова ловили и возвращали.

Наталья Ивановна была уже не такой красивой, как вчера. Она до позднего вечера оставалась здесь в бюро, торопливо проверяя расчёты.

Порой казалось, что ошибка найдена, приходилось пересчитывать вновь и вновь, а в результате всё оказывалось правильно.

Расчёты и чертежи с завода выносить нельзя. Поэтому дома она до утра восстанавливала в памяти страницу за страницей. За окнами, сотрясая дом, по булыжной мостовой проносились грузовики. По потолку и стенам, подпрыгивая, бежали голубые полосы света.

Из угла комнаты доносилось дыхание спящего четырёхлетнего сынишки. Он сегодня заснул, обиженный тем, что мама пришла поздно и с ним не играла.

И как им, мужу и сыну, объяснить, что у всякого корабля есть такие понятия, как центр тяжести, центр величины и метацентрическая высота, характеризующие остойчивость?

Это действительно только понятия, такие же, как ось вращения Земли, их на самом деле нет, никто никогда их не видел и не увидит. Но пренебрегать ими нельзя. Они мстят жестоко, внезапно опрокидывая корабли. В памяти вставали формулы, цифры, цифры... Зазвонил будильник, заворочался и всхлипнул в своей кроватке сынишка. Надо было спешить на завод, снова всё проверять, перепроверять и докладывать.

Главный конструктор проекта, высокий мужчина в сером костюме, сказал негромким приятным баритоном:

— Не волнуйтесь, Наталья Ивановна, сейчас всех интересует, не кто сделал ошибку, а в чём эта ошибка. Корабль совершенно новый. Подобные неожиданности надо было предвидеть.

Когда все убедились, что в расчётах остойчивости центрального и заводского конструкторского бюро ошибок нет, кто-то вздохнул:

— Это только первый сюрприз, а ещё сколько их будет, пока лодку не выходим в образцовый военный корабль. Ведь испытания только начинаются.

Того, что лодка при всплытии будет валиться набок, не ожидал никто, но все, конструкторы и рабочие, знали, что новый образец никогда гладко не проходит. Внезапности обязательно будут.

...Прошла неделя, и причин не нашли. Директор завода запретил отводить «заказ» от стенки, пока не выяснят и не устранят причину её поведения при всплытии.

У сходни, перекинутой с берега на лодку, стоял матрос с карабином. Наталья Ивановна подошла к нему.

— Скажите, пожалуйста, командир или инженер-механик на лодке?

— Оба здесь, — ответил матрос. — Я их позову, вы не ходите, на лодке идёт покраска, испачкаетесь.

Матрос сошёл на палубу лодки и сильно топнул ногой, наклонившись над открытым носовым люком.

— Чего там? — послышался из лодки голос рабочего.

— Трофим Акимыч, командира или механика просят наверх из заводского кабэ.

Вылезли оба — командир и механик. Командир поздоровался с Натальей Ивановной за руку, а механик, покраснев, показал измазанные маслом ладони.

Наталья Ивановна сказала, что она несколько раз проверила расчёты ЦКБ и свои. Ошибок нет.

Командир лодки кивал и улыбался. Он по её лицу видел, что расчёты выверены основательно.

А когда Наталья Ивановна сказала, что сейчас теоретически ничего не определить и, по её мнению, нужно, несмотря на риск, повторить погружение, оба обрадовались, а механик сказал:

— Ну вот, ещё один союзник. Мы — за, главный конструктор — за, строитель и заказчики колеблются, директор завода - против. Бороться можно.

— Если директор боится рисковать своими людьми, — заявил командир, — я пойду на погружение с одной военной командой.

Оба проводили взглядом Наталью Ивановну, пока она не скрылась за углом заводского корпуса, потом посмотрели друг на друга и вздохнули.

Не только на этом заводе и в КБ, но и в других городах сейчас влажными от волнения пальцами перелистывали расчёты, отчёты, чертежи все те, кто так или иначе был причастен к постройке лодки... Всё громче и громче говорили на заводе, что как ни рискованно, а испытания необходимо повторить.

И когда лодка вновь отходила от стенки, на берегу, несмотря на рабочее время, собралась толпа.

Экипаж лодки был уменьшен до минимума. Пошли те, без кого было не обойтись, — мастера и матросы. Лодку сопровождали катера, готовые в любую минуту ринуться на помощь.

Отражаясь в воде, задрали к облакам ажурные головы два плавучих крана с прилепленными к бортам буксирами, над трубами которых вился и таял в тёплом воздухе пар.

Красивый директорский катер кремового цвета носился от кранов к лодке и обратно. С берега следили за лодкой и катерами, пытаясь угадать, что там происходит.

Пожилая табельщица из корпусного цеха проворчала:

— И чего мой-то старый попёрся, как будто без него не обойтись.

Рядом с ней стояла Наталья Ивановна, и табельщица подумала, что вот и она тоже за кого-то переживает. Наталья Ивановна обернулась. Почти всё конструкторское бюро высыпало на берег. В сторонке стоял начальник бюро.

Лодка замерла неподвижно. Мостик её опустел. Катера отошли в сторону. Стало слышно, как с директорского катера и кранов переговаривались в мегафоны.

На лодке медленно поднялся перископ. По толпе прокатился вздох. На мостике лодки появились две фигуры в одних трусах. Они взялись за перископ руками.

Вылетел воздух из балластных цистерн, и лодка плавно пошла вниз. Двое на мостике вертели головами, но с места не трогались. Вскоре в кипящей пене запрыгали их головы и замелькали руки, цепляющиеся за уходящий в воду перископ. Он остановился и пошёл вверх. Горбом вспучилась вода, лопнула, как синий шёлк, выворотив белое кружево пены. Показалась боевая рубка и тут же повалилась набок, так что стали видны деревянные решётки настила. Одного человека потоком воды сбросило с мостика, и он, болтая ногами, висел, держась за ограждение. Второй помогал ему выбраться. Рубка выпрямилась. Люди на мостике исчезли. Они присели на корточки и что-то говорили командиру, высунувшемуся из открытого люка. Потом опять встали к перископу.

Кто-то взглянул на Наталью Ивановну и проворчал:

— И чему она радуется, чудачка? А она улыбалась.

Лодка снова погрузилась, на этот раз неудачно: перископ весь ушёл в воду. Двое сажёнками отплыли в сторону. Но когда она всплыла, они быстро вскарабкались на мостик и опять наклонились к люку.

Когда лодка поднялась на поверхность в четвёртый раз, на мостике никого не оказалось.

Выскочил командир, заметался по мостику, перегибаясь через поручни. Ему что-то кричали с катеров. Он присел, заглядывая внутрь ограждения рубки. Вскоре оттуда вылезли те двое.

Мостик наполнился людьми. Подводная лодка направилась к берегу. Когда она швартовалась, все на берегу сгрудились у сходни. Наталья Ивановна различала тех двоих в трусах. В одном она узнала инженера-механика, а второй был помощником командира. Они сейчас походили на мальчишек, которые здорово набедокурили. Их лица с прилипшими ко лбу волосами были озорные-озорные.

Увидев Наталью Ивановну, инженер-механик крикнул:

— Пробки перегорели!

Та недоуменно развела руками, смущённо улыбнувшись. Когда люди сошли на берег, Наталья Ивановна протиснулась ближе. Инженер-механик сбежал по сходне, оставляя мокрые следы, и подошёл, неловко ступая босыми ногами по щебню.

— Однажды, — начал он, закинув мокрые волосы назад, — когда ещё курсантами были, у нас встал электромотор. Мы его чуть весь не разобрали, а на предохранители взглянуть не догадались. Дело-то в них было. Так и тут.

Он объяснил, что когда подводная лодка всплывала, то вода из ограждения рубки не успевала вытекать через шпигаты — отверстия для стока, прорезанные в обшивке. Они были закрыты трубами, которые при монтаже сдвинули немного в сторону. Лодка поднимала с собой большую массу воды на самом верху и, теряя остойчивость, валилась набок. А когда вода вытекала, крен сам отходил к нулю.

К механику подошёл матрос и протянул ему одежду.

Механик оделся, застегнул китель, и ничего мальчишеского, кроме глаз, у него не осталось.

— Прорезать дополнительные шпигаты — это два-три часа работы, и всё. А головы ломали целую неделю. Вот она практика — критерий истины.

Поднявшись по лестнице в заводское КБ, Наталья Ивановна подошла к окну.

В просвете между заводскими корпусами была видна стоявшая у стенки подводная лодка. На её палубе уже лежали баллоны для кислородной резки. Строитель ползал возле рубки, намечая мелом дополнительные шпигаты.

Наталья Ивановна прижалась виском к оконной коробке и барабанила пальцами по подоконнику. Потом, словно собравшись с силами, оттолкнулась от него, прошла к своему столу, села, взяла логарифмическую линейку, задумалась и произнесла:

— Да, испытания ещё только начинаются.

* * *

14 ноября 1931 года у Петровской пристани в Кронштадте собрался, оживлённо переговариваясь, народ, гремел оркестр, развевались праздничные флаги. Отливая свежей краской, сверкая начищенной латунью поручней, у пристани стояли три новенькие подводные лодки: «Декабрист», «Народоволец» и «Красногвардеец». В те трудные годы для своих первенцев рабочие не жалели ни сил, ни средств, даже балласт в районе киля на «декабристах» был не из чугунных, как на последующих кораблях, а из свинцовых чушек. Эти лодки предназначались для плавания в открытом море — таком, как Баренцево, Охотское. Их водоизмещение составляло 980 тонн, прочный корпус разделялся на семь водонепроницаемых отсеков. «Декабристы» с честью прошли всю Великую Отечественную войну и после неё служили учебными кораблями.

После «Декабриста» конструкторы взялись за более мощный корабль для действий в открытом море и океане. Так родился тип подводной лодки «Л» («Ленинец») подводным водоизмещением 1400 тонн. Он был вооружён шестью носовыми торпедными аппаратами, имея в запасе 12 торпед, одновременно в кормовых минных трубах он нёс 20 мин, а для надводного боя служили одна стомиллиметровая и одна сорокапятимиллиметровая пушка.

Первые «ленинцы» начали вступать в строй в 1936 году, а через два года вспенили воду своими форштевнями уже более совершенные корабли типа «Л-ХI». Они в основном предназначались для Тихого океана, и поэтому конструкторам пришлось предусмотреть разборку лодки на транспортные узлы. Ведь вес такого корабля в собранном виде равнялся весу целого грузового железнодорожного состава — свыше 1000 тонн. За ним вошли в строй «Л-ХIII». Эти корабли надводным водоизмещением 1200 тонн с помощью двух дизелей по 2000 сил каждый развивали скорость 18 узлов.

Одновременно с океанскими подводными лодками создавались лодки среднего водоизмещения. Первенцами был тип «Щ» («Щука») водоизмещением 580 тонн. Они предназначались для действия в закрытых морях — таких, как Балтийское и Чёрное.

В Западной Европе наращивал свои силы фашизм, на Дальнем Востоке о «великой империи до Урала» кричали японские милитаристы. Поэтому уже в 1932 году Советское правительство решило создать Тихоокеанский флот.

Для того чтоб быстрей его вооружить, были построены лодки типа «М» («малютки»). Одну группу лодок отправили по железной дороге, другую уложили в трюмы пароходов, как сардины в банке, и отправили морем во Владивосток. Но эти «малютки» оказались слишком малыми для Тихого океана, даже для действий у своих берегов.

Недаром говорится: большому кораблю — большое плавание.

Поэтому конструкторы спроектировали более сильную «Малютку». Их начали строить в 1936 году. Впервые кораблестроители стали сваривать корпуса лодок. До этого их клепали. Заклёпочные швы утяжеляли корпус, сварные же корпуса были легче и прочнее клёпаных, но требовали высокого мастерства от сварщиков.

Одновременно с «малютками» советские конструкторы создали наиболее совершенную для довоенного времени подводную лодку среднего водоизмещения в 780 тонн типа «С». Она была вооружена четырьмя носовыми и двумя кормовыми торпедными аппаратами. Несла на надстройке одну стомиллиметровую и одну сорокапятимиллиметровую пушки. Надводный ход достигал 20 узлов.

Накопленный в проектировании и строительстве опыт позволил приступить к созданию самой мощной в нашем флоте подводной лодки типа «К». Весной 1938 года первый советский подводный крейсер сошёл на воду. Его подводное водоизмещение составляло 2200 тонн. Два дизеля по 4200 сил каждый двигали его со скоростью 22 узла, подводная скорость была 10 узлов. Шесть носовых и четыре кормовых торпедных аппарата составляли его подводное вооружение; кроме этого, крейсер мог поставить 20 мин. Две стомиллиметровые пушки делали этот корабль способным к серьёзному артиллерийскому бою.

Лодки типа «К» были океанскими, рассчитанными на длительное пребывание в походе вдали от своих берегов. Большое водоизмещение позволило создать для подводников лучшие условия жизни, чем на других подводных лодках. Например, на «малютках» была двухсменная вахта и не все матросы имели койки. Половина команды в походе должна была стоять на вахте у машин и механизмов. Это было тяжело, но и автономность «малюток» не превышала двух недель. Автономность же крейсерских подводных лодок исчисляется месяцами, и поэтому там уже была трёхсменая вахта, каждый член экипажа имел своё спальное место, а офицеры отдельные каюты. Имелась душевая и чудо тогдашних бытовых удобств — холодильная провизионка.

Условия современной войны требовали от подводных кораблей длительного пребывания под водой. Но ведь люди должны дышать воздухом. Значит, воздух нужно очищать и, в первую очередь, удалять из него углекислый газ. Ведь даже незначительная концентрация углекислого газа вызывает отравление. Поэтому учёные создали приборы регенерации воздуха, очищающие его от углекислого газа и других вредных примесей. Такие приборы работают подобно растениям: поглощают углекислый газ и выделяют кислород.

Пытались учёные и увеличить ёмкость аккумуляторных батарей, то есть запас в них электрической энергии. Ведь несмотря на то, что свинцовые аккумуляторы весили много тонн и занимали в отсеках лодки немало места, запас энергии был недостаточен. При полном ходе подводного корабля этого запаса хватало на час-полтора. Поэтому лодки были вынуждены ходить под водой со скоростью пешехода — лишь бы поменьше расходовать энергию батарей. В предвоенные годы учёным не удалось существенно увеличить ёмкость аккумуляторных батарей. Не смогли они и создать для подводных лодок какие-либо другие источники энергии. Поэтому к концу 30-х годов во всех флотах мира были только дизель-электрические подводные лодки. Дизели на них служили для плавания над водой и зарядки аккумуляторных батарей. Под водой гребные винты лодки вращали электромоторы, получая энергию от аккумуляторных батарей.

К началу Великой Отечественной войны Советский Военно-Морской Флот имел 218 подводных лодок и по их числу превосходил флоты всех капиталистических государств. Наши подводники много плавали, учились по многу дней находиться в море. На Тихом океане подводная лодка «Щ-117» вернулась в базу только через сорок суток. Весь экипаж корабля был награждён орденами. Примеру тихоокеанцев последовали подводники и других флотов: Северного, Краснознамённого Балтийского и Черноморского. И они полтора-два месяца бороздили море, не заходя в базу. А подводная лодка «Л-6» на Чёрном море поставила рекорд плавания под водой — две недели не поднималась она на поверхность! Нужно представить себе, как всё это важно. Ведь чем дольше субмарина может быть в море, тем больше вероятности, что она найдёт врага и пустит его ко дну. А если лодка несколько дней или даже недель таится под водой — не всплывает, то, значит, за это время можно скрытно подойти к берегам противника, оставаясь незамеченной ни дозорными кораблями, пи самолётами.

«Трудно в учении — легко в бою», — говорил Суворов. Нелегко приходилось нашим подводникам в трудных походах, зато они хорошо подготовились к войне. Впрочем, Николай Павлович Египко, командир «Щ-117»,той самой тихоокеанской лодки, что поставила рекорд пребывания в море, встретился в бою с фашистами ещё раньше. И не он один...

В 1936 году в Испании вспыхнул фашистский мятеж. Мятежникам пришли на помощь фашистские Германия и Италия. Наша же страна всем чем могла помогала республиканскому правительству, народу Испании. Многие морские офицеры изменили республике, перешли на сторону фашиста Франко. Двадцать девять советских моряков-добровольцев приехали в Испанию, чтобы помочь управлять кораблями, учить воевать на море. На надводных кораблях советские волонтёры стали советниками, на подводных лодках — командирами. Ведь на лодке надо действовать быстро, нет времени на советы. Н.П. Египко командовал «С-6». Дважды ему удавалось выйти в атаку на крейсер мятежников, но подводили ненадёжные итальянские торпеды: попадая в цель, они не взрывались. И всё-таки победа пришла: «С-6» подкралась к канонерской лодке франкистов, обстреливающей из орудий позиции республиканцев, и метким торпедным залпом отправила её на дно Бискайского залива. А потом Египко принял командование лодкой «С-2». Из французского порта Сен-Назер в Бискайском заливе он привёл свой корабль в Средиземное море. О выходе «С-2» в море фашисты узнали от своих тайных агентов. На подходе к Гибралтарскому проливу лодку искали итальянские крейсера, немецкие миноносцы и торпедные катера. Фашисты передали по радио, что потопили «С-2», потом — что захватили её, но всё было ложью: лодка благополучно пришла в военно-морскую базу республиканцев Картахену. Дважды прорывалась через Гибралтарский пролив и «С-1». Этой лодкой командовал также советский волонтёр Иван Алексеевич Бурмистров. Бурмистров и Египко стали первыми в нашей стране подводниками Героями Советского Союза.

Мужество и воинское мастерство советские подводники показали и зимой 1939/40 года во время войны с Финляндией. Помощь бело-финской армии шла из Швеции — на транспортах в порты на берегу Ботнического залива доставлялось оружие и боеприпасы. В Балтийском море и Финском заливе господствовали советские корабли, и вражеским транспортам плавать было опасно. Вход же из Балтики в Ботнический залив преграждали минные поля, а потом и лёд — проливы сковали морозы. Но наши подводные лодки преодолели и минные заграждения и льды. В Ботническом заливе они потопили несколько вражеских судов. Выполнив боевое задание, подводные лодки много часов шли подо льдами, прорываясь на юг — в Балтийское море. Так впервые в мире во время войны совершили подлёдные плавания советские субмарины. Три командира подводных лодок стали Героями Советского Союза — Ф.Г. Вершинин, А.В. Трипольский и А.М. Коняев, а их корабли «Щ-311», «С-1» и «Щ-324» были награждены орденами Красного Знамени. Так в Советском Военно-Морском Флоте впервые появились Краснознамённые подводные лодки. В Испании, в боях на Балтике прошли проверку на прочность наши подводники. Но главные испытания были ещё впереди...

Годы больших испытаний и великих побед

Первые залпы

В свой первый поход мы вышли 22 июня 1941 года из Риги. Две недели пробыли в море, ничего не видели, никого не потопили.

Нас предупредили радиограммой, что в Ригу возвращаться нельзя. Она уже захвачена врагом.

Пришли в Кронштадт. Командира подводной лодки сразу вызвали в штаб. Он доказывал, что в море пусто и незачем противнику организовывать морские перевозки, раз он быстро движется по суше. В штабе заметили, что подводная лодка создана не для того, чтобы прятаться, а для того, чтобы искать врага. Короче говоря, вежливо обозвали командира трусом. Вернувшись из штаба, командир всё рассказал нам, и мы начали готовиться к новому походу.

Всё море было загажено фашистскими минами. Тральщики вывели нас из Финского залива и попрощались. Осталось вокруг только море, чужое и враждебное. И снова оно было пустынным. Наконец у входа в Данцигскую бухту мы обнаружили огромный транспорт, но опоздали: он уже входил в бухту под охраной сторожевых кораблей.

Командир опустил перископ, лицо его потемнело. Прижавшись лбом к холодному металлу, он несколько минут стоял в оцепенении.

Мы молча смотрели на него и ждали. Командир поднял голову и приказал идти вслед за транспортом. Мы вошли в бухту.

Транспорт замедлил ход. Он разворачивался для постановки на якорь. Мы оказались так близко к нему, что командир различил в перископ заклёпки на его борту. В таком положении и ребёнок не промахнулся бы.

От взрывов наших торпед лодку выбросило на поверхность в центре бухты. Мы обнаружили себя.

Уходить было некуда. Глубина в бухте — 16 метров. Мы заполнили цистерну быстрого погружения, чтобы стать тяжелее, дали полный ход и развернулись, стремительно погружаясь в глубину. В отсеках раздался оглушительный грохот. Нас затрясло и стало подбрасывать. Это лодка пузом пошла по подводным камням.

Остановили машины, включили механизмы и стали ждать.

Нас бомбили. Вначале очень глупо — там, где мы выскочили на поверхность.

В воде всё хорошо слышно. Мы узнали по шуму винтов, какой и куда идёт корабль, что он собирается делать и где сбросит свои глубинные бомбы.

Видно, и противник понял, что делает глупость. Полтора часа стояла тишина. Полтора часа мы дышали, надеясь, что это не последний вздох.

Но вот мы услышали шум винтов тральщика. Он шёл не спеша и, видимо, описал не один круг, прежде чем приблизиться к нам. Наверное, тральщик был вооружён металлоискателем. Что-то звенело, приближаясь к нам, наконец звон стал сильным и отчётливым, как у будильника в изголовье. Тральщик застопорил машины и остановился над нами. Потом, словно человеческой рукой, он постучал по нашей палубе. Это с тральщика опустили ручной лот — шнур со свинцовым грузом на конце — и простукивали нас сосредоточенно и деловито, как врач больного. Затем тральщик загудел машинами, отошёл в сторону, снова вернулся и простучал нас с носа до кормы и с кормы до носа.

Прерывисто дыша, мы задирали головы, прислушиваясь к стуку. Он прекратился. Тральщик ушёл. Потом приблизился шум винтов охотника. Охотник тоже спустил лот и тоже постучал по палубе. Затем дал задний ход, разбежался и начал швырять глубинные бомбы.

Наверное, это единственный в истории случай, когда малая глубина спасла подводную лодку. Охотник не мог бомбить с места: на такой глубине он сам бы разлетелся вдребезги от взрыва. Ему приходилось бросать глубинные бомбы с ходу, и он «мазал».

Стеклянные плафоны электрических ламп ударной волной срезало как бритвой. После каждого взрыва через входные люки в отсеках брызгала вода. От ударов за счёт собственной упругости тяжёлые крышки люков подпрыгивали и пропускали воду.

Как мы тогда завидовали солдатам на фронте. Они могли подняться во весь рост. Они могли стрелять во врага. Они могли плюнуть ему в лицо. Мы ничего не могли. Мы не знали, что у нас цело... И вообще, что такое мы — уже не ощущали.

Всё хрупкое и стеклянное разлеталось в пыль. Срывало механизмы с фундаментов...

Охотник остановился над нами. Опять озабоченно постучал и снова начал бомбить с разбегу.

Так длилось часов шесть. Потом опять стало тихо. Через час подошли два буксира, волоча что-то тяжёлое. По правому борту заскрежетало громко и противно, словно неумелый слесарь пилил железный лист тупой ножовкой.

Мы догадались, что это кусок стальной сети. Запасной сети от входных бонов. Её наспех притащили сюда, чтоб обозначить место нашей гибели. Буксиры поставили сеть и отошли.

Наверху была ночь. В отсеках тоже. Мы освещались карманными фонариками, так как другое освещение — нормальное, боевое и аварийное — уже давно вышло из строя. И люди и механизмы были неподвижны и безмолвны.

Командир повернулся к механику, спросил, чуть разжав губы:

— Система всплытия у нас цела?

Механик дёрнул плечом:

— Откуда нам знать, что у нас цело?

— Проверьте.

И механик с замполитом пошли по отсекам, проверяя каждый то, за что отвечал.

Спустя полчаса механик вернулся в центральный пост и доложил, что в отсеках немного воды, механизмы контужены, а исправность системы всплытия он не может определить.

— Дизеля как?

— Лишь бы гребные винты были целы, — ответил механик.

Мы решили всплывать. Всплыть для того, чтобы глотнуть свежего воздуха и погибнуть в бою. Мы думали только об одном: успеть выстрелить во врага хоть один раз...

Командир с инженером-механиком долго совещались о том, как всплывать: с ходом или без хода. Они знали, что от их решения зависела наша судьба. Всплыви мы с ходом — нас тотчас бы расстреляли. Рядом с нами была поставлена противолодочная сеть с отличительными огнями. Чуть тронувшись, мы потащили бы огни за собой и выдали себя. Стоявший у берега сторожевик всю ночь наблюдал за огнями, и от его пушек не отходили комендоры.

— Всплывай без хода, — сказал командир, — и сразу оба дизеля на самый полный. Выдержат без прогрева?

И мы всплыли, но как? В трубах свистел сжатый воздух. Они покрылись инеем. А лодка задрала нос кверху и стояла, зацепившись кормой за камни.

— Дуть! — застонал механик. — Больше ничего не остаётся. Дуть! — И старшина трюмных направлял в пробитые цистерны сжатый воздух — самое ценное, что есть на подводной лодке. Корма оторвалась от грунта, и лодка всплыла. Все, кроме семи человек — механика, рулевого, трюмного, двух мотористов и двух электриков, — выскочили наверх, чтобы драться! С кем и как? Неважно! Только бы драться.

Механик крикнул в переговорную трубу:

— Оба дизеля вперёд самый полный!

И не успел он повернуть головы, как стрелки тахометров встали на четыреста восемьдесят оборотов. Машины не подвели. А наверху было тихо.

Механик с трюмным подбежали к трапу и, раскрыв рты, задрали головы. Об их лица разбивались солёные капли, падавшие с мокрого люка. А там, над люком, застыла тишина, подозрительная и страшная, как предательство. Дизеля гремели, и шумели за бортом волны.

Механик сказал трюмному:

— Стой здесь, я узнаю, что там творится. — Он вынул из кобуры пистолет, сунул его в карман кителя и полез по узкому трапу на мостик.

Наверху была ночь без звёзд, без луны. Люди толпились на мостике. У всех в руках поблёскивало оружие.

— В чём дело? — спросил механик.

— Т-с, — остановил его командир.

— Ну в чём же дело? — шёпотом повторил механик.

— Сам не знаю, — ответил командир, — но мы идём и в нас не стреляют. Хорошо, что всплывали без хода. Огни не тронули. Противник, видимо, считает, что мы на грунте...

Гремели дизеля, шумело море. Мы уходили в мокрую ночную Балтику.

...Прошли сутки... вторые... третьи... четвёртые... У радиста рука устала работать на ключе. После передачи каждой радиограммы нам необходимо было погружаться и уходить в сторону. Погружаться на покалеченной лодке, рискуя не всплыть.

А берег не отвечал. Он молчал, словно его вовсе не было.

Мы прокляли всё, что только можно было проклясть. Мы прокляли море до последней его капли. А берег не отвечал. Берег молчал, словно его не было.

Порой мы думали, что рация неисправна, и включали её на приём. Тогда в наушниках звенела песня:

Вставай, страна огромная, Вставай на смертный бой!

А берег не отвечал.

Не могли мы понять нашими воспалёнными мозгами, что штаб нам не верил. Берлинское радио оповестило весь мир, что в Данцигской бухте на малой глубине потоплена советская подводная лодка и что в ближайшее время она будет поднята. И когда в эфире зазвучали наши позывные, штабисты только качали головами: «Значит, лодку подняли, узнали шифры, коды и теперь устраивают ловушку. Нас не проведёшь!»

А мы звали на помощь тральщики. Мы не могли идти в Финский залив, перегороженный минами. Это было бы равносильно самоубийству.

Как командир изощрялся в словесности! Он кодировал фамилий членов экипажа и их биографии. Он кодировал стихи и ругань, курсантские прозвища знакомых офицеров, имена их жён и детей. А в штабе качали головами и говорили: «Значит, и списки личного состава тоже известны противнику и кто-то из офицеров взят живым».

Мы болтались в море, расходуя последние тонны топлива. У нас один за другим ломались механизмы. И только люди стояли на местах. Потому что человек не механизм и выдержит что угодно. Радист сыпал и сыпал в эфир морзянку. У радиста были железные нервы. И нам ответили.

Командир дивизиона взял два тральщика, четыре охотника и сам повёл их навстречу «провокации».

В условленном квадрате моря мы в перископ увидели мачты своих кораблей. Тотчас продули главный балласт. Подводная лодка вылетела на поверхность изуродованная, но страшная в своей решимости. Охотники шарахнулись в стороны и навели на нас пушки.

Наводите, ребята! Даже стреляйте. Это всё ничего по сравнению с тем, что испытали мы, увидев родные флаги.

Когда пришли в Таллин, наши товарищи, прежде чем поздороваться, ощупывали нас и только потом пожимали нам руки и долго мяли в объятиях.

На пути к цели

Утром на вторые сутки боевого похода подводная лодка «Малютка» была вынуждена погрузиться, заметив на горизонте дымы вражеских кораблей. Атаковать их она не могла, так как несла в своих торпедных аппаратах не торпеды, а мины, которые надлежало выставить в водах противника. Задача была не очень рискованная, но требовала тщательной скрытности. Предстоял большой переход в чужих водах.

И теперь вот, уже во второй половине дня, лодка шла на глубине малым ходом и акустик с утра слышал по корме монотонный звук винтов трёх кораблей. Он не приближался, не отставал, а зудел в ушах.

Уже вся команда знала, что лодка обнаружена и три корабля идут за ней, держась всё время на одной дистанции. Озадачивало, почему они не атакуют глубинными бомбами.

Моряки часто поглядывали на механика. Тот чувствовал на себе эти взгляды и стоял, прислонясь спиной к холодной шахте перископа. Стоял и перебирал в уме: что упущено? Неужели плохо промыли надстройку лодки и теперь на поверхность всплывают масляные пятна? Но перед выходом погружались в бухте и с катеров ничего не заметили — ни масляных пятен, ни пузырьков воздуха из баллонов, размещённых в надстройке. Может, теперь стала пропускать одна из топливных цистерн? Но с чего бы вдруг: не было ни ударов, ни шторма, после которого могли бы разойтись швы в металле.

Но так или иначе, а противник висит на хвосте и люди вправе коситься на механика.

Командир сидел за штурманским столиком, положив голову на расстеленную карту. Штурман примостился на комингсе круглой двери, подсунув под себя покрашенную суриком аварийную доску. Остальные люди стояли на своих местах и молчали.

На обед выдали холодные консервы. Электрокамбуз не включали: экономили энергию аккумуляторной батареи.

Утром, когда поняли, что лодка обнаружена, пытались оторваться. Лодка бросалась вправо, влево — и три корабля делали то же самое, словно привязанные к лодке тросами.

Так с утра, не переставая, слышит в наушниках акустик, как винты трёх кораблей нудно сверлят воду.

Командир оторвал голову от стола и продолжал свои мысли вслух.

— Хотят взять измором. Если с темнотой не отстанут, — значит, следа за собой не тянем, просто слышат нас хорошо. Энергии батареи хватит до вечера?

Механик повернул голову к командиру, посмотрел и ничего не ответил. Командир чуть заметно кивнул ему и отвернулся, разглядывая карту. Матросы переглянулись и потупились.

Отлежаться на глубине лодка не могла. Под килем был целый километр. На такую глубину подводники опускаются только мёртвыми.

К вечеру выключили все механизмы, которые съедали хоть сколько-нибудь электроэнергии. Потушили все лампочки, за исключением трёх: над штурманским столом, у рулевого и в рубке акустика.

Отсеки погрузились в темноту. Люди молчали. В этой темноте и тишине как-то особенно чувствовалось, насколько велико море за тонкой, меньше сантиметра, оболочкой лодки и как ничтожно мала по сравнению с ним лодка-скорлупка, начинённая механизмами и людьми. Дышать становилось всё труднее и труднее, но регенерацию не включали — экономили: впереди, если удастся оторваться от противника, ещё много-много подводных переходов. А до вечера можно подышать и этим воздухом.

Дверь акустической рубки отворилась, показалась голова с мокрыми волосами, акустик громко дышал, открыв рот: воздух в отсеке был не такой жаркий, как в рубке, нагреваемой лампами приборов. Акустик содрал с головы наушники и простонал сквозь зубы:

— Сейчас кусаться начну... Зудит и зудит... Зудит и зудит.

Ему никто не ответил и даже не посмотрел в его сторону. Акустик медленно, через силу надел наушники и привалился к переборке, потом поднял голову, почувствовав, как кто-то коснулся ремней наушников. Перед ним стоял командир.

— Дай-ка послушаю, — тихо сказал он, протискиваясь в рубку.

Надел наушники, сев на место акустика, и долго, ссутулившись, сидел, положив руки на колени. Потом снял наушники и вздохнул: — Да, это большие тральщики, угольные. — Он спохватился, что его могут услышать матросы, и продолжал про себя: «Тральщики с паровыми машинами и котлами, работающими на угле. Глубинных бомб у них, видимо, нет, иначе бросали бы. Наверно, вызвали миноносцы или охотники, а сами следят. На каждом тральщике по две семидесятимиллиметровых пушки и по нескольку зенитных автоматов. Всплыть и вступить с ними в артиллерийский бой, имея одну сорокапятимиллиметровую пушку?.. Даже в случае если удастся отбиться, попадания в лодку неизбежны. Придётся вернуться на базу для ремонта, не достигнув цели. Были бы торпеды — другое дело».

Командир поёжился, чувствуя на себе взгляды матросов из темноты, и сказал вслух: — Надо ждать, ждать, ждать. — Потом тихо позвал механика и протянул ему наушники.

Механик надел их, послушал и пожал плечами.

— Я же, товарищ командир, не специалист по шумам. Слышу, что работают самым малым ходом, эдак оборотов на сорок в минуту.

— Да, ты не специалист, — согласился командир, отдал наушники акустику и сам остался у него в рубке.

Механик постоял у двери и, видя, что он больше не нужен, вернулся на место, сел на разножку (складной стул) и опустил голову на колени.

Все двадцать два человека молчали и думали. О чём? Может быть, несколько лет спустя они расскажут, о чём они думали. И каждому казалось, что он слышит этот тихий, сверлящий душу, скрежет чужих винтов.

На самом деле его слышал лишь акустик. А море было большим и глубоким-глубоким. Штурман тихо спросил:

— Механик, дизель с холодного состояния безотказно запускается?

— Можно, — выдохнул механик.

Было темно, и штурман не видел механика, но почувствовал, как тот встрепенулся и смотрит на него. Даже выражение его лица он ясно представил.

— Ты чего?

Механик что-то промычал и шагнул к рубке акустика.

— Товарищ командир, вы точно уверены, что это угольные тральщики?

— Почти. Штурман, дайте справочник.

Из темноты в полосу света протянулась рука с толстым альбомом в тиснёном синем переплёте. Командир полистал.

— Вот эти.

Механик протиснулся в рубку, пробежал глазами по фотографии корабля, столбикам цифр под ней и захлопнул альбом.

— Значит, ошибиться нельзя, похожих кораблей нет?

— Только вспомогательные буксиры. Это не корабли.

Механик промолчал, привалился к косяку, потом медленно заговорил:

— Товарищ командир, они, — механик показал глазами вверх, — с утра работают в одном режиме — самый малый ход. Если у них туго с топливом, то, возможно, даже отключили по одному котлу, хотя это и маловероятно. — Механик потёрся потным виском о косяк и весь сморщился, подбирая слова. — Для того чтобы поднять пар для полного хода, им потребуется минут десять — пятнадцать в лучшем случае. Нужно подать в топки уголь, в котлы — питательную воду, иначе не хватит пара...

— Погоди, — сказал командир, встал, втиснулся глубже в рубку. Механик вошёл и закрыл дверь.

Минут через двадцать они прошли в центральный пост к штурманскому столику. Командир вызвал из первого отсека командира минно-торпедной боевой части, и все четверо офицеров «Малютки» долго совещались.

За ними внимательно следили матросы. Они догадывались, что, кажется, найден выход или по крайней мере будет что-то новое.

Посовещавшись, решили и объявили команде, что с наступлением темноты лодка всплывёт и будет отрываться от противника самым полным ходом. Иного выхода нет.

Старший моторист, вызванный механиком в центральный пост, выслушав приказание, пожал плечами и ответил: «Есть».

После ухода старшего моториста в переговорную трубу стало слышно, как лязгает металл и сдержанно переговариваются мотористы. Потом старшина спросил разрешения зажечь в дизельном отсеке свет. Механик разрешил и, припав ухом к переговорной трубе, слушал звуки, доносившиеся от отсека, определяя, что сейчас там делают люди.

Донёсся голос: «От машины!» Засвистело, кашлянуло несколько раз, в ушах кольнуло от повысившегося в лодке давления. Это провернули дизель сжатым воздухом.

— Услышат, — вздохнул штурман. Механик пожал плечами.

Перед всплытием в отсеках зажгли все лампы. Люди жмурились, словно вылезли из подвала, и за этими гримасами пытались скрыть своё волнение.

За бортом была тишина, и только стрелка тахометра показывала, что лодка идёт малым ходом.

Ещё на глубине голосом, а не звоном колоколов громкого боя объявили артиллерийскую тревогу. В центральный пост прибежали матросы: мотористы, трюмные, торпедисты, рулевые — те, кто по артиллерийской тревоге должен превратиться в орудийную прислугу.

На тонком вертикальном трапе, идущем от настила центрального поста до верхнего рубочного люка, повисли люди. На самом верху, упираясь головой в отпотевшую крышку люка, — командир. Он сидел на плечах сигнальщика. Того, в свою очередь, подпирал плечами комендор, держа под мышкой сундучок с прицелом орудия; сам комендор сидел на заряжающем, тот — на подносчике снарядов, — и так до самого низа на трапе повисла гигантская сороконожка, склёпанная из человеческих тел. Она прерывисто дышала и нетерпеливо вздрагивала.

Наконец раздалась команда на всплытие. Зашипел воздух. За бортом заскрежетало, забулькало, словно сдирали обшивку.

Сороконожка на трапе поджалась и напружинилась.

— Всплыли! — крикнул боцман. Но командир по плеску волн уже понял это и открыл люк.

Гигантская сороконожка быстро зашевелилась и побежала вверх. Каждому казалось, что передний ползёт медленно.

На мостике сороконожка распалась. Каждый на миг застывал, оглушённый свежим воздухом, и бежал на своё место.

На самом горизонте набухла густая туча. Командир ей обрадовался: на её фоне будет трудно различить лодку.

По корме были чётко видны три тральщика.

Корпус лодки вздрогнул. Густой белый дым с грохотом вылетел из кормы. Командир перегнулся через ограждение. Хоть бы запустился дизель. Вылетел ещё клуб дыма, и всё стихло. Стало слышно, как мотористы там, внизу, наполняют пусковой баллон сжатым воздухом для повторного пуска.

Без бинокля было видно, как на тральщиках мечутся люди. Потом сверкнуло. Столб воды взлетел рядом с лодкой и обрушился на мостик.

— Дизель, дизель, дизель! — вскрикивал сигнальщик, съёживаясь при каждом слове, словно он всем телом выталкивал из себя слова.

Звонко ударила пушка. Её ствол был повёрнут на корму, и пламя выстрела сдирало краску с ограждения рубки.

Командир вцепился в поручни и на миг закрыл глаза. Сейчас было бесполезно что-либо командовать. Люди и так отдавали всё.

Только одни комендоры, поглощённые стрельбой, не знали, движется лодка или тонет.

Тральщики отчаянно задымили. Дым поднимался густыми шапками и, вывалившись из труб, тяжело оседал к воде.

Там в котельной у раскрытых топок заметались кочегары — второпях перегрузили топки углем. На мостиках кричали в телефоны офицеры и били кулаками по планширам.

Опять каскад воды обрушился на мостик лодки. Когда вода сошла, на настиле трепыхался кусок разорванной взрывом рыбы.

Наконец знакомая дрожь пробежала по корпусу лодки и отдалась в руках командира. Из-под кормы с шипением вырвалась пена и закружилась водоворотами. В лица повеял ветерок. Лодка пошла быстрее, быстрее. Расстояние между ней и тральщиками, в котлах которых сел пар, увеличивалось с каждой минутой. Вот замолкла пушка лодки. Она уже не могла достать врага. А тральщики всё стреляли и стреляли. Сумерки быстро сгущались, и наконец стрельба прекратилась.

Лодка уходила на запад.

Рассказ трюмного машиниста

Вышли мы в боевой поход. Задачу команде, как положено, объявили в море. Простая задача, ничего не скажешь: пробраться в фиорд, атаковать там корабли или транспорты, а если их не будет — разрушить причалы.

Дальний фиорд. Четырнадцать суток до него добирались. Прошли минные поля. Противолодочная оборона нас не обнаружила. Прямо скажем, повезло. Да и голова у командира была. А ведь на лодке всё от него зависит. У командира стрелковой роты в бою — две сотни глаз. У командира эсминца — несколько десятков. А у нас только командир в перископ смотрит, да и то всего одним глазом. В центральном посту по голосу командира или по выражению его лица об обстановке судят. А в других отсеках — только догадываются.

Вползали в фиорд на брюхе под сетями часов пять. По возможности все механизмы выключили, чтоб не шумели. Ходили на цыпочках. А наверху, слышно, завывая винтами, катера носятся. И вот, как начнёт приближаться шум, у всех лица каменными делаются. Пройдёт, а все ещё ждут.

Глубинная бомба почти без шума падает, и довольно долго. Это все хорошо знали. Одного только хотелось: скорей бы атака, чем так нервы натягивать. Чихнуть было страшно.

Шли на большой глубине. И как назло, один из забортных сальников над моей головой стал пропускать. Этакая тонкая, как игла, струйка — мне прямо в голову. Отойти нельзя. А она, чертяка, холодная и острая — череп коробится. Показываю глазами младшему трюмному Бабкину: «Подожми сальник». А Бабкин впервые в боевой обстановке, и настроение у него конечно... Полез к этому сальнику и уронил гаечный ключ на настил. Так грохнуло, что всех подбросило. Никогда больше не слышал такого грома.

Штурман на карте циркулем миллиметры отмеряет. Механик нет-нет да и заглянет ему через плечо. Тогда мы все на него смотрим: скоро? Тот головой качнёт: далеко ещё. Потом видим: штурман чуть не носом по карте водит и кулаки сжал; затем поднял голову и доложил командиру, что вошли в бухту.

Кто-то вздохнул: «Ну вот, приехали».

Н-да, говорят, страшно запустить палец в пасть тигру, а мы головой вперёд, и не в пасть, а глубже влезли, да и не тигру, а зверю по-страшней.

Командир проверил прокладку штурмана, несколько секунд стоял неподвижно. Потом дал команду всплывать для торпедной атаки. Тут уж переживать стало некогда.

Всплыли под перископ, развернулись — залп из носовых торпедных аппаратов, потом ещё развернулись — из кормовых. Лодку встряхнуло взрывами. Решили, что нас бомбят, но сразу же догадались, что это наши торпеды так близко рванули. А мы опять к грунту.

Тут уж не до осторожности. Главное — время, чтоб противник не опомнился.

Но то ли он растерялся,-или служба была плохо поставлена — бомбили нас беспорядочно. Только одна бомба рядом рванула. Разлетелось несколько плафонов, да стёкла на приборах треснули. А другие бомбы рвались всё дальше и дальше... Потеряли нас.

Когда отдышались, командир объявил, что мы удачно атаковали разгружающиеся транспорты.

Через сутки штурман доложил командиру, что вышли из района минной опасности. И в это время под кормой — взрыв. Лодка потеряла ход и кормой повалилась вниз. В шестом отсеке лопнул прочный корпус, электриков оттуда волной выбросило. Еле успели задраить дверь. Продули балласт, всплыли. Все целы. А для чего целы? Чтобы погибнуть. Воды вражеские. Берег близко. В море — не в лесу: под куст не залезешь.

Артиллерийские расчёты вышли наверх. Командир велел механику проверить винты. Механик мне: «Бери легководолазное снаряжение, младшего рулевого Гаврилова и поднимайся». Поднялись мы на палубу. Свет глаза режет. С океана зыбь идёт здоровая. Лодку развернуло лагом к волне и кладёт с борта на борт. Ночь бы сейчас или туман. Но до ночи — несколько месяцев. Заполярье.

Надел я гидрокостюм, включился в аппарат, обвязался концом и полез в воду. Гаврилов со вздохом проводил меня, я кивнул ему на прощанье. Не потому, что лез под воду, а потому, что сыграет командир срочное погружение при появлении противника, и ни Гаврилов, ни я тем более даже до рубки добежать не успеем: лодка уйдёт на глубину, на грунт.

Осмотрел, ощупал винты. Нарочно так не покорёжить. Словом, нужен док и заводской ремонт. Вылез, доложил механику. Тот не поверил, полез сам. А меня командир из центрального поста даже покурить не выпустил. Случись что — теперь я за механика в центральном посту.

Сижу внизу, жую незажжённую папиросу. Слышу, что механик докладывает на мостике. С винтами дело безнадёжное. Ложиться на грунт опасно: глубина порядочная, может не выдержать переборка шестого отсека. В таких случаях англичане или немцы поднимали белый флаг и надевали спасательные жилеты.

Все вышли наверх. У некоторых было оружие. Комендоры у орудий стоят, курят непрерывно и головами вертят. А пушчонки-то — две «сорокапятки» — тоже артиллерия!

Командир велел парус шить. Забегали все. Распороли чехлы с дизелей, с орудий и начали проволокой сшивать.

Пусто стало в отсеках, словно на базе у пирса стоим.

Минёр, лейтенант Серов, спустился вниз и скомандовал: весь боезапас наверх. А командир — отставить, хватит половины. Ушёл в свою каюту. Вернулся, запихивая в карман фотографии. Подошёл помощник и спросил, как с документами. Может, сжечь сейчас?

Командир наклонил голову, думал-думал, потом переспросил: «Что?» И указал на штурманский стол: положите сюда. А затем отослал помощника на мостик.

А там, наверху, кто с карабином, кто с пистолетом. Сейчас смешно вспомнить: будто к абордажу готовились. А ведь тогда надеялись на что-то.

Командир подозвал минёра и что-то сказал ему на ухо. Тот разинул рот и долго не мог выговорить «есть».

Минёр ушёл во второй отсек, а командир взялся за поручень трапа и замер. На меня смотрит. Знаете, как не по себе, когда человек в упор на тебя смотрит, а ты чувствуешь, что он тебя не видит. Потом командир тряхнул головой и поднялся на мостик. Я не решился попроситься наверх. А внизу так тошно.

Минёр вернулся в центральный пост. Из кармана кителя концы бикфордова шнура торчат. Значит, запалы из сейфа вынул. Спустился в трюм, открыл трюм артпогреба, слышу, возится там. Неужели сейчас? Значит, наверху так плохо. Чиркнула спичка. Я глаза ладонью прикрыл и к борту отвернулся. Ну что он? Забыл, что ли? У нас же ручные гранаты есть, бросил одну — и всё. Говорить уже поздно, хоть полминуты, пока шнуры горят, поживу. И вдруг табачным дымом потянуло. Глянул вниз. Минёр на корточках перед погребом сидит, жит папиросу обеими руками, с хрипом затяжку за затяжкой тянет. Ждёт приказа командира. Ну, видно, дело идёт к концу, коли в лодке курить начали. Я тоже задымил.

Командир с мостика приказал мне поднять перископ. К головке перископа проволокой прикрутил рею из двух деревянных аварийных брусьев. А на ней сшитый парус.

Поднял я перископ и попросился наверх. Парус заполоскался и надулся, лодка чуть накренилась. Вид у паруса — сравнения не придумаешь. А хода почти нет.

Но штурман есть штурман. Решил замерить скорость. Послал на нос рулевого Афонькина с секундомером и деревяшкой. Велел бросить её в воду и пустить секундомер, а как только она пройдёт корму — засечь время. Но ничего не получилось. Афонькин думал о чём-то другом. Перепутал. Бросил секундомер за борт, сам деревяшку большим пальцем давит и смотрит ошалело в воду, где секундомер утонул. Обругал его штурман и махнул рукой.

Радист наконец связался с базой и получил ответ: держаться до конца, ждать помощи от лодок, которые находятся поблизости.

Командир велел вскрыть аварийный паёк и раздать. Сидят все на палубе, смотрят на горизонт, на небо и жуют. Шоколад казался невкусным, как глина.

А меня опять послали вниз. Кури там. Пока лодка цела, трюмный должен быть на месте. Опять мы с минёром вдвоём и не знаем, что там, наверху.

Часа через два закричали сигнальщики: «Корабль на горизонте!» Боевая тревога. А нас внизу с минёром лихорадка бьёт. Жди, когда снаряд влетит в отсек.

Минёр догадался: перископ-то поднят. Развернул он его и припал к окуляру. А я минёру на ухо дышу: «Дай хоть разок взглянуть. Смотри, — говорю, — кажись, лодка». И верно, идёт к нам лодка полным ходом. Огонёк на ней замигал. На мостике заголосили хором сигнальщики: «Наша, позывные даёт!» Действительно, лодка типа «К» соседнего дивизиона. Здоровенная такая, океанская. У орудий на «товсь» комендоры. Подошла она, развернулась, командиры стали в рупоры переговариваться. Мы с минёром кинулись к люку — слушаем.

— Правильно, — отвечает наш командир, — швартоваться нельзя, цистерны продавим, зыбь большая. Давай трос. По нему команда переберётся.

Стали по тросу перебираться. А на той лодке у троса матрос стоит, к тросу ручная граната привязана. Появись противник — перешибут трос и погрузятся.

Лодки зыбью мотает, трос то ослабнет — тогда человек с головой в воду уйдёт, — то натянется как струна, аж гул пойдёт. Человека из воды выдернет, и он завертится на тросе, как пуговица на скрученной нитке. Знаете, есть такая самодельная игрушка. В цирке такой номер охрана труда не разрешит... Но жить так хотелось, что никто не сорвался. Правда, потом еле руками и ногами двигали, все жилы повыдёргивали.

На палубе все танцуют от нетерпения и озираются. Дошла до меня очередь. Ухватился ногами и руками и пополз. Окунуло меня. Под водой чуть не задохнулся от холода. Север, купальных сезонов не бывает. А потом рвануло, в шее что-то хрустнуло — и весь свет колесом пошёл. Это, значит, я, как пуговица, завертелся. Потом опять — бух в воду, и снова вертушка. Но хуже всего — коченеть начал. Сначала пальцы отказали, потом руки не сжать. Как двигался? Осталось метра четыре, и дёргало не так сильно, как вдруг закричали: «Воздух, один самолёт противника!»

Я больше ничего не видел, кроме руки матроса, что за шнур, привязанный к чеке гранаты, держится. Я, кажется, закричал что-то: кому, зачем? Но слышу — их командир: «Отставить гранату!»

Тут силы откуда-то взялись, дополз. Подхватили меня каким-то крюком и выволокли на палубу. А ноги мягкие, как верёвки. Боцман орёт: «Марш вниз!»

Я успел только взглянуть на нашу лодку. Командир на мостике мечется. Наверху жужжит самолёт. Плюхнулся я вниз, затащили меня в дизельный отсек, содрали одежду, дали спирту. Выпил, понял, что, кажется, жив.

А про самолёт говорят: кружит, мол, немецкий самолёт-разведчик, не атакует и не уходит. Видно, его наш парус с толку сбивает. Но не снижается, боится огня. А мы тоже не стреляем. Ему от этого ещё непонятней становится. А может, по радио штурмовики вызвал, а сам наблюдение ведёт?

В отсек всё больше и больше наших набивается. Мокрые, синие, руки и ноги скрючило.

Потом по отсекам слух пошёл: наш командир отказался уходить с лодки. Он, мол, сейчас шнуры подожжёт и взорвётся вместе с нею.

А командир спасшей нас лодки кричит ему: «Мне приказано всех снять. Нам воевать надо, а не исторические жесты делать!» А потом передал ему приказ комбрига, по радио, мол, полученный.

Снял наш командир флаг с лодки, сунул за пазуху и перебрался по тросу. Отошли немного, развернулись и нашей лодке в левый борт две торпеды всадили. Одной бы хватило. Но... чтобы ничего не осталось.

После этого до лётчика, видимо, дошло. Начал он снижаться и заходить для атаки. Да поздно. Срочное погружение — повалились мы вниз. Механик-то этой лодки не успел учесть, что нас приняли на борт. А это более трёх тонн. Сбили мы ему всю дифферентовку. Кое-как до базы добились без особых происшествий.

Только при входе береговые посты озадачили: видят — идёт лодка под двумя флагами. Запросили позывные. Им передали сначала позывные нашей лодки, а затем той, что нас спасла. Те, на постах, глазам не поверили и потребовали повторить. Повторили им сигналы. Молчат. А потом догадались, что всякий корабль состоит из личного состава и материальной части. Мы материальную часть потеряли, а личный состав — цел. Значит, корабль есть.

Вошли в бухту и два раза из пушки бабахнули — в знак потопления нами транспорта. Потом чуть подождали, ещё один раз — это о победе спасшей нас лодки. Она эсминец торпедировала, перед тем как прийти нам на помощь.

Долго-долго наш командир ходил сам не свой. Всё гибель своей лодки переживал. Но никто — ни начальство, ни товарищи — ничего ему не говорили.

Посочувствуешь — оскорбишь, а упрекать — не за что.

* * *

Мощные удары нанесли по врагу в 1942 году балтийские подводники. Первой тогда прорвалась в открытое море «Щ-317» капитан-лейтенанта Мохова. Преследуемая кораблями и самолётами врага, она успела передать о потоплении пяти транспортов. Прорвавшиеся в Балтийское море вслед за ней другие наши подводные лодки также нанесли удары по транспортам и кораблям врага.

Это было в то время, когда даже переход кораблей из Ленинграда в Кронштадт оказывался трудной задачей. Вражеские батареи под Петергофом держали в перекрестьях прицелов весь путь по Морскому каналу. А дальше, к западу от Кронштадта, подводные лодки должны были преодолеть вначале минные заграждения у острова Гогланд, а затем многоярусные минные поля между островом Нарген, лежащим к северу от Таллина, и полуостровом Порккала-Ядд на побережье Финляндии. Более двенадцати тысяч мин различных типов подстерегали наших подводников. Кроме того, на островах в Финском заливе враг создал сеть постов наблюдения, береговых артиллерийских батарей и шумопеленгаторных станций. Сто двадцать противолодочных кораблей рыскали в поисках советских подводных лодок. Так что заявления гитлеровского морского командования о непреодолимости рубежей не были голословными.

В ноябре 1941 года в штаб флота поступило донесение: «Подводная лодка Л-2 из Кронштадта вышла в 18 часов 00 минут 12 ноября совместно с подводной лодкой М-98».

Лодки шли в составе конвоя на Ханко для эвакуации гарнизона. При форсировании минного заграждения противника «Л-2» дважды подорвалась на мине и через час после второго взрыва затонула. Спасено три человека. На этой лодке погиб поэт-маринист Лебедев.

В одной из последних встреч с женой Верой Ефремовной он сказал: «Я штурман. Это главное дело в моей жизни. Когда перестану быть моряком, и стихов не буду писать...».

Алексей Лебедев писал стихи о главном и погиб за это главное.

Он был поэтом моря, певцом морской службы, певцом флота, сила которого — в преемственности традиций. Ясно сознавая, что в борьбе никто не застрахован от гибели, и веря в неистребимость флота, в одном из последних стихотворений Лебедев писал:

А если сын родится вскоре, Ему одна стезя и цель, Ему одна дорога — море, Моя могила и купель.

«К-52» свой боевой счёт открыла в феврале 1945 года в южной Балтике. Бушевал шторм, лодка покрывалась льдом, но упорно шла к цели. Командовал «К-52» капитан 3 ранга Травкин. В ночь на 24 февраля воздушная разведка оповестила, что появился вражеский конвой. «К-52» ринулась на перехват противника надводным шестнадцатиузловым ходом, рассекая штормовые валы. И вскоре расколотый двумя торпедами, транспорт «Эрика Фритцен» с грузом 7200 тонн пошёл на дно. Через неделю, 1 марта, «К-52» уничтожила транспорт «Бохус»; «Катюша» топила фашистов 4 и 8 марта, затем 25 и 27 апреля. За эти победы командир лодки капитан 3 ранга Травкин был удостоен звания Героя Советского Союза.

...В годы войны, обнаружив «К-52», германское радио сыпало в эфир тревожные сигналы: «Внимание, Травкин в море! Внимание, Травкин в море!» За голову командира грозного подводного крейсера Гитлер обещал большую денежную премию.

Первое место среди командиров подводных лодок по тоннажу потопленных кораблей занимает Александр Иванович Маринеско. Ещё в 1942 году, командуя лодкой «М-96», он потопил транспорт в 7 тысяч тонн. В 1944 году на лодке «С-13» он отправил на дно Данцигской бухты судно в 50 тысяч тонн, а в январе 1945 года нанёс гитлеровцам непоправимый удар.

В 1943 году командующий подводными силами гитлеровского рейха гросс-адмирал Дениц так докладывал ставке:

«Для осуществления обширной программы по созданию подводного флота необходимо будет передать на флот офицеров из армии и авиации... Военно-морские школы зимой 1943/44 года останутся без слушателей»

Зимой 1945 года советские войска шли к Кенигсбергу и Данцигу. Вот тогда-то Дениц, не видя иного выхода, предложил бросить на сухопутный флот личный состав учебного дивизиона подводных лодок из Готенхафена. На предложение Деница Гитлер ответил:

«Эти 1500 ценных специалистов не смогут изменить положение на сухопутном фронте, в то время как каждая отдельная подводная лодка представляет собой большую ценность в общем ходе военных действий...»

А вскоре гросс-адмирал Дениц принёс в железобетонный бункер Гитлера в Берлине ошеломляющую весть: 30 января 1945 года в районе маяка Устка советская подводная лодка «С-13» потопила лайнер «Вильгельм Густлов» водоизмещением 25 тысяч тонн, на борту которого погибло 3700 квалифицированных специалистов-подводников. Фашистский флот сразу потерял 80 подготовленных экипажей кораблей. А всего на лайнере было около шести тысяч гитлеровцев.

Придя в бешенство, Гитлер приказал расстрелять командира конвоя, командира советской лодки капитана 3 ранга Маринеско объявил личным врагом. Трое суток гитлеровский рейх был в глубоком трауре. 10 февраля «С-13» отправила на дно транспорт «Генерал фон Штойбен» водоизмещением в 15 тысяч тонн с тремя тысячами солдат и офицеров на борту.

Весть о победе над фашизмом застала «С-13» в боевом походе.

Александр Иванович Маринеско родился и вырос в Одессе. С 16 лет плавал юнгой на судах торгового флота, а окончив в 1933 году Одесское мореходное училище, стал штурманом дальнего плавания. Однако вскоре он решил идти на подводный флот. Командир лодки «М-96» Маринеско путём упорных тренировок добился рекордного времени срочного погружения лодки — 19,5 секунды — и был награждён золотыми именными часами. Войну Александр Иванович встретил настоящим специалистом-подводником.

Немало подвигов в Великой Отечественной войне совершили и черноморские подводники. В тяжкие дни обороны Севастополя они доставляли в город боеприпасы и горючее, вывозили раненых, детей, женщин и стариков. Лодки вместо балласта принимали в свои цистерны бензин и шли под водой в Севастополь, а на обратном пути забирали людей. Только в июне 1942 года подводники совершили 77 рейсов, и каждый из этих рейсов был героическим.

Еще в октябре 1941 года начальник итальянского генерального штаба докладывал командующему, что у итальянских вооружённых сил почти совсем не стало нефти. Гросс-адмирал Редер, командовавший в то время германским военно-морским флотом, доложил Гитлеру: «Положение с нефтью очень критическое. Румынский экспорт к нам в Италию прекратился полностью».

* * *

18 ноября 1941 года английские войска в Северной Африке начали теснить немецко-итальянскую армию генерал-фельдмаршала Ром-меля. Фашисты вкапывали свои танки в песок, используя их как огневые точки, потому что у них не было горючего. А нефти их лишили советские подводники, топившие один за другим танкеры, идущие из Средиземного моря в Румынию за нефтью.

...Первый боевой поход лодки «Щ-211», открывший боевой счёт черноморских подводников, был не совсем обычным.

Выйдя из Севастополя 7 августа, лодка легла в дрейф. Когда совсем стемнело, к ней бесшумно подошёл катер и высадил на борт «Щ-211» 14 болгарских революционеров, направлявшихся на помощь Коммунистической партии Болгарии, которая вела борьбу против гитлеровцев. Болгария была единственной страной среди порабощенных фашизмом государств, из которой даже в самые чёрные дни неудач и провалов гитлеровцев не решились направить на Восточный фронт ни одного болгарского солдата, зная любовь болгарского народа к русскому. Группу коммунистов-подпольщиков, возвращавшихся из Советского Союза на родину, возглавлял Цвятко Николов Радойнов, участник гражданской войны в Испании.

Переход длился трое суток. В море бушевал шторм. С рассвета до заката лодка шла под водой. Приходилось уклоняться от кораблей противника, осторожно проходить через минные поля: надо было во что бы то ни стало доставить на болгарский берег товарищей целыми и невредимыми.

11 августа, как только начало светать, капитан-лейтенант Девятко тщательно изучил в перископ берег и наметил место высадки. В самый тёмный час ночи перед восходом луны лодка всплыла, и от неё одна за другой отошли пять надувных резиновых шлюпок, а «Щ-211» направилась к Бургасскому заливу топить фашистские танкеры и транспорты.

Вторую группу болгарских патриотов доставила в Болгарию лодка «С-32» капитана 3 ранга Павленко. Эту группу возглавлял Мирко Станков Петров.

В начале сентября 1944 года, когда советские войска вышли к Дунаю, в Болгарии вспыхнуло хорошо подготовленное коммунистами восстание. Оно окончилось полной победой 9 сентября. Ныне болгары с гордостью заявляют, что во время войны ни один советский солдат не упал на болгарскую землю. А когда советские войска прошли Болгарию, то с ними в строю шли части только что созданной Болгарской Народно-революционной армии.

Болгарский народ с благодарностью вспоминает помощь черноморцев в тяжёлое время освободительной борьбы.

Президиум Народного собрания Болгарии впоследствии наградил группу советских подводников орденами.

А один из болгарских революционеров так заявил в своих мемуарах: «Раньше я никогда не задумывался о жизни подводников. Теперь же мне стало ясно, что каждый из них — герой, а вся их служба — подвиг».

Действительно, служба подводников — подвиг. Они умели даже из безвыходного, казалось бы, положения найти выход, использовали для победы все, даже маловероятные, возможности.

В начале декабря 1941 года на Севере подводный крейсер «К-3» потопил транспорт в 6 тысяч тонн. Уходя от преследования противника, лодка на глубине 60 метров ударилась о грунт, легла и затаилась. Однако вражеские корабли кружили вокруг, продолжая бомбить всё точнее и точнее. В лодку стала поступать вода. Командир «К-3» капитан-лейтенант Малафеев и находившийся здесь же на борту командир дивизиона подводных лодок капитан 2 ранга Гаджиев решили, что повреждена топливная цистерна и на поверхность всплывёт соляр. Положение становилось безвыходным, рано или поздно глубинная бомба разрушит «К-3». Тогда подводники решили всплыть для артиллерийского боя с военными кораблями противника. Это было неслыханно! Орудия кораблей, специально предназначенных для уничтожения подводных лодок, были готовы к немедленному открытию огня, а подводной лодке после всплытия нужно ещё некоторое время, чтобы изготовиться к стрельбе. Хотя это всего десятки секунд, но в бою они могут стать решающими.

Через минуту после всплытия грянули обе стомиллиметровки «К-3» — и вражеский сторожевик разлетелся в клочья. Вслед за ним взорвался «охотник», другой пустился наутёк зигзагами и скрылся за островом Рольвсе.

Примером неистребимой воли к победе советских подводников служит необычный поединок, состоявшийся в мае 1942 года на Севере.

«М-176» капитан-лейтенанта Бондаревича, идя в надводном положении, встретила немецкую субмарину, идущую тоже надводным ходом. Заметив друг друга, обе лодки погрузились. Некоторое время они маневрировали, следя друг за другом в перископы. Затем «М-176» ушла на глубину, оставив врага у себя за кормой. Тогда фашист устремился за «Малюткой» в погоню, ориентируясь по шуму винтов, и стал выстреливать торпеду за торпедой. Израсходовав десять торпед, немецкая субмарина четыре раза пыталась протаранить «Малютку» под водой, но та искусно уклонялась от удара. Так прошло три с половиной часа.

Израсходовав все торпеды и полностью разрядив свою аккумуляторную батарею, вражеская субмарина была вынуждена всплыть. Этого и добивался капитан-лейтенант Бондаревич: двумя торпедами «М-176» расправилась с фашистами.

В июле 1942 года из Исландии в наши северные порты Мурманск и Архангельск отправился конвой РQ-17 из 34 транспортов и 21 корабля охранения с ценным военным грузом.

Встречаясь с моряками, участниками этого рейса, я не верил своим ушам. Моряки рассказывали, что в военно-морской базе Скапа-Флоу население города, кишевшего немецкими шпионами, знало все детали подготовки конвоя и время его выхода. Даже некоторые радиопередачи о конвое немецкие лазутчики давали в эфир открытым текстом.

На разгром конвоя из Норвегии вышла немецкая эскадра, в которую входил линкор «Тирпиц» — лучший корабль германского флота. Из его башен торчало восемь орудий калибром 380 миллиметров. Через такой ствол пролезет взрослый человек. Кроме этого, на линкоре было 12 стопятидесятимиллиметровых пушек и 16 стопятимиллиметровых. А зенитными автоматами линкор был утыкан, как дикобраз иголками. Узнав о выходе германской эскадры, британское командование немедленно приказало своим кораблям, прикрывающим конвой, повернуть обратно. Транспортам же приказали добираться до портов назначения самостоятельно. Лучшего варианта для германских субмарин и самолётов нельзя было и придумать. Из всего каравана уцелело только 11 судов.

В это время в море находилась наша подводная лодка «К-21» под командованием Героя Советского Союза Лунина. 5 июля Лунин увидел в перископ вражескую эскадру и решил атаковать линкор «Тирпиц». Эскадра, опасаясь подводных лодок, шла сложным противолодочным зигзагом под усиленной охраной эсминцев.

Намереваясь ударить по такой громадине, как «Тирпиц», шестью торпедами, Лунин начал маневрировать. До торпедного залпа ему пришлось пятнадцать раз менять курс корабля. Наконец лодка проникла внутрь строя кораблей охранения, выпустила по «Тирпицу» четыре торпеды и ушла на глубину. Через 2 минуты 15 секунд раздались два взрыва.

Удар по «Тирпицу» был настолько неожиданным, что, опасаясь последующих подводных атак, корабли охранения не решились нарушить строй для поисков и преследования советской подводной лодки.

В 19 часов 9 минут «К-21» всплыла под перископ. Горизонт был чист. Лунин передал в штаб флота радиограмму о вражеской эскадре и сообщил о своём ударе по «Тирпицу».

На следующий день наши разведывательные самолёты увидели фашистскую эскадру. Отказавшись от преследования уже беззащитного каравана РQ-17, она уходила на юг.

А корабли и самолёты нашего Северного флота ещё три недели разыскивали рассыпавшиеся на огромном пространстве от Шпицбергена до Новой Земли транспорты несчастного конвоя и приводили их в свои порты. Около трёх сотен моряков разных наций было подобрано с потопленных транспортов в Баренцевом море.

После трагической гибели РQ-17 британское правительство заявило советскому командованию, что слишком рискованно в летнее время отправлять в наши северные порты караваны судов, и отложили поставку грузов до наступления полярной ночи. В это время наш народ один на один дрался с гитлеровскими полчищами, рвущимися к Волге и Кавказу.

В глубинах мирового океана

В глубине студёного моря, рассекая воду могучими винтами, глухо и тяжело рокоча машинами, шёл корабль, который мы привыкли называть подводной лодкой. Всё в корабле было необычным — и его размеры, и форма, и зализанные обводы его боевой рубки, и отсутствие всяких выступающих частей, и даже окраска корпуса. Она была не шаровой, серой, какой обычно красят военные корабли, а тёмной, почти чёрной. И скорость корабля была необычно большой для подводных лодок, и шла она таким ходом необычно долго.

В её отсеках, у пультов управления стояли матросы, старшины и офицеры и, как на всяком военном корабле, чётко выполняли команды, отрывисто докладывали и не произносили лишних слов. Необычным было то, что лица всех без исключения выражали торжество, глаза возбуждённо блестели, и люди обменивались друг с другом короткими взглядами, как бы говоря: «Ну как, старина? Знай наших!»

Из динамиков корабельной трансляции раздавались команды вахтенного офицера, а потом все услышали не по-уставному взволнованный и радостный голос командира корабля:

— Товарищи! Друзья! Нас впервые движет сила покорённого атома!

Началась эпоха настоящего подводного плавания!

До этого, откровенно говоря, не было настоящих подводных кораблей — подводных лодок, а были ныряющие корабли, способные находиться и двигаться под водой различное, но ограниченное запасами энергии время. Поэтому и форма корпуса таких подводных лодок напоминала корпус надводного корабля, который должен рассекать волны и противостоять качке. И на корпусе лодки была хоть и узенькая, но палуба, чтоб по ней могли ходить люди, на палубе стояли одна или две пушки, чтоб лодка могла вести бой с надводными кораблями или самолётами противника.

С рождением атомного подводного флота многое на подводных кораблях в корне изменилось — они по-настоящему стали подводными, а не ныряющими, какими были все ранее строившиеся лодки. Запас энергии, заключённой в ядерном реакторе, позволил кораблю почти неограниченное время плавать под водой, требовалось лишь пополнять время от времени запасы, необходимые для нормальной жизни и боевой деятельности экипажа — провизии, пресной воды, боезапаса, уточнять своё местонахождение по солнцу или звёздам.

Ныне подводники стали единственными в мире моряками, которые, плавая в океане и море в самые сильные штормы и ураганы, не подвергаются качке. На глубине океан невозмутимо спокоен.

А раз так, то незачем делать форму корпуса подводной лодки приспособленной для рассекания волн на поверхности, и конструкторы придали корпусу такую форму, чтоб лодка могла легко, с наименьшими затратами мощности машин двигаться под водой. Всякий надводный корабль расходует часть мощных своих машин на рассекание поверхности воды и образование волн. На глубине волн не образуется, и лодка, как и рыбы, не испытывает волнового сопротивления. А раз лодке выгодно плавать под водой, то зачем ей верхняя палуба?

Главное оружие современных атомных подводных лодок — баллистические ракеты, или торпеды, или мины. Этим оружием лодка может поразить врага, не всплывая на поверхность. Поэтому нынешним подводникам пушки на палубе так же не нужны как шофёру — вожжи, танкистам — сабли, а мотоциклистам — шпоры и плётки.

И зачем покрывать корпус подводного корабля шаровой краской? Этот цвет близок к цвету поверхности моря, а вода, если смотреть на неё сверху, всегда тёмная, и поэтому у всех рыб спинки тёмные, почти чёрные, чтоб труднее различали чайки и бакланы, а снизу брюшко любой рыбы серебристое, так как поверхность воды блестит. Но на подводную лодку снизу смотреть никто не будет, а сверху во время войны за лодкой будут охотиться самолёты и вертолёты, и поэтому корпус лодки, наподобие спинок рыб, окрашивается в очень тёмный цвет.

С появлением атомного подводного флота многое изменилось в жизни подводников: от них потребовалось большое мастерство и знание самых передовых, самых последних достижений науки и техники. И наши подводники с честью справились со своими задачами.

В июне 1962 года атомная подводная лодка «Ленинский комсомол» под командованием капитана 2 ранга Жильцова прошла к Северному полюсу подо льдом. Руководитель этого похода контр-адмирал А.И. Петелин, командир подводного корабля капитан 2 ранга Л.М. Жильцов и механик капитан 2 ранга инженер Р.А. Тимофеев стали Героями Советского Союза. А через год подводники капитана 2 ранга Сысоева, всплыв точно на Северном полюсе, водрузили над торосами советский флаг.

Для того чтобы в море вышли такие корабли, понадобились годы упорной работы учёных, инженеров, рабочих...

В послевоенные годы один из наших учёных-атомников заявил:

«Если бы не война, не прекращение в связи с нею исследований, ни в чём бы мы не отстали от США, а, вполне вероятно, имели бы цепную реакцию и раньше 1942 года. Ведь уже в 1939 году в Ленинграде обсуждали всё то, что Энрико Ферми делал в 1942 году в США»

Ещё в 1940 году на общем собрании Академии наук СССР академик В.Г. Хлопин сообщил об открытии научными сотрудниками Радиевого и Ленинградского физико-технического институтов К.А. Петржаком и Г.Н. Флёровым явлений самопроизвольного деления ядер урана. В этом же году на всесоюзном совещании по физике атомного ядра И.В. Курчатов и Ю.Б. Харитон выступили с докладами об условиях осуществления цепной реакции. Курчатов направил в президиум академии план развития работ по высвобождению энергии атомного ядра.

С началом второй мировой войны со страниц иностранных научных журналов полностью исчезли сообщения о ядерных исследованиях. Это означало, что зарубежные учёные вплотную занялись созданием нового оружия — ядерного, — так решили многие наши физики, которые перед войной занимались решением этой проблемы.

* * *

В машине мчались трое, вобрав головы в плечи и ругаясь сквозь зубы. Они проклинали ясную погоду, этот полуразрушенный город с острыми черепичными крышами, его бесчисленные узорчатые железные ограды, его улицы. Улицы! Узкие, кривые, выложенные мелкой, аккуратной, как мозаика, каменной брусчаткой. На ней не дашь полный газ — врежешься на повороте в поваленный железный столб.

«Вот попали! Вот угораздило. Не проскочить».

Даже сквозь рёв автомобильного мотора и свист ветра в ушах был слышен вибрирующий гул бомбардировщиков.

«Гады, свой же город размолотят до конца!»

Регулировщица на перекрёстке, зажав под мышкой флажок, встревоженно смотрела в небо и срывающимися пальцами пыталась застегнуть на груди шинель.

Машина, обдав регулировщицу грязью, круто развернулась и некоторое время ехала на одних правых колесах.

— Гони! Гони! — кричал старшина Разлётов.

На заднем сиденье старшину подбрасывало так, что над бортом «виллиса» показывались голенища его сапог. Старший лейтенант Каравашкин держал левой рукой шофёра за затылок, не давая ему озираться и глядеть в небо, а сам пристально следил за бомбардировщиками. Их стая уже охватила полнеба.

Сколько же их! Действительно, сотрут город в порошок. Зачем? Ведь наши войска ушли дальше. В городе нет важных объектов. Неужели будут бомбить своё население? Правда, из-за нехватки металла гитлеровцы много бомб делают с железобетонными корпусами, эти бомбы взрываются плохо, а то и вовсе не взрываются... А может, это американцы? Разведка не сработала? Начнут швырять десятитонные бомбы, а взрыв каждой разносит вдребезги, целый квартал.

Шофёр, сжав зубы, подавшись вперёд, касался подбородком баранки и думал об этом чёртовом старшем лейтенанте Каравашкине. Носит его по немецким городам. И обязательно находит какие-то институты, лаборатории, копается в шкафах, листает бумаги, записывает и ничего не берёт. Что ему надо? А сегодня ему вздумалось ехать сюда — проверять, как легли снаряды нашей дальнобойной артиллерии, накрывшей тяжёлую батарею, окопавшуюся на городском кладбище. А зачем проверять? Ясно, что батарею подавили, если после огневого налёта она замолчала навсегда. Нет. Поехал — доказал начальнику штаба, что надо. Вот и попали. До этого кладбища своих лохмотьев не довезти.

— Наши! Наши! — закричал Разлётов.

Сквозь гул автомобильного мотора прорвался вой истребителей и трескотня авиационных пушек.

— Свернули! — крикнул Разлётов. — От бомб освобождаются.

Судорожно затряслась земля, с крыш домов посыпалась черепица. Каравашкин снял руку с затылка шофёра. Машина пошла тише. Старший лейтенант раскрыл планшетку и начал разглядывать карту города. В это время донёсся истошный вопль:

— Герр обер-лейтенант! Шнелль! Шнелль!

Машина остановилась. По тротуару, усыпанному битым стеклом и черепицей, спотыкаясь, бежал человек в разорванном лабораторном халате, его седые волосы растрепались, лицо было красным, глаза навыкате. Он стал вытаскивать Каравашкина из машины, бессвязно крича:

— Герр обер-лейтенант!.. Русиш зольдатен... Радиум! Радиум! Шнелль! Шнелль!

Визжало и трещало в небе, грохотало на окраинах; под ногами хрустело стекло. Каравашкин и Разлётов вслед за стариком спустились в подвал, прошли по длинному коридору, заваленному ящиками и тюками. Открыли стальную дверь.

В комнату проникал свет через два зарешеченных оконца под потолком. Кафельный пол, кафельные стены, покрашенный белой эмалью потолок; у стены плоские стеклянные шкафы, щиты с приборами, небольшая пирамида кирпичей тёмного цвета и снова заколоченные ящики. В углу возле квадратного колодца — чёрный сундук. В крышку его было ввёрнуто кольцо, от него к потолку шёл стальной трос. Перекинутый через блок, он спускался вниз к электрической лебёдке.

Старшина Разлётов с автоматом наготове встал в дверях, чтобы видеть комнату и коридор. Каравашкин подошёл к сундуку, потрогал, скребнул ногтем. Свинец. В одном месте металл блестел, словно обрызганный ртутью, — видимо, только что тут ковыряли чем-то острым. Звуки боя проникали в подвал вздрагивающим неровным гулом, словно за стеною вразнобой работали тяжёлые машины. Каравашкин смотрел на шкафы. На полках кое-где ещё стояли приборы. Он узнавал их постепенно, с трудом, как человек, только что пришедший в сознание. «А «гейгер» в точности такой же. Ну, конечно: все пользовались такими приборами. Камера Вильсона...» Каравашкиным завладели воспоминания. Профильтрованные временем, они были чистыми, как память детства.

Разлётов, цокая подковами сапог, подошёл к старику и, почему-то коверкая русские слова, мешая их с немецкими, стал расспрашивать, что «русиш зольдатен» делали и куда они сейчас делись. Каравашкин встряхнул головой, поправил портупею и посмотрел на старика. Разлётов прошёл в угол, к пирамиде кирпичей, взял один и выругался:

— Чёрт знает! С ума сошли, что ли? Бомбы чуть ли не из глины лепят, орудийные гильзы из кровельного железа делают, а кирпичи — из свинца!

Лицо Каравашкина очерствело, знакомое ощущение тревоги подымалось в его душе. Эта тревога зародилась ещё в прошлом году, когда он случайно встретился на обочине фронтовой дороги с Георгием Николаевичем, до войны заведовавшим отделом лаборатории... Каравашкин узнал его с трудом. Обросший, с воспалёнными глазами, на плечах помятые майорские погоны. Покурили, поговорили около часа — с той поры и зародилась смутная тревога, липкая и душная, как запах хлороформа.

— Так этот старик говорит... — прервал размышления Каравашкина Разлётов. Он подкинул кирпич в руке и швырнул его в угол. Пол вздрогнул, кафельные плитки треснули, как взорвавшийся капсюль-детонатор. Разлётов подошёл к Каравашкину. — Какие-то солдаты, в общем наши, по тревоге зашли сюда. Увидели что-то в колодце, вытащили и стали ковырять штыками. Старик не мог их отговорить и побежал за помощью.

«Ведь это же узко отраслевой технологический институт, а тут занимаются проблемами атомного ядра?.. А недавно в другом городе выяснилось, что в биологическом институте много последних работ было связано с радиоактивностью...» — размышлял Каравашкин. Старшина тронул его за рукав:

— Я его спрашиваю: куда делись солдаты? Старик не знает.

Каравашкин пожал плечами и сказал:

— Найдите кусок мела или что-нибудь вроде этого.

Старик присел на ящик, тяжело дыша, челюсть у него отвисла, глаза стали безучастными.

Старшина принёс кусок штукатурки. Каравашкин взял его, присел перед сундуком и стал выцарапывать. Разлётов вслух читал:

— Кон-тей-нер... Что это такое?

Каравашкин стёр рукавом буквы, подумал и решительно вывел: «Не трогать! Не вскрывать! Смертельно!» Выпрямился и строго взглянул на Разлётова:

— Стойте здесь до моего возвращения. Никого не пускать. И показал старику на дверь:

— А ну поехали в комендатуру.

Комендант города, капитан-связист, был только что назначен на эту должность, суетился и орал на всех без разбору, распираемый двумя чувствами: властью и растерянностью. Он отсылал Каравашкина в трофейную команду, но не знал, где она находится. Каравашкин требовал кого-нибудь из контрразведчиков. Капитан утих и послал связного...

А через несколько часов Разлётов и шофёр Кочкин, уставшие и голодные, в пудовых от налипшей грязи сапогах, перешагивали через поваленные деревья, обдирая руки о края разбитого мрамора и гранита, измеряли шагами расстояние до воронок от развалин часовни. Разлётов вспомнил сегодняшнюю встречу со стариком и тотчас прозвал своего начальника «герр обер-лейтенантом Каравашкиным» — здорово смешно звучит. Надо рассказать ребятам.

Стоя возле развалин, Каравашкин покрикивал то на старшину, то на шофёра, спрашивал, сколько шагов намеряли, в уме переводил шаги в метры и что-то отмечал остро отточенным карандашом на планшете. Он не замечал побелевших от усталости и злости глаз Разлётова и Кочкина, когда они подходили к нему, грязные и потные, и давал новые задания.

После тротиловой вони воронок, кислого запаха пожарищ, горелого тряпья воздух за городом казался особенно чистым. Из узорчато-прозрачных рощиц наплывали свежесть последнего снега, аромат прелой листвы, и всюду царил какой-то приятный, неуловимый, волнующий запах весны. Высоко в небе пролетела галка. В лучах садящегося солнца она поблескивала, как медная. Каравашкин, сидя с шофёром, смотрел на текущую под колёса машины дорогу, на причудливую длинную тень от машины, бегущую по рыжему краю поля, и думал о своём.

Вспоминались университетские товарищи, первые дни в научно-исследовательском институте. Как тогда спорили по поводу статей Энрико Ферми и Иды Ноддак. Первый заявил, что обнаружил ядра трансурановых элементов после облучения урана нейтронами. А вторая предполагала, что в этом случае ядра урана, вероятно, распадаются на ядра более лёгких элементов. Многие физики заявили, что это абсурд.

И только молодым фантазёрам, вроде Каравашкина, хотелось верить в вероятность невероятного. Когда это было? Кажется, давным-давно. А потом физики вдруг обнаружили появление бария в уране и тории после бомбардировки их нейтронами. Вновь разгорелись споры и в печати и в лабораториях. Спорили видные учёные и новички. Вспоминали опыты Ирен Кюри и югославского физика Савича, доказывавших, что ядра урана делятся. Их опровергали другие учёные. А потом, перед самой войной — да нет, война в Европе уже началась,— стали поступать вести из Копенгагена, где в лаборатории Нильса Бора укрылись от Гитлера немецкие физики Луиза Мейтнер и Фриш. Фредерик Жолио-Кюри опубликовал в Париже результаты своих работ по делению ядер урана. За полгода до нападения Гитлера на Советский Союз в «Журнале экспериментальной и теоретической физики» Академии наук СССР появилась статья наших учёных «Кинетика цепного распада урана». А потом грянула война. В раздумья Каравашкина ворвались вести с фронта, гомон райвоенкомата.

«Куда мне вас деть? — возмущался военком. — Ну, раз образование высшее — идите на ускоренные курсы младших лейтенантов».

...Да, тогда спорили, и всё-таки не верилось, что в глубине вещества сконцентрированы огромные силы, такая невероятно большая энергия. Это никак не укладывалось в обычном человеческом сознании, как не может уложиться в нём понятие о бесконечности мира, Вселенной, времени.

Каравашкин вытянул шею, подставляя разгорячённое лицо встречному ветру. «Неужели это скоро станет реальностью? Неужели эти спорные длинные и сложные расчёты, заканчивающиеся девятизначными цифрами выводов, действительно превратятся в тепло, свет, силу?» Это казалось далёким, как полёт на Луну.

...Однажды Игорь Васильевич, руководитель научно-исследовательских работ, заявил, что цепная реакция деления ядер урана близка к реальности, но ещё совершенно неясно, сможем ли мы ею управлять. Если не сможем, то произойдёт взрыв с бесполезным рассеиванием делящегося вещества, не успевшего вступить в реакцию, выделится так много тепла, что температура взрыва достигнет миллионов градусов. Вспышка окажется в сотни раз ярче Солнца, тепло пойдёт на расширение воздуха, и возникнет чудовищная ударная волна. Надо учесть и радиоактивные осколки деления. Потоки нейтронов вызовут радиацию окружающих предметов и почвы. Всё это будет более страшным и опасным, чем извержение вулкана...

Каравашкин оглянулся. На горизонте, на фоне заката, зловеще чернели развалины города.

А ведь этот маленький лейтенант из контрразведки, за которым посылал растерянный комендант, сразу встрепенулся, взял с собой троих автоматчиков и вместе с Каравашкиным помчался на машине. Значит, нашим кое-что известно. А знал ли тот старик, что и для чего он исследует? Наверняка нет. Проводил опыты по узкой программе. Все сбежали, а он остался с контейнером. Если б знал — удрал бы тоже. Каравашкин достал папиросу, начал щёлкать зажигалкой. Но ветер куролесил в машине и сдувал крохотное пламя.

Каравашкин вспомнил, что так же безуспешно он пытался прикурить в прошлом году. То ли дрянной был бензин, то ли истёрся кремень. День тогда был тусклый, накрапывал мелкий дождь. Рядом стонала, гудела, ругалась и грохотала фронтовая дорога. Прижавшись друг к другу, Каравашкин и Георгий Николаевич сидели на одном пеньке. Вокруг была мокрая трава, а ноги ныли от усталости.

Вспоминали общих знакомых. Георгий Николаевич становился всё рассеяннее и рассеяннее, смотрел куда-то мимо деревьев, тяжёлые покрасневшие веки, вздрагивая, опускались на глаза. Он вдруг сказал, перебив собеседника:

— Послушайте, Каравашкин, что вы думаете о заявлении Геббельса: «В глубоких шахтах Германии куётся новое оружие»? А?

Каравашкин хотел что-то ответить, но Георгий Николаевич не слушал.

— Или... как это... «Гитлер сожжёт Москву двумя литрами»? Они, видимо, считают, что произойдёт выделение огромного количества тепла? Почему литры, а не килограммы? — Он повернул к Каравашкину худое обросшее лицо, но смотрел куда-то вдаль, как бы сквозь собеседника. Мокрая плащ-палатка нелепо топорщилась на его плечах.

Георгий Николаевич достал папиросу, вытащил из кармана коробку спичек. Она размокла. Он скомкал её и выбросил. Каравашкин стал щёлкать зажигалкой. Из-под колесика вылетали белые искры и гасли.

— Постой, — сказал Георгий Николаевич, усмехнувшись, — у меня в сумке чудо техники есть, солдаты в день рождения подарили:

Он раскрыл плоскую баночку из полированной латуни, установил её на колене, потом достал серый камешек и обломок драчового напильника, резко им ударил по камню, густой сноп белых искр брызнул в баночку, и в её чёрном нутре появилось расширяющееся алое пятно. Георгий Николаевич протянул баночку Каравашкину, тот с папироской склонился к ней. В ноздри ударил едкий запах жжёной тряпки.

Закурив и закрыв баночку, Георгий Николаевич снова усмехнулся:

— Видал? Ударь посильнее — и, чего доброго, начнётся цепная реакция.

Сделав несколько затяжек, он снова задумался, снова прикрыл глаза и покачал головой.

Неимоверно трудно доказывать что-либо тем, кто себе верит больше, чем другим, и признаёт реальным только то, что можно пощупать рукой. Разве фотографии с короткими белыми штрихами и полосками могут быть для них доказательством, подтверждением сложных и непонятных расчётов? Но кажется, самые смелые прогнозы сбудутся, и в самом зловещем варианте.

...Машина остановилась возле аккуратного хутора, совершенно не тронутого войной. Он походил на пряничный домик из старинной немецкой сказки.

— Давайте, товарищ старший лейтенант, остановимся здесь, перекусим, водой машину заправим, — предложил шофёр.

Каравашкин молча кивнул, жуя папиросу. Щёлкнул зажигалкой. Она сразу загорелась.

— Я тоже пойду, — сказал Разлётов и посмотрел на старшего лейтенанта. Тот, не вынимая изо рта папиросы, громко раздельно произнёс:

— Герр обер-лейтенант Каравашкин...

Разлётов испуганно отпрянул, оторопело глядя на своего начальника. От него чего угодно можно ожидать, но читать чужие мысли...

Каравашкин задумчиво усмехнулся, и Разлётов понял, что тот тоже вспоминает сегодняшнего старика.

Залаяла собака, донёсся стук в дверь.

«Н-да. Порой учёному легче сделать открытие, чем доказать людям его практическую ценность...» И снова перед глазами мокрый лес и утомлённое лицо Георгия Николаевича. Он тогда сказал:

«Хоть гитлеровцы и разогнали всех лучших учёных, они рано или поздно должны были прийти к мысли о ядерной энергии. А особенно теперь, когда им надеяться больше не на что. Но это их не спасёт. Они всё равно не успеют. Мы их разгромим. А то, над чем они лихорадочно бьются, рано или поздно сделают другие и сделаем мы. Я написал несколько писем Игорю Васильевичу. Надо как можно скорее развёртывать работы в этой области. Изложил свои практические предложения. Пока хоть этим поможем ему. Я не сомневаюсь, что он по-прежнему настаивает на своём...»

Спустя несколько дней Каравашкин приехал в штаб армии по делам и зашёл в отдел кадров, чтобы узнать, где находится Георгий Николаевич. Вчера, промучившись всю ночь, Каравашкин тоже написал письмо своему учителю, которое, как и письмо Георгия Николаевича, начиналось словами: «Уважаемый Игорь Васильевич!» Но он не знал адреса профессора.

В коридоре и комнатах особняка стояла обычная штабная суета. Вошёл генерал, строго оглядел всех, заметил Каравашкина:

— Вы кто?

Каравашкин доложил.

— Здесь зачем?

Каравашкин стал объяснять, что вот ищет товарища по прежней работе на «гражданке». Генерал было пошёл в свой кабинет, но, услышав слово «физик», остановился, позвал Каравашкина к себе и потребовал у писаря какое-то дело. Ему тотчас принесли папку. Полистав бумаги, генерал испытующе посмотрел на старшего лейтенанта.

— Что вы делаете в этой артбригаде?

— Как что? — растерялся Каравашкин. — Служу, то есть воюю. Ну, занимаюсь инструментальной разведкой.

Генерал крикнул:

— Матюхина ко мне!

Прибежал высокий подполковник и застыл перед генералом. Тот показал большим пальцем на старшего лейтенанта и сказал:

— Его фамилия Каравашкин. Почему он здесь, у нас?

Подполковник сбивчиво объяснил, что командир артбригады просил штаб армии не откомандировывать Каравашкина, так как он хорошо организовал инструментальную разведку, а без него бригада ослепнет...

Генерал поднёс к самому лицу подполковника раскрытую папку и рявкнул:

— Смотрите, кто подписал шифровку!

Подполковник отшатнулся, опустил плечи и сразу вспотел. А генерал приказал:

— Немедленно оформить предписание и все документы. Личное дело вышлем потом. — И повернулся к Каравашкину: — Марш в бригаду. Два часа на сборы и сдачу дел. Чтоб через три часа вас не было в пределах дислокации армии.

— А куда?

— В Москву, в распоряжение Совета Обороны. Дальше не знаю.

Сидя в кузове трофейного бронетранспортёра, держа вещмешок на коленях, Каравашкин курил в кулак, смотрел на проносящиеся мимо силуэты развалин. Иногда их освещал трепетный свет: не то вспышки дальнобойных орудий, не то зарницы.

* * *

Руководство работами по освоению ядерной энергии правительство возложило на учёного-физика Игоря Васильевича Курчатова. С тех пор за ним закрепилось прозвище Генерал. И на самом деле, в тяжёлые военные годы Игорь Васильевич сумел разыскать разбросанных по всем фронтам и заводам страны физиков-атомников и собрать их в свой временный штаб, расположившийся в Пыжевском переулке Москвы. Каждого человека приходилось вырывать с боем, никто из начальников не хотел отпускать с фронта или работы хороших специалистов.

Первым практическим шагом было создание циклотрона. Его решили монтировать в пригороде Москвы Покровско-Стрешневе, в недостроенном здании травматологического института. Материалы и оборудование с началом войны были закопаны в землю в Ленинграде и сохранились. Уцелел и семидесятипятитонный электромагнит. Рабочие и инженеры «Электросилы» подготовили его к отправке, но вывезти такое сооружение из осаждённого Ленинграда оказалось невозможным.

Кстати, одной из главных причин, по которой немецкие физики не смогли создать атомное оружие, было то, что они не имели циклотрона. По этой же причине тормозились работы английских физиков в Кембридже. А американские учёные с помощью циклотрона получили хотя и ничтожное, но достаточное для исследований количество плутония.

На московских заводах, до предела загруженных военными заказами, стали изготовлять новый мощный электромагнит.

«Трудные были дни. Некоторые даже говорили: на фронте легче, там хоть на отдых отводят, — вспоминал впоследствии один из создателей циклотрона Л.М. Неменов. — Частыми были такие сцены. Группа специалистов рассматривает чертежи. Один из участников обсуждения вдруг опускает голову на руки и засыпает... Остальные забирают чертежи, отходят в сторонку и продолжают работать».

П.Т. Асташенков в книге «Академик И.В. Курчатов» сообщает, что в историю освоения ядерной энергии вошло имя А.К. Кондратьева. В те годы, когда он начал работать в лаборатории Курчатова, ему шёл только четырнадцатый год. Знакомясь с Курчатовым, он представился, стараясь говорить басом:

— Алексей Кузьмич Кондратьев.

— Значит, Кузьмич... Ну хорошо, работай, — ответил Игорь Васильевич новому сотруднику.

С тех пор, даже тогда, когда Курчатов приходил в ЦК партии, его обязательно спрашивали:

— Ну как поживает Кузьмич?

— Кузьмич растёт, как и наше дело, — обычно отвечал Игорь Васильевич.

Осенью 1944 года, когда сотни тысяч наших орудий обрушивали на фашистов ливень снарядов, к их победному грохоту присоединилась беззвучная стрельба в Покровско-Стрешневе. Разогнанные циклотроном, построенным в немыслимо короткие сроки в невероятно трудное время, ядра тяжёлого водорода — дейтроны — бомбардировали бериллиевую мишень. Под их ударами бериллий испускал нейтроны, которые замедлялись в парафине и били в ядра урана. Работы велись круглосуточно.

Почти одновременно с началом строительства циклотрона учёные занялись созданием урано-графитового реактора. Расчёт реакции был сделан Курчатовым, начинать работу он поручил И.С. Панасюку. По теоретическим расчётам, нужно было около пятидесяти тонн урана и несколько сотен тонн графита такой чистоты, о какой даже не думали на графитовых заводах. Надо было организовать работу цепи предприятий, производящих уран, начиная с рудников и кончая получением металлического урана.

21 декабря 1946 года в лаборатории начался большой аврал. Все сотрудники превратились в каменщиков. Они складывали из графитовых кирпичей полусферическое сооружение в бетонном котловане под зданием. Затем Курчатов просто сказал:

— Приступаем к активной зоне.

Начали выкладывать из кирпичей внутреннюю сферу, но теперь в кирпичах имелись гнёзда для цилиндриков урана, похожих на гирьки. В кладке оставили вертикальные каналы, куда ввели регулирующие стоп-стержни из кадмия, заключённого в металлическую оболочку.

Вечером 25 декабря 1946 года Курчатов приказал включить все приборы, световую и звуковую сигнализацию, проверить систему управления и защиты. Затем разрешил И.С. Панасюку поднять из активной зоны два стоп-стержня и держать их наготове, чтобы в любой момент, если разбушуется ядерная реакция, нажатием кнопки уронить стоп-стержни в активную зону и остановить цепную реакцию. Затем стали поднимать регулирующий стержень. Приборы забеспокоились, всё чаще и чаще мигали сигнальные лампочки, сильнее гудели звуковые сигнализаторы, стрелки приборов стронулись с места.

— Атомное пламя зажгли, — сказал Курчатов, — попробуем теперь погасить. — И нажал кнопку сброса стоп-стержней.

Звуковые сигналы стали реже и реже, реже мигали сигнальные лампочки, а потом и совсем погасли. В наступившей тишине прозвучал голос Игоря Васильевича:

— Атомная энергия подчинилась воле советского человека!

Так был пущен в работу первый в Европе урано-графитовый ядерный реактор.

* * *

Космонавты рассказывают, что когда они смотрят в иллюминатор космического корабля, Земля представляется им громадной водной поверхностью, кое-где разделённой островами суши. Может быть, нашу планету правильнее было бы назвать не Землей, а Океанией? Ведь почти три четверти её поверхности покрыты водой.

Все знают, как велико значение океана для связи между собой самых отдалённых частей планеты. Тысячи судов бороздят его просторы, перевозя самые различные грузы. Не меньшее число судов ловит рыбу. Десятую часть пищи люди получают из морей и океанов. И всё же Мировой океан отдаёт человечеству лишь малую часть своих богатств.

На поверхности и в толще его дна находятся громадные запасы полезных ископаемых. На прибрежном шельфе, участке дна океана от берега до глубины в двести метров, обнаруживают россыпи золота и платины, некоторых других минералов, драгоценные камни: алмазы, рубины, сапфиры, изумруды.

Но самые большие богатства на дне океана нашли около ста лет тому назад. Странные круглые шарики подняли на поверхность с больших глубин. Оказалось, что они состоят из железа, марганца, меди и многих других металлов. Запасы таких шариков (их называют конкреции) так велики, что они удовлетворят нужды человечества в металлах на сотни лет. Добыча конкреций только начинается. А вот нефть, залегающую под дном в прибрежных районах, добывают уже во многих странах. В СССР стальные платформы с буровыми вышками шагнули в море на Каспии и у берегов острова Сахалин, у полуострова Ямал в Северном Ледовитом океане. Добывают нефть с морского дна и у берегов Северной Америки, Аравийского полуострова...

Для добычи полезных ископаемых с больших глубин, осмотра и ремонта оснований стальных платформ и бурового оборудования, для исследований учёными толщи вод и океанского дна не обойтись без специальных глубоководных подводных лодок и подводных аппаратов. Много лет советские учёные вели наблюдения жизни рыб с подводной лодки «Северянка». С помощью советских исследовательских подводных лодок «Пайсис» и «Север-2» можно опускаться на глубину до двух километров. Не думайте, что подводные путешествия легки. В глубинах океана полная тьма и холод, сотни тонн давят на каждый сантиметр поверхности корпуса подлодки. Исследователей глубин, тех, кто работает в их толще, называют акванавтами, потому что аква по-латыни — «вода». Акванавты мужественные люди! Ведь они должны действовать в среде, не менее враждебной, чем космос.

В 1980 году подводная лодка «Аргус» с тремя советскими акванавтами на борту изучала подводное ущелье на дне Чёрного моря около Геленджика. Случилось так, что «Аргус» попал в ловушку: он застрял между толстым подводным кабелем и дном ущелья. Почти двое суток акванавты не могли всплыть. К счастью, на помощь пришёл корабль-кабелеукладчик. Он поднял кабель и освободил «Аргус».

Океан исследуют и подводные аппараты, опускающиеся на ещё большие глубины. Швейцарский учёный О. Пикар и его сын Ж. Пикар построили глубоководную подводную лодку — батискаф. В 1960 году их батискаф «Триест» опустился на 11 километров, достигнув дна Марианской впадины в Тихом океане, самого глубокого места на планете. Дело, однако, не в том, чтобы ставить рекорды на глубину погружения. Подводные аппараты должны работать. Ими управляют с поверхности воды, подавая команды по кабелю, соединяющему подводный аппарат с кораблём-маткой, или с помощью гидроакустических сигналов. И подводные роботы, подобно аппаратам в космосе, получающим команды по радио, выполняют приказания человека. Их механические руки-манипуляторы собирают конкреции или моллюсков, бурят дно и берут пробы грунта, ремонтируют подводные сооружения — нефтевышки, трубопроводы... Возможно, что управлять такими роботами будут акванавты из подводных домов, установленных на дне. А если понадобится, акванавты выйдут из них и поплывут над дном в небольших подводных лодках.

Можно ожидать в скором времени и появления больших грузовых подводных атомоходов. Они будут плавать под льдами Арктики.

Трудно кратко рассказать о замечательном будущем подводной техники. Важно понять, что освоение подводного мира только начинается. И может быть, тебе, дорогой читатель, предстоит в будущем стать акванавтом, чтобы раскрыть тайны океана, чтобы спуститься в таинственные глубины за его сокровищами.

Океан — будущее человечества, и путь в него проложат подводники. Поэт-подводник Алексей Лебедев писал:

Нам дали даются любые, Но видишь сквозь серый туман — Дороги блестят голубые, Которыми плыть в океан.

Четыре жизни Вадима Инфантьева (послесловие)

Ты прочитал книжку про советских подводников, про подводные лодки. Автор её Вадим Инфантьев и сам был подводником, закончил Высшее Военно-морское инженерное училище имени Ф.Э. Дзержинского. В нём учатся будущие инженеры-механики, те, кто управляет энергетическими установками кораблей.

Вадим Инфантьев начал свою подводную службу после войны. Но военным человеком он стал много раньше. Когда началась Великая Отечественная война, будущий автор этой книжки уже почти два года служил в Красной Армии.

Ещё мальчиком он любил рисовать, рисунки хвалили, брали на выставки. О своей родине, волжском городе Сарапуле, Вадим Инфантьев писал в первых стихах:

Знакомый бег береговых излучин, Волны речной сверкающий излом. Здесь каждый камень трижды мной изучен И занесён в походный мой альбом.

Стихи он любил писать, пожалуй, не меньше, чем рисовать. Поэму «Куликово поле» даже напечатала районная газета. Но всё же Вадим Инфантьев решил стать архитектором, приехал в Ленинград и поступил в институт. Только учиться почти не пришлось — студентов призвали на службу в Красную Армию. Ведь время было тревожное: гитлеровская Германия уже захватила Австрию и Чехословакию, напала на Польшу. И вот Инфантьев курсант школы младших командиров зенитной артиллерии.

Война... Гитлеровские полчища рвались к Ленинграду. Вскоре и орудие Вадима Инфантьева открыло огонь по летевшим к Ленинграду бомбардировщикам врага. А осенью, когда гитлеровцы пытались взять город Ленина штурмом, зенитки били и по танкам и по пехоте. Враг, остановленный у стен Ленинграда, начал строить вокруг блокированного города укрепления, устанавливать артиллерийские батареи, надеясь голодом и холодом, снарядами и бомбами сломить мужество его защитников, всех ленинградцев. Тут и понадобились точные планы позиций противника. Часами лежал в осенней грязи, леденел на снегу с биноклем у глаз сержант Вадим Инфантьев и рисовал, рисовал, рисовал. А ещё у него оказались технические способности: переделал прицел зенитной пушки, придумал правила стрельбы с ним по самолётам.

Сержанта-изобретателя назначили командиром опытного орудия. Его расчёт сбил два самолёта. Если начнёшь изобретать — не остановиться. Вот и Вадим Инфантьев всё время что-нибудь придумывал. Поэтому когда война закончилась, командир зенитного дивизиона сказал: «Тебе, Вадим, на инженера учиться надо!» И Инфантьев, окончивший войну старшим лейтенантом, решил начать всё сначала и поступил в Военно-морское инженерное училище.

Несколько лет плавал инженер-механик Инфантьев на подводных лодках. Набрался опыта — назначили командиром БЧ-5, то есть старшим механиком. Дело это ответственное — за всю лодку нужно отвечать. А потом он закончил Военно-морскую академию, занялся научной работой. Все это для того, чтобы советские подводные корабли были самыми лучшими в мире.

Говорят, человек может прожить несколько жизней. Если так, то первая жизнь Вадима Инфантьева довоенная — школьника, студента. Вторая — солдата Великой Отечественной. Третья — ты уже догадываешься — моряка-подводника. Три таких жизни — уже немало. А была ещё четвёртая, быть может, самая главная.

Знал я одного мальчика. Он сказал как-то: «Буду писателем!» В самом деле, учатся, чтобы стать шофёром, врачом, моряком, строителем, лётчиком... Но «научиться» стать писателем всё же нельзя. Пойми меня правильно: писать стихи и прозу, конечно, учатся. Учатся сами, в Литературном институте — в нём учат тех, кто. не только хочет быть писателем, но и уже начал — и неплохо! — сочинять рассказы, стихи... И всё-таки, чтобы писать хорошо, нужно знать жизнь, идти по ней, не страшась испытаний. «И чувствовать боль всего живого, что есть на земле». Так сказал о жизни замечательного писателя Андрея Платонова А. Шаров, автор хороших книжек для детей. Три жизни, которые прожил Вадим Инфантьев, полные суровых испытаний, труда и дум, подготовили его к четвёртой — писательской.

Я уже говорил о школьных стихах Вадима Инфантьева. Были у него стихи и в военные годы, иногда их печатали фронтовые газеты. Вот одно из них:

Полгода в землянке живём, Летит за снарядом снаряд. За нами, за домом дом, Раскинулся Ленинград. Мы не устали в борьбе, И отдых не нужен нам. ...Махорки бы пачки две И хлеба бы... килограмм. Рождается день в пальбе Сквозь мутную неба синь. Мы пушки везём на себе, Для танков копя бензин.

Но после войны он писал только прозу. Понять, как надо писать, Вадиму Инфантьеву помогли известные ленинградские писатели Михаил Слонимский и Леонид Рахманов. Многое ему дало и общение с талантливыми поэтами Сергеем Орловым и Михаилом Дудиным...

У Вадима Инфантьева много книг. Среди них повести и рассказы о Великой Отечественной войне, о морской службе, о подводниках. Писал он и исторические романы и научно-художественные книги.

В книжке, которую ты прочитал, есть глава о боевых делах советских подводников в годы Великой Отечественной войны. Но разве можно в одной главе рассказать достаточно полно о дерзких атаках из-под воды, прорывах через минные поля или в узкие фиорды? И Вадим Инфантьев думал о большой книге о советских подводниках. В ней непременно было бы рассказано о Петре Грищенко и его лодке «Л-3», о другом славном подводнике-балтийце Алексее Матиясевиче. Ведь их лодки «Л-3» и «Лембит» по пущенному на дно вражескому тоннажу следуют на Балтике сразу же за знаменитой «С-13» Александра Маринеско. О всех победах Грищенко и Матиясевича стало известно лишь после войны по документам гитлеровского флота: их лодки топили врага не только торпедами, транспорты и боевые корабли врага гибли и на минах, незаметно поставленных из-под воды.

«Л-3» вышла в море в начале августа 1942 года. Грищенко удалось успешно провести лодку через противолодочные рубежи врага в Финском заливе. Опытный командир прежде чем искать цели для своих торпед, решил потренировать свой экипаж: ведь до похода, во время стоянки на Неве, невозможно было учиться торпедным атакам, мгновенному погружению под воду. На войне же побеждает тот, кто более искусен в боевом мастерстве...

Недалеко от устья Финского залива, около островка Вогшер, на котором высится маяк, увидели в перископ сидевший на камнях транспорт. Вот по нему и начали учиться выходу в торпедную атаку. Тренировались и в быстром погружении, учитывая каждую секунду. Так прошёл день. А на следующий «Л-3» обнаружила конвой: двенадцать глубоко сидящих в воде транспортов охраняли миноносцы и сторожевые катера, три самолёта. Грищенко не колебался — в атаку! Лодка поднырнула под миноносец и оказалась внутри конвоя. На секунду приподняв перископ, командир заметил большой танкер. Залп! Грищенко вновь приподнял перископ, как только в лодке все услышали мощный взрыв. Танкер тонул! Но наверно, лучше бы сразу после залпа уйти на глубину: лодку заметили. «Л-3» нырнула на глубину 40 метров и уже шла в сторону открытого моря, когда у самого борта начали с оглушительным грохотом рваться глубинные бомбы. Долго преследовали корабли врага, много бомб взорвалось вблизи лодки, но всё же Грищенко удалось скрыться в глубинах моря.

Командир повёл свой корабль на юг, к берегам фашистской Германии. Близ острова Рюген, на меридиане Берлина, никто не ожидал появления советской подводной лодки. Суда шли с огнями, как в мирное время, часть транспортов не имела охранения. Грищенко несколько дней наблюдал за движением транспортов, а потом лодка поставила мины на их обычных путях. Когда все мины встали в водной толще на своих якорях и поджидали врага, «Л-3» начала торпедные атаки...

За этот поход, закончившийся у острова Лавенсари — передовой базы балтийцев, 8 сентября, «Л-3» потопила торпедами эсминец и четыре транспорта, а на поставленных ею минах погибла фашистская подводная лодка и ещё три транспорта. Осенью того же года Пётр Грищенко вновь повёл свою лодку в боевой поход. И вновь победы..

«Лембит» вышел в свой первый в 1942 году боевой поход 22 августа. С начала войны он был уже четвёртым. На выставленных лодкой в сорок первом году минах подорвались и пошли ко дну четыре вражеских судна. В этом же походе на борту «Лембит» были только торпеды. В первую атаку Алексей Матиясевич повёл свою субмарину меньше чем через две недели после выхода из Кронштадта.

Восемь транспортов идут под охраной четырёх сторожевых кораблей и нескольких катеров — вот что увидел в оптику перископа командир. Он выбрал для атаки самый большой транспорт, и лодка начала сближаться с конвоем. Незамеченным «Лембит» вышел в точку залпа, и вот две торпеды помчались к цели. Вскоре до лодки докатился гул взрыва. Транспорт был уничтожен.

Прошло десять дней. Около полудня на горизонте показались дымы. Лодка пошла в их сторону. Дымили трубы пяти транспортов, охранявшихся тремя сторожевыми кораблями и катером-охотником за подводными лодками. Командир вывел «Лембит» в такую позицию, что можно было попытаться одним залпом торпед пустить ко дну сразу два транспорта. Две торпеды, оставляя пенный след, устремились к конвою и каждая нашла свою цель. Услышав два взрыва, Матиясевич приподнял перископ: тонут два судна! Командир решил выйти в атаку ещё на одно судно, но это не удалось. К лодке, разрезая острым форштевнем волну, мчался сторожевой корабль.

— Перископ вниз! Глубина тридцать метров! — скомандовал Матиясевич. «Лембит» стремительно уходил на глубину.

Глубинные бомбы взорвались совсем близко от борта. И тут же, точно мгновенное эхо, в центральном отсеке раздался невероятный грохот. Казалось, в лодке взорвалась глубинная бомба. На самом деле случилось, пожалуй, не менее страшное: взорвались газы в аккумуляторной яме.

— Пожар в центральном отсеке! — доложил командир БЧ-5.

Пламя бушевало под палубой отсека. Взрыв разрушил радиорубку, вывел из строя многие приборы, только две уцелевшие лампочки тусклым светом освещали разгромленный отсек. Тринадцать человек находились в нём в момент взрыва. Шесть из них были ранены, остальные контужены, все задыхались в едком дыму. Лодка лежала на каменистом дне на глубине 36 метров. А на поверхности моря рыскали корабли гитлеровцев, продолжая охоту на неподвижный «Лембит». Временами они сбрасывали глубинные бомбы, пытались найти лодку металлоискателем.

С неимоверным трудом подводникам всё же удалось потушить пожар. Сразу начали ремонт приборов и механизмов. Прошло три часа после взрыва. Гидроакустик Михаил Николаев доложил:

— Корабли удаляются! — Вскоре он уже не слышал шума их винтов.

Решив, что советская подводная лодка уничтожена, вражеские корабли ушли. Только вечером «Лембит» всплыл на поверхность. Командир отдраил рубочный люк и поднялся на мостик. Свежий воздух, кружа головы подводников, хлынул в отсеки. Застучали дизели, и «Лембит» пошёл на восток — к входу в Финский залив. Энергию электромоторам при плавании под водой теперь давала только одна аккумуляторная батарея из двух — значит, и запас её вдвое меньше, пребывание под водой ограничено. И всё же Матиясевич, умело уклоняясь от противолодочных катеров, провёл лодку через все препятствия в Финском заливе. Последние мили похода давались особенно тяжело. Тридцать шесть часов не всплывала лодка на поверхность, трудно было дышать. 19 сентября «Лембит» всплыл у Лавенсари. Поход завершился...

Замечательные боевые походы совершили «Л-3» и «Лембит» и позже — в 1944 и 1945 годах. «Л-3» стала гвардейской, «Лембит» — краснознамённым. Память об этих прославленных кораблях жива. Рубка «Л-3» как реликвия боевой славы установлена в городке подводников в одной из военно-морских баз на Балтике. А «Лембит» вскоре можно будет увидеть на бетонном постаменте в столице Советской Эстонии — Таллине, в прекрасном парке Кадриорг.

Подводникам Северного флота не нужно было, как балтийцам, прорываться через минные поля, чтобы выйти в открытое море. Зато им противостояла суровая природа Заполярья, бурное Баренцево море. Но североморские подводники ходили в боевые походы и в полярную ночь и в полярный день, когда спасительная темнота не скроет лодку, всплывшую для зарядки аккумуляторных батарей.

Конвои транспортов гитлеровцев шли по Баренцеву морю с запада на восток в порты Петсамо и Линахамари. Они везли боеприпасы и боевую технику, продовольствие и обмундирование для гитлеровских горно-егерских дивизий, безуспешно пытавшихся прорваться к Мурманску, к главной базе Северного флота — Полярному. А обратно, на запад, суда везли никелевую и молибденовую руду, без которой не выплавить броневую сталь, в Киркенесе, норвежском порте, грузили железную руду. Подводники-североморцы топили суда врага и в море и в фиордах — узких и длинных заливах с отвесными высокими берегами, глубоко вдающихся в сушу.

2 октября 1941 года подводная лодка «М-171» незамеченной проникла в фиорд Петсамовуоно. Командир Валентин Стариков увидел в перископ два судна, стоящих у причала: грузовое и пассажирское. Лодка развернулась носом к причалу и выпустила две торпеды. Два взрыва — значит, оба судна поражены. Не всплывая, «Малютка» направилась к выходу из фиорда.

— Подошли к выходу из фиорда! — доложил штурман.

И тут лодка вдруг начала всплывать, причём нос её упёрся в какое-то препятствие. «Противолодочная сеть, выход в море закрыт!» — подумал командир. «М-171» выскочила на поверхность, и тотчас рядом встали высокие всплески. Это открыли огонь орудия вражеских береговых батарей. Снова и снова погружалась лодка, командир давал полный ход назад, пытаясь вырваться из стальных сетей. Прошло более получаса, прежде чем это удалось. Но как прорваться в море? И Валентин Стариков решил всплыть и дать артиллерийский бой. Решение отчаянное! Ведь на «Малютке» одно сорокапятимиллиметровое орудие, торпеды израсходованы... Но другого выхода, казалось, не было. Командир подозвал командира БЧ-5, дал ему гранату:

— В случае чего взорвёшь артиллерийский погреб...

Советские подводники сражаются до конца! К счастью, до артиллерийского боя дело не дошло. Начался прилив, в Баренцевом море он достигает нескольких метров. Уровень воды в фиорде повысился и верхняя кромка стальной сети уже не достигала поверхности. «Малютка» проползла над ней, не показываясь из-под воды. Больше часа гитлеровцы преследовали уходящую на север лодку. Прошли сутки с того момента, когда «М-171» погрузилась, чтобы войти в фиорд. Наконец гидроакустик доложил, что корабли ушли. Прошёл ещё день и ещё ночь, и Валентин Стариков ввёл «Малютку» в гавань Полярного.

А ещё раньше, в августе, в этот же фиорд проникла другая «Малютка» — «М-172». Командовал ею Израиль Фисанович. Это был первый боевой поход молодого командира, и ему помогал опытный подводник командир дивизиона Иван Колышкин. В глубине фиорда командир заметил стоящий у причала большой транспорт. Лодка уже шла к выходу из фиорда, когда прогремел взрыв попавшей в транспорт торпеды. Вражеские катера не смогли найти «Малютку», и глубинные бомбы рвались где-то в стороне.

Ночью «М-172» всплыла и зарядила аккумуляторную батарею. Теперь она была вновь готова к бою — ведь оставалась ещё одна торпеда. На следующий день Фисановичу удалось разглядеть на фоне покрытых снегом сопок выкрашенное в белый цвет судно. Маскировка не помогла. Последняя торпеда шла так же точно, как и первая. На лодке услышали взрыв, потом ещё один: видимо, на судне взорвались котлы. Вся атака продолжалась только десять минут!

Отважно воевали лодки-«малютки» Северного флота. Двадцать девять боевых походов совершила гвардейская «М-171», восемнадцать — гвардейская и краснознамённая «М-172», на груди их командиров Валентина Старикова и Израиля Фисановича, командира дивизиона Ивана Колышкина заблистали Золотые Звёзды Героя Советского Союза.

«Малютки» на Северном флоте действовали недалеко от своих баз, подводные лодки других типов, с большим водоизмещением, ходили в походы до норвежского порта Тромсе. Выдающихся побед добилась «С-56». Эта лодка пришла на Северный флот с Дальнего Востока. Плавание было нелёгким: в Тихом океане за советскими лодками охотились японцы, в Атлантике — гитлеровцы. Из шести наших лодок, вышедших в путь из Петропавловска-на-Камчатке, в Полярный пришли пять. «Л-16» была торпедирована в Тихом океане...

14 мая 1943 года «С-56» вышла в боевой поход в Баренцево море. Через три дня чуткие приборы гидроакустической станции уловили шум винтов вражеского конвоя. Командир Григорий Щедрин повёл лодку на сближение с противником. В перископ он увидел транспорт и танкер. Их охраняли восемь сторожевых кораблей и два самолёта. Значит, груз важный! До целей оставалось четыре-пять кабельтовых, когда «С-56» дала залп из четырёх торпед. Получился «дуплет»: танкер пошёл ко дну, транспорт был повреждён.

Храбро воевали и другие подводники Северного флота. Многие лодки подняли на своих флагштоках гвардейские и краснознамённые флаги. Краснознамённая гвардейская «С-56» воевала в Заполярье до победы. Её командиру Григорию Щедрину было присвоено звание Героя Советского Союза. Во Владивостоке на городской набережной на бетонном пьедестале стоит теперь славная «С-56», вернувшаяся после войны на Тихоокеанский флот и тем самым завершившая своё кругосветное плавание.

Больше бы рассказал Вадим Инфантьев и о черноморских подводниках. Они воевали в особых условиях. В начале войны на Чёрном море было не так много судов противника, боевые корабли и транспорты у гитлеровцев почти все имели небольшое водоизмещение. Нелегко приходилось нашим подводникам при атаках, потому что конвои врага старались прокладывать свой курс близ берегов, там, где малые глубины. И всё же торпеды черноморцев находили цели.

В 1943 году враг вновь начал перевозить танкерами нефть из Румынии в Италию и оккупированную Грецию. Вновь потому, что после уничтожения нашей подводной лодкой в первый год войны итальянского танкера перевозка нефти морем прекратилась. И вот опять советские подводные лодки вышли к Босфору. 30 августа вечером командир «Щ-215» Михаил Грешилов обнаружил в перископ два эсминца. Они шли к входу в пролив. «Не идут ли они брать под охрану танкеры или транспорты?» — задумался командир. «Щ-215» продолжала наблюдать за выходом из Босфора. И вот из пролива вышел в Чёрное море конвой. Большой танкер охраняли два эсминца и два противолодочных корабля, то и дело сбрасывавших глубинные бомбы.

Гитлеровцы, очевидно, надеялись отпугнуть подводные лодки. Но Грешилов сразу же повёл лодку в атаку, чтобы её не успели обнаружить корабли охранения и летевший над конвоем самолёт. Четыре торпеды веером помчались к танкеру. Уклониться враг не смог. Мощный взрыв, услышанный всеми подводниками, подтвердил, что танкер пошёл ко дну. А «Щука» затаилась на дне. Десятки бомб сбросили гитлеровцы с кораблей, бомбил и самолёт, но лодка осталась невредимой.

К западу от Севастополя в апреле 1944 года искала суда врага «Малютка», которой командовал Максим Хомяков. В это время советские войска уже вышли на подступы к Севастополю и готовились сбросить гитлеровцев в море. 22 апреля «М-111» торпедировала военный транспорт, а 4 мая одним залпом отправила на дно сразу два охотника за подводными лодками. Больше сотни глубинных бомб сбросили на «М-111» гитлеровцы, но она ушла от преследования.

Немало транспортов и других судов с войсками и боевой техникой потерял бежавший морем из Севастополя враг. Конвои громили подводные лодки, авиация и торпедные катера. За годы войны многие черноморские подводные лодки получили высокие награды. Среди них были и краснознамённые «Щ-215» и «М-111». Героями Советского Союза стали их командиры Михаил Грешилов и Максим Хомяков...

После разгрома гитлеровской Германии и милитаристской Японии многим казалось, что на нашей планете наступил навсегда долгожданный мир. Но, как оказалось, империалисты не оставили своих тайных замыслов. США и их союзники готовятся к новой войне. Воды океанов и морей бороздят эскадры боевых кораблей, в глубинах скрываются атомные подводные ракетоносцы. Их ракеты нацелены на СССР, на страны социализма. И всё же вот уже скоро сорок лет мирно трудится советский народ. Этим мы обязаны воинам наших славных Вооруженных Сил и в том числе морякам советских подводных атомоходов. Империалисты помнят о разгроме Красной Армией фашистского агрессора.

Мир нужно охранять. Поэтому и несут глубинный дозор моряки-подводники, властелины ракет и атомной энергетики. Если ты, дорогой читатель, встретишь морского офицера, на груди которого серебристая подводная лодка с красной звездой на рубке, знай — это командир подводного корабля или его ближайшие помощники. Они обладают почётным правом самостоятельно управлять подводной лодкой. Этот знак — особое отличие, им можно гордиться. А ещё подводника отличишь по красивому жетону «За дальний поход». На нём под бело-синим флагом Военно-Морского Флота изображена подводная лодка. Этот знак вручают матросам, старшинам, мичманам и офицерам, адмиралам за тысячи пройденных под водой миль, быть может и за походы подо льдами Арктики или за кругосветное плавание. Жетонами «За дальний поход» награждает Главнокомандующий Военно-Морским Флотом.

Ты вырастешь, окончишь школу. «Защита социалистического Отечества — священный долг каждого гражданина». Так сказано в Конституции — Основном Законе нашей страны. Быть может, и тебе доведётся проходить воинскую службу в Военно-Морском Флоте. Тысячи юношей, вчерашних школьников, приходят каждый год на подводные лодки. Они осваивают сложные специальности, они плавают на подводных атомоходах в полярных морях и тропиках. Среди них будешь и ты. А может быть, ты захочешь связать свой жизненный путь с Военно-Морским Флотом надолго. Окончив высшее военно-морское училище, ты придёшь на подводный корабль офицером, чтобы потом стать командиром атомохода или старшим механиком. Таким же отважным и умелым, как командиры и механики советских подводных лодок, о которых рассказал в своей книге «Подводники» писатель и моряк-подводник Вадим Инфантьев.

С. Зонин