Л.
Пьеса о Льве Троцком. Для трёх масок, хора и музыкантов.
Спасибо, что вы выбрали сайт ThankYou.ru для загрузки лицензионного контента. Спасибо, что вы используете наш способ поддержки людей, которые вас вдохновляют. Не забывайте: чем чаще вы нажимаете кнопку «Спасибо», тем больше прекрасных произведений появляется на свет!
Для трёх масок, хора и музыкантов
РЕТАБЛО
Милая Дева Мария, спасибо. Я взял и написал про Льва Троцкого, русского революционера, жившего повсюду и убитого в Мексике в 1940 году. Тут есть цитаты из писем, дневников, передовиц и завещаний. Некоторые слова Троцкий правда произносил. Остальные за него произнёс я, Евгений Бабушкин.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
ПЕРВАЯ МАСКА — Л., Оборванец
ВТОРАЯ МАСКА — Наталья, Фрида, Старуха
ТРЕТЬЯ МАСКА — Бумажный человек, Полицейский
ХОР
МУЗЫКАНТЫ
ПРОЛОГ
Вот закрою глаза и увижу лёд.
Брось. Вышло солнце. И крестьяне выламывают лозу. Суази-сур-Эколь, Шайи-ан-Бьер, Буа-ле-Руа.
Лёд под веком, и вечная степь в снегу, мёртвый тупик, молчание паровоза, двенадцать суток среди метелей. Конвой окоченел. Лёд на сером сукне, лёд на злых молодых ресницах. Помню, у часового ухо отмёрзло до черноты, но он всё пялился в бескрайний лёд и трусил кричать. Дурак.
Очнись. Солнце гуляет по деревням. А именно: Баланкур-сюр-Эссон, Понтьерри-Сен-Фаржо, Ле-Шато-де-Дам. Запиши это.
Помню: распорядитель наших похорон, ничто в шинели, большой чин, шпалы в петлице.
Пустые глаза, как рты без зубов. Тонкий, как кнут, спрятанный в рукаве. Кукла человека. Всё хвастался новой формой, выворачивал подкладку, всё показывал шлем изнутри, говорил — а летом у них по уставу фуражки, летом чёрные ремешки на фуражках.
Петлицы с малиновой окантовкой. Лица сына не помню. Но помню петлицы и ремешки.
Суази-сур-Эколь, Шайи-ан-Бьер, Буа-ле-Руа.
Аминь. Поезд рвёт чернозём, за окном разбитая на квадраты ночь, и вот, некогда тёплое море, и пароход, забытый во льдах. Серые шинели передают нас из рук в руки, мы обрезки червивого мяса. Гражданина Троцкого Льва Давидовича — выслать — из — пределов — СССР. Гражданина Троцкого Льва Давидовича — выслать — из — пределов — СССР. Однажды я забуду поднять веки и они смёрзнутся окончательно.
ВХОД
Смердящие подонки троцкистов, зиновьевцев, бывших князей, графов жандармов, всё это отребье, действующее заодно, пытается подточить основы нашего государства.
Народы всего мира в великих битвах завтрашнего дня сметут с лица земли, как былинку, врага народа Троцкого и его шайку, где бы она ни притаилась, какие бы новые козни ни злоумышляла, какими бы новыми предательствами, изменами и подлыми делами она им ни грозила.
ЭПИЗОД ПЕРВЫЙ
Приходил человек, в руках бумага и ничего кроме бумаги.
Новости о Серёже?
О нём ничего нет.
Что же ты не находишь места?
Вот что, милая. Вот что. Иду я мимо виноградника. Работает старик, усы до земли. Охает. Что ты, спрашиваю? Сердце болит. Почему болит? Да хозяин. Что, бьёт? Нет, дочь насилует. Свою? Нет, мою. А чего хочешь, спрашиваю? Да есть одна мечта, говорит. Ну же, спрашиваю. Штаны новые, говорит! С бляхой!
Как по-французски бляха?
Ну а самая, спрашиваю, большая мечта? Так, чтоб не на задницу, а повыше? Да есть одна, говорит. Трактор хочу, говорит!.. Сволочи. Ненавижу Францию.
Не худшее место мира. Не ссылка. Не тюрьма.
Ссылка. Тюрьма. Вытяни руку — ткнёшься в кирпич. Хода нет.
Суази-сур-Эколь, Шайи-ан-Бьер, Буа-ле-Руа.
Тюрьма народов. Добро пожаловать. Здесь никто не знает, как по-французски бляха. Знают только простые слова: есть, спать, Бог, ещё, сдохни. Наступает чужая речь. Крестьянину-французу зазорно копаться в навозе, пусть это делают грязные испанцы, нищие итальянцы, тупые поляки. Сам-то он гражданин чистенький, полноценный. Сам-то он наденет новые сине-бело-красные штаны, с бляхой, и будет нюхать ягоды солнца, он забыл, из чего растёт лоза.
Баланкур-сюр-Эссон, Понтьерри-Сен-Фаржо, Ле-Шато-де-Дам.
А лоза-то растёт из говна и трупов. Французский крестьянин выпил столько вина, выдавленного из говна и трупов, что всё забыл. Всё забыл. Он твёрдо помнит лишь господина Рено. Потому что господин Рено продаёт ему тракторы. Вот скоплю стопку франков со словами «свобода, равенство, братство» и куплю трактор. Свободой, равенством и братством расплачусь за новенький трактор господина Рено.
Красиво. Не забудь это записать.
Пустое. Но лозе, чтоб расти, нужно новое говно и трупы — и вот однажды господин Рено покроет тракторы бронёй, и это будут танки. А господин Даймлер покроет бронёй свою продукцию, по ту сторону.
И это запиши.
Гром грянет, выйдет солнце, я куплю утреннюю газету, а крестьянин покатится по горам, по лесам на бронированном тракторе господина Рено во славу господина Рено, и он будет весело петь, что броня господина Рено крепка, и она крепка, очень крепка, но не крепче снаряда из пушки господина Даймлера. Я вижу горы и леса, изрытые машинами и равномерно покрытые горящими и догорающими людьми, и будет много чужой речи — такая и сякая, и эдакая — потому что перед смертью человек очень разговорчив, все люди.
Пауза.
Впрочем, Лев Троцкий не скажет этих слов и записаны они не будут. Поняла, Наташа? Прохожий имеет право на отчаяние, писатель — нет. Шум в голове. Скоро ликвидация.
Скоро ликвидация.
Вот за это крестьяне и прозвали меня идиотом. Ходит, высматривает, злится чего-то. Бессмысленный старик. Над поляками не смеётся, тракторы не продаёт. Я им злость продаю, да только не покупают.
Пауза.
И у меня были силы всё изменить. Выбросить к чёрту все штаны и тракторы мира. Всё повернуть заново. Сломать эту землю и сделать новую.
Землю без смерти?
Хотя бы без господина Рено. Вот закрою глаза и не увижу лица нашего сына. Но эти поля и людей в огне я вижу чётко.
Вижу. Чётко.
Новости о Серёже?
О нём ничего нет. Где ошибся? Ошибки не было. Или — или. Так или сяк. Жить без границ. Границы, выложенные трупами. И всё-таки этот порядок подкопал себя безнадёжно. Он рухнет со смрадом.
Подкопал себя безнадёжно. Рухнет со смрадом.
Вот это надо записать.
Запиши.
Так и запишем.
Пустое. Повторы. Мало мяса. Я — говорил: приказываю идти и умереть свободными — и люди шли умирать свободными. Говорил: класс угнетателей обречён погибнуть — и мир распадался под ударами моих армий. Почему слова больше не работают?
Здесь работают другие слова: солнце, гулять, трава, Париж, люблю. Зачем ты жив? Пиши. Жив, чтобы писать. Мир сломают и без тебя. Завтра. А ты ешь еду, держи меня за руку и пиши. Сегодня. Сейчас.
Шум в голове, лёд в глазах, чужая речь, нет никаких других, нет никакого сегодня, руки увязли во вчера, и я не могу писать. А без меня — не будет никакого завтра. Без меня не будет никакого завтра. Без меня не будет никакого завтра.
Брось. Подожди. Вот что. Сказка! Знаешь, как появился виноград?
Виноград?
Подожди. Отдыхай. Требую, чтоб ты отдыхал. Смотри на солнце, щурься. Трогай мою руку. Слушай птиц.
Птиц?
Виноград. Знаешь, как он появился? Собака родила кусок дерева.
Откуда это?
Из книг. Оресфей, сын Девкалиона, сына Прометея жил себе и жил. Вот как мы. И остался он один. Вот как мы. Он завёл собаку. Вот как нашу. И она родила кусок дерева.
Хорошо было твоим грекам: крепко знали, где напортачили, и погибали, не сходя с места.
И вот Оресфей, сын Девкалиона, сына Прометея в яму закопал этого собачьего сына, и вырос виноград.
Новости о Серёже?
О нём ничего нет.
Суази-сур-Эколь, Шайи-ан-Бьер, Буа-ле-Руа.
Баланкур-сюр-Эссон, Понтьерри-Сен-Фаржо, Ле-Шато-де-Дам. Путешествия позади, мы обречены на Францию, и о Серёже ничего нет.
Вот что, Наташа. Вот что. Приходил человек, в руках бумага и ничего кроме бумаги. Видимо, из префектуры, чиновник с лицом неумелого подлеца. Сыпал намёками. Спросил, читал ли я газеты.
Только и делаешь, что читаешь газеты. И охота тебе знать про новое платье Рузвельта и телят с двумя головами?
Мы просим нынешнего министра внутренних дел без фраз и без промедления выдворить Троцкого. В случае надобности мы ему поможем.
В отношениях Франции и Советского Союза, говорит этот человек, наступили перемены. Положительный поворот. Добрая воля. Мирные инициативы.
Во Франции нет места опасному агитатору.
Троцкому лучше покинуть страну, говорит этот человек из префектуры. Срочно, говорит человек.
Троцкому Льву Давыдовичу.
Я… устала. Мы успеем собрать вещи?
На дворе тридцать пятый, нравы невиданно смягчились, а Европа так стара и деликатна, серых шинелей не будет. Никаких лишних неудобств, если пропадём тихо. Мы пропадём тихо?
Мы пропадём.
Ты была со мной в Петрограде, Париже, Лондоне, Вене и Вашингтоне.
И в Стамбуле.
Впереди ещё много чужих столиц. Много работы!
И о Серёже ничего нет.
Он, должно быть, уже в земле. Я люблю тебя.
На воротах виллы третьего дня появилось объявление — «Продаются собаки». Покидая Францию, Троцкий должен расстаться со свирепыми псами, сторожившими его покой. Секретаря, подошедшего к воротам, журналисты спросили: зачем продаются собаки? Быть может, Троцкий нуждается в деньгах?
Быть может, Троцкий и нуждается в деньгах, но собаки ему, во всяком случае, больше не нужны.
ПЕСНЯ ПЕРВАЯ
Советский народ и вслед за ним и вместе с ним все миллионы рабочих и трудящихся всех стран и всех народов клеймят презрением и ненавистью Троцкого — врага народа.
Троцкий — враг народа, — с этим названием после приговора Верховного суда вошел он сейчас в сознание миллионов.
Ха!
Проклятием они покрывают его имя. В предвидении великих новых битв с тем большей ненавистью говорят они о нем, укрывшемся под охраной еще не павших капиталистических твердынь.
Вы — жалкие единицы, вы — банкроты, ваша роль сыграна. И отправляйтесь туда, где вам отныне надлежит быть: в сорную корзину истории.
ТАНДА ПЕРВАЯ
Привет, старуха.
Привет, оборванец.
А у меня два песо. Эй, старуха, хочешь, куплю твою любовь?
А у меня три песо. Куплю трёх таких женихов, как ты, оборванец.
Эй, публика! Денег дай.
Зачем тебе деньги? Хлеба возьмёшь?
Давай-давай! Зачем хлеба? В самой главной лавке на самой верхней полке стоит портрет нашего президента. Куплю его, буду вылизывать ему щёки и громко петь.
Зачем щёки?
А потому что жопу на портретах не рисуют.
А зачем петь?
От радости.
Чему радоваться? Хлеба-то нет.
Зато президент есть! В костюмчике! Улыбается!.. Давай любовь.
Разойдись. Всех поколочу. И тебя, старуха. И тебя, оборванец.
Зачем ты бьёшь людей, сеньор полицейский?
Люблю это дело. Ты всё плачешь, старуха. Ты всё попрошайничаешь, оборванец. А я всё колочу.
Я не плачу.
Что ж тогда глаза мокрые, дура?
А у меня убили сына. Расстреляли в далёкой стране и положили мимо земли. Мне снятся его кости и клетчатая рубашка, и глаза плачут сами.
А я не попрошайничаю. У меня слишком старые руки и длинный язык. С такими данными только в уличные актёры.
Чепуха. Всё на месте — две ноги, две руки, язык не торчит. Поколочу.
Недолго тебе колотить. К нам плывёт товарищ Троцкий на длинном стальном корабле! Враг полицейских и вождь оборванцев. Он сам тебя поколотит.
Он вернёт мне сына?
Все мертвецы покойники. Но ты станешь меньше плакать.
Тогда я пойду за ним. Почему бы не пойти за хорошим человеком?
Чепуха. Троцкий старик и у него жена старуха. Они умирать сюда приехали.
Если люди хорошие, почему не положить их в нашу землю.
Он ещё поднимет нашу землю! Эй, сеньор полицейский! Не боишься замахнуться так, что дубинка выпадет?
Ничего я не боюсь! Разойдись! Разойдись! Разойдись! Разойдись! Разойдись!
Разойдись!
ЭПИЗОД ВТОРОЙ
Здравствуйте, Троцкий. Была я в этом вашем Париже. Кошачье дерьмо!
Это точно. Здравствуйте, Фрида.
Вы что, весь мир объездили?
Меня выгнали из Советского Союза, Турции, Австрии, Великобритании, Франции, Норвегии. И ещё из Северо-Американских Соединенных Штатов.
Все эти страны кошачье дерьмо. Вы понимаете? Мексика вас не прогонит. Мексика хочет вас. Слышите?
Ничего я не слышу. Ночь. Дыхание. Темень.
Такая моя страна. Такой мой город, самый большой в мире, больше вашего дерьмового Парижа. Громкие люди и тихие улицы. Когда люди выпьют водки, они кричат. Когда их бьют, они молча смотрят в землю. Но сейчас они ждут. Вам дальше не надо бежать.
Да и некуда. Ещё немного — упаду с кромки. Сошёл с корабля и понял: Новый свет, последний берег. Дышать легче.
Я сегодня видела уличных циркачей. Думала, будет пьеска про сбежавшую служанку и четыре подзатыльника, а они давали спектакль про то, как Троцкий в Мексику приехал. Они все пьяные были, но это само собой, они же актеры.
А я вот не понимаю театр. Врут, кричат, руками машут.
Улица гибнет, все бегают по конторам, прячутся по квартирам и спят в кино. Вы должны их увидеть, этот люд, это последние уличные актёры Мехико. Они ставят шатёр поперёк проспекта, катаются по земле и мочатся на ходу, все их боятся, они плюют на сильных и воруют у сытых. Кстати, там много людей из России, бывших белогвардейцев. Сбежали от вас и стали отличными циркачами. Что-то поняли про жизнь. Почему вы грустный?
Просто я не знаю, что делать. Раньше знал, теперь нет. Дурь одна.
Если трудно, если горе, если чёрт знает что, иди к художнику. Он возьмёт доску. Большую такую доску. И нарисует на ней счастье. Большое такое счастье. Надо только рассказать ему всё горе целиком — как хозяин насилует твою дочь, как опухоль жрёт твоё тело, как лошадь умерла. Художник нарисует тебя здоровым, хозяина мёртвым, лошадь живой. Дева Мария услышит молитву, если художник хороший, а доска крепкая. Такой в Мексике обычай. Любите чудеса?
Ну уж нет. Однажды видел, как Папа Римский исцелял фальшивых калек по радио. Попы торговали грязной водой.
Попы дрянь. Но чудеса не в лавке церковника. Вот я перед вами со всеми горестями. Где чудо? Где счастливая доска?
Я вам жаловаться должен, а не вы мне. Вы же художница, а не я.
Нет, вы. Вы пишете кровью и временем.
Девочка! Кровь холодеет. А время от меня отказалось.
Мы будем веселиться. Мы потом всем головы своротим, а вначале будем веселиться. Чтобы очистилась кровь. Есть вкусное мясо, пить вкусную водку, гулять с мужчинами и женщинами. Как ваша жена?
Спит. В вашей стране опасно-мягкие постели, Фрида. Спасибо, что приютили нас. А где ваш муж?
Устал. Можно и так это назвать. Диего терпит, когда я сплю с девочками, но не терпит даже присутствия других мужчин, тем более таких. Чувствует запах. Он где-то там, ставит мою сестрёнку задом и передом. Очень страдает и потому трахается с кем попало, вот с сестрой, или совсем с незнакомыми, это всё от особой печали чувств. Ревнует. Он огромный, огромный. У него умные глаза хищника, но у вас, кажется, такие же, он плохой художник, хуже меня и вас, он пишет маслом, а вы кровью и временем. Мы одни в доме. Вы много людей убили?
Чуть-чуть.
Говорят, много. Расстрелы. Как можно расстреливать? Пуля это больно.
Однажды я приговорил одного человека к смерти. Это был первый смертный приговор в Республике. Потом ещё несколько. Знаете, я никогда не видел всех этих покойников. Я видел бумагу и свою подпись на бумаге. Я не очень-то верю в смерть. Смерть это бумага. Теперь где-то далеко есть такая бумага и на меня. И однажды ко мне придёт человек, и я не увижу ничего кроме бумаги. Спрашиваете, как можно убивать во имя будущего, где не будут убивать? Солнце печёт, я моложе, чем вчера и меня не волнуют парадоксы, у меня на них осталось мало времени.
Пуля — больно.
Определённо, времени на них нет.
Вчера мне было так плохо, так грустно, ты не можешь себе представить, до какого отчаяния может довести человека такая болезнь, я чувствую омерзительную дурноту и не знаю, чем это объяснить, а иногда — жуткую боль, которая ни от чего не проходит.
Я волнуюсь, я девчонка. Я ровесница ваших дел. Родилась, а имя Троцкого уже гремело. Война, революция. Вечная ссылка. Вечная! Ссылка! Вы бежали из вечной ссылки в год, когда я появилась на свет. Я видела снег на крыше гор, но как это — бежать по равнине, полной снега? Я росла, а вы бежали по сердце в снегу и готовились вертеть планетой. В десять лет мне приснилась птица с грудями, но без головы. В тот год вы сделали революцию.
Дикие сны.
Да, это я, именно я и никто другой, это я мучаюсь, впадаю в отчаяние и всё такое. Не могу много писать, потому что очень трудно наклоняться, не могу ходить, потому что ужасно болит нога, от чтения быстро устаю — впрочем, и читать особенно нечего, — остаётся только плакать, да и на это иногда нет сил.
В год, когда я полюбила глаза хищника и вышла за Диего — вас изгнали из мира, который вы создали.
И вот я здесь. В мире, который заполнили вы.
Знаете, кто я?
Фрида Кало. Художница. Красивая хромая женщина с собачьим лицом. Пламенная троцкистка, как погляжу.
Я заметила, что потеряла зонтик, и мы вышли, чтобы его найти; вот так я и оказалась в автобусе, который разорвал меня в клочья. Столкновение произошло на углу, перед рынком Сан-Хуан. Трамвай ехал медленно, но водитель нашего автобуса был молод и нетерпелив. Трамвай повернул — и наш автобус оказался зажатым между ним и стеной. От толчка нас всех бросило вперед, и обломок одной из ступенек автобуса пронзил меня, как шпага пронзает быка. Какой-то прохожий, видя, что я истекаю кровью, взял меня на руки и положил на бильярдный стол.
Не знаете, к кому приехали? Не слышали баек про колченогую художницу? Фрида-деревянная-нога?
Я приехал работать. Здесь, наверно, хорошо работается.
Леон, я вам расскажу ночь. Мне снилась пустыня и кот. Не каменистая пустыня приграничья, прозрачный кустарник и язвы лачуг, а просто большое место, полное солнца и песка. И там был дикий кот с треснувшим черепом. Красивый. Ещё живой. Ворочался в песке, щурил жёлтые глаза и кричал. Кровавая дыра в затылке. Коты не издают таких звуков. Куда-то ползёт, волочит лапы и кричит. Кричит, ползёт, щурится. Закрыть глаза, взять камень и добить его, но руки были примотаны к телу. Я проснулась — тут, в кровати, в комнате, в доме, в сердце самого большого города земли, и поняла, что это я кричу от боли.
Все кричат, Фрида.
Я женщина, сломанная во всех местах. Боль. Катастрофа. Старый врач обнимал мою ногу и считал переломы. Одиннадцать. А ещё дырка в животе, позвоночник в труху и стальная палка во влагалище. Боль. Полжизни со мной. Всю жизнь. Мне будет не страшно умирать, потому что я умираю каждый вечер. Все боятся исчезнуть. Я не боюсь. Мне больно.
Всем больно, Фрида.
Плохой ответ. Как вы смеете молчать, когда вам больно? Как смеете, когда мне больно? Сколько боли нужно, чтобы вы заговорили? Вы приехали помирать в тёплые страны или поступите как мужчина? Один день без революции — кровь! Один день без вас — катастрофа! Со мной это случилось лишь раз, в одном ударе, в крике боли, а с ними, со всей планетой — это каждый день, по капельке боли, огромная сломанная жизнь. Почему вы молчите? Я жду, Троцкий!
Если так будет продолжаться, то лучше бы меня убрали с этой планеты.
Впрочем, что мне с вас. Однажды вы освободите всех. Рабочих от пота и злобы. Учителей от нищеты и лжи. Врачей от бессильных слез и писателей от бумаги и лишних слов. Что мне с вашей победы? Я-то останусь в рабстве. Освободите меня от тела, Троцкий! Я убью его! Я кормлю его! Я одеваю его. Оно трахается с другим телом, пока я лежу и представляю немыслимые оттенки жёлтого с красным! К чёрту его!
Я писатель, а не смерть.
Простите. Простите. Знаете, почему улицы притихли? Знаете, почему молчат циркачи? Они ждут. Люди знают, что к ним приехал вождь мировой революции товарищ Леон Троцкий. Смерть, а не писатель. Он вёл красную от крови армию сквозь снег, который они видели только на крыше гор. Они ждут. Вскиньте кулак и они выйдут на улицы. Народ будет петь, если вы захотите. Народ будет петь ваше имя.
Сменится музыка — запоёт иначе. Песни дёшево стоят. В Германии миллионы ходят за вскинутым кулаком. И в бывшей моей Республике тоже весело поют, с каждым годом всё веселей.
Вы нарисовали Республику, а ученики заляпали всё мазнёй. Возьмите ещё одну доску. Я пойду с вами. Буду ваша Фрида, ваша хромая тень. Буду вам кистью. Возьмите людей. У людей винтовки. Нужна красная краска. Президент — жадный и глупый коротышка, ткни его — упадёт, задрыгав ножками. Нужна чёрная краска. Полиция боится. Рабочие приросли к станкам, а конторщики к арифмометрам. Отдирать надо с кровью. Всё содрогнётся от нас. Хотите маленькую коммунистическую республику у подножья гор? Нужна белая краска.
Бросьте. Подождите. Вот что. Сказка! Знаете, как один фашист целый город захватил?
Я знаю сказки только про кровь.
Вы такая молодая, а я такой старый. Я разучился так кричать. Слушайте. Был в Италии один фашист, и недурной поэт при этом. Писал звонко. Сошёл с ума, как все тогда сошли. Собрал солдат и взял город. Жалкий прибрежный городишко с испуганными горожанами. Поэт изящно правил, написал конституцию в стихах, пригласил в министры скрипачей и трубачей, даже палачом у него был ювелир. Потом приплыли другие фашисты, не такие звонкие, развернули свои корабли поудобнее, дали залп по стенам, по ратуше, по дворцу и по всей этой музыке, и поэт сдал свой фальшивый город-государство — реальности.
Нет.
Так и было. Город назывался Фиуме, и было это в 1920 году. А поэта звали Габриэле д'Аннунцио, и его книги есть в вашей библиотеке.
Но он победил. На год, но победил. Это важно.
Важно, что ему было плевать на людей, если они не играют на скрипке, и был он редкая скотина.
Я-то вам верю. Но моё сломанное тело не верит.
Мне не нужен город, Фрида.
Я знаю, что вам нужно, Леон.
Мне нужен весь мир.
Так и запишем.
ПЕСНЯ ВТОРАЯ
Привет рабочим, колхозникам, красноармейцам и краснофлотцам СССР из далёкой Мексики.
Цель Четвёртого Интернационала — распространить Октябрьскую революцию на весь мир и в то же время возродить СССР, очистив его от паразитической бюрократии.
Достигнуть этого можно только путём восстания рабочих, крестьян, красноармейцев и краснофлотцев против новой касты угнетателей и паразитов.
ТАНДА ВТОРАЯ
Охота! Охота! Я видела, мужчина с нежными руками мясника собирал по деревням людей и ружья, он говорил — охота. Пять песо давал! Но я старая, чтобы держать ружьё.
На кого охота?
На зверя
На кошку что ли?
Нет.
На зайца что ли?
Нет. А что, других зверей в Мексике не осталось?
В Мексике-то? Нет. Все либо сверкают глазами и воруют соседское мясо, как кошки. Либо прячутся по кустам и срут себе на лапы, как зайцы. Один остался лев, да и тот Троцкий.
Разойдись! Разойдись! А впрочем, сойдись. У тебя есть радио, оборванец?
Я сам себе радио.
Слушайте последние новости. В Троцкого стреляли. Стреляли!
Он живой?
Окна — в труху. Двери — в труху. Спальню ему изрешетили. Целого места нет. А к Троцкому как раз внук приехал. Говорят, у старика и так поубивали всех детей, а тут пальба, парень выскочил, бац — ему палец на ноге отстрелили. Он такой: «Дедушка!» А дед на полу. Смешно?
Он живой?
Никого, конечно, не нашли. Охотники пропали в ночи.
Он живой?
Он живой. Пули прошли мимо. Троцкий с семьёй бросился на пол и остался жив. Везёт сукиному сыну.
Кто однажды жил — не умрёт.
Смерть кактусам!
При чём тут кактусы, оборванец?
Ура! Ура! Ура! Слава нашему президенту и смерть кактусам!
Слава президенту! Слава президенту! А теперь объясни.
Да это ж кактусы виноваты, что Троцкий живой. Потому что водку делают из кактусов, сеньор полицейский. Я по себе знаю: такая от неё бывает дрожь, что даже хер из рук валится. А тут — ружья. Они-то потяжелее хера. В следущий раз нанимайте трезвых убийц, сеньор полицейский.
Разойдись! Разойдись!
ЭПИЗОД ТРЕТИЙ
Нам дали еще один день жизни, Наташа.
Вышло солнце. Хочешь покормить кур? Хочешь, почитаем? Хочешь музыки?
Лучше чаю.
Жарко. Через дорогу сидят крестьяне. Смотрят. Ждут. Щурятся.
И чего они сидят? Чего смотрят? Чего ждут? Впрочем, я уже не сержусь. Не они, так их дети. Путешествия позади, мы обречены на Мексику. И ни о ком никаких новостей. Это последний адрес Троцкого. Рио Чурубуско, четыреста десять.
Снова приходил этот человек. Вроде бы из новых твоих почитателей. В руках бумага и ничего кроме бумаги.
Скоро я его приму. Скоро. Трудно быть человеком, с которым всё произошло. Осталось пить чай, разводить кур, целовать тебя. Тихая старость Лейбы Давидовича Бронштейна. А Льву Троцкому осталось несколько строк. Жить в книге. Всё, что осталось. Лечь в книгу. Умереть в книгу. Лицом в бумагу.
Ты мог спеть и плюнуть кровью посередине песни, чувствуя пулю треснувшими позвонками. Ты мог задохнуться от ярости, заклиная людей на площадях. Ты мог сто раз пропасть где угодно. И я так счастлива, что ты ещё живой. Самый живой человек на свете.
Покончила с собой проживавшая в Берлине дочь Троцкого, Зинаида, по мужу Волкова. Она жила при отце в Турции, но затем получила, по болезни, разрешение на временное проживание в Германии. Срок визы недавно истек, и Волковой было предложено покинуть страну.
И ты рядом.
Оставшись одна в квартире, дочь Троцкого заперлась в своей комнате и открыла газ. В комнате нашли записку следующего содержания: «Позаботьтесь о моём мальчике. Умираю из-за болезни и отчаяния».
И я тоже счастлив.
Рана еще слишком свежа, и мне трудно еще говорить, как о мёртвом, о Льве Седове, который был мне не только сыном, но и лучшим другом. Но есть один вопрос, на который я обязан откликнуться немедленно: это вопрос о причинах его смерти.
Выпьем ещё чаю.
Мы живём с женой эти дни так же, как жили всегда, только под гнётом самой большой утраты, какую нам пришлось пережить.
Читал газеты.
Только и делаешь, что читаешь газеты. И охота тебе знать про новое платье Рузвельта и телят с двумя головами?
Читал, что Буланова расстреляли. Того, с ремешками. Нашего конвоира. Распорядителя похорон.
Опять просто так?
Нет. Назвали троцкистом и пустили пулю в спину.
Признан виновным в попытке отравить Н. И. Ежова раствором ртути, который распрыскивал из пульверизатора в его кабинете.
Цирк.
Вот так и Серёжу, наверно, убили.
…довёл до преждевременной смерти одну из моих дочерей, до самоубийства — другую… арестовал двух моих зятей, которые потом бесследно исчезли. ГПУ арестовало моего младшего сына, Сергея, по невероятному обвинению в отравлении рабочих, после чего арестованный исчез.
Он такой… Рассказывал… Помнишь?.. Хотел идти в актёры. Это от тебя у него. Я-то не понимаю театр. Врут, поют, руками машут.
Говори, говори.
А потом Серёжа любил двигатели. Двигатели я понимаю. Я только не понимаю, зачем расстреливать за двигатели. Они видят контрреволюцию в двигателях. В шатунах и шестерёнках. Они не видят, что сами они — контрреволюция. Сами они шатуны и шестерёнки. Шестерёнки и шатуны.
Говори.
В детстве мне снилось, я первый, один на весь мир человек, и от моего слова зависит всё. Бормочу впотьмах — и от голоса рождаются звери и люди. Назвал чьё-то имя — и вот он рядом.
Назови же.
Зина. Нина. Лёва. Серёжа.
Тук-тук.
Я довольно много жил и произнёс довольно много слов. И теперь мне кажется, даже в одинокие минуты, что вокруг довольно много людей, и все смотрят на меня. И ждут от меня… довольно многого. Хотя самим пора бы пошевелиться.
Тук-тук.
Пришёл человек, в руках бумага и ничего кроме бумаги. Что это значит?
Наташа. Наташа. Наташа. Помнишь тот наш день? Тридать семь чёртовых лет назад?
Было солнце, как сейчас. Был Париж. И ещё совсем мало автомобилей. Я спросила: вы что же, Троцкий, думаете, что никогда не умрёте?
И я ответил: кто однажды жил — не умрёт.
И я обняла тебя.
В Мадриде, в одиночной камере, приговорённый к смерти нацарапал женский портрет по камню камешком. Я водил пальцем по этим каракулям и называл твоё имя. На фронте, когда давил Деникин, девчонка с красным пятном на груди орала от страха и смотрела сквозь меня пустеющими прекрасными глазами, похожими на твои. Раздавленная автобусом художница корчилась в руках врача. Миллионы женщин. Мужчин. Друзей. Это всегда была ты. Одна ты.
Спасибо.
Этот человек — ко мне. Подожди в соседней комнате.
Хорошо.
Я вас ждал. Довольно долго.
Да.
Вы что-то принесли. Наверно, рукопись.
Да.
Сейчас я открою папку, и там будут пустые листы.
Да.
Бумага и ничего кроме бумаги. Долго вы шли. Я успел многое.
Да.
Пустое. Дайте бумагу сюда. Я буду читать пустые листы. Буду дёргать пустой рукой. Я повернусь к вам спиной. У вас минута.
ПЕСНЯ ТРЕТЬЯ
ТАНДА ТРЕТЬЯ
Что теперь будет, сеньор полицейский?
Разойдись! Поколочу! Устроили цирк!
Эй, публика! Что будет дальше?
Не слушайте дурную бабу. На вверенном мне участке происшествий не обнаружено. Птиц пролетело — одна штука. Один мужской и один женский крик.
Эй, публика! Что завтра?
Театр закрыт! За углом теперь кино. Там всё как настоящее. Приказываю снять маски!
Куда нам идти?
Куда нам идти?
Вникуда! Ничего не будет! Моё время! Моё время! Моё! Маски долой! Разойдись! Разойдись! Пошли! Все! Вон!
ВЫХОД
Высокое (и всё повышающееся) давление крови обманывает окружающих насчет моего действительного состояния. Я активен и работоспособен, но развязка, видимо, близка. Эти строки будут опубликованы после моей смерти.
В могилу сошел человек, чье имя с презрением и проклятием произносят трудящиеся во всем мире, человек, который на протяжении многих лет боролся против дела рабочего класса и его авангарда — большевистской партии.
Я сохраняю за собою право самому определить срок своей смерти. «Самоубийство» (если здесь это выражение уместно) не будет ни в коем случае выражением отчаяния или безнадежности. Мы не раз говорили с Наташей, что может наступить такое физическое состояние, когда лучше самому сократить свою жизнь, вернее своё слишком медленное умирание.
Когда советское правительство выслало из пределов нашей родины контрреволюционера, изменника Троцкого, капиталистические круги Европы и Америки приняли его в свои объятия. Это было не случайно. Это было закономерно. Ибо Троцкий уже давным-давно перешел на службу эксплуататорам рабочего класса.
Каковы бы, однако, ни были обстоятельства моей смерти, я умру с непоколебимой верой в коммунистическое будущее. Эта вера в человека и его будущее дает мне сейчас такую силу сопротивления, какого не может дать никакая религия.
Троцкий, организовавший злодейское убийство Кирова, Куйбышева, Горького, стал жертвой своих же собственных интриг, предательств, измен, злодеяний. Так бесславно кончил свою жизнь этот презренный человек, сойдя в могилу с печатью международного шпиона и убийцы на челе. «Правда». 28 августа 1940 года.
Наташа подошла сейчас со двора к окну и раскрыла его шире, чтоб воздух свободнее проходил в мою комнату. Я вижу ярко-зеленую полосу травы под стеной, чистое голубое небо над стеной и солнечный свет везде. Жизнь прекрасна. Пусть грядущие поколения очистят ее от зла, гнёта, насилия и наслаждаются ею вполне. Л. Троцкий.