Джон Донн (1572–1631) – один из самых известных поэтов в истории английской литературы. Хотя его талант, возможно, и уступает по своему масштабу фигурам самой первой величины – Шекспиру и Чосеру, но при всей неповторимости вполне сопоставим с дарованием таких прославленных художников слова, как Филипп Сидни, Уильям Блейк или Т.С. Элиот, которые в общепринятой поэтической иерархии стоят чуть ниже Шекспира и Чосера. Стихи Донна поражают смелым новаторством, аромат которого можно почувствовать и сегодня. Нет никакого сомнения в том, что его талант повернул английскую поэтическую традицию в новое русло. И вместе с тем он был художником очень сложным, а подчас и немного загадочным. Его стихи совершенно не умещаются в рамках готовых определений и словно нарочно дразнят читателя своей многозначностью, неожиданными контрастами и поворотами мысли, сочетанием трезво-аналитических суждений с всплесками страстей, постоянными поисками и постоянной неудовлетворенностью.

Донн прожил бурную и яркую жизнь, полную взлетов и падений, которая в чем-то напоминает авантюрный роман его эпохи с несколько неожиданным для такого жанра грустно-благополучным финалом. Будущий поэт родился и был воспитан в католической семье, и это воспитание давало о себе знать в течение почти всей жизни Донна, хотя он впоследствии и сменил вероисповедание, став членом англиканской церкви. (Реформация началась в Англии за несколько десятилетий до рождения поэта, и для католиков в период его юности были закрыты все двери.) Донн учился и в Оксфорде, и в Кембридже, но как католик не получил диплома. Учился он также и в лондонской юридической школе, которая считалась в те годы третьим университетом, не менее известным, чем два первых. Поэт изучал языки, юриспруденцию и богословие. Он также весьма активно интересовался поэзией и театром. В молодости Донн много путешествовал по Европе и принял участие в двух военно-морских экспедициях. В 1598 году он получил пост секретаря влиятельного вельможи сэра Томаса Эджертона, что предоставило честолюбивому молодому человеку шанс сделать карьеру при дворе. Казалось бы, все складывалось вполне удачно, пока в 1601 году Донн не вступил в тайный брак с племянницей своего покровителя Анной Мор. Молодые люди, обвенчавшись, бежали, вызвав скандал в обществе. После этого все надежды поэта на светскую карьеру рухнули, и около десяти лет его семья жила в крайней бедности. Еще в 90-е годы XVI века Донн перешел в англиканскую церковь, а в десятые годы ХVII века он привлек к себе внимание памфлетами, направленными против католиков, прежде всего иезуитов. В 1615 году поэт не без настояния короля Иакова принял сан священника и вскоре прославился как один из лучших проповедников во всей Англии. В 1621 году он стал настоятелем Собора апостола Павла в Лондоне, к тому времени уже давно отвергнув, по его собственным словам, «возлюбленную моей юности Поэзию» ради «жены моей зрелости Богословия». Настоятелем Собора Донн оставался вплоть до самой своей смерти.

Рубеж XVI–XVII веков в Англии был временем радикальных перемен, всколыхнувших всю страну и коснувшихся каждого англичанина. Это был период брожения умов и постепенно обострявшихся социально-политических и религиозных конфликтов, которые привели страну в середине XVII века к революции. Социальные конфликты, облекшиеся в одежды религиозных разногласий, сопровождала и интеллектуальная революция. Если в 90-е годы XVI века сознание образованного англичанина и его взгляды на мир, по свидетельству историков, были еще наполовину средневековыми, то к середине XVII века они стали более чем наполовину современными. Большую роль в этой перемене сыграла эволюция европейской мысли, новая рационалистическая философия и экспериментальная наука. Открытия Коперника и Галилея в астрономии, Гарвея – в физиологии, скептицизм Монтеня и политическая философия Макиавелли заставили многих англичан усомниться в привычных ценностях. Первый крупный философ этого периода Френсис Бэкон, отделивший экспериментальную науку от богословия, еще во многом разделял ренессансное мифопоэтическое представление о мире. Его младший современник Томас Гоббс, обосновавший рационалистический метод мышления, в своей ассоциативной теории познания уже предвосхищал Джона Локка и философов Просвещения.

Донн был всего на восемь лет моложе Шекспира, но он принадлежал уже к иному поколению. Если верить словам могильщиков, Гамлету в последнем акте шекспировской трагедии 30 лет; таким образом, возраст датского принца очень близок возрасту Донна. Исследователи часто подчеркивают этот факт, обыгрывая гамлетические моменты в творчестве поэта. И действительно, для Донна, как и для шекспировского героя, «вывихнутое время» вышло из колеи, и место стройной гармонии мироздания занял неподвластный разумному осмыслению хаос, сопровождающий смену эпох истории. В ставшем хрестоматийным отрывке из поэмы «Первая годовщина» поэт так описал свой век:

О себе же самом в одном из сонетов Донн сказал:

Болезненно чувствуя несовершенство мира распавшегося, по его словам, на атомы, поэт всю жизнь искал точку опоры. Внутренний разлад – главный мотив его поэзии. Именно здесь причина ее сложности, ее мучительных противоречий, сочетания фривольного гедонизма и горечи богооставленности, броской позы и неуверенности в себе, неподдельной радости жизни и глубокого трагизма.

Как и большинство поэтов эпохи, Донн не предназначал свои стихи для печати. Долгое время они были известны лишь по спискам, которые подчас сильно отличались друг от друга. В первый раз поэзия Донна была опубликована только после его смерти, в 1663 году. Поэтому сейчас достаточно трудно решить, когда именно было написано то или иное его стихотворение. Тем не менее текстологи, сличив сохранившиеся рукописи и изучив многочисленные аллюзии на события эпохи, доказали, что Донн стал писать уже в начале 90-х годов XVI века. Его первую сатиру датируют 1593 годом. Вслед за ней поэт сочинил еще четыре сатиры. Все вместе они ходили в рукописи как «книга сатир Донна». Кроме нее, из-под пера поэта в 90-е годы также вышло довольно много стихотворений в других жанрах: эпиграммы, послания, элегии, эпиталамы, песни и т. д. Все эти свои стихи Донн писал, как бы намеренно соревнуясь со Спенсером, Марло, Шекспиром и другими поэтами-елизаветинцами, что делает его новаторство особенно очевидным.

В сатирах Донн взял за образец древнеримскую традицию Горация, Персия и Ювенала и преобразил ее в духе собственного видения мира. Уже первая его сатира была написана в непривычной для елизаветинцев форме драматического монолога – сатирик, условная фигура «от автора», сначала беседует с «нелепым чудаком», а затем рассказывает об их совместном путешествии по улицам Лондона. Отказавшись от привычной для его старших современников стилизации под аллегорию или пастораль, Донн обращается к изображению реальной жизни елизаветинской Англии. При этом его интересуют не столько отдельные личности и их взаимоотношения (хотя и это тоже есть в сатирах), сколько определенные социальные явления и типы людей. Зрение Донна гораздо острее, чем у поэтов старшего поколения. Всего несколькими штрихами он весьма точно, хотя и с гротескным преувеличением, рисует портреты своих современников: капитана, набившего кошелек жалованьем погибших в сражении солдат, бойкого придворного, от которого исходит запах дорогих духов, рядящегося в бархат судьи, модного франта и других прохожих, а едкие комментарии сатирика, оценивающего каждого из них, помогают воссоздать картину нравов столичного общества. Здесь царят легкомыслие и тщеславие, жадность и угодничество.

В форме драматического монолога написаны и другие сатиры поэта. Во второй и пятой он обращается к судейскому сословию, нравы которого прекрасно изучил за время учения в лондонской юридической школе Линкольнз-Инн. Тема лживости, крючкотворства, продажности и жадности судей, занявшая вскоре важное место в комедиях Бена Джонсона и Томаса Мидлтона, впервые возникла в поэзии Донна. Не щадит поэт и придворных (четвертая сатира). Идеал придворного как гармонически развитой личности в духе Кастильоне и Сидни не существует для него. В отличие от Спенсера, не видит он его и в далеком прошлом. Донн всячески развенчивает этот идеал, высмеивая тщеславие, глупость, похотливость, гордость, злобу и лицемерие придворных. В сатирах Донна можно уловить даже и нотки разочарования в самом монархе. Ведь в реальности всемогущая королева ничего не знает о несправедливости, царящей в Лондоне, а потому и не может ничего исправить. Постепенно объектом сатиры становится вся елизаветинская Англия 90-х годов. В отличие от поэтов старшего поколения, воспевавших это время как новый «золотой век», который принес стране после разгрома Непобедимой армады (1588) счастье и благоденствие, Донн снимает всякий ореол героики со своей эпохи. Он называет ее веком «проржавленного железа», то есть не просто железным веком, худшей из всех мифологических эпох человечества, но веком, в котором и железо-то проела ржавчина. Подобный скептицизм был явлением принципиально новым не только в поэзии, но и во всей английской литературе.

Особенно интересна в плане дальнейшей эволюции Донна его третья сатира (о религии), где поэт сравнивает католическую, пуританскую и англиканскую церкви. Ни одна из них не удовлетворяет поэта, и он приходит к выводу, что путь к истине долог и тернист. Позиция Донна – «мудрый скептицизм», не ставящий под сомнение основы христианского вероучения, но все же весьма радикальный для Англии той поры, где каждый англичанин принадлежал к какой-нибудь деноминации и верил, что именно она является истинной.

Радикальным образом переосмыслил Донн и жанр эпистолы. Послания его старших современников обычно представляли собой возвышенные комплименты влиятельным особам и собратьям по перу, ярким примером чему служит целая группа сонетов-посвящений, которыми Спенсер предварил первую часть «Королевы фей» (1590). Донн намеренно снизил стиль жанра, придав стиху разговорно-непринужденный характер. В этом поэт опирался на опыт Горация, называвшего свои эпистолы «беседами».

Известное влияние на Донна оказали и темы эпистол Горация, восхвалявшего достоинства уединенного образа жизни. Так, в послании к Генри Уоттону, сравнив жизнь в деревне, при дворе и в городе, Донн советует другу не придавать значения внешним обстоятельствам и избрать путь нравственного самосовершенствования. В моральном пафосе стихотворения, в его проповеди стоического идеала явно ощутимы реминисценции из Горация.

Среди ранних посланий Донна бесспорно лучшими являются «Шторм» и «Штиль» (1597), которые составляют объединенный общей мыслью диптих. Стихотворения рассказывают о реальных событиях, случившихся с поэтом во время плавания на Азорские острова. Описывая встречу с неподвластными человеку стихиями, Донн настолько ярко воспроизводит свои ощущения, что читатель невольно делается соучастником гротескной трагикомедии, разыгравшейся на борту корабля. Стихии вмиг взъярившейся бури и изнурительно-неподвижного штиля противоположны друг другу, и их броский контраст высвечивает главную тему диптиха – хрупкость человека перед лицом непостижимой для него вселенной, его зависимость от помощи свыше.

Принципиально новыми для английской поэзии 90-х годов XVI века были и элегии Донна. Как полагают исследователи, за три года – с 1593 по 1596 – поэт написал целую маленькую книгу элегий, которая сразу же получила широкое хождение в рукописи. Элегии Донна посвящены любовной тематике и носят полемический характер: поэт дерзко противопоставил себя недавно начавшемуся всеобщему увлечению сонетом в духе Петрарки. Многочисленные эпигоны итальянского поэта быстро превратили его художественные открытия в штампы, над которыми иронизировал Сидни и которые спародировал Шекспир в знаменитом 130-м сонете:

Очевидно, издержки этой моды очень быстро открылись Донну, быть может, раньше, чем Шекспиру, и в споре с английскими петраркистами он выбрал свой путь.

Поэт и тут обратился к античной традиции, взяв «Любовные элегии» Овидия как образец для подражания. Донна привлекла легкая ироничность Овидия, его отношение к любви как к занятию несерьезному, забавной игре или искусству, украшающему жизнь.

С присущим его эпохе свободным отношением к заимствованию Донн берет у Овидия ряд персонажей и некоторые ситуации. В элегиях английского поэта появляются и неумолимый привратник, и старый ревнивый муж, и обученная героем любовному искусству девица, которая, познав всю прелесть «страсти нежной», изменяет ему. Однако все это переосмыслено Донном и служит материалом для вполне самобытных стихотворений.

Действие элегий Донна разворачивается в современном Лондоне. Поэтому, например, стерегущий дом громадный детина-привратник мало похож на евнуха из элегии Овидия и скорее напоминает персонаж из елизаветинской драмы («Аромат»), а одежды, которые сбрасывает возлюбленная («На раздевание возлюбленной»), являются модными в высшем лондонском свете нарядами. Гладкий и отточенный стих Овидия, плавное движение мысли, обстоятельность повествования у Донна, как правило, заменяет нервная динамика драматического монолога.

Иным, чем у Овидия, было и отношение поэта к чувству. Приняв идею любви как забавной игры, он лишил ее присущей Овидию эстетизации. Надевший маску циника, лирический герой Донна исповедует вульгарный материализм, который в Англии тех лет часто ассоциировался с односторонне понятым учением Макиавелли. Для людей с подобными взглядами место высших духовных ценностей заняла чувственность, а природа каждого человека диктовала ему собственные законы поведения, свою мораль. Шекспировский Эдмунд («Король Лир») с афористической точностью выразил суть этой доктрины, сказав: «Природа, ты моя богиня». Герой же одной из элегий Донна («Изменчивость»), отстаивая якобы отвечающее законам природы право женщины на непостоянство, сравнил ее с животными, меняющими партнеров по первой прихоти, с морем, в которое впадают многие реки. По мнению героя, равным образом свободны и мужчины, хотя он и советует им быть разборчивыми при выборе и смене подруги.

В противовес петраркистам Донн сознательно снизил образ возлюбленной, смело акцентировав плотскую сторону любви. В его элегиях все перевернуто с ног на голову, и неприступная дама и ее томный воздыхатель предстали в виде сговорчивой ветреницы и самонадеянного соблазнителя. Сочиняя такие стихотворения, поэт сознательно эпатировал публику: некоторые строки Донна были настолько откровенны, что цензура выкинула пять элегий из первого издания стихов поэта.

И все же критики, воспринявшие эти элегии буквально и увидевшие в них проповедь свободы чувств, явно упростили их смысл. Лирика Донна, как правило, вообще не поддается однозначному прочтению. Ведь в один период с элегиями он писал и третью сатиру, и «Штиль», и «Шторм». Для молодого поэта, как и для большинства его читателей, отрицательный смысл макиавеллизма был достаточно ясен. Ироническая дистанция постоянно отделяет героя элегий от автора. Как и Овидий, Донн тоже смеется над своим героем.

В 90-е годы Донн обратился и к другим жанрам любовной лирики. Стихотворения о любви он продолжал писать и в первые два десятилетия XVII века. В посмертном издании (1633) эти стихи были напечатаны вперемешку с другими, но уже в следующем сборнике (1635) составители собрали их в единый цикл, назвав его по аналогии с популярным в XVI веке сборником Р. Тотела «Песнями и сонетами». В языке той эпохи слово сонет помимо его общепринятого смысла часто употреблялось также в значении «стихотворение о любви». В этом смысле употребили его и составители книги Донна. Соответственно точнее назвать этот цикл «Песни и стихотворения о любви».

Читателя, впервые обратившегося к циклу, сразу же поражает необычайное многообразие настроений и ситуаций, воссозданных воображением поэта. «Блоха», первое стихотворение цикла в издании 1635 года, остроумно переосмысляет распространенный в эротической поэзии XVI века мотив: поэт завидует блохе, касающейся тела его возлюбленной. Донн же заставляет блоху кусать не только девушку, но и героя, делая надоедливое насекомое символом их плотского союза.

Следующее затем стихотворение «С добрым утром» гораздо более серьезно по тону. Поэт рассказывает в нем о том, как любящие, проснувшись на рассвете, осознают силу чувства, которое создает для них особый мир, противостоящий всей вселенной.

Затем идут «Песня», игриво доказывающая, что на свете нет верных женщин, и по настроению близкая к элегиям в духе Овидия «Женская верность» с ее псевдомакиавеллистической моралью. После них – «Подвиг» (в одной из рукописей – «Платоническая любовь»), в котором восхваляется высокий союз душ любящих, забывающих о телесном начале чувства.

«Песни и стихотворения о любви» ничем не похожи на елизаветинские циклы любовной лирики, такие, скажем, как «Астрофил и Стелла» Сидни, «Amoretti» Спенсера или даже на смело нарушившие каноны «Сонеты» Шекспира. В стихотворениях Донна полностью отсутствует какое-либо скрепляющее их сюжетное начало. Нет в них и героя в привычном для того времени смысле этого слова. Да и сам Донн, видимо, не воспринимал их как единый поэтический цикл. И все же издатели поступили верно, собрав эти стихотворения вместе, ибо они связаны многозначным единством авторской позиции. Их основная тема – место любви в мире, подчиненном переменам и смерти, во вселенной, где царствует «вышедшее из пазов» время.

«Песни и стихотворения о любви» представляют собой серию разнообразных зарисовок, своего рода моментальных снимков, фиксирующих широчайшую гамму чувств, лишенных единого центра. Герой цикла, познавая самые разные аспекты любви, безуспешно ищет душевного равновесия. Попадая во все новые и новые ситуации, он как бы непрерывно меняет маски, за которыми не так-то просто угадать его истинное лицо. Во всяком случае, ясно, что герой не тождествен автору, в чье намерение вовсе не входило открыть себя. Лирическая исповедь, откровенное излияние чувств – характерные черты более поздних эпох, прежде всего романтизма, и к «Песням и стихотворениям о любви» они не имеют никакого отношения.

При первом знакомстве с циклом может возникнуть впечатление, что он вообще не поддается никакой внутренней классификации. Оно обманчиво, хотя, конечно же, любое членение намеренно упрощает раскрытую здесь пеструю сложность опыта любви. Исследователи обычно делят стихотворения цикла на три группы. Однако не все стихи «Песен и сонетов» вмещаются в них («Вечерня в день св. Люции»), а некоторые («Алхимия любви») занимают как бы промежуточное положение. И все же такое деление удобно, ибо оно учитывает три главные литературные традиции, которым следовал Донн.

Первая из них – уже знакомая традиция Овидия. Таких стихотворений довольно много, и они весьма разнообразны по характеру. Есть здесь и игриво-циничная проповедь законности «естественных» для молодого повесы желаний («Общность»).

Есть и шутливое обращение к Амуру с просьбой о покровительстве юношеским проказам героя («Ростовщичество Амура»), и искусные убеждения возлюбленной уступить желанию героя («Блоха»), и даже написанный от лица женщины монолог, отстаивающий и ее права на полную свободу отношений с мужчинами («Скованная любовь»), и многое другое в том же ключе. Как и в элегиях Донна, героя и автора в этой группе «Песен и сонетов» разделяет ироническая дистанция, и эти стихотворения тоже противостоят петраркистской традиции.

Но есть в «Песнях и сонетах» и особый поворот темы, весьма далекий от дерзкого щегольства элегий. Испытав разнообразные превратности любви, герой разочаровывается в ней, ибо она не приносит облегчения его мятущейся душе. Герой «Алхимии любви» сравнивает страсть с мыльными пузырями и не советует искать разума в женщинах, ибо в лучшем случае они наделены лишь нежностью и остроумием. В другом же, еще более откровенном стихотворении «Прощание с любовью» герой смеется над юношеской идеализацией любви, утверждая, что в ней нет ничего, кроме похоти, насытив которую человек впадает в уныние.

Своими горькими мыслями эти стихотворения перекликаются с некоторыми сонетами Шекспира, посвященными смуглой леди. Но по сравнению с шекспировским, герой Донна настроен гораздо более цинично и мрачно. Очевидно, ему надо было познать крайности разочарования, чтобы изжить искус плоти, радости которой, игриво воспетые поэтом в других стихах цикла, обернулись здесь своей мучительно опустошающей стороной.

В другой группе стихотворений Донн, резко отмежевавшийся от современных подражателей Петрарки, самым неожиданным образом обращается к традиции итальянского поэта и создает собственный вариант петраркизма. Но неожиданность – одно из характернейших свойств поэзии Донна. Видимо, ему мало было спародировать штампы петраркистов в стихотворениях в духе Овидия, его герой должен был еще и сам переосмыслить опыт страсти, воспетой Петраркой.

Стихотворения этой группы обыгрывают типичную для традиции Петрарки ситуацию – недоступная дама обрекает героя на страдания, отвергнув его любовь. Из лирики «Песен и стихотворений о любви», пожалуй, наиболее близким к традиции итальянского мастера был «Твикнамский сад», в котором пышное цветение весеннего сада противопоставлено иссушающе-бесплодным мукам героя, льющего слезы из-за неразделенной любви.

Написанный как комплимент в честь графини Люси Бедфорд, одной из покровительниц поэта, «Твикнамский сад» вместе с тем и наименее типичное из петраркистских стихотворений Донна. Комплиментарный жанр не требовал от поэта сколько-нибудь серьезных чувств, но он определил собой внешнюю серьезность их выражения. В других стихотворениях Донн более ироничен. Это позволяет ему сохранять должную дистанцию и с улыбкой взирать на отвергнутого влюбленного. Да и сам влюбленный по большей части мало похож на томного воздыхателя. Он способен не без остроумия анализировать свои чувства («Разбитое сердце») и с улыбкой назвать себя дураком («Тройной дурак»). Иногда же привычная ситуация поворачивается совсем не предвиденным образом. Убитый пренебрежением возлюбленной (метафора, ставшая штампом у петраркистов), герой возвращается к ней в виде призрака и, застав ее с другим, пугает, платя презрением за презрение.

Наконец, есть здесь и стихи, в которых отвергнутый влюбленный решает покинуть недоступную даму и искать утешение у более сговорчивой подруги («Цветок»). И в этой группе стихотворений мятущийся герой, изведав искус страсти (на этот раз неразделенной), побеждает ее.

Третья группа стихов связана с популярной в эпоху Ренессанса традицией неоплатонизма. Эту доктрину, причудливым образом совмещавшую христианство с язычеством, развили итальянские гуманисты – Марсилио Фичино, Пико делла Мирандола, родившийся в Испании Леоне Эбрео и другие мыслители, труды которых были хорошо известны Донну. Итальянские неоплатоники обосновали весьма сложное учение о любви как о единстве любящих, мистическим образом познающих в облике любимого образ Творца. Английские поэты XVI века уже обращались к этому учению до Донна, но он идет здесь своим путем. Неоплатоническая доктрина послужила для него исходным моментом развития. Отталкиваясь от него, поэт создал ряд сцен-зарисовок, иногда прямо, а иногда косвенно связанных с неоплатонизмом.

И тут Донн тоже воспроизводит достаточно широкий спектр отношений любящих. В некоторых стихах поэт утверждает, что любовь – непознаваемое чудо. Она не поддается рациональному определению и описать ее можно лишь в отрицательных категориях, указав на то, чем она не является («Ничто»).

В других стихотворениях Донн изображает любовь возвышенную и идеальную, не знающую телесных устремлений («Подвиг», «Мощи»). Но это скорее платоническая любовь в обыденном смысле слова, и возможна она лишь как один из вариантов союза любящих. Неоплатоники Ренессанса были не склонны целиком отрицать роль плотской стороны любовного союза. Подобное отношение разделял и Донн. В «Экстазе», одном из самых известных стихотворений цикла, поэт описал занимавший воображение неоплатоников мистический экстаз любящих, чьи души, выйдя из тел, слились воедино. Но хотя таинственный союз и свершился в душах любящих, породив единую новую душу, он был бы немыслим без участия плоти. Ведь она свела любящих вместе и является для них, выражаясь языком Донна, не никчемным шлаком, а важной частью сплава, символизирующего их союз. В любви духовное и телесное не только противостоящие, но и взаимодополняющие друг друга начала.

Как гармоническое единство духовного и чувственного начал показана любовь в лучших стихотворениях цикла. Назовем среди них «С добрым утром», где герой размышляет о смысле взаимного чувства, неожиданно открывшемся любящим, «Годовщину» и «Восходящему солнцу», где неподвластная тлению любовь противопоставлена бренному миру, «Растущую любовь», где поэт развивает мысль о том, что меняющееся с течением времени чувство все же остается неизменным в своей основе, и «Прощание, возбраняющее печаль», где герой доказывает, что нерасторжимому союзу любящих не страшна никакая разлука.

Благодаря этим стихотворениям Донн сумел занять выдающееся место в английской поэзии. Ни один крупный поэт в Англии ни до, ни после него не оставил столь яркого изображения любви взаимной и всепоглощающей, дающей героям радость и счастье. Однако и на эту любовь «вывихнутое» время тоже наложило свой отпечаток. Сила чувств любящих столь велика, что они создают для себя собственную, неподвластную общим законам вселенную, которая противостоит окружающему их миру. Само солнце, управляющее временем и пространством, находится у них в услужении, освещая стены их спальни. Мир любящих необъятен, но это потому, что он сжимается для них до размера маленькой комнатки.

Знаменательно, что стихотворениям, воспевшим гармонический союз любящих, в цикле противостоят стихотворения, в которых сама возможность такого союза ставится под сомнение. «Алхимия любви» и «Прощание с любовью» с их разоблачением чувственности были направлены против неоплатонической идеи любви, доказывая, что все ее тайны лишь пустое притворство и выдумка. И здесь Донн остался верен себе, обыграв различные ситуации и столкнув противоположности.

В первые десятилетия XVII века помимо «Песен и стихотворений о любви» Донн написал и довольно большое количество разнообразных стихотворений на случай – посланий, эпиталам, траурных элегий. Во всех них поэт проявил себя как законченный мастер, который в совершенстве овладел стихом, способным передать даже самый причудливый ход мысли автора. Но, как справедливо заметили специалисты, все же блестящее мастерство редко сочетается в этих стихах с глубиной истинного чувства. Донн, однако, ставил перед собой иные цели. Сочиняя стихотворения на случай, он платил дань широко принятому обычаю: искавший покровительства поэт посвящал свои строки какой-либо могущественной особе. Подобные стихотворения писали очень многие современники Донна (например, Бен Джонсон). Но и тут он тоже пошел своим путем, переосмыслив традицию. У Донна похвала лицу, которому посвящено стихотворение, как правило, не содержит в себе привычного прославления его нравственных достоинств и не ограничивается чисто светскими комплиментами, но служит поводом к размышлению о высоких духовных истинах. При таком отношении автора восхваляемая им особа теряет свои индивидуальные черты и превращается в отвлеченный образец добра, доблести и других совершенств. Сами же стихотворения носят явно выраженный дидактический характер и при всей отраженной в них игре ума не выдерживают сравнения с «Песнями и сонетами».

Со стихотворениями на случай тесно связаны и поэмы Донна «Первая годовщина» (1611) и «Вторая годовщина» (1612), посвященные памяти юной Элизабет Друри, дочери одного из покровителей поэта. «Годовщины» – сложнейшие произведения Донна, в которых сочетаются черты элегии, медитации, проповеди, анатомии и гимна. Здесь в наиболее очевидной форме проявилась энциклопедическая эрудиция автора, по праву снискавшего славу одного из самых образованных людей начала XVII века. Относительно большие размеры обеих поэм позволили Донну дать волю фантазии, что привело его к барочным излишествам, в целом мало характерным для его лирики (нечто сходное можно найти лишь в поздних стихотворениях на случай). И уж конечно, ни в одном другом произведении Донна причудливая игра ума и пышная риторика не проявили себя столь полно, как в «Годовщинах».

Известно, что Бен Джонсон, критикуя «Годовщины», саркастически заметил, что хвала, возданная в них юной Элизабет, скорее подобает Деве Марии. На это Донн якобы возразил, что он пытался представить в стихах идею Женщины, а не какое-либо реальное лицо. И, действительно, кончина четырнадцатилетней девушки, которую поэту ни разу не довелось встретить, служит лишь поводом для размышлений о мире, смерти и загробной жизни. Сама же Элизабет Друри становится образцом добродетелей, которые человек утратил после грехопадения, а ее прославление носит явно гиперболический характер.

«Годовщины» построены на контрасте реального и идеального планов – падшего мира, в котором живут поэт и его читатели, и небесного совершенства, воплощенного в образе героини. Донн осмысливает этот контраст с его привычным средневековым соntemptus mundi (презрением к миру) в остросовременном духе. «Годовщины» представляют собой как бы развернутую иллюстрацию знаменитых слов принца датского о том, что эта прекрасная храмина, земля, кажется ему пустынным мысом, несравненнейший полог, воздух, – мутным и чумным скоплением паров, а человек, краса вселенной и венец всего живущего, – лишь квинтэссенцией праха. И если описание небесного плана бытия у Донна грешит дидактикой и абстрактностью, то реальный распавшийся мир, где порчей охвачена и природа человека (микрокосм), и вся вселенная (макрокосм), где отсутствует гармония и нарушены привычные связи, воссоздан с великолепным мастерством. Тонкая наблюдательность сочетается здесь с афористичностью мысли. Недаром, почти каждый ученый, пишущий о брожении умов в Англии начала XVII века, как правило, цитирует те или иные строки из поэм Донна.

В начале XVII века поэт обратился и к религиозной лирике. По всей видимости, раньше других стихотворений он сочинил семь сонетов, названных им по-итальянски «La Corona» («корона, венок»). Этот маленький цикл написан именно в форме венка сонетов, где последняя строка каждого сонета повторяется как первая строка следующего, а первая строка первого из них и последняя последнего совпадают. Донн блестяще обыграл поэтические возможности жанра с повторением строк, сложным переплетением рифм и взаимосвязью отдельных стихотворений, которые действительно смыкаются в единый венок. Но в то же время строго заданная форма, видимо, несколько сковала поэта. «La Согопа» удалась скорее как виртуозный эксперимент, где сугубо рациональное начало преобладает над эмоциональным.

Иное дело «Священные сонеты». Их никак не назовешь лишь виртуозным поэтическим экспериментом, а некоторые из них по своему художественному уровню вполне сопоставимы с лучшими из светских стихов поэта. Как и в «La Согопа», поэт обратился не к шекспировской, предполагающей сочетание трех катренов и заключительного двустишия, но к итальянской форме сонета, наполнив ее неожиданными после эпигонов Сидни силой чувств и драматизмом и тем самым радикально видоизменив жанр.

Как доказали исследователи, «Священные сонеты» связаны с системой индивидуальной медитации, которую разработал глава ордена иезуитов Игнатий Лойола в своих «Духовных упражнениях» (1521–1541). Написанная в духе характерного для Контрреформации чувственного подхода к религии, книга Лойолы была необычайно популярна среди духовенства и католиков-мирян в XVI и XVII столетиях. По мнению биографов, есть основания полагать, что и Донн в юности обращался к «Духовным упражнениям». Система медитации, предложенная Лойолой, была рассчитана на ежедневные занятия в течение месяца и строилась на отработке особых психофизических навыков. Она, в частности, предполагала умение в нужные моменты зримо воспроизвести в воображении определенные евангельские сцены (распятие, положение во гроб) и вызвать в себе необходимые эмоции (скорбь, радость). Как завершение каждого упражнения следовала мысленная беседа с Творцом.

Некоторые сонеты Донна по своей структуре, действительно, весьма похожи на медитации по системе Лойолы. Так, например, начало седьмого сонета (октава) можно рассматривать как воспроизведение картины Страшного суда, а конец стихотворения (секстет) – как соответствующее данной сцене прошение:

В начале одиннадцатого сонета герой представляет себе, как он находился рядом с распятым Христом на Голгофе и размышляет о своих грехах. Конец же стихотворения выражает эмоции любви и удивления. Да и сами размышления о смерти, покаянии, Страшном суде и божественной любви, содержащиеся в первых шестнадцати сонетах, тоже весьма типичны для медитации по системе Лойолы.

Однако и тут Донн переосмыслил традицию, подчинив ее своей индивидуальности. Весь маленький цикл проникнут ощущением душевного конфликта, внутренней борьбы, страха, сомнения и боли, то есть именно теми чувствами, от которых медитации должны были бы освободить поэта. В действительности же получилось нечто обратное. Первые шестнадцать сонетов цикла являются, скорее, свидетельством духовного кризиса, из которого поэт старается найти выход. Но и обращение к религии, как оказывается, не дает ему твердой точки опоры. Бога и лирического героя сонетов разделяет пропасть. Отсюда тупая боль и опустошенность (третий сонет), отсюда близкое к отчаянию чувство отверженности (второй сонет), отсюда и, казалось бы, столь неуместные, стоящие почти на грани с кощунством эротические мотивы (тринадцатый сонет).

Душевный конфликт отразился и в трех поздних сонетах Донна, написанных, по всей вероятности, уже после 1617 года. За обманчивым спокойствием и глубокой внутренней сосредоточенностью сонета на смерть жены стоит не только щемящая горечь утраты, но и неудовлетворенная жажда любви. Восемнадцатый сонет, неожиданно возвращаясь к мотивам третьей сатиры, обыгрывает теперь еще более остро ощущаемый контраст небесной церкви и ее столь далекого от идеала земного воплощения. Знаменитый же девятнадцатый сонет, развивая общее для всего цикла настроение страха и трепета, раскрывает противоречивую природу характера поэта, для которого «непостоянство постоянным стало».

Самые поздние из стихотворений поэта – это гимны. Их резко выделяют на общем фоне лирики Донна спокойствие и простота тона. Стихотворения исполнены внутренней уравновешенности. Им чужда экзальтация, и тайны жизни и смерти принимаются в них со спокойной отрешенностью. Столь долго отсутствовавшая гармония здесь, наконец, найдена. Парадоксальным образом, однако, эта долгожданная гармония погасила поэтический импульс Донна. В последнее десятилетие жизни он почти не писал стихов, правда, творческое начало его натуры в эти годы нашло выражение в весьма интересной с художественной точки зрения прозе, где настроения, воплощенные в гимнах, получили дальнейшее развитие.

Поэтическая манера Донна была настолько оригинальна, что читателю, обратившемуся к его стихам после чтения старших елизаветинцев, может показаться, что он попал в иной мир. Плавному, мелодично льющемуся стиху елизаветинцев Донн противопоставил нервно-драматическое начало своей лирики. Почти каждое его стихотворение представляет собой маленькую сценку с четко намеченной ситуацией и вполне определенными характерами. Герой и его возлюбленная прогуливаются в течение трех часов, но вот наступает полдень, они останавливаются, и герой начинает лекцию о философии любви («Лекция о тени»); проснувшись на рассвете, герой насмешливо приветствует «рыжего дурня» – солнце, которое разбудило его и его возлюбленную («К восходящему солнцу»); собираясь в путешествие за границу, герой прощается с возлюбленной, умоляя ее сдержать потоки слез («Прощальная речь о слезах»); обращаясь к тем, кто будет хоронить его, герой просит не трогать прядь волос, кольцом обвившую его руку («Погребение») и т. д. Знакомясь со стихами Донна, читатель почти всякий раз становится зрителем маленького спектакля, разыгранного перед его глазами.

Драматический элемент стихотворений Донна часто обозначался сразу же, с первых строк, которые могли быть написаны в форме обращения либо как-то иначе вводили сюжетную ситуацию. Сами же стихотворения обычно имели форму драматического монолога, новаторскую для английской поэзии рубежа XVI–XVII веков. Беседуя с возлюбленной, размышляя над той или иной ситуацией, герой «открывал себя». И хотя его «я» не совпадало с авторским (известным исключением была, пожалуй, лишь религиозная лирика), поэзия Донна носила гораздо более личностный характер, чем стихи его предшественников.

Драматическое начало определило и новые взаимоотношения автора и читателя, который как бы нечаянно становился свидетелем происходящего. Поэт никогда прямо не обращался к читателю, искусно создавая впечатление, что его нет вообще, как, например, нет зрителей для беседующих друг с другом театральных персонажей. И это способствовало особому лирическому накалу его стиха, подобного которому не было в поэзии елизаветинцев.

Ярко индивидуальной была и интонация стиха Донна, меняющаяся в зависимости от ситуации, но всегда близкая к разговорной речи. Из поэтов старшего поколения к разговорной речи обращался Сидни, который пытался воспроизвести в своем стихе язык придворных. Однако для Донна и его поколения язык придворных казался чересчур манерным. Неприемлем для автора «Песен и стихотворений о любви» был и синтез Шекспира, соединившего в своей лирике традиции Сидни с мелодическим стихом Спенсера. Драматические монологи героев Донна, несмотря на всю его любовь к театру, во многом отличны и от сценической речи героев Марло, раннего Шекспира и других елизаветинских драматургов 90-х годов, писавших для открытых театров с их разношерстной публикой, которую составляли все слои населения.

Поэзия Донна имела свой особый адрес, что явственно сказалось уже в первых стихах поэта. Они были написаны для тогдашней культурной элиты, по преимуществу для молодых людей с университетским образованием. С приходом Донна в литературу характерное уже отчасти для поколения Марло и других «университетских умов» (Лили, Грина, Лоджа и др.) отличие интеллектуальных интересов учено-культурного слоя от более примитивных запросов придворных стало вполне очевидным. Поэтическая речь сатир и элегий Донна и воспроизводит характерную интонацию образованного молодого человека его круга, личности скептической и утонченной.

Во времена Сидни (80-е годы XVI века) английский литературный язык и поэтическая традиция еще только формировались. К приходу Донна поэтическая традиция уже сложилась, и его зоркому взгляду открылись ее издержки. Не приняв возвышенный слог сонетистов и Спенсера, поэт писал стихи намеренно низким стилем. Донн не просто сближал интонацию с разговорной речью, но порой придавал ей известную резкость и даже грубоватость. Особенно это заметно в сатирах, где сам жанр, согласно канонам эпохи Ренессанса, требовал низкого стиля. Но эта резкость есть и в некоторых стихах «Песен и сонетов» (начало «С добрым утром» или «Канонизации») и даже в религиозной лирике (сонет XIV). Во многих произведениях Донна свободное, раскованное движение стиха порой вступало в противоречие с размером, за что Бен Джонсон резко критиковал его. Но тут сказалось новаторство Донна, который, стремясь воспроизвести интонацию живой речи, ввел в стихи нечто вроде речитатива. По меткому выражению одного из критиков, мелодия человеческого голоса звучала здесь как бы на фоне воображаемого аккомпанемента размера. Для достижения нужного эффекта Донн смело вводил разговорные обороты, элизию, менял ударения и использовал мало характерный для елизаветинцев enjambement, то есть перенос слов, связанных по мысли с данной строкой, в следующую. Понять просодию Донна часто можно, лишь прочитав то или иное стихотворение вслух.

Вместе с тем Донн прекрасно владел музыкой размера, когда жанр стихотворения требовал этого. В качестве образца достаточно привести песни и близкую к ним лирику «Песен и стихотворений о любви». (Некоторые из песен Донн написал на популярные в его время мотивы, другие были положены на музыку его современниками и часто исполнялись в XVII веке.) Но и здесь концентрация мысли, своеобразие синтаксических конструкций, которые можно оценить лишь при чтении, сближают эти стихотворения с разговорной речью и выделяют их на фоне елизаветинской песенной лирики.

Свои первые стихотворения Донн написал в студенческие годы во время занятий в лондонской юридической школе Линкольнз-Инн. Обучавшиеся тут студенты уделяли большое внимание логике и риторике. Чтобы выиграть дело, будущие адвокаты должны были научиться оспаривать показания свидетелей, поворачивать ход процесса в нужное русло и убеждать присяжных в правоте (быть может, и мнимой) своего подзащитного. Первые пробы пера поэта, видимо, предназначались для его соучеников. В этих стихотворениях Донн всячески стремился ошеломить виртуозностью своих доводов и вместе с тем с улыбкой, как будто со стороны, следил за реакцией воображаемого читателя, расставляя ему разнообразные ловушки. Гибкая логика аргументов целиком подчинялась здесь поставленной в данную минуту цели, и вся прелесть веселой игры состояла в том, чтобы с легкостью доказать любое положение, каким бы вызывающе странным оно ни казалось на первый взгляд. (Вспомним дерзкую проповедь вульгарного материализма и свободы сексуальных отношений.) В дальнейшем приемы подобной веселой игры прочно вошли в поэтический арсенал Донна, и он часто пользовался ими в своих самых серьезных стихотворениях, по-прежнему поражая читателя виртуозностью доводов и головокружительными виражами мысли (сошлемся хотя бы на «Годовщины» или «Страстную пятницу 1613 г.»)

Чтобы понять такие стихотворения, требовалось немалое усилие ума. Строки Донна были в первую очередь обращены к интеллекту читателя. Отсюда их порой намеренная трудность, пресловутая темнота, за которую столь часто упрекали поэта (еще Бен Джонсон говорил, что «не будучи понят, Донн погибнет»). Но трудность как раз и входила в «умысел» поэта, стремившегося прежде всего пробудить мысль читателя. Работа же интеллекта в свою очередь будила и чувства. Так рождался особый сплав мысли и чувства, своеобразная интеллектуализация эмоций, ставшая затем важной чертой английской поэзии XVII века.

В отличие от поэтов старшего поколения – и прежде всего раннего Шекспира, – увлекавшихся игрой слов, любивших неологизмы и музыку звука, Донна больше интересовала мысль. Конечно, и он виртуозно владел словом, но всегда подчинял его смыслу стихотворения, стремясь выразить все свои сложные интеллектуальные пируэты простым разговорным языком. В этом поэт стоял ближе к позднему Шекспиру. Как и в его великих трагедиях и поздних трагикомедиях, мысль автора «Песен и стихотворений о любви» перевешивала слово. При этом, однако, поэтическая манера Донна была много проще и по-своему аскетичней шекспировской. В целом, для его стихов характерны краткость и точность, умение сказать все необходимое всего в нескольких строках. Недаром Марциал был с юности одним из любимых авторов Донна.

От произведений поэтов старшего поколения стихи Донна отличало также его пристрастие к особого рода метафоре, которую в Англии того времени называли концепт (concept). При употреблении метафоры обычно происходит перенос значения и один предмет уподобляется другому, в чем-то схожему с ним, как бы показывая его в новом свете и тем открывая цепь поэтических ассоциаций. Внутренняя механика концепта более сложна. Здесь тоже один предмет уподобляется другому, но предметы эти обычно весьма далеки друг от друга и на первый взгляд не имеют между собой ничего общего. Поэта в данном случае интересует не столько изображение первого предмета с помощью второго, сколько взаимоотношения между двумя несхожими предметами и те ассоциации которые возникают при их сопоставлении. В качестве примера из поэзии Донна приведем уподобление душ любящих ножкам циркуля, скрепленным единым стержнем, сравнение врачей, склонившихся над телом больного, с картографами или сопоставление стирающейся на глобусе границы между западным и восточным полушарием с переходом от жизни к смерти и от смерти к воскресению.

Поэты-елизаветинцы изредка пользовались такими метафорами и раньше, но именно Донн сознательно сделал их важной частью своей поэтической техники. Поражая читателей неожиданностью ассоциаций, они помогали поэту выразить движение мысли, которая обыгрывала разного рода парадоксы и противопоставления. Поэтому метафоры-концепты у Донна и моментальны, как, скажем, у Гонгоры, и развернуты во времени, его сопоставления подробно раскрыты и обоснованы, наглядно демонстрируют «математическое» мышление поэта, его неумолимую логику и спокойную точность:

Концепт, как и другие стилистические приемы, не был для Донна украшением, но всегда подчинялся замыслу стихотворения. Орнаментальными такие метафоры стали позже, когда они вошли в моду в творчестве некоторых последователей Донна типа Д. Кливленда.

В поэтическом мышлении Донна тонко развитая способность к анализу сочеталась с даром синтеза. Расчленяя явления, поэт умел и объединять их. Тут ему помогало его блестящее остроумие, которое он, предвосхищая более поздние теории Грасиана, понимал как особого рода интеллектуальную деятельность, особое качество ума (wit) и, в конечном счете, особую разновидность духовного творчества, куда смех, комическое начало входили лишь как один из компонентов. Остроумие давало Донну возможность подняться не только над людской глупостью и пороками, но и над хаосом окружающего мира. Благодаря искусству остроумия поэт, оставаясь частью этого падшего, раздробленного мира, в то же время глядел на него как бы со стороны и скептически оценивал его. Хаос мира стимулировал иронию Донна и двигал его мысль.

Умение столкнуть противоположности и найти точку их соприкосновения, понять сложную, состоящую из разнородных элементов природу явления и одновременно увидеть скрепляющее эти элементы единство – важнейшая черта творчества Донна. Она во многом объясняет бросающиеся в глаза противоречия его поэзии. Некоторые из них уже были названы: обыгрывание взаимоисключающих взглядов на природу любви или создание примерно в одно время гедонистических элегий в духе Овидия и эпистолярного диптиха «Шторм» и «Штиль» с его изображением хрупкости человека перед лицом стихий. В более поздний период творчества Донн создает горько-циничную «Алхимию любви» и религиозную лирику. Отталкиваясь для создания священных сонетов от медитации по системе И. Лойолы, поэт одновременно работал и над сатирическим памфлетом в прозе «Игнатий и его конклав» (1611). Памфлет был направлен против иезуитов и изображал Лойолу в карикатурном виде, сидящим рядом с Люцифером в центре преисподней. И в эти годы хаос мира давал пищу для скептического ума поэта, стимулировал его воображение, а разнообразные интеллектуальные концепции по-прежнему превращались в поэтические образы, искусно обыгранные Донном.

При жизни Донн пользовался огромным авторитетом среди своих современников. Введенное им в английскую поэзию остроумие (wit) стало важнейшей чертой лирики и целой группы поэтов (некоторые даже называют их школой), шедших вслед за Донном и учившихся у него. Они вошли в историю литературы под именем метафизиков. Эти поэты восприняли от Донна его религиозно-философский поиск и упорное стремление разгадать тайны бытия. Их роднили интеллектуальная рефлексия и стремление найти ответы на вечные вопросы. Хотя их индивидуальная манера могла порой сильно отличаться от манеры их учителя, в своих поисках все они, несомненно, отталкивались от поэтических открытий Донна.

Но уже к концу XVII века литературные вкусы в Англии резко поменялись, и в поэзии восторжествовала эстетика неоклассицизма. Стихи Донна не соответствовали ее нормам, и прежние восторги вскоре затихли. В эпоху Просвещения поэзия Донна больше не переиздавалась. Отношение к Донну как к поэту странному и даже «упадочному» сохранилось среди некоторых критиков вплоть до начала XX века, когда история английской литературы была решительно пересмотрена.

Однако лучшие умы Англии реабилитировали поэзию Донна задолго до этого пересмотра. «Грубая», «неправильная» манера поэта сразу же привлекла к себе романтиков. Они увидели в «бесконечном нагромождении головоломок» смелый полет фантазии Донна, а в еще недавно казавшейся холодной и вычурной игре его интеллекта – движение подлинной страсти.

Но общее признание пришло к Донну только в XX веке. Теперь его произведения были изданы вновь и стали доступны всем, кто хотел их прочесть. Влияние его манеры оказалось настолько сильным, что проявило себя в творчестве лучших поэтов эпохи – Т.С. Элиота, позднего Йейтса, У.Х. Одена и Дилана Томаса. И сейчас в начале XXI века Донн по-прежнему остается на поэтическом Олимпе рядом с Сидни, Спенсером и Милтоном, равный среди равных себе. Поэзию Донна в Англии теперь знают все образованные люди; она по-прежнему продолжает увлекать и волновать читателей.

Знакомство русского читателя с Донном состоялось относительно недавно, всего несколько десятилетий назад. За это время вышло несколько сборников его стихотворений, в том числе и академическое издание его поэзии в серии «Литературные памятники». Хочется надеяться, что данное издание поэзии Донна поможет широкому кругу наших читателей ближе познакомиться с одним из самых ярких и оригинальных поэтов в истории английской литературы.

Примечания составлены по изданию:

Д. Донн, Стихотворения и поэмы. – М., Наука, 2009.

Облако и ангел

Так ангелов туманных… – Аквинат писал, что «…душа, не воплотившаяся в теле, не отличается от ангелов» и ангелы создают себе тела из воздуха, сгущая его в облако.

…любви мужской и женской слиться… – Поскольку женщина непостоянна и несовершенна, то женская любовь уподобляется воздуху, а мужская – ангельской чистоте.

Восторг

В ориг. – Экстаз (от греч. выходить из себя), согласно Плотину и Филону – знак соединения с Единым, которое созерцается при помощи интеллекта, поскольку органы чувств теряют способность восприятия.

Фиалка – символ любви и плодородия.

Весенней склеена смолою… – Влажность женских рук – символ чувственности, соответствующий ее гумору.

Качались души… – Считалось, что в момент экстаза или во сне душа покидала тело и путешествовала за пределы физического мира.

Как бессловесные надгробья. – В средневековье делали надгробья в виде лежащей фигуры умершего.

…новый сей состав – В ориг. «concoction» – алхимический термин, означающий «сгущение, вытяжку», чистое вещество.

Соединяет две в одну… – Л. Эбрео пишет, что каждая любящая душа преображается в любимую душу и раздваивается, и души двух соединяются в единую высшую душу: души = 4 души, либо 2 души = 1 Душа.

…стали нашей частью. – В ориг.: «не шлак, а лигатура» – добавка неблагородного металла в ювелирные сплавы для твердости и износостойкости.

…крови ток / Рождает жизнь… – Считали, что животные «духи», зарождаются в крови, при их помощи душа управляет телом.

Перстами вяжет узелок… – Ср.: «…человек… узел, состоящий из двух сопряженных субстанций [души и тела]…» (Тертуллиан, О воскрешении тела, 40).

К простым способностям… – Способности животной души: пять чувств и эмоции (боль, страх, гнев, радость).

…исчахнет принц… – В алхимии Князь – первоматерия, скрытая в объектах.

Приманка

И томный приплывет карась… – Эвфемизм соития в куртуазной поэзии: подглядывающий влюбленный видит, как рыбка заплывает в сложенные ладони купальщицы.

Растущая любовь

Квинтэссенция – согласно Аристотелю, пятый элемент, синоним термина «эфир», из него сотворены сферы и звезды, находится в метафизическом мире, не имеет никаких качеств, неизменен.

Врачующий страданием… – Парацельс лечил болезни, восстанавливая бальзам и изгоняя болезнетворные субстанции, часто токсичными веществами.

Предостережение

Композиция стихотворения подчинена логике диалектической триады: 1 строфа – тезис, 2 строфа – антитезис, 3 строфа – синтез.

Подмостками я стану… – В ориг. подмостки противопоставляются шествию триумфатора. Во время триумфального торжества в честь полководца-победителя убивали захваченных пленников.

Годовщина

…ни дней, ни лет… – В ориг. парафраз св. Августина: «…седьмой век будет нашей субботой, конец которой будет не вечером, а Господним, как бы вечным восьмым днем, который Христос освятил Своим воскресением…»

…не суждено нам, / Увы, быть вместе погребенным… – Т. к. супругов обычно хоронили в одной могиле, герои стиха, вероятно, не женаты.

Сон

Легко ли отрываться / Для яви… – Считалось, что суккубы-демоны в образе светящихся женщин являются во сне и отнимают у мужчин семя и витальные силы.

Доброе утро

В Пещере Семерых… – По легенде, во время гонения на христиан при императоре Деции семь эфесских юношей удалились в пещеру для предсмертной молитвы, где заснули и проснулись спустя 120 лет.

…к неведомым мирам… – аллюзия на великие географические открытия и на теорию Дж. Бруно о бесконечности вселенной и множественности миров.

Рассвет

Стихотворение написано от лица женщины и восходит к жанру «альбы» – «рассветной песни» трубадуров.

К восходящему Солнцу

Напоминай придворным про охоту… – При Иакове I охота стала очень популярной.

Я ей – монарх, она… – Социальную аналогию между властью в семье и государстве христианство развило из идей Ликурга и Аристотеля.

Ты, Солнце, в долгих странствиях устало… – В геоцентрической модели солнце «бегало» вокруг Земли, и герой предлагает ему остановиться и «отдохнуть» в гелиоцентрической модели.

Подвиг

Деяния героев… – Девять великих героев: античности (Гектор, Александр Македонский, Юлий Цезарь), ветхозаветной истории (Иисус Навин, Царь Давид, Иуда Маккавей) и христианства (Король Артур, Карл Великий, Готфрид Бульонский).

Лунный камень – В ориг. «specular stone» – возможно, селенит или слюда. Г. Панчироли в кн. «О замечательных вещах» (1599) рассказывает о Нероне, построившем из такого камня храм Фортуны.

От любопытства черни… – В ориг. «prophane men» – человек, не посвященный в религиозные таинства и не имеющий права находиться в освященном месте.

Погребение

Пучок волокон мозговых… – Согласно Галену, к мозгу прикреплялись жилы/нервы, которые управляли организмом.

Мощи

…гостя подселить… – Из-за переполненности городских кладбищ могилы вскрывались и кости складывались в склепе. На освобожденном месте хоронили нового покойника.

Браслет из волос – Знак взаимной любви, который девушка дарила любимому.

…с душою встретится душа… – Когда души перед Страшным Судом будут собирать части тел, влюбленные опять встретятся.

Где лжебогов усердно чтят… – почитают мощи. В «39 статьях» утверждается, что мощепочитание не основано на авторитете Св. Писания.

Он не срывал печать / С природного… – Эротический эвфемизм соития.

Канонизация

Мы оба – бабочка… – Набор эмблем: мотылек – любовник, стремящийся к быстротечным и опасным удовольствиям; орел – символ мужской силы и власти; голубь – женской кротости и покорности.

Феникс – солярный символ, эмблема вечности, цикличности и возрождения. В бестиариях – символ воскрешения Христа и праведников. Здесь: чудо смерти-воскрешения – эвфемизм экстаза.

Последний вздох

Пока душа из уст не излетела! – В греч. и лат. слова pneuma и spiritus означают и дыхание и душу, что породило представление, будто душа выходит из тела вместе с вздохом.

Колдовство с портретом

Ты хочешь погубить портрет,/ Дабы и я погиб за ним вослед? – Ср.: «Если ведьма лепит из воска фигуры или…получает некие изображения, то те ранения, которые наносятся ведьмами этим фигурам, передаются живым людям…» (Молот ведьм).

Подсчет

Мафусаил – Быт. 5:27.

Нет, я – мертвец. – Герой, в разлуке с любимой, в ориг. продлившейся 2400 лет (20+40+40+ 100+200+1000+1000), умер от страданий и стал призраком.

Песня (Мой друг, я расстаюсь с тобой…)

Твой каждый вздох… – Единая душа влюбленных медленно умирает, т. к. считалось, что с каждым вздохом из тела уходит немного крови, распределяющей душу по телу.

Мне вещим сердцем не сули / Несчастий... – Эней был проклят Дидоной, не сумевшей уговорить его остаться с ней.

Прощание, запрещающее печаль

Когда земля разверзнет… – Популярным чтением были описания наиболее сильных землетрясений 16 века в Лиссабоне.

…свод небесный,/ Дрожа… – Лат. – trepidus (дрожащий) – колебание восьмой и девятой небесной сфер, чем объяснялось смещение времени равноденствия.

Так проволоку золотую / Хоть век тяни… – В ориг. «expansion» – раскатка: золото расплющивают, затем бьют или растягивают в канитель (Исх. 39:3).

Как ножки циркуля… – В иконографии и эмблематике Бога изображали Архитектором Мира с циркулем в руках, что было актуально для храмовой архитектуры, поскольку церковь была микромоделью Вселенной. Циркуль – символ гармонии творения, вечности божественного закона и воли.

Прощание. О моем имени на оконном стекле

Пусть имя на стекле… – В магии написанное имя – часть ритуала призвания духов. Постоянство и честность героя передается его имени.

…череп мой… – Существовала мода носить кольца с изображением черепа, напоминавшего о бренности.

…мой мертвенный скелет. – Имя – костяк основных качеств героя; поскольку душа у них едина, она при помощи воображения может вдохнуть душу в имя и материализовать героя.

…и вновь слагай его. – Миф об Исиде, собравшей разбросанные по Египту части тела мужа – Озириса, был элементом герметической доктрины.

Как воля звезд… – Астрологи считали, что Творец создает вещи при помощи прямого влияния небес, первоэлементов и планет, их сочетание определяет свойства предмета и его имени.

Твикнамский сад

Твикнэм Парк (Twickenham Park) – поместье патронессы Донна, Люси Рассел, графини Бедфорд, где она жила в 1607–1618. Сохранился план парка поместья (эмблема птолемеевского Универсума), в нем концентрическими кругами располагались березы, липы и фруктовые деревья.

…живительный бальзам… – Парацельс в трактате «О философском камне» писал, что во всем живом содержится Balsamum perfectum, источник жизненных сил и универсальное лекарство. Истощение бальзама ведет к болезням и смерти.

Паук любви, который все мертвит… – Бытовало представление, что все пауки ядовиты.

Чтоб мандрагорой горестной стонать… – В Средние века считалось, что мандрагора кричит, когда ее вырывают из земли.

…пузырьком хрустальным… – Предпролагалось, что сосуды для благовоний, найденные в древнеримских гробницах, родственники наполняли слезами скорби.

На прощание. О книге

Ту, что смогла Пиндара победить… – Коринна (VI–V вв. до н. э.) – древнегреческая поэтесса на поэтическом состязании 5 раз побеждала Пиндара.

И ту, кого с Луканом вместе чтут… – Утверждали, что закончить поэму о Цезаре «Фарсалия» Лукану помогла его жена Полла Аргентария.

И ту, чей, говорят, Гомер присвоил труд… – В «Мириобиблионе» патриарха Фотия рассказывается, что поэтесса Фантазия сочинила поэмы о Трое и Одиссее и спрятала в святилище храма Гефеста в Мемфисе. Гомер, путешествуя по Египту, похитил их.

…ангелы – стихам… – Откр. 5:10–13.

Каноном станет для жрецов любви… – Книга будет источником знаний: для теолога – об абстрактной Любви, юриста – об уловках, политика – о рискованных решениях.

Красота сама – / Любви святой престол в обители Ума. – В неоплатонических концепциях Ум/ Нус – творец Мира.

Найдет подвохов и уловок тьму… – В ориг. юридический концепт: Амур, как монарх, использует свое исключительное право нарушать закон (прерогативу) в пользу своих фаворитов и в ущерб закону.

Чтоб вызнать широту… – Широту определяли уже Эратосфен и Гиппарх, определять долготу научились в 18 в. Концепт Донна построен на игре слов «широта» – ширина/величина/сила любви; «долгота» – длительность любви.

Прощание. О слезах

Слеза падет… – На слезе, упавшей на землю, оттиск исчезает, что символизирует разлуку/смерть.

Где буря… – У. Фалк описал три теории происхождения ветра: обычный ветер – это испарения земли под влиянием жара Солнца (Аристотель, Плиний); бриз – движение воздуха (Гиппократ); постоянные ветры – через пещеры и отверстия в земле (Сенека).

Лихорадка

Лишен тебя, своей души… – Речь о Мировой Душе.

Спалит наш мир какое пламя? – 2 Пет. 3:10. Спорили о том, как сгорит Земля: от вулканов, комет, неблагоприятного соединения планет, сокращения расстояния между Землей и Солнцем.

Не может без конца пылать / Огонь… – Очищение избранных от грехов огнем (Зах. 12:8,9).

Возвращение

Все возвращается к первооснове… – Восходящее к Эмпедоклу представление, что все состоит из неразрушимых первоэлементов, которые могут механически перемешиваться. В надлунном мире они представлены в чистом виде.

И грозной тяжестью отяжелили. – У одной души оказался двойной набор элементов. Избыток их, по Галену, отяжеляет и отравляет организм.

И больше тратит, и быстрей падет… – Намек на колониальную Испанскую империю.

Ночная песнь в день Святой Люсии

День св. Люси – 13 декабря по юлианскому календарю, почти совпадает с зимним солнцестоянием. Люция – св. мученица, покровительница зрения, имя ассоциировалось со светом (лат. «lux»).

Квинтэссенция – Алхимики стремились получить «философский камень» (квинтэссенцию, первоматерию) – идеальную субстанцию, способную превращать вещества друг в друга. Парацельс считал, что квинтэссенция – это природа, сила, добродетель, лекарство, цвет, жизнь и свойства вещей.

Но я Ничто… – Любовь разрушила героя и сделала из него антиэликсир, который может превратить все в ничто.

…камень бездыханный / Способны и любить / И ненавидеть. – Гилозоисты (Гераклит, Фалес, Эмпедокл, Дж. Кардано, Дж. Бруно) считали, что все типы душ способны испытывать любовь. По Эмпедоклу, любовь и ненависть – универсальные движущие силы и все вещи существуют между полным смешиванием (любовью) и полным разделением (ненавистью).

…вступит в Козерог… – После зимнего солнцестояния Солнце вступает в созвездие Козерога, и продолжительность дня начинает расти.

Агатовый перстень

В оригинале «Jet» – гагат, минералоид черного/коричневого цвета, образующийся из древесины под высоким давлением. Добывался на побережье Йоркшира. Легко поддается обработке и полировке, но отличается хрупкостью.

Ты черен… – Черный цвет – символ постоянства, поскольку его нельзя перекрасить в другой цвет.

Храниться можешь век… – Круг – символ вечности.

Божество любви

Всем ведает отныне Купидон – В ориг. – юридический термин «purlieu», обозначающий прилегающую к лесу землю, которая раньше была его частью, но до сих пор подпадает под действие статутов о королевских лесах.

Но богохульствовать… – В ориг. герой характеризует себя «бунтарем» и «атеистом» в античном понимании, который отрицает государственных богов, а не богов вообще.

Разбитое сердце

…со сдвоенным зарядом. – Два ядра соединяли цепью для увеличения зоны поражения пехоты противника.

Но так как полностью в ничто / Ничто не может обратиться… – Традиционный аргумент против существования вакуума (абсолютной пустоты) в физике и метафизике.

Тройной дурак

Как опресняется вода морей… – Аристотель сомневался в теории фильтрации воды через подземные каналы, но благодаря Сенеке она была популярна в Средние века.

Пища любви

В ориг. – «buzzard» (канюк), птица из-за веса и медленной скорости считалась непригодной для охоты. В стихотворении противопоставляется постоянная (толстый Амур) и непостоянная любовь (Амур-сокол).

Завещание

Язык дам Славе… – На аллегорических изображениях Молвы ее одежду обычно украшали множеством языков или «говорящих» ртов.

Кометам завещаю постоянство – В ориг. упоминаются планеты, неправильные траектории движения которых объяснил И. Кеплер эллиптическими орбитами.

Иезуит – член ордена «Общества Иисуса» (осн. 1540), отличавшегося сложной военизированной системой управления и полным контролем над членами общества.

Капуцин – монах ордена «Братьев миноритов», осн. в 1528 г. с целью восстановить учение св. Франциска Ассизского, монахи принимали строжайший обет бедности.

Дарю учтивость университетским… – Ученые и студенты не отличались утонченностью манер и светским лоском.

Бедлам. – Королевский Вифлеемский Госпиталь (осн. 1247) в Лондоне, с 1377 – дом для умалишенных.

Медали дам голодным… – Слово «medal» в конце 16 в. обозначало римскую монету; они не имели хождения и ценились только нумизматами.

Пагуба

«The dampe» – ядовитые испарения (напр., в шахтах).

Разрежут труп… – Р. Бертон излагает рассказ, как Эмпедокл присутствовал при вскрытии человека, умершего от любви. Его сердце лопнуло, как сваренное или поджаренное, печень прокоптилась, а легкие высохли от любовного пламени.

Сразит каким-то страшным ядом… – В античности и Средние века в миазмах (болезнетворных испарениях, содержащих частицы разложившейся материи) видели причину эпидемий чумы, холеры и т. п.

Убей чудовище, что сторожит… – В рыцарских романах рыцарь в поисках Прекрасной Дамы встречается с аллегорическими фигурами: Завистью, Страхом и т. д.

Своих побед, чтоб силы уравнять… – Герой вызывает возлюбленную на открытый честный «бой» по кодексу любовного поединка.

Пред ним сраженным ляжет всякий враг – Эвфемизм, обозначающий приписываемую женщинам ненасытность в любви.

Призрак

Ужасным гробовым виденьем… – Явление призрака связывали с неотомщенным преступлением.

И вспыхнет, замигав, огонь свечи… – По распространенному суеверию, свеча в присутствии призрака гаснет.

Амур-ростовщик

За каждый день, что ссудишь мне сейчас… – Контаминация мотивов: «продажа времени» ростовщиком (рассрочка денег) и договор с дьяволом.

…верну я десять… – Ростовщичество было легализовано в 1545 при условии низких процентных ставок. При Елизавете I законная ставка составляла максимум 10 %. В ориг. герой соглашается вернуть 200 % (в двадцать раз), но взаймы он берет само время.

Мой вкус не строг… – Аналогия женского тела и еды (Пес. 4:16) прочитывается на буквальном уровне.

Цыпленок сельский… – В ориг. метафора еды накладывается на традиционное противопоставление девушек двора, города и деревни.

Сделка с Амуром

Особенных условий… – В ориг. «non obstante» – подписанный монархом документ, освобождающий от исполнения какого-либо закона или постановления, часто включался в тексты королевских патентов на получение монополии – исключительного права на поставку товара, покупавшегося одним из поставщиков. Амур – источник «естественного права», как монарх – законов государства, и властен освобождать фаворитов от подчинения закону.

Кондиции. – По военным правилам, если осадная артиллерия пробивает брешь в городских стенах, крепость не имеет право выставлять условия капитуляции (кондиции).

Бесконечность любви

И все, что там взошло, мое вполне… – По земельному праву, если земля продана, то урожай, выросший на ней, принадлежал новому владельцу.

Лекция о тени

Фигуры влюбленных уподобляются гномону (стержню) солнечных часов. В эмблематике солнечные часы – символ связи между влюбленными: без нее исчезает его сущность (Hooft, Emblemata amatoria, 1611). У Донна символ любви – Солнце.

Но Полдень воссиял… – просьба к любимой надолго сохранить любовь, что повторит подвиг Иисуса Навина (Нав. 10:13).

Наследство

Я дал себе (другому) на прощанье… – Отождествление смерти с разлукой – топос любовной поэзии. Метафорически умирающий влюбленный завещает себе, живому в реальности, исполнить последнюю волю.

Румяное, – хотя с бочком… – В ориг. сердце «угловатое, цветное, искусно созданное». Герой подарил даме свое настоящее сердце, а она – одну из своих подделок.

Любовь под замком

Ни шагу в сторону – их закон. – Аквинат утверждал, что моногамия – закон естественного права.

Первоцвет

Замок Монтгомери (1223–1649) в Уэльсе, графстве Повис. Наследственное владение рода Герберт, где Донн гостил у Э. Герберта, лорда Чербери на Пасху 1613. Дж. Обри (1626–1697) в «Кратких жизнеописаниях» пишет, что югу от замка был «Холм первоцветов».

Примула – Primula vulgaris, первый весенний цветок в Англии, знак весны и целомудрия; в эмблематике – символ Райского сада.

Свою Галактику светил… – Галилей в «Звездном Вестнике» (1610) доказал на основе наблюдений при помощи телескопа, что Млечный Путь состоит из множества звезд.

Четыре или шесть… – У примулы 5 лепестков, цветок с 4-мя – символ верной любви.

…пусть женщина гордится… – В «Богословских опытах» Донн пишет о каббалистической символике числа: когда имя жены Авраама «Sarai» было изменено на «Sarah», последняя буква с числовым значением 10 была заменена на букву со значением 5.

Таинственной своею пятерицей… – Пифагорейское число 5 – символ брака, родительства и справедливости. Агриппа пишет, что 5 – это сумма первого четного (женского) и нечетного (мужского) чисел: 5=2+3.

Десятку невозможно превзойти… – Число 10 символизирует мироздание, универсальное число, т. к. его содержат все числа, следующие за ним по счету.

Любовь без причины

Иль воспарить к уму… – Платон в «Пире» развивает теорию о двух Афродитах: земной и небесной.

Что совершенство описать / Никак нельзя без негатива. – Описание Бога через отрицание применялось в апофатическом богословии: каждый из отрицаемых атрибутов относится к определению Бога, но не исчерпывает Его.

Община

Стихотворение интерпретирует «закон естественного права». Парменид противопоставил человеческий закон (номос) и природу (фюсис).

…добро видать, / Как дуб зеленый, отовсюду… – Аристотель утверждал, что предмет привлекает внимание в зависимости от цвета. Неясно, почему Донн выбирает именно зеленый цвет.

Песня (Трудно звездочку поймать…)

Мандрагора – См. прим. к «Метемпсихозу», XV.

Русалка – Очаровывала моряков своим пением, как античные сирены. По версии Варфоломея Английского, усыпляла и похищала их, если они не соглашались жениться на ней, то убивала.

Неразборчивость

Еретики на свете… – Пародийная «догматика полигамии»: мифы о любовных связях Венеры свидетельствуют об отсутствии социальных запретов в «естественном праве», а моногамия – измышления отдельных еретиков, противопоставляющих себя догме.

Женское постоянство

Отказ от клятв любви приравнивается к юридическим обязательствам, поступкам или показаниям, признаваемым недействительными по разным правовым причинам.

Что мы уже не те – и нет закона / Придерживаться клятв чужих? – Человек постоянно изменяется, и его нельзя рассматривать в качестве правопреемника самого себя.

Как вырванные силой Купидона… – Вынужденное обязательство – повод для отказа от него.

Идеальный предмет

Опубл. в 1650. Написан от лица женщины, которая перечисляет основные модели мужского поведения, которые в «Любовных элегиях» упоминает Овидий.

Алхимия любви

Кто в руднике Любви рыл – Ф.Бэкон писал, что одни ученые подобны рудокопам, добывающим материал, а другие – кузнецам, выплавляющим и кующим из добытой руды/материала знания.

..шум кабацкий… – В ориг. «rude hoarse minstralsey». Менестрели с появлением трубадуров потеряли популярность при дворах из-за грубости репертуара и стали развлекать простолюдинов.

Прощание с любовью

…как Лев… – Ссылаясь на неустановленный текст Галена, считали, что львы и петухи обладают избытком солнечной энергии и не испытывают упадка сил, в т. ч. посткоитального.

Ведь каждая нам сокращает на день / Отмеренный судьбою срок… – Аристотель считал семя проводником витальной энергии, и частое соитие лишало организм сил и здоровья.

Цитварное семя – высушенные нерасцветшие соцветия цитварной полыни, считались анафродизиаком.

Блоха

В куртуазной поэзии блоха – разновидность любовного фетиша на теле Прекрасной Дамы.

Здесь, в блошке – я и ты сейчас… – Аллюзия на Мф. 19:5–6.

Проклятие

К обрезанным решит он сдаться в плен... – Проклинаемый готов принять иудаизм, чтобы не умереть с голоду, так как новая община может оказать денежную помощь.

Самой природой проклята она. – Быт.3:16.

Ревность

Он – господин, владыка и монарх. – Жена зависела от мужа имущественно, духовно, юридически.

…враги короны,/ Что отъезжают в земли отдаленны… – В конце 16 в. английские католики эмигрировали на континент, некоторые из них использовали издержки практики монополий и сложность торговли Англии с католическими странами.

Как лондонцы, что за Мостом живут… – Районы на южном берегу Темзы (Бэнксайд), имели особый административный статус и не подчинялись Лорд-мэру города. Там сосредоточивались публичные дома, заведения травли животных и театры.

Или немцы – римский суд… – Протестантские территории в Германии отказались признавать юрисдикцию католической церкви.

Анаграмма