© ООО «Икс-Хистори», 2015

Читая в «Истории государства Российского» о призвании варягов и сличая со сказанием летописца Нестора, я был поражен ошибочностью выводов Историографа. Дальнейшие занятия объяснили причину: в половине прошедшего столетия Нестор был разобран учеными иностранцами, объяснившими славянскую летопись под влиянием немецкого фанатизма, небрежения ко всему русскому и плохого знания русского и, тем более, славянского языка. К несчастью России, Бирон (управлявший в то время государством) имел причину желать, чтобы русские не считали себя самостоятельным народом, и хотя несколько благородных россиян дерзали восстать против оскорбительных искажений и русского слова, и русской истории Бейерами, Миллерами, Шлёцерами, но их рвение было бессильно[1], немецкая партия одержала верх, и немецкое объяснение русской истории утвердилось столь твердо, что Карамзин, историк новейших времен, не решился спорить с авторитетом ученых иностранцев, признанных всей Европой великими толкователями русской истории.

Но истина, как ни была затемнена невежеством и недоброжелательством, должна была воссиять… Карамзин своим высоким слогом увлек русских читать историю не только России, но и всей Европы! Сомнения основательные: что скифы, гунны, обры, болгары были не пришельцы азиатские, но славянские колена, обитатели берегов Каспийского, Азовского, Черного морей и Дуная, быть может, примут достоверность; и тогда вся Европа увидит ложность понятий о средневековой истории.

Теперь, когда так много россиян занимаются изысканиями историческими, когда исторические сочинения азиатских народов (персов, китайцев и других) не есть недоступность для европейцев, – раскроется истина, быть может, мечтательных, на одних предположениях составленных переходов азиатцев, быть может убедятся, что греки называли скифами всех чужаков, и в особенности ведущих кочевую жизнь; что савроматами, то есть голубоглазыми, ящеровидными, называли они южных славян по ненависти к ним; что hun, hunne на древнесеверном немецком наречии значит великан[2] что обр на западном славянском наречии тоже значит великан; что Rise у скандинавов значит тоже великан; и потому Земля Обров, Хунигардия и Riseland, имена, которыми в древние времена звали Россию окружающие соседи, есть одна и та же страна высокорослых славян, и что монгольское государство Хунну существовало перед Рождеством Христовым не более 200 лет, а Хунь-ню (монгольские парии) вовсе и не входили в Европу, что видимо подтверждается неимением на западе Европы остатков монгольских племен, которые не могли бы исчезнуть до последнего признака, когда колена славянские составляют значительную часть населения Германии, а остатки вторжения монголо-татар в XIII веке оставили поселенцев во многих местах России.

Видимо, что древние южные славяне, как и все древние многолюдные народы, разделялись на множество поколений, носивших каждое свое собственное имя, и когда несколько поколений соединялись перевесом одного которого-нибудь в отдельное государство или владение, владение это называлось именем государствующего поколения или владетельного дома; падал этот владетельный дом, переходил перевес на сторону другого – и те же владения под владычеством сего последнего получали опять новое имя, от чего и произошли сказания о народах скифов, гетов, сарматов, аланов, харбатов, гуннов, венедов, болгар и других[3].

В Воскресенской летописи сказано: «И пришедше словене с Дуная и седоша у озера Ладожского, оттоль пришедше седоша около озера Ильмень, и нарекошася Русь, реки ради Руссы еже впадает в Ильмень…» Не та ли это история, что и со всей Европой: пришли славяне с Дуная, покорили туземцев, с той разницей, что найдя на Ладоге и Ильмени прежде их пришедших сородичей, говоривших тем же славянским словом, полнее слились с ними, приняли название побежденных и составили с ними одно государство?

Вникните в сказания о венедах, неоспоримо звавшихся также руссами и давших свои прозвания: Русна – Куриш-Гафу; Русса – главному рукаву Немана и окрестностям: Russi, Russneiten, Varuss, Rositen, Rossiene и произошедшим от них названия по Russi – в смысле русского слова за Русью (по Руси, Порусье, как говорится – Поречье, Полесье и т. и.), из которого выявилось наименование Пруссии.

Нельзя опровергнуть, что между огромными массами славян, шедших с Дуная, одна под названием руссов-венедов проникла до Балтийского моря и заселилась в нынешней Северной Германии, другая прошла к Ладоге и Ильменю (к оконечностям Балтийского моря) и, встретив там прежде заселившихся славян-руссов, оземилась с ними.

Самые сношения в древности новгородцев с торговыми городами Германии не указывают ли на наследственные, но ныне давно забытые отношения славян новгородского происхождения от славян при дунайских?

Полные переводы на русский язык малоизвестных нам древних сочинений Востока, Юга и Запада увеличат наши сведения о древних россиянах и высвободят нам родную историю от вольноискажения иностранцами. И теперь уже читаем мы: историки времен Диоклетиана, III столетия по Рождеству Христову, писали, что в персидских междоусобиях принимали участие рюсси (Russ)… Моисей Харентский, живший в V веке, знал, что русский народ примыкает жилищами к Дунаю… Молдавы и волохи, столь давно потерявшие самобытность и от того исказившие свой родной язык, сохранили еще множество русских слов в их полной чистоте[4]. И верно мы отыскали бы у них верные сведения о гуннах, гетах, обрах и других.

Эверс нашел сказание, что за сто лет до Рюрика две тысячи русских судов предпринимали поход на Византию, помогая болгарам… Быть может, окажется исторической истиной мысль, казавшаяся прежде дерзкой гипотезой: что Русь еще до призвания Рюрика, от V до IX века, соединенная с Болгарией, составляла с ней один народ, разделенный, подобно Древней Греции, на дробные владения, но кои совокупно владычествовали до половины IX века пространством от берегов Ильменя до Балкан и Адриатического моря[5]. Между многими фактами, поддерживающими эти убеждения, служат также буллы пап IX века, запрещавшие служить обедни по болгарскому обычаю на русском или славянском языке. Не явно ли, что болгары были славяне и имели общий славяно-россам язык? Это убеждение объяснило бы легкость, как бы привычность северных россиян делать при Игоре и Олеге походы на юг, нападать на Константинополь, на их малых ладьях, что невозможно было бы исполнять иначе, как прибрежным судоходством вдоль гостеприимных берегов.

Но в предпринимаемом сочинении моя главная цель – объяснить, откуда пришел Рюрик и кто были его варяги, почему, не вдаваясь в подробные исследования предмета, для объяснения которого необходимо проверить древнейшие писания иностранцев, буду повторять сказания о юге России – в первой главе моего сочинения, согласно Карамзину. Тема моего сочинения, которую развертываю во второй главе, есть «Северные славяне, и откуда пришел Рюрик и кто были его варяги».

До Рождества Христова северные славяне были отделены от греков и Западной Европы славянами юга или, как предположили историки XVII и XVIII столетия, переходными из Азии народами скифского и гетского происхождения: в начале христианского летосчисления – прояснившимися славянами юга, под именем сарматов, из коих два колена звались язигами и роксоланами (последние жили у Днепра); во II столетии – аланами; в III – готами; в IV – гуннами; в V – уграми и болгарами; в VI – вновь прояснившимися туземными славянами, громившими Грецию[6], и заменившими их аварами, которые простерли свои владения от Волги до Эльбы; в VII веке – булгарами, или болгарами. Народы эти – воинственные, иногда враждебные, всегда опасные соседи – часто заставляли трепетать греков и римлян, называвших себя властителями мира, следственно, и эти туземные или переходные народы не были вполне дикими, иначе римляне, самохвально ставя себя на степень высочайшей в то время образованности, так много говоря о своих легионах, о своих военных науках, не унижались бы, называя славян-язигов своими союзниками, высылая навстречу их послам своих сенаторов (так рассказывает римский историк Тацит).

В настоящее время Россия имеет полудиких соседей: хивинцев, бухарцев, кокандцев и полу подвластных киргизов-кайсаков; принимает ханов и их послов внимательно, но с тем снисхождением, которое прилично великой державе в сношениях с кочующими или необразованными, хотя и воинственными по-своему народами; ведет даже войну с кавказскими племенами, но эта война есть покорение полудиких хищников, защищающихся своими неприступными горами, лесами и тайно поддерживаемых всеми врагами России, а не ратоборство двух равно сильных государств. Здесь видим разницу образования. Но нет ее в сношениях греков и римлян со скифами, славянами, гуннами.

Но неприязнь народная всегда выражается прозванием суровым или насмешливым. Трепетавшие греки и римляне прозвали своих громителей варварами, так же как древние славяне прозвали все западные народы немцами, а северо-восточных соседей – чудью, чухнами и маймистами. (Примечание 1)

Устрашенным грекам и римлянам было не до изысканий, кто обитает далее за их варварами. Они не рассудили, что их варвары суть юго-восточные, большей частью кочевые племена славянского народа или пришельцы из Азии, переливавшиеся прикаспийской страной в Европу, увлекавшие туземных жителей в свой водоворот, и решили, что за варварами нет более мира или есть обиталища таких же варваров, – пока в VI веке не услыхали от Иорнанда, готского историка, о славянских племенах: венедах, обитавших у берегов Венедского (Балтийского) моря, от Западной Двины до Эльбы, антах и собственно о северных славянах. Это сведение Иорнанда имеет величайшую важность для древней истории северных славян; он говорит: «Slavini a xivitati nova et sclavino Rumunense et laco, qui appelatur Musianus, usque ad Danastium et in Boream Vistula tenus commorandur», то есть славяне, начиная от города Нового (следственно, и в VI столетии Новгород был известен), и славяне румунского (Славянск – также не миф, доказательство, что он существовал в VI веке[7]) и от озера Муссийского (часть Ильменя и теперь зовется Муйским) даже до Днепра и к северу до Вислы обитают. Удивительно, как Карамзин, упоминая об этом сказании Иорнанда, не приводит делаемой мною выписки в доказательство неоспоримой древности Новгорода и древней гражданственности северных славян. (Примечание 2)

Прочтя это, греки вспомнили о венедах[8] янтарной реки Эридана, о которой за 450 лет до Рождества Христова были слухи; но греки тех времен, имея детские понятия о географии чуждых им народов, искали Эридан (Западную Двину) в Италии, а на севере нынешней России предполагали гипербореев, жителей счастливых стран, не знающих ни бурь природы, ни страстей человеческих, где смертные питаются соком цветов и росой, блаженствуют века и, насытясь жизнью, бросаются в волны морские; а Птоломей Александрийский, по одним слухам описывая terra incognita (нынешнюю Россию), испестрил ее народами, о которых не слыхали не только греки и римляне, но даже и предки наши. Его офлоны, карвоны, осени, салы, кареоты, погарити и прочие были сказочными народами.

Северная Россия, огражденная с одной стороны пустынями, в которые обратило благословенные поля русского юга не прерывавшееся стремление тамошних народов в Западную Европу[9]; с другой стороны – от норманнских морских пиратов, имевших также всё устремление на запад, лесами ливов, эстов, финнов и финских корелл, которых самое название в древности – кариалайзет (кормящиеся стадами) – высказывало бедность, не привлекавшую хищников, действительно, хранимая Богом, могла быть счастливой, хотя и не баснословной страной.

В III, IV и V веках анты, богемские чехи, моравы и другие юго-западные славяне вовлеклись в водоворот враждебных отношений готов, гуннов и других кочевавших воителей с Грецией и Римом. В VI веке южные славяне вышли самоименно на поприще воинской славы: завоевали Фракию, наносили ужас всей Греции, уничтожали легионы Рима, и на требование друга Тиверия, Баяна, хана Аварского покориться его могуществу Лавритас и другие вожди южных славян гордо ответили: «Кто может лишить нас вольности? Мы привыкли отнимать земли, а не свои уступать врагам, так будет и впредь, доколь есть война и мечи на свете» (так передает Нестор), и убили посла ханского, оскорбившего их своей дерзостью. Баян отомстил ужасно, и могущество южных славян ослабело навсегда, но славяне севера хранились своей счастливой отдельностью. Вот второе о них известие, описанное византийскими историками: Феофилактом, Анастасием и Феофаном, достойное, как говорит Карамзин, любопытства и примечания.

«В VI веке греки взяли в плен трех чужеземцев, имевших вместо оружия кифары или гусли. Император спросил их: кто они? «Мы славяне, – ответили чужеземцы, – и живем на отдаленнейшем конце Западного океана (моря Балтийского). Хан Аварский, прислав дары к нашим старейшинам, требовал войска, чтобы действовать против греков. Старейшины взяли дары, но отправили нас к хану с извинением, что не могут за великой отдаленностью дать ему помощи. Мы сами были пятнадцать месяцев в дороге. Хан, невзирая на святость посольского звания, не отпускал нас в отечество. Слыша о богатстве и дружелюбии греков, мы воспользовались случаем уйти во Фракию. Нет железа в стране нашей; не зная войны и любя музыку, мы ведем жизнь мирную и спокойную». Император дивился тихому нраву сих людей, великому росту и крепости их; угостил послов и доставил им средство возвратиться в отечество».

Сказание это достоверно потому, что подтверждается всеми современными историками. Здесь должно внимательно заметить, что славяне VI века, говоря о родине своей «на отдаленнейшем конце Западного океана», указывали прямо на Ладожское озеро, если не на Ильмень, широкими протоками соединенные с морем. Устье реки Невы и, следственно, Финский залив если бы и были тогда в нынешнем положении, то не могли бы упоминаться славянскими посланниками, потому что не были славянской местностью.

Поражение и рассеяние юго-западных славян вследствие беспрерывных войн открыли мужественным козарам[10], новому поколению временных громителей Европы, племена славян северных. В VII и VIII веках козары до ходили до Оки, и война и внутренние смуты проникли в страну гиперборейцев. В 859 году, пишет Нестор (живший в Киеве, оттого вовсе не знавший древнейших событий северной России), какие-то смелые и храбрые воители, именующиеся варягами, пришли из-за Варяжского моря[11] и наложили дань на чудь, славян ильменских, кривичей, мерю, и хотя через два года были изгнаны, но славяне, утомленные внутренними раздорами, сами призвали к себе трех братьев варяжских, от племени русского, властвовать ими.

Передав это повествование, Карамзин впадает в недоумение, кто были варяги, перебирает все народы северные, рассматривает историю Дании, Норвегии, Швеции, высказывает подвиги норманнов и нигде не находит варягов. Для удовлетворения своего вопроса решает соображением: «Как на севере не было никого воинственнее скандинавов, то мы уже с великой вероятностью заключить можем, что летописец наш (Нестор) разумеет их (скандинавов) под именем варягов» (т. I, с. 52).

Затем Карамзин впадает в другое недоумение: как славяне, народ вольный, по изгнании варягов, явившихся только в 859 году, так скоро призвал себе властителями варягов же, и Рюрик с братьями уже в 862 году княжил во всей Северной России?

Высказывая свои сомнения, Карамзин признает вероятной мысль некоторых ученых мужей (Шлёцера, видимо желавшего представить древнюю Россию страной илотов, эсклавов), что норманны и прежде брали дань с чуди и славян; но сам Карамзин сознает, что эта мысль основана на одних соображениях. (Примечание 3)

Вообще, в начальной, нимало не разработанной истории славян севера Карамзин основывается на одних догадках; его беспрестанные «может быть», «вероятно» высказывают его собственное недоверие к сказуемому им, и везде видно, что Карамзин не имел никаких положительных сведений о северных того времени славянах; всё то, что передает он, взято им из историков греческих, римских, готских и Нестора, извлекавшего свои сведения, как ныне дознается, из Сборника Григория Пресвитера Мниха, переводившего греческие же сочинения Амартола и Иоанна Антиохийского, по прозванию Малала; а они – греки, римляне и готы – не только не говорили, но, как объяснил я, и не могли говорить о славянах севера, вполне неизвестных им. Карамзин также как будто не смел по духу своему времени спорить с авторитетом новейших историков Запада и обратить большее внимание на изыскание источников древностей до-рюриковской истории и на видимость, что истории Саксона Грамматика, хотя не верной, было же какое-нибудь основание. Иначе для чего бы Саксону, не признававшему себя ни русским, ни славянином, выдумывать целую историю русских властителей от Траннона, современника Христа, до 800 годов; также на легенды Рвовского и других, основанию которых было же какое-нибудь сказание, теперь, быть может, вполне исчезнувшее. И сам же Карамзин, противореча себе (часть I), говорит, что Новгород построен после Рождества Христова, что рунические камни дохристианских времен, рассеянные по Скандинавии, высказывают не власть скандинавов над Россией, но частые сношения скандинавов с россиянами, а кому ближе можно было знать северных славян: скандинавам или грекам? Но знать как соседей – не есть властвовать над соседями.

Великое дело Карамзина останется навсегда благотворным для России, и я с благодарностью русского преклоняюсь перед ним. Он дал нам пример слога легкого, чуждого педантизма и избегающего галлицизмов, он посвятил свою жизнь собранию и разбору южных и западных сказаний о России, его сведения изумительны, хотя далеко не полны, и с правдивостью изложу свои упреки ему.

Он взял на одного себя труд, неудобоисполнимый человеку, написал «Историю России», для которой необходимо предварительно собрать не только сказания отечественные, но добыть, перевести, разложить и перепроверить сведения многих государств, для которой необходимо (для выслушивания народных преданий) войти в народ, не только русский, но во все полу исчезнувшие племена, вошедшие в состав царства, и во все отделы великого славянского народа, разбросанные по берегам Азовского, Черного и Адриатического морей и по всей Германии. Решаясь на великое дело – «быть историографом России», Карамзин должен бы был обсудить бессилие человека и краткость его жизни… и со своей ученостью, со своей себяпосвятительностью благородной работе – избрать себе сотрудников, русских душой, трудолюбивых, и несколько языкознателей, которым мог бы поручить разыскания местные, внутри отечества, и в других землях. Руководя ими, сосредоточивая всё, он не впадал бы в промахи, неизбежные для одиноко работающего человека; сообразил бы, «что славяне, занимая большую половину Европы, должны иметь три отдельные истории: южную, западную и северную», потому что все три отделения, раскинутые на огромном пространстве, имели разные судьбы; что о южных славянах (до соединения их в одно великое, через слияние с северной частью), вечно волновавшихся или подавляемых народными переливами азиатцев в Европу, – должно искать сведения у историков греческих, римских, болгарских, даже арабских и китайских (относительно гуннов и других), чего не сделал Карамзин; о западных, порабощенных Римом, и о венедах искать сведения на западе; а о славянах севера, сохранивших самобытность, заботливо искать сведения в самой России, в нынешних губерниях: Петербургской, Олонецкой, Новгородской, Псковской, Тверской, Витебской, Смоленской, Лифляндской, Эстляндской, Финляндских, и в государствах, прилежащих к северу России, не ограничиваясь сказаниями Нестора и его последователей, на которых, как на бытописателях, лежит великий упрек в пренебрежении древней и для них истории Северной России.

Мы видим, что греческие сочинения Арматолы и Хронографа Иоанна Антиохийского Малалы, переведенные на славянский язык в начале X века Григорием Пресвитером Мнихом, служили основой для летописи Нестора, писавшего в XI веке; как летопись Нестора служила впоследствии основой другим описаниям и писаниям монахов же: Лаврентьевской летописи, писанной Лаврентием Мнихом в XIV веке, Троицкой, Ипатьевской и другим, кои все отысканы в хранилищах монастырских. Просмотрите же сказания этих монахов-бытописателей и заметите, с каким небрежением, даже отвращением говорят они о своих предках-идолопоклонниках: деяния Олега и Игоря высказываются ими только потому, что оба воевали с Цареградом, но где только могли, они клеймили и Олега, этого древнего героя славы, и весь народ России званиями: безбожный Руси, поганый и невегласы, (Прозваша Олега вещий, бяху бо любые поганый и невегласы, – также и в других местах). Не явно ли, что даже блистательные деяния Олега были им, как приверженцам Греции, огорчительны? Им, фанатикам веры, казалось ничтожным, не заслуживающим забот разыскания всё, касавшееся идолопоклонников, им казалось грешным даже говорить о них! Вот отчего Нестор и его последователи отчетливы от сношений россиян с Грецией; но всё, прежде бывшее, набросано грубыми и небрежными чертами, которыми начата великолепная картина. И должно: «не воссоздать, а создать древнюю историю Северной России». (Примечание 4)

Если бы эти два суждения (о необходимости отдельных историй для южных, западных и северных славян и о фанатическом пренебрежении монахов-бытописателей к временам идолопоклонства) пришли на мыль благородному Карамзину, то он пренебрег бы толкованием Шлёцера, сам бы, со вниманием русского человека, прояснил слова Нестора, просмотрел бы сказания Саксона Грамматика, быть может, нашел бы в них объяснение Новугороду, о котором столь отчетливо повествовал в VI веке Иорнанд, готский историк, рассмотрел бы рассказ Ангария, проповедника христианской веры в Швеции о разорении Славянска, открыл бы Альдейгобор, прославленный в легендах Исландии и в других сказаниях, теперь спорный город, но, видимо, существовавший, и древнейший Новгород[12], рассмотрел бы сказания прусских летописцев о частых войнах россиян с пруссами еще в VI веке, не пренебрег бы безусловно летописью Иоакимовской и ручательством за нее Татищева (Примечание 5), также легендами русскими и скандинавскими, ясно доказывающими ошибочность мысли прихода Рюрика из Скандинавии (в выписке из перевода древнейшей скандинавской саги, помещенной мною в Примечании б, видима неоспоримость этой ошибочности), разработал бы внимательнее предание о смерти короля Магнуса (Примечание 7), внимательнее бы рассмотрел предание, что озеро Ладога первоначально звалось морем (Нев) и крайней оконечностью Западного океана, прозванного Нестором Варяжским морем, – в VI веке, видимо, считалось Ильмень как залив моря, что весьма важно для объяснения всех сомнений. Просмотрите все летописи и увидите, что Нев (Ладожское озеро) начало называться озером не ранее XIII столетия, при войнах шведов с новгородцами. А прежде звалось морем. У Нестора: Варяги пришли из-за моря Варяжского, и я, сознавая это, ниже докажу, что они пришли из-за моря Варяжского, но вовсе не от Финского залива и не от Балтийского моря. Следственно, не из Скандинавии, как равно и не из Пруссии, и не от Средиземного моря.

Надо помнить, что озеро Ладогское, звавшееся издревле Нев, по-фински – море, было гораздо обширнее. Мы видим теперь, что Ладожское озеро имеет со стороны Финляндии высокие крутые первозданные берега, местами вполне отвесные; берега же со стороны Пе тербургской и Олонецкой губерний тянутся низменными болотистыми или песчаными равнинами, кое-где пересекаемыми весьма небольшими высотами, – местность, видимо, возникшая от убыли вод. Есть предание, что Старая Ладога, отстоящая теперь на пятнадцать верст от озера, некогда была на берегу Нево; Волхов, соединяющий озера Ильмень и Нево (Ильмень – на финском языке значит отверзтое, незапертое; Нево на финском языке – море, ныне озеро Ладога), имеющий ныне протяжение в двести шесть верст, был в те времена весьма менее и составлял по уровню вод Ильменя и Нево более их соединение, чем реку, передающую воды из одного бассейна в другой, течение Волхова столь тихо, что барки, идущие вниз, в некоторых местах должно тянуть так же бечевой, как и идущие вверх. Исторические сказания сохранили нам память годов 1143, 1176, 1338 и 1373, когда Волхов шел вверх и затоплял берега, как случается нынче с петербургскими берегами при сильных ветрах с моря[13]. Нынешний залив Финский также достигал тогда (в VI–IX веках) высот, окружающих нынешнюю долину Петербурга; соединение Нево с морем, впоследствии прозванное рекой Невой, было и в XIII веке шире, имело гораздо меньшее протяжение и было глубже, доказательством тому служит вторжение морских ополчений шведов до Ладоги, когда ныне и озерные барки с трудом проходят расчищенные пороги Пеллы. В летописи русских царей, в XIII веке писанной, читаем: «И того езера Нево, иде в устье в море Варяжское»; следственно, и в XIII веке, когда Нево получило название озера, когда вся водность, окружающая Европу, по слову Нестора, была названа Варяжским морем, семидесятиверстная река Нева не существовала, но было только устье, протяжение озера Нево, соединявшее его с морем. Я видел список с древней рукописи, в ней сказано, что посланные из древнего Новагорода дошли «до чудских селений Пулк и Дудора, где сеша в ладии и поплывоша». Вообще, у берегов Балтийского моря количество воды постоянно убывает. Факт всеми и вполне доказанный, но доселе оставленный без внимания историками… Реки стали мелководнее, большое число озер совершенно высохло, другие обмелели, а огромные болотистые пространства обращены в сухие луга и даже пашни.

Выше сказал я: Карамзин в суждениях о варягах соглашается с мнением иностранных ученых мужей, что норманны брали дань с чуди и славян и прежде 859 года… Нет, не норманны, а варяги. Это мы находим и в наших летописцах, и в то же время в другом краю Славонии хазары брали ту же дань: по белке с дыма.

Здесь видно только, что иностранные ученые мужи, не имея возможности отвергнуть ужаса, который наносили их предкам норманны, ужаса до такой степени сильного, что в церквах Запада читали молитвы: «а furore Normanorum libera nis Domine», хотят, чтобы и предки россиян разделяли это удовольствие.

Но французы звали своих громителей VI, VII, VIII и IX веков – норманнами, англичане – датчанами, ирландцы – амстенами (восточными людьми), но вовсе не варягами.

Все наши писатели упрямо не хотят видеть, что скандинавы нигде не облагали данью побежденных, а всегда грабили и жгли, уничтожали всё, как злодеи, как разбойники, а Нестор нигде не говорит о злодействах варягов; не явно ли, что наши варяги были вовсе не скандинавы?

Карамзин говорит, что варяги звали себя Weringger, и производит это имя от готского Vaere, Vara – союз, то есть нарицательное имя союзника обратилось в собственное имя варягов, и потому заключает, что варяги были скандинавами. Но Карамзин не замечает своего анахронизма: он говорит вместе с Нестором о верингерах, «сбродных – наемных солдатах», в Константинополе явившихся не ранее XI столетия… а не о первоначальных варягах, давших в IX веке Рюрика России: шведы, норвежцы, датчане нигде не называют ни себя, ни своих воинов, ни разбойничавших на морях соотчичей ни руссами, ни варягами и тем менее нигде не говорят, чтобы призванные новгородцами Рюрик, Синеус и Трувор были из их народов, чего, верно, не пропустили бы историки скандинавские и еще более – их скальды, воспевавшие каждое деяние своих витязей. Здесь вновь прошу обратить внимание на делаемую мною в шестом примечании выписку из скандинавской саги XI века. (Примечание 8)

Шлёцер, а за ним Карамзин, потом Полевой и другие не хотели видеть, что шведы с XII столетия были весьма часто в войне с россиянами, но никогда шведы не называли русских соплеменниками; даже Магнус, уговаривая в Орешке пленных россиян принять католическую веру, не упоминал о том[14], никогда древние русские не воображали себя выходцами из Швеции; а в XVIII столетии иностранец Шлёцер решил, что варяго-руссы, основавшие Российское государство, суть выходцы из Росслагена, который в Швеции, на берегу Балтийского моря, и окрестил россиян в потомков шведов. Но с какой натяжкой сделан этот вывод: Росслаген, то есть Родслаген, в первый раз и у шведов появляется только в XIII столетии (вероятно, и основался около того времени), был обитаем морскими гребцами, от которых и произошло его прозвание: Roden – от древнего Rodern, Rudern – грести, и Lagh – пристань, верфь; перевести бы можно – селение прибрежных гребцов. Какое же тут отношение к варягам-руссам IX столетия? (Приложение 9) Но Шлёцер сделал этот вывод, а мы и видим как это безрассудно, но не смеем прямо назвать безрассудностью[15].

Куриш-Гаф (Куршский залив) звался Руссной, и Северный рукав Немана или Me меля – Руссой, окрестности – Порусьем, и многие историки, умалчивая о варягах, стали оттуда выводить Рюрика с братией, а уже не из Скандинавии… Но иностранные ученые мужи не хотели видеть, что те руссы были потомками венедо-руссов, видимо, родственных руссам Ладожского озера, но уже разделившихся от самого выхода из общего гнезда славян, с Дуная, от ладогских. До сих пор мы, россияне, не смеем доказывать, что руссы были одним из древнейших племен славянских, а доказательства тому неоспоримы. Во всех летописях мы читаем: и пришедшее Словени седоша около озера Ильменя и нарекошеся Русь, и реки ради Русы еже впадает в озеро. Но, не говоря о великороссах, принявших это название, как говорят одни иностранные ученые мужи – по воле скандинавов, другие – от пруссов, на которых сильно навязывают варяжество, мы видим от древнейших времен: Rus czerwona (красно– или червоннороссов) – карпатороссов, закарпатских русин. В Восточной Пруссии, при впадении Вислы в море, жили в VIII веке роксоланы. В первые годы христианского летосчисления римские легионы, покорившие придунайские земли, встретили там славянский народ – сарматов, или савроматов; их два воинственные колена, страшные римлянам, были язиги и роксоланы. Понтское (Черное) море звалось Русским еще до Нестора. По преданиям исландским, между Балтийским морем и Ледовитым океаном обитали руссоланы. Пресвитер Гельмонд в своей хронике славян 1170 года говорит: «Раны, или ругианы, народ сильнейший из славян, один только имеет царя» (то есть самодержавное правление); а известно, что древние писатели часто изменяли букву s на z, на t и на r, и называли руссов: Russi, Russia, Rugia, Ruthenia, Roussen, Roussorum, Rougorum, Rugia; следственно, Гельмонд говорил о руссах. Эверс отыскал, что за 100 лет до Рюрика руссы на 2000 судах предпринимали поход на Константинополь. В 937 году в Магдебургских турнирах Генриха Птицелова участвовали: Princeps Russiae Welemir; Dux Russiae Radebotta и Princeps Rugiae Wensesslav (открытие из западных писаний. Морошкин Ф. Л., с. 20; Максимович М. А., с. 26).

Какие же варяги дали приказание иностранцам называть вовсе не скандинавов – россами, руссами, русинами, роксоланами, руссоланами[16], ругианами и ранами (последнее название – раны — не указывает ли на жителей Волги, звавшейся в древности Ра)?

Но кроме древнейшего города Старая Русса, неизвестно когда основанного на реке Порусье, есть речка Руса в Курской губернии. Историческая речка Рось, или Русь, протекает в Киевской губернии, в нее впадает речка Россавка; и сколько в России и в Финляндии, куда проникали руссы, древних рек, урочищ и селений: Русс, Русинова, Рускозерье, Рускоозеро, Русколе, Рускела и т. и. Нестор, по Лаврентьевскому списку на четвертой и далее страницах излагая пути современных ему варягов: «в греки и обратно по Днепру до моря Варяжского», говорит: также и из Руси может идти по Двине в варяги; следственно, его варяги XI столетия – не Русь, Русь – не варяги. Где же эта Русь? Видимо, Нестор говорит про свое время, но он же упоминает о ходе в варяги по Ловати, Ильмень-озере, Волхову, Нево (не называя его озером), а в его время все это была уже Русь. Явно, что в Северной России была местность, звавшаяся «Русь», и именно по Ловати и около Ильменя озера; и это было ведомо историку Нестору[17].

Находились охотники производить россиян и от готов, или готфов, основываясь на историке Иордане, повествовавшем, что в III веке явилась готская дружина на Балтийском море, которая, усилясь пришельцами разных племен, устроилась в сильное государство Германариха, тревожившее Греческую империю до прихода гуннов от Азовского моря, разгромивших готов; но готы, выйдя из Скандинавии прямо на берег нынешней Пруссии, вытеснили или покорили вандалов, герулов, ломбардов, бургундов, саксов, славянское племя венедов и обратились к Черному морю. Богом хранимые славяне Севера могли видеть их погром. Но кратковременная держава готов не имела влияния на славян Ильменя, Ладоги и серединной России[18].

Карамзин, усиливаясь доказать, что мы – потомки шведов (грустно видеть, как вера в капризно-самонадеянного Шлёцера губила в нашем благородном Карамзине даже гордость гражданина), представлял, что финны зовут шведов россами, руотсами и рутсами. Я вслушался в название, даваемое финнами шведам, и убедился, что они зовут шведов не руссами, а рутцами (рутцы), а русских зовут венелейсами; откуда же это название русского народа?.. Прежде чем ссылаться на созвучие (и на этот раз весьма натянутое), должно бы вникнуть в легенды финнов, в дух языка их, в первоначальное значение финских слов, и едва ли не найдут в этих названиях сказаний о великанах и колдунах; в исландских сказках говорится о Risaland (Ризаланд), стране великанов. Но пишущие о России озаботились ли узнать происхождение слов рутцы и венелейсы?[19]

Воздав должное благодарение святым монахам, сохранившим для нас, отдаленных потомков, деяния своих времен, и хотя небрежными словами, но указавшим путь к отысканиям древнейшим (Примечание 10), потщимся очистить от мглы веков их сказания, стереть с них ржавчину, наложенную умствованием не понявшего их иностранца Шлёцера, и со светочем русского чувства объясним проименование славян россиянами, и откуда пришел Рюрик и кто были его варяги.

Из всего вышеизложенного видим:

1) Сказание Иорнанда, готского историка, о существовании Новагорода и Славянска в VI веке (Карамзин находил сведения о построении Новагорода вскоре после Рождества Христова); сказания Ангария, проповедника христианства в Швеции, о разорении Славянска; легенды Скандинавии и финнов о русском Алдейгоборе[20]; неизвестность времен даже существования городов, которых видимы теперь только следы, как Кобыльего града близ Пейпуса и весьма многих других городищ; неизвестность времени построения многих и доныне существующих городов доказывает», что славяне Севера за много столетий до Рюрика имели оседлость, значительность и гражданственность, следственно, были столь же устроены, как и греки древних отдельных государств Греции, и, естественно, имели своих Демосфенов, Периклов, Фемистоклов, которые неминуемо проявятся в стране, раздробленной на малые области и управляемой выборными лицами. Но многие русские не хотят сообразить, что существование городов, то есть благоустроенных общин, не может быть без благоустроенности гражданской, и как бы боятся подумать, что северные до-рюриковские славяне, имея города, должны были иметь установления, законы, войны и замирения.

2) Славяне Севера, чуждые тревог и волнений южных славян, должны были иметь, как градожители, и свою степенную историю, прерванную великими внутренними междоусобиями, из которых выявился Рюрик с его новым однодержавным правлением, прерванную проникновением в Россию христианства, не только обратившего всех тогдашних писателей, то есть монахов, к греческим сказаниям, но увлекшего их в ненависть ко всему языческому, то есть ко всему прежде бывшему; отчего Нестор и все древние составители или переписчики истории России, начиная сказания свои от Сима, Хама и Иафета, передав хронологию греков, переходят прямо от греческого императора Михаила (при котором возникли сношения между греками и славянами севера, и с ними проникла в Россию христианская религия) к современным Михаилу событиям в России. Вот слово в слово начало сказания Нестора: «в лето ST… [6360] индикта EI [15] день наченша Михаилу царствовати, начата прозываться русска земля. О сем бо уведахом яко при сем Цари приходиша Русь на Царьгород, якоже пишется в летописании Гречестем, темже от селе начнем и числа положим». Но ныне видим мы из сказания Бертиния, что руссы приходили к Константинополю в первый раз как послы в 839 году, а по свидетельству Симеона Логофета – приходили в 852 году как враги на бесчисленной флотилии, и патриарх Фотий в своем циркуляре говорит о них в 866 году, следственно, все это было ранее прихода Рюрика в 859 году и доказывает древнейшее существование России могучим государством; но как греки не могли писать о событиях на севере России, бывших прежде этого времени, то и наши бытописатели монахи, считая себя более греками, чем славянами, с полным небрежением к временам языческим, начинают свою новую историю с IX столетия; историю, прерванную также изобретением в 863 году Кириллом и Мефодием новой греко-славянской грамоты, заменившей древнейшую славянско-глаголитскую и руны жрецов славянских, – причем грамота глаголитская, изобретенная (по сказаниям) святым Иеронимом в IV или V веке, сделалась достоянием и знаменем славян-католиков; а кирилловская – славян греко-руссов. (Приложение 11) Остатки же рун, вовсе нам непонятных, мы и теперь видим на Варашевом камне (у берега Ладожского озера) и многих других.

3) Руссы, одноплеменные новгородцам, кривичам, древлянам, полянам, радимичам и прочим, вовсе не происходили ни от шведов, ни от готов, ни от пруссов (с последними, по сказанию прусского историка Lucas-Dav, россияне вели войну еще в VI веке), но были самобытным славянским племенем. Неопровержимо, что одна часть руссов обитала у западных берегов Балтийского моря, за Одером, состояла в пределах Римской империи; ее русские Princeps, Dux и прочие, ратоборствовавшие на турнире в 937 году, неминуемо были католики; потому что по условию турнира только католики могли принимать в нем участие. Другая же часть руссов обитала вокруг Ильменя и в окрестностях Старой Руссы. Повторяю слова Воскресенской летописи: «И пришедше Словени, от озера Ладогскаго седоша около озера Ильменя и нарекошася Русь, реки ради Руссы, еже впадает в озеро», – и из этой части руссов образовались отдельные селения, вольные сечи удальцов руссов по рекам Варяжи и Варанды, впадающим в Ильмень и до сих пор сохранившим свои названия; но о существовании которых, кажется, и не ведают наши изыскатели Руси.

Между множеством рек и речек, впадающих в Ильмень (окрестные жители насчитывают до 170) четвертое или пятое место по водности своей занимает Варяжа (иные зовут ее Веряжа). Ныне она широтой до 70 сажень, а глубиной только от трех до четырех аршин; при ее устье стоит полузапустелый монастырь Развяжский-Перекомский. Один монах говорил мне, что в древности монастырь назывался по имени реки – Варяжский Перекопский, производя последнее название от какой-то переколи (перерыти, плотины). Вверх по реке Варяже, между деревнями Любоижмой и Горошковой, есть два насыпных песчаных кургана, на них не растут ни лес, ни трава, ветры и дожди многих столетий значительно уменьшили высоты, но не могли уничтожить, а прорытие их было бы любопытно. Близ второго кургана находится монастырь Клопский с мощами святого угодника Михаила, юродивого Клопского; церковь и многие службы построены царем Иоанном Васильевичем Грозным, но колодезь близ монастыря считается доисторической древностью. За Варяжей впадает в озеро река Звадна, потом Варанда, ее же зовут и Веренда (варягов звали также варанги, веренды и пр.), потом реки: Черная, Шелонь, впадающая двумя рукавами, и т. д. Замечательно, что берег Ильменя у Коростина зовется Городок, на нем есть погост городище; предание говорит о существовавшем тут городе, следственно, это место древнеисторическое; другая часть деревни Устрика зовется Слуда. В числе послов Игоря к константинопольскому императору был Слуда; Карамзин и его с другими товарищами обратил в скандинава – когда, быть может, он был владетель участка земли на берегу Ильменя и древнерусский человек.

Там же, где впадают в Ильмень Варяжа и Варанда, есть село Буреги, ручей Воецкий, губа Липайские ворота, остров Орелец, губа Орелецкие ворота, острова Большой и Малый Железна; близ озера есть гора Бронница, окруженная курганами. Эти от древности оставшиеся прозвания явно высказывают, что не смиренные хлебопашцы и рыболовы были древними обитателями края; им бы и в голову не пришло назвать незначительные речки, истоки и острова Воецкими, Липайскими, Орел едкими, Железными, а гору назвать Бронницкой.

Нестор, много читавший греческие сказания или переводы с греческих сказаний Григория Пресвитера Мниха и мало собиравший сведения с севера, мог назвать руссов заильменских, пришедших в Новгород от рек Варяжи и Варенды, руссами-варягами и прибавить: с берегов моря Варяжского, которое всем тогда писавшим грекам казалось разливавшимся у самого Новагорода, то есть Нестор, прозвавший все моря Европы Варяжскими, рассказывая и для него древнее предание о выходе первых варягов из-за моря, сам увлекся древним названием Ладожского озера и Ильменя – «отдаленнейшим краем Западного океана» (слова греческому императору VI века славянских послов к хану Аварскому) и не объяснительно бросил слово: «Рюрик и его варяги пришли из-за моря Варяжского», когда Рюрик пришел от реки Варяжи, что у озера Ильменя!..[21] Иначе, если бы Рюрик и его варяги были из-за Одера или из Скандинавии, то надо бы было их не призвать, но посылать за ними посольство, которое должно было проходить чуждые земли, переправляться морем – все это не могло бы укрыться от местных историков, и дело призвания не было бы, как понятно из сказаний Нестора, «домашним делом». Скандинавы и воины из-за Одера принесли бы с собой католицизм, в те времена владевший всем западом Европы, и сношения с Римом или верования в Одина и в мифологию скандинавов (датчане вполне приняли христианскую веру в 840 году, при Гормоне XXVII короле «по Маллету»; но христианство за много столетий было уже распространено по всей Скандинавии). Скандинавы внесли бы также язык свой, по крайней мере, испестрили бы славянский вводом чуждых слов, но у Нестора во всех его списках и в Переяславльском летописце нет ни одного речения неславянского[22].

Наконец, у Нестора мы читаем: Рюрик (переходя к славянам) «пояша с собою всю Русь», то есть весь народ свой. Подобное переселение могло ли бы не отозваться, даже не потрясти всего оставляемого края, тем более могло ли пройти вовсе никем не замеченным? У него же читаем: «Славянск же язык и русской един есть, от варяг бо приидоша и прозвашася Руссию, а первее беша словене»[23]. Не явственно ли, что варяги Рюрика не имели ни малейшего тождества со скандинавами, но были славяне по происхождению и руссы по прозванию?

4) Сведений для истории северных славян и руссов должно искать на севере, собрав для сего предания в Швеции, Норвегии, Дании и Пруссии, а внутри России не только у природных россиян, но и у поляков, и финнов, и эстов. Я не имел ни времени, ни возможности заниматься разработкой столь великого дела; но, искав местные настоящего времени сведения, с удовольствием встретил трех финнов, способных служить проводниками для открытия и собрания сведений о древней России.

5) О варягах.

Варяги первоначальные, современные Рюрику, были то же, что запорожцы XIV и XV века, то есть удальцы, собравшиеся из разных колен славянских, но более из близ обитавших руссов (Старой Руссы), жили за Ильменем по берегам Варяжи и Варанды и не имели ничего общего со скандинавами, удальцами морскими. Г. Максимович в сочинении своем «Откуда идет Русская земля» говорит: «Руссы на севере могли именоваться варягами, причисляться к ним и не быв соплеменниками прочих варягов; но только по общему пребыванию их на Варяжском море, по одинаковому с ними на море том образу жизни – варяжскому, и даже, может быть, по участию своему в их подвигах на суше».

В словах этих высказывается не иностранец Шлёцер, а русский человек, но сбитый с истинного толка последователями скандиномании.

Все писавшие о России впадают в две ошибки: 1) бездоказательно, но настойчиво называя скандинавских пиратов варягами Рюрика и тем смешивая людей совершенно разнородных и 2) впадая в анахронизм, объясняя древнейших варягов Рюрика по сведениям о верингерах, современных Нестору, – составлявших разноплеменную дружину телохранителей византийских императоров, и тем смешивая людей совершено разнонародных и разновековых.

Из всех в мире историков первый Нестор заговорил о варягах, но по смыслу слов его же, Нестора, варяжского народа не существовало, у Нестора была варяги-руссы, варяги свей, урманы, готы, англы и другие; видимо, он говорит про военных наемников своего времени; впоследствии звание варяг обратилось в равносильное званию католик, иноверец. У него все не греки – варяги, и все моря, даже Средиземное, – Варяжские. Карамзин справедливо заметил, что Нестор не мог основательно знать и для него древнего происшествия: прихода первых варягов Рюрика.

Во всех летописях, также в летописи русских царей, объяснительно сказано о варягах: «И идоша за моря к Руси к Варягом, сице бо зваху Варяг Русью, яко се друзии зовутся Свее. Тако реша: Русь, Чю, Словене, Кривичи и вся земля, реша, наша велика и обильна, а порядка в ней нет».

Есть ли возможность оспаривать видимость, что свей были вовсе чуждым народом, а Рюриковы варяги были руссами, не только одноплеменными со славянами, но даже большая часть этих руссов обитала между славян и была главным первоупомянутым племенем славян, искавших себе правителей.

При этом должно иметь в виду, что летопись русских царей (летописец Переяславля) писана в XIII столетии, когда верингеры Константинополя, находники из Скандинавии, были названы в России варягами, потому что варягами именовались тогда в России вообще оруженосцы, воинственники. И второе – потому что иностранное слово верингер было тяжело для произношения нашим праотцам; но летописец, говоря в XIII веке о событиях IX, ясно обозначает различие между варягами IX и XIII столетий, говоря: «и идоша к Руси к Варягам сице бо зваху (звахоу – времени прошедшего) Варяг – Русью, яко се друзии зовутся (зовоутся – времени настоящего) свее».

Карамзин в примечании 92 к первому тому «Истории государства Российского» (изд. Эйнерлинга) говорит: «Один арабский писатель упоминал о Баранском море и о народе варанк». Я отыскал это сказание и с грустью должен упрекнуть Карамзина в желании оскандинавить руссов, до того настойчивом, что сами факты, им приводимые, представлены не вполне и односторонне. Карамзин взял сказание о варанках у своего указателя Шлёцера; но вот буквально слова Шлёцера, употребившего все усилия подавить разыскания о древнейшей истории до-рюриковской России. Разбирая Нестора, Шлёцер говорит: «У Нестора Варяжское море явным образом обозначает не только Балтийское, но и Немецкое и даже Средиземное море» (это подтверждает мое замечание, что Нестор все не греческое звал варяжским), «но кроме России не находил я нигде в прочей Европе следов к сему названию, которое однако же известно было закаспийским арабам; Северное море они звали аранским, а Рейске прибавляет к тому: «Варанк есть название народа, живущего у берегов Варанкского моря»; впрочем, я (Шлёцер) читаю арабское название варанк; но Рейске читает варнак!» Вот единственный факт существованию какой-то Варанкии!

Арабские писатели эти были: Абир – Риганила-Бирунский и Тадз – Керетин Носеира-Тусский.

Но на чем основали арабы свою геогра фию севера? Мы видели пример подобный у Птоломея Александрийского, зачем же признали сказкой его народы России: карвоны, осени, салы, кареоты, пагириты, офлоны, суляна, биссы, бастарны, пиевняты, ставаны, судины и прочие, чем они хуже варанков или варнаков?.. Тем, что они при явной ложности не поддерживают любимой мысли скандинавов?

Если основывать доказательства на одних соображениях, на слове «может быть», общем аргументе наших историков, то почему же варяги, то есть руссы, жившие по рекам Варяже и Варанде, не могли звать прибрежья своего озера Варяжским или Варандским берегом, а самое озеро – морем? Мы имеем данные, что Нево (Ладожское озеро) звалось морем. Для тогдашних русских плавателей необозримое для глаза пространство вод было морем, но и в нынешнее время где положительное различие озер и морей? Разве русские моря Байкал, Арал и Каспий – не озера? И многим ли более Ладожского озера Аральское море, имеющее в окружности менее 800 верст? А Ладожское озеро и Ильмень соединяются своими протоками с морем, чего не имеют ни Каспий, ни Арал, прозванные морями[24].

И прибрежные жители Варяжи и Варанды могли хвастовски называть себя варягами и варандами с берегов своего «Варяжского моря». Это так естественно для самохвальников, для удальцов нашего народа, и также естественно арабу тех времен, собиравшему сведения от дальних заходников, поверить самолюбивому рассказу варяга или темному рассказу о варягах.

Но неоспоримо то, что на севере никто не знал ни моря Варяжского или Баранского, ни народа варанк. Следственно, происхождение варягов Рюрика и Баранского моря арабов должно искать внутри России.

Гласность верингеров Константинополя, вся их значительность была именно во времена Нестора, который по созвучию смешал их с варягами, не разобрав, что руссо-варяги вовсе не тождественны с верингерами, составившимися из усмиренных в своем отечестве удальцов Нормандии. Верингеры, как вольнобродячие воины, сделались известны гораздо позже Рюрика и только с X столетия начали появляться в Константинополе, и не ранее XI столетия (1030 года) упоминается в летописях византийских об учреждении особенных телохранителей императорских, называвшихся Wäringer-ами и составлявших разноплеменную дружину foederati (союзников); они набирались преимущественно из скандинавов, потомков громителей Запада Европы, сохранивших наследственный навык к бродячей жизни, но между ними и варягами Рюрика прошло полтора века.

Приняв мои соображения, понятно будет молчание о варягах историков Швеции, Норвегии, Дании, понятно будет, отчего историки Шотландии, Англии, Франции зовут северных пиратов норманнами, скандинавами, аумстенами – и нигде варягами, явное доказательство, что между ними не было никакого тождества; понятно будет, как толпа варягов IX века могла не завоевать, но овладеть своим вмешательством сильным племенем славян новгородских; понятна будет разница действий скандинавов, свирепствовавших везде на Западе, – от варягов, облагавших мирной данью славян; понятно будет, как по изгнании варягов, через один только год, вольные славяне призвали их же, варягов, к себе властителями; понятно будет, для чего варяги в первый год своего призвания поселились не в Новегороде, а раздельно, окрест Новагорода, чего не могли бы сделать иноземцы.

На вопрос – как могли варяги Рюрика так скоро утвердиться в стране славянской, что через два только года от входа в Славянию, в 862 году, Рюрик владел уже всей нынешней Великороссией и частью Белоруссии? – отвечаю: воители Рюрик, братья и дружина его, призванные из сеч варяжских, бывших на реках Варяже и Варанде, «у озера Ильменя, были руссы из народа славянского, следственно, общего с новгородцами языка и происхождения», могли иметь друзей, даже родичей в Новегороде, с помощью которых благоразумный, отчизну любивший Гостомысл устроил их призвание и помог их утверждению.

Повторяю до сих пор никем не оцененное слово Нестора, у него мы читаем: «Славянск же язык и русский един есть, от варяг бо придоша и прозвашеся русию, а первое беша словене, и аще и поляни звахуся по словенска рече бе». Что может быть вразумительнее, что варяго-руссы были из славян и одного с ними языка, а вовсе не шведы, не норвежцы (не свей, не урмане), то есть вовсе не скандинавы, а славяне[25].

Здесь необходимо заметить, что летописцы России нигде не упоминают о толмачах (переводчиках) между варяжскими правителями, их сподручниками, разосланными по России, и славянскими народами. Явное доказательство, что язык их был общий, а IX столетие было позже Вавилонского столпотворения, и норманны не одним языком говорили со славянами.

Все эти убеждения подтверждаются еще доказательством, на которое как-то не хотели обратить внимания наши историки, – варяго-руссы, неведомые шведам, норвежцам, датчанам и пруссам, но обитавшие где-то на берегах Балтийского моря, дав властителей государству Русскому, без всякого разгрома, без истребления мором вдруг исчезли с Балтийского моря до последнего человека, не оставив после себя не только истории, но никаких памятников даже в названиях местных урочищ, в которых проживали! Но в России на Днепре остров Хортица сделался с XI столетия местом сходбища скандинавов.

Явно, что: 1) варяги Рюрика, первое в России войнолюбивое казачье общество, не жили на Балтийском море, и 2) верингеры времен Нестора не имели никакой оседлости, были не народом, а удальцами из всех народов. С призванием новгородцами в 862 году предводителей «заильменских руссо-варягов» на государствование руссо-варяги, естественно, слились со славянами, принявшими общее, собирательное имя россиян, и самые сечи, селища варяго-руссов, вошли в состав общего государства. При Рюрике звание воина по стоянного войска обратилось в звание варяг, как нынче ближайшие к государю войска называются гвардией, а все нерегулярные легкие войска зовутся казаками (Оренбургские, Черноморские и другие), и эти русские варяги имели свое время славы: в 902 году семьсот руссов – киевских варягов служили во флоте греческом и им платили 100 литр золота (Карамзин, из memoire popul. II. 972 – 1035). Не явственно ли, что эти киевские варяги были в Константинополе гораздо прежде норманнских заход ников, составлявших впоследствии дружину foederati? Вполне вероятно, что в России название варяга скоро бы исчезло, когда бы буйные головы Скандинавии, не знавшие куда пристать по падении в их отечестве пиратизма, не составили бы нового сословия верингеров, которых Нестор, и один только Нестор, назвал варягами.

Через сношения скандинавов с россиянами, а россиян с греками скандинавы проникли в Константинополь и, как привычные к бродячей боевой жизни, обрадовались, найдя приют в раззолоченном и слабосильном дворе Царе града, имевшем необходимость в инонародной страже… устроились в особый род наемного войска, и сбродные бездомники составили сословие, но не народ, прозывая себя не варягами, а верингерами (waringer, оруженосцами), именем только созвучным с варягами.

С основательностью можно принять следующий вывод: варяги Рюрика, пришедши из-за Ильменя, при Рюрике и Игоре были в почете и дали название свое воинству русскому, которое было и на кораблях в Греции в 902 году. Скандинавы, по укрощении их пиратизма, проникли с русскими варягами в Константинополь… но как русские домоседы не любили скитаться по чужим землям и скоро отстали от Греции, то скандинавы, привычные к бродяжничеству, завладели промыслом наемных воинов в Константинополе и обратились в оруженосцев – в верингеров.

Приняв эти выводы, мной основанные на исторических данных и на хронологических расчислениях, понятно будет, откуда в верны герской, или варингерской, страже греческих императоров были и норвежцы, приветствовавшие в Цареграде норвежского принца[26]; но это вовсе не доказывает, чтобы норвежцы были варягами или чтобы наши варяги были из норвежцев.

Нестор повествует (и вполне подробно) про ближайшие к нему времена: «В лето 6452 Игорь совкупив вой многи: варяги, русь и поляны и кривичи и тверьце и печенеги и проч.». Игорь не был владетелем Скандинавии, следственно, не мог совокупить скандинавов с подвластными ему народами, да и откуда взял бы он варягов и руссов из Скандинавии, когда, по словам того же Нестора, Рюрик, переходя к славянам, «пояше всю русь с собой»? Но это не опровергает убеждения, что варяги были заильменскими жителями или особенного рода войском в России, наподобие того как нынче есть гвардия, казаки…

И здесь я должен упрекнуть Карамзина в настойчивости его скандиномании. Передавая это повествование, он говорит: «Игорь, собрав новое войско, призвал варягов из-за моря». Я тщательно пробежал сказание во всех списках Нестора и увидел только: «совкупив вои многи: варяги, русь и пр.», а о вторичном призвании варягов из-за моря нет и помину.

Преподобный Нестор, а за ним и Карамзин говорят, что в 1014 году новгородцы, отказавшись платить дань великому князю киевскому, вооружились и призвали варягов. В 1018 году изрубили ладьи, на которых Ярослав хотел уйти к варягам. Все эти сказания выказывают близость варягов, нахождение их, так сказать, под рукой. Призвать чуждых варягов для защиты от войск своего князя, готовых идти войной, было невозможностью! Швеция, Норвегия, Дания для тогдашних мореплавателей были весьма далеки; и как бы скальды и басенники скандинавов, составители саг, умолчали бы об этих сношениях! Явно, что преподобный Нестор везде называл варягами и варягов заильменских, и верингеров, наемных воинов в Константинополе. Действительно, толпа скандинавов в шестьсот человек, искавшая приюта, как подробно рассказывает исландская сага (Примечание 6), приходила служить Ярославу самовольно, без всякого призвания, но никто из этой толпы и не думал называть себя варягом. Видимо, что и преподобный Нестор разделял варягов-русь от варягов-свеев, но только ошибочно прозывал их одним прозванием.

С XI века на Хортицком острове на Днепре начал устраиваться притон сбродных верингеров; туда стекались все искатели разгульной боевой жизни. Скандинавы проникали на Хортицу как в контору, где всегда находили нанимателей на службу. Это фактически неоспоримо. И эти-то верингеры, совершенно инородные славянам, запутали повествование преподобного Нестора. По уничтожении же и верингеров в Константинополе сбродники, оставшиеся без дела на Хортице, обратились в дикое самоуправное общество, которое впоследствии сделалось известным под именем запорожских казаков.

Писав эту статью, я проверял ее со сказаниями наших разыскателей истории и увидел, что мысль моя о происхождении запорожцев от верингеров представлялась уже Сенковскому[27]. Он говорит, что запорожские казаки говорили скандинавским языком (?) и начало украинских дум сопряжено с исландскими сагами, а Запорожье он называет Днепровской Скандинавией руссов. Вся эта поэзия вполне оправдывает мое предположение о происхождении запорожцев, но нимало не доказывает, чтобы первоначальные наши варяги были скандинавами. Хотя нет и сомнения, что переходные дружины сборных константинопольских верингеров состояли из скандинавов, способных внести на Днепр свои слова и легенды (повести); способных при рассказе в Греции о своей станции на Днепре, о Хортице, по-своему называть пороги Днепра, но никогда, как переходные инородцы, не могли утвердить ни католической религии, ни своего языка на древнеславянской земле[28].

Мысль составителя статьи «Военно-энциклопедического лексикона», что название варяги произошло от слов War, Wehre (война, оружие), остроумна, но она принадлежит к верингерам и не делает варягов Рюрика немцами, как татарское слово каз (гусь) не делает казаков татарами. Созвучия слов могут вводить в странные ошибки: мы видели, как переделкой шведского Родслагена в Росслаген хотели выяснить гнездо русского народа.

Происхождение слова варяги откроем, когда вникнем в свою Святую Русь, ознакомимся вполне с языком отечества, перестанем коленопреклоненно, без обсуждения, читать чужие сказания – о чем же? – об истории своей родины! Варяги – не есть ли собственно русское слово? И теперь народные рукавицы, шерстяные или пуховые, зовутся вдряжки, варяжки; поищем и, быть может, найдем объяснение русское, не ходя на поклон в Скандинавию да в Немецию! Есть русское слово вар — древнее выражение солнечного жара. Равных нам сотворим их еси понесшим тяготу дне и вар (Матф., XX); вар — клейкая смола у сапожников, спущенная с воском; вар — кипяток; вар — состав для гарпиуса, сала и серы, вар (у кузнецов) – железо, раскаленное добела, варя — напиток, приготовленный одним затором (Владимир повеле сварить триста вар меду); варя — огромное количество одногородного кушанья, сваренного на общенародный обед. Варя — у солеваров продолжение работы от затопки печи до выноса соли на сушильню[29]. Варя — место, где варили княжеские напитки («а что соберут в варях, то идет в мою казну». История государства Российского. T. V. Договор великого князя Дмитрия и князя Владимира Андреевичей. 1389); варяти — было древнее слово, равнозначащее – ускорить приход (егда воскресну, варяю вы в Галилеи (Марк, XIV)). В другом месте Евангелия: «Бяху же на пути восходящу во Иерусалим и бе варя их Иисус», в переводе: «и шел Иисус впереди их» (Евангелие на славянском и русском языке. Марк, X). Варяти значило предуведомлять (мои словесы варя́х тя. Духовная Владимира Мономаха). Мы часто повторяем это слово (варяю), переделав в предваряю. Иностранцы и скандиноманы могли отыскать немецкие слова War, Wehre, но не знали или не хотели знать русский язык. (Примечание 12)

Не основательнее ли будет моя мысль при разысканиях слова варяги основаться на глаголах: варяти – ускорить приход; варяти — предупреждать, и на склонении: варяю – предваряю, и в них искать значения варягам: внезапные, быстрые, налеты (нынче казаки). Чтобы понять смысл слова IX века, необходимо вникнуть в язык русского народа IX века.

Я не считаю этот вывод доказательным объяснением слова варяг, хотя несомненно, что мои объяснения и ближе к истине, и несравненно благороднее выводов скандиноманов и немцепокдонников. Всех вероятнее простое указание, что варяги прозывались варягами, варандами, верендами по именам рек Варяжи или Варанды и Веренды, на которых обитали. А самая река Варяжа могла получить прозвание от варяния соли на берегах ее.

Быть может, мне возразят, что и мои указания, откуда вышли Рюрик и его варяги, суть только предположения, но не факты, отвечаю: мои указания основаны не на умствованиях (как мысль о Родслагене и т. и.), но на словах наших же древних историков, представленных мною. Сделаю им перечень.

1) Греческие писатели согласно передают ответ славянских послов VI века, что они «славянского народа, обитающего на отдаленнейшем конце Западного океана». Следственно, Нево, то есть озеро Ладога, и Ильмень считались отдаленнейшим концом Западного океана.

2) У летописца Нестора, писавшего в XI веке, читаем: «И пришедшее словени, седоша около озера Ильменя, и нарекошеся русь, реки ради Русы еже впадает в озеро». Этим явно объяснена местность Русы и выказывается, что в древнейшие времена Русь имела значительность между другими племенами славян.

3) Там же читаем: «Рюрик (переходя к славянам) пояша с собою всю Русь», то есть весь народ свой. Это можно было сделать без государственных потрясений только между единоплеменниками и очень близкими соседями, неоспоримое указание, что руссы Рюрика были не далее как из окрестностей Старой Руссы.

4) Летописец же говорит: «Славянск же язык и русской един есть, от варяг бо приидоша и прозвашася Русию, а первое бе словене». Следственно, неоспоримо, что варяги-руссы Рюрика были руссы происхождения славянского и, как видно из второго пункта, именно из Старой Руссы, одноплеменные всем славянам, а вовсе не чужеземцы.

5) Нестор, объясняя путь к бродячим варягам его времени, говорит: «И из Руси может идти в варяги по Ловати, Ильмень озере, Волхову, Нево». Следственно, Русь была не в Скандинавии, а у Ловати, за Ильменем-озером, там же, где и реки Варяжа и Веренда. Можно ли обстоятельнее объяснить местность происхождения руссов, а с ними и руссо-варягов Рюрика?

6) В летописи русских царей читаем о призвании варягов Рюрика: «И идоша за моря к Руси к Варягом, сице бо зваху Варяг Русью, яко се друзии зовутся Свее». Видимо, писатель XIII века говорил о варягах-руссах в прошедшем времени (зваху), а о верингерах свеях (называя и их варягами) в настоящем (зовутся), объясняя отчетливо их разнонародие.

7) На самой местности, где по указаниям летописцев развилось племя руссов, я нашел реки Варяжу и Варанду, или Варенду; нашел живое предание о древних до-рюриковских городах, сохранившееся в названии двух урочищ Городищами и Кобыльим городом. Там же нашел берег, и теперь зовущийся Слуда, именем историческим варяга, одного из посланников Игоря в Константинополе, и слышал от жителей темное сказание, которое и сами они не умели объяснить: о варяжестве древних обитателей края, то есть удальстве или солеварности их предков.

8) Рюрик и его братья разошлись в Старую Ладогу, на Белоозеро и Изборск, треугольником, которого серединная точка (центр) была прибрежье Ильменя, как опора их силы. Многим казалось странным, отчего скандинавские вожди не заняли первоначального Новагорода, а сели в Ладоге, Изборске и на Белом озере. И действительно, это было бы противно и политике, и тактике для скандинавов, для чужестранцев. Раздробись таким образом, они порознь могли бы быть подавлены вновь восставшими славянами. Но варяго-руссы, пришедшие от озера Ильменя, безопасно и благоразумно могли принять эту меру: сближения народного. Поселяясь, без сомнения, в знакомых им местах, от Изборска они были на главном пути хлебного продовольствия новгородцев, от Бела-озера – на главном пути их сухопутной торговли и от Ладоги – на пути водоходной торговли. Варяги-руссы, не оскорбляя вольнолюбивых новгородцев своим присутствием в их стенах, сближались с ними. Рюрик, имея между новгородцами своих соотчичей и родичей, постепенно приучил их к своему владычеству. Вадим и другие защитники вольности могли существовать, но, не имея основательных причин для восстания, не могли отразить влияния родных варягов на общественное сознание в их полезности для усмирения внутренних междоусобий. На эти обстоятельства, столь подтверждающие, откуда вышел Рюрик со своими руссо-варягами, также никто до сих пор не обращал внимания.

9) В представленной мною выписке (в примечании 6) из древнейшей скандинавской саги XI столетия ясно доказывается, что скандинавы, приходя служишь русским князьям, никогда не называли себя варягами, никогда не упоминали об однородстве русских с их племенем, что неминуемо было бы где-нибудь высказано; также древние шведы, воюя с россиянами, склоняя и даже насильственно принуждая пленных россиян принять католическую веру, нигде не упоминали своей однонародности или чтобы выходцы из Швеции властвовали над Россией. Пруссаки также никогда этого не высказывали. Следственно, руссо-варяги Рюрика были не иноземцами, а руссо-варягами племени славянского.

10) Присоединим еще доказательство. В житии святой Ольги, жены Игоря, и в других сказаниях мы читаем, что Ольга была из простого племени варяжского, из селения Выбутского близ Пскова; следственно, она жила не в дальнем расстоянии от Варяжи, впадающей в Ильмень, и варягами звались жители заильменские.

Доказательства же скандиноманов совершенно враждуют с логикой; желая оскандинавить варягов, они вмешивают и Англию в Скандинавский союз, чтобы только объяснить слова Нестора: варяги, руси, свии, аурмане, англы, готе и др. Но как же не видят они, что Англия в IX веке была чужда Скандинавии, что скандинавы-норманны именно в IX веке громили Англию? Явно, что Нестор, живший в XI веке, говорил про верингеров своего времени, обратившихся в наемных воинов, в которых были и руси, и аурмане, могли быть и англы, и другие.

Имена призванных воителей и их сподручников вводили также в сомнение наших историков и также дали повод Шлёцеру скандинавить Рюрика и его варягов. Шлёцер указал на трех исландских пиратов, разбойничавших гораздо ранее Рюрика: Rorerk, Tuares, Seggeir, и доказывает тем, что Рюрик, Трувор и Синеус были их одноземцами.

Я мог бы по примеру наших историков, защищающих всеми софизмами свои соображения, объяснить имена применением заильменских варягов к запорожцам. Кому из читающих неизвестно, что все, вступавшие в Запорожскую Сечь, были почти обязаны переменять имена и тем как бы отрекаться от всего прежнего! В Запорожской Сечи встречались Эпаминонды, Мемноны, Цезари, Геркулесы… и три воителя варяжские могли принять имена трех сказочных, а может быть, и бывших удальцов, исландских пиратов.

Но оставя это предположение, нельзя отвергнуть: 1) что до христианской религии никакой закон не запрещал принятия имен по произволению и 2) что самые имена военачальников руссо-варягов могли дойти до нас весьма искаженными, вот доказательство: в летописи русских царей Трувор назван Трубер, а в Псковской летописи Трувор везде назван Трувол; Трувор, Трубер или Трувол княжил в Изборске, следственно, в округе Пскова. Вполне соглашаюсь, что имя Рюрик могло казаться скандинавским до открытия, что у древних сербов на Балтийском поморье Rurik значит Сокол. Вижу, что Трувор – имя западное, а Тру вол – вполне славянское, и оба вовсе не однозвучны с Tuares; Синеус – надо иметь всю манию скандинавства, чтобы упорно произносить на латинский лад Синэ́ус, а не Си́не-ус, прозвание, которое и теперь встретите между солдатами и крестьянами. И ни Синэ́ус, и ни Си́неус нимало не сходны с Seggeir.

В Лаврентьевской летописи мы читаем имена послов Олега в Грецию: «Мы от рода русского: Карл, Инегельд, Фарлов, Веремуд, Рулав, Гуды, Актеву, Рюальд, Карн, Фрелав, Рюар, Труан, Лидульфост, Стемид». Открываем летопись Софийскую и находим: «Мы от рода русского: Карл, Инегеад (вместо Инегельд), Фарлос (вместо Фарлов, а Фарлос скорее имя греческое, чем нормандское), Фвелим (вместо Веремуд); Друлав (имя славянское, вместо Рулав); Груды (имя славянское, вместо славянского же Гуды); Рюар (вместо Руалда); Корнфаслав (имя греческое, вместо Карн и Фрелав); Рюактеву (вместо Рюар и Актеву); Труалиду (имя греческое, вместо Труан и половины следующего имени Лидульфоста) и Фост Стемида (то есть последней половины Лидульфоста и Стемида)». Кому верить?

В другом месте в Софийском же списке сказано, что Олег послал из стана своего в Царьград послов: Карла Вархова, Вельмудра Рулава и Стемида; тут сделались все славянорусские: у первого – русского прозвище (если и не имя Карл – карлик), у второго – имя, третий – без примеси славянин.

В то время христианство втекало в Россию со всех сторон; мудрено ли, что были в России и католики – Карлы[30], Ингельды, и последователи греков – Фарлосы, Коринфаславы, Труалиды, и чистые славянские имена – Beремуд или Вельмудр, Гуды (от слов гудеть, самогуды), Груды, Актеву, Стемид.

Но в самом договоре мира, установленного между греками и руссами, видимо, что если бы послы были не от рода, родного всему государству, то написали бы: мы от рода такого-то, а не «от рода русского», или просто: мыслы (послы) от великого князя Русского, и отделили бы славяно-руссов от лиц норманнского или немецкого происхождения; в договоре, во всех подробностях XIV статей, его составляющих, условливая наказания за убийство русином грека или греком русина, за похищение, удар, условливая расчеты при обоюдной выдаче беглого, об обоюдном выкупе пленных, – везде упоминается о греках, их же называют в договоре и крестьяны (христианы), и о русинах, но нигде ни одним словом не упомянуто о варягах, следственно, варяги были частью войска русского, русские родом, а не отдельная часть народа. Также ни слова не сказано и о славянах. Видимо, что руссы, слившись со славянами, составили один нераздельный народ… Единокровные племена легко могли слиться воедино… и не было политического различия славян от руссов. Откуда же наши историки взяли господ руссов и славян-рабов?

При заключении мира греки присягали крестом, а Олег и мужи его клялись по русскому закону – оружием своим и Перуном богом и Власием скотием богом. Где же тут скандинавы?

В лето 6453 отправилось в Константинополь второе посольство русское – Игоря; его составляли, по Лаврентьевской летописи, «Ивор сол (посол) Игорев и объчии ели (послы): Вуефаст, Святославль, Слуды, Улеб, Володиславль, Каницар, Предславин, Шихберн, Сфандр жены Улебле, Прасьтен, Турдуви, Либнар, Фастов, Грим, Сфирьков, Прастен, Акун, Кары, Тудков, Каршев, Турдов, Евриевлисков, Ятвяг Гунарев; Шибрид Алдан; Колклеков; Стеггнетонов, Сфирка, Фрутан, Гопол, Куци, Емиг, Турбид, Фурстен, Вруны, Роалд, Гунастр, Фрастен, Игельд, Турберн, Моны, Руальд, Свень, Стир, Алдань, Тилена, Пубксар, Вузлеб, Синько, Боричь». Итого 65.

Разберем эти имена понародно, согласно произношению и по сделанным мною разысканиям, из которых увидим, сколь много слов древнеславянских, сделанных вполне непонятными нам, чуждыми для слуха, как иностранные, – а очень вероятно, что я многих и отыскать не мог.

Ивор, Святославль, Слуды, Улеб, Акун (1), два племянника Игоря; Володиславль Прастен, Турдуви (по Софийскому списку Туродуви) (2). Фастов (3), Сфирка (4), Прастен (по Софийскому списку Перестен), Тудков (5), Каршев (6); Турдов (по Софийскому списку Туродуви); Войков, Истр (7); Аминдов, Прастен, Бернов (8), Ятвяг (9), Гунарев (10), Олдан, Колклеков, Стегнетонов (11), Сфирка, Алвад Гудов (12), Тулдов, Мутур (13), Утин (14); Адулоб, Иггивлад, Олеб, Гомол (15), Емиг (16), Турбид; Вруны (17); по другим спискам Вруды; Гунастр (18); Моны (19); Свень (20), Стир (21); Пубскарь, Вузлеб, Синько, Боричь Кары (22), итого 46 имен.

Но был ли варваром даже Аттила, страшный царь гуннов? И это подлежит сомнению: Аммиан Марцелин описывает его ужасом природы; Иорнанд, готский историк, ненавидевший гуннов за порабощение его единоземцев, рассказывает сказку о происхождении гуннов от соединения волшебниц или ведьм с сатирами; а Прииск, бывший у Аттилы с посольством греческого императора, описывает Аттилу героем, окруженным в мирное время поэтами, творящим праведный суд, мудрым правителем, вполне достойным властвовать народами, обожаемым и подданными, и иностранцами, ему служившими. Гонория, сестра императора Валентиана, предлагала ему свою руку. Следственно, греки были уверены, что Аттила был победоносным воителем, но не ужасом природы, как прозвали его римляне и разгромленные им народы. Суровое прозвание варвар, как и многое в мире, часто бывает условным… Разве китайцы в нашем 1858 году не зовут варварами англичан и французов, славящих себя образованнейшими народами?

И должно сознавать, что вторжение народа для завладения чужой местностью не может произойти без насилия, хищений и обоюдного озлобления – следственно, без варварств, которыми пристрастному историку легко заклеймить весь народ.

В предисловии я высказал мое убеждение о славянстве гуннов и, когда уже предисловие было напечатано, нашел факт, что немецкие хроники средних веков вообще считают гуннов, славян и венедов за один и тот же народ, представляя себе тогдашнюю Россию великим бесконечным городом Гунналандом, обнесенным семью кругами укреплений (см. Крантца).

И если вникнем в сказание Иорнанда, не убедит ли он нас в славянстве гуннов! Я не мог читать Иорнанда, но мне говорил читавший (не вполне) Иорнанда, что приводимые им слова гуннов есть русские (закон и другие).

И в доказательство справедливости мысли о тождестве гуннов Юга, славян Севера и венедов Запада представляю: от чего гунны имели всё устремление на Запад, губя готов Германариха, пришедших от Севера и Запада и разгромивших многие славянские племена, но оставляли в покое Грецию и Славянию, нынешнюю Россию? От того что гунны были восставшими славянами на притеснителей готов.

Самое сказание о завоевании готом Германарихом Новгорода и свержении новгородцами ига готов опять указывает на тождество гуннов со славянами. Это было первое боевое столкновение Западной Европы с ее востоком – Россией; под именем гуннов славяне бились с готами и, победив их, сбросили с себя временное иго иноплеменников.

Геты (Getae), тирагеты (Thiragetae), древнейшие дунайские и днепровские народы, без всякого сомнения, были славяне, римляне их звали даками… Некоторые геты жили в степи и потому назывались степными, другие – далее, на северо-востоке, по Днестру. Страон называет местность между Дунаем и Днепром (нашу Украину) – степью гетов; за ними следовали у него тирагеты. Вообще, они были народ храбрый и неустрашимый! Герой и законодатель гетов назывался Замолксис. Он учил их огнепоклонству и бессмертию души, по кончине своей был обожаем народом.

Мы находим свои окраины во всех оконечностях славянского мира, у Эльбы и на нашем юге, свидетельствующие о доисторической эпохе, когда славянский мир еще находился в общем единении и сознавал свои границы, окраины своей местности.

Слово гетман не происходит ли от гетов? Глава гетов мог быть прозван германцами гетманом, и это прозвание легко могло усвоиться повелителем потомков гетов.

Древняя славянская история столь не обработана, столь лениво разобрана, или, правдивее, не разобраны сказания о Славянин, что каждый писатель, по отрывкам или понаслышке зная о них и не имея перед собой правильного перевода, каждый факт сказания судит и толкует по-своему. Выписав изложенные мною известия, я сличал их с другими объяснениями. Карамзин, не заботившийся развить историю северных славян, все сведения обращает к южным славянам. В 45-м примечании 1-й части он приводит слова: et Sclavino Rumunnense, «Румунненская область», Lace Musianus, согласно с иностранцами, не ведавшими названия озера Ильменя, – Муйским, ищет в Мизии, и ие в озере, а в болотах Мурсийских, и ставит славянский Новгород Иорнанда в волошском округе Romunazzi на берегу Алуты; но по его же, Карамзина, замечанию, Иорнанд объясняет славян Новагорода словами: «Болота и леса служат им вместо крепостей», а в Валахии, бывшей на дороге тогда волновавшихся народов, и в те времена не могло быть защитительных лесов для большого народонаселения, какие и ныне еще видим в Новгородской губернии. Открываю «Военно-энциклопедический лексикон» и нахожу там историю Новгорода Великого: «В четвертом веке Новгород, по свидетельству Иориаида, завоеван был повелителем стран днепровских, грозным королем готским Германарихом; но потом опять приобрел независимость и пользовался ею до половины IX века, когда вместе с другими славянскими племенами добровольно подчинился варягам…» Жалкое учение русских юношей при этом разнотолковании им древней истории их отечества!

Соображая все, вижу, что выражение Иорнанда о Новгороде: «et Sclavino Rumunnense» можно с основательностью объяснить сказанием нашей истории: «Славяне пришли с Дуная и поселились у Нево (Ладоги), после перешли к Ильмерю (к Ильменю)». Следственно, славяне с Дуная могли в древности называть себя славянами румунекими. Вижу также у Иорнанда географическую ошибку или описку: должно было бы сказать «и к северу от Вислы обитают» (а не до Вислы)[39]. Но главное неоспоримо – сказание о Северном Новгороде и Славянске в VI веке, потому что смешение какого-то Нового города в Мизии, на болотах Мурсийских, с нашим Новгородом Приильменским явно есть грех достопочтенного Карамзина.

Если мы просмотрим первые страницы германской истории, то увидим, что все первые свидетельства сходятся в том, что первоизвестные германцы были народ воинственный – но еще кочевой и не знавший сплошного жительства сел или городов. Когда другое общее свидетельство говорит нам, что славяне, племя искони оседлое и земледельческое, жило в больших, мирных и вольных общинах (И. Маврикий, Прокопий), обнесенных тыном или городом, где им грозила опасность военная. Племя славянское называлось у немцев урбиями (от Urbs), то есть горожанами, в противоположность другим – не оседлым жителям Европы. Северные саги знают Россию по имени Гардарики (страны Городовой); и их первые сказочные герои перепрыгивают через ее деревянные или земляные ограды (сага Олава). Бесспорны писаные свидетельства арабских монет о ранней обширной торговле востока, от VI и VII до XI и XII веков, с севером России и путями ее с Поморьем Венедским (Ледебург, об арабских монетах на берегах Балтики и других). А такая торговля не могла существовать без особых складочных мест, рынков и центров ее, то есть городов в их позднейшем, уже развившемся общественном значении. Если была торговля, то были и города, как они действительно и были. Иорнанд говорит о Новгороде, греки следующих столетий знали Киев, но, в доказательство темноты греческих сведений в географии, знали Киев (Константин Багрянородный), «Семати», от выражения русских заходников: Се-мати – «Се мати городов Русских». Древнее Киева известны города славянские: Ладога, Изборск, Белоозеро, Новгород, Полоцк, Псков и много других городов, существующих и теперь, и многие оставили только предания о себе. Знаем также славянские города Глогава, Бреславль, Гнездно и другие. Первые германские известия о Венедском Поморье свидетельствуют о городах его: Деммине, Вольгесте, Щетине и других, а первые немцы, проникшие в Венедское Поморье, не могли довольно надивиться множеству цветущих сел и городов (civitatis), покрывавших всю землю (путешествие Оттона, Apostel der Pommern. Собрание Канизия. T. III. Ч. 2).

Вследствие беспрестанных войн, в которых то вольно, то невольно, то как союзники, то как враги, беспрестанно участвовали южные и западные славяне, в Риме было много славян пленниками, а пленники в те времена были невольниками. Вот видимое происхождение слова esclave. Французы не размыслили, что слово esclave произошло от пленных славян, потому что невольники римлян были славяне, славоны, словени, словаки, производящие свое имя от славы и слова, заговорили, что народа славянского и не бывало, но что от esclave – невольников римских – произошла вся Славония. И были русские, которые готовы были верить и этой глупости[40].

Вот начало Нестора: «Се повеете времян ных лет откуда есть пошла Русская земля, кто в Киеве нача первее княжити и откуда Русская земля есть. В лето ST… [6360] индикта EI [15] день наченьша Михаилу царствовати, начата прозываться Русская земля. О сем бо уведахом яко при сем Цари приходиша Русь на Царьгород, якоже пишется в летописании Гречестем. Темже от селе начнем и числа положим».

Шлёцер, в душе которого и не могло быть мысли исполнить благое дело для России, а только желание прославить себя историком, разразился ожесточенной и непристойной бранью и против Иоакимовской летописи, и против Татищева; он назвал летопись глупой сказкой, Татищева дерзал обвинять в подлоге, а к веку Карамзина очень шло выражение Грибоедова: «Как нам сметь свое суждение иметь», – и слово педанта, искавшего Варяжское море в Средиземном, затмило труд благородных россиян!.. Видимо, что Иоакимовская летопись писана после Нестора, в первой ее части помещены сказания до-рюриковские, но о Рюрике, и всё последующее взято из Нестора с частными дополнениями в некоторых местах; можно предположить, что у сочинителя летописи было сказание о временах до-рюриковских и он его приставил к началу сказаний Нестора.

Исландские саги не имеют той древности, которая необходима для сказания о нашей до-рюриковской истории. Древнейшая сага «Арефрода» есть произведение XI века, следственно, современная Нестору. Саги много говорят о сношении скандинавов с Aysterveg и Биармией. Но Биармия было сильным восточным государством, занимавшим нынешние Архангельскую, Вологодскую, Вятскую и Пермскую губернии и уже в последующие столетия вступившим в состав Новгородского владения; и вполне неведомо, какой край нынешней России или Германии звали скандинавы Aysterveg… Нынешняя Эстляндия, Лифляндия, Курляндия, закрывавшие древнюю Северную Россию, Финляндия, Пруссия и, наконец, земли славян-венедов – могли скорее быть их Aysterveg; но многие, даже русские, несмотря ни на географию, ни на факты, ни на хронологию, так и ищут право признать древних славян подданными скандинавов или германцев.

Неоспоримо видимо, что скандинавы имели дружеские сношения, а иногда и враждебные с Новградией, которую звали скандинавы Голмгардией[41] и Гардариком (Гардарик – страна городов). Есть сказание, что норвежский король Гадинг проникал Западной Двиной до Полоцка; но власти скандинавов над Россией нигде не видно.

Саги писаны не как история, но как романы Исландии удалившимися туда шведами, норвежцами и датчанами (вследствие уничтожения мелких конунгств и введения государственного порядка). Саги для русского человека, любящего свое отечество, могут быть объяснением многих сказаний Нестора, но нашлись люди, которые усиливаются сделать из них злоупотребление, оскорбительное для истории древней России. Прочтите полный подстрочный перевод древнейшей Саги Эйдмунда; она составлена со слов пятерых исландцев, возвратившихся из дружины, служившей русскому князю Ярославу.

Вся сага переведена главами, – в первых двух объясняется, что в 1015 году Эйдмунд, лишенный конунгства во время пиратства на море, созывает родственника Рагнара и шестьсот человек своей дружины, уговаривает их оставить отечество и идти служить русским князьям, которые, разделяя наследие отца, начинают уже враждовать между собой и, следственно, будут иметь необходимость в военной помощи.

3-ю, 4-ю и часть 5-й главы передам здесь, слово в слово.

«Эйдмундовцы не прежде оставили путешествие, как прибыв на восток в Голмгардню, к конунгу Ярислейфу (Ярославу). Они решились (не предлагая своей службы другим) наперед явиться к конунгу Ярислейфу, согласно настоянию Рагнара. Конунг Ярислейф был в родстве со шведским конунгом Олафом: он имел (в супружестве) дочь его Ингигерду. Как скоро сведал конунг о прибытии их в ту страну, послал к ним мужей предложить им безопасность в дружеской земле и (звать их к) его присутствию на веселый пир, за что они хорошо возблагодарили. Когда уселись к пиру, конунг и господыня (его супруга) расспрашивали у них о разных норвежских делах и о конунге Олафе Гаральдовиче. Эйдмунд сказал им много хорошего о нем и о его нравах, говоря, что долгое время был он его совоспитанником и товарищем (на поле брани), но не хотел распространяться о том, что его огорчало, относительно к происшествиям, о которых упомянуто выше. Эйдмунду и Рагнару понравилось всё, касающееся как до конунга, так и до господыни, потому что она решительна (в делах) и мягка на пенязь (то есть щедра); конунг же Ярислейф, хотя отнюдь не славился мягкостью своей на пенязь, но был князь, способный к правлению и знатно видный».

«Тут конунг спросил у них, куда думают они направить дальнейший путь; но они сказали: «Мы сведали, господарь, что ты будешь в некотором убытке по твоему владению из-за твоих братьев; мы же изгнаны из нашей отчизны и отправились к востоку, сюда, в Гардарик, чтобы повидать вас, троих родных. Мы намерены помогать тому из вас, кто более доставит нам уважения и почестей, потому что желаем сами стяжать себе богатство и славу, а вам быть благодарными за почести и уважение. Пришло нам в голову, что вы захотите иметь при себе бодрых мужей, когда на вашу честь станет нападать кто-нибудь из родных, тех самых, которые оборотились теперь вашими врагами. Мы просимся быть защитниками этого владения, (хотим) сойтись с вами на условиях и получить от вас золото и серебро, и хорошее платье; а если вы не намерены тотчас согласиться на наше предложение, то мы получим то же самое доброе от других конунгов, когда вы от нас уклоняетесь». Конунг Ярислейф отвечал: «И очень нуждаемся мы в вашей дружине и распорядительстве, потому что вы умные и храбрые мужи, норманны; но мне неизвестно, сколько потребуете вы жалования за вашу службу». Эйдмунд отвечал: «Во-первых, ты пожалуешь дом для нас и всех наших людей и не откажешь нам ни в каком добре из лучших твоих припасов, в котором будем мы иметь надобность». – «На это иждивение я согласен», – сказал конунг. Эйдмунд примолвил: «Тогда эти люди готовы сражаться впереди тебя и идти (на врага) первые за твоих людей и за твое владение. Сверх того, должен ты отпускать на каждого нашего воина по унции серебра, а каждому начальнику ладьи платить еще по пол унции». Конунг возразил: «Этого мы не можем!» Эймуднд сказал ему: «Можете, господарь, потому что вместо этой платы мы примем бобров и соболей, и другое добро, какое здесь, в вашей земле, водится в изобилии; оценку же им будем производить мы сами (а не наши воины). А если случится какая добыча, тогда можете отпустить нам пенязями. Если будем сидеть без дела, то добра жаловать нам менее». Конунг изъявил на все это свое согласие, и заключенное условие долженствовало продолжаться двенадцать месяцев».

Тогда эйдмундовцы вытащили свои ладьи на берег и прилично их пристроили. Конунг Ярислейф повелел построить для них каменный дом и обить его (внутри) красным сукном; всё нужное было им доставляемо в исправности, из лучших его припасов. Они проводили всякий день с конунгом и господыней в большой радости и потехе. Но когда прожили долгое время в добром почитании, (вдруг) пришли письма от конунга Бурислейфа к конунгу Ярислейфу, в которых было сказано так, что он требует от конунга несколько деревень и торгов, примыкающих к его владению, изъясняя, что они удобны ему для сбора доходов. Конунг Ярислейф рассказал конунгу Эйдмунду о требовании брата. Тот отвечал: «Мало могу я о том судить; но от нас помощь готова, если вам угодно употребить ее. Необходимость повелевает кротко обходиться с братом, когда он поступает кротко; но если, как я предугадываю, он будет требовать более, получив это, тогда тебе самому (предстоит) избрать, хочешь ли отказаться или нет от своих владений, или пожелаешь держаться в них силой и предоставить оружию (решить распрю) с братом, ежели надеешься потом удержаться сам собой. Безопаснее было бы миролюбиво уступить ему то, чего он домогается; но многим покажется малодушным и не княжеским, если ты предпочтешь эту (меру); да и не знаю, зачем держишь здесь заграничную рать, когда на нас не полагаешься? Ты теперь должен избрать сам по твоему разумению». Конунг Ярислейф изъяснил, что он отнюдь не думает без попытки отдавать свои владения. Эйдмунд примолвил: «Тогда ты должен сказать послам брата, что будешь защищать свое владение. Не давай же им много сроку для собрания людей против тебя, потому что умные сказали, что гораздо надежнее драться на своем дворе, нежели на чужом». После этого послы уехали и рассказали своему конунгу всё, как что было, – что конунг Ярислейф не хочет делиться с братом ни малейшей частью своего владения и готов бороться, если тот придет в его удел. Конунг примолвил: «Он, верно, уповает достать (откуда-нибудь) людей и пособие, если полагает защищаться против нас; или же пришли к нему какие-нибудь заграничные мужи, которые подали ему совет укрепить (за собой) свое владение?» Послы сказали, что они слышали, будто находится там норманнский конунг с шестьюстами норманнами. Конунг Бурислейф примолвил: «Так не иначе, они держали ему этот совет! «и т. д.

Вникните в переговоры и в торг скандинавов с князем: нигде ни одним словом скандинавы не высказывают, что они пришли к родичам, в Славянскую Скандинавию, как назвал один русский сочинитель древнюю северную Славянию; нигде не видно одноплеменности старшин русского народа со скандинавами или рабства скандинавам урожденных руссо-славян, – как намекает Карамзин, как положительно-диктаторски объявляет Полевой; нигде скандинавы не называют себя варягами; все русские, говоря о них, именуют их норманнами и заграничными мужами; они и сами себя называли «заграничная рать». Слово «варяги» во всей саге не упоминается ни разу!

Исландцы подробно рассказывают битвы Ярослава с его братом Святополком; но между походами они все время проводили в праздном животоугодии, то есть пили, ели и роптали на замедление выдачи им условленной платы. Этими жалобами кончаются почти все последующие главы саги. Один Эйдмунд выказан всезнающим, всё предвидящим; но рассказ об убийстве ими Святополка столь украшен басней, вроде одной из басен «Тысячи и одной ночи», что рассказчики заверяют в своей способности прихвастнуть и украсить событие для выказывания смелости и удальства Эйдмунда и скандинавов.

Наконец норманнам надоела непривычная им постоянная жизнь, они почти силой вырвались из Новгорода, ушли на лодках же от Ярослава и передались к его брату Ярополку[42], которого стали подстрекать к войне с Ярославом, в этой смуте они выговорили себе в пожизненное владение Полоцк; но, кажется, недолго в нем удержались, когда пять человек, остаток шестисотной дружины, возвратились в Исландию – рассказывать свои подвиги в России.

Выше сказал я другое предание, что король Гадинг проникал до Полоцка, – не одно ли это и то же сказание? По словам Эйдмундовой саги, Эйдмунд вскоре умер, и Рагнар несколько времени владел Полоцком.

Вполне справедливо замечание г. Сенковского, высказанное в послесловии перевода Саги (Библиотека для чтения. Т. 2. С. 50): «Ежели бы где-либо, то в этой саге слово «варяги» Voerengaer vaeringiar долженствовало бы встречаться на каждой странице, ибо повествователи сами служили здесь в звании варягов, сами исполняли их должность. К удивлению, оно нигде не встречается, кажется им неизвестным, здесь и они сами себя, и другие в речах своих о них называют их не иначе как норманнами. Снорри упоминает о варягах, но они так назывались в Константинополе и состояли не из одних норманнов, а из людей разных северных народов. До 1040 года это слово, по-видимому, было неизвестно скандинавам»[43].

До сего слова я вполне согласен с г. Сенковким, но в заключении своего вывода он говорит: «И если оно (слово «варяги») присвоено нашими летописями (Рюрику), то единственно по невежеству наших летописцев».

Здесь я вполне разномыслен с г. Сенковским и ожидаю, что он сам не повторил бы в 1858 году того, что мог предполагать в 1854-м. С тех пор много новых сведений озарило мрак нашей древней истории.

Можно ли упрекать в невежестве Нестора, умнейшего человека своего времени, но безгрешно ошибавшегося через неправильный выговор верингер, которое и нынче нелегко скажется русским человеком, не слыхавшим иностранного слова. Прочтите в саге названия русских князей: норманны зовут Ярослава – Ярислейф, Бурислава – Бурислейф (он же Святополк), Брячислава, или Братислава, – Вартилаф. Греческий император Константин Багрянородный, выслушав рассказ заходника из России, называвшего Киев «Се мати городов русских», решительно говорит в своем описании России, что главный город руссов есть Семами. Повторяю: Нестор назвал константинопольских верингов варягами по созвучию, но они не имели ничего тождественного ни в народах, составлявших эти дружины, ни даже в коренных словах, от которых произошли их названия.

Представляемая сага выказывает нам, сколь много объяснилось бы в сказаниях Нестора, если бы мы тщательно разобрали эти исторические басни. На этот раз они убеждают в видимости, что Нестор перемешал варягов с варингерами, или верингерами, Константинополя, с которыми они не имели ничего тождественного ни в народах, составлявших эти дружины, ни даже в коренных словах, от которых произошли их названия.

Г. Сенковский рассказывает предание о скандинавском князе Эйдмунде Древнем, будто царившем в Гольмгарде и Гардарике много веков ранее Рюрика и от которого произошли датские короли и наш Рюрик. Подобные вымыслы должно иметь только в виду и старательно искать их фактического поддержания или опровержения, но не смущать неопытных учащихся, передавая вымысел как положительное сказание. Быть может, Эйдмунд Древний воевал, и счастливо, с ливами, эстами, инграми и славянами, но воевать и царить – не одно и то же. Но мы своей навязчивостью на скандинавство увлечем норманнов составить нам скандинавскую сказку – истории России.

В отношении к ильменским руссо-варягам выскажу здесь не доказательство (не факт), но указание к исканию доказательства – истины, моего твердого убеждения. В детство моем я часто слыхал, как бродячих по селам и деревням торговцев разными товарами[44] называли «наши варяги». Помню, как на вопрос мой одному старику-родственнику – почему их называют варягами, он ответил: «В прежние времена в Псковской, а вероятно, и в других губерниях разъезжающих торговцев прозывали варягами – ныне это только шуточное им прозвание».

Углубясь в поверья и предания народа, мы, быть может, отыщем указание этому прозванию.

Преподобный Нестор, дав наименование варягов скандинавам, служившим верингерами в Константинополе, смешал наши понятия, но, по всем данностям, мы видим, что прибалтийцы (венеды, скандинавы и другие) имели в древности торговлю не прямо с Востоком, но передавая свои товары славянам и руссам Ладоги и Ильменя на общих торжищах, бывших на островах Балтики и в Альдейгоборге (то есть в старом городе); и в каком-то Острогарде и варяго-руссы, мною указанные, имели (как повествует Нестор) торговый путь от Ильменя по Ловати и Днепру. Видимо, что варяги ильменские были народом воинственно-торговым, и развоз ими товаров по всем краям и тогда обширной России оставил предание о «наших торговцах варягах»[45].

В 1347 году папа, наследуя домогательство своих предместников покорить под власть свою дальнюю Россию, предложил буллой войну против тех северных народов, которые отвергают католицизм. Магнус, король Швеции, из расчета посредством религии сблизиться с новгородцами, чтоб при удобном случае овладеть ими, или, как писал Карамзин: «Легкомысленный, вздумал загладишь грехи своего нескромного сластолюбия, услужив папе, и прославиться подвигом благочестивым», собрал государственный совет и предложил силой оружия обратить россиян в латинскую веру. Совет и вся Швеция одобрили мысль короля, но когда Магнус потребовал денег для найма и вооружения датчан и немцев, восторг охладел, и денег не оказалось. Король решился взять деньги из церковных сборов – «доходы святого Петра». Епископы полудобровольно согласились, в надежде всё вознаградить из новых епископств в богатой земле новгородской. Магнус вооружил шведов, готов, норвежцев и собрал сильное войско из наемных датчан и немцев.

Тогда явилась к королю Бригитта, имевшая дар пророчества[46], и объявила Магнусу: «Успех – если пойдешь только со шведами и готами, и бедствия – если не распустить наемников, недостойных святого дела, и не возвратить денег, взятых от церкви». Король не послушал предсказания, прибыв к острову Биорку (Биорк по-шведски, Койви по-фински – то же, что по-русски Березовый; Койвисари – Березовый остров). Следственно, король прибыл к нынешней Петербургской стороне Петербурга, построенной, как известно, на Койвисари – на Березовом острове. Послал объявить новгородцам, чтоб они прислали философов для прений со шведскими о вере, что при доказании справедливости греческих догматов он сам примет греко-российскую веру, в противном случае, чтоб новгородцы приняли латинизм, или он войной заставит их сделаться католиками. Новгородцы, умные дипломаты XIV столетия, ответили: «Если король хочет знать, какая вера лучше, греческая или римская, то может для состязания послать своих ученых к патриарху Цареградскому, ибо мы приняли закон от греков и не намерены входить в суетные споры»[47]. Но Магнус хотел войны, и война началась.

В Орехове главным начальником был литовец, наместник Наримунта, сына Гедиминова. Он изменнически сдал крепость. Магнус переименовал Орехов в Нетеборг (Ореховый замок), приказал представить себе русских пленных: тысяцкого Авраамия, Кузьму Твердиславича и других, и предложил им на выбор – быть немедленно утопленными в озере и через него войти в вечное озеро огненное или креститься по-католически. Многие противостали насилию короля и были на месте изрублены шведами (Даллин, шведский историк), но Авраамий Тысяцкий раздумал про себя: «Когда бы не был я связан, не испугался бы холодного озера и не поверил бы угрозе огненным; но коли хотят крестить силой, пусть крестят, на них и грех будет, а в душе я не изменю православной церкви нашей». Он ответил: «Да». Его примеру последовали остальные новгородцы, заметив, что он, говоря «да», мигнул им значительно.

Перекрестили Авраамия с его земляками. Вольные новгородцы признали власть папы, о котором мало слышали, и согласились слушать латинскую обедню, не зная ни слова по-латыни. Король обнадежил их в своей милости и отпустил на все четыре стороны склонять россиян в католичество, удержав только Авраамия с девятью другими гражданами.

Новые католики пошли прямо к Ладоге, где собиралось войско новгородское, чтоб стать в ряды его. Шведские летописцы говорят: «Магнус неволей крестил русских, великодушно отпустил их склонять и других в католичество, но они коварно обманули его и действовали после как самые злейшие враги шведов и папы».

…Так бывает пристрастно суждение людей!

Как бы при этих личных переговорах, убеждениях, насильственностях Магнус и его философы не попрекнули бы русских старшин родственностью их предков со шведами, но тогда и в мысль не приходило сделать варягов выходцами из Скандинавии. Между тем, Онисифор Луканич разбил отряд шведов при устье Ижоры; в войске Магнуса оказался недостаток в съестных припасах, а идти вперед было невозможно, в Ладоге собиралось сильное войско новгородцев. Король, оставив в Нетеборге часть войска, принужден был бежать в Стокгольм… Предсказание Бригитты оправдалось.

В 1351 году Магнус замышлял новую войну против новгородцев, и папа дозволил его витязям ознаменоваться святым крестом, но внутренние раздоры, несчастья Швеции и несчастья в семействе самого Магнуса не допустили его вторично безумствовать и злоупотреблять святым символом для мнимого душевного спасения.

В 1352 году новгородцы отняли Орехов, укрепили его и заключили в Дерпте выгодный с Магнусом мир, возвратили из плена Авраамия и остальных девятерых пленных.

В Валаамском монастыре есть предание о кончине в нем короля Магнуса; чтобы объяснить его, необходимо сделать отступление и представить исторические выписки о судьбе короля, столь памятного Шлиссельбургу.

Из изысканий и соображений Карамзина видим, что Магнус был легкомысленным, надменным, нескромным сластолюбцем, верившим в возможность загладить грехи свои насильственным обращением в католичество не только идолопоклонников (как поступали тогда датчане в Эстляндии), но и христиан греческого исповедания… Но вызов его новгородцев на религиозный спор, причем предлагая свой переход в греческое вероисповедание, если греческая религия окажется правильной, выказывает в нем тайное колебание в вере и более страсти к богословским спорам, чем католического фанатизма. Из всех событий того времени видим, что истинным бичом католических государей был страх отлучения от церкви и непостигаемая дерзость пап; Климент VI приказал спросить у короля датского Вольдемара III, как он осмелился ездить на поклонение Святому гробу, не спросив его дозволения!

Для католиков это был век ханжества, веры в возможность загладить преступления всей жизни делом фанатическим, век сомнений в истинности прав папы и, следственно, в истинности догматов римских.

Из истории Швеции видим, что слабый Магнус был в высшей степени безрассуден, бесхарактерен и несчастен; Швеция тогда волновалась неудачным походом против россиян и ужасным мором, перешедшим от Средиземного моря во Францию, Англию, немецкие земли, Данию и Швецию[48]. К этому присоединилось пристрастие злобной и властительной королевы Бланки, жены Магнуса, к хитрому и недобросовестному союзнику Вольдемару III, королю датскому. Магнус, увлеченный Бланкой и в надежде найти в Вольдемаре защиту от недовольных подданных, уступил ему Шонию и обручил своего сына Гакина с шестилетней дочерью Вольдемара Маргаритой, тем самым озлобив шведов и возбудив междоусобную войну.

Как отец семейства, Магнус был столь же бесхарактерен и столь же несчастлив: старший сын его Эрик силой оружия принудил отца принять себя соправителем; воинственный Эрик выгнал Вольдемара из Шонии и, карая мать свою Бланку за покорность министру, ее любимцу Бенедикту Альготсону, направлявшему во вред Швеции политические дела, отстранил мать от управления и казнил министра. Бланка, шведская Екатерина Meдицис[49], уверила Эрика в своем раскаянии, в нежности к нему и отравила его вместе с женой его Беатрисой.

В междоусобной битве 1366-го у Иекепингена Магнус был взят в плен, свергнут с престола, был судим и осужден виновным в презрении к церкви, в измене государству (отдании Шонии), в нарушении клятвы и в позорной жизни; содержался семь лет в замке Стокгольмском; сын его Гакин, король Норвежский, призванный шведами на шведский престол и свергнутый ими в 1364 году, был ранен в битве Уенкенигена, но ушел в Норвегию; Магнус, получив свободу, отправился к сыну в Норвегию… Но тут теряются исторические о нем сведения, и писатели просто прибавляют – «где и умер». Но некоторые шведские историки говорят, что Магнус утонул в море, и, вероятно, гадательно, присовокупляют – у Бломесгольма, при возвращении в Норвегию. А в русских летописях (Никоновская лет. III, 200; Первая Софийская лет. 1851. С. 225) есть завещание Магнуса, в котором он изъявлял раскаяние в войне с Россией вопреки крестному целованию и во взятии Орехова. Шведские историки упоминают об этом завещании, но опровергают его достоверность.

Теперь представлю сказание Валаамского монастыря. В 1572 году пустынники нашли на берегу своего острова изнемогавшего шведа, спасшегося с разбитого сильной бурей шведского судна. Швед объявил себя королем Магнусом, ушедшим из темницы Стокгольма и пробирающимся в Норвегию. Святые отцы приняли его со всем усердием, представили ему явность воли Божией покаяться, обратиться к первой христианской, следственно, истинной вере, греко-российской, и, оставив волнения мира, искать душевного спасения в жизни инока. Магнус принял крещение, поступил в монастырь под именем Григория, написал сказанную духовную и в мире опочил в вечность.

На тихой гробнице его была простая плита. В «Географическом словаре» Щекатова (1801) сказано, что «эта плита была уже тогда раздавлена лошадью, и надписи на ней никакой не было, но пустынники рассказывали свое предание». Неизвестно, кто впоследствии написал на деревянной доске надпись, видимо только, что она новейших времен, сочинена уставом наших крестьян-стихослагателей. Содержание ее не вполне согласно с историей и даже с преданием монастыря, переданным мне отшельниками.

В доказательство «истины» сказания монастыря представляю: 1) темноту преданий шведских историй об освобождении Магнуса из темницы, так что необъяснимо – ушел ли Магнус с помощью сына, как писано в завещании, освобожден ли волей нового короля или судом мятежников; 2) нет нигде фактического доказательства ложности сказания Валаамского, то есть нет могилы Магнуса; 3) в сведениях о его гибели в море, по дороге в Норвегию, нигде не говорится о свидетелях гибели корабля; 4) Магнусу, бежавшему, вероятно, на малом судне, удобнее было искать дорогу из темницы Стокгольма через Финский залив, Ладожское озеро (тогдашнее Нево) и нынешние Олонецкую и Архангельскую губернии (новгородцы этой дорогой ходили воевать Норвегию в 1350 году, норвежцы этой же дорогой ходили к Новгороду)[51], чем идти Балтийским морем и океаном; очень вероятно также, что Магнус боялся быть пойманным на Балтийском море, особенно при проходе одного из проливов (Зунда и Бельтов); и 5) выше упомянуто, что некоторые шведские историки говорят о гибели Магнуса в море, и, по-видимому, этим опровергается предание, что «он погибал в озере», но, напротив, тут-то и есть поддержание предания.

Повторяю: чтоб писать историю народа, чтоб проверить его предания, не подкрепляемые фактами, необходимо войти в народ – и многое непонятное представится тогда в другом виде.

По-фински море называется Нев, Нево; Ладожское озеро звалось тогда Нево, то есть «море»[52].

Опровергать местные предания, поддерживаемые сказаниями историческими, внесенными в древние летописи, есть педантизм или (исчезающая, слава Богу) смешная покорность всем рассказам иностранцев. Шведам не хочется сознать гробницу их короля в Валааме, потому что вместе с нею они должны будут признать и завещание Магнуса, где он говорит: «А приказываю своим детям и своей братии, и всей земли Свейской: не наступайте на Русь, на крестном целовании, занеже нам не пособляется». И по описании всех поражений шведов заключает: «А кто наступит, на того Бог, и огнь, и вода, имже мене казнил – а все ми сотворил то Бог, к моему спасению».

И все войны шведов с россиянами, от времен Магнуса до наших времен, подтверждают предсказанное заклинание.

Но, вслед за опровержением шведов, и многие русские готовы без разыскания истины объявить ложью и Софийскую летопись, и сказание монастыря.

Допустив же сбыточность кораблекрушения Магнуса на Нево – ныне Ладожском озере, делается вероятным и все предание… Магнус, по вере своей в возможность замолить делом, угодным Богу, преступления всей жизни, по несчастьям, испытанным им, по убеждению во враждебности к нему католического духовенства за взятие церковных денег на войну за католицизм, по потере надежд на папу, по испытании измены в дружбе Вольдемара, короля датского, видя ужас злодейств в собственном семействе, Магнус мог действительно пожелать успокоения души в недрах религии, всегда чистой от поощрения фанатизма и презрительных злодейств[53]. Если бы я имел средства разыскать на месте предание Валаама, подробнее сверить его сказание со сказаниями Швеции, Норвегии, Дании, то предание монастыря, вероятно, обратилось бы в исторический факт. В народе финском также таятся сведения об этом событии… Лет двадцать назад приходили в Валаам финны из глубины Финляндии – служить панихиду на гробнице «короля Магнуса»; это до такой степени озадачило почтенного архимандрита, как он сам мне рассказывал, что он не иначе разрешил просьбу, как с условием служить общую панихиду обо всех погребенных на кладбище, и в хлопотах не озаботился даже узнать, откуда именно были пришельцы. Быв в 1857 году в Сердоболе, я нашел там умного дельного человека, ныне достаточного купца и владельца графитной ломки, Петра Петровича Ламберга, – он во время прихода финнов в Валаам жил в нем в звании послушника для изучения греческо-русской веры, веры предков своих; как финляндец, он говорил с теми финнами и запомнил, что они из прихода Юламандского – одного из самых отдаленных Валааму и из ближайших к Швеции.

Нашлись писатели, которые не хотят видеть сказаний о славянах древнейшими историками, и не одними греками, но готами и другими, явно высказывавшими о славянах Новагорода и Ильменя. И в нынешнем XIX столетии повторяют иностранное умствование, читанное мною где-то еще в детстве, что славянского народа и не существовало, что древние обитатели северного края России звали себя просто человек, и из этого вышло словоизменение – человек, цловек, жловек, словек, човак, шловек и, наконец, словек, словак, словянин. На это могу одно только сказать. Жалею, господа писатели, что вы носите звание русских людей, пишете по-русски и тем смущаете юношей, которые по легкомыслию могут увлечься вашим даром писать. Лучше объявите себя прямо иноземцами, тогда свободно изливайте свою желчь на Россию – пристойнее будет[54].

Благородный, отчизну любивший Карамзин, увлеченный авторитетом и педантической самонадеянностью Шлёцера, повторял его слова, но не утвердительно и прямо высказывая, что «он следует мнению иностранных ученых мужей». Но взгляните на сочинения Полевого (История русского народа T. 1. С. 60), он диктаторски, как Шлёцер, объявляет, что норманнские морские воины (на лодках) звались руси и роси и оттого весь Упландский берег звался Росслаген – место сборища руссов; и везде, куда приходили и где селились скандинавы, доныне сохранились имена россов и руссов.

Можно ли столь жестоко морочить соотечественников? Можно ли писать подобные сказания без объяснения, откуда они почерпнуты? В какой истории, в какой географии, на какое карте нашел Полевой, что весь Упландский берег назывался Росслаген, что куда ни приходили скандинавы, где ни селились они, везде сохранились имена россов и руссов?[55]

Помню из уроков детства латинскую пословицу: De mortius aut bene, aut nihil; но можно ли не опровергать столь бессовестное, столь вредное для истории отечества искажение истины?

Нестор и другие летописатели России сделали свое великое дело. Нынешнему духовенству можно дополнить дело отцов и даже исправить его. Во всех духовных училищах России преподают греческий и латинский языки, а в духовных училищах Финляндии, Эстляндии и Лифляндии – языки финский и эстский. Легко ввести в курс учения полные переводы с неизвестных нам древних историков греческих, латинских, скандинавских, а также древние предания севера (саги). Рукописи, приведенные в порядок ректорами училищ, могли бы доставляться в академии духовные и наук для извлечения из переводов относящегося к славянам и руссам, а полные переводы, если не найдется полезным их печатание хранить, – как добрый дар от современного духовенства в библиотеки духовные и Императорскую публичную.

Реймское Евангелие, на котором приносили свои обеты французские короли, написано двумя письменами. Великий Петр в бытность свою в Реймсе к удивлению ученых французов открыл, что первая часть Евангелия писана родной нам славянской грамотой, но второй половины разобрать не мог. Теперь ведомо, что она написана глаголитскими буквами, древнейшим письмом всех славянских народов.

Увлечение России в греческую сферу заставило монахов и всё письменное в России принять кирилловскую полу греческую азбуку. Глаголитская сделалась принадлежностью славян римских, а кирилловская – самобытных россиян[56].

Известна древняя ненависть (возбужденная фанатической пропагандой католиков) между приверженцами римского и греческого исповеданий. Русские, приверженцы Греции, столь же возненавидев все католическое, как и языческое, могли истреблять письмена ненавидимые, но в монастырях и городах славянских на Западе хранится много древних рукописей глаголитских; быть может, и в них открылись бы сведения о до-рюриковской России, древней родной стране всем славянам. В послесловии глаголитской части Реймского Евангелия написано про первую половину (славянскую): «То письмо не наше, а русское и по русскому закону». Надо предполагать, что Евангелие писал далмат или чех[57].

По разысканиям г. Паплонского, Реймское Евангелие было принадлежностью Сазавского монастыря (в Чехии), существовавшего с 1030 по 1096 год, следственно, написание Евангелия могло быть древнее XI столетия; Капитар думает, что Евангелие принесено в Париж в 1050 году Анной, дочерью великого князя Ярослава, супругой французского короля Генриха I; Алтер, Домбровский и другие предполагают иначе. Все догадки о переходе Евангелия – суть догадки, неоспоримо только то, что существование Евангелия известно с XI века, что первая половина его есть русская по русскому закону (что высказано в самом Евангелии), что вторая часть его есть тоже славянская, глаголитской грамоты, и что французские короли от Генриха III, кажется, до Людовика XV на ней приносили свои обеты[58].

Копия с Реймского Евангелия, написанная по желанию императора Николая Павловича французским каллиграфом Сильвестром, имеет латинское заглавие. Художник своего дела не имел догадки написать заглавие по-славянски или по-русски.

Ученый Капитар в комментариях на Реймское Евангелие, в своих «Prolegomene historica», решительно утверждает, что древнеславянское письмо сделалось для потомков славян столь же чуждо, как для французов, итальянцев, испанцев и португальцев – язык латинский, а для нынешних немцев – готский. Если Капитар говорит про грамоту глаголитскую, то он прав, если же про славянскую, то его слова есть легкомысленное суждение иностранца! Я, вовсе не посвящавший себя изучению славянского языка, при первом взгляде на Реймское Евангелие мог разбирать его и вполне понимать; меня затрудняло только правописание, к которому необходимо сделать навык (все слова написаны не отдельно, но сплошными буквами и т. п.); вот одно из тысячи доказательств, как неосновательны суждения иностранцев обо всем, что коснется России!

В XVIII и в начале нынешнего столетия страсть искать везде иностранное обладала многими в России, причина этому понятна. В Россию, даже в Академию наук, были приглашены ученые-иностранцы[59]. Они, занимаясь историческими и статистическими изысканиями в России, по-своему толковали имена и прозвания. Так, где-то читал я объяснение прозванию Бронницы не от слов броня или борониться (защищаться), но от немецкого – Brunne – источник!.. Есть ли смысл в этом? И какие особые источники нашли у Бронницы, известного села на реке Мете, где, по преданиям, находились некогда Холмоград (иностранцы писали Голмгард) и великое капище времен идолопоклонства, бывшее на превысоком кургане, на котором теперь воздвигнута святая церковь; или в Бронницах – городе за Москвой и во многих других Бронницах? Только на Бронницкой горе у Ильменя есть два небольшие ключа, общие подобным, не насыпным, по природным возвышенностям, и оба – вполне обыкновенной воды.

На этой горе (с нее видно озеро Ильмень) есть насыпной курган, о котором в народе ходит много преданий. Много других курганов окружают гору.

И сколько я видел нимало не рассмотренных курганов, в которых, вероятно, нашлось бы много вещей – тлеющих памятников древнего славянства. Кому неизвестно, что разлив Западной Двины, близ Ашерадина, размыв берег, открыл огромное кладбище в правильно устроенных, выложенных плитами кругах.

Кто же рассматривал их ученым разысканием? Ученые, достойные уважения, но не русские люди. В найденных головных и ручных украшениях, мечах, топорах, цепях и металлических шапках они видели подобие немецким, скандинавским, индийским, китайским, но о древнеславянском оружии и не подумали.

Ученые вспомнили о ливах – древних, но темных обитателях края, о латышах, соплеменных кривичам, следственно, славянам, но отчего же они забыли о славянах венедах — главном племени, властвовавшем землей от Двины до Эльбы и по Двине до Балтийского моря – звавшегося в их времена венедским?

О венедах писали в I веке Плиний и Тацит, во II – географ и астроном Птоломей; в IV – Иорнанд, потом Прокопий, Полибий, Гельмонд; нынешние ученые могли бы, как Кледен, проверить древнюю числительность народа венедского.

Увидели бы, что венедов звали вендами, венетами, генеттами, венами, винулями, винделинами, они занимали всю середину Европы – от жилищ эстов до Везра, от гор рудных и исполинских до морей Балтийского и Немецкого, от Дуная до Швейцарии, где встретились с римлянами.

Северные прибалтийские венеды разделялись на колена: ободриты обитали, где нынешний Мекленбург; вильцы – ныне помераны – между Одером и Вислой; укры, гевеллы и ретрийцы – ныне славяне Бранденбурга; сорбы, иначе – сорабы, – между Салой и Эльбой; наконец, лугрицы – обитатели верхней и нижней Лугеции.

Венды, венеды, или, как сами они называли себя, словенцы, и теперь обитают в Стирии, Каринтии, Корниолии, пришли туда в V веке с царем своим Аттилой с берегов Дона и Дуная, но которого иностранные писатели, а за ними и наши – ошибочно – объявили азиатцем.

Всё это ведомо и должно бы быть понятно ученым; и не для чего им было ходить в Китай и Индию – искать там сведения о воинах, носивших оружие, остатки которого найдены на севере России!

Найденные железные и бронзовые вещи хранятся в Митаве и Риге[60].

Дополнение к странице 29 (первое издание – прим. ред.) и к седьмому примечанию неопровержимо, что озеро Ладогское некогда составляло часть моря. От деревни Тайболо (на берегу озера) идут возвышенности (гривы), по общему местному преданию – первобытные берега моря.