Что отличает народы друг от друга в физическом смысле, изучает антропология. Философы, историки, лингвисты, психологи задаются вопросом, что представляет собой дух народа и чем отличаются народы друг от друга духовно. Так что же входит в понятие: природный русак, истый англичанин, настоящий немец, истинный француз? Характер, привычки, убеждения, обычаи и представления создают особенные свойства каждого народа, они зримы и ощутимы, причем эти особенные свойства задаются человеку его родным языком. Именно в языке на протяжении тысяч лет сохраняются архетипы этнического мышления и поведения, которые и отличают народы друг от друга. Именно язык предоставляет возможность обнаружить и раскрыть первообраз слова, и задан он как вечная ценность, которая множится в течение времени в новых и новых словах с тем же корнем.

Посмотрите, как развивается, плодоносит архетип мысли в слове рука. Изначально рука значит хватающая, держащая. Затем это слово приобретает высокое значение – властная сила. Из этих двух значений проистекают руководить, поручаться (брать под свою власть). Так рука превращается из понятия о физическом органе в символ власти и силы.

Не только мысль каждого народа направляется словом его родного языка, но и образ жизни народа, его видение этого мира и своей роли в нем зависят от слова. Но и, что очень опасно, ослабление народов так же возможно через язык, когда человеку навязываются представления и обычаи, образ мысли и видение мира, отличающиеся от тех, что заданы его родным языком. Осознание национальных архетипов мышления и поведения психологи называют душевной гигиеной, укорененностью человека в своем прошлом, наследственным свойством его природы. Душевная гигиена необходима сегодня русским как никогда, ибо разум наш всячески пытаются замутить. Поскольку изменить архетипы мышления, сломать их практически невозможно, так как они даны в корневом запасе родного языка, то их пытаются именно замутить. Человек с помутненным разумом – душевнобольной, – вот то состояние, к которому неуклонно ведут наш народ. Поэтому перед русским народом стоит задача очистить от мути свои исконные представления, архетипы национального мышления – русский разум.

Архетип подсознания – популярный сегодня в науке термин, и это не случайно. Человеческая цивилизация зашла в тупик, увлекшись идеями прогресса и борьбы с предрассудками, отвергая традиции и духовность. Человечество заболело невиданными доселе болезнями: отказом от создания семьи и деторождения, эпидемией психических заболеваний, самоубийств, повальной одержимостью пороками, которые ведут личность и народ к самоуничтожению, вопреки инстинкту выживания, который свойствен всему живому. Превращение человечества в управляемую, безнациональную биомассу, в биороботов осуществляется методами нейролингвистического программирования (НЛП), то есть, как выражаются специалисты по НЛП, «переписыванием текстов человеческих душ».

В поисках выхода из этого тупика современная философия, психология, социология обратились к изучению защитных механизмов сознания человека и обнаружили, что наше сознание исконно контролируется подсознанием. В человеческое подсознание заложены инстинкты и рефлексы, заставляющие нас действовать разумно в соответствии с задачей продолжения рода, с целью выживания своего народа.

В русском языке это противопоставление сознания и подсознания соответствует двум дополняющим друг друга понятиям – ум и разум. Ум – категория сознания, понятно, что благое свойство, к которому, однако, русский человек относится весьма критически, ведь у нас как говорят: «на ум взбрело», «с умом жить – мучиться», «от ума сходят с ума», «с умом подумаем, а без ума сделаем». Зато разум в представлении русских – безусловно положительное качество. Если ум может завести человека в беду, то разум – никогда. Недаром русские пословицы гласят: «Ум без разума – беда», «Ум разумом крепок», «Разум не велит – ума не спрашивайся», «Ум разуму подспорье», «Ум за разум заходит» (когда ум подавляет разум), «Где ума не хватит, спроси разума». Эти вековечные начала народной мудрости свидетельствуют, что разум обитает не в человеческом мозгу, разум – это свойство души. А душа и есть кладезь подсознательного.

Архетип подсознания, или архетип мышления, – термин, введенный Карлом Густавом Юнгом. Мы употребляем его в силу выразительности и точности формулировки архетип, то есть «древнейший тип», – исконно заложенная в человеческой душе модель и образец инстинктивного поведения под влиянием врожденных, по наследству на генетическом уровне передающихся импульсов. Психологи говорят, что архетипы мышления – это пра-мысли, пра-образы мыслей. А мысль невозможна без слова, она неразрывна со словом, она облечена в слово. Значит, без языка действие архетипов мышления невозможно. Тогда именно в языке и следует искать формы выражения таких архетипов для защиты от нейролингвистического программирования.

Мысль действительно облечена в слово, но и само слово несет в себе мысль. Именно слово, являющееся выразителем исконно заложенной в него мысли, определяет образ мышления и поведения большинства человечества. Как это происходит? Психолог К. Г. Юнг говорил о подобных случаях, что мысли словно «всплывают» в голове человека. Из каких же глубин «всплывают» мысли? Психологи метафорически именуют их «глубинами подсознания», «наследием жизни предков», лингвисты же до сих пор спорят о языковых источниках «всплывания мыслей».

На этот счет существует несколько гипотез. Самая распространенная из них утверждает, что «элементарные мысли», «пра-мысли» хранятся в корнях языка. Такова высказанная академиком Н. И. Толстым идея о выделении семантического ядра – исходного значения слова. Причем, как полагают лингвисты В. И. Абаев, О. Н. Трубачев, Д. Н. Шмелев, память об исконном значении корня слова хранится даже в словах, уже утративших всякую связь со своим корневым прародителем. Вот и получается, что исходные значения корней пра-языка (в нашем случае мы будем говорить о пра-индоевропейском языке, из которого возрос праславянский язык – предок русского), исконные смыслы слов пра-языка существуют как генетически врожденное наследие предков, которое пусть и безотчетно, но надежно сохраняется в глубинах подсознания человека.

Вот индоевропейский корень *nw– несет в себе «элементарную мысль»: он обозначает «нечто новое, неизвестное, непознанное». Исконное значение этого корня установлено замечательным русским лингвистом Н. Д. Андреевым – «обозначение перемен в окружающем мире», корень *nw– существует во всех индоевропейских языках. В русском языке такой корень присутствует не только в прилагательном новый (ср. латинское novus, греческое neo, английское new и т. д.), но ту же «элементарную мысль» о новом и неизвестном, о переменах и постоянном движении хранят в себе другие слова русского языка, в которых мы даже не подозреваем родства с прилагательным новый. Но такое исконное родство в них присутствует: но – союз, вводящий новую информацию, грамматический знак перемен, ныне – «теперь», буквально означает – «в новый день», ну – утвердительная частица, требующая от собеседника получения новой информации, ну – команда, понукание лошади ездоком, сигнал к началу движения, то есть нового пути. Так что «элементарная мысль», которая содержится в древнем корне *nw-, сохраняющемся во множестве слов русского языка, определяет действия человека на получение новых знаний, новых впечатлений, новых известий, нацеленность на ожидание перемен.

Сколько таких пра-мыслей было в древнейшем языке человечества – неизвестно. Достоверно установлены 203 корня пра-индоевропейского языка и описаны их исконные значения. Это великое открытие, равнозначное в науке открытию периодической системы элементов Д. И. Менделеева, сделано лингвистом Н. Д. Андреевым, и он же показал, как из крохотного зернышка-корня, состоявшего всего из двух звуков в нашем пра-языке, произрастали, словно дерево со стволом и ветвями, производные слова со множеством значений.

Установленные Н. Д. Андреевым 203 корня пра-индоевропейского языка с их реконструированными исходными значениями, породившими смыслы слов в современных языках, на сегодняшний день с достоверностью могут быть приняты как материальное – языковое воплощение архетипов мышления индоевропейских народов, что психологи называют коллективным бессознательным, свойственным этим народам, а антропологи – расовым типом поведения. Вот один из примеров расового типа поведения, определяемого языком.

Индоевропейское понятие муж, мужчина *xn – (греч. аn-dros) исконно означало идущий впереди. Мужчина, по смыслу своего именования в индоевропейских языках, должен быть вождем, ведущим – для семьи, для рода, обязан направлять, продвигать свое дело, проводить свои идеи, искать и прокладывать путь. В русском языке это понятие сохранилось в предлоге над, который говорит о превосходстве и предводительстве. Одновременно мужчина является носителем ума и мысли благодаря смыслу другого своего индоевропейского именования *mn-, сохранившегося, например, в русском слове муж и в английском man. То есть архетипы мышления, хранящиеся в языковых корнях, диктуют мужчине установку, что он является ведущим для всех и думающим, то есть заботящимся обо всех в роду и семье.

А понятие жена в индоевропейском означает рождающая, то есть предназначенная для продолжения рода. Задача женщины согласно именованию – рождение детей, архетипы мышления не закладывают в нее программы вождя или мыслителя. Жизнь женщины, согласно языковым представлениям индоевропейцев, оправдывается рождением детей.

Архетипы мышления, то есть «элементарные мысли», хранящиеся в словах муж и жена, действуют независимо от нашего желания, мы подчиняемся им как инстинктам, эти инстинкты укоренены в поговорках, к примеру, муж – голова, жена – душа. Но врожденные языковые инстинкты входят в конфликт с меняющимся под влиянием внешних воздействий общественным статусом мужа и жены, мужчины и женщины в современной европейской цивилизации. Жена уравнивается в правах и предназначении с мужем, а тот перестает выполнять функции ведущего, главенствующего в семье и обществе. Результатом такого конфликта является высокая смертность мужчин, прежде всего в странах, где их роль наиболее принижена.

Почему сегодня в России беспрецедентно вымирают мужчины? Число умерших или погибших русских мужчин трудоспособного возраста, по данным Роскомстата, превышает число умерших и погибших женщин в четыре раза. Повторяю: в четыре раза больше гибнет в России мужиков по сравнению с женщинами, и войны как будто нет, и мор повальных болезней вроде бы не косит население, а вот мрут! Объяснить мор пытаются разными причинами: пьянством, наркоманией, высокой смертностью в дорожных авариях, сердечной недостаточностью, которая избирательно предпочитает именно молодых мужчин… Но эти объяснения не касаются главного: почему русские мужики не хотят жить? Почему они спиваются, травятся наркотиками, бьются на дорогах, почему у них не выдерживает сердце?..

Доктор медицинских наук Игорь Гундаров на этот вопрос дал наиболее вразумительный ответ: «Эпидемия сверхсмертности в России является результатом навязывания исторически и культурно чуждых для нас духовных ценностей. Тип мышления, всячески внедряемый в сознание русского человека, противоречит его нравственно-эмоциональному генотипу, и вымирание нации является специфической реакцией отторжения на чужую духовность». Я бы сформулировала жестче: те задачи, которые ставит перед народом его язык, а именно язык, повторяю, направляет мысль человека в национальное русло, в условиях чужой духовной экспансии, оказываются невыполнимы. И человек отказывается от бессмысленной жизни, он интуитивно отказывается жить, не желая быть овощем на человеческой грядке.

Что происходит ныне в России с русским народом? Русские женщины еще кое-как выполняют свое предназначение, они рожают, пусть по одному, по двое, но производят на свет детей, и тем держатся за жизнь. Но вот русские мужчины в своей собственной стране, в своих собственных семьях перестали быть идущими впереди. Мужчина сегодня не может сам определять будущее, будущее тех, за кого он отвечает, будущее тех, кто вручен ему судьбой как идущему впереди. Взять хотя бы самую малую матрицу общества – семью. Прокормить ее мужчины в большинстве не могут. По последним данным Роскомстата, зарплату ниже прожиточного минимума получают сегодня в стране 17 процентов населения, то есть 24 миллиона человек. А рядом с нищими, голодными семьями русских мужиков, не имеющих малейшей возможности прокормить своих детей на своей родной отеческой земле, жируют, пируют, сказочно богатеют пришлые чужаки. Даже если принять на веру лживую, завышенную среднюю зарплату по России в 37 тысяч рублей, активно культивируемую прокремлевскими СМИ, все равно крышу над головой и на такую зарплату в России не построишь даже за десять лет, так что не может русский мужик чувствовать себя идущим впереди своей семьи.

А где русскому мужику быть идущим впереди в делах на благо своего Отечества, если промышленность загублена, сельское хозяйство деградировало, землю распродают иностранцам. Законы пишут такие, чтобы губить страну, а не созидать ее могущество, русские же губить и разрушать свое не способны: тот, кто призван вести вперед, – обязан вести к добру! Где же русскому мужику послужить Родине, чтобы оправдать свое имя идущего впереди? Негде!

И во власть, чтобы изменить ситуацию, выкорчевать скотство из жизни страны, русскому мужику не пробиться. Там очередь из других, нерусских черт, наглых, хищных, коварных.

Что остается? Умирать! Не дорожа жизнью, просаживать ее в пьяном угаре, в наркотическом полусне, в бесплодных мечтаниях. Что мы и видим сегодня.

Но всякий раз в истории, когда русским, идущим впереди мужикам, пресекали пути движения, развития, созидания, они мечом прокладывали себе дорогу. Почувствовать себя воином, идущим впереди обездоленного, осиротелого, оскорбленного народа, – вот единственно возможный спасительный путь для русского мужика. Этот сберегающий нацию опыт подсказывает нам, к примеру, сербский язык, в котором жена именует мужа – войно. По-сербски глава семьи, женатый мужчина – воин! Сербы, находившиеся под турецким владычеством пятьсот лет, знают, что выстоять порабощенному игом народу можно только тогда, когда его мужчины, мужи поголовно становятся воинами.

Русским женщинам необходимо сегодня следовать примеру сербских жен. Наши мужья, чтобы не потерять смысл своего существования, должны стать воинами. Это их единственная возможность выбрать путь идущего впереди. Иного способа спастись история народам не предоставляет.

Исходное значение слова мать – огромная, обширная, основная в жизни, что создало древнейший архетип матери, понятный человеку с рождения: мать – опора всего сущего (ср. однокоренные слова матерый, материк, матица), мать – корень всех человеческих начинаний и творческих устремлений, основа всяческого начала и конца. Привязанность к матери как к основе нашей жизни неизменно заставляет каждого возвращаться к родному очагу, искать здесь новых сил и новых вдохновений.

Своеобразие же русского национального сознания в том, что архетип матери у русского человека напрямую соотносится не только с привязанностью к родившей его женщине, но и с любовью к родной земле, которая имеет отчетливые черты материнства.

«От земли взят, землей кормлюсь, в землю пойду», – издревле говорили русские. «Земля еси и в землю пойдеши», – в лад исконному поверью вторит богослужебный чин. Это и есть понятие Родины. Ибо все мы рождены и живем в физическом, телесном смысле именно землей, в ней лежит прах наших предков, из которого взрастает все, чем кормятся новые поколения, и сами эти поколения в свое время тоже станут прахом и почвой для потомков. Земля и впрямь рождает нас и носит на себе, и потому она – Родина, и потому она – Мать. «Добра мать до своих детей, а земля до всех людей». «Как ни добер кто, а все не добрей Матери Сырой Земли: всяк приючает семью до гробовой доски, а земля приючает и мертвого». «Нужна рыбе вода, птице вольная ширь поднебесная, а человеку нет ничего нужнее, как Мать Сыра Земля, – умрет и то в нее уйдет».

Но не всякая земля – мать, а родная, та, где человек родился, ибо в ней лежат его отец и мать, деды и прадеды. Земля – это икона предков. И потому издревле перед лицом земли родной человек не мог солгать, и говорили в старину: «Не моги солгать – земля слышит!». И потому человек не смел выругаться черным словом, ведь по поверью, у того, кто ругается матом, земля три года под ногами горит. А еще русские твердо верили, что земля не принимает в себя после смерти тех, кто знается с нечистой силой, такие скитаются тенями среди живых, наводя страх и ужас, вот отчего колдуну в могилу вгоняли осиновый кол – чтоб не шастал по земле, раз она его не принимает, да не пугал добрых людей.

Клятвы перед лицом земли донесла до нас языковая память, то были обеты, слышимые поколениями предков: «В земле деды-прадеды лежат, из земли всякое слово слышат!». Считалось, что тяжких грешников земля ни на себе, ни в себе не держит, они проваливаются «сквозь землю», и потому в подтверждение добросовестности говорилось «да провалиться мне на этом месте!». А в древности клялись: «Не роди Мать Сыра Земля!», что равносильно молитве-оберегу «Не дай Бог!». И еще сохранялась в народе клятва «Пусть прикроет меня Мать Сыра Земля навеки!», так говорили, принося обеты, осеняя себя правой рукой крестным знамением, а в левой держа ком земли. Братающиеся на жизнь и на смерть не только менялись крестами-тельниками, но и вручали друг другу горсть земли. Жило поверье, что если собрать на семи утренних зорьках по горсти земли с могил заведомо добрых покойников, то эта земля будет спасать собравшего ее от всяких бед и напастей.

Язычество дремучее! – вздохнет кто-то, но ведь в русском христианстве сохраняется та же древность – и землю с могил святых Божиих носят православные как святыню, и в гроб почившего после отпевания кладут горсть освященной земли.

А кому из современников не знакомо поверье: «Кто не захватит с собой в чужедальний путь горсть родной земли, тот никогда больше не увидит Родины»? Потому и брал с собой родную землю, завязанную в тряпицу, отправлявшийся в дальний путь человек, потому что это частица мощей его прародителей, зримое благословение его народа.

Сколько русских поговорок, основанных на особом понимании Земли Матери, карающей и милующей, заботливой и суровой, водится в нашем быту до сих пор: сквозь землю бы провалился, земли под собой не взвидел, да как его еще земля носит, хоть из-под земли достань, легче в землю лечь… Это впечатано в нашу генетическую память, это нерушимый архетип нашего национального сознания: земля – Мать, земля – Родина, земля – икона предков, земля – кормилица, земля – целительница.

Именно кормилица и целительница! За что русский человек не уставал благодарить землю. Кто не почитает земли-кормилицы, тому она, по словам народным, не даст хлеба, не то что досыта, а и впроголодь. Кто сыновним поклоном не поклонится Матери Сырой Земле, выходя впервые по весне в поле, на гроб того она ляжет не пухом легким, а камнем тяжким. Больные, мучимые лихоманками, выходили раньше в поле, клали поклоны на четыре стороны и приговаривали: «Прости, Мать Сыра Земля!». Да разве неведомо всем, когда в болезни, при смерти на чужбине человек стремится к одному – вернуться на родную землю. Только действием инстинкта-архетипа можно объяснить, казалось бы, столь нерациональное завещание многих умиравших вдали от России – быть похороненными на родной земле и там упокоиться.

Многое из этих поверий уже утрачено, мы почти не сознаем, что родная земля – это икона наших предков и многотысячелетняя толща останков благочестивых родов. Мы не осознаем этого уже до такой степени беспамятства, что на местах старых кладбищ, снося их бульдозерами, строим сегодня развлекательные центры и магазины. Мы уже не думаем больше о том, что нас из земли слышат, и потому не стыдясь сквернословим, лжем, подличаем. Мы уже стали воспринимать землю лишь как окружающую нас среду. Да, как не стыдно, именно так – окружающую нас. А мы, стало быть, ныне живущие, – пуп земли. Каких только пакостей не претерпела от нас родная земля: вырубаем леса, поворачиваем реки, иссушаем болота, убиваем все живое на родной земле. Мы не думаем уже, что Она живая, что Она – святыня. Считаем ее только источником ресурсов, доходов и прибылей. Добрый сын так с матерью не поступает.

А ведь земля – Мать. В архетипах нашего русского мышления искони и навеки записано: Земля – Мать. Вот все знают: охватит, обступит человека горе, надсмеется злосчастье над его душой, задавит несправедливость или тоска, и кидается тогда горемыка ничком на землю, обхватывает ее, родимую, руками, как падал в детстве на грудь родной матери, выплачет свое горе, вырыдает все, что на душе, и легче становится. А почему к земле приникает человек? – кто ж знает. Да только сердце подспудно ведает старое поверье «Держись за землю, трава обманет!». Держись за землю!

Но если Земля – Мать, а это в тайниках нашей души, в архетипах мышления живет несомненно, то мы-то тогда – ее дети, сыновья и дочери. Материнство земли заложило в нас животный инстинкт Ее защищать, заботиться о Ней как о Матери. Я повторяю – животный инстинкт. Все русские, родившиеся на русской земле, – по зову предков непременные защитники Родины, Матери Земли. Такая убежденность на протяжении веков хранила Россию и русских от внешних нашествий. Кто бы пришлый ни явился к нам на Родину – не в гости, под какой личиной бы ни скрывался чужак, его намерения выявлялись по тому, как он обходился с Матерью Землей нашей, с Родиной русской. Топтал ее, терзал, разорял, губил цвет земли – поднималась, хотя бывало и не сразу, сила русская, вздымались сыны Родной Земли, сколько бы их ни осталось, постоять за Мать. Не было в том русском гневе никакой корысти. Ни себя защитить, ни за родню заступиться, ни свою собственность отстоять – не об этом русские помышляли, они вставали именно за Родину Мать. Знают наши враги этот исконный инстинкт русский, потому и вживляют всеми силами в наше сознание сегодня толерантность – безразличие сына к матери, терпимость к тем, кто над Ней ругается.

В известном древнерусском стихе о Голубиной книге задается вопрос: «Которая земля всем землям мати?». Ответ следует: «Свято Русь земля всем землям мати». «Почему же Свято Русь Земля всем землям мати?» – «А в ней много люду христианского, они веруют веру крещеную, крещеную богомольную, самому Христу, Царю небесному, Его Матери Владычице, Владычице Богородице, на ней стоят церкви апостольския, богомольные, преосвященные, Они молятся Богу распятому…». У кого язык повернется назвать эти слова проявлением русского шовинизма или самовозношения. Не только русские считали свою Родину матерью всех земель. Территорию, на которой располагается Русь, геополитики Европы и Америки по сию пору называют heartland – «сердце земли». Такой видели нашу землю другие народы планеты, и это подтверждается новыми исследованиями глобального потепления климата. В то время как Западная Европа, Америка, Австралия, Африка подвергнутся ужасным природным катастрофам, по прогнозам ученых-климатологов, самой пристойной и комфортной для жизни станет земля под названием Россия. Вот и зарятся на нашу Родину-Мать завидущие глаза и загребущие руки чужаков, вот чем объясняется исподволь управляемое нашествие в Россию некоренных народов, – надо разбавить, растворить русский народ, чтобы истребить и истощить его сыновнюю силу, когда придет наш час постоять за Мать Сыру Землю – за нашу с вами русскую Родину.

В славянском слове отец заключено древнейшее значение – источник существования. Корень от– у слова от-ец – исконно тот же, что и в нашем русском предлоге от, который употребляется с родительным падежом. То есть отец – это тот, от кого ты происходишь, отец – это твой источник. Когда жена рожает от мужа, он становится от-цом. Так отец в истоках русского языка именуется источником нашей жизни.

И еще одно слово обозначает отца в русском языке – это батя. Оно восходит к индоевропейскому pater. Английское father и немецкое fater имеют те же истоки. Корень этого слова сохраняет исконное индоевропейское значение – «защитник». Батя в русском представлении, как и в представлении других языков, – это защитник рода и семьи, тот, кто бережет и ограждает от беды, о чем и предупреждают русские поговорки всякого зарвавшегося сына: «Не лезь поперед батьки в пекло». Подвергаться риску и опасности – привилегия и обязанность отца – защитника семьи.

Еще есть мудрая поговорка, которую вспоминают обычно с запоздалым раскаяньем: «Был отец – убил бы его, нет отца – купил бы его!». А ведь как точна природная наша мудрость. Всякий сын бывает отцу поперечником, отцовское старое да надежное представляется ему отсталым и устарелым. И сколько таких раскаявшихся после отцовской смерти сыновей вспоминают эту поговорку! Вспоминают и тогда, когда растят уже собственных сыновей, таких же, как сами, поперечников, привередников и спорщиков.

Два смысла, связанные с именем отца в русском языке, – источник нашей жизни и наш защитник, – ускользают ныне из сознания русских людей. Не всякий помнит и пятую заповедь Закона Божия: «Чти отца и матерь свою, да благо ти будет, да долголетен будеши на земли». Заповедь постановляет, в чем залог нашего благосостояния на земле и залог долголетия нашего рода, то есть детей и внуков. По сути же, почитание отца-матери как заповедь и как архетип мышления являются основой идеологии национализма. Национализм – это любовь к своей нации, единственная идеология, позволяющая народу выстоять в кошмаре глобализации. Любовь к отцу, а у отца – любовь к своему отцу – нашему деду, а у деда – почитание своего отца – нашего прадеда… Почитание старших в семье преобразуется у нас в почитание дедов и прадедов в роде, а любовь и уважение к своему роду выливаются в любовь к родному народу.

Законы наследственности, прописанные в архетипах русского мышления так же, как и пятая заповедь, видят долголетие рода в сохранении доброго духа, передающегося от отца к детям, в преемственности добра и зла в роду: «Каков батюшка, таковы и детки», «У доброго батьки добры и дитятки», «Яблоко от яблони недалеко падает», «Сын в отца, отец в пса, а оба в бешеную собаку».

Каждый из нас, слыша эти слова от родителей, взрослеет в убеждении, что будущее нашей семьи и нашего рода, судьба и счастье наших детей – в наших руках. И не надо изучать биологические законы наследственности, штудировать генетику, чтобы понимать, откуда у наших детей изъяны и пороки – от нас самих.

У русских сегодня еще довольно крепко укоренена любовь к матери, сыновей-дочерей, бросивших или презирающих мать, очень немного. Но при этом в России властвует полное пренебрежение к отцам. Отчего это?

От вас – отцы! Посмотрите на себя, во что вы превратились! Вы ли источник жизни для своих детей? Вы ли защита и оберег для своих семей? Нет. Повальное пьянство, от которого, согласно докладу ООН, к 2025 году в России вымрет 11 миллионов человек. Отсутствие воли и ответственности за Родину и детей. А сколько брошенных детей, сколько детей-бродяг, беспризорников. Это яблоки от каких яблонь? Вина отцов, отдавших в России власть чужеземцам и иноверцам, всегда расплатой падает на головы их детей. И в наших детях – трусливых, безвольных, не желающих думать и учиться, сквернословящих, наркоманящих, пьющих, – мы должны узнавать себя. Только пороки и грехи детей удесятеряются, потому что уже не сдерживаются усилиями родителей.

Народ, утративший отеческую любовь, нация, в которой нет почитания отцов, обречены на вымирание, точно так же, как и семья, в которой отец – не защитник, а сын не чтит отца, уже не семья и не род. Этот архетип мышления надо очищать от мути в глубинах своей души.

Слышу скептические голоса: где уж очнуться горькому пьянице! Как человеку, никогда не имевшему воли к победе и успеху, пытаться чего-то добиться в жизни, ну, разве можно встать на ноги, если ты провел на коленях всю жизнь. Не верьте этим лукавым рассуждениям! Вши и клопы одолевают нас не потому, что мы не можем от них отбиться, а потому, что грязны, запущены, ленивы. Так что ж теперь, всем погибать из-за пьющих, расслабленных, безвольных, из-за тех, от кого заболело, завшивело тело народа. Будем отмываться и очищаться. Возможно, какие-то добрые дети поднимут из руин своих погибающих родителей, возможно, какие-то опамятовшиеся отцы вразумят падших детей. Для спасения нации надо восстановить в народе чувство отеческой любви. Таков закон национального выживания: он коренится и в исконном названии Родины. Отечество – это ведь не столько наша земля, это прежде всего земля наших отцов, земля наших предков, передавших ее новым поколениям.

Отличительная черта нашего времени – наглое и упорное смешение представлений о добре и зле, когда человек, творя преступления, не отдает себе отчета, что совершает зло. Но различать добро и зло свойственно любому человеку. Понимание «что такое хорошо и что такое плохо» национально обусловлено.

Древние корни слов добро и зло в русском языке изначально несут в себе понятия хорошего и плохого. Причем добро и зло существуют в постоянном сопоставлении друг с другом, они – основная шкала оценок всего, с чем сталкивается человек в течение жизни. Поэтому отговорки, что кто-то что-то не понимает, творя зло, – притворство и негодяйство.

В той же системе координат пребывает множество пар слов, соотносясь одно – с добром, другое – со злом, таковы: право и лево, верх и низ, прямо и криво, перед и зад, свет и тьма, белый и черный. По тому, как в русском языке эти слова распределяются в категориях добра и зла, мы можем судить о представлениях нашего народа, что он считает добрым, а что ненавидит и презирает как безусловное зло.

Итак, понятия добра и зла есть исходные установки, заданные нашим родным языком. В той же системе координат размещены противопоставленные друг другу пары слов, которые отражают представления народа о том, что для него в жизни хорошо, а что плохо. Таковы прежде всего слова правый и левый. Разумеется, они обозначают конкретно правую и левую стороны при ориентации человека, правую и левую руки и части его тела. Но одновременно они хранят в себе представление о том, что правое – это добро, а левое – это зло. Вот почему в понимании русского народа править в государстве можно лишь творя добро, управлять, согласно нашему языку, должно лишь во благо. Если русские убеждаются, что власть имущие несут ему зло, они требуют исправления ситуации. Они интуитивно стремятся выправить свою жизнь, если власть не правит народом, а ведет его ко злу.

Корень прав– необычайно плодотворен в нашем языке, вся человеческая деятельность, с точки зрения русского самосознания, должна быть освящена идеей правоты. Ключевое для нас понятие правда исконно означало свод правил, по которым живут русские люди. И первое русское собрание законов и правил называлось «Русская правда». Правду как правило русской жизни, то есть жизни в добре, народ рассматривал как всепобеждающую силу: «Не в силе Бог, а в правде», «Деньги могут многое, а правда – все».

Справедливость – это основной принцип, движущий русским человеком, который готов терпеть материальные невзгоды и лишения, нужду и голод, но нарушение справедливости его оскорбляет и разъяряет. Вспомните Манежную площадь столицы, где против беззакония и государственного беспредела, то есть против несправедливости, выступили наши дети – четырнадцати-, шестнадцати-, восемнадцатилетние мальчишки. Уж кажется, им-то где было научиться чувству справедливости, ведь они выросли в самые несправедливые за последние полвека времена! Но в том и дело, что это чувство – врожденное у русских и вздымается в наших душах непредсказуемо.

Насколько благим понятием правый пронизана вся наша жизнь, настолько слово левый носит в русском языке и сознании ярко негативную окраску. В нас стойки понятия – левачить, левак, гулять налево, добыть слева, продать налево, зайти слева. Все это о незаконных, неприличных, неприглядных, с точки зрения русского человека, делах. А как живучи установки, основанные на древнем представлении, что слева за плечом у нас хоронится нечистая сила и, чтоб не сглазить, надо плюнуть на нее через левое плечо. И еще вспомним наши древние выражения, которые никому объяснять не надо: встать с левой ноги, надеть рубаху на левую сторону…

Слово правда противопоставлено в русском языке понятию ложь. Причем правда – все, что не содержит в себе лжи, а ложь – безоговорочное зло, неприемлемое для русского человека, который полагает безнравственными все производные лжи – обман, хитрость, ловкость. Наша русская психология правдивости, честности резко контрастирует с психологическими установками других народов, к примеру, иудеев, у которых данные понятия являются позитивными качествами, что отражено в их религии. Так что древнейшие пространственные ориентации правый и левый в архетипах русского мышления предстают категориями добра и зла. И понятия верх и низ, первоначально пространственные, оказываются и признаками доброго – верх и злого – низ. Тело человека в древних, надежно хранящихся в подсознании представлениях, следует покрывать ниже пояса, прятать его от чужих взглядов, ибо там срам и стыд. Все, что относится к проявлениям физической жизни ниже пояса, рассматривается как подлежащее сокрытию, дабы избежать греха, впадения во зло. Оголившегося прилюдно человека именовали наглым, то есть обнажившимся и, следовательно, бесстыдным. А что такое стыд? Это слово сродни понятиям стужа, студить. Стыд – это когда телу холодно, то есть когда человек раздет. Не зря существует и глагол издеваться – что значит раздеваться, не чувствуя холода и стыда и тем самым выказывая свое бесстыдство.

Напротив, верх человеческого тела – прежде всего лицо – должно быть открыто, лицо в представлении русских непременно несет в себе черты добра. Если лицо человека не выражает добра, его по-русски называют рожей, харей, мордой, и бьют русские люди, заметьте, не по лицу, а исключительно по морде, ибо по лицу, согласно нашим исконным установкам добра и зла, бить нельзя. Лицо – это верх человеческого существа, на лице должна быть печать добра. По-русски, если есть охота ударить негодяя, приходится прежде переименовать его лицо, назвать его рожей или мурлом, рылом или харей, то есть приравнять к звериной морде, и тогда с чистой совестью по морде вмазать. Так язык диктует нам правила нашего русского поведения.

Но не только человеческое тело рассматривается в русском языке как разделенное на злую часть – внизу и на добрую – вверху. Понятие о вышнем как о духовном, представление о высоком как о лучшем и по праву главенствующем в социальной иерархии, воззрение на верховенство как на справедливое руководство нижестоящими – эти установки показывают, что всякий успех расценивается как восхождение на высоту, то есть как заслуженное превосходство и возвышение. В то же время слова ниц, навзничь, никнуть, нищий связаны не только с обозначением поникшего человека, они характеризуют всякое нисхождение, в том числе и духовное унижение и нравственное падение, именуемое по-русски подлостью или низостью.

В богословской картине мироустройства Высшие Силы, Господь Бог и ангелы Его, обитают на высоте, в небесах, на горах, на облаках, а нижние сферы, подземный мир, суть обиталище нечисти – демонов и самого сатаны. Поэтому власть имущие, те, что находятся на вершинах власти, согласно русским архетипам, должны быть непременно праведными, боголюбивыми и стремящимися к добру. Мы обычно долго пребываем в иллюзиях, что они таковы. Когда же открывается, что, находясь на высотах государственного правления, нами верховодят личности подлые и низкие, которым место в преисподней, вот тут поведение русского народа может стать непредсказуемым, он интуитивно, повинуясь национальным архетипам поведения, способен восстановить иерархию, соответствующую нашей русской картине мира. И народ будет стремиться по заслугам отправить власть имущих на дно ада, где им и надлежит по справедливости обитать.

И другие характеристики пространства – восток и запад – в русском представлении четко ориентированы в категориях добра и зла. Восток представляется источником добра. Это и понятно: для древнего человека новый день как исток жизни начинался с восхода солнца, движением его ввысь, а заканчивался закатом светила – падением его вниз. Но архаические, вполне материальные представления сопрягаются и здесь с духовными понятиями. Звезду, знаменующую пришествие Христа, волхвы увидели на Востоке, храмы христианские обращены алтарем на Восток, ибо именно с Востока ожидается Второе пришествие Христа. У каждого народа, у каждой религии мира с Востоком связаны представления о явлении Божества, а с Западом – знамения человеческого падения и конца света. И доселе мы называем Западом не только Европу, которая действительно расположена к западу от России, но мы также именуем Западом и Соединенные Штаты Америки, разумея под этим словом наше древнее представление о мире зла, несущем России и русским одни невзгоды. Русская история вполне подтвердила интуитивное прозрение нашего языка: все самые страшные нашествия Россия претерпевала с Запада. Это и тевтонские рыцари в XIII веке, и Смута 1613 года, и нашествие французов в 1812 году, и две мировые войны XX века, и нынешняя оккупация России тоже пришла с Запада. С Запада же исходила экспансия самых вредоносных для русского народа идей – католицизма, реформации, масонства, еврейского коммунизма и такой же демократии…

Категории человеческой ориентации, именующиеся в русском языке перед и зад, также являются привязанными к категориям добра и зла. Что такое быть впереди? Это значит быть сильнее, умнее, выносливее и терпеливее других. Что значит – оказаться позади? Это является знаком того, что ты слаб, что тебе не хватает воли и выдержки. Это тысячелетние языковые представления о первенстве и отсталости. Они так же древни, как и понятия русского этикета, которые предписывают не поворачиваться к собеседнику спиной, ведь отворачивать лицо – это знак немилости или обиды. Даже переднее крыльцо и задняя дверь, задний двор – не такие уж и древние в историческом плане вещи, воплощают именно архетипы нашего мышления, упорно разделяющие переднее и заднее как хорошее и плохое, парадное и обыденное, чистое и грязное. Много веков и плохим приметам, несущим те же древние представления, – надеть одежду задом наперед – значит вскоре быть битым.

Но ведь задом наперед у нас оказывается перевернутым целое государство. Люди, не достойные быть впереди, руководить, возглавлять, пробились в вожди и лидеры нации. Явные злодеи, торгаши и маркитанты, лихвари и спекулянты, выставляются вперед, напоказ как праведные и мужественные государственные мужи, а подлинные герои и подвижники отодвигаются на «задний план». Положение задом наперед и с ног на голову в русском представлении не только шатко и неустойчиво, оно губительно и опасно для народа и требует скорейшего исправления, чтобы восстановить исходный древний архетип добра и зла, когда вести народ вперед должны лучшие из него, а все недостойные плестись в обозе.

Пара слов день и ночь в связи со своими природными свойствами – света и тьмы – оказываются носителями добра и зла. Образы света и тьмы вмещают в себя так же слова белый и черный. Белый цвет – символ добра, светлости, чистоты и обновления жизни. Черный – образ скорби, зла, мрака, страха и смерти. Этот символический цветовой контраст врожденно присутствует в нашей душе. Скажешь – светлый человек, и все ясно, и никому ничего не надо объяснять. А обронишь – темная личность или черный человек – припечатаешь эту личность так, что никаким мылом печати не смоешь. Возвращаясь к современной политике: чем больше мы видим темных личностей и черных людей в нашем правительстве, в средствах массовой информации, даже объективно, физически черных, тем больше осознаем, что эта тьма несет нам зло и неправду. Наш язык помогает нам убеждаться в этом.

Противопоставления слов прямой и кривой, простой и лукавый тоже сориентированы в категориях добра и зла. Конечно, всем ясны преимущества прямоты и невыгоды кривизны на дорогах и перепутьях. Но этими же словами описывают духовные понятия. Прямота, как свойство характера и тип поведения, представляется русскому человеку безусловным добром, а кривизна видится нам несомненным злом, пороком, достойным презрения. Не зря существует древнее выражение кривить душой, то есть лгать, изворачиваться, лицемерить. Простота – та же прямота, еще и с готовностью простить всякого перед тобой провинившегося, – явное добро и преимущество перед лукавством, которое есть уклонение от прямого пути. Простота и прямота, по убеждению русских, – сильнейшие и лучшие свойства человеческого духа, они умножают даже физическую силу человека. А из этих исконных установок проистекает природное русское качество преданности и верности, а также русское презрение к предательству и измене как производным кривизны и лукавства. Вот почему никогда никто нас не убедит, что изменник Горбачев, что предатель Ельцин, развалившие наше государство, – это хорошие, добрые люди. Наш язык противится таким уверениям всеми своими смыслами, как бы сегодня ни возносили иуд и какие бы памятники им из белого мрамора ни ставили. И белый мрамор не спасает предателей, потому что в нашем представлении они, безусловно, черные люди, темные личности, криводушные, низкие и лукавые.

Во врожденных русских понятиях о добре и зле мы видим тяготение к свету и отторжение тьмы, предпочтение белого, то есть чистого, светлого, и отрицание мрачного, черного, нечистого, безусловное служение правде и деятельная ненависть ко лжи и кривде, приверженность к честности и прямоте, осознание себя правым, белым народом, то есть стоящим на началах добра и истины. Русские по врожденному свойству языка обращены к своим ближним лицом, а не спиной, язык же диктует им необходимость целомудрия и стыдливости, требует презирать наглость и бесстыдство, отвергать предательство и измену.

Все это архетипы наших представлений о добре и зле. От них никак не отказаться, их невозможно забыть, ибо они в кровеносных сосудах нашего языка. И именно с этими архетипами добра и зла, укорененными в душе нашего народа, ведет борьбу дьявол в лице современных власть имущих. Потому что невозможно вести народ во тьму, если он инстинктивно рвется к свету. Весьма трудно руководить народом, который ждет, чтобы им правили, то есть вели его к правде, и при этом погружать народ в ложь и погибель. Без этих путевых вешек, которые вырубили, выжгли, выпололи на нашей русской дороге пропагандой лжи, пороков, откровенного поклонения злу, многие русские могут превратиться в скот. Но в том-то и беда современных властителей, что окончательно вытравить эти понятия из нас невозможно. Их можно лишь замутить, заглушить, затоптать, заболтать, но не уничтожить. И даже самые малые не вытравленные, не выполотые корешки нашего языка рано или поздно прорастут, дадут обильную поросль и плоды. Плоды русского добра и русской правды.

В архетипах русского мышления жизнь человека от рождения до смерти оценивалась как путь, как движение, осмысленное или бессмысленное, направленное или хаотическое, но непременно движение. Не случайно христианские проповедники говорили о путешествии человека по морю житейскому, а само слово море по-гречески звучало как понт, то есть наш русский путь. Древние индоевропейские народы передвигались на далекие расстояния в основном водным путем, отсюда неслучайные соединения в языках – море греческое – это путь по-русски, reid и raid в германских языках, означающие езду, однокоренные русской реке. А индоевропейское слово berg-берег созвучно и односмысленно русскому беречь, то есть спасаться от невзгод на берегу житейского моря.

Каковы же русские представления о пути жизни, о дорогах, сопутствующих нашему бытию? Ведь именно ими определяется русский смысл жизни.

В словаре Владимира Ивановича Даля путь означает всякую дорогу, ездовую накатанную полосу, ходовую тропу. Всякому встречному радушно желают: Путь-дорожка! Счастливого пути! Однако, как это всегда бывает в языке, слово путь имеет и более общий смысл: это способ достижения, направление движения – путь человеческой жизни, направляемый Богом. Поэтому мы говорим: «Пути Господни неисповедимы». Поэтому старшие наставляют младших ходить всегда путем правды. На путь истинный мы наставляем, когда разумеем пользу, разумность, толк человеческой жизни. От путей неправедных предостерегаем детей: «В этом деле пути не видно», «Непутевое дело затеял». Человек у нас именуется непутевым, если по неразумию не имеет заботы о смысле своей жизни, или беспутным, если сознательно отказывается следовать по жизни прямым и честным путем.

С представлением о прямом пути связана русская идея праведной жизни – жизни путной, осмысленной, пройденной с пользой. Это жизнь по Божьим заповедям: «За Богом пойдешь – добрый путь найдешь», это жизнь по заветам отцов: «Слушайся добрых людей, на путь наведут». Правило не дорожное, а жизненное, которым наставляли свою молодежь русские люди, состояло в том, что не ищут дороги, а спрашивают. Ведь дорогой традиции, дорогой обычая проходило и проходит каждое новое поколение нации. Само слово обычай – означает нечто навек установленное, чему люди обыкли, или навыкли, то есть научились. Обычаям надлежит учиться, чтобы их исполнять.

И еще одно важнейшее представление о правильном пути человеческой жизни коренится в архетипах мышления русского человека: «Нужный путь Бог правит», «Бог пути кажет». Это очень важно для всякого колеблющегося, для нерешительных и робких это спасительная мысль, заставляющая собираться с силами, сосредотачиваться и двигаться вперед.

Мы не всегда отдаем себе отчет, как много в нашей нравственной жизни связано с представлением о пути-дороге. Ведь что такое наши поступки – это поступь по дороге жизни. Мы привычно говорим: войти в сделку, вступить в договор, следовать заветам старших, а ведь в основе всего этого лежит идея следования, вхождения, поступи. Отец ведет за собой детей, муж – жену, оттого она издревле называлась водимою, и, смотря по тому, как люди шествуют за своими вожатыми, составлялся приговор об их поведении, и само поведение наших близких, выходит, зависит не только от водимого, но и от ведущего. Нарушение уставов и законов мы называем проступком, преступлением, и действительно с этими словами соединена идея совращения с настоящей дороги и переступания законных границ: кто не следует общепринятым обычаям, тот человек беспутный, непутевый, заблудший. Сбившись с дороги, он осужден блуждать по сторонам, идти не прямым, а окольным, кружным путем. Сама же дорога – жизненный путь воспринимается русским мышлением как путь прямой, свернуть с него – значит блуждать кривыми дорожками. Человека, отвратившегося от прямого пути, называли развращенным.

Напомню суеверие, связанное с дорогой и хорошо знакомое всем нам. Как обломок древних инстинктов сохранилась примета: собрался в путь-дорогу, возвращаться нельзя, успеха не будет. За древним поверьем стоит запрет на всякое движение вспять, а следовательно, мощный позыв к продвижению вперед и только вперед. Возможно, этот инстинкт руководил продвижением нашего народа на Север и в Сибирь, на Дальний Восток и Аляску. Так не этот ли инстинкт – запрет на возвращение – породил великую державу на шестой части суши. Отвращение к движению вспять, пока не достигнешь поставленной цели, лежит в основе открытий русских путешественников, освоения новых земель, вообще в основе интереса ко всему новому и неизведанному. И этот инстинкт столь живуч, что окаменел в суеверии, нарушать которое и сегодня решается далеко не всякий.

А выражение перейти кому дорогу до сих пор употребляется в смысле повредить успеху, заградить путь к достижению задуманной цели. Отсюда примета – тому, кто отправляется из дому, не должно переходить пути: если же это случится – не жди добра. Встречный-поперечный, встав поперек дороги, дает понять – это моя земля, двигаться дальше нельзя. Сохранившееся в суеверии представление влияет на людей, которым переходят дорогу, предупреждая о трудности предстоящего пути, обещает, что путь будет связан с препятствиями.

Вспомним еще одну трогательную русскую примету: в тот день, когда уезжает кто-нибудь из родичей, в доме не метут полы, чтобы не замести ему следа, по которому он возвратится под родную кровлю. Как метель и вихри, заметая проложенные следы и ломая поставленные вехи, заставляют плутать дорожных людей, так издревле думали, что, уничтожая следы отъехавшего родича, можно помешать его возврату. Русские люди бережно хранят память об ушедшем страннике, свято веря в его возвращение.

А еще наш язык уподобляет дорогу разостланному холсту и доныне говорится – полотно дороги. Народная загадка «Ширинка – всему свету не скатать» разумеет дорогу. Недаром существует обычай махать платком на прощание в след уезжающему – чтобы путь лежал скатертью, отсюда – скатертью дорога, пожелание ровного и гладкого пути.

Архетип мышления, что жизнь – это путь и поэтому движение неизбежно, двигаться надо, следовать путями жизни так или иначе придется, заставлял русского человека торить новые стези. На этих стезях соблюдали здравомыслие и осторожность: «Тише едешь – дальше будешь», хотя все равно побеждали непоседливость и рисковость, ведь «стоячая вода гниет», «под лежачий камень вода не течет», «камень лежа мхом обрастает».

Вековечная русская мечта – увидеть край света, то место, где свет клином, – гнала наших предков из дому. Необъятная наша Русь делала дороги неизбежной частью жизни. Домоседство русскому не свойственно. До сих пор уму не постижимо, как дерзновенно осваивали русские люди далекие земли, тесно им было на своих ближних просторах, они искали воли, и шли в путь, и рисковали головой, и заселяли земли, которые назвали потом Великой Русью. Великую Русь могли освоить, сделать своей только великие люди, богатыри, волевые и сильные, расчетливые да приметливые, всегда готовые в путь.

Не зря в русской земле с ее психологией жизненного пути явилось казачество. Казак в переводе с тюркского – бродяга. Говорили на Руси – казачьему роду нет переводу. Это о том, что были и будут у нас пассионарные, смелые и дерзкие любители вольной волюшки, не способные ходить под ярмом по кругу. Но то не азиатские скитальцы, не кочевники перекати-поле без роду-племени. Русские казаки – это люди, расширявшие границы нашего государства, бившие царю челом новыми землями. Ермак Тимофеевич, завоевав Сибирское ханство, покорив Кучума и договорившись с множеством мелких местных князьков об их подданстве, не сам взялся править покоренной землей, он поклонился этой землей Царю-Батюшке. Одна забота была у русского человека, торившего новые пути-дороги, – о родной земле, чтобы она, родимая, была просторнее, богаче, крепче, под одной могучей дланью.

Так что в наших архетипах мышления исконно заложено, что жизнь – это путь, не топтание на месте, не лежание на печи, а именно путь – движение к цели. Твердо усваивал русский человек, что путь жизни должен быть прямой, без кривизны и лукавства, иначе проживешь как беспутный или непутевый человек, забулдыга. С прямого пути нельзя сворачивать, чтобы не уйти от своей, Богом назначенной судьбы. С пути нельзя возвращаться назад! Это ведет к несчастью. Следовать по пути жизни – значит не искать его вслепую, а руководствоваться обычаями предков. Вот те черты, которые составляют цельную русскую натуру, таковы ключи, которые лежат в основе величия и размаха русского человека. Вот они – наши русские правила жизни: двигаться вперед и прямо, не сворачивать на кривую дорожку, не переходить пути своему ближнему, никогда не возвращаться вспять, значит – никогда не сдаваться.

Двадцатилетие капиталистического развития России создало два противостоящих друг другу имущественных слоя – богатых, это, как правило, представители бизнеса и высшего чиновничества, и бедных, заполняющих все иные социальные страты нашего общества, – интеллигенцию, крестьянство, рабочих, а также вышедших из этой среды пенсионеров и молодежь. По данным Роскомстата, 80 процентов населения России пребывает в бедности и нищете и лишь двадцать – в достатке. Чудовищная диспропорция социального и имущественного неравенства сопровождается в средствах массовой информации ее идейным обоснованием, когда населению внушают, что подобные явления закономерны и естественны для капитализма и теперь одним предстоит нескончаемо существовать в состоянии беспросветной нищеты, а другим даровано счастье получать сверхприбыли. И тем, кто хочет перескочить пропасть от бедности к богатству, придется, волей-неволей, жить по законам капиталистического мира, где человек человеку – волк, где каждый сам за себя, где нет места жалости и солидарности. Многие эту риторику восприняли всерьез, и общество получило чудовищные результаты нацеленности богатых на сверхприбыли любой ценой: безудержный рост тарифов на жизненно необходимые энергоресурсы, некачественные продукты питания, фальшивые лекарства, смертельно опасный алкоголь, вредное для здоровья лечение…

У русских, нацеленных на получение сверхприбыли, произошел слом национальной психологии, они ринулись жить по канонам западноевропейской цивилизации, резко отличающейся от нашей русской цивилизации ценностными ориентирами и языковой картиной мира. Западноевропейские ценностные установки и языковую картину мира очень точно охарактеризовал философ Эрих Фромм в фундаментальном труде «Иметь или быть»: «Общество, принципами которого являются стяжательство, прибыль и собственность, порождает социальный характер, ориентированный на обладание, и как только этот доминирующий тип характера утверждается в обществе, никто не хочет быть аутсайдером, а вернее, отверженным; чтобы избежать этого риска, каждый старается приспособиться к большинству, хотя единственное, что у него есть общего с этим большинством, – это только их взаимный антагонизм».

В чем главное отличие языковой картины мира русского человека, которого рьяно принялись перевоспитывать в духе приобретательства и вожделения богатства, от языковых представлений европейца – англичанина, француза, немца? Это отличие состоит в том, что европеец всегда стремится к обладанию, приобретательству, вожделеет проглотить и присвоить весь мир, недаром Эрих Фромм роняет обобщающую фразу – «никто не хочет быть аутсайдером», а русский – он предпочитает просто жить и действовать.

Различие это проистекает из коренного расхождения наших языков в видении мира и отношении к нему. Ключевым для европейских языков является общеиндоевропейский корень, выражающий значение приобретательства – латинское habeo, английское have, немецкое habe, греческое eho. Этот корень организует грамматику прошедшего времени данных языков, он лежит в основе английского слова happiness (счастье), он коренится в английском chopping (покупки), составляющем сегодня средоточие жизненных целей человека общества потребления.

В русском языке данный древний индоевропейский корень содержат лишь слова хапать, хавать, хватать, хитить. Он не участвует ни в каких грамматических структурах, он находится на периферии языка, обозначая весьма неприглядные для русского мышления понятия – хитрость, хваткость, хищничество. Все это слова, синонимичные понятиям стяжательства, рвачества, делячества (в смысле попытки делить и присваивать себе общее), захватничества. Причем habeo, have, habe ни в коем случае не переводятся на русский язык русскими словами с таким же корнем, уж слишком негативны эти речения, они последовательно заменяются у нас глаголом иметь. Хотя глагол этот обладает совершенно иным исконным языковым смыслом – корень им– означает «внутренне присущий, свойственный чему-либо», этот корень содержится в слове имя, где обозначает внутренние свойства человека или вещи, этот корень, пусть и не участвует в грамматике русского языка, но образует множество глагольной лексики, которая описывает манипуляции человека с другими людьми и вещами, – принять, взять, обнять, перенять, унять, снять, отнять, разнять, разъять. Слова имущество и имение содержат тот же корень. Но, в отличие от хапанья и хватанья, данные слова означают вполне нейтральные с русской точки зрения понятия, не несущие стяжательского, грабительского смысла.

Другие же русские слова, связанные с приобретательством, также не имеют подобного индоевропейского корня: приобрести буквально значит – найти, получить – взять по случаю, добыть и достать – достигнуть существующего, овладеть и обладать – получить власть над вещью. Так что понятия об обладании в русском языке и в западноевропейской картине мира – разные. И взгляды на жизнь в свете этих понятий – тоже различны.

Главное же различие состоит в том, что у западноевропейца подход к миру – захватнический, а у русского – бытийный, что сказывается практически во всех областях нашей жизни – в обучении, в общении, в любви и браке, в вере и религии и даже во власти.

К примеру, обучение по принципу приобретения подразумевает приобретение знаний, их накопление путем механического запоминания, как собирание товара, купленного за деньги. Обученные таким образом люди становятся обладателями коллекций чужих мыслей, идей, высказываний, при этом они не склонны думать и творить самостоятельно, вырабатывать собственные идеи. Методика тестирования – это наилучший способ проверки подобных знаний, не случайно она внедряется в нашу образовательную систему именно сегодня вместе с западными принципами обучения.

Обучение по принципу бытия подразумевает использование полученных знаний для выработки собственных представлений и идей. Учение, наука, навык, обычай – все это русские слова, обозначающие соединение получаемых знаний с жизнью, с собственным опытом. Творческое задание – сочинение, многовариантное решение задачи, проект, изобретение – формы приобретения и проверки знаний при этом принципе обучения.

Столь же различны в западноевропейской и русской картинах мира подходы к общению и принятию решений. Общение по принципу приобретения представляет собой отстаивание каждой стороной своей точки зрения как собственности, которую не хочется потерять. В таких спорах не рождается истины, здесь с чем спорщики пришли, с тем и уходят, безуспешно пытаясь переубедить друг друга. Политически подобное явление воплощено в европейском понятии parlament, буквально означающем место для речей. Совместная выработка решений в подобных случаях оказывается трудно достижимой. Именно поэтому в европейской и американской деловых культурах стали популярны методы воздействия на партнеров, разработанные Дейлом Карнеги в книге «Как завоевывать друзей и оказывать влияние на людей», строящиеся на притворстве, лицемерии, обмане собеседника, с тем чтобы добиться от него нужного решения или согласия.

Общение по принципу бытия, напротив, подразумевает живой интерес, открытость собеседнику, в том смысле, что он может быть полезен нам опытом, идеями, информацией. В таких спорах успешно вырабатываются коллективные решения. В русской деловой культуре это выражается словом совет, понимаемым как согласное общее речение и одновременно как собрание людей для совместной выработки решения. При этом замечено, что русского человека довольно легко переубедить, заставить отказаться от своего мнения, ибо он не рассматривает его как собственность и способен увлечься жизненно актуальными доводами, приводимыми собеседником. Именно в этом кроются причины пресловутой русской доверчивости и восприимчивости к новым заманчивым, порой абсурдным идеям.

Подобные же различия находим во взглядах русских и западноевропейцев на власть. Власть, воспринимаемая властителем как приобретение, удерживается им как богатство и влечет за собой непременную узурпацию с применением силы. Такая власть ради власти сопровождается излишествами, которым сопутствует ее нарастающая некомпетентность. Именно поэтому западноевропейская цивилизация выработала множество мер, называемых демократическими институтами, ограничивающими пребывание руководителей во власти.

Власть, организованная по принципу бытия, строится на необходимости ответственности руководителя перед подчиненными, а следовательно, обязывает его быть компетентным в управлении. Это власть, основанная на долге и совести, она не регулируется законами и выборными технологиями, и как раз такая власть представляется в русской политической жизни идеалом.

Даже в Вере западноевропеец и русский в корне отличаются друг от друга. Вера, строящаяся на принципе обладания, – это получение ответов на вопросы бытия, ответов, которые не нуждаются ни в каких доказательствах. Они сформулированы в виде догматов. Человеку надлежит их усвоить, чтобы освободиться от тяжелой необходимости самостоятельно мыслить, искать решения трудных жизненных вопросов. Католическая церковь с ее жестким догматизмом, непонятным народу латинским богослужением, отпущением грехов за деньги, жесткими катехизисами является наглядным примером Веры, основанной на принципе обладания.

Вера же, опирающаяся на бытие, – это живое общение с Богом, сердечная молитва, поиск ответов на мучающие нас вопросы, это поиски смысла жизни, проникновение в Св. Писание, словом, то, что называется богообщением. Такая вера не может быть скована догматизмом и жесткими канонами. Именно такова Православная Русская Церковь, где служба изначально была понятна и доступна любому человеку, катехизисы отсутствовали, а отпущение грехов за деньги полагали кощунством.

Даже взгляды на любовь и брак у нас с западноевропейцами не схожи. Любовь, опирающаяся на идею обладания, – это стремление покорить другого, сделать его своим приобретением. На любовь смотрят почти как на лишение свободы. Отсюда проистекают брачные контракты, движения феминисток, выступающих за освобождение женщины, измены и разводы, как бегство на свободу и поиск новых предметов обладания.

Любовь, основывающаяся на идее бытия, созвучна именно русским представлениям о жизни, это существование двоих как «единой души и единой плоти», такая любовь не требует обязательств и брачных договоров, потому что изначально зиждется на идеальной установке – дойти вдвоем, рука об руку, до гробовой доски, жить долго и счастливо и умереть в один день.

Таким образом, основные пласты жизни у европейцев и русских организованы по-разному. Но в русскую картину мира сегодня активно внедряют именно западноевропейские образцы обучения, общения, власти, веры и любви. В образовании нас переводят на поголовное тестирование, а учителей именуют предоставляющими образовательные услуги. В общении заставляют жить по законам Карнеги, убеждая в необходимости притворяться, чтобы обхитрить собеседника, не желающего расставаться со своей точкой зрения. Во власти нам навязывают убежденность, что ответственность и долг властителям не нужны. Их задача подчиняться законам, которые тем временем власть имущие переделывают под свое безответственное правление. В Вере нас приучают к католическому догматизму, запрещая думать и рассуждать. В любви нам навязывают идею физического и материального обладания с закономерно следующими из нее брачными контрактами и так называемыми «гражданскими браками» как наименьшим ограничением свободы.

Но это все действует в России довольно плохо, потому что в русском языке существует мощное противоядие – преграда для представлений, основанных на западной по происхождению идее обладания. Вот примеры разных национальных типов поведения в истории. Выдающийся русский лингвист А. А. Шахматов, получив письмо от своих земляков, крестьян Саратовской губернии, о царящем там голоде, отказался от места адъюнкта Российской Академии наук и уехал на родину, чтобы помочь крестьянам преодолеть голод и эпидемию. С другой стороны, великий Гегель, получив приглашение работать в престижном университете, живо откликнулся письмом к ректору: «А сколько кулей полбы я буду получать за свои услуги университету?». И это естественное восприятие мира русским ученым и немецким мыслителем. Оно исходит из языка. В русском мы знаем формулу владения – у меня есть. Собственность по-русски не завоевывается и не захватывается, это то, что дано, и точка. А в немецком формула владения – Ich habe, в английском – / have. У нас этот корень, напоминаю, представлен в слове хапать. Завоевательность, напор, стремление получить прибыль любой ценой кроются в корне этого слова, вот почему оно получило у нас весьма пренебрежительный оттенок.

Формула владения у меня есть в русском языке бытийна. И русская грамматика основана на понятиях бытия, а не обладания. Именно глагол быть формирует наше будущее время, сослагательное наклонение. Этот глагол в качестве нулевой связки участвует в русской формуле собственности – вместо мой сын, мой дом, моя машина мы чаще говорим – у меня сын, у меня дом, у меня машина. Наконец, именно бытийный корень бы– содержится в словах, обозначающих обладание и связанные с ними действия: добыча/добывать, прибыль, прибыток, сбыт/сбывать.

Само слово богатство показывает, что русские воспринимают нажитое имущество как достаток, дарованный Богом, а значит, за свое достояние надо перед Богом и отвечать, с умом и душой им распоряжаться.

Показательно также отношение русских к деньгам – основному средству и символу богатства и накопления. Пословицы и поговорки, концентрирующие такие суждения, выставляют деньги второстепенной областью человеческой жизни: «Деньги не голова: наживное дело», «Не деньги нас наживали, а мы деньги нажили», «Деньги – забота, мешок – тягота», «И то бывает, что деньгам не рад». Богатство в русских представлениях связано со злом и пороком, оно не радует и не спасает душу: «Богатому черти деньги куют», «Через золото слезы льются», «Деньгами души не выкупишь», «Пусти душу в ад, будешь богат». Русское убеждение, хранимое пословицей «Деньги могут многое, а правда – все», показывает многовековое критическое отношение нашего народа к наживе. О том, что это отношение остается неизменным и по сей день, свидетельствует пренебрежительное именование современных денег различными эвфемизмами: деревянный (рубль), зелень, капуста, бакс, бакинский рубль (доллар). Они наследуют таковое же пренебрежительное отношение к деньгам на Руси, когда копейкой называлась монета с изображением Георгия Победоносца с копьем, а рублем (буквально: обрубком) – часть драгоценного металла, отсеченного от слитка-гривны.

Торговля в русском менталитете в отличие от западноевропейского – дело не почетное, хотя и необходимое. Корень этого слова торг– исконно означает «исторгать», «вырывать», «вытягивать», то есть извлечение прибыли при торговле изначально расценивалось как вырванное, отторгнутое у кого-то имущество. Расхожая поговорка «Не обманешь – не продашь» выказывает русское отношение к торговле. Даже именования людей, занимающихся торговым промыслом, при всей нейтральности значений, рано или поздно в нашем языке приобретают негативный оттенок: купец, торговец, торгаш, продавец, лавочник, приказчик. Сегодня негативные оттенки значения стремительно приобретают слова бизнесмен и менеджер.

Особенно выразительно в русском языке отношение к ростовщичеству, именуемому с древности лихвой. Лихва (излишек, прирост капитала, ссудный процент) и лихо (зло, рождаемое излишеством) – в русском языке слова одного корня.

Но самым мощным барьером приобретательству и накоплению в русской языковой картине мира является активное использование в языке слов со значением дать, давать, дарить, противоположным идее накопительства и приобретательства.

Русское давай является важным фактором речевого общения. Мы говорим: давайте пойдем, давайте сделаем, давайте подумаем, давайте решим… В подобных формулировках содержатся два важнейших смысла – это призыв к общинности (совместному деланию) и бескорыстию. Кроме того, слово дать является сигналом к самостоятельному и решительному действию русского человека, когда он принимает решение что-то сделать в общую пользу, помочь другому: дай-ка мне! дай-ка я! а ну дай! А еще слово дать является знаком чисто русского восхищения своим выдающимся собратом: ну, ты даешь! во дает! он как дал! Помимо этого, слово дать оказывается формулой силовой защиты: я те дам! он тебе задаст! поддай ему! Вообще слово дать побуждает русского человека к действию или поступку. Ребенку говорят: давай кушай, давай иди, давай учи, давай помоги. Русских благодаря языку приучают сызмала именно к самоотдаче, поэтому устойчивы выражения отдать долг, отдать жизнь, отдать честь.

Эта языковая установка русского языка резко контрастирует с европейскими языками, где подобный призыв к самоотдаче отсутствует, где поступки людей мотивируются лишь «ожиданием материальных выгод, то есть вознаграждений и поощрений, и призывы к солидарности и самопожертвованию не вызывают у людей никакого отклика» (Эрих Фромм «Иметь или быть»).

Но нам навязывается сегодня именно такая социокультурная модель общества, в которой способами воздействия на людей полагают лишь материальное поощрение и вознаграждение, подкуп и подачки, обещания и посулы. В этой модели прибыль любой ценой, даже в ущерб другим членам общества, получает законные права. Но подобная социокультурная модель, безотказно действующая в Западной Европе и США, где она совпадает с языковыми представлениями народов, входит в глубокое противоречие с русской языковой картиной мира, формирующей совершенно иные представления о жизни и человеческом поведении, нежели западноевропейские языки. В основу идеалов русского народа положена идея справедливости, которая несовместима с захватом чужого и обманом ближнего. Здесь презирают или считают второстепенными наживу и прибыль, идеалами почитают жертвенность и самоотдачу. Поэтому в России западная социокультурная модель общества, изуродовав души и мозги значительной части населения, все же рано или поздно потерпит крах, ведь изменить картину мира целого народа можно лишь, заставив народ забыть свой родной язык.

В годину кризисов и надлома народа усиливается архаизация сознания. Начинают работать древние инстинкты племени, законы национальной традиции. Это касается и национального взгляда на время бытия. Одни народы углубляются мыслью в прошлое, возрождая древние обычаи и восстанавливая культ предков. Другие успевают взять от жизни все, ценя только текущий момент. Третьи нацелены в будущее и изо всех сил приближают его приход.

Наше славянское время происходит от глагола вертеть, и звучало исконно *vert-men, что значит «вращение». Так что изначально время понималось нашими предками как череда сменяющихся событий. Это древнее представление находит соответствие в современной модели мироздания: Земля вращается вокруг Солнца и своей оси, являя череду дня и ночи, смену времен года. Время – пространство в бытии, череда сменяющихся событий – в человеческой картине мира естественным образом разделяется на прошедшее, настоящее и будущее. Такое видение времени отражается в системе глагольных времен. В каждом языке категории прошедшего, настоящего и будущего времени имеют специальные формы. Однако, несмотря на общее сходство этих представлений, время у разных народов мира осмысливается по-своему. Каждый народ выбирает, чем он дорожит больше – настоящим, прошедшим или будущим. У каждого народа свои предпочтения времен, которые усиливаются в эпохи кризисов, войн и катастроф.

Кочевники-тувинцы, к примеру, представляют время как путь, по которому они двигаются всю свою жизнь. Но, стоя на этом пути, тувинцы лицом обращены в прошлое, к предкам, там сосредоточены все их надежды, в опыте прародителей ищут они опору, помнят свой род до седьмого колена и могут назвать его поименно. Не одни тувинцы так мыслят время. Чтобы доказать принадлежность к тейпу-роду, чеченцы обязаны помнить двенадцать имен своих предков по мужской линии. Для якутов посредниками между предками и ныне живущими членами рода являются шаманы, они верят в возможность общения с предками до девятого колена. Все, что кочевник хочет получить от жизни, он вымаливает у предков своего рода, обращаясь в прошлое. Согретые покровительством праотцов, кочевники повернуты к будущему спиной, точь-в-точь сидят на лошади верхом задом наперед. Будущее они не выбирают как цель, оно надвигается на них сзади, наступает на человека из-за его плеч, будущее для них непредсказуемо, а потому опасно, оно несет в себе неожиданные угрозы роду-племени. Именно поэтому у якутов есть особый дух-хозяин дороги, которому молятся о благополучном кочевье, задабривают его на распутьях, на горных перевалах и водоразделах. Подобный взгляд на время нам, русским, кажется парадоксальным, но он подтверждается, к примеру, многовековым укладом тувинцев, чеченцев, якутов, а также исследованиями национальных кочевых культур.

Прошедшее время в языках этих народов многогранно представлено грамматическими формами. В чеченском языке насчитывают пять прошедших времен – недавно прошедшее, очевидно прошедшее, прошедшее совершенное, давно прошедшее, прошедшее многократное. А будущее у чеченцев существует всего в двух формах – будущее фактическое и будущее возможное. И настоящее время представлено лишь двумя формами.

Народы, душой погруженные в прошлое, более всего внимательны к языковым формам прошедших времен.

Совсем иной взгляд на время у англичан. На своем жизненном пути они, в отличие от тувинцев, обращены лицом в будущее, а прошлое оставляют за спиной, за плечами. Родовая память прошлого для англичан не существенна, разве что почитается в аристократической семье предок, прославивший свое имя в истории Англии. Зато будущее представляет для англичан предмет вожделений, будущего желают, к грядущему стремятся. Стремление «проглотить будущее» выражено в английском вспомогательном глаголе будущего времени will, что значит желать, хотеть. Буквальное значение английского будущего времени «я хочу, я желаю сделать». Однако не этот грамматический факт является главной особенностью английского представления о времени. Англичане больше всего ценят среди временных категорий время настоящее. Широко известно их выражение right now – «прямо сейчас», навязанное ныне и русскому языку. Жизнь здесь и сейчас, прямо сейчас – вот в чем смысл существования англоязычного джентльмена. В английском языке присутствуют целых три «настоящих» грамматических времени – настоящее совершенное, переводимое на русский язык только прошедшим временем, настоящее продолженное, которое растягивает временной миг в длительность, и настоящее независимое. Все бытие англичан, да и других западноевропейцев, имеющих сходные системы настоящего времени, сосредоточено на сегодняшнем дне, на текущем моменте. Потому и удобства, комфорт, порядок, помогающие улучшать и украшать сиюминутную жизнь, занимают так много места в их деятельности. Пресловутый английский консерватизм – стремление ничего не менять в настоящем укладе – тоже произрастает из удовлетворенности настоящим моментом жизни. Так что если кочевник-тувинец более всего ценит на жизненном пути прошлое, то англичанин дорожит именно настоящим и ради стабильности настоящего стремится, желает положить к своим ногам, покорить и оседлать будущее.

Настоящим и только им живут китайцы. В китайском языке у глагола вообще нет форм времени. Чтобы выразить действие в настоящем, прошедшем или будущем, китайцу достаточно слов вчера, сегодня, завтра. Китайские глаголы существуют в одной-единственной форме: Вчера я есть цыпленка. Сегодня я есть цыпленка. Завтра я есть цыпленка. А значит, время представляется китайцам вечно длящимся настоящим. Именно текущий момент китайцы ценят выше всего и умеют им наслаждаться.

Сравним представления о времени чужих народов с русским взглядом на бытие. Взгляд этот своеобычный, особенный. В грамматическом русском настоящем-будущем времени грань между настоящим и будущим почти неуловима, тонкости совершенного и несовершенного вида понятны только природным русакам. Русский язык словно не замечает настоящего, он использует для обозначения настоящего времени одну-единственную форму, которая, впрочем, готова выражать и прошедшее (иду я и вижу), и будущее (поживем – увидим), и даже повелительное наклонение (пойдем!). Связка настоящего времени от глагола быть, обязательная для всех славянских языков, у нас вообще канула в небытие, грамматики скромно называют ее «нулевой». Прошедшее время в русском языке в отличие от других, даже близкородственных языков, выражено одной-единственной формой – пришел, увидел, победил. Мы, русские, пренебрегаем в языке и в жизни тонкостями и деталями грамматики прошедшего времени, которые существенны для других народов. Лишь будущее время у нас существует в двух формах – одна, неуловимо скользящая из настоящего (пойдут, вспомнят), другая – с волевым и уверенным вспомогательным глаголом будет. Русская обращенность лицом к будущему и пренебрежение настоящим грамматически очевидны.

Каков же наш национальный образ времени? Русское время воплощено в образе воды, недаром о настоящем мы говорим, что «время течет быстро», а о прошлом «много с тех пор воды утекло», «было, да сплыло», «что прошло, то в воду ушло». По реке времени русские мыслят себя плывущими по течению – вперед, в будущее, подгоняемые им, увлекаемые его неумолимой силой. Не случайно слово берег родственно глаголу беречь. Берег – место, где можно уберечься от бурь, водоворотов, омутов и стремнин быстротекущей жизни, передохнуть прежде чем пускаться дальше в путь. Вперед, в будущее устремляемся мы по дороге жизни. На нашем русском жизненном пути прошлое, как и у англичан, остается позади, за спиной. И нам понятно выражение «у него за плечами долгая жизнь, большой опыт».

Русский архетип прошлого отличен от других народов. Да, к прошлому русские относятся уважительно: «Как отцы и деды наши, так и мы», «Не нами установлено, не нами и переставится». Но наша родовая память измеряется лишь тремя поколениями предков, что отразилось в русских именах, состоящих из трех частей – собственного имени, отчества – имени отца и фамилии – исконно имени прадеда или его прозвища.

Однако уважение к прошлому прочно соединяется у нас с мыслью о том, что его не вернуть: «Было, да быльем поросло», «Прошлого не воротишь, вчера не догонишь», «Что с возу упало, то пропало». О невозможности вернуть ушедшее напоминают насмешливые поговорки: «Были кости, да легли на погосте», «Был пан, да пропал», «Был мужичок, да помер», «Была кляча да изъездилась». В прошлом мы оставляем не только события, людей, вещи, легко с ними расставаясь, особо не печалясь о потерях. Заповедано же русским обычаем, выходя в путь, не возвращаться вспять, не то удачи не видать.

Примечательно, что русские оставляют в прошлом и память о причиненном им зле, тем самым освобождаясь от греха и тяготы злопамятства. Мы привычно повторяем зарок «Кто старое вспомянет, тому глаз вон». Мы с готовностью выставляем упрек «Что прошло – поминать на что?». Нам по сердцу призыв «Не поминай лихом!». Так что с прошлым, оставленным за плечами, русские не сентиментальничают, покидают в нем злобу, погребают отживших свое стариков, не дорожат и имуществом, пуская его даже в пожар и разруху, как в лихолетье, что в 1812 году, что в последнюю войну. И когда наступает нужда покинуть близких, рискнуть самой жизнью ради высокой цели, сверкнувшей призывной звездой на жизненном пути, русский человек безоглядно молвит: «Эх, была не была!». И убедив себя этим крылатым словом, что всего прошлого словно и не бывало, жертвенно кидается в неведомую или заведомую опасность. А бывает, является необходимость бросить нажитое, отказаться от наработанного и накопленного, и тогда русский способен сказать: «Пропади все пропадом! Гори все огнем!». Ради высокой мечты или светлой надежды.

Именно наш исконный архетип прошлого породил особые черты русского характера – с одной стороны, нестяжательность, незлобивость, умение забывать обиды, а с другой – национальное беспамятство и пренебрежение наследием предков.

Столь же своеобычен и русский взгляд на время настоящее. Рассматривая факты нашей истории и быта, поражаешься тому, что в них словно и места нет настоящему, ровно по премудрости, услышанной Владимиром Далем в русской деревне «Время за нами, время перед нами, а при нас его нет». И правда, вспомним свой опыт жизни и обнаружим, что не чтим, не любим текущей действительности, а все ждем-пождем того, что будет вскорости. Взять, к примеру, воспитание детей в русской семье. Жизнь ребенка от рождения – сплошные ожидания матери: сначала – когда ходить начнет да заговорит, потом – когда в школу пойдет, затем ожидание взросления, армии, завершения учебы в институте. Все радости взрастания ребенка растворяются в напряженном ожидании, и будущее дитятки для матери всегда важнее настоящего.

Точно такая же установка на ожидание видна и в русских праздниках. К ним долго готовятся, припасают угощение, стряпают, жарят-парят, закупают подарки и гостинцы. А придет праздник и сверкнет молнией – не заметим его, ибо уже хлопочем о том, что будет завтра, и готовимся к новым семейным событиям, по русскому присловью «У завтра нет конца». Точно так же тягостна русским работа. Не труд, понимаемый как необходимое, полезное и полное испытаний преодоление тягот, не дело, которое русские мыслят непременно делом жизни, а именно работа – выматывающая, бесконечная, рабски бессмысленная, бесцельная. Почему и бытуют у трудолюбивого и дельного русского народа поговорки о том, что «Дураков работа любит» и что «Работа не волк, в лес не убежит».

И в праздниках, и в воспитании детей, и в труде мы непременно торопим настоящее, с неприязнью к нему повторяем «Ждать и догонять – хуже некуда». И вправду, нам бы поскорее бы достичь будущего, того самого утра, что мудренее вечера, и эта наша черта, что становится поперек насущной радости, спасительна для русских как раз тем, что позволяет ютиться в стесненных клетушках квартир, не тяготиться «удобствами во дворе», а главное, с надеждой переносить тяготы войн и лишений, словом, терпеть настоящее в надежде на лучшее будущее. Мы стремимся к будущему, как в русской прибаутке: «Долго ль до вечера?» – кричала квакушка. «Далеко ль до зореньки?» – тосковал соловушка».

Возможно, в таком пренебрежении настоящим коренится одна из причин великого русского долготерпения «перемелется все – мука будет»– присловье как раз о настоящем, что так трудно и мучительно достается русскому народу на протяжении многих столетий. Но мы знаем, что все до поры до времени, и тяготы проходят, преодолеваются. «И горе – не море, выпьешь до дна».

Поскольку в нашем отношении к настоящему есть доля пренебрежения им, нам, русским, свойственны качества, удивляющие другие народы, – бесконечное русское терпение, немыслимая неприхотливость в быту и, к сожалению, разгильдяйство и беспорядочность, которые у русских преодолеваются только строгим воспитанием.

Повторю еще раз: на дороге жизни мы всегда обращены лицом в будущее, ради него готовы жертвовать прошедшим и настоящим. «Дней много, а все впереди». Будущее для нас много дороже и важнее прошлого и настоящего – вот о чем сложена поговорка «Утро вечера мудренее, трава соломы зеленее».

В нашем русском времени даже сутки не измеряются астрономическими часами, как у англичан, где жизнь течет до полудня, а затем до полуночи. В английских сутках и минуты дробятся – до и после назначенного часа, строго сверяясь с циферблатом часов. Русский час иной. В нем неудержимая погоня за будущим. Ведь что такое половина пятого? Это загляд в дневной пятый час, который еще не наступил. А без четверти семь – это когда мы уже обживаем час седьмой, еще его не достигнув. Наши сутки тоже особенные, с русским пренебрежением к точному времени. У англичан утро – время до полудня. У нас же утро настает только в момент пробуждения, пусть это будет даже полдень. Зато длится наше утро лишь до начала работы. Когда мы приступаем к работе, тогда по-русски начинается день. Но тянется «рабочий день» хоть до полуночи, хоть до утра, если работа заставляет и ночью бодрствовать. И вечер для русских – это не время до полуночи, как у англичан, а срок, отведенный на отдых после работы вплоть до сна. Так что русский день не измеряется часами, и русский час не дробится на минуты. Не зря говорят, что русский час долог, и в нашем наречии сейчас заключено исполнение обещанного именно в будущем.

Но что замечательно в русском взгляде в будущее: мы надеемся на лучшее, но оно зависит не от нас, а от Бога. Потому и говорим мы, что «День на день не приходится», потому и не любим загадывать и мечтать, а осторожненько так приговариваем: «Будь что будет» и еще суеверно прибавляем, что-де «Загад не бывает богат, даст Бог, доживем, так увидим», «Не угадаешь, где найдешь, где потеряешь».

Итак, будущее непредсказуемо, а значит, к неожиданностям и невзгодам надо всегда быть готовым. Создание запасов – отличительная черта русских, думающих о будущем. Над этим смеются, к примеру, тувинцы, которые никогда не создают запасов, зато у них, по свидетельству этнографов, существует обычай воровства, если требуется необходимое. Земледельцы и кочевники тем и различаются – одни запасаются, готовясь к невзгодам будущего, и для земледельца иного пути выжить нет, где взять еду завтра, как не у себя самого, ведь воровство для земледельческих народов – преступление. Другие же народы – исконные кочевники – в силу особенностей своего языка и культуры не думают о будущем, а по мере оскудения живут чужими запасами, для них набеги – национальная доблесть.

Чисто русские присловья «Поживем – увидим!», «Посмотрим, а вперед загадывать нечего» – они суть нашего отношения к грядущему в готовности к любым невзгодам и трудностям. Такой готовности, что легко себя утешаем в беде «Нет худа без добра». Мы предупреждаем самодовольство тех, у кого, по их мнению, жизнь удалась: «От сумы да от тюрьмы не зарекайся». Мы твердо знаем, что «Любая палка о двух концах: либо ты меня, либо я тебя», и бабушка у нас, ворожа о будущем, надвое всегда говорит: «То ли будет, то ли нет». И все же, хоть завтрашнему дню верить возбраняется, именно он является главным устремлением русского человека, легко расстающегося с прошлым и пренебрегающего настоящим.

Замечательно в русской картине времени и то, что будущее мечтается нам непременно светлым. Причем модель светлого будущего строится в сопоставлении с прошлым и настоящим. Тяготы и беды насущного дня в русском представлении весьма многочисленны, что вошло нам в привычку хулить сегодняшний день, сравнивая его с прошедшим веком: «Деды наши живали – мед, пиво пивали, а внуки живут – и хлеба не жуют», «Прежде жили – не тужили, теперь живем – не плачем, так ревем», «Деды не знали беды, да внуки набрались муки». Именно поэтому в русском языке существует формула идеальной модели будущего, в основе которого заложено наследие предков: «Было бы начало, будет и конец», «Была бы нитка, дойдем и до клубка», «Были ли бы бобры, а ловцы будут», «Был бы лес, а топор сыщем», «Был бы бык, а мясо будет», «Был бы мешок, а деньги будут». Будущее в подобной русской формуле непременно венчается успехом. Но для успешности действия русскому человеку естественно преодолевать препятствия и побивать врагов, без чего невозможна победа, в том числе и над самим собой – своей трусостью, ленью, нерасторопностью, над бессмысленностью собственной жизни. Вот откуда рождаются парадоксальные русские надежды на препятствия, ведущие нас к самоутверждению: «Была бы собака, а палку найдем», «Была бы шея, а хомут найдется», «Был бы крюк, а веревку сыщем».

Цепляясь, как якорем, за трудности и беды, русский человек упорно заклинает свою непременную победу над ними: «Была бы собака, а палка будет». Само слово будет в отличие от английского will, выражающего настойчивое желание, хотение, в отличие от чеченского будущего возможного, которое не обязательно сбывается, так вот русское будущее отражает неизбежность того, чего мы обязательно достигнем. Мы говорим будет и знаем, что по этому слову, отражающему непреложность грядущего, достигнем цели. «Что-нибудь да будет». «Так не будет, а как-нибудь да будет». Это утвердительное будет возникает у нас в решительные минуты жизни. Когда немцы вторглись на нашу землю, прозвучало убежденное: «Наше дело правое, враг будет разбит! Победа будет за нами!» Словно печатью запечатлелось будет! в каждой русской душе, и мы добились победы. Не желанием, не хотением прозвучало будет! а ничем неодолимой русской волей – Победа будет! И точка!

Само слово победа – значит то, что приходит после беды, победа – преодоление беды. Стало быть, без беды и победа по-русски невозможна. Вот она – реализация заклинательной формулы «была бы собака, а палку найдем».

Так что привычка терпеть, бороться, преодолевая беды, и надеяться на лучшее есть плод русской отрешенности от прошлого, которым мы не дорожим, пренебрежения настоящим, которого для нас как бы и нет, и всецелой устремленности в светлое будущее. Причем если мы не дорожим настоящим, то и с жизнью расстаемся легче других, надеясь на будущую вечную жизнь. Христианство в этом смысле нашло в русском народе благодатную почву, ведь жизнь будущего века для многих русских реальность большая, чем быстротекущее бытие. Утешаем же мы себя в тяготах: «На том свете отдохнем».

А в жизни нынешнего века русские во всем ожидают своей поры. Удивительное это слово пора – удобный к делу, самый что ни на есть урочный час. В этом слове заключено своеобразное понимание времени по-русски, в котором всякому делу своя пора. «То было время, а ныне пора». Слово пора однокоренное понятиям переть, вперед и потому исконно означает тот самый момент, когда надлежит действовать, двигаться, идти вперед, чтобы достичь успеха. Пора– это когда дело будет спориться, если к нему приложить упорство и напор. Пора – такое русское время, которое надо учуять и узнать, когда зверя или врага бить. «Пора что железо, куй покуда кипит». Даже неправда на Руси стоит только до поры, а придет пора, ударит час – и, не загадывая, не сомневаясь и не медля, вступает русский человек в дело, в схватку, в бой – в самую пору.

В эту самую пору все средства, даже самые отчаянные, для русского дела хороши. Даже тактика выжженной земли по русскому призыву «Гори все синим огнем! Пропадай пропадом!» по сердцу нашему характеру, что не считается ни с нажитым в прошлом добром, ни с удобствами существования в настоящем. Тактика выжженной земли – последнее русское средство обороны, которым наш народ овладел издревле и успешно применял как в Отечественную войну 1812 года, так и в последнюю Великую Отечественную войну. Ничего нам не жаль на последнем рубеже обороны – ни своего добра, ни своих домов, ни своих сел и городов, погибают в огне даже храмы, сами люди готовы гореть вместе с неприятелем. «Эх, была ни была! Пропадай все, была бы жива Россия!». Потому и прослыли в мире самым непобедимым на земле народом, что готовы жертвовать всем былым имуществом своим, не дорожа, в конечном счете, и самой жизнью в смертельной схватке с захватчиками.

Давайте же задумаемся об этом сегодня, когда многим так хочется думать, что можно сдаться на милость оккупантам, как те же французы гитлеровцам, приветствовать их и служить им, и все ради того, чтобы благоденствовать сейчас, увлекаясь и наслаждаясь сегодняшними благами цивилизации. Но так ли поступали наши прапрадеды и деды в великих русских оборонительных войнах, где они сражались до конца – до победного или смертного конца, не оставляя врагу ни трофея, ни добычи, ни крова, ни пищи, устремляясь всем существом своим в будущее, забыв совершенно о прошлом и настоящем. Наши предки сами теряли и лишались всего, но терпели и надеялись – тактика выжженной земли, последняя линия обороны русского народа, нас никогда не подводила.

Итак, наше русское время – особое, время, в котором практически нет текущего настоящего, зато есть пора – тот урочный час, когда все спорится и кипит. В нашем русском бытии по прошлому мы не тоскуем и им не дорожим, хотя оно и нынешнего лучше, и о будущем не загадываем, ибо боимся прогадать, ведь мы только предполагаем, а располагает Бог. Но мы всегда ждем и рассчитываем на грядущее, ведь «Если во времени подождать – у Бога есть что подать». Наше русское будет! пересиливает все мимотекущие невзгоды, оно велит стремиться к тому, о чем предначертано – будет. Наши национальные преимущества – терпение и воля – воспитаны русским временем, а решительность вскормлена бедой, после которой неизбежна победа.

Вдумайтесь, почему мы, русские, стали творцами великой Империи, почему мы – государствообразующий народ? В том числе и потому, что обладаем такой моделью времени, которая позволяет народу строить великое государство. Мы не держим зла на другие народы, даже если пришлось с ними долго воевать, и легко принимаем их в пределы своей страны. Мы не держимся за нажитые богатства и щедро делимся ими с соседями. Это все потому, что мы легко расстаемся с прошлым. Мы терпеливы и неприхотливы в настоящем, потому легко переносим бедствия и невзгоды и берем на себя все самое тяжкое в строительстве государства, как его становой хребет. Мы любим наше будущее и видим его непременно светлым, свободным от бед и несчастий, и стремимся, чтобы всем народам было рядом с нами хорошо. Народ такого психологического склада и с такой моделью времени способен строить Империю. И мы ее построили. И еще раз построим. Так будет!

Но почему сегодня в русском народе такое разочарование и апатия, почему мы не хотим жить, не боремся за свое будущее? Да потому что перестали видеть это будущее, перестали его представлять, перестали о нем мечтать, перестали о нем говорить. Призывая сегодня брать от жизни все, наслаждаться сегодняшним днем, навязывая нам чуждую для нас психологию «нет-нет, мы хотим сегодня, нет-нет, мы хотим сейчас», вдалбливаемое телеящиком «сейчас или никогда», «завтра будет поздно»– все это противно сознанию, психологии русского человека, «с души воротит». Ведь это все равно как ехать по дороге, сплошь забитой баннерами, растяжками, рекламами, когда не видно ни неба, ни горизонта, ни дали дороги, и ощущение, что вот тут, на очередном баннере, и обрывается путь. Беспросветность, безысходность, тоска для русского человека, которому важно, для жизни необходимо видеть, сознавать за далью даль, когда впереди ширь горизонта, когда есть куда стремиться.

Но не падайте духом. Это все до поры. Непременно придет пора, когда наш русский архетип светлого будущего зарядит нацию новой спасительной энергией. И эта взрывная, волевая энергия непременно вырвется наружу. Когда придет пора, победа будет за нами!

Каждый из нас принадлежит своему роду-племени. Именно так: сначала РОДУ, а потом ПЛЕМЕНИ. И спрашивали обычно по-русски человека, когда видели его впервые, сначала об имени, а потом – какого ты роду-племени? Род наш – яблоня, от которой мы, как яблоки, недалеко падаем, предыстория – залог нашего будущего и будущего наших детей. Не зря же существует понятие благородный, то есть произошедший из благого, доброго рода, по задаткам открытый добру, за кого предстательствуют благие предки-родичи.

Что есть наш род и каковы значения главных родовых понятий – семейных названий, с которыми каждый из нас встречается при своем рождении и не расстается целую жизнь?

Слова, обозначающие кровное родство, – это мать, что значит – огромная, большая, главная, и отец, то есть родитель, от кого ты произошел. Есть еще в русском языке слово батя, родственное латинскому pater, оно означало – защитник. Детские наши слова мама и папа – это удвоенные слоги корней, обозначающих мать – MA, и батю – ПА. Эти названия свидетельствуют о том, что в сознании ребенка, годовалого младенца, ибо с года у человека развивается членораздельная речь, существует четкое разграничение понятий его близких в семье. При этом мать для ребенка главное, что есть на земле, а отец – защитник, основа детской безопасности.

Так что безотцовщина вполне осознается младенцем. Безотцовщина – это ребенок без защиты, он с рождения чувствует себя в опасности и на краю жизни, он под влиянием родного языка, смыслы которого заложены в генетической памяти, ощущает свою уязвимость, слабость, одинокость. А вот без матери – еще страшнее для ребенка, ибо мать для нас – настоящий материк для маленьких островков, хоть и отрывающихся от нее рано или поздно, но непременно понимающих свою привязанность к питающему нашу жизнь корню. Незыблемость первых и главных слов детства, присутствие их с младенчества дает человеку опору на всю дальнейшую жизнь, отсутствие же у ребенка матери или отца делает его ущербным. Сирота всегда вызывал и вызывает в народе острую жалость. И русский обычай требовал непременно приютить, обиходить, призреть сироту, за что прощались житейские грехи и искупалась любая вина пуще, чем строительством храмов. Не церковь строй – сироту пристрой. И как же изощренно лишают отца-матери детей нынешние европейские извращенцы, требуя изъять из детских представлений эти священные для каждого понятия. Дети, взращенные извращенцами, могут ли вообще называться людьми, ведь в их картине мира отсутствуют два важнейших понятия – мать и отец.

Столь же значимы для нас и слова, обозначающие детский возраст человека. Слово дитя происходит от глагола доить, что значит кормить, дитя – это вскармливаемый материнской грудью младенец. Порой мы так и говорим – грудной младенец. Чадо – еще одно слово для обозначения детского возраста. Оно родственно английскому Child, немецкому Kind. Корень в этом слове индоевропейский и означает начало, в данном случае – начало человеческой жизни. А вот слово ребенок относится к уже подросшим детям, вышедшим из грудного возраста, оно имеет значение – маленький работник и соотносится с корнем роб-, его мы знаем в словах раб и работа. Дети у русичей были сызмала работниками в семье.

Теперь взглянем на слова сын и дочь. Сын происходит от корня суо-, что значит рождать, сын – буквально рожденный матерью, обратите внимание на привязанность матери именно к сыну. Мы знаем это в повседневности: мать больше привязана к сыновьям, она их и защищает, и гордится ими, и привечает больше дочерей. Такой материнский инстинкт основан на древней традиции преемственности рода от отца к сыну. Мать, родившая сына, исполняет свой долг по отношению к роду, в который она вошла для того, чтобы продолжать его во времени и вечности. Она инстинктивно стремится сохранить сына еще и потому, что сын, согласно строгим русским обычаям, обязан кормить своих родителей до их смерти, он наследник всего, что заработали и нажили мать с отцом.

Иное отношение в русской родовой традиции к дочери. Дочь в исконном смысле этого древнего слова, происходящего от глагола доить, имеет предназначение вскармливать, питать дитя, то есть дочь – это будущая мать. В языке отражалось семейное правило: дочь непременно уйдет из рода и будем принадлежать чужакам. Причем именно такая судьба дочери в ожидании неизбежной разлуки с родными и по сей день представляется в русской семье счастливой, отношение к старым девам, вековухам, было и остается скрыто неприязненным, как к дочерям, не выполнившим исконного дочернего предназначения, заданного родным языком.

Имена сын и дочь закладывают в нас представление, что сын в семье важнее дочери, что сын есть тот, ради кого существует семья, кем крепится род, а дочь – это будущая кормилица и мать, но она будет принадлежать чужому роду. Из смыслов древних семейных слов проистекает парадоксальная мудрость старинной русской поговорки «отца кормлю – долг отдаю, сына кормлю – в долг даю, дочь кормлю – в окно бросаю». Но что удивительно, при всей утилитарности и практицизме русских представлений о родстве, насколько матери любят и лелеют сыновей, признавая в них исполнение своего долга и предназначение продолжения рода, настолько отцы привязаны к дочерям, хотя девочкам, по определению языка и традиции, надлежит покинуть и семью, и род и войти чужанкой в род незнаемый. Этот инстинкт тоже имеет оправдание в древнем укладе: сын – свой, никуда не денется, а с дочерью ждет разлука, и потому девушек в семье берегут, по русской традиции, не допуская даже к стряпне.

А теперь вглядимся в сегодня ставшее обыденным бросать семью, уходить к другой жене или к другому мужу, растить чужих детей, бросив родных. Подобное поведение свидетельствует о полном изничтожении в человеке понятия своего рода, в котором он – звено, передающее заветы предков грядущим поколениям. И сын у такого родителя, когда женится, не будет сохранять родовую память, и дочь, когда выйдет замуж, не будет знать, как хранить новый семейный очаг. Брошенные дети, дети из неполных семей редко когда имеют свои собственные счастливые семьи. Разрушение семьи ведет прямым путем к вырождению русского рода, ибо сын из семьи матери-одиночки не имеет примера отца для сбережения своего родового древа, дочь из такой семьи не имеет примера матери для врастания в чужой род.

Есть ныне и более страшные признаки гибели родовой памяти. Сегодня мы наблюдаем утрату не только отцовских, но и материнских инстинктов. Образ жены-матери усиленно замещается в обществе образом жены-любовницы, понятно, что для женщины с подобной психологией дети вообще ни к чему. Коренные родовые понятия уничтожаются при помощи таких чудовищных явлений, как суррогатное материнство, искусственное оплодотворение. Эти противоестественные вещи, становящиеся нормой, выжигают в русских душах человеческие представления о роде и семье, об отце и матери. Ведь теперь человека можно получить искусственно – из пробирки. Никто, правда, еще не изучал психику, интеллектуальные и физические способности «пробирочных» человечков, не прослеживал их дальнейшей судьбы. Никто не отслеживал продолжительность их жизни, чем они болеют, рожают ли детей, поскольку первым «искусственным» людям сейчас чуть за тридцать.

Поучительны и древнейшие смыслы слов брат и сестра.

Брат исконно обозначал члена родового сообщества, то есть брат – не только кровный родственник, «сын моего отца», но именно член своего рода. Сестра – это буквально своя женщина, женщина моего рода. Так что слова брат и сестра – родовые, а не семейные. Это значит, что мы и поныне испытываем братские и сестринские чувства к людям своего рода-племени, отличая их от чужаков.

Впрочем, обращение к незнакомым русским людям в зависимости от возраста – мать, отец, браток, сестричка, дочка, сынок, дед, бабушка, тетенька, дяденька – свидетельствует о сохранении русскими взгляда на свой народ как на родичей, несмотря на усилия современной пропаганды разрушать русские роды и семьи.

Мы не только к своему деду привычно обращаемся – дед, дедушка, дедуля, деда… Нет, мы так зовем любого русского старика, если хотим проявить к нему сдержанную теплоту и уважение. И интуитивно не ошибемся в таком обращении, потому что дед – это не только «отец моего отца», «отец моей матери», это понятие шире, дед – значит старший отец, старший представитель нашего рода-племени. Дед в исконном представлении славян – прародитель наш, основатель рода, его творец. Слова дэв в санскрите, Теос в греческом, Deus в латинском, Див в древнерусском и русский Дед – одного индоевропейского корня, обозначавшего Творца, Создателя. В английском этот корень тоже сохранился как родственный термин: Dady – так англичане в детстве называют отца. Так что русский Дед – однокоренной словам санскрита, латинского и греческого языков, именующим так Бога.

Дед по-русски – тоже творец, создатель, родоначальник, в отличие от западноевропейских языков, которые видели в деде лишь «большого отца» – grandfather, grossfater.

Русское уважение к деду – это признание потомками его родоначалия, уподобленного Создателю, это почитание значимости и силы деда, таковы смыслы, хранящиеся в корне вага, наполняющем собой слова важный, уважать, отвага. Слову дед родственно и понятие дядя – это наш старший родственник, вот отчего в ходу у детей обращение дяденька к любому человеку из своей родовы.

Но обратим внимание, как из исконных смыслов этих слов проистекает русское требование уважения к старшим, которое диктуется не одной только традицией почитания старости. Уважение старшие члены рода – деды и дяди – по русскому обычаю должны заслужить, чтобы не избывать свои годы жизни по насмешливой поговорке «Мудрость приходит со старостью, но чаще старость приходит одна». И потому, когда нам указывают на беспрекословное почитание стариков в обычаях горцев как на достойный образец подражания, мы должны осознавать, что у нас существует своя традиция почитания старости – это уважение к достойно прожитой жизни человеком, не посрамившим своего рода-племени, приумножившем славу и достоинства своего рода-племени. И Дед – это тот, кто стал воистину прародителем доброго рода, ведь он соименит Творцу.

В названии баба-бабушка, которое также является родовым и семейным, высвечивается иной смысл. Если в западноевропейских языках обходятся простым наименованием – grandmother, grossmuter, то есть «большая мама», то по-русски – мать одного из родителей – бабушка, баушка, баба – это женщина, которая учит ребенка говорить, ибо происходит это слово от глагола речи – баять. Так проявляются в семейных словах родовые задачи женщины – она, жена и мать, то есть рождающая детей, воспитывающая их, и она бабушка, то есть обучающая говорить.

В описанных здесь древнейших русских языковых понятиях, в их иерархии очевидна исходная главенствующая роль мужчины в родовом и семейном строе жизни славян и русичей. У мужчины биологическая роль – он отец, родитель, но еще более важна его социальная роль – он – батя, т. е. защитник и покровитель, он – дед, что значит глава рода и его прародитель. Так что говорить о каком-то древнейшем матриархате в отношении к индоевропейцам в целом и русским в частности мы, опираясь на данные языка, не можем. Патриархальные отношения прослеживаются во всех русских родовых словах.

Сомнительно также и утверждение многих лингвистов, что родовые и семейные слова всего лишь отражение детского лепета. Дескать, как дитю в голову пришло, так и стали называться мать и отец. Но почему же тогда все дети одного рода-племени лепечут одинаково? Почему они не ошибаются, четко называя маму мамой, а бабушку бабой? На самом деле, МА, ПА, БА, ДЕ – это древние корни, носители определенных смыслов, заложенные в нашей генетической памяти, и лишь удвоение их есть отражение примитивной речи младенца, но все, кто наблюдал, как дети начинают говорить, знают, что ребенок уже с года никогда при обращении не перепутает в речи маму и бабу, папу и деда. Он осознанно пользуется семейными словами.

Существуют в русском языке и семейные слова иного рода, они обозначают не кровное родство, а свойство – родство по мужу или жене. Здесь очень важно понимать, что не случайно подобные связи названы по-русски свойством. Родня мужу и жене становятся между собой своими, то есть родными и близкими. Названия свекр и свекровь толкуются как своя кровь, этим обозначено принятие жены в семью мужа через кровь – рождение детей. Тесть, теща – буквально значат «те же есть», что и свекр со свекровью. Причем именно тесть и теща позднее пришли в язык, чем свекр и свекровь, так как русской традиции было свойственно принимать чужанку в семью мужа, а не наоборот.

Особый таинственный смысл имеет слово невеста. В нем прозрачно читается – неведомая, что значит – женщина, принятая из другого рода. Известная всем сноха – жена сына, в древности звучала как сын-оха, и так выглядит любое женское прозвище от имени или профессии мужа – Лукьяниха, Петруниха, дьячиха. Название зять – муж дочери или сестры, происходит от индоевропейского корня genos – род, и действительно, зять – это человек, принятый в род. В свою очередь, шурин – брат жены, ведет свое начало от корня свой, и является полной копией современного названия свояк. Не забытое еще в народе слово золовка – сестра мужа, ведет происхождение от корня голова и обозначает старшую, главную над невесткой в семье мужа.

Очень жаль, что слова, обозначающие свойство, исчезают ныне из русского языка. Эти понятия перестали иметь для русских значение, а значит, утратились или ослабли те родовые обязанности, которые исполняли в роду золовки и шурины. И потому вызывают уже долгую озадаченность загадки типа «Шуринов племянник как зятю родня?». Но сохраняются еще покуда зятья и свекры, тести и тещи, сами понятия о родственниках-свойственниках, что показывают нам природную близость людей, связанных семейными узами, их непременное тяготение друг ко другу и сохранение за ними долга несения родственных обязанностей.

Наша русская двух-трехпоколенная семья и многопоколенный род в весьма поврежденном виде, но все же сохраняются народной традицией и являются единственно возможными формами русской жизни. Если они исчезнут или утратят свой исконный облик, то придет конец и всему народу. Вот для чего мы напоминаем о заложенном в нашей генетической памяти понимании смыслов родовых и семейных слов.

Трехпоколенная семья – это именно русская семья. В Европе и Америке бытует ныне двухпоколенная семья – родители и дети. Лишь только дети западноевропейцев оканчивают школу, им указывают на порог, они уходят из отчего дома самостоятельно строить свою жизнь. Сегодня западноевропейская и американская семьи становятся и вовсе однопоколенными, ибо западный человек часто отказывается иметь детей. У нас же, даже при отдельном проживании, бабушки и дедушки, прабабушки и прадедушки, тети и дяди образуют прочный семейный союз с детьми и внуками, который держится на взаимопомощи и поддержке друг друга. Мы еще не забыли, в отличие от западноевропейцев и американцев, что такое род и семья.

Род – происходит от древнего индоевропейского корня *ord, означающего рождение и рост. Многопоколенное древо, корнями уходящее в землю, ибо там лежат поколения предков, дедов и отцов, и с проекцией будущих побегов, еще не рожденных, но непременно должных увидеть свет. Таким представлялся русскому человеку род, состоявший из родовы, родни, родственников. Этот же корень дал нашему языку слово ряд, внесшее в русскую жизнь понятие порядка. Род – это не дикорастущий бурьян на пустыре государства, а упорядоченное родословное древо, растущее и множащееся согласно народным обычаям и многовековым законам. В строгой упорядоченности строится и семья, собирательное слово от корня семь/земь, обозначавшего в древности территорию, принадлежащую тому или иному роду. Изначально семья обозначала территорию родовой общины. Корень семь/земь, с близкими ему понятиями земля, земной, наземь, свидетельствует о том, что каждый род на Руси жил на своей земле и без нее не мыслил своего существования. А когда сегодня целенаправленно разрушают семью, то получается, что у человека вынимают из-под ног его землю. Он не чувствует под собой почвы, опоры, ибо семья – это его родовая «земля», его пристанище.

Без понятия о роде, невозможно и существование важнейшего для нас слова народ. Народ состоит из родичей, людей одной крови, одного корня, народ – это родовые ветви, взращенные из одного семени и исходящие из общего корня. Народ – это ныне живущие члены рода, те, кто народились, пребывают в верхней части родового древа, на его вершине. Они затем родят следующее поколение, состарившись, уйдут в небытие, и станут Родом для новых поколений своего народа. Сегодня очень важно, жизненно необходимо уметь проникнуть в смыслы этих слов, для того чтобы не забывать, кто мы такие, откуда вышли и куда уйдем, чтобы не отстать от своего рода-племени, превратившись в ничтожное перекати-поле, слабое скитальческое деревце без корней, без семьи, без отца-матери, без надежной опоры в жизни – родного народа и тысячелетнего русского Рода.

Особые семейные имена – муж и жена. То, что они исстари называли не только семейную пару, но и любого мужчину и любую женщину, свидетельствует об исконной необходимости семейного статуса для каждого человека. Слово муж родственно понятию ум, оно происходит от индоевропейского корня со значением думать, мыслить. Иной смысл у слова жена, образованного от индоевропейского корня, означающего рождать. Язык наш изначально устанавливает четкое разграничение мужских и женских ролей, иерархию семейных отношений. В этой иерархии женщине отводится биологическая роль – рождающей потомство, а мужчине – социальная роль – думающего, то есть заботящегося о своих семье, роде, стране. В этой иерархии мужчина и женщина имеют особые общественные обязательства и несут особые семейные обязанности. Когда в нынешнем и прошлом веках насильно вводилось равноправие полов, то это взламывало архетипы нашего сознания, ибо генетическая языковая память диктует мужчинам и женщинам выполнять различные, заложенные Богом и природой задачи. Об этом гласят и суровые народные приговоры: «Не петь курице петухом, не быть бабе мужиком», «Курица – не птица, баба – не человек».

Упомянем, что слово человек имеет родовой смысл – это ныне живущий представитель рода, где чел (древнее *кел) есть род, буквально клан, а век (древнее *войк) – жизненная сила, ее энергичное проявление. Причем слово человек изначально прилагалось только к мужчине, и это не случайно.

Задачи мужа и жены столь различны, что архетипы нашего сознания разводят мужчину и женщину на разные полюсы мира. Мужа мы мыслим, под диктовку архетипов нашего языка, стоящим по правую сторону от Творца, мужчина соотносится с понятиями дня, солнечного света и жизни. Жена в этой иерархии расположена по левую сторону от Создателя, она связана с понятиями ночи, лунного света и смерти. Эта исконная иерархия настолько прочно сидит внутри каждого из нас, что до сих пор порождает такие традиции и ритуалы, как расположение женщины слева от мужчины при выходе в свет и при рассадке за стол, как устройство застежек при пошиве одежды на правую сторону для мужчин и на левую для женщин. Приметы гласят: лоб свербит с правой стороны, правая бровь чешется – челом бить мужчине, ежели с левой стороны лба почесуха – предстоит кланяться женщине. Но по иным архаичным поверьям, правое место в иерархии мира занимают ангелы, а левое – бесы. Русские поговорки подмечают прирожденную склонность женщины слушать бесовские наущения: «Где черт не сладит, туда бабу пошлет». Хотя зачастую говорят и так: «Муж да жена – одна сатана».

Впрочем, русский язык хранит и русский семейный идеал, когда муж – голова, а жена – душа. Язык наш закладывает в нас глубинные социальные задачи, которые мы стараемся выполнить в силу воздействия древних архетипов мышления. В русском языке семейные слова не только муж и жена, но и мужик и баба. Почему именно они избраны как основные, повседневные знаки мужа и жены? В слове мужик, производном от слова муж, не только живо значение мыслительности, ума, в него еще привнесена идея ответственности за семью, слово это хранит в себе мысль о самостоятельности, мужественности и силе, недаром говорят слабаку: «Ты не мужик!», подбадривают малодушного: «Будь мужиком!», и в похвалу мужчине обычно звучит: «Настоящий мужик!». По-русски мужиком становится парень, когда женится. Поэтому без жены мужчина не мужик. Если к русскому мужчине неприложимо слово мужик, это означает, что он не состоялся как член общества, он не может отвечать за своих близких, он слаб и беспомощен, ничтожен.

А у слова баба изначальное значение болтушка, балаболка, говорунья, ведь корень ба – исконно означал баять, балаболить, болтать. Наша русская баба по сути своей – беспрестанно говорящая женщина. Давно подмечено, что женщины думают, когда говорят, в отличие от мужчин, которые сначала подумают, потом только скажут. Именно так заложено Богом и природой мыслить и говорить женщине, беспрестанно воспроизводящей речь, буквально не замолкающей – ба-ба-ба, потому что женская социальная задача есть обучение потомства родному языку, а для этого необходимо баять и балаболить без конца. «Баба что горшок: что ни влей – все кипит». «Бабу не переговоришь».

Женщине природой заложено именно много говорить, а не много думать. Думать за нее положено мужику. «Баба что мешок: что положишь, то и несет». У женщины в отличие от мужчины склад ума, который идеально выражен в формуле «Откуда я знаю, что я подумаю, пока не услышу, что я скажу». Мужская оценка всякой женщины «Баба – дура!» основывается именно на различии мужского – рассудительного и женского – речевого складов ума. Пословицы и поговорки описывают женский ум так: «Пока баба с печи летит, семь дум передумает», «У бабы волос долог, а ум короток», «Бабьи умы разоряют домы». Жене-бабе не нужно много ума, ее врожденные талант и Божье дарование – речистость. Неразговорчивая женщина – такая же ошибка природы, как болтливый мужчина.

Человеческая речь, язык жены и матери – это национальная картина мира, которую необходимо внушить, буквально заложить в уши потомству, картина мира, которую должен усвоить каждый ребенок в семье на протяжении первых шести лет жизни. Современные исследования показали, что в первые полтора года младенец запоминает до пятидесяти слов, причем уже к шести месяцам звуки, которые издает новорожденный, напоминают звуки не какого-нибудь, а именно его родного языка. К двум годам младенец знает уже около трехсот слов, в три года ребенок осваивает под тысячу слов, а к шести годам понимает примерно десять тысяч слов! А значит, в совершенстве овладевает родным языком. Скорость обучения языку в детском возрасте составляет двадцать слов в день.

С колоссальной социальной задачей научить своих детей родному языку может справиться только баба – беспрестанно говорящая женщина. Она предназначена передавать молодому поколению наследие предков – родной язык и национальную картину мира. Не случайно слово баба является еще и термином родства. Баба, бабка, бабушка – это мать одного из родителей, все свое время уделяющая внукам. Именно она сказывает сказки, баюкает – поет колыбельные и потешки, не замолкает над младенцем ни на минуту благодаря дару речевого общения, присущему всему женскому роду.

Женская русская речь весьма отличается от мужской. Женщина предпочитает описывать то, что видит, и то, что с ней произошло. Мужчины об этом иронически говорят: «Приехала баба из города, привезла вестей с три короба». Женщина – бытописатель, а следовательно, она непрестанно ищет и находит новые формы выражения, творит новые слова, чтобы точнее и ярче отразить то, что видит. Все слова с уменьшительными суффиксами в русском языке придуманы женщинами. Потому что именно женщины, бабы говорят с детьми, сюсюкая и умиляясь. Сегодня во многих таких словах мы уже не видим уменьшения и умиления – миска, чашка, тазик, ложка, вилка. Но еще в «Домострое», своде хозяйственных правил XVI века, эти слова выглядели так: миса, чаша, вила, ложица, таз. Именно женщины в своем словоупотреблении привели эти слова в уменьшительно-ласкательную форму, а потом многие из подобных слов утратили первоначальный облик. Эта уменьшительность оттого, что женщины очень много общаются с детьми, с которыми разговаривают ласково. Общаясь, они обучают детей речи. Обучение речи, а не мысли как раз и подразумевает описание всего, что попадается на глаза, и всего, что происходит и происходило в нашей жизни.

И в произношении женщина отличается от мужчины – тембром голоса, темпом речи, характером пауз, длительностью гласных. В разговоре мужчины сохраняют молчание 3,21 секунды, а женщины молчат лишь 1,35 секунды. И эта скорострельность речи получила в мужском сообществе точную оценку: «Лукавой бабы в ступе не утолчешь».

Женщины предпочитают вопросно-ответную форму общения, то есть диалог, и потому норовят на каждую реплику мужа непременно дать ответ-отпор. Мужчины выбирают монолог, где они могут четко изложить мысль, а на стремление жены непременно возразить находят утешительное объяснение «Собака умней бабы: на хозяина не гавкает».

Женщинам сподручнее размышлять вслух, и когда их собирается несколько, то звучит целый хор наперебой размышляющих баб. Отсюда формула коллективного женского мышления «Три бабы – базар, а семь – ярмарка». Мужчины думают не вслух, а про себя, потому они больше молчат, предпочитая пропускать мимо ушей и слова жены. «Баба бредит, да кто ей верит». И говорят мужчины по очереди, выслушивая друг друга.

Мужчине важен смысл сказанного, а женщина наслаждается формой речи. Девочки раньше овладевают языком, осваивая звук за звуком, и начинают они говорить правильнее и чище мальчиков – сказываются природные женские задатки. Мальчики же долго помалкивают, а заговорив, пренебрегают произношением. Зато с раннего детства любят делать умозаключения.

Женщины избегают грубых слов, не любят матерщины. Мужская же речь груба, для проявления власти и силы, для подавления собеседника в ней часто используется криминальный жаргон, так как он обладает особой энергией, позволяющей маскировать внутреннюю слабость человека. Именно от мужчин приходят в обыденную речь криминальные, энергичные слова: накололи, кинули, наехали, мочить…

Женщинам не нужно демонстрировать силу, и они чаще всего игнорируют подобное словоупотребление. Мужчина же и по отношению к женщине должен постоянно выказывать свое превосходство: «Баба с возу, кобыле легче», «Бабе волю дать, не унять», «Знай баба свое кривое веретено».

Мужчина и женщина не только по-разному говорят и мыслят, они природой и обычаем предназначены для разных дел, причем мужская работа имеет конец и отдых, а женская – никогда. Вот как об этом повествует старинное полесское предание: «Шел Господь по земле. Пришел он к женщине, а она жала жито. И говорит ей Господь: „Покажи мне дорогу. Я заблудился“. А она же не знала, что это Христос ходит по земле, и отвечает ему: „Вон там муж мой пашет. Иди туда, куда он покажет, потому что мне совсем некогда“. Тогда ей Христос и говорит: „У тебя никогда времени не будет. Ты будешь одну работу делать, а десять тебя будут ждать“. И пошел Господь к мужику. А тот оставил свою пахоту, остановил быка и повел Господа, показал ему дорогу. И сказал ему Господь: „У тебя всегда время будет“». Полесская крестьянка, рассказавшая эту притчу, добавила к ней от себя: «И что же? Бывало, я со своим мужем ставим копны. Он кладет, сметывает стожок, а я лезу на тот стожок, укладываю. И так целый день. Придем домой, устанем. У меня и свинья кричит, и варить надо, и корову доить надо, и все делать, и дети есть хотят, и муж хочет есть. А он придет, сядет – и все. А одну работу делали. Но у него есть время, а женщина все работает. Потому что ей так Господь сказал, и она сама виновата, что захотела только работу знать».

На Руси существовало четкое разделение мужского и женского труда. Обычай провел между ними черту, которой не переступают ни мужчины, ни женщины. Мужчина обязан пахать, косить, возить, подавать снопы, веять, сеять, рубить дрова и молотить. Женщина копает и полет огород, жнет хлеб и лен, обихаживает скотину. Сено гребут и сушат вместе, но эта работа считается в праздник. Замечательно, как русская традиция предписывает мужчинам и женщинам выполнять главные работы земледельца – пахоту, сев и жатву. Пахота и сев – это исключительно мужская забота. Будучи сеятелем, мужчина в русской традиции предстает главным кормильцем семьи, добывающим ей пропитание. Обычай предписывал, что сеятель должен выходить в поле чистым, в чистой рубахе и босиком. Тогда урожай ожидался хорошим. Женщинам было запрещено участвовать в севе. Зато именно женщины согласно обычаю были жницами. Жатва словно зеркальное отражение сева. Теперь уже женщина в преддверии жатвы мылась, одевала чистые одежды, убиралась в доме, застилала чистой скатертью стол, чтобы встретить дорогого гостя – новый хлеб – Дар Божий.

Разумеется, это по обычаю установленное распределение мужских и женских работ могло быть нарушено особыми обстоятельствами жизни. Во время войны женщине приходилось выполнять и многие мужские обязанности. Вынуждена была пахать, засевать, ехать в лес за дровами. При этом на ней продолжали лежать все женские домашние дела, об этом сложена горькая частушка военных лет «Я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик». Вероятно, от этой веками выработанной необходимости женщину никогда не осуждали, если она брала на себя мужскую работу.

Замечательно, что даже пространство в хозяйстве делилось на мужское и женское. Баба была хозяйкой в доме, а мужик – за его стенами, во дворе, на улице, в лесу, в поле. «Мужик с собакой во дворе горюет, а баба с котом в доме панует». «Мужик в лесу не вор, дома не хозяин».

Нынешняя беспомощность и безрукость мужика связана, вероятно, и с нарушенной в русском народе традицией разделения хозяйственных работ. У бабы, что в городе, что в деревне, по-прежнему остаются ее бабьи дела, которых невпроворот. А мужик уже и не сеятель, и не пахарь и во дворе, на улице не хозяин, ибо давно его пространство огорожено стенами квартиры или крохотных огородных соток.

Наши древние установления, продиктованные языком, рисуют нам традиционную русскую картину мира. Муж, мужчина, мужик – отвечает за страну, общину, семью. Он обязан о них думать, заботиться, их возглавлять. Жена, женщина, баба призвана рожать детей и обучать их, обучать прежде всего родной речи, национальному самосознанию.

Из этого проистекает ряд правил, обычаев и законов русской жизни, согласно которым, править в государстве и семье должен мужчина. Женщина во власти – недоразумение и беда. Жены должны быть у мужей в подчинении и под опекой, ибо, по народному убеждению, они не имеют своего разума. Мальчикам, после того, как они научились говорить, требуется мужское воспитание, к семи годам, так было раньше, они поступали под мужскую руку. Отцы и деды обучали сыновей и внуков не столько говорить, сколько думать. Дочери в мужской расчет не шли. В русской крестьянской семье они находились исключительно под приглядом матери, сами готовили себе приданое, помогали воспитывать младших детей в семье и здесь обучались навыкам будущего материнства.

Начертанная издревле картина правильной семьи прочно сохраняется в наших головах, ведь ее рисует нам наш язык. Но юридические законы современного государства разрушают цельность их воззрений. Равенство мужчин и женщин порождает перекосы в управлении. Мужчины административно вынуждены подчиняться женщинам в государственном управлении, на предприятиях, в хозяйстве. Женщины занимаются здесь не своим делом, возвышаются над мужчинами, вынуждены их презирать (презирать буквально означает – смотреть не на них, а через них, поверх них), мужчины переходят в подчиненное бабам положение, унижают свой статус, оттого меняются психологически.

Равенство мужчин и женщин разрушает семьи, ибо жена вступает в управление и семьей, а муж устраняется от этого. При этом даже самая вздорная и своевольная жена всегда презирает мужа за безволие и слабость, ведь национальная картина мира диктует ей иные представления о семье, а самый покорный и безгласный муж ненавидит жену за свое унизительное подкаблучное состояние, ведь он тоже языком родным научен правильной семейной и общественной иерархии.

Равенство мужчин и женщин породило пагубное совместное обучение девочек и мальчиков, которое разрушает психику наших детей. Мальчики и девочки думают и говорят по-разному. В обучении девочки преуспевают в силу лучшей поставленности речи, а мальчики отстают, потому что, умея думать лучше девочек, не так быстро и складно отвечают. В результате совместного обучения девочки успевают быстрее мальчиков и психологически возвышаются над ними со школьной скамьи, а потом в силу привычки стремятся доминировать и в семье.

Наконец, необходимость женщинам зарабатывать на жизнь, быть пахарем и сеятелем, кормильцем семьи разрушает ее представления о своих женских обязанностях – рожать, обучать языку. Материнство и воспитание перестают быть свойством истинной жены. А русские мужики, лишенные настоящей творческой работы, кормящей семью, теряют свое мужское начало, позволявшее им чувствовать себя кормильцами семьи и хозяевами страны.

Русское миросозерцание сформировано укладом нашей жизни, испытанным тысячелетиями. Современные удобства и технологические достижения сделали народы в бытовом отношении вроде бы одинаковыми, но не надо забывать, что научно-техническая революция, совершившаяся в два минувших века, незначительно повлияла на наши обычаи и склад характера. Мы в своих генах и мировоззрении по-прежнему несем память о жизни своих предков на протяжении многих десятков веков. Эта память определяет и наш характер, и наши привычки, и нашу способность к созидательному труду.

Русский домашний обиход весьма отличается от укладов других народов, даже соседствующих с нами, и эти отличия влияют на разницу в национальном строе жизни.

Взять, к примеру, дом, жилище русского человека. Исконно это землянка или полуземлянка с очагом, то есть дом, вросший в землю, или, как он исстари назывался, – хата. Хаты распространены были в южной Руси. Но помимо хат русские строили избы. Чем отличалась хата от избы? Хата поставлена прямо на земле, без фундамента, и даже врыта в землю. Слово это происходит из индоевропейского корня *kouta/kata, давшего в разных языках сходные названия, а в русском языке породившего еще одно слово, связанное с домом, – кут – угол в дому. Изба – известная больше в северной и средней Руси – сооружение ярусное, она возводится на фундаменте или подклете, в избе есть горница, размещающаяся наверху, как на горе. Вот почему на курьих ножках в сказке могла быть только избушка, но никак не хатка. И хата, и изба в старину топились по-черному, выпуская дым через волоковое окошко в крыше. Такая изба называлась черной или курной.

Само слово изба, или древнерусское истьба, означало «отапливаемое помещение», то есть истопка, являющаяся однокоренным избе. О том же свидетельствует немецкое слово stube, означающее баню, позаимствованную немцами у русских. Соединение северной избы и южной хаты явилось в Средней России в виде избушек с завалинками. Вот так память о древних тысячелетней давности землянках живет в нас и по сей день, ведь завалинки – земляная насыпь, покрывавшая нижние венцы для тепла, – до сих пор бытуют в России.

Но ведь землянка – это и жилище русского человека в крайностях жизни, в войну наши солдаты, партизаны, беженцы жили именно в землянках и легко вживались в неудобства земляночного быта, потому что подобное жилье существовало в родовой памяти предков.

Вспомним еще об одной особенности русского домостроения. У русских домов изначально прямоугольная форма и все убранство избы было угловатым, имело жесткую геометрию. Печь, лавки, стол, полати, сундуки – все вписывалось в четыре угла избы, а каждый угол имел свое предназначение. Красный угол – в нем помещалась божница, бабий кут – здесь возле печи, тоже имевшей прямоугольную форму, хлопотала хозяйка, кутник – придверный угол, где хранилась хозяйственная утварь и упряжь, тут хозяин занимался работами по дому, спальный кут – здесь за занавеской спали хозяева. В то же время жилое пространство избы делилось на две половины. В левой стороне, где был бабий кут, располагалась женская территория, размещалась печь, возле нее царствовала хозяйка-большуха. Правая часть избы с красным углом представляла собой мужскую территорию, здесь место хозяина, владыки дома. Мужская часть дома была парадной, праздничной, в ней принимали гостей, справляли семейные торжества, здесь же христианская семья молилась перед иконами. А женская половина избы была прибежищем другого мира, путь в которой открывала и преграждала печь.

Русская печь – почти языческий мир, вмещающий в себя «утробную» жизнь хозяев. В печи готовили пищу, на ней спали старики и дети, в ней мылись и даже парились. На печи лечились от ломоты и простуд. Печка-матушка представляла собой древнее языческое святилище очага, символ перехода в тайный сказочный мир. Через печную трубу, согласно поверьям, в дом проникали змей и черт, в нее вылетала наружу ведьма. Печным дымоходом уходила в небытие душа умершего, улетучивались через трубу доля и недоля хозяев, даже болезни изгонялись этим путем. Русская печь, массивная, крутобокая, с трудом натапливаемая, но долго хранящая и отдающая тепло, создавала чисто русский уют (таково особенное русское понятие, не переводимое на другие языки мира), именно печь царила у русских, а не очаг в виде камелька, кострища, что на скорую руку раскладывали посреди жилого пространства в своих жилищах другие народы. И печь, врастая своим квадратным основанием в землю, тоже укореняла русича на своей земле, крепя его как якорем к родному пепелищу. Само же понятие пепелище тоже не случайно бытовало в русском обиходе, ибо домашний огонь в русской печи постоянно поддерживали и сохраняли в виде горячих углей на «загнетке», куда бережно собирали, прикрывали – загнетали головешки, не давая им остыть. Передавать домашний огонь в другие дома русские опасались, словно боялись расстаться со своим семейным оберегом. Мы, по древнему языческому поверью, считали, что вместе с огнем может уйти из дома достаток и благополучие. Сегодня это древнее воззрение сохраняется в забавном запрете делиться с соседями спичками.

Обратим внимание теперь на прямоугольные окна русского жилья, в которые глядят на Божий мир его обитатели. Что занимательно, в России окна обычно глядели на улицу и глазастые – многооконные фасады домов не были упрятаны во дворах, а с любопытством взирали на все, что происходило на белом свете. Лишь сибирский разбойно-каторжанский край заставил русских заслонить свое жилье высокими заплотами, глухими заборами, оконными ставнями. Но открытость человеческого жилья всему белому свету и здесь сохранялась во множестве окон, возле которых уютно сиживалось в непогоду и холода. Такая русская особенность домостроительства не случайна. Именно окно связывало русских с Богом и с миром предков. Без окон русские не мыслили жилья, недаром в сказках избушка на курьих ножках у Бабы Яги «без окон, без дверей», по нашему взгляду на мир, она неприемлема для жизни живого человека, является обиталищем потусторонних сил. Это подтверждает и старое поверье, что увидеть во сне дом без окон – предвестие смерти.

Без окон русские не только не мыслили себе жизни в родном доме, но вокруг окон вершились многие семейные обряды. Окно использовали для выноса покойника, в окно передавали ребенка с заклинанием, если младенцы в семье часто умирали, на окно клали блины и кутью, чтобы попотчевать души умерших предков в поминальные праздники. Известная примета, что птица, влетевшая в окно, означает близкую смерть кого-то из обитателей дома, основывается на представлении об окне как границе Божьего мира. Поэтому у русских через окно не разрешалось плевать, выливать помои, выбрасывать мусор, ибо за окном стоит Ангел Господень, и в этом смысле любой нищий, собирающий милостыню, воспринимался русскими как посланец Бога, которому нужно подать через окно кусок хлеба.

Сравним русский обиход с укладом кочевника, а таковыми являются и горские народы, в зависимости от времени года переправлявшиеся с верхних пастбищ на нижние, и степные племена, передвигавшиеся с места на место в поисках кормов для скота. Их жилища издревле совершенно иные. Юрта, чум, шатер, яранга имеют круглую форму, в них нет окон, а внутреннее убранство – ковры, кошмы, подушки – все мягкое и округлое. Схожи в мягкости убранства и каменные, а также плетеные сакли, кошары горцев. Они также не любят света, ограничиваясь одним-двумя крохотными оконцами. Эти жилища не врыты навеки в землю, не заякорены печью, вросшей в квадрат сруба как у русских, они – временное пристанище для своих обитателей, готовых в любой момент сняться с места и отправиться куда глаза глядят. Эти в корне отличающиеся друг от друга жилища русских земледельцев и их соседей – кочевников – связаны с образом жизни столь непохожих друг на друга народов.

Русские искони живут большой трехпоколенной семьей, отделение сыновей определяется материальными возможностями семьи построить еще один капитальный дом. А кочевники не привыкли жить большими семьями. Сын кочевника женится и сразу же ставит рядом с отцовской свою юрту. И точно так же различаются русская дружная общинность и индивидуализм кочевников.

Угловатость и жесткость домашней обстановки определяют русский природный аскетизм жизни, на лавке и на полатях не залежишься – бока заболят. Поэтому работа по дому, ремесло, рукоделие непременно сопутствуют нашему быту. Кочевника – степняка и горца, напротив, окружает мягкость домашней обстановки, что во многом объясняет их изнеженность, леность, склонность ко сну и медитации. Разные национальные типы домашнего поведения существуют по сей день и отличают народы друг от друга. Русская выносливость, неутомимая работоспособность, терпеливость получали первую закалку в домашнем быту. Да, сегодня мы окружили себя мягкими восточными диванами, лентяйскими азиатскими креслами и тонем в них после работы, забывая о русской традиции непрестанного труда. Мы вперили наши очи не в рукоделие или ремесло, а в мерцающий экран телевизора, держа голову и руки в непривычной для русского народа праздности. И потому мы перестаем быть самими собой, в отличие от кочевников, у которых праздность домашнего быта – тысячелетняя традиция.

Архитектура дома тоже сказывается на характерах русского и кочевника. Окна избы, выходящие на улицу, – буквально глаза дома, ибо окно происходит от слова око, – это наша русская открытость миру и людям. Свои знания о мире мы получаем прежде всего зрительно, потому глаголы видеть и ведать происходят из одного корня. Кочевые же народы познают мир прежде всего слухом, они замкнуты на себе, о чем свидетельствуют их наглухо закрытые от внешнего окружения жилища, а скрытность, замкнутость характера – особенность их поведения.

Сегодня наша русская открытость миру работает против нас, ибо в круговерти наезжих народов русские чувствуют себя словно распахнутыми настежь. Продуваемые залетными ветрами и вихрями, русские чувствуют себя незащищенными перед лицом умеющего скрывать свои недобрые замыслы соперника.

Конечно же, кочевник с его неизменной в веках способностью к скитаниям и переходам будет отличаться от русского, привязанного пуповиной к родной земле и к вросшему в эту землю дому. Наши приметы и суеверия прочно крепят русича к родной земле. Даже уходим мы из дома по особым правилам, с тем, чтобы в него непременно вернуться. В день отъезда кого из родных в избе не моют полов, не метут во дворе, чтобы не замести родной след, по которому человек должен возвратиться домой. Наш русский характер не позволяет нам безоглядно покинуть родную землю, ища место, где сытнее и жить удобней, зато пришлые скитальцы и бродяги уже видят нашу территорию местом своего кочевья.

Домашний уклад, строение жилища, образ и устройство очага-печи, даже окна в доме влияют на национальный характер, формируя общие черты, свойственные представителям одного народа. И этот уклад надо сохранять, ведь он бережет нас как нацию. Старинные прялки, вышитые полотенца-обереги, самовары и колокольцы, деревянные избы и бани, тканые половики и оконная резьба должны напоминать нам, кто мы есть, они значимы для нашей души, они сохраняют в ней русское тепло в обезличенности городов и универсальности современной бытовой техники. Сохранение бытового уклада и национальной архитектуры позволяет удержать, не истощить русское национальное самосознание.

Вот почему вопреки всяким европейским и азиатским понятиям об удобствах и правилах современного отдыха мы так любим посидеть на завалинке деревенского дома и норовим хоть раз в году очутиться не в каменном мешке городской квартиры или фешенебельной гостиницы, а в деревенском бревенчатом срубе, подышать сосновым духом избы, погреться у печи, закидывая в ее раскаленное нутро звенящие от морозца поленья. Мы сокровенным наитием тянемся из городов в деревни, мечтая получить хоть клочок, но своей земли, где можно вкопать в землю хоть малую, но милую нам свою избушку или хатку. Голос предков в русской душе неизменно напоминает нам о такой необходимости, о необходимости вить родовое гнездо, которое невозможно устроить ни в квартире, ни в коттедже, ни во дворце, а только в избе.

Взгляните еще на один парадокс нашего времени. Крестьянская закваска заставляет инженеров и ученых, строителей и артистов, предпринимателей и писателей «ковыряться» в земле и обихаживать ее, не считаясь ни с потерей времени, ни со здоровьем. Наши массовые паломничества с весны на так называемые дачи, и упорная копка огородов, и счастливые сборы нехитрого урожая – все это память о русских предках землепашцах, память, всполохами просыпающаяся в каждой русской душе.

В нас еще прочно живут приметы и поверья о запрете подметать пол в день отъезда родича, о птице, влетевшей в окно и предвещающей смерть, о запрещении разговаривать с ближними через порог, о непременном отказе поделиться спичками с соседями. Кажущиеся сегодня суевериями, эти установки сохраняют связь современников с тысячелетними русскими обычаями и формируют в нас, русских, общий взгляд на мир. Современный уклад пытается изъять древности из русской картины мира, убеждая каждое новое поколение молодежи, что это всего лишь стариковские бредни, но проходит время, и взрослеющие поколения вновь возвращаются к древним поверьям, обычаям, приметам, грезят веками принятым обиходом жизни. Мы, рано или поздно, но возвращаемся к своей родовой памяти, словно по не заметенному родичами следу спешим домой, на нашу русскую Родину.

Есть на Руси старинная поговорка «хлеб-соль помнится». Она о том, что за всякое добро полагается отплатить добром. «Хлеб да соль», – исстари говорилось при входе в русский дом. Символ «хлеб-соль» хранит память об исконных представлениях русского народа о достатке и благополучии.

Хлеб для русских не просто выпечка из пшеничной или ржаной муки, как сегодня принято считать, полагая хлеб одним из рядовых и «не самых полезных» продуктов питания. Нет, хлеб – это древний русский священный вид пищи, знак достатка и изобилия. Другие именования нашей пищи – хлебово, похлебка, да и глагол хлебать, – свидетельствуют о том, что именно хлебом был жив человек на Руси и хлебная пища составляла главное его кушанье. Русское присловье молвит: «Покуда есть хлеб да вода, все не беда», «Калач приестся, а хлеб – никогда». Почиталось законом жизни русского народа, коли если есть хлеб – будет жив человек, нету хлеба – не будет и жизни.

Обратите внимание на нашу народную традицию все есть с хлебом. Мамы и бабушки нас с детства приучают: «Бери хлеб!», «Ешь с хлебом!». Видимо, с древних пор мы ели главную русскую пищу – хлеб, а всем остальным, что Бог посылал труженику-земледельцу, хлеб закусывали.

Русские видели в хлебе дар Божий, но давался он лишь усердным трудом на земле. Земле-кормилице приходилось кланяться до седьмого пота. Хлеб, в котором соединяются помыслы и усилия человека в течение всего года, был не просто пищей каждого дня, он, уродившись или не удавшись, виделся земледельцу долей, выпавшей ему от Бога за труды и прегрешения. А доля, она же – участь, счастье или злосчастье, – дана по заслугам от Бога и земли-матушки, и потому ее не отменить, и потому заработанный своим трудом кусок хлеба требовал от человека почти религиозного почитания. Господь же, по русскому разумению, никогда не оставит земледельца голодным: «Матушка-рожь кормит всех дураков сплошь». «Дал Бог роток – даст и кусок». «На Руси никто с голоду не умирал».

Вот как описывают этнографы русский ритуал выпечки первого хлеба: «Хлеб сажали в печь в молчании, выпекать старались без посторонних глаз – от порчи. Считалось, что каждый должен съесть хоть немного от первого хлеба, чтобы весь год сытно жить. Когда хлеб поспевал, вся семья садилась за стол. Каравай разрезала бабушка. Начинала резать с нижней корки. Горбушки ели взрослые парни, девушки их не брали, а то муж будет с горбом. Дети дожидались, когда бабушка отрежет второй ломоть. Он назывался растительным и доставался ребятишкам. Они ели его, чтобы скорее вырасти. Третий ломоть назывался потягунчик, четвертый – ленивый. Они доставались тем членам семьи, что не в полную силу участвовали в семейном пахотном тягле. Когда каравай съедался, подбирали даже крошки, их не разрешалось оставлять или ронять».

Хлеб, как Божий Дар, в старину почитался оберегом, его клали в колыбель младенцу, брали с собой в дальний путь, чтобы охранял от напастей, обходили с хлебом загоревшийся дом, желая остановить распространение пожара. Защитительная сила хлеба делала его непременным даром в народных обрядах. Хлеб брали с собой свататься, хлебом встречали молодых из церкви, хлеб везли с приданым невесты, оставляли как жертву на могилах и на сжатом поле.

Хлебная основа – пшеничная, ржаная, овсяная, просяная – у всех главных русских народных блюд. Каша – матушка наша, ритуально подносилась при окончании жатвы, на крестинах и свадьбах, поминальную кашу до сих пор знают в каждом русском доме, она называется кутья. Но она же, бессмертная русская каша, была ежедневным любимым кушаньем русских. «Щи да каша – кормилицы наши». Квас тоже имел хлебную основу и такое же значение оберега, как и сам хлеб. Квас был обрядовым питьем на родинах, свадьбах и поминках. И он же в ежедневном употреблении за скромным русским столом, где так часто перебиваются с хлеба на квас да неунывающе утешают себя: «Хлеб да квас – так и все у нас». Ритуальный древний смысл имел и другой хлебный напиток – кисель. Традиционный русский кисель – это запаренная кипятком мука, подслащенная и оставленная сбраживаться в тепле. Самыми вкусными признавались овсяные кисели, их значение в русских обрядах поминальное и жертвенное. Но они же были обиходной русской едой. «Киселем брюха не испортишь».

Русская пища была не тяжелой для желудка, по преимуществу растительная, жидкая, кислая, квашеная. Хлебово, щи, уха, каша, тюря, хлеб (кислый, на закваске), квас, кисель, а дальше пошли огурцы, капуста, редька и прочее. Наша русская неприхотливость выражена в поговорке «Ельник, березник – чем не дрова? Хрен да капуста – чем не еда?». А еще в русской жизни издревле существуют длительные посты, когда молочная и мясная пища вообще запрещена. В лишениях поста русские утешают себя присловьем «С поста не мрут, а с обжорства мрут». И посты, и исконный аскетизм русского пропитания сформировали наш характер – привычку терпеть, ради Бога и иных высших целей переносить лишения, даже такие тягостные, как голод: «С голоду брюхо не лопнет, только сморщится». Многовековое умение переносить голод, посты, легкость русской пищи и привычка обходиться в еде одним только хлебом – разве это не причина того, что русские вытерпели в 1941–1942 годах блокаду Ленинграда, выстояли при карточной системе в послевоенные голодные годы, стойко выживали в недороды и засухи. И при этом трудились на износ.

На первый взгляд, русская пища действительно не тяжелая, однако ж на диво другим народам ею насыщается земледелец при тяжелейших, не в пример кочевникам, физических нагрузках. Очевидно, именно такая еда подходит русскому человеку, мы едим хлеб тысячелетиями и выживаем как раз благодаря ему. А потому по сей день «Не будет хлеба, не будет и обеда». До сих пор наша праздничная еда не столько мясные и рыбные кушанья, а родные пироги – с капустой, с картошкой, с яйцами и луком, с мясом, с рыбой, с требухой. Без пирогов русский дом не русский, да и не дом вовсе. Так же, как и без блинов. «Без блина не Маслена, без пирога не именинник».

Взглянем на блины во все глаза, как на солнце, образом которого они являются в русской традиции. Подобного кушанья нет ни у одного народа. Только славяне пекли блины, или, как говорят малорусы, и это исконное звучание слова, – млины, произошедшее от слова молоть. Круглые, золотистые, масляные, они утешали наши животы в языческие времена на праздниках встречи весны, называемые Масленицей, ими провожали русичи усопших в последний путь, клали их в гроб на долгую дорогу. А в христианскую эпоху блинами мы поминаем предков в поминальный день Радоницы и с блинами просим у них прощения в Прощеное воскресенье. Образ солнца, отпечатанный в блинном круге, согревает русича изнутри и обращает его к памяти о былых поколениях.

Итак, главное в русской национальной трапезе – хлеб, и он же выражает нашу русскую суть в понятии – хлеб-соль, ритуальном выносе угощения хозяевами дома на свадьбе, на новоселье, при приеме гостей, при встрече невесты и новорожденного младенца.

И если хлеб – ритуальный символ достатка и благополучия, то соль – знаменье оберега, сохранения дома от нашествия злых сил, будь то колдуны на свадьбе, завистники на новоселье, чужие, неведомые люди, которых русский обычай гостеприимства обязывает впускать в дом, или люди еще не вполне родные для семьи – будущая невестка или будущий зять.

Потому и считалось, что на соль да на хлеб супостата нет. Заметим и такую нашу древнюю привычку: накрывая стол к обеду или ужину, мы в первую очередь ставим на столешницу солонку, подсознательно помня старинное поверье: не будет соли на столе, не будет обилия в доме. Отсюда старинная примета: соль рассыпать – к беде. Мы также подспудно верим, что нечистая сила не любит соли. Древний обычай посыпать колдуну могилу солью, чтобы дух его не возвращался в село, давно позабыт, но еще живо поверье, что если сказать вслед человеку, заподозренному в сглазе или порче, заветные слова «Соль в глаза!», то колдовские чары рассыплются в прах. Весьма употребительно в русском языке выражение: насолить кому-нибудь, то есть досадить супостату, укротить тем самым нечистую силу. А еще существует древний обычай в начале или в конце обеда, чтобы избежать напасти, съедают кусочек хлеба с солью.

Так что русская хлеб-соль – это не один лишь символ нашего гостеприимства, которым так злоупотребляют ныне чужие народы и полагают, что, войдя в русский дом, они благодаря нашему хлебосольству примутся в нем хозяйничать, ибо знают, что русская хлеб-соль не бранится. Русская хлеб-соль – не столько символ гостеприимства, сколько оберег от чужих и недругов, русская хлеб-соль платежом красна, и потому, не дождавшись ответной благодарности за свой хлеб, русич непременно вспомнит о соли, как символе защиты дома, а значит, обязательно, в согласии с русской картиной мира, так насолит супостату, что тот невзвидит белого света.

У соседних, исконно кочевых народов другие обычаи трапезы, гостеприимства, да и застолье у них иное. Связано это с древнейшим различием наших культур. У русских издревле культура производящая – земледельческая, способность к каждодневному тяжелому труду отличает представителей такой культуры. А у горцев и степняков-кочевников – культура присваивающая – скотоводческая, она сродни древнейшему собирательству и не требует сверхусилий в течение года. Поэтому у горцев и степняков традиционная еда – их скот, за которым кочевник следует по выпасам и который сам по себе и растет, и множится, и дает пищу, одежду, кров.

Присваивающая культура кочевья сформировала иной рацион кочевника по сравнению с земледельцем, его еда мясная и молочная, твердая, острая, пресная. Летом у кочевых народов преобладает молочная пища, зимой – мясная. Они не знают постов – долгого воздержания от мяса и молока, не обходятся, как мы, легкими похлебками и тюрями, а едят запеченное мясо, жуют пресные лепешки, пьют жирные хаши, угощаются густым харчо. Пища эта тяжелая для желудка и очень насыщенная жиром, хотя у кочевника-скотовода нет такого изнурительного труда, как у русского земледельца. Но, очевидно, именно она больше подходит для кочевника, подкрепляя его физические силы.

Различия в исконных культурах сказываются в расхождении психологии нашей русской и наших соседей. Народ производящей культуры от рождения творец и труженик, ему в целом чужды такие занятия, как разбой и воровство, а народы присваивающей культуры не видят в подобных делах ничего зазорного. Вот почему горцам свойственны набеги как форма жизни и добычи пропитания, русские же людей с подобными замашками выталкивали из своей среды, отчего образовалось особое казачье сословие.

Знаменательна разница в употреблении питья у русского и соседствующих с ним кочевых народов. Почему-то прижилось ложное представление, что произнесение здравиц во время праздников при питье пьянящих напитков – это горская традиция, которую мы-де заимствовали у соседей, русские же, мол, по своему обычаю просто молча глушат крепкую водку, причем в огромных количествах. На самом деле, русские исконно употребляли не водку (она явилась значительно позднее, лишь в XV веке), а хмельные меды, перебродившие мед и пиво, тоже имевшее хлебную – ячменную основу. Мед и пиво не были слишком крепкими, зато придавали славянским застольям веселье. Впервые об этом упомянуто византийцем Приском, сообщившим в хронике, что в 448 году славяне угощали посланцев византийского императора к вождю гуннов Атилле не вином, а медом.

Русская традиция хмельного пития восходит к языческому времени. Вот как об этом повествовал древнедатский летописец Саксон Грамматик в XII веке: «В правой руке идол держал рог, который ежегодно наполнялся вином из рук жреца для гадания о плодородии следующего года… После гадания жрец выливал напиток к ногам идола и заполнял рог новым питьем. Потом просил торжественными словами счастья, богатства и побед стране, людям и себе. Окончив эту мольбу, он осушал рог одним разом и, наполнив его вновь, вкладывал сосуд в руку идолу». Найденные ныне археологами славянские языческие идолы Х века подтверждают это свидетельство, они изображены с рогом в руках. То есть уже в Х-XII веках мы видим вполне оформленную славянскую традицию произнесения здравиц, которые исконно были молитвами при жертвенном возлиянии языческим богам.

Особенность русской традиции пития так отражена в описании Саксона Грамматика: «Кубок или рог осушался одним махом до дна». Уже в XVII веке иностранцы неоднократно отмечали русскую странность пить водку не прерываясь: «Гости выпивали чаши за здоровье хозяина и хозяйки, осушая их до капли, ибо у них обыкновение, что кто не осушает чашу, тот считается отъявленным врагом, потому что не выпил за полное здоровье хозяина и хозяйки». Вот откуда ведут свое происхождение наши застольные здравицы и даже современное русское хмельное: «Ты меня уважаешь?!». Вот откуда обычай пить до дна. Это отголосок языческой традиции желать здравия и благополучия народу при жертвоприношении силам природы плодов своего труда. Потому-то наше русское хмельное питие издревле имело обязательный характер при встрече гостя, во время церемониальной трапезы, при совершении праздничных и погребальных обрядов. И оно никогда не уйдет из нашей культуры, как бы с ним ни боролись сторонники трезвости, ибо не виновно вино, виновато пьянство, согласно старинной мудрости полезно вино животу человечу, еже пити в меру его.

Традиционное питание в обиходе каждого народа – главная часть национального быта, согревающая душу родным очагом. А еще это одна из основ национального самосознания, позволяющая чувствовать свою связь с предками. Недаром именно национальная пища является жертвоприношением, которым человек воздает благодарность Богу за его благоволение к семье и роду. И мы, русские хлебопашцы, всегда приносили сначала языческим богам, а потом Богу Истинному Христианскому в пресуществленных дарах, самое дорогое, что у нас есть, – хлеб, а наши соседи мусульмане, исконные кочевники, резали на исламских религиозных праздниках свое лучшее достояние – скот.

Производящая и присваивающая культуры столкнулись сегодня в споре за первенство в России. И пока при потворстве властей побеждают и верховенствуют те, кто искони привык присваивать себе все, что встречалось на пути его кочевого народа. Присваивающая культура более древняя, более жестокая, она не терпит препятствий и стремится их преодолевать нахрапом, налетом, завоеванием. Но, не имея в основе творческого начала и терпения производителя, такие народы могут процветать лишь рядом с объектом набегов – а таковым был русский народ, являвшийся на протяжении веков вольным и подневольным кормильцем своих соседей. Вот о чем следует задуматься всем, кто мечтает заместить русское население пришлыми кочевыми этносами на просторах России. В лучшие времена русский творчески талантливый и трудолюбивый народ всегда был готов делиться заработанным и произведенным с младшими братьями, населявшими Империю, понимая свое превосходство в целях и смысле жизни. Ограбленные сегодня этими самыми неблагодарными «братьями», лишенные творчества и созидания, русские перестают трудиться на благо всех народов страны, и это вскоре больно ударит не только по нашему народу, но и по его присвоителям и расхитителям, и по власти, дозволяющей захватчикам безнаказанно грабить тружеников. Вечен закон нашей жизни русская хлеб-соль платежом красна. И горе тому, кто его забывает.

Казалось бы, какое отношение имеет русский физический тип к тому делу, которое предпочитает русский народ: земледелие, ремесла, строительство. Между тем, именно русский физический тип определяет наши устремления и предпочтения в труде, ибо, как установлено наукой, фундаментальные элементы культуры в своих истоках связаны с особенностями человеческой биологии.

Взглянем на среднестатистического русского человека – обычного, небогатырского телосложения, ничем не выдающегося вида. Тело у типичных русских крепко сбитое, ширококостное, угловатое, коренастое, кряжистое. В твердой своей походке русский мужик словно врастает ногами в землю. Роста русичи разного. Поколения, испытавшие в детстве голод, пережившие военное детство или ужасы нынешнего геноцида, мельче и короче тех, кто имел счастье родиться и вырасти в более благоприятные времена. Но телесная крепость и кряжистость, широта кости, плотность и дородство тела проявляются у русского мужчины с детства и оцениваются одобрительным приговором родовы: «Мужичок!». Не является недостатком и приземистость, ибо здесь отмечена близость, связанность человека с землей-матушкой. Дородство ценится и в русских девушках, и в женщинах, а потому нарочитая современная худоба и модная девичья истощенность интуитивно тревожат близких и заставляют их усиленно откармливать молодку, приводя ее в соответствие с русским идеалом красной девицы – стройной и статной «лебедушки», будущей матери многочисленного семейства. Телесная крепость и кряжистость, прочность кости и плотность тела искони были русским идеалом, потому что именно они обеспечивали выживание русского народа в тяжелейших климатических условиях нашей страны, где если голод или недород охватил страну, то «пока толстый сохнет, худой сдохнет». Такой телесный «состав» русского народа обусловил его необыкновенную выносливость, огромную физическую силу и терпеливость в труде. Русские в буквальном смысле являются костяком, становым хребтом России, на своем горбу вытаскивая страну из злоключений истории. Впрягаться ли в соху и борону вместо лошади, стоять ли за станком по две-три смены кряду, выживать и воевать в тридцатиградусные морозы и в сорокаградусную жару – все это русские свойства крайнего терпения и стойкости, дарованные нам во многом благодаря нашему физическому типу. И пусть случается, что «крепко скроен, да не ладно сшит», русский крой силушки молодецкой сохраняет нас и нашу Державу в целости до сих пор. А сформировал нас такими тысячелетний земледельческий образ жизни, где «что посеешь, то и пожнешь». Психология вечного народа-труженика родила множество трудовых поговорок: «Бобы не грибы, не посеяв, не взойдут», «Масло само не родится», «Добывай всяк своим горбом», «В поле серпом да вилами, так и дома ножом да вилкою», «Дал Бог руки, а веревки сам вей».

Национальную особость имеют и русские лица. Слово лицо недаром производится от глагола лить, ведь каждый человек неизбежно – вылитый отец или мать, он не только сам отвечает за свое лицо, но и родители его несут за него ответ. «Свинья не родит бобра, сова не высидит орла».

Национальный идеал русской телесной красоты – кровь с молоком, это значит кровная, наследственная крепость шлифуется с юности сытным и здоровым питанием. Хранящие национальный идеал русские песни так описывают мужскую красоту: плечи могучие, широкие, богатырские, головушка буйная, удалая, молодецкая, телом не велик, да широк, словом, красен человек статью. Само слово стать – крепость и стройность одновременно. Чтобы добиться стати, в русских семьях новорожденного до года пеленали в тугие пеленки, выпрямляли ручки и ножки, ровняли спинку, обматывая их двухметровым широким поясом поверх одеял.

Стать присуща и добрым молодцам, и красным девицам. Для русской женской красоты в песнях веками создавался словесный идеал: руса коса до шелкова пояса, телом кругла, бела, как мытая репка, грудь лебедина, походка павлина, сама собой миленька, личиком беленька.

Можно долго рассуждать о многочисленности русских типов и разнообразии русских лиц, но если спросить любого из нас, что есть русская красота, то каждый опишет русые волосы, белую кожу, синие глаза, точеное лицо, высокий лоб. Никого из русских такому идеалу не учили, нигде русскую красоту не преподают, а только знаем мы о ней, внутренним чутьем угадываем, родовой памятью помним о прекрасных русских ликах.

Сам язык нас учит тому, что лицо должно быть близко к святому лику, не случайно и слова эти одного корня. Верх телесного совершенства, когда лицо подобно лику, выражающему духовную красоту человека. Отклонение от идеала русской красоты на Руси едко высмеивалось, за такими ухмылками природы виделась русским духовная скудость рода и нравственная ущербность семьи несчастного урода. Вот и говорили тогда безжалостно: «Ни кожи, ни рожи, ни виденья», «Нос крючком, борода клочком», «Гороховое чучело, воронье пугало, сморчок сморчком».

И худоба не для русского человека. Не зря слово худой от понятия худо. Телесной худобы русские искони боялись, как признака болезни и слабости, то есть вырождения. Худобой корили: худ, как треска, как жердь, кости да кожа, глиста глистой. А еще национальной заповедью слышал русский человек с детства: «Избави нас, Боже, от лыса, коса, рыжа и кривоноса». Неслучайно возник оберег, призывающий остерегаться и сторониться своих одноплеменников с врожденными уродствами. Кривонос – человек с асимметрией в лице, как ныне установлено психиатрами, имеет в себе зародыши душевных болезней. Косоглазие – явная черта вырождения. Врожденную скудость волос на голове народная мудрость полагает признаком злобности характера, и генетики лысую от рождения голову считают чертой дегенерации. А вот почему сторонились рыжих? Это разъясняет другая русская поговорка, заставляющая распознавать в облике своего с виду человека признаки чуженина и быть осторожным с такими людьми: «С черным в лес не ходи, рыжему пальца в рот не клади, с курчавым не вяжись». Чернота и курчавость волос считались признаками цыганской крови, а предостережение от рыжих заставляло быть бдительными с евреями: «Рыжий-красный – человек опасный». И еще есть заговор-оберег все о том же чуженине: «Черный глаз, минуй нас!».

Удручает, что народный идеал красоты, как и народные предостережения-обереги от врожденного уродства, померкли в нашем сознании, их старательно затушевывают, замещают иными, национально чуждыми идеалами красоты, где «нос крючком» или «нос – через Волгу мост» уже не признак уродства, где «руки граблями, ноги ухватом» не хуже русской стройности, где «кости да кожа» лучше русской статности. И русый цвет волос перестает манить родной русскостью.

Размывание народного идеала красоты происходит еще и за счет активной гибридизации русского населения России. Смешанные браки и прежде существовали в нашей стране, но они не были столь распространены, как сейчас. Особенностью нашего времени является то, что русские женщины стали выходить замуж за инородцев, видя в них силу и волю, напор и нахрапистость, способствующие в сегодняшних условиях жизни бытовому достатку и семейному благополучию, русские мужчины на подобное способны меньше. Завоевание инородцами русских жен подобно уводу их в татарский или турецкий полон, где и сытно, и сладко, но душно и пакостно. Главное, потомство таких браков чаще всего приобретает черты кочевника-отца и завоевательный, нахрапистый дух древнего скотовода. Русские матери таких семейств не узнают в своих сыновьях и дочерях собственную кровь, и родовая русская преемственность рвется. Но есть момент обнадеживающий – в смешанных браках неизбежно постепенное обрусение их потомков, причастность к русским идеалам, ибо подобные семьи, благодаря матерям, передающим свой родной язык детям, поголовно русскоязычные, а язык вопреки крови воспитывает, вскармливает дух человека, в лоне которого он растет. Прискорбнее, когда русский женится на чужанке, ибо, приобретая фамилию отца, вливаясь в его русскую родову, такой потомок будет воспитываться в лоне национальной психологии матери, впитывая вместе с ее молоком нерусские принципы бытия. А возникают межплеменные браки прежде всего потому, что национальный идеал красоты размыт и подменен.

Чужие национальные идеалы красоты нам навязывают ныне насильно через экранные образы положительных героев и журнальные картинки так называемых «звезд», персонажей мужских и женских, равно чуждых славянским представлениям о совершенстве. Это идеалы наших ближних соседей и заморских этносов. А ведь народы, обитающие в России, на нас не похожи. У горцев – тело легкое, тонкокостное, худощавое, более хрупкое, с летящей над землей походкой. Они и мельче ростом, если сопоставлять, к примеру, русских и кавказцев одного поколения. У азиатских народов телесность часто округлая и рыхлая. В юности они чрезвычайно хрупкие и мелкие, но обретают с годами дебелость и объемистый живот. Отсюда и малая выносливость, слабосильность, неспособность к тяжелому труду. Женщины у них, смолоду стройные и тонкие, быстро вянут и расплываются. Зато и горец, и азиат от природы обладают недостающей нам ловкостью, увертливостью, быстрой реакцией на любую угрозу. Многотысячелетние кочевья сформировали их такими, и сегодня они живут архетипами кочевников, умеющих ловкостью, быстротой, хитростью, напором, наскоком добыть желаемое, а не тяжелым и упорным трудом достигать цели. Такие народы не умеют подставлять свои горбы под общую, государственную обузу, не желают впрягаться в общее ярмо и потому не могут быть опорой, хребтом Державы, о них и в старину говаривали: «на русском хлебе отъелся». Вот только почему-то многие из пришлых народов претендуют ныне быть не только загребущими руками и туго набитым желудком, но уже и головой нашей Родины.

В виде новой химеры, которая держится на позвоночнике – становом хребте из русского народа, с ненасытной утробой и загребущими лапами пришельцев-кочевников, формируют в нашей стране новую социальную общность – «российский народ», о явлении которого миру провозгласили нынешние правители России, представляющие из себя чужеродную русским голову этой трудно вообразимой уродины. Возможно ли гармоничное соединение столь несоединимых физически и психологически этносов?

Одним из ключевых отличий русского народа является то, что нам одинаково чужды восточная культура избегания и западная культура презентации. Наша зона личного пространства значительно меньше, чем у европейцев, и совершенно ничтожна по сравнению с кавказскими и азиатскими народами. Мы обмениваемся рукопожатиями, как и европейцы, но у нас принято среди своих обниматься, целоваться, похлопывать друг друга по плечу при встрече и прощании, при желании поддержать и подбодрить, или похвалить друг друга. То есть наша зона личного пространства столь мала, что мы спокойно и уверенно чувствуем себя только плечом к плечу. Таково чисто русское выражение народного единства. У западноевропейца с его культурой презентации эта зона простирается на расстояние рукопожатия. У горцев и азиатов в их культуре избегания личное пространство – это расстояние вытянутой руки, и приветствия горцев – поклоны именно на таком расстоянии. Особенным среди других народов является и русский взгляд – глаза в глаза. Мы с детства помним мамино воспитательное «Смотри мне в глаза!», когда чувствовала, что ребенок лукавит или врет. У нас сызмала вкоренено представление, что по глазам можно прочитать, говорит ли человек правду. Тот, кто отводит взгляд, косит в сторону, считается у нас неискренним, хитрым, лживым. Подобное поведение может быть названо культурой единения, потому что мы, русские, объединяем воедино наши взгляды, речи и дела. Восточная же традиция видит в прямом взгляде угрозу, не разделяет радости русского общения, которое ей представляется чересчур фамильярным.

Русский и кочевник (азиат ли, горец) несоединимы в силу различий своих физических типов и вековых устоев своей деятельности. Русский искони земледелец, человек, делающий пищу, а не собирающий ее с земли, то есть пуповиной привязанный к земле. Первобытная собирательность в его жизни – это всего лишь грибы, орехи да ягоды, зато творчества в быту хоть отбавляй: пахота, сев, жатва. Обиход земли требует великого мастерства, опыта, знаний и разума. Русич от рождения творец и созидатель, должный вглядываться в глубь явлений природы, и одновременно мыслитель, созерцающий вертикаль мироздания: небо, пространство между небом и землей, землю, текучие воды, чтобы угадать, размыслить погоду, понять тот урочный час, в который земля родит больше. Земля для него – кормилица и мать. Ее надо творчески, с умом обиходить, чтобы получить урожай, способный прокормить страну.

Кочевник, горец и азиат, – это скотовод, человек, следующий за стадом, через пасущееся на земле стадо занимающийся собирательством плодов земли, и потому он ближе к первобытности. Творческие потребности его минимальны, зато инстинкты собирательства и захватничества сильны. Взгляд на мир горца и кочевника – взгляд сверху и вдаль, а не вглубь и вверх, как у земледельца. Потому человек этого уклада жизни – собиратель и завоеватель.

Когда мы говорим о свойственных разным народам видах деятельности, мы не можем не заметить этих особенностей. Земледелец – плохой торговец, ибо он всем насущным обеспечивает себя сам, но поскольку он творец и созидатель, то хороший воин, потому что должен защищать созданное своими руками, оборонять землю-кормилицу. Его воинственность имеет благородные черты: сохранить свое, заработанное потом и кровью, сберечь Родину-мать. Кочевник, как собиратель и захватчик, – хороший купец и отличный воин. Но его воинственность носит исключительно корыстный характер – отнять, присвоить, перепродать. Ибо родной очаг его переметный, пищу он не творит, а собирает по пути скитаний.

Такое различие в быту и повседневности ставит русского, земледельца по природе, в невыгодное в общем государстве положение по отношению к кочевнику, горцу и степняку. Потому что творчество и созидание требуют огромных усилий и временных затрат, долгого обучения и талантов. А собирательство и захватничество зависят от напора и натиска, ловкости и хитрости. Ловкость и хитрость пересиливают талант и долготерпение, и мы получаем нежизнеспособное государство, где нарушены все мыслимые каноны русской справедливости. Мы, русские, тактически проигрываем сегодня людям иного, нерусского национального склада. Но в исторической перспективе успех и процветание общества определяются именно русской способностью к усилию и терпению, творчеству и созиданию, а не умением завоевывать чужое и отбирать общее, как никому конкретно не принадлежащее. Но будет ли жизнеспособен организм государства, у которого истощен, изможден, дистрофичен становой хребет, у которого голова не желает питать и кормить тело, у которого руки несут пищу мимо рта, лишая тело жизни. Нет, погибнет такое государство, и погибнут вместе с ним народы, пытающиеся въехать в рай на русском горбу.

Сохранение этнического облика, национального физического типа, с которым связаны наши понятия о красоте, – одно из условий русского выживания. Отрицающие это люди изначально лукавят, ибо сами живут с собственными идеалами красоты в крови. Русский национальный тип красоты и физической крепости их раздражает и тревожит, так как напоминает о существовании русского народа, мешающего клепать «плавильный котел», из которого рождается уродливая химера «российской социальной общности».

Мир русского детства – строгие правила русского воспитания – начинается с обряда родин. Рождение ребенка – родины – всегда окутано тайной, оно сокрыто даже от родни, дабы в этом таинственном действе природы не нарушить словом или помыслом пути пришествия человеческой души на свет Божий. Дитя после рождения тщательно оберегается от чужих глаз вплоть до сорокового дня жизни. Только на крестинах новорожденного показывают родове, причем до крестин, чтобы дитя не померло некрещеным, его «крестит» повитуха, сбрызгивая святой водой и произнося заветное «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа».

Первый вынос младенца на улицу мать в старину сопровождала красивым языческим заклинанием: «Солнцем освещусь, месяцем огорожусь, звездами осыплюсь, и никаких насланных болезней не боюсь». Даже после крестин все равно стереглись, не показывали дитя чужим, особенно боялись похвального слова. Неприязнь к похвальбе своими детьми присуща всему русскому народу. Если мать стеснялась окоротить языки соседкам, не в меру восхищавшимся дитятком, то вступалась бабушка: «Нечего смотреть, нечего хвалить, дите как дите, не лучше и не хуже, чем у других». Опытом жизни знали бабушки, что ребенок после такой чрезмерной похвалы будет кричать, словно пробралась к нему по натоптанному славословием следу зависть, и корежит, мучит чадушко, и сводит с ума мать, не знающую, как избавиться от сглаза. Зависти сторонились матери, боясь встречи с другой матерью с ребенком на руках. В таких случаях считалось, что один из детей непременно примется кричать, а то и умрет. От сглаза клали в колыбельку нож и иголку, сторожась тех, кто мог незвано проникнуть в избу и взглянуть на маленького.

Все младенчество ребенка для сбережения его от напастей обставляли огромным количеством ритуальных запретов. До года нельзя было взрослым членам семьи перешагивать через него, а то он перестанет расти. Боязнью, что расти перестанет, объясняется и запрет вздымать, подбрасывать ребенка выше головы. Нельзя было давать ребенку смотреться в зеркало, не то он может испугаться. Запрещалось целовать младенца в губы, ибо долго не начнет говорить. Большой осторожности требовала даже ласка дитятки, возбранялось называть его котиком или зайчиком – не то вырастет горбатым…

Под страхом того, что волосы станут плохо расти, или что у ребенка начнутся головные боли, или что у него нарушится речь, обычай запрещал стричь ребенка в течение первого года. Остриженные по первому году волосы возбранялось выбрасывать, их надлежало сжечь в печке, бросить в реку или закопать. Тысячелетиями хранилось и другое обрядовое предписание – выпавший молочный зуб не выбрасывали, а «отдавали» его мышкам, бросая в щель между половицами с приговором: «Мышка, мышка, на тебе зуб костяной, дай мне зуб золотой».

Зубы – особая часть тела, таинственная и мистическая. Широко известна примета: приснится, что выпал зуб, да с кровью, – жди кончины кровного родственника. Если зуб во сне выпал без крови, умрет хороший друг или некровный свойственник. Само слово зуб, по свидетельству академика О. Н. Трубачева, означает – рожденный, и в мистическом и символическом смысле выпадение зуба в сновидении подает человеку весть: рожденный – умер.

Древним ритуалом является символическое «перерезание пут», когда старшие члены семьи, отец или бабушка, рукой или ножом разрывают нитку, которой предварительно связывают ноги ребенка в возрасте около года. Порой перерезают ножом воображаемые путы, проводя острым лезвием по полу между младенческих ножек. После этого, как полагает народное верование, дитя обязательно скоро начнет ходить.

Грудное вскармливание на Руси имело особые установки. Кормили крестьянки грудью своих детей до полутора и даже до двух лет. При этом грудь давали в ту же минуту, как дитя попросит. Не позволяли ни голодать, ни орать без продыху. Воспитания по доктору Споку русский народ, слава Богу, не знал.

Поучительна народная традиция в отношении телесных наказаний детей. В течение первого года жизни строго запрещалось наказывать младенца. Обычай стращал не в меру ретивых и жестоких родителей угрозами, что ребенок перестанет развиваться. Подзатыльники превратят его в тупицу, по лицу зацепишь – зубной болью станет маяться, по ногам нельзя хлестать – обезножит, по рукам бить – лентяя растить. Но и после года телесные наказания подчиняются ряду правил. К примеру, нельзя бить ребенка метлой, это распугает будущих сватов. Категорически запрещались ругательства, особенно страшно было послать ребенка к черту – дитя могло действительно пропасть, ведь мать или отец соглашались тем самым отдать его нечистому.

Но при строгой регламентации телесных наказаний порка все же считалась неотъемлемой частью русского воспитания. Поговорки предписывали родителям: «Детину сердцем люби, а руками гнети», «Тот сын ленив, кого батька не бил».

Русская семья бережливо и любя, с заглядом наперед пеклась о своем дитятке. Забота о здоровье и телесной крепости соединялась со строгостью к поведению, так как русский ребенок шаловлив и непослушен от природы и разумное наказание необходимо. Наказание хранило его от опасностей, от излишнего риска строгим предостережением: «Смотри, слушайся, а то тятенька высечет, от матушки влетит». Наказание по-русски – это розги и стояние в углу, иногда даже на горохе, чтобы запомнилось лучше. Наказание по-русски – это затрещина или оплеуха, доставшаяся вгорячах от рассерженной матери. Наказание по-русски – это ремень от разъяренного сыновним упрямством отца.

Заслуженное наказание ожидаемо детьми, вспомните свое детство, даже родительская порка расценивается как справедливая и должная. Ведь если ребенок не получает наказания за свой проступок, он перестает понимать, что хорошо, а что плохо, что можно, а чего нельзя.

Сказочный мир детства всегда служил делу воспитания и сбережения ребенка. До трех лет дети у матери, как говорится, из рук не выходят, следуют за ней по пятам или на руках. Работой их не загружают, но к труду они приобщаются через игры, такие как «Сорока-белобока», Но уже к четырем годам дети выходят на улицу и заводят дружбу с соседскими ребятишками. И здесь вступают в силу сказочные запреты, призванные уберечь несмышленышей от опасностей грозного мира. Детские страшилки, которые удерживают малышей в послушании, известны всем: это и живность, наводящая ужас: коза, собака, змея. Они в традиции народной считаются нечистыми, ими пугают, хотя по сути эти животные вполне безобидны. Родители стращают детей и сказочными чужаками – цыганами, жидами и немцами. Это тоже отголоски давних предохранительных мер от народов, бывших для славян опасными и вредоносными. В воспитательном арсенале всегда наготове целый сонм нечистых духов и сказочных страшилищ. Тут и русалки, предстающие то в виде прекрасных девиц, то в облике безобразных старух, готовых защекотать до смерти. Ребенку могли объяснить и такое: коли он забредет один в лес или залезет под мост, ему придется целовать сопливую слепую бабу, прикинувшуюся пнем. Так внушался страх, что берег ребенка от реки, леса или моста, грозивших несмышленышу гибелью. Чтобы дитя избежало другой опасности – глубокого колодца, ему рассказывали, что в колодце прячется старый дед, который только и ждет, чтобы пустить в ход свои железные зубы. Пугала в рассказах для детей всегда вооружены страшными орудиями – палкой, кнутом, большим мешком, железными крючьями, которыми они грозят непослушным детям. Имена страшилищ пугающие: баба яга, бабариха, чарубаба, дед бабай, хапун, гыбало… Чтобы подросшие дети лучше приглядывали за младшенькими в семье, в народе сложили страшную сказку про девочку-привередницу, заигравшуюся так, что гуси-лебеди унесли ее братца к бабе-яге. Чтобы ребенок лучше слушался старших, придумали сказку про сестрицу Аленушку и братца Иванушку, который, нарушив запрет сестры пить из копытца, превратился в козленочка. Каждая детская сказка учила детей уму-разуму, охраняла от опасностей жизни, наставляла подчиняться запретам взрослых.

Столь же разумная традиция оберега коренится в ответах детям, откуда они взялись. Чаще всего детей приносили аист, журавль, ворон и заяц. Традиция дозволяла рассказывать, что дети приплывали к родителям по воде или спускались с неба. И поговорки о том есть: «С неба упал да в ступу попал, а из ступы вылез да вот какой вырос». Главное в таких объяснениях то, что детям внушалось накрепко держаться за свою родову, видя себя божьим подарком именно своим отцу-матери. Все биологические подробности их происхождения на свет детям объяснять строго возбранялось. Вырастут – узнают, сами поймут. Это целомудрие воспитания вело к целомудрию поведения в отроческом и юношеском возрасте.

Первый этап жизни русского человека заканчивается к шести-семи годам. Завершается младенчество, когда детей особенно берегли и нежили, не обременяя никаким задельем. И поговорки народные требовали: «До пяти лет пестуй дитя, как яичко, до семи лет паси, как овечку, тогда выйдет из него человечек». Переход в новую возрастную категорию обозначался сменой одежды. Во младенчестве мальчиков и девочек одевали одинаково – в рубашку, подпоясанную пояском-оберегом. И слова, обозначавшие младенцев, были среднего рода – дитя и чадо. Но с взрослением малыш становился из чада и дитяти робенком, так исконно звучало это слово. В шесть-семь лет ребенка одевали в одежду, соответствующую его полу. Мальчикам отныне полагались штаны, девочкам – юбки. Если и дальше мальчонка носил рубашку без штанов, его высмеивали, называли девчонкой, девчуром. Детский страх, чтоб не обзывали мальчишку девчонкой, а девчонку мальчишкой, сознательно взращивался взрослыми в детях, которые должны сызмала примеривать на себе свою природную и социальную роль. Женский тип поведения позорен для мальчика, мужеподобность высмеивалась в девочке, и никакой толерантности к детям, тяготевшим своими повадками к противоположному полу, русская семья не терпела. Наоборот, лишь только в семье подмечали, что мальчик ведет себя по-девичьи, а девчонка по-мальчишечьи, жестокими насмешками изгоняли из ребенка подобные противоестественные ухватки.

Народная педагогика требовала приучения ребенка к труду. Ведь само слово ребенок – это маленький работник, робенок, малолетка, который помогает семье своим трудом. В крестьянской традиции мальчик выходил из-под попечения матери в пять-шесть лет. Уже в этом возрасте малыш хорошо ездил верхом, и потому ему поручали управлять передней лошадью при вспашке и бороновании тяжелых земель, при возке снопов и молотьбе. Ребенку поручали пасти домашний скот и птицу. Младшенькие пасли на окраине деревни гусей, свиней и телят, а старшие отправлялись со стадом коров и овец в лес, в поле. Мальчики двенадцати-четырнадцати лет уже всерьез помогали взрослым в пахоте, молотьбе, им поручали выгонять коней в ночное, приучались с отрочества и к строительному делу, так как каждый хозяин на Руси должен был уметь поставить сруб. Именовали таких юных, с четырнадцати до восемнадцати лет, работников – отроки. К семнадцати-восемнадцати годам юноша становился полноправным тружеником в семье, в древности его называли холоп, слово это произошло от глагола холить, то есть взрастать, переходя во взрослое состояние. Отсюда и южнорусское название молодых, неженатых парней – хлопцы.

Иное трудовое воспитание получали девочки. Уже к шести-семи годам девочки помогали носить воду и дрова, что считалось сугубо женским делом, умели мыть посуду и полы, ухаживать за птицей, полоть огород. Как и мальчики, девочки пасли мелкую скотинку. Выучась ездить верхом, они в семь-восемь лет управляли лошадью при полевых работах. А в десять лет дочери уже доили коров, нянчили младших. Девочек с раннего возраста приучали прясть, делали им крохотную прялку, учили рукоделию чуть ли не с четырех лет. К десяти-тринадцати годам маленькие крестьянки уже вовсю белили холсты, обучались кройке и шитью, ибо всю одежду в крестьянской семье женщины на протяжении многих столетий изготавливали сами. К четырнадцати годам отроковицы осваивали искусство вышивания, а в пятнадцать лет их сажали за ткацкий стан. К одному только не допускались девочки в родной семье – к выпечке хлеба и приготовлению пищи, это было исключительное право и обязанность большухи, хозяйки-матери. Так что готовить и печь хлебы девушка училась уже в чужой семье, выйдя замуж.

Труд издревле считался на Руси основой воспитания. Вырастить лентяя-лежебоку, неткаху-непряху считалось позором и тяжкой виной. Последствия этого несчастья терпеть приходилось не только самим родителям, но и всем, кто жил рядом. Общинникам-соседям, благополучие которых зависело от труда каждого пахаря, будущим домочадцам лодыря или ленивицы, ведь их нерасторопность оказывалась гибельной для целой семьи. Хочешь не хочешь, жаль не жаль, а ребенка заставляли трудиться. И эта трудовая традиция сохраняется у нас как мощный рычаг семейного русского воспитания. Так было нерушимо тысячи лет.

Что за дикие перемены мы видим ныне в русском семейном воспитании! Полное равнодушие общества и власти к рождению и выхаживанию детей. Поощряются аборты-детоубийства, мол, нечего нищету плодить. Нет никакой реальной поддержки многодетным семьям – живи как хочешь, твои проблемы. Ни малейшего общественного осуждения матерей и отцов, что бросают детей на произвол судьбы, тех, кто, потеряв родительский инстинкт, сдает малышей в детские дома. Зато общество разрушает юную душу тех, кого родители растят в правилах исконно русских основ воспитания. Им навязывается смешение мужского и женского типов поведения, из-за чего развиваются всевозможные противоестественные извращения, лишающие ребенка в дальнейшем возможности иметь нормальную семью и детей. Малыша погружают в так называемое половое просвещение, на самом деле развращают его сызмала, заставляя проявлять особую озабоченность к вопросам «секса». Это убивает душу и целомудрие, в будущем такое дитя будет совершенно негодным для семейной жизни. Родителям запрещают заставлять сына или дочь трудиться, будто бы это вредно для ребенка. И ребенок вырастает бездельником и эгоистом, сидящим на шее у родителей. При этом за навязываемые не в семье, нет, за навязываемые нашим детям государственной политикой пороки и извращения родителям запрещено наказывать своих детей. И потому ребенок не может понять, что хорошо и что плохо, что можно, а что нельзя в его семье. Он вырастает чужим для родных, и притом плохим человеком. Так мы теряем своих детей.

Власть России пытается внушить нам, что мы на своих ребятишек, на родных сыновей и дочерей, имеем столько же прав, сколько свинья на поросенка, а корова на теленка, что наши дети принадлежат не нам, а государству. И оно, дескать, вправе их отнять, если какому-то чиновнику покажется, что с детьми в семье плохо обращаются. За этой внешне благородной риторикой кроется логика рабовладельцев, у которых дети рабов – тот же товар, его можно с прибылью продать на органы, в усыновление в другие страны, в рабы к дагестанским или чеченским владыкам. Бизнес на детях приносит международному криминалу прибыль не меньше, чем наркотики. А строгость семейного воспитания или недостаток денег в семье, из-за которых детей отнимают у отцов и матерей, – всего-навсего повод распорядиться юными рабами, детьми рабов по собственному чиновничьему усмотрению.

Вот если бы государство действительно заботилось о будущем поколении, оно запретило бы аборты, ликвидировало бы сиротство, помогало бы многодетным семьям, не противилось бы национальному воспитанию в русской школе. Нет же. Все делается для того, чтобы детей было меньше, чтобы из выживших ребятишек сделать моральных уродов и скотоподобное быдло, а потом этим быдлом еще и прибыльно торговать. Отношение власти к детям в России яснее всего показывает, что сегодня мы живем в оккупированной стране на положении рабов. Но пока мы еще можем самостоятельно растить своих детей, мы должны воспитывать их так, чтобы из каждого мальчика рос надежный воин, а из каждой девочки – воительница. Главная задача нашего семейного воспитания – чтобы в детях рос и креп русский воинский дух, русское национальное самосознание. Сегодня это единственный шанс спасти будущее русского народа.

По каким законам живет русский народ? Ведь не по писанным же нынешней властью и установленным не пойми из кого состоящей Государственной Думой, утвержденным олигархическим Советом Федерации, подписанным залетными президентами. Большинство из нас этих законов попросту не знает, отродясь их в глаза не видывало, да если бы и увидало, толку от того было бы не много, потому что разобраться в нагромождении юридических терминов и статей под силу только юристам. Но ведь без правил мы не живем, нет анархии в стране. Так по каким законам живут русские люди в России? Эти законы, диктующие нам правила и порядок жизни народа, живут в национальной памяти, в научной терминологии именуются юридическими обычаями, а в народной традиции – русским порядком, неписаными правилами жизни. Впервые на эту проблему обратило внимание этнографическое отделение Русского географического общества в середине XIX века: «Целые поколения между поселянами изживают, не зная свода законов, не обращаясь к писанным и учрежденным верховной властью законам. В кругу своих нужд и потребностей они живут своей юридической жизнью, своей правдою. Так, в сфере гражданского права они вступают между собой в разнообразные отношения: заключают сделки, меняют имущества, покупают и продают их, нанимают имущества и личные услуги, дарят, берут взаймы и ссуды, заключают брачные договоры, наследуют и т. д. Точно так же, независимо от писаных законов, они действуют и в сфере уголовного права. Судят виновных и карают их…». Ныне, когда законы государства Российского как никогда далеки от наших понятий о праве и справедливости, мы снова вспоминаем народные юридические обычаи – свой русский порядок жизни.

Сегодняшняя власть убеждена, что народ, который она поработила, будет жить, подчиняясь тем законам, что продавливает Президент и штампует Государственная Дума. Это убеждение, по меньшей мере, наивно, если не сказать – глупо. Законы, по которым живет любой народ, и русские не исключение, неписаные. А все, что придумывает власть в виде указов, законоустановлений, циркуляров, не более чем тонкая корочка льда на мощной стремнине народной реки. Корочка эта может постоять хрупким стеклышком, с часок продержаться поверх течения, но ширь и сила народных обычаев и обрядов непременно взломают ее, искрошат в мелкие осколки, утопят или прибьют к берегу. Вот отчего бытует в России анонимный афоризм «строгость российских законов смягчается необязательностью их исполнения». Необязательность подчинения законам возникает потому, что народ не может исполнять противное его природе, то, что не отвечает русскому национальному духу и мировоззрению, складывавшемуся веками.

Древнейшие русские юридические постановления и вся их внешняя обрядовая сторона складывались из коренных народных представлений. Рассмотрим важнейшие понятия права в русском языке, того истинно национального права, которое создано не в угоду сегодняшним потребностям олигархического капитала, а существовало тысячи лет, выражая национальное видение русского порядка. Обратим внимание на терминологию, не латинские юридические термины, а исконные русские слова, выясним, какие законные принципы жизни в нас заложены русским языком в его коренных значениях.

Само слово закон имеет в своем корне kon– в значении возвещенного свыше божественного установления. Именно такой смысл развился у пра-индоевропейского корня *kwn, изначально понимаемого как трубить, возвещать. К этому корню восходят такие разные, но на самом деле близкие слова, как начало и конец. Установленный свыше – искони – порядок жизни, именуемый законом, и философские понятия начала и конца всякого явления, происходящего по воле Божьей и по Его законам, показывают, что наши предки были мыслителями, что они понимали и чувствовали великий круг движения Вселенной, и жили, повинуясь именно высшим законам Творца, установившего этот круг, где начало и конец рано или поздно сходятся в одной точке – они в воле Всевышнего.

Представление об устоях, на которых зиждется жизнь народа, о неписаных русских народных законах формирует слово ряд. Не случайно оно породило современное выражение русский порядок, что так раздражает сегодня инородцев, живущих рядом с нами. Ряд – это и управление народом, распределяющее наряды и подряды, и общественный строй – порядок, и суд с расправой, где судят-рядят. Отсюда и понятие народные обряды – неписаные, но ставшие законом жизни ритуальные действия. Управленец именовался нарядчик, подрядчик или урядник. Человек, соблюдавший установленный порядок, числился рядовым, у нас до сих пор живы эти выражения – рядовой гражданин, рядовой солдат. Общественное или деловое поручение называлось и по сей день называется наряд, и тем же самым словом именуется красивая, праздничная одежда, в память о том, что всякая одежда имела в древности строго ритуальный характер и каждая ее деталь служила защитным покровом тела.

Одежда-наряд всегда являлась статусным признаком человека. Русским порядком установлено, что человек голый, лишенный одежды, исключался из мира людей, переходил в мир животных. Причем к наготе приравнивалась и полуодетость, неполнота наряда. Вот почему голый или полуодетый человек вызывает у нас смех или чувство оскорбленности. Ведь с точки зрения нашей национальной психологии прилюдное обнажение – нелепица и абсурд, неполнота наряда есть нарушение порядка, и мы интуитивно смеемся над человеком, превратившимся в животное, или возмущаемся его скотским состоянием.

Наряд до сих пор содержит множество сведений о человеке, который его носит. По одежде мы всю жизнь определяли, кто перед нами: свой – русский или чужой – инородец. Наряды мужской и женский подчинялись жестким правилам.

Ношение мужчинами женской одежды, а женщинами – мужской, как и нагота, вызывали шок. Русские обряды определяют и цвет одежды. При погребении исключается красный цвет для всех участвующих в похоронах, допускается лишь черный и белый. На свадьбах, напротив, черный цвет является вызовом всему обществу, оскорблением хозяев праздника. В народном костюме ритуально значимы даже детали одежды: ворот, полы, рукава. Они украшались вышивкой со священными символами жизнестойкости и плодородия – птицами, конями, цветами, свастиками. Для мужской одежды узаконены и необходимы рубашка, шапка, штаны и пояс, для женской – рубашка, пояс, фартук и юбка-понева. Пояс, разделявший верхнюю – святую часть тела от нижней, нечистой, также обязательная часть наряда, без которого ни в пир, ни в мир не появишься, засмеют или выгонят взашей. То есть наш русский наряд в полной мере законная необходимость жизни. Без наряда, в котором должно быть все в своем порядке, человек становился животным, скотиной, исключался из мира людей. Так что русский порядок начинался с одежды, но он пронизывал и регламентировал все сферы народной жизни.

Еще одно краеугольное понятие русского порядка – слово право. Оно соотносится с прилагательным правый, означающим не только правую сторону, правую руку, правую половину чего-либо, но и прямой, простой, правильный, справедливый путь или порядок действий. Вот и выходит, что право – это все правильное и справедливое в жизни человека. От него произведено слово правда, а к правде на Руси особое отношение. Правду у нас называют маткой. На правду опирается всякий, кто надеется на Божью помощь: «Не в силе Бог, а в правде», «Правда всесильна», «Деньги могут много, а правда – все», «Правда всепобеждающа, ее не высказывают, ею режут». А еще «Правда глаза колет». И потому она является мерилом человеческой совести.

Почему возникло такое представление о правом? Ученые-лингвисты установили, что древние народы, видя в Солнце верховное божество, управляющее Вселенной, через призму солнечного движения созерцали окружающий мир. Это очевидно из совпадения понятий: левого – с северным, правого – с южным. Человек всегда обращался для молитвы лицом к востоку, откуда появлялось поутру солнце, и, следовательно, с правой руки каждый имел юг, а с левой руки – север. Свет, тепло и весна приходили с юга, то есть справа, а тьма, холод и зима являлись человеку с севера – слева. Поэтому с правым соединялось все благое, прекрасное, светлое, а с левым нераздельны представления о злом, темном, враждебном. Такая противоположность юга и севера сочеталась в народных поверьях с правой и левой сторонами. По народному убеждению, с правой руки человека стоит добрый ангел, а с левой – злой бес. Так рождались суеверия: спать на правом боку почиталось за грех, потому что можно придавить ангела-хранителя. Вставать с постели следовало с правой ноги, встанешь с левой – весь день пройдет не в духе. Вот почему по сию пору ритуально вопрошают раздраженного человека: «Ты что, не с той ноги встал?». Еще верили в народе тому, что входящий в дом должен вступать на порог правой ногой, тогда его ждет хороший прием. Крик вещих птиц с правой руки принимался за добрую примету, а с левой – за предвестие беды. Под влиянием этих воззрений слово правый получило значение всего нравственно хорошего, справедливого, способного к власти и заслуженно обладающего властью, причем юридическая древность требовала, чтобы всякое право передавалось и принималось правой рукой и всякий договор скреплялся соединением правых рук. До сих пор в международной дипломатии соблюдается это правило обязательного рукопожатия.

Взглянем на другие основы русского порядка. Русский порядок, по народным представлениям, основан на Воле Божьей, о чем свидетельствует слово вещать как изречение Божьего решения. Корень этого слова присутствует во многих юридических терминах: завещание, ответчик, а в древности существовала – поветь (область, подведомственная суду), а еще мы знаем древнерусское вече – народный собор, выносивший общее решение в согласии с Божьим законом. Слово вещать соединялось с близким ему по смыслу ведать, означавшим высшее, от Бога дарованное ведение, в отличие от знания, получаемого человеком из наблюдения за внешним миром. По-русски ведать – получать откровения Бога, а вещать – изрекать откровения Бога. Из этого следует, что законы, по убеждению славян, исходят от Божества, а суд обязан быть вещанием Его правдивой воли. Именно таким в идеале и сегодня хочет видеть суд каждый русский человек – по справедливости решающим судьбу человека.

Славянское слово судьба – буквально «суд Бога». Судьбу мы, русские, ставим выше любого приговора, вынесенного нам людьми. Судьбу вершит Бог, а все, что случается в этой жизни с человеком, есть решение о нем божественной силы. Оттого возникли древнейшие способы решать дела жребием, испытанием водой и огнем, поскольку стихии природы целиком во власти Божьих сил, они и выражают Его святую волю. А еще раскаленным железом, поединками и клятвами над мечом – знамением молнии, языческим символом бога-громовержца, карателя всякой неправды, испытывали судьбу наши предки. Да и само выражение – испытывать судьбу – значит, что мы всякий раз подсознательно спрашиваем, пытаем Бога, что Он думает о нас, не отвернулся ли от нас, благоволит ли к нам.

Вот так – Божьей волей, мерилом Высшей правды, – русский порядок оправдывал и оценивал судьбу каждого человека. И оттого важнейшим архетипом русского самосознания является убеждение, что справедливость – Божья правда – выше человеческого закона. Людской же закон – что дышло…

Все правовые понятия русского народа облечены в древние символы. Рука, как основное орудие человека, стала символом власти, права, силы. Чтобы овладеть предметом, присвоить его себе, в старину надо было взять его рукой и таким образом заявить о своем господстве над вещью. Отсюда проистекают ключевые русские понятия – дерзать и держать.

Дерзать – значит попытаться дотянуться, постараться ухватить вещь. Вот почему дерзкий человек воспринимается нами чаще в положительном смысле, мы судим о нем как о смелом и рисковом удальце. А слово держать означает достичь желаемого и удерживать его в руке. Древнее это воззрение отражено в русском «держись!», что значит «стой, где стоишь, крепись, удерживая то, что сумел взять». Исконный этот взгляд отражен в слове удерживающий, таков библейский образ, определяющий царственного носителя добра, который своей властью удерживает разгул зла на земле и саму Вселенную бережет от конечной гибели. Древнее это суждение хранится в слове держава, означающем государство под единоличной сильной властью.

Воззрения, связанные с юридическим значением руки, принадлежат отдаленной старине и ярко сказываются в юридических обычаях разных этносов. В русском народе они многочисленны. С рукополаганием связаны религиозные действия посвящения в священнический сан, в епископы христианской церкви, оно и называется рукоположением.

И в русском быту рука была символом власти и силы. До сих пор существуют расхожие выражения «У него там рука», «Своя рука – владыка», подручный, то есть подвластный. Велика роль руки в наших официальных юридических терминах. Русское название тяжба говорит о том, что в древности спор о вещи представлял собой борьбу, когда и истец – тот, кто ищет правды, и ответчик тянули спорную вещь к себе. И тот, кто осиливал эту тяжбу – борьбу на суде, получал ее себе в собственность – в свое стяжание.

В судопроизводстве и в деловой жизни Руси известно такое понятие, как круговая порука – коллективная ответственность, когда все – за одного, когда выручали своих из беды, пуская «шапку по кругу» в помощь бедствующему, или вместе выкупали виноватого сородича, сообща давали отпор обидчику своего ближнего.

Уже простое пожатье рук есть символ связи, согласия, поэтому у нас существует рукопожатие не только как дружеское приветствие, но и как символ всякого договора. Когда стороны сходились в цене или соглашались на прочие условия сделки, дело венчало рукобитье, так дело вершили, и про то говорили: «ударили по рукам». Тот, кто принимал на себя ответственность за другого на случай неисполнения им обязательства, назывался порукою, поручителем, потому что ручался, буквально давал руку на отсечение. Давать руку на отсечение – древний обычай клятвы, и таким священным обрядом – клятвою поручительства – по сей день вступают в России в договорные отношения. При этом принято всегда подавать правую руку, а не левую – потому что, принято считать: правая рука важнее, она главное орудие человеческой деятельности, опять же по связи слова правый с понятиями право, правда и справедливость.

В свадебных обычаях, а свадьба не что иное, как народный юридический акт, главенствует обряд обручения, в сути этого слова – не один лишь обмен кольцами, а взятие руки жены в руку мужа, потом жена поступала под руку мужу – вспомним выражение – ходить под рукой. И шли муж с женой по жизни рука об руку.

Есть и другие русские юридические слова-символы. Все гражданские договоры именовались обязательствами – от глагола обвязать. Каждый русский и поныне, дав обязательство, чувствует себя повязанным, пока не выполнит обещанного.

Наши действия мы привыкли называть поступками, у нас в обычае говорить: войти в сделку, вступить в договор. Нарушение называется проступком или преступлением, когда переступают границы дозволенного, именно в таких образах воплощаются идеи совращения с настоящей дороги и переступания законных границ.

Понятие голова – символ жизни – как правовой термин тоже возникло из юридических обычаев русского народа. Согласно «Русской правде», древнейшему письменному своду русских законов и обычаев, головник – убийца, человек, отнявший у другого голову, а значит, жизнь. Из тысячелетней древности происходят наши понятия уголовник, уголовное преступление, уголовный кодекс и всякая уголовщина, как преступления, связанные с посягательством на жизнь человека. Обычай смертной казни путем отсечения головы – это народный обряд искупления преступления убийцей – голову за голову, а вовсе не садизм властей, которые подобной казнью устрашали население.

В самых крайних случаях, спасая невиновного, русские клялись в судах и на сходах головой: «головой клянусь», «голову даю на отсечение» – по сути отдавали в залог собственную жизнь.

Итак, мы видим, что русское народное право, именуемое издревле русским порядком, породило множество современных юридических терминов, но не воплотилось в современных законах, где нет в полноте ни справедливости, ни свободы, заложенных в наших древних установлениях.

По народному осознанию, властитель, который поручился за своих министров, должен отвечать за творящиеся в стране беззакония наравне или даже больше этих министров. Русский порядок требует державности – сильной единоличной государственной власти. Русский порядок основан на справедливости судебных решений. Русский порядок строится на ответственности и обязательствах всякого власть имущего – ведь его действия должны определяться Божественной Волей. Таковы идеальные представления о русском правопорядке, заложенные в нашем языке и воплощенные в сохранившихся доселе народных обычаях, что питают народную жизнь непонятными для властей мотивами поступков, непостижимыми и недопустимыми с точки зрения официального закона действиями. А все потому, что по-русски справедливость выше людского закона, мера справедливости – не произвол начальников, а народная совесть.

В наше смутное время в государстве Российском пытаются ввести культ частной собственности. Культ в том, что человек забывает об общественном, общем для всех благе, стремясь только к личному благосостоянию, увлекаясь лишь собственными удовольствиями, не добиваясь ничего, кроме своих выгод. Однако большинство народа русского не воспринимает частный интерес как ключевое, главное в жизни. Почему? Да потому что архетипом, основой русского мировоззрения, в течение тысячелетий являлся иной постулат: мы, русские, всегда ставили общее выше частного и личного. Этот взгляд на мир не был навязан нам извне, он родом из истоков нашего национального бытия.

Представление о том, что общее выше личного, стало законом жизни русского народа, вот почему одно из фундаментальных понятий русского народного права – община.

Слово община происходит из понятия *обтjь, в котором начальное О обозначает обережный круг, начертанный окрест человека и его жилья. Этот магический круг, которым человек ограждался от опасности, существовал и в виде пояса при одежде, и в облике славянской наголовной повязки, и в форме ограды-забора окрест села. Обережный круг возник на основе сторожевого кругового обхода древним славянином той местности, где он задумал поселиться или заночевать. Все, что находилось в пределах обережного круга, считалось безопасным, очеловеченным, своим, за границами же круга земля представлялась чужой, неизведанной, грозившей опасностями. Архетип обережных кругов проявляется, когда нам предлагают, к примеру, нарисовать схематически город или деревню, мы непременно изобразим их в виде круга. Что закрепилось и в географических картах, где населенные пункты изображаются именно кружками, а не квадратиками или треугольниками. Сохранились и выражения: в своем кругу, в кругу семьи, которые образом круга очерчивают привычную для человека безопасную среду обитания и общения. Понятие общения, как древнего правила русского поведения, заложено общинными обычаями круговой поруки, круговой чаши, хороводов и круговой пляски, в старину бывшими ритуалом собирания народных сил в общий кулак, который очень трудно одолеть врагу или чужаку.

Общинный строй жизни сформировал русское право на общинную землю, которая законно принадлежит каждому члену общины и его семье. Древнее понятие о своей собственной и в то же время общей, принадлежащей всей общине территории, малой Родине для каждого русского, хранится в исконном значении слова семья. Семья связывает род человека с землей, на которой тот живет, – слова семья и земля одного происхождения. Привязанность к малой Родине всегда сохранялась в русском человеке, в какие бы чужедальние края он ни отправлялся, привязанность эта кроется в понятии о земле нашей семьи, общинной земле, на которой жили, работали, умирали предки. Корень подобных представлений в том, что традиция распределения общиной земли во временное владение каждой семье позволяла рассматривать все земельное владение общины как общее наследие и общее достояние, принадлежащее всем мирянам. Отвод земель в крестьянской общине совершался на каждую семью, именуемую двором, раз в два-три года, справедливость требовала, чтобы получивший хорошие земли в одном переделе, в последующий отвод получал неудобье, и так члены общины постоянно менялись землями, обихаживая их с равным старанием, так как каждый понимал, что рано или поздно все наделы общинной земли пройдут через его руки. Этому порядку тысячи лет, ведь справедливый раздел земли – сенокосов, лугов, рыбной ловли, лесов – проходил по жребию еще в X веке, и в Уставе о земских делах Ярослава Мудрого сказывалось: «Аще разделение земли будет, и пообидит кто в жребии, вольно будет порушати бывшее разделение». Так что мирская земля, ее пахотные, сенокосные, пастбищные, лесные угодья равно принадлежали всем семьям общины, были для них родной землей, землей их семьи. Это вам не клочок огорода в шесть соток, что обихаживает большинство нынешних «землевладельцев». Общинные владения приучали каждого крестьянина к тому, что его земля обширна и неоглядна. Истоки широты русского характера в общинном владении землей.

Тысячелетиями существовавшая славянская община породила наше представление об общем имуществе, отделенном от личной собственности, но при этом именно общем, принадлежащем всем членам общины. Общинное достояние искони было в русском представлении тем, что надежно и нерушимо, что не даст умереть с голоду в одинокой старости, что сохранит малыша-сироту при моровом поветрии, что удержит семью, потерявшую кормильца, от окончательного разорения. Выражение «пойти по миру» означало вековую привычку просить помощи у общины. Потому и помнят исстари «С миром беда не убыток».

Общее имущество делилось мирянами поровну, и начальные понятия об общем достоянии и справедливом его разделе взросли именно в общине – на мирских сходах, где наделяли каждого и тяглом, и землей, и семенным зерном, поскольку и земельный, и семенной фонды, и работы для всего общества были общими.

В убеждении об общем достоянии всего народа до сих пор взрастает каждый русский. С детства мать нам наказывает: это не твое – это общее, а общим надо делиться со всеми. И таким общим, на русский взгляд, являются и земля, и реки, и моря, и леса, и недра, составляющие нашу страну, входящие в обережный круг русской земли. Потому строжайше пресекая воровство личного, чужого имущества, в русской традиции не осуждали ни заготовку дров в чужом лесу, ни ловлю рыбы в чужих озерах, ни охоту в соседских охотничьих угодьях. Ибо и угодья, и реки с озерами, и леса – все это искони было общим, дарованным народу от Бога, и пользоваться божьими дарами считалось не за грех. Временные владельцы общего добра могли сколь угодно грозно охранять леса и реки, как сегодня они огораживают захваченные народные угодья заборами и колючей проволокой, но любые запреты и угрозы не в силах изменить русского народного закона об общем достоянии. По-прежнему наш человек считает грехом воровства залезть в чужой дом и забрать имущество и деньги, но не считает преступлением попользоваться присвоенными приватизаторами божьими дарами, что искони дарованы и принадлежат всему народу. Так же и недра нашей земли общие, и качать из них нефть, добывать золото и уголь в пользу временных захватчиков общего добра – в русском народе никогда не будет признано справедливым. Рано или поздно грядет новый русский передел, передел по справедливости, передел, возвращающий недра и землю народу, и такие переделы уже не раз бывали на Руси.

Многотысячелетняя русская община сформировала у нас своеобразное соборное мышление. Наша сегодняшняя критика демократии как западного поветрия, не свойственного русскому народу, вызвана полным извращением основ народоправства в России. На Руси вопросы повседневной жизни решались именно в общинном, в мирском самоуправлении. И хотя русские мужики всегда понимали, что сноп без перевясла – солома и без вожака мир безголов и бестолков, но только «всем миром сойдясь», соборно русские обсуждали важнейшие дела и принимали решения. «Что мир порядил, то Бог рассудил». Мирские постановления были для крестьянина равны судебным приговорам. «На мир и суда нет».

Вся жизнь русского крестьянина проходила «на миру», в делах мирских он выказывал себя вожаком или горлопаном, хозяином или разгильдяем. И был смысл каждому послужить миру на пользу. Ведь личные интересы крестьянина защищал именно мир, община. Потому и рассуждал русский человек так: «Голдить, так всем голдить, а одному голдить – так пропадешь», «Одному-то страшно, а всему миру – не страшно». Крестьянство – и бедное, и зажиточное – поголовно было убеждено, что община имеет безусловное право на челобитье в любые, самые высокие властные учреждения, в том числе и к самому Царю: «Коли все миром вздохнут, то и до царя слухи дойдут». Знал крестьянин, что мир способен даже переменить власть, лишь бы все до единого захотели этой перемены: «Как мир вздохнет, то и временщик издохнет».

Мир был для русского человека ходатаем и заступником, кормильцем и оберегом. Государственная машина что в древнерусских раздробленных княжествах, где община именовалась вервью, что в Московской Руси, что в Императорской России, где утвердилось общинное имя – мир, так вот, государственная власть вела дела и строила отношения не с отдельными людьми, а с общинами, которые блюли прежде всего свой земский интерес, защищая мирян-земледельцев. И потому государство не единожды подступалось к реформе общинного устройства России, всякий раз внушая гражданам, что вред от общины многократно превосходит пользу от нее.

Очередное разрушение общины, которая, по убеждению П. А. Столыпина, в XX веке стала тормозить развитие России, мощно продвинуло в стране развитие капитализма, но в то же время мирское управление упразднилось и заменилось чиновничьим, продажным и несправедливым. Кто знает, не это ли подвигло крестьянское сословие пойти за большевиками, обещавшими прежнюю мирскую справедливость, сулившими возвращение общинных земель, распроданных государством крупным латифундистам и капиталистам. И мирское управление было отчасти восстановлено коллективизацией крестьянских хозяйств, правда, с такими грубыми перекосами, что погубили лучших и наиболее трудолюбивых земледельцев. Сегодня вновь, как при столыпинских реформах, когда крестьяне из порушенных общин теряли свои земли, нищали, уходили в города, становясь пролетариями, так и ныне крестьяне, разобрав колхозные земли на паи, продают их за бесценок латифундистам, нищают без мирского управления, бросают родные пепелища и отправляются в города, чтобы навек там раствориться. Сходство этих процессов в том, что разрушение общины есть, по сути, разрушение самого русского крестьянства как сословия, питающего своим генетическим национальным запасом русский народ и кормящего своим трудом Российское государство. Мы же исторической памятью помним, что «мирская шея толста и жилиста». Она много снесет и вытерпит. Не то один человек. Он в поле не только не воин, но и не работник. Разрушив общину, государство в очередной раз лишило человека верного защитника, радетеля и ходатая. Остался русский крестьянин со всем семейством лицом к лицу с несправедливым, продажным, алчным государством, теперь ему и по миру-кормильцу в беде не пойти, и правды без мира-заступника у государства не отспорить.

Нарастает, накапливается в народе чувство беззащитности и обиды, заставляет искать и строить новые формы общинности – политические движения, православные братства, землячества, клубы любителей и сообщества профессионалов. Все они так или иначе реализуют русский закон ходатайства общины перед лицом жестокого государства, заложенный в архетипах народного самосознания.

Есть еще одна линия русского права, проистекающая из общинной традиции, – закон действия сообща, навалясь всем миром, сойдясь всем скопом. «Собором и черта поборешь». «Берись дружно – не будет грузно». Община обязывала человека на совместные работы, которые назывались помочи. Сенокосы, жатва, вывоз навоза на поля собирали все сельское общество. При уборке урожая соблюдался золотой принцип: сначала помогали одному хозяину, потом наваливались на работу у другого. И так по всей деревне. Само восклицание – навались! – говорит о традиции браться за дело совместно. Чаще всего помочи устраивались зажиточными или одинокими мирянами, обязательно помогали вдовам с детьми. После общего дела непременно ставилось угощение. Соблюдался русский трудовой кодекс «Мешай дело с бездельем, дольше с ума не сойдешь». Соседские помочи случались и при строительстве изб, когда надо было ставить сруб или бить печь. Сообща валили леса под поле и заготавливали дрова. Женские помочи – особая страница общинной жизни. Велись и супрядки, когда, собираясь в одной избе, девушки пряли вместе лен и коноплю, бытовали капустки, когда бабьим скопом рубили капусту на зиму, все это сопровождалось песнями и побасенками, сказками и припевками. «Дружно не грузно, а врозь – хоть брось».

Община сделала русского человека коллективистом, и она же заставляет по сей день народ сбиваться в сплотку, чтобы одолеть общую беду или управиться с тяжелой работой. С миром не поспоришь и мир не похоронишь. Этот коллективистский закон народной жизни пытаются ныне одолеть, разложить наше общинное мышление воспитанием западного эгоизма и индивидуализма. Но мы продолжаем верить в плодотворность и полезность общих усилий и общего дела. А тот, кто отрывается от общины, по-прежнему для народа – отщепенец (он сам «отщепился» от собора) и отребье (он собору непотребен), то есть нечто отделенное, отброшенное, ненужное, бесполезное. «Нам же хоть на заде, а в том же стаде». «Отстал – сиротою стал». И какому же русскому охота быть сиротой, отребьем или отщепенцем.

Отщепенцам и отребью находилось в русском обществе немало презрительных кликух, что приметно, большинство из них иноземного происхождения. Переберем эти имена, и окажется, что русские, отстраняясь от тех, кому общее не дороже собственного, обзывали таковых прозвищами, которые обозначали чужаков. Шаромыжник и шваль оказываются здесь копиями французских cher ami (милый друг) и chevalier (кавалер, рыцарь). Мазурик и шельма образованы от немецких mouser (вор) и schelm (плут). Шпана происходит от испанца, а шантрапа – все тот же плут, только из чешского schantrok.

Болван и балбес – приобретения из татарского языка и означают они: болван – героя и силача, а балбес – тупицу и дурака. Татарского извода и разгильдяй, вышедший из личного имени Уразгильды. Хабал и хабалка – слова еврейских корней, где они означают господина и госпожу. Убедительнее доказательств, что прозываемые шаромыжниками и хабалками для русских отщепенцы и отребье, трудно придумать. Они не наши, не свои, не общинники, они – чужаки, потому и клеймят их чужим тавро.

Обычаи общинной жизни – это обычаи, равные законам, они действуют сильнее писаных законов, потому что заложены в нашей исторической памяти тысячелетней русской общинной традицией. Какие они, эти русские обычаи-законы, против которых сегодня юристами, чиновниками и законодателями государства Российского ведется самая настоящая война?

Первое. Всю землю русскую рассматривает русский народ как общенародное достояние, которое никто не вправе присвоить себе. Сегодняшних хозяев-захватчиков нашей земли рано или поздно ждет новый черный суровый передел.

Второе. Хотя у каждого русского человека есть личное имущество, он одновременно входит во владение общим достоянием, что принадлежит всем единоплеменникам. Общим имуществом надлежит делиться, его требуется беречь и приумножать. Несправедливое распределение общенародных благ непременно вызовет бурю гнева, который сейчас подспудно копится в народной душе.

Третье. Община предопределила своеобразную русскую демократию – русский взгляд на власть как на мирское, общинное управление. По приговору мирского схода, как бы он ни назывался – вече, собрание, собор, дума, на Руси вершили дела. Решали вопросы только всем миром сойдясь. А мирской сход составляли все самостоятельные и взрослые отцы семейства, домохозяева. И попытки отобрать у нас право самим решать свою судьбу на том основании, что русские якобы народ рабской психологии, неизменно заканчивались революциями и бунтами.

Четвертое. Навык и обычай действовать сообща, навалясь миром, артелью, соборно тоже родом из общины. Борьба с русским коллективизмом идет сегодня ожесточенная, но мы уверены, что не все на Руси согласятся стать отребьем и отщепенцами. Собьется народ в кучу, сожмется в русский кулак. Будет и на русской улице праздник. И законы народные – тысячелетние обычаи русской общинности – непременно восторжествуют.

Как община была защитницей и блюстительницей материального благополучия русского человека, так хранительницей его душевного спокойствия, равновесия духа являлась семья.

Семья в жизни русского народа, подобно общине, имела организующее значение. Русский глядел на семью как на важнейшее и непременное условие своего существования. Неженатый не считался на Руси нормальным, на него смотрели отчасти с сожалением, как на нечто нецельное, несостоявшееся, а порой косились с презрением, как на человека, не умеющего жить по-людски. И звали такого неженатого – бобылем – сухим перестоявшим травостоем, не давшим семени. Холостой образ жизни полагали для мужчины отклонением от нормы, и только семья воспринималась как хозяйственная и нравственная основа правильного образа жизни: «Семейная каша гуще кипит».

Точно так же не считалась состоявшейся судьба незамужней девицы. Если девка не выходила замуж до двадцати пяти лет, про нее, кто жалеючи, кто сожалеючи, говорили – вековуха, перестарок, засиделась в девках, старая дева. Путь такой девицы – божьей невесты, как и неоженившегося молодца, лежал в монастырь, иначе они становились нравственной, да и материальной обузой для своей семьи.

Русская крестьянская семья строилась по неписаным законам, своеобразному народному семейному кодексу. Каковы же начала семейного права, легшие в основу наших национальных представлений о жизни по-людски?

Самый распространенный вид семьи, бытовавший на Руси тысячелетиями, – неразделенная, трехпоколенная семья – старшие отец с матерью, их женатые сыновья и невестки, а также неженатые-незамужние дети, и дети женатых сыновей. Такая семья имела в достатке рабочих рук, могла сполна обеспечить себя продовольствием, одеждой, в такой семье дети получали наилучшее воспитание и пригляд. Выделившиеся из трехпоколенной семьи сыновья недолго жили наособицу, через полтора десятка лет женились их сыновья, выходили замуж дочери, и возобновлялась прежняя традиция трехпоколенной семьи.

По семейному русскому закону сын, женясь, обязывался жить с родителями, а дочь непременно уходила в родню мужа. Исключение составляли семьи, в которых не было сыновей. Тогда в дом принимали зятя-работника, не без насмешки называемого на деревне примаком, влазнем, привальнем. Жизнь за сыном почиталась доброй, жизнь за зятем в дому – ненадежной и зыбкой: «С сыном бранись – на печь ложись, с зятем бранись – за скобку держись», «Сынок – свой горбок, зятек – покупной щеголек».

Еще меньше прав было в семье у невестки, и если жена старшего сына признавалась главной помощницей большухи – хозяйки дома, то младшие снохи всегда оставались бесправны и безгласны. Их удел – без продыху работа, задаваемая свекровью: «Чай устала, невестушка, моловши? отдохни – потолки!». Когда же свекровь обижала невестку, то сын не имел права за нее вступиться. Не зря говорилось, что «невестка – госпожа над курами да льном». Беспрекословное повиновение служило законом семейного права на Руси. Здесь царствовало безусловное, безропотное покорство младших членов семьи старшим, а также послушание жен – мужьям, детей – родителям.

Наибольший вес в крестьянской семье после большака-отца имел старший сын. Он помогал отцу во всех хозяйственных делах, ездил на ярмарку продавать хлеб, закупал товары. Отец выдавал старшему сыну семейные деньги, за которые сын обязательно отчитывался перед отцом. В трехпоколенной семье почти все деньги считались общими, семейными, это средства от продажи выращенного хлеба, их тратили на семейный обиход и хозяйство. В то же время сыновья и невестки могли иметь деньги личные. Зарабатывали их в основном жены. Выращенный ими, обработанный, напряденный лен и вытканная из льна ткань считались законным имуществом женщин. Каждая невестка за зиму наготавливала от семидесяти до ста аршин холста. Если пересчитать на метры, с учетом того, что в аршине 71 сантиметр, примерная длина руки взрослого человека, то русская крестьянка-ткачиха наготавливала в среднем до пятидесяти метров льняной ткани в год, из которой обшивала своих детей, мужа, а излишки продавала, как правило, вкладывая деньги в семейную копилку. Большуха пряла и ткала на свою семью – на мужа и неженатых-незамужних детей. Невестки обшивали собственных мужей и детей.

Признавая невестку даровой работницей, семейное народное право оставляло ее собственность неприкосновенной. Приданое невестки принадлежало только ей и переходило по наследству только к дочерям. Вот откуда у внучек по материнской линии в сундуках старинные бабушкины наряды. Если невестка умирала, не оставив дочерей, то ее имущество доставалось матери или сестрам. Этот непреложный закон делал русскую женщину самостоятельной в распоряжении своим имуществом, но предписывал девушке с малолетства неустанно трудиться, чтобы изготовить себе приданое. Вот почему незамужних дочерей в родительской семье не загружали сполна домашней работой, ведь им предстояло готовить себе приданое, зарабатывать на него, нанявшись на поденщину или в няньки, а еще вырастить, напрясть, наткать, нашить свое неприкосновенное имущество – постели, полотенца, скатерти, рубахи, поневы и сарафаны.

«Алтарем», вокруг которого священнодействовала хозяйка дома, служила дежа, или квашня, к которой невесткам и незамужним дочерям запрещалось даже прикасаться. дежа – настоящее святилище крестьянской семьи. В особой кадке, а исконно в выдолбленной дуплянке заквашивали хлебное тесто. Само слово дежа происходит от глагола деть/девать, то есть прятать от чужих глаз. Закваска и брожение теста как раз и проходило в тихом и теплом месте, без постороннего догляда. Считалось, если шуметь и греметь в доме, покуда бродит тесто, оно не взойдет, осядет, хлеб не выйдет пышным. Может быть, именно поэтому традиция предписывает хозяйке ставить хлеб ранним утром, когда в доме все еще спят. Замес теста и его брожение назывались обрядней, что указывает на выпечку хлебов как на особое священнодействие.

Семейное наследственное право значительно отличалось от современных представлений о наследовании имущества. Частной собственности в семье было немного. Лишь женщины владели своим приданым, а остальное принадлежало всей семье. По смерти хозяина – отца семейства – наследство его делилось, причем наследниками считались только сыновья и никогда дочери. Сыновья получали из отцовской собственности равные доли и уже после раздела долей решали, вести им хозяйство вместе или порознь. Символом и жребием раздела служил обычно разрезанный хлеб, словно выражавший мысль о том, что отныне каждый кормится сам по себе. Отголоском наследственного раздела имущества звучит «отрезанный ломоть», и по сей день приложимый к выделившемуся из семьи, самостоятельно живущему сыну. Если же братья после смерти отца решали жить наособицу, то здесь негласные семейные законы предписывали порядок раздела. Старинные документы народного права, такие как «Русская правда», оговаривали безусловное право младшего сына на отцовский дом. Древние обычаи и русские сказки это подтверждают особой привязанностью родителей к младшему любимому сыну, наследнику отчего дома. При этом существовало жесткое требование лишать права на наследство отделившегося сына, если он не поддерживает престарелых родителей.

Семейное наследственное право безжалостно и по отношению к женщинам. Дочь и жена в древности не наследовали имущества умершего отца и мужа. Родная мать при взрослых детях, овдовев, просто оставалась жить при общем дворе и хозяйстве. А при разделе сыновей ей выделялась в пользование часть имущества, которая поступала к сыну, взявшему мать под свой догляд. Дочери никогда не становились отцовскими наследницами. При отсутствии сыновей древний обычай требовал отдать наследство братьям или племянникам покойного, но не дочерям. Этот суровый обычай в последние века был смягчен, постепенно дочери и жены стали входить в права наследства наравне с сыновьями.

Семейные обряды имели ритуальный смысл священнодействия. В семейных обрядах крестьянской семьи деятельное участие принимала община, потому и назывались эти обряды всегда множественным числом, так как состояли из множества ритуальных действий и проводились в большинстве случаев при стечении соседей. родины, крестины, именины, каятины, смотрины, проводины, похороны, поминки – все это проживал каждый человек от рождения до смерти, и вместе с ним радовались и скорбели, веселились и грустили родные и соседи. Из всего перечисленного мало кому известно, что такое каятины – семейно-общинный обряд выяснения виновности человека в преступлении, смотрины – обычай выбора невесты, проводины – обычай провожать всей общиной рекрутов в солдаты, остальное же по сей день хранится в памяти поколений, а подчас и выполняется в полноте обычая.

Подобно законам обряды родин, крестин, каятин, похорон предписывают порядок ритуальных действий, да это и есть народные законы, соблюдение ритуалов, которые, во-первых, ограждают человека от сглаза и порчи в переломные дни его жизни, во-вторых, производятся при стечении соседей, закрепляя их участием как свидетельством законность того или иного ритуального события. Обычай соседской общинности очень дорог русскому сердцу, привыкшему относиться к соседям почти как к родне. Такая привычка обязывает звать их в гости, делиться с ними всем что ни есть в дому, угощать пирогами, возить из города гостинцы. Соседей угощают не только из радушия, но и из расчета иметь рядом ответно доброго человека, а не завистливого скареду.

Вспоминая семейные обычаи, мы видим, что в нашем русском укладе сохранилось немало важных традиций. Трехпоколенная семья хоть и почти разрушена, но живы связи, которыми поддерживают друг друга родители с детьми, бабки и деды с внуками. Наша русская семейная взаимопомощь, когда безработные дети могут кормиться на пенсию своих родителей, а студенты-дети рассчитывают на поддержку отца и матери, а немощные старики знают, что взрослые дети их не бросят и будут опекать до самой смерти, – все это не понятно западноевропейцам, в культуре которых бытует лишь двухпоколенная семья. Здесь обыденностью является студент, сам зарабатывающий себе на учебу, нормальным считается взять у отца деньги в кредит и вернуть с процентами, здесь никто не осудит человека, отправившего своих родителей в дом престарелых. Русская семейная взаимовыручка и поддержка чужды прагматичным Европе и Америке, у нас же они позволяют семейно переживать любые трудности и невзгоды.

Наше, имеющее древние истоки, представление о том, что собственность в семье общая и не принадлежит конкретному члену семьи, позволяет детям рассчитывать на дедову и отцову подмогу, на то, что им родители оставят жилье и имущество. Для западноевропейца же нормально, когда родители сдают в аренду пустующую квартиру, а их взрослые дети снимают жилье у чужих.

Столь же крепок у русских обычай доброго соседства, обычай приглашать на главные события жизни не только родню, но и живущих окрест людей. Родины, смотрины и каятины ушли из культуры, но крестины, проводы, похороны и поминки по сей день собирают добрых соседей и сородичей. Европейцы и американцы подобные традиции позабыли.

Новые законы давно ввели равенство в наследстве сыновей и дочерей, но отцы по-прежнему желают видеть первенцем сына, подспудно сознавая его наследником и преемником. Семейная иерархия, казалось бы, давно отменена, но свекрови все также желают командовать невестками, а тещи неизменно недовольны зятьями-примаками.

Так сохраняются коренные основы русского семейного права, извести которые можно, пожалуй, лишь вместе с русской семьей, а она умирать пока не собирается. Трехпоколенная семья по-прежнему остается главной ценностью русского человека, и на ее прочном многотысячелетнем фундаменте способно возродиться и дружественное общинное соседство, и национальная государственность.

Устоялось мнение, терпеливо и настойчиво внедряемое в наши головы противниками всего русского, что демократия не свойственна русскому народу, что русские-де – прирожденные рабы, только того ищут, как бы склонить выю под сильную руку. Этому уничижительному представлению о русских вторят российские неомонархисты, распространяющие заблуждение, что в России никакая демократия не приживается и что ею пользуются нам во зло пришлые злоумышленники. Убеждение это не более чем иллюзия. Коллективистское сознание русских породило нашу своеобычную демократию, что наиболее ярко отразилось в обычае мирского схода, до сих пор бытующего местами в России. Именно мирской сход – собрание верви-общины-мира-совета – всегда противостоял государственным властям, ограничивая неуемные их аппетиты и сдерживая их вседозволенность.

Государственной властью у русских было принято считать все чиноначалие во главе с Государем. С той лишь разницей, что Государь почитался властью властей, сдерживающей уздой самодержавия самодурство местных начальников. И за то народ царя-батюшку почитал и уважал, уповая на него как на последнюю надежду в крайности. Прочие же управители, полагал народ, блюли прежде всего свой, а не общий интерес, и потому не всегда делали так, как им повелевалось царскими указами. «Не ведает царь, что делает псарь». «Царь гладит, а бояре скребут». «Не царь гнетет народ, а временщик».

Своеобычно в русском понимании и государство, которым в старину называлось одно лишь пространство России, что отразилось в поговорке: «Государь – батька, земля – матка». Такое видение государства сохраняется у нас и поныне. Мы решительно не желаем понимать под государством власть и управление страны. Для нас государство – сама наша страна. Именно на этом строится подмена понятий современными кремлевскими политиками. Дескать, если ты идешь против власти, значит, борешься с государством, со страной, а разве тебе родная страна не дорога? Нет же, нет!

Русские всегда отделяли власть от государства, и смена властей не вела к распаду государства, то есть в нашем представлении – территории страны, ибо она скреплялась общинным самоуправлением.

Какова же была природная русская демократия? В стране, возглавляемой Государем (князем, царем, императором), осуществлялось по местам деление на общества-общины. В «Русской правде» сохранилось древнее именование общины – вервь, что буквально означает клубок обязательств, которыми связывались между собой ее члены. Такие общины составляли обитатели сел и деревень, верви были и в городских поселениях, их именовали слободами, улицами, концами. Любое подобное общество управлялось выборными руководителями и мирским сходом, оно было формой народной демократии, или, как принято у нас сейчас говорить, местного самоуправления.

Община на Руси имела разные наименования: поветь – древнерусское общество, имевшее право на свой голос в противовес князю, слобода – городское средневековое общество, строившее свою жизнь по собственному разумению, мир – сельское общество, управлявшее собой и платившее подати. Все эти и подобные им общины, помимо экономических, производственных задач, решали задачи социальные: общины поддерживали каждого своего жителя от мала до велика, если того вдруг постигла беда или недород, община не давала умереть с голоду ни слабому, ни больному. Потому и был русский человек в круге своей общины всегда обнадежен и уверен в будущем.

Сельское общество поддерживало неимущих своих обитателей пропитанием из общих хлебных магазинов и раздачей милостыни, подаянием кусков под окнами и предоставлением крова погорельцам. Причем в обществе по справедливости различали бедняков. Если семья пошла по миру из-за пьянства хозяина, то его по приговору общества лишали права распоряжаться своей землей. Пьяница отправлялся на сторону болтаться-скитаться, а землю сход постановлял отдать другому землепашцу, но «исполу» – на условиях отдачи половины урожая бедствующей семье кабацкого ярыжки. Ежели семья нищала из-за смерти кормильца, то сироты могли смело рассчитывать на большее сочувствие соседей и мирского схода. Общественная помощь тогда состояла в обязательном сборе по горсти муки с каждого зажиточного дома. Если же у обнищавшей семьи не оказывалось родственников, которые призрели бы ее и оказывали помощь, пособляли в обработке земли, то с окна каждого дома подавали в корзинку ходившим по миру детям хорошую милостыню.

Общество имело право наказывать провинившихся, таких попросту прилюдно пороли. Драли шкуру за пьянство, били кнутом в случае неисполнения общественной денежной повинности, пороли за мелкие преступления. Такого наказания страшились не из-за боли, порки страшились из-за ее позорности, прилюдности.

Общественное мнение всегда важно для русского человека, до сих пор мы, как в стародавние времена, оглядываемся на молву, что люди скажут; стыдно от людей; совестно на люди показаться. И это следствие многовекового общинного образа русской жизни.

Важной задачей общество считало разбор на сходах семейных несогласий и ссор, что позволяло держать многопоколенные семьи в крепости и единстве. Глава семьи, домохозяин имел законное право пожаловаться на своих домочадцев обществу и просить мирской сход примерно наказать ослушника.

Мирскую демократию вершили на мирском сходе, на который допускались с правом голоса только мужчины-домохозяева. Даже опороченные в суде и наказанные телесно никогда не отстранялись от участия в сходе, ибо были хозяевами семьи и земли. Зато члены семьи без хозяина хоть и могли присутствовать на сходе, но не имели права подавать голоса. Не принимались к сведению и голоса женщин, даже если с потерей кормильца вдова вставала во главе семьи. А вот зрителями на мирском сходе могли присутствовать все обыватели села или деревни. Особое место священника на мирском сходе знаменовалось тем, что он председательствовал на нем, когда решались вопросы, касавшиеся дел церкви или причта. Но голос его принимался всегда и ставился выше голоса старосты даже в мирских вопросах.

Сама сходка собиралась по обычаю в мирской избе, особом святилище русского парламентаризма. Мнение подавали или сразу общее, или сначала высказывалось большинство, а потом выслушивалось меньшинство несогласных. Впрочем, несогласные чаще всего уступали мнению большинства, ожесточенных споров обычно не бывало, так как многие остерегались попасть в «выскочки» – такое прозвище зарабатывали те, кто часто высовывался со своим мнением и за то облагался более тяжелой службой в пользу всего общества, что сохранилось у нас в присловье: «Ну и делай сам, раз ты такой умный». Предостережение «не высовывайся», как и наказ «на службу не напрашивайся, но и от службы не отказывайся», тоже укоренилось в тех давних «демократических сходах», когда на высунувшегося налагали большее тягло.

Вот как описывают мирской сход русские этнографы XIX века. О насущных вопросах схода объявлял старшина или староста, спрашивая при этом: «Ну как, ребята, думаете?». После этого начинали обсуждение, причем больший вес имели пожилые, но не старики, которых обычно пресекали словами: «В ваше время так было, а теперь не то». При обсуждении вопросов порядка не соблюдали, а говорили, разделившись по партиям. Первой высказывалась партия побольше, побогаче или побойчее. Потом высказывала свое мнение другая партия, случалось, что таких партий было и больше. В результате разноголосицы на первый раз не выходило ничего. Тогда староста задавал новый вопрос: «Ну что, ребята, как порешили?». Вторично приступали к обсуждению и опять разделялись по партиям. После вторичного приступа дело так или иначе решалось.

Как и во всякой демократии, на мирском сходе были не только свободные партии и независимые мнения, но и влияли договоренности, направляемые повсеместно мироедами или говорунами, горланами, горлопанами, харлапаями-шалопаями. Эти люди не боялись попасть в «выскочки» и обременить себя общественной службой, потому что вкладывались в общество деньгами и хлебом больше других или уже отслужили обществу отбытием рекрутской и иных повинностей.

Они позволяли себе вершить внутреннюю мирскую политику, интриговать, оказывать влияние, добиваться своего.

Русский парламентский строй не обходился и без выборов должностных лиц в сельскую и волостную управу. Что примечательно, русские люди на выборные должности не рвались, даже вино ставили сходу, чтобы уберечься от «навалухи». Выборы для крестьян составляли бремя, ибо должности не столько честь делали человеку, сколько накладывали на него тягость, отвлекавшую от хозяйства, ведь каждый из нас, русских, искони и доселе понимает выборную власть как обязанность держать ответ за свои дела перед теми, кто тебя избрал. Вот каждый в общине и стремился отстраниться, а то и откупиться от общественной должности. Но и сход мирской на выборах определял человеку работу по его возможностям, чтобы была ему под силу служба, чтобы не был он отвлечен на все время от хозяйства, чтобы выбранный был сам рачительным хозяином, а не принадлежал к ленивому и малорабочему семейству.

Выборные в сельскую и волостную управу оказывались чаще всего люди не зажиточные. От управителей требовалось наблюдать за исполнением крестьянских повинностей, которые именовались тяглом, они собирались натурой – хлебом, мясом, рыбой или тем, что имелось в угодьях данной местности. Существовали помимо этого и другие повинности, к примеру, подводная, ее вносили деньгами, – своеобразный транспортный налог. Были повинности, обеспечивавшие благоденствие самой общины. Пожарную часть несли все по закону. Постройка церквей, хлебных магазинов, школ лежала на всем обществе, для этого собирали с каждой души по нескольку копеек. На мирских сходах принимались обязательные для всей общины постановления о сроках сельскохозяйственных работ, сенокосов, рыбной ловли и выпасов. Мирской сход принимал решения о строительстве школ, библиотек, храмов, приглашал священника для молебнов, устраивал братчины. Словом, русская демократия была воистину разумна, свободна и справедлива. Не оставалось отстраненных от управления мужчин-домохозяев, отвечающих за свою семью и хозяйство. Не было желающих попасть во власть для того, чтобы урвать кусок побольше и пожирней. Мирской сход не давал человеку, даже самому разнесчастному, погибнуть от голода и холода.

Мирское самоуправление, время от времени разгоняемое или упраздняемое государственной властью, неизменно возобновлялось, как только возникала необходимость поступательного и надежного развития страны. Так, после революции 1917 года, выбросившей лозунг «Вся власть Советам!», а на деле отдавшей страну в управление ленинской еврейской «гвардии», потребовались десятилетия для восстановления так называемой «советской власти», архетипически повторявшей многовековую русскую общинную демократию, с присущим ей бременем ответственности перед избравшим руководителя народом. В перевороте 1991 года по «советской демократии» был нанесен разрушительный удар, и теперь русское самоуправление начинает формироваться снизу, вновь возвращаясь к русским общинам, казачьим кругам, мирским народным сходам, ибо чувствуем, что официальные демократические выборы в России – это не наша, не русская власть.

Мы, русские, стремимся отвечать за самих себя и за своих близких и не любим, чтобы кто-то нам в этом указывал, как то происходит в российской выборной системе. Мы не рвемся в «выскочки» – во власть, сознавая, что здесь придется нести за все ответственность и отвлекаться от своего насущного, любимого дела. Этим сегодня пользуются инородцы, у которых совсем иные архетипы – стремление к первенству, извлечение из должности выгод и прибылей, но никак не несение обязанностей. В России как будто бы и ныне демократия, но нынешняя демократия – нерусская, несправедливая. К выборам допускаются не домохозяева – ответственные за свою семью и дело русские мужики, а все подряд граждане страны. От управления эти люди все равно отстранены, они лишь передают свои голоса поистине выскочкам наверху. А выскочки норовят хапнуть, воспользовавшись своей властью и тем, что ответственные и достойные русские люди туда не стремятся и не контролируют выбранных ими выскочек, ведь мы привыкли доверять тем, кого выбрали. Но доверять до времени. Ведь за доверенную власть рано или поздно в России приходится держать ответ перед народом.

Итак, русский народ искони был народом самоуправления. Вечевой строй сменялся мирскими сходами, мирские сходы – советами народных депутатов. И попытки подменить народные собрания властью ли алчных бояр, безжалостным немецким чиновничьим управлением, директивным обкомовским руководством или современным административным диктатом жадных до наших богатств инородцев неизбежно приводили и будут приводить к бунтам и революциям. Русская демократия с ее требованиями спроса и ответа за доверенную народом власть прокладывала себе дорогу через любые засеки и завалы и проложит ее вновь.

Русский человек известен своим неуважением к писаным законам, полагая для себя возможным ими пренебрегать: «Не всякий прут по закону гнут». У русских не только «дураку закон не писан», но и всякому – по потребности: «Нужда закона не знает, а через шагает». Причем неисполнение законов допускалось и законодателями, и законоблюстителями, так что ни истца, ни ответчика совесть никогда не терзала, твердя в оправдание: «Законы святы, да судьи супостаты», «Закон что дышло, куда повернул – туда и вышло». Но и без законов русские никогда не жили, на протяжении столетий руководствуясь тем, что называется ныне обрядом и обычаем.

Как наказывались преступники в юридических обычаях русского народа? Такой вопрос встает, когда мы наблюдаем сегодня ужесточение наказаний за самые незначительные прегрешения и, напротив, снятие всякой уголовной ответственности за преступления, которые, по свидетельству нашего здравого смысла и совести, должны повлечь за собой суровую расплату. Совесть и здравый смысл русского человека противятся многим нынешним вердиктам и приговорам судов, значит, мы обладаем каким-то внутренним ведением исконной подлинно русской справедливости, где не всякая вина считалась преступлением, где тяжким грехом полагались поступки, обыкновенные в современном обществе.

Древняя система русского уголовного права сохранилась в старинных документах, таких как «Русская правда», свод законов, бытовавших на Руси тысячи лет и записанных в ХI веке при князе Ярославе Мудром. Эта система в осколках своих удерживалась в русских обрядах, пока существовала в России крестьянская община. Сейчас отголоски народного уголовного права находим в поговорках.

Народные представления о преступлениях всегда отличались от того, что считалось преступлением по государственным законам. В среде русских не считалось воровством кража хлеба, если его у тебя нет. Не полагали запретным взять репы, редьки, морковки с чужого поля в небольшом количестве, только для себя, чтобы не умереть с голоду. А еще русские не видели ничего зазорного в том, чтобы в чужих или государственных угодьях заготовить без пошлины дров, леса для постройки или жердин для ограды. Взять птицу или зверя из чужой ловушки, ловить рыбу в не принадлежащих общине озерах и реках, валить чужой лес – не значилось преступным в глазах крестьян. По их справедливым понятиям, и леса, и реки, и охотничьи угодья не чьи-нибудь, а Божьи, и каждый может ими бесплатно пользоваться. Сквозь пальцы смотрели и на тех, кто распьяным-пьяно напивался в праздники и воскресные дни.

По-разному наказывали в русской среде за неуважение родителей-стариков, разврат и оскорбление власти, с одной стороны, и за изгнание плода, убиение скотины в поле и воровство – с другой. На воровство, изгнание плода и убиение скотины смотрели очень строго, а на прочее мало обращали внимания, как и на причины подобных деяний – месть, пьянство, желание чужого добра, показание храбрости. Народ русский вообще отличался высокой нравственностью и не был склонен к жестоким преступлениям. По данным Архангельской судебной палаты, к примеру, за пять лет, с 1857 по 1862 г., наибольшее число преступлений составили воровство и кражи – 26 процентов подсудимых; незаконной порубкой леса занимались 22 процента подсудимых; разбои составили всего 0,4 процента всех уголовных дел, а убийства – 0,7 процента. Причем убийства случались чаще всего во время драк и в пьяном виде. Небольшой процент составляли политические дела: в укрывательстве беглых обвинялись три процента подсудимых, в сопротивлении властям – всего два процента, в основном старообрядцы. Самоубийства были исключительным случаем, детоубийств не случалось вовсе.

Русские, особенно в северо-великорусских землях, отличались большим уважением к чужой собственности. Во многих селениях крестьяне, уходя за порог, оставляли свои дома незапертыми, просто втыкали в кольцо ворот кол, лопату или вилы, как мету, что хозяев нет дома, и никто не смел вторгнуться в чужое жилище без спросу. Точно так же белье, холсты, пряжа лежали и висели на оградах сохранно. Скот и лошади разгуливали в лугах без пастухов. Эта традиция долго сохранялась в русской деревне, а подчас и в городе, где хозяйки до сих пор вывешивают белье во дворах.

У кого в общине или в слободе случалось воровство, тот объявлял об этом всему околотку, и тогда жители в присутствии старосты обыскивали все дома подряд в поисках украденного. От обыска не освобождали никого. В случае отыскания вора меру наказания определял ему тот, у кого он украл добро. Причем расправлялся с вором по приговору общества сам же потерпевший – «своя рука владыка». Как описывают этнографы, обычно расправа состояла в том, что «отдуют, отдубасят проказника, с тем и конец, а уж то знай, что воровать больше не будет». В некоторых местах вора водили по улицам при стечении народа. Если он сенной вор, то с привязанным к спине кошелем сена, если дровяной тать – то с вязанкой дров. Возле каждого двора при этом останавливались и для большего позору спрашивали у хозяев: не потерялось ли чего? Особенно спуску не давали сенному и конному ворам, по пути их били, а потом взыскивали в двойном размере против украденного.

Если же преступление было тяжким, а к таковым относились в древности не только убийство, но и поджог, и конокрадство, то прилюдно, принародно, на миру совершалась казнь, в древности это слово звучало как каязнь, то есть искупление вины, покаяние ценой жизни виноватого. Впрочем, совершившего тяжкое преступление не обязательно убивали. «Конный тать», согласно «Русской правде», выдавался головой князю и терял все права вольности, хотя по Псковской судной грамоте, конный вор лишался жизни. «Русская правда», наш древнейший свод законов, свидетельствует, что убийцу, поджигателя или конокрада могли приговорить на поток и разграбление. Это древнее выражение, сохранившееся в «Русской правде», означает, что преступника изгоняли вместе с семьей и всем его родом из общины, а имущество у него отнимали и отдавали семье убитого или погорельца. Но помимо того в русских обычаях применяли и настоящую казнь – расплату головой, жизнью за жизнь. Только так, по народным юридическим воззрениям, можно было искупить свою вину в таком страшном преступлении, как убийство. Сегодня власти мораторием на смертную казнь привели дело наказания за страшные преступления к тому, что преступники, отсидев лет восемь за убийство, быстро выходят на свободу и продолжают свои черные дела. В старину подобной легкой расплаты быть не могло, ибо вступал в силу русский самосуд. Самосуд имеет глубокие корни в нашем национальном сознании, народ сам принимал решение о казни преступника, застав его на месте преступления, и никому не перепоручал казнь негодяя.

Мир – русская община – по-разному применял наказания к виновному. Среди различных наказаний, допускающихся народным представлением о справедливости, существуют сегодня кажущиеся странными приговоры: обычай водить вора по деревне с прицепленной на шею украденной вещью, и это называлось позор, разрешалась собственноручная расправа с пойманным на базаре вором, в такой расправе принимали посильное участие все – и обкраденный, и простые свидетели происшествия. Многие дела решались миром между своими, без обращения к государственным властям. Это и потрава полей, и кражи, и обман, и ругательства с буйством. Наказывала община таких виновных штрафом и розгами на общем сходе. Розги считались очень позорным наказанием, выпоротый прозывался стеганцем до самой своей смерти. Розгой пороли и за худую изгородь у полей, и за нерадивое землепашество, и за неуплату податей. А вот за драку и ссору не били, а прекращали их за водкой при сходке соседей, причем водка ставилась за счет зачинщика.

Отрезание косы у девицы, незаконно прижившей ребенка, надевание хомута на отца и мать провинившейся до свадьбы невесты, обмазывание дегтем ворот их дома – эти обычаи известны не только из летописей, они стойко существовали в России еще в XIX веке, охраняя народную нравственность. Сказки же дополняют суровый перечень расправ жестокими наказаниями, навсегда исчезнувшими из русского народного быта, – сожжение виновных на костре, зарывание их в землю, замурование в каменные стены, сажание в бочку, утыканную гвоздями, и скатывание этой бочки с горы, нарезание кожаных ремней со спины, отъятие различных частей тела, бросание в засмоленной бочке в воду, размычка тел лошадьми по полю. Следы подобных казней сохранились и в исторических памятниках. Воины Александра Невского, к примеру, привязывали пленных литовцев к конским хвостам и пускали их в поле.

Отличием русского уголовного права являлось особое отношение к покаянию за преступления, отразившееся в поговорке «Покаянную голову меч не сечет». Она разумеет пощаду раскаявшегося разбойника.

В старину существовал обряд, называемый каятины. Если человек совершал преступление, не связанное с посягательством на жизнь и достоинство другого человека (под достоинством разумелось оскорбление его чести и чести его семьи, что приравнивалось к убийству, вспомните лермонтовскую «Песню о купце Калашникове»), то такое невеликое преступление искупалось покаянием – публичным, принародным, на миру признанием своей вины и выкупом, вносимым общине, князю или церкви. Выкуп за преступление в глубокой древности именовался кайна, это слово затем приобрело русскую огласовку – цена. Внесение выкупа за преступление – не только русский, но и западноевропейский юридический обычай, который отражен в латинском термине – пенитенциарная система (система искупления преступлений), здесь четко прослеживается латинский корень пени-.

И в заимствованном из латинской юриспруденции слове пеня тоже хранится значение выкупа, денежной единицы, как в русском слове цена. Есть в русском языке и слово пенять, то есть обвинять, обличать, и оно указывает на то, что человек обязан расплатиться за свою вину.

В чем же состоял, согласно собранным в XIX веке материалам этнографов, русский обряд каятин – ритуал обличения преступника. «В особенных случаях собирались миром в общественной избе. Стол накрывался белой скатертью, ставился крест, иконы, чаша со святой водой. Клянущемуся разувают правую ногу, накрывают голову белым полотенцем. В руки дают зажженную свечу. Он подходит к столу, делает три земных поклона, целует икону и крест, кланяется на три стороны.

– Ты украл деньги? – спрашивает староста. – Кайся, пока не поздно. За ложную клятву тебя Господь покарает на этом и том свете. Грешно лгать пред обществом. Признайся, и мы тебя простим.

– Видит Бог, не я, хоть сейчас поклянусь.

– Клянись, и мы снимем с тебя обвинение.

Обвиняемый становится перед столом на колени, подымает правую руку вверх, держа в ней ком земли, и отчетливо произносит: „Ежели я виноват, то подавиться мне этой землей“. И начинает есть землю, а народ следит, не давится ли он. После этого со словами „Ежели я виноват, то захлебнуться мне святой водою“, он пьет воду. И, наконец, зажженной свечой водит по лбу, руке и ноге, говоря: „Ежели я виноват, то захворать мне и сгореть от антонова огня, ежели я виноват, то обезуметь мне, ежели я виноват, пусть ноги отнимутся у меня“.

Потом он встает с колен, целует крест и говорит: „Накажи меня, Господь, всеми наказаниями, ежели я виноват, а ежели не виноват, оправь меня как на том, так и на этом свете. Аминь“.

Затем обвиняемый обращается к народу:

– Видели, старики, мою клятву страшную, которую я принял, аль не видели?

– Видели.

– Так ежели видели и считаете, что я теперь оправдался, то снимите с меня позор, смертельное покрывало.

– Просим у тебя прощения за сделанное тебе оскорбление, – произносит староста, снимая с головы оправданного полотенце, и люди отвешивают ему поклон».

В этом общинном обряде проявляется ритуальный смысл привычных нам слов: снять позор, снять обвинение, ибо покрытая полотенцем голова была символическим знаком вины, а снятое с головы полотенце означало снятие вины с обвиняемого в преступлении. В каятинах проступает также исконное значение волшебных, с детства знакомых огня, воды и медных труб, через которые проходят сказочные персонажи, чтобы обрести счастье в жизни. Испытание водой и огнем, как мы видим, есть призвание Божьего суда через кару водной стихией, когда в каятинах человек обещает захлебнуться водой в случае своей вины, он призывает Божий суд через огненную стихию, когда взывает ниспослать ему в случае вины болезнь и безумие. Медные же трубы – это последняя словесная клятва, оглашаемая перед лицом мира и божьим крестом. С прошедшего каятины, через огонь, воду и медные трубы, снимались обвинения, человек выходил из обряда чистым, если был невиновен, или очищенным, если вдруг признавал на каком-то из этапов каятин свое преступление и раскаивался.

При всей простоте и видимой наивности ритуала каятин этот обряд и впрямь был очистительным и оказывал на кающегося разоблачительное воздействие. Ведь в каятинах главным стержнем являлась клятва, а клятва – важнейший двигатель человеческих поступков, и вот почему.

Клятва в истоках языка хранит глубинную связь с матерью-землей. Клятва, клясться – слова, однокоренные понятию кланяться. Кланяться и клясться – действия сопряженные, ибо клятва исконно есть прикосновение к Матери-земле, сопровождаемое естественным – земным поклоном. Именно Матери-земле славяне-язычники давали свои обеты, они клялись и одновременно кланялись ей, прикасаясь к земле и зарекаясь, если не исполнят обещанного, быть проклятыми, то есть провалиться сквозь землю. Быть проклятым – провалиться сквозь землю на языке древних символов означало смерть. И так возникло проклятие – то есть обещание перед лицом земли смерти проклинаемому.

Благоговение перед клятвой и страх перед проклятием до сих пор сильны в жизни человека. Формула с обещанием неминуемой расплаты «ежели виноват» непременно сбывалась, о чем свидетельствовал многовековой народный опыт. Потому редко кто в ритуале каятин мог устоять и не признаться, если виновен, произнося столь страшные слова, которыми призывал кару Божью на собственную голову. Именно такую покаянную голову, прошедшую каятины и засвидетельствовавшую перед Богом, Матерью Сырой Землей, водой и огнем свою виновность или невиновность, меч русской расправы не касался. Признавшегося в преступлении облагали выкупом за него, ценой – расплатой, которая подчас оказывалась весьма накладной. И дело было покончено.

Нет, не зря в нашей генетической памяти и в русском языке стойко и неодолимо существуют представления о народном праве и справедливости. Именно ими руководствовались наши предки в своей жизни, лишь изредка обращаясь к писаным государством законам. Эти представления сегодня находятся в резком противоречии с тем, что происходит в современном Российском государстве: безнаказанность воров, убийство населения на государственном уровне путем создания ему невыносимых для выживания условий, поругание чести и достоинства целого народа, выкорчевывание нравственных догм и норм… За все это в юридических обычаях русского народа преступникам прежде полагались позор и отверженность, казни и изгнание.

Сегодня все больше накапливается преступлений против народной справедливости. Рано или поздно в сознании народа пробудятся древние архетипы, диктующие необходимость восстановления русской правды. Ведь для нас, следующих в жизни законам родного языка, преступник – не тот, кто нарушил статью уголовного кодекса, а тот, кто переступил границу дозволенного нашими юридическими обычаями. В этом смысле олигархи, которые учинили передел народного достояния по законам, специально для этого передела писаным, – преступники, потому что в национальном сознании они перешли границу дозволенного русской правдой, они посягнули на справедливость.

В народном представлении тяжкая вина перед миром, перед народом должна быть искуплена казнью. Мысль об отмщении точит сегодня ум каждого русского человека. Мысль об отмщении накапливает энергию действия. Когда энергия действия перехлестывает через край, включаются древние архетипы народного поведения и самые безобидные и смирные люди решаются на жестокую месть. Вступает в действие русский уголовный кодекс, определенный веками, где твердо помнят, что уголовник – это прежде всего человекоубийца и за свое, как говорили в Древней Руси, головничество он обязательно понесет жестокую кару. В крутые времена истории русские как бы вспоминают о сохранившихся лишь в сказках размыкании тел или сожжении на кострах, пускают виноватых на поток и разграбление, перепиливают их пилами, сажают на кол. Причем действуют они с чувством необходимости восстановления справедливости. Выполняя миссию народного суда, они восстанавливают обычаи нашего народного права.

Современный самосуд – расправа с преступником без обращения к государственным органам – наследует древнюю традицию мирского суда. Слово расправа несет в себе идею правды и правоты. Расправиться – значит исполнить приговор, который выносит преступнику народная совесть согласно народным представлениям о справедливости. Самосуд отличается от обычной мести тем, что при мести расправу над обидчиком осуществляет сама жертва или близкие ей люди, самосуд же может учинить любой человек, стремясь таким образом обеспечить справедливость в своем понимании и предотвратить угрозу интересам общества.

Самосуды были в России всегда. Самосудная расправа с ворами и поджигателями была нормой в российских деревнях. Решение о самосуде принималось, как правило, на сходе домохозяевами тридцатипяти-сорока лет во главе со старостой. Приговор выносился в тайне от властей, чтобы они не помешали расправе. Крестьяне были убеждены в своем праве на самосуд и при таких расправах не считали убийство грехом. Убитого самосудом община хоронила, зачисляя его в список пропавших без вести. Власти пытались расследовать факты самосудов, ставшие им известными, однако все усилия полиции, как правило, были тщетны. Те немногие дела, которые доходили до суда, заканчивались оправдательным приговором, который выносили присяжные из крестьян.

Ныне в новой России самосуды тоже становятся обычным делом. В московской квартире на Костромской улице был обнаружен мертвым сорокасемилетний таксист Сосо Хачикян. Его убили выстрелом в голову. Хачикян жестоко избил беременную девушку-продавца в салоне сотовых телефонов за то, что попросила таксиста не материться. Она потеряла ребенка. Неизвестные вынесли приговор Хачикяну. Или вот еще. После гибели на федеральной трассе «Амур» байкера-путешественника из Нижнего Новгорода Алексея Барсукова его товарищи сами отыскали сначала мотоцикл пропавшего Алексея, а вскоре и его обгоревшее тело. Спустя некоторое время странно сгорело кафе, возле которого произошло убийство. Причастные к этому самосуду открыто заявили: «Не получив от правоохранителей защиты от преступников, не увидев реального их наказания, мы будем с бандитами разбираться по-своему, жестоко и беспощадно».

В Питере напали на милиционера Бойко, прославившегося на всю страну грубостью и оскорблениями. Неизвестный со словами: «Вот тебе, „жемчужный прапорщик!“» – пробил ему голову.

Социологи считают, что число самосудов в России будет только расти. Опросы показывают, что 80 процентов населения уже не верит в то, что властям удастся обуздать преступность. А 90 процентов граждан одобряют практику самосудов, особенно в отношении убийц, наркоторговцев, насильников и растлителей малолетних. О своем возможном участии в акциях возмездия заявили 20 процентов опрошенных. Возрождение самосудной традиции свидетельствует о распаде российской государственности и официальной судебно-правовой системы.

Самосуд – это когда народ, разуверившись в действенности судебно-правовой системы, которой он передал право казнить и миловать, возвращает суд в свои руки, осуществляя свое право на власть. В данном случае – на судебную власть, одну из ветвей государственной власти. Русский народ все больше дозревает до того, чтобы вершить свой суд в соответствии с исконными представлениями русских о справедливости. По данным экспертов Института социологии РАН, опубликовавших масштабный аналитический доклад «20 лет реформ глазами россиян», жители нашей страны испытывают недовольство тем, что в России господствует коррупция – «демократия для своих». 34 процента граждан постоянно испытывают желание «перестрелять всех взяточников и спекулянтов». Еще 38 процентов респондентов признаются, что время от времени ловят себя на желании такой расправы над чиновниками и силовиками-коррупционерами. Самую большую «потребность» в уничтожении таких преступников выразили жители столицы: более 60 процентов москвичей высказались за физическую расправу над взяточниками.

Народный суд – суд, который народ возьмет в свои руки по праву, данному нам нашими национальными традициями, подтвержденному Конституцией, освященному природным инстинктом самообороны, – такой русский самосуд обязательно ждет впереди. Он разберется с наркоторговцами и педофилами, он грянет над головами вороватых олигархов и продажных чиновников, он не минует даже стрелков на московско-кавказских свадьбах. Народный суд грядет.

Высшая власть в государстве исконно рассматривалась русским народом как единоличная. Один Бог, один Государь. «Светится одно солнце на небе, а Царь русский на земле». Властитель на Руси должен быть один, он отец народа, его отношение к подданным любящее и строгое, но непременно отцовское, а подданные в государстве суть его дети и, как сыны и дочери, не имеют сомнения в том, что отец вершит власть им во благо. Ведь отец не может не любить своих детей и не заботиться о них. «Государь – батька, земля – матка». «Нельзя земле без Царя стоять».

В истории России эта мечта сбывалась редко. Цари-батюшки, генеральные секретари, президенты оказывались в замкнутой обойме элитарного окружения, которое стремилось не выпускать правителя из своих цепких и алчных лап. Народный ум и это сознавал: «Кто Царю застит, народ напастит». И утешался мыслью, что-де не от царей угнетение, а от любимцев царских и что не царь гнетет народ, а временщик. Царистская психология русского народа не смущалась бесчинствами временщиков, ведь царь за всеми не доглядит. Русский народ искони требовал от царей и вождей своих главного – нравственной и религиозной прочности, называемой по-русски чистотой совести, и на этом строил свое доверие к верховной власти.

Русские архетипы мышления возлагали на царей огромную ответственность за народ и государство перед Господом Богом. «За царское согрешение Бог всю землю казнит, за угодность – милует». «Коли царь Бога знает, Бог и царя, и народ знает». Эта народная мысль глаголет, что вина нечестивого правителя, забывшего Бога, правду и подданных, всегда оборачивается народными бедствиями, и тогда требуется устранить, свергнуть, лишить власти такого царя. Вот причина Смуты и народных бунтов в правление Бориса Годунова, Лжедмитрия Первого, Василия Шуйского. Одного народная молва обвиняла в убийстве царевича Димитрия, другого – в безбожии и еретичестве, третьего – в предательстве и лживости. Народ, видя нечестие своих государей, страшился последствий царских преступлений – неурожаев, голода, мора, стихийных бедствий, нищеты, потому и бунтовал, не желая иметь царя-нечестивца, заслужившего Божье наказание своим подданным.

Ближние государевы слуги, именуемые властной элитой, хорошо понимали всю опасность сближения правителя с народом. Властитель-нечестивец вскоре будет обличен мудрой народной прозорливостью, а добрый правитель не дозволит своим приближенным бесчинствовать, ибо слышит «глас народа». Поэтому идеальная модель русской верховной власти зачастую искажалась при воплощении в жизнь, поскольку властная элита жестко противодействовала сближению царя и народа.

Ныне же разрыв между властью и народом велик, как никогда. Высшее руководство страны – закрытая и сплоченная организация, живущая по ею самой, а не народом установленному ранжиру. Правящая верхушка находится в сознательной изоляции от информационных потоков. Лавину имеющих государственную важность вестей до нее доносят лишь в той мере, которая утешает и радует господ-правителей. Правящая верхушка абсолютно изолирована от встреч с народом в целях собственной безопасности. Поэтому просьбы и мольбы народные верховные правители получают дозировано, от определенных лиц, заинтересованных в отборе и отсеивании людей и новостей при доступе к телу правителя и его ближнего круга.

Так что правящая верхушка современного Российского государства оказывается на положении людей, заключенных в тюрьму или в сумасшедший дом. Подобно уголовникам и умалишенным они живут в изоляции и под охраной, так же не вольны в своих действиях, в выборе круга общения, в поиске и получении информации.

При этом у членов правящей верхушки появляются характерные для заключенных и душевнобольных черты поведения и самочувствия. Из-за постоянного контроля личной жизни всевозможными охранниками и помощниками они становятся необычно скрытными. Между членами правящей верхушки полностью отсутствуют дружественность и искренность. В общении они становятся крайне подозрительными. Из-за скудости доводимых до них сведений о мире и народе мировосприятие власть имущих перестает быть вменяемым и здравым. В правящей верхушке царит дух напряженности от постоянно нагнетаемых угроз их жизни и статусу. От этого нарастают тревожность и мнительность, переходящие в постоянный страх. Поскольку у этих людей практически полностью отсутствует общение на равных с другими людьми, они быстро утрачивают свои связи с обычным обществом, становятся «изгоями наоборот», лишенными простых и сердечных отношений даже со своими близкими. Так что современные российские правители живут в условиях добровольно-принудительной изоляции.

Впрочем, успешность или катастрофичность результатов правления нынешних президентов и премьер-министров России зависит прежде всего от того, насколько они нравственны, живут ли по правде и справедливости, способны ли заботиться о народном благе и допускать русский народ к самоуправлению.

Если обратиться к опыту XVI–XIX веков, видим, что самодержавный царь и его правящая элита дозволяли народу общественное самоуправление через мирские сходы и земства. Тем самым осуществлялись справедливое распределение благ и рост народного благосостояния. Затем реформы Александра Второго, ведшего безнравственный образ жизни, попускавшего правящей верхушке наживаться за государственный счет, положили начало процессу обезземеливания крестьян, разрушению общины, распаду мирского и земского самоуправления. И уже ни Александр III, ни Николай Александрович, получив в наследие далеко зашедший разрушительный процесс, не смогли воспрепятствовать пагубным для русского народа сдвигам, что завершились столыпинской реформой, ставшей экономическим и политическим рычагом революции. В большевистских лозунгах «Земля – крестьянам!» и «Власть – Советам!» сработали те же архетипы русских представлений об истинно справедливом управлении государством. Именно общинное самоуправление дозволяло народу жить по собственным законам, а общинное землевладение создавало условия для справедливого распределения благ. Нравственная же чистота царя была, на народный взгляд, надежной защитой подданных от любого Божьего наказания и напастей. Вот почему революционеры усиленно распускали лживые слухи о безволии Николая Александровича, безнравственности его семьи, бесчинствах близкого царю Григория Распутина. Это был катализатор запущенных еще в середине XIX века процессов подрыва русской верховной власти и русского народного самоуправления.

Недавняя модель советского государства показала пример успешности правления Генерального секретаря правящей партии при условии его нравственной стойкости, действительной заботы о народном благе. Одновременно выстраивалась советская система справедливого распределения благ – по труду. Работала, хотя и со сбоями, модель советской власти как формы русского самоуправления. Однако эта модель показалась правящей партийной верхушке КПСС, окружавшей властное кресло единоначальника, неудобной для сохранения собственной прочности во главе страны, и она извратила и умалила советскую систему, тем самым лишив русский народ вольности самоуправления. И усадила в правящее кресло генсека-предателя, что привело к августовской революции 1991 года, результатами которой воспользовались нерусские люди, полностью уничтожившие справедливое распределение народного богатства, народное самоуправление и создавшие особую систему насаждения правителей-марионеток олигархата.

Вопрос об истинно русской высшей власти в России вечно упирался в нравственные качества этой власти, в ее способность успешно и справедливо управлять народом для народного же блага, в ее готовность развивать народное самоуправление на местах. В современной России благо всего народа, провозглашаемое как цель путинского правления, – лишь яркая этикетка на гнилом продукте под названием власть, насквозь изъеденном червями алчности, безнравственности и распутства. Ее то и дело обновляют и освежают политтехнологи, пытаясь убедить народ следовать за нынешними правителями. Впрочем, исчерпав ухищрения специалистов по убеждению, власть все чаще прибегает к помощи специалистов по принуждению – полиции, спецслужбам, армии, ибо архетипы русского представления о власти вновь низвержены и порушены.

Земля и промышленность в руках крупнейших собственников – чиновных олигархов, получивших эти богатства благодаря махинациям, мошенничеству, коррупции и произволу. Толпы обнищавшего народа не знают, где найти правду и заработать кусок хлеба. А в стране барствует и бесчинствует клановая система власти – точная копия архаических этнических кланов, характерных для отсталых рабовладельческих и феодальных государств.

Современная власть в России действительно имеет отчетливо выраженную клановую организацию, чуждую русским идеалам структуру. Клановая корпорация создается семьей лидера, его близкими родственниками и представителями расширенной семьи. По потребности она дополняется неродственными членами и группами. Лидерам и вождям в клановых обществах не надо формировать свою «политическую команду». Дорвавшийся до власти хищник вмиг обрастает родственниками, земляками.

Клан – это пирамида из родственников. Родственные узы и отношения, статус сына и дочери, племянника и дяди определяют положение и обязанности членов клана. Клановые отношения – родственные отношения между людьми, объединенными, как и в древнейшее время, общей задачей выживания, которая сегодня трактуется не как способ прокормиться и не пропасть, а как задача собственного обогащения и возвышения клана над остальным обществом. Семья для члена клана – «организация пожизненного действия», член клана сам род деятельности не выбирает, в этом он целиком зависит от клановой семьи. Клан владеет ресурсами и богатствами, которые его член сам не приобрел и не достиг, клан занимает позицию в обществе, которая напрямую от члена клана не зависит. Он лишь, как шестеренка, обслуживает механизмы клана и, как червь, питается добытыми кланом богатствами.

Так что член клана получает работу и блага от клана не по заслугам или талантам, не по опыту работы или компетентности, а лишь на основе родства и землячества, поэтому вкладывает свои силы в сохранение ресурсов своей стаи, в поддержание клановых взаимоотношений, в усиление позиций клана в обществе, даже если клан хищнически вредит интересам народа и государства. Клановая система не заинтересована в благе народа и государства, она – лишь кормушка ненасытных клановых червей, образующих клубок шевелящейся, но лишенной здравого смысла, жадной до денег биомассы.

Если клан теряет источник своих благ, если он разрушается после смерти или отставки хозяина, то ломаются сложные переплетения профессиональных, экономических и семейных ролей. Когда хозяин клана теряет лидерство, для его подопечных это крах благополучия, конец жизни. Поэтому они, не рассуждая, служат хозяину, раболепно подчиняются ему и готовы ради него пускаться во всякие тяжкие преступления. Так что член клана – не самостоятельная личность, он закован в жесткие рамки семьи и землячества, и это положение за ним закреплено не в результате его выбора, оно ему предопределено.

Вокруг хозяина клана сбивается не только стая родственников, соплеменников-земляков, кроме них к клану примыкают люди полезные или угодные. Вхождение в клан может быть основано на религии, общем происхождении, национальности, землячестве, взаимных интересах и обязательствах.

Казалось бы, что плохого в корпоративности, сотрудничестве близких друг другу людей, объединенных общей целью? Самое опасное для государства в клановой системе власти то, что член клана дорожит лишь тремя ценностями, ради которых и живет: его собственное благополучие, благополучие клановой стаи и ее хозяина, процветание кланового промысла. В системе клановых ценностей и интересов нет ни народа, ни государства, ни Родины. Клановая система власти ставит перед собой лишь одну задачу – высасывать из государства общенародные ресурсы и блага, перераспределять их в пользу членов клана, не сотворивших и не заслуживших толики этих богатств.

Клановая система власти в России свойственна сегодня не только малым народам национальных окраин в силу их, как говорили в прежние времена, «отсталости». Верховная власть в России после воцарения Ельцина с «семьей» и до сего дня имеет жесткую клановую структуру. В верхнем слое властной пирамиды находится публичный политик, хозяин клана, второй слой составляет его политическая стая – депутаты, губернаторы. Третий слой – это группа экономической поддержки – дельцы из банковской и промышленной сферы. Четвертый слой – свора средств массовой информации, что обслуживают интересы клана, и, наконец, пятый слой – частные армии, спецслужбы и охранные структуры, боевые отряды клана. О том, что перед нами именно клановая пирамида, свидетельствует взаимное родство членов правительства, топ-менеджеров государственных корпораций, банкиров и руководителей предприятий, что образуют тесно сплетенное кубло. Премьер-министр Зубков и его зять – министр обороны Сердюков. Министр соцздравразвития, а затем председатель Счетной палаты Голикова и ее муж – вице-премьер Христенко. Вице-премьер Рогозин и его племянник – министр образования Ливанов… Далее хозяева крупных кланов разбрасывают своих полпредов в разные политические и экономические структуры. Родная племянница Христенко руководит пресс-службой Минздравсоцразвития. Зять Шойгу становится главой подмосковной прокуратуры. У председателя Центробанка Набиуллиной в мужьях ректор Высшей школы экономики Кузьминов… Жены и дети нынешних крупных чиновников пребывают в числе топ-менеджеров крупнейших госкорпораций. Кадровый состав сподвижников президента Путина – либо дачники из кооператива «Озеро», либо родня, либо подельники из питерской мэрии, либо сослуживцы по КГБ, или, на худой конец, однокашники по университету. Их нынешнее правящее положение – не личная заслуга, не высокая компетентность, а одно лишь близкое знакомство с президентом. Они – члены президентского клана.

Государства, где властвует клановая система, неизбежно отсталые. В них нарушена основа процветания – продвижение наверх самых талантливых, совестливых, умных граждан, заботящихся о благе страны и народа, а не одной только кодлы родственников и друзей. Клановая система жестко препятствует развитию общего блага, ибо член клана исповедует перевернутую систему ценностей. Он эгоистично и расчетливо стремится к одному лишь собственному процветанию, к процветанию своей семьи, клана, но ни нация, ни Родина в круг его интересов не входят. Так что, пока клановая система из родных и друзей президента будет пронизывать все сферы власти, а также культуру, медицину, науку, искусство, наша страна обречена на отсталость и ничтожество, а талантливые люди будут из нее либо уезжать, либо встраиваться в структуры клана, где их удел – самые низшие, унизительные для их талантов и способностей ступени клановой иерархии.

Нет сомнений, что нынешняя власть в России – нерусская. В ней нет главных понятий, образующих русскую власть. В ней нет справедливого для всех народов страны распределения благ и возможности добывать хлеб собственным честным трудом. В ней отсутствуют мирское, земское, советское, словом, народное самоуправление, которое делало человека свободным в выборе своей судьбы. В нынешней власти не найдешь нравственных и совестливых властителей, готовых нести ответ за власть перед Богом и обществом. Во властных кланах нет и не может быть выдвижения во власть лучших и талантливых представителей народа, способных самоотверженно работать на благо нации.

Клановая система сегодняшней власти в России вступила в резкое противоречие с архетипами русских представлений о власти. Кланы с паразитической алчностью нагло попирают народный хребет и либо переломят его, либо мы, русские, распрямимся и скинем жадные стаи и своры угнетателей со своей шеи.

Общие черты и склад ума, одинаковое восприятие жизни и схожее поведение единят русский народ – многомиллионную массу кровных сородичей. Наука этнология сегодня признает, что национальный характер и вправду существует, он объединяет людей в народы и племена и отличает их друг от друга.

Но вот в описание национальных характеров подчас вкрадываются лукавые измышления, которые извне навязываются народу в качестве его собственных представлений о себе самом. Ложь мифов о русском национальном характере прочно засела в наших головах. Мы привычно рассуждаем о пресловутой русской лени, о женственной мягкости и податливости русской натуры, о нашем бесконечном всепрощении и самоуничижительной смиренности, не замечая даже, что программируем собственное поведение, оправдываем собственные человеческие слабости своей национальностью. Но язык наш и история легко соскребают ракушечник клеветы с днища русского корабля, чтобы тот спокойно и плавно двигался наравне с другими народами, уверенный в преимуществах своего величавого хода, наращивая скорость и мощь.

В числе внушаемых нам измышлений навяз в зубах миф о врожденной открытости и всечеловечности русского народа, который-де хлебосолен и радушен для всякого пришлого, встречного да поперечного. Высоким научным штилем эти мифы звучат так: «Черта, характерная для русского менталитета, – это гуманное мировоззрение, когда на первом месте в системе ценностей человека стоят судьбы всего человечества, на втором плане – судьба своего народа, на третьем – судьба своей семьи, собственная судьба… Менталитет русских включает в себя открытость, то есть любознательность, способность российской культуры открываться внешним влияниям, впитывать ценности разных народов, духовно обогащаться и преобразовывать их» (Егорычев А. М., Нидерер М. В. Русский мир: составляющие этнического самосознания, // Социальные силы славянского мира, январь 2010 г., с. 106–107). Все это звучит как будто комплиментарно для русских? Аж плакать хочется, какие мы, русские, добрые, гуманные и распахнутые настежь всему миру, какая у нас переимчивая культура и скопированные с чужих образцов традиции, как мы все умело повторяем и как ловко всем подражаем. Нас убеждают со всех сторон, что мы именно таковы, что потому и мир освобождали не раз то от монгольской, то от наполеоновской, то от гитлеровской нечисти, для того мы и Империю свою строили, чтобы открывать двери множеству народов, что и вся культура наша – сплошные перепевы Запада и Востока, и сплав этот уже кто-то подоспел назвать евразийством, то бишь смесью Европы и Азии… Получается, что к подвигам, к подвижничеству в строительстве великого Российского государства и не менее великой культуры русских направляли исключительно гуманизм да открытость. Да нет же! Русские, как и все другие народы, жили и по сей день живут в четком разграничении своих и чужих.

Вообще этот научно доказанный факт, что без понятия о чужих народах ни один народ, ни одно племя не может ощутить себя самодостаточным, особенным, отличным от других этносом, тщательно скрывается от не охваченного сокровенным знанием населения, дабы не разжигать «ксенофобских настроений» в обществе, не мешать воспитанию толерантности. На самом же деле ксенофобии – боязни чужих народов, неприятию чужих народов, отстраненности от чужих народов – столько же лет и тысячелетий, сколько самим племенам и этносам. Приведу здесь строго научную формулировку: «В народной культуре отношение к представителям других этносов во многом определяется понятием „этноцентризма“, когда свои традиции, своя религия, свои обычаи и свой язык мыслятся единственно настоящими, правильными и праведными. Этноцентризм не является характеристикой свойственной только одной нации, представляя собой общекультурное явление» (О. В. Белова. Этнические стереотипы по данным языка и народной культуры славян. М., 2006 г., с.3).

Открытость и гуманизм могут быть свойствами отдельного человека, но не целой нации, иначе нация распадается и изничтожается, ведь из ее самосознания в таком случае изымается главный стержень, на который нанизывается все национально значимое, и этот стержень – любовь к своим и неприятие чужих. Да, отдельные мятущиеся личности действительно отрываются от священного древа нации и, как сухие листья, летят по миру, гонимые ветром любопытства и жаждой приключений, таким, по русской пословице, где хорошо, там и родина, но большинство-то и на чужбине селится общинами, хранит родной язык, национальные традиции, избегает растворяться в массе чужеродцев.

Русская картина мира изначально разделяется на своих и чужих, причем понятие свой, искони имевшее значение – родной, ближний, является ключевым словом русского языка, полагающим пределы всему, чем русские дорожат на этом свете. Слово свой прилагается и к языку, и к религии, и к обычаям, которые мыслятся своими, что значит – родными, данными Богом и потому, безусловно, праведными и лучшими в мире, в отличие от чужих.

Что же такое чужие для русского человека, так приверженного своим? Слово чужой исконно звучало как туждь, что буквально означало – человек оттуда, то есть с другой стороны света, из другого, непонятного, заграничного мира, по-русски – из иной страны. Полным аналогом слова чужой сегодня является понятие иностранец.

Без противопоставления свой-чужой русский человек обойтись просто не может, потому что тогда у него расплываются жизненные ориентиры.

Свойским является для нас общение. По наблюдениям лингвистов, русский в беседе предпочитает говорить сначала о событиях, потом о собеседнике и только в последнюю очередь о себе. Последнее у нас неодобрительно называется ячиться. Француз же при общении, согласно тем же исследованиям, в первую очередь посвятит беседу себе, любимому, потом обратится к текущим событиям, а собеседник интересует его в самой малой мере.

Противопоставление свой-чужой необходимо нам и для того, чтобы правильно, с точки зрения наших национальных интересов, относиться к происходящему в мире. Все, нам неприятное и вредное, враждебное и непонятное, мы обычно именуем чушью, сегодня уже почти забыв, что в древности это слово звучало как чужь, то есть чужое, не свое, пришедшее со стороны, а оттого неприемлемое. Мы изначально оценивали все чужое как чушь – вещь чуждую, потому для нас не пригодную.

Противопоставление свой-чужой, неизменное на протяжении тысячелетий, указывает русскому человеку, где он может укрыться в случае опасности, при трудностях жизни и невзгодах судьбы. Уйти под защиту своих, получить прибежище от преследований чужими, согреться душой в вековых традициях взаимопомощи, национальной поддержки и солидарности – вот что нас укрепляет в волнах бушующего житейского моря, которое бороздят не только русские, но и множество чужих кораблей. Это противопоставление указывает нам, где наша защита и опора – только среди своих.

Противопоставление свой-чужой указывает нам источник опасности и необходимость национального единения перед лицом чужаков. Когда натиск чужих обрушивается на весь народ, у своих срабатывает инстинкт национального самосохранения и сплочения. Этот инстинкт в нашем народе наиболее силен и яростен. Вот почему мы так энергично и жертвенно поднимаемся на борьбу с иноземными захватчиками, вышвыриваем их со своей земли и гоним от своих границ до их логова, чтобы убедиться в безвредности обезоруженного и обессиленного оккупанта. Так что противопоставление свой-чужой на протяжении веков являлось нашим спасением от инородного владычества, но оно же, такое тоже случается, стало ныне преградой на пути национального возрождения.

Вот почему мы так тяжелы на подъем против своих притеснителей – людей, по всем признакам должных быть своими – они с родной нам земли, говорят с нами на одном языке, но по поступкам те же янычары, и гнать бы их давно пора с той же яростью, решимостью и силой, как всякого ворога, да срабатывает национальный инстинкт «свой-чужой».

Горстка прикинувшихся своими инородцев-чужаков захватила власть и всяческими неправдами стережет ее от притязаний русского народа и других коренных народов России. Поскольку у них отсутствуют многие признаки чужеродцев – говорят на русском языке, соблюдают наши обычаи общения, посещают православные христианские церкви – в них трудно сразу распознать чужих. Лишь их деяния, губительные для всех коренных народов России, и в первую очередь для русского народа, выдают в них чужаков, пришлых, не своих, не наших. Это настолько больно для русского сердца – увидеть в наших правителях национальных оборотней, что тотчас по стране принимались циркулировать слухи о турецких корнях Горбачева, иначе бы не сдал великую державу Западу, о еврейских кровях Ельцина, иначе бы не развалил единое русское пространство и не поверг русский народ в беспросветную нищету, о еврейском дедушке Путина, иначе бы не развязал беспощадного геноцида русского народа, о еврейско-армянском семействе Медведева… Мы решительно не хотим принять даже мысли о том, что свои способны гнобить, уничтожать своих, причем целый народ, а значит, они не настоящие свои, в них есть какая-то пришлая кровь, чужеродность. И только постепенное массовое осознание народом, что в политике страны действуют не только свои, но и чужие, явится спасительным для русской нации. Это прекрасно сознают наши власти, потому и пытаются искоренить так называемую ксенофобию, насадить толерантность, а на самом деле стараются изничтожить национальный инстинкт самосохранения, который убить можно только вместе с народом.

Инстинкт этот ныне в русских нарастает. В советское время мы были национально ослаблены и истощены, во-первых, оголтелой пропагандой коммунистического интернационализма, нахально эксплуатирующего миф об открытости и гуманизме русского народа, во-вторых, административным подавлением всего национально-самобытно русского в обычаях, культуре, языке, в-третьих, сглаживанием противоречий с соседствующими народами за счет предоставления наших государственных территорий в их суверенное владение. Но вот отпало промывание русских мозгов интернационализмом, и мы видим, как подросло и окрепло национальное самосознание наших соседей – прибалтов, грузин, армян, азербайджанцев, казахов, таджиков, туркмен… Ныне и мы вспомнили о своих корнях и традициях и увидели, что иные народы резко отличаются этим от нас, причем живя по соседству, рядом с нами. И, наконец, эти самые соседи начали притязать на нашу землю, менять наши порядки, нарушать наши обычаи, портить наш язык, захватывать нашу собственность, искажать нашу Веру. Каково терпеть это русскому сердцу! И в противлении тому нет никакой преступной ксенофобии, а есть обычный для русского народа, да и для любого народа, населяющего землю своих предков, инстинкт национального самосохранения, который сегодня для русских становится последним шансом выживания.

Не стыдитесь того, что Вы не чувствуете в себе ни бараньего гуманизма, ни распашной овечьей открытости в ущерб собственному народу, – все это чушь, да, именно чушь, которая происходит от слова чужь и означает чуждые, не свойственные русским, вредные им представления о жизни. Они навязаны нам, чтобы эксплуатировать эту открытость и гуманизм в своих, нерусских интересах, чтобы заставить нас стесняться своего народного, чтобы принудить нас бояться выражать свое национальное, чтобы стыдиться нашей национальной гордости, чтобы не дать нам любить свой народ. Развеем этот миф и будем любить своих и справедливо остерегаться чужих. Так нам велит наш родной русский язык.

Лень – одна из главных черт русского характера в представлениях иноземцев о нашем народе. Западный человек, а ныне уже и восточный, убежден, что русские склонны к безделью и лени, потому что они-де по природе созерцатели. Наши ближайшие соседи и вечные соперники немцы высказываются о русской лени предельно откровенно: «Русский думает: если ты сегодня можешь чего-то не делать, не делай – авось само собой уладится. Русский невысоко ценит свою деятельность. Он боится, как бы не нарушить этим высший порядок и волю Божию. Поэтому он предпочитает сидеть сложа руки и ждать».

Классики русской литературы под обаянием чужих заблуждений тоже роняли небрежные упреки своему народу и не понимали того, что благодаря назойливому внушению русские и в самом деле начинают думать, что они ленивы, что в этом деятельном и деловитом мире их место на зрительских трибунах и у экранов телевизоров, что их доля – взирать на муравьиную кипучесть окрестных народов, строящих свое благополучие на руинах нашей разваливающейся державы.

Это очень выгодно сегодняшней власти, которая изо всех сил укореняет в нас привычку проводить время в безвольном созерцании ее вопиющих преступлений, привычку не возражать, не протестовать, не возмущаться. Нам должно быть все равно, что смотреть по телевизору – сюжет о выселении многодетной матери-одиночки из дома за неуплату долгов, отчет о всероссийском конгрессе по спасению кузнечиков или репортаж с шикарного банкета по случаю дня рождения какого-нибудь Вексельберга, Абрамовича или Исмаилова. Для нас, по замыслу властей, должно быть все одинаково занимательно и одновременно мы должны быть равнодушны ко всему – ни гнева и ужаса перед бессердечием судей и чиновников, выгоняющих детей на улицу, ни презрения к еврейскому олигарху, прожигающему свою никчемную жизнь на грабеже народной собственности, ни отвращения к насекомым конгрессам, когда в стране гибнут миллионы людей. Ничто не должно волновать зрителя, ничто не должно подвигать его к действиям против вопиющего бесправия народа.

Разумеется, любому русскому, кто знает собственную историю, заявления о нашей природной созерцательности и лени кажутся смехотворными. Разве русская нация, многие века жившая сверхнапряженной жизнью строителей великого и мощного государства, теперь пребывает в пустом созерцании бытия и ничего не дерзает совершать, чтобы не нарушить порядок во Вселенной? Да о нас ли это написано?! И для чего внушать нам мысль о якобы тупой русской лени, слегка подретушированной снисходительной и великодушной созерцательностью?

Ясно, к чему клонит немец или англичанин, не видя в русских деловитости, именуемой у них бизнесом, и оттого презирая нас за отсутствие муравьиной суетливости. Западноевропеец имеет отличный от русского человека взгляд на саму деятельность, потому что у него иная, чем у русских, языковая картина мира.

Но как русский человек может быть законченным созерцателем и бездельником, если русское видение мира в грамматике нашего языка опирается прежде всего на глагол? Глагол выражает действие. От глаголов образуется в нашем языке основная масса существительных и прилагательных. Опора грамматики на глагол означает, что русская мысль весьма энергична, что русский язык любит действие и движение, что русская психология не созерцательна и инертна, как на этом сегодня настаивают наши критики на Западе, а подвижна, энергична, отзывчива на всякое притеснение, рано или поздно оказывая противодействие и давая отпор.

Стихийная, то есть заложенная языком, бытийность русского человека сказывается в том, что он является приверженцем дела, и конкретного («мое дело маленькое»), и масштабного («глаза боятся, а руки делают»), но именно дела, а не пустой болтовни, наивной мечтательности или жадного потребления.

Для деятельности у русских предусмотрено три ключевых слова – дело, труд, работа. Русские почитают высокое и целеполагающее дело: вспомним здесь «дело всей жизни», «дело мастера боится», одобрительное прилагательное «дельный», то есть надежный в деле, не менее хвалебное «деловой», что значит энергичный. Русские уважают требующий усилий и пота труд: прилагательные «трудный», «трудовой», «трудолюбивый» говорят об этом, а также наши поговорки, воспитывающие детей в необходимости трудиться: «Без труда не выловишь и рыбку из пруда». Русские сознают и жизненную необходимость повседневной, рутинной работы, но вот к ней-то мы относимся не без вздохов («работа не волк, в лес не убежит»), недаром слово «работа» происходит от слова «раб»: работа – это труд подневольный, и все русские это хорошо чувствуют. Но все же три понятия в русском миросозерцании – дело, труд, работа – существуют у нас в чести, а не в пренебрежении, все они имеют высоконравственный смысл самостоятельного делания – своими руками, своей головой, крепко стоя на своих ногах.

Приведем еще один довод наперекор лжи о русской созерцательности и лени. Важнейшей частью грамматики нашего языка является глагол быть, а вовсе не глаголы иметь и хотеть, как в западноевропейских языках. Именно глагол быть, формирующий грамматические структуры времени русского языка, показывает, что русский человек с рождения воспитывается в условиях деловитой бытийности, а не умозрительной созерцательности. Для прошедшего и будущего времени связкой с действительностью является именно глагол быть. Совсем иная картина мира в других языках. Русское «я был» по-английски звучит: «I have been», что буквально означает «я имел быть». Русское «я буду жить» в английском выглядит как «I will live», что буквально переводится – «я хочу жить». Сербы и украинцы в этом тоже следуют общеевропейским образцам: «ja чу жити» в переводе с сербского значит «я буду жить», и форма чу есть обломок глагола «хочу». Украинцы то же самое будущее время представляют так – «я житиму», и форма иму здесь является обломком глагола «иметь». Так что другие языки, даже близкородственные нам украинский и сербский, рассматривают действительную жизнь как объект желания или овладения, и только русский язык признает действительность такой, какова она есть, существующей как данность, русский язык не программирует сознание человека на экспансию своих желаний и вожделений.

Уже не раз лингвисты обращали внимание на то, что формула владения в русском языке тоже бытийная, и это парадоксальный для других народов, не понятный им наш национальный взгляд на мир. Когда русский человек хочет объяснить, чем он владеет, он говорит – «у меня есть», структура языка заставляет его мыслить, что его собственность дана ему свыше, а не завоевана его жадностью или алчностью, она просто дана и она есть, что значит – существует в собственности. Русская грамматическая формула «у меня есть» определяет нашу природную нерасчетливость, наше врожденное и воспитанное родным языком нежелание потворствовать даже собственным прихотям. Действующий вопреки этой формуле русский, вожделеющий богатства, алчущий выгоды, поступает не по-русски, мы тотчас же присваиваем ему прозвище хапуга, рвач, ловчила, мироед, кулак, мы его презираем, им брезгуем. Даже торговля в русской языковой картине мира рисуется делом не очень благородным, ибо сам корень этого слова торг– означает дергать, вырывать, исторгать. То есть торговец, торгаш тоже отчасти сближаются с понятием рвач. Неуемная страсть к богатству в русском представлении – безумие. Ибо ему есть строгие ограничители: «на наш век хватит», «будет с нас – не дети у нас, а дети будут – сами добудут», «богатство с собой в могилу не унесешь». Поэтому и сегодняшний призыв к обогащению не находит у русских единодушного отклика. Отдельные безумцы кидаются в пучину рвачества и делячества, но огромное русское большинство печально смотрит на них как на воистину сумасшедших, не понимая, как можно попирать свою русскую натуру и насиловать свою русскую душу алчностью. Да и взгляните вы на лица олигархов русского происхождения – на них отчетливы следы деградации – отсутствие разума, любви и добра. Это лица русских вырожденцев, то есть воистину выродков и извергов. Не удивительно, что в одержимой гонке за обогащением русские отстают от других народов в собственной же стране. Им в массе своей непонятно и неприятно вырывать, выторговывать, выцарапывать для себя одного то, что по праву есть и должно быть у всех.

Разве не понятно теперь, почему мы в глазах иностранцев выглядим безвольными созерцателями. Мы не стремимся к обладанию миром, мы не рвемся проглотить чужое или общенародное, мы живем и действуем с намерением пользоваться плодами своего труда. Мы полагаемся в деле только на себя, стремясь во всем думать своей головой, все делать своими руками и крепко стоять на своих ногах. Но, видимо, такой образ жизни представляется завоевательному духу Америки, Европы и Азии как бездеятельность и созерцательность, поскольку немец и англичанин, американец и француз, китаец и азербайджанец не видят в русском трудолюбии того, что они привыкли считать деятельностью.

В центре внимания нормального русского человека находится не факт чужой собственности или идея поглощения чужого имущества, а собственное конкретное дело, не ущемляющее чужих интересов. «Эмпирик англичанин имеет дело с фактами, мыслитель немец – с идеей: один давит и грабит народы, другой уничтожает в них саму народность» – такова, по словам русского философа Владимира Соловьева, суть деятельности западноевропейцев. Русский же человек опирается на дело, вся жизнь понимается им как собственные действия в ней. И созерцательность, то есть ленивое прозябание сложа руки, для русского вещь непонятная и неуместная.

Недаром русский всегда стремится прожить жизнь не зря. Что такое жить не зря – значит быть не скучающим зрителем, не томным созерцателем, не праздным наблюдателем, а деятельным творцом и энергичным борцом. Хуже всего для русского на свете – погибнуть зря, то есть умереть, стоя в сторонке от схватки, трусливо взирая на тех отважных, кто безоглядно ринулся в бой. Перед нами вновь формула русского поведения, определяющая, что сторонний наблюдатель напрасно – зря проживает свою жизнь, по-русски жить не зря – действовать.

Мы выглядим в чужих глазах наивными созерцателями еще и потому, что у русских, с одной стороны, и у европейцев с американцами, с другой, разное отношение к действенности человеческой мысли. Русский человек мысль рассматривает как дело, вот почему именно в русском обществе и государстве мысль во все времена представлялась опасной, за мысли неправедная власть судила и по сей день судит, будто за совершенное преступное дело, ибо все мы живем, повинуясь русскому языковому правилу «сказано – сделано». Тому тьма исторических примеров, как единожды задуманное волевым русским человеком неизбежно воплощается в его делах.

Есть еще в русском языке особенное слово промышлять, означающее и план действий, и само это действие одновременно. Деловых русских людей звали в старину промышленниками, всякое ремесло, а затем и современную индустрию по-русски именуют промышленностью. Охотники и разбойники (простите, что рядом ставим) поныне отправляются на промысел, разумея, что всякое дело – и хорошее, и даже плохое – для успешности должно предначинаться глубокой думой и расчетом.

Однако личная мысль не так значима для русского, пока она не овладеет умами соплеменников. Если мысль стала общей думой, обрела черты идеологии, русские ее рано или поздно осуществят, претворят в жизнь. Не случайно именно в России родилось великое учение В. И. Вернадского о ноосфере, в котором ключевая идея – всепобеждающая сила мысли. В. И. Вернадский сформулировал важнейший закон человеческого прогресса: «Мысль не является видом энергии, но действует подобно энергии».

Вот и сегодня мы живем в преддверии всепобеждающего действия русской национальной идеи. Ее главные сокрушающие неправду современной жизни постулаты: «Россия – для русских и других коренных народов России», «России – русскую власть». Эти идеи стали ныне общей думой миллионов и миллионов русских людей, которые уже стряхивают с себя летаргическое созерцание, внушенное мерцающими телеящиками. Эти идеи действуют подобно энергии, пробуждая в русском народе волю к действию. Они пронзают души желанием прожить жизнь не зря. Даже вопреки обывательскому устричному рассудку многих из нас они убеждают подниматься против несправедливости и геноцида.

Кто устоит против этой энергии, кто совладает с миллионами думающих о несправедливости нынешней власти? Кто сможет перешибить волну ненависти к не по-русски живущим и действующим дельцам и делягам – торгашам, рвачам, ловкачам и обиралам в тех гигантских масштабах, которые не снились ни одному правителю мира? Нет в России таких сил, которые могли бы одолеть эту вздымающуюся на национальной идее мощную русскую силу, не желающую погибнуть зря.

В летописном Сказании о призвании варягов на Русь славяне просят чужаков: «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Придите править и володеть нами». Эти слова из древней легенды стали основой упорного мифа о неспособности русских управлять собственным государством и о несклонности русского народа к какому бы то ни было порядку. Мнение это первоначально внедрялось немцами, особенно теми, кто жил среди русских. Сейчас же это мнение разошлось не только по миру, но и по родной стороне нашей, и уже сами русские вбивают себе в голову – мы-де не способны ни к какому самоуправлению и самоорганизации. И многие русские теперь уверены, что очень кстати нам чужеродное владычество, где уж русским с собственной страной управиться. Ну не умеем мы!

То, что немцы не понимали наш русский образ самоуправления, не удивительно. Германская страсть к порядку является национальной чертой немца, которому помимо этого свойственны «дисциплина, волевое напряжение, предусмотрительность, заботливость». Вот как немец Вальтер Шубарт описывает своих сородичей: «Немцы – полная противоположность славян, которым более всего недостает типичных немецких черт… У немцев повышенная страсть к нормированию… Порядок любой ценой, даже ценою истины! У немцев – организационный талант. Немцы, пожалуй, самый способный народ на земле в плане организации… Немцы – чрезвычайно методичный народ. Немцы являют собою самых деятельных и волевых людей из всех когда-либо живших. Немец – это фанатик человеческой деловитости…».

Конечно, на этом идеальном фоне немецкой организованности русские выглядят, что называется, непрезентабельно. Русским действительно не свойственно немецкое методичное нормирование или кропотливое планирование. У нас на все человеческие планы и нормы есть мощный ограничитель, именуемый Божьим промыслом. Русское упование на Бога и на Его промыслительность более чем на собственные расчеты, выражено в поговорке «Человек предполагает, а Бог располагает». Но это вовсе не означает, что русские движутся по жизни без руля и ветрил, что они носятся неприкаянными щепками в житейских волнах. Напротив, русский, как и немец, следует к определенной цели, но цель для него важнее пути. Немец предусматривает, просчитывает возможные препятствия и пути их преодоления, русский заранее настроен пройти какие бы то ни было препятствия любой ценой. Поэтому ему не надо нормировать и планировать все до тонкостей и деталей. Достаточно начертать направление движения и составить общий порядок действий. Вместо немецкой методичности просчитываемых шагов мы, русские, обладаем трезвым пониманием, что господин случай – внезапный зигзаг или кривизна на пути – такой исконный смысл имеет слово случай – может порушить любые, самые обстоятельные планы. Но это, с русской точки зрения, хорошо, ибо «что Бог ни делает, все к лучшему». И потому, плавая по «морю житейскому, каменьев подводных исполненному», мы уповаем на свою смекалку, на волю и мужество и… на наш русский авось. Древнее это речение означало настырное русское упорство. Авось – это готовность встретить препятствие лицом к лицу и лихо, отчаянно, рисково его одолеть. Почему же поговорку нашу русскую воспринимаем мы ныне с шутливо-скептической ухмылкой по отношению к самим себе: «Русский крепок на трех сваях – авось, небось да как-нибудь». Ведь ухмыляться тут не над чем, просто давно позабыт истинный смысл этих удалых слов. Нет у нас более точной и более меткой русской поговорки о русском народе. Что такое авось? Это сложное слово, возникшее из словосочетания, точно так, как родились наши исторические сочетания слов – ахти, восвояси. Вот и авось когда-то состояло из трех слов – а – во – се, что значит «а вот так»! То есть восклицание авось! означало, что человек крепко, упорно, уверенно стоит на своем и поколебать его очень трудно.

Небось тоже состояло когда-то из трех слов: не – бо – се и значит оно буквально – «нет, не так»! или «как бы не так»! – отчетливое стремление действовать наперекор врагам ли, обстоятельствам жизни, трудностям природы – не суть. Таковы две сваи русского характера: авось – «а вот так», сделаю, как задумал, как считаю верным, настою на своем; и небось – «как бы не так», сделаю наперекор всему! Верно сказано: русский крепок на трех сваях – авось (а вот так!), небось (как бы не так!). Третья свая русского характера – как-нибудь. Слово как-нибудь не имело прежде значения ущербного разгильдяйства, лености или халтуры. Как ни будь означало – любым способом достигнуть цели, дойти до нее даже наперекор здравому смыслу, как бы то ни было, чего бы это ни стоило, во что бы то ни стало. Как ни будь!

Вот он истинный смысл очищенной от лживой коросты, от всего наносного, напридуманного очень точной русской поговорки «Русский крепок на трех сваях – авось (а вот так!), небось (как бы не так!) и как-нибудь (во что бы то ни стало!)».

И разве не оправдал наш народ этой поговорки в истории упорной борьбы за свое не только духовное, но и физическое существование. Разгромив хазарский каганат, монгольскую империю, турецкую империю, польское королевство, шведское королевство, наполеоновскую французскую империю, гитлеровский Третий рейх, народный характер наш прошел такую школу, которой не знал ни один народ в мире, мы уже инстинктом, нутром чуем необходимость испытаний как горнила, закаляющего тело и душу. «Не терт, не мят – не будет калач!».

Наша русская жизнь – всегда ход против течения, отсюда и поговорка «По течению плывет только дохлая рыба». Всякий раз, когда случается на Руси беда, а беда по-русски означала исконно иго, порабощение, так вот при нашествии беды нам всякий раз приходилось доказывать и врагам нашим, и самим себе, что мы не мертвые, а живые, что плыть по течению не в наших обычаях, что мы от меча и тягот никогда не бегали и бегать не собираемся.

Вот грянула на Русь новая беда, пришла нерусская власть, а это значит, что пришло время снова доказывать, что русский крепок на трех сваях – авось, небось и как-нибудь, и пусть враги думают, что-де этот легкомысленный, ленивый, привыкший все терпеть и все сносить народишко склонит выю под очередной грабеж и разор. И хорошо! Неожиданность, как известно, обезоруживает врага. А русские воины на Руси не перевелись. И русские авось, небось и как-нибудь в их подлинном смысле до сих пор живы в нас. Авось выстоим – вопреки невзгодам и предательству, продажной бессовестности властей. Небось не замаешь – наперекор наглому оккупанту и грабителю. Как-нибудь эту напасть переможем – любой ценой силу вражию своей поистине богатырской мощью одолеем.

А теперь коснемся всемирной убежденности в отсутствии у русских способностей к порядку и самоуправлению. Так ли это? Может быть, мы просто принцип организованности мыслим иначе, чем немцы и англичане, французы и американцы, чем евреи, наконец?

Есть два типа отношений в иерархии руководителя и ему служащих – это отношения подчинения и послушания. Под-чин-ение, если следовать исконному значению этого слова, предполагает преклонение перед законом, пребывание под игом закона. Само слово чин есть порядок действий, установленных законом.

Подчинение крайне противно русской натуре, потому что в нем интуитивно, исходя из языковых смыслов, русский человек усматривает скуку регулярности и холод бессердечности. Организация, основанная исключительно на подчинении, наиболее эффективна у законников-немцев, которые и верховного вождя своего именовали «конунг», то есть законодатель. Русскими необходимость подчинения не отрицается, но там, где она применяется в чистом виде, действует у нас из рук вон плохо.

Наш подлинно русский тип организованности основан на послушании. Человек, оказывающий послушание другому, свидетельствует своими действиями, что тот другой достоин его доверия и покорства. Такой тип организации основан не на страхе перед законом и наказании, а на доверии, уважении и любви к личности того, кому послушен. Таков чисто русский тип организованности, чуждый западному представлению об организации и порядке.

В русском понимании иерархия начальник и подчиненный замещается отношениями, сходными с родственными, в большей мере это иерархия отца, его сыновей и дочерей, между собой являющихся братьями и сестрами. Причем допускается, что отец-правитель может быть суров, требователен, даже жесток, если жесткость и требовательность полезны детям. Подданные это чувствуют и добросовестно исполняют самые суровые приказы, что замечательно выразил А. В. Суворов, говоря об «отцах-командирах», и об этом же сказывается в старинных военных песнях: «Солдатушки, бравы ребятушки, а кто ваши отцы? Наши отцы – полководцы, вот кто наши отцы». Мы видим такой тип русского послушания в организации казацкой вольницы, где тюркское слово атаман по-русски означает человек-отец, то есть казацкое батька. И в современной российской армии хорошего комбата зовут батя, батяня, а типичное обращение отца-командира к солдатам: «сынки», что тоже наследует древнюю русскую иерархию послушания, а не подчинения.

Ярко выраженная в военных структурах система организации на принципах послушания отлажено действовала в государственном строе России. Царь, верховный правитель Руси-России, у нас всегда именовался Царем-батюшкой, а отношения подданных между собой в подобной иерархии подразумевали братство. Благой, уважаемый, любимый всеми вождь, руководитель имел для русских значение, равное у европейцев хорошему закону. Вождя, того, кто вел за собой, слушались беспрекословно, его любили, его встречали с искренними слезами счастья и умиления, его защищали, жертвуя собственной жизнью… Если же Царь-батюшка, генерал-губернатор, отец-командир, куренной атаман, генеральный секретарь, президент или премьер-министр и кто бы ни был еще из руководителей оказывался не достоин уважения и доверия, то русское послушание со временем непременно сменялось неповиновением, доходившим до бунта. На бунт могло поднять невыполнение вождем, князем, царем, генеральным секретарем, президентом, премьер-министром, словом, отцом-батюшкой, своих отцовских обязанностей, в числе которых не только попечение о народе как о своих сынах и дочерях, но и отеческая любовь к ним, гордость за них и их успехи. Западная иерархия, основанная на подчинении, не предусматривает ни попечения, ни взаимной любви, ни отеческой гордости, именно оттого подчинение закону по западному образцу холодно, бессердечно и несимпатично русским.

Самобытный тип русской организованности в современном правлении Россией не то что не учитывается, о нем просто не ведают нерусские люди, захватившие власть в стране. Они полагаются на западный принцип подчинения закону, понаписали этих самых законов горы немереные и не перестают удивляться, почему в России они не действуют. Они и не могут действовать в русской среде, где русские не верят в непреложность законов («Закон что дышло – куда повернул, туда и вышло»). Мы, русские, неизменно уповаем на другое: надеемся увидеть в президенте или премьер-министре отца-попечителя о народе. Но никак не можем отеческой заботы в них разглядеть. А коли отец народа о нас не заботится, значит, он нам не отец. А если не отец, то на кой он нам нужен, чтобы его слушаться!

Пиар-технологи, правда, порой спохватываются и изображают наших властителей этакими кормильцами народа, отправляют их колесить по стране, имитируя заботу, уговаривают заглянуть в магазины, чтобы фальшиво посочувствовать безудержному росту цен, принуждают бесполезно обещать снизить расценки на дизель и бензин почти разоренным крестьянам. Политтехнологи уговаривают властителей дать честное слово пересмотреть школьный курс обязательных наук, чтобы молодежь подрастала не очень безмозглой, пиарщики советуют им регулярно обещать народу доступное жилье – словом, заставляют президента и премьер-министра ради имиджа отца-кормильца наперебой обещать населению раздачу из своих рук кусков и ломтей всякого добра. Но эти пиаровские ходы не могут скрыть подлинного отношения к народу раздающих подачки правителей, тщетно пытающихся изображать отцовские чувства. Потому что обделенное большинство смотрит на зрелище раздачи кусков отдельным тщательно отобранным для общения с властью гражданам кто голодными, кто завистливыми, кто насмешливыми, но все одинаково злыми глазами. И видят все одинаково, что перед ними не отец, а опасливый дрессировщик, стремящийся приручить зверя, которого он и боится, и ненавидит одновременно.

От нашего взгляда не ускользает и другое: что имитирующие любовь к народу «отцы-правители», забыв о народном вымирании и нищете, не помня об отцовском долге, налагаемом на них неограниченной властью, наслаждаются всеми удовольствиями жизни на троне. Они много и самодовольно путешествуют, осматривая достопримечательности отдаленных уголков мира. И самые незначительные для России страны, всякие микроскопические гонолулы удостоились визитов обоих любопытствующих географическими редкостями президентов. Раньше-то царьки этих карликовых государств за великую честь считали быть допущенными к туфле царя или рукопожатию Генерального секретаря! Визиты прежних российских правителей допускались только в великие державы.

Наши нынешние «отцы народа» много и дорого отдыхают, каждый отстроил по резиденции под Москвой, да по дворцу в Сочи, да еще кое-что по «мелочи», вроде Константиновского дворца в Стрельне под Петербургом, в Горном Алтае, Геленджике, в Красногорье… Им лень уже проводить еженедельные в 11 часов в четверг заседания Правительства, от случая к случаю они собирают лишь «президиум Правительства», как правило уже не в Кремле и не в Доме Правительства, а в межсезонье и зимой на свежем воздухе подмосковных резиденций, а по теплу – так непременно в Сочи, в перерывах между блаженными морскими ваннами. Время от времени наши властители любят пощекотать себе нервы чем-нибудь экстремальным, чтобы оживить увядающую молодость приличной порцией адреналина. Президент-Премьер-министр-Президент Путин то катается на мотоциклах, то целует в морду здоровенного зубастого осетра, то обнимается со свирепыми тиграми, то гарцует на необъезженных жеребцах, то рассекает страну на отечественной полудохлой «Ладе-Калине», то взмывает в небо на истребителе, то заливает водой давно потушенный пожар, не пыль пуская в глаза телезрителям, а тонны воды, жизненно нужные в это время на полыхающих пожарах… Угасающая, спивающаяся, голодная, нищая Россия смотрит на эти развлечения в скорбном пока молчании, не припоминая на правящем троне подобных прожигателей жизни и денег.

Все брошено к ногам двух играющих мальчиков – тут тебе и сочинская Олимпиада, и футбольный чемпионат мира, на деньги, за которые можно было вывести в люди, выучить, вылечить, накормить миллионы сегодняшних русских детей, не имеющих в обескровленной президентскими шалостями России ни настоящего, ни будущего. Развлекайтесь, наслаждайтесь, грейтесь в лучах величия, дорогие играющие мальчики!

Может ли народ оказывать послушание людям, сделавшим беспредельную власть орудием собственного наслаждения и сладострастия? Разве они нам отцы родные? Разве о нас их попечение и забота? Будь перед нами отец-правитель, да разве он дозволил бы своим приспешникам издеваться над людьми, лишая их крова, работы, последних шансов родить и вырастить детей. Будь у нас батюшка-властитель, разве допустил бы он развращения и растления своих подданных, разгула педофилии и проституции? Будь у нас отец народа, разве он разрешил бы повальное спаивание даже не мужиков, а женщин и детей, наркоманию, травлю населения вредными продуктами и прививками? Мы же все понимаем, что это не отцы сменяют у нас друг друга на российском троне и даже не отчимы, а какие-то заезжие гастролеры. Их ли слушаться как родных отцов? Не тянут они на отцов нации, на какие бы цыпочки ни становились сами и на какие бы высокие скамеечки ни подсаживали их пиартехнологи.

Да, наш русский порядок иной, чем немецкий, французский или английский. Да, наша русская организованность иная, чем европейская или американская. Но то, что немцы или американцы не видят у нас своего порядка, вовсе не означает, что русские не способны к организации. Мы просто по-другому организуемся, у нас другие способы достижения цели, как в построении государства, так и в ведении войны. И мы себя в этом еще не раз проявим, когда сами сознательно и трезво выберем из своей среды подлинных отцов-командиров, настоящих отцов нации. Когда возродится в народной среде России самое настоящее русское братство – когда один у нас отец-правитель, а все мы – его родные дети, братья и сестры между собой.

О женственности русского характера перетолковано много. Мягкость, уступчивость, всепрощение, терпеливость, интуитивный принцип мышления – в русской литературе и философии объявлены специфически русским складом натуры, который-де и оказался причиной наших многовековых бед, но одновременно признан предметом особого любования и гордости как, бывает, любуются и гордятся очень красивым, хоть физически и духовно слабым человеком. Иностранцы же все эти черты тем более записывают в доказательства неоспоримой женственности русских, а следовательно, их слабости по сравнению с рельефно выраженной мужественностью натуры человека западного – немца, англичанина, француза, белого американца, за которыми признается первенство в твердости, рассудительности, расчетливости, жесткости и наступательности характера. Презрение, которое питают к нам на Западе, полагая нас женственным народом, было бы для русских вполне достойно пренебрежения, если бы за этим не стояла постоянная угроза нашей независимости, вызванная искушением всякого, считающего себя сильным, напасть на слабейшего и не умеющего дать отпор. Ведь слабость народа необыкновенно притягательна для тех, кто зарится на его богатства и земли.

Каковы признаки женственности характера, которые в противовес зримой мужественности природы западного человека целенаправленно навязывают нашему сознанию как типично русские. Позаимствуем их из книги Вальтера Шубарта «Европа и душа Востока», тем более что этот немец с огромной симпатией относился к русскому народу и критиковал свой, немецкий, а следовательно, его нельзя обвинить в предвзятости и клевете на русских из чувства заведомой неприязни. «Противоположность между западным и восточным (русским. – Т. М.) человеком проявляется как соотношение мужского и женственного. Мужской склад – это воля к власти, доминирование идеи права над идеей любви, действия над созерцанием, рассудка над чувством. Женский склад – самоотдача, благоговение, смирение, терпение. Мужчине свойственны критика, рационализм. Женщине – интуиция, восприимчивость к внушению, вера. Мужчина отделяется от всеобщего и стремится к автономии… в результате становится личностью. Женщина чувствует свою соединенность с целостным миром, она укоренена в природе, словно растение… Женщина переносит страдания легче, чем мужчина, потому что она не противится им. Она уступает им, приспосабливается. Мужчина, наоборот, упорно сопротивляется и как раз вследствие этого чувствует всю силу страданий». На основании подобных сопоставлений Вальтер Шубарт делает вывод о женственной природе русского характера.

Напор, ум, рационализм – этих приоритетов мужественности русские якобы лишены. Их удел – уступчивость, интуиция, вера – свойства сугубо женские. По представлению Запада, русский народ по-бабьи мягкотел и иррационален, впрочем, он добр и радушен, в нем много любви, чего хладнокровный европеец напрочь лишен. А любовь и есть признак женственности характера, и это представление до сих пор питает иллюзии Запада о нашей национальной слабости. Так ли это на самом деле? Нет. Русский характер не имеет ничего общего с женской слабиной и уступчивостью. Просто мужественность нашей натуры иная, чем в характере немца, англичанина, американца. И различия эти отражены в языках.

В 1929 году проницательный русский лингвист И. А. Бодуэн де Куртене высказал гипотезу о том, что способ вычленения грамматического рода – мужского, женского, среднего в индоевропейских языках – влияет на мировоззрение носителей языков.

Языки с различением трех грамматических родов вводят в картину мира разделение на мужское, женское и детское начала. Весь мир в его явлениях и вещах предстает в таких языках разделенным по роду и полу, а средний род вбирает в себя понятия о детском, беззащитном и кровно родном. Санскрит, греческий, латинский и все славянские языки, в том числе русский, представляют в своей грамматике такую картину мира, где род – то есть отец, мать и дитя – является призмой, через которую человек рассматривает все окружающее. Названия вещей и природных явлений, приобретая через грамматику мужской, женский или средний род, зачастую ассоциируются с образами отца, матери, жены, мужа, ребенка – сына и дочери.

В языках лишь с двумя грамматическими родами – мужским и женским – этим двум признакам живых организмов противопоставлено все неживое. То есть все, что может двигаться и изменяться, противопоставлено тому, что инертно и безжизненно. Так, в романских языках существуют только мужской и женский роды.

В третьей группе языков – в скандинавских и английском – выделяют личный род, описывающий только людей (и это мужчины, поскольку женский род грамматически не выражен), и общий род для всех остальных существ и веществ. В центре внимания грамматики таких языков – личность, причем мужского пола, женское и детское начала для этих языков не существенны.

Лингвист Бодуэн де Куртене предположил, что именно на основании способа выражения грамматического рода у носителей разных языков разное и отношение к любви. В русском языке любовь предстает как суть отношения к людям – к отцу, матери, жене, мужу, ребенку, а через них и ко всему окружающему миру. Во французском языке любовь – это образ живой жизни, в отличие от неживой природы, а воспроизведение потомства рассматривается лишь как результат связи полов – пресловутый «лямур», вызывающий у русского человека отстраненную брезгливость. В английском языке любовь – это конкретное понятие о несущественной для большинства мужчин стороне жизни, с русской точки зрения – полный цинизм, что так шокирует нас в английском слове «секс».

Таким образом, наша русская грамматика делит весь мир на отцовство, материнство и детство (мужской, женский и средний роды), грамматика французов разделяет окружающее пространство на живое, где присутствует мужское и женское начала, и неживое. Грамматика англичан членит мир на личное мужское начало и общий род, то есть выделяет представителей общества, и это мужчины и все, что стоит вне общественных отношений. После этого совершенно ясно, откуда в одних культурах развиваются порнография и эротизм и почему они не приживаются в других. Порнография, как описание действий живых организмов, может казаться нормой для французов обоего пола, эротика, как проявление мужского любопытства к несущественной, но приятной стороне жизни, может являться естественной для англичан-мужчин. Но для русского языкового восприятия и порнография, и эротика – это стыдно, потому что ключевыми в разделении мужского, женского и среднего родов являются понятия отца, матери и дитя. Даже чувственная любовь мужа и жены находится на периферии любовных отношений русского человека. То есть, чтобы привить русским порнографию и эротику, надо коренным образом поменять грамматику нашего родного языка. Или сделать равно родными для нас английский или французский языки. Третьего не дано.

Деление мира на три рода, которым пронизано все в русском языке, одушевляет в наших глазах весь мир, делает его живым и заставляет видеть в вещах, в животных, в отвлеченных и абстрактных понятиях признаки живой любви: Родину и родную землю русские любят, как мать, дом почитают, как отца. Если жилье наше – изба или хата, то в ней вновь обретаются признаки материнства. Береза, ива, осина – девицы красные, образы томящейся, тоскующей души; дуб – могучий богатырь; облако, небо, солнце – сосредоточение воспоминаний о детстве. Все в этом мире для нас одушевлено русской грамматикой – мужским, женским и средним родом, все пронизано образами, которые будят чувство любви – материнской и отцовской, супружеской, сыновней, детской. Эти образы любви многолики, и потому идеалом в нашем языке является платоническая любовь, обобщенный символ, в котором для русского человека сконцентрированы разнообразные воплощения любви. Мы можем сказать – я люблю Родину, мать, жену, сына, собаку, своего коня, свой дом, парное молоко, красивую одежду, умные книги, писателя Достоевского – и это все, с нашей точки зрения, любовь. Весь окружающий нас мир дышит любовью к нам. И мы, русские, дышим любовью к миру, одушевленному для нас образами материнства, отцовства, детства и связанными с ними высокими чувствами верности, заботы, доверия, жертвенности. Наша любовь всеохватна и чиста. И слова для зримого нами мира мы наполняем своей особенной русской любовью – «речка-матушка», «Дон-батюшка», «деревня-кумушка», «город-удалец», «красавица-зорька»… И друг друга любящие сердца называют «милый» и «милая», происходящие от глагола миловать, а в русских говорах подчас вместо люблю говорят жалею.

Естественно, что столь разное отношение к любви в русском и западных народах порождало упорное непонимание нас иностранцами. Видя, как много любви в русском языке и, следовательно, в русской психологии, западные философы и политики настойчиво заговорили о «вечно-женственном в русской душе», о том, что загадочность русской души объясняется женской ее глубиной, которая находится в состоянии бабьей влюбленности, а следовательно, в хаотическом движении, аморфном развитии и непостоянстве. Исходя из преобладания, с точки зрения англичанина или француза, женского начала в русском характере, русскому народу приписывали и другие женские черты – созерцательность, долготерпение, всепрощение, кротость. Какая наивность и легковерие иностранцев видеть чужой народ через призму собственного языка, лишенного той любви, что свойственна русскому языку!

Русский характер, который любовно воспринимает весь мир, русский взгляд, который во всем, что ему принадлежит, усматривает предметы сыновней, отцовской, материнской любви, чужие и чуждые нам люди, не способные видеть мир таким, каким его видим мы, и не способные так чувствовать, ибо говорят на других языках, так вот русский характер они сочли примитивно-женственным, то есть мягким, жалостливо податливым, неопределенно-расплывчатым, слабым, нелогичным, непоследовательным, поверхностным.

Однако исторические судьбы русского народа на каждом шагу нашей истории опровергают миф о женственности русской натуры.

Русский героизм в бесконечной череде войн, которые вела Россия, крушит представление чужаков о нашей слабости. Самоотверженность, самопожертвование, ожесточенность русских в многочисленных восстаниях против угнетения, развеивают утверждения о нашей уступчивости и податливости.

Русский мужской склад ума, способный охватывать огромные пласты природы и социума, устанавливая для них закономерности, открывая физические законы, русская изобретательность, далеко продвинувшая человечество по пути технического прогресса, – все это, напротив, опровергает упреки русских в женоподобной нелогичности и неспособности мыслить.

Создание великой Российской империи, а потом и Советской империи, заставивших уважать себя все великие державы мира, камня на камне не оставляет от утверждения о русской бездейственной бабьей созерцательности.

Революции, восстания, потрясающие Россию в последние два века, вдребезги разбивают тезис о женственном долготерпении русских.

Наша любовь к этому миру и видение этого мира через призму любви взрастили совершенно иной русский характер в отличие от представляемого нам – решительный, последовательно идущий к цели, логически точный, сильный и напряженный, всегда добивающийся своего. Но русский жертвенно-мужественный характер совсем не похож на эгоистично-мужественный характер западного человека, оттого не способного понять нашу русскую жертвенную мужественность, свойственную в трудные минуты даже русским женщинам, ибо только в жертвенности проявляется любовь в годину испытаний.

То, что мифы о русском народе, усиленно и небезуспешно насаждаемые в наши головы извне, противоречат друг другу до взаимоисключения, творцов мифов – западных идеологов – не смущает. Чтобы обезволить русский народ, внушить нам, что мы не способны к сопротивлению и вечная участь наша влачить ярмо беспрекословного подчинения поставленным над нами властителей, нам навязывают миф о нашей женственной русской натуре – мягкой, податливой, вселюбящей, всепрощающей, легко внушаемой. Когда же нам, русским, пытаются навязать вину перед другими народами, якобы нами завоеванными, порабощенными и угнетенными, нас описывают кровожадным, безжалостным завоевателем – отсюда давно и настойчиво навязываемые нам разговоры о нетолерантности русского народа, о нашей природной агрессивности и враждебном отношении к инородцам. В нас развивают комплекс вины, настаивая на том, что русские, простираясь на огромные территории, всегда вели себя как завоеватели, подавляя, порабощая, ассимилируя народы. Вспомните, как воспитывали вражду к нам в балтийских этносах – литовцев, латышей уверяли в агрессивных притязаниях русских на исконные земли балтов. Прибалты делали вид, что подзабыли судьбу пруссов – их балтийских соплеменников, которые оказались стерты с лица земли германскими племенами, и памятью о погибшем балтийском племени пруссов осталось лишь название немецкой провинции – Пруссии. Оккупантами стали называть нас с недавних пор и грузины, забыв, что накануне подписания Георгиевского трактата, приведшего Грузию под спасительную руку Российской империи, в самой Грузии было практически исчерпано мужское население, все мужчины старше семи лет уводились в неволю либо беспощадно истреблялись. Геноцид грузинского народа остановили русские.

Ныне и малые народы в составе России частенько намекают на свое рабское состояние рядом с русскими, постоянно шантажируя нас нашей нетолерантностью, агрессивностью, экстремизмом. Зависть малых народов к большим вполне понятна, и попытка оправдать свою малость давлением со стороны сильного соседа вызывает сочувствие. Ну не удалось кому-то вырасти в великий народ, оставить мощный след в истории, искусстве, культуре, вот и приходится им перед потомками объясняться, а виноватого легче всего найти на стороне. И пусть бы себе объяснялись друг перед другом, да только ныне народы, окружающие русских, живущие с нами в ближнем и дальнем соседстве, стремятся внушить и нам, русским, что мы исконные агрессоры, а Россия была и остается, по зловещему ленинскому определению, тюрьмой народов. Легко опровергнуть ложь фактами истории, но мы обратимся за аргументами к русскому языку, объективному свидетелю того, что мы никогда не порабощали другие народы.

Разные народы по-разному понимают рабство, и институт рабства отражен в их языках. Крупнейший французский лингвист Эмиль Бенвенист, привлекая языковой опыт индоевропейских и неиндоевропейских культур, установил, что «единого обозначения для понятия раба нет ни в одном индоевропейском языке». Раб поставлен вне общества, он всегда «чужой», так как большинство народов получали рабов из военнопленных: «раб обязательно чужестранец». В латинском раб – это servus, вероятно, из имени этрусков, которых завоевали римляне, у французов раб – esclave, что значит славянин, в англосаксонском раб – wealth, означающее кельт, а еще английский язык знает для понятия раб слово slave, также означающее славянина. Западные народы добывали рабов из завоеванных племен, из инородцев, из чужих, причем в большинстве своем этими инородцами были как раз славяне, населявшие Западную Европу и оставившие там немало славянских названий в именовании рек, озер, городов. Что такое Венеция – это город венедов – племени славянского, а Лейпциг – онемеченное звучание славянского города, нечто похожее на наш Липецк. Знаменитое озеро Балатон – вовсе не венгерское название. Это название славянское, и означает оно, что озеро окружено болотами. Но разве славянские народы живут в Венеции, Лейпциге или на Балатоне? Их давно уже нет, зато остались в языках европейских народов именования славян в значении рабы.

Именования инородцев в значении раб выступают в большинстве языков. Но на русских это правило не распространялось никогда. Мы, русские и другие славяне, не делали пленных чужеземцев рабами. Вот свидетельство греческого историка Маврикия Стратега: «Племена славян и антов сходны по своему образу жизни, по своим нравам, по своей любви к свободе. Их никоим образом нельзя склонить к рабству или подчинению в своей стране. Они многочисленны, выносливы, легко переносят жар, холод, дождь, наготу, недостаток в пище. К прибывающим к ним иноземцам они относятся ласково и, оказывая им знаки своего расположения, при переходе с одного места на другое охраняют их в случае надобности, так что если бы оказалось, что по нерадению того, кто принимает у себя иноземца, последний потерпел ущерб, принимавший его раньше начинает войну против виновного, считая долгом чести отомстить за чужеземца».

Русские, унаследовавшие этот обычай всех славян, действительно не использовали чужеземцев как рабов. И слова раб, отрок, холоп, обозначавшие в русском языке подневольное состояние, имеют исконное русское происхождение, а вовсе не означают представителей плененных народов. Все эти слова являются славянскими названиями детей, малолетков, подростков, то есть служат терминами родства.

Слово холоп (*холпъ) находится в теснейшем родстве со словами холка и холостой, происходит от глагола холить, что исконно означало «стричь очень коротко». Обычай острижения волос у мальчика – это древний обряд посвящения подростка в юноши. И потому слово холоп было обозначением юноши – младшего члена рода, используемого в работниках.

Наилучшими работниками у славян слыли молодые – младшие в роду. Как известно из древних рукописных книг, русские люди делили свои возрасты по седмицам – семилетьям: «До семи лет – младенец, до двух седмиц лет (то есть до четырнадцати) – отроча, до трех седмиц лет (значит, до двадцати одного года) – отрок, до четырех седмиц лет (это до двадцативосьмилетия) – юноша, до восьми седмиц лет (до пятидесяти шести) – муж, и оттоле старец». Вот и выходит, что слово отрок обозначало подростка от четырнадцати лет до двадцати одного года, младшего в роду и семье, но которого уже можно было использовать для работы.

Слово раб (по-древнерусски оно звучало как роб) показывает, что это термин для младшего члена семьи, используемого в работе. Слово ребенок, имеющее истоки в древнем понятии робя-робенок-ребенок, сохранило значение «очень маленький член рода и семьи».

Слова холоп, отрок, раб исконно означали своих, членов своего рода и своей семьи, используемых в работниках.

Раб, или по-древнерусски – роб, был самый младший по возрасту работник, от него произошло слово ребенок, отрок – тоже семейный работник, только постарше, с четырнадцати лет до двадцати одного года, и, наконец, холоп – самый старший по возрасту работник в семье, но не достигший двадцати восьми лет.

Вот и выходит, что рабства в понимании других индоевропейских народов у славян и русских не было. Русские использовали труд младших членов рода, сначала это были младшие по возрасту, потом – по социальному статусу. Но в любом случае, это были не пленные, не чужаки, не инородцы. Это были свои. Причем издеваться над рабами и холопами, обессиливать их неподъемным трудом так, как это делали в других землях и странах другие народы, русским не дозволяло как раз то, что это были свои.

Такой взгляд на подневольный труд и на работников сохранялся у русских на протяжении всей истории, он не меняется и по сию пору, потому что заложен в родном языке. На Руси никогда не было рабовладельческого строя, который пережили все иные цивилизации, лишь русские избежали эпохи рабовладения, что до сих пор вызывает изумление историков и подчас объясняется отсталостью развития русской государственности. Да и крепостное право никогда не было подлинным рабством в России. Крестьяне чаще всего оставались крепкими земле, но не лично помещику. Злоупотребления, такие, как история с Салтычихой, жестко наказывались и вызывали бурю негодования в общественном сознании. Но если своих, русских, дозволялось использовать в подневольном труде, это коренилось в исконно заложенных правилах отношений в семье и роду, то эксплуатация инородцев как рабов была просто невозможна.

Со временем слово раб в русском языковом сознании приобрело новые оттенки – безволия, бессилия сдавшегося перед обстоятельствами жизни человека. Слово холоп стало обозначать полную внутреннюю несвободу. А слово отрок сегодня именует лишь юный возраст.

Языковая установка русского языка – не искать себе работников среди чужих – сказалась на нашем отношении к другим народам. На протяжении всей русской истории мы не рассматривали инородцев как объект завоевания, как источник рабской рабочей силы. Работников славяне, русские, искали внутри своего рода, внутри своего племени. Чужие племена для этих целей нам никогда не были нужны. Зато ныне, когда русский народ ослабел и истощился, мы узнали, что такое рабство. Узнали на собственной шкуре. Другие народы, в языках которых раб означает иноплеменник, чужак, которого не жалко, показали русским, да и другим славянам все ужасы рабского состояния. Рабство в чеченском и дагестанском плену, подневольный труд на азербайджанских плантациях и фермах у нас же в России, продажа сотнями тысяч наших русских девушек в израильские бордели, вывоз детей на органы в Западную Европу и Америку – это делается представителями тех народов, для которых раб – чужеродец и чужеземец, человек, с которым можно делать все что хочешь, человек, которого не жалко.

Могут спросить: да разве сами русские не занимаются сейчас тем же, разве по примеру иных народов нет у нас русских хозяев борделей, русских плантаторов, русских коммерсантов, торгующих детьми? Есть, конечно. Но во все времена, и нынешнее время не исключение, они назывались выродками и извергами. Выродками – потому что вырождались, переставали принадлежать роду русскому, отказываясь от русских правил жизни. Извергами – потому что русские роды и семьи извергали подобную нежить из своей среды. И сейчас, несмотря на натиск чужих обычаев и иноплеменных правил жизни, мы, русские, никогда не примем их за новые законы русской жизни. Те же, кто предал правила русской жизни, навсегда останутся для нас выродками и извергами.

Мы уже устали слышать о том, что русские – «мертвый народ», как самоуверенно говорят о нас на Востоке, что русские – «народ, утративший волю к жизни», как горделиво считают на Западе, что русские – «окончательно покоренный народ», так презрительно усмехаются в Израиле… А может, так и есть? Может быть, мы действительно мертвый народ, ибо только у мертвого народа нет желания рождать детей. Только за первое десятилетие нового века, по данным Роскомстата, количество детей в России от нуля до 14 лет уменьшилось на семь миллионов душ. Может, мы и вправду утратили волю к жизни, ведь по числу самоубийств занимаем позорные первые строки в перечне других государств. И, наверное, Израиль правильно считает нас покоренным народом, поскольку, численно преобладая в собственной стране, составляя 82 процента населения в собственной стране, созданной и укрепленной руками русского народа, мы уже боимся выговорить слово русский, а за книги, такие как «Иго иудейское», за фильмы, как, например, «Россия с ножом в спине», поднимающие русский вопрос, нас бросают в тюрьмы, сами же книги и фильмы запрещают при нашей безропотности?..

Способны ли еще русские хоть на что-нибудь, и, непонятно, как мы прежде воевали, а ведь победоносно воевали, триумфально побеждали, из века в век отвоевывали свободу, независимость, наказывали захватчиков и оккупантов. Так что же сейчас-то с нами творится, почему так много русских, готовых принять для себя и то, что они мертвы, и то, что они утратили волю к жизни и что покорены окончательно?

Осознание войны – это когда русский человек в массе своей начинает понимать, что против него ведут войну. Но такое осознание приходит не сразу и не вдруг.

Наше представление о войне в корне отличается от понятия войны в других языках. По-английски слово война war происходит от глагола ware, что значит «торговать», и английские войны велись и ведутся ради торговли и барышей, это войны ради прибылей. По-немецки слово война der Krieg происходит от глагола kriegen, означающего добывать, захватывать. Германские народы воевали ради захвата чужих территорий. А что значит война по-русски?

Слово война имеет тот же корень, что и слово вина. По-русски для того, чтобы вести войну, нужно понять, кто виноват в развязывании войны. Нужно найти виноватого. И только тогда, когда русские люди находят виноватого в войне, вот тогда – берегись! Русский мужик долго запрягает, да быстро ездит. Не про войну ли эта поговорка? Тем, кто сомневается в истинности этого утверждения, предлагаю вспомнить историю нашего Отечества.

Давали ли русские кому-либо молниеносный отпор? Нет, собирались долго, податливо отступали не только до самой столицы, но и дальше, как в 1812 году, до Волги откатывались, как в 1941 году, а бывало, что и по триста лет терпели иго, как при монголо-татарах. Виноватого в каждой новой войне русскому человеку надо было не только увидеть, но и осознать его вину. Сделать это всегда не просто, ведь далеко не всегда враг открыто нападает и крушит. Таково свойство русского языкового сознания. Наш язык оставил нам завет наших предков – вести войны справедливые, оборонительные, поднимать оружие лишь против тех, кто действительно виноват перед нами. Зато вслушайтесь в звучание военных терминов по-русски – все они по смыслу своему нацелены на победу, на непременное поражение противника. Битва – это когда мы бьем врага, рать – это когда мы яростно устремляемся на врага (реть по-древнерусски – стремление), сражение – это когда врага разим, то есть убиваем насмерть. Таковы языковые смыслы военных слов, таков и русский на войне. Он весь устремлен к победе, потому что война для него всегда справедлива, на войне он наказывает виноватого в пришедшей на Русь беде. Потому и добивается победы! Ведь победа – это то, что приходит после беды, что перебарывает беду.

Если с этой точки зрения взглянуть на наш сегодняшний день, то становится ясно, почему русские опустошены безволием и бессилием. Русские не осознали пока, кто виноват в новой развязанной против них войне. Что ведется война – тихая, коварная, подлая, которая уносит жизней больше, что в дни боевых действий, – это ясно уже многим. А вот кто виноват – массового понимания нет. Это немцы, англичане, французы, монголы сразу обнаруживали свои намерения – захватывали территории, уводили в полон, убивали, пытали, продавали в рабство. Сегодня наша земля захватывается, но это называется мирным словом купля-продажа. Сегодня продают в рабство, но это именуют легальной проституцией. Сегодня берут в плен, но это, оказывается, трудоустройство. Ныне жестоко убивают даже малых детей, потроша их на донорские органы, но это прикрывают усыновлением. Войны как бы нет, виноватых в преступлениях против русских как бы ищут, и народ как бы живет мирно. И чтобы дольше русский человек не понял, кто виноват, чтобы он не определил для себя конкретную цель в этой войне, запрещают честную русскую мысль и правдивое русское слово.

Еще раз подчеркну, это очень важно понять, – почему запрещают мысль и слово, фильмы и песни, почему изымают из продажи книги и диски, почему лишают нас права знать: чтобы подольше мы с вами не поняли, кто виноват в современной войне против России. Надеются, что за это время русский народ окончательно истощится и не поднимется больше никогда.

Да только тщетны их надежды. Осознает уже русский народ, что у него смерть за плечами.

А как опомнится, о! – какое тогда наступит чудесное время – время побед. В русском языке, а следовательно и в русском сознании, заложен потрясающий героизм поведения. Это про нас сказано: «Тонуть так в море, а не в поганой луже», это нашими предками заложено: «Лучше умирать в поле, чем в бабьем подоле». Чем мы хуже наших героических предков, которые говорили: «Эх, была не была!», когда в трудный час решимости подводили итог своей жизни. Разве могла стереться в нашей генетической памяти отчаянность предков: «Либо пан, либо пропал!», «На всякую беду страха не напасешься!»

Русский человек, осознавший себя на войне, увидевший, кто виноват в войне, – такой русский неустрашим. Он говорит: «Иду вперед, лучше страх не берет». Он усмехается: «Нам все нипочем!». Он смеется в лицо врагу: «Увидим еще, чья возьмет!».

Энергия сражения сквозит в русских поговорках, рожденных в бою: «Мы, русские, – не робкого десятка», «Не говоря худого слова – да ворогу в рожу», «За виски да в тиски, за волоса да под небеса»… Нам, русским, коль на кол – так сокол. Что еще вспомнить из нашей родной премудрости, чтобы закалить русские души святой уверенностью, что просто наше время еще не пришло, виноватого еще не все увидели, потому и война нами пока до конца не осознана. Мы еще застанем чудесное время русской истории. Увидим еще, чья возьмет!

Издавна в России считалось, что русский народ незлопамятен, что он легко прощает своим властителям преступления, чужеземцам – обиды. Это представление о русском характере так въелось во все политические сочинения и дискуссии, что говорить о мстительности или обидчивости русских кажется чем-то наивным. Дескать, Ваня-простак все стерпит, забудет самые изощренные издевательства над собой. Выходит, любому наглецу и агрессору дозволено над ним сколько угодно изгаляться. К примеру, без всякого наказания остались заявления Виктора Ерофеева из его опуса «Энциклопедия русской души»: «Русских надо бить палкой. Русских надо расстреливать. Русских надо размазывать по стене. Иначе они перестанут быть русскими. Русские – позорная нация. Национальная идея русских – никчемность. Русских надо пороть. Русские – самые настоящие паразиты. Нормальное состояние русского – пьяное. Русских скорее объединяют дурные качества – лень, зависть, апатия, опустошенность». Попробовал бы кто выпустить тот же самый текст, где вместо слова русский значилось бы еврей или чеченец, армянин или татарин, мир тотчас услышал бы грозный протест оскорбленной нации, не миновал бы и кровавых последствий автор подобной дерзости. Да, впрочем, и не рискнул бы никакой Ерофеев даже икнуть в сторону любого из этих народов. Оскорблять же русских не только смеет, но и делает это с нескрываемым наслаждением.

Почему же русские так безответны? История наша показывает, что мы никогда не были скотски покорным народом, мы терпеливы, но до определенной черты. Только как определить ту черту, когда русские перестают сносить обиды?

Определить предел терпения, за которым неизбежно вздымается волна народного гнева, можно исходя из смыслов русского языка. Само слово гнев укоренилось в родственных словах гнет, угнетение, угнетать. Выходит, гнев – наша естественная реакция на угнетение, ответ на бесконечный гнет. Гнев свойствен русскому человеку, когда его волю подавляют, когда его свободу гнетут, а душу порабощают. Причем гнев – свойство не только отдельной личности. Весь народ может воспылать гневом, если гнет тотальный, бесконечный и беспощадный. Такой народный гнев именуют в истории народным восстанием.

Слово восстание также не случайно оказывается связанным с понятием народного гнева. Ведь гнет разумеет под собой согбенность народа под чужим жестоким ярмом. Сгорбленная, будто сломанная спина – несомненный знак, символ покорности и рабства, потому что покоренный, порабощенный человек, с точки зрения славянина, – это человек подъяремный, ходящий под игом.

Язык наш хранит в себе противоядие от порабощения, от покорности – это исконное, видимое родство слов сгибаться и гибнуть. Малейшая согбенность в осанке человека – уже признак слабости, покорности обстоятельствам, подавления воли, преддверие гибели. Согбенность целого народа, попытка нагнуть русскую шею под чужое ярмо – знак всем нам, кто говорит по-русски, что русским грозит гибель.

Восстание же, по сути – выпрямление народа, выход его из согбенного, гибельного состояния – единственно возможный способ избежать гибели. Таковы законы национальной жизни, подсказанные нам родным языком.

Русские всегда были последовательны в исполнении правил жизни, заложенных нашими предками в языковом наследстве. И страшен был их гнев в пылу национального восстания! Приведу лишь один факт из истории восстания тамбовских крестьян в 20-х годах прошлого века. Тогда отряд китайцев во главе с картавым комиссаром внезапно нагрянул в село, созвав народ на общий сход. Комиссар стал убеждать мужиков, что новая власть предоставляет им самоуправление, да разве им самим будет лучше, если над ними поставят какого-нибудь чужака, разве не лучше в свой же организуемый Совет избрать своих, лучших, самых уважаемых односельчан. Убедил еврей. Мужики и выбрали с десяток лучших. По приказу комиссара китайцы тут же отвели их к стене церкви и расстреляли. Опешил сход, первыми опамятовались бабы, завопили страшно и с голыми руками кинулись на китайцев. А уж следом вскинулись и мужики, на ходу выламывая дрыны из заборов, замелькали невесть откуда тут же взявшиеся топоры, косы, вилы. Солдат-китайцев порубали на куски, а еврея-комиссара, взвалив на козлы, живьем перепилили двуручной пилой. Так свидетельствуют документы, опубликованные в журнале «Источник». Да, русский народ – добрый, терпеливый, но у его терпения есть грань, за которую лучше никому не переходить. Наше терпение можно назвать даже адским, потому что зачастую муки, переносимые народом, превосходят муки ада. Но за этой гранью русские отказывают обидчику в прощении.

Для того чтобы понять, за какую грань в отношении русских нельзя переступать никому, нужно знать, что исконно означает слово прощение.

Сегодня принято ошибочно считать, что прощение по-русски – забвение обид. Так, в русской христианской традиции принято просить Бога оставить, отпустить грехи (здесь отражен древнееврейский обычай отпускать в пустыню козла – козла отпущения, возложив на него все прегрешения еврейского народа за год, – национально чуждое нам представление о том, что можно взвалить свою вину на другого, обвинив его во всех грехах, что натворили сами). Еще чисто по-русски у нас принято молить Господа простить грехи.

Само слово простить восходит к прилагательному простой, то есть прямой, правильный. В русском языке это значение сохранилось в выражении простой путь, значит – прямой, правильный.

В Евангелии сказано: да будет око твое просто – призыв к тому, чтобы взгляд был прям, без кривизны, правдивый. На Литургии возглашают: Премудрость, прости. Услышим Святаго Евангелия чтение. Что означает при слушании Премудрости будьте прямы, примите Св. Писание без искажений.

Все эти употребления слова простой возможны, потому что простить исконно означало выпрямить, исправить. Это подсознательно понимает каждый ребенок, который, провинившись, говорит матери: «Мама, прости, я больше не буду». Когда мы просим прощения у ближнего и взываем – прости, тем самым обещаем исправиться и обязаны исполнить обещание, ведь закон русской жизни «сказано – сделано».

Русский народ понимал прощение грехов именно как исправление грешника, а прощение обид, как исправление обидчика. В этом, пожалуй, наша национальная особенность в отношении к собственным грехам и к нанесенным нам чужаками обидам. Там, где другие народы, каясь, оставляют свои грехи в стороне от себя или возлагают свои грехи на каких-нибудь козлов отпущения, мы, русские, клятвенно обещаем исправиться. В силу законов родного языка мы имеем также и волевое стремление прощать обиды другим, то есть исправлять их, искореняя зло на земле.

Именно в исконном смысле слова прощать кроется ключ к той самой черте долготерпения русского народа. Мы сначала авансом прощаем обидчика, мы прощаем преступника, при этом подсознательно будучи убежденными, что в результате нашего прощения наш обидчик или преступник должен исправиться, должен восстановить справедливость по отношению к нам, должен загладить обиды и покаяться – делом покаяться в своих преступлениях перед нами.

Но если этого не происходит, если наглый обидчик не желает отступать и наглеет с каждым днем все больше, русские начинают исправлять его сами. Ведь он же непременно, с нашей языковой точки зрения, требует прощения. Если не хочет исправляться сам, его исправим мы и тогда с легким сердцем простим. Окончательно. Как тамбовские крестьяне.

Сколько таких частных актов русского прощения накопилось уже в наши дни! Кондопога, Харагун, Ставрополь, Сагра… Предупреждаем же каждый раз наших обидчиков в трагические эпохи русской истории: «Мы, русские, вас простим, но вам же будет лучше, если исправитесь сами».

Среди русских добродетелей чуть ли не одной из главных считается самоуничижение, которое в быту именуют скромностью, а в религиозном плане – смирением. Особенно русские ценят и в себе, и в других скромность, и означает это слово наше национальное свойство оставаться «на кромке», с краю, в тени, хотя бы по делам и заслугам ты достоин быть в почестях и хвалах.

У нас, русских, не принято кичиться ни умом, ни здоровьем, ни достатком – ничем! Поэтому даже на обычный житейский вопрос «Как дела?» у нас, как правило, отвечают: «Ничего», нормально значит. А ведь что такое ничего, это всего-навсего усеченная формула «ничего нового, ничего страшного», то есть все по-старому, своим чередом и обсуждать нечего.

При этом русский человек словно боится спугнуть удачу, прогневить Бога излишней самонадеянностью, самоуверенностью, расчетом лишь на свои силы. Обратите внимание, ведь мы с вами таковы во всем. У русских не заведено хвастать детьми, их талантами и успехами, в самом слове хвастать содержится иронический смысл «выставлять напоказ то, что ухватил».

Русская формула обладания, с точки зрения других народов, тоже очень странная – у меня есть. Не то что в других языках: я имею, я достал, я получил, я схватил, я хапнул. Нет! По-русски у меня есть подразумевает, что любое достояние получено свыше, данность от Бога. И потому у нас существует подсознательная уверенность, что все, данное Богом, при нашей нерачительности и самонадеянности Бог может и отнять. Отсюда и поговорка, объясняющая всякую тяжкую потерю: «Бог дал – Бог и взял!».

У русских нет и самовозношения в делах. Упаси Боже нас гордиться своими трудами и подвигами. Не случайно так мало осталось воспоминаний наших русских солдат о былых сражениях, да и мы, потомки, мало что слышали от дедов и отцов о военных буднях Великой Отечественной. Не принято хвастаться, стыдно кичиться.

Этот тип национального поведения во многом запрограммирован тысячелетней традицией русских пословиц и поговорок, в которых смирение и скромность возводятся в достоинства человека, а гордыня и чванство высмеиваются. Традиция самоумаления возникла не на пустом месте. Русские – потрясающе талантливый народ, хваткий, умелый, творческий. При тех пассионарных задатках и дарованиях, что есть у русских, они пожрали бы друг друга, если не накладывать на творческие и пылкие их натуры заведомых моральных ограничений. И эти ограничения, выработанные тысячелетним опытом, подкрепленные православным христианством в формулах Священного Писания «Гордым Бог противится. смиренным же дает благодать», – сохраняли русскую душу от соблазнов внутринациональных распрей, соперничества талантов и дарований.

Поговорки наши предостерегают от неизбежного падения высоко взлетевшего гордеца: «Не смотри высоко: глаза запорошишь», «Не подымай носу: спотыкнешься», «Выше носа плюнешь – себя заплюешь», «С высока полета вскружится голова», «Не смейся, горох, не лучше бобов: размокнешь и сам лопнешь», «Высок каблучок подломится на бочок».

Поговорки издеваются над чванью и спесью: «Гордым быть – глупым слыть», «Спесь не ум», «Не чванься, квас, не лучше нас», «Раздайся, грязь, навоз плывет!», «Посади свинью за стол, она и ноги на стол», «С жиру пес бесится», «Вздулся как тесто на опаре», «Так зазнался, что и черту не брат», «Водяной пузырь недолго стоит», «Гроша не стоит, а глядит рублем».

Пословицы прозывают горделивого свиньей, курицей, котом, дураком, козлом, навозом, то есть теми неприглядными, позорными кличками, которые, впечатываясь в сознание, вырабатывают стойкую неприязнь к спеси и хвастовству, буквально, станешь кичиться – быть тебе той самой свиньей, что ноги на стол, псом, что с жиру бесится, или навозом, что плывет, расталкивая грязь.

Но этот естественный для русского человека взгляд на жизнь породил в нашей национальной психологии очень опасные издержки. Скромность, как русская природная черта, стала повсеместно исподволь подменяться самоуничижением, добровольным умалением, какой-то мазохистской кротостью. И в быту, и в литературе у нас принялись пропагандировать не героя и не подвижника, нам навязывают не творческий русский тип, уверенный в правоте своего дела, а таких множество на Руси, иначе как бы мы построили Великую Империю, нет же, повсюду типичным русским выставляется так называемый маленький человек – этакий русский повсеместный Акакий Акакиевич – слабый, жалкий, безвольный неумеха, а если и умеет что, то надо, чтобы им непременно руководили другие – волевые, сильные, умные, более умелые. В русской среде где таких найдешь, надо призывать инородцев: «Приидите править и володеть нами»! И мы, русские, запрограммированные русскими пословицами на скромность и смирение в среде своих же русских, ныне оказываемся оттесненными от хозяйства и культуры в собственной стране, нас оттесняют чужаки, ведь ныне чужеродческий элемент, не имеющий подобного нашему национального кода скромности, а, напротив, наделенный психологией ревностного выживания в жесткой конкуренции с талантливой русской массой, стремится и оттеснить, и подавить русских скромняг, тем более что наши скромняги не рвутся выставлять свои заслуги и достоинства, послушно пятятся в тень, попускают притязания чужеродного гордеца, памятуя, навоз это все, псы и свиньи, конец которых известен.

Присмотритесь к руководящему составу нашего правительства, гляньте, кто возглавляет ведущие медицинские центры, научно-исследовательские институты, крупные промышленные предприятия, творческие союзы. Процент русских людей там крайне низок по сравнению с процентным доминированием русских в России. Нас оттесняют в том числе и потому, что мы вбили себе в голову быть смиренными и скромными. Верно, смирение и скромность – это добродетели, но (внимание!) среди своих! Наша скромность среди чужих оборачивается сегодня национальной трагедией – устранением русского народа из элиты страны – творческой, властной, финансовой, промышленной, художественной. Мы – скромные, куда нам до Церетели, мы – смиренные, пусть гордится Абрамович, мы – кроткие, пускай возносится Кобзон… Но народ, в элите которого преобладают чужаки, давно назван учеными Химерой. Нежизнеспособны химеры, рассыпаются в прах, так учит нас опыт истории.

Русские пословицы и поговорки и эту ситуацию предугадывали, ограничения на нашу скромность и смирение давно наложены предками. Вот послушайте, что говорят они нам из глубины веков: «Сделайся овцой, а волки готовы!», «Суровый, может, сам на беду наскачет, а на смирного люди нанесут!», «На Бога надейся, а сам не плошай!», «Не запрягши меня, не погоняй!», «Дай черту волю – живьем проглотит!».

Показное смирение строго осуждалось как опасное для русского человека, а попытка чужака унизить его, напомнить о якобы природном русском самоуничижении, пресекалась злой иронией: «Где нам, дуракам, чай пить!», «Куда нам с посконным рылом да в суконный ряд!», «Человек я маленький, шкурка на мне тоненькая!».

Надо сейчас понимать, что исконные программы нашего поведения среди своих в условиях национальной катастрофы, когда русские ведут борьбу за выживание в чужеродной агрессивной среде, не работают во благо. Русское самоумаление сегодня – это беда, которая может привести к национальному самоубийству. Участь овцы в стае волков легко предсказать.

Познать свой народ, разобраться, какие мы на самом деле, – дано нам через родной язык. Каждый народ прежде всего и дольше всего в языковой сокровищнице слова сберегает выражения, наиболее для него потребные, ключевые, раскрывающие народное мировоззрение. Лингвисты подсчитали, что из ста наиболее употребительных слов тех языков, которые имеют многовековую письменную историю, за тысячу лет утрачивается, замещается другими словами только пять процентов. Встреться мы с нашими пра-пра-прадедами, мы бы поняли их, а они – нас! Выходит, мировоззрение народа, а оно выражено в словах, очень устойчиво, жизненный опыт языка сто крат богаче опыта жизни каждого отдельного человека, говорящего на этом, родном для него языке. Именно язык учит нас жизни, рисует нам русскую картину мира, подсказывает, как вести себя, как действовать по-русски. А имя наше – русское – хранит в себе древнее представление о нашем национальном идеале.

Самоназвание народа обычно восходит к различным понятиям, с которыми народ связывает себя, выражая свой идеал совершенства. В своем имени народ может утверждать: мы – люди, а другие – нет. Марийцы называют себя мари, что значит «человек», цыгане именуют себя рома, что тоже значит «человек», чукчи называют свою народность лыгьороветлян – «настоящие люди». И в этом их нельзя укорять, такова древняя психология народа, выбравшего себе такое имя.

Народ может именовать себя и так: мы – свои, другие – чужие; так называются шведы – свеи, швабы, в имени которых корень свои. Порой народ принимает имя великого предка, обозначая для себя идеалом пример его жизни. По имени легендарных праотцов прозываются иудеи и чехи.

Есть народы, в имени которых явственно слышится название древней родины, – таковы поляки и итальянцы.

Случается и трагичное, когда вместо родного племенного имени народ принимает на себя прозвище, каким он зовется у других народов, что свидетельствует о духовной исчерпанности национальных сил – редчайшем явлении в истории. Вот мы немцев называем немцами, прежде мы всех иностранцев называли немцами, поскольку они не понимали нашей речи и были для нас как немые, так вот мы зовем немцев немцами, французы их называют алеман, англичане их именуют джоман, но сами-то они как называли себя, так и продолжают называть – только дойч. Нас, русских, латыши и литовцы издревле называют кривас, финны столетиями именуют нас вене, но нам и в голову не приходило принять какое-либо из этих названий. Почему же сегодня мы покорно принимаем чуждое для русских имя россиянин? Это что, свидетельство нашей национальной исчерпанности?

Какие же идеалы храним мы в своих национальных именах – русские и славяне? Имя славяне связано с понятием речи и слова. Славяне – те, кто говорит, говорит понятно и разумно, в отличие от других, то есть славяне – опять же свои, разумно говорящие, понятные друг другу, в отличие от чужих. Глагол слыть, существительное слово – вот корни имени славянин. В старину, повторяю, всякий народ заключал в свое имя свой идеал человеческого совершенства. Славяне – народ, оценивший сокровище слова настолько, что принял его в свое имя. И каким же издевательством на фоне ясности смысла нашего племенного имени выглядит псевдонаучное толкование имени славяне, предлагаемое нам некоторыми лингвистами, а именно «жители влажных долин», короче – болотные обитатели.

Другое наше имя – русские – как только ни пытались исказить, корень этого слова кому только ни стремились приписать. Немецкая по своим истокам теория утверждает, что так назывались норманны, пришедшие володеть русскими в Х веке, то и имя наше нам дано якобы чужеземцами. Другая теория, русская по происхождению, говорит, что имя русский возникло от названия крохотного притока Днепра – реки Рось (хотя по названиям рек народы никогда себя не прозывали). Неоспоримое решение важнейшего для нас, русских, вопроса дал академик О. Н. Трубачев, который доказал, что имя русский восходит к корню славянскому и индоарийскому рукс– или рокс-, что значит – «белый, светлый». То есть русы – народ белый, народ Света. Согласно описаниям арабских источников, в которых задолго до появления славянской письменности впервые зафиксировано имя русы, это были высокие люди со светлой кожей, светлыми, русыми волосами, синеглазые; в буквальном смысле слова – белый, светлый народ. И сами русы называли свою страну – Русь – буквально – белый свет, единственно возможное для жизни место, Родина. Все, что вокруг, не заселенное русами, не обжитое ими, Русью, то есть белым светом для них не являлось. Может, потому и не заримся мы никогда на чужие благоустроенные до нас земли, а осваиваем – делаем своими, обжитыми, родными, земли дикие, до того пустынные, трудно проходимые, постепенно преобразуем их в белый свет.

В старину говорили: стоять на руси, что означало – не прячась, быть на виду, на открытом месте, а еще выводили душу на русь, то есть распахивали ее перед людьми настежь. Русь в нашем исконном представлении и есть настоящие люди, и потому в сказках баба-яга, хранительница потустороннего мира, приговаривает при встрече с героями-странниками: «Тьфу-тьфу, русским духом пахнет!», людским, значит, человечьим духом. А всякого пришлого, чужого мы именовали – нерусь, что было равнозначно понятию – не наш человек, да и человек ли…

Все русское связывалось нами с великой силой и крепостью. И потому русак – это не только серый русский заяц, который назван так не по одной лишь масти, он и больше, и крепче европейского беляка; и русак – это не только самая крупная на Черном море сельдь. Но русаком зовут еще и камень, который идет на жернова, – самый крепкий и мощный монолит, который не расколется и даже не треснет.

Слово русский связывается в нашем сознании с мощью, подчас суровой и непреодолимой. Мы сами же, не немцы какие-нибудь, прозываем крепкий мороз – русским, мы и северный холодный ветер величаем русским ветром. Есть у нас и русский час, заключающий в себе невесть сколько времени, бывает и русское бреди сухо по самое ухо.

Наши сила, размах, удаль не напрасно зовутся русскими, они признаны иноземными народами непомерно большими, непрактичными и нелогичными. А нам – как раз мера по душе. И вот же любому русскому ясно, что значит не стерпело русское сердце, когда, крепясь перед неправдой до последнего, вдруг выходишь из себя и кидаешься врукопашную доказать есть еще правда на земле. Не терпит русское сердце неправды не только в малых делах суетного быта, но и в мировых пожарах войн и нашествий.

Заманчива, притягательна Русь и русские для тех иноземцев, что сердцем тянутся к нашим добру и силе. Для таких людей в русском языке есть слово русеть. Обрусевшие немцы постепенно обживаются среди нас, принимают русский быт и дух. Но русские долго присматриваются к ним, сохраняя отчужденность в напоминании обрусевший немец, француз, турок, крещеный татарин, башкир, чуваш… При этом с гораздо большей отчужденностью, с налетом презрения мы именуем своих, русских, перекинувшихся к чужакам, зовем таких русских онемеченными, ополяченными, офранцуженными, отуреченными, ожидовленными…

Обратите внимание на идеал человеческого совершенства, изначально заключенный в наших племенных именах: словене – народ Слова, русские – народ Света, а значит добра, племя Белых людей. Но сегодня мы допустили, что имя наше – русские – терпит и гонения, и клевету. Кто только не кинулся, точно по команде затравщика, с остервенением грызть, рвать наше святое имя. Старый, испробованный прием, там, где славное имя сразу нельзя уничтожить, а истребить его можно только с русским народом, имя это нужно оболгать, измарать, обгадить, опошлить, навязать ему чуждые значения, сделать его посмешищем, символом глупости, то есть так отвратить от него умных и запутать невежд, чтобы они с готовностью отказались от него, с радостью приняли другое прозвание, лишь бы не позорить себя причастностью к ошельмованному имени.

Нашим именем русский, открыто издеваясь над нами, называют ныне то, что русским никак не является. Как поганые грибы множатся «русское лото», «русский банк», «русский проект», «русское радио», «русское видео», и, конечно же, с особым удовольствием смакуют – «русская мафия». Сейчас вот место захоронения ядерных отходов в Челябинской области называется могильник «Русь». Явно и символично белый свет мечтают похоронить в ядерной грязи.

Многие из активно эксплуатирующих наше национальное имя показали себя кто бессовестным обиралой, кто грязным развратником, кто жуликом-проходимцем. Пошерстите хозяев этих «русских» заведений, вы не найдете ни одного русского там, «русским лото» владеют чеченцы, «русское видео» в руках евреев, «русское радио» прямо заявляет, что оно русское только потому, что вещает на русском языке…

В то же время у действительно русских отнимают национальное имя, в прессе и в эфире замелькали абсурдные фигуры – татарстанец Иванов, карелец Сидоров, башкортостанец Петров, а все они, вместе взятые, именуются россияне, будто подкидыши из никому неведомого племени. Одни из нас видят в том неприкрытое издевательство, каково русскому человеку изо дня в день слышать: татарин Саитов, чеченец Умалатов, россиянин Кузнецов. Другие усматривают в подмене застарелую болезнь прежде большевистского, а ныне демократического интернационализма – раньше имя русский вытеснялось безродным советский, теперь оно изгоняется при помощи безродного россиянин. Так всегда ненавидевшая русских Польша прозвала нас по латинскому образцу в XVII веке. Но все мы понимаем, что тонкая игра, затеянная с нашим национальным именем, есть расчетливая обработка национального рассудка и памяти народа, и многие русские, кто привык к кличке советский, очень легко поменяли ее на россиянин. Так бездомный, безродный пес откликается на любое прозвище, лишь бы покормили. Нынешней власти и нужны именно россияне, а не русские, потому что русские помнят, что у нас родная земля, единое Отечество, что у нас одна на всех судьба, общая Православная Вера и родной для всех нас русский язык, и история не раз показывала, что против русских войной идти опасно, непосильно, недаром враги говорили про нас «русского мало убить, его еще и повалить надо». А вот россияне себя в истории никак не проявили, – ни славы, ни чести, ни доблести.

Чтобы понять, кто мы – русские, вглядитесь в лица русских детей. Ведь нас почти что отучили любоваться их ясными, светло смотрящими на мир глазами, мы перестали узнавать свою породу в их русоголовых ликах. Ведь ни у одного народа нет таких волос – русых. Неяркие, неброские, они отливают солнечным светом, как отсветом доброты, коей наполнены все русские. Приходит время, когда мы должны с дерзновением исповедовать свою русскость и крепить себя спасительной мыслью о том, что все еще остаемся народом Добра и Света.

Надо помнить и детям своим заповедовать, что мы, славяне, народ Слова, что мы, русские, – племя Света, мы – нация Белых людей.

Все народы в своем языковом сознании хранят особые ключевые слова, которые емко определяют взгляд на мир, приоритеты и ценности мировоззрения. В английском языке, согласно новейшим исследованиям, ключевым является выражение common sense – здравый смысл, для немецкой языковой картины мира важнейшим словом предсказуемо оказалось ordnung – порядок. А вот ключевым, коренным понятием русского национального самосознания было и есть слово свой.

Открытие это сделал академик О. Н. Трубачев при реконструкции древнейших понятий славянской культуры, лежавших в основе строительства дома, семьи, государства, Веры. Эти понятия живы в нас и по сей день, они суть идеалы, образцы, установки жизни русского человека. Хотя найдется много желающих поспорить с тем, что идея своего как лучшего, доброго и правильного пронизывает всю русскую жизнь. Ведь нам внушают обратное, что русская-де натура широка, всеохватна и всечеловечна. Мы давно привыкли мыслить себя в облике этакого простеца, гостеприимно распахивающего двери в свой хлебосольный дом любому инородцу, настежь открывающего свою душу любому иноверцу, усердно прислуживающего всем им.

Однако язык наш – первый свидетель того, что русские никогда не были настежь распахнуты для чужаков, что они честно и нелицемерно разделяли мир на своих и чужих. Свои первоначально были для русских люди одного рода, одной крови, ведь древний корень suo– означал «рождать», и, следовательно, свой – это родной, единокровный. Такое понимание слова свой выражено в формулах народной мудрости: «Свой своему поневоле брат», «Всякая сосна своему бору шумит», «Свой свояка видит издалека».

Поскольку свой – родной, то из этого смысла вырастало понимание своего как всего Богом установленного, Богу угодного, правильного. Вот законы русской жизни по-своему, то есть так, как нам Бог положил: «Живи всяк своим умом да своим горбом», «Всякому зерну своя борозда», «Всякая избушка своей крышей крыта».

Понятие свой изначально несло в себе мысль о богоданности всего, чем богат русский человек в этой жизни, – здоровья, имения, родни, доли. В слове здоровье (съ-доровье) в крохотном обломке древнего suo – (съ) хранится память о том, как виделась русским людям телесная крепость: *съ-dorv значило «свое древо», древо доброго корня, так что здоровье представлялось русским людям не их личным достоянием, а родовым наследием, в полном соответствии с современными представлениями генетики о наследственности. И сколь символично, что русское приветствие «здорово», «здравствуй» содержит в себе тот же самый корень. Здороваться, то есть желать здоровья при встрече, принято у нас многие столетия. Еще в IX веке византийский император Константин Багрянородный в своем трактате «О народах» упоминал, что славяне приветствуют друг друга «здраво, брате, сестрице». Больше тысячи лет назад мы были все те же: желали при встрече крепости нашему древу-роду.

Это существенно отличает нас от других народов, вкладывающих в свои приветствия самое важное для них. Для англичан таковым является дело: «How do you do? – Как действуешь?». Для итальянцев характерен иной тип приветствия, утверждающий стабильность жизни: «Come sono? – Как стоишь?». Одно из приветствий китайцев: «Ел ли ты сегодня?», а вот русские не задают вопросы при встрече, они желают, даруют доброе слово во благо рода и семьи.

В слове счастье (съ-частье) мы видим, каким оно представлялось русским – своей долей, своей частью, отпущенной Богом человеку по заслугам или грехам его родителей: «Всякому свое счастье; в чужое счастье не заедешь», «Чужого счастья не займешь». Поэтому русское счастье могло быть трудным, даже горьким, такое счастье и название имело особое – горе-злосчастье. Русское счастье нужно выстрадать, вымолить, заслужить. Русское счастье как доля, судьба, участь, никак не совпадало с представлениями о счастье западноевропейца или китайца, у которых счастье связывалось исключительно с материальным благополучием. Мы урожденно знаем «Счастье в нас, а не вокруг да около».

И даже смерть (съ-мерть) представлялась русскому человеку своей, если она была естественной, природной, от одряхления. Выражение умереть не своей смертью до сих пор напоминает нам об этом. А коли смерть – своя, то русские ее и не боятся и повторяют в поговорках: «Смерть русскому солдату свой брат», «Двум смертям не бывать, а одной не миновать», «Прежде смерти не умереть». Эта всегдашняя готовность встретить свою смерть, она ведь, как жена, Богом суждена, делает наш народ воистину бесстрашным, то есть пренебрегающим смертельной опасностью, готовым рискнуть головой. Русский язык питает русское бесстрашие.

Русский всегда бывал убежден, что свое – это подходящее именно для него, то есть хорошее, доброе, благое, даже смерть во время свое. Так рождались правила русской жизни, в которой «всякому свое любо-дорого»: «Всякая птица свое гнездо хвалит», «Свой хлеб сытнее», «Свой уголок всего краше» и даже «Свой сухарь лучше чужих пирогов».

Поскольку свое – это все родное и Богом данное, то русские понимали, что Родина, Отчизна, земля предков тоже – свои. Потому и сохранилось в русском языке выражение во своя си – к себе домой, в свои пределы, на родину. Потому искони не глянулась нам чужбина: «За морем веселье, да чужое, а у нас хоть и горе, да свое», «На чужой сторонушке рад своей воронушке».

Замечательно, что именно с пониманием своего как родного, богоугодного, правильного связано у русских представление о свободе, то есть возможности действовать по-своему, ведь корень этого слова тот же, что и в слове свой. Свободный – это сам свой, принадлежащий себе, вспомним, что есть у нас и выражение «сам не свой», то есть подчинившийся чужому – человеку ли, идее, не суть. Свое говорит русскому о его свободе: «Своя рука – владыка», «Не князь, не дворянин, а в своем дому господин», «В своем гнезде и ворона коршуну глаз выклюет». Неволя, плен, тягота, несчастье, связывающие свободу человека, именуются по-русски «не свой брат»: и голод не свой брат, и палка не свой брат, а «своя волюшка раздолюшка». И если говорить о самодостаточности земной жизни в представлении русских, то вся она в словах «свитка сера – да воля своя».

Конечно, пронизавшее все русское сознание понятие свой могло рождать и такие уродства, как «моя хата с краю». Это когда взгляд человека выше своей избы и двора не возлетывал. Но все же русские из рода в род берегли коренной, древний смысл этого слова. Свое – это Вера, Родина, единокровные и единоверные братья, счастье и здоровье, и даже смертный час. И главное: свое – это свобода жить и действовать по законам отцов, а не по принуждению иноземцев.

Мы постоянно слышим, что русские – не народ, спаянный кровью, родственный по крови, а конгломерат людей, объединенных общностью культуры и территории. Оброненное кем-то из писателей «поскреби всякого русского, непременно отыщешь татарина» стало чуть ли не аксиомой в ходу у политиков, размывающих понятие русский, а заодно для всякого явилось входным билетом в среду русского народа. Дескать, каких только кровей – татарских, кавказских, немецких, финских, бурятских, мордовских… – в русском ни намешано. Нас усиленно убеждают, что мы, русские, очень разные по крови, что мы не из одного корня проросли, а явились плавильным котлом для многих народов, когда-либо набегавших, заходивших, приблудившихся на нашей земле, и мы всех их принимали, впускали в дом, брали в родню.

Действительно ли мы, русские, представляем собой скопище, сплав, плавильный котел, сборище из сошедшихся на Русь племен, как нас в том убеждают? Тогда мы вовсе не народ, а население, ведь народ – это люди, нарождающиеся из одного рода, ветви одного корня, искры одного кресала. Население же – все, кто поселился рядом, без разбору рода-племени. Народ спаян кровью, народ умеет различать своих и чужих, поэтому в каждом старике видит отца, в ровеснике – брата, в девушке – сестру, в старухе – мать, вспомните, еще недавно были в ходу обращения к совершенно чужим, но русским людям – отец, мать, сестренка, братишка, сынок, дочка, тетенька, дяденька…

Обратите внимание, как многозначно слово брат – наше русское мужское обращение к своим же русским мужикам – и как оно меняет форму в зависимости от того, в какой среде и обстановке звучит. Если нужно установить дружеские отношения с незнакомцем, к нему обращаются: «Послушай, брат!». Когда незнакомого о чем-то просят, его зовут: «Помоги, браток!». Коли дело дошло до укора или попрека, то звучит обычно укоризненное: «Чего ж это ты, братец!». В криминальной среде скорее обратятся друг к другу «братаны». У моряков в ходу «братишки». В любом нетрезвом мужском коллективе возникают «братуха» и «братка». Все это формы одного и того же слова брат, обозначающего кровную родову, но употребляемого русскими по отношению именно к неродным людям, чаще всего и вовсе незнакомым им.

Подобные обращения возможны только в среде своего народа, ведь никому и в голову не придет позвать – дочка! – маленькую китаянку, режьте вас, но вы никогда не обратитесь – матушка! – к пожилой таджичке, у вас язык не повернется сказать – отец! – иудею в хасидской шляпе.

Сейчас эта традиция отмирает, нам пытаются навязать общее обращение по примеру французского мадам и месье, английского мистер и миссис, немецкого герр и фрау, прилаживают к этим моделям сударя и сударыню, навязывают господина и госпожу, приспосабливают гражданина и гражданку, внедряют товарища. Но ничего не выходит. Не приживаются такие обращения. Но само намерение изжить русские родственные формы общения – очень опасная примета того, что русский народ постепенно соглашается стать просто русскоязычным населением – «россиянами», сдаться на потребу пришлому чужому люду, раствориться в нем, выродиться в массу смуглявых потомков, исчезнуть как русские с лица земли.

Надо развеять этот миф, разорить бастионы лжи, громоздящиеся на шатких подпорках «поскреби всякого русского…». Давайте поскребем, да не с помощью политического толерантного словоблудия, а обратившись к научным достижениям антропологии, науки о биологических видах человека. Эти знания точны, получены научным экспериментальным путем, постоянно обновляются, и потому не получится у наших противников отовраться тем, что они устарели. Поскребем и увидим, что русский из поколения в поколение, из рода в род все тот же русский, а не татарин, не печенег, не половец, не скиф, не монгол, он – русский! И вот почему.

Выдающийся антрополог, исследователь биологической природы человека А. П. Богданов в конце XIX века писал: «Мы сплошь и рядом употребляем выражения: это чисто русская красота, это вылитый русак, типично русское лицо. Можно убедиться, что не нечто фантастическое, а реальное лежит в этом общем выражении русская физиономия. В каждом из нас, в сфере нашего „бессознательного“ существует довольно определенное понятие о русском типе» (А. П. Богданов «Антропологическая физиогномика», М., 1878). Через сто лет современный антрополог В. С. Дерябин с помощью новейшего метода математического многомерного анализа смешанных признаков приходит к тому же заключению: «Первый и наиболее важный вывод заключается в констатации значительного единства русских на всей территории России и невозможности выделить даже соответствующие региональные типы, четко ограниченные друг от друга» («Вопросы антропологии». вып. 88, 1995). В чем же выражается это русское антропологическое единство, единство наследственных генетических признаков, выраженных в облике человека, в строении его тела?

Прежде всего – цвет волос и цвет глаз, форма строения черепа. По данным признакам мы, русские, отличаемся как от европейских народов, так и от монголоидов. А уж с неграми и семитами нас и вовсе не сравнить, слишком разительны расхождения. Академик В. П. Алексеев доказал высокую степень сходства в строении черепа у всех представителей современного русского народа, уточняя при этом, что «протославянский тип» весьма устойчив и своими корнями уходит в эпоху неолита, а возможно, и мезолита. Согласно вычислениям антрополога В. С. Дерябина, светлые глаза (серые, серо-голубые, голубые и синие) у русских встречаются в 45 процентах, в Западной Европе светлоглазых только 35 процентов. Темные, черные волосы у русских встречаются в пяти процентах, у населения зарубежной Европы – в 45 процентах. Не подтверждается и расхожее мнение о «курносости» русских. В 75 процентах у русских встречается прямой профиль носа.

«Русские по своему расовому составу, – делают вывод ученые-антропологи, – типичные европеоиды, по большинству антропологических признаков занимающие центральное положение среди народов Европы и отличающиеся несколько более светлой пигментацией глаз и волос. Следует также признать значительное единство расового типа русских во всей европейской России». Русский – европеец, но европеец со свойственными только ему физическими признаками. Эти признаки и составляют то, что мы называем – типичный русак.

Антропологи всерьез поскребли русского, и что же отскребли? Никакого татарина, то есть монголоида, в русских нет. Одним из типичных признаков монголоида является эпикантус – монгольская складка у внутреннего угла глаза. У типичных монголоидов эта складка встречается в 95 процентах, при исследовании восьми с половиной тысяч русских такая складка обнаружена лишь у 12 человек, причем в зачаточной форме. Еще пример. Русские имеют в буквальном смысле особую кровь – преобладание 1-й и 2-й групп, что засвидетельствовано многолетней практикой станций переливания крови. У евреев же, например, преобладающая группа крови – 4-я, чаще встречается отрицательный резус-фактор. При биохимических исследованиях крови оказалось, что русским, как и всем европейским народам, свойствен особый ген РН-с, у монголоидов этот ген практически отсутствует (О. В. Борисова «Полиморфизм эритроцитарной кислой фосфатазы в различных группах населения Советского Союза». «Вопросы антропологии». вып. 53, 1976).

Новейшие исследования генетиков показывают, что геном человека обладает особой голографической памятью, которая существует в виде электромагнитных полей, размечающих, подобно проекту, «будущее пространство – время человеческого организма». Это означает, что уже зародыш человека проецирует при помощи электромагнитных полей, исходящих от его хромосом, весь будущий взрослый организм со всеми наследственными признаками на всех стадиях его развития. Доктор биологических наук П. П. Гаряев доказывает, что такую же голографическую память имеет и кора головного мозга человека, «задающая ментальные, смысловые и образные пространства», которые определяют действия человека в обществе (П. П. Гаряев «Лингвистико-волновой геном. Теория и практика». Киев, 2009, с. 154). То есть научно установлено, что цельный русский антропологический тип и архетипы русского мышления, выраженные в особой русской психологии и типичном русском поведении, – устойчивые признаки и передаются по наследству благодаря генетической памяти поколений.

Получается, как русского ни скреби, все равно ни татарина, никого другого в нем не отскребешь. Это подтверждает и энциклопедия «Народы России», в главе «Расовый состав населения России» отмечается, что «Представители европеоидной расы составляют более 90 процентов населения страны, и еще около 9 процентов приходится на представителей форм, смешанных между европеоидами и монголоидами. Число чистых монголоидов не превышает 1 млн. человек» («Народы России». М., 1994). Несложно подсчитать, что если русских в России 82 процента, то все они – исключительно народ европейского типа. Народы Сибири, Поволжья, Кавказа, Урала представляют смесь европейской и монгольской рас. Это прекрасно выразил антрополог А. П. Богданов в XIX веке. Изучая народы России, он писал, опровергая из своего далекого далека сегодняшний миф о том, что русские вливали в свой народ чужую кровь эпохи нашествий и колонизаций: «Может быть, многие русские и женились на туземках и делались оседлыми, но большинство первобытных русских колонизаторов по всей Руси и Сибири были не таковы. Это был народ торговый, промышленный, заботившийся зашибить копейку и затем устроить себя по своему, сообразно созданному себе собственному идеалу благополучия. А этот идеал у русского человека вовсе не таков, чтобы легко скрутить свою жизнь с какой-либо „поганью“, как и теперь еще сплошь и рядом честит русский человек иноверца. Он будет с ним вести дела, будет с ним ласков и дружелюбен, войдет с ним в приязнь во всем, кроме того, чтобы породниться, чтобы ввести в свою семью инородческий элемент. На это простые русские люди и теперь еще крепки, и когда дело коснется до семьи, до укоренения своего дома, тут у него является своего рода аристократизм. Часто поселяне различных племен живут по соседству, но браки между ними редки» (А. П. Богданов «Антропологическая физиогномика», М., 1878).

На протяжении тысячелетий русский физический тип оставался устойчив и неизменен и никогда не являлся помесью разных племен, населявших временами нашу землю. Миф развеян, мы должны понять, что зов крови – не пустой звук, что наше национальное представление о русском типе – реальность русской породы. Мы должны научиться видеть эту породу, любоваться ею, ценить ее в своих ближних и дальних русских сородичах. И тогда, возможно, возродится наше русское обращение к совершенно чужим, но своим для нас людям – отец, мать, братишка, сестренка, сынок и дочка. Ведь мы на самом деле все от единого корня, от одного рода – рода русского.

Как легче всего ослабить, обескровить народ? Ответ прост и проверен веками. Чтобы ослабить народ – его надо раздробить, раскроить на куски и убедить образовавшиеся части, что они есть отдельные, самостийные, сами по себе, даже враждебные друг другу народы. В истории известны разделение сербов – на сербов, хорватов, боснийцев, черногорцев; дробление немцев – на австрийцев и немцев… Эти разделения сопровождались государственным дроблением и ослаблением мощи великих европейских народов. Горький опыт разделения нации имеем и мы, русские. В середине XIX века мы беспечно приняли так выгодную полякам, немцам, евреям идею дробления русских на три самостоятельных «народа» – русских, украинцев и белорусов. Новоиспеченным народам – украинцам и белорусам – стали спешно создавать отдельную от русского народа историю. В самостийных украинских учебниках 20-х годов XX века украинцы повели свое происхождение от «древних укров». Украинцам и белорусам изготовили собственные литературные языки – украинский и белорусский, которые подражали польским литературным моделям, хотя в ту пору малорусское и белорусское наречия русского языка, именно так они именуются в словаре В. И. Даля, отличались от русского литературного языка, как диалекты Смоленщины или Вологодчины, и языковеды по сию пору не находят на картах четких границ между говорами русскими, белорусскими и украинскими. Народная языковая стихия доказывает их родство, однако ж украинский литературный язык, напротив, стремится отсечь украинцев от русского корня. Исследования выдающегося слависта академика Н. И. Толстого убедительно доказывают, что литературный украинский – искусственное новообразование, на треть состоит из германизмов, немецких слов, на треть – из полонизмов, слов польского языка, и на треть – из варваризмов, наречия поселян Украины.

Зачем же было дробить единый русский народ, рушить его целость? На территории Австрии в XIX веке жило много православных славян, именовавших себя русскими или русинами. Будучи подданными австрийского императора, они сознавали свою причастность к русскому народу, что очень беспокоило австрийскую власть. Ну как можно было австрийским властям мириться с положением в Галиции, где в русских избах на стенах висели непременно два портрета – австрийского императора и русского Царя, и на вопрос о значении портретов крестьянин-русин обычно отвечал: «Это его величество австрийский император, а это наш русский Батюшка-Царь». Австриякам на своих землях, да и полякам, чьи территории входили в то время в состав Российской империи и тоже были густо населены русскими, нужно было избавиться от русской «пятой колонны» в собственных пределах. И работа закипела. Идея переделывания русских в «щирых украинцев» была щедро профинансирована австрийским правительством. Во Львове, входившем тогда в состав Австрии, историк М. С. Грушевский сочинил «Историю Украины-Руси», где князей русских Владимира Святославича, Ярослава Мудрого, Владимира Мономаха поименовали украинскими князьями, писателей Николая Гоголя и Николая Костомарова принялись называть великими украинскими писателями и переводить их труды на украинский язык, который, в свою очередь, был сотворен из тех самых полонизмов, германизмов и варваризмов так, чтобы ни в коем случае не походил на русский литературный язык. Переводы эти выглядели довольно дикими. К примеру, шекспировская фраза Гамлета «Быть или не быть: вот в чем вопрос?» в так называемом литературном украинском переводе Старицкого получила не свойственную благородному принцу датскому базарную развязность: «Буты чи не буты: ось-то заковыка?».

Поначалу царские власти в России не отнеслись всерьез к этим, казалось, невинным забавам либеральной львовской и киевской интеллигенции, подстрекаемой австрийцами и поляками к самостийности, власти сквозь пальцы смотрели на намеренное раздувание обиды малорусов на великорусов за то, что называют себя великими русами, а их малорусов – малыми. Но эта обида, как заразная болезнь, прочно укоренялась в сознании многих украинцев, с готовностью отвергавших свое русское имя в силу того, что оно малорусское, и принявших себе национальное имя в честь Украйны – окраины Руси.

Вот так вредоносная идея, всего-навсего словесная игра, затеянная с национальным именем русский, смогла расчленить и ослабить единый народ, породить взаимную неприязнь у единокровных братьев. И сколько теперь нужно усилий, какую громадную гору неприязни и лжи нужно ниспровергнуть, чтобы побороть эту вредоносную идею, а вместе с ней и искусственное разделение русских на три «восточнославянских народа» – русских, украинцев и белорусов.

Ныне, наконец, получило здравое научное объяснение именование Руси – Великой, Малой и Белой. Согласно исследованиям академика О. Н. Трубачева, название Великороссия никакого самовозвеличивания перед другими странами, другими народами не выражает. Как слово Великобритания образует пару с материковой Бретанью – древнейшая колонизация острова шла оттуда, так имя Великая Русь образует пару с именем Русь, прежде, в глубокой древности, обозначавшим область Киева, откуда шло освоение русскими земель к северу и востоку. Это типичный случай называния колонизованных земель термином Великий, так в истории известны не только Великобритания, но и Великая Греция, Великопольша и Великая Моравия, все эти территории когда-то были освоены из материнских очагов – Бретани, Греции, Польши и Моравии. Вот почему рядом с Русью Великой появилась Русь Малая – Малороссия, название малая, подобно нынешнему малая Родина, всегда имело смысл Руси изначальной, материнского очага, вокруг которого образовалась Великая Русь. И никакого уничижения малороссов в этом названии нет, так же как нет никакого шовинизма великороссов в именовании великорусский. Долго сохранялись следы прозывания нынешних украинцев русскими, до сих пор на крайнем западе Украины существует область, которая по-прежнему зовется Подкарпатская Русь, а поляки, немалые усилия приложившие, чтобы малорусы звались украинцами, в своей среде до недавнего времени словом русь обозначали именно Украину. Так что наши названия Великая и Малая Русь есть объективные указатели широкого продвижения по своей земле народа русского, свидетельство освоения русскими огромных пространств из Киевского материнского лона, а вовсе не знак столь не свойственных нашему народу кичливости и хвастовства.

Не таит мнимых обид, напротив, указывает на древнее единение русского народа и название Белая Русь – Белоруссия. Это имя, как показали исследования академика О. Н. Трубачева, является частью древней системы цветообозначения сторон света. В этой системе северная часть страны обычно именовалась черной (и в истории сохранилось именование северо-западной части Руси Черная русь), красным цветом (по-древнерусски червонным) обозначалась южная часть страны (в летописях известна Червонная русь), а белой именовалась западная часть Руси. В системе древнего цветообозначения сторон света, согласно реконструкции, было и название для восточной стороны – синяя или Голубая русь. Но ее следов в письменной истории не обнаружено. А вот сохранившееся до сего дня имя Белая русь показывает, что это всего лишь западная часть великой Русской земли – часть целого, а не нечто обособленное и независимое.

Даже самое малое внимание к этим вопросам развеивает взаимные обиды и разногласия. Но кому-то очень хочется, чтобы мы, русские братья, по-прежнему вели свары между собой. Скажем, раздувают в обиду добродушные взаимные прозвища, которые давались украинцами русским, а русскими украинцам, как давались они вятским, пошехонцам, пермякам. Русских украинцы звали москалями и кацапами. Ну и что тут обидного? Как говорится, назови хоть горшком, только в печь не сажай! Москаль – всего-навсего москвич. На Украине так называли всех, кто вышел не с Дона и не с Украины. А в Сибири москалями и москвичами величали всех русских, включая украинцев, кто жил за Уральским хребтом, то есть в Европе. Кацап – вообще загадочное слово, оно не имеет однозначного истолкования, и именно потому, что его происхождение не понятно, нет причин считать его обидным для русских. Точно так же нет причин для обид при назывании украинцев хохлами, это лишь образное подчеркивание особого, свойственного запорожским казакам чуба – клока волос на бритой голове – символа казачьей чести. Только чужак, человек чужой крови и не нашего воспитания, может истолковать такие прозвища как обидные. Ведь никто не стесняется этих именований в русских и украинских фамилиях и не считает собственные фамилии – Хохлов, Москалев, Кацапенко – неприличными, обидными.

Русские, украинцы, белорусы – суть один народ, ибо рождены из одного русского корня, единокровные братья и братья по Вере. Наречия украинское (малорусское), белорусское и великорусское произошли из единого древнерусского языка и отличаются друг от друга меньше, чем немецкие диалекты между собой. Потому и русским, и украинцам, и белорусам, помня наше родство, надо уметь пренебрегать ухищрениями врагов русского единства и русской силы, пытающихся нас разделять и ссорить. Формула нашего национального разделения, универсально высказанная в завещании польского русофоба Мерошевского, должна стучать в наши сердца, не давая забывать о том, что русские, украинцы и белорусы есть один язык, один род и одна кровь. Вот что Мерошевский завещал всем вековечным недругам народа русского: «Бросим огня и бомбы за Днепр и Дон, в самое сердце Руси, возбудим ссоры в самом русском народе, пусть он разрывает себя собственными ногтями. По мере того, как он ослабляется, мы крепнем и растем».

Как полюбить своих – русских, украинцев, белорусов, казаков – если видишь в них целое скопище пороков и недостатков, если раздражают в соседях хохлацкое упрямство, русская безалаберность, белорусское простодушие, казацкое ухарство… Эта неприязнь выражается в вечном нашем недовольстве самими собой: «Нам, русским, хлеба не нужно, мы друг друга едим». Оказывается, чтобы полюбить своих, каких бы то ни было – ленивых, беспечных, нахрапистых, упертых или простодырых, достаточно взглянуть на чужих, на другие, рядом живущие народы, в которых нам бывают неприятны как раз черты, отсутствующие в типично русском характере. Нас коробят немецкие расчетливость и порядок, еврейские алчность и эгоизм, кавказские стремление к первенству и агрессивность. Вот тогда-то мы начинаем любить и ценить своих – русских, украинцев, белорусов, казаков, а повадки и нравы своих кажутся нам милее и краше всех, пусть даже таких полезных для жизни свойств чужаков. Это чувство любви к своим, особенно ярко вспыхивающее при нашествиях чужих, инстинктивно и безотчетно определяется архетипом нашего русского мышления, издревле положившего границу между своими и чужими.

Наши предки тысячелетиями соседствовали с самыми разными племенами, и это соседство оставило по себе память в нашем языке, который, как известно, хранит опыт многих поколений народа в сжатых и емких формулах, отточенных бедствиями и невзгодами русской истории.

Как же представлены в русском языке понятия о чужих? В них отчетливо прослеживаются отрицательные характеристики: чужие, значит не свои, уже одно это заставляет русского человека быть настороже и сравнивать обычаи, язык, религию чужаков, их нравственные законы, их внешний вид с нашими традициями, языком, верой, внешностью… Причем все свое подсознательно представляется нам лучшим, является для нас эталоном красоты, совершенства, истинности и праведности. Так уж устроен человек, что все окружающее его помимо своей воли он оценивает мерилом родного – идеального для него жизнеустройства.

И какими же видим мы чужаков, встретившихся нам на историческом пути России? Исследования этнологов и лингвистов показывают, что очень уж неприглядны чужие в русских глазах. В гуще любого народа чужой опознавался по ряду ключевых признаков: непривычная внешность, чуждый запах, физическое строение тела, кажущееся аномальным, неприятный на слух и непонятный язык. Поведение чужака – «неправильное» с точки зрения местной традиции и местных бытовых обычаев… Народы, особенно в древности, часто не признавали в чужаках даже присутствия души, приписывали им способности к колдовству, магии и оборотничеству, считая их пришельцами из другого мира. Само слово чужой, исконно звучавшее как туждь, указывает на то, что пришлый человек искони воспринимался как пришелец «от-ту-да», из-за границы знакомого и привычного мира, а потому требовал к себе настороженного и опасливого отношения.

Все увиденное и услышанное русскими в результате общения с мирными и немирными соседями создавало определенные стереотипы – образы разных народов обретали конкретные неприязненные черты, устойчиво хранящиеся в национальной памяти. Стереотипы эти настолько устойчивы, что результаты исследований восприятия чужака, проведенных в конце XIX века в Белоруссии, полностью совпали с подобными исследованиями в конце XX века! Сто лет революций, войн, интернационального воспитания, миграций и смешения народов не оказали ни малейшего влияния на негативные представления русских и белорусов о поляках, евреях, цыганах и немцах. Все как было, так и осталось.

И что же думают русские, а также белорусы и украинцы, живущие в центре Европы, о своих соседях на протяжении последнего тысячелетия? Ну, во-первых, что у них неприятные, некрасивые, непонятные языки. Ведь, с точки зрения носителя традиционной культуры, человеческим, или культурным, статусом обладают только свои. А потому язык чужой может восприниматься либо как «язык животных», либо приравниваться к немоте. Русские искони полагали, что все другие народы – «немцы» – немтыри, немые, не владеющие человеческим языком. В представлении русских иноязычные чужаки не столько разговаривают, сколько пищат, клекочут, гнусавят, бормочут, визжат, свистят, кричат, гыркают. Все это признаки звериности незнакомого языка, раздражающего слух непонятностью и оттого кажущегося всегда особенно громким.

Чужие народы обозначались у русских, белорусов, украинцев даже особым цветом – черным. Черными назывались цыгане, евреи, ныне это же слово приложилось к народам Кавказа и Средней Азии, в изобилии приехавшим к нам в среднеевропейскую Россию. Их так и именуют собирательным термином – черные. Причем этот признак «черный» роднил чужаков с персонажами народной демонологии – чертями и дьяволом. В русских диалектах черный, черняк означало не только инородца, но и черта. В русских представлениях, судя по нашим сказкам и быличкам, инородцев и нечистую силу объединяют пристрастия ко всякого рода греховной деятельности – изготовлению вина, табака, игральных карт. Часто и черти предстают в русских сказках в виде чужака – жида, пана, немца.

Еще более знаменательно восприятие народами чужих как не-людей в противопоставлении своим, как воистину людям. Это весьма архаичное представление о зверином образе чужака сказывалось, к примеру, в русских поверьях о том, что чужих можно опознать по необычному виду нижних конечностей. Чужаки либо одноноги, либо не имеют пяток, либо кривоноги и косолапы. Именно в силу звериного стереотипа чужакам приписывали порой даже людоедство. У русских людоедами обычно выступали евреи, литва и чудь. Косматость в русских поверьях – устойчивый признак звериности чужака. А еще чужие, по убеждению русских, украинцев и белорусов, плохо пахнут, буквально, как животные. Со времен Средневековья известны общеевропейские представления о запахе евреев, издревле неприятен был русским и запах цыган. Оказалось, и в наш цивилизованный век, по данным экспедиционных исследований последних лет, в Полесье и Подолии – самой сердцевине белорусского мира – представления о специфическом запахе чужого, по которому легко опознать инородца, широко бытуют до сих пор.

Чужаков народные стереотипы рассматривают как людей нечистых, в отличие от своих – чистых. Противопоставление чистый-нечистый имеет в культуре особый смысл. Нечистота, полагали наши предки, – это не только грязное, неприятное, загаженное, но и безнравственное, непристойное, порочное. Чистое же – это все новое, первое, целое, свое, и потому священное. Чужие воспринимались русскими как нечистые в бытовом отношении. Этот взгляд распространялся на весь уклад жизни – пищу, обиход, даже на болезни, которым приписывался статус чужих. Такие болезни, как короста и парша, считались присущими только чужакам.

Нечистота инородцев равно касалась и греховности нравственной, неправедности чужой религии, что заставляло русского человека интуитивно избегать посторонних верований, не стремясь вникать в тонкости иноверного учения, ритуалов и обрядов. Своя вера именовалась русскими – правая вера, а вот чужие религии как только ни прозывались: и поганая вера, и песья вера, и немечина хитрая, и безверная, бусурманская, кривая вера, смрадная вера. И хотя русские прекрасно сознавали, что «все один Бог, что у нас, что у них», но упорно стояли на своем «Русский Бог велик». Это явление так называемой «национализации» Бога очень важно для русского самосознания. На этом зиждется стойкое хранение религиозной традиции, на этом основывается русская готовность умереть за Веру и за Христа. Отречение же от Веры Православной, переход в другую религию – в «польскую», «немецкую», «татарскую или турецкую», в «жидовскую» веру – рассматривается русскими как отречение от своей национальности. Не случайно же существовало два однотипных прозвища для иноверца – нечисть и нехристь. Отрекшиеся от «русской» Веры перестают быть своими и переходят в категорию чужих. А вот обратное явление – когда иноверец принимал крещение – не означало обязательного признания его русскими своим. Евреи-«выкресты» навсегда оставались чужими, к ним относились с подозрением из-за множества примеров неискреннего принятия иудеями христианства, что представлялось русскому человеку самым страшным преступлением. Наши пословицы и поговорки предупреждали о вероломстве выкрестов: «Табак моченый, что конь леченый, что жид крещеный да недруг замиренный», – все едино, мол, ненадежны, а еще говорится: «Жида перекрести да под лед спусти»…

Чужие, согласно нашим русским архетипам, – это пришельцы из другого мира – от-ту-да. Они не вполне подобны нам физически и нравственно, некоторые чужаки и вовсе имеют черты звериности, дикости, иные подобны нечистой силе. У них непонятный, а потому неприятный и неблагозвучный язык. Они имеют собственного бога и собственную веру, которые не святы и отличаются от русского Бога и русской Православной Веры.

Названные здесь архетипы восприятия чужого народа русским сознанием – это не суеверия или заблуждения, это не пресловутый русский шовинизм или фашизм. Это нормальный фактор национального развития любого народа. Без разделения на своих и чужих невозможна суверенная, самобытная и безопасная жизнь никакого народа, ни единого племени, ни одного самого крохотного этноса и ни одной самой громадной нации. В политике очень важно это понимать, чтобы не допускать принижения и умаления одних народов и возвышения над ними других. Но власть в России игнорирует этот важнейший принцип мирного сосуществования народов, из-за чего мы стоим на грани глобальных этнических войн, грозящих распадом нашего государства. Приведу лишь один пример из множества опубликованных сегодня в открытой печати фактов.

В России стартовала программа по переселению северокавказских народов в среднеевропейскую Россию в связи с тем, что на Северном Кавказе очень высокая безработица. Первыми их приняла Пенза. Как сообщали газеты: «Каждый переселенец обойдется казне в 330 тысяч рублей. Муниципальные сельские образования, то есть деревни и села Пензенской области, обязывались предоставить переселенцам землю, жилье и рабочие места. Только на выкуп жилья для кавказцев в бюджете Пензенской области предусмотрено 40 миллионов рублей. Чтобы предоставить жилье первым переселенцам, губернатор Пензенской области Василий Бочкарев предложил расформировать малокомплектные сельские школы, чтобы поселить в них кавказцев. Причем дагестанец или ингуш может приехать, прожить здесь три месяца, получив подъемные 53 тысячи рублей, и уехать назад домой, а может и остаться, если ему здесь понравится».

Характерна и предсказуема была реакция русских на это современное нашествие чужаков по инициативе государства. С форума в Интернете процитирую лишь несколько откликов на это сообщение: «Где это в Дагестане и Ингушетии русским строят дома?», «Да еще сколько русских без гражданства живет! А сколько наших у себя, в России, без жилья, без земли, без работы? Вот и делайте выводы!», «25 миллионов русских за границей бросили, предали и предают – людоеды!», «Правильно, если тараканов еще и подкармливать, они так расплодятся, сам покинешь такую квартиру», «Благодарные пензенцы, стоящие на перронах, кто чем выражают радость приезду долгожданных гостей – вилами, ломами, кастетами, некоторые – обрезами», «Надо как партизаны в Великую Отечественную – под откос вместе с их хозяевами», «Я честно не представляю из них колхозников в нашей полосе, это даже не баранов пасти», «Не надо нам этого счастья – кавказцев, цыган, евреев. Они душили друг дружку веками, теперь нас душить будут. Это люди другой культуры, у них другие ценности», «А за 330 тысяч рублей много русских бы приехало. У нас в деревне беженец из Казахстана, русский, горбом по копейке дом построил для себя и детей. Ему ни гроша не давали», «Когда русские бежали с Кавказа, им никто ничего не давал – ни денег, ни работы, ни жилья», «Безумцы не ведают, что творят!», «Еще как ведают. Межрасовые конфликты – это шанс шайке удержаться у власти», «Оптимальный вариант переселения – Новая земля – и не убежать, и не прожить долго», «Где, когда коренному населению, пожелавшему работать в сельском хозяйстве, оказывалась такая поддержка? А им – пожалуйста! Дискриминация – налицо», «Выделять такие деньги потенциальным боевикам! Когда свое население ниже плинтуса. Такого унижения коренного населения нет нигде в мире. Что-то жиды не расселяют по своей территории палестинцев. Россияния для них – страна экспериментов», «Вот так решает проблему с демографией наша власть: звери – плодитесь, а русские – вымирайте. Коренное население настойчиво замещают кавказцами», «Включите ящик, и вам объяснят, что русские много пьют и воруют. А работают мало и плохо. И очень капризные. И вообще им не повезло родиться немцами или китайцами», «Наши власти распространяют раковую опухоль по всему телу России», «Наши – не распространяют. Это чужие, кремлевские, пакостят», «Уважаемые жители Пензы. Забудьте про нормальную жизнь. К вам едет небритый и наглый чернослив», «Чернослив! Это точно! Чернота, которую сливают», «Они отличаются от русских людей, как рыси от домашних кошек», «Люди регионов, куда будут переселять кавказцев, должны вооружаться, а русский народ должен объединиться на этом горе и сплотиться», «Это предательство!», «Нет, это не предательство! Предательство – это когда свои своих предают. А здесь я своих не вижу. Скорее планомерное вытеснение русского населения»…

Что видим мы в этих откликах? А то, что отношение к чужакам у русских за тысячи лет ничуть не изменилось. Налицо все те же архетипы, действующие как сигнал опасности для национального сознания. Посмотрите, как русские здесь именуют пришельцев: зверями и черными, они сравнивают их с насекомыми, с болезнью, с диким животным. Они не признают их своими и возмущены, что власть считает чужаков больше своими, чем нас, русских. Они готовятся к отпору. Они накапливают ярость к власти, презирающей русские правила общежития разных народов. Является ли преступным то негативное, что сказано о переселении чужих в исконно русские земли? Нет! Ибо никому не дозволено считать преступными образ мысли и образ жизни целого народа, живущего на своей собственной земле. Надо с ним считаться и его уважать, чтобы не получить новой межэтнической резни.

Сегодня русский образ мысли, русские архетипы поведения как раз попираются в угоду пришлым народам. Словом ксенофобия стращают тех, кто недоволен нашествием чужаков на родную землю. Словно припечатывают позорным клеймом, вменяют уголовную 282-ю статью – возбуждение межнациональной розни. Подобная статья есть только в российском законодательстве, другие европейские государства не позволяют себе политических преследований из «соображений демократических». А у нас в России, причем только для русских, изобретено пугало, именно русским пытаются заткнуть рот Уголовным кодексом, стращают тюрьмой, штрафами, чтобы натиском пришельцев умалить наше национальное преобладание в России. И многие русские поддаются страху быть обвиненными в ксенофобии, подавляя в себе свой национальный инстинкт самосохранения, основанный на природных архетипах.

Что же такого страшного в этом понятии? Ксенофобия – естественное для каждого народа неприятие чужого, отторжение чужого, чтобы не утратить свою собственную самобытность. Почему, скажите на милость, мы обязаны любить чужие народы? В народах, по меткому замечанию великого русского философа А. С. Хомякова, как и в людях, есть страсти, и страсти не совсем благородные. Раньше философов с историками неблагородные страсти чужих народов подметил наш русский язык, запечатлев неприятие чужаков. Русский язык накопил в себе множество ксенофобских образов и выражений. В лингвистике их называют ксенонимы.

На основе наименований других народов русский язык творил слова с обобщенными представлениями об этих народах, в языке оставался след общения с соседними народами. Как известно, картина мира нашего языка многократно богаче картины жизненного, исторического опыта даже целого поколения, не говоря уже об опыте отдельного человека. Какой же опыт накопил в себе русский язык за века межнационального общения?

Исследователи-этнолингвисты провели кропотливую работу по изучению ксенонимов русского языка и установили: ксенонимы – это негативная оценка чужаков, образное обозначение внешних врагов, топтавших русскую землю на протяжении всей нашей истории. На основании ксенофобных слов русского языка лингвисты выяснили, кто из народов мира вредил русским больше всего. Предсказуемо оказалось – татары. Вспомним чертополох, зовущийся в говорах татарник, чирьи и нарывы, именуемые барин-татарин. Сохранилось и меткое русское выражение о больной голове: татары в башке молотят. Вспомним, что незваный гость сравнивается в русской поговорке с татарином. Еще на Руси горько шутили: «Ешь медведь татарина – оба не надобны». Не жалует русский язык и немцев. О язвах на коже в Сибири говорят: немцы сели, тараканов в России прозывают прусаками, швабами и немцами. Саранчу именуют шведами. Отложилось в памяти русского потомства, как татары, немцы, шведы в трудные для русских времена, подобно полчищам насекомых, вторгались на наши земли, истребляя все на своем пути. Осталась в русском языке недобрая память о поляках. От имени мазовецких поляков пошло русское прозвище мазурик, то есть вор, пройдоха. Помнит русский язык французское нашествие. С тех пор завелось в русском языке слово шаромыжник от французского cher ami – дорогой друг, так голодные французы, скитаясь по холодной России в 1812 году, просили-канючили у крестьян чего поесть. С тех пор это слово означает – шатун и плут. Ругательство шваль народилось от французского chevalier. А еще в языке осталось «Голодный француз и вороне рад».

Русские имеют древнюю привычку хранить имена своих исторических врагов в кличках домашних животных, психологически точно выверенный путь преодоления страха перед врагами. Если именем врага назвать кота или собаку, то враг перестает быть страшным. И впрямь кошачье прозвище Мурзик напоминает нам о том, что этих хитрых, умных, ловких животных наши предки метко сравнивали с мурзой, татарским князем, вековым поработителем русского народа. Или вот в Сибири широко распространена собачья кличка Кучум, разумеется, в честь сибирского хана, побежденного Ермаком Тимофеевичем. Собак черной масти, причем исключительно дворняжек, в России непременно кличут Цыган. А теперь прикиньте, сколько бродит по России рыжих, вороватых, драных котов по кличке Чубайс. И с каким удовольствием дают русские люди этим самым котам-чубайсам пинка за их шкодливость и воровство, перебарывая свой страх перед убивающей нас государственной машиной, в которой настоящий Чубайс – один из ее маховиков. Почему имена врагов русского народа оказываются в кличках домашних животных? Во-первых, как я уже говорила, так преодолевается паралич воли перед лицом орудующего против нас противника. Во-вторых, наш язык исправно выполняет свою традиционную обязанность – сохранять в народной памяти имена врагов нации. Представьте, пройдет двести-триста лет, русский народ преодолеет последствия разрушительной деятельности Чубайса, но имя этого персонажа язык донесет до потомков в виде презрительной клички самых помойных и самых визгливых животных рыжей масти. Ничего не поделаешь, такова русская народная благодарность за чубайсовские дела, такова историческая злопамятность языка.

Русский язык хранит память о народах, ходивших на нас войной. Татары, шведы, поляки, немцы – с ними все ясно – внешние враги и постоянные приграничные соперники. Но вот что интересно, этнолингвистикой установлен парадоксальный факт: почему-то два народа, никогда не выступавшие против русских открытой войной, удостоились в русском языке наибольшего количества ксенофобских наименований. Эти два народа – цыгане и евреи. Причем их именами называют в русском языке вещи, похожие на настоящие, но только внешне. Разбавленную самопальную водку называют цыганское молоко, козу кличут жидовской коровой, луну – цыганским солнцем, мелкий короткий дождик, как ни на что не годный, прозван у нас жидовским дождем, сильный мороз – цыганским жаром. Жидками русские зовут кусачих насекомых и домашних муравьев, жидами зовут воробьев, которые тучей налетают откуда ни возьмись и сильно вредят крестьянским посевам. Цыганской рыбой прозвали головастиков, вроде и рыба, а не настоящая, жидолкой зовут мелкую рыбешку гольца, не годящегося в пищу. Интересно, что этими этническими названиями метят в русском языке опасные ядовитые растения, физалис, к примеру, зовут вишня жидовская. В Малороссии жидками именуют поганки, гриб-дождевик русские называют цыганский табак. Цыганское золото, еврейское золото – всякий поддельный под золото металл. Немалый перечень прилипчивых заразных болезней удостоены той же этнической меты: лишай – жид-жидовин, сибирская язва – жидовка, озноб – цыганский пот.

Что же хотели передать своим потомкам наши предки, закладывая свой жизненный опыт в самую надежную, самую верную, самую крепкую память – язык. Предупреждение. Пока не обрели собственного опыта общения с другими народами, быть всегда настороже с опасными для нас, русских, этническими соседями. Приведу свидетельство лингвиста Е. Л. Березович, специально изучавшей проблему лингвистической ксеномотивации и опубликовавшей результаты своих исследований в журнале «Вопросы языкознания» (М., 2007, № 1):

«Предсказуем тот факт, что лидерами по количеству вторичных номинаций, по накалу экспрессии в лексике восточнославянских языков, а также целого ряда других европейских языков будут цыган и еврей, обозначения этносов, которые на протяжении многих веков являются чужими среди своих для восточных славян».

Цитирую строго научный журнал и в нем сугубо научную статью, откуда взяты примеры, цитирую для того, чтобы меня не обвинили все в той же пресловутой ксенофобии. В цитируемой мною научной статье из журнала «Вопросы языкознания» читаем, что не только русские, украинцы и белорусы жалуют соседние народы таким неприветливым образом. Другие народы Европы сохранили для своих потомков те же предупреждения. Англичане, например, имеют ксенонимы для своих вековых врагов – шотландцев, ирландцев, голландцев, а также для цыган и евреев. Немцы нарекли ксенонимами поляков, чехов, русских и опять-таки цыган и евреев. Поляки и чехи наградили ксенонимами немцев, чехов, шведов, русских и опять же евреев, цыган. Научный факт, как против него попрешь, однако к немцам, полякам и англичанам у судов наших претензий нет, они есть только к русскому народу, причем это касается ксенофобии по отношению только к евреям. Вот загадочный парадокс: цыгане не заставляют русских отказываться от своих представлений о них и не волокут нас в суд, чтобы заставить изъясняться к ним в любви. Немцы, поляки, шведы тоже помалкивают, не изъявляя намерений склонять нас к симпатиям. И только за евреев отечественная Фемида тащит всякого в уголовную ответственность. Почему в нашей стране судебные органы так страстно желают, чтобы мы разом и сильно полюбили евреев?

Немало споров ведется вокруг пресловутого слова жид, которое сегодня судами почти всегда признается оскорбительным и почему-то разжигающим межнациональную рознь, и за которое ныне можно получить срок по 282-й статье Уголовного кодекса за разжигание межнациональной розни. На самом же деле в употреблении этого слова нет ничего преступного.

О религиозном понимании слова жид писал выдающийся исследователь древнерусской культуры академик Ю. К. Бегунов: «Значение и смысловая нагрузка термина „жид“ во многих современных публикациях соответствует его специфическому православному пониманию в том виде, в котором оно выражено в официальном учении Православной Церкви. Слово „жид“ используется в общепринятом в православии смысле как характеристика религиозных экстремистов и фанатиков, сатанистов-христоненавистников, деятельно исповедующих расистские и христоборческие положения Талмуда и Шулхан-Аруха. В значительной части мировой политической и исторической литературы, в частности – в русской полемической литературе, с древнейших времен (см. например, знаменитое „Слово о законе и благодати“ митрополита Иллариона (XII в.) – под жидами понимаются потомки тех богоборцев, которые требовали у римского прокуратора Иудеи Понтия Пилата смерти Иисуса Христа».

«Термин „жид“, – пишет далее в своем исследовании академик Ю. К. Бегунов, – не является ни унизительным, ни оскорбительным – ни по признаку национальной, ни по признаку религиозной принадлежности, хотя и может субъективно восприниматься таковым отдельными лицами (например, еврейскими расистами и иудейскими религиозными экстремистами) в зависимости от их мировоззренческих установок. С точки зрения современной науки, наиболее адекватным содержанием этого термина является обозначение воинствующего антихристианина, чьи убеждения и действия основаны на вере в собственную национальную исключительность и богоизбранность с ветхозаветных времен для господства над всеми народами земли».

Первое церковное упоминание о жидах мы встречаем в тексте Евангелия. Апостол Иоанн говорит о «праздниках жидовских» (Евангелие от Иоанна глава 6, стих 4), о том, что «жиды искали Его (Иисуса)», «жиды спорили между собой» (Евангелие от Иоанна, глава 7, стих 11, глава 6, стих 52). Апостол Павел в послании к галатам (глава 1, стихи 13–14) говорит, что он «будучи в жидовстве, премного гнал Церковь Божию и разрушал ее», «преуспевал в жидовстве паче многих сверстников». В многотомных «Житиях святых» святителя Дмитрия Ростовского, изданных на русском языке в 1902–1910 годах и многократно переизданных в наши дни по благословению Патриарха Московского и всея Руси Алексия Второго, в Житии преподобного Евстратия Постника читаем: «Жидовин начал ругаться над святым Евстратием так же, как отцы его над самим Господом Иисусом Христом… Жидовин распалился гневом, схватил копье и пронзил пригвожденного… Тело святого мученика жидовин, сняв с креста, ввергнул в море».

Необходимо отметить, что сам по себе термин жид не может быть признан характеристикой национальной или религиозной принадлежности того или иного лица, равно как и оскорбительной кличкой по национальному или религиозному признаку. В русской культурной традиции существуют различные точки зрения на его содержание и смысл. Специальная еврейская энциклопедия Брокгауза и Эфрона так определяет это понятие: «Жид, жидовин – славянская форма латинского judaeus (юдэус) и древнерусское народное название еврея, удержавшееся в русском законодательстве до конца XVIII в.; название жидовин употребляется также в официальных документах XVII в. Жид как презрительное название – более позднего происхождения; оно возникло, когда вместе со средневековой религиозной письменностью в Московскую и Южную Русь проникло представление о еврее как о коварном, низком существе, что и отразилось в ряде пословиц и поговорок. В русской прогрессивной печати название жид исчезает, начиная с воцарения Александра Второго, и когда в 1861 году малороссийский журнал „Основа“ стал употреблять название жид, это вызвало в печати и обществе глубокое негодование; по этому поводу редакция выступила с ответом, объяснив, что жид в народном украинском представлении не имеет общего с бранным термином. Ныне употребление жид в украинской и русинской печати сделалось обычным. У других славянских народов жид до сих пор сохранился как народное название».

Знаменитый русский историк Александр Нечволодов пишет: «Мы именуем иудеев жидами, а не евреями, как их часто называют многие русские писатели новейшего времени, и делаем это потому, что Евер, предок Авраама, считается родоначальником семитических племен, в том числе и арабов; иудеи же происходят от потомков Иуды, почему на всех европейских языках для них имеются названия, происходящие от слова иуда: юде (по-немецки), джю (по-английски), жюйф (по-французки), жид (по-польски) и т. д. Наши летописцы, а также историки Карамзин и Соловьев тоже неизменно называют иудеев жидами».

О жидах писали многие русские классики: Пушкин в поэме «Скупой рыцарь», Достоевский в «Дневнике писателя», Даль в специальном исследовании «Разыскание об убиении евреями христианских младенцев и употреблении крови их», Жуковский в поэме «Странствующий жид», Кюхельбекер в поэме «Вечный жид», Куприн в рассказе «Жидовка»…

Выдающийся богослов и историк митрополит Санкт-Петербургский Иоанн (Снычев) говорил об этом термине так: «Жидовство, жидовское иго есть иго христопродавцев, которых следует вполне конкретно называть жидами, а не евреями, как иногда неправильно пишут. Нам надо не бояться называть вещи своими именами. Здесь борьба вероучений, а не национальные разногласия. Это надо четко понимать».

В целом можно сделать вывод, что в православном понимании жиды – это сатанисты-богоборцы, которым Христос сказал: «Отец ваш дьявол» (Евангелие от Иоанна, глава 8, стих 44). Именно в таком смысле используют этот термин апостолы Иоанн и Павел, отличая жидов от ветхозаветных иудеев, среди которых было много будущих христиан.

В какой же степени это понимание унаследовал современный русский язык? В отношении слова жид толковые словари русского языка предлагают широкий спектр мнений: «Жид – разговорное, сниженное название еврея (с оттенком пренебрежительности)» («Новейший словарь русского языка». М., 1998), «Жид – разговорное, устаревшее, грубо-просторечное для обозначения еврея» («Словарь русского языка АН СССР». М., 1985, т. 1. стр. 385). Как видим, данные определения подчеркивают не оскорбительный характер этого слова, а лишь сниженность оттенков его значения.

Особое значение слова «жид» приводит В. И. Даль в Толковом словаре: «Жид, жидовин, жидюк, жидюга, жидова или жидовщина, жидовье – скупой, скряга, корыстный скупец…

Жидовать, жидоморничать, жидоморить – скряжничать, добывать копейку вымогая, недоплачивая и пр.» (В. И. Даль «Толковый словарь живого великорусского языка». М., 1994, т. 1. стр. 1346). Даль доказывает, что в живом русском языке слово жид не всегда используется как полный синоним слова еврей, а обозначает лиц с наклонностями к мошенничеству, стяжательству, вымогательству, причем как в еврейской, так и в русской народной среде. Где же здесь оскорбительные характеристики или набившее оскомину «разжигание» некой розни, якобы тлеющей тусклыми угольками во всех русских душах, если ее так легко разжечь одним лишь употреблением слова жид?

Сегодня многие русские люди, опираясь на христианские представления о «жидах-богоборцах», вкладывают и свое собственное понимание в лексему «жид», для них это термин, обозначающий представителя преступного сообщества, основанного на морали превосходства над другими народами и консолидированного по национальному признаку, что не всегда обязательно. Подобное разграничение терминов еврей и жид очень важно для современного русского языка, ведь оно позволяет разделить в языке лиц еврейской национальности, не принадлежащих к еврейским мафиозным группировкам, от представителей еврейских этнических преступных кланов. Если мы являемся носителями русской православной традиции и нам присуща русская языковая «картина мира», то такое употребление слова «жид» для нас естественно, поскольку мы вкладываем в этот термин не оскорбительное значение и не уничижительные характеристики, распространяемые на весь еврейский народ. Напротив, мы отделяем преступные мафиозные группировки, основанные на этнической общности, от всего еврейского народа, который не может нести в себе этих негативных черт. Именно благодаря термину «жид» мы разграничиваем сегодня этническую преступную группировку и весь еврейский народ, доказывая, что народ не может отвечать за деяния преступников, хоть и организованных по национальному признаку.

Беспристрастные лингвистические исследования показывают: ну не любят русские евреев. Не любят, и точка, и нелюбви этой уже много веков. Язык исправно хранит эту нелюбовь в своей картине мира, и что же нам теперь, родной язык забыть, чтобы под суд не угодить? Ведь немало с древности поводов скептически взирать на этих наших соседей. Например, в 60-х годах прошлого века в египетском городе Александрии нашли при раскопках папирусное письмо на древнееврейском языке. Письмо датировано десятым веком, и стало знаменитым потому, что в нем впервые в истории зафиксировано древнейшее упоминание славного города Киева, упоминание его в ту пору, когда у древних русичей и письменности-то еще не было. Но самое замечательное в египетской находке – его содержание, о котором принято умалчивать. В этом письме еврейская община города Киева просила евреев города Александрии дать кров и оказать помощь своему соплеменнику, сбежавшему из древнерусской столицы, чтобы не отдавать долги своим русским заимодавцам. Словно древний Фридман или Абрамович из десятого века прислал нам привет в этом александрийском письме. Хочешь не хочешь, напрашиваются обобщения, которые в языке русском уже давно сделаны.

Исторический опыт наших предков передается русским языком в наследство молодым поколениям, а нынешнее племя накапливает свой опыт общения с чужаками. Так возникли в нашем языке чурки, по сути это всего-навсего ироническая переогласовка вполне невинного этнонима тюрки, обозначающего народы многоплеменной Средней Азии. Слегка подправив звуковой облик слова, русский язык вложил в него свой горький современный опыт общения с этими народами, а молодежь постаралась расцветить этот опыт собственными впечатлениями – чуреки, чурбаны… Запретить это невозможно, наказывать за это бессмысленно. Да и как вы сумеете это запретить, если только узбеков и только в одном Санкт-Петербурге насчитывается, по заявлению узбекской диаспоры, пятьсот тысяч человек! Это же восьмая часть населения огромного города! Представьте себе, чтобы к нам в таком количестве нагрянули немцы, мы бы сразу сказали, что город оккупирован. А это как называть?

Существует лишь одно политическое средство преодолеть межнациональную вражду – не заселять русские территории чужаками, иначе они разделят судьбу прежних пришлых самозваных прусаков, шаромыжников, мазуриков, фрицев, каждый из которых на себе испытал, что значит воевать с русскими.

На деле замышляется преступное стравливание народов России с целью отвлечения их от социальных, экономических бедствий и этнического вымирания. И это происходит не в силу дурного воспитания или врожденной порочности людей разных этносов. Враждебность вспыхивает как инстинкт национального самосохранения, и в этом инстинкте действуют такие архетипы национальной неприязни, как отвращение к чужому языку, неприятие чужих обычаев, отстраненность от чужой религии, враждебность вплоть до физического отвращения. Повторяю, эти архетипы национальной неприязни – научно установленный факт, и умные политики, желающие мира в полиэтнических сообществах, должны умело соблюдать баланс компактного проживания коренных народов на своих землях и справедливого распределения между ними общегосударственного достояния. Однако властью абсолютно игнорируются научные основы мирного сосуществования народов. Власть целенаправленно ввергает нас в межнациональные конфликты. Созданы условия для свободной миграции огромных масс населения, что привело к усилению чуждых этнических элементов на коренных русских территориях. В Москве русских, украинцев, белорусов, всех вместе взятых, 4 миллиона 200 тысяч человек. И это из 11 миллионов жителей столицы. Осуществляется усиленное финансирование национальных республик и мизерная государственная поддержка коренных русских областей. По официальной статистике, на одного жителя Нечерноземья приходится 1900 рублей дотации в год. А на одного жителя Ингушетии – 14 тысяч целковых. Территории Сибири и Дальнего Востока стихийно заселяют китайцы. В 90-е годы в Россию ежегодно прибывало 500–600 тысяч китайцев. С 2002 года эта цифра достигла миллиона. Если все будет оставаться как есть, то при нарастании эмиграционного потока китайцев и катастрофическом вымирании русских уже к 2025 году китайцев в России будет больше, чем русских.

К чему это приведет? К межнациональной резне. Народ, испытывающий сильное внешнее давление со стороны чужаков, под действием архетипа неприятия чужих инстинктивно непременно начнет этому сопротивляться. Иначе это не народ. Начало всплеску межнациональных конфликтов уже положено. Во-первых, развязанная властью межэтническая и религиозная война на Кавказе, которой власть никак не может или не хочет положить конец. Во-вторых, скинхедовское движение в Центральной России и Сибири, которое зло пресекается жесточайшими приговорами нашей молодежи. В-третьих, этнические мафиозные группировки и кланы по всей стране, которым попустительствует власть, что уже привело к мятежу на Манежной площади и взрыву жителей Бирюлево-Западное в Москве. Эти политические действия провоцируют глобальный межэтнический взрыв.

Нам доходчиво объясняют, что переселение народов Кавказа в сердцевину России обусловлено высокой безработицей в Дагестане и Ингушетии – 57 процентов населения здесь безработные. Но тогда почему в том же Дагестане процветает и узаконено русское рабство? На глазах у всей страны телевизионная программа «Жди меня» разыскала десятки русских мужиков, которые, оказывается, пропали без вести на кирпичных заводах «безработного» Дагестана. И найти пропавших помогло не местное МВД, нет, не милиция-полиция схватила за руку рабовладельцев, это Министерство труда республики Дагестан вызволило по запросу телевидения проданные в рабство русские души, которые наверняка стояли у них на налоговом учете. И никаких уголовных дел за похищение людей, никаких зачисток этого невольнического рынка.

Народам Кавказа, Средней Азии, Китая сегодня много дозволено в нашей стране. Но дальновидные и мудрые политики из их же среды прекрасно понимают, что эта вольница до времени – до межэтнического глобального взрыва. И то, что сегодня называется добровольным переселением дагестанцев и ингушей, через несколько лет окажется депортацией кавказских народов с их родных земель. Ведь эти народы, по сути, лишают родины. Их обесточивают, поселяют вне родной среды обитания, что так же преступно, как и создание невыносимых для выживания условий русскому народу при нашествии чужаков.

Русское население, если знать русскую историю, никогда не примирится с чужеродным владычеством. Рано или поздно сработает национальный инстинкт самосохранения. Но и кавказские народы не из тех, кто готов подчиняться. Межнациональная резня – вот ожидаемый и просчитанный властью результат, который нам необходимо предотвратить.

С одной стороны, замысел понятен. Власть искусственно создает ложную мишень для всплеска гнева русского народа, этот гнев ожжет мелких кавказских и среднеазиатских торговцев, рынки и магазины, но не коснется властителей, уже готовящихся побивать обе стороны и засаживать пассионарных русских героев в тюрьмы и лагеря. С другой стороны, власть, спасая свою преступную голову от неминуемого народного гнева за учиненный геноцид, создает условия для распада России на осколки этнических мелких республик по примеру распада СССР. Вот чего нам всем, коренным народам России, надо опасаться, вот чему мы, коренные народы России, обязаны противостоять.

Русский человек, разделяя мир на своих и чужих, не забывал о разделении на друзей и врагов. Если понимание, что в мире есть свои и чужие, необходимо для сохранения национальной самобытности народов и их независимости, то деление окружающего мира на друзей и врагов требуется для крепости национальных государств.

Значение слова друг весьма прозрачно. Друг – это другой, такой же, как я, подобный мне, а значит, единый со мною в помыслах и поступках, потому и говорится «В друге себя любишь», оттого на Руси «Друг денег дороже». Истинная русская дружба проверяется временем: «Будешь друг, да не вдруг», «Старый друг лучше новых двух».

Друг – особо доверительное обращение у русских. Нам невозможно отказать тому, кто просит: «Послушай, друг!», «Сделай, будь другом!». Ведь в словах «будь другом» содержится древняя клятва верности, готовность принять в соратники того, к кому обращаешься с просьбой. И самые лучшие в жизни поступки, бескорыстные и искренние, русские совершают «не в службу, а в дружбу». В нас заложено нашим языком «любить друг друга» и «жить дружно», артельно, сообща, ватагою друзей: «Дружно – не грузно, а врозь – хоть брось». И поговорка о настоящей дружбе, когда надо вместе пуд соли съесть, сохраняет точный счет проверки друга временем. Пуд соли два человека могут съесть, десять лет разделяя общую трапезу.

Разумеется, язык предостерегает от безоглядности и неразборчивости в выборе друзей: «Рад другу, да не как себе», предостерегаем «Дружиться – дружись, а за топор держись».

Понятие друг в русском языке гораздо шире, чем смыслы слов свой и брат. Другом для русского может стать и чужой, если он принимает русское предложение соратничества «будь другом», что означает быть не только и не столько задушевным приятелем, но прежде всего членом дружины, соратником, боевым товарищем. Древнерусская дружина как раз и состояла из давших клятву верности другов-соратников, воинов-однополчан.

На формуле «будь другом!» построено многоплеменное русское государство, которое на основах дружбы и мирного соседства этой клятвой соединяло с русским народом другие племена и народности России. Эта же формула «будь другом!» рождала военные союзы, начиная от русско-половецких походов Владимира Мономаха и заканчивая объединенными силами Варшавского Договора против НАТО. Особенность русского человека в том, что он в друге видел названного брата. У нас такое представление сохраняется в понятиях воинского братства, монашеского братства, медицинского братства и сестричества. Возможно, это связано с тем, что понимание дружбы как соратничества, как воинского братства, а значит, готовности к жертвенному подвигу за други своя, всегда было нам столь же дорого, как и кровное родство. Это удивительное для других народов русское свойство предопределило имперскую мощь нашего народа, который принимал на правах дружбы другие племена в свою страну, давал им равные с собой права, уважал их самобытность, просвещал Православием, но не принуждал к крещению. Такая черта свойственна исключительно русским, строившим свою Империю не на принуждении и завоевании, а на добровольном вхождении народов в государство. Так были присоединены Грузия, Армения, Осетия, Абхазия, казахские улусы. Там, где племена просто жили на своей земле, не имея государственных потенций, а это и башкиры, и чуваши, и мордва, и буряты, и множество других сибирских племен, – они оставались жить по своим оседлостям, их никто не сгонял в резервации, их никто не отстреливал, как это случилось в Америке с индейцами.

Друг и свой равно дороги русскому – древний архетип мышления жив в нас и сейчас. Понятие о друге в архетипах русского мышления постоянно сопрягалось с представлением о враге. Эти два слова образовывали такое же смысловое противопоставление, как свой и чужой.

В слове враг содержится древний корень верг-, означающий, согласно исследованиям академика О. Н. Трубачева, что враг – это извергнутый из человеческого сообщества, изгой, отторгнутый людьми. Слова, которыми описывается значение слова враг, – недруг, неприятель, супротивник, супостат – свидетельствуют о том, что враг – это бывший друг, отвергнутый и изгнанный за измену или другое злодейство из дружины или иного содружества: «Не вспоя, не вскормя, ворога не наживешь». Врагом, согласно русским представлениям, может быть и свой по крови человек, и чужак. Враг – в первую голову изменник и предатель, пренебрегший нашим русским добром и нарушивший верность дружбе. И если к чужаку отношение у русских настороженно-отстраненное, то к врагу – непримиримо-враждебное. Когда враг – бывший свой, его презирают, как изгоя и предателя, им брезгуют и сторонятся его, как протухшей падали. Если же враг – чужой изменник дружбе, то тогда в русской душе вздымаются два негодующих чувства – отстраненная неприязнь к чужому и яростная мстительность к врагу, потому что опасность, исходящая от пришельцев, страшнее, чем от врагов своего рода-племени, когда в них видят супостатов и противников. Чувство самосохранения, как архетип поведения, заставляет русских занимать национальную круговую оборону.

Схватка русских со своими врагами-инородцами в уральском поселке Сагра показала всей России, как это происходит на деле. Цыгана, поселившегося здесь, приняли по-соседски, дружески. Когда же он оказался злодеем и предателем, травившим русских ребятишек наркотическим зельем, его справедливо сочли врагом. Попытки мирно вразумить цыгана, выселить его из среды своих только ухудшили положение русского поселка: чужак вызвал для подмоги таких же, как сам, пришельцев – азербайджанцев из числа местной наркомафии. Вооруженные до зубов, они явились усмирять взбунтовавшееся «русское быдло». Вот когда полыхнула в жителях Сагры ярость, вот когда восстала дремавшая прежде русская воля. И девятеро с охотничьими ружьями и топорами русских мужиков обратили в бегство полсотни врагов-чужаков, вооруженных автоматами Калашникова. Один русский против пяти пришлых врагов-чужаков – нормальный счет для победы, если к русскому приходит осознание, что его родную землю попирают чужаки, если русский начинает видеть в чужих не друзей-соседей, а врагов.

И все же в отношении к врагам наш народ, в отличие от иных, к примеру азиатских или кавказских народов, проявляет удивительные бесхитростность и благородство. Мы предпочитаем сначала улаживать недоразумения мирно, бесконфликтно, путем переговоров и уговоров, потом мы предупреждаем врага о нападении. Этот древний архетип поведения проявился еще у князя Святослава Храброго, по свидетельству Нестора-летописца, бросавшего вызов неприятелю: «Иду на вы!». Русские и сегодня таковы, в отличие от тех же горцев, которые бьют сразу, без предупреждения. Азиат – тот и вовсе нападет исподтишка, сзади, бьет в спину. Осуждать за это их невозможно, таковы архетипы их национальных характеров. Нашумевшая история гибели девятнадцатилетнего русского москвича Ивана Агафонова от внезапного удара, подло нанесенного чемпионом мира по боевому самбо дагестанцем Расулом Мирзаевым, демонстрирует нам, как действуют два архетипа. Русский парень не был готов к удару, он не ждал, что на него нападут без предупреждения, ибо у русских это не принято. Горец же не собирался предупреждать о нападении, это не в правилах кавказцев, ибо многовековой опыт научил их тому, что в честной борьбе они русским проигрывают. Их стереотип поведения с врагами, а врагом у кавказца может являться любой не свой, – нападать внезапно. От вероломно нанесенного Расулом Мирзаевым удара в голову Иван Агафонов погиб.

У русских совершенно иной стиль поведения. Сначала русские пытаются решить конфликт миром, вступают в переговоры, но и тогда, если мирные переговоры ни к чему не приводят, русские все равно не нападают, в ход идет брань – словесная оборона.

Вдумаемся, что такое русская брань, имеющая тот же корень, что и слово оборона. Брань – это оборона словом, предостережение врага, что будет убит, если решится сопротивляться. Таков еще один архетип русского поведения: от чужих мы прежде обороняемся словами и лишь потом пускаем в ход кулаки и дубины. Именно потому, что русские прежде битвы предупреждали противника о его непременном поражении, множество русских бранных слов имеют значение «мертвый». Таков смысл, например, слова падла, это просто «падаль». Или стерва, опять же буквально значит «мертвечина». Вспомните, у нас в русском языке есть слово стервятник – питающийся падалью. Значение «мертвого» и в слове зараза, оно восходит к глаголу «заразить», отсюда поразить, то есть убить. Так что ругательство зараза исконно обозначало убитого.

Похожее значение имеет слово мразь, – погибший от холода. сволочь – мертвая, сухая трава, сволоченная в кучу и приготовленная к сожжению, и тоже образ поверженного врага. Все эти ругательства – падла, стерва, мразь, зараза, сволочь – изначально являются предупреждением супостату: вот что станется с тобой, если сунешься. Вслед за русской бранью могло следовать только истребление врага.

Накануне схватки у русских принято переименовывать врагов из людей в животных, мы словно снимаем с себя ответственность за убийство именно человека, видя в нем зверя. Мы именуем противника тупой скотиной, шелудивым псом, паршивой собакой, грязной свиньей или поганой гадиной, а то и просто тварью, то есть животиной. Интересно заметить, что никогда при этом не используются названия хищных и опасных животных – волка, медведя, кабана, сохатого, ибо перед ними не всякий выстоит.

Так что ритуальная задача русской брани – наилучшим образом подготовить воина к бою с врагом, деморализовать противника угрозой погибели и воодушевить себя тем, что имеешь дело не с человеком, а с животным, существом слабее, глупее и ниже тебя.

Употребление русской брани по отношению к своим ближним в силу огромной энергетики произносимых слов, исконно обозначавших мертвечину, наносит урон их здоровью и духу, разрушает тех, кого мы любим. Поэтому брань между своими – это разор русского единства и удар по нашему национальному здоровью, недопустимые сейчас, когда русский народ и без того переживает сильнейший натиск чужаков.

Есть ли сегодня у русского народа друзья в мире? Жизнь показывает, что нет. И призыв русской пословицы держаться за топор в крепкой дружбе важен как никогда. Зато у нас появилось огромное количество врагов-инородцев – бывших друзей, предавших и обманувших, порушивших вековую клятву «будь другом». Мы их и вправду вскормили, вспоили, обеспечили безопасность и независимость, дали начатки культуры и образования. И теперь окружающие нашу страну Таджикистан, Казахстан, Армения, Азербайджан, Грузия, Литва, Латвия, Эстония воспитывают в нас сознание того, что свои, даже враги, сто крат милее и ближе чужих, хоть и друзей.

Давно замечено, если хотите человеку понравиться, почаще называйте его по имени, чем расположите к дружбе и симпатии. Имянаречение – особое священнодействие, без которого рожденный в мир человек как бы не существует. Сам акт имянаречения понимался и понимается по сей день как «вложение имени» в существо, это явствует из этимологии слова имя. Индоевропейское en-men, ano-mеn, согласно «Этимологическому словарю славянских языков» (т. 8, с. 227–228), означает «то, что внутри человека», его суть. Имянаречению у русских придавалось огромное значение. По имени, говорили у нас, и житие. Имя влияло на судьбу новорожденного, определяло его характер, становилось его сущностью.

Русский человек от рождения прозывался именем, данным родителями. Из древности до нас дошли княжеские языческие имена Святослав, Святополк, Борислав и Вячеслав, Владимир и Ярослав. Корень свят– означал здесь сверхчеловеческую, божественную силу. У Святослава – это сила его славы, у Святополка – сила его воинственности. Называли высокородные славяне-язычники своих детей именами с корнем слав-, обозначавшим высшую хвалу их божественному избранничеству. Имя Ярослав означало ярую, как солнце, славу, у Вячеслава слава должна была быть вящей – то есть самой большой среди всех, Борислав, нынешний Борис, по сути своего имени, должен был бороться за свое божественное избранничество. А вот языческое имя Владимир, в древности звучало как Володимер, означало буквально «имеющий власть».

Дошли до нас и языческие имена людей именитых, княжеских посадников и воевод – Добрыня, Горыня, Путята, Вышата. В них тоже вложен сущностный смысл: Добрыня – человек добротный, Горыня – могучий, как гора, Путята – путевый, правильный, а Вышата – стремящийся к высокому в жизни, к власти и силе.

Народ попроще не мудрствовал в прозывании своих детей. Ребятишек именовали по счету – Третьяк, Шестак, прятали от сглаза и колдовства, наделяя младенцев странными именами Ненаш, Неждан, Невзор, чтобы не завидовали злые люди и не пожелали им чего плохого. Именовали ребенка и по той поре, когда он родился, – Вешняк, Зима, Осеня.

После Крещения Руси все коренным образом изменилось. Каждому русскому человеку помимо традиционного славянского прозвища давалось имя святого, в честь которого он был крещен. Имена крестные были чаще всего неславянского происхождения, греческие (Георгий, Татьяна), древнееврейские (Иоанн, Мария), латинские (Роман, Валентина). И маленький русич жил с двумя именами – семейным и крестным. Крестные имена быстро обрусели. Георгий стал Егором и Юрием, Евдокия – Авдотьей, Михаил – Михайлой, Даниил – Данилой, Евсевий – Овсеем, Иоаникий – Аникеем, Анастасия – Настасьей, Елена – Оленой… Имя означало судьбу человека по благочестивому примеру его святого покровителя. Так что постепенно древние славянские имена отошли в небытие, сохранившись лишь в прозвищах, которые мы сегодня находим в фамилиях: Ненашев, Невзоров, Нежданов, Третьяков, Шестаков, Вешняков, Зимин, Есенин…

Сложная структура русского имени, которое ныне состоит из имени, отчества и фамилии, сложилась не вдруг и отразила всю особость отношения русского народа к своим именам. Посмотрите, как пренебрежительно обращаются со своими именами западные народы. Прежде они величаво брали себе по нескольку христианских имен: Анна-Мария-Тереза, Жан-Пьер-Густав. А ныне обходятся коротким, вроде собачьей клички – Эн, Джон, Пол, Алан, Ник.

У нас же все не так. Русские постепенно, из века в век, наращивали свои имена. Сначала у нас долго бытовало одно лишь имя, потом имя с отчеством и прозвищем для бояр и князей, потом имя с отчеством или с прозвищем для всякого, а затем вместо прозвища каждый человек приобретал фамилию к имени-отчеству. И каждый русский человек, простой и высокопоставленный, бедный и богатый, умный и не очень, сегодня именуется обстоятельно и величаво по фамилии, имени, отчеству, неся свою суть в личном имени, память о своем отце в отчестве и почет своего рода в фамилии.

Для чего нужна наша сложная структура русского имени? Обходятся же западноевропейцы без отчеств, и неплохо себя чувствуют. Русская особая форма имени помогает нам определить свое место в семье, в роду, в нашей стране и в мире. Для нас это значимо, для них – нет. Давайте посмотрим, что значат для нас наши русские имена.

У русского человека имеется личное имя (для различения в семье): Василий, Петр, Иван… Чаще всего оно употребляется в уменьшительном виде: Вася, Петя, Ваня, так, как нас зовут с детства. У русского человека имеется также отчество – семейное имя человека (для различения его в роду): Иванович, Петрович, Степанович. И обращения Степаныч, Иваныч, Петрович в ходу у русских как знак почтения и солидности. Фамилия – родовое имя человека – выделяет его в общине, в своей стране, так как фамилия – это имя по прозвищу или имени главы рода. Но есть и четвертая составляющая человеческого имени – имя племенное – наша национальность. Русские выделяются у себя в стране по национальности среди татар, башкир, бурят, евреев, калмыков… Национальность – это часть русского имени, необходимая нам для различения своих и чужих в собственном государстве. И когда в российском паспорте у нас изъяли графу «национальность», у русских тем самым умышленно обкорнали имя, пытаясь замутить значимое для каждого народа различение своих и чужих.

Для международного общения существует иное – особое именование. Вспомним, как еще в Х веке в Константинополе называли себя русскими не только русские витязи, но и варяги, пришедшие вместе с русскими в Византию военным походом, так как было престижно принадлежать к русскому племени, известному в окрестных странах. Так и сегодня бурят или якут, даг или адыг не назовется в Европе и Америке бурятом или якутом, дагом или адыгом, а непременно скажет, что он русский, чтобы определить свою принадлежность к великому государству русского народа. Точно так же граждане Китая, а там насчитывается более сотни различных народов, представляются как китайцы, а граждане США, этого плавильного котла народов и рас, как американцы. Всем им престижно принадлежать великой державе, и все они желают как можно определеннее выразить свое гражданство.

Процесс прирастания людей иных национальностей к какому-либо великому народу и государству как раз и происходит через присвоение себе имени, сходного по форме с именем титульной нации. У нас в России нерусское имя или прозвище приобретает в таком случае облик и форму русской фамилии.

Давайте разберемся, какие в нашем языке фамилии исконно русские, а какие приспособились под русские, русифицировались.

Русские фамилии образуются с помощью особых окончаний: на – ов – Миронов, на – ев – Разуваев, на – ин – Палицын, на – ский – Петровский, на – их – Гладких. Русские фамилии происходят от крестных имен. Егоров, Егоршин, Егорычев, Егорин, Егоркин, даже Горкин – все они ведут свое начало от христианского греческого имени Георгий. Русские фамилии происходят от названий профессий: Кузнецов, Ковалев, Коновалов, Горшенин, Гончаров, Бондарев, Бочаров, Чекмарев, Топоров, Сапожников, Рукавишников, Кожемякин. Возможны в русском языке и прозвища в качестве фамилий. Борода (видать, выдающаяся была она у человека) и Бородин (потомок этого самого Бороды), Глазун (глазастый товарищ) и Глазунов (из рода того Глазуна), Кривуля (что значит – одноглазый) и Кривулин (потомок одноглазого), Щербак (беззубый) и Щербаков (сынок щербатого), Базан (этот отличался крикливостью) и Базанов (потомок крикуна). Или вот прозвище Шемяка – и фамилия Шемякин, их сложнее определить: оказывается, ши-мяка – «тот, кто мнет шею», то есть забияка, драчун. Были на Руси и Рожемяки, те, кто не прочь намять не только шею, но заодно и рожу.

Русское прозвище било не в бровь, а в глаз, метко, жестко, безжалостно высвечивало и высмеивало недостатки человека, как бы предупреждая окружающих о неожиданностях, которые ждут их при общении и делах с носителем такого прозвища. Ведь это же надо догадаться прозвать человека Гузном, а таких Гузновых, Огузовых, Гузкиных, Гузеевых немало бродило по Руси. Гузно, Гузка, Огузок – это зад, и прозывание таким имечком свидетельствовало о мерзейшем характере его носителя. Или вот Крысин, Крысюк, Крысько, понятно, что произошли от прозвища Крыса. И какой же надо было быть крысой, чтобы прилипло к тебе это противное прозвище. Потомки таких Крыс и Гузок нередко наследуют те же качества. Посмотрите, сколько в нашей власти подобных личностей с «говорящими» фамилиями и столь же одиозными характерами. К примеру, Грызлов (председатель Государственной Думы) и Грызунов (министр печати). Понятно, что не от светлости и бескорыстия их предки приобрели столь отталкивающие прозвища, видать, те еще были грызуны. И потомки их сегодня оправдывают наследственную фамилию, догрызают наше Отечество. Или вот еще одна говорящая фамилия высокопоставленного лица – Шахрай. На юге России так зовут мошенников. И наш Шахрай, прославившийся мошенническим продавливанием ельцинской Конституции, достойный потомок своего предка. А еще было прозвище для разбойников и мошенников – Жиган, или Зюган. Говорящая фамилия у депутатши – спортсменки Хоркиной. Хорька, хорек – таково нелестное прозвище ее предка, и посмотрите, как к лицу эта фамилия наследнице. Ну и, конечно, нельзя пройти мимо фамилии Чубайс. Чубайс (чубайсь, чубась, чубысь) – в мифологии русских – сверхъестественное существо типа домового. Этот бес представлялся в виде крысы с большим животом и «ликом вроде человеческого». Согласно русским мифологическим представлениям, он способен вселяться в жилища по воле злых колдунов. Сказки поведали нам, что Чубайс обычно тушит огонь в очагах и требует выкупа с хозяев («все в амбарах поберет, из сусеков заметет»). Среди зловредных привычек Чубайса называют то, что он «мычит и блеет, квохчет и лает, корову и собаку гонит в буераки, курку и козлищу тянет в логовище». Еще в славянских мифах рассказывается, что Чубайс «не ест он ни жита, ни мяса, не пьет ни вина, ни кваса, а питается людскою бедою». Удивительно, как эти повадки воплотились в характере Анатолия Чубайса, еврея по матери с фамилией Сагал и русского по отцу с такой значимой фамилией Чубайс.

Однако немало родовых фамилий достойно гордости и чести, недаром говорилось детям: не посрами фамилию, береги честь смолоду. Давайте проследим, как формировалась наследственная фамилия боярского рода Романовых, давших России трехсотлетнюю царскую династию.

У истоков этого генеалогического древа – выходец из русского рода Литвы Андрей по прозвищу Кобыла, потомок Ивана Камбилы, переиначенного в более понятное русское прозвище Кобыла. Это прозвище не было унаследовано сыновьями Андрея Кобылы, они приобрели свои собственные прозвания, в том числе Семен Андреевич по прозвищу Жеребец и Федор Андреевич по прозвищу Кошка. Сын Семена Андреевича Александр стал Жеребцовым, но имел и собственное прозвище Синий. Сын Федора Кошки Иван стал просто Кошкиным, а его внук Захар Иванов Кошкин положил начало новой фамилии того же рода – дети и внуки Захара стали прозываться Захарьиными. Внук Захара Роман дал новое имя своим потомкам, они уже именовались Романовыми: Никита Романович, его сын Федор Никитич Романов и его внук – первый царь династии – Михаил Федорович Романов.

Иногда бывает, что фамилия по форме русская, происходит от местных названий – от деревни, поместного владения или города, где проживал человек. В старом фонде русских фамилий мы найдем лишь немногочисленные старинные дворянские прозвания. Борисоглебский, Печерский, Краснопольский, сохранились и подобные фамилии духовных лиц – священников, дьяконов, дьячков, пономарей, их называли по именам приходских церквей, где те служили: Успенский, Рождественский, Предтеченский, Покровский.

Но вот среди массы русских фамилий лингвисты выделяют целые пласты иноязычных родовых имен, приобретших русский грамматический облик. Так среди относительно недавно документированных фамилий встречается очень много образований от местных названий – от городов и местечек, и это обычно еврейские фамилии географического происхождения. Фамилия Варшавский или Одесский ни в коем случае не может быть русской, это фамилии исключительно еврейские, обозначающие лицо, прибывшее из Варшавы или Одессы. У нас сейчас много таких фамилий на слуху: Шполянский – выходец из черниговского еврейского местечка Шпола, Могилевский – из Могилева, Житомирский, разумеется, из Житомира.

Иноязычная по происхождению фамилия, замаскированная под русскую, безошибочно указывает на нерусское происхождение ее носителя. Выделим наиболее известные иноязычные корни в составе русифицированных фамилий России. Очень существенен в составе фамилий России польский элемент: Пржевальский, Циолковский, Врубель… Эти знаменитые люди из обрусевших польских родов. Белорусские отголоски найдем в фамилии Гастелло. Сербские истоки обнаружим в знаменитых фамилиях – Вучетич (вуче по-сербски – волчонок), Гурко (Гурк – правитель сербский из Гургий).

Фамилии тюркского происхождения в русской истории бытуют во множестве. Это Аракчеев, Деникин, Бегичев, Коллонтай, Куинджи, Шахматов, Юсупов, Шереметьев, Карамзин, Аксаков, Баскаков, Басманов, Мурзин.

Особая история с немецкими фамилиями в России. До XVIII века немецкие фамилии подвергались нещадной русификации, изменялись до неузнаваемости. Булахов, а также Булаховский – это географическое название Булах в Баварии. Носитель такой фамилии – из немецкого рода выходцев из тех земель. Миллеров, Крамеров, Шольцев – корни этих фамилий немецкие. Но в ХХ веке, особенно во времена двух мировых войн, их число в России резко сократилось. И если в современных источниках мы встретим немало немецких по форме фамилий, то это в большинстве еврейские фамилии. Ведь новоеврейские фамилии образуются в немалой части из генетически немецких элементов.

Вот небольшой обзор таких приспособившихся к русским языковым условиям еврейских фамилий, которые сегодня выдаются то за немецкие, то за польские, то за русские.

Лившиц – еврейская фамилия от географического названия Лебшютц, местечка в Верхней Силезии в Чехии. Познер – еврейский выходец из польского города Познань, а Певзнер – еврей родом из немецкого города Пильзень. Паустовский – еврейская фамилия от населенного пункта Паустов в Бессарабии. Образование на – ский вообще распространено среди еврейских фамилий. Ашкенази – фамилия из древнееврейского Ашкеназ, означающая «еврей немецкого происхождения». Адмони – тоже еврейская фамилия, это слово на древнееврейском означает «красный, румяный, рыжеволосый», но что интересно, эта еврейская фамилия переведена на немецкий язык – Ройтблат, Ройтман, а также на русский язык – Краснобородов. Еврей Адмони становился в Германии Ройтманом, в России – Краснобородовым. Впрочем, он мог и не менять своей фамилии, если ему в том не было нужды.

Вот и вполне русская с виду фамилия Живов на самом деле является переводом фамилии еврейской. По-древнееврейски хаим – означает жизнь. Поэтому существует множество еврейских фамилий с этим корнем – Хаимович, Хаимсон, Хейм, их переводили на французский и итальянский языки – так возникли Виван, Видал, Витал, на немецкий язык – так получилась фамилия Гутлебен. А на русский язык эта фамилия переведена как Живов.

Оригинальный тип среди еврейских фамилий составляют фамилии-аббревиатуры. Кац, Катц, или Коц, не имеют никакого отношения к немецкому названию кошки. Они образованы из начальных букв ритуального титула, по-древнееврейски kohen cedek «жрец-праведник». Многие еврейские фамилии представляют собой образования от личных имен. Например, Орлик – от Арон, Носик (Носсек) от Натан (Насан).

Значительное количество еврейских фамилий происходит от названий занятий, как традиционных профессий, так и культовых функций. Каган, Каганов, Каганович, Коган, Когановский, Коген по происхождению из древнееврейского «жрец, священнослужитель». Левит, Левитин, Левин, Левитан – тоже от еврейского «священнослужитель». Сагалов, Шагал, Шагалов, Сагалаев, Сегалов, Сигалов, Сигаль – все эти слова имеют общую основу, составленную из начальных букв культового термина segan levieh «левит, слуга, помощник левита».

Фамилии Шапир, Шапиров, Шафиров, Сапгир, Сапфиров происходят от древнееврейского корня женского имени Сапфира, «Прекрасная». Перец, Перетц – из обозначения еврейского обряда обрезания. Под фамилией Викторов, а еще и Вигдоров, скрывается еврейское имя Авигдор, Абигдор, происходящее из португальского «судья».

Знаменитая фамилия первого российского президента – также является фамилией еврейского происхождения. Она ведет свое начало от женского имени Элька, Эльца. Еврейские фамилии Элькин, Эльцин обозначали лиц еврейского племени. Фамилия Ельцин лишь слегка подверглась русификации. Взамен начального э она получила е, подделываясь под корень ель, елка. Но даже конечный суффикс этой фамилии не русифицирован, этот суффикс цин пишется через и, а не через ы, как в русском языке – в фамилиях типа Солженицын, Курицын, Птицын.

В связи с фамилией Ельцина следует указать на особенность еврейских фамилий, которые образованы от женских личных имен еврейского происхождения: Доркин, Элькин, Хавкин, Дворкин (от Двойра), Сюткин, Малкин, Минкин и т. п. При этом суффикс – кин является обломком немецкого корня из идиш kind, что означает «дитя, ребенок». Доркин – дитя Доры, Хавкин – ребенок Хавы. Элькин, Эльцин, Ельцин – чадо Эльки-Эльцы.

Русификация фамилий у евреев заходит достаточно далеко. Так же, как они меняют имена, преобразуя их в подобные христианским – Борух становится Борисом (древнерусское имя Борислав), Гершель превращается в Григория или Георгия, Мойша мимикрирует в Михаила, как и фамилия Мендель превращается в Медведева, Соломонкин – в Соломкина, Шлемов – в Шеломова.

На примере еврейских фамилий хорошо видно, как в культуре России происходило прирастание людей иного рода-племени к чуждой им нации и культуре через именование, путем приспособления их родовых имен к русским условиям бытования. Бывало, конечно, что вслед за приспособлением имени сам выходец из чужого рода-племени постепенно обретал русское самосознание и постигал русскую культуру. Чаще всего в России это происходило не с евреями, а с немцами, поляками, даже французами и итальянцами, умевшими и хотевшими деятельно, верой и правдой служить нашей стране. Но не все народы способны врастать в нашу нацию безболезненно для русских. Русификация некоторых народов имеет горькие для нас последствия.

Приспособление иноязычных имен и фамилий к русским языковым условиям чаще всего корыстно – прикинуться своими среди русских, чтобы получить равные права на участие в русской политике и русской культуре. Это внедрение проходило в разные эпохи развития государства Российского, когда в него врывались то ищущие службы и уставшие от своей европейской тесноты немцы в XVIII веке, то толпы бегущих от революционной гильотины французов в начале XIX века, то семейства перебиравшихся всеми неправдами через черту оседлости евреев в конце XIX – начале XX веков. Немецкий карьеризм, французское тщеславие, еврейская алчность разжигали в пришельцах жажду повелевать русскими и прокладывали путь к власти в России, что особенно проявилось после Октябрьской революции 1917 года, в эпоху, которая именуется православными русскими провидцами «игом иудейским».

Чужие, мимикрирующие под русских, вносят в наш язык свои представления и устои, которые могут отчасти менять русскую языковую картину мира, образуя в ней искаженные чужими архетипами образы.

Об этом пагубном влиянии предупреждал еще в начале XIX века великий русский просветитель А. С. Шишков: «Каждое вводимое в употребление чужеязычное слово не только отнимает у разума свободу и способность распространять и усиливать свой язык, но приводит язык и разум в бессилие и оскудение».

Бессилие и оскудение языка, а через него и разума приводят к оглуплению, отупению нации, к неспособности человека опознавать за иноязычными словами замаскированное ими зло. В начале XIX века вместе с бежавшими от революции французами в России явилась мода на французский язык, который стал «знаком отличия» дворянского сословия от «темного и невежественного» народа. Французские слова, французские обороты речи наводнили высшее общество. Формы обращения, приветствия и прощания, весь языковой обиходный ритуал, соединявший наш народ вне зависимости от сословий и состояний в одно целое, стали у элиты особыми, иноязычными, уродуя мировосприятие дворянства и лишая его чувства братства к своему народу. И тщетны были мольбы А. С. Шишкова, убеждавшего высший свет в великой опасности увлечения чужим языком. Приведу его слова в их убедительной полноте, ныне они звучат весьма современно: «Сами французские писатели изображали нрав народа своего слиянием тигра с обезьяною; а когда же не был он таков? Где, в какой земле самые гнусные преступления позволялись обычаями и законами? Взглянем на адские, изрыгнутые в книгах их лжемудрствования, на распутство жизни, на ужасы революции, на кровь, пролитую ими в своих и чужих землях: и слыхано ли когда, чтобы столетние старцы и не рожденные еще младенцы осуждались на казнь и мучение? Где человечество? Где признаки добрых нравов? Вот с каким народом имеем мы дело!.. Долго мы заблуждались, почитая народ сей достойным нашей приязни, содружества и даже подражания. Мы любовались и прижимали к груди нашей змею, которая терзая собственную утробу свою, проливала к нам яд свой, и, наконец, нас же за нашу к ней привязанность и любовь уязвляет. Не постыдимся признаться в нашей слабости. Похвальнее и спасительнее упасть, но восстать, нежели видеть свою ошибку и лежать под вредным игом ее. Опаснее для нас дружба и соблазны развратного народа, чем вражда их и оружие… Очевидный, исполненный мерзостей, пожарами Москвы осиянный, кровью и ранами нашими запечатленный пример должен нам открыть глаза и уверить нас, что мы одно из двух непременно избрать долженствуем: или, продолжая питать склонность нашу к эгоистическому народу, быть злочестивыми его рабами; или, прервав с ним все нравственные связи, возвратиться к чистоте и непорочности наших нравов и быть именем и душою храбрыми и православными русскими».

Призыв А. С. Шишкова к очищению языка и нравов от французской заразы не возымел действия на русский высший свет. Восстание декабристов высветило всю пагубность этого влияния. Брожение умов и разложение нравственности в продолжение всего XIX века имели ту же самую чужеязычную закваску. А потом в XX веке повторились на русской земле все ужасы кровавой французской революции: царь с царской семьей на плахе, поруганная вера, разрушенные храмы, младенцы, осужденные к смерти в утробах матерей.

Сегодня слова А. С. Шишкова вновь звучат для нас современно и своевременно. Только касаются они американского англоязычного мира, захватившего Россию в свои лукавые сети. Не спеша, исподволь начиналась англоязычная мания. Сначала среди европейских языков, изучаемых в средних школах, стал самым популярным и востребованным английский. Затем в число самых модных и читаемых авторов попали Фолкнер, Селинджер, Хемингуэй, Миллер. Возник бешеный конкурс в институты иностранных языков на переводческую специальность, хотя эта профессия относится исключительно к сфере обслуживания и сродни должности водителя, охранника и повара. Замелькали интервью побывавших в Америке, что-де «американцы очень похожи на нас, русских, такие же открытые, общительные, радушные люди», что это «умный, спортивный, чрезвычайно предприимчивый народ, который свято верит в Бога, чтит свободу превыше всего, уважает чужие ценности».

Сегодня мы, как и А. С. Шишков когда-то, принуждены признать, что были жестоко обмануты и, по простодушию своему, прижали к груди змею, впрыснувшую в нас свой зловредный яд. При ближайшем знакомстве с Америкой и американцами выяснилось, что они оказались крайне не похожими на нас. Язык английский хранит архетипы завоевания и стяжательства, а в идеалах американцев заложены себялюбие и крайний индивидуализм. Злонамеренной ложью оказалась даже пресловутая «спортивность» и «деловитость» американцев, позорящих свою страну непомерной жирностью и паразитизмом жизни, а равно и глупостью, сопутствующей этим порокам. Но даже сегодня, когда пелена упала с наших глаз, мы продолжаем по инерции плутать, путаясь в старых сетях американских понятий, навязанных нам одновременно с болезненной манией любви к Америке.

Демократия, что так манила в конце 80-х годов, либералы, которые были властелинами дум в 90-е, правовое государство, которое оправдывало в конце XX века разрушение «империи зла» – нашей великой державы, ныне уже истлевшие фетиши, которые народ метко перетолковал, сообразуясь с собственным опытом жизни: демократия прозывается дерьмократией, либералы – либерастами… Хитроумно внедренная в нашу экономику приватизация обличена опамятовавшимся народом как прихватизация, но обесцененные эти слова, словно троянские клячи, протаскивавшие в наше сознание разрушительные для нации понятия, сменились новыми заимствованиями из американского лексикона. общечеловеческие ценности, толерантность и угроза ксенофобии придавили всплески русского национального самосознания, термины приватизации и инвестиции маскируют преступления власть имущих, выражения мировое сообщество и гражданское общество прячут от нас диктатуру мирового правительства, проводником которой является так называемая российская элита, обслуживающая интересы глобализма.

Называть все это своими именами трезво и честно мыслящим людям удается, но натиск американомании столь массированный и всеохватный, что глупцы не успевают разобраться в опасной сути маскирующих враждебные действия слов и продолжают глупеть дальше.

Еще один пример того, как пагубно могут влиять чужеродные слова на нравственное состояние нашего народа. Благодаря современному еврейскому влиянию разошлась по Руси страшная для русской души матерная ругань. Что такое мат? Открытое именование детородных органов, что издревле в русской среде считалось признаком наглости, нечистоты. Само слово наглый означало человека, способного обнажиться, явиться нагим на людях. Наглого русские с брезгливостью сторонились, как нарушившего завет целомудрия. Матерная брань – намеренное оскорбление человека клеветой. Это объявление в нецеломудрии не только его самого, но и его близких, родных. Нас часто пытаются убеждать и делают это именно евреи, такие, как бывший министр культуры М. Е. Швыдкой, доктор филологии В. М. Живов, что матерщина-де возникла в глубокой древности и не имела, да и сегодня не имеет, оскорбительного смысла, что-де русские люди были просты, как дети, их плотские отношения были беспорядочны и это-де зеркально отразилось в языке. Ложь, намеренная ложь с целью порушить в наших душах остатки чистоты!

На протяжении тысячелетий отношения в семье у славян и русских были основаны на строгой верности. Блуд наказывался лютой смертью или в лучшем случае битием. Блуд являлся несмываемым позором для всего рода. До сих пор сохранилось оскорбительное наименование ублюдок, то есть рожденный в блуде. Даже намек на блуд – оскорбление. А матерщина – это уже не намек, это обвинение, это бесчестие семье и роду оскорбляемого.

Существуя на самой дальней периферии языка, эти запретные в быту слова вспоминались русскими очень редко.

Но в считаные десятилетия ХХ века они заполонили разговорную речь, разойдясь сначала в среде мелких ремесленников и торговцев, среди которых в городах был велик еврейский элемент, затем попали в рабочие и солдатские казармы, оттуда перекочевали в крестьянские семьи. Специфика матерной брани в том, что она, будучи словом нечистым и запретным, несет на себе огромный заряд злой энергии. Именно поэтому ею удобно было пользоваться всякому, кто хочет и не может выразить точным, образным, энергичным словом свою мысль и заменяет ее словом матерным, буквально разговаривая матом.

Почему я изначально предполагаю еврейские источники распространения мата, как языка запретного, нечистого, оскорбительного в России? Потому что архетипы еврейского мышления не считают нечистым все, что именуется в русском языке матерными словами. Не испытывая стыда, пребывая в состоянии постоянной наглости – раздетости, такие люди легко используют мат и пускают его как заразу по русской земле.

Именно еврейское словотворчество и еврейская деятельность породили в России еще одно чуждое нам, пагубное языковое явление – криминальный жаргон. Жаргон – специальное наречие преступного мира, скрывающего за непонятными для непосвященных словами свои тайные, опасные для окружающих намерения и планы. Такой жаргон называется блатным. А кто себя именует блатными? Сегодня это уголовный мир России без разбору народов и сословий, но само слово блат имеет давнюю историю. Оно ведет свое происхождение из идиша, еврейского жаргона немецкого языка. Блат означает кровь. Так с советских времен сохраняются у нас выражения доставать по блату или у него там блат. По блату достать – когда твои единокровные, евреи то есть, тебе помогают добыть желаемое, а иметь блат – это когда в нужном месте в нужное время встречаешь своего, опять же еврея, и он тебе помогает. Когда уголовников называют блатными, тоже понятно, ведь они повязаны между собой кровью, только не собственной, а кровью своих жертв. Из блатного жаргона пришли в русский язык многие слова, которые сейчас кажутся вполне безобидными, на самом же деле они имеют оскорбительный смысл. Так из блатного жаргона мы восприняли слово быдло, польское по происхождению, оно означает – скот, приуготовленный к убою. Жаргон вбросил в общее употребление и слово лох, оно тоже заимствовано из польского, где льоха означает свинья. Ребятишек на жаргоне называют пацаны, в переводе с идиш – рабы, слуги. Все это попытка унизить и оскорбить, причем совершенная в тайне от непосвященных. Блатной жаргон – не только и не столько язык, недоступный непосвященным, сколько тайное оскорбление непосвященных, к примеру, чужих для евреев народов, в данном случае – русского.

Тайно оскорбить, издеваться за глаза – повадка подлая, трусливая, низкая. И она, как нельзя ярче, отразилась в карточной игре. Наиболее популярна карточная игра в так называемого «дурака», а кто дурак? В этом надо разобраться. Игральные карты созданы специально для поругания Христа руками и словами самих же не ведающих о том христиан. Вся символика карт – христианская символика, знаки мученичества и смерти Господа нашего Иисуса Христа на кресте. Сам Святой Крест в картах именуется крести, или трефа, причем трефный на идиш означает скверный. Знак бубны – символ четырехугольных римских гвоздей, которыми пригвоздили Господа к кресту. Пики – символ римского оружия, которым было пронзено Святое Тело Господа на кресте. Знак черви – образ губки, смоченной уксусом и желчью, той, что пытались напоить Спасителя во время его смертных мук. А мы, христиане, в это «играем», да еще крест называем, прости Господи, трефой, не ведая, что это означает, да еще козырем, то есть кошерной картой (кошерный означает – очень хороший, годный именно для евреев), «побиваем», то есть подвергаем поруганию крест. Такое тайное поругание Христа в обычае у сил зла. Сейчас жаргон вбросил в русский язык новое словцо для обозначения выходцев с Кавказа, преимущественно мусульман: хач, или хачик. Но хач по-армянски означает крест, хачик – это армянское имя, означающее христианин, и мы, русские христиане, с брезгливостью и раздражением именуя мусульман, заселивших русские города и села, хачами, невольно ругаем крест и христианство, исполняя тайный замысел, с которым вброшены эти слова в русский обиход.

Уже эти три явления – матерное сквернословие, блатной жаргон и карточное поругание христианства, ставшие, как это ни прискорбно, принадлежностью русского быта и обживающие тихой сапой русскую культуру, – показывают, что мимикрия чужаков, не изменивших в русской среде архетипов своего пришлого мышления, оборачивается для русского народа тяжелыми духовными болезнями, исцеление от которых требует времени и огромного напряжения национальных сил.

А чужаки, внедрившись в культуру, обосновавшись в политике, подделываясь под русских в быту и языке, торопятся для укрепления своих позиций в России навязать нам новые определения русского народа. Русские, убеждают нас лукавые пришельцы, это те, кто знает русский язык. Русские, настойчиво внушают нам чужаки, это все, кто живет в России и считает ее своей Родиной, и потому возможны русские буряты, русские калмыки, русские евреи… Наглым натиском подобных, противоречащих науке и жизни внушений у нас отнимают главные признаки русскости – русскую кровь, русскую породу, русскую картину мира, русский тип поведения – размывают четкие, выработанные тысячелетиями границы между своими и чужими, превращая Россию в плавильный котел для выведения новой человеческой породы – россиянской. Русский дух наш противится этому, и надежда воскресения угасающих русских сил – наш язык, который вопреки чужеродной экспансии способен воспитывать и растить новые поколения истинно русских людей.

Принято считать, что русское мировоззрение, русские устои жизни, наша национальная картина мира сложились лишь с принятием Русью христианства в 988 году, когда князь Владимир Святославич отринул отеческие заветы и круто свернул с языческой тропы на торную дорогу мировой христианской цивилизации.

Что всегда удивляло историков и богословов в летописной легенде о Крещении Руси – та легкость, с какой вчерашние славяне-язычники восприняли новое учение. О восстаниях против христианских миссионеров, о расправах над монахами и священством бунтующего языческого люда упоминания в источниках крайне редки.

В течение всего одного столетия, начиная с 988 года, на Руси учредили несколько епархий, построили множество храмов, основали ряд монастырей, создали книгописные школы и мастерские в Киеве, Новгороде и Ростове. В чем кроется причина столь безоглядного отказа от отеческой традиции сильного, упорного в достижении своих целей народа? Рискну утверждать, что никто не навязывал нашим предкам тогда, в 988 году, коренного отрицания языческой традиции. Напротив, при выборе веры русичи восприняли именно ту религию, которая показалась им созвучной с картиной мира, выработанной в языческой древности их праотцами.

Основу всякой религии составляют миросозерцание, нравственные нормы, комплекс обрядов и священнодействий, называемый культом, и, главное, объект поклонения – Бог и божественные силы или сонмище богов. При изучении русского христианства открывается, что многие его ключевые понятия во всех сферах религиозного познания ведут свое происхождение из славянского язычества, где они формировались на протяжении тысяч лет.

Религиозное миросозерцание включает в себя познание сверхъестественного, духовного мира и способов взаимодействия с ним человека. Ключевыми понятиями такого рода в русском христианстве являются Бог, душа, святость, чудо, рай, воскресение, крест, молитва. Но эти слова пришли в христианство из языческой древности, и реконструкция их исконных значений является, по сути, воскрешением мировоззрения славян-язычников. Религиозные представления славян в дохристианское время реконструировать сложно, поскольку достоверных письменных источников славянского язычества не сохранилось. Единственно исторически значимые факты можно извлечь лишь из русского языка и старинных сказок, примет, поверий, удерживающих дремучую древность. К ним мы и обратимся.

Душа человеческая – первое, что заставляло и заставляет всякого человека задуматься об инобытии, о мире сверхъестественном, не поддающемся осязанию и не доступном зрению. Древний славянин представлял душу в облике ветра, огня и птицы. Само слово душа происходит от глагола дуть, и это сближает ее с образом ветра, особенно при расставании: человек мог из-дох-нуть, за-дох-нуться, испустить дух, его могли за-душ-ить. О возвращении к жизни говорили в старину: от-дох-нул, от-дыш-ался.

Душа в славянских воззрениях сближалась также с огнем, поскольку она, пребывая в человеке, давала телу внутреннюю теплоту и жизнь. Человек умирал, становился холоден и неподвижен, так гас внутренний огонь души. И древнее выражение погасла жизнь говорит нам о том, что душа в образе горящего в человеке огня – исконно русское представление. Во многих наших приметах течение жизни сравнивается с горением свечи. Даже в православных христианских храмах многие невольно следят за горением поставленной ими свечи, боясь, что она погаснет, не догорев, видя в том примету скорого ухода из жизни. Слово гасить издревле употребляется в значении убивать, истреблять, слово гаснуть – в значении истощаться, худеть, клониться к смерти. Или вот еще одна языковая цепочка смыслов: потухнуть – говорят обычно о свече, огне, а протухнуть, затухнуть – о падали, о мертвом, бездушном теле.

И птицей душа представлялась славянам, что унаследовано в языке выражением «душа отлетела в иной мир». Душа виделась языку птицей не только потому, что казалась людям стремительно летящей, способной покинуть тело и вернуться в него, как птица в гнездо. Главное в древних представлениях о душе-птице то, что, оставив свою телесную оболочку, душа принимала новую форму и попадала в иной мир. Подобное преображение в живой природе происходит только с птицей, и это удивляло и восхищало древнего человека, заставляя его задуматься о преображениях души. Птица, рождаемая вначале в виде яйца, вылупливается из него птенцом, как бы рождаясь вторично. Русские загадки донесли до нас подобное сближение: «Дважды родится, а раз помирает». В отгадках – и птица, и душа.

О душе-птице до сих пор свидетельствуют сохранившиеся в русском христианском быту языческие обряды, основанные на убеждении древних славян, что душа умершего после разлуки своей с телом до шести недель (сравните: в русском христианстве – до сорокового дня) остается в этом мире. Родственники и по сей день оставляют для души умершего на окне или на столе чашку со святой водой и вешают полотенце, чтобы исшедшая душа омылась, отерлась полотенцем и предстала пред Богом чистой. В поминальные дни для души до сих пор ставят на стол рюмку с водкой, покрывая ее хлебом, – этим заменили с течением времени поминальный блин и чашку воды, предназначенные умершей душе перед ее «полетом» в дальний путь.

Именно представлением о душе-птице объясняется обрядовое значение яиц, известное не только христианству, но и всем языческим народам древности. Яйцо служило язычникам-славянам знаком возрождения к новой жизни, скрытой в его зародыше. И как у индийцев до сих пор празднование возрождения природы, именуемое Холи, сопровождается приготовлением крашенных красной краской яиц, так и в нашей христианской обрядности сохранилась славянская языческая традиция на Пасху и на Радуницу, в день поминовения усопших, ходить с крашеными яйцами на могилы умерших предков «христосоваться с покойными родителями», а потом оставлять на могилах яйца или зарывать их в землю.

Так что славянин-язычник разделял свою природу на духовную и телесную, имел четкое, укорененное в языке и поверьях понятие о душе, которое христианство укрепило и развило. При этом русский язык свидетельствует, что душа для нас искони составляла бóльшую и главную часть нашего естества. Это видно в выражениях, которыми мы описываем самих себя.

Русские называли душой всякого человека в казенном, государственном смысле: это и крепостной в царской России, где помещики владели «душами», и любой человек, платящий подати государству, так называемый «подушный налог», расчет бюджетных средств до сих пор идет в России «на душу населения». Детей в семьях считали на души, так и говорили: «десять душ – детей», едоков и работников на селе тоже числили по душам. Но не это самое главное в русской любви к слову душа. Вся человеческая жизнь по-русски – это жизнь души. Мы ведь этим словом можем описать все, что способны пережить: радостно или муторно бывает именно на душе, дело может быть не по душе или по душе, душа частенько к чему-то не лежит. А еще душа не принимает, душа меру знает, от страха душа в пятки уходит, делают что-либо от всей души, с дорогой душой и за милую душу, а бывает, что с души воротит или прет. Душа у русского человека часто нараспашку, иногда душа болит, частенько душа просит, душа надрывается, порой душа не на месте, подчас человек берет на душу грех, случается, что он отводит душу. И это еще не все. Мы, русские, общаясь друг с другом, с точки зрения нашего языка, соприкасаемся именно душами: русские живут душа в душу, говорят по душам, стоят над душой, влезают кому-нибудь в душу, тянут за душу, души не чают, беду душою чуют… В русском должно быть очень много души, отчего, по его представлениям, великодушный человек – непременно хорош, а малодушный – безоговорочно плох. Душа – добрая или низкая, широкая или подлая, правда, она тогда не душа, а душонка, – определяет в русском человеке все его существо. И это представление, безусловно, имеет дохристианские, языческие истоки. Но христианство впервые заговорило с русским человеком о спасении его души. Оно пообещало ему сохранить, благодаря Вере в Бога, то, что русский любит в себе и в других больше всего на свете, – бессмертную человеческую душу. Вот что навек покорило нас в христианстве, вот что делает русское православное христианство особенно теплым и радостным, потому что оно отвечает глубинным народным представлениям о смысле жизни. И до сих пор для нас высшая похвала – душевный человек. А бездушие для нас равно бесчеловечности. Ведь именно душа является средоточием человеческой совести, она чувствует добро и зло, она проникает в хорошее и плохое.

Изъятие душевности из русского человека является ампутацией его совести, и что прискорбно, эту хирургическую операцию пытаются проводить ныне с нашими душами. Насколько успешно можно удалить у русского народа совесть, да так, чтобы не осталось ни корешка, ни дольки, ни крохотного обрубка, который бы все равно кровоточил и болел, радовался и тревожился?

Об этом мы можем судить по разросшемуся в нашем обществе спруту коррупции, воровства и подкупа. Это мы можем видеть в заимствуемом русскими у других народов прежде осуждаемом обычае рабства. Об этом свидетельствуют перенятые у инородцев обман в торговле, подделки в производстве товаров, продуктов, лекарств, такие, что влекут за собой смерть соплеменников. Русские люди, что творят подобное, вырезали из собственной души свою совесть, как удаляют больной орган, чтобы не тревожил человека постоянно ноющими или резкими приступами боли. Но ведь каждый орган для чего-то организму необходим. Вот и совесть в душе есть коренной признак нашей русскости. Ампутация совести ведет к омертвению русской души. Взгляните на наших правителей, что чередой гоголевских персонажей ежедневно заполняют телеэкраны новостей. Живая душа, плещущаяся в глазах, – где она в этих физиономиях? Ее нет. С экранов хрюкают, сопят, хрипят, сепетят, сюсюкают хари и рожи с мертвыми, рыбьими глазами. Люди без совести – они сделались бездушными калеками и пытаются свою инвалидность навязать остальным как норму жизни.

Состоится ли такое в России? Станет ли так, что душа русского человека окончательно потеряет способность болеть и радоваться, тревожиться и сострадать? На мой взгляд, это невозможно, пока жив наш язык, в котором душа – на первом месте. Наша русская картина мира заставляет нас быть душевными людьми, изъятие души у человека мы всегда будем рассматривать как тяжкую болезнь, пусть сегодня она и приобретает характер эпидемии. Но ведь все эпидемии когда-нибудь кончаются, забирая с собой самых слабых. Сегодня народ разделяется на все еще огромную массу сохраняющих свою душу, а значит, и совесть, и на не годных называться русскими – по ничтожному духу, по подлому характеру, по сожженной совести и по омертвению души. Зерна от плевел отделены, разве это плохо?

Насколько успешно можно удалить у русского народа совесть? Это зависит от того, как дороги останутся для русского человека слова и выражения, говорящие ему о душе. Они пробуждают в русском исконно заложенные языковые архетипы, заставляющие оживать иссохшее древо совести.

Слово святой, ставшее основой понятия христианской святости, имеет дохристианский языческий смысл. В эпоху славянского язычества оно прилагалось ко всякого рода сверхъестественным силам и явлениям, а также обозначало людей, обладавших незаурядными, сверхчеловеческими способностями. Святой, согласно реконструкции языческого значения этого слова, некто сильный, крепкий, могучий, непоколебимый, сверхъестественное существо, стоящее на границе двух миров, мира действительного и мира магии. Из числа таких существ былинный Святогор. Такому существу язычники поклонялись и совершали жертвоприношения из трепета перед его мощью. Обломки этих представлений мы встречаем в русских народных говорах, где святыми могут называть и русалок, и водяных, и домовых, и прочие силы, именуемые христианством нечистью. В этом же значении – сильный, крепкий, могучий – использовалось слово свят в славянских языческих именах – Святовид, Святополк, Святослав, Святомир, Святозар.

Эта научная гипотеза удостоверяется данными Словаря русских народных говоров: «Святой – отличающийся здоровьем, жизненной силой, придающий здоровье, силу» (СРНГ, вып.37, с. 6). В пример святой ключ – естественный колодец, колодец нерукотворный, вышедший из земли, дарованный людям свыше и потому имеющий святую – живительную силу; святой огонь – огонь, добытый трением из дерева для ритуальных действий – окуривания, такой огонь представлялся людям как чудо, как дар богов и, по представлениям язычников, обладал чудодейственной силой очищения; святой разум – здоровый ум, благоразумие и проницательность, которыми наделены особо одаренные люди; святой дождь – дождь, посланный свыше по прошению земледельцев, необходимый для хорошего урожая; в святой час – в добрый час, пожелание счастливого пути, как помощи высших сил; вот и свято – о благополучном завершении, окончании дела, которому дана помощь свыше; дать святым кулаком – ударить кулаком за правое дело; святодух – женщина, владеющая даром прорицания, доводящая до людей волю божества, отголосок древнего волхования. Во всех этих выражениях перед нами явно дохристианские значения слова святой, свидетельствующие об особой живящей, укрепляющей человека высшей силе, нисходящей на него через воду, огонь, людей и обстоятельства жизни. Важным здесь было и исконное родство корней свят и свет, так как богоданная сила представлялась людям излучающейся подобно свету.

Такое же значение было у латинского слова sanctas, когда оно употреблялось в римских языческих культах. Из-за популярности этого слова у язычников римские христиане стали величать им святых лишь с IV века. А вот христианские миссионеры славян сразу же приняли слово святой, воспользовавшись его исконным языческим значением для убеждения славянской паствы в могуществе и силе христианской Веры.

Христианство внесло в смысл этого языческого слова новые черты. Святость стала пониматься как проявление Божественной силы Пресвятой Троицы. Святым именовалось все, в чем христиане видели проявление Божьей силы и Воли. Это легко разъяснялось славянам, обращаемым в истинную Веру, поскольку они уже имели понятие о том, что свят – это обозначение сверхъестественных, нечеловеческих, высших сил. Переворот в понятиях, совершенный христианством, состоял в том, что теперь словом свят обозначалось лишь проявление силы Пресвятой Троицы, в чем бы она ни выказывалась: в людях – святых и священниках, в освященных вещах и пище, которые святили на христианские праздники, в святой воде и святых источниках, в святых местах, куда совершались паломничества, в святом огне, исходящем на Гроб Господень в Пасху, и в святом огне кадильниц, благоуханным дымом очищающем храмы от нечисти. Теперь эти вещи стали называться святынями и в отношении к ним проявлялось благоговение. Но в народных поверьях, очень устойчиво сохраняющих древнее языческое словоупотребление, святыми по-прежнему могли именоваться домовые и водяные и даже заговоры и заклинания, в том числе известный посыл «Поди ко святым!». И само понятие святой в народном восприятии оставалось более приземленным, утилитарным. «Святое дело», – говорят у нас о всяком добром деле. Вещи, и воду, и священников, да и святых народное сознание воспринимает как помощников в мирских делах, в избавлении от невзгод и болезней, и потому именуют их святыми. Произошло естественное замещение языческой магии благотворной и действенной помощью Божьей, которая выражается в том, что русский народ с языческих времен называет чудесами.

Само слово чудо языческого происхождения. Чудо – сверхъестественное явление, которое невозможно объяснить действием законов природы или человеческим произволением. Именно чудо православное христианство полагает очевидным доказательством бытия Бога. Но вера в чудеса присуща не одному христианству, это устойчивый знак религиозности человека, понимающего, что над ним есть Некто Высший. В славянском языке дохристианской эпохи слово чудо было языковым символом, выражающим действия высших, святых в языческом понимании сил. В данном слове лингвистами прочитывается древний корень куд-, исконно обозначавший сверхъестественные действия. Куд – это всемогущий дух, кудесить – значит волховать, колдовать, заниматься ворожбой, кудесник – волшебник, колдун. Корень куд– происходит из индоевропейского *GhwDh, который имеет значение уничтожать, запрещать и, согласно исследованию Н. Д. Андреева, характеризует состояние бытия или небытия, сохранения или уничтожения, в зависимости от того, к чему склоняется изволение Высших Сил. Куд – знак действия сверхъестественных существ, способных продлить или прекратить бытие человека, могущих сохранить человеческую жизнь или уничтожить ее. Отсюда возникло и слово чудо с его главным смыслом – знамения высших сил для блага или для кары людей. Смысл этот, безусловно, выработан в языческой древности. Христианство приняло слово чудо вместе с его значением, но отринуло другие слова данного корня, обозначавшие духов, творящих языческие чудеса.

Слово куд, согласно словарю В. И. Даля, в русских народных говорах стало обозначать злого духа, беса, сатану. Оно породило множество однокоренных речений зловещего смысла. Кудесить значило заниматься ворожбой и чернокнижием, уничтожать, наводить порчу. Тот же смысл и в слове колдовать. Кудесами назывались чудеса, производимые нечистой силой. Образовалось слово прокудить со значением «дурить, творить паскости, наносить кому-нибудь вред». Сюда же прилепилось и ругательство паскуда, то бишь скверность, мерзость, человек, творящий пакости.

Поразительно, что именно этот древний индоевропейский корень *GhwDh, который произвел на свет столь зловещие русские слова, в английском и немецком языках породил слово, обозначающее Всеблагого Бога, – God и Got. Бог, воспринимаемый как карающая грозная сила, во всевластии которой находится человек, – таков образ Вседержителя в картине мира германских народов. Славянские же народы имели собственное исконное наименование для божественных сил – слово Бог, произошедшее от индоевропейского *BhX. Данный корень имел особый смысл, он значил изначально «блеск, сияние, красу», и производные от него слова во множестве языков разумеют именно благо, добро, красоту, истину, что в славянских языках осмыслено как Божество, Высший разум. Божественные силы в видении нашего народа представали источником добра, красоты и истины, того, что у нас принято именовать Любовью. Светлое, любовное восприятие Бога, однокоренного понятию благо, тысячелетиями сохраняемое нашими языческими предками, в русском православном христианстве логично и просто соединилось с евангельскими словами Господа Иисуса Христа: «Азъ есмь путь, истина, и животъ» (Ио, 14, 6), «Свет есмь миру» (Ио. 9, 5).

Разделяя слова по принципу злое и доброе, русский язык с языческих времен сохранил благой смысл слова чудо. Оно стало исключительно знаком божественных сил, Божьей воли, выраженной в сверхъестественных действиях. Вера в чудеса явилась отличительной особенностью русского православного христианства в отличие от трезвенного католичества и рационалистического протестантизма. Это хорошо видно в почитании на Руси святителя Николая Мирликийского, которого у нас величают чудотворцем, а в Италии, где почивают его мощи, он не в особой чести у католиков. Чудесами пронизана вся русская христианская культура. Иконы Пресвятой Богородицы почитают именно за великие творимые от них чудеса исцеления, помощи, умилостивления. В Сказаниях об иконах, а это любимейший жанр древнерусской литературы, свидетельства о чудесах составляли самую обширную часть текстов. Жития святых наполнены чудесами, и новопрославленные святые, такие, как блаженная Матрона Московская, почитаемы именно за великие чудесные дары, приносимые ими молящемуся народу. В этом всеобщем ожидании чудес, в этой постоянной готовности узреть чудо таится древняя языческая традиция – получать блага для тела и быта, а не для души и духа. Именно поэтому так разнится скептическое порой отношение к чудесам образованного духовенства, понимающего некоторую неловкость постоянного народного выклянчивания: «Дай, Боже, дай, дай!» и горячность безграничной веры простолюдина в любое чудо, если об этом очень сильно попросить в присутствии христианской святыни. Горячая русская Вера в святыню, заложенная в нас языческими предками и укрепленная мистическим тысячелетним опытом христианства, никогда не бывала посрамленной. Вспомним военную историю России. Нам всегда было свойственно надеяться на чудо там, где другие народы складывали оружие и прекращали сопротивление. А мы верили в Божью помощь в самых безнадежных случаях, и надежда на чудо, на то, что, в конце концов, будет божья подмога, заставляла русских держаться «до последнего» – до последнего живого, кто может сражаться. Вот и ныне, в безысходности оккупационной власти, во всех русских – язычниках, христианах, атеистах – жива надежда на чудо – на помощь высшую, как бы кто ее ни называл, но при этом мы твердо знаем, что чудесная помощь дается лишь тем, кто не отступает, не сдается, не падает духом, кто держится до последнего.

Ныне лингвистикой доказаны языческие истоки слова рай. Христианское понимание его как места загробного пребывания душ праведников, не было первоначальным значением этого слова. Академик О. Н. Трубачев установил родство слова рай со славянскими корнями слов рой и река, имевшими общий корень рой-/рей-/рай-. Слово рай исконно связано с проточной водой, с рекой, образующей преграду, которой в языческих представлениях отделяется мир мертвых от мира живых. Рай буквально означает «заречный». Сама река у славян, как, впрочем, у многих других народов, представляется не только водной артерией земли, но и путем в иной мир или границей между двумя мирами, разделяющей мертвых и живых.

Эти древние языческие представления довольно стойко сохранялись в поверьях русского народа. Во Владимирской губернии люди говорили, что умерший грудной ребенок три дня тоскует по матери, а потом ангелы несут его на «забытную реку» и дают испить ее воды, после чего младенец забывает о матери. В понимании русских на Вологодчине этот свет отделен от другого «забыть-рекой», перейдя через которую на сороковой день после смерти, человек забывал все, что с ним было на земле.

Слово рай известно в русском языке и в иных огласовках – вырей, ирий, вырай, именно в сказочный вырей, согласно архаичным славянским представлениям, улетают зимовать птицы, путь же их пролегает через реку, омут или водоворот.

Связь загробного мира с образом реки и заречного пространства наблюдается у многих древних народов. Река Стикс и перевозчик через нее душ умерших Харон в древнегреческой мифологии, египетский бог Озирис, путь умершего человека к которому следовал по водной глади на погребальной лодке, индийский обычай кремации умершего и последующее развеивание его праха над рекой – все это «заречные» представления о царстве мертвых. Такие далекие друг от друга народы, как майори и кельты, одинаково мыслили царство мертвых находящимся под водой. Древние славяне не были исключением. Русские летописи донесли до нас обычай хоронить покойника в лодке, которая стала прообразом гроба, самого же умершего в русских народных говорах до сих пор именуют райник. Кстати, слово радуга, чаще всего встречающееся в русском языке в огласовке райдуга, указывает на его связь с заречным раем. Загадочность игры радужных цветов и явление радуги именно над рекой навевали образ светлой заречной страны без страданий и болезней. Русское выражение потусторонний мир отчетливо указывает на представление о пребывании душ умерших – не вверху или внизу по отношению к живущим, а по ту сторону, через речную границу.

Если реконструировать, как понятие рай превратилось в часть языческого мировоззрения славян, то сначала это было видение рая как места, находящегося где-то за рекой. Именно там находился потусторонний мир, оттуда являлась людям загадочная райдуга. Со словом рай было соотнесено в сознании язычников местопребывание душ усопших предков, и возникли обряды погребения или трупосожжения в лодке, связанные с заречным представлением о посмертном обитании умерших. В этом виде понятие о рае тысячелетиями укоренялось в сознании славян-язычников. Заметим, что в языческий рай переселялись все умершие. В мировоззрении славян не существовало посмертного разграничения. Все уходили на тот свет, все имели равную участь, на что указывало выражение тот свет – мир, куда попадают все умершие. Христианское же мировоззрение – иное, в нем нераскаявшиеся грешники и добрые христиане имеют разную посмертную судьбу. Христианским миссионерам требовалось наиболее доступно объяснить это новокрещенным славянам. Вот тогда-то и пригодилось привычное и понятное слово рай, которое обнимало собой у язычников весь тот свет, а у христиан стало обозначением места лишь для душ спасенных христиан. Грешным же уготован ад – слово заимствованное из греческого языка и означает «пропасть». Обратим внимание на то, что христианские просветители славян не оборвали преемственности между крещеными славянами и их язычниками-предками. Закрепив слово рай в славянском христианском богословии и удержав за ним значение места вечного блаженства, миссионеры сохранили у славян убеждение, что души их языческих отцов и дедов спасены и обитают в раю.

Совсем иначе сложились христианские представления о загробном мире в языках большинства неславянских языческих народов Европы. Латинское infernum и его переогласовка во всех романских языках, а также немецкое hцlle, английское hell – все эти наименования языческого мира мертвых исконно обозначали «нижний, пещерный мир», «пропасть», «преисподняя» и были приспособлены миссионерами для именования ада при крещении европейцев. На Западе народными и сугубо языческими были как раз названия ада, преисподней. Понятие и название paradise «рай» заимствовано из греческого языка и укоренилось лишь вместе с христианством. То есть на Западе миссионерство загоняло предков языческих народов в преисподнюю, четко разграничивая посмертную судьбу христиан и язычников. В этом коренится последующее глубокое различие между светлостью и свободным оптимизмом Православной веры и сумрачным аскетизмом, дисциплинарной строгостью католичества. Русское Православие донесло до нас всеобщую надежду на спасение, основанную на мироощущении наших языческих предков, не боявшихся посмертного возмездия и смело смотревших смерти в лицо.

Христианский рай – продолжение славянского языческого рая, в представление о котором христианские миссионеры внесли мировоззренческие изменения. Но, что очень важно подчеркнуть, изменения не разрывали преемственности новообращенных христиан славянского рода со своими язычниками-предками, давали надежду на непременную встречу с ними в раю, а следовательно, один из важнейших древних народных устоев – культ предков – сохранялся нерушимо и даже принес с собой в христианство такие языческие празднования, как Радуницу, день поминовения усопших на Светлой неделе (слово это звучало в древности как Райдоница), и родительские дни, когда христианам полагается ходить на могилы предков, поминать их в храмах и за трапезой.

Мироощущение, в котором рай представлялся естественным завершением земной жизни человека, непременно светлое, потому и характер русского народа, уповавшего на благой исход своего бытия, неунывающий, терпеливо стойкий, как бы ни были трудны перипетии русской истории. Нам свойственно верить, что «Не узнав горя, не узнаешь и радости», что «Все перемелется – мука будет», и что «Хорошего – понемножку». Не случайно формулой нашей стойкости стало упорное и одновременно насмешливое ничего! Этим словом, как колом или дубиной, мы отмахиваемся от всякой напасти: болезнь ли одолела – ничего, перетерпим; враг ли подступил – ничего, отобьемся; друг ли предал – ничего, переможем. Мы детей своих, когда упадут и расшибутся, успокаиваем все тем же – ничего, пройдет. Мы в ответ на всякое участливое отношение к нашему горю, чтобы не раскваситься, не расклеиться в жалости к себе отвечаем: «Да ничего! Переживем!». Этим поражающим всякого нерусского человека, бессмысленным на первый взгляд ничего, а еще залихватскими ништо, ништяк, ниче; мы смеемся над горькой судьбиной, превозмогаем, стиснув зубы, беду, сами себя убеждаем в пустячности боли, в преодолении горя, в неизбежности победы. Удалое русское ничего! во все времена делало нас самым терпеливым, самым стойким, а потому непобедимым народом, ведающим искони, что за нашу стойкость, упорство и терпение нас непременно ожидает светлый рай. Вот россыпь поговорок, приучающих русского человека не бояться смерти: «Живи не тужи, помрешь не заплачешь», «Жить надейся, а умирать готовься», «Не на живот рождаемся, а на смерть», «Умел пожить, умей и умереть».

Но если всех ожидал, по представлению язычников, светлый рай, а люди на земле совершали зло, то где и в чем, согласно языческому мировоззрению, осуществлялся высший суд их деяний, ведь без идеи воздаяния за добро и зло не живет ни одна религия. Для славянского язычества Высшим Судом являлась человеческая судьба. Вот почему издревле знают русские: «От судьбы не уйдешь», «Чему быть, того не миновать». Судьба, как достоверно установлено этимологами, это суд Бога, в земной жизни отмщающего грешнику несчастьями и бедами и вознаграждающего праведника благами и радостью. Такое восприятие судьбы – чисто языческое, но оно прочно утвердилось в русском христианском мировоззрении. И когда постигает нас болезнь или несчастье, мы язычески всматриваемся в прожитое, там ищем ответ, где наш грех, за который пришла расплата. Когда приходит беда, люди причитают: «За что?!» Когда наши враги и ненавистники терпят несчастья и нужду, мы язычески утверждаемся: «Бог наказал!». Хотя вроде бы должны их христиански пожалеть. Русские христиане подспудно хранят эти древние языческие убеждения, и такое внимание к своей судьбине, как к Божьему суду здесь на земле, заставляет нас вдумываться в свои слова и поступки, стараться избегать явного зла, чтобы не испытывать судьбу и не гневить Бога.

Языческая русская светлость представлений о загробной жизни унаследована христианским мировосприятием, не склонным пугаться пекла и адского ненасытного червя. Не страх перед адом становился причиной русского христианского подвижничества, а врожденная склонность к добру и тяготение к свету. В идее же посмертного воздаяния грешникам за содеянное на земле зло христианство созерцало столь любимую нами мысль о справедливости, без которой русскому народу жизнь не мила.

Языческими по происхождению являются слова, обозначающие главные христианские символы, – крест и воскресение. Слово воскресение происходит от древнего глагола в двух формах, несущих два смысла: кресити – «высекать, добывать огонь», кресати – «воскрешать, оживлять». Первичным является здесь значение оживления, воскрешения, в отношении к огню, безусловно, являвшемуся для древнего человека объектом священного поклонения. Славяне-язычники словом воскресение могли именовать священнодействие – возжигание жертвенного огня, за что боги, по языческим поверьям, даровали им жизнь и благоденствие. Об этом свидетельствуют однокоренные воскресению слова краса и крес. Краса означала в древности расцвет жизни, ее благополучие и довольство. Вот почему мы именуем красой, красоткой молодую девушку и привычно восклицаем в радости и благоденствии: «Красота!». Старинное славянское слово крес донесло до нас языческие представления о жизнетворной силе природы. Крес – это древнерусский солнцеворот, а также высшая точка, расцвет жизненной силы, которую славяне связывали с летним солнцестоянием и огнем языческого жертвоприношения. В русских говорах это слово до сих пор сохранило значение жизнь: «быть на кресу» – быть живу, «не быть на кресу» – умереть, не оправиться от недуга, «кресу нет» – нет житья. Сохранилась поговорка «Смерть на носу, а все будь на кресу!», означающая примерно то же, что и наше извечное «Помирать собирайся, а рожь сей». Кресом называли обряд умилостивления сил природы ради получения красы – благоденствия, расцвета и довольства в жизни. В таком случае и воскресение в славянском язычестве могло означать возжигание жертвенного огня для совершения языческого креса. Подтверждением этого являются упоминания о праздновании славянами еженедельных праздников света по воскресеньям. Этот день недели означал то же, что у европейцев Sunday/Sontag – день солнца, день света. У нас воскресенье было днем креса.

С принятием славянами христианства слово воскресение, как оказалось, весьма точно передает событие, свершившееся после смерти Господа Иисуса Христа. Выражение «воскреснуть из мертвых» значило буквально ожить в животворящем пламени. Эта картина была язычникам абсолютно понятна, и выглядела она величественно, и потрясала душу божественной мощью. Греческое слово anastasia («восстание») меньше подходило к евангельскому событию Христова воскресения, потому что слово это бытовое, а не сакральное. Воскресение же являлось понятием священным для славянина-язычника, и оно легко приняло на себя значение великого христианского события, стало символом и сутью русского православного христианства, неся на себе отпечаток древнейшего благоговения славян перед животворящим божественным светом и огнем.

Схожие преображения пережило и древнее славянское слово крест, бывшее также исконно славянским, а вовсе не заимствованием, как это принято ныне полагать, из древненемецкого неправильно истолкованного имени Иисуса Христа – Kristos. Крест и производные от него слова окрест, окрестность существовали и в дохристианские времена. Но что же тогда означал крест у славян-язычников?

Слово это, как и воскресение, происходит от глагола кресити/кресати со значением «оживать и воспламеняться», образовалось присоединением к корню крес– другого значимого корня ст– со значением «стоять, устанавливать». Подобным образом сформированы многие русские слова перст, пест, шест, хвост (пучок), рост (росток), руст (струя, фонтан). Все эти слова обозначают предметы вертикальной конфигурации, устойчивые в пространстве, все они образованы от глаголов: перст – от переть, пест – от пихать, шест – от ходить и шествовать, хвост – от хватать, рост – от орать (пахать), руст – от рыть и рвать. Славянский крест мы можем реконструировать по той же модели. Образованное от глаголов кресить и кресать со значением «оживать» и «воспламеняться» данное слово имело сакральный смысл: крест – столб пламени, охвативший вертикально установленный языческий жертвенник. Такова исконная семантика слова крест, которому после принятия славянами христианства отдано равно священное значение. В христианстве крест стал обозначать распятие, на котором Господь Иисус Христос принес искупительную жертву за погибающее в грехах человечество.

Языческие отголоски древнейших смыслов слова крест сохранились в понятиях окрест и окрестный, так, вероятнее всего, называли древние славяне священное место вокруг жертвенника. Но сколь продумана и логична была смена значения у слова крест с языческого на христианское! Крест, прежде языческий огненный жертвенник, стал крестом, на котором распят Христос, обрел смысл священного символа христиан, стал оружием духовной силы. В чем суть преображения слова: Господь Иисус Христос принес Себя в жертву за всех людей, и именно Его распятие явилось логическим замещением языческого жертвенника жертвенником христианским.

Христианские миссионеры IX века втолковывали на капищах славянам-идолопоклонникам, приготовлявшим свои огненные «алтари», что Истинный Бог – Иисус Христос, а истинный крест – крест Христов, истинная же жертва – жертва крестного Христова страдания, смерти и воскресения. До сих пор у нас сохранилось это миссионерское выражение в форме клятвы «Вот тебе истинный крест!». Старое языческое слово крест обрело новое христианское понимание. Глубинное тождество прежнего и нового понятий – обозначение жертвенника – помогло миссионеру-христианину объяснить славянам, пребывавшим в язычестве, сущность Веры Христовой. Ведь в евангельских чтениях говорится о несении креста как о жертвенном служении человека Богу, в истории о Симеоне Богоприимце упоминается о грядущем явлении ему креста Господня, Жертвы Самого Бога ради спасения человечества.

Вот так представления о мире и человеке славян-язычников врастали и вживались в христианское мировоззрение, которое благодаря этому не вызывало враждебного отпора и необходимости насаждения Веры огнем и мечом.

Можем ли мы считать, что одно лишь христианство принесло славянам, и прежде всего русским, те нравственные устои, на которых поныне держимся? Наш язык во всей его истории свидетельствует о том, что в русском христианстве уникальное соединение нравственных понятий язычества с нормами христианской морали. Мерилом добра и зла в русском понимании является совесть.

«Совесть, – определяет это слово В. И. Даль, – нравственное сознание, нравственное чутье или чувство в человеке…

внутреннее сознание добра и зла, тайник души, в котором отзывается одобрение или осуждение каждого поступка, способность распознавать качество поступка, чувство, побуждающее к истине и добру, отвращающее от лжи и зла, невольная любовь к добру и истине, прирожденная правда…». Особенно важна в определении В. И. Даля формула «прирожденная правда», ибо в ней хранится свидетельство того, что славянам было присуще совестное чувство еще в дохристианскую эпоху.

В первых славянских переводах греческих христианских книг авторы называли осознанием или пониманием хорошего ли плохого поступка, доброго или злого помысла то, что славяне изначально именовали совестью, которая у нас в языке вовсе не означает интеллектуальной работы, производимой рассудком, как у греков. Славянская совесть – категория не ума, а чувства, именно поэтому В. И. Даль называет ее «прирожденной правдой» и «невольной любовью» к правде, настолько невольной, что совесть имеет власть над человеком, она, по слову русского языка, отражающему архетипы нашего мышления, способна заставить страдать. Совесть спать не дает, мучает, снедает, томит, грызет и даже может убить человека, ведь по русской поговорке: «Злая совесть хуже палача».

Само слово съвесть содержит два древних корня: корень съ– восходит к понятию свой и исконно означает «родной, врожденный, данный от Бога», а слово весть – это глагол, выражающий высшее, божественное ведение в отличие от глагола знать, который обозначал познание внешнего, зримого мира. Так что древнерусское языческое слово съ-весть свидетельствовало о врожденном ведении добра и зла, данном человеку свыше, что так точно передано в христианской формуле «Совесть – глаз Божий в душе человеческой».

Совесть, с языческих времен данная славянину его языком, и в христианстве оказалась идеальным русским мерилом добра и зла. Христианским проповедникам не надо было ни переписывать, ни перетолковывать нравственные законы славянской языческой традиции. Христианство легко соединилось с исконной славянской психологией.

В отличие от греческого sineidesis и латинского conscientia, которые буквально означали «внутреннее знание», работу рассудка, русская совесть никогда не определялась умственной деятельностью. Совесть воспринималась русским человеком как нечто цельное, как самостоятельный и притом главный орган души, наделенный чувством доброго и злого. По-русски следует поступать и жить только по совести, сообразуясь с ней, как с индикатором добра и зла. По-русски делать дело, значит на совесть, значит, самым наилучшим образом. Преступление, грех, подлость ложатся на совесть русского человека тяжким грузом, давят, как камень истерзанную грудь. Русский человек всегда «знает совесть», доныне жив и действует упрек «Совесть надо знать!». Самым что ни на есть обидным укором звучит «Совести у тебя нет!». Самым жестким и позорным приговором впечатывается в человека брошенное ему в лицо обвинение «бессовестный!». По-русски допускается даже брать на свою совесть чужую вину, желая спасти человека, разделять его ответственность перед Богом. Каждому русскому наперед известно, что ему с совестью не разминуться.

Совестливость подразумевает непременную искренность. Это слово происходит от понятия искренний, то есть ближний, родной, а потому прямой и честный. Именно совестливость и искренность положили начало нашему обычаю улыбаться только тому, что радует душу, в отличие от американцев, которые улыбаются всегда и напоказ, чтобы продемонстрировать, что у них все блестяще, все о′кей, что они процветают и преуспевают. Искренне улыбаться русские люди способны только по зову души, им совесть не позволяет щериться напоказ. Всякому русскому, вздумавшему перенять фальшивую американскую привычку улыбаться, достается от своих: «Чего лыбишься, зубы жмут?». Вот и получается, что от нашей редкой искренней улыбчивости мы кажемся тем же американцам мрачными, хмурыми, вечно недовольными, неудачниками, а они нам представляются жизнерадостными идиотами, лицемерными притворщиками.

Русскому человеку совесть не позволяет многое. Разумеется, помимо запрещенных заповедями Закона Божьего убийства, прелюбодеяния, лжесвидетельства, совесть не позволяет русскому человеку врать, то есть говорить неправду ради собственных выгод, еще совесть не позволяет обманывать, обещать несбыточное ради собственной выгоды, наконец, впрямую совесть запрещает воровать, присваивать чужое, а еще самовозноситься, непотребствовать, насмехаться. За это все мы неизменно чувствуем невольные, нам не подвластные угрызения совести! И еще важно: совесть не позволяет русским выгадывать! Предупреждением звучит: «Не хочешь прогадать – не выгадывай». Получать выгоду, прибыток путем обкрадывания других нашей совестью запрещено.

Множество русских людей, что христиан, что язычников, поддались ныне соблазнам выгоды, оказались бессовестными, утратив долю русскости, когда сожгли, заглушили в себе совесть, заменив ее жаждой наживы. Легко ли им это далось? Попробуйте пожить без легких – задохнетесь, вам будет нечем дышать. Попытайтесь просуществовать без глаз, затоскуете – вам так захочется взглянуть на мир. А совесть – это наши русские легкие, это наше русское зрение, ибо мы по-русски благостно существуем и легко дышим благодаря чистой совести, мы по-русски созерцаем мир именно совестными глазами.

Великое горе видеть, как слепнут без глаз совести наши соотечественники, как задыхаются без дыхания совести наши единокровные братья, но они сделали свой выбор, а мы – свой. Совесть и бессовестность разделили нас, развели по сторонам добра и зла, причем разделили независимо от Веры, ибо бывает и так, что совесть христианская, а душа цыганская.

Напомню, что у греков и латинян издревле не было славянского понятия «совесть», у греков и римлян было «внутреннее знание», которое по-славянски очень точно передавалось словом «сознание», и это различие между западной картиной мира и русской продолжало развиваться в Средневековье и в новейшие времена. Русская совесть по сей день не имеет параллелей в западноевропейских языках. Чрезвычайно трудно объяснять англичанам, французам, немцам, что такое «совесть», ибо в этих языках вообще отсутствует подобное понятие. У западноевропейца ключевым для самооценки словом является honor, то есть честь.

Честь и бесчестие – суть внешнее мерило человеческих деяний, они произрастают из рассудочного «сознания», которое только и интересовало греко-римскую и западноевропейскую культуру. Для русского же человека честь была не слишком в чести. Русские дворяне XVIII и XIX веков, воспитанные на европейский манер, вскормленные французской и английской литературой, наученные французскому и английскому языкам, еще могли заботиться более о чести, чем о совести, но коренной, природный русский человек жил, сверяясь с совестью, а не с честью. И живет так доныне. Это глубинное различие между русским и западными народами породило множество других расхождений в нашей национальной психологии и наших нравственных законах. Многих русских удивляет врожденное корыстолюбие и стремление к наживе у современных немцев, англичан, французов, итальянцев, а их, в свою очередь, потрясает неразумная щедрость, порой даже безумное бескорыстие русских, и в нищете готовых снять с себя последнюю рубаху и поделиться последним куском. Очевидно, что дело в коренном расхождении взгляда на существо жизни у западных народов и у русского. Западноевропейцу престижность богатства и наживы необходима для возвеличивания его чести, ибо деньги обеспечивали внешние атрибуты чести – уважение окружающих и власть. Поэтому европейская знать охотно предавалась поклонению золотым кумирам роскоши и денег. А вот с русским понятием совести богатство часто входило в противоречие, ибо деньги далеко не всегда приходят праведным путем.

Даже наше русское слово честный, вроде бы происходящее от понятия честь, теснейшим образом связано именно с совестью, ибо честный, с точки зрения русского человека, и это твердят нам все русские словари, есть добросовестный человек, поступающий по совести.

Богатство для русского никогда не было самоцелью, ибо честью он сильно не дорожил, а совесть богатство отягощало. Вот отчего русские поговорки не хвалят богатства, заменяя его понятием достаток, вписывая в законы русской жизни правила: «Богатым быть трудно, а сытым не мудрено», «Будь деньги за богачом, оставался бы хлеб за нами», «Богатый совести не купит, а свою погубит». Вот почему русские так легко расставались с богатством, ведь на этом жизнь не кончалась, а совести дышалось легче: «Есть деньги, так в свайку, нет денег, так в схиму». Служение деньгам у нас, русских, всегда осуждалось: «Не деньги нас, а мы их нажили», «Лишние деньги – лишняя забота». Трата денег не считалась у нас зазорной, ведь «Ста рублей нету, а рубль не деньги», горевать о финансовых потерях у русских вообще не принято: «Деньги не голова, дело наживное».

Русской нескаредностью, щедростью, легкостью расставания с деньгами корыстно пользуются другие, рядом живущие с нами народы. Ограбление народного хозяйства России, мошенническая чубайсовская ваучерная приватизация, обесценивание рубля и акций, гайдаровское обнуление банковских счетов, дефолт 1998 года, сегодняшние нищенские пенсии и зарплаты, которые несоразмерны затраченному труду, – все эти спецоперации по изъятию у населения денежных средств оказываются безнаказанными в том числе благодаря врожденному бескорыстию русских, их неспособности отвоевывать деньги, отсуживать украденное, бунтовать из-за похищенного у них богатства. Там, где немец или француз будет кропотливо и методично засыпать суды исками о возвращении нажитого, русский брезгливо отмахнется от суеты: «Деньги не голова, дело наживное».

Во Франции и Бельгии, в Германии и Великобритании многотысячные толпы выходят на улицы протестовать против повышения платы за обучение и проезд, бунтуют против урезания заработной платы, требуют справедливых расценок за произведенную продукцию. Для нашего человека это несущественный, ничтожный повод для бунта, мы, живущие по сравнению с европейцами в голимой нищете, снисходительно называем такое поведение крохоборством и скаредностью. Об этом различии точно свидетельствуют данные социологических опросов в Европе и России. В рамках исследования «Евробарометр-40: бедность и социальная эксклюзия» задавался вопрос: есть ли в вашей местности люди, оказавшиеся в состоянии бедности? В целом по Европе 34 процента респондентов ответили, что таких людей у них нет. Наилучшие показатели в Дании и Люксембурге – 55 и 54 процента. В России же этот показатель в 4 процента! Но русские, крайняя бедность и нищета среди которых составляют, по данным института социологии РАН за 2010–2011 годы, 59 процентов («Российское общество как оно есть.» М., 2011 г.), не выходят на улицы и площади во имя живота, даже если он на грани жизни и смерти. Русские видят протест иначе, полагают, что вывалить на улицы и площади стоит только тогда, когда кого-то надо защитить, заступиться, если оскорбляют русские чувства и святыни, если нарушена справедливость, а выпрашивать у правительства гроши на пропитание – низкое занятие для высокой русской души. Именно поэтому у нас до сих пор нет массовых маршей пустых кастрюль, немногочисленны митинги протеста обманутых вкладчиков, дольщиков, участников финансовых пирамид. Русские могут выйти на улицы, оскорбленные поруганной справедливостью, но такое чувство надо в себе осознать, накопить великую меру гнева, услышать в душе музыку бунта и почувствовать, как она звенит в миллионах родных русских душ.

Русский народ никогда не бунтовал ради своего живота и благополучия, и причиной этого является врожденная любовь к правде, именуемая совестью, с которой плохо сопрягаются понятия богатства и наживы. Этим множество раз пользовались наши властители, не понимая, что отложенный в дальний ящик народный гнев, оскорбленность ограбленного и поруганного народа накапливаются в русской душе подобно вулканической лаве, ищущей трещины или скважины, чтобы сжечь всех обидчиков разом, но уже не за копейку или краюшку хлеба, а за поруганную справедливость – величайшую святыню русского народа.

Русская совесть, как чувство высшей правды зародившаяся в нас с языческих времен, камертоном звеневшая в наших душах во времена христианского тысячелетия, упорно сохранявшаяся в сердцах в век богоборчества, жива в нас до сих пор. Ее носители в России расцениваются как национальное достояние всеми, кто хоть в малости хранит в себе русское чувство. Мы жаждем видеть совесть в искренних писателях, в верующих священниках, в не продавшихся политиках. И свято верим, что рано или поздно в России будет совестливая власть. А во что мы верим свято, того обязательно добиваемся.

Русское понятие о грехе, имеющее сегодня исключительно христианскую подоплеку, первоначально развивалось в языческой среде. Само слово грех происходит от глагола греть. Грехи – это деяния и поступки, которые жгли, испепеляли душу и совесть человека, вот отчего так трудно русскому человеку «взять грех на душу», ведь ее недолго тогда и вовсе сжечь. Представление о том, что вина, проступок жгут человеческую душу, свойственно не одному только русскому народу. В латинской языковой культуре грех – peccatum выводят из глагола peccо, с корнем, родственным нашему русскому глаголу печь, родившему понятие о печали, которая печет, жжет совесть.

Видимо, то, что мы понимаем под грехом в религиозном христианском смысле, как поступок, противный закону Божию, как вину перед Господом, – это вторичное значение данного слова. Первоначально, в язычестве, грех – это вина или преступление, приведшие к беде, напасти, несчастью, – «грех да беда на кого не живет». За вину следовало отвечать, платить: «Не бойся кнута, а бойся греха», «Чья душа в грехе, та и в ответе». Такая расплата с языческих времен у славян именовалась покаянием.

Славянский христианский термин покаяние имеет новозаветное греческое соответствие metanoja, что в греческом буквально означает перемена мышления, духовный переворот. В русском же языке идея слова покаяние совершенно иная. Индоевропейский корень koj/kaj* отражал физические и нравственные перемены в человеческом существе, и это было не только состояние перехода от сна к бодрствованию, выраженное в словах покой-почить, но и все преображения, переживания человеческой души также рассматривались в языке как переход от горя к утешению, от тревоги к успокоению, от погибели к спасению, от беды к радости. Эти состояния переходов выражены в русских поговорках: «Не было бы счастья, да несчастье помогло», «Нет худа без добра».

В русском языке до принятия нами христианства подобные трансформации душевных состояний отражались в словах покаяние, каяться, окаянный… Славянский корень kai– в таких словах выражал понятия, под которыми славянское языческое племя, род, семья разумели очищение члена племени, рода или семьи от нравственного груза совершенного им преступления – от греха. Глаголы с корнем kai– описывали ритуальные действия, совершаемые над преступником. Грешника окаивали – обвиняли в совершенном преступлении, оглашали его прилюдно, затем его прикаивали – принуждали к ритуалу покаяния, сам ритуал покаяния, вероятно, включал исповедь о совершенном зле, прошение о прощении и наказание. Так преступник раскаивался, очищался от лежавшей на его совести вины. Сохранившиеся в русском языке слова отражали древний ритуал каятины. Каета – это порядок ритуальных действий, кая, или кайка, – оглашение перед народом своей вины, кайна, или цена, – принесение провинившимся выкупа за совершенное им зло, каязнь или казнь – кара за преступление. Существующие у нас в языке слова окаянный и неприкаянный как нельзя лучше свидетельствуют о дохристианских ритуалах, через которые проводили окаянных, то есть оглашенных преступниками, и неприкаянных, то есть преступников, избегших ритуала покаяния, но мучимых совестью. Вот откуда древнее выражение «ходить как неприкаянный», оно свидетельствует о том, что издревле не покаявшийся русский человек не находит себе места, мучимый угрызениями совести, ибо «Совесть без зубов, а загрызет».

Подобные ритуалы очищения от преступления, вплоть до казни, в древности звучавшей по-славянски как каязнь, существовали у многих индоевропейских народов. Пропасть в Спарте, в которую низвергали государственных преступников, именовалась кай-адас. Интересна перекличка реконструированных понятий славянского язычества с индуистской и буддистской традицией очищения от грехов, связанной с горой Кайлас в Тибете: «Как Земля совершает круг вокруг светила, дающего ей жизнь, так тибетские паломники совершают обход вокруг священной горы Кайлас. Паломники верят, что прошедший 108 кругов вокруг Кайласа гарантированно возродится в Чистых Землях на небесах. Эта гора считается священной многие тысячелетия у всех народностей, проживающих в близлежащих странах». В названии горы в Тибете и в названии пропасти в Спарте присутствует тот же индоевропейский корень kai-, несущий идею покаяния и казни с целью очищения души, совести от грехов.

Ритуал очищения от грехов существовал в дохристианскую эпоху у многих народов, но само очищение понималось разными племенами и расами по-разному. Древние евреи, к примеру, ежегодно возлагали свои прегрешения на козла и отпускали его в пустыню, полагая, что теперь именно этот козел отпущения является носителем всех их зол. Так сформировалась психология народа, который перекладывал свои вины и преступления на других, не испытывая ни мук совести, ни чувства раскаянья. У славян было иначе, здесь каждый человек сам давал ответ за свои преступления, искупал вину, внося выкуп – цену, или получал наказание – казнь. Этот древний ритуал определил психологический тип русского человека, который понимал необходимость покаяния и ответа за все, что совершил злого в жизни. На этом основывается наше русское убеждение, что «За все в жизни нужно платить».

Мы полагаем, что обряд покаяния совершался славянами-язычниками ежегодно, время его исполнения приходилось на начало весны и связано было с обновлением всего живого, пробуждением от смерти к жизни, очищением от всех накопленных за год грехов. Возможно, сроки проведения каятин зависели от лунного календаря. Эти наши предположения основаны на том, что языческие представления о ритуале покаяния впитала в себя и сохранила в отдельных фрагментах бытовая обрядность последней Страстной седмицы Великого поста. Сама Страстная неделя, в особенности ее четверг, именуются чистыми, и именно Чистый четверг у русских считается днем обновления всего крестьянского хозяйства на предстоящий год. По поверьям, в этот день в полночь приходит на землю настоящая весна, тогда же годовалым детям первый раз в жизни подстригают волосы, а каждый, кто утром на Чистый четверг легко и рано встал, будет вставать легко весь год. В Чистый четверг сохраняется в русском народе множество водных и огненных ритуалов очищения, которые, как мы полагаем, восходят к обряду ежегодных языческих каятин.

Водные ритуалы проводились и ради жертвоприношения, и ради очищения. Рыболовные артели в России еще в XIX веке именно в Чистый четверг топили в реке старую лошадь, задабривая водяного. В тот же день, в четверг, в крестьянских семьях большуха обязана была опустить в колодец или в только что вынутое из него ведро воды серебряную монету – древний выкуп здоровья, чистоты и прибыли в доме. Водный ритуал совершался также с целью омовения, очищения от всего дурного, исцеления от болезней. В народе полагали, что каждый, кто искупался в этот день как можно раньше, «прежде ворона», будет здоров. Это поверье в виде требования вымыться в Чистый четверг перед празднованием Светлого Христова Воскресения и убрать дом живо по сей день в каждой христианской семье. Девки с бабами для красоты и долголетия ходили в Чистый четверг окачиваться под куриной насестью, девушки спешили умыться в Чистый четверг пока ворона не закаркала, чтобы «любили добрые люди».

Огненные ритуалы, сохраненные обрядами Чистого четверга, не в меньшей степени свидетельствуют о некогда существовавших у славян языческих каятинах. Здесь просматриваются осколки обряда жертвоприношения или принесения выкупа – цены за грехи людей. Именно с этим связана вера в языческие четверговую соль и четверговую свечу. Четверговой солью называют соль, которую калят с квасной гущей только в Чистый четверг, она считается целебной и применяется при снятии призоров и колдовства. Соль и квасная гуща (хлебная закваска) – ритуальные хлеб да соль, приносимые когда-то язычниками своим божествам как жертвоприношение, как выкуп за совершенное в течение года зло. Остатки сожженной жертвы – четверговая соль – сохранялись как благословение языческих божеств на весь грядущий год. Такова же роль четверговой свечи, в образе которой совместились языческие и христианские представления о жертвоприношении. Свеча, поставленная в православном храме как образ молитвы к Богу и символ покаяния, в народном представлении сохранила значение оберега от бед и болезней, которую присваивали, по всей видимости, остаткам жертвоприношений в языческом ритуале каятин, приуроченных после принятия христианства к Чистому четвергу Великого поста. Свечу от четверговой всенощной давали в руки больным или мучающимся родильницам, четверговыми свечами выжигали кресты на потолках и притолоках для изгнания нечисти, а зажженная четверговая свеча, согласно поверьям, предохраняла жителей в грозу от грома и молнии, которые традиционно считались символом кары небесных сил.

В описанных здесь обрядах мы почти не находим того, что можно было бы обозначить древним термином каязнь, видимо, умерщвление преступников не было свойственно славянам-язычникам. В нашем языке сохранились свидетельства, что преступник обычно изгонялся, извергался из рода и семьи, но не подвергался смерти. Таковы слова изгой, изверг и враг, обозначающие людей извергнутых, изгнанных из общины и племени, лишенных помощи рода и средств к существованию. Следы обряда изгнания – казнь преступников в русской общине – сохранялись вплоть до XIX века.

Согласно поверьям, парни и девушки в Чистый четверг с зажженными лучинами, с метлами и кнутами скакали на лошадях по улицам, с шумом и гиканьем, чтобы отвадить от селения нечисть, потом в полях ставили две жерди и строили вокруг них тесную изгородь, чтобы нечисть сквозь изгородь не прошла. Мы полагаем, что слово нечисть в древности обозначало тех, кто не прошел обряд покаяния, не очистился от грехов. Осужденные на каязнь обществом и изгнанные из семьи, рода и племени, они-то и ходили неприкаянными. Их охаивали, так изменилось в огласовке слово окаять, – ругали и проклинали.

Таковы, на наш взгляд, остатки древнего языческого обряда покаяния, имевшего, по-видимому, ритуальное название каятины. Обряд этот после принятия славянами христианства стал вытесняться христианским таинством покаяния, которое состоит в том, что «христианин, искренно и сердечно раскаиваясь в своих грехах и намереваясь исправить свою жизнь, с верою во Христа и надеждою на его милости, излагает устно свои грехи перед священником, который также устно разрешает ему его грехи. При видимом изъявлении прощения священником кающийся невидимо разрешается самим Христом и снова становится невинным и освященным, как после крещения».

Языческое покаяние у славян естественно сменилось христианским взглядом на очищение от зла и греха, в результате слова наполнились новым богословско-христианским смыслом. Но в архетипах нашего мышления стойко сохраняется представление о том, что покаяния на исповеди мало для очищения человека от тяжких грехов. Мысль о расплате за большое зло всегда присутствует в русской душе. Эта расплата, или искупление вины, в нашем представлении если не совершается добровольно исправлением совершенного зла, то приходит через судьбу, исконно понимаемую как Суд Бога.

Психологический склад русского человека, обязанного искупать свои прегрешения, часто оборачивается надрывным самобичеванием «Сам виноват!». Мы в отличие от евреев не склонны перекладывать свою вину на других. Но в противоположность западноевропейцам, доведшим языческую идею выкупа грехов до формальных индульгенций, соединяем древнюю традицию искупления вины с духовной исповедью, что породило русское христианское понятие покаяния – исправление совершенного зла волей и силами самого виновного.

Принято считать, что языческие обряды на Руси были жестоко уничтожены христианской церковью. Это не так. Купальские и масленичные игрища, святочные и троицкие народные празднества, сохранившие языческую древность сожжения соломенных чучел Масленицы, прыжков через огонь на Ивана Купалу, хождения ряжеными на святочной неделе по домам и колядование, остались на Руси почти в нетронутом виде. Причем христианские великие праздники соединились с языческими ритуальными игрищами, которые не имели ничего общего с богословием Православия, а были терпимы Церковью и сохранялись как милые русскому сердцу забавы и развлечения. В то же время многие языческие ритуалы вошли в официальную христианскую обрядность.

Сакральные обязанности волхвов взяли на себя христианские священники, обращавшиеся к Богу с молебнами об урожае, дожде и прекращении засухи, об исцелении болящих и помощи бедствующим. К ним же перешло освящение дома и хлева, скотины, полученного урожая. О последнем свидетельствуют три августовских Спаса: медовый, яблочный и хлебный, когда в церковь приносится для освящения часть собранного меда, яблок, мука и хлеб. По сути это чисто языческое благодарение Бога. Три Спаса в церковном календаре отмечают разные события церковной истории: в Спас медовый, 14 августа, празднуют изнесение Животворящего Креста Господня, в Спас яблочный, 19 августа, величается Преображение Господа Иисуса Христа на горе Фавор, 29 августа, в Спас хлебный и ореховый, поминается перенесение в Константинополь нерукотворного образа Господа Иисуса Христа. Но в народной памяти эти дни соединяются с жертвоприношением плодов земных Всемилостивому Богу за его помощь и покровительство в земледелии – чисто языческий ритуал. К языческой традиции восходит и украшение христианских храмов елями на Рождество и березами на Троицу. Отголоскам древних культов поклонения природе и древу жизни радуются равно сердца христиан и язычников. Причем мы с детских лет привыкаем смотреть на убранство деревьев в эти праздники как на священнодействие и, будучи взрослыми, ждем чуда, и воспитываем в этой прекрасной традиции своих детей.

В христианские обряды вошли и языческие ритуалы погребения покойных. Языческое причитание заменилось отпеванием, но плаканье сохранилось в народной среде практически повсеместно. Христианская церковь узаконила и тризну – языческую обрядовую поминальную трапезу, на которой для покойного ставились чаша с водой и поминальный блин, замененные в новое время рюмкой водки, накрытой краюшкой хлеба. Церковь сохранила обычай выноса тела вперед ногами, чтобы, по поверьям язычников, покойный заметал свой след волосами и дух его не мог найти дорогу назад. Для этой же, языческой по сути, цели родные покойного должны бросать комья земли в могилу на гроб, как окончательное без возврата прощание с ним. Даже завешивание зеркал в доме, чтобы дух покойного не зацепился за свое отражение, – это сохраненный доныне языческий обычай, с которым никто из христианских миссионеров и не думал бороться.

В современном свадебном ритуале присутствуют языческие обычаи осыпания молодых хмелем и деньгами и хождение жениха и невесты по расстеленному полотенцу – символической дороге жизни. До сих пор на русском свадебном пиру молодых сажают на вывернутую мехом наружу медвежью шубу для богатой и обильной жизни, а это остаток древней веры славян в покровительство языческого тотема – медведя. Вкушение молодыми ритуальных хлеба-соли, подносимых старшим в роду, – тоже наследие язычества. Христианское в свадебном обряде – только венчание. Языческая народная традиция беспрепятственно бытовала и по сию пору сохраняется в среде русских христиан, составляет красивейшую часть свадьбы.

В христианской обрядности нашли свое место языческие культы огня и воды, древняя вера в их очищающую силу. Культ огня вошел в церковь в виде обычая возжигания свечей и лампад, освящающих всякое действие христиан в храмах и предохраняющих от нечистой силы. Культ воды преобразился в христианские ритуалы водосвятия, паломничества к святым источникам, лечения святой водой.

Празднования святым соединились с днями особого поклонения языческим богам. Так день Ивана Купалы (Купало – это не языческое божество, как сегодня нас убеждают, а буквальный славянский перевод греческого наименования Иоанна Крестителя) совпал с ритуалом очищения огнем в честь солнечного божества Даждьбога. Празднования громовику Перуну преобразились в день святого Ильи Пророка, по убеждению народному ездившему на колеснице по небу и пускающему по свету громы и молнии. Христианское почитание святых икон удивительным образом заместило собой обычай поклонения языческим божествам. Культ богинь-рожаниц заместился поклонением Богородице, молитвами которой обеспечивался благополучный исход родов. К Матери Божьей обращались также с просьбой о даровании урожая и приплода скота. Многочисленность чудотворных богородичных икон, которым поклоняются на Руси, архитипически заместила собой сонмище рожаниц, бывших, по представлениям русичей, покровительницами материнства и жизненного изобилия. Именно этим, на наш взгляд, объясняется необъяснимый с точки зрения рационализма факт разнообразного почитания различных типов икон Богородицы – Иверской, Державной, Владимирской, Федоровской, Толгской, Казанской, Троеручицы, Утоли моя печали, Всецарицы, Всех скорбящих радость, и множества других, к каждой из которых христиане обращаются с особыми прошениями: исцелить от слепоты – к Казанской, помочь в родах – к Федоровской, спасти от рака – к Всецарице… Божия Матерь представала в различных спасительных образах и тем самым являла зримое всемогущество, укрепляемое священной полуязыческой верой русского народа в чудо и помощь Божию по молитвам Богородицы.

Языческое поклонение сезонным переменам природы было включено в христианский народный календарь, где уже христианские святые, а не языческие божества, покровительствовали хозяйственным делам и урожаю, где они же становились наблюдателями за доброй и худой для урожая и скота погодой. Именинами лошадей считался день святых Фрола и Лавра, скот освящался в день св. Власия, которого прозывали «скотий бог», за ним таятся отголоски культа языческого божества Волоса. Домашняя птица освящалась на Благовещенье, а пчелы – в день святых Зосимы и Савватия. Освящение деревьев было приурочено к Великому посту – вербосвятие. За иными святыми закрепились погодные приметы: Василий-капельник – 13 марта, Авдотья-замочи подол – 14 марта, Федул-ветреник – 18 апреля, Спиридон-солнцеворот – 25 декабря. Со святыми связывали дни сельскохозяйственных работ: Семен-ранопашец – 10 мая, Федор-житник – 29 мая, Федот-овсяник – 31 мая, Фалалей-огуречник – 2 июня, Акулина-гречишница – 26 июня…

Великую мудрость проявили христианские вероучители, не отталкивая от церкви все, что было близко-дорого и привычно народу, в жизнь которого входила новая религия. В русском народе остались жить такие факты язычества, как вера в приметы, стремление отчураться («чур меня!») или оградиться от сглаза и нечистой силы («тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить»), привычное нам «застучим по дереву»…

О том, как преобразились языческие обрядовые названия в христианской культуре, могут свидетельствовать слова чаровать и молить. Слово чаровать выдает свой исходный смысл корнем, восходящим к чаре. Древние скульптурные изваяния, находимые археологами в курганах и могильниках, в языческих городищах и на капищах, часто имеют облик женщины, сидящей над чарой, чашкой. Наговор на воду до сих пор является живой практикой колдовства. Ритуал языческого священнодействия с водой, по-видимому, именовался словом чаровать, священнодействовать над чарой. Этот смысл слова в осколках сохранился в языке, обозначая действие сверхъестественных сил, применяемых чародеем для воздействия на других людей.

Совсем иначе сложилась судьба слов молить и молитва. Согласно словарю русских народных говоров молить значит «резать, убивать, приносить в жертву», а слова молина, моленник обозначают ритуальные кушанья, пироги, они пеклись на святые праздники, и над ними читались молитвы. В свадебных обрядах моленник – это пшеничный хлеб с украшениями, которым благословляли новобрачных. Молить в русских народных говорах означало устраивать совместную обрядовую трапезу: молить кашу, молить пасху, молить корову. Молитвой именовалась поминальная пища, кутья, печеный ягненок на домашнем празднике в честь святого покровителя. По всей вероятности, у слов с корнем мол– молить и молоть изначально был общий смысл разделять, измельчать – слова одного исконного корня. Значит, молитва это нечто отделенное от целого – урожая, приплода скота – ради жертвы божествам при совершении обрядовых действий в языческие времена. По-видимому, существование у слова молить значения убивать, резать жертвенное животное является наследием язычества.

Так что у современных христианских слов молить, молитва прежде существовало древнее исходное начало – языческое жертвоприношение. Затем и слова, произносимые при жертвоприношении и обращенные к божествам, тоже стали именоваться глаголом молить. Именно в этом смысле слово перешло к христианам для именования богообщения, для произнесения христианской молитвы, в которой отсутствовали всякие следы древних языческих жертвоприношений. Вот такая получается цепочка: сначала молить – это отделять нечто от своих богатств для жертвы языческому божеству, затем – ритуальные действия, связанные с подобным жертвоприношением, и, наконец, молитва – это слова, обращенные к божеству при совершении жертвы. Таков окончательный смысл слова молитва. Молитва вошла в христианский богослужебный чин как особое название для богообщения.

Соединение славянской языческой картины мира с христианским мировоззрением породило удивительное явление, именуемое Русским Православием. Своеобразие русского православного взгляда на мир в отличие от других христианских культур составляют совестливость и душевность, вера в благой промысел судьбы и отсутствие страха смерти, истовое поклонение святыням и терпеливое ожидание чуда, спрос за прегрешения с самих себя и готовность покаянно искупить содеянное зло. Главное, чем восхищает иные народы Русское Православие, – радостная устремленность к Богу, созерцаемому русскими как Источник света, истины и любви, а не как грозный Судия и Отмститель. Все это дал нам сплав смыслов нашего родного наречия, хранящего языческую древность в своих корнях, и христианских догматов, что на протяжении тысячи минувших лет были усвоены русским народом из богослужений и Евангелия.

Обращаясь к тягчайшим вопросам нашего времени – погибели народа выморочными, иссушающими нацию темпами, мы повсюду находим даже у осознающих национальную катастрофу русских людей расслабление духа и воли, сумятицу в головах, смятение в душах. И что всего горше, расслаблению и обезволиванию подвержены русские православные люди, казалось бы, неустрашимые и всесильные Верой во Христа Господа, осознающие неизбежность Страшного Суда, перед которым все иные страхи – ничто.

Вникая в истоки нынешней православной «зачарованности» и бессилия, что не позволяют ныне русским людям отстоять свое Отечество от нового нашествия двунадесяти языков и духовного жидовского ига, явственно видишь попытку врага рода человеческого замутить, исказить исконные представления русских о Вере и своем долге по отношению к Господу и России. Замутнение и искажение Веры началось с малого – с перемены значений русских и славянских слов, обозначавших ключевые понятия русского православного сознания. Восстановим исконные смыслы и вернем себе тот воистину Дух воинства Христова, вдохновлявший более тысячи лет наших предков строить и защищать Великую Русскую Православную Державу, именуемую Россией.

Первые христиане – апостолы – получили учение от Самого Господа Иисуса Христа. Это учение воплощено в Четвероевангелии и передано всем христианам. Поэтому вслед за Отцами Церкви мы можем с уверенностью полагать Евангелие своим духовником и в случае, когда вблизи нет мудрого священника, не скорбеть об отсутствии учителя, ведь Священное Писание и слова Самого Господа всегда перед глазами. Другое дело, что читать Евангелие трудно, оно бескомпромиссно утверждает для нас такие правила и принципы жизни, которые не всякий в силах понести. Батюшка же, свой, родной, жалостливый, да и сам не совершен сый, всегда войдет в положение слабого духом «пасомого», оправдает грешника, утешит, убаюкает его больную совесть.

Множество людей годами ходят в церковь, исповедуются, причащаются, в глаза не видев слов Евангелия, даже не представляя, какие жесткие требования хранит оно в себе. Разумеется, на службах они слышат «Святаго Евангелия чтение» и затем в священнических проповедях внимают истолкованию этих чтений. Только вот не всякий священник хочет поднимать на проповедях вопросы, которые слишком суровы для паствы и могут отпугнуть человека, не готового к духовной борьбе в силу его природных слабостей и мирского воспитания. А Евангелие – Оно зовет на борьбу со злом, Господь призывает быть воином Христовым. На литургии нам об этом напоминают: «Блаженни слышащии слово Божие и творящии е». Отец Паисий Святогорец очень точно приложил эти слова к нашим современникам: «Православно думать легко, но для того, чтобы православно жить, необходим труд… Цель в том, чтобы православно жить, а не просто православно говорить или писать» (Старец Паисий Святогорец «Духовное пробуждение», М., 2007, стр. 73).

Нас ныне атакуют идеей единства иудаизма и христианства, настаивают, что иудеи – старшие братья христиан, их Тора (весь Ветхий Завет без изъятья) является священной книгой православных. Все чаще христианство пытаются именовать иудео-христианством, изымая из нашей Православной Веры то, что непримиримо разводит религию иудаизма с христианством, прежде всего Евангельские тексты, где Господь Иисус Христос выносит приговор еврейскому народу, где говорится о крестных страданиях Господа от иудеев и о Его Распятии жидами. Православные христиане сознают невозможность соединения иудеев и христиан, ведь оно неизбежно ведет к попранию христианских святынь. Иудеи, как известно из их главной книги – Талмуда, поносят Божию Матерь, обязаны проклинать Господа Иисуса Христа, а неиудеев полагать равными животным. По сути же иудео-христианство никакое не христианство, а откровенный иудаизм, приспособленный для христиан. В этой «версии» иудаизма для гоев нас убеждают в том, что иудеи – наши «старшие» братья по вере, нас принуждают признавать иудеев богоизбранным народом, не утратившим своей избранности, и смиряться перед злом, которое они несут христианским народам, а также чтить весь Ветхий Завет как книги Священного Писания.

Избежать лукавого иудейского искушения нам может помочь только Евангелие. Так отнесемся же к Евангелию как к своему духовнику, будем читать его так, как полагается христианину, по главке, по кусочку, будто каждый день ходим за советом к старцу. Будем постигать Евангелие шаг за шагом, обдумывая, соизмеряя со своей немощной совестью, укрепляя и воспитывая ее, буквально воспитывая, напитывая свою душу Евангелием, – вот когда начинается подлинный труд и подлинное духовное взрастание. И никто не сможет нас тогда убедить в истинности так называемого иудео-христианства.

Отче наш, – обращаемся мы в данной нам в Евангелии молитве Господней к Богу, удостоенные чести называть Его своим Отцом.

Отче наш, Иже еси на небесех, – так христианин исповедует свою непреложную Веру в Бога Истинного, которая потому и Верой именуется, что не требует доказательств.

Да святится Имя Твое – любовь выражена в этих словах, приносящих славу Имени Божьему.

Да приидет Царствие Твое, – надежда на спасение душ наших. У слова надежда есть удивительный древний смысл. Как одежда – покров телу, так надежда – Божий покров человеческой души, без которого не выжить.

Да будет Воля Твоя, яко на небеси и на земли, – премудрость Божия превозносится в этих словах – коренных словах Господней молитвы, и что очень важно – когда мы молимся о воле Божией на земле, как на небе, тем самым полагаем себя орудием этой воли, не пассивными созерцателями творимого на земле зла, а поборниками Божьей правды, без которой мир погибнет.

Хлеб наш насущный даждь нам днесь – выражаем мы верность добродетели воздержания – христианскому аскетизму.

И остави нам долги наша, яко же и мы оставляем должником нашим, – сказано о нашем долге покаяния, искупления своих грехов и готовности прощать грехи ближнего.

И не введи нас во искушение – христианин оглашает свою твердость стояния в Вере, свою готовность добровольно нести свой крест, ибо вольно следующему за Господом не требуется искушений, то есть испытаний, ведь искушать значит пробовать, испытывать. Прошение: Не введи нас в искушение, Господи, означает, что мы и так уже, без проб и испытаний, несем крест свой вслед за Христом. Если же встречаем искушения в жизни, не в знак ли того, что уклоняемся от креста своего?

Но избави насъ от лукаваго – а кто назван лукавым в Молитве Господней? Русский язык придал этому слову игривый, нестрашный смысл, хотя лукавый – имя сатаны, в слове лукавый выражена идея искривления прямого пути к Господу. Корень слова – лук– есть в русских словах излучина (поворот реки), лук (изогнутое оружие). И мы просим Бога в последних словах молитвы Господней избавить нас от сатаны, кривителя нашего пути к Богу.

Для нас, православных, молитва Отче наш является исповеданием нашей Веры в Бога, утверждением нашего долга отстаивать правду на земле, именно отстаивать, то есть непримиримо воевать со злом. Так почему же сегодня Православное христианство в России предстает в облике эдакой овечьей уступчивости, с помощью которой, как уверяют нас, только и можно победить зло. В подтверждение обычно приводят слова Господа Иисуса Христа: «Аз же глаголю вам не противитися злу. Но аще тя кто ударит в десную твою ланиту, обрати ему и другую» (Мф.5, 39). Почему-то эти слова выдаются за единственно верный закон жизни христианина, а сопротивление злу силой рассматривают чуть ли не как покушение на Божьи Заповеди. И у человека, ищущего Веры, стремящегося справедливость водворить в своей земной жизни, возникает естественное недоумение – ведь повелением «подставить щеку» его призывают уступать дорогу злу. А что такое душа, привыкшая все время уступать дьявольскому вражьему натиску? Это душа без силы творить добро. Это душа без воли следовать за Господом. Не христианин – пустое место!

В подспорье идее непротивления злу обычно приводят и другие слова Господа Иисуса Христа своему ученику, кинувшемуся с мечом на пришедших иудеев: «Возврати меч свой в место его. Вси бо приемшии меч, мечем погибнут» (Мф. 26, 52). Толкуют так, что у православного руки опускаются в бессилии. Заглянем в Толковую Библию, читаем: «Христос, произнося свои слова, запретил всем людям иметь меч и употреблять его в качестве защиты или производства насилия». Перед нами пример наглой лжи, дьявольски расчетливо нацеленной на обессиливание, обезволивание христиан, на воспитание из них покорного стада для будущего пастуха – Антихриста.

Ложь в том, что слово приемшии, а еще в этом чтении встречается и слово вземшии, по-церковнославянски и по-русски не означают просто взять, они означают взять первым, начать. Сравним русское выражение приняться за дело, взяться за дело, которое значит начать работу. Греческое слово, соответствующее этим славянским словом, в оригинале Евангельского текста имеет такое же значение – поднять оружие первым. Вот и приемший меч – тот, кто взял его первым, напавший с оружием, и такой человек, по слову Господа и по свидетельству нашей истории, непременно от меча и погибает. Бог не дает победы агрессору. Русская пословица в подтверждение Евангельских слов гласит: «На начинающего – Бог».

Правда же в том, что Господь запретил нам такое противление злу силой, которое выступает как личная месть нашему личному врагу. Врагам же Божиим и врагам Отечества – силе сатанинской – не противиться есть грех великий, ибо это нарушает две главные заповеди Христовы: заповедь любви к Богу и заповедь любви к ближнему. Евангельские слова об оружии и вооруженном сопротивлении злу намеренно замалчиваются сегодня, хотя они-то как раз и являются для нас законом противодействия врагам именно силой. Накануне смертных Своих Страданий Господь Иисус Христос заповедует ученикам быть готовыми к тяжелым временам без Него на земле, и непременно вооружаться, и у кого нет денег «да продаст ризу свою и купит нож» (Лк. 22, 36). И пусть никто не смеет перетолковывать буквального смысла этой святой непреложной для всякого христианина заповеди! Вооруженная героическая борьба против христоненавистников и богоборцев освящена Самим Господом.

Наше Русское Православие искони понимало необходимость меча, разящего врагов Божиих. Потому и первый из Архангелов Михаил предстает на иконах вооруженным мечом, воюющим. Потому и народ наш взял в герб свой Святого Георгия Победоносца в образе воина, ожесточенно сражающегося с драконом. Наши благоверные князья Александр Невский, Дмитрий Донской, святой воин Илья Муромец, святой флотоводец Феодор Ушаков, шедшие против врагов Отечества огнем и мечом, прославлены во святых не за кротость и смирение перед агрессорами, но за священную решимость побивать врага. Не только города Святой Православной Руси, но и монастыри русские, их насельники, постриженные в ангельский образ, становились, подобно воинственному Архангелу Михаилу, оплотом истребления вражьих сил, как это было в Смутное время, когда Свято-Троицкая Сергиева обитель продержалась в польской осаде 15-тысячного войска год и три месяца (!), потеряв две трети своего воинского монашеского гарнизона.

Крест и меч, милосердие и мужество составляют монолит Православной Веры, который сегодня стремятся расколоть, расшатать, разрушить, обезоруживая христиан хитроумными разглагольствованиями, убеждая их в пагубности воинского подвига для христианской души.

Излюбленная тема псевдохристианских проповедников о мире всего мира, ради которого нас опять-таки призывают не прикасаться к оружию, стать толерантно-вежливыми, улыбчиво-единомысленными – ведь это же ради мира на земле! – со всеми врагами Христа и нашего Отечества. Да разве единомыслие всегда одинаково благо? По слову Иоанна Златоуста, «и разбойники между собой бывают согласны». Но лишь тогда «по-настоящему водворяется мир, – утверждает святитель Иоанн, – когда враждебное отделяется».

Христос жестко полагает перед нами свое слово именно о разделении, а не единении мира. Господь предупреждает нас: «Приидох воврещи не мир, но меч» (Мф.10,34). Меч – по-славянски значит рассекающий, разделяющий добро и зло, творящий насилие властью, Богом данной, меч, водворяющий добро на земле и поражающий злобу, – вот священное оружие православных. «Ведь и врач, – говорит святитель Иоанн Златоуст, – тогда спасает прочие части тела, когда отсекает от него неизлечимый член». Только поразив огнем и мечом врагов Господа, выгнав со своей земли врагов Отечества, мы водворим подлинный мир в России, только тогда можем стяжать истинно дух мирен, спасая тысячи и тысячи наших ближних, православных братьев, христианской уступчивостью и любовью.

Сегодня многих русских, осознающих, что над Россией властвует иноверческое иудейское иго, пожирающее русский народ, смущает и останавливает в их праведном гневе и мужественном сопротивлении расхожая христианская формула со ссылкой на апостола Павла: «Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога, существующие же власти от Бога установлены. Посему противящийся власти противится Божию установлению» (Рим. 13, 1–3). Вот так, дескать, что заслужили, то и послал Господь, теперь терпите. И противятся этому люди православные всей душой, и понимают, что слова эти против здравого смысла и даже простейшего инстинкта самосохранения, и сознают, что покорство властям, убивающим и растлевающим наших детей, это самоубийственное безумие, а вот терпят. Бог-де велел.

Разрушительное для нашего сознания правило это всего лишь неправильный русский перевод Св. Писания, перевод, лукаво подсунутый нам как фундамент наших православных воззрений на власть и государство, внедренный давно, в пору масонских переложений Св. Писания на русский язык Библейским обществом в XIX веке.

Давайте по первоисточнику, церковно-славянскому тексту Нового Завета, восстановим действительный взгляд Православия на власть. У апостола Павла в Послании к Римлянам дается формула, которая по-русски обычно переводится так: «Нет власти не от Бога» или еще более обобщенно: «Вся власть от Бога». На этом и зиждется ложное предписание якобы христианской покорности любым властям – безбожным, богоборческим, иноверным, губящим народы. Но ведь в церковно-славянском тексте не так сказано. Здесь изречено: «Несть власть, аще не отъ Бога, сущия же власти отъ Бога учинены суть», что означает буквально «Не власть, если не от Бога», то есть не признается властью власть, если она не от Бога. Подлинные власти от Бога учреждены! Слово сущий здесь означает именно подлинный, истинный, настоящий, сравните старинное русское выражение «сущая правда». И греческий текст-первоисточник имеет точно такой же смысл и точно такую же подчеркивающую важность условия форму: EAN, что значит – если.

Следовательно, не всякая власть от Бога и не всякой власти следует покоряться, а только власти, учрежденной Богом, христианской, а потому подлинной. И только противление таким властям считает святой апостол Павел противлением Божьему повелению. Таково исконное представление Православия об отношении к власти, а будь оно иным, то никогда бы русские не одолели ни ига татарского, ни натиска польского, ни нашествия французского, ни вторжения немецкого. Это же православное неприятие антихристианской богоборческой и руссконенавистнической власти должно одушевлять нас и ныне на восстановление в России власти христианской, православной, подлинной власти, от Бога установленной.

Православное сопротивление безбожной власти благословляется Господом, уничтожившим страх перед властителями: «Егда же приведут вы на сборища и власти и владычества, не пецытеся, како или что отвещаете или что речете: Святый бо дух научит вы в той час, яже подобает рещи» (Лк. 12, 11). Это и по сей день остается непреложным правилом православного человека, для которого служение Богу безусловно выше служения властям. И действует он так, как поступали св. апостолы, преследуемые гонителями от власти. Об апостолах Петре и Иоанне в книге Деяний святых апостолов рассказывается, что тогдашние власти призвали их и велели не проповедовать Имя Христово, на что святые апостолы отвечали: «Аще праведно есть пред Богом вас послушати паче нежели Бога».

Русская Православная Церковь всегда следовала этим заветам. Вот слово о власти св. прп. Иосифа Волоцкого, победителя ереси жидовствующих: «Царь есть Божий слуга, для милости и наказания людей. Если же царь царствует над людьми, а над ним самим царствуют скверные страсти и грехи: сребролюбие и гнев, лукавство и неправда, гордость и ярость, злее же всего неверие и хула, такой царь – не Божий слуга, но дьяволов, и не царь, но мучитель. И ты не слушай царя или князя, склоняющего тебя к нечестию или лукавству, даже если он будет мучить тебя или угрожать смертью. Этому учат нас пророки, апостолы и все мученики, убиенные нечестивыми царями, но не покорившиеся их повелению. Вот как подобает служить царям и князьям» («Просветитель», Слово седьмое).

Эти слова на Руси не расходились с делом. Св. прп. Сергий Радонежский благословил св. князя Дмитрия Донского сражаться против ордынской власти, а св. прп. Иринарх Переяславльский призвал к себе князя Дмитрия Пожарского и обещал Божью помощь в изгнании польской власти из Кремля. Уже в ХХ веке св. патриарх Тихон, как св. Гермоген в польско-литовскую интервенцию, рассылает народу призыв к сопротивлению большевистской власти: «Скажи народу, что если они не объединятся и не возьмут Москву опять с оружием, то мы погибнем, и Святая Русь погибнет с нами». К сопротивлению безбожным большевистским властям призывал тогда и архиепископ Андроник, священномученик Пермский, впоследствии замученный большевиками: «Умоляю всякого русского, кто еще хоть малость сохранил Веру в Бога и любовь к многострадальной и погибающей Родине, умоляю всякого встать на защиту Церкви и России». На допросе священномученик Андроник лишь одно сказал чекистам: «Мы враги открытые, примирения между нами не может быть. Если бы не был я архипастырем и была необходимость решать вашу участь, то я, приняв грех на себя, приказал бы вас повесить немедленно».

Святители Гермоген, Тихон, Андроник противились властям инородным, иноверным, безбожным и за то обрели от Господа венцы мученичества. Так почему же, имея в нашей Церкви великие примеры стояния в Вере к Господу и любви к нации, мы должны мириться сегодня с властью чужеродных безбожных властителей?

В годы большевистских гонений дана была молитва о спасении России: «Господи Иисусе Христе, Боже наш, прости беззакония наша. Молитвами Пречистыя Твоея Матере спаси страждущия русския люди от ига безбожныя власти. Аминь».

Возможно ли было молиться об этом нашим предкам, если бы они верили, что коммунистическая власть – от Бога? А как быть тогда с властью антихриста, его, стало быть, тоже придется признать «божьим слугой»? А ведь нас и готовят покориться власти антихриста, и обосновывают это изо всех сил при помощи лжетолкований. Да не будет! Будем помнить подлинные слова св. ап. Павла «Несть власть, аще не от Бога», что значит – «Не власть, если не от Бога». И будем действовать сообразно этим словам.

Сегодня принято объяснять православным, ссылаясь на св. апостола Павла, что христианство уничтожает национальные различия, что, дескать, во Христе нет ни эллина, ни иудея. Но вот как звучат эти слова у самого святого апостола Павла: «Вси бо вы сынове Божии есте верою о Христе Иисусе. Елицы бо во Христа крестистеся, во Христа облекостеся. Несть иудей, ни эллинъ, несть рабъ, ни свободь, несть мужеский пол, ни женский, вси бо вы едино есте о Христе Иисусе» (Гал. 3, 27).

Как видите, напрасно нас убеждают, что эти слова апостола о том, что Господь Иисус Христос отменил понятие о народах. Тогда он отменил социальные различия – «несть ни раб, ни свободь», тогда надо говорить и об отмене различий между мужчинами и женщинами – «несть мужеский пол, ни женский». Апостол же Павел говорит только о том, что через Христа могут быть спасены все народы, независимо от того, пребывали ли они в иудействе или в язычестве (именно язычники именовались эллинами), что Христом спасутся люди всякого социального положения, как мужчины, так и женщины.

Наш же инстинкт национального самосохранения через усиленную пропаганду извращенного понимания апостольских слов сегодня крепко связан, просто скован так называемым христианским интернационализмом. Напрочь отбито у русских людей исконное чутье к своим врагам, природный инстинкт, который не чужд даже овце и заставляет ее держаться своего родного стада и слушаться вожака, чтобы не попасть волку в зубы. Призывы к восстановлению русского национального самосознания, русского православного воинского духа часто пресекаются категоричным возражением хитроумных богословов, что-де апостол Павел утверждал, что во Христе нет ни эллина, ни иудея.

Но, повторим, святой апостол говорил, что для язычника-эллина и еврея-иудея, для них открыт путь ко Христу. Православное же христианство всегда мыслило именно этническими категориями. Оно никогда не было тиглем, переплавлявшим народы в единую безнациональную массу, напротив, оно противилось этому, предвидя, что безнациональные человеческие массы легко покорятся царству Антихриста. Загляните в Священное Писание. Псалтырь глаголет: «Воцарися Бог над языки» (Пс. 46, 9). Евангелие гласит: «И на имя Его языцы уповати имут» (Мф. 12, 21). К народам обращены в истории и Божий гнев, и Божия любовь, и Божие попеченье. Народ – это Божье стадо, одухотворенное Верой, соединенное наследственностью, наделенное языком. Но все социальные теории, когда-либо проникавшие в Россию, нацеливались на одно – на разрушение русского национального единения. Интернационализм коммунистический сражается за классовые ценности, терзая нацию в клочки воюющих классов. Интернационализм демократический ратует за общечеловеческие ценности, растворяя нацию в кипящем вареве общечеловеков. И вот теперь, когда очевиден губительный смысл этих теорий, нас пытаются приручить мнимым христианским интернационализмом, который внушает русским уничижение перед другими народами. При этом намеренно забывают, что Спаситель учил различать народы враждебные и дружественные Ему: «И соберутся пред Ним вси языци, и разлучит их друг от друга, яко же пастырь разлучает овцы от козлищ» (Мф. 25, 32). Все постановления Церкви шли в согласии со Словом Господа. По второму правилу IV Вселенского Собора христианам нельзя лечиться у евреев и принимать от них подарки. Мера благоразумно защитительная от целого народа, признанного христианами богоотверженным согласно Христовой заповеди о нем в Евангелии: «Вы отца вашего дьявола есте, и похоти отца вашего хощете творити» (Ин. 8, 44).

Русское Православие всегда различало народы враждебные и дружественные христианской Истине. Оно устами митрополита Иллариона благословляло рассеяние иудеев: «И рассеяны были иудеи, да не вкупе злое пребывает» (1051 год). Русское Православие словом Серапиона епископа Владимирского обличало монголо-татарских завоевателей: «И навел на нас Господь язык немилостив, язык лют, язык, не щадящий красоты юных, язык, не жалеющий возраста детей…» (1223 год). Русское Православие грамотами патриарха Гермогена призывало русских «дерзать на кровь», «идти на литовских людей» (1610 год), оно словом святого праведного Иоанна Кронштадтского предупреждало: «Помните, не будет самодержавия – не будет России, заберут власть евреи, которые сильно ненавидят нас» (1908 год).

Но почему теперь мы не слышим от наших святителей подобных слов, даже тогда, когда смертность в России достигла уровня смертности страны, ведущей боевые действия, и виновники этой гибели чубайсы и абрамовичи – несть им числа – люди не русские, у них у всех отчетливо иудейское лицо.

Нам затыкают рты тем, что, дескать, нет для православных ни эллина, ни иудея. И вот уже митрополит Кирилл на Всемирном Русском соборе озвучивает убийственную сегодня для русских идею, цитирую: «В глубине наш русский народ никогда не разделял нетерпимость к другим народам. Наш русский народ был готов подобно Христу проявлять свое истощение (кенесис) ради других народов». Знаете, что такое истощение? Это опустошение, когда оболочка вроде бы есть, есть имя русские, есть какие-то люди, еще не чурающиеся этого имени, а силы в них нет, нет жизни, нет будущего. Добровольное истощение – страшный приговор! Да еще утверждаемый иерархом Церкви от священного имени Господа. Это означает, что мы должны считать нормальным, когда на наших глазах чужеземцы выкачивают кровь из наших родителей, из наших детей, а мы должны молчать, полагая свое молчание христианским долгом проявлять свое истощение перед другими народами. Воистину опасен тот пастух, который волку друг. О ком же пекутся такие пастыри – о сытости волков или о целости стада?

Православное учение обязывает русского человека стоять именно «за други своя», за православных братьев до смерти. Во все века русской истории христианин-воин исповедовал принцип «Смерть в бою – дело Божье». И если задуматься, каков должен быть русский человек – носитель православного воинского духа, то вот перед нами череда исторических примеров и образцов для подражания. Святой благоверный князь Александр Невский, названный в народе Солнцем Земли Русской и изображаемый на иконах с мечом, святой благоверный князь Дмитрий Донской, другой наш святой меченосец Феодор Ушаков, морской адмирал, заповедовавший «Врагов не считать надо, их надо уничтожать». Святой-великомученик Николай Второй, Царь великой воли и мужества, вопреки утверждению иудеев, вовсе не исповедовавший терпения и смирения перед врагами Отечества. Что в них, помимо безупречной нравственности и высокой религиозности, удостоено почитания народного? Твердая воля и готовность дать отпор всем врагам Православия и русского народа, в котором единственно и сохранялась нерушимо Православная Вера.

Вдумайтесь в смысл русского христианского национализма: защищать русскую нацию от погибели значит прежде всего защищать Православие, только среди русских бытующее еще неповрежденным. Сойдет русский народ с исторической сцены, и не станет живительной среды для Православного христианства. Потому святых воителей Земли Русской и отличала всегда любовь к искренним своим, людям кровно одного корня, вскормленным из одного духовного источника.

Приходится признать, что прежним русским героям было несравненно легче, чем нынешним, ведь Русская Православная Церковь благословляла их на меч за други своя. Ныне же нас призывают к истощению, то есть к национальному самоубийству. Истощение русского народа – это истощение Православия. Не станет русских на земле – не станет в мире последнего оплота Православия. Вот в чем религиозный мистический смысл спасения русской нации от окончательного ее истребления иноверцами и инородцами.

Понятие «фарисей» прочно вошло и в русский язык, и в русскую культуру. Даже не читавшие Евангелия люди знают, что это синоним притворщика и лицемера, человека, примеряющего себе «чужие лица» и скрывающего при этом свое подлинное лицо. Истоки фарисейства лежат в иудаизме, в религиозных верованиях и обрядовых представлениях еврейского народа, которые обличил и отверг пришед на землю Господь Иисус Христос. Суть фарисейского духа в том, что из религии изымается стержень искренности, поклонение Богу превращается в пустой обряд, в холодный ритуал с дотошным выполнением мелочей без горячей молитвы, следовательно, без подлинной Веры.

Господь жестко посрамил книжников и фарисеев, слова Его из Евангелий от Матфея, Марка, Луки стали нашим руководством в отношении к иудеям, не принявшим Господа и распявшим Его, в отношении к нашим собственным православным церковнослужителям и мирянам, к тем, кто по неверию своему принимает дух фарисейства, фактически – жидовства.

Господь начинает свою речь словами: «На Моисеевом седалищи седоша книжници и фарисее» (Мф. 23, 1), обличая книжников и фарисеев, что они самовольно заняли место пророка Моисея и присвоили себе исключительное право учить народ еврейский Закону Божию, истолковывать смысл этого закона, выдавать свои собственные измышления за божественные установления. Как эти слова актуальны для нас сейчас, когда наши сегодняшние «книжники и фарисеи» втолковывают нам, что вся власть от Бога или что священноначалие непогрешимо! От гордынного желания навязать свой закон вместо Христова учения пало католичество, неужели и мы идем по тому же пути?

В другом обличал фарисеев Господь, что не выполняют они того, чего сами со ссылкой на закон Божий требуют от народа. Книжники и фарисеи «связуют бо бремена тяжка и бедне носима, и возлагают на плеща человеческа: перстом же своим не хотят двигнути их» (Мф. 23, 4). Это тоже нам знакомо – требование исполнения многочисленных обрядовых мелочей часто вытесняет в нашей Вере искренний молитвенный настрой, вычитыванием правил заменяется покаянный вздох из глубины души. А принятие на себя показного благочестия порождает в человеке необузданное стремление повелевать другими. В то время как эти другие зачастую сами с готовностью склоняют свою выю под их иго, особо подчеркивая: мы – рабы Божии.

Не на пустом месте враги Православия клеймят нас рабами, а Веру нашу издевательски именуют «религией рабов». И мы не спорим, покорно, рабски соглашаемся, да, да, рабы, но Божии! Однако раб Божий – лишь первая, самая малая ступенька на пути к Вере. Разумеется под этим, по слову аввы Дорофея, «если кто уклоняется от зла по страху наказания, как раб, боящийся господина». Православному не должно долго ходить в рабах, авва Дорофей убеждает: «постепенно христианин приходит к тому, чтобы делать благое добровольно, и мало-помалу начинает как наемник, надеяться на некоторое воздаяние за свое благое делание». Но рабский страх и надежда на воздаяние наемника – еще не предел пути. «Христианин получает вкус благого и начинает понимать, в чем истинное добро, и уже не хочет разлучаться с ним… Тогда достигает он достоинства сына и любит добро ради самого добра». Сыновняя любовь к Творцу – вот венец этого пути, а нас стремятся укоренить в звании рабов, действующих не из любви, а из страха наказания.

Это тем более опасно, что сегодня слово раб в русском языке совершенно переродилось, возобладал дух слепого повиновения, безропотного, бездумного исполнения любых приказаний, отданных от имени Господа своего рода «носителями» Божьей Воли – священниками, духовниками, иерархами Церкви. Все это называется ныне «церковной дисциплиной», которая при бездумном, нерассудительном к ней отношении развращает пастырей, повелевающих паствой в собственных интересах и смотрящих на нее как на стадо, портит прихожан, и впрямь входящих в роль рабов и весьма уютно в ней себя чувствующих, не надо думать самому, не надо советоваться с совестью, не обязательно читать Св. Писание и размышлять над Евангелием – то есть взрастать в Богопознании. В рабах у «своего батюшки» весьма покойно волочиться до самой смерти, почитая себя истинно рабом Божиим, исполнившим добродетель послушания до конца. Но ведь таковой послушник не раб Божий, не работник Господу, а служка, наемник у другого, нерадивого служителя Божьего, и плата такому служке-наемнику его заглушенная, примороженная совесть, перед которой он ежечасно оправдывается, служу-де в рабах у Господа.

Да не у Господа ты служишь, пойми же ты это, наконец, холопски именуя себя рабом Божиим. Служил бы ты Христу, разве б терпел тогда отступления иерархов Церкви от Веры Христовой, которые тянут нас, как в пропасть, как в ад, в экуменизм, разве терпел бы ты эту не от Бога власть? А если власть не от Бога, давайте уж договаривать до конца, она – от сатаны. И если б мы действительно были хотя бы рабами или работниками у Господа, тогда были бы мы не рабами, все сносящими, а воинами Христовыми, как Коловрат, как Пересвет, как Ослябя, как Илья Муромец.

Рабская покорность наша зачастую потворствует фарисейству священничества. Господь обличает фарисеев в стремлении принимать почести, а мы видим эти фарисейские ростки не только в иудеях, но прежде всего в себе и своих пастырях: «Вся же дела своя творят, да видими будут человеки… Любят же преждевозлежания на вечерях и преждеседания на сонмищах, и целования на торжищах, и зватися от человек: учителю, учителю» (Мф.23, 5–7).

Фарисеи все делают напоказ и любят почет, добиваясь главных мест преждевозлежания и преждеседания на пиршествах и в синагогах. Сегодня и в наших храмах можно видеть фарисеев, ибо порода эта неистребима. Со свечками в руках стоят на почетных местах по праздникам наши безбожные правители, напоказ крестятся, им воздается недолжный по их заслугам почет. Господь предостерегает от того, чтобы люди не стремились принимать на себя звание учителя: «Един бо есть ваш учитель Христос: вси же вы братия есте» (Мф. 23, 8). Как писал об этих словах архиепископ Аверкий (Таушев): «Не следует воздавать человеку чести, подобающей единому Богу, и чтить учителей и наставников самих по себе чрезмерно, как если бы эти учителя и наставники говорили свое слово, а не слово Божие». Эта болезнь духа фарисейского особенно распространена сегодня в образе безмерного почитания старцев, превращающегося в идолопоклонство. Книги о духовных наставниках подчас проникнуты такой ложной умиленностью, что граничит уже с истерией. Пересказываются банальные истории о «маслице», которым помазывает батюшка, об «иконочках», которые он раздает, о «бутылочках со святой водичкой». Каждый шаг старца, каждое его слово толкуют пророчески, в самых обыденных словах батюшки видят святую прозорливость, а если батюшка вполне справедливо и сам называет свои слова обыденными, житейскими, за этим поклонники усматривают особое смирение старца и даже юродство. А преставится батюшка, и толпа почитателей, а больше почитательниц, кидается искать другого учителя, и снова повторяется прежнее: водичка, маслице, иконочки, записочки. Стульчик, на котором батюшка сиживал, столик, за которым батюшка кушал. Словечка в простоте не скажут… Редко кто из старцев рад такому безмерному елею, которым умащают ему главу почитатели. Отец Николай Гурьянов на вопросы приходящих к нему о приискании духовника твердо говорил: «У вас должен быть один Духовник – Христос. А учение Его – в Евангелии». Но слова эти почти никем не услышаны…

В Евангельском чтении о книжниках и фарисеях ясно звучит приговор Господа им, отвращающим людей от Бога. Восьмикратно произносит Сын Божий: Горе Вам, книжници и фарисее! Наследование духа фарисейского нашими современниками подводит и нас, сегодняшних, услышать над собой этот приговор. В чем же горе нынешних фарисеев от Православия?

«Горе вам, книжници и фарисее, лицемери, яко затворяете царствие небесное пред человеки: вы бо не входите, ни входящих оставляете внити» (Мф. 23, 13). Это ко всем неверующим пастырям нашим, а таких немало в России, кто «не для Иисуса, а для хлеба куса» служит и труждается, кто своим собственным неверием, холодным сердцем, пустословием в проповедях, формализмом в исповедях замыкает двери Веры для входящих в храмы.

«Горе вам, книжници и фарисее, лицемери, яко снедаете домы вдовиц» (Мф. 23, 14). Это сказано тем пастырям, кто своей показной набожностью обманывает искренних и простодушных, от сердца несущих батюшке последнее и тем расхищает их имущество под предлогом жертвы Богу. Богатые священники и иерархи – страшное искушение для верующих, огромная беда для Церкви. Дух нестяжания, проповедуемый Господом в Евангелии: Не стяжите злата, ни сребра, ни меди при поясех ваших, ни пиры (кошеля) в путь, ни двою ризу, ни сапог, ни жезла: достоин бо есть делатель мзды своея (Мф. 10, 9), вот этот дух созвучен русскому православному сердцу. Мы опытом последнего столетия русской истории ведаем, как опасно пастырям и монахам поклоняться мамоне.

«Горе вам, книжницы и фарисее, лицемерии, яко одесятствуете мятву и копр и кимин и остависте вящшая закона, суд, и милость, и веру» (Мф.23,24). Так Господь обличает пастырей, кто требует от верующих мелочной обрядовой суеты, и этим проповедует достаточность в их служении Богу, успокаивая совесть прихожан внушением, что так исполняется христианский долг. Принесение десятины от всего, что имеют, даже от трав и пряностей, от мяты, тмина и укропа, фарисеи в евангельские времена выдавали за служение. Главное же – вящшее в законе Божием – суд, милость и Веру, как прежние, так и новые фарисеи не требуют ни от себя, ни от своей паствы. Как мало ныне священников, именно это – Суд, Милость и Веру – воспитывающих в христианах, оттого мало в Православии ныне Воинов Христовых, а все больше мелких торгашей, несущих свою десятину в храм, будто платящих Господу налог на спасение души.

«Горе вам, книжницы и фарисее, яко очищаете внешнее сткляницы и блюда, внутрьуду же суть полни хищения и неправды. Фарисее слепый, очисти прежде внутреннее сткляницы и блюда, да будет и внешнее чисто» (Мф. 23,25–26). Хищения и неправды, которыми была заполонена жизнь иудеев-фарисеев в дни пришествия Господа, часто наследуют новые фарисеи от Православия. Дух алчности, стяжательства, готовности ради этого на лукавство и лицемерие, к сожалению, заразны, и не всякий священнослужитель может их в себе побороть. Но хищения и неправда чутко опознаются народом, и это осознание хищений и неправды в служителях Самого Бога отвращает людей не только от Его нерадивых пастырей, но зачастую и от Матери-Церкви. Если священник хищник и лжец, значит, он неверующий, а если неверующий пребывает в Доме Божьем, какова цена самому Дому? Вот почему Христос заключает свои слова приговором: «Горе вам, книжницы и фарисее, лицемери, яко подобитеся гробом повапленным, иже внеуду убо являются красны, внутрьуду же полни суть костей мертвых и всякия нечистоты» (Мф. 23,27). Забота о внутренней чистоте и искренности для христианина, тем более пастыря, есть забота о Церкви, и каждый человек, исполненный неправды и хищения, сравнивается с покрашенным, то есть повапленным гробом, в котором, несмотря на всю внешнюю красоту и благолепие, – разлагающийся мертвец.

Господь произнес суровый приговор еврейскому народу: Се оставляется дом ваш пуст (Мф. 23,38). Это не только знак физического истребления и разрушения, как часто указывают богословы, напоминая, что вскоре после Распятия и Воскресения Господня в 67 году Иерусалим был разрушен римлянами и все попытки евреев восстановить храм Соломона до сего времени всякий раз оканчивались опустошением. Дом Божий, в котором некогда обреталась Вера, и Господь благоволил за это к народу еврейскому, стал пуст: в нем нет больше Господа и святых ангелов Его. Сам народ еврейский стал подобен повапленному гробу. Но наша судьба будет ничем не лучше, если воспримем фарисейский дух, дух хищений и неправды, дух стяжательства, и человекоугодничества. Вот чего следует страшиться нам. Каждый из нас – часть тела Христова, часть Матери-Церкви, и каждый из нас отвечает за то, будет ли Дом Божий пуст или вечно Свят.

Непреложная истина Начало премудрости страх Божий, ибо живо в нас сознание, что за все совершенное надо платить. Ведь что такое судьба в христианском смысле этого слова? суд Божий в земной жизни человека, суд Бога, воздающий человеку уже на земле по грехам и заслугам его.

Святитель Иоанн Златоуст называет Страх Божий корнем благих. Единственный страх, который должен жить в душе, именно он – основа мужества, воинской отваги. Страх божий подвигает нас защищать слабого и противостоять неправде. Ведь недаром говорят: «Смелым владеет Бог». С малолетства наставляли русских деды и отцы: «Никого не бойтесь, одного Бога бойтесь».

Все добродетели, которые постигает православный христианин, они не перед людьми носятся, это ведь не личины, не маски, они суть состояние человеческой души перед Богом.

Откроем в Евангелии Заповеди Блаженства (Мф. 5, 3-12), которые исчисляют добродетели человеческие. Блаженни нищии духом, яко тех есть царствие небесное. Вокруг выражения нищии духом столько сломано копий, столько споров, возбуждаемых врагами христиан, упрекающих нас в том, что-де Вера наша призывает к духовной бедности. Но слово нищий в славянском языке означает вовсе не бедный, его первоначальное значение происходит от понятия никнуть, то есть склоняться. Слово нищий родственно словам приникнуть, пасть ниц, опрокинуться навзничь. То есть нищии духом изначально значит приникшие духом своим ко Господу, склонившие перед ним собственную гордыню и своевольство.

Другая заповедь: Блаженни плачущие, яко тии утешатся. Плачущие о своих грехах разумеются здесь, и это позволяет врагам Православия упрекать нас в унылости нашей Веры. Мы же в отпор можем сказать, что плач о грехах смывает самые грехи, и делает нас, православных, чистым, святым народом.

Блаженни кротции, яко тии наследят землю – третья Заповедь блаженства. Кроткие, – убеждают нас иноверные, – это слабые люди, не способные к волевым поступкам. А мы ответим так: кроткие – те, кто укрощает свои страсти, не дает вздыматься греху гордыни. Кроткий и воин на поле боя, укрощающий свой животный страх.

Блаженни алчущие и жаждущие правды, яко тии насытятся. Господь Иисус Христос дает нам образец жизни в искании и утверждении на земле правды Божьей.

Есть среди заповедей и зарок о милости, вот как он звучит: Блаженни милостивии, яко тии помиловани будут. Есть здесь и заповедь о покаянии: Блаженни чистии сердцем, яко тии Бога узрят. Почему здесь речь о покаянии? Да потому что каятися и чистый, как это ни странно, слова одного корня. Искупление вины, которое подразумевается в слове каятися, ведет к тому, что грешник очищает свое сердце, свою душу.

Еще одна заповедь блаженства, вызывающая много вопросов: Блаженни миротворцы, яко тии сынове Божии нарекутся. О каком миротворстве может идти речь, если христианство на протяжении всей его истории было религией воинов, и только в наш все разлагающий век потеряло былую спасительную воинственность. И что видим в результате? Веру нашу и самый народ наш, в среде которого тысячелетие хранилось Православие неповрежденным, сегодня притесняют, глумятся над нашими святынями, и мира в государстве стократ меньше, чем тогда, когда Церковь была воинствующей. Самое время понять, что миротворство не есть потворство злу, напротив, удаление зла самым радикальным способом. Не пресекаемые христианами злые, сатанинские силы водворяют в народе смуту и войну. Поэтому христианин-миротворец всегда с мечом и всегда готов отстоять Истину в бою.

О воинском долге христианина отстаивать правду Божию даже под угрозой смерти, терпеть за Веру поношение и клевету говорят две заповеди блаженства: Блаженни изгнаннии правды ради, яко тех есть Царствие небесное. Блаженни есте, егда поносят вам и ижденут, и рекут всяк зол глагол на вы лжуще мене ради. Радуйтеся и веселитеся, яко мзда ваша многа на небесех. Это путь мученичества ради укрепления и торжества Веры Христовой, путь очень немногих – самых решительных, самых верных христиан. Господь говорит нам: Вы есте соль земли. Почему соль, что за образ приложен к православным? Соль – то, что предохраняет пищу от тления, от гниения, от порчи. Покуда есть на земле истинные христиане, земля не будет вконец испорчена злом, человечество не истлеет до конца, смысл земного бытия, заложенный Творцом, будет сохраняться. Вот такое у нас высокое звание – соль земли, спасающая тварный мир от конечной гибели.

Господь говорит: Вы есте свет мира. Не может град укрытися верху горы стоя. Ниже вжигают светилника, и поставляют его под спудом, но на свещнице, и светит всем, иже в храмине суть. Тако да просветится свет ваш пред человеки, яко да видят ваша добрая дела и прославят отца вашего, иже на небесех. Свет добрых дел христиан является основой проповеди христианства. Смысл христианской государственности – идею справедливости Божией воплотить в форме самодержавной государственной власти.

Господь говорит чем отличается Его учение от закона ветхого. И здесь у нас возникает недоумение: Да не мните, яко приидох разорити закон, или пророки. Не приидох разорити, но исполнити. Слово исполнити означает наполнить, а не выполнить. Речь идет о наполнении закона новым содержанием, потому именуется учение Господа Иисуса Христа – Новый Завет. В подтверждение этого дальнейшие слова Господа: Глаголю бо вам, яко аще не избудет правда ваша паче книжник и фарисей, не внидете в Царствие небесное. То есть правда Христова должна превзойти содержанием своим учение книжников и фарисеев, о которых Господь сказал: «Се оставляется дом ваш пуст!» (Мф., 23, 38). Означают эти слова, что иудеи – богоотверженный народ, ведь понятие пустой изначально в славянском языке подразумевало оставленный Божьей благодатью. Об опасности соединения с отвергнутым Богом племенем предупреждали Отцы Церкви. Святитель Иоанн Златоуст особенно наставлял в своих словах против иудеев: «Если ты уважаешь иудейское, что у тебя общего с нами, христианами? Осмелился бы ты подойти к осужденному за покушение на верховную власть и говорить с ним? Не думаю. Не странно ли избегать сделавших зло человеку, а с оскорбившими Бога иметь общение? Поклоняющимся Распятому праздновать вместе с распявшими Его – безумно. Разве ничтожно различие между нами и иудеями? Разве спор у нас о пустых вещах? Скажи мне, ты участвуешь в таинствах, поклоняешься Христу, у Него испрашиваешь благ, и празднуешь с Его врагами? С какою же совестью ты приходишь в церковь? Святой первомученик Стефан говорил иудеям: „Вы присно Духу Святому противитесь!“».

Воинствующее христианство не может смешивать себя с иудеями, с их обычаями, образом мысли, памятуя о том, что они отвержены Богом. Пока это блюдется в Церкви, в Ней сохраняется Благодать.

Придя к Богу, умом ли, бедой, не суть, став христианами, мы чаще всего полагаем, что долг христианина состоит в молитве, в хождении в храм, исполнении заповедей, содержании постов. Это все так, если бы ныне в России было «тихое и безмолвное житие во всяком благочестии и чистоте». Но ныне это не так. Все силы зла ополчились против нашей Веры, против ее носителей православных христиан, против ее сердцевины – Русской земли. Наш христианский долг оказывается много тяжелее, чем у прапрадедов, живших в Православном Отечестве, и об этом долге для христиан, родившихся в трудные времена, сказано в Евангелии.

В Евангелии от Матфея (Мф. 18) читаем об отношении христианина к соблазнам. Само слово соблазн, происходящее от глагола блазнити, своей внутренней формой выказывает гибельный смысл обозначаемого им явления. Блазнити значит убеждать в том, что зло есть благо, блазнитися – принимать зло за благо. Таким образом, соблазн – зло, выдаваемое за добро. Современный мир просто кишит соблазнами, человеку постоянно представляют гнусные, отвратительные, преступные, гибельные пороки как вещи вполне нормальные, приемлемые, в том числе и для христианина. Несомненное, осуждаемое в прежние времена зло рисуется ныне пристойным делом, не подвергается осуждению. Совесть соблазненного христианина не тревожит, он убежден, что не грешит. Но вот что говорит об этом Евангелие: Горе миру от соблазн: нужда бо есть приити соблазном, обаче горе человеку тому, имже соблазн приходит. Аще ли рука твоя или нога твоя соблажняет тя, отсецы ю и верзи от себе: добрейшее ти есть внити в живот хрому или бедну, неже две руце и две нозе имущу ввержену бытии в огнь вечный. И аще око твое соблажняет тя, изми е и верзи от себе: добрейшее ти есть со единем оком в живот внити, неже две оце имущу ввержену быть в геенну огненную (Мф.18, 7–9).

Многих пугают эти слова, они отстраняются, уходят из христианства, утверждающего столь жестокие принципы жизни во Христе. Другие же, жалея оставить Церковь, но не в силах отвергнуть соблазны, начинают понимать эти слова всего лишь как метафору. И разве не более как метафорой становится для них само Евангелие? Тогда мы слышим из уст таких умствующих христиан, что «соблазны вообще угодны Христу», ибо в них «нужда есть». На самом же деле, слово о противодействии соблазнам – буквальное правило борьбы с грехом. Имея перед глазами самый жестокий образец сопротивления соблазнам, то есть злу, представляемому дьяволом как благо, – отторжение от себя руки или ока, люди, согрешающие сначала в помыслах, должны успеть остановиться прежде, чем дело дойдет до крайности.

Вообще мерило добра и зла для христиан – это Господь наш Иисус Христос, Его Заповеди, Его Слово. Он Сам говорит об этом столь жестко, что не оставляет нам никакого выбора, кроме того, чтобы быть с Ним. Или с сатаной, что для христианина не приемлемо. Иже не со Мною, на Мя есть. Иже не собирает со Мною, расточает (Мф. 12, 30).

Никакой «золотой середины», никаких тихих заводей, покойных местечек для трусов, бездельников, маловеров, надеющихся без особого труда, одним бездействием, как в добре, так и во зле, спастись, христианство не предусматривает. Кто не со Мной, тот на Меня, то есть тот против Меня!

«Некоторые говорят: „Я христианин и поэтому должен быть радостным и спокойным“. Нет, это не христиане. Это равнодушие, это радость мирская, – учит Паисий Святогорец. – Тот, в ком присутствуют эти мирские начала, – не духовный человек. Духовный человек – весь сплошная боль, то есть ему больно за то, что происходит, ему больно за людей… Если кто-то не начнет воевать против зла – то есть не начнет обличать тех, кто соблазняет верующих, – то зло станет еще больше».

И как воевать против зла, – бескомпромиссно, жестоко, стойко – тоже заповедано в Евангелии, тут и к старцам не надо бегать, спрашивать, стоит ли идти на брань, стоит ли обличать согрешающих. Но сколько же сегодня трусящих и надеющихся, что вот возьмет старец и не благословит их противодействовать злу, скажет, как многие и говорят: «Не время еще!», и как-нибудь на духовной войне без них обойдутся… Но ни один старец не отменил для нас святых Евангельских слов: Аще же согрешит к тебе брат твой, иди и обличи его между тобою и тем единем: Аще тебе послушает, приобрел еси брата твоего. Аще ли тебе не послушает, пойми с собою еще единаго или два. Да при устех двою или триех свидетелей станет всяк глагол. Аще же не послушает их, повеждь церкви. Аще же и церковь преслушает, буди тебе якоже язычник и мытарь (Мф. 18, 15–17).

По сути это и есть истинная любовь к ближнему – обличение его грехов, воспитание его души, ограждение ее от соблазнов. Мало кому из ближних наших понравится это, и мы принуждены воевать за их души, либо воевать с ними как с носителями зла, как с «мытарями и язычниками». Путь не сулящий покоя и тихой мирской радости.

Обратите внимание, как точно соотносится с этими словами другое чтение из Евангелия от Матфея: «Не судите, да не судими будете. Имже бо судом судите, судят вам, и в нюже меру мерите, возмерится вам» (Мф. 7, 1–2). Эти слова обычно истолковывают, как правило, против осуждения ближнего, и на всякое наше слово обличения злодея тот же самый злодей готов заткнуть нам рот – не судите, мол, Христос не велел. Но разве в этих словах есть запрет суда? Здесь просто предупреждается, что, если ты решил судить ближнего, ты должен быть не хуже его, твои грехи не должны превышать его прегрешений. Ибо собственный тяжкий грех не может позволить человеку судить праведно, правильно другого, грех судьи мешает вынесению праведного решения над подсудимым, как бревно в твоем глазу мешает видеть сучок в глазу твоего ближнего. И вправду, разве может судья-убийца судить другого убийцу, у него нет на то права, как не могут, не имеют права власти крадущие, разоряющие страну и убивающие народ, пытаться насаждать в том же народе покорство законам и проповедовать бескорыстие, честность, а также наказывать своих граждан за разор, кражи, беззакония. Суд таких властей не будет иметь для народа никакой пользы, от суда таких властей никто не исправится. Напротив, той же мерой – мерой беззакония возмерится и им. Так что евангельские слова о суде вовсе не запрет на суд, а повеление тому, кто судит, быть нравственно выше, чище, лучше судимого.

О необходимости же суда, о непреложности рассуждения в обличении грехов, о защите своих святынь благодаря умению верно судить о добре и зле говорят следующие слова Христа: Не дадите святая псом, не пометайте бисер ваших пред свиниями, да не поперут их ногами своими, и вращшеся расторгнут вы (Мф. 7,6).

Вот где ключ понимания слов Не судите, да не судимы будете, ибо нравственное превосходство христианина, его моральная высота позволяет ему видеть дурное в других, дают ему право обличать зло и тем защищать святыни, защищать для того, чтобы посягнувшие на святыни и все самое драгоценное, что есть у человека, – Бога, Отечество, народ – все эти «псы и свиньи» не разодрали, буквальный перевод слова расторгнули, – его самого. Высшая святыня для христианина – Господь Бог, Пресвятая Троица. И вот сегодня повсеместно к Господу воспитывается небрежение, равнодушие, допускается даже богохульство. Выходит на экраны фильм Скорцезе «Последнее искушение Христа», публикуются гнусные книжонки, порочащие евангельскую историю. И что же православные? Молчат, в лучшем случае проводят пикеты и митинги. Богохульникам все сходит с рук. Потому что православные христиане безмолвствуют в отличие от мусульман, которые приговаривают к смерти за осквернение своих святынь, за поругание Аллаха или пророка Мухаммеда. Вот почему осквернители боятся воинов ислама, но презирают «рабов» Христа. Это видно даже по обсуждению введения в школьное образование курса «Основы православной культуры», против которого поднялась вся жидовствующая интеллигенция России, но почему-то она не коснулась другой темы, – еще бы! попробуй тронь! – в Татарстане уже несколько лет преспокойно обучают в школах «основам исламской культуры».

Заповедано в Евангелии: Не дадите святая псом, не пометайте бисер ваших пред свиниями, да не поперут их ногами своими, и вращшеся расторгнут вы (Мф. 7,6). Слова эти читаются в церкви в день архистратига Михаила, защитника христианских святынь, как предупреждение, что без Святынь – без Бога, без Отечества, без Нации – человек гибнет.

В пример история жизни старца Самсона Сиверса, который подвизался в Александро-Невской лавре как раз в тот ужасный час, когда большевики пришли разорять мощи святого благоверного князя Александра Невского. Старец свидетельствовал о себе и о других, как монахи стояли и молились за «псов и свиней», глядя на попираемую ими святыню. Трудно сейчас сказать, почему они вели себя так безвольно: из страха ли смерти или из внушенной им ложной идеи непротивления злу силой, упорно внедряемой на протяжении не одного столетия в умы христиан. Вот только спустя всего несколько дней иноки сами были разодраны, растоптаны, расстреляны. Но это их мученичество не было вольным, как если бы они встали на пути богоборцев, защищая свою святыню. Это мученичество было подневольным, оно явилось Божьим попущением за отступление и малодушие перед врагами Божьими. Так что одно дело, когда ты принял вольную смерть, смело обороняя святое – преграждая собой поругание Господа от сатанистов и иноверцев, защищая Земное Отечество, прикрывая ближних своих. Это мученичество свято, не зря по-гречески, на языке Евангелия, мученик зовется мартириос, что значит свидетель, тот, кто своим подвигом, своей готовностью умереть за Христа свидетельствует о незыблемости и истинности святынь христианских. И совсем другое дело, когда тебя вытаскивают из норы, куда ты закопался в надежде, что беда пройдет стороной, и распластывают в муках невольных – бессильного, одинокого, оставленного Богом, тогда тебе только и остается, что исповедать свой грех малодушия и трусости и молиться за врагов своих.

Надо понимать без иллюзий, что порой приходят на Русь времена, когда малодушно избегать вольного мученичества – значит рано или поздно претерпеть мученичество невольное, которое, безусловно, тяжче и горше первого, ибо не всякий проходит его с честью.

Именно о готовности на вольное мученичество за свои святыни говорит Господь Иисус Христос в словах, засвидетельствованных и Евангелием от Матфея, и Евангелием от Марка, и Евангелием от Луки, но тщательно обходимых современными духовниками: И призвав народы со ученики своими, рече им: иже хощет по мне ити, да отвержется себе, и возмет крест свой, и по мне грядет. Иже бо аще хощет душу свою спасти, погубит ю, а иже погубит душу свою мене ради, и Евангелия, той спасет ю (Лк. 8, 34–35).

Крест Христов – вольный подвиг за Бога и други своя, подобный пути, пройденному Самим Господом. Вольный, потому что христианин хочет ити за Христом, по собственной воле отвержется своих удобств, покоя, житейских радостей, мирских удовольствий. Потому что христианин готов за Христа и святыни свои умереть! Вот в чем смысл истинного несения Креста Христова, оно во всем подобится жертвенному подвигу Господа, пошедшего за нас на крестную смерть, оно подобно крестоношению Иисуса Христа прежде всего силой любви к Богу, Отечеству и ближнему, любви столь великой, что за них добровольно человек готов отдать жизнь. Много ли сегодня среди нас способных хотя бы шаг шагнуть по этому крестному пути?

Вспоминается недавний случай, когда в огне, охватившем дом, остались двое маленьких детей полутора и трех лет, мальчик и девочка, ингуши. Успевшие выбежать из горящего дома родители безвольно стояли во дворе, уже смирившиеся с неизбежной гибелью детей. Столь же безучастны были собравшиеся вокруг соседи. И только одна русская женщина, подбежав к пылающему остову здания, вошла в пламень и вытащила детей. Истинно христианский подвиг – спасти пусть даже ценой собственной жизни гибнущую чью-то жизнь, ибо, если попустить ребятишкам сгореть заживо, то как после этого жить самому, как глядеть в глаза соседям, как улыбаться и смеяться?

В этом смысл христианского Креста – по доброй воле идти на риск, на гибель, глядеть в глаза смерти, буквально попереть льва и змия, встречая опасность лицом к лицу, потому что невозможно смириться со злом, невозможно терпеть зло, нестерпимо соглашаться со злом. Родители побоялись вступить в огонь, ибо страшились собственной смерти, а русская православная женщина, не рассуждая об опасности для себя, думала только об одном: «Как жить-то после такого?». Истинный христианин не может уживаться со злом, потому берет крест свой и идет, жертвуя собой, за Христом.

А во что у нас превратилось понятие нести свой крест? Ныне так говорят о людях, которые терпят страдания, болезни, материальные лишения, издевательства родных, семейные и прочие несчастья. Но все эти житейские перипетии, если точно следовать слову Евангелия, крестом не являются, ведь они не добровольно возложены на себя страдальцами, это, как правило, «плата по счетам», «отдание долгов», наказание человеку от Господа, милостиво ожидающего от страждущего, от терпящего беду искреннего покаяния и слезной молитвы. Но сколь утешительно и одновременно искусительно такому страдальцу верить, что таков его крест, посланный от Господа, и благодаря набежавшим на него несчастьям чувствовать себя исполнившим долг христианином.

Каков же истинно Крест наш ныне, во времена тяготеющего над Русью жидовского ига? Крест наш – добровольный выбор пути христианского – прежде всего спасение русских от физического истребления и духовного рабства. Из-за сокращения территории исторической России, ухода из нее народов, когда-то получивших кров и защиту русских, впервые за несколько столетий мы, русские, стали подавляющим большинством в своей собственной стране. Это страшно напугало врагов России и Православия, и они принялись физически истреблять нас – абортами, алкоголем, наркотиками, непосильными условиями жизни. Они взялись за наши души, растлевая больших и малых, а тех, кто носит имя христианина, заводят в ложь иудео-христианства или отваживают в дебри псевдоязычества.

Сколько же крестов разбросано ныне по нашей земле! Поднимай, воздвигай себе на плечи какой по силам. Только тогда можешь надеяться, что Господь, приняв твою вольную жертву, не ввергнет тебя в невольное мученичество.

Православное воинство, как свидетельствует русская история, – непобедимо, всегда вело исключительно оборонительные войны, но действовало сокрушающе. Единственное, что остается врагам Православия, пытающимся раз за разом разрушить Православный мир и его крепь – Россию, это раскрошить, надломить в нас стержень Веры. Как это делается? Ответ старца Паисия Святогорца: «Сегодня стараются разрушить Веру и, для того чтобы здание Веры рухнуло, потихоньку вынимают по камешку. Однако ответственны за это разрушение мы все: не только те, кто вынимает камни и разрушает, но и мы, видящие, как разрушается Вера, и не прилагающие усилий к тому, чтобы ее укрепить. Толкающий ближнего на зло даст за это ответ Богу. Но даст ответ и тот, кто в это время находился рядом: ведь и он видел, как кто-то делал зло своему ближнему и не противодействовал этому» (Старец Паисий Святогорец «Духовное пробуждение», М., 2007, стр. 24).

Дух воинства Христова, дух сопротивления злу, нависшему над миром, должен сохраняться незыблемым в России, иначе не устоит и мир. А камни православного сознания, уже почти изъятые из оплота нашей Веры, мы обязаны восстановить, вернуть на их законное место, ибо каждый из нас даст ответ Богу за то, что сделал в эти тяжко трудные годы.

С детских лет мы слышали злобное определение Православной христианской Веры воинствующим сатанизмом: «Религия – опиум для народа». Но если всмотреться в состояние сегодняшнего православного клира, то ему навязывают ныне именно такое Православие. Каждый, кто ходит в храм или смотрит православные телепередачи, или читает книги о Православии, разве не ловит себя на мысли, если конечно, он честен перед собой, что Православие ему моделируют как сладкую сказку, помогающую отвлечься от трудностей сегодняшней жизни, как волшебную грезу, позволяющую забыть о невзгодах своих и Родины. Из Православия часто цинично делают хобби, вроде филателии или моржевания, стояние же в храме и беседу с духовником порой, даже подумать страшно, уподобляют посещению экстрасенса или гадателя.

В понимании наших молитв, в воспитании христианских добродетелей произошел роковой сдвиг смысла, кто-то упорно и кропотливо трудится над истончением, ослаблением нашей Веры, ловко подменяя подлинные понятия на мнимые.

В молитве Свете Тихий, к примеру, слово тихий в отношении к Господу давно понимаем по-русски, думаем, что это еле видимый, с трудом различимый нежный свет. А ведь Тихий свет по-славянски значит – Свет утешительный, наполняющий душу смыслом бытия. Ибо тихий родственно слову тешить, а оно исконно подразумевало исполнять радостью, правдой, верой – всем, что делает человека светлее и чище, что приводит его к Богу. Царю Небесный, Утешителю, – обращаемся мы с молитвой к Духу Святому, разумея, что наитием своим Он исполнит нас правдою Божьей. Свете Тихий, – обращаемся к Сыну Божьему, веруя, что Он раскроет нам смысл нашего жизненного пути. Именно такое определение некощунственно приложимо к Господу Иисусу Христу, именуемому в молитве – Свете Тихий.

Или вот к Матери Божьей обращаемся – Теплая Заступница рода христианского, и опять нам неверно внушают, что это значит нежная, уютная, милая. Хотя ровно наоборот, Теплая Заступница по-славянски означает – горячая защитница наша. Теплота по-славянски – горячность. Почему и теплохладность – хуже холодности в Вере, ибо, смешивая кипение пристрастия и лед враждебности, получают вязкую жижу равнодушия и безразличия.

После таких вот смысловых подмен у церковно-славянских слов тихий и теплый нам говорят, что теплота и тишина – отличительная особенность нашего русского Православия. Господь Иисус Христос предстает в таком истолковании нежным и тишайшим, а Матерь Божия нежной и уютной. Так из Православия изводят его коренную особенность – воинский дух, наполняют нашу Веру одной лишь созерцательностью, тишиной, теплотой, нежностью – одним лишь душевным комфортом.

В то же время страшные болезни духа среди православных и грехами сегодня считать уже не принято. Ну кто сегодня искренне исповедуется вслед за Святителем Иоанном Златоустом: Господи, избави мя от всякаго неведения и забвения, и малодушия и окамененнаго нечувствия.

Неведение – бессовестность, когда человек не ведает, что творит зло, когда совесть сожжена, один серый пепел в душе. Забвением именуется утрата памяти смертной, стертость мысли о том, что за всякий свой поступок придется платить, забвение – это когда нет и малости памяти о Страшном Суде Христовом. Малодушие сегодня не кажется опасным для человека, его толкуют как предтечу трусости, нерешительность в борьбе, не более, но на самом деле малодушие должно пониматься буквально, когда в человеке мало души, все существо его занято плотским, телесным, земными страстями, собственным благополучием, когда в малую душу его не вмещается мысль о Боге, любовь к Нему и к ближнему своему. Малодушие – когда ищут мелких, эгоистичных выгод в Вере и забывают, что основой и крепью Православия было не одно только обеспечение себя на этой земле здоровьем, богатством и прочими благами. Разве не малодушие, когда мы норовим с помощью Божьей устроить свои делишки и не замечаем при этом, что страна охвачена войной, но ни утрата территорий, ни нашествие иноплеменников нас не удивляют и не трогают, мы все о своем – об исцелении от болезни, о получении квартиры, о хорошей работе, о том о сем… Но на войне спасаться в одиночку – дезертирство, и чье-то отдельное спасение, а вернее стремление благоденствовать, когда стонет в мучениях наша страна, – мерзость в очах Божиих.

Нам малюют наше Православие тихим, теплым, уютным, покойным. Нам кроят Православие без Страха Божьего, который есть суть и основа Веры. Вспомним слово Псалмопевца: «Начало Премудрости – Страх Божий». Для нас Страх Божий – корень русского мужества, православной воинской отваги, основа решимости противостоять неправде. По слову Иоанна Златоуста «именно Бог, а не другой кто потребует от нас отчета во всех делах наших». Великий святитель уже в свое время видел, как иссякает Страх Божий в христианах: «Но порядок этот извращен. Ибо ныне мы не столько боимся Того, Который некогда воссядет на судилище и потребует от нас отчета в делах наших, сколько страшимся тех, которые вместе с нами предстанут на суд». В этом равны между собой и правитель, и слуга, и судья, и подсудимый, и мучитель, и мученик.

Страх Божий крепит всю русскую жизнь. Ведь спрос на Страшном Суде Христове будет жестким, и прежде всего за личное преуспеяние, если оно куплено кровавыми слезами ближних. Именно Страх Божий рождает в русских людях качества, которые в Православии именуются добродетелями и составляют основу характера русского народа.

Смирение, в старину писавшееся так: смћрение, ныне толкуют как самоуничижение. Неправда! Слово смћрение самим корнем раскрывает перед нами свой смысл – состояние мира и мћры в душе человеческой, какое бывает после горячей исповеди или искреннего раскаяния, добродетель смирения по-гречески передается словом симметрия, и оно тоже говорит нам о равновесии и мире в человеческой душе. Смирение – это когда «Не по нашему хотенью, а по Божьему изволенью», это когда «Не нашим умом, а Божьим судом». Со смирением наши воины побивали врагов Отечества, со смирением наши монахи молились о сокрушении нехристей-супостатов. Не личные страсти вели их в бой и становили на молитву, а смиренное осознание себя орудием Божьей Воли.

Есть среди русских природных добродетелей послушание, но только не стоит понимать его как телячью покорность чужой воле, нет! Изначальное значение слова послушание – «свидетельство». Христианское послушание – свидетельство святости воли Божьей, святой Воли, которую человек видел и в православном Царе своей страны, и в своем духовном отце, и в своих родителях. Вот такое послушание выше поста и молитвы. Послушание же нечестивым правителям, одержимым греховными страстями лжепастырям – это не послушание, ибо святости в таких людях нет никакой.

И вот еще терпение, оно тоже рождено страхом Божиим. Но только в старину это слово было лишено значения тупой безгласности, покорного безмолвствования в ответ на оскорбления и обиды. Корень слова терпение сродни слову трепет. В православном понимании терпение – это благоговейный трепет перед Господом, Его святостью и всем, что посылает Господь человеку как испытание. Терпение – это готовность принимать Волю Божию, то есть стойкость, ибо сказано в Псалтири: «Потерпи Господа, и да крепится сердце твое». А вот терпеть врагов Божиих, то есть благоговейно трепетать перед ними, есть грех великий, а не добродетель. За такое терпение нам отвечать перед Богом придется. Так что ставшее притчей во языцех русское терпение не безропотно. Наше терпение – это наша стойкость, она готовит нас к самому жесткому отмщению врагам Божиим и супостатам, поднявшимся против нашего Отечества.

Смирение – мир и мера в душе христианина.

Послушание – свидетельство о святости Воли Божьей в наших поступках.

Терпение – стойкость православной души.

По сути, это три важнейших качества Воинства Христова, устрашаемого только страхом Божьим и потому не имеющего ни перед кем, кроме Бога, ни боязни, ни трепета.

Когда наступают великопостные дни, мы, православные, читаем ежедневно молитву св. Ефрема Сирина: Господи и Владыко живота моего, дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми, дух же целомудрия, смиреномудрия, терпения и любве даруй ми, рабу твоему. Ей, Господи, Царю, даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего, яко благословен еси во веки веков. Аминь.

Что такое дух праздности? Слово праздный по-славянски не значит одно только сидящий без дела, но прежде всего порожний, опустошенный, вот и дух праздности не означает одно лишь безделье, ведь и безделье бывает порой вынужденным, а бурная деятельность подчас может оказаться бессмысленной или во зло. Преподобный Ефрем Сирин говорит в молитве именно об опустошенности души, когда в душе нет Бога, и это упраздняет, убивает душу, как обескровленность убивает плоть.

Дух праздности вовлекает человека в уныние, избавить от которого молит прп. Ефрем Господа. Уныние не столь безобидно, как нам порой кажется, уныние изначально разумело смертную тоску, вопль безысходности, от которого один шаг до отчаяния.

Любоначалие и празднословие – повседневные грехи суетной человеческой жизни, страсть к начальствованию, верховенству над ближним и пустословие – речь, за которой нет ничего доброго для Бога и сердца.

Когда мы избавляемся от этих недугов души, то, по слову Ефрема Сирина, мы проникаемся духом целомудрия, а целомудрие в славянском языке не означает только девственную чистоту, оно должно быть понято буквально, как постижение полноты христианской истины, это дар Божий, а не наука, и потому целомудрен может быть и неграмотный, зато нецеломудренным, развращенным, буквально – повернутым спиной к истине, может быть самый ученый богослов.

Завершающие слова молитвы Ей, Господи, Царю, даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего называют призывом к покаянию и прощению своих ближних. Но что изначально стояло за этими словами, ведь сегодня покаяние – признание вины, а прощение – забвение обид, нанесенных ближними и врагами твоими.

В русской христианской традиции принято просить Бога оставить, отпустить грехи (здесь отражен древнееврейский обычай отпускать в пустыню козла – козла отпущения, возложив на него все прегрешения еврейского народа за год) и еще чисто по-русски принято молить Господа простить грехи.

Слово простить восходит к прилагательному простой, то есть прямой. У нас это значение сохранилось в выражении простой путь, что значит – прямой, есть еще слово простоволосый, когда волосы прямы, расправлены, не убраны под шапку или в косу.

В Евангелии сказано: Да будет око твое просто – призыв к тому, чтобы взгляд был прям. На Литургии возглашают: Премудрость прости. Услышим Святаго Евангелия чтение. Это означает: при слушании Премудрости будьте прямы, то есть примите Св. Писание без искажений.

Итак, простить исконно означало выпрямить, исправить. И это подсознательно понимает каждый ребенок, который, провинившись, говорит матери: мама, прости, я больше не буду.

Русское Православие понимало прощение грехов именно как их исправление. В этом, пожалуй, наша национальная особенность. Поэтому когда нашу Веру враги христианства в запале обличения нашей мнимой слабости именуют всепрощающей, они напрасно думают, что уязвляют русских. Русское Православие действительно имеет волевое начало и стремление прощать, то есть исправлять грешников, искоренять зло на земле.

Много сегодня говорят о покаянии, и почти всегда в понимание покаяния вкрадывается заблуждение, что покаяться значит признать вину на исповеди, не более, скажи только «виноват, батюшка», и в миг свободен и чист. В этом понимании слово покаяние поддерживается его греческим соответствием метанойа, что значит перемена мышления, изменение взгляда на мир. Но русское воззрение на это понятие более глубоко и конкретно, оно основывается на исконном значении корня кай– в славянском языке.

В современном русском языке у слова покаяние, как и у слова раскаяние, как и у слова окаянный, как и у слова неприкаянный, как и у слова каяться, и это все однокоренные речения, – у них почти уже стерт исконный смысл. Давайте восстановим его.

Слово каять изначально понималось так – назначать цену, выкуп за грех. Вот почему окаянный – это человек, который обязан искупить грех, а покаянный – это тот, кто уже платит цену за свое преступление. Неприкаянный же человек – это не искупивший своей вины, не пришедший к покаянию. Вспомним выражение ходить как неприкаянный, оно означает, что человек, не расплатившийся за свою вину, буквально не находит себе места на этой земле. Недаром цена (в древнем звучании – кайна) и покаяние – слова одного корня, хотя сегодня совсем не похожи друг на друга. Итак, покаяние есть наша вольная, осознанная плата за грех, выкуп за свое преступление. Но плата и выкуп – вещи конкретные. Тут одной виноватостью не обойдешься. Конечно, если ты обидел друга, приди, повинись перед ним, это будет соразмерной греху платой. Но если ты ограбил человека, твое покаяние – возврат награбленного, а не причитание перед ограбленным или перед священником, виноват, мол, больше не буду. Если убил неумышленно – повинной головой не обойдешься, искупи вину – воспитай сирот, поддержи вдову – вот твое покаяние! Когда же убийство с умыслом, злонамеренное, то покаяние преступника именуется казнью, и само слово казнь, в старину оно звучало – ка-я-знь, есть искупление вины кровью согрешившего.

Вот что такое покаяние – вольное, осознанное искупление нами наших личных грехов не только словом, но и делом. Мы, по слову Евангелия, должны принести плоды покаяния.

Но есть грехи народные, в которых повинны всем народом, и все вместе несем за них наказание, как потомки, отвечающие за дела своих дедов и отцов. Вот как говорит об этом св. прп. Лаврентий Черниговский: «Русские люди будут каяться в смертных грехах, что попустили жидовскому нечестию в России, не защитили Помазанника Божия Царя, церкви православные и все русское святое. Презрели благочестие и возлюбили бесовское нечестие».

Давайте вдумаемся, если мы, народ русский, согрешили и своими руками разрушили Самодержавное русское государство огнем и мечом, то нашим соразмерным греху покаянием должно стать восстановление Русского Царства огнем и мечом, спасение Родины воинским подвигом. Таково должно быть наше подлинное покаяние – вольное и осознанное искупление греха народа перед лицом Божиим.

Кто принесет такое покаяние Господу? Афонский схимонах Никодим говорит: «За русский народ, за освобождение его от сатанинской власти недостаточно одних молитв, хотя бы и преусерднейших, – требуется всенародное покаяние».

Что такое всенародное покаяние? Кто это – весь народ? Нам внушают, что это все жители державы от мала до велика, все без исключения и без изъятья. Но если мыслить весь народ так, то всенародное покаяние – вещь недостижимо фантастическая, в нее, что душой кривить, никто и не верит сегодня.

Да и где примеры, когда мы шли на покаяние и побеждали всем, без изъятья населением страны? С Евпатием Коловратом против татар собрались только лучшие, смелые, то есть те, кто посмел воспротивиться игу, и было их всего тысяча семьсот человек. С Дмитрием Донским на Куликово поле вышли самые отважные, презревшие свой страх и силу врага, и было их не более пятисот тысяч. С князем Дмитрием Пожарским встала калиброванная русская совесть и сила, но так ли многочисленна она была?..

И потому весь народ – это самые лучшие, самые смелые, самые отважные люди – калиброванная русская сила и совесть, те, кто смеет встать против сегодняшнего инородческого ига. Так что призыв к всенародному покаянию – воззвание не ко всем, воззвание к лучшим из русских, и воззвание не к плачу о грехах, плачем мы о них уже много лет, а к ратному подвигу. И этой калиброванной русской силы, как в былые времена, хватит для победы!

К покаянию за грехи призывают русский народ и открытые наши враги, для себя разумея под этим плачущего, бьющего себя в грудь, рвущего на себе волосы в сознании вечной собственной вины русского Ивана. Но мы, русские православные христиане, помним, что действительное всенародное покаяние – это деятельное искупление наших грехов перед Богом и Родиной, мы с вами должны так покаяться, чтобы никому из врагов наших мало не показалось.

Две главные заповеди даны нам Господом Иисусом Христом для богоугодной христианской жизни и спасения души. Это заповедь «Возлюбиши Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всею мыслию твоею». Вторая же подобна ей: «Возлюбиши искренняго твоего, яко сам себе», так написано в Евангелии от Матфея (Мф. 22, 37, 39). То же читаем и в Евангелии от Луки: «Возлюбиши Господа Бога твоего от всего сердца твоего, и от всея души твоея, и всею крепостию твоею, и всем помышлением твоим, и ближняго своего яко сам себе» (Лк.10,27). А еще в Евангелии от Иоанна: «Сия есть заповедь моя, да любите друг друга, якоже возлюбих вы. Больши сея любве никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя» (Ин.15, 12–13).

Искренний, ближний друг – таковы в Русском Православии имена тех, кого Господь призывает любить, за кого мы должны быть готовы на самопожертвование. Значения этих слов ныне извращены и размыты.

Ближним сегодня нам предписано называть всякого встречного-поперечного, любого оказавшегося рядом, «в контакте» с нами – христианами. другом именуется у нас просто хороший знакомый. А слово искренний и вовсе вызывает удивление, ведь для нас ныне это означает откровенный, неложный ответ на вопрос, не более. И получается, что христианский призыв возлюбить искреннего, ближнего друга своего понимается нами сегодня неверно, ибо эти слова в русском языке резко изменили свои значения.

Обратимся к исконному смыслу этих слов, чтобы увидеть, кого русский православный христианин должен почитать своим другом и ближним.

Слово искренний в славянском языке родственно понятиям искра и корень, означало – высеченный из общего кресала, духовно или кровно родной человек, ветвь одного со мною корня. Христианство всегда мыслилось единым духовным кресалом для всех, кто, взяв крест свой, идет за Господом Иисусом Христом, и потому понятие искренний мой именует только православного христианина, более никого!

Христианское выражение ближний мой имеет еще более узкий смысл. Согласно евангельской притче о милосердном самарянине, оказавшем помощь раненому разбойниками человеку, ближний – оказавший тебе милость, тот, кто откликается на твой зов о помощи, кто всегда готов быть близ тебя, рядом (Лк. 10, 29–37). На Руси же только родного человека называли близок. Вот и духовно родной, близкий – православный христианин – именуется нами ближним.

Еще строже понималось искони славянское слово друг, означавшее только одно – соратник, разумело оно, что рядом с тобой другой такой, как ты. Други-воины на Руси составляли дружины. И слово друг родилось как обозначение ратников на поле боя, плечом к плечу отстаивающих свою правду, свою свободу, свою Веру.

Кто же христианину друг? Единомысленный, единодушный, соратник. И только. Более никто! Вот за кого призывает Господь в заповеди положити душу свою. И при этом Он властно отделяет нас, христиан, от всех прочих, называя верных Ему друзи мои: «Друзи мои есте, аще творите, елика аз заповедаю вам» (Ин. 15,13).

Но когда сегодня в друзья и ближние православным набиваются все иноверцы и, что невозможно еще недавно было вообразить, даже иудеи, это подрывает основы нашей Веры, выставляемой в виде непотребной женщины, готовой всякого заключить в свои объятия.

Заповедь любви, по слову Христа Бога, состоит в самопожертвовании за своих, в отдании всего себя за спасение жизни и души своих ближних: «Сия есть заповедь моя, да любите друг друга, якоже аз возлюбих вы. Больши сея любве никто же не имать, да кто душу свою положит за други своя. Вы друзи мои есте, аще творите, елика аз заповедаю вам» (Ин. 15, 12–14). Это правило христианской жизни, на которое русская душа откликается с радостной готовностью, сегодня пытаются замутить ложными толкованиями, навязывающими нам сомнения в правильности слов Господа.

Читаем, к примеру, в Толковой Библии самоуверенные рассуждения некоего богослова: «Господь пока говорит здесь о самопожертвовании для друзей, а не для всех людей (какое Он проявил Сам). Это ограничение объема самопожертвования объясняется тем, что Господь жалел своих смущенных предстоящей разлукой учеников и не хотел предъявлять к ним требования, для них слишком тяжелые». За нелепо канцелярскими фразами об «объеме самопожертвования» отчетливо проступает страх этого так называемого богослова, что христианин нового времени вдруг, как в добрые старые времена, станет делить мир на своих и чужих, что он ополчится на чужих за своих. А как иначе понимать эти Христовы слова? Ведь очевидно, что самопожертвование за своих во исполнение заповеди любви к ближнему возможно только, если им грозит опасность от чужих, от врагов. В минуту смертельного риска заповедано православному христианину заступиться за други своя.

Но евангельская любовь к ближнему выдвигает и жесточайшие требования, ибо согрешающий друг или брат твой – живой укор тебе, не пресекающему его грех. Как в дурном воспитании детей виноваты родители, так и в грехе твоего ближнего есть доля твоей вины перед Господом. Господь полагает перед нами правило строжайшего спроса с наших ближних за зло: «Аще же согрешит к тебе брат твой, иди и обличи его между собою и тем единем… Аще ли тебе не послушает, пойми с собою паки единаго или два, да при устех двою или триех свидетелей станет всяк глагол. Аще ли не послушает их, повеждь церкви (то есть собранию верующих – Т. М.). Аще же и церковь преслушает, буди тоебе якоже язычник и мытарь» (Мф. 18, 15–17).

Христианская любовь к ближнему – не слепое уступничество, а упорное требование к другу и брату твоему отвратиться от зла. Сила любви и мера требовательности в каждом человеке определяется высотой духа человека. Полководец, жертвующий собой во имя спасения Родины, терпящий лишения, превозмогающий собственный страх, не будет жалеть и воинов, следующих за ним, предъявляя им столь же суровые требования, как и к себе.

Сказано Господом «Возлюби ближняго своего, яко сам себе». Любовь к себе – жертвенность, готовность защищать Веру, милостыня, суровый пост, неустанная молитва – дает право требовать того же от друга и брата – от искреннего твоего, то есть так же сурово и строго, как себя, любить ближнего. У нас же почему-то принято считать, что любовь к себе – это эгоистическое потакание собственным прихотям, потому и исполняем заповедь любви к ближнему, как плохие няньки, балующие дурное дитя, ни тебе выпороть, ни прикрикнуть, чтобы опомнилось, ни в угол поставить. И когда нам говорят, что в желании спасти Россию надо каждому начать с себя, измениться нравственно, перестать грешить, тогда-де переменятся и все вокруг тебя, а нам кажется эта проповедь неисполнимой, ну, в самом деле, может ли целая страна – сегодня сплошь наркоманы, алкоголики, блудники, – вдруг разом перемениться к лучшему – мы должны вспомнить, что жесткость и даже жестокость по отношению к грехам самого себя дают нам право быть суровыми и с другими людьми, требовать от них того же, что и от себя. Значит, исправившийся алкоголик должен воевать с этой болезнью в других, бывшие блудники и развратники открывать гибельность этого пути остающимся таковыми. Наркоманы, добившиеся исцеления, во спасение России обязаны вызволять коснеющих в страшной болезни. А люди, бросившие вызов безбожной власти сами, вправе звать на этот жертвенный путь других отважных.

В этом смысл личного самосовершенствования ради спасения всего народа, иначе каждая улитка в своей раковинке может сколько угодно заботиться о себе, любимой, толку от этого не будет даже для самой улитки.

Наши святые подвижники уходили в пустыни для спасения своей души, но, пройдя жесточайшие испытания, вынеся лишения, получали от Бога благодать требовать с тех, кто приходил к ним за окормлением, исправления грехов, налагать на них прощения, благословлять на подвиги. Мы же ждем сегодня от старцев, чтобы они нас пожалели, несчастненьких, приголубили, напророчили чего-нибудь утешительного, и обижаемся, когда получаем обличение – дескать, не по-христиански как-то. Так вот, любовь к ближнему сурова у тех, кто сам к себе суров, жестока у тех, кто сам к себе жесток, требовательна у тех, кто сам с себя требует. И только такая любовь, а не слезливая жалость к грехам и немощам, есть поистине любовь христианская.

Одной из причин нашей национальной стойкости справедливо называют способность русского человека смеяться в трудные минуты жизни. Это свойство поражает иностранцев, не понимающих, почему в бедах и невзгодах мы непременно говорим: «Ничего!» и начинаем искать, и находим смешные стороны в безысходном, казалось бы, трагичном положении. У русских даже плач смехом прет. Умудряемся, к изумлению других народов, смеяться над самими собой и еще чисто по-русски умеем «валять дурака».

Слово смех в русском языке сопряжено с глаголом сметь, от него смех берет свое начало. По-русски смеется тот, кто посмел, смелый человек, преодолевающий смехом неправду, горе, страх. А ощущение собственной смелости всегда рождает радость, укрепляет достоинство и дух.

Понять своеобычность русского смеха важно потому, что это костяк национального мужества и веры в свои силы. Мы смеемся, чтобы быть сильными, чтобы преодолеть беду, чтобы пересилить горе. Но вместе с тем мы понимаем и помним, что не всякий смех до добра доводит. Сегодня Россия переживает нашествие чуждой нам смеховой культуры, развращающей народ, истончающей его нравственную крепь.

Веселый характер нашего народа с древних времен складывался в ритуальных празднествах Святок, встречи весны, Светлой седмицы, троицких и купальских гуляний. В эти дни народный обычай предписывал радоваться и веселиться. Слово веселье, исконно имевшее тот же смысл, что и санскритское vasu – «хорошо», этимологически связано с весной как календарным началом благоденствия. Славяне в своей картине мира делили год на радостное и печальное время, где «веселый час» – пора веселья и радости – начинался с Нового года и Рождества и длился вплоть до окончания сбора урожая, а «смутный час» – печальная, мрачная пора – именовал так холод да тьму промозглой поздней осени и долгих зимних вечеров.

В дни ритуального народного веселья никто никого не упрашивал веселиться. Радость охватывала людей сама собой, она затаенно пробивалась в душах женщин, шивших праздничные наряды, полагавшиеся к торжествам. Она предвкушалась в приготовлении праздничных угощений и ритуальных блюд. Она являлась в ожидании гуляний, игрищ и хороводов. Пришедший праздник выплескивал радость в застолья и гульбища, что сопровождались неотлучным весельем, у которого и не было никакой иной причины, кроме радости наступления веселой поры года – теплой, сытой для всех сородичей.

По современным представлениям веселье то порой и весельем назвать трудно, уж больно суровым оно выглядело, ведь потехой на Руси считались медвежьи и кулачные бои. Вот как описывает медвежий бой иноземец Флетчер в XVII веке: «Особенная потеха есть бой с дикими медведями, которых ловят в ямах и тенетами и держат в железных клетках. Бой с медведем происходит следующим образом: в круг, обнесенный стеною, ставят человека, который должен возиться с медведем, как умеет, потому что бежать некуда. Когда отпустят медведя, то он прямо идет на своего противника с отверстою пастью. Если человек с первого раза даст промах и подпустит к себе медведя, то подвергается большой опасности; но как дикий медведь весьма свиреп, то это свойство дает перевес над ним охотнику. Нападая на человека, медведь поднимается обыкновенно на задние лапы и идет к нему с ревом и разинутою пастью. В это время если охотник успеет ему всадить рогатину в грудь между двумя передними лапами (в чем, обыкновенно успевает) и утвердить другой конец ее у ноги так, чтобы держать его по направлению к рылу медведя, то, обыкновенно, с одного разу сшибает его».

Впрочем, бойца с медведем, как правило, не оставляли без страховки. На помощь ему, в случае явной угрозы жизни, приходили охотники с вилами. Век спустя медведей специально дрессировали для подобной потехи. На сельских ярмарках, в больших и малых городах сшибки с медведями долго еще оставались любимым развлечением русского народа на Масленицу и на Святках. Обычай этот хранился в России вплоть до первых десятилетий XIX века. Местами же – на Русском Севере, в Верхнем и Среднем Поволжье, в восточной Белоруссии – потешные медвежьи бои продержались до начала ХХ века.

Удалой потехой почитались русские кулачные бои, что затевались по праздникам со Святок до Петрова дня. Разгул боев начинался во время Масленицы – «на добром морозце друг другу бока погреть да носы подрумянить». Про кулачную потеху говаривали: кулачный бой – душе разгул. Сходились «улица на улицу», «деревня на деревню», «слобода на слободу». Весной и летом бились на площадях, зимой – на льду замерзших рек и озер. Наиболее популярные из кулачных боев – «один на один», «стенка на стенку» и «сцеплялка-свалка», где дрались без соблюдения строя, каждый сам за себя против всех.

Первенствовала, наиболее популярна и любима была «стенка на стенку». Бой начинался дракой мальчишек, после них сходились неженатые парни, под конец в «стенку» становились взрослые мужики. Не разрешалось бить лежачего или присевшего, запрещалось хватать за одежду. Каждая «стенка» стремилась обратить другую в бегство или хотя бы заставить противника отступить. Побежденной считалась «стенка», проигравшая «поле» битвы. Каждая «стенка» возглавлялась атаманом или боевым старостой, который командовал боем, определял тактику. Среди тактических приемов излюбленным был обычай разорвать строй противника, вытащив из него нескольких бойцов. Против такого приема использовался свой контрприем: «стенка» размыкалась, втягивая внутрь разгоряченных бойцов – авангард противника, и тут же смыкалась. А уж в глубине «стенки» отсеченных воинов поджидали опытные бойцы «один на один».

Схватка «один на один» велась по праздникам в любом месте, где собирался народ. Дрались только кулаками, имитируя удары оружием: удары головками пястных костей как удары штыком, удар основанием кулака со стороны мизинца – как шашкой рубящий удар, удары головками основных фаланг напоминали удар обухом. Бить разрешалось хоть куда, но только выше пояса, мастерскими считались удары в голову, в солнечное сплетение – «в душу» и под ребра – «под микитки». Упавшего и окровавленного бить запрещалось. Запрещалось применять любое оружие, драться можно было только голыми руками. На то она и потеха, чтобы показать силушку да удаль молодецкую, но не увечить же, не убивать.

Среди особых русских дней всеобщей радости и веселья этнографы описывают праздницу. В каждом большом селе широко отмечали день именин села, как правило в престольный праздник местной церкви. Такой день и назывался праздницей. Со всех соседских деревень собирались крестьяне, шли к обедне, причащались, празднично обедали, а после выходили на улицу, заводили гулянья да пение. Каждый «гурт» пел по-своему. У каждой деревни свои напевы. Одежда у всех яркая – цветные поневы или сарафаны, белые рубахи с расшитыми рукавами, золотые и жемчужные головные уборы – сороки. Красота праздника сказывалась во всем – и в уборах, и в песнях, и в доброте лиц.

Радость с весельем неотлучно пребывали и на семейных праздниках. На свадьбах и именинах повелевалось непременно веселиться. Само действо свадьбы в украинских, белорусских и польских говорах именуется весельем. Все, дружки, родители и гости, должны веселиться на свадьбе, чтобы молодая семья была наделены здоровьем и благополучием. Свадебные веселье, смех, шутки и песни имели ритуальный смысл.

Во время больших застолий люди и по сей день поминают поверье предков – веселье одаряет здоровьем, силой, жаждой жизни.

Слово веселье искони являлось священным символом притока жизненных сил. Веселиться на праздниках для славян значило благодарить Бога за радость жизни, являть ему свое довольство и благодарность за все, что даровано нам на этой земле.

Исследуя природу русского веселья, видим, что оно неотъемлемая часть славяно-русского праздника, календарного ли семейного – не суть. Важно, что праздник на Руси издревле был ритуальным священнодействием, которое с принятием христианства лишь отодвинули на окраину народной культуры. Но как прежде, так и поныне, в празднике живет священная радостная благодарность человека Богу за свое житье-бытье. Наши народные праздники и сегодня несут этот архетип всеобщей радости и веселья, заложенный издревле. Из того, что свято празднуется в России, назовем Новый год и Рождество, которые по-русски надо встречать непременно весело, чтобы год был счастливым. Вспомним и Масленицу – потешную встречу весны с ее поклонением блину как образу солнца, олицетворяющему веселье. Почтем и Светлую Седмицу – седмицу глубокой духовной радости и любви, и вместе с тем неделю веселых гуляний и объедения. В наших праздниках и поныне хранятся осколками архетипы древнейших ритуалов, собиравших семьи и роды в общинный круг возблагодарить Вышний мир за продолжение жизни на земле.

Семейные радость и веселье по сей день ведутся на русских свадьбах и именинах. В эти праздничные дни мы возвращаемся к ритуальному благодарению Бога за оказанную семье милость жить и размножаться.

Во всех праздниках, что календарных, что семейных, всполохами светится радость, всплесками взвивается веселье, раскатами грохочет неудержимый задорный смех. И потому праздники народные – семейные и календарные – обязательно сопровождаются русской потехой – удалой, развеселой гулянкой, где серьезный и обстоятельный русский человек вдруг становится скоморохом и веселится от души. Потеха есть утешение, развлечение души, замученной тяготами нелегкой трудовой жизни. Потешая себя, каждый хоть на миг становится веселым, а значит, согласно исконному смыслу этого слова, – хорошим, благополучным, счастливым.

Существует немало слов для русского праздничного веселья, главное среди них – балагур, обозначающее талант рассмешить, повеселить народ. Балагурство выражает особое русское добродушие, незлобивость и умение подбодрить себя и других смехом. Такой смех, ритуально заклинающий «Отвяжись, худая жизнь, привяжись хорошая!», возносится к Вышнему миру с благодарностью общинного круга за сохранение народа в здравии и достатке. Так что веселье всегда означало общее довольство целостностью и здоровостью общины.

Выражение радость и веселье свидетельствует об общем настроении, которым дышит народ по праздникам, когда обычаем запрещено трудиться, предписано балагурством разгонять скуку и монотонность повседневной работы. «Мешай дело с бездельем, дольше с ума не сойдешь». «Мешай дело с бездельем, проживешь век с весельем». Знаменательно, что широко известная формула «делу – время, потехе – час» есть одна из основ нашего быта, где тяжесть и изнурительность труда обязательно скрашивались развеселым праздничным гуляньем. Такой порядок жизни присущ русскому человеку и сейчас, таков склад русского характера.

Показательно сетование предпринимателя, изучавшего японские и китайские промышленные конвейеры, где юноши и девушки, не поднимая голов, трудятся над одной и той же операцией по восемь часов в день с единственным перерывом на обед. «У нас же на конвейере, – жаловался бизнесмен на русскую непоседливость в труде, – приходится каждые два часа сажать девушек за другую работу, менять операцию, иначе они начинают кричать». Но кричат не потому, что ленивы, ведь русский народ к труду охоч, и о том свидетельствуют пословицы «Скучен день до вечера, коли делать нечего», «Не то забота, что много работы, а то забота, что нет ее», «Без дела жить – только небо коптить». Монотонность в любом деле противна русской душе.

При обязательном нелегком труде должен быть у русского человека праздник. Тот светлый потешный час, когда можно и на людей поглядеть, и себя показать, когда веселиться, петь, плясать, шутить обязывает обычай. Такова наша русская традиция по сей день. Радость и веселье сами собой приходят в праздники, и коротким потешным часом мы потчуем, насыщаем душу в преддверии долгих рабочих дней.

Русский уклад «мешай дело с бездельем» отражается в народных песнях. Именно поэтому на Руси живет не только праздничная, но и трудовая песня – в стремлении украсить и разнообразить тяжелую, монотонную работу. Протяжными песнями сопровождали работу и в поле, и на сенокосе, и на огороде, и при сборе ягод, и за ткацким станом или прялкой. Пели на помочах, когда помогали ставить избу или косить сено, пели, возвращаясь с работ. На заготовках и сплаве леса пели трудовые артельные припевки, свои песни были у бурлаков, у солдат, у плотников.

А уж в праздники песням не было конца. Каждая деревня имела свой выбор обязательных свадебных песен, их набиралось около тридцати, дружки на свадьбе обязательно должны были быть песельниками. Хороводные песни молодежи на гуляньях слушало все село. Песен русские люди знали несчетно. Взять Курский край. В начале двадцатого века сельская учительница Резанова опрашивала местных женщин о петых ими песнях. Тридцатисемилетняя крестьянка знала 152 песни, которые выучила, по ее словам, «на вулице». Ее дочь, тринадцати лет, уже знала 71 песню, часть выучила от матери, часть «на вулице» и на поденной работе у помещика. Другая крестьянка, девятнадцати лет, служила в няньках и на поденной работе и знала 144 песни, большую часть из того, что пели соседи, а восемь выучила в чужих селах. Из 913 жителей деревни Саломыково, в которой жили эти певицы, насчитывалось 77 певиц и 31 певец. Это те, кто мог запевать и солировать. Каждый из них знал не менее 50 песен. Многие жители деревни участвовали в хоровом пении.

Так что наши праздничные радость и веселье, произрастая из древнего обычая благодарить Вышние силы за дарование тепла, здоровья и благоденствия, держатся на русской привычке мешать дело с бездельем, а труд с весельем, чтобы сверхнапряженная работа, какой славится наш народ, не истощала сил, чтобы праздники дарили нам утешение.

Настаивая на том, что смех происходит от слова сметь, разберемся, над чем осмеливаются смеяться русские. Русские не любят того, что называется кривдой, а это все, что противоположно правде и истине. Но что есть кривда в представлении русского народа? Какие пороки вырастают в характерах тех, кто кривит душой? И, наконец, от каких душевных недугов русские избавляют своих одноплеменников при помощи насмешки?

Насмешка – слово, важное в осмыслении человеческих пороков и недостатков. Приставка на– означает здесь взгляд сверху, с высоты правды. На-смехаться – значит высмеивать человека за его гнусности, но при этом не иметь в себе тех пороков, что видишь в другом. Буквально по-евангельски, чтобы увидеть в чужом глазу соломину, надо избавиться от бревна в собственном глазу. В чем смелость того, кто насмехается? В том, что он унижает человека, а это по-русски плохо. Смех в насмешке словно преодолевает запрет на унижение и позор того, над кем смеются. Но слом запрета на унижение, вызывающий смех, имеет в насмешке важные причины.

Насмешка у нас в чести, потому что именно она – одна из основ русского воспитания, которое в России зиждется не на нравоучении или нотации. Высмеять недостаток – значит поучаствовать в исправлении недостатка, ведь насмешка обидна, она обычно говорится прилюдно, как правило, в глаза, а правда всегда глаза колет. Вот и получается, что насмехаться, насмешничать, высмеивать ближних – значит воспитывать их в русских идеалах, приучая стесняться пороков и стыдиться страстей, для нас отвратительных.

Так, русский идеал щедрости и бескорыстия воспитывается жестким обличением зависти и жадности. Завистников обличают в глаза, едко высмеивают: «У людей дураки – любо каки, а наши дураки – вона каки». Завистникам пеняют: «Господи! Господи! Убей того до смерти, у кого денег много да жена хороша». В насмешках премудро выказывается вся тщетность зависти: «Позавидовал-де плешивый шелудивому». Желчь ревнивого соперничества словно растворяется смехом: «Что, сосед спать не дает – хорошо живет?».

Насмешка делает постыдной жадность, еще один презираемый русскими порок. Жадин в семье дразнят: «Ложка-то узка, таскает по три куска. Надо ее развести, чтоб таскала по шести». Над обжорами, а это одна из форм жадности, лукаво подшучивают: «Горе наше – гречневая каша! есть не хочется, а покинуть жаль». И жадин-соседей есть чем попотчевать: «Съел-де волк кобылу, да дровнями подавился».

Глаза завидущие, руки загребущие всегда вызывали насмешливый отпор, коренящийся в убеждении: «Лучше хлеб с водой, чем пирог с бедой».

Воспитывая своих ближних в идеалах скромности, русские изводили насмешками из своей среды нахальство, чванство и хвастливость. Чванливых и спесивых высмеивали в глаза: «Руки в боки, глаза в потолоки, вздулся, как тесто на опаре», «Так зазнался, что и черту не брат». Урезонивали баб, забывших свое бабье место: «Нашла на кошку спесь – не хочет с печи слезть». А особо заносчивых величали: «И курице не тетка, и свинье не сестра».

На нахалов тоже находилось насмешливое слово: «Назови мужика братом, а он норовит и в отцы», вышучивали: «Пустили погреться, а он уж и детей крестить». А уж на женскую бесцеремонность и подавно находилось острое словцо: «Пусти бабу в рай, а она и корову за собой ведет».

Насмешка отучала упоенного самовеличанием гордеца от неуемной гордыни, его резко обсекали: «Не чванься, квас, не лучше нас», «Не дуйся, горох, не лучше бобов». А то и оскорбляли обидным: «Раздайся, грязь, навоз плывет». Воспитание скромности насмешкой – вот цель таких поговорок, убеждавших простой премудростью любого не в меру возгордившегося: «Выше носа плюнешь, себя заплюешь».

А как не привечали на Руси хвастунов! Их вышучивали пустозвонами: «Пустая бочка пуще гремит», «Медные деньги звонче золотых». Их унижали насмешливой похвалой: «Удалось картавому крякнуть», «Получилось у пьяного свистнуть». Жестко пресекали неуемных врунов и фантазеров: «Кочет-де яичко снес, а ворона раскудахталась». Женскую повадку прилгнуть, хвастаясь, высмеивали так: «У больших господ в кормилицах была, козленка выкормила». А гордячек, норовивших самодовольно возвыситься над другими, останавливали презрительным: «Пришла свинья к коню и говорит – и ноги-де кривы, и шерсть не хороша».

Хвастовство мужиков пресекали едко: «Сказывали, не богат Тимошка, а у него собака да кошка». А то и вовсе до оскорбительного: «Я ли не молодец! У меня ли дети не воры!».

Знал русский человек неудобство хвастовства и никчемность гордыни, ибо с детства его учили: «Едят хлеб не в одном вашем дворе». Наставляли предупредительно: «От гусей отстанешь, а к павам не пристанешь, с кем будешь жить?».

Русский идеал трудолюбия рождал убийственную насмешку над ленью, ведь ленивец был несчастьем трудовой семьи. Над лентяем шутили: «Чай ты устал, на мне сидючи?». Нерасторопного корили: «Тебя хорошо за смертью посылать». Неработь обличали: «У тебя лень за пазухой гнездо свила». Даже целые побасенки бытовали: «Что делаешь? – Ничего. – А он что делает? – Мне помогает», «Тит, иди молотить. – спина болит. – Тит, иди кашу есть. – Где моя большая ложка?». Ленивым бабам крепко доставалось: «Шила и мыла, гладила и катала, пряла и латала – а все языком».

Среди бездельников особо выделяли гуляк, что чайничали да бражничали. Про таких говорили: «Что мне соха – была бы балалайка». О таких балагурили: «За дело не мы, за работу не мы, а поесть, поплясать – против нас не сыскать». Побасенки про бражников не сходили с уст: «Пойдем в церковь! – Грязно. – Ну так в кабак. – Уж разве как-нибудь под забором пройти».

О бездельных гуляках говаривали с грустной усмешкой: «У Бога небо коптит, у царя земного землю топчет», «Ни Богу свечка, ни черту кочерга», «Ни вам, ни нам, ни добрым людям». Особо задиристым и драчливым шалопаям шутливо грозили: «Не хватай за бороду! сорвешься – убьешься!». Их иронично кляли: «Забубенная головушка!», «У него в голове одни бубны!», «Чтоб тебе ни дна, ни покрышки!». За глаза и в глаза ворчали: «Сорвался-де с виселицы».

В одном ряду с ленью и бездельем высмеивалась глупость. Этого требовало воспитание в русских идеалах ума-разума. Недаром велось шутливое поучение: «Голова не колышек, не шапку на нее вешать». Был в ходу насмешливый приговор: «Лоб широк, а мозгу мало». Даже утешали глуповатого, мешая смех с жалостью: «Всяк умен – кто сперва, кто опосля». А то и шутливо завидовали: «Без ума житье – рай!».

Но в целом к глупости относились жестоко, вынося глупцу приговор: «Глуп, как дубина» (как пень, как пробка, как печка…). Насмешка над глупостью самая частая среди шутливых упреков в русской среде, и не потому что на Руси много дураков, а потому что жизнь требовала от русского человека ума и разума, вот и воспитывали его смолоду в подрастающих поколениях, изживая из детей дурость. А если это не удавалось, утешались ироничной премудростью: «Дураки и нищие не родом ведутся, а кому Бог даст».

Зато особым уважением на Руси почитались правдолюбцы. Русский идеал искренности воспитывался в обличении ханжества, насмешке над притворством и фарисейством. Фарисеям пеняли: «Нам негоже, так вот тебе, Боже». Или так: «Мы кого обидим, того зла не помним». Притворщиков судили: «Спереди – блажен муж, а сзади – вскую шаташася». Или так: «Ох, мой Бог, болит мой бок девятый год, не знаю, которое место!». Ханжей дразнили: «Ну-ка, порося, оборотися в карася». Или так: «Добрый вор без молитвы не украдет». Над прохиндеями смеялись: «Утаи, Боже, так, чтобы и черт не узнал». Или так: «Господи, прости, в чужую клеть пусти, пособи нагрести да и вынести!».

Все это называлось – дразнить и задирать, то есть буквально сдирать с человека ложь и очищать его от накипи пороков. В современном русском языке правда, что всегда глаза колет, получила новый словесный образ. Насмешничая, мы теперь подкалываем человека или прикалываемся над ним. Словесные уколы или чаще приколы есть продолжение древней насмешки-дразнилки, та нещадно сдирала с человека гадкие черты, а нынешние приколы заставляют вздрогнуть от болезненной обиды и опомниться. Но по-прежнему наша насмешка жестка и даже жестока к зависти и жадности, к лени и безделью, к чванству и хвастовству, к лицемерию и ханжеству. Насмешка по сию пору сохраняет русские идеалы щедрости и бескорыстия, трудолюбия, скромности и искренности.

Поскольку смех происходит от глагола сметь и он является преодолением запретного, то его могут вызвать так называемые «неприличные» вещи, то, что в русской культуре нельзя называть и обнажать. Запретными для называния в русском представлении всегда были предметы и понятия «ниже пояса». Напомню, что в нашей иерархии хорошего и плохого верх и низ человеческого тела соотносились с добром и злом. Граница между ними проходила по чреслам человека, на которые ритуально налагался пояс. В старину неподпоясанный был все равно что неодетый.

Все, что ниже пояса, считалось срамным, и обнажать эти части человеческого тела почиталось за великий грех. И даже говорить об этом считалось греховным, ведь называние частей тела «ниже пояса» тоже являлось своего рода обнажением их, а значит делом стыдным. Срамные понятия табуировали, но и новые слова, заменявшие запретные речения, скоро становились неприличными. Те же запреты распространялись и на плотские отношения, и на физические отправления человека. Все слова, что описывали действия «ниже пояса», были запретными, их разрешалось упоминать при необходимости только во время болезни или родов, да и то в среде родных и врачевателей.

В русском языке к такому смеху, «ниже пояса», применимы понятия издеваться, изгаляться и измываться, что по сути означает – срывать одежды, покрывающие запретные телесные места, срывать покровы над недопустимыми к обозрению плотскими действиями. Человек издевающийся будто «раздевает» словами окружающих и себя самого, и потому его называют наглым, то есть бесстыдно скинувшим с себя одежду, нагим, неодетым. А смех такого рода рождает стыд, исконно звучавший как студ, буквально озноб от наготы, открыто выставленной на всеобщее посмешище. Стыд – чувство того, кто подвергается наглому осмеянию. Семья же и род, где завелся наглый смех, подвергались сраму – публичному осуждению бесстыдства. Выражение стыд и срам очень точно передает впечатление от наглого смеха как человека, так и всего общества.

Все это именовалось на Руси нечистым и бесовским, а подобный смех рассматривался как великий грех, род беснования. Русский язык не случайно соединил слова смех и грех, поставил рядом с греховной, бесстыдной шуткой чувство вины за согрешение. Именно о нечистом бесстыдном смехе предостерегают русские пословицы: «Где смех, там и грех», «Мал смех, да велик грех», «Навели на смех, да и покинули на грех».

Нечистая сила и бесстыдный смех идут рука об руку. В народе это хорошо понимали, на этот счет существовали отговорки и предупреждения: «Шутил бы черт с бесом, водяной с лешим», «С чертом не шути: перетянет», «Леший пошутит – домой не пустит; водяной пошутит – утопит», «Не шути с чертом: из дубинки выпалит, убьет», «Чем черт ни шутит», «Шутить бы черту со своим братом!». Черт порой в присловьях заменяется словом шут: «Шут его знает!» или дядя: «Шутил бы дядя, на себя глядя». Срамной смех осуждался церковью, за него требовалось принести покаяние.

Смех и грех – наиболее распространенная сегодня смеховая культура, прежде запретная и осуждавшаяся в благочестивом русском народе. Этот вид смеха, выражаясь языком психиатров, вызывает ощущение эйфории – чувства удовольствия и наслаждения, мотивированные наглой смелостью поругания запретов. Словесные матрицы неприличного смеха энергично и массово внушаются через бесчисленные «развлекаловки» и «хохмы» – юмористические программы жванецких, хазановых, петросянов, винокуров… Люди, собирающиеся на эти зрелища в огромных залах и у телеэкранов, жаждут одного – «поржать», хотя прекрасно понимают, что «ржачка» эта непристойна. Жаждут не посмеяться, не улыбнуться тонкой шутке, игре слов, доброй иронии, едкой насмешке, а именно ржать, гоготать, фыркать, хрюкать – какие еще животные термины приложить к этим звукам, которые издают зрители, схватываясь за животы, икая, обливаясь слезами и захлебываясь смехом на подобных сеансах бесстыдства и наглости. Сами «панорамы смеха» нацелены на слушателей и зрителей с «гусиным разумом и свиным хрюкальцем». В русской культуре такой смех еще называли пошлым. Слово это обозначает бесстыжие действия, что вызывают животную похоть, не подобающую приличному человеку. Пошлый анекдот, пошлая шутка смешны окружающим, но они смешны лишь в силу взлома запретов изгаляться, издеваться, наглеть.

Бесстыдный смех ненормален, он является разновидностью психоза эйфории, а рождает его эпидемическая искра глумления над запретным, передающаяся от одного зрителя к другому. Состояние, в которое впадают пришедшие за удовольствием люди на «сеансах смеха», и вправду сродни психически болезненному состоянию эйфории, когда «деятельность больных расторможена, наблюдается дурашливое поведение и расстройства критического мышления». Главная опасность подобных смеховых развлечений – в стремлении создавать у зрителя потребность в бесстыдстве и удовольствии от срамоты. Бесстыдный смех, открыто называющий запрещенные к прилюдному наименованию непристойности, разрушает границы добра и зла, явная скверна вдруг предстает дозволенной, и даже весьма привлекательной, ибо, переступая через запрет, человек чувствует себя смелым и испытывает от этого удовольствие. К тому же психоз эйфории не позволяет человеку, одержимому им, воспринимать и здраво оценивать происходящее. Так и формируют ныне наглое человеческое быдло, приученное к бесстыдству, не понимающее, что такое стыд и срам.

Греховный, пошлый, наглый смех безоговорочно осуждался русским народом, но, в семье не без урода, существовал исподволь в некоторых черных душах. Теперь этот непристойный смех пытаются сделать первейшим средством искоренения в нас стыда и приличия, а главное, понятий о добре и зле, являющихся нравственной крепью русского народа.

Русские смеются даже тогда, когда должно быть страшно. У нас, к изумлению многих народов, когда есть нечего, то жить весело. Если же плакать при этом мы не смеем, а тужить не велят, то остается только смеяться. Смех освобождает нас от страха благодаря тому, что русские умеют смеяться в лицо врагу. Мы действительно смеем смеяться, преодолевая страх, какой бы природы он ни был, – смехом мы перебарываем опаску перед могуществом богачей и власть имущих. Такой смех называют еще смехом сквозь слезы, он, как правило, обличает подлость наших врагов. Подлость, а это слово по смыслу сродни низости, – зло, что украшает себя масками добра, справедливости, величия, но на самом деле несет пагубу и разорение. Высмеять подлость для русских значит сохранить достоинство человека, не унизиться перед богатым и знатным, не согнуться перед властями предержащими. Если же ты не страшишься таковых, а об этом открыто свидетельствует твой смех, то ты достоин человеческого звания во мнении людей и в собственных глазах.

Русский человек всегда умел сохранять достоинство, смеясь над социальным неравенством: «Мы и на том свете будем на бар служить – они будут в котле кипеть, а мы – дрова подкладывать». Высокомерие господ осаживали резко и метко: «Ты – сударь, я – сударь, а кто же присударивать будет?». О ненасытности богачей велась язвительная поговорка: «Сыта свинья, а все жрет». Доставалось и лихоимцам-банкирам: «Ростовщики на том свете каленые пятаки голыми руками считают».

Вот как посмеивались крестьяне над господами, понимая, что барский почет не по заслугам: «Паны что дурни: что захотят, то и делают». А еще ворчали мужики, напоровшись на заносчивость барина: «По всему видно, что не из простых, а из вислоухих». Осаживали и своих, вырвавшихся из грязи в князи, едко напоминая им о «социальном происхождении»: «Не мешайся, деревенская собака, промеж городских!».

Насмешка над уродствами, отличавшими высшие сословия, была для русского человека способом сохранить собственное достоинство. Крестьяне осмеливались насмехаться над изнеженными барами, дерзким смехом осуждали алчных попов, глумились над вороватыми купцами, и тем возвышались над ними, доказывая сами себе, что они люди более высокого полета и правильного уклада.

Подобный смех над богатыми в ходу и в наше время. Так называемые анекдоты «про новых русских» есть продолжение древнего смеха над алчностью и кичливостью богатеев. Анекдоты новейшего времени повторяют эту матрицу один в один: «Сынок „нового русского“ спрашивает у отца: „Слышь, пап, а что такое „бьющая в глаза роскошь“?» – «Это, сынок, когда мы твою золотую рогатку инкрустируем бриллиантами». Такие анекдоты злы и презрительны, в них откровенное пожелание всяческих кар на головы неправедно «наживших» богатства: «Новый русский» приходит к гадалке и спрашивает: «Мне вчера ночью картошка приснилась, к чему бы это?». – «Очень просто, – отвечает та. – Или весной посадят, или осенью уберут».

Сегодня сохраняется в народе достойная черта не ронять чести перед деньги имущими, этот древний архетип сквозит в большинстве современных анекдотов: «Заходит в офис „новый русский“ с огромной цепью на шее. Роняет свысока: „Где хозяин?“. Охранник не задумываясь: „Что, хозяина потерял? Так погавкай!“».

Спасает смех от трепета и перед власть имущими. Царь с боярами да приказными, Генеральный секретарь с членами Политбюро, Президент с Государственной Думой из века в век неизменно оказываются на прицеле смеха. Так мы сохраняем собственное достоинство перед лицом властителей, если они злоупотребляют властью. Вот где плач народный и впрямь смехом прет. Известно русскому человеку сызмала, что слезами горю не поможешь, вот и приходится помогать горю смехом, перебарывая в показном, нарочитом веселье страх перед могуществом властей. Бытовала горькая усмешка в давние времена: «Милует царь, да не жалует псарь». Клеймили бесчинства приказных и чиновников: «В земле – черви, в воде – черти, в лесу – сучки, в суде – крючки!». Эта древняя матрица воспряла в анекдотах про Хрущева, Брежнева, Горбачева, Ельцина, Путина. В такой форме, к примеру: «Хватит ругать президента! Дайте ему срок, и все наладится». И уж, конечно, наши люди не жалеют острот в адрес новых приказных: «В Государственной Думе принимали закон „Народ должен жить хорошо“. Внесли поправки ко второму чтению: „Народ должен жить“. В окончательном, третьем, чтении приняли: „Народ должен“».

Смех над правителями – явное свидетельство падения их авторитета в глазах подданных, в смешных формулах выносящих приговоры типа «Путин лучше Гитлера», в озорных и образных призывах рисующих перспективу смены правящего режима: «Русский лес без чурок и сучков». Тот, кто сегодня так смеется, чувствует себя представителем угнетенного народа, достоинство которого он защищает. И по мере распространения подобных шуток и острот, анекдотов и призывов ширится народный протест и возвышается народный голос. Мы смехом опрокидываем самоуверенность правителей сидеть на народной шее вечно. Достоинство народа, как носителя суверенной власти, вот что отстаивает наш русский смех.

Есть еще одна причина преодолевать страх смехом. Именно так мы подавляем ужас перед чужаками, особенно когда их слишком много и они нам явно угрожают.

Истоки этого смеха коренятся в преодолении древнего страха перед чужими. Перебарывая боязливую неприязнь незнакомого народа, русские искали в чужаках смешное, а смешным казалось все то, в чем они были непохожи на нас. Это и язык, непонятный нашему слуху и потому воспринимаемый как звериный рык или птичий клекот. И внешний облик, отличающий их от русских и потому подчас представляющийся нам уродством. Обычаи и повадки, которые не свойственны русским и потому кажутся нам дикими. Такой смех служит наиболее достойным способом защиты от иноплеменников. Высмеивая чужаков, мы не только преодолеваем страх перед ними, но и воспитываем в своих любовь к родному и презрение к чужому, а следовательно, сохраняем и возвышаем в собственных глазах свое национальное достоинство.

Начнем с того, что всякого иноземца в старину насмешливо называли немцем, то есть немым. Поскольку иностранная речь была русским не понятна, любой чужак представлялся нам глухим или глупым – немтырем, не способным к человеческому общению. Сегодня подобную насмешку мы видим в русском именовании выходцев из Средней Азии. Чурки, с одной стороны, это с особой огласовкой воспроизводимое слово тюрки, но одновременно возникает смешная двусмысленность – чурками на русских улицах насмешливо кличут азиатов, имея в виду сходство с деревяшкой, безответной и несмысленной.

По-прежнему дика нам речь иностранцев, и сегодняшний анекдот продолжает древнее смешливое поверье, согласно которому иноземцы не говорят, а рычат, регочут, гогочут. Оно живо и поныне: «Чтобы научиться говорить по-китайски, нужно положить в рот горячую картофелину и произносить любые слова». Наша же речь во всех ее проявлениях нам представляется лучшей в мире, что проявляется даже в иронических, не без хвастовства заявлениях: «Как чуден и глубок русский язык. Попробуйте, не потеряв красоты и душевности, перевести на любой другой язык фразу „маленько многовато выпил“». А вот еще одно ироническое утверждение: «Только в России „угу“ означает „спасибо“, „ой“ переводится как „извините“, „эй“ трактуется как „подойдите, пожалуйста“, а кусочек хлеба является вторым столовым прибором». Любовь к родному языку и собственным традициям – вот что отстаивалось и отстаивается таким смехом.

Как и прежде, русские находят много смешного в повадках иноземцев, в их привычках, нам не свойственных. И, разумеется, сами мы на этом фоне стоим в собственных глазах очень высоко. Вот старинные поговорки, они смешны и одновременно насторожены по отношению к разным народам, с которыми мы имели дело в истории: «Что русскому здорово, то немцу смерть», «Незваный гость хуже татарина», «Цыгану без обмана дня не прожить», «Голодный француз и вороне рад».

А вот новые басни, именуемые ныне анекдотами. Они по сути своей ничем не отличаются от прежних, все так же отстаивают наше национальное достоинство: «Переехал в Германию. Все хорошо. Живу уже десять лет, попривык. Вот только, бывает, проснешься утром, а в городе – немцы». Герои анекдотов – инородцы, с которыми сталкивает нас современная жизнь: «Покупай дубленку! Мамой клянусь, кожа молодого дерматина!». Иронизируем над иностранцами, отстаивая свое превосходство: «Когда надо что-то сделать во что бы то ни стало, американцы говорят: сделай или умри! У русских по-другому: умри, но сделай!». Тот же пафос: «На Западе принято сжимать кулак и разжимать пальцы по одному: во-первых, во-вторых… А у нас наоборот, сначала пальцы растопыривают, а потом сгибают их по одному в кулак. Это чтобы, если кто не понял, сразу пятью аргументами в рыло».

О том, что только русским свойственно смеяться сквозь слезы, свидетельствует парадоксальная, на первый взгляд, но всем нам понятная поговорка «В веселый час и смерть не страшна».

Смех сквозь слезы является проявлением особой русской удали, тех самых «авось», «небось» и «как-нибудь», на которых стоит русский характер. Авось означает – а вот так! Небось – нет, не так! Как-нибудь – знак того, что как бы там ни было, но дело будет сделано любой ценой! Вот откуда наше смеяться в лицо врагу. Оно отражает особое русское упорство на краю гибели. В русской тюрьме и на русской каторге, по свидетельству их прошедших, много смеются. Это позволяет не умереть от отчаянья. Смеются, шутят, балагурят и на войне, и оттого воевать не страшно. Смеяться в лицо врагу есть сгусток особой русской дерзости и крайней смелости, доставляющей смеющемуся на краю пропасти человеку прощальную, а то и предсмертную радость – радость, что не сдается, держится до последнего, что ему все нипочем. Формулами смеха здесь издревле являлись слова «Держись!» и «Ничего!», мол, и это переживем, и это одолеем.

Смех сквозь слезы укрепляет, человек сам доказывает себе, что не трус, что смеет переломить свой страх даже в смертный час. Это позволяет русским пережить любое несчастье, это укрепляет нас в непереносимых невзгодах.

Русский смех, преодолевающий страх, способ сохранения, восстановления нашего достоинства. Мы сохраняем уважение к себе, когда высмеиваем подлость богачей. Мы сберегаем народное достоинство, когда смеемся над низостью правителей. Мы укрепляем национальную гордость и отстаиваем свое превосходство, когда потешаемся над чужаками и пришлыми. Мы даже на краю погибели улыбаемся в лицо врагу. Такой смех присущ смелому народу, которому, как это ни удивительно для других племен, посильна беда со смехами, но невмочь беда со слезами.

Умение смеяться свойственно, очевидно, всем народам. Но чувство смешного обусловлено национальным мировоззрением. Англичане, к примеру, тонко воспринимают ироническую игру слов, их смех чаще всего выражает превосходство над окружающими, которые не понимают изысков английского юмора. Французы предпочитают смеяться над другими народами, непохожими на них самих. Немцы вообще не склонны видеть смешное вокруг, и лишь фарсовые, нелепые ситуации, выходящие за рамки общепринятого, могут вызвать их смех. Русские же отличаются от всех уникальным умением смеяться над собой, которое у нас обычно называется валять дурака. В нашей культуре это умение ценится весьма высоко, считается признаком ума-разума. И вот почему.

Дурак по-русски не всегда означает глупца. Глупый в истоках языка стыкуется с понятиями глух и глум, глупый подобно глухому не слышит слов разума и потому глумится, то есть рассуждает неразумно. В синонимах к слову глупец в русском языке бытуют слова иностранные. идиот происходит от греческого чужой, и это оправданное сближение глупца с чужаком, ведь чужой так же не понимает нас, как и глупец. Слова болван и балбес тюркского происхождения, у наших соседей-кочевников болван означал «борец, силач», а балбес (bilmas) буквально переводится с тюркских языков «он не знает». И то и другое слово оправданно обозначали глупцов, как правило, таковыми казались иноземцы, и им по непонятливости уподобляли наших собственных глупцов.

А вот слово дурак стоит наособицу от этих смыслов. Дурак – слово с индоевропейским корнем *DR. Этот корень находим в латинском dura, что значит крепкий, твердый, а также dura по-латыни – верхняя мозговая оболочка. Исходное значение корня *DR – нечто крепкое, твердое, трудно пробиваемое, оттого в нашем языке возникли слова дыра, драть, древо, дрын, а также дразнить, задирать, раззадоривать, то есть пытаться пробить крепость неразумения. Так что для нас дурак – не только и не столько глупец, болван, идиот и балбес – непонятливый, малоумный, а то и вовсе безумный человек, дурак по-русски – крепкоголовый, твердолобый, непробиваемый. А крепость головы и твердость лба осмысливаются по-разному.

В каждом из нас живо сочувствие глупцу – дураку безумному, ибо каждый сам себя не раз и не два упрекает в недостатке ума (вот я ж дурак!). Над безумным дураком смеются чаще всего по-доброму: «Дураку счастье, а умному Бог даст!», «Пьяный проспится, а дурак никогда», «Когда дурак умен бывает? – Когда молчит», «Дурак не дурак, а сроду так». Особо тупого раздраженно именуют «Дурак дураком», «Круглый дурак», «Сплошной дурак», «Набитый дурак», «Законченный дурак», «Отпетый дурак». Про такого говорят «Чердак без верху», «У него шариков не хватает», «У него не все дома», «У него от думы голова не болит», «У него из голубятни все голуби улетели». Сочувственно добавляют: «У него крыша поехала».

Как бы то ни было, глупость нами принимается со снисходительным упреком: «Ты бы наперед подумал». – «Пробовал, братец, еще хуже получается».

В то же время на Руси презирали дураков бесстыдных, кому неведомо чувство стеснения, и они срамились на всю округу, вызывая брезгливый смех. Таких безоговорочно осуждали: «Посади дурака за стол, а он и ноги на стол», «Чужой дурак – смех, а свой дурак – стыд», «Дурак стыда не знает».

Но иных дураков у нас привечали и даже любили. Ценили простоту «дурака бесхитростного», кто благодаря своей твердолобости не понимал людских ухищрений и лепил напрямик в глаза все, что о ком думает. Такой человек, по нашим представлениям, вовсе не болван и не идиот, и уж тем более не бесстыдник. Он простодушен и за свое простодушие всеми любим. Дурость такого рода была почитаема в народе: «дурак – божий человек», «временем и дурак правду скажет».

Русский бесхитростный дурак способен обличать и силу, и власть, вот о чем поговорка «Простота хуже воровства». Это, по сути, прямота, которая сильнее разбоя. Бесхитростный дурак называется у нас юродивым – обличитель, принимающий подвиг юродства для того, чтобы сметь говорить людям правду в глаза, обличая их грехи без различия чинов и богатств. Поэтому «не только попу, но и дураку – место в красном углу».

И уж вовсе не глуп в наших глазах дурак бесстрашный. Просто он неподвластен чувству страха, его голова слишком крепка, чтобы страх пробился в нее. В народе неизменно живо уважение к дураку бесстрашному, у нас их величают либо героями, либо юродивыми. Мы так и говорим о всяком, кто очертя голову кидается первым в схватку, уважительно вздыхая: «Во дурак!». А еще бормочем не без зависти на чужую решимость биться со злом, киваем на тех, кто не боится силы и власти: «Дуракам закон не писан».

И вправду, наш бесстрашный дурак не знает меры ни в чем: «Дурак времени не знает», «Дай дураку лошадь, он на ней и к черту ускачет», «Дай дураку волю, он две возьмет». Особенно важно, что «в таком дураке и царь не волен». Не говоря уже о прочих господах и начальниках: «Дураку, что большому чину – везде простор». Ведь «От черта крестом, от медведя пестом, а от дурака – ничем».

Дурость дурака бесстрашного или бесхитростного – это освобождение ума от всех условностей, от всех привычек, запретов и страхов. Поэтому-то говорят и видят правду чаще всего дураки. Они честны, правдивы, смелы. Они правдолюбцы, почти святые, но только «наизнанку». Широко известна поговорка: «Дуракам везет». Но у нее есть более образный вариант «Дурак спит, а счастье у него в головах стоит». В народе еще считалось, что «Дураку помогает Бог»: «Бог дурака, поваля, кормит», «Дурак стреляет, Бог пули носит», «Умный сам по себе, а дураку Бог на помочь», «На дурака у Бога милости много». В сказках дураку вообще доставалось полцарства с царевной в придачу. Иван-дурак из сказок – типичный любимый герой русского народа, которому за его простоту и прямоту Бог посылает счастье: «Дурак и в бочке сидя волка за хвост поймал».

Так что если русского человека назвали дураком, это вовсе не означает, что он непроходимый глупец. Просто таких не пронять, кого – стыдом, кого – хитростью, кого – страхом, благодаря непробиваемой крепости, твердости, а подчас и тупости их голов. Именно потому и привечают на Руси дураков по-всякому, и хорошо, и плохо, ибо: «Дурь на дурь не приходится», «И дурак дураку розь», «У всякого своя дурь в голове». Так что русская традиция в основном выносит о дураках благожелательный приговор: «Без дураков скучно жить», «Без дураков и умным скучно», «На дураках белый свет держится».

В роли такого дурака – бесхитростного или бесстрашного – хоть раз в жизни бывает каждый русский человек. Именно так, каждый из нас не только легко может оказаться в дураках, но и сам иной раз готов валять дурака, придуриваться, то есть разыгрывать из себя придурка, как бы дурака, прикидываться дураком, потешаясь над самим собой. В таких случаях говорят: «Он на себя дурь напустил».

Почему по-русски дурака именно «валяют»? Да потому что дурак в нашем представлении – это низшая ступень человеческого бытия, он внизу, он у всех под ногами, не зря говорят – упасть в чьих-то глазах, уронить себя перед всеми, и в таком положении, как это ни странно, но в таком унизительном положении русский человек чувствует себя очень удобно, если, валяя дурака, может сказать в лицо правду, вымолвить обиду, обличить злодея. Ведь он валяет дурака, а лежачего на Руси не бьют, а дурака бесхитростного и бесстрашного еще и слушают. Но чтобы валять дурака, нужно обязательно уметь смеяться над собой, быть способным умалить и принизить себя, тогда и другим, над тобой как бы возвышающимся, слушать твои шутки и обличения не обидно.

Вот классическое валяние дурака в запорожской прибаутке: «Родился мал, вырос глуп, помер стар, ничего не знаю». А потому слушай, что скажу. По русским представлениям, смех над собой – самый необидный для окружающих, и на него способен только разумный человек. Валять дурака – чисто русская традиция, и смех над собой свидетельствует об уме русского человека, который способен взглянуть на себя иронически.

Над чем же мы смеем смеяться, когда, валяя дурака, хохочем, иронизируем, подтруниваем, улыбаемся над самими собой? Такой смех разрывает оболочку привычного для окружающих образа, взламывает неприкосновенное у других народов личное пространство – ограду приличия, в которую каждый человек вселяет себя, как в кокон. И то, что иноземец почтет за безумие, с русской точки зрения – верх ума-разума. Очень разумно и даже свято – посмеяться над условностями собственного бытия, вырвавшись из житейских пут ради вольной волюшки, – простодушно резать правду-матку и бесстрашно переть напролом.