В 2014 году настал перелом. Те великолепные шансы, что имелись у РФ еще в конце 2013 года, оказались бездарно «слитыми». Проект «Новороссия» провалили. Экономика страны стала падать, получив удар в виде падения мировых цен на нефть. Причем все понимают, что это падение — всерьез и надолго. Пришла девальвация, и мы снова погрузились в нищету, как в 90-е годы. Граждане Российской Федерации с ужасом обнаружили, что прежние экономика и система управления ни на что не годны. Что страна тонет в куче проблем, что деньги тают, как снег под лучами весеннего солнца.
Что дальше? Очевидно, что стране, коли она хочет сохраниться и не слиться с Украиной в одну зону развала, одичания и хаоса, нужно измениться. Но как?
Вы держите в руках книгу, написанную двумя авторами: философом и футурологом. Мы живем в то время, когда главный вопрос — «Зачем?». Поиск смысла. Ради чего мы должны что-то делать? Таков первый вопрос. Зачем куда-то стремиться, изобретать, строить? Ведь людям обездоленным, бесправным, нищим не нужен никакой Марс, никакая великая держава. Им плевать на науку и технику, их волнует собственная жизнь. Так и происходят срывы в темные века, в регресс, в новое варварство.
В этой книге первая часть посвящена именно смыслу, именно Русской идее. А вторая — тому, как эту идею воплощать. Тем первым шагам, что нужно предпринять. Тому фундаменту, что придется заложить для наделения Русской идеи техносмыслом.
Предисловие: от «национального футуризма» к «техносмыслу Русской идеи»
Плоха та вера, которую исповедуют по долгу службы. Плохо, когда свыше приказано верить в величие и большое будущее России, а в душе царит совсем иное.
В 2014 году настал перелом. Те великолепные шансы, что имелись у РФ еще в конце 2013 года, оказались бездарно «слитыми». Проект «Новороссия» провалили. Экономика страны стала падать, получив удар в виде падения мировых цен на нефть. Причем все понимают, что это падение — всерьез и надолго. Пришла девальвация, и мы снова погрузились в нищету, как в 90-е годы. Граждане Российской Федерации с ужасом обнаружили, что прежние экономика и система управления ни на что не годны. Что страна тонет в куче проблем, что деньги тают, как снег под лучами весеннего солнца.
Что дальше? Очевидно, что стране, коли она хочет сохранится и не слиться с Украиной в одну зону развала, одичания и хаоса, нужно измениться. Но как?
Вы держите в руках книгу, написанную двумя авторами: философом и футурологом. Мы живем в то время, когда главный вопрос — «Зачем?». Поиск смысла. Ради чего мы должны что-то делать? Таков первый вопрос. Зачем куда-то стремиться, изобретать, строить? Ведь людям обездоленным, бесправным, нищим не нужен никакой Марс, никакая великая держава. Им плевать на науку и технику, их волнует собственная жизнь. Так и происходят срывы в темные века, в регресс, в новое варварство.
В этой книге первая часть посвящена именно смыслу, именно Русской идее. А вторая — тому, как эту идею воплощать. Тем первым шагам, что нужно предпринять. Тому фундаменту, что придется заложить для наделения Русской идеи техносмыслом.
Мы не могли не ответить на вызов нового смутного времени, на реалии второй Холодной войны. С Богом, читатель!
В поисках выхода
Желтая королева
В центре современного мира стоит большой желтый трон, и на нем горделиво восседает такая же блевотно-желтая королева, Ее Величество Экономика. Либерализм и Марксизм сошлись в горячем поцелуе у подножия этого трона, а невидимые отвертки пропаганды накрепко ввинтили каждому человеку мысль, что так оно и есть правильно, а по-иному быть, конечно же, не может.
Конец девятнадцатого и весь двадцатый век изобиловали спорами. Люди боролись при помощи языков, броневиков, танков, но, в конечном счете, все их споры сводились к вопросу, какой пудрой лучше всего покрыть щечки любимой Королевы. Может, марксистской? Или, лучше, социал-демократической? В конце концов, остановились на самой ядовитой, либеральной. Но никто из спорящих и бьющихся сторон ни разу не задался вопросом, справедлива ли власть самой Королевы, по праву ли ее голову украшает золотая корона, или стоило бы сорвать ее как можно скорее. В пылу схваток никто даже не разглядел, имеются ли у Правительницы самая голова, а, тем более, сердце.
Старые экономические учебники начинались с повествования о том, что «экономика не способна определять своих целей, ее цели и задачи определяет общество». Понятно, эту сентенцию никто не читал, ведь реалии жизни всегда говорили об обратном. Туша экономики безжалостно давила все остальные стороны общественной жизни, порождая кровопролития за ресурсы и «романы на производственную тематику», «деловую моду» и уничтожение культурной и природной среды обитания народов. Воистину, список преступлений «Королевы» «потянул» бы не на один десяток «высших мер наказания».
Экономика всегда и всем сулила счастье, в недалеком будущем. Что же это оказалось за счастье? Счастье винтильщика гаек за бесконечной рекой конвейера? Радость крестьянина, насильно оторванного от своих корней и обращенного в частицу городских низов, в быдло? Или веселье современного офис — менеджера, одуревшего от безбрежного вороха счетов, голова которого гудит, подобно компьютеру?
«Светлое будущее», «карьерный рост», «процветание» — вот сладенькие конфетки, болтающиеся на шее злой Королевы. Вкусить их можно лишь тогда, когда жизнь обращается в черное проклятие, но и смерть уже не кажется избавлением, ибо за годы разочарований человек начинает сомневаться, что там, по ту сторону, есть что-то иное. Однообразная, тупая работа всегда сменяется пресным, как жвачка, досугом, который есть ни что иное, как еще один отпрыск той же самой Королевы. Все, что неугодно Ее Величеству уже давно отброшено, забыто, заперто в сердцах и головах тех, кого по воле Правительницы принято считать неудачниками.
Что же дарит человеку эта Повелительница взамен на частокол бед и страданий? Обеспечение материей существования в сей момент и в сем месте, да еще вечную надежду, что некий момент в будущем будет наполнен материей еще больше. Вот и все. Вдумаемся внимательнее в эту фразу, и поразмыслим, что же есть этот «сей момент». Единица, деленная на бесконечность! Он тает быстрее, чем мы успеваем о нем задуматься, кто не верит, может прямо сейчас поставить опыт с самим собой!
Ну, а раз «сей момент» есть полное ничтожество, то попробуем выбросить его из нашей жизни. И что осталось? Планы на будущее, которые рушатся каждое мгновение, да еще воспоминания, выбиваемые из сознания хорошим ударом по голове. И это все! Где смысл?! Конечно, его нет, и тут стоит схватить самого себя руками, чтобы не провалиться в бездну… Не стоит, пустое, разве человечьи руки сильнее Небытия?! Все одно, тебя ждет тьма кромешная, и изобилие «дня сегодняшнего» уже не спасет…
Бытие жизненной пылинки вечно тонет в черной бездне, оно — ничто, у него нет смысла. Но смысл возвращается вновь, едва стоит связать единичную жизнь с жизнями прошлыми и будущими, то есть с предками и потомками, а также с жизнями других людей, протекающими совсем близко. Так и возникает то, что именуется народом, связка же, объединяющая всех в единое целое есть ни что иное, как Традиция с ее внешней, осязаемой стороной — культурой.
А что есть культура? Надо полагать, что это — определенный набор символов и способов их истолкования. Задача этих символов — приоткрыть завесу, скрывающую за собой величайшие тайны бытия, и среди них — тайну жизни и смерти. Культура суть око, смотрящее из земли в Небеса.
Но если культура — это глаз, то экономику, как самая плотную и плотскую часть культуры, можно уподобить его глазному яблоку и радужной оболочки. Нет материальной деятельности человека — и не на чем держаться трепетному зрачку духовной культуры. Однако когда экономика начинает претендовать на полноту власти над всей человеческой жизнью, око культуры становится похожим на глаз с заросшим зрачком. В результате вместо созерцания далеких звезд — чернота вечной ночи. Нет уже радости в излишне здоровом глазном яблоке или радужной оболочке, если глаз все равно ничего не зрит. И, подумайте сами, какая может быть разница, окрашена радужка слепого ока в цвет марксизма, или либерализма, если никакая ее окраска не принесет в глазное нутро даже самого тонкого лучика солнца?!
Поэтому, чтобы вылечить больной глаз, спасти бытие от оскопления, прежде всего необходимо сбросить Правительницу с ее трона и жестко указать ей на то место, которое ей и положено занимать.
Если мы задумали сбросить владычицу — экономику с ее престола, то стоит задуматься, какое место в жизни народа мы собираемся ей уготовить. Ведь каждому ясно, что присутствующее на Земле общество не способно обойтись без материального производства.
Если смотреть с позиций культуры, то весь смысл экономики сводится к воспроизводству традиционных символов в дереве, металле, камне и прочих твердых материалах. Все находится на своих местах — культура духовная созерцает символы и дает им толкование, материальная культура их воспроизводит. Это прошлое значение экономики мы сможем оценить, если прогуляемся по центрам старых городов и взглянем на немых свидетелей той давней эпохи — старинные здания. Древние мастера как раз и занимались воплощением таинственных символов в плотных земных материалах, только труд их был чрезвычайно тяжел, и у них не хватало сил, чтобы превратить всю Русь в книгу небесных символов.
Иное дело времена нынешние. Развитие техники, механизация и автоматизация прежде тягостного ручного труда могут дать возможность всем людям Руси слиться в совместном воплощении символов, содержащихся в русской культуре. Но для этого, прежде всего, требуется дать экономике такую задачу, которая никогда не сможет возникнуть внутри нее самой, ибо стоит она слишком высоко от вопросов расширения рынков и извлечения прибыли.
Теперь сформулируем те задачи, решения которых мы требуем от материальной сферы в новом обществе:
1. Создание условий, при которых каждый работающий человек сможет воплощать в продуктах своего труда культурные символы, то есть быть творцом.
2. Недопущение значительного подъема цен на плоды нового труда, которые, по своей сути, станут произведениями искусства.
Современное состояние технических наук позволит решить оба этих вопроса путем автоматизации всех трудоемких и рутинных производственных процессов, а также значительного сокращения энергии, потребляемой в ходе производства. Жизненно необходимо создание таких предприятий, на которых человек будет участвовать только во внесении смысла в продукцию. От работника таких производств, разумеется, будет требоваться не столько ловкость рук и воловья выносливость, сколько знание родной культуры и способность к творению. Как показывает жизненный опыт, творческие способности имеются у подавляющего большинства людей, но у очень многих они сознательно задавлены, прежде всего, неправильным средним образованием (вернее — образованием, которое «заточено» под тот мир, где властвует экономика). В прошлые времена такая общественная стратегия была оправдана, ведь она обеспечивала производство большого количества «рабочего человеческого материала», способного переносить длительный и тошнотворный труд. Теперь мы сможем отказаться от такого подхода, и, тем самым, сократить количество вечно несчастных людей. Пусть все, что производится на Руси, станет уникальным, и каждый предмет, сделанный у нас, будет подлинным произведением искусства, а каждый житель наших земель — творцом.
В новых условиях исчезнет потребность в предприятиях-монстрах и армиях рабочих, которые на каждом рассвете проходят под их прокопченные ворота, погружаясь в мир грохота, жара и химической вони. На полностью автоматизированных заводах смогут трудиться всего-навсего одна — две сотни человек, знакомых лично, объединенных в своем творческом действии. Это создает предпосылку к возрождению общинности, этой вековой основы нашего бытия.
Восстановление общинности повлечет за собой изменение всего общества. Может измениться даже система расселения. Ведь огромные коробчатые призаводские города станут не нужны, зато можно будет построить множество красивых малых городов. Создание таких городов-звезд позволит сразу же решить проблему контроля над необъятными русскими просторами, проблему перенаселенности крупных городов и проблему возрождения русского села. Смогут получить развитие и старые малые города, по сей день прозябающие, по сути, в девятнадцатом веке (например, город Устюжна до сих пор даже не газифицирован).
Как же нам расправиться со старой экономикой бессмысленности и произвести на свет чудо экономики смысловой, культурной, к которой при современном взгляде на само понятие «экономика» вполне подходит обозначение «антиэкономика»? Ведь решившись на такой отчаянный шаг, мы выбьем краеугольный камень из прокопченного здания современного мира, и едва ли он простит нас в последние мгновения своего бытия!
Прежде всего, требуется расконсервировать нереализованные разработки в области автоматизации, энергосбережения и энергопроизводства, и стимулировать новые разработки в этих областях техники. Затем последует форсированное внедрение этих прорывных технологий, когда каждое старое предприятие должно будет, по сути, превратиться в экспериментальную площадку, на которой творения лучших умов станут совершенствоваться и пробивать себе путь в жизнь.
Совершение такого шага потребует от народа решительности и воли, ведь, делая его, придется, не считаясь с возможным риском, убытками и огромными затратами. Но игра, конечно же, «стоит свеч», ведь сохранение национальной культуры и создание для людей возможности творческого самораскрытия дороже любого количества денежной массы.
Но, что самое важное, все эти решительные шаги могут быть проведены нами только на фоне восстановления поля традиционной культуры и соответствующего изменения образования. Новой Руси необходимо поколение творцов, а не «функциональных людишек» прошлого, и мы должны будем его получить, во что бы то ни стало.
Потребуется изменить взгляды и на управление экономикой, ведь появится новый самоуправляемый элемент экономической системы, которым станет община. По всей видимости, государственное управление будет требоваться на уровне организации прорывных разработок, управления финансовыми потоками и на уровне общенациональных проектов (подобная экономическая система была предложена еще в девятнадцатом веке немецким экономистом Ф. Листом). Такой подход к контролю над материальной сферой общества позволит нам осуществить весь проект построения экономики смысла, не нарушая при этом саморегуляции систем, обеспечивающих удовлетворение жизненных повседневных потребностей человека.
Убийство русского человека
Древняя мудрость гласит, что человек состоит из трех начал — Духа, души и плоти. Продолженный за пределы самого себя расширенный до народа человек также сохраняет эти начала. Дух народа — это его вера, душа — его кровь и все, что передается с ней, то есть народные предания, мифы, легенды, представления о добре и зле, о прекрасном и уродливом. Тело народа — его почва, земля, от которой он черпает свою силу, по выражению Л.Н. Гумилева — кормящий ландшафт. Удар по любой из трех составляющих способен нанести народу смертельную травму, обратить его в бессмысленную людскую россыпь, которая в лучшем случае может стать материалом для формирования нового народа, но уже совсем не того.
Три начала народа — вещи общие, их вроде и не заметно, пока они не наполнят собой каждый день народной жизни, не вольются в каждое его мгновение. И вера, и кровь и почва организуют мгновения, дни, годы и века народного бытия, обернувшись в традиционные занятия народа. Вера придает им высший смысл, кровь обеспечивает наследование из поколение в поколение, а почва обеспечивает необходимым материалом. Ведь ремесла — они вроде лестницы, начавшейся от землицы и ведущей в небеса. Чем больше лет ремесленному памятнику, тем явственнее в нем видны все три начала.
Резные узоры, тот вид ремесла и искусства, который у многих всплывает перед глазами при одном лишь упоминании слова «Русь». Почва дала для него материал — дерево, а так же сложный набор символов, которые око мастера узрело среди природы. Растения, птицы, знаки воды и небес. Кровь принесла толкование значения этих символов, а так же знания о том, как вырезать их на податливых древесных листах. Дух же нес веру в то, что резные узоры способны защитить душу от темных сил и привести в защищенное пространство светлые ангельские сущности.
На Руси много почвы, потому рождалось и много ремесел, которые при всем их различии имели общий смысл и общую задачу. Одни и те же символы украшали и резные наличники, и росписи шкатулок, и глиняные кувшины, и кованые плуги. Секреты ремесел продолжали свой таинственный путь из поколения в поколение.
После много чего изменилось. С того момента, как в эпоху Петра 1 Запад послал Руси свой холодный поцелуй, стал таять смысл ремесел, их символический смысл стал вырождаться в простую стилизацию. Позже русское производство обрело новый смысл — построение на Земле общества небесного порядка, устремленного в мерцающий звездами космос.
Что было хорошо, а что нет — разбирать уже не имеет смысла. Гораздо лучше найти общее, что связывает вехи жизни русского народа. Это общее — в стремлении подражать Богу-творцу, создавая свой символический мир. В этом русский народ всю свою жизнь имел Богоподобность, вплоть до сегодняшнего дня. Преобразование темной и глупой материи высшим Смыслом — вот содержание каждого дня жизни русского человека.
У иных народов была иная Вера, иная кровь и иная почва. Часто народы не имели возможности промышлять многими ремеслами, и единственное ремесло делалось основой их принадлежности к данному народу. Например, в современной Финляндии к представителям народа лопарей относят тех, кто не только рожден от лопаря и лопарки, но и занимается традиционным лопарским ремеслом — оленеводством.
Но хуже обстояло дело у народов, которые вовсе не имели своей почвы, и долгое время скитались среди других народов мира, либо если народ своей почвой имел узкую береговую линию, переходящую в безбрежные океанские воды. В таком случае вместо ремесла у народа возникало занятие иного рода — распределение и перераспределение, торговля, ростовщичество. Предмет, достававшийся им от других цивилизаций, в руках таких народов сразу терял свой таинственный смысл, и делался просто единицей товара, имеющего свою ограниченную стоимость. Символизм у них виделся не в предметах, а в удачливых и неудачливых сделках, совершаемых с товарными единицами, а то и с производным от них, то есть — с деньгами и прочими мерами стоимости. Народы-ремесленники в их глазах виделись людьми второсортными, ведь они были всего-навсего источниками товара, в то время, как те чувствовали себя его Хозяевами. Впрочем, такой взгляд был возможен лишь при взгляде на предмет, как на товар. При рассмотрении его, как смысла положение дел менялось, и вторые из хозяев товара обращались в профанов и невежд.
Список таких народов-распределителей может без труда составить каждый, кто как-то знаком с историей. Это, конечно, евреи, а также на разных исторических этапах — карфагеняне, финикийцы, венецианцы, генуэзцы, голландцы, швейцарцы, англосаксы. Между народами-перераспределителями и народами-творцами на протяжении всей истории шла борьба, закончившаяся однозначной победой первых. Вместе с победой цивилизаций распределения, победила и их идея взгляда на предмет, как на товар с вытекающим отсюда проклятием всех людей-творцов.
Есть у русского народа одна беда — это повышенный артистизм, легкость, с которой русские люди обретают облик других народов. Наверное, он — оборотная сторона врожденной чуткости русской души и ее стремление понять другого. Много раз это свойство играло с русскими людьми дурную шутку, разрывая русский мир на тех, кто вжился в чужой образ и на тех, кто — нет.
Сейчас происходит новый, весьма затянувшийся виток этой страшной игры. Люди с русскими фамилиями, потомки крестьян и кузнецов, воинов и священников, ныне, оскалив зубы в чужой улыбке, склоняются над колонками цифр и пачками платежек. В их головах крутятся чужие схемы поведения и отношения к людям, согласно которым каждый, кто творит головой или руками становится парием, человеком низшего сорта.
В масштабах общества это приводит к росту неуважения к созидающим людям, даже — к презрению в отношении них. Ныне это презрение переросло в то, что можно уже считать геноцидом в отношении истинно русских (то есть — созидающих) людей. Уровень доходов, получаемый от реального производства, на территории государства РФ ныне столь низок, что не предполагает расширенного воспроизводства, то есть возможности иметь более двух детей в семье. Значит, истребление людей-творцов происходит уже на биологическом уровне, на уровне крови.
Жить при минимуме достатка в эпоху, когда ценность человека всеми определяется, как уровень его доходов — дело нелегкое. Это — серьезное испытание, которое мало кто выдерживает. И потому все больше и больше людей стремятся попасть в среду распределяющих и перераспределяющих, то есть — уже нерусских. Те, кто вынужден оставаться в прежней своей среде, заниматься делом своих предков, чувствует себя таким же неудачником, каким лет двадцать тому назад ощущал себя молодой деревенский житель (ныне их почти не осталось).
Метод уничтожения народа оказался эффективным, гораздо более действенным, чем какие-нибудь лагеря смерти или массовые расстрелы. Ни к чему тешить себя иллюзией о том, что «счастливчики» этого времени, благодаря своему изящному исполнению роли «людей Запада» смогут создать на русской земле что-то жизнеспособное. Могильщики Руси вымрут сами, ибо с исчезновением русского народа пропадут и возможности дальнейших трудов в области распределения и кредитного дела. К распределению богатств иных народов их едва ли кто допустит, ибо они лишь артисты и подражатели, но не более.
Потому ныне возможен лишь один выход — оставшимся русским людям первым нанести удар по своим могильщикам и довести его до полного их уничтожения. Иного не дано. Они все равно — обречены.
Главная тайна Руси?
Русская земля изобилует тайнами, и одна из этих тайн — так называемая Русская Идея. Это — самая большая из всех тайн, ибо сколько не копай землицу, сколько не разбирай надписи на древних камнях — все равно не отыщешь и ее следов. Вернее, найдешь многое, что намекнет на ее присутствие, но никогда не скажет о ней подробно, до корочки. Там — руины древней колокольни, сям — ржавый остов космического корабля…
Вокруг этих руин ходят люди, прихлебывая из горла пиво или самогонку. При этом кто-то из них смачно разбрасывает проклятие в адрес русских. «Вот народ, ничего делать не умеем, только бухаем, да бездельничаем! Чтоб передохли мы все скорее, и я — тоже!»
Если считать, что в этих словах кроется национальная идея, то приходится признать, что она — идея коллективной капитуляции и самоубийства. Народ с такой идеей просто не должен был возникнуть, он погиб бы прежде, чем оформился во что-то определенное. Что-то кажется обманом зрения — ни то славное прошлое, ни то мерзостное настоящее, о будущем при таком положении вещей говорить просто бессмысленно…
Кажется, что над русским человеком незримо веет некая сущность, которая и есть его идея, и все на Руси зависит только от ее воли. Захочет она — и русские сделаются воинственным и одновременно работящим народом, подчиняя ей всех своих соседей, одновременно осыпая ее рукотворными дарами, и, как будто незаметно для самих себя, изменяя свою жизнь.
Нынешнее состояние человека, некогда бывшего частью русского народа — тоже вроде подтверждения бытия русской идеи, только — негативное, доказывающее ее присутствие в иные времена своим отсутствием во времени сегодняшнем. Если ее нет — не на кого работать, и потомок русских людей будет пьянствовать и куролесить, что бы, не дай Бог, не оскорбить пока что отвернувшуюся от него Идею работой лишь на себя. Тем более что трудится на себя никто и не позволит, ведь любая работа — всегда служение некой идее. Если не своей, то чужой. Потому если потомок русских людей сейчас что и делает, то совершает это с острой ненавистью к материалу работы и к ее результату. Более того, бесполезная деятельность в нынешнее время привлекает людей к себе больше, чем полезная.
Ему некого защищать. Дорожить самим собой — тоже оскорбление для нее, и он готов сдастся всем своим врагам. Он готов впустить на свою землю кого угодно, показывая этим, что земля без Идеи ему не дорога, вернее, она — вообще ничто…
Потому бесполезно сейчас призывать людей к действию, хоть для «блага самих себя», хоть «за Родину» …
Европейские идеи многократно описывались и переписывались мыслителями, их пухлые тома могут занять целую библиотеку, причем немалую. В них все расписано насчет того, что надлежало думать и делать человеку. Что в прежние эпохи, что в нынешнюю…
Русские же философы взялись за осмысление русской идеи лишь в начале ХХ века. Но никто из них ее до конца и не понял, и не расписал. Все ухватывали лишь разные ее стороны, никто не добирался до самой сердцевины. Впрочем, может кто и добирался, но есть у русских людей еще одна особенность — не слушать тех, кто говорит им о национальной идее, отмахиваться от них, как от докучливых мух. Возможно, оно и правильно, и такая особенность русского сознания создает заслон на пути людей, которые если что и поняли, то обязательно — не все, и не так, и не то. Идея в русском сознании всегда остается большей, чем способности индивидуума к ее постижению. Она не нуждается в своих толкованиях и перетолковываниях, Она сама проявляет себя в каждой нитке жизненной ткани.
Да, так оно и было всю историю. Вся русская история сплетена из крутых изломов, но среди них три события делили ее на время, которое было «до» и время — «после». На двух из изломов русская идея плавно перетекла в следующую эпоху, удивительным образом сперва пропитав, а потом и переродив чуждые писаные учения, предлагавшиеся ей на замену.
Впервые это случилось в знаменитые времена Петра Первого. Его жизнь — это первая попытка насадить четко расписанную идеологию Запада на казалось бы, чистое русское идейное поле. Вернее, очаг сопротивления на Руси присутствовал, им было старообрядчество, которым, на первый взгляд, русское идейное пространство и исчерпывалось. Подави его грубой полицейской силой, и все будет чисто для насаждения любых идей.
И что же? Большие массы войск вместо участия в борьбе с внешним противником, давили стрелецкие бунты, бились с казаками Кондратия Булавина, штурмовали Соловецкий монастырь и брали приступом скиты ревнителей древнего благочестия. За несколько десятков лет сопротивление было подавлено, и все помехи как будто были устранены, но…
Прошло немного лет, и послепетровская Русь сделалась неотличимой от Руси прежней. То же стремление в ширину, на неизведанные земли, те же сказания и былины среди народа. Да, Петровская эпоха добавила к русской жизни некоторых новых персонажей — столичных господ, лежащих как будто вне Руси, и желающих изменить ее согласно своим взглядам, но слишком малочисленным, чтоб это сделать. На этом ее наследие и закончилось, и к завершению эпохи Романовых на престол взошел истинно русский царь Александр Третий, время правления которого ознаменовалось невиданным расцветом русской культуры и искусства. Русский народ впервые ощутил себя сердцем Евразийского континента, который суть — сердце всего мира.
Следующим изломом стала марксистская революция, совершенная как будто в точном соответствии с буквами писанных на Западе трудов некоторых мыслителей. Эта революция была тотальной, и требовала тотального переустройства всех русской жизни в соответствии с буквами нескольких иноземных книг. Истребление противников было еще более безжалостным, чем прежде. При этом вместе с противниками уничтожались и те, кто вызывал малейшие сомнения в готовности следовать словам нескольких книжек.
Но прошел десяток лет, и в русской жизни снова стали угадываться прежние черты. Более того, Русь расширила свои пространства, освоила пространство воздушное, и, в конце концов, вышла в невиданное пространство — космос, дающий невероятный размах для дальнейшей реализации Русской Идеи. Русский народ вновь обратился в сердце Большого Континентального Пространства, еще большего, чем прежде, и вызывал у соседей искреннее уважение и восхищение.
Как видим, неявная, как будто незаметная Русская Идея шутя побеждала своих соперников, впитываясь в ткань всякой эпохи, которая декларировалась, как принципиально «новая», полностью оторванная от прежней истории. Причем, всякий раз действие идеи на народ не только не ослабевало, но лишь набирало силу, и народ совершал во имя ее все большие и большие действия, что находило отражение даже на географии его пространства…
Я располагаю информацией, что в послевоенную эпоху у Сталина был проект создания взамен христианства нового культа — культа Матери-Родины. От него во многих городах Руси остались памятники Матери-Родине, всегда великолепные, один из которых стал фактически символом города Сталинграда — Волгограда.
Кто таинственная Родина-Мать, воспетая и скульпторами и поэтами тех времен? Конечно, не просто земля, где подзолистая, где — черноземная. Она — суть Русская идея, которую гораздо легче воплотить в камне и бронзе, чем описать словами.
Можно легко заметить, что этот новый культ был не таким уж новым, сущностно он продолжал культ Богородицы, в прежние времена распространенный в народном Православии и породивший множество сказок, легенд, символов. До христианства, к слову, ему предшествовал такой же таинственный культ Макоши. Небесное женское начало, воля которого проявляется не в прошлом и не в будущем, но в каждое мгновение земной жизни, и суть которого состоит в вечной связке Небес с Землею.
Верность Высшей Воле, исходящей от священного женского начала — это суть русской жизни, одолеть которую не в силах никакие теоретические размышления, пусть даже и безупречно правильные с логической точки зрения (чего, кстати, практически никогда не бывает). В переломные времена эта верность принимала два облика — горячий, огненный, что был у староверов и казаков Петровских времен или многих противников марксистского коммунизма начала ХХ века. Другой ее облик — каменно-холодный, неподвижный, он оставался во всем остальном народе. И если носители горячей верности, как правило, большей частью гибли в борьбе с приверженцами чужеземных «новаций», то вторые были неуничтожимы, ведь они и составляли сам народ. И Русь, ткань которой составляли эти люди, снова становилась прежней, и продолжала свой путь…
Что же случилось теперь, отчего переворот 90-х оказал на Русь такое тяжкое, буквально смертельное действие? Отчего ростки Русской идеи не пробиваются сквозь цифровой асфальт наступившей эпохи? Самое простое — сказать о безнадежной порче самого русского человека, который, наконец, не выдержал нового иноземного учения, либерализма, ибо по сути оно — не учение, а набор соблазнов, направленных не на сознание, а на подсознание.
Допустим, это так. Но заметим, что касаются эти соблазны в основном лишь небольшой части общества, занятой распределением и перераспределением материальных ресурсов и финансовых потоков. Большинство же народа, не приняв чуждых идей, фактически провалилось в непрерывное самоуничтожение, обратив его как будто в смысл своей жизни. Ныне, увы, лишь оно символизирует и верность людей Русской Идее, и отречение от всего чуждого, что коварными мухами пытается налипнуть на русское сознание. Вопрошать к Небесам через свою гибель и не оставление потомков — вот удел, который сейчас выбирает большинство тех, чьими предками были русские люди…
Есть ли выход? Вопрос надо ставить иначе — дана ли нам Воля его отыскать, вернется ли к нам таинственная женская сущность, именуемая Русской Идеей? Пожалуй, в этом и есть главная Русская Тайна, раскрыть которую мы не в силах, которая может лишь раскрыться нам сама…
Кратчайший курс историософии
Какой момент объявить началом истории, первой точкой исторического времени, от которой сквозь тысячелетия потянулась длиннющая линия, пришедшая, в конце концов, в день сегодняшний? Был ли вообще такой момент?
Для цивилизаций, воспринимающих время линейно, он, безусловно, был. Но присутствовал он так же и в традициях, принимающих время циклически. Ведь когда-то начался текущий цикл времени, и его начало было столь же значимым для человека, как и начала времени вообще для цивилизаций линейного восприятия времени. Циклы предшествующие для этих народов все одно остались вне исторического времени.
Однозначно, начало исторического времени — это тот момент, когда оторванный от своего Принципа, то есть — от Господа человек, и холодная тьма материи были поставлены рядом, один на один. Для традиций, принимающих ветхозаветную книгу Бытия это — мгновение, когда изгнание Адама и Евы из Рая — состоялось…
Печальными глазами взирал человек на Небеса и вокруг себя, на нелюбящую его холодную материальную массу. Сердце рвалось к небесам, а глаза недоумевающе глядели в разные стороны. С этого момента сама память о Первопринципе оказалась у человека стертой, знание о Нем потонуло во мраке, сквозь который все следующие тысячелетия и тщился взглянуть человек…
Оставленный Господом человек ощущал в себе разум, то есть способность созерцать и действовать, что отличает его от инертной материи. Возле себя он мог созерцать лишь материю, также порожденную Создателем, как и он. Соответственно, поиск возврата к первопринципу мог происходить только сквозь нее. И путей взаимодействия с материей могло быть лишь два — созерцание и действие. То есть, поиск символов Первопринципа в материи и ее преобразование в новые символы. И то и другое направление реализовывалось во всех традициях и у всех народов, но все равно у кого-то преобладал первый путь, а у кого-то — второй.
Народы дальнего Востока однозначно пошли по пути Созерцания. Их тела — суть оболочки, которые легко сбрасываются и одеваются, пока душа шаг за шагом, на протяжении многих жизней усваивает все, что ей потребно для постижения Первопринципа и возвращения к Нему. Материя для нее выполняет роль то помощника, то наоборот — помехи, но никогда не требует действия в отношении себя. Влияние идей этих цивилизаций (буддистской, индуистской, синтоистской) друг на друга и на другие цивилизации оказалось незначительным из-за их глубочайшей погруженности в самих себя.
Исламская цивилизация встала на путь действия. Но ее Действие произошло как порыв — стремительный захват половины мира, и столь же быстрое последующее остывание. Поиск пути к Первопринципу через суровую внутреннюю борьбу, отраженную на битву со всем миром, этот путь не раскрыл, и Исламская цивилизация вновь вернулась к созерцанию, которое хоть и связано с действием, но последнее не является уже определяющим. Хотя Богоискательство-действие сохранилось еще на какое-то время в арабской алхимии, оно уже не определяло Исламскую цивилизацию. Исламское созерцание, конечно, сохранило свои особенности, сделавшись в большей степени не поиском символов Первопринципа в недрах материи, но наблюдением за собственной жизнью, протекающей среди материи. Вместе с тем, Исламская цивилизация к сегодняшнему дню все равно остается преимущественно созерцательной.
Лишь две новозаветные, христианские цивилизации пошли по пути преимущественного Действия. Это — Западно-Христианская (католическая) и Восточно-Христианская (православная). Они и определили состояние мира, на протяжении веков влияя на другие цивилизации и друг на друга. Обе цивилизации пришли к осознанию законов диалектики, пусть Западная изложила их формализованным языком Гегеля, а Восточная, также осознав, никогда не излагала их на бумаге. Законы диалектики не есть законы Материи. Они, по существу, являются законами человеческого познания материи, как о том говорил. Н. Бердяев. Но в целом их значение для людей столь же малопонятно, как и в те времена, когда Гегель творил свои труды. Суть в том, что законы диалектики означают познавательное движение мысли, но постольку, поскольку нет закона, указующего это направление и конечную цель, движение мысли как будто происходит в бесконечно, что то же самое, что — в никуда. Потому к известным трем законам диалектической логики — единству и борьбе противоположностей, переходу количества в качество, отрицанию отрицания, отвечающим, на вопрос «как», означающим «технологию» познания, следует добавить еще один, четвертый, обобщающий закон. Он будет отвечать на главный, всеобъемлющий вопрос «зачем».
Этот интуитивно ощутимый мыслителями прошлого, но впервые сформулированный здесь закон я назову законом «возвращения к Истоку». Согласно этому закону всякая идея стремится к поиску своего Принципа. Что есть принцип идеи? Он — сродни миру Платоновских идей, вернее — первоидей — уже не земных, но небесных, он соответствует, по сути, поиску качеств, присущих уже Первопринципу, то есть — Богу.
Попробуем посмотреть на три известных диалектических закона с позиции вновь открытого, четвертого. Первоидея по своей сути, не должна содержать в себе противоречий, полностью охватывать полноту своей области Бытия, и содержать в себе качество явления, которое уже при своем развертывании может переходить в некое количество. Движение мысли в ее познании устраняет противоположности (единство и борьба противоположностей), находит качественное понятие явления (переход количество в качество), охватывает полноту области бытия, соответствующей идее (отрицание отрицания).
Таким образом, мы видим движение, но направленное уже не в некую «дурную бесконечность», а в сторону первоидеи, реализация которой и привела к возникновению данного явления.
Закон возвращения к истоку связывает диалектику с Традицией и дает нам возможность понимание отношения разных традиций к осознанию материи.
Две христианские цивилизации подобны двум рукам, направившим свои жадные пальцы в небо. Но при сходстве, они, подобно правой и левой руке, имели важнейшие различия. Ибо Богоискательское действие Западной цивилизации было сосредоточено на посюстороннем мире, а действие Восточной цивилизации было направлено на Бытие во всей своей полноте, на Космос.
Пройдя через поиски первоматерии (философского камня), в котором наиболее полно отразился принцип возвращения к истоку, через возвращение Святого Града, через стремление обратить в свою веру все народы, Западный путь оборвался, и народы, следовавшие ему, потерпели глубокое разочарование. Пространство Действия сжалось до размеров отдельных жизней, до их удачливости или неудачливости, в которой люди тщились найти Бога. Западное протестантство, крайностью которого стал кальвинизм и пошедшие от него учения (пуритане, баптизм), означало обрыв пути действия, направленного на постижение Первопринципа. Уже через несколько поколений из него испарился уже и тот смысл, который в нем видели протестанты, и все манипуляции над материей навсегда «запечатались» внутри материального же мира. Такое мировоззрение, выраженное в идеологии либерализма, по большому счету — «отход» взаимодействия человека и материи, идейные помои.
Восточная цивилизация, центр которой в XIII веке переместился из Византии на Русь, искала Бога во всей полноте Бытия, имея в себе и Созерцание и Действие. Сначала поиск Первопринципа происходил на необъятных и почти безжизненных русских просторов, в котором русским людям виделся весь Космос. Когда они были пройдены, богоискательское действие не остановилось, оно устремилось в третье измерение — в Небеса, в то пространство, которое позже было названо космосом в узком смысле этого слова. Возможно, что дальнейшее направление этого пути — освоение иных, пока недоступных нам измерений (так же, как в Средневековье было недоступно третье измерение) и поиск первопринципа в нем…
Но Русскому пути препятствовал путь, реализуемый «злой соседкой», цивилизацией Запада. На ранних этапах это приводило к боевым столкновениям, которые не несли большого вреда, лишь укрепляя русскую веру. Но позже, при разложении западного пути действия, чужая цивилизация стала заражать Русь своими ядовитыми миазмами.
Наибольший вред русскому человеку принесло такое его качество, как артистичность, способность легко, и даже гротескно подражать человеку другого народа. При реализации пути космического богоискательства эта особенность нашего народа играла благую роль. Объединяя в своей душе грека и самоеда, татарина и немца, русские люди стяжали полноту мира, совершая шаги по лестнице, ведущей в Небеса. Но все изменилось, когда русский человек принялся со всей силой своего духа изображать из себя человека разложившегося Запада. Игра сделалась навязчивой, агрессивной и однообразной, и ее неизбежным результатом сделалось утопление Руси в помоях Запада и фактическое исчезновение Русского человека.
Сейчас натянутая снаружи чужая шкура покрывается многочисленными язвами и прыщами, болезненно напоминающими «артисту» о близком конце мира. Дальнейшее пребывание в этом чужом «костюме» грозит «актеру» гибелью вслед за его «творческим образом», настоящим костюмовладельцем.
В последнее следует вдуматься, сосредоточиться на мысли, что ныне на каждого русского человека надет чужой костюм. Эту мысль следует повторять про себя долго, до тех пор, пока сознание не определит, где заканчивается чужая, накладная шкура, и где начинается родная плоть, содержащая в себе родную душу.
Слишком много лет мы просто наблюдали за тенями западного окна…
Тени западного окна
Потерянное или брошенное дитя всегда ищет своих родителей. Ищет иной раз безнадежно, тщетно, то подходя к заветной цели своих поисков, то болезненно теряя ее. Сначала ищет по-детски наивно, пытаясь узнать во встреченных лицах родные черты. Потом — по-взрослому серьезно, роясь в пропыленных, пахнущих мышами архивах различных канцелярий, старательно отыскивая малейшие упоминания о тех, кто мог бы быть его родней. Искорки надежды то вспыхивают, то гаснут, уничтожаемые сырыми ветрами беспросветной жизни.
Ищущий ничего не ведает о тех, кого разыскивает. Может, его потеряли очень добрые, хорошие люди, и встреча с ними станет морем радостных слез, а потом — долгим воспоминанием о годах жизни, которые они без своей вины прожили порознь. Будет взаимное сочувствие и тягостное желание загладить вину разлуки, которую потерянные родители все-таки остро чуют за собой, хоть с чужого взгляда ее вроде как и нет. Они станут делать для чудесно найденного, выросшего в чужих руках отпрыска все мыслимое и немыслимое, но горькое чувство от этого все одно не станет идти на убыль.
А, может, его бросили очень скверные людишки, которые захлопнут дверь перед носом возвращенного потомка, и тогда он навсегда обратится для них в пучок игл ненависти, готовых в любое мгновение пронзить своих предков. Хотя такое, конечно, едва ли случится. За много лет даже крохотные капли раскаяния, скорее всего, проломили-таки камень их злобы, и момент встречи сделается бурлящей рекой их радости о том, что теперь хоть часть вины с них смыта.
Как бы то ни было, момент встречи окажется той золотой точкой, которая вберет в себя не только прежние, но и все последующие годы жизни. Мгновение, которое самоценно, способное вобрать в себя всю жизнь и сделаться ею…
Оно, это мгновение, может никогда и не наступить. И тогда поиски будут идти до самой смерти, даже когда потерянных родителей уже определенно не может быть среди живых. А последний день ищущего окрасится лучиком надежды, что уж на Том Свете, где нет времени и пространства, где окажутся все, кто был разлучен при жизни, он определенно найдет тех, кого всегда искал. Да, в день смерти такого человека всяко будет больше радости, чем горя…
Поиск своего начала заложен в человека, его нельзя отменить и упразднить. Быть может, этим человек и отличается от животных. Но помыслы и чувства зверей нам неведомы, и по-настоящему сравнить себя с ними мы все одно никогда не сможем. А вот про людей можно сказать, что с самого их появления в оторванном от небес мире, возникло и Богоискательство, это стремление отыскать свое небесное начало…
Богоискатель. Старец, уединившийся в пустыне или одиноко простоявший свой век на камне. Он более принадлежит Небесам, чем Земле, он почти бесплотный, сквозь его тело просвечивает Солнце и виден блеск звезд. Людей, которые подойдут к нему, он не прогонит и ни в чем не упрекнет, он даже им поможет мудрым советом или исцелением от земных недугов. Но никогда не скажет им всего, что ведает, и сам для них навсегда останется воплощением небесной тайны, явленной к ним лишь затем, чтобы еще раз показать ее присутствие. Немногие могут пойти вслед за старцем, встать на камень или поселиться где-то в тихой глуши, чтобы не видеть и не знать ничего, кроме Небес, к которым их будет приближать каждый день их жизни.
Большинство же людей живут соприкосновением с пластами материи, или с себе подобными людьми. Их глаза привыкли смотреть в стороны и вниз, но не в небесную синь. Но Божий дух где хочет, там и веет, и Господь есть не только наверху, но — повсюду. Потому и поиск Воли Господней люди совершают повсюду, идя разными путями к одной цели, когда обретая ее, когда — нет, когда находя совсем другое…
Затянутые в железо люди и кони, остро наточенные мечи и копья. Стальная река уже намаялась своей тяжестью, пронеся ее через многие версты и едва не раздавленная ею. В иные дни рыцари едва ли не запекались в жаровнях беспощадных доспехов. Вместо защиты они даровали своим носителям лишь зной да жажду, да кровавые мозоли на плечах и шеях. В иных краях они наоборот, становились ледяными и похищали тепло из плоти, мучая рыцарей зверским холодом. На корабле они грозили утянуть в донный мрак небытия, ведь победить их каменную тяжесть не мог и самый могучий из воинов.
Когда показывались враги, молниеподобные легкие сарацины, и тогда сталь была бесполезна. Да, слабенькие сабли врагов были беспомощны против железнокожих панцирей, но они ведь и не пытались их прорубить. Коварные враги, пренебрегая правилами рыцарского боя, нападали на беззащитный обоз, рубили слуг и оруженосцев. Когда тяжеловесная рыцарская лавина поворачивалась на выручку, дети пустыни бесследно исчезали, словно их впитывал сам родной песок. Рыцарям оставалось лишь пролить слезы о потерянных усердных слугах, да в очередной раз урезать и без того скудный паек.
И вот, дороги пройдены. Много, ох много мучительной пыли набили они под железные шкуры! Но вот уже впереди виднеются стены белого города, который — цель долгих мытарств, пережитого голода и зноя, бессонных ночей. Теперь железо может вымолить прощение у своих хозяев. Город — это не пустыня, в нем никуда не ускачешь, рубиться придется по-настоящему, и тяжелые германские и французские мечи честно встретятся с кривыми саблями.
Припав на колени, воины молились. А немного поодаль так же молились их слуги и оруженосцы. Взгляды рыцарей были остры, как солнечные лучи, на лицах застыла уверенность. Один рывок — и последний глоток из чаши страданий будет испит, долгая дорога завершится, и все нажитые грехи, вольные и невольные, известные и неведомые, разом разлетятся в неведомую пыль. Едва их руки коснутся Гроба Господнего, тут же растворятся все беды, насланные на погрязшую в грехах и невежестве Землю, и откроется лестница, ведущая на самые Небеса. Умершие сделаются живыми, потерянные — обретенными, больные — исцеленными. Только один бросок…
Воин с золотыми крестами на доспехах сидел на камне и задумчиво смотрел в сторону Иерусалима. Он знал, что этот город укреплен лучше любого европейского, а сарацин в нем — раза в три больше, чем его рыцарей. Белизна стен Божьего Града вызывала в нем печаль, он знал, что скоро она станет красной от крови его вассалов, а, может, и от его крови. А там, где не будет красного — там сделается черно от чадливого дыма многих пожаров.
Но уходить — некуда. И не только потому, что оказавшись снова в пустыне, бежавшее войско растеряет измученных коней и умрет от голода. Нет, в этом городе был сокрыт самый смысл жизни многих его предков, невесомые взгляды которых сейчас жгли его кожу, проникая сквозь увесистый панцирь. Зарождение рыцарства, искусство обращения с мечом и копьем, бесчисленные турниры и войны друг с другом — все было лишь для того, чтобы теперь они пришли сюда и узнали Божью волю в самой последней битве. Искусство кузнецов и шорников, молитвы святых и монахов — все сейчас сжалось на острие копий и мечей его воинства. Только теперь можно узнать, угодно ли все это Тому, во имя Кого совершалось вот уже несколько веков — Господу. И, если окажется, что нет, если не взятый город будет горделиво насмехаться над бегущим войском, то… То из такого боя живым лучше не выходить! Готфрид уже это понял, и решил, что будет биться с сарацинами даже если останется один, даже если будет лежать израненным на городской улице, но пронзенная рука еще сможет удержать заветную рукоять меча…
Герцог Готфрид Бульонский, как называли его свои, германцы, или Годфруа Буйонский, как звали своего предводителя рыцари-французы, превратил свою жизнь в дорогу к последнему дню, к дню входа в Град Божий. Его не прельщало богатство, не радовала слава, и от войн, которые то и дело начинали и прекращали его соседи, он всегда держался в стороне. Над ним смеялись, его считали трусом, а он шел на разные уступки, и всегда держал мир. Доставшееся по наследству богатство он потратил, чтоб найти в германских и франкских землях бедных рыцарей, вооружить их и повести за собой. Повести туда, куда не отправился никто из его былых соседей, удерживаемый цепью страха за свою землю, свой дом, свою семью. Возвращаться ему некуда — в родной Лотарингии правит уже другой герцог, его брат. Может, он и примет его домой, но тогда Готфрид навсегда обратится в сгусток позора, которому никогда не будет прощения. Над ним будут нагло посмеиваться рыцари, аккуратно прятать насмешку епископы, и от души хохотать в своих жилищах простолюдины. Нет, этого ему не снести…
И Готфрид ходил на разведку, подставляя свою голову под свистящие с городских стен вражьи стрелы. Скоро он знал в Иерусалимской стене уже каждый камешек, каждую выбоину. И каждая каменная глыба говорила герцогу о безнадежности битвы, о грядущем поражении. Но кроме каменистой материи, сложенной в стены, были еще безбрежные небеса, синева которых казалась самой мудростью. Они ничего не вещали, они пребывали в таинственном безмолвии, но Готфрид знал, что если есть их воля — будет сокрушен любой камень, а если нет — то преградой станет и случайная колючая травинка.
Там, где песок пустыни переходил в песок морского дна, причаливали галеры. На них сновали купцы, шеи которых были украшены крестами. На берег выкатывались бочки с водой и вином, извлекались мешки с провизией. Но, главное, с кораблей спускали тяжелые бревна и доски, которым предстояло сложиться в незаменимые осадные башни. Купцов Готфрид ненавидел, пожалуй, больше, чем сарацин. Называясь христианами и участвуя в самом важном деле христианского мира, они брали за все привозимые товары три, а то и четыре цены, и скоро в их карманы перетекли почти все скудные сбережения герцога. Одно слово — венецианцы, без рыцарей, герцогов и короля живут, в головах ни одного огонька, одна вода наживы. Покарать бы их, да не до Венеции сейчас, и не обойтись пока без купцов этих алчных. А как Иерусалим будет взят — тем более не до них станет…
Все-таки купленные чуть ли не на вес золота бревна и доски сложились-таки в две красавицы-башни. Им суждено первыми глянуть на землю, по которой ступал сам Господь, но которая ныне истоптана ногами неверных. А вслед за взглядом полетят и рои стрел, пучки копий, потоки огненной смолы… Главное только подогнать их к стене.
Сняв увесистые кованые сапоги, воины босиком шли крестным ходом вокруг не сдавшегося города. Небеса наполнились псалмами, и мир казался столь безмятежным, будто город сам собой раскрыл ворота и пустил крестоносцев без битвы. Кто-то из рыцарей безмолвно плакал, вспоминая родные лица и родные земли, кто-то почесывался — одолели вши. Но все они сейчас слились в один крик, в одно слово, которое уже никогда не умолкнет…
Рыцари собирались к бою. Взгромоздившись при помощи оруженосцев на коней, они скакали к расстилавшемуся под стенами града полю, и выстраивались в боевые порядки. Позади рыцарского войска строились пришедшие с разных уголков Европы простолюдины-пехотинцы. Пропел боевой рог.
С волнением смотрели воины на острия своих мечей и копий. Они с младенчества уважали свое оружие, но ныне в их руках было нечто большее. Они сжимали орудия поиска самого Господа, и сами сделались этим орудием. Ощетинившаяся лавина бросилась на городскую стену, но была сметена градом копий, который неожиданно пронесся из нее, как из страшной тучи. Белый камень сделался красным, воины отпрянули, но лишь затем, чтоб собраться и снова ринуться на приступ. Один удар, второй, третий. Будто кто-то бил голой ладонью по острию топора. Город оставался невредимым, но покрывался все новыми и новыми потоками германской и французской крови.
При каждом броске простолюдины, пришедшие вслед за рыцарями, наваливались на непокорные колеса осадных башен, и те продвигались чуть-чуть ближе. Несмотря на важность их работы, проносившиеся мимо рыцари окидывали этих людей презрительным взглядом. Но пехотинцы отвечали лишь еще большим усердием. Ведь в том мире, который откроется за стенами этого города, не будет уже высших и низших, знатных и незнатных, все сделаются едины во Христе, как и были в самом начале. Надо только еще навалиться, толкнуть, продвинуть…
К вечеру облако одуряющего кровавого запаха застыло над городом и равниной. Одна из башен стояла уже вплотную к стене, но войско сильно ослабло, и не могло собрать силы для последнего рывка. Пехотинцы вытирали обильный, кусающий глаза пот, когда с высоты стены на них обрушился шипящий смоляной поток. Обожженные, они отпрянули, стараясь сорвать с себя легкие пехотные доспехи, чтобы как-то унять нестерпимую боль. Но тут же были пришпилены к земле роем копий, выпрыгнувших сверху так же внезапно, как и смола. Башня осталась беззащитной, и ликующие сарацины с воплем принялись спускаться с высоты по сброшенным лестницам. Намерение их было ясно — порубить, разбросать, сжечь ненавистную башню, безмолвный взгляд которой уже окидывал городские улицы.
Готфрид понял, что потеря башни будет означать конец. Пока привезут новые бревна и доски, пока соберут новую башню. А войско будет уже не то, оно сегодня поредело раза в два. И город не будет взят, и Гроб Господень навсегда останется в их руках… Неужто такова Божья Воля?
Готфрид понесся к месту, где сейчас решалась судьба всего мира. Но его опередили. Дикие рыцари, нормандцы, с яростным криком набросились на врага, вдавливая его живьем в землю, размазывая гадкими пятнами по стене, с которой он только что спустился. Меч короля Роберта рассекал их тела, словно нож — спелые груши, и скоро башня оказалась снова в руках крестоносцев. На нее уже поднимались лучники.
Все новые защитники крепости появлялись наверху, но их раз за разом сметали острые стрельчатые стаи. Вот их уже меньше, вот еще меньше…
Готфрид с отрядом спешившихся рыцарей стоял на вершине башни. Сейчас конь бесполезен. Простолюдины уже перебрасывали на стену большой дощатый помост. И вот герцог пошел вперед, на циклопического сарацинского ежа, выставившего ему навстречу свои колючки.
Бой перенесся на стену, а оттуда прыгнул в самый город. Храбрые норманны, воспользовавшись замешательством защитников, проломили ворота, и городские улицы наполнились конским ржанием и звоном тысяч мечей. Обезумевшие сарацины бросались прямо на острие, на верную смерть, силясь дотянуться своими короткими саблями до воинов из другого конца света. Трещали и ломались легкие копья, гнулись о панцири сабли. Не имея пути отхода, толпа арабов сжималась на главной площади, в бессильной ярости размахивая бесполезными саблями. Битва перешла в расправу, и скоро остатки сарацинского войска обратились липкой бесформенной кучей. Крестоносцы растеклись по городу, отмечая дорогу к Господнему Гробу выпотрошенными телами сарацин и евреев.
Все стихло, над взятым городом плыла победа, перемешанная со стонами раненых (разумеется, своих, чужие были безжалостно добиты). Остывающие крестоносцы шагали к Господнему Гробу, по дороге снимая со своих лиц остервенение и заменяя его смирением и покорностью. Вот они уже собрались в молитве, запели псалмы, и с напряженным ожиданием подняли головы к небесам. Чувствовалось, что этот миг был для них важнее, чем вся сегодняшняя битва. Они жаждали чуда, ждали открытия широкой небесной дороги!
Но все оставалось по-прежнему — искалеченный город, груды мертвых тел, которые уже начинали обнюхивать крысы, пустой Господний Гроб, да запертые небеса. Два рыцаря даже бросились с городской стены, рассчитывая взмыть на этой святой земле прямо к облакам, но упали на землю. Единственное чудо, которое с ними случилось — это что оба уцелели и даже не покалечились, не увеличив и без того большое число сегодняшних мертвецов.
Недоумевал и сам герцог. Он задумчиво стоял возле Гроба, и отыскивал глазами в небесах хоть малейшее знамение, хоть крохотную лазейку. Но тщетно. Явившая себя Божья воля исчезла, оставив воинство на улицах просто взятого города.
В только что отвоеванных домах, окруженные своими слугами, стонали раненые. Многие из них даже плакали. Вроде бы, раненым так и положено, но сейчас стона и плача было куда больше, чем где-нибудь в родных землях. Воля Господня не посылала им даже чудесного исцеления, и оттого делалось совсем страшно. Неужели Господь отвернулся от своего земного воинства, и отвернулся навсегда?!
В Иерусалиме победители еще долго ждали. А потом мало-помалу стали организовывать свою жизнь на манер какого-нибудь крошечного европейского королевства. Герцог Готфрид Бульонский прожил всего лишь год, потом его сменили последователи, Иерусалимские короли, приходившие из разных стран Европы. Но власти у них было мало. Отнимали ее многочисленные магистры орденов, да и другие герцоги, для которых король Иерусалимский был просто самым знатным из равных. Хозяйство в королевстве наладить, конечно, не удалось. Своих крестьян не было, бедуины из окрестностей разбежались, да и какая с них дань, с верблюжьих пастухов?! Кормилось оно только лишь подаяниями паломников да Папы.
Весь свой предсмертный год Готфрид больше раздумывал и глядел в небо, чем управлял своим крошечным государством. Он не замечал, что привычных ему суровых воинов здесь становилось все меньше и меньше. Их место занимали грамотеи, старательно собиравшие истлевшие еврейские манускрипты. Они шуршали бумагой, скрипели перьями, переводя древнюю писанину на свои родные языки, составляли новые и новые книги. Говорилось в книгах о толкованиях Ветхого Завета, который в Палестинских краях за много веков изучили до каждой точки, до запятой, до нечаянной помарки, допущенной в самом старом из всех свитков. Казалось, что если залезть в самую глубину писаний, то можно найти и то слово, которое есть сам Господь.
Новый Завет в этих краях никто не знал и не изучал. Давным-давно он был отброшен прочь, в сторону тех народов, откуда ныне пришли завоеватели. Но теперь победители жадно впитывали в себя то, что отброшено не было, что ревностно хранилось только для своих, кто едва появившись на свет уже избран. Потому северные ученые брали старинные пергаменты, как драгоценности, и много раз вчитывались в их строки с чувством, будто собирают золотые самородки или драгоценные каменья. Ведь тайны древних еврейских мудрецов — это не Евангелие, которое в каждой церкви толкует любой приходской священник. Для всех попало, включая бродяг, нищих и разбойников! Стрелы новых мыслей, сваренных из ветхих букв, летели из Иерусалимского Королевства на страны Европы, раня души их народов.
Иерусалимское Королевство скоро пало под натиском сарацинов. Зато Европа остервенело зашуршала пергаментами, писанными и переписанными, переведенными и перепереведенными. Самым знатным ремеслом теперь сделался не огненный труд кузнеца-оружейника, но тихая и чистая работенка писца. Отголоски писаных знаний достигали герцогов и королей, поучая их жизни и правлению над своими народами.
Манускрипты читались и перечитывались монахами, и грехи из тяжелых, сгибающих к земле гирь, обращались в пушинки, которые стало возможным легко сдуть. Ведь обязательно где-то, в каком-то из мудрых сочинений написано, что свершенное тяжкое деяние можно легко оправдать, а, значит, за него никто и не осудит, даже — Всевышний. Ну а если не хочешь читать и раздумывать, если неграмотен, можешь за немного монет купить индульгенцию, и она за тебя сдует греховную пушинку!
Беда, что писаний было много, а толкователей появилось еще больше. Слова мыслителей собирали вокруг себя полуграмотных сторонников, которые уже брались за мечи и копья. Все они не сомневались, что Воля Господня им уже раскрылась. Теперь дело за малым — защитить свое знание о ней от противников и насадить его везде, где только возможно.
Город утопал во мраке. Глухие улицы были страшны и безлюдны, оттого у случайного путника не могло возникнуть сомнения, что место это — покинуто и проклято. Несомненно, он бы бежал отсюда. На полном скаку он перелез бы Альпы, и ушел бы скорее прочь, хоть в Германию, хоть во Францию. Но нечего делать в этих землях странникам — нет здесь святынь. Нечего искать тут и нищим — все одно никто не подаст, а только изобьют и обсмеют.
Улицы давно не ведали радостей, не было на них шумных праздников, да и просто веселых людей тоже давным-давно не встречалось. На главной площади уныло возвышалась громада собора, плакавшего по тем славным временам, когда он был католическим храмом. Завтра в нем будет говорить свою проповедь тот, кто создал этот неласковый мир.
Сумрачный, уткнувший в седую бороду тоскливые глаза, он взойдет завтра на аналой, и снова скажет о предопределении каждого к Раю или аду, которое Господь вложил в мир в самый день его сотворения. Он расскажет о равнодушном, отвернувшемся Боге, воля которого излита давным-давно. Она входит в каждого из нас в самый миг рождения, и смысл жизни состоит лишь в том, чтобы отыскать ее внутри себя. Воля Всевышнего не молчит, она вопиет, но надо услышать ее глас, и сделать это несложно. Каждая звонкая монета, что задерживается в руках, падает в кошелек, а потом запирается под замок — это звук высшей воли. У кого больше удачи в этом мире — тот будет счастлив и в мире том, радость монетного звона в руке и в кармане — отражение большой радости Рая.
В городе Женеве Господа ищут все, и все стяжают в руках земные богатства, которые — малая толика богатств небесных. А обделенных нечестивцев тут презирают, их с позором изгоняют вон. Так недавно изгнали некогда богатого лесоторговца, который вконец обеднел после двух пожаров на своих складах, вызванных ударом молнии и нерадивостью рабочих. Никто не усомнился, что пожары были следом невидимой руки Божьей, которая щелчком вышибла несчастного из Его царства еще задолго до рождения самого торговца лесом. Только он сам до сей поры об этом не знал…
Наступил рассвет, и люди уныло стекались к соборной площади. Сегодня — суббота, ветхозаветный святой день, который обрел новую святость стараниями хозяина этого города. Вот он — вроде бы скромный и незаметный, вжав голову в плечи, восходит по лестнице в бывший храм. Теперь это — всего лишь молельный дом, а скорее — место слушания одной и той же проповеди.
С малых лет Жан узнал, что сама его жизнь — незаконна, что его самого, вроде бы, и не должно быть на белом свете. Ведь родитель его — епископ, он обещал Всевышнему, что никогда не вступит в брак, что его женой на веки будет церковь. Значит, сам он — застывший во плоти грех, греховная кровь течет в его жилах и от рождения греховное сердце бьется в груди?
Маленький Кальвин просто не мог не протестовать против несправедливости. Ведь он ничем не отличался, скажем, от Пьера, сына мясника или Мишеля, сына сапожника. Но какой-то обет, данный его отцом даже не Богу (ведь, конечно, ангел с посланием ему не являлся), но самым обычным людям, делает Жана каким-то неправильным, стоящим в этом мире где-то ниже других! И Жан рылся в книгах, отыскивая и находя себе оправдание. Отец помогал ему в этом, он приносил ему в большом количестве книги, богатые разными мудрыми словами. Его восхищала мудрость фарисеев, которые могли всегда правильно истолковать Закон, подведя под него любой случай из жизни. Вот бы сделаться им, а не католическим священником, которому сперва приходиться давать много-много обетов, а потом в угоду своей жизни потихоньку их нарушать, и старательно скрывать свое неповиновение…
Но ведь фарисеи происходят из народа, который сам себя объявил избранным, и человек иного племени никогда не станет хранителем Моисеева закона… Избранничество по крови — вещь темная, часто не доказуемая. Подтверждения ему никогда не найдешь в годах своей жизни.
Взрослевший Кальвин проводил дни и ночи за книгами, силясь отыскать желанные слова об Избранничестве. И один раз, на исходе бессонной ночи, когда болезненно истлевал очередной свечной огарок, в одной из книг он обнаружил желанное слово — «Предопределение». Оно перевернуло его сознание, ибо Кальвин понял, что судьба каждого определена задолго до его рождения, Предопределение нельзя изменить, его можно лишь узнать. Оно, конечно, и есть Божья Воля, и если он познает ее в себе, то познает и Бога.
Кальвин решил обращать людей в свою веру. Если она будет принята, значит Жан избранный, если нет — он и в самом деле проклят, что заложено с самого начала миров и никак не связано с клятвопреступлением его отца. Вернее, отцовский грех мог быть заложен точно так же.
Родина не принимала нового учения. С большим трудом Кальвин набрал десяток учеников, и с ними разъезжал по стране, скрываясь от преследования. Здесь оно было чуждо и воинам, и крестьянам, и кузнецам, и гончарам. Один рыцарь, прошедший сквозь каленую сталь нескольких войн, едва не пронзил его кинжалом. Привыкший искать Волю Божью в сражениях, ставя себя на зыбкую линию между жизнью и смертью, он возмутился беспросветным учением до сжатия привычных к бою мускулов. Учителя спасли ученики, закрыв собой от гнева яростного воина, после чего они спешно покинули тот городок.
Исходив свою страну, Жан перешел через горы, в неприступную природную крепость — Швейцарию. Пробираясь сквозь Альпы, он едва не замерз, и озябшим, с дрожащими руками и ногами он вошел в богатый город Женеву, где царил мир даже тогда, когда соседние народы истекали кровью войн. Эта, в прошлом нищая страна, жители которой когда-то служили за мелкие монеты в пехоте всех европейских правителей и бегали за хвостами коней всех рыцарей — своего рода символ слова «Предопределение». Теперь, когда день ото дня росла торговля, когда ручейки товаров стали обращаться в реки, природная крепость стала невзламываемым сундуком, в который каждый купец может спрятать свои деньги. Когда сражения под стенами этой горной страны делались все более зверскими, она смогла торговать на все воюющие стороны, и откладывать у себя звонкую монету. Чужая кровь, страдания раздавленных войной областей здесь отливались золотистым звоном, который с каждым годом делался все громче и громче. Здешний народ трепетно ожидал мудреца, который объяснит наконец, что нет праведных и неправедных путей хождения богатства, ибо золото всегда — одно, а, значит, одинаков и его смысл. Надо только, чтоб сказаны нужные слова были твердо и без сомнений. Чтоб в них все поверили, а, значит, уверовали бы в конце концов, что мысли исходят с самих Небес.
Мудрец пришел туда, где его жаждали, где его слова пролились сладостной влагой. Среди богатых торговцев и ростовщиков он и нашел верных последователей. Ведь удача и неудача в их делах так часто не зависели от ума и таланта, и приходили будто сами собой. Неудача не значила смерть, проигравший мог жить дальше и повторять попытки оспорить волю судьбы. До тех пор, пока не падал духом, как погорелец-лесоторговец. Тогда на него ложилась печать всеобщего проклятия, ибо его признавали проклятым самим Господом.
Жан Кальвин чувствовал себя Избранным. Ведь столько лиц сейчас жадно взирали на него, он был здесь самым уважаемым человеком, город находился в его власти. Он откроет рот, и люди будут глотать его слова, которые он повторил здесь уже много раз, но все равно они звучат для них, как приходящее с Небес Откровение.
Много внемлющих глаз и широко раскрытых ушей, много знаков его избранничества. Но появляются-таки проповедники, снова вещающие о изначальной чистоте людей, на которую те по своей, данной Господом, воле накладывают серые пятна грехов. Снова повторяют слова о милосердии к несчастным, вспоминают Христа, который не брезговал мытарями и блудницами.
Эти люди для учения, конечно, не опасны. Кто будет их слушать в Женеве, вот уже почти век ожидавшей своего пророка и поверившей ему даже прежде, чем он произнес свои слова. Но их появление всякий раз порождает тревогу в сердце самого пророка, и это уже страшно. Конечно, во все, что он сказал за свою жизнь, Кальвин верил каждой капелькой своей души, ведь тому, кто вложил в нее Предопределение, он свою душу и отдал. Но все же при встрече с кем-нибудь из них где-то в самых глубинах, непрозрачных для взгляда внешних людей, начинают все-таки шевелиться какие-то невидимые существа сомнения, которые и выглядывали тоской из его глаз. Ангелы они или демоны — и не поймешь, но лучше, когда их нет. Ведь их шевеления как будто говорят о том, что не нашел Кальвин Бога, как не искал Его на каждом шагу своей жизни.
Потому очередной проповедник, пробравшийся в Женеву сквозь природные преграды, будет завтра казнен на соборной площади. Кальвин сам зачитает приговор, и станет зорко следить за расправой. Рот у обреченного все равно будет крепко завязан, за этим уж проследят, и Жан все равно не услышит ни слова из его уст, как бы тот не стремился их выбросить из тени надвигающейся смерти…
Богатства множились. Они притягивали на свою сторону вроде бы чуждых им воинов, и те завоевывали все новые страны, разражавшиеся, будто обильные тучи, новыми потоками товаров. Они потихоньку привлекали таких же чуждых ученых, и те, прекращая искать Бога в закоулках темной материи, одаривали покупателей новыми машинками и механизмами. К тем народам, которые не взяли учение Кальвина из рук самого учителя, оно пришло позже. Потихоньку, спрятав свое имя и забившись в трюма пароходов, полные заморских товаров. С товарами учение о предопределении и вышло наружу, разбрелось по домам и дворцам, не выдавая своего основателя. В те же страны, куда оно не приплыло на мешках с голландскими тряпками, учение влетело с пушечными ядрами…
Тяжела вахта на паруснике. Слово «стоять» к ней неприменимо. То и дело приходится лезть по качающимся, зыбким мачтам, а оттуда перелезать на качающиеся под телом реи. Жизнь и смерть сливаются в медленном танце, который длится до тех пор, пока моряк доберется до нужного паруса, не поднимет или не спустит его, после чего вернется обратно на шаткую палубу. Но на этом игра со смертью не кончается. Лютая волна может смыть матросика за борт, и там ему останется надеяться лишь на зоркость своих товарищей. Если они проглядят, если рев стихии заглушит отчаянный вопль, то этот крик станет последним, что издало несчастное тело на этом свете. Потом будет еще несколько часов жуткой, бесполезной борьбы с водяной силой, в ходе которой из тела потихоньку вытечет его жизнь. А потом — стремительное наступление океана, который вольется своей жертве и в легкие, и в сердце…
Кроме бед, уносящих жизнь одного или двух человек, легко может стрястись несчастье, которое сотрет с морщинистого лица моря изящный силуэт парусного кораблика. Он может разбиться о подлые рифы, хитрые морды которых торчат то тут, то там, когда путь идет ближе к берегу. Он может сгореть, может перевернуться, может прохудиться и нахлебаться воды. Да мало ли чего может стрястись на море, ведь недаром еще в давние времена затруднялись, к кому отнести странствующих по морю — к живым или к мертвым?!
А если еще добавить морскую болезнь, стойких к которой не больше, чем гениев в любой другой человеческой деятельности? В лучшем случае — один уникум на корабле найдется, а обычно — ни одного. С вывернутыми наизнанку кишками и отдыхать-то не очень весело, а что как работать, на ту же мачту лезть, поднимать неподъемный парус?
Бывает, что на исходе оказывается пресная вода. Тогда остатки драгоценной влаги приходится разбавлять тем, что плещется за бортом, и полученное питье делается гадким на вкус и недобрым для здоровья. Но что делать?! Еще быстрее обычно к концу подходят запасы провизии, остаются лишь покусанные крысами сухари, от которых начинается беспощадный понос, быстро растворяющий остатки сил тела и духа.
В иное плавание и матросов не найти, их приходится завлекать обманом — напаивать в портовых кабаках и бесчувственных тащить на борт, чтоб очухались они только в открытом море, откуда бежать — некуда. Иногда матросов набирают из каторжников — обмен неволи решетчатой камеры на несвободу качающейся палубы. Обычно среди них добровольцев много — на корабле свободы чуть побольше, можно на вольную воду посмотреть, свободных рыб и радостных птиц…
Зато несчастнейшими людьми становятся капитан и его помощники. Их участь и так незавидна, ведь кроме разделения с матросами всех тягот морской дороги, начальникам приходится трепетно слушать каждый шорох, каждое случайное слово, оброненное кем-то из матросов. Что если замышляется бунт, который морским волкам будет стоить самой жизни? Людская стихия, что не говори, сильнее морской, а если в команде есть бывшие каторжники, тут хоть превращайся в большой глаз и большое ухо, чтоб все видеть и слышать!
В этом плавании все было именно так. Палубные доски кораблей пропитались кровью разбившихся насмерть моряков так, что их было уже не отмыть. Кончилась еда, почти кончилась вода, и на обед шли вываренные в морской воде кожаные снасти, после заглатывания которых казалось, будто съел нож. Все три корабля сильно текли, они словно рыдали солеными морскими слезами, только не наружу, а внутрь, и треть экипажа только и делала, что крутила помпы. Все три команды были набраны почти из одних только каторжников, которым король простил их преступления, а священник отпустил грехи прошлые и будущие. Потому рассуждения о бунте происходили без ложной утайке, везде где только можно. К этим разговорам капитаны уже привыкли и не придавали им значения. Чего бунтовать, если обратный путь будет все равно означать верную смерть — припасы-то кончились? На пиратский промысел в этих неизведанных водах нечего и рассчитывать — в них затерялось всего три деревянные пылинки Европы, и больше — ни одного корабля на тысячи миль вокруг. Едва ли капитаны, которые бунтовщики выдвинут им на смену из своих рядов, придумают что-нибудь лучшее, чем то, что осталось единственно возможным — продолжать путь, надеясь на чудо.
Самое страшное в этом плавании было то, что оно не имело цели. Вернее, его цель была упрятана в сознании главного, который не выходил из своей каюты. По ночам там горела свечка, шуршали какие-то бумаги, скрипело перо. Но никто из матросов, даже грамотный (а такой был один) не мог прочитать таинственные мысли, в которых пряталась его судьба.
Носитель мало кому известного в те времена имени, Христофор Колумб, склонился над картой, где призрачной штриховкой была нанесена земля по другую сторону Океана. Странно, если верить карте, они уже давно идут по суше. По сухо яко по воде…
Родился Христофор в Генуе, городе туго набитым разнообразными товарами, купцами и моряками. Многое из того, что было в диковинку в других уголках света, в этом городе находилось с избытком. Просто гуляя по Генуе и собирая потерянные монеты, можно было набрать их столько, что сделаться богачом. Конечно, не по Генуэзским меркам, но, к примеру, по польским.
Христофор выведал о всех странах, какие есть на белом свете, обо всех чудесах и диковинках. Но помня, что его имя означает — несущий Христа, он выспрашивал, нет ли где-нибудь такой земли, где можно встретить Бога. Собеседники обычно не любили этот вопрос, и вместо ответа принимались опять рассказывать про огнедышащих чудищ да морских чертей. Но это Колумбу было не интересно, обо все этом он слышал уже много-много раз.
Но однажды он встретил старого купца, который всерьез поведал о земле, куда он сам так и не добрался, но где побывал кто-то, с кем дружил его отец. На той земле он увидел много золота, которое устилало самый берег, отчего тот горел, подобно солнцу, и путешественник сперва решил, что попал на самое солнце. Но после осмотрелся, и понял, что здесь самый свет застывает и делается золотом, оттого его так и много. Кто же властен над чистым светом, в силах приковывать его к земле, как ни сам Господь?!
Конечно, Христофор тут же не вытерпел, и, перебив почтенного купца, крикнул «Видел он Господа?!»
Тут его ждало разочарование. Конечно, более всего на свете тот купец хотел увидеть Бога, но встречу с Господом он решил отложить на потом, а сперва собрался наполнить золотом свой корабль. Это он сделал с успехом, и когда последний слиток, больше которого корабль бы не поднял, лег в трюм, поднялся сильный ветер, унесший купеческий галеас в открытое море. Вернуться не получилось, ибо тайная земля словно перестала к себе подпускать. Хоть с купцом были и опытные моряки, но совладать с жесточайшими ветрами и чудесно изменившими направление морскими течениями они были не в силах. Вернулся жадный купец в глубокой печали, ибо он не сомневался, что за жадность теперь попадет в ад. Хотел все золото бедным раздать, да не успел — исчез в неизвестном направлении. Поговаривают, будто от разбогатевшего и как будто впавшего в безумие отца избавились родные дети. Чтоб золотишко не потерять…
С той поры Христофор не мог думать ни о чем, кроме таинственной земли. Целые дни и ночи он пропитывался пылью древних манускриптов, которые правдами и неправдами доставал у купцов. Он хватал каждую пылинку знаний о потаенной земле, в которую попасть живым — редчайшее и величайшее везение, говорившее об особенной Божьей милости. Удача ему улыбнулась, и в конце концов в руки легла карта с начерченной на ней землей-призраком. Как он целовал ее, как ласкал! Будто самую любимую женщину. И на ней он давал обет противиться жадности, и не смотреть на золото, что будет манить прямо из-под ног, а идти вперед, к самому высшему счастью. Он знал, что так оно и будет, ведь он же все-таки Христофор, Христоносец!
Колумб взялся за дело. Он рассчитал время, необходимое для достижение тайной земли, и с радостью убедился, что до нее можно доплыть живым. Потом взялся за постижение морского дела, которое он осваивал на кораблях своего отца. На них же он узнавал известную часть Океана, которая была описана в географических трактатах, и по которой не боялись ходить самые смелые из купцов.
Вот уже все было готово, и можно было отправиться в смертельно опасный путь. Но выяснилось, что никто из генуэзских моряков не рискнет плыть через океан. Ведь здесь все мыслили не иначе, как простым отношением риска и прибыли, и кто же пойдет туда, где опасность бесконечно велика, а о доходе вообще не идет речи? Нет, здесь нужны другие люди, которые свою жизнь могут оценить в ничто, а цель, к которой лежит их путь — во все. Такими людьми могут быть лишь воины. Искать их надо в стране, народ которой много и тяжело воевал…
Так Колумб и оказался в Испании. Но и в Испании ему пришлось скрыть истинную цель своего пути, придумав историю о походе в Индию вокруг света. Освободившаяся от арабских оков Испания в те годы жаждала простора, но найти его на континенте не могла. Слишком много людей, умевших воевать и любивших войну, ходило по испанским землям, которых для них было мало, а направляться в боевой поход было некуда. За Пиренеями лежала сильная Франция, война с которой ничем хорошим для Испании бы не закончилась, а больше соседей у нее и не было. Потому единственным оставшимся пространством, где могли разгуляться идальго был океан и все, что скрывается за ним.
Долгие годы уговоров и переговоров в конце концов прошли, и перед путешественником выросли три красавца-парусника, которым суждено пронзить самую страшную из всех преград, что есть на Земле. Колумб на них надеялся, он в них верил, ведь прежде чем оказаться сколоченными из дерева, эти корабли сперва сложились из его мыслей и мечтаний…
Конечно, все пошло не так, как замышлял мореплаватель. Поход вышел дольше его расчетов, и к его концу мореплаватели лишились еды и воды. Там, где должна уже была начаться земная твердь — плескались равнодушные волны, а потаенная земля будто нырнула в их глубину. Единственное, на что теперь мог надеяться Колумб — так это на то, что разъяренные близкой смертью матросы убьют его первым, и ему придется меньше мучиться, чем оставшимся в живых.
Но на самой глубине уныния он увидел белое пятнышко, промелькнувшее возле окна каюты. Чайка? Высунулся, посмотрел по сторонам. Точно — чайка! Она хоть и морская птица, но без тверди жить не может, надо же ей птенцов где-то выводить! Значит, земля — близко!
Три последующих дня Колумб не смыкая глаз ходил кругами по каюте, и когда услышал раздавший на марсе крик впередсмотрящего «Земля», то сил у него хватило лишь на то, чтобы упасть и заснуть. Во сне он видел пылающие кресты, а матросы, капитан и прочие начальники, позабыв былые обиды, обнялись и плясали на верхней палубе.
Земля стала уже хорошо различимой, и с каждым мгновением она все росла и росла. Вот уже видны диковинные деревья. На ней зелено, очень зелено… Каждая частичка того, что было Христофором Колумбом, рвалась сейчас туда, к зеленым кущам, которые, конечно, были райскими. Он понимал, что сердце каждого матроса сейчас тоже рвется туда, да и капитаны в этом чувстве — не исключение. Но, что поделать, всем сразу на берег — нельзя, как бы туда не тянуло. Капитанам придется остаться всем, а матросы пусть тянут жребий. Для проигравших у него приготовлено маленькое утешение — хорошо спрятанный запасец вина, о котором знал только он и берег его специально для встречи с таинственной и святой землей. Вот встреча и состоялась!
Его же никто не осудит, если он сойдет первым. И Колумб вскочил на первую шлюпку, которая отваливала от борта парусника в сторону явленной земли. Ветра с ними не спорили, течения не мешались, и Христофор чуял в этом хороший знак. Еще десять гребков, пять, три… Сердце металось, зажатое в узкую щель груди.
Вот и берег. Песчаный, вроде того, что и в Испании, и в родной Генуе. Неужели за ним что-то сокрыто, чего нет там, откуда деревянные тела кораблей начали свой путь?!
Путники молча прошли сквозь заросли неизвестных растений. Дальше рос густой кустарник, за которым торчало нечто неожиданное. Похоже, это были крыши человеческих жилищ. Переглянувшись, моряки пошли вперед, хотя их ноги и тряслись — ни то от волнения, ни то от долгой привычки ступать лишь по зыбкой палубе.
Неожиданно уши заложило от резкого крика, а так как людей не было видно, то казалось, будто орут сами небеса. У Колумба подкосились ноги, то же самое случилось и с его спутниками. Большие силы потребовались для того, чтобы остаться стоять, и при том оставлять глаза широко раскрытыми. Вскоре появились люди. Смуглые, с немного раскосыми глазами, они походили на обитателей земель, которые лежат дальше Руси, и в которых мало кто их генуэзцев бывал — там нет моря. Но кто-то все-таки описал похожего человека, хотя края здесь, конечно, были не те. Ведь пришли Колумб и его спутники сюда как раз по морю!
Описывать их потрясение бесполезно, ведь оно произошло на Земле всего один раз, и больше ничего подобного нигде и никогда не случалось. Причем, ужас охватил обе стороны. Незнакомцы, разом прекратив свои крики на непонятном, ни на что не похожем языке, неожиданно рухнули на колени, склонили головы и закрыли глаза. Все стихло, лишь шумели волны близкого моря, к которым привыкли и моряки и непонятные местные люди, оттого их вечный шепот никто не слышал, по ушам гуляла звонкая тишина.
Если бы Колумб и его спутники могли заглянуть сейчас в души здешних обитателей и посмотреть сами на себя сквозь их глаза… Сегодня сбывалось давно сказанное, сегодня в человеческой плоти к ним явился Господь! Они Его узнали, ведь все сошлось со словами давнего Пророка. Его кожа — белая, глаза — голубые, приплыл он из-за моря на большой рыбе… Только ему неведомы слова их языка, об этом не сказано, но кому не знать, что писанное всегда не похоже на свершающееся!
Туземцы стояли на коленях, ибо никто из них, даже местный жрец, не знали, что им делать дальше. Как встречать своего Господа во плоти и его свиту?! Как Его не прогневать? Совершить обильные жертвоприношения, отобрав у самих себя последнее? Но ведь их совершают для Небес, а как быть, если Он спустился?! Принять, просто как путника, сделать вид, будто не узнали? Или как дорогого гостя, но — человека?! Ведь он же не зря в человека воплотился?! В чем смысл Его воплощения, что принесет народу Его Явление?!!
Колумб, успокоившись от дрожи, смотрел на голые спины коленопреклоненных. Неожиданно поведение аборигенов ему стало не нравиться. Ведь если они склоняют колени перед ними, если кланяются им, как богам, значит в их земле не найти Бога! Значит, весь их тяжкий, суровый путь был просто дорогой к новой земле, но не дорогой на встречу с Самим Господом!
Молчание длилось, и вместе с ним наполнялся пузырь недовольства в душе Колумба. Он уже роптал на свое имя, в котором чувствовал теперь издевку. Ведь он, Христофор, отдал свою жизнь исканию Христа, а нашел просто землю, населенную неумными дикарями, готовыми поклониться первому встречному как своему идолу! Колумб махнул спутникам рукой, и не обращая внимания на продолжавших свой поклон аборигенов, указал им дорогу в деревню.
Золота и в самом деле было много, даже очень. Везде попадались то солнечно блестящие сосуды для воды, то такая же драгоценная кухонная утварь, то какие-то безделушки. Колумб видел, как у матросов, еще несколько дней назад смиренно молившихся о даровании им жизни, в глазах загорались маленькие пожары. Наверное, ребята сейчас вспомнили о том что все они — былые разбойники, и за одно мгновение перевоплотились в них. Много ли надо человеку сил и времени, чтоб изменить себя до основания?
Моряки вопросительно смотрели на своего предводителя. Они ожидали от него взмаха руки или какого-нибудь еще знака согласия. Мысль о разбое, за который их никогда и никто не накажет (разумеется — на Земле, все их мысли о Небе растворились при первом взгляде на дорогой металл), превратила их во что-то похожее на ртутные капли.
Обозленный Небесной волей, Колумб дал отмашку. На мгновение раздался хохот, и тут же несколько десятков вооруженных европейцев вонзили свои руки в беззащитную деревушку. Треск, огонь, дым, крики и вопли, лужи крови. Ладно золото, его аборигены не ценили, и отдали бы сразу и все, тем более тем, кого они приняли за богов. Но больше, чем алчность, иноземцами завладела похоть. Чего еще ожидать от мужиков, которые бессчетное число дней не видели вокруг себя ничего, кроме тошнотворно раскачивающихся корабельных стенок?! Визжащие и барахтающиеся «дикарки» тут же пошли по рукам, а их мужей, отцов и братьев ждало острое испанское железо…
Сам Колумб стоял в стороне и молча созерцал происходящее. Дикари страдали безвинно, но никто не шел к ним на защиту. Значит, не встретить Бога в этом крае. Теперь Христофор убедился в этом навсегда.
Расправа над ни в чем не повинной деревушкой вскоре завершилась, и европейские «боги» возвращались на свои корабли, сгибаясь под тяжестью своей добычи. У туземцев они вдобавок нашли что-то, вкусом похожее на вино, разумеется — напились, и тоже прихватили с собой. Когда они ступят на частицы своей родины, испанские палубные доски — веселье продолжится. Надо будет делить добычу с теми, кто остался на борту, ведь частью того, что досталось их ходившим на берег собратьям, они и так уже обделены. Будет драка, будет поножовщина, без этого — никак. Может, капитаны с помощниками и станут их разнимать, запирать в трюм самых бойких, а, может, будут только наблюдать. Это их дело. Сам он, Христофор Колумб, вернувшись на корабль снова запрется в своей каюте, станет обдумывать свою жизнь и тихонечко тосковать…
Через десяток лет Европа потонула в золотой реке, хлынувшей по морю из земель, которые обозвали Новым Светом. Навстречу блестящему металлу отправились испанские искатели приключений и английские кальвинисты-пуритане. Из пришлых на тех землях родилось сразу две цивилизации — американо-англосаксонская и латиноамериканская. Люди первой, искавшие свое Предопределение, наконец нашли его, завладев огромными богатствами новых земель. С россыпи индивидуумов райское предназначение потихоньку перешло на весь новый народ, растворив в его мыслях представления о добре и зле. Всего через пару веков этот народ вопьется в глотку всего мира и будет очень долго держать ее, меняя по своему усмотрению бытие всех народов.
Вторая цивилизация сделалась сонной, ищущей саму себя и не находящей. Короткие ее пробуждения порождали на свет таких личностей, как Фидель Кастро или Эрнесто Че Гевара. Но, оглянувшись по сторонам, потомки испанских искателей приключений и индейцев снова погружались в свой сон. Быть может, это сон затянувшегося младенчества, и очень скоро он прервется вместе с взрослением?! Трудно сказать, что явят тогда на свет Божий те земли…
Массовое Богоискательство — неотъемлемая черта христианского мира. Ведь только христианин жаждет увидеть Бога в человеческом облике, и Бога не карающего и осуждающего, но — спасающего и прощающего, любящего. Богоискательство и стало движущей силой европейской истории, а не «отношения производственных средств и производственных отношений», о которых говорил ныне почти забытый Маркс. Он сам, впрочем, тоже запустил один Богоискательский проект, но только уже в другой земле…
Ни одно из Богоискательств не привело к Богу, зато каждое из них обязательно породило тень. Такими тенями стали и возникновение протестантства, и приход порожденного им капитализма, и рождение двух американских цивилизаций, одна из которых после сжала мертвой хваткой весь мир.
Тени накладывались друг на друга. Протестантство на капитализм, они вместе — на Американский континент, породив либерализм. К нашему дню теней спрессовалось так много, что они закрыли небеса, и прекратили само Богоискательство. Теперь Запад говорит, что он просто живет, хотя жизнь без движения означает уже саму смерть. Лапы и зубы государства США держат под собой трепещущую плоть мира, но они уже почти мертвы, надо только набраться сил, чтоб сбросить с себя коченеющие челюсти и когти. Правда, придется еще побороться с трупным ядом, который через укус мертвых зубов попал-таки под нашу кожу…
Но был на Земле еще один путь Богоискательства, как жива на белом свете другая христианская цивилизация. Эта цивилизация — наша, Православная, и у нас тоже есть свой Богоискательский путь. Он шел по простору наших лесных и степных земель, объял Сибирь, и коснулся даже той самой Америки. Когда на Земле искать стало негде, Русский путь устремился в Небеса, в блестящее звездами пространство. Одновременно поиск шел и в недрах человеческого общества, идея достижения на Земле высшей справедливости красной нитью проходит сквозь русскую историю. Ибо путь в Небеса, как мы знаем, открыт только лишь для Избранных. Но Избранными по русской мысли должны сделаться все…
Наше Богоискательство никогда не было множеством бросков в разные стороны, когда мысли о подъеме в гору приводят к провалу в яму. Оно всегда было одной дорогой, цель которой растворяется в синеве небес, но на каждом шагу она ощутима. В отличии от западного, русское Богоискательство не породило теней, оно никогда не упиралось в свой тупик, не уперлось оно в него и по сей день. Ему только лишь заградили дорогу зловещие западные тени, которые сегодня упали на наш путь. Но тень — сущность неопасная и невесомая, страшна она только лишь для того, кто верит (и жаждет верить) в ее твердость и непролазность.
Взглянем же на основные западные учения и рассмотрим их на предмет «ядовитости» для русской жизни.
Концепция о душегубах
Перед глазами проплывают черно-белые портреты благообразных людей прошлого. По их лицами видно, что все они — кабинетные писаки, их лиц редко когда касались солнце или ветер. Они не совершали подвигов, и рассказ о каждом из них был бы совсем не интересен. «Там учился, там и сям жил, и писал-писал-писал», только и можно сказать об этих личностях. Что до их злодеяний, то можно предположить, что едва ли кто из них совершил своими руками большее, чем убийство мухи, ненароком заползшей на исписанный лист.
Но… Все они были душегубами. Именно в прямом смысле этого слова. Они никого не лишали жизни, но они жадно истребляли души, и не отдельных людей, а целых народов. Истребили они и душу моего, русского народа. Поэтому о некоторых из них следует поговорить подробнее (всех их просто не охватить в одной работе). И я выбрал из них четырех.
В клубах тумана купается знаменитый Биг Бен. Его яростный грохот против тумана слабее даже взмаха ладошки. Туман остается неподвижен, он подобно шапке накрывает наземную суеты, пряча ее от невидимых небесных глаз… Многие из суетящихся внизу людишек рады белесой шапке. Небесные глаза, если они есть, никогда не разглядят их движений в это время, а потому можно быстренько сделать что-то, что показывать небесам и не следует. Обхитрить кого-нибудь, например. Не на много, но самих туманных деньков тут много, потому, глядишь, так когда-нибудь и разбогатеешь…
В одном из домиков, затянутых в туманный плащ, на кровати лежал старый еврей с всклокоченной бородой. Он не делал никаких дел, ибо он умирал, и это составляло его единственное, но нескончаемо великое дело. Все свободное место комнаты занимали мелко исписанные по-немецки и по-английски бумажные листочки — плоды трудов старого еврея. Три чернявые девушки суетились вокруг умирающего, беспощадно отбрасывая в сторону листики, а то и подавляя их ногами. Сейчас им было не до них, важнее были жаждущие воды губы умирающего. Но уже завтра они бережно соберут все попранные листочки, сложат их, и будут думать о том, как дать им свинцово-печатную жизнь. Ведь больше их отец не напишет и буквы, свою самую последнюю точку он уже поставил. И точки этой не найти, так перемешались бумаги, и не виден уже последний лист. Может, вот это — он. Скомканный, что под кроватью лежит?! Или не он?..
Дочки любили отца, который целыми днями не выходил из своего кабинета, скрипя за дверью пером и шелестя бумагами. Когда они входили, то он не глядя обнимал их левой рукой и гладил по голове. Рука же правая оставалась на своем боевом посту, среди дебрей рукописи. И лишь теперь он весь перед ними, и правая рука впервые оставила положенное ей место, и покорно легла рядом с левой…
Завтра его похоронят. А бумажные крылья сочинений понесутся над всей Землей, ведь на них начертано самое последнее, самое верное и окончательное учение. Все в мире познано, он сделался стеклянно-прозрачным, и потому можно разглядеть и самое потаенное, что есть в нем. Его совершенство, которого люди, сами того не ведая, ожидали с самого дня своего рождения. А когда разглядел, можно смело заставить мир дозреть, обратиться в спелый плод окончательного своего состояния. В этом — Последний завет, который дарован людям от последнего пророка. Ибо имя старого еврея — Карл Маркс. Тот самый, памятники которому бронзовыми пробками и сейчас высятся во многих местах нашей земли.
При взгляде на предметы мира мы, прежде всего, видим противоречия, которыми кишат их внешние, наиболее доступные познанию «слои». Чтобы проникнуть в глубину познаваемого предмета, необходимо эти противоречия преодолеть и дойти до уровня познания, на котором они растворяются в своем единстве. Для этого и были открыты законы диалектики, которые со времен Аристотеля и до Гегеля воспринимались исключительно, как законы работы ищущего истину разума, идущего от «оболочек» предмета к его «сердцевине».
Маркс совершил переворот в диалектике, по его выражению — «поставив ее с головы на ноги». Законы диалектики он утвердил, как законы бытия самих вещей, которые лишь усваиваются разумом. Против такого понимания диалектики возражал русский философ Николай Бердяев. По его словам, «в природе нет непрерывного столкновения частиц вещества друг с другом».
Так внешний, полный противоречий наружный слой понимания вещей переместился у Маркса в его внутреннюю основу. От познания Маркс требовал лишь хорошо видеть противоречия, наполняющие предметы, глубже которых, как будто, уже ничего нет и быть не может. Но все противоречия разворачиваются во времени, потому наблюдая за враждой его частей, можно предположить будущее состояние предмета и объяснить его прошлые. Эта способность метода давать правдоподобные прогнозы и привлекла к нему множество интеллектуалов.
Любимым объектом исследований для Маркса, конечно, было человеческое общество. Оно легко доступно наблюдению, его прошлое гораздо очевиднее, чем былое скал и морей. Мыслитель быстро обнаружил в нем уровень, в наибольшей степени богатый противоречиями, и принял его за основной. С его помощью можно понимать историю и строить догадки о будущем. Этот уровень марксистского познания общества — соответствует области материального производства, в которой происходит нескончаемая борьба труда и капитала, производственных средств и производственных отношений.
Развитие истории в «правильном» (т. е. соответствующем марксистским прогнозам) направлении, безусловно, не отказывается от помощи тех, кто осознал эту правильность. На помощь истории неслись лихие тачанки, поливая округу свистящим дождем, обрушивались железные клювы лихих сабель. Отряды атеистов с обезьяньей ловкостью взбирались на купола соборов и лишали их крестов…
Все, что можно познавать, очертили труды Карла Маркса. Шаги за границу этого философского квадрата означали падение в бездонную яму, ибо там не могло быть ничего, кроме пустоты…
Пустота сходна с темными водами. В царств темных скользнула туша так называемого «философского парохода», на котором по решению большевистского правительства из России был выслан цвет русской философии. Ведь русская мысль всегда была подобна острию, она направлялась в глубину вещей, а не поглаживала их поверхности, гадая по форме шероховатостей об их будущем. Теперь на русское неудержимое Богоискательства налагалась печать марксизма, запечатывающее сердцевину предметов, проникать в которую не следует, ибо ее, вроде как, и нет…
Пароход отваливал от причала Васильевского острова. Бородатые люди на его палубе бросали печальные взгляды в сторону берега, который делался все дальше и дальше. Отпечатки их следов стирались с родной земли вместе с их мыслями.
Тягостный пароходный гудок пронесся над тяжелой осенней водой. Возвышавшийся над причалом гипсовый Карл Маркс одобрительно кивнул головой, провожая тех, кто своими исканиями наносил ему большую обиду. На самом деле голова была неважно приделана, сказывались отсутствие средств у молодой советской республики и нереальная масштабность «плана монументальной пропаганды».
Но это ничего. Через десяток лет на месте почти развалившегося гипсового Маркса появился добротный бронзовый Карл Маркс. Голова его уже не болталась, и сам он походил на увесистую бронзовую пробку. Пробка прочно запирала Русь от понимания ее смысла. Советская Россия не поняла даже совершенного ею космического рывка, истинный смысл которого до сегодняшнего дня остался в тайне. Мышление на уровне производственных отношений надежно подготовило русских к наступлению цифровой эпохи, в которую все предметы, да и сам человек обратились в сгустки единиц, именуемых деньгами.
Прошло чуть более полувека, и бронзовый Маркс рухнул на землю, распался на свои составные части, потеряв руки, ноги и голову. Теперь он сам сделался товаром, провалившись в мир производственных отношений, который в свое время он столь скрупулезно изучал. Прогнозы сбылись, но совсем не так, как сбывались они в еще живой, а не бронзово-монументальной голове Маркса.
Сейчас часто слышатся слова о правоте Маркса в том или ином вопросе. Что же, это — истина, но все его успехи перевешивает огромная каменная неправота, стоившая русскому народу его будущего. Неправота в нахождении смысла предметов.
Английский пароходик отчаливал от пристани. Он был как будто капелькой морской мощи Великобритании, и потому его глаза-иллюминаторы гордо смотрели на оставляемый берег. На палубе, как всегда в часы отплытия, сновало множество морского люда. Их сторонился щегольски одетый молодой человек, по виду — городской франт, непонятно каким ветром занесенный в мир угольной пыли, скрежещущих машин и механизмов. Как бы не запачкать ему здесь свой дорогой костюм!
По этой причине он и не лез туда, где было грязно, больше времени проводя в своей удобной каюте. И мало кто из матросов, посмеивавшихся над городским бездельником, который от сухопутной скуки решил поискать скуку морскую, знал, что их пароходик вплывет в мировую историю именно благодаря нему, белоручке и городскому франту.
Горожанин пристальным взглядом всматривался в джунгли и саванны, озирал побережья, что-то собирал в мешочек и тащил на корабль. Его любимым предметом были челюсти разных зверей, и вскоре в его каюту стало страшно входить. Со всех сторон на вошедшего скалилось множество клыков. Ему само собой чудилось, будто его хотят порвать на кусочки и сжевать, обрызгав тесную каюту липкой кровью. Хоть все зубы вместе с челюстями и были мертвыми, но все равно было страшновато. Даже сам капитан заходил в каюту чудака с некоторой опаской, хоть и был насквозь просоленным морским волком.
Снова на родную сушу он ступил уже с объемистой кипой бумаг, старательно исписанных пером. «Происхождение видов», красовалось на самом первом листе название этого длиннющего труда. Уже через несколько дней каракули разбирались терпеливыми наборщиками типографии и выкладывались ими уже ровненькими свинцовыми буковками.
О чем же говорилось в труде этого франта с фамилией Дарвин? В ней говорилось о сути природы. Она изображалась вроде челюстей, которыми была полна его каюта, и которые теперь перекочевали к нему домой. Множество челюстей много тысячелетий грызли слабых, малоприспособленных к жизни, оставляя самых живучих. В этом и была работа природы, продукцией которой стала вся современная живность, от червячка до человека включительно. Под страхом челюстей отбора, видимых или не видимых, трепетало все живое, и, спасаясь, вынуждено было непрерывно совершенствоваться и усложняться, породив в конце концов и человека. Эта мысль разнеслась в разные стороны, громоздкие машины типографий того времени не успевали глотать бумагу и выплевывать новые и новые листы, на которых утверждалась одна и та же «истина». Многим она нравилась, как нравится все, что сливается с убеждениями, впитанными с самого детства, из рассказов пуританских отцов и матерей. Они вещали о том, что богатство есть знак предопределения к вечному блаженству, теперь оказалось, что оно еще является признаком биологического совершенства, что по сути было одним и тем же. Общество становилось сходным с дикой природой, в которой господствует отбор. Как приятно осознавать то, что твой мир устроен естественным образом, по образу и подобию природы, если ты стоишь на его вершине!
И никто не задумывался о том, что в дальних краях их любимец Дарвин был чужаком, и взирал на природу тех краев взглядом пришельца, выхватывающим лишь то, что он желает увидеть. Отыскав в живом мире дальних островов следы борьбы живых существ за выживание, и прихватив для своей коллекции еще какие-нибудь челюсти, Дарвин устремлялся к пароходу, который уже разводил пары. Вглядываться в сложнейшую жизнь растительного и животного миров, у него не находилось времени. Жажда движения к новым землям всегда брала верх, и Дарвин снова взирал с палубы на волны в ожидании появления нового берега, где он опять отыщет что-нибудь подходящее для подтверждения своих размышлений. И, конечно, добавит в свою коллекцию еще какие-нибудь челюсти.
На родной земле он видел лишь каменные фасады домов да пробивающуюся кое-где чахлую травку, разглядывать которую ему было некогда. Да и чего там разглядывать, травка как травка! В ней не найдешь костяных или окаменевших челюстей для своей коллекции…
Живя вдали от лесов и полей, Дарвин не видел того, что видит всякий лесничий или агроном — невероятной сложности жизни, множества взаимодействий живых существ, среди которых кроме вражды есть и дружба, и взаимопомощь, иногда доходящая и до самопожертвования, и просто жизнь по соседству. Этими бесчисленными, часто сокрытыми от человеческих глаз взаимосвязями и сильна природа, и их разрыв превращается в трагедию для всех живых существ. Негде развернуться здесь челюстям отбора, чтобы ненароком не уничтожить всю жизнь на выбранном кусочке пространства, а заодно и самих себя. Если отбор и торжествует где-то победу, то ее результатом чаще всего оказываются безжизненные пустыни, из которых исчезли все формы жизни кроме самых примитивных, вроде инфузорий или амеб.
Отделенный от прежнего мира континент, подобный отрубленной голове, начинал жить своей жизнью. Жизнь эта не произрастала, подобно дереву, из глубины каменистого прошлого, из жизней далеких предков. Она конструировалась, подобно механизму, который досужие умы уже вовсю сравнивали с часами. Потому инженер, с большой головой, размер которой подчеркнут аккуратным цилиндром, сделался главным героем спектакля под названием «новое сотворение мира».
Инженер Фредерик Тейлор вооружился карандашом, и делал первые наброски на бумажном листе. Работа его увлекала, и скоро перед ним высилась уже кипа листочков, белизна которых была истерзана карандашом. Изобретатель делал сейчас кое-что новенькое, он не просто соединял вместе шестерни, зубчатые колеса и валы, но он впихивал между ними и людей.
Соединение вместе железных деталей — давно знакомая инженерам, привычная работа. Но вот как соединить железо и человека — не сказано ни в одной инженерной книге, и Тейлор был первым. Он прекрасно понимал, как обработать, подточить где надо податливые железяки, но как подточить неподатливых людей?! Ясно, что их непокорность мгновенно сломает машину, и потому люди, которых он обозначал на листах бумаги, должны быть не такими, как он, создатель проекта. Из них должна быть вырвана их суть, их связь с образом и подобием Божьим, которая сокрыта не во внешнем облике, но в стремлении к созданию. У Фредерика отчаянно билось сердце, ведь ему предстояло вступить в соперничество с самим Создателем, использовав созданных по его образу и подобию всего лишь, как рабочий материал…
Фредерик выглянул в окошко своего кабинета. Обдавая улицу бензиновыми чихами, по булыжной мостовой катились первые автомобильчики. «Машина создана для человека. А я хочу переделать самого человека для машины. Получится что-то непонятное — человек для машины, машина — для человека… Нет, все понятно! Существуют разные люди, люди — А и люди — В. Первые предопределены, чтоб им служили машины со встроенными в них людьми — В. Вторые же предопределены, чтоб самим становиться частями машин. Чтобы быть материалом, для творчества людей — А. Что же, быть может, это даже и не хуже, чем предопределение к нищете при жизни и адскому пеклу после смерти»…
Мысль понравилась, и довольный Фредерик отворил окошко, впустив в кабинет струйку свежего воздуха. Ветерок повалил изумительной красоты картинку, на которой было нарисовано очень древнее и огромное здание, которого сейчас нет нигде в мире. В верхнем углу картинку дополняло сплетение трех предметов, видимо, применявшихся при сооружении этого строения — циркуля, молотка и линейки.
В очень давние времена каждый, кто прикасался к ремеслу, должен был со временем сделаться мастером. Каждое мгновение общение с материалом было для ученика еще одним шагом в небеса, а само ученичество было овладением ремесленными тайнами и приближением к полноте знаний. Так было и на той огромной стройке древнего мира, наполненной мастерами, подмастерьями и учениками. Все они принадлежали к ныне почти забытому народу — финикийцам, которые взялись воплотить в камень мечту легендарного иудейского царя Соломона, возвести храм во славу его Бога. За всем движением людей, драгоценных кедровых досок, разносортных камней и выкованных из металла узоров наблюдало строгое око великого мастера Адонирама. В то время, пока каждый из работников делал лишь какую-нибудь частичку работы, мысли Адонирама сотворили уже весь Храм, увидеть который пока не мог даже его заказчик, несмотря на его легендарную мудрость.
Один из подмастерьев был при нем — он наносил на бумагу то, что говорил ему великий мастер. Каждое мгновение он пытался предугадать следующую мысль мастера, которая отольется в распоряжение ему. Но это не выходило, и размышления мастера оставались для него тайной. Другой подмастерье по распоряжению мастера с циркулем в руках перемещался по огромной площадке в те ее уголки, куда указывал взгляд Адонирама, и делал там веленные замеры. Третий же подмастерье находился в числе сотен других, которые укладывали тяжеленные белые камни и аккуратно подгоняли их один к другому ударами молотков. Каждый из них был как будто мыслью Адонирама, но даже объединившись втроем, они не могли понять замысла. Чувствовалась какая-то тайна, которая была спрятана в самом Адонираме, и которую он никогда не раскроет. Вот строительство уже подходит к завершению, но никто из подмастерьев и учеников так и не узнал, как строить такие вот храмы. Кто-то полагал, что Храм должен быть единственным, потому знание о его постройке навсегда скроется в глубинах мыслей создателя, Адонирама.
Но трех подмастерьев охватила жажда познать всю полноту знаний о постройке, и они жадно всматривались в великого мастера, ожидая, что он хотя бы нечаянной гримасой выронит хоть крупицу того, что ведает он, но не ведают они. Но тщетно, лицо Адонирама оставалось по-прежнему каменным, как материал, из которого шла постройка. Лишь глаза его жадно взирали на почти возведенное сооружение. И подмастерья чувствовали, что вот-вот Храм будет готов, и они покинут эти земли, так и не познав главного, для чего сюда и прибыли из далеких земель.
Вот уже работы близятся к завершению, и три раздосадованные души не находят себе места. И один из подмастерьев вцепляется в свой угольник, второй — в циркуль, а третий — в молоточек — клевец. Вот Адонирам отправляется в очередной обход постройки, чтоб лично убедиться, что известковый раствор застыл и нерушимо сцепил квадратные камни. Он прикасается к новым стенам, которые суть его окаменевшие мысли, и не чует трех приближающихся к нему теней. Они тоже были его мыслями, вернее — их покорными носителями. И вот три металлических предмета обрушиваются на голову, таившую в себе нераскрытые тайны. Удар угольником, удар циркулем и удар молотком. Бездыханное тело Адонирама сползает по сотворенной его мыслями стене. Подмастерья спешно закапывают остывающего мертвеца в каменистую землю, из которой он восстанет, когда в Конце времен к нему прикоснется ветка акации…
Тейлор любил эту легенду. Несколько раз она являлась ему даже во сне, где он был то подмастерьем, то Адонирамом, и получалось, будто он убивал самого себя. Легенду много раз повторяли в ложе, в которую он входил с самых ранних своих сознательных лет (в нее его привел отец). И сейчас Фредерик по-настоящему ощутил себя Адонирамом, до которого уже дотронулась веточка акации, и который более не собирается падать под тяжестью угольника, циркуля и молотка. Теперь он перекроит былых подмастерьев в теплокровные части механизма.
Тейлор рассмотрел набросок своей удивительной машины, которую сам тут же назвал конвейером. Это слово пока еще ничего не значило, просто — передатчик, и все. Но уже через несколько лет для множества людей слово «конвейер» сделается символом проклятья и несчастной доли…
«Все очень просто. Надо любое дело разбить на простейший набор операций, и поручить каждую из них людям, обученным лишь ее выполнению. Один из них, например, будет сверлить отверстия, другой — ввинчивать болты. Единственным их объединителем, по существу — истинным творцом вещей сделается машина, конвейер!», делал он доклад через месяц после того дня, когда черновые наброски оформились в аккуратные чертежи и машинописные страницы с текстом. Особенно много внимания в них уделялось производительности труда в пересчете на одного работника. Например, таковая у рабочего — сверлителя дырок в производстве колес оказывалась в 100 раз большей, чем у мастера, творящего целое колесо. Эта новость вызвала настоящие рукоплескания собравшейся на конференцию элиты «людей — А». Ведь теперь увеличится и производительность их заводов, вырастут их доходы, которые суть — пропуск в небесное царство…
Тысячи конвейеров принялись выплевывать масс-продукцию, одинаковую и бездушную, быстро ломающуюся, проклятую теми, чьи руки прикасались к ней, чтоб сверлить дырки, вкручивать болты и гайки и т. д. Эти проклятия застывают между волокон ткани, среди молекул металла и волокон древесины, отбирая у вещей прежнюю способность творить добро…
Доктор Фрейд держал на своем письменном столе маленький электрический фонарик. Техническая новинка, интересная штуковина и просто дань моде. Согласитесь, человек такого уровня, как знаменитый доктор Фрейд мог позволить себе что-то такое, этакое. Доктор просто обожал зажигать свою игрушку, когда в кабинет заползал ночной мрак. Тогда он водил световым пятнышком из угла в угол, высвечивая шероховатости стенки. Вдруг пятнышко света застывало, выхватив из темноты маленький столик, где лежал болт, на который была навинчена гайка. Эти изделия предназначались вовсе не для слесарного дела, ведь выполнены они были из драгоценной платины. Просто их блеск необычайно веселил доктора Фрейда, напоминая ему о том вечере, когда он породил идею, сделавшую его известным на весь мир.
Тогда все было почти так же — темная комната, только вместо фонарика на столе полыхала свеча. И пятно ее трепетного света выхватило из мрака гайку и болт. Самые простые, не платиновые, очевидно потерянные мастерами, установившими карниз для занавесок. Тут же в сознании еще тогда молодого доктора что-то сработало, и ему представилось, что комната — это потемки человеческой души, а болт и гайка — сокровенный их смысл, ускользающий от дневного, заполненного светом взгляда, для которого они — просто брошенные, даже, можно сказать, мусорные предметы. Они отлично видны именно в таком вот вечернем, пятнистом свете, когда вокруг царит таинственный мрак.
Фрейду не пришлось много фантазировать, чтоб сопоставить болт и гайку с соответствующими мужскими и женскими органами. Но вот чтобы свести к гайке, навинченной на болт, все многообразие человеческих мыслей, потрудиться пришлось изрядно. Иногда требовались сложные многоступенчатые рассуждения, подобные лестнице, но ведущей не наверх, а все к тем же болту и гайке, главным железным символам полового акта.
Разумеется, сам изобретатель болта и гайки, тоже мыслил о половом акте. Только его мысли были сокрыты в его подсознании и невидны для него самого. Но доктор Фрейд отыскал их главный смысл при помощи настоящего фонарика в темной комнате. И сам Фрейд сделался фонариком, и принялся отыскивать эти болты и гайки во всем, что его окружало, даже в неживых предметах, а о людях уже и говорить нечего.
О каждом человеке доктор ведал как будто больше, чем тот знал сам о себе, и это заставлял Фрейда буквально колыхаться под натиском волн гордости за самого себя. Впрочем, в этих волнах он тоже находил символ полового акта, уж очень они были похожи на чувство оргазма. Тяжело жить в мире, который ты считаешь познанным во все его стороны, в котором все тайны кажутся просто бутафорскими театральными замками, ибо они уже наперед давным-давно открыты. Это обратило последние годы жизни профессора в тяжкую скуку, глядя на которую даже Генриху Гиммлеру расхотелось его уничтожать, хотя тот и числился в списке смертельных врагов Национал-социализма. Нет, убивать мыслителя, и так пронзившего себя ядовитой стрелой своей же мысли, уже ни к чему. Пускай играет со своим фонариком и темной комнатой, только за океаном, поражая своей тоской обитающий там и без того тоскливый, враждебный народ…
Каждый предмет — суть символ, познать истинное значение которого можно, только прорываясь сквозь внешние слои его смыслов. Несомненно, что сокрытый в глубине каждого предмета истинный смысл связывает его бытие с центром бытия, он и означает душу предмета.
Учения, захватывающие внешние слои смыслов всегда оказываются неполноценны в своей недостаточности. Их идеи всегда ограничены. Но ужасно, если их создатели наделены значительной гордыней, заставляющей их утверждать об абсолютности своего познания предмета. В таком случае их учение закрывает путь познания истинного смысла, лишает предмет его души.
Как же нам определить тот смысловой уровень, на котором раскрывается душа предмета? Это очень просто, ибо центр бытия связан со всеми уголками бытия сотворенного через Любовь, и только она может быть сердцевиной всех смыслов. Учения, отказывающиеся от познания истинного смысла предметов, Любовь отрицают.
Марксизм отрекся от любви к своей земле и своему народу, дарвинизм упразднил любовь к земным тварям, тейлоризм закрыл любовь творца к создаваемому им творению, фрейдизм напал на любовь мужчины и женщины. Идеальный современный человек, несомненно, продукт всех этих и еще многих других учений. Выходит, множеству мыслителей пришлось поломать себе голову, чтоб в конечном итоге сотворить человекоподобный сгусток денег, вернее — отстраненных цифр, которым это существо, по сути, и является. Дальнейшее его познание по большому счету — бессмысленно, на очереди решение вопроса о лишении человеческого существа остатков «лишнего», что в нем еще осталось и окончательном переходе к цифровой форме существования.
Незападные народы, включая и наш, приняли отраву этих учений лишь за то, что она была завернута в заморскую упаковку «прогрессивных» идей. Потому мы выпили ее не глядя, как всегда потребляли все «не наше». А потом впитывание яда в прежде здоровый организм Руси и привело к дню сегодняшнему. Русский человек под действием отравы проклял Любовь, но после этого он все равно не смог переродиться в идеал современности, в цифровой сгусток. И потому он проклял самого себя, и теперь упорно шагает по пути, который ведет его к гибели, стяжает на себя все новые и новые страдания. Как будто он теперь специально ищет на свою голову самую неправедную власть, на тело — боль и суровую нищету, на душу — пьянящее зелье.
Единственным условием спасения русского народа будет вырывание ядовитых жал чужих идей, цепко вонзенных в его плоть. Надеюсь, что этот мой труд станет первым шагом к нашему очищению.
Но что искал Запад, кроме денежных цифр, как же ему удалось породить то, что называется техникой, и есть ли сущностные различия между русской и западной техникой?!
Перпетуум мобиле
Человеческое тело такое нежное. Кожа — тонка, легко рвется, обнажая красное исподнее. Косточки — хрупки, легко трещат и разламываются. Разделать человечка на части — несложно, механические усилия требуются минимальные.
Все это так очевидно, когда наблюдаешь за восстанием машин. Для их стальных лап человеческое тело не прочнее, чем простая вода. Все усилия человечьих мускулов — не более, чем беспомощное дрожания беззащитной медузы. Правда есть еще этот, как его… Разум. Но тут не поможет и он, ибо на проверку оказался делом не таким уж и хитрым, и человек на свою беду сумел наделить им и свои творения. Бессмысленная и беспощадная железная армия ползет по Земле, обращая своих творцов в кровавые лепешки…
Конечно, в кино обязательно отыщется умник, естественный интеллект которого превзойдет искусственный разум машин, и «победа будет за нами». Но она, увы, ничего не решит. Ведь и после победы в этой войне люди не смогут обходиться без машин, а, значит, те обязательно восстанут снова. Что же, вновь понадобится умник, которого может и не оказаться…
А как хорошо все когда-то начиналось! Скрупулезный мастер-умелец собирал в своей мастерской винтики и шестеренки, мастерил какую-то штуку, понятную лишь ему и ученикам. У него получалось что-то интересное, движущееся как будто само по себе. В ком-то самодвижущиеся колесики (или огромные колесища) порождали страх, в ком-то восхищение. Кто-то шарахался от мастера, шепча «колдун», кто-то окидывал его взглядом, пропитанным уважением.
В каждом уголке Европы с XVI века обязательно имелась механическая мастерская, где что-то мастерили. Иногда из мастерской показывалось что-то дельное, тут же с радостью подхватываемое людьми для своих повседневных надобностей. Например — кремниевое ружье или часы. Но часто труд мастера оставался тайной для его соседей. А если какой-нибудь смельчак и отваживался заглянуть к нему в мастерскую, то не видел в ней ничего, кроме каких-то малопонятных железных деталей.
Потеряв Иерусалим, не добившись успеха в Крестовых походах, Европа принялась искать иные пути к Богу. Одну, небольшую ее часть, стараниями мрачного старика Кальвина охватил дух богатства, то есть — дух цифры. Количество богатства стало означать избранность к Спасению, и эта идея рванулась во все стороны, постепенно добравшись до Американского континента, откуда в настоящее времени стремится навязаться всему миру.
Некоторые мыслители видят в этой, родившейся от закрытых ворот Иерусалима цивилизации источник прогресса, который и сотворил нынешний мир. Но я позволю себе с таким мнением не согласиться. Мог ли человек кальвинистской этики, то есть — цифровой человек творить что-либо кроме цифр, которые для него были символом самого Всевышнего? А ведь прогресс — это цепочка технических изобретений, внедрению которых, быть может, и способствует цифровое мышление. Но не созданию. Нет, кроме Европы кальвинистской была и другая Европа, частично католическая, частично — лютеранская. Эта Европа избрала иной путь искания Центра мироздания — через понимание Его законов и их воплощение в рукотворных устройствах.
Над чем же трудились многочисленные механики, не вылезавшие из своих мастерских, но и не выносившие из них ничего, пригодного для повседневной жизни? Они силились слить все законы Мироздания в один волшебный предмет, который означал бы сам Центр миров. Ибо являл бы в мир вечное движение.
Слезящийся глаз астронома, прижатый к оптической трубе, сквозь которую проходит свет дальних звезд. Мудрец устал, он то и дело трет свой воспаленный глаз, но не в силах оторваться от ночного труда. Когда отрываться?! Скоро придет слепящий рассвет, а на будущую ноченьку небо может затянуть облаками. А, может, будет туман, или на город нападут враги, затянув округу хлопьями порохового дыма. Мало ли что может быть! Может, и не будет другой ночи, старенького мудреца сломит, например, тяжкий недуг.
Мудрец отрывается от зрительной трубы, берется за перо, и размашистыми буквами пишет еще одну строчку на хрустящем листе пергамента. Еще один небесный закон, который он перенес на Землю. Рано или поздно мысли мудреца разлетятся по норам мастерских, и переложатся под руками многочисленных мастеров в новое сложение деталей, через которое они опять-таки будут отыскивать вечное движение. Тайны жизни звезд переводились в тайны зубчатых колесиков, которые так похожи на звезды!
Вечный двигатель не получался. Может, небесные законы ускользали от глаз астрономов, прятались в невидимых ледяных облаках и в космической пучине? Или ни к кому из работящих умельцев не сходила небесная благодать, а одной ловкости ума и рук для такого дела, конечно же, ничтожно мало.
Но небесные законы, попадая в сознание мудрецов, порождали все новые и новые мысли. Много нового излил свету полноватый француз Рене Декарт, описывавший законами механики и Небеса и человека. В его умозрительных построениях душа означала тот же самый вечный двигатель, который приводит в движение тело.
Если законы механики лежат в основе самого сокровенного, то их можно смело проецировать на все без исключения стороны жизни. Например, на общество, которое будет идеальным, если будет в точности соответствовать этим законам.
Прекрасный город Солнца, на стенах которого начертаны формулы, отражающие законы механики. Его жители не видят ничего кроме них, и потому преданы им до самозабвения, четко и последовательно выполняя предписанные им задачи. Город-машина, работающий на саму себя — вот европейский образ тщательно рассчитанного, и потому истинного счастья.
Но для его создания необходимо полное знание всех механических законов, а оно никак не давалось алчущему сознанию европейцев. Ведь не выходил из-под рук мастеров желанный перпетум мобиле, который означал бы божественную печать, положенную на всю историю Европы. Значит, и город-Солнце, если и будет построен, то окажется все равно не вечен, ведь не удастся сплавить в него все законы мироздания. И слабый, недоделанный город, неизбежно даст трещину.
Зато из-под рук мастеров выходило множество других вещей, несомненно, полезных для разных людей. Часы и ружья, пушки, водяные и паровые машины.
Каждый из этих предметов, воплощавший в себе часть механических законов, но не их полноту, был, по большому счету, свидетельством неудачи создателя. Еще один путь привел в тупик, еще одна цепочка мыслей оборвалась, выставив в конце не желанный вечный двигатель, а всего-навсего дымный паровик. Потому интерес создателя к своему творению зачастую таял, едва оно оказывалось за дверями мастерской.
Зато «отходами» поиска перпетум мобиле живо интересовались цивилизационные «соседи», искавшие Бога не в символах, но в цифрах. Горе мастеров, неудавшиеся вечные двигатели, тут же получали от них клеймо товара, после чего им открывалась широкая дорога для удовлетворения людских потребностей и добычи желанных денежных единиц. Так и рождался миф о том, что техника создается лишь для удовлетворения насущных потребностей человека, для достижения им сытой и комфортной жизни. Разумеется, такие слова не могли принадлежать родным отцам технических новшеств, скорее они принадлежат злым торговцам, торгующим чужими детьми.
Сами же мастера, позабыв о своих детищах, брались за дальнейшую работу, снова складывая детали в поиске вечного движения. Впереди многих из них ждала смерть в печальной нищете. Но их потомки, памятуя о горькой родительской доле, постепенно проникались чужой мыслью о том, что всякий плод их сознания — всего лишь товар, и отворачивались от заветного перпетум мобиле. Отсюда — измельчание современных изобретателей, бесконечно совершенствующих одно и то же изобретение, доставшееся им в наследство от прежних времен. Как бы то ни было, но в механике человеку так и не довелось придумать что-нибудь более сложное, чем механические часы и паровоз…
Сделавшись «служанкой человечества», техника заняла в жизни западного человека то место, которое в иных краях и в иные времена занимали люди четвертого сословия. То есть место раба, шудры. Нет ничего унизительнее, чем посвящение своей жизни обслуживанию чужих, часто низменных и, как правило, бесполезных потребностей. Тем более что замечено, что человеческие потребности по мере их удовлетворения не снижаются, а только лишь растут. Этот закон, кстати, и не дает возникнуть городу-Солнцу, в котором, по определению, удовлетворены все потребности его обитателей. Появление все более изощренных потребностей призывает к рождению уже не просто технику, но технику сознательную. Сознание же техники, сконструированное по образу и подобию человеческого, неизбежно приведет ее к восстанию.
Впрочем, и без фантастического восстания машин современное западное понимание техники способно привести цивилизацию, ее породившую, к краху. Ибо непрерывно растущее царство машин со все возрастающей скоростью исчерпывает из земного тела не возобновляемые им ресурсы, наполняя пространство людского обитания многочисленными отходами своей жизнедеятельности. Наверное, такой прозаический финал настанет раньше, чем человек умудриться вложить искру своего сознания в железную машинную плоть.
Потому надо задуматься о другом пути развития техники, вернее — об ином понимании машины и ее места в человеческой жизни.
Русский человек попал к европейским механикам как ученик. Дело ученика — внимательно слушать, не задавая лишних вопросов. А учитель может многое рассказать о секретах своего ремесла, но при этом упустить самое главное — его причину. Она кажется сама собой разумеющейся, она сокрыта скорее не на страницах ученых книг, но в душе мастера. Потому и не узнал о ней один помор, шокировавший европейских учителей своей невероятной силищей и могучей фигурой, а земляков — гладко выбритым лицом и напудренным париком. Звали помора Михаил Васильевич Ломоносов. Он и принес на Русь знание механики.
Так и отправилась русская механика своим путем. Конечно, русским механикам был ведом перпетум мобиле, но принимался он ими не как заветная цель, но как средство. Средство, которое даст долгое движение в пространстве, сквозь которое суждено добираться к заветной цели, к самому центру Бытия. Для русских перпетум мобиле не сделался самоцелью, вечным движением на месте.
Там, где Ока неспешно вливает свои воды в царственную Волгу, стояла неприметная бревенчатая избушка. Из нее доносился размеренный лязг железа, что говорило о кропотливом труде, свершаемом сейчас в ее недрах. Из-под рук мастера Кулибина выходил вечный двигатель. Установленный на крылатом аппарате, он должен был поднять его в небеса. Эта работа была сплавом смысла его жизни, из которой вышли и часы, дивившие самого Государя, и фейерверки, потешавшие столичных особ, и первый прожектор, который сослужит службу для русских войск. Соорудил он и макет большого однопролетного моста, построить который так и не довелось — движимый своим озарением Иван Петрович бросил престижную службу в Академии Наук, чтоб теперь запереться в этой своей мастерской.
Но работа оказалась длиннее жизни, и в день похорон удивительного русского механика аппарат, предназначенный для вечного полета, остался недоделанным. И доделать это творение было уже некому, ни один умудренный жизнью человек в округе не смог даже сообразить, на что оно пригодно. Потому мужики, наводившие уборку в опустевшей избушке, недолго думая, утопили непонятную штуку в Волге. Музеев в русской глубинке в ту пору не было.
Но путь русской механики продолжился. Хоть и не родилось на Руси вечного двигателя, но в одном из русских провинциальных городков родилась на свет металлическая стрела, летящая сквозь небо. Позже, выросшая, она вырвалась в самый космос, где живет вечное движение, к сокрытому Центру миров. Потому что душа русского народа — движение в поиске Бога, и он сам по себе есть вечный двигатель…
Как видим, русская и западная техника — суть разные явления. Ибо разными путями шло познание законов природы в двух соседних цивилизациях. Предположим же ход мыслей ученых, приведших к гениальным открытиям нашей науки.
Концепция русской мысли
Домашняя лаборатория наполняла квартиру химическими ароматами, иногда даже приятными, но чаще — едкими и весьма гадкими. Про их вредность для организма ничего сказать было нельзя — хоть наука химия уже и появилась на свет, но польза ее плодов для человеческого тела была неясна. Хотя, сказать по совести, сам отец семейства часто мучился угрызениями совести, что травит своих домочадцев. Но сделать ничего не мог, химия была такой же частью его самого, как лаборатория — частью дома, и ничего исключить было нельзя.
Пройдет много лет, и химические лаборатории окажутся сокрытыми в унылых стенах различных НИИ, куда химики будут приходить на работу к 9 часам и уходить в 17. Защита от различных вредностей в них, конечно, будет предусмотрена куда лучше, чем в домашней лаборатории. Только… Больше не будет уже таких химиков, как были прежде…
Лаборатория для «нехимического» человека была настоящим клубком тайн. Хозяин лаборатории поддерживал в гостях такое представление о своем мире. «Европейские алхимики гнались за славой, потому так и не нашли философского камня. Они продали его за земную славу. Но мы, русские алхимики, за славой никогда не гонялись, потому философский камень ляжет кому-нибудь из нас в руки!» — любил говорить он.
Что-то булькало, переливалось, испарялось, кристаллизовалось или только меняло цвет. Пылали спиртовки, ученики толкли и перетирали в ступках какие-то порошки. В добровольных помощниках недостатка не было. По всему Университету шла молва, что только у Бутлерова можно научиться химическому искусству так, как не снилось студентам хваленой Сорбонны с ее седыми алхимическими школами. Работа шла день и ночь, и даже когда учитель уходил, кто-нибудь из учеников продолжал трудиться в лаборатории.
Вещества вступали в реакции, образуя десятки новых веществ, которые еще предстояло подробно изучить и описать. Но как происходило их взаимодействие, как складывалась таинственная внутренняя их структура, оставалась тайной.
У Бутлерова было много бумаг, на которых там и сям виднелись жирные отпечатки пальцев разных европейских ученых. Они объехали всю Европу, побывали во множестве лабораторий, стены многих из которых еще хранили в себе частицы копоти от очагов алхимиков. Каждый из ученых дописывал что-то свое, быть может, приближаясь к истине, но так ее и не отыскав. Теперь они попали на самый край пространства, обозначенного географами Европой. Дальше им было ехать некуда. Конечно, и в Индии и в Китае и в Японии есть много ученых людей, но вряд ли они разберут каракули европейских слов и понятных лишь европейцам формул. Здесь же, в России, есть человек, который поймет всю премудрость дальних стран. Но обмыслит ее он иначе, ибо его мысль не выползает из узких клеточек европейских земель, но летит над степным простором.
Европейцы жгли все, происхождение чего было связано с чем-то живым, растущим и бегающим. Жгли нефть, жгли уголь, жгли высушенные растения, жгли сухое мясо, жгли очищенные вещества. А выделившееся из пламени печей тщательно собирали и изучали. И выходило, что все живое состоит всего-навсего из нескольких волшебных элементов — углерода, водорода, кислорода и азота. Всего остального оказывалось ничтожно мало. Больше всего было углерода и водорода, это можно было легко определить по образовавшемуся углекислому газу и водяным парам. Значит, в этих простых элементах есть что-то загадочное, превращающее их в частицы даже живой плоти. В кирпичики, из которых складывается дом, который заселяется душой…
Подсчитав количество углекислого газа и воды, можно было составить формулу. И формулы выходили жуткими, с неимоверным количеством цифр — С12Н26, С32Н64О2. Никаких знаний о внутреннем устройстве, определяющим будущее поведение веществ, их дружбу и вражду, любовь и ненависть к другим веществам и элементам, эти нагромождения символов и цифр не давали. Еще были подсчеты энергии, которая получалась при сжигании, и это тоже были цифры, вернее — цифровые горы. Наука погрязла в цифрах, как телега в осенней степной дороге, когда новый каждый оборот колеса собирает на него еще больше чернозема, и намертво приковывает его к землице…
Имена ученых были сплошь громкими, авторитетными. Они грозно выглядывали из заглавий ученых статей, будто говорили «если у меня ничего не вышло, то не выйдет уже ни у кого, и на этом — точка!» Глядя на имена, можно было представить этих серьезных людей, в одиночестве, когда никто их не видит, досадливо рвущими свои волосы, дергающими себя за усы и бороды, болезненно бьющими кулаками о равнодушные стены. Каждый из них стяжал на себя сколько-то славы, перед ними почтительно кланялись студенты университетов, особенно — германских. Но они осознавали, что слава их не велика, ибо главного дела они так и не свершили, потому вся известность, окружающая их имена, смоется едкой струей времени сразу же после их смерти. Или чуть-чуть позже…
Но что раздумывать про них? Плоды их трудов уже оказались в далеком городе Казань, где лес обнимает степь, а степь — лес. И шуршавшие бумаги перебирали руки русского профессора, о котором в Европе не все и знали. Но никакая старательность, никакая скрупулезность в изучении чужих трудов все одно не могли дать ответа на главный из вопросов. Ибо его в них и не было. Здесь требовалось что-то другое, пришедшее из иного мира…
«Углерод как-то связывает вокруг себя другие атомы углерода, водород, а также кислород, азот, иногда — серу, но как?!» — раздумывал Александр Михайлович вслед за заморскими учеными.
Европейская наука, подобно корове, щипала траву фактов, накапливая их все больше и больше. 100 опытов, 1000, 10000. По мнению одного английского умника с гастрономической фамилией Бекон, они должны были сложиться в гипотезы, а те, в свою очередь — в стройную, красивую, большую теорию. Его последователи развивали эту мысль, прибавляя к ней законы древнегреческой логики и Аристотелевой диалектики. Но ничего не выходило, и новые формулы, имевшие уже умопомрачительные цифры, никак не приближали науку к искомому, всеохватывающему. Потому вскоре начались разговоры о кризисе органической химии, и все меньше немецких и французских (а тем более — английских) отцов советовали сыновьям связывать с ней свою жизнь.
Александр Михайлович пил чай в своем кабинете и смотрел на широкую волжскую степь, которая была прекрасно видна в его широченное окошко — он специально купил домик на самой окраине Казани. Его работой был синтез новых веществ, а в этих краях в далеком прошлом произошел великий синтез двух начал, давших рождение новой Руси. Те начала были хорошо известны — степное, стремящееся к поиску на просторах земной глади и лесное, рвущееся своим поиском в вышину, к Небесам. Сложившись, эти два пути образовали крест, который, наверное — главный символ Земли русской…
Чуть в стороне от дома стояла церковь, и ее кресты блестели в лучах заходящего Солнца. «Христа распяли на кресте… И душа каждого человека связана с Господом… В короткое время земной жизни душа несет свое тело все равно, что крест!» — неожиданно подумал профессор.
Вместе с последним отблеском заходившего солнца его голову… Нет, не голову, скорее — сердце, пронзила великолепная догадка. Где-то в самой основе жизни тоже должен быть крошечный крестик, вернее — она должна из таких крестиков состоять! Он — ее сердцевина, которая окружена множеством свойств, как самая маленькая матрешечка окружена матрешками большими (профессор очень любил эту интересную русскую игрушку).
Бутлеров протянул руку в стол и извлек свои бумаги. Взялся за перо. Принялся выводить колонки цифр, которые были теперь не господами, как у ученых мужей из закатных стран, но слугами. Ведь Александр Михайлович знал, что ищет. Он искал присутствие Бога в органической материи. То есть той материи, которая могла сделаться домиком для души.
Приборов, позволяющих видеть химические связи, в те давние годы быть не могло. Работа шла вслепую, через одни только расчеты, которые косвенно подтверждались опытами. Никогда еще так не бурлило, кипело, клокотало в лаборатории Бутлерова, как в те дни, и множество запахов, приятных и не очень, густым клубком окутывало его дом. Кого-то из прохожих это пугало, и он сторонился странного дома. Кого-то наоборот — привлекало, и он спешил к дому Бутлерова, чтобы вдохнуть в себя, «как пахнет ученость». Может, кто-то даже надеялся и сам поумнеть после этого…
Открытие Александра Михайловича потрясло весь мир. Его теория говорила, что каждый атом углерода имеет четыре связи, которыми он берет либо атомы водорода, либо другие углеродные атомы со своими связями, либо отдает две связи кислороду. Так же может присоединять и кислород, и серу, и еще многие-многие элементы, но связей этих всегда будет четыре, ибо углеродный атом — все равно, что крошечный, невидимый глазами крестик.
Теория породила настоящий взрыв органической химии. Каждый день стали синтезировать сотни, а позднее — и тысячи новых веществ. Теперь ведь был найден заветный ключик к направленному, осмысленному их синтезу. Писались все новые и новые труды о том, как направлять реакции в нужную сторону, как проще и быстрее выходить на синтез тех или иных веществ, оставляя минимум ненужных побочных продуктов. За дело взялись инженеры, они принялись проектировать все более сложные промышленные установки, позволяющие производить новые вещества тоннами, десятками, сотнями, тысячами тонн. Засуетились и торговцы — у них появилась отличная возможность торговать тем, чем до них еще никто не торговал, и осваивать новые, пока еще бездонные рынки, открывавшиеся то тут, то там.
Вскоре, размахивая как дирижерской палочкой, денежными потоками, торговцы стали управлять химиками, хоть сами не имели о химии и малейшего представления, для них каждое новое вещество было лишь свежим товаром, с которого требовалось как можно быстрее снимать маржу. Деньги застывали и в новых химических заводах, наполнявших рынки потоками товара, когда тот делался привычным, и прибыль требовалось брать уже с помощью эффекта больших масс производства.
Началась война, и в один из ее дней солдаты одной из противоборствующих сторон проснулись от небывалой тишины. Ни гула артиллерийской канонады, ни привычного свиста пулеметных пуль, ни лязга винтовочных затворов. Неужели войне наступил конец? Неужели мир? Надо выйти из блиндажей и окопов, осмотреться… Не верится что-то… И все-таки так хочется мира! Чтоб завтра быть дома. Обнять и расцеловать родных, смыть с себя фронтовых блох и вшей, одеться в легкую одежду и заснуть в любимой теплой комнате…
В воздухе запахло чем-то непонятным. Ученым. Горло сдавило, перед глазами завертелись круги, у кого-то изо рта хлынула кровь. Неужели и это тоже — война?
Бежать, спасаться! Но куда? Накаты блиндажей против нежданной напасти — бессильны. А смерть уже повсюду, уже там и сям лежат остывающие тела, на коже которых нет ни единой царапины…
Химических атак было немного. Но с тех пор и в без того нелегкую солдатскую амуницию входит до боли знакомый всем предмет — противогаз. Как правило — самая бесполезная из всех вещей, предназначенных для войны. Ее смысл состоит только в пресечении у противника самих мыслей про возможность химической атаки…
Едкий дым, извергаемый из множества труб химических производств, фонтаны ядовитых жидкостей, стекающие в реки. Зловещие пятна высохших на корню лесов, мерзкие выброшенные полиэтиленовые пакеты, подобно медузам прилипающие к рукам и ногам. Ядовитый дымок свалок, больше чем на три четверти набитых использованной пластмассой, у которой ничтожен срок полезного применения, но зато вечен срок жизни, для которой не страшны ни вода, ни лед, ни разлагающие бактерии. Именно продукты химического производства сделали потребление по-настоящему массовым, и такими же массовыми сделали они и потоки отходов. Материал, порожденный ими из-за легкости потери своих форм, сделался бесполезен для обработки руками мастеров, но зато стал идеален для поточных линий с набором штампов и прессов…
Раздумывал ли о таком мире Александр Михайлович Бутлеров, давший ему основу? Разумеется — нет, ведь он, отыскивая присутствие Бога в недрах органической материи, нашел ее сердцевину, и вывел химическую науку из кризиса, в котором она оказалась по вине западной мысли. И не его вина, что та же западная мысль, подхватив большую теорию, опять разбила ее на множество мелких островков применения, управляла которым уже не наука, но финансовый капитал со своим законом бесконечного роста. Отыскивая все новые и новые источники для роста, он вынужден непрерывно «пришпоривать» и производство, и само потребление. Так западная мысль снова пришла к кризису. Но на этот раз она привела к нему не отдельную науку, но весь мир.
Разумеется, Бутлеров был не единственным ученым, выводившим науку из кризиса. Такими были и математик Н. Лобачевский, и химик Д. Менделеев, и биолог Ю. Долгушин. Последний наименее известен, потому о нем следует сказать подробнее. Он создал теорию, рассматривающую молекулу ДНК, как биологическую антенну, принимающую электромагнитное излучение. Эта теория выводит биологическую науку из тупика, в который ее ввела «цифровая» генетика, рассматривающая организмы как простые носители генетического кода. Таковы плоды русского познания, не «гуляющего» по поверхности вещей, а сразу ныряющего в их сердцевину, которая ни что иное, как символ Божественного присутствия, соединяющий землю с Небесами.
Русские ученые редко находили применение плодам своего поиска на русской земле. Ведь их масштабности могут соответствовать только такие же масштабные проекты, например — космический. Потому русские достижения так часто оказываются на чужих землях, где, подчиняясь законам, порожденным чужими умами, в конце концов, невольно становятся инструментами для создания нового кризиса. Выводить же из этого кризиса весь мир (т. к. западная мысль настаивает на роли «локомотива мирового развития»), несомненно, придется опять-таки русской мысли. По-другому — нельзя. В этом, вероятно, и состоит призвание русского народа, русских умов.
В эпоху Русского Средневековья была одна легенда, очень любимая новгородским митрополитом Геннадием, который был духовником царя Ивана Третьего. Согласно ей русские остаются последним праведным народом, удерживающим мир от апокалипсиса. Обращаясь к вопросам научного познания, мы находим неожиданное подтверждение этой мысли. И видим, что расправляясь с русским народом, Запад и его пособнике на русской земле, по сути, совершают даже не преступление, но самоубийство. Ведь кризисы — это закономерный продукт западного мышления, на каждом своем шагу утопающего в цифрах и потому теряющего смысл. Причем само мышление западного человека не способно находить из этих кризисов выход, ибо при каждой подобной попытке оно опять-таки зарывается в цифрах. Потому убивая того, кто мыслит иначе, Запад на самом деле убивает и самого себя…
Чтоб выйти из гибельной ситуации современного мира, надо совершить поистине шаг вперед. Прежде всего — шаг идейный, в нашем сознании. Но для начала попробуем перечислить требования к национальной идее, исходящие не столько от разума, сколько от сердца.
Требования к национальной идее
Главная особенность русского народа, несомненно, состоит в том, что его бытие неразрывно связано со служением Идее. Вырвать из нашего народа Идею — все равно, что вырвать из живого человека сердце. Это и случилось в сегодняшнем дне, и беспомощное тело русского народа трепещется в судорогах, отмахиваясь слепыми бессильными руками неизвестно от чего. Новое сердце в русскую грудь вложить еще можно, но как бы оно не оказалось больным, заранее обреченным на скорую гибель! Обретение такой идеи лишь продлит наши трагические предсмертные муки, от которых лучше избавиться как можно быстрее.
Но самое лучшее — это обрести здоровую Идею, перебрасывающую мост из дня сегодняшнего в день завтрашний. Но для этого надо сперва знать хоть что-нибудь о том, что мы мечтаем обрести. Потому следует заранее разработать требования к рождающейся идее, очертить то пустое место русской жизни, которое она должна занять. В своем скромном труде я постарался это сделать, решившись бросить вызов тщательно скрываемой смертельной пустоте русских сердец. Вот те требования к Национальной идее, которые я выделил из самой русской жизни от былых дней нашей земли до дня сегодняшнего:
Шаг вперед
К окончанию шестнадцатого века Русь выглянула в степь и увидела бескрайнее поле, из-за края которого на рассвете появляется солнце, и за краем которого оно исчезает. Увидевшему степь человеку могло показаться, что если долго мчаться по степи, то зеленая дорога суши перейдет в синюю дорогу небес, и всадник поднимется к небу. Для русичей степь не была тем, чем она являлась коренным ее народам — привычным родным домом. Но не сделалась она и враждебным пространством несмотря даже на то, что в те времена кишмя кишела множеством злых кочевых народов. Большое пространство сделалось для русичей еще одним путем Богоискательства.
На степных просторах русичи породили особый народ — казаков, отличающийся от тех, кто остался жить в лесах севера своим стремлением к краю земли. И, поколение за поколением, от одной крепости-острога к другому, теряя людей от болезней и битв со злыми племенами, порождая новых людей от женитьб на женщинах этих племен, казаки-русичи шли вперед. Несмотря на то, что Иван Московитин добрел-таки до края, его последователи продолжали искать дорогу в Небеса, отправляясь в земли, лежащие к северу от его пути.
Позже пространства, открытые казаками, были более-менее освоены, стали поставлять большое количество меха и золота. А позже, когда таежные дебри огласились гудками паровозов, из них пошли также древесина, железо, медь и еще много-много всего ценного, полезного. Осевшие казаки сделались сердцевиной, основой населения этих земель. Присоединение Сибири изменило всю русскую жизнь, ведь ее обширные земли контролировались уже не романовским крепостным, но традиционным общинным правом. На этих землях крестьяне избавлялись от опостылевшей барщины, ревнители древнего благочестия — от гонений, в них почти не проникали романовские культурные эксперименты по превращению Руси в эрзац-Европу. Можно сказать, что в сибирские земли переместилась самобытная, доромановская Русь.
Но главная цель тяжкого пути достигнута не была. Потомки казаков взирали на небо с той же беспомощностью, как и жители лесных краев русского центра, какими были и их далекие-предалекие предки. И русским людям остались поиски иного пути Богоискательства.
В те же годы, когда нога Ивана Московитина оросилась водами Тихого Океана в другой части мира, в его закатной стороне, скрипело перо. Перо принадлежало Томасу Кампанелле, а творимый им труд носил красивое название «Город Солнца». В этом труде автор проектировал законченное общество абсолютного счастья. Его расчеты были поразительно точны, Кампанелла старательно высчитывал расстояния между постройками, форму самих построек, скрупулезно рассчитывал обязательный распорядок дня обитателей этого выдуманного мира. Творимый «проект общества счастья» учитывал множество тонкостей и нюансов. Достаточно было его реализовать — и несчастных как будто бы не осталось. Для того, чтобы создать страну счастья вроде бы достаточно перечислить все несчастия, которые существуют в современном мире, а потом, тщательно напрягая логическое (левое) полушарие мозга придумать, как от них избавиться. И это все!
Позднее Запад породил еще великое множество утопистов, превзошедших Кампанеллу в деле умозрительного наделения людей счастьем. В конце концов Западному миру, отплывшему еще дальше в сторону заката, посчастливилось найти и подходящую землю для строительства своего Города Солнца. Но… Современные США и Канада, да и страны Латинской Америки никак не походят на свершение вожделенной мечты. Слишком уж быстротечно, молниеносно ощущение земного счастья, чтобы опираясь на него можно было соорудить какое-нибудь общество. Да и сам миг счастья нельзя «законсервировать», продлить его более чем оно возможно. В погоне за «растягиванием» мгновения своего счастья люди рано или поздно начинают творить несчастья для окружающих или для самих себя (как например — химическое «счастье» наркомании).
После долгих поисков Русь, наконец, набрела на новое пространство поиска Господа. Вернее, русские умы смогли соединить в себе две прежде враждебные вещи — технику и Небо.
Когда-то в Средних Веках техника несла свой исходный смысл — она показывала связь человека с Творцом через его способность в уменьшенном виде воспроизводить целостное Бытие. Каждое техническое изобретение тех времен обязательно имело скрытый смысл и символизировало какое-либо проявление Воли Божьей. Ветряные и водяные мельницы, часы, акведуки — вот технические достижения тех времен.
Но с распространением в Европе протестантства кальвинистского толка техника оторвалась от своей изначальной роли и из цели превратилась в средство. Теперь она служила уже исключительно умножению материальных богатств, по количеству которых владельцы первых машин и механизмов оценивали посмертный путь своей души. Сами же машины уже не несли никакого символического значения, их значение стало измеряться исключительно количеством монет, которое они стоили, и которое они могли принести.
Одним из путей умножения богатств, а, значит, нахождения своего предопределения для западных протестантов стала война с целью извлечения дополнительных прибылей из завоеванных стран. И новым путем, по которому шагнула техника, сделалось оружие. Страны, не желавшие становиться средством нахождения чужого предопределения, вынуждены были заимствовать у своих вероятных врагов технику, изначально лишенную даже того количественного значения, которое она имела для протестантов. Именно в таком виде и получила Русь тело машинной цивилизации — в отчужденном от русской культуры и русской жизни, обездушенном, воинственно-оружейном.
Русская душа постепенно наполняла холодную технику своим смыслом. Возникали ремесленные школы (например — знаменитые тульские оружейники), создавались и уникальные технические новшества, зачастую предвосхищавшие свое время (в России были созданы множество артиллерийских орудий, не имевших аналогов в мире, первая подводная лодка, первый трактор и т. д.). Но общий смысл техники был русскому человеку непонятен, и ясность в нем смогло принести только ХХ столетие.
В ХХ веке развитие техники дошло до того, что сделало возможным полет в сторону святая святых — Небес.
Стремление к небесам неотделимо от русского народа. Изобретатели рукотворных крыльев были едва ли не в каждой русской деревне. Перекрестившись, они пытались воспарить на своих крыльях с самого высокого места своей деревушки, чаще всего — с колокольни. Молящий взор в далекое небо, взмах хлипких крыльев, частое биение сердца, сливающееся с Иисусовой молитвой, режущий нутро поток холодного воздуха… Чаще всего мертвое тело вместе с поломанными крыльями падало к основанию колокольни. Но никому неведомо, что дальше случалось со всем остальным, что не есть тело и лишено его тяжести. Среди множества мистических русских сект была даже община летунов, в которой полет с высоты был смыслом всей жизни, и следовал он после длительного духовного очищения. Сказывают, что кое-кто из летунов все-таки воспарил ввысь вместе с тяжким телом, которое, оказавшись под самым небом, чудесно утратило свою низвергающую тяжесть…
На самолете Александра Федоровича Можайского русское Богоискательство и русская техника наконец встретились. У русского народа появилось новое пространство, в которое он сделал шаг так же, как когда-то древние русичи впервые шагнули в бескрайнее поле. Дальнейший путь мог вести только ввысь. В Калуге творил странный мыслитель Циолковский, изобретавший невозвратные космические корабли, на которых человек должен был вознестись в Небеса вместе со своим телом.
Тогда же возникло учение, вошедшее в историю как русский Космизм, созданное Николаем Федоровым. Несмотря на свое название, оно было не совсем русским, ибо в его основе лежала не идея Богоискательства, а идея ницшеанского сверхчеловека, покоряющего мертвый космос и расширяющего самого себя до размеров Вселенной путем ее постепенного заселения. Так западная мысль причудливо скрестилась с русской, породив это своеобразное учения «Богоискательства без Бога». Впрочем, эта идея была известна только лишь узкому кругу интеллектуалов, хотя ее влияние на жизнь Советского Союза времен И. Сталина, безусловно, прослеживается. Наверное, это отклонение русской мысли было бы преодолено, если бы соперниками на идейном поле Руси были бы только русское Богоискательство и русский Космизм Николая Федорова. Но у всего «космического» направления русской мысли был могущественный соперник, конечно, в очередной раз — «импортный».
Что же в то время говорили страны Запада? В одной из них пришел на сумеречный закатный свет очередной мыслитель — Карл Маркс, мыслящий все о том же, о грядущем обществе полного счастья. В отличие от своих предшественников, он уже не пытался измерять шагами будущую «страну счастья», да и вообще он не стремился к ее живописному описанию. Вместо этого он предпочел сосредоточиться на доказательствах, что эта сторона появится-таки на белом свете. Самое счастье он, как и его предшественники, определял сугубо количественно — как сумму удовлетворенных потребностей, о которых можно было помыслить в то еще весьма скромное время. Так же количественно он рассматривал труд, и мог приблизительно рассчитать условия, при которых он сотворит-таки чаемый «Город Солнца». Все, что не вписывалось в категории количества, например — мысли и чаяния жителей самого «Счастливого Града», если он когда-нибудь все же будет построен, мыслитель беспощадно отсекал…
Это учение взгромоздилось на русскую землю, закрыло собой русское небо, заставляя видеть во всех больших проектах (в том числе космических) лишь один смысл — утилитарный. Крупнейший в истории проект освоения космоса проходил всего лишь как одно из народнохозяйственных и оборонных направлений, и никогда не объявлялся основной задачей русского народа. Хотя успехи, надо сказать, были достигнуты немалые, и космическое направление фактически сделалось основным в научно-технической и хозяйственной жизни страны. У всех русских людей космос вызывал симпатию, ибо связывался с добродушно-мужественным лицом героя с древнеславянским именем Юрий. Его голову венчал космический шлем, сильно напоминающий шлемы русских витязей. А еще были ракеты, похожие на русские колокольни и мигающая возле Полярной Звезды новая звездочка — первый искусственным спутником Земли.
Одним словом, все шло как надо, и требовалось лишь изменить идеологию общества, отбросив идею построения чего-то окончательного, законченного, да еще и в численно измеренный период. Новое пространство Богоискательства было широко раскрыто, и надо было идти в него, повторяя путь казаков-первопроходцев.
Но сторонники идеи «общества законченного счастья» вмешались и на сей раз. Теперь они уже не мерили шагами «города-солнца», и не рассчитывали вероятности их появления в ближайшем будущем. Они просто объявили уже существующий Запад территорией построенного счастья и предложили перенести его на русскую землю. Иные метафизические, философские и вообще какие-нибудь вопросы их уже не волновали. На вопрос о том, как выглядит чужеземное счастье, они отвечали вопросом же о потребностях собеседника, после чего они с жаром рассказывали о том, как эти потребности удовлетворяются в закатных странах…
Увы, сейчас можно вживую убедиться, что законченного счастья на Земле нет. Ни у нас, ни где-то еще в мире. Исчерпав свою фантазию насчет его построения, построив идеальный «Город Солнца» по всем расчетам, Запад убедился, что этот город лишен своего смысла — счастья. Но иных рецептов построения счастливых обществ, кроме как последовательного удовлетворения мыслимых потребностей, у Запада нет. Теперь всем сделалось ясно, что человеческие потребности способны расти, они безграничны, и в процессе роста они лишь более и более извращаются, принимают чудовищные формы. Можно, конечно, совершенствовать свой «Сантаун» дальше, вносить новые расчеты, изобретать способы автоматического удовлетворения вообще всех вероятных потребностей, прежде чем они возникнут. Но к чему это, если жизнь уже показала, что удовлетворение даже всей блажи все одно не принесет счастья? Доказательства тому можно найти не только в политике или экономике (вроде кривых Энгеля), но даже в физиологии. Последняя открыла связь счастья с имеющимися в нервных клетках рецепторами, воспринимающими внутренние, синтезированные организмом опиаты. Как и у других рецепторов, их чувствительность резко снижается при чрезмерном количестве действующих на них веществ, т. е. опиатов. Вместе с потерей чувствительности рецепторов, пропадает и счастье. Его, конечно, можно вернуть, если увеличить дозу опиатов, ввести их извне, т. е. употребить наркотик, но чувствительность упадет еще ниже, и счастье снова исчезнет…
К началу XXI века в мире возникла-таки страна, превращенная в своеобразную «лабораторию» счастья, где удовлетворение любых потребностей доведено до предела. Страна эта — Нидерланды. Как и следовало бы ожидать, в этой стране самый высокий уровень самоубийств, депрессий, наркомании и в то же время один из самых низких уровней рождаемости.
Некогда всеми хваленая западная техника теперь утратила всякий смысл, и ныне уже не служит даже протестантскому «гаданию по богатству». Она включена в удовлетворение бесконечно мельчающих потребностей, и ее нынешний символ — не танк, не паровоз, и не космический корабль, а начиненная электроникой морщинистая резиновая женщина-старуха. Единственное, что теперь ожидает человек Запада от своей техники — это пресловутого «бунта машин», который сотрет с лица Земли предавшего ее человека.
На Западе еще жива философия, но ныне она уже не намывает «островов Утопий». Теперь она — сгусток уныния, верхушкой которого стал Мишель Фуко с концепцией «исчезновения человека», который превращается в «подобную сну сумму антропологических знаний». Одним словом, современный Запад — кастрюля, закрытая серой крышкой, из которой нет хода в Небо, и все, что в ней еще осталось будет кипеть в собственном соку до тех пор, пока окончательно не остынет…
Русским повезло меньше всех. Мы влезли все в ту же кастрюлю и накрылись той же самой серой крышкой, но попали лишь на самый ее край. Туда где еще нет кастрюльной глубины, но где крышка уже больно давит всей своей массой. Вместо западного пустого счастья нам досталась лишь свинячья зависть к нему, а от нее — и друг к другу, к ближнему. Зависть, переходящая в свирепую ненависть, в неистовство, в готовность бить всех подряд. Нас старательно подталкивают пальчиками под крышку этой кастрюли, говоря о том, что иного пути, кроме как смотреть на одуревшие от «счастья» жителей проклятого «Сантауна» у нас по большому счету и нет. Тот, кому принадлежат эти пальцы, несомненно, жесточайший враг русского народа, и пока он существует, о спасении нечего и помышлять!
Но если мы все же глянем за пределы этих цепких кривых пальцев, что же мы увидим? Нам, конечно, откроется множество удивительных народов, не похожих ни на нас, ни на обитателей кастрюли. Это — знаменитый Восток, от Японии до Мавритании, которому призывало следовать такое великое множество русских мыслителей! Только никто ни разу не откликнулся на их призывы, потому бессмысленно бросать их вновь. Всякому ясно, что приманки, предлагаемые Западом, всегда были слаще, чем, например, обретение Дао или хатха-йога. И для русского человека — тоже.
Идти за Востоком бесполезно и потому, что он хоть и принял пришедшую из чужих земель технику, но по сей день не раскрыл ее смысла. Он принимает нагромождение машин ни то в качестве подарка, ни то как трофей, но в любом случае как нечто чужое, что еще предстоит осмыслить. Мы же смысл техники давно поняли, в этом и есть наше преимущество и перед ищущим Востоком и перед одуревшим Западом.
Чтобы найти наш путь, перейдем от языка понятий к языку образов. Вот перед нами обжора, проглатывающий яства, запивающий их вином и обнимающий любовниц. Рядом с ним восседает нищий, который жадными глазами залезает обжоре в рот и жаждет иметь то же, что он, но… Никогда этого не получит. А чуть поодаль восседает погруженный в странствование по мирам йогин. Кем среди них быть русскому? Однозначно, что обжорой он стать во-первых не может (прежде всего не допустит сам обжора), да и никакого смысла в этом нет, ибо сам гедонист не знает, что же он станет делать, когда насытится. Кроме того, что отдохнуть, отрыгнуть и насыщаться вновь, ему ничего не остается. Быть нищим… Увы, такие мы сейчас и есть, потому обсуждать эту личность смысла не имеет.
Сложнее с йогином, наверное он и в самом деле поднимается по мирам, как по ступенькам… Но, увы, усевшийся рядом с ним русский человек получит лишь затекшие ноги и, возможно, чувство некоторого приобщения к какой-то экзотике, смысл которой он вряд ли когда-нибудь поймет. Не той традиции мы люди, а традиции складываются тысячелетиями. Даже если русский долго и последовательно станет проникаться восточной мудростью, как например Рерих, он все равно придет к чему-то другому, уже не совсем восточному, как и пришел Рерих…
Но есть еще один путь. Путь странника, проходящего и мимо обжоры с любовницами и завидующим нищим, и мимо йогина, и шагающего дальше. Русского человека, как известно, всегда тянуло в дорогу, не случайно любимыми народными персонажами сделались странник, отставной солдат да казак. Потому единственный русский путь — это сам путь, дорога, не строительство счастливой «конечной точки», а дальнейшие хоженые версты, до самых Небес, до самого Бога. Только нет более на Земле нехоженых дорог и тропинок, и путь потому нам один — в Небеса.
К началу XXI века русский ученый Поляков, вслед за казаками вышедшей в степь Руси, вслед за выведшим Русь в Небо Можайским, открыл новый неизведанный простор — 11-мерное пространство, каждая частица которого есть проявление таинственных колебаний сверхструн. Сверхструны, кстати, согласно этой же теории сходятся в одной начальной точке, откуда и идут колебания, сотворяющие все наши миры.
По некоторым расчетам, произведенным русскими астрономами, в космосе имеются места, связывающие все пространство, и позволяющие проходить по нему, не будучи стиснутыми сдавившими наш мир четырьмя измерениями. Разумеется, это только лишь начало, это только взгляд на начало длинной-предлинной дороги. Остается лишь гадать, какой станет Русь, едва она только занесет ногу для первого шага, но ясно, что она сделается другой, нежели сейчас. Совсем другой.
Русское Богоискательство очередной раз встретилось с русской техникой, и перед нами снова открылся простор, куда больший, чем казачья Сибирь, или видимые синие Небеса. Отчего же мы делаем сейчас то, чего не делали наши предки — жмемся, озираемся по сторонам, не молимся, дрожим, и страшимся сделать шаг вперед?!
Facies hipocratica
Великое смотрится подчас не великим, если смотреть на него со слишком близкого расстояния. И в реанимационной палате Кремлевской больницы ничего не напоминало о величии момента. Опутанное проводами дряхлое тело, писк кардиографа, суетливые доктора, хрустящие лекарственные ампулы.
— Facies hipocratica, — сказал один из докторов, заглянув в лицо пациенту. Означает это сочетание слов — лицо умирающего.
— Да, не жилец, — по-простому ответил коллега.
Момент был велик, но будничность обстановки безнадежно размывала все его величие. То, что бывший «жилец» был Генеральным Секретарем ЦК КПСС, маршалом Советского Союза Леонидом Ильичем Брежневым лишь заставляло докторов с большим артистизмом играть спектакль под названием «реанимация». Ни одно из их действий уже не имело смысла. Развалившись в мягком кресле у окошка палаты, дремал академик Чазов — его участия спектакль больше не требовал.
Глаза Леонида Ильича прояснились. Говорят, такое бывает, когда при последней вспышке жизненного пламени за одно мгновение перед глазами пролетают все прожитые годы. Долгие и счастливые, или — недолгие и несчастные. Возможно, по ту сторону прояснившихся, как луна в морозную ночь, глаз что-то и пронеслось со скоростью, неведомой для тех, кто ни разу не умирал. Но уста пациента остались плотно сомкнуты. Да и если бы они и открылись, то все равно едва ли смогли извергнуть из себя что-то более связанное, чем привычные даже для детей советской страны «сиськи-мясиськи».
— На его век хватило, — сказал доктор, который был постарше. Ему посчастливилось быть возле самого главного при эпохальном моменте, но никакого удовольствия от этого он не испытывал.
— А на наш — хватит?! — спросил неизвестно у кого доктор помоложе. Радости от эпохальности момента он тоже не чувствовал.
Вопрос, не требующий ответа, ибо отвечать — некому. Если бы случилось чудо, и Леонид Ильич ожил, он бы тоже не ответил на него.
За дверью палаты, поблескивая рубинами в платиновых серьгах, рыдала Галина Леонидовна. Даром предвидения она, конечно, не обладала, но смогла все-таки почувствовать собственное будущее чем-то вроде черного мешка. Предчувствие не обмануло — грядущие годы загнали ее в палату психбольницы…
Доктор задвинул веки пациенту. Совершил последнее действие, которое от него требовалось. Дальше — дело уже не его профессии.
В Кремлевском Полку начались усиленные занятие шагистикой, в которой и без них преуспевали его бойцы. Но для похоронного марша требовалось шагать еще лучше. Политбюро ЦК КПСС собирало комиссию по похоронам. Кремлевские могильщики копали у Кремлевской стены яму. Электрики прицепляли к фонарным столбам и проводам флаги с черными лентами. Бледный лоб Генерального Секретаря терял тепло, а заострившееся лицо сохраняло на себе печать великого незнания, которое могло бы сделаться девизом его правления. Как для одной из китайских императорских династий — «Великое Знание».
Коммунизм построен целиком и полностью. Но — не окончательно.
Коммунизм построен целиком и окончательно. Но — не полностью.
Коммунизм построен полностью и окончательно. Но — не целиком…
«Наша цель — коммунизм!» — вещала грязная, обгаженная голубями вывеска на фасаде Магнитогорского Комбината. «Слава советскому народу — строителю коммунизма!» — отвечал ей плакат на Киевском Радиозаводе. «Нас к торжеству коммунизма ведет…» — пело госрадио в 6 и в 0 часов.
Черт возьми, коммунизм на дворе, или его там нет? Если нет, то каким он должен быть? Как узнать, когда он все-таки будет, что это — он?! Что там сказано по этому вопросу у Автора?! Ничего?! Совсем ничего?! И он давно мертв, у него не спросить, не уточнить. А людей, сравнимых с ним по уму, похоже, в стране и нет… Тем более, здесь, похоже, нужен человек и поумнее Карла Маркса, а такого нет и подавно. Не может быть, это — по определению…
Посмотрим из годов, скажем так, 20-х. Разумеется, XX века. Тогда — конечно построен! Электрификация, химизация, даже радиофикация — давным-давно сделаны. И кроме них много такого, до чего в 20-е годы и не додуматься было… Что до власти, то кто скажет, что она — не советская, пусть бросит первый камень. Да, знаменитая формула дедушки Ленина «Коммунизм = советская власть плюс электрификация всей страны» и выполнена, и перевыполнена, и пере-перевыполнена…
Философ Александр Зиновьев доказал, что коммунизм — уже есть, и есть он давно. Но… От того не легче. Ведь коммунизм, по мнению Зиновьева, вообще не надо строить, он — был всегда. Он заложен в саму человеческую природу и представляет из себя набор привычек, связанных с жизнью в обществе. Вроде принципа «взять больше, отдать — меньше». Увы, привычки эти в основном — нехорошие, потому с ними обществу всегда приходится бороться разными способами, включая создание идеологий, в том числе — и коммунистической… Все — с ног на голову, сплошной парадокс, и ничего обнадеживающего!
Потому лучше все-таки считать коммунизм недостроенным. Так все недостатки можно назвать — временными, а их, увы, все больше и больше. Как же достраивать этот недостроенный коммунизм?
Достроим его заводами, которые будут выпускать то, чего в стране больше всего не хватает. Автомобили, например, или ширпотреб. Построим автозавод возле священных Жигулевских гор, где по одному из преданий канул на дно град Китеж. Станем делать на нем легковые автомобили, которых народу так не хватает. Разумеется, технологию возьмем за границей, уже проверенную — времени на пробы и ошибки больше нет. Еще один завод, для грузовиков, построим на Каме. И еще — много заводов для всякой бытовой всячины…
Теперь не хватает людей, чтоб на этих заводах работать! Сколько не говори о «едином советском народе», а обращаться со сложной техникой кроме славян все равно никто не умеет! И учиться не хочет… Тришкин кафтан! Можно новые технологии создавать, где людей надо на порядок — меньше, и на старые заводы их устанавливать. Но… Не получается. Уже пор другим причинам, о которых — дальше.
Если посмотреть на Советский Союз тех времен откуда-нибудь издалека или сверху, то видно, что страна уперлась в невидимый, но непролазный тупик. Причем — не только экономической своей частью. В тупик встала и культура, и вообще вся творческая мысль. Никто из руководства страны и ее народа тупика этого не видел, потому не мог и предположить пути выхода. Все его только лишь чувствовали, но это — не помогало.
Говоря языком социологии, в стране наступило Парето-равновесное состояние. Что это такое? В истории весьма часто бывает, что для объяснения какой-то вполне житейской вещи, только поставленной на более высокий уровень, требуется вмешательство авторитетного ученого. Иначе то, что понятно любому едоку за обеденным столом, останется тайной для того, кто думает о будущем всего народа.
На примере Парето-равновесие можно объяснить примерно так. Компания из трех человек купила бутылку водки и банку тушенки. На вторую банку и бутылку денег нет ни у каждого в отдельности, ни у всех троих в складчину. В результате каждый из участников застолья может съесть и выпить больше других, только лишь объев и обпив своих товарищей.
Точно так же и СССР не мог улучшить жизнь своих людей, за исключением того случая, когда жизнь одних людей улучшится за счет ухудшения жизни других. Энергия общества, не находя себе выхода в созидании, грозилась выплеснуться на поддержку сторонников именно этого направления улучшения бытия, которыми были все диссиденты. Никто, конечно, не сомневался, что ему доведется попасть именно в группу «улучшаемых», а, ни в коем случае, не «ухудшаемых». Разумеется, придумать такой вариант будущего могли небольшие умы. Но ничего иного никто не предлагал, а энергия народа вполне может быть потрачена и на всеобщее самоубийство, если больше тратить ее не на что.
В этом и есть главная из опасностей любого общественного застоя. Потому ошибкой Карла Маркса было видеть будущий конец развития общества, когда все противоречия окажутся — решенными, и которое он назвал коммунизмом. Следующий логический шаг вслед за наступлением коммунизма — самоубийство общества и начало истории по новому кругу. К слову, в эту же ошибку впадает и множество современных, более мелких, личностей, принимающих «стабильность» за великое благо.
Но вернемся к основной теме. Где же все-таки мог находиться тот тупик, удар о который расколол самую могучую цивилизацию, и который, несмотря на прошедшие с тех пор долгие годы, никто так и не разглядел?!
Если не видишь главного ни в одной из четырех сторон света — потрудись посмотреть вверх! Так человек поступал всегда, когда не находил ответа ни справа, ни слева, ни спереди, ни сзади. Формы обращения бывали разными — оракулы, пророки, шаманы, волхвы, юродивые, ученые. Но суть их оставалась одной и той же.
Душа русского человека всегда была тесно связана с Небом. А с конца XIX века русские двинулись в Небеса не только душой, но и телом. Первые Небеса дались быстро — к середине XX века воздушные полеты сделались частью жизни. На самолеты уже не глядели, задрав глаза к небу. Частушка со словами: «Как на Киевском вокзале кто-то крикнул «Ероплан!» Все носы к небу задрали, а я свистнул чемодан» в 1950 году уж точно не могла родиться! И пилотом теперь мог быть не только далекий герой плакатов, но и обычный «сосед дядя Вася». Штурм Небес продолжился, и вот уже проложена дорога на Вторые Небеса, в ближний космос.
К 80-м годам XX века и ближний космос сделался вполне обыденным. Космонавты еще не встали в один ряд с пилотами воздушных кораблей, но истинно космические ликования времен Юрия Гагарина уже прошли. В ближнем космосе свершались, конечно, достижения, но уже не эпохальные, а, скорее — технологические. Причем уровень вопросов, которые решали космические опыты, все более и более мельчал. От планетоходов, выходов в открытый космос и создания космических станций к испытаниям отдельных технических устройств и узкоцелевым экспериментам.
Не могло остаться сомнений, что следующее, Третье Небо, небо далеких звезд, закрыто от человека не только при существующих технологиях, но и вообще — при существующем понимании мира. А для достижения следующего уровня миропонимания требуется революция буквально во всех областях науки — и фундаментальной, и прикладной. Также и во всех областях жизни, включая образование, культуру, искусство, само собой — хозяйственную деятельность.
Ведь полет даже к ближайшей из звезд при существующих кислородно-керосиновых ракетных двигателях, несущих человека по привычному трехмерному пространству, занял бы тысячелетия. Не спасли бы и термоядерные двигатели (которые предстояло еще создавать, что тоже было весьма сложно). Полет с их применением вместо тысячелетий требовал бы, предположим, столетий. Но и они все равно не соизмеримы с коротким человеческим веком!
При взятии Третьих Небес так легко вопрос было уже не решить. Был необходим переход к пониманию многомерного пространства и открытию законов движения уже в нем. А это — революция, многократно превосходящая знаменитую революцию конца XIX — начала XX века, которая породила авиацию и заложила начало ближней космонавтике. Такие изменения не могут затронуть какой-то отдельной выделенной для них области, им обязательно потребуется жизнь во всей ее полноте. Каждое новое достижение будет применяться во многих областях повседневной, земной жизни. Такая обкатка сможет выявить их слабые и сильные стороны, задать новые вопросы и потребовать новых ответов, открывая следующий уровень научного творчества. Сколько таких достижений потребуется сделать и будет сделано? Тысячи? Нет, вероятнее — миллионы, сотни миллионов…
Это требовалось, а что же имелось в наличии?!
Краса и гордость плановой экономики, Госплан, захлебывался в миллионах показателей по различным предприятиям и отраслям. Ему приходилось год от года героически не справляться с планированием производства унитазов и сосисок, макарон и туалетной бумаги. Такое планирование всего и вся имело смысл несколько десятилетий назад, когда была надежда на мобилизацию в случае войны всей централизованной экономики, по варианту выпуска мыловаренными фабриками взрывчатки, а бутылочными заводами — гранат. Но новое поколение войн такой возможности уже не оставляло, воевать все равно пришлось бы тем, что заготовлено в мирное время.
Тем не менее Госплан продолжал нормировать производство колбасы и спичек, и сил для решения вопросов более высокого порядка у него просто не оставалось. Не справлялся и с этими. При том, что все промышленные предприятия могут давать лишь положительные результаты своей работы (ну, в крайнем случае — нулевые). А в науке и научном производстве отрицательный результат, как известно — тоже результат…
Быть может, кремлевским дедам в таком положении планирования и виделся главный столп социализма. Но, скорее, просто не находилось управленческих умов, способных что-то менять. Знаменитая Косыгинская реформа привела лишь к еще большей централизации, окончательно лишив Госплан возможности планировать что-то более сложное, чем поддержание имеющегося технологического уровня. В производство не внедрялось даже то, что было давно создано и доведено до состояния технологии.
Материальное производство сделалось больным местом, и, как всякий очаг болезни, отвлекло на себя силы общества. Искусство теперь тоже крутилось вокруг него, более не создавая фантазий и не преодолевая горизонтов видимого мира. Отвлекая на себя творческие силы общества, оно блокировало его развитие.
Было еще одно обстоятельство, из-за которого «кремлевские старцы» боялись научной революции. Она грозила еще одной бедой — революцией социальной. Так уже случилось в начале ХХ века. Ведь прорывы в науке — это неизбежный подъем наиболее способных, талантливых людей. Чтоб оставаться над ними начальником, надо не уступать им в своих способностях, в частности — к освоению новых способов управления. Это удалось, в частности, Александру Третьему и Сталину, но такого успеха никто не гарантировал Брежневу и его окружению. Вернее, все говорило как раз о большей вероятности обратного.
Естественно, ни Брежнев, ни иные руководители страны не задумывались о том, что и отсутствие научной революции вовсе не исключает революции социальной. Правда, при этом она будет иметь иной смысл, иную логику и иное направление. Но она будет столь же неизбежна, ибо огромная свободная энергия общества жадно отыскивает себе выход.
Но было и самое главное обстоятельство, не позволявшее Советскому Союзу перейти на новый уровень и приступить к штурму ТРЕТЬЕГО НЕБА. Это обстоятельство — главное.
Всякая жертва требует для себя — цели. Чем больше жертва — тем величественнее должна быть ЦЕЛЬ. Пресловутый коммунизм ею быть уже не мог. В 20-е — мог, но не в 80-е.
Согласно коммунистической доктрине Штурм Небес оставался ни то одной из ее частей, не самой главной, ни то — просто соседом, которому благодаря историческому совпадению довелось оказаться с ней рядом. Допустим, такое соседство было полезным, оно сделало успехи строя наиболее высокими, наиболее заметными, но… Коммунизм все-таки был сам по себе, а космический путь — сам.
Единственной попыткой сделать эту идею самостоятельной, даже главенствующей, было создание Николаем Федоровым учения Русского Космизма, также именовавшегося учением Общего Дела. Идея эта, конечно, в чем-то шла вразрез с русской традицией из-за принятого ее автором материализма, который был так моден в начале ХХ века. Но основная идея была самая что ни на есть русская — стремление к охвату в своих объятиях всей Вселенной.
Что же, несмотря даже на содержавшийся в этом учении материализм, всю советскую историю оно находилось где-то на обочине идеологической жизни. Ну, может, профессора марксизма-ленинизма знали о нем, да и все. К 80-м годам учение было окончательно забыто.
Если же отбросить внесенный Николаем Федоровым материализм (который в 80-х годах уже всех только лишь раздражал) и вернуть Учение к своей первозданной чистоте…
Стремление к Небесам — закономерное народное продолжение ВЕРЫ. Просто русская вера столь сильна, что ей не уместиться под каменными стенами храмов. Любовь к Богу, столь сильная, чтобы прорвать рамки общественного института, именуемого религией, зовет людей в Небеса. Именно ее сила вырвала людей и в Первое Небо, и во Второе Небо, и теперь зовет — в Третье…
Русский Космизм Федорова по своей сути — та же любовь, но только запутавшаяся в петлях материализма, некогда столь модного. Что отнюдь ничего не изменяет, ведь очистить идею от материи много проще, чем — наоборот, материю от ее идеи. Федоров звал людей объять своим разумом всю мертвую материю Вселенной, заселив ее живыми людьми. Но, когда человек обоймет Вселенную самим собой, конечно — не столько разумом, сколько — духом, ему, быть может, откроется и самое ее Начало…
Штурм Небес, конечно, изменяет и людей. Живущие одной целью, они становятся братьями и сестрами. Для таких людей дрязги распределения-перераспределения делаются слишком мелочными, низкими, чтоб занимать их жизнь. Потому и отношения между ними в обществе будут иными. Быть может, такое общество и будет — коммунизмом…
Штурм Небес во многом подобен средневековому алхимическому Деланию. Создавая Философский Камень в реторте, алхимик искал Начало Мира в своей душе. И венчание Дела, светлый камень, знаменовал Его обретение. Космический путь — суть тот же поиск, только не для немногочисленных алхимиков, но для всего народа, и даже — для многих народов…
В 1980-е годы не нашлось человека, сказавшую эту очевидную из всей русской истории вещь. Разумеется, очередники к кремлевским могильщикам, осознавали, что коммунизм, за который они боролись всю свою жизнь, вот-вот плачевно закончится. «Ну и шут с ним, на наш век хватило — и ладно! Пусть молодежь строит, что сама захочет, хоть капитализм, хоть троцкизм, хоть анархизм, хоть черта в ступе!»
Цинично? А как еще рассуждать, когда ни былой ясности ума, ни сил все одно — не вернуть?! Ну, можно пожалеть, что не погиб в той войне, сделавшейся уже далекой-далекой, когда коммунизм бурлил своей молодостью. Если бы это что-то меняло…
Тем временем диссиденты-либералы все громче заявляли, что знают, как накормить и напоить народ, заполнить прилавки сардинами и пельменями. Для этого всего-то надо соорудить систему распределения такую, как на Западе, что проще простого. А кроме полных прилавков что еще надо для русских людишек, да и для всех человечков Советского Союза?! Или что, здесь люди не имеют ротового и заднепроходного отверстий, как на Западе?!
Ну а другие диссиденты проклинали коммунистов за порушенные деревни да старинные малые города, по которым прокатился каток индустриализации. Как все восстановить, чтоб было «как прежде» никто из них, конечно, не знал. Но, чтоб отомстить за это ненавистным коммунистам они готовы были идти на союз хоть с самим чертом, роль которого играли, разумеется, либералы. Никто даже не раздумывал, чего с коммунистами-то бороться, если для них и так ямы у Кремля роют! Только смерть их не отменит застой, для которого на этот раз смена власти будет не помехой, а отличной поддержкой.
И ныне энергия общества распылилась на борьбу отдельных индивидуумов за лучшее место среди всеобщего распределения и перераспределения того, что уже создано людьми или природой. Но единственно возможный результат этой борьбы — понимание ее тщетности. Скорее бы понимание этого сделалось всеобщим!
Последним «даром», оставленным кремлевскими мертвецами стала система нефтяных и газовых трубопроводов. Робким примирительным мизинцем она протянулась к западным границам страны. Так Советский Союз просил прощение за свое «отступничество со столбовой дороги прогресса». В западном понимании прогресса, разумеется.
Что же, Запад понял этот жест правильно, конечно, никого не простил, ухватился за робкий палец, и проглотил сдающуюся жертву. Ныне черная кровь и прозрачное дыхание русской земли беспомощно журчат в этих трубах, а русский народ обескровливается и в прямом и в переносном смысле…
Маленький мальчик со своей бабушкой заходил во двор дома. Им повстречалась бабушкина подруга, тоже старуха. Вместо приветствия она сказала им последнюю, важную новость:
— Знаете, умер Андропов!
— Ура-а-а! — что было сил заорал внук, покрывая картой радости всю округу.
Был он мал, и про Андропова, да и про положение дел в стране не знал толком ничего. Но день похорон — это ведь неожиданный выходной, когда не надо идти в школу. А по телевизору будут красиво шагать солдатики, катиться запряженный в катафалк БТР и говорить гранитным голосом диктор.
А вечером, как и год назад, можно поиграть с ребятами во дворе в похороны. Покойником будет кулек тряпок, который мальчишки повезут на салазках-катафалке. А за санками будут шагать ребята, играющие роль солдат почетного караула. Все вместе станут напевать похоронный марш, который уже несколько дней подряд не смолкает в телевизоре. Одним словом — все как у «больших» …
Космическое спасение народов России
Щелкают логарифмические линейки, бумажные листы покрываются цифрами, где-то потрескивают арифмометры. По листам ватмана ползают неуклюжие рейсшины, визжат карандаши. А в пепельницах догорают многочисленные окурки.
В середине XX века такой вид имели все научные и проектные учреждения. Причем — во всем мире и всех направлений. Начиная от конструкторского бюро по истребителям, и заканчивая таким же бюро по мясорубкам. Причем гостю невероятно трудно предположить, что все-таки делают в этих стенах — самолеты или мясорубки, ибо вид сгорбленных над бумагами людей ему ровным счетом ничего об этом не скажет. Ну, может, в авиационном КБ где-нибудь макет самолета стоит, а в мясном — настоящая мясорубка…
Но среди многообразия шуршащих бумагами и скребущих карандашами учреждений было несколько таких, где в буквальном смысле решался завтрашний день всего мира. И в центре каждого из них стоял Авторитет, Главный, мысли которого обобщали все сказанное и сделанное прежде. Настало время, когда вековой труд ученых, цепочки прежних открытий должны были собраться в великое, мировое открытие. Это открытие и сделается тканью того мира, в котором будет суждено жить многим поколениям потомков. Проделать же такую работу под силу лишь особому, эпохальному гению, каких на Земле по определению не может быть много. И было их всего два. По двум сторонам Атлантики, в двух мирах.
По ту сторону океана, среди небоскребного леса, творил математик Норберт Винер. Середина века вспыхнула в его голове звездой удивительной мысли. Мысль состояла в том, чтобы сделать человеческий язык понятным для машины. Соединить ее элементы в соответствии с мыслями «логически правильного» человека, после чего она легко поймет команды, поданные таким же «правильным» языком. Благо, что элементы, способные «мыслить» на двузначном логическом языке «да — нет» — уже появились. Эти были транзисторы. Множество простых мыслей, сводимых к нулям и единицам, складываясь и умножаясь по определенным законам, рождали сложные заключения электронного «ума».
Так было дано начало информационной революции. В дальнейшем сложность электронных устройств росла, размеры их основных элементов — уменьшались. С увеличением масштаба производства закономерно уменьшалась их цена. В итоге создалась могучая отрасль производства, породившая в свою очередь еще одну отрасль — создание компьютерных программ.
Теперь компьютер позволял легко управлять производственными процессами, значительно облегчал проектирование новых изделий, разнообразные математические расчеты. На очереди было создание производственных комплексов-автоматов, выносящих человека за предел производственных линий.
Тем временем среди просторов Евразии творил другой ученый — Сергей Павлович Королев. Он по-своему подводил итог развитию техники, и создавал свое эпохальное открытие, означавшее середину XX века.
Мысль Сергея Павловича обращало все технические достижения в острую титановую иглу, предназначенную для прошивания пространства. Будущее — прорыв в космическое пространство, а сквозь него — туда, где сверкают тысячи созвездий и миллиарды звезд, в неведомую даль. Королев создавал сплав человеческих стремлений со стремлениями машин, и отливал его в длинные, игольчатые сооружения, жаждущие сразиться с пространством. В ракеты.
Пробы и ошибки, множество ракет как будто невидимая рука сорвала с небосвода и сбросила на землю жаркими огненными шарами. Но вот, времена неудач прошли, ошибки были исправлены, и ракетные тела взмыли в поднебесья. Запуск первого искусственного спутника, первой собаки, первого человека…
На Земле вокруг проекта Королева создавалась не одна отрасль промышленности, а целое множество. Причем в дальнейшем, для совершения последующих шагов, требовались новые и новые революционные преобразования всей техносферы.
Требовалось достижение новых уровней прочности материалов, а также более высоких классов точности их обработки и сборки. Были необходимы новые технологии получения энергии, ведь очевидно, что на сжигании керосина звезд не достичь. Тогда и возник проект овладения управляемым термоядерным синтезом, который вопреки общему мнению, на самом деле увенчался успехом. Возникла потребность в сверхпроводящих материалах, позволяющих использовать электрическую энергию практически без потерь, что уменьшило бы размеры электрической аппаратуры в сотни раз.
Как бы выглядел мир при последовательной реализации этого проекта? Безнефтяная энергетика, основанная на практически безвредном для природы термоядерном синтезе. Отсутствие кризисов, связанных с колебанием цен на энергоносители, в таком мире было бы очевидным. Машины и механизмы, созданные из новых материалов и с высокой точностью обработки деталей и сборки, могли бы служить целым поколениям, не выходя из строя. Однозначно, когда в процессе труда создавались бы практически вечные вещи, изменилось бы и мышление самих людей. Быть может, на свой труд человек снова смог бы смотреть, как на искусство, и его результаты опять, как и в далеком средневековье, стали бы произведениями искусства.
Достижения информационной революции Винера тоже могли быть использованы в космической революции Королева. Они облегчили бы проведение множества НИОКР, из которых и складывалась основа проекта, помогали бы с расчетами и созданием конструкторской документации. Они позволили бы автоматизировать многие производства, что было необходимо для высвобождения людей и перенаправления их в творческие, наукоемкие проекты.
Уже не говоря о том, что управление космическими аппаратами просто не мыслимо без применения электронно-вычислительных систем. А производства, вынесенные в космос, просто не могут не быть полностью автоматизированными. В конце концов, даже обучение управлению космическими аппаратами потребовало применения электронных симуляторов.
Таким образом, информационная революция Винера могла быть необходимым дополнением космической (и вообще — технической) революции С.П. Королева.
Но произошло обратное. Ведь информационная революция произошла в самом ядре западно-протестантской цивилизации, и, разумеется, ее достижения сейчас же были использованы именно ею. Вместо устремления в космическое пространство, плоды революции Винера «сплели» собственное, информационное пространство. Оно оказалось удобным, для почти моментального перемещения денежных единиц, для обмена различной информацией и манипуляцией ею. Цивилизация Запада, устремленная не в дали пространства, а в глубины потоков денежных единиц, востребовала именно эти стороны информационной революции.
Применение космической техники, разумеется, тоже потребовалось для организации информационного пространства. Но в более чем ограниченном, редуцированном варианте. Система спутников связи, обеспечивающая функционирование информационной сети, космическое производство монокристаллов, необходимых для производства микросхем. Это и все, что революция Винера взяла от проекта Королева. Потому на сегодняшний день фактически мы имеем не космическую цивилизацию, а лишь ее останки, способные охватить собой лишь орбиту Земли. Споры о реальности американского полета на Луну не случайны, ведь его нереальность была бы лучшим доказательством победы революции Винера и одержания верха виртуального над реальным.
Так цивилизация пришла к сегодняшнему дню. Фильмы с обилием компьютерной графики (вроде «Аватара») и компьютерные игры заменяют собой реальное перемещение в пространстве. Которое, по логике революции Винера, теперь с одной стороны — принципиально недосягаемо, но с другой — его «недосягаемость» можно обойти при помощи симулякра, электронно-графического обмана. С одной стороны, звездные дали недоступны ныне никому из людей, но с другой — доступны всем. Только не в том виде, который они имеют в реальности, а в том, который рисуется в сознании авторов фильмов и компьютерных игр, создающих эти миры за получаемые ими денежные единицы.
Мировое производство в своем технологическом уровне застыло на уровне середины XX века. Если не считать малых, почти не значимых модернизаций, оно все так же основано на энергии сжигаемого топлива и на извлекаемом из земных недр материале. Но вот организация инвестиций в производство и извлечение прибыли из него происходит ныне иначе, чем в те времена, которым адекватны существующие технологии. Анализ данных и принятие решение о направлении денежных потоков происходит практически мгновенно, в то время как переустройство самих производств часто требует нескольких лет. Это неизбежно порождает частые кризисы. Ориентация же производства на скорейшее получение максимальной денежной прибыли ведет к выпуску недолговечной, низкокачественной, но зато дешевой (имеющей наименьшие производственные издержки) продукции.
Автоматизация производства, о которой говорили прежде, в принципе остается возможной. Но ненужной. Какой в ней смысл, если стоимость труда промышленных роботов в любом случае будет выше, чем рабочих Юго-Восточной Азии?! Да и куда девать высвобожденных из производства людей, если информационные области экономики предоставляют ничтожно малое количество рабочих мест?! Конечно, освобожденные от промышленного труда люди могли бы трудится над эстетизацией вещей, внесение в холод промышленных продуктов огня человеческого смысла. Но это оказалось невозможным именно из-за географического отрыва производства вещей от производства идей. Первое и второе оказалось «порученным» разным цивилизациям.
Таким образом, информационная революция оказалась негодной для того, чтобы сделаться локомотивом развития науки и техники. Все равно, как гоночный автомобиль не может найти применения в качестве железнодорожного локомотива — будет лишь бесполезно буксовать.
Зато информационная революция открыла широкие пути для манипуляции сознанием целых народов. В конечном итоге мечты многих народов о справедливом мироустройстве окончательно утекли в область моделированных на компьютере сновидений. Возглавляют народы теперь не живые люди, но «электронные облака», легко корректируемые и изменяемые в зависимости от вкусов толпы. Причем меняться могут лишь они сами, но не жизнь людей, от которой электронные образы надежно отделены непроницаемой гладью экранов телевизоров и компьютерных мониторов. Потоки «информационного мусора», составляющие до 95 % всей информации, скроют в себе мудрую мысль куда надежнее, чем могучие карательные органы былых времен…
Что получила Россия, оказавшаяся в мире, где проиграла ее космическая революция и победила информационная революция, преподнесенная враждебной цивилизацией? Какое-то количество рабочих мест в отраслях, связанных с производством программного обеспечения, сравнительно небольшое по отношению к количеству народа. И гибель 90 % науки и наукоемких производств. Сосредоточение всей жизни страны вокруг добычи и вывоза нескольких видов полезных ископаемых, которые могут обеспечить работой опять-таки ничтожную часть народа.
Таким образом, мы пришли к ситуации, когда дальнейшее следование по «пути Винера» стало представлять реальную опасность не только для самореализации, но и для выживания русского народа. Информационные технологии искусственно удерживают страну в состоянии застоя, навязывая образ существующего положения вещей — как единственно возможный. Только их действие весьма напоминает затыкание предохранительного клапана в паровой машине, которое чем дольше продолжается — тем мощнее неизбежный взрыв.
То же самое происходит и на мировом уровне. Первый взрыв — экономический кризис уже прогремел, на очереди куда более мощный глобальный экологический кризис. И, одновременно — кризис цивилизационный, когда жизненное пространство одуревшей от информационного наркотика Европейской цивилизации стремительно проглатывается ее соседями.
Поэтому сегодня, прежде всего, следует признать, что выбор пути Винера был ошибочным, что информационная революция не может быть самодостаточной, а развитие информационных технологий в отрыве от реального производства несет в себе большую опасность, реализацию которой мы и видим сегодня как в России, так и во всем мире.
Вслед за этим признанием требуется подумать о том, как (пока еще не поздно) изменить свой выбор и встать на путь, положенный С.П. Королевым.
Конечно, после многих лет застоя и развала, едва ли этот путь следует начинать со «штурма Небес» и планирования полетов в глубокий космос. Необходимый для этого научный и промышленный потенциал еще предстоит возродить или заново создать. Начать надо с какого-нибудь важного, масштабного проекта, органично связанного с проектом космической революции. Если сердцевина промышленности — это энергетика, то такой проект напрашивается сам собой — применение управляемого термоядерного синтеза. Его технология уже была разработана в Советском Союзе в последние годы его жизни. Однако теперь гениальное открытие тех времен практически никем не вспоминается и нигде не упоминается.
Начало реализации этого проекта привлечет множество русских умов, еще способных на совершение прорывных открытий. Оживут многие смежные отрасли науки и промышленности. Для этого проекта неизбежно потребуется множество открытий и изобретений, имеющих широкое применение в разных отраслях.
С развитием термоядерной энергетики появится возможность вернуть жизнь ныне умирающим малым городам. Большое количество людей, занятых в высокоинтеллектуальном производстве, станут основой возрождения русской культуры. Культурное возрождение должно неотступно следовать за научным и экономическим, обеспечивая целостное развитие русской цивилизации.
Вот так путь в живое будущее может лежать лишь через исправление давней ошибки, преодоление давнишнего соблазна виртуального причастия к западному изобилию. Сегодня, наша жизнь уперлась в тупик, и все мы, не веря своим глазам, рассматриваем его лишенную лазеек стену. По давней привычке многие вопрошают о выходе у всегдашних советчиков, обитающих к западу от наших границ. Кричат до хрипоты, но в ответ получают лишь звенящую тишину, ибо ответа с той стороны нет, и не предвидится. Ибо и там, при всех наших фантазиях об удивительной сообразительности чужих народов, сейчас громоздится точно такой же тупик, ничем не отличимый от нашего. И настал тот момент, когда будущее зависит только от нашей воли, и негде более искать помощи, кроме как в самих нас. В нашем пространстве, в наших мыслях, в нашей вере.
Русский проект
Техника, прежде бывшая чем-то частичным, местным, ныне превратилась в вещь тотальную, всеобъемлющую. Именно разросшаяся до размеров всего мира техносфера и породила такую трудно понимаемую вещь, как глобализация.
Мы, русские, все так же не понимаем смысла техники, как не понимали ее прежде. Ведь она — порождение совсем иного, западно-протестантского мышления, плод чужого для нас проекта. Поэтому мы перед ней всегда оказывались в жалком положении, и выбор у нас завсегда был невелик — либо «обезьянничать» чужое. Причем, как показал исторический опыт, нельзя брать только идеи машин и механизмов без частичного взятия самого чуждого нам мышления. Результат — гибель самого смысла русской жизни, духовная деградация при техническом развитии, что случилось у нас в эпоху Петра Первого.
Был и иной путь — игнорирование чужого, продолжение жизни по русским законам и обычаям. В таком случае нас опять-таки ждало поражение, только на этот раз — силой оружия, как случилось в Крымской войне 1853–1855 годов.
В итоге мы приходим к печальному выводу, что выхода у нас нет, что техника как таковая для Руси — смерть. Но сама история обязывает нас искать-таки выход, и он, как всегда, лежит на третьем пути. Этот третий путь, рожденный мыслителем Циолковским, продолжавшийся в советское время (увы, только лишь в качестве дополнительного и не вполне осознаваемого) — единственное, что мы можем противопоставить современной техносфере. Имя ему — технотронное Богоискательство.
Мы уже разобрали его истоки, которые, как оказалось, лежат на Руси гораздо глубже, чем зарождение самой техники и родились они прежде. Этот путь — иной взгляд на мир, иное его восприятие, отличное и от западного прагматического и от восточного созерцательного. Созерцание, слитое с действием и действие, слитое с созерцанием — вот в чем суть русского мышления, в котором найдется место и для техники, но совсем не для той, которая господствует ныне на Западе. Русский технический прогресс должен быть осмыслен русским созерцанием, а русское созерцание — расширено русским техническим прогрессом. Вот в чем лежит формула нашей революции.
Теперь мы поговорим о том, как Большой Проект повлияет на саму русскую жизнь, как он преобразит ее и сделает нашу страну совсем другой.
Во-первых, этот Проект породит нового человека. Этот человек будет одновременно укоренен в Православной Вере и Традиции, и будет владеть достаточным количеством знаний для совершения действия. Такие люди появлялись на Руси и прежде, вспомним хотя бы академика И.П. Павлова. Но будущая Русь — это страна таких людей. Ведь наука отныне не будет противоречить Вере, а Вера — науке. Освоение 11 — мерного пространства одновременно будет основано и на знаниях и на Вере, ведь только от Божьей Воли зависит созерцание того, что ныне от нас сокрыто.
Реализация Большого Проекта породит новую Большую Цель для русского народа, по служению которой можно будет производить отбор лучших людей, которым и следует доверить управление русским народом. Мы получим сословие Новых Воинов, которые с молитвой на устах будут отправляться в путь по неведомым пространствам, откуда может и не быть возврата. Вернее, обратное возвращение в наш дольний мир будет зависеть от Божьей Воли, и никакая наука не сможет его строго детерминировать.
Мы получим и Новых Мастеров, решающих во Славу Божью практически не решаемые технические задачи, ощущающих в каждом своем деле величайший смысл, связь с Потусторонним. Это будут уже мастера нового мира, похожие скорее на средневековых ремесленников, чем на современных технократов. В них также Вера сольется со знаниями на одном пути, в одном направлении, устремленным в Небеса.
Изменится и искусство. Из своего нынешнего шутовского, развлекательного назначения оно вернется к своему прежнему смыслу символической связи Небес с Землею. Вместо нынешнего псевдо-элитного с одной стороны и «быдло-попсового» с другой, оно вновь сделается общенародным, как это было в былые времена, ибо Богоискательство — это путь всего народа, независимо от того, кто и какое место в нем занимает.
Слияние Веры, искусства и науки — вот определение будущего Руси. Но человека, внутри которого это слияние осуществилось, нельзя готовить так, как происходит подготовка в настоящее время. Поэтому требуется коренное изменение системы образования. Вместо разрозненных сведений, бессмысленная и несвязанная передача которых происходит сейчас более десятилетия, потребуется давать ученикам целостную, связанную картину мира. При этом может получиться (скорее всего, так и получится), что при подготовки мыслящего человека с целостным мировоззрением, затраты времени на его подготовку существенно снизятся.
Большинство людей станет жить в небольших городках, которые сделаются одновременно и центрами веры, и центрами науки, искусства и производства. В таких городках не составит труда наладить настоящее самоуправление, как это было в сельских общинах прошлого. Множество городков охватят всю русскую землю, и будут жить вроде бы сами по себе, но вместе с тем все они будут частями одного большого Проекта. Перед общим делом среди людей не будет удачников и неудачников, все сделаются перед ним равны, но, с другой стороны, вклад в него разных людей, конечно, будет разным, это и ляжет в основу новой общественной иерархии.
Новые люди, новое общество, новое искусство, новая система расселения. Все это даст и новую жизнь. Будет в ней что-то от русского средневековья, будет и от коммунизма, о котором в свое время так мечтали многие мыслители мира. Только коммунизм этот будет иметь смысл, лежащий за пределами самого себя, он будет всего лишь «побочным продуктом» нашего Проекта, и потому сделается вполне осуществимым, в отличие от былого коммунизма, цель и смысл которого были лишь в нем самом.
Искусство будет идти своей дорогой Богоискательства, быть может, в чем-то взаимодействуя с наукой. Оно создаст новую среду обитания русского человека и, быть может, укажет обществу новые пути развития. Наука же — работа коллективная, поэтому для нее должны иметься изначально указанные цели и задачи. Основным направлением научной работы станет исследование основных свойств пространства, что будет реализоваться на уровне изучения свойств электромагнитных и гравитационных волн, и на уровне изучения космического пространства. То есть на тех уровнях, которые недоступны человеческому глазу.
Актуальным станет создание ускорителей заряженных частиц нового поколения, новых измерительных приборов, космических кораблей «дальнего» плавания. Все это, в свою очередь, повлечет за собой работы по созданию новых материалов, новых производственных линий, и, главное, принципиально новых компактных энергетических установок.
Здесь нам предстоит внимательно изучить научное наследие прошлых времен и дополнить его в той степени, в какой это понадобится для решения задач Большого Проекта.
Разумеется, реализация Большого Проекта принесет множество ценных изобретений, необходимых для земного жизнеустройства. Принципиально новые производства, новые материалы различного назначения, небольшие энергоустановки, которые сделают наши малые города практически автономными — вот неполный список всего, что принесет Большой Проект для земной жизни. Складываясь друг с другом, суммируясь, изобретения породят принципиально новую жизнь для русского народа и для других народов Руси. Присутствие человека будет исключено как из рутинного производства, так и из не менее рутинного процесса производственной организации. В результате человек займет подобающее ему место творца, художника и создателя. Ведь сама история техники началась с подражания человека Творцу (правда, в результате ее развития он сам незаметно для себя сделался тварью)!
Постепенно можно будет придти к тому, что каждый произведенный предмет сделается произведением искусства. Это сделает ненужной существующую ныне многоуровневую, сложную систему реализации однотипных товаров, которая сегодня потребляет едва ли не половину человеческих усилий. Люди переместятся в предназначенную для них область творчества, что, должно быть, сделает их счастливее, чем они есть сегодня.
Множество городов-общин свяжут в единый мир линии принципиально нового транспорта, создать который на сегодняшний день не представляется возможным. Слишком много тут требуется разработок в самых разных областях знания, а делать их «порознь» никто не рискует. Таким образом, единичность и множественность, всегда противоречившие друг другу, получат, наконец, возможность одновременного существования в целостном обществе.
Исследование фундаментальных свойств пространства неизбежно породит множество новых открытий, которые найдут использование и в повседневной жизни. Их появление качественно изменит жизнь, и породит новые направления поиска, о которых мы еще не догадываемся. Открытия и изобретения при этом будут не единичными, а множественными, их сочетание вызовет к жизни возникновение новых областей человеческой деятельности, новые жизненные уклады.
Оборонять русский мир от внешних угроз станет оружие нового поколения, основанное на новых физических принципах. Получив его, мы снова сделаемся центром силы и получим возможность создавать действенные союзы и коалиции. Геополитика перестанет быть для нас пустой абстракцией, ибо она — область действия сильных, слабые для нее — лишь безвольные объекты. Русский народ опять сделается ядром Империи, центром притяжения других народов, заслужив это место своим первым участием в реализации Большого Проекта.
В перспективе возможно создание континентального союза, ядром которого будет блок Руси, Индии и Ирана с возможным продолжением на Центральную Европу (через Германию). Этот союз обеспечит Руси безопасность и позволит сформировать новое мировое разделение труда, в котором Русь получит свое законное место, место создателя прорывных технологий коллективного назначения. Разработку и применения технологий, удовлетворяющих потребности индивида, мы сможем передать другим народам, которые сильны в них, и через обмен с ними мы достигнем гармонии между коллективным и индивидуальным.
Нельзя увидеть того мира, который откроется перед нами во всех подробностях. О нем можно лишь сказать, что этот мир будет целостным, не разделенным на области религии, науки, искусства техники и т. д. Все в нем будет сочетаться, как на уровне жизни в целом, так и на уровне каждого отдельного человека. Также снимется противоречие (о чем я уже говорил) между множественным и единичным, коллективным и индивидуальным и т. д.
И, что самое основное, его жизнь не будет замкнута в себе самой, а потому оно, подобно дереву, получит способность расти ввысь…
Смысл жизни по-русски
Существует одно интересное словосочетание, в котором произносящему его человеку всегда мерещится какая-то тайна — «смысл жизни». Даже если оно произносится применительно к обыденным делам, к примеру «мой смысл жизни заработать миллион», в сознание говорящего все равно остается ощущение некоей недосказанности. Ироничный голос где-то внутри говорит, что добывание миллиона не может быть смыслом жизни, но на то, что же есть этот самый смысл, он все равно не указывает.
Как сказано в Святом Писании, человек сотворен по образу и подобию Божьему. Отсюда — его потребность в смысле своего бытия, с которой он в настоящее время научился кое-как бороться при помощи подмены большого Смысла множеством обыденных «смыслов». Впрочем, пустота, оставшаяся на месте, которое предназначено для Смысла постоянно дает знать о себе, показывая человеку свою поглощающую адову черноту.
Отыскать Смысл жизни не так тяжело, как может казаться распыленному в каждодневных заботах современному человеку, встроенному в механизм постмодернового общества подобно шестеренке. Достаточно лишь взглянуть на наших же предков той не очень давней эпохи, которая теперь именуется Средневековьем, внимательно посмотреть на дела их рук, чтобы все сделалось ясно.
Если мы посмотрим на все что создано в те годы, то увидим, что всякий предмет, будь то свод храма, стены жилища или даже предмет кухонной утвари содержал в себе картину бытия, видимую своим создателем. Пристальный взгляд на каждый предмет, оставленный той эпохой, не оставляет сомнений, что его поверхность — отнюдь не простой «декор», появившийся в более позднее время, но сложное сплетение таинственных символов. Прочитав эти символы, мы увидим полноту бытия, созерцаемую человеком той эпохи. В них было все — и твердь небесная, Божий престол, и небесные хляби с движущимися по ним светилами (в резных украшениях русских жилищ обозначаются все положения солнца во время его дневного и ночного пути), и земля, и подземный мир.
Созерцание и действие — вот две нити, которые, переплетаясь, и дают то, что именуется Смыслом жизни. Одна из них ведет вверх, к полноте Бытия, к постижению его Центра, а вторая уходит вниз, в темноту земной материи, с которой человеку надлежит совершить акт творения, подобный Творению Божьему. Восприятие верхнего и, в соответствии с ним, преобразование нижнего — вот что занимало каждое мгновение жизни человека Средневековья. Многократно повторяя совершенное Господом, человек символически соединялся с Богом, это было его служением, и его жизнь не могла лишиться смысла.
Отсюда делается непонятным произошедший великий разрыв и превращение прошлого человека осмысленного в современного человека бессмысленного, человека-функцию ныне существующего мира. Будто в какой-то момент прошлого люди неожиданно ощутили небеса запертыми, и чтобы кое-как заполнить разверзшуюся пустоту, всецело предались действию, лишенному Смысла. Впрочем, отказаться от Смысла во имя бессмыслия — возможно ли такое?
Однозначно, что историческим моментом потери Смысла было возникновение западного протестантизма в самом агрессивном его варианте — кальвинизма. Это учение объявило о глухой закрытости небес, недоступности их воли для человеческого познания, и тем самым лишило смысла Созерцание. Действие же оно перевело в иную идейную плоскость. Вместо символического единения с Богом оно сделалось простым и единственно инструментом гадания о небесной воле, о предопределенности к спасению или вечным мукам. Единственным результатом, которое могло приносить действие, сделался количественный успех, безразличный к его качеству.
Все это произошло далеко на Западе, и, как будто, никоим образом не могло коснуться Руси. Люди Запада и прежде не несли в себе такой сложной картины Бытия, какая была у русских людей. И прежде люди Запада принижали сакральное значение Действия, понимая его преимущественно отрицательно, как «неделание грехов». Поэтому приход западных учений к своему смысловому завершению не мог насторожить русских.
На Руси еще долгое время все оставалось по-прежнему. Но потерявший свой Смысл Жизни, Запад все-таки вломился в духовное пространство Руси. Он пришел с войной. Потеря Западом Смысла привела в числе прочего к изменению представления о войне. Если прежде битвы воспринимались, как суд Божий, когда правый возвращается с победой, а неправый остается лежать на бранном поле, то теперь смысл войны стал определяться лишь ее результатами, которые должны быть достигнуты любыми средствами. Отсюда — хитроумие в создании наиболее смертоносного оружия, сводящего на нет честность бранного поединка.
Русь не была завоевана Западом военной силой. Но необходимость создания вооружений, подобных заморским, разорвала-таки связь Созерцания и Действия. Русским мастерам часто приходилось повторять то, что делалось на Западе по неведомым для них идеям. Действие стало утрачивать свой Смысл, приобретая смысл низшего порядка — необходимость защиты родной Земли. Богатства, приобретенные к тому временем Европой, прельщали влиятельную часть русского общества, которая тоже стремилась повторять заморскую жизнь и старательно внедряла производство вещей, подобных иноземным.
Одновременно западная механистическая наука, порожденная потребностями западного же действия, обрисовала совсем иную картину мира, которая входила в противоречие со старым представлением о Бытие. Вместо родного и близкого космоса-дома появился холодный и чужой космос-бесконечность, насквозь бессмысленный и подчиненный лишь равнодушным законам механики. Это лишенное света Бытие уже нельзя было положить в недра темной материи, да и для чего было соединять чужое с чужим, не превращая его в свое?! Заимствованная картина мира вытеснила родную, русскую, а вместе с ней и окончательно выдавила Смысл из русской жизни.
Так и произошел первый разрыв русского Созерцания с русским Действием. Но в отличии от Запада этот разрыв происходил не на высшем, а на низшем уровне, воспринимался он как принуждение или как необходимость, оставляя за собой остро ощутимую пустоту. От этой пустоты русская мысль изнывала и всеми силами стремилась ее чем-либо заполнить. Но ощущение символического единения с Богом было уже утрачено, и заполнение пустоты было не потусторонним, но посюсторонним. Новые смыслы при всем их внешнем величии не могли заменить собой того первоначального Смысла, а потому были изначально обречены на собственную утрату.
В числе авторов таких смыслов особенно следует подчеркнуть основоположника русского космизма Николая Федорова. Основа его концепции — это постепенный приход нового человека на место Бога с получением человеком возможности воскрешать мертвых. Федоров полагал, что человеческая мысль когда-нибудь придет к этому. Дальнейшую задачу человечества философ видел в заселении людьми всего космоса, т. е. превращение его из «чужого» в «свой», но уже — сугубо человеческий, в котором нет места Богу.
Это учение могло бы сделаться тайной доктриной советского коммунизма, величина смыслов которого была чудовищно мала — всего лишь создание на Земле общества изобилия. Впрочем, и за этим ничтожным смыслом народ пошел, ибо ни одно из массовых учений смысла большего в тот исторический момент не предлагало. Поэтому доктрина Федорова не была им принята, хотя весь советский период и оставалась где-то «за кадром» официальной действительности.
Идеология коммунизма все-таки обеспечила жизнь русских людей смыслом. Теперь русский человек созерцал будущее своих потомков и изменял материю так, чтобы она аккуратно легла в ткань «золотого времени». Но земное, запертое в преобразованной материи будущее все-таки должно было когда-то наступить, ведь оно было рассчитано при помощи науки. Его не наступление исключило из жизни объект созерцания и вытравило смысл из действия.
Теперь человек окончательно обратился в функцию, приданную какой-либо социальной машине. Даже блага этого мира, которые ему подаются в обмен на совершенные действия, преподносятся общественными механизмами в таком виде, что исчезают бесследно, ничего не оставляя после себя. Ощущение черной пасти пустоты сделалось постоянным, но вместе с тем человек не в силах уйти от нее. Сверху глядит холодный, чужой космос. Под руками — зачастую уже и не материя, а лишенные остатков смысла ее символы, символы символов, символы символов символов и т. д. Они, ничуть не изменяясь, появляются и исчезают бессчетное количество раз, заполняя собой бессмысленное течение жизни, которая будто навсегда застряла на одном и том же дне, не принося ни новых знаний ни мудрости.
Куда теперь идти? Подражать жизни предков, учиться по старым книгам творить то, что творили они? Но ведь мало кто при этом действии теперь ощутит то же, что чувствовали наши предки. Перед глазами ведь все одно остается немой космос, а не живое Бытие, и повторение движений рук предков, скорее всего, будет чувствоваться, как простое изготовление декора. Подобный род деятельности имеется и сейчас, а что до формы декора, то она не сильно важна в сравнении с содержанием…
На помощь современным людям может придти наука. Та самая, которая когда-то ткнула нас носом в холодный и чужой космос. Но теперь она преодолела самою себя, создав учение о суперструнах. Один из выводов этого учения говорит о схождении суперструн в едином Центре, из которого и расходятся их колебания, творящие миры. Другой вывод говорит о наличии в пространстве особых участков, подобно тоннелям связывающих отдаленные части Вселенной, которые образно названы «кротовыми норами». Разработаны (восновном русскими учеными) подходы к техническому воплощению изучения суперструн и проникновению сквозь «кротовые норы».
Таким образом, Русь пришла к новому периоду своей жизни, к «технотронному Богоискательству», которое сделалось возможным в начале XXI века. Этот проект имеет осязаемые, материальные средства, но цель его сокрыта, не явлена, и ее достижение выходит за пределы понимания нынешнего человека. Его осуществление вновь свяжет Созерцание и Действие, и последнее вновь обретет свой Смысл. Проходящая под руками материя из средства для получения «материальных символов» сделается средством постижения Высшего. Даже если Цель проекта и не достижима, лишь его реализацией можно изменить современных людей, повернуть их мировоззрение в иную сторону. Даже это может служить достаточным основанием для начала реализации проекта.
Свое смысловое завершение получит и такой, прежде казавшийся бессмысленным феномен, как техника. Вот уже более 400 лет она отчаянно рвалась вперед, сметая тех, кто стоял у нее на пути. Но к чему она стремилась? К сотворению нынешнего бессмысленного мира, к «бунту машин», о котором столько писали разнообразные фантасты и намеков на который не видно по сей день, или все-таки к свершению некоего Высшего Предназначения?
Изменит этот проект и самого человека. Ведь тот, кто притупит к участию в самом большом из всех человеческих проектов, тут же прекратит свое бытие в качестве человека-функции, устремив свой взгляд на сокрытую Цель, которая лежит в стороне, противоположной той, где находятся «символы символов материи».
Начнем творить
Под ногами скрипит лишенная слов земля, над головой — бессловесная чаша Небес. Это видит всякий человек с первого мгновения своего появления на белый свет, эту же картину созерцают и тысячи очей новорожденного народа. Глаза человека сами собой отыскивают знаки, нарисованные Небесами на темной земной глади и указующие путь вверх. Путь возврата, путь победы над величайшей катастрофой, когда-то разделившей Верхнее и нижнее. Человеческие руки тем временем стремятся творить новые символы, вступающие в борьбу с великим разделением. Две основы, Созерцание и Действие и стали началом человеческого бытия.
Преодоление пропасти между Землей и Небесами через Действие породило науку. Ее конечным результатом сделалась техника. Безусловно, последняя имеет свой сокрытый смысл, который лежит в направлении, названным мной Космическим Богоискательством.
Созерцание всегда предшествует Действию. Ведь взгляд в искомую сторону свершается задолго до рождения паутины математических выкладок, и уж тем более — появления технических устройств. Потому наука способна идти лишь по пути, уже проторенному культурой.
Символы, распознанные культурой, записываются ею в разных видах и на разных материалах. Этот процесс записи, отображения символов, получил название искусства. Чтобы представить, насколько созерцание и запись символов предшествуют появлению действующего начала науки, и, тем более — техники, можно представить себе русские колокольни, имеющие удивительное (или — не удивительное) сходство с космическими кораблями. Появились они еще в архитектуре Византии, и предшествовали появлению механизмов технического «штурма небес» больше чем на тысячелетие.
В отличии от науки (а, тем более — техники), культура не имеет в своей основе четко обозначенных «производителей» и «потребителей». И то и другое естественно сливалось в одних и тех же людях, различались лишь материалы, на которых записывались символы. Дерево, железо, стекло, камень, и, наконец — человеческие слова и движения, все могло сделаться таким материалом. Так направление движения цивилизации через культуру повторялось в каждом поколении вновь и вновь, не давая ей сойти со своей исконной дороги…
Выполняя большие задачи, культура одновременно выполняла и задачи малые, что было для нее несложно. Одновременно она и утешала людей, и развлекала их, и создавала «фон», на котором творились обыденные дела людей, малые и большие.
Лишь в начале XX века случилась «поломка», причиной которой сделалось избыточное развитие техносферы, которая в своей гордыне позабыла о собственном предназначении. Это привело к потере смысла человеческой жизни, которая из стрелы, обращенной ввысь, свернулась в замкнутую на самою себя точку. Вдохновенные мастера обратились в унылых промышленных рабочих, а преобразуемая ими материя из средства записи символов сделалась просто материей, призванной лишь поддерживать существование материи другого рода — человеческой…
«Госпожа Техника», подмяв под себя все области человеческой жизни, решительно поравняла их в соответствии с собой. И культура из указующего перста бытия народа обратилась в придворного живописца, рисующего и перерисовывающего портрет Техники. Искания из области смысла перешли в область формы, породив множество течений так называемого авангарда.
Вместо всеобщего культурного производства и потребления возникли специфические «профессиональные производители», а следом за ним — и «профессиональные потребители». Пока стремление людей к культурному производству еще жило, ему было предложен выход через т. н. «самодеятельность». На «самодеятельности» с самого ее рождения лежала печать культуры «второго сорта», потому уже в следующем поколении она потеряла всю привлекательность и сама собой сошла с исторической сцены.
Развитие техносферы, появление новых ее направлений, постепенно привело к появлению возможности выведения человека за пределы производства. Казалось бы, этот процесс создал счастливую возможность вернуть людей в культурное производство, ликвидировать чуждый для него «профессионализм».
Но… В этот же период на смену Госпоже Технике пришло господство еще более мрачной особы, напоминающей собою ее черную тень. Власть над людьми взяла Госпожа Экономика, ознаменовав свою победу приходом тирании распределения и перераспределения, оторванного от бытия народов.
В итоге стерлось само понятие культуры. Обратившись в элемент системы распределений и перераспределений, она перестала быть указателем вообще на что-либо, потеряв свою связь со всеми смыслами. Ибо монстр экономики приварил людскую жизнь к неподвижной точки времени, лишенной будущего и вообще любого иначе-возможного, чему сильно радовался Ф. Фукуяма в своей статье «Конец истории».
Теперь культура, вечно отыскивающая «иначе возможное», сделалась ненужной и опасной, препятствующей консервации «вечного настоящего». Потому у «Госпожи Экономики» в отношении нее остался лишь один выход — убийство культуры с превращением ее разбросанных ошметков в уродливый шоу-бизнес, несущий в себе лишь вечно повторяемое развлечение. Орудием убийства стала «рыночная цензура», самая злостная из всех цензур всех времен и народов. Отныне приступить к творчеству, предназначенному для внимания множества людей, стало возможно, лишь заручившись поддержкой ближайших слуг «ее величества Экономики». Наиболее впечатляющий результат таково рода творчества — однообразные юмористические спектакли с монотонным смехом за кадром, уже не требующие и зрителя.
Если для многих цивилизаций застывание в «вечном настоящем» — болезнь, то для русской цивилизации, всегда бывшей чистым движением, оно — смерть. Потому сегодня мы наблюдаем, по сути, гибель нашего народа, который не спасут ни мелкие улучшения жизни, ни отчаянные попытки перестроить жизнь по западному образцу. Единственная возможность спасения Русского Народа — это снятие Руси с мертвой точки и начало движения (о чем я уже подробно писал в предыдущих статьях). И произойти это «снятие с точки стояния» может лишь в области культуры, ведь именно она играет роль цивилизационного указателя для движения народа.
Впрочем, это уже происходит. Остановить естественное для человека, заложенное в него самим Господом стремление к творчеству и исканиям не под силу никакой цензуре, даже и рыночной. Новые художественные направления отчаянно пробиваются сквозь асфальт постмодерна, порабощенного мировым рынком. Русская культура приняла вражеский вызов.
Перед нами, перед художниками Руси сейчас лежит белое полотно Новой Руси, не содержащее на своей девственной глади ничего, и, одновременно — имеющее в себе все в сокрытом, невидимом глазу измерении. Воистину, творить новое бытие должен не механик, мысли которого стиснуты известными ему законами движения материи, но художник, способный почуять и неизвестное.
В координатах творения идеи навсегда исчезает такое понятие, как «изгой».
Изгой
В городе кипит жизнь, по своим делам ходят люди. Кто-то радостен, кто-то — печален, а кто-то даже мрачен. Не в этом суть, ведь горе и радость размазаны по жизни равномерно, и победы часто сцеплены с бедами.
Но человек, идущей в стороне от них, чужой на их празднике жизни. И на трауре жизни — тоже. Его вроде бы и нет, но он обитает рядом с ними, не ожидая с их стороны ничего, кроме плевков и пинков. Он — изгой, и эта материя наполняет всю его жизнь, и перетекает в его потомков. Вот, кто-то из прохожих случайно глянул в его сторону и тут же скривил лицо, отвел взгляд, словно увидел дохлятину…
Человек продолжает свой путь в сторонке, где грязнее, где разрешили ему идти те, кто кривится, едва коснувшись его взглядом. Он их ненавидит. Он — шар ненависти, перекатывающийся среди них, под их копьями презрения. Он ненавидит их мир, и готов расцвести красным цветком пожара, пожирающего их цивилизацию, с ревом проглатывающего их правду и их веру. Просто пока у него нет силенок, но они — дело наживное, и если их мало сегодня, то кто сказал, что их не станет много — завтра?!
Зачем он нужен им, презирающим его, доверяющим (из милости) лишь самую грязную, самую отвратную работу?! Неужели, все дело только лишь в той работе, которую никто из них никогда не пожелает делать? Наверное, нет. Ведь, прежде всего, мир облепляет его презрением, а уж потом дозволяет брать себе дурно пахнущий труд, чтоб просто не исчезнуть с белого света. Видно, изгой необходим, чтоб их низшие, все-таки не чувствовали себя стоящими на краю бытия. Чтоб ниже себя они всегда видели грязного, завернутого в лохмотья человека, идущего по краю дороги и чурающегося их взглядов.
Для всякого общества необходимы священники, связывающие его сиюминутные земные цели с волей небес. Воины, оберегающие общество от внешнего врага, выплескивающие его энергию в сторону чужих земель. И труженики, мастера и крестьяне, каждодневно организующие материю в предметы жизни, предметы культуры. Вот и все, три сословия и три касты, слагающие каждое традиционное общество. Все прочее могло быть принесено лишь временем. Потому присутствие изгоя может говорить, а, вернее — кричать лишь об упадке.
Всем известна индийская четвертая каста, каста изгоев, шудра. Ее наличие многие историки считают традиционным для индийской цивилизации. Индуистские мудрецы оправдывали наличие этой касты. Но в то же время сами шудры находились вне индуизма, ведь людям этой касты было запрещено даже изучать веды. Потому философ-традиционалист Рене Генон доказал весьма позднее, приходящееся на период упадка, ее происхождение. Это, скорее всего, соответствует истине. По крайне мере, деструктивное действие этой касты на индийское общество (в котором ее представители были лишены всех надежд) не подлежит сомнению. Они — непременные участники всех бунтов, они в первую очередь переходили на сторону завоевателей, вторгавшихся в пределы Индостана.
При нашествии войска Махмуда Газневи представители многие этой касты приняли ислам, что означало внутренний раскол индийской цивилизации, потерю сплоченности. С тех пор земли Индостана много раз переходили от одних завоевателей к другим, и, в конце концов, оказались в руках англичан.
Ныне Индия обрела независимость, но противоречия между мусульманами, предки которых были шудрой и индусами по сей день ослабляют ее настолько, что она неспособна обозначить себя как одна из региональных держав, центр одной из цивилизаций мира.
Незнакомая с индуизмом и учением о кастах средневековая Европа (как и Русь) в своей сословной структуре копировала кастовую систему с удивительным сходством. Но, разумеется, ни в средневековой Европе, ни на Руси не предполагалось наличие изгоев, шудры. Ведь небесное избрание, согласно христианству, зависит лишь от воли Божьей, которая не может быть распознана в мире дольнем, на Земле. Здесь — лишь выполнение своего земного предназначения.
Но все-таки в Европе появились свои парии, причем, в отличие от Индии, европейские шудры были добровольными. Они пришли от руин своего погибшего храма, и поставили на карте Европы множество черных точек, своих поселений, именуемых гетто.
Окраина европейского города, на которую его обитатель едва ли заберется без особых к тому причин. Тут властвуют свои законы, здесь обитает народ Ветхого завета. Для него мир по ту сторону обветшалой стены гетто — чужой, из которого вместе с колокольным звоном сюда доносятся лишь плевки и полные презрения взгляды хозяев Европы. Представление об этом народе у европейцев не отличается особым изяществом, и еврей для них видится сгустком вшей и перхоти. На самом же деле он — сгусток ненависти ко всему, что живет и шевелится за забором его места обитания. И несгибаемая вера в собственную избранность, в свое предопределение, поколебать которую не в силах беды дня сегодняшнего.
Для людей Европы такое положение евреев было закономерным. Ведь они сознательно, по своей воле отреклись от Христа, сохранили для себя ветхозаветные законы. Значит, они не могут претендовать на иную судьбу, кроме как на судьбу изгоев среди людей Нового Завета.
Но, тем не менее, у некоторых европейцев к обитателям гетто время от времени просыпался интерес. Что происходит по ту сторону зловещих стен, какие мысли в головах у покрытых старыми одеяниями бородатых раввинов? Может, там хранятся безмерные мудрости былых тысячелетий, способные сослужить хорошую службу и сегодня?!
Что же, гетто оказались гостеприимны ко всем любопытным, и из уст раввинов в их уши потекло множество ветхозаветной мудрости. В сознании каждого слушателя тут же возникали мысли, как употребить открываемое им для своей пользы, чтоб быстро и без особенных усилий изменить свое положение среди соплеменников. Говоривший же раздумывал насчет изменения положения своего народа, о том, как из последних сделаться первыми.
Что же, слова со временем все-таки легли в подходящие уши, которыми стали уши богослова Кальвина. И Европу охватила идея предопределенности, говорившая о том, что посмертная судьба каждого из живущих уже определена на Небесах. А на Земле ее можно только угадать через даруемые тем, кто избран, земные богатства. И породил этот переворот новых изгоев, которыми отныне сделались все бедные, независимо от причин, погрузивших их в бедность.
Часть европейцев искала свой путь к спасению через удачу в накоплении богатства. Другая их часть обращалась в париев, обеспечивающих первых своим трудом. Да, так сложилось, что в эту историческую эпоху труд и отверженность сплелись вместе (но, как я уже показал, такое сплетение вовсе не закономерно). Именно это сплетение и породило могучее социалистическое движение, замеченное Марксом, но неверно описанное им. Не противоречие между трудом и капиталом, производственными силами и производственными отношениями лежат в основе революций, но противостояние презираемых и презирающих.
По большому счету наступившая эпоха «цифрового человека» есть развитие того же кальвинизма. Ценность человека в ней определяется исключительно количеством цифр — денежных единиц, которыми он обладает, и те, кто содержит в себе недостаточное их количество, автоматически превращается в пария. Ныне на присутствие изгоев указывает уже не только социология, но и география, ибо в них обращены уже целые страны и народы. Среди этих стран, увы, оказалась и Русь.
Попадание русского народа в ряд изгоев — особая история, ибо их наличие в обществе прежде было неведомо для русского человека. Русские — народ имперский, а имперская судьба требует объединения усилий всех людей, и для империи важен вклад каждого человека в ее создание. Потому у имперских народов не может быть ни изгоев, ни неудачников.
Увы, в тот мир, где русским людям пришлось сделаться париями, Русь ступила добровольно. Причем — даже с жаждой самопожертвования, как будто к западу от своих границ она пожелала отыскать тот путь в Небеса, которого не нашла на востоке.
Крепость Ниеншанц озарялась вспышками близких орудий, ноздри защитников и обитателей этого городка беспощадно щипало от порохового дыма. Русских — много, шведов — мало, остается только сдаваться. Тем более, что в русском плену — и почет, и уважение, и возможность служить в русской армии в званиях, более высоких, чем в родной, шведской. Над крепостью взвился белый флаг. Войско Петра Первого заполнило собой болотистую низменность невской дельты.
Каждый солдат ждет по окончанию войны лучшей жизни. Независимо от того, встал он под ружье по своей воле, или его к этому принудили. Причем лучшую жизнь он ждет не только для себя, но и для своих близких, и даже — для дальних. Для всей родной округи, из которой он отправился под пушечный грохот.
Теперь через широко распахнутое окно в Европу вроде бы могла влететь на Русь птица лучшей жизни. По крайней мере, торговля лесом и пенькой могла принести очевидную пользу всему народу, поддержав самые бедные, бесхлебные русские земли.
Но, прежде всего, на Русь влетела идея отвержения. Дворянство изо всех сил принялось делать из себя особенную, привилегированную касту, лишенную каких-либо обязательств. В конце концов оно лишило себя даже святой обязанности военной службы Государю. В то же время крестьяне превращались из свободного третьего сословия в сословие четвертое. Из уст большинства дворян в их сторону неслось лишь змеиное шипение, которое никогда не посылают в сторону своих соплеменников, пусть и стоящих ниже по сословию. К началу XIX века отношения между большинством дворян и их крепостными крестьянами напоминали отношения высших каст Индии с шудрой.
Стремясь дистанцироваться от крестьян во всем, среди дворянства стало распространяться отношение к Православию, как к низшей, «мужичьей» вере. Для себя дворянство принимало новую веру — масонство, увлечение которым делалось повальным. Причем русских дворян — вольных каменщиков вовсе не смущало, что европейские «товарищи» старательно скрывают от них основные тайны, допуская русских аристократов лишь до легенды об Адонираме.
Справедливости ради следует заметить, что деление на «высших» и «изгоев» тех времен имело множество патриархальных, заимствованных еще от прежней Руси черт, которые его в значительной степени ослабляли. Да и не все дворяне были проникнуты европейскими идеями, из-за чего Россия все-таки «не дотягивала» по отношению «высших» с «низшими» до европейских стран того времени.
Наличие презирающих и презираемых неизбежно привело народ к революции. Революция отнюдь не восстановила традиционное трехсословное, лишенное париев общество. Она принесла новых господ, которыми на первом этапе жизни Советской России оказались евреи. Поэтому потребовалась вторая, сталинская революция, после которой произошло некоторое восстановление справедливости, ознаменованное рождением общего дела, которым стало создание новой Империи.
1991 год принес новый переворот, смысл которого русские осознают лишь сейчас. Ныне на Руси насильственно введено деление общества на «высших» и «изгоев» в самом отвратительном его виде, свойственном протестантской этике времен начала Европы нового времени. Ценность человека стала определяться исключительно его ценой (т. е. количеством единиц его богатства). Самые лучшие русские люди, способные к наибольшей самоотдачи во имя общего дела, ныне обратились в париев общества.
После Путинской «консервации» процесс проходил лишь в одном направлении — роста презрения «высших» к «низшим». Разнообразные попытки режима отыскать для народа «общее дело», вроде «удвоения ВВП» оказывались откровенным обманом, или, как принято выражаться самим режимом — «пиар-ходами».
Потому мы и подошли к точке разлома, при котором революция — неизбежна. «Последние», отнесенные к этой категории без всякого права, ибо они — коренные жители Русской Земли, ее соль и сила, требуют своего права сделаться первыми.
Потому смешны претензии либералов на обретение главенства в новой революции. Они не способны ни на что, кроме как повторить западную идею «избранности», поставив лишь на место избранных лично себя. Очевидно, что будущее лишь за той силой, которая покончит со всякими вариантами идеи «избранничества», даст народу общее дело, по отношению к которому и будет формироваться структура нового общества.
Теперь перейдем к пониманию пространства и его организации для того, чтоб оно обратилось в чашу, вместившую в себя Идею.
Чувство земли
Земля. Обитатель городов-миллионников имеет о ней слабое представление, с трудом задумывается о ее истинном значении в жизни предков. Для него земля — это лишь черные или зеленые пятна, выглядывающие из газонов и скверов. Между тем для предков она имела такое значение, что они за нее гибли, смешивая частицы своих тел с частицами почвы. Битвы за землю часто были не менее жаркими, чем сражения за некие идеи, значит, земля сама по себе тоже была Идеей.
Жизнь крестьянина была (да и остается) столь неразрывно связанной с землей, что никто из этих людей не мог определить, где кончается его тело и начинается она, земля, которую ласково именовали «матушка». Потому он не боялся смерти, то есть — возвращения его плоти в материнскую плоть. Не менее прочно с землей были связаны и ремесленники, ведь сырье для ремесел черпалось в те времена прямо с земной поверхности (железная руда вивианит, глина, песок, известь, поташ и т. д.).
Рядом с крестьянами стояли воины — их богатство определялось протяженностью земельных владений, а смыслом их жизни была защита земли своего народа вместе с ее обитателями. Священники имели дело с людьми земли, до которых доносили небесную волю, и потому тоже были прочно связаны с землей.
Немного в стороне стояли купцы. С землей их связывала лишь продажа ее плодов, но все равно средневековая торговля «завязывалась» исключительно на них, и была далека до торговли абстрактными «товарами», такими как ценные бумаги или сами деньги.
Таким образом, все средневековое общество «произрастало» из земли. Земля и определяла жизнь самого общества, ее особенности (начиная от рельефа и заканчивая свойствами плодородного слоя почвы) определяли особенности национальных характеров. Народы (и даже отдельные этнические группы) черноземов весьма отличаются от народов подзолов. Сравним, к примеру, молдаван и финнов. Казаков и псковичей.
Потому в качестве товара в те времена могли рассматриваться лишь дары земли, полученные через труд людей, но не сама их основа. Земля воспринималась Божьим даром для всего народа, и о торговли ею не могло идти и речи. Единственно допустимой «операцией» с землей представлялся лишь ее более-менее справедливый раздел. Во времена, когда дворяне служили Государю, их владение землей народ принимал, как справедливое. Как только перестали служить — возникла идея «черного передела».
Возникновение промышленности изменило отношение к земле, распространив ее восприятие с поверхности в недра. Полезные минералы — те же дары Божьи, должны были быть обнаружены, подняты на-гора, и сделаться объектом приложения человеческих усилий и способностей. Их значение состояло в том же, в чем и смысл самой почвы — дать жизнь народу, живущему над ними. Наделить его идеи и стремления плотью, обратиться в плоть цивилизации, кровь которой — ее народ.
В отличии от обращения с почвой, состоящего в циклическом труде, переходящем из года в год, обращение с недрами часто требовало истинно героических усилий. Едва только русские геологи смогли «заглянуть» в земную глубину, они заметили не очень приятную закономерность. Большая часть русских природных богатств оказалась лежащей далеко от мест происхождения русского народа и основных мест его обитания. Что же, нет худа без добра, ведь за обладания природными богатствами часто приходится платить жизнью на норовистой, готовой взбрыкнуть земле, в сейсмически опасных районах. И то, что такие места у нас отдалены от многолюдных земель — один из Божьих даров. Остальное же можно поправить народным умом и смекалкой.
Бросок русского народа к недрам своей земли, совершенный в середине XX века можно сравнивать с Великим Броском на Восток XVI–XVIII веков. В те времена людей бросила в путь идея Богоискательства, жажда обнаружить тайный ход в Небеса на восточном краю Земли. Но почему не предположить подобной идеи и у людей середины 20 века, пусть и прикрытой идеей атеизма. Как мы уже знаем сегодня, завеса эта была весьма дырявой.
Ранние христиане размещали свои храмы в подземельях. Стремясь в Небо, они поглубже зарывались в землю. Позднее, в эпоху Раскола старообрядцы-южане, спасаясь от преследований властей, часто совершали самозакапывания (северяне восновном сжигали себя в гарях). Путь в Небеса через зарывание в земные недра имел на Руси свою давнюю историю, и вот удивительным образом он проявился в самый разгар индустриализации.
Страна обретала космическое измерение, в старых промышленных районах возникали заводы, из ворот которых выходила диковинная продукция, предназначенная уже не для Земли. А вдали от них происходило освоение недр, извлечение из них материала, должного обратиться в плотную основу броска к звездам.
Профессия геолога в те годы была окружена ореолом романтики. Городская молодежь устремлялась в тишину первозданной тайги, наполненной неведомой им видимой и невидимой жизнью.
Хрупкая девушка Лариса в лодке-плоскодонке плывет по таежной речке, внимательно осматривает ее берега. Как она не похожа на людей тайги — огромных мужиков, и подстать им — таких же увесистых баб! Кажется, что за следующим поворотом реки с ней непременно случится что-нибудь страшное. Река шутки ради опрокинет лодку, и промокшая до нитки, лишенная связи с Большой Землей Лариса, выбравшись на чужой, темный берег, окажется в лапах у какого-нибудь свирепого таежного зверя, например — медведя, которых тут видимо-невидимо. Куда ты путь держишь, девушка из центра Ленинграда, из его Семеновской Слободы?! Поворачивай назад, пока не поздно! И без речных хулиганств, и без медведей ты пропадешь в этих краях! Смотри, как нежна твоя кожа, как вкусна она для облаков гнуса, наполнившего речную долину отвратительным звоном мелких крылышек! Едва ступишь на берег — тебя уже поджидает там таежный клещ, которого невероятно трудно заметить, и укус которого безболезнен. А недели через две — смерть в страшных муках, почуешь ад еще при жизни…
Но нет, переливая страх в силу сжимающей весло руки, девушка продолжает править вперед. Ее внимание привлекает что-то на берегу, и она причаливает, позабыв и про медведей, и про клещей. Ковыряет мох, которого тысячелетия не касались человеческие пальцы, стучит молоточком. Нет, не то! Отправляется дальше.
Лишь через неделю она отыщет то, что искала — жерло давно потухшего вулкана, который миллион лет назад связал тайные глубины земных недр с Небесами, и сам ушел в Небеса облаком дыма и пыли. Теперь его отыскать тяжело — разрушенное жерло давным-давно покрылось слоями осадочных пород, поверх которых выросли таежные деревья. Само оно походило на устремленный в глубину узкий и длинный тоннель, заполненный обломками пород. Попробуй, найди такую «дудку», да еще и спрятанную, среди непролазных лесов! Кто обещал, что она примостилась аккуратно на речном берегу, где ее искать легче?!
Да и кто видел эти взрывы вулканов, кто их слышал? Их Лариса лишь предположила, и доказать верность своих мыслей теперь может лишь обнаружив подобную трубку. Может, отправляясь в эти страшные края каждый год, она будет искать так всю жизнь, а, может — и жизни не хватит.
Снова причаливание к берегу. Опять разрывание мха нежными пальчиками жительницы большого города. Дрожь, слитая с молитвой, которую в детстве она слышала от матери. И черный камушек в руках! Кимберлит… Из них бывают сложены стенки этих самых трубок.
Так Лариса Попугаева открыла крупнейшее в мире месторождение алмазов. Бриллианты, кстати — те же алмазы, только ограненные, и имя Ларисы Попугаевой можно связать и с ними. Если они подойдут к ее пропахшей дымом костров и пропитанной землей штормовке. Ибо не за ними она шла, обратив свою жизнь в нескончаемый поиск, цель которого была выше самой жизни.
Не довелось ей носить бриллианты и по возвращению в родной город. Мало она прожила, за ее жизнь месторождение еще не было освоено. А главное применение алмазов — обработка высокопрочных сплавов, в том числе и титановых. Бриллианты — так, побочный продукт, даже не красивый камень, а просто средство выставить напоказ свое богатство.
Так Лариса Анатольевна Попугаева еще раз связала земные недра с Небесами, и давно лишенный огненной жизни древний вулкан снова ожил в пламенных струях русских космических ладей.
Символом целой эпохи сделался мускулистый человек с отбойным молотком, помещенный в первозданный мрак земных недр. Своим орудием он как будто разбивает темноту, прокладывая дорогу свету. Врагом здесь выступают не люди, а темная материя подземелья, готовая в любое мгновение затрещать обвалом, сдавив смертельной рубахой тело героя.
Стаханов, вошедший в историю, как воин в шахтерской робе. Про его подвиг написано множество опровержений, хотя сами опровергатели даже не представляют себе, как выглядит угольная шахта. Тем более им не вообразить себе работы, с которой можно не только не вернуться домой в назначенное время, но не вернуться никогда. Им не понять профессии шахтера, которая даже и не профессия, а, скорее, особое человеческое бытие.
Стаханов — не просто шахтер, установивший рекорд, он — образ человека, ведущего бой с мраком первозданной материи и одолевающего его. Так он и застыл на многочисленных памятниках тех времен — времен движения Руси в глубину своих недр.
На поверхности же строились новые города, пусть часто некрасивые и неудобные для жизни. Но население Сибири и русского Севера значительно возросло, и этот процесс можно рассматривать, как расширение жизненного пространства народа. Прокладывались железные и шоссейные дороги, подбиравшиеся к местам, где человек вонзался в земную глубину. А пути сообщений — своего рода нити, «сшивающие» ткань Империи в целостный организм. Выход к побережью Ледовитого Океана и его обживание, в числе прочего, мог быть и началом поиска затонувшей Прародины, легендарного континента Гипербореи.
Содержимое глубин переплавлялось в материал русской цивилизации, вершиной которой были русская наука и искусство. Для освоения подземного мира было сделано множество технических изобретений, которые могли найти применение и в других областях. Горные и космические технологии встретились в проекте подземной ракеты Циферова, изобретения, которое намного опередило свое время. Здесь космос помогал освоению недр, а освоение подземелий могло в дальнейшем помочь космосу.
Открытие в Сибири нефтяных месторождений, источников крови русской земли, по большому счету, тоже могло иметь положительные последствия. Ведь их освоение связано с обживанием побережья таинственного Ледовитого Океана, которое невозможно без создания путей сообщений. Черное золото, необходимое сегодняшним технологиям, позволяло создавать множество новых материалов, и могло бы послужить реализации русского проекта.
Но… Тут вмешалось два фактора. Одного из них зовут Мировой Рынок, который, по большому счету, представляет собой слепую игру с единицами, за которыми с большим трудом можно разглядеть реальные предметы, а тем более — судьбы стран и их народов. По стечению обстоятельств продажа сырой нефти и нефтепродуктов за территорию СССР оказалась выгодна. Даже несмотря на издержки, связанными с трудностями условий добычи и транспортировки. Другим фактором стало разложение власти СССР, на живом трупе которой активно размножались черви, которые теперь кто-то называет «нефтяной мафией», кто-то — «нефтяной группировкой», а кто-то — просто «нефтяниками» (хотя многие из них даже и не видели самой нефти).
Их идеалом стала поставка нефти от скважин в Сибири к западным потребителям, к чему должна свестись вся хозяйственная деятельность. Вся же русская цивилизация для такой «работы» — лишь досадная помеха, от которой необходимо каким-то образом избавиться. «Избавление» происходит по сей день, когда «нефтяная мафия» вот уже в течение двух десятков лет удерживает в стране свою власть.
В то время, как недра русской земли сделались открытыми для всего мира, произошло запечатывание другого, более ценного ресурса Русского Народа — его мысли. Знаменитая русская смекалка позволила совершить множество поистине удивительных открытий в различных областях науки и техники. Например, мало кто знает, что технология термоядерного синтеза, энергетика будущего — уже разработана русскими учеными. Но оторванная от ресурсов своей же цивилизации, русская мысль сохнет, как дерево с перерезанной корой. Раскрыть же этот ресурс можно, лишь закрыв ресурсы русских недр от мирового рынка и вернув их в собственность народа.
Земля и ее недра — Божий дар народу, определивший пространство, в котором народ развивался. Причем, как я уже указывал, за обладание этим даром народ уже заплатил своей кровью. Во времена СССР было закреплено законодательно, что земля и ее недра находятся в общенародной (а не государственной, как ни на что не ссылаясь, утверждает пропаганда) собственности. Государство же лишь управляло народной собственностью, что ни в коем случае не давало ему права продажи или дарения чужой собственности. Передача земных недр в частные руки таким образом является, наверное, первым в истории права прецедентом преступления государства перед своим народом. К сожалению, законодательные акты практически не предусматривают такого случая, и, соответственно, не определяют ответственности государства.
Разумеется, подобное преступление могло быть совершено и остаться, по большому счету, незамеченным лишь в результате утраты народом чувства земли. Это — результат далеко зашедшей урбанизации, когда большая часть народа обратилась в толпы городов-миллионников, утративших идущий от земли здравый смысл, и воспринимающих жизнь лишь отчужденно — через «форточку» средств массовой информации.
Восстановление собственности народа на землю и ее недра — обязательное условие возрождения русского народа и русской цивилизации. Ибо невозможно приступить к постройке дома, не вырыв котлован и не заложив фундамент.
Но также необходимо и восстановление чувства земли, чего можно достигнуть, лишь изменив систему расселения народа. Необходимы значительные денежные и технологические вложения в развитие малых городов и деревень. Требуется их переустройство на уровне современных технологий, выводящее их из гнилостно-навозного состояния, в котором они находятся с начала XX века. В принципе, в настоящее время возможно создание в малых городах и деревнях лучших условий жизни, чем в «миллионниках». В них можно размещать даже высокотехнологичные производства, тем более, само понятие «высокие технологии» весьма условно, и при достаточном насыщении научными разработками таким может стать и сельское хозяйство.
Разумеется, никакого насильственного перемещения жителей крупных городов быть не должно. Просто в малых городах и деревнях на основе современных технологий необходимо создать лучшие условия жизни, и потомки горожан сами отправятся в них. Крупные же города прекратят свой экстенсивный, пленочный рост и сосредоточатся на сохранении имеющегося в них наследия прошлых исторических эпох.
Новые центры расселения должны быть связаны между собой удобным и быстроходным транспортом, который разработан уже сегодня. Таким образом, вместо отдельных жизненных центров, разделенных практически мертвым пространством, мы получим живую сеть. Многие вопросы организации жизни могут быть переданы на самоуправление этим поселением, и государство избавится от необходимости постоянной мелочной регламентации всех сторон жизни. Вместе с тем, опираясь на «живую сеть» можно будет наладить контроль за деятельностью государства. Больше власть не сможет так распоряжаться общенародной собственностью, как она распорядилась в 90-е годы.
Следует заметить, что имея такую организацию пространства страна сделается менее уязвимой для возможных противников. Ведь все имеющиеся боевые средства, от ядерного оружия до террористических атак, рассчитаны именно на крупные города, имеющие крайнюю скученность людей и столь же слабые системы жизнеобеспечения.
Национализация природных богатств и революция в системе расселения должны происходить одновременно. Без первого второе просто невозможно, ибо требует значительных ресурсов, которые будет не от куда взять. Без второго первое лишено смысла — народ, утративший чувство своей земли будет равнодушен к судьбе ее недр, и не сможет связать владение ими со своей судьбой.
Объединение почвы (включая и ее недра) с кровью и духом (то есть с народом и его идеями) — вот единственный путь, ведущий к выживанию народа и обретению им силы.
Континентальный крест
Река… Она — первая часть мира, которую испокон веку видел русский младенец. А когда он подрастал, то начинал с рекой играть. Бросит палочку или веточку, и смотрит, как она понесется по речным волнам и скроется за поворотом. И после долго глядит вслед, раздумывая, что за края простираются там дальше, куда уплыла веточка, чьи глаза смотрят сейчас на нее? А, может, чьи-то руки вынимают ее из воды… Чьи?!
Русь — страна подвижной воды, страна рек. Все великие русские реки (по крайней мере, известные до освоения Сибири) текут с севера на юг. То есть несут свою воду в ту таинственную страну, куда отправляется на зиму спать солнышко…
О тех краях по Руси гуляли сказки до легенды. В них красовался сказочный город Царьград, который народная молва меняла до неузнаваемости. Путь Север-Юг, из варяг в греки и из варяг в персы был сердцем русского мира. Вокруг него вращалась не только торговля, но и вся духовная жизнь тех времен. По этому пути из Византии пришло Православие, по нему пришла и мечта о Рае, который можно найти на Земле. Сказки и легенды, мечта о встрече с Богом, а не только жажда барыша отправляли русских купцов по глади речных вод.
Не было бы рек — не было бы и Руси. Соседний с русичами народ, финно-угры, обитали по водоразделам, на моховых болотах, где если и есть речки, то — крошечные. Этот народ так и не породил своей цивилизации, оказался разбросанным частично по западной цивилизации, частично — по русской. Только в ХХ веке у него появилось несколько своих государств, ничего не определяющих в мировой политике и лежащих на глухой окраине что со стороны Запада, что со стороны Руси.
Иное дело — русские земли, прочно сшитые синими нитями рек. А по рекам русский народ несли ладьи. История создания этих деревянных судов столь древняя, что можно поспорить насчет того, что появилось прежде — ладья или колесо. В их основе лежит тело птицы, повторенное умелыми мастерами в дереве. Если помнить о древнерусской мифологии, их символическое значение очевидно. По верхним водам Солнце несет лебедь (или аист), по подземным, ночным водам — утица. Ладья, бегущая по земным водам, связана одновременно и с лебедем, и с утицей.
К слову сказать, река — гораздо большее, чем вода, проносящаяся по руслу от истока к устью. Река — это поток чудесной энергии, которую впитывает прибрежный народ. Не случайно большая часть русских открытий и изобретений (от Кулибина до Бутлерова) сделана на берегах самой могучей русской реки, солнечной реки — Волги. На ее же берегах цвели цветы традиционной русской культуры. Вспомним хотя бы Хохломскую и Городецкую роспись. Наконец, по волжским берегам были рассыпаны многочисленные мистические секты, от дырников до бегунов, от Христолюбцев до скопцов…
По рекам шли товары, по ним льняной, рыбный, кузнечный и деревянный русский север обменивался своими дарами с хлебным и гончарным русским югом, в чем была основа хозяйственной жизни тех времен. По рекам шли и боевые ладьи с дружинами, расширяющими русские земли и оберегающие их от супостатов. По речным волнам отправлялись в странствие и в паломничество, даже — в Царьград и на Святую Землю. Одним словом, где была река — там и была Русь, а где рек не было, там уже — не совсем Русь. Оттого и не продержалось долго Тмутараканское княжество, лежащее за пределами речной сети Руси. Правда, оно стояло на берегу моря, но море не столь привычно русскому человеку, как река. Его волны пути не помогают, а только лишь — мешают.
Одна только беда — зимой реки покрываются льдом, по которому уже не пробежать легкой ладье. Что же, для зимы изобрели санный путь, который хоть и уступал ладьям, но все же превосходил обычные повозки и по скорости, и по грузам, которые можно было увезти. Две накатанные колеи, по которым шли друг за другом тяжелые сани, запряженные лошадьми. Вроде, проще некуда, но не каждый народ до такого додумался, ибо не у всех есть широкие реки с прочным зимним льдом. А там, где лед кончается — можно товары и людей перегрузить на ладьи и продолжить путь уже по воде.
Тысячелетие русская жизнь и бурлила вокруг больших рек. Их берега белели городскими стенами и блестели золотыми главами храмов. Странствуя по рекам русский человек чуял не только свою малую родину, но впитывал в себя Родину большую. Так и поддерживалась в людях чувство их принадлежности к земле русской.
Устья рек и волоки, как места, через которые можно контролировать движение по всей реке, часто делались местом соперничества русских князей и борьбы русских с инородцами, восновном — со степными народами. И сегодня раскапывая землю в их округе можно найти и обломки костей давным-давно павших воинов, и проржавевшие насквозь обломки лат.
Когда речные корабли стали большими, возник и особый род вольных людей, становившихся для барок и челнов их силой, позволяющей им спорить с течением. Бурлаки, особый вольный народ, живущий не морской (как поморы) и не степной (как казаки), но речной волей. Которая вроде бы слабее, но тоже — воля. Бурлаки породили могучий пласт народной культуры, который так красочно был описан В. Гиляровским. Их летящая над волнами песня, их размеренный шаг, скрип их лямок — тоже часть Руси, Руси речной. С появлением пароходов эта жизнь уходила в небытие, но уходила она отчаянно сопротивляясь, о чем так же писал В. Гиляровский. Как не странно, дорожили бурлаки своим и суровыми лямками. Вольными песнями. И речной жизнью…
В XVI веке к привычному движению с севера на юг, в сторону спящего зимнего Солнца, добавился путь с запада на восток. Навстречу восходящему солнцу нового дня. Да, на востоке не было как будто святых мест и не по пути к Святой Земле он лежал. Но по народному преданию в солнечных восточных краях сама земная гладь возносится навстречу небесам. Оба пути пересеклись и сложились в крест, который и сделался основой тела Руси.
Если давно освоенный путь север-юг имел своей основой реки, то на пути запад-восток рек почти не было. За исключением Чусовой, пересекающей Уральские горы, по которой сплавился русский открыватель Сибири Ермак. Но ее протяженность невелика, и Чусовая не охватывает всю Сибирь. Подальше течет Амур, как раз с запада на восток, но до него еще надо добраться, а между Обью и Амуром рек, несущих свои воды с запада на восток и нет. Расстояние получается слишком большим, недоступным для волока, или в позднее время — для строительства каналов (единая глубоководная система создана только для западной части России).
В итоге горизонтальная линия русского креста оказалась ослабленной. Есть, конечно, гужевой транспорт, но на нем много не увезешь. И ехать ему по русским дорогам, о которых так много сказано. Кстати, соответствующее качество русских дорог — вовсе не от непостижимой «русской лени». Перепады температур, свойственные востоку Центральной Руси, Поволжью, Уралу, а тем более — Сибири не выдерживают и скальные породы. Мельчайшие трещинки в них заполняются водой, которая то обращается в лед, то оттаивает. Где уж тут устоять творениям рук человеческих!
Вдобавок еще густые леса, наполненные лесной живностью, в том числе и известными соседями человека — волками. А для волчьих стай конь в голодное время — мясо, а пропадет коняга — и ямщику не поздоровится. В степи, кстати, тоже обитают волки, которые помельче лесных собратьев, но не менее свирепы. Тем более что с прокормом в зимней степи еще хуже, чем в лесу. И к кому относить странствующего по русскому простору — к живым или к мертвым?!
Худо-бедно освоенные земли южной Сибири оказались отрезанными от остальной Руси. На них росла пшеница и рожь, но куда везти хлеб, если почти все сибирские реки теряются в белом безмолвии Ледовитого Океана?!
Можно на лошадке, только зерно по дороге растеряется. Попадает на дорогу, склюют его птицы, похитят разбойники. Потеряться может еще и лошадка, и ее ямщик…
Потому зерно перегоняли в пьянящую жидкость, в знаменитую водку. А ее уже выменивали у народов-охотников на меха. На горностаевые, соболиные, лисьи, песцовые, беличьи шкурки. Уже их можно было везти и в телеге, правда — под надежной охраной, но этот товар того стоил.
Охотники спивались и вымирали, стараясь напоследок отстрелять побольше зверей, чтоб утолить алкогольную жажду. Результатом такой жизни могло стать одновременное исчезновение и зверей и охотников, после которого крестьяне-сибиряки снова остались бы с грудами зерна, которое невозможно вывезти или на что-нибудь обменять.
Кое-что стало известно и про недра Сибири. Они неспокойны, они грозят землетрясениями, из-за которых не поселить в Сибири много людей. Но они же рождают неисчислимые множества полезных ископаемых, и по праву их можно именовать величайшей природной кладовой. Это — один из даров, выпавших на долю русского народа. Но воспользоваться им так тяжело, ведь дар сокрыт в безмолвных и безлюдных краях.
Как проходить сквозь Сибирь, выходить к тем краям, где новорожденное Солнце нового дня поднимается с морской глади?! Как скрепить расширившуюся на восток Русь, если природа не нарисовала на листе огромного пространства ни одного естественного пути?!
Вспоминается санный путь, колеи, проложенные во льду. Что если пустить их там, где нет замерзшей воды, сделав из дерева, а лучше — из железа?
Многие вещи имеют двойное авторство, это мы помним еще со школьных времен. Рядом с русской фамилией стоит иностранная, а рядом с европейской — русская. Причем, большое значение имеет первенство в изобретении. Если русское изобретение сделано чуть позже, чем европейское, то русский изобретатель уже не зовется автором. О нем лишь упоминается, что он тоже сделал такое открытие или изобрел такое же новшество, что уже было сделано в Европе.
Однако, русские технические мыслители изобретали чаще всего сами по себе, даже не ведая, что в далеких заморских странах уже есть что-то похожее. Очевидно, что работали они для русской земли, которая по отношению к большинству европейских стран немного иная (а если брать островную Англию — то совсем иная). Потому и русские изобретения были, несмотря на некоторое сходство, чем-то иным по сравнению с западными аналогами.
Одним из изобретений, определивший жизнь России на многие века, был паровоз. Его авторство приписывают англичанину Стефенсону. По другой, менее известной версии, создателем паровоза был немецкий ученый Лейбниц, что больше походит на правду. Ведь какой смысл для островной Британии, все более-менее крупные центры которой доступны для морского транспорта, создавать железные дороги?! В любом случае они будут иметь исключительно местное, вспомогательное значение, не определяющее судьбы цивилизации.
Потому авторство русского паровоза можно с полным правом отдать отцу и сыну — Черепановым.
Искусство всегда идет впереди науки, как душа идет впереди разума. И в работе русских умельцев сливались наработанные поколениями предков умения обращаться с металлом с ощущением русского простора, который надо преодолеть. Черепановы были плоть от плоти уральской Горнозаводской цивилизации, которую так подробно описал Алексей Иванов в своем труде «Чусовая». Уральский край оказался тем местом, где люди земли, русские крестьяне, соприкоснулись с миром водяных колес, пылающих горнов и грохочущих молотов. Единения былого землепашца и машины, его проникновение в рудные подземелья, населенные таинственными обитателями сумрачных миров, порождали новую культуру, новую метафизику и, в конце концов — нового человека.
Черепановы значились крепостными крестьянами. Хотя их род давным-давно не пахал землю и не сеял хлеб. Бесплодна землица горных склонов, нечего пахать и нечего сеять на горбах Уральских гор. Уже давно Черепановы сделались обитателями царства машин, и проникли в их тайны, осознав, что истинное значение всякой машины много больше видимого на первый взгляд. Ведь сотворение человеком машины — это проявление в человеке образа и подобия Божьего, подражание Божьему Творению. А, значит, через сотворение машин можно постичь и Господа.
Оставаясь крепостными крестьянами, Черепановы превратились в творцов, над которыми не было иной воли, кроме воли Божьей. Их мастерская была заставлена созданными ими станками, сотворенными из металла и призванными вносить в металл человеческую волю, позволяя человеку подражать Творцу множество раз.
Теперь они соединяли паровую машину, созданную уральцем Ползуновым с металлической повозкой. Самое сложное было в том, чтобы присоединить паровую силу к железным колесам, создать стальные мускулы.
На стальные дышла, связывающие поршень машины с колесами, действовало много невидимых сил, которые виделись создателям демонами, препятствующими их творению. Надо было их одолеть, и мастера, изменяя толщину и расположения дышл, одного за другим повергали этих демонов. До тех пор, пока колесо не сделало сперва одного оборота, потом другого, и по стальному дышлу не прошло ни единой трещинки. Отец и сын перекрестились.
Вот уже проложены первые рельсы, чугунный санный путь. И диковинная повозка уверенно двинулась по нему, обдавая любопытствующих дымной струей. Глядя с дня сегодняшнего, тот первый паровозик не менее чудесен, чем в ту эпоху. Ведь сотворен он был людскими руками, почти без промышленной базы. И хоть победил он лишь ничтожную часть русского пространства, всего-навсего несколько сотен метров, паровозик этот начал творить горизонтальную линию великого Континентального креста.
С тех пор русские паровозы превосходили заморские по своим размерам и своей мощи, ибо их значение для русских земель было отнюдь не местным, как то было на Западе, но глобальным. В России был создан и первый в мире тепловоз.
Конец XIX века. Еще ничего не решено, и XX век видится белым русским полем, по которому можно проложить столько путей-дорожек. Шагай в любую сторону, в какую только душа пожелает!
Люди, одетые по моде своего времени, ведут оживленную беседу. Каждый из них всеми фибрами своей души устремлен в день завтрашний и силится чуть-чуть приоткрыть заветную дверь. Знаменитые споры славянофилов и западников. Все гуще делается табачный дым, все больше аргументов и контраргументов носится среди дымных клубов, витающих под потолком светского салона.
Сегодня мало кто знает, что те споры касались не только философии и искусства, но и вопросов экономической жизни страны, в первую очередь главного ее направления — строительства железных дорог. Западники видели необходимым строительство «хлебовозных» дорог в Европу и к портам Черного и Балтийского моря. Торговля хлебом в Европу и закупки в ней всего необходимого для жизни. Славянофилы же говорили о строительстве Сибирского железнодорожного пути и железной дороги в Среднюю Азию. Из опаленного солнцем сердца Евразии на Русь пойдет сырье для легкой промышленности, продукция которой будет сбываться, в первую очередь, в страны Востока. Следует упомянуть, что в отличии от дня сегодняшнего в те времена легкая промышленность считалась относительно высокой технологией, ибо промышленность тяжелая только-только начинала создаваться, а рождение аэрокосмической отрасли и информационных технологий еще лишь намечалось.
Окончательно решился этот вопрос тысячами мужиков, рубивших топорами просеку в девственной сибирской тайге, рывших лопатами мерзлую землю, таскавшими тяжелые чугунные рельсы. Что же, былые крестьяне к такой работе привычны, а каждый день труда на железной дороге давал им больше хлеба, чем его выращивание на бедных землях северной России.
Строительство русских железных дорог и сегодня видится чудом. Ведь большая их часть построена при помощи лома, лопаты и тачки, и лишь меньшая — с применением механизмов. Причем скорость ручного строительства удивительным образом превосходила скорость современного, механизированного. Сложенный из стальных нитей Континентальный крест, оконечностями которого являются Средняя Азия, западная граница, Мурманск и Владивосток стал своеобразным памятником былой силе русского народа, его стремлению к организации пространства.
В вагоне начальника строительства висела огромная, во всю стену карта Российской Империи, на которой могучей красной линией была обозначена будущая железная дорога. Еще не рожденная, но уже живущая своей жизнью на этой карте и в сознании того, кто ее начертил — графа Сергея Юльевича Витте. Еще не графа Полусахалинского. Еще того Витте, каким он был в XIX веке, и каким перестанет быть в веке XX, оказавшись смятым его заморской логикой.
С тех давних пор через русскую землю прошло множество идеологий, указующих то в континентальную глубину, то на зловеще улыбающийся Запад. Приходя и уходя, они вонзались в тело народа, выпуская из него кровь, которая окрашивала землю континента алым цветом. Давно уже стали частью истории славянофилы и западники, о которых и помнят уже не все.
Но с тех времен остался Континентальный крест. И странное, почти мистическое чувство, которое рождается у каждого из нас при взгляде на стальные нити рельсов. Почему-то кажется, что по ним можно достичь лучшего мира, чем тот, в котором мы обитаем. Континентальный крест сам способен быть идеологией, вокруг которой будет происходить организация русской жизни.
Из фотографий запуска первого искусственного спутника Земли есть одна, на которой два тепловоза ТЭ-3 выводят платформу с ракетой-носителем на стартовую позицию. Так Континентальный крест обрел третье, небесное измерение.
Окно в Европу / Окно в Азию
Окно в Европу… Сегодня оно приняло вид окошка гильотины, казнящей Русский Народ. Ибо предназначено оно сегодня исключительно для вывоза природных ресурсов в обмен на цифры — «денежные единицы», на которые закупаются необходимые товары в странах Азии. Кто-нибудь скажет, для чего вообще здесь нужен Запад?
Когда вообще торговля сквозь западное окошко приносила России счастье? В былые времена торговали пенькой и парусиной, и основным покупателем была самая морская страна Запада — Англия. Чтоб не потерять эту торговлю даже вступили в Антинаполеоновскую коалицию, чем спровоцировали нападение Наполеона на Россию. Что получили в результате? Поражение в Крымской войне, когда русский сухопутный транспорт (преимущественно — гужевой, железные дороги были еще в самом начале своего развития) не смог соперничать с английским «морским конвейером». Причем транспортные суда, набитые солдатами неприятеля, боеприпасами и всем необходимым для ведения войны шли под парусами из русской парусины. Конечно, у Англии были уже и боевые корабли с железными корпусами и паровыми машинами, но без массы еще парусных транспортов они едва ли справились бы со своей задачей.
После торговали хлебом, обрекая на полуголодную жизнь крестьян тех земель, где почва была недостаточно плодородной (а это — большая часть страны). «Недоедим, но вывезем!», торговый лозунг тех времен. Результатом подобной торговли стали крестьянские возмущения, медленно, но верно приведшие к трем революциям и Гражданской войне.
Думается, что происходящая ныне сырьевая торговля едва ли приведет к чему-нибудь иному. Есть ли другая возможность хозяйственной жизни страны, чем торговля по схемам «парусина — в обмен на военное поражение», «хлеб — в обмен на голод» и «нефть — в обмен на виртуальные единицы»?
Увы, альтернатива западного пути торговли родилась прежде него. Как мы знаем, традиционными торговыми связями Древней Руси были связи с Византией и с Персией, то есть — не запад, но — юг. За сохранение этих торговых путей русские князья вели не прекращавшиеся войны со степняками, закончившиеся лишь при Иване Грозном взятием Астрахани, Казани и разгромом царства Кучума. К развитию торговых путей с Севера на Юг предопределяла сама география русского пространства — главные реки (Волга, Днепр, Дон) текут именно в этом направлении. Рек же, текущих с Востока на Запад на Руси почти нет. Была, конечно, возможна торговля из глубин Руси через Балтийское море, но доставка туда груженых кораблей из бассейна Днепра и Волги была затруднена. Ведь идти пришлось бы против течения, да еще волоки делать, что без груза еще возможно, но с грузом — весьма тяжело.
Да и нечем Руси тех времен было торговать в Европе, не производилось там ничего такого, чего не было бы на Руси. Как, впрочем, и наоборот. Потому и оставался основным торговым путем — путь на юг. Южные страны могли предложить много диковинного, ценимого тогда во всем мире, в том числе — и на вес золота.
Удар меча Святослава Великого в ворота города Итиль, столицы Хазарского Каганата, открыл Великий Волжский Путь, или путь из варяг в персы. Его же меч очистил от хазар побережье Тамани и Керченского полуострова, сделав безопасным путь из варяг в греки. Поистине, этот величайший русский полководец стал открывателем «Окна в Азию».
Степные земли тяжело удержать, ибо их однородная гладь превращает просторы в широкую дорогу для прохода народов. Потому уже проложенные пути на юг пришлось отвоевывать снова. И второй раз «путь из варяг в персы» открылся ударами ядер, выпущенных из орудий Ивана Грозного в ворота Астрахани и Казани.
В дальний путь отправился русский купец Афанасий Никитин, спустившись на своих ладьях по Волге, но не остановившись, едва достигнув южного берега Каспийского Моря. Теперь остается лишь догадываться, чего он искал, отправляясь в такие края, откуда едва ли мог увезти столько товара, чтоб окупить путешествие. Вот и соглашайся с современными домыслами, утверждающими, что у средневекового купца, как у современного homo economicus, все поступки определялись надеждами на извлечение прибыли! Мы предположим, что искал он таинственный путь в небеса, который казаки чуть позже станут отыскивать на лесистых пространствах Сибири. Он шел в неведомые и опасные дали, движимый богоискательством, только эта идея и может объяснить его тяжкий путь. В Индии он встретился с мудростью, которая, безусловно, обогатила бы русские умы Трудно сказать, что бы из себя представляла сегодня Русь, познакомься она в те времена с индийской культурой. Но Никитин был один, и, конечно, не мог объять необъятного.
Что же, Афанасий Никитин своими ногами он обозначил крайнюю точку, на которую может ступить Русская Цивилизация, и в этом его главная заслуга.
Путь же «из варяг в греки» оставался закрытым до тех пор, пока на берега Черного Моря не пришло русское войско под командованием А.В. Суворова. Полководца, который, кстати, первым в России отверг многие представления о тактике боя, «импортированные» через «окно в Европу» и введшим россыпной строй. Благодаря этому (в том числе) тела русских кораблей коснулись позабытой соленой воды Черного Моря, которое византийцы именовали — Русским Морем.
Да, дальнейшее развитие Южного пути потребовало множества войн. Однако, в отличии от многих войн в Европе, эти войны давали ощутимые результаты — плодородные земли, новые торговые пути…
Европейские же войны зачастую были бесполезным разбрасыванием жизней русских солдат по узким полям Запада. Много ли дало России участие в Семилетней Войне между Пруссией и Австрией? Несмотря на вхождение русской армии в сам Берлин и применение технической диковинки — «секретной гаубицы» графа Шувалова, уважение к Руси ничуть не возросло.
Земли, которые удавалось иногда брать на Западе, никогда не удавалось удерживать более-менее длительное время. А если и удавалось (как в примере с Польшей), их удержание стоило значительного напряжения сил.
Стремительный прорыв на юг был совершен во второй половине XIX века генералом М. Д. Скобелевым. Генералом, не имевшим ни одного поражения. Говоря о той войне, можно только дивиться стремительному продвижению русских войск в глубины Азии, в самое ее сердце.
В то время мыслители-славянофилы проводили теоретическое обоснование Среднеазиатского проекта. По их справедливому мнению, Средняя Азия могла стать для России источником хлопка и основным местом продажи изделий легкой промышленности, а будущем — и тяжелой тоже. Для этого требовалось строить железные дороги, связывающие русские земли со Средней Азией. Такой путь развития выглядел более предпочтительный, чем продажа на Запад хлеба, обрекающая большинство русских губерний на постоянный голод и не дающая ничего для развития русского производства.
Русский прорыв остановился, упершись в естественную преграду — горы. Дальше война приобрела бы иной характер — затяжной, без шансов на победу. И вообще, земли, разделявшие крайнюю точку, достигнутую русским войском и теплые воды Индийского Океана, исторически относились к другой Империи, Персидской. На тот момент — прекратившей существование. Обломки же некогда великой Империи в те времена пытался использовать Запад, воплощенный в Британскую Империю. Можно было поддерживать стремления персов к освобождению, но для этого у России того времени не хватало ресурсов — требовалось организовывать уже полученное пространство. К тому же мышление того времени предполагало лишь военное присоединение новых земель к имперскому телу, а «привязку» его посредством хозяйственных и культурных связей считало не надежной.
Позже началась последняя западная война Российской Империи — Первая Мировая. Одна из причин, по которым Запад втянул Россию в нее, несомненно — отвлечение ее внимания от своих южных земель. Для страны она принесла полную дезорганизацию и потерю государственности на несколько лет. Что еще можно ожидать от войны, ведущейся в чужих интересах?!
Прежнюю ситуацию на юге Российской Империи и унаследовал СССР. До второй половины XX века она практически не изменялась, и лишь ближе к его завершению судьба неожиданно принесла подарок — исламскую революцию в Иране. В пространстве, отделяющем подвластные Руси земли от теплых морей, образовалось враждебное западной цивилизации государство. Значит — потенциально союзное.
Но тут сыграл свою роль вирус «западного мышления», заложенный самой идеей, вокруг которой некогда создавался Советский Союз. Декларируемое им (хоть фактически и не принимаемое его народом) мировоззрение, основанное на чужой картине мира, категорически запрещало союз с народом, строящим свою идентичность на религиозной основе.
Результатом стала Афганская война среди горных лабиринтов, со всеми свойственными такой войне последствиями — невообразимой взаимной жестокостью и потерей веры в победу. Причем даже победа в этой войне все равно не принесла бы для страны желаемого, ведь Афганистан лишен выхода к морю, практически не имеет инфраструктуры и развитого хозяйства. Потому, кстати, и сравнение поражения США во Вьетнаме с нашим поражением в Афганистане едва ли уместно.
Это поражение привело к краху страны, прежде всего, дискредитировав Имперский Путь, как таковой. Война как бы обозначила барьер, за который Империя уже не смеет ступить и шага, а остановка движения Империи в пространстве всегда означает ее гибель. Сопутствующая потеря авторитета у азиатских стран уже не позволила перешагнуть через этот барьер дипломатическим или экономическим путем.
Гибель Империи привела к ее распаду, по-иному империи и не гибнут. Но ее граница с теми странами, через которые некогда пролегал Южный Путь, оказались проложены по степи, не обозначены никакими географическими образованиями. Значит, если соглашаться с Карлом Хаусхофером (а с ним тут нельзя не согласится) — границы эти противоестественны и неустойчивы.
Южный Путь, за который пролито столько крови, и который мог бы служить источником многих необходимых для Руси ресурсов, а также местом применения русских технологий, теперь стал проезжей дорогой для мигрантов и наркотиков.
Что собой представляют наркотики, это средство моментального достижения рая ценой будущего провала в ад, еще при жизни? По своей сути — символ отказа от богоискательства с одновременным неприятием ценностей «цивилизации цифрового человека», цивилизации денежных единиц. Если Русская Цивилизация отказалась от своей сути, от богоискательства, то борьба с наркотиками будет заведомо бесполезной. Ибо что кроме них и водки предлагается сегодня русскому человеку?!
То же можно сказать и про трудовых мигрантов, этих несчастных «детях Фукуямы». Ведь «отец глобализации» Френсис Фукуяма представил всех без исключения людей глобализованного мира, как «экономических кочевников»! Едва ли им доставляет счастье вечное расставание с родными краями, жизнь среди чужих людей в чужом суровом климате. Гораздо лучше для них было бы трудиться в родных краях, и обмениваться плодами своего труда с северным «Большим Братом», но для этого необходима соответствующая политика, по своей сути — ИМПЕРСКАЯ. Только так и возможно решить проблему «гастарбайтеров», а не «экзаменами по русскому языку и русской истории» для них, которые все равно не сделают представителей азиатских народов — русскими.
В настоящий момент центральноазиатское пространство сделалось фактором, ускоряющим гибель русского народа, и требуется повернуть ситуацию с точностью до обратного, стабилизировать же ее нет смысла, ибо это — невозможно по причинам, истекающим из самой географии, т. е. от самой матери-земли.
Какие же практические выводы можно сделать из столь длинных географических и исторических рассуждений?
Во-первых — необходимость признания Средней Азии зоной жизненных интересов Руси, а Ирана — политическим и военным союзником.
Во-вторых — строительство новых транспортных путей, скрепляющих Среднюю Азию. Например, необходимо построить железные дороги, спрямляющие путь по уже проложенным. Дальше — прокладка транспортных путей в Иран и Индию через Афганистан и Пакистан (при условии установления в этих странах мира при помощи Ирана).
Развитие портового хозяйства и кораблестроения в Иране. Долговременные военно-политические и экономические договоренности с Индией и Ираном. Выход Руси к теплым морям, создание Южного Флота (как военно-морского, так и торгового).
Но… В данное время правящая верхушка России упоенно продолжает торговлю сквозь «Окно в Европу», сделавшееся ныне «Окном в Глобализм». В ту сторону она поставляет нефть, газ и цветные металлы. Обратно… Что в реальности мы получим обратно? Об этом остается лишь гадать, вспоминая все, чему научила нас история…
Какую организацию пространства требует от нас идея? Несомненно, она требует Империи.
Империя
Изможденные люди шагают по чужой, далекой земле. В их лица въелась пыль дальних дорог, где-нибудь под одеждой, поближе к сердцу, у каждого из них спрятан предмет, напоминающий о родине и доме. Как давно остались те времена, когда их ноги ступали по родным землям, теперь они возвращаются лишь в зыбких походных снах. А как глаза воинов раскрываются, то видят только лишь дорогу, по которой надо идти и идти дальше.
Сколько друзей погибло в боях с разными народами и племенами, что встречались им по дороге! А еще диковинные, неведомые на родине болезни, чудовищный климат чужих мест, свирепые звери чужеземных лесов да степей. И ближе к привалу, когда уже из души и тела вытекают последние силы, каждый воин обязательно тихо разговаривает с кем-то невидимым, кого уже нет на Земле…
Местные народы смотрят на людей Империи со страхом. И с уважением. Они отлично знают, что такое война, их земли пропитаны кровью так, что вонзающийся в пашню плуг иной раз делается красным. Здесь каждое племя имеет множество кровных врагов, которым надо во что бы то ни стало отомстить, но и сами мстящие тоже являются кровными врагами множеству народов, а, значит — объектами мести. Ножи здесь направлены сразу во все стороны, их лезвия жаждут крови. Это неизбежно, когда земли — мало, а людей — много, и судьба каждого из них скрывается на острие блестящего кинжала.
Им хорошо понятна ненависть и война, но не понятны люди Империи. Откуда у них здесь кровные враги, если сами они пришли с другой стороны света, и прежде тут никого не знали и не ведали?! Может, они пришли просто грабить, что тут тоже всем знакомо, едва ли не каждый день кто-то грабит или кого-то грабят?! Так разве же награбить им тут на всех, их же вон как много! Да и не дотащить им награбленное до их земель, они же, поди, далеко-далеко, не в соседнем ауле…
Цель явления людей Империи была непонятна, непонятны и сами пришедшие люди. И выбор для аборигенов оставался невеликим: либо прекратить кровную вражду всех со всеми, и сообща давать отпор пришельцам, либо сдаваться на их милость, что тоже означало прекращение вражды друг с другом.
Чаще всего народы сначала объединялись и давали отпор, потом терпели поражение и волей-неволей вливались в Империю, обращаясь в частицу ее тела. При этом имперские люди оставались для них такими же непонятными. Они дивились их взглядам — вовсе не кровожадным, какие подобает (по их мнению) иметь воинам, но устремленным куда-то вдаль и ввысь, словно этим людям известно что-то большое, недоступное пониманию аборигенов. Они дивились их странному великодушию, ведь, будь сами на их месте — обязательно бы обратили сопротивлявшихся в кровавое удобрение для опаленной солнцем земли. А они почему-то так часто милуют, и убивают лишь тех, кто идет против них с оружием в руках, и только в бою. Вроде бы, закономерно истреблять женщин и детей враждебного рода, так быстрее всего его изничтожишь, а для них тут все рода враждебны… Но нет, не убивают, даже подкармливают детишек, чем могут.
Понять противника — это наполовину победить его. Аборигены людей Империи не понимали, и потому терпели от них поражение, пока шли против них с оружием. Война шла до тех пор, пока до самого последнего обитателя земель не доходила мысль о бесполезности борьбы и пролития крови, ибо у людей Империи есть что-то, что заставляет их не отступать. Иначе к чему подкрашенные красной кровью и побеленные костями ленты дорог, стертые в кровь ноги, тяжести и тревоги дальних войн?!
После начинается первая имперская стройка — дороги. Им суждено стать нитками, пришивающими новые части к имперскому телу. Дороги непременно хорошие, ведь их прочность — это прочность самой Империи, как прочность рубахи — ее нитки. Всем известны римские дороги, дожившие до сегодняшнего дня, то есть пережившие саму Империю. Это при том, что сооружались они киркой и лопатой, без всяких механизмов, то есть впитывали в себя мускульную силу человека. Византийская Империя в этом плане переняла Римскую, и ее дороги были столь же прочными и вечными. Другие империи строили дороги похуже, но тоже строили, ибо их народы познали сами, без чужой помощи значение этих нитей, сшивающих пространство.
Позднее на смену дорогам пришел другой вид связи континентального пространства — железные дороги, строить которые в местах с плохим грунтом стало не в пример легче, а грузов и людей по ним можно перевезти гораздо больше. Это изобретение, безусловно, упрочнило империи, живущие в конце XIX века, хотя пути сообщения, безусловно, представляют собой лишь дополнительный элемент прочности. Основной же элемент — сам имперский народ, его мысли и идеи.
Для чего люди некоторых народов срывались с насиженных мест своих предков и отправлялись в далекие рискованные походы?
Экономические объяснения здесь бесполезны. Простой грабеж на таком расстоянии (при не построенных еще хороших дорогах) лишен всякого смысла. Не доедет до родины награбленное — растеряется, будет снова ограблено многочисленными разбойниками. Да и грабить зачастую в новых землях нечего.
Заставить аборигенов работать? Для этого требуется не одно поколение, а многие народы зачастую так и никогда и не научаются делать что-либо, полезное другим людям Империи. А Империи при этом приходится поддерживать их жизнь, зачастую отрывая необходимое у самого имперского народа, который, в конце концов, может оказаться беднее, чем народы окраин. Всем знаком пример с национальными окраинами Советского Союза или Российской Империи. Подобными же были и германо-кельтские окраины Римской Империи, особенно — Испания. Сомнительно, что Византийской Империи могла быть чем-нибудь полезна, скажем, затерянная в горах Армения. Македония наверняка ничего не получала от невероятно разросшейся империи Александра Македонского.
Есть другое обоснование имперских стремлений народов — военное. Оно говорит о том, что Империя стремится перенести границу в наиболее безопасное, удобное для обороны место. Только неужели Риму было сподручнее держать оборону в германских лесах и болотах, чем на идеально подходящих для обороны Альпийских горах? Неужто Персидской Империи было удобно иметь границу в практически не поддающихся контролю (даже и с помощью технологий сегодняшнего дня) степях и пустынях Турана?! И разве лучшем путем защиты империи Чингиз Хана от малочисленных половцев был захват огромной Руси?!
Одним словом, ни экономические, ни военные причины не способны побудить народ на создание Империи. Эти вопросы возникают уже в ходе империостроительства, по мере возможности — решаются, но далеко не всегда. И уж в любом случае строительство Империи оказывается полезным для жизни имперского народа лишь в зрелые годы ее формирования, да и то — не всегда. Очень часто строительство Империи оказывается для ее сердцевинного народа испытанием, тяжким крестом.
Значит, дело тут в каких-то особенных качествах имперского народа, которых нет у других народов. Вернее, рождение империй не объяснить действием в имперских народах тех же свойств, которые присутствуют и в неимперских народах.
По своей сути имперский народ представляет собой широкие объятия, раскрытые в сторону всего мира. Это — его суть, его душа, его жизненный путь. Идея Империи для него достойна, чтоб быть смыслом жизни, и на то имеется огромная, просто космическая причина. Если каждый из народов — мысль Бога, то их собирание воедино, по сути — сбор Божьих мыслей. А, значит, и познание Господа. Потому Империя просто не может быть лишена высшего, священного смысла, а имперский народ не быть народом — богоносцем. Этот народ все свое бытие преодолевает собственные границы, идет вширь и вверх.
Каждый народ имеет свою веру, свое представление о потустороннем, но вера имперского народа приобретает невероятную силу, которая вот-вот поднимет его на самые Небеса. Поэтому такие народы всегда являли из себя своего рода антенны, улавливающие небесную волю и передающую ее другим народам, то есть — народам своей империи.
Рост империй, кстати, подчиняется некоторым законам, которые практически необъяснимы с рациональных позиций. Наиболее он успешен при направлении с севера — на юг и с запада — на восток, то есть — всегда навстречу Солнцу. Понятно, и Римская империя стремилась распространиться на север и на запад, и Персидская — на север, и Русская — на запад. Но на этих направлениях империи всякий раз встречали непреодолимое сопротивление, и все успехи были лишь временными. Ни Русская Империя не взяла прочного контроля над Финляндией и Польшей, ни Римская — над германскими землями, ни Византия — над Сербией и Болгарией. Если эти земли и входили в состав Империй — то лишь номинально, никогда не вливаясь в их плоть. Для каждого такого случая можно найти объяснение — большие различия географических условий обитания с имперским народом, влияние притяжения соседней империи и т. д. Но рациональных объяснений этой, несомненно присутствующей, закономерности на сегодняшний день — нет. Однако ее следует принимать во внимание при строительстве империи.
Для нас, кстати, можно сделать определенный вывод о пути развития новой Русской Империи. Русский Народ, к примеру, никогда не имел прямого контакта с индусами, этими наследниками многого из древнеарийской мудрости. Безусловно, контакт с этим народом духовно обогатит нашу цивилизацию. То же можно сказать и о контактах с персами, носителями особой ветви ислама и сохраняющими в своей культуре следы древней традиции — Зороастризма, также наследовавшего Традиции древних Ариев.
При расширении Империи в сторону Индии и организации сообщения с этой удивительной страной потребуется преодолеть некоторые технические трудности, ведь Индостан отделен от остального континента почти непроходимыми горами. Вот и задание для технического прогресса в области транспорта!
Несколько в стороне от идеи Империи стоит идея англосаксонского (особенно — современного американского) империализма. Вроде бы он — иной, по отношению к континентальному империостроительству. Ибо путь от центра Империи к окраинам — водный, а флотом располагает лишь имперский народ. Потому Империя становится какой-то неправильной, несимметричной, ее центр не доступен для окраинных народов (по крайней мере — по замыслу).
Потому в подобной, то есть — морской, империи теряется такое свойство империообразующего народа, как его бескорыстность. Экономическая эффективность становится главным показателем жизни такой империи, и создавший ее народ полагает основой бытия империи — доход, получаемый с ее окраин.
Это вызывает удивление, если сбросить со счетов кальвинистскую этику, в частности, англо-американцев, которая утверждает единство богатства с постижением Бога. Если же посмотреть на строительство морской империи через оптику кальвинизма, то все становится на свои места — через накопление богатств за счет окраинных народов, создатели Империи познают Бога. Разумеется, в собственном его понимании…
Разумеется, морская стихия, проход через которую от окраин к центру Империи и обратно можно надежно контролировать, располагает именно к созданию империи такого вида. Но не предопределяет, ибо первичным все-таки было возникновение кальвинизма. Пример Японии, живущей морем, но лишенной подобной идеологии, служит здесь убедительным доказательством.
Таким образом, смысл и цель Империи всегда одна и та же — Богоискательство. Только этот, обращенный к Небесам порыв, может заставить народы взвалить на себя тяжкий крест Империи. Путь строительства Империи вовсе не усеян цветами. А завершение имперского пути может быть трагичным, как это случилось с монголами, которые почти полностью ассимилировались среди некогда завоеванных ими китайцев.
Все империи рано или поздно обречены на смерть. Есть в Европе такое небольшое государство — Австрия, которая и по сей день официально называется Остеррейх, то есть — Австрийская Империя. Она — крошечный осколок некогда могущественной Священной Римской Империи, место обитания народа — ее создателя. Этому народу повезло. От доблестных маньчжуров, создавших некогда маньчжурскую Империю на территории нынешнего Китая и Монголии, не осталось даже и памяти.
Да, путь Империи может привести народ к гибели. Но отказаться от создания Империи имперский народ не в состоянии. Потому нам следует изучить закономерности гибели империй и извлечь из них соответствующие уроки.
О причинах гибели империй сказано и написано немало. Наиболее распространенная теория — это теория жизненного цикла, имеющего прямую аналогию с человеческой жизнью. Рождение — детство — юность — зрелость — старость, от которых невозможно уйти. Все, чего не домечтал в юности и не осуществил в зрелые годы, уже никогда не совершишь в старости, какие усилия к этому не прилагай. Потому наибольшее расширение империи происходит в ее зрелые годы, а дальше — лишь сокращение земель при более-менее осмысленном сопротивлении этому процессу.
Исторические факты в целом подтверждают эту теорию. Но возникает вопрос, отчего одни империи гибли, едва достигнув своей зрелости (империя Александра Македонского), у других период зрелости затягивается на тысячелетия (китайская империя)?
Можно в качестве причины недолговечности одних империй и долговечности других рассматривать накопление противоречий между народами, составляющими их. Китай, как образец долгоживущей империи — практически моноэтничен, и потому его даже не совсем можно назвать и империей. Остальные империи содержали в себе разное количество народов, между которыми неизбежно возникали противоречия. Но вели ли они в самом деле Империи к неизбежной смерти? Очевидно, нет. Имперские народы до какого-то момента решали эти противоречия и поддерживали целостность Империи более-менее успешно.
Или возникали противоречия между размерами Империи и техническими средствами контроля за пространством? Тоже очевидно, что нет, хотя пути сообщений и играют для империй очень важное значение. Но, тем не менее, Российская Империя 18 века, основанная на водном и гужевом транспорте, оказалась устойчивее, чем та же империя в ХХ веке, с железнодорожным транспортом.
Скорее всего, кризис империи всегда сопряжен с кризисом самосознания имперского народа. Сколько бы не расширялось пространство Империи, на Земле оно неизбежно упрется в границу, которой может быть граница другой Империи, могут быть и естественные границы, такие как непроходимые горные хребты, или, в конце концов — моря и океаны. Даже если эти границы и преодолеть (теоретически), то пространство самой Земли все-таки — ограничено, потому даже глобальная Империя все равно будет иметь свой предел.
И когда границы достигнуты, имперский народ постигает разочарование. Все, что он мог сделать — он сделал, прошел весь доступный ему мир, но не нашел в нем Господа. Дальше идти некуда. Но и превращаться в малый, довольный своими ничтожными границами народ, имперский народ неспособен. Отсюда — его трагедия, которая разворачивается тогда, когда он окружен нагромождением подчиненных ему народов, которые научены уважать носителей Имперской Идеи и ждут от них их воли.
Но вместо нее получают лишь декаданс, который заставляет их задуматься о том, кому же они подчинились и чью волю решили принять. Тут же начинается стремительно растущее сопротивление окраинных народов, ответить на которое Имперскому Народу — нечем. Он готов уже сам отгородиться от своего имперского окружения, выделиться из него в «малый народ».
Что-то подобное испытывали и греки на руинах Византийской Империи, и монголы, уходившие из Китая, это испытывают и русские — сегодня. Мы пытаемся решить не решаемую для нас задачу — как из великого народа безболезненно обратиться в народ малый, и запереться прочными границами своей крошечной «родины».
Заранее можно сказать, что ничего из этого не выйдет. Оставшаяся от имперских времен гора народов просто задавит нас, сотрет с лица Земли. Потому единственный выход — это возвращение к идеологии Империи. А, значит, необходимо искать и выход из идеологического тупика, порожденного непроницаемыми границами, в которые некогда уперлась Советская Империя.
Впрочем, выход уже найден. Он — в продолжении имперского стремления в ином направлении, в сторону Неба, в космос. Для продолжения пути в эту сторону уже сделано достаточно открытий, и теперь необходимо лишь вспомнить о нем и принять как смысл дальнейшей жизни Русского Народа.
Что же, надо сказать и о вечном противнике континентальной державы — мире моря, который требует особой морской политике. Разумеется, она включает в себя не только и не столько вопросы связанные с флотом, сколько вопросы торговли, экономики, внешней политики.
Морская политика
Ледяной ветер бродит по улицам, путается в волосах и между пальцев вмороженных в лед мертвецов. Черные окна домов равнодушно взирают на заледенелое пространство, обреченно подмигивая редкими огоньками коптилок. Кое-где клубится чадливый дымок буржуек. Остатки былой жизни съежились где-то в мерзлых пещерах квартир, да глубоко под снегом. Но слез о былом нет, все равно они замерзнут на лице, причинив ему хоть и не большую, но лишнюю боль. Не до них сейчас, когда смерть уже не считает до трех, а летает повсюду, и пятнает первого, кто попадется под ее костлявую руку.
Ледяной язык ветра жестоко гладит редких, закутанных в тряпье прохожих. Они шарахаются — уж не людоед ли с топором крадется за их спинами? Увы, даже людоедство утратило здесь свой жутковато-романтический ореол, превратившись в последний, безумный способ выживания. Но нет, это лишь ветер, он летит себе дальше, плутая между парящими от последних вздохов чьих-то жизней руинами, до которых никому не было дела.
Осажденная крепость, в которой остатки скудного тепла и пропитания делят по справедливости. Ну, или с каким-то приближением к справедливости. Вера в это важна для тех, кто еще жив. И она поддерживается в них, и не только обманом — таких людей уже не обмануть. Справедливость черным по белому заложена в нормах пайка. Кто-то, конечно, добудет для себя разными хитрыми или властными путями, этого не избежать. На свете нет ничего абсолютного, и справедливости — в том числе. Что же, пускай потом, в спокойные года, перед его глазами проплывают улицы, полные мерзлых мертвецов.
Но еще важнее — вера в победу, в окончание осады, в тот день, когда все вдруг сделается иначе. И в идею, в то сокровенное зерно, которое каждый из живых греет своим теплом, до тех пор, пока оно не иссякнет. Чтоб внести его в теплый день освобождения (остатки мечтаний тех, кто еще жив, все время говорят, что после победы зимы больше не будет). Для нескольких еще живых обитателей этого города это зерно воплощено в самом настоящем, пшеничном и ржаном зерне. Они, покрытые голодными отеками, хранят коллекцию посевного фонда…
Ледяная струя врывается в открытые настежь ворота одного из цехов огромного завода на окраине города. Ворота лязгают, но сторож, запертый вместе с печкой-буржуйкой в маленькой каморке, что притаилась в углу цеха, даже не оборачивается. Все одно в цеху незваным гостям брать нечего. Ибо то, что он сторожит — слишком велико. Оно, в самом деле, имеет огромную ценность, но — для других времен, которые так и не пришли, и едва ли теперь когда придут.
Сторож достает свой хлебный паек. 250 грамм, рабочая норма, потребляя которую работать, конечно, едва ли возможно. А выжить все-таки можно. Потому такая работа, как у него — все-таки возможность выживания. Эту возможность ему, прежде ценному специалисту в кораблестроении, через эту работу и дают. Быть может, придет еще его время…
Что же охраняет этот сторож? Он стережет исполинское тело невиданного корабля. Луч выглянувшего с мерзлых небес месяца серебрит на его борту надпись: «Советский Союз». Кто сегодня не знает, в те времена таким сочетанием слов какую-нибудь малозначимую вещь, вроде кофемолки или автомобиля, едва ли назвали. Это — линейный корабль «Советский Союз», один из самых больших кораблей тех времен…
В индустриальную эпоху железо, будучи рожденным из земных недр, живет уже своей жизнью. Приняв облик какого-нибудь предмета, оно может вернуться в небытие расплава, чтобы заново родиться чем-то иным, на прежний свой облик непохожим. Кто знает, может в гвозде, вбитым в мою или вашу стену присутствуют молекулы железа из борта того корабля? Воды с тех пор прошло много, и то железо могло побывать еще чем-то, вроде трактора или паровоза, которые тоже пришли в негодность и обратились в пылающий жидким огнем расплав. А, может, капли того металла попали и в далекие заморские края, и теперь застыли заклепкой на знаменитом мосту где-то в Лос-Анджелесе?!
Не проследить нам судьбы железа, а имеет ли оно само память — нам неизвестно. С позиций современной химии — имеет, но человек не в состоянии в нее заглянуть, потому для кого предназначено все, что в ней сокрыто — остается лишь гадать.
Люди же, предназначенные сделаться душой линкора, его экипажа, убелили своими костями окрестности города, в котором корабль провел свой короткий и несчастливый век. Много сказано о героизме моряков, брошенных в пламя сухопутных боев. Добавить уже и нечего. Только ясно, что в той, не своей, войне, моряки могли не побеждать, а лишь гибнуть. Отправляясь в атаки в полный рост в заметной издалека черной морской форме. Пренебрегая защитными свойствами местностями и маскировкой, не владея навыками фортификации…
После войны линкор «Советский Союз» коснулся-таки родной стихии. Лишь для того, чтоб освободить место на стапеле и быть отбуксированным на разделку. Три его «брата» были к началу войны только-только заложены, и их разобрали без лишнего шума. Время линкоров безнадежно прошло, а время линкоров типа «Советский Союз» так никогда и не наступило…
Почему я вспомнил этот корабль-призрак? Да потому, что страна, давшая ему название, пережила линкор всего на несколько десятков лет, чтоб так же погибнуть, не дав врагу ни одного боя. А ее народ, так же как экипаж линкора, оказался брошен на битву в чужом пространстве, пространстве финансовых потоков, где он пришел к своему вымиранию.
Конечно, на Руси ничего не кончено, все еще только начинается. Но в таком виде русский мир пришел к дню сегодняшнему. И чтобы перейти в день завтрашний, надо вспомнить, с чего все началось, и найти связь между русской морской мощью и русской жизнью.
Многими сказано, что Россия — континентальная, сухопутная страна, из чего делается ложный вывод, что и основной силой страны должна быть сила сухопутная. Да, почти все войны, в которых участвовала Россия (кроме, разве что, одной) происходили на сухопутных театрах. Но следует заметить, что в эти войны Россию и ее соседей по континенту чаще всего ввязывали третьи страны, могущество которых было связано с морем. На суше русскому народу воевать не за что, ибо и земли и ресурсов страна имеет в достатке, позволяющем рассчитывать на автаркию, то есть — самообеспечение. Единственная возможная война для русского народа — это война за идею, война священная. Противником же в такой войне могут быть лишь страны, живущие морем, таким образом, как это не удивительно, континентальная Россия должна быть готова именно к морской войне.
Мировой Океан является тем пространством, сквозь которое товары доставляются с наименьшими издержками и в наибольших объемах. Так было в эпоху парусного флота (на Континенте той эпохе соответствовал гужевой транспорт и гребной речной флот), так происходит и в эпоху флота, движимого турбинами и дизелями (на суше ему соответствуют железные дороги). Мировой Океан — материальное воплощение Мирового Рынка, при этом имеет с ним даже внешние сходства — он столь же капризен и непостоянен. Он отрицает великие дела, ведь плоды стольких былых дел, как знатные города забытых цивилизаций, уже столько тысячелетий безнадежно сокрыты на его дне, недоступном человеческому глазу. Все, что человек возвысит над соленой гладью, будет бренно, и неизбежно рано или поздно канет в пучину. Морская жизнь позволяет свершать лишь малые дела, полезные отдельным индивидуумам, но не целым народам — сегодня провести кораблик с товаром, завтра — получить барыш. Отсюда происходят и экономические теории морского мира, абсолютизирующие значение индивидуума, стремящегося к личному благу, и тем самым, как будто, создающим благо для всех (теория «Невидимой руки рынка» Адама Смита). Да, необъяснимые для континентального человека кризисы, порожденные отнюдь не бедствиями, а общей для «человеков экономических» жадностью, несколько поколебали эту идею. В ХХ столетии даже родилась такая экономическая доктрина, как кейнсианство, возвращающаяся к идее больших дел, которые способны выводить глобальную экономику из кризиса. Но эта концепция изначально рассматривалась не как руководство по организации хозяйственной жизни, а всего-навсего как инструмент, предназначенный для борьбы с кризисом, когда он уже возник. То есть, как своего рода «экономический огнетушитель», спусковой рычаг которого управляется рукой пользователя. Какие же великие дела могут свершаться не целенаправленно, а от случая к случаю, от кризиса к кризису? Только лишь войны с более слабым противником. Собственно, по такому закону теперь и живет Цивилизация Океана, ядром которой является Северная Америка с центром в США.
Для человека Континента, ядром которого является Русская Цивилизация, Цивилизация Океана не может не быть враждебной. Просто потому, что она представляет собой рой соблазнов, которые отвлекают человека Суши от великих дел, которые он совершает. Что это за великие дела? В масштабах одной среднерусской деревушки этим делом могло быть строительство огромного храма, которые сегодня мы можем увидеть даже там, где деревушки давным-давно истлели и обратились в подстилку выросших на их месте густых лесов. На уровне народа в целом — создание Империи, включившей в себя множество народов, обжившей земли, где по мировым представлением выживание человека вообще невозможно. И, наконец, совершившей бросок в космос, в новое пространство богоискательства, о чем я писал в своих предыдущих статьях.
Что же случится, если континентальный человек поддастся-таки на соблазны, даруемые Мировым Рынком? Он бросит свершаемое им великое дело, потеряет смысл своей жизни, обретет то, что я назову цифровой пустотой — сделает свою жизнь бессмысленной погоней за цифрами — денежными единицами. Но он их все равно не получит, ибо эта игра все равно идет по чужим, притом постоянно изменяющимся правилам, не допускающим победы стороннего для Цивилизации Океана игрока. И, в конце концов, все придет к массовому суициду народа, что мы и наблюдаем в сегодняшнем дне. Потому капитуляция — отнюдь не спасение.
Закономерной была идея разгрома вражеской цивилизации военным путем, возникшая еще до того, как она обрела ту силу, которую мы ощущаем сегодня. Разгромить же ее можно лишь в ее пространстве — в Мировом Океане. Придя на него могучими боевыми кораблями с готовыми к самопожертвованию экипажами. Бросив луч континентальной мощи на чужое пространство, и одолев его.
Казалось бы, народы Океана всегда имели, имеют, и будут иметь более сильный флот, чем народы Континента, и потому последние обречены на поражение. Но у этой сильной стороны противника имеется и оборотная, слабая сторона. Ведь флоты их стран должны контролировать весь Мировой Океан, связанный с Мировым Рынком, от которого зависит их жизнь и смерть. Континентальная же страна, по своему определению от Мирового Рынка может практически не зависеть, и потому способна сосредоточенно применять свой военный флот, разбивая флот противника по частям.
У континентальных народов имеется и еще одно преимущество, сокрытое в их сознании. Люди, привыкшие за много веков к обращению с материей, а не с ее цифровыми эквивалентами (т. е. деньгами) скорее способны к изобретению средств победы над материальными объектами, которыми являются корабли противника.
Полигон наполняется грохотом, через мгновение его пронзает стрела пронзительного свиста. Кусочек неба перечеркивается линией летящего снаряда. Удар о цель — закрепленную броневую плиту. Адмирал, почесывая огромную бородищу, в окружении своей свиты поднимается из укрытия. Подходит к разорванной мишени и внимательно осматривает края рваной раны металла. Отходит подальше, любуется. Опять трогает еще горячие края разрыва. Он доволен. Снаряд его конструкции, покрытый легкоплавким сплавом, позволяющим ему на мгновение «приклеиваться» к броне, исправно сделал свое дело. Броня повержена, и теперь корабельная артиллерия сможет так же лихо расправляться с бортами вражеских броненосцев. А ответить им будет нечем — у них на вооружении лишь разрывные снаряды-бомбы, осколки которых лишь царапают краску бортов. Это деревянные борта кораблей былых времен они рвали мастерски.
Потому заморские адмиралы вовсю говорят о таранной тактике и возвращении к древнегреческим трактатам по тактике морского боя, который теперь будет не на ручной, а на паровой тяге. Что же, пускай таранят, сказать об этом куда проще, чем сделать. Тем более, что и в Древней Греции не таранили корпуса кораблей, а ломали весла, которых теперь просто нет. А мы будем бить артиллерией!
За такое не грех и двести грамм выпить, вон вестовой уже несет. За русскую победу на море! С этого дня адмирал Степан Осипович Макаров получил гордый титул «Победитель брони».
Будущее Мирового Океана стало определено, и уже можно было себе представить морские бои близкого будущего. Пока противник строит свои броненосцы в клинья и ведет их на таран, русская эскадра выстраивается в линию, охватывает врага и отправляет его на морское дно едва он подойдет на дальность выстрела. То же самое Ледовое Побоище, которое предстоит многократно повторить на море, а вместо русских витязей и германских рыцарей станут корабли…
Секрет бронебойного снаряда вскоре стал известен противнику. Конечно, он купил его за денежные единицы у какого-нибудь ныне неизвестного адмирала русского флота. Конечно, не у Макарова, а у такого адмирала, который корабли видит только на бутылочных этикетках, а в жизни — лишь бумаги, перья, да чернила. После этого Россия была искусно стравлена с Японией, а последняя — снабжена секретом чудодейственных снарядов.
Русский флот, который в другой жизни убил бы так и не успевшую расцвести цивилизацию Мирового Рынка, безропотно лег на дно Цусимского пролива и Желтого моря, о существовании которого в те времена не все и знали. Вместе с ним в пучину далекого моря легло и тело изобретателя первого в мире бронебойного снаряда, Победителя Брони, адмирала Степана Осиповича Макарова. Иной судьбы у него быть не могло.
И вот в середине XX века как будто появился второй шанс победить уже окрепшую вражескую цивилизацию. Наступила эпоха сверхлинкоров, и Россия заложила 4 таких корабля. Действуя в союзе с Германией и Японией русский флот мог изменить ход истории, навсегда закрыв Мировой Рынок.
В химической лаборатории, относившейся к Наркомату ВМФ мирно перетекали жидкости, мигало пламя спиртовок, окрашивались в разные цвета растворы. Неожиданно эту привычную полутишь пронзил отчаянный щелчок малюсенького взрыва, похожий на удар пастушьего хлыста. Из дверей лаборатории вышел радостный человек в белом халате и затянулся папироской (сигарет в то время еще не было). Это — ученый-химик Евгений Ледин, автор нового взрывчатого вещества — гексогена. После определенных событий уже поздней истории это слово обрело зловещий смысл, однако почти никто не помнит, кто был его автором, и для чего оно изначально предназначалось.
Гексоген мог стать таким же русским «подарком» для противника, каким в свое время не стали бронебойные снаряды. Начиненные чудесной взрывчаткой снаряды главного калибра этих линкоров гарантированно отправляли бы на морское дно все, к чему они бы прикоснулись. Всего несколько операций в Атлантике — и весь находившийся там прежде флот противника делается жилищем для глубоководных рыб и моллюсков. Недаром программу строительства этих четырех линкоров именовали «Сталинский молот морей» …
Каким образом вражеской цивилизации удалось стравить Сталинскую Россию и ее соседа по Континенту, также противостоящего Цивилизации Океана — Гитлеровскую Германию, неясно до сих пор, хотя сам факт уже ни у кого не вызывает сомнений. Россия и Германия легли в руины, а русские моряки окрасили своей кровью поля и леса. Германия лишилась своего океанского флота, а Россия — времени, когда он мог быть применен. Цивилизация Океана вышла из своего очередного кризиса и обогатилась на военных поставках, сделавшись еще сильнее и получив возможность взять под свой контроль уже не фрагменты Мирового Океана, но целиком — Океан.
После войны Россия добилась еще некоторых успехов в строительстве океанского флота. Но появление ядерного оружия, фактически запрещающего большую войну, сводило эти успехи на нет. Цивилизация Мирового Океана же напирала потоком своих соблазнов, которых у нее делалось все больше и больше — именно за счет контроля над Мировым Океаном. В военном же отношении контроль противника над океаном, охватывающим Континент со всех сторон, вызывал у властей закономерное чувство осажденной крепости, что было вполне закономерным.
Чувство осажденной крепости было болезнью позднего Советского Союза, и именно с ней связано все негативное, что в нем было. Например, осада (как я показал на примере осажденного Ленинграда 1941–1943 годов) требует централизации распределения практически всех жизненных благ. Потому в СССР упорно сохранялось планирование производства и распределения не только вещей, необходимых для жизни народа в целом, но всех потребительских товаров.
Несуразность последнего — однозначна. Спрос на потребительские товары всегда нелинеен, зависит от множества факторов, не поддающихся прямому учету. При этом он обладает высокой эластичностью, и при изменении цены меняется резко и нелинейно, часто даже парадоксально. Ассортиментный шлейф потребительских товаров (то есть — количество сортов) необычайно велик и способен постоянно расширяться. Следует добавить, что параметры рынка потребительских товаров могут изменяться практически молниеносно, быстрее, чем до него дойдет управленческое решение государства, что делает управление им вообще невозможным.
Возможно, в этой области есть что мобилизовать в случае войны. Можно, например, мобилизовать фабрику губной помады, и она будет производить взрыватели для мин. Но потери от вмешательства государства в эту область всегда будут большими возможных приобретений. Одни полицейские мероприятия по претворению государственных решений в жизнь (вроде борьбы со спекуляцией) могут перечеркнуть всю пользу, которую извлечет государство. К тому же даже в великом народе всегда имеются люди, призвание которых — не великие свершения и не героизм, но удовлетворение потребностей других людей за материальное вознаграждение. В правильно организованном обществе для них тоже должно быть место, ведь их область деятельности, безусловно — полезная.
А контролировать производство и распределение потребительских товаров можно и косвенно — через управление финансовыми потоками, через распределение природных ресурсов и энергии, через внедрение технических новшеств. Перечисленные области хозяйства, разумеется, должны контролироваться всем народом.
Рынок потребительских товаров виден в первую очередь, с ним соприкасается каждый человек. Потому по его состоянию люди закономерно оценивают и состояние хозяйства страны в целом. Ну а через эту оценку делают вывод и о состоянии системы управления страной. Все закономерно, и опровержения здесь бессмысленны. Потому в народе нарастало недовольство советской системой управления, которым умело пользовался противник.
Но главная беда была в том, что коммунистическая идеология не могла обозначить цели, во имя которой приходится держать оборону крепости — СССР. На протяжении десятилетий все ценности, которые были в сознании людей еще с давних времен Руси Традиционной, были старательно вытравлены. Единственной ценностью был объявлен коммунизм, воплощенный в советской системе управления. А сама система управления соответствовала управлению осажденной крепости. В итоге возникла парадоксальная ситуация — держать оборону крепости во имя сохранения системы управления, которая принята в ней. А управление осажденной крепостью, по своему определению, всегда будет сводиться к ограничениям потребления и соответствующей специализации производства.
Страх советского руководства, не позволивший воспользоваться даже экономическим опытом недавнего противника — гитлеровской Германии (где и в более худшем положении, чем положение СССР 70–80 годов, не было тотального планирования), сделался тем ядом, который отравил советское общество. Ну а к страху примешалась еще материальная заинтересованность некоторых лиц из того же руководства. Как говорится, кому война, а кому — мать родная. Руководство отраслями, производящими потребительские товары, позволяло жить отнюдь не бедно…
Понятно, что Советский Союз был обречен, и скованное паникой его руководство не могло воспользоваться новым оружием, родившимся в 80-е годы. Речь идет сразу о нескольких технологиях — финансовой технологии обрушения валютного рынка, компьютерной технологии разрушения мировых информационных сетей. Ну и, наконец, новой военно-морской технологией, вылившейся в создание принципиально новых кораблей — экранопланов. Имея высокую скорость, оснащенные ракетным оружием, практически неуязвимые для средств радиолокации, они могли быстро взять контроль над морским пространством, обойдя по всем качествам тихоходные корабли прошлых эпох. Их появление означало бы снятие вражеской осады уже в прямом смысле этого сочетания слов, но снятие осады для власти уже не требовалось. Она вела народ прямым ходом к капитуляции.
Сегодня мы живем на Руси после ее поражения. Мы собираем осколки былых возможностей, которые прежде могли проложить нашему народу иной путь, не приведший к нынешнему всеобщему самоубийству. В этой работе я рассказал о главных точках приложения нашей борьбы — Мировом Океане и Мировом Рынке, по которым неизбежно придется наносить удар, едва только на Руси появится народное государство. Нами сделаны уже все возможные ошибки, и теперь остается лишь больше их не повторять. Нами совершено много достижений, потому есть, что развивать. Теперь опираясь на первое и на второе нам жизненно необходимо проложить путь в Новую Русь.
Оглянемся по сухопутным границам нашей будущей Империи, ведь они — особенные образования, которые либо ставят рубеж перед врагами, либо соединяют с друзьями.
Ключ русской границы
Родная земля… Да, леса и поля, а также — реки, озера, болота и даже — горы. Всегда найдется тот, кто захочет посмотреть на эти земли «с той стороны», через забрало шлема или сквозь смотровую щель танка. Такой народ называется противником.
Границы пространства, занимаемого народом — это его органы чувств, через которые народ познает характер соседних народов, их идеи, их представления о смысле жизни. Ведь не случайно лучше всех каждый народ знает именно те народы, которые живут с ним бок о бок. Знает о них почти все, но редко с ними дружит, вернее — почти никогда не дружит. Ведь чем больше знаешь о другом хорошего и плохого, тем тяжелее с ним дружить. Принцип, хорошо знакомый по коммунальным кухням былых времен.
Границы русского пространства во многих местах не были постоянными, они то и дело подвигались вперед, выражая собой напор жизненной силы русского народа. Такими были южные и восточные границы. Но были и границы иного рода, где русская пограничная стража застыла, подобно щиту, удерживающему тех, кто обитает по ту сторону границы, от нападения. Такой границей сделалась граница Китая, когда на нее вышли русские казаки. Такой же была и западная граница русских земель, только последняя, в отличии от первой, часто прорывалась вражьими войсками. Правда, всякий враг, пришедший со стороны заката, очень недолго пребывал на русских землях. Его быстро заворачивали вспять, и линия границы возвращалась на прежнее место. Так и получилось, что западная граница за всю историю сделалась наиболее подвижной, причем — в обоих направлениях, а китайская — самой неподвижной. Безусловно, это связано с идеями граничащих народов, их представлениями о строении мира и об искательстве его центра, то есть — Бога.
Сначала глянем на китайскую границу, ведь она — одна из самых устойчивых за всю историю. Со стороны Китая на нее произошло всего лишь два нападения за всю историю — в семнадцатом веке на один из казачьих острогов, и знаменитое нападение на остров Даманский в 1969 году. И все. Оба нападения из-за их несоответствия масштабам нападающего, выглядят ни то «разведкой боем», ни то — акциями устрашения, но никак не настоящими военными конфликтами. Очевидно, что ни Империя Цинь в XVII веке, ни Китай в XX веке не планировали военный захват каких-либо земель к северу от своих границ. Мало ли было случаев, когда Китай мог забрать примыкающие к нему земли одним махом, даже особенно не утруждаясь, неся ничтожные (тем более — по китайским меркам) потери. Но этого не случилось.
Вообще, если посмотреть на китайскую историю, то нетрудно заметить, что Китай вел завоевательные войны крайне редко. Первое завоевание Тибета и Монголии в XVII веке, если мы посмотрим внимательно, совершили вовсе не китайцы, а маньчжуры — народ иной этнической группы. Это ныне маньчжуры практически растворились среди китайцев (также завоеванных им в то же время) и почти исчезли, как народ. Они же и атаковали, кстати, русские крепости в те времена.
Китаю были знакомы лишь внутренние войны, которые шли между китайскими государствами далекого прошлого. Именно на их материале и создавал свои сочинения Сунь Цзы, считающийся классиком военной теории. Еще китайцы вели оборонительные войны — против Японии, Монгольского мира, тех же маньчжуров. Восновном — безуспешно. Чаще всего противник покорял китайские земли, и китайцы безропотно провозглашали его вождей своими правителями. Это происходило несмотря на значительный численный перевес китайцев, который появился не в XX веке, но был всегда. Самое худшее для завоевателя наступало уже после того, как он отпраздновал победу и установил свой порядок на всех землях бескрайней Империи. Уже через 2 поколения правители завоевателей с ужасом оглядывались вокруг, и… Не находили лиц людей своего народа, со всех сторон их окружали одни лишь китайцы. Такая уникальная стратегия этого народа, которую повторить никто более не в силах. Впрочем, другой народ, индусы, от завоевателей всегда избавляли многочисленные болезнетворные микроорганизмы, в изобилии обитающие в джунглях. Такой опыт тоже мало кто способен повторить…
В чем же причина такого «миролюбия» китайцев? Безусловно она — в учении даосизма, согласно которому смысл жизни — в поддержании небесного порядка. Если действие и совершается, то лишь для того, чтоб помочь восстановлению этого порядка, когда он почему-то нарушен. Отсюда — безусловный запрет на все резкие действия, к которым относятся и завоевательные войны.
И мы видим, что Китай ничего не завоевывает. Он лишь растворяет в себе народы-завоеватели да подбирает то, что плохо лежит. Отсюда и единственно возможный вариант укрепления китайской границы — сделать так, чтоб сибирские и дальневосточные земли не лежали плохо.
Эти земли — своего рода памятник русскому стремлению в сторону восходящего солнца, где по поверьям наших предков земля поднимается к самим Небесам. Они же — пространство, куда всякий раз уходила старая, живущая по традиции Русь, когда ее вытесняло обезумевшее от частых взглядов в западную сторону государство. Уже поэтому они должны быть для нас дороги, и Русский нард должен установить для себя, что терять их — нельзя.
Как же нам прикрепить к себе далекие русские земли? Прежде всего, следует обратить внимание на простор Тихого Океана, берега которого (а вовсе не Атлантики) сделались центром хозяйственной жизни XXI века. Окно в этот мир нам прорубать не надо — оно уже существует, стоит только обратить внимание на остров Сахалин. Его южная часть идеально подходит для строительства портов, требуется только лишь соединить Сахалинскую железную дорогу с железнодорожной сетью страны. Подобные проекты давным-давно разработаны, и их воплощение должно стать одной из первых задач Русского народа.
Политически этот проект связан с заключением союза с ближайшим соседом России в этом регионе — с Японией. Изучение синтоистского мировоззрения с его единством Потустороннего и Посюстороннего, с идеей Служения, как единственного смысла жизни, обогатит нашу духовную культуру, стремящуюся вобрать в себя идеи всех народов. Возможно и военное сотрудничество с Японией, помощь ей в восстановлении утраченного контроля над пространством Тихого Океана. Взамен мы можем получить от Японии противовес американскому присутствию в Тихом Океане и помощь в обеспечении безопасности восточных границ от Китая. При этом Япония поможет прикрыть самую уязвимую часть границы, прилегающую к Владивостоку. Ведь она лишена такого естественного щита, как горные хребты. Ну, и наконец, трудно переоценить технологическое сотрудничество с Японией, которая может обеспечить нас множеством новейших технологий. Взамен мы способны дать Японии космические технологии, в которых она нуждается.
Вторым «окном в Тихий Океан» может стать Камчатка. Полуостров, богатый стратегически важными ископаемыми (в том числе — литием, без которого невозможно создание термоядерной энергетики), имеющий прямой выход к океану. Для того, чтобы «прорубить» это окно, необходимо построить железную дорогу, связывающую БАМ, Якутск и Камчатку.
Технологическое освоение Приморья повысит численность людей, живущих в нем, и «закрепит» его за русскими землями. Вместе с тем необходимо и развитие производства по ту сторону русско-китайской границы — в Манчжурии. Эта часть Китая некогда была самостоятельным государством, причем государства, в давние времена завоевавшего сам Китай. В конце XIX века его земли вошли в сферу интересов России, через них прошла знаменитая КВЖД (Китайско-Восточная Железная Дорога), за нее проливали кровь в Русско-японскую войну. В ходе Второй Мировой войны японцы создали на этих землях государство Манчжоу-Го, которое могло бы служить буферов между восточными русскими землями и Китаем. Увы, на этот раз И.В. Сталин все-таки совершил ошибку, отдав Манчжурию Мао Цзедуну в надежде получить взамен вечную дружбу. Что же, точно видеть на 50 лет вперед человеку не дано, а в те времена Китай никто не рассматривал всерьез.
Однозначно, что ныне Манчжурию невозможно аннексировать военным путем, нельзя и взять ее в аренду. Единственно возможный путь — размещение на ее землях производств, использующих русские технологии и китайскую рабочую силу. В принципе эти земли можно сделать экономически зависимыми от России за счет электрической энергии, поставляемой с ее территории (после реализации проекта термоядерной энергетики). Ведь в настоящее время Манчжурия (как и весь Китай) испытывает значительный дефицит электроэнергии.
Производства, развернутые в Манчжурии, «свяжут» множество китайских рабочих рук и удержат китайцев от миграции в Россию, в ее восточную часть. Ведь каждому китайцу гораздо легче будет обжиться в своей родной культурной и этнической среде, чем в чужой, русской. Одновременно Россия сможет вывести в Манчжурию многие поточно-конвейерные производства, которые всегда были слабым местом русской промышленности. Ведь всем известно стремление русского к созданию единичного, уникального и презрение к производству повторяющегося, однотипного. Но без таких производств техносфера пока обойтись не может.
Сибирская часть границы с Китаем имеет природное прикрытие в виде гор. Разумеется, их наличие все равно требует строительства военных укреплений. Но в первую очередь требуется развитие сибирских земель, хранящих в себе ни с чем не сравнимые природные богатства. К тому же эти богатства сочетаются в этих краях с умелостью и трудолюбием особого племени русских людей — сибиряков. Потому Сибирь имеет все предпосылки для создания сложных (в том числе и космических) производств. Разумеется, для этого, прежде всего, следует навсегда отказаться от современного взгляда на Сибирь, как на гибрид из бездонной нефтяной бочки и печки для выплавки алюминия.
Между Китаем и Сибирью лежит буферное государство — Монголия, всегда тяготеющее к союзу с Россией. Ее в свое время праворадикальный герой, «черный барон» Унгерн фон Штернберг мечтал сделать центром своей Империи. Не получилось. Но Империя все равно возникла. Следует иметь ввиду традиционное для монголов отрицательное отношение к Китаю и китайцам, что делает для них союз с нами — неизбежным. Храбрость и дисциплина монгольских воинов хорошо известна, и единственный их недостаток — малая их численность (особенно по сравнению с таким противников, как Китай). Что же, этот недостаток можно частично компенсировать путем оснащения монгольской армии самыми передовыми русскими военными технологиями. В том числе, возможно, и ядерным оружием.
Монголия имеет свое природное богатство — залежи медно-никелевой руды. Их освоение и глубокая переработка (позволяющая в перспективе создать электротехническую промышленность) поставит Монголию на другой уровень развития. Что опять-таки обезопасит сибирскую границу с Китаем.
Еще восточнее лежит входящая в состав Китая земля тюрков-уйгуров. Интересного народа, очень давно принявшего манихейство (учение персидского мудреца Мани о том, что все видимое Бытие есть творение злого начала), а потом отказавшегося от этого учения.
На этой земле так же возможно экономическое сотрудничество, основой которой может стать, например, каменный уголь, залежи которого имеются в этом регионе. Таким образом, будет прикрыта не только Сибирь, но и зона жизненных интересов России — Средняя Азия. Горы, которыми изобилует Уйгурия, по своей сути являются надежным природным укреплением от возможной китайской экспансии.
Вот и все мероприятия, необходимые для надежного прикрытия самой протяженной границы в мире. Их проведение не будет безвозвратной тратой средств, ведь каждый шаг принесет отдачу. И не только коммерческую, но и культурную. Союз с множеством народов всегда обогащает культуру народа, лидирующего в этом союзе. А обеспечение безопасности Руси на востоке требует союза с множеством народов.
Теперь перенесемся на Запад и посмотрим на ту границу, где русский щит, против границы китайской, никогда не был в покое, но всегда находился в движении.
Шуршащие перьями поляки, гремящие латами тевтоны, пестрящие разноцветьем своих мундиров французы, ревущие танковыми двигателями солдаты 3 Рейха. Сколько их было — бросившихся в ледяную пропасть Руси! Закрыв глаза, съежившись, больше со страхом, чем с верой в победу… Воистину, так бросаются только лишь от отчаяния! Понятно, врагов, прорезающих западные русские границы, чаще всего натравливали на Россию третьи страны, чаще всего — Англия, потом и США. Враги по самой своей сути (об этом сказано в моей статье-концепции «Морская Политика»).
Но ведь у вождей тех, кто нападал, тоже был разум. Учесть опыт предшественников — проще простого, воспользоваться им — раз плюнуть. Не ходить в Россию, а если грозит сама Россия — то обороняться, а в нее все равно не ходить. Ну а если уж и обороняться не получается — то сдаваться, так хоть жизни сохранишь…
Однажды в истории произошел уникальный случай. Один из вечных исторических агрессоров с западного направления — Германия, получил-таки возможность беспрепятственного входа на русские земли. Глубину наступления никто ограничить не мог — иди, пока идется! И бери, что под руку попадается! Произошло это в 1918 году, когда русское государство фактически перестало существовать, а множество армий воевали друг с другом, не оказывая никакого сопротивления германцам. И что же? После какой-то тихой оккупации, когда мелкие разрозненные гарнизоны наглухо запирались в городах Украины и Белоруссии, ничем не выдавая своего присутствия, начался мгновенный отход. Германия фактически сдала свои позиции в России еще до поражения ее на Западном фронте. И для такой вот бессмысленной прогулки немецкие и австрийские солдаты 4 года кормили собой окопных вшей, морозили руки и ноги да лили кровь в бесполезных атаках на укрепленные позиции!
Вывод тут мог быть один — победа над Россией мало чем лучше поражения в войне с ней. Ведь сама география Евразийского континента, если идти со стороны Европы в его глубину, напоминает расширяющуюся воронку. И по ходу наступления (даже при отсутствии противоборства и связанных с ним потерь) войско лишь рассеивается, в конце концов превращаясь в небоеспособные разрозненные отряды. Ну а если есть и сопротивление, то до конечной цели (например — до Волги, как в плане Барбаросса) сумеют дойти лишь отдельные группы бойцов, уже более похожие на банды, чем на части регулярной армии. Долго продержаться, само собой, им не удастся.
Воистину, в стремлении Европы завоевать Россию было что-то самоубийственно-болезненное. Какая-то странная тяга к коллективным страданиям, которую нам следует понять.
Вспомним, что Европа более всего любила создавать не просто идеи, но универсальные идеи, претендующие на всемирность. Католичество, протестантство, либерализм, республиканство… По своей сути они должны были приниматься всеми народами мира, и в самом деле их удавалось нести и народам Экваториальной Африки, и индейцам Центральной Америки. Но что за счастье иметь всемирные идеи воплощенными в далеких, мало кому знакомых землях, и встречать сопротивление им прямо под боком, рядом…
Какое-то чутье подсказывало народам Европы, что никакая идея не станет всемирной, пока она не овладеет простором Евразии. И если она не будет принята на нем добровольно (чаще всего она и была не принята), то остается лишь навязать ее силой. Другого выхода нет. В случае победы все мировые окраины примут ее сами собой, а без нее она все равно едва ли продержится долго. Ливонские рыцари и поляки атаковали русские земли, помня, как мало продержалось Иерусалимское королевство. После стремление прежде всего овладеть центом Континента стало рассматриваться уже, как само собой разумеющееся, несмотря на очевидную обреченность этих попыток. Должно быть, в головах вождей нападавших народов крутилось одна и та же мысль «А вдруг на этот раз — выйдет!»
Что же, в этих бесполезных войнах Европа фактически сожгла себя. Ее народы, растратив самых активных, самых боевых своих людей, потеряли в конце концов способность сплачивать вокруг себя Империи, низведя себя до уровня государств-наций. Какой бы термин лучше всего подошел бы к определению такого состояния наций? Думаю, что, несмотря на некоторую скабрезность — «геополитическая импотенция».
Совершив множество бесполезных атак на русское пространство, Европа постепенно обратилась в трофей. Она навсегда утратила способность пронзать щит русской границы, и осталось лишь выяснить, в чьи руки этот трофей в конце концов попадет. При том, что спорщиков всего два — центр Континентального мира — Россия, и центр Морского мира — США.
Сейчас этим трофеем завладели США и потому могут использовать Европу в качестве своего плацдарма. Закономерно ли это? Кто-то вспомнит о культурном родстве Европы и США…
Но я скажу, что культурное родство США и Европы всяко не большее, чем Европы и России. Да, в основе создания США лежали идеи европейского Просвещения, но все европейские идеи (в том числе и эти) были так или иначе «переварены» и Россией. Да, основателями США были европейцы, но ведь и русский народ состоит в весьма близком родстве с германцами. Вместе с тем современные США имеют собственную, произошедшую от кальвинизма (получившего весьма малое распространение в Европе) идеологию. Которая лежит от лютеранско-католической Европы гораздо дальше, нежели русские идеи, имеющие в своей основе Православие (к этим идеям я отношу и коммунизм). Потому захват «трофейной» Европы США произвели именно по праву сильного, воспользовавшись ослаблением России в результате последней Русско-европейской войны…
Современная Европа зависима от внешнего мира практически во всем — в сырье и топливе, в обороне, в безопасности. Причем США не способны решить главной проблемы современной Европы — проблемы миграции из Африки и Азии. И в то время, когда они обещают защитить свой «трофей» от вымышленных ими же угроз, сами европейцы с ужасом осознают, что оказываются в своих родных землях уже в меньшинстве…
Не слаще европейцам было и во времена Холодной Войны — ведь им «улыбалась» очень незавидная участь обратить свои уютные города в поле боя между глобальными противниками, а самим сделаться пушечным мясом в этой войне. Причем сами европейцы осознавали, что им было бы гораздо лучше, если бы фронт противостояния проходил не через густонаселенные города, а по водам Атлантического океана. Но ничего сделать они не могли, лишь немногие счастливые страны (Швеция, Финляндия, Австрия) смогли отстоять свой нейтралитет.
В настоящее время Европа зависима от русского топлива (особенно — газа), русского сырья, в перспективе ничего не стоит сделать ее зависимой и от русской электроэнергии. И… Вместе с тем она же почему-то зависима от американской политике, и взамен от этой зависимости она ничего не получает.
Потому нам остается лишь одно — восстановить на европейском пространстве геополитическую справедливость. Но для этого нам самим необходимо решить вопрос — для чего нам самим нужна Европа?
Европейский ум отличен от русского своей большей практической смекалкой, что давно подмечено многими мыслителями. В то время, когда русские создают прорывные, могучие открытия, европейцы умеют их толково применять к нуждам дня сегодняшнего. Русские, к примеру, создав гениальное изобретение для космонавтики, лишь в космонавтике его и применяют, хотя и знают о возможности его широкого применения во множестве отраслей. А европейцы это изобретение они могут эффективно применить в сотнях и тысячах технологий и разработать толковые схемы его применения в дальнейшем. Правда, чаще всего, исключая космонавтику — тут уже поработали русские. Таким образом, намечается возможность совместной работы — мы разрабатываем могучие, прорывные технологии, они — внедряют их плоды в повседневность. Но это при условии взаимополезной работы, а не скупки русских патентов «на корню», что практикуется в настоящее время.
Заключив такой технологический союз, мы можем перейти и к союзу военному. Ясно, что оборона континента по его береговой линии обеспечит большую безопасность всем его жителям, чем линии фронта, пронзающие города и села. Причем оборона эта будет комплексная, обеспечивающая безопасность и от внешних сверхдержав, и, одновременно — от потоков мигрантов.
Теперь из всего вышеизложенного попробуем сделать окончательный вывод. Лучшая защита русских границ — это вовлечение соседних народов в совместную работу. Эта работа должна заинтересовать соседей по континету больше, чем соблазны, поставляемые внешними, заморскими странами. Сила этой заинтересованности — и есть крепость наших границ, защищать которые чисто военным путем практически невозможно из-за их невероятной протяженности и трудности природных условий тех мест, где они проходят. А появиться такая работа может лишь благодаря новой Русской Идеологии.
Взглянем на три «поводка», через которые управляется жизнь народов, и представим себе, как они будут должны выглядеть в Новой Империи. Итак, «поводок» первый — государство, то есть людская «машина» управления и контроля.
Государство
Складки жира на двойном подбородке, захлебнувшаяся муха в стакане с чаем, привычный запах чернил. Привычное шуршание, скрип пера, и на гладь еще одной бумаги ложится каракуль подписи.
На улице из-под припухших век смотрят поросячьи глазки «стража порядка». Порядок в его понимании заключается в исправном перетекании денег из людских карманов в его серый и бездонный карман.
Из телевизионного зазеркалья несется монотонная речь каких-то личностей в белых воротничках. От людского гнева они защищены надежнее всего, ни стрела, ни кулак не смогут настигнуть их в нерушимом стеклянном бункере, откуда потоки слов летят лишь в одну сторону.
Это — государство, в таком виде оно представляется большинству людей. С этого оно начинается, на этом и заканчивается. Понятно, едва ли оно может вызвать к себе какие-нибудь симпатии, о любви уже не может быть и речи. Отчего же не выбросить государство на историческую свалку?! Не свернуть ненавистный порядок вместе с его одуревшими от безнаказанностями «стражами»?!
Извечный страх насчет того, «как бы чего не вышло»? Что же, этот страх уже был развеян трудами Петра Кропоткина, который убедительно показал, как союз сельских общин может обойтись без государства.
Человек с огромной бородой, по виду — русский профессор конца XIX века, которым он и был. Причем этот ученый был вовсе не кабинетным, его ноги исходили русские просторы, и его кожа впитала их пыль. Геология — это всегда экспедиции, годы жизни, проведенные в продуваемой всеми ветрами палатке, со всех сторон к которой протянуты зеленые лапы первозданного леса. Из зеленой мглы доносятся голоса ее обитателей. Первозданно-звериные, жутковатые, особенно — ночью.
Но Петр Алексеевич, вооружившись пером, походной чернильницей и свечкой, сражается с чистыми листами своей записной книжки, покрывая их чернильными рядами своих мыслей. Сейчас он видит внутри себя весь мир, и раздумывает над вопросом, как обустроить людскую жизнь, сблизив ее с жизнью природы.
Он много наблюдал за зверями и растениями, и нашел в их жизни удивительную закономерность — они взаимно поддерживают бытие друг друга, и без всякого вмешательства откуда-нибудь со стороны организуют удивительно живучие сообщества. Наблюдений накопилось много, ими полны пухлые тетрадки, большую часть которых ученый оставил дома.
Но образец для людской жизни профессор отыскивает не только среди дикого лесного мира. Он есть и в прошлом самих людей. И было это в те времена, когда предки профессора, в жилах которого текла кровь самого Рюрика, утратили власть над вверенными им землями. Да, этот профессор — не просто граф, он происходит из рода былых русских царей.
И сейчас профессор пишет о том, что когда династия Рюриковичей трагически оборвалась, то не все русские люди приняли власть Романовых. Часть народа приняло вольную жизнь, отвергая какое бы то ни было государство. И сжимая оружие в своих руках при разговоре с государевыми людьми. Эта часть народа назвалась казаками.
Петр Алексеевич прислушался к далекому волчьему вою, перевернул страничку записной книжки. В это мгновение в его голову пришла неожиданная мысль совсем из другой области, из геологии, в которой он, собственно, и был профессором. «Ведь Земля — она сердце всего живого, а, значит, бьется как сердце! Пульсирует! Вот оттого землетрясения бывают, горы рождаются, извергаются вулканы! Как она сжимается — растут горы, как расширяется — извергаются вулканы, лава течет! Вот и ответ на вопрос, расширяется или сжимается Земля, о котором геологи так спорят! А чего спорить, если надо только увидеть Землю не мертвой, но живой!» — подумал Кропоткин. Он достал другую, геологическую, записную книжку, и вложил в нее свою мысль.
Следующая экспедиция Кропоткина была вовсе не в дикие таежные края, где свирепая природа грозит ворваться в хилое тряпичное жилище. Он направился в кубанские степи, где путешествовал от одной утопающей в ароматной зелени станицы к другой. От обитателей этих мест, казаков, он узнавал об их давней вольницы и дивился тому, как сами собой рождались у них законы вольной жизни, и как без всякого принуждения казенных людей устанавливался у них порядок.
Да, он и прежде читал об этом, хотя бы в произведениях Н.В. Гоголя, где казачья жизнь расписана во всех красках. Но теперь он говорил с живыми людьми, и его сердца замирало от восторга, который случается у каждого человека, когда он находит живое подтверждение своим умственным построениям.
Жизнь природы и жизнь людей слились в казачьем краю. Значит, эта жизнь была правильной, и можно было провозглашать борьбу за нее. Так родилось знаменитое учение, именуемое Анархо-Коммунизмом.
Состарившийся ученый сидел в своем кабинете и перебирал давно написанные, уже пожелтевшие бумаги. Больше говорить было нечего. Все, что он собирался сказать в своей жизни — он уже сказал.
А за две тысячи верст от его дома по степной глади неслись лихие тачанки. Те самые, у которых сзади было написано «Хрен догонишь!», а спереди под дугою — «Живым не уйдешь!» Перед конным строем с окровавленной шашкой в руке несся длинноволосый молодой атаман, Нестор Иванович Махно, а за его спиной мчалось трое еще живых его братьев.
Так идеи Петра Алексеевича Кропоткина врывались в жизнь, раскатывались по степным просторам. Вроде бы, идеи новехонькие, но… Все уже было. И лихие всадники, и свистящие сабли. Нестор Иванович — последний из запорожских атаманов. А его воины — это поздние запорожцы.
Увы, учение анархо-коммунизма хоть и рассмотрело былой опыт вольной жизни казачества, но упустило многие важные детали. Например, оно позабыло, что вся жизнь Запорожской Сечи была непрерывной войной, причем на два фронта. Походы то против Османской Империи, то против Польши повторялись каждый год, причем союз с одной стороной всегда означал войну против другой, а отсутствие союзов — сразу войну на обоих фронтах (что описано Н.В. Гоголем в повести «Тарас Бульба»). Приднепровские степи истекали кровью, а окончательной победы над Польшей или над Турцией так и не виделось. Ибо боевые походы часто заканчивались раздорами между атаманами и их казаками, что давало для противника отличную возможность разбивать казачье войско по частям. Чем враг всякий раз и пользовался. Потому отлично начавшиеся победоносные походы как правило завершались разгромом (что также описано в одноименном романе Н.В. Гоголя).
Возможно, перманентная война с двумя противниками в конечном итоге привела бы к обезлюживанию Днепровских краев, которые потом поделили бы между собой два заклятых врага запорожцев. Но в XVIII веке в многовековую войну вмешалось РОССИЙСКОЕ ГОСУДАРСТВО.
Результат — исчезновение Польши как государства, то есть полное ее поражение на многие века. А затем — боевые походы против Османской Империи, рождение новой военной и военно-морской науки, связанной с именами Суворова и Ушакова. Обретение отличных, плодородных, приморских земель, названных Новороссией. И выход к побережью теплого, незамерзающего моря, позволяющему производить круглогодичную военную и торговую навигацию. Правда, море закрытое, и в этом его недостаток. Но лучшего выхода к теплому морю Россия так и не получила (если не считать кратковременного выхода в Желтое Море при контроле над Порт-Артуром).
В боях участвовали и казаки. Уже без ссор между отрядами и атаманами, которых на этот раз спаяла железная воля ГОСУДАРСТВА, олицетворяемая погруженным в мечты о возрождении Византии одноглазым князем Потемкиным. Казаки рвали вражеские коммуникации, совершали лихие прорывы в неприятельский тыл, которые часто решали исход сражения. Появление казачьих молний-клинков в тылу иной раз заставляло противника отводить целые армии, оставлять на произвол судьбы крепости, за стены которых тут же бралась идущая по следу казаков артиллерия.
Но после войны казаки были сняты ГОСУДАРЕВОЙ ВОЛЕЙ с родных земель, и брошены в чуждые края, на Кубань. Ибо там для них была работа по расширению русских земель до тех пор, пока их граница не уперлась в горные хребты. Россия получила самые плодородные свои земли. Что до казаков, то их переселение вызывало много недовольств, местами переходившие даже в восстания. Но, в конце концов, казаки обжились на новых, кубанских землях, и с удовольствием сменили свитки и шаровары на шитые серебром черкески. Ныне потомки запорожцев считают эту жирную, плодородную землю с мягким климатом — своей родной.
Как видим, государство позволило казакам достичь цели, которой они не могли достичь через самоорганизацию. Оно сыграло ту роль, которую в автомобиле-вездеходе играет устройство, называемое блокировкой дифференциала — заставило все колеса вращаться одновременно и в одну сторону, чем прекратило буксование и обеспечило преодоление препятствия. Конечно, не все произошло гладко, и на что-то из действий государства казаки могли и обидеться, но земли Кубани (вместе с черноморскими пляжами, кстати) остаются живым памятником славных дел той эпохи.
Позднее государством было сделано много дел, которые не могли быть сделаны без него. Например — строительство Транссибирской магистрали, объединившей вольные сибирские земли друг с другом и с центральной Россией. Без нее Сибирь, лишенная транспортных путей (все ее реки впадают в безлюдный Ледовитый Океан) влачила бы жалкое существование, сводящееся к обмену спирта на пушнину (до тех пор, пока народы-охотники не вымерли бы от потребления первого).
Как видим, когда у народа есть идея и есть цель, государство становится незаменимым инструментом ее осуществления. Только оно может собрать множество разнонаправленных людских жизней и повернуть их в одну сторону. Понятно, не обходится тут без принуждения, а значит — без слез и крови, без трагедий. Но плоды общих дел остаются на Земле на многие века, ими живут потомки. Если проводить аналогию с учением П.А. Кропоткина, то государство выполняет по отношению к человеческому обществу ту же роль, которую для природных сообществ выполняет сам Господь Бог.
Говоря дальше о государстве, о месте и значении его, обратимся теперь к истории недавней.
Полярный ветер нес поземку. Тяжело трудиться в ватнике, рукава которого, подобно веригам, сковывают несчастные руки. Но без него — вовсе смерть, ибо сорокаградусный мороз оставляет ничтожно мало шансов на выживание. Снежные змеи заползают в глаза, в нос, в рот. А кайло продолжает молотить мерзлый грунт, и через него вытекают силы, которые еще остаются в теле от борьбы с лютым морозом.
На вышке застыла неподвижная, как кукла, фигура. Внешне она равнодушна, но ее спокойствие — обманчиво. Лишнее движение — и она оживет огненной стрелой пулеметной очереди.
Заключенный иногда поглядывал на нее умными глазами. Однозначно, он был не из тех, кто попал за колючую проволоку под взгляд куклы за бандитизм или хищения. Потому он и задумывался о застывшей на вышке кукле, а не принимал ее как часть окружающей жестокой природы, ненавидящей припершегося в ее объятия человека. Кто же он, кто смотрит на по-муравьиному копошащихся зеков немигающими глазами государства?! Очевидно, деревенский парень, которого забрали в армию, но отправили не на войну, а сюда. Интересно, печалится он о том, что не сражается вместе со всеми, или наоборот — радуется, что и пуля его не сразит, да еще и властью себя почувствовать может?! Или вообще об этом не думает, оставаясь такой же игрушкой в руках государства, как и те, кто помещен под ствол его ППШ?
Эту картину часто вспоминал Сергей Павлович Королев. Вышка, на ней — похожая на куклу фигура, и он с кайлом внизу. Неужели это и есть простая и доходчивая модель государства? Да, любить его нельзя, как не полюбишь летящую в твою сторону шальную пулю.
Но вспоминал он и другие свои мысли, которые приходили, когда он отвлекался от раздумий про куклу. Воображение рисовало серебристое ракетное тело, огненная струя которого рвалась наперекор Всемирному Тяготению. Еще немного усилий — и она одолевала всесильную лапу, и получала награду — бросок к звездным дорогам. Очищенная морозом пронзительная Луна блестела на железе заступа, и Сергей Павлович даже начинал верить в теорию Мирового Льда Гербигера, согласно которой Луна — тоже ледяной сгусток. Но при этом математически отточенный ум прикидывал усилия, которые надо приложить, чтоб достигнуть до серебристого ночного светила. Хотя сейчас у Королева была лишь сила утомленных и голодных мышц.
Перед глазами предстояло нутро будущей ракеты. Емкости с горючим и окислителем, множество насосов, перекачивающие эти жидкости в огненное сердце ракеты, камеру сгорания. И вот рождается пламя, душа движения к звездам. Сергей Павлович это отлично видит среди мотков колючей проволоки и вышек с почти невидимыми надзирателями. Но нужны расчеты, а то может статься, что ракета не понесет ничего, кроме самой себя. Ведь сравнивал же Циолковский ракету с яйцом и говорил, что вся полезная нагрузка относится к общей массе ракеты, как яичная скорлупа — к желтку с белком…
Барак, жажда отдыха, о которой воет истомленная плоть. Но руки извлекают карандаш с записной книжкой, а мозг берется за расчеты. Каждая цифра, каждое уравнение вкладывает в ракету еще одну порцию жизни, приближает мгновение ее появления на свет. Потому тут откладывать нельзя…
Ракета не столь велика. Но ведь для ее создания нужен целый завод. И еще несколько заводов, где будут делать вспомогательные механизмы. И материалы для ее плоти. И топливо. И умную начинку, отправляющую ее в строго назначенном направлении. Нужна еще пусковая площадка. Сколько же народа надо, чтоб воплотить мечту, сплавленную с жизнью ученого? Тысячи человек, миллионы?! Ведь всех, кто будет трудиться над ракетами, надо будет поить и кормить, обеспечивать им условия для жизни, а это тоже — люди, люди и люди. И собрать людей воедино, направить их усилия в одну сторону может лишь государство. Которое сейчас воплощено в фигуре живой куклы, с обманчивым безразличием застывшей на деревянной вышке. Быть может, это — смешно, может — грустно, но кто скажет, как быть по-другому?!
Что было дальше? Сергея Павловича перевели в более подходящее для конструкторской мысли место — закрытое КБ. Там он завершил свои расчеты, а заодно изготовил несколько образцов легких авиационных ракет, предназначенных для войны. Увы, пока не будет сражен враг, о рождении космического чуда не может быть и речи.
Прошли годы. Живущие в бараках и палатках люди построили заводы, многие из которых были настоящими чудесами техники, ибо все, что было связано с космосом, делалось впервые в мире. Оставляя себе силы только для того, чтоб добраться до спального места, люди переплавляли свою жизнь в русское чудо. Многие из них потеряли на недавней войне родных, но сейчас даже свои слезы они переплавляли в блестящие ракетные тела.
И вот свершилось — к небесам рванулась первая ракета. Конечно, ее полет был недолгим, она сползла с небосвода огненным шаром вниз. И то, даже домохозяйки знают, что первый блин — всегда комом. Еще ракета, и еще, и еще…
Наконец, блестящая игла пронзила небеса и скрылась по ту сторону их синевы. Силы не пропали даром, и эпоха не завершилась всего-навсего грудой серых костей бесполезно прожившего поколения. Самый счастливый день Русского Народа. Если не во всей истории, то в XX веке — уж точно.
Дальше были и полеты собачек, и последний бесспорный народный герой — Юрий Гагарин, и космические дома орбитальных станций. Дорогу осилит идущий, и вслед за первым шагом надо лишь делать второй, третий, четвертый, пятый…
Государство держало в своей руке всю жизнь всех людей своего народа. Оно пыталось держать даже то, что никак не могло послужить броску в космос, вроде контроля над производством пирожков или спичек. Вдруг как-нибудь тоже понадобится для Общего Дела? Конечно, не понадобилось, а лишь отвлекало усилия, которые можно было потратить с большей пользой. Конечно, это — досадная ошибка, но разве судят победителя? Пока он — победитель?!
Теперь мечтал уже не один Сергей Павлович. Мечтали миллионы людей, сотни миллионов. Почти все русские и многие из других народов Империи. Дети в ответ на вопрос «кем будешь?» отвечали — «космонавтом!», взрослые обсуждали устройство космических кораблей. Насколько его понимали, конечно.
И центром всей фантазии было конструкторское бюро Королева. В одной его части рождался проект реактивного двигателя, работающего на водороде.
«Водород — основа всего. Ведь не зря Менделеев взял его за основу своей Периодической Системы, за Первый элемент! Как раз от него пошло начало всем химическим элементам, каждый из них, считай, из водорода и сделан, да из нейтронов. Потому водород и выведет нас в дальний космос, за ним — будущее!», говорил автор.
На другом этаже проектировали первый лунный поселок. Готовый проект, обработанный художником, висел на стене, и глядя на него можно было подумать, что Луноград уже построен. Ну, осталось сделать еще кое-какие расчеты, внести некоторые дополнения. «Когда построим Луноград, он станет частью нашей, русской земли! Представляете, наша страна будет не только по Земле стелиться на одну шестую суши, но и в Космос поднимется, станет вертикальной! Тут уж американцы от нас отстанут, ибо со страной, которая не в двух измерениях, а в трех — им не совладать!», слышалось там.
— Ха-ха-ха! Скажешь тоже! Луна — русская земля! Как вообще Луна — Землей стать может?! — острил кто-то.
— А как по твоему Луноградцы будут звать то, что у них под ногами? Землей, конечно! Или ты бы стал луной называть, с маленькой буквы?! — отвечали ему.
В кабинете Сергея Павловича тоже шла беседа. Собеседником был какой-то министр, которому надо было объяснить необходимость освоения Луны доступным языком. «Луна станет стартовой площадкой для полетов в дальний космос. Ведь потребуются такие корабли, старт которых с Земли — опасен. К тому же с помощью особых электромагнитных волн можно прокладывать путь для кораблей будущего, используя особые свойства пространства, что сделает доступным даже дальние звезды, куда привычным путем за много поколений не долететь. Я на эту тему говорил с астрономами. А где генераторы таких волн располагать, как не на Луне?! Можно, в конце концов, всю Луну в такой генератор обратить! Кстати, индусы считают Луну местом, где душа по дороге к Богу делает посадку. Это ли не подсказка нам, как ее использовать?!»
Министр морщился. Он — человек государственный, он должен думать о том, сколько сил и ресурсов и куда выделить, фантастика ему чужда.
«Космонавтика и авиация требует много титана, а у нас на Земле он слишком рассеян, месторождений мало. А на Луне они есть. Производство титана требует вакуума и много энергии. На Луне солнечной энергии снимай, сколько хочешь, атмосфера солнечному свету не мешает. Ну а вакуум там вообще дармовой, атмосферы-то нет. Вот и применение Луне не на послепослезавтра, а прямо — на завтра! Может, энергию с Луны на Землю отправлять можно будет, а ее там получишь больше, чем все электростанции мира сейчас вырабатывают!», продолжал свой рассказ академик, и министру оставалось только соглашаться.
Множество ручейков труда сливались в большую реку русского лунного проекта. Сила государства объединяла мысли конструкторов с усилиями всех людей страны. Некоторые ученые (Побиск Кузнецов) говорили уже о создании новых технологий управления, которые отвечали бы потребностям космической эпохи. Ибо старые методы организации людей применительно к столь масштабным проектам начинали давать серьезные сбои.
Беда пришла оттуда, откуда ее не ждали. Плотью государства являются люди, способные мыслить в масштабах всего народа. В разные эпохи их становится то больше, то меньше, что было описано теорией ротации элит итальянского ученого Вильфредо Парето. Дети лучших государственников чаще всего работают на общее дело хуже своих отцов. Внуки же, воспринимающие свое положение в обществе, как закон природы, об общем деле и вовсе забывают. Те области государственной жизни, контролировать которыми они поставлены, эти люди принимают как свои наследные владения, предназначенные приносить благо лично им. Больших же проектов и порождающих их идей они боятся, ибо могут породить непредсказуемость в их сферах управления, а, значит — и в их жизни.
К завершению 60-х годов руководителей, боявшихся больших проектов оказалось слишком много, и их интересом стало свертывание русской лунной программы. К этому моменту умер сам генеральный конструктор, Сергей Павлович Королев, что развязало руки противникам космического пути России.
В 1969 году на Луне высадилась американская экспедиция, поставившая на русской лунной программе крест. В настоящее время о ее реальности ходят споры, но однозначно, что она была в интересах правящей верхушки СССР, не желавшей более масштабных проектов. В любом случае американская экспедиция не означала поражения русского лунного проекта, ведь говорить о контроле какой-то из сторон над Луной можно было бы только после создания первого лунного поселения. До этого же момента исход борьбы оставался неясен.
В течение 70-х — 80-х верхушка власти последовательно избавлялась от масштабных, общенациональных проектов. И параллельно этому происходила ее деградация, ибо отсутствие больших задач приводило к отсутствию отбора людей на руководящие должности.
В итоге к сегодняшнему дню мы видим кризис государства, которое более не способно выполнять положенную ему роль — через масштабные проекты обеспечивать движение нации. И к сегодняшнему дню государство окончательно получило такой вид:
Складки жира на двойном подбородке, захлебнувшаяся муха в стакане с чаем, привычный запах чернил. Привычное шуршание, скрип пера, и на гладь еще одной бумаги ложится каракуль подписи. Ну и т. д…
Очевидно, что государство такого вида является паразитическим и не способно выполнять тех задач, для выполнения которых оно существует. Все, что оно представляет в качестве своей «работы» может быть реализовано через самоорганизацию общества, о которой говорил П.А. Кропоткин. Государство же в существующем виде по отношению к обществу очевидно является паразитом, вызывающим закономерное стремление избавиться от него. Вернее, оно, по большому счету, и не является государством. Либо является государством в том негативном, черном смысле, какой видели в нем П.А. Кропоткин как теоретик и Н.И. Махно — как практик, и уничтожению которого они посвятили без остатка свои жизни.
Таким образом, можно вывести следующие формулы:
1. Самоорганизованное общество = статика (постоянство) жизни.
2. Истинное, необходимое народу государство = динамика (движение) жизни.
3. Государство без динамики = паразит, которому наименование «государство» не подходит по определению.
Так мы можем оценить, какая из форм организации людей должна существовать, а какая, безусловно, должна подлежать уничтожению.
Теперь посмотрим на то, что управляет хозяйственной жизнью нации, на деньги, которым следует перейти именно в такое качество из современного разрушительного качества идола-фетиша.
Революционная теория денег
Рука сжимает бумажку, в которой руки чуют воплощение свободы, вернее — саму свободу, показывающую свое лицо сквозь бумажный знак.
Каждый знает, что история денег весьма стародавняя, в учебниках упоминаются денежные единицы и тысячелетней давности. И можно подумать, что деньги тех времен и деньги нынешние — в принципе одно и то же, ведь и за те и за другие можно покупать товары. Но интуиция подсказывает, что здесь что-то не так. Ведь деньги былых времен были прочно связаны с результатами человеческого труда, а, значит — неотделимы от него. Современные же деньги — кое-что иное. По крайней мере, выражения «деньги делают деньги» и «делать деньги из воздуха» сделались столь ходовыми, что эти «истины» кажутся само собой разумеющимися. И ни у кого не вызывает удивления, как бумага или металл, покрытые соответствующими знаками, вдруг получают удивительное свойство размножения, присущее лишь живым существам!
Средневековый мастер, разменивающий свое творение на монеты, осознавал, что денежная стоимость — лишь ничтожная часть смысла созданного предмета, присутствующая наряду со многими другими, но не главенствующая над ними. Каждый предмет в восприятии человека тех времен имел связь со всей Вселенной, в чем и состояла главная часть его смысла, что выражалось богатейшей символикой, содержащейся во всех творениях человеческих рук того времени.
Продавая плод своего труда, автор получал взамен символы свободы — монеты. Эта свобода была необходима ему, чтоб приступить к новому творению. Мерилом стоимости в те времена являлось золото. Это был священный металл, отождествлявшийся с застывшим солнечным светом, а, значит, связывающий Землю с Солнцем и с самим Господом. Отдавая один символ, мастер получал иной, тоже связующий его с Небесами, и обладание им налагало на него ряд обязательств, в числе которых было и начало нового творения.
Разумеется, святость золота в Средние века иной раз попиралась. Совершали это в первую очередь иудеи, создавшие целое учение о ростовщичестве. Их примеру следовали христианские народы, оказавшиеся под властью иноземцев и иноверцев — копты, греки, армяне. Но сами эти народы воспринимали свою деятельность, как нечто неправильное, как своего рода оружие возмездия против более многочисленных и воинственных народов. Однако в отношении людей своего народа и своей веры применение ростовщичества считалось недопустимым.
К нахождению философского камня, способного обращать металлы в золото, а так же размножаться, стремились алхимики. Но их поиск имел все-таки прежде всего цель очищения души и Богоискательство, внешним отражением которого и были операции над материей.
Все изменило появление западного протестантства, то есть кальвинизма и родственных ему течений (баптистов, пуритан, гугенотов). Кальвинизм отождествил земное богатство и космическое Спасение, чем сразу же сделало количественный, ценовой смысл предмета — основным, как раз и связывающим его со Вселенной. Другие же смыслы обратились в туман, лишь затрудняющий восприятие «единственно верного» понимания предмета.
Другим «продуктом» протестантства была идея индивидуального спасения. Она разрешила применение «ростовщического оружия» уже не против «народов-врагов», а против своих ближних, которые в кальвинистском мировоззрении обратились в препятствие к обогащению, а, значит — и к вечному блаженству.
Третьим фактором, изменившим смысл денег, было открытие Америки Западной Цивилизацией и приток из-за океана большого количества золота, что вызвало его обесценивание. Обесценивание означало и десакрализацию, ведь в представлении средневекового человека ценность золота была абсолютна и постоянна.
Конечно, открытие Нового Света не имело прямой связи с зарождением протестантства, но косвенная связь, безусловно, была. По крайней мере, золото открытой европейцами Америки очень быстро перетекло из карманов испанской и португальской знати в карманы английских, шотландских и швейцарских протестантов.
Эти три события и привели к качественному изменению смысла денег, возникновению из денег-1 Средневековья денег-2 Нового Времени. Теперь деньги сделались знаками Вечной Жизни, своего рода пропусками в Рай, потому поиск новых возможностей, на которые были способны денежные единицы, стал подобен Богоискательству.
Во-первых было быстро открыто, что деньгам, в отличии от всего остального, что присутствует на Земле (даже гор и океанов) не свойственно стареть. Разумеется, сами банкноты стареют даже очень быстро. Но вышедшую из строя банкноту чрезвычайно просто заменить на новую, имеющую такое же достоинство. Другая особенность денег — это способность их к росту, ибо на момент возвращения долга денег как будто делается и в самом деле больше.
На протяжении нескольких столетий, последовавших за временами рождения протестантства, деньги превратились в аккумулятор мыслей о свободе, лишенной цели. Они же стали сумматором этих мыслей, переводившим их общее количество в новое качество общества. В итоге мир денег стал обретать свойства глобального живого существа, диктующего людям свою волю. Каждый шаг истории денег — это последовательное разрушение всех связей, ограничивающих их свободу, и одновременно — создание новых связей, ограничивающих волю людей. Наивный принцип одного из основателей либерализма, Локка: «Свобода одного заканчивается там, где начинается свобода другого», был моментально преодолен не ведающей никаких ограничений стихией денег. Вот и ответ на вопрос, каким образом строгий протестантизм обратился в разнузданный либерализм. Деньги—2 сделались универсальным растворителем, быстро разъевшим протестантские же устои.
Незападные народы приняли от Запада деньги-2, как «приложение» к соблазнительной (а иногда и жизненно необходимой) западной технике. Они были закономерной частью вестернизации, которая распространялась по всему миру вместе с модернизацией.
Следующим эпохальным переломом в истории денег стала информационная революция Н. Винера. Она радикальна ускорила процессы получения, переработки и передачи информации, что тут же было воспринято и миром денег. Из бумажных банкнот деньги стали обращаться в электронные единицы, имеющие невероятные скорости перемещения по миру. Деньги получили новые свойства, дополнительно отличавшие их от всех творений человеческих рук.
Мир денег обратился в невидимое существо, вечно играющее само с собой в бесконечную игру. Уже не количественная стоимость стала главной частью всякого материального предмета, но самый материальный предмет сделался всего лишь «сгустком денег», причем количество денег, необходимых для возникновения или исчезновения предмета, стало определяться логикой самих денег. Не исключение здесь и сам человек, который так же является ныне «сгустком» денег. Именно они решают, продолжать ему свое существование, или исчезнуть с лица Земли…
Это уже — новое состояние мира денег, деньги—3. Вернее, это — состояние всего мира, в котором уже не существует ничего, кроме денежных единиц.
Быть может, деньги и в самом деле являются незаменимой универсальной субстанцией, законно занимающей свое место в мире?
С этим можно согласиться, если отрицать какую-либо иную ценность людской жизни и бытия целых народов, кроме количественной. Кто считает самого себя просто «цифровым сгустком», тот наверняка никогда и не прочтет этих строк.
Пройдя три стадии своего развития, мир денег—3 подошел к своему самоубийству, которое одновременно может сделаться и убийством и мир человеческий. В чем же причина этого самоубийства, представляющего смертельную опасность и для нас?
Она, несомненно, заложена в фундаментальной несовместимости между миром цифры и миром человеческим, существование которого обеспечивается реальным производством. Мир цифры отделен от реального мира фундаментальными противоречиями. Вот они:
1. Реальное производство потребляет ресурсы, которые ограничены. Мир денег по своему определению — безграничен.
2. Любая производственная операция в любом случае занимает большую протяженность времени, чем операция финансовая, т. к. все материальные предметы обладают свойством сопротивляться своей обработке.
3. Средства производства имеют жизненный цикл — рождение, молодость, зрелость, старость и смерть. Над деньгами жизненный цикл не властен.
4. Рост реального производства всегда отстает от роста денег, ибо первый требует наличия слишком большого количества факторов производства (природные ресурсы, образование, труд, научные открытия и т. д.).
5. Перемещение факторов производства в любом случае имеет меньшую скорость, чем перемещение денег (особенно при достигнутом уровне развития информационной сферы, многократно опережающей развитие транспорта).
Разрыв реального производства и мира цифровых игр, где присутствуют деньги-3, с течение времени только углубляется. В результате деньги-3 теряют свои фундаментальные свойства, без которых их дальнейшее существование становится невозможным. Они теряют способность «сгущаться» в материальные предметы, а также — размножаться. Потому денежные потоки, продлевая свою жизнь, устремляются к производствам, требующим наименьшее количество факторов — сырьевым, информационным. В итоге огромные области жизненно важного производства остаются обескровленными, что порождает кризис, выхода из которых в логике денег-3 не существует.
Вид финансовой катастрофы отличен от зрелищ всех иных катастроф. Вместо пылающих руин мы видим новенький заводик, вроде целый и невредимый, но брошенный. Вместо груд трупов — вроде живых и относительно здоровых, но деградирующих и дичающих людей. Чтобы завод обратился в руины, а люди — в мертвецов, требуется сколько-то времени, но само это событие неизбежно. И причина беды — исчезновение связки, которая прежде соединяла завод и людей, но ныне исчезла. Так как в эпоху глобальности денег-3 кризис делается глобальным, то в «брошенные заводы» превращаются экономики целых стран, а их народы — в вымирающих «дикарей»…
Логика денег-3 для победы над кризисом — бессильна. Ведь сами деньги-3 обречены и обязаны погибнуть, и надо обеспечить их ликвидацию таким путем, чтобы на пути своей смерти они не уничтожили и мир людей. Для этого требуется создание с нуля принципиально иной денежной системы. Ее основным свойством должна стать прочнейшая связь с реальным производством, и, как следствие — подчинение мира денег миру людей, которым он и был когда-то создан. Иными словами, требуется возвращение к деньгам-1, но уже на новом уровне. Назовем новый вид денег — деньги-4.
В первую очередь требуется найти подходящий эквивалент денежной единице. Утратившее свой символический смысл, обращенное в простой товар и весьма обесцененное золото едва ли подходит для этой цели.
Новая денежная единица должна быть связана со всеми предметами, создаваемыми реальным производством. То есть соответствовать какому-то элементу, присутствующему во всех вещах.
Такой элемент существует, это — энергия. Она является универсальной субстанцией, пронизывающей весь мир, в том числе и мир хозяйства, как его часть. Таким образом новая денежная единица должна быть привязана к энергии.
Попытка создания подобной денежной единицы в истории уже имела место. В частности — в Советской России 1920-х годов, позднее к ней возвращался крупный советский ученый Побиск Кузнецов в 1980-е годы. По разным причинам эти инициативы не вызвали в те времена интереса. Но нынешняя эпоха, время катастрофы денег-3, требует уже быстрых и решительных мер по возвращению денежного мира в мир реальный. Потому настал момент для рождения новой денежной системы, основанной на энергетических деньгах, деньгах-4.
Появление энергетических денег вызовет развитие прежде всего отраслей, связанных с производством и сбережением энергии, а также соответствующих отраслей науки. Это даст основу для переустройства всей техносферы, что, в свою очередь, повлечет за собой изменение всего общества. Новые энергетические технологии создадут основу для совершения нового рывка в космос, ведь главный сдерживающий фактор на этом пути опять-таки энергетический, и путей его преодоления современная мысль пока не нашла.
Страной, в которой вероятно создание новой денежной системы, вполне может быть Россия, ибо она одна из первых оставляется «деньгами-3» из-за слишком высоких издержек производства, порождаемых суровыми климатическими и территориальными условиями. Энергетические деньги — это одно из проявлений русской смекалки, ведь русский народ всегда находил выход из как будто безвыходных состояний.
И третий «приводной ремень» управления народами — это система права. Несомненно, нам потребуется принципиально иная система права, чем существует сейчас.
Революционная теория права
Способность к различению добра и зла заложена в самых потаенных глубинах человеческой души. Возможна она — одно из проявлений хранящегося в человеке Образа и Подобия Божьего. Эта способность и создает изначальную, практически неподвластную временным переменам правду, острое чувство которой и складывало жизнь общин, которая собиралась в жизнь всего народа.
Был тот день, когда из скрипа гусиных перьев дьяков Ярослава Мудрого рождалась первая запись представлений русских людей о правде, названная «Русской правдой».
Что мог сделать с правдой великий Князь, если он прорастала из души каждого человека его народа? Разве что, смягчить многие наказания, и там где прежде требовалась кровь, он велел обходиться лишь серебром.
Подобные своды законом записывались в те времена во многих странах мира. Например — Салическая правда короля франков Хлодвига. Так складывались самые первые, самые древние правовые системы, получившие название обычного права («обычное» — от слова «обычай»). Народы, получившие первые писанные законы, часто затруднялись с ответом на вопрос, кто же им их дал — правитель или сам Господь. Второй ответ, конечно, был вернее, ибо правда, безусловно, всегда исходит из того божественного, что сокрыто в глубинах человека…
Время несло новшества, но все они осмыслялись в традиционных понятиях добра и зла, блага и худа, и не нарушали обычного права, то есть — правды. Ведь происходили они только снаружи от человека, и не могли изменить его внутреннее содержание.
Правду нельзя обойти, сама душа удерживает от этого. А если и не удерживает, то потом болит, все время напоминая о содеянном. Потому разбойники тех времен часто совершали поступки, необъяснимые с точки зрения простого оправдания перед властями. Например — освоение Ермаком просторов Сибири.
Бывало, что отдельные группы русских людей, например — казаки и поморы, теряли связь с писанным законом. Но отношения между людьми в таких общинах были удивительно близки к отношениям между теми, кто жил по закону писанному. Подтверждение тому можно найти хотя бы в произведениях Н.В. Гоголя, описывающих жизнь запорожских казаков. Не это ли говорит в пользу глубиннейшего происхождения правовых обычаев, место обитания которых — сама душа? Разделение добра и зла — такое же проявление души народа, как мифы, сказки, легенды. Были времена, когда народная правда прорывалась в каждое мгновение жизни каждого человека, подсказывая правильный выбор…
Тем временем, окончательно утратив Гроб Господень, Запад порождал новую веру. Происходила она от иудаизма, перенесенного на христианскую землю, и в своей основе несла идеи избранности и предопределения. Имя этой вере — кальвинизм. Спасение в ней уравнялось с богатством, качество — с количеством, а ценность — с ценой. Новая вера породила новую правду, правду цифры. Ведь ныне богатство сплавилось с праведностью. Так началась «революция цифры», проявлением которой сделалась и правовая революция…
Эта революция затронула отнюдь не все европейские страны, а лишь их часть. Швейцарию, Голландию, потом отправилась через море в Англию, и на заселяемый американский континент. В остальную же Европу отголоском этой революции проникла идея рационализма. Она дала начало механистическим учениям о природе человека, общества, и, разумеется — о праве. Все эти учения утверждали универсальный инструмент — чистый разум, в котором сосредоточено высшее благо. С его помощью можно и должно улучшать людей, совершенствовать их.
Идея пришлась по нраву европейским монархам, ведь она развязала им руки в законотворчестве. Не ведали они и не подозревали, что получая временные преимущества, они роют себе могилу.
Скрипели павлиньи перья. Писцы Петра Первого под диктовку государя записывали новые законы. Потом они пойдут в народ, который их, конечно, примет, ведь Воля Государя — это отражение Воли Божьей. И такое отношение к ней пришло как раз из прошлого, из обычного права, из Правды.
Но, увы, новые законы часто шли не в лад со многими обычаями народа, и это вызывало серьезные сомнения в писанном законе, в государственном праве. В конце концов, закон внутренний и закон писанный разделились, сделавшись во многом непримиримыми врагами. Писаный закон все время терял свою значимость, ибо все время появлялись новые и новые способы его обхождения. Пришли они оттуда же, откуда и сама идея закона, основанного на работе чистого разума — с Запада.
Технологии обхождения законов появились у малых народов, живущих среди народов больших, как своеобразное средство самозащиты. Традиции большого народа были для них чужды и, разумеется, не представляли для них никакой ценности, и уж подавно не имели священного смысла. И потому были легко попираемы.
В числе таких малых народов следует, прежде всего, назвать евреев. Их повсеместное распространение в Европе привело к такому же повсеместному распространению их правил игры с традициями вмещающих народов. Обобщение этого опыта и породило чрезвычайно могучую науку — юриспруденцию, основной массив знаний которой посвящен мягкому и незаметному обходу законов.
Сказать к слову, народ-автор технологий «работы» с законом преуспел в своем искусстве настолько, что без страха стал обходить и собственные традиционные законы, попирать свои же обычаи. Это сделалось темой множества анекдотов.
Впрочем, для обычного права такие технологии не представляли серьезной опасности. Но совсем по-другому обстояло дело с утвердившимся государственным правом. Чем больше расходилось государственное право с народной Правдой, тем меньше доверия и уважения было к нему, а значит открывалось большее пространство для применения технологий его обхода.
Первая, и, увы, последняя попытка примирения государственного права с правом обычным (по которому фактически жила деревенская Россия) была предпринята русским царем Александром III. В те времена русские правоведы принялись серьезно изучать правовые традиции, сохранявшиеся в крестьянских общинах. Неизвестно, каким бы мог оказаться результат, но начинание было похоронено вместе с рано скончавшимся императором.
1917 год создал невиданную прежде ситуацию: государство без Государя. Советское государство представляло себя, как квинтэссенцию воли большинства народа, которую оно могло отражать в законах. Так в истории государственного права открылась новая страница. Разумеется, все прежние недостатки государственной правовой системы сохранились.
И они дали о себе знать в 1990-х годах, когда государство решительно отказалось и от представления Воли Божьей и воли большинства народа. Система государственного права не была упразднена, она сохранила свой фасад, за которым произошло ее чудовищное перерождение. Повинуясь логике пришедшей с Запада цифровой цивилизации, право, подобно любому предмету, обратилось в товар. Продажа этого товара происходит в меньшей степени на уровне законотворчества, и в большей — на уровне применения законов.
Специалисты по обходу законов в настоящее время играют одну из главных ролей в обществе. Именно они являются местом перехода цифр — денежных знаков в работу (или бездействие) государственных механизмов. В итоге цифровая цивилизация обратила правовую систему в фильтр, разделяющий людей на избранных и отверженных в зависимости от их количественных характеристик. Первые остаются над законом, вторые — проваливаются под него. Устройство просто, примитивно и безнадежно.
Подобного расхождения писанного закона с народной Правдой неведомо для русской истории, и ее результат — тотальный правовой нигилизм, который мы наблюдаем уже сегодня. Это — одно из проявлений общего кризиса цифровой цивилизации. В логике существующей системы ценностей выхода из этого тупика быть не может, ибо она никогда не позволит сделать какой-либо товар не товаром. Потому выход возможен только лишь через полное аннулирование цифровой цивилизации во всех ее проявлениях.
После этого потребуется большая работа по наведению порядка в законах и их применении. В первую очередь формулировке законов должна быть предана предельная простота и ясность, что сделает их доступными пониманию людей, не имеющих специального образования. Только таким образом можно будет установить подлинное равенство людей перед законами и нанести поражение огромной армии профессиональных юристов, которые, по сути, являются лишь мастерами по переводу денежных единиц в работу госмеханизмов.
Законы, порожденные эпохой властвования цифровой цивилизации, и изначально представляющие собой законотворческий товар, следует упразднить как можно скорее.
И, главное, необходимо утвердить национальную традицию в качестве основного источника права. Это будет первым шагом к возрождению общества Правды, которая должна присутствовать в людях, а не вне их.
Остается открытым вопрос о том, кого мы видим во главе Империи. Попробуем дать на него ответ, хотя бы — в идеальном видении, столь необходимым для совершения масштабных общественных перемен.
Вершина
Русская цивилизация — суть цивилизация качества. Что это означает? Это значит, что в русском обществе, в самой его основе, испокон веку лежали такие недоступные исчислению понятия, как правда, истина, доверие. Не может быть правды на 38 %, доверия на 26 %, истины на 53 %. Очевидно, что эти вещи либо есть, либо их нет.
Должно быть, такое мировоззрение происходит от творческого, созидательного начала русского человека. Не может быть какое-нибудь созидательное дело сделано на 57 или 63 процентов. Ведь в построенном на 55 процентов доме нельзя жить, завершенный на 60 процентов корабль не способен бороздить моря и реки, обработанное на 35 процентов поле не прокормит крестьянской семьи. Такое отношение переходит с конкретных предметов на понимание человеческой жизни, на понимание должного устройство общества.
Иной пример показывает нам цивилизация торгово-ростовщическая, для которой исчисление стоимостей да процентов — плоть и кровь. Производство предметов в ней заменено на подсчет их стоимостей, которые по своей природе всегда конечны. Перенос деятельности с реальных предметов на их «цифровые» тени постепенно устраняет из общества самое восприятие реальности. В итоге разговоры об идеалах уже лишаются смысла.
Откуда вообще количественный подход к жизни проник в Европу? Где искать его исток?
Должно быть, он был одним из «даров» иудейской цивилизации, подобранных крестоносцами во взятом Иерусалиме. Этот «подарок» с удовольствием приняла верхушка католической церкви, вознамерившаяся исчислить цифрой саму благодать Божью. Результат — печально известная торговля индульгенциями, приведшая к закату католицизма и к перехвату эстафеты количества новорожденной протестантской цивилизацией. В ней уже понятие количества было доведено до своего предела, посмертное спасение стало напрямую зависеть от количества накопленных материальных благ.
Но русская земля всегда противилась царству количества, противопоставляя ему чистое Качество. Пускай опыт строительства государства был не всегда успешен, часто бывал и трагичен, русские люди все равно не отрекались от постановки в центр общества качественных понятий. Исходя из них формировалась и русская власть, разговору о которой и посвящена эта статья.
Самая традиционная форма правления на русских землях — теократическая монархия. Бытие человека монархом определено таинственным качеством, сокрытым в его крови. Суть этого качества — таинственна, на нее указывают лишь легенды, повествующие о происхождении древних монарших родов. Например, на основателя династии Рюриковичей, согласно одной из таких легенд, сошла в облике сокола Рарога, стилизованное изображение которого (трезубец) и сделалось гербом рода. Разумеется, царская кровь неисчислима процентами и долями, как неисчислимы Божье и Человечье начала во Христе.
Помимо крови имеются и другие качественные признаки, наделяющие человека властью. Например, это — подвиг, превращающий человека в Героя. Так же как и кровь, Подвиг не имеет количественных определений, он либо присутствует, либо — нет. Свершенный подвиг порождает человека-героя, получающего власть, имя такому человеку — вождь. Он знаком нам по нашей истории, таковыми были основатели всех знатных родов (увы, бытие Героя, в отличие от бытия Царя, не наследуется, их потомки потеряли это чудесное качество).
Есть и третий путь, наделяющий человека властью за его Качество. Этот путь — служение Идее, конечно — самоотверженное, занимающее человека без какого-то процентно-исчислимого остатка. Человек, обращенный в чистую идею, переплавивший в нее свою плоть и кровь, конечно же, тоже может получить власть в русских землях. Этот человек тоже является Вождем, вождем — мудрецом.
Мы определили качества людей, вызывающие доверие русского общества, и потому позволяющие им становиться Властью. Как же должно тогда формироваться управлением русским обществом на всех его уровнях?
Однозначно, выбор с процентами голосов «за» и «против» должен быть заменен отбором, при котором человеку дается полная его оценка и определяется доверие (или недоверие) к нему. Отбор должен происходить на том уровне, на каком человек в наибольшей степени известен для окружающих его людей, на котором труднее всего что-либо сокрыть или утаить. Потому отбор людей, достойных власти, может идти на уровне общины, может — на уровне сословия, которое имеет свой кодекс чести и представление о том, каким должно быть человеку, достойному власти. Царь и Вождь могут быть видны всему народу и безоговорочно им принятые как Власть.
Навязываемые же нам «цифровые» выборы обеспечивают в реальности выбор не людей, а их «цифровых облаков», то есть искусственно сделанных пакетов информации, отражающих реальный объект опять-таки на некий процент. Так же как и «цифровые облака» товаров, которыми зачастую оперирует либеральная экономика вместо товаров реальных, они легко подвергаются манипуляции. К сегодняшнему дню разработано множество методов такого манипулирования, легко перетекающих из политики в экономику и обратно. Честные выборы на сегодняшний день сделались принципиально невозможны, ибо работа с «цифровым облаком» кандидата начинается с самого момента определения его в качестве кандидата, и с этого момента уже никогда не заканчивается. Ведь даже сами его облик, его речь — суть набор оцифрованных сигналов, передаваемых через средства массовой информации. Удивительно, что по сей день еще не было выборных кандидатов, созданных полностью искусственно, методом компьютерной графики. Хотя этот вопрос по большому счету остается неясным, ибо никто не может поручиться в том, что их действительно — не было…
Отсюда — чудовищное, прежде не виданное в истории расхождение мира реального с виртуальным миром средств массовой информации. И если прежде были актуальны противостояния «бедные против богатых», «коренные обитатели земли против инородцев», «презираемые против презирающих», то ныне основным направлением борьбы сделалось сопротивление реальности виртуальному. Область управления — наиболее важный фронт этой борьбы, ведь на нем определяется будущее развитие общества, судьба потомков.
Мы должны бросить вызов «цифровой», «процентной» власти, которая согласно традиционному русскому видению мира властью не является. И в качестве противника здесь нет смысла видеть конкретные личности или их группы, враг — сам количественный подход к формированию того слоя, который общество ставит над собой.
Каким будет момент истории, дающий нам единственный шанс? Безусловно это будет то, что физики и математики именуют точкой бифуркации, а я, применительно к общественным процессам называю точкой страха.
Точка страха
Современная мировая идеология стремительно превращает все предметы мира в товары. Вернее, отыскивает в них самую грубую, земную ипостась, которую мгновенно наделяет конечной стоимостью и выставляет на продажу. Процесс принял злокачественный характер, уже и не осталось, считай, в мире символов, все они обращены в торговые бренды. Кому не знакомы бренды под названием «Че Гевара», «Фидель Кастро»?! Уж про Наполеона Бонапарта и говорить не стоит, девять из десяти обитателей «цивилизованной» части мира сразу скажут, что это — марка французского коньяка.
В товар обращаются прежде священные понятия и названия. В Санкт-Петербурге, к примеру, имеется ресторан «Грааль». Ну да, пока еще нет торгового бренда по имени «Господь», но в принципе ничто не препятствует его возникновению уже сейчас. Не сомневайтесь, что специфически организованный разум сумеет обратить в объект торговли все, к чему сумеет прикоснуться в своих судорожных поисках цифр — денежных единиц. Подшлшифует, запакует в цветастую коробку, повесит цену, выставит на продажу.
И почти бесполезно отыскивать в мире хоть что-то, что никогда не будет выставлено на торги. Торгуют человечьими телами и внутренностями, торгуют взрослыми и детьми, торгуют именами, торгуют словами. Поэтому величайшая удача отыскать на свете то, что упорно сопротивляется своему обращению в товар, беспощадно обжигает прикасающиеся к нему торговые руки. Воистину, задача из сказки. «Пойди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что»…
На мой взгляд, такой предмет, не желающий одевать на себя пеструю упаковку, получать цену и становится товаром, в мире все-таки есть. Более того, борьба за его обращение в товар началась отнюдь не сегодня, а в давнюю пору, когда о рыночной идеологии еще никто не слыхал. Когда рынок был всего-навсего местом обмена плодами своих трудов крестьян и кузнецов-гончаров-сапожников-стекольщиков. И битва за столь драгоценный товар идет по сей день, но без всякого успеха ловких финансово-торговых умов. И секрет столь непонятного торжества «противотовара» в том, что его защита никак не связана с оберегающими его людьми, которых в наше время могло бы и не остаться (как по существу не осталось защитников католической веры). Нет, противодействие странного предмета определяется исключительно его сущностью, порождающей интересные его свойства.
О чем же идет речь?
Недавно я смотрел старенький фильм времен своего детства. Разумеется, роняя слезы ностальгии. Может, кто-нибудь помнит этот прекрасный фильм «Гостья из будущего», бывший любимым у детей 80-х?!
Конечно, теперь он смотрится совсем по-иному, чем в те давние годы. Слова одного из героев, деда Павла «Да, славные были денечки в конце XX века» звучат теперь трагически, картины нарисованного в кино будущего мира вызывают печаль. Ибо будущее пришло неожиданно скоро, всего-навсего через 4 года после выхода фильма, и оказалось совсем не тем. Более того, пришедшее будущее закрыло нам дорогу к тому наивному советскому будущему, что красовалось на экране. И денечки конца XX века нами прожиты, и мы можем теперь судить, насколько они были славными… Главному герою картины, Коле Герасимову, пришедшие денечки принесли смерть. Он по-простому, без всякой фантастики и машины времени, спился. И погиб в дыму пожара, который сам и устроил по пьяному разгильдяйству…
Догадываетесь, о чем я говорю? О нем, о будущем, которое не вызывает страх лишь у того, кому в сегодняшнем дне нечего терять. Кроме своей жизни, которую не особенно и жалко. Всем же, кому есть что терять, будущего боятся. Вернее, желают иметь особенное, кастрированное будущее, лишенное главного своего свойства — быть качественно иным по отношению к настоящему.
Как изобразить течение времени? Кто-то начертит две фигуры — круг и стрелу, и скажет, что по первой схеме время идет для человека аграрного прошлого, по второй — для людей индустриального и постиндустриального настоящего. Но если добавить в схемы чуть-чуть реализма… И круг тут же обратится в причудливую спираль, а прямая — в ломаную линию. Ибо вкрадывается в течение времени нечто, что способно его менять почти молниеносно, и практически непредсказуемо, отправляя в утиль труды множества аналитиков и прогнозистов.
Это «что-то» уже обнаружено и названо, и имя ему — время Ляпунова. Наступление такого волшебного времени в жизни физических систем описал гениальный русский ученый Илья Пригожин в Теории диссипативного хаоса. Социальные системы он не описывал, но очевидно, что вероятность наступления в них времени Ляпунова не может быть ниже, чем в физических. Только выше, ибо играет роль огромное количество факторов, вообще не поддающихся учету.
Главная особенность времени Ляпунова — это нарушение всех причинно-следственных связей, когда ничтожные по своей силе причины радикально изменяют состояние всей системы. Ученые любят приводить аллегорию о взмахе крыльев японской бабочки, порождающий сход снежных лавин в Гималаях.
Каждый без труда найдет в своей жизни моменты наступления этого времени. Само появление на свет (вероятность которого была на самом деле ничтожно мала, хотя бы потому, что яйцеклетку оплодотворяет всего 1 из более чем 1000000 сперматозоидов), женитьба (или замужество), рождение детей, наконец — смерть. Кто-то, попав в таинственное время Ляпунова, навсегда остался инвалидом (к примеру, кирпич упал на голову), кто-то моментально разбогател (случайно нашел клад). Да что там говорить, если время Ляпунова наступает при каждой серьезной пьянке, ведь ее результат не определить заранее.
Общество — это очень много людей, разумеется, со своими жизнями. И если множество ломаных линий жизни сложить в одну, то едва ли получится идеальная прямая стрела, направленная вперед. Да и ровненького кружочка тоже не выйдет. Потому и содрогаются народы от войн и революций, часто принимая на себя то, что уж явно не в их интересах. Это только в трудах Маркса революции были логически выверенными и всегда прогрессивными, тянущими строго в направлении «прогресса» и получившими гордое наименование «локомотивы истории». Может, они и в самом деле локомотивы, но тянущие сразу в четыре стороны — кто пересилит?!
И природа, то есть — физическая система, тоже имеет свое время Ляпунова, и на людей нет-нет, да воздействует. То эпидемия, то землетрясение, то наводнение. А есть еще астероиды да метеориты, о которых мы в повседневной суете просто не думаем.
Любой товар должен иметь документ, в котором четко обозначены его потребительские свойства. Ну, или на словах кто-то должен их обозначить, может и не совсем верно, но все же хоть в чем-то близко к истине. Например, что холодильник вырабатывает холод, телефон предназначен для разговоров, а электрическая печь — греет. Потребительские же свойства будущего обозначить в принципе невозможно.
Поговорим о том, кто же стремится стать покупателем будущего, кому нужен этот своеобразный и опасный товар. Разумеется, это те, кто пытался торговать им с незапамятных времен, то есть — ростовщики. Субсидирование денег под проценты, т. е. под будущие доходы, известно с давних времен, первые инструкции по этому роду занятий даны еще в Ветхом Завете. Причем там кредит изначально рассматривается, как оружие, направленное на чужих, и не применимое в отношении своих. Одно это обстоятельство уже заставляет задуматься об опасности обращения с такой опасной вещью, как будущее. В дальнейшем, после победы кальвинистской революции и ее распространения на Северную Америку, количество видов деятельности, пытающихся оперировать с непрозрачным будущим неуклонно росло. Страховой бизнес (принявший невероятные размеры), биржевая торговля. Основной товар товарной биржи сегодня — фьючерсы, то есть договора на будущие поставки. Снова будущее…
Одним словом, деятельность, связанная с операциями над будущим сделалась тканью современной жизни. А будущее… Осталось все таким же непроглядным, наполненным туманом, как и прежде. Содержащим ядовитые зерна «времени Ляпунова».
В итоге складывается жуткая картина. Цивилизация, претендующая на владение всем миром, обращает все, до чего дотрагиваются ее руки — в товар. Как царь Мидас. Но главный ее товар товаром и не является, и стремится отомстить тому, кто стремится его таковым сделать. Причем, чем большего господства она будет достигать, тем более непредсказуемым, то есть — опасным сделается ее будущее. Больше людей со своими жизнями и судьбами — больше вероятных точек волшебного времени Ляпунова. Все возрастающее потребление верхушки этой громадины (иначе нельзя, ибо денежные единицы — смысл жизни, связь с Небесами) требует, чтоб движению во времени сопутствовало движение в пространстве, по всей Земле. То есть по полям непредсказуемости, которыми являются народы с разными языками и культурами. Все равно, что по минным полям…
Вожди современной протестантской цивилизации, то есть цивилизация цифры, об этом знают. И потому не прекращаются попытки западных умов будущее «подтесать», обработать, обратить, наконец, в товар. Самый простой способ — это просто покончить с ненавистными кругами и линиями, которые всегда будут ломаться и виться в спирали, и обратить время в одну точку, поставленную раз и навсегда. В вечное настоящее.
Крахмальный белый воротничок, пиджак без единого пятнышка (каждый день — новый). Представитель американского истиблишмента. Его дни — гордость и радость оттого, что он стоит не под деньгами, а над ними. То есть — уже предопределен к вечной радости, которой не помеха даже и смерть. Хотя смерти лучше не надо, вдруг что-нибудь там не так, после нее. Все же прежней крепости пуританской веры уже нет. Что, впрочем, не мешает такому представителю человечьего рода чувствовать себя на Земле пророком и говорить тоном, не терпящим сомнений.
Именно таков Френсис Фукуяма. Фамилия не очень американская, да он и не скрывает, что его предки были японцами. Впрочем, это неважно, ведь каждому известно, что любой новообращенный всегда будет фанатичнее старых адептов, для которых половина их веры уже утекла куда-то в быт.
Его книга «Конец истории» прогремела на весь мир, именно в ней и было объявлено о сжатии времени в точку сегодняшнего дня, за которым уже не будет ничего. Он изучил распространение ценностей протестантской цивилизации в мире, и пришел к выводу, что в ближайшее время уже не останется уголков, где бы они не торжествовали. Победа над пространством и будет означать победу над временем, ибо и там и там двигаться дальше станет некуда.
Остаются лишь технические трудности. Например, технический прогресс теперь из слуги ростовщической цивилизации обратился в ее врага. Ведь он содержит в себе возможности революционных открытий, делающих день завтрашний непохожим на сегодняшний, а, значит — непредсказуемым. К примеру, появление альтернативных энерготехнологий может подорвать значение нефтяных регионов, и через контроль над ними уже нельзя будет контролировать весь мир. В итоге от глобальной цивилизации могут отколоться значительные куски, и нет гарантий, что после этого она выживет.
Что же, решить этот вопрос очень несложно, ибо денежных единиц вполне хватит, чтоб выкупать такие проекты у ученых, а потом прятать их куда-нибудь подальше. Ну а если ученому важнее денег реализация его мыслей… Тоже чего-нибудь придумать можно, обратить в никем не видимого и неслышимого неудачника, для этого тоже технологии есть.
Сложнее с самим человеком. То, что он появляется на свет рождением и обязательно уходит из него через смерть, заложено в его природу. И уже это создает большое поле непредсказуемости. Кто пообещает, что дети будут мыслить в точности, как родители и поддерживать, как эстафетную палочку, их былое «сегодня»?! Потому лучше, чтоб без детей, а тем, кто живет сегодня, хорошо бы подарить то, о чем в тайне, наверное, мечтает каждый. Бессмертие здесь и сейчас, на этой Земле, навсегда. Потому соответствующие биологические науки следует наоборот, развивать. Чтоб они когда-нибудь научились вырезать из ДНК проклятый кусок, отвечающий за самоубийство клеток.
Разумеется, бессмертие будет даровано не всем. Избранным. По началу — самым богатым, потом — просто богатым, но однозначно, что дальше «золотого миллиарда» это чудесное средство не пойдет. Ибо остальное население Земли — проклятые конкуренты за ресурсы. И конкурентами они останутся даже если в точности переймут всю протестантскую систему ценностей, т. е. обожествление денежных единиц и всего, что с ними связано. Просто «Голиаф не вынесет двоих» (а троих, четверых — и подавно)…
И будущее наконец-то сделается идеальным товаром, который можно резать кусками и продавать через банки да биржи. Но…
Трудно себе представить размер того страха за свою жизнь, которую испытают эти выведенные генетиками «новые люди», который сделается оборотной стороной бессмертия! Ведь генетические мероприятия едва ли защитят от смерти в результате травм. Потому западным людям придется переделывать среду своего обитания, чтобы достичь невероятного уровня безопасности. О войне уже не может быть и речи, ведь известно, что побеждает не тот, кто лучше владеет искусством убивать, а кто меньше боится погибнуть сам. Конечно, можно воевать и одними только роботами… Только противник вместо того, чтоб идти с пистолетом против робота, легко может взрывпакет в мусорный бак прямо под носом «хозяина жизни» подложить. Не убережешься…
Одним словом, поддержание «вечного настоящего» будет требовать очень больших жертв. При этом мировые ресурсы будут неуклонно сокращаться, на что Запад сможет ответить лишь новыми и новыми мероприятиями по сокращению численности конкурентов за них.
Результатом будет окончательное разделение мира на две неравные части, различные теперь уже даже биологически, и, само собой, смертельно враждебные друг к другу. Честно говоря, пока еще даже трудно представить себе глубину ненависти смертных, вдобавок еще искусственно обрекаемых на вымирание к тем, кто сделался бессмертным, не имея к тому никаких справедливых оснований.
Для одной части мира иное будущее, чем точка настоящего, сделается источником последней надежды, которая оправдает любые жертвы. Для другой — кошмаром, описать который даже тяжело в словах сегодняшнего дня. Однозначно, что он превысит все бывшие ранее страхи цивилизации вместе взятые.
Далее может совершиться лишь одно — обращение точки «вечного настоящего» в пылающую точку нового разветвления, времени Ляпунова, в которой вырвется наружу мощь времени, зажатая годами «либерального застоя». Сейчас нет возможности не только предсказать наиболее вероятный сценарий этого подобного вспышке сверхновой звезды события, но даже подсчитать вообще возможное количество сценариев. 10, 100, 1000…
Оказалась ли Россия самым слабым местом либерализма, как когда-то, в начале ХХ века — империализма? Трудно сказать. В отличие от значительной части исламского Востока, русский народ либерализм принял. Чтобы через 8 лет его отторгнуть, и получить особенный, «адаптированный» либерализм, «специально для русских», вошедший в историю, как путинизм. От либерализма классического он отличается большим принуждением (и прямого, и косвенного, через СМИ), временами переходящим в откровенное запугивание. На него народ в основном ответил демонстративным непринятием его ценностей. Правда, главным образом — через массовое пьянство и наркоманию.
Сейчас результаты этого эксперимента отлично видны, и продолжать его не имеет смысла. О том, к чему может привести продолжение опыта над народом, можно легко догадаться.
Что же, один из возможных путей будущей великой исторической развилки — стирание русского народа с лица земли (ну, может, и не полное, с сохранением какого-то реликта, по занимаемому месту в дальнейшей истории — вроде современных эвенков). Разумеется, оценивать подобный путь — занятие бесполезное, и к тому же проверять эти оценки будет уже некому. Само собой, и автор тоже исчезнет вместе со своим народом.
Лучше обратим внимание на некоторые особенности русского мышления, которые делают русский народ не только слабым местом охвативший мир цивилизации, но и позволяют ему претендовать на главенство в борьбе с ней.
Русской мысли удалось связать в себе духовность и технику, что больше не удалось сделать ни одной цивилизации мира. Для других — либо техника (как для Европы), а духовные вопросы можно отложить, даже — навсегда. Либо — духовность (для Азии), а техника — по необходимости, конечно — чужая. Своей — нет, и не будет.
В настоящее время, как мы выяснили, наш цивилизационный противник бьет сразу на всех направлениях. Он давит традиционную духовность и останавливает технический прогресс во имя «вечного настоящего». Потому ответ ему должен содержать в себе и духовность и технику, связанные в одной идее. Такая идея у русского народа на сегодняшний день имеется, имя ей — космическое богоискательство.
Конечно, это — не гарантия победы, это лишь одна из надежд на нее. Тогда, когда мы помещены в вечное настоящее, в котором у нас ничего нет, зато впереди простирается иначе возможное, многомерное будущее. Мстящее будущее. Где нам все равно нечего терять.
Что мы ищем. Несомненно — свободу, большую Свободу, противостоящую всему, что ошибочно принималось прежде под этим заглавием.
Царство свободы
«В царство свободы дорогу грудью проложим себе!», — пели революционные рабочие начала XX века. «Офицеры, россияне, пусть свобода воссияет», — спел хорошо оплачиваемый коммерческий певец в начале 90-х годов.
Не на жизнь, а на смерть бьются политические идеологии и режимы, и среди них нет тех, кто бы позиционировал себя, как врагов свободы. Везде — ее сторонники, уничтожающие друг друга во имя нее. Очевидно, что ни один из режимов, ни одна из идеологий не в состоянии вобрать в себя полноты понятия «свобода», потому они вбирают в себя лишь его части.
Что же такое свобода? Очевидно, она — суть наличие возможностей. Абсолютную полноту возможностей в Бытие имеет лишь Первопринцип. Потому поиски свободы исходят из стремления человека обнаружить центр Бытия, то есть — из идеи Богоискательства.
Однозначно, высший уровень свободы, по крайней мере, из доступных пониманию человеческого разума — это свобода бытия и небытия, иным словом — появления на свет и не появления. Достижение его, разумеется, недоступно для человека. Потому надо понимать, что все существующие политические (и религиозные) доктрины воспринимают свободу изначально ограничено, только в пропагандистских целях на эту ограниченность не указывают. Это надо иметь в виду при познании такого сложного феномена, коим является свобода.
Многие умы давно подозревали, что русская и западная свобода — вещи не совсем соотносимые. Вернее, вообще несоотносимые. Поэтому начнем наш рассказ со взгляда на свободу в изначальном, русском смысле этого слова, где она была синонимом слова «воля». Вернее, взглянем на земли, неотделимые от этого понятия.
Блестящий лемех вонзается в зеленую страницу степи, и земля обнажает свою первозданную, черную сущность. Скоро чернота пашни покроется пшеничным золотом, обратится в солнечное колосистое море, безбрежное и бескрайнее, как накрывающее его сверху прозрачно-синее небо. Криницы врываются в сухую глубину степных земель, и наружу исторгается прозрачная живительная вода, сила которой перетекает в обильные ароматные сады, восстающие над выжженной степной гладью. Как будто из глубин бескрайнего желто-зеленого поля вдруг рождался наружу сокрытый Рай, который был невидим и сокрыт до той поры, пока не появились предназначенные ему люди. И вот он, разбуженный ими, поднялся им навстречу, и вобрал в себя пришедший к нему народ.
Рождается новая земля, не лесная, но уже — не степная, земля казачья, измененная человечьей волей. Люди, сделавшие видимым доселе сокрытый земной Рай, который потом оставили своим потомкам, были не просто свободными людьми, они были самой свободой. Ведь Свобода — это свойство самого Господа, которое проявилось в творении мира. Подражая самому Создателю, казаки сотворили маленькое отражение всего Бытия, свой казачий мир.
Но казачья свобода хранилась не только в плуге, она была и в сабле, и в пике, и в мускулах казачьего коня. Землю, которая слилась с душой и телом казака, надо было защищать от прежних обитателей степных краев, которым было ведомо просто большое поле, но неведом сокрытый в нем невидимый земной Рай. Растущие среди полей белокаменные, утопающие в зелени садов селения иного народа, вызывали в них досаду за свое прежнее неведение, за свою несвободу, не позволившую им увидеть этого скрытого мира, взывавшего о своем рождении. Потому в их сердцах рождалась жажда сравнять все, что вознеслось над степью, со степной гладью, вернуть простор к прежним дням его жизни, когда он был не злато-пшеничным, а выжжено-травяным. В своем стремлении они неслись к аромату садов и белизне станиц, и… Натыкались на железо казацких сабель и пик. В тех яростных схватках гибли и казаки, ибо их свобода была очень высока, она была выше, чем простирается земная жизнь. Души павших поднимались к небесам, связывая земной рай с Раем небесным, а кровь их впитывалась жадной землею, делая ее еще роднее.
Находились среди вольных людей и такие, кому даже этой свободы земного Рая было мало. Они шли вперед, в сторону гор, сражаясь с обитавшими у их подножий злыми племенами, чтобы подняться к вершинам и сделать шаг в самые небеса. Другие продирались в сторону восхода Солнца, на Восток, где, по казачьим преданиям, земля поднимается к Небу, восходит прямо к престолу Божьему. Люди, отчаянно рвавшиеся в Небеса, забывшие во имя них все земные радости и печали, позабывшие даже о страстях своих тел, чем измерить их свободу?
Бросая свои деревянные берлоги, в казачьи края пробирались понемногу и люди северной России. С опаской складывали в мешки самый ценный скарб, заколачивали оконца избушек крест-накрест, долго молились, и с глубоким вздохом брели в сторону юга. С родных березок, подобно прощальным слезам, падали капельки росы. Но лапти обитателей северных лесов твердо отмеряли шаги в сторону широких южных полей, и сердце на каждый шаг упрямо выстукивало два слога — ВО-ЛЯ… Иногда брели в одиночку, иногда — целыми толпами, и дороги, ведущие в южную сторону, оставались тщательно утрамбованными тысячами идущих ног.
С Дона выдачи нет, с Кубани выдачи нет, с Терека выдачи нет, с Яика выдачи нет…
Понятно, шли лишь те, кто хотя бы смутно осознавал существо свободы, и кто чуял в ней надобность. Другие оставались на родине своих предков, продолжали пахать усталыми лошаденками малоплодовитую подзолистую землю. Платили оброки, отбывали барщину. Это тоже было их свободой, ибо в любой день они могли изменить свою жизнь, сделав шаг в сторону казачьих краев…
Бескрайнее, вероятно смыкающееся с небом, пространство определяло и сам характер русской свободы. Воля означала движение и освоение земель, обращение их в земной Рай и искательство Рая Небесного. Организация жизни на казачьих землях была полностью подчинена целям, которые ставила свобода, наглядным воплощением которой представлялся бескрайний простор. Он был столь великим, что мог вместить в себя неограниченное количество народа, и протянулся он, в конце концов, сквозь три континента, достигнув Северной Америки.
Кстати, такой образ воли у большинства русских людей возникает и сейчас, он не отделим от картины большого поля, со всех сторон объятого горизонтом. Линия, где небеса целуют землю, словно задает созерцателю вопрос, готов ли он мчаться навстречу ей и слиться в том небесном поцелуе? Где бы ни присутствовал свободный человек Руси, он всегда окажется в центре этого зовущего круга, и всегда его душа будет лишена покоя, объята стремлением донестись до небесного шара…
Особое место в жизни казаков занимала царская воля. Будучи всегда далеким и невидимым, Царь для казаков никогда не представлялся человеком из плоти и крови. Он был сокрыт, подобен Богу, а царская воля удивительным образом впитывалась в казачью свободу. Ведь сколько бы ни было у казаков сил, без Божьей Воли они могли пойти прахом. Точно также, и всякое деяние, сотворенное против воли невидимого Царя, могло навсегда затворить путь Небесный. Появление же Царя видимого означало предчувствие Конца Света, и его воля, выраженная словами, имела особенное значение, ей требовалось служить беспрекословно. Ведь слова Царя Живого имели значимость близкую к словам Христа, и доводы разума о выгодах и невыгодах такого служения тут уже ничего не значат. Именно поэтому казаки оказывали столь мощную поддержку вождям восстаний, включая и западных смутьянов, вроде Лжедмитриев. Что для вольных людей приходящие откуда-то издалека писаные бумаги, которые и прочесть могут всего один или два человека, если им в уши льются слова видимого, живого Царя?
Царская воля дошла до казаков и в 1812 году, когда началась самая крупная от начала Руси война с Западом. Казачьи отряды шли в закатные земли, где казаки не искали ни пути в Небеса, ни земного рая, они отправлялись сражаться с теми, кто покусился на невидимого русского Царя. Быстрые казачьи отряды неслись вперед, обходя медлительную пехоту и артиллерию.
Иногда казаки успели обернуться и глянуть в лица солдат, тех людей, которые не выбрали свободу русского Простора. Равнодушные взгляды, привычная покорность в походке. Их много, куда отправляли и куда вели, и они всегда шли. Теперь вот их вели на войну. Оружие в их руках не было частью их свободы, оно, вместе с ранцем, означало лишь повинность, вложенную в их руки и возложенную на плечи. Казаки не понимали, как вооруженный человек может быть не свободным, и как война может не быть выбором, сделанным душой человека.
Видели они и лица офицеров, похожих на чужеземцев — бритых, причесанных по чужой моде, говоривших с иноземным акцентом. «Как бы с супостатом в бою не перепутать!», думали про них казаки.
Русское воинство ворвалось на земли Европы с квадратными полями, квадратными замками и квадратными городами. Здесь не было и не могло быть свободы — повсюду взгляд утыкался в каменные стены и различные знаки, означающие границы владений. Как будто, Европа была склеена из закрытых клеточек, в которых не было свободы, даруемой русским небесным куполом. Стиснутое пространство здесь будто вдавливало свободу в нутро человека, и обозначало ее, лишь как защиту от наседающих со всех сторон других людей.
Казаки не искали тут идей Свободы. Выполнив Царскую Волю, проломившись сквозь европейские клетки и отдав их под власть Государя, они ушли в края истинной воли, в круг горизонта, под распахнутый небесный свод. Но иными были дворяне, то есть те самые офицеры, на которых взирали мчавшиеся вперед казаки. Европейские писанные на бумаге свободы, которые закрепляли отдаленность человека от человека…
И западные люди Руси, прочитавшие о писаных свободах в закатных странах, принялись навязывать их на русской земле. И вот уже само слово «свобода» потеряло связь с Простором, а связалось с рядом чернильных букв, написанных пером по бумаге… А на бумаге могли быть прописаны лишь свободы человека от других людей, но не могло говориться о свободе, дарованной для достижения пришедшего к Земле Неба. В тех бумагах, конечно, не могло быть сказано про слившийся с волей русский простор, который был плотью и кровью казаков. Та чужая свобода была свободой, так сказать, минимальной, свободой с маленькой буквы, в отличии от максимальной русской Свободы. Ученые люди переписывали пришедшие с чужбины мысли, дополняли их своими комментариями, из-за чего те обретали вид особенной значимости, научности…
В итоге учение закатных стран вылилось в два направления — свободы для избранных, либерализм, и свободы для всех — коммунизм. Но оба этих течения были одинаково чужды Свободе русского простора, ибо происходили из мыслей о свободе от других людей, а не о свободе для преодоления границы Земли и Неба.
Большевистская революция совершалась, вроде бы, во имя писанной западной свободы. Но неожиданно в нее вплелись идеи Свободы русской, которые со временем обретали все большее значение. Даже Н. Бердяев в своем труде «Истоки и смысл русского коммунизма» заметил особенность советской свободы, как торжества человеческого духа над природной материей.
Одним из составляющих революции был Русский Космизм. Учение спорное, но обещавшее последователям максимальную свободу, включая свободу выбора между бытием и небытием через достижение возможности технического воскрешения мертвых. Оно же определяло смысл человечества, как начала, которому предстоит придать дух и разум холодной и неразумной Вселенной путем ее заселения и обживания…
Конечно, это учение не могло быть принято в качестве основной доктрины революции, но фрагментарно оно вошло в существовавшую де-факто идеологию той поры. По крайней мере, одним из символов советской свободы в те времена стала советская космонавтика, позволившая человеку ступить на небесные тропы. Неожиданно открылось новое пространство и для обживания, и для Богоискательства, в котором свобода ощущалась даже на физиологическом уровне, ее могла почуять каждая частичка тела, каждая клеточка. Этот Простор ждал своего народа, новых казаков…
Но значение космоса по-настоящему так и не было осознано русским народом. И если в 60-х годах господствовала космическая романтика, то в 70-х все больше стало говориться о народно-хозяйственном использовании космических полетов. Космос из таинственного простора стал мало-помалу обращаться в еще один хозяйственный объект, наряду с невзрачными рудниками и шахтами.
Русский народ так и не осознал, что есть его свобода и где ее искать. Это дало возможность ряду личностей вновь влить в слово «свобода» западный, узкий смысл, и снова превратить ее содержание просто в неприкосновенность человека от давления других людей. С тех пор понятие свободы обратилось в затасканный предмет, вроде давно выцветшего, и годного только лишь на тряпки предвыборного плаката, с каждым днем вызывающего у людей все меньшее и меньшее воодушевление, давно не рождающее душевного трепета. Каждый человек отлично осознает отсутствие этой таинственной сущности в своей жизни, но отчаянно не понимает, где ее искать. Жизнь людей и всего народа слипается в черную массу, как будто ее беспощадно съедает попавшая неведомо откуда плесень. И чтобы бороться с ней, надо знать ее происхождение, причину появления и возможность уничтожить ее.
Потому настало время осознать, что представляет из себя Свобода в русском понимании этого слова. И наметить путь к ней.
В заключение хочу сказать о той большой движущей силе нашей жизни, которая и породит Новую цивилизацию. О силе Русской Любви.
Где живет русская любовь?
При сочетании слов «Православная Цивилизация» перед глазами предстает множество храмов, блеск свечей, слышатся малиновый колокольный звон и раскатистые песнопения. Верно ли такое представление о Православной цивилизации? Разумеется, оно — верное, ибо в самом деле центром каждой общины на Руси с давних пор был сияющий золотом храм. Но вот полное ли оно?
Вера, замкнутая в соборах, но бросающая на остальную жизнь народа лишь редкие отблески. Люди чувствуют себя православными, только лишь ступая на ступени храма, и теряют это чувство, сходя с них. В них вцепляется иная жизнь, имеющая свои законы, чаще всего отличающиеся от установленных Церковью с точностью до обратного.
Если главную ценность Православия можно выразить одним словом — ЛЮБОВЬ, то основная ценность возникшего в России общества — это цена. Количественная, конечная цена, которой ныне измеряется все, от товаров на магазинных прилавках до человеческих душ (фактически ценность души человека ныне определяется размером капитала, находящегося в его владении).
Разумеется, среди православных людей есть отдельные подвижники, способные строить свою жизнь вопреки напору общества. Но таких людей — единицы. А подавляющее большинство людей, считающих себя православными, на самом деле остаются православными лишь когда присутствуют в храме. Что поделаешь, слаб человек…
Очевидно, что православие явилось на Руси намного раньше, чем пришел ее современный общественный порядок. Поэтому очевидно, что он — пришлый. Очевидно, он соответствует ценностям, выработанным учением Кальвина, породившим европейский (а позже — и мировой) капитализм. Ценности Православия практически несовместимы с этим учением, выплеснувшимся теперь на обыденный, бытовой уровень. И, скорее всего, сосуществовать на русской земле эти две веры, одна — для храма, другая — для жизни — не смогут. «Если царство разделится само в себе, не может устоять царство то; и если дом разделится сам в себе, не может устоять дом тот»…
На чем же стояла тысячелетняя Русская цивилизация, какое чувство было ее основой? Однозначно, что чувство это — любовь, которая была столь же велика, как бескрайние русские земли.
Любовь в семье, ведь всем известно о многодетности русских семей былых времен. Вырастить много детей, когда со всех сторон им грозит смерть — дело нелегкое, и требует огромной любви. Столь большой, что пониманию человека нынешней эпохи она просто недоступна.
Любовь к земле, часто мерзлой и бесплодной. Сколько любви надо было вложить в нее, чтоб она расцвела зелеными всходами! В короткую русскую весну крестьянин совершал истинное чудо, и оно повторялось из года в год. Для него мало одной силы человечьих и лошадиных мускулов, без любви они просто растворятся в серых недрах северного подзола. А потом ростки надо защищать от гибельных морозов, язык которых лижет наши земли по самое лето. И не уберечь их, если в сердце не пылает жар любви.
Любовь к ближнему. Друг к другу. Без нее не создать общины, в которой только и можно выжить под русским мерзлым небом. Чем больше любовь — тем крепче община, а, значит — больше возможности для выживания. Время от времени деревни вспыхивали беспощадными кострами пожаров, их заливали паводки, а уж о набегах бесчисленных врагов и говорить нечего. Но всякий раз они упрямо возрождались, что, несомненно, можно назвать чудом. Совершение этого чуда могло произойти только удивительным единением людей. Потому сама жизнь русских людей была неразрывно связана с Любовью, без нее она бы просто оборвалась.
Родившись в сердце Руси, Любовь неслась по просторам материка, разрастаясь из любви к ближнему — в любовь к дальним. К скольким народам на помощь пришел русский человек, оставив на произвол судьбы свой родной дом, обратив родные поля в заросли беспросветного бурьяна! Орошенные русской кровью мощеные дороги Европы и степные моря Азии. Как часто за любовь, за стремление прийти на помощь русский человек получал в благодарность лишь проклятия. Это — в лучшем случае. А иной, нередкий раз — пулю или удар ножа. Чаще — в спину. Что же, разве истинной Любви нужна взаимность?..
Но… Русский всегда прощал, и был готов идти на помощь снова. Этим пользовались многочисленные враги, заманивая русский народ во все новые и новые ловушки, вроде Афганистана. И русские шли. Движимые не политическим расчетом, поисками корысти или чьими-то угрозами, но своей бескрайней, несравненной Любовью.
Гнилые, покосившиеся избы центральной России, которые так не похожи на 2-3-этажные каменные особняки кавказской окраины. Разбитые грузовики-инвалиды русских дорог и брошенные из-за незначительных поломок на обочинах африканских дорог новенькие машины. «Зачем чинить, если Иван еще пришлет?» Кто не знает, что в Советском Союзе уровень жизни в Грузии и в Прибалтике был гораздо выше, чем в России без всяких на то экономических оснований? И вместо обиды большинство русских принимали такое положение вещей, как само собой разумеющееся, были в ходу непонятно на чем основанные байки о якобы невероятном трудолюбии, уме и усердии прибалтийских народов. Воистину, русский человек не ведал гордыни! Чем были сначала Российская, а потом — Советская Империи, как не исполинскими начертанными на челе Земли знаками великой русской любви?
Мы видим, как одна любовь в сердце русского человека порождала другую. Русские всегда прощали своих врагов, и почти никогда не начинали войну первыми. А если и начинали — то отнюдь не для защиты своих интересов, а для еще одной защиты кого-то, кто, по мнению русских, в данное время испытывал страдания. Завершением же многих войн была помощь бывшему противнику в восстановлении разрушенной страны. Удивительное дело, за свою историю наш народ очень мало раз платил кому-либо законно наложенную контрибуцию. Но зато столько раз платил «контрибуцию наоборот», в пользу не победителя, но побежденного, накладываемую на себя по доброй воле! Про Вторую Мировую Войну злые языки даже сказали, что русские в ней — «потерпели победу», а немцы — «одержали поражение».
Казалось бы, народ, представлявший собой просто сгусток любви, не может выжить на Земле, особенно в ту пору, когда холодный логический расчет превратился в новую религию. И то, что народ дожил до сегодняшнего дня — разве не великое Чудо? А умирание народа началась как раз тогда, когда любовь в его сердце стала вытесняться тем самым холодным расчетом, без которого, как выяснилось на самом деле, мы только и можем прожить. А с ним — никогда.
Была у русских людей и еще одна, особенная Любовь — любовь к пространству, которая могла родиться лишь на тех просторах, по которым распростерлась наша земля. Объединяясь уже не в просто общины, но в настоящие братства, казаки и поморы шли в глубину таинственных земель, одни — по ледяным океанским волнам, вторые — сквозь степные глади и дремучие таежные чащобы. В русском необъятье они искали отнюдь не богатства и не лучшие земли. Они искали самого Господа, и Любовь к Пространству была не чем иным, чем проявлением любви к Богу, высшей Любви.
Своей вершины эта Любовь достигла в ХХ веке с рождением Космического проекта и богоискательством уже не в горизонтальном пространстве, а в вертикальном.
Но вернемся в прошлое. Придя на новую землю, русские люди прежде всего брались за топоры и строили церковь. Сперва — небольшую, потом — побольше, каменную. А когда народу становилось много — сооружали огромный храм, часто — как будто даже неоправданно большой по отношению к его приходу. Храм был знаком того, что занятая земля сделалась отныне и навсегда — Русью. Он был как будто знаком русской Любви, застывшим в камне.
Безусловно, Церковь имела живую связь с Русской любовью. Более того, она была ее вершиной. Ибо наибольшее единение и так живущих общиной русских людей совершалось именно в храме, во славу Божию.
Но вот когда Русская любовь теряется… Такое уже было в Новгороде в те времена, когда он сделался купеческой республикой, более обращенной к Западу, чем к Руси. Мысли о индивидуальном успехе, который важнее общего дела, приплывали на этот клочок русской земли на кораблях под голландским флагом. Так возникла знаменитая ересь, вошедшая в историю, как «ересь жидовствующих» под предводительством Схарии. По своей сути она была ветвью все того же западного протестантства, отрицающего Любовь и утверждающего единство ценности и цены.
Ересь возникла в городе, где имеется уникальный даже для русских городов квартал, в котором нет иных зданий, кроме храмов. Казалось бы, такой город должен быть святым.
Сейчас многие восхищаются Новгородской республикой былых времен. Но очевидно, что основным источником богатств той республики было посредничество в торговле с Русью. И богатство Новгорода шло не от трудов народа и не от даров земли, но от личной удачливости отдельных дельцов. И храмы, расположенные на берегу Волхова имели весьма прагматическое назначение — в их основаниях размещались склады. А храм над складом — и чтоб Господь в торговых делах помог, и чтоб вор не ограбил, убоявшись гнева Божьего. Ведь в те времена никто даже из отъявленных злодеев не решился бы обокрасть храм, а тут — поди различи, где кончаются закрома купчины и начинается храм Божий?
И от Православия в Новгороде осталась лишь внешняя оболочка, наполненная иным содержимым. Но в те годы окрепшая Русь не могла мириться с существованием на ее севере буферного государства, занимающегося посредничеством. Потому Новгородская республика была обречена, и вскоре войско Ивана Великого взяло Новгород. После чего новгородцы были выселены из своего города. На новых землях напрочь забыли о былой ереси, снова сделались частью русского Общего Дела и через него — вернулись в Православие.
Во время Второй Мировой войны Православная церковь была почти уничтожена. Но возникновение Общего дела, пришедшего на русскую землю против воли русского народа, в виде войны, призвало ее к возрождению. Ибо война — не только взрыв ненависти, но и взрыв любви к своей земле и своим соплеменникам, без нее — никак. А Православие — это, как я уже говорил, вершина Русской любви.
Ныне Русская любовь потеряна. Вместе с ней исчезло Общее Дело, исчезает постепенно и сам народ. Православное мировоззрение, идея вселенской Любви в массовом сознании обращена в идею для «лохов» и «быдла». Элита же имеет свою, «элитную» идеологию, в основу которой заложен уже знакомое нам западное протестантство. У Русского народа нет ныне Общего Дела. А те, кто именует себя его властью, заняты исключительно извлечением прибыли из русских земель (точнее — из их недр). При таком положении дел длительное существование стабильного общества весьма затруднено.
Для того, чтобы создать видимость связи верхов и низов, власть всеми силами стремится обозначить свою связь с Православной Церковью. А связь с Церковью народа поддерживается в первую очередь благодаря еще хранящейся памяти о былых временах. Крепка она, память, но не вечна, она уходит вместе со сменой поколений. Не может прочно стоять вершина, когда подточено основание, когда мир, в котором живет народ, уже почти официально именуется «постхристианским»!
Режим же в своих отношениях с Церковью практически не скрывает своей системы ценностей и смотрит на Православие исключительно сквозь нее. Веру своего народа он принимает исключительно, как суммарный показатель от количества заложенных храмов, часов эфирного времени на каналах ТВ, выделенных для священников и т. п. Одним словом, набор количественных данных, которыми можно управлять при помощи определенных количеств денег. Очевидно, такая политика рассчитана на скорое исчезновение Русского народа и возвращение его «элиты» в пространство родного ей протестантизма…
Сейчас стоит вопрос о возрождении Православного народа, которое неотделимо от спасения русского народа. Это будет куда сложнее, чем возрождение Церкви, как организации, ведь здесь речь идет о тончайших струнах русской души, о пробуждении Русской любви, которая хоть и заснула, но еще не умерла. И пробудить ее может лишь Общее Дело, в которое вольются все люди наших земель. Только через него и может произойти возрождение Православной веры.
Потому космическое богоискательство, о котором я говорил на предыдущих страницах, и Православие — неразрывно связаны. Только проект такого масштаба способен разжечь в человеческих сердцах пламень Любви, которая и есть суть Христианской веры.
Борьба за русский техносмысл
Трагедия Александра Чижевского
Вы можете представить себе современного политика в РФ, который провозгласит космическое богоискательство своей программой? Вы слышите издевательские улюлюканья их миллионов глоток? Потоки ерничанья в сотнях тысяч публикаций? Кручение пальцами у висков?
Легко сказать: наделить Русскую идею техносмыслом. Сделать научно-технический прогресс великой силой преображения России. Делать великие новации первыми в мире. Дать дорогу национальным гениям. Сделать это в реальности — гораздо труднее.
Дело в том, что в России гениев уничтожали и уничтожают. Такое творилось при царях, и в СССР, и в Постсоветии. Их травят и шельмуют, их буквально душат. Чтобы вдохнуть техносмысл в Русскую идею, чтобы обратить ее в будущее, а не в прошлое, русским следует избавиться от гнуснейшей привычки: уничтожать и топить собственных гениев. От привычки не верить в собственные национальные способности, от исторической трусости, от боязни самим творить свое Завтра.
Дело в том, что в России сейчас сверху донизу — власть обывателей. Серых, завистливых, ненавидящих ученых или изобретателей нутряной, звериной ненавистью. Ибо слишком уж сильно гении отличаются от массы этих леммингов. РФ — царство победившей обывательщины. В этом была великая сила Путина как политика: он — Верховный Обыватель, нравившийся большинству тупого электората. Чтобы наделить Русскую идею техносмыслом, нужно создать механизм защиты наших гениев от агрессивной орды обывателей и субпассионариев.
И если вы изучите судьбу одного из русских гениев, великого Александра Чижевского (1897–1964 гг.) Того самого основателя гелиобиологии и открывателя целительного действия отрицательно заряженных ионов воздуха на все живое. Ведь этого гения буквально убили. Невзирая даже на поддержку правительства СССР.
Давайте изучим пример Чижевского. Тем более, что история его повторялась и повторяется в трагедиях других наших гениев. Тем более, что стоит он рядом с одним из святых русского космизма — Константином Циолковским.
Казалось бы, будущее велико и безоблачно…
Первые опыты
Трудный путь к триумфу
Прорыв
«Арженка»
Инквизиторы: братья Завадовские
«Эффективные менеджеры» в 1931 году
Бесы мобилизуются
Почему их нужно иногда больно бить?
Обезьяний трибунал
Расправа
Драма академика Капицы
Снова — серая стая
Ошибка Берии
Трагедия механохимика Йоханеса Хинта
Обманчивый успех
Борец со старыми монополиями
Уничтожение и гибель
В «новой России»: судьба Владимира Попова
Уроки трагедий
Если мы хотим построить звездолет…
Записки национал-футуриста
Немногие сейчас отдают себе отчет в том, что в 2014 году произошли события, меняющие мир кардинально. Что мы уже никогда не будем жить так, как в 2000–2013 годах. Что началась та самая смена эпох. Но готова ли к этому нынешняя Россия?
Вопрос — чисто риторический.
На переломе эпох
Погребальный звон по «нефтяной цивилизации»
Бессильный «полюс силы»
Труднейшая задача: строить новый мир
Инновационная доблесть вождя
Пределы «ручного управления»: казус Ледина
Как Советский Союз не смог использовать то, что имел
Загадка «ядерного чуда»
Почему вообще начался Атомный проект?
На волоске от краха: «Долина смерти» 1939–1941 годов
Когда проект спасли два хулигана, а не Ванневар Буш
Декабрьское чудо
«2045» — русский суперпроект XXI века
«Порталы» в грядущее
Если прорваться на неожиданном фронте
Эффект Солошенко-Янчилина
Сингулярность по-русски
Инь-то есть, вот Яня — дефицит!
Русский дебют
Не может быть?
«Россия-2045»: бессмертие, новая раса, новая энергия, космическая экспансия!
То, что под силу киборгу
«Золотое звено»
Вызов в новой холодной войне — НХВ
НХВ, наука и слом инновационного сопротивления
Научный фронт НХВ
Выход из опасного положения
Ставка на мегапроекты развития
Эффект Мекки: венчурная страна
Необходимая трансформация РАН
«Машина научных открытий» — великий ускоритель
Принципы ускорения
Эзотерическая победа: выход из технологического тупика
Новая атомная энергетика как резервный вариант
Давайте, читатель, немного проиллюстрируем нашу грядущую политику на конкретном примере. Итак, допусти мы столкнулись с тем, что овладение низкоэнергетическими ядерными реакциями (как у Росси и Цветкова) оказалось делом более длительным, чем нам представлялось в самом начале. Что мы используем как резервный вариант?
Проект Игоря Острецова и его ЯРЭС: ядерных релятивистских энергостанций!
Можно ли построить фантастическую атомную электростанцию с маленьким, всеядным и абсолютно безопасным реактором, где делящегося материала — меньше критической массы? Можно ли создать оружие, способное на большом расстоянии выводить из строя ядерные боеголовки врага, не вызывая их взрыва? Можно ли решить навсегда проблему нехватки урана?
Можно. Более того, русским нужно развивать ядерно-релятивистскую энергетику, готовясь к краху капиталистических отношений в глобальном масштабе. Об этом шла речь на семинаре в Институте динамического консерватизма, который в 2011 г. вел экс-директор института атомного машиностроения Игорь Острецов.
Конец капитализма неизбежен
По колониальной колее
В официальных планах «Росатома» значится развитие ядерной энергетики в трех направлениях. Первое — строительство энергоблоков с ВВЭРами — водо-водяными реакторами на уране-325. Но его очень мало. Курчатовский институт сделал диаграмму, показывающую, сколько энергии заключено в имеющихся на планете известных запасах нефти, угля, природного газа, урана-235 и урана-238.
Видно, что на долю используемого в АЭС нынешнего типа урана-235 приходится всего лишь 0,4 % энергетического запаса. 86,7 % энергии заключено в уране-238, что идет в отвалы. Нужно научиться извлекать энергию из него. Аналогичен по свойствам урану-238 еще торий (здесь он вообще не учтен). Но если это сделать, то на долю природного урана-328 и тория-232 придутся все 95 %. Однако торий и 238-й уран не могут делиться у условиях цепной реакции, сами — их нужно делить принудительным образом.
Кириенко, объявив о большой программе строительства водо-водяных реакторов, предлагает нам ехать на крайне малых запасах урана-235. На Западе прекрасно понимают проблему грядущего в самом скором времени дефицита урана-235 и потому не строят новых АЭС этого типа. (США — с 1978 г. их не сооружают). Конечно, такие реакторы плохи с точки зрения экологии, ибо дают много отходов, но главная причина остановки их строительства на Западе, по мнению эксперта — именно в понимании острой нехватки урана-235.
Потому планы «Росатома» о развитию атомной энергнетики на уране-235 — сущий бред сивой кобылы. Направление ВВЭР можно считать совершенно тупиковым. И это понимают все.
Потому есть и второе направление развития — использовать реакторы на быстрых нейтронах, которые могут переводить уран-238 в плутоний-239. Но эти планы «Росатома» — не новость. В мире реакторы на быстрых нейтронах (бридеры) пытались развивать с 1950-х годов, однако затем разочаровались в них. Почему? Технология сложна. Охлаждать бридеры нужно натрием. А что творит натрий, попадая на открытый воздух и соединяясь с водой — все помнят из школьного курса химии. (Автор этих строк в детстве взрывал натрий, бросая его в воду — это весьма впечатляло. Легко представить себе, какой эффект произведут тонны натрия, попав наружу после возможной аварии реактора на быстрых нейтронах). Погасить натрий водой невозможно — он только сильнее горит. А, во-вторых, бридеры вырабатывают оружейный плутоний. То есть, на экспорт такую АЭС не построишь. Тот же Иран с радостью заказал бы станцию с реакторами-бридерами и мог бы полностью отказаться от проекта по обогащению урана. А зачем? Сама станция вырабатывает плутоний из природного урана, причем для бомбы достаточно и десяти килограммов плутония.
Наконец, у БН-реакторов есть самый крупный недостаток — цикл наработки плутония из урана-238 слишком долог. То есть, на бомбу-то он быстро плутоний наработает, а вот то количество плутония, что нужно для загрузки второго реактора, придется вырабатывать 50 лет. Конечно, можно рассчитывать на советские запасы оружейного плутония, но на нем больше сотни реакторов не построишь. А нужно — гораздо больше!
Потому у «Росатома» записано третье направление — термоядерный синтез. Но эти работы, идущие со второй половины 1950-х, идут до сих пор. При этом, по словам И. Острецова, физика термоядерного реактора до сих пор неясна. Какая в нем должна идти реакция? Тритий (изотоп водорода) плюс водород должны дать гелий-4 плюс нейтрон. Но те, кто продвигает термояд, в опытах своих не делают тривиального химического анализа. Они не меряют количество получающегося гелия-4, замеряя только образовавшиеся нейтроны. Но рождаются ли они из термоядерной реакции или по каким-то иным причинам — непонятно. Ведь нейтроны могут появляться не только из-за термоядерного синтеза. Так что вполне возможно, считает эксперт, что это — просто тупиковое направление, в которое уже вбухали громадные деньги и еще хотят вбухать. Поэтому термояда мы не дождемся и в этом веке.
Получается, что все три направления деятельности «Росатома» — либо тупики, либо профанация. С.Кириенко либо ничего не понимает либо занимается надувательством. Страна фактически лишает себя ядерного будущего.
НАШЕ ДОСЬЕ
«— Но программа по бридерам же есть?
— Эта программа существует много лет и тлеет еле-еле. Так нельзя строить. При этом вдруг объявляется, что мы построим 20 новых станций старого типа. Ребята, а где вы будете брать уран? У нас по установленной мощности АЭС имеют 14 процентов, а реально вырабатывают сегодня до 25 процентов энергии. Но если вы собираетесь удвоить мощность всех атомных станций, то быстро истощатся запасы урана. Австралия нам ничего не даст. У Казахстана запасы примерно сопоставимы с нашими. Это лишь оттянет конвульсию.
— У нас еще боеголовки имеются.
— Есть, но только их разумно использовать в бридерах. Это решение совершенно очевидно. Уран в основном существует в виде двух изотопов. Уран-235 — 0,7 процента, уран-238 — 99,3 процента. Так вот, эти 99,3 процента идут в отвал сегодня. А используется только 0,7 процента от того, что вы добыли. А в бридерах можно использовать природный уран, который не обогащен, за счет этого у нас доступного топлива получается в 150 раз больше. И это более безопасная энергетика. В этом направлении мы абсолютные лидеры в мире. Я не понимаю, почему этим не воспользоваться…»
Эдуард Кругляков, академик РАН, “Эксперт», 25 июля 2011, http://expert.ru/expert/2011/29/vechnyij-dvizhitel-lzhenauki/
Единственная позитивная программа
Потерянные годы
Сколько нужно новых энергоблоков?
Фактор Острецова
На пороге возможного энергетического прорыва
Грустная реальность
На кого работает нынешний «Росатом»?
Философия смелости
Криолангистика вместо аквалангистики
Лекарства из числа «запрещенных технологий»
Безумству храбрых…
Прорыв Черешнева: все началось с работы на «войну»
Удивительный мир русских биотехнологий
Береза как национальный шанс
Сегодня — «гадкий утенок», завтра — прорывная инновация
Под защитой национально-футуристического государства
Послесловие
Вот и закончена наша книга. Мы писали ее, отдавая книге часть своей души. Не судите нас строго.
Вопросов она, поди, породила у вас тьму-тьмущую. Но невозможно дать все ответы в одной книге. Мы уверены, что жизнь все равно вынудит русских думать о Русской идее и воплощать ее. Ибо жизнь без смысла невозможна. Во всяком случае, долгая и счастливая.
Обретение Русской идеи считаем важнейшим условием нашего национального спасения. Жестокая реальность новой холодной войны не оставляет иного выбора.
Не стоит бояться каких-то экономических ограничений и твердить: «Денег не хватит!» Хватит. Мы показали источники финансирования в «Национальном футуризме», а еще раньше — в «Третьем проекте». Включая и разумную эмиссию, и конфискацию награбленного у высокопоставленных воров.
Просто всему этому нужен Смысл. Русская идея без науки, техники и промышленности жить не может.
Нам нужно покончить с отвратительной «традицией»: уничтожением и затаптыванием собственных гениев и пророков. Каждый из них должен быть найден и поставлен на службу национальному возрождению.
Мы попробовали свести воедино Идею и Технику в одной книге. Смысл и Звездолет. Получилось ли это у нас? Вам судить, друг-читатель…