Составители В. Бакулин, Л. Демина

Облака над лесом разошлись, и хотя ноги выше колена были мокрыми от влаги, собранной с травы штанами и кроссовками, настроение улучшилось. Да и грибов было столько, что Варавва пожалел, что не взял с собой дополнительную тару: уже через час хождений вдоль небольшого ручейка, пересекающего шоссе Москва – Волоколамск, в густом смешанном лесу с обширными моховыми полянами, корзина была почти полна подосиновиками, белыми, лисичками и рыжиками.

Найдя сухой бугорок возле еловой крепи, куда опытный грибник никогда не полезет, Варавва присел, достал полиэтиленовый пакет с завтраком: варёные яйца, куриную ножку, пакет кефира, яблоко, – и с удовольствием его умял, вспоминая, как в молодости, ещё до известных майданных революций на Украине, ездил по грибы с друзьями из Днепропетровска в леса под Новомосковском, за сто с лишним километров от города.

Ехать надо было рано утром (машин тогда не было ни у кого), с тремя пересадками, до деревни Ивано-Михайловка, после чего они переходили по железному мосту речку Самару на территорию танкового полигона, где и собирали самые высокие и красивые в мире подосиновики.

Времена те давно прошли, но Варавва не переставал их вспоминать и нередко названивал оставшимся в «стране победившего ублюдонацизма» приятелям, рассчитывая когда-нибудь слетать в Днепропетровск и с той же компанией отправиться по грибы.

Допив кефир, он аккуратно уложил пакет с отходами в ямку под елью, присыпал слоем опавших иголок (кылек, как говорила бабушка-белоруска), прикинул, как будет выбираться к дороге, через топь или с краю от ручья, и двинулся обратно, ощутив прилив сил.

В четверг двадцать четвёртого августа грибников в лесу было мало, их наплыв ожидался к субботе-воскресенью, поэтому Варавве почти никто не встретился на пути, чему он был рад. Грибная охота требовала тишины, покойного сосредоточения на красотах природы, а не криков со всех сторон, когда лес навещали большие молодёжные компании.

Ближе к ручью начался мшаник, усеянный зарослями лисичек.

Варавва начал их собирать и наткнулся на огромную упавшую сосну, из-под комля которой выше человеческого роста выбрались вдруг двое мужчин разного возраста, постарше и помоложе. Тот, что постарше, был массивным, как бетонная плита, и носил бороду, молодой, узколицый, смуглый, смотрел как прицеливался, и в глазах его прыгали чёртики. Оба носили пятнистые куртки по моде «милитари» и такие же кепи с длинным козырьком.

Досадуя на себя, что расслабился и не учуял грибников (обошёл бы крюком, чтобы не встречаться), он, тем не менее, вежливо поздоровался с ними и повернул направо, к более светлым зарослям осины и берёзы.

– Эй, малый, погодь, – окликнули его.

Он оглянулся.

Похожие больше на егерей, чем на обычных грибников, мужчины смотрели на него оценивающе, но с разными эмоциональными оттенками: бородач – угрюмо, чернявый – с весёлым презрением.

– Вы мне?

– Тебе, тебе, – сказал бородач. – Грибками не поделишься?

Варавва внимательней оглядел мужчин, отмечая их злую нацеленность на конфликт. Попробовал уладить ситуацию мирным путём.

– Так ведь грибов полно кругом, сами наберёте. Да и в чём вы их понесёте?

– В кепках, – хохотнул чернявый парень.

– А-а… в таком случае вам и двух красноголовиков хватит. – Матвей достал из корзины одного красавца.

– Издевается, – нехорошо посмотрел на напарника чернявый.

Матвей сунул подосиновик обратно, повернулся и зашагал между стволами берёз и сосен к светлому вывалу впереди: край леса был близок. Однако его манёвр не устроил странную пару.

Послышался щелчок взводимого курка, и Матвей понял, что недооценил «егерей». Они были вооружены.

Он оглянулся.

Бородач целился в него из ружья.

Чернявый держал в руке пистолет.

– Грибочки оставь, родимый, – обронил бородач. – И шагай отседова тихонько. И ещё один совет: не езди в Усть-Кишерть! Не вернёшься!

– В Кишерть? – невольно удивился Варавва. – Я вроде бы не собирался. А где это?

«Егеря» переглянулись.

– Не знаешь, так узнаешь. Грибы оставь и вали! – Дуло ружья глянуло Варавве в лоб. Только теперь он разглядел, что это не ружьё, а карабин «СКС», старое, но проверенное и мощное оружие, хотя и давно снятое с вооружения армии.

Под ложечкой засосало. Пуля «СКС» пробивала метровую кирпичную кладку.

– Неужто стрелять начнёте? – полюбопытствовал он. – А как люди услышат или увидят?

– Тебе будет уже всё равно.

– А-а… верно. – Варавве стало совсем интересно. На психов «егеря» не походили, а их намёки на Усть-Кишерть должны были иметь основания, если только «грибники» не ошиблись, принимая его за кого-то другого. Стоило это выяснить.

Он поставил корзину под куст, в заросли крапивы, отступил.

– Забирайте. Я могу идти?

– Топай, не забудь, о чем тебя предупредили.

– А как же, не забуду. – Варавва попятился в кусты, следя за дулами карабина и пистолета (похоже, новейший «калаш», оружие спецназа), сделал несколько шагов и перешёл на темп, начиная переводить задуманное в практическую плоскость. Он не собирался отдавать ни за грош свою грибную добычу, а познакомиться с вооружёнными «егерями» хотелось всё больше. Тем более что они скорее всего знали, с кем имеют дело.

Расчёт оказался верным. На крюк длиной в полсотни метров потребовалось всего полминуты, и его возвращения «егеря» не ждали. Они только-только успели вытащить корзину из травы с крапивой и заглянуть в неё.

Варавва прыгнул из-за ели на спину бородатому, костяшками пальцев вбил ему мочку уха в шею, отобрал карабин и съездил прикладом чернявому по скуле, отбрасывая его метра на полтора в кусты, на корни сосны. Поднял выпавший в траву пистолет, проверил обойму, поставил на предохранитель, спрятал в карман.

Снял с обоих ремни, связал руки за спинами, прислонил спинами друг к другу. Обыскал, не нашёл ни паспортов, ни мало-мальски приличных удостоверений. Пошлёпал ладонью по физиономии одного, другого.

– Как самочувствие, орёлики?

Бородач пришёл в себя, попытался освободить руки, но Варавва воткнул ему в пузо ствол карабина, и здоровяк застыл, ворочая глазами.

– У меня нет ни желания, ни времени играть с вами в допросные игры, – сказал Варавва. – Если вы меня спутали с кем-нибудь, я попрошу прощения и отпущу вас с миром. Если нет, вам придётся коротко и быстро ответить на мои вопросы… если, конечно, вы хотите остаться целыми и невредимыми.

– Развяжи, фраер! – сквозь зубы процедил чернявый.

– Повторять не буду. Вы не грибники и, судя по вашим пушкам, не егеря. Вопрос первый: кто вы?

– Пожалеешь, сука!

Бородач снова попытался разорвать ремень на мощных руках, и Варавва выстрелил из карабина так, чтобы пуля вонзилась под каблук армейского ботинка сорок шестого размера.

Пленники подскочили, ошеломлённо глядя на карабин в руках Вараввы, оставшегося совершенно спокойным.

– Следующий выстрел будет в ногу, – равнодушно пообещал он, присел на корточки перед пленными. – Будем говорить?

Его тон и поведение подействовали не меньше выстрела.

– У нас задание… – неохотно пробормотал бородач, отводя глаза.

– Какое? От кого?

– Ты его не знаешь…

Варавва поднял ствол карабина, целя в бедро здоровяка.

– Он начальник усть-кишертской полиции, – заторопился бородач. – Мой шурин.

– А ты кто?

– Начальник…

– Чего? Неужели тоже полиции?

– ЧОПа… в Волоколамске…

– Важная шишка. А он? – кивнул Варавва на чернявого.

– Мой зам…

– Какого дьявола вы ко мне прицепились? Кишер – это где?

– Усть-Кишерть… Пермский край…

Варавва присвистнул.

– Ни хрена себе! Где я, а где Усть-Кишерть! Какая связь? Вы точно того нашли, кого надо?

– Ты Варавва… Кашин…

– Блин! Откуда твой шурин знает обо мне, если он живёт в Пермском крае, а я в Москве?

– Не знаю… велено найти, предупредить…

– А твой шурин знает, кто я?

– Нам не сказали… велели предупредить и всё.

– Идиоты! Как вы на меня вышли?

– Следили…

– Вели с Чисмены, – криво усмехнулся чернявый. – Нам дали адрес твоей дачи. Отпусти, а то сгорит ненароком.

Варавва вдруг вспомнил, что когда он загонял свой тёмно-вишнёвый «Ягуар» на территорию садового товарищества «Предлог» под Чисменой, невдалеке остановилась серая «Лада Веста».

– Серая «Лада»!

– Ну…

– Зачем я шурину? Откуда он меня знает?

– Его спроси.

Варавва успокоился.

– Обязательно спрошу. Его фамилия, имя, звание.

– Чешко Михаил… Игоревич… полковник.

– Ты кто?

– Лёвушкин… Степан…

– Ты? – Варавва посмотрел на чернявого.

– Если я тебе скажу, – развязно бросил парень, – тебя завтра зарежут!

Варавва двинул его прикладом в скулу, так что сидевший зам Лёвушкина отлетел на метр в сторону, врезался головой в сосновый комель и затих.

– Кто он?

Начальник частного охранного предприятия проводил напарника глазами, сглотнул слюну.

– Тогоев… Махмуд… зря ты его так… у него брат – охранник самого главы Дагестана.

– Здесь не Дагестан. А если потребуется, я и брата найду. Твой шурин объяснил причину, почему я не должен ехать в эту вашу Усть-Кишерть?

– Не…

Варавва встал, раздумывая, что делать дальше. Судя по тупой морде Лёвушкина, ничего он больше не знал, выполнил просьбу свояка и всё. А из этого следовал вывод: если у Вараввы оставалось желание разобраться с инцидентом, то надо было как раз и лететь к чёрту на кулички, в Усть-Кишерть, чтобы разгадать загадку. Но ведь Пермь – не Подмосковье? Кто его отпустит, если отпуск практически закончился?

Варавва вынул из карабина и пистолета магазины с патронами, сунул себе в карман куртки, оружие обоих чоповцев бросил в кусты.

– Не дай вам бог встретиться со мной ещё раз! Моя контора намного круче вашей, да и вашего шурина тоже. Понял?

– Развяжи…

– Сами развяжетесь. Понял, спрашиваю?! – Варавва сделал вид, что отводит ногу для удара.

– Понял, понял…

Зашевелился чернявый зам Лёвушкина, показал начавшую наливаться синью опухоль на скуле.

– Убью… гада!

– Объясни ему, – кивнул Варавва на парня, взял корзинку с грибами и шагнул в просвет между деревьями.

Через несколько минут, поменяв на всякий случай направление, он вышел на край леса.

Однако на этом его приключение не закончилось. Когда он уже подходил к линии электропередачи, зазвонил мобильный. Варавва с удивлением считал с экрана номер шефа.

– Слушаю, товарищ полковник.

– Доброе утро, майор, – влился в ухо хрипловатый басок Старшинина. – Надеюсь, ты в России?

– Уже вернулся, товарищ полковник.

– Где был?

– В Белоруссии, под Гомелем, на родине бабушки.

– В Белоруссии хорошо, я тоже отдыхал там как-то, под Брестом. Майор, нужно срочно убыть в Подуралье, в Пермский край. Уровень 5–5.

Сердце дало сбой. Сложность задания характеризовали уровни секретности – от единицы до пяти, и уровень сложности – тоже от одного до пяти, и сочетание 5–5 означало, что руководство Управления посчитало задание архиважным.

– Куда?!

– Пермский край, Усть-Кишертский район, деревня Молёбка.

«Не может быть!» – хотел сказать Варавва, но вовремя остановил язык. Мысли бежали торопливо, но все они представляли собой очередь вопросов, на которые полковник вряд ли мог ответить.

– И что там?

– С двадцать пятого августа, то есть с завтрашнего дня, в Молёбке начинается очередной межрегиональный этно-футуристический фестиваль «Молёбка: миф и реальность», в котором примут участие уфологи, эзотерики и писатели. Ни разу не слышал об этом?

– Совсем мало, там какая-то геопатогенная зона, часто видели НЛО…

– Уже хорошо, хотя зона там не патогенная, а существенно аномальная. Остальное я сброшу тебе на имейл. Так вот, в последнее время там, в этой самой М-зоне, НЛО стали видеть чаще, но самое главное – сегодня, час назад, когда в деревню уже начали съезжаться делегации, в том числе из-за бугра, был убит известный отечественный уфолог Барков. А неделю назад там же пропал без вести другой уфолог – Белобров.

– Чёрт побери! – вырвалось у Вараввы. Судя по всему, шурин чоповца Лёвушкина был настроен серьёзно. Хотя связи между ним и собой Варавва по-прежнему не видел никакой. Главный вопрос: откуда этот самый шурин узнал о предполагаемом визите в Пермь сотрудника отдела исследований аномальных явлений научного Управления ФСБ Кашина, если этот сотрудник, то есть сам Варавва, узнал об этом только сейчас? – оставался без ответа.

– Ты знал Баркова? – хмыкнул Старшинин. – Или Белоброва?

– Нет, просто… странно всё…

– Надо слетать туда.

– Я уже понял. Но ведь НЛО – не моя спецуха, этим контентом занимался другой эксперт.

– Капитан Супрун, он уволился месяц назад. Ты должен его помнить, встречались в «конторе».

– Не помню.

– Ты сейчас где территориально?

– Под Волоколамском, в Чисмене.

– Я пошлю машину, вылет из Домодедова после обеда, в четыре часа, успеешь. Проводку тебе обеспечат, в Перми встретят.

– Х-хорошо, – пробормотал Варавва.

– До связи. – Телефон замолчал.

Пришла мысль, что неплохо было бы расспросить чоповцев о пермских полицейских подробнее, но искать их по лесу не хотелось, да и момент был упущен, вряд ли после инцидента они остались на прежнем месте, дожидаясь возвращения обидчика.

Где-то недалеко засвистела электричка.

Варавва очнулся и быстрым шагом направился через небольшое поле к столбам линии электропередачи, за которыми виднелись дома посёлка.

Самолёт сел в пермском аэропорту Большое Савино точно по расписанию.

За время полёта Варавва успел изучить материалы, присланные Старшининым по электронной почте, и знал о месте назначения достаточно, чтобы представлять себе, с чем ему придётся столкнуться.

Молёбский фестиваль, посвящённый этно-историческим корням края с упором на его легендарность, порождённую аномальной зоной и встречами с НЛО, проводился уже не первый год, начиная с две тысячи четырнадцатого. Его основателями считались Усть-Кишертская районная библиотека и отдел туризма и экскурсий Пермского министерства культуры. На него год от года съезжалось всё больше гостей из разных регионов России и даже зарубежных стран, а также собирались все местные любители «экзотических встреч с пришельцами», туристы и просто молодые люди, жаждущие приключений.

В первые годы весь фестиваль умещался в один день, несмотря на обилие конференций и конкурсов. Однако в нынешний, после того как были построены павильоны и шатры для всех желающих отдохнуть и поучаствовать в программе фестиваля, мероприятие разбили на две части, посвятив первую встречам учёных-уфологов и эзотериков, вторую – беседам с писателями и знакомством с творческими центрами.

Но этими встречами программа не исчерпывалась. В ней были и мастер-классы, и конференции на разные темы, и конкурсы (даже такие экзотические, как конкурс кулинарного искусства «Битва поваров»), инсталляция живых скульптур, велогонка, выступления песенных групп, театр моды, концерты мастеров искусств и даже балет.

Варавва, изучив программу, и сам был бы не прочь послушать знающих людей и поучиться у умеющих их мастерству. Тем более что, по отзывам в Интернете людей, побывавших на фестивалях, съезжались в М-зону действительно интересные личности, бескорыстно занимавшиеся изучением аномальных явлений. У Вараввы даже мелькнула мысль позвонить Старшинину и спросить, почему эксперты отдела и сам шеф не заинтересовались Молёбкой после посещения района группой капитана Супруна и не отправили туда серьёзную исследовательскую экспедицию. Всё-таки НЛО там и в самом деле наблюдали не раз. Однако мысль пришла поздно, когда он уже сидел в самолёте, и Варавва решил высказать шефу свои умозаключения после командировки.

В аэропорту его встретил молодой парнишка по имени Алексей, лейтенант, сотрудник местного отделения «конторы», спросил, как прошёл полёт, Варавва ответил, что всё нормально, и они подошли к чёрной «Волге» с местными «силовыми» номерами.

– Куда сейчас? – спросил Алексей, садясь за руль. – К нам в отдел?

– В гостиницу, – сказал Варавва; уже стемнело, и ехать сразу на место происшествия было бессмысленно, а в контору ехать не было нужды. – Где тут поблизости от Молёбки есть отель поприличней?

– Предлагаю «Сталагмит» в Кунгуре, это шестьдесят километров от Молёбки, ближе ничего не найдём. А из Перми ехать вдвое дальше.

– Хорошо, поехали в «Сталагмит». Интересное название.

– Гостиница сравнительно новая, позиционируется как гостинично-туристический комплекс, имеет свой бассейн. Организует экскурсии по Кунгуру и за город. Места у нас богаты церквями да монастырями, музеев много, очень приличный музей крестьянского быта – «Деревня Ермака». Имеются сказочные поляны, тематические уголки, центры всевозможных ремёсел. В общем, есть на что посмотреть. А «Сталагмит» стоит буквально в сотне метров от входа в знаменитую Кунгурскую ледяную пещеру. Не бывали?

– Не приходилось.

– Изумительно красивый подземный ход длиной больше километра. Пещеру облагородили, наладили подсветку, народ валом валит полюбоваться на сталактиты и сталагмиты. Я там был дважды, понравилось. Если хотите, можем устроить экскурсию.

– Некогда, – односложно отказался Варавва. Клаустрофобией он не страдал, но подземелья не любил ни в каком виде, провалившись в детстве (ему тогда исполнилось всего шесть лет) в старые катакомбы и проплутав по ним трое суток. – Может быть, потом. Что известно об инциденте?

Проводник оценил настроение московского гостя, подобрался.

– В общем, пока ничего неизвестно, следователи только начали работать. Баркова нашли в общей палатке, он поселился там вместе с товарищем из Екатеринбурга. По предварительным данным, его убили ударом в шею. Удар был несильным, следов почти не осталось, но пришёлся в сонную артерию, мужик умер мгновенно. Это всё, что я знаю.

– Причины тоже неизвестны.

– Скорее всего.

– При нём были какие-нибудь бумаги?

– Не знаю, – виновато шмыгнул носом водитель.

– Кто занимается расследованием?

– Пермская бригада и местная полиция.

– А Чешко здесь?

– Вы его знаете? – с ноткой удивления в голосе спросил Алексей.

– Слышал от… его свояка.

– Не знал, что у него есть свояк. Вообще, по отзывам, это косорукий товарищ.

– Какой? – удивился в свою очередь Варавва.

Алексей улыбнулся.

– Взятки берёт. Но у него хорошие связи в областном УВД, недавно ему полковника дали, до этого в майорах ходил.

– Да, это характеристика. Он участвует в расследовании?

– Вряд ли, но его в Молёбке видели.

«Волга» добралась до окраин Перми, но в город въезжать не стала, свернула к трассе до Екатеринбурга.

– Ваши парни не подсоединились к расследованию? – спросил Варавва.

– По всем признакам, это обычная уголовщина, – пожал плечами провожатый. – Нас никто не подключал, да и нужды в этом нет.

– Но у вас лично есть какое-то мнение?

Алексей помолчал.

– Уфологи вообще народ странный, а Барков был самым оригинальным. Если не считать пропавшего Белоброва. Кстати, в Молёбке сейчас находится двоюродная сестра Баркова, она журналист, сотрудник «Пермской правды», много раз интервьюировала брата и других учёных.

– Отлично, надо будет встретиться с ней. У вас есть её координаты?

– К сожалению, нет, могу узнать у знакомых, но вы её легко узнаете. – Алексей расплылся в улыбке. – Она там самая красивая. Двадцать семь лет, разведена, зовут Женя. Евгения Дарницкая.

– Спасибо.

Вопросы у Вараввы закончились, и разговор сам собой увял.

Молчали до Кунгура, к которому подъехали уже в одиннадцатом часу вечера. Алексей начал было рассказывать историю старинных зданий, мимо которых проезжала машина, однако Варавва слушал его вполуха, и гид замолчал.

Подъехали к гостинице, располагавшейся рядом с кручей, в основании которой и начинался вход в ледяную пещеру.

Гостиница оказалась достаточно вместительной, четырёхэтажной, с большим полукруглым павильоном справа, похожим на тир.

Алексей дождался, пока гость устроится, спросил:

– Что-нибудь ещё?

– Спасибо, ничего, – ответил Варавва. – Вы тоже здесь поселитесь?

– Нет, я в городе остановлюсь, у меня тут родичи живут. Когда отправимся в Молёбку?

– Чем раньше, тем лучше. Сколько туда ехать?

– Погода хорошая, на удивление, поэтому доберёмся за час.

– В таком случае жду вас в семь часов утра.

Алексей подал руку, и на этом они расстались.

Варавва спросил у молоденькой администраторши, работает ли ресторан, и получил ответ:

– С восьми утра до десяти вечера. А бар работает допоздна, – добавила девушка.

Только теперь Варавва обратил внимание на стойку бара справа от окна ресепшн, оглядел ассортимент предлагаемых блюд и остался доволен. В меню входили быстро разогреваемые супы и вторые блюда, так что с голоду умереть ему бы не дали.

Поднялся на третий этаж на лифте, открыл дверь одноместного номера, осмотрелся, бросил сумку с вещами в шкафчик, не распаковывая. Умылся, спустился вниз, в бар, заказал понравившееся видом блюдо – «Трофей Ермака», состоящее из трёх видов мяса: кролика, индейки и свинины, а также зелёный чай и пирожки с вишнями. Уселся за отдельный круглый столик у стенки бара, хотя мог бы устроиться и на большом диване; всего бар мог вместить не менее трёх десятков посетителей.

Однако гостей этим вечером было мало. У стойки за соседним столиком устроилась молодая пара с дочерью лет пяти, да на кожаном диване за фикусами вели беседу двое пожилых джентльменов и женщина. Летний сезон кончился, и гостиница наполовину опустела, несмотря на необычайно тёплый август.

Варавва поужинал, с удовольствием напился зелёного чаю, полистал местную прессу. Бегло оглядел семейную пару, определив, что молодые люди явно в ссоре, судя по их репликам. Допил чай, собрался подняться к себе в номер, и в этот момент в гостиницу вошли двое полицейских в чёрных кожанах и фуражках, капитан и сержант. Оба окинули холл специфическими ищущими взглядами и устремились вслед за Вараввой.

– Эй, гражданин, – окликнул его капитан. – Варавва оглянулся. – Ваши документы, – продолжал капитан мальчишеским баском; у него были широкие скулы и крохотные губы жителя севера.

– Предъявите, – добавил громила-сержант замогильным голосом; он был выше Вараввы на целую голову.

– А в чём дело? – спокойно осведомился майор, хотя в голове и мелькнула мысль о связи представителей охраны правопорядка с таинственным начальником УВД Усть-Кишерти. – Я веду себя неправильно?

– Документы! – Сержант опустил руку на рукоять резиновой дубинки, висевшей на поясе.

Кровь бросилась Варавве в лицо, но он сдержался.

– У меня есть право потребовать документы от вас. Предъявите, пожалуйста. Кто вы, откуда, по чьему приказу действуете?

Полицейские переглянулись.

– Ты чо, сдурел? – выкатил блёклые глаза сержант.

– Вы отказываетесь? – осведомился капитан, топорща соломенные усики.

– Представьтесь! – сдвинул брови Варавва.

– Вам придётся проехать с нами.

– Щас! – насмешливо шаркнул ножкой Варавва. – Только грудь побрею.

– Ах ты, козёл! – набычился сержант, хватаясь за рукоять дубинки.

Варавва дождался, пока дубинка окажется в руке полицейского, в три движения выхватил дубинку и упёр её конец в кадык сержанта.

– Замри! В больницу ляжешь надолго!

Сержант послушно застыл с выпученными глазами, расставив руки-грабли.

Капитан оцепенело потянулся к пистолету на левом боку.

Варавва покачал головой.

– Не советую, малыш. Предлагаю сесть на диванчик и вежливо поговорить. Я майор Кашин, московская «контора». Кто вы?

Полицейские снова обменялись неуверенными взглядами.

Сидевшая на диване компания торопливо поднялась и опасливо отступила к кабинке с монитором охраны. Сидевший за экраном пожилой пузатый охранник встал, вышел к бару.

– Помочь, товарищ капитан? Могу вызвать наряд…

– Я тебе вызову! – недобро усмехнулся Варавва. – Займись своим делом. Ну, так как, граждане полицаи?

– Сядем, – решил капитан.

Собравшаяся было небольшая группа постояльцев гостиницы начала рассеиваться.

Сели на диван: полицейские справа, Варавва слева, ближе к фикусу.

– Кто вас послал?

– Мы не имеем права… – начал капитан кисло.

– Нарушать закон вы имеете право, а соблюдать его – нет? Кто послал? Не Чешко случайно?

Полицейские одновременно вытаращили глаза; получалось это у них артистично.

– Вы его… знаете?

– Отвечайте на вопросы.

– Да, он.

– Откуда он знает, что я прибыл в Кунгур?

– Спросите у него.

– Спрошу, конечно. То есть вы не знаете, что ему было нужно. Может быть, просто задержать на время следствия?

– Нам предписано проверить документы…

– И ради этого вы ехали из Усть-Кишерти в Кунгур?

– Проверить… задержать… доставить в Пермь…

– Ага, я таки был прав. Но если ваш начальник знает, кто я такой и где работаю, как он собирался объяснить свои действия «конторе?»

Капитан начал потеть, снял фуражку, пригладил влажные волосы, снова надел.

– У вас липовые корочки… якобы…

Варавва достал удостоверение с вытисненными золотом на корочке российским гербом и надписью «Федеральная служба безопасности Российской Федерации». Полицейские вытянули шеи, разглядывая удостоверение. Варавва раскрыл, показал фотографию.

– Вы считаете, что существуют кретины, подделывающие такие документы? Один мой звонок, – даже не в Москву – в Кунгур, – и через полчаса вы будете сидеть в «обезьяннике» города! Устраивает вас такая перспектива?

Новый обмен взглядами.

– Извините, товарищ майор… нас не предупредили…

– Идите. – Варавва встал.

Полицейские дружно вскочили.

– Передайте полковнику… впрочем, я сам ему всё скажу. Свободны.

Полицейские козырнули и, не глядя ни на кого, поспешили из холла наружу.

Варавва смотрел им вслед. Цель полковника Чешко была понятна – не допустить сотрудника ФСБ на территорию М-зоны. А вот чего он боялся, было неизвестно.

Машину оставили буквально за статуей пришельца, поставленной энтузиастами у въезда в деревню, дальше пошли пешком.

Об инциденте в гостинице Варавва рассказывать Алексею не стал. Пермский чекист (лейтенант со стажем работы всего в два года, как он признался) вряд ли посоветовал бы что-нибудь дельное.

Утро только вступило в свои права, свежее, тихое, с далёкими криками петухов; ночные тучи убрались на запад; день обещал быть таким же тёплым, каким сложился весь август.

Гости только начали съезжаться к Молёбке, ещё не зная о трагедии, ставили машины на специальной стоянке и шли стайками к палаточному городку. Но их было ещё не много. Основные мероприятия фестиваля должны были начаться не раньше десяти часов утра. Лишь в нескольких палатках, установленных двумя длинными рядами, сновали владельцы, расставляя лотки, разжигая мангалы и вывешивая таблички с надписями типа: «Шашлык-башлык, пальчики оближешь!»

Жилая зона фестиваля начиналась ближе к домам деревни, многие из которых действительно выглядели печально. Большинство жителей Молёбки давно разъехалось по окрестным сёлам и городам, а их дома развалились. В последние годы поток туристов в Молёбку значительно вырос, поэтому районное начальство наконец отреагировало на запросы гостей обустройством быта сельчан. Ближе к реке Сылве началось строительство уфологического заказника. Но до постройки гостиницы и стационарной столовой дело пока не дошло. Поэтому для посетителей М-зоны возвели палаточный городок на всё лето, где можно было разместить до трёхсот любителей экстрима.

Название «Молёбка» деревня получила от молебного камня, которому поклонялись местные жители – манси. В демидовские времена в Молёбке жили около четырёх тысяч человек, выплавляли чугун, делали картечь, ядра, отливали пули для фузей. К моменту приезда Вараввы, как ему поведал Алексей, в деревне осталось всего три десятка жителей, с полсотни полуразвалившихся хат да старая церковь.

– А с чего начался шум вокруг деревни? – спросил Варавва.

– В тысяча девятьсот восемьдесят третьем году геолог Бачурин обнаружил недалеко от деревни круглый след от посадки НЛО диаметром шестьдесят два метра, – ответил Алексей. – С той поры и начали тут искать зелёных человечков, тем более что и раньше наблюдали всякие огни и светящиеся шары.

Подошли к ряду палаток, ещё почти не обжитых гостями фестиваля.

Никакого оцепления вокруг жилой зоны видно не было, лишь у крайней брезентовой палатки стояла небольшая группа мужчин: двое в штатском и полицейский.

Варавва с Алексеем подошли к ним, поздоровались. Им ответили, хотя и недружно. Полицейский с погонами старшего лейтенанта выглядел форменным стариком, ему никак нельзя было дать меньше шестидесяти лет. Бедняга, подумал Варавва с сочувствием, дослужился к пенсии только до старлея.

Его спутниками были костистолицый молодой парень с цепкими глазами и мужчина постарше, с седым ёжиком волос, накачанный так, что плащ на нём готов был лопнуть от напора мышц.

– Вы кто? – спросил полицейский; у него было серое лицо неспавшего человека.

– Варенов, – представился Алексей, – пермское отделение ФСБ. Это майор Кашин из Москвы.

– Меня не предупредили, – хмуро сказал старлей.

– Это имеет какое-то значение? – осведомился Варавва. – Представьтесь.

– Петухов… усть-кишертское УВД…

Варавва перевёл взгляд на спутников старлея.

– Вы ведёте расследование?

– Так точно, – подтянулся костистолицый аскет. – Капитан Шульман, начальник следственного отдела УВД. Это следователь Борщевский.

Седой кивнул. Шея у него была короткая, толстая, отчего казалось, голова вросла в плечи, и поклон удался с трудом.

– Введите меня в курс дела.

– Да мы вроде доложили наверх, – сказал Шульман.

– Капитан! – проникновенно сказал Варавва. – Я уже заметил, что все подчинённые полковнику Чешко ведут себя по-хамски. Разумеется, мы сделаем выводы и предъявим ему свои претензии, задержался человек в этих краях. Поэтому давайте договоримся: хотите остаться в полиции? Делайте своё дело и помогайте. Не хотите – я найду других помощников.

Шульман побледнел, потом вспыхнул, открыл рот, собираясь дать ответ, но встретил предупреждающий взгляд Вараввы и удержался от возражений.

– Слушаюсь… товарищ майор.

Варавва посмотрел на глыбистого следователя, изучавшего его жёлтыми, как у рыси, глазами.

– Патологоанатом дал заключение?

– Дал, уже уехал.

– Труп здесь?

– В палатке.

– Идёмте, расскажете подробности.

Засуетившийся старший лейтенант распахнул полог палатки, в которой могли поместиться с десяток человек. Варавва вошёл в палатку вслед за ним.

Внутри было темно, однако свет к палаткам был подведён, щёлкнул выключатель, и внутри зажёгся единственный плафон под полотняным потолком.

Варавва насчитал восемь кроватей, а точнее – солдатских лежаков, заправленных со спартанской строгостью.

Труп уфолога лежал на крайней кровати, лицом вверх. Щёки у него побелели, губы посинели, чёрты красивого лица расслабились, и от тела веяло холодом.

Варавва подошёл, осмотрел лицо, шею, не притрагиваясь к коже мертвеца.

На шее Баркова виднелась небольшая припухлость, но именно она и указывала на причину смерти: убийца уфолога попал точно в сонную артерию, после чего у потерпевшего случился болевой спазм, и сердце остановилось. А ударить так точно мог только профи высокого уровня, обучавшийся приёмам смертельного касания.

– Я могу ознакомиться с медзаключением?

– Нет, – буркнул следователь. – Только по официальному запросу.

Варавва поднял бровь, посмотрел на равнодушное мясистое лицо здоровяка, не выражавшее никаких эмоций.

– А если я предъявлю вам бумагу о содействии, это будет считаться запросом?

– Прошу прощения, но я подчиняюсь своему начальству.

Варавва понял, что не только Чешко не желает помогать московскому представителю, но и всё местное силовое начальство, что наводило на определённые размышления.

Пропажа уфолога Белоброва и смерть уфолога Баркова были связаны с М-зоной, и убили последнего, очевидно, из-за неких происходивших здесь событий. Варавва почувствовал растущий азарт. Ему сильно захотелось выяснить причины инцидента и найти тех, кто за ним стоял. Расследование обещало быть нетривиальным.

– Алексей, зайди, – позвал он.

В палатку вошёл лейтенант.

– У тебя есть связь с вашим штабом? – спросил Варавва.

– Есть, конечно.

– Мне нужен главный.

– Полковник Зайцев.

– Звони, я хочу вызвать сюда ЧП-бригаду.

Алексей взялся за мобильный.

Следователь и полицейские переглянулись.

– Это… зачем? – спросил капитан.

– Так как вы не расположены выдавать требуемую мне информацию, вас сменят сотрудники моего ведомства. А я подам рапорт о вашем несоответствии служебному положению. Все свободны.

– На линии. – Алексей подал смартфон Варавве.

– Э-э… погодите, – забеспокоился Шульман, обменявшись ещё одним взглядом со следователем. – Так нельзя… мы не отказываемся…

– Минутку, товарищ полковник. – Варавва накрыл мобильник ладонью. – Будем работать или продолжите ставить палки в колёса?

– Будем…

– Доброе утро, товарищ полковник, майор Кашин, Управление «Н». Вас должны были предупредить.

– Да, я в курсе, – ответил начальник пермского УФСБ густым прокуренным басом.

– Извините за ранний звонок. Мне может понадобиться спецгруппа, как быстро вы сможете перебросить её в Молёбку?

– Всё так плохо?

– Прогноз, – усмехнулся Варавва.

– У меня в Кунгуре трое…

– Речь идёт о спецконтингенте быстрого реагирования.

– Его ещё надо собрать.

Варавва начал злиться, так как ему показалось, что начальник УФСБ тоже не слишком расположен помогать представителю центральной «конторы» и тянет время.

– Так соберите.

– Часа три-четыре… если машинами.

– А если «вертушкой»?

– Необходимо обоснование…

– Получите.

– Через час.

– Подготовьте, пожалуйста. – Варавва вернул мобильный, по очереди осмотрел посмурневших мужчин. – У меня ещё есть вопросы, первый: у Баркова были враги?

Шульман и старлей устремили взоры на следователя.

– Следствие только началось, – нехотя проговорил Борщевский. – Сведений мало. По отзывам, он был не слишком общителен, ни с кем не дружил.

– Женат?

– Разведён. Хотя женщины у него были.

– Круг подозреваемых? Опросили свидетелей?

– Говорю же, мы только начали работать. Никто не видел, кто заходил в палатку и кто вышел. Свидетелей нет.

– На ограбление этот случай не похож. У него что-нибудь пропало?

– При нём ничего не нашли, только паспорт и мобильный телефон.

– Странно, человек ехал сюда делать доклад и не взял материалы?

Косой перегляд мужчин подсказал Варавве, что от него многое скрывают.

– Кто его встречал?

– Ну, я, – буркнул полицейский.

– Он приехал один?

– С женщиной.

– Она здесь?

– Это журналистка из Перми, но она уехала в Усть-Кишерть ещё вчера вечером и ничего не знает. По идее, должна приехать, нам тоже хотелось бы задать ей пару вопросов.

– Хорошо, продолжайте разбираться. Будут новости – найдите меня.

Варавва бросил взгляд на синеющее лицо уфолога и вышел. Алексей вышел вслед за ним.

– Я вам нужен, товарищ майор?

– Пока нет, поброжу по деревне, по лагерю, осмотрюсь и позвоню.

– Вы и в самом деле хотите вызвать спецгруппу?

– Это пока моё предположение. Всегда лучше, когда не надо, но есть, чем когда надо, но нет.

Алексей улыбнулся, кинул два пальца к виску и направился к стоянке машин.

– Ты это, майор, не гони лошадей, – пробурчал появившийся из палатки следователь. – Здесь не Москва, другие порядки.

– И как вас понимать, господин Борщевский? – с любопытством спросил Варавва, вдруг окончательно осознавая, что за смертью Баркова, пропажей Белоброва и поведением Чешко и его подчинённых прячется тайна.

– Всяко случается, – пожал круглыми плечами следователь, отворачиваясь и делая шаг обратно в палатку.

– Эй, дядя, – негромко окликнул его Варавва. – Спасибо за предупреждение. Случись что, ты будешь первым, кого отсюда этапируют в Москву.

Лицо следователя вытянулось, глаза налились нехорошим блеском.

– Это… угроза?

– Это обещание. – Варавва поклонился и зашагал прочь.

Погода расстаралась на славу, и уже к началу открытия фестиваля (приехавшее районное начальство решило не отменять праздник) температура воздуха на берегу Сылвы поднялась выше двадцати градусов. День и в самом деле обещал быть солнечным и тёплым.

Варавва на торжественном открытии мероприятия, хотя и омрачённом трагическим событием, не был. Он успел обойти окрестности, познакомился с фестивальной поляной, окружённой палатками, демонстрирующими изделия местных ремёсел, осмотрел строящиеся справа от церкви дома заказника, побродил по берегу реки и съел шашлык в одной из продовольственных палаток, оборудованных мангалами, а также попробовал привезённые на конкурс местные яства. Особенно понравились солёные рыжики, пироги с лесными ягодами и молоко «из-под коровы», как утверждали разодетые в русские вышиванки кулинары, в основном женщины.

К одиннадцати часам гости стали расходиться по павильонам, где готовились встречи с учёными, уфологами, собирателями фольклора и писателями.

Варавва собрался было посмотреть на сбор уфологов, ознакомиться с их фотоматериалами, снимками НЛО, но в это время к нему подбежал запыхавшийся Алексей.

– А я вас ищу.

– Да я вроде не скрывался. Подругу Баркова не видел?

– В связи с ней я вас и искал. Она приехала из Усть-Кишерти минут пятнадцать назад, и её забрали полицейские.

– Что значит – забрали?

– Встретили на подъезде, усадили в «воронок», и она теперь под охраной сидит в их машине на другом конце деревни. Туда и следователь порысил.

Варавва помял пальцами подбородок.

– Парни не хотят, чтобы я с ней встретился. Или есть другая причина? Она что-то знает?

– Может быть, и то, и другое.

– Проверим. – Варавва посмотрел на часы, прикидывая, где в данный момент по московскому времени может находиться Старшинин; рано беспокоить начальника отдела не хотелось, в Москве было только девять часов утра. – Веди.

Алексей поспешил вперёд.

Возле крайнего, если считать от церкви направо, уцелевшего дома под дощатой крышей, потемневшей от времени и непогоды, действительно стоял синий «УАЗ», неизвестно как сохранившийся с советских времён. Возле него никого не было видно, даже водителя. Усть-кишертские полицейские, очевидно, увели пленницу в дом и сами находились внутри.

– Полковник Чешко не приехал? – поинтересовался Варавва.

– Не видел, – мотнул головой раскрасневшийся от ходьбы лейтенант. – Его невозможно будет не заметить, с ним обычно тусуется человек десять оперов.

– Откуда тебе это известно?

– Он и в Пермь приезжал как король, со свитой.

– Что ж, нарушим планы его подчинённых. – Варавва отодвинул ветхую калитку и первым направился к дому.

В прежние времена дом, скорее всего, принадлежал колхозному хозяйству, и располагалась в нём какая-то мастерская, судя по невыветрившимся запахам масел, кожи и ржавого железа. Сени в нём отсутствовали. Единственную комнату с тусклыми окошками заполняли верстаки и ящики. Кое-где по стенам висели дряхлые пыльные хомуты, ржавые серпы и тряпки. Возможно, здесь хотели сделать некий музей «соцбыта», но забросили дело, и все остальные экспонаты были вывезены или украдены.

Возле одного из верстаков расположилась группа мужчин: знакомые полицейские – капитан Шульман и старлей, незнакомые – сержант и парень в штатском, и следователь Борщевский. А напротив, с другой стороны верстака, стояла женщина, от вида которой у Вараввы ёкнуло сердце.

Алексей не преувеличивал: она была красавицей!

На миг память выдала строки поэта: «Но что есть красота, и почему её обожествляют люди? Сосуд она, в котором пустота, или огонь, мерцающий в сосуде»?

Евгения Дарницкая была одета в джинсовый костюм, сидевший на ней как вторая кожа. У неё были большие лучистые серые глаза, высокий лоб, брови вразлёт, изящный носик и коралловые – ненакрашенные – губы. Плюс водопад золотистых волос чуть ли не по пояс.

Она стояла свободно, раскованно, сумочка через плечо, и лишь над переносицей пролегла морщинка, говорившая, что женщина огорчена или сердится. Когда Варавва вошёл, морщинка эта исчезла, хотя вопрос в глазах Евгении остался. Она ещё не знала, кого представляет новый гость.

Оглянулись и мужчины. Возникла немая сцена, которую разрушил Варавва.

– Доброе утро, джентльмены, – непринуждённо сказал он, проходя на середину помещения. – Кажется, я вовремя. Это и есть госпожа Дарницкая?

Никто не тронулся с места, никто не сказал ни слова.

– Это Женя, – подтвердил Алексей. – Э-э… Евгения Леонтьевна, журналистка.

– Мне бы хотелось задать ей несколько вопросов.

Шульман очнулся.

– Она… даёт показания… нам.

– Выбирайте выражения, господин полицейский, – досадливо поморщилась женщина. – Я буду разговаривать с вами только в присутствии адвоката. По какому праву вы задерживаете меня и допрашиваете?

– По праву… м-м… расследования убийства… вашего знакомого.

– Я сама узнала об этом только что и ничего не знаю.

– Тем не менее нам хотелось бы выяснить кое-какие обстоятельства…

– Ничего говорить не буду, пока здесь не появится адвокат!

Варавва сделал шаг вперёд.

С улицы в открытую форточку доносился запах прибитой дождем пыли, слышалось пение птиц и шелест шин. Несмотря на столь умиротворяющую обстановку, Артур Александрович Гатальский – худощавый и бледный мужчина с высоким лбом – смотрел не в окно, а в отчет, который ему принесли на подпись. Как всегда, документ доделывали в последнюю минуту – уже завтра он должен был лежать перед заказчиком. На то, чтобы всё проверить, оставалось только сегодня и сейчас.

Синие росчерки, украшавшие лист бумаги под надписью «Согласовано», убеждали, что работа проделана огромная, документ всесторонне изучен и в правках не нуждается. Однако подпись «Гатальский» была определяющей, так что все вопросы, которые возникнут, будут заданы именно ему. И сначала придётся оправдываться, а уже потом искать, с кого спросить из числа «согласующих». И потому он не спешил подписывать, понимая, что каким бы идеальным ни был документ, всегда найдётся хоть один недочёт.

Вот и сейчас Гатальский уже нашёл пропущенную запятую, одно лишнее удвоенное «н» и, что уж совсем позорно, ненужный мягкий знак в «ться». Содержимое самого документа Артур Александрович просматривал мельком. Как раз здесь всё действительно было давно «согласовано». Да и задача состояла не в том, чтобы всесторонне изучить проблему, а в том, чтобы красиво преподнести решение заказчику.

Оставалась последняя страница, когда зазвонил телефон.

Их у Артура Александровича было три – служебный, обычный мобильный и мобильный для особо важных случаев. Номер последнего знали только два человека: владелец аналитической компании, возглавляемой Гатальским, и куратор из силовиков.

Первый звонил редко и интересовался только прибылью и возможностью пристроить кого-нибудь из друзей, родственников или друзей родственников. Второй появлялся чаще, порой подкидывая какое-нибудь задание, а порой требуя результаты чужих исследований. Артур Александрович послушно выполнял эти просьбы – в конце концов, наверняка и у клиентов были свои кураторы.

Сейчас звонил тот самый мобильный для особых случаев, однако высветившаяся надпись – «Номер неизвестен» – Гатальскому не нравилась. Аппарат достался ему от куратора и от подобных надписей был застрахован.

Тем не менее, несмотря на эту странность, он на вызов ответил:

– Слушаю.

– Артур Александрович Гатальский?

– Вы же знаете, кому звоните, зачем уточнять? Если у вас какое-то дело, то говорите. – До конца рабочего дня оставалось минут тридцать, потому Гатальский торопился.

– Нам требуется сценарий развития событий. – Голос звонившего был бесстрастным и спокойным.

– Давайте по порядку. Представьтесь, расскажите, о чём речь, и согласуем сумму. Ещё лучше – если вы подъедете, и мы поговорим нормально. – Разговор порядком раздражал. И если бы не «тот самый мобильный», Артур Александрович бы уже завершил беседу или переадресовал на кого-нибудь из подчинённых.

– Миллион, – сказал «Номер неизвестен». – Аванс.

Тут же подал сигнал обычный мобильный. Гатальский взял телефон и обнаружил эсэмэс от банка с информацией о пополнении счёта его карточки. Миллионов в сообщении оказалось больше одного, и от неожиданности не сразу пришла мысль перевести их в евро.

Гатальский мог быть неплохим игроком в покер. Без дрожи в руках он вернул второй телефон на место, не сглотнул, не начал озираться, не вскочил. Даже голос его оставался спокоен, когда он сказал:

– Итак, сценарий…

Петрович был мент. Участковый милиционер, если точнее. Когда в 2030 году президентским указом российской полиции вернули гордое звание милиции, кто-то радовался, кто-то возмущался; Петрович лишь пожал плечами и сказал, что суть работы от этого не меняется и вообще у него дел по горло, чтоб такую фигню всерьез обсуждать. Впрочем, обязательный теперь портрет Дзержинского, эффектно обрамленный марсианским пластиком, в своем кабинете он повесил безропотно.

На работу Петрович проспал. И был весьма удивлен, обнаружив участок закрытым. Странно. Ну ладно, Ванька и Санек вполне могут опоздать даже на полчаса, засранцы. У одного молодая жена и маленькая дочурка, другой геймер, каких свет не видывал, способный часами гонять парочку шерифов по прериям в поисках очередного неуловимого Джо.

Нет, понять-то его, конечно, можно, если бы в реале все можно было решить так же, как в игре, – быстрым выхватыванием «кольта», насколько проще бы ментам жилось, слов нет! Петрович и сам был не чужд геймерских радостей бытия, но не до такой же степени. Совесть тоже надо иметь. В конце концов очередной недопойманный Джо пустяки, если сравнить с тем, когда у ребенка зубки режутся, или даже просто красавица-жена новую ночнушку надела. Поэтому Ванька за свои опоздания обычно отделывался укоризненным взглядом, а Санек огребал по полной, и никакие его вопли «Петрович, прикинь, у меня патроны кончились!» необходимого действия не оказывали.

Ладно, с этими двумя все понятно, но уж Лизочка-то должна быть на месте. Никогда ведь не опаздывает. И где черти носят дежурного Игорька, хотелось бы знать? Или что-то случилось? Так некстати. Сейчас бы посидеть немного, чайку попить… может, даже вздремнуть чуток, закрывшись в кабинете. Вчерашний вечер выпил все силы и откусил изрядный кусок ночи. Драка в квартире Федоровых – всегда конец света. Папаша, мамаша, трое сыновей и две дочери. У каждого свое мнение, и чем больше водки выпито, тем сильнее мнения расходятся. Эх, здоровые черти эти Федоровы! Вот бы кого на гейм подсадить, насколько тише бы стало. Бывают же такие, кого в вирт даже на буксирном тросе не затащишь… Черт, как же все-таки спать охота!

Он походил на пугало, этот сирусянин. На бывалое, побитое непогодой огородное пугало, только с доброй улыбкой. Они все походили на нелепые и небрежные карикатуры, намалеванные бесталанным живописцем. Впрочем, на сирусян Денис насмотрелся вдоволь по телевизору, когда еще работал правительственный канал и люди на что-то надеялись. Денис тоже надеялся – поначалу.

Сейчас, когда надежда истончилась, истаяла, когда от нее остались лишь призрачные, меньше десятой доли процента, шансы, добрая улыбка на круглой желтоватой физиономии казалась едва ли не издевательской.

– Дорогой господин Стрельцов!

Голос в трансляторе звучал застенчиво и грустно, словно сирусянину было совестно, что фамилия Дениса именно Стрельцов и никак иначе.

– Да, это я, – хрипло отозвался Денис.

– Поздравляю вас, дорогой господин Стрельцов, – без малейшего акцента, но с прежней стыдливостью выдал транслятор. – Вы прошли тесты успешно, и вам…

Денис ошарашенно помотал головой.

– Что, правда? – еще не веря, не смея поверить, выпалил он.

– Я вас, разумеется, не обманываю, – добрая улыбка неожиданно стала гармонировать с грустью в голосе, создавая ощущение доверительности. – К сожалению, у меня не так много времени. Сказать по чести, его вообще нет, вы наверняка понимаете почему. Дальнейшие инструкции вы получите от моей ассистентки. Собственно, она вашей расы, и вам же будет проще. А теперь до свидания, дорогой господин Стрельцов. Увидимся на борту «Орфея».

Денис машинально кивнул. До него все еще не доходило, он не верил. «Орфеем» земляне называли спасательный трансзвездник с Сириуса, два месяца назад приземлившийся под Петергофом. Как именовали его сами сирусяне, было неизвестно. Так же, как неизвестными оставались названия остальных двухсот четырнадцати рассредоточенных по планете спасательных судов.

– Денис Петрович, пройдемте, пожалуйста, со мной.

Денис обернулся. Его манила ладонью черноволосая красавица лет двадцати пяти.

– Вы… вы тоже? – неуверенно проговорил Денис. – Вас тоже отобрали?

– Не меня, Денис Петрович. Я спутница. Выслушайте, пожалуйста, внимательно. Вот ваш пропуск, – черноволосая протянула блестящий, отливающий перламутром ромб. – На нем ваша фотография, отпечатки пальцев и генетический код. Вам надлежит в четырехдневный срок прибыть на сборный пункт. Держите: в этой брошюре пояснения и подробности, включая адрес. С собой можете взять не больше десяти килограммов груза и не больше одного спутника – любого человека по вашему выбору. Вы все поняли?

– Постойте, – только теперь Денис осознал, что совершенно безнадежный, один на несколько тысяч шанс выпал ему. – У меня две девочки. Жены нет, так вышло, а дочери две. Дашенька и Леночка, близнецы.

Черноволосая красавица вздрогнула, отвела взгляд.

– Это ужасно. У меня тоже… – в глазах у нее появились вдруг слезы, девушка нервно смахнула их тыльной стороной ладони, – тоже есть сестра, младшая. Павлик выбрал меня. Он мог ее, мог кого угодно, любая бы согласилась не думая. Но он взял меня, а Наташа… Вы понимаете?

Денис понимал. Неведомому Павлику несказанно повезло, как и ему, Денису. Павлик прошел тесты и по невесть каким сирусянским критериям попал в число избранных. Он явно был одиноким и бездетным, этот Павлик, и из тысяч, а то и десятков тысяч желающих выбрал себе спутницу. Денис тоже одинок, только вот его одиночество иного рода. Пять лет назад Вера от него ушла, сбежала со скрипачом-виртуозом с мировым именем. Можно сказать, упорхнула, оставив с годовалыми близняшками на руках.

Денис преодолел десяток пустых и унылых, будто скорбящих коридоров «Эрмитажа» и выбрался на Дворцовую. Символично, что отбор счастливчиков сирусяне затеяли именно здесь, в центре, в ядре человеческой культуры, из которого уже вывезли и погрузили на спасательные суда самые ценные экспонаты. Счастливчики… Только теперь Денису удалось в полной мере осознать, что это слово напрямую относится к нему.

Очередь петляла между выставленными на Дворцовой решетчатыми барьерами. С каждым днем она редела, но все еще была многотысячной. Денис отстоял в ней две недели, ел в ней и спал, отлучаясь лишь по нужде. Потерять очередь означало упустить шанс на жизнь, пускай ничтожный, мизерный, но какой есть. Денис в этот шанс напрочь не верил, он и пытаться бы не стал, если б не мама.

– Ты должен, – настойчиво, раз за разом, повторяла она. – Обязан. Один шанс на тысячи соискателей? Ты должен его взять, даже будь он один на миллиард.

Сирусянские транспортники должны были вывезти с Земли два миллиона человек. Тех, кто по результатам тестов был признан годным для «сохранения человеческой цивилизации на новой родине с последующим возрождением ее на старой». О том, когда это возрождение произойдет, сирусяне умалчивали. А скорее всего, не знали сами. Просчитать последствия надвигающейся катастрофы им, видимо, оказалось не по плечу.

Денис быстро зашагал к Дворцовому мосту. Ему предстоял неблизкий и нелегкий путь: на Охту, через забитый бандами мародеров, насильников и убийц, отчаявшийся, готовящийся к всеобщей гибели город. Костяшками пальцев Денис потрогал рукоятку боевого «ТТ» за пазухой – древнего, обменянного на золото, когда на бессмысленные и бесполезные нынче драгоценности можно было еще что-то обменять.

Надвинув на глаза капюшон, Денис ступил на мост. Необходимо живым добраться до дома, остальное сейчас не важно. Упрятанный глубоко в карман сирусянский пропуск станет подорожной на тот свет, если бандиты его обнаружат. Не оттого, что пропуском удастся воспользоваться, а попросту от злобы, зависти и безнадеги. Дениса передернуло – он отслужил два года в десанте, но стрелять в людей ему не приходилось. Плевать! Если придется, он будет стрелять – без раздумий, потому что в кармане он нес теперь жизнь одной из девочек.

Денис сбился с ноги, его замутило, недавняя радость ушла, сгинула, как не бывало. Одной из девочек… Одной из двух. Жизнь второй не уложилась в неведомые каноны сирусянской этики. Окажись на их месте мы…

Денис выругался вслух, грязными, матерными словами. Он не знал, как поступили бы земляне, окажись они на месте незваных спасителей. Усилием воли он заставил себя сконцентрироваться и мобилизоваться. Добраться до дома – сейчас это главное. В городе не ходит транспорт, не работают предприятия и учреждения, вообще ничего не работает. Полиции нет и уже не будет, и законов никаких нет, кроме одного – прожить оставшийся месяц любой ценой и за этот срок урвать от жизни как можно больше.

Опасливо сторонясь редких прохожих, Денис пересек мост и двинулся дальше по набережной. Соваться сейчас в узкие разбойничьи переулки питерского центра было равносильно походу за собственной смертью. Мимо подчистую разграбленных магазинов, мимо вывороченных из цоколей завалившихся фонарей, мимо обгорелых автомобильных остатков Денис размашисто шагал вдоль гранитного парапета.

– Помогите! Пожалуйста!

Денис вздрогнул, обернулся через плечо. Из подворотни ему отчаянно махала белой тряпкой женщина с младенцем на руках. Денис остановился. Идти на помощь было нельзя, что бы там ни стряслось. Женщина и младенец обречены, жить им осталось в лучшем случае месяц, как и всем прочим… Против воли, вопреки здравому смыслу, плохо сознавая, что делает, Денис двинулся на зов.

– Алина, Алечка, – женщина подбежала, свободной рукой ухватила за локоть и потянула за собой. – Ее избили, изнасиловали, она истекает кровью. Умоляю: помогите, сделайте что-нибудь!

Вслед за женщиной Денис ступил в подворотню, прошагал под низкой аркой во двор с чугунной оградкой по центру. Женщина внезапно шатнулась в сторону, Денис по инерции сделал еще шаг и замер на месте. У оградки стоял коренастый мужик с арматурным прутом в руке. Денис попятился, оглянулся – еще двое перекрыли выход из подворотни и теперь медленно надвигались.

– Водка есть? Курево, жратва есть? – гаркнул коренастый.

– Н-ничего н-нет, – запинаясь от страха, выдавил из себя Денис.

– Сейчас поглядим. Вещи снимай. Быстро, ну!

Вот и все, обреченно подумал Денис. Эти меня убьют за просто так, невзначай. Страх внезапно ушел, сменившись злостью и горечью. Кретин, выругал себя Денис, недоумок. Попался в примитивную западню, к озверевшим от обреченности и безнаказанности душегубам. Он скосил глаза – двое сзади приблизились, тот, что слева, уже отводил назад руку с зажатой в кулаке монтировкой.

Денис рванулся. С треском разлетелись пуговицы плаща. Он выдернул из-за пазухи «ТТ» и навскидку всадил коренастому пулю в лицо. Шарахнулся вправо, двое оставшихся удирали через подворотню на набережную. Денис выстрелил им вслед, промазал и развернулся к пятящейся от него наводчице с орущим младенцем в руках.

Ее надо пристрелить, думал он, глядя поверх ствола на ставшее мучнистым, перекосившееся от страха лицо. Вместе с ублюдком, иначе…

Он не додумал. Сплюнул наводчице под ноги, резко сунул «ТТ» за пазуху и скорым шагом двинулся прочь.

– Денис!

Мама стояла в прихожей, губы у нее дрожали, тряслись старческие венозные руки. Через месяц мамы не станет, и Веры не станет, и ее скрипача. И… Денис закусил губу, шагнул к маме, обнял, прижал к себе.

– Мне повезло, – выдохнул он, и мама дернулась у него в руках, запрокинула лицо.

– Ты, ты… Тебе?..

– На, смотри.

Денис выудил из кармана сирусянский пропуск. Мама охнула, мотнулась к стене, тяжело опустилась на ветхий плетеный стул и заплакала.

– Это я от счастья, – сквозь всхлипы пробормотала она.

Дениса передернуло. Мама еще не понимала, не осознавала еще, какой ценой им это счастье достанется.

– Папа!

Дочки наперегонки бежали к нему из детской. Денис подхватил обеих, поднял, застыл, переводя взгляд с Леночки на Дашу и обратно. Девочки были похожи, настолько, что он сам не знал, как умудрялся их различать. Они пошли в Веру, золотоволосые, синеглазые, белокожие, со звонкими голосами. Друг дружку называли сестричками – с детства.

– Папа, мы соскучились, – прощебетала Леночка.

– Тебя так долго не было, – добавила Даша, – бабушка говорила, что ты скоро придешь, а ты не шел и не шел.

– Все хорошо, все замечательно, родные мои, – бормотал Денис, покачивая ткнувшихся ему в шею и разом притихших дочек. – Я вернулся, вы же видите. Теперь я буду с вами, всегда.

– И больше не уйдешь?

– Не уйду.

Он отнес обеих в детскую, спустил на пол, похвалил платье, которое с бабушкиной помощью сшили для куклы. Постоял на пороге, растерянно слушая девчоночье щебетанье о всяких разностях и ни о чем. Затем осторожно прикрыл дверь и отправился на кухню. Мама сидела там, за старым, еще Верой купленным пластиковым столом.

– У нас осталось? – тихо спросил Денис.

Мама молча извлекла из кухонного шкафа заначенную на последний день поллитровку. Остальные, которые Денис успел урвать в разнесенном толпой супермаркете, были давно обменяны на продукты. Водка в умирающем мире ценилась дороже еды, дороже оружия, подчас дороже человеческой жизни.

Денис сорвал пробку и жадно глотнул прямо из горлышка раз, другой. Занюхал рукавом, отдышался, вновь потянулся за водкой, но передумал и пить не стал.

– Что же теперь делать, мама? – тоскливо спросил он.

Она не ответила. Слезы вновь потекли у нее по щекам, но теперь плакала мама не от счастья, и Денис понимал это, и сам заревел бы с ней на пару, если б умел.

– Тебе. Придется. Выбрать. – Мама говорила с трудом, она будто насилу расставалась со словами. – Леночку. Или… Или… – мама всхлипнула. – Или Дашу.

– Я не смогу.

Теперь Денис осознавал это ясно, отчетливо.

– Я не смогу, – повторил он. – Не сумею. Я останусь здесь, с вами.

Мама перестала плакать. Она помолчала, глядя в пол, потом сказала глухо:

– Сможешь. Одна из твоих дочерей должна жить.

Запершись в спальне, Денис пролистал тощую сирусянскую брошюру. Сборный пункт оказался рядом, рукой подать – в четверти часа ходьбы. Оттуда на борт «Орфея» счастливчиков доставит шаттл, дальнейшая безопасность гарантируется. Денис попытался вчитаться в пункты прилагаемой инструкции. У него не получалось – буквы расплывались перед глазами. Денис отшвырнул брошюру прочь.

Полгода назад был обнаружен стремительно надвигающийся на Солнечную систему метеоритный поток. С неделю о потоке ходили слухи, один другого нелепее. Слухам Денис не верил. До тех пор, пока на человечество не обрушилось воззвание генсека ООН. А вслед за ним, сразу, без паузы, обращение президента к гражданам России.

Под углом шестьдесят градусов поток падал на плоскость эклиптики. Орбиты третьей и четвертой от Солнца планет приходились на его максимальную плотность. Это означало, что Земля и Марс сотнями тысяч небесных камней будут расстреляны, а возможно, расколоты и увлечены потоком.

Корабли сирусянской миссии приземлились за три месяца до катастрофы.

– Братья и сестры, простите нас, – на единственном еще функционирующем правительственном канале вещал похожий на несуразную карикатуру сирусянский командор, и голос его, надрывный и скорбный, звучал, словно реквием по человечеству. – Мы не успели. Наши разведчики локализовали вашу цивилизацию слишком поздно. Поверьте, на строительство транспорта мы бросили все ресурсы последних трех поколений. Мы опоздали. Мы сможем вывезти всего лишь два миллиона человек…

Ночью Денис не сомкнул глаз. Он едва не проклинал выпавшее ему «счастье». Три дня. Оставалось всего три дня. Решение, которое ему за эти дни предстояло принять, человеку принимать не подобало.

Наутро пришла Вера. Денис встретил ее на пороге, молча посторонился. С минуту, давя подкатывающие к горлу спазмы, смотрел на скачущих от радости вокруг Веры близняшек. Затем, ссутулившись, двинулся на кухню.

– Это я ее привела, – поджав губы, сказала мама. – Пожалуйста, выслушай ее. Она мать.

Денис не ответил. Он вспомнил, как рвал на куски развешанные по стенам спальни Верины офорты и сангины. Уничтожал, искоренял их, навязчиво думая при этом, что убивает любовь. Дорогущие билеты на концерт скрипача-виртуоза, всклокоченного, лупоглазого, похожего на удивленную стрекозу-недомерка, Денис купил сам, в подарок на Новый год. Пойти на концерт он, однако, не смог – помешал очередной аврал на работе. Денис втихую порадовался тогда – в театры и на выставки он сопровождал Веру редко и неохотно, всякий раз мечтая поскорее отделаться.

– Ты работящий, надежный, правильный. Ты прекрасный отец, – сказала однажды пришедшая навестить девочек Вера. – Но видишь ли, ты – заурядный. Обыденный, некреативный, не способный на дерзание, на полет.

Денис тогда не стал возражать. Заурядный и некреативный? Пускай. Зато у него две дочки, которых он любил самозабвенно и считал за счастье постоянные гастроли по заграницам, куда Вера моталась со своим недомерком. А Даша с Леночкой – остались с ним и переехавшей к нему мамой.

– Денис!

Он вскинул голову. Вера стояла в кухонных дверях, привалившись плечом к косяку. Мама поднялась и молча, неслышно ступая, вышла.

– Уходи, – глухо сказал Денис.

– Ты должен, – бесцветным невыразительным голосом отозвалась Вера. – Обязан спасти одну из них.

Кровь бросилась Денису в лицо.

– Должен и обязан, говоришь? – из последних сил сдерживаясь, переспросил он. – А как насчет тебя?

– Сирусяне мне отказали. Денис, наша дочь…

– Наша дочь?! – уже не сдерживаясь, рявкнул Денис. – Какая из двух, а? Что я скажу ей, когда она спросит: «Папа, где сестричка?» Скажу: «Дашенька, я убил Лену, и поэтому ты жива?» Или: «Леночка, твой папа ради тебя убил Дашу?!»

– Тебе будет трудно, Денис. Очень трудно, почти невозможно. Но ты…

– Иди отсюда, – оборвал Веру Денис. – Убирайся! Я не хочу, не желаю больше тебя видеть.

После того как за Верой захлопнулась дверь, он с минуту сидел, закрыв руками лицо. Затем вскочил, метнулся из кухни в детскую. Леночка увлеченно наряжала куклу.

– Где? – подступился к дочке Денис. – Где Даша?!

– Сестричку взяла мама, – испугалась Леночка. – Погулять. А мне велела…

Денис не дослушал, бросился в прихожую. Мама стояла, раскинув руки, собой перекрыв дверной проем. Денис отшвырнул маму, по лестнице скатился на первый этаж, вырвался из дома наружу. Догнал Веру, выдрал Дашину ручонку у нее из ладони. Размахнувшись, наотмашь хлестанул Веру по щеке.

– Ты, мразь, сука! – заорал ей в лицо Денис. – Гадина, пошла вон, крыса! Еще раз придешь – убью.

Оставшиеся три дня слились в один бессонный непрерывный кошмар. Мама слегла, с Денисом она больше не заговаривала. Запершись в спальне, он десятки, сотни раз прокручивал в уме варианты. Приемлемых среди них не было. Ни единого. Подарить жизнь одной дочери за счет другой Денис был не способен. Так же, как не способен был оставить умирать обеих.

Утро последнего дня он встретил на пороге детской. Близняшки безмятежно спали в одинаковых позах, золотистые локоны разметались по подушкам. Денис долго смотрел на них, затем тихо притворил за собой дверь. На кухне добил из горла поллитровку и вытащил из кармана «ТТ».

Он медленно поднес ствол к виску. Зажмурился, и в этот момент раздался дверной звонок.

На пороге стоял низкорослый, всклокоченный, похожий на удивленную стрекозу скрипач-виртуоз, которого Денис ненавидел и про себя называл недомерком. Надо же, как удачно, с неким даже удовлетворением подумал Денис. В магазине «ТТ» как раз два патрона.

– Веры больше нет, – тихо сказал недомерок.

– Что? – не понял Денис. – Где нет?

– Нигде. Вечером она приняла яд.

На мгновение Денис растерялся. Смерть бывшей жены для него ничего не меняла, она была нелепа, не более. И, главное, она ничего не меняла для девочек.

– Зачем пришел? – каркнул Денис. – Смерти ищешь?

Он навел на визитера «ТТ».

– Позавчера я прошел тесты, – будто сквозь вату донесся до него тихий голос недомерка. – Взгляните, вот.

Денис ошарашенно уставился на блестящий, отливающий перламутром ромб. Такой же, как у него.

– Вера оставила записку, – тоскливо сказал скрипач. – Посмертную. Она завещала мне забрать вторую девочку.

– Что? Что ты сказал?!

– Я хотел взять Веру. Я любил ее, понимаете? Но она… Она…

У Дениса закружилась голова. Он схватился за дверной косяк, чтобы не упасть.

– Ты шутишь? – выдавил он. – Ты же можешь…

Он не договорил. Этот недомерок мог выбрать себе спутницу, любую. Что ему до чужого, по сути, ребенка.

– У нас мало времени, – едва слышно проговорил скрипач. – Собирайте детей. Быстрее, прошу вас!

Денис на секунду застыл, затем метнулся в детскую.

– Мы уезжаем, – невнятно бормотал он, лихорадочно одевая близняшек. – Уезжаем прямо сейчас.

Они вчетвером выскочили на лестничную клетку, ссыпались вниз по лестнице. «Мама, – метнулась запоздалая мысль. – Он не простился с мамой». Денис рванулся назад, остановился, затем попятился. Заставить себя сказать «Прощай, мама» он был не в силах.

Последствия стресса и бессонных ночей навалились на него ватным муторным отупением. Денис не помнил, как добирались до сборного пункта и как садились в шаттл. Пришел в себя он лишь перед узкой, переливающейся огнями проходной, врезанной в силовой контур, ограждающий сирусянский корабль.

– Ваш пропуск, пожалуйста.

Денис подхватил на руки дочку, впопыхах не разобрав даже, какую из двух. Сунул пропуск в уродливую желтоватую конечность похожего на огородное пугало охранника. Оглянулся – недомерок со второй близняшкой на руках стоял сзади, в пяти шагах.

– Идите, – тихо сказал он. – Мы сразу за вами, вслед.

Сирусянский охранник утопил пропуск в приемном пазу, бесшумно разъехались створки овальной, в человеческий рост двери. Денис, пригнувшись, ступил вовнутрь, дверь за ним затянулась, замелькало зеленым, желтым, потом фиолетовым. Под ногами пришла в движение серебристая лента эскалатора, плавно повлекла к исполинскому, гордо пронзающему носом облака спасательному судну. Ускорилась, втянулась в узкий тоннель с матовыми стенами, свернула вправо, вверх и, наконец, встала.

– Приветствую вас на борту «Орфея»!

Денис вскинул голову. Давешняя черноволосая красавица улыбалась ему. Рядом с ней переминался с ноги на ногу неказистый лысоватый толстячок, видимо, тот самый Павлик.

– Пройдемте, надо спешить, – трескучим фальцетом затараторил Павлик. – Корабль готовится к старту.

– Подождите, – Денис заозирался. – Где моя дочка и… – он замялся, – и мой друг?

Павлик недоуменно заморгал.

– Мы больше никого не ждали. Постойте, я сейчас выясню.

Павлик исчез из виду, а Денис почувствовал, будто его хватанули когтистой пятерней за сердце и стали неторопливо и умело выкручивать душу.

– Пройдемте, – услышал он трескучий фальцет. – Вашего друга… его отправили назад. У него был фальшивый пропуск. Сказал: жена нарисовала, художница.

– Папа, где сестричка? – требовательно спросила прильнувшая к Денису дочка.

У него подломились колени.

На пустынном шоссе ни души. Четыре часа утра. Густой туман, нередкий в Калифорнии в сезон дождей, укрывает все вокруг влажным серым саваном.

Триста тридцать лошадей мертвы. В изуродованной груде золотистого металла с трудом можно различить изящные линии одного из самых дорогих автомобилей современности. Олицетворения роскоши, свободы, неуклонного стремления вперед. Осколки стекла блестят на темном асфальте, как слезы.

Молодая женщина ползет прочь от остатков машины, оставляя за собой широкую, глянцево отблескивающую полосу. Да полно, человек ли это? Ведь двигаться так – невозможно для живого существа. Даже на пределе сил. Поэтому она ползет на одном лишь упорстве. Изломанная с садистской изощренностью кукла. Марионетка с обрезанными нитями.

Мужчина лежит на боку. С четвертой попытки перевернув его на спину, женщина-кукла делает последний рывок и, навалившись сверху, накрывает его губы своим залитым кровью ртом. Несколько судорожных подрагиваний, и все кончено.

Все кончено?

Нет.

Все только начинается.

Глаза мужчины неожиданно распахиваются. Он делает прерывистый свистящий вздох, точно вынырнувший с невозможной глубины пловец. Медленно поднимает руку и осторожно прикасается кончиками пальцев к волосам соскользнувшей ему на грудь головы мертвой женщины. Потом, на ощупь отыскав плечо подруги, он переворачивает ее тело, устраивая на сгибе собственной руки, и со странной бережностью опускает на асфальт рядом с собой. Приподнявшись на локте, несколько секунд смотрит в широко раскрытые стекленеющие глаза. И тоже целует – нежно, так невыразимо нежно. После чего снова вытягивается навзничь и принимается ждать помощи.

Дождь только что закончился. Сквозь открытое настежь окно в комнату проникал аромат мокрой листвы раскидистых лип. Чудесный, свежий, будоражащий и удивительно сладкий. Навязчиво примешивающийся к нему запах коричной сдобы из кафе неподалеку казался мне столь же неуместным, как дешевые благовония из Чайна-тауна посреди цветущего сада. Эти французы вечно что-то едят…

– Nous pouvons parler français, si vous le souhaitez, mademoiselle Robert,[2] – слегка раздраженно предложил я.

– Вы очень любезны, но в этом нет необходимости. – Ее английский был безупречен. – К тому же вы – гость. И, пожалуйста, зовите меня просто Николь.

– Как угодно. Значит, вы хотели побеседовать о супруге Джорджа Герберта, одиннадцатого графа Пембрук, леди Екатерине, в девичестве – графини Воронцовой?

– В том числе. Хотя истинная цель, из-за которой я так настойчиво добивалась встречи с вами, иная. Я хочу предложить вам носить мой костюм.

Что и говорить, ее слова ошеломили меня. Застали врасплох. А уж я-то испытал в жизни всякое. И в этой, и в трех предыдущих.

– Носить. Ваш. Костюм, – повторил я с нейтральной интонацией, зато делая паузу после каждого слова и при этом неотрывно глядя на молодую француженку. Пытаясь осознать только что услышанное.

Не получалось.

До сего дня мы не встречались с Николь ни разу, даже случайно. Нас не связывали ни дружба, ни родство, ни общие знакомые, ни положение. Мы жили в разных странах, занимались разным делом, принадлежали к разным классам и были не только разного пола, но и возраста – Николь вполне годилась мне во внучки. Да что говорить, до недавнего времени я даже не подозревал о ее существовании. Но все же три дня назад она позвонила, каким-то чудом раздобыв мой личный номер. Потом за считаные минуты сумела заинтересовать меня настолько, что я сам не заметил, как согласился на встречу тет-а-тет в ее доме на правом берегу Сены. И вот теперь сидит напротив, демонстрируя великолепное самообладание. Не эталонная красавица, но очень мила: крепкое, спортивное и в то же время женственное тело, модная короткая стрижка золотистых, слегка вьющихся волос, приятное, располагающее к себе лицо с пытливыми серыми глазами. И эти глаза глядят на меня с такой надеждой! Полагаю, именно так онкобольной смотрит на врача, пришедшего в палату с последними результатами обследования.

Только вот какая штука – если я не ослышался, молодая и привлекательная женщина по имени Николь Робер жить не хотела.

Скрипнув колесами инвалидной коляски, я подкатил к сервировочному столику и плеснул в хрустальный «тумблер» из графина. Поднеся бокал к губам, вдохнул знакомый аромат хорошо выдержанного бурбона, на миг зажмурившись от удовольствия. Пригубил, покатав напиток на языке. Глотнул. Покосился на раскрытую коробку моих любимых сигар «Партагас», гильотинку и турбозажигалку.

– Вы совсем не богаты, и все же без возражений оплатили мне перелет из Нью-Йорка в сьюте и спецавто с личным водителем. Разузнали о моих вкусах и привычках. Одного этого вполне достаточно, чтобы произвести на меня впечатление. Даже если бы вы не сказали того, что сказали.

В комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь деликатным пофыркиванием кофемашины. Николь выдерживала мой прямой взгляд больше минуты. Очень неплохой результат.

Отдавая ей должное, я отвел глаза первым, чтобы освежить себе виски.

– Мистер Ди Амато! Я хочу поговорить с вами о том, о чем не говорила до сих пор ни с одним человеком. Нет ни записей, ни каких-либо других носителей информации, собранной мною. К тому же вы богаты и могущественны, а я… впрочем, вы ведь просмотрели то досье, которое я вам переслала?

Я процитировал по памяти:

– «Николь Робер. Двадцать четыре года. Гражданство – Франция. Не замужем. Круглая сирота. Близких родственников нет. Великолепное здоровье. Отсутствие каких-либо хронических или наследственных заболеваний, равно как и вредных привычек. Изучала антропологию в Беркли,[3] до недавнего времени – сотрудник парижского института судебно-медицинской экспертизы. Увлекается альпинизмом. Рейтинг ФИДЕ – тысяча девятьсот».[4] Я ничего не упустил?

– Группа крови – первая. Отрицательная.

Окончание фразы было произнесено с явным нажимом. Любой человек, услышь он сейчас интонации Николь, наверняка пожал бы плечами.

Любой, но только не я.

Кивком подтвердив, что уточнение оценено по достоинству, я сделал новый глоток. После чего поставил бокал на столик и сцепил пальцы в замок, с трудом сдерживая нервную дрожь. Кровь бурлила в моих жилах, наполняя все тело восхитительным и, как я думал, надежно забытым чувством.

Ни разу за последние три десятилетия я не чувствовал себя настолько живым!

– Итак, вы думаете, – я интонационно выделил «думаете», – что вам известно нечто… особенное? Что ж, я весь внимание.

В это счастье было трудно поверить. Айвен наконец-то оказался на земле Кур-Ити-Ати. Впрочем, «на земле» – слишком громко сказано. Так, клочок суши. Правда, и «клочок суши» – тоже не самые точные слова для этого случая и такого пункта назначения, известного каждому с детства.

«Битва над Кур-Ити-Ати», «Поражение над Кур-Ити-Ати». Последний и, как говорят, почти безнадежный, а оттого – еще более героический бой землян против оккупантов. В учебниках сражение излагалось очень увлекательно: со схемами, картами и яркими иллюстрациями. Так, что даже девочки, а не только мальчики, проглатывали эти видеоницы, не останавливаясь, на одном дыхании. Кроме того, текст там был такой душевный и произносился с такой болью! Каждый чувствовал, как близка была Победа. Как возможна была Свобода. Но нет, нет, не получилось. Земля проиграла и была оккупирована.

Дальше в учебниках была маленькая поясняющая главка-серия «Поражение и Преображение». Следующий раздел, включающий много параграфов и идущий уже до конца учебника, так и назывался – «Оккупация. Порядок, Мир и Счастье на Земле». И в этих словах тоже была справедливость. Высшая, пожалуй, справедливость. Ну, будто поминки после смерти самого близкого и родного человека. ЭТО случилось, ЭТО не изменить. Глупо, бессмысленно спорить, потому что тут действуют силы высшего уровня. А значит, нужно просто смириться и научиться с ЭТИМ жить. Потому что оккупация – оккупацией, но жить-то все равно надо…

Уже по оформлению карантинной комнаты чувствовалось, что ты попал в особое место, недоступное простым смертным, а только тем, кто обслуживает тех, кто общается с богами. Айвен часто думал (но никому, конечно же, не говорил) о том, что об оккупантах, инопланетянах в учебниках, q– и v-книгах рассказывается, словно о богах. Так подробно и убедительно расписывается их мудрость, сила, чувство справедливости. Ну и капризы, конечно. Тут даже отдельный пример приводился: до наступления Эры Поражения люди говорили о «капризной Фортуне» (это у них, наивных, была такая богиня), а после – «ОНИ капризны». Под «ОНИ» подразумевались именно оккупанты. К счастью, капризов у них немного. Но главный из них, «Оккупационный Космический Налог», был все же очень обидным и воспринимался населением тяжело, болезненно. Говорят, даже случались бунты (такие же наивные и бессмысленные, как восстание против смерти). Они подавлялись четко, беспощадно и так быстро, что по-настоящему ни «Порядка», ни «Мира и Счастья» на Земле не нарушали.

Рассказывали об этом шепотом и наедине, так что никто даже и не знал доподлинно – а были ли они вообще, эти бунты? Может быть, их просто выдумывают для самоуспокоения? Мол, да, сам я умный и потому трусоватый, но есть, есть на Земле люди сумасшедшей храбрости, способные на такое. И восхитишься мысленно их героизмом. И почтишь мысленно их светлую память. От этого становится легче на сердце, будто сделал что-то хорошее, нужное, правильное. Оккупация после этого уже не кажется такой оскорбительной, и можно спокойно жить при ней дальше.

Человека, за которым следовало ухаживать Айвену, называли Старик, и это было точным прозвищем. Разве что выглядел его подопечный не совсем человеком. Трудно сказать, отчего, в первую очередь, происходило такое впечатление. То ли от возраста, то ли от множества имплантантов и биозаменителей. Какими бы качественными, дорогими и похожими на настоящие они ни были, им все же было далеко до живой молодой или хотя бы не ветхой плоти – самого дорогого, что есть на Земле. А очень может быть, это впечатление объясняется тем, что Старик, как один из ответственных работников Оккупационного Правительства, слишком часто и напрямую общался с захватчиками-инопланетными и перенял манеры – пластику, мимику – этих почти богов.

Но все-таки Старик понравился Айвену. Чувство достоинства и властность не доходили у того до высокомерия. Напротив, он был внимателен, заботлив. От этого даже появлялось ощущение, что Старик – слуга Айвена почти в той же степени, что и Айвен – его служка. Хотя, конечно, всего лишь «почти» и только «впечатление».

Подумалось, как хорошо, как правильно, что именно такие люди, властные, но мудрые и заботливые, находятся в Оккупационном Правительстве, а не те, что были до них раньше. Говорят, те довели дело до унизительного и страшного «кровавого казуса», а эти не только устранили его, но и решили все другие проблемы, установив сразу же после «Поражения и Преображения» – «Порядок, Мир и Счастье на Земле». Айвен почувствовал, что на сердце потеплело. Показалось, что Старик не просто великий человек (все же человек!), прислуживать которому ему посчастливилось, а его, Айвена, родственник. Пусть не самый близкий, но все же именно родственник. И вдруг так захотелось узнать его настоящее имя. Но нет, это было запрещено. Для безопасности и поддержания Мира на Земле персональные данные членов Оккупационного Правительства засекретили. Айвену не суждено было узнать, кто перед ним: обычный функционер, чиновник, пусть даже самого высокого уровня, но рядовой, «один из» или, может быть, даже сам председатель Правительства.

Ну конечно, мне достался Занзибар!

Убейте меня половником, я понятия не имею, где этот самый Занзибар и что там едят.

Мама была против, чтобы я шел на войну. У нее уже убили одного сына, и она вовсе не хотела проблем со вторым. Тем более что боевая страховка не покрывает всех расходов. Но брат и отец поддержали мое патриотическое рвение, и по окончанию колледжа я записался на сайте военкомата.

Повестку – традиционный треугольник из настоящей бумагия – курьер привез накануне жеребьевки.

В воскресенье мы собрались всей семьей в коконе, открыли семейный чат-куб и стали ждать. Когда генсек ООП достал из лототрона патрон с запиской и торжественно зачитал:

– Объявляется поединок округа «Бутово» провинции Москва с округом «Занзибар» провинции Танзания за право побрататься с независимой планетой Африканда! – по нашему семейному кокону пронесся вздох.

– Занзибар? Где это? – Я правда не слышал про такую провинцию.

– Где-то на Северном полюсе, – уверенно сказала мама. – Занзибарцы живут в круглых ледяных домах и питаются ягодами. И тюленьим жиром.

Я начал прикидывать, что можно сделать из тюленьего жира и ягод. Северными ягодами считаются: клюква, брусника, княженика, морошка… О! Мусс из морошки с тюленьим жиром… Добавить специи из сушеного багульника… Какой может получиться букет ароматов!

– Ты все напутала, – рассудительно сказал отец. – На Северном полюсе живут эскимосы. Провинция Занзибар находится в Африке, почти у экватора. И национальное блюдо у них паштет из толченых жуков и жареные гусеницы.

– На чем жаренные? – уточнил я.

– На пальмовом масле, чудак! – засмеялся брат. – Учи матчасть, салага!

Я свернул чат-поле, вышел из кокона, откинулся в кресле и задумался. Среди нас, поваров, корпоративной гордостью считалось умение готовить национальные блюда противника: кормить потенциальных пленных. Брату досталась провинция Нидерланды, ничего сложного, классические интернациональные, можно сказать, мясные блюда средней прожарки, овощные супы и мучные десерты. Правда, бутовцы проиграли, и брата пришлось восстанавливать заново целиком, поэтому он ничего про поединок рассказать не может: предсмертную копию снимали перед боем. Надеюсь, меня целиком не убьют. Все-таки кухня считается службой тыла.

Красное перекрестье прицела поелозило по лицу и остановилось на переносице – точно между глаз. Замерло на пару секунд, переползло на левый глаз, потом – на правый.

Желтый крестик тактично дожидался своей очереди в правом верхнем углу монитора, на табличке «Аварийный выход». На черный кружочек головы нарисованного убегающего человечка крестик не вместился, концы выглядывали наружу.

– Ну? – не выдержал Командир.

– Что? – как ни в чем не бывало спросил Лунев.

– А где твой рапорт? – осведомился Командир. – Где это – «прицел откалиброван, к рейсу готов»?

– А… Прицел откалиброван, к рейсу готов, – протянул Лунев. – Слышь, Командир, а ты там случайно оружие с предохранителя не снял? А то я давно не пробовал, как оно – стрелять? На тренажере – не то. Ты бы…

– А вот если по возвращении попросить доктора тебя к психологу отправить?.. – задумчиво сказал Командир. – Или сразу к психиатру. Тяга к убийству и насилию, знаешь ли, штука неприятная… А мы с тобой в одной машине путешествуем. И ладно только мы, а вот пассажиры…

– Пассажиры… – с неприятной ноткой в голосе повторил за Командиром Лунев.

– Вот-вот, и об этом тоже с тобой мозгоправы побеседуют. Ты же сам знаешь, как они любят перевозчиков в утиль отправлять. Особенно почему-то стрелков.

– И особенно – передних, – добавил Егорка Токарев, в этот рейс отправляющийся кормовым стрелком. – Вот рейс-два, и начинают передние стрелки сыпаться. С чего бы это?

– Хочешь об этом поговорить? – оживился Лунев. – Ты ведь в курсе, что слово «кормовой» произошло от слова «корм»?

– Знаю, – невозмутимо согласился Токарев. – А еще я знаю, что мне давно пора прицел проверить, а ты не даешь…

– Ребята, не поверите, – подал голос водитель. – А ведь все переговоры пишутся. Прямо из салона к диспетчеру.

– Правда? – в один голос испугались стрелки. – Как же мы теперь жить-то будем?

Красное перекрестье ушло в нижний левый угол монитора, желтое быстро пробежалось по лицам пассажиров, на долю секунды останавливаясь на глазах или посреди лба, потом ушло вправо-вверх и тоже замерло.

– Ну? – напомнил Командир.

– Прицел откалиброван, к рейсу готов, – сказал Токарев.

– Двигатель в норме, – сообщил водитель. – К рейсу готов.

– Диспетчер! – позвал Командир, тронув сенсор переговорного устройства. – Ты меня слышишь?

– Слышу, Ноль пятнадцатый, – сказал диспетчер. – Телеметрия идет нормально, связь – нормально, погода снаружи хреновая, но вам-то какое дело?

– Никакого, – подтвердил Командир. – Как там прикрытие?

– Машины ушли двенадцать с половиной минут назад. Идут спокойно, без проблем. «Троечка» зачем-то уперлась в пробку на Московском, но сейчас успешно преодолела закавыку и движется к выезду. Все чистенько. Ты почему пассажиров не сажаешь?

– А зачем спешить? – вмешался Лунев. – Еще успеют навонять.

– Ты, Антоша, все-таки попридержал бы язык, – посоветовал диспетчер. – Машинка не твоя, за эту работу тебе капают неплохие денежки, стаж один к трем, да еще и получишь пенсию госслужащего… А всей работы – доставить четверых пассажиров с грузом из точки А в точку Б. Ты знаешь, сколько народу на твое место бы согласилось?

– Знаю, – сказал Лунев. – Никто. Из тех, кому разрешили бы, – никто. Ты вон не хочешь?

– Не хочу, – честно сказал диспетчер. – Но ты бы все равно не трепался бы зазря…

– Они же все равно не слышат, – кормовой стрелок погонял перекрестье своего прицела по монитору, словно желая продемонстрировать, что пассажиры ничего не слышат и не видят…

– Так это пока! – засмеялся диспетчер. – Но ведь Антошка может раздухариться да и ляпнуть чего-нибудь при них. Вы слышали, как вчера «ноль тридцатый» облажался?

Про это слышали все из Депо. Кормовой стрелок с «ноль тридцатого», проверяя прицел, включил случайно – конечно, случайно, кто бы сомневался! – лазерный целеуказатель. Выглядело это, конечно, забавно, но у пассажиров, две минуты наблюдавших, как по их груди ползает ярко-красная точка прицела, возникли вопросы и обиды. А к вопросам пассажиров начальство Депо и выше всегда относилось с очень большим вниманием. Так что весь экипаж «ноль тридцатого» лишился пятнадцати процентов месячной зарплаты и премии за квартал.

– Скоро там с маршрутом разберутся? – спросил водитель.

Ему все эти пересмешки в эфире не нравились: в отличие от холостых стрелков Илья Сорокин был обременен семьей и тремя детьми, поэтому старался строго придерживаться инструкций и приказов старшего. И эта тактика его пока не подводила.

«Что с того, что тебе не нравятся пассажиры, – как-то сказал Сорокин Антону Луневу, – тебе с ними детей не крестить. У меня дед ассенизатором работал, так что, ему нужно было дерьмо в бочке любить и уважать? Загрузил, отвез, выгрузил и вернулся. Ты его не трогаешь – меньше пачкаешься. Меньше пачкаешься – меньше воняешь».

Лунев спорить не стал и даже честно попытался держать себя в руках, но надолго его не хватило.

– Вылетит он из Депо, – сказал водитель Командиру. – Вот помянешь мои слова, Макс, – вылетит. Сорвется на каком-то уроде, а тот не пожалеет кроху малую от Братских щедрот и попросит, чтобы болтуна куда-нибудь услали подальше. Или просто выкинули на улицу к чертовой бабушке. Думаешь, их не послушают?

– А думаешь, Лунев послушает? – в тон водителю осведомился тогда Командир. – Тут или он себя переупрямит, либо пострадает…

– Готовность – три минуты, – сказал диспетчер. – Файл с маршрутом отправлен, ловите.

Командир глянул на технический монитор, открыл файл.

– Есть. Маршрут принят.

– Принят, – подтвердил Сорокин довольным тоном.

Сегодня им маршрут достался вполне приличный, без петель и проселков. Даже выход из города был указан по кратчайшей, без заезда в центр. Не маршрут, а сплошное удовольствие.

– Экипаж, – сказал Командир. – Открываю дверь, никто не забывает о масках.

Маски на лицах экипажа были условием обязательным. Пассажирам незачем было видеть, кто именно работает на катафалках. Мало ли какие мысли могут потом пассажирам в голову прийти? Даже родственники не знали, где именно работают парни.

Семья Сорокина, например, была уверена, что он шоферит на инкассаторском броневике. Командир своей жене по большому секрету сообщил, что трудится в органах правопорядка, не вдаваясь в подробности, а стрелки рассказывали всем вокруг, что в паре работают дальнобойщиками, гоняют фуры иногда даже за границу.

– Маски, – повторил Командир.

Это, пожалуй, было самой неприятной частью рейса – несколько часов находиться в этих самых масках.

– Есть-есть-есть… – доложили парни, и командир тронул сенсор.

С легким шорохом двери открылись.

– Первым входит Толстый, – объявил Лунев.

«Толстый так Толстый», – пожал плечами Командир. Имена пассажиров экипажу не сообщали, более того, был приказ решительно пресекать попытки представляться и знакомиться. Никаких имен. Поэтому экипаж награждал пассажиров кличками. Можно было просто нумеровать, но это было не так забавно.

– За ним – Кролик, – засмеялся Токарев. – Из мультфильма про Винни Пуха.

– Похож, – одобрил Сорокин.

Пассажиру кличка и вправду подходила, как влитая. Высокий, нескладный, с узкими плечами, выступающими вперед передними зубами и в круглых очках. Кролик, он Кролик и есть.

– Чудак и Пацан, – закончил именование пассажиров Лунев. – Не нравится мне этот Чудак, между прочим. Я за ним следил – дергается, плечом поводит, щурится. Не люблю я чудаков, между прочим.

Пассажиры стояли перед машиной и нерешительно смотрели на открывшуюся дверь

Командир включил внешний динамик.

– Уважаемые пассажиры, – ровным уверенным голосом произнес Командир. – Начинается и заканчивается посадка на борт нашего комфортабельного аппарата. Через десять секунд дверь закроется автоматически.

Пассажиры переглянулись и бросились в машину. Толстый, как и предвидел Лунев, влетел первым. Быстро огляделся и рухнул в правое переднее пассажирское кресло. Кролик сел в левое переднее, остальные на задние: Чудак в правое, Пацан в левое.

Двери закрылись.

– Мы рады приветствовать вас на борту нашего грузовоза, – сказал Командир, не поворачивая головы к пассажирам. – Просьба пристегнуться и сохранять спокойствие на все время нашего путешествия. Кстати, сейчас в салоне немного повысится давление, может возникнуть легкий дискомфорт в области ушей. Внимание…

Командир сглотнул, Толстый поморщился и сунул палец в ухо.

– Вот и все. И совсем не больно, правда? – сказал Командир.

– Здравствуйте, – невпопад сказал Пацан, мальчишка лет двадцати в джинсах, кроссовках и футболке с надписью «Повезло» на груди.

Ему никто не ответил – экипаж не собирался поддерживать с пассажирами приятельских отношений.

– Удачи! – пожелал диспетчер, водитель тронул машину с места.

– Я же просил пристегнуться, – напомнил Командир.

Пацан и Чудак быстро выполнили команду, Кролик завозился с замком, а Толстый покрутил ремень в руках и опустил, не застегивая.

«Наверное, он кажется себе очень уверенным и независимым, – подумал Командир. – Наверное, в какой-то крупной фирме не последний человек. Или даже владелец какой-нибудь фирмы. Такие любят в мелочах отстаивать свои права».

– Водитель, стоп! – приказал Командир.

Машина замерла, качнувшись на амортизаторах.

Открылась дверь, давление в салоне упало.

– Считаю до трех, – спокойно сказал Командир, не поворачивая головы к Толстому. – Либо вы пристегиваетесь, либо выходите.

Он наблюдал за выражением лица Толстого через монитор внутреннего обзора. Это даже неплохо, что проблемы начались так быстро. Прямо сейчас можно навести порядок, расставить акценты и обозначить приоритеты. Есть инструкция, есть правила, есть приказы Командира. Потом, по возвращении, можно будет подать жалобу, если что, но во время рейса все приказы выполняются беспрекословно и точно. Если бы пассажиры имели возможность прочитать всю инструкцию для экипажей спецмашин, то, возможно, были бы не так спокойны, усаживаясь в кресла.

– Два, – сказал Командир.

Толстый, побагровев, схватил ремень и защелкнул его на своем животе.

– Спасибо за понимание! – Командир закрыл двери, давление в салоне снова повысилось, машина двинулась вверх по пандусу.

Ворота открылись перед машиной и закрылись сразу, как только она выехала.

– На Московском пробка, – поведал диспетчер.

Командир не ответил – после выезда из ангара спецмашинам запрещено было поддерживать активную радиосвязь. Только в самом крайнем случае можно было вызвать диспетчера.

– Слышал, на Московском – пробка, – Командир сказал это для водителя, вывел карту города на свой монитор. – Лучше сразу пойти в объезд.

– А все так хорошо начиналось, – пробормотал водитель. – Короткий маршрут, блин…

– А здесь можно попить воды?

– Что? – не понял Командир и оглянулся на пассажиров.

– Воды попить можно? – повторил свой вопрос Чудак. – Я хотел взять в дорогу, но мне сказали, что…

– Можно, правду сказали, – Командир посмотрел на сидевшего через проход от него Токарева и покачал головой: что-то сегодня пассажир попался какой-то дерганый. – Вот выедем за город, можно будет отстегнуться и встать. Бачок с питьевой водой в конце салона, возле контейнеров. Дальше по проходу – туалет.

– Спасибо! – Чудак даже поклонился, насколько ему позволил ремень безопасности. – Я, знаете ли, немного волнуюсь…

– И есть с чего, – подхватил Кролик, дернул носом и поправил очки. – Я уже третий день не сплю. Нам сколько ехать до места?

Токарев демонстративно посмотрел на часы и развел руками.

Пассажиры сегодня и в самом деле словно решили прогнать обычный сценарий путешествия в первый час. Жаль, что не поинтересовались причиной повышенного давления в салоне: очень забавно смотреть, как народ реагирует на рассказы о потенциальной угрозе газовой атаки… или про то, как горящий на обшивке коктейль Молотова может затечь внутрь машины… Нынешний состав счастливчиков больше интересуется не процессом доставки, а результатом. Может, это и неплохо. Хотя тоже надоедает.

– Так сколько времени нам ехать? – повторил Кролик.

– Как приедем… – сказал Командир. И не добавил – «если приедем». Ну их к черту, в самом деле.

– Нет, я понимаю, что секретность – это в наших интересах, – недовольным тоном произнес Толстый, – но сейчас, когда мы все уже в этой банке… Какой в этом смысл?

– Примета, – сказал Чудак и кивнул. – Как у моряков. У них, знаете, нельзя говорить «Прибуду двенадцатого». Нужно сказать «Полагаю быть двенадцатого»…

– Почему двенадцатого? – спросил Пацан.

– Ну, не двенадцатого, – отмахнулся Чудак. – Тринадцатого или пятнадцатого. Нельзя говорить точно, нужно как бы предположить. Иначе обязательно опоздают.

– И при чем здесь мы? – Толстяк посмотрел на Командира. – Я хочу знать… и не только я, – сколько времени продлится наша поездка? Мы просим слишком многого?

Командир посмотрел на карту – точка, обозначающая его машину, двигалась по какому-то переулку в стороне от проспекта. Этот район города Командир знал плохо, неподалеку городской рынок, потом стадион и проспект Гагарина до самой Объездной. И если все будет нормально…

– Я к вам обращаюсь, любезнейший! Как вас там – Командир? – повысил голос Толстый. – Мне кажется, что вы просто пытаетесь тешить свое воспаленное эго! Вы-то чего молчите, господа?

Толстый попытался обернуться к пассажирам из второго ряда, но ремень его не отпустил. «Точно, руководитель, – подумал Командир. – Организатор и вожак. Теперь будет апеллировать к массам, как будто в случае полного единодушия пассажиров у него получится что-то изменить. Ну почему этим ребятам так неймется все время? Нет чтобы расслабиться, подремать. В любом случае поездка займет не более пяти-шести часов. Нет, нужно самим дергаться и злить экипаж, который и так не в восторге от пассажиров. Априори не в восторге.

Хотя, с другой стороны, экипаж тоже мог бы не так демонстративно не любить пассажиров. В конце концов, потерпеть те же пять-шесть часов. Вот просто помолчать, расслабившись. И начальство к этому призывает, и психологи бьются, беседуют и разрабатывают методички, и все без толку…»

– Я требую, чтобы вы нам сообщили, куда, как и сколько времени мы будем ехать! – провозгласил Толстый. – Я считаю недопустимым такое обращение…

– Нет, в самом деле, – Кролик поправил очки. – В самом деле – почему бы и не рассказать? Какой смысл в молчании?

– А они нам завидуют, – тихо сказал Чудак. – Им не повезло, а нам… Вот они и бесятся, пытаются делать мелкие гадости… Ведь так, господин хороший?

– Вот козел… – еле слышно пробормотал Лунев. – И где ж такие только берутся…

– Уважаемые господа… хорошие… – Командир постарался придать своему голосу нейтральное выражение. – Экипаж не обязан отвечать на ваши вопросы. Более того, напоминаю вам, что всякое обсуждение ваших имен, подробностей личной жизни пассажиров не рекомендуется…

– Это еще почему? – удивился Пацан. – Чего это мне скрывать?..

Машину тряхнуло.

– Яма, – сказал водитель. – Вот ведь дерьмо – из другой галактики к нам прилетели, а у нас – ямы на дорогах.

– А нельзя выбрать какую-нибудь дорогу поровнее? – глядя себе под ноги, поинтересовался Толстый. – Проспекты и шоссе не для вас созданы? Нужно обязательно…

Машину снова тряхнуло.

– Хотите сойти? – спросил Чудак. – Начальник, вы его можете высадить?

– Нет, – сказал Командир. – Я могу его связать.

– Что? – Брови на багровом лице Толстого поползли вверх. – Что ты сказал?

– Он сказал, что может вас связать, – с усмешкой подсказал Кролик. – И меня, наверное, тоже…

– Совсем ополоумели. После возвращения я немедленно подам жалобу… – Толстый достал из кармана куртки платок и вытер вспотевший лоб. – Как ваше имя, начальник? Ах да, вы же должны соблюдать инкогнито. Вон даже лицо спрятали. Это чтобы вас потом не могли наказать…

– Почему же… Я старший экипажа спецмашины номер ноль пятнадцать. Вы пишете жалобу, меня легко находят…

– И я напишу! – пообещал Толстый. – Это ваше хамство…

– Командир, дай я с ними поговорю? – попросил тихо Лунев. – Я быстро. В двух словах… Пара ушибов, не больше…

– Мне не позволили взять с собой ни еды, ни воды, ни лекарств, – сказал Толстый. – Когда такие требования выдвигаются при авиарейсах – я еще могу понять. Но в таком вот автобусе…

– Это точно, – усмехнулся Пацан. – Стюардесса бы тут не помешала. Мне друзан говорил – они такое в воздухе вытворяют. Его одна прямо после взлета закадрила и в туалет за собой почти силой поволокла. А тут – ничего веселого. Хоть бы телевизор включили…

– А почему, кстати, нужно нас перевозить на машинах? – Чудак подергал себя за нижнюю губу. – На вертолете, например, было бы быстрее… И безопаснее. Почему Братья требуют использовать наземный транспорт?

– Братья ничего не требуют, – Командир вздохнул. – Братья только определяют место передачи, указывают точку перехода, и всё. А транспортировка – это уже обязанности нашей стороны. Земли, так сказать.

– И почему тогда нужно ездить на этих гро… – Чудак осекся, кашлянул. – На этих аппаратах почему ездим?

– Потому, например, что в точке перехода могут возникнуть внезапные аномалии. Вплоть до выхода из строя любого электронного оборудования. В таком случае машина просто остановится с заглохшим двигателем, а вертолет упадет. Вам что больше нравится? Когда Встреча только-только произошла, если вы не помните, то наши попытались именно с вертолетов вести изучение зон Контакта. Было потеряно пять вертолетов за два дня, сорок семь человек, считая экипажи и научный персонал.

Толстый что-то хотел сказать, но передумал. И правильно, свои претензии пусть направляет Братьям, раз уж через несколько часов ему предстоит непосредственная встреча с ними. Пусть поспрашивает. Можно, наверное, заменить материальное вознаграждение на получение информации. Удовлетворить, так сказать, свое любопытство, а не существенно пополнить семейный бюджет.

Хотя – нет, не семейный, только свой собственный, Братья почему-то настаивали именно на персональном контакте и персональной же оплате. И своего требования никак не объясняли.

Братья вообще ничего не комментировали, не предупреждали и не запрещали – земляне имели право вести себя как угодно… за исключением силовых методов воздействия. Попытки атаковать объекты Братьев пресекались сразу же, показательно и жестко: «Вы имеете право применить силу, а мы имеем право отреагировать на это любым удобным для нас способом».

Да. И контакт Братья строили так, как считали нужным. Первый год просто снабжали людей сведениями и технологиями, до неузнаваемости изменившими систему здравоохранения. Бесплатно, без каких либо условий и встречных требований. Плюс технологию быстрого и дешевого производства синтезаторов пищи. И только потом, когда стало понятно, что теперь люди будут жить долго, без голода и практически без болезней, Братья выдвинули условия дальнейшего обмена. В принципе, они могли потребовать все, что угодно: от полезных ископаемых, включая воду и воздух, до права колонизации некоторых участков Земли. Но Братья попросили только трупы. Покойников. Тела недавно умерших. Жмуриков, мертвяков, преставившихся. Трупы – и ничего больше.

Это был шок.

Земляне не сразу поверили, несколько раз попросили подтвердить полученную информацию. Братья подтвердили. И снова подтвердили. И снова.

Они были готовы передавать свои технологии… или готовую продукцию, в случае невозможности Земли быстро овладеть новыми знаниями и умениями, на тела умерших. И погибших тоже.

Выглядело все так: человек умирал, ближайший родственник брал тело, доставлял его к указанному месту, передавал Братьям и получал возможность выбрать из предложенного списка что-нибудь от щедрот инопланетян. И дальше распоряжаться полученными сокровищами по своему усмотрению.

Чаще всего – продавать это государству. Братья строго-настрого запретили государствам просто так отбирать полученное. Только сделка, и только добровольная. Чем именно Братья пригрозили всем правительствам в случае нарушения этих условий, общественность только догадывалась, но, видимо, чем-то серьезным – не было ни одного случая попыток обмана или насилия. Во всяком случае, в цивилизованной части Земли.

Государства честно, насколько это было вообще возможно, приобретали инопланетные артефакты у своих граждан. Те, кстати, имели право ничего и не продавать, все оставить себе. Правда, в этом случае государство не гарантировало безопасность при доставке покойников к месту обмена.

Было еще несколько ограничений – родственник должен быть только ближайший, и он никоим образом не должен содействовать смерти ближнего своего. Попытки, естественно, случались. И сдать родственника, которого сам же и убил, в расчете на то, что Братья не смогут распознать, а государство не будет особо стараться в расследовании смерти, и предложить для обмена труп совершенно чужого человека по поддельным документам…

Братья организовали трансляцию в Сети того, что именно происходило с разоблаченными убийцами и мошенниками, попытки сразу же прекратились. Никто не хотел умирать. Особенно таким неприятным образом. И так долго. Ходили слухи, что эти несчастные до сих пор умирают, испытывая адские муки. Хотя – это были только слухи. Никто не мог этого выяснить… разве что, сами Братья эти слухи и распространяли.

В общем, смерть стала тихим семейным бизнесом.

Умирал человек, Государственная комиссия сообщала всю информацию об умершем и о его родственниках Братьям (быстро сообщала, в считаные минуты), а те указывали, кто именно, по их мнению, может передать тело. И, соответственно, получить богатство. Кстати, он, этот ближайший родственник, мог и не передавать, это право Братья тоже закрепили в Соглашении. Всякий избранный мог отказаться отдавать тело, и никто не мог его заставить.

«Если вдуматься, это форменное свинство. Сволочи они, эти Братья. И провокаторы. Нет, если за каким-то чертом им нужны были земные покойники, то нужно было просто потребовать. Обязать Землю передавать тела. Оплачивать, да, но не оставлять выбора людям. Тогда был хоть какой-то шанс сохранить уважение к человеческой породе – нас заставили, от нас ничего не зависит… Зависит, мать твою. Только от нас и зависит».

Командир помотал головой, отгоняя неприятные мысли.

Штатные психологи Бюро им всем внушали, что ничего предосудительного экипажи спецмашин не делают. Выполняют работу, получают деньги – и только. Если откажутся они, то найдется кто-то другой. Очень удобное оправдание. Только вот почему-то экипажи скрывают даже от родственников свое место работы и род занятий. Нет, понятно, что сохранять инкогнито нужно в первую очередь для безопасности: существует угроза того, что кое-кто из землян решит, что такой вот некрообмен – штука не просто неприличная, но даже и преступная. И примутся физически наказывать всех причастных к этому.

Но ведь не только по этой причине Командир рассказывал своей жене о командировках, а стрелки вроде как были водителями-дальнобойщиками… Люди странно относились к работникам Бюро. С брезгливостью какой-то, с отвращением…

Да и сами члены экипажей…

В принципе, никто от них не требовал одобрения обменов. От них требовалось точное и неукоснительное выполнение инструкций. И все. Точное и неукоснительное.

Легче от этого членам экипажей не становилось. Вот не становилось, и всё. Кто-то впадал в депрессию, кто-то начинал спиваться, а несколько человек даже попытались покончить с собой. Некоторые – вполне успешно.

«Понимаешь, Макс, – сказал на прощание Командиру один из стрелков, подавший рапорт об уходе из Бюро, – все это, конечно, правильно. Люди сами решают, отдавать покойника или нет, это их дело, а мы только перевозим. Отвез-выгрузил-свободен. Но ведь я – стрелок, ты помнишь? Мне ведь придется стрелять, если что. В людей, между прочим, не в инопланетян, и не в этих… пассажиров, а в людей, с которыми я, в принципе, согласен. Ты понимаешь меня?»

Командир его понимал. И понимал, что ничего нового в государственной службе тот стрелок не открыл. Точно так же может думать полицейский в шлеме, бронежилете и противогазе, разгоняющий какую-нибудь массовую акцию на улице или защищающий очередного продажного политика, финансового афериста или заворовавшегося президента. Ничего нового. Только вот легче от этого все-таки не становилось.

«Счастье, что Непримиримые пока ограничиваются призывами в Сети и мирными акциями протеста у представительств Бюро. Более-менее мирными. И пока… Черт. Следить нужно за своим языком, – подумал Командир. Хотя, что тут играть с самим собой в прятки? Рано или поздно кто-то из борцов за человеческое достоинство… за достоинство человечества, возьмет да и выстрелит в проезжающую спецмашину. Машины, конечно, замаскированы под обычные грузовики, маршруты засекречены, точки перехода постоянно меняются, но ведь нет ничего тайного, что не стало бы явным».

– Все, Командир, вышли из города, – сказал водитель.

Командир и сам видел на карте, что они проскочили объездную трасу, но водитель всегда сообщал о преодолении очередного этапа. Информация о маршруте выдавалась на экран его монитора порциями, до следующей точки коррекции оставалось два с половиной километра.

Командир набрал очередной код из списка, карта на мониторе мигнула, и полоска маршрута протянулась дальше, еще на десять километров. «В общем, неплохо, – прикинул Командир. Места не глухие, но и не перенасыщенные движением. Проселки вдали от трасс. Кататься да наслаждаться, чего еще нужно? Время идет, денежки капают, лично ты ни за что не отвечаешь, кроме как за доставку – чисто экспедитор с жалованьем генерального директора.

Если бы еще заткнулись пассажиры».

– А теперь можно попить воды? – спросил Чудак.

– Конечно, вода в бачке. Вон там, сзади. Синяя кнопка – холодная, красная… ну, вы и сами разберетесь…

– И мне захватите стаканчик холодной, – сказал Толстый. – Там какие стаканы? Одноразовые, по сто двадцать миллилитров? Тогда мне полный. Холодной воды.

Оба стрелка одновременно обернулись к Чудаку, с интересом ожидая продолжения. Чудак замешкался на секунду, потом кивнул и пошел в конец салона, неуверенно переставляя ноги и касаясь рукой стенки, будто ожидая, что машину может тряхнуть. Или на самом деле ожидая этого.

«Да, – подумал Командир, – какие смешные бывают люди. Им-то знакомства всего на несколько часов, дальше они практически наверняка больше никогда не встретятся, но один все равно пытается сесть на шею ближнему своему, а второй с готовностью… ну или без возражений шею под задницу подставляет».

Чудак налил воды в стакан, выпил. Налил еще раз – снова выпил. Смял стаканчик, сунул его в мусоросборник. Командир краем глаза заметил, как Лунев разочарованно покачал головой – надеялся, наверное, что бедняга хотя бы плюнет в стакан Толстому. Вот ведь укатала жизнь человечка… Ведь не буддист ни разу, не толстовец, вон, дергается, щурится, словом – подвержен эмоциям, вроде как не склонен к непротивлению злу, а приказ хама – выполняет.

– Ваша вода, – тихо сказал Чудак, протягивая стаканчик Толстому.

– А? Да. Давайте, – Толстый медленно повернулся к Чудаку, посмотрел на того с некоторой брезгливостью на лице. – Сюда, на столик ставь, в гнездо…

«Ставь, – оценил Командир. – Не ставьте, а ставь. На «ты». И где твое «спасибо», пузан? Или ты привык дожимать человека, давшего слабину, втаптывать его в грязь, мешать с дерьмом и даже не получать от этого удовольствие, а воспринимать это как должное? Ну и сволочь же ты, Толстый!»

– А впрочем, – вдруг сказал Чудак напряженным голосом. – Какого черта, впрочем? Ваша вода, сэр!

Чудак, не торопясь, поднял руку со стаканчиком и перевернул его над головой толстяка. Струйка вытекающей воды пришлась тому в макушку, толстяк дернулся, пытаясь вскочить, но ремни жестко удержали его на месте. Вода в стаканчике закончилась, Чудак припечатал его к голове Толстого, сминая.

– Еще воды принести? – осведомился Чудак дрожащим от возбуждения… или от радости голосом. – Я могу, я быстро…

Он вернулся к мусоросборнику, выбросил стаканчик и уселся на свое место.

Толстый матерился сквозь зубы, вытирал голову и лицо платком, но даже не пытался что-то сказать непосредственно Чудаку. А тот, напряженно ожидавший продолжения, вдруг расслабился, и на его лице появилась улыбка. Почти блаженная.

– А ведь здорово, – сказал Чудак. – Я и не знал, как это здорово…

– Еще можно было в рожу дать мудаку, – Пацан показал большой палец. – С колена, с колена удобно въехать сидящему. Так – бац! – и нос вдребезги, кровь, синяк потом на всю рожу. Я бы врезал. Но так тоже неплохо. Ты бы кипяточку набрал, братан! Вот бы повеселились!.. А если ты сейчас, жирдяй, хоть слово вякнешь, так я тебе в рыло дам. Понял?

Пацан радостно засмеялся в предвкушении возможности дать в рыло толстому уроду и расстегнул ремни безопасности. Демонстративно отбросил их в стороны, на подлокотники.

– Командир, если клиенты между собой разбираться начнут – ты встрянешь? – спросил Пацан.

– Можно я? – спросил Токарев и поднял руку, как на уроке. – Ну пожалуйста…

Командир покачал головой. Вот выйдут из машины – пусть хоть глотки друг другу перегрызут. А пока…

– Уважаемые пассажиры, – Командир увеличил громкость почти до максимума, поэтому его голос прогремел в салоне, словно взрыв, пассажиры дернулись и замерли. – Если еще раз повторится нечто подобное, то я буду вынужден принять меры ко всем нарушителям порядка. Начну с наручников. Всем понятно?

– Понятно, – быстро ответил Кролик, подергав носом, словно принюхиваясь в поисках опасности. – Как не понять?

– Еще раз повторяю – всем понятно?

– Да, – буркнул Толстяк, все еще пытаясь восстановить прическу.

– Да, – вздохнув со всхлипом, сказал Чудак.

– Без базара, – помахал рукой Пацан. – Я, если что, кому надо после путешествия по сопатке надаю. Так будет можно?

– Вне машины – ваше право.

– Мое право, – повторил Пацан. – Слышал, урод? Что, заткнулся? Вот и правильно. А то начал тут права качать… Ну едем, ну Командир главный… Чего тебе еще? Ты скоро миллионером станешь, урод. Так нет же, тебе еще водички в стаканчике холодной… Ну не козел? Козел! Ты его правильно намочил, друзан. Таких вообще мочить нужно.

– Как мне надоели эти… – тихо сказал Чудак. – Они такие правильные, такие уверенные… Они сразу меня вычисляют. Хоть тысяча человек будет – все равно меня заметит и пошлет… Я ведь хороший специалист. Классный. Я такое могу сделать, что другой даже представить себе не способен, но на второй день, куда бы я ни пришел работать, начальник начинает от меня не только работы требовать, но еще и лакеем пристраивать… или стукачом… Сколько я работ сменил… и ведь не дашь в рыло, он ведь охрану позовет или ментам сдаст… Или даже еще хуже, станет потом звонить моим новым работодателям, сообщать, что я – вор, склочник… Ненавижу! И ничего нельзя было сделать. Ничего! На улицу уйти, бутылки собирать? У меня жена и дети. Жена и дети. Двое. И приходилось терпеть такое… Домой придешь – руки трясутся, ложку удержать невозможно. Жена все понимает, но ведь ничего не может ни подсказать, ни помочь… Да. Я бы никогда… никогда бы не повез тетку… к Братьям бы тело не повез. Противно это. В самом деле – противно. Она ко мне хорошо относилась, как мать была. И с детьми нянчилась, и вообще… Я бы никогда ее не повез, но тут… Это ведь шанс, сказала моя жена. Правда-правда, шанс. Тебе не нужно будет работать, сказала моя жена. Ты будешь защищен от этих уродов… Мы будем вместе. И дети… А так – я бы никогда. Это мерзко. Это неправильно, она ведь моя ближайшая родственница, а я… Но ведь так я просто сошел бы с ума. Они бы меня… И что делать моим? Жене? Детям?

– Самая родная, говоришь? – со злобой в голосе спросил Толстяк. – Да, конечно. Ты – слюнтяй и рохля. Полное ничтожество, у тебя на роже написано: плюнь сюда. Все вокруг виноваты, один ты – белый и пушистый. Тетку свою на опыты везешь и придумал оправдание. Хорошее оправдание, чего там, стать человеком на нечеловеческую подачку. А что там с ней делать будут – тебя не касается, конечно. У тебя жена и дети…

– Да – жена! – выкрикнул Чудак. – И дети! А ты… ты…

– Сидеть! – приказал Командир. – Если кто-то сейчас попытается встать – я применю силу. Пристегнуться. Я сказал – пристегнуться!

Чудак оскалился, словно собирался вцепиться в кого-нибудь зубами. Словно собака – не бойцовый пес, а уличная шавка, мелкая и трусливая, но доведенная до отчаянья. Потом застегнул ремень дрожащими руками, с третьей или четвертой попытки. Замер, скорчившись, стиснув кулаки.

– Ну почему сразу опыты? – спросил Кролик, дернул носом и поправил очки. – Зачем им для опытов именно только что умершие, свежие, так сказать? И, в конце концов, что, они не могли бы набрать нужное количество трупов где-нибудь в Африке? Там регулярно кто-то кого-то вырезает. Тысяча трупов – да пожалуйста! Без проблем. Да им просто не нужно было нам все эти лекарства передавать и решать продовольственную проблему. Тысячи – сотни тысяч людей… покойников в их распоряжении. Не так? А они вначале намудрили, уменьшили количество потенциальных покойников, и только потом… Нет, тут дело не в эксперименте, точно вам говорю. Тут что-то другое.

– И что же? – осведомился Толстяк. – За каким чертом им все эти сложности? Сам говоришь – все можно было сделать и лучше, и больше… Нет, тут все хитрее. Если бы они сразу начали трупы собирать, так мы бы их возненавидели. Такие вон, как этот психованный. Трупоеды, некрофилы… Нет? Даже сейчас иногда такое звучит…

– Иногда… – хмыкнул Пацан. – Как их только в Сети не называют!

– В Сети… Да хоть на лбу напиши, а так, в реале, вся ненависть сосредоточена на нас, на таких, как я, и ты, и ты, и ты… Нас ненавидят, это мы сволочи, телами родственников торгуем. Мы – грязные мерзавцы… А сами неплохо на нас наживаются.

– Это как?

– А что, кто-то отказался от лекарства, которое произведено по технологиям, полученным через такие… некрообмены? Энергией, которую мы получаем из новых генераторов, – кто-то брезгует? Мы не кушаем эту замечательную черную икру из биореакторов? Лопаем, пользуемся, греемся, лечимся и называем людей, все это предоставивших, гробовщиками. Подонками, мерзавцами, манкуртами… И знаете, что я вам скажу? Это все не от чистой совести и высокой нравственности – это от зависти. От простой колючей зависти, господа! Этот вот, борец за собственное достоинство. Он никто, дерьмо, неспособное чего-либо добиться. Но Братья ему такую возможность дали, и он тут же стал человеком, обрел достоинство… А на самом деле только получил возможность сделать то, о чем давно мечтал, но на что у него не хватало ни ума, ни силы воли. И он, конечно же, всячески не одобряет это. Но вынужден… – Толстый с наигранной печалью покачал головой. – Давайте ему посочувствуем…

– Ты… ты рот закрой! – крикнул Чудак.

– Это почему же? – поинтересовался Толстый. – Это почему только ты имеешь право голоса? Вот ты… ты везешь свою тетку инопланетянам. Имеешь право. Тебе даже повезло, что тетка твоя в жизни ни одной операции не делала, иначе Братья ее бы не приняли. Не знали, да? Что, правда не знали?

Толстый, насколько ему позволил ремень, оглянулся, с искренним удивлением посмотрел на Кролика, Чудака и Пацана.

– Вы что, дебилы, даже бумаг не прочитали, которые давали в этом похоронном бюро? Покойничек должен быть целым, неповрежденным. В смысле – одним куском. Так его хоть под каток сунь и в блин раскатай – если органы все на месте, если не оторвались друг от друга, то вполне можно сдать и обменять. А если вот аппендикс вырезали или даже миндалины удаляли – все, товар порченый, – Толстый помахал рукой. – Пока-пока! Зубы, правда, не считаются. Хоть все зубы удали – нормально, примут. И еще аборты не считаются. Если внутренние органы, опять же, не повреждены в результате. И пластические операции тоже не препятствуют. Тут мне повезло, да. Моя благоверная пять абортов делала. Пять, представляете? И штук пятнадцать пластических операций и коррекций. Когда подохла, наконец, я даже и не подумал, что могу выиграть в эту мертвяцкую лотерею с такой латаной дохлой сукой, а оказалось – вот, пожалуйста. Всю жизнь из меня эта тварь соки тянула – на операции, на шмотки, на диеты, на курорты, на маникюр, на массаж, на то, на се, на черта, на дьявола… Если посчитать, то не такой уж высокой у меня прибыль получается от этой сделки. Но ничего, хоть свое верну, и еще на девок останется. Из бизнеса я хрен стану вынимать денежки на гульбу, а вот эти, от Братьев подарочек – с удовольствием прогуляю с шалавами где-нибудь на теплом море-океане. А что эти уроды из космоса с ней сделают – мне наплевать. Хоть на опыты ее пустят, хоть оживят и будут на ней воду возить… сексуальной игрушкой сделают. Что там еще предполагают? Съедят? Да пусть жрут! Было бы можно, я бы ее хоть десять раз свиньям скормил… Сам не знаю, как удержался и лично ее не грохнул. Не заказал даже. Вытерпел, и теперь – награда. За терпение!

Последние слова Толстый выкрикивал, размахивая руками. Раз или два врезал по подлокотнику, расшиб костяшки пальцев на правой в кровь. Алые брызги слетели с его руки на брюки, но Толстый на это внимания не обратил.

– Что уставились? Чего мне ее жалеть? Кто-то из вас такую пожалел бы? Скажите мне честно – пожалел бы? Вот ты… – Толстый ткнул пальцем в сторону Егора Токарева. – Ты бы не отдал?

«Сейчас Егорка его пошлет, – подумал Командир. – С ходу, не задумываясь». Но Егор молчал. Именно что задумался стрелок. Как-то они говорили о том, можно или нельзя своих покойников отдавать, и вроде Егор был полностью уверен в том, что нельзя… А тут молчит, опустив взгляд. «Неужели слова этого подонка, слова Толстого так на него подействовали? – Командир недоверчиво покачал головой. – Странно».

– Не знаю, – после долгой паузы сказал Егор. – Вот честно – не знаю. Нехорошо это. Ты вот жену нелюбимую везешь, тебя понять, наверное, можно… Вот почему ты с ней не развелся – не понимаю, если детей нет. Нет, ладно, допустим, там имущество, дележка. Ладно. Но когда нужно кого-то родного отдать… Мать, например…

– А что в этом такого? – вмешался вдруг Кролик. – Мать… Почему можно зарыть в землю и оставить гнить, а отдать – нельзя?

Голос его дрожал, нос дергался, и пальцы тряслись, когда Кролик поправлял поминутно очки.

– Мы жили в двухкомнатной квартире… хоть не в однокомнатной, и то повезло. Она всю жизнь проработала учительницей. Наверное, хорошей – к ней ученики часто приходили… на праздники, на день рождения… Хорошая, наверное, была учительница. И как мать – добрая. Говорят, на своих детей у педагогов времени не хватает… А у нее находилось. И поиграть со мной, и поехать куда-нибудь… куда денег хватало. Отец давно погиб, я еще грудником был, только ее и помню. Она сама меня тянула, так замуж снова и не вышла. А я не женился. Куда я молодую жену приведу? К нам, в «двушку»? И маме к старости устроить шоу «Две хозяйки на кухне»? Я ведь даже девушку не мог к себе привести: какая порядочная согласится остаться у меня ночевать, если мы в квартире не одни? Нет, мама никогда не вмешивалась, всегда улыбалась, предлагала чаю… Но я не мог. Понимаете? Не мог я так. А потом мама умерла. Меня даже дома не было, пришел вечером, а она… – Кролик снял очки, вытер стекла о рубашку. – И тут мне сообщают, что… ну что можно обменять… Я сразу решил было, что не буду. Что нельзя, неправильно. А потом подумал: а что сказала бы мама? Она ведь всегда пыталась мне помочь – поддержать, защитить… Она всю свою жизнь мне отдала, так неужели после смерти… после смерти она отказалась бы мне помочь? Нет, она сама бы предложила. Мы с ней никогда об этом не говорили, но она не отказала бы. Настаивала бы… Она… Она у меня…

– Ага, – противным голосом засмеялся Толстый. – А ты ее – на консервы. А еще говорят, что у них, возможно, мода на чучела из людей. Любят набить опилками человека, лаком покрыть и поставить в комнате. Или просто голову на стену, как мы – кабаньи или оленьи. Ну, мало ли на что? Мы же их практически не знаем. Называем Братьями, а о чем они думают, как мозги у них устроены – никто не понимает. Я спрашивал раньше, мне сразу интересно стало. У профессоров спрашивал, у писателей. Зачем им покойники? Знаете, что мне говорили? Сказать?

– Скажи, – Егор Токарев бросил быстрый взгляд на пассажира и отвернулся.

– А разное сказали. Ну, про поедание серьезные люди не говорят, понятное дело. Это так, базарные сплетни. А вот про то, что на их основе могут создавать нечто вроде биороботов – вполне. Доктор наук один сказал, что, в принципе, если экстраполировать их наработки в области медицины, то оживление покойников и бессмертие где-то совсем рядом. Нужно сделать всего один шаг. А может, они этот шаг уже сделали и клепают теперь роботов? Для реконструкции планет, для добычи полезных ископаемых, для создания армии… Прикинь, недоделок, твоя мамаша прилетит на их корабле тебя завоевывать… Выпустит тебе кишки, а? Любя, конечно. Нет, невозможно? В этом случае, между прочим, понятно, зачем они вначале нам лекарства и технологии передали, уменьшили, так сказать, свои первоначальные поступления. Это поначалу уменьшили, а потом, когда люди снова достигнут возрастного предела, – поток им польется в полном объеме. И получат они столько покойников, сколько им понадобится. Хорошего качества покойников, на правильном питании выращенных, с неиспорченными внутренностями. Нет?

– Нет! – выкрикнул Кролик. – Нет-нет-нет-нет! Не так. Не может такого быть! Они поставили условие – ведь не просто так тела принимают. Вы же знаете – только самый близкий родственник может передавать тело. Только самый близкий. Они за этим следят строго… наказывают… наказывали, если что не так… И убивать родственников не позволяют. Убийца не может отдать свою жертву. Не может, слышите! Тогда зачем они это делают? Может, они поступают так, чтобы сделать свои подарки не подарками? Может, у них в культуре так сложилось, что тела ближайших родственников являются величайшей ценностью, и они просто переносят на нашу цивилизацию свои нравственные критерии? Чтобы не просто так одаривать нас, а произвести равноценный обмен?

– Жена родственником не является, а ее принимают, – буркнул Толстый. – Не знаешь ни хрена, а несешь… Прикалываются Братья. Шутки у них такие.

– Или эксперимент проводят, – бесцветным голосом произнес Антон Лунев. – Психологический. Смотрят, как мы себя поведем перед соблазном. Что мы будем делать, если нам предложат такой вот обмен? Не кого ведь попало требуют – родственника. Или жену-мужа, самого близкого человека. То есть, на глобальном уровне им уже все понятно – правительства согласились. Разрешили устраивать торги, сделали это законным. Братьям понятно – на официальном уровне… на государственном, человечество готово на такие действия. Только мусульманские страны, кажется, еще не согласились, но и у них, вроде… Во всяком случае, они покупают то, что обменивают все остальные. Используют. На уровне социума, там в обществе, люди пока не определились. Кто – «за», кто – «против». Это пока лично выбирать не приходится, отдавать или нет. А как припечет…

– А что в этом случае? – спросил Егор. – Я вот ни разу не видел того, кто отказался от обмена… А ты?

– А ты дурак, что ли? Ты только и видишь тех, кто согласился. Ты им покойников перевозишь, обеспечиваешь безопасность, – невесело усмехнулся Антон. – А те, кто отказывается, дома сидят. Может, в Сети хвастаются… Я читал таких. Много.

– Ага, – с готовностью кивнул Пацан. – До фига таких в Сети, только сколько из них на самом деле отказались? Ведь могилка-то в любом случае есть. Согласился, типа, или отказался, а гробик ты все равно на кладбище отвезешь да зароешь. Могилка, крест – все как надо. А начинка какая у могилы, тело родственника или манекен, – только ты знаешь и парни из этой вот конторы…

Пацан указал пальцем на Командира.

– Я вчера могилку организовал. А вы?

– Вчера, – кивнул Чудак.

– Вчера, – подтвердил Кролик.

Толстый молча кивнул.

– И что классно, даже родственники не знают. Если ты не захочешь с ними делиться, то и ладненько. Потом потихоньку слиняешь, чтобы внимания не привлекать. А так – все как надо. Крест временный деревянный, а через год – каменное надгробье поставлю. Пусть стоит, мне не жалко. Будет куда прийти, плюнуть в рожу. Или даже отлить папашке…

– Отцу? – переспросил Кролик.

– Ага. Прикинь, смешно получилось. Он всю жизнь над матерью издевался… Ну, как всю жизнь. Они развелись, когда мне семь лет было. Он ни копейки на меня не дал. Ни копейки, прикинь? Мать в суд хотела подать на алименты, он пришел, ее избил, меня пнул… Сволочь. Я тогда руку сломал, хорошо я тот вечер запомнил. Мать его боялась, так и не написала заявление. А он… Как выпить негде, так к нам приходил. С дружками. Насвинячат, мать выставит закуску, он ее, наверное, и это… под настроение… любил физически. Биологически. Она не отказывала, боялась. За меня боялась. Мне как шестнадцать стукнуло, он явился к нам, я его битой встретил. С лестницы спустил и обе ноги переломал. Он, сука, пожаловался участковому, но тот знал, с кем дело имел, – и сам мер не принял, и в райотдел как нужно написал. После этого – исчез, сука. Не было почти пять лет, мать на человека стала похожа, я…

– Не льсти себе. Ты на человека похож не стал, – вмешался Толстый, у которого, похоже, чувство самосохранения сегодня было напрочь подавлено обидой.

– Я – не стал, – согласился Пацан. – А что, кто-то хотел, чтобы я стал похож на человека? Кто-то в жизни хоть раз мне помог?.. Наше правительство, школа и эта… общественность? Не путайся под ногами, не мешай людям жить… а сам можешь хоть сгнить… Мать стала на человека похожа, я дергаться перестал, понял, что выше себя не прыгнешь, а тут – бац, папаня какого-то дерьма напился да ласты склеил. И вышел мне подарочек. Повезло.

Пацан провел пальцем по надписи на своей футболке.

– Я себе таких десяток заказал, потому что – повезло, ясно? И мать смогу в нормальную хату переселить, и сам…

– «Бумер» купишь, «адидасов» кучу, пивасик каждый день, от пуза… – подхватил Толстый. – Потому что повезло. А потом женишься на какой-нибудь шалаве и станешь ей морду бить за измены… или по настроению. Сына своего гнобить… Или сделаешь его таким же, как ты. А он будет смотреть на тебя и ждать, когда ему повезет. Ему же тоже должно рано или поздно повезти. Хотя повезти может и твоей шалаве. Мне вот – повезло же с женой…

Пацан не ответил. Сидел молча, уставившись невидящим взглядом куда-то в стену. Наверное, подумал вдруг, что Толстый прав? Что жирная сволочь хотя бы представляет себе, чем займется, что сделает на полученные от инопланетян деньги, а Пацан… Он, может, и хороший в душе, любит мать – как может любит, жалеет. Но ведь дальше…

Командир скрипнул зубами и перевел взгляд на монитор.

Дорога почти пустынна, легкий снег падает на асфальт, встречных машин нет.

– Следующий отрезок, – напомнил голос водителя в наушнике.

– Да, конечно, – Командир ввел очередной пароль, новый отрезок маршрута высветился на карте.

Пустая дорога. Никого навстречу.

Твою мать! Командир включил запись с видеорегистратора – последние десять минут – ни одной встречной машины. Вообще, с тех пор, как они свернули на этот проселок – навстречу не попалось ни единого автомобиля.

– Илья, – тихо, чтобы не привлекать внимания остальных, позвал Командир.

– Да.

– Движения на дороге нет, обратил внимание?

– Нету, – подтвердил водитель.

– Думаешь, тут всегда так?

– А хрен его знает… – протянул Илья. – Я никогда здесь не ездил, может, тут… хотя, конечно, странно…

– Стрелки! Готовность, – приказал Командир.

– Первый – готов, – быстро ответил Лунев.

– Второй – готов, – отчеканил Токарев.

Всё, болтовня закончена, будто ее и не было. Крестики прицелов заскользили по экранам мониторов, останавливаясь на деревьях и кустарниках, словно стрелки пытались раздвинуть ветки, чтобы заглянуть внутрь.

Включился тепловизор – небольшие пятна на деревьях, птицы. Людей не видно, хотя уже есть такие костюмы, которые скрывают тепловое излучение человека… Но откуда такое оснащение у Непримиримых? Вообще не было пока ни одного нападения…

«Ключевое слово – «пока», – напомнил себе Командир. – Когда-то все случается в первый раз. У кого-то не выдержат нервы – и всё. И начнется. И если все равно с кого-то начнется, то почему и не с нас? Вот прямо сейчас?»

– Пассажирам пристегнуться, – Командир посмотрел на обзорный экран. Господа счастливчики несколько побледнели, но, в общем, ведут себя нормально. То есть для человека, которого через несколько мгновений могут вытащить из машины. Что, дескать, сволочь, позоришь человечество? А вот тебе по сопатке! А вот тебе с носка! Ничто так не поднимает среднего обывателя в собственных глазах, как возможность пнуть ближнего своего, да еще и с идеологически правильных позиций. А там борцы за честь и достоинство войдут в раж, отыщут более-менее крепкую ветку на дереве, веревку, да и повесят предателей…

И чтобы этого не произошло, нужно будет стрелять. По людям. Защищать тех, кто лично тебе противен. Ведь противен же?

Крупное оранжевое пятно на тепловизоре пересекло дорогу – собака. Бродячая собака, крупная. А может, даже волк.

То есть… Значит, если люди, которым ты, в принципе, симпатизируешь или побудительные мотивы которых ты полагаешь правильными, соберутся наказать тех, кто лично тебе неприятен, то придется защищать этих, неприятных. И, что самое смешное, не из высоких моральных принципов, не оттого, что ты считаешь это правильным, а потому, что тебе за это платят деньги. Зарплату тебе платят и премиальные за каждый рейс без происшествий и без жалоб со стороны пассажиров.

Ты скрипишь зубами, ругаешь себя последними словами, и больше всего злит тебя то, что и пассажиры везут своих покойников не оттого, что считают это правильным, не оттого, что постигли замысел инопланетян, а из-за денег. Тупо – из-за денег. И чем ты отличаешься от них? «Тебе разве не противно это делать?» – спросил у Командира полгода назад Олежище. Накрыл «поляну» перед уходом, как положено, проставился, как следует, а на прощание, когда все уже были веселы и непринужденны, тихо спросил у Командира: «Тебе – не противно? И сам ты себе – не противен?»

Командир тогда ничего не ответил. И до сих пор старательно уклонялся от ответа, даже с самим собой старался этого не обсуждать.

Рейс, двое суток отдыха, снова рейс. Два месяца отпуска, ежеквартальные премии и выслуга. У нас ведь деньги просто так не платят, понимают, наверное, за что такие условия работы. И Олежище понимал, что такой работы он больше не найдет и что назад его не возьмут. Но все равно ушел. А Васька Крынкин, многодетный отец, не ушел. Честно тянул лямку, без нареканий. Случайно выстрелил себе в голову на охоте. Совершенно случайно.

А дорога – пустая. Судя по карте, до пересечения с трассой еще десять километров. Может, там какая-то авария? И все облегченно вздохнут, выскочив на трассу. На которой столкнулись два трактора и патруль перекрыл движение…

А может, и нет. Может, кто-то раздобыл что-нибудь противотанковое и ждет сейчас спецмашину за поворотом. Тут и тепловизор не поможет: только вынырнем из-за поворота, а в лоб – ракета. И всё. И привет. Пробоины, может, и не будет, но колеса отлетят, и пойдет дальше игра на добивание. И можно будет делать ставки – прибудет тревожная группа вовремя или опоздает.

Лотерея.

Черт. Кто-то из мужиков во дворе этим летом, когда снова зашел разговор о Братьях и трупах, сказанул: а вдруг у инопланетян такая лотерея? Придумали, мать их так, игру. Умер человек, его родственнику предлагают выбор – отдать труп или проявить гордость. Родственник тут голову ломает, а там, в космосе… на планете этих Братьев, народ ломится к букмекерам, ставки делает – согласится этот конкретный землянин или пошлет всех лесом, останется бедным, но честным… Ставки-ставки-ставки, потом – хрясь! – кто-то из Братьев выиграл и получает в зависимости от того, на что ставил. Мужики тогда долго ржали и прикидывали разные варианты. Даже Командир смеялся.

А если и вправду?

Почему тебе сейчас не смешно?

А когда Непримиримые начнут спецмашины жечь, появится еще один вид ставок – довезут труп или нет. Откуда мы знаем, как другие цивилизации развлекаются? Мы и на Земле шутим по-разному.

За поворотом – чисто. До трассы – семь километров.

Кто-нибудь когда-нибудь видел Братьев? Был личный контакт или нет? Или так, по телефону: «Алё, человеки! Мы вам чего выберете, а вы нам – трупы».

Зачем? Зачем трупы? Это ведь чушь, ясное дело. Совершеннейшая чушь. Если что-то в наших покойниках есть такое важное для инопланетян, нечто такое, ради чего стоит лететь через весь космос, так почему не выращивать там у себя клонов? Набрать тут клеток, ведь выращивают же на Земле органы для пересадок? По инопланетным технологиям выращивают, и кто-то писал, что, в принципе, можно не только печень или сердце, а всего человека вот так воспроизвести…

Но они заставляют нас выбирать. И не только тех, кто конкретно имеет право распоряжаться телами, а всех, каждого человека, потому что ведь каждый, кто против, может выйти на улицу – требовать, пикетировать, кричать, агитировать… Но нет демонстраций и пикетов. Люди ругаются, люди злятся, но всю свою желчь изливают по старой традиции на кухне… или за бутылкой водки. И никто не требует, чтобы прекратили. Может, надеются, что им тоже выпадет такая удача? Не отдают себе отчет, но надеются? Отдать мать, отца, жену, мужа… Ведь не сами убивают, не клянчат, не подлят – просто хоронят тело не так, как обычно. Не зарывают его в землю, не суют в печь крематория, а… отправляют в космос, например? Чем это хуже?

Может, тем, что мы не знаем – что именно там происходит? Именно эта неопределенность нас злит и пугает? Если бы Братья сказали, что извлекают из тел наших покойников органы, восстанавливают их и пересаживают своим больным – мы бы даже испытывали чувство гордости. Даже если бы они перерабатывали тела на лекарства – мы бы тоже не испугались. Это было бы понятно. И за эту понятность мы могли бы себя простить…

Свет в салоне мигнул и погас.

Погасли мониторы. Только надписи, сделанные люминесцентными красками именно на такие случаи, светились в кромешной темноте.

«Выход», «Запасный выход», «Аптечка», «НЗ» и еще масса значков и пометок.

– Что это? – спросил хриплым голосом Чудак.

– Приехали, – сказал Лунев.

– Что значит – приехали? – Толстый испугался и не собирался своего испуга скрывать.

– Значит, что ваша остановка, – сказал Лунев. – Прибыли в точку.

– И нам выходить? – спросил Пацан.

– Всенепременно. Передайте привет Братьям.

– Внимание, прошу сохранять спокойствие, – сказал Командир. – Сейчас будет хлопок. Сработают камеры, в которых мы привезли тела.

Это было больше похоже на выдох, чем на хлопок. Кто-то долго сдерживал дыхание, а потом – выдохнул. Со всхлипом.

Давление в салоне резко упало, в ушах у Командира болезненно щелкнуло – Братья не проявляли особой заботы о пассажирах и экипажах, открывая двери спецмашины.

– На выход, – скомандовал Командир.

– А что там? – спросил Кролик.

– Не знаю. Посмотрите.

– А если я не выйду?

– Это обязательное условие, для проверки. Иначе теряете свое вознаграждение. А тело обратно не получаете.

– Суки, – тихо сказал Толстый, щелкая замком ремня безопасности. – Пойдемте, что ли?

– Иди первым, – приказал Пацан.

– Да что тут уже… – пробормотал Толстый и пошел к открывшемуся дверному проему. – Какая разница?..

– Обратно вы нас повезете? – спросил Кролик. – Командир! Вы нас повезете?

– Нет. Я даже не знаю, куда вас потом повезут. И кто. Об этом все было написано в инструкции, вам же выдавали?

– Слышь, жиртрест. Как там тебя? Что потом будет? – Пацан, похоже, уже начинал жалеть, что поссорился с Толстым. Самое время тому припомнить обиду, но нет. Ответил спокойно, без сарказма:

– Все нормально, пошли. Тебе предоставят список с предложенными для обмена товарами. А потом – отвезут для переговоров с представителями властей на предмет выкупа у тебя этих радостей.

– А… Ну ладно. – Пацан встал с кресла, пошел к выходу. За ним Чудак и Кролик. Не прощаясь.

Дверь закрылась.

Минут через десять свет в салоне загорелся, включилось оборудование, завелся двигатель.

– Продолжаем движение, – приказал Командир и стащил маску. – Я так понимаю, что будем маневрировать еще пару часов, прежде чем повернем домой.

– Гребаная работа, – сказал Егор.

– Зато теперь – два выходных и премия, – сказал Антон.

– Я обещал своих в цирк сводить, они очень дрессированных зверей любят, – словно оправдываясь, пробормотал водитель.

– Все мы… дрессированные звери, – объявил вдруг Егор. – Кто-то приучил нас – по команде ехать, тела отвозить…

– Дурак, – без злобы в голосе ответил водитель. – Точно – дурак.

Машина двинулась с места, следующий код вывел на экран весь оставшийся маршрут, как Командир и предполагал – извилистый и долгий. Смысла в этом, наверное, не было, но нужно было выполнить ритуал.

Кстати, может, и в обменах этих не было никакого смысла? Просто у Братьев выработался ритуал. Обычай у них был такой. И им, в общем, было наплевать на то, соглашается в данном конкретном случае человек на обмен или нет. Этот откажется – найдется сотня других, которые отдадут своих близких… тела своих близких. И вся эта суета вокруг гробов, все эти самокопания и ругань – проблема людей, на которую инопланетянам плевать? Нет во всем этом ни сакральных тайн, ни подковырок, ни тестов, и, тем более, нет никаких тотализаторов. Мы вот при встрече здороваемся, хотя смысла в этом нет никакого, если разобраться. Они – просят для обмена самое ненужное… или самое ценное. Когда европейцы меняли аборигенам иголку, зеркальце, бусы на каучук, золото, жемчуг – потом с удовольствием ржали обе стороны. Европейцы были в восторге от того, что копеечную безделушку всучили за реально ценные вещи, а аборигены прекрасно знали, что золота, жемчуга и каучука они найдут еще сколько угодно, а вот иголку или зеркальце в джунглях или на островах посреди океана фиг достанешь.

Может, и тут нужно относиться ко всему происходящему проще?

Начинался еще один чудесный день.

Майское солнышко взошло над домами и улицами. Ленивые зайчики – медлительные, жирные – проникли в комнату, обшарили столы, диван и кресло. Тихонько посмеиваясь, плеснули светом сквозь прикрытые веки.

Василий сквозь сон потянулся и перевернулся с боку на бок. Проснулся. Спрыгнул с дивана, зевнул сладко.

Поднял трубой рыжий, ярче зайчиков-разбойников, хвост, хлопнул толстой лапой по полу и ворчливо уркнул – ужо вам, злыдни! Заиграетесь – будет вам. Это я просто сейчас ленивый, а так… Всех переловлю, поганцев.

Прошел в коридор, с интересом взглянув на человечьи тапки. Нет, вроде вчера особо не безобразили, наказывать не за что, но иногда так приятно…

Ладно, помилованы. Больно день приятный.

На кухне выпил водички, закусил колбаской из красной миски, рыбкой из белой и залакировал все молочком. Сообразили оставить!

Все-таки хорошо он их выдрессировал. И мысли нет о том, чтобы новых заводить.

Напевая приятную послеобеденную песню, Василий проследовал на балкон – принимать воздушные ванны.

Погода была под стать настроению. Тепло, свежая зелень на ветках, черемухой пахнет – одурительно. Птички летают – цветастые, жирные, кажется, лапу протяни – закуска сама прилетит.

Василий даже не выдержал – улыбнулся.

Взглянул наверх и влево. Так и есть, соседка сверху тут. Симпатичная, стройная кошечка по имени Семирамида – всё при ней. Сидит, греется.

– Здравствуй, малышка, – коротко бросил он, усаживаясь на перила. – Мне, конечно, наплевать, но если тебе это приятно – можешь спуститься ко мне, я не очень сильно разозлюсь.

– Ха! – коротко отвечала соседка.

Василий почувствовал себя так, будто его окунули с головой в холодную воду. А воды он, как всякий уважающий себя кот, терпеть не мог.

– Я понимаю, пламенная страсть лишила тебя дара речи. Милая, с этим надо бороться! Мы все же не настолько близки. Пока что, – вкрадчиво пропел он на одном дыхании.

– Да ты даже ко мне подняться не сможешь, тоже мне, герой-любовник… Сарделька ходячая! – Вздорная барышня издевательски хихикнула.

– Я, между прочим… – задохнулся Василий.

– Я ошибаюсь? Иди же тогда ко мне, мой милый!

Он грустно посмотрел наверх. Вот стерва. Вверх по гладильной доске, с нее на стену, еще немного вверх, потом – через пролет, зацепиться за низ балкона, а перемахнуть через перила уже дело техники.

Маршрут был легок и приятен… Лет этак пять и десять кило тому назад.

Но нравились ему стервы, такой уж характер. Кроме того, была задета мужская гордость.

Тяжело отдуваясь и поминутно оскальзываясь, полез вверх. Сердце вырывалось из груди.

В глазах потемнело, будто тяжелое свинцовое облако наползло на солнце.

«Кончаюсь?.. Смертельная страсть», – успел трагически подумать Василий.

Услышал задушенный мяв соседки, оглянулся, чудом не упав, – и ужаснулся.

Над городом висели, заходя на посадку, огромные, блестящие металлом овальные тарелки плавных форм.

Василий и сам не помнил, как взлетел наверх. Панический ужас гнал его вперед. Влетел в чужую квартиру, плечом поторопив хозяйку. Понесся с ней бок о бок, не разбирая дороги.

В мозгу билась одна мысль: «Бессмысленно. Все бессмысленно. Не уйти».

Он был прав.

Вовка Померанцев сидел на кухне и грустно смотрел на жалкие остатки растворимого кофе на дне банки. На чашку, и то навряд ли. Может, вообще плюнуть? Одной явно не хватит, а денег нет.

Это с одной стороны.

С другой – спать хотелось до ужаса. И уж точно без кофе было никак не высидеть пару у Злоботрясова – на редкость въедливого препода, возомнившего, что экономистам кровь из носу нужна аналитическая геометрия.

В самый разгар тяжелых раздумий за окном потемнело. В небе зависли свинцовые оладушки.

«Досиделся по ночам в Интернете, – понял Вовка. – Скоро еще и черти явятся, а потом санитары в пыльных шлемах склонятся грустно надо мной. Или там были не санитары?»

Он подошел к окну, достал смартфон, щелкнул пару снимков. К сожалению, на фото летающие блинчики никуда не исчезли.

Кухню залил яркий малиновый свет.

Вовка мигнул – тарелок больше не было в небе. Зато их покатые спины горбами вздымались из-за домов. Чужие приземлились. Вот так взяли и приземлились.

Низкий гул, от которого задрожали оконные стекла, прокатился по городу. Заболела голова. И голос, странный механический голос произнес будто бы беззвучно, из самых глубин черепа:

«Спасайтесь/сохраняйте покойники/спокойствие. Они/оно/мы являться/врываться/захватывать грязь/земля/мир/с миром».

– Крындец, – отметил Вовка. – Это что, они нам говорят? С миром прилетели или мир захватили? Хрен поймешь. Или меня вообще глючит?

Голос тем временем на удивление складно продолжил:

«Система определила, что вы используете нелицензионную копию Космолингв 1.2.1. Внимание, данное действие карается в соответствии с соответствующими статьями Галакодекса и лицензионного соглашения. Немедленно удалите программу и обратитесь к системному администратору».

– Наверное, вот это он всё же им, – заметил Вовка вслух и нервно захихикал.

Кое-как совладал с собой, справился с мобильным и отбил сообщение в группу:

«Все видели? На аллее. Через час».

После чего заржал уже в полный голос.

Сквозь глубокий обморок Василий чувствовал, будто его обвевает пробирающий до костей ледяной ветер. Затем были вода и жар, способный испепелить мир.

Василий заорал бы от ужаса, будь он в сознании.

Но на долю его оставались лишь кошмары – и страх.

На аллее было приятно. Дул прохладный ветерок, ласковое солнце пригревало. Пахло свежей листвой.

– Нет! Нет! И еще раз нет, Ирочка, – заявил Вовка, наставительно направив палец в небеса. – Мы не пойдем на пару к Злоботрясову! Не время! Мир, Земля, возможно, вся Галактика в опасности! Нас захватили!

В общем-то, на пару идти никто и не предлагал, но Вовку несло. Вокруг происходили исторические события – и события эти требовали высокого штиля. Печенкой чуял – требовали.

Сёма, сидевший на спинке скамейки, поставив ноги на сиденье, серьезно заметил:

– Вова, ты перегрелся? Галактика к нам заявилась, с ней как раз все в порядке. Но на пару забить можно и даже нужно. Не каждый день такое случается. Может, на смотровую площадку какую махнем? Мне сверху видно всё, все дела? Где у нас ближайшая?

Ира, хрупкая брюнетка, прилежная отличница, посмотрела на него неодобрительно сквозь стеклышки очков.

– Убери копыта свои! Тут, между прочим, люди сидят!..

– Ну да, – согласился Сёма. – Я, например. И ты хочешь, чтобы я сел чистыми штанами, куда кто-то, возможно, садился ногами? Не дождешься, радость моя. Но с моей тезой ты согласна, нет?

– Я, наверное, обратно домой, – решила Маша, поглаживая платиновый «конский хвост». – Вовчик, поможешь? У меня куда-то Васька делся, испугался, наверное. Найти надо.

– Найдется, – утешила Ирка. – Моя Дуська вообще спокойно отреагировала. Прижалась, смотрели вместе, потом жрать потребовала, маленькая.

Вовка выругался матерно. Медленно, по слогам, сказал:

– Ребята! Нас захватили. Все сдались, у всех дела какие-то. Вы в метро по сторонам глядели? Все на работу едут, в планшеты уткнувшись, будто и не было ничего! Это же коллаборационизм. С чего все взяли, что это мирные гости? У них даже проги нелицензионные!

Последний аргумент отчего-то не впечатлил собравшихся.

По аллее протопал староста группы Заглоба – стукач и любимец преподавателей, один вид жирной рожи которого почему-то вызывал стойкое желание разбить ему пятачок.

– А вы чего на лекцию не идете?

– Сам не понимаешь? – нахмурился Сёма.

– Ха! Мы люди маленькие, нас это не касается. А вот сессия скоро, – менторским тоном сообщил Заглоба и пошлепал дальше.

– Видите? – взвился Вовка. – Им плевать, у них, понимаешь, сессия, работа, дела! Зарылись носом в повседневность, от страха-то.

– Видим, – кивнул Сёма. – И что ты предлагаешь?

– Разобраться, что происходит, для начала. В худшем случае, возможно, организовать Сопротивление или просто свалить из города. Правительства – курвы, они нас сдадут!

С последним согласились все.

– Но что делать-то нужно? – беспомощно развела руками Ира.

– А что мы знаем? – хладнокровно ответствовал Вовка.

– Ничего, – хмыкнул Сема. – К ближайшей тарелке смотаться предлагаешь? Так нас туда и пустят. Оцепили наверняка.

– Всё информация, – пожал плечами Вовка.

– Так, ни к какой тарелке мы не поедем, пока не найдем Ваську, – зарычала Маша.

– Тогда так, – мгновенно переориентировался Вовка. – Вы, ребят, едете к месту посадки. И просто слухи на улице и в Сети собираете. Мы едем искать Васю. Не мог же он из квартиры сдернуть? Через полтора часа встречаемся снова тут.

Василий пришел в себя… где-то. Металлические переборки и полное отсутствие дверей настроения не улучшали. Рядом лежала, все еще в отключке, соседка.

Кроме них, в камере никого не было.

Он потыкал девушку носом, удивившись, до чего же приятно та пахла. Она открыла глаза, улыбнулась:

– Ты пришел спасти меня?

– Конечно, детка, – веско сообщил Василий.

– И как же мы сбежим?

– Пока не знаю.

– Я верю в тебя, милый, – сказала она и заурчала.

Василия будто мягкой тряпочкой по сердцу погладили.

Одна беда. Он не знал не только как выбираться, но и где он оказался. Хотя подозрения у него имелись. И препоганейшие.

– Что случилось? – спросил Сёма, наморщив высокий лоб.

Был он до отвратительности бодр, в шуйце сжимал запотевшую от холода бутылку минералки. Ира еле поспевала за своим кавалером, шагавшим весьма споро, пусть и в задумчивости.

Вовка поднял взгляд от мрачной, словно надгробие, Маши. Развел руками – мол, нашли, что спрашивать.

Молчание нарушила сама Маша, выдавив:

– Котик мой бедный… – в голосе девушки почти не слышалось эмоций. – А дальше-то что? Неужели и нас так?..

Потом не выдержала, резко всхлипнула и отвернулась.

Вовка только вздохнул, приобняв её за плечи.

– Так, значит, не гон? – удивился Сёма.

– Ага, – кивнул Вовка. – Половина кошек, если не больше, пропала. Я же говорил – керосином пахнет.

– Как же Дуська осталась? – удивилась Ира.

– Везучая ты… – выдохнула Маша. – А если до нее доберутся? Гады, сволочи, содомиты!

Ира побледнела. Сёма нехорошо посмотрел на Машу, но ничего не сказал. Достал мобильник, потыкал пальцем.

– Вот, вебкамера у тебя на хате. Видишь, в порядке Дуська. На клаве спит, перегрев ноутбука обеспечивает.

– Мы должны их победить, слышите, – вдруг заявила Маша, сорвавшись на истерические нотки. – Это уже скотство! Котов нельзя обижать, слышите? Ваську надо вернуть!

– Да к чер… Ладно, не о том речь, – перебил Вовка. – Что узнали?

– Ничего особенного. Нормально оцепить все тарелки у властей людей не хватило, а может, договорились уже, но чужие и сами неплохо справляются. Стены металлические, дверей нет, фиг пройдешь. Висят в полуметре над землей – и всё. Кто-то сверлом пробовал – ровным счетом ничего не вышло. Кстати, когда садились, прохожих и машины как-то сдвинули. А вот памятник Вождю Пролетариата подавили на площади, прикиньте? – сообщил Сёма. – Возможно, это межзвездные диссиденты. Или, учитывая кошек, сериал про Альфа готовил нас к суровой действительности. Часть сразу схавали, а часть на развод оставили.

– Дурак, – сказала Ира, тревожно поглядывая на экранчик смартфона.

Маша заплакала.

Над аллеей на бреющем полете пролетел знакомый учебник по аналитической геометрии. Вслед за ним вприпрыжку с дикарским гиканьем пробежал Заглоба и начал его рвать зубами и ногами.

Все остолбенели.

– Староста, ты чего? – выдавил Вовка.

– Злоботрясов! Гадина! – отвечал жирдяй. – Заявил, что раз конец света, то все давайте зачетки. Ну, я собрал, отнес ему. А он, а он… Два часа про Махабхарату рассказывал, а потом зачетки поджег и танцевать начал. Мы его схватить попытались, а он… он…

– Что «он»? – с трудом сдерживая смех, спросил Сёма.

– Вы не хотите знать, – всхлипнул Заглоба. – Как бог свят, не хотите.

– М-да, – повернулся к друзьям Вовка, – люди уже с ума сходят. Точно продали нас правительства. Сговорились.

– Не-а! – выкрикнул вдруг Заглоба, оказавшийся слухастым. – У меня дядя в аппарате президента. Ни с кем на связь не выходили, главный собрал манатки и свалил в бункер на Алтай. Вот оно как, значит.

– Вот оно как, – повторил Сёма. – Может, как у Лема, нечеловеческая логика формально даже на разум не похожа? Ведь знают, что слова понимаем. Знают, что ждем, что не понимаем ни шиша, а молчат.

– Молчат, – согласился Вовка.

– Ребят, – сказала Ирка. – Я тут подумала… А ведь Дуська породистая. Вислоухая. У кого такие же – тоже все при котах. И перса я у соседки видела… А исчезли дворовые…

– По идее, – задумался Сёма, – так не показательно. Надо бы побольше выборку. И вскрыть не мешало бы.

– Я тебя вскрою, – ласково пообещала Ира.

В камере становилось людно. Кошаки – разных расцветок, поведения и нравов, патриархи и совсем котята – толпились бок о бок. Непримиримые враги забывали о вражде. Пары ссорились.

Кто-то запел колыбельную – грустно, жалобно.

– Ну как? – спросила соседка.

– Было бы отлично, малышка, если бы меня не отвлекали. И прикрывайте, прикрывайте, наверняка все камерами напичкано, – с набитой пастью прорычал Василий.

Он уже снял одну из панелей пола и пытался пробиться сквозь пучки проводов к какому-то распределительному щитку. Меньше всего на свете ему хотелось ненароком перекусить провод. Мало ли какое там напряжение!

Василий предпочитал оставаться в живых. Особенно теперь, когда Семирамида так на него смотрит.

– Наши девушки нас не ценят. Я больше скажу – они хотят нашей смерти. Ой вэй, – Сёма был безутешен.

– Сам виноват, – зарычал Вовка, вглядываясь через бинокль в даль светлую. – Надо же было про Альфа ляпнуть! Это моя сразу сказала: котика не спасешь – можешь не возвращаться, а у тебя еще шансы были.

Друзья стояли на крыше многоэтажки неподалеку от ближайшего к квартире Маши места посадки.

– Друг мой, я начинаю задаваться вопросом, – сообщил Сёма, – а нужны ли нам такие дамы сердца? В конечном счете бытие монаха обходилось бы дешевле. Можно даже шаолиньского.

– Зато какие приключения, блин, – ответил Вовка. – Да и все равно бы полезли.

– И то верно. Надо же разобраться. Видишь что?

– Тарелка в полуметре над землей, да. Блокпост вижу. Пустой. На стене надпись, так: «Сами сторожите, подставляйтесь, гады. Не за нашу зарплату». Еще вижу… Стоп, да это ж Заглоба! Голый, простыней банной обернулся, с такими же римлянами. И плакатики у каждого: «Иисус был инопланетяниным». Ха, вот балбесы, через «О» пишется, не через «Ы».

– А остальное в их позиции тебя не смущает?

– Забей. Короче. Там психи в ассортименте, куча хипстеров селфи делает опять же, но охраны нет, трупов нет, можно лезть. Набор не забыл?

– Как договаривались. Паяльная лампа, кувалдометр, кислота, термит, еще мелочи всякие и супероружие – твой покорный слуга. Я зачарованный, от меня женские сердца батальонами бьются, не то что какие-то тарелки.

– Мечтай-мечтай, – Вовка опустил бинокль. – Но все же… Как бы нам эти чокнутые не помешали делом заниматься…

Василий ругательно ворчал себе под нос. Панель пришлось почти полностью прикрыть за ним, так что света было мало. Хуже того – у пульта управления обнаружилась добрая сотня кнопок – и ни одна не была подписана.

Одно хорошо – они хотя бы пахли по-разному, не перепутаешь.

Как его человек в таких случаях говорила? «Метод научного тыка способом русского Авося»?

Именно это ему и оставалось. Василий на всякий случай зажмурился и начал бить лапой по клавишам.

– Я дурной! Контуженый! У меня дрель! – разорялся Сёма. – Вот подойдете, я вам вжик сделаю, вжик! Есть желающие?

Желающих пока что не находилось, но это обещало продлиться недолго. Орды психов смотрели на них крайне недобро с тех пор, как поняли, что объекту религиозного поклонения грозит вскрытие. Блогеры, фотографы и прочие зеваки были не лучше.

Сейчас толпа остановилась. Кто-то уже дозвонился по сотовому до «неотложки» и призывал психиатрическую «Скорую» на помощь. Кто-то безуспешно пытался вызвать ментов. Несколько человек организовали онлайн-трансляции их возни, а над головами уже минут пять как реял чей-то мультикоптер.

– Консервный нож?

– Не работает, – бросил Вовка. – Термит давай.

– Скажу тебе как витязь земли Русской витязю земли Русской, – зло пробормотал Сёма. – Провозишься еще двадцать минут – тут нас и повяжут. Причем сами. Не впечатляет их дрель, ну вот ни разу. И самое обидное – этих всех нормальными посчитают.

– Ты не русской, ты израильской. Земли.

– Тем более!

Шипение горящей смеси алюминия с ржавчиной заставило друзей замолчать.

– Похрен пляски, – констатировал Сёма.

– Хрен, – согласился Вовка.

– Время кувалды, – сказал Сёма. – Если и она не поможет…

– Нет времени на кувалду! Они уже опомнились, сейчас хватать полезут! Не убивать же дураков, – как-то излишне самоуверенно выпятил подбородок Вовка. – С нами крестная сила! За Русь святую!

Размашисто перекрестился – и пошел на таран матово блестящей стенки, внезапно распахнувшейся темным провалом перед ним.

– И почему все-таки коты… – пробормотал Сёма, прежде чем последовать за ним.

Края стенки вновь срослись. Зеваки загомонили и принялись быстро строчить твиты о только что увиденном.

Василий услышал, как пульт издал победную мелодию и затих. Все-таки он чего-то добился!

Но тут панель сверху распахнулась. Грубые металлические манипуляторы ухватили его под пушистые лапы. Отбегался, значит.

Когда его выносили из камеры, он успел крикнуть:

– Я люблю тебя, Семирамида!

Она лишь отвернулась.

«Глупо. Глупо. Глупо». – Мысль не давала покоя, билась в мохнатой башке, пока манипуляторы укладывали его мордой в пол.

Раздался голос – не вслух, а в самом нутре, голос на Старом Языке. Голос не был торжественным, лишь усталым:

– Выездная сессия трибунала двадцать бис сто сорок пять пятнадцатого сектора объявляется открытой.

– Невиновен! – завопил во всю глотку Василий, но еще один манипулятор тут же закрыл ему рот.

– Отвечайте на цивилизованном языке, подсудимый!

Василий бессильно заурчал.

– Итак, состав преступления налицо. Вы, Базилеус Стратокариус Четвертый и ваши подельники, обвиняетесь в массовом психическом воздействии четвертой степени на живые существа на пороге обретения разума, повлекшем среди них групповые психозы третьей степени, и злонамеренном использовании внешнего сходства с местной фауной с целью незаконной колонизации и установления рабовладельческого строя. Ваше слово, обвиняемый?

Манипулятор отпустил затылок. Седой кот в форме капитана третьего флота укоризненно смотрел на Василия.

– Я ни при чем! Предки!.. – напрягшись, транслировал он.

– И вы ничего не знали? То-то вы так удивились нам. Стыдно на вас смотреть, Базилеус. Противно. Загляните в местную инфосеть. Одни котики. Вы понимаете, какую психотравму нанесли обществу? Я не говорю о том, как вы чистили память вашим так называемым «хозяевам» – злая шутка, Базилеус! – при переходе от одного к другому с целью не допустить распространения информации о вашей реальной продолжительности жизни. Что, кстати, не удалось. «Девять жизней», ага. Как вы пытались пристроить ваших дружков – чау-чау и панд – отдельная песня.

Василий беспомощно мурлыкнул.

– Ша! – ответствовал капитан. – К тысяча девятисотому году по местному летоисчислению полуразумные туземцы должны были уже выйти из периода войн. Тем более мировых. Возможно, обрести разум. А вы их искалечили. Да что я с вами говорю? Сын и внук рабовладельцев. Паразитов. Тьфу. Машина! Приговор. Дело передать на рассмотрение Высшему Суду. К подсудимому превентивно применить дисциплинарное воздействие первой степени. Привести в исполнение!

– Вам просто завидно! – из последних сил заорал Василий.

– И стыдно. В том числе за это, – грустно кивнул капитан.

Манипулятор ухватил за загривок – не вырваться. Распахнулся люк в полу, открывая взгляду зловонную лужу. Потащило мордой вниз.

– Нет! Мя-я-я-у-у-у-у!!!! – позабыл от страха «цивилизованный» телепатический язык Василий.

– Стоять! – землянская речь прозвучала музыкой.

Удар кувалды сокрушил манипуляторы. Человеческая рука ухватила за загривок, вырывая шерсть, царапая ногтями, но это не волновало кота ни в малейшей степени.

Вторая рука ткнула капитана мордой в лужу.

Василий завопил от радости и попытался всеми четырьмя лапами обнять спасителя – кажется, самца его человека, кандидата на то, чтобы стать вторым его рабом.

«Прошел. Все тесты прошел! – решил он. – Заочно! Машке внушу – пусть кормит и балует. И не придирается!»

– Превентивные ему меры, сволочи! А ну быстро говори, скотина, как отсюда выбраться!

Вовка приподнял капитана.

– Вы… что… слышали? – попытался спросить капитан и немедленно отправился рылом обратно.

– Ответ неверный, – заявил Сёма, поигрывая кувалдой. – Слышали. Переводчик отключать надо, если приватности хотите.

Вова снова приподнял кэпа:

– Сисадмина… сгною…

– Аминь. По делу есть что сказать?

– Вы что, не поняли?! – завизжал мученик. – Вас используют! Вы их рабы! Мы вас освобождать прилетели!

– Умный ты, а дурак, – вздохнул Вовка горько. – И о психическом воздействии ни хрена не знаешь. Вот у Машки – воздействие. И рабство. А этот подлец еще тапком по рыжей морде получит. За то, что попался.

Начинался еще один чудесный день.

Василий проснулся на мягком кресле, потянулся, улыбнулся, предвкушая завтрак. Не сложилось.

Могучая рука ухватила под лапы, запихнула в рюкзак.

– Экзамен у Злоботрясова через час, а ты тут прохлаждаешься, Кашпировский хвостатый! – заявил Вовка. – И смотри, чтобы не меньше «отла» поставил, поганец! Кастрирую к лешему!

– Мя-я-яу! – возмутился Василий.

– Фигли мяу! Мне кэп всё-всё объяснил, как от тебя экранироваться!

Рюкзак закрылся. Стало темно.

Василий заплакал.

На суде, бок о бок с родичами и любовью всей его жизни, было бы легче.

На опушке березовой рощи среди осоки и пырея возвышаются два могильных холмика. На деревянных крестах таблички с именами матери и сына – одна дата смерти еще до войны с мимиками. Могилы пусты, но об этом знаю лишь я. Они служат для того, чтобы помнить и знать, кто я такой.

Чтобы полностью не раствориться в собственном уютном мире.

– Хороший нынче денек! – помахал мне рукой из-за забора Потапыч. – Как дела, Эван?

– Да не жалуюсь. – Я воткнул лопату в землю, снял брезентовые рукавицы и нахлобучил их на черенок лопаты. Пот заливал глаза, от жары не спасала даже тень от раскидистой яблони. – Давно уже собирался яму для силоса выкопать, всё руки не доходили. Что сегодня, нет для меня писем?

Потапыч виновато пожал плечами. Вопрос был привычным, игра шла по давно установленным правилам.

– Есть только «Сельские вести». Как обычно. – Потапыч тяжело вздохнул и шагнул во двор.

Мой дом стоял в конце улицы, и сквозь открытую калитку я увидел залитую летней жарой пустую дорогу. В небе переливались радужными цветами иглы тернии – силовые поля, искривляющие пространство. Словно распустившийся гигантский цветок, терния была прекрасна, как и в первый день своего появления возле города. Одна из многих, соединивших Землю с иной планетой. Где-то в центре тернии находится портал – кротовина, позволяющая пришельцам приходить в наш мир.

Я зажмурился. От воспоминаний и ярких картин прошлого нельзя спрятаться. Вновь и вновь они возникают перед глазами во снах и реальности вместе с болью и ощущением беспомощности. Ничего уже не исправить и не изменить.

Потапыч из прошлого погиб на моих глазах – мимик разорвал его, когда Потапыч, крича, бежал по улице. Длинные, гибкие, словно резина, щупальца захлестнулись вокруг его ног и шеи, скрутили, как белье во время отжима, до хруста и брызнувшей в пыль крови. Мои руки дрожали, но я успел зарядить охотничье ружье патронами с картечью. Выстрел, еще один. От мимика отлетали куски плоти. Я пятился во двор, перезаряжая оружие.

Не думал, что оно мне когда-нибудь пригодится. Не охотился с молодости. Сын жалел зверей, а после его смерти я и сам не хотел никого убивать. Но патроны купил. Так, на всякий случай.

По вечерам в пустом доме, где кроме меня жил лишь прячущийся под полом сверчок, я не раз подносил ствол ружья к подбородку, держа палец на спусковом крючке. Сверчок выводил трели, а я вспоминал погибших жену и сына. Террористов, взорвавших школьный автобус, в котором они ехали, поймали спустя несколько дней после трагедии. Одного убили во время перестрелки, двоих судили. Мне от этого легче не стало.

Может быть, плохо, что одинокими вечерами мне не хватило духу спустить курок. Но умирать от клыков, лап или щупалец мимика не хотелось. Пришельцы выглядели так, будто явились из наших кошмаров. Они могли принимать любой облик, подстраиваясь под наши мысли. Вытягивали сокровенные фобии из нашего подсознания, а мы всегда видели в пришельцах врагов. Теперь же наши страхи обрели плоть.

Навыков стрельбы я не утратил. Глаза схватившего Потапыча мимика лопнули, из его пасти хлынула кровь. Инопланетная тварь забилась на земле, ломая заборы и сдирая со стен штукатурку. Я смог спастись, чтобы позже вступить в ополчение.

Худшее в войне – это знание, что она проиграна еще до боя. Вторгшихся было слишком много, тернии появлялись там, где их совсем не ждали. Мимики захватили командные центры в считаные дни.

– Хорошо у вас, – сказал Потыпыч, срывая с ветки яблоко. – Спокойно.

– Здравствуйте, Сергей Потапович! – Из дома вышла Маша в купальном костюме и шезлонгом в руках. – Чаю хотите? Холодного. С самого утра остужала.

– Холодного, говоришь? – Потапыч вытер яблоко о рубаху и вгрызся в сочную мякоть, не отводя взгляда от моей жены. – Грех отказываться.

– Тогда я сейчас. – Маша нагнулась, разложила шезлонг, а затем вернулась в дом.

– Не больно-то пялься, Потапыч, – тихо сказал я.

– Да будет тебе, – усмехнулся почтальон. – Я ж только посмотреть. Как на картину, можно сказать.

Он пожевал, скривился, затем придирчиво осмотрел яблоко и выковырял оттуда червяка.

– Давай уже свою газету, – протянул я руку.

Потапыч порылся в сумке и достал старый истрепанный экземпляр «Сельских вестей» за двенадцатое августа две тысячи двадцатого года. Я знал газету едва ли не наизусть. На первой странице под заголовком «Спецэффекты или инопланетяне?» фотография тернии – нагромождение разноцветных бликов. Каждый раз терния казалась иной. Это как стеклышки в калейдоскопе – поверни его, и они сложатся в новый узор. Небо вокруг тернии расцветало радужными лучами искривленного пространства.

Тогда мы посчитали статью газетной уткой.

– Спасибо, Потапыч, очень интересно, – сказал я, возвращая газету в его сумку. – А главное, познавательно.

Во дворе вновь появилась Маша с двумя чашками чая – для меня и Потапыча. Мы вместе с ним устроились на лавке в тени под деревом. Маша подошла сзади и облокотилась мне на плечи.

– Связи со столицей все нет? – спросил Потапыч.

– Нет, – ответил я, погладив спустившуюся мне на грудь руку жены.

В подвале гудел электрогенератор, компьютер работал, но Интернета не было. Мобильная связь тоже отсутствовала.

– Как там, интересно, – вздохнул Потапыч. – Сражаются ли наши еще?

– Вчера я видел военные самолеты. Три штуки. Летели на восток. Значит, кто-то еще дерется. Хотя все уже кончено.

– Эх-х-х… – махнул рукой Потапыч, расплескивая чай, отчего на его рубашке появились несколько новых пятен. – Давай как-нибудь вечерком раздавим чекушку? У меня еще одна припрятана со старых времен, хе-хе.

– Почему бы и не раздавить, – согласился я. – Очень даже можно раздавить.

– Я вам покажу! – Машины накрашенные коготки впились мне в шею. – Алкоголики! Только посмейте!

– Ладно тебе! – Я поднялся и обнял жену.

– Ну, молодые люди, оставляю вас наедине.

Потапыч поставил чашку на лавку и поковылял к калитке. Прежде чем уйти, остановился, оглянулся и заговорщицки подмигнул.

– Ванек, ты все же подумай насчет этого дела. – Он щелкнул себя по шее и, заметив гневный взгляд моей жены, шутливо поднял руки. – Все! Ухожу-ухожу.

Лешка с друзьями с самого утра убежал на озеро ловить рыбу, и мы с Машей были предоставлены самим себе. Работа подождет.

– Что ты делаешь? – наигранно возмутилась моя жена, когда я повел ее в дом.

– Там прохладно. – Я расстегнул застежку на ее спине. – Там хорошо. И вообще загорать вредно. Успеешь еще.

Я поцеловал жену в шею и вдруг вспомнил засохшую струйку крови в этом же месте, когда я увидел Машу в морге на опознании.

– Ты чего? – тихо спросила Маша. – Что случилось?

Я вернулся на лавку и опустил голову на руки.

– Что-то не так? – Маша села рядом. Погладила меня по голове.

– Все нормально. – Я через силу улыбнулся. – Все хорошо. Ты иди загорай. Я еще чуть-чуть посижу.

– Вперед! Быстрее!

Мой отряд – все оставшиеся в живых десять человек – шли по центральной улице. Мы собирались довести до тернии автоматическую тележку, несущую ядерный заряд, пройти сквозь туннель в космосе на планету мимиков и по возможности уничтожить их командный центр.

Вдоль дороги стояли одноэтажные дома с проломленными стенами и выбитыми окнами. В одном, с уцелевшим деревянным петушком над дверью, жила старая Клавдия, у которой я в детстве таскал яблоки.

Из дверного проема вырвался мимик – клубок лап и щупалец. Я упал на колено, вскинул автомат. Разрывные пули прошили тело чужака, вырывая ошметки мяса. Оторванное щупальце отлетело на середину улицы. Оно извивалось, словно огромная змея, оставляя на земле чернильные кляксы. Деревянный петушок над входом пошатался на перебитой ноге, а потом упал в кучу трепещущей плоти.

– Справа! Берегись, капитан!

Рядом стрелял Чижик, самый молодой из «коршунов».

Мимики лезли со всех сторон. Я выпустил почти весь рожок в раскрытую пасть мимика, полную острых зубов. Пули разорвались у него внутри, и меня забрызгало черной кровью. Двух одинаковых мимиков не существует. Разумны ли они? Я не знаю. Никто не знает. Может быть, они копируют не только наши страхи, но и мысли и переживания? Полная мимикрия? Определенно у них где-то должен быть главный. Тот, кто управляет их действиями.

Калитка открылась, во двор вбежал Лешка.

– Папа! Пойдем со мной на рыбалку! Пожалуйста! Олег и Колька ушли! А там самый клев! У меня вот такой карась сорвался!

– Клев, значит? – Я с сомнением посмотрел на полуденное солнце. Работать не хотелось. – Ладно, пойдем.

И мы пошли, оставив Машу загорать в шезлонге.

На улице было по-прежнему пусто. В соседнем доме жила глухая баба Клава, вечно сварливая и всем недовольная старушка, у которой мы покупали молоко. Еще дальше снимала дом молодая семья – Павел и Оля. Маша жаловалась, что порой по ночам они слишком шумные. Перед Лешкой неудобно, если он проснется. Но сама Машка от далеких вздохов и вскриков уснуть не могла, да и мне не позволяла.

В самом начале улочки в доме с провалившейся крышей обитал Потапыч. Я снова вспомнил его бегущим по дороге. На стенах пустых домов с выбитыми стеклами виднелись следы от когтей и пятна засохшей крови.

– Папа, – прижался ко мне сын. – Они больше не придут?

– Не придут, – успокоил я его.

– Может, не пойдем на рыбалку? Пойдем лучше в парк.

– Пойдем в парк, – согласился я.

Удочки мы решили домой не возвращать. Парк аттракционов построил в нашем маленьком городке местный олигарх и депутат Онуфриев. Возле входа стоял киоск, где обычно по вечерам и выходным шла бойкая торговля сладостями. Сейчас киоск был опрокинут, его жестяной бок погнут, будто по нему потоптался кто-то тяжелый.

Над парком возвышалось наклонившееся, словно Пизанская башня, колесо обозрения. Карусели давно не работали. Жестяные самолетики поскрипывали на поржавевших цепях. Деревянная лошадь, на которой любил кататься мой сын, когда был совсем маленьким, стояла обезглавленной, но Лешка все равно забрался на нее, отчего стал похож на кентавра.

– Папа! Давай уедем отсюда!

– Потом, сынок. Когда-нибудь потом.

– Хочу на крутилку.

Лешка спрыгнул с лошади и устроился на маленькой карусели. Я раскрутил ее, и она принялась вращаться, противно скрипя. Я почувствовал необъяснимую тревогу. Словно совсем скоро должно случиться что-то скверное, готовое разрушить мой привычный уклад жизни.

– Сынок, пора идти домой.

– Но мы только пришли!

– Пойдем, пожалуйста, – нахмурился я.

Тревога не проходила.

– Ну ладно. – Лешка спрыгнул с карусели, но едва мы вышли на улицу, как он вскрикнул:

– Ой! Мы удочки забыли!

И рванулся было обратно, но я схватил его за руку.

– Стой!

– Почему?!

Вдали, в самом начале улицы, по направлению к нам медленно шел человек.

– Домой, быстро! – скомандовал я сыну. – Бери маму и спрячьтесь в погребе. Без разговоров!

Лешка умчался, а я отправился навстречу незнакомцу, одетому в военную форму. Скрываться бесполезно. Рано или поздно меня все равно найдут. Еще издалека походка человека показалась мне знакомой – он шел, будто подпрыгивая на каждом шагу. Когда я приблизился, то узнал знакомые черты лица и смог разглядеть нашивку на его плече в виде раскрывшего крылья коршуна. Это был Володька Чиж, который теперь настороженно наблюдал за мной, сжимая автомат.

– Здравствуй, Чижик, – сказал я, останавливаясь в нескольких шагах от него.

– К-капитан? – неуверенно спросил Чиж, а потом на его лице появилась улыбка, сначала робкая, но уже через секунду она расплылась едва ли не до ушей. – Эван! Я знал, что вы живы!

Он рванулся навстречу, и мы обнялись, похлопывая друг друга по спине.

– Ты один? – спросил я, осматривая пустую улицу.

– Да, послали проверить, что и как. Я должен вернуться через час. Уж больно тихо в этом городке, непривычно. Что-то здесь не так.

– Все так, Чижик. Я тебе покажу, пойдем ко мне. – Я схватил его за локоть и потащил по улице. – Кто из наших остался?

Чиж сначала помедлил, а потом ответил:

– Почти никого. Я да Игорь Валетов. Помните его?

– Помню, – сказал я.

Автоматные очереди слились в непрекращающееся стаккато. Позади хрипел Игорь Валетов по прозвищу Бык. Я обернулся и увидел, что суставчатая лапа мимика прошла сквозь его тело, и теперь Бык висел над землей, словно жук на булавке. Я выпустил длинную очередь, которая прошила тело мимика, и оба – Бык и пришелец – упали на землю. Земля у автоматической тележки была завалена мертвецами. Из отряда остались только я и Чижик. Мой автомат захлебнулся, я лихорадочно пытался вставить новый магазин, но он вывалился из рук. На него закапала кровь из раны в моем плече.

Чиж стрелял экономно, короткими очередями, как на учениях. По земле ползли тени окруживших нас мимиков.

– Капитан, я не понимаю, что здесь происходит? – тихо спросил Чиж. – Почему в городе люди? Куда пропали мимики?

Мы подошли к моему дому. У входа нас встретила встревоженная Маша. Лешка испуганно прижимался к ее руке.

– Я же сказал вам сидеть дома! – вспылил я. – Почему не послушались? Хорошо, что пришел друг.

– Здравствуйте, – неуверенно кивнул Чижик.

Маша улыбнулась.

– Я сейчас мигом на стол накрою.

И убежала в дом.

– Иди к маме, – сказал я Лешке. – Мне с дядей надо поговорить.

Сын неохотно ушел, а я повернулся к Чижу:

– Вы пришли за ядерным зарядом? Хотите взорвать тернию или проникнуть на планету врага? – спросил я у него.

– Да, закончить то, что мы вместе когда-то начали.

– Я отвез тележку к тернии, подальше отсюда. Может быть, хотел взорвать. Не знаю. Там она и стоит до сих пор. Помню, как вы шептались за моей спиной, что я веду вас на смерть. Слышал, как ты возмущался, но парни были правы – я искал смерти с того времени, как погибла моя семья. Но я не хотел, чтобы вместе со мной погибли вы. Я никогда излишне не рисковал, но в тот бой потерял всех. А теперь вокруг меня мимики.

– Не понял, – сказал Чиж.

– Моя жена, Лешка, старушка по соседству, молодая пара, в которой еще бурлит страсть, – это всё мимики! Людей в этом городе не осталось.

На пороге появилась Маша.

– Прошу к столу.

Чиж попятился, поднимая автомат. Я бросился на него, выбил оружие из рук и прижал за шею к земле.

– Машка, иди в дом!

– Но…

– Быстрее!

Чиж дернулся, я надавил сильнее, склонился к его уху и зашептал:

– Помнишь, я говорил когда-то, что мимики копируют не только наши страхи. Они пытаются скопировать наши мысли. И если в тебе нет страха, они не порождают кошмары. Я перестал их бояться, перестал беспокоиться о чем-либо, и больше не вижу в них врагов. А других людей в городе нет. Теперь мимики вокруг меня могут лишь изображать людей, живущих в моей памяти.

Чиж перестал вырываться. Я ослабил хватку, и он перевернулся на спину, глядя на меня.

– Это всё пришельцы… И они знают, кто они такие?

– Я до сих пор не понимаю, разумны ли они. Может быть, только слепо копируют наши желания, поступают так, как мы хотим, чтобы они поступали. Или, возможно, на них действует так лишь мое сознание. Если судьба подарит тебе дни счастья, пусть даже обманчивого, сможешь отказаться?

Чижик поднялся и сел на землю рядом со мной.

– Но теперь я думаю, что представляю для них угрозу, – продолжил я. – Мимики становятся полными копиями людей из моих воспоминаний. Скорее всего, они забывают, кто они на самом деле.

– Почему вы так решили?

– Либо забывают, либо очень хорошо притворяются, но это вряд ли. Почему решил? Потому что ты тоже мимик. Настоящий Володька Чиж умер на моих глазах в тот бой.

Я пытался непослушными пальцами вставить магазин, только теперь понимая, что ранен. Где и когда меня зацепило? Чиж с пробитой грудью бился на земле, как раненая птица, его пальцы загребали песок, оставляя кровавые разводы. Магазин снова выскользнул из моих пальцев и упал на дорогу. Все бесполезно и бессмысленно. Жить или умереть больше не имело никакого значения, собственная смерть меня не пугала. У самураев с их буси-до было подобное состояние «не ума», когда они совершали действия рефлекторно, без страха и сожаления убивая противника. А я также без страха и сожаления больше не хотел сражаться.

Тень закрыла от меня свет. Я ожидал смерти, но вместо этого на мое плечо опустилась рука стоящей рядом Маши.

– Я мертв? – удивился Чижик. – Не может быть. – Он побледнел, на его лице то появлялась, то пропадала улыбка. – Ерунда какая-то.

– Да, Чиж, ты мертв. Ты существуешь только благодаря моим воспоминаниям. Если я уйду, вы потеряете свой облик, но я не хочу уходить. И я не виноват в твой смерти.

– Нас всего четверо из нового отряда, – тихо произнес Чиж. – Вы хотите сказать, что все мы мимики? Меня послали выследить вас и устранить, как дезертира. Говорят, что это вы тогда завели отряд в ловушку. Знаю, что это не так. Но все очень странно. Я не ощущаю себя чужим. Слушайте! А может быть, пришелец вы и это вы меня обманываете?

Я взял его автомат, проверил затвор. Плечо кольнуло давно забытой болью.

– А ведь меня точно боятся, – сказал я скорее для самого себя, чем для Чижа. – Определенно боятся, иначе не отправили бы вас меня убить.

Чиж попытался отобрать автомат, но я не отдал и продолжил:

– Они готовы взорвать часть себя, чтобы устранить меня. Они не могут убить меня сами, превращаются в ожившие воспоминания и не знают, как взорвать ядерный заряд, чтобы уничтожить меня вместе с городом. Поэтому они направили сюда вас – мимиков, превратившихся в солдат из моих воспоминаний, пусть даже тех, что считают себя людьми.

Чижик внезапно кинулся ко мне, толкнул, сбивая на землю. Его голова взорвалась фонтаном крови, а потом раздался хлопок далекого выстрела. Я перекатился, высматривая противников. Сквозь открытую калитку заметил трех врагов. Один скрывался в доме молодоженов – именно он стрелял из открытого окна. Двое других приближались по улице, перебегая от укрытия к укрытию.

Чижик шевелился на земле грудой сплетенных лап и щупалец, которые вырастали из его мертвого тела. На порог выбежала Маша и замерла, неотрывно глядя на появляющегося мимика.

– Назад! – махнул я рукой, приподнимаясь. – В дом, быстро!

Главное, увести врагов дальше от моей семьи. Сжимая автомат, я выскочил на улицу и укрылся в соседнем доме. Часть забора с треском рухнула, сквозь образовавшийся проем выбрался истекающий черной кровью мимик. Он полз по направлению ко мне, его щупальца бессильно шевелились, не в состоянии оторваться от земли. Я поднял автомат и сквозь выбитое окно прицелился в чудовище. Затем опустил оружие, зажмурился, представляя заросшие травой могилы. Я не хочу убивать. Не хочу больше смертей, ни человеческих, ни чужих.

Пули стучали по стене, на меня сыпалась штукатурка. Надо было бежать, уводить врагов дальше за собой, но я не мог сдвинуться с места.

Мимик подполз к стене, ухватился щупальцами за оконный проем и приподнялся. В этот момент в него попала разрывная пуля. Мимик по-щенячьи взвизгнул и затих. Я высунул автомат в окно и выпустил очередь куда-то в воздух в сторону врагов.

В это время на улице появился, пошатываясь, Потапыч с пустой бутылкой в руке. Он прокричал что-то нечленораздельное, замахнулся и бросил бутылку в сторону солдат. Прежде чем она упала на землю, один из «коршунов» вскинул автомат и выстелил. Я видел, как пуля попала Потапычу в плечо. Потапыч заорал и повалился на землю. Его кровь, сначала красная, через несколько мгновений окрасилась в черный цвет. Потапыч оброс шипами и щупальцами, вскочил на четыре лапы и бросился на врагов.

Наверное, у мимиков есть защитный механизм, включающийся в минуты опасности, и существо, бывшее Потапычем, вновь осознало себя. Выстрелы и рев, глухие удары и свист, который издают в воздухе бичи-щупальца, слились воедино, а потом наступила тишина. Больше было не разобрать, кто из мертвых мимиков был ранее Потапычем, кто – «коршунами». Их мертвые тела переплетались в тошнотворном сочетании лап, зубов и щупалец. Один из мимиков пытался уползти, но затих, сумев преодолеть лишь несколько метров.

Автомат выпал из моих рук. От шума его падения я пришел в себя, вновь подобрал оружие и вернулся домой. Выбежавшая навстречу Маша бросилась мне на шею.

– Милый, ты живой! Лешка в подвале! Он рвался тебе на помощь, но я его заперла. Главное, что ты живой!

Я смотрел в ее глаза и видел в них далекие разноцветные блики тернии.

– Прости, дорогая, я сейчас… Мне надо уйти.

Маша вцепилась мне в плечи.

– Не уходи!

– Я скоро вернусь. Прости. – Я мягко отстранил Машу, и она вдруг обмякла, опустилась на лавку и заплакала.

– Ты идешь к тем могилам?

Я замер.

– Откуда ты про них знаешь? Ты следила за мной?

– Жена должна знать, где пропадает ее муж. Или я не твоя жена? Почему на крестах наши с Лешкой имена?

– Извини, мне трудно сказать тебе правду.

Я вышел на улицу. За городом, когда впереди показалась березовая роща, я остановился. Затем резко свернул к тернии, опасаясь, что передумаю и изменю свое решение. Показалось, что город за моей спиной складывается, как карточный домик, исчезают дома, рассыпается дождем из ржавой пыли колесо обозрения, и ветер уносит прах прочь. Но это была только иллюзия.

Когда я отошел достаточно далеко, из города послышался рев мимика. Однажды, когда я отвозил тележку с ядерным зарядом к тернии, то уже переступал ту невидимую черту, после которой мимики в городе переставали меня чувствовать. Но я вернулся, и они вновь приняли облики близких мне людей. Больше попыток уйти я не предпринимал.

Впереди была терния. Охраняющие ее мимики с моим приближением становились людьми. Они все были другими «я», теми, которыми я был когда-то, которыми мог быть и которыми не стану никогда. Двойники шли рядом со мной, сопровождая к ядерному заряду. Улыбался бегущий вприпрыжку мальчишка, так похожий на Лешку. Молодой мужчина с самоуверенным взглядом осторожно переставлял ноги, чтобы не запачкать отутюженные брюки. Седой нахмурившийся старик порывался мне что-то сказать, но останавливался на полуслове, задумчиво рисуя тростью узоры на земле.

На тележке рос одуванчик. Их было много вокруг – желтых клякс на зеленой траве. Но тот, который вцепился в ядерный заряд, уже покрылся белым пухом, спеша породить новую жизнь. Я дунул, ветер подхватил белые парашютики и унес прочь. Оставалось сорвать предохранитель и ввести код, но я не стану этого делать.

– Я это не сделаю, – сказал я мальчишке, и тот, рассмеявшись, умчался прочь.

– Они ведь меня недаром боятся, – кивнул я мужчине-щеголю, и он опустил взгляд, не выдержав моего.

– Потому что ты можешь их изменять, – ответил старик. Или это произнес я сам? – Потому что это они хотели взорвать бомбу, а ты этого не сделаешь. Ты уйдешь в их мир и будешь его менять, пока не найдешь главного. Того, кто всем управляет. И не думаю, что он сможет устоять. Ведь он боится тебя.

– Ты прав, – сказал я сам себе.

А потом пошел в глубь тернии, туда, где был портал в иной мир.

Это случилось за десять лет до Вторжения.

Маленький, ничем не примечательный поселок на севере России. Обыкновенная школа. Рядовое событие. Кто же мог предсказать, что это лишь первые предвестия большой беды…

Тарелка появилась над полем, когда мы уже и ждать перестали. Здоровенная такая дура. Сама черная, а под днищем голубые огни в два ряда, друг другу навстречу крутятся. Инопланетная посудина четко рисовалась на фоне заката. Мы залегли на опушке Матюхина бора, и нам хорошо было ее видно. Не знаю, как другие, а я точно разглядел, как «дышат» радиальные спицы гравикомпенсаторов, придавая тарелке остойчивость. Я даже почувствовал пульсацию ультрасенсоров под своими ладонями, хотя откуда мне было знать, как они там пульсируют? На нашем симуляторе и сама тарелка, и ультрасенсоры в ее рубке – были только картинками на мониторе…

– Ух ты! – выдохнул Хлюпик. – Настоящая…

– Заткнись! – озлился на него Качок.

– Спокойно, Анзор, – сказал ему Учитель. – Они нас не услышат…

Не только Качок, но и все наши заметно нервничали, то и дело посматривая на Учителя.

Дмитрий Васильевич и не думал прятаться. Он стоял на открытом месте, запрокинув голову. Руки уперты в бока, в зубах соломинка. Я был знаком с ним уже почти три года, и точно могу сказать, что в тот жуткий момент он не выпендривался перед нами, а в самом деле был спокоен, как танк…

Тарелка вдруг тормознула, зависла, болтаясь, как на веревочке. Мне показалось даже, что Хлюпик не прав и вовсе она не настоящая. Я даже поискал в небе эту самую веревочку, но не нашел, конечно. Огни под тарелкой забегали быстрее, и, точно в кино, днище ее раскрылось диафрагмой, и оттуда выпал широкий луч голубого света.

Тогда Дмитрий Васильевич выплюнул соломинку и сказал:

– Действуем по плану… Анзор, веди свою группу… А ты, Миша, – обратился он ко мне, – сиди со своими ребятами здесь. Ждите приказа… Я сообщу, когда можно будет…

Проговорил он все это обычным своим голосом, как будто домашнее задание просил записать, но меня пробрало дрожью. Игры кончились, теперь все было взаправду…

Новый учитель появился в школе в середине учебного года. Седьмой «А» предвкушал веселое времяпрепровождение, так как с утра было известно, что учитель физики Исидор Иванович внезапно заболел, но скрипнула дверь, и в классе появилась Корнелия Степановна, завуч Малопухтинской средней школы, в сопровождении незнакомого мужчины. Седьмой «А» машинально поднялся.

– Здравствуйте, ребята! – сказала Корнелия Степановна. Семиклассники вразнобой поздоровались. – Позвольте представить вам нового учителя физики и вашего классного руководителя Дмитрия Васильевича Скоробогатова.

– Здравствуйте! – коротко поздоровался новый физик.

Семиклассники ответили ему еще менее охотно, нежели завучу.

– А как же Исидор Иванович? – спросила Алиса Позднева, круглая отличница.

– К сожалению, Исидор Иванович серьезно заболел, – ответила Корнелия Степановна. – Лечение продлится долго, и мы не могли оставить класс без руководителя… Надеюсь, ребята, вы подружитесь с новым преподавателем… Дмитрий Васильевич, начинайте занятия!

Торжественно неся башнеподобный шиньон, завуч покинула класс. Семиклассники впились глазами в нового учителя, изучая и выжидая. Дмитрий Васильевич был белокур, высок и широкоплеч – полная противоположность лысоватому, низенькому и толстенькому Исидору Ивановичу. Девчонки после спорили до хрипоты, на кого больше похож Скоробогатов – на Вдовиченкова или на Безрукова. Серые глаза физика поражали невозмутимым спокойствием, словно смотрели не на людей, а на копошение инфузорий в капельке воды на предметном стеклышке под микроскопом.

– Насколько мне известно, – произнес новый классный руководитель звучным глубоким голосом, – вы начали изучение давления твердых тел, жидкостей и газов… Прежде чем мы перейдем к формулам из учебника, я хотел бы рассказать вам о том, что происходит с твердыми телами, жидкостями и газами на планетах-супергигантах, по сравнению с которыми Юпитер – детский мячик.

Начало урока было столь необычным, что навострили уши даже самые отъявленные бездельники вроде Анзора Тогоева, по кличке Качок. И навострили не зря. Новый физик умел увлекать. В его рассказах страшные миры, где даже лед мог быть раскаленным до тысячи градусов и при этом оставаться льдом, становились ближе и понятнее. Он говорил о ревущих безднах, откуда с чудовищной силой вырываются струи газа, тверже оружейной стали, чтобы на высоте десятков тысяч километров осыпаться рыхлыми хлопьями парафинов – углеводородными снежинками величиной с Эверест. Он описывал молнии, чьи вспышки длились веками, ураганы, способные подхватить и развеять, словно горсть песчинок, планету, подобную Земле, узорчатые нагромождения кристаллического водорода, медленно погружающиеся в океан нефти, чья поверхность была тверже асфальта.

Семиклассники так заслушались, что не обратили внимания на звонок к большой перемене. В тусклый земной мир их вернул сам Дмитрий Васильевич, объявивший, что впредь намерен придерживаться на уроках школьной программы, а с остальным знакомить любознательных на занятиях кружка занимательной астрофизики, который организует в ближайшее время. Неудивительно, что в кружок записался весь 7-й «А» в полном составе.

Группу захвата повел Качок. Повел краем бора, так чтобы все время оставаться в тени, а Учитель, не скрываясь, двинулся к тарелке напрямик. С понтом дела он тут прогуливается… Ага, прогуливается… В пяти километрах от ближайшей деревни… На месте пришельцев я бы насторожился. Видит мужик НЛО и спокойненько так к нему прется, будто это трактор какой… Жаль, что пришельцы не насторожились тогда…

Как и распорядился Учитель, мы с Хлюпиком, Ботаном и Очкариком остались на опушке. Наше время еще не пришло. Я видел, что пацанам реально страшно, мне тоже было не по себе. Еще бы! Мы же думали, что это игра такая. Типа, продвинутая ролевка. Ведь как клево все начиналось! На первом же занятии кружка Учитель сказал, что мы должны стать экипажем космического корабля. Думали, прикалывается. Что мы, детсадовские, в Гагарина играть! Но Дмитрий Васильевич не прикалывался. Да и мы быстро допетрили, что смехуарики кончились. Реальным звездолетом рулить – не в тупые космические стрелялки геймиться. Ясен пень, большинство отвалило после первых же занятий. Сначала – девчонки, им стало скучно. Потом смылся Качок со своими дружками. Мы уже думали, что – с концами, но потом оказалось, что Учитель про Анзора не забыл. Космонавт из Качка, как из дерьма пуля, он мастак кулаками махать, и потому Дмитрий Васильевич взял его на заметку.

Правда, нас, кружковцев, это тогда не касалось, не до того было… Сами судите… Пацанам по четырнадцать-пятнадцать лет, а они решают дифференциальные уравнения, зубрят теорию субрелятивистского пилотирования, учатся вычислять координаты в n-мерном пространстве и всерьез опасаются, что от всей этой гравитоники и пузырей Алькубьера у них мозги отсохнут. Мы старались, как могли, а Учитель прощал наши промахи и ошибки. И только один раз, когда мы отрабатывали на пилотажном симуляторе взлет при силе тяжести в 3G и мне никак не удавалось скорректировать вектор тяги, из-за чего наш виртуальный корабль раз за разом терпел крушение, в глазах Дмитрия Васильевича мелькнуло что-то… Мне показалось, он меня по стенке размажет…

Зимою в Малой Пухте темнеет рано. Синие сумерки, отвлекая внимание багряной полосой заката на горизонте, подбираются незаметно, скрадывая снежную даль за рекой. Только деревообрабатывающий комбинат в Правобережье полон огней, а дома поселка неохотно обзаводятся вечерней иллюминацией. Жители экономят на электричестве, по старинке зажигая керосиновые лампы. Лишь на центральных улицах, где расположены школа, Дом культуры, поселковая администрация, почта и магазин, горят фонари, окраинные же улочки и переулки, тесные от сугробов, тонут в чернильной темноте. После заката здесь редко появляются прохожие. А те, кому приходится, нередко берут с собою волкодавов – самую популярную породу в Малой Пухте. У нового учителя волкодава не было, а возвращался на съемную квартиру он обычно поздно.

Занятия в школе, потом в кружке отнимали почти все его время. В учительской удивлялись такой самоотверженности, сплетничали, строили матримониальные планы. Новый физик был мужчиной хоть куда. Он даже затмил физрука, до сей поры считавшегося самым привлекательным представителем сильного пола в Малопухтинской школе. Проблема была только в том, что если физрук не пренебрегал своими мужскими обязанностями, то Скоробогатов не обращал на томные женские взгляды ни малейшего внимания. Видимо, для того, чтобы отвести от себя вполне обоснованные подозрения, физик организовал утечку информации о невесте, якобы оставленной им в северной столице. Столь редкая в начале XXI века верность окружила нового классного 7-го «А» практически непроницаемым для злых языков ореолом, но от злого умысла она защитить не могла.

Впрочем, и не было никакого умысла. Мужики выпили, захотели догнаться, а денег не хватало. Вот и вывалили на мороз, без определенной цели, наудачу. Ну и наткнулись на чужака. Даже не сразу поняли, что чужак. Задали пару наводящих вопросов, по принципу: «свой – чужой». Ответы оказались неудовлетворительными. И самый бешеный из выпивох, не продолжая дискуссии, съездил оппонента по рылу. После, добыв все же какого-то пойла, собутыльники пытались выяснить, что же все-таки произошло? Ведь Бешеный заехал по рылу не чужаку, а собутыльнику, самому смирному и безвредному из троих. А затем – и менее смирному. Чужак отправился своей дорогой, не получив ни малейшей ссадины, пальцем не пошевельнув, а собутыльники еще несколько минут с завидным энтузиазмом мутузили друг дружку.

Слухи об этом странном происшествии расползлись по Малой Пухте, и, разумеется, досужие языки связали случившееся с новым учителем – не так уж и часто в поселке появлялись чужаки. И, само собой, что дошли эти слухи и до ребят из 7-го «А», укрепив и без того незыблемую веру в необыкновенные способности классного. Да и родители семиклассников были весьма довольны Дмитрием Васильевичем. Детей с улицы вытащил. Одни стали учиться лучше, другие занялись спортом, главное, не курили по углам, не глушили самогон, не дрались почем зря. Хотя нет, дрались, да еще как! Новый учитель хорошо понимал, кого и чему учить. Если умственных способностей не хватало, Скоробогатов находил применение физическим данным. По вечерам в школьном спортзале происходили странные вещи. Окажись там в тот момент посторонний, он решил бы, что ему мерещится. Спьяну ли или от переутомления – не важно. Важно, что обычный человек не способен размазываться в пространстве, как масло по бутерброду.

Что там под тарелкой творилось, толком было не понять. По голубому лучу вниз спустились инопланетяне. Маленькие, коренастые, в навороченных скафандрах. Они выстроились полукругом, направив какие-то штуки, бластеры типа, на Учителя, который топал к ним так, будто сигаретку собирался стрельнуть. Мы с пацанами даже дышать забыли. А ну как пальнут сейчас, и все, нету Дмитрия Васильевича… С перепугу мы даже забыли о группе Качка. Учитель приблизился к самой границе голубого света и почти ночной темноты, поднял руки. Не как в кино, когда сдаются, а как на физзарядке – ноги на ширине плеч, руки в сторону. Потом он согнул правую в локте, ладонью вверх, потом – левую, но ладонью вниз. Потом как-то весь изогнулся, руки у него заплясали, волнами пошли, будто у них не было суставов, да и все тело заколыхалось, задергалось.

Мы вытаращились. Хлюпик даже вскочил. Пришлось его уронить, сунув мордой в траву. Правда, на его месте я бы и не так подпрыгнул, я бы ноги оттуда сделал… Сами подумайте! Над поляной тарелка висит инопланетная, под нею до зубов вооруженные пришельцы, а перед ними выплясывает, как марионетка, наш Учитель! Жутко выплясывает, аж дрожь пробирает, на него глядючи… Пришельцев, по ходу, тоже проняло. Стоят как вкопанные, пушки свои опустили, вот-вот уронят… И в это мгновение на сцене появился Качок с братвой. Они выскочили как из-под земли и сразу навалились на пришельцев, загипнотизированных выгибонами Дмитрия Васильевича. Получилось у них классно. Пришельцы и вякнуть не успели. Правда, один вырвался, но на него кинулся Учитель… Вернее, я потом понял, что это он кинулся, а так будто вихрь пронесся. Рраз… и пришелец уже валяется в траве, а Дмитрий Васильевич стоит над ним и этот его бластер в руках держит… Дальше началась натуральная стрелялка. Пришельцы сдаваться не собирались, и если бы Учитель не завладел одной из пушек, еще неизвестно, чем дело кончилось бы…

Что может быть лучше костра летней ночью, когда ароматный от смолистых сосновых веток дым отгоняет надоедливых комаров, а рой искр взлетает к самым звездам? Только интересная история, рассказанная знающим человеком с хорошо подвешенным языком. Десять девятиклассников слушают, открыв рты, своего учителя. Учителя с большой буквы. Дмитрий Васильевич Скоробогатов три года подряд водил своих подопечных в летние походы. Он считал, что они сплачивают ребячьи коллективы. И, в общем, не ошибался. Даже такие малосовместимые друг с другом люди, как староста астрофизического кружка Миша и признанный лидер класса Анзор, в походах ладили, а следовательно, неплохо поддерживали дисциплину среди остальных ребят. Вот и теперь они сидели плечом к плечу, завороженно глядя в рыжее пламя костра, навострив уши, не пропуская ни единого слова своего Учителя.

Да и было что послушать. Дмитрий Васильевич говорил о множественности обитаемых миров. Говорил не как о чем-то абстрактном, а так, словно лично был знаком с представителями, по крайней мере, полдюжины космических рас. С необыкновенной легкостью классный руководитель теперь уже 9-го «А» рассуждал о том, что мыслящие млекопитающие крайне редкое явление в Космосе. Развитие жизни на других мирах гораздо чаще приводит к появлению разумных существ на других ветвях эволюции.

Моллюски обладают развитым мозгом и множеством хватательных органов еще на стадии водного существования, когда же изменившиеся условия заставляют их осваивать сушу, эти преимущества быстро выдвигают мягкотелых в лидеры процесса цефализации – то есть усложнения высшей нервной деятельности. Артроподы – вовсе необязательно превращаются в неуклюжих ракообразных и вертких, но слишком уж узкоспециализированных насекомых, как это произошло на Земле. В иных мирах артроподы обладают чрезвычайной гибкостью, и телесной, и, главное, умственной. Оказываются не менее гибкими в интеллектуальном смысле и червеобразные. Не говоря уже о позвоночных, которые достигают разумной стадии и на амфибийной, и на рептильной, и на птичьей ветвях эволюционного древа. Все эти существа гораздо стремительнее идут по пути прогресса, нежели млекопитающие, чье сознание нередко бывает подавлено переразвитым инстинктом размножения. Культура иных разумных рас держится вовсе не на половом влечении и родительской заботе о потомстве, а на целесообразности и логике. Не все мыслящие во Вселенной знают искусство, но ни одна раса не обходится без математики. Логика, свободная от этики, в том числе и религиозной, позволяет добиваться вершин знания, не считаясь с жертвами. Лишенные половой страсти, затмевающей рассудок, разумные существа Галактики избегают множества ошибок при создании своих цивилизаций, очень рано начиная космическую экспансию, которая неизбежно приводит к военным конфликтам межзвездного уровня.

– Эх, встретить хотя бы одно из этих существ, – мечтательно произнес Коля Степанов по прозвищу Хлюпик, а по штатному расписанию кружковского «космического корабля» бортинженер.

– Встретишь, – совершенно серьезно отозвался Учитель. – И довольно скоро.

– Когда же? – немедленно осведомился Очкарик, он же пилот-навигатор второй позиции, он же Эрик Флейшман.

Классный руководитель посмотрел на часы.

– Завтра, в это же время, – ответил он.

– И где? – деловито уточнил командир группы захвата Анвар Тогоев по кличке Качок.

– В трех километрах отсюда, – в том же тоне ответил Дмитрий Васильевич. – На опушке Матюхина бора…

В нагрудном кармане у меня хрюкнула рация. Я вытащил, вдавил кнопку приема.

– Миша, – прохрипел в динамике голос Учителя, – бери своих, и дуйте сюда…

– Слушаюсь, – отозвался я. Посмотрел на «своих». Глаза по пять копеек. Боятся. – Не сцы, братва! – попытался я подбодрить их. – Прорвемся!

Мы кое-как поднялись и «дунули». Страшно было не по-детски. Никому из нас не хотелось идти к тарелке, но еще страшнее было оставаться в лесу. А вдруг часть пришельцев успела укрыться там и сейчас они накинутся на нас?.. Не накинулись. Не могли. Все они лежали на границе голубого света. Я только глянул, и меня вывернуло наизнанку. Это были вовсе не гуманоиды. Они больше походили на птиц. Под прозрачными колпаками шлемов виднелись клювастые головы на тощих шеях, покрытых чем-то вроде цыплячьего пуха. Большие, выпуклые глаза были подернуты пленкой третьего века. Пришельцы были мертвы, все до единого. Навороченные скафандры их были прожжены. Воняло паленым пером. Меня все еще полоскало, когда ко мне подскочил Учитель, выкрикнул:

– Вставай, слабак! Марш в корабль!

Никогда я еще не слышал в его голосе столько злобы…

Дальше – больше. Он свистнул, и ко мне подскочил один из ребят Качка. Схватил за шиворот и поволок в центр светового круга. Спазмы все еще не давали мне разогнуться. Так и подняло меня на корабль, свернутого в бараний рог. Я пришел в себя только в рубке. Хлюпик, Очкарик, Ботан уже заняли свои места за подковообразным пультом. Передо мною стоял Дмитрий Васильевич… Вернее, существо, некогда выдававшее себя за учителя физики Малопухтинской средней школы. От Учителя осталась лишь одежда, да и то сильно потрепанная в драке. Безжалостные глаза рептилии смотрели на меня в упор, а раздвоенный язык то и дело облизывал жесткую чешую на морде. Мне опять стало тошно, я спешно поднялся и взобрался на странное сиденье, больше похожее на птичий насест.

– Стартуйте! – просвистел инопланетный монстр и повел бластером, зажатым в когтистых лапах.

Я посмотрел направо, где сидел Ботан, то есть – Боря Антонов, пилот-навигатор первой позиции. Боря кивнул. Я посмотрел налево и получил сигнал о готовности к старту от пилота-навигатора второй позиции.

– Делаем, как учили, – пробормотал я, погружая руки в черное желе ультрасенсоров. И добавил: – Пока нас эта ящерица не пришила…

Таким образом было установлено и доказано, что известный галактический пират, принадлежащий расе разумных рептилий, Бармор Бетельгейзец, совершил вынужденную посадку на третьей планете в системе ничем не примечательного желтого карлика. Оставшись без корабля, Бармор прибег к свойственной его расе физиолептической мимикрии, внедрился в местный социум под видом наставника неполовозрелых особей, принадлежащих расе прямоходящих млекопитающих. Воспользовавшись вполне естественной тягой юных особей к приключениям, Бетельгейзец всецело подготовил их к захвату корабля расы разумных пернатых из системы Антареса, час прибытия которых на вышеназванную планету был ему отлично известен. План Бармора блестяще осуществился. Юным прямоходящим удалось не только захватить корабль, но и пилотировать его в течение довольно длительного времени, а также принимать участие в грабежах и налетах, осуществляемых под руководством этого негодяя. На счету этого пиратского экипажа сотни жизней и миллиарды условных платежных единиц материального ущерба. Принимая во внимание, что юные особи были вовлечены в преступную деятельность путем обмана и угрозы физической расправы, а также то, что некоторые из них ценой собственной жизни помогли правоохранительным органам задержать опасного преступника Бармора Бетельгейзеца, предлагаю освободить выживших от какой-либо ответственности. А также порекомендовать Верховному командованию принять бывшую команду Бармора Бетельгейзеца в состав Оккупационных Сил Свободной Галактики.

Их высадили ночью. Ветер неизвестного мира выл в темноте, обдавая разгоряченные лица дождевой моросью.

– Где мы? – прошептал Коля, озираясь и слепо тыча массивным стволом скорчера в темноту. – На какой планете?

– А ты не догадываешься? – усмехнулся Боря. – Чудило ты, Хлюпик…

– Так, пацаны, – процедил Миша. – Напоминаю, что мы больше не пираты, а военнослужащие регулярной армии ОССГ. Слушайте мою команду. Рассредоточиться, обеспечить прикрытие десантной группы! Вопросы есть?

– У матросов нет вопросов, – пробурчал Анзор и добавил: – Эх, не дали мне тогда добраться до этой ящерицы… Я бы ее голыми руками…

– Хватит тебе, – одернул его Боря. – После драки кулаками не машут…

– Разговорчики…

– У меня вопрос, – снова подал голос Коля. – Где мы все-таки?

Ребята расхохотались.

– Дома мы, Хлюпик, – смилостивился Миша. – Неужто не чуешь, как лесной прелью пахнет…

– Второй, прием. Видишь стрелка? – прорвался сквозь потрескивание помех сердитый голос.

– Главный, это Второй. Стрелка вижу. Третий этаж. Угловая комната.

Капитан рассматривал цель в оптический прицел. Стрелок – тощий горец в костюмчике с галстуком – никак не желал оставаться в зоне прямой видимости: суетился, размахивая руками, перемещался по аудитории. За партами сидели, напряженно вытянувшись и заложив руки за головы, несколько перепуганных ребят: пара азиатов – длинношеий вьетнамец и крупный сердитый монгол, высокий иссиня-черный африканец («Нигериец, – подумал капитан, – судя по оттенку кожи»). У доски застыл в какой-то нерешительной позе сутулый мужчина средних лет. Недалеко от окна, выставив перед собой коричневые ладошки, стоял невысокий вертлявый мулат. Черты лица у парнишки африканские: широкий нос, резко очерченные выпуклые губы, кожа, как у многих жителей Центральной Африки, цвета кофе, но не слишком крепкого, словно кто-то из европеоидных предков капнул в него молока или сливок. Судя по жестам, парень пытался успокоить одногруппников. На белой рубашке расплылось пятнышко крови – она капала из простреленной мочки уха. Сириусянина видно не было – либо первый в городском политехе инопланетный студент был уже мертв, либо вжался в угол у окна, который с позиции капитана не просматривался. Второе было вероятнее – стрелок то и дело указывал вертлявому полукровке в угол стволом пистолета, что-то гневно выкрикивая.

– Второй, прием! Сколько у него заложников? Есть еще раненые? – перекрывая помехи, гаркнул Главный. Капитан видел командира и нескольких ребят в холле корпуса, где засел стрелок.

– Главный, вижу пятерых. Четыре студента и педагог.

– А серожопый? Жив?

Капитан усмехнулся. Восемнадцать лет прошло, а Главный все тот же. «Серожопый». Как в Африке тогда, в двадцатом.

И осекся – словно услышав его мысли, маленький мулат бросил взгляд в окно. На мгновение снайперу показалось, что паренек увидел его, но этого быть не могло. За восемнадцать лет на службе, из которых пятнадцать он провел в войсках специального назначения, капитан научился не допускать ошибок.

Африканец скользнул взглядом по окнам корпуса и снова повернулся к стрелку.

Между котом, который гадит в тапки, и начальством, которое гадит в личное дело, выбирать следует кота. Однако Тони Эпплгейт еще не был готов расстаться с работой в Интерполе – даже ради того, чтобы заменить шефа котом. Впрочем, сегодня потенциальный кот был как никогда близок к переходу в кинетическое состояние.

– И подумать только, – почти с ненавистью процедил Тони, – что об этом я мечтал с детства!

Что верно, то верно – он мечтал стать полицейским лет примерно с шести. Он был уверен, что у него обязательно получится. У него даже глаза были полицейские – серые, стальные. Самый подходящий взгляд для копа. Чтобы метать молнии, когда тебя ни за что ни про что разносит начальство, лучшего и не придумаешь.

– Ну, не преувеличивай, – усмехнулся Грант. – Нахлобучка от шефа в твои детские мечты вряд ли входила.

Если кто не мог похвалиться подходящими для копа глазами, так это Грант. Глаза у него были абсолютно штатские, мирные – карие, напоминающие своим оттенком маньчжурский орех. Лет двадцать назад Тони решил бы, что их мягкий теплый взгляд просто не может принадлежать тому миру, где ночь выплевывает огонь и свинец, а на руках злодеев защелкиваются наручники. Зато фамилия у Гранта была самая что ни на есть полицейская – Лестрейд.

– А такое позорище в них входило? – едва не взвыл Тони. – Мы ж у местных полицейских теперь просто любимые клоуны! Шоу года!

Проходящая мимо пожилая леди с огромным пушистым котом на цепочке ободряюще улыбнулась явно расстроенному молодому человеку. Тони ответил ей невеселой улыбкой, вздохнул и откинулся на спинку скамейки.

– Шесть ордеров, Грант! Шесть! И все до одного пустышка. А уж Олдербой как над нами потешается – даже думать страшно!

– А ты бы на его месте что – плакал? – фыркнул Грант.

– Животики бы надрывал со смеху, – мрачно ответствовал Тони.

Кевин Олдербой был притчей во языцех, занозой в заднице и бревном в глазу всего Интерпола. И он имел полное право потешаться: учиненный у него обыск не дал результатов шесть раз подряд.

– Точная наводка, – с горечью произнес Тони. – Верные сведения. Кевин Олдербой скупает по всему миру краденые произведения искусства. Дело за малым – взять этого поганца за шиворот. Шесть попыток – и мы за компанию с местной полицией остаемся с шиворотом в руках, а он уходит чистенький. Как только еще на нас в суд не подал! Шесть обысков – с собакой, с металлоискателем, со счетчиком Гейгера, с рентгеном… может, на следующий экстрасенсов пригласим? Нам терять уже нечего, глупее выглядеть не станем. Где ничего нет, ничего и не отыщется. Ну, вот с какой стати шеф вбил себе в голову, что он держит ворованное дома?

– Романтик у нас шеф, – усмехнулся Грант. – Старая школа, чего ж ты хочешь. Он ведь как мыслит? Должно у Олдербоя быть какое-то тайное укрывище, где он все эти шедевры содержит и на них любуется. И не через камеры слежения, а лично. Так сказать, во плоти. А значит, должен он этот бункер тайный постоянно посещать. Обложили его плотно, слежка поставлена на совесть, где и когда он бывает, известно до мелочей, буквально поминутно – и никаких отклонений от распорядка не замечено. А раз он никуда не наведывается, значит, при себе краденое держит. Иначе просто быть не может. Вот такая романтика.

– Сказал бы, что я о ней думаю, – процедил Тони, – но не могу: мне тогда придется арестовать самого себя за нарушение общественной нравственности.

Грант засмеялся.

– Ну, что ты думаешь о романтике, я уже понял, – ответил он. – А что ты думаешь о деле?

– Да чушь это собачья! – махнул рукой Тони. – Не станет Олдербой на шедевры любоваться. Незачем ему. Он же в искусстве разбирается примерно как я в инопланетянах.

– Думаю, и того меньше, – улыбнулся Грант.

– Не стану спорить, – кивнул Тони. – Главное, что в искусстве он ровным счетом ничего не смыслит. Для него это просто удачное вложение денег.

– Согласен, – отозвался Грант. – Какой смысл любоваться на чековую книжку?

– Любоваться – никакого, – ответил Тони, – а вот присматривать смысл есть. Дома у него точно ничего нет – но где-то в пределах досягаемости… где-то недалеко…

– В пределах обычных передвижений, – медленно произнес Грант.

Несколько долгих, как совещание у начальства, секунд Тони обдумывал эту мысль.

– Верно, – кивнул он. – Все верно, Грант. Странно даже, что это до сих пор никому не пришло в голову. Ну что, возвращаемся в отдел?

– В отдел? – удивился Грант. – А чем тебе в Гайд-парке не работа? Небо синее, солнце желтое, птички поют, бабочки летают, собачки прогуливаются, девушки улыбаются – и никому до нас ровным счетом нет никакого дела. Идеальные рабочие условия.

– А материалы по делу?

– У меня нетбук с собой.

– Погоди, так ты что – служебную информацию с собой таскаешь? – сообразил Тони.

– Разумеется, – невозмутимо ответил Грант, расчехляя нетбук. – Коп, напарник, – это профессия творческая. Вроде поэта. Или композитора. В общем, в режиме «двадцать четыре – семь». Оставить мозги в ящике стола до утра просто не получается. Ну, вот огрело меня вдохновение, как яблоко – Ньютона. Или просто срочная справка понадобилась. И что мне делать – в отдел нестись в три часа ночи? Нет уж.

– Шеф узнает – голову оторвет, – выдохнул Тони, восхищаясь самоуправством напарника.

– Своей пусть сначала обзаведется, а уж потом на чужие покушается, – хмыкнул Грант. – А до тех пор он у меня в машине ничего не найдет. И не только он. Я не самый скверный программист в нашем отделе.

По мнению Тони, Грант был не просто не самым скверным, а и вообще лучшим программистом их отдела – а возможно, и всего лондонского филиала. И действо, развернувшееся перед ним на экране нетбука, как нельзя лучше подтверждало эту истину.

Пусть обычные пользователи ждут с замиранием сердца новых игр с невероятной графикой! Программисты до такой банальности не снисходят. У них другие развлечения. Нет слаще, чем раскопать какую-нибудь старую, прямо-таки первобытную игрушку, такую, что ее даже стандартный эмулятор не берет, приспособить ее под современную технику, навернуть на нее невообразимо крутой мод и подсунуть собратьям по разуму! Именно такая игра и обнаружилась на нетбуке Гранта. Третий «Police Quest». Тони гонял эту игру лет в семь, и уже тогда она считалась древней, как останки динозавра. Сейчас она выглядела как воскресший динозавр.

– Погоди немного, – произнес Грант. – Я тут сохранение поставил с упреждением.

На экране Майк Даунс объяснял, что он человек занятой, и советовал вставлять карту допуска так, чтобы стрелочка была сверху. На мгновение Тони снова сделался ребенком, который с нетерпением ждал, когда же этот зануда заткнется и он вместе с Сонни пойдет дальше.

«Сонни Бондс, пожалуйста, немедленно перезвоните диспетчеру».

«Сонни, тебе срочно нужно подъехать в Аспен Фоллз по вызову. Все остальные заняты».

«Можно изъять копа с улицы, но невозможно изъять улицу из копа – верно, Сонни? Ладно, я и так засиделся в здешней духоте. Пора на свежий воздух».

Тони помнил, что после этой фразы Сонни должен встать из-за стола и выйти в коридор. Но тут Грант коснулся тачпада, навел курсор на компьютер на столе у Сонни и быстро кликнул на него – зачем, ведь это просто часть фона, кликай хоть до послезавтра, игра не отзовется!

Игра отозвалась. Она возмущенно заявила: «Би-и-и-ип!»

– Попрошу без непристойных выражений, – промурлыкал Грант.

Игра еще раз выразила свое возмущение и исчезла с экрана. Ее место занял текстовый файл.

– Думать подано,[10] – улыбнулся Грант.

– Ловко! – оценил Тони. – Таким манером у тебя долго можно искать спрятанное – и не сказано, что найдешь.

– Искать? – мягко переспросил Грант. – Ну, нет. Если хоть кто-то будет в моей машине хоть что-то искать, – то есть совершать любые действия, кроме заранее предусмотренных, – информация просто самоуничтожится. Останется только игра.

– Ты маньяк! – радостно ахнул Тони.

– Точно. Компьютерный Ганнибал Лектор. Посторонняя лапа, протянутая к моему нетбуку, совершила недопустимую операцию и будет откушена.

– Тогда я лучше не буду протягивать, – хмыкнул Тони. – Сам показывай, что тут у нас есть на этого шутника.

Пальцы Гранта заскользили по клавишам.

Неоднократно изученный вдоль и поперек распорядок Кевина Олдербоя безропотно явил себя для новой проверки.

– Деловые обеды… не подходит…

– Уверен?

– Полностью. Разное время, разные места, разные люди. По большей части те, кому Олдербой не доверяет. Причем место и время не всегда выбирал он сам. Да и возможность отлучиться из-за стола незамеченным хоть на десять минут – нулевая. Нет, это пустой номер.

– Посещение театров и выставок… разных. Бизнесмену положено выглядеть культурным.

– Вот разве что выглядеть. Судя по списку посещений, в искусстве он не смыслит ни бельмеса.

– Да неважно, в чем он там смыслит. Главное, что и эти вылазки – пустышка. Он же туда ходит, чтобы быть на виду. Покрутился на открытии выставки, журналистам поулыбался – мол, вот он я, современный деловой человек, однако не чужд, знаете ли, не чужд… новые веяния в искусстве… в общем, обычный набор благоглупостей. И куда он потом денется? К тому же видеокамеры повсюду.

– Пустышка?

– Однозначно. Я бы скорей уж присмотрелся к тем выставкам, которые он спонсировал.

– Отпадает. Сам посмотри – разные места. Причем не все даже в Лондоне. Ну, не таскает же этот хомяк-эстет свои сокровища в защечных мешках!

– Не таскает. Смотрим дальше.

– Так… раз в три месяца – профилактический осмотр у врача, раз в два месяца – у стоматолога… а он себя любит, оказывается.

– Любит, да. Холит и лелеет. Но нам это ничего не дает.

– Почему? Из-за посетителей?

– Да нет, они как раз скорее завеса, чем помеха. Но чтобы Кевин Олдербой два месяца ждал, пока он сможет проверить свою кубышку…

– Ты прав. Не станет он ждать так долго. Не тот человек. А жаль, так все складно получалось. Пресса бы вся изошла на заголовки. «Тайное укрытие похищенных шедевров под охраной маньяка-дантиста»!

– С бормашиной наперевес. Господи, что за трэш ты в кино смотришь?!

– Вообще-то по телевизору.

– А что, есть разница?

– Да, собственно, никакой. Что у нас там дальше?

– А дальше у нас – трижды в неделю тренажерный зал «Вершина Талиесина».[11]

Тони расхохотался, поперхнулся смехом и закашлялся.

– Вершина чего?! – выдавил он, отдышавшись. – Нет, серьезно?

– Абсолютно.

– Голову готов закладывать, Олдербой повелся именно на название, – все еще чуть хрипло заявил Тони. – Это же так в его духе. Интересно, кто владелец. Его, так сказать, собрат по разуму.

Пальцы Лестрейда еще раз быстро скользнули по клавишам, потом замедлились, а потом и вовсе остановились, напоследок огладив воздух над клавиатурой.

– Ну как же интересно, – отсутствующим голосом произнес Грант.

– Неожиданности? – спросил Тони.

– И еще какие! – ухмыльнулся Грант. – Да ты сам посмотри. Здание старое. Пару раз его едва не снесли, но вмешались общества по охране всего подряд и всякого-разного, так что дом не снесли, а только перестроили изнутри. Хотя не так уж и сильно – там и до Второй мировой был спортзал. А во время войны в подвале было бомбоубежище… хороший подвал, верно? И прочный, и поместительный. После войны… так, ну это уже не очень важно, сколько раз этот дом менял владельца. Главное, кто владеет им сейчас. А купил его – угадай, кто? – Эйви. Именно тот самый. Мистер Джо Эйви.

Если Кевин Олдербой был бревном в глазу Интерпола, то Джо Эйви можно было с полным правом назвать веткой, которую так и не удается спилить с пресловутого бревна.

– Эйви! – таким голосом ребенок произносит название любимого мороженого. – Лучший крокодил на побегушках в команде Олдербоя. И здание с основательным подвалом. И тренажерный зал – наверняка для своих. Олдербой туда таскается три раза в неделю – а мы и ухом не ведем! И скорее всего, он и есть настоящий владелец, а Эйви – для отвода глаз. Теперь это выглядит таким очевидным… ну, вот как мы могли все это прохлопать?

– Слишком долго искали черную кошку в темной комнате, – ответил Грант. – А тем временем белая собачка средь бела дня стащила сардельки. И слопала. Бывает. Возможно, это в чем-то и к лучшему. Собачка обнаглела и перестала остерегаться. Самое время ее ловить.

В темноте зацепившись ногой за миноискатель, Серега тихонько, но от души выругался. Мизинец на ноге ушиб, теперь, блин, распухнет, посинеет. Хорошо, баба Вера – Вера Дмитриевна – не проснулась. Даже из-за дубовой двери слышен был ее могучий, сотрясающий стены храп.

Прихватив «телескоп», пару раскладных стульчиков и рюкзак с заготовленными с вечера червями, перловкой и кое-чем мокрым, без чего, согласно уверениям бабы Веры, клева не будет, Серега вышел из хаты и двинул к озеру.

Вообще, озер в окрестностях хватало – долина Северского Донца как-никак, сказочные, безлюдные почти что места: раздолье для охотников, собирателей грибов и рыболовов-любителей. Но то озеро, куда собрался Серега, оно… Оно особенное.

Щебетали птички, от реки над заливным лугом стелился густой, непроглядный туман. Серега, чуть прихрамывая, бухал резиновыми сапогами по щербатому асфальту, проложенному от населенного пункта Копанка к бывшему ЛТП, а нынешней «химии», как называли мрачное здание на холме те немногие местные, что здесь жили.

Холмов в окрестностях тоже хватало. В Великую Отечественную тут шли страшные бои. Вон на холме слева, что навис над нужным озером, – высота 162 – даже памятник погибшим есть: серебристая женщина обнимает серебристого мальчишку в пальто. Холм этот совсем лысый, на его верхушке даже трава не растет.

Серега перебросил ногу через черно-белый ограничитель для пьяных и зазевавшихся водителей и сбежал вниз по склону к неприступной гряде сухого камыша. Только чудом не поскользнулся на траве, мокрой от росы.

Неприступным камыш выглядел только от дороги. На самом же деле ход к воде был пробит правильно – так, чтобы скрыть его от посторонних взглядов, то есть зигзагом, без откровенных прямых, прямо-таки приглашающих кого угодно куда не надо, то есть к сиже: воткнутым в илистое дно дубовым стволам и наброшенным поверх ясеневым паллетам, по четыре в один слой, чтобы крепче было, сбитых поржавевшими за годы стодвадцатками. Паллеты и дубовые сваи тоже не выглядели крепкими: поросли склизкими лохмотьями водорослей и, если ткнуть пальцем, продавливались. Но сижа отчего-то не ломалась, держала и зимний лед, и весенне-осенние подъемы воды, когда открывали Печенежское водохранилище, потому что неделями шли дожди и таял снег.

Как раз был очередной подъем, поэтому до сижи пришлось брести чуть ли не по колено в еще прохладной апрельской воде.

Разложив стул, – второй предусмотрительно поставил рядом с собой, справа, – Серега только расправил «телескоп», еще червя не успел на крючок насадить, как сижа дрогнула.

От неожиданности – хотя ждал, ну ведь ждал же! – Серега едва не рухнул в воду. Уж очень ему захотелось дернуть отсюда вплавь, едва сдержался.

– На карася решился? – послышалось сзади.

– На карася, – согласился Серега. Пальцы плясали так, что червяк никак не мог нанизаться на острое жало крючка.

Аист, расхаживавший только что неподалеку вдоль камыша, сорвался в воздух. Все птички разом затихли. Небо как-то сразу затянуло тучами.

– Так рано еще на карася. Щука щас берет. Но не здесь, а на заливе, правее. Или на реке. А здесь карась. В июне приходи, а еще лучше – в июле. А еще лучше – вообще не приходи, – послышалось из-за спины.

– А я сейчас хочу и прихожу, – с трудом продавил сквозь зубы Серега и медленно обернулся. Баба Вера предупреждала, что на рыбалке лучше не делать резких движений.

Чтоб целее быть.

По щиколотки в воде, метрах в четырех от сижи, стоял себе самый обыкновенный мужичок лет… то ли тридцати с хвостиком, то ли пятидесяти, а то и под восемьдесят, как посмотреть. Одет он был в бундесверовский мультикам, популярный в этих местах уже год как. На голове – черная вязаная шапка. На рябом, сплошь в веснушках, лице – недельная рыжая щетина. Глаза зеленые, в окружении сети морщин. И на лбу морщины. И руки по-хозяйски скрещены на груди.

Если б не эти руки, Серега решил бы, что мужик действительно самый обыкновенный, то есть такой, кого можно вежливо послать на другое озеро. Благо, было, куда посылать – озер в округе хватало.

– А может… – Губы у Сереги враз стали сухими, непослушными.

– Что – может? – ласково улыбнулся мужик. Глаза его при этом превратились в едва заметные щелочки, и Сереге вдруг показалось, что не мужик это вовсе, а громадная, метров десять длиной, пятнистая шучара, которая, разинув пасть, усыпанную острыми зубами, – даже на языке зубы! – готова накинуться на него.

– У меня тут…

– Чего? – Щука облизнулась, глаза ее заблестели, красные плавники задрожали.

– Так ведь какая рыбалка без… – пролепетал Серега.

– Ну?! – Щука щелкнула зубастыми челюстями, мол, сколько можно вокруг да около?

– То, может, вы, дядя, со мной? У меня все есть, а самому – это уже не отдых… – неожиданно для себя затарахтел Серега и вытащил из рюкзака стеклянную бутылку, наполненную жидкостью столь прозрачной, что, казалось, бутылка вообще пуста. Следом он извлек пакет с бутербродами из второй свежести «дарницкого» и отрезов сала вдвое толще кусков хлеба. Все это Серега разложил на деревянном ящике, обнаруженном рядом в камышах. Наверняка ящик этот не впервые использовали в качестве сервировочного столика. – Ну, вы же понимаете, все вы понимаете, так что…

– Ты меня дядей Гнатом зови. Разрешаю, можно. – Мужичок сел на стульчик рядом с Серегой и степенно набулькал в советские еще граненые стаканы.

Откуда взялось стекло? Серега ведь пластиковые взял! Ну да бог с ними, со стаканами, хорошо, что гигантская щука сгинула без следа. Видать, Серега не проснулся еще толком, вот и померещилось.

– За Родину, за Союз Галактик?! – предложил мужичок и влил в себя полстакана за раз.

– Угу, – без энтузиазма поддержал его Серега, поднеся уже пустую тару к губам. Содержимое-то он незаметно вылил в озеро. Не пил алкоголя с первого курса универа, когда впервые попробовал эту дрянь. То есть категорически не пил, вообще.

Поплавок задорно заплясал по глади озера, то погружаясь в воду, то вдруг выныривая на поверхность, чтобы похвастаться красным пенопластовым бочком.

– Что ж ты садок не взял, дурья башка? – Мужик ловко подсек и подтянул к себе рыбину, снял ее с крючка и швырнул в полиэтиленовый пакет, в котором уже блестели золотой чешуей килограммов пять карасей. – И еще: в следующий раз с подружкой на рыбалку приходи. А то моду завели: мужское занятие, девки пусть дома сидят, по телевизору сериалы смотрят. А мне тут как без баб, а? Была одна русалка из созвездия Водолея, разведчица примерная, ух какая, долго мы с ней душа в душу…

Сереге стало не по себе. Русалка какая-то, и рыба невесть откуда в пакете взялась. Однако виду он не подал, знал ведь, к кому в гости шел.

– Но как Ганс тут завелся, так она, русалка, подруга моя, – она к тому времени уж отслужила и на пенсию вышла, – сказала: «Или он, фашист твой липовый, или я». А как я Ганса выгоню, если он еще свое сполна не получил? Никак. Вот она по весне, в разлив, в Танаид и уплыла…

Мужичок еще что-то говорил, наживляя крючок, закидывая его и выдергивая из воды очередную рыбину, но Серега его уже не слушал. Ганс. Вот оно… вот! Теперь главное – не вспугнуть.

– Еще по чуть-чуть? – предложил он.

– Разве только по чуть-чуть. Возле водоема, сам знаешь, злоупотреблять нельзя! ОСВОД предупреждает! – Мужик дурашливо подмигнул зеленым своим глазом, второй же глаз смотрел на Серегу внимательно и серьезно. – Веры Дмитриевны продукт? Вкус знакомый, да. Продукт чистый как…

– Как слеза? – подсказал Серега, когда пауза затянулась. Вроде бы такую характеристику дают даже самому мутному и вонючему пойлу.

Дядя Гнат поморщился.

– Как родниковая водичка. Тут аккурат в центре озера родничок бьет. Из-под днища.

От волнения едва не промазав, Серега плеснул самогона в оба стакана, положил сальца на кусочки черного хлеба.

– Только неправильно это – на двоих, – авторитетно, типа с глубоким знанием вопроса, заявил он. – Третий нужен. С третьим – правильно, с третьим это уже для настроения, а не ради злоупотребления.

– Третий?.. – Дядя Гнат задумчиво поскреб рыжую щетину на подбородке. – А что, это можно, это мы запросто. – И он крикнул так, что Серега чуть не оглох: – Ганс, хватит уже на дне прохлаждаться! Давай к нам!

И тут же взбурлили воды озера.

Это потому, что из глубин его поднялись на поверхность пятьдесят с гаком тонн хромомолибденовой брони. У Сереги аж дыхание сперло. Да это ж Panzerkampfwagen VI «Tiger», он же просто «Тигр» – танк легко было узнать по опорным каткам, расположенным в шахматном порядке. Новенький почти что, вообще без повреждений «Тигр»!

Кому-то 88-милиметровая пушка на башне танка нынче показалась бы игрушечной, хотя во время Второй мировой это было грозное оружие. Кому-то, но точно не Сереге, потому как башня провернулась, направив пушку ему в живот. Он почувствовал, как его разглядывают в бинокулярный прицел, раздумывая, стоит ли тратить снаряд или просто жахнуть по горе-рыбачку из пулемета? А тут еще грозно взревел двенадцатицилиндровый движок «Тигра». В общем, впору было задирать лапки вверх или же со связкой гранат кидаться под траки, третьего не дано.

– Ганс, хватит озорничать, напитки стынут!

Движок смолк, круглый люк командирской башенки откинулся. Наружу показалась черная кепи с вышитыми орлом и кокардой, а следом выбралась и остальная одежда Ганса вместе с самим Гансом, конечно – блондином, вряд ли старше двадцати пяти лет.

Ловко спрыгнув с танка, он двинул по воде аки посуху, будто не озеро тут вообще, а так, слегка взбрызнутый дождиком асфальт. Если б Ганс еще достал из кармана губную гармошку и, предварительно спросив насчет млеко-яйки, заиграл «Ах, мой милый Августин», Серега окончательно рехнулся бы. Хотя, все, что уже произошло этим утром, вполне тянуло на повод для визита к психиатру.

– Знаешь, сколько тут народу нашего полегло во время Второй Межгалактической войны? Ну, Второй мировой или Великой Отечественной, как вы зовете? – Третий гранчак сам собой возник на импровизированном столе. Дядя Гнат плеснул в него изрядно, не жалея, мол, опоздавшему положена штрафная.

– Четыреста двадцать два воина, – не раздумывая, выдал Серега. – Из двести двадцать восьмой стрелковой дивизии.

Дядя Гнат удивленно вскинул рыжие брови.

– Откуда знаешь?

– Да так… интересуюсь историей родного края. Кстати, дивизия какая-то загадочная, информации о ней почти что нет… А он что, немец? – Серега кивнул на Ганса, выряженного в униформу Панцерваффе СС.

– Ага… немец… из созвездия Тау Кита. Утонул тут вместе с модулем развёртки посадочного плацдарма, замаскированным под танк, в сентябре сорок третьего. – Сказано было так просто, будто речь шла о чем-то обыденном, случившееся вот вчера, а может, на той неделе.

– Я-я, шнапс! Баба Вера! – подтвердил свою гибель звездный немец.

Его застегнутая на четыре пластмассовые пуговицы короткая куртка с большим воротником и широкими лацканами, небось, отлично защищала от сквозняков в танке, но от воды в боевом отделении хоть панцера, хоть звездолета спасти не смогла.

Серега задумался насчет того, сколько же годков бабе Вере, раз погибший в 1943-м фашист очень издалека знает вкус ее самогона, но решил, что Ганс наверняка просто вкушал уже на этой сиже подношения рыболовов, которые отоварились у предприимчивой не по годам селянки.

Черная, а потому немаркая униформа танкиста сохранилась удивительно хорошо. Но разве это удивительнее того, что сам танкист запросто сидел рядом и пил самогон бабы Веры?..

– Ну, вздрогнем. За знакомство.

– Угу. – Серега незаметно выплеснул свою порцию в воду.

– Я-я! – Влив в себя сразу почти что стакан, алиенс-немец принялся уплетать сало.

На груди слева, сразу под Железным крестом 1-го класса – сколько стоит? вряд ли дорого… – у Ганса висел серебряный нагрудный знак: из венка выезжает танк, над ним орел сжимает в когтях свастику. То, что знак был не из цинка, означало, что Ганс получил его в начале войны.

– Его вообще-то Руди зовут по легенде, но много чести ему. А Фриц – как-то обидно, он же почти свой уже. Так что Ганс – в самый раз.

Выпили еще раз.

Из специального прорезиненного кармашка брюк Руди-Ганс вытащил часы. «Langendorf», швейцарские, полсотни евро, если рабочие. На циферблат немец смотреть не стал, – и то верно, что для него время? – зато уставился на тыльную часть корпуса, на которой была гравировка.

Заметив интерес Сереги, дядя Гнат сообщил:

– Ходики Гансу молодая жена подарила. На память. Перед тем, как его на Восточный фронт отправили. Умел он, сволочь, втереться к местным самкам в доверие, умел!.. Ни китайцев, – ну как Ганс, с Тау Кита которые, – ни нас на этой планете, понятно, официально не было, нейтральный сектор, сам понимаешь, вот и конспирация, маскарад этот…

Руди-Ганс тотчас заулыбался и кивком подтвердил сказанное.

Они опять выпили – и бутылка опустела.

Покосившись на торчащий посреди озера модуль развёртки посадочного плацдарма, прекрасно – не отличишь от настоящего! – стилизованный под Panzerkampfwagen VI, Серега сам вызвался сбегать за второй, благо тут недалеко, а баба Вера ему не откажет. Его предложение восприняли благосклонно: «немец» раз пять повторил слово «шнапс», пока Серега выбирался через камыши к дороге.

Увы, когда он вернулся с новым пузырем, ни дяди Гната, ни Руди-Ганса с его межзвездным танком уже не было. В одиночестве Серега проторчал на сиже до заката, но не поймал ни единой рыбешки.

Чтобы подобраться к озеру, ограждение дороги пришлось временно демонтировать. Зато колесный Т-150, собранный еще в последнюю пятилетку, уверенно скатился по склону и напрямую проделал в камышах проход к сиже.

Ямзовский движок взревел, толстенный трос натянулся и…

И трактор потихоньку, помаленьку пополз обратно через камыши.

Все прошло удивительно быстро, без накладок. Водолаз сразу нашел затонувший танк там, где указал Серега, трос не порвался, трактор не сломался, и даже тракторист был пьян умеренно, а не как всегда, мертвецки. Крановщик, который погрузил «Тигр» на прицеп тягача «Харьковспецтяжтранса», тоже все сделал профессионально, без перекосов, обрывов и прочего, что частенько снимают на камеру мобильника и выкладывают в сеть. Так что Серега только успевал отстегивать за труды по совести.

Но только он вытаскивал из барсетки очередную пачку банкнот, тесть, с которым Серега приехал сюда на «девятке», сразу хватался за сердце. Просто кое-кто заложил свою двушку и ею-то, по сути, расплачивался. Узнав, жена психанула, забрала сына, ушла к родителям. Тесть сказал: «Если не выгорит, я тебя вот этими руками!..» Но задумку назвал перспективной и согласился помочь.

– Да на этой иномарке раскатывать может любой, кто хоть раз тачку водил: руль, вон педаль газа, вон тормоз и сцепление! Да тут даже ручник есть! Да на ней в космосе можно! Вот же делали фашисты! – заявил тесть, откинув круглый командирский люк и заглянув внутрь танка. – И жмур тут. То, что от него осталось. Все честь по чести. Хорошо, гад, сохранился. Как живой.

Нанятые в похоронной конторе спецы – чтобы провести эксгумацию, Серега собрал целую папку бумаг и потратил кучу денег – осторожно извлекли из «Тигра» ничуть не истлевшие – даже ухмыляющиеся – останки Руди Феллера, 1918-го года рождения, Филлинген-Швеннинген. О том, что останки принадлежали именно Руди, свидетельствовал цепочка с жетоном у него на груди.

Но вовсе не жетон убедил родственников Феллера перевести оговоренную сумму на счет Сереги (перевод подтвердила эсэмэска из банка; значит, не зря он связался с ними, не зря они прилетели в Украину, чтобы лично присутствовать при эксгумации). Доисторическая фрау годков около сотни, не меньше, как увидела карманные часики «Langendorf» с дарственной надписью, так руками всплеснула, запричитала что-то по-немецки, расплакалась даже. Как сообщил переводчик, сопровождавший семейку бюргеров, дама эта пообещала своим родственникам, что не помрет, пока не разузнает судьбу ее возлюбленного, ушедшего воевать за Фатерлянд, потому что хочет, чтобы ее похоронили рядом с ним. Теперь же, раз Руди обнаружился, вся семья надеется, что фрау таки выполнит свое обещание, так что вот отдельный презент от благодарных потомков. Переводчик незаметно сунул в карман Сереги плотно набитый купюрами конверт и пообещал, если что, «протекцию в этой и окрестных галактиках»…

– Значит, ты трофейщик, черный следопыт?

Серега вздрогнул услышав за спиной голос бабы Веры.

Он обернулся.

– Да я… Работы не стало, денег нет, а у меня семья, сын… вот я и от безнадеги, да я еще историей всегда увлекался, вот и…

– И много нашакалил? На-ка вот, забыл у меня. – Баба Вера протянула ему миноискатель. В другой руке она держала сорокалитровый молочный бидон с плотно закрывающейся прорезиненной крышкой.

– Вера Дмитриевна, ну почему же сразу «нашакалил»?.. Десятка три неразорвавшихся снарядов и мин нашел. Задолбался милицию вызывать. Уже со взрывотехниками из Балаклеи за руку здороваться начал. Зато такого, чтобы продать, нет ничего, все до меня нашли. А тут, Вера Дмитриевна, вы мне сами рассказали, что, мол, во время войны в этом озере немецкий танк утонул. У командира экипажа, вроде бы, день рождения был, так он с экипажем своим упился шнапсом настолько, что загнал танк в озеро. Все, кроме командира, выплыли. Ну и про дядьку Гната тоже вы мне рассказали. Вот я и…

– Да ладно тебе оправдываться. Хорошее дело сделал. Ганс, хоть издалека, а по своей местной фрау очень скучал, задолбала его уже эта конспирация: ни вправо, ни влево, чтоб никто не заподозрил… А теперь они, считай, опять вместе. Официально, без самоволок и дезертирства. – Баба Вера, низенькая, коренастая, в фиолетовой пуховой куртке, проводила прищуром отъезжающую процессию: микроавтобус «Mercedes Sprinter», в котором едва уместились бюргеры, тягач с «Тигром» (фрау решила, что танк ее покойного мужа станет достойным ему надгробием), подъемный кран и Т-150 в хвосте колонны. – Денег-то много заработал?

– Да какие деньги. – Серега сунул руку в карман, проверил, на месте ли конверт. – Так, расходы только отбить… Ну, прощайте, Вера Дмитриевна.

– До свидания.

Сунув миноискатель в багажник, Серега сел в «девятку» тестя.

Напоследок он оглянулся. С бидоном в руке, баба Вера спускалась по склону к сиже.

В воскресенье работа на участке велась с восхода солнца.

По телефону тесть ругался с поставщиком, который так и не привез, хотя божился, саморезы с обрезиненной шайбой и три ящика «блохи». Вкручивая шуруповертами остатки крепежа, строители занимались кровлей сразу на трех деревянных домиках. Десяток уже готовых апартаментов эдакими гнездами прицепились к холму и уже приняли первых гостей.

Жена с сыном отправились за молоком к «своей» коровке Зирочке, которая целыми днями паслась на заливном лугу перед их недавно купленным домом, так что Серега решил прогуляться к озеру. Тому самому.

Несмотря на раннее время, припекало уже изрядно. Над головой прогудел здоровенный жук-олень.

Держась за поручень, Серега спустился по слегка вибрирующим под его ногами стальным ступенькам. Так ведь удобней, чем скользить по траве и грязи после дождя и росы.

Он вышел к кромке воды. От сижи не осталось и следа. Ни тебе вбитых в илистое дно дубовых стволов, ни ясеневых паллет.

– Я уж думал, Сергей, ты денег ухватил от поклонницы звездных вторженцев, да и с концами…

– Да ты чё, дядь Гнат? Как я мог? – Пройдя по аккуратному лодочному причалу, поставленному вместо сижи, еще пахнущему краской, Серега притормозил у водного велосипеда. На одной из двух сидушек развалился огненно-рыжий мужчина, сменивший мультикам на белую футболку с логотипом стартапа Сереги. – Дядь Гнат, я только о том и думал, как получше дела организовать, как озеро и вообще окрестности лучше перед мировой общественностью представить. Контракты, встречи, реклама в Интернете… Бумажек одних целую кипу оформить надо было! Эх, да что там говорить… Да я не спал почти что все это время, только все решал и решал! Экотуризм – это модно. А местный колорит тут какой! А наша кухня! Рыбалка! Грибы! Зверушки же тут разные, зайчики там, косульки…

– И волки иногда заходят… – поддакнул рыжий.

– Вот я и говорю: тут же места экологически чистые! Воздух!

– Это да… Воздух, угу. – Дядя Гнат хмыкнул, покосившись сначала на трубу цементного завода, что возвышалась над лесом за рекой, а потом на дымы Змеевской ТЭС. – Воздух – это понятно, без фильтров мы все пока не можем надышаться. Вот лет по-вашему через полтораста… Непонятно только, зачем камыш тут по берегу твои работяги под корень выкосили?

– Так в обед восемь «зилков» с песком приедут. Пляж тут будет. Зонтики поставим, кабинки для переодевания. Ты ж сам хотел, чтобы сюда не только мужики приходили, но и дамочки. На пляже летом всегда красивая женщина найдется. А ты, как мы и договорились, будешь заведовать лодочной станцией. Проход пробьем к реке, чтоб можно было тут везде плавать. Можно будет женщин на лодочках катать. Как тебе такое, а?

Дядя Гнат одобрительно поскреб чисто выбритый подбородок и подмигнул Сереге зеленым глазом. На миг его зрачок затянула тончайшая перепонка.

Вечером, когда оглушительно заквакали лягушки, Вера Дмитриевна пришла на причал.

С собой она захватила алюминиевый бидон. Клиентов-то у нее стало больше, так что надо опять заквасить брагу.

Бидон Вера Дмитриевна отдала Гнату. Растопырив жабры и ласты, тот поплыл с ним к центру озера и нырнул к донному роднику, вода в котором такая, что… Отменная вода, только на той воде Вера Дмитриевна и делала свой продукт. Да что продукт! Только ее пила уже столько лет, что признаться страшно, от иной умерла бы на этой дрянной планете, там был генератор ее питательных веществ.

Потяжелевший на сорок килограммов бидон из рук Гната Вера Дмитриевна взяла легко, будто он пустой вообще.

– И все-таки, Верочка, хороший он парень, Сергей наш. Непьющий. Хозяйственник крепкий будет. То, что нам нужно. Не зря мы на него сразу глаз положили. Теперь в наши края люди потянутся. Женщины, дети. То, что надо, Верочка. Конспирация! Война ведь опять скоро, вот-вот война, сириусяне вот-вот попрут… А еще, знаешь, Верочка, он говорит, что когда в городе был, в областном центре, глаз не смыкал, все беспокоился…

– Конечно, не смыкал. Он у меня неделю почти что прожил. Что ж, по-твоему, я за такое время его примитивный мозг не перепрошила? Он бы еще погодил, так и жрать не смог бы, голодом морить себя начал бы, о нас вспоминая, о вложениях в наш укрепрайон беспокоясь. А так – да, отличный парень, кто бы спорил.

Гнат вздохнул.

– Зато он название хорошее для своей фирмы придумал, для стартапа этого… – Он ткнул себя пальцем в грудь, туда, где на футболке было голубым по белому написано «Высота 162», а чуть ниже красовался слоган: «Отдых всем. Мир каждому».

Вера Дмитриевна коснулась предплечья Гната, покрытого мелкой рыбьей чешуей.

– Тебе, мой милый, давно пора на покой. И отпустить уже прошлое. Ради настоящего и будущего.

– Ты сама знаешь, Вера, сколько тут наших, защитников Союза Галактик, в сорок третьем полегло…

– Знаю. И потому рада, что ты смог простить своего «немца». Наши-то с Тау Кита мир давным-давно заключили, Тау Кита в Союзе Галактик уже сколько годков. Щупальце к щупальцу, если что, вместе против сириусян встанем, как один.

Она повернулась, выпустив из ног присоски, плавно поднялась по стальной лестнице и пошла обратно домой. Перед новой войной надо хату подмести и брагу, опять же, успеть заквасить…

– А я – чужой, а я – чужой! Никто не води… – послышалось от озера. Гнат прокашлялся – в горле, небось, запершило, – и продолжил: – Никто не водится со мной!..

В небе над долиной ярко сияли звезды.

Такие далекие.

И такие опасно близкие.

Электричество отключилось, когда Алексей Воронцов ткнул курсором в значок «почта» в окошке браузера, и больше в тот день не включалось. Конец света в самом буквальном его смысле. Электрического света.

Разумеется, Алексей не мог о таком помыслить, да и никто в здравом уме не помыслил бы: в больших городах свет надолго не гаснет, если аварийщики возятся час – это уже ЧП и повод для потока жалоб во все инстанции.

И Алексей отнесся к происшествию как к мелкой бытовой неурядице, даже не слишком досадной – у него стоял на стационарном компе автономный блок питания, придуманный как раз для таких случаев, и результаты утренней работы пропасть не могли и не пропали: компьютер продолжал работать от аккумулятора, емкости хватало минут на двадцать, можно неторопливо сохранить все, что надо сохранить, и закрыть все программы. Алексей даже попытался было в отведенный срок прочитать непрочитанные письма, но не удалось, возможно, у провайдера тоже возникли перебои с напряжением, но скорее проблема в том, что обесточилось оборудование, установленное в их доме…

Невелика беда, никаких важных писем он не ждал.

Но стало скучно. Стало отчаянно скучно. Жизнь современного человека слишком уж зависит от электричества. Так зависит, что просто нечем убить час, или сколько там провозятся аварийщики…

Оставалась слабая надежда, что беда локальная, что теща врубила в сеть что-то мощное и выбила пробки. Наталья Сергеевна о законе Ома имела слабое представление, равно как и о счетах на оплату электричества. Зато любила, чтобы чайник закипал почти мгновенно.

На лестничной клетке освещение не горело, все защитные автоматы в щитке оказались включены. Этажом ниже звучала пара недовольных голосов, там тоже кто-то из соседей вышел к электрощиту… Все понятно: теща злостным вредительством не занималась, и обесточен весь подъезд, а может, и весь дом, или даже весь микрорайон… Оно и к лучшему, чем масштабнее авария, тем быстрее коммунальные службы на нее реагируют. Можно не дергаться и никуда не звонить, наверняка неутомимые активистки пенсионного возраста уже терзают телефоны аварийщиков, требуя незамедлительно все починить.

Алексей вернулся к себе, тоскливо посмотрел на телевизор, не менее тоскливо на музыкальный центр, взялся за айпад, досадуя, что не поставил его вчера заряжаться, как планировал – батарея едва жива… Но все-таки включил, зашел в Сеть, здесь стартовая страница загрузилась исправно. Письма смотреть расхотелось, Алексей рассеянно пробежался взглядом по колонке новостей. Ничего нового: в Карпатах стреляют, у берегов Италии затонул паром, полный иммигрантов, планета Земля входит в метеорный поток Лириды и вечером, если позволит погода, можно будет полюбоваться редким зрелищем звездопада…

Но у них с Милой на вечер другие планы. Если, конечно, у нее все сложится удачно в «Стройтресте». Можно, кстати, позвонить, проверить… Он набрал номер, но поговорить не удалось, связи не было – очевидно, Мила закруглилась быстрее, чем планировала, и уже ехала обратно в метро, ее мобильный оператор под землей работал из рук вон плохо.

Совсем заскучав, Алексей вышел из своей комнаты, отправился на кухню, решив устроить второй завтрак – благо плита у них газовая и от перебоев электричества не зависит. В новом доме будет не так… И все равно, свой дом – это свой дом. Своя крепость. А теща, если заявится, будет там гостьей с птичьими правами…

Думать так стало ошибкой. Теща не иначе как телепатически уловила вольнолюбивые мысли Алексея и тоже вышла на кухню. Где немедленно продемонстрировала, что хозяйка здесь пока она, а птичьи права, соответственно, у дорогого зятя.

Первым делом Наталья Сергеевна ультимативно потребовала от зятя вымыть посуду. Посуды в раковине и впрямь накопилось изрядно, и вчерашняя, от ужина, и сегодняшняя, от завтрака, – Мила ушла рано, торопилась и отложила эту обязанность до возвращения.

Алексей вздохнул и стал натягивать латексные перчатки. У него была аллергия на моющие средства, но теще напоминать о том смысла нет, проверено. Для нее это пустая отговорка.

Однако судьба выступила на его стороне – горячая вода из крана не потекла. Холодная шла, но напор ее был вдвое слабее обычного.

Теща смотрела крайне подозрительно, явно подозревая Алексея в какой-то хитрой каверзе. На настаивать на мытье холодной водой не стала. Сам он не обратил внимания на совпадение, на одновременное исчезновение и света, и горячей воды, и не встревожился.

Время тревожиться наступило позже, когда на улице взвыли сирены.

Это был динозавр. Последний в своем роду, переживший всех своих сородичей и невесть каким ветром занесенный сюда, в печорскую лесотундру – деревья на скудных северных почвах росли невысокие, и монстр высился над ними, как небоскреб над палаточным городком.

У динозавра имелось имя: «Дарьял». Комплекс дальнего обнаружения «Дарьял». Последним на свете действующим «Дарьялом» он стал недавно, после того как брат-близнец в азербайджанской Габале пошел на слом.

Этот казался вечным… Так, по крайней мере, казалось Бессонову, служившему здесь уже четвертый год. Строил легендарный советский Миноборонпром не жалея ни металла, ни бетона, даже не на века – на тысячелетия. Человеческая цивилизация рассыплется в прах, а «единичка» и «двойка» так и будут торчать над лесотундрой, как символ вечности, как пирамиды над египетской пустыней.

Два громадных сооружения и в самом деле напоминали усыпальницы фараонов, – и габаритами, и отчасти даже формой: наклонные, косо срезанные стены зданий на самом деле были громадными фазомодулированными антеннами, нацеленными на север: не полетят ли над полюсом, по кратчайшему расстоянию, ракеты от заокеанских супостатов.

Ракеты не летели и не летели, служба казалась все менее важной и нужной, превращалась в опостылевшую рутину…

Служба Бессонова проходила в самом центре «двойки». Если в египетских пирамидах главное, наиболее надежно укрытое помещение – погребальная камера фараона, то в «Дарьяле» это вычислительный комплекс «Эльбрус». Именно он обрабатывал сигналы от антенн и вычислял параметры и траектории заатмосферных целей.

Сделан был «Эльбрус» не во времена фараонов, но лишь немногим позже. Некоторые блоки работали не на микросхемах и даже не на транзисторах – на лампах! На вакуумных электронных лампах шестидесятых годов… Однако работали. Какой-нибудь ткацкий станок, извлеченный из фараоновой усыпальницы, тоже, наверное, заработает.

Центральный пункт управления «Эльбрусом» так и назывался: ЦПУ, и за его консолью Бессонов проводил немалую часть жизни. Это была не самая веселая ее часть, и Бессонов даже любил, когда случались неполадки и приходилось копаться в потрохах прадедушки советской электроники, выискивая, какая из ламп именно сегодня решила скончаться, – хоть какое-то разнообразие.

Но сегодня все работало исправно, тесты прошли «на ура», и капитан Бессонов заступил на пост по охране космических рубежей Отечества.

Один нештатный случай все же произошел, но напрямую он Бессонова не касался.

– «Поларис» куда-то пропал, – кивнул на экран его коллега и сослуживец, старлей Стасов. – Торчал, торчал, как бельмо на глазу, а сегодня глянул – нет его…

– На низкую орбиту пошел, – равнодушно сказал Бессонов. – Скоро сгорит в атмосфере…

Упомянутый космический аппарат Европейского космического агентства был запущен на эллиптическую геосинхронную орбиту давненько, почти пятнадцать лет назад, и срок его жизни подходил к концу. Спутник не относился к военно-космическим силам и предназначался для мирных, телекоммуникационных целей. Он просто, как справедливо выразился Стасов, торчал бельмом на глазу.

Спутник выписывал огромные восьмерки над Северной Европой и постоянно болтался в зоне ответственности «Дарьяла» – именно по нему, как по контрольной цели, натаскивали молодых операторов. На самом деле спутники, конечно же, не могут кружить над каким-либо районом земной поверхности, и восьмерки выписывать тоже не могут; но именно так выглядит их движение с точки зрения земного наблюдателя – движение спутника по орбите накладывается на собственное вращение планеты.

«Поларис» был спутником мирным… Однако когда господа генералы вежливо просят установить на мирном коммерческом спутнике пару-тройку военных приборов, – им, генералам, отказывать не принято. Генералы тоже люди, со всеми присущими роду людскому слабостями, и любопытством страдают точно так же, как и простые смертные. Любой спутник связи – узловой пункт всемирной Сети, и грех оставлять без внимания и анализа проходящие через него потоки информации.

Капитан и старлей Российской армии отнеслись к исчезновению спутника наплевательски – сменили тему и позабыли. А у господ натовских генералов поднялась тревога…

Источником тревоги стала приемопередающая аппаратура спутника. Все происходило без участия человека: антенны приняли сигнал, бортовой компьютер идентифицировал его как представляющий интерес, запеленговал источник. Затем пакет кодированной информации отправился на другой космический аппарат, на спутник-ретранслятор.

Ретранслятор отпасовал информацию на антенны наземного комплекса дальней связи. Дальнейший путь оказался ничтожным по космическим меркам – меньше трехсот километров по оптико-волоконному кабелю в громадный подземный бункер Объединенного командования НАТО.

В Бельгии, в окрестностях города Монс, глубоко под землей и под слоем железобетона, замигал квадрат в углу экрана, – белые буквы на красном фоне. Оператору, чтобы заметить сообщение, прочитать его и понять, потребовалось больше времени, чем сигналу на весь его далекий путь.

До сих пор сообщение, хоть и шло с наивысшим приоритетом, никакой тревоги не вызывало. Техника не умеет тревожиться.

Но теперь в дело вступили эмоции… Пожалуй, даже не тревога, а безмерное удивление прозвучало в голосе дежурного офицера, когда он произнес:

– Русские… предположительно русские аппараты рядом с нашим спутником! Несколько! Очень большие!

Дежурный офицер действовал строго по инструкции: немедленно объявил тревогу четвертой степени, она же синяя тревога.

Боевому расчету командного центра предписывалось по сигналу синей тревоги усилить наблюдение за районом ЧП, не покидать свои посты до ее отмены и находиться там в полной готовности к объявлению тревоги более высокой степени.

Тревога расползалась по бункеру, сопровождаемая звуковым и световым сигналами, затем выплеснулась за его пределы – сообщения ушли в командные пункты ПРО, ПВО и ВМС (командование сухопутных войск по совместительству квартировало здесь же, в бункере). Там история повторилась: несущие дежурство командиры оповещали своих подчиненных, подчиненные бросали недопитый кофе и недожеванные бутерброды, устремлялись на боевые посты: не в окопы и не к амбразурам – к экранам контроля оперативной обстановки и к пультам дальней связи.

Синяя тревога двинулась дальше – в войска, к командирам баз и соединений (на данном этапе начались первые утечки информации на сторону).

Спустя десять минут пришло новое сообщение: спутник замолчал, на сигналы не отвечает…

Спустя сорок минут состоялось виртуальное блиц-совещание заместителей командующих родов войск – но конкретно о «Поларисе» разговор на нем уже не шел, вопреки первоначальному намерению: аппараты, распложенные на высоких орбитах, выходили из строя один за другим, счет потрям пошел на третий десяток… Тревога меняла свой цвет, как напуганный осьминог, и очень скоро превратилась в красную.

Старлей Стасов и капитан Бессонов понятия не имели о тревоге у вероятного противника. Они попили кофе и болтали о своем, вернее болтал Стасов, а Бессонов отделывался подходящими междометиями: речь шла о Ленке Маноловой, специалистке, прикомандированной из Москвы, из РТИ, и Стасов в который раз удивлялся, отчего москвичка держится такой цацей и не дает, хотя фактура у нее средненькая и лет давно не двадцать, – и как бы ему, Стасову, сделать, чтобы все-таки дала…

Они болтали и ни о чем не тревожились.

Время тревожиться наступило позже, когда аппаратура «Дарьяла» обнаружила инопланетные корабли.

За окном выло все, способное выть. Где-то вдалеке однотонно надрывались фабричные гудки, гораздо ближе, на железной дороге, вторили им гудки тепловозов. И еще какие-то сирены подключились, их Алексей не сумел опознать, но звук был крайне противный.

Он поначалу встревожился, но вовремя вспомнил, как в прошлом году случилась такая же какофония – в тот раз, чувствуя себя крайне неуютно, Алексей даже полез в Интернет, чтобы узнать, в чем дело. А всего-то проходили масштабные учения МЧС. И сейчас наверняка что-то схожее.

Лавин и землетрясений в Санкт-Петербурге не бывает, наводнение, даже самое рекордное, их район не затронет. А война, которую так опасалось старшее поколение, серьезная война с ядерными ударами… это ныне по ведомству научной фантастики.

В кухню, где Алексей соорудил-таки себе второй завтрак, снова вышла теща – в руках древнего вида репродуктор. Поискала взглядом розетку радиоточки, не нашла, потом вспомнила, нащупала розетку за холодильником, воткнула в нее штепсель своего раритета.

Репродуктор мертво молчал. Наталья Сергеевна потрясла его, подергала провод… Все равно молчал. Алексей низко склонился над тарелкой, пряча усмешку. Провода, ведущие к розетке, он самолично срезал при ремонте. Не видел в них необходимости, источников информации и без репродуктора хватает с избытком.

Теща, до сих пор действовавшая в гробовом молчании, разлепила губы.

– Есть в доме приемник на батарейках? – спросила она, по всей видимости, у холодильника.

Холодильник промолчал, а Алексей объяснил: да, лежит где-то магнитола со старых времен, и вроде даже рабочая, но батареек к ней нет.

О том, что он слушает радио исключительно в машине и по беде можно спуститься во двор и поинтересоваться новостями местной радиостанции, говорить не стал. У тещи нога в гипсе, передвигается она и по квартире-то с трудом, незачем ей мучиться, чтобы узнать об очередных учениях…

Так он мог бы объяснить кому-нибудь причину своего молчания. На самом деле просто не хотел, чтобы Наталья Сергеевна лишний раз совала нос в машину.

Машина, в отличие от квартиры, его территория.

Теща похромала к себе, унося репродуктор. Алексей вернулся к завтраку, хотя есть расхотелось, и с трудом осилил горячий бутерброд, ставший едва теплым. Сирены и гудки продолжали за окном заунывную песню.

Наталья Сергеевна долго не отсутствовала – вновь появилась на кухне, попросила Алексея сходить в магазин и протянула несколько купюр и список. Просьба звучала как приказ.

Он изобразил мимикой, как уж сумел, что оказывает великое одолжение, хотя и сам был не прочь размяться после утра, проведенного за компьютером, а заодно выпить баночку пива вдали от тещиных глаз. Тем более что магазин «24 часа» был в сотне метров от их подъезда.

Взглянул на список и подумал, что заказанных тещей продуктов хватит, чтобы пережить ядерную зиму, затем ядерную весну, и еще на лето немного останется… Без рюкзака, пожалуй, не обойтись. Но потом решил, что несуразные количества гречки и перловки покупать не станет, – кончились, дескать, – а остальное как-нибудь донесет в полиэтиленовых пакетах.

В «24 часах» случился облом: магазин не работал. Электричество здесь тоже отключилось, продавцы отказывались торговать без кассовых аппаратов. Алексей со здешним персоналом был знаком, как постоянный покупатель, – и попытался уговорить отпустить хоть баночку пива, а чек пробить потом, но не преуспел.

Некоторые покупатели, набрав полные корзины, терпеливо дожидались, когда торговля возобновится. Другие, их было больше, уходили в надежде отыскать поблизости работающую точку.

Ушел и Алексей. Ему все же хотелось выпить пивка, прежде чем заниматься доставкой тещиного заказа.

Сирены не смолкали, создавали постоянный звуковой фон. Прохожие вроде бы не обращали на них внимания, но казались более мрачными и озабоченными, чем обычно. А еще на улице не было детей, ни одного.

Алексею хотелось подойти к кому-нибудь, не обрезавшему провода радиоточки, узнать, в чем дело, – и услышать, что действительно проходят учения… Ну, такие вот учения, – в условиях, приближенных к боевым, с отключением электричества и горячей воды.

Но знакомые не встречались, а расспрашивать незнакомых он постеснялся. Попробовал вновь дозвониться до Милы и вновь не сумел. Причем теперь не прозвучал голос, извещавший, что вызываемый аппарат отключен или вне зоны приема, и гудки вызова не прозвучали, – после набора номера в трубке воцарилась гробовая тишина. Алексей для проверки набрал еще несколько номеров – та же картина. Мобильная сеть легла.

И лишь тогда ему стало по-настоящему тревожно. Не за себя, за Милу. Что, если электричество действительно пропало во всем городе, в том числе и в метрополитене? А супруга была как раз под землей?

Вывести наружу даже пассажиров одной электрички, застрявшей в туннеле метро, – дело не легкое и не быстрое. А если там встали сотни поездов, набитых людьми?

Он решил не накручивать себя до срока. Может, вся эта катавасия застала Милу наверху.

Следующий магазинчик находился рядом, на другом торце того же дома, и оказался закрыт по техническим причинам, о чем извещала табличка на стеклянной двери. В третьей точке, за два дома, двери были открыты, но торговля не велась.

Район был спальный, хрущевские пятиэтажки перемежались с брежневскими девятиэтажками, и лишь кое-где вклинивались между ними дома современной постройки. Как следствие, магазины здесь не изобиловали. Можно было бы возвращаться, и без дальних экскурсий ясно, что света нет во всем районе и торговли нет тоже. Но Алексей представил, что выскажет теща по поводу его неспособности выполнить простейшее поручение, – и решил: если уж суждено вернуться пустым, надо хотя бы походить подольше. Мол, сделал все возможное, но не судьба. И он двинулся на проспект, к «Пятерочке», теща изначально наказывала затовариться именно там, она предпочитала магазины эконом-класса, – но Алексею поначалу вдаль тащиться не хотелось.

Подходя к проспекту, он услышал громыхавший вдали голос, усиленный динамиками. Репродуктор на столбе? Похоже на то… Разобрать даже отдельные слова не удавалось, а магазин был в другой стороне, и Алексей не стал подходить к источнику голоса. Так или иначе все скоро узнает…

Работники «Пятерочки», видимо, тоже хотели закрыться, но не получилось: широкие раздвижные двери при отключении электричества замерли в открытом положении. Так уж они были спроектированы – чтобы покупатели при пожаре или в иной экстренной ситуации не оказались в ловушке. В результате сейчас всех желающих попасть внутрь не пропускали охранники магазина. А желающих оказалось немало – к небольшой толпе, скопившейся у входа, постоянно присоединялись все новые люди.

Присоединился и Алексей. Если ничего не удастся купить, так хоть послушает, что люди говорят… Его все сильнее разбирало тревожное любопытство.

– Инопланетяне летят, – равнодушно сказал Стасов, бросив взгляд на экран. – Что-то до хрена привалило сегодня. Работай, кэп. Твоя очередь их истреблять.

Бессонов тяжко вздохнул. После кофе хотелось расслабленно выкурить сигаретку, а возиться с истреблением инопланетян не хотелось абсолютно.

Разумеется, то был их профжаргон, не имевший отношения к галактическим пришельцам. Хотя молодых, впервые заступивших на дежурство по ЦПУ офицеров было принято разыгрывать, выдавая специфичные помехи за инопланетные корабли. В свое время пытались разыграть и Бессонова, но он не купился: в инопланетян не верил от слова «совсем», а для реальных космических аппаратов, летящих по орбитальной или суборбитальной траектории, отметки двигались слишком быстро и в странном направлении, небывалом для запущенных с земных космодромов ракет.

Потом-то он узнал суть прикола: древний «Эльбрус» был плохо совместим с более современными периферийными устройствами и время от времени страдал от компьютерных глюков. Причину их появления выявили эмпирическим путем и научились устранять простейшими способами.

Вот и сейчас Бессонов взял отвертку и отправился вниз, на технический подэтаж – там стояли охлаждающие установки и во множестве змеились толстые черные кабели, нужный среди них искать долго не пришлось, он был специально для таких случаев помечен привязанной биркой. Бессонов отвернул два винта и отстыковал здоровенный, на двести пятьдесят шесть контактов, разъем. Затем снова пристыковал и привернул винты обратно.

Он знал, что наверху Стасов в это время перезагрузил процессор ЦПУ и инопланетные корабли-глюки исчезли…

Сразу за пульт Бессонов не вернулся, заглянул в курилку, засмолил полагавшуюся после кофе сигаретку. А когда вернулся, был поражен странным видом Стасова, возбужденного и растерянного одновременно. И лужицей разлитого кофе, которую старлей даже не пытался вытереть с консоли. Взглянул на экран и все понял: проверенный способ не помог, отметки целей не исчезли. Более того, цели разделились: основная группа продолжала следовать прежним курсом, а группа из шести объектов двигалась, казалось, прямиком на «Дарьял».

– Н-но это ведь не ракеты? – спросил Стасов дрогнувшим голосом.

Бессонов лишь фыркнул, не вдаваясь в объяснения. Баллистические ракеты, летящие со стороны Новосибирских островов, – нонсенс. Кто их оттуда запустил? Полярные медведи с леммингами?

Он понятия не имел, что отображается на экране, но не ломал голову, как поступить: не знаешь, что делать, – действуй по инструкции.

Бессонов подковырнул и снял щиток из прозрачного оргстекла, прикрывавший большую кнопку, – разумеется, была она красного цвета. При нажатии, среди прочего, включилась видеокамера, снимавшая и пульт, и все действия операторов, и Бессонов, прежде чем нажать, коротко бросил напарнику:

– Кофе!

– Чего? – не понял Стасов, ждавший совсем другой команды.

– Кофе, сука, вытри!

Колян Красницын понятия не имел, что и в его родном поселке Апраксин, и в райцентре, и во всей области отключилось электричество. Колян в тот день был занят серьезным делом – он собирался заработать на весенней ловле миноги. «Немного приподняться», как сам он выражался.

К этому событию Колян готовился весь год. И готовил снасти. Миноги – существа незамысловатые, и ловят их не сетями и не удочками, а самым примитивным способом: пластиковыми бутылями из-под питьевой воды. Отрезают у бутылок донца и вставляют горловинами друг в друга, так что получается нечто вроде ловушки – заплыть в нее миноге легко, а выбраться почти невозможно.

Таких бутылей-ловушек Колян приготовил полторы с лишним сотни – трудился всю зиму, не покладая рук, и весь год неутомимо заготавливал сырье на окрестных мусорках.

Полторы сотни ловушек – это много. В удачные дни улов может исчисляться десятками килограммов, а в особо удачные – центнерами. Колян предвкушал удачный бизнес и с нетерпением ждал весны.

Рыболовные правила, разумеется, запрещали весеннюю ловлю миноги, но Колян относился к этому документу без малейшего почтения. В конце концов не чиновники Рыбводхоза выкопали реки и запустили в них рыб – не им и запрещать.

Весна пришла, и все было готово: двадцать контрольных ловушек расставлены в укромных местах речки Мги, а остальные, чтобы зря не протирались о дно, лежат частью в машине Коляна, частью в его же сарае и поджидают ход миноги…

В тот день попался первый трофей, первые шесть миног. Пришла пора выставлять все снасти без остатка, вот-вот деликатесная рыба повалит валом.

Тут-то его и повязали.

Едва он вылез из воды и подошел к своей развалюхе, даже не успел снять резиновый рыболовный костюм, – резво подкатила машина, таившаяся в отдалении за кустами. Двое в штатском сунули под нос корочки: полиция, отдел борьбы с экономическими преступлениями. Чем вы тут, гражданин, занимаетесь?

Колян изумился. С Рыбнадзором он давно научился жить не то чтобы мирно, но в состоянии вооруженного нейтралитета: знал, где и когда проводятся рейды, и судьбу не дразнил, на реке в те дни не появлялся. А тут с бухты-барахты экономическая полиция…

Штатские давили: а что у вас в садке? Что в салоне машины? Предъявите документики, гражданин, подозреваем вас, дескать, в совершении преступления, предусмотренного статьей двести пятьдесят шесть УК Российской Федерации.

Документы Колян предъявить не смог за их отсутствием – паспорт с собой не носил, водительские же права отобрали за пьянку год назад, но чтобы кататься по здешним проселкам, права не нужны. А с названной статьей он был знаком, предусматривала она громадный штраф или исправительные работы. Ладно хоть попался сегодня, а не пару дней спустя с хорошим уловом, – за каждый пойманный хвост миноги ущерба начисляют ни много, ни мало – пятьсот рубликов. Отпираться и твердить, что гулял берегом и нашел садок, не имело смысла: салон машины забит ловушками, которые надлежало выставить при появлении первых миног-разведчиц.

Судя по дурацким вопросам, в рыбном промысле смыслили полицаи мало. Вообще ничего не смыслили. Небось катили мимо проселочной дорогой по другим делам и на беду заметили машину Коляна: ну и решили раскрыть мимоходом экономическое преступление, лишняя галочка в отчете, лишний червонец к премии… Гниды.

Гниды тем временем развили бурную деятельность: разложили на обочине вытащенные из салона ловушки-миножницы, поместили в центр натюрморта злосчастный садок, все засняли на видео. И Коляна в резиновом костюме засняли.

Потом один из ментов залез в свою тачку, с кем-то общался по рации, второй – тот, что занимался видеосъемкой – стоял снаружи, возился со своей камерой. Колян с тоской размышлял, покроются ли убытки от штрафа доходами от миножьего бизнеса.

И тут грянуло.

Вернее, сначала Колян ощутил лишь сильнейший толчок почвы, сбивший его с ног. Акустический удар докатился до берегов Мги парой секунд спустя. И не только акустический: деревья гнулись, садок и миножницы Коляна мгновенно куда-то сдуло, и его самого поволокло по земле, но далеко не уволокло, сильно ударился и зацепился за колесо своей ржавой «девятки».

«Война…» – растерянно подумал Колян. Других объяснений катаклизму он не находил. Ну разве что ЛАЭС рванула… Но не похоже, та далеко, такая мощная взрывная волна не докатится.

Он поднялся на ноги, потирая ушибленный бок и отплевываясь от песка, попавшего в рот. И понял, что полицаям досталось куда сильнее. Машина их стояла на самой обочине – и, сдвинутая с места, покатилась с крутого берега в реку. В воду не упала, застряв на прибрежных камнях: лежит на боку и мента не видно. Зато второй валялся рядом, не шевелился, не иначе как оглушенный ударом о собственную машину.

Драндулетка Коляна стояла удачнее: ее слегка развернуло, сдвинуло с места, – и только.

Упускать шанс не стоило. Опасливо поглядывая на неподвижного полицая, Колян подобрал видеокамеру, отлетевшую в сторону, затем прыгнул за руль и ударил по газам, – как был, не снимая резинового костюма. На мосту он остановился и зашвырнул камеру в воду.

Удачно все повернулось… Документы он не предъявлял, даже имя не называл, а если оклемаются и вспомнят номер машины – так тачка не его, даже доверенности нет, – владелец на зоне, а Колян пока по-дружески пользуется.

Разумеется, Колян понятия не имел, что выручил его удар по одному из объектов ПРО, расположенному в Ленобласти – по станции дальнего обнаружения «Воронеж» (была она отдаленным потомком печорского «Дарьяла»). Но Колян Красницын стал одним из немногих обитателей планеты, искренне обрадовавшихся нанесенному удару.

Это был не ядерный удар… Нечто новое, небывалое и невиданное. Казалось, по лесотундре прополз невидимый исполинский плуг, вспарывая и почву, и осадочные породы глубоко, до самых базальтов земной коры…

Ширина борозды от «плуга» была около двух километров: оба главных здания «Дарьяла», «единичка» и «двойка», оказались в зоне разрушения, равно как и большинство вспомогательных сооружений.

Казавшиеся символом вечности серые бетонные громадины сложились и рассыпались, словно домик из соломы, возведенный глупым поросенком, не верящим в существование волков.

Капитан Бессонов погиб мгновенно. Старший лейтенант Стасов жил еще два часа, придавленный железобетонной плитой, но в сознание не приходил.

Та же судьба постигла остальные станции дальнего обнаружения, и не только российские. И Россия, и США, и вся планета Земля осталась без противокосмической обороны, после чего пришел черед ПВО…

Гудки и сирены смолкли неожиданно и все разом. Люди, собравшиеся у «Пятерочки», недоуменно переглядывались. Звуковой фон стал уже привычным, наступившая тишина казалась тревожной и зловещей.

Из разговоров несостоявшихся покупателей ничего интересного Алексей не узнал. Одни, как и он, ничего не понимали и в основном задавали вопросы, вразумительных ответов не получая, лишь догадки и предположения. Другие отчего-то толковали об Аляске, как-то связывая ее с происходящим: дескать, перед самым отключением сообщили о крупнейшей катастрофе на Аляске, но без подробностей…

Кое-что полезное Алексей все же уяснил: батарейки, стоявшие вторым пунктом в тещином списке, покупать незачем, – все приемники ловят только мощнейшие помехи, не то магнитная буря прилючилась, не то еще какая-то ерунда.

Впрочем, ни батарейки, ни что иное продавать им не собирались. И в первых рядах, напиравших на охранников, помаленьку разгорался скандал. Наиболее взвинченные покупатели все активнее требовали пропустить их внутрь, и уже не только словами требовали – охрана отпихивалась дубинками, один из церберов даже вытащил газовый баллончик, но в ход пока не пускал.

И тут грянуло…

Удар оказался не так силен, как на берегах Мги, его изрядно смягчили лишних семьдесят километров от эпицентра. Люди после толчка на ногах устояли, и последовавшая ударная лишь заставила задребезжать стекла.

Толпа онемела. Машины, припаркованные во всех окрестных дворах, наоборот, взвыли сигнализациями на разные голоса.

Молчание нарушил мужичок далеко не интеллигентного вида, самый напористый из пытавшихся попасть в магазин. Нарушил истошным воплем:

– Да что на них глядеть, на фашистов? За наши же деньги купить ничего нельзя?! С голоду теперь дохнуть?! Пошлии-и-и-и!!!

В завершение тирады он заехал кулаком охраннику – тому самому, с баллончиком. Внушительными габаритами и физической мощью мужичок не обладал, но удар имел поставленный. Охранник рухнул. Мужичок рванул в образовавшуюся брешь, следом его соратники, пришедшие, судя по виду, отнюдь не за кефиром. Взбудораженная толпа устремилась в магазин.

Алексей, по складу характера ни к какому экстриму не склонный, оказался вовлечен в общий поток. Толпа подхватила его, внесла в двери, под ногами оказалось что-то мягкое (тот самый охранник?), он споткнулся и с трудом устоял на ногах, понимая: упадет – растопчут.

Глаза вдруг заслезились, в носу и глотке защипало, – кто-то из охраны успел напоследок пшикнуть из баллончика, но струя ушла в сторону, Алексею досталось несильно.

В магазине царило безумие. Все как-то разом позабыли про намерение честно и благородно рассчитаться без чеков – хватали, что подвернется под руку, набивали в сумки и корзины, тащили к выходу, благо кассирш не было видно. Мародерствовали все, даже бабульки-одуванчики с древними кошелками… Людей вокруг не было – стадо взбудораженных животных.

Алексей, собравшийся, когда ослабнет рвущийся внутрь поток, выйти из магазина, ничего не тронув, – сам не понял, как получилось, что он оказался на улице с двумя набитыми, буквально рвущимися от тяжести пакетами. Какие продукты и напитки туда напихал, тоже не помнил. Наваждение какое-то…

Шагая к дому, он вяло думал, что надо сосчитать и записать все взятые продукты, чтобы потом, когда все закончится…

«А если не закончится?» – спросил незнакомый внутренний голос, принадлежавший, похоже, другому Алексею, только что увлеченно очищавшему магазинные полки и стеллажи.

«Не валяй дурака, – скомандовал голос, – бери дома самый большой рюкзак и возвращайся, там еще много осталось…»

Он шел к дому, придерживая под донца расползающиеся пакеты, и не знал, вернется или нет…

С пропавшего электричества список потерь лишь начался… За три дня на Земле исчезло многое: системы связи, ПРО и ПВО, и пусковые установки баллистических ракет, и атомные подводные лодки, и космодромы… И зарытый глубоко-глубоко под землю и железобетон бункер Объединенного командования НАТО тоже исчез.

Зато появилось кое-что новое. И кое-кто…

Узнали о том на четвертый день, когда электричество появилось столь же неожиданно, как и пропало, и ожили телевизоры, – казалось, навеки замолкшие. По всем каналам транслировали одну и ту же картинку: разноцветные пятна, мерцавшие в странном завораживающем ритме.

Потом заставка погасла, и на фоне черного, полного сверкающих звезд неба появилось существо – человекообразное, но бывшее кем угодно, только не человеком.

– Здравствуйте, земляне, – произнесло существо, и каждый слышал его на своем родном языке. – Мы пришли и принесли вам мир.

Ночью опять стреляли, неподалеку, на станции. Возможно, кто-то с кем-то не поделил содержимое вагонов, стоявших на запасных путях, или случилась другая причина для конфликта, не столь важно. Перестрелка длилась пару часов, из автоматического оружия, а несколько раз грохнули не то ручные гранаты, не то что-то еще в то же роде.

В любом случае Колян Красницын решил, что пора вооружаться. Телевизор, заработавший два дня назад, уверял в обратном: над всей Землей мирное небо, обстановка надежно контролируется (кем? кем, мать твою?! о президенте и правительстве давно ничего не слышно…), и населению необходимо сохранять выдержку и спокойствие, из дому без нужды не выходить, на провокации не поддаваться…

Колян теледиктору не верил, тем более что никаких иных сюжетов в новостях не появлялось, только зачитываемые по бумажке сообщения. Еще крутили шоу и сериалы, но все старые, в записи. Скукотища. Жизнь за окнами была гораздо интереснее. И опаснее.

Поутру он поделился созревшей мыслью с закадычным приятелем Михычем.

Тот оказался полностью солидарен: дела пошли такие, что ни «тулка» Коляна, ни обрез самого Михыча теперь в беде не помогут. Солидные стволы нужны. Но райотдел ментовский, по слухам, уже разгромили, все оружие забрали. К воинской части надо подаваться – армию нынче отменили, и все армии на планете тоже, солдатики разбегаются.

Колян подтвердил: разбегаются, сам видел группу дезертиров, потрошивших отделение Сбербанка. Все при стволах были, между прочим. Но наверняка еще найдется, чем поживиться. Много им не надо: по паре «калашей» на брата да патронов, сколько смогут увезти. Ну и гранат ящик не помешает на всякий случай.

Поехали они на «девятке» Коляна и воинскую часть для экспедиции выбрали с умом, стоявшую на отшибе, – понадеялись, что банды мародеров сюда не успели добраться.

Ворота КПП были гостеприимно распахнуты, в караулке ни души, и внутрь друзья заехали беспрепятственно. Но едва стали разбираться, где здесь склад, – оказались под прицелом четырех автоматов.

Автоматчики были одеты в разнокалиберный, с бору по сосенке собранный камуфляж без знаков различия. Двое из них по возрасту никак не могли быть солдатами-срочниками, да и выправки военной у всех не видно… Колян заподозрил, что мародеры сюда все-таки добрались…

Под стволами их отконвоировали к начальству. Начальник был армейским капитаном, и по ухваткам видно – действительно офицер, не нацепил чужие погоны. Вот только на петлицах у него оказались скрещенные пушки, а в части квартировали мотострелки…

– Зачем приперлись? – спросил капитан.

Вид у него был измотанный, на лице трехдневная щетина, под глазами темные круги.

– Оружие хотим, – честно сказал Колян. – Времена говенные, без стволов никак… Поделишься?

Михыч жалобно шмыгнул носом, изображая, как погано жить в такие времена без оружия.

Капитан смотрел на них нехорошо. Словно на двух попавших под ноги насекомых – можно переступить, а можно и раздавить. Спросил:

– Местные?

– Ну так… как бы да… – обтекаемо ответил Колян.

– Срочную служили?

Оба синхронно кивнули.

– Я собираю отряд, – сказал капитан. – Хотите, вступайте, получите оружие. Нет – шагайте домой, пешком и без стволов. Машину вашу я оставляю, туго у нас с колесами.

– Отряд – для чего? – осторожно спросил Колян.

– Воевать будем.

– Так замирились вроде… В ООН все подписали: мы сдаем оружие, они нам технологии…

– Замирились… Вы речь ооновского генсека видели? Это ж не человек, манекен натуральный. Не то под наркотой, не то вообще мозги вынули и чип какой-то запихнули. Решайте, парни.

– Пошептаться можно? – спросил Колян. – Дело такое, обкашлять бы надо…

– Шепчитесь. Там, за дверью. Две минуты.

Посовещавшись, приятели пришли к решению: в одиночку, хоть ты с автоматом, хоть с пулеметом, нынче не выжить. Надо примыкать к какой-то банде, а эта чем хуже других? Ну а не понравится, так ведь не на цепи их тут будут держать… Если что, уйдут уже как белые люди, при стволах и амуниции.

– Ну и ладно, – кивнул капитан, услышав их решение. – Какие ВУСы?

– Механик-водитель бээмпэшки, – сказал Колян.

– Не позабыл?

– Да хоть щас за рычаги, – приосанился Колян.

– Проверим… Ну а ты?

– Переносные ракетные комплексы, – доложил Михыч.

– С «Иглой» управишься?

– Как два пальца об асфальт.

– Тоже проверим. Но пока, парни, придется грузчиками поработать. Через два дня сюда прибудет команда утилизаторов, надо вывезти все, что успеем.

В тот день, так уж вышло, совпали два праздника: верующие справляли Пасху, атеисты – День космонавтики. Кирилл Михайлович Рютин, для своих Михыч, добавил к ним третий: умудрился сбить инопланетный летательный аппарат. Первый, и не только в их отряде, – вообще, насколько они знали, самый первый.

Многие хвастались, что сбивали, но доказать не могли – попадания действительно случались, но ни одна летающая машина не рухнула и трофеем не стала.

А у них и таких относительных успехов на счету не числилось… Сожгли несколько бронемашин карателей, именовавших себя миротворческой полицией, даже танк подорвали на фугасе, – но там все свои, переметнувшиеся, и бронетехнику имеют на вооружении земную.

Аппарат был невелик и хорошо известен партизанам: появлялся и исчезал неожиданно, словно выныривая из невидимости и затем ныряя обратно. Обычно за таким визитом следовал рейд карателей, но, показывал опыт, летающая машина и сама могла нанести неслабый удар. Многие считали ее беспилотником – слишком мала, некуда посадить экипаж, но в точности никто не знал.

Возможно, Михычу редкостно повезло – случайно угодил в уязвимую точку или дала сбой защита… Не важно, первая победа есть первая победа, если врага можно сбить – надо искать, надо придумывать, как это сделать.

Рухнула вражья хреновина на околице деревни Крюково, в глубине контролируемой повстанцами зоны, – исследовать трофей можно было неторопливо и без помех. Едва вскрыли корпус, изнутри потянуло лютой вонью, заканчивать работу пришлось в изолирующих противогазах.

– Серой тянет! – наставительно сказал отец Тимофей, добровольно примкнувший к отряду и исполнявший обязанности военного священника. – Знак явный нам дан, чьей волей эти отродья посланы!

Капитан, хоть и был махровым атеистом, не стал возражать, лишь взял на заметку: атмосфера у пришельцев не земная, другая и весьма своеобразная, – может, этот факт как-то поможет их одолеть. Но если внутри воздух чужаков, то должен быть и тот, кто им дышал.

Так и оказалось – внутри якобы беспилотника сидели пилоты, двое. При виде их на Коляна Красницына напал истерический смех.

– И вот эти… вот эти… вот такие… это они нас завоевали?

Грозными завоевателями существа не выглядели – мягкие, кожистые, напоминавшие размером и формой дыньку с плоским основанием, зачем-то отрастившую небольшие гибкие конечности.

Один пилот, похоже, не выдержал падения и признаков жизни не подавал. Второй пульсировал еще полчаса – не то так дышал, не то содрогался в предсмертных конвульсиях. Потом и он затих.

После заката отпраздновали все три праздника разом, капитан выкатил спирта из НЗ, да и в Крюково нашлись жители, промышлявшие самогоноварением, и ради такого случая не поскупились.

Герой дня, Михыч, о подвиге своем много не распинался: выстрелил, попал, делов-то, – и лишь опрокидывал рюмку за рюмкой. Он вообще не отличался краснобайством, зато был не дурак выпить. Колян Красницын говорил за двоих, живописуя подробности исторической победы.

Капитан старался не подавать вида и праздник не портить, но мысли у него бродили мрачные. В сегодняшнем успехе был бы толк, если доставить трофей специалистам – ученым и военным инженерам, чтобы те разобрались, нашли уязвимые места и эффективные методы борьбы. А так… моральный эффект – вот и весь прибыток.

Да и вообще дела идут все хуже и хуже. Переговоры о создании единой партизанской армии увязли, как в трясине, в борьбе самолюбий и местных интересов, – все согласны, что объединяться надо, но все хотят командовать, а подчиняться приказам не хотят. Потери растут, а поток добровольцев слабеет, почти сошел на нет, и боеприпасов все меньше, но бесхозных запасов оружия не осталось, все зачищены утилизаторами, – каждый ящик патронов приходится захватывать с боем и кровью… О том, чем грозит зимовка – без запасов, без подготовленных баз, – капитан даже не задумывался. Он не надеялся, что их отряд дотянет до зимы.

– Не хмурься, капитан, – обратился к нему раскрасневшийся Колян. – Давай-ка лучше выпьем за победу.

Капитан взял протянутый стакан. В окончательную победу он, несмотря ни на что, верил. Капитан был оптимистом.

У Алексея и Людмилы Воронцовых в тот вечер к двум общим праздникам тоже добавился свой, личный, – новоселье.

Вернее, не совсем новоселье, оно случится, когда закончат ремонт и въедут в новую квартиру. Но и получение ключей от нее стоит отметить.

Они отметили – прямо там, в девственно-пустой комнате, еще попахивающей краской, штукатуркой и еще чем-то строительным.

Пили принесенное с собой шампанское, закусывали конфетами, болтали, много смеялись… Акустика в абсолютно пустом помещении была странная, смеху и голосам вторило гулкое эхо.

Как анекдот они теперь вспоминали первую попытку получить ключи: тревога, сирены, отключение электричества, Мила, застрявшая в лифте и не добравшаяся в результате до «Стройтреста»… Тогда казалось: все, не будет теперь квартиры, и ничего не будет… Конец света.

А оказалось – вовсе не конец, а начало новой эры, гуманной, продвинутой и действительно космической (все-таки и Луна, и ближние орбиты в сравнении с глубинами Галактики – как прогулка по двору в сравнении с кругосветным путешествием).

Человечество сделало громадный шаг вперед, но и их молодая семья сделала свой шажок туда же – у Алексея теперь новая работа, в межпланетной комиссии по умиротворению и регулированию, и доходы у семьи новые. Можно будет расплатиться за квартиру гораздо раньше… А самое главное – пришло давно запланированное время подумать о детях. Они выпили по последней за грядущих детей и разбили бокалы на счастье.

Алексей и Людмила были оптимистами и верили, что их дети будут жить лучше родителей – в новом прекрасном мире, среди чудес технологий и безграничных галактических просторов.

Под утро по освобожденной территории с центром в деревне Крюково ударил тот самый «плуг», что превратил последний «Дарьял» в мешанину из бетона, металла, пластика и человеческой плоти.

Деревни не стало. Окрестных лесов, лугов, дорог тоже – монотонный лунный пейзаж. Живых в зоне поражения не осталось.

Приказ на атаку был отдан лично генерал-резидентом Туиуу-1162–3371/203 – огромным одноклеточным существом, обитавшим в жидком метане.

Во многом приказ стал жестом отчаяния. Поднадзорные никак не желали умиротворяться и переходить к плановому сокращению своей численности разумными цивилизованными методами: массовой стерилизацией и жестким лицензированием деторождения – таким, чтобы прирост населения оказался в разы меньше естественной убыли.

Но местная агрессивная фауна не желала вымирать гуманно и мирно. Разрозненные очаги сопротивления, разбросанные по всем континентам, разрастались, накануне над деревней был сбит ДРК, уже пятый за истекшую неделю. Плюс суборбитальный десантный корабль, рухнувший в океан в результате диверсии.

А проклятые пацифисты в Галактическом Совете только и ждут повода, чтобы поднять вопрос о прекращении миротворческой операции и отзыве флота… Еще несколько потерь – и дебатов не избежать, а результат их для военного лобби может оказаться плачевен…

И жестокие удары возмездия – в сущности, последний шанс довести экстерминацию местной фауны до конца. Если и они не помогут…

Его превосходительство надеялось, что все же помогут. Оно было оптимистом и верило в окончательную победу.

Сыщик Брок редко ссорился с женой. Подуются разве друг на друга пару часиков, да и то не каждый день. А тут – ссора так ссора. Брок настолько обиделся на Ирусика, что даже ушел из дому, благо в родном сыскном агентстве «Бритва Оккама» имелся вполне приличный диван. За это стоило благодарить Сашеньку – любимую и единственную дочурку, которая по совместительству являлась и помощницей Брока в его частно-детективной деятельности. Откровенно говоря, по поводу этого дивана сыщику пришлось выдержать настоящий бой; он был уверен, что дорогое кожаное приобретение не только дешевое пижонство, но и ощутимая брешь в бюджете агентства. Сашенька сразу поймала отца на противоречии – мол, дорогое дешевым быть не может. А потом и вовсе добила несокрушимой логикой: клиент, впервые зашедший в агентство, в первую очередь обратит внимание на диван, поскольку тот будет самым большим предметом из всего, что имеется в офисе. И любой здравомыслящий человек сразу сделает вывод, что столь дорогие вещи может позволить себе лишь контора, дела у которой – жуки-пуки, несмотря на всякие там кризисы. За «жуки-пуки» Брок Сашеньку, конечно, пожурил – что возьмешь с восемнадцатилетней дурехи, которая вместо юрфака поступила учиться на программиста, – но с правотой ее слов вынужден был согласиться и выбросить белый флаг. В смысле, достать темно-коричневый бумажник. И сейчас он вынужден был признать: дочка оказалась права, спать на диване было вполне удобно, во всяком случае, куда удобней, чем на столе (довелось как-то раз заночевать в агентстве по производственной необходимости) – и мягко, и ноги не свисают.

Пошли уже третьи сутки, как сыщик не выходил из офиса – две ночи вне супружеской постели! Это, конечно, было ужасно – моральные принципы Брока пищали от возмущения, – но причина ссоры своей серьезностью перекрывала эти принципы с большим запасом, хоть прямо их положи, хоть боком. Страшно сказать – Ирина, любимая супруга, с которой прожито больше двух десятков лет, которая воспринималась Броком не просто женой, не только верной подругой, но и надежным тылом, поддержкой и опорой во всех его начинаниях, назвала его… графоманом!

Дело в том, что сыщик в свободную минуту любил пописывать фантастические рассказы. Да, мастером слова он, конечно, не стал (хотя пару раз его творения в разделе «Наши тоже могут» публиковала местная пресса), но чтобы вот так… чтобы графоманом!.. Обидно до слез. Хорошо, если быть дословным педантом, само определение «графоман» из уст супруги не прозвучало. Но как еще можно было расценить ее высказывание: «Ты бы лампочку в туалете лучше вкрутил, чем строчить опусы, которые никто, кроме нас с Сашенькой, не читает, да и то чтоб тебя не обидеть!»?

Лампочку он вкрутил. Разбив перед этим три – так дрожали от обиды и возмущения руки. А потом ушел в агентство с твердым намерением сидеть в офисе до победного конца. Чем именно будет ознаменован этот самый конец, Брок пока не решил. Как минимум, телефонным звонком раскаявшейся супруги. А в идеале, наверное, личным приходом рыдающей Ирины, с паданием на колени, бросанием на шею, посыпанием головы пеплом и прочей атрибутикой искреннего раскаяния. Во второй вариант, конечно, верилось слабо, но даже телефонный звонок сыщика вполне бы устроил. По крайней мере теперь, когда пошли третьи сутки его затворничества, устроил бы точно. Даже без покаянных слов извинения. Пусть просто скажет обыденным, таким родным, таким любимым голосом: «Долго еще придуриваться будешь? А ну, марш домой, писатель!» Дело было даже не столько в том, что Брок уже очень соскучился по Ирусику, – просто он банально проголодался. Сильно. До урчания в желудке и легкого головокружения. Все, что было съедобного в офисе – два яблока, полпачки печенья, Сашины чипсы, найденный под шкафом каменный сухарь, – он доел еще сутки назад; схрумкал даже собачий корм, забытый кем-то из клиентов. Теперь впору было загавкать самому. Но звонка от жены так и не было.

Странным было то, что телефоны – ни мобильный, ни стационарный офисный – за все время добровольного затворничества вообще не звонили ни разу. Не посетил агентство и никто из клиентов. Последнее было не столь удивительным, клиентура «Бритвы Оккама» никогда не отличалась многочисленностью, ведь Брок брался не за все дела подряд, а за те лишь, которые казались необычными, невероятными, которым не находилось обыденного, не затрагивающего сверхъестественных сфер объяснений. Дело в том, что сыщик строго придерживался незыблемого кредо «Чудес не бывает» и решил посвятить себя делу претворения данного утверждения в жизнь. Звучало это несколько громко и пафосно, чего не выносил скромный по натуре Брок, но так оно и было на самом деле: любое самое невероятное, кажущееся фантастическим дело он умудрялся вывести, что называется, на чистую воду, отыскивая реальные основы любой «фантастики». Ей же самой сыщик благоволил исключительно в литературном виде, отчего и увлекся в свое время писательством.

Но сейчас ему не писалось. Оказалось, что на голодный желудок даже любимая фантастика кажется безвкусной и пресной. Сыт ею, как говорится, не будешь. Плюс ко всему, не работал Интернет, где можно было бы если не наесться, то, по крайней мере, отвлечься от голода разглядыванием чего-нибудь… э-э-ээ… вкусненького. Или хотя бы в «танчики» поиграть – тоже весьма от всего отвлекает. Однако браузер презрительно и нагло сообщал о невозможности отображения любимых страниц. Да и вообще всех, включая сайта налоговой (в сомнительных случаях Брок набирал ее адрес – если уж не отвечала налоговая, связи точно кранты). Интернет вырубался и раньше, дело привычное, но именно сейчас это выглядело насмешливым издевательством. Обидно и… очень кушать хочется. Плюнуть на принципы и пойти домой?.. Ну уж нет! Плюнешь раз, плюнешь другой, а потом глядишь – и сам весь оплеванный.

И вдруг сыщика осенило. Сашенька! Ведь он может… нет, он просто обязан позвонить дочери! Даже в конкретном случае не дочери, а сотруднице агентства. В конце концов, что это, так сказать, за безалаберность и разгильдяйство – третьи сутки не появляться на работе без объяснений!.. Понятно, что Сашенька приняла в ссоре родителей сторону матери, но кто позволил смешивать личные, пусть даже родственные отношения с долгом? С трудовым законодательством, если уж на то пошло!

Сыщик вынул из кармана мобильник, но позвонить у него не получилось. Дисплей телефона показывал полное отсутствие связи с обоими операторами, к которым был подключен аппарат. Брок несколько раз встряхнул мобильник, легонько постучал по нему согнутым пальцем – ничего не изменилось.

– Так-так-так-таак, – пробормотал сыщик. – Это уже не издевательство. Это, так сказать, откровенная наглость.

Он решительно направился к столу и снял трубку стационарного телефона. Гудки в ней отсутствовали, что уже не столь сильно удивило Брока. Ему даже стало интересно, что именно могло вывести из строя все имеющиеся в его распоряжении средства связи. Неужели это месть Ирусика?.. Но супруга не обладала такой властью, чтобы отключить в его агентстве Интернет с телефоном, да и оба договора с мобильными операторами были на его имя. Разве только у жены появился некий высокий покровитель наверху?.. Эта мысль заставила сыщика вздрогнуть. Он невольно посмотрел на потолок и замотал головой. Да ну, какая чушь! Они с Ириной доверяли друг другу, даже мысль об измене для обоих была неприемлемой. Но чем в таком случае объяснить случившееся? Ядерным апокалипсисом, взрывы которого он прослушал из-за урчания желудка? Нашествием инопланетян? Или все-таки наиболее вероятными причинами, что и призвана совершать пресловутая «бритва Оккама», в честь которой названо агентство? Ведь и псевдоним Брок – это сокращение данного словосочетания, а вовсе не фамилии-имени-отчества – Брокалев Олег Константинович, – как думают многие. Так что же получается: значит, все-таки Ирусик?..

От невеселых размышлений сыщика отвлек звук дверного колокольчика.

– Закрыто! – почему-то рявкнул Брок.

Впрочем, обернувшись, он увидел, что посетитель и не думает уходить. Точнее, посетительница, – неопределенного возраста женщина в мешковатом вытертом пальто, с головой, обмотанной старушечьим серым платком. В руках она держала сумку не сумку, мешок не мешок – Брок для себя назвал это котомкой. Всем своим видом женщина походила на нищенку-побирушку.

– Не подаю! – замахал руками сыщик. – Я уже сдал кассу.

– Папа! – завопила вдруг нищенка Сашиным голосом и стремглав кинулась к Броку. – Папа, ты жив!

– В каком смысле папа? – на всякий случай спросил отпрыгнувший в сторону сыщик, хотя успел уже разглядеть под нелепым платком лицо Сашеньки. – Если вы решили под видом дочери выманить у меня деньги, то вы просчитались. Грим у вас, бесспорно, хорош, но Александра скорее съест этот платок, чем повяжет им голову. И пальто это дурацкое съест, и котомку. Так что, как говорится, милости просим. В смысле, просьба не беспокоить. И, так сказать, осторожно, двери закрываются. С той стороны.

– Уф-фф, папа, ты точно жив, – выдохнула Сашенька, добравшись-таки до продолжавшего пятиться отца, и, обняв, прижалась к нему.

– Э-э-ээ… – протянул Брок, не зная, как реагировать на яркое проявление чувств со стороны отнюдь не сентиментальной дочери. – Ты, так сказать, весьма наблюдательна. Я действительно жив. Ты не поверишь, но в это время суток я вообще как-то привык быть живым. Меня больше интересует другое… – Сыщик оторвал от себя руки дочери, слегка отодвинул ее и внимательно оглядел блестящее от слез родное лицо. – Первое: ты принесла мне поесть? Второе: почему ты прогуливаешь работу? Третье: у мамы кто-то есть? И четвертое: почему ты так одета?.. Впрочем, что это я! Наверняка ты внедрилась в группировку профессиональных нищенок, я прав?.. Правда, я не припомню, чтобы давал тебе такое задание. Подобная инициатива, она, знаешь ли…

– Папа! – округлила и без того огромные глаза Сашенька. – Разве ты ничего не знаешь?..

– Так-так-так-таак… Значит, мама все-таки… – понурился Брок, но тут же вскинул волевой подбородок: – Кто он? Директор рынка?

– Прекрати нести чушь, папа! – заплакала Саша. – Нас захватили пришельцы!

– Ну вот, – осуждающе вздохнул сыщик. – Стоит всего на пару дней оставить вас с мамой одних, как вас опять захватили. Нездоровая, я бы сказал, тенденция.

– А когда это нас раньше захватывали? – Сашенька от изумления даже перестала плакать.

– Ну как же? Помнишь, я год назад ездил к тетке в Саратов, а у вас целые сутки дрых в ванной пьяный сантехник?

– Не сутки, а всего три часа, пока полиция не примчалась. И это был не пришелец.

– Ну, пусть приползенец. Важен сам факт. И он настораживает, – погрозил потолку Брок.

– Папа, ты сейчас не о том. Нас действительно захватили пришельцы. Нас всех. Всю Землю. Настоящие пришельцы – из космоса!

– Из космоса?.. – никак не мог выбросить из головы прошлогоднего сантехника сыщик. Не мог ли тот за год переквалифицироваться в директора рынка?

– Папа, ты сам сейчас будто в космосе! Ты меня вообще слышишь? Нас всех захватили настоящие пришельцы!

– Разумеется, я тебя слышу, – принял обиженный вид Брок. – Нас захватили пришельцы. Типичный, знаешь ли, случай.

– Типичный? – ахнула Сашенька. – Захват Земли для тебя типичный случай? И это говоришь ты, для кого космических пришельцев в принципе не существует?..

– Мне очень приятно, – растрогался сыщик, – что ты помнишь и чтишь мои принципы. Но давай все-таки ближе к делу, потому что хоть я еще, как ты тонко подметила, жив, но совсем скоро быть таковым перестану. – И рявкнул: – Ты принесла еду?!

– Да, принесла, – надув губки, поставила на стол котомку Саша. – Там борщик и котлетки.

– Борщик?.. – сглотнул слюну Брок. – Мамин?..

– Нет, борщ варила я, – продолжая дуться, ответила дочка. – Мама на тебя обижена. Мир на грани гибели, а ты тут в «танчики» режешься.

– Какие «танчики»?! – возмутился сыщик. – Интернета нет!.. Кстати, а дома есть?.. – Но тут до его сознания дошла более важная новость: – Борщ варила ты?! О, боже! Вот почему ты спросила, жив ли я – ты решила меня убить. Отомстить, так сказать, за маму.

– Папа! – вновь заплакала Сашенька. – Я шла к тебе, рискуя жизнью, а ты… Ты бессердечный, жестокий и злой.

– Она рисковала жизнью! – взмахнул руками Брок. – Конечно, ведь за каждым углом притаилось по зомби с пулеметом, а над улицами барражируют голодные птеродактили. Ты, наверное, и старье это на себя напялила, чтобы для зомби за свою сойти. Кстати, и впрямь, для чего этот маскарад? Почему ты так вырядилась?

– Потому что пришельцы запретили свободное перемещение по городу! А так, я подумала, вдруг не обратят внимания. Ну, старуха какая-то сумасшедшая бродит.

– Вы напрасно нас недооцениваете, – раздался от входа механический – без акцента, но и без интонаций – голос. – Мы на все и на всех обращаем внимание. За свой проступок вы понесете наказание. Но сейчас у меня разговор к господину Брокалеву.

– У меня обед! – раздраженно обернулся сыщик, да так и застыл с разинутым ртом. Возле входной двери стояло нечто, напоминающее зеленую двухметровую медузу.

– Вам придется отложить прием пищи, – сказала медуза.

– Так-так-так-таак!.. – пришел наконец в себя Брок. – Значит, все-таки в городе маскарад… Александра, ты могла бы меня предупредить! Я бы оделся Холмсом. Я ведь похож на Шерлока Холмса? У меня даже трубка есть, хоть я и бросил курить.

– Вы не похожи на литературного героя с таким именем, – сказала медуза. – По описаниям автора Холмс был худым, а вы толстый.

– Кто толстый? Я?! – задохнулся от возмущения сыщик. – У меня просто кость широкая, а так я вообще для своего роста вешу меньше нормы! Это возмутительно, знаете ли, врываться в офис и оскорблять руководителя почтенного заведения! Как вы, кстати, вообще зашли – колокольчик же не звенел?..

– Телепортация, – ответила медуза. – А ваш вес превышает допустимую по местным меркам норму на шестнадцать с половиной килограммов. С учетом возраста.

– Ах, тебе еще и мой возраст не нравится? Да кто ты вообще такой?! Напялил это, с позволения сказать, уродство и думаешь, что похож на медузу? Если бы не Сашенька, я бы сказал тебе, на что ты, образно выражаясь, похож. А ну, выметайся отсюда, пока я полицию не вызвал!

– Папа, ты не вызовешь полицию, – шепнула Саша, – телефоны не работают. Тем более, полиция теперь под их контролем.

– Ваша дочь говорит правду, – подтвердила медуза. – Под нашим контролем все. Осталось назначить прокуратора этого захудалого городишки.

– Но-но-но-но! – замахал поднятым пальцем Брок. – «Захудалого городишки»! Ишь!.. Сам-то из какой деревни приблудился?

– Я приблудился из Великой Галактической Империи Фу. Я наместник Императора Бра в этой никчемной областишке вашей несчастной планетки.

– Фу? – переспросил сыщик. – Не Тьфу, так сказать, не Бэ-ээ, не Что-за-гадость, а именно Фу? Передайте вашему Торшеру, что названьице так себе. Да, оно привлекает внимание, но вызывает отрицательные ассоциации. Народ, как говорится, не поймет. Вот увидите, жюри вам то же самое скажет. На одном названии срежетесь. Я, между прочим, писатель – знаю, что говорю. Хотите, придумаю имена и названия, которые всем сразу запомнятся и только уже поэтому за вас многие проголосуют? Себя-то вы, кстати, как назвали?

– Мое имя – Тру.

– Ну вот, – всплеснул руками Брок. – Хорошо еще, что не Чешу. Не-е-еет, придется мне за вас все-таки взяться. Возьму недорого, не бойтесь. За империю, конечно, побольше, за императора – тоже; сами понимаете, они всегда на слуху, а за всякое разное вроде вас – считайте, сделаю даром. Беременным женщинам скидки. Есть у вас в «империи» беременные женщины?

– Мы все одного пола. И мы – не живородящие.

– Тоже так себе идейка, – покрутил ладонью сыщик. – Старо, так сказать, избито и заезженно. К тому же, между нами, – покосился Брок на дочку, – кому интересны зеленые, размножающиеся почкованием медузы? Побольше, так сказать, сексуальности – и народ к вам потянется. Есть у вас в коллективе симпатичные молодые девушки?.. Я, так уж и быть, этим тоже займусь. Минимум одежды, то, сё… Вы не поверите, как изменится реакция зрителей и жюри.

– Папа!.. – зашипела Сашенька. – Тебя куда понесло?! Ты что, так до сих пор и не понял, что это не маскарад и не конкурс? Это настоящий захват Земли инопланетянами, и один из них стоит перед тобой.

– Инопланетян не бывает, – поморщился сыщик. – Я уже устал тебе это повторять. Или ты, так сказать, специально надо мной издеваешься, за маму мстишь? Это, знаешь ли, не очень красиво, я бы даже сказал, низко. Поверь, мы с мамой сами прекрасно во всем разберемся. А вы, молодой человек, – повернулся он к медузе, – если мое предложение вас не заинтересовало, покиньте, будьте любезны, агентство. Вы нам работать мешаете. И обедать. А имя все-таки поменяйте. Тру – это, поверьте мне, нонсенс. Тем более для медузы. И передайте привет вашей Люстре.

– Имя Великого Императора – Бра! – впервые проявила эмоции медуза, которая и не думала уходить. – Мне надоела эта бессмысленная трескотня!

– Вы не поверите, мне тоже, – закивал Брок.

– Тогда перейдем к делу.

– Так-так-так-таак! Значит, вы все же согласны, чтобы я взял, так сказать, над вами шефство? Только давайте сразу оговорим сумму. А то, знаете ли, всякое бывает.

– Скажите вашему отцу, – обратилась к Саше медуза, – чтобы он превратился в слух и не издавал звуков, пока я буду излагать суть. Иначе мне придется запаять его ротовое отверстие.

– Я тебе сейчас знаешь какое отверстие запаяю?! – взъерепенился сыщик, но на нем буквально повисла Сашенька:

– Папа! Папочка, миленький! Ну, пожалуйста, помолчи, а? Ну ради меня, папочка!..

– Ладно уж, – проворчал снова растрогавшийся Брок. – Пусть излагает свою суть. Только быстро, я ведь и правда, так сказать, скоро от голода рухну.

– Суть состоит в следующем. Произведя анализ интеллектуальных способностей жителей вашего города, мы пришли к выводу, что на должность прокуратора более всего подходите вы.

– Слышала? – зашептал дочери втянувший живот и расправивший плечи сыщик. – А вы с мамой меня чуть ли не за идиота держите.

– Сказать по правде, папочка, – шепнула в ответ Сашенька, – они тебе как раз поэтому такую должность и предлагают. Но ты все равно соглашайся, иначе он тебя аннигилирует. Даже если в инопланетян не веришь, все равно говори, что согласен. Будешь как бы на маскараде прокуратором.

– А мне белый плащ с кровавым подбоем дадут? – обидевшись на дочку, обратился к медузе Брок. – Иначе, знаете ли, как все поймут, что я прокуратор?

– О вашем назначении на должность будет объявлено всему населению города. По телевидению, глобальной сети, другим средствам массовой информации. Но если вам непременно нужен белый плащ, будет и он.

– А банкет? – сглотнул сыщик, у которого вновь громко заурчало в желудке.

– Банкет не предусмотрен.

– Это как же так? – взметнулся Брок. – Как же, позвольте спросить, без банкета? Это, знаете ли, совсем не по-людски получается. Без банкета у нас, как говорится, и собака не гавкнет. А тут, ну-ка, прокуратор!

– Вам не придется гавкать. Во всяком случае, часто. Тем более, собаки – не люди, им не надо по-людски. Нам тоже.

– Э нет, батенька! – завелся сыщик. – Так у нас дела не делаются. Не будет банкета – не будет прокуратора. Можете меня хоть сейчас аннигилировать.

– Папа, папа, что ты делаешь?! – встревоженно зашептала Сашенька. – Зачем тебе сдался этот банкет? Он ведь тебя точно того…

– Тихо… – в самое ухо дочери, почти беззвучно, сказал Брок. – У меня идея.

– Что у вас за идея? – спросила медуза. – Мой слух совершенен, можете не шептаться.

– Хорошо, – будто решившись на что-то, выдохнул сыщик. – Значит, вы против банкета?

– Категорически.

– А компромисс?

– Озвучьте ваш вариант, – помолчав пару секунд, выдала медуза.

– Банкета в его, так сказать, широком смысле не будет, – мотнул головой Брок. – Но я предлагаю устроить небольшой скромный обед на три персоны. Прямо сейчас. Сбрызнем, как говорится, нашу сделку.

– Папа, я не взяла спиртного, – смутилась Сашенька.

– Ничего, – подмигнул сыщик. – Борщиком сбрызнем. Борщиком даже лучше. – Он с вопросительным прищуром глянул на медузу: – Как вы на это смотрите, уважаемый Подтираю?

– Тру, – поправила медуза. – Плохо смотрю. Обед с нарушительницей невозможен.

– Ладно, – выставил ладонь Брок. – А только мы с вами? Нарушительница же в счет наказания будет заниматься раздачей блюд и мытьем посуды.

– Я рассчитывал наказать ее более существенно, – с ноткой сомнения сказала медуза. – А именно – отрезать уши, поскольку она не умеет ими слушать приказы.

– Уши?.. – криво усмехнулся сыщик. – Да для нее это – тьфу! Все равно под волосами не видно. А вот раздача пищи и особенно мытье посуды для этого милейшего создания, уверяю вас, настоящая пытка.

– Папа! Ну зачем ты на меня наговариваешь? – вспыхнула Сашенька.

– Ага! – возликовал Брок. – Вы видели, видели, как она покраснела? Я попал в точку.

– Ну, коли так… – совсем по-человечески замялась медуза и махнула щупальцем: – А давайте! Убьем, как у вас говорят, сразу двух зайцев: исполним ваш дурацкий ритуал и накажем нарушительницу.

– Трех зайцев, – поднял почему-то все пять пальцев сыщик. – Еще и вас борщиком накормим.

– Папа, борщика мало, – пробормотала Саша. – Только для тебя. Я же не знала про банкет.

– Ничего, мне для такого гостя ничего не жалко, – стукнул себя в грудь Брок. – Я, так сказать, и котлетками перекантуюсь.

Сашенька пожала плечами, развязала свою убогую котомку и принялась доставать из нее замотанные в полотенца кастрюльки, нарезанный хлеб, посуду, приборы…

– Итак, – произнес Брок, шумно глотая слюну над тарелкой с котлетами, обрамленными желтой горкой пюре. – По нашей, так сказать, давней традиции, необходимо сказать тост. Но я, извиняюсь, так сильно хочу кушать, что ограничусь лишь культовым изречением: «Поехали!»

Сыщик даже не стал закрывать рот, сразу закинул туда рукой – не до церемоний, пока ее вилкой подцепишь! – целую котлету и, даже не жуя, проглотил. Следом за первой полетели вторая и третья, и лишь затем Брок вооружился вилкой, чтобы сгребать пюре. Удобнее было бы ложкой, но та лежала возле тарелки с борщиком.

– Что же вы не кушаете, мистер… миссис… мисс… – начала перебирать, не зная, что лучше подходит бесполому гостю, Сашенька. Затем все же нашлась: – Наместник Тру, отведайте борщик. Сама варила.

– Фо форфику офа у фас фасфефица, – активно закивал сыщик. – Фмелее, Фру!

– Он владеет древним наречием? – изумилась покачивающаяся возле стола медуза. – Среди тех, на которых говорят современные земляне, такого языка нет, мы изучили все!

– Нет, – хмыкнула Саша, – папа просто не владеет правилами хорошего тона и часто говорит с набитым ртом.

– Что же он, в таком случае, сказал?

– Он похвалил меня и подбодрил вас, ваше превосходительство. Вы и правда кушайте, стынет же борщик, а мне его тут греть не на чем.

Медуза покачалась еще с полминуты, а затем, так и проигнорировав ложку, выдвинула откуда-то из-под зеленого «зонтика» прозрачную длинную трубку и одним махом всосала в себя борщик.

Брок замер с открытым ртом и вилкой с пюре, застывшей на полдороги к нему. Он явно чего-то ждал. И определенно дождался. Медуза стала медленно менять зеленый окрас на синий. При этом она заметно раздувалась, в итоге превратившись в огромный шар со смешными щупальцами-висюльками посередине.

– Саша, отойди к своему столу и быстро лезь под него, – сказал сыщик дочери.

Сам он шустренько доскреб со дна тарелки пюре, облизал вилку и юркнул под свое рабочее место.

– Зачем мы это сделали, папа? – донесся до его слуха приглушенный Сашенькин голос.

– Ну, папа же у тебя идиот, – не удержался Брок. – Зачем, так сказать, удивляться идиотским поступкам?

И тут грохнуло. Казалось, подпрыгнуло само здание, но, скорее всего, это была только мебель. Запахло борщом и почему-то креветками. Сыщик выбрался из-под стола. Офис было не узнать – его словно покрасили пьяные маляры в зеленый с бордовыми разводами цвет. Причем, покрасили все, включая стекла на окнах, мебель, компьютеры и папки с бумагами на столах.

– Ого! – услышал Брок возглас дочери. – А миленько получилось. Живо и весело. Если бы не вонь, можно было бы так и оставить.

Эх и красота же несказанная царила вокруг! На высоком песчаном обрыве среди сосен, смуглых и золотых, гулял свежий ветер. Внизу свободно и широко катила волны Ока, и облака над ней бежали, обгоняя друг друга и отражаясь в высокой синей воде. На другом берегу в изумрудной пойме паслись коровы, с обрыва казавшиеся крохотными, как букашки. Где-то неподалеку наверняка валялся и ленивый пастух, но разглядеть его с такого расстояния было решительно невозможно.

«Божьи коровки», – подумал Ерохин.

Простор, какой же простор! Солнце светит, река сверкает, смолистые капли вспыхивают на слюдяных стволах. Ветер треплет макушки сосен, а еще выше парит, раскинув крылья, ястреб.

Одним словом, благодать.

– Труповозка прибыла, Вась, – сказал неслышно подошедший сзади Угличин.

Ерохин кивнул, не оборачиваясь. Угличин вытер лысину платком, придвинулся ближе и тоже стал смотреть на коров.

– Как он их, а… – В голосе его звучала смесь ужаса и восхищения. – Средь бела дня… И ведь сложил так аккуратненько!

– Угу. Как дрова.

– Тогда уж как говядину в морозилке.

– Если бы в морозилке, – Ерохин сплюнул в черничные заросли.

Хорошо еще, что тела недолго пролежали на жаре: на них наткнулись деревенские пацаны. Пошли на реку купаться – и обнаружили неподалеку от трех палаток «Ладу» с открытыми дверями, из которой хрипло орал певец Лепс.

Тут-то один из мальчишек и заподозрил неладное. Какой владелец бросит машину нараспашку с магнитолой? «Может, пьяные валяются?» – предположил другой. Сунулись в палатку, пошарили за ней и бросились бежать, подвывая от ужаса.

Когда следственная группа прибыла на место преступления, Лепс по-прежнему рвал глотку. Первым делом Ерохин выключил магнитолу, а уж затем приступил к осмотру.

– Я поначалу решил, что тут двое потрудились, – негромко сказал эксперт. – Но сдается мне, Вась, один он был.

– Почему?

– Удары все нанесены левшой. Вскрытие точно покажет, но я бы поставил восемьдесят из ста, что одиночка.

– Одиночка – и шестерых? – усомнился следователь.

– Мож, псих?

– Да уж не грабитель…

Угличин сочувственно покивал. Какой уж тут грабитель, когда ни денег не взяли, ни выпивки. Отдыхающие привезли с собой пару пневматических ружей и стреляли по пустым пивным бутылкам – вон, вся поляна в битом стекле, – но и обе «духовки» валяются в палатке, нетронутые.

А главное, зачем он трупы-то сложил в кучку?

Была у следователя Ерохина одна мыслишка… Похоже, спугнули подростки убийцу. Может, он собирался погрузить тела в повозку, но не успел?

– Земля сухая, песчаная, – словно отвечая на его мысли, сказал эксперт. – Отпечатки протекторов толком и не снимешь.

– Ну хоть что-то есть?

– Что-то есть, – согласился Угличин. – Но что – хрен разберешь пока.

Ерохин еще раз поглядел на пасторальную тишь да гладь на другом берегу, зло пнул осколок бутылочного стекла и пошел обратно к месту преступления.

«Хоть капля просочится к журналюгам – бошки поотрываю», – пообещал непосредственный начальник Ерохина и прибавил несколько идиом, долженствовавших означать, что теперь на него, Ерохина, легла ответственность за благополучие начальственной задницы. И что если он, Ерохин, не оправдает возложенное доверие, будет ему худо. Поэтому собственному отделу следователь сухо сообщил, опустив цветистые эпитеты:

– Будете языками чесать и клювами щелкать – считайте, у нас открыта новая вакансия на место оперативника. Всем ясно?

В ответ нестройно загудели и забормотали в том смысле, что Ерохин обижает подчиненных недоверием и угрозами.

– Мы тут как бы тоже не пузом кверху валяемся, – подытожил Ваня Гнатюк всеобщий тихий ропот. – Коля пошерстил кой-чего… И кой-чего надыбал, ага.

Ерохин мигом забыл про начальственный гнев.

Гнатюк, довольный произведенным впечатлением, выпихнул вперед самого молодого из отдела – Колю Бубнова, всего полгода работавшего с ними и отчаянно старавшегося доказать, что и он чего-то стоит.

Бубнов, узкоплечий и долговязый парень, неловким движением убрал белобрысую челку со лба, помялся и пробубнил:

– Короче, я тут того, в архив сгонял…

– Молодец! – одобрил Ерохин, и лицо Коли немедленно пошло красными пятнами от смущения, словно его не похвалили, а забросали переспелыми помидорами. – И что в архиве?

– Короче, это… Кое-что там, в общем, нашлось… Ну я и того… Подумал…

Ерохин вздохнул. Всем хорош парень, и старается так, что аж из штанов выпрыгивает, но вот говорить не мастак.

– Вань, давай ты, – попросил он.

Гнатюк, который заранее знал, что этим все и закончится, и только ждал просьбы, выдвинулся вперед, снисходительно кивнув Бубнову: мол, не мельтеши, твое дело сделано. Коля с облегчением спрятался за спинами, а Гнатюк одернул кургузый пиджачок, жестом фокусника выудил откуда-то картонную папочку и выдвинул ногу вперед, как Ленин на постаменте.

– Ну ты еще бревно на плечо возложи, – раздраженно предложил Ерохин. Из Гнатюка, не пойди он в оперативники, вышел бы знатный театральный деятель. Иногда это вносило в обстановку необходимую долю шутовства, но временами мешало, вот как сейчас, когда Ерохин был совершенно не настроен изображать замирающую от восторга публику.

– Понял, босс!

Гнатюк мигом сбросил дурашливость и ненужную папочку отодвинул. Все, что там было, он, разумеется, помнил наизусть.

– В общем, Василь Сергеич, инфа пока из прессы, – предупредил он. – Проверять надо. Но вот тут, – оперативник постучал по обложке папки, – три скана с «желтых» статеек о том, что в районе Балакирева три раза люди пропадали.

– Давай-ка в деталях.

Село Балакирево стояло в трех километрах от места преступления. Опергруппа проезжала как раз через него: добротные дома, сытые небрехливые псы за оградами, на задах пасутся козы… И почти на каждой крыше недопеченными блинами сияют тарелки спутниковой связи. «Не бедствуют, в общем, жители Балакирева», – понял тогда Ерохин.

– Я тебе, Василь Сергеич, лучше заметки покажу, – решил Гнатюк. – Ты глянь свежим глазом, а там обсудим.

Сканы Ерохин сперва пробежал наискось, затем прочитал внимательнее. Подписаны все три статейки были говорящей фамилией Неравнодушный, и картина из них вырисовывалась любопытная. Пожалуй, даже жутковатенькая картина получалась, если верить печатному слову.

А из слов товарища Неравнодушного следовало, что живописнейшее место, поляну на обрыве в сосновом лесу в трех километрах от Балакирева, туристы облюбовали не так давно: всего пару лет назад. Но однажды проложенная народная тропа больше уж не зарастала.

В давние времена приезжие дачники да местные подростки жарким полуднем босиком приходили на реку, замирали на обрыве, любуясь открывающейся дивной панорамой излучины Оки, затем с дикими воплями сбегали по крутому песчаному обрыву и плюхались в прохладную текучую воду. Хоть нагишом купайся – никто тебя не видит! На полуразрушенной старенькой турбазе неподалеку даже в сезон набирается не больше двух десятков жителей, да и те так далеко не ходят – плещутся у себя в специально отгороженном лягушатнике.

Директор турбазы давно облизывался на лесной участок, который местные так и называли: Сосновая Поляна. То ли себе дом хотел там поставить, то ли имел наполеоновские планы насчет небольшой гостевой избушки, за ночевку в которой приезжие москвичи да питерцы платили бы неразумные деньги… Как бы там ни было, это дело у него не выгорело: участок относился к местному лесничеству, и идти навстречу директору (поговаривали, даже за приличную мзду) никто не согласился.

А затем появились первые палатки. Приезжали городские (точнее, условно-городские из ближайших Приокска и Зареченска), разбивали на Сосновой Поляне лагерь, врубали магнитофончик, жарили шашлычки-картошечку, справляли в наспех вырытой яме естественные надобности, а иногда обходились и без ямы: лес есть лес, все сгниет. Привозили с собой детей и собак, разводили костры, ну и по бутылочкам спьяну постреливали, не без этого. В результате босиком по лесу стало не пройти: не осколок поймаешь подошвой, так на консервную банку наступишь (как Лешка, теть-Тонин внук, распоровший ногу острым краем притаившейся в песке жестянки из-под кильки). Директор турбазы, поговаривали, был страшно недоволен таким наплывом «диких» туристов: шумели они по вечерам, музыку врубали на полную катушку, так что доносилось до его турбазы, и там уже, в свою очередь, возмущались пенсионеры, желавшие тишины и покоя.

По утверждению журналиста, первый раз туристы пропали год назад: двое парней из Зареченска, одному двадцать пять, другому чуть меньше. Говорят, поехали на рыбалку – и не вернулись. Впрочем, были они мутноватыми типами и крутили какие-то темные делишки, так что никто их исчезновению особенно не удивился. Может, удрали, а может, конкуренты прикончили под шумок. Только вот репортер якобы провел расследование и выяснил, что отдыхать два приятеля отправились не куда-нибудь, а под Балакирево. Там, значит, и пропали.

Второй раз исчезли уже не двое, а трое: два мужичка, только откинувшихся с зоны, а с ними деваха, взятая для увеселения. Уехали и не вернулись. И машина как сквозь землю провалилась, вот что удивительно.

Дочитав до этого места, Ерохин всерьез задумался.

– Вань, надо запросы отправлять. А еще лучше – ножками ехать по отделам и спрашивать, были ли заявы о пропавших. Откуда-то ведь этот журналюга взял материал!

– Кто его знает, взял или из пальца высосал, – проворчал Гнатюк, недовольный поручением.

– Можно я поеду, Василь Сергеич! – вскинулся Коля.

– Можно. А ты, Вань, тогда с журналистом потолкуешь. Как его… с Неравнодушным.

Следователь приблизил к глазам третью статью. Кто там еще пропал?

Ого! А вот это дело он помнил. Владелец мелкого автосервиса и бывший «браток», а ныне охранник при частном клубе, и с ними жены, всем четверым по тридцать—тридцать два, отправились на отдых. Это вам не бывшие зэки и не два придурка, толкающие «дурь» подросткам, а приличные люди из города Зареченска. Ерохин не связал их исчезновение с Сосновой Поляной, потому что машины пропавших нашлись возле Марьина озера, то есть в тридцати с лишним километрах.

Машины нашлись, а владельцы сгинули. Все четверо. И ни улик, ни свидетелей.

Правда, тогда, помыкавшись, решили все-таки, что имел место несчастный случай. Марьино озеро – хитрое, с ледяными подземными ключами и глубокими омутами, в которых на дне поджидают толстобрюхие усатые сомы. Если, скажем, один мужик пошел ко дну, ему на помощь кинулся второй, а за ними и бабы ихние… Могли потонуть? Могли, отчего же нет. Особенно по пьяной лавочке. Но тела-то тогда где? Обыскивали ведь дно озера, даже водолазов привлекали… Ничегошеньки в воде не нашлось.

«Допустим, – рассудительно ответил самому себе Ерохин, – озеро громадное, обыскали на раз-два, лишь бы отвязаться. Трупы рыбы объели, а косточки… Косточки, предположим, в ил засосало».

Вот-вот. Именно этим объяснением и удовлетворилось следствие полгода назад.

Журналист же писал: родственница пропавшего охранника утверждала, будто в последний момент тот с другом передумали и решили рвануть не к ледяному Марьину, а на Оку. Вроде как собирались остановиться на поляне дивной красоты, на высоком обрыве…

– Но джипы-то нашлись возле озера! – не выдержал Ерохин. – Что за чертовщина…

– А если перегнали тачки? – предположил Гнатюк.

– А убивали зачем?

Опер развел руками.

– Может, и не убивали, – вступил молчавший до сих пор Валя Яценко. – Тел-то не обнаружили! Допустим, сидят они у какого-нибудь придурка в погребе…

– …и обслуживают его извращенные потребности, – закончил Ерохин. – Может, и так. Но у нас-то – мокруха! Так что давай-ка ты, Коля, по отделам, ты, Вань, кровь из носу достань нам журналиста, а мы с ребятами разгребем то, что останется.

Небо было чистым, насколько хватало глаз. Лишь кое-где – будто намертво приколоченные белые лоскуты облачков. Самая жаркая пора в этом уголке планеты.

Под та-хитой проносился пустынный пейзаж. Много песка, мало растений. Я летел в город людей.

Неясное пятнышко на горизонте вскоре выросло в мегаполис, окруженный засаженными полями. Серые стены цитадели землян, возведенные с помощью гутчей, высились над посадками нерушимым монолитом. Город защищен, на та-хитах не прорваться. Всякая попытка равна самоубийству: при пересечении барьера машина теряет силу и беспомощно падает с огромной высоты. Нетрудно догадаться, что происходит с пилотом.

В незначительном отдалении от каждого города обязательно располагалась посадочная площадка. Отыскав среди полей небольшой квадрат, я бросил свою та-хиту вниз. Площадка пустовала, и я нагло сел прямо в центре. Отключил силу, проверил экипировку и покинул душноватую кабину. Движущие кольца замедляли вращение.

Осматриваясь, я направился к городу по прямой, отменно утоптанной дорожке. По обе стороны колосились местные злаки, а где-то посреди пути их сменили пищевые культуры гутчей. Хорошо.

Мне даже не пришлось стучать в ворота: до них оставалось еще шагов двадцать, когда из маленькой двери появились два привратника. Бдят. И не боятся вот так открыто выходить наружу. Думают, если я один, то не стоит и опасаться? Ну конечно, ведь у каждого по автомату! Совсем загордились с такими игрушками в руках. Нехорошо.

Я остановился в трех шагах, вежливо поклонился.

– Чего тебе, собачка? – спросил стоящий слева, но напарник осадил его:

– Юра, помолчи. – Скромно кивнув мне в ответ, он сказал: – Представьтесь и назовите цель вашего визита.

Я втянул свободно висящие хоботки и ответил, показывая закрепленный в ладони анкх:

– Я – Па-та-Уака, жрец Океана Вечности. – У меня были серьезные проблемы с мягкими согласными, «в» получался плавным – больше похожим на «у». Мой речевой аппарат не приспособлен к такому произношению.

Крест с петлей наверху выступал знаком перехода от жизни к смерти. В моих руках он усмирял гутчей, напоминая о ждущем Океане, а также о моих силе и власти. В некоторые моменты служил символом единства; для знающих людей был признаком статуса и предостерегал от многого. То, что было сильным религиозным символом для гутчей, землянам не представлялось ничем особенным и больше вызывало любопытство схожестью с древнеегипетским знаком. Он даже назывался одинаково и у нас, и у них. Совпадение? Я бы на их месте серьезно задумался.

От неожиданности привратник опустил оружие.

– А… разве у нас что-то случилось?

– Да. Гутча умер насильственной смертью.

Первый, очевидно, ничего не понимал в происходящем. Он стоял и хмурился.

– И как вы узнали об этом? – спросил второй.

О, им ни за что не понять, как я получил информацию из города, с которым нет никакой связи. Но оставлять вопрос без ответа – невежливо.

– Я – жрец Океана Вечности. Первый, кому становятся известны подобные вещи. Буду очень благодарен, если меня отведут к мэру.

– Так уж сразу и к мэру? – вновь заговорил невежливый привратник. Люди обладают удивительной способностью в считаные секунды показать себя с худшей стороны.

– Да, к мэру. И, если можно, поскорее.

– Да, конечно, уважаемый, пойдемте.

Человек развернулся и пошел к двери. Я последовал за ним. Но когда проходил мимо застывшего с разинутым ртом выскочки, этот тип возмутился:

– Эй-эй, постой, собачка! Прежде чем войти в город, сдай оружие!

А потом он совершил глупость – схватил меня за руку.

– Юра, не смей! – выкрикнул мой провожатый, но поздно.

Быстрым движением я скинул цепкую руку и пнул охранника в бедро. А когда он удивленно вильнул, пошатнулся и упал на одно колено, я наказал его: развернулся в невысоком прыжке, одновременно делая широкий мощный замах посохом, и влепил ударником по уху. В тот момент, как я приземлился на ноги, привратника отшвырнуло далеко в сторону. Схватившись за ухо, он извивался на земле, скуля, как щенок. Выроненный автомат валялся рядом.

Из двери в воротах посыпались люди. У каждого огнестрельное оружие – привилегия привратников. Свирепые лица. Конечно же, им хотелось отомстить за обиженного соплеменника. Но мой провожатый вскинул руку и громко приказал:

– Отставить! Опустить оружие!

Отряд замер в недоумении. Кто-то сказал:

– Тоха, ты с ума сошел? Что он себе позволяет?

– Молчать! Выполнять приказы! Кто вас только таких сюда отбирает? – сурово заговорил провожатый. – Шепель и Оса – помочь Кислому, остальные – внутрь. Пока я провожаю гутчу, Бикса за старшего. Выполнять!

Привратники послушались. Человек повернулся ко мне:

– Извините, уважаемый. К сожалению, не все люди знакомы с иерархией гутчей. К тому же никто еще не видел жрецов. Идите за мной.

Почтительно поклонившись, я пошел вслед за ним. Но ухо уловило злобный шепоток:

– Чтоб ты сдох, шакал!

– Значит, жрец Океана Вечности? – переспросил мэр, будто ослышался. Его лицо было красным, а лысина потной. Толстыми пальцами он словно пытался продавить столешницу. – Поправьте, если ошибусь. Вы – сыщик, следователь, судья и палач в одном лице?

– А также эксперт, – уточнил я с долгим кивком. – Я хочу выяснить все подробности гибели гутчи и совершить правосудие. Это допустимо.

– Я ничуть не возражаю против вашего участия в расследовании, – поспешно сказал мэр. – Но позвольте поинтересоваться, почтенный Па-та-Уака… Я только пятнадцать минут назад узнал о смерти вашего соплеменника, вы же – еще полтора часа назад. Как? Мне известно, что на Земле больше нет работающих передатчиков. – Он подался вперед, склонил голову и как-то по-особенному произнес: – Или от нас что-то скрывают?

– Исключено, – резко ответил я на такой оскорбительный выпад. – Ложь – позорный грех для гутчи. Гутча предпочтет лжи смерть.

Секунду помедлив, человек за длинным столом от души расхохотался, и я учуял зловоние из его рта. Молча стоявший рядом с шефом секретарь забегал глазками. Смех тоже можно расценить как оскорбление. Нехорошо.

– Вот как? – сказал, отсмеявшись, мэр. – А у меня иное мнение на этот счет. Я лично слышал, как гутча говорил неправду. Безо всякого зазрения совести. Вот, Михаил Викторович подтвердит. Мелкую неправду, но факт, как говорится, налицо.

Замявшись, я постарался ответить нейтрально:

– Я не владею такой информацией.

– Да бог с ней, с информацией. Ближе к делу. Случай действительно беспрецедентный. – Толстые пальцы нервно забарабанили по столу. – Поэтому с нашей стороны тоже будет расследование. А для того, чтоб у сторон не было друг к другу претензий по поводу предвзятости, предлагаю провести расследование совместно.

То, что мне дадут напарника-землянина, было ожидаемым. Как же иначе, если гутча убит в городе людей. Только вот станет ли человек полезным помощником?

– Не возражаю.

– Михаил Викторович…

Секретарь ожил и покинул просторную комнату. Я навострил заднюю лунку правого уха и услышал, как он позвал кого-то и вскоре вернулся с еще одним землянином.

– Знакомьтесь. Ваш, так сказать, коллега, Александр Муха.

Невысокий, молодой, лицо приятное. Интересно, насколько он опытен?

– Саша, – вновь пришедший протянул мне руку для человеческого приветствия. Удивительно, не брезгует.

– Нет-нет-нет! – подскочил хозяин кабинета, предостерегающе взмахивая ладонью, и я понял, что он обращается к моему свежеиспеченному коллеге.

– Все в порядке, – сказал я и крепко пожал руку, чтоб человек почувствовал мою мощь. – Жрец Океана Вечности неприкасаем для препятствующих. Приветствующим можно. Па-та-Уака.

Саша пытливо изучал мое лицо.

– Только на сутки к нам? – спросил он.

– Почему вы так решили?

– Вы без симбионта.

Неглуп. Хорошо.

– Жрецы Океана Вечности в симбионте не нуждаются, – холодно сказал я. Пора было уже заканчивать болтовню и приступать к работе. Я повернулся к мэру: – Мы можем идти?

– Да, конечно, – привстал он. – О результатах непременно сообщите! В любое время, я всегда приму вас! Езжайте, Саша.

Плечом к плечу мы вышли из кабинета.

По дороге к месту, где обнаружили тело Ма-ка-Уаки, я разглядывал город. Типичное поселение землян. Высотные многоуровневые дома, сейсмически неустойчивые. Нехорошо.

После несчастного случая с питательным элементом на падающем корабле гутчей землянам пришлось несладко: вся электроника вышла из строя, атмосфера заполнилась агрессивными фотионами, убивающими радиоэфир на всех частотах и пагубно влияющими на кабельную связь. Это остановило развитие человеческой техники, а в чем-то и вернуло вспять. Когда люди стали в полной мере выплескивать свою агрессию на пришельцев, внезапно обрушившихся на Землю, как снег на голову, гутчи решили, что фотионы поразили и аборигенов. Понадобилось пять месяцев бессмысленных, никому не нужных кровопролитий и разрушений, прежде чем удалось докопаться до истины и снять с гутчей клеймо завоевателей. По сути, никакого захвата и не было – зато ущерб оказался невосполнимым. Гутчи отнеслись с пониманием, люди затаили обиду. Большинство из них совершенно не скрывали неприязни к чужакам. Но когда чужаки, во избежание борьбы аборигенов за уголь, газ и нефть, снабдили их силовыми элементами, научив ими пользоваться, когда помогли воздвигнуть защитные стены вокруг крупных городов, а сами отдалились от человека, выстраивая собственные поселения, – конфликт свелся до минимума.

Еще через семь лет до землян, наконец, дошло, что у гутчей нет возможности покинуть планету. Они здесь навсегда, и придется жить с ними бок о бок…

На городских улицах было пусто: горожане трудились на заводах и фабриках. Кое-где бегали детишки, лишь изредка попадались одинокие прохожие. Тишина. Спокойствие. Хорошо.

По пути Саша, до того вежливо молчавший, задал всего один вопрос:

– Что для гутчей значит убийство соплеменника?

Я ответил незамедлительно:

– Это недопустимо. Это нарушение всех писаных и неписаных законов. Это… неестественно. Гутчи высоко ценят чужую жизнь.

– Говорят, во время войны… – тут же попытался он горячо возразить, но я резко перебил:

– Это была защита. От ваших нападений. И очень хорошо, что наши расы пришли к обоюдному разоружению. – Я сменил эту скользкую тему: – Теперь спрошу я: вы были там, где нашли Ма-ка-Уаку?

Превосходно обученный распознаванию человеческих эмоций, я отметил удивление и некоторую долю беспокойства на лице Саши. Они никак не поймут, откуда я узнал о смерти, а также имя погибшего.

– Нет, не был, – ответил он, явно коря себя за такую неосведомленность.

– Но там кто-то дежурит?

– Обязательно.

Я кивнул:

– Хорошо.

Саше не терпелось спросить еще что-то. Может, даже многое, но он сдержался. Несмотря на свою молодость, он проявлял достойные черты опытного человека. Поразительный контраст с выскочкой у ворот. Похвально.

Тело стерегли три землянина и два гутчи. При нашем появлении люди отшвырнули сигареты. Гнусная привычка. Как и всякий, впервые увидевший жреца Океана Вечности, земляне пялились на мое одеяние: ранее им такого видеть не доводилось. Раздался шепоток:

– Гляньте, ни дать, ни взять – Анубис.

Я знал, что среди людей ходит презрительное наименование гутчей – «анубисы». Гутчи и впрямь очень похожи на этого бога из египетского пантеона, за исключением хоботков и крупного симбионта на их спине – ка-ниферы. Вот откуда все эти унизительные «собачки» и «шакалы». Мой костюм для защиты из тончайших пластин спецсплава, отсутствие симбионта, а также кое-что из экипировки делали меня как нельзя ближе к образу божества Древнего Египта. Несмотря на скрытое оскорбление во фразе землянина, я учтиво поклонился всем патрульным.

Ма-ка-Уака, уже начавший усыхать, в ношеной юбке и относительно новой рубахе, обмотанной ниже талии шарфом, лежал спиной вверх на тротуаре в тени деревьев в двух шагах от речного моста. Его симбионт тоже отсутствовал: два подлопаточных паза слияния выглядели неповрежденными, а вот в пяти центральных, идущих вдоль позвоночника, виднелись остатки соединительных шипов. Немыслимо! Руки мертвеца были то ли глубоко оцарапаны, то ли изрезаны. Проведя поверхностный осмотр, я пришел к выводу, что Ма-ка-Уака был насильственно лишен симбионта, но причина смерти не в этом. Его зрачки для гутчи были необыкновенно расширены, а внутренняя поверхность хоботков чрезвычайно суха (гораздо суше, чем должна быть у покойника двухчасовой давности) и начинала шелушиться.

По характерным потертостям на кистях Ма-ка-Уаки я понял, что он работал инженером. Скорее всего, обслуживал защитную стену. Нехорошо. Ведь этой смертью могут воспользоваться те, у кого на уме раскачать перемирие между гутчами и людьми. Если то, что сказал мэр о лгавшем гутче, – правда, тогда убийца может быть как из одной расы, так и из другой.

Закончив осмотр, я обратился к гутчам:

– Вы знаете, где он жил?

– Да, почтенный.

Все верно. Кварталы гутчей в городах землян не так густо заселены, и многие знают друг друга. Эти двое определенно не врут. Хорошо.

– Берите тело и несите к своей та-урите. Повезем к нему домой.

– Откуда вы догадались, что мы тоже на колеснице, почтенный? – полюбопытствовал один из гутчей.

– На твоих ногтях свежие вмятины от рулевого блокиратора. На их исчезновение нужно от сорока до шестидесяти земных минут. Следовательно, где-то поблизости стоит та-урита, на которой ты прибыл.

Гутча посмотрел на две канавки, проходящие по ногтям, и дробно пролаял, сотрясая хоботками, – одобрил мою наблюдательность. Потом они с товарищем осторожно взяли тело и понесли, а я обернулся к патрульным-землянам.

– Мы уносим тело Ма-ка-Уаки, чтобы предать ритуальному сожжению для полного воссоединения с Океаном Вечности. Надеюсь, у вас нет к этому никаких претензий? Ваш представитель будет присутствовать при этом, – я указал на Сашу.

Они замотали головами. Один ответил:

– Нам-то что? Можете хоть в гробницу замуровать свою мумию, хоть сожрать…

Пропуская мимо ушей грубость, я вновь поклонился и взмахом головы позвал напарника за собой. Когда мы достаточно удалились от патрульных-землян, чтобы они нас не слышали, а до патрульных-гутчей, несших тело, тоже оставалось немало, я шепотом обратился к напарнику:

– Постойте, Саша, не торопитесь.

– Что такое? – удивленно притормозил он.

– Всего пара слов. Я настоятельно прошу вас не обсуждать наше расследование при посторонних до тех пор, пока не выяснится истина. Таким образом мы можем избежать многих проблем, если ситуация настолько серьезна, насколько я предполагаю.

– Как скажете, уважаемый Па-та-Уака, – быстро согласился Саша, – можете на меня положиться. Я полностью доверяю вам в этом вопросе, так как не очень хорошо знаком с культурой гутчей. – Он замялся и договорил: – И вообще, должен признаться, что слегка удивлен выбором господина мэра. У нас достаточно много куда более опытных специалистов, чем новичок, проработавший всего полгода.

Этот человек начинал мне нравиться. Сговорчивый, сдержанный, вежливый. Хорошо. Но новичок?.. Нехорошо.

Жилище Ма-ка-Уаки – квадратный однокомнатный домик с пирамидальной крышей – было скромным, как и любая обитель гутчей. Эргономичность и практичность. Хорошо.

А вот некоторые детали интерьера находились не на своих местах. Необычно для жилья гутчи. Этот легкий беспорядок намекал, что у хозяина были проблемы психологического характера.

Когда я сказал об этом Саше, человек поджал губы и ответил:

– А вы не допускаете, что он в спешке покинул дом и просто не успел вернуть вещи на места?

Вместо ответа я провел пальцами по мебели в разных уголках помещения и показал их Саше.

– Пыль. Везде одинаковый слой. Речь о днях, а не о часах. Эти вещи передвинуты не сегодня и не вчера. Психологическая стабильность Ма-ка-Уаки нарушилась несколько дней назад. Дня три. Может, четыре… Ага, вот здесь разные слои пыли. И здесь. Он постоянно перекладывал вещи, но так и не навел порядок. Странно… Сегодня будет нелегкий вечер: после сожжения тела нам предстоит опросить всех гутчей. Они должны были заметить, если Ма-ка-Уака вел себя не так, как обычно.

– Ну, может, не обязательно всех? Только самых близких?

Оторвавшись от осмотра вещей в столе, я посмотрел на Сашу и отчеканил:

– Все гутчи близки.

– Скажите, Па-та-Уака… – начал землянин и осекся. Но потом все же решился: – Поскольку теперь нас никто не слышит, можем мы говорить начистоту?

– Можем, – кивнул я.

– Как все-таки вы узнали о гибели соплеменника?

– Буду откровенным, Саша. То, что ты подал мне руку, – добрый знак. Это значит, что даже при сложившихся отношениях между нашими расами ты уважаешь гутчей. Но где-то в душе ты еще не до конца определился, кто мы такие – гости или оккупанты. Ты молод и можешь не совсем четко помнить пору… разногласий между вами и гутчами. Ты судишь об этом только по рассказам старших людей и, возможно, по обрывочной информации от самих гутчей. Но ты хочешь знать больше. Кто знает больше – тот ближе к правде. Хорошо. Это верный путь. И я готов помочь тебе в этом. Как видишь, я самовольно перешел на близкую форму обращения. Надеюсь, ты простишь меня за это и отомстишь мне тем же. – Я улыбнулся. – Ведь я доверяю тебе.

Сказав это, я крепко сжал плечо напарника. Наверно, чересчур крепко – когда я убрал руку, он стал его растирать.

– Да, конечно, как скажете… то есть – как скажешь. Тебе больше известно о твоей расе – тебе и карты в руки.

Вернувшись к обследованию содержимого стола, я объяснял:

– Физиология гутчи очень схожа с вашей, но есть ряд отличий. Одно из них – накопитель в мозге. Он аккумулирует энергию. Значительную роль в этом играет ка-нифера, симбионт. В общем, не вдаваясь в подробности, перед встречей с Океаном Вечности каждый гутча непроизвольно выстреливает этим импульсом. Получатель импульса – жрец Океана Вечности. Таким образом, мне известно, кто и в каком состоянии умер.

Глаза Саши заблестели.

– И что же ты получил от Ма-ка-Уаки?

– Страх. Даже ужас. Еще панику и непонимание того, что происходит. Если гутча уходит своей смертью – хорошо. Я не вмешиваюсь и передаю о его уходе, куда следует. Умершего сжигают общиной, после чего он воссоединяется с Океаном. Когда же гутча гибнет так, как Ма-ка-Уака, моя обязанность – выяснить, что случилось, и наказать виновного.

– И часто такое случается?

– За последние триста лет – ни разу.

Дальше я поделился с Сашей своими результатами осмотра тела погибшего. А под конец рассказа наткнулся в одной из коробок стола на миниатюрный полиэтиленовый пакет с герметичным зажимом. Гутчи никогда не пользовались такими. Содержимое пакетика – маленькие кристаллы, слишком прозрачные для каменной соли и слишком мелкие для слюды, – искрились в солнечном свете, проникавшем в окно.

– Что это? – спросил я Сашу. – Это вещь землян.

Он поднес пакет к глазам, расстегнул и отсыпал часть крупинок на ладонь. И тут снаружи донеслись заунывные причитания на языке гутчи. Мы ринулись на улицу.

У тела Ма-ка-Уаки, оставленного на лавочке под домом, стояла коленопреклоненная гутча. Положив руки на грудь покойного, она плакала навзрыд и причитала. В такой позе симбионт особо бросался в глаза, выпирая из спины крутым холмом. И из слов гутчи я кое-что понял.

– Похоже, вечерний опрос может отмениться, – шепнул я Саше. Он вопросительно поднял брови.

– Эта гутча находилась в тесных отношениях с Ма-ка-Уакой.

Я подошел к плачущей и коснулся ее плеча.

– Здравствуй.

Она вскинула на меня темные влажные глаза. Красавица. Ее хоботки поочередно сокращались от горя.

– Мне очень жаль, что Ма-ка-Уака почил в Океане Вечности раньше времени. Его уже не вернуть. Но ты знаешь, что я, Па-та-Уака, накажу виновных, кем бы они ни были, гутчами или землянами.

– Меня зовут Туа-ка-Туака, – назвалась убитая горем гутча и, тотчас вскочив с коленей, страстно заговорила: – И я знаю, что гутчи не могли сотворить такое! Это дело рук землян! – махнула она в сторону Саши. – Ма-ка-Уака часто общался с ними в последнее время, был сам не свой. Он страдал от ностальгии, места себе не находил. А в эти два дня он изменился. Стал раздражительным, грубым. Стал чужим! Не гутча, а комок нервов. А однажды… он сказал мне неправду. Совсем как человек! – Она снова сверкнула глазом на Сашу. – Это он перенял у них. Я уверена, что в порыве гнева он оскорбил кого-нибудь из них, и они… убили его. Даже симбионта отобрали – препарировать. Звери, дикари! В крови землян течет коварство.

Я вскинул анкх, прерывая поток слов Туа-ка-Туаки. Если поблизости есть хоть один представитель человечества, гутчи никогда не заговорят родной речью. Весь разговор происходил на местном языке землян, и Саша вынужден был слушать яростный выплеск эмоций. Нехорошо.

– Туа-ка-Туака, твоими устами говорит страсть, – сказал я. – Нужно быть справедливым. Не все люди коварны. У тех, кто перешел жить в города гутчей, открытые сердца и чистые помыслы. Саша, – указал я на расстроенного землянина, – пришел, чтобы помочь. Ему не хотелось бы слышать таких слов в адрес своей расы. Мы должны послужить примером для землян. Одумайся, Туа-ка-Туака.

Гутча потупила взор. Затем тихо произнесла, утирая слезы и подбирая хоботки:

– Простите, почтенный Па-та-Уака. И вы простите. – Она подняла темные глаза к землянину.

– Не извиняйтесь, – подавленно ответил Саша. – Я все понимаю. – Он посмотрел на свою раскрытую ладонь. – И, кажется, понимаю, почему Ма-ка-Уака так себя вел. – После этого он глянул на меня, стряхивая с нее кристаллы.

Я поднял руку, видя, как загорелись глаза гутчи.

– Во все века, – упредил я массу вопросов, – жрецы Океана Вечности устанавливали истину и вершили правосудие. И оттого, что в последние десятилетия мне не было кого наказывать вообще ни за какие проступки, я не потерял навыка. Уверяю тебя: справедливость восторжествует.

Гутча кротко кивнула, поклонившись. И тут заговорил Саша, обращаясь к Туа-ка-Туаке:

– Я прошу прощения за возможную бестактность, но не могли бы вы позволить мне увидеть вашего симбионта?

Мы с гутчей удивленно переглянулись. Она замешалась, а я спросил:

– Зачем тебе это нужно? Пробуждение ка-ниферы, можно сказать, интимный процесс.

– У меня есть кое-какая догадка. Для ее подтверждения мне нужно увидеть симбионта и хотя бы в общих чертах узнать его роль в физиологическом обмене веществ гутчи. Второе я смогу узнать от тебя, Па-та-Уака, а вот с первым…

Туа-ка-Туака, услышав, что я безропотно позволил человеку обратиться ко мне как к равному, несказанно удивилась. Я знал, это равенство непременно послужит сильным аргументом в пользу того, что Саша нам отнюдь не враг и крыться от него не стоит. И не ошибся.

Она с готовностью посмотрела мне в глаза.

– Разбуди, пожалуйста, ка-ниферу, – попросил я Туа-ка-Туаку. – Не беспокойся, я ее сразу же усыплю.

Мы прошли в дом. Гутча бросила смущенный взгляд на Сашу, но, после моего ободрительного кивка, покорно села на табурет. Склонив голову, уперев локти в колени и опустив лицо в ладони, она сомкнула веки. Какое-то время ничего не происходило, но так и должно быть, симбионты быстро не пробуждаются. Зато через пару минут я видел, что Саша испытал шок, глядя во все глаза, как просыпается ка-нифера.

Сначала внизу спины взбугрился позвоночник. Потом по нему прошла волна до самой шеи. А затем симбионт поднял голову, высвобождая из пазов свои шипы. Процесс происходил снизу вверх, так как по центру ка-ниферы крепились верхней, затылочной частью. Длинная шея с мгновенно затвердевающими шипами заколыхалась над головой Туа-ка-Туаки, на морщинистой морде распахнулся продолговатый кожистый клюв и хищной краснотой вспыхнули глаза. По бокам от позвоночника замершей гутчи раскрылись широкие крылья ка-ниферы. По верхней их кромке на внутренней стороне располагались острые когти немалых размеров – серьезная угроза. То, что человек всегда считал уродливым горбом, оказалось живым существом.

Из пасти симбионта раздался скрип, и Саша отступил на шаг.

– Не бойся, – сказал я ему и тотчас заговорил с симбионтом на языке гутчей, одной рукой поглаживая шею ка-ниферы, а другой размахивая перед его глазами анкхом. Если бы я не сделал этого, он мог бы высвободиться целиком и надолго улететь. Уверен, это не входило в планы Туа-ка-Туаки.

Ка-нифера заурчала, сложив крылья; ее глаза закрылись, клюв защелкнулся, а шея стала возвращаться в исходное положение – переламываясь пополам и окуная шипы в открывающиеся пазы слияния. По линии позвоночника гутчи прошла контрольная конвульсия, и симбионт успокоился, засыпая. А через пару минут очнется Туа-ка-Туака.

Я спрятал переливающийся цветами анкх в ладонь и посмотрел на ошеломленного землянина. Еще ни один из них не видел процесса пробуждения симбионта и даже не представлял себе, как они выглядят на самом деле.

– Извини, что не по-русски. Не прими как неуважение, просто ка-нифера не понимает чужую речь.

У Саши перехватило дух.

– Вот это да! – наконец выдавил он. – Теперь я понимаю, откуда взялись слухи о маленьких ночных птеродактилях. Это же симбионты, покинувшие хозяев на время сна!

– Да, это так, – подтвердил я.

– Теперь я готов обсудить с тобой свои мысли, Па-та-Уака.

– А я готов их выслушать, Саша. Но не здесь.

Когда Туа-ка-Туака встала с табурета, я поблагодарил ее.

– Во благо справедливости, почтенный, – ответила она и спросила: – В котором часу будет сожжение? Я соберу к тому времени общину.

– В полночь. Ровно в полночь Ма-ка-Уака совершит последний шаг в Океан Вечности.

Мы шли по аллейке в молодом парке гутчей. Деревца неспешно пошевеливали щупальцами, касаясь друг друга; под ногами похрустывал крупный песок.

Перед тем как делиться мыслями, Саша засыпал меня кучей вопросов о ка-нифере. Вникнув в суть симбиоза, он остановился и триумфально сказал:

– Боюсь, Па-та-Уака, тебе некого будет наказывать. В каком-то смысле Ма-ка-Уака убил себя сам.

Я остолбенел, вопросительно глядя на землянина.

– Да, и вот мои размышления… – На секунду он смолк. – Ты превосходно владеешь нашим языком и в два счета уделал бы любого иностранца. Если бы не ужасный акцент и твоя внешность, я на сто процентов был бы уверен, что разговариваю с соотечественником.

– Чем лучше ты знаешь язык чужаков, тем глубже проникнешь в их мысли. Я владею двадцатью тремя языками Земли.

– Удивительно! За такой короткий срок? – В голосе Саши был искренний восторг. – Тогда ты наверняка знаком с пословицей: с кем поведешься, от того и наберешься.

– Да, она касается лишь плохих качеств.

– Увы. Жаль, но Туа-ка-Туака права: многие гутчи, тесно общаясь с людьми, действительно начали по мелочи врать. Возможно, скоро это станет для них обычным делом, потому что остается безнаказанным.

– Выходит, мэр все-таки сказал правду. – Я сокрушенно задрал хоботки.

– Ну вот. Тем скорее ты поверишь в то, что я скажу дальше. Расширенные зрачки, шелушение в хоботках и ускоренное иссушение мертвого гутчи – красноречивое свидетельство того, что через обонятельные органы он принимал это. – Саша достал из кармана тот самый пакетик. – Метамфетамин.

– Синтетический наркотик землян! – Я раздул хоботки и стиснул от злости зубы. Невероятно! Очень, очень нехорошо!!!

Саша продолжал:

– Мы можем только догадываться о мотивах, толкнувших его на этот шаг. Версия номер один – ностальгия. Вероятно, организм Ма-ка-Уаки, как и любого существа вашей расы, оказался слишком слаб перед этим веществом. Отсюда его раздражительность и нервозность, о которой сказала Туа-ка-Туака. Отсюда же неаккуратность в доме, на которую ты обратил внимание. Отсюда же и смерть.

– А как же страшные порезы на его руках? – наконец промолвил я, помалу выпуская хоботками воздух. – Кто вырвал ка-ниферу?

– Все легко объясняется, Па-та-Уака. – Саша резво жестикулировал, я видел, как активно он старается уверить меня в своей правоте. Теперь его энергия нашла выход. Может, он и был новичком, но, как говорят земляне, котелок у него варил что надо. – Испытав безумие, воцарившееся в голове гутчи, симбионт не выдержал, запаниковал и попытался сбежать от хозяина. Ма-ка-Уака не ожидал внезапного пробуждения ка-ниферы. Он закупорил пазы, но симбионт отчаянно сопротивлялся. Крыльями. Раны на руках гутчи – от когтей испуганного существа. Ма-ка-Уака пытался удержать ка-ниферу при себе, но она вырвалась. В буквальном смысле слова, понимаешь? В этот-то момент гутча и выстрелил импульсом. Пройдет два-три дня, и где-нибудь на улицах города обнаружат мертвого симбионта.

Я закрыл глаза и стал дышать ровно. Мне было больно слушать Сашу, потому что он, скорее всего, был прав. Его аргументы – стройны и убедительны.

– Единственное, чего я не могу понять, – сказал он в заключение, – что имел в виду Ма-ка-Уака, сообщая о своем убийстве? Ведь он умер сам от передозировки, буквально через считаные часы после ухода симбионта.

– Это тоже легко объясняется. – Я был раздосадован. – Его убил не наркотик, а тот, кто подсказал ему, что при помощи этой дряни можно временно вернуть родину. Тот, кто обманул его, сказав, что этот яд притупит одни эмоции и усилит другие. Тот, кто столкнул его в Океан Вечности. – Я раскрыл глаза, и Саша отступил от неожиданности: в них пылал огонь правосудия. – А это значит, что для меня найдется работа.

– Па-та-Уака, я хочу предостеречь тебя. Люди, которые занимаются изготовлением и распространением метамфетамина, очень опасны. Ни с теми, ни с другими так просто не справиться. Это целая организация, в которой могут состоять и сотрудники полиции. Никто не связывается с ними, потому что никому не нужны неприятности.

– Ну уж одну неприятность я им обязательно обеспечу. – Мой посох свистнул в воздухе и, ткнув тупым концом дорожку, взбил фонтанчик песка. Я поймал лезвием солнце. – Называется – жрец Океана Вечности. Если боишься – посторонись и не вмешивайся.

Но Саша не боялся.

– Нет, Па-та-Уака. Я с тобой, – сказал он без тени страха.

До позднего часа я сопровождал Сашу. Мы посетили множество странных, неухоженных мест, о существовании которых я и не подозревал. Вот каковы они – люди. Их можно легко разделить на три слоя.

Первый: абсолютно законопослушные граждане, пекущиеся о близких и о благосостоянии пошатнувшегося мира.

Второй: ни рыба ни мясо. С одной стороны, они беспокоятся о себе, стараются держаться на плаву, нестись по течению, жить по общим правилам. С другой, такие для достижения каких-то личных целей не погнушаются нарушить закон. Чаще всего по мелочи, но если будут уверены в том, что рука закона не достанет их, могут совершить и серьезный проступок. А уж если это войдет в привычку…

Тогда они опускаются в третий слой, где слово «закон» – пустой звук. Подонки живут по своим, особым правилам, идущим вразрез с общепринятыми. Людям катастрофически не хватает жрецов Океана Вечности. Совсем нехорошо.

Но сегодня я им напомнил, что такое настоящая справедливость. В каждом из мест, которые мы посещали, я оставлял отсеченные конечности землян. А иногда и головы. Истекающие кровью аборигены выглядели столь же жалко, сколь и мерзостно. Они не понимали иного языка, кроме насилия. Через столетия жажды лезвие моего посоха этим вечером напилось вволю. Больше всего доставалось несговорчивым, а особенно – агрессивным. Тех, кто проявлял благоразумие, калечить не пришлось, но на память я оставлял им метку Океана Вечности.

С последней встречи я унес сувенир, поместив его в небольшой мешок.

Саша стал бледным и угрюмым, окунувшись в размышления. Мне показалось, что я уловил ход его мыслей.

– Ты шокирован. Опасаешься, как бы мои действия не сказались на тебе? Месть торговцев наркотиком? Служебная опала? Не стоило ли сначала отчитаться перед начальством?

– У нас не принято прибегать к таким радикальным мерам, – сухо отозвался Саша. – Не слишком ли это… круто?

– Это не круто, Саша. Это справедливо. Тебе их жалко? Никто не заслуживает Вечности так, как ее распространители.

– Хочешь добраться до вершины этой пирамиды?

– Как получится. Повторю еще раз: я тебя не держу, можешь хоть сейчас отправляться на доклад к мэру. Он хорошо информирован о жрецах и даже не помыслит меня останавливать. А я закончу все один.

– Нет, – твердо махнул головой Саша, приняв окончательное решение. – Я не отказываюсь от сказанного. Буду с тобой до конца.

– Хорошо. А сейчас поехали к гутчам. Близится сожжение.

Сотни гутчей плотно обступили срезанную пирамиду из поленьев. На ней лежало легкое, как пух, тело Ма-ка-Уаки. Оно высохло настолько, что несшим его не пришлось прилагать никаких усилий. Повсюду горели факелы. Один держал и я. Щупальца деревьев шевелились причудливыми тенями.

У каждого гутчи в руке было по сухой веточке. Подобно обычаю землян бросать комья земли в могилу с умершим, гутчи должны были бросить веточку в огонь. А я, подобно священнику некоторых местных религий, должен был сказать прощальное слово.

Я подошел к пирамиде, взошел по ступеням и возвысился над сооружением.

– Как ни крути, мы во многом схожи с людьми. Землянин Саша рассказал мне, что некоторые нации на Земле тоже сжигают своих мертвых. Очень жаль, что людям не хватает эмоциональной устойчивости. Как сделать, чтобы они научились уважать друг друга, верить ближнему, поддерживать во всем? Как помочь им отринуть ложь, осознав всю ее низость? Неужели сложно понять, что как аукнется, так и откликнется? Не год, не десять – долгие столетия нам жить вместе. Уверен, что вы так же, как и люди, хотите, чтобы исчезли эти барьеры вокруг городов. А то, что случилось с нашим братом Ма-ка-Уакой, считалось бы глупым недоразумением. Последним недоразумением, возникшим между ними и нами. – Свободной рукой я развязал тесьму притороченного к поясу мешка и сунул руку внутрь. – Надеюсь, урок справедливости будет выучен как следует. Вы знаете, что жрецы Океана Вечности – превосходные учителя. Люди также должны это знать!

Я воздел руку вверх, и собрание взревело одобрительным возгласом. Мертвые глаза отрубленной головы отразили огонь десятков факелов. Этот преступник-землянин с последней встречи был особо несговорчив и груб. Мой сувенир присоединился к Ма-ка-Уаке.

– Пожелаем же нашему брату попутного ветра в Океане Вечности!

Я сошел на землю и поднес факел к пирамиде. Она мгновенно вспыхнула ненасытным пламенем. На моей поднятой вверх раскрытой ладони засиял анкх – сигнал к тому, что можно подходить и провожать покойного.

Вереница гутчей потянулась к пирамиде. Веточки полетели в гигантский костер. Одну бросил Саша. На его лице отображалась неподдельная скорбь.

На церемонию собралась вся община без исключений. Кто из гутчей, кто ушел с рабочего поста, после сожжения сразу вернутся назад. Никто из людей не препятствовал им проводить соплеменника в последний путь. Они тоже ни слова не высказали против того, что на священное действо явился чужак. Хорошо.

Когда от пирамиды с телом Ма-ка-Уаки остались лишь тлеющие угли, гутчи стали расходиться.

Я подошел к уставшему и удрученному Саше.

– Отправляйся домой. Хорошенько отоспись и заезжай за мной вечером. Надеюсь, эти ублюдки клюнут на нашу удочку.

В пустом заброшенном цеху, куда под видом новых дилеров пришли мы с Сашей, было душно. Эхо от каждого движения блуждало от стены к стене, цеплялось за колонны, билось о площадки второго яруса и убегало на волю через оконные проемы.

На ящике посредине помещения сидел мужчина в белой майке, черных штанах и мокасинах на босу ногу. Подтянутый, но напряженный. Нехорошо.

Я приготовился к худшему.

Мужчина встал и сложил руки на груди.

– О-хо-хо! Чудеса да и только! Когда я услышал, что к нашему делу хочет примкнуть анубис, я ушам своим не поверил. Чё-то ты налегке. Где твой горб? Да и одет ты не так, как другие ваши. Не жарко?

– Умеренно, – ответил я.

Саша, как я ему и сказал, держался на шаг позади меня.

Энтузиазм говорившего землянина как рукой сняло.

– Где твое дружелюбие, собачка? Так у нас дело не пойдет. Для начала улыбнись! Правда, хрен тебя поймешь, когда ты улыбаешься, а когда нет. – Он вновь опустил руки и слегка наклонился вперед. – Так чё, решил присадить анубисов на мет? До меня дошел слух, что один из ваших уже причащается. И ты, типа, состояние решил поднять на этом? Для тебя это будет недешево.

– Называй цену.

Человек опешил.

– Прямо так сразу?

– А чего тянуть?

– А того, шакал ты долбаный! – вдруг вспылил он. – Говорят, ты посек вчера много наших. А теперь заявился делать бизнес? Не борзо ли?!

– Никто не заслуживает Вечности так, как ее распространители, – повторил я свои слова.

– Чё? – вытаращился болтун. – Чё ты несешь? Сам, что ли, под метом? Ну, сука, короче, готовься. Отсюда вы с корешем не уйдете. Я твои сопливые хобота узлом завяжу, понял?

От колонн на обоих ярусах отделились тени. Я быстро сосчитал: пятнадцать человек. И у каждого огнестрельное оружие. Полное попирание межрасовой договоренности о разоружении. Третий слой человечества в действии.

Я отступил на полшага ближе к Саше, слыша, как он сглотнул ком в горле.

– Дрищешь, псина? – Трепач восторжествовал. – Мы люди серьезные. Хрена ли ты пришел сюда качать права? Наша земля – наши законы.

– У меня есть имя.

– Да насрать.

– Насрете. – Выдернув из-под костюма та-линту, я подбросил ее высоко над собой. Пока громоздкий цилиндр, замерев, с визгом набирал вращательную скорость, люди в оцепенении рассматривали незнакомый предмет. А я загнал рукоятку посоха в трещину в полу и высоко подпрыгнул. Одной рукой оперся на оружие, второй – оттолкнулся от Сашиного плеча, добавляя себе еще высоты. От неожиданности он присел под моим весом, а мне того и нужно было. Я сразу убрал ту руку и распростерся над ним птицей. Все это заняло секунду времени. Шаровары и подрукавники раскрылись парусом, и в этот миг та-линта, достигнувшая пика скорости вращения, распаковалась. После громкого хлопка раздался дробный звон, я ощутил три толчка в корпус и укус в тыльную часть ладони, которой опирался на посох. Падая на ноги, я вновь полез под костюм и спросил Сашу:

– Цел?

– Да! Что это было?! – спросил он в полном изумлении.

– Та-линта.

Теперь наступила очередь та-кхъяты. Достав ее, я оценивал результаты взрыва. Отовсюду неслись вопли, стоны и ругань. Колонны, стены и пол были утыканы острыми клиньями. Жала из та-линты сразили почти всех преступников на обоих ярусах. В тех, кто еще держался на ногах, я произвел по меткому выстрелу. Раздалось четыре тихих щелчка, и из дула вылетели тонкие стержни, въедаясь в человеческую плоть. Спустя мгновение четыре тела поочередно разорвало на куски и разметало по всему помещению. Остро запахло смертью.

Мой невежливый собеседник с жалом в бедре, хромая, бежал к выходу. Саше следовало бы добить выживших, но я сомневался в том, что он в состоянии справиться.

– Спрячься, – приказал я напарнику и бросился в погоню. По пути убрал та-кхъяту и выдернул жало из кисти.

Самоуверенный недоумок давно выскочил наружу, но я учел скорость его бега, срезал угол и помчался к окну. Выпрыгнув из проема, я принял горизонтальное положение и завертелся волчком. Ублюдок вильнул в сторону, но это его не спасло. Замедлившись, я подмахнул его посохом. С подрезанными сухожилиями далеко не убежишь.

Мы одновременно грохнулись наземь. Я тотчас поднялся. По ушам бил дикий крик. Ощущая спиной мой взгляд, человек перевернулся, чтобы видеть меня.

– Что ж ты творишь, падла?! Совсем оборзели, шакалы!

– Что я творю? Что творите вы?! Я не позволю изводить гутчей поганой отравой! У нас с вами разные понятия о чести и правосудии. – Острием посоха я пригвоздил его руку к земле, вызывая новый крик боли.

Из здания послышались выстрелы. Если атаковали Сашу, я не мог прийти на помощь – вдруг этого молодчика утащит кто-нибудь из уцелевших? А только ему известно, кто стоит за распространением метамфетамина в городе. Упустить его сейчас – остаться ни с чем.

Я провернул острие в ране. Землянин зарычал, его тело свело судорогой.

– А, сука! Он тебя накажет! Считай, что ты покойник! Всей вашей стае звездец! Он найдет на вас управу!

– Кто – он? – Новый поворот лезвия – и из человеческой глотки вырвался нечеловеческий вой.

– Что ты как маленький? Да в городе пернуть нельзя без этого человека! Это же он приказал нам замочить вас!

– Имя?

После очередной прокрутки я услышал ответ. Так вот почему мне дали новичка!

Вынув посох из раны, я навис над плачущим землянином. Свистнуло лезвие. Перерезанное горло плюнуло кровью.

В здании еще стреляли.

Вернувшись туда, я увидел, как Саша с каменным лицом методично добивает раненых из их же оружия. Хорошо.

Я подошел к нему.

– Завтра тебе лучше не ходить со мной на доклад.

– Почему?

– Так надо. – Окинув взглядом убитых, я кивнул: – Ты замечательный человек, Саша, а таким быть сложно. Продолжай в том же духе, но будь осторожен. Тебя не ценят, а ты все-таки не жрец Океана Вечности, чтобы хорошенько постоять за себя. Удачи тебе.

– Значит, все?

Вместо ответа я протянул ему раскрытую ладонь. Он переложил пистолет, и мы попрощались крепким рукопожатием.

Мэр подскочил в кресле.

– Почему вы так нагло врываетесь ко мне?! По какому праву?!

Я неумолимо шел к нему по прелестному узорчатому ковру, для устрашения помахивая посохом. Вид смертоносного маятника заставил мэра побледнеть.

– Где охрана? – уже менее уверенно заговорил он. – Я буду кричать. Я позову полицию!

Он бросился к окну позади кресла, но моя тяжелая рука не позволила ему двинуться ни на шаг. Мэр вскрикнул от боли в плече. Кажется, там что-то хрустнуло.

Легким непринужденным движением я толкнул скулящего толстяка обратно в кресло и отшвырнул прочь массивный дубовый стол.

– Полиция не поможет, ты же знаешь. – Я положил раскрытую ладонь с укрепленным в ней анкхом ему на лицо и сжал достаточно сильно, чтобы он не смог произнести ни слова. – Как не помогли и твои головорезы. Ты ведь понимаешь: если я здесь, это означает, что они уже дрейфуют по Океану Вечности. – Из-под ладони заструился дым, из глаз землянина покатились слезы, он нечленораздельно замычал. – Что же вы за твари, люди? Ваше счастье, что жрецов Океана Вечности не допустили до войны. Гутчи предпочли справиться своими силами, без нас. Знаешь, почему? Потому что они искупали свою вину за нанесенный Земле вред. Дай они волю жрецам – и война превратилась бы в обычный геноцид. Полный геноцид землян! Безо всякой мотивации вы культивировали настрой против оккупантов! Оккупантов, которых не было. Молитесь вашим богам и помните, что ходите по берегу Океана, где каждую минуту вас может захлестнуть волна Вечности. – Лицо мэра побагровело, под моей ладонью шипело, человек трясся, но не смел даже поднять руку, чтобы остановить меня. – Стоило сразу догадаться, почему мне втюхали в напарники зеленого паренька. Чтоб дело продвигалось как можно медленнее, а? Тут вы просчитались. В связи с причинами смерти Ма-ка-Уаки, я буду подавать в Майорат прошение на прекращение всякого сотрудничества с землянами. На выведение гутчей из ваших городов, а землян – из наших. В конце концов, на обесточивание стен. Почувствуйте свою немощь. Это первый вариант.

Я отнял ладонь с анкхом. На щеке мэра багровел его выжженный отпечаток – клеймо Океана Вечности. Землянин попытался коснуться ожога, но передумал.

– Вариант второй, – продолжил я. – Пусть все остается по-прежнему, но при одном условии: система правосудия вашего мира заменяется нами – жрецами Океана Вечности. Выбор будет сложным, но светлое будущее ждет вас только при втором варианте. При первом – вы постепенно станете зверьми, из которых когда-то эволюционировали. И догадайся, что будет с тобой, когда я прибуду в Майорат? Поэтому сейчас ты тоже сделаешь свой выбор.

Я развернулся. За спиной слышалось сиплое дыхание с тяжелым постаныванием. Выходя, я громко хлопнул дверью. Секретарь таращился на меня перепуганными глазищами. А когда я покидал приемную, в кабинете мэра громыхнул выстрел.

Солнце жарило все так же нещадно, несмотря на утренний час. Кожа пересыхала.

Я дошел до та-хиты, забрался в кабину – духотища – и пустил силу. Мертво. Неожиданный поворот. Я даже слегка разволновался, но сразу взял себя в руки. Проверил возможные неполадки – не подтвердились. Тогда причина одна.

Выбравшись наружу, подошел к заднему борту и сорвал нужную панель. Гнездо для элемента пустовало. Нехорошо.

Гневно швырнув крышку на песок, я вышел из-за та-хиты и устремил взгляд к воротам. Ах вы, мерзкие негодники! Вот, значит, какова ваша месть? Ну, ничего, я люблю давать уроки. Выпустив хоботками избыток воздуха, я втянул их и решительно направился назад, к воротам. Еще километр по жаре, а потом и обратно! Это я тоже учту в наказании.

Но едва я сделал несколько шагов, как зоркий глаз отметил, что от города в мою сторону движется человек. Он не просто шел – несся очертя голову. Неужели что-то случилось? Или привратники опомнились и решили, не испытывая судьбу, вернуть элемент?

Вскоре выяснилось, что это Саша. Я терялся в догадках, что же могло произойти. Остановившись в нескольких шагах, Саша упер ладони в колени и тяжело произнес:

– Здравствуй, Па-та-Уака.

Я удивленно воззрился на него.

– Это то, ради чего ты так мчался ко мне, – поздороваться?

Он помотал головой.

– Это я изъял элемент ночью.

Сказав это, Саша достал из кармана тоненькую пластинку и протянул мне на ладони.

– Зачем ты это сделал? – изумился я.

– Не хотел, чтобы ты улетал… без меня. Пожалуйста, возьми меня с собой в ваш город. – И он упал на колени.

Еще одна неожиданность. Я пребывал в растерянности. Нехорошо.

– Встань. Негоже хозяину планеты стоять на коленях перед гостем. – Он поднялся. – Почему ты хочешь лететь со мной?

Я взял элемент и пошел устанавливать на место. Саша тем временем говорил:

– Мне уже известны все подробности о твоем разговоре с мэром. Весь город гудит, но гутчей никто не трогает. Пока я с тобой работал, я убедился, что вы не желали зла человечеству. Я окончательно удостоверился, что любой гутча больше достоин называться человеком, чем многие из землян… Даже ты.

Я медленно обернулся, крепко стиснув панель, которой собрался прикрывать элемент, и всмотрелся в лицо моего бывшего напарника.

– Что значит «даже я»?

Он лукаво улыбнулся.

– Я раскрыл твой секрет, Па-та-Уака. А оттого впечатлен еще больше. Есть ряд признаков, по которым можно только догадываться о твоей особенности. Нет нужды в симбионте, невероятная координация движений, вспыхивающие глаза. Но это еще не доказательства. Мало ли, что представляют собой жрецы Океана Вечности? О вас нам известно мало. Основной и неопровержимый мой аргумент заключается в вашем языке. Ты же сам сказал, что проникнуть глубже в мысли чужака можно, изучив его язык. Именно поэтому гутчи стараются не открывать его нам, предпочитая учить земные? Но многое можно понять и просто логическим путем. Мне показалось, я ослышался, когда ты мне представился. Приставка «ка» в именах всех гутчей означает «живой, живущий, живорожденный», ведь так? То же касается и ка-ниферы… Позже, после того как ты озвучил название той жуткой взрывчатки, полной жал, я провел аналогию. – Он указал на та-хиту. – Та-хита – летающая машина. Та-урита – ездящая машина. Та-линта – жалящая машина… Следовательно, Па-та-Уака – Па, машина рода Уа?

Я отвернулся, не спеша защелкнул панель на элементе и пристально посмотрел на Сашу. Необычайно проницательный землянин. В его-то годы. Хорошо. Чертовски хорошо!

Прыснув хоботками, я тоже улыбнулся.

– Из тебя будут люди! Добро пожаловать в летающую машину! – Я откинул ступени.

Как известно, машины беспристрастны. А стало быть, наилучшие в правосудии. Возьмем, к примеру, меня…

Пятничного автобуса ждала вся деревня. К механизатору Сане Малышеву должен был приехать городской приятель – весь год просил сводить его на рыбалку, и вот наконец-то сумел вырваться. В дом покойной Ирины Михайловны, как обычно, на время отпуска поселялись наследники-дачники – семейная пара лет сорока; бездетные, тихие, интеллигентные. Пасечник Корыстылёв, живущий на окраине, готовился встретить подругу детства – недавно она прислала ему письмо, а Петр Петрович вот уже лет десять как был вдовец, поэтому на весточку ответил, пригласил школьную любовь в гости на ягоды и свойский мед, она и согласилась, так как тоже недавно осталась одна, и в городе ей было скучно.

А к Маргарите Васильковой, которую промеж собой все в деревне называли Божьим Одуванчиком, приезжал внучок Боря. Бабушка Маргарита помнила, что осенью внуку как бы положено писать сочинение на обычную тему, и заочно краснеть перед учительницей ей не хотелось, поэтому она, исправно играя роль заботливой бабушки, навела везде порядок, прибралась в избе и даже вымыла в эмалированном тазу блохастого кота Мурзика. А в четверг во второй половине дня, когда до прибытия в деревню гремящего «пазика» оставалось чуть больше суток, она зашла к соседу Грише и попросила его привести в порядок колодец.

Гриша Ерохин о колодце помнил – это дело ему поручили на общем собрании, состоявшемся во вторник. Он уже натаскал глины с оврага, обложил сруб высоким «замком», чтобы верховая вода не попадала в колодец. Поменял он и старое худое ведро – приклепал вместо него новенькую бадью. Деревянная посудина смотрелась хорошо, очень по-деревенски, но вот зачерпнуть ей воду было непросто – она плавала, хоть и была тяжелей старого ведерка; чтоб ее утопить, приходилось баландать цепью. Гриша еще заменил петли на крышке колодца. Раньше там стояли железные, ржавые, скрипучие. Он их оторвал, прибил брезентовые полоски, попробовал: вроде, держится крышка; поднимается-опускается – что еще надо? А то, что она Маргарите чуть на голову не упала, когда та плавающее ведро по воде гоняла, – ну так неча так сильно за цепь дергать.

– Поправишь к завтра петли-то? – строго спросила Божий Одуванчик.

– Поправлю, – легко пообещал Гриша, думая о припрятанной в соломе бутыли с самогоном. Чай, целый день прошел в трудах – уже можно и пригубить.

– А по приезду внука с банькой поможешь, – то ли спросила, то ли приказала Маргарита.

– Да не вопрос! – Гриша козырнул по-военному; он-то в гости никого не ждал. К нему разве только забулдыги из райцентра заезжали, но это редко было и подготовки обычно не требовало.

Воротившись домой, бабушка Маргарита принесла из подпола дозревший квас, убрала его в тарахтящий холодильник. По приставной лесенке слазила с моста на чердак, сняла березовый веник, понесла в баню, что стояла на краю оврага.

В бане было сумрачно. Свет едва пробивался через пыльное стекло крохотного оконца. Электричества здесь никогда не водилось. На полке стояла керосиновая лампа, но Маргарита ее зажигать не стала. В полутьме она вымыла пол, вытерла тазы, принесла в предбанник сухих дров, а потом села на лавочку, прикрыла глаза и долго вспоминала покойного мужа Лёшу, который эту баню строил. Поплакала чуть, пожалела, что на кладбище теперь никак не дойти, могилку не поправить, не обкосить, оградку не покрасить. Да и есть ли оно сейчас – это кладбище…

Из бани бабушка Маргарита направилась к Колтыриным – у тех опять собрание было: семь человек пили под яблоней чай с ватрушкой. Колтырины держали много скотины. Были у них две козы, Машка и Зинка, бодучая корова Веснушка, безымянные овцы с бараном, туча курей, хряк со свиньей, гуси, утки, три индюшки с индюком да кролики, то мрущие, то плодящиеся – их потому и не считали никогда. Правление Колтыриным, конечно, помогало – сено подвозило, солому, корм какой-то странный выдавало – сухие серые шарики без запаха и вкуса – замочишь кипятком три горсти, получишь ведро нажористого пойла. Без этой помощи такое хозяйство всей деревней пришлось бы содержать!

Понятное дело, что городские к Колтыриным ездили часто. Земли-то много, сад большой, огород, и скотины целый зоопарк – есть что поглядеть.

– Бог в помощь! – Бабушка Маргарита чуть поклонилась; не дожидаясь приглашения, села на краешек скамьи, взяла предложенную чашку, сама отломила уголок ватрушки.

– Готова ли ко встрече внука? – негромко спросил у нее Максим Колтырин.

– Все как договаривались, – так же тихо ответила Божий Одуванчик.

– А не жалко тебе его? – спросила Елена Колтырина. – Чай, родной.

Бабушка Маргарита прыснула в кулак. Остальные тоже заулыбались. Только Федя Демидов остался мрачный. Он колюче глянул на соседей из-под седых бровей, покачал головой, пробормотал:

– Чему радуетесь? Может, выживет он еще. Колодец да баня… Надежно ли?.. Нет бы по-моему сделали – ветлой бы придавили, и дело с концом.

– Да, ветлу надо пилить, – согласился Максим Колтырин. – Ну да она и до следующего раза подождет, никуда не денется. А внуков у Маргариты – конца-краю не видно…

Внука звали Борей.

Бабушка Маргарита узнала его сразу – в автобусе он один такой был. Боря буквально прилип к окошку, было заметно, что ему тут все интересно, все в новинку – наверное, издалека приехал. Она помахала ему, он ответил тем же и заторопился к выходу, хотя автобус только-только подкатил к остановке и даже дверь еще не открыл.

Внук первым спрыгнул в дорожную пыль, закинул рюкзачок на плечо, побежал к бабушке. За его спиной из автобуса осторожно выбирались дачники, выгружали здоровенные баулы, заблокировав дверь. Им, ласково поругиваясь, помогал пасечник Коростылёв – он торопился обнять школьную подругу; она уже кричала ему что-то радостное, норовя переступить через чужой багаж.

– Как доехал? – спросила бабушка Маргарита у внука.

Тот показал большой палец. Отвлекаться на разговоры ему, похоже, было некогда. Он жадно озирался, набираясь впечатлений – приехал-то всего на два дня. Маргарита с улыбкой следила за внучком: вот он увидел утку, ведущую выводок от пруда; вот услышал крик петуха; вот заметил кривоногую Жучку, бегущую с высунутым языком, – испугался немного.

– Она не кусается, – сказала Маргарита. – Пошли давай. Наглядишься еще.

От остановки до дома было минут пятнадцать ходу. А они шли почти час. Внучок то и дело останавливался, отвлекаясь на всякую ерунду, – то жука в траве углядит, то ластящуюся кошку погладит, то к ласточкам под крышей взглядом прикипит – по всему видно было, что в деревне он впервые.

В избе он и вовсе застыл на пороге. Бабушка Маргарита трогать его не стала, прошла на кухонку, затопила печь по-летнему – пучком хвороста. Углей хватило на два десятка блинов. Она складывала их стопкой, прислушивалась: как там внучок? Аккурат к трапезе он освоился, прошел в комнату, посидел на скрипучем диване, слушая, как бьются мухи в стекло, потом перебрался на стул к окошку, кончиком пальца собрал капельки с «ваньки мокрого», попробовал их на вкус.

– Проголодался, чай, – сказала бабушка Маргарита, расстилая салфетку поверх скатерти.

Она принесла блины, сметану в миске, масло в кружке и мед в блюдце. Спустилась в подпол, вернулась, держа в руке крынку. Быстро сняла вершок на сметану, налила молока в стакан.

– Запивай.

Внучок Боря уплетал блины так, что за ушами трещало. Бабушка Маргарита села против него, включила тихонько радио, из комода вынула фотоальбом, положила его на стол, развернула, подвинула к внуку. Взялась рассказывать:

– Это твой дед. Он конюх был, а я в колхозе на птицефабрике работала. Пять детей у нас было: Гена, Юра, Марина, Вася и Таня. Марина маленькой умерла – жизнь тогда была такая. А Васю в двадцать лет бык забодал.

Она тихо заплакала. Внук перестал есть, посмотрел на нее с интересом – как на жука или на ласточек.

Она вытерла слезы, покашляла, стала дальше листать альбом:

– Вот мы в Москве на выставке. А это корова наша, Зорька. Видишь, дою я ее. Дед тогда фотоаппарат в спортлото выиграл, вот, баловался, снимал все. В рундуке до сих пор его красный фонарь лежит. А остальное внуки давно разобрали. Ты-то что хочешь на память взять? Какой сувенир? Решил уже?

– Нет, – Боря покачал головой.

– Ну да ладно, потом надумаешь. – Она махнула рукой и встала, чтобы собрать посуду.

– А что мне делать можно? – спросил внук, тоже поднявшись.

Она пожала плечами:

– Погуляй пока. Потом поможешь. Делов на сегодня немного: яйца у кур соберем, малину на варенье пощиплем. А завтра за водой сходишь, баньку затопим.

– А потом? – спросил он.

– А потом видно будет, – ответила она и улыбнулась.

Утром Борю разбудили петухи. Он долго лежал на пуховой перине, вслушивался в непривычную тишину, пытался угадать, что за звуки раздаются на улице. Потом поднялся.

Пол был холодный, и ему пришлось обуть войлочные галоши – бабушка назвала их смешным словом «чуни». В комнате – горнице – было светло. За окном от ветра шевелился куст – сирень. По ней, звонко цвыркая, скакала стайка мелких птичек – их название Боря еще не знал.

– Проснулся ли, паря? – Бабушка заглянула в комнатку, где из всей мебели были кровать, два сундука, лавка и стол. – Пошли в избу, завтракать пора.

Боря еще вчера понял, что кормят здесь, как на убой, – это странное выражение он прочитал в путеводителе. Завтрак только усугубил это впечатление. На столе стояли чугунок с картошкой, миска с солеными грибами, тарелка огурцов, сало, кружка молока и ломоть хлеба.

– Лениться не дам, – сразу предупредила бабушка. – Так что заправляйся и выходи. А я пока пойду жуков с картошки собирать. Ползут, сволочи, откуда-то! Жжем их, жжем, а они все равно лезут.

Она покачала головой, быстро собралась и ушла, что-то бормоча под нос. Борис выглянул в окошко, но бабушки не увидел. Его внимание привлекла девушка в сарафане и резиновых сапогах. Она явно была местная – шла куда-то по своим местным делам, несла на плече грабли. Борис с интересом проследил за ней, только потом взял из чугунка картофелину, положил рядом с ней на тарелку ложку грибов и кривой пупырчатый огурец, отщипнул немного хлеба…

Еда была простая, грубая, но довольно вкусная.

Борис быстро насытился, послушал радио, полистал фотоальбом. В избе было тихо и скучно, накрытый салфеткой телевизор, как выяснилось, не работал, а в окне мало что можно было разглядеть, поэтому Борис, не теряя времени даром, отправился на улицу. Бабушку он нашел за домом – она ходила по полю с банкой в руке, собирала в нее ярко-оранжевых личинок и полосатых жуков. Увидев внука, она поставила жестянку на землю, закрыла ее и, вытирая шершавые руки о замызганный подол, поспешила к тропке, справа от которой росла жгучая высокая трава, а слева – колючие кусты с зелеными, должно быть, незрелыми ягодами.

– Ну, паря, пошли сено валить, – сказала бабушка. – Одной-то мне несподручно, а вдвоем управимся быстро. Ты подавать снизу будешь, а я по сеновалу раскладывать. Сможешь?

Боря пожал плечами. Откуда ему было знать?

Но крестьянская работа оказалась простой. Знай, тыкай вилы под правильным углом в кучу сухой травы да поднимай ее повыше и пихай под крышу двора. Сено приятно пахло, но с него летела колючая труха. Боря поначалу отряхивался, выскребал мусор из волос пальцами, но бабушка, заметив это, высмеяла его.

– Чай, не вши, чего ты там колупаешь? В баню пойдешь скоро, вычешешь все, вымоешь.

Несмотря на неприятные мелочи, в целом Боре работать понравилось. Он помог бабушке вычистить козью стайку, принес на двор пять охапок соломы, помахал косой, срезая лопухи и одуванчики в низинке за домом. И очень удивился, обнаружив на ладонях надувшиеся пузыри.

– Ну и хватит на сегодня, – решила бабушка Маргарита, с улыбкой оглядев внука. – А то завтра не встанешь, с непривычки-то.

Они сели на лавочке в тени большой липы. Какое-то большое насекомое упало в траву под ноги Боре, зажужжало. Он наклонился, вопросительно глянул на бабушку.

– Шмель это, – ответила она на незаданный вопрос. – Ты его не трожь, укусит… А перед отъездом, может, сходим с тобой на пасеку. Пчел поглядишь. Хочешь?

– Хочу.

– Что-то ты молчишь все. Рассказал бы, как дела в городе, что в мире делается.

Внук глянул на нее чуть испуганно, чуть растерянно – словно школьник, не выучивший урока, но думавший, что сегодня его к доске не вызовут. Она тут же поняла, что спросила лишнего, замахала руками, засмеялась:

– Да шучу я, шучу! Ты погоди меня тут, я сейчас ведра принесу. На колодец за водой сходишь. А я пока баню затоплю. Отмоешься, попаришься – а там и обед. Любишь окрошку? Такой окрошки, как у меня, во всем мире не найдешь!

Она, продолжая что-то говорить, ушла в дом, вернулась минут через пять, поставила на скамейку жестяные ведра, принялась подробно объяснять, как черпать воду, подкрепляя слова пантомимой:

– Ведро кинешь вниз. Вода глубоко – пока не наклонишься, не разглядишь…

Борис внимательно слушал, кивал, запоминал. Память у него была хорошая.

– Ну, иди-иди, что ли… – Бабушка вручила ему ведра, подтолкнула к тропке. – Не тяни время-то.

Видимо, вода была ей очень нужна…

Колодец стоял у дороги.

Боря поднял крышку, осторожно заглянул внутрь. Как и предупреждала бабушка, воду там было не разглядеть. Он снял тяжелую бадью с гвоздя, кинул ее вниз – и едва успел уклониться от кованой ручки ворота – она, раскручиваясь, вполне могла своим краем проломить череп.

Бадья звонко шлепнулась в воду, а ворот все вертелся и грохотал – Боря попытался его поймать, но получил удар по пальцам и отдернул руку.

Наконец сбегающая цепь остановилась. Боря выждал минуту, потом начал поднимать бадью. Когда она закачалась вровень с полкой колодца, он увидел, что воды в ней чуть – на дне. Бабушка предупреждала его об этом и говорила, как нужно делать: взять за цепь, подрыгать ее из стороны в сторону, подергать, пока бадья не начнет наполняться водой.

Он взялся за холодную ручку обеими руками, стал медленно ее поворачивать, уже не рискуя отпускать. Когда бадья вновь дошла до воды, перегнулся через рубленую полку, заглянул в темный сруб, ухватил цепь, начал дергать, раскачивать ее.

Он все ниже и ниже перегибался через край колодца.

Ноги его скользили на мокрой свежей глине.

А сбитая из досок крышка все заметней подрагивала, словно готовящаяся захлопнуться западня…

Гриша Ерохин, хоть и был пьяненький, но пришел вовремя. Он твердым, как дерево, пальцем постучал по дребезжащему стеклу. Маргарита выглянула в окошко, кивнула – «жди!» – и только минут через пять вышла на крыльцо, держа в руке ковшик с длинной ручкой.

– Баню я затопила уже, – сказала она Грише. – Ты только дров подкинь и щеколду на двери поправь – она вот-вот отвалится. Если будет темно, зажги лампу. – Она протянула ему ковшик, стараясь не потревожить содержимое. – Вот керосин. Заправишь, если надо.

Гриша кивнул.

– А где внук-то?

– За водой отправила.

– Так, может, и не потребуется сегодня банька-то?

– Ты иди, делай, как договорено. А остальное – моя забота.

Гриша пожал плечами и направился к оврагу. Маргарита проводила его взглядом, повернулась, чтобы воротиться в избу, но тут из-за угла соседского дома вышел, покачиваясь, внучок Боря с ведрами в руках. По его шее текла кровь, на лбу и щеке пламенели ссадины. Бабушка Маргарита всплеснула руками, бросилась к помощнику, отобрала у него ведра:

– Что случилось?!

– Я чуть в колодец не упал. Крышка свалилась.

Бабушка Маргарита заохала, запричитала; поставила ведра с водой на траву, ощупала раны.

– Больно? Как же ты так неосторожно?! Ну, ничего-ничего. До свадьбы заживет. Царапины одни. Хорошо хоть вниз не свалился. Утоп бы!

– Я больше к колодцу не пойду, – сказал Боря.

– А и не надо! И так сегодня сколько дел приделал, помощник мой. Отдыхай! Банька почти готова. Ты пока ляг в палисаднике, позагорай. Я там как раз одеяло ватное постелила прожарить.

Бабушка едва ли не силой отвела Борю в загородку, где росли ирга и туя, уложила внука на красное одеяло, горячее от солнца, сбегала за книжкой и сахарными пряниками, обработала царапины зеленкой из старых запасов, к большой ссадине на шее заставила приложить лист подорожника. И, уверившись, что с внуком все в порядке, ушла смотреть, как идут дела у Гриши Ерохина.

Гриша со щеколдой долго возиться не стал, подвигал ее туда-сюда, подкрутил, махнул рукой, сказал вслух:

– И так сойдет.

Он подобрал кусок проволоки, валяющийся на листе железа, прибитом к полу перед топкой, повесил на дверную ручку. Подкинул в печку дров, разулся в предбаннике, зашел в саму баню – выметенную и вымытую – там уже было жарко, вода в котле вот-вот должна была закипеть.

Он снял с крючка лампу, чтобы долить в нее керосина, но она уже была полная. Тогда он поставил ковшик на лавку и забыл о нем. Замочил в тазу подготовленный Маргаритой веник. Увидел искорку на шелушащемся окалиной боку печи, подошел ближе, ковырнул гвоздиком, легко проткнул выгоревший металл и покачал головой:

– Надо менять печку-то.

Его мучила жажда. Он хотел хлебнуть воды из кадушки, но заметил около нее ковшик, похожий на тот, в котором принес сюда керосин. Поднял посудину, принюхался – в ковшике был квас – такой квас только Божий Одуванчик умела делать – одна на весь белый свет. Он не удержался, глотнул пару раз. Потом, решив, что прегрешение скрыть все равно не получится, допил остаток, крякнул, вытер губы рукавом.

Бабка Маргарита, словно почуяв, что на ее добро покусились, шумно затопталась у прикрытой двери, застучала в нее кулаком:

– Ты там ли, Гришка?

– Иду, иду!

Он кинул пустой ковшик в кадушку, вышел в предбанник. Входная дверь была приоткрыта, Божий Одуванчик внимательно разглядывала щеколду.

– И так сойдет, – объяснил ей Гриша. – Я шурупы покрепче протянул. А чтобы не отпадало, надо проволокой примотать.

Маргарита покачала головой, но ничего на этот счет не сказала.

– Ладно, сосед, иди домой.

– Тебе печку менять пора, – важно сказал Гриша, чтобы хозяйка поняла, что он тут не дурака валял, а делом был занят. – Я поглядел: насквозь прогорела.

– Знаю я. Или уж.

Она посторонилась, выпуская Гришку, а следом за ним и сама вышла из бани.

Маргарита, зная, что внук в деревенскую баню идет впервые, одним напутствием не обошлась – ей хватило колодца, чтобы понять, что только на слова рассчитывать не надо. Она проводила Борю по тропке до оврага, вместе с ним зашла в темную жаркую избушку, показала, как запереть щеколду на двери, как замотать ее проволокой.

– Можно, конечно, не закрываться, – сказала она. – Но у нас как-то воришка повадился украшения и одежду таскать, пока люди мылись. Так что ты лучше запрись от греха подальше. Воришку-то мы так и не поймали.

Она, не раздеваясь, объяснила, как похлестывать себя веником, выгоняя хворь из натруженных костей и мышц. Добавила, что на полке надо обязательно пропотеть, перетерпеть жар, зато потом, когда на вольный воздух выйдешь, будто заново родишься.

– Там в ковшике я кваску оставила, найдешь. Он пахучий такой – ни с чем не спутаешь. Ядреный, но ты его не пей. Ты его на печку плесни перед тем, как париться будешь, – аромат волшебный пойдет, и воздух целебным станет.

Уходила она неохотно, словно чувствовала, что забыла сказать еще что-то важное, и не могла вспомнить, что именно. Он закрыл за ней дверь, задвинул щеколду, закрутил проволокой – чтоб не отпала и чтобы вор не залез. Потом разделся, с интересом оглядывая свое щуплое смешное тело, отражающееся в мутном облезлом зеркале, приставленном к одной из бревенчатых стен. Окошко в предбаннике было маленькое, оно располагалось у самого пола, и света от него почти не было. Но бабушка предусмотрительно зажгла керосиновую лампу, поставила ее на лавку, где Боря бросил одежду.

В жаркую моечную он зашел, затаив дыхание. Постоял, привыкая, оглядываясь. Забрался на высокую полку, полежал там, потея, отдуваясь. Потом спустился, взял веник из таза, попробовал хлестнуть по ноге – это оказалось совсем не больно. Впрочем, и обещанного удовольствия он тоже не испытал.

Может, все дело в квасе?

Борис взял ковш, понюхал жидкость – у нее, действительно, был сильный запах – ни с чем не спутаешь. И, сделав шаг к раскаленному печному боку, он с силой выплеснул на него содержимое ковша.

Пламя взметнулось до потолка, фыркнуло и опало, растеклось по полу. Борис закричал тонко, скорчился, пытаясь руками стряхнуть с ног и тела жгучий огонь. Сухие стены вспыхнули почти сразу, словно были пропитаны чем-то горючим. Голый Борис, продолжая кричать, вывалился в предбанник, ударил плечом во входную дверь. Она была заперта – он сам ее старательно запер.

Борис начал раскручивать проволоку на щеколде, но она ломалась. Едкий дым быстро наполнял тесное помещение. Борис закашлялся, бросился к низкому оконцу, выбил стекло, порезав кулак.

– На помощь! – заорал он, стоя на коленях. – Помогите!

Его не слышали. Он понял, что попусту теряет время, и вскочил, задев лавку, опрокинув керосиновую лампу. Она разбилась, развалилась на части. Маслянистая жидкость, пахнущая точно как квас в ковшике, растеклась по полу, вспыхнула. Борис, кашляя, задыхаясь, всем телом налетел на дверь. Меняющимися пальцами сорвал последние проволочные витки. Но щеколда не поддавалась. Что-то с ней было не так.

Он повернулся, увидел себя в мутном зеркале – уже другого, не смешного и тщедушного, а настоящего – подтянутого, с плоским животом, с кожистым наличником, с острыми церками.

Он понял, что сейчас умрет, и застрекотал.

На пожар сбежалась вся деревня. Саня Малышев и Тимофей Карасин таскали воду из пруда, заливали крышу, Максим Колтырин размахивал совковой лопатой, пытался песком сбить огонь со стен, баба Нюша причитала, Маргарита Василькова охала, держась за сердце, а пьяненький Гриша, отворачивая лицо от пламени, рубил заклинившую дубовую дверь топором и ругался.

Они отступили, когда огонь проел крышу и поднялся вровень с осиной, растущей на краю оврага.

– Спаси господь его душу, – сказала баба Нюша, как-то разом успокоившись. Она перекрестилась, жалостливо поглядела на Маргариту, покачала головой…

Догорела баня только утром.

Прибывшая комиссия осмотрела еще горячее пожарище. Служители в оранжевых комбинезонах вынесли обугленные останки Бори, завернули их в серебристую ткань, перевязали алой лентой, погрузили на самоходную платформу, парящую в метре от земли. Два инспектора в белом прошли по всей деревне от дома к дому, опросили жителей. Больше всего времени они провели у Маргариты Васильковой и у Гриши Ерохина, восстанавливая картину происшествия, записывая показания на какой-то прибор, похожий на живого таракана. Собравшись уходить, велели хозяйке сложить все вещи погибшего внука – за ними скоро должен был прибыть представитель туристической конторы, организовавшей отдых Бориса.

Последним Маргариту Василькову навестил управляющий. В избу он вошел без стука, сел у окна, долго молчал, глядя, как хозяйка занимается делами. Потом сказал:

– Не понимаю, как вы без нас жили.

Она выпрямилась, посмотрела на него, ничего не ответила, хоть ей и очень хотелось.

– Я решил бы, что вы специально все подстраиваете, – сказал управляющий, – если бы не знал, что в других резервациях происходит то же самое. Специалисты не понимают, как ваши дети успевали повзрослеть. Вы не жили, а выживали среди смертельных опасностей, ставших обыденными!

Он выдержал паузу. Продолжил ровным голосом – будто лекцию по бумажке читал:

– Вы же вымирали, пока не появились мы. Тысячами гибли на дорогах. Всю жизнь травили себя алкоголем и плохой едой. Тонули в морях и реках. Заживо сгорали в пожарах… А ваши войны! Так почему вы так неблагодарны? Мы сделали вашу жизнь безопасной, упорядочили ее. А ради чего вы воевали? Зачем так долго сопротивлялись?

Маргарита Василькова пожала плечами, улыбнулась управляющему, ответила:

– Дураки были. Счастья своего не понимали.

Он сидел еще долго. А она перебирала старые вещи, которые когда-то были ее собственностью, а теперь принадлежали музею гостевого типа «Деревня Туески», – бесцельно перекладывала их с места на место, гладила руками: рубашки и штаны сыновей, погибших на войне, платья дочери, получившей пожизненное направление в трудовой лагерь, игрушки настоящего внука, попавшего под программу сокращения туземного населения, куклы внучки, исчезнувшей во время кампании выбраковки.

Он, кажется, все ждал от нее какого-то ответа. Может быть, благодарности. Но так и не дождался, встал, изменив человеческий облик на более привычный – сделался похожим на гигантского богомола. Уже в дверях он сказал еще что-то, но бабушка Маргарита его трещание не поняла.

Второго августа у Колтыриных опять было большое собрание – отмечали день рождения Егора Васильева. Праздновали шумно, весело, с песнями, с танцами – как в старые времена. Ближе к вечеру, когда чужаки не выдержали пытки комарами и покинули застолье, поредевшая компания перебралась под крышу застекленной веранды.

– В следующую пятницу большой заезд, – напомнил Максим Колтырин, разливая чай из самовара, расставляя горячие чашки перед гостями, раскладывая варенье в мисочки: в красную – малиновое, в зеленую – яблочное.

– Ко мне племянник приедет, – поделилась бабка Нюра. – Взрослый уже, хочет повидать места, где провел детство.

– А ко мне сын из армии возвращается, – сказала Нина Гаврюшина. – Три года на флоте был.

– А я жду фельдшерицу из города, – сказала бабушка Маргарита. – Она только институт закончила, прислали сюда. Жилья пока не дают, так что я ее к себе пустила побыть.

– А может, дачников выберем? – сказал Саня Малышев. – Давно живут. Даже удивительно, что ничего с ними не случилось.

– Пожалуй, – согласился Егор Васильев. – А способ?

– Пчелы, – предложила бабушка Маргарита.

– Было, – сказала Нина Гаврюшина.

– Ветла, – напомнил Федя Демидов.

– Пусть пока постоит, – сказал Максим Колтырин.

– Удар молнии.

– Это как вообще? Нет – слишком сложно.

– Сортир, – вдруг поднял голову пьяненький Гриша Ерохин. – Помню, у меня как-то поросенок молочный в выгребную яму провалился – еле успели достать. А у дачников дом старый, туалет, небось, прогнил весь…

Все переглянулись.

– Хороший вариант, – сказал Егор. – Но нужен еще один способ – запасной.

Они расселись за столом, зажгли керосиновую лампу и стали пить горячий чай, пахнущий дымком и мятой, строя планы на ближайшее будущее.

Далеко вперед они не заглядывали, так как не знали, что будет с ними через год, через десять лет. Но они надеялись, что у них останется достаточно времени, чтобы отомстить за каждого убитого и пропавшего без вести.

Они надеялись, что у них хватит терпения и хитрости, чтобы и дальше скрывать свою ненависть.

– И тут эта сука выбивает мяч за ограду стадиона! – зло закончил сержант Джексон и с остервенением вгрызся в двойной гамбургер.

– Оу, fucking! – с сочувствием отозвался капрал Марджери. В отличие от Джексона он к бейсболу относился вполне спокойно. Нет, Марджери, конечно, регулярно смотрел матчи по телевизору в спортбаре и, случись что, вполне готов был поддержать разговор на тему типа: почему в прошедший уикэнд «Los Angeles Dodgers» слили матч «San Diego Padres».[15] Но мотаться каждый уикэнд двести с лишним миль из Блайта до Сан-Диего и обратно только для того, чтобы посмотреть матчи с трибун «Petco Park»,[16] – такого капрал не понимал. Неужели на выходные нельзя найти никакого другого более приятного занятия? Впрочем… капрал покосился на своего сегодняшнего напарника и еле заметно усмехнулся. Судя по тому, что Джексон с большим трудом помещался на переднем пассажирском сиденье полицейского «Форда», да и то только изрядно откинув спинку, некоторые приятные занятия этой туше явно были недоступны. Ну, или сильно затруднены. Бабы же – они на сало не клюют. Им другое подавай… А со всем этим другим у сержанта были большие проблемы. Даже если под другим понимать еще и тугой кошелек…

Пш-ш-ш-рхх… – сержант покончил с гамбургером и, «свернув голову» большой бутылке «кока-колы», жадно присосался к горлышку. Капрал снова бросил взгляд на сегодняшнего напарника. Да уж… сожрать шесть, нет, вы только подумайте, ШЕСТЬ двойных гамбургеров и… заботясь о здоровье, запить все это диетической, обезжиренной «кока-колой»… А с другой стороны – пусть хотя бы так. А то уже сейчас четыреста фунтов живого веса непросто разместить даже в таком здоровенном внедорожнике, в котором они сейчас сидели. И это еще слава богу, что у них сельский округ, то есть почти треть населения живет по глухим ранчо, к которым ведут раскатанные грунтовки, вследствие чего управление шерифа и вынуждено закупать для патрульных именно внедорожники. В обычный городской полицейский автомобиль Джексон перестал бы помещаться уже лет пять назад.

Выхлебав чуть больше половины бутылки, Джексон шумно выдохнул, потом длинно и протяжно рыгнул и с блаженным выражением на лице откинулся на спинку.

– Уф… хорошо поел. – Посидев несколько секунд, он повернул голову к капралу: – А ты как? Не желаешь перекусить? Можем по-быстрому проскочить до «Эль гаучо».

– Нет, садж,[17] – мотнул головой Марджери. – У меня режим.

– А ну-да, ну-да, – кисло скривился Джексон. – Ты ж у нас – спортсмен… – Он посидел молча пару минут, потом вздохнул и с большим сожалением в голосе произнес: – А я бы сейчас полакомился парочкой буррито.

Капрал едва не поперхнулся – это после шести гамбургеров-то… а сержант снова тяжело вздохнул по упущенным перспективам и, всколыхнувшись всем телом, выудил откуда-то из-под задницы упаковку «Твикса», после чего, не откладывая дела в долгий ящик, развернул ее и сунул одну из палочек в рот. Целиком. Хрустнул, а затем удивленно произнес:

– Хм… что это там?

– Где?

– А вон, за «Пареньком в шляпе» – так называли одну из приметных скал, которая, на взгляд Марджери, ну совершенно не напоминала ни паренька, ни тем более, шляпу.

– Э-э… а это, наверное, дальнобойщики.

– Дальнобойщики?!

Джексон большую часть времени обычно торчал в офисе шерифа, занимаясь оформлением задержанных, выдачей справок и всякой другой бумажной мутотенью, поэтому слабо разбирался в особенностях данного участка местности.

– Ну да. Там, в трех милях восточнее, пост весовщиков.[18] Вот кое-кто, кто зацепил себе «за спину» на пару тонн больше разрешенного и объезжает их через ранчо тетушки Деннис.

– Это через Литл Криик, что ли?

– Нет, дальше, мимо Одинокого Зуба и на север.

– А там что, дорога есть?

– Теперь есть, – усмехнулся капрал. – Наездили.

– Хм, – криво усмехнулся сержант. – Это значит, Глухой Джо сегодня останется с носом.

Глухим Джо звали начальника весового поста. Это был здоровенный краснорожий пятидесятилетний мужик, действительно страдавший легкой глухотой. Вот только остальным от этого было только хуже. Потому что из-за этой глухоты он имел привычку все время орать. А когда на тебя орет этакое дюжее, краснорожее могучее тело, то ты точно будешь чувствовать себя не слишком-то уютно. Даже если оно орет всего лишь что-то типа: «Доброе утро»… Поэтому особенной популярностью у окружающих Глухой Джо не пользовался. Впрочем, ему было на это совершенно наплевать. Как говориться в одном известном анекдоте: «У носорога очень слабый слух и плохое зрение. Но с его массой и характером – это совершенно не его проблемы»…

– А может, и не дальнобойщики, – задумчиво произнес капрал. – Уж больно разноцветно там все светится…

– Пф! – фыркнул Джонсон. – Был я на фестивале траков в Сакраменто. Там вообще у многих установки цветомузыки на крышах стояли. Едет себе такой трак по дороге, а над ним на облака всякая хрень проецируется – звездочки, круги, лучи всякие. И все тоже такое разноцветное…

– Ну, может быть… – не стал спорить Марджери. Следующую минуту в салоне полицейской машины слышался только хруст пережевываемых палочек «Твикса», а затем капрал удивленно спросил:

– А это еще что за ковбои?..

– Три года?! – стажер Антоша удивленно покачал головой. Старший наряда ППС сержант Кропач окинул стажера насмешливым взглядом и солидно кивнул.

– Ну да, во флоте – три, молодой, а в армии только два. Но меня как раз во флот призвали. Я торпедистом служил. Начальником БЧ-3[19] у нас на БПК[20] был кап-три Харитоненко. Старый, как говно мамонта. Но служа-а-ака, ну как… как настоящий хохол. Ух, он нас и гонял. Зато до сих пор – разбуди ночью, я тебе порядок включения и подготовки к работе ПУСБ «Буря-1134» или приборов ПУТС «Тифон-1134 А» наизусть оттарабаню. Ну да не об этом речь… Так вот, на третий год службы внезапно образовались у нас учения… Это сейчас Путин с Шойгу армию и флот в хвост и в гриву гоняют, а в то время для нас простой одиночный выход в море за событие был. Даже без отработки учебной задачи. Но тут вот – подфартило, – тут сержант замолчал и затянулся сигаретой. Третий член состава наряда, рядовой полиции Трубников, заинтересованно заерзал на своем водительском кресле, а затем не выдержал и спросил:

– И чего?

Кропач хмыкнул.

– Да ничего особенного. Вышли. Отработали. Вернулись. Получили всего и по полной. И люлей, и поощрений. Но я не об этом, а о том, что по результатам этих учений меня тогда в отпуск отпустили. На десять суток плюс дорога.

– А разве в отпуск не раз в год? – удивленно спросил стажер.

– Эх ты, салага, – добродушно прервал его сержант. – Это сейчас вы, сопляки, всего на год служить уходите, и то вам отпуск полагается. А в мое время у нас со всего корабля за три года службы дай бог человек семь-восемь в отпуске побывали. Из где-то сотни-полутора матросов-срочников.

– Правда, что ли? – изумился стажер. Но этот вопрос сержант Кропач оставил без ответа, степенно продолжив начатое повествование:

– Ну так вот, приезжаю это я в свою деревню. Весь такой красивый – бескозырка, форменка… А у нас там из молодых пацанов считай одна пьянь осталась. Все, кто хоть что-то мог и хотел, – либо совсем еще сопляки, либо в армии, либо давно в город умотали. Так что я в тот момент в деревне однозначно был первым парнем, – сержант сделал паузу, еще раз затянулся и щелчком пальцев выкинул оставшийся от сигареты бычок за окно полицейского «уазика», после чего продолжил: – Ну и, соответственно, поперся я на танцы. Там вот свою будущую и увидел. – Тут сержант снова замолчал, но уже не из-за того, что затягивался куревом, а, похоже, чтобы слегка подогреть интерес к повествованию. Что ему, несомненно, удалось.

– И что? – не выдержал на этот раз уже стажер.

– Она на два года младше меня, – добившись реакции, продолжил старший наряда. – Так что, когда я служить уходил – еще совсем соплюшкой была. А ту-у-ут – я помню, аж слюну сглотнул: коса – до пояса, буфера – кофта лопается… короче, все при ней. Ну я ее и подхватил. Весь вечер обнимались… А у меня ж почитай два с половиной года ни одного случая за бабу подержаться не было. Как у меня тогда ширинка не лопнула – сам даже не знаю…

Стажер эдак смущенно нервно-хохотнул, а Трубников подвинулся поближе, боясь упустить хоть слово из столь захватывающего повествования, и нервно спросил:

– Ну и?

– А что и? – лениво отозвался сержант. – Пошел я ее после танцев домой провожать. А как до первой лавки дошли, я ее на это лавку – раз, юбку на голову задрал – два, и…

Двое слушателей замерли, боясь даже дышать.

– …и тут она пальцем в глаз ткнула и говорит: «Только тронь – глаз выколю!»

Несколько мгновений в салоне полицейского «уазика», висела напряженная тишина, но потом Трубников не выдержал и дрожащим от напряжения голосом, опять спросил:

– И что?

– Что-что, – ухмыльнулся сержант. – Я ж вам говорил, что у меня почти два с половиной года бабы не было. Так что я подумал-подумал и решил – да и хрен с ним, с этим глазом!

Когда утих всеобщий хохот, Трубников развернулся к рулю и удивленно присвистнул:

– Эх ты, как полыхает! Это что, они там фейерверк устроили? А чего тихо так?

– Кто устроил? – не понял сержант.

– Ну, ролевики, – пояснил водитель, но, поняв, что старший наряда его не понял, продолжил: – Чокнутые такие. Они во всяких рыцарей, магов и эльфов играют. Вчера весь день от платформы «Сто пятьдесят шестой километр» за Кривую балку тянулись. Лагерь у них там.

– За Кривую балку? Она ж в другой стороне!

Трубников пожал плечами:

– Да кто их разберет. Я в Скосиково стажировку проходил. А там они уже четвертый год собираются. Так мне рассказывали, что они во время игры по всей округе расползаются и грибников пугают.

– Ночью?

– Нет, грибников – днем. А по округе ползают и ночью.

– Ну-у, тогда ХЗ, может, и эти твои ролевики, – задумчиво отозвался Кропач. – Лан… будем посмотреть.

Но долго смотреть не пришлось. Буквально через три минуты, с той стороны, где сверкало, нарисовались три высоких силуэта. Все трое членов экипажа «уазика» уставились в сторону приближавшихся, а затем стажер убежденно заявил:

– Точно – ролевики! На лошадях. В доспехах. И доспехи у них, похоже, тоже светодиодами подсвечены…

– О’кей, парни, а сейчас быстро соскочили с этих своих зверей, положили свои железки и задрали руки вверх. Понятно? – грозно прорычал сержант Джексон, направив на странную парочку служебный «ругер». Сержант считал себя крутым копом, каковые, по его мнению, должны были пользоваться исключительно револьверами.

Двое всадников, остановивших своих… м-м-м… ну, назовем это скакунами, прямо перед полицейским «Фордом», молча переглянулись. А затем тот, кто сидел на каком-то странном то ли ящере, то ли драконе или, вернее уж, замаскированной под ящера или дракона лошади (причем, довольно умело замаскированной, надо сказать), поднял руку и что-то произнес на каком-то странном гортанном языке.

– Мексиканцы, что ли? – удивленно произнес капрал Марджери, занявший позицию за открытой дверью с опущенным стеклом с дробовиком в руках.

– Ты хочешь сказать, что это – испанский? – саркастически поинтересовался сержант.

– Ну-у-у… нет, – слегка смутился капрал. – Но кто тут еще может быть-то?

Джексон на этот вопрос не ответил, снова заорав этим идиотам, обрядившимся в какое-то подобие средневековых рыцарских доспехов, только куда более вычурное, которые, к тому же, зачем-то были еще и усеяны мелкими светодиодами:

– Я повторяю последний раз – слезть на землю, положить оружие и поднять руки вверх. При неисполнении – стреляю! – после чего воинственно повел «ругером» от одного до другого.

Двое странных «ковбоев-рыцарей» переглянулись, а затем тот, который уже что-то там говорил, вытащил меч (ну, или то, что выглядело как меч) и, направив его в сторону полицейских, снова что-то произнес. Но на этот раз с явственно ощутимыми властными нотками в голосе. Джексон довольно осклабился. Как и любой клерк, принадлежавший к какой-нибудь силовой структуре, он считал себя куда более крутым, чем всякие там обычные люди. И был свято уверен в том, что право американской полиции стрелять при малейшей (даже и мнимой) агрессии в сторону полицейского было и остается святым и незыблемым. И никакие волнения в Фергюссоне, Балтиморе и десятках других городов ничего с этим поделать не могли.

– Сардж, не на…

– Ду-дух!

– С-ш-ш-ксах! – В следующее мгновение жирная туша сержанта Джексона оказалась отброшена от полицейского внедорожника на два десятка ярдов, а сам внедорожник… капрал Марджери не поверил своим глазам… этого… этого просто не могло быть. Огромный «Форд-Эксплорер» в полицейском обвесе, с мощным кенгурятником, с громадной люстрой на крыше покачнулся раз, другой, а затем… аккуратно распался на две неровные половинки, бурно заливая землю под собой бензином, маслом и охлаждающей жидкостью из разрубленных бензобака, картера двигателя и радиатора. А еще диетической «кока-колой» из попутно разрубленной бутылки… Капрал, едва успевший выскочить из-под той половинки «Форда», что рухнула в его сторону, несколько мгновений в ступоре пялился на две половинки пластиковой бутылки, ранее мирно стоявшей в большом подстаканнике (скорее, даже, «подбутыльнике») на центральном тоннеле, потом судорожно вздохнул и осторожно положил дробовик на землю.

– О’кей, ребята, о’кей, давайте не будем нервничать и начнем все с начала. Я – капрал Марджери, из полиц…

– Вот черт! – выругался сержант Кропач. – На каком они хоть говорят-то, может кто сказать?

Стажер и водитель переглянулись и молча пожали плечами.

– Хрен его знает, но точно не английский, – осторожно подытожил Трубников.

– Это я и сам понял, – огрызнулся Кропач, потом вздохнул и махнул рукой. – Ладно. Придется проводить их до их лагеря. Говоришь, он за Кривой балкой?

– Говорили, где-то там, – отозвался водитель. – Точно-то я и сам не знаю.

– Тогда давай – заводи шарабан и разворачивайся. Не хватало мне, чтобы еще с этими дураками на… – он покосился на странных верховых животных, на которых восседали ролевики-иностранцы, хмыкнул, покачал головой и закончил: – Короче, с иностранцами по дороге чего-то случилось. А то еще кто спьяну по ним из ружья шандарахнет… – После чего махнул рукой иностранцам, призывая следовать за собой, и нырнул на переднее сиденье «уаза».

Двое «смотрящих» из Дома Звезд, восседавших на верховых «химерах», несколько мгновений задумчиво сопровождали взглядами какую-то, похоже, механическую повозку, экипаж которой пошел на контакт вполне дружелюбно и с положенным «немым» уважением к «звучащим», а затем плавно тронул своих «химер». Как бы там ни было, задачу разведки нового мира, стоящую перед «смотрящими», никто не отменял…

Никто из тех, кто в этот день впервые встретился с «лесничими» Дома Чащи и «смотрящими» Дома Звезд, не представлял себе, что с этого мгновения не только их судьба, но судьба всей Земли изменилась навсегда. Потом, много позже, одни будут называть этот день днем, когда рухнуло будущее планеты, исчезли свобода и гордость человечества, а другие – днем, когда на Землю вернулись совесть, честь и мастерство…