Есть в центре Вест–Энда множество забытых Богом уголков, и, пожалуй, только одни таксисты без труда ориентируются в этом лабиринте и успешно выбираются к Парк–лейн, Беркли–сквер и к Одли–стрит.

Если неподалеку от Гайд–парка[1] вы свернете в малоприметный переулок и повернете налево, а затем раза два направо, то окажетесь на тихой улице и на правой ее стороне увидите отель «Бертрам». Отель стоит здесь уже давно. Война[2] разрушила дома справа от него, а потом и дома, что слева, но сам «Бертрам» уцелел. Разумеется, он не избежал кое–каких повреждений, но с помощью известных затрат отелю удалось вернуть первоначальный вид. Так что и в 1955 году он производил точно такое же впечатление, как в 1939–м, — дорогого и изысканного без показной роскоши.

Таков был отель «Бертрам», излюбленное пристанище высшего духовенства, вдовствующих аристократок из провинции, а также юных девиц, возвращающихся в родные места после окончания дорогого пансиона и по дороге домой завернувших на денек–другой в Лондон. «Но где в Лондоне остановиться молодой одинокой девушке? — Конечно, в отеле «Бертрам“ — это вполне, вполне допустимо! Мы уж который год там останавливаемся!»

Разумеется, таких гостиниц существовало немало. Некоторые стояли еще с незапамятных времен, но почти каждой из них коснулся ветер перемен: их пришлось модернизировать, дабы угодить разношерстной клиентуре. Поневоле изменился и «Бертрам», однако перемены эти были произведены столь тонко, что с первого взгляда заметить их было трудно.

Снаружи на лестнице, ведущей к большой вращающейся двери, возвышалась фигура, на первый взгляд рангом не ниже фельдмаршала. Золотые галуны и планки медалей украшали широкую мужественную грудь. Манеры у него были отменные. Едва только вы, превозмогая ревматизм, выбрались из такси, как он бережно принимал вас, заботливо вел по ступенькам, благополучно препровождал сквозь бесшумно вращающиеся двери.

Впервые переступив порог отеля «Бертрам», вы ощущали, почти с испугом, что шагнули в уже исчезнувший мир. Само время словно пошло вспять. Вы оказались в Англии начала века.

Центральное отопление, конечно, здесь наличествовало, но в глаза не бросалось. Как и встарь, в огромном холле топилось два великолепных камина, а стоявшие рядом медные ведерки были полны угля и сияли так же ослепительно, как и во времена короля Эдуарда[3], когда горничные не покладая рук начищали эту каминную утварь. Была соблюдена общая атмосфера — богатый темно–красный бархат, уютный плюш. Однако кресла принадлежали иной эпохе. Сиденья их крепились значительно выше общепринятого уровня, чтобы старые дамы могли без роняющих их достоинство усилий выбраться из кресла и встать на ноги без посторонней помощи… А кроме того, кресла здесь были неодинаковых размеров — и поуже, и пошире, со спинками прямыми и слегка отклоненными назад, — иными словами, и тучные, и худощавые могли найти себе в отеле «Бертрам» удобное местечко.

Подошло время чаепития, и холл был полон. Впрочем, чай подавался не только в холле. Была еще ситцевая гостиная, курительная комната (из неких тайных соображений, предназначенная только для мужчин), с широкими креслами прекрасной кожи, и две читальни, куда постоялец отеля мог привести своего приятеля и уютно поболтать в уголке, а если надо, то и написать письмо. Но кроме этих приятностей эдвардианской поры имелись и вынужденные уступки современности, особо не рекламируемые, однако известные тем, кто в них нуждался. Так, тут было два бара и двое барменов: один — американец, облегчавший жизнь соотечественникам с помощью виски «Бурбон» и разнообразных коктейлей; другой — англичанин, знающий толк в хересе и в аперитиве «Пиммз № 1», умевший тонко побеседовать о рысаках в Аскоте и Ньюберри с пожилым джентльменом, прибывшим в Лондон исключительно ради скачек. И, наконец, незаметный коридорчик вел в телевизионную комнату всех, кто интересуется телепередачами.

Однако огромный холл бесспорно был наилучшим местом для послеполуденной чашки чаю. Пожилые дамы с удовольствием взирали на входящих и выходящих, узнавая былых знакомых и не без злорадства делясь друг с другом наблюдениями, сколь те постарели. Были тут и американцы, зачарованные зрелищем титулованных особ, вкушающих традиционный послеобеденный чай. Ибо чаепитие в отеле «Бертрам» воистину зрелище!

И зрелище великолепное! За соблюдением ритуала следил Генри, пятидесятилетний, грузный и величественный мужчина, сохранивший давно ушедшие в предание манеры идеального дворецкого. Под его строгим присмотром разносили чай худощавые юноши–официанты. Имелись тут чеканные серебряные подносы и георгианские серебряные чайники. Фарфор, если и не был подлинным «рокингемом» или «даванпортом», то выглядел именно как «настоящий». Подавались здесь лучшие сорта чая — индийский, цейлонский, «Дарджилинг Лансанг» и тому подобные. Что же касается печенья — вы могли потребовать все, что вам заблагорассудится, и главное — получить желаемое!

В день, о котором идет речь, а именно семнадцатого ноября, леди Седина Хейзи, шестидесяти пяти лет, из Лейстершира, с аппетитом, свойственным пожилым дамам, вкушала восхитительные, щедро пропитанные маслом, горячие плюшки.

Это занятие, однако, не поглощало ее полностью и не мешало при всяком повороте двери бросать зоркий взгляд на каждого входящего.

Поэтому она успела улыбнуться и кивнуть, приветствуя вошедшего полковника Ласкома — человека с военной выправкой и висящим на груди полевым биноклем. Будучи дамой, не привыкшей к возражениям, она подозвала полковника властным жестом, и тот через минуту–другую подошел.

— Добрый день, Седина. Какими судьбами в городе?

— Зубной врач, — ответила леди Селина, не совсем, впрочем, отчетливо по причине плюшки во рту. — Вот я и подумала: раз уж я все равно в Лондоне, не грех посоветоваться с тем человеком, на Харли–стрит, по поводу моего артрита. Вы понимаете, о ком я?

Хотя на Харли–стрит проживало несколько сотен известных врачей, лечивших от самых разных болезней, Ласком догадался, о ком речь.

— Помог он вам?

— По–моему, да, — проворчала леди Седина. — Удивительное существо. Схватил меня за шею, когда я этого никак не ожидала, и крутанул словно цыпленка! — Она осторожно повернула голову.

— И было больно?

— Когда так крутят — еще бы! Но я даже, в общем, не успела ничего почувствовать. — Она вновь осторожно повертела головой. — Совсем неплохо! Впервые за последние годы я могу поглядеть через правое плечо!

Она немедля осуществила эту возможность и воскликнула:

— Бог мой, да ведь это старая Джейн Марпл! А я–то думала, она давным–давно умерла! На вид ей лет сто!

Полковник Ласком бросил взгляд в сторону воскресшей Джейн Марпл, но без особого интереса; в «Бертраме» всегда было полно этих «старых ведьмочек», как он их окрестил.

А леди Седина продолжала:

— Это — единственное место в Лондоне, где еще можно получить настоящие плюшки. В прошлом году, когда я была в Америке, в меню на завтрак значилось нечто, именуемое «горячими плюшками». Ничего общего! Кекс с изюмом! Ну чего ради называть его «плюшкой»?

Проглотив последний кусок, она устремила в пространство рассеянный взгляд. Тут же возник Генри. Возник без всякой спешки и торопливости. Казалось, он просто случайно оказался поблизости.

— Что я еще могу предложить? У нас прекрасный тминный кекс, миледи…

— Что, что? Да я не пробовала тминного кекса тысячу лет! Он и в самом деле с тмином?

— Конечно, миледи. У повара сохранился рецепт еще с незапамятных времен. Уж поверьте на слово, вам понравится.

Генри глянул на одного из своих подчиненных, и тот устремился за тминным кексом.

— Полагаю, вы были в Ньюберри, Дерек?

— О да. Страшный холод! Я даже не стал дожидаться последних забав. День неудачный выдался. Эта кобыла Хэрри — ничего хорошего.

— Неужели вы на нее рассчитывали? А Сванхильда?

— Пришла четвертой.

Ласком поднялся:

— Пойду взгляну на свою комнату.

Он пересек холл и направился к стойке администратора, по пути невольно обратив внимание на сидящих за столиками людей. Совсем как в старое время!.. После войны традиционное послеобеденное чаепитие вышло из моды. Но только не в этом отеле! Кто же все эти люди? Два каноника и настоятель Чизлхэмптонского собора. Да–да, и еще пара ног в гетрах вон там в углу — это не меньше чем епископ! Простые священники попадаются тут редко. «Надо быть, по крайней мере, каноником, чтобы осилить цены в «Бертраме“! — подумал он. — Рядовому священнослужителю это не по карману!» И он подумал: а каким образом ухитряется останавливаться в «Бертраме» Седина Хейзи? Говорят, в год она имеет какие–то гроши! А между прочим, тут восседали и старая леди Бэрри, и миссис Посселтуэйт из Сомерсета, и Сибил Кэрр — эта уж наверняка бедна как церковная мышь!

Все еще обдумывая эту проблему, он подошел к стойке, где его тепло приветствовала мисс Гориндж. Мисс Гориндж тоже была давней знакомой. Она знала всех завсегдатаев отеля в лицо. Выглядела она старомодно, но респектабельно. Желтоватые, туго завитые (явно щипцами!) локоны, черное шелковое платье и высокая грудь, украшенная крупным золотым медальоном и брошью с камеей.

— Номер четырнадцать, — объявила мисс Гориндж, — мне кажется, полковник Ласком, в прошлый свой приезд вы жили у нас в четырнадцатом, и этот номер вам понравился. Там тихо.

— Не понимаю, как вы ухитряетесь все помнить, мисс Гориндж!

— Стараемся, чтобы старым друзьям было у нас удобно.

— Попадая к вам, невольно вспоминаешь прошлое. Кажется, что ровно ничего не изменилось…

Тут из внутренних покоев появился мистер Хамфрис, пожелавший приветствовать полковника.

Мистера Хамфриса частенько принимали за самого мистера Бертрама. Кто такой мистер Бертрам на самом деле и существовал ли он когда–нибудь вообще, было тайной, покрытой мраком. Отель «Бертрам» вел свое летосчисление примерно с 1840 года, но никто не пытался углубиться в его историю Отель просто стоял здесь как стоит — и все. Когда мистера Хамфриса величали мистером Бертрамом, Хамфрис не протестовал. Если клиентам угодно, чтобы он был Бертрамом, он будет им. Полковник Ласком правда знал его фамилию, но не знал, кто он — владелец отеля или управляющий.

Мистер Хамфрис был мужчина лет пятидесяти с прекрасными манерами и внешностью министра. Он мог вести беседы на любые темы. Говорить о скачках, о крикете, об иностранной политике, рассказать анекдот о членах королевской семьи, сообщить подробности о последней выставке автомобилей, знал, в каких театрах идут самые интересные пьесы и что следует посмотреть в Англии американцам, прибывшим сюда на короткий срок. Любому постояльцу, учитывая содержимое его кошелька и личные вкусы, он мог посоветовать, где лучше всего пообедать. При всем том мистер Хамфрис своего достоинства отнюдь не терял и к первому встречному не бросался. Всеми вышеперечисленными сведениями обладала и мисс Гориндж и предоставляла их по первому требованию. А мистер Хамфрис лишь появлялся на горизонте, как солнце, и согревал избранных лучами своего обаяния.

Этой чести удостоился сейчас полковник Ласком. Для начала они с мистером Хамфрисом обменялись несколькими фразами по поводу скачек, но полковника все еще занимали собственные мысли, а рядом как раз оказался человек, который мог ответить на его вопросы.

— Скажите, Хамфрис, неужели всем этим милым старушкам по средствам жить в вашем отеле?

— Ах вот что вас интересует! — Вопрос явно позабавил мистера Хамфриса — Ну что ж, ответ прост: отнюдь не по средствам. Если только…

Он умолк.

— Если только не делать скидки? Я прав?

— Более или менее. Но они если и догадываются о скидках, то думают, что это им привилегия как постоянным клиентам.

— А разве не так?

— Видите ли, полковник, у меня отель. Терять впустую деньги я не могу.

— Но каким же образом?..

— Это вопрос атмосферы… Иностранцы, приезжающие к нам… Скажем, американцы; деньги–то главным образом у них… Так вот, у иностранцев свое представление об Англии. Я не говорю, сами понимаете, о крупных шишках, о бизнесменах, чуть ли не раз в неделю пересекающих Атлантику, — эти обычно останавливаются в «Савойе» или «Дорчестере». Им подавай современный интерьер, американскую кухню и все такое прочее, чтобы они чувствовали себя как дома. Но есть другие американцы, те наезжают изредка, и в их воображении наша страна… Они читали Диккенса[4], Генри Джеймса[5], им совсем не хочется обнаружить, что Англия становится похожа на их отечество! И вот, вернувшись домой, они восклицают: «В Лондоне есть потрясающее место–отель «Бертрам“! Такое чувство, будто вы оказались в прошлом веке! Настоящая старая Англия! Вы там увидите людей, каких нигде и никогда не увидишь! Умопомрачительные древние герцогини! А какие блюда старой английской кухни, всякие там пудинги, седло барашка, не говоря уж о традиционном английском чаепитии и потрясном английском завтраке! И вполне комфортабельно! Тепло! Огромные камины!» — Мистер Хамфрис позволил себе легкую усмешку.

— Вот оно как! — задумчиво протянул полковник Ласком. — Выходит, все эти разорившиеся аристократы и обедневшие потомки старых помещичьих родов — просто мизансцена[6]?

Мистер Хамфрис кивнул:

— Странно, что никто об этом не догадывается. Ну, я–то застал этот отель уже, как говорится, в сложившемся виде. Он нуждался лишь в некотором, впрочем довольно дорогом, ремонте. А тем, кто сюда приезжает, кажется, что они первооткрыватели и никто другой о «Бертраме» ничего не знает!

— Полагаю, — заметил полковник Ласком, — что реставрация и вправду обошлась в круглую сумму?

— О да! Самое главное — сочетать старинный облик отеля с современными удобствами. Пусть наши милые старушки — надеюсь, вы разрешите мне их так называть, — пусть они воображают, что никаких особых перемен не произошло, ну а путешествующим клиентам нравится стиль ретро, не причиняющий никаких неудобств: налицо привычный комфорт.

— Но это, вероятно, трудновато? — предположил Ласком.

— Не особенно. Возьмем, к примеру, центральное отопление. Американцы требуют — скажу больше, нуждаются! — чтобы температура была на десять градусов по Фаренгейту[7] выше той, к которой привыкли англичане. И наши номера отапливаются по–разному. В одни мы помещаем англичан, в другие — американцев. Выглядят они совершенно одинаково, но на самом деле там множество мелочей, отличающих их друг от друга, — например, в одних ванных комнатах душ, в других только ванна, и, если вы пожелаете американский завтрак, пожалуйста, — вот вам корнфлекс[8] и ледяной апельсиновый сок, а если вам по душе английский…

— Яичница с ветчиной?

— Именно, и кроме того, многое другое… Копченая рыбка, почки, бекон, холодная куропатка, йоркширская ветчина и оксфордский джем…

— Вспомнить бы все это завтра утром. Давненько я ничего подобного не пробовал.

Хамфрис улыбнулся.

— Большинство джентльменов заказывают только яичницу с ветчиной. Они… В общем, они уже забыли о существовании прежних блюд…

— Верно, верно… Помнится, когда я был ребенком… Буфет у стены, заставленный горячими закусками… Роскошная была жизнь!

— Стараемся угодить клиентам, что бы они ни попросили!

Полковник Ласком взял у мисс Гориндж ключ. Мальчик–лифтер вскочил со стула и повел полковника к лифту. Проходя, Ласком увидел, что леди Селина Хейзи сидит со своей приятельницей Джейн… Джейн… Как же ее фамилия?

— А вы, надеюсь, все еще живете в этом милом местечке, Сент–Мэри–Мид? — говорила леди Селина. — До чего же прелестная деревушка, сохранила все свое прежнее очарование!

— Ну, не совсем. — И мисс Марпл сообщила, какие изменения произошли в их городке: выросли новые дома, переделали здание Ратуши, на Хай–стрит витрины магазинов перестроены на современный лад… — Приходится с этим мириться, ничего не поделаешь.

— Прогресс, — вздохнула леди Селина. — Впрочем, мне порой кажется, что никакой это не прогресс! Все эти водопроводные штуки — на вид, правда, красивые — на что они людям? Тянуть? Толкать? Всякий раз, гостя у друзей, вы видите в туалете надпись: «Резко нажать и отпустить», «Повернуть налево», «Повернуть направо». А ведь в прежние времена вы просто дергали за ручку и вода лилась себе, лилась… А, вот он, наш милый епископ Медменхэмский… — перебила сама себя леди Селина, когда пожилой благообразный священник проходил мимо. — По–моему, он совсем ослеп! Но все равно в нем чувствуется что–то воинственное!

И леди Селина стала делиться с мисс Марпл наблюдениями по поводу присутствующих в холле своих друзей и знакомых, причем большинство из них оказывались вовсе не теми, за кого она их принимала. Они с мисс Марпл потолковали немного о «добром старом времени», хотя мисс Марпл, разумеется, росла и воспитывалась совсем в иных условиях, чем леди Селина, а потому их воспоминания касались главным образом лишь нескольких лет, когда леди Селина, оставшаяся вдовой с весьма ограниченными средствами, сняла в Сент–Мэри–Мид маленький домик и жила там до тех пор, пока не кончился срок пребывания ее второго сына на расположенном по соседству аэродроме.

— Вы всегда останавливаетесь в этом отеле, Джейн? Странно, я вас тут никогда прежде не видела.

— Вы правы! Мне это не по средствам, да я и редко выезжаю из дому в последнее время. Нет, это моя милая племянница решила, что мне будет приятно побывать в Лондоне. Джоан — удивительно добрая девочка, впрочем, вряд ли ее назовешь девочкой. — Мисс Марпл припомнила, что Джоан почти пятьдесят лет. — Она, знаете ли, художница. Довольно известная. Джоан Уэст. Не так давно у нее была выставка.

Леди Селина не питала особого пристрастия к художникам и прочим людям искусства. Писатели, актеры, музыканты казались ей этакими трюкачами, на манер дрессированных пуделей, и относилась она к ним снисходительно, только удивляясь, зачем они этим занимаются…

— Эта современная живопись… — пробормотала леди Селина, блуждая взглядом по холлу. — А вон Сесили Лонгхэрст, смотрите, она снова выкрасила волосы!

— Боюсь, Джоан и правда пишет в современном стиле.

Увы, мисс Марпл ошиблась! Джоан Уэст могла считаться ультрасовременной лет двадцать назад, но сейчас юные преуспевающие художники находили ее весьма старомодной.

Бросив взгляд на крашеные волосы Сесили Лонгхэрст, мисс Марпл вновь погрузилась в приятные воспоминания о доброте Джоан. Вот ведь что сказала Джоан своему мужу:

«Как бы мне хотелось сделать что–нибудь приятное для бедной старой тетушки Джейн! Она совсем не выезжает из своей деревушки. Как ты думаешь, доставит ей удовольствие поездка в Борнмут недельки на две?»

«Прекрасная мысль!» — подхватил Реймонд Уэст. Его последняя книга имела успех, и настроен он был весьма великодушно, «Кажется, ей понравилось в Вест–Индии, хотя ужасно обидно, что там ей пришлось разбираться с делом об убийстве. В ее годы это совсем ни к чему!»

«Но с ней подобные истории почему–то вечно случаются!»

Реймонд любил старую тетушку, старался развлечь ее, посылал ей книги, которые, по его мнению, могли ее заинтересовать. К его изумлению, она частенько отказывалась от разного рода развлечений, а про книги всегда говорила, что они «такие интересные». Реймонд, правда, подозревал, что она в них даже не заглядывает, тем более что у нее слабое зрение.

Тут он ошибался. Зрение у мисс Марпл для ее лет было прекрасное, и сейчас она с интересом и удовольствием отмечала все, что происходило вокруг.

На предложение Джоан провести неделю–другую в одном из лучших отелей Борнмута мисс Марпл, поколебавшись, пробормотала:

«Как мило с твоей стороны, моя дорогая, но, право же, я не…»

«Это будет полезно для тебя, тетя Джейн! Надо же хоть изредка выезжать из дому! Приходят новые мысли…»

«Да–да, ты совершенно права, и я бы с радостью куда–нибудь поехала… Только — не Борнмут…»

Джоан несколько удивилась. Она–то полагала, что для тети Джейн будет счастьем именно посещение Борнмута.

«Тогда Истборн? Или Торки?»

«Знаешь, чего бы мне в самом деле хотелось…» — Мисс Марпл застенчиво замолчала.

«Ну–у?»

«Может быть, я глупости говорю…»

«Да нет, почему же?» (Интересно, куда старушка собралась?) «Мне бы хотелось пожить в отеле «Бертрам“ в Лондоне».

««Бертрам»?» (Кажется, знакомое название.) Мисс Марпл поспешила объяснить:

«Знаешь, я там жила, когда мне было четырнадцать лет. С тетей и дядей, дядя тогда был каноником в Или. Мне никогда этого не забыть! Если бы я могла сейчас.., недельку–другую.., хотя, боюсь, это слишком накладно».

«Да ничего подобного! Разумеется, ты там поживешь! Мы это устроим, если, конечно, отель «Бертрам“ еще существует. После войны немало отелей исчезло».

«Да нет, я случайно узнала, что «Бертрам“ цел и невредим. Я получила письмо от моей американской приятельницы Эми Мак–Алистер из Бостона. Они с мужем сейчас в «Бертраме“.

«Прекрасно, значит, я все устрою… — И Джоан мягко добавила:

— Боюсь только, что «Бертрам» уже не тот, что во времена, когда ты там останавливалась. Так что ты уж не очень расстраивайся».

«Но «Бертрам“ не изменился. Он остался совершенно таким же. Непонятно почему, — думала мисс Марпл, — и хотелось бы понять…

Право, даже не верится в такую удачу! Мисс Марпл с ее здравым смыслом отлично понимала: ей просто хочется освежить свои воспоминания, оказавшись в той, прежней обстановке, теперешняя жизнь заполнена памятью о прошлых радостях. Если удается найти кого–то, с кем можно повспоминать вместе, — это уже счастье. Но такое случалось все реже: она пережила большинство своих сверстников. И сейчас в холле «Бертрама» ей странным образом удалось вызвать к жизни другую Джейн Марпл, бело–розовую юную девушку… Такую, в общем, глупенькую… А кто тот, не подходящий ей во всех отношениях молодой человек, которого звали… О Господи, как его звали?.. До чего же мудро поступила ее мать, прервав их дружбу в самом зародыше. Годы спустя она вновь с ним встретилась, и он показался ей просто ужасным. А ведь тогда она чуть ли не целую неделю проплакала, уткнувшись лицом в подушку!

А теперь.., теперь все не то. Бедные девочки! У многих из них есть матери, но какой от них толк, если нынешние матери не способны удержать своих дочерей от глупых романов, от незаконных детей, от ранних и неудачных браков. Как это грустно!..»

Голос приятельницы нарушил ход мыслей мисс Марпл:

— Боже ты мой.., ведь это… Ну да, это же Бесс Седжвик! Вот уж не думала, что она может здесь появиться!

Мисс Марпл слушала разглагольствования леди Селины вполуха. Дамы вращались в совершенно разных кругах, и мисс Марпл вряд ли могла поддержать беседу, да, откровенно говоря, и не вникала в скандальные подробности, которые сообщала леди Седина о друзьях и знакомых, узнавая их среди присутствующих, — вернее, думая, что узнает.

Но Бесс Седжвик — другое дело. Имя Бесс Седжвик было известно чуть ли не всей Англии, — благодаря тому, что пресса на протяжении трех десятилетий смаковала ее экстравагантные приключения. Так, сообщалось, что она участвовала во Французском Сопротивлении[9] и лично застрелила шестерых немцев, что в полном одиночестве пересекла на самолете Атлантический океан; проскакала верхом через всю Европу; управляла гоночными автомобилями, спасла двух детей из горящего дома, а также слишком часто меняла мужей (одни делали ей честь, другие — нет) и была, как утверждали, второй по элегантности дамой в Европе. Рассказывали, что ей даже удалось тайком проникнуть на атомную подводную лодку перед самыми испытаниями. Поэтому–то мисс Марпл, выпрямившись в кресле, с жадным интересом устремила взгляд на Бесс Седжвик.

Многого могла ожидать мисс Марпл от отеля «Бертрам», но уж, конечно, не появления здесь Бесс Седжвик.

Шикарный ночной клуб либо забегаловка для водителей грузовиков — вот диапазон интересов Бесс. Но в этом старинном респектабельном отеле она смотрится странно.

Но вот она здесь, собственной персоной, никаких сомнений быть не может. Не на фотографии в журнале мод или в популярной газете, где она появлялась чуть ли не каждый месяц, а, так сказать, во плоти. Торопливо, нервно затянулась сигаретой, глядя на стоящий перед ней большой поднос с нескрываемым удивлением, будто видела такую штуковину впервые. Заказала она — мисс Марпл даже прищурилась, напрягая глаза, — да–да, пончики. Весьма любопытно!

Бесс Седжвик погасила сигарету о блюдце, поднесла к губам пончик и откусила здоровенный кусок. Темно–красное клубничное варенье брызнуло ей на подбородок. Бесс откинула голову и захохотала: такого громкого и веселого смеха в холле отеля «Бертрам» давненько не слыхивали.

Немедленно возник Генри, протягивая маленькую салфетку. Бесс взяла ее и, вытерев подбородок размашистым, мальчишеским жестом, воскликнула:

— Вот что я называю настоящим пончиком! Шикарно! Бросив салфетку на поднос, она встала. Как всегда и везде, взоры обратились к ней. Она уже привыкла к всеобщему вниманию. Быть может, ей это льстило, а быть может, она просто не замечала устремленных на нее любопытных глаз. Поглядеть на нее стоило: привлекала не столько ее красота, сколько какая–то природная бесшабашность. Платиновые волосы, блестящие и прямые, падали на плечи. Прекрасной формы голова, четко вылепленное лицо. Нос с небольшой горбинкой, серые, глубоко посаженные глаза. Подвижный рот прирожденной актрисы. Мужчин обескураживала простота ее наряда. Казалось, она вырядилась в грубую мешковину — ни украшений, ни даже застежек и швов. Но женский глаз сразу оценил эту простоту. Даже провинциальные старушки, живущие сейчас в «Бертраме», и те знали, что такое платье стоит состояния.

Проходя через холл к лифту, она задержалась возле леди Седины и мисс Марпл и поздоровалась с Сединой:

— Привет, леди Седина. По–моему, мы не встречались с тех пор, как виделись у Крафтов. Борзые здоровы?

— Что вы тут делаете, Бесс?

— Просто остановилась. Я примчалась с Лоудс–Энда. Четыре часа сорок пять минут. Неплохо!

— Когда–нибудь вы убьетесь. Или кого–нибудь собьете. Но почему все–таки вы остановились именно здесь?

Бесс Седжвик окинула взглядом апартаменты. Она явно поняла подтекст вопроса и иронически усмехнулась.

— Друзья посоветовали попробовать. И они правы. Мне только что подали изумительные пончики!

— А какие у них здесь плюшки!

— Плюшки, — задумчиво протянула Бесс Седжвик. — Да… Плюшки.

Она кивнула и пошла к лифту.

— Потрясающая девочка, — сказала леди Седина. (У них с мисс Марпл каждая женщина моложе шестидесяти считалась девочкой.) — Я помню ее еще совсем маленькой. Никто не мог с ней совладать. В шестнадцать лет сбежала с грумом[10]-ирландцем. Родителям удалось вовремя ее вернуть, а может, и не вовремя. Так или иначе, от грума откупились и благополучно выдали ее замуж за старого Конистона. Этот известный распутник, на тридцать лет ее старше, был от нее совершенно без ума. Впрочем, его счастье длилось недолго. Она ушла к Джонни Седжвику. Если б он не сломал себе шею на скачках, они прожили бы долго. После него она вышла замуж за Риджуэя Беккера, американца, владельца яхты. Они развелись три года назад, и я слышала, что при ней сейчас какой–то автогонщик — не то поляк, не то еще кто–то. Не знаю, замужем она за ним или нет. Но после развода с американцем она снова стала Седжвик. Встречается с самыми удивительными людьми. Поговаривают, будто пристрастилась к наркотикам… Но это вряд ли.

— Хотела бы я знать: счастлива ли она? — сказала мисс Марпл.

Леди Селина, которая никогда не задавала себе подобного рода вопросов, несколько удивилась:

— У нее же полно денег… Алименты и прочее. Конечно, деньги — это еще не все…

— Разумеется.

— И, кроме того, у нее всегда есть поклонник или даже несколько… Женщинам, достигшим такого возраста, ничего другого и не надо. А впрочем…

Она помолчала.

— Вот именно, — сказала мисс Марпл.

Иные, вероятно, не удержались бы от улыбки, услышав подобное заключение из уст пожилой леди, вряд ли большому специалисту по части нимфомании[11], да мисс Марпл таких слов и не употребляла, обходясь выражением «чрезмерный интерес к мужчинам». Но леди Седина поняла реплику собеседницы как выражение согласия.

— В ее жизни вообще было много мужчин, — заметила леди Селина.

— Да, не кажется ли вам, что мужчины были для нее скорее забавой, а не истинной потребностью?

«Неужели найдется женщина, — думала мисс Марпл, — которая явится в отель «Бертрам“ для тайного свидания с мужчиной? Нет, наш отель — место для этого неподходящее. Но, быть может, тот, кто сейчас приглянулся Бесс Седжвик, выбрал «Бертрам“ именно по этой причине?»

Она вздохнула, взглянула на красивые старинные часы, тикающие в углу, осторожно, как все застарелые ревматики, поднялась с кресла и медленно направилась к лифту. Леди Селина огляделась, и взор ее остановился на пожилом джентльмене с военной выправкой, читавшем «Спектейтор»[12].

— Приятно вас вновь здесь встретить! Э–э.., вы ведь генерал Арлингтон?

Однако пожилой джентльмен с чарующей любезностью сообщил, что он не генерал Арлингтон. Леди Селина извинилась, ничуть не огорчившись. Близорукость удачно сочеталась у нее с жизнерадостностью, а так как леди Селина обожала узнавать в отеле старых друзей и знакомых, то подобные ошибки случались сплошь и рядом. Впрочем, этим грешили многие постояльцы — освещение в холле было мягким, приглушенным, лампы затенены абажурами. Обознаться было легко, но никто не обижался, если его принимали за другого, это даже казалось лестным.

Ожидая лифта, мисс Марпл усмехалась про себя. До чего это похоже на Селину! Вечно ей кажется, будто она всех знает. Где уж мисс Марпл состязаться с Сединой! Ее единственным достижением в этой области был красивый епископ из Уэстчестера, которого она нежно называла «милый Робби», и тот отвечал ей с такой же теплотой, так как до сих пор помнил то время, когда маленьким мальчиком жил в доме приходского священника в Гешире и кричал мисс Марпл: «Тетя Джейн, ты теперь крокодил! Ты крокодил, съешь меня!»

Лифт спустился, одетый в форму мужчина средних лет открыл дверь. Не без удивления мисс Марпл увидела в кабине Бесс Седжвик, только что поднимавшуюся наверх. Но тут Бесс, шагнувшая было наружу, остановилась так внезапно, что сделавшая встречный шаг мисс Марпл споткнулась от неожиданности. Взгляд Бесс Седжвик был устремлен на что–то поверх плеча мисс Марпл, и старая дама обернулась.

Швейцар толкнул вращающиеся входные двери и пропустил двух женщин. Одной из них была заполошного вида особа средних лет, в лиловой шляпке с цветами, а другой — высокая девушка лет семнадцати — восемнадцати, одетая просто и элегантно, с длинными прямыми светлыми волосами.

Но Бесс Седжвик уже овладела собой, резко повернулась и вновь вошла в лифт. Затем извинилась перед следовавшей за ней мисс Марпл:

— Простите меня! Чуть с ног вас не сбила! — Голос у нее был теплый, приветливый. — Я вспомнила, что кое–что забыла внизу…

— Второй этаж? — спросил лифтер.

Мисс Марпл кивнула, улыбнулась Бесс, давая понять, что простила ее неловкость, вышла из лифта и побрела в свой номер, мысленно перебирая в уме все те мелочи, с которыми ей пришлось только что столкнуться: такова уж была привычка мисс Марпл.

Ну, например, то, что сейчас сказала Бесс Седжвик, — не правда. Войдя в свою комнату, она должна была сразу обнаружить, что «кое–что забыла» (если только вообще это правда!), и отправиться вниз за этой вещью. А может, она спустилась, чтобы кого–то встретить? А если так, то что именно потрясло и взволновало ее до такой степени, что она отступила в лифт, лишь бы не быть узнанной теми, кто вошел в холл?

А вошли две женщины. Дама средних лет и юная девушка. Мать и дочь? Нет, решила про себя мисс Марпл, вовсе не мать и дочь.

Даже в отеле «Бертрам», не без удовольствия подумала мисс Марпл, случаются интересные вещи.

— Могу ли я попросить.., полковника Ласкома? Дама в лиловой шляпке подошла к стойке администратора. Мисс Гориндж приветливо улыбнулась, мальчик–лифтер был немедленно послан за полковником, но надобность в этом отпала — полковник Ласком собственной персоной уже входил в холл и быстро приблизился к администратору.

— Здравствуйте, миссис Карпентер! — Он вежливо пожал руку даме в лиловой шляпке, затем повернулся к девушке:

— Эльвира, дорогая моя! — Он нежно взял обе ее руки в свои. — Так–так, очень хорошо. Превосходно, просто превосходно. Давайте–ка сядем. — Он повел их к креслам, усадил. — Да–да, — повторял он, — очень хорошо.

Полковник был явно смущен. Не мог же он бесконечно твердить, что все очень хорошо? Дамы не спешили ему помочь. Эльвира мило улыбнулась. Миссис Карпентер с легким, ничего не значащим смешком, расправляла свои перчатки.

— Как прошло путешествие?

— Спасибо, хорошо, — сказала Эльвира.

— Туман не помешал?

— Нет–нет!

— Мы прилетели даже на пять минут раньше, чем по расписанию, — подтвердила миссис Карпентер.

— Да–да. Очень хорошо, очень… — Тут полковник взял себя в руки. — Надеюсь, этот отель вам подойдет?

— Уверена, что здесь прекрасно, — с чувством произнесла миссис Карпентер, оглядывая помещение. — Вполне комфортабельно.

— Боюсь, чуть–чуть старомодно, — продолжал полковник извиняющимся тоном. — Многовато стариков. Танцев не бывает, ну и.., ничего такого…

— Похоже, — согласилась Эльвира.

Она обвела холл спокойным, невыразительным взглядом. В самом деле, невозможно представить себе танцы в «Бертраме».

— Боюсь, что здесь многовато стариков, — повторил полковник. — Вот я и подумал, не пойти ли нам в театр сегодня вечером? Мюзикл… — Это слово полковник произнес не слишком уверенно, будто сомневаясь, правильно ли его употребил. — Называется «Девушки, распустите волосы!».

— Чудесно! — воскликнула миссис Карпентер. — Нам это наверняка понравится, правда, Эльвира?

— Несомненно, — отозвалась Эльвира все так же бесстрастно.

— Ну а потом поужинаем. В «Савойе». Новые восклицания со стороны миссис Карпентер. Полковник Ласком, встретившись глазами с Эльвирой, немного повеселел. Ему показалось, что Эльвира довольна, однако в присутствии миссис Карпентер твердо решила никаких чувств не выказывать. «И я понимаю девочку», — подумал полковник.

Он обратился к миссис Карпентер:

— Не хотите ли взглянуть на ваши комнаты? Если что–нибудь окажется не по вкусу, можно их сменить. Меня тут хорошо знают! (Мисс Гориндж гостеприимно улыбнулась.) Номера двадцать восемь и двадцать девять на втором этаже, ванная комната между ними.

— Пойду наверх и распакую чемоданы, — сказала миссис Карпентер. — А ты, Эльвира, и вы, полковник, посидите тут и поболтайте.

«Демонстрирует свой такт, — подумал полковник Ласком. — Пожалуй, чересчур подчеркнуто, но так приятно от нее избавиться, хоть и ненадолго». Впрочем, о чем болтать с Эльвирой, он не имел даже представления. Прекрасно воспитанная девочка, но полковник не знал, как следует вести себя с прекрасно воспитанной девочкой. Его жена умерла родами, ребенок, мальчик, вырос у родственников жены, а старая сестра полковника переселилась к нему и вела хозяйство. Сын женился, живет сейчас в Кении. Внуки (одиннадцать лет, пять и два с половиной года), бывая у дедушки, говорили исключительно о футболе, об электропоездах, а младшего дед качал на колене. Тут все просто! Но юные девушки!

Он осведомился у Эльвиры, не хочет ли та чего–нибудь выпить.

Он собирался предложить тоник, оранжад[13] или имбирный эль[14], но Эльвира опередила его:

— Благодарю вас. Джин с вермутом, пожалуйста. Полковник взглянул на нее с недоумением. Он полагал, что молодые девицы… Сколько ей? Шестнадцать? Семнадцать? В таком возрасте не пьют джин с вермутом. Но он успокоил себя тем, что Эльвира, конечно, знает, как следует вести себя современным девицам. Он заказал джин, вермут и херес для себя.

Затем, кашлянув, спросил:

— Как было в Италии?

— Очень хорошо, спасибо.

— А хозяйка пансиона.., графиня.., эх, забыл ее фамилию.., не слишком она сурова?

— Она довольно строга. Но не ко мне.

Он взглянул на Эльвиру, в ее ответе ему послышалась некая двусмысленность. И заговорил, все еще запинаясь, однако уже более свободно и естественно, чем в начале беседы:

— Хотя я ваш крестный отец и опекун, но, боюсь, мы с вами мало знаем друг друга. Трудно мне, поймите, трудно такому старику, как я, знать, чего хочет молодая девушка, я имею в виду — что следует делать молодой девушке. Ну школа, еще одна школа, которую в наше время называли школой благородных девиц. Но сейчас все другое. Карьера? Работа? И все такое прочее? Нам надо будет все это обсудить. Чем вообще вы собираетесь заняться?

— Я бы хотела поступить на курсы секретарей, — сказала Эльвира без малейшего энтузиазма.

— А! Вы хотите стать секретаршей?

— В общем–то нет.

— Тогда зачем же?

— Надо же с чего–то начинать.

У полковника Ласкома возникло странное ощущение, будто его поставили на место.

— Мои кузины Мелфорд… Вы хотели бы у них пожить? Если нет, то…

— Да, разумеется. Нэнси мне очень нравится. А кузина Милдред тоже довольно симпатичная…

— Значит, все в порядке?

— Да, пока что.

Ласком замялся, не зная, что еще добавить. Пока он думал что сказать, заговорила сама Эльвира. И спросила без обиняков:

— Деньги у меня есть?

Он ответил не сразу, пристально вглядываясь в ее лицо, словно изучая:

— Да. И много. То есть будет много, когда вам исполнится двадцать один год.

— У кого они сейчас?

Он улыбнулся:

— Лежат в банке. Каждый год из начисляемых процентов выплачивается определенная сумма в счет вашего образования и содержания.

— А вы — опекун?

— Один из опекунов. Всего нас трое.

— Что случится с деньгами, если я умру?

— Ну–ну, Эльвира, перестаньте! С чего это вам умирать? Вздор!

— Надеюсь, но ведь человеку ничего не известно! Вот, на той неделе разбился авиалайнер, все пассажиры погибли.

— С вами этого не случится, — твердо сказал полковник.

— Откуда вам знать! — возразила Эльвира. — Мне просто любопытно, что будет с деньгами, если я умру.

— Понятия не имею! — уже раздраженно ответил полковник. — Почему вас это волнует?

— Мне просто хочется знать, нет ли кого–нибудь, кто был бы заинтересован в моей смерти.

— Ну знаете, Эльвира! Что за нелепица! Не понимаю, почему у вас в голове такие мысли!

— Да так… Хочется знать все как есть.

— Может, вы думаете, будто мафия.., или что–нибудь подобное? Нет, это глупо.

— А если я выйду замуж, кому достанутся деньги?

— Надо полагать, вашему мужу… Но послушайте…

— Вы уверены?

— Нет, не уверен. Это зависит от того, как именно составлен документ, какие в нем имеются пункты. Но вы ведь не замужем, чего же беспокоиться?

Эльвира не ответила. Казалось, она погрузилась в раздумье. Потом, словно очнувшись, спросила:

— Вы встречаетесь с моей матерью?

— Иногда. Не часто…

— Где она сейчас?

— Ну.., за границей…

— Где именно?

— Франция, Португалия. Право, не знаю!

— Она когда–нибудь хотела меня видеть?

Ее ясный взгляд встретился с глазами полковника. Он не знал, как быть. Настало ли время сказать правду? Или ответить уклончиво? Солгать? Ответить девочке на столь простой вопрос было чрезвычайно сложно. Он мрачно сказал:

— Не знаю.

Ее глаза серьезно глядели на него. Ласком чувствовал себя неловко. Он еще больше запутался. Девочка хочет знать — это естественно. Всякая на ее месте… Он сказал:

— Вы не должны так думать… Правда, это трудно объяснить. Ваша мать не такая, как другие, она… Эльвира энергично закивала:

— Знаю. Я часто читаю о ней в газетах. Она совсем особенная, — правда? Это удивительная женщина!

— Да, — согласился полковник. — Точное слово. Она удивительная женщина. Но… — Он замолчал, затем добавил:

— Когда удивительная женщина твоя мать — это не такое уж счастье. Можете мне поверить, ибо это правда.

— Вы не слишком–то любите говорить правду, да? Однако сейчас вы, по–моему, ее сказали.

Они замолчали, устремив взгляд на отделанную медью вращающуюся входную дверь.

Вдруг дверь толкнули снаружи с доселе не виданной в отеле «Бертрам» силой. Вошедший молодой человек шагнул прямо к администратору. По контрасту с бурной энергией, исходящей от пришельца, отель «Бертрам» словно окаменел, притих, затаился, стал похож на музей, а его обитатели — на запыленные экспонаты минувших времен. Пришедший наклонился к мисс Гориндж и спросил:

— Леди Седжвик у вас остановилась? Гостеприимная улыбка не тронула уст мисс Гориндж. Глаза ее посуровели:

— Да. — И она с явной неохотой потянулась к телефону. — Вы бы хотели…

— Нет, — отрезал молодой человек. — Я просто оставлю ей записку.

Он вытащил записку из кармана черной куртки и протянул через стойку красного дерева.

— Я просто хотел убедиться, что это тот самый отель, — произнес он с ноткой сомнения в голосе, оглядываясь по сторонам, а затем направился к выходу. Взгляд его равнодушно скользнул по сидевшим в холле и с тем же бесстрастием остановился на Эльвире и Ласкоме. Полковник вскипел. «Какого черта! — ругнулся он про себя. — Ведь Эльвира хорошенькая. В молодости я замечал хорошеньких девушек, особенно если они были в окружении подобных ископаемых!» Но молодого человека, по–видимому, хорошенькие девушки не интересовали. Он вновь вернулся к администратору и спросил, слегка повысив голос, словно желая привлечь внимание мисс Гориндж:

— Ваш телефон одиннадцать — двадцать девять, верно?

— Нет, — сказала мисс Гориндж, — тридцать девять — двадцать пять.

— Риджент?

— Нет. Мэйфэр.

Он кивнул. Затем снова повернулся к входной двери и вышел, столь же яростно оттолкнув дверь назад.

Казалось, все присутствующие наконец перевели дух. Трудно было возобновить прерванные разговоры.

— Да уж, — только и сказал полковник Ласком, не будучи в состоянии найти подходящее слово. — В самом деле! Эта современная молодежь…

Эльвира улыбнулась.

— Вы узнали его, да? Знаете, кто это? — Голос ее даже дрогнул от благоговейного трепета. — Это же Ладислав Малиновский!

— Ах, этот… — Имя кое–что говорило полковнику.

— Да–да. Два года подряд он был чемпионом мира. А в прошлом году попал в жуткую аварию. Разбился вдребезги. Но, говорят, теперь снова за рулем. — Она прислушалась. — Слышите, это его гоночный автомобиль!

Рев мотора проникал с улицы в холл отеля «Бертрам». Полковник Ласком решил, что Малиновский — один из героев Эльвиры. «Что ж, — подумал он, — все же лучше, чем эти эстрадники, эти длинноволосые «битлы“ или как они там себя величают…» Ласком был старомоден в своих воззрениях на молодых людей.

Дверь распахнулась вновь. Эльвира и полковник выжидательно взглянули в том направлении, но на сей раз ничто не возмутило покой отеля: вошедший оказался седовласым священником. Он остановился, огляделся вокруг с видом человека, который не очень–то понимает, где он и каким образом сюда попал. Таково было обычное состояние каноника Пеннифазера. Так бывало с ним в поездах, когда он никак не мог вспомнить, откуда едет, куда и зачем! Так бывало с ним, когда он шел по улице или заседал в очередном комитете. Так случалось с ним и в церкви, когда он не мог вспомнить, произнес он уже проповедь или только собирается к ней приступить.

— По–моему, я знаю этого старика, — задумчиво произнес полковник Ласком, присматриваясь к вошедшему. — Но кто же он, собственно? Эберкромби? Архидьякон Эберкромби? Нет, пожалуй, нет, хотя похож на Эберкромби!

Эльвира равнодушно взглянула на каноника Пеннифазера. Разве сравнишь его с автогонщиком? Да и вообще, Эльвира не слишком интересовалась священниками, правда, в Италии она восхищалась кардиналами, те, по крайней мере, хоть выглядели живописно.

Лицо каноника Пеннифазера прояснилось, и он удовлетворенно кивнул. Слава Богу, он вспомнил, где находится. Ну конечно же, это отель «Бертрам», где он собирается провести ночь по пути.., по пути куда? В Чедминстер? Нет, он только что приехал из Чедминстера. Он едет, ну ясно же, едет на конгресс в Люцерн. Тут каноник окончательно просиял, направился к администратору, и мисс Гориндж тепло встретила гостя:

— Очень рада вас видеть, каноник Пеннифазер. Вы прекрасно выглядите!

— Спасибо, спасибо, на прошлой неделе я был сильно простужен, теперь уже выздоровел. У вас найдется для меня номер? Я ведь писал вам.

— Да, мы получили ваше письмо, — заверила его мисс Гориндж. — Мы оставили вам девятнадцатый номер, вы там останавливались в прошлый приезд.

— Спасибо, спасибо. Мне нужен номер — дайте–ка подумать — на четыре дня. Я еду в Люцерн, но проведу там всего одну ночь, так что хочу оставить номер за собой. Все вещи я оставлю здесь, а в Швейцарию возьму только маленький саквояж. Это вас не затруднит?

— Все будет в порядке, — вновь подтвердила мисс Гориндж. — В своем письме вы нас уже предупредили.

Освобожденный от всех своих забот, каноник вздохнул с облегчением и был препровожден вместе со своим багажом в девятнадцатый номер.

А в номере двадцать восьмом миссис Карпентер, сняв с головы шляпу, похожую на корону из фиалок, аккуратно раскладывала свою ночную сорочку на подушке кровати. Вошла Эльвира.

— А, вот и ты, моя дорогая! Помочь распаковать багаж?

— Нет, благодарю вас, — вежливо отозвалась Эльвира. — Я не собираюсь его распаковывать.

— Какую из этих комнат ты предпочтешь? Ванная — между ними. Я велела им отнести твой багаж в дальнюю комнату. По–моему, эта шумновата.

— Очень любезно с вашей стороны, — произнесла Эльвира своим обычным, лишенным выражения тоном. — Я бы, пожалуй, приняла ванну.

— Ну что ж, прекрасная мысль!

Эльвира отправилась в ванную, затворила за собой дверь и заперла на задвижку. Очутившись в своем номере, достала из чемодана несколько вещей и бросила их на кровать. Потом разделась, накинула халат, пошла в ванную и открыла краны. Вернувшись обратно, села на постель и придвинула телефон. Секунду–другую она прислушивалась и, убедившись, что все тихо, сняла трубку:

— Говорят из комнаты двадцать девять. Будьте добры, соедините меня — Риджент, одиннадцать — двадцать девять.

В Скотленд–Ярде шло закрытое совещание. Носило оно неофициальный характер. Вокруг стола в непринужденных позах сидели шесть или семь человек, каждый из которых был в своей области фигурой весьма значительной. Внимание всех этих стражей порядка занимала проблема чрезвычайной важности, масштаб которой в последнее время приобрел угрожающий характер. Речь шла о цепи остающихся безнаказанными преступлений, что, естественно, вызывало сильнейшее беспокойство. Ограбления банков, нападения на инкассаторов, кражи ценных почтовых отправлений, хищения в поездах. Чья–то беспощадная и невидимая рука наносила эти удары едва ли не каждый месяц.

Председательствовал сэр Рональд Грейвс, заместитель начальника Скотленд–Ярда; по привычке он больше слушал, чем говорил сам. Официальных докладов на сей раз не было. А были просто консультации на высшем уровне: обмен мнениями и информацией, обсуждение накопившихся вопросов. Сэр Рональд Грейвс медленно обвел глазами всех присутствующих и кивнул человеку, сидевшему на другом конце стола.

— Ну–ка, Дед, — сказал он, — поделитесь с нами вашими простенькими, но мудрыми соображениями!

Дедом звали старшего инспектора Фреда Дэви. В ближайшее время он собирался выйти на пенсию, да и выглядел много старше своих лет, потому и прозван был Дедом. Физиономия его внушала симпатию, и вообще он производил впечатление человека мягкого и добросердечного, что и вводило в заблуждение многих преступников, так как на деле Дэви был вовсе не столь прост и добродушен.

— Да уж, Дед, расскажите! — добавил другой старший инспектор.

— Много, — вздохнул Дэви, — очень, очень много. И кажется, становится все больше!

— Вы имеете в виду количество преступников?

— Именно.

Один из присутствующих, Комсток, с узким, лисьим лицом и живыми глазами, вмешался в разговор:

— Значит, по–вашему, их преимущество именно в этом?

— И да и нет, — ответил Дед. — Это может обернуться для них катастрофой. Но до сих пор, черт бы их побрал, они здорово заметали следы.

Инспектор Эндрюс, худощавый блондин с мечтательным лицом, задумчиво произнес:

— Я уже пришел к выводу, что от количественного фактора зависит куда больше, чем принято думать. Возьмем, к примеру, какое–нибудь коммерческое предприятие с одним владельцем. Если руководство осуществляется умело и масштаб выбран верно, все будет в порядке. Расширьте его, увеличьте число служащих, и может случиться так, что вы просчитались и все рухнет. То же самое касается системы магазинов одной фирмы. Так сказать, промышленной империи. Если система достигает оптимального размера, она процветает. Иначе — терпит крах. У всякой системы есть оптимальные характеристики. Правильный масштаб и умелое руководство — вот в чем основа основ.

— А как велика, по–вашему, эта группа? — рявкнул сэр Рональд.

— Больше, чем мы думали поначалу, — отозвался Комсток.

— И она все время увеличивается, — добавил инспектор Макнил, крепко сбитый мужчина. — Дед прав. Все время увеличивается.

— Это, возможно, и к лучшему, — сказал Дэви. — Если число участников растет слишком быстро, они могут утратить над ними контроль.

— По–моему, сэр Рональд, весь вопрос в том, — сказал Макнил, — кого брать и когда.

— Взять–то мы можем не меньше дюжины, — отозвался Комсток, — тут замешана группа Хэрриса, и они у нас все на заметке. Еще одна шайка работает на Лутонском шоссе. Есть еще гараж в Эпсоме, есть ресторанчик около Мэйденхэда, ну и еще ферма на Грейт–Норт.

— А брать–то их есть смысл?

— Не думаю. Это все мелкая сошка. Вернее, звенья. Всего лишь звенья цепи. Гараж, где молниеносно перекрашивают автомобили, ресторанчик, вполне приличный на вид, для связи, затем магазин подержанной одежды, где преступники переодеваются, и на них же работает театральный костюмер в Ист–Энде. Всем этим типам хорошо платят, но, в сущности, они ничего не знают!

Задумчивый Эндрюс вновь взял слово:

— Во главе стоят весьма незаурядные личности. А к ним мы пока еще не подобрались. Нам известны некоторые их связи, и это все. Как уже сказано, тут работает группа Хэрриса, а на другом конце, финансовом, — Мерке. Что касается их зарубежных контактов, там действует Уэбер, но он всего лишь простой агент. Никаких серьезных обвинений этим людям мы предъявить не можем. Нам известно, что они каким–то образом поддерживают контакты друг с другом, а также с различными ответвлениями их предприятия, но как? Тут мы бродим в потемках! Мы за ними наблюдаем, и они это знают, но где их мозговой центр? Как добраться до организаторов?

— Это гигантская паутина, — добавил Комсток. — Совершенно согласен, что существует штаб. Штаб разрабатывает каждую операцию во всех деталях, а затем передает инструкции исполнителям. Вот на тех кто все это разрабатывает нам пора бы выйти!

— Быть может, они вовсе и не в Англии, — спокойно произнес Дед.

— Наверняка! Сидят где–нибудь в иглу[15] у эскимосов, или в бедуинском шатре, а то и в швейцарском шале[16]…

— Не верю я в их великие умы, — замотал головой Макнил, — это из области романов. Конечно, у них есть главарь, но, опять–таки, я не верю в его гениальность. Полагаю, что существует что–то вроде совета директоров с председателем во главе. Уровень у них и вправду высокий и с каждым днем растет. Но вместе с тем…

— Ну–ка? — подбодрил его сэр Рональд.

— И все же в каждой сплоченной команде наступает момент, когда приходится от кого–то избавиться. Время от времени, когда они чувствуют, что мы к ним подобрались чересчур близко, они сбрасывают за борт своего пиратского брига какого–нибудь неудачника. Того, без кого, по их мнению, им ничего не стоит обойтись.

— Но это же рискованно!

— Полагаю, делается это таким образом, что сброшенный за борт даже не догадывается, что его выбросили, а уверен, что сиганул сам. И будет молчать, понимая, что молчать ему выгодно. Так оно, конечно, и есть. Средств у них вполне достаточно, так что они могут в подобных ситуациях позволить себе не скупиться… А неудачник знает, что, попади он в тюрьму, о семье его, если таковая есть, позаботятся. Возможно, и побег ему организуют.

— Ну, это уж слишком! — воскликнул Комсток.

— Не кажется ли вам, — сказал сэр Рональд, — что нет смысла продолжать эти разглагольствования? Мы без конца повторяемся!

— А чего же вы от нас хотите, сэр? — рассмеялся Макнил.

— Ну, видите ли, — сэр Рональд на минуту задумался, — в главном–то мы все сходимся, — в стратегическом отношении, — как нам следует действовать и чего мы хотим достичь. По–моему, тактически разумнее заняться мелочами, сами по себе они вроде бы ничего не значат, но подчас наводят на нужные размышления… Не знаю, как бы попонятнее объяснить, что я имею в виду, но вспомните–ка дело Калвера. Чернильное пятно! Помните? Чернильное пятно вокруг мышиной норы. Ну зачем человеку понадобилось выливать чернила в мышиную нору? Казалось, сущий пустяк. Дать ответ на этот вопрос было нелегко. Но когда ответ был найден, он привел нас куда следовало. Вот, грубо говоря, что я имею в виду… Именно мелочи. Иногда странные и до того непонятные, что над ними часами можно ломать голову. Я вижу. Дед кивает…

— Совершенно с вами согласен, — подтвердил старший инспектор Дэви. — Давайте, ребята, припомним что–нибудь в том же роде. Пусть это будет какой–нибудь тип в странной шляпе…

Ответа не последовало. Присутствующие недоуменно переглядывались.

— Давайте, давайте! — продолжал Дед. — Ладно, начну сам. Вроде бы просто забавный случай, но, может, в этом что–то и есть. Нападение на банк «Лондон энд Метрополитен». Филиал на Кармоли–стрит. Помните? Мы составили список мелькавших там автомобилей, их марок, окраски и номерных знаков. Обратились к свидетелям, к прохожим, и те откликнулись, да еще как! В результате мы отобрали из этой массы семь автомашин, которые были замечены рядом с банком, и каждая из них могла иметь отношение к ограблению.

— Так, — сказал сэр Рональд, — продолжайте.

— Из них две или три машины отследить не удалось. Похоже, на них сменили номера. Обычное дело. Случается сплошь и рядом. В конце концов мы их все–таки нашли. Но я хочу напомнить об одной детали. Автомобиль марки «Моррис–Оксфорд», цвет черный, номер CMJ—256, о чем сообщил дежурный полицейский. И добавил, что за рулем сидел судья Высокого суда Ладгроув.

Он огляделся. Его слушали, но без видимого интереса.

— Разумеется, — продолжал он, — все оказалось не так. Судья Ладгроув — тип достаточно заметный хотя бы потому, что он безобразен как смертный грех. Так вот, именно в это время Ладгроув находился в суде. Его машина тоже «Моррис–Оксфорд», но номер ее не CMJ—256… — Он вновь оглядел собравшихся. — «Ладно, ладно, ну и что?» — скажете вы. Но известно ли вам, какой номер машины у судьи? CMJ—265. Похоже, а? Именно такую ошибку совершают те, кто старается запомнить номер автомобиля.

— Простите, — сказал сэр Рональд, — я что–то не понимаю…

— Вот именно, — отозвался Дэви, — тут пока и понимать нечего. Просто вот что: похожие номерные знаки, буквы те же, а цифры — 256 и 265. Интересное совпадение, не правда ли? Автомобиль «Моррис–Оксфорд», тоже черный, разница в порядке цифр, а за рулем человек, чрезвычайно похожий на владельца автомобиля…

— Вы хотите сказать?..

— Всего–навсего одна цифра — ошибиться нетрудно!..

— Простите, Дэви, и все же я не понимаю.

— Так вот, автомобиль «Моррис–Оксфорд» с номером CMJ—256 проехал по улице через две с половиной минуты после ограбления банка. За рулем свидетель узнал судью Ладгроува.

— Вы имеете в виду, что это и был судья? Да бросьте, Дэви!

— Нет, я вовсе не хочу сказать, что это был судья Ладгроув и что он участвовал в ограблении банка. Судья жил в отеле «Бертрам» на Понд–стрит и во время ограбления находился в суде. Все это проверено и доказано. Я имею в виду другое: номерной знак автомобиля, а также показание свидетеля, знавшего в лицо старого Ладгроува и утверждавшего, что именно он был за рулем, — это совпадение не случайно. Оно должно что–то означать. Очень жаль, если это не так.

Комсток беспокойно заерзал в кресле.

— Нечто похожее произошло в Брайтоне[17]: дело о драгоценностях. Какой–то старый адмирал… Забыл его фамилию. Одна женщина утверждала, что видела его на месте происшествия.

— А его там не было?

— В том–то и дело, что не было. В ту ночь он находился в Лондоне. Присутствовал на каком–то собрании. По–моему, речь шла о торжественном ужине моряков.

— Он ночевал в своем клубе?

— Нет, он остановился в отеле. Кажется, тот самый, который вы только что упомянули, Дед. Отель «Бертрам», если не ошибаюсь. Тихий, приличный отель. Там вечно топчутся стариканы, чаще всего военные в отставке.

— Отель «Бертрам»… — задумчиво повторил старший инспектор Дэви.

Мисс Марпл проснулась рано, ибо она всегда просыпалась рано. Постель пришлась ей по вкусу, спать было удобно.

Она подошла к окну и подняла занавеску, впустив в комнату белесый свет лондонского утра. Включать электричество она не собиралась. Отменный ей дали номер и совершенно в стиле отеля «Бертрам». Обои с розанами, большой, хорошо отполированный комод красного дерева, и под стать ему — туалетный столик. Два стула и кресло, сиденье которого оказалось не слишком низким. Одна из дверей вела в ванную комнату вполне современного типа, но оклеена она была обоями под кафель в розочку, что лишало это помещение его обычного мертвенно–стерильного вида.

Мисс Марпл решила еще немножко полежать в постели. Она взбила подушки, прислонила их к спинке кровати и взглянула на часы: половина седьмого. Она взяла Библию, с которой не расставалась даже в поездах, и полулежа прочитала полторы страницы — свою обычную норму. Затем мисс Марпл взялась за вязанье. Поначалу работа не спорилась, так как скованные ревматизмом пальцы плохо слушались по утрам, но затем дело пошло на лад и ощущение скованности пропало.

«Вот и новый день пришел, — сказала себе мисс Марпл, радостно встречавшая каждое утро. — Новый день. А кто знает, что этот день принесет?»

Она отложила вязанье, устроилась поудобнее и стала лениво перебирать обрывки мыслей, проносящихся в голове. Селина Хейзи… Какой прелестный домик был у нее в Сент–Мэри–Мид, а теперь новый владелец испортил дом, покрыв его безобразной зеленой крышей. Горячие плюшки… Пожалуй, слишком много в них масла, но зато как вкусно… Подумать только, здесь подают тминный кекс!.. Но могла ли она надеяться, что отель «Бертрам» остался точно таким, каким был когда–то… Ведь как хотите, а время на месте не стоит. Остановить его можно, лишь истратив уйму денег… Ни единого кусочка синтетики или пластмассы! Надо полагать, им удается покрывать свои расходы. Ностальгия по прошлому привлекает сюда многих и многих. Забавно, до чего нынче всем по душе старомодные розы и настоящий, без примесей и подделок, чай… Есть в отеле нечто театральное… Что, впрочем, естественно…» Ведь минуло пятьдесят.., нет, почти шестьдесят, с тех пор как она, мисс Марпл, не была здесь. А потому отель кажется ей театральным — она уже привыкла жить в ином времени… Нет–нет, тут явно возникают весьма забавные вещи… Атмосфера, люди…

Руки мисс Марпл сами отодвинули вязанье.

— Двойная вязка, — прошептала она вслух. — Да, двойная… И ведь не найти…

Не отсюда ли то странное чувство беспокойства вчера вечером? Ощущение, что тут что–то не так…

Все эти пожилые люди — они похожи на тех, каких она здесь видела полвека назад. Но тогда они выглядели естественно, а сейчас — нет. Современные пожилые люди не похожи на прежних, у них, у современных, вид какой–то загнанный, озабоченный домашними неладами, с которыми уже нет сил справиться, и они заседают в различных комитетах, чтобы показать себя и умелыми, и энергичными. А старые дамы подсинивают седины либо носят парики, и пальцы их рук совсем не похожи на нежные, тонкие пальчики, какие остались в памяти мисс Марпл. Руки современных женщин в возрасте успели загрубеть от вечной возни с новомодными моющими средствами.

Итак.., да–да, в этих людях что–то ненатуральное. Но ведь они же всамделишные! Селина Хейзи, к примеру, настоящая. И тот довольно красивый старик военный, сидевший в углу, — тоже настоящий. Мисс Марпл была с ним когда–то знакома, но не помнила его имени…

Мисс Марпл взглянула на часы. Половина восьмого. Время ее завтрака. Она прочитала инструкции — прекрасный крупный шрифт. Можно обойтись без очков. Завтрак либо заказывают по телефону, либо нажимают кнопку звонка с надписью: «Горничная». Что и сделала мисс Марпл.

Результат был поразительный. Почти сразу же в дверь тихонько постучали, и явилась горничная, очень миленькая. Настоящая горничная, казавшаяся ненастоящей, одетая в полосатое ситцевое платьице.., а на голове у нее свежевыстиранный чепец, именно чепец! Розовое, улыбающееся, деревенское личико. (Откуда только они берут таких?) Мисс Марпл заказала завтрак. Чай, яйцо–пашот[18], свежие рогалики. Видно, горничная на редкость вышколена, даже не заикнулась об апельсиновом соке и овсяных хлопьях.

Через пять минут появился завтрак. Солидных размеров поднос с большим пузатым заварным чайником, молоко, жирное, как сливки, и серебряный кувшин с кипятком. Два идеально сваренных яйца на поджаренном кусочке хлеба и изрядных размеров кругляшок масла с оттиском в виде чертополоха. Мармелад, мед, клубничное варенье. Чудные рогалики, пахнущие настоящим хлебом, — нет лучшего запаха во всем мире! И кроме того, яблоко, груша и банан.

Завтрак прекрасный. Она и сама могла бы его приготовить, но тут с ним можно не возиться. Ей принесли его в комнату, не как королеве, а просто как пожилой даме, живущей в хорошем, пусть не слишком дорогом отеле. Ну совсем как в 1909 году! Мисс Марпл поделилась своими восторгами с горничной, и та улыбнулась в ответ:

— Да, мэм, шеф–повар очень старается, чтобы завтрак пришелся по вкусу нашим клиентам.

Глаза мисс Марпл с доброжелательным интересом остановились на горничной. Отель «Бертрам» и впрямь способен творить чудеса! Настоящая горничная!

— Давно вы тут работаете?

— Около трех лет, мэм.

— А до этого?

— В одном отеле в Истбурне. Ужасно современный, но мне больше нравятся старые, такие, как этот.

Мисс Марпл отхлебнула чай. И тут вдруг заметила, что напевает слова давно забытой песенки: «О, где была ты всю жизнь мою…»

Горничная взглянула на мисс Марпл с легким изумлением.

— Я просто вспомнила одну старую песенку, — пробормотала та, как бы желая оправдаться. — От нее все были без ума в свое время. — И вновь она тихонько пропела:

— «Ах, где была ты всю жизнь мою…» — Может, вы слыхали? — спросила мисс Марпл.

— Я ведь… — Вид у горничной был явно смущенный.

— Ах да, вы слишком молоды! Когда попадаешь в ваш отель, невольно переносишься в прошлое!

— Да, мэм, многие дамы, которые здесь останавливаются, испытывают, по–моему, то же самое.

— Может, они потому здесь и останавливаются, — сказала мисс Марпл.

Горничная вышла. Очевидно, она уже свыклась со старыми дамами, погруженными в свои воспоминания.

Мисс Марпл закончила завтрак и встала, радостно улыбнувшись при мысли о том, что торопиться некуда. План на сегодня составлен заранее: утро будет посвящено покупкам. Но не слишком переутомляться. Сегодня, возможно, Оксфорд–стрит. А завтра Найтсбридж, с удовольствием думала она.

Было около десяти утра, когда она вышла из своего номера в полном обмундировании — шляпка, перчатки, зонтик (на всякий случай, хотя погода стояла прекрасная) и сумочка, самая парадная сумочка мисс Марпл…

Соседняя дверь распахнулась, и кто–то выглянул в коридор. Бесс Седжвик. И тут же отступила назад, захлопнув дверь.

«В чем дело?» — подумала мисс Марпл, спускаясь по лестнице. Она предпочитала ходить вниз пешком, а не пользоваться лифтом. Это бодрит. Шаги ее становились все медленнее и медленнее… Она остановилась.

Когда полковник Ласком вышел из своего номера и зашагал по коридору, дверь на верхней площадке резко распахнулась и голос леди Седжвик произнес:

— Ну, наконец–то! Я уже давно вас поджидаю. Куда бы нам пойти потолковать? Я имею в виду, чтобы не натыкаться каждую минуту на какую–нибудь старушенцию!

— Право, Бесс, не знаю… Кажется, тут есть нечто вроде читальни…

— Поднимись–ка лучше ко мне. Да побыстрей, не стоит давать горничной пищу для пересудов…

Полковник Ласком не слишком охотно переступил порог, и дверь тут же захлопнулась.

— Вот уж никак не думал, что вы остановитесь здесь Бесс, даже представления не имел!

— Не сомневаюсь.

— Я имею в виду… Я бы никогда не привез сюда Эльвиру. А ведь знаете, Эльвира здесь!

— Да, я ее видела вместе с вами вчера вечером.

— Но мне в голову не могло прийти, что вы тут! Уж чересчур неподходящее для вас место!

— Почему это? — холодно отозвалась Бесс Седжвик. — Самый комфортабельный отель в Лондоне. И почему бы мне здесь не остановиться?

— Но поймите же, я представления не имел. Я, я…

Она взглянула на него и засмеялась. На ней был прекрасно сшитый темный костюм и ярко–изумрудная блузка. Какая же она веселая, жизнерадостная! Рядом с ней полковник Ласком казался потрепанным стариком.

— Дерек, милый, не огорчайтесь! Я ведь не обвиняю вас в том, что вы пытались подстроить сентиментальную встречу матери с дочерью. Такие встречи иногда случаются: люди натыкаются друг на друга в самых неожиданных местах. Но вы должны увезти отсюда Эльвиру, Дерек. И сделать это немедленно, сегодня же.

— Хорошо, хорошо, она уедет! Я привез ее сюда всего на три дня. Просто хотел повести в театр… Завтра она отправится к Мелфордам.

— Бедная девочка, как же ей будет там скучно!

Ласком озабоченно взглянул на Бесс:

— Думаете, ей будет скучно?

Бесс сжалилась над полковником:

— Ну, возможно, после скучнейшего пребывания в пансионе в Италии ей, чего доброго, покажется там чертовски весело.

Ласком собрался с духом:

— Послушайте, Бесс, я был ужасно удивлен, увидев вас здесь, только не думайте, что я… Короче, я хочу сказать: а вдруг так распорядилась судьба? Представился случай, вы же, вероятно, догадываетесь, как девочка должна себя чувствовать…

— Что вы имеете в виду, Дерек?

— Ведь вы ее мать!

— Да, конечно, я ее мать. А она моя дочь. Никакой радости от этого ни ей, ни мне не было, да вряд ли и будет…

— Ну этого вы не знаете! Я считаю… Считаю, она чувствует…

— С чего это вы взяли? — нахмурилась Бесс Седжвик.

— С ее собственных слов. Вчера она мне сама сказала об этом. Спросила, где вы, что делаете…

Бесс Седжвик подошла к окну. Некоторое время она молча барабанила по стеклу.

— Вы очень добры, Дерек, — проговорила она наконец. — И мысли у вас добрые. Но все это ни к чему, мой бедный ангел! Внушите это себе! Все ваши речи ни к чему и даже могут быть опасны.

— Да бросьте, Бесс! Опасны?

— Да, да, да. Именно опасны. Я опасна. Я всегда была опасна.

— Когда я вспоминаю некоторые ваши поступки… — начал полковник.

— Это уж дело мое, — сказала Бесс Седжвик, — игра с опасностью давно вошла у меня в привычку. Нет, не то. Скорее это пагубная склонность. Вроде наркотика. Только в виду опасности жизнь в моих глазах приобретает краски, иначе я теряю к ней всякий интерес. Вот оно как. Быть может, в этом моя погибель, а может, и нет, это уж как получится. Я никогда не грешила наркотиками, вообще не нуждалась в них. Опасность — вот мой наркотик. Но люди, ведущие такую жизнь, могут причинить вред другим. Не будьте упрямым старым ослом, Дерек. Держите девочку подальше от меня. Она не должна знать, что я в этом отеле. Позвоните Мелфордам и отвезите ее к ним сегодня же. Придумайте что–нибудь, чтобы объяснить такую спешку…

Полковник Ласком в нерешительности теребил усы.

— Это ошибка с вашей стороны, Бесс! — Он вздохнул. — Она спрашивала, где вы. Я сказал: за границей.

— А я там и буду через полдня. Так что все складывается как нельзя удачнее.

Она подошла к полковнику, поцеловала его в подбородок, затем, ловко повернув его за плечи, открыла дверь и слегка подтолкнула. Выходя, полковник Ласком заметил, что с той стороны, куда вела лестница, появилась старая дама. Дама шарила в своей сумочке, бормоча под нос:

«Боже мой. Боже мой! Нет, конечно же, я забыла это в номере. Ах, Боже мой!»

Она прошла мимо полковника, словно и не обратив на него внимания, но, как только он начал спускаться по лестнице, мисс Марпл остановилась у двери своего номера и бросила на уходящего Ласкома зоркий взгляд. Затем посмотрела на дверь Бесс Седжвик. «Вот, значит, кого она поджидала, — прошептала про себя мисс Марпл, — интересно зачем?»

После сытного завтрака каноник Пеннифазер, проходя через холл, не забыл оставить свой ключ у администратора, затем благополучно миновал вращающиеся двери и тут же был усажен в такси швейцаром–ирландцем, в чью обязанность это и входило.

— Куда поедем, сэр?

— О Господи! — пролепетал каноник Пеннифазер, и в голосе его прозвучал неподдельный испуг. — И верно: куда это я собирался ехать?

За то время, пока каноник Пеннифазер и швейцар пытались решить этот щекотливый вопрос, на Понд–стрит успела возникнуть пробка. Но в конце концов каноника осенило, и таксисту было ведено ехать в Британский музей[19].

Швейцар, оставшись один, ухмыльнулся и, так как никто из дверей пока не выходил, стал прогуливаться вдоль фасада отеля, потихоньку насвистывая мотив старой песенки.

Из внезапно распахнувшегося окна нижнего этажа его окликнул чей–то голос:

— Так вот где, оказывается, ты приземлился, Микки! С чего это тебе вздумалось устроиться здесь?

Он, вздрогнув, обернулся — и обмер.

Леди Седжвик высунулась в открытое окно.

— Ты что ж, не узнаешь меня?

Лицо швейцара внезапно просияло:

— Да неужто это маленькая Бесси? Подумать только! После стольких лет! Маленькая Бесси!

— Никто, кроме тебя, не звал меня Бесси. Отвратительное имя! Что ты делал все эти годы?

— Так, то да се, — уклончиво отозвался Микки. — Газеты обо мне не писали. Это о тебе они пишут. Приходилось время от времени читать о твоих приключениях.

Бесс Седжвик засмеялась:

— Во всяком случае, я сохранилась лучше, чем ты. Пьешь много. Ты всегда много пил.

— Сохранилась ты хорошо, потому что у тебя деньги.

— Тебе и деньги не помогли бы. Стал бы пить еще больше и давно отправился бы к чертовой бабушке. Да, да, поверь мне! Как тебя угораздило попасть сюда — вот что я хочу знать! Как тебя вообще взяли на это место?

— Мне нужна была работа. А у меня есть это… — Он показал на медали, украшавшие его грудь.

— Понимаю, — задумчиво протянула она, — и все настоящие?

— Ясно, настоящие! Почему бы им не быть настоящими?

— Ладно, я тебе верю. Ты всегда был храбрым. Всегда умел драться. По–моему, армия — самое подходящее для тебя место.

— Подходящее во время войны, ну а куда прикажешь деваться в мирное время?

— Стало быть, ты поступил сюда. Понятия не имела…

— О чем ты не имела понятия, Бесси?

— Не важно. Странно снова увидеть тебя через столько лет!

— Я–то не забыл, — сказал мужчина. — Я никогда не забывал тебя, маленькая Бесси. Какой же прелестной девочкой ты была! Какой стройненькой девочкой!

— Глупой девчонкой, дурой — вот кем я была! — отрезала леди Седжвик.

— Это верно. Ума у тебя было маловато. Будь ты поумнее — разве бы связалась со мной? А как ты умела обращаться с лошадьми! Помнишь эту кобылку.., как ее звали? Ах да! Молли О'Флин. Ну и злобная была чертовка!

— Только ты и мог на ней усидеть! — улыбнулась леди Седжвик.

— Она и меня бы сбросила, если б смогла. Но как поняла, что со мной не выйдет, — сдалась. Не лошадь, а красота, загляденье! Если уж мы заговорили о верховой езде, ни у одной женщины в тех местах не было такой посадки, как у тебя. И бесстрашная к тому же! Это, впрочем, при тебе осталось. Самолеты, гоночные автомобили…

Микки приблизился к окну.

— А я ведь не забыл Баллигауан, — сказал он со значением. — Иногда даже думал тебе написать…

— Что ты имеешь в виду, Мик Горман? — Голос Бесс Седжвик прозвучал жестко.

— Просто говорю, что ничего не забыл. Просто тебе напоминаю.

Бесс Седжвик заговорила все так же жестко:

— Если я правильно поняла то, что ты имеешь в виду, то выслушай мой совет. Посмей только мне в чем–нибудь помешать, и я застрелю тебя, как крысу. Мне ведь приходилось убивать.

— Небось за границей?

— За границей или здесь — для меня разницы нет.

— Ах, Господи Боже мой, верю, что ты на все способна! — восхищенно воскликнул Микки. — В Баллигауане…

— В Баллигауане, — перебила она, — тебе заплатили, чтобы ты молчал, и хорошо заплатили. И ты взял деньги. От меня ты ничего больше не получишь, не надейся.

— Недурная могла бы получиться интрижка для воскресных газет…

— Ты меня слышал?

— Да ну, — засмеялся он, — я же шучу. В жизни не причиню вреда моей маленькой Бесси. Буду молчать.

— И молчи!

Она захлопнула окно. Затем взглянула на письменный стол, где на бюваре[20] лежало ее неоконченное письмо. Она схватила его, скомкала и бросила в корзину для бумаг. Потом порывисто встала с кресла и вышла из комнаты. Выходя, она даже не оглянулась.

Маленькие читальни в отеле «Бертрам» казались пустыми, даже когда пустыми они не были. По два письменных стола стояли у окон, справа стол, на котором лежали журналы, слева кресла с высокими спинками, повернутые к камину. Тут в послеполуденные часы любили посидеть старые джентльмены–отставники и, укрывшись от посторонних глаз, уютно подремать вплоть до чая. Тот, кто приходил сюда писать письма, обычно дремлющих не замечал. В утренние часы кресла спросом не пользовались.

Но случилось так, что именно этим утром оба кресла были заняты. В одном сидела старая дама, в другом — юная девушка. Вдруг девушка вскочила на ноги. Секунду она стояла на месте, неуверенно глядя на дверь, через которую только что вышла леди Седжвик, затем двинулась к выходу. Лицо Эльвиры Блейк было смертельно бледно.

Прошло еще минут пять, и с другого кресла поднялась старая дама. Мисс Марпл решила, что отдых, который она себе обычно позволяла после утреннего туалета и прогулки вниз по лестнице, затянулся. Сегодня можно, скажем, дойти до Пикадилли и оттуда поехать на девятом автобусе до Хай–стрит в Кенсингтоне, а можно пройтись до Бонд–стрит и там сесть на двадцать пятый автобус и доехать до Маршалла, или на том же двадцать пятом, только в другую сторону, так вроде бы можно добраться до Офицерского универмага. Проходя сквозь пресловутые двери, она мысленно перебирала все варианты. Но у ирландца–швейцара был и свой.

— Вам нужно такси, мэм, — твердо заявил он.

— Не думаю, — сказала мисс Марпл. — По–моему, тут ходит двадцать пятый автобус.., а от Парк–лейн — второй.

— Зачем вам автобус? — стоял на своем швейцар. — Входить в автобусы и выходить оттуда — в наше время просто опасно! Резко трогаются с места, неожиданно останавливаются — до пассажиров им и дела нет! Сейчас свистну такси, и вы поедете, куда вам надо, как королева.

Мисс Марпл подумала и сдалась:

— Ну что ж, будь по–вашему. В самом деле, лучше взять такси.

Швейцару и свистеть не пришлось. Он просто щелкнул пальцами, и как по волшебству возникло такси. Мисс Марпл была услужливо посажена в автомобиль, и тут она внезапно решила, что поедет в магазин «Робинсон и Кливер», где большой выбор настоящих полотняных изделий. Она и впрямь чувствовала себя королевой, как посулил ей швейцар, заранее предвкушая полотняные простыни, наволочки и настоящие кухонные полотенца — без всяких там бананов, винных ягод, прыгающих сквозь обручи собак и прочих художеств, которые только раздражают, когда вытираешь посуду…

Леди Седжвик подошла к администратору:

— Мистер Хамфрис у себя в кабинете?

— Да, леди Седжвик. — Мисс Гориндж подняла на нее удивленный взгляд.

Леди Седжвик миновала стойку, стукнула в дверь и вошла, не дожидаясь приглашения.

Мистер Хамфрис тоже изумился.

— Чем могу…

— Кто нанял этого человека — Майкла Гормана? Мистер Хамфрис забормотал в ответ:

— Парфитт ушел.., попал в автомобильную аварию месяц назад. Пришлось срочно его заменить… Этот нам показался подходящим. Рекомендации хорошие.., служил в армии… Словом, в прошлом все в порядке… Ну, не слишком умен, но это.., это даже полезно иногда… Вы что–нибудь знаете дурное о нем?

— Знаю достаточно, чтобы не желать его здесь видеть.

— Если вы настаиваете, — медленно протянул Хамфрис, — мы сегодня же предупредим его…

— Нет, — так же медленно процедила леди Седжвик, — нет, уже слишком поздно… Не важно.

— Эльвира!

— Привет, Бриджет!

Достопочтенная Эльвира Блейк вошла в дом № 180 по Онслоу–сквер, дверь ей заранее распахнула Бриджет, следившая из окна за приближением подруги.

— Идем наверх, — предложила Эльвира.

— Ну конечно! А то нас мамочка застукает.

Девушки помчались вверх по лестнице, избежав таким образом встречи с матерью Бриджет, не успевшей вовремя выйти из своей спальни.

— Честное слово, тебе повезло, что у тебя нет мамы, — переведя дух вымолвила Бриджет, введя подругу в свою комнату и плотно закрыв дверь. — Правда, моя мама вообще–то лапочка и все такое прочее, но, Господи, эти вечные вопросы, которые она задает мне с утра до вечера! Куда я пошла, с кем познакомилась. И не родственники ли, мои новые знакомые, наших однофамильцев, каких–то типов из Йоркшира? Все такая ерунда, понимаешь…

— А им больше и думать не о чем, — несколько туманно ответила Эльвира. — Слушай, Бриджет, у меня есть дело, ужасно важное. Ты должна мне помочь.

— Конечно, если смогу. Это мужчина?

— Нет. (Бриджет разочарованно вздохнула.) Мне необходимо съездить на сутки в Ирландию, но, возможно, я задержусь и дольше. Тебе нужно меня прикрыть.

— В Ирландию? А зачем?

— Сейчас сказать не могу. Нет времени. Я должна завтракать с моим опекуном полковником Ласкомом у Прюнье в половине второго.

— А куда ты дела эту Карпентер?

— Удрала от нее в магазине.

Бриджет хихикнула.

— А после завтрака они повезут меня к Мелфордам. Придется жить у них, пока мне не исполнится двадцать один год.

— Какой ужас!

— Как–нибудь выкручусь. Кузину Милдред ничего не стоит обвести вокруг пальца. Мне предстоит пополнять образование в учреждении, которое называется «Современный мир». Там водят по лекциям, по музеям, по картинным галереям, в палату лордов и тому подобное. Вся прелесть в том, что никто не может проверить, там ты или нет. Мы с тобой зря времени терять не будем.

— Очень надеюсь, — снова хихикнула Бриджет. — В Италии нам это недурно удавалось, правда? Старая Макаронница воображала, что мы ужасно примерные! Ей и в голову не приходило, что ее дурачат!

Обе девушки засмеялись, вспоминая свои проделки.

— Но нужно было все обдумывать заранее, — сказала Эльвира.

— И мастерски врать, — добавила Бриджет. — Гвидо писал тебе?

— Да–да, я получила от него длинное письмо, подписанное «Джиневра», как будто от подруги. Но хватит болтать, Бриджет! Нам надо столько успеть, а времени всего полтора часа. Слушай внимательно. Завтра я иду на прием к зубному. Отменить его — пустяки. Я позвоню ему — или ты отсюда. Затем в середине дня ты звонишь Мелфордам, и голосом твоей мамы скажешь, что зубной врач велел мне прийти еще и на следующий день и я до завтра остаюсь у вас.

— Ну это должно пройти. Они скажут, как это мило с нашей стороны. А вдруг ты не вернешься на следующий день?

— Тогда тебе придется звонить еще раз…

Бриджет призадумалась.

— У нас еще полно времени, что–нибудь придумаем! — нетерпеливо воскликнула Эльвира. — Главное, что меня беспокоит сейчас, это деньги! У тебя, конечно, нет денег?

— Всего два фунта.

— Мало! Мне ведь нужен билет на самолет. Я уже смотрела расписание. Лету всего два часа. Все зависит от того, сколько времени потребуется мне там.

— Можешь мне сказать, что ты затеяла?

— Нет, не могу. Но это ужасно, ужасно важно!

При этих словах голос Эльвиры дрогнул, так что Бриджет взглянула на нее удивленно:

— Значит, это серьезно, Эльвира?

— Да. Очень.

— И никто не должен об этом знать?

— Именно. Это совершенно, совершенно секретно! Мне надо выяснить насчет одной вещи: правда это или нет. Как глупо получилось с деньгами! И весь идиотизм в том, что я богата! Это мой опекун сказал. А дают мне жалкую сумму на тряпки. И так будет еще долго продолжаться!

— А твой опекун, полковник — как его там? — он не может тебе дать взаймы?

— Это уж совсем никуда не годится! Он задаст уйму вопросов, чтобы выяснить, зачем мне деньги:

— Да–да, ты права. Почему это все вечно пристают к человеку с вопросами? Вообрази: стоит кому–то позвонить мне, так мамочке обязательно надо знать, кто звонил! А ведь это ее совершенно не касается!

Эльвира кивнула, но думала она явно о другом.

— Тебе когда–нибудь приходилось иметь дело с ломбардами, Бриджет?

— Никогда. Понятия не имею, как это делается.

— Думаю, это совсем не трудно, — сказала Эльвира.

— Но у меня нет драгоценностей, которые можно было бы заложить, — вздохнула Бриджет.

— А у твоей мамы?

— По–моему, лучше к ней не обращаться!

— Это верно, но.., стащить ничего нельзя?

— Что ты, разве можно? — возмутилась Бриджет.

— Да? Наверно, ты права. Хотя я уверена, что твоя мама ничего бы не заметила. Мы бы успели вернуть, пока она хватится. Ну что ж, пойдем к мистеру Болларду.

— Кто это мистер Боллард?

— Ну, вроде нашего семейного ювелира. Я всегда ношу к нему в починку часы. Он меня знает с шести лет. Давай, Бриджет, идем к нему немедленно. Времени в обрез.

— Выйдем черным ходом, — предложила Бриджет, — иначе мамочка начнет спрашивать, куда и зачем мы пошли.

Очутившись на Бонд–стрит, возле дома, где помещался известный ювелирный магазин «Боллард и Уитли», девушки еще раз согласовали план действий.

— Ты на самом деле все поняла, Бриджет?

— Думаю, что да, — вяло отозвалась Бриджет.

— Прежде всего, — сказала Эльвира, — давай синхронизируем наши часы!

Бриджет слегка оживилась. Слово «синхронизируем» произвело на нее благоприятное впечатление. Они сверили часы, и Бриджет перевела свои на одну минуту вперед.

— Время «икс» двадцать пять минут второго, — сказала Эльвира. — Времени у меня, как я уже говорила, хватит. Думаю, даже больше, чем надо, но это лучше, чем меньше!

— А если вдруг?.. — начала было Бриджет.

— Что вдруг?

— А если вдруг меня на самом деле задавят?

— Да никто тебя не задавит! — уверила Эльвира. — Ты прекрасно бегаешь, а лондонские шоферы привыкли то и дело тормозить. Все будет в порядке.

Взглянув на Бриджет, Эльвира поняла, что ее слова вряд ли убедили подружку.

— Ты ведь не подведешь меня, Бриджет?

— Ладно, — пообещала Бриджет, — не подведу. Бриджет перешла на другую сторону Бонд–стрит, а Эльвира толкнула входную дверь магазина «Боллард и Уитли», ювелиров и часовщиков, издавна пользовавшихся прекрасной репутацией. В магазине было красиво и тихо. Благообразного вида господин в сюртуке осведомился у Эльвиры, чем он может ей услужить.

— Я бы хотела видеть мистера Болларда.

— Мистера Болларда? А как о вас доложить?

— Скажите, что его хочет видеть мисс Эльвира Блейк. Благообразный господин исчез, а Эльвира подошла к прилавку, где под стеклом на бархате футляров во всем своем великолепии блистали и сверкали броши, кольца, браслеты. Через несколько секунд появился сам мистер Боллард. Это был пожилой, лет шестидесяти, человек, старший партнер фирмы.

— А, мисс Блейк, оказывается, вы в Лондоне! Очень приятно вас видеть. Чем могу вам быть полезен? Эльвира протянула ему крошечные часики:

— Они стали плохо идти. Можно их исправить?

— Разумеется. Дело несложное. — Мистер Боллард взял у нее часы. — По какому адресу мне их отослать? Эльвира назвала адрес.

— Да, вот еще что… Мой опекун, полковник Ласком, вы его знаете…

— Да–да, конечно.

— Он спросил, какой подарок мне бы хотелось получить к Рождеству. И предложил зайти и выбрать то, что мне по душе. Он осведомился, хочу ли я, чтобы он меня сопровождал, но я сказала, что лучше сначала пойду одна, потому что, вы понимаете, как–то неловко получается… Я имею в виду цены, ну и тому подобное…

— Что ж, вас можно понять, — усмехнулся мистер Боллард. — Что бы вы хотели, мисс Блейк? Брошь, браслет, кольцо?

— Пожалуй, брошь, — сказала Эльвира, — только хочется поглядеть на разные…

Эти слова она сопроводила просящим взглядом. Мистер Боллард ответил на просьбу покупательницы доброй, сияющей улыбкой.

— Ну конечно, конечно! Если приходится торопиться, то и выбирать нет никакого интереса.

Следующие несколько минут прошли чрезвычайно приятно. Он доставал драгоценности то из одного ящика, то из другого, и вскоре множество браслетов и брошек было разложено перед Эльвирой на куске бархата. Казалось, это не составило для мистера Болларда никакого труда. Время от времени Эльвира поворачивалась к зеркалу, прикладывая к себе кулон или брошь. Наконец выбор ее пал на хорошенький браслетик, часы с бриллиантами и две брошки.

— Сейчас мы все это запишем, — сказал мистер Боллард, — и, когда полковник Ласком будет в Лондоне в следующий раз, он, очевидно, сам зайдет к нам и возьмет что–нибудь из облюбованных вами вещиц.

— По–моему, это будет чудесно! — воскликнула Эльвира. — Он непременно решит, что выбрал подарок сам, правда?

Ясные голубые глаза взглянули в лицо ювелира. А секундой раньше эти же ясные глаза отметили, что стрелка часов показывала ровно двадцать пять минут второго.

Внезапно снаружи послышался визг тормозов и громкий женский крик. Естественно, взгляды всех присутствовавших в магазине обратились в сторону окон, выходивших на Бонд–стрит.

Рука Эльвиры скользнула с прилавка в карман ее элегантного костюма столь быстрым и ловким движением, что, если бы даже кто–нибудь случайно посмотрел в ее сторону, он все равно ничего бы не заметил.

— Ай–ай–ай, — вздохнул мистер Боллард, отводя глаза от окна, — еще немного, и она попала бы под машину. Глупая девчонка! Разве можно так сломя голову перебегать улицу!

Эльвира уже шла к двери. Она взглянула на часы и воскликнула:

— Боже мой, как я задержалась! Я опаздываю на поезд! Я вам ужасно благодарна, мистер Боллард! Надеюсь, вы не забудете про отложенные мною вещички?

Через минуту она была уже на улице. Быстро повернув налево и еще раз налево, она очутилась под аркой магазина обуви, и почти сразу к ней подбежала задыхающаяся Бриджет.

— Ох, — воскликнула она, — просто какой–то ужас! Я думала, что меня задавят. И еще я чулок порвала!

— Не важно, — сказала Эльвира и, взяв Бриджет за руку, потащила ее вдоль тротуара. — Идем же, идем!

— Скажи.., это.., все получилось?

Эльвира сунула руку в карман и продемонстрировала браслет, осыпанный бриллиантами и сапфирами.

— Ох, Эльвира, как у тебя духу хватило?

— А сейчас, Бриджет, иди в тот ломбард, который мы с тобой наметили и узнай, сколько они могут дать за эту штучку. Проси сто…

— А ты не думаешь?.. А вдруг?.. Я хочу сказать, а вдруг это уже попало в список украденных вещей?

— Не болтай чепухи. Как это могло так быстро попасть в список? В магазине еще ничего и не заметили!

— Но, Эльвира, когда они заметят, они сразу подумают, даже наверняка решат, что его взяла ты!

— Да, если сразу же заметят пропажу, они могут подумать на меня.

— Они обратятся в полицию и…

Она не кончила фразу, потому что Эльвира энергично покачала головой, ее белокурые волосы почти закрыли лицо, а губы сложились в загадочную полуулыбку:

— В полицию они не обратятся, Бриджет. Ни за что не обратятся, если подумают на меня.

— Почему? Ты думаешь, что…

— Я тебе уже говорила, что у меня будет куча денег, когда мне исполнится двадцать один год. Тогда я смогу покупать у них драгоценности. Скандала они подымать не будут. Ну а теперь беги за деньгами. А потом закажи на мое имя билет на самолет. А я хватаю такси и еду в ресторан. Я и так уж на десять минут опоздала. Значит, я вернусь завтра в половине одиннадцатого.

— Ох, Эльвира, как я буду о тебе беспокоиться! — простонала Бриджет.

Но Эльвира уже подозвала такси.

Мисс Марпл прекрасно провела время в «Робинсоне и Кливерс». Помимо покупки дорогих, великолепных полотняных простыней — ей нравилась фактура полотна, такого прохладного на ощупь — она не удержалась от приобретения очень качественных посудных полотенец с красной каемкой. Ведь нынче добротное посудное полотенце так просто не пойдешь и не купишь. Вместо них вам предложат нечто, скорее похожее на цветную скатерку с редисками и омарами или с видом Эйфелевой башни или Трафальгарской площади, и все это в рамке из лимонов и апельсинов. Давая свой адрес в Сент–Мэри–Мид, она там же в магазине узнала номер автобуса, идущего в сторону Офицерского универмага[21]. Когда–то давным–давно тетка мисс Марпл обожала это заведение. Разумеется, оно уже не то, что прежде. И мисс Марпл припомнила, как тетушка Хелен, в своем капоре и черной шелковой мантилье, разыскав в отделе гастрономии знакомого продавца, удобно усаживалась на стул. В те времена никто никуда не спешил, и тетушка Хелен спокойно прикидывала все, что она собирается купить сегодня и заказать на будущее, с учетом предстоящего Рождества и даже с отдаленными видами на Пасху. А когда юная Джейн начинала ерзать от нетерпения, ее отсылали в отдел стекла «погулять».

Покончив с покупками, тетушка Хелен вступала в разговор с продавцом, спрашивая его о здоровье матери, младшего сына и хромой свояченицы, а затем весело обращалась к племяннице: «А что моя девочка думает по поводу ленча?» После чего они поднимались на лифте на четвертый этаж, где ленч неизменно заканчивался клубничным мороженым.

Само собой разумеется, в Офицерском универмаге лифтов стало куда больше, чем прежде. И вообще магазин сильно изменился. Стало светлее, и народу прибавилось. Но мисс Марпл, хотя и вспоминала прошлое с нежностью, ничего не имела против настоящего. Ресторан в этом универмаге по–прежнему существовал, и она пошла туда заказать ленч.

Внимательно ознакомившись с меню и соображая, что именно выбрать, мисс Марпл оглядела зал ресторана, и вдруг брови ее слегка поползли вверх. Поразительное совпадение! Здесь оказалась та самая женщина, которую мисс Марпл до вчерашнего вечера никогда не встречала, зато видела множество ее фотоснимков — на бегах, на Бермудах, возле собственного самолета или автомобиля. Лишь вчера вечером мисс Марпл смогла лицезреть эту даму во плоти и, как это часто бывает, вновь наткнулась на нее в самом неподходящем месте, ибо завтрак в Офицерском универмаге и Бесс Седжвик как–то ужасно друг с другом не сочетались! Мисс Марпл не пришла бы в изумление, увидев Бесс в какой–нибудь забегаловке Сохо[22] или, напротив, выходящей из Ковент–Гардена[23] с бриллиантовой диадемой на голове. Но только не здесь, в магазине, который мисс Марпл мысленно связывала с военными, их женами, дочками, тетками и бабушками. И все же это была Бесс Седжвик, на редкость элегантная в темном костюме и ярко–изумрудной блузке, и сидела она за столиком с мужчиной — молодым человеком в кожаной куртке и с сухощавым ястребиным профилем. Эти двое о чем–то серьезно беседовали, перегнувшись через столик, и заодно жевали, по–видимому не замечая, что именно они жуют.

Любовное свидание? Что ж, весьма возможно. Правда, кавалер моложе своей спутницы лет на пятнадцать — двадцать, — но Бесс Седжвик до сих пор чрезвычайно привлекательна.

Мисс Марпл окинула молодого человека внимательным взглядом и нашла, что он хорош собой. Но тут же решила, что ей он не по душе. «Похож на Гарри Рассела, — подумала мисс Марпл, как всегда выискивая прототипы в прошлом. — В том парне было мало толку. И он не принес добра ни одной женщине из тех, которые в него влюблялись».

«Она не станет слушать моих советов, — продолжала думать мисс Марпл, — а уж я–то могла бы кое–что ей сказать». Впрочем, любовные дела посторонних не касались мисс Марпл, а в том, что касалось романов, Бесс Седжвик, судя по всему, прекрасно могла сама о себе позаботиться.

Мисс Марпл вздохнула, доела свой ленч и решила заглянуть в писчебумажный отдел магазина.

Одной из характерных черт мисс Марпл было любопытство, или, как она сама предпочитала выражаться, интерес к чужим делам.

Забыв, будто случайно, на столике свои перчатки, мисс Марпл отправилась к кассе и с умыслом прошла совсем близко от столика леди Седжвик. Уплатив по счету, она «вдруг» обнаружила отсутствие перчаток, вернулась за ними, но на обратном пути, к сожалению, уронила сумочку. Сумочка раскрылась, и на пол высыпались разные мелочи. Официантка ринулась на помощь, а мисс Марпл пришлось, изображая смущение, ронять еще ключи и монеты.

Все эти трюки дали немного, однако совсем бесполезными они не были, примечательно, что оба объекта ее любопытства удостоили старую даму, которая все время что–то роняла, лишь мимолетным взглядом.

Поджидая лифт, мисс Марпл восстанавливала в памяти обрывки услышанного разговора.

— Какой прогноз погоды?

— Порядок. Тумана не будет.

— Все готово для Люцерна?

— Да. Самолет вылетает в девять сорок. Вот и все, что удалась услышать ей в первый раз. Когда мисс Марпл возвращалась за перчатками, она узнала чуть больше.

Бесс Седжвик сердито говорила:

— Какого черта ты явился вчера в «Бертрам»? Не смей там показываться.

— Не беспокойся, все нормально! Я просто спросил, остановилась ли ты там, а всем известно, что мы друзья…

— Да не в том дело! Для меня «Бертрам» подходит, а для тебя — нет! Ты там сразу бросаешься в глаза.

— Ну и пусть!

— Идиот! Зачем ты туда пришел, я спрашиваю, зачем? Какая у тебя была причина там появиться? А причина была, я тебя знаю…

— Успокойся, Бесс.

— Какой же ты лгун!

Это все, что смогла услышать мисс Марпл. По ее мнению, это было не так уж мало.

Вечером 19 ноября каноник Пеннифазер пообедал в своем клубе «Атенеум»[24], где повидался с двумя–тремя друзьями, обсудил во время интересного и отчаянно язвительного разговора ряд спорных пунктов, касающихся датировки свитков Мертвого моря[25], и, взглянув на часы, сообразил, что пора в аэропорт. В холле канонику попался один из его друзей, доктор Уитгакер, издали весело крикнувший:

— Как дела, Пеннифазер? Давненько вас не видел. Что там на конгрессе? Возникли какие–нибудь интересные проблемы?

— Убежден, что возникнут.

— Вы только что оттуда?

— Да нет, я как раз туда. Тороплюсь в аэропорт.

— Вот как! — Уиттакер был явно удивлен. — А я почему–то думал, что конгресс проходит сегодня.

— Нет–нет. Завтра. Девятнадцатого.

Каноник Пеннифазер уже выходил, когда Уиттакер вновь его окликнул:

— Но, дружище, ведь девятнадцатое–то сегодня, разве не так?

Но каноник Пеннифазер этих слов не расслышал. Он поймал на Пэл–Мэл[26] такси и отправился в аэропорт. Этим вечером там было довольно людно. Но, наконец, очередь дошла и до каноника, он предъявил билет, паспорт и прочие документы. Девушка за стойкой, собиравшаяся было поставить на положенное место печать, внезапно замерла:

— Извините, сэр, но у вас не тот билет.

— Как это не тот? Нет–нет, все в порядке. Рейс номер сто… Ох, я не вижу без очков!.. Сто с чем–то, на Люцерн…

— Дата, сэр. На билете стоит дата: среда, восемнадцатое.

— Не может быть! То есть я хотел сказать, что сегодня среда, восемнадцатое!

— Извините, сэр. Сегодня девятнадцатое.

— Девятнадцатое!

В полной растерянности каноник извлек из кармана ежедневник и принялся его нервно листать. Увы, он убедился: сегодня действительно девятнадцатое. Значит, он собирался лететь на самолете, который улетел вчера.

— Ведь это означает. Господи Боже, это означает, что конгресс в Люцерне сегодня!

В отчаянии он застыл перед барьером, но напиравшие сзади пассажиры бесцеремонно оттеснили каноника, сраженного своими горестями. Он стоял в стороне, сжимая в руке бесполезный билет. В уме он перебирал различные варианты: может быть, обменять билет? Впрочем, какой смысл? Сейчас дело к девяти, конгресс уже состоялся — он начался в десять утра. Вот что, оказывается, имел в виду доктор Уиттакер! Он решил, что каноник Пеннифазер уже вернулся с конгресса.

— О Боже мой, Боже мой, — бормотал каноник, — как же это я мог все так перепутать!

Неся свой саквояж, он медленно брел по Кромвель–роуд и старался доискаться, почему и как все спуталось в его голове. Наконец ему удалось привести мысли в относительный порядок, и он грустно покачал головой.

«А сейчас, — пробормотал он про себя, — сейчас надо пойти перекусить».

Странно, что он не ощущает голода. Двигаясь по Кромвель–роуд, он заметил ресторанчик, где подавали индийское карри[27]. Пусть он не голоден, решил каноник, но все–таки надо поесть, набраться сил, а потом пуститься на поиски гостиницы. Да нет, нет, этого–то как раз и не надо — он же остановился в отеле! Ну конечно! Ведь он оставил за собой номер в отеле «Бертрам» на четыре дня! Бывает же такое чудесное везенье! У него есть номер, номер ждет его! Только и оставалось, что потребовать свой ключ и… И тут каноник смутно почувствовал, что грядут какие–то новые неприятности. Карман оттягивала подозрительная тяжесть.

Он сунул руку в карман и вытащил оттуда ключ, размеры и вес которого, по мнению администрации отеля, должны были удержать рассеянного постояльца от искушения унести с собой такую махину. Но каноника они не удержали.

«Номер девятнадцать, — радостно промолвил каноник. — Именно так. Какое счастье, что не надо искать гостиницу! Тем паче, говорят, все отели переполнены. Ах да, это мне Эдмундс сказал сегодня в клубе. Комнату он нашел с огромным трудом».

Радуясь своей предусмотрительности — не зря же он заранее заказал и оставил за собой номер, — каноник отодвинул тарелку с карри, не забыв за него заплатить, и вновь вышел на Кромвель–роуд.

Как–то неловка было сразу идти в отель, ведь ему, канонику, полагалось сейчас обедать в Люцерне и беседовать на разные интересные и волнующие темы. Взгляд его упал на афишу кинотеатра: «У стен иерихонских». Чрезвычайно интересно проследить, насколько точно автор фильма следует Библии[28].

Каноник купил билет и вошел во тьму зрительного зала. Фильм ему понравился, хотя он никакого отношения к библейскому сюжету не имел. Название «У стен иерихонских» оказалось чисто символическим — речь шла о брачных неурядицах одной дамы. Когда эти «стены» несколько раз обрушились, красавица героиня встретила сурового грубоватого героя, которого втайне давно любила, и любящие решили воздвигнуть такие «стены», которые смело выдержат испытание временем. Хотя фильм и не был рассчитан на пожилых священнослужителей, канонику Пеннифазеру он понравился. Ему нечасто доводилось смотреть подобное кино, и он решил, что сегодняшняя картина несколько расширила его знание жизни. Зажегся свет, был исполнен национальный гимн, и каноник Пеннифазер вступил в блеск лондонских огней, чувствуя себя чуточку вознагражденным за те печальные события, какие ему довелось нынче пережить.

Вечер был ясный, и каноник решил отправиться в «Бертрам» пешком, правда, сначала он ухитрился сесть в автобус, идущий в противоположном направлении. Наступила полночь, когда он добрался до своего респектабельного отеля, имевшего в эти ночные часы такой вид, будто все его постояльцы уже давно спят мирным сном. Лифт был где–то на верхнем этаже, и каноник стал пешком подниматься по лестнице. Потом подошел к своей комнате, вставил ключ в замок, распахнул дверь и вошел.

Господи милосердный, да не бред ли это? Но кто.., но каким образом?.. Занесенную над ним руку он увидел слишком поздно.

Последнее, что он ощутил, — как из его глаз посыпались искры.

Ирландский экспресс мчался сквозь ночь. А говоря точнее, сквозь тьму утренних предрассветных часов.

Через определенные промежутки времени дизель издавал дьявольский, тревожный, предупреждающий вопль. Поезд мчался со скоростью восемьдесят миль в час. Шел он без опоздания.

Внезапно его ход резко замедлился. Отчаянно завизжали колеса. Все медленнее, медленнее… Охранник высунул голову в окно, увидел впереди красный сигнал, и тут поезд остановился. Кое–кто из пассажиров проснулся. Но большинство продолжало спать.

Старая дама, встревоженная внезапной остановкой, отворила дверь купе и выглянула в коридор. Неподалеку от себя дама увидела еще одну распахнутую дверь. Пожилой священник с копной густых седых волос поднимался по ступенькам в вагон. Дама решила, что он, верно, выходил наружу узнать причину остановки.

Утренний воздух был ощутимо свеж. В конце коридора раздался голос: «Это просто красный свет!» Пожилая дама вернулась к себе и попыталась снова заснуть.

Тем временем со стороны сигнальной будки, размахивая фонарем, уже бежал человек. Из локомотива выпрыгнул помощник машиниста. К нему присоединился охранник. Человек с фонарем подбежал к ним и, задыхаясь, выкрикнул:

— Впереди крушение! Товарный поезд сошел с рельсов…

А позади состава шестеро поднялись на насыпь и вошли в дверь, заранее открытую для них в последнем вагоне. Шесть пассажиров из разных вагонов двинулись им навстречу. Быстро и слаженно все они кинулись к почтовому вагону. По обе стороны вагона встали двое в вязаных подшлемниках и с дубинками в руках.

Человек в форме железнодорожника шел по коридорам поезда, давая объяснения проснувшимся пассажирам:

— Затор впереди… Минут на десять задержимся, не больше…

Произносилось это дружелюбным и успокоительным тоном.

Около локомотива лежали связанные машинист и его помощник, с кляпами во рту. Человек с фонарем крикнул:

— Порядок!

У насыпи, тоже связанный и тоже с кляпом во рту, лежал охранник.

Опытные взломщики быстро справились со своим делом в почтовом вагоне. Еще двое связанных людей лежали на полу. Запечатанные почтовые мешки были выброшены на перрон, где их уже ожидали.

Тем временем пассажиры в своих купе сетовали на то, что нынешние железные дороги не те, что прежде.

Когда пассажиры вновь стали укладываться спать, темноту прорезал вой двигателя.

— Господи, — пробормотала женщина, — неужели реактивный самолет?

— Нет, пожалуй, гоночный автомобиль.

Шум замолк в отдалении.

На Бедхэмптонском шоссе, в девяти милях от места происшествия, шла на север колонна грузовиков сквозь ночь, освещая себе путь фарами. Большая белая гоночная машина молнией промчалась мимо.

Через десять минут машина свернула с шоссе. Гараж, стоящий у поворота дороги, был, судя по прибитому к нему объявлению, закрыт. Но сейчас его двери немедленно распахнулись, белая машина въехала внутрь, и двери тут же захлопнулись. Трое взялись за дело с молниеносной быстротой. Старые номерные знаки были заменены новыми. Шофер сменил куртку и кепку. Вместо белого овчинного полушубка на нем оказалась куртка из черной кожи. Он покинул гараж. Минут через пять после его отъезда на дорогу выполз, пыхтя, старенький «Моррис–Оксфорд», за рулем которого сидел священник, и начал петлять по извилистым проселкам.

Шофер фургона, катившего по одной из этих дорог, притормозил, увидев у плетня неподвижный «Моррис–Оксфорд» и стоящего рядом пожилого человека.

Шофер высунулся из кабины:

— Что–нибудь случилось? Помощь не нужна?

— Спасибо. Фары не горят.

Оба водителя подошли друг к другу и прислушались: все спокойно.

Несколько прекрасно упакованных, явно американского происхождения ящиков, были перенесены из «Моррис–Оксфорда» в фургон.

Проехав милю–другую, фургон свернул на каменистый проселок, который, однако, привел к заднему двору большой и роскошной усадьбы. Там, где когда–то были конюшни, стоял наготове белый «мерседес». Шофер фургона ключом отпер багажник «мерседеса», перенес туда ящики, захлопнул багажник, снова уселся за руль и уехал.

Эльвира Блейк взглянула на небо, отметила про себя, что утро чудесное, и вошла в телефонную будку. Она позвонила Бриджет на Онслоу–сквер.

— Алло? Это Бриджет?

— Ох, Эльвира, это ты! — Голос Бриджет звучал взволнованно.

— Да, я. Все в порядке?

— Ох, нет. Просто ужасно! Твоя кузина миссис Мелфорд вчера позвонила мамочке.

— Как? Насчет меня?

— Да. Я–то воображала, что все так ловко устроила, когда позвонила ей в середине дня. Но она вдруг забеспокоилась о твоих зубах. Испугалась, что у тебя там абсцесс или вообще что–нибудь серьезное. Поэтому она сама позвонила дантисту, ну и, конечно, узнала, что там и духу твоего не было. Тогда она позвонила мамочке. На нашу беду, мамочка сама оказалась у телефона. И, конечно, заявила, что ей ничего не известно и что тебя у нас нет. Я просто не знала, что делать!

— И что же ты сделала?

— Притворилась, что ничего не знаю. Сказала, что, кажется, ты собиралась навестить каких–то друзей в Уимблдоне.

— Почему именно в Уимблдоне?

— Это первое, что мне пришло в голову.

Эльвира вздохнула:

— Ну ладно, придется, видимо, что–то придумать. Ну например, что в Уимблдоне живет моя старая гувернантка. И чего это они суетятся, только все портят! Надеюсь, что кузине Милдред хватило ума не обращаться в полицию?

— Ты сейчас к ним едешь?

— Не раньше вечера. У меня еще полно дел.

— Ты была в Ирландии? Все благополучно?

— Я узнала то, что хотела узнать.

— Какой у тебя мрачный голос!

— Да я и сама мрачная.

— Эльвира, чем тебе помочь? Что я могу для тебя сделать?

— Никто мне не поможет… То, что нужно, я должна сделать сама. Ведь я надеялась, что все это — не правда, а оказалось — правда. И я не знаю, как мне быть.

— Тебе грозит опасность, Эльвира?

— Не устраивай мелодрам, Бриджет! Мне надо быть осторожной, вот и все. Очень–очень осторожной.

— Значит, все–таки есть опасность?

— Очень возможно, что у меня просто разыгралось воображение, — отозвалась, помедлив, Эльвира.

— Эльвира, а что ты собираешься делать с тем браслетом?

— А, с ним все в порядке. Мне удалось достать денег у одного человека, и, стало быть, я могу пойти в.., как это называется? — выкупить его. А затем верну его Болларду.

— А как они к этому отнесутся?.. Нет, мамочка, это из прачечной. Они говорят, что мы им не давали этой простыни. Да, мамочка, да, я скажу заведующей. Ладно, ладно.

Услышав этот монолог на другом конце провода, Эльвира усмехнулась и повесила трубку. Затем достала кошелек, порылась в нем, отобрала несколько монет, положила их перед собой и снова сняла трубку. Набрав нужный номер, она опустила монету, нажала кнопку и заговорила тоненьким, немного задыхающимся голоском:

— Привет, кузина Милдред… Да, это я… Простите меня, пожалуйста. Да–да, знаю… Да, я собиралась.., но, понимаете, милая старенькая Мадди, ну вы же ее помните, моя старенькая Мадемуазель… Я написала вам, да забыла письмо отправить. Оно и сейчас у меня в кармане! Понимаете, она захворала, и никого рядом, и я только заехала проведать, как у нее дела. Да, я собиралась к Бриджет, но тут узнала, что старушка больна, и все изменилось… Не понимаю, какое сообщение вы получили? Нет, это кто–то что–то перепутал… Да–да, я вам все объясню, когда приеду… Да–да, сегодня же к вечеру. Вот только дождусь сиделку, которая должна прийти к Мадди, впрочем, это не настоящая сиделка, а такая, знаете, которая согласна помочь… Нет, она ни за что не хочет в больницу! Я очень виновата перед вами, кузина Милдред, очень, очень, простите меня!

Эльвира положила трубку и глубоко вздохнула, пробормотав:

— О, если бы врать поменьше!

Она вышла из телефонной будки и первое, что бросилось ей в глаза, были огромные газетные заголовки:

«КРУПНОЕ ОГРАБЛЕНИЕ ПОЕЗДА. НАПАДЕНИЕ НА ИРЛАНДСКИЙ ЭКСПРЕСС»

Мистер Боллард занимался с клиентом, когда дверь магазина отворилась. Он поднял глаза и увидел Эльвиру Блейк.

— Нет, — сказала она подошедшему к ней помощнику, — я лучше подожду, пока освободится мистер Боллард.

Вскоре клиент ушел, и его место заняла Эльвира.

— Доброе утро, мистер Боллард.

— Боюсь, ваши часики еще не готовы, мисс Эльвира.

— О, дело не в часах, — ответила Эльвира. — Я пришла извиниться перед вами. Случилась ужасная вещь. — Она открыла сумку и вынула маленькую коробочку, оттуда извлекла браслет с бриллиантами и сапфирами. — Помните, я принесла вам в починку часы и стала еще выбирать разные вещички для подарка к Рождеству, а в это время на улице произошел несчастный случай? Кого–то задавили или чуть не задавили. Видимо, я как раз держала браслет в руке и, не думая, сунула его в карман, что и обнаружила лишь сегодня утром. И сразу же кинулась к вам, чтобы вернуть. Я очень виновата перед вами, мистер Боллард, не знаю, что это произошло со мной, как могло такое случиться!

— Ничего, ничего, не волнуйтесь, мисс Эльвира, — только и произнес мистер Боллард.

— А вы, верно, подумали, что его украли?

Прозрачные голубые глаза девушки встретили взгляд мистера Болларда.

— Мы обнаружили его пропажу, — сказал мистер Боллард. — Очень вам благодарен, мисс Эльвира, что вы так быстро его вернули.

— Я была просто в ужасе, когда нашла его в кармане нынче утром, — продолжала Эльвира. — Спасибо вам, спасибо, мистер Боллард, что вы так мило к этому отнеслись!

— Разное в жизни случается, — добродушно улыбнулся мистер Боллард. — Но забудем об этом. Однако не повторяйте, пожалуйста, больше таких случайностей!

Тут мистер Боллард рассмеялся, очевидно, шутка показалась ему весьма удачной и остроумной.

— Ой, нет! — воскликнула Эльвира. — Я буду теперь вдвойне осторожна!

Она улыбнулась ему и вышла из магазина.

«Хотел бы я знать, — мысленно произнес про себя мистер Боллард, — хотел бы я знать…»

Один из его компаньонов, стоящий неподалеку, подошел к нему:

— Значит, его взяла она?

— Да. Она.

— Но принесла обратно.

— Принесла, — согласился мистер Боллард. — По правде говоря, я этого не ожидал.

— Не ожидали, что она принесет его обратно?

— Нет, если она его взяла, то — не ждал.

— Думаете, она правду сказала? Что она, мол, сунула в карман по рассеянности?

— Полагаю, возможно и это, — задумчиво молвил Боллард.

— Может, она клептоманка[29].

— Может, и клептоманка, — согласился Боллард. — Но куда более вероятно, что она взяла его с определенной целью… Но почему же тогда так быстро вернула? Любопытно…

— Хорошо, что мы не сообщили полиции. Я ведь предлагал обратиться к властям.

— Знаю, знаю. У вас нет такого опыта, как у меня. Определенно не следует обращаться в полицию в таких случаях… — Боллард, помолчав, тихо добавил, будто говоря с самим собой:

— А случай интересный. Чрезвычайно интересный. Сколько ей лет, хотел бы я знать? Видимо, семнадцать или восемнадцать. Чего доброго, влипнет в какую–нибудь неприятную историю.

— По–моему, вы говорили, что она не нуждается в деньгах?

— Можно быть богатой наследницей и нуждаться в деньгах, — сказал Боллард. — Если вам только семнадцать, этих денег еще ждать и ждать! Забавная вещь, между прочим: богатым наследницам дают на руки гораздо меньше наличных, чем тем, кто победнее. На мой взгляд, это неразумно. Но правду, боюсь, мы никогда не узнаем.

И он, положив браслет на его место в витрине, опустил крышку.

Контора «Эгертон, Форбс и Уилборо» находилась в Блумсбери, в одном из тех горделивых и импозантных кварталов, которых еще не коснулся ветер перемен. Даже медная доска на двери истерлась до того, что едва можно было разобрать буквы. Фирма существовала свыше ста лет, и множество дворян–землевладельцев Англии числились ее клиентами. В конторе уже не было никого из Форбсов и никого из Уилборо. Вместо них работали Аткинсоны, отец и сын, Ллойд из Уэльса, и шотландец Мак–Алистер. Однако все еще оставался Эгертон, потомок самого первого Эгертона. Этот Эгертон, пятидесяти двух лет, был юрисконсультом нескольких семейств, которым в свое время оказывали услуги его дед, отец и дядя.

Сейчас он сидел за своим большим письменным столом красного дерева в красиво обставленном кабинете на первом этаже и доброжелательно, но твердо разговаривал с клиентом, явно чем–то угнетенным. Ричард Эгертон считался красивым мужчиной, и справедливо: высокий, темноволосый, со слегка посеребрившимися висками и проницательным взглядом серых глаз. Его советы всегда были умны, но и высказывал он их без обиняков.

— Будем откровенны, Фредди, зацепиться вам не за что, — говорил он, — особенно если вспомнить письма, которые вы написали…

— А вы не думаете?.. — удрученно пробормотал Фредди.

— Нет, не думаю, — отрезал Эгертон. — Единственная возможность — не доводить дело до суда. Иначе, чего доброго, уголовное дело заведут против вас самого.

— Послушайте, Ричард, это уж чересчур!

Тут раздался тихий скромный звоночек; Эгертон взял трубку и нахмурился.

— Кажется, я просил меня не беспокоить!

На другом конце провода что–то пробормотали. Эгертон сказал:

— А.., да–да. Понимаю. Попросите ее подождать.

Он положил трубку и вновь повернулся к своему приунывшему клиенту:

— Послушайте, Фредди. Я знаю закон, а вы — нет. Вы попали в неприятнейшую историю. Я сделаю все возможное, чтобы вас вытащить, но это вам обойдется недешево. Сомневаюсь, чтобы они пошли на мировую меньше чем за двенадцать тысяч.

— Двенадцать тысяч! — застонал бедняга Фредди. — О Боже мой! Да у меня нет таких денег, Ричард!

— Что ж, придется достать. Изыщите возможности. И считайте, что вам повезло, если мне удастся все устроить за двенадцать тысяч. А если дело дойдет до суда, это будет стоить вам гораздо дороже.

— Адвокаты, — пробормотал Фредди. — Все вы настоящие акулы! — Он встал. — Ладно уж, постарайтесь для меня, старина Ричард.

Он пошел к двери, печально покачивая головой. Ричард Эгертон тут же выбросил из головы Фредди и его дело и переключился на следующего клиента: «Мисс Эльвира Блейк. Интересно, какая она?» Он поднял трубку:

— Лорд Фредерик ушел. Пусть войдет мисс Блейк. Поджидая ее, Эгертон подвинул блокнот и стал что–то подсчитывать. Сколько же лет прошло с тех пор?.. Ей должно быть лет семнадцать. Пожалуй, даже больше. Как быстро бежит время! «Дочь Конистона, — думал он, — и дочь Бесс. Интересно, в кого из них она пошла?»

Открылась дверь, клерк доложил о мисс Эльвире Блейк, и девушка вошла в комнату. Эгертон встал и шагнул ей навстречу. Внешне, думал он, не похожа ни на отца, ни на мать. Высокая худенькая блондинка, как Бесс, но без материнского жизнелюбия и блеска. И что–то такое старообразное в ней, хотя, может быть, все дело в том, что снова начали носить рюши, оборки и высокие корсажи.

— Так–так, — сказал он, пожимая ей руку, — какая приятная неожиданность! Когда я вас видел в последний раз, вам было одиннадцать лет. Садитесь–ка сюда. — Он подвинул девушке стул.

— Вероятно, мне следовало бы сначала вам написать, — неуверенно проговорила Эльвира, — написать, чтобы вы назначили мне время. Словом, предупредить, что ли, о себе, но вдруг мне захотелось вас видеть, тем более что я все равно уже в Лондоне…

— А что вы делаете в Лондоне?

— Лечу зубы.

— Мерзкая штука — зубы, — сказал Эгертон. — Мучают нас от колыбели до могилы. Но в данном случае я благословляю зубную боль, ведь она дала мне возможность вас увидеть. Итак, насколько мне известно, вы были в Италии, заканчивали там свое образование в одном из тех заведений, куда нынче посылают молодых девушек.

— У графини Мартинелли, — сказала Эльвира. — Но я туда больше не вернусь. Буду жить у Мелфордов в Кенте, пока не решу, что мне делать дальше.

— Надеюсь, вы найдете что–нибудь интересное. Вы не собираетесь поступить в университет, например?

— Нет, — возразила Эльвира. — Не думаю, что я достаточно умна для университета. — Она сделала паузу. — Полагаю, что бы я ни решила, вы не будете возражать?

Проницательные глаза Эгертона пристально посмотрели на нее.

— Я один из ваших опекунов и доверенное лицо согласно завещанию вашего отца, — сказал он, — таким образом, вы имеете полное право обращаться ко мне в любое время.

— Спасибо, — вежливо произнесла Эльвира.

— Вас что–нибудь тревожит? — спросил Эгертон.

— Нет. Ничего серьезного. Но, понимаете, я ничего толком не знаю. Никто никогда мне ничего не сообщает. А задавать вопросы самой не так уж приятно.

Он внимательно посмотрел на нее.

— Вы имеете в виду вопросы, касающиеся вас лично?

— Да. Спасибо, что вы меня поняли. Дядя Дерек…

— Вы говорите о Дереке Ласкоме?

— Да. Я всегда называла его дядей. Он очень добрый, но он не из тех, кто захочет вам что–нибудь сообщить. Он старается все устроить как можно лучше и огорчается, если ему кажется, что мне что–то не по душе. Он прислушивается к мнению других, в основном — женщин, а они обожают давать советы. Например, насчет графини Мартинелли… Дядя выбирал для меня все школы, где я училась.

— А вам там не нравилось?

— Нет, я не то имела в виду. Я о другом хочу сказать. Я ровно ничего не знаю о себе. Сколько, скажем, у меня денег и как я смогу ими распорядиться, если захочу…

— Короче говоря, — Эгертон улыбнулся своей обворожительной улыбкой, — вы хотите обсудить ваши дела. Так? Что ж, думаю, вы совершенно правы. Посмотрим. Сколько вам лет? Шестнадцать? Семнадцать?

— Почти двадцать.

— Бог мой, вот не думал!

— Вы поймите меня, — проговорила Эльвира, — я все время чувствую, что меня от чего–то ограждают, от чего–то защищают. Возможно, это даже мило, но раздражает.

— Да это в характере Дерека Ласкома, — сказал Эгертон, — но что делать, такова уж старомодная манера.

— Он ужасно милый, — признала Эльвира, — но с ним трудно говорить серьезно.

— Да, понимаю, так оно и есть. Но что вы хотите узнать о себе, Эльвира? О семейных обстоятельствах?

— Я знаю только, что мой отец умер, когда мне было пять лет, и что моя мать с кем–то от него сбежала, когда мне не исполнилось и двух. Я ее совершенно не помню.

Да и отца припоминаю с трудом. Он был старый и сидел, положа одну ногу на стул. И часто ругался. В общем я его боялась. После его смерти я жила не то с его теткой, не то с кузиной, пока и она не умерла, а потом у дяди Дерека и его сестры. Когда она тоже скончалась, я уехала в Италию. Сейчас дядя Дерек устроил меня жить к Мелфордам, своим родственникам, они очень приятные, добрые люди, и у них две дочери примерно моего возраста.

— Значит, вы довольны?

— Сама еще не знаю. Я до сих пор не успела до них добраться! Они ужасно скучные. Но на самом деле я хочу узнать, сколько у меня денег.

— Значит, именно эти сведения вам нужны?

— Да, — подтвердила Эльвира. — Я знаю, у меня есть деньги. А их много?

Эгертон стал серьезен.

— Да, — сказал он, — много. Ваш отец был очень богат. Вы его единственный ребенок. Когда он умер, его титул и имение перешли к двоюродному брату. Но он не любил брата, поэтому все свое личное состояние, весьма крупное, он оставил дочери, другими словами — вам, Эльвира. Вы очень богаты или будете богаты, когда вам исполнится двадцать один год.

— Вы хотите сказать, что сейчас я небогата?

— Вы и сейчас богаты, но не вправе распоряжаться своим состоянием, пока вам не исполнится двадцать один год или пока вы не выйдете замуж. А деньги находятся в руках ваших опекунов: Ласкома, меня и еще одного. — Он улыбнулся. — Мы ничего не присвоили, ваш капитал цел. Фактически мы его увеличили с помощью различных банковских операций.

— Сколько же у меня?

— Когда вам исполнится двадцать один год или когда вы выйдете замуж, у вас будет сумма в шесть или семь сотен тысяч фунтов.

— Как много! — удивилась Эльвира.

— Да, очень много. Вероятно, именно потому, что денег много, никто не хотел вам об этом говорить.

Эгертон украдкой наблюдал за выражением ее лица. Занятная девушка, думал он. С виду скромная, бесцветная барышня, но на самом деле не такова. Совсем не такова. Он спросил с легкой усмешкой:

— Вас это радует?

Она внезапно улыбнулась ему в ответ:

— Должно бы радовать, разве не так?

Но тут же ее мысли приняли иное направление. Она спросила:

— Кому все это достанется, если я умру?

— Ближайшему вашему родственнику.

— Я хочу спросить.., имею ли я право сделать завещание? То есть пока мне не исполнится двадцать один год? Мне об этом говорили.

— Совершенно правильно.

— Не очень–то это приятно. Если б я была замужем и умерла, то мой муж стал бы наследником?

— Да.

— А раз я не замужем, то моей ближайшей родственницей является моя мать и она все получит. А ведь я ее даже не знаю! Какая она?

— Весьма примечательная женщина, — коротко отозвался Эгертон. — Тут уж спора быть не может.

— Она когда–нибудь выражала желание меня видеть?

— Полагаю, что да, возможно. Но она вела беспорядочную жизнь и так сумела ее запутать, что, видимо, сочла целесообразным держаться от вас в стороне.

— Вы и в самом деле знаете, что она так считает?

— Нет. На самом деле я ничего об этом не знаю.

Эльвира встала.

— Спасибо, — сказала она. — Вы очень добры, что сказали мне все. Как–то унизительно быть в полном неведении. Ясно, дядя Дерек считает меня совершенным ребенком.

— Ну что ж, он ведь сам очень немолод. Наши с ним молодые годы давно миновали. Будьте же к нам снисходительны, ведь мы на все смотрим с точки зрения своего возраста.

— Вы–то хоть не считаете меня ребенком? Мне почему–то кажется, что вы гораздо лучше, чем дядя Дерек, разбираетесь в психологии молодых девушек. Он столько лет прожил при своей сестре!

Протянув адвокату на прощание руку, Эльвира чрезвычайно изысканно заявила:

— Очень вам благодарна. Надеюсь, я своим приходом не нарушила ваших планов!

И вышла. Эгертон стоял, глядя вслед уходившей Эльвире. Потом поджал губы, присвистнул, покачал головой, сел, взял ручку и задумчиво постучал ею по столу.

Придвинул к себе бумаги, затем отодвинул их и поднял телефонную трубку:

— Мисс Кордел, соедините меня, пожалуйста, с полковником Ласкомом.

Он положил трубку, снова придвинул к себе бумаги, начал было читать, но мысли его были далеко. Зазвонил телефон.

— Дерек? Здравствуйте. А меня только что посетила ваша подопечная.

— Эльвира? Боже мой, зачем она к вам приходила? У нее неприятности?

— Нет. Напротив. Она как будто вполне довольна. Хотела выяснить свое финансовое положение.

— Вы не сообщили ей об этом, надеюсь? — тревожно спросил полковник Ласком.

— Почему же нет? К чему такая таинственность?

— Мне кажется, молодой девушке не следует знать, что она унаследовала такую огромную сумму денег.

— Если мы ей не скажем, скажет кто–нибудь другой. Надо ее подготовить. Деньги — это ответственность.

— Но она еще совсем ребенок!

— Этого я бы не сказал… Кто ее приятель?

— Простите?

— Я спросил: кто ее приятель? Потому что у нее определенно есть приятель.

— Нет, быть того не может. Ничего подобного! Откуда вы это взяли?

— Во всяком случае, не с ее слов. Но у меня, знаете ли, есть кое–какой опыт. Думаю, что вы сами в этом вскоре убедитесь.

— Могу вас заверить, что вы ошибаетесь! Она не так воспитана, в школах ей внушали строгие правила, а заканчивала она свое образование в Италии, в пансионе, пользующемся прекрасной репутацией. Если б что–нибудь было, я бы знал! Согласен, она знакома с одним или двумя милыми молодыми людьми, но о том, на что вы намекаете, и речи быть не может!

— И все же выслушайте мой диагноз: у нее есть приятель, и вряд ли подобающий!

— Но почему, Ричард, почему? Что вам известно о молодых девушках?

— Довольно много, — сухо ответил Эгертон. — В прошлом году у меня были три клиентки, две из них попали под опеку суда, а третьей удалось заставить своих родителей согласиться на брак, который почти наверное кончится трагично. В наше время за девушками не уследишь. Вы и представить себе не можете, как изобретательны они, эти юные существа! Проследите–ка за ней, Дерек! Наведите справки, узнайте, чем она занимается…

— Чепуха! Она просто милая юная девушка.

— Много вы знаете об этих милых юных девушках! Ее мать убежала из дому — вы помните этот скандал? — когда была еще моложе Эльвиры. Что же касается старого Кони–стона, то он по праву считался одним из первостатейных распутников Англии.

— Как вы меня огорчили, Ричард! Как ужасно огорчили!

— Лучше, чтобы вы были предупреждены. Мне особенно не понравился один ее вопрос. Почему ей так хочется знать, кто унаследует деньги в случае ее смерти?

— Странно, она и мне задавала тот же вопрос!

— В самом деле? Интересно, почему ей пришла в голову мысль о безвременной смерти? Она меня, между прочим, о своей матери спрашивала.

Полковник Ласком вздохнул:

— Мне бы очень хотелось, чтоб Бесс повидалась с девочкой!

— Вы говорили ей об этом?

— Говорил… Да–да, говорил. Мы случайно с ней встретились, живем, оказывается, в одном отеле. Я уговаривал ее повидаться с дочерью.

— А что она? — с любопытством спросил Эгертон.

— Отказалась наотрез. Заявила, что с такими небезопасными особами, как она, молодым девушкам лучше не знаться.

— С определенной точки зрения, думаю, она и впрямь особа небезопасная, — сказал Эгертон — Говорят, она спуталась с этим гонщиком?

— Ходят такие слухи.

— Они и до меня дошли. Не знаю, насколько они имеют под собой почву. Но, впрочем, вполне возможно. Друзья Бесс со всячинкой! Но какая женщина, Дерек! Какая женщина!

— Она всегда была самым злейшим своим врагом, — буркнул полковник Ласком.

— Великолепный старомодный ответ, — улыбнулся Эгертон. — Ну что ж, Дерек, простите за беспокойство, но советую получше присмотреться и выяснить, нет ли каких–либо нежелательных лиц около вашей подопечной. Только не говорите потом, что вас не предупредили!

Он положил трубку и снова придвинул к себе бумаги. На сей раз ему удалось сосредоточиться.

Миссис Маккрэй, экономка каноника Пеннифазера, заказала к его возвращению камбалу. Достоинства хорошей камбалы очевидны. Во–первых, ее не надо класть на сковороду до той минуты, пока каноник благополучно не прибудет домой. Во–вторых, в случае необходимости, рыбу можно держать до утра. Каноник Пеннифазер обожал камбалу, ну а если придет телеграмма или раздастся телефонный звонок и выяснится, что каноник вечером не вернется, поскольку окажется где–нибудь в другом месте, то миссис Маккрэй и сама очень любит хорошую рыбу. После камбалы будут блинчики. Таким образом, все было подготовлено к возвращению каноника. Рыба лежала на кухонном столе, тесто для блинчиков разведено. Медь блестела, серебро сияло, нигде ни пылинки. Не хватало лишь одного: самого Пеннифазера.

Каноник должен был вернуться лондонским поездом в шесть тридцать.

В семь часов каноник не явился. Поезд, очевидно, опоздал. В семь тридцать каноника по–прежнему не было. Миссис Маккрэй вздохнула с досадой. Она подозревала, что каноник опять что–то перепутал. Пробило восемь, каноника не было. Миссис Маккрэй вздохнула с раздражением. Вот–вот, без сомнения, последует телефонный звонок, а впрочем, весьма вероятно, что и не последует. Он мог написать. И даже, должно быть, написал, да только забыл опустить письмо.

— Боже мой, Боже мой! — простонала миссис Маккрэй.

В девять она испекла себе три блинчика. Рыбу пришлось убрать в холодильник. «Интересно, где он сейчас находится?» — спросила себя миссис Маккрэй. По опыту она знала, что он мог находиться где угодно. Оставалось надеяться, что, вовремя обнаружив свою ошибку, он спохватится и успеет позвонить или дать телеграмму до того, как она ляжет спать. «Буду ждать до одиннадцати, но не дольше!» — решила миссис Маккрэй. Обычно она ложилась в десять тридцать.

Нельзя сказать, чтобы она особенно беспокоилась. Такое случалось и прежде. Предпринимать что–либо бесполезно, остается лишь ждать известий. А случиться могло всякое. Каноник Пеннифазер мог сесть не на тот поезд и обнаружить свой промах, лишь очутившись на другом конце Англии. Мог все еще находиться в Лондоне, ибо перепутал даты и, значит, домой вернется только завтра. Мог на этом заграничном конгрессе встретить друзей, а те убедили его остаться в Люцерне на выходные. Разумеется, он известил бы об этом миссис Маккрэй, если бы не забыл. Так что, как уже было сказано, она не беспокоилась. Послезавтра его старый друг архидьякон Симмонс должен приехать к ним погостить. О таких вещах каноник как раз не забывал, а значит, завтра либо придет телеграмма, либо вернется он сам. В крайнем случае, он будет дома послезавтра либо к этому времени уже дойдет письмо.

Наступило завтра — и никаких вестей! Миссис Маккрэй начала испытывать беспокойство. С девяти утра до часу дня она сидела, с сомнением глядя на телефонный аппарат. Насчет телефона у нее было свое мнение. Она пользовалась телефоном, признавала полезность телефона, но не любила его. Изредка она звонила друзьям или родственникам, жившим по соседству. Но звонить на большое расстояние, скажем, в Лондон, ей казалось чем–то невообразимым. Бесстыдным расточительством! И тем не менее сейчас она прикидывала в уме даже такую возможность!

В конце концов, когда и на следующий день не поступило никаких известий, она решила действовать. Где остановился в Лондоне каноник, она знала. Отель «Бертрам». Уютный, старомодный отель. Пожалуй, будет правильным позвонить туда и навести справки. Быть может, они знают, где каноник: отель «Бертрам» — это не то, что простая гостиница. Она сразу попросит соединить ее с мисс Гориндж. Мисс Гориндж — такая любезная женщина, такая внимательная…

Миссис Маккрэй тяжело вздохнула, собралась с духом и попросила соединить ее с Лондоном. Она ждала, кусая губы и крепко прижимая трубку к уху.

— Отель «Бертрам» к вашим услугам, — ответил голос.

— Я бы хотела поговорить с мисс Гориндж.

— Минутку. Кто ее просит?

— Экономка каноника Пеннифазера. Миссис Маккрэй.

— Минутку, сейчас!

И тут же в трубке раздался спокойный и деловитый голос мисс Гориндж:

— Вы экономка каноника Пеннифазера? Очень рада, что вы позвонили. Мы, видите ли, несколько обеспокоены, не знаем, как поступить.

— Что–нибудь случилось с каноником? Несчастье?

— Нет–нет, ничего страшного. Но мы его ждали из Люцерна в пятницу или в субботу.

— Да, так и должно быть.

— Но он не приехал. Ничего удивительного в этом нет. Он оставил за собой номер, оставил до вчерашнего дня. Но и вчера он не явился, не известил нас, а его вещи лежат в номере. Почти весь багаж. Вот мы и не можем решить, как тут быть. Конечно, — торопливо добавила мисс Гориндж, — мы знаем, что каноник порой, ну.., несколько забывчив…

— Что правда, то правда!

— Но мы в затруднении! Отель переполнен. В комнату каноника должен въехать другой клиент… Как вы думаете, где он?

— Этот человек может быть где угодно! — с горечью воскликнула миссис Маккрэй и, взяв себя в руки, добавила:

— Спасибо вам, мисс Гориндж.

— Если я могу быть вам полезной… — пробормотала мисс Гориндж.

— Надеюсь, я скоро что–нибудь да узнаю, — ответила миссис Маккрэй и, еще раз поблагодарив собеседницу, положила трубку.

Она сидела у телефона в расстроенных чувствах. За каноника она не беспокоилась. Если бы с ним что–то случилось, ее бы известили. В этом она не сомневалась. Не может каноник стать жертвой несчастного случая. Он был, по мнению миссис Маккрэй, рассеянным чудаком, а о таких заботится само Провидение. Нет, нет, не могла она представить себе каноника Пеннифазера стонущим в больничной палате. Скорее всего невинный, как младенец, он где–то оживленно дискутирует с кем–нибудь из своих друзей. Не исключено, что за границей. Плохо то, что вечером приедет архидьякон Симмонс, который, разумеется, ждет, что хозяин дома его встретит. Отменить визит архидьякона миссис Маккрэй не могла, ибо не знала, где его искать. Все складывалось крайне неприятно, но у каждой неприятности, как известно, есть и своя светлая сторона. Вот этой светлой стороной и был как раз архидьякон Симмонс. Он–то уж придумает, что делать. На него можно положиться.

Архидьякон Симмонс был полной противоположностью ее хозяина. Он твердо знал, куда идет, что делает, знал даже, как следует правильно поступить в том или ином случае, и именно так поступал. Миссис Маккрэй, конечно, встретит его извинениями, все ему объяснит, и он сумеет успокоить ее.

Но сам архидьякон отнюдь не был встревожен.

— Не волнуйтесь, миссис Маккрэй! — добродушно сказал он, отведав приготовленную ему трапезу. — Мы с вами разыщем нашего друга. Слыхали вы когда–нибудь о Честертоне[30]? Ну, о писателе Честертоне? Поехал читать лекции и телеграфирует жене: «Я на станции Крю. А куда я ехал?»

Он захохотал. Миссис Маккрэй вежливо улыбнулась. Анекдот смешным ей не показался — слишком напоминал каноника Пеннифазера.

— Прекрасные телячьи котлеты! — восторженно воскликнул архидьякон. — Вы непревзойденная повариха, миссис Маккрэй. Надеюсь, мой старый друг ценит ваши таланты?

За котлетами последовал пудинг с подливкой из черной смородины — любимый десерт архидьякона, что было известно миссис Маккрэй. После ужина архидьякон всерьез занялся поисками исчезнувшего друга.

Он взялся за телефон весьма энергично и явно не считаясь с расходами, что заставило миссис Маккрэй озабоченно поджать губы, хотя она и не осуждала действий архидьякона, понимая, что хозяина следует разыскать.

Попробовав поначалу обратиться к сестре каноника, которая весьма мало знала о жизни брата и, как обычно, понятия не имела, где он и где может быть, архидьякон закинул сеть дальше. Он вновь позвонил в отель «Бертрам» и выяснил все подробности. Каноник уехал оттуда ранним вечером девятнадцатого. Взял с собой лишь ручной саквояж, все другие вещи в его номере, который каноник оставил за собой. Перед отъездом он упомянул о том, что летит на какой–то конгресс в Люцерн. Из отеля отправился не прямо в аэропорт. Швейцар, хорошо знающий каноника в лицо, посадил его в такси и, узнав, куда тот собирается ехать, дал шоферу адрес клуба «Атенеум». С тех пор никто из служащих отеля «Бертрам» каноника не видел. Ах да, вот еще маленькая подробность: каноник забыл оставить ключ от номера и взял его с собой. Впрочем, с ним это случается не впервые.

Архидьякон Симмонс не сразу решил, куда сделать следующий звонок. В лондонское бюро авиаперевозок? Но это потребует времени. Можно поступить проще. И он позвонил доктору Вейсгартену, специалисту по древнееврейскому языку, он–то наверняка присутствовал на конгрессе.

Доктор Вейсгартен оказался дома. Узнав, кто с ним говорит, он разразился гневной, уничижительной речью в адрес выступления в Люцерне одного из коллег:

— Этот Хогаров нес полную околесицу! Не знаю, как он вообще туда с этим попал. Он никакой не ученый! Знаете, что он, к примеру, заявил?

Архидьякон вздохнул и решил проявить твердость. Иначе ему еще долго придется слушать соображения Вейсгартена по поводу ученых выступлений на Люцернском конгрессе. Не без некоторого труда доктора Вейсгартена удалось перевести на более приземленную тему.

— Пеннифазер? — спросил он. — Пеннифазер? Он должен был там быть. Не могу понять, почему его не было. Ведь утверждал, что собирается приехать. Всего неделю назад он мне сам это говорил, когда мы виделись в клубе «Атенеум».

— Вы хотите сказать, что его вообще не было на конгрессе?

— Именно это я и сказал. Он должен был там быть!

— А вы не знаете, почему он не приехал? Прислал он какое–нибудь объяснение?..

— Откуда мне знать? Во всяком случае, он говорил, что собирается туда. А, вот что! Его действительно ожидали. Многие коллеги заметили его отсутствие. Думали, что он, по–видимому, простудился. Уж очень погода коварная!

Тут он вновь хотел перейти к обсуждению выступлений на конгрессе, но архидьякон положил трубку.

Наконец–то он получил конкретные сведения, и сведения эти впервые пробудили в нем беспокойство. Каноника Пеннифазера не было на конгрессе в Люцерне. А он туда собирался. Разумеется, он мог сесть не в тот самолет, но служащие аэропорта обычно чрезвычайно внимательны к пассажирам и подобных ошибок не допускают. Мог ли каноник Пеннифазер забыть, на какой именно день назначен конгресс? Вполне. Но в таком случае куда же он отправился?

Архидьякон стал звонить в справочную авиаперевозок. Потребовалось немало времени и терпения, один отдел переадресовывал архидьякона в другой, но наконец нужные сведения были получены. Каноник Пеннифазер должен был лететь самолетом, отправляющимся в Люцерн восемнадцатого числа в двадцать один сорок, но в аэропорт не явился.

— Дело понемножку движется, — сказал архидьякон, обращаясь к миссис Маккрэй, сидевшей рядом. — Теперь дайте подумать, куда бы нам еще позвонить.

— Все эти звонки будут стоить уйму денег, — вздохнула миссис Маккрэй.

— Боюсь, что вы правы, — подтвердил архидьякон Симмонс. — Но должны же мы напасть на его след! Он, знаете ли, не так уж молод!

— О Боже мой, неужели, сэр, вы думаете, что с ним что–то случилось?

— Хочу надеяться, что нет… Нет, не думаю, иначе бы вас известили. Скажите, а он.., э–э.., он носил при себе документы, удостоверяющие его личность?

— Да–да, визитные карточки. И еще разные письма и бумаги…

— В таком случае он наверняка не в больнице, — сказал архидьякон. — Давайте подумаем. Из отеля он поехал в клуб «Атенеум». Туда и позвоним.

Здесь тоже удалось получить кое–какие сведения. Каноника в клубе знали, и в семь тридцать вечера девятнадцатого числа он тут обедал. Архидьякон наконец обратил внимание на факт, прежде от него ускользнувший. Ведь билет на самолет был взят на восемнадцатое, а каноник Пеннифазер покинул отель «Бертрам», сообщив, что едет в Люцерн, девятнадцатого. Кое–что стало проясняться. «Старый осел! — подумал архидьякон Симмонс, едва удержавшись, чтобы не произнести это вслух. — Перепутал даты!»

Итак, каноник отправился в свой клуб, пообедал там, а оттуда последовал в Кенсингтонский аэропорт, где ему сообщили, что билет его просрочен, и каноник понял, что конгресс, на который он собрался, уже завершился.

— Вот что произошло, — сказал архидьякон, — это точно! Подумаем теперь, куда он отправился из аэропорта.

— Обратно в отель, — подсказала миссис Маккрэй.

— Разумно, — согласился Симмонс. — Чудесно. Итак, он покинул аэропорт с маленьким саквояжем и отправился обратно в отель или, во всяком случае, собирался отправиться. По дороге он мог где–нибудь перекусить, а впрочем, нет, он ведь пообедал в клубе. Итак, он отправился в отель. Но там он не появился! — Архидьякон подумал секунду–другую и добавил:

— А может быть, появился? Но ведь его никто там не видел! Что же случилось с ним по дороге?

— Вдруг он кого–нибудь встретил? — не очень уверенно предположила миссис Маккрэй.

— Да. Возможно, возможно… Какого–нибудь старого друга, с которым давно не виделся. Они могли пойти с этим другом в его отель или же к нему домой. Но чего ради он стал бы торчать там целых три дня? Мог ли он за эти три дня не вспомнить, что его багаж остался в отеле? Он обязан был туда позвонить, либо заехать за багажом, либо уже в состоянии полной рассеянности отправиться домой без багажа. Как и чем это можно объяснить?

— А вдруг несчастный случай…

— Да, миссис Маккрэй, не исключено! Попробуем обзвонить больницы. Но вы сами сказали, что он носит с собой бумаги, удостоверяющие его личность. Хм… Тогда, мне кажется, остается только одно…

Миссис Маккрэй глядела на архидьякона, предчувствуя недоброе.

— Надеюсь, вы понимаете, — мягко проговорил архидьякон, — что нам придется обратиться в полицию?

Мисс Марпл чрезвычайно приятно проводила время в Лондоне. На сей раз ей удалось много такого, чего она никак не могла предпринять во время своих прежних кратких посещений столицы. Придется с сожалением признать, что культурным мероприятиям в ее планах места не отводилось. Она не заглядывала ни на выставки, ни в музеи. Мысль пойти в салон дамских нарядов ей и в голову не приходила. Она посещала в основном крупные магазины — отделы фарфора и стекла, а также постельного белья и других домашних принадлежностей. Истратив определенную, по ее мнению, разумную сумму на свои приобретения, мисс Марпл предпринимала время от времени вылазки для собственного развлечения. А это означало прогулки по тем местам и тем магазинам, которые запомнились ей с юности, часто просто для того, чтобы убедиться, существуют ли они поныне. Сладко вздремнув после ленча, мисс Марпл выбиралась из отеля, стараясь по возможности не попадаться на глаза швейцару, полагавшему, что дамы ее лет и комплекции должны непременно пользоваться такси, и шла к автобусной остановке или к станции метро. Она даже купила себе планы автобусных линий и метрополитена и заранее обдумывала свои экскурсии. В послеполуденный час можно было встретить мисс Марпл, бродящую близ Ивлин–Гарденз или на площади Онслоу–сквер и восторженно–ностальгически бормочущую себе под нос:

«Да–да, здесь стоял дом миссис Ван–Дилан. Ну конечно, он уже совсем не тот. Его, наверное, перестроили. Боже мой, да там четыре звонка! Значит, четыре квартиры. А какая была прелестная старомодная площадь!»

Не без некоторого смущения мисс Марпл посетила Музей восковых фигур мадам Тюссо[31] — это тоже была одна из радостей детских лет!

Глазеть на любые предметы, выставленные в магазинных витринах, мисс Марпл в общем–то не любила, ее интересовало лишь то, что было ей по душе, и когда она рассматривала образчики вязанья или новые сорта шерсти, то получала истинное удовольствие. Она специально съездила в Ричмонд[32], чтобы взглянуть на дом, где жил когда–то ее двоюродный дед Томас, адмирал в отставке. Красивая терраса осталась в неприкосновенности, однако и этот дом был, по–видимому, превращен в многоквартирный. Куда более печальная участь постигла особняк дальней родственницы мисс Марпл — леди Мерридью. На месте этого дома на Лаундес–сквер возник небоскреб вполне современного вида. Мисс Марпл грустно покачала головой и пробормотала: «Прогресс, конечно, вещь нужная, но если бы кузина Этель это увидела, она бы перевернулась в гробу!»

Однажды в послеполуденный час, когда погода стояла на редкость мягкая и приятная, мисс Марпл села в автобус, идущий через мост Баттерси. Она намеревалась сделать две вещи: бросить сентиментальный взгляд на дома в Принсес–террас, где когда–то жила ее старая гувернантка, и погулять в парке Баттерси. Впрочем, первую часть программы выполнить не удалось. Дом, где жила старушка–гувернантка, вообще исчез с лица земли, на его месте возникло нечто невообразимо–бетонное. Мисс Марпл отправилась в парк. Она всегда слыла хорошим ходоком, но тут пришлось признать, что силы ее отнюдь не те, что раньше. Теперь и полмили казались непосильной нагрузкой и утомили ее. Все же она решила пересечь парк и дойти до моста Челси, где можно будет найти подходящий автобус, но ноги двигались все медленнее и медленнее, и она от души обрадовалась, увидев на берегу озера кафе.

Несмотря на осеннюю прохладу, чай подавали на открытом воздухе. Народу сегодня было мало: молодые матери с колясками и несколько пар юных влюбленных. Мисс Марпл взяла поднос с чаем и двумя пирожными, осторожно донесла его до столика и уселась. Чай — вот что ей требовалось. Горячий, крепкий, оживляющий чай. Воспрянув духом, мисс Марпл огляделась и, когда взор ее упал на один из столиков, она вдруг выпрямилась. Удивительное совпадение, просто удивительное! Сначала Офицерский универсальный магазин, а теперь — здесь. До чего же неподходящие места выбирают эти двое. Но нет. Она ошибалась. Мисс Марпл вынула из сумки более сильные очки. Да, конечно, некоторое сходство налицо, прямые светлые волосы, — но это вовсе не Бесс Седжвик! Эта — куда моложе. Ну конечно же — дочь! Та самая юная девица, которая явилась в отель «Бертрам» с другом леди Седины полковником Ласкомом. Но мужчина был тот самый, что сидел с леди Седжвик в ресторане Офицерского универмага. Сомнений быть не могло: тот же красивый ястребиный профиль, та же худоба, та же хищность, чтобы не сказать — жестокость, и безусловно то же обаяние мужской силы.

«Скверно! — подумала мисс Марпл. — Очень, очень скверно. Даже отвратительно! Безнравственно. Смотреть неприятно. Сначала мать, теперь дочь? Что сие означает?»

Ничего хорошего сие означать не могло. Уж в этом–то мисс Марпл была уверена. Не в ее характере было выносить виновному оправдание за недостатком улик, обычно она подозревала худшее и в девяти случаях из десяти оказывалась права. И сейчас мисс Марпл не сомневалась, что оба свидания были свиданиями тайными. Она видела, как эти двое наклонились друг к другу над столом, их головы почти соприкоснулись, губы что–то шептали. Лицо девушки… Мисс Марпл сняла очки, тщательно протерла стекла и вновь их надела. Да, девушка влюблена. Отчаянно влюблена, как на это способны только очень молодые. Но где же ее опекуны? Почему они позволяют ей бегать по Лондону и назначать тайные свидания в парке Баттерси?.. Хорошо воспитанная, умеющая себя держать девушка. Не слишком хорошо воспитанная? Ее близкие наверняка думают, что она совсем в другом месте, а никак не здесь. Ей приходится лгать.

Выходя из кафе, мисс Марпл с умыслом прошла мимо столика, где сидела заинтересовавшая ее парочка, замедлив шаг настолько, чтобы это не очень бросалось в глаза. К сожалению, они говорили так тихо, что ей не удалось ничего расслышать. Говорил мужчина, а девушка слушала с полурадостным, полуиспуганным лицом. «Не собираются ли они сбежать? — подумала мисс Марпл. — Ведь девочка–то несовершеннолетняя!»

Мисс Марпл вышла через маленькую калитку, которая вела на боковую дорожку парка. Тут стояли в ряд автомобили, и мисс Марпл остановилась на них посмотреть. Она хоть и не слишком разбиралась в машинах, но на такую нельзя было не обратить внимания, поэтому мисс Марпл ее заметила и запомнила. Некоторые сведения относительно машин этой марки мисс Марпл получила от своего внучатого племянника, страстного любителя автомобильного спорта. Это была гоночная машина. Марка — иностранная, но, какая именно, мисс Марпл вспомнить не удалось. И еще одно обстоятельство: она уже видела эту машину или точно такую же всего лишь вчера на боковой улочке близ отеля «Бертрам». Заметила она эту машину не только из–за ее размера и необычного вида, но и потому, что ее номерной знак пробудил в памяти мисс Марпл какие–то смутные ассоциации. FAN—2266. «FAN», — повторила про себя мисс Марпл. Ей вспомнилась ее кузина Фанни Годфри. Бедняжка Фанни, она заикалась…

Мисс Марпл подошла поближе и взглянула на номерной знак, так и есть: FAN—2266. Стало быть, та самая! Погруженная в свои мысли, мисс Марпл шла по мосту Чел–си, с каждым шагом ноги у нее болели все больше, и, перейдя мост, она почувствовала себя до того усталой, что решительно остановила первое попавшееся такси. Ее грызла мысль, что ей необходимо предпринять что–то по поводу чего–то. Но по поводу чего именно и что именно? Все так туманно. Рассеянный взгляд мисс Марпл упал на газетный стенд: «Сенсационные подробности! Нападение на поезд! Рассказ машиниста». «Надо же! Не проходит и дня, — вздохнула мисс Марпл, — без ограбления банка, без нападения на поезд или на инкассатора. Преступность окончательно вышла из берегов».

Старший инспектор Фред Дэви бродил по коридорам Следственного отдела и жужжал себе что–то под нос, будто шмель. Эта его привычка была уже давно всем известна и особого внимания сотрудников не привлекала. Они просто говорили друг другу: «Дед–то опять бродит!»

Старший инспектор тем временем добрел до кабинета, где со скучающим выражением лица сидел за столом инспектор Кэмпбелл. Инспектор Кэмпбелл был честолюбивый малый и в глубине души считал свои занятия до крайности однообразными. Тем не менее то, что ему поручали, он выполнял безупречно и все, что делал, делал хорошо. Начальство считало его способным и время от времени похваливало.

— Доброе утро, сэр, — сказал инспектор Кэмпбелл, который называл старшего инспектора Дедом только за его спиной. — Чем могу быть вам полезен?

— «Ля–ля–ля, бум–бум, — промурлыкал старший инспектор, слегка фальшивя. — Почему все меня зовут Мэри, раз имя мое мисс Гиббс?»

После столь неожиданного воскрешения арии из давно всеми забытой оперетты старший инспектор подвинул стул и сел.

— Очень занят?

— Да так, средне…

— Ты, я слышал, занимаешься делом об исчезновении постояльца из какого–то отеля? Что это за отель? «Бертрам», что ли?

— Да, сэр. Отель «Бертрам».

— Открыт в неурочные часы? Приглашает девочек?

— Что вы, сэр! — ответил инспектор Кэмпбелл, несколько шокированный самой возможностью подобного предположения. — Превосходный, тихий, старомодный отель!

— Вот как, — сказал Дед, — вот как! Ну что ж, забавно, забавно.

Инспектор Кэмпбелл не понял, что тут такого забавного. Но задавать лишние вопросы ему не улыбалось, так как начальство совсем озверело после ограбления ирландского экспресса, этой весьма успешной, с точки зрения преступников, операции. Он поглядел на крупные, тяжелые черты старика Дэви, чем–то напоминавшего быка, и уже не в первый раз подумал: каким же образом старшему инспектору удалось достигнуть такого чина и почему его так ценят в отделе? «Ну, в прежние времена еще понятно, — думал Кэмпбелл, — но сейчас немало способных молодых ребят, и не мешало бы их повысить в должности, когда этот старый пень освободит место…» Но «старый пень» уже замурлыкал новую песенку.

— «Скажи мне, милый незнакомец, кто в доме есть, похожий на тебя?» — пел Дед и внезапно продолжил фальцетом:

— «Есть, добрый сэр, таких прелестных дев вам повстречать еще не приходилось!» Постой, постой, я, кажется, спутал, где он, а где она… «Флорадора». Хороший был спектакль!

— По–моему, я слышал о нем, сэр, — сказал инспектор Кэмпбелл.

— Твоя мама тебе это пела, когда ты был в колыбели, — отрезал старший инспектор Дэви. — Ну так что же происходит в отеле «Бертрам»? Кто оттуда исчез, как и почему?

— Каноник Пеннифазер. Пожилой священник.

— Скучное дело, а?

Инспектор Кэмпбелл улыбнулся:

— Да, сэр, довольно–таки скучное.

— Как он выглядит, этот каноник? Описание его у тебя есть?

— Конечно. — Кэмпбелл полистал бумаги и прочитал:

— Рост пять футов восемь дюймов[33]. Огромная копна седых волос. Сутулится…

— Он исчез из отеля «Бертрам»? И когда именно?

— Около недели назад. Девятнадцатого ноября.

— А сообщили об этом только сейчас! Не слишком–то торопились, а?

— Думаю, надеялись, что он вот–вот вернется.

— Имеешь какое–нибудь представление, что за всем этим кроется? — спросил Дед. — Мог ли эдакий порядочный богобоязненный старикан внезапно сбежать с женой церковного старосты? Может, он тайком пил или похитил церковные деньги? А что, если он из тех рассеянных чудаков, с которыми вечно что–то случается?

— Как я слышал, сэр, последнее предположение наиболее соответствует действительности.

— Как? Он уже исчезал из этого респектабельного отеля?

— Нет, не совсем так. Просто он не всегда возвращался домой, когда ему надлежало вернуться. Случалось, что он являлся к своим друзьям в тот день, когда его не звали, или же не приходил тогда, когда его ждали. Словом, подобные истории с ним не редкость!

— Так, — сказал Дед, — значит, так. Ну что ж, звучит обнадеживающе и вполне вписывается в образ. Когда же именно он исчез?

— В четверг. Девятнадцатого ноября. Он должен был присутствовать на конгрессе в… — Он склонился над столом, перелистал бумаги. — Да, в Люцерне. Общество изучения библейских текстов. Во всяком случае, так звучит в переводе. Кажется, это немецкое общество.

— Конгресс, стало быть, проводился в Люцерне. И наш старик… Кстати, он старик?

— Шестьдесят три года, сэр.

— И наш старик там не появился?

Инспектор Кэмпбелл подвинул бумаги к Деду, чтобы тот мог с ними ознакомиться.

— Да, непохоже, чтобы он сбежал с мальчиком из хора, — заметил старший инспектор Дэви.

— Надеюсь, он благополучно вернется домой, — сказал Кэмпбелл, — но, так или иначе, нам пришлось этим заняться. Вы в этом деле.., э–э.., особо заинтересованы, сэр?

— Нет, — задумчиво протянул Дэви. — Нет, меня это дело не интересует. Да и чем бы оно могло меня заинтересовать?

Наступила пауза, в воздухе повисла не произнесенная вслух фраза: «Тогда почему же?..» — но инспектор Кэмпбелл был слишком хорошо воспитан, чтобы задавать такие вопросы старшим по званию.

— Что меня на самом деле интересует, — сказал Дед, — так это дата. Ну и, конечно, отель «Бертрам».

— В этом отеле все всегда в полном порядке, сэр!

— Ну что ж, прекрасно, — сказал Дед. И задумчиво добавил:

— Хотелось бы мне взглянуть на этот отель.

— Сколько угодно, сэр! В любое удобное для вас время. Я сам собираюсь туда пойти.

— Пожалуй, я схожу с тобой, — произнес Дед. — Вмешиваться ни во что не буду. Но мне хочется просто посмотреть на это местечко, и твой исчезнувший архидьякон — или кто он там? — хороший предлог. Можно не называть меня там «сэром». Главным будешь ты. А я — твоим помощником.

Инспектор Кэмпбелл оживился:

— Вы думаете, сэр, там есть что–то, за что можно зацепиться?

— Так думать оснований пока нет, — сказал Дед. — Но знаешь, как это бывает. Появляются какие–то.., ну, предчувствия, что ли. Уж больно хорош отель «Бертрам», чтобы быть настоящим!

И тут он вновь превратился в жужжащего шмеля, обогатив свой репертуар песенкой: «Пойдем–ка вдоль по Странду!»

Оба детектива отправились в отель, причем Кэмпбелл выглядел весьма элегантно в дорогом костюме (фигура у него была превосходная), а старший инспектор Дэви, одетый во что–то твидовое, казалось, приехал из деревни. И оба прекрасно вписались в интерьер отеля. Одна только мисс Гориндж своим наметанным глазом сразу отметила эту пару и поняла, кто такие на самом деле эти новые посетители. С тех пор как из отеля сообщили в полицию об исчезновении каноника Пеннифазера, она каждый день ожидала чего–нибудь в этом роде.

Шепотом отдав распоряжения своей помощнице, серьезной молодой девушке, которую мисс Гориндж всегда держала при себе, она подошла поближе к стойке и взглянула на посетителей. Инспектор Кэмпбелл положил перед ней свое удостоверение, и мисс Гориндж молча кивнула. За спиной Кэмпбелла топтался крупный, облаченный в твидовую пару пожилой мужчина, и мисс Гориндж отметила про себя, что он разглядывает холл отеля и лица в нем присутствующих с наивным удовольствием провинциала, впервые получившего возможность наблюдать представителей высшего общества в их родной стихии.

— Может, пройдем в контору? — предложила мисс Гориндж. — Там нам будет спокойнее.

— Да. Так оно будет лучше.

— Хорошо здесь у вас! — проговорил массивный мужчина, в котором, на взгляд мисс Гориндж, было что–то бычье. — Тепло, красиво. — Он кивнул на камин:

— Уют прежних дней!

Мисс Гориндж улыбнулась, польщенная.

— Да, действительно. Мы гордимся тем, что нашим гостям у нас уютно. — Она повернулась к помощнице:

— Справишься, Элис? Вот журнал. Скоро приедет леди Джослин. Как только она увидит свой номер, то немедленно захочет его сменить, но ты ей объясни, что отель переполнен. Во всяком случае, предложи ей номер триста сорок на третьем этаже. Это не слишком приятная комната, и, я думаю, увидев ее, леди Джослин удовлетворится той, какую мы ей выделили.

— Да, мисс Гориндж. Я все поняла, мисс Гориндж.

— И напомни, кстати, полковнику Мортимеру, что его полевой бинокль здесь. Он оставил его у меня сегодня утром. Проследи, чтобы полковник не ушел без бинокля.

— Хорошо, мисс Гориндж.

Покончив с текущими делами, мисс Гориндж вышла из–за стойки и, взглянув на пришедших, направилась к двери красного дерева, на которой не было никакой надписи, открыла ее, и все трое очутились в помещении конторы, довольно унылом и тесном.

— Итак, пропавшее лицо — это каноник Пеннифазер, как я понимаю, — начал инспектор Кэмпбелл — Расскажите, пожалуйста, в подробностях, как все это случилось.

— Не думаю, чтобы каноник Пеннифазер пропал в том смысле слова, в каком оно обычно употребляется, — ответила мисс Гориндж — Очень возможно, что он кого–то встретил, скажем старого друга, и отправился вместе с ним на какое–нибудь ученое собрание на континент. Он, знаете ли, чрезвычайно рассеян.

— Вы давно его знаете?

— Да, он останавливается у нас уже — дайте вспомнить! — уже лет пять или шесть…

— А вы сами давно здесь работаете, мэм? — внезапно вмешался старший инспектор Дэви.

— Четырнадцать лет, — сказала мисс Гориндж.

— Прекрасное место! — одобрил Дэви. — И каноник Пеннифазер всегда у вас останавливается, когда бывает в Лондоне?

— Да. Он всегда приезжает прямо к нам. Сообщает заранее и заказывает номер. Когда дело касается бумаг, он куда менее рассеян. Сейчас забронировал номер с семнадцатого по двадцать первое. Но предупредил, что в течение этого времени будет отсутствовать одну или две ночи, и попросил оставить номер за ним… Он нередко так делал.

— А когда вы начали о нем беспокоиться?

— Да я особенно и не беспокоилась. Но, конечно, все это странно! Дело в том, что его номер с двадцать третьего обещан другому клиенту, и когда я поняла — а поняла я это не сразу, — что он не вернулся из Лугано…

— У меня записано: Люцерн, — вставил Кэмпбелл.

— Да, да, да, кажется, именно Люцерн. Какой–то археологический конгресс. В общем когда я увидела, что он не вернулся, а все его вещи остались в номере, мне это показалось странным. В это время года, знаете ли, отель всегда переполнен, а в его номер должна была въехать миссис Сондерс. Она всегда предпочитает эту комнату. Ну а затем сюда позвонила его экономка. Она очень беспокоилась.

— Имя экономки — миссис Маккрэй, так мне сообщил архидьякон Симмонс. Вы с ней знакомы?

— Нет, я с ней не встречалась, но говорила раза два по телефону. Она, как видно, очень предана канонику Пеннифазеру и уже несколько лет у него работает. Она, конечно, встревожилась. Насколько мне известно, они с архидьяконом Симмонсом обзвонили близких друзей и родственников каноника, но ничего не узнали. А так как каноник пригласил архидьякона в гости, то в самом деле более чем странно, что каноник не явился!

— А что, этот каноник всегда такой рассеянный? — спросил Дед.

Мисс Гориндж пропустила вопрос мимо ушей. Этот грузный тип, судя по всему, сержант, сопровождающий инспектора, позволяет себе слишком много…

— А теперь я узнала, — продолжала мисс Гориндж слегка раздраженным голосом, — узнала от архидьякона Симмонса, что каноник вообще не был на конференции в Люцерне!

— Он сообщил, что не сможет приехать?

— По–моему, нет, во всяком случае, отсюда не сообщал. Не телеграфировал, не звонил… По поводу Люцерна я ничего не знаю, меня заботит то, что все это косвенно касается и нас. Сведения уже просочились в вечерние газеты. Я имею в виду тот факт, что каноник исчез. К счастью, они не упомянули, что он останавливался в нашем отеле. Надеюсь, не упомянут и впредь. Нам совсем не улыбается видеть здесь представителей прессы, это может огорчить клиентов. Если вы сможете нас от них избавить, инспектор Кэмпбелл, мы будем вам очень, очень благодарны! Ведь исчез он не отсюда!

— Его багаж у вас?

— Да. В камере хранения. Предположим, к примеру, что в Люцерн он не поехал. Вы не допускаете, что он мог попасть под машину?

— Надеюсь, ничего страшного с ним не случилось.

— Это в самом деле весьма странно, — продолжила мисс Гориндж, и на сей раз в ее голосе раздражение уступило место любопытству. — Право, трудно понять, куда он отправился и почему.

— Конечно, — Дед глянул на нее понимающе, — вы ведь смотрели на все происшедшее с точки зрения интересов отеля. Что вполне естественно.

— По моим данным, — сказал инспектор Кэмпбелл, заглядывая в свои бумаги, — каноник Пеннифазер ушел из отеля около половины седьмого вечера в четверг девятнадцатого. У него был с собой маленький саквояж. Он взял такси, а швейцар дал шоферу адрес клуба «Атенеум». Мисс Гориндж кивнула:

— Да–да, он обедал в клубе «Атенеум». Архидьякон Симмонс мне сказал, что именно там каноника видели в последний раз.

То, что каноника в последний раз видели в клубе «Атенеум», а не в отеле «Бертрам», как бы снимало с отеля ответственность, и голос мисс Гориндж зазвучал увереннее и тверже.

— Ну что ж, всегда полезно выстроить все факты, — добродушно пророкотал Дед, — а мы их как раз и выстроили. Итак, он ушел со своим маленьким чемоданчиком или, точнее, с саквояжем, да, именно с саквояжем. Ушел и не вернулся, так?

— Как видите, тут я ничем не могу вам помочь, — сказала мисс Гориндж, всем своим видом показывая, что вот–вот поднимется с места и вернется к своим обязанностям.

— И в самом деле, кажется, вы нам помочь не можете, — буркнул Дед. — Но вдруг нам поможет кто–нибудь еще?

— Кто–нибудь еще?

— Ну, кто–нибудь из персонала отеля.

— Не думаю, чтобы кто–нибудь что–то знал! Иначе нам бы непременно сообщили.

— Могли сообщить. А могли и не сообщить. Я имею в виду вот что: вам бы сообщили, если были бы обнаружены какие–нибудь достойные внимания факты. А я думаю о другом: он мог что–то сказать…

— Сказать? Что именно сказать? — растерялась мисс Гориндж.

— То, что способно навести на след. Ну, к примеру:

«Сегодня вечером я увижу старого друга, с которым мы не виделись с тех пор, как встречались в Аризоне». Что–то в этом духе. Или: «На той неделе я поеду к своей племяннице по случаю конфирмации[34] ее дочки». Когда имеешь дело с людьми рассеянными, такого рода мелочи имеют не последнее значение! Они, так сказать, показывают ход их мыслей. Вполне возможно, что, пообедав в клубе, каноник сел в такси и спросил себя: «А куда я, собственно, еду?», а еду?», а так как он думал, скажем, о племяннице, то и решил, что едет к ней.

— Понимаю, что вы имеете в виду, — сказала мисс Гориндж не без сомнения. — Но, по–моему, это совершенно невозможно!

— Ох, никто не знает, где его поджидает удача! — весело отозвался Дед. — В вашем отеле сейчас много постояльцев. Наверняка каноник был с некоторыми из них знаком, раз он часто у вас останавливался.

— Да–да, — сказала мисс Гориндж. — Дайте–ка вспомнить. Я видела, как он разговаривал с.., ну да, с леди Селиной Хейзи. Затем — с епископом из Нориджа. Они старые друзья. Вместе учились в Оксфорде. Затем с миссис Джеймсон и ее дочерью. Они с каноником живут по соседству. В общем, знакомых у него довольно много.

— Вот видите, — сказал Дед — Он вполне мог что–нибудь им сказать. Пусть хоть самую малость, но эта малость может навести нас на след. В отеле есть сейчас кто–нибудь из знакомых каноника?

Мисс Гориндж нахмурилась, раздумывая:

— Думаю, генерал Рэдли. И еще одна старая дама из провинции, она бывала в нашем отеле в юности, так, во всяком случае, она мне сказала. Не могу вспомнить ее фамилии… Ах да, мисс Марпл. По–моему, она знала каноника.

— Что ж, начнем с этих двоих. Ну, и еще горничная.

— Но ведь сержант Уэделл уже задавал ей вопросы, — удивилась мисс Гориндж.

— Знаю, знаю. Но, быть может, не с той точки зрения… А как насчет официанта? Или метрдотеля?

— Вы имеете в виду Генри? — спросила мисс Гориндж.

— Кто такой Генри? — спросил Дед. Мисс Гориндж была явно шокирована. Ей казалось просто невозможным, что кто–то не знает Генри.

— Генри работает здесь — я даже не знаю сколько лет! — ответила она. — Вы должны были его видеть, когда вошли, он подавал чай.

— Личность несомненно яркая, — согласился Дед. — Помнится, я действительно обратил на него внимание.

— Прямо не знаю, что бы мы без Генри делали, — с чувством заявила мисс Гориндж. — Он удивительный человек. И задает тон всему нашему отелю.

— А что, если он принесет мне чаю? — воодушевился старший инспектор Дэви, — Я заметил, там подавали горячие плюшки. Я бы с удовольствием съел хорошую плюшку!

— Пожалуйста, если угодно, — сказала мисс Гориндж довольно прохладно. — Две порции чаю и чтобы их подали в холле? — добавила она, обращаясь к инспектору Кэмпбеллу.

— Что же… — начал было инспектор, но тут дверь внезапно распахнулась и во всем своем олимпийском величии явился сам мистер Хамфрис.

Он удивленно и вопросительно взглянул на мисс Гориндж. Та объяснила:

— Эти джентльмены из Скотленд–Ярда, мистер Хамфрис.

— Инспектор Кэмпбелл, — представился Кэмпбелл.

— Да–да. Понятно, — протянул мистер Хамфрис. — Видимо, это связано с каноником Пеннифазером? Поразительная история! Надеюсь, с этим милым пожилым человеком ничего дурного не случилось?

— И я надеюсь, — сказала мисс Гориндж. — Он такой славный!

— Один из представителей старой школы, — одобрительно произнес мистер Хамфрис.

— У вас, по–моему, немало этих самых представителей, — заметил старший инспектор Дэви.

— Вы правы, совершенно правы, — согласился мистер Хамфрис. — Да, наш отель во многом является, так сказать, пережитком прошлого.

— И у нас постоянная клиентура, — гордо добавила мисс Гориндж. — Постояльцы возвращаются к нам вновь и вновь. И много американцев. Из Бостона. Из Вашингтона. Милые, спокойные люди.

— Им нравится наша чисто английская атмосфера, — сказал мистер Хамфрис, показывая в улыбке белоснежные зубы.

Дед задумчиво глядел на него.

— Вы уверены, что от каноника Пеннифазера не поступало никаких известий? А вдруг кто–нибудь забыл записать и передать? — спросил инспектор Кэмпбелл.

— Все телефонные сообщения записываются чрезвычайно тщательно, — отрезала мисс Гориндж ледяным тоном — Не могу себе представить, чтобы мне или любому дежурному могли что–то не передать! — И она с вызовом глянула на инспектора.

Тот притворился смущенным.

— Нам, знаете ли, все эти вопросы уже задавали, — проговорил мистер Хамфрис слегка неприязненным тоном. — Всей информацией, в нашем распоряжении имеющейся, мы уже поделились с сержантом… Не могу сейчас вспомнить его фамилии…

Тут Дед зашевелился и добродушно проговорил:

— Видите ли, дело обстоит несколько серьезнее, чем казалось вначале. Тут не просто рассеянность. Вот почему, по–моему, нам следует потолковать с людьми, о которых вы упомянули: с генералом Рэдли и мисс Марпл.

— Вы хотите, чтобы я вам устроил с ними собеседование? — Мистер Хамфрис казался удрученным. — Генерал Рэдли совсем глухой.

— Не стоит это делать слишком официально, — сказал старший инспектор Дэви, — не будем никого тревожить. Положитесь на нас. Вы нам только укажите этих людей. А вдруг каноник Пеннифазер поделился с кем–нибудь из них своими планами, назвал имя друга, с которым встретится в Люцерне или который едет с ним в Люцерн. Во всяком случае, надо попытаться.

Мистер Хамфрис вздохнул с облегчением.

— Чем я еще могу быть полезен? — спросил он. — Вы, конечно, понимаете, что мы готовы вам всячески помогать, но вы должны также понять, до чего нам нежелательна шумиха в печати.

— Конечно, — сказал инспектор Кэмпбелл.

— Итак, я перемолвлюсь словечком с горничной, — сказал Дед.

— Если вам угодно. Сомневаюсь, однако, что она может вам что–нибудь сообщить.

— Вероятно, нет. Но вдруг обнаружится какая–нибудь деталь, какое–нибудь замечание, брошенное каноником по поводу либо письма, либо предстоящего свидания. Никогда не знаешь заранее…

Мистер Хамфрис взглянул на часы.

— Она дежурит с шести. Второй этаж. А тем временем вы, быть может, выпьете чаю?

— Что ж, очень кстати! — отозвался Дед. Они вышли из комнаты все вместе.

— Генерал Рэдли должен быть в курительной, — сказала мисс Гориндж. — Первая дверь по коридору налево. Он там сидит у камина с газетой «Тайме». Однако думаю, — добавила она, понизив голос, — что он, скорее всего, спит. Может, вы хотите, чтобы я…

— Нет–нет, я сам справлюсь, — возразил Дед. — Ну а где та старая дама?

— А вон она, сидит у камина, — шепнула мисс Гориндж.

— С пушистыми седыми волосами и с вязаньем в руках? Честное слово, ее бы прямо на сцену! Эдакая классическая двоюродная бабушка!

— Двоюродные бабушки нынче выглядят иначе, — сказала мисс Гориндж, — равно как бабушки и прабабушки. Вчера у нас тут была маркиза Барлоу. Кстати, прабабушка. Право же, я ее не узнала, когда она вошла. Прямо из Парижа. Лицо — бело–розовая маска, волосы — платиновые. Думается, и с фигурой ей что–то там наколдовали, но, так или иначе, в целом она смотрелась превосходно!

— Мне больше по вкусу старомодные бабушки, — парировал Дед. — Спасибо, мэм. — Он повернулся к Кэмпбеллу:

— Я тут сам займусь, вы не против, сэр? У вас ведь назначено важное свидание?

— Верно, верно, — ответил Кэмпбелл, поняв намек. — Не думаю, что из этого выйдет толк, но попробовать следует.

Мистер Хамфрис удалился в свои внутренние покои, бросив через плечо:

— Мисс Гориндж, попрошу вас на минутку.

Мисс Гориндж последовала за ним и притворила за собой дверь.

Хамфрис шагал взад и вперед по комнате. Он резко спросил:

— Зачем им понадобилось видеть Роуз? Ведь ее уже допрашивали!

— Вероятно, у них такой порядок, — неуверенно предположила мисс Гориндж.

— Вы бы сначала сами с ней поговорили.

Мисс Гориндж несколько удивилась.

— Но ведь инспектор Кэмпбелл…

— А–а, Кэмпбелл меня ничуть не беспокоит. А вот другой… Вы знаете, кто он?

— Он, по–моему, своей фамилии не назвал. Надо думать, сержант какой–нибудь. Настоящая деревенщина.

— Черта с два деревенщина! — крикнул мистер Хамфрис, утратив свои величественные манеры. — Это — старший инспектор Дэви. Старая лиса! Большой мастерюга из Скотленд–Ярда. Хотел бы я знать, что он тут делает, почему всюду сует свой нос и притворяется деревенщиной! Не нравится мне это!

— Вы думаете?..

— Сам не знаю, что и думать. Но говорю вам: мне это не нравится. С кем еще он собирался говорить, кроме Роуз?

— Кажется, хотел побеседовать с Генри.

Мистер Хамфрис захохотал. Мисс Гориндж тоже.

— Ну насчет Генри можно не беспокоиться!

— Нет, конечно. А как насчет постояльцев, которые знали каноника?

Мистер Хамфрис снова засмеялся.

— Пускай повеселится со старым Рэдли! Ему придется орать так, что стены задрожат, а толку все равно никакого. Вполне одобряю его желание побеседовать с Рэдли и с этой смешной старой курицей мисс Марпл. И все же не нравится мне, что он всюду сует свой нос…

— Знаешь, — задумчиво проговорил старший инспектор Дэви, — что–то мне не нравится этот Хамфрис.

— Вы считаете, что у них не все в порядке? — спросил Кэмпбелл.

— Видишь ли, — голос Деда звучал примирительно, — видишь ли, пока это, так сказать, ощущение… Скользкий тип. Интересно, владелец отеля или же просто управляющий?

— Я могу его спросить, — отозвался Кэмпбелл и уже сделал шаг назад.

— Нет, не спрашивай, — остановил его Дед. — Выясни это тихо.

Кэмпбелл с интересом взглянул на него:

— Что у вас на уме, сэр?

— Пока еще ничего определенного, — сказал Дед. — Хотелось бы собрать побольше информации об этом местечке. Хотелось бы знать, кто за ним стоит, каково его финансовое положение. В этом вот роде…

Кэмпбелл покачал головой:

— Если в Лондоне и есть место вне всяких подозрений, то именно…

— Знаю, знаю, — перебил Дед. — И до чего ж полезно иметь такую репутацию!

Снова покачав головой, Кэмпбелл ушел. Дед отправился по коридору в курительную комнату. Генерал Рэдли только что проснулся. «Тайме» упала с его колен и слегка смялась. Дед ее поднял, расправил и протянул генералу.

— Спасибо, сэр. Вы весьма любезны, — сказал генерал хрипло.

— Генерал Рэдли?

— Да.

— Извините, — сказал Дед, повысив голос. — Я бы хотел поговорить с вами о канонике Пеннифазере.

Генерал расслышал не сразу, но потом проговорил:

— А–а. Я его тут видел недавно.

— Он хотел дать мне свой адрес. Сказал, что оставит его у вас.

Генерал опять ничего не расслышал, пришлось повторять.

— Никакого адреса он мне не оставлял. Верно, перепутал с кем–нибудь. Бестолковый старый дурень. Всегда таким был. Ученый, знаете ли! Все они рассеянные!

Дед сделал еще несколько попыток, но вскоре понял, что беседа с генералом Рэдли бессмысленна и вряд ли даст результаты. Он пошел в холл и сел за столик рядом с мисс Марпл.

— Чаю, сэр?

Дед поднял голову. Наружность Генри произвела на Деда то же впечатление, какое производила на всех. Несмотря на крупную и величественную фигуру, Генри казался некой пародией на эльфа Ариэля[35], который может по своему желанию то возникать, то исчезать.

— У вас, кажется, есть горячие плюшки? — спросил Дед. Генри приветливо улыбнулся:

— Да, сэр. И превосходные! Клиентам нравятся! Чай индийский или китайский?

— Индийский. А лучше цейлонский, если у вас есть.

— Разумеется, сэр.

Генри сделал едва заметное движение пальцем, и официант, бледный юноша, исчез, чтобы вновь появиться с плюшками и чаем. А Генри грациозно двинулся дальше.

«Да, ты персона! — подумал Дед. — Хотелось бы знать, где они тебя откопали и сколько они тебе платят? Держу пари, что кучу денег, впрочем, ты их стоишь!»

Он не спускал глаз с Генри, который чуть ли не с родственным участием склонился над старой дамой. Деду было бы интересно узнать, что думал Генри о нем самом, если только тот вообще о нем что–нибудь думал. Дед полагал, что он неплохо вписался в интерьер «Бертрама». Его можно было принять то ли за процветающего фермера–джентльмена, то ли за пэра, похожего на букмекера. Дед знал парочку таких пэров. Нет, в целом он, конечно, вписывается, вот только Генри вряд ли удалось бы обмануть. «Да, ты персона!» — снова подумал Дед.

Появился чай с плюшками. Дед откусил большой кусок. По подбородку потекло масло, и Дед поспешно вытер его большим носовым платком. Он выпил две чашки чаю, положив побольше сахара. Затем наклонился к даме, сидевшей с ним рядом.

— Простите меня, вы не мисс Джейн Марпл? Мисс Марпл перевела свой взгляд с вязанья на старшего инспектора Дэви.

— Да, я мисс Марпл.

— Надеюсь, это ничего, что я с вами заговорил? По правде говоря, я из полиции.

— В самом деле? Надеюсь, ничего серьезного здесь не случилось?

— Нет–нет, не беспокойтесь, мисс Марпл. Ничего такого, о чем вы думаете. Ни ограбления — словом, ничего страшного. Кое–какие затруднения, возникшие в связи с пропавшим священнослужителем. Он, кажется, ваш знакомый? Каноник Пеннифазер.

— А, каноник Пеннифазер! Он был тут на днях. Да, я его немного знаю с давних пор. Он очень, очень рассеянный. — Она добавила с любопытством:

— Что он такое натворил?

— Если можно так выразиться, он потерялся.

— О Боже мой! — воскликнула мисс Марпл. — А где же он должен находиться?

— У себя дома, — сказал Дед. — Но там его нет.

— Он сказал мне, что едет на конгресс в Люцерн. Что–то по поводу свитков Мертвого моря, если не ошибаюсь.

Он крупный специалист по древнееврейскому[36] и арамейскому[37].

— Все это так, — сказал Дед. — Да только он туда не доехал.

— Очевидно, перепутал даты, — сказала мисс Марпл.

— Похоже на то, похоже на то…

— Боюсь, — продолжала мисс Марпл, — это с ним не впервые. Как–то он пригласил меня на чай к себе в Чедминстер. А сам домой не явился. Тут мне его экономка и рассказала, до чего он рассеянный.

— А он вам ничего такого не сказал, что могло бы навести нас на след? — спросил Дед доверительным и мягким тоном. — Ну хотя бы, что он встретил старого друга, или намекнул насчет каких–нибудь планов, не касающихся конгресса.

— Нет–нет. Он лишь упомянул о конгрессе в Люцерне. Кажется, он сказал — девятнадцатого! Я не ошиблась?

— Да, конгресс был назначен как раз на этот день.

— Я как–то не обратила внимания на дату. — И тут, как и большинство старых дам, мисс Марпл слегка запуталась в вычислениях. — По–моему, он сказал — девятнадцатого, и, возможно это число и назвал. И в самом деле мог иметь в виду девятнадцатое, хотя это было двадцатое. Я имею в виду, что он подумал, будто двадцатое было девятнадцатого или что девятнадцатое — это двадцатое…

— Ага. — Дед был слегка ошеломлен этими выкладками.

— Я плохо выразилась, — сказала мисс Марпл, — но я имею в виду, что если люди типа каноника Пеннифазера говорят вам, что идут куда–то в четверг, то очень может статься, что они думают вовсе не о четверге, а о среде или о пятнице. Бывает, они вовремя спохватываются, а бывает, что и нет. Вот я и решила, что произошло что–то в этом роде.

Дед изумленно на нее взглянул:

— Вы так говорите, мисс Марпл, будто уже знаете, что каноник Пеннифазер не был в Люцерне?

— Я знаю, что он не был в Люцерне в четверг, — пояснила мисс Марпл. — Большую часть дня он провел здесь.

Вот почему я подумала, что, когда он говорил мне про четверг, то имел в виду пятницу. А вечером в четверг он действительно ушел, захватив маленький саквояж. Тогда я решила, что он отправился в аэропорт. Вот почему я так удивилась, увидев, что он вернулся.

— Простите, но что вы имеете в виду, говоря «вернулся»?

— То, что он сюда вернулся.

— Попробуем все хорошенько выяснить. — Дед заговорил мягким, дружелюбным тоном, стараясь, чтобы собеседница не догадалась, сколь важны ему эти сведения. — Вы видели, как этот старый идиот… Вы видели, что каноник ушел из отеля и, как вы думали, поехал в аэропорт. Это верно?

— Да. Около половины седьмого, может быть, без четверти семь…

— Но вы же сказали, что он вернулся.

— Видимо, опоздал на самолет. Другого объяснения я не вижу.

— Когда он вернулся?

— Право, не знаю. Я не видела, как он возвращался.

— А мне послышалось, будто вы сказали, что видели его.

— Ну да, я видела его позже. Но не знаю, когда и как он снова появился в отеле.

— Стало быть, позже. Когда же?

Мисс Марпл задумалась.

— Значит, так. Было это около трех утра. Я плохо спала. Что–то меня разбудило. Какой–то звук. В Лондоне столько странных шумов! Я взглянула на часы — было десять минут четвертого. Почему–то, сама не знаю почему, мне стало тревожно. Быть может, послышались шаги за дверью. В деревне, когда слышишь чьи–то шаги, всегда страшно! Я открыла дверь и выглянула. И увидела, что каноник Пеннифазер вышел из своего номера — его дверь соседняя с моей — и стал спускаться вниз по лестнице. Он был в пальто.

— Итак, он вышел из своего номера в верхней одежде и спустился с лестницы в три часа утра?

— Да, — подтвердила мисс Марпл и добавила: — Мне это показалось странным.

Дед несколько секунд молча глядел на нее.

— Мисс Марпл, — проговорил он, — почему же вы об этом никому не сказали?

— Меня никто не спрашивал, — просто ответила мисс Марпл.

Дед глубоко вздохнул.

— Да, — проговорил он, — да, полагаю, вас действительно никто не спросил. Только и всего! Он вновь погрузился в молчание.

— Вы думаете, с ним что–то случилось? — спросила мисс Марпл.

— Уже неделя, как его нет, — ответил Дед. — Удара с ним не случилось, на улице его не подбирали. В госпиталь в результате несчастного случая не попадал. Так где же он? О его исчезновении сообщила печать, но никаких сведений ни от кого не поступило. Это выглядит так, будто он сам хотел исчезнуть. В середине ночи уйти из отеля! Вы уверены, что видели его? Вам это не пригрезилось?

— Совершенно уверена! Дед встал.

— Пойду поговорю с горничной.

Дед застал Роуз Шелдон на посту и мысленно одобрил ее приятную внешность.

— Извините, что беспокою вас. Наш сержант уже задавал вам вопросы. По поводу каноника Пеннифазера… Рассеянный джентльмен!

Роуз Шелдон позволила себе скромно улыбнуться.

— Итак, дайте–ка вспомнить. — Дед сделал вид, что заглядывает в свой блокнот. — В последний раз вы видели каноника Пеннифазера в…

— В четверг утром, сэр. Он мне сообщил, что ночевать не будет и следующую ночь, возможно, тоже. Он собирался уезжать, по–моему, в Женеву. В общем куда–то в Швейцарию. Дал мне выстирать две рубашки, и я обещала, что они будут готовы к следующему дню.

— И с тех пор вы его не видели?

— Нет, сэр. Видите ли, я днем не дежурю. Я вновь прихожу только в шесть вечера. К этому времени он либо уже уехал, либо спустился вниз. В номере его не было. Он оставил здесь два чемодана.

— Верно, — сказал Дед. — Их содержимое было проверено, но это ничего нам не дало. А на следующее утро вы к нему заходили?

— Заходила? Нет, сэр, ведь он же уехал.

— А обычно как это здесь происходит? Вы приносите ему в номер чай? Или завтрак?

— Чай рано утром, сэр. Завтракает он всегда внизу.

— Так что весь следующий день вы к нему в номер не заглядывали?

— Ну что вы, сэр! — В голосе Роуз послышалась обида. — Я, как всегда, была у него в номере. Во–первых, принесла рубашки. И конечно, вытерла пыль. Мы ежедневно убираем номера.

— Постель его была смята? На ней спали?

— Постель, сэр? Нет конечно!

— А что было в ванной комнате?

— Там было влажное полотенце, которым он пользовался, очевидно, накануне вечером. Возможно, перед отъездом мыл руки.

— А не было ли в номере признаков того, что каноник туда возвращался, предположим, уже поздно, после полуночи?

Роуз растерянно уставилась на него. Дед открыл было рот и снова его закрыл. Либо она ничего не знала о возвращении каноника, либо была великолепной актрисой.

— А его одежда? Костюмы? Уложены в чемоданы?

— Нет, сэр. Они висели в шкафу. Он же оставил за собой номер.

— Кто же их упаковал?

— Мисс Гориндж распорядилась, сэр. Номер понадобился для другого постояльца — для одной дамы.

Вполне ясный, последовательный отчет о событиях. Но если старая дама и впрямь видела каноника Пеннифазера выходящим из своего номера в три часа утра в пятницу, то ведь должен же он был побывать в этом номере! Никто не видел, как он входил в отель. Быть может, у него имелась причина войти незамеченным? Никаких следов своего пребывания в комнате он не оставил. Он даже не прилег на постель. Не приснилось ли это мисс Марпл? В ее годы всякое случается. Внезапно в голову ему пришла мысль:

— А как насчет саквояжа?

— Простите, сэр?

— Маленький саквояж, темно–синий, вы должны были его видеть.

— А, это!.. Да, сэр. Но ведь он взял его с собой за границу.

— Но за границей он не был. Он так и не поехал в Швейцарию. Значит, саквояж должен был остаться в номере. Или же он вернулся в отель и оставил саквояж тут.

— Да–да, думаю.., хотя не уверена, да, вероятно…

Неожиданно в голове у Деда мелькнула мысль: «А насчет этого тебя, значит, не проинструктировали».

До сих пор Роуз Шелдон была совершенно спокойной и отвечала на все вопросы вполне связно. Но этот последний смутил девушку. Она не знала, как и что на него ответить. А должна бы знать!

Если каноник отправился в аэропорт с саквояжем, но на самолет не попал и вернулся в «Бертрам», то саквояж должен быть при нем. Но мисс Марпл ни словом не обмолвилась о саквояже. Значит, он должен был оставить его в номере. А саквояжа нет, хотя весь остальной багаж на месте. Почему же? Не потому ли, что предполагалось, что каноник вместе с саквояжем в Швейцарии?

Сердечно поблагодарив Роуз, Дед снова спустился в холл.

Каноник Пеннифазер! О, этот загадочный Пеннифазер! Всем твердил, что едет в Швейцарию, а сам так все напутал, что в Швейцарию не попал, и никто не видел, как он вернулся в отель, чтобы уйти из него глубокой ночью. Уйти куда? Зачем?

Можно ли объяснить все это только одной рассеянностью?

С лестничной площадки Дед неприязненным взглядом окинул холл, копошащихся там людей и спросил себя: в самом ли деле каждый из присутствующих здесь тот, кем хочет казаться? Старые люди, пожилые люди (молодых совсем нет!), старомодно выглядящие люди, на вид почти все зажиточные, у всех чрезвычайно респектабельная внешность. Военные, юристы, священнослужители; неподалеку от дверей — супружеская пара из Америки, около камина — французская семья. Никто ничем особо не выделяется, каждый словно бы на своем месте, и эта старомодная английская традиция послеполуденного чаепития[38] пришлась всем по душе. Разве может быть что–то неладно в отеле, где поддерживаются старомодные обычаи?

Француз обратился к своей жене со словами:

— Le five–o'clock! C'est bien Anglais, n'est–ce pas?[39] — и огляделся с явным удовлетворением.

«Файв–о–клок, — подумал Дед, проходя мимо них к выходу. — Этому малому невдомек, что английский файв–о–клок уже давным–давно скончался!»

У подъезда в такси грузили вместительные американские кофры[40] и чемоданы. Мистер и миссис Элмер Кэбот уезжают в Париж, в отель «Вандом».

Стоя на тротуаре, миссис Элмер Кэбот говорила мужу:

— До чего же верно описал нам отель «Бертрам» каноник Пеннифазер! Это и в самом деле добрая старая Англия! Настоящий эдвардианский стиль! Так и видишь, как входит в холл король Эдуард Седьмой и садится пить чай. Непременно надо будет приехать сюда в будущем году!

— При условии, что у нас будет лишний миллион долларов, — сухо отозвался супруг.

— Ну, Элмер, право, не так уж было дорого. Багаж погрузили с помощью здоровенного швейцара, пробормотавшего: «Благодарю вас, сэр!» — когда мистер Кэбот сунул ему что–то в руку. Такси отъехало. Швейцар переключил свое внимание на Деда.

— Такси, сэр?

«Рост выше шести футов. Видный малый. Правда, слегка уже молью траченный. Служил в армии. Полно медалей — настоящие, по–видимому. Жуликоват? И явно пьет как лошадь!»

Вслух Дед сказал:

— Служили в армии? Как ваше имя?

— Майкл Горман. Служил в Ирландской гвардии. Сержант.

— Довольны своей работой?

— Здесь спокойно, сэр. И мне тут нравится. Останавливаются все приличные люди, и немало джентльменов, интересующихся бегами и скачками. Время от времени они дают мне хорошие советы.

— Значит, вы ирландец и игрок, так?

— Ох, сэр, что за жизнь без игры?

— Спокойная и скучная, — подтвердил старший инспектор. — Вроде моей… А можете вы угадать, чем я занимаюсь?

Ирландец усмехнулся:

— Извините, сэр, если я вас обижу, но, по–моему, вы из полиции.

— Правильно. Помните каноника Пеннифазера? Ну того, который отсюда исчез?

— Ax, этого… Вряд ли я бы его запомнил, если б меня не расспрашивали о нем. Знаю только, что посадил его в такси и он уехал в клуб «Атенеум». С тех пор его не встречал.

— А позже в тот же вечер вы его не видели?

— Нет, сэр.

— Когда кончается ваше дежурство?

— В одиннадцать тридцать.

Старший инспектор Дэви кивнул; он отказался от услуг таксомотора и не спеша двинулся по Понд–стрит. Навстречу ему у самой обочины промчался автомобиль и резко затормозил у отеля «Бертрам». Старший инспектор Дэви повернулся и заметил номерной знак: FAN—2266. Что–то напомнили ему эти цифры, но что именно, вспомнить он не мог.

Он повернул обратно и едва успел поравняться с отелем, как водитель автомобиля вышел из «Бертрама», где пробыл всего несколько секунд. Он и его машина удивительно подходили друг к другу. Белая гоночная модель, в самом ее вытянутом корпусе уже было что–то стремительное. Та же стремительность борзой ощущалась и в ее владельце — молодом красивом человеке, со стройной, поджарой фигурой без единого грамма лишнего жира.

Швейцар открыл дверцу автомобиля, молодой человек вскочил на сиденье, бросил монетку швейцару и рванул с места.

— Знаете, кто это? — спросил швейцар у Деда.

— Во всяком случае — лихач.

— Это Ладислав Малиновский. Два года назад получил «Гран–при», был чемпионом мира. В прошлом году сильно разбился. Но сейчас как будто с ним все в порядке.

— Только не говорите мне, что он остановился в «Бертраме»! Место для него уж больно неподходящее! Майкл Горман ухмыльнулся.

— Он здесь не живет. Но кое–кто из его друзей… — Он подмигнул.

Носильщик в полосатом переднике вывез из отеля на тележке еще чьи–то роскошные чемоданы, видимо, тоже американские.

Дед рассеянно смотрел, как их грузят в автомобиль, стараясь припомнить, что он знает о Ладиславе Малиновском. Говорили, что этот отчаянный малый в связи с какой–то известной дамой. Но как же ее имя? Уставившись на элегантный кофр. Дед уже было пошел прочь, но передумал и вернулся в отель.

Он снова направился к стойке администратора и попросил мисс Гориндж дать ему регистрационную книгу. Мисс Гориндж, занятая отъезжающими американцами, небрежно подтолкнула ее, и та проскользила через всю стойку. Дед стал ее листать. Леди Седина Хейзи, Литл–коттедж, Меррифилд, Хэнтс. Мистер и миссис Хеннесси Кинг, Элдерберрис, Эссекс. Сэр Джон Вудсток, Бомонт Крелент, Челтенхэм. Леди Седжвик, Хэрстинг–хауз, Нортумберленд. Мистер и миссис Элмер Кэбот, Коннектикут. Генерал Рэдли, 14, Грин, Чичестер. Мистер и миссис Вулмер Пикингтон, Марбл–Хэд, Коннектикут. Графиня Бовиль, Ле–Сапэн, Сен–Жермен–ан–Ле. Мисс Джейн Марпл, Сент–Мэри–Мид, Мач–Бингем. Полковник Ласкам, Литл–Грин, Суффолк. Миссис Карпентер. Достопочтенная Эльвира Блейк. Каноник Пеннифазер, Клоуз, Чедминстер. Миссис Холдинг, мисс Холдинг, мисс Одри Холдинг, собственная усадьба, Кэрмантон. Мистер и миссис Райзвилл, Валли–Фордж, Пенсильвания. Герцог Бэрнстейбл, Дун–Касл, Сев. Девон… Да, в отеле «Бертрам» останавливаются лица вполне определенного круга!

Он уже закрывал книгу, когда внимание его привлекла фамилия на одной из предыдущих страниц. Сэр Уильям Ладгроув.

Свидетель опознал судью Ладгроува, ехавшего в своем автомобиле мимо банка после только что совершенного ограбления. Судья Ладгроув, каноник Пеннифазер — оба постоянные гости отеля «Бертрам»…

— Надеюсь, вам понравился чай, сэр? — Это появился Генри. В его голосе звучала озабоченность радушного хозяина.

— Много лет не пивал я такого прекрасного чая! — сказал старший инспектор Дэви. Тут он вспомнил, что еще не заплатил за чай. Он достал было деньги, но Генри протестующе поднял руку:

— Нет–нет, сэр! Угощение за счет отеля. Распорядился мистер Хамфрис.

Уже на улице Дед вдруг остановился. Вынул записную книжку, вписал туда фамилию и адрес — нельзя терять ни минуты. Вошел в будку телефона–автомата. Пора действовать на свой страх и риск! Он решил довериться своему предчувствию, внутреннему своему голосу, к каким бы последствиям это ни привело.

Гардероб — вот что обеспокоило каноника Пеннифазера. Гардероб этот начал тревожить каноника еще прежде, чем тот окончательно проснулся. Потом он забыл о нем и снова заснул. Но вот теперь, открыв глаза, он опять увидел, что гардероб не на месте. Каноник лежал на левом боку, перед ним было окно, а, значит, гардероб должен стоять между кроватью и окном у левой стены! Но он стоял у правой! Это–то и встревожило каноника. Так встревожило, что он даже устал. Мало того, что голова буквально разламывается от боли, а тут еще гардероб сдвинулся с места! И он опять закрыл глаза.

Когда он наконец проснулся, в комнате было светлее. Еще не день, нет. Лишь слабый отблеск зари. «Господи, — сказал каноник Пеннифазер, внезапно разрешив тайну загадочного гардероба, — до чего же я глуп! Ведь я не дома!»

Он осторожно шевельнулся. Ну конечно же, это вовсе не его постель. Он не у себя дома! Он был — а где он был? Ах да, конечно! Ведь он уехал в Лондон, верно? Остановился в отеле «Бертрам». Но разве это отель «Бертрам»? В «Бертраме» окно было напротив кровати. Значит, это и не «Бертрам».

— Где же все–таки я? — прошептал каноник.

Тут он вспомнил, что собирался в Люцерн. «Все понятно, — сказал он себе, — я в Люцерне». И стал вспоминать доклад, который собирался сделать. Но долго думать о докладе не смог. Головная боль усилилась, и каноник снова заснул.

Когда он проснулся — в который уже раз, — голова его прояснилась. И в комнате стало гораздо светлее. Нет, он не дома, не в отеле «Бертрам» и, теперь он был почти уверен в этом, не в Люцерне. Прежде всего, комната не похожа на номер в отеле. Он внимательно ее оглядел. Совершенно незнакомая комната, и притом скудно меблированная. Нечто вроде буфета (его–то каноник и принял за гардероб), цветастые занавески на окне, откуда сочился свет, стул, стол, комод, и это, пожалуй, все.

«Чрезвычайно странно, — подумал каноник. — Но где же я?»

Он решил встать, чтобы выяснить этот вопрос, но едва сел на кровати, голова закружилась, и пришлось снова лечь.

«Видимо, я был болен, — решил каноник, — да–да, конечно же я был болен!» Он с минуту подумал, затем шепнул про себя: «По–моему, я до сих пор болен. Грипп?» Говорят, гриппом можно заболеть внезапно. Возможно, он подцепил вирусы, когда обедал в клубе «Атенеум»? А ведь верно! Он вспомнил, что действительно обедал в клубе «Атенеум».

Послышались шаги. Может быть, он в санатории? Нет, не похоже на санаторий. Стало еще светлее, и теперь он разглядел, что комната маленькая и мебель старая и бедная. Движение в доме продолжалось. Снизу послышался голос: «До свидания, миленький! Вечером — сосиски и пюре!»

Услышав эти слова, каноник Пеннифазер задумался. Сосиски и пюре. Слова эти смутно вызвали приятные ощущения.

«Надо полагать, — подумал он, — я голоден!»

Отворилась дверь. Женщина средних лет вошла в комнату, отдернула занавески на окнах, а затем повернулась к кровати.

— Проснулись? — сказала она. — И как вы себя чувствуете?

— Право, не знаю, — слабым голосом отозвался каноник.

— Оно и понятно. Вам было худо. Как объяснил нам доктор, вас чем–то сильно ударили. Эти проклятые мотоциклисты! Собьют человека и даже не остановятся!

— Со мной произошел несчастный случай? — спросил каноник. — Меня сбила машина?

— То–то и дело, что сбила! — ответила женщина. — Мы нашли вас у обочины дороги, когда возвращались домой. Сначала подумали, что вы выпивши! — Она даже усмехнулась при этом воспоминании. — Но мой муж сказал: давай–ка все–таки поглядим. Мало ли что! Спиртным от вас не пахло. И крови не было. А лежали вы неподвижно, словно бревно. И муж сказал: не можем мы его так оставить. Ну и притащил вас сюда, к нам.

— Вот как! — сказал каноник Пеннифазер. — Добрые самаритяне![41]

— А как муж увидел, что вы священник и, значит, лицо уважаемое, то сказал: не надо извещать полицию, а вдруг вам как священнослужителю это может не понравиться? А вдруг вы были выпивши, хотя и не было запаху спиртного? И мы порешили позвать доктора Стоукса, чтобы он на вас поглядел. Мы все «доктором» его зовем, хотя его практики лишили. Хороший он человек, ну немножко озлобился. Да и как не озлобиться, если его лишили практики! А пострадал–то он только из–за своего доброго сердца — помогал девушкам, у которых неприятности приключились. В общем–то он хороший врач, и мы его позвали. Он нам сказал, что ничего опасного, что у вас легкое сотрясение. Надо только, чтобы вы неподвижно лежали на спине в темной комнате. «Имейте в виду, — это доктор говорит, — я своего заключения не давал. Это — личное мнение. Я не имею права ни лечить, ни назначать лечение. По закону надо бы вам сообщить в полицию, но, если вы не хотите, не надо. — И добавил:

— Позаботьтесь об этом славном старикашке!» Уж извините, если я не так выразилась. Наш доктор и нагрубить может, от него всякое услышишь. Не угодно ли супа или поджаренного хлеба с молоком?

— Приветствую и то и другое, — отозвался каноник Пеннифазер.

Он опустился на подушки. Несчастный случай? Вот значит что! Несчастный случай, а он ничего не помнит!

Через несколько минут добрая самаритянка принесла на подносе дымящуюся миску.

— Покушайте, и вам сразу полегчает. Я вам подложу еще одну подушку под спину. Ладно, миленький?

Каноник Пеннифазер был несколько удивлен, что его назвали «миленьким». Но решил, что это тоже от доброго сердца.

— Где мы? — спросил он. — Где я? Что это за местность?

— Милтон–Сент–Джонс, — пояснила женщина. — Разве вы не знали?

— Понятия не имел. Никогда не слышал такого названия!

— Да это так, просто деревушка.

— Вы очень добры, — сказал каноник. — Разрешите узнать ваше имя?

— Миссис Уилинг. Эмма Уилинг.

— Очень добры, — повторил каноник Пеннифазер. — Но этот несчастный случай… Я просто не вспомню…

— Выбросьте это из головы, голубчик, и вам станет легче, потом все вспомните.

«Милтон–Сент–Джонс! — изумленно шептал каноник Пеннифазер. — Но это название мне ровно ничего не говорит! Все так ужасно странно!»

Сэр Рональд Грейвс рисовал в блокноте кошку. Потом поглядел на мощную фигуру старшего инспектора Дэви, сидевшего напротив, и нарисовал бульдога.

— Ладислав Малиновский? — переспросил он. — Может быть. Какие–нибудь доказательства?

— Нет. Но он подходит.

— Лихой малый. Не знает, что такое нервы. Чемпион мира. Сильно разбился год назад. Скверная репутация в отношении женщин. Сомнительные источники дохода. Швыряет деньгами направо и налево. То и дело ездит на континент. Так вы полагаете, что он стоит за всеми этими грабежами и разбойными нападениями?

— Не думаю, что он там главный. Но думаю, он в шайке.

— Почему?

— Хотя бы потому, что ездит на автомобиле «мерседес–Отто». Гоночная модель. Автомобиль, подходящий под это описание, видели около Бедхэмптона в то утро, когда был ограблен экспресс. Другие номерные знаки, но нам не привыкать. Все та же история: другие, да не очень. FAN—2299 вместо 2266. Не так уж много моделей «Мерседес–Отго» этого типа. Один у леди Седжвик, другой у молодого лорда Мерривейла.

— Значит, вы не считаете, что верховодит всем этим Малиновский?

— Нет, полагаю, наверху есть кто–то поумнее его. Но суть не в этом. Я проглядывал папки с делами. Возьмем, к примеру, ограбления в Мидленде и в западном Лондоне. Три фургона случайно — так–таки случайно — блокируют определенную улицу. И «мерседес», который находился близ места преступления, успевает скрыться.

— Но позже–то его остановили.

— Да. И — отпустили. Очевидно, потому, что люди, которые видели этот автомобиль, неверно сообщили его номер. Нам сказали так: FAM—3366. А номер Малиновского FAN—2266. Все та же история!

— И вы настаиваете, что это связано с отелем «Бертрам»? Для вас раскопали немало сведений о «Бертраме»… Дед похлопал себя по карману:

— Вот они! Все в полном порядке. Расходы, доходы, капитал, директор и так далее, и тому подобное. Это все чушь. Все эти финансовые дела — клубок змей, одна пожирает другую. Компании, холдинги — свихнуться можно.

— Погодите, Дед. Но у них в Сити так только и делается. Ведь налогообложение…

— Нет, мне нужна конфиденциальная информация. Если дадите мне ордер, сэр, я бы навестил одну важную шишку.

— Что же это за шишка? — удивился начальник. Дед назвал фамилию.

— Право, не знаю, — растерялся сэр Рональд. — Не знаю, имеем ли мы право к нему обращаться.

— А как бы это облегчило дело!

Мужчины молча смотрели друг на друга. Взгляд Деда был спокойный и терпеливый, взгляд человека, убежденного в своей правоте. И сэр Рональд сдался.

— Ну и упрямы же вы, Фред, старый дьявол! — вздохнул он. — Ну да будь по–вашему. Идите и прощупайте этого воротилу, что стоит во главе финансов всей Европы!

— Уж он–то знает! — сказал старший инспектор Дэви. — Знает! А если и не знает, то стоит ему нажать кнопку на столе, либо позвонить, и вот они, сведения!

— Вряд ли ему это придется по душе!

— Скорее всего — нет. Зато времени отнимет немного. Однако мне нужны определенные полномочия.

— Вы серьезно подозреваете «Бертрам»? Но какие у вас на то основания? Там полный порядок, респектабельная клиентура — все согласно лицензии!

— Что верно, то верно! Ни пьянства, ни наркотиков, ни азартных игр, ни прибежища для преступников. Все чисто и бело, как первый снег. Ни битников[42], ни воров, ни юных нарушителей закона. Только викторианские старые дамы, семьи из провинции, путешественники из Бостона и других респектабельных мест Соединенных Штатов. И тем не менее добропорядочный священник в три часа утра тайком покидает свой номер…

— Кто это видел?

— Одна старая дама.

— Каким же образом? Почему она не спала в это время?

— Таковы уж старые дамы, сэр.

— Вы имеете в виду этого, как его.., каноника Пеннифазера?

— Именно, сэр. О его исчезновении нам сообщили, и этим занимается Кэмпбелл.

— Забавное совпадение! Его имя только что было упомянуто в связи с нападением на экспресс в Бедхэмптоне.

— В самом деле? Как именно?

— Еще одна старая дама или, вернее, дама средних лет. Когда поезд остановился, кое–кто из пассажиров проснулся и выглянул в коридор. Эта дама, которая живет в Чедминстере и знает в лицо каноника Пеннифазера, утверждает, что видела, как тот поднимался в вагон. Она решила, что он выходил узнать, в чем дело, и снова вернулся. Мы собираемся это проверить, раз он исчез…

— Дайте–ка подумать… Поезд остановили в пять тридцать утра. Каноник Пеннифазер ушел из отеля в три часа. Да, вполне возможно. Если, конечно, его туда отвезли, скажем, на гоночном автомобиле.

— Итак, мы вернулись к Ладиславу Малиновскому! — Сэр Рональд поглядел на свои рисунки в блокноте. — Ну вы и бульдог, Фред!

Полчаса спустя старший инспектор Дэви входил в небольшой, более чем скромного вида кабинет. Крупный мужчина встал из–за стола и протянул вошедшему руку:

— Старший инспектор Дэви? Садитесь. Желаете сигару?

Старший инспектор покачал головой.

— Первым делом разрешите извиниться, — сказал он своим низким приятным голосом, — что отнимаю ваше драгоценное время.

Мистер Робинсон улыбнулся. Безукоризненно сшитый костюм не скрывал его полноты. Желтоватый цвет лица, глаза темные и печальные, рот крупный. Он часто улыбался, показывая свои слишком большие зубы. «Чтобы лучше съесть тебя!» — почему–то подумал Дед. По–английски мистер Робинсон говорил превосходно, но на англичанина походил мало. Деду хотелось бы знать (как и многим другим!), какой национальности мистер Робинсон.

— Чем могу быть вам полезен?

— Мне бы выяснить, — начал старший инспектор Дэви, — кто владелец отеля «Бертрам».

Лицо мистера Робинсона оставалось бесстрастным. Он задумчиво переспросил:

— Вы хотите знать, кто владелец отеля «Бертрам»? Это, кажется, на Понд–стрит, недалеко от Пикадилли. Я и сам там останавливался. Спокойное местечко. Прекрасно содержится.

— Верно, верно, — подтвердил Дед, — именно прекрасно содержится.

— И вы хотите выяснить имя владельца? Разве это трудно узнать? — В его улыбке сквозила легкая ирония.

— Обычными путями, вы хотите сказать? Да, конечно.

Дед вынул из кармана небольшой лист бумаги и прочитал вслух три–четыре имени и адреса.

— Ага, — отозвался мистер Робинсон. — Кто–то не пожалел труда и времени. Интересно. И все–таки вы обращаетесь ко мне?

— Если кто–нибудь и знает все, так это вы, сэр!

— Как раз я не знаю. Но, конечно, всегда можно получить нужные сведения. Если есть. — Он пожал широкими, плотными плечами, — если есть связи…

— Именно, сэр, — невозмутимо поддакнул Дед. Мистер Робинсон подвинул к себе телефон.

— Соня, дайте мне Карлоса! — Он подождал некоторое время, — Карлос?

Тут он перешел на иностранный язык и заговорил очень быстро. Дед не мог понять, что это за язык. Дед мог объясниться по–французски. Немножко знал итальянский и кое–как, в пределах туристских потребностей, немецкий. Он мог отличить на слух испанскую, русскую и арабскую речь, хотя этих языков не понимал. Но сейчас говорили на каком–то ином языке. Турецкий? Армянский? Поди разберись. Робинсон положил трубку.

— Не думаю, чтобы нам пришлось долго ждать. А мне, знаете ли, и самому интересно. Я и сам задавал себе этот вопрос… С финансовой точки зрения. Каким образом этому отелю удается окупаться? Всем полюбилось его гостеприимство, комфорт, на редкость умелый персонал… Да, меня это интересует. И знаете почему?

— Пока еще не знаю, — отозвался Дед. — Но хотел бы знать.

— Существует несколько возможностей, — задумчиво проговорил мистер Робинсон. — Это, пожалуй, напоминает музыку. В октаве только определенное число нот, но из них можно извлечь несколько миллионов комбинаций. Один музыкант как–то сказал мне, что одна и та же мелодия никогда дважды не повторяется в точности. Чрезвычайно интересно!

Раздался тихий звонок, и Робинсон вновь поднял трубку.

— Да? Знаю, вы человек исполнительный. Я вами доволен. Понимаю. Вот как? Амстердам, да… Ага… Благодарю вас. Скажите по буквам. Спасибо.

Он быстро записал что–то в блокноте.

— Надеюсь, это вам пригодится, — сказал он, протянув Деду через стол вырванный из блокнота листок. Дед вслух прочел записанное на листке имя:

— Вильхельм Хоффман.

— Национальность — швейцарец, — пояснил мистер Робинсон. — Но родился не в Швейцарии. Имеет большое влияние в банковских кругах. И, хотя всегда строго держится в рамках закона, на его счету немало сомнительных сделок. Действует он только на континенте, а не у нас.

— Вот как!

— Но у него есть брат, Роберт Хоффман. Этот живет в Лондоне. Занимается скупкой и продажей бриллиантов, все вполне респектабельно. Жена — голландка. У него филиал в Амстердаме. Вы в Скотленд–Ярде должны о нем знать. Да, так вот, как я уже сказал, в основном он занимается бриллиантами, человек чрезвычайно богатый и владеет разной недвижимостью, записанной по большей части не на его имя. Вот они с братом и являются подлинными владельцами отеля «Бертрам».

— Благодарю вас, сэр, — сказал старший инспектор Дэви, поднимаясь с места. — Нечего и говорить, как я вам обязан. Это просто поразительно!

— То, что мне удалось узнать? — спросил мистер Робинсон, улыбаясь своей широкой улыбкой. — Но это же одна из моих специальностей. Информация. Я люблю быть в курсе всех дел. Поэтому вы и пришли ко мне, не так ли?

— Видите ли, — проговорил старший инспектор Дэви, — мы о вас знаем. Министерство внутренних дел. Особый отдел и все такое прочее. — Он добавил тоном чуть ли не наивным:

— Я так нервничал, прежде чем решился обратиться к вам.

Мистер Робинсон снова улыбнулся.

— Я нахожу, что вы интересный человек, старший инспектор Дэви! Желаю вам удачи, какое бы дело вы ни начинали!

— Спасибо, сэр! Думаю, удача как раз мне и понадобится. Кстати, эти два брата, как, по–вашему, люди горячие, склонные к насилию?

— Ни в коем случае, — сказал мистер Робинсон. — Это не их стиль. Ни к какому насилию братья Хоффманы ни за что не прибегнут. У них иные методы, и довольно успешные, так как год от года они становятся все богаче. Таковы, во всяком случае, сведения, получаемые из банковских кругов Швейцарии.

— Хорошая страна Швейцария, — улыбнулся старший инспектор Дэви.

— Именно. Представить себе не могу, что бы мы без нее делали! Такая порядочность. Такое великолепное деловое чутье! Да, мы, дельцы, должны быть очень благодарны Швейцарии. А лично я, — добавил он, — самого высокого мнения об Амстердаме!

Пристально посмотрев в глаза Дэви, он снова улыбнулся, и старший инспектор, откланявшись, вышел.

Вернувшись на работу, он нашел у себя на столе записку:

«Каноник Пеннифазер объявился — жив, хотя и не совсем здоров. Судя по всему, его сбил автомобиль в Милтон–Сент–Джонс, в результате — сотрясение мозга».

Каноник Пеннифазер смотрел на старшего инспектора Дэви и инспектора Кэмпбелла, а старший инспектор Дэви и инспектор Кэмпбелл смотрели на каноника. Каноник Пеннифазер вновь был у себя дома. Он сидел в своем кабинете в глубоком кресле, за головой подушка, ноги на скамеечке, на коленях плед — словом, сразу видно, что человеку нездоровится.

— Боюсь, — вежливо промолвил он, — что я ровно ничего не смогу припомнить.

— Вы помните, как вас сбил автомобиль?

— Боюсь, что нет.

— Тогда откуда же вы знаете, что вас сбил именно автомобиль? — спросил инспектор Кэмпбелл.

— Эта женщина, миссис.., миссис.., как же ее фамилия? Да, Уилинг… Она мне сказала.

— А она откуда узнала?

Каноник Пеннифазер озадаченно пожал плечами.

— Боже мой, ведь вы совершенно правы! В самом деле, откуда она могла знать? Видимо, думала, что именно это со мной случилось.

— Ну а как вы очутились в Милтон–Сент–Джонс?

— Понятия не имею! Даже название это мне не знакомо! Инспектор Кэмпбелл нахмурился, чувствовалось, что он сейчас взорвется, но тут старший инспектор Дэви произнес добродушно–успокаивающим тоном:

— Тогда расскажите–ка нам еще раз все, что упомните, сэр!

Каноник Пеннифазер взглянул на него с облегчением. Недоверчивость инспектора Кэмпбелла угнетала его.

— Я ехал в Люцерн на конгресс. Взял такси до Кенсингтонского аэропорта.

— Так. А потом?

— Вот и все. Ничего больше не помню. Первое, что помню, это — гардероб.

— Какой гардероб? — спросил инспектор Кэмпбелл.

— Он стоял не там, где надо.

Инспектор Кэмпбелл явно собирался разобраться в истории с гардеробом, стоявшим не там, где надо, но тут опять вмешался старший инспектор Дэви:

— А вы помните, как приехали в аэропорт, сэр?

— Кажется, да, — ответил каноник неуверенно.

— И значит, вы полетели в Люцерн?

— Да? Но я этого совершенно не помню.

— А помните, что вернулись в отель «Бертрам» в тот же вечер?

— Нет.

— Но отель–то помните?

— Конечно. Я там остановился. И номер за собой оставил.

— А что ехали в поезде?

— В поезде? Нет, поезда совершенно не помню!

— На поезд было нападение. Уж это–то вы должны были сохранить в памяти!

— Должен? — сказал каноник. — Но почему–то, почему–то не сохранил. — И он улыбнулся кроткой, извиняющейся улыбкой.

— Выходит, что вы помните лишь поездку в аэропорт, затем очнулись в доме Уилингов в Милтон–Сент–Джонс?

— Но в этом нет ничего странного, — заверил каноник, — так часто бывает при сотрясении!

— Что же произошло, когда вы пришли в себя?

— У меня была такая головная боль, что я ни о чем не мог думать. Затем, конечно, мне захотелось понять, где я нахожусь, а миссис Уилинг мне это объяснила и принесла чудесный суп. Она называла меня «миленький» и «голубчик», — добавил каноник с легким неудовольствием, — но была очень добра. Очень.

— Она обязана была сообщить о несчастном случае в полицию, тогда вас отвезли бы в больницу и обеспечили надлежащий уход! — заявил Кэмпбелл.

— Но она прекрасно за мной ходила! А кроме того, насколько я знаю, при сотрясении особого ухода не требуется, только покой.

— Если вы хоть что–нибудь еще вспомните, сэр…

Каноник перебил его:

— Целых четыре дня выпали из моей жизни. Поразительно! Просто поразительно! Доктор сказал, что, быть может, я вспомню. А может, не удастся, и я так никогда и не узнаю, что со мной было в эти дни… Простите меня, я, кажется, устал…

— Довольно, довольно, — заявила миссис Маккрэй, стоявшая в дверях наготове. — Доктор не велел его утомлять.

Полицейские встали и направились к двери. Миссис Маккрэй пошла их проводить. Каноник что–то пробормотал, старший инспектор Дэви, выходивший последним, обернулся:

— Что вы сказали?

Но глаза каноника были прикрыты.

— Как вы думаете, что он сказал? — осведомился Кэмпбелл, когда они вышли из дома. Дед ответил задумчиво:

— По–моему, он сказал «иерихонские стены»… Это что–то библейское.

— Узнаем ли мы когда–нибудь, каким образом этот старичок очутился в Милтон–Сент–Джонс?

— Сам–то он вряд ли нам поможет! — сказал Дэви.

— А эта женщина, которая утверждает, будто видела его в вагоне после нападения на поезд… Неужели он каким–то образом замешан в этих ограблениях? Ну можно ли предположить, чтобы каноник Чедминстерского собора участвовал в нападении на поезд!

— Нет, — задумчиво протянул Дед. — Нет. Это так же трудно предположить, как и то, что судья Ладгроув участвовал в ограблении банка.

Инспектор Кэмпбелл с любопытством взглянул на своего шефа.

Их поездка в Чедминстер завершилась кратким и ничего не давшим посещением доктора Стоукса.

Доктор Стоукс был настроен агрессивно, грубовато и явно не желал оказать никакого содействия.

— Я знаю Уилингов довольно давно. Они, между прочим, мои соседи. Подобрали на дороге какого–то старика. Не знали, то ли он мертвецки пьян, то ли болен. Попросили меня взглянуть. Я им сказал, что он не пьян, что это сотрясение.

— И вы стали его лечить?..

— Ничего подобного! Я не лечил его, ничего ему не прописывал, вообще им не занимался. Я не врач, был когда–то, но теперь не врач, я им только сказал, что следует сообщить полиции. Сообщили они или нет — не знаю. Не мое дело. Они оба глуповаты, но люди добрые.

— А вы сами не подумали позвонить в полицию?

— Нет, не подумал. Я не врач. Меня это не касается. Просто из человеколюбия я им посоветовал не лить ему в глотку виски, а положить на спину и дать ему покой, пока не явится полиция.

Тут он глянул на них с такой неприязнью, что им ничего не оставалось, как уйти.

Мистер Хоффман оказался крупным, солидного вида мужчиной. Казалось, будто он вырезан из одного куска дерева. Лицо его настолько было лишено выражения, что каждый невольно задавал себе вопрос: способен ли этот человек думать и чувствовать? Это казалось невозможным.

Манеры его были безупречны. Он встал, поклонился и протянул клинообразную руку.

— Старший инспектор Дэви? Уже несколько лет я не имел удовольствия… Вы, возможно, и не помните…

— Как же, как же, мистер Хоффман! Дело о бриллиантах Ааронберга. Вы были свидетелем Короны, прекрасным свидетелем, позвольте заметить! Защита не могла вас сбить!

— Меня сбить нелегко, — серьезно сказал мистер Хоффман.

Он не был похож на человека, которого легко сбить.

— Чем могу быть полезен? Надеюсь, никаких неприятностей? Я всегда старался быть в ладу с законом, я восхищаюсь вашей превосходной полицией!

— Нет–нет, никаких неприятностей. Просто некоторые сведения нуждаются в подтверждении.

— Буду рад помочь, чем смогу. Как я уже сказал, я высочайшего мнения о полиции Лондона. Такая честность, такая справедливость, такая объективность.

— Право, вы меня смущаете, — сказал Дед.

— К вашим услугам. Итак, что вы хотите знать?

— Я хотел вас просить дать мне кое–какие сведения об отеле «Бертрам».

Ничего не изменилось в лице мистера Хоффмана. Быть может, оно стало еще более непроницаемым, чем прежде, — только и всего.

— Отель «Бертрам»? — переспросил он тоном вопросительным и слегка удивленным. Как будто в жизни не слыхивал об отеле «Бертрам» или не мог толком припомнить это название.

— Вы ведь имеете отношение к этому отелю, мистер Хоффман?

— Так много всего, — мистер Хоффман пожал плечами, — разве упомнишь? Столько разных дел, я занят по горло…

— Вы много к чему руку приложили, это нам известно.

— Да. — Мистер Хоффман улыбнулся деревянной улыбкой. — И немало этой рукой прибрал, вы об этом, да? И вам, значит, кажется, что я как–то связан с отелем «Бертрам»?

— Я бы не сказал, что связаны. Вы ведь владеете этим отелем, не так ли? — добродушно сказал Дед.

На этот раз мистер Хоффман действительно одеревенел.

— Интересно, кто вам это сказал? — мягко осведомился он.

— Но ведь это правда, не так ли? — заулыбался старший инспектор Дэви. — Чудесное, между прочим, заведение, этот отель. Я бы на вашем месте им гордился.

— Да–да, — сказал Хоффман. — На какую–то секунду я просто запамятовал. Понимаете, у меня в Лондоне много разного имущества. Недвижимость — хорошее помещение капитала. Если что–то появляется на рынке в приличном, по моему мнению, состоянии и есть возможность это недорого приобрести, я это делаю.

— А «Бертрам» продавался по дешевке?

— Как отель он был в упадке, — покачал головой мистер Хоффман.

— Но теперь он процветает. Я там был на днях, и меня поразила атмосфера. Прекрасная клиентура, старомодное, но комфортабельное помещение, не бросающаяся в глаза роскошь…

— Лично я очень мало знаю об этом отеле, — пояснил мистер Хоффман. — Просто одно из моих капиталовложений, но полагаю, дела там идут хорошо.

— У вас там превосходный управляющий. Как его фамилия? Хамфрис? Да–да, Хамфрис.

— Превосходный человек. Я на него во всем полагаюсь. Раз в год проверяю финансовый отчет — лишний раз убедиться, что все в порядке.

— Там полно титулованных постояльцев, — сказал Дед. — А также богатых американских путешественников. Прекрасная комбинация!

— Говорите, вы там были на днях? Надеюсь, неофициально?

— Ничего серьезного. Старался разгадать маленькую тайну.

— Тайну? В отеле «Бертрам»?

— Похоже на то. «Дело об исчезнувшем священнике» — так это можно озаглавить.

— Шутите! — сказал мистер Хоффман. — Это ваш полицейский жаргон в стиле Шерлока Холмса!

— Так вот, священник вышел из отеля однажды вечером, и больше никто его не видел.

— Странно, — сказал мистер Хоффман. — Но такое случается. Помню, много лет назад была наделавшая шуму история с полковником… Дайте вспомнить фамилию… Да, полковник Фергюсон; вышел из своего клуба однажды ночью, и с тех пор его тоже никто не видел!

— Иногда, — вздохнул Дед, — подобные исчезновения бывают добровольными!

— Вам эти вещи известны лучше, чем мне, дорогой старший инспектор. Надеюсь, в «Бертраме» вам оказали всяческое содействие?

— Они были чрезвычайно любезны… Эта мисс Гориндж, она давно работает в отеле?

— Возможно. Я мало в это вникаю! Поймите, никакой личной заинтересованности у меня нет. По правде говоря, — тут он обезоруживающе улыбнулся, — меня поразило, что вам вообще известно, кто владелец отеля!

Это не было прямым вопросом, но в глазах Хоффмана промелькнула легкая тревога. Дед отметил ее, не показывая виду.

— Ответвления компаний в Сити похожи на гигантскую паутину, — объяснил Дед. — Голова лопнет во все это вникать. Насколько я знаю, зарегистрированный владелец отеля — холдинговый трест «Мейфер». А трест в свою очередь принадлежит другой компании, и так далее, и тому подобное. Но сути дела это не меняет — отель принадлежит вам. Так что все просто. Я прав?

— Помимо меня отелем владеют и другие члены правления, — сознался мистер Хоффман довольно неохотно.

— Другие члены правления? А кто они? Вы и, по–моему, ваш брат Вильхельм?

— Мой брат Вильхельм — компаньон в этом деле. Вам следует, однако, знать, что «Бертрам» — лишь звено в цепи различных отелей, зданий, сдаваемых под офисы и клубы, а также другого недвижимого имущества в Лондоне.

— А кто другие ваши компаньоны?

— Лорд Помфрет, Абель Изаакстейн… — Хоффман внезапно повысил голос. — Вам в самом деле необходимо все это знать? Только потому, что вы занимаетесь «Делом об исчезнувшем священнике»?

Дед покачал головой:

— Да нет, просто любопытство. Поиски исчезнувшего священника привели в отель «Бертрам», ну и этот отель заинтересовал меня. Знаете, как это бывает…

— Понимаю, что так может быть, да. А теперь, — Хоффман улыбнулся, — ваше любопытство удовлетворено?

— Когда нуждаешься в информации, лучше всего обратиться к первоисточнику, — добродушно подытожил Дед, вставая со стула. — Но вот еще один вопрос, хотя, вероятно, на него вы ответить не сможете.

— Слушаю вас, старший инспектор, — устало отозвался Хоффман.

— Где удалось отелю «Бертрам» набрать такой обслуживающий персонал? Поразительно! К примеру этот человек — как его зовут? — Генри! Ну тот, что похож не то на архиепископа, не то на эрцгерцога[43], не скажу точно на кого именно… Он подает чай и плюшки… Потрясающие, кстати сказать, плюшки!

— А вы любите, чтобы в плюшках было побольше масла? — Глаза мистера Хоффмана на секунду неодобрительно скользнули по плотной фигуре Деда.

— По мне это заметно, — улыбнулся Дед. — Ну, не буду вас больше задерживать. Вы, вероятно, чрезвычайно заняты распределением акций или чем–нибудь в таком роде…

— А–а. Вам нравится притворяться, будто вы ничего в этом не смыслите! Нет, я не занят. Я не позволяю делам поглощать все мое время. Вкусы мои неприхотливы. Живу я просто, имею достаточно досуга, посвящаю его выращиванию роз и своей семье, к которой очень привязан.

— Прекрасно! — сказал Дед. — Мне бы так!

Мистер Хоффман улыбнулся и встал, чтобы пожать руку Деду.

— Надеюсь, вы разыщете вашего исчезнувшего священника.

— А, с этим все в порядке. Простите меня, я не очень ясно выразился. Мы нашли его. Попал под машину, сотрясение мозга, все так просто!

Дед пошел к выходу, но у двери обернулся:

— А кстати, леди Седжвик — тоже один из директоров вашей компании?

— Леди Седжвик? — Хоффман помедлил секунду–другую. — Нет. А почему, собственно, ей быть директором?

— Да так, слухи… Значит, просто акционер?

— Это… Ну да.

— До свидания, мистер Хоффман. Большое вам спасибо.

В Скотленд–Ярде Дед отправился прямо к сэру Рональду.

— Итак, два брата Хоффмана являются истинными владельцами отеля «Бертрам».

— Что–что? Эти негодяи? — изумился шеф. — И им удавалось это держать в тайне!

— Именно. И Роберту Хоффману весьма не понравилось, что мы об этом узнали. Он был поражен.

— Что он говорил?

— Все было очень официально и очень вежливо. Он пытался, не слишком нажимая, выяснить, каким образом нам удалось это узнать.

— А вы, полагаю, не удовлетворили его любопытства. Под каким предлогом вы явились к нему?

— Без всякого, — сказал Дед.

— Ему это не показалось странным?

— Думаю, что показалось. Но я решил, сэр, сыграть именно на этом.

— Раз за отелем «Бертрам» стоят Хоффманы, это многое объясняет. Сами они никогда не участвуют в явных аферах… Никогда! Они не организовывают преступлений — они их финансируют. Вильхельм занимается банковскими операциями в Швейцарии. Сразу после войны он был замешан в мошеннических сделках с иностранной валютой, однако доказать нам это не удалось. В руках обоих братцев огромные суммы денег, и они используют их для финансирования целого ряда предприятий: одни — легальные, другие — нет. Оба чрезвычайно осторожны и знают все ходы и выходы. Роберт занимается скупкой и продажей бриллиантов. Дело это вполне законное, но, если все сопоставить, получается картина, наводящая на размышления: бриллианты, банковские операции, а также недвижимое имущество — клубы, культурные учреждения, здания, сдаваемые под офисы, рестораны, отели — и все это, очевидно, числится за подставными лицами.

— Вы считаете, что эти ограбления организовывает Хоффман?

— Нет, думаю, братья занимаются лишь финансовой стороной. Нет–нет, организатора надо искать в другом месте. Где–то работает незаурядный ум!

В этот вечер на Лондон внезапно спустился туман. Старший инспектор Дэви поднял воротник пальто и свернул на Понд–стрит. Он шел медленно, как человек, поглощенный своими мыслями, и казалось, идет он без определенной цели, но каждый, кто хорошо его знал, сразу бы понял, что он настороже. Он подобрался, как кошка, выжидающая добычу.

Понд–стрит этим вечером была тиха. Туман, поначалу плотный, затем почти рассеялся, и вот сгустился вновь Движение на Парк–лейн было не более шумным, чем на деревенской проселочной дороге. Большинство автобусов стояло. Время от времени лишь частные автомобили решительно прокладывали себе путь сквозь туман. Старший инспектор Дэви свернул в тупик, дошел до его конца и вернулся. Он побрел, казалось, бесцельно, сначала направо, потом налево, но цель у него была. Своей кошачьей крадущейся походкой он кружил вокруг вполне определенного здания: вокруг отеля «Бертрам». Дэви внимательно оглядел все, что находилось к востоку от отеля, к западу от него, к северу и югу. Он осмотрел автомобили, стоявшие в тупике. Одна машина особенно заинтересовала инспектора, и он остановился. Поджал губы и прошептал: «А, ты снова здесь, красавица!» Затем взглянул на номер и кивнул: «Сегодня, значит, ты FAN—2266!» Наклонился, ощупал номерной знак и снова кивнул одобрительно, прошептав: «Недурно работают!»

Затем продолжил свой путь и вновь вышел на Понд–стрит, неподалеку от входа в отель «Бертрам». И опять остановился, восхищаясь стройным силуэтом еще одного гоночного автомобиля.

— А ты тоже красавец, — сказал старший инспектор Дэви, — твой номер не изменился с тех пор, как я тебя видел в последний раз. Я даже думаю, что твой номер всегда один и тот же. А это должно означать… — он задумался — Или нет? — И, взглянув туда, где должно было быть небо, пробормотал:

— А туман все гуще!

У дверей отеля швейцар то и дело взмахивал руками, стараясь согреться. Старший инспектор Дэви поздоровался с ним.

— Добрый вечер, сэр. Гнусная погода, — отозвался швейцар.

— Именно. Вряд ли кому захочется выйти наружу, если в этом нет особой необходимости.

Тут дверь толкнули изнутри, и пожилая дама вышла и в сомнениях застыла на верхней ступеньке.

— Вам такси, мэм?

— Боже, я–то хотела прогуляться!

— Я бы на вашем месте воздержался, мэм. Очень уж паршиво, туман. Да и в такси тоже нынче не слишком приятно.

— Неужто вы сможете найти для меня такси? — засомневалась дама.

— Я постараюсь. Идите–ка внутрь и погрейтесь, а я зайду за вами если что. — И убедительным тоном добавил:

— Если вам вообще стоит ехать, мэм. Я бы лично никуда сегодня не ездил.

— Боже! Вероятно, вы правы. Но меня ждут друзья в Челси. Не знаю даже… А вернуться, наверное, будет еще сложнее, а?

— Будь я на вашем месте, — заботливый Майкл Горман проявил твердость, — я бы пошел и позвонил вашим друзьям. Ничего хорошего — такой леди, как вы, оказаться на улице ночью и в тумане.

— Да, да, в самом деле вы, пожалуй, правы. И она вернулась в отель.

— За ними глаз да глаз, — Микки Горман снова повернулся к Деду. — У такой–то сумочку наверняка вырвут. Надо же, отправиться в такой темноте в Челси, или Западный Кенсингтон, или куда там ей надо.

— У вас, видимо, немалый опыт общения с пожилыми дамами? — спросил Дед.

— Верно, верно. Тут ведь для них второй дом, дай им Бог здоровья. А вы–то, сэр? Желаете такси?

— Думаете, что смогли бы сейчас поймать такси? Я ни одного не вижу… Впрочем, я их не виню.

— О, для вас я нашел бы. Тут у них за углом стоянка. И они к нам сюда заходят погреться и перекусить.

— Нет, такси мне ни к чему, — вздохнул Дед и указал большим пальцем на дверь отеля. — Мне надо в отель. Есть дело.

— Вот как. Это по поводу исчезнувшего священника?

— Нет. Его нашли.

— Нашли? Где же?

— У него было сотрясение мозга. Несчастный случай.

— Это на него похоже. Вероятно, переходил улицу не глядя.

— Вроде так и было, — сказал Дед.

Он кивнул, толкнул дверь и вошел. В холле этим вечером народу было немного. Дед увидел мисс Марпл, сидевшую у камина, а мисс Марпл увидела его. Однако она никак этого не показала. Он направился к стойке администратора. Мисс Гориндж, как обычно, разбирала бумаги. Появление Деда, как ему показалось, вызвало у нее легкое замешательство. Какое–то мимолетное движение — однако не оставшееся незамеченным.

— Вы помните меня, мисс Гориндж? Я тут был на днях.

— Да, конечно, я вас помню, инспектор. Вы что–то еще хотели узнать? Желаете видеть мистера Хамфриса?

— Нет, благодарю вас. В этом нет необходимости. Я бы хотел еще раз взглянуть в журнал регистрации.

— Да, разумеется.

Мисс Гориндж подтолкнула к нему журнал. Дед стал медленно перелистывать страницы. Мисс Гориндж могло показаться, что он ищет какую–то определенную фамилию. Но это было не так. С юных лет Дед обладал даром, который он развивал и довел до совершенства. Он запоминал адреса и фамилии с фотографической точностью и удерживал их в памяти двадцать четыре, а то и все сорок восемь часов. Он покачал головой, захлопнул книгу и протянул ее мисс Гориндж.

— Каноник Пеннифазер не заходил? — спросил он небрежно.

— Каноник Пеннифазер?

— Разве вы не знаете, что он нашелся?

— Понятия не имею. Мне никто ничего не сказал. Где?

— В одной деревушке. Как будто попал под машину. Нам об этом не сообщили. Его подобрал и выходил какой–то добрый самаритянин.

— Как я рада! В самом деле очень рада. Я беспокоилась о нем.

— Так же, как и его друзья, — сказал Дед. — Я, кстати, сейчас смотрел, не остановился ли кто–нибудь из них у вас. Архидьякон… Не помню фамилии, но вспомнил бы, если б увидел.

— Томлисон? — подсказала мисс Гориндж. — Он должен приехать на той неделе. Из Солсбери.

— Нет, не Томлисон. Но — не важно. — И Дед отошел от стойки.

В холле сегодня вечером было тихо. Аскетического вида пожилой мужчина читал машинописные страницы, время от времени делая заметки на полях мелким корявым, совершенно неразборчивым почерком и каждый раз ядовито усмехался.

Было тут несколько супружеских пар, состоящих в браке столь давно, что у них не возникало особой потребности говорить друг с другом. Слышались взволнованные голоса, обсуждавшие погоду… «Я только что звонила и умоляла Сьюзен не ехать на машине. Дорога М—1 опасна во время тумана…»

Старший инспектор Дэви все это замечал, неторопливо и как бы без особой цели вышагивая по холлу. Мисс Марпл сидела у камина и наблюдала за его приближением.

— Итак, вы все еще здесь, мисс Марпл. Я рад.

— Завтра уезжаю.

Перспектива близкого отъезда сказалась на ее позе. Она сидела выпрямившись, — как сидят в зале ожидания вокзала или аэропорта. Дед был уверен, что она уже уложила свои вещи, оставив лишь туалетные принадлежности и ночную рубашку.

— Мой двухнедельный отдых закончился, — сказала она.

— Вам было здесь хорошо, надеюсь?

Мисс Марпл ответила не сразу.

— С одной стороны — да. С другой…

— А с другой стороны — нет?

— Мне трудно объяснить…

— Не слишком ли близко вы сидите к огню? Жарковато здесь. Не хотите ли перейти — ну, скажем, вон в тот угол?

Мисс Марпл посмотрела в ту сторону, затем взглянула на старшего инспектора Дэви.

— Думаю, вы правы, — сказала она. Он подал ей руку, взял ее сумочку и книгу и усадил в том углу, на который указал.

— Вы поняли, почему я предложил вам пересесть?

— С вашей стороны было очень любезно увести меня подальше от огня. А кроме того, отсюда наш разговор никто не услышит.

— Вы что–то хотите мне сказать, мисс Марпл?

— Почему вы так думаете?

— У вас такой вид.

— Очень жаль, если это на мне написано. Я этого не хотела…

— Так в чем же дело?

— Право, не знаю, следует ли говорить. Поймите меня правильно, инспектор, я не люблю вмешиваться в чужие дела. Я против этого. Нередко имеешь самые добрые намерения, а приносишь вред… Видеть, как люди поступают неразумно и даже подвергают себя опасности… Но имеешь ли право вмешиваться? По–моему, нет.

— Вы говорите о канонике Пеннифазере?

— Каноник Пеннифазер? — изумленно переспросила мисс Марпл. — О Господи, ничего похожего… Это касается юной девушки.

— Девушки? И вы думаете, я могу чем–то помочь?

— Не знаю. Право, не знаю. Но я беспокоюсь, я очень беспокоюсь.

Дед не торопил ее. Она хочет помочь ему, а он был готов сделать все, чтобы помочь ей. Вообще говоря, его не так уж интересует то, что она собирается сказать ему. А впрочем, кто знает?..

— В газетах иной раз читаешь отчеты о судебных делах, — говорила мисс Марпл, — о молодых людях, о юных девушках, о детях, «нуждающихся в заботе и защите». Это, конечно, казенное выражение, но ведь за ним — реальная жизнь.

— По–вашему, девушка, о которой вы упомянули, нуждается в заботе и защите? Она что же, совершенно одинока?

— Ах нет. Совсем не одинока. Со стороны выглядит так, будто она хорошо защищена и о ней прекрасно заботятся.

— Интересно, — сказал Дед.

— Она останавливалась в этом отеле с некой миссис Карпентер. Я посмотрела в книге, кто она. Ее зовут Эльвира Блейк.

Дед бросил на мисс Марпл заинтересованный взгляд.

— Хорошенькая девушка. Очень молодая и вполне, я бы сказала, защищенная. Ее опекун — полковник Ласком, очень достойный человек. Обаятельный. Пожилой, разумеется, и, боюсь, такая невинность…

— Невинность? Чья? Опекуна или девушки?

— Я имею в виду опекуна. Насчет девушки — не знаю. Но, по–моему, она в опасности. Я случайно встретила ее в парке Бэттерси. Она была в кафе с молодым человеком…

— Ax вот в чем дело! — сказал Дед. — Неподходящий молодой человек? Битник или?..

— Очень красивый, — сказала мисс Марпл, — не слишком молодой. Не меньше тридцати, и это тот мужской тип, который чрезвычайно привлекает женщин. Но лицо его — плохое лицо. Жестокое, ястребиное, хищное.

— Ну, быть может, он не так плох, как кажется, — предположил Дед.

— Думаю, что он еще хуже, чем кажется. Убеждена в этом. Он водит большой гоночный автомобиль. Дед глянул на нее.

— Гоночный автомобиль? А на номер вы не обратили внимание?

— Обратила. FAN—2266. Я запомнила потому, что у меня была кузина, которая заикалась…

Дед был озадачен.

— Вы знаете, кто он? — спросила мисс Марпл.

— Представьте себе, знаю, — сказал Дед. — Наполовину француз, наполовину поляк. Известный гонщик. Был чемпионом мира. Зовут его Ладислав Малиновский. Кое в чем насчет него вы совершенно правы. У него очень скверная репутация в отношении женщин. Он, конечно, в приятели к молодым девушкам не годится. Но тут трудно что–либо предпринять. Ведь видится она с ним тайно?

— Несомненно, — сказала мисс Марпл — Вы не пробовали говорить с ее опекуном?

— Я его не знаю. Встречалась с ним всего раз у наших общих друзей. Не хотелось бы выступать перед ним в роли сплетницы. Я подумала: а быть может, вы могли бы что–то сделать?

— Попробовать можно, — сказал Дед. — Между прочим, вам будет приятно узнать, что ваш друг каноник Пеннифазер нашелся.

— Что вы говорите! — оживилась мисс Марпл. — Где?

— В местечке, которое называется Милтон–Сент–Джонс.

— Странно! Что ему там делать? Сам–то он это как объясняет?

— По–видимому, — с ударением произнес Дед, — произошел несчастный случай. Его сбил автомобиль. Сотрясение мозга.

— Ах вот как! Он что–нибудь помнит?!

— Он утверждает, — старший инспектор выделил голосом и это слово, — что не помнит ничего.

— Поразительно!

— Он помнит лишь, как ехал в такси в Кенсингтонский аэропорт.

— Что ж, такое случается при сотрясении мозга… Но хоть что–то он сказал?

— Пробормотал что–то насчет стен иерихонских…

— Вот как! Позвольте! Помнится, была такая пьеса…

— А всю эту неделю в кинотеатре «Гомон» шел фильм «Иерихонские стены»[44] с Ольгой Рэдбурн и Бартом Левинном, — сказал Дед.

Мисс Марпл как–то странно поглядела на него.

— И значит, он мог пойти в этот кинотеатр на Кромвель–роуд, — продолжал старший инспектор, — а оттуда направился в отель, — сеанс кончается где–то около одиннадцати, но если так, значит, он явился сюда до полуночи и кто–то должен был его видеть.

— Сел не в тот автобус, — предположила мисс Марпл.

— Допустим, он явился сюда после полуночи. Тогда он мог подняться в свой номер никем не замеченным. Но если так, что же произошло потом и почему ему вздумалось вновь выйти в три часа утра?

Мисс Марпл старалась найти подходящие слова.

— Пожалуй, единственное, что мне приходит в голову… Ой!

Она вздрогнула: с улицы раздался звук, похожий на выстрел.

— Выхлопная труба, — успокоил ее Дед.

— Простите, старший инспектор… Я сегодня весь день почему–то ужасно нервничаю… Бывает такое чувство, что…

— …Что–то должно случиться? Не думаю, что вам стоит беспокоиться.

— Никогда не любила туман!

— Я хотел вам сказать, что вы мне очень помогли. Те мелочи, на которые вы обратили внимание, когда все вместе, на самом деле не такие уж и мелочи…

— Значит, в отеле что–то неладно?

— Здесь все неладно.

Мисс Марпл вздохнула:

— Поначалу мне здесь пришлось по душе, будто ничего не переменилось и я перенеслась в прошлое, в ту часть прошлого, где было так прекрасно… — Она умолкла. — Но это, конечно, совсем не так. Я уже знаю, да и всегда знала, что пути назад нет, никто не должен и пытаться идти назад, суть жизни — в движении вперед. Жизнь — это словно улица с односторонним движением, правда?

— Что–то в этом духе, — согласился Дед.

— Помнится, — мисс Марпл пришлось несколько отклониться от непосредственного предмета разговора, — я была в Париже с матерью и бабушкой, и мы пошли на чай в «Отель Элизе». И бабушка оглянулась вокруг и говорит:

«Клара, по–моему, я тут единственная в капоре[45]». Так оно и было. Когда она вернулась домой, то собрала все капоры и мантильи[46], отделанные стеклярусом[47], и отправила…

— На благотворительную распродажу? — участливо подсказал Дед.

— О, что вы! Там они уже были никому не нужны. Она отправила их в театр, и там все им страшно обрадовались. Но позвольте… — Мисс Марпл решила вернуться к основной теме. — О чем я говорила?

— Об этом месте.

— Да. И вот этот отель… Казалось, все как должно, но это не так. Тут перемешаны люди настоящие и ненастоящие. И не всегда возможно их различить…

— Кого вы имеете в виду под ненастоящими?

— Есть тут военные в отставке, но есть и такие, которые кажутся военными, но в армии никогда не служили. И духовные лица, которые никогда не совершали требы[48]. И адмиралы, никогда не служившие на флоте. Моя приятельница Селина Хейзи… Поначалу меня забавляло ее стремление отыскивать среди постояльцев отеля знакомых и часто попадать впросак. Слишком часто. И это навело меня на размышления. Вот даже Роуз, горничная, такая славная, но и она, по–моему, ненастоящая.

— Бывшая актриса, если вас это интересует. Хорошая актриса. Но здесь ей платят куда больше того, что она смогла бы заработать на сцене.

— Нужна как деталь мизансцены. А быть может, за этим стоит и что–то посерьезнее.

— Но что?

— Я так рада, что уезжаю! Пока еще ничего не случилось…

— А что, по–вашему, может случится?

— Какое–то зло, — ответила мисс Марпл.

— Ну, зло — это слишком сильно сказано.

— Думаете, я драматизирую? Но у меня есть опыт! Мне случалось — и часто — иметь дело с убийством!

— Убийством? — Старший инспектор Дэви покачал головой. — Нет, это вряд ли. Просто будет аккуратненькая облава на очень неглупых преступников…

— Это разные вещи. Убийство — стремление убить — это совсем иное. Это — как бы получше выразиться — вызов Богу.

Он посмотрел на нее и покачал головой:

— Никакого убийства не будет.

Звук выстрела, куда более громкий, чем предыдущий, донесся с улицы. За ним последовал женский крик и новый выстрел.

Старший инспектор Дэви вскочил на ноги с быстротой, удивительной для его телосложения. В считанные секунды он миновал вращающуюся дверь и очутился на улице.

В криках, пронзавших туман, слышался ужас. Дэви видел смутные очертания женской фигуры, прислонившейся к ограде. В несколько прыжков он оказался рядом. На женщине было длинное меховое манто, ее светлые волосы спадали на плечи. На секунду ему показалось, что он знает, кто это, но нет, перед ним была юная хрупкая девушка. На тротуаре у ее ног лежало распростертое тело человека в форме. Главный инспектор Дэви узнал его. Это был Майкл Горман.

Когда Дэви приблизился к девушке, та прижалась к нему, вся дрожа и бессвязно лепеча:

— Кто–то хотел убить меня… Кто–то… Если б не он. — Она указала на неподвижное тело у своих ног. — Он оттолкнул меня и заслонил, и тогда второй выстрел.., и он упал… Он спас мне жизнь… Он ранен, кажется, он тяжело ранен…

Старший инспектор Дэви встал на одно колено. Засветил фонарь. Рослый ирландец погиб, как солдат. На левой стороне его рубашки темнело пятно, расплывающееся по мере того, как кровь просачивалась сквозь материю. Дэви приподнял ему веко, пощупал пульс. Затем встал на ноги.

— Все кончено! — сказал он.

— Он умер? — пронзительно вскрикнула девушка. — Нет, нет! Он не мог умереть!

— Кто стрелял в вас?

— Не знаю. Я оставила свою машину за углом и пошла вдоль ограды в «Бертрам». Внезапно раздался выстрел, пуля просвистела буквально у моего уха, и тогда он, швейцар из «Бертрама», помчался ко мне, оттолкнул меня, заслонил собою, и тут — второй выстрел… Я думаю — думаю, что тот, кто стрелял, прятался вон там…

Старший инспектор взглянул в указанном направлении. С той стороны отеля «Бертрам» был старомодный цветник, находившийся ниже уровня мостовой, с калиткой, куда вели несколько ступенек. Поскольку на этот участок выходили лишь помещения складов, людей там почти никогда не бывало. Спрятаться там было нетрудно.

— Вы его не видели?

— Как следует — нет. Он промчался мимо как тень. Туман!

Дэви кивнул. Девушка стала истерически всхлипывать:

— Но кто, кто хотел убить меня? Почему меня хотели убить? Это уже во второй раз…

Одной рукой поддерживая девушку, другой Дэви стал шарить в кармане. Пронзительный полицейский свисток прорезал туман.

В холле отеля «Бертрам» мисс Гориндж резко выпрямилась за своей стойкой. Один или два постояльца устремили взгляд на дверь. Лишь старые и глухие никак не реагировали.

Генри, принесший кому–то из клиентов рюмку бренди, замер, не успев поставить ее на столик.

Мисс Марпл выпрямилась в кресле, вцепившись в подлокотники.

— Авария, — веско изрек отставной адмирал. — Наверняка две машины столкнулись в тумане.

Входящую дверь толкнули снаружи, и появился полицейский, показавшийся всем огромным. Он поддерживал девушку в светлом меховом манто. Она едва брела. Полицейский озирался с некоторым смущением, ожидая помощи. Из–за стойки поднялась мисс Гориндж, готовая прийти на выручку. Но в это время спустился лифт. Из него вышла высокого роста женщина, и тогда девушка, стряхнув с себя поддерживающую ее руку полицейского, неистово рванулась через весь холл к ней.

— Мама! — закричала она. — Мама, мама! — и, всхлипывая, упала в объятия Бесс Седжвик.

Старший инспектор Дэви, откинувшись на спинку кресла, глядел на двух женщин, сидевших напротив него. Время было за полночь. Представители полиции ушли. Уже побывали врачи, дактилоскописты[49], карета «скорой помощи» увезла тело убитого, и теперь все сосредоточилось в этом небольшом помещении, специально предназначенном администрацией отеля для дел юридических. Дэви сидел с одной стороны стола. Бесс и Эльвира — с другой. У стены устроился полицейский с блокнотом. Сержант Уэделл расположился у двери.

Дед задумчиво разглядывал обеих сидящих перед ним женщин. Мать и дочь. Внешнее сходство — да, весьма заметно. Понятно, почему в тумане он принял Эльвиру Блейк за Бесс Седжвик. Но теперь бросалась в глаза и их непохожесть, будто перед вами два изображения одного и того же человека: позитив и негатив. И позитив, несомненно, Бесс Седжвик! Жизнелюбие, энергия, магнетическая притягательность. Он восхищался леди Седжвик. Он всегда ею восхищался. Ее отвагой и ее неукротимостью; как–то, читая о ее очередном подвиге в воскресной газете, он воскликнул: «Ну, из этой переделки ей уж наверняка не выбраться», — но она неизменно выбиралась из всех переделок. Ему казалось, что ей не удастся закончить свое очередное путешествие благополучно, однако она его заканчивала. В особенности пленяла ее неуязвимость. На ее счету были одна авиакатастрофа и несколько автомобильных, ее дважды сбрасывала лошадь, и, тем не менее, вот она тут — цела и невредима! Он мысленно снимал перед ней шляпу. Придет, разумеется, день, когда наступит расплата. Такое везение не может продолжаться вечно. Он перевел взгляд на дочь. Удивительно! Просто удивительно!

У Эльвиры Блейк, думал он, все загнано внутрь. Бесс Седжвик шла по жизни, все подчиняя своей воле. А у Эльвиры, он понимал, иной путь. Она сама подчиняется воле других. Она покоряется. Она улыбается, словно соглашаясь, и вместе с тем не дается в руки. «Хитра, — думал Дэви, — полагаю, что лишь хитростью она и может действовать. Она никогда не шла напролом, не вступала в открытое противостояние. Поэтому–то ее опекуны и понятия не имеют о том, чего от нее ждать!»

Интересно знать, зачем она пробиралась к отелю «Бертрам» поздним, туманным вечером? «Сейчас он спросит ее об этом. Вряд ли ответ будет правдивым. Шла ли она сюда повидаться с матерью? Возможно, но он в это не верил. Он подумал о гоночном автомобиле с номерным знаком FAN—2266. Ладислав Малиновский должен находиться где–то рядом, раз его автомобиль тут.

— Ну–с, — обратился Дед к Эльвире добродушным, отеческим тоном, — и как вы себя чувствуете?

— Вполне сносно.

— Прекрасно. Мне бы хотелось, чтобы вы ответили на несколько вопросов, потому что времени терять никак нельзя. В вас дважды стреляли, и был убит человек. Чтобы найти убийцу, необходимо знать о нем как можно больше.

— Я вам скажу все, что знаю, но это случилось так внезапно. И потом, из–за тумана ничего не было видно! Понятия не имею, кто стрелял, как он выглядел! Вот в чем ужас!

— Вы сказали, что на вашу жизнь покушались вторично?

— Я это сказала? Не помню! — В глазах ее мелькнуло беспокойство. — Я не могла этого сказать… Видимо, была просто вне себя.

— Не думаю, — сказал Дед. — Мне кажется, вы знали, что говорили.

— Да нет! Просто разыгралось воображение! — И вновь в глазах промелькнула тревога.

— И вам показалось, что кто–то покушается на вас? Каким образом?

Бесс Седжвик спокойно обратилась к дочери:

— Лучше скажи ему, Эльвира.

— Вам нечего бояться. В полиции прекрасно знают, что девушки частенько не все говорят своим родным и опекунам. Мы к этому относимся с пониманием.., но, поймите, сейчас как раз необходимо знать все, чтобы напасть на след.

— Это случилось в Италии? — спросила Бесс.

— Да. В пансионе графини Мартинелли. Нас там было восемнадцать или двадцать…

— И вам показалось, что кто–то покушается на вас? Каким образом?

— Видите ли, однажды я получила коробку шоколадных конфет. В коробке была карточка, на ней несколько слов по–итальянски, ну что–то вроде «прекрасной синьорине». Ну, мои подруги и я, мы посмеялись и стали гадать, кто прислал конфеты.

— Конфеты пришли по почте?

— Нет. Нет, что вы! Коробка просто оказалась однажды в моей комнате. Кто–то ее туда положил.

— Понятно. Подкупили кого–то из слуг. Вы, полагаю, ничего не сказали об этом графине… Как ее там? Слабая улыбка показалась на лице Эльвиры.

— Нет–нет. Конечно, нет. В общем в коробке оказались чудные конфеты, разных сортов, в том–числе и с лиловым кремом. Знаете, есть такие шоколадные конфеты с фиалкой из глазури. Мои любимые. Ну я, конечно, сразу съела одну или две. И ночью мне стало плохо. Я не связала это тогда с конфетами. Решила, что съела что–то не то за ужином.

— Еще кто–нибудь захворал?

— Нет, только я. К концу следующего дня полегчало, а через пару дней я снова съела конфету и опять захворала. Я поделилась с Бриджет — это моя лучшая подруга. Мы с ней обнаружили, что у конфет с фиалками снизу маленькая дырочка, которая потом была заделана, и мы решили, что конфеты были кем–то отравлены.

— Никто другой не болел? Никто, значит, не ел этих конфет?

— Думаю, что нет. Видите ли, все знали, что конфеты с фиалками — мои любимые, и их оставили для меня.

— Этот тип, однако, сильно рисковал! Он мог бы всех отравить!

— Абсурд какой–то, — резко сказала леди Седжвик. — В жизни своей не слышала подобной чепухи!

— Прошу вас! — обратился к ней Дэви, сопроводив свою просьбу легким движением руки, и вновь повернулся к Эльвире:

— Ваш рассказ очень интересен, мисс Блейк. И что же вы сделали с конфетами?

— Выбросила.

— И вы не пытались узнать, кто их послал?

Эльвира была явно смущена.

— Ну, понимаете, я подумала, что это мог быть Гвидо.

— Вот как? — весело откликнулся старший инспектор. — И кто же такой Гвидо?

— О, Гвидо… — Эльвира замолчала, взглянув на мать.

— Не глупи, — сказала Бесс Седжвик. — Расскажи старшему инспектору об этом Гвидо, кто бы он ни был. У каждой девушки твоего возраста непременно есть какой–нибудь Гвидо. Ты там с ним познакомилась?

— Да. Когда нас водили в оперу. Он там со мной заговорил. Он был очень славный. И привлекательный. Потом я с ним изредка виделась, когда мы ходили на уроки. Он передавал мне записки.

— И я полагаю, — вмешалась Бесс, — что тебе частенько приходилось обманывать и договариваться с подружками. Ты ухитрялась убегать из пансиона и с ним встречаться.

Эльвира, казалось, была довольна тем, что ее избавили от неприятных объяснений.

— Да. Мы с Бриджет иногда выходили вместе. Иногда Гвидо ухитрялся…

— Ну а как фамилия Гвидо?

— Не знаю. Он не говорил.

— То есть вы не хотите нам этого сказать? — улыбнулся старший инспектор. — Ничего. Понадобится — узнаем и без вашей помощи. Однако почему вы думаете, что юноша, которому вы нравились, хотел вас убить?

— Ну потому, что он мне иногда угрожал. Мы вечно ссорились. Он приводил с собой приятелей, и я иногда делала вид, что кто–то из них мне нравится больше, чем он, и он очень, очень злился. Говорил, чтобы я была осторожна, что он не потерпит, чтобы я его бросила. Что, если я не буду ему верна, он меня убьет. — Эльвира внезапно улыбнулась. — Все было очень забавно! Я не думала, что это всерьез!

— Не похоже, чтобы этот юноша, каким вы его описали, послал вам отравленные конфеты!

— Да я и сама так не думала, — сказала Эльвира, — но все–таки это должно быть он, потому что никто другой мне в голову не приходит! Это беспокоило меня. А когда я вернулась в Англию, то получила послание.., в конверте.., там было напечатано: «Будьте настороже. Вас хотят убить».

Брови старшего инспектора поползли вверх:

— В самом деле? Очень любопытно. И вас это испугало?

— Да… Я все думала, кому это понадобилось убить меня? Вот почему я старалась узнать, действительно ли я так богата… А недавно в метро, на платформе, где столпилось много народу, мне показалось, что кто–то пытался столкнуть меня на рельсы.

— Дитя мое, — воскликнула Бесс Седжвик, — перестань сочинять!

— Ну, может быть, мне и в самом деле могло все это показаться, но после того, что случилось сегодня, выходит, это могло иметь место? — Внезапно она повернулась к Бесс Седжвик:

— Мама! Быть может, ты знаешь, кто хочет убить меня? Есть у меня враг?

— Нет у тебя никаких врагов, — нетерпеливо оборвала ее Бесс Седжвик. — Не будь дурочкой. Никто не собирается тебя убивать.

— Тогда кто же стрелял в меня сегодня?

— В тумане тебя могли принять за кого–то другого. Это вполне возможно, не так ли? — спросила она, обращаясь к старшему инспектору.

— Полагаю, возможно, — отозвался старший инспектор.

Бесс Седжвик посмотрела на него очень пристально. Ему даже почудилось, что она шевельнула губами, беззвучно сказав: «Позже!»

— Однако, — весело предложил он, — вернемся к фактам! Откуда вы появились здесь сегодня вечером? Куда шли в такой туман?

— Утром я была в галерее Тэйт[50] на лекции по искусству. Потом зашла на ленч к моей подруге Бриджет. Она живет на Онслоу–сквер. После чего мы пошли в кино, а когда оттуда вышли, уже сгустился туман, и я побоялась ехать домой.

— Вы сами водите машину?

— Да. Сдала на права в августе. Пока я еще не очень хорошо вожу и терпеть не могу ехать в тумане. Мама Бриджет предложила мне остаться на ночь у них, я позвонила кузине Милдред, у которой живу в Кенте…

Дед кивнул.

— …и сказала, что буду ночевать у Бриджет… Она ответила, что это очень мудрое решение.

— А что потом? — спросил Дед.

— Ну а потом туман внезапно рассеялся. И я решила, что все–таки поеду в Кент. Простилась с Бриджет и поехала. Но по дороге туман опять сгустился, я заблудилась и не понимала, где нахожусь. Потом увидела угол Гайд–парка и подумала: «Нет, не могу ехать в Кент!» Сначала хотела вернуться к Бриджет, но боялась снова заблудиться. И тут я сообразила, что совсем рядом этот славный отель, куда привез меня дядя Дерек, когда я вернулась из Италии, и я решила, что там уж, вероятно, найдется для меня номер. Доехать оказалось нетрудно, я нашла место, куда поставить машину, а потом пошла к отелю.

— Вы кого–нибудь встретили или кто–нибудь шел рядом?

— Забавно, что вы это спросили, потому что мне действительно показалось, что кто–то за мной шел. Конечно, мало ли людей ходит по Лондону! Но в тумане это пугает. Я остановилась, прислушалась, шаги как будто затихли, и я решила, что мне это померещилось. Я уже была возле отеля.

— А потом?

— А потом внезапно раздался этот выстрел. Как я уже говорила, пуля просвистела около моего уха. Швейцар, который стоит у дверей отеля, подбежал, оттолкнул меня и потом… И потом еще один выстрел. Он… Он упал, и я закричала.

Эльвира вновь задрожала, — Спокойно, девочка! — сказала Бесс низким, твердым голосом. — Спокойно!

Так Бесс обращалась к своим лошадям, и этот тон оказал должное воздействие и на ее дочь. Эльвира заморгала, глядя на мать, встряхнулась и успокоилась.

— Умница, — сказала Бесс.

— А потом пришли вы, — продолжала Эльвира, обращаясь к Деду. — Вы засвистели, потом велели полисмену увести меня в отель. Когда я вошла, то увидела.., увидела маму. — Она оглянулась на Бесс Седжвик.

— Скажите, вы знаете человека по имени Ладислав Малиновский? — спросил Дед. Он задал этот вопрос небрежным тоном, как бы между прочим. На Эльвиру Дед не смотрел, но, поскольку слух его был напряжен, от него не ускользнул быстрый, легкий вздох, вырвавшийся у девушки. Он не смотрел на дочь. Он смотрел на мать.

— Нет, — сказала Эльвира почти без заминки. — Нет. Я его не знаю.

— Вот как! А мне казалось, что вы могли бы его знать. Думаю, он мог быть здесь сегодня вечером.

— Да? Почему это?

— А его автомобиль за углом. Поэтому я и подумал, что он здесь.

— Я его не знаю, — повторила Эльвира.

— Значит, я ошибся, — сказал Дед. — Но вы–то его знаете? — Он повернулся к Бесс.

— Еще бы, — ответила Бесс Седжвик. — Знаю много лет. — И с улыбкой добавила:

— Знаете, он сумасшедший. Водит так, что когда–нибудь сломает себе шею. Он уже однажды разбился, полтора года назад.

— Помнится, я об этом читал, — отозвался Дед, — Он ведь больше не выступает, а?

— Пока что нет. И думаю, не будет.

— Можно, я пойду спать? — жалобно попросила Эльвира. — Я… Я ужасно устала.

— Конечно, это вполне понятно, — согласился Дед. — Вы сказали нам все, что вспомнили?

— Да, конечно.

— Я пойду с тобой.

Мать и дочь вышли вместе.

— Она прекрасно его знает! — сказал Дед.

— Вы так думаете, сэр? — спросил сержант Уэдел.

— Уверен. Она пила с ним чай в парке Бэттерси. Их там видела одна старая дама. Была этим встревожена. Сочла, что он не компания для юной девушки. И это истинная правда.

— В особенности если он с ее матерью… — Уэдел не кончил фразы. — Об этом все говорят.

— Да, я тоже слышал…

— Тогда кто ему нужен — мать или дочь?

Дед, пропустив эту реплику мимо ушей, распорядился:

— Необходимо его задержать. Он мне нужен. Его машина тут за углом.

— Вы полагаете, он остановился в этом отеле?

— Не думаю. Он не вписывается в «Бертрам». Если он сюда явился, то затем, чтобы встретиться с девушкой. А она–то определенно шла на свидание с ним.

Открылась дверь, и появилась Бесс Седжвик.

— Я вернулась, чтобы поговорить с вами. Но нельзя ли без свидетелей?

— Не вижу препятствий. — Старший инспектор Дэви сделал знак, и молодой полицейский, взяв свой блокнот, вышел. За ним последовал сержант Уэдел.

Леди Седжвик уселась за стол напротив Деда.

— Эта идиотская история об отравленных конфетах… Совершенная чепуха. Не верю ни единому слову!

— Считаете, что ваша дочь все это выдумала?

— Да. Но зачем?

— Ну, если вы не знаете зачем, то откуда знать мне? Она ваша дочь. Предполагается, что вы ее знаете лучше, чем я.

— Я совершенно ее не знаю, — с горечью отозвалась Бесс Седжвик. — Я ее не видела и не имела с ней никаких контактов с тех пор, как сбежала от своего мужа, а тогда ей было два года.

— Да–да. Мне это известно. И я нахожу это странным. Ведь вы знаете, леди Седжвик, что суд обычно отдает ребенка матери, коль скоро мать об этом просит, даже будучи стороной виновной. Видимо, вы сами этого не хотели?

— Я решила, что лучше — не надо.

— Почему же?

— Посчитала, что так будет для нее безопаснее.

— С точки зрения морали?

— Нет. Не морали! Адюльтером сегодня никого не удивишь. Дети должны это знать.., к этому легко привыкнуть… Нет.., понимаете, находиться рядом с такой, как я, рискованно. Жизнь, какую я веду, опасна. Ничего не могу с собой поделать — я рождена, чтобы играть с огнем, к тому же я не законопослушна, враг всяческих условностей. И я думала, что для Эльвиры будет лучше, если она получит традиционное английское воспитание, будет окружена вниманием, заботой…

— Но лишена материнской любви?

— Я думала, что, если она будет любить меня, это принесет ей горе. Вы можете не верить мне, но именно так я чувствовала.

— Верю. Вы до сих пор считаете, что были правы?

— Нет. Не считаю. Теперь я думаю, что была совершенно не права.

— Ваша дочь знакома с Малиновским?

— Убеждена, что нет. Вы же слышали, что она сказала!

— Слышать–то слышал… Но, понимаете, она была взволнована, испугана. Наша профессия такова, что мы сразу улавливаем, когда собеседник нервничает, боится… Откуда этот страх? Конфеты или что другое, но на жизнь ее покушались. Эта история насчет метро вполне правдоподобна…

— Дичь какая–то. Детективный роман!

— Быть может. И все же подобные вещи случаются, леди Седжвик. Чаще, чем вы думаете. Есть у вас хоть какая–то догадка о том, кто хотел убить вашу дочь?

— Ни малейшей!

Голос ее звучал со страстной убежденностью.

Старший инспектор Дэви вздохнул и покачал головой.

Старший инспектор Дэви терпеливо ждал, когда у миссис Мелфорд иссякнет поток слов. Беседа с этой дамой не дала ровно ничего. Эта кузина Милред мыслила бессвязно, была мелочно подозрительна, и вообще в голове у нее каша. Такое, во всяком случае, сложилось впечатление у Деда. Сведения о прекрасных манерах Эльвиры, ее добром сердце, неприятностях с зубами перемежались недоумением по поводу ее исчезновений и странных оправданий. Из всего рассказанного в конце концов можно было сделать только один вывод, что Бриджет — вряд ли подходящая подруга для Эльвиры. Миссис Мелфорд ничего не знала, ничего не слыхала и, очевидно, не была способна прийти к каким–то выводам.

Телефонный звонок к опекуну Эльвиры полковнику Ласкому дал и того меньше, но, к счастью, полковник оказался немногословным. Положив трубку, Дед пробормотал, обращаясь к сержанту:

— Еще один китайский болванчик: «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не скажу!» Беда в том, что все, кто опекают эту девицу, люди старомодного воспитания, которые не допускают мысли о существовании зла. Не то что моя старая дама!

— Из отеля «Бертрам»?

— Именно! Она за свою долгую жизнь научилась распознавать зло и с ним бороться. Ну–с, поглядим, что нам удастся вызнать у этой ее подружки, у Бриджет!

Главная трудность их беседы заключалась, во–первых, во–вторых и в–третьих, в присутствии мамы Бриджет. Старшему инспектору Дэви пришлось пустить в ход все свое умение, такт и даже лесть, чтобы разговаривать с Бриджет без активного участия мамы. Надо признаться, ему в этом помогала, и довольно умело, сама Бриджет. В конце концов она сказала:

— А знаешь, мама, тебе ведь уже пора идти на заседание комитета. Ты говорила, что это очень важно!

— Ах, Боже мой. Боже мой! — запричитала мама.

— Они же там без тебя совершенно запутаются, мамочка!

— Да–да, конечно, но, с другой стороны, быть может, я должна…

— Ради Бога, не беспокойтесь, мэм! — сказал Дэви, придавая своему лицу добрейшее, отеческое выражение. — Идете, куда вам нужно. Все важные вопросы мы уже обсудили. Остались кое–какие мелочи насчет этого пансиона в Италии, и я думаю, мисс Бриджет сможет мне помочь.

— Ну если ты справишься, Бриджет…

— Справлюсь, мамочка, справлюсь! О Господи! — тяжело вздохнула Бриджет, когда она вернулась к инспектору, затворив за матерью входную дверь. — Нет, в самом деле! Нелегко нам с нашими родительницами!

— Что верно, то верно — согласился старший инспектор. — Многие молодые леди, с которыми мне доводилось встречаться, жаловались на некоторые разногласия в семье… Ну–с, а теперь, я надеюсь, вы сможете рассказать мне побольше.

— Я не могла быть откровенной в мамином присутствии! Но я понимаю, как все это важно. Мне известно, что Эльвира была чем–то ужасно обеспокоена и чего–то боялась.

— Прежде всего, я хотел бы выяснить насчет той коробки конфет. Я понял, что конфеты были отравлены. Бриджет изумленно округлила глаза:

— Отравлены? Нет–нет. Не думаю… Впрочем…

— Так что–то было?

— Ну да. Была коробка конфет, и Эльвира съела их довольно много и в ту же ночь захворала. Сильно захворала.

— И она подозревала, что в конфетах яд?

— Нет. Впрочем, да, она говорила, что кто–то хочет нас отравить, и мы стали рассматривать конфеты, чтобы посмотреть, не трогал ли их кто–нибудь.

— И что же?

— Ничего. Во всяком случае, мы не смогли ничего обнаружить.

— Но ваша подружка, мисс Эльвира, продолжала так думать?

— Возможно, — но ничего такого не говорила.

— Но вы считаете, что Эльвира чего–то опасалась?

— В то время я ничего не замечала. Это было уже здесь, позже.

— А что вы знаете о Гвидо?

Бриджет хихикнула:

— Ох, он жутко влюбился в Эльвиру!

— И вы с вашей подругой с ним встречались.

— Вам я могу сказать. Вы ведь полиция. Такого рода вещи вас не интересуют, и вы поймете. Графиня Мартинелли была жутко строгая или воображала, что строгая. Ну и, конечно, нам приходилось всячески крутиться. И мы все покрывали друг друга. Ну, вы понимаете!

— И приходилось обманывать, надо полагать?

— Приходилось, — признала Бриджит. — А что делать, когда тебя все время подозревают?

— Итак, вы встречались с Гвидо. Он угрожал Эльвире?

— Да нет, не по–серьезному!

— Быть может, она еще с кем–то встречалась?

— Ну, этого я не знаю.

— Пожалуйста, мисс Бриджет, будьте откровенной. Это может оказаться очень важным!

— Да–да, понимаю. Там был один. Не знаю, кто он, но знаю, что он был небезразличен Эльвире. Она очень серьезно к нему относилась. Это было для нее крайне важно!

— Они встречались?

— Думаю, что да. Она говорила, что встречается с Гвидо, но это не.., всегда был Гвидо. Это был тот, другой.

— Вы имеете представление о том, кто он?

— Нет. — В голосе Бриджет послышалась неуверенность.

— Может быть, автогонщик Ладислав Малиновский?

Бриджет удивленно уставилась на Дэви:

— Так вы знаете?

— Значит, это так?

— Да, как будто. У нее была его фотография, вырезанная из газеты. Она прятала ее в комоде под чулками.

— А может, он просто кумир?

— Может, и так, только я не думаю.

— А здесь, в Англии, она с ним встречалась?

— Не знаю. Я не очень–то в курсе того, что она делала, когда вернулась из Италии.

— Она приехала в Лондон к зубному врачу, — быстро подсказал Дэви. — Или так сказала. Вместо этого явилась к вам. Позвонила Мелфордам и что–то наплела о старой гувернантке.

Бриджет отозвалась тихим хихиканьем.

— Значит, это было не правдой? — улыбнулся старший инспектор. — Куда же она поехала на самом деле? После некоторого колебания Бриджет вымолвила:

— В Ирландию.

— В Ирландию? Зачем?

— Не сказала. Сказала лишь, что ей надо кое–что выяснить.

— Вы знаете, в какой именно город в Ирландии она ездила?

— В точности — нет. Но что–то вроде Балли.., что–то… Баллигауан, кажется.

— Так. Вы уверены, что она ездила в Ирландию?

— Я сама ее провожала в Кенсингтонский аэропорт.

— А когда она вернулась?

— На следующий день.

— Тоже самолетом?

— Да.

— Вы уверены, что она вернулась самолетом?

— Ну, я так думаю.

— Она брала обратный билет?

— Нет, не брала. Я помню.

— Значит, не обязательно самолет? Не могла ли она, к примеру, вернуться ирландским экспрессом?

— Этого она мне не говорила.

— А говорила ли она вам, что прилетела?

— Нет. Но зачем ехать паромом и поездом, если можно самолетом?

— Ну, если она узнала то, что хотела, и ей негде было остановиться, возможно, она решила, что ей лучше вернуться поездом.

— Что ж, возможно. Дэви чуть улыбнулся.

— Думаю, что нынешние леди не мыслят себе дороги без самолета.

— Думаю, это так, — согласилась Бриджет.

— Хорошо. Во всяком случае, она вернулась. А затем что произошло? Она пришла к вам или же позвонила? И в какое время дня?

— Позвонила. Это было утром. Что–то вроде одиннадцати или двенадцати утра… Позвонила и спросила, все ли в порядке.

— И все ли было в порядке?

— Ох, нет, не было, потому что, понимаете, позвонила миссис Мелфорд, и к телефону подошла мамочка, все жутко запуталось, и я не знала, что мне говорить. Поэтому Эльвира сказала, что она к нам не приедет, а позвонит своей кузине Милдред и что–нибудь ей соврет.

— Это все, что вы знаете?

— Все, — ответила Бриджет, решив и кое–что утаить. Она думала о мистере Болларде и о браслете. Уж об этом–то она не собирается ставить в известность старшего инспектора!

Дед прекрасно понял, что от него что–то скрыли. Он лишь надеялся, что это не имеет существенного значения для дела. И снова спросил:

— Вы действительно считаете, что ваша подруга боялась кого–то или чего–то?

— Да, считаю.

— Она сама говорила вам об этом? Вы ее спрашивали?

— Да, я прямо спросила ее. Сначала она отрицала, а потом созналась, что боится. Так оно и было! Она чувствовала себя в опасности! Но я не знаю, что именно ей угрожало.

— Вы поняли, что ей что–то угрожает, в то утро, когда она вернулась из Ирландии?

— Да. В тот день я это поняла.

— Именно в тот день, когда она могла приехать в Лондон ирландским экспрессом?

— Нет, не думаю, что она ехала поездом. Почему вы ее об этом не спросите?

— Вероятно, спрошу. Но я не хочу пока привлекать к этому ее внимание. Для нее это может быть опасно. Глаза Бриджет расширились.

— Что вы имеете в виду?

— Вы, вероятно, забыли, мисс Бриджет, что именно в ту ночь или, вернее, в то утро было совершено нападение на ирландский экспресс.

— И вы думаете, Эльвира была там и ничего мне об этом не сказала?

— Согласен, что это несколько не правдоподобно. Однако мне сейчас пришло в голову, что она там могла что–то или кого–то увидеть или стать свидетелем инцидента, связанного с этим нападением. Ну, например, она увидела кого–то, кого знала, и это для нее опасно.

— Ах вот как! — сказала Бриджет. И добавила, подумав. — Вы имеете в виду, что какой–то ее знакомый участвовал в ограблении?

Старший инспектор Дэви поднялся со стула.

— Ну, полагаю, это все. Вы уверены, что вам нечего мне больше сказать? Куда, например, ваша подруга ходила в тот день? Или накануне?

Видение — мистер Боллард и Бонд–стрит — вновь промелькнуло перед глазами Бриджет.

— Нет, — ответила она.

— А мне кажется, вы что–то от меня скрываете!

Бриджет радостно ухватилась за соломинку.

— Да–да, я забыла. Она ходила к каким–то адвокатам, своим опекунам. Она хотела что–то выяснить.

— Вот как. И вы знаете их фамилии?

— Эгертон… Эгертон, Форбс и еще кто–то. Там много фамилий.

— И что же она хотела выяснить?

— Она хотела узнать, сколько у нее денег.

— Чрезвычайно интересно, — сказал Дэви. — А почему ей самой это было неизвестно?

— Потому, что от нее вечно все скрывали. Почему–то они считают, что ей лучше не знать, сколько у нее денег.

— А ей необходимо было это выяснить, так?

— Да, — ответила Бриджет. — Думаю, она считала, что это очень важно.

— Что ж, благодарю вас. Вы очень помогли мне.

Ричард Эгертон снова посмотрел на удостоверение, лежавшее перед ним, затем поднял взгляд на старшего инспектора Дэви.

— Отель «Бертрам», — сказал Эгертон. — Туман. Да, вчера ночью был плотный туман. В такой туман многое можно сотворить Вырвать сумку, например?

— Все было не совсем так, — откликнулся Дед. — У мисс Блейк никто ничего не пытался отобрать.

— Откуда в нее стреляли?

— Из–за тумана у нас нет твердой уверенности. Она и сама как следует не знает. Но нам кажется, что стреляли из цветника у черного хода отеля.

— Вы говорите, что стреляли дважды?

— Да. Один раз промахнулись. Швейцар кинулся к ней и заслонил ее своим телом как раз во время второго выстрела.

— Храбрый малый!

— Да. Храбрый. Он бывший военный. У него превосходный послужной список. Ирландец. Звали его Майкл Горман.

— Майкл Горман, — нахмурился Эгертон. — Да нет. — И добавил:

— Мне вдруг показалось, что это имя мне знакомо.

— Распространенная фамилия. Так или иначе, он спас ей жизнь.

— А почему, собственно, вы пришли ко мне, инспектор?

— В надежде получить кое–какие сведения. Мы всегда стараемся получить как можно больше информации относительно лица, на жизнь которого покушались.

— Понятно, понятно. Но я лишь однажды видел Эльвиру с тех пор, как она стала взрослой.

— Она была у вас неделю назад?

— Именно так. Что, собственно, вы хотите знать? Если речь идет о ее характере, подругах, приятелях, любовных ссорах и прочих подобных вещах, обратитесь лучше к кому–нибудь из женщин, к миссис Карпентер, например, которая привезла ее из Италии, или к миссис Мелфорд, у которой она живет в Кенте.

— Миссис Мелфорд я видел. Толку никакого. И не характер девушки меня интересует, в конце концов, я и сам ее видел, сам слышал то, что она могла или, скорее, пожелала мне сообщить…

Быстрое движение бровей мистера Эгертона дало понять старшему инспектору, что тот верно понял слово «пожелала».

— Мне сообщили, что она была обеспокоена, встревожена, чего–то боялась и была убеждена, что жизнь ее в опасности. Создалось ли у вас такое же впечатление?

— Нет, — медленно протянул Эгертон. — Нет, я этого не почувствовал, хотя кое–что мне показалось странным.

— А именно?

— Она хотела узнать, кто унаследует ее состояние в случае ее внезапной смерти.

— Вот как! Значит, она думала о том, что может внезапно погибнуть! Интересно!

— Она также хотела узнать, сколько у нее денег или сколько их будет, когда ей исполнится двадцать один год.

— Куча денег, надо думать?

— Это очень крупное состояние, инспектор.

— А почему ей хотелось это выяснить?

— Насчет денег?

— И насчет того, кто их унаследует.

— Не знаю, — ответил Эгертон. — Даже не представляю. Она также коснулась вопроса о браке…

— Не создалось ли у вас впечатления, что тут замешан мужчина?

— Доказательств у меня, конечно, нет, но кажется, что — да. Я убежден, что у нее есть какой–то приятель на стороне. Обычно так и бывает! Ее опекун, полковник Лас–ком, ничего об этом не знал. Но доброму старому Дереку Ласкому вообще невдомек, что у девицы может быть дружок, и к тому же неподобающий.

— Он и есть неподобающий, — сказал Дэви.

— Вот как. Значит, вам известно, кто он?

— Я в этом почти уверен. Ладислав Малиновский.

— Автогонщик? В самом деле! Красивый черт! Нравится женщинам. Интересно, где он мог с ней познакомиться?

Разве что в Риме пару месяцев назад?

— Очень возможно. А быть может, их, познакомила ее мать?

— Бесс? Нет, это исключено. Дэви кашлянул.

— Говорят, что леди Седжвик и Малиновский — близкие друзья?

— Да–да. Я слышал. Может, это правда, а может, и нет. Они друзья, их жизненные пути часто пересекаются. У Бесс, конечно, немало романов, но она отнюдь не легкомысленная. Людям нравится всякое болтать, но относительно Бесс, не думаю, что это правда. Кроме того, насколько я знаю, Бесс и ее дочь фактически не знакомы друг с другом.

— Да, леди Седжвик мне это говорила. А какие еще родственники есть у мисс Блейк?

— Собственно говоря, никаких. Два брата ее матери погибли на войне, а Эльвира — единственный ребенок старого Конистона. Хотя Эльвира зовет миссис Мелфорд кузиной, на деле она кузина полковника Ласкома. Ласком делал для девочки все что мог — на свой, старомодный лад, конечно — но это очень непросто.., для мужчины.

— Итак, вы сказали, что мисс Блейк затронула вопрос о браке. Вы не думаете, что она уже замужем?

— Она же несовершеннолетняя, тут нужно согласие опекунов…

— Юридически. Но молодые люди иногда обходятся и без этого.

— Знаю. И это очень печально.

— А если она замужем, — сказал Дед, — в этом случае, если она внезапно погибает, наследник — ее муж?

— Нет, этого не может быть! Об Эльвире прекрасно заботились, за ней смотрели…

Эгертон внезапно осекся, увидев циничную усмешку на лице старшего инспектора. Как бы за ней ни смотрели, она сумела–таки завязать знакомство с абсолютно неподходящим ей Малиновским…

И задумчиво произнес:

— Правда, ее мать в свое время сбежала…

— Мать сбежала, это так, это в ее духе, но мисс Блейк — иной характер. Она добивается своего с тем же упорством, но другими средствами.

— Уж не думаете ли вы?..

— Пока я ничего не думаю, — ответил старший инспектор Дэви.

Ладислав Малиновский взглянул сначала на одного полицейского, потом — на другого, откинул голову и захохотал.

— Чрезвычайно забавно! Вид у вас торжественный, будто у двух филинов! С чего это вам вдруг вздумалось меня вызывать? Никаких обвинений вы предъявить мне не можете. Никаких!

— Мы думаем, что вы нам поможете в наших расследованиях, мистер Малиновский, — ответил старший инспектор Дэви с официальной любезностью. — Вы владелец автомобиля «Мерседес–Отто» с номером FAN—2266?

— А есть причины, по которым мне нельзя иметь такой номер?

— Никаких причин, сэр. Но вот небольшое недоразумение с номерными знаками. Когда ваш автомобиль был на шоссе М—7, он имел иной номерной знак.

— Чепуха! Это был какой–то другой автомобиль.

— Автомобилей этой марки очень немного. Остальные мы уже проверили.

— Вы принимаете за чистую монету все, что ни наговорит дорожная полиция! Курам на смех! Где именно это было?

— Место, где вас остановили, чтобы проверить документы, было неподалеку от Бедхэмптона. В ночь разбойного нападения на ирландский экспресс.

— Право, вы меня забавляете, — сказал Малиновский.

— У вас есть револьвер?

— Конечно. И револьвер, и маленький самозарядный пистолет. И разрешения на них тоже имеются.

— Верно. И они оба у вас до сих пор?

— Разумеется!

— Так. Я вас уже предупреждал, мистер Малиновский.

— А–а, пресловутое полицейское предупреждение! Все сказанное вами может быть использовано против вас в суде.

— Не совсем точно, — мягко возразил Дед. — Да, использовано, только не против. Вы не изменили своего мнения на сей счет?

— Нет, не изменил.

— И вы не хотите пригласить своего адвоката?

— Терпеть не могу адвокатов!

— Что ж, есть люди, которые не любят адвокатов. Так где же ваше оружие?

— Полагаю, вы и сами прекрасно знаете! Пистолет — в бюварном ящичке моего автомобиля, того самого «Мерседеса–Отто», номер FAN—2266. А револьвер — дома, в ящике стола.

— Насчет второго вы правы. А вот что касается пистолета — его в вашем автомобиле нет.

— А я говорю — он там! Слева!

Дед покачал головой.

— Возможно, он там когда–то и был. Но сейчас его там нет. Это он, мистер Малиновский?

Он протянул через стол маленький пистолет. Ладислав Малиновский с изумлением взял его в руки.

— Да–да. Это он. Вы его взяли из автомобиля?

— Нет, мы его не брали. Мы нашли его в другом месте.

— Где?

— Мы нашли его на участке Понд–стрит, а эта улица, как вам известно, находится возле Парк–лейн. Его мог выронить идущий или бегущий по этой улице человек.

Ладислав Малиновский пожал плечами.

— Никакого отношения ко мне это не имеет! Я его не ронял. Он лежал в моем автомобиле. Во всяком случае, он был там пару дней назад. Никто же не проверяет каждую минуту, там ли положенная им вещь!

— Известно ли вам, что из этого пистолета стреляли в Майкла Гормана в ночь на двадцать шестое ноября?

— Майкл Горман? Не знаю я никакого Майкла Гормана.

— Швейцар в отеле «Бертрам».

— Ах, это тот, кого убили! Я читал об этом. И вы уверяете, что стреляли из моего пистолета? Чепуха!

— Это не чепуха. Это установлено баллистической экспертизой. Вы достаточно разбираетесь в огнестрельном оружии, чтобы знать — на эту экспертизу можно положиться.

— Шьете мне убийство, да? Знаем вас, полицейских!

— Видимо, вы хорошо знакомы с нашей полицией, мистер Малиновский?

— Вы что же, считаете, это я застрелил Гормана?

— Пока мы лишь ждем ваших показаний. Обвинение еще не предъявлено.

— Однако вы думаете, что я застрелил этого ряженого в военной форме? С какой стати? Денег я у него не одалживал. Зла против него не имел!

— Убить хотели молодую леди. Горман заслонил ее собой и получил пулю в грудь. Речь идет о мисс Эльвире Блейк, Мне кажется, вы ее знаете.

— Вы хотите сказать, что кто–то намеревался убить Эльвиру из моего пистолета?

— Вы могли с ней поссориться.

— Вы думаете, что я поругался с Эльвирой и стрелял в нее? Какая дичь! С чего бы я стал стрелять в девушку, на которой собираюсь жениться?

— Вы заявляете это официально? Что собираетесь жениться на мисс Блейк?

Секунду–другую Малиновский колебался. Затем, пожав плечами, сказал:

— Она еще слишком молода. Окончательно это не решено.

— Может, она обещала выйти за вас, а потом раздумала? Она кого–то боялась, мистер Малиновский. Не вас ли?

— Зачем мне было желать ее смерти? Либо я влюблен в нее и хочу жениться, либо нет и делать этого не обязан. Все так просто! К чему же мне ее убивать?

— Слишком мал круг лиц, которых можно назвать ближайшими родственниками и которые могли бы желать ее смерти. — Дэви сделал маленькую паузу и затем добавил почти небрежно:

— Ну, есть, конечно, ее мать.

— Что? — Малиновский вскочил. — Бесс? Бесс убивает собственную дочь? Да вы с ума сошли! Зачем Бесс убивать Эльвиру?

— Она ее ближайшая родственница и, значит, наследница огромного состояния.

— Бесс? Бесс убивает ее из–за денег? Да у нее полно денег от ее американского мужа. Достаточно, во всяком случае.

— Достаточно — не то же самое, что огромное состояние! — заметил Дед. — Из–за таких денег люди, случается, убивают, матери детей, дети родителей.

— Я говорю вам, вы сошли с ума!

— Так вы говорили, что, быть может, женитесь на мисс Блейк? А вдруг вы уже на ней женаты? Тогда бы вам достались все ее деньги!

— Какой еще вздор придет вам в голову? Нет, я не женат на Эльвире. Она красивая девушка. Она мне нравится, и она в меня влюблена. Да, это я признаю. Мы с ней познакомились в Италии. Хорошо провели время. И ничего больше — вы меня поняли?

— В самом деле? Но вы только что сказали, что собираетесь на ней жениться?

— Вроде того.

— Вроде чего?

— Сказал потому, что это звучит благопристойно. Ведь вы все такие ханжи в этой стране.

— Это объяснение не кажется мне удовлетворительным.

— Да вы ровно ничего не понимаете! Ее мать и я — мы любовники, я не хотел этого говорить, а потому сказал, что собираюсь жениться на дочери. Звучит вполне по–английски и вполне пристойно.

— Однако не совсем правдоподобно… Вы очень нуждаетесь в деньгах, мистер Малиновский?

— Дорогой мой инспектор, я всегда нуждаюсь в деньгах. Это очень печально.

— И все же, насколько я знаю, несколько месяцев назад вы буквально сорили деньгами.

— А, у меня была полоса удач. Я ведь игрок. Это я признаю.

— Ну. И что же это за полоса удач?

— Этого не скажу, на это можете не рассчитывать!

— А я и не рассчитываю.

— Еще есть ко мне вопросы?

— Пока нет. Вы признали, что пистолет ваш. Это очень важно.

— Не понимаю… Не возьму в толк… — Он не кончил фразы и протянул руку:

— Верните мне его, пожалуйста.

— Боюсь, его нам придется пока попридержать, я сейчас дам вам расписку.

Старший инспектор написал расписку и протянул ее Малиновскому. Тот вышел, хлопнув дверью.

— Темпераментный малый! — заметил Дед.

— Вы как–то деликатно с ним насчет фальшивого номера?

— Не хочу, чтобы он уж слишком дергался. Мы ему и, так дали достаточно причин для беспокойства. И он обеспокоен.

— Шеф желает видеть вас, сэр, как только вы освободитесь.

Дэви кивнул и отправился к сэру Рональду.

— А, Дед! Ну как подвигается дело?

— Неплохо, в сеть уже кое–что попалось. Правда, пока мелкая рыбешка. Но подбираемся к более крупной. Все идет по плану…

— Молодец, Фред!

Мисс Марпл, выйдя из вагона на Паддингтонском вокзале, увидела плотную фигуру старшего инспектора Дэви, стоявшего на платформе.

— Очень мило с вашей стороны, мисс Марпл! — сказал он и, взяв ее под локоть, провел через вокзал к ожидавшей их машине.

— Куда вы меня везете, инспектор?

— В отель «Бертрам».

— Как, опять? Зачем?

— Если официально, то полиция считает, что вы можете ей помочь.

— Звучит знакомо, но как–то мрачновато. Обычно так говорят перед тем, как арестовать.

— Я не собираюсь арестовывать вас, мисс Марпл, — улыбнулся Дед. — У вас есть алиби.

Мисс Марпл молча переваривала эту информацию, потом ответила:

— Понимаю.

Всю дорогу оба хранили молчание. Когда они вошли в «Бертрам», мисс Гориндж подняла голову от стола, но Дед повел мисс Марпл мимо нее прямо к лифту.

Лифт остановился на втором этаже, и Дед отворил дверь номера восемнадцать.

— Ведь это та самая комната, в которой я останавливалась, когда жила в отеле!

— Именно, — сказал Дед. Мисс Марпл уселась в кресло.

— Очень удобная комната, — вздохнула она.

— Да, в удобствах они знают толк, — согласился Дед.

— А у вас усталый вид, инспектор!

— Пришлось побегать… Между прочим, я только что из Ирландии.

— В самом деле? Из Баллигауана?

— Но откуда, черт побери, вам известно о Баллигауане? Ох, ради Бога, извините! (Мисс Марпл улыбнулась, извиняя.) По–видимому, Майкл Горман сообщил вам, откуда он родом?

— Нет, не совсем.

— Тогда, каким же образом, — извините, что спрашиваю, — каким образом вы это узнали?

— О Господи, — сказала мисс Марпл, — как–то неловко признаться… Я.., случайно услышала.

— Вот как!

— Нет, я не подслушивала. Это было в общественном месте. Признаться откровенно, я люблю вникать в то, о чем говорят другие. Это интересно. Особенно когда ты стар и мало куда выходишь. Я имею в виду: если рядом с вами говорят, то невольно слушаешь.

— Ну что ж, вполне естественно, — согласился Дед.

— До какой–то степени — да. Если говорящие не понижают голоса, значит, скрывать им нечего. Но, конечно, бывает и по–другому. Иной раз возникает такая ситуация, когда собеседники и не подозревают, что кто–то находится рядом. И тут постороннему надо решить, что делать. Либо обозначить свое присутствие, либо затаиться в надежде, что ваше присутствие не будет обнаружено. Положение — и в том и в другом случае — неловкое!

Инспектор Дэви взглянул на часы:

— Вот что. Я бы хотел узнать об этом подробнее… Но с минуты на минуту должен прийти каноник Пеннифазер. Я должен его встретить. Не возражаете?

Мисс Марпл не возражала, и инспектор вышел из номера.

Каноник Пеннифазер вошел через вращающуюся дверь в холл отеля «Бертрам». Он слегка нахмурился, стараясь сообразить, что именно переменилось в отеле. Быть может, тут был ремонт и стены окрашены иначе? Нет, дело не в этом. А в том, что на месте высокого голубоглазого и темноволосого швейцара стоял человек среднего роста, узкоплечий, веснушчатый, с прядью песочных волос, ниспадающей из–под фуражки. Но этого каноник не понял, он просто почувствовал: что–то тут изменилось.

— Каноник Пеннифазер, как я рада вас видеть! — приветствовала его мисс Гориндж. — Вы приехали за своими вещами? Если бы вы дали нам знать, мы бы отправили их по любому адресу!

— Спасибо. Большое спасибо, мисс Гориндж. Но мне все равно необходимо сегодня быть в Лондоне, и я решил, что уж заодно заберу вещи.

— Мы так о вас беспокоились! Вы же исчезли! Никто не мог вас разыскать. Попали под машину, я слышала?

— Да–да. Многие в наше время увлекаются быстрой ездой. Очень опасно! Впрочем, я ничего не помню. Доктор сказал, сотрясение мозга… Ну а как вы поживаете, мисс Гориндж?

— О, прекрасно!

В эту секунду каноник Пеннифазер увидел, что и мисс Гориндж изменилась. Он уставился на нее, стараясь понять, в чем дело. Волосы? Нет, они были прежними. Даже еще более завитыми. Черное платье, медальон, брошка с камеей. Все как обычно. Но что–то изменилось. Похудела, быть может? Или же… Да–да, конечно, она чем–то встревожена. Не так уж часто каноник Пеннифазер замечал беспокойство или иные эмоции на лицах людей — наблюдательностью он не отличался, но встревоженность мисс Гориндж он заметил, видимо, потому, что в течение многих лет лицо ее, обращенное к постояльцам отеля, хранило одно и то же неизменно–любезное выражение.

— Надеюсь, вы не были больны? — заботливо осведомился он. — Мне кажется, вы похудели.

— У нас тут было много всяких волнений.

— В самом деле? Очень, очень жаль. Надеюсь, не из–за моего исчезновения?

— Нет–нет. Мы беспокоились, конечно, но, когда узнали, что вас нашли… Нет, тут дело в другом. Вы, вероятно, читали в газетах. Убили нашего швейцара Гормана.

— Ах да! Вспомнил. Я читал, что у вас тут случилось убийство.

Слово «убийство» заставило мисс Гориндж вздрогнуть.

— Ужасно, — сказала она, — ужасно! Такого в отеле «Бертрам» не случалось никогда! Это не тот отель, где могут быть убийства.

— Разумеется, разумеется, — поспешил согласиться каноник. — Мне и в голову не могло прийти, что такое может произойти здесь!

— Ну, конечно, это случилось не в помещении отеля, — сказала мисс Гориндж, немного воспрянув от мысли, что можно взглянуть на дело и с такой точки зрения, — это случилось на улице!

— Значит, к вам это отношения не имеет! — попытался утешить ее каноник.

Но, очевидно, и эти слова были не слишком уместны…

— Да нет, имеет! У нас тут полиция, всех опрашивают, — убили–то нашего швейцара!

— А–а, так у вас там стоит новый человек! То–то я заметил какую–то перемену. Теперь я припоминаю, — добавил каноник, стараясь соединить в единую картину смутно отложившиеся в памяти обрывки газетных статей, которые он читал неделю тому назад. — Но я–то не так понял, думал что убили девушку!

— Вы о дочери леди Седжвик? Ведь вы ее тут, вероятно, в свое время видели в обществе полковника Ласкома. Похоже, на нее кто–то напал воспользовавшись туманом. Думаю, хотели вырвать сумку. Во всяком случае, в нее стреляли, а Горман, как истый солдат, кинулся к ней, заслонил ее и сам был убит, бедняга!

— Очень жаль, очень. — Каноник покачал головой. — Это так все осложнило, — посетовала мисс Гориндж. — Я хочу сказать, теперь в отеле полно полиции, ходят туда–сюда. Это и понятно, но нам–то каково, кому это может нравиться, хотя и старший инспектор Дэви, и сержант Уэдел очень достойные люди. Ходят в штатском, одеты прилично, не то что, знаете, эти в сапогах и макинтошах, которых видишь в кино… Ну а вы что, были в больнице?

— Нет, меня подобрали и выходили одни очень добрые люди, огородник и его жена. Так утешительно знать, что еще есть на свете человеческая доброта, вы не находите?

Мисс Гориндж тоже находила, что это очень утешительно.

— Особенно когда читаешь о росте преступности, — добавила она, — обо всех этих ужасных юношах и девушках, грабящих банки, нападающих на поезда… — Она не кончила фразы. — Вон инспектор Дэви спускается по лестнице. Мне кажется, он хочет с вами поговорить.

— Не понимаю, зачем я ему понадобился? — озадаченно произнес каноник. — Он уже говорил со мной, он был у меня в Чедминстере. И очень огорчился, что я ничего не смог ему сообщить!

— В самом деле?

— Не мог припомнить! — Каноник покачал головой. — Машина сбила меня около какого–то Бедхэмптона, а я понятия не имею, каким образом там очутился! Старший инспектор почему–то думает, что я ехал на автомобиле к себе домой из какого–то места около железнодорожной станции.

— Что ж, очень возможно, — сказала мисс Гориндж.

— Нет, это совершенно невозможно! С чего бы я вдруг оказался в местах, совершенно мне неизвестных?

Подошел старший инспектор Дэви.

— Вот и вы, каноник! Совсем поправились?

— Чувствую себя неплохо, но головные боли все еще не прекратились. Врачи говорят, чтобы я не переутомлялся. И ведь до сих пор ничего не могу вспомнить. Доктор говорит, что, быть может, никогда и не вспомню!

— Никогда не теряйте надежды! — Старший инспектор отвел каноника в сторону. — Мне необходимо проделать маленький эксперимент. Вы не откажетесь помочь?

Когда старший инспектор Дэви открыл дверь восемнадцатого номера, мисс Марпл все еще сидела в кресле у окна.

— Очень людно сегодня на улице, — заметила она. — Народу больше, чем обычно.

— А, это потому, что через Беркли–сквер[51] идут на рынок Шеперд.

— Я не о прохожих! Тут много рабочих: чинят мостовую, вон стоит фургон, который посылают для ремонта телефонных аппаратов, и другой, в котором мясо возят, а кроме того, еще два легковых автомобиля…

— Позвольте узнать, к каким же выводам вы пришли?

— Разве я сказала, что пришла к каким–то выводам!

Дед глянул на нее, затем сказал:

— Я хочу, чтобы вы мне помогли.

— Я ради этого тут и нахожусь. Что я должна сделать?

— Все то же, что и в ночь на девятнадцатое. Вы спали, затем проснулись, по–видимому разбуженная каким–то необычным шумом. Зажгли лампу, взглянули на часы, встали с постели, открыли дверь и выглянули в коридор. Можете вы все это повторить?

— Конечно, — сказала мисс Марпл. Она встала и направилась к кровати.

— Минуточку!

Инспектор Дэви постучал в стену соседнего номера.

— Стучите громче, — сказала мисс Марпл. — В этом доме добротные стены.

Старший инспектор постучал снова, сказав:

— Я просил каноника Пеннифазера сосчитать до десяти. Ну — отправляйтесь!

Мисс Марпл притронулась к выключателю, взглянула на воображаемые часы, пошла к двери и, открыв ее, выглянула в коридор. Справа от нее из соседнего номера вышел каноник Пеннифазер и направился к лестнице, по которой начал спускаться. Мисс Марпл, тихонько охнув, повернулась к Деду.

— Итак? — спросил тот.

— Человек, которого я видела в ту ночь, не мог быть каноником Пеннифазером. Если только этот действительно Пеннифазер… Да–да, я утверждала, что тогда из номера выходил каноник. Те же волосы, одежда… Но походка! Мне кажется, что тот был моложе. Простите, мне очень жаль, что я ввела вас в заблуждение!

— Но сейчас–то вы совершенно уверены, мисс Марпл?

— Да, совершенно. Еще раз простите!

— Вы оказались почти правы. Каноник Пеннифазер действительно вернулся в ту ночь в отель. Никто не видел, как он вошел, но это и неудивительно — он вернулся после полуночи. Он поднялся по лестнице, открыл дверь своего номера и… Что он там увидел, что произошло дальше, мы не знаем, потому что он не может или.., не хочет об этом сказать! Как бы нам помочь ему вспомнить!

— Есть такое немецкое слово… — задумчиво произнесла мисс Марпл. — Ах, Боже, забыла, но…

В дверь постучали. Вошел каноник Пеннифазер:

— Ну как ваш эксперимент? Удался?

— Вполне, — ответил Дед. — Вы знакомы с мисс Марпл?

— Да–да, — пробормотал каноник, не совсем, впрочем, уверенно.

— Я только что рассказывал мисс Марпл о том, как нам удалось установить, что вы делали в ту ночь. Вы вернулись в отель после полуночи. Поднялись наверх, открыли дверь своего номера и…

Дед замолчал.

— Вспомнила! — воскликнула мисс Марпл. — Вспомнила это немецкое слово. Doppelganger![52]

Тут вскрикнул каноник Пеннифазер:

— Ну конечно же, конечно! Как я мог забыть? Вы совершенно правы! После фильма «У стен иерихонских» я вернулся сюда, открыл дверь своего номера и увидел… Это поразительно, но увидел самого себя, сидевшего на стуле лицом к двери, Doppelganger, как вы правильно заметили, милая дама! Удивительно! А затем, дайте вспомнить…

Он поднял глаза к потолку, стараясь припомнить.

— А затем, — сказал Дед, — кто–то, насмерть перепугавшись, что вы здесь, в то время как должны были бы находиться в Люцерне, кто–то ударил вас по голове.

Каноник Пеннифазер был усажен в такси и отвезен в Британский музей. Старший инспектор проводил мисс Марпл в холл и попросил подождать минут десять, если она не возражает. Мисс Марпл не возражала. Ей самой хотелось спокойно посидеть, поглядеть и подумать.

Отель «Бертрам». Сколько воспоминаний! Прошлое смешивалось с настоящим. Сама собой пришла на ум французская поговорка: Plus la change, plus s'est la meme chose.[53] И она тут же мысленно ее переделала: Plus c'est la meme chose, plus la change.[54] Как все грустно: жаль и себя, и отель «Бертрам»… Чего, интересно знать, хочет от нее инспектор? Она чувствовала, что он вдохновлен близостью цели. Его планы вот–вот осуществятся.

А жизнь отеля текла своим чередом. Впрочем, нет, решила мисс Марпл, не совсем. Она, однако, не могла определить, в чем выражается это «не совсем». Быть может, в витающем повсюду беспокойстве?

Появился старший инспектор Дэви.

— А сейчас мы с вами посетим леди Седжвик.

— Она в отеле?

— Да. Вместе с дочерью.

Мисс Марпл поднялась, огляделась и пробормотала:

— Бедный «Бертрам»!

— Что хотите этим сказать?

— Мне кажется, вы меня поняли.

— Ну, если встать на вашу позицию, — наверное, понял.

— Всегда грустно видеть, как гибнет произведение искусства.

— Вы находите, что этот отель — произведение искусства?

— Несомненно. И вы тоже.

— Пожалуй, — согласился Дед.

— Это как если в живую изгородь попадет бузина. Уже ничего не поделаешь, надо брать заступ и выкорчевывать.

— В этом я мало смыслю. Но если сравнить с гнилью в дереве — то тут я с вами согласен.

Они поднялись на лифте и прошли в конец коридора, к двери углового номера из нескольких комнат. Старший инспектор Дэви, предварительно постучав и получив разрешение, вошел в комнату, за ним последовала мисс Марпл.

Бесс Седжвик сидела у окна на стуле с высокой спин–коп. На коленях у нее была книга, которую она не читала.

— Итак, это снова вы, инспектор! — Ее глаза остановились на мисс Марпл и выразили легкое удивление.

— Это мисс Марпл, — пояснил Дед. — Мисс Марпл — леди Седжвик.

— Я видела вас на днях, — сказала Бесс Седжвик, — вы были с Сединой Хейзи. Садитесь, пожалуйста. — Она повернулась к Деду:

— Какие у вас новости о человеке, стрелявшем в Эльвиру?

— Ну, новостями это, пожалуй, не назовешь.

— Сомневаюсь, что вам вообще удастся что–то узнать.

В такой туман хищники выходят на промысел и нападают на одиноких женщин…

— Именно. А как себя чувствует ваша дочь?

— Эльвира вполне оправилась.

— Она с вами?

— Да. Я позвонила ее опекуну полковнику Ласкому.

Он страшно обрадовался, что я решила взять на себя заботу об Эльвире, — Она внезапно рассмеялась. — Милый старик! Он давно мечтал, чтобы мать и дочь были вместе.

— Возможно, он прав, — сказал Дед.

— Ах, нет. Он не прав. В настоящий момент, да, согласна, это — самое лучшее. — Она отвернулась к окну и сказала изменившимся голосом:

— Я слышала, что вы арестовали моего друга Ладислава Малиновского. В чем его обвиняют?

— Он не арестован, — поправил ее Дэви. — Он просто помогает нам в нашем расследовании.

— Я послала ему моего адвоката.

— Вы сделали очень правильно, — одобрил Дед, — всем, у кого возникают недоразумения с полицией, следует иметь адвоката. Чтобы не навредить себе.

— Даже если он ни в чем не виновен?

— В этом случае адвокат, быть может, еще более необходим!

— А вы, я вижу, циник. Так что вы хотите от него узнать? Если я, конечно, вправе задать такой вопрос?

— Прежде всего, мы хотели выяснить, что он делал в тот вечер, когда убили Майкла Гормана.

Бесс Седжвик резко выпрямилась на стуле.

— Неужели вам взбрела в голову нелепая мысль, что Ладислав мог стрелять в Эльвиру? Они даже не знают друг друга!

— Мог. Его автомобиль стоял как раз за углом.

— Вздор!

— Скажите, леди Седжвик, как подействовали на вас события того вечера?

На лице ее выразилось легкое удивление.

— Естественно, я была расстроена — ведь мою дочь едва не убили. А чего, собственно, вы ожидали?

— Я не это имел в виду. Как подействовала на вас смерть Гормана?

— Мне было жаль его. Он храбрый человек.

— И это все?

— А что еще я должна, по–вашему, сказать?

— Ведь вы знали его, не так ли?

— Конечно. Он здесь работал.

— Не будем играть в прятки, леди Седжвик. Он был вашим мужем, ведь так?

Она немного помолчала, но не выказала ни волнения, ни удивления.

— А вы многое знаете, инспектор! — Она вздохнула и откинулась на спинку стула. — Я не видела его.., сколько же? Двадцать, нет, больше двадцати лет. И однажды выглянув из окна отеля, узнала его.

— А он узнал вас?

— Как ни удивительно, мы узнали друг друга. А вместе были всего лишь неделю. А потом нас нагнала моя семья, они дали ему денег и увезли меня домой. — Она вздохнула. — Я была совсем молоденькой, когда бежала с ним. Этакой дурочкой, с головой, набитой романтическими бреднями. Он казался мне героем, даже не знаю почему. Наверное, главным образом потому, что был прекрасным наездником. Он не знал, что такое страх. И был красив и забавен со своим ирландским юмором. Но это я надумала бежать с ним. Сомневаюсь, чтобы ему это могло прийти в голову! Я была сумасбродной, упрямой и к тому же страстно влюбленной. — Она покачала головой. — Но это продолжалось недолго. Одних суток хватило, чтобы я разочаровалась в нем. Он пил, был груб и необуздан. Когда примчались мои, и увезли меня, честное слово, я была рада. И с тех пор я не хотела ни видеть его, ни слышать о нем.

— Ваша семья знала, что вы с ним поженились?

— Нет.

— Вы это скрыли?

— Я не думала, что этот брак был настоящим.

— Как же это выяснилось?

— Мы поженились в Баллигауане, но, когда явилась моя семья, Микки сказал мне.» что брак наш фиктивный. Он и его дружки якобы это состряпали. В то время я поверила. То ли он хотел потом тянуть деньги, то ли испугался, что нарушил закон, женившись на несовершеннолетней, — не знаю. Но так или иначе, я ему тогда поверила.

— А позже?

— Спустя много лет, когда я лучше стала понимать жизнь и разбираться в законах, мне внезапно пришло в голову, что на самом деле я до сих пор официально замужем за Микки Горманом!

— Значит, в брак с лордом Конистоном вы вступили при живом муже, нарушив закон?

— И еще раз нарушила, когда вышла за Джонни Седжвика, а потом, когда вышла за моего последнего мужа Риджуэя Беккера!

Тут, взглянув на старшего инспектора, она искренне расхохоталась:

— Вот какая я многомужница! Даже смешно!

— Вы не думали о том, чтобы развестись?

Она пожала плечами:

— Это казалось мне какой–то небывальщиной. Зачем все ворошить?.. Правда, Джонни я рассказала. — При упоминании этого имени голос ее смягчился.

— И как он к этому отнесся?

— А никак. Ни Джонни, ни я никогда не были особенно законопослушными!

— А ведь двоемужество карается законом, леди Седжвик!

Она взглянула на него и вновь рассмеялась.

— Кому какое дело до того, что произошло в Ирландии много лет тому назад? Микки взял деньги и исчез. Неужели вы не понимаете? Это был просто маленький несуразный инцидент, который я хотела забыть. Я предпочитаю не помнить того, что осложняет мне жизнь.

— Но затем, — сказал Дед спокойным голосом, — в один ноябрьский день Майкл Горман вновь возник на вашем пути и хотел вас шантажировать?

— Чепуха! Кто сказал, что он меня шантажировал?

Взгляд Деда медленно обратился в сторону старой дамы, прямо и спокойно сидевшей на стуле.

— Вы! — Бесс Седжвик уставилась на мисс Марпл. — Что вы об этом знаете?

Не упрек, а скорее любопытство слышалось в ее голосе.

— У кресел в этом отеле очень высокие спинки, — сказала мисс Марпл. — Я сидела в одном из них, в читальне. Вы пришли туда, чтобы написать письмо. По–видимому, вы не знали, что в комнате есть кто–то еще. И таким образом, я услышала ваш разговор с мистером Горманом.

— Вы слушали?

— Естественно. Почему бы нет? Это было в читальне, открытой для всех. Когда вы высунулись в окно и окликнули человека, стоявшего на улице, я понятия не имела, что разговор ваш будет интимным.

Бесс секунду глядела на мисс Марпл, затем кивнула.

— Что ж, справедливо. Да, все ясно. Но все же вы не поняли того, что услышали. Микки не шантажировал меня. Он мог бы это сделать, но я его вовремя одернула! — На губах Бесс появилась та широкая, открытая улыбка, которая делала лицо ее столь привлекательным. — Я ему пригрозила!

— Да, — согласилась мисс Марпл. — Пригрозили. Вы пригрозили, что убьете его. Но не я одна слышала этот разговор.

Брови Бесс Седжвик изумленно поползли вверх.

— Господи милосердный! Это что же, нас слушал весь отель?

— Другое кресло тоже было занято.

— Кем?

Мисс Марпл взглянула на старшего инспектора Дэви, и взгляд ее почти умолял: «Если так нужно, сделайте это сами, а я не могу!»

— В другом кресле сидела ваша дочь, — сказал Дэви.

— Ах, нет! — вскрикнула Бесс Седжвик. — Нет! Только не Эльвира! Да–да, я понимаю, да… Она могла всерьез подумать…

— Она восприняла услышанное настолько серьезно, что отправилась в Ирландию узнать истину. И узнать ее было нетрудно.

Бесс Седжвик вновь произнесла «Ах, нет!» тихим голосом и затем:

— Бедная девочка… И ведь даже теперь она ни о чем не спросила меня. Держит все в себе. А спроси она меня, я бы объяснила ей, что все это не имеет никакого значения!

— А она могла бы с вами не согласиться, — сказал Дэви. — Забавная, знаете ли, штука жизнь. — Сейчас старший инспектор заговорил, вроде бы, как приятельским тоном, словно припоминая что–то вслух. Он стал похож на старого фермера, который рассказывает о своей земле и скотине. — Забавная… Я столько ошибок совершил.., но вы знаете, что я понял.., если схема проста, доверять ей нельзя. Простенькие схемы, как правило, бывают слишком хороши, чтобы им доверять. Возьмем это убийство. Девушка утверждает, что в нее стреляли и промахнулись. Швейцар кинулся к ней и был убит вторым выстрелом. Что ж, возможно, так и было. Предположим, что так восприняла случившееся и сама девушка. Однако на деле все могло оказаться иначе… Вот вы сейчас сказали, леди Седжвик, что у Малиновского не было причин покушаться на жизнь вашей дочери. Согласен. Такого рода люди, поссорившись с женщиной, скорее пырнут ее ножом. Вряд ли он стал прятаться в цветнике и хладнокровно ждать, когда она появится. А если он хотел убить кого–то другого? Крики, выстрелы, и в суматохе убит Майкл Горман! Но, может быть, именно это и планировалось? Малиновский тщательно подготовил убийство. Выбрал туманную ночь, спрятался за стеной отеля и ждал, когда на улице появится ваша дочь. А что она появится, он знал. Выстрел. Он вовсе не собирался убивать девушку. Он стреляет мимо, но ей–то кажется, что целились в нее. Она кричит. Швейцар, услышав выстрел и крик, кидается к ней, и тогда Малиновский убивает того, кого и хотел убить, — Майкла Гормана.

— Не верю ни единому слову! Зачем Ладиславу понадобилось убивать Микки Гормана?

— Быть может, шантаж? — предположил Дед.

— Вы хотите сказать, что Микки шантажировал Малиновского? По поводу чего?

— Возможно, — сказал Дед, — по поводу того, что происходит в» отеле «Бертрам». Майклу Горману многое удалось узнать.

— Что же происходит в этом отеле? Что вы имеете в виду?

— Криминальное предприятие, — сказал Дед, — прекрасно организованное, превосходно работающее. Но всему наступает конец. Мисс Марпл спросила меня на днях: что именно неладно с этим отелем? Сейчас я отвечаю на этот вопрос. Отель «Бертрам» является штабом одного из лучших и крупнейших в истории преступных синдикатов.

Пауза продолжалась минуты две. Ее нарушила мисс Марпл.

— Чрезвычайно интересно! — произнесла она светским тоном.

Бесс Седжвик обратилась к ней:

— Вы нисколько не удивлены, мисс Марпл?

— Нет. Не удивлена. Здесь происходило множество странных вещей, трудно поддающихся объяснению. Все было слишком хорошо, чтобы быть настоящим. Вы понимаете, что я хочу сказать? В театральных кругах это называется прекрасно поставленным спектаклем. И это был именно спектакль. Ну и, кроме того, тут было очень легко обознаться. Вам кажется, что это ваш знакомый, а на самом деле оказывается, что вы ошиблись.

— Такое случается, — поддержал ее старший инспектор, — но здесь это случалось уж слишком часто, так ведь, мисс Марпл?

— Да, — согласилась мисс Марпл. — Такие, как Седина Хейзи, часто попадали впросак. Но это случалось не только с ней — со многими. Трудно было этого не заметить.

— Она многое замечает! — сказал Дэви, обращаясь к Бесс таким тоном, будто мисс Марпл была его любимая дрессированная собачка.

— Что вы имели в виду, — резко спросила Бесс, — говоря, что тут штаб преступного синдиката? Я бы сказала, что отель «Бертрам» — самое респектабельное место на всем свете.

— Вот именно. Таким он и должен быть. Сколько ж было затрачено денег, времени и ума, чтобы сделать этот отель именно таким, каким он стал! Настоящее и поддельное здесь чрезвычайно тонко перемешаны. У вас тут великолепный режиссер — Генри. И еще этот малый весьма пристойного вида — Хамфрис. В Англии за ним ничего не числится, однако за границей он был замешан в весьма подозрительных аферах, связанных с отелями. Есть тут и очень неплохие актеры, исполняющие разные характерные роли. Признаться, я восхищен организацией! Однако она обошлась стране в миллионы фунтов! Работники Скотленд–Ярда и провинциальной полиции платили за нее бессонными ночами. Каждый раз, когда нам удавалось напасть на след, выяснялось, что он никуда не ведет, ни с чем не связан. Но мы продолжали работать… Что–то замечено тут, что–то — там… Гараж с запасом поддельных номерных знаков. Фирма, поставляющая любые фургоны — мясные, овощные и почтовые. Автогонщик, покрывающий на гоночном автомобиле неслыханные расстояния в неслыханные сроки, и тут же старый священник, который трясется по дорогам на потрепанном «Моррис–Оксфорде». Коттедж, где проживает огородник, оказывающий, когда нужно, первую помощь и имеющий связь именно с тем врачом, какой требуется. Нет надобности все это перечислять, разветвления организации бесчисленны! Но это лишь половина дела. Другая половина — постояльцы отеля «Бертрам», иностранцы. Большинство приезжало сюда из Америки или из доминионов. Респектабельные богатые люди, вне всяких подозрений, они привозили с собой роскошные чемоданы и уезжали как будто с ними же, а они хоть и были похожи на привезенные, но на самом деле были другие! Состоятельные туристы из Франции, которых не слишком беспокоит таможня, ибо таможня снисходительна к туристам, когда те везут деньги в страну. Одни и те же туристы не ездят слишком часто — не следует кувшину часто по воду ходить… Не так все это просто доказать, связать, но мы своего добьемся. Мы уже начали. Вот, к примеру, супруги Кэбот…

— Что такое насчет Кэботов? — перебила Бесс.

— А, вы помните их? Премилые американцы! Они тут жили в прошлом году и недавно останавливались снова. В третий раз они бы уже не приехали. Так вот, мы их арестовали, когда они прибыли в Кале. Очень удобный у них кофр! В нем было триста тысяч фунтов, аккуратными пачками. Результат ограбления поезда в Бедхэмптоне. Разумеется, это лишь капля в море… Отель «Бертрам», повторяю, штаб организации. В ней работает половина служащих отеля. И ряд постояльцев. Некоторые из них являются теми, за кого себя выдают, другие — нет. Настоящие Кэботы, к примеру, находятся сейчас у себя в Штатах, в Юкатане. Ну а еще эти переодевания… Возьмем судью Ладгроува. Запоминающееся лицо — нос картошкой, бородавка. Нетрудно под него загримироваться. Каноник Пеннифазер. Тихий священник из провинции с копной седых волос, всем известно, какой он рассеянный. Его жесты, его манера глядеть поверх очков — все это нетрудно сымитировать хорошему актеру.

— А смысл? — спросила Бесс.

— Это вы меня спрашиваете? Разве неясно? Судью Ладгроува видели рядом с только что ограбленным банком. Кто–то узнал его, сообщил нам. Мы начинаем разбираться. И оказывается, что произошла ошибка и он был в это время в суде. Нам не сразу удалось разгадать, что нас намеренно вводили в заблуждение. Около тех мест, где только что совершались ограбления, видели судью Высокого суда, архидьякона, адмирала, генерал–майора, наконец! А в результате — сплошная путаница. После нападения на экспресс, по крайней мере, четыре автомашины занимались доставкой добычи в Лондон. В ней приняли участие гоночный автомобиль Малиновского, грузовик для перевозки металлолома, старомодный «даймлер» с адмиралом за рулем и, наконец, старенький «Моррис–Оксфорд», который вел священник с копной седых волос. Великолепно задуманная и проведенная операция! Но однажды это преступное сообщество постигла неудача. Этот старый путаник Пеннифазер, вместо того чтобы благополучно улететь в Люцерн, вернулся после полуночи в отель, открыл номер ключом, который забыл сдать, и остолбенел, увидев самого себя, сидящего на стуле лицом к двери. Двойник каноника как раз собирался отправиться в Бедхэмптон, а тут появляется сам оригинал! Бандиты растерялись, но один быстро нашелся. Подозреваю, что это был Хамфрис. Он стукнул старика по голове, и тот упал, потеряв сознание. Полагаю, что кто–то этим был чрезвычайно рассержен. Чрезвычайно! Однако, осмотрев упавшего, они поняли, что он жив, и продолжили свое дело. Двойник каноника вышел из номера, затем из отеля и отправился туда, где должен был играть назначенную ему роль. Что они сделали с настоящим каноником, не знаю. Могу лишь догадываться. Думаю, что позже, той же ночью его отвезли на автомобиле к домику огородника, который жил неподалеку от того места, где должно было совершиться нападение на поезд и где имелся поблизости врач. Следовательно, если бы прошел слух, что каноника видели в тех местах, это бы сыграло им на руку. Им, конечно, пришлось поволноваться, пока каноник не пришел в себя и не стало понятно, что, по крайней мере, три дня выпали из его памяти.

— А иначе они убили бы его? — спросила мисс Марпл.

— Нет, — ответил Дед. — Не думаю. Кое–кто не допустил бы этого. Давно уже стало ясно, что тот, кто возглавляет эти операции, не является сторонником убийств.

— Потрясающе! — сказала Бесс Седжвик. — Фантастика!

Но я не верю, что у вас есть хоть что–то доказывающее участие Ладислава Малиновского во всей этой белиберде!

— У меня немало свидетельств против Малиновского, — сказал Дед. — Он, знаете ли, неосторожен, вертелся вокруг отеля, чего не должен был делать. В первый раз он явился сюда, чтобы установить связь с вашей дочерью. Согласно разработанному ими коду.

— Чепуха! Она сама вам сказала, что незнакома с ним.

— Сказала, но это была ложь. Она в него влюблена. И хочет, чтобы он женился на ней.

— Не верю!

— Вам не положено было это знать. Малиновский не тот человек, который готов распахнуть душу, а свою дочь вы вообще не знаете. Сами же говорили. Вы ведь очень рассердились на Малиновского, когда тот явился в «Бертрам», так ведь?

— Почему я должна была рассердиться?

— А потому что вы возглавляете это предприятие! Вы и Генри. Финансовой стороной дела занимаются братья Хоффман. Они держат связь с банками на континенте и все такое, но глава синдиката, мозг, который задумывает и проводит операции, это ваш мозг, леди Седжвик.

Бесс Седжвик взглянула на старшего инспектора и рассмеялась.

— В жизни не слышала ничего более курьезного!

— Что вы, это совсем не смешно! Вы женщина умная, смелая и отчаянная. Вы многое в жизни перепробовали и решили наконец заняться преступной деятельностью. Тут и волнение, и риск. Вас не деньги прельщали, вам нужна была сама игра, острые ощущения. Но вы не допускали ни убийств, ни избиений, лишь в случае острой необходимости соглашались на то, чтобы жертву оглушили — тихо и вполне профессионально. А знаете, вы интереснейшая женщина! И в самом деле мало найдется среди преступников столь замечательных личностей!

Несколько минут длилось молчание. Затем Бесс Седжвик поднялась с места.

— Я думаю, вы сошли с ума! — Она протянула руку к телефону.

— Хотите позвонить своему адвокату? Самое время, пока не сболтнули что–нибудь лишнее.

Резким жестом она швырнула трубку на место.

— Вообще–то я терпеть не могу адвокатов… Ладно. Будь по–вашему! Да, я стояла во главе этого дела. Вы правильно поняли, что для меня это была игра. До чего ж это интересно! До чего весело грабить банки, поезда и так называемые охраняемые фургоны! Какое упоение — все это обдумывать, смаковать, решать, и я рада, что испытала его! Не следует кувшину часто по воду ходить. Так вы, кажется, сказали? Видимо, это справедливо. А вот насчет того, что Малиновский убил Майкла Гормана, — тут вы ошиблись. Он этого не делал. Это сделала я! — Она засмеялась коротким, нервным смешком. — Не важно, угрожал он мне или… Я сказала ему, что убью его — мисс Марпл это слышала, — и убила. Сделала то, что, по вашему предположению, сделал Малиновский. Спряталась в цветнике. Увидев Эльвиру, выстрелила в воздух, а когда она закричала и к ней подбежал Микки, выстрелила вновь — уже в него. У меня, конечно, есть ключи от всех входных дверей отеля. Через черный ход я проскользнула в свой номер. Мне и в голову не пришло, что вы узнаете, кому принадлежит пистолет и заподозрите Малиновского. Я взяла пистолет из его машины, о чем он и понятия не имел! И, уверяю вас, без всякого желания навлечь на него подозрение! — Она повернулась к мисс Марпл:

— Помните, вы, свидетельница, вы слышали мои слова. Я убила Гормана!

— А быть может, вы это говорите, потому что влюблены в Малиновского? — предположил Дед.

— Я в него не влюблена! — резко отозвалась она. — Он мне друг, и ничего больше. Ну да, мы с ним были любовниками, это так, между прочим, но влюблена в него я не была. За всю мою жизнь я любила лишь одного человека — Джона Седжвика! — И вновь, когда она произнесла это имя, голос ее смягчился. — Но Ладислав — мой друг. Не желаю, чтобы его хватали за то, чего он не делал. Я убила Майкла Гормана. Я уже сказала это, и мисс Марпл меня слышала. Ну а теперь, дорогой инспектор.,. — Бесс Седжвик повысила голос и захохотала. — А теперь — поймайте меня, если сумеете!

Молниеносным движением она разбила окно тяжелым телефонным аппаратом и, прежде чем Дед успел встать на ноги, была уже снаружи, стремительно продвигаясь по узкому карнизу. С прытью, удивительной для его телосложения, Дед подбежал к другому окну и распахнул его. Одновременно он извлек из кармана свисток и громко засвистел.

Мисс Марпл, которой не удалось подняться со стула с той же легкостью, присоединилась к Деду через секунду–другую. Оба они смотрели на фасад «Бертрама».

— Но она упадет! Она карабкается по водосточной трубе! — воскликнула мисс Марпл. — Зачем наверх?

— На крышу. В этом ее единственный выход, и она это понимает. Боже мой, посмотрите на нее! Лазает как кошка! Она похожа сейчас на муху, ползущую по стене! Ничего не боится!

— Она упадет, — пробормотала мисс Марпл, прикрывая глаза от солнца. — Она не удержится…

Женщина, за которой они наблюдали, исчезла из их поля зрения. Дед отошел от окна. Мисс Марпл спросила его:

— Разве вы не собираетесь пойти и…

— Что я могу, с моим–то весом? — покачал головой Дед. — Там внизу мои люди, готовые ко всяким случайностям, вроде вот этой. Однако не удивлюсь, если ей удастся их провести! Таких, как она, встретишь нечасто! — Он вздохнул. — Сумасбродная, неуправляемая натура. Таких невозможно приручить, заставить жить в обществе, подчиняясь порядку и закону. Они сами выбирают свой путь. Есть среди них и святые. Те идут ухаживать за прокаженными или принимают мученическую смерть за веру. Если же берет верх дурная природа, они становятся способны на поступки такой жестокости, что и говорить об этом не хочется. Но попадаются и просто отчаянные. Им бы родиться в ином веке, когда каждый отвечал за себя и сражался за свою жизнь. Случайности подстерегали их на каждом шагу, опасности — тоже. И сами они были опасны для других. Тот мир им был под стать. Этот — не подходит.

— А вы знали, что она задумала?

— Не очень–то. Никогда не знаешь, чего от нее ждать, это — один из ее талантов. Она все обдумала заранее. Знала, что ей предстоит. Сидела, глядела на нас, поддерживая разговор, и думала, смекала, соображала. Мне кажется… — Дед замолчал — с улицы донесся автомобильный выхлоп, свист шин и рычание могучего мотора гоночной машины. Он высунулся в окно. — Ей это удалось, она добралась до своей машины!

Взвыв еще раз, машина вылетела из–за угла на двух левых колесах, и вот уже элегантное белое чудище неслось по улице.

— Она убьет кого–нибудь! — воскликнул Дед. — Если только не себя… Великолепно водит машину, великолепно… Ох, она чуть не…

Они слышали отдаляющийся вой и гудение клаксона, а потом — крики, вопли, скрежет тормозов, гудки встречных машин и, наконец, скрежет шин, выхлоп и…

— Разбилась, — констатировал Дед.

Он терпеливо ожидал, и это спокойствие, эта несуетливость удивительно шли к его массивной фигуре. Мисс Марпл молча стояла рядом. И тут какое–то известие стало передаваться по улице из уст в уста, как эстафета. Человек, стоявший на тротуаре напротив отеля, взглянул на старшего инспектора и принялся быстро жестикулировать обеими руками.

— Добилась своего, — мрачно заметил Дед. — Мертва. Врезалась в ограду парка на скорости девяносто миль в час. Других жертв нет, только мелкие повреждения. Да, она бесподобно водила машину! Мертва. — Он повернулся к мисс Марпл:

— Вы слышали ее признание?

— Слышала. — Мисс Марпл помолчала и спокойно добавила:

— Это, разумеется, не правда.

— Вы что ж, ей не поверили?

— А вы?

— Нет, — сказал Дед. — Она солгала. Она все обдумала и решила, что мы поверим, но это — ложь. Не она убила Майкла Гормана. А кто его убил, вы случайно не знаете?

— Разумеется, знаю. Ее дочь.

— А! И когда вы догадались?

— Я давно начала подозревать…

— Я тоже, — сказал Дед. — Уж больно она была перепугана в тот вечер. И лгала как–то неумело. Но сначала я никак не мог найти причину…

— Это и меня смущало, — откликнулась мисс Марпл. — Она узнала, что брак ее родителей был незаконным, но разве современная девушка станет убивать из–за этого? Тут, видимо, замешаны деньги?

— Да, деньги, — сказал старший инспектор. — Отец оставил ей колоссальное состояние. Когда она узнала, что ее мать была женой Майкла Гормана, она поняла, что второй брак Бесс незаконный. И решила, что раз так, то она незаконная дочь и не имеет права на наследство. А между тем она ошибалась! У нас было однажды дело, похожее на это. Все зависит от того, как составлено завещание. Конистон оставил свои деньги именно ей, назвав в завещании ее имя. Она бы получила наследство, но она этого не знала.

— А зачем ей так нужны деньги? — спросила мисс Марпл.

— Чтобы купить Ладислава Малиновского, — сурово отозвался старший инспектор. — Без этих денег он на ней не женится. Девчонка это прекрасно понимает, она же не дурочка. Но она хотела его получить на любых условиях. Она в него страстно влюблена.

— Знаю, — отозвалась мисс Марпл. — Я видела ее лицо в тот день в парке Бэттерси.

— Понимая, что потеряет Малиновского, если лишится наследства, она замыслила убийство. Она, конечно, и не думала прятаться в цветнике. Там никого не было. Она просто встала у ограды, выстрелила в воздух, закричала, а когда Майкл Горман к ней кинулся, выстрелила в него и продолжала кричать. Действовала она чрезвычайно хладнокровно. У нее и в мыслях не было бросить тень подозрения на Малиновского. Она похитила у него пистолет, ибо не имела другой возможности достать оружие, но ей в голову не приходило, что он в тот вечер был где–то рядом, и что его могут заподозрить в убийстве. Она думала, что все свалят на какого–нибудь грабителя, который решил воспользоваться туманом. Да, хладнокровия ей не занимать! Однако потом, позже, она была чрезвычайно перепугана. А мать боялась за нее…

— Ну а теперь что вы собираетесь делать? — Мисс Марпл взглянула на Дэви.

— Я знаю, что убила она, — сказал Дед, — но доказательств у меня нет. Быть может, ей и удастся вывернуться. Опытный защитник может устроить на суде эдакий душещипательный спектакль: она так юна, ее не правильно воспитывали, к тому же она хороша собой, и так далее…

— Да, — сказала мисс Марпл. — Исчадия ада часто бывают красивы. И, как известно, они нередко процветают в этой жизни.

— Но даже до суда дело может не дойти. Нет свидетелей! Вот вас, например, пригласят, и вам придется повторить то, что вы слышали от ее матери, а ее мать призналась в убийстве.

— Знаю, — отозвалась мисс Марпл. — Она это повторила не один раз. Ведь так? Ценой жизни она заплатила за свободу дочери. И признание, свидетельницей которого я была, это ее последняя воля…

Дверь в соседнюю комнату открылась. Вошла Эльвира Блейк. На ней было простенькое платье бледно–голубого цвета. Светлые волосы обрамляли лицо. Она была похожа на одного из ангелов раннего итальянского Возрождения.

Она взглянула сначала на старшего инспектора, потом на мисс Марпл. Затем сказала:

— Я слышала шум автомобиля, какой–то грохот и крики… Авария?

— Должен с прискорбием сообщить вам, мисс Блейк, — официальным тоном произнес старший инспектор Дэви, — что ваша мать скончалась.

Эльвира тихо охнула:

— Ой, нет!

Это был слабый, неуверенный протест.

— Перед тем как сбежать, — продолжал Дэви, — ибо ей именно пришлось бежать, она созналась в убийстве Майкла Гормана.

— То есть она сказала, что это она?..

— Да, так, она сказала. Не хотите ли вы что–нибудь добавить?

Эльвира посмотрела на него долгим взглядом, потом слабо качнула головой.

— Нет, мне нечего добавить.

Она повернулась и вышла из комнаты.

— Ну и как? — произнесла мисс Марпл. — Неужели вы допустите, чтобы ей это сошло с рук?

Наступила пауза, потом Дед с силой грохнул кулаком по столу.

— Нет, — прорычал он. — Нет, видит Бог, не допущу!

Мисс Марпл медленно наклонила голову.

— Господи, смилуйся над ее душой, — произнесла она.

Уорбек–холл слывет самым древним жилым зданием в Маркшире. Помещение фамильного архива в северо–восточном крыле, вероятно, самая древняя его часть и, уж во всяком случае, самая холодная. Д–р Венцеслав Ботвинк, д–р философии Гейдельбергского университета, почетный д–р литературы Оксфордского, внештатный профессор новейшей истории в Пражском университете, член–корреспондент полудюжины научных обществ от Лейдена до Чикаго, сидел, склонившись над грудой выцветших рукописей, время от времени прерывая чтение, чтобы угловатым иностранным почерком выписать из них несколько строк, и чувствовал, как холод пронизывает сто до костей. Он привык к холоду. Холодно было в его студенческом обиталище в Гейдельберге, еще холоднее в Праге в зиму 1917 года, а холоднее всего в концентрационном лагере в Третьем рейхе. Профессор сознавал, что зябнет, но, пока закоченевшие пальцы могли еще держать перо, он не позволял холоду нарушать свою обычную сосредоточенность. Холод для него был не больше, чем утомительной обстановкой работы. Что ему действительно мешало и что раздражало его — это варварский почерк третьего виконта Уорбека, которым тот испещрял интимные письма, написанные ему лордом Бьютом в первые три года царствования Георга III. Ох уж эти маргиналии[55]! Эти корявые, недописанные вставки между строчками! У д–ра Ботвинка зрела личная обида на этого аристократа восемнадцатого века. Человек, который являлся адресатом таких важных сообщений, а следовательно, и хранителем государственных тайн такой неизмеримой ценности для последующих поколений, должен был бы, кажется, иметь достаточно чувства ответственности перед потомством, чтобы сохранить все это в неприкосновенности, а он предпочел драгоценнейшие сообщения излагать неразборчивыми каракулями — вот что было несносно! Всецело по вине третьего виконта Уорбека исследование документов рода Уорбеков заняло вдвое больше времени, чем он предполагал. А для стареющего ученого, здоровье которого уже не прежнее, время так дорого! На совести виконта останется, если работа, которой предстояло показать, как эволюционировала английская конституция в период 1750–1784 годов, будет не закончена из–за смерти ее автора. Бессильно негодуя, д–р Ботвинк смотрел на лежащие перед ним загадочные каракули и через пропасть двух столетий вполголоса ругал виконта Уорбека и клял его плохо очиненное гусиное перо.

Раздался деликатный стук в дверь, и, не ожидая ответа, вошел слуга. Это был коренастый пожилой человек с бесстрастным лицом и выражением готовности, столь частым у дворецких из хорошего дома.

— Я принес вам чай, сэр, — сказал он, поставив поднос на круглый стол.

— Спасибо, Бриггс, — ответил д–р Ботвинк. — Очень любезно с вашей стороны, но, право, не стоило беспокоиться.

— Никакого беспокойства, сэр. Я сам пью чай в эти часы, а мне из буфетной — сюда рукой подать: один пролет.

Д–р Ботвинк серьезно кивнул. Он был достаточно знаком с английскими обычаями, чтобы знать, что даже в наше время дворецкий, подавая гостю чай, не станет, как правило, приводить для этого основания. И лишь оттого, что д–р Ботвинк находился не вполне на положении гостя, Бриггс нашел нужным объяснить, почему для него не составило беспокойства подняться на один пролет. И д–р Ботвинк отметил это тонкое социальное различие с кислым удовлетворением.

— И все–таки это любезно с вашей стороны, Бриггс, — настаивал он, тщательно подбирая английские выражения. — Даже если мы с вами такие близкие соседи. Между нами говоря, мы с вами единственные обитатели этой старейшей части Уорбек–холла?

— Именно так. Эта часть дома на самом деле была построена самим Перкином Уорбеком в тысяча…

— Ну нет, Бриггс! — Д–р Ботвинк, чтобы поправить дворецкого, даже перестал наливать себе чай. — Рассказывайте такие истории посетителям и туристам, но не мне. Ведь Перкин Уорбек — миф, не исторический миф, я имею в виду, а по отношению к роду лорда Уорбека. Между ними нет никакой связи. Эта ветвь рода Уорбеков совсем другого происхождения, и гораздо более высокого, смею вас уверить. Все это имеется вот здесь, в документах. — И он кивнул на дубовый шкаф, стоявший позади него у стены.

— Так–то оно так, сэр, — ответил Бриггс вежливо, — а только у нас в Маркшире на этот счет говорят по–своему.

Может быть, д–р Ботвинк и хотел возразить, но сдержался. Он только тихо пробормотал про себя: «А только у нас в Маркшире говорят по–своему» — и отхлебнул чаю. А вслух сказал:

— Вкусный у вас чай, Бриггс. Косточки распаривает. — И он не без гордости посмотрел, оценил ли дворецкий его знание английских оборотов речи.

Бриггс позволил себе намек на улыбку.

— Точно так, сэр, — сказал он. — Очень холодно. Похоже, что пойдет снег. Судя по прогнозу погоды, можно ждать белого Рождества.

— Рождества! — Д–р Ботвинк поставил чашку на стол. — Неужели год уже идет к концу? В таком месте, как здесь, и дням счет потеряешь. В самом деле, скоро Рождество?

— Послезавтра, сэр.

— А у меня и из головы вон! С этой работой я провозился куда дольше, чем думал. Я слишком злоупотребляю гостеприимством лорда Уорбека. Может быть, в такой момент мое пребывание здесь будет ему неудобно? Надо бы мне спросить его.

— Я только что позволил себе смелость, сэр, задать этот вопрос его светлости, когда подавал ему чай, и он выразил желание, чтобы вы, если вам угодно, оставались его гостем и на праздники.

— Очень любезно с его стороны. Не премину поблагодарить его лично, если он в состоянии меня принять. Кстати, как он чувствует себя сегодня?

— Его светлости лучше, благодарю вас. Он уже на ногах, но еще не сходит.

— На ногах, но еще не сходит, — повторил д–р Ботвинк задумчиво. — На ногах, но не сходит! Английский язык невероятно выразителен.

— Именно так, сэр.

— Кстати, Бриггс, вы только что говорили о праздниках. Полагаю, что при нынешних обстоятельствах празднество будет носить чисто номинальный характер?

— Как вы изволили сказать, сэр?

— Я думаю, что в действительности не будет никакого торжества, никакого, — он в нетерпении щелкнул пальцами, не находя нужного слова, — никакого пира горой?

— Не могу сказать, сэр, в точности, как именно будут праздновать, но надо полагать, что Рождество пройдет тихо. Его светлость пригласил только немногих из родни.

— А! Значит, будут гости? Кто же, например?

— Нынче вечером приезжает сэр Джулиус, а завтра…

— Сэр Джулиус?

— Сэр Джулиус Уорбек, сэр.

— Но ведь он министр финансов в нынешнем правительстве[56]?

— Совершенно верно, сэр.

— А я, исходя из моих разговоров с лордом Уорбеком, думал, что у него совершенно иные политические взгляды.

— Политические, сэр? Сэр Джулиус приезжает сюда, как я понимаю, только в качестве брата лорда Уорбека.

Д–р Ботвинк вздохнул.

— Прожив столько лет в Англии, — сказал он, — я иногда чувствую, что так никогда ее и не пойму. Никогда.

— Могу еще чем–нибудь вам служить, сэр?

— Извините меня, Бриггс. Мое пошлое любопытство иностранца отвлекает вас от дел.

— Отнюдь нет, сэр.

— Если вы можете выдержать в этом погребе еще несколько минут, мне хотелось бы услышать от вас нечто в известной мере важное для меня. Каково будет мое положение в доме на рождественские праздники?

— Как это, сэр?

— Мне, наверно, лучше всего будет держаться в стороне, верно? Лорд Уорбек был так добр, что рассматривал меня как гостя, но, разумеется, я не рассчитываю, что меня будут принимать как близкого родственника — в особенности когда его светлость на ногах, но еще не сходит. Положение довольно щекотливое, а, Бриггс?

Дворецкий кашлянул.

— Вы хотите знать, как будет с едой, сэр?

— Да, как будет с едой — вот в чем, по–моему, загвоздка. А в другое время у меня хватит чем заняться и здесь. Что вы мне посоветуете?

— Я только что осмелился коснуться этого вопроса в разговоре с его светлостью. Трудность, как вы сами разумеете, сэр, заключается в обслуживающем персонале.

— Признаться, я не вполне уразумел, в чем она заключается.

— В прежние времена, сэр, — продолжал Бриггс, погружаясь в воспоминания, — не возникло бы никаких затруднений. На кухне было бы четверо, да два лакея у меня под началом, ну и слуги, которых привозят с собой гости, тоже были бы на подмоге. А уж теперь, когда я один за всех и на все руки, у меня сил не хватит подавать кушанья на разные столы, о чем я и сказал его светлости. Подавать в столовой и в людской — с этим я еще управлюсь, ну и, ясное дело, к его светлости наверх с подносом… Так что, если вас не стеснит, сэр…

— Все ясно, Бриггс. Пока здесь гости, я буду иметь честь сидеть за столом с вами.

— Да нет, сэр! Я вовсе не то хотел сказать. Мне и в голову не пришло бы сделать подобный намек его светлости.

Д–р Ботвинк увидел, что вопреки всем своим стараниям он еще раз промахнулся, сделав faux pas[57].

— Хорошо, — сказал он покорно, — я в ваших руках, Бриггс. Значит, мне предстоит сидеть за столом в семейном кругу?

— Если вас это не стеснит, сэр.

— Стеснит? Каким образом? Лишь бы это их не стеснило. Во всяком случае, я буду очень рад познакомиться с сэром Джулиусом. Он сможет разъяснить мне некоторые моменты в конституционной практике, которые пока остаются для меня несколько темными.

— Будут две дамы, сэр. Леди Камилла Прендергест и миссис Карстерс.

— Леди Прендергест тоже член семьи?

— Не леди Прендергест, сэр, а леди Камилла Прендергест. Это титул по обычаю. Не величают леди Камилла, поскольку она графская дочь. Она племянница первого супруга покойной леди. Мы считаем ее за члена семьи. Миссис Карстерс не состоит в родстве, но ее отец много лет был пастором в здешнем приходе, и она, так сказать, выросла в этом доме. Вот и все гости, не считая мистера Роберта, ясное дело.

— Мистер Роберт Уорбек, сын хозяина дома, — он будет здесь на Рождество?

— Само собой разумеется, сэр.

«Ну да! — Д–р Ботвинк говорил про себя. — Полагаю, что это само собой разумеется. Как же это я о нем не вспомнил!» И он обратился к дворецкому:

— Бриггс, а никак не возможно будет все же устроить, чтобы я столовался в людской?

— Как это, сэр?

— Вряд ли мне доставит большое удовольствие сидеть за столом вместе с мистером Робертом Уорбеком.

— То есть как?

— Ах, я вас шокирую, Бриггс, а этого мне не следовало бы делать. Но вы ведь знаете, кто такой мистер Роберт?

— Конечно, знаю, сэр. Сын его светлости и наследник.

— Я имею в виду не это. Разве вы не знаете, что он председатель организации, которая именует себя Лигой свободы и справедливости?

— Насколько мне известно, это так, сэр.

— Лига свободы и справедливости, Бриггс, — проговорил д–р Ботвинк с подчеркнутой отчетливостью, — фашистская организация.

— В самом деле, сэр?

— Вас это не интересует, Бриггс?

— Я никогда особенно не интересовался политикой, сэр.

— О, Бриггс, Бриггс, — сказал историк, качая головой и с восхищением, и с сожалением, — если бы вы только знали, какой вы счастливец, что можете так сказать!

Сэр Джулиус Уорбек дал поправить меховую полость у себя на коленях, обменялся последними словами со своим секретарем и устало откинулся на подушки. Машина выехала с Даунинг–стрит[58]. На сиденье рядом с ним лежал служебный портфель с последним докладом о жизненно важных переговорах, которые велись в этот момент в Вашингтоне с правительством Соединенных Штатов по делам министерства финансов. Доклад должен был занять сэра Джулиуса в течение двух часов езды до Уорбек–холла, чтобы ни одна минута драгоценного служебного времени министра финансов не пропала даром; но машина уже успела пробраться сквозь туман центрального Лондона и выехать на магистраль, прежде чем сэр Джулиус протянул руку к портфелю.

Он положил его на колени, отпер и принялся изучать листки, покрытые густой машинописью. Блестяще написанный доклад, подумал он, как и следовало ждать от Карстерса. Он почувствовал легкую гордость, вспомнив, что первым открыл Карстерса. Десять лет назад немногие могли предвидеть, какого положения достигнет этот молодой человек, и сэр Джулиус, который обычно любил воздать себе должное за свои собственные заслуги, и на этот раз не преминул полностью воздать себе должное за то, что он один из этих немногих.

Серые облака, предвещающие снег, затянули зимнее небо, и цифры начали двоиться перед усталыми глазами министра. Он обрадовался поводу положить недочитанный доклад обратно в портфель и опять откинулся на сиденье. Карстерс! Это имя вновь всплыло перед ним, вызвав на этот раз легкое раздражение. Да, этот молодой человек, несомненно, проделал большой путь и пойдет еще дальше. Не один хорошо осведомленный журналист говорил о нем как о будущем министре финансов, и сэр Джулиус с реализмом опытного политика признавался, что никто не вечен и что он должен быть благодарен, если имеются такие надежные плечи, готовые принять на себя ношу, когда для него придет время сложить ее с себя. (Но непохоже было, чтоб это время наступило скоро, что бы там некоторые, включая Карстерса, ни склонны были думать!) Однако сам перед собой он должен был признать, что в глубине души недолюбливает этого блестящего молодого коллегу. Было что–то в этом человеке при всем его несомненном обаянии и таланте, отчего он казался не совсем… В голове у него мелькнули ужасные слова: «не совсем из нашего круга». Он прогнал эти слова с содроганием. Нет, так не годится! Аллан Карстерс — превосходный молодой человек. Не вина его, наоборот — заслуга, если он сделал карьеру, имея от рождения так мало преимуществ… Вспомнив свое привилегированное происхождение, сэр Джулиус мысленно пробежался по этапам карьеры Карстерса. Начальная школа, стипендия, Лондонское экономическое училище, удачная женитьба — да, очень удачная женитьба, подумал сэр Джулиус. Если б его не воодушевляла эта энергичная, честолюбивая женщина, добился ли бы он чего–нибудь при всем своем уме? Брат ему говорил, что миссис Карстерс должна быть в Уорбек–холле. «Не забыть бы сказать ей что–нибудь любезное о ее муже», — напомнил сэр Джулиус сам себе. Ему всегда нелегко давалось быть любезным с миссис Карстерс. У нее была привычка принижать всех политических деятелей, за исключением своего обожаемого Аллана. А сэр Джулиус не находил ничего приятного в том, чтобы его принижали.

Некоторое время он сидел, глядя перед собой отсутствующим взором. За стеклом виднелись окаменелые спины двух молчаливых людей, сидевших впереди. Их неподвижность и безразличие, даже по отношению друг к другу, злили его. Почему служебное положение всегда побуждает людей превращаться в автоматы? Сэр Джулиус любил думать о себе как о человеке сердечном, дружелюбном, сознающем, правда — что вполне естественно, — свое положение и свои права, но в определенных границах, простом и доступном. Однако сколько он ни старался, ему никак не удавалось установить надлежащих отношений с этими двумя. Видно, что–то с ними не так. Холли, шофер, был еще туда–сюда. Его семья жила недалеко от Маркхэмптона, и сэр Джулиус не без труда уговорил его поехать с машиной на Рождество к себе домой и заехать за ним в Уорбек–холл после праздников. Шофер по крайней мере высказал некоторую благодарность, хотя и не такую, какую следовало ждать. Зато другой сыщик, приставленный к нему Особым отделом Скотланд–Ярда, — Роджерс, — тут у него руки опускались. Иногда сэр Джулиус даже начинал сомневаться, есть ли в Роджерсе хоть что–нибудь человеческое. В последние три месяца этот человек следовал за ним как тень, и тем не менее сэр Джулиус знал его не лучше, чем вначале. Этот малый был спокоен, вежлив, отвечал, когда к нему обращались, и все тут. Без сомнения, сэр Джулиус должен был считать, что ему крупно повезло, раз у Роджерса не имелось никаких подчеркнуто неприятных качеств, не то что у его ужасного предшественника, который непрерывно сопел, но сэр Джулиус все равно был недоволен. Удручающе подолгу находиться в обществе человека, на которого не можешь произвести никакого впечатления. Вот в чем — если б только он сам мог это понять! — крылся корень зла. Сэр Джулиус, человек общительный и тщеславный, сделал карьеру благодаря тому, что умел произвести на людей впечатление. А жестокая судьба дала ему в охранники человека, на которого теплые лучи его личности оказывали действие не большее, чем если б это было холодное сияние луны.

К этому времени в стекло начали ударяться отдельные хлопья снега, и «дворник» с регулярностью метронома защелкал взад и вперед по стеклу. Машина свернула с главного шоссе на дорогу, которая, несмотря на надвигающиеся сумерки, казалась все более и более знакомой пожилому человеку, сидевшему в машине. По мере того как уходили мили, дорога чуть не превращалась в часть его самого, как это бывает только с местами, которые знаешь и любишь с детства. Потому что это не была больше дорога из Лондона в Маркшир; это была дорога в Уорбек–холл. И в дороге нечто весьма странное произошло с достопочтенным сэром Джулиусом Уорбеком, членом парламента, министром финансов в самом передовом социалистическом правительстве Западной Европы. Ему опять было пятнадцать лет, он ехал из Итона провести рождественские праздники у дяди; и в то время как одно памятное место сменяло другое, он опять переживал удивительный сплав чувств — гордость тем, что он принадлежит к одному из стариннейших семейств Англии, и зависть к своему двоюродному брату — наследнику всего великолепия этих прелестных мест. Когда машина замедлила ход, переезжая горбатый мост над ручьем, отделявшим деревню Уорбек от поместья, он почувствовал, что и сейчас, через сорок лет, проклинает судьбу, сделавшую его отца младшим сыном в семье и лишившую его, сэра Джулиуса, положения, которое он занимал бы с таким достоинством и изяществом.

На запущенной подъездной аллее машину затрясло, и эхо рассеяло очарование. Сэр Джулиус разом вернулся в середину двадцатого века, в тот мир, где владельцы исторических зданий представляют собой жалкий анахронизм и беспомощно ждут того часа, когда развитие социальной справедливости сгонит их с привилегированных мест, которые они слишком долго не по праву занимали. (Фразы из его последнего предвыборного обращения вспомнились ему с чувством глубокого удовлетворения. Завистливый школьник, существовавший сорок лет назад, был отомщен!) Это не означало, что он настроен недоброжелательно к своему двоюродному брату. Он ценил жест, который тот сделал, приглашая в последний раз представителя нового порядка в родной дом, и он показал, что ценит это, приняв приглашение. Но, вне сомнения, это было в последний раз. Лорду Уорбеку недолго оставалось жить на свете. Он высказался об этом достаточно ясно в своем пригласительном письме. А после него не будет больше Уорбеков из Уорбек–холла. Об этом позаботится следующий бюджет. И прекрасно. По крайней мере старый порядок исчезнет вместе с приличным, достойным его представителем. Что касается молодого Роберта, то от одной мысли о Роберте Уорбеке и обо всем, за что он борется, у министра кровь закипела в жилах, и в конце пути из машины вышел порядком возбужденный и рассерженный человек.

— Каким поездом ты поедешь завтра, Камилла? — спросила графиня Саймнел свою дочь.

— Двухчасовым. Я обедаю с женой Карстерса, и мы поедем вместе.

— Вот как! А тебе не будет скучно?

Леди Камилла засмеялась.

— Вероятно, будет, — сказала она. — Но у меня нет выбора. Дядя Том предупредил, что машина подъедет к этому поезду, а позволить себе платить за такси я не могу, значит, мне придется ехать этим поездом. Во всяком случае, когда едешь с миссис Карстерс, не надо вести разговор. И даже слушать не надо. Надо только сидеть с умным видом, и она на целый день заведется о своем изумительном Аллане, не ожидая никакого ответа.

— Миссис Карстерс, — заметила леди Саймнел, — зануда. Но в то же время есть что–то замечательное в ее преданности мужу. Счастлива женщина, которая нашла цель жизни, как она.

Леди Камилла ничего не ответила, но выражение ее красивого умного лица свидетельствовало, что она поняла, что кроется за этой фразой.

— В Уорбек–холле прохладно в это время года, — продолжала мать. — Надеюсь, ты берешь с собой достаточно теплых вещей?

— Я беру все, что у меня есть. И больше того, я собираюсь все это надеть. Зараз. Я просто распухну от платьев. Я знаю, каково в Уорбек–холле в холод.

— А ты не думаешь, что тебе было бы куда приятнее тихо провести Рождество со мной в Лондоне?

Леди Камилла окинула взглядом маленькую, хорошо обставленную гостиную в квартире матери и улыбнулась.

— Гораздо приятнее, мамочка, — согласилась она.

— Ты действительно думаешь, что тебе стоит туда ехать?

— Конечно, я должна поехать, мама. Дядя Том очень просил меня. К тому же, может, это последний случай увидеть милого старика.

Леди Саймнел фыркнула. Из–за этого ли или потому, что ее слова прозвучали для нее самой малоубедительно, Камилла оборвала фразу.

— Я думаю, Роберт там будет? — спросила напрямик леди Саймнел.

— Роберт? Да, думаю, что будет. Наверняка будет.

— Когда ты видела его в последний раз, Камилла?

— Не помню точно. Довольно давно. Он… он последнее время был очень занят.

— Очень занят, — сказала леди Саймнел сухо. — Если эту дурацкую Лигу свободы, или как там ее, можно назвать занятием. Во всяком случае, слишком занят, чтоб уделять время своим старым друзьям.

— Роберт, — сказала Камилла прерывающимся голосом, — очень храбрый человек. Он доказал это на войне. И что еще важней, он патриот. Можно не принимать всех его взглядов, но это еще не причина, чтобы ругать его.

— Хорошо, — спокойно ответила ей мать. — Тебе двадцать пять лет — ты взрослая, сама знаешь, что делаешь. Но независимо от его политической деятельности я лично не нахожу, чтоб Роберт был для тебя такой уж блестящей находкой. Непохоже, что он когда–либо сможет жить в Уорбек–холле. Но это тебе решать. Я считаю, что бесполезно вмешиваться в дела такого рода. А уж относительно того, чтоб ругать его, так я ведь только всего и сказала, что с некоторого времени он стал тебя избегать.

— Послушай, мама! — Леди Камилла резко повернулась в кресле и взглянула матери прямо в лицо. — Ты считаешь, что я бегаю за Робертом?

— Видишь ли, девочка, я не знаю, как вы это теперь называете, но в мое время это называлось так.

— Ну так ты права — я за ним бегаю. И сразу, как приеду в Уорбек–холл, я хочу поставить вопрос ребром и решить так или иначе. Так дальше не может продолжаться — у меня нет сил. Если я ему не нужна, пусть так и скажет, а не пытается увиливать, избегая меня. И почему, черт возьми, я ему не нужна, хотела бы я знать?

Леди Камилла встала во весь рост — великолепная молодая женщина. Ее мать посмотрела на нее трезвым, оценивающим взглядом.

— Может быть, потому, что ему нужна другая, — заметила она. — Но лучше поезжай в Уорбек–холл и выясни, как ты и сказала, так или иначе.

Миссис Карстерс говорила с Вашингтоном по трансатлантическому кабелю. Ее голос вливался в трубку стремительным потоком, оставляя лишь короткие паузы для ответов. Похоже было, что она задалась целью наговорить за трехминутный разговор как можно больше.

«Замечательно услышать твой голос, дорогой, — говорила она. — Ты не слишком устал от этой работы?.. И ты уверен, что хорошо питаешься?.. Да, конечно, дорогой, я знаю, что хорошо, но ты должен очень следить за своим пищеварением… Ты обещаешь мне держаться в границах, обещаешь?.. Ты знаешь, мне следовало бы быть возле тебя, чтобы смотреть за тобой… Да, дорогой, я знаю, и в конце концов я делаю то малое, что могу, — охраняю крепость, пока тебя нет. Я писала и говорила тебе, что еду в Уорбек на Рождество, правда?.. Да, там будет министр финансов, этот глупый напыщенный старик… Ты прав, может быть, не следует так, но ты знаешь, что он именно такой. Я бешусь от мысли, что он стоит у тебя поперек дороги, когда каждый знает… Нет, дорогой, конечно, не буду. Я буду с ним очень вежлива. Я думаю, теперь он хорошо понимает, насколько он тебе обязан… Дорогой, ты слишком скромен. Если бы ты только знал, как я тобой горжусь. Я видела этого члена парламента в четверг, и он так говорил о тебе, что я просто счастлива… Дорогой, это так мило с твоей стороны. Конечно, я сделаю все на свете, чтоб помочь тебе, но как мало может сделать бедная, слабая женщина… Да, я еду в Уорбек–холл завтра. Приятно будет опять побывать там. Жаль только, что ты не можешь поехать со мной… Аллан, дорогой, но это же глупо! Ты всюду будешь на месте! Неужели ты не понимаешь, что ты теперь великий человек? Я буду купаться в лучах твоей славы… Нет, никакого большого приема — узкий семейный круг… Да, боюсь, Роберт будет там… Я знаю, дорогой, это ужасно, но ничего не поделаешь. Какая жалость, он ведь был такой славный мальчик… Но, дорогой, ты ведь не думаешь серьезно, что эта его лига хоть в какой–то степени опасна?.. Нет, нет, конечно, это нельзя обсуждать по телефону, но я и так все поняла, я буду очень осторожна, обещаю… Да, дорогой, можешь поверить, что я сделаю все, что в моих силах, ты знаешь. Ведь всегда так было, не правда ли?.. О Аллан, дорогой, если б ты только знал, как я горжусь! В «Дейли трампет“ вчера была великолепная статья о тебе на главной странице. Ну и смеялась же я! Подумать только, ведь раньше эта газета…», и так далее, и так далее.

В обшарпанной комнате на верхнем этаже пустующего склада в южном Лондоне Роберт Уорбек завершал ежемесячное совещание секции руководителей Лиги свободы и справедливости. Это был высокий красивый молодой человек с рыжевато–каштановыми волосами и пристальным, фанатичным взглядом серых, несколько навыкате глаз. Около десятка или более человек, к которым он обращался последние полчаса, принадлежали к самым различным типам и классам. Всем им было не больше тридцати пяти лет. Объединяла их, не считая полной поглощенности, с какой они внимали речи своего вождя, лишь одежда. Все они, как и он сам, были в серых фланелевых брюках и темно–красных фуфайках, левую сторону которых украшал вышитый белый кинжал.

— На сегодняшний вечер все, джентльмены. В должный срок вас известят о следующем совещании. Вы свободны.

Все встали, и каждый с минуту постоял навытяжку, выделывая левой рукой довольно сложное приветствие, на которое Роберт торжественно отвечал тем же. Затем наступила минута разрядки. Отойдя в глубь комнаты, члены лиги сняли фуфайки, отдали их одному из присутствующих и вышли гурьбой в одних рубашках, с тем чтобы внизу вновь облачиться в цивильные пиджаки и пальто.

Уорбек остался наедине с человеком, собиравшим одежду. Он молча смотрел, как тот чинно сложил все и спрятал в громадный шкаф, размером чуть ли не во всю стену. Потом он устало потянулся, снял фуфайку и отдал лейтенанту, чтобы тот убрал ее в его личное отделение, запирающееся на замок.

— Приближается время, — сказал он, — когда мы будем носить нашу форму открыто. Но это время еще не пришло.

— Да, начальник. — Ответ прозвучал почтительно, но чуть–чуть машинально, словно он уже не раз слышал эту фразу. — Вот ключ от вашего шкафа, начальник.

— Благодарю.

— Вид у вас усталый, начальник.

— Я буду рад отдохнуть несколько дней, — согласился Уорбек, как будто стыдясь признаваться в человеческой слабости.

— Вы уезжаете из города завтра, начальник?

— Да. Я загляну в Фулхэмское отделение по пути из Лондона. Этих молодцов надо научить понимать значение дисциплины.

— Уж вы их научите, начальник.

— Вернусь в начале следующей недели. Тогда мы сможем провести подготовку к слету в северном Лондоне. Вы ведь знаете, как снестись со мной, если будет нужда.

— Да, начальник. Надеюсь, вы хорошо проведете Рождество.

Уорбек с минуту молчал. Он завязывал галстук и задумчиво смотрел в зеркало.

— Спасибо, — сказал он наконец. — По крайней мере у меня будет сознание выполненного долга. Есть обязанности по отношению к собственной семье.

— Боюсь, что вам та компания будет действовать на нервы, — осмелился заметить его помощник.

Уорбек резко обернулся к нему.

— Что вы хотите сказать? — рявкнул он.

— Но, начальник, — запинаясь, пробормотал тот, — я хотел только сказать… я имел в виду сэра Джулиуса.

— Джулиуса? Какое он к этому имеет отношение, черт побери?

— Но я так понял, что он проведет Рождество в Уорбек–холле, начальник. Разве это не так?

— Впервые слышу.

— Об этом была заметка в утренней «Таймс», начальник. Я думал, вы знаете.

— Боже праведный! Отец прямо–таки… — Он спохватился вовремя: он чуть не нарушил золотое правило никогда не обсуждать личных дел с подчиненными. — Спасибо, что предупредили меня, Сайке, — продолжал он, надевая пальто. — Я прозевал эту заметку в «Таймс». Впрочем, я никогда не читаю светской хроники. Кто предупрежден, тот вооружен. Я не буду жалеть, если мне подвернется случай высказать этому пустобреху все, что я о нем думаю. И может статься, он не так уж весело проведет Рождество. Спокойной ночи!

— Спокойной ночи, начальник.

Роберт вышел на хмурую улицу, где редкие хлопья снега быстро превращались в серую слякоть.

Снег пошел по–настоящему только с наступлением темноты, но, раз начавшись, валил все сильнее и сильнее до самого утра. Лорд Уорбек, очнувшись от полусна, каким спят больные старики, увидел из окна, как газоны, цветник, и парк, и маркширские дюны вдалеке — все это одинаково побелело, скрылись мелкие детали пейзажа, очертания сгладились и расплылись от укутавшего их снега. В такую погоду для всех, кто лежал на этой кровати, с тех пор как Капабилити Браун почти двести лет назад разбил парк на новый манер, окрестности выглядели бы совершенно так же, думал он. Все следы заброшенности и запустения последних лет исчезли. Подъездная аллея опять лежала ровная и прямая между окаймлившими ее подстриженными липами. Поверхность лужайки для игры в шары казалась гладкой и укатанной, какой она была тогда, когда единственную обязанность здорового парня составляло содержать ее в порядке. Конечно, все это иллюзия. Дня через два снег растает, и вылезет на свет божий все: и бугры, и ямы, и бурьян, подумал он угрюмо, с полдюжины труб потекут в этом громоздком старом доме, и ему опять придется изворачиваться изо всех сил, доставая деньги на починку. Не беда! Рано состарившемуся, больному человеку приятно было тешиться иллюзией, тем более что он видел снег, быть может, в последний раз.

Когда Бриггс подал ему завтрак, он сказал:

— После обеда я встану, Бриггс.

— Хорошо, милорд.

— Тогда вы поможете мне сойти в библиотеку. Я выпью чай там с гостями.

— Доктор Кертис сказал, милорд…

— Доктор Кертис не выйдет из дому в такую погоду. Он слабогрудый, как и его покойный отец. Не переносит холода. Да и незачем ему об этом знать.

— Слушаюсь, милорд.

— Как чувствует себя нынче сэр Джулиус?

— По всей видимости, сэр Джулиус в добром здравии, милорд. Позавтракал рано — почти в одно время с доктором Ботвинком — и ушел к себе в комнату работать. Мимоходом обмолвился о том, что собирается накинуть еще шестипенсовик к подоходному налогу, но я смекнул, что он шутил.

— Будем надеяться, что это так, Бриггс. Мне это кажется мрачной шуткой, но у всякого свой вкус. У меня–то, слава Богу, мало надежды дожить до следующего бюджета.

— Точно так, милорд. То есть… простите меня, ваша светлость, мы все надеемся…

— Полно вам, Бриггс! Бестактно было с моей стороны затрагивать эту тему.

— Отнюдь нет, милорд.

Бриггс, покраснев, хотел было выйти из комнаты, но в дверях остановился и откашлялся. Лорд Уорбек, которому эти признаки были знакомы, поднял голову от тарелки.

— В чем дело, Бриггс? — спросил он.

— Меня не предупредили, милорд, — сказал дворецкий тоном легкого упрека, — что сэр Джулиус привезет с собой… еще одного человека.

— Человека? Что–то я не… Ах Господи! Ну конечно же, сыщика. Как же я мог забыть, но, видно, уж такова плата за удовольствие принимать у себя министра. Надеюсь, вам его присутствие не очень неприятно?

— Нет, милорд, не то чтобы очень, а все–таки. Пришлось поломать голову, где его кормить. Но, поразмыслив, я решил, что самое подходящее будет посадить его за стол со слугами.

— Исходя из моего ограниченного знакомства со Скотланд–Ярдом, Бриггс, полагаю, что вы поступили совершенно правильно, — сказал лорд Уорбек серьезно. — Уверен, что это решение встретило одобрение ваших товарищей, а?

— Должен сказать, милорд, что на кухне сначала встревожились. Но все уладилось.

— Рад это слышать.

— Положение сильно облегчилось, милорд, тем, что этот человек предложил помочь с мытьем посуды.

— Превосходно. Это, кажется, разрешает все ваши задачи, Бриггс.

— Это еще не все, милорд. По–видимому, он считает, что вправе разгуливать по всему дому.

— Я, кажется, не вполне понимаю вашу мысль.

— Полагается, чтобы слуги, милорд, — сказал Бриггс сурово, — ограничивались, как правило, людской, разве что им придется выходить по долгу службы. В нынешнее время, когда от нас требуется выполнять многое, что, по правде говоря, в наши обязанности не входит, мудрено соблюдать это правило как надо бы. Однако по мере возможности, милорд, мне хотелось бы сохранить старые порядки в доме.

— И мне, Бриггс, видит Бог. И мне.

— Так вот, милорд, какой уж тут порядок, если этот тип, пока он будет, говоря повежливее, в составе обслуживающего персонала, позволит себе ходить куда ему вздумается и, с позволения сказать, совать нос во все углы.

— По долгу службы, Бриггс, не забывайте, по долгу службы.

— Службы, милорд?

— Служба этого джентльмена, как вы знаете, состоит в личной охране министра финансов.

— Охране? — повторил Бриггс оскорбленным тоном. — В этом доме, милорд?

— В этом доме такая служба, разумеется, будет синекурой. Но уж, видно, как бы это ни влияло на домашний уклад, вам надо будет позволить ему выполнять свое дело по–своему.

— Ну разве что так, милорд. — В тоне дворецкого слышалось неодобрение. — Но я никак в толк не возьму, от чего он охраняет сэра Джулиуса.

— По–моему, от всего, что может случиться, — весело сказал лорд Уорбек. — От страхов полунощных и от стрел полуденных.

Бриггс позволил себе улыбнуться.

— И от чумы, во мраке грядущей, милорд? — спросил он осторожно.

— Нет, Бриггс. От этого даже министр финансов не найдет охранников.

Роберт Уорбек приехал домой около четырех часов дня в сочельник. Он был заметно не в духе. Беседа в Фулхэмском отделении Лиги свободы и справедливости протекала не так хорошо, как он ожидал, а после этого неполадки в машине задержали его недалеко от Лондона. Потом, как только он свернул с главного шоссе, опять пошел снег, так что немногие последние мили он проехал медленно и с трудом. К тому времени, когда он остановил машину у подъезда, он почти закоченел. Бриггс тут же вышел навстречу взять его чемодан.

— Добрый вечер, мистер Роберт, — сказал он. — Надеюсь, вы здоровы? — Он говорил достаточно почтительно, но в тоне его внимательный наблюдатель заметил бы отсутствие теплоты.

— Благодарю, Бриггс, вполне. Как отец?

— Его светлости лучше, сэр. Сегодня он встал с постели и сейчас в библиотеке.

— Хорошо. Я пройду прямо к нему.

— Мистер Роберт, не удобнее ли вам будет, прежде чем вы повидаетесь с его светлостью…

Но Роберт либо не слышал слов дворецкого, либо предпочел игнорировать их.

— Я поведу машину в гараж, — отрезал он. — Отнесите, пожалуйста, чемодан в мою комнату.

Он завел мотор, и машина скрылась за утлом дома. Бриггс остался у подъезда, держа чемодан в руке. Снег падал на его лысую голову; бесстрастное выражение лица, которое выработалось у него за долгие годы службы в доме, на миг исчезло, и лицо его приобрело совершенно естественное выражение. Нельзя было сказать, чтобы это было лицо человека счастливого или думающего о чем–то приятном.

Роберт поставил машину в каретник, служивший гаражом. Он немного повозился, закутывая радиатор меховой полостью, потому что в большом помещении, в глубине которого от золотого века лошадей и благоденствия еще оставалось несколько ободранных карет, царил жуткий холод. Затем он быстро прошел мимо ряда пустующих денников, пересек конюшенный двор и вошел в дом с бокового входа. Бесшумно и проворно, словно не желая быть замеченным, он направился оттуда в прихожую и, задержавшись там, только чтобы снять пальто, прошел в библиотеку.

Лорд Уорбек лежал на софе, придвинутой вплотную к камину. Он дремал, но очнулся при звуке открываемой двери. На бледных щеках его появился румянец. Увидев, кто вошел, лорд Уорбек поднялся и сел.

— Роберт, дорогой мой мальчик, рад тебя видеть! — воскликнул он.

— И я рад, отец! Прости, что так поздно, но очень трудно было сюда добраться.

Роберт прошел через комнату к софе, и тут наступила короткая, но заметная пауза, которую наблюдатель–иностранец, вроде д–ра Ботвинка, присутствуй он при этом, отметил бы с интересом. Во всякой другой европейской стране встреча при таких обстоятельствах ознаменовалась бы объятием. Но здесь об этом явно не могло быть и речи. Роберт, само собой разумеется, отказался от обычая целоваться с отцом с той поры, как впервые надел брюки. Встречаясь, отец и сын здоровались за руку, как полагается англичанам. Но есть что–то нелепое в том, чтобы здороваться за руку с больным человеком, лежащим в постели. В конце концов Роберт пошел на компромисс, легонько положив руку отцу на плечо.

— Садись вон там, — сказал лорд Уорбек грубовато, как будто несколько стыдясь такого проявления чувства со стороны сына. Он указал на кресло с другой стороны камина. — Выглядишь ты хорошо.

— Спасибо, чувствую себя как нельзя лучше, — сказал Роберт. — А ты выглядишь… — Он запнулся и продолжал слегка встревоженно: — Как ты себя чувствуешь, отец?

— Как обычно, — ответил спокойно лорд Уорбек. — Чувствую себя как человек, который спокойно ждет, что аневризма у него лопнет или что там с ними, с аневризмами, бывает. Вот уже три месяца, как молодой Кертис сказал мне, что я не дотяну до Рождества, но теперь, когда до Рождества осталось всего несколько часов, я думаю, что дотяну. По правде говоря, я верю, что ты поможешь мне протянуть до конца святок. Было бы крайне невежливо со стороны хозяина отправиться на тот свет в такой момент.

При слове «хозяин» на лице Роберта, которое до сих пор выражало только сочувствие и участие, появилось выражение угрюмого неодобрения.

— Ты пригласил сюда Джулиуса, — сказал он тихим, ровным голосом.

— Да. Я написал тебе об этом в последнем письме?

— Нет. Один из моих парней сказал мне. Он прочел в газете.

— Что ж, на этот раз газета не ошиблась. Джулиус уже здесь и, по словам Бриггса, проводит время, обдумывая надбавку к подоходному налогу.

— Не нахожу в этом ничего забавного. — Сказав это, Роберт сердито уставился на огонь и при этом вдруг стал так неожиданно похож на надувшегося мальчишку, что отец, в котором спорили любовь и досада, с трудом удержался от смеха. Но, быстро овладев собой, он ответил:

— Допустим, что шутка не из хороших, но зато она в духе Джулиуса. Вини за нее его, а не меня. Во всяком случае, мне незачем говорить, что подоходным налогом не шутят.

— Суть не в этом, — настаивал Роберт.

— Понял, понял. Ты возражаешь против самого Джулиуса.

— Конечно. Как ты мог допустить, папа, чтоб он приехал сюда — именно он?

— Послушай, Роберт. — Голос лорда Уорбека, хотя и слабый, звучал строго и властно. — Мы с тобой не всегда были во всем согласны, но я думаю, что ты по–своему, так же как и я, дорожишь традициями нашей семьи и традициями этого дорогого тебе старого дома. Насколько помню, при мне, да и раньше, до меня, на Рождество в Уорбек–холле собирались вместе все родственники и все наши друзья. А теперь из нашей семьи мало кто остался. Не считая тебя, Джулиус — единственный мой близкий родственник, оставшийся в живых. И поскольку похоже, что это мое последнее Рождество, я презирал бы сам себя, если бы нарушил эту традицию именно теперь. Вот почему мне показалось уместным послать ему приглашение.

— А можешь ты сказать, почему он счел уместным принять его? — прервал его Роберт. — Ты говоришь о традициях, отец. А ты пытался когда–нибудь говорить о них с Джулиусом? Он враг всего, на чем мы стоим. Больше всего на свете он стремится разрушить традиции — разорить нас, погубить нашу страну. Я думаю, ты понимаешь, чем нам грозит его последний бюджет… когда…

— Когда я умру. Конечно, понимаю. Он будет означать конец Уорбек–холла. Мне жаль тебя, Роберт. Ты имел несчастье родиться и оказаться в первом поколении тех, кого лишат права владения. Я был счастливей. Я могу о себе сказать старинным латинским изречением: Felix opportunitate mortis[59]. Сделай–ка такую надпись на моем надгробии, если викарий тебе позволит. Но знаешь, — продолжал он, не давая времени Роберту вставить слово, — мне кажется, что ты преувеличиваешь роль Джулиуса в этом деле. В конце концов все это произошло бы так же или почти так же и без него. Он фигура номинальная, за ним стоит нечто значительно большее. Несмотря на все его позирование, мне кажется, что время от времени он и сам это понимает, и тогда он мне представляется скорее жалкой личностью.

— Жалкой! — Роберт не мог больше слушать молча. — Сказать тебе, что я о нем думаю? Он не кто иной, как изменник своему классу, изменник своей родине…

— Не кричи, Роберт! Эту мерзкую привычку ты приобрел, выступая с речами на уличных перекрестках. Да и мне это вредно.

— Извини, папа. — Роберт был полон раскаяния. — Но я никогда не мог прощать своих врагов.

— «Враги» — слишком сильное слово. У меня нет недоброжелательства к Джулиусу. Он, как и все мы, во власти того, что доктор Ботвинк назвал бы Zeitgeist[60].

— Ботвинк? Это еще кто такой?

— Очень интересный человечек. Ты его сейчас сам увидишь. Он занимается изысканиями в нашем фамильном архиве. Он не в твоем вкусе, но мне он нравится.

— Фамилия у него смахивает на еврейскую, — сказал Роберт с отвращением.

— Я его не спрашивал, но не удивился бы, если б так оно и оказалось. А какое это имеет значение? Но пожалуй, мне не надо было бы задавать тебе такой вопрос.

Роберт молчал, потом невесело засмеялся.

— Вот забавно, — сказал он. — Я приезжаю в Уорбек–холл на Рождество и оказываюсь в компании с Джулиусом и каким–то жидом! Нечего сказать, веселенькое сборище!

— Жаль, что ты так к этому относишься, мой мальчик, — сказал лорд Уорбек серьезно. — Между прочим, доктор Ботвинк присутствует здесь чисто случайно. Но ты ведь будешь не только с ним. В наше время трудно позволить себе широкое гостеприимство, но кое–что мы все же можем сделать.

С видом человека, готового к худшему, Роберт сказал:

— Понимаю. А кто же остальные гости?

— Мне не под силу устраивать большой прием, как прежде, Роберт. Я ведь сказал тебе, что это всего лишь последняя встреча в семейном кругу. Немного осталось людей, которые подходят под это определение. Прежде всего, конечно, миссис Карстерс…

— Миссис Карстерс! — простонал Роберт. — И как это я забыл!

— Давний друг твоей матери, Роберт. Она была и крестной матерью твоего бедного брата, если память мне не изменяет. Совестно было бы не пригласить ее.

— Что за дело до того, кем она была? Мне не нравится, кто она теперь. Она жена Аллана Карстерса и только и знает что проталкивать этого грязного политика вверх по грязной политической лестнице. К тому же избави Бог от этакой трещотки и зануды, — добавил он.

— Что ж, — сказал лорд Уорбек покорно, — скажем спасибо, что грязный политик сейчас за границей и не появится здесь, чтобы тебя огорчать. Будет еще одна гостья, — продолжал он. — Надеюсь, что она компенсирует тебе остальных.

В отблеске огня щеки Роберта пылали. Он закусил губу, и прошло еще некоторое время, прежде чем он повернулся и взглянул на отца.

— Камилла? — спросил он.

— Да, Камилла. Надеюсь, ты доволен.

— Я… я давно с ней не виделся.

— Так я и думал. И надеялся, что тебе будет тем более приятно увидеться с ней.

— Как хорошо, что ты подумал обо мне, папа.

— У меня за последнее время довольно досуга для раздумий. Это одно из преимуществ инвалидов перед здоровыми людьми. А вы — ты и Камилла — занимали мои мысли очень много.

Роберт не отвечал.

— Люблю я эту девушку, — с нежностью в голосе продолжал отец. — Она влюблена в тебя, если только я не ошибаюсь. Я привык к мысли, что и ты любишь ее. Ты сильно переменился за последний год или два, но я надеялся, что хоть в этом перемены не произошло. Не такой уж я чудак, чтобы думать, что в наше время родители могут распоряжаться судьбой своих детей, но для меня было бы большим утешением узнать перед смертью, что твое будущее устроено. Почему ты не сделаешь ей предложение, Роберт? Устрой нынче счастливое Рождество для нас обоих, а мне предоставь заниматься остальными гостями.

Роберт ответил не сразу. Он зажег папиросу и нервно сбрасывал пепел в огонь.

— Послушай, папа, — выговорил он наконец. — Я давно хотел потолковать с тобой о… об этом деле, но это трудно. Я…

Он осекся, потому что открылась дверь и вошел Бриггс.

— Подать чай, милорд? — спросил он.

— Я сказал, Бриггс, что мы подождем.

— Они только что прибыли, милорд. Их задержал снег, как я понял.

— Тогда будем пить чай сразу же. Передайте это сэру Джулиусу и спросите доктора Ботвинка, не хочет ли он присоединиться к нам.

— Слушаюсь, милорд. Кажется, я слышу, что леди идут сюда.

Он вышел, но тут же вернулся и объявил:

— Леди Камилла Прендергест и миссис Карстерс.

Казалось, всю комнату вдруг заполнили женщины. В спокойную мужскую атмосферу библиотеки, пропахшую дымом горящих поленьев и запахом старых кожаных переплетов, проникла новая беспокойная стихия, — дамские духи и голоса. Роберт почувствовал, что они с отцом оказались в ничтожном меньшинстве. Никак не укладывалось в голове, что на самом деле здесь были всего две женщины и к тому же одна из них вполне тихая. Но недостаток самоуверенности у нее более чем искупался ее спутницей.

Когда о миссис Карстерс говорили ее друзья, в ее характеристику непременно вкрадывалась фраза о том, что она сама «всем заправляет, заправляла и будет заправлять», и именно эту фразу подхватывали и менее дружественно настроенные комментаторы. Эту характеристику, несомненно, подтверждало ее нашествие на библиотеку лорда Уорбека. Миссис Карстерс заняла ее, как оккупирующая армия, которая ведет огонь направо и налево и повергает жителей в состояние остолбенения.

— Дорогой лорд Уорбек! — воскликнула она, врываясь в комнату. — Как чудесно опять оказаться в милом старом доме! Как мило с вашей стороны, что вы не забыли меня пригласить, в особенности теперь, когда вам так плохо… Но теперь вам лучше, не правда ли? Я получала такие плохие известия о вас, что одно время я положительно встревожилась. Когда я получила ваше письмо с приглашением, я сначала просто глазам своим не могла поверить, но мне надо бы помнить, что вы никогда не забываете старых друзей, даже если наши пути уже столько лет как разошлись. А, Роберт, голубчик, как поживаете? С первого взгляда видно, что у вас все в порядке. Боже мой, боюсь, что наши пути разошлись начисто. Не беда, мы постараемся позабыть больные вопросы ради Рождества, правда ведь? Я всегда считала, что Рождество существует не только для воспоминаний, но и для забвения. Ах, дайте мне сесть поближе да поуютнее к огню и оттаять. Я совершенно замерзла!

В какой–то момент лорду Уорбеку удалось вклинить в этот монолог вопрос о том, как она доехала.

— Ужасно, ужасно! Если бы меня не ждал впереди дорогой мой Уорбек–холл, не знаю, как бы я это перенесла. Поезд, конечно, опоздал, а в нем такой холодище! Мне было показалось, что мы вернулись к старым недобрым дням до национализации… но я думаю, что в те дни мы бы просто–напросто не добрались! А потом эта кошмарная поездка со станции. На Телеграфном холме снегу намело столько, что не знаю, как мы проехали. К счастью, шофер оказался расторопным парнем, у него были с собой цепи, и он…

Решительно комнату заполнили женщины. Но общее внимание привлекла не миссис Карстерс, несмотря на всю ее болтовню. Пока она безжалостно изливала весь этот поток тривиальностей, Камилла Прендергест спокойно подошла к софе и склонилась к лорду Уорбеку. Они обменялись еле слышными словами, раздался звук двух поцелуев, потом она выпрямилась и подошла к Роберту. Он стоял у окна, и на его красивом лице была маска безразличия.

— Ну, Роберт, как поживаешь?

— Спасибо, хорошо. А ты?

— Спасибо, и я тоже.

В последовавшую паузу миссис Карстерс успела довести свой рассказ с вершины Телеграфного холма до заносов в долине Тэнгли. Камилла засмеялась:

— Похоже, что нам не о чем говорить, верно?

— Да, не о чем.

Она посмотрела через его плечо в окно. Большие хлопья снега залепляли стекла.

— Посмотри на снег! — сказала она. — Сыплет так, будто ему нет конца. Роберт, а ты не подумал, какой был бы ужас, если б мы оказались здесь взаперти на много дней и нам нечего было бы сказать друг другу, кроме «как поживаешь»?

Роберт не смотрел на снег. Вместо этого он глядел в упор на Камиллу. Неожиданно он усмехнулся, но на самом ли деле ему стало весело или нет, сказать было трудно.

— Ужас, — ответил он.

Появление Бриггса с подносом привело разговор — если это можно было назвать так — к концу. Следом за Бриггсом вошел сэр Джулиус, потирая руки и источая добродушие.

— Чай! — воскликнул он с видом человека, которому предложили неожиданное угощение. — Великолепно! Вот что нужно в такой холодный день, как нынче!

— Надеюсь, что на сегодня ты кончил прижимать к ногтю богачей, Джулиус, — сказал лорд Уорбек. — Здесь тебя не надо ни с кем знакомить, я полагаю.

— Меня знакомить! — воскликнул сэр Джулиус с преувеличенным изумлением. — Надеюсь, что нет! Камилла, моя дорогая, вы выглядите очаровательней, чем когда–либо.

— Благодарю вас! Знаете, я уже начинала бояться, что никто этого не заметит.

— Дорогая леди, я не могу поверить, чтобы кто–нибудь был так слеп! Будь я чуть–чуть помоложе, я бы… А, миссис Карстерс! Вот поистине удовольствие! Мы встречаемся как раз кстати. Я только что прочел блестящий доклад одного известного джентльмена из Вашингтона — совершенно блестящий, даю вам слово. Ваш супруг делает там большое дело. Он просто удивил нас всех.

— Меня он не удивил, сэр Джулиус, — прервала его миссис Карстерс с некоторой резкостью. — Я давно знаю, что у него лучший финансовый ум в парламенте — в стране, могу сказать, даже если…

— Даже если — э? — Хорошее настроение сэра Джулиуса нисколько не нарушилось. — Даже если — скажем так — известное лицо является министром финансов, а мистер Карстерс — нет? Не беспокойтесь, его час придет. Всякому овощу свое время, и все мы смертны. Скажите ему, чтоб он не проявлял нетерпения. Это золотое правило политиков.

Что–то очень похожее на смешок донеслось из оконной амбразуры, и сэр Джулиус быстро повернулся в ту сторону.

— А, Роберт! — сказал он явно более холодным тоном. — Я не заметил вас там, у окна. Здравствуйте.

— Здравствуйте, — ответил Роберт так же холодно.

— Вы, по–видимому, только что приехали?

— Да, у меня вчера была важная встреча в Лондоне.

— Понятно. Лига свободы и справедливости, по всей вероятности?

— Допустим, что так. А разве вас это касается?

— Я думаю, что в нашей стране это касается каждого мыслящего мужчины и каждой мыслящей женщины, которые думают о демократии.

— А я думаю, что то, что вам угодно называть демократией…

— Камилла, по–моему, вы не знакомы с доктором Ботвинком, — прервал начавшееся препирательство спокойный голос лорда Уорбека. — Он так любезен, что не жалеет своего времени на наш архив. Доктор Ботвинк, позвольте представить вас леди Камилле Прендергест… миссис Карстерс… мой сын Роберт. С сэром Джулиусом вы уже знакомы. А теперь мы, кажется, все в сборе. Непохоже, чтоб кто–нибудь еще забрел к нам в такой день, как нынешний. Задерните портьеры, Бриггс. Камилла, ты разольешь чай?

Напряжение разрядилось. Пока Камилла, заваривая чай, возилась с монументальным серебряным чайником, который Бриггс счел подходящим для данного случая, ей вспомнился полузабытый детский стишок:

Поставили чайник, и мало–помалу

Все счастливы стали опять.

На минуту по крайней мере воцарился мир. Вид сахарницы натолкнул миссис Карстерс на детальное обсуждение с сэром Джулиусом вопроса о пошлинах на колониальный тростниковый сахар. Роберт увлекся разговором с отцом на такую же безобидную тему. Камилла обнаружила, что д–р Ботвинк робко стоит подле нее.

— Может быть, мне отнести лорду Уорбеку его чай? — предложил он. — Все остальные, кажется, заняты.

Он неловко принял чашку, которую Камилла протянула ему, и чуть не уронил ее.

— Я должен извиниться за свою косолапость, — сказал он серьезно, — но дело в том, что пальцы у меня немного окоченели.

Благополучно вручив лорду Уорбеку чай, он возвратился на свое место. Камилла заметила, что Роберт игнорирует его существование почти с наглым вызовом. Она сознательно решила быть особенно вежливой с этим заброшенным человечком.

— Неужели вы работаете в неотапливаемом архиве? — спросила она. — Вы же погибнете!

— Человек не погибает от холода, пока может раздобыть пищу, — ответил д–р Ботвинк наставительно. — По крайней мере таков мой личный опыт. Но там действительно ужасный холод! Ученые говорят, что существует состояние, именуемое абсолютным холодом, и я склонен думать, что помещение архива недалеко ушло от этого состояния.

— Вы прекрасно говорите по–английски, — сказала Камилла рассеянно. Она смотрела мимо него на Роберта. С каким–то извращенным удовольствием она заметила, что он бросает в ее сторону сердитые взгляды, как будто ее дружеское отношение к иностранцу раздражает его. «По крайней мере хоть настолько–то я его интересую», — подумала она. Она не могла противиться побуждению сердить его и дальше. Вмешавшись в его разговор с отцом, она сказала: — Дядя Том, доктор Ботвинк рассказывает мне об абсолютном холоде. Знаете, что это такое?

— Нет, Камилла, но уверен, что это нечто чрезвычайно неприятное.

— Это, кажется, что–то похожее на помещение архива.

— Очень сожалею, — сказал лорд Уорбек учтиво, обращаясь к историку. — Боюсь, что в наши дни мне трудно доставить гостям такие удобства, как мне бы хотелось.

— Право, лорд Уорбек, это пустяки, уверяю вас. Мне не следовало так говорить, даже в шутку. Мне много раз приходилось мерзнуть еще сильнее, повторяю, это пустяки. — Д–р Ботвинк покраснел от смущения.

Роберт впервые обратился прямо к нему.

— Без сомнения, вам показалось холодней на вашей собственной родине, — сказал он медленно. — А где ваша родина, разрешите спросить?

Перед лицом такой намеренной грубости д–р Ботвинк опять стал совершенно спокойным.

— На это трудно ответить точно, — ответил он. — По подданству я был австрийцем, чехом и немцем — в таком порядке. Но я немного и русский, а случилось так, что родился я в Венгрии. Так что во мне много ингредиентов.

— Включая еврейский ингредиент, вероятно?

— Конечно, — сказал д–р Ботвинк с вежливой улыбкой.

— Доктор Ботвинк, позвольте обеспокоить вас просьбой передать мне вон то печенье, — вмешался лорд Уорбек. — Благодарю вас. Вы не представляете себе, как я стал завидовать людям, которые могут есть сидя. Питаться лежа — самое противное дело, какое я только знаю.

Камилла поправила подушки за его спиной.

— Бедный дядя Том! — сказала она. — Значит ли это, что вы не сможете обедать с нами сегодня вечером?

— Вот именно, Камилла. Вероятно, я лягу спать гораздо раньше, чем вы встретите Рождество. Роберт будет за хозяина. Надо думать, что вы ничего не имеете против.

Камилла взглянула на Роберта. Он слегка покраснел и отвел глаза.

— Надеюсь, что Роберт ничего не имеет против, — сказала она мягко. — Миссис Карстерс, можно вам налить еще чаю?

— Спасибо, дорогая, только не слишком крепкого. Как я сказала, сэр Джулиус, мой муж глубоко убежден, что колониальные сахарозаводчики…

— Лорд Уорбек, — сказал д–р Ботвинк неуверенно, — может быть, при сложившихся обстоятельствах предпочтительней, чтоб я не принимал вашего любезного приглашения обедать с вашим семейством сегодня вечером? Мне кажется, что…

— Глупости, голубчик, — ответил лорд Уорбек ласково. — Я настаиваю, чтобы вы обедали с нами. Вы должны считать себя таким же гостем в доме, как и все другие.

— Но…

— Разумеется, вы должны отобедать с нами, — вставила Камилла. — Без вас мне не с кем будет разговаривать. Еще чаю, Роберт? — прибавила она с невинным видом.

— Нет, спасибо тебе, — сказал Роберт с ударением. Он поднялся. — Раз уж мне предстоит руководить сегодняшним торжеством, я лучше переговорю с Бриггсом о том, что мы будем пить.

И он важно вышел из комнаты.

После его ухода наступила неловкая пауза. Миссис Карстерс, которая временно исчерпала проблему колониального сахара, наблюдала за тем, как он выходил, с выражением возмущенного неодобрения. Лицо лорда Уорбека покраснело от гнева, д–р Ботвинк был очень бледен, а у Камиллы так дрожали руки, что она поставила свою чашку на стол со стуком, который показался громким во внезапно наступившей тишине. Один только сэр Джулиус, глубоко увлеченный кексом с изюмом, по–видимому, не заметил, что произошло нечто из ряда вон выходящее.

Первым заговорил лорд Уорбек. Он тяжело дышал и с трудом произносил слова.

— Мне… мне очень жаль, — удалось ему сказать. — Мой единственный сын… гость в доме… мне стыдно…

— Не расстраивайтесь, милорд, прошу вас, — сказал д–р Ботвинк быстро, причем его английский язык при создавшейся натянутости стал еще более церемонным, чем обычно. — Я прекрасно понимаю положение. Этого прискорбного маленького инцидента следовало ожидать. Он подтверждает мое мнение, что мне не следует присутствовать на обеде сегодня вечером. Собственно говоря, я уже указал на это вчера вашему славному Бриггсу. Это не значит, что я не ценю вашего гостеприимства, но там, где замешана политика…

— Никакой политики в этом доме, — еле произнес лорд Уорбек.

— Идите сюда на минутку, — твердо сказала Камилла. — Мне нужно поговорить с вами. — Она взяла сбитого с толку Ботвинка за руку и отвела его в глубь комнаты. — Послушайте, — сказала она, — я понимаю ваши чувства, но вы просто обязаны помочь нам провести этот вечер. Все будет и так ужасно, но без вас выйдет еще хуже, да еще учитывая настроение Роберта.

— Хуже, леди Камилла? Я не понимаю. Как может быть хуже, если он во всем винит меня?

— О, не воображайте, что только вас! Вы послужили предлогом для его грубостей. Он ненавидит сэра Джулиуса так же, даже больше, пожалуй, потому что он считает, что это человек из его класса, который переметнулся на другую сторону. По той же причине он не переносит миссис Карстерс.

— А вас, миледи? Он ненавидит и вас? И если так, то по какой причине?

— Именно это, — сказала Камилла медленно, — я и приехала узнать.

— Я понял вас.

— Благодарю. Я так и думала, что вы поймете. Вы, по–видимому… человек проницательный.

Д–р Ботвинк на минуту замолчал. Потом, взглянув в сторону софы, сказал:

— Мой отказ огорчил бы лорда Уорбека, не правда ли?

— Да, он очень расстроился бы. Этот рождественский прием — всецело его идея, а он вряд ли доживет до следующего.

Д–р Ботвинк вздохнул.

— Я многим обязан его светлости, — сказал он. — Я присоединюсь к обществу сегодня вечером, леди Камилла.

— Спасибо. Я искренне благодарна вам за это.

— И все–таки, — сказал д–р Ботвинк горестно, — я опасаюсь, что в лучшем случае буду чувствовать себя рыбой, вытащенной из воды. Не говоря уже о том, что я вызываю неудовольствие мистера Роберта, между мной и остальными гостями так мало общего.

— Я уверена, что вы можете поладить с кем угодно.

Д–р Ботвинк покачал головой.

— Нет, нет, — сказал он. — У меня довольно узкий круг интересов. Я с нетерпением предвкушал знакомство с вашим министром финансов, потому что надеялся выяснить у него известные пункты в теории и истории конституции, имеющие отношение к его министерству. Но когда я затронул эту тему за завтраком, он не проявил никакого интереса и, я бы даже сказал, осведомленности.

Камилла засмеялась.

— Какое простодушие, доктор Ботвинк, — сказала она. — Неужели вы действительно ожидали, что министры знают хоть что–нибудь из истории конституции? Они слишком заняты делами своего министерства, чтобы беспокоиться о чем–либо подобном.

— Боюсь, что я все еще плохо понимаю Англию, — сказал историк кротко. — На континенте нередко случается встретить на министерском посту профессора истории.

— Во всяком случае, вы зря думаете, что расшевелите гостей, расспрашивая Джулиуса о британской конституции, — сказала Камилла твердо. — Как бы там ни было, он терпеть не может профессиональных разговоров. Разве вы не видели, как миссис Карстерс только что надоедала ему своими разговорами о пошлинах на сахар? Нет, если вы хотите заставить его разговориться, попробуйте гольф или рыбную ловлю. Если что его действительно интересует, так только это.

— Гольф и рыбная ловля, — повторил д–р Ботвинк серьезно. — Благодарю вас, леди Камилла. Буду помнить. Может быть, с вашей помощью я даже пойму в конце концов английскую общественную жизнь.

Роберт закрыл за собой дверь библиотеки и вышел в коридор со вздохом облегчения. Чтобы попасть в помещение для слуг, ему надо было повернуть налево, но вместо этого после минутного колебания он пошел в обратную сторону. Не сделав и нескольких шагов, он остановился в изумлении. В углу коридора, у стены, стоял человек, по–видимому, всерьез занятый созерцанием портрета шестого лорда Уорбека в охотничьем костюме, верхом на коне, со сворой мидмаркширских гончих. Одетый в аккуратный костюм из серого твида, незнакомец, несмотря на свой большой рост, ухитрялся казаться незаметным. По–видимому, он чувствовал себя совершенно свободно и при приближении Роберта посторонился с видом человека, уверенного, что его присутствие здесь вполне в порядке вещей.

Роберт был не в таком настроении, чтобы считать чье–то присутствие в порядке вещей. Он чувствовал, что Рождество в Уорбек–холле преподносит ему один неприятный сюрприз за другим. При виде еще одного неизвестного ему гостя он почувствовал, что чаша его терпения переполнилась.

— Кто вы такой, черт возьми? — спросил он воинственно.

— Меня зовут Роджерс, сэр, — ответил верзила учтиво. Голос его звучал как–то безлично, словно исходил из хорошо налаженной машины.

— Зачем вы тут околачиваетесь?

— Видите ли, сэр, околачиваться, собственно говоря, — моя профессия. Вот моя карточка, сэр.

В руке у Роберта вдруг оказалась маленькая четырехугольная карточка.

«Лондонское управление полиции, — прочел он. — Особый отдел. Сим удостоверяется, что Джеймс Артур Роджерс служит в Лондонском управлении полиции в чине сержанта. Настоящим подтверждается его полномочие на исполнение служебных обязанностей».

— Понимаю. — Он возвратил карточку владельцу, держа ее кончиками пальцев, как будто даже прикасаться к ней было противно. — Значит, вы из этих? Я как будто вас раньше встречал?

— Так точно, сэр. В воскресенье двадцатого сентября, между восемью и десятью часами вечера.

— Ну?

— Митинг на улице. Лига свободы и справедливости, сэр. Я был на дежурстве.

— Так вот в чем дело! А теперь вас послали сюда продолжать шпионить за мной?

— Нет, нет, сэр, я здесь по службе охраны — приставлен к сэру Джулиусу.

Роберт откинул голову и захохотал.

— Охрана! — сказал он. — Вот здорово! Нужна она ему! Ну так вот что я вам скажу, а вы, вернувшись в Скотланд–Ярд, можете передать это вашему начальству, — когда наше движение захватит власть, молодчики вроде вас потеряют работу.

— Никоим образом, сэр, — ответил сыщик невозмутимо. — То же самое в прежнее время говорили сэр Джулиус и его сторонники, когда я присутствовал на их митингах. Вам тоже понадобится охрана. Всем она нужна.

Осторожное покашливание за спиной заставило Роберта круто повернуться.

— Извините, сэр… — Бриггс говорил достаточно почтительно, но вид у него был неодобрительный. Очевидно, беседа между сыном хозяина дома и полицейским не предусматривалась традициями Уорбек–холла. Он обратился к сержанту Роджерсу. — Чай для вас приготовлен в комнате экономки, мистер Роджерс, — быстро проговорил он.

— Благодарю вас, мистер Бриггс.

— Я вас не задерживаю, сержант, — язвительно сказал Роберт.

— Весьма признателен, сэр, — ответил Роджерс по–прежнему благодушно и удалился.

Роберт смотрел ему вслед с отвращением.

— Вот с чем нам теперь приходится мириться, Бриггс, — заметил он.

— Вот именно. — Дворецкий кашлянул опять. — Извините меня, мистер Роберт, но не смогли бы вы поговорить со мной сейчас?

Роберт повернулся и молча посмотрел на него. Бриггс стоял в почтительной позе, к которой его приучила многолетняя дисциплина, но его взгляд неуклонно выдерживал взгляд хозяйского сына, и в конце концов Роберт отвел глаза.

Бриггс продолжал тем же почтительным тоном:

— Я затопил камин в курительной, сэр. Пожалуй, там будет всего удобней.

Роберт по–прежнему молча зашагал по коридору, прошел в дверь, которую Бриггс открыл перед ним, и бросился в кресло у камина. Дворецкий, как и положено дворецкому, остался стоять на ковре посредине комнаты, пока Роберт, вытянув длинные ноги, угрюмо смотрел на носки своих ботинок. Молчание стало невыносимым, и наконец Роберт не выдержал. Подняв глаза, он вдруг буркнул:

— Ну, Бриггс? Что же вы ничего не говорите?

— Я надеялся, сэр, что услышу какое–нибудь предложение от вас.

— Мне нечего предлагать.

— В таком случае, сэр, позвольте обратить ваше внимание на то, что моя дочь Сюзанна в настоящее время…

— Вот что, Бриггс! — Роберт вскочил. Его великолепный атлетический торс высился над смиренной фигуркой, стоявшей перед ним. — Какой толк опять подымать всю эту историю теперь? Вы знаете положение дел так же хорошо, как и я. Мы обсуждали его не раз и не два. Я мог думать, что уж кто–кто, а вы можете мне доверять. Я обещал вам раньше и могу обещать вам сейчас…

— Обещания, конечно, дело хорошее, мистер Роберт, — сказал дворецкий твердо. — Но это было уже давно, а теперь нужно подумать о двоих, не считая меня. Давно пора что–либо предпринять.

— Неужели вы в самом деле считаете, что сейчас, когда мой отец опасно болен и в доме полно народу, пора что–то предпринять, как вы выразились. Вы крайне безрассудны, Бриггс. Пока все должно идти, как шло до сих пор. Когда мне подвернется случай поговорить с отцом, я это сделаю.

— Боюсь, сэр, что меня это не устроит.

— Бриггс! — Тон Роберта стал угрожающим. — Вы пытаетесь запугать меня?

— Я не хотел бы быть понятым так, сэр.

— Это наше дело — мое и Сюзанны. Она взрослая и вполне способна сама о себе позаботиться. Если бы ее не удовлетворяло теперешнее положение, она приехала бы сюда и так мне и сказала.

— Она здесь, сэр, — ответил Бриггс спокойно.

— Здесь? — Роберт был явно поражен. — Вы хотите сказать мне, что она сейчас действительно здесь, в этом доме?

— Именно, сэр.

Роберт молчал целых полминуты. Потом сказал тоном человека, признающего свое поражение:

— Вероятно, она хочет меня видеть?

— Нет, сэр. — Бриггс говорил так бесстрастно, словно обсуждал, какой ликер подать после обеда. — Она несколько стесняется видеться с кем–либо в своем теперешнем положении. Это одна из причин, почему она чувствует… мы чувствуем, что было бы желательно выяснить положение как можно скорее.

— Понимаю… понимаю. — Голос Роберта опять стал жестким. — И вы привезли ее сюда с целью поднажать на меня дополнительно? Чистейшей воды шантаж, Бриггс, честное слово.

— Против этого выражения позволю себе протестовать, сэр.

— А что же это такое, как не шантаж? У вас, насколько мне известно, нет другого предлога, чтобы привезти ее сюда.

— Послушайте, сэр, — сказал Бриггс, впервые проявляя какие–то эмоции, — Рождество — время семейных встреч даже для дворецких. Что же касается нажима, то я верю, что он не понадобится. Мы до сих пор полагаемся на то, что вы во всех отношениях поступите как джентльмен.

Слово «джентльмен» в устах Бриггса обладало силой и убедительностью, которые на несколько секунд лишили Роберта дара речи. Может быть, только человек, занимающий такое социальное положение, мог употребить это слово в подобном смысле. Не будучи сам джентльменом, но присягнувший служить знати, он взывал к знамени, под которым он и его товарищи прожили свой век и без которого их служба выродилась бы в простое прислужничество. Как бы Роберт ни был разгневан и встревожен, до него все же дошло, какими глубокими чувствами была вызвана спокойная речь дворецкого. Он с трудом направил беседу вновь на деловой путь.

— Вы только что сказали, что Сюзанна не хочет никого видеть. Но несомненно, другие слуги в доме…

— Я был вынужден довериться кухарке и старшей горничной, сэр, но, разумеется, не в полной мере. Им известно, что она моя дочь, но не больше. Я не мешал им думать, что она вдова. Как мне ни неприятны эти увертки, сэр, но это, по–видимому, лучший путь.

— Понимаю… Бриггс, мне нужно все обдумать. Я буду…

Слабое звяканье в отдалении перебило его заикающуюся речь. Бриггс сразу насторожился. До этого он слушал Роберта с напряженным вниманием, но тут бесцеремонно прервал его:

— Извините меня, сэр. Кажется, это звонит его светлость.

Он подошел к двери. Не успел он взяться за ручку, как дверь отворилась и на пороге появилась Камилла. Бриггс едва не налетел на нее. Порозовев от смущения, он отступил, бормоча:

— Простите, миледи! У меня и в мыслях не было…

— Ничего, Бриггс, — сказала чуть запыхавшаяся Камилла. — Его светлость просит вас помочь ему подняться наверх. Он решил пойти спать.

— Слушаюсь, миледи.

Бриггс исчез с неторопливой быстротой, которая составляет профессиональную тайну дворецких, а Камилла обратилась к Роберту.

— Дай мне папиросу, — сказала она отрывисто.

Роберт протянул ей свой портсигар и дал закурить. Камилла стояла у камина: она поставила ногу на низкую решетку, рукой оперлась на каминную доску и смотрела вниз, на пламя. Поза была привлекательная, и мерцающий свет, исходивший от догоревших поленьев, придавал яркость и живость чертам, которые знаток, наверное, счел бы чуть–чуть холодноватыми и бесстрастными. Если Роберт и заметил это, то постарался не показать виду. Он ждал и, лишь когда Камилла выкурила половину папиросы, нарушил молчание.

— Я думая, что отец посидит подольше, — сказал он. — Ему не стало плохо, нет?

— Нет, с ним все благополучно. Он жаловался только на усталость.

— Неудивительно, что он устал, если он слушал, как Джулиус и миссис Карстерс разговаривают о сахаре.

— Во всяком случае, он выдержал дольше, чем ты, Роберт, — заметила Камилла со слабой усмешкой.

Разговор опять оборвался, и Роберт не обнаруживал никакого желания возобновить его. Наконец Камилла бросила окурок в огонь и повернулась к Роберту.

— Ну? — спросила она. — До чего вы с Бриггсом дотолковались?

— Дотолковались? — Роберт сразу перешел в оборону. — Что ты хочешь сказать? О чем я должен был с ним толковать?

— О выборе вин на сегодняшний вечер, — ответила Камилла с видом невинного удивления. — Я думала, что именно для этой дискуссии ты с таким трудом оторвался от чая.

— Ах вот ты о чем! Да, с выпивкой все в порядке.

— Надеюсь, что вина хватит, — сказала Камилла с внезапной вспышкой злости. — Я собиралась сегодня много выпить. Собиралась по–настоящему, вдрызг напиться.

— От этого ты станешь еще прелестней.

— А мне и надо быть прелестней. Разве нет? Я хочу сказать, что мои прелести пока не произвели особого впечатления.

— Наоборот, Джулиус сделал тебе очень милый комплимент, а своего нового еврейского дружка ты, кажется, совсем пленила. Он еще не предлагал тебе поехать с ним в Палестину?

— Бедный Роберт!

— А я и не знал, что нуждаюсь в жалости.

— Не знал? Может быть, и так, но от этого ты только еще больше вызываешь жалость. Раньше ты был скорей человеком добродушным, теперь ты ожесточился и зол на весь мир. Что с тобой случилось?

— Насколько мне известно, ничего.

— Роберт, это чушь. Не может человек измениться так, как ты, и притом не знать, что с ним что–то случилось.

— Я не вижу, при чем здесь перемены. Я никогда не любил евреев и социалистов, не люблю их и сейчас.

Камилла нетерпеливо вздохнула.

— Нельзя ли оставить политику в стороне? — спросила она.

— Пожалуйста. Я ведь не просил тебя заводить о ней разговор, не правда ли?

— Я ничего не имею против твоей Лиги свободы и справедливости…

— Очень мило с твоей стороны. Я расскажу об этом своим, когда вернусь в Лондон. У них просто камень с души спадет.

Камилла пренебрегла этим замечанием.

— Будь ты черт знает кем, если тебе угодно, лишь бы это был ты, а не эта ужасная, циничная карикатура на тебя, — упорствовала она.

— Ты говоришь глупости!

— Роберт! — Камилла схватила его за руку. — Роберт, посмотри на меня! Мы знаем друг друга достаточно хорошо — с самого детства. Незачем пытаться уверить меня, что ничего не случилось, когда и слепой увидит, что ты глубоко несчастен. Дай мне помочь тебе, Роберт! Ведь я же немногого от тебя прошу. Мы ведь так дружили — я… я готова сделать что угодно, лишь бы тебе помочь. Да понимаешь ли ты, что я хочу сказать, Роберт? Все, что угодно! Я просто не в силах вынести, если так будет и дальше. Посмотри на меня, Бога ради, посмотри на меня!

— Пусти меня, Камилла! — процедил Роберт, стиснув зубы. — Предупреждаю тебя, пусти меня!

— Не раньше, чем скажешь, что с тобой случилось. Если хочешь, скажи, что ненавидишь меня, но только объясни отчего. Видит Бог, я не хочу ничем обидеть тебя. Я только хочу тебе помочь. Хочу… Хочу…

— Хочешь, хочешь! — Роберт внезапно набросился на нее. Его сильные руки схватили ее за плечи, лицо оказалось в нескольких дюймах от ее лица. — Знаю, чего ты хочешь, прекрасно знаю. Нечего тут сантименты разводить. Ты хочешь мужчину. Вот зачем ты явилась сюда, разве нет? Ладно, тебе представляется случай. Хочешь, я запру дверь и потушу свет? Мы можем пристроиться на диване.

— Роберт, мне больно! Пусти меня.

— Или ты предпочитаешь подождать до ночи, когда ты упьешься шампанским, чтобы преодолеть девичью застенчивость? Ты только что сама сказала, что собираешься вдрызг напиться, разве нет? Пожалуй, это будет самое лучшее, и я тоже хвачу, чтобы мы сравнялись. Ну, так как? Может, подождать до тех пор?

— Роберт, ты сошел с ума! Ради Бога, отпусти меня.

— Тогда по рукам, детка! По крайней мере хоть один из нас справит как следует Рождество. А прежде чем ты уйдешь… вот тебе на память.

Он поцеловал ее три или четыре раза, неистово, грубо, причиняя ей боль.

— Пока все, — сказал он, отпуская ее. — Надеюсь, ты удовлетворена?

Бледная от гнева, Камилла отшатнулась от него.

— Я тебя ненавижу, ненавижу, — рыдала она. — Скотина, мерзкая скотина! Убила бы тебя за это!

Она изо всех сил закатила ему пощечину и, прежде чем он опомнился, выбежала из комнаты.

Буфетная в Уорбек–холле, как отметил д–р Ботвинк в разговоре с Бриггсом, являлась частью первоначального здания, независимо оттого, имел ли легендарный Перкин отношение к его постройке или не имел. Когда–то от огромного зала, служившего в Средние века гостиной, отделили перегородкой узкую длинную комнату с несоразмерно высоким потолком. Только вымощенный каменными плитами пол да узенькие стрельчатые окна, прорезанные в толстенной наружной стене, свидетельствовали о ее древности. Вдоль стен тянулись шкафы и полки, на которых с дотошной аккуратностью были расставлены серебро, хрусталь, тут же лежали всякие препараты для чистки посуды и прочие достижения техники, представлявшиеся необходимыми дворецкому. Здесь были владения Бриггса — холодные, строгие и педантически чистые, — и здесь Бриггс, уложив своего господина в постель, без фрака, в байковом переднике, повязанном вокруг внушительного стана, отдался всепоглощающей работе, начищая ложки и вилки к предстоящему обеду. Его лысая голова блестела в ярком свете не затененной абажуром электрической лампочки. Его дыхание сгущалось паром в холодном воздухе, пропитанном запахом порошка для чистки.

Он проработал уже довольно долго, когда за спиной у него бесшумно отворилась дверь и в нее просунулась голова молодой женщины. У нее было хорошенькое, хотя и ничем не примечательное личико, несколько искаженное выражением тревоги, — уголки ее рта были все время опущены. Ее огненно–рыжие волосы контрастировали с бледностью щек. Внимательно оглядевшись, она в конце концов вошла в комнату и тихо подошла к столу, за которым стоял дворецкий.

— Папа! — нежно прошептала она. — Папа!

Не оборачиваясь и не приостанавливая ни на миг работу, Бриггс сказал:

— Сюзанна, я не звал тебя сюда, детка. Ты простудишься насмерть. Я ведь говорил тебе, чтоб ты сидела наверху у камина.

— Извини, папа, но я не могла дождаться тебя. Ты… ты говорил с ним, папа?

— Да, я поговорил с ним.

— И что же он сказал? Что он собирается предпринять?

Бриггс поднес к свету рыбный нож времен Георгов, подышал на него, энергично протер его замшей и лишь тогда ответил:

— Не могу сказать точно. Нас вскоре прервали. Но что–то надо предпринять, и притом быстро. Это я выложил ему напрямик.

— Ах, да что толку во всех этих разговорах! — воскликнула девушка сердито. — Значит, ты опять дал ему увильнуть, и теперь он опять пойдет вилять и оттягивать, так же как до сих пор.

— И все–таки я думаю, что на этот раз он так не поступит, — сказал Бриггс хмуро, обращаясь, видимо, к солонке, которую держал в руке.

— Меня так и тянет плюнуть на все и рассказать его светлости, — продолжала Сюзанна. — Вот он подскочил бы!

— Брось глупости, слышишь? — Бриггс повернулся и первый раз взглянул на дочь. У него был такой суровый вид, что она невольно подалась назад.

— Извини, папа, — пробормотала она. — Я не всерьез говорила, право.

— Надо полагать, что не всерьез. Я служу в этом доме сорок пять лет не для того, чтобы послужить причиной такого удара, который сведет его светлость в могилу. Будь жива твоя бедная мать, она сказала бы то же самое.

— Разве он так плох?

— Думаю, что никто, кроме меня и его светлости, не знает, как он плох, — ответил Бриггс серьезно. — Небольшое потрясение, и ему конец — вот так. — Бриггс щелкнул пальцами и опять принялся за свою работу.

— Чудно все–таки, а? — заметила Сюзанна, обращаясь к спине отца. — Странно, что он там, а я здесь. Несправедливо. У меня есть права, такие же, как у других, ведь так?

— У тебя они есть, дочка, и в свое время ты их добьешься, — уверил ее Бриггс. — А теперь марш наверх.

Сюзанна направилась к двери, но на полпути остановилась:

— Папа!

— Ну, что еще?

— Правда ли, что он и я — мы вроде как двоюродные?

Дворецкий обернулся еще раз и взглянул на нее молча.

— Слушала сплетни, — сказал он наконец.

— Ну и ладно, так это правда?

— У тебя подходящий цвет, — сказал Бриггс, глядя на волосы дочери. — И больше я ничего не скажу. Сестра твоей прабабки любила намекать на разные делишки во времена шестого виконта, но я никогда не обращал на это внимания и тебе не советую. Тебе и без того довольно. Но если это тебе помогает чувствовать себя как–то ближе к его светлости, я не возражаю. А теперь уходи! Я вовсе не хочу, чтоб тебя здесь застали.

Сюзанна исчезла, а Бриггс, закончив работу, начал расставлять серебро на подносе. Он проверял, всели на месте, когда дверь буфетной отворилась снова.

— Ах, Бриггс, извините, что беспокою вас. — Это была Камилла, раскрасневшаяся и необычно взволнованная.

— Нисколько, миледи. Вам что–нибудь угодно? — сказал Бриггс, поспешно снимая передник и надевая фрак.

— Да. Так глупо, я, оказывается, забыла взять с собой рожок для ботинок. А я знаю, вы здесь храните всякие сокровища. Вы можете одолжить мне рожок?

— Рожок для ботинок? — На миг Бриггс задумался. — Да, думаю, что могу.

Он открыл дверь одного шкафа и почти сразу достал изящный серебряный рожок, который, прежде чем вручить ей, протер замшей.

— Какая прелестная вещица! — воскликнула Камилла. — Откуда она?

— Подарок к совершеннолетию его покойной светлости, — объяснил Бриггс. — Им, пожалуй, никогда и не пользовались.

— Вы прямо волшебник, Бриггс. Откуда вы знаете, где что лежит?

— Я долго прожил среди этих вещей, миледи. Я приводил в порядок эти полки, когда был еще мальчиком в буфетной, и мне кажется, я могу сразу найти все, что нужно.

Камилла прошлась по комнате, открывая один шкаф за другим.

— Чудеса! — повторила она. — Словно ничто не изменилось с тех пор, как я еще ребенком приходила сюда и мешала вам работать.

— И вправду, все серебро цело, миледи, да и хрусталя разбили мало.

— Как красиво! Это вилки времен королевы Анны?

— Уильяма и Марии, миледи… Извините меня, миледи, но мне надо отнести все это в столовую, чтоб накрыть на стол.

— Конечно, Бриггс. Вот и опять я мешаю вам, совсем как бывало раньше. В котором часу обед?

— В восемь, миледи.

— Значит, пока еще не нужно идти наверх и переодеваться. Вы разрешите мне покопаться в серебре? Я уж и забыла, как когда–то здесь все пленяло меня.

— Разумеется, миледи, — ответил Бриггс, поднимая тяжелый поднос. Уже в дверях он остановился и сказал: — Вы изволили упомянуть о переодевании к обеду. Осмелюсь заметить, что на сегодняшний вечер не стоит надевать платье без рукавов. В столовой, боюсь, будет холодновато.

Когда он через четверть часа вернулся в буфетную, Камилла уже ушла, но служебные помещения не были пусты — там оказался еще один гость, из другой части дома. Бриггс услышал стук высоких каблуков по вымощенному каменными плитами проходу, ведущему на кухню, и до него долетел голос миссис Карстерс.

— Милый мой Уорбек–холл! — услышал он. — Простите меня, голубушка, но я не могла удержаться, чтоб не сунуть сюда нос! Я весь дом обегала, предаваясь воспоминаниям. Боже ты мой! И сколько же вкусных блюд приготовлялось у меня на глазах в вашей чудесной старой кухне!

Из бормотания, которое донеслось до Бриггса, он заключил, что заигрывания миссис Карстерс были приняты вежливо, но холодно. Кухарку, которая не являлась, как он, местным старожилом, видно, слишком заботило приготовление обеда к сочельнику на древней плите, чтобы она позволила себе прервать работу. Вскоре миссис Карстерс отказалась от попыток сойти за своего человека и вернулась восвояси. Она остановилась в дверях буфетной, чтобы облагодетельствовать своим присутствием Бриггса.

— О Бриггс, я только что рассказывала кухарке, как я рыскала по всему этому милому старому дому! И право же, мне кажется, что вам — слугам — досталась лучшая его часть. В этом крыле чувствуется неповторимая атмосфера старины.

— Чересчур холодная атмосфера в такую погоду, мадам, — ответил дворецкий сухо.

— Да, да, конечно, я знаю. И одни переносят холод хуже, чем другие. А все–таки, Бриггс, вы должны признать, что работать в старинном Уорбек–холле, в комнате, которую построил сам Перкин Уорбек, — это привилегия, и…

— Вот уж нет, мадам, тут я должен возразить вам! Это миф, сочиненный составителями путеводителей. Он лишен всяких исторических оснований.

Эти слова раздались за спиной у миссис Карстерс, и она в изумлении обернулась:

— Мистер Ботлинг! Вы меня перепугали!

— Моя фамилия — Ботвинк, мадам.

— Ах да! Я ужасно бестолкова насчет имен, особенно иностранных. Я и понятия не имела, что вы здесь. Откуда вы взялись?

Д–р Ботвинк показал наверх.

— Из архива, — объяснил он. — Он прямо у нас над головой. Эта маленькая лестница за моей спиной ведет прямо туда.

— Ну конечно, как же это я могла про нее забыть! Мы называли ее «Перкинова лестница». Вероятно, вы скажете, что и это неверно?

— К сожалению, мадам, как это ни огорчает вас и Бриггса, но это совершенно неверно. Тем не менее буфетная — весьма любопытная старинная постройка. Вы знаете, что здесь остался кусочек первоначальной полотняной обивки?

— Вот уж никогда не думала, что об Уорбек–холле мне что–нибудь расскажет иностранец, — сказала миссис Карстерс раздраженно. — Уверена, что вы ошибаетесь, мистер… э… доктор…

— И все–таки он остался, мадам. Совсем маленький кусочек на стенке шкафа возле раковины. Смотреть там особенно не на что — он очень поврежден, за последние столетия его не раз закрашивали, но это, несомненно, подлинный обрывок полотняной обивки, тех же времен, что и само здание. Если вам интересно, я сейчас вам его покажу.

— Раз он в таком состоянии, вряд ли стоит терять время, чтобы на него смотреть, — сухо сказала миссис Карстерс.

— Вы правы, мадам. Он не представляет особого интереса, если не считать, что он в отличие от Перкина Уорбека не подделка. — И, пустив эту парфянскую стрелу, историк удалился.

— Ну, знаете ли! — Миссис Карстерс задыхалась от негодования. — Этот джентльмен, по–видимому, чересчур вольничает в вашей буфетной, Бриггс! Мне это кажется весьма неуместным. В комнате, полной ценностей, как эта, бог весть что может случиться.

— Видите ли, мадам, — сказал Бриггс снисходительно, — приходится идти на компромисс. Этот джентльмен все–таки иностранец. Он в самом деле помешался на всем действительно старинном и устарелом. Он говорил мне, что именно поэтому он так интересуется британской конституцией.

— Вот этого никогда не понять иностранцам! — воскликнула миссис Карстерс. — Они воображают, что мы все еще живем в прошлом. Не понимают тех великих перемен, которые произошли в нашей стране за последние годы, и еще больших перемен, которые произойдут в будущем.

— Так точно, мадам, — сказал Бриггс с заметным отсутствием энтузиазма.

— Обед, вероятно, как всегда, в восемь?

— Да, мадам. Гонг к переодеванию будет в половине восьмого.

Различие в отношении Бриггса к двум дамам выразилось в том, что он дал миссис Карстерс уйти, не предупредив, какой холод ожидает ее в столовой.

До обеда оставалась еще уйма дел — прежде всего дворецкому надо было спуститься в погреб. Он вернулся минут через пять, бережно держа в руках бутылку, густо оплетенную паутиной, и сердце у него упало, когда он увидел в буфетной еще одного посетителя. Он вздохнул с облегчением, увидев, что это всего–навсего сержант Роджерс.

— Извините, что беспокою вас, мистер Бриггс, — сказал Роджерс, — не видели ли вы где–нибудь здесь моего?

— Насколько мне известно, мистер Роджерс, сэр Джулиус сюда не заходил — в отличие от остальных.

— Странно. Ему, видно, удалось ускользнуть от меня. Готов поклясться, что видел, как он шел сюда. Трудное дело — уследить за человеком в таком большом доме, как этот, вы не находите, мистер Бриггс?

— Рад сказать, что слежка за людьми не входит в мои обязанности, мистер Роджерс. Мне и без того дел хватает.

Бриггс достал с полки бутыль.

— Что ж, — произнес Роджерс задумчиво. — полагаю, что с ним ничего не стрясется, если он немножко побудет один. А приятно выглядит этот портвейн, мистер Бриггс.

— Это, — отпарировал Бриггс, — если хотите знать, мистер Роджерс, предпоследняя бутылка его светлости от 1878 года.

— Что вы говорите, мистер Бриггс! Прафиллоксера!

Бриггс посмотрел на него с внезапным уважением:

— Вы, стало быть, понимаете толк в портвейне, мистер Роджерс?

— Самую малость, мистер Бриггс. Самую малость.

— В таком случае, мистер Роджерс, может быть, вы будете добры и поможете мне перелить его в графин?

— Мне будет лестно помочь вам, мистер Бриггс, — ответил сыщик. Когда Бриггс достал пробочник, он забеспокоился: — Вы уверены, что пробка цела? А не лучше ли с вином такого возраста поступить иначе — отбить горлышко бутылки?

— Не нужно, мистер Роджерс. Покойный лорд переменил пробку недавно, в 1913 году, так что мы откроем бутылку без затруднений.

Бриггс оказался прав. Пробку вытащили без осложнений, и драгоценная жидкость была уверенной рукой перелита в графин, причем Роджерс держал под горлышком бутылки свечу, чтоб выявить, не попала ли в вино соринка.

— Ну вот! — сказал дворецкий, подымая бутылку, когда обряд был выполнен. — Даже чайной ложечки осадка на дне не осталось. Очень обязан вам, мистер Роджерс.

Оба в восхищении посмотрели на графин.

— Его светлость выпьет рюмочку с бисквитом, — пробормотал Бриггс. — Доктор не позволил бы ему этого, если б знал. Сомневаюсь, чтоб гости в столовой справились с полбутылкой. Разумеется, дамам — это не в коня корм… Думаю, что если вы составите мне компанию после обеда, мистер Роджерс, то будет и нам по паре рюмок на брата.

— Что ж, мистер Бриггс, — сказал Роджерс рассудительно, — интересно было бы узнать, каково его качество через столько лет.

И на этом замечании оба знатока расстались.

Без десяти восемь Бриггс понес в гостиную поднос с графином хереса и бокалами. Ровно в восемь он ударил в большой китайский гонг в холле. Это была совершенно ненужная часть ритуала, поскольку он уже видел, что все пять гостей в сборе; но как часть ритуала она доставляла ему удовольствие. Низкие звуки меди прокатились по огромному полупустому дому, проникая в обветшалые комнаты, не видевшие гостей со времени Первой мировой войны, и пробуждая эхо в помещениях для слуг, где, по всей вероятности, никогда больше не поселятся слуги. Как ни странно, но единственный, кто, по–видимому, наслаждался вместе с Бриггсом этими звуками, был сэр Джулиус, который на миг попал во власть очарования прошлого.

— Замечательный звук у этого старого гонга, — сказал он леди Камилле. — Я вспоминаю, что при открытых окнах он слышен на другой стороне парка. Китайцы лучше всех делают такие вещи. Помню, отец рассказывал мне, что он из вещей, награбленных в Зимнем дворце[61] в Пекине. Великие времена! Великие времена! — И он выпил, смакуя, несколько глотков хереса.

— Не хотите ли вы сказать, сэр Джулиус, что разграбление Зимнего дворца — похвальный эпизод в нашей истории? — вмешалась миссис Карстерс.

— Дорогая леди, я просто констатирую факт, что гонг привезли из Зимнего дворца в Пекине, — возразил сэр Джулиус довольно раздраженно.

— Извините, — сказал д–р Ботвинк почтительно Камилле, в то время как шла язвительная дискуссия о событиях, связанных с Боксерским восстанием 1900 года, — но откуда бы ни происходил этот инструмент, не прав ли я, полагая, что он возвещает время обеда?

— Конечно, — ответила Камилла. — Так оно и есть.

— А почему же мы не внимаем призыву и не направляемся в столовую?

— Это никак нельзя! Бриггс еще не объявил, что обед подан. Он всегда выжидает три минуты.

— Понимаю… Так как язык гонга неясен — на то он и китайский, — необходимо, чтобы он был подкреплен объявлением, сделанным на простом английском языке.

— Простом английском, доктор Ботвинк? — не удержалась Камилла. «Странно, — подумала она, — что единственный из всех присутствующих, с кем мне легко говорить, — этот иностранец со своими забавными педантичными суждениями. Джулиус — напыщенный эгоист, миссис Карстерс — зануда, а Роберт…» Она посмотрела туда, где он стоял.

Он молча выпил три стакана хереса подряд и теперь нарочито не замечал ее.

— На простом английском языке, — повторил д–р Ботвинк. — Я знаю, что вы хотите сказать, леди Камилла. Это язык, хотелось бы вам сказать, о котором я не имею права судить. Языком Шекспира и Джонсона я, может быть, и овладел. Но то, что вы называете простым английским языком, — это ряд мычаний и вариаций одного–единственного гласного звука, при помощи которого общаются девять десятых жителей этого острова…

— Обед подан! — торжественно возвестил Бриггс, спасая историка от труда закончить предложение, которое быстро уходило из–под его власти.

— Пойдем в столовую? — сказал Роберт, заговорив в первый раз.

Обеденный стол представлял собой маленький островок в обширной комнате, и в ней, как и предсказал Бриггс, было холодно. Разношерстная компания села за стол в подавленном настроении. Роберт сел во главе стола, но не обнаруживал далее никакого желания выполнять обязанности хозяина. Он ел то, что перед ним ставили, много пил и молчал. Он не скрывал, что ему до смерти скучно, и его поведение дало тон всему рождественскому обеду, обещавшему быть на редкость нерадостным. Однако мало–помалу еда и напитки оказали свое действие. Вслед за миссис Карстерс, болтливость которой ничто не могло обуздать, гости ухитрялись поддерживать то и дело прерывавшийся разговор. И все же чувствовалась напряженность, от которой трудно было отделаться. Долгие паузы между короткими вспышками беседы были наполнены смутным тревожным предчувствием, вызванным не только холодом в столовой.

Под конец положение спас д–р Ботвинк; он сумел сделать так, что обед завершился почти оживленно, на что никак нельзя было надеяться вначале. Очевидно, вспомнив совет Камиллы, он умудрился задать сэру Джулиусу вопрос относительно ловли рыбы на мушку. Государственный деятель посмотрел на него с нескрываемым изумлением. Неужели в этом забавном иностранце — ясно читалось на его лице — есть что–то человеческое?

— А вы рыболов? — спросил он недоверчиво.

— В молодости я очень увлекался этим спортом, — сказал д–р Ботвинк кротко. — На моей родине есть недурные ручьи с форелями; конечно, — добавил он извиняющимся тоном, — их нельзя сравнить с вашими маркширскими реками, но по–своему они недурны.

— Интересно, — сказал сэр Джулиус, одним пожатием плеч сбросив со счетов все воды Центральной Европы. — Я вспоминаю…

Камилла кинула на историка благодарный взгляд. Она знала, что на тему рыбной ловли сэр Джулиус мог распространяться бесконечно долго и скучно, зато можно было рассчитывать, что хоть ненадолго прекратится это гнетущее молчание. Она не ошиблась. Джулиус тут же пустился в рассуждения о технике, трудностях и достоинствах этого спорта с точки зрения измученного государственного деятеля, отдыхающего от своих трудов. Он сравнил себя с покойным лордом Грэем, не совсем к выгоде последнего, и проиллюстрировал эту тему несколькими случаями из своего личного опыта, столь же увлекательными для слушателей, как и все рассказы рыболовов. Когда он предоставил своей аудитории поразмыслить над необычностью одного случая, д–р Ботвинк, который, казалось, слушал его лекцию с захватывающим вниманием, заметил:

— Ловля форели очень напоминает любовное приключение, не правда ли?

— То есть? — Сэр Джулиус явно был озадачен.

Миссис Карстерс, которая уделяла его монологу мало внимания, оцепенела. Даже Роберт поднял глаза от индейки и удостоил д–ра Ботвинка взглядом.

— Неужели это никогда не приходило вам в голову, сэр Джулиус? Это сравнение всегда представлялось мне исключительно точным. Посмотрите. — Он поднял руку и стал перечислять свои доказательства, загибая пальцы: — Согласитесь, что в обоих случаях вы поставлены перед необходимостью для начала пойти на хлопоты и значительные расходы, в особенности на покупку наживок и дорогих приманок, многие из которых в конце концов оказываются лишними. Затем, когда стадия подготовки закончена, за ней следует — не так ли? — период мечтаний, когда накануне событий вы предвкушаете несказанное блаженство. Третья стадия: свидание состоялось — на берегу или в другом месте, как придется, смотря по обстоятельствам. Ваша добыча перед вами, вы переживаете восхитительную агонию предвкушения и неуверенности. Но подумайте о трудностях и разочарованиях, с которыми вы можете столкнуться, и о роковых ошибках, которые вы можете совершить вплоть до последнего момента, когда успех кажется несомненным. И прежде всего не забывайте, что, как бы вы ни были искусны, вы можете потерпеть поражение из–за пассивности и робости вашей жертвы, если только не подойдете к этой задаче с тем сочетанием пыла и осторожности, которое и является даром любовника. И наконец — высший миг триумфа. Как великолепно — и как коротко!

Он закончил свою речь, осушив во внезапно наступившем молчании бокал шампанского.

— Ну, знаете ли! — воскликнула миссис Карстерс. Она покраснела и сидела еще более прямо, чем обычно.

Д–р Ботвинк посмотрел на нее с тревогой. Неужели, читалось на его лице, он опять оскорбил этих непостижимых англичан? Отведя взгляд от вида оскорбленной добродетели, он сказал примирительно:

— Боюсь, что вы не совсем согласны с моим сравнением, сэр Джулиус?

— Нет, — сказал сэр Джулиус, — нет.

Его любимое развлечение предстало перед ним в новом свете, и он еще не мог понять, обижает это его или забавляет. Чтоб оттянуть время, он тоже выпил шампанского, и вино великодушно решило за него.

— Не вполне, — продолжал он. — Потому что мне случалось поймать до полудюжины рыб за двадцать минут, а я никогда не слышал о мужчине, который…

— Сэр Джулиус! — загремела миссис Карстерс и как–то зловеще замолчала.

Камилла невольно рассмеялась, скорее всего от облегчения, и совсем неожиданно вслед за ней закатился хохотом Роберт.

Когда несколько минут спустя Бриггс подал рождественский пудинг, он застал гостей, как потом доложил Роджерсу, «такими веселыми, что и не поверишь».

Неожиданно воцарившееся хорошее настроение продержалось до конца обеда. По общему соглашению, дамы остались после десерта в столовой и видели, как драгоценному портвейну 1878 года крепко досталось от Джулиуса и еще крепче от Роберта.

Вошел Бриггс спросить, подавать ли кофе в гостиную. Его строгое лицо выразило неодобрение, когда он увидел, как Роберт выливает последние капли из графина в свой бокал. Камилла заметила это, но поняла неправильно. Роберт действительно выпил достаточно. От полной молчаливости он перешел к крайней болтливости. В известной мере это было к лучшему. В нем она узнавала того Роберта, каким он был в прошлом, — остроумного, простого и дружелюбного. Он подшучивал над политическими взглядами сэра Джулиуса и миссис Карстерс и даже был вежлив с д–ром Ботвинком. Но грань между тем, когда от выпивки добреют и когда снова впадают в озлобленность, неуловима. Ее можно перейти, и Роберт мог сказать или сделать что–нибудь совершенно непростительное.

— Кофе, наверное, в гостиной, — сказал Роберт. Последние капли невозвратного полувекового вина исчезли у него в горле. — И разложите карточный стол. Мы сыграем в бридж.

— Слушаюсь, мистер Роберт.

По дороге в гостиную д–р Ботвинк отвел Камиллу в сторону.

— Пожалуй, сейчас настал удобный случай удалиться с вашего позволения, — сказал он. — Вы сыграете вашу партию в бридж без меня, я буду только лишним.

— Глупости, — возразила Камилла твердо. — Вы не можете покинуть нас теперь. Кроме того… — Она бросила взгляд в сторону Роберта, который шел впереди с преувеличенной осторожностью пьяного.

— Он слегка опьянел, правда. — спокойно констатировал д–р Ботвинк. — Так вы думаете, что мое дальнейшее присутствие может оказаться полезным?

— Полезным? Дорогой мой, неужели вы не понимаете, что вы буквально спасли положение за обедом?

— Ах вот оно что! — Историк тонко усмехнулся. — Но это было очень легко. Я просто вспомнил знаменитое изречение сэра Роберта Уолполя относительно застольных бесед и поступил в соответствии с ним.

— Может, оно и знаменитое, но я никогда о нем не слышала. А что сказал сэр Роберт Уолполь?

Д–р Ботвинк заколебался.

— Пожалуй, мне не следует цитировать его, — сказал он. — Вероятно, его не включают в учебники истории для молодых девиц.

Оставалось десять минут до полуночи. Только что закончилась последняя партия бриджа — сэр Джулиус и миссис Карстерс играли против Роберта и Камиллы. Д–р Ботвинк, который остался вне игры, отодвинув портьеру, смотрел за окно. Насколько он мог разглядеть, снег валил по–прежнему. Д–р Ботвинк вздрогнул, отпустил портьеру, повернулся и стал смотреть на маленькую группу, сидевшую за карточным столом. Сэр Джулиус, с сигарой в зубах, громко ворчал, стараясь подсчитать очки. Миссис Карстерс, сидевшая напротив него, не скрывала презрения к медлительности своего партнера. Лица Камиллы почти не было видно, так как она сидела вполоборота к нему, но д–р Ботвинк заметил все–таки, что она очень бледна. Его поразило, что она держалась необычно скованно и напряженно. Она смотрела на Роберта, развалившегося в кресле, и д–р Ботвинк догадывался, что если б он видел ее лицо, то разглядел бы в ее глазах тревогу и ожидание. Он перевел взгляд на Роберта. Было ясно, что хорошее расположение духа, посетившее его за обедом, уже прошло. В Роберте чувствовалась какая–то агрессивность, что отражалось на его игре: последние полчаса он играл нелепо и неудачно. Д–р Ботвинк, незаметный наблюдатель, сидящий в тени, смотрел на него с холодной и неуклонной неприязнью и вспоминал других людей, придерживавшихся принципов, не очень отличных от принципов Лиги свободы и справедливости, которые добродушно галдели под хмельком, а потом совершали бесчеловечные преступления.

— Вы все еще не подсчитали очки, сэр Джулиус? — резко спросила миссис Карстерс. — Посмотрите, который час? Мне уже давно пора быть в постели.

— Вы не ляжете сейчас, — сказал Роберт хрипло. — Вы должны остаться, чтобы встретить Рождество.

— Совершенно не обязательно, — твердо возразила миссис Карстерс. — Мне надо рано встать завтра утром, чтобы пойти в церковь, что бы там ни собирались делать другие.

— Боюсь, что это будет невозможно, — вмешался д–р Ботвинк. — Судя по тому, что я видел до сих пор, смею утверждать, что завтра утром заносы никому не позволят пойти ни в церковь, ни куда бы то ни было еще.

Вид у миссис Карстерс был расстроенный и встревоженный.

— До церкви два шага, — возразила она. — Наверное, для нас смогут расчистить туда дорожку?

— Кто, голубушка? Кто это сделает? — сказал Роберт с грубым смехом. — Грумы и помощники садовника? Видимо, вы забыли, что в Уорбеке теперь нет таких слуг. Вы и сэр Джулиус позаботились об этом!

Миссис Карстерс не обратила на него никакого внимания.

— Сэр Джулиус, — сказала она со зловещим спокойствием, — может быть, вы позволите мне помочь вам подсчитать? Кажется, вы несколько затрудняетесь.

— Нет, нет, все в порядке, — пробурчал Джулиус в сигару, роняя пепел на стол. — Было трудновато, но сейчас я справился. Позвольте… Восемь и шесть — четырнадцать, переносим единицу… Получается, миссис Карстерс, что они должны нам один фунт четыре шиллинга и пять пенсов. Поздравляю…

— Дайте посмотреть! — Миссис Карстерс протянула руку через стол и раньше, чем он успел запротестовать, взяла его листок с подсчетами. — Я убеждена, что вы ошиблись! Семь и четыре — одиннадцать, и еще десять — двадцать один. Я же говорила вам! Должно быть фунт четыре шиллинга и девять пенсов… Право, сэр Джулиус, для министра финансов…

— Полно, полно! — ответил сэр Джулиус, нимало не смущаясь. — Слава тебе, Господи, чтоб управлять финансами государства, вовсе не нужно быть знатоком арифметики. Больше того, один из моих предшественников не знал даже десятичных дробей и, когда он увидел их впервые…

— Да, да, сэр Джулиус, — прервала язвительно миссис Карстерс. — Я уверена, что все здесь присутствующие слышали эту историю по крайней мере один раз. И я могу сказать, что с тех пор она служила главным извинением всех незадачливых министров финансов.

— Не–за–дач–ли–вых! — Сэр Джулиус отчеканивал один слог за другим с видом веселого изумления. — Честное слово, это эпитет, который я в последнюю очередь ожидал услышать по отношению к себе, да еще из такого источника, миссис Карстерс! Думаю, я не ошибусь, предположив, что он относился ко мне?

Миссис Карстерс не ответила прямо на этот вызов. Она ограничилась пожатием плеч и улыбкой не совсем в рождественском духе.

— Потому что, если вы имели в виду меня, — продолжал сэр Джулиус тоном упрека, — то я считаю уместным подчеркнуть, что не таковыми Я представлял себе взгляды моего лояльного сотрудника… — он произносил слова не так четко, как следовало. Сделав паузу, он откашлялся и вызывающе повторил: —…сотрудника и коллеги, вашего супруга.

Он начал грузно подыматься, как бы показывая этим, что спор закончен, но тщетно. Будь он вполне трезв, он понял бы, что если что и может вызвать возражение, так это упоминание имени Аллана Карстерса.

— Да! Мой муж действительно лоялен! — Преданная жена говорила с задыхающейся быстротой. Кончик ее красного и блестящего носа подрагивал от волнения. — Даже слишком лоялен, сэр Джулиус, как думают некоторые его лучшие друзья в ущерб собственным интересам! У меня одна надежда, что из–за его бескорыстия не пострадают интересы его страны. Повторяю, я надеюсь на это, но бывают моменты, когда моя надежда начинает рушиться. В моем положении я вынуждена молчать, но раз вы нашли возможным упомянуть в нашем споре его имя, позвольте мне сказать откровенно здесь же и теперь же: я уверена, что не одна я сожалею о том, что в такой критический момент нашей истории государственные финансы находятся не в его руках, а…

— В руках вашего покорного слуги, миссис Карстерс? — Сэр Джулиус решил, что настало время пролить елей своего добродушия на так опрометчиво взбаламученные им воды. — Ну, вряд ли в разговоре на эту тему вы можете ждать от меня полной беспристрастности. Если позволите мне высказать мое мнение — этот вопрос лучше не обсуждать… даже среди друзей. — Он обвел взглядом комнату и задержал его на момент на д–ре Ботвинке, перед которым неожиданно приоткрылся уголок современной английской политики. — Но поскольку мы среди друзей, — продолжал он, осознав, что среди его аудитории имеется некто, на кого, пожалуй, стоит произвести впечатление, — то позвольте мне со всей искренностью сказать следующее: если б с нашим уважаемым премьер–министром что–либо случилось — Боже упаси! — и если бы из–за этого на меня пала задача формирования кабинета — что может случиться, — то полагаю, что мне не пришлось бы искать кандидата на пост министра финансов — им был бы не кто иной, как мой старый друг и товарищ по оружию Аллан Карстерс!

— Слушайте, слушайте Джулиуса! Слушайте! — В голосе Роберта слышалась пьяная насмешка, которая резанула чуткий слух министра.

— Вы сказали: фунт четыре шиллинга и девять пенсов, миссис Карстерс? — быстро проговорила Камилла. — У меня здесь как раз столько. — Слегка дрожащими пальцами она достала из сумочки деньги и протянула их через стол.

— Спасибо, Камилла, милочка. Это очень благородно с вашей стороны.

Роберт встал и, пошатываясь, подошел к своей кузине.

— Один фунт четыре шиллинга и девять пенсов, — повторил он с грозной улыбкой на полных губах. — Кажется, Джулиус, у меня нет с собой наличных. Наличность — такой товар, которого этой ветви нашей семьи обычно не хватает. Жаль, конечно. Премировать бы вас за вашу прекрасную речь. Примете чек?

— Конечно, дорогой.

— Великолепно! Тогда я дам вам чек завтра утром. Да, кстати, вы, вероятно, не станете возражать, если он будет от Лиги свободы и справедливости?

Сэр Джулиус отшатнулся, как будто его ударили. Его лицо побледнело от гнева. С трудом овладев собой, он сказал сдавленным голосом:

— Если это было сказано в шутку, Роберт, я могу только заметить, что это шутка самого дурного тона.

— Какие там шутки! Я говорю совершенно всерьез. Никак не ожидал, что вы так разборчивы насчет того, откуда поступают деньги, раз их получаете вы. Это непохоже на вас, Джулиус.

— Как вы смеете предполагать, что я принял бы деньги от такой банды! Позвольте сказать, молодой человек, что ваша связь с вашей так называемой лигой ставит вас под угрозу — под очень серьезную угрозу!

С насмешливой важностью Роберт поклонился.

— Благодарю за предупреждение, дорогой кузен! — сказал он. — Я сам могу позаботиться о себе. Во всяком случае, я не нуждаюсь для своей охраны в полицейской ищейке. Да, кстати, где он? Что–то его не видно. Уж не торчит ли он за дверью с записной книжкой и карандашом в руках? Пусть тогда войдет! Его–то как раз и не хватает, чтоб наша счастливая компания была в полном сборе! Авось он одолжит мне фунт четыре шиллинга и девять пенсов!

Он направился к двери, но Камилла быстро поднялась и преградила ему дорогу.

— Не глупи, Роберт, — сказала она. — Я заплачу сэру Джулиусу за тебя, если хочешь.

Роберт остановился и посмотрел на нее сверху вниз с сумасшедшей ухмылкой.

— Один фунт четыре шиллинга и девять пенсов, — повторил он. — Ты так ценишь меня, Камилла? Да еще после сегодняшнего приключения? Какой у тебя, должно быть, прекрасный, всепрощающий характер! И какая жалость, что все это впустую, правда? Но не стой у меня на дороге. За дверью находится этот образцовый малый из Скотланд–Ярда, который ждет не дождется, чтобы его впустили.

С противоположных сторон комнаты к нему подошли д–р Ботвинк и сэр Джулиус.

— Леди Камилла, может быть, я… — начал д–р Ботвинк.

— Роберт, вы пьяны! Вы должны немедленно лечь в постель! — одновременно сказал сэр Джулиус.

Оттолкнув их, Роберт сделал два шага к двери. Но едва он подошел к двери, как она отворилась и появился Бриггс. Он нес поднос, на котором стояли бутылка шампанского и шесть бокалов. Двигаясь с величественной неторопливостью, он пересек комнату, где неожиданно наступило полное молчание, и поставил поднос на стоявший у стены столик.

— За каким чертом все это, Бриггс? — спросил Роберт.

— Осталось всего несколько минут до полуночи, мистер Роберт, — ответил Бриггс спокойно. — Я принес шампанское, чтобы по обычаю выпить на празднике.

Роберт сперва рассмеялся хриплым смешком, потом все громче и громче, пока не стало казаться, что у него нет сил остановиться. Невеселый хохот наполнил комнату.

— По обычаю! — воскликнул он. — Замечательно! Вы правы, Бриггс! Давайте поддерживать традиции, пока можно! Последнее Рождество в старом доме — благодаря кузену Джулиусу и его разбойничьей шайке! Налейте бокалы, Бриггс, и возьмите один себе.

— Слушаюсь, сэр. — Ровный тон дворецкого, казалось, принадлежал к совершенно иной жизни, чем несдержанные выкрики Роберта. Бриггс открыл бутылку и стал наливать бокалы.

— А где же ангел–хранитель, Бриггс? Он должен был бы присутствовать при этом.

— Сержант уголовной полиции, сэр, — сурово сказал дворецкий, продолжая свое дело, — отдыхает в людской. Я думаю, что там он чувствует себя свободней. Ваш бокал, миледи.

Он по очереди обошел с подносом Камиллу, миссис Карстерс, сэра Джулиуса и д–ра Ботвинка. Потом повернулся к Роберту.

— Ваш бокал, мистер Роберт, — сказал он. — Уже почти пора.

— Время бежит! — дико выкрикнул Роберт. Когда он поднял бокал, вино выплеснулось через край. Он окинул взглядом комнату. — А одно мы забыли, Бриггс: портьеры еще задернуты и окна закрыты. Так не полагается в сочельник. Мы должны впустить Рождество!

— Этого нельзя сделать, сэр, — возразил Бриггс. — Сейчас на дворе жестокий мороз и валит снег.

— Ну и что из того? Ведь речь идет о традиции! — Роберт оставил свой бокал на карточном столе и бросился к тяжелым портьерам. Раздвинув их двумя резкими движениями, он распахнул широкое низкое окно. Порыв морозного воздуха ворвался в комнату, и вихрь снежных хлопьев опустился на ковер. Со взлохмаченной от ветра головой Роберт стоял у черного проема, пристально вглядываясь в темноту. Потом повернулся и заговорил.

— Слушайте! — приказал он. — Слышите? Подойдите к окну все! Ближе! Камилла! Бриггс! Подойдите, Джулиус, глоток свежего воздуха вам не повредит! Слышите теперь?

Маленькая группа как зачарованная повиновалась его призыву и столпилась на пронизывающем холоде у открытого окна. Сквозь завывания ветра они расслышали отдаленный звон церковных колоколов.

— Уорбекский перезвон! Звонят в Рождество, звонят по Уорбекам! За исключением старого толстомясого Джулиуса, который выплывет, что бы ни случилось! Слушайте вы все! — Он вдруг повернулся и сделал несколько шагов к середине комнаты. Его пиджак был спереди облеплен снегом, он дышал тяжело, как будто только что закончил бег. — Я хочу объявить новость, важную новость, не пропусти ее мимо ушей, Камилла. Я…

Он вдруг замолчал. Колокольный звон прекратился. Вместо него церковные часы стали отзванивать четверть.

— Рождество! — пробормотал он. — Сначала надо провозгласить наш тост. Где мой бокал? Бриггс, олух вы этакий, куда вы дели мой бокал?

— Он на карточном столе, мистер Роберт.

— А, вот он! — Нетвердой рукой Роберт взял бокал в тот миг, когда гулко прозвучал первый удар полуночи. — Вы все готовы? За Уорбек–холл, да поможет Бог этому старому дому!

Он осушил бокал, мгновение постоял, потом лицо его ужасно исказилось, он схватился левой рукой за горло и, выпустив бокал из правой обессилевшей руки, рухнул лицом вперед и так и остался лежать ничком.

— Роберт! — Голос Камиллы был перекрыт последним гулким ударом часов.

— Он в обмороке! — воскликнула миссис Карстерс.

— А все от пьянства! — пробормотал сэр Джулиус, подходя, чтобы поднять упавшего.

Но д–р Ботвинк опередил его. Опустившись на колени возле распростертой фигуры, он поднял голову Роберта, бросил беглый взгляд на его лицо и снова опустил его голову на пол.

— Кажется, он мертв, — сказал он четко и спокойно.

Цианистый калий

После слон д–ра Ботаника наступила полная тишина. Целую минуту горстка людей стояла безмолвно и неподвижно, пятеро живых, такие же застывшие и немые, как и мертвец. Ничто не шевелилось в комнате, кроме портьер, трепыхавшихся от ветра, который дул из открытого окна. Таинственное молчание нарушил голос Камиллы, хриплый и почти неузнаваемый.

— Мертв? — пробормотала она. — Не может быть! Это… невозможно! Только что он был жив! Роберт! — Ее голос перешел в крик, она подбежала к трупу и бросилась перед ним на колени. — Роберт! Послушай меня! Ты обязан выслушать! Я ведь не всерьез сказала! Не всерьез… — Она разрыдалась.

Сэр Джулиус мгновенно очутился возле нее и поднял ее на ноги. Чтобы не упасть, она ухватилась за него, плача навзрыд и потеряв всякое самообладание.

— Держитесь, милочка! — мямлил сэр Джулиус. — Всех нас потрясло… такое дело… Я… вы… — Он растерянно оглянулся кругом. — Миссис Карстерс, не можете ли вы отвести ее наверх и уложить в постель? Ей не надо бы оставаться здесь и…

— Разумеется, разумеется! — Энергичные действия миссис Карстерс составляли приятный контраст с беспомощностью министра. — Я отведу ее наверх и останусь с ней, сколько понадобится. Бриггс, может быть, вы поможете мне увести ее в комнату? Я…

— Одну минуту! — Д–р Ботвинк вскочил. — Мне кажется неразумным, чтобы дамы удалялись сейчас.

Его спокойный властный голос подействовал на слушателей. Даже рыдания Камиллы стали тише. Д–р Ботвинк неторопливо стряхнул снег с колен, подошел к окну, закрыл его и задернул тяжелые портьеры. Завывания бури перестали слышаться, и во внезапной тишине, воцарившейся в комнате, его тщательно подбираемые слова падали в уши слушателей, как один за другим падают в тихий пруд камешки.

— Здесь приключилась внезапная смерть, — сказал он. — Насильственная смерть. За нею неизбежно — не так ли? — последует полицейское расследование. Вы, леди и джентльмены, лучше меня знакомы с процедурой, которая предписывается в подобном случае законами вашей страны, но, думается, было бы… нежелательно (скажем так!), если бы свидетелям этого трагического происшествия позволено было разойтись прежде, чем будут приняты надлежащие меры. Думаю, что, высказывая это предложение, я говорю в интересах каждого из нас.

— Надлежащие меры? — повторил сэр Джулиус.

— Надлежащие меры, как я понимаю, состоят в том, чтобы без промедления обратиться в полицию. По счастью, у нас под боком есть полицейский офицер.

— Конечно, сэр Джулиус! — вмешалась миссис Карстерс. — Доктор Ботлинг совершенно прав. Вашему человеку — как его звать? — надо сказать сейчас же. А уж он знает, что делать. Бриггс, будьте добры разыскать его и сразу же привести сюда. Боже правый, какое ужасное положение! Будь здесь мой муж, он бы знал…

Д–р Ботвинк прервал ее.

— Мне кажется, — заметил он, — что леди Камилла вот–вот упадет в обморок.

Сэр Джулиус едва успел подхватить ее. Он с помощью д–ра Ботвинка перенес ее на диван, а Бриггс тем временем пошел на поиски сержанта Роджерса. Миссис Карстерс, которая вдобавок ко всем своим добродетелям умела еще и подать первую помощь, стала ухаживать за Камиллой.

— Нет ли здесь в комнате воды? — спросила она.

— Нет, но в бутылке осталось немного шампанского, — предложил сэр Джулиус. — Может быть, капля…

— Сэр Джулиус! — прервал его д–р Ботвинк — Умоляю вас, не прикасайтесь к этой бутылке и вообще ни к чему на столе.

К этому времени у министра финансов сознание значительности своей персоны восстановил ось.

— Честное слово, сэр, — сказал он, — похоже, что вы берете на себя слишком много. На что вы, собственно, намекаете?

— Я ни на что не намекаю. Но разве факты не говорят сами за себя?

— По–видимому, на основании несчастного случая с этим молодым человеком вы поспешно решили, что здесь нечистая игра?

— Я бы никогда не назвал это игрой, — серьезно сказал д–р Ботвинк.

Не успел сэр Джулиус ответить, как в комнату вбежал Бриггс, а следом за ним Роджерс. На лице сержанта было выражение тревоги, однако, увидев сэра Джулиуса, он успокоился и произнес фразу, до нелепости не соответствующую создавшейся ситуации.

— С вами ничего не случилось, сэр? — спросил он, задыхаясь.

— Конечно, ничего, — ответил сэр Джулиус раздраженно. — С какой стати?

— Прошу извинить меня, сэр Джулиус, но мистер Бриггс сказал мне, что меня зовут, и я было подумал…

Его взгляд упал на неподвижную фигуру, распростертую на полу около окна.

— Мистер Уорбек! — воскликнул он. — Что случилось?

— Умер, — коротко пояснил д–р Ботвинк, — выпив бокал шампанского.

Осторожно пройдя по ковру, Роджерс приблизился к месту, где лежал Роберт.

— Вы, конечно, убедились, что он мертв, доктор?

— Я не доктор медицины. Но вы можете убедиться сами.

— Извините, сэр. В таком случае…

Сержант на минуту стал на колени возле тела. Когда он поднялся, вид у него был и серьезный, и озадаченный. Повернувшись к сэру Джулиусу, он сказал:

— Положение очень тяжелое, сэр. Я затрудняюсь сказать, какие меры следует принять.

Д–р Ботвинк хотел было вмешаться, но раздумал, и сержант продолжал:

— О таком деле следовало бы немедленно заявить в местную полицию. Это их круг деятельности. Как вы знаете, сэр, я здесь представляю службу охраны. Поскольку ничего не случилось с вами, все это, строго говоря, меня не касается. Расследование дел такого рода совсем не по моей части.

— Вы хотите сказать, что будете стоять здесь и ничего не делать? Это же смехотворно, — сказала миссис Карстерс.

Но сержант Роджерс не обратил на нее ни малейшего внимания, он терпеливо ждал ответа сэра Джулиуса.

— Что ж, раз такое положение дел, свяжитесь сразу же с местной полицией, — сказал сэр Джулиус.

— Прошу извинить, сэр, но в этом–то вся загвоздка. Я думал, вы уже знаете. Связаться с полицейским участком или с кем бы то ни было невозможно. Сегодня вечером я пытался передать свой ежедневный отчет, но телефон не действовал. По радио в девять часов передали, что оборваны провода во всей округе. Мы полностью отрезаны.

— Отрезаны? Какой вздор! Вы знаете не хуже меня, что я в любое время должен иметь постоянную связь с министерством, на Рождество или не на Рождество, все равно. Как я могу заниматься государственными делами, хотел бы я знать, если я, как вы выразились, отрезан?

— Не могу сказать, сэр. Но дело обстоит так, как я доложил.

С минуту сэр Джулиус молчал, а потом сказал:

— Если положение дел действительно таково, Роджерс, вы должны сделать все, что в ваших силах. В конце концов, вы полицейский.

— Вы хотите, чтобы я провел расследование, сэр?

— Пока вы не сможете передать его в руки надлежащих властей — да.

— Хорошо, сэр. — Роджерс помолчал, как бы собираясь с силами.

Когда он заговорил снова, в его тоне уже не было почтительности. Он говорил так сухо и официально, что слова его звучали почти как команда перед строем.

— Когда наступила смерть? — спросил он сэра Джулиуса.

— Ровно в двенадцать часов.

— В этот момент били часы, — вставила миссис Карстерс.

— Пожалуйста, не все сразу, мадам. Все находящиеся здесь присутствовали при том, как покойный умер?

— Да, да, — уверил его Джулиус. — Конечно, все. Это как раз…

— Хорошо. Притрагивались ли к чему–нибудь в комнате после его смерти?

— Нет, кажется, нет.

— Да, — сказала миссис Карстерс. — Вы только что закрыли окно и задернули портьеры, доктор Ботлинг.

— Ботвинк, — машинально сказал историк. — Да, миссис Карстерс, я закрыл окно. Потому что…

— А больше ничего? — допытывался сержант.

— Нет, больше ничего.

— Тогда я попрошу вас всех выйти из комнаты и не возвращаться в нее без моего разрешения. Ключ я оставлю у себя. Я потребую, чтобы каждый из вас дал мне показания, и буду признателен, если вы до тех пор воздержитесь от обсуждения этого дела друг с другом. Видите ли, — на миг он стал почти человечным, — мне нужны собственные воспоминания, а не чьи–то чужие. Могу я рассчитывать на вашу помощь?

— Но не собираетесь же вы снимать показания в час ночи? — запротестовал Джулиус. — Не знаю, как другие, но после всего, что я пережил, я в состоянии только спать.

— Я не прошу никакого снисхождения к себе лично, — добавила резко миссис Карстерс, — но мне кажется очевидным, что здесь есть одно лицо, которое следовало бы избавить от такой пытки. — Она указала на софу, где в оцепенении лежала Камилла.

С минуту сержант Роджерс раздумывал.

— Полагаю, что могу отложить допрос до утра, — сказал он. — Но и в этом случае остается один вопрос, который надо выяснить, прежде чем вы разойдетесь. — Он повернулся к д–ру Ботвинку. — Вы только что сказали, что мистер Уорбек умер, выпив бокал шампанского. Через сколько времени?

— Немедленно. Можно сказать, что смерть пришла к нему, пока он пил.

— Очевидно, вследствие того, что он выпил?

— Бесспорно. Шампанское было отравлено — и, несомненно, цианистым калием.

— Вы как будто сказали, что вы не доктор медицины?

— Я действительно не доктор медицины, — ответил д–р Ботвинк сухо. — Но мне случалось видеть такое и раньше. Это не забывается…

— А еще кто–нибудь пил из этой бутылки?

— Все пили, по–моему. Я — во всяком случае.

— Благодарю вас, сэр. — Роджерс отвернулся от него и обратился ко всем присутствующим: — А теперь я попрошу вас всех подвергнуться обыску.

— Еще что, сержант! — сказал Джулиус. — Это еще зачем?

— Это же совершенно очевидно, сэр, — ответил Роджерс сурово. — Если покойный был отравлен, а в бутылке, из которой он пил, яда не было, кто–то должен был принести его сюда.

— Боже правый! Неужели вы воображаете, что я, например…

— Воображать не мое дело, сэр Джулиус; вы пожелали, чтоб я провел расследование, и я должен провести его надлежащим образом. Угодно вам вывернуть ваши карманы, сэр?

— Хорошо, раз вы настаиваете, — буркнул министр. — Хотя, по–моему, смешно предполагать… и откуда вы знаете, что этот несчастный молодой человек не отравился сам?

— Разумеется, я учитываю и эту возможность. Я обыщу покойного в свое время. Итак, прошу, сэр.

Содержимое карманов сэра Джулиуса выложили на карточный стол. Внимание привлек только флакончик с белыми пилюлями, на этикетке которого стояло имя хорошо известного в Лондоне аптекаря. Сержант посмотрел на флакончик подозрительно.

— Пожалуй, я оставлю его пока что у себя, — сказал он.

— Боже мой, неужели вы не понимаете, что это желудочные пилюли?

— Нет, сэр. Пока не будет произведен анализ, я не могу судить о том, что это такое… А вдруг в этот флакон положили что–либо другое?

— Но ведь это мои пилюли! — настаивал Джулиус. — Я должен принимать их на ночь ежедневно. Я не могу обойтись без них.

— Какова ваша обычная доза, сэр?

— Две.

Сыщик отвинтил крышку флакончика, вытряхнул две таблетки и важно протянул их через стол.

— Этого вам хватит на сегодня, сэр, — сказал он. — Я ни в коем случае не хочу причинять вам неудобства.

Ворча под нос, сэр Джулиус взял пилюли и стал рассовывать свои вещи по карманам.

— Теперь, я думаю, можно пойти спать, — сказал он.

— Пока еще нет. Сначала я хотел бы обыскать и дам.

— Уж не хотите ли вы сказать, что будете обыскивать меня! — Миссис Карстерс выглядела олицетворением оскорбленной добродетели.

— Нет, мадам. Будет достаточно, если вы покажете мне вашу сумочку. И не откажитесь передать мне сумочку той дамы… Благодарю вас.

Опытной рукой Роджерс выпотрошил обе врученные ему сумочки, но не нашел ничего представляющего интерес. Затем были подвергнуты обыску д–р Ботвинк и Бриггс, без протестов и без результата. Когда сержант кончил, Джулиус снова попросил разрешения пойти спать.

— Теперь, когда подозрения сняты с нас всех, — сказал он с жалкой попыткой на иронию, — смею предполагать, что незачем задерживать нас дольше.

Сержант ответил не сразу.

— По–моему, сделано еще далеко не все, — сказал он. — Но во всяком случае, я вас больше не задерживаю. Мистер Бриггс, есть какая–нибудь другая комната, относительно теплая, куда мы могли бы пойти?

Бриггс заколебался.

— Самое теплое место в доме — комната экономки, — сказал он. — Там хорошо растоплен камин, а слуги уже легли. Я не смею предложить этим леди и джентльменам, но…

— Ну так, ради Бога, пойдем туда и покончим с этим, — сказал сэр Джулиус. — Покажите мне дорогу, Бриггс. — И он направился к двери.

Д–ру Ботвинку пришлось помочь миссис Карстерс поднять Камиллу на ноги.

— Как вы думаете, вы сможете идти сами? — спросил он ее мягко.

— Да, спасибо, — пробормотала она и, опираясь на его руку, пошла к двери. Дойдя до середины комнаты, она остановилась и оглянулась на немую фигуру у окна. — Мы… мы не бросим его здесь… вот так?.. — спросила она жалобно.

— Очень сожалею, миледи, но это необходимо, — сказал Роджерс твердо. — Надеюсь, что это долго не протянется.

Когда все вышли, он остался в комнате еще на несколько минут. Прежде чем уйти, он удостоверился, что все окна закрыты, выключил свет, потом запер дверь и положил ключ себе в карман.

Комната экономки была маленькая и уютная. К тому времени, когда вошел Роджерс, удрученные гости уселись в потрепанные, но удобные кресла вокруг пылающего камина. Бриггс, не дожидаясь просьб, поставил на полку в камине чайник и занялся чаем. По сравнению с местом, откуда Роджерс только что ушел, сцена была уютная, почти семейная.

— Я осмотрел одежду покойного, — сказал он сухо. — Насколько я могу утверждать, на ней нет следов яда.

— Это следовало ожидать, не правда ли? — сказал д–р Ботвинк неуверенно. — Достаточно крупицы этого яда, чтобы вызвать смерть. Трудно предполагать, чтобы в карманах нашелся остаток.

— Верно, — согласился сыщик. — Я ищу сосуд, в котором могли принести яд. Покуда я ничего не нашел.

— А я вот чего не понимаю, — пожаловался сэр Джулиус, зевая во весь рот. — Почему вы считаете, что этого достаточно, чтобы не давать нам спать?

— Сэр Джулиус, — твердо ответил Роджерс, — я должен просить вас подумать над создавшимся положением. Так как несчастный случай не представляется вероятным, то это либо самоубийство, либо убийство.

В первый раз слово, о котором втайне думал каждый, прозвучало вслух. Самый звук его, хотя оно и было произнесено без всякого нажима, вызвал в комнате какой–то тревожный шорох.

— Пока что мне приходится действовать исходя из предположения, что тут налицо убийство. Если это так, значит, оно явно совершено кем–то из вас. — Он сделал паузу, и в этот момент слушатели, казалось, съежились, словно каждого охватило внезапное желание как можно дальше отдалиться от своего соседа. — В таких обстоятельствах, — продолжал Роджерс сухо, — есть один очевидный вопрос, который я должен выяснить. Помощников у меня нет, значит, это отнимет больше времени, чем обычно.

— Понимаю, — сказал д–р Ботвинк. — Прежде чем мы разойдемся, вы, очевидно, хотите сделать обыск в наших комнатах, чтобы установить, не хранит ли кто–нибудь из нас в шкафу цианистый калий.

— Вот именно.

— По–видимому, вы весьма осведомленный человек, доктор Ботлинг, — заметила миссис Карстерс ледяным тоном.

— Ботвинк. Да, у меня есть то преимущество, что я и раньше подвергался преследованиям полиции.

— Можно ли мне, — сказала Камилла слабым голосом, — можно ли мне пойти лечь первой?

— Если вам угодно, миледи. Я предпочел бы провести обыск в вашем присутствии, и вы, наверное, пожелаете, чтобы другая дама тоже присутствовала при этом. Мы можем пойти сейчас. Могу я просить остальных подождать, пока я вернусь?

— Чай как раз поспел, может быть, вам угодно выпить чашечку, прежде чем идти? — обратился Бриггс к леди Камилле.

— Спасибо, Бриггс, с удовольствием.

Наливая чай, Бриггс вдруг вздрогнул. Он с легким стуком поставил чайник на стол и повернулся к сержанту.

— Вы ищете цианистый калий, мистер Роджерс? — спросил он.

— Да.

— Я только сейчас вспомнил. У меня есть немного в буфетной.

— Что?!

— Я приобрел его прошлым летом, чтоб извести ос, и с тех пор он там и лежит. Хотите посмотреть?

— Лучше покажите его мне сейчас же.

— Хорошо, мистер Роджерс. Ваш чай, миледи. Леди и джентльмены, соблаговолите наливать себе сами. Сюда, мистер Роджерс.

— Там, — сказал Бриггс. — В том шкафчике возле раковины. Может быть, хотите посмотреть сами? Он не заперт.

Сержант подошел к шкафу и открыл его.

— Когда вы в последний раз открывали этот шкаф? — спросил он.

— Не могу сказать точно, мистер Роджерс. Я не часто его открываю — там стоят вещи, которые редко бывают нужны. Хотя подождите минуту… Вспоминаю, неделю или две назад доктор Ботвинк показывал мне кусок старой обивки, который он нашел на задней стенке. Он очень заинтересовался им, хотя, по правде говоря, там и смотреть не на что. Вы видите обивку, мистер Роджерс?

— Да, — сказал Роджерс. — Вижу. — Он закрыл шкаф и с безучастным видом повернулся к Бриггсу: — Вероятно, там была этикетка «Яд»? — сказал он.

— Да, вы правы. Это была маленькая синяя бутылочка с надписью «Яд» крупными буквами. Она… мистер Роджерс, неужели она пропала?

Роджерс кивнул.

— Лучше вернемся в комнату экономки, — сказал он. — Во всяком случае, теперь мы знаем, что надо искать.

По дороге он задал дворецкому еще один вопрос:

— Сколько комнат в этом доме?

— Я никогда их не считал, мистер Роджерс, но в путеводителях говорится — пятьдесят три.

— Пятьдесят три, — повторил Роджерс. — И бутылочка может находиться в любой из них, если она вообще находится в самом доме. — Он вздохнул. — Я слышал, как вы жаловались, что у вас мало помощников, мистер Бриггс!

Больше чем через час Роджерс, с покрасневшими глазами, но все еще неутомимый, заканчивал обыск в комнате дворецкого. Бриггс лег последним. Одного за другим гостей провожали в их комнаты, где они наблюдали, как производился безжалостный, но безрезультатный обыск всех их вещей.

— Ну, кончили, — сказал с облегчением Роджерс. — Жаль, что устроили у вас такой беспорядок, мистер Бриггс. Думаю, вы теперь рады будете отдохнуть.

— Думаю, что и вы также, мистер Роджерс. Уже два часа.

Сержант покачал головой.

— Мне еще кое–что надо сделать, — сказал он. — Работа у меня как у моряка: иногда надо уметь не спать. Спокойной ночи! Увидимся утром. Лучше не говорите другим слугам о том, что произошло, пока я не потолкую с ними сам.

— Хорошо, мистер Роджерс. Спокойной ночи! Я… — Внезапно какая–то мысль осенила Бриггса, и он изменился в лице. — Его светлость! — пробормотал он. — Кто же сообщит это его светлости?

Д–р Ботвинк был первым, кто в рождественское утро вышел к завтраку. Он быстро вошел в столовую, переваливаясь на коротеньких ножках, его пухлые желтоватые щеки были чуть бледнее обычного, но никаких других признаков, свидетельствующих о том, что события предыдущей ночи подействовали на него, не было заметно. Он наклонился над слабым огнем, уныло тлевшим за каминной решеткой, стараясь согреть руки, потом с досадой взглянул на часы и повернулся к окну. Из окна видно было только несколько ярдов заснеженной лужайки — за ее пределами все было окутано густым туманом. Стояло полное затишье. Вся жизнь замерла, только несколько воробьев, нахохлившихся от мороза, с унылым видом прыгали по снегу. Пока Бриггс не вошел с подносом в руках, д–р Ботвинк успел вдоволь налюбоваться этим видом.

— Доброе утро, Бриггс!

— Доброе утро, сэр.

— Насколько я понимаю, вряд ли уместно будет пожелать вам веселых святок?

— При данных обстоятельствах, сэр, разумеется, нет, — сухо сказал Бриггс, ставя посуду и завтрак на буфет. — Но все же благодарствую за само намерение, — добавил он.

— Я проводил Рождество во многих странах, — заметил д–р Ботвинк, — и в самых разных условиях, но никогда в таких необычных, как теперь. И странно также, что первый раз в жизни я оказался в доме, занесенном снегом. А тут еще и туман! При вашем английском климате никогда не угадаешь, какая будет погода. Должно быть, мы все еще отрезаны от внешнего мира?

— Да, сэр.

Д–р Ботвинк подошел к буфету и взял два серебряных кувшинчика, собираясь налить себе кофе. Потом поставил их обратно и удовольствовался тем, что поднял крышки и рассмотрел содержимое.

— А молоко с виду свежее, Бриггс, — сказал он. — Как же так?

— Одному человеку с фермы при замке час назад удалось пробраться к нам. Я спросил его, считает ли он возможным за день дойти до деревни, но он очень сомневался. Мы здесь в низине, и снегу намело по пояс.

Д–р Ботвинк вздохнул.

— Какая жалость, что я не привез с собой лыжи, — сказал он, — хотя в подобных условиях я вряд ли нашел бы дорогу. Долго это еще протянется?

— Надеюсь, что не очень, сэр. Сегодня утром по радио обнадежили, что скоро начнется оттепель, так что еще день–два — и этому конец.

— Еще день–два! В определенной ситуации это ох какой долгий срок!

— Так точно, сэр.

— А вы не задаете себе того же вопроса, что и я?

— Простите, сэр?

— Меня занимает вопрос: доживем ли мы все до этого времени?

— Что–о, сэр?

— Я вижу, что шокировал вас, Бриггс. Но в делах такого рода надо рассуждать здраво. Если по дому ходит отравитель, не вижу оснований, почему бы ему не пустить яд в ход еще раз? В конце концов условия для этого здесь идеальные.

Дворецкий ничего не ответил. Он обозревал накрытый к завтраку стол, и похоже было, что это занятие его целиком поглотило. Он неторопливо поправил вилку, которая и без того лежала в полном согласии со своим соседом, и потом, как будто заторопившись, тихо спросил:

— Я вам еще нужен, сэр?

— Мне? Совсем нет, Бриггс. Хотя в такое время, разумеется, неприятно быть одному. Вы со мной не согласны? Но мне не следует отвлекать вас от ваших обязанностей. Вы, наверное, заметили, что я еще не начинал завтракать. Я подожду, пока подойдет кто–нибудь из гостей. Лучше иметь свидетелей на случай, если произойдет что–нибудь непредвиденное.

— Не понимаю, что вы имеете в виду, сэр.

— Я хочу сказать вот что, Бриггс: жизнь, которую я имел несчастье прожить, сделала меня чересчур подозрительным. Ясно, что вы по натуре своей не подозрительны, иначе вы бы не торопились уйти.

— Не понимаю вас, сэр.

— Вы меня удивляете! Что ж, если говорить напрямик… предположим, что кто–нибудь, ну, скажем, сэр Джулиус — разумеется, только для примера, — выпив этот превосходный кофе, умер бы от цианистого калия. Это было бы крайне неудачно для нас обоих — для вас, так как вы приготовляли кофе, и для меня, потому что я оставался здесь наедине достаточно долго для того, чтобы иметь возможность положить в кофе смертельную дозу. Каждый из нас оказался бы в неприятном положении, которое вынуждало бы его защищать себя, обвиняя другого. Впрочем, авось до этого не дойдет, и я готов пойти на риск, если и вы готовы.

Бриггс встревожился и, некоторое время поколебавшись, наконец сказал:

— Я останусь здесь, пока кто–нибудь не придет, сэр.

— По–моему, вы поступаете разумно, Бриггс. Так как вам известно, что сегодняшний завтрак совершенно безвреден, значит, вы гарантируете безопасность гостям — во всяком случае, на один завтрак. Надеюсь, что кто–нибудь из них скоро сойдет. У меня уже стало посасывать под ложечкой. — Д–р Ботвинк улыбнулся, довольный своим знанием английского просторечия, и прошелся по комнате. — Не желаете ли выпить со мной кофейку, Бриггс? Это поможет нам скоротать время, и мы будем, так сказать, присматривать друг за другом.

— Благодарю вас, сэр, я уже позавтракал час назад.

— Не сомневаюсь, но еще одна чашка кофе вам не повредит, уверяю вас.

Дворецкий покачал головой.

— Вряд ли это пристойно, сэр, — сказал он.

— Понимаю. Дворецкий не должен в присутствии гостей прикасаться к чашке кофе, даже когда дом отрезан из–за заносов, даже на следующее утро после убийства. Ну, тогда подождем других. Кстати сказать, наверное, к завтраку выйдут еще только двое? Леди Камилла, без сомнения, останется в постели.

— Нет, сэр. Леди Камилла, как мне сказала горничная, решила встать.

— В самом деле? У этой молодой женщины есть мужество и сил больше, чем кажется на первый взгляд. А лорд Уорбек? Мне следовало спросить о нем раньше. Он сегодня на ногах или даже сходит?

— Его светлость завтракает в постели, сэр. Мне кажется, что он не собирается сегодня вставать.

— Вполне понятно. Но по крайней мере он завтракает. Это свидетельствует о восхитительном хладнокровии. Значит, он не совсем сражен новостью?

— Он… он еще ничего об этом не знает, сэр. Я не упоминал о… о том, что произошло прошлой ночью.

— Право, Бриггс, ваше самоустранение кажется мне более чем человечным. Но вы, пожалуй, просто ответите мне, что английскому дворецкому не полагается упоминать при хозяине о чем–либо, касающемся жизни и смерти.

— Совсем не в этом дело, сэр, — ответил Бриггс, и в голосе его послышалась необычная теплота. — Если кто–нибудь на свете имеет право говорить его светлости о таких вещах, то полагаю, что это я. Но дело в том, что, когда я собрался было сказать… когда я увидел, как его светлость лежит, истомленный и слабый, но по–своему довольный, увидел, как приветливо он улыбнулся, когда я вошел с подносом… Ну, просто у меня не хватило духа.

Если д–р Ботвинк и был растроган явным волнением дворецкого, он ничем не выказал этого.

— Вон оно что! — сказал он удивленно. — А при всем том, Бриггс, я не подумал бы, что вы трус. Выходит, что его светлость пожелал вам счастливого Рождества, как я только что намеревался пожелать вам, и вы ответили ему тем же?

Бриггс кивнул, не говоря ни слова.

— Это, наверное, был для вас трудный момент. Но все равно надо смотреть в лицо тому факту, что рано или поздно, а придется ему об этом сообщить. Он ведь, без сомнения, будет ждать, что сын зайдет к нему утром.

— Да, сэр, — сказал Бриггс хрипло. — Он действительно велел мне просить всех гостей после завтрака подняться к нему, чтобы пожелать им… — голос у него задрожал, — чтобы поздравить их с праздником, сэр.

Историк вздохнул:

— В таком случае похоже, что сообщить ему эту новость придется тем, кого в английском парламенте так нелогично именуют «Комитетом всей палаты»[62]. Что ж, чем больше народу, тем лучше.

Как бы в подтверждение его замечаниям тут же в комнату вошел сэр Джулиус. Под глазами у него были мешки и порез от бритья на подбородке.

— Доброго утра, сэр Джулиус, — вежливо сказал д–р Ботвинк.

— И вам тоже. И вам, Бриггс. Что у вас на завтрак?

— Яичница и копченая лососина, сэр Джулиус. Есть и овсянка, если вам угодно.

— Не переношу ее. Все в порядке, Бриггс, вы свободны. Я обойдусь сам.

— Слушаюсь, сэр Джулиус.

Если кто в Уорбек–холле и относился подозрительно к еде, то только не министр финансов. Он щедро наложил с буфета еды в свою тарелку, поставил ее на стол, сел спиной к окну и принялся есть. Д–р Ботвинк со вздохом облегчения последовал его примеру, усевшись напротив него.

Историк был хорошо знаком с обычаями англичан, и поэтому его не удивило, что его сотрапезник занялся завтраком, не показывая ни словом, ни жестом, что он не один. Однако понемногу молчание стало подавлять его все больше и больше. Д–р Ботвинк размышлял над тем, почему же этот завтрак кажется ему куда мрачнее других завтраков, съеденных в таком же молчании прежде. Может быть, причина была в отсутствии газет, которыми закрываются, как ширмой, от соседа? Или в жуткой тишине пустого мира за окном? Или на него подействовали происшествия минувшей ночи, сознание того, что за этой дверью, в нескольких ярдах от них, лежит труп? Каков бы ни был ответ, ему было бы любопытно узнать, действительно ли сэр Джулиус так поглощен едой, как это кажется, или же он сознает напряженность момента.

В конце концов Джулиус сам ответил ему на этот вопрос. В тот момент, когда д–ру Ботвинку начало казаться, что сэр Джулиус так и не произнесет ни слова, он, начав мазать маслом тост, вдруг остановился, сурово посмотрел на своего соседа, откашлялся и сказал тоном обвинения:

— Доктор Ботвинк, вы иностранец.

— Вынужден это признать, — ответил историк с полной серьезностью.

— Естественно, что вы не вполне знакомы с нашими обычаями, нашим обиходом, нашим образом жизни.

— Совершенно верно. И впрямь, хоть я и прожил в этой стране уже несколько лет и даже осмелился написать о ней одну или две книги, я до сих пор поражаюсь своей неосведомленности в тех трех областях, которые вы назвали. Я предполагаю, что это три совершенно разные вещи? — добавил он. — Знания у меня такие смутные, что сам я счел бы эти слова синонимами.

Джулиус нахмурился. Этот упрямый чужестранец чересчур умничал.

— Не в этом суть, — сказал он сурово. — Я хочу объяснить вам вот что: несчастное событие, свидетелями которого мы были минувшей ночью, ни в коей мере не типично для нашего английского образа жизни. Собственно говоря, его можно назвать всецело неанглийским. Мне особенно тягостно сознавать, что в такой момент здесь присутствовал иностранец. Ни за что на свете я не хотел бы, чтобы вы вообразили, будто это постыдное событие является чем–то обычным. Это случай из ряда вон выходящий.

— И в самом деле так! — пробормотал д–р Ботвинк. — Даже погода и та, как уверяет Бриггс, совершенно небывалая.

— Я говорю не о погоде, сэр, — буркнул сэр Джулиус.

— Прошу простить. Мое замечание было недопустимо легкомысленным. Позвольте мне сразу же сказать, что я вполне ценю ваше беспокойство на мой счет. Смею вас уверить, что я хорошо вас понимаю: то, чему я, к несчастью, был свидетелем прошлой ночью, никак нельзя считать нормальным для английской семьи, а в особенности, — он слегка поклонился, — в момент, когда страна осчастливлена таким прогрессивным правительством.

— Не понимаю, какое отношение к этому имеет правительство, членом которого я имею честь состоять, — проворчал Джулиус.

— Именно это я и имел в виду. В странах, находящихся в менее благоприятных условиях, дело такого рода могло бы носить политический привкус — даже иметь политические отклики. Но пожалуй, я зря заговорил об этом. Ваше собственное положение, сэр Джулиус, конечно, будет до известной степени затронуто смертью наследника вашего кузена.

Сэр Джулиус несколько покраснел.

— Я предпочитаю не касаться этой темы, — сказал он.

— Разумеется. Хотя, конечно, к несчастью, тема такого рода неизбежно рано или поздно вызовет пересуды. Я только хотел сказать, что с чисто эгоистической точки зрения — если я осмелюсь гипотетически приписать вам эгоизм — вы можете считать не совсем неудачным то, что в числе свидетелей этой трагедии находился неизвестный чужестранец.

К этому времени сэр Джулиус явно начал сожалеть, что он отважился за завтраком вступить в беседу с д–ром Ботвинком, — дай ему только заговорить, и его уже не остановишь. К тому же он говорил как по писаному, а не как живой человек. Положительно в такое время суток это невыносимо. Но не только стиль его речи вызывал негодование; сам предмет ее становился для сэра Джулиуса определенно неприятным.

— Не понимаю, о чем вы говорите, — пробормотал он сухо, показывая своим тоном, что беседе должен быть положен конец. Но д–р Ботвинк явно не понял намека.

— Не понимаете? — сказал он. — Извините, что я не сумел выразиться достаточно ясно. Вероятно, благодаря вашей британской порядочности вам не пришло сразу в голову то, о чем подумал я. Видите ли, — он поправил очки привычным жестом лектора, отчего комната стала сразу чем–то напоминать аудиторию, — как грубо, но выразительно формулировал сержант Роджерс, этот молодой человек, вероятнее всего, убит. Поскольку это так, лиц, находящихся под подозрением — к удовольствию сержанта, но к нашему огорчению, — крайне мало. Ему приходится выбирать между министром, молодой леди из аристократической семьи, женой блестящего политического деятеля, доверенным слугой дома и иностранным ученым смешанного происхождения и сомнительной национальности. Арест кого–либо из первых трех лиц, поименованных мной, явно вызвал бы первостатейный скандал. Засадить в кутузку — кажется, так надо сказать? — старого дворецкого — значит поколебать веру британцев в одно из самых дорогих их сердцу установлений. До чего же удачно, что в такой ситуации под рукой имеется козел отпущения, до которого в Англии никому нет дела!

— Вы городите чепуху, сэр, — грубо сказал сэр Джулиус, — и притом вредную чепуху! Я вполне учитываю положение, в котором вы оказались, но, как бывший министр внутренних дел, я начисто отвергаю предположение, что на полицию в нашей стране можно оказывать влияние… во всяком случае, такое влияние, как вы предполагаете. Или влияние вообще, — добавил он раздраженно.

С жестом отвращения он отодвинул от себя чашку кофе и встал из–за стола. Д–р Ботвинк остался сидеть. Не обращая внимания на вспышку министра, он задумчиво продолжал:

— Конечно, до ареста может и не дойти. Может быть, сержант Роджерс сочтет себя не вправе обвинить кого–либо из нас пятерых. Тогда все мы останемся в какой–то степени запятнанными до конца наших дней. И в этом случае, признайтесь, сэр Джулиус, в вашем весьма уязвимом положении, в особенности учитывая, что вы унаследуете титул лорда Уорбека, для вас будет выгодно иметь возможность заткнуть рот шептунам, указав им на человека с такой сомнительной репутацией, как я. Ни один англичанин, даже самый горячий ваш политический противник, если ему предложат выбрать из нас двоих возможного преступника, не поколеблется.

Но Джулиусу этого было довольно.

— Я больше не могу выслушивать такой вздор! — сказал он и направился к двери.

Однако ему не повезло. Когда до спасения ему оставалось всего несколько шагов, прямо перед ним отворилась дверь и он оказался лицом к лицу с миссис Карстерс. Вежливость принудила его уступить ей дорогу и пожелать доброго утра, и, не успев выйти на свободу, он оказался пойманным и втиснутым обратно в комнату.

— О, сэр Джулиус, я так рада, что вы еще здесь! — сказала она. — Вижу, вы уже позавтракали, но вы останетесь и окажете мне моральную поддержку, пока я выпью кофе, не правда ли? Ей–богу, в такое утро, как сегодня, я не могу есть… Нет, не беспокойтесь, я сама… О, спасибо, д–р Ботлинг, вы очень любезны… Да, два куска, пожалуйста. А что под этой крышкой? Да, пожалуй, кусочек лососинки, если вам не трудно. В конце концов, как я всегда говорю мужу, нужно поддерживать свои силы. Если б только он был здесь, он бы знал, что делать. Чувствуешь себя такой беззащитной и одинокой… Да, сэр Джулиус, курите, это мне нисколько не мешает… Ах, не уходите, д–р Ботлинг… Что? Ах, извините, я всегда так бестолкова насчет имен. Не уходите, я чувствую, что в такой момент, как теперь, нам всем нужно держаться вместе, вы согласны?

— В том, что вы говорите, много правды, миссис Карстерс, — важно промолвил д–р Ботвинк, передавая ей тост.

— Я провела такую ужасную ночь, — продолжала миссис Карстерс, с аппетитом принимаясь за копченую лососину. — Всю ночь я ворочалась и металась, ломая голову над тем, что заставило этого бедного молодого человека покончить с собой. Может быть, он сделал это из–за женщины, как вы считаете? Но когда вспомнишь о Камилле — она ведь явно по уши влюблена в него…

— Вы думаете, что Роберт совершил самоубийство? — несколько нетерпеливо перебил ее Джулиус.

— А как же иначе, сэр Джулиус? В конце концов, мы все были там. Мы его видели.

— Мы видели, как он умер, мадам, — сказал д–р Ботвинк мрачно.

— А разве это не одно и то же? Я хочу сказать, что всякое другое предположение слишком шокировало бы!

— Предположение, которое шокирует, не обязательно ошибочно, миссис Карстерс.

— Доктор Ботвинк, — сказал Джулиус колко, — предпочитает думать, что Роберт пал жертвой зверского преступления.

— Отнюдь нет, сэр Джулиус! Дело вовсе не в предпочтении. Я не исключаю никаких возможностей, уверяю вас. Я исхожу из того, что видел своими глазами, и так же, без сомнения, поступит и сержант Роджерс.

— Не говорите мне о сержанте Роджерсе! — воскликнула миссис Карстерс. — Он болван, каких мало. В какой беспорядок он привел вчера мою спальню со своим смехотворным обыском, это прямо невообразимо! Но, кроме шуток, д–р Ботвинк, уж не думаете ли вы, что один из нас… — Она не закончила фразу.

— Знаете, во мне так силен дух противоречия, что когда мне говорят, что об этом и подумать нельзя, я только об этом и думаю. С вами этого никогда не бывало?

— Конечно, нет!

— Это очень интересно с психологической точки зрения. Может быть, в умении сдерживать мысли в определенных рамках и заключается весь секрет английской партийной политики? Как вы думаете, сэр Джулиус?

Прежде чем ответить, Джулиус потушил папиросу о блюдце, встал и посмотрел в окно.

— Я думаю, — сказал он наконец, — что миссис Карстерс во многом права.

— Благодарю вас, сэр Джулиус. Я знала, что вы согласитесь со мной. Как утешительно в такой момент знать…

Но Джулиус без церемоний перебил ее.

— Совершенно ясно, — произнес он медленно и громко, — что это было самоубийство. Никакого другого предположения просто–напросто не следует принимать во внимание.

— Но… — начал было д–р Ботвинк.

— В конце концов, — продолжал сэр Джулиус еще громче, — как подчеркнула миссис Карстерс, мы там были. Мы видели, что произошло.

— Совершенно верно, — сказал д–р Ботвинк, — и как раз исходя из того, что я видел…

— Мы видели, что произошло, — повторил Джулиус с нажимом. — Не считая леди Камиллы и Бриггса, мы единственные свидетели. Я предполагаю в свое время поговорить с Бриггсом. Он скорее всего стоял так, что не мог многого заметить. Вам, миссис Карстерс, несомненно, представится случай обсудить дело с леди Камиллой. Никто не может опровергнуть то, что мы скажем. — Он посмотрел в упор на д–ра Ботвинка и продолжал: — Я, конечно, могу говорить только за себя, но я отчетливо помню, что видел, как мой кузен бросил что–то — что именно, я, конечно, могу только догадываться — в свой бокал непосредственно перед тем, как выпить.

— Как странно, что вы об этом сказали, сэр Джулиус! — подхватила миссис Карстерс. — Ведь я только что хотела сказать об этом сама. Следовало бы упомянуть об этом сразу, но мы все были так расстроены… а теперь я вспоминаю, что я видела–видела как раз то, о чем вы сейчас упомянули. Не забыть бы сообщить об этом сержанту Роджерсу.

Выпрямившись на стуле, д–р Ботвинк переводил взгляд с миссис Карстерс на сэра Джулиуса и обратно. Лицо его было лишено всякого выражения, и он долго выжидал, прежде чем заговорить.

— Понимаю, — сказал он. Последовала еще одна длительная неприятная пауза. — Понимаю, — повторил он. — Очень жаль, сэр Джулиус, но я не мастер лгать.

— Вот как! — Джулиус был воплощением справедливого негодования. — Это не то слово, которое я бы…

— Да. — Голос историка звучал язвительно и резко. — Это крайне не британское слово, не так ли? Мне следовало бы сказать… но какое значение имеет, какой именно красивый эвфемизм я употреблю? Вы хотите замять дело — вот к чему все сводится. Ну что ж, я не стану вам поперек дороги, хотя и помогать не обещаю. В конце концов, это не мое дело. Я не привык к английскому образу жизни. Втирайте на здоровье очки сержанту Роджерсу, если удастся. Однако я хочу вас предупредить, что он далеко не так глуп, как вам кажется.

Высказавшись, он встал и без всяких церемоний вышел из комнаты.

После его ухода наступила минута неловкого молчания. Потом миссис Карстерс пробормотала, не глядя на сэра Джулиуса:

— Как, по–вашему, он… он не подведет?

— Я думаю — нет, — уверил ее Джулиус. — Он ужасно надоедливый субъект, но он поймет. Ведь он сказал, что это не его дело. Ему нет смысла нам вредить.

— Надеюсь, что вы правы, сэр Джулиус. Должна сказать, что его поведение мне совсем не понравилось.

— Это еще цветочки. Знаете, до вашего прихода он прямо–таки намекал, что я убил Роберта, чтобы унаследовать титул! Это я–то, подумайте только! — Он невесело засмеялся.

— Это смехотворно, сэр Джулиус! В вашем–то положении. — Миссис Карстерс вторила его смеху. — И все же из этого можно заключить, что будут говорить всякие невежды. Вот почему так важно…

— Вот именно. Я не думаю, чтобы с Бриггсом могли возникнуть какие–нибудь затруднения. Предоставьте его мне. Что же касается Камиллы…

— Камилла, дорогая! — Дверь приоткрылась, и миссис Карстерс тут же вскочила. — А мы только что о вас говорили! Какая вы молодец, что сошли вниз, а я думала, что вы проведете весь день в постели.

— Что толку лежать в постели, если не можешь заснуть, — сказала Камилла сухим, ровным тоном. — Нет, спасибо, сэр Джулиус, я сама. Я хочу только тост и чего–нибудь выпить.

Она сидела за столом прямая, с белым окаменевшим лицом. По знаку миссис Карстерс сэр Джулиус встал и оставил обеих женщин наедине.

— Камилла, — начала миссис Карстерс мягко. — Мы с сэром Джулиусом как раз говорили, когда вы вошли…

— Вы говорили обо мне — знаю. Вы уже об этом упомянули. Сказать, что именно? Вы говорили, что Роберт обращался со мной по–хамски и если у кого и были основания его убить, так прежде всего у меня.

— Нет, нет, Камилла! Ничего подобного, даю вам слово.

— Но ведь это правда, не так ли? Я скажу вам еще кое–что, чего вы, вероятно, не знаете. Вчера вечером еще за две минуты до полуночи я желала, чтобы он умер, а теперь хотела бы умереть сама. Правда, глупо?

— Камилла, дорогая, вы не должны говорить об этом. Неужели вы не понимаете, как опасны подобные разговоры?

— Опасны? — повторила Камилла с горькой усмешкой.

— Если бы вы сказали нечто подобное сержанту, Бог знает, что он мог бы подумать.

— Я считаю, что он, наверно, склонен подозревать нас всех в самом плохом. Но мне уже все безразлично.

— Но вам не должно быть безразлично, Камилла, ради всех нас. Так вот, мы с сэром Джулиусом обсудили все и чувствуем, что мы на грани ужасной ошибки. Если б вы только могли нам помочь выявить подлинную правду об этом ужасном деле…

Голос миссис Карстерс журчал откровенно и убедительно, но по лицу Камиллы нельзя было догадаться, слушает она или нет.

В архиве этим утром было еще темнее, чем всегда, потому что узкие окна густо залепил снег, и даже холоднее, чем накануне; однако д–р Ботвинк вошел в него со вздохом облегчения. Он направился туда прямо из столовой, отчасти по привычке, отчасти, как он осознал, оглядевшись вокруг, по инстинкту, заставившему его искать убежища от ужасов и осложнений настоящего в том единственном мире, который для него является совершенно реальным.

Вздохнув с облегчением, он закрыл за собой дверь. Как он быстро убедился, здесь ничего не тронули. Сержант Роджерс, очевидно, не распространил свои поиски на этот отдаленный закоулок дома. Его бумаги лежали точно так, как он их оставил. На письменном столе еще белел неразборчивый документ, который он принялся вчера расшифровывать в тот момент, когда Бриггс позвал его к чаю. Вспомнив об этом, д–р Ботвинк горько усмехнулся. Вчера! Неужели это было так недавно? Он пожал плечами. Вчерашний день уже был историей, и притом историей безобразной и подлой. Он был не более реальным и не менее отдаленным, чем та дата, когда появился на свет вон тот трудоемкий манускрипт. Быть может, будущий историк найдет, что вчерашний день заслуживает исследования и увековечения, но он в этом сомневался. Сержант Роджерс мог бы написать его историю, если б сумел; он же — д–р Ботвинк — предпочитает восемнадцатый век.

Д–р Ботвинк посмотрел на часы. Меньше чем через полчаса он должен присоединиться к остальным гостям в комнате лорда Уорбека, чтобы пройти через эту тягостную церемонию праздничного поздравления. Хочешь не хочешь, отказаться было невозможно. Значит, для какой–либо серьезной работы времени не останется. Все–таки раз уж он здесь, можно опять проглядеть документ. Может быть, прочитав еще несколько фраз, он убедится, что эта бумага не представляет никакого интереса. Стоит попытаться. Он отведет на это четверть часа, самое большее двадцать минут… Он уселся за стол, зажег настольную лампу, тщательно протер очки и придвинул к себе пожелтевший листок.

Как ни хорошо он был знаком с чудовищным почерком третьего лорда Уорбека, какое–то время он не мог разобрать этих неряшливых каракуль. Он бросил бы свое занятие, если б какое–то шестое чувство не подсказывало ему, что упорствовать стоит. Наконец из сумбура чернильных закорючек вырисовалось сначала имя, потом дата. Имя было хорошо знакомо каждому изучающему историю, но до тех пор никогда не попадалось д–ру Ботвинку в бумагах дома Уорбеков. Возможно было — и даже похоже, — что в соединении с этой именно датой оно могло привести к важному открытию. С чувством растущего возбуждения д–р Ботвинк с новыми силами склонился над работой. Вооруженный лупой и равными образцами почерка третьего лорда Уорбека, он постепенно продвигался вперед. Мало–помалу весь выцветший документ ожил и приобрел смысл. И в конце концов д–р Ботвинк разобрал его вплоть до последней буквы. Он тщательно прочел и перечел его, а потом, достав ручку, принялся старательно его переписывать.

Сидя за письменным столом в холоде архива, д–р Ботвинк чувствовал, как по его жилам пробегает сладкий жар триумфа.

Здесь перед ним была действительность — здесь была правда! В его руках была запись разговора третьего лорда Уорбека с Джоном Уайлксом[63] в разгар большой выборной кампании в Миддлсексе, сделанная в день разговора. Досадные видения двадцатого века поблекли, и остался только д–р Венцеслав Ботвинк наедине с историческим открытием, которому суждено было поразить всех специалистов — числом по меньшей мере полдесятка, — способных оценить его значение. Это была торжественная и радостная минута, какая выпадает человеку только раз или два за всю жизнь.

— Ей–ей, сэр, чертовски холодно здесь у вас!

Историк поднял голову. Сквозь толстые линзы очков для чтения он видел только туманный абрис высокого человека, стоявшего у двери на другом конце комнаты. Сняв очки, он разглядел его яснее. Медленно и с мучительным усилием он выплыл из животрепещущей реальности выборной кампании 1768 года в Миддлсексе и обратился к этой серой тени настоящего.

— А, сержант Роджерс! — сказал он, поднимаясь с кресла. — Доброе утро!

— Могу ли я побеседовать с вами несколько минут, сэр?

— Само собой разумеется, я всецело к вашим услугам. Только — я как раз вспомнил — я договорился повидать сегодня утром лорда Уорбека. Пожалуй, мне следует сначала зайти к нему.

Сыщик кинул на него странный взгляд.

— Не думаю, чтобы его светлость пожелал видеть кого–либо в настоящий момент, — сказал он угрюмо. — Вы были здесь наверху все утро? — добавил он.

— Все утро? — Д–р Ботвинк вынул из кармана свои старомодные часы. — Не может быть! По–видимому, я пробыл здесь больше двух часов!

— Значит, мы как раз успеем побеседовать до обеда, — ответил Роджерс спокойно.

— Пожалуйста, сержант. Повторяю, я к вашим услугам. Два часа! А я и не заметил, как прошло время. Что же вы не присядете? Позвольте, я сниму книги с этого кресла.

— Нет, — возразил Роджерс твердо. — Нет, спасибо. Не знаю, как вы, сэр, а я предпочитаю, когда возможно, делать свою работу в тепле. Я пришел спросить вас, не спуститесь ли вы в библиотеку на минутку–другую.

— Разумеется, или, может быть, правильно было бы на ваш вопрос ответить «разумеется, да»? Как бы то ни было, я немедленно пойду с вами. Теперь, когда вы об этом упомянули, я нахожу, что здесь скорее холодно.

— Это тоже мелочь, которую вы, вероятно, не заметили, сэр? — сказал Роджерс не без насмешки и посторонился, чтобы пропустить д–ра Ботвинка вперед.

— У меня, знаете ли, было о чем думать, кроме температуры, — ответил д–р Ботвинк. В дверях он остановился и оглянулся на письменный стол, где рядышком лежали старый грязный манускрипт и чистый лист с переписанным текстом. Со вздохом сожаления он послал прощальный привет веку разума и стал спускаться впереди сержанта по узкой каменной лестнице вниз.

— Значит, вы не очень наблюдательны, доктор Ботвинк? — сказал Роджерс, усевшись в кресло перед горящим камином.

— Простите?

— То есть не замечаете, который час, тепло или холодно и тому подобное?

— А, я понял вас! Рассеянный профессор, любимый персонаж английских юмористов, — вот какую роль вы предназначаете мне, сержант? Что ж, вероятно, в известном смысле это правильно. Когда человек поглощен подлинно важным делом, он не замечает мелочей, так ведь? Но я льщу себя мыслью, что в обыденной жизни я сумею отличить кукушку от ястреба.

— Кукушку от ястреба — что это значит?

— Не важно. Не я изобрел это выражение — я думал, вы знаете его. Говоря обычным полицейским языком, я могу отличить живого от мертвого и естественную смерть от насильственной, в особенности если она происходит у меня на глазах. Вероятно, я прав, предполагая, что именно на сей счет вы и хотели со мной поговорить?

Роджерс не ответил. На его грубом лице не отражалось ничего, кроме усталости; полузакрыв глаза, он смотрел на огонь. Вдруг он повернулся к Ботвинку и ошарашил его неожиданным вопросом:

— А что вы за профессор, доктор Ботвинк?

Историк терпеливо перечислил свои степени и звания.

— И поколесили же вы по свету, не правда ли?

Губы д–ра Ботвинка скривились в холодной усмешке.

— Пожалуй, точнее будет сказать, что меня погоняли по свету, — заметил он мягко.

— Уточните, какие политические связи были у вас в Чехословакии.

— Я был левым, разумеется.

— Разумеется?

— Я хочу сказать, что моя… моя левизна, назовем это так, послужила естественной причиной того, что меня гоняли по свету.

— Гм… А потом вы некоторое время жили в Вене, так, кажется?

— Да. Я был приглашен туда, чтоб прочесть курс лекций. Но курс остался незаконченным.

— Это было при Дольфусе?[64]

— Да. Я предвосхищу ваш следующий вопрос, заметив, что я был антидольфусовцем. Вот почему мои лекции, естественно, были прерваны. Я антиклерикал, антифашист, короче говоря, вы можете зарегистрировать меня как прирожденного «анти».

— А не проще ли сказать, что вы коммунист, доктор Ботвинк?

Историк покачал головой.

— Увы! — сказал он. — Когда–то, пожалуй, это и могло случиться, но если бы мне надо было определить мою позицию теперь, я сказал бы… Но зачем отнимать у вас попусту время, сержант? Вы хотите знать о двух вещах, я вам их скажу. Первое: я решительнейший, насколько это возможно, противник Лиги свободы и справедливости. Второе: ни по этой, ни по какой–либо иной причине я не убивал достопочтенного мистера Роберта Уорбека.

Нельзя было сказать, произвели ли слова д–ра Ботвинка впечатление на сержанта. Он не удостоил его ответом. Вместо этого он пошарил у себя в карманах, вынул из одного жестянку с табаком, из другого — пачку папиросной бумаги и стал скручивать сигарету. Закурив ее, он возобновил вопросы, но на совсем другую тему:

— Опишите мне эту бутылочку яда в шкафу в буфетной. Как она выглядела?

— Не имею ни малейшего представления.

— Вы хотите сказать, что ее там не было?

— У меня нет оснований сомневаться в этом. Просто я ее не заметил.

— Но вы по меньшей мере дважды открывали этот шкаф, как я понимаю. Первый раз — когда осматривали кусок старой деревянной резьбы…

— Полотняной обивки.

— …и второй раз, когда показывали ее Бриггсу. Неужели вы хотите сказать, что ни в том, ни в другом случае вы не заметили того, что находилось прямо у вас под носом?

— Меня интересовал шкаф или, говоря точнее, спинка шкафа, а не его содержимое. Я историк, сержант, а не отравитель. Chacun a son metier[65].

— И вы не подходили к шкафу третий раз?

— Зачем? У меня пропал интерес к нему.

— К шкафу или к яду?

— Повторяю, я не заметил там никакого яда.

— Ваша наблюдательность, доктор Ботвинк, по–видимому, весьма избирательна.

— Что верно, то верно. Вы определили эту черту, если позволите так сказать, с замечательной точностью.

— В таком случае вы небось скажете мне, что ваши наблюдения над тем, что произошло прошлой ночью, ничего не стоят и что, если я стану вас об этом спрашивать, я зря потрачу время.

— Напротив того. Я был живо заинтересован тем, что произошло. И я думаю, что видел все не хуже, чем… чем кто–либо другой.

— Мне бы хотелось это проверить. Заметили ли вы, что мистер Уорбек опустил что–то в свой бокал, перед тем как его выпить?

— Я не заметил этого, — сказал д–р Ботвинк подчеркнуто.

— Однако сэр Джулиус, миссис Карстерс и Бриггс — все они уверены в том, что он это сделал. Как вы это объясните, сэр?

Д–р Ботвинк молчал.

— Ну? Что вы скажете?

— Если они все в этом сходятся, то кто я такой, чтобы им возражать? Но сходятся ли они? Вот вопрос, который я себе задаю.

— Я только что сказал вам, что они стоят на одном.

— Извините меня, сержант, но этого вы мне как раз и не сказали. Вы мне сказали, что все они одинаково уверены в этом. Но вы не упомянули леди Камиллы, а это, пожалуй, кое–что да значит. Далее, вы не сказали, что они сходятся насчет момента, а также насчет обстоятельств, при которых этот факт, по их словам, имел место. Ведь в этом и состоит проверка, не так ли? Хоть я и антиклерикал, но Библию я знаю.

— А какое отношение к этому имеет Библия, позвольте спросить?

— Я имел в виду историю Сусанны и старцев, которую такой опытный полицейский, как вы, должен был бы знать[66].

— Знаю, — коротко ответил Роджерс.

Некоторое время он молчал. Д–р Ботвинк с видом дискутанта, отстоявшего свою точку зрения, удовлетворенно откинулся на спинку кресла и стал обводить глазами заставленные книжными полками стены библиотеки. Вдруг его глаза остановились на одной точке прямо за левым плечом сержанта. Он пристально смотрел на это место, и на лице у него появилось живейшее любопытство; но, когда Роджерс обернулся, чтобы узнать, что же так заинтересовало историка, он не увидел ничего, кроме уставленной книгами полки, не отличающейся от других полок в библиотеке ничем, кроме абсолютно неинтересных названий на корешках.

— Доктор Ботвинк! — сказал Роджерс громко.

Историк виновато вздрогнул.

— Прошу извинить меня, — сказал он. — Я на секунду отвлекся. Вы, кажется, сказали…

— Вы видели это раньше?

Сыщик достал откуда–то скомканный обрывок папиросной бумаги. Когда он осторожно расправил его у себя на колене, внутри оказалось несколько белых кристалликов. Д–р Ботвинк надел очки и внимательно рассмотрел их.

— Нет, не видел, — произнес он медленно. — А что это такое?

— Это мне скажет химик, если мне удастся отдать их на анализ.

— Так. А покуда я предполагаю, что неразумно было бы проверять эти кристаллы по–любительски и уж тем более на вкус. Позвольте спросить: где это было найдено?

— Под карточным столом.

— Понимаю. Это, конечно, согласуется с…

— С чем?

— С тем, что кто–то — сам ли мистер Роберт или кто–нибудь другой — высыпал содержимое этой бумажки в бокал мистера Роберта, когда бокал стоял на карточном столе. Если это был кто–то другой, то так как мы во все глаза глядели, что он выделывал у окна, это легко можно было сделать незаметно. Но если он сделал это сам… Скажите, сержант, неужели нам нужно ломать эту комедию дальше?

— Что вы хотите сказать?

— Я хочу сказать, что вы не верите, так же как и я, что этот несчастный субъект покончил с собой. Неужели человек, как бы он ни был пьян, сначала публично заявит, что он сейчас объявит важную новость, а затем примет яд, не успев огласить ее? Это чушь. Вы не задали мне ни одного вопроса о том, что произошло прошлой ночью, и это может объясняться только тем, что вы уже опросили других присутствовавших и таким образом разрушили смехотворный сговор между сэром Джулиусом и остальными. Вы просто проверяли меня, чтобы удостовериться, участвую ли я в этом сговоре или нет. Разве не так?

— Я здесь не для того, чтобы отвечать на ваши вопросы, доктор Ботвинк.

— Как вам угодно. Но на один вопрос мне очень хотелось бы получить ответ, потому что он меня озадачивает. Узнали ли вы, какую новость мистер Роберт собирался объявить, и если да, то в чем она состоит?

— И этого я вам не скажу.

— Жаль. Знай это, я, пожалуй, смог бы вам помочь, а я, поверьте, рад был бы вам помочь, если бы мог. Ну что же, сержант, хотите задать мне еще какие–нибудь вопросы?

— Еще два вопроса, сэр, и потом я больше не стану вас беспокоить в ближайшее время. Вы сказали мне, когда я к вам зашел, что у вас назначена встреча с лордом Уорбеком. Зачем вам эта встреча?

— На это легко ответить. Это, собственно, не встреча в точном смысле слова. Просто за завтраком Бриггс сообщил мне, что его светлость пожелал сегодня утром принять всех гостей у себя, чтобы поздравить их с праздником. Учитывая то, что мы были в курсе случившегося, а он нет, встреча эта должна была быть довольно мучительной, но я не собирался уклоняться от нее.

— Но ведь вы не видели лорда Уорбека сегодня утром?

— Конечно, нет.

— Ни до завтрака, ни после?

— Разумеется, нет! Даже такой иноземец, как я, сержант, понимает, как неуместно навещать английского джентльмена до завтрака. А после завтрака, уверяю вас, я прошел прямо в архив и оставался там до вашего прихода. А почему вы спрашиваете?

— Кто–то, — ответил Роджерс мрачно, — побывал у его светлости после того, как Бриггс подал ему завтрак, и до того, как он вернулся за подносом.

На это д–р Ботвинк ничего не сказал. Брови его вопросительно поднялись, а рот округлился в изумленное «о»!

— Кто–то, — продолжал сыщик, — сообщил ему о смерти сына. Когда Бриггс вернулся за подносом, он нашел его в состоянии полнейшей сердечной слабости.

— И он, бедняга, умер?

— Нет, еще жив, но только–только. Не могу сказать ни того, доживет ли он до тех пор, когда мы сможем достать врача, ни того, сможет ли врач что–либо сделать для него. Сильно сомневаюсь в этом.

— Так! — сказал д–р Ботвинк тихо, как бы про себя. — Этого и следовало ожидать. Да, я нахожу это очень логичным. А ваш второй вопрос, сержант?

— Я хотел только узнать, что в этой комнате так заинтересовало вас, на что вы смотрели?

— Рад, что вы меня спросили. Я сказал, что хотел бы вам помочь, не так ли? Так вот, я смотрел на книгу, которая навела меня на мысль, возможно, и не лишенную значения. Я смотрю на эту книгу и сейчас.

Д–р Ботвинк встал и подошел к книжной полке в противоположном углу комнаты.

— Вот эта книжка, — сказал он, приложив палец к томику в зеленом переплете, — «Жизнь Уильяма Питта»[67], сочинение лорда Розбери. Слабая работа, но отнюдь не поверхностная. В ней говорится о Питте–младшем, знаете, о втором сыне великого члена палаты общин. Вам следовало бы прочесть ее, сержант.

— Спасибо, сэр, — сказал Роджерс сухо. — Сейчас меня интересует смерть Роберта Уорбека, а не жизнь Уильяма Питта.

— Это немного выходит за рамки моего периода, — невозмутимо продолжал д–р Ботвинк, — и поэтому я не стыжусь признаться, что не могу указать вам точной даты, но я думаю, что это произошло в 1788 или 1789 году. Во всяком случае, в книжке Розбери вы ее найдете. Но понимаете, важно не то, что произошло в этом году, а то, чего не произошло. Вот что действительно было важно. Как с собакой у Шерлока Холмса ночью[68]. Вам не интересно, сержант Роджерс? Вы думаете, что я просто играю свою роль рассеянного профессора? Жаль, жаль! Во всяком случае, я сделал все, что было в моих силах, чтобы вам помочь. Разрешите уйти?

Полнейшая тишина окружала старый дом. Не было даже слабого ветерка, который поколебал бы густой туман, нависший над погребенной под снегом местностью. Глядя из высокого окна в спальне лорда Уорбека, Камилла Прендергест видела перед собой мир, в котором сама жизнь словно остановилась, — мир бесформенный, бесцветный и, по всей видимости, безграничный. Трудно было поверить, что за этим пустым, безжизненным пространством жизнь идет своим чередом, что по оживленным морским путям вдоль берегов корабли осторожно пробираются во мраке или бросают якорь, тревожно окликая друг друга хриплыми сиренами; что по всей Англии наперекор морозу и снегу мужчины и женщины собрались, чтобы весело провести Рождество. Еще труднее было представить себе, что эта полная изоляция кратковременна, что она мимолетная причуда природы и что через несколько дней, а может быть, даже и часов, она исчезнет и Уорбек–холл и все, что в нем произошло, станет пищей ненасытного любопытства внешнего мира.

Она вздрогнула и, отвернувшись, окинула взглядом комнату. За исключением тиканья часов на камине, здесь все было также неподвижно и безмолвно, как и снаружи. Лорд Уорбек лежал на постели, и лицо его было едва ли не белее подушки, а дыхание таким слабым, что пододеяльник у рта почти не шевелился. Так он пролежал все утро, лишенный дара речи и без сознания, изолированный от окружающих людей, которые и сами были отрезаны от мира. Когда Бриггс доложил, в каком состоянии он нашел лорда Уорбека, Камилла согласилась посидеть с ним так же, как соглашаются побыть с покойником, потому что ни она и никто другой не в силах были ему помочь.

Она встала, подошла к кровати и наклонилась над неподвижной фигурой. Ей показалось, что лицо его стало еще бледнее, а дыхание еще слабее, но трудно было что–либо сказать определенно, настолько слабо теплилась в лорде Уорбеке жизнь. Хорошо еще, что он был жив. Она пристально смотрела на тонкие изможденные черты, потом отвернулась. В эту минуту за ее спиной тихо открылась дверь и вошел Бриггс.

— Как его светлость? — спросил он.

— Как будто без перемен, — ответила Камилла. — Как вы думаете, Бриггс, долго еще так протянется?

— Не могу вам сказать, миледи, — ответил дворецкий тем же ровным, спокойным тоном, каким он ответил бы на любой вопрос, касающийся домашних дел. — Я пришел доложить, — продолжал он тем же тоном, — что подам завтрак через четверть часа.

— Я не хочу есть.

— Позвольте заметить, миледи, нам всем надо поддерживать свои силы. Я думаю, что вам все–таки нужно покушать.

— Ну тогда пришлите мне чего–нибудь сюда. Я не могу оставить его светлость в гаком состоянии одного.

— Осмелюсь сказать, миледи, что вам надо подумать и о себе. Вам нельзя оставаться целый день взаперти. А чтобы оставить его светлость одного, об этом и речи нет. С ним будет сидеть другое лицо, я договорился.

Одиночество обострило чувствительность Камиллы. Она заметила несколько необычную интонацию Бриггса — что в другое время пропустила бы мимо ушей — и живо переспросила:

— Другое лицо? Кого вы имеете в виду? Кого–либо из слуг?

— Не то чтобы из слуг, миледи. Здесь моя дочь, и она готова сменить вас на это время.

— Ваша дочь? Как странно, Бриггс, я совсем забыла, что вы человек семейный. Где она?

— В коридоре, за дверью, миледи. Смею вас уверить, что на нее вполне можно положиться.

Первый раз губы Камиллы сложились в слабую улыбку.

— Иначе она вряд ли была бы вашей дочерью, — сказала она. — Я хотела бы ее видеть.

Бриггс подошел к двери и немедленно вернулся.

— Моя дочь Сюзанна, миледи, — сказал он.

— Здравствуйте, — сказала леди Камилла тоном, чуть–чуть преувеличенно вежливым, каким хорошо воспитанные женщины обычно разговаривают с теми, кто ниже их по общественному положению.

— Здравствуйте, — ответила Сюзанна. В ее тоне послышался глухой вызов, и Бриггс неодобрительно щелкнул языком, заметив, что она не добавила «миледи».

Сама не сознавая почему, Камилла вдруг почувствовала, что эта девушка к ней относится враждебно. Это вовсе не была та девушка, которую она ожидала увидеть. Перед ней стояла женщина, в поведении которой чувствовались затаенный вызов и недоброжелательство. Она собиралась поздороваться со вновь пришедшей и уйти, но что–то побуждало ее остаться и выяснить, что же кроется за этим выражением лица — и вызывающим, и одновременно испуганным. Это была странная сцена. Не говоря уже о приличиях, на всех троих действовало, что они находятся в комнате тяжелобольного, и поэтому они говорили приглушенными голосами, из уважения к ничего не видящему и ничего не слышащему больному.

— Мы ведь раньше с вами не встречались? — спросила Камилла.

— Нет, не встречались.

— Вы живете не здесь?

— Нет. Я приехала день–два назад.

— Понимаю. Вы хорошо скрывали ее, Бриггс.

— Папа не хотел, чтобы знали, что я здесь.

Бриггс начал было что–то говорить, но Сюзанна опередила его:

— Рано или поздно все равно узнают, папа. Почему не сейчас?

Камилла недоуменно переводила взгляд с одного на другого.

— Не понимаю, о чем идет речь, — пробормотала она. — О чем узнают?

— Пожалуйста, не обращайте на нее внимания, миледи, — вмешался Бриггс, явно расстроенный. — Не надо мне было позволять ей приходить сюда. Если б я только знал… Сюзанна, тебе не велено было разговаривать с миледи таким образом.

— Я имею право разговаривать, как мне нравится. Больше того, я имею право быть здесь, — упорствовала Сюзанна. — А это не всякая может про себя сказать.

— Сюзанна! — возмущенно воскликнул Бриггс. — Ты говорила мне, что будешь сидеть тихо, пока его светлость…

— Не прерывайте ее, Бриггс, — сказала Камилла высокомерно. — Я хочу докопаться до сути. О каком праве вы говорите?

Сюзанна пошарила у себя в сумке, и в руке у нее оказалась сложенная в несколько раз бумага.

— Вот о каком, — отрезала Сюзанна и сунула бумагу в руку Камилле.

Камилла медленно развернула бумагу. Медленно прочла. Потом так же неторопливо сложила и отдала Сюзанне. Выражение ее лица не изменилось, а голос, когда она заговорила, был ровно настолько приглушен, насколько полагается в комнате больного.

— Благодарю вас. Очень жаль, что никто не знал этого раньше. Для многих это изменило бы все. — Обратясь к Бриггсу, она добавила: — Ваша дочь совершенно права. Она имеет право находиться здесь. Я позавтракаю внизу.

Сюзанна открыла рот, но, прежде чем она успела что–либо сказать, леди Камилла вышла из комнаты. Она держала голову высоко, и по ее лицу никто бы не догадался, какой удар ее гордости нанесло это датированное прошлым годом свидетельство о браке между Робертом Артуром Перкином Уорбеком, холостяком, и Сюзанной Анной Бриггс, девицей.

Бриггс молча посмотрел Камилле вслед. Когда она ушла, он напустился на Сюзанну.

— Да знай я, что ты так забудешься, дочка, я бы ни за что не позволил тебе прийти сюда, — упрекнул он ее.

— А с чего бы это мне не сказать ей, раз мне хочется? — сказала его дочь заносчиво и в то же время как бы обороняясь. — Чем я хуже ее? Не такая же, что ли?

— Нет, дочка, — ответил Бриггс торжественно. — Выйди ты замуж даже за самого знатного человека в стране, ты все едино ей неровня, и не стоит делать вид, что это не так.

— Не в средние века живем, папа. Только оттого, что она из благородных…

— Только оттого, что она из благородных, — твердо повторил Бриггс, крепко придерживаясь своих устаревших убеждений. — Ты не сумела бы вот так, как она, выйти из комнаты, хоть век этому учись. Она выше тебя, Сюзанна, что бы она ни сделала.

— Ну, она… — загорячилась Сюзанна, но запнулась, когда до нее дошел смысл слов, сказанных отцом. — Что ты хочешь сказать? — прошептала она испуганно. — Папа, неужели ты хочешь сказать, что это она бросила ему то самое в бокал?

— Ничего я не хочу сказать — просто потому, что мне нечего сказать. Я сказал мистеру Роджерсу, что это было самоубийство, а поверил он мне или нет, не знаю. Говорю тебе, не твое это дело. Пусть им занимаются те, кого оно касается. Твое положение от того, как это произошло, не изменится. — Он посмотрел на часы. — Мне пора идти, — сказал он. — Я сейчас пришлю тебе сюда поднос с едой. Сиди смирно возле постели и дай мне знать, если его светлость… если что–нибудь случится. Ты не принесла с собой шитья или чего–нибудь, чем заняться?

— Найду чем, — ответила Сюзанна, доставая из своей сумки прибор для маникюра. — Ногтями займусь. А чудно! — добавила она, усаживаясь в кресло. — Сколько времени я хотела попасть к его светлости и вот — на тебе! Я сижу здесь, в его комнате, а все уже кончено, и только еще шум идет. Бедный старик! Он был славный, правда?

— Славный — не то слово, дочка.

— Мне думается, он бы ладил со мной, если бы Роберт поступил как надо. Просто совестно, что я не могу ему рассказать. И чудно вышло! Ты старался его оберечь, а он так и не узнал про то, что только и могло бы его порадовать. А сэру Джулиусу ты скажешь, папа? — добавила она.

Бриггс покачал головой.

— Пускай он называет себя социалистом, а я голову прозакладываю, что для него это будет удар, — заметила Сюзанна. Эта мысль, по–видимому, привела ее почти в хорошее настроение, и, когда отец ушел, она мирно занялась своими ногтями.

Сэр Джулиус в это время находился в библиотеке. Он вошел туда, едва д–р Ботвинк ушел, да так стремительно, будто ждал этого за дверью. Он застал сержанта Роджерса развалившимся в кресле; сержант курил свою самокрутку и задумчиво глядел на классические бюсты, стоявшие на книжных шкафах. Когда министр финансов вошел, он машинально встал.

— А, Роджерс, — сказал сэр Джулиус. — Есть что–нибудь новое?

— Нет, сэр Джулиус. Сегодня утром я опять пробовал позвонить по телефону, но он все еще не действует. Мы услышим прогноз погоды по радио без пяти час, и тогда, может быть, узнаем, сколько времени продлится такое положение. По–моему, оно не может тянуться долго.

— Мне нужно при первой же возможности установить связь с премьер–министром в Чекэсре[69]. Это очень важно. Я нахожусь в крайне затруднительном положении, Роджерс, крайне затруднительном.

— Совершенно верно, сэр. — Роджерса все это явно не интересовало.

— Леди Камилла сказала мне, что мой кузен очень плох.

— Да, сэр. Интересно было бы узнать, кто сообщил ему известие, которое свалило его с ног.

— Вероятно, кто–нибудь из этих идиотов слуг. У них нет никакого такта. Если бы сообщил ему я, все было бы иначе. А так — это просто ужасно. Ужасно!

— Совершенно верно, сэр.

— Вам этого не понять, Роджерс, но меня глубоко беспокоит состояние лорда Уорбека.

— Само собой понятно, что вас это беспокоит, — сухо ответил сыщик. — Но вы не должны забывать, что я в данный момент обеспокоен смертью Роберта Уорбека.

Брови сэра Джулиуса изумленно поднялись.

— А я думал, что это дело улажено, — сказал он. — Он покончил с собой. Я объяснил вам это сегодня утром.

— Да, сэр, объяснили. То же самое сказали миссис Карстерс и Бриггс.

— Ну так чего ж вам еще?

— К несчастью, сэр Джулиус, у меня есть основания не удовлетвориться этим объяснением.

— Не удовлетвориться! После того, как я рассказал вам то, что видел своими глазами!

— Да, сэр!

— Я знаю, в чем дело, Роджерс. Вы слушали этого проклятого Ботвинка.

— Сэр Джулиус, — торжественно произнес Роджерс. — Не забывайте, пожалуйста, что по вашему собственному требованию я выполняю сейчас обязанности сотрудника уголовной полиции, расследующего дело об убийстве. Я обязан считаться с вами не больше, чем с любым другим свидетелем. В мои обязанности не входит сообщать вам, где или от кого я получил сведения. С другой стороны, вы, как и все остальные, должны помогать мне, говоря правду. И с целью помочь вам я не постесняюсь сказать вот что: я получил три отчета об обстоятельствах, в которых мистер Уорбек совершил самоубийство. Они не согласуются один с другим и не согласуются с моими собственными наблюдениями на месте происшествия. И я не верю ни одному из них. А теперь, сэр, предположим, что мы опять начнем сначала, и посмотрим, не доберемся ли мы на этот раз до правды.

Сэр Джулиус сильно покраснел. Он громко откашлялся, дважды глотнул воздуху и наконец сказал:

— Ну хорошо. Я не видел вчера, чтобы Роберт опустил что–либо в свой бокал. Это была… неточность. Но за исключением этого, я вам дал полный и точный отчет обо всем, что произошло, насколько я мог заметить. Больше мне нечего вам сказать.

— Нечего, сэр Джулиус?

— Абсолютно нечего.

Сыщик молча прошелся по всей библиотеке и обратно. Потом он повернулся к сэру Джулиусу.

— Я надеялся, сэр, что вы расскажете мне о том, что вы делали вчера перед обедом. Какое–то время вы были неподалеку от буфетной, не так ли?

— Возможно.

— Не заходили ли вы, случайно, в буфетную?

— Право, не припоминаю. Пожалуй, я туда заглянул.

— Там кто–нибудь был, когда вы туда заглянули?

— Кажется, никого.

— Почему же, сэр Джулиус, вы заинтересовались служебными помещениями дома?

— Я очень люблю этот старинный дом. Я давно здесь не был и воспользовался случаем оживить былые воспоминания.

— Видно, так же, как миссис Карстерс?

— Я ничего не знаю о том, что делала миссис Карстерс. В конце концов, у меня естественный интерес к этому месту. Это дом моей семьи, и я полагаю, что могу ходить тут всюду, куда мне вздумается.

— Вашей семьи, это вы очень точно выразились, сэр Джулиус. И со смертью мистера Роберта Уорбека вы становитесь наследником пэрства. Вам это не приходило в голову?

— Конечно, приходило, — ответил сэр Джулиус сердито. — А кто, по–вашему, в наши дни не хочет быть пэром?

— Знали ли вы, что Бриггс хранил в буфетной цианистый калий?

— Разумеется, нет. Да я и не понял бы, что это такое, даже если бы и видел.

— Ясно. Благодарю вас, сэр Джулиус.

Сэр Джулиус не воспользовался возможностью уйти. Он стоял, нерешительно переминаясь с ноги на ногу, пока в конце концов не собрался с духом.

— Вы только что упомянули миссис Карстерс, — сказал он. — Следует ли это понимать так, что вчера вечером она тоже была в буфетной?

— По–видимому, так.

— Но это же вздор! То есть вздор, что она могла отравить Роберта. Я знаю ее много лет — она член партии, пользующийся всеобщим доверием и уважением. К тому же ей не предстоит унаследовать пэрство, — добавил он с неловким смешком. — С таким же успехом можно заподозрить и леди Камиллу.

Он опасливо взглянул на сержанта, ожидая, какую реакцию вызовут его слова, но сержант остался невозмутимым.

— Вы сами видите, как все это смехотворно, — продолжал он. — Для меня совершенно ясно, что тут имело место самоубийство, даже если оно произошло не совсем так, как я… я себе представлял. Так легко запутаться в деталях. Если же это не самоубийство, значит, это Бриггс, а это сущая нелепица — и Боже милостивый! Да как же я не додумался до этого раньше? Конечно же Ботвинк. Разве этот тип не коммунист?

— Он не признает себя коммунистом, сэр Джулиус.

— Разумеется, не признает. Такие типы никогда этого не признают. Но теперь я припоминаю его фамилию… он был замешан перед войной в каких–то беспорядках в Австрии. Это объясняет все!

— Вы хотите сказать, что мистер Уорбек был убит из–за своей связи с Лигой свободы и справедливости?

— Нет, нет! — возбужденно запротестовал сэр Джулиус. — Горе с вами, с полицейскими, вы ничего не понимаете в политике. Ни один здравомыслящий человек не считается с этими дурацкими неофашистскими обществами. Это игры слабоумных юнцов. Нет! Кто сейчас является действительным врагом коммунизма? Да мы, мы, демократические социалисты Западной Европы! Покушение было задумано на меня! Меня только и спасло, что в спешке он опустил яд не в тот бокал!

— Это лишь теоретическое предположение, сэр Джулиус, — сказал Роджерс флегматично.

— А теперь, когда покушение не удалось, он старается посеять подозрения, чтобы дискредитировать меня и тем самым дело свободы во всем мире! Вообразите, какое впечатление произвело бы на Западе, если б меня заподозрили в убийстве!

Судя по лицу Роджерса, он явно не был способен на такой полет воображения. Он сказал только:

— По моим наблюдениям, сэр Джулиус, доктор Ботвинк интересуется больше политикой восемнадцатого века, чем нынешнего.

— Восемнадцатого века — дудки! Как бы не так! Говорю вам, этот человек опасен!

— Во всяком случае, — сказал Роджерс, — я так понимаю, что вы теперь решительно отказались от своей версии о самоубийстве?

— Видите ли, я… то есть… я… — замялся сэр Джулиус. — Извините, кажется, ударили в гонг к ленчу. — И он торопливо вышел.

Оставшись один, Роджерс некоторое время задумчиво стоял у камина. Потом он дважды прошагал взад и вперед по библиотеке, беззвучно мурлыча что–то себе под нос. Наконец, улыбнувшись собственной слабости, он подошел к одному из шкафов и вынул маленький зеленый томик. Быстро перелистал страницы, пожал плечами, и поставил его обратно на полку.

За ленчем собралась угрюмая компания. Сэр Джулиус занял место во главе стола, бросив недружелюбный взгляд на д–ра Ботвинка, сидевшего справа от него. Д–р Ботвинк держался как ни в чем не бывало, хотя вид у него был рассеянный, словно мысли его все еще были заняты политическими проблемами восемнадцатого века. Зато миссис Карстерс, наоборот, нервничала и ерзала. Место рядом с ней пустовало.

К обеду приступили в молчании, но не в характере миссис Карстерс было сохранять его долго. За неимением лучшего она заговорила о погоде.

— Сколько еще это будет продолжаться, как вы думаете? — сказала она. — В такой изоляции чувствуешь себя до крайности беспомощной.

Сэр Джулиус, к которому этот риторический вопрос, по–видимому, и был обращен, лишь угрюмо покачал головой. Д–р Ботвинк, обдумывавший, действительно ли Уайлкс имел в виду то, что он говорил в 1768 году, даже не слышал вопроса миссис Карстерс. Отчаявшись, та обратилась к Бриггсу:

— А что вы на этот счет думаете, Бриггс?

— К сожалению, не могу сказать, мадам.

— Но неужели никто ничего не может предпринять? Есть какая–то безнадежность в том, что мы сидим и ждем, пока что–нибудь случится! А не могли бы мы собрать несколько человек и что–то предпринять?

— Работники с фермы стараются пробиться к деревне, мадам. Мне сообщили, что они немного продвинулись по дороге, но снег размяк, и им приходится нелегко.

— Размяк, вы сказали?

— Да, мадам. Похоже, что скоро начнется оттепель.

— Слава Богу!

— Совершенно верно, мадам. По радио передали, что ожидается большой разлив.

К этому моменту д–р Ботвинк разрешил, к своему полному удовлетворению, вопрос о Джоне Уайлксе и поэтому услышал последнее замечание. Лицо у него вытянулось, но было ли это вызвано страхом перед разливом или ему просто не понравилась фраза, употребленная Бриггсом, осталось неизвестным.

— Оттепель! — воскликнул сэр Джулиус. На секунду глаза у него загорелись, но только на секунду. Он опять впал в прежнюю мрачность и закончил завтрак в молчании.

Тут в комнату вошла леди Камилла, и миссис Карстерс обратилась к ней.

— Камилла, дорогая, слышите?! — воскликнула она. — Скоро начнется оттепель!

— Это непременно должно произойти рано или поздно. — Камилла села за стол. Лицо у нее было спокойное, но глаза предательски покраснели. — Извините, что я опоздала, — прибавила она. — Как хорошо, что вы меня не ждали.

— Но разумеется, Камилла, мы не начали бы без вас, если б знали, что вы сойдете вниз, не правда ли, сэр Джулиус? Я думала, что вы еще побудете в комнате лорда Уорбека. Неужели вы оставили его одного, Камилла? В конце концов, никогда не знаешь, что может случиться. Может быть, мне лучше… Я право, не хочу есть… — Миссис Карстерс уже поднялась, но Камилла предупредила ее.

— Все в порядке, миссис Карстерс, — сказала она. — Конечно же, я не оставила его одного. За ним приглядят.

— Но кто же, дорогая? Я не говорю ничего против слуг, Бриггс это поймет, но не думаете ли вы, что в таких обстоятельствах кто–либо из нас…

В эту минуту Бриггс подавал блюдо Камилле. Она подняла на него глаза, и они переглянулись.

— Вам незачем беспокоиться, — проговорила она быстро. — Бриггс любезно устроил так, что пока я не вернусь, с лордом посидит его дочь.

— Ваша дочь, Бриггс! Кажется, я ее помню. В те времена, когда я вела занятия в здешней воскресной школе, это была маленькая рыжеволосая девочка. Что ж вы мне не сказали, что она здесь?

Бриггс ответил не сразу, и поток воспоминаний продолжал литься:

— Потом она, насколько помню, поступила на службу в Лондоне, как раз в то время, когда я вышла замуж. Сюзанна Бриггс! Такая смышленая девчурка была, но бедовая! Что с ней стало, Бриггс? Что она делает теперь?

— Но я ведь только что сказала вам, миссис Карстерс, — прервала ее Камилла прерывающимся голосом, — пока она сидит в комнате у лорда Уорбека.

— Я не это имела в виду, дорогая. Я просто спросила…

Бриггс, который отошел к буфету, сказал бесстрастно:

— Моя дочь, мадам, вышла замуж. Недавно она овдовела.

— Боже мой, какая жалость!

— Совершенно верно, мадам. Имеются горячие пирожки и холодный пудинг. Что вам подать?

Никто не может без конца поддерживать односторонний разговор с дворецким, и миссис Карстерс сдалась. Однако прежде чем она успела съесть полпирожка, молчание, воцарившееся в комнате, нарушил торопливый стук в дверь. Бриггс отворил ее и немедленно вышел, тщательно закрыв дверь за собой. Он отсутствовал всего несколько минут и быстро вернулся. Подойдя к столу, он сказал:

— Сэр Джулиус, вас не затруднит выйти на несколько минут?

Извинившись, сэр Джулиус торопливо вышел, сопровождаемый дворецким. После их ухода наступило неловкое молчание.

— Что случилось, как вы думаете? — спросила наконец миссис Карстерс.

— Я думаю, — ответил д–р Ботвинк, впервые открыв рот, — что появился новый лорд Уорбек.

Д–р Ботвинк был прав. Едва они вышли из столовой, Бриггс сказал сэру Джулиусу:

— Он скончался, сэр.

— Скончался?

— Да, сэр Джулиус. Совсем мирно, как говорит моя дочь. — Не стыдясь слез, Бриггс достал носовой платок и вытер глаза. — А вы… вы не хотите пойти наверх и посмотреть на него, сэр?

— Да, — сказал сэр Джулиус скорбно. — Думаю, что это мой долг.

Оба молча поднялись по лестнице. Бриггс отворил дверь в комнату лорда Уорбека и посторонился, чтобы дать сэру Джулиусу войти, но сэр Джулиус с необычном для него вниманием к чувствам другого человека взял его за руку, и они вошли вместе. Став друг возле друга, они глядели на спокойное, бесстрастное лицо. Им нечего было сказать. Лорд Уорбек окончательно ушел из этого мира, и если по выражению лица можно судить о чувствах, то ушел он без сожаления.

Когда через несколько минут они вышли из комнаты, у двери стояла Сюзанна. Джулиус, по–видимому, не заметил ее, но Бриггс остановил его, когда он хотел было пройти мимо.

— Это моя дочь, сэр Джулиус, — сказал он.

— Ах да, — любезно отозвался Джулиус. — Вы ведь были с ним, когда он умер?

— Да.

— Он… сказал что–нибудь перед кончиной?

— Да, — сказала Сюзанна. В ее тоне, обычно жестком и ровном, слышалась некоторая взволнованность. — Я как раз хотела рассказать вам. Перед самым концом он вдруг вроде бы пришел в себя на секунду, не больше, и сказал совсем ясно: «Скажите Джулиусу, что мне жаль». Так и сказал: «Скажите Джулиусу, что мне жаль». Потом передернулся, и все. Скончался.

— Спасибо, — сказал сэр Джулиус. Он повернулся к Бриггсу. — Это так характерно для моего кузена, — заметил он. — До последней минуты он остался добросердечным, внимательным человеком, каким был всегда.

— Конечно, я не поняла, что он, собственно, хотел этим сказать, — продолжала Сюзанна. — Но…

— Нет, нет, голубушка. Где вам понять! Но я прекрасно понимаю. Я очень рад, что вы передали мне его слова.

Он хотел было уйти, но Сюзанна остановила его:

— Мне надо вам рассказать еще кое–что куда важнее…

Сэр Джулиус устал и расстроился, и бесцеремонные манеры Сюзанны действовали ему на нервы.

— Что бы это ни было, я уверен, с этим можно подождать, — сказал он сухо. — Вы должны понять, что мне есть о чем сейчас подумать. Бриггс, прошу вас…

— Я думаю, сэр, — сказал Бриггс, — что, пожалуй, мне стоит самому объяснить, как обстоит дело. Как моя дочь уже сказала, дело это важное.

— Нет уж, лучше я сама объясню, — перебила его Сюзанна. — В конце концов, дело это мое, и я не стану тратить время попусту, как ты. Да и разговору–то тут всего… — Она повернулась к Джулиусу: — Когда вы вышли из этой двери минуту назад, вы думали, что теперь, когда старик умер, вы лорд Уорбек. Так вот, это не так.

Сэр Джулиус уставился на нее в полном недоумении.

— Не так? — сказал он, запинаясь. — Я не лорд Уорбек?

Он повернулся к Бриггсу, словно ожидая, что тот подтвердит, что это ему не снится.

— Моя дочь говорит сущую правду, сэр Джулиус, — уверил его Бриггс. — Мистер Роберт женился на ней, ясное дело, без моего ведома или согласия, и…

— И мой малютка законный лорд Уорбек! — воскликнула Сюзанна тоном героини старомодной мелодрамы.

— У вас… у вас есть мальчик… сын? — запинаясь, проговорил сэр Джулиус. — Сын Роберта? Рожденный в законном браке? Боже милостивый! Я и подумать не мог… Я всегда думал…

И он упал без чувств.

Когда сэр Джулиус пришел в себя, он увидел над собой встревоженное лицо Бриггса, склонившегося над ним. Сюзанна исчезла.

— Вы хорошо себя чувствуете, сэр? — спросил дворецкий.

— Да, да, я оправлюсь через минуту. Помогите мне сесть вон в то кресло, Бриггс… Вот так лучше. Дайте мне стакан воды… Спасибо. Теперь скажите мне, что случилось? Долго я пробыл без сознания?

— Минуту или две, не больше, сэр Джулиус. Вы не ушиблись?

Сэр Джулиус машинально потер затылок.

— И в самом деле, — заметил он.

— Извините, сэр. Я не успел вас подхватить. Вы упали так внезапно. Боюсь, что для вас это был удар.

— За последние сутки я перенес не один удар.

— Очень сожалею, что моя дочь поступила так… так грубо, сэр Джулиус.

К удивлению Бриггса, сэр Джулиус захохотал и хохотал так долго, словно был не в силах остановиться. Рука, в которой он еще держал стакан с водой, так тряслась, что вода пролилась на пол.

— Возьмите, ради Бога, у меня стакан, Бриггс, — пролепетал он.

— Сейчас, сэр Джулиус, само собой, — сказал дворецкий, уже не на шутку встревоженный. Он взял стакан и стоял, взволнованно поглядывая на сэра Джулиуса, которого сотрясал приступ неестественной веселости. Но приступ кончился так же неожиданно, как и начался.

— Не корите вашу дочь, Бриггс, — сказал сэр Джулиус, вытирая глаза. — Она поступила так, как сочла правильным.

— Пусть так, сэр Джулиус, а все–таки я ее не одобряю.

— Но это все правда? Мне не приснилось? Мне это все еще кажется невероятным.

— Уверяю вас, сэр Джулиус, что все это чистая правда.

— И как вам нравится быть дедушкой пэра, Бриггс?

— Я считаю это, сэр, за большое несчастье для человека с моим положением.

Этот ответ чуть было не вызвал у сэра Джулиуса новый взрыв смеха, но он удержался.

— А мой кузен… он знал об этом? — спросил он.

— Нет, сэр Джулиус. Не такое это дело, чтобы я стал его с ним обсуждать. Конечно, я полагался на мистера Роберта — надеялся, что он поговорит с его светлостью и все уладит.

— Разве можно полагаться на Роберта, — сказал сэр Джулиус наставительно. — Дед у вашего внука был куда лучше, чем отец был или чем мог бы стать. — Он тяжело поднялся на ноги. — Я должен сойти вниз, к гостям, — продолжал он. — Они, наверное, недоумевают, что со мной случилось.

— Вы на самом деле вполне пришли в себя, сэр Джулиус?

— Да, я уже совсем оправился. Это была минутная слабость. Хотя все–таки дайте–ка мне на вас опереться. И я попросил бы вас никому ничего об этом не говорить.

— Я только собирался просить вас о том же, сэр Джулиус.

— Для человека в моем положении, — продолжал сэр Джулиус, когда они вместе спускались по лестнице, — нехорошо, если начнутся толки о моем здоровье и тому подобное. Это наводит людей на разные мысли. Я совершенно здоров. Так сплоховать — совсем не похоже на меня. Небывалое дело! Но если бы начались безответственные догадки и толки о том, что я сдаю, это наделало бы много вреда. Вы понимаете меня?

— Вполне, сэр Джулиус. Мне никогда и в голову не придет разговаривать об этом. Но я не это имел в виду.

— А?

— Я собирался просить вас, сэр, чтобы вы были бы так добры и пока что не говорили ничего… о моем внуке, сэр.

Джулиус остановился и изумленно посмотрел на него:

— Это почему же?

— Видите ли, сэр, я оказался, так сказать, в неловком положении.

— Ну, не вы один. Неужели вы всерьез надеетесь скрыть это?

— Конечно, нет, сэр Джулиус, это я понимаю. Просто мне было бы приятнее, чтобы об этом стало известно после того, как разъедутся гости. Мне не хотелось бы предстать перед миссис Карстерс и леди Камиллой в качестве члена семьи. Вы понимаете меня, сэр? Леди Камилле, к несчастью, уже сказали о мезальянсе мистера Роберта, и это очень огорчило нас обоих. Если бы вы, в свою очередь, посчитали возможным больше ничего не говорить об этом деле, сэр, я был бы вам крайне благодарен.

На мгновение сэр Джулиус поколебался. Когда он заговорил, обычное добродушие ему изменило.

— И только поэтому вы хотите скрыть столь важный факт? — спросил он.

— Не понимаю, сэр.

— А вам не пришло в голову, что сержант Роджерс тоже может им заинтересоваться?

— Не понимаю, как это касается сержанта Роджерса, сэр.

— Не понимаете, Бриггс? А вы подумайте. За минуту до смерти мистер Роберт готов был объявить, по его словам, важную новость. Сержант Роджерс спрашивал меня, знаю ли я, в чем дело. Разве он не спрашивал вас о том же?

— Да, сэр Джулиус, признаюсь, спрашивал.

— Теперь мне совершенно ясно, о какой новости шла речь. Вы ничего не сказали ему, Бриггс?

— В данных обстоятельствах, сэр, я не считал это необходимым.

— А может быть, вам просто надо было кое–что утаить?

— Право, сэр, не знаю, что и сказать, раз вы делаете такое предположение. Это… Я никак не мог ждать этого от такого джентльмена, как вы.

— Давайте оставим на время вопрос о джентльменстве. У Роджерса хватило любезности намекнуть, что у меня была причина убить мистера Уорбека. Не вижу, почему у вас должно быть лучшее положение, чем у меня. В этом деле каждый за себя, Бриггс, и если вы не расскажете полиции все начистоту, я в своих собственных интересах вынужден буду информировать Роджерса.

Бриггс нервно сглотнул слюну и сказал:

— Хорошо, сэр Джулиус, я сейчас же повидаюсь с сержантом. Однако я хотел бы заметить…

— Да?

— Видите ли, сэр, я так понимаю, мы вроде как пришли к тому, что мистер Роберт совершил самоубийство.

— Забудьте о самоубийстве, Бриггс. Я убежден, да вы и сами увидите, что сержант Роджерс о нем тоже забыл.

— Хорошо, сэр. А что касается дам?

— Положитесь на меня, Бриггс. Я считаю это вашим личным делом.

Когда Джулиус наконец вернулся в столовую, ленч уже кончился, но гости еще не разошлись. Он застал их у камина — унылое, нестройное трио, объединенное общей тревогой. Когда он вошел, все повернулись к нему.

— Да, — сказал сэр Джулиус, отвечая на немой вопрос в их глазах. — Мой бедный кузен скончался. Кончина его была очень мирной.

Никто не ответил. Миссис Карстерс громко вздохнула, и вздох ее в тишине прозвучал почти как шипение. Д–р Ботвинк, засунув руки в карманы, тихо покачал головой. И вдруг Камилла заговорила резко и неестественно:

— Вот уже двое. Роберт лежит в гостиной, а дядя Том — в своей постели наверху. Нас осталось четверо! Четверо, оцепленных этим чертовским туманом и снегом. Чья теперь очередь, как вы думаете?

— Камилла, дорогая! — воскликнула миссис Карстерс. — Не надо так говорить! Вы расстроены! Все мы, конечно, горюем о бедном лорде Уорбеке, по…

— Я хочу уехать отсюда, — продолжала Камилла, не обращая внимания на ее слова. — Уехать, пока не поздно! Над этим домом проклятие. Здесь пахнет смертью. Мы здесь в опасности — каждый из нас. Неужели никто из вас не чувствует этого? Неужели вы не понимаете, что чем дольше мы здесь останемся…

— Что касается этого, миледи, — сказал нарочито невозмутимо д–р Ботвинк, — к сожалению, у нас пока нет выбора.

Его слова прервал сильный стук в окно. Все обернулись на этот звук, но миссис Карстерс первая поняла, что это значит.

— Все в порядке! — воскликнула она неожиданно весело и уверенно. — Разве вы не видите, Камилла? Туман рассеивается, пошел дождь!

— Прежде всего вы должны были рассказать это мне, — сурово сказал Роджерс.

— Да, мистер Роджерс, — смиренно ответил Бриггс, — теперь я это понимаю. Но я так привык помалкивать об этом, что привычка эта стала, так сказать, моей второй натурой. Я считал, что это касается только меня и мистера Роберта, больше никого. Понимаете?

— Вполне. Вы считали, что он должен был обо всем рассказать отцу и открыто признать вашу дочь своей женой?

— Вот именно, мистер Роджерс.

— И вы угрожали, что если он так не поступит, это приведет к неприятным последствиям?

— Я не люблю употреблять слово «угрожать», мистер Роджерс. Поговорили мы несколько резковато, это я признаю. А что касается угроз — ну что я смог бы сделать? В худшем случае я рассказал бы об этом его светлости, но он был очень плох, и я боялся, что он не перенесет такого удара.

— А вы очень любили лорда Уорбека?

Дворецкий молча кивнул.

— И не особенно его сына?

— Он поступил не по–джентльменски, мистер Роджерс, это факт.

— Может быть, вы предпочли скорее убить сына, чем нанести удар хозяину?

— Да разве вы не поняли, каким ударом для него была смерть мистера Роберта, упокой, Господи, его душу! — воскликнул Бриггс.

Сыщик ничего не ответил. Он подошел к окну и стал смотреть на двор. Дождь стучал по стеклам, огромная глыба снега соскользнула с крыши и с грохотом рухнула на землю.

— Вскорости вам представится удобный случай дать объяснения маркширской полиции, — сказал он. — Ладно, Бриггс, вы можете подписать свои показания и идти. Пожалуй, будет лучше, если я сниму показания и с вашей дочери, чтобы представить дело во всей полноте. — Вид у него был очень усталый и подавленный.

— Хорошо, мистер Роджерс, я сейчас же пошлю миссис Уорбек к вам.

— Кого? Ах да! Совсем позабыл. А теперь скажите мне еще вот что: если дождь скоро перестанет, как вы думаете, когда к нам доберутся?

— Все зависит от Диддера, мистер Роджерс.

— От чего?

— От Диддера — от речки, которая отделяет нас от деревни. Последний раз, когда выпал такой снег — это было еще во времена старого лорда, — так когда начало таять, мы из–за разлива были отрезаны целых три дня. Но в нынешнее время, когда завелись все эти отделы по охране природы, планы осушения и всякое такое, речка мелеет гораздо быстрей, чем бывало. И то сказать, его светлость постоянно жалуется, то бишь жаловался, что в округе загубили рыболовство. Сам–то я рассчитываю, что мы восстановим связь с округой завтра.

— Завтра! — повторил сержант. Он опять отвернулся к окну, так что Бриггс не мог видеть выражения его лица. Но спина выдавала его. Его рослая фигура вся как–то осела, широкие плечи потеряли свои прямые, уверенные очертания. На светлом фоне окна вырисовывался силуэт человека побежденного, приунывшего в ожидании завтрашнего дня, когда он должен будет передать своим коллегам дело, в котором потерпел неудачу.

Начавшийся дождь принес обитателям Уорбек–холла блаженное чувство облегчения. Они собрались у окна в столовой и смотрели, как белый мир за окном менялся у них на глазах. Гладкую пелену, которая покрывала лужайки и куртины, испещрили темные дырочки. Округлые пригорки снега превращались в кусты роз. В каждой ямке образовалась темная лужица, которая становилась все шире и глубже. Воздух был наполнен журчанием воды, каскадами низвергавшейся прямо из водосточных желобов.

— Трубы еще забиты снегом, — заметил сэр Джулиус. — Чердаки зальет. — Но он не пошевельнулся.

— Надеюсь, что в архив вода не попадет, — сказал д–р Ботвинк. — Если бы что–нибудь случилось с рукописями, это было бы большим несчастьем для науки. — Но эта мысль не смогла оторвать его от окна.

— Ну разве не чудесный вид? — прошептала миссис Карстерс. — Нехорошо говорить так после всего, что случилось, но в эту минуту я чувствую себя почти счастливой.

— Довольно парадоксально, — заметил д–р Ботвинк. — Теперь, когда весь видимый мир уходит под воду, я чувствую себя так, как должны были чувствовать себя пассажиры Ноева ковчега, когда вода начала спадать. — Вздохнув, он добавил: — Как жаль, что в отличие от них мы вернемся не в мир, где все живое вымерло, а в мир, густо населенный любопытными особями, которые забросают нас вопросами, на которые мы пока не знаем ответа.

Выражение лица сэра Джулиуса говорило, что более неуместное замечание трудно сделать. Оно вернуло всех к неприятной реальности, и разговор замер.

Некоторое время все еще стояли, восхищенно глядя, как снег рассыпался, словно песочный домик под натиском набегающего прилива. Потом Камилла громко зевнула.

— Боже мой, как я устала, — сказала она. — Пойду к себе в комнату и лягу. Теперь, пожалуй, я смогу заснуть.

Вскоре после ее ухода трое оставшихся наблюдателей заметили, что небо значительно посветлело. Облака поредели, дождь уж не лил, а моросил, и даже проглянуло бледное, унылое солнце.

— Я выйду пройтись, — вдруг объявил сэр Джулиус.

— Пройтись! — воскликнула миссис Карстерс. — Но это невозможно, сэр Джулиус!

— Ерунда! Нельзя же век сидеть здесь взаперти. Я хочу подышать свежим воздухом.

— Вы провалитесь по колено в воду раньше, чем пройдете хоть два шага, — возразила миссис Карстерс.

— А я раздобуду болотные сапоги. Бриггс знает, где их найти. Конечно, я буду держаться подъездной аллеи. Если смогу, пойду по направлению к деревне. Может быть, мне даже удастся перейти через мост, и тогда я смогу послать за помощью. Что ни говори, а попытаться стоит. На худой конец поразомнусь немного.

— Но вы будете осторожны? — сказала с беспокойством миссис Карстерс. — После всего случившегося у нас просто не хватит сил вынести еще… — голос у нее задрожал, — еще одно несчастье. И потом — ваша жизнь нужна родине.

— Я не ребенок, сам знаю, что делать, — сказал сэр Джулиус уверенно. — А, Бриггс, вот и вы!

— Да, сэр Джулиус, я пришел убрать после завтрака. Я очень задержался, но…

— Не беда. Я собираюсь прогуляться — пожалуйста, найдите мне болотные сапоги его светлости. Те, что повыше…

Они вместе вышли из столовой.

— Похоже, что к новому лорду Уорбеку снова вернулись веселье и энергия, — сказал д–р Ботвинк, когда они ушли. — Несомненно, это реакция. Кстати, мадам, я заметил, что вы, обращаясь к нему, по–прежнему называете его «сэр Джулиус». Это правильно?

— Совершенно правильно — до похорон.

— Благодарю. В таких делах есть нюансы, которые иностранцу нелегко понять.

— По–моему, очень жаль, что вы, иностранцы, так много занимаетесь тем, что в нашей стране устарело, — строго сказала миссис Карстерс. — Кажется, я уже раньше в разговоре с вами подчеркивала, что мы живем в передовом, демократическом государстве, гораздо более передовом во всем существенном, нежели какое–либо из ваших так называемых демократических государств. Такие вещи, как титулы и пэрства, всего лишь любопытные пережитки старины, не более, так что было бы гораздо лучше, если б вы занимались изучением, к примеру, нашей непревзойденной системы социального благосостояния, а не ломали себе голову над тем, какое обращение и когда нужно употреблять.

— Благодарю за урок, — сказал д–р Ботвинк смиренно. — Конечно, мне известно, что Англия во многих отношениях приблизилась к равноправию. Интересно, и в данный момент, пожалуй, будет уместно заметить, что совсем недавно вы отменили закон, по которому пэров судят за убийство совершенно иначе, чем простых смертных. Тем не менее человеку постороннему, вроде меня, например, представляется, что в некоторых отношениях вас еще мертвой хваткой держит прошлое. Я наткнулся на крайне интересный пример как раз сегодня утром. Не угодно ли будет… — Д–р Ботвинк вдруг осознал, что обращается к пустой комнате. Он вздохнул и отвернулся. Через несколько минут он опять подымался по крутой лестнице в архив, где его ждало неизменное прошлое со всеми своими сокровищами.

В старой шляпе для рыбной ловли, принадлежавшей его кузену, в слишком длинном и широком для него макинтоше и в болотных сапогах, натянутых на грубые башмаки, Джулиус продвигался по подъездной аллее. Серая слякоть перемежалась с островками мокрого снега, в которые он проваливался по колено. Стоки были забиты снегом, на месте канав образовались огромные желтые лужи. Дорога к ферме, куда он направлялся, вела под гору, так что фактически он почти все время спускался по руслу мелкого, но стремительного потока. С правой стороны дороги тающий снег стекал с откоса множеством ручейков, которые уже вырыли глубокие борозды в гравии, покрывавшем аллею. Слева избыток воды стекал вниз, превращая луг в трясину. Снег таял с поразительной быстротой. Справа на склоне уже виднелось два–три клочка обнаженной земли. Сэра Джулиуса удивило, почему они коричневого, а не зеленого цвета, пока, подойдя ближе, он не увидел, что это не голая земля, а орда изголодавшихся кроликов, набросившихся на первую показавшуюся из–под снега травку.

Шагать в таком тяжелом облачении было нелегко, но сэр Джулиус неплохо продвигался до тех пор, пока не завидел слева фермы. Он не стал пробиваться, а взял направление прямо вперед, к деревне. Когда он проходил мимо, во двор фермы вышел человек и что–то ему крикнул. Сэр Джулиус махнул ему рукой и пошел дальше, не обратив на окрик внимания. От непривычного для него напряжения он весь вспотел и лицо у него побагровело. Если он вышел для того, чтобы глотнуть свежего воздуха, то своей цели он уже достиг; но он упорно стремился вперед, как будто от этого зависела его жизнь.

Обогнув забор фермы, он увидел перед собой небольшой пригорок, за которым, как он знал, дорога идет вниз к реке и дальше за ней, к деревне. И тут он понял, что кричал ему человек на ферме. За последние два дня ветер намел перед склоном высокий сугроб, и именно здесь, еще до оттепели, работники с фермы пытались пробить дорогу в мир. Джулиусу пришлось идти по узкому проходу между снежными стенами выше человеческого роста. Из–под основания стен сочилась вода, но сами они были крепкие и плотные, не поддающиеся перемене температуры. Но протоптанный ногами работавших здесь людей снег превратился в лед, и было скользко. Вскоре сэр Джулиус дошел до того места, где работа была прекращена. И тут–то и начались неприятности. Перед ним оказалась стена снега — не такая уж высокая, самое большее три–четыре фута, — но совершенно отличная от тех искусственных стен, мимо которых он только что прошел, — стена, на которую невозможно было взобраться и сквозь которую невозможно было пройти.

Министр финансов с поразительной решимостью пошел на штурм этого препятствия. Сделав первый шаг, он погрузился в снег почти до верха сапога, сделав второй, он чуть не потерял сапог, увязнув в снегу. Но он упорствовал. Взмахивая руками, чтобы сохранить равновесие, мокрый снаружи и изнутри, он погружался в мягкую, липкую массу. Это было все равно что идти по клею. Некоторое время ему казалось, что невозможно сдвинуться с места. Потом, когда он, отчаянно барахтаясь, подался вперед, он нащупал ногой комок твердого снега, который удержал его. С этого момента стало легче. Ему казалось, что он пробивается уже целую вечность, но наконец он добрался до конца прохода. По обе стороны появились знакомые колья ограды, окаймляющей подъездную аллею. Он, шатаясь, поднялся на несколько последних ярдов и, задыхаясь, с торжеством выпрямился.

Сэр Джулиус вытер мокрым носовым платком струившийся по лицу пот. Перед глазами у него плясали круги, и он не сразу разглядел открывшийся перед ним вид. Прямо перед ним, менее чем в полумиле, лежала деревня. Он видел окруженную деревьями норманнскую башню церкви на небольшом холме, откуда в прошлую ночь доносился звон колоколов. Под лучами склонявшегося к закату солнца золотой флюгер так ярко сверкал в воздухе, прозрачном после дождя, что казалось, до него рукой подать. Но между сэром Джулиусом и деревней лежала мутная полоска воды, темную поверхность которой испещряли белые пятна — глыбы снега, смытые с берегов и унесенные вздувшимся ручьем. Двойной ряд подстриженных ив отмечал границы русла, но на добрую сотню ярдов по обе стороны от линии деревьев разлив образовал грязные озера. Прямо перед собой сэр Джулиус видел горбатый мост, через который шла дорога в деревню; сам мост не был затоплен, но последний участок подъездной аллеи, пересекавший прибрежный луг, исчез под водой.

Сэр Джулиус произвел оценку обстановки. Он мог составить себе довольно точное представление о глубине воды по ограде с обеих сторон; насколько он мог судить, вода поднялась на фут–два, не больше. Очевидно, вода пришла сверху, где оттепель началась на несколько часов раньше, чем в долине. Недавно прошедший дождь не мог вызвать такого разлива. Но тающий снег стекал в долину тысячей потоков и ручейков. Значит, Диддер мог разлиться еще больше. Если не переправиться сейчас, можно остаться отрезанным надолго. Глубоко вздохнув, сэр Джулиус сошел по склону, и при каждом шаге в сапогах у него хлюпала вода. Как он и ожидал, в нескольких ярдах от моста вода дошла ему до колен. Но течение оказалось гораздо сильнее, чем он рассчитывал. Обломки и мусор почти забили проход под мостом, и оттого сильный поток воды устремился на берег. По мере того как сэр Джулиус подымался, ему становилось все труднее идти прямо вперед. Он не догадался взять с собой палку, и теперь, почти у цели, он чувствовал, как вода сбивает его с ног. Но под ногами у него была твердая почва, сапоги не пропускали воды и, наклонясь в сторону, обратную течению, он ухитрялся сохранять равновесие.

И вдруг совершенно неожиданно он угодил левой ногой в глубокую яму. Когда холодная вода полилась за голенище, он вздрогнул. У него мелькнула мысль, что вода подмыла аллею. Судорожным усилием он перенес правую ногу вперед и нащупал вполне досягаемую точку опоры. Осторожно вытащил из ямы увязшую левую ногу и поставил ее рядом с правой. Вот когда он пожалел, что не захватил палку! В грязной воде невозможно было разглядеть, что под ногами. Но с другой стороны, возвращаться было так же опасно, как идти вперед. Мост соблазнительно высился в нескольких шагах от него. Очень осторожно, продвигаясь каждый раз лишь на несколько дюймов, сэр Джулиус начал приближаться к мосту.

Он прошел не больше ярда, когда усыпанная гравием поверхность ушла у него из–под ног. Сэр Джулиус упал навзничь. Голова его возвышалась над водой, но туловище погрузилось в воду. В тот же самый момент ноги его оторвались от земли и всплыли на поверхность, так что воздух в сапогах превратил их в самую плавучую часть его тела. Никакими силами он не мог теперь встать на ноги. Оглушенный ревом взбешенной воды, он беспомощно смотрел, как два баллона на его ногах описали в водовороте круг и понеслись по течению, волоча за собой тяжелый, насквозь промокший и медленно прогружающийся на дно тюк, который — как он вдруг с ужасом понял — в действительности был сэром Джулиусом Уорбеком, членом парламента, ныне обретающимся в обозримом расстоянии от смерти.

Вдруг он почувствовал острую боль в правой подмышке. На секунду у него мелькнула смутная мысль, что такие неведомые науке ощущения и должен испытывать утопающий, но тут же он осознал, что его просто куда–то тянут. Он увидел, что уже не плывет по течению, а быстро передвигается поперек его. С трудом подняв голову, он обнаружил, что его тянет толстая палка, гнутая ручка которой твердо зацеплена за его подмышку. Другой конец палки находился в руках сержанта Роджерса, который, удобно устроившись на мелком месте, подтягивал сэра Джулиуса к берегу; при этом он куда меньше волновался, чем рыболов, вытаскивающий лосося.

Вымокший, жалкий, потерявший дар речи, министр финансов дал поставить себя на ноги. Все еще молча он позволил отвести себя на сухое место и стоял дрожа, пока Роджерс стаскивал с него сапоги и выливал из них воду. Еще более ужасный момент наступил тогда, когда эти провонявшие, липкие вещи пришлось надеть снова. В этот момент министр снова обрел дар речи.

— Роджерс, — сказал сэр Джулиус, прыгая на одной необутой ноге, — я очень вам обязан.

— Не за что, сэр, — невозмутимо ответил сержант. — В конце концов, это моя работа. — Он поддержал сэра Джулиуса своей ручищей и добавил: — Не допусти я такой грубой промашки в работе, вы бы вообще здесь не появились. Позвольте, сэр. — Он нагнулся, чтобы завязать ему шнурок башмака.

— По–моему, вы весьма успешно справились с обязанностями, вызволив меня, — заметил сэр Джулиус, обращаясь к нагнувшейся спине.

Сержант поднял голову, весь красный от напряжения.

— Моя служба, сэр, — сказал он строго, — это смотреть за вами. Вот зачем я здесь. Не увлекись я, так сказать, делом, которое, в сущности, подлежит ведению маркширской полиции, я никогда не допустил бы, чтобы вы попали в такой переплет. Теперь, сэр, если вы готовы, давайте вернемся поскорее домой. Возьмите меня под руку, и пойдем как можно быстрее. Чем раньше вы скинете с себя все эти вещи, тем лучше.

Мокрые, они побрели рука об руку назад. По дороге сержант Роджерс позволил себе еще раз коснуться пережитого приключения.

— Я буду благодарен, сэр, — сказал он, — если вы не доведете до сведения Особого отдела о случившемся. Мне не хотелось бы, чтобы там считали, что я пренебрег своими обязанностями, позволив вам выйти в такой день.

— Я сделаю все, что вам хочется, — сказал сэр Джулиус. — Но, черт возьми, я же не грудной младенец. Я вправе выйти погулять один, если хочу. Если бы я утонул, это была бы моя вина.

— Вина ваша, сэр, а отвечать мне. Вот о чем вы забываете. А что, если б вы не утонули? Для меня это, может быть, было бы еще хуже. Что, если б вы завтра явились на Даунинг–стрит без меня? Мне пришлось бы потом давать уйму неприятных объяснений.

— Вы правы, — сказал сэр Джулиус смиренно. — Извините, Роджерс, это было эгоистично с моей стороны.

— Позвольте спросить, сэр Джулиус, ради интереса: вы на Даунинг–стрит направлялись?

Продрогший и измученный, сэр Джулиус все же улыбнулся.

— Конечно! — уверил он своего спутника. — На Даунинг–стрит. Уверяю вас, я не собирался скрываться от правосудия, Роджерс.

— А! — сказал сыщик По его тону нельзя было сказать, поверил он министру или нет. — Сейчас это меня интересует чисто теоретически, просто мне любопытно было узнать.

Почти стемнело, когда оба они вернулись в Уорбек–холл под вновь полившим дождем. Случайный свидетель их возвращения мог бы принять их за пойманного арестанта и его стража. Сэр Джулиус еле переставлял ноги и без поддержки Роджерса вряд ли дошел бы до дому, а тот невозмутимо шествовал рядом с ним, крепко держа сэра Джулиуса за руку повыше локтя, с выражением угрюмой решимости на лице. Но к счастью, никто не видел позора министра финансов, и им удалось войти незаметно через боковой ход.

Все так же молча сержант повел своего подопечного в вестибюль, где снял с него дождевик и сапоги. Сэр Джулиус не возражал. Пальцы у него окоченели и не могли справиться с промокшими ремешками и пряжками. Потом он дал отвести себя наверх, в свою комнату, и позволил себя раздеть. Послушно проглотил смесь горячего коньяка с водой, которую с изумительной быстротой сварганил Роджерс; послушно полез в горячую ванну, которую Роджерс ему приготовил. Он чувствовал себя в состоянии такого безволия, что был прямо–таки благодарен Роджерсу за то, что тот не пошел за ним в ванную и не стал тереть ему спину.

Выйдя из ванной, он застал у себя в комнате Роджерса; за это время сержант уже успел переодеться. Ванна и коньяк сотворили чудеса, и сэр Джулиус опомнился и сообразил, что промок сегодня не только он один.

— Надеюсь, что на вас это особенно не отразилось, Роджерс, — сказал он с непривычной для него внимательностью.

— Нет, сэр, спасибо, — ответил сыщик коротко, словно недовольный, что его заподозрили в человеческой слабости. — А теперь позвольте заметить, что вам хорошо было бы лечь.

— Нет, нет. Благодаря вашим заботам, Роджерс, я опять в норме. Просто я устал и, пожалуй, лягу пораньше. Но сейчас я скорее бы поел.

— Хорошо, сэр. В таком случае, как только вы оденетесь, мы спустимся вниз к чаю.

Это «мы» не ускользнуло от внимания сэра Джулиуса.

Он прекрасно понял все, что за ним крылось. Отныне сержант Роджерс будет его неразлучным спутником. Пока он остается в Уорбек–холле, он никогда не скроется от этих холодных, неодобрительных глаз. Со вздохом он подчинился неизбежному и стал поспешно одеваться.

— А вот и вы, сэр Джулиус, — сказала миссис Карстерс, когда он вместе со своим стражем вошел в библиотеку. — Вы очень промокли?

Сэр Джулиус был удивлен, обнаружив, что чай только что подан. Весь его побег, во время которого он пережил столько сильных ощущений, что их хватило бы на целую жизнь, занял немногим больше часа. Он с облегчением увидел, что его отсутствие было не настолько продолжительным, чтобы вызвать разговоры. Вот миссис Карстерс, готовая хозяйничать за чайником так же, как делала это Камилла, — неужели это было всего сутки назад? — а вот и д–р Ботвинк, молчаливый и безмятежный, и они оба не подозревают, что он не просто прогулялся под дождем. В то же время его несколько огорчило, что после таких ужасных испытаний его встречают как ни в чем не бывало. Тонешь ведь не каждый день. Но как ни любил он поговорить о себе, в этом случае приходилось молчать.

— Да, очень промок, — ответил он. — И сержант Роджерс тоже — он прошел со мной часть дороги. Да, я как раз вспомнил, надеюсь, вы не будете возражать против того, чтобы Роджерс выпил с нами чаю? Он чувствует, что при сложившихся обстоятельствах, пожалуй, будет лучше…

— Конечно, конечно! — Миссис Карстерс, по–видимому, была в отличном настроении. — Мы будем рады его обществу, не правда ли, доктор Ботвинк? Видите, на этот раз я правильно назвала вас. Бриггс, вы принесете еще чашку для сержанта Роджерса?

— Слушаюсь, мадам.

Тон Бриггса был совершенно бесстрастным. Ни одним движением тела или мускула лица он не показал, что полученное приказание кажется ему не вполне обычным. Хорошо вышколенный дворецкий умеет подавлять свои чувства. Тем не менее он ухитрился каким–то необъяснимым способом дать понять каждому из сидящих в комнате, что считает это предложение неподобающим. Как он это сделал, невозможно сказать. Такие тонкие средства передачи мыслей являются тайной телепатов и вышколенных дворецких.

Как будто нарочно пренебрегая выраженным в ее адрес неодобрением, миссис Карстерс решила использовать удобный случай.

— Я вполне понимаю, сэр Джулиус, — сказала она доверительно, — и, если можно так выразиться, всецело одобряю. Ведь вы теперь особенно важное лицо.

За какую–нибудь минуту сэру Джулиусу пришлось второй раз промолчать о том, о чем больше всего на свете ему хотелось бы поговорить. То, что ему это удалось, объяснялось, может быть, присутствием Бриггса, а может быть, и просто тем, что миссис Карстерс не дала ему возможности произнести хоть слово. Потому что не переводя дух она умудрилась нанести и так уже глубоко уязвленному человеку еще одно оскорбление.

— И принесите поднос с чаем для леди Камиллы, Бриггс, — продолжала она. — Она вряд ли пожелает сойти вниз. Я отнесу ей чай, а потом уж буду пить сама.

Д–р Ботвинк, сэр Джулиус и Роджерс одновременно предложили ей не затруднять себя, вызвавшись отнести поднос. Бриггс выразительно, но безмолвно дал понять, что в Уорбек–холле подавать гостям полагается дворецкому, и больше никому, но миссис Карстерс не обратила на них никакого внимания. Не прерывая потока бессвязной болтовни, она разливала всем чай, пока не был принесен поднос со свежезаваренным чаем для леди Камиллы.

— Вам, мужчинам, придется самим о себе позаботиться, пока я не вернусь, — сказала она игриво, — но я пробуду там не больше двух–трех минут.

Решительно миссис Карстерс была в хорошем настроении. Тихонько напевая что–то под нос, она вприпрыжку — только так это можно описать — подошла к двери, которую Бриггс нехотя отворил перед ней. Если кто в этом мрачном доме и воспрянул духом с началом оттепели, так это миссис Карстерс.

Оставшись одни, трое мужчин вернулись на свои места, и сразу наступила блаженная тишина. Джулиус почувствовал, что голоден как волк. Он уписал две булочки и полблюда бутербродов, после чего пустился в глубокий рейд на рождественский пирог. К счастью, у д–ра Ботвинка оказался плохой аппетит, ибо Роджерс тоже был не прочь поесть. За чаем разговоров почти не было. Сэр Джулиус был слишком поглощен едой, чтобы разговаривать, а ни д–р Ботвинк, ни Роджерс не отличались словоохотливостью. И лишь когда чайник опустел и пошли в ход сигареты, началось что–то вроде разговора, и то, если можно назвать разговором отрывочные замечания д–ра Ботвинка о погоде, ответом на которые служило хмыканье сэра Джулиуса и более вежливые односложные звуки со стороны Роджерса.

Немного погодя сэр Джулиус откинулся в кресле, вытянул усталые ноги у огня и почувствовал себя совсем как в молодости после целого дня, проведенного верхом на лошади. То, что в молодости он любил псовую охоту, являлось одним из наиболее строго хранимых секретов в верхах его партии. Завтра у него будет отчаянно ломить поясницу. И что это Роджерс не положил ему в ванну горчицы? Он, правда, его не просил об этом, но тот мог бы и сам сообразить. Нет, это несправедливо. В конце концов, Роджерс ведь полицейский, а не слуга. Спасибо и за то, что он сделал. Министр задремал было, но тотчас стряхнул с себя дремоту. Так не годится! Его ждет работа, надо пойти к себе в комнату, и лучше теперь же. Но он продолжал сидеть как приклеенный, и глаза у него стали опять смыкаться. Они открылись еще раз, когда он услышал голос д–ра Ботвинка, доносящийся откуда–то издалека:

— Что–то миссис Карстерс долго нет.

Сэр Джулиус обвел взглядом опустошенный стол.

— Не много же мы оставили на ее долю, — сказал он, зевая во весь рот. — Когда она придет, Бриггсу придется заварить свежий чай.

Роджерс промолчал. Судя по его виду, он тоже прикорнул. Если учесть, что он лег спать под утро, это было вполне извинительно, но д–р Ботвинк презрительно нахмурился.

— Я ведь ясно слышал, как она сказала, что пробудет не больше двух–трех минут, — сказал он. — Уже по меньшей мере двадцать пять минут, как она ушла. Вы не находите, что это странно?

Глаза сэра Джулиуса закрылись опять.

— Я нахожу, что стало тихо, — пробормотал он.

Д–р Ботвинк нетерпеливо пожал плечами. Он хотел что–то возразить, по промолчал, так как в этот момент открылась дверь. Однако вошла не миссис Карстерс, а Бриггс, который принялся убирать со стола.

— Бриггс, — сказал историк, — вы не знаете, где миссис Карстерс?

— Нет, сэр. Она пошла наверх в комнату к леди Камилле. Она еще не сошла вниз?

— Не сошла и не пила чаю, — сказал д–р Ботвинк встревоженным тоном.

С минуту Бриггс молча осматривал стол.

— Может быть, лучше заварить ей свежего чая? — предложил он. — И приготовить еще бутербродов?

— Ясно. Вы, как и сэр Джулиус, считаете, что все можно исправить свежей заваркой. Я так не думаю. В этом доме уже произошло нечто такое, что чаем не исправишь. Может быть, и сейчас случилось нечто подобное. Не знаю. Я только надеюсь, что я не прав.

— Что вы, собственно, хотите сказать, доктор Ботвинк? — сказал Роджерс, теперь явно пробудившийся.

— Я не знаю, что я хочу сказать. Может быть, у меня просто сдают нервы. Я только спрашиваю себя: почему миссис Карстерс понадобилось чуть ли не полчаса, чтоб отнести чай леди Камилле? Или, наоборот, почему леди Камилле нужно чуть не полчаса, чтобы взять чай у миссис Карстерс? Мне это кажется странным, а в таком доме, как этот, все, что странно, то и тревожно.

— Вас легко встревожить, сэр.

— Очень, — сказал д–р Ботвинк просто.

Он явно нервничал и переминался с ноги на ногу.

— Вы уверены, что миссис Карстерс вошла в комнату леди Камиллы? — спросил он у Бриггса.

— Она пошла в том направлении, сэр.

— И с тех пор вы ничего не слышали о ней или… — он сделал паузу и продолжал с нажимом, — или о леди Камилле?

— Нет, сэр.

— Она ушла к себе после обеда, не правда ли? С тех пор она не звонила и вообще никак не дала знать о себе?

— Насколько мне известно — нет, сэр.

— В таком случае, Бриггс, не окажете ли вы мне любезность пойти в комнату к леди Камилле? Постучите к ней в дверь, войдите, если необходимо — надо же вам, скажем, убрать поднос, — и убедитесь, что… что с ней все в порядке.

Бриггс посмотрел на него удивленно:

— Схожу, если вам этого хочется, сэр. Мне неловко входить в спальню к даме, но…

— По крайней мере постучите и дождитесь ответа, если можете, — настаивал д–р Ботвинк. — Ступайте, Бриггс, прошу вас!

— Слушаюсь, сэр.

С явной неохотой дворецкий вышел.

— А теперь, — сказал сэр Джулиус, тяжело подымаясь с кресла, — может быть, вы будете столь добры объяснить мне, что все это значит?

Нервно шагавший по комнате д–р Ботвинк круто повернулся, остановился перед ним и всплеснул руками.

— Сэр Джулиус! — сказал он. — Вы не раз говорили мне, что я не понимаю английских обычаев и нравов. Однако вы также указали мне, что случившееся в этом доме совсем не характерно для Англии. Поэтому я полагаю, что имею такое же право, как и всякий другой, сказать, как, по моему мнению, обстоит дело и почему меня, как выразился наш друг Роджерс, легко встревожить. Дело, по–моему, обстоит так: среди нас есть убийца, который уже нанес удар один раз, а вернее, два раза. Я для себя уже решил, кто этот убийца, и если бы сержант последовал моему совету, он, наверно, пришел бы к тому же заключению. И вот…

Он остановился, потому что вернулся Бриггс.

— Ну? — спросил он. — Вы были у леди Камиллы?

— Нет, сэр, — спокойно ответил дворецкий. — Оказалось, что это не нужно. Нет причин беспокоиться. Когда миссис Карстерс поднялась к леди Камилле, она увидела, что леди Камилла еще спит. Поэтому она решила отнести поднос, приготовленный для леди Камиллы, к себе в комнату и не возвращаться сюда, а выпить чай у себя в комнате… Вот и все.

— Вот и все, — фыркнул сэр Джулиус.

— Это сказала вам сама миссис Карстерс? — быстро спросил д–р Ботвинк.

— Нет, сэр. Когда миссис Карстерс выходила из комнаты леди Камиллы, на площадке оказалась моя дочь. Миссис Карстерс рассказала ей это и добавила, что леди Камиллу не следует беспокоить. Я вам еще нужен, сэр?

— Так! — Д–р Ботвинк повернулся к сэру Джулиусу, его обычно спокойные черты исказились от волнения. — Сэр Джулиус, я намерен сам побеспокоить леди Камиллу тотчас же, и я только молю Бога, чтобы ее еще можно было побеспокоить!

Он оттолкнул изумленного Бриггса и ринулся из комнаты.

— По–моему, нам лучше пойти с ним, сэр, — пробормотал Роджерс сэру Джулиусу и заспешил вслед.

Джулиус пошел за ним, и с Бриггсом в арьергарде все трое поднялись по лестнице.

Они нагнали д–ра Ботвинка у комнаты Камиллы. Он напряженно прислушивался у двери. Очевидно, ничего не услышав, он громко постучал. Ответа не последовало. Он подождал с минуту, потом распахнул дверь и шагнул в комнату; остальные встревоженно вошли за ним по пятам.

Леди Камилла лежала в постели, укрытая по плечи пуховым одеялом. Она лежала на боку, отвернув лицо от незваных гостей. С видом сильнейшей тревоги д–р Ботвинк подошел к постели. Он наклонился, взял спящую за плечо и потряс ее.

Камилла взметнулась, села, уставилась на него с недоумением, постепенно, по мере того как она приходила в себя, переходившим в негодование.

— Какого черта? — пробормотала леди Камилла еще сонным голосом.

— Не знаю, что и сказать, — вымолвил д–р Ботвинк. — Я остался в дураках. Мне стыдно.

— Да, надо признаться, вам удалось поставить нас всех в глупейшее положение, — ответил сэр Джулиус. — Вчетвером ввалиться в комнату к девушке, разбудить ее, до смерти перепугать…

— Не посыпайте солью рану, сэр Джулиус, повторяю, мне стыдно. Я у всех вас прошу прощения.

Они разговаривали на площадке лестницы, куда, забив отбой, отступили из спальни.

— Я пойду в архив, — сказал д–р Ботвинк, — и засяду за работу. Не надо было мне ее оставлять. Ни на что другое я не гожусь. Не надо было мне лезть не в свое дело. Это послужит мне уроком.

— Погодите минутку, сэр, — сказал Роджерс. — По–моему, вы забыли, что мы еще не выяснили то, что вас встревожило в первую очередь.

— Не понимаю вас.

— Мне казалось, что вы забеспокоились оттого, что миссис Карстерс ушла из библиотеки на несколько минут и не вернулась.

— Ах это! — Историк пожал плечами. — Я встревожился только потому, что она пошла к леди Камилле. Я не боялся за миссис Карстерс, о нет!

— Не вижу, — сказал сержант невозмутимо, — почему вы должны бояться за одно лицо больше, чем за другое. Мое дело — охранять сэра Джулиуса, и никто другой меня особенно не интересует. Но раз уж мы здесь, мне кажется, стоит постучать к миссис Карстерс и убедиться, что с ней все в порядке.

— Как вам угодно, сержант. Повторяю, меня это не касается. На сей раз я избегну такой неловкости и останусь в коридоре.

Деревянным шагом сержант Роджерс прошел по коридору до дверей комнаты миссис Карстерс. Как и д–р Ботвинк, он прислушался, нет ли каких–либо звуков изнутри. Как и д–р Ботвинк, он постучался, но два раза и даже громче. Потом распахнул дверь.

Миссис Карстерс не лежала в постели. Она сидела в кресле, уставясь прямо на дверь широко раскрытыми глазами. Она была мертва.

— Нет! — устало сказал д–р Ботвинк. — Это невозможно! По всем законам логики и разума это невозможно!

— Но это случилось, доктор Ботвинк, — сказал Роджерс.

Все четверо сидели рядком в библиотеке у камина. Под влиянием происшедшего несчастья разница в положении была забыта, и Бриггс без приглашения сел вместе с остальными. Он был смертельно бледен, и руки у него неудержимо тряслись. Сэр Джулиус казался ошеломленным, глаза у него остекленели, движения были медленными и неуверенными. Д–р Ботвинк обмяк, как проколотый воздушный шар. Даже его круглые пухлые щеки ввалились и как–то пожелтели, чего раньше не бывало. Что касается Роджерса, то его лицо выражало лишь глубокую усталость. Он свернул себе самокрутку, автоматически двигая пальцами, но не делая попытки ее зажечь. Вместо этого он смотрел на маленькую белую трубочку у себя в руке, словно недоумевая, как она туда попала.

— Это совершенный абсурд! — воскликнул д–р Ботвинк почти раздраженно. — Уж кто–кто, но не миссис Карстерс!

— Я вас не понимаю, — мрачно сказал сэр Джулиус. — Если по дому разгуливает маньяк, убивающий людей, то почему миссис Карстерс не должна грозить такая же опасность, как и любому другому?

— Если это маньяк, то какой уж тут разговор о причинах. Так говорит логика. Это я могу понять. Но я не усматриваю здесь никаких признаков мании. Напротив. Я предположил, что тут действует убийца в полном уме, и по этой моей гипотезе только два человека были вне опасности: миссис Карстерс и вы, сэр Джулиус. Но теперь… — Он пожал плечами и замолчал.

— Позвольте спросить, сэр, как вы посмели упомянуть мое имя? — сказал сэр Джулиус. — Уж не намекаете ли вы…

— Это не приведет нас ни к чему, — вмешался Роджерс. — Давайте будем придерживаться фактов. Миссис Карстерс умерла, очевидно, от того же, что и мистер Роберт Уорбек, — от отравления цианистым калием.

— Нет никакого сомнения, что это цианистый калий, — пробормотал д–р Ботвинк.

— В свое время будет произведен анализ, — продолжал сыщик. — Однако, по всей очевидности, она приняла яд в чае. Мы знаем, что где–то в доме есть бутылочка с этим ядом, но, хотя я и обыскал тщательно комнату миссис Карстерс, найти бутылочку я не смог. Поэтому мы можем предположить, что она не сама приняла яд. А значит, яд был в чае до того, как миссис Карстерс принесла его к себе в комнату.

Роджерс сделал паузу и откашлялся. Когда он опять заговорил своим ровным, усталым тоном, Бриггса затрясло.

— Мы знаем кое–что о том, как был приготовлен этот чай, — продолжал Роджерс. — Он был приготовлен не для миссис Карстерс, а для леди Камиллы Прендергест и был взят покойной к себе в комнату. Очевидно, миссис Карстерс выпила его чисто случайно, лишь потому, что леди Камилла спала.

— Но почему же она это сделала? — перебил его д–р Ботвинк. — Ведь чай ждал ее здесь, внизу. Мне кажется в высшей степени неестественным…

— Я имею дело с фактами, — холодно сказал Роджерс. — Я еще не видел леди Камиллы и не спрашивал ее об этом; но если она действительно спала, когда миссис Карстерс зашла к ней в комнату, также, как когда туда вошли мы, то факты как будто достаточно ясны. Из них явствует, что если чай был умышленно отравлен, то хотели убить не миссис Карстерс, а леди Камиллу. А чай заново заварили в кухне…

— Господь свидетель, я ничего не клал в него! — воскликнул Бриггс.

— …Заварили в кухне, — повторил Роджерс неумолимо. — Его принес сюда Бриггс и передал миссис Карстерс. Насколько нам известно, она не выпускала его из рук до самой смерти. Бриггс, — он круто повернулся к побледневшему дворецкому, — вы заварили этот чай, не так ли?

— Да, мистер Роджерс, — почти прошептал Бриггс. — То есть… да, я заварил.

— Был с вами кто–нибудь в это время? А кухарка, где она была?

— Она и вся остальная прислуга пили чай в комнате экономки. Я… я был совсем один.

Роджерс посмотрел на него бесконечно усталым взглядом, в котором таилось сострадание.

— Лучше сразу говорить правду, — сказал он. — Кто был с вами на кухне?

После нескольких секунд молчания, которые показались часами, Бриггс сказал сдавленным голосом:

— Какое–то время со мной была моя дочь.

Опять наступило молчание, во время которого Роджерс, по–видимому, обратил внимание на то, что у него в руке сигарета. Он распрямил смятый кончик, положил сигарету в рот, зажег, выпустил клуб едкого дыма и только тогда спросил:

— А она помогала вам готовить чай?

Сидящим у камина пришлось напрячь слух, чтобы расслышать ответ. Бриггс опустил голову на грудь, говорил он почти шепотом, и видно было, что это стоит ему большого труда.

— Когда дочь вошла в комнату, я резал хлеб на кухонном столе, — сказал он. — Чайник на плите у меня за спиной только что закипел. Дочь спросила меня, для кого чай, и я сказал ей. Я согрел чайник и положил в него чай из той же чайницы, из которой клал чай и для вас. Когда вода закипела, она спросила, заварить ли чай. Чтобы избавить себя от лишней работы, я ей сказал — да. И даже не оглянулся. Она налила в чайник кипятку, поставила его около меня на поднос и вышла. Это все, джентльмены. — Он умолк и закрыл руками лицо.

— И все–таки я говорю, что это невозможно! — воскликнул д–р Ботвинк.

— Благодарю вас, сэр, — еле слышно пробормотал Бриггс. Потом он тяжело поднялся. — Извините меня, но я сейчас пойду, — сказал он. — У меня еще много работы и…

— Погодите, Бриггс, — перебил его Роджерс. — Прежде чем вы уйдете, я хочу вас спросить еще кое о чем. Ведь это вы первый сказали нам, что миссис Карстерс отнесла чай, приготовленный для леди Камиллы, к себе в комнату. Вы узнали это от своей дочери?

— Да, мистер Роджерс. Я передал вам то, что она сказала мне.

— Похоже, что ваша дочь сильно замешана в этом деле.

— Я… я не могу поверить, что она имеет к нему какое–нибудь отношение, мистер Роджерс.

— Это ей предстоит объяснить в свое время кому следует. Где она сейчас?

— У себя в комнате, я думаю. Вам угодно ее видеть?

Сержант несколько заколебался.

— Да, — сказал он наконец. — Попросите ее тотчас же прийти сюда. И не говорите ей о том, что произошло, понимаете?

— Слушаюсь, мистер Роджерс.

Когда Бриггс ушел, Роджерс обратился к сэру Джулиусу:

— Как я вам говорил сегодня, сэр Джулиус, я здесь для того, чтобы охранять вас. И я не считаю больше своим долгом заниматься расследованием. Ждать осталось недолго: скоро явится местная полиция и проведет расследование — это их дело. Но я считаю своим долгом как служащего полиции дать им как можно более полный отчет о фактах. Вот единственная причина, по которой я намерен допросить эту молодую женщину. Надеюсь, что у вас нет возражений?

— Поступайте, как считаете нужным, — сказал сэр Джулиус.

— Вам очень помешает, — вставил д–р Ботвинк, — если я буду присутствовать при вашей беседе с этой молодой женщиной? Это было бы мне крайне интересно.

— При условии, что вы не будете вмешиваться в допрос, сэр, я могу дать согласие.

— Очень вам благодарен. Я никакие пойму, зачем было дочери Бриггса пытаться отравить леди Камиллу.

— Причин достаточно, — проворчал сэр Джулиус. — Две женщины и один мужчина. — Он встал. — Я пойду к себе, — заявил он.

Роджерс казался озабоченным.

— Не знаю, сэр Джулиус, могу ли я позволить вам… — начал он.

— …выйти из вашего поля зрения, хотите вы сказать? Я сам о себе позабочусь. Запру за собой дверь. — И прежде чем сержант успел ему помешать, ушел.

— Две женщины и один мужчина, — пробормотал д–р Ботвинк, когда закрылась дверь за Джулиусом. — Это и впрямь осложнение — надо признаться, я не учел его. Вы согласны с этой теорией, сержант Роджерс?

Роджерс ответил профессору с видом совершенно измученного человека:

— Меня не интересуют теории, сэр. Мое дело — собрать всевозможные факты и сообщить их по инстанции.

— Ах факты. Да–да, конечно! Может быть, так оно и лучше — если вам удастся придерживаться этого курса. Мне же никак не удается удержаться от логических объяснений, а это утомительно, особенно когда приводит к нелепым выводам. Но если говорить о фактах, то был один маленький штришок, имеющий отношение к миссис Карстерс, которого вы сейчас в вашем замечательном резюме не упомянули.

— Какой?

— Это, наверное, не имеет никакого значения, но заметили ли вы, что у нее были мокрые ботинки?

— Заметил. На ковре остались следы, которые указывали, что она подошла к балконной двери у себя в комнате и на минуту вышла на балкон. Там еще много тающего снега.

— Весьма вам признателен. Вы установили факт, который объясняет этот штришок, но не установили причины, которая объясняет факт. Это вы предоставляете другим, как положено. Многое можно сказать в защиту принципа разделения труда, не правда ли?

Очевидно, сержант считал, что вопрос не требует ответа, и, пока не вошла Сюзанна, несколько минут в комнате царило молчание.

— Вы хотели меня видеть? — спросила она коротко.

— Да. Вы не сядете, миссис Уорбек?

— Lieber Gott![70] — воскликнул д–р Ботвинк.

— Доктор Ботвинк, — сказал Роджерс сурово. — Если вы хотите оставаться здесь, не вмешивайтесь.

— Прошу прощения, сержант. Это больше не повторится, обещаю вам.

Роджерс опять повернулся к Сюзанне.

— Я понял, что вы были в кухне, когда ваш отец приготовлял чай для леди Камиллы Прендергест? — сказал он.

— Верно. — Сюзанна казалась искренне озадаченной, и взгляд у нее был одновременно и настороженный, и вызывающий.

— Он сказал, что вы помогли ему готовить чай. Это правильно?

— Я налила в чайник кипятку, только и всего.

— И больше ничего?

— Конечно, ничего. Вода вскипела, папа резал хлеб, и я спросила: «Заварить чай?» — а он ответил «да», ну я и заварила.

Наступила долгая, неприятная пауза, а потом Сюзанна сказала тоном, в котором слышался страх:

— А что с чаем?

— В нем был яд, — отчеканил Роджерс.

Рука Сюзанны взлетела ко рту, будто зажимая крик.

— Яд? — пробормотала она. — В чае, который приготовил папа?

— В чае, который вы готовили вместе.

— Но ведь я ничего не делала, говорю вам, только и всего, что налила в чайник кипятку, как папа мне велел. Да и с какой стати мне травить кого–то?

— Вы знали, что чай предназначался для леди Камиллы?

— С ней что–нибудь случилось? — быстро спросила Сюзанна.

— С леди Камиллой ничего не случилось. Вы прекрасно знаете, что она не пила этого чая. Его выпила миссис Карстерс.

— А что случилось с ней? — Лицо Сюзанны опять стало холодным и угрюмым.

— Миссис Карстерс умерла.

— Ну, уж это не моя вина. — Сюзанна проявила не больше волнения, чем если бы ее обвинили в том, что она разбила фарфоровую чашку.

— Что вы делали у двери в комнату леди Камиллы? — спросил вдруг Роджерс.

— Я хотела поговорить с ней.

— О чем вы хотели говорить с леди Камиллой?

— Я ей такого наговорила сегодня утром, когда пришла посидеть в комнате его светлости, и я… я…

— И вы хотели продолжить этот разговор, за этим вы пришли?

Сюзанна пожала плечами.

— Теперь это уже не имеет значения, — сказала она, — во всяком случае, я ее не видела.

— Вы пошли туда для того, чтобы посмотреть, выпила ли она чай, так ведь?

— Говорю вам, я ничего не знала про этот чай, — раздраженно повторила Сюзанна. — Когда я пришла туда, из двери выходила миссис Карстерс. Она сказала, что леди Камилла спит и ее нельзя беспокоить. Мы крупно поговорили, а потом она понесла чай в свою комнату, а я ушла в свою. Только и всего.

— А вы не попытались остановить миссис Карстерс и не дать ей унести чай, который, как вы знали, предназначался леди Камилле?

— С какой стати? Говорю вам, что я не знала…

— Хорошо, миссис Уорбек. Незачем это повторять. Думаю, мне больше не придется вас беспокоить. Вы понимаете, что вас могут расспрашивать об этом потом и другие?

— Такой же ответ и тем будет, — ответила Сюзанна и, возмущенная, направилась к двери.

Когда она ушла, д–р Ботвинк сказал:

— Прошу извинить меня, сержант, за мое восклицание, но я был огорошен. Эта милая женщина, по–видимому, вдова достопочтенного мистера Уорбека?

Роджерс кивнул.

— Это такой факт, который, конечно, надо учесть. Позвольте спросить, давно вы об этом узнали?

— Только сегодня, после обеда.

— Ах так! А остальные тоже об этом узнали?

— До сегодняшнего дня об этом не знал никто, за исключением Бриггса. Сэр Джулиус узнал об этом только после смерти лорда Уорбека.

— А дамы?

— Сообщили только леди Камилле. Это было как раз перед обедом.

— Понимаю. — Историк целую минуту сидел, погрузившись в свои мысли, а потом пробормотал себе под нос, видимо, без всякой связи с предыдущим: — У людей необразованных словарный запас очень ограничен. Да и выражают они свои мысли очень неточно. Иначе это можно было бы счесть уликой, заслуживающей расследований. Но даже в этом случае не вижу, чем бы это могло помочь.

— Что вы сказали? — спросил Роджерс.

— Я? Ничего. Я, кажется, как говорится, разболтался. Ну–с, теперь вы собрали все факты, которые искали, сержант?

— Думаю, что да.

— Вот и хорошо. — Д–р Ботвинк несколько раз зевнул и принялся смотреть на огонь.

Послышались чьи–то тяжелые торопливые шаги. Дверь распахнулась, и на пороге предстал сэр Джулиус. Он раскраснелся от волнения, и казалось, всю его усталость как рукой сняло.

— Роджерс! — воскликнул он. — Роджерс, взгляните–ка! — Он торжествующе потряс пухлой рукой. В ней было что–то маленькое и темное — У меня в шкафу! — сказал он, задыхаясь. — В ящике, где я держу носовые платки! Я только что хотел достать чистый платок, а когда приподнял его, прямо под ним лежало вот это!

С видом игрока, пошедшего с козырного туза, он положил на стол синюю бутылочку с этикеткой, на которой крупными буквами чернело: «Яд».

— Что вы об этом думаете? — спросил сэр Джулиус.

Сержант Роджерс взял двумя пальцами бутылочку и посмотрел ее на свет.

— Пустая, как вижу, — сказал он и положил ее обратно. Его лицо, как всегда, было лишено всякого выражения.

— Ну? — нетерпеливо сказал сэр Джулиус. — Разве это не то, что вы искали?

— Похоже, что так, сэр Джулиус. Бриггс, без сомнения, сможет сказать точно, — сказал сержант почти равнодушно.

— И надо же, чтоб она оказалась в моем шкафу! Но как она туда попала? Как вы думаете?

— Что ж, сэр, в вашу комнату легко пройти с лестницы. Это первая дверь на площадке.

— Правильно. Рядом с комнатой леди Камиллы. Комната миссис Карстерс дальше.

— Я помню, сэр.

— Вы, вероятно, обыскали их комнаты вчера ночью?

— Да, сэр.

— Как же так…

— Я не могу это объяснить, сэр. И если только лицо, которое положило ее туда, не захочет само рассказать нам, как это получилось, мы никогда этого не узнаем.

Неодобрение в голосе сержанта было слишком очевидным, чтобы его не заметить.

— Вероятно, мне следовало, — запинаясь, сказал сэр Джулиус, — оставить ее там, где она лежала, пока вы не посмотрите сами.

— Следовало, сэр.

— На ней могли остаться отпечатки пальцев и тому подобное.

— Конечно, была такая возможность.

— Жаль. И наглупил же я! Верно, у меня голова пошла кругом, когда я увидел ее там.

— Вполне понимаю, сэр. — Роджерс сделал паузу и затем продолжал несколько зловеще: — Несомненно, следователь, который будет вести это дело, удовлетворится этим объяснением, принимая во внимание ваше положение.

— Боже мой, Роджерс, надеюсь, что да! — взорвался сэр Джулиус.

— Но конечно, ему придется учесть и тот факт, что ваши показания ничем не подтверждаются.

— Ну и ну! — сказал Джулиус.

— Однако, — спокойно продолжал Роджерс, — имеется один пункт, по которому я могу дать следователю удовлетворительное объяснение. Когда я вчера ночью производил обыск в вашем шкафу, этой бутылочки там не было. Вы ведь говорите, что только что нашли ее в стопке носовых платков, под верхним?

— Да.

— Я открыл этот ящик, когда помогал вам сегодня переодеваться. Если бы что–нибудь там было не в порядке, я, наверное, заметил бы. Полной уверенности у меня нет, но скорее всего заметил бы. Это поможет впоследствии определить, когда же ее туда положили.

Роджерс взял бутылочку двумя пальцами и сунул себе в карман.

— Больше вы ничего не хотите мне сказать об этом, сэр? — спросил он.

— Мне больше нечего сказать. Вы располагаете всеми фактами.

— Имеется один факт, — заметил д–р Ботвинк, — который меня по крайней мере несколько утешает.

— Что именно, сэр?

— Тот факт, что бутылочка эта теперь пуста. Это означает, что я смогу пообедать относительно спокойно.

Он встал и вышел из комнаты. По этой ли причине или по другой, но он выглядел не таким подавленным, как раньше. Лицо его было по–прежнему серьезным и задумчивым, но выражение страха, появившееся с того момента, как стало известно о гибели миссис Карстерс, исчезло. Он довольно быстро прошел в северо–восточное крыло дома, поднялся по знакомой узкой лестнице и опять очутился в архиве. Однако в этот раз его убежище потеряло для него свое очарование. Внешне в архиве ничего не изменилось. Крыша каким–то чудом выдержала натиск непогоды. Архивные документы лежали в дубовых шкафах сухие и нетронутые. Но теперь они тщетно обольщали его. Между ними и их пылким обожателем что–то вклинилось. Двадцатый век, вульгарный, суматошный и тревожный, вторгся в цитадель восемнадцатого и разгромил ее. К своему глубокому удивлению, д–р Ботвинк обнаружил, что бумаги третьего лорда Уорбека не вызывают у него никакого интереса. Праздно просидел он несколько минут за столом, пока не признал себя побежденным. Тогда он отложил перо, которое бесцельно вертел в руках, и стал прохаживаться по узкому помещению. Он уже четыре раза, круто развернувшись у стола, подходил к двери, как вдруг она отворилась.

— А! — изумленно воскликнул д–р Ботвинк. — Леди Камилла.

— Я помешала вам, доктор Ботвинк?

— Как вы можете задавать мне такой вопрос! Вы — помешали! При мысли о том, как я недавно обошелся с вами, поверьте, я…

— Вот об этом–то я пришла с вами поговорить, — без всяких церемоний перебила его Камилла. — По–моему, вы обязаны дать мне объяснение. Что, собственно говоря, вам и всем остальным понадобилось у меня в комнате?

— Это было недоразумение, в котором виноват я. Впрочем, — поправился он педантично, — «недоразумение» неподходящее слово. Я счастлив, что ошибся. Попросту говоря, когда я шел к вам, я думал, что вы умерли.

— Вы думали, что… Поистине странный повод для того, чтобы врываться в комнату к женщине. В жизни ничего подобного не слышала.

— И тем не менее это правда.

— А почему я должна была умереть именно в этот час?

— Миледи, — сказал д–р Ботвинк серьезно, — ответь я прямо на ваш вопрос, я бы, пожалуй, совершил еще одну ошибку. Но позвольте напомнить вам то, что вы сами сказали сегодня за обедом, перед тем как пойти отдохнуть.

Камилла покачала головой.

— Не помню, — сказала она.

— Нет? Позвольте, я повторю. Вы сказали, что в этом доме запах смерти, и вы спросили, чья теперь очередь.

— Разве? Я, должно быть, была в плохом состоянии. Очень глупо с моей стороны.

Д–р Ботвинк посмотрел на нее с восхищением.

— Как чудесна молодость! — сказал он. — Несколько часов сна — и снова все в порядке! Но вы это все–таки сказали, леди Камилла. И, как видите, к несчастью, оказалось, что ваши слова были не так уж глупы.

— Я не совсем вас понимаю.

— Значит, вам ничего не сказали? Вы не знаете, что миссис Карстерс умерла?

— Миссис Карстерс! — Камилла отшатнулась, но великолепно овладела собой. — Что же случилось?

— Она отравилась, миледи, по всей видимости, чаем, который приготовили для вас и который она выпила сама, увидев, что вы спите.

Камилла ничего не сказала. Оцепенев, стояла она посреди комнаты, ее красивые глаза смотрели в упор на д–ра Ботвинка.

— Я убежден, — сказал историк серьезно, — что вы действительно спали, когда миссис Карстерс вошла к вам в комнату.

— Она входила ко мне в комнату? Если так, то, конечно, я спала. Я ничего об этом не знаю.

— Это хорошо. — Он с облегчением вздохнул. — В самом деле, очень хорошо. Вы не забудете сказать об этом полиции, когда вас будут допрашивать?

— Разумеется. — Камилла была совершенно озадачена. — Вы понимаете, доктор Ботвинк, что я не имею ни малейшего представления, о чем вы говорите.

— Пусть так, миледи. При условии, что вы со своей стороны понимаете, что в этом деле я ваш сторонник.

— По–видимому, это так, — сказала она медленно, — но, хоть убейте, не знаю почему.

— Хоть убейте! — повторил д–р Ботвинк. — Это просторечное выражение, не правда ли? И пожалуй, оно очень подходящее в создавшейся ситуации. Это мне напомнило, леди Камилла, о другой фразе, которую я недавно слышал, и мне очень хотелось бы, чтобы вы помогли мне в ней разобраться. Как бы ни преуспел иностранец в вашем языке, ему всегда есть чему поучиться.

— Право же, — сказала Камилла, — какой вы странный. Сначала рассказываете, что кто–то пытался отравить меня, а отравилась миссис Карстерс, а потом преспокойно предлагаете заняться обсуждением английского просторечия! Вы… вы вполне здоровы, доктор Ботвинк?

— Благодарю, миледи, я в полном уме. И смею вас уверить, что затронул я этот предмет не из простого любопытства, а потому, что он может представлять важность для нас обоих. Потерпите, пожалуйста, и ответьте мне на один–единственный вопрос.

— Хорошо.

— Весьма признателен. — Д–р Ботвинк поправил очки, заложил руки за спину и повысил голос, словно обращался к студенческой аудитории: — Мой вопрос всего–навсего таков: как вы понимаете следующую фразу, вложенную в уста человека из простонародья: «Я встретил сегодня такого–то (такую–то) и уж наговорил я ему (или ей)»?

— А кто этот человек — мужчина или женщина?

— Женщина.

— Тогда, — не колеблясь, заявила Камилла, — я сказала бы, что она сказала этому человеку нечто обидное.

Д–р Ботвинк потер руки.

— Прекрасно! А если сказали так: «Мы крупно поговорили»?

— Это, вероятно, означает, что и та женщина не оказалась в долгу. Если сказать просто «мы поругались» — это означало бы более сильный конфликт — нечто вроде скандала.

— Тонкое различие! Я всегда утверждал, что английский — самый выразительный язык в мире. Очень, очень вам благодарен.

— Это все, доктор Ботвинк?

Историк заколебался.

— Да, — сказал он наконец. — Есть у меня и еще несколько вопросов, но боюсь, как бы вы не сочли их дерзкими. Кроме того, я уверен, что кое–кто сумеет мне ответить на них лучше.

— О! И кто же это?

— Разумеется, женщина из простонародья.

Д–р Ботвинк нашел женщину из простонародья в буфетной, где она сидела с отцом. Увидев д–ра Ботвинка, она подозрительно покосилась на него. Да и Бриггс тоже не слишком обрадовался его приходу, но заученно–вежливо произнес:

— Вам что–нибудь угодно, сэр?

— Да, Бриггс. Вы окажете мне великую любезность, если позволите задать миссис Уорбек важный вопрос.

— Ничего я вам не скажу, — сразу же возразила Сюзанна. — Я рассказала сержанту все, что было, а он сказал, что мне надо будет все это рассказывать опять другим полицейским, когда они заявятся. Хватите меня.

— Уверяю вас, мадам, что такого вопроса сержант вам еще не задавал. Я согласен со всем, что вы говорили ему, до последнего слова.

— Ничего не скажу, — повторила она.

— Бриггс! — обратился д–р Ботвинк к дворецкому чуть не со слезами в голосе. — Бриггс, умоляю вас помочь! Мы все находимся под подозрением. Помочь снять его с нас может только ваша дочь. Простое показание, которое ни в какой мере не может быть для нее опасным, от которого она, если захочет, сможет завтра же отказаться, — помогите мне его получить!

— Отвечать или нет — это ей решать, сэр, — неуверенно произнес Бриггс. — Конечно, я не хочу вам мешать, если вы считаете, что это может помочь, но после всего случившегося не мне приказывать. И все равно, Сюзанна, не понимаю, отчего бы тебе не выполнить просьбу этого джентльмена.

— И вы такой же, не лучше других! — вырвалось у Сюзанны. — Цепляетесь то к одному, то к другому. Нет ни одного человека здесь в доме, который не приставал бы ко мне, а теперь и вы туда же. И отчего это меня не могут оставить в покое?

— А миссис Карстерс цеплялась к вам, мадам?

— Пуще всех!

— А! — Д–р Ботвинк вздохнул с облегчением. — Наверное, тогда, когда вы встретились с ней у дверей в комнате леди Камиллы?

Сюзанна посмотрела на него подозрительно.

— А вы что про это знаете? — спросила она.

— Ничего. Видите ли, дитя мое, мы подошли как раз к тому вопросу, который я хотел вам задать. Расскажите мне о том, как миссис Карстерс цеплялась к вам, а я, пожалуй, обещаю вам, что больше к вам никто не будет приставать.

— А вам–то какая забота?

— Может, и никакой. А может быть, и большая. Я не могу сказать, пока не услышу. Вы с ней крупно поговорили, не так ли?

— Это все она виновата.

— Конечно, я так и думал.

— Она первая начала.

— Разумеется.

— Я и слова не сказала бы, если бы она не вздумала задирать нос передо мной.

— И сомнения нет, что она старалась вас разозлить.

— Стало быть, вы не хаете меня за то, что я высказалась начистоту?

— Ну конечно, нет.

— Я так и брякнула ей: я, мол, вам теперь не в воскресной школе, чтоб вы так со мной обращались. Извольте разговаривать со мной почтительно.

— Правильно. Это только справедливо.

— Этакое нахальство! Да еще спрашивает меня, что я делаю у дверей леди Камиллы! А я в этом доме куда хочу, туда и хожу. Право на то имею. Не так, что ли?

— Абсолютно с вами согласен, мадам.

— Ну и ахнула же она, как я этак–то с ней заговорила! — с удовольствием сказала Сюзанна, вспоминая разговор.

— Еще бы!

— Говорит, что хотела бы, дескать, знать, до чего же дойдут нынешние девчонки, да помню ли я–де, с кем разговариваю. А я ей: «Я–то знаю с кем. Я–то знаю. Не об том вопрос, — говорю. — А вот вы–то знаете, с кем вы разговариваете? — спрашиваю. — Вот что я хотела бы знать».

— Совершенно верно.

— «Я, — говорю, — достопочтенная миссис Уорбек. Теперь, когда дедушка умер, мальчик мой — законный лорд Уорбек, об этом и сэр Джулиус знает, и никто не отнимет у нас права, — говорю, — ни у него, ни у меня».

— Поздравляю, мадам. Я не знал о вашем счастье. Надеюсь, его светлость в добром здравии. Он здесь с вами?

— Вот это–то она и захотела узнать, только спросила она по–другому. «Где, — говорит, — это отродье?» Вот ведь как она назвала его светлость — отродьем! «В надежном месте, — говорю, — дома с теткой остался, никто до него не доберется». И тут же она возьми да глянь на меня так свирепо, что, не держи она в руках поднос с чаем, прямо накинулась бы на меня.

Д–р Ботвинк неодобрительно щелкнул языком.

— Так разволновалась, что чашка на блюдце забрякала, — продолжала Сюзанна. — Саму всю затрясло. Я думала, что вот–вот и поднос, и чашку — все уронит. А лицо! Просто позеленело! Словно ее затошнило.

— Да, да. Именно так! — Д–р Ботвинк кивнул, полузакрыв глаза, как будто хотел представить себе эту сцену. — Пожалуйста, продолжайте, мадам.

— Да вот и все, что было. После этого она слова не сказала. А что ей было говорить? Повернулась и пошла по коридору к себе в комнату, а я осталась стоять. Вышагивала она важно, да все еще тряслась. А как подошла к своей двери, так обернулась да и говорит: «Буду пить чай у себя в комнате, и смотрите вы у меня, леди Камилла спит, и ее нельзя беспокоить». Все еще нос задирала, понимаете? Да не вышло у ней, нет! Я ей сбила спесь, будьте покойны! Пошла она потом к себе в комнату, закрыла дверь — и больше я ее не видела.

За рассказом Сюзанны последовала долгая пауза. Когда ее пронзительный голос наконец замолк, в буфетной стало очень тихо. Бриггс молчал и смущенно смотрел на дочь. Д–р Ботвинк тоже молчал, но по его просветлевшему лицу видно было, что он доволен. И когда он наконец заговорил, в голосе у него слышалось глубокое облегчение.

— Спасибо, — сказал он спокойно. — Большое спасибо вам, миссис Уорбек, а теперь простая справедливость требует, чтобы я вам объяснил…

Но Сюзанна перебила его:

— Папа! Кажется, звонят?

Все трое прислушались. Из холла отчетливо слышалось какое–то звяканье.

— Слава тебе, Господи! Ведь это телефон! — воскликнул Бриггс. И, забыв долголетнюю выучку, бросился из комнаты, не сняв передника и не надев фрака.

Когда Бриггс, д–р Ботвинк и Сюзанна вошли в холл, сержант Роджерс уже завладел телефоном. Джулиус стоял вплотную к нему. Трое вновь вошедших сгрудились у них за спиной. Минуту спустя на верху лестницы появилась Камилла и, перегнувшись через перила, стала наблюдать эту сцену сверху. Все неотрывно смотрели на говорящего и слушали его затаив дыхание, как будто вид человека, разговаривавшего по телефону, был чем–то столь необычайным, что нельзя было упустить ни одной детали. Разговор занял довольно много времени, потому что связь была не в порядке, и Роджерсу пришлось повторять одно и то же, прежде чем его поняли; но все это время кучка людей оставалась недвижимой. Лишь когда разговор окончился, все зашевелились. Сержант, охрипший и вспотевший, повесил трубку и обернулся к собравшимся.

— Если все будет в порядке, они приедут через несколько часов, — объявил он. — Самое позднее, завтра на рассвете. Дорога расчищена до деревни Уорбек, и теперь устраивают переправу через реку. Если больше не будет дождя, нас завтра вывезут.

— Слава Богу! — пробормотал сэр Джулиус. Он не был верующим, но произнес это от души.

Сперва никто ничего не мог сказать. Надежда на освобождение застала всех врасплох. Они в нерешительности переминались с ноги на ногу. Наконец Камилла, все еще стоя на лестнице, предложила самое простое.

— Бриггс, — сказала она, — по–моему, было бы хорошо, если бы вы принесли нам в библиотеку чего–нибудь выпить.

— Слушаюсь, миледи. — Он повернулся и машинально кивнул Сюзанне, чтобы та пошла с ним.

— Включая и вашу дочь, разумеется, — сказала Камилла ясно и громко. — Да принесите и для себя.

— Да, миледи.

Бриггс торопливо исчез. Камилле сверху было видно, что плешивая макушка его сильно покраснела. Но она неверно истолковала его волнение. Просто он вдруг сообразил, что позволил себе появиться на людях без фрака и в переднике.

Облачившись опять во фрак, он через несколько минут вернулся в библиотеку с подносом, на котором стояли графин и бокалы. Чинно и церемонно он разнес бокалы, а потом, взяв свой, отошел на приличное расстояние, к двери. С отменным вкусом он выбрал старый темный херес того сорта, который обычно подавался в Уорбек–холле на похоронах. Маленькая компания, усевшаяся вокруг камина, пила в молчании. Комната была наполнена атмосферой тревожного ожидания.

Первым заговорил д–р Ботвинк.

— Итак, сержант Роджерс, — сказал он громко, словно обращаясь ко всем присутствующим, — значит, они прибудут сюда через несколько часов. Я полагаю, что под словом «они» вы подразумеваете полицию?

— Правильно, сэр.

— А когда она явится, что вы намерены им сказать, позвольте спросить?

С высоты своего роста Роджерс устало посмотрел на приземистую фигурку.

— Я ведь уже говорил вам, сэр, — сказал он терпеливо. — Я не считаю себя больше ответственным за это дело. Я просто вручу им мой отчет и оставлю все на их усмотрение.

— Ваш отчет, да. А он уже закончен?

Роджерс осушил бокал и взглянул на часы.

— Еще не совсем, — сказал он, — но вскоре я его закончу. Мне нужно вписать туда еще только несколько фактов дополнительно, чтобы довести его до настоящего момента.

Д–р Ботвинк тоже допил бокал, но в отличие от Роджерса не поставил его на стол. Вместо этого он подошел к графину и наполнил бокал еще раз.

— Не понимаю, — заметил он, — чем у этих маркширских полицейских — хоть они и толковые люди, разумеется, — будет лучшее положение, чем у вас?

Сержант пожал плечами.

— Не моего ума дело, — коротко ответил он. — Это не входит в мои обязанности, вот и все.

— А по–моему, доктор Ботвинк, — вмешался сэр Джулиус, — вряд ли вы в таком положении, вряд ли кто–либо из нас в таком положении, позвольте мне заметить, чтобы диктовать сержанту, что он должен делать и чего не должен. Он знает свои обязанности, и я уверен, что он не нуждается ни в чьей помощи, чтобы их выполнить.

— Как вам угодно, сэр Джулиус. Я вполне осведомлен о том, как важно в этой стране знать свое положение и место. И я никогда не занимал такого положения, в котором я имел бы право что–либо кому–либо диктовать. Мне просто пришло в голову, что в служебных интересах сержанту было бы выгоднее, когда его коллеги сюда явятся, не только отчитаться в фактах, но и дать им объяснение. Но я выступил как выскочка и ничего больше не скажу.

Прошло некоторое время, прежде чем эти педантичные фразы дошли до умов, отуманенных волнением и усталостью. Первой смысл сказанного ухватила Камилла.

— Доктор Ботвинк, — спросила она напрямик, — вы знаете, кто убил Роберта?

— Конечно. — Он отпил вина и добавил: — И лорда Уорбека. И миссис Карстерс. Это одно и то же лицо.

Внезапно раздался резкий звук. Сюзанна уронила из рук бокал, и он разбился у ее ног. Бриггс отошел от своего места у двери и бесстрастно собрал осколки. Остальные замерли. Д–р Ботвинк не обратил на это никакого внимания. Он вертел в руках пустой бокал и разглядывал его с задумчивой улыбкой. Он явно не собирался больше ничего говорить.

— Продолжайте, доктор Ботвинк, — понукала его Камилла. — Продолжайте!

— Что скажете вы, сэр Джулиус? Должен ли я, в моем положении, говорить? Или, — он повернулся к Роджерсу, — так как это, в сущности, дело полиции, дайте мне совет, сержант, не следует ли мне, строго говоря, приберечь мои конфиденциальные сведения для властей, когда они сюда явятся?

Сержант Роджерс густо покраснел и с трудом заговорил.

— Я понял так, сэр, — сказал он, — что вы уже сообщили мне все, что вам известно. Если у вас есть еще данные, вы вправе сообщить их, когда будете давать показания следователю, который будет вести это дело. Но вам придется объяснить ему, почему вы сочли нужным утаить это сначала.

— Об утаивании нет и речи, сержант. Я скажу ему то же самое, что уже говорил вам. Я скажу ему, чтобы он прочел «Жизнь Уильяма Питта». — Он взглянул на один из книжных шкафов и добавил: — Я вижу, что вы не последовали моему совету? Вы не просмотрели эту маленькую работу покойного лорда Розбери?

— Нет, — ответил Роджерс коротко, — не просмотрел.

— Очень жаль. Но еще не поздно. У вас еще есть время.

— К чему вы приплетаете сюда Уильяма Питта? — сказал сэр Джулиус. — Я понял вас так, что у вас есть какая–то теория о том, как прошлой ночью погиб мой несчастный родственник. А теперь вы уклоняетесь отдела и заводите разговор о человеке, который умер сто лет назад.

— Гораздо больше, чем сто лет назад. Говоря точно, в 1806 году. Но это небольшой период в истории такой страны, как Англия, где пережиткам прошлого дозволяется не только существовать, но и оказывать влияние на настоящее в самой прискорбной мере.

— Если вы так думаете, то вы ничего не знаете о современной Англии, сэр!

— Так ли? Тогда позвольте мне сказать, что вы ничего не знаете об истории Англии! Именно из–за вашего равнодушия и равнодушия вам подобных к урокам вашего собственного прошлого современная Англия изобилует историческими анахронизмами. Поскольку я сам историк, может быть, мне бы следовало этому лишь радоваться, но если я вижу, что пренебрежение простой реформой, необходимость которой была очевидной еще в 1789 году, если только не раньше, стоило сейчас этой стране трех жизней, то я думаю, что вы как нация заходите в своем консерватизме слишком далеко!

Очевидно, д–р Ботвинк чувствовал, что последней уничтожающей фразой совершен по сокрушил противника, а раз так, то нечего больше и говорить. Он повернулся спиной к сэру Джулиусу, поставил свой бокал обратно на поднос и направился было к двери, но его перехватила Камилла. Мягко, но решительно она взяла его за руку и повела обратно, на середину комнаты.

— Пожалуйста, не сердитесь на нас, доктор Ботвинк, — сказала она. — Мы не так умны, как вы, и никто из нас не знает истории. Мы все очень устали и перепуганы, по крайней мере я. Пожалуйста, ну, пожалуйста, сжальтесь над нашим несчастьем и объясните нам, о чем вы говорите? Вы можете начать с 1789 года, если это действительно нужно, но только скажите нам хоть что–нибудь.

Д–р Ботвинк не в силах был противиться, когда взывали к его тщеславию.

— Если вам угодно, миледи, — сказал он, чопорно поклонившись на иностранный манер.

Он встал точно посредине ковра, расставил ноги, заложил руки за спину, задрал голову и начал ясно и громко, словно читал лекцию:

— Мне предложили начать мое изложение с 1789 года. Я обратился к событиям этого года только ради иллюстрации или аналогии. Когда сегодня утром я посоветовал сержанту Роджерсу ознакомиться с биографией Питта–младшего, я сделал это просто для того, чтобы обратить его внимание на такое стечение обстоятельств, которое давало, как мне казалось, готовое объяснение преступлению, расследуемому сержантом. Я не хотел выдвигать себя на первый план. Я думал, что, поняв мой намек, он будет в состоянии разрешить эту проблему сам. Я думал, что он увидит — как вижу я, — что это дело является замечательным примером того, как история повторяется. Но должен признаться, что последующие события заставили меня усомниться в правильности моей гипотезы. Под влиянием напряженной обстановки я второпях решил, что мой диагноз ошибочен. Однако дальнейшее расследование показало, что моя ошибка состоит в этом последнем допущении, а не в первоначальной теории. Короче говоря, я был с самого начала прав. История повторилась — и даже в большей степени, чем я сначала предполагал.

Д–р Ботвинк сделал паузу. Он вытащил из кармана платок, тщательно протер очки, надел их и затем продолжал:

— Сэр Джулиус охарактеризовал события, свидетелями которых мы явились, как совершенно нехарактерные для Англии. Позволю себе не согласиться с ним. Все это могло случиться только в Англии. Это поистине чисто английское преступление. Я несколько удивлен, что именно он не смог этого понять. Вы можете возразить, — продолжал историк, хотя его слушатели, завороженные потоком речи, не проявляли ни малейшего намерения возражать, — что преступление, и, во всяком случае, убийство, по существу, вненациональное явление и что, следовательно, не может быть разницы между убийством английским и не английским. Но это заблуждение. Исследуя преступление, мы должны рассматривать его в двух аспектах: во–первых, самый акт, который, по существу, одинаков во всех странах и при всех системах судопроизводства, во–вторых, социальную и политическую обстановку, в которой он совершен. Словом, говоря попросту, мы должны выяснить мотив преступления. Мотив, весьма важный в одних социальных условиях, может оказаться несуществующим в других. А раз мотив известен, обнаружить преступника — это вопрос дедукции.

Д–р Ботвинк опять снял очки. На этот раз он сложил их и, держа в руке, свирепо размахивал ими, словно желал подчеркнуть наиболее важные положения своей речи.

— Почему же я утверждаю, что это английское преступление? — спросил он. — Потому что такой мотив преступления возможен только в Англии. Потому что оно стало возможным из–за политического фактора, присущего только Англии. — Он смущенно остановился. — Может быть, мне следовало бы сказать «Британии», — заметил он. — Прошу прощения. Я не хочу никого уязвить. Я привык говорить «Англия» и, с вашего разрешения, буду это делать и впредь. Короче говоря, это преступление — по основаниям, которые сейчас станут очевидными, я пользуюсь единственным, а не множественным числом, — это преступление могло быть совершено только потому, что Англия, единственная из всех цивилизованных стран, по своей конституции сохраняет наследственную законодательную палату. И мотивом преступления послужило желание добыть место в этой палате для одного лица путем устранения двух других лиц, которые стояли между ним и правом занимать это место.

— В жизни своей не слышал такого вздора! — Сэр Джулиус, побледнев от гнева, двинулся к д–ру Ботвинку. Потрясая кулаком перед самым носом историка, он прошипел: — Вы смеете намекать, сэр, что я… Вы смеете намекать… — Конец фразы потонул в нечленораздельных гневных выкриках.

Д–р Ботвинк в буквальном и переносном смысле слова не пошевельнулся. Он не отступил ни на шаг и продолжал свою речь, не обратив ни малейшего внимания на помеху.

— До сих пор, — продолжал он в той же дидактической манере, — до сих пор мы рассматривали то, что на первый взгляд могло показаться простым случаем династического убийства. Но дело несколько сложнее, иначе я не вправе был бы характеризовать это убийство как английское. Уничтожение правящей семьи в интересах младшей ветви имело место у всех народов и во все времена. Чтобы увидеть данный инцидент в правильном свете, следует еще раз вернуться к рассмотрению биографии Уильяма Питта и событий, происшедших в 1789 году.

В этот момент лекция опять была прервана, на сей раз Камиллой. Она начинала чувствовать неприязнь к Уильяму Питту и при новом упоминании его имени громко застонала. Но д–р Ботвинк безжалостно продолжал:

— То был год больших потрясений и для этой страны, и для всей Европы, но, как ни интересны они сами по себе, они не имеют значения для нашего расследования, потому что и здесь, и за границей они были вызваны главным образом такими экономическими и политическими факторами, которые сейчас уже не существуют. Как я позволил себе подчеркнуть сержанту Роджерсу сегодня утром, в тот год — и это важно для нас — могло произойти событие, которое как раз и не произошло. Оттого оно и было забыто всеми, за исключением историков, которым, к несчастью, не дозволяется оказывать влияние на текущую английскую политику. Событие, которое я имею в виду — а в течение нескольких дней оно казалось неминуемым, — не что иное, как смерть — и как раз при особом стечении обстоятельств — второго графа Чатем. У него не было сыновей. Его наследником являлся не кто иной, как его брат, Уильям Питт, тогдашний премьер–министр и министр финансов. Можно только гадать о том, что могло бы произойти, но одно мы знаем точно: правление этого великого человека всецело зависело от его личного влияния в том месте, которое вы до сих пор почему–то именуете нижней палатой парламента. Если бы Питта, по вашему собственному яркому выражению, подтолкнули наверх, следствием этого явился бы сильнейший политический кризис. Вероятно, не будет преувеличением сказать, что не только карьера этого великого государственного деятеля, но и вся история Европы зависела от жизни и смерти совершенно незначительного аристократа. Сэр Джулиус, — он круто повернулся к министру финансов, который все еще негодовал в двух шагах от него, — эта параллель вам что–нибудь говорит?

Сэр Джулиус молча во все глаза смотрел на оратора. Гневное выражение его лица сменилось выражением невольного восторга. Он медленно и выразительно кивнул.

— Ваше положение даже более уязвимо, чем положение вашего прославленного предшественника, поскольку по конституции премьер–министр имеет право заседать в палате лордов, министр же финансов, напротив того, не имеет. Если вам суждено когда–либо унаследовать пэрство вашего рода, вы сможете служить своей родине на разных достойных постах, но никогда не сможете сохранить свой нынешний пост. За последние сутки вы, вероятно, много размышляли над этим фактом, не правда ли?

Сэр Джулиус снова кивнул.

— Почему же, — продолжал историк тоном легкого упрека, — почему вы не подумали о том, кто будет вашим естественным преемником, если бы благодаря тому, что лорд Розбери назвал «мрачным юмором нашей конституции», вы были бы вынуждены оставить ваш пост? Я не знаток современной политики, но уверен, что здесь, в этом доме, слышал это имя по меньшей мере раз десять. Или же миссис Карстерс ошибалась в оценке перспектив своего мужа?

— Она была совершенно права, — хрипло сказал сэр Джулиус. — Он мой естественный преемник.

— Вот именно. — Д–р Ботвинк выразительно воздел руки. — В этом суть дела. Нужно ли продолжать? Это было бы оскорбительно для людей столь умных.

— Пожалуй, я должен перед вами извиниться, — не без усилия выговорил сэр Джулиус.

— Отнюдь нет, сэр Джулиус. Скромность, вам присущая, несомненно, затуманила ясность вашей мысли и помешала понять, что преступление с самого начала было направлено против вас.

Давно уже сэра Джулиуса не хвалили за это качество, и он вспыхнул от удовольствия.

— В заключение, — продолжал д–р Ботвинк, — я думаю, что уместно будет выразить мое сочувствие сержанту Роджерсу. Его прямая обязанность, как он не раз подчеркивал, состоит в том, чтоб охранять сэра Джулиуса. Он выполнял ее, безусловно, ревностно и успешно. Но существовала одна опасность, от которой он был бессилен защитить своего подопечного, — опасность нежелательного продвижения в палату лордов. Сэр Джулиус обязан своим избавлением от этого не Скотланд–Ярду, а тому счастливому обстоятельству, что неведомо для всех нас существовал малолетний лорд Уорбек, по случаю рождения которого мне хочется выразить достопочтенной миссис Уорбек мои запоздалые, но искренние поздравления.

Лекция окончилась. Д–р Ботвинк сошел с воображаемой кафедры, спрятал очки и опять стал простым человеком. Но один из его слушателей все–таки не чувствовал себя удовлетворенным.

— Доктор Ботвинк, — сказал Роджерс. — Правильно ли я понял ваш намек, что мистера Роберта Уорбека убила миссис Карстерс?

— Я протестую против слова «намек», сержант. Я утверждаю, что она его убила.

— И лорда Уорбека?

— Разумеется. То есть я почти не сомневаюсь, что именно она сообщила ему о смерти сына с намерением ускорить его собственную. Вряд ли для ее целей было необходимо приближать конец умирающего человека, но, очевидно, ей не терпелось.

— Тогда скажите мне, — с трудом произнес Роджерс, — кто же, по–вашему, убил миссис Карстерс?

— Но я ведь уже ответил на этот вопрос. Разве я не сказал с самого начала, что во всех трех преступлениях виновно одно и то же лицо? Ясно, что миссис Карстерс покончила самоубийством.

— Не вижу здесь никакого «ясно». С какой стати она это сделала?

— Но разве же это не очевидно? Впрочем, нет, я забыл — у вас еще не было случая расследовать тот небольшой эпизод, который непосредственно предшествовал ее самоубийству. Я имею в виду разговор миссис Карстерс с миссис Уорбек перед дверью спальни леди Камиллы. Если бы вы занялись им, что, несомненно, произошло бы при нормальном положении дел, вы бы узнали, что в этом разговоре миссис Уорбек в выражениях, которые в данных обстоятельствах были, пожалуй, извинительны, но которые я не поколеблюсь назвать резкими, сообщила ей, что план, ради которого миссис Карстерс только что совершила тяжелое преступление, потерпел крах. Сэр Джулиус остается членом палаты общин и по–прежнему стоит между ее мужем и тем постом, которого она так горячо домогается для мужа. Наследник титула рода Уорбеков для нее недосягаем. Такое потрясение оказалось не по силам для нервной системы, которая и так была напряжена до предела. Вряд ли надо уточнять, что произошло дальше. Техника самоубийства — дело ваше и ваших коллег из полиции. Но мне хочется подчеркнуть, что ее мокрые ботинки и следы на ковре указывают, что яд был спрятан в снегу, который нынче до полудня лежал на ее балконе толстым слоем. Она достала бутылочку, высыпала содержимое в чайник и потом от презрения — а может быть, кто знает? — в надежде навлечь на сэра Джулиуса подозрение, которое погубило бы его карьеру столь же успешно, как и пэрство, подложила бутылочку ему в шкаф. Потом вернулась в свою комнату, налила в чашку чай и таким образом совершила этот последний акт отчаяния.

Он замолк, и в комнате наступила тишина. Тогда Бриггс выступил из своего угла и тихо сказал что–то Камилле. Она кивнула, и он вышел.

— Обед будет готов через двадцать минут, — сказала она. — Будут только холодные закуски, так что нет нужды переодеваться. Сюзанна, вы пообедаете с нами? Я хочу, чтобы вы рассказали о сыне Роберта.

— И я тоже, ей–богу! — воскликнул сэр Джулиус. — Он теперь очень важная персона. Я надеюсь, вы это понимаете?

— Конечно, понимаю, — сказала Сюзанна бойко. — Не каждый ребенок в его годы бывает лордом.

— Не от каждого ребенка, — вставил сэр Джулиус, — зависит политическая карьера такого человека, как я.

— А не стоит ли, дополнительной гарантии ради, — заметил д–р Ботвинк, — несколько рационализировать британскую конституцию. Вы были на волосок от опасности, как в оные дни Уильям Питт. Следующему может и не повезти так.

— Я поговорю об этом с премьер–министром, — сказал сэр Джулиус Уорбек.

— Откуда он? —спросил Роджер Вест.

— Из Австралии, — ответил Кебл.

— Австралия большая страна. Из какого штата? — поддел его Роджер.

Голубые глаза Кебла помрачнели, губы сжались, и Роджеру показалось, что сейчас он огрызнется. А было бы досадно. Наступил вечер, день выдался нелегкий. Кебл был доволен собой, такое нередко случалось с ним (в этом его слабость), — и для подобных замечаний сержанту уголовно–следственного отдела время было выбрано не совсем подходящее..

Что–нибудь еще хотите узнать о нем — спросил Кебл с легкой иронией.

Роджер, еще не зная сержанта как следует, сразу оценил его сносный характер и понял, что тот не лишен чувства юмора.

— Абсолютно все! — улыбнулся он. —Возраст, внешность, цвет глаз, акцент, если таковой имеется, нуждается он или хорошо обеспечен. В общем, все. Понимаете —закончил он.

Кебл еле сдерживал смех. Неплохой признак.

— Я скоро вернусь, — сказал он и вышел из комнаты. Роджер вместе со стулом отодвинулся от стола и встал.

Это был крупный, сильный мужчина, с внешностью, достаточно приятной для того, чтобы в самом начале работы в Ярде получить прозвище Красавчик. И это прозвище закрепилось за ним. Сейчас его волнистые светлые волосы уже тронула седина, но общее впечатление оставалось приятным, а вид моложавым. Он двигался уверенно, энергично и, как правило, разговаривал в той же манере.

Из низов ему удалось дослужиться почти до самого высокого чина в Ярде.

Он сидел в маленькой комнате — кабинет начальника уголовно–следственного отдела мог бы быть и попросторнее, но тогда он бы не выходил окнами на Темзу. Были в маленькой комнате и другие преимущества; в какой–то мере она казалась менее официальной.

Сегодня Кебл подменял старшего инспектора Коупа, который обычно сидел в этой же комнате. Жаль Коупа. Он был болен, серьезно болен, и сведения из больницы поступали весьма неутешительные. Если он выздоровеет, то сможет раньше срока уйти в отставку, однако пенсия будет меньше той, на которую он рассчитывал. А что же тут хорошего, когда тебе уже за пятьдесят!

Кеблу было тридцать два. Сюда его перевели из полицейского отделения одного из важнейших районов метрополии. Судя по его послужному списку, он был смышленым малым. Но чтобы добраться до вершин Ярда, недостаточно одной только грамотности, специальной подготовки, да и памяти, которая, кстати сказать, играет немаловажную роль, — нужно быть еще и везучим. А Кеблу положительно везло: три человека выбыли из строя по болезни, один из–за несчастного случая, а двое целый день работают в суде. Таким образом, сержант–детектив Кебл стал исполнять обязанности главного помощника одного из старших офицеров Скотланд–Ярда.

Роджер взял фотографию девушки и подошел к окну. Красива… даже мертвая.

Хорошо, что на фотографии не видна шея. Что заставило их задушить ее? Кто эта девушка?

Загадка, но не самая трудная: вчера утром ее нашли задушенной в задней комнате одной из дешевых меблированных квартир. Роджер Вест видел девушку в морге и вспомнил темные пятна на ее шее. Он не получил еще заключения патологоанатома, но не сомневался в том, что смерть наступила именно от удушья. Утренние газеты напечатали ее фотографию с подписью:

«ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ ЭТУ ДЕВУШКУ?

Просим сообщить об этом в Ныо–Скотланд–Ярд, Уайтхолл, 1212, или в ближайший полицейский участок».

Человек, в котором Кебл сразу же распознал австралийца, был далеко не первым, заявившим, что знает ее. Однако он, как и все остальные опрошенные, ничем не помог делу. Судя по их показаниям, девушка имела семнадцать различных имен и являлась уроженкой десятка различных мест Англии.

В дверь постучали.

— Войдите.

Роджер повернулся — в комнату вошел Кебл. Его длинная шея с большим кадыком и мускулистые руки говорили о недюжинной физической силе.

У него были настороженные, как у птицы, глаза, и вообще он чем–то напоминал индюка.

— Итак, что мы еще выяснили? —спросил Роджер.

— Его зовут Бенджамин Лимм: Л, И, два М, родом он из Коура, расположенного в Нью–Саус–Уэйлс, — сказал Кебл. — Разводит овец, тридцати пяти лет, вдовец, рост метр восемьдесят, худощав, крепкий, глаза серые, волосы светлые, — закончил Кебл с каменным выражением на лице.

Роджер никогда не упускал случая подтрунить над сержантами.

— Спасибо. Вы думаете, он знает убитую?

— Говорит, что уверен. Он плыл с ней из Австралии на грузовом пароходе, где было всего девять пассажиров.

Он сказал, что девушку звали Дэнис Моррисон и с ней была ее сестра Дорин. У него нет и тени сомнения на этот счет.

— Когда это было? — спросил Роджер.

— Вот уже четыре недели, как они высадились в Саут–гэмптоне, десять — как отплыли из Мельбурна, — ответил Кебл.

— Я поговорю с этим субъектом, — сказал Роджер.

— Я буду задавать ему обычные вопросы, включая и те, которые задавали ему вы. А вас я попрошу вести протокол допроса.

Кебл кивнул.

— Приведите его, — сказал Роджер.

Кебл вышел из комнаты, а Роджер снова принялся изучать фотографию. Сколько ей лет? Двадцать два? Двадцать три? Во всяком случае, не больше. Темные волосы, пожалуй, немного плосковата, но не грудь. Она у нее пышная, была пышная, поправил он себя. Он нервничал, а это плохой признак. Тридцать лет, проведенные в Ярде — почти тридцать, — вырабатывают в человеке своего рода предвидение, которое журналисты любят называть шестым чувством. Время от времени оно проявляет себя. Вот как сейчас или как это случилось, когда началось расследование данного дела. До сих пор он не разрешал себе признаться в этом, но сейчас это чувство стало настолько сильным, что им нельзя было пренебречь.

У Дэнис Моррисон была сестра…

Раздался короткий, но выразительный стук в дверь, на пороге появился Кебл.

— Вы хотели видеть мистера Лимма, сэр?,

— Да, прошу.

Словесный портрет Кебла оказался точен, хотя он и упустил одну важную деталь: жизнерадостность. Лимм вошел широким шагом. Это был худощавый, стройный мужчина, в глазах его сквозило нетерпение. У него было приятное, несколько удлиненное лицо, которое, вероятно, нравится всем молоденьким женщинам.

Не выходя из–за стола, Роджер протянул руку.

— Мистер Лимм, рад вас видеть. Спасибо, что не сочли за труд зайти к нам в связи с этой неприятной историей.

Рукопожатие Лимма было коротким, рука — холодной.

— Неприятная история?, — переспросил он.

— Что вы имеете в виду?

— Разве вы не знаете?

— По неотложным делам я выехал на время из Лондона. А сегодня по возвращении, увидев в газете ее фотографию, я пришел к вам. Она что… — он запнулся.

— Она мертва, мистер Лимм, — тихо сказал Роджер.

— Мертва, — повторил Лимм. Вся его жизнерадостность испарилась в одно мгновение.

— Мертва? — переспросил он, словно не понимая смысла этого слова.

— Быть не может!

— К сожалению, это правда. Сержант, дайте мистеру Лимму стул.

Кебл пододвинул стул с прямой спинкой, и Лимм опустился на него. Выражение нетерпения исчезло, а глаза и осанка выдавали его смятение. Он сидел, уставившись на Роджера.

— Хорошо ли вы знали ее? — спросил Роджер.

— Э–э… не очень, — ответил Лимм, голос его стал тверже. — Настолько хорошо, насколько можно узнать человека, с которым провел на пароходе шесть недель. Мне кажется, я достаточно узнал ее за это время. — Он поколебался, словно хотел еще что–то добавить, но, по–видимому раздумал, а может быть, не знал, как это сделать. — Бедняжка, Она была такая… — он приподнял руки и уронил их на колени, — жизнелюбка, — закончил он. — Да, да. Именно жизнелюбка. Она… как она умерла?

— Мы предполагаем, что ее убили, — сказал Роджер, отчеканивая каждое слово.

У Лимма перехватило дыхание, он чуть было не произнес «нет», но сдержался. Склонившись над столом, Кебл что–то записывал. В открытое окно врывался шум города, рев моторов то и дело заглушал беседу.

— Мистер Лимм, знали ли вы Дэнис Моррисон до того, как встретились с ней на пароходе?

—Нет, — сказал Лимм. — Не знал.

— Вы уверены, что ее зовут Дэнис Моррисон?

— Да, — ответил Лимм после небольшой паузы. Он расправил плечи, и казалось, жизнь постепенно возвращается к нему. — Я видел, ее паспорт. Кроме того, она была в списке пассажиров.

— Вы знаете, где она жила и чем занималась?

— Она из Данденонга, это недалеко от Мельбурна, — ответил Лимм. — Работала в ателье манекенщицей и делала для него закупки. Каждый сезон она выезжала в Мельбурн и Сидней за товаром. Дорин работала секретарем в большом гараже. Несколько лет они собирали деньги для этой поездки.

 Лимм говорил сдавленным голосом, словно воспоминание о погибшей причиняло ему боль. Неожиданно он вспылил:

— У вас есть основания считать, что она что–то скрывала или назвалась чужим именем?

— Я пытаюсь опознать ее личность, — мягко ответил Роджер.

— Можете быть совершенно спокойны, — сердито сказал Лимм. — Если бы я не знал наверняка, я бы не говорил такое.

— Без сомнения, вы знаете девушку, с которой провели шесть недель на пароходе, — согласился Роджер. — Но ведь это не официальное подтверждение. Опознание фотографии не удовлетворит следователя.

— Следователя?

— Будет вестись следствие, и, думаю, нам могут понадобиться ваши показания, если мы не найдем еще кого–нибудь, кто знал бы ее лучше вас, — пояснил Роджер. — Следствие не может ждать долго. У вас найдется время?

— Нужно, так нужно, — проворчал Лимм. —Что же вы от меня хотите, комиссар?

— Я хочу, чтобы вы опознали труп.

 Лимм поджал губы и отрезал:

— Почему я?

— Пока, кроме вас, никто не заявил, что знал ее.

— А ее сестра?

— Какая еще сестра?

— Знает ли она… — начал Лимм и удивленно замолчал,

— Вы хотите сказать, что не знаете, где находится Дорин?

— Мы даже не знали, что у нее есть сестра, — Роджер встал и медленно подошел к окну.

— Покойная Дэнис была найдена вчера утром хозяйкой дешевых меблированных комнат на Саус–Кеннингтон. Она записалась как миссис Браун. Она была замужем? —резко спросил Роджер, обернувшись.

— Нет. Насколько мне известно, нет.

— Может быть, обручена?

— Насколько мне известно, нет, — повторил Лимм.

— Комиссар, прошу вас, расскажите мне всю историю целиком. Не перескакивайте с одного на другое. Я хочу представить себе всю картину.

Улыбнувшись, Кебл посмотрел на Роджера.

— Я не могу рассказать вам всей истории лишь потому, что сам не знаю ее, — ответил Роджер. — Но скажу вам, что нам известно. Она назвалась миссис Браун и сказала, что ее муж приедет позже. Около девяти часов вечера хозяйка слышала, как она ушла. Вернулась она после полуночи с мужчиной, которого, насколько нам известно, никто не видел. Никто не слышал, как он ушел. В десять часов утра хозяйка поднялась узнать, не нужно ли чего молодой даме. Она лежала на спине, в ночной рубашке, мертвая.

Лимм съежился на стуле и молча внимательно смотрел на Роджера.

— Вот и все, что мы знаем о девушке, которую вы называете Дэнис Моррисон и которая называла себя миссис Браун. Не исключено, что она действительно была замужем. Она носила медное обручальное кольцо.

— Медное?

Роджер подошел к столу и взял маленький полиэтиленовый мешочек, в нем находилось кольцо, с виду очень похожее на золотое, так как полиэтиленовые стенки мешочка скрадывали резкий блеск меди.

— У нее забрали все, кроме одежды. Сумочку, деньги, если они у нее были, косметику. В общем — все. На ней был новый костюм из дакрона с шерстью, которых в магазинах десятки тысяч, новые туфли, новые чулки. Ее пояс и бюстгальтер были настолько стары, что наши эксперты не смогли установить место покупки или место производства. Наша проблема, мистер Лимм, заключается в том, чтобы разыскать человека, который ее убил, и узнать, зачем он это сделал. У вас не создалось впечатления, что она чем–либо напугана? — спросил он, пристально смотря на Лимма.

— Напугана? — повторил Лимм. — Эта девушка не знала, что такое страх. Она и ее сестра откладывали каждый лишний пенни, чтобы совершить эту поездку. Они были готовы поступить на любую работу, проехать через всю Англию на попутных машинах, а потом отправиться на континент. Она была настолько смела, что это внушало мне опасения. — Он встал. — Если что–то и испугало ее, то это произошло после того, как они высадились в Англии. Клянусь честью.

— Не говорила ли она вам, с кем она собиралась встретиться в Англии?

— Нет, ответил Лимм.

— Я был уверен, что у нее здесь нет знакомых. Ее мать умерла три года назад, а отец еще раньше. У них нет родственников в Австралии и, как они утверждали, в Англии тоже. — Лимм заходил по комнате. — Страшная история! — Он остановился перед Роджером. — Не могу понять, что случилось с ее сестрой. Дорин оберегала Дэнис, словно сторожевая собака. Она была практична, хранила деньги и проводила в жизнь идеи Дэнис. Дэнис была красивой, а Дорин — смышленой. И где бы ни находилась Дэнис, Дорин была рядом. Вы обязательно должны разыскать Дорин.

— У вас есть ее фотография? —спросил Роджер.

 Кебл пренебрежительно фыркнул, показывая этим, что вопрос абсурдный.

 Лимм залез в карман, достал бумажник, порылся в нем и вынул семь или восемь небольших любительских фотографий.

— Они не очень удачные, но это все, что у меня есть—сказал он. — Один из пассажиров сделал их и прислал мне.

На фотографии было девять человек, включая Лимма. В группе находилась и убитая девушка. Рядом с ней стояла другая, поменьше ростом. Тут же были: молодая пара, престарелая пара и мужчина в офицерской форме. Роджер подошел к столу и взял лупу. Фотография вполне приличная, ее легко увеличить….

— Что вы можете сказать об остальных пассажирах? — спросил Роджер.

Лимм колебался.

— Ну, это Дорин. Вот эти, постарше, супруги Данелли, едут в Европу впервые после тридцати лет эмиграции. Они содержат кафе в Аделаиде. Живут только для себя. А эти, Джек и Джилл Пэрриш, молодожены, хотя, не признавались в этом. Он выращивает бананы в Куинсленде. Она англичанка — ездила навещать каких–то родственников в Серферс–Передайз.

— Где это? — спросил Роджер.

— На побережье штата Саус–Куинсленд, Золотой Берег. Модный курорт, вы о нем наверняка слышали. — Роджер не имел о нем ни малейшего понятия, но не признался в этом. — Это — Перси Шелдон, страховой агент, путешествует для укрепления здоровья, — зло сказал Лимм, — но жрет за двоих. Вот и все. Остается старый Сэм Хэкит. Я никогда не встречал более жизнерадостного восьмидесятилетнего старца, чем Сэм. Он похож на кусок корня каучукового дерева после лесного пожара. Говорит, что разбогател на продаже жемчуга еще до того, как им запретили торговать на западном побережье.

Лимм, без сомнения, знал Австралию.

— Большое спасибо. Картина ясна, — сказал Роджер. — Не одолжите ли вы мне эту фотографию?

— С удовольствием, но при условии, что вы вернете ее мне.

— Положитесь на мое слово.

— Я вам верю. — Впервые с того момента, как он узнал о смерти Дэнис Моррисон, Лимм улыбнулся. — Вы разыщете Дорин?

— Я не уйду домой до тех пор, пока ее приметы не будут разосланы повсюду, — пообещал Роджер.

— Хорошо, — сказал Лимм. Он снова слегка улыбнулся. — Я не понимаю, что могло их разлучить, не понимаю почему Дорин не сообщила в полицию, как только увидели фотографию сестры. Что–то здесь не так. Вы просили меня опознать труп Дэнис?

Лимм безусловно напряг всю волю, чтобы не показать свое волнение, когда в ярко освещенном морге он увидел лицо девушки. Роджер смотрел на него в упор, а Кебл сбоку.

Роджер резко сдернул простыню к плечам, раскрыв почерневшую шею. Лимм не выдержал. Он стиснул зубы и сжал кулаки. Кто–то совсем недавно сильными руками сдавил горло девушки.

— Ради Бога, найдите Дорин, — сказал он хрипло.

Дорин Моррисон находилась от них в пяти километрах. Она спала на диване в маленькой, бедно обставленной комнате. Дыхание ее было едва слышным, казалось, она совсем не дышит. И если бы у нее были открыты глаза, то по сузившимся зрачкам можно было бы установить, что ее усыпили с помощью морфия.

Лимм ушел.

Кебл закончил записи; он напечатает их сам или отдаст напечатать утром. Было уже около шести вечера, но он не показывал и виду, что собирается уходить. Он не спросил Роджера, что тот думает обо всем этом, обнаруживая тем самым свою сдержанность, Роджер подписал письма, вызвал посыльного и, когда тот ушел с почтой, посмотрел на Кебла.

— Что вы думаете о Лимме?

 Кебл поднял голову.

— Не вижу оснований подозревать, что он знает больше, чем сказал.

— Думаете, нет? — спросил Роджер.

Кебл рискнул:

— Мне показалось, вы думаете, что он знает.

— Пока нет, — сказал Роджер. — Я просто подумал, что это не исключено, если действовать по принципу, что никого нельзя сбрасывать со счетов, — продолжал он, как бы размышляя вслух. — Мы не имеем права считать виновным человека, пока это не доказано, но кто может заставить нас считать его невиновным без доказательств?

Он надеялся, что это звучит не так высокопарно, как ему самому казалось.

—Итак, у нас масса дел. Вы сегодня вечером заняты?

— Нет, сэр.

— Хорошо. — Роджер потянулся к телефону, продолжая говорить. — Отнесите этот снимок в фотолабораторию и попросите увеличить все лица. Фотографию сестер Моррисон сегодня же вечером разошлите по всем отделениям к округам.

— Соедините меня с женой, — сказал он в трубку и, положив ее, продолжал начатый разговор с Кеблом. — Узнайте в пароходной компании, где сейчас находится «Кукабурра». Если в Лондоне, свяжитесь с портовой полицией и с темзенским отделением—я бы хотел повидаться с капитаном и командой. Если не в Лондоне, узнайте где. Затем раздобудьте полный список пассажиров с английскими адресами, сошедших в Саутгэмптоне или же в ином английском порту.

Зазвонил телефон.

— Вам все ясно?

— Думаю, да, — сказал Кебл.

Рука Роджера нетерпеливо повисла над трубкой

— Думаете?

— Все ясно.

— Действуйте и затем возвращайтесь. — Роджер поднял трубку. — Вест… Хорошо, соединяйте… — Тон его изменился, но говорил он все еще отрывисто.

— Привет, Проныра. А где мама?

Уходя, Кебл оглянулся.

— Хелло, отец, — ответил старший сын Роджера Мартин, по кличке Проныра. — Она ушла к миссис Полистерс на коктейль или что–то в этом роде. Сказала, что вернется к семи.

— Передай ей, что я, наверно, приеду поздно— сказал Роджер. — Как прошел день?

— Прекрасно. Я закончил портрет мальчишки–газетчика. Думаю, получилось неплохо.

— Лучше нарисуй миллионера, — сказал Роджер, — Он скорее купит свой портрет.

— А ты разве не слышал об искусстве ради искусства? — спросил Мартин, смеясь.

— На этом долго не протянешь, — отпарировал Роджер. — Как Рыба?

— Он злой, как дьявол, — хихикнул Мартин. — Вытащил все внутренности из старого «дженерал моторе» и никак не может найти не то поршень, не то еще что–то. Просто весь кипит от злости.

— А ты не зли его еще больше, — сказал Роджер. — Уж больше некуда.

— Па…

— Да?

— Что случилось?

— Дрянные люди затевают недоброе, — вывернулся Роджер.

— Нет, правда. Это та девушка, чье фото напечатано в утреннем выпуске «Глоуба»?

Он никак не мог решить, что можно и чего нельзя говорить сыновьям и до какой степени поощрять их естественное любопытство, но в данном случае не было смысла скрывать.

— Да, — просто ответил Роджер.

— Возмутительно!

— Мягко выражаясь.

— Она такая красивая.

— Никогда не суди по внешнему виду, — ответил Роджер машинально. —Проныра, извини, мне некогда. Не забудь предупредить маму.

Он положил трубку и задержал взгляд на фотографии Дэнис Моррисон, пытаясь предположить, какое впечатление она могла произвести на двадцатилетнего юношу. «Возмутительно!» В этом весь Проныра, его быстрая реакция на события, готовность помочь, несмотря на внешнюю грубость.

Роджер забыл о сыне, сделал несколько пометок в блокноте и поднял трубку.

— Я уйду из кабинета минут на пять, — сказал он телефонистке.

— Хорошо, сэр.

Роджер прошел ближним коридором к лестнице и быстро, но без лишней торопливости поднялся наверх — признак нервного возбуждения, показатель скрывавшейся в нем внутренней энергии; ему всегда казалось, что он недостаточно скор в своих действиях. Он дошел до комнаты сержантов, где обычно находился и Кебл. Мужской голос говорил по телефону, и когда Роджер подошел ближе, он услышал:

— Не сердись, Китти, тут все дело в его чувстве долга. Хорошо, хорошо! Вини моего нового начальника, знаменитого Красавчика Веста… Да, Веста… Китти, — продолжал он немного испуганно, — давать клички в Ярде считалось святотатством. — Он засмеялся. — Посиди дома и хоть раз будь паинькой.

Он повесил трубку.

Роджер, намеревавшийся послать сержанта проверить личность Лимма, прошел мимо приоткрытой двери, не заглянув в комнату. Значит Кебл солгал насчет того, что у него вечер не занят. Очко в его пользу. Вскоре Роджер повернул обратно и подошел к двум сержантам, сидевшим на табуретах за высокими старомодными конторками; они вытянулись перед ним.

— Кто из вас свободен? —спросил мягко Роджер. Один из них, маленький живой человечек по фамилии Скотт, криво усмехнулся:

— У меня нет ничего срочного, сэр.

— Хорошо. — Роджер протянул ему бумагу. — Здесь все, что я могу вам сообщить насчет человека по фамилии Лимм, который только что был у меня. Проверьте его адрес, узнайте, давно ли он приехал, в общем, выясните, о нем все что возможно, но только осторожно. Понятно?

— Да, сэр.

— Когда закончите, сразу же позвоните мне: — сказал Роджер. — Я буду у себя в кабинете по крайней мере до восьми. Если до этого времени вы не успеете подготовить донесение, позвоните мне домой.

— Будет сделано, — заверил его Скотт.

Роджер кивнул и вышел. Подходя к кабинету, он услышал длинный непрерывный звонок—ведь он же предупредил телефонистку, что его не будет, а телефонистки, как правило, редко ошибаются. Со свойственной ему сдержанной быстротой он открыл дверь, пересек комнату и взял трубку.

— Слушаю!

— О мистер Вест, вы предупредили, что вас не будет, но на линии господин, который говорит, что через пять минут улетает. Он хочет говорить с офицером, занимающимся делом девушки, чья фотография напечатана в газете.

— Спасибо, — сказал Роджер. — Соедините.

Он тут же услышал голос в трубке. Сперва ему показалось, что это Лимм: звонивший так же неправильно произносил английские гласные. Но по телефону они звучали громко и резко, не так, как у Лимма.

— Вы возглавляете следствие по делу девушки, чья фотография помещена в «Глоубе»?

Фотография была напечатана во всех газетах, кроме «Таймса», и странно, что чаще всего называли «Глоуб»,

— Я могу опознать ее, — продолжал голос.

— Вы уверены?

— Еще бы! Не часто встречаются девушки, похожие на Дэнис Моррисон. Я плыл из Австралии на том же пароходе, что и она, на «Кукабурре». Да, сэр, я уверен. Она была с сестрой, Дорин. Комиссар, не случилась ли с ней беда?

— Боюсь, что да, — сказал Роджер спокойно.

— Это плохо. Я бы задержался, но у меня был трехмесячный отпуск по болезни и, если я не успею домой к среде, мне грозят неприятности. Моя фамилия Шелдон, комиссар, Перси Шелдон. Я из Аделаиды, это в Южной–Австралии, страховой агент. Если я могу быть чем–нибудь полезен, напишите мне, хорошо?

— Хорошо, — сказал Роджер. — Каким рейсом вы летите?

— Рейсом 107 с Лондонского аэропорта, — ответил Шелдон. —Уже объявляют посадку. Надеюсь, у Дэнис не слишком большие неприятности? Она была самая красивая девушка на пароходе. Он бросил трубку.

Роджер положил свою почти одновременно и до того как услышал шаги в коридоре, успел сделать несколько пометок. Кебл застрял у фотографов. Правда, он мог задержаться и с кем–нибудь по дороге. Когда за его спиной со стуком хлопнула дверь, закрывшись плотнее, чем это было необходимо, он нахмурился. Роджер кончил писать.

— Что случилось?

— Разминулся с ними ровно на пять минут, — сказал мрачно Кебл.

— С кем?

— С пароходными агентами, в конторе сейчас один только сторож. Слишком много времени потратил на их розыски, — продолжал Кебл расстроенным тоном. Он наморщил лоб, нижняя губа у него отвисла, но это не создавало ощущения слабоволия. — Я думал, что, если узнаю имя управляющего, будет легче, но… — Он проглотил слюну. — Его фамилия Смит.

— Завтра утром в первую очередь повидайтесь с ним, — сказал Роджер. — Нам только что подтвердили, что девушка прибыла на пароходе «Кукабурра» и фамилия ее Моррисон. Я послал человека проверить Лимма. Что слышно у фотографов?

— Фотографии будут готовы к восьми тридцати. Старина Джордж ворчал, что их надо делать срочно, — сказал Кебл. Он стоял прямо перед Роджером, — Это очень срочно, сэр?

Роджер сел, держа одну руку в кармане брюк.

— Может оказаться срочным. Если сделают фотографии, у нас будет все готово, и с утра мы уже начнем действовать. Если же нет, то большой беды не будет.

Вспомнив о свидании с Китти, которое отложил Кебл, он подумал, какая она, эта Китти, и как выглядит пропавшая Дорин. Фотография ничего не говорила ему, хотя ее увеличение и могло помочь. Исчезновение сестры убитой беспокоило его, и это беспокойство не проходило.

— Понятно, — сказал Кебл.

— Так вот, оказывается как вы это делаете?

Роджер слушал краем уха.

— А?

— Так, ничего— быстро проговорил Кебл. Роджер заставил себя восстановить фразу и, слегка улыбаясь, спросил:

— Делаю что?

Кебл вспыхнул, и это еще больше придало ему сходство с индюком.

— Мне не хочется казаться невежливым, сэр.

— Это входило в ваши намерения?

— Конечно, нет.

— Тогда говорите.

Кебл неестественно громко рассмеялся.

— Для нас, молодых, вы — ходячая легенда, комиссар. Вы всегда разгадываете невозможное. И когда вы начинаете действовать быстро, как в этом деле, это значит, что вы уже порядком обогнали всех—словно вечное движение. Вот что я имел в виду, сэр.

— Ну, ну, полноте, — сказал немало польщенный Роджер. — Ведение следствия — это, конечно, дар, но нужна еще и кропотливая работа. Проще пареной репы. — Немного подумав, он добавил:

—Позвоните в Лондонский аэропорт и узнайте, улетел ли сто седьмым рейсом в Австралию Перси или Персивал Шелдон.

Шелдон был высокий, начинающий полнеть мужчина, лет пятидесяти. Его багаж находился уже на борту самолета, а плащ и портфель он нес в руке. Ему было жарко, и на лбу выступили капельки пота. Воротничок был ему немного велик, и узел галстука сполз в сторону. Выйдя из телефонной будки, он животом закрыл дверцу и отошел; он слишком привык к такого рода неудобствам и не обращал на них внимания. Из репродуктора раздался монотонный голос:

— Последнее предупреждение: просим пассажиров миссис Джорджинию Томас и мистера Персивала Шелдона, вылетающих рейсом 107, немедленно пройти на посадку в самолет.

По залу бежала маленькая женщина с настоящим огородом вместо шляпки на голове, с огромной блестящей сумкой, которая била ее по коленкам, с зажатым под мышкой зонтиком; у нее на лице было выражение ужаса. «Это Джорджиния Томас. Интересно, далеко ли она летит», — подумал Шелдон. Он ускорил шаг, чего обычно не делал из–за одышки. Дорогой он обратил внимание на мужчину, читавшего «Глоуб» с фотографией Дэнис Моррисон.

— Надеюсь, с ней все обошлось. — Он имел привычку разговаривать сам с собой. — Надеюсь, я поступил правильно. Я…

Он замолчал, споткнулся и начал падать. Он настолько потерял над собой контроль, что, падая, сбил с ног девушку. Стоявший рядом с ней молодой человек закричал: «Что вы делаете, черт бы вас побрал?!»

Шелдон этого уже не слышал. Он рухнул на толстый красный ковер. Боль прорезала грудь, словно между ребер ему всадили нож. Боль была такой сильной, что он не мог даже крикнуть, не мог вздохнуть, не мог ничего сделать, лишь позволил своему слабому телу куда–то падать.

— Осторожно! — закричал чей–то голос.

— Он болен, — сказала женщина с явным американским акцентом.

— Эй, отойдите в сторону!

В конце концов Шелдон упал. Падая, он правой рукой задел стоявшую на высокой подставке полную окурков пепельницу, которая с грохотом полетела вниз. Он тяжело ударился об пол, вздрогнул и затих. Он лежал с раскрытым ртом и едва дышал. Его остекленевшие, безжизненные глаза были полузакрыты.

— Позовите доктора, — приказал какой–то мужчина.

— Доктора?

— Сходите за доктором

— Доктора!

С решительным видом человека, намеревавшегося пресечь всю эту суматоху, подошел сотрудник аэропорта. Коренастый мужчина, находившийся среди собравшихся, шагнул вперед и объявил:

— Я доктор.

Это были последние слова, которые услышал умирающий Перси Шелдон. Казалось, они принесли ему светлую надежду, но когда над ним склонился врач, спазм повторился: невыносимая боль рассекла пополам его грудь, голову и, наконец, все тело.

Роджер перевернул страницу предварительного заключения по делу Дэнис Моррисон. Он пожалел, что решил задержаться. Вроде бы так много надо было успеть, а на деле оказалось, что часть работы можно вполне отложить до утра; в данный момент нет оснований снова вызывать управляющего пароходной компанией. Кебл ждал, пока его соединят с аэропортом. Роджер пробежал глазами список лиц, опознавших девушку. Странно, что те, кто действительно знал ее, позвонили в полицию только в конце дня, хотя «Глоуб» выходит обычно утром. Странно и то, что ее больше никто не опознал; девушки из Австралии здесь не редкость, как правило, они быстро знакомятся со своими соотечественниками в Англии. В городе немало частных гостиниц и меблированных комнат, принадлежащих австралийцам, там селятся в основном всякие подонки. Трудно поверить, что у девушки не оказалось в Лондоне друзей. Но так или иначе с ней была сестра.

На столе Кебла зазвонил телефон. Быстро, но без лишней суетливости он снял трубку.

— Кебл… Да, немедленно… Да. — Он замолчал. Не поднимая глаз, Роджер прислушался к разговору. — Я хочу получить сведения в отношении пассажирских рейсов… Да, это официальный запрос… Рейс 107, в Австралию.,. Да. Скажите, пожалуйста, был ли среди пассажиров некий мистер Перси Шелдон?

Он говорил спокойно, с достоинством, как человек, который точно знает, что ему нужно и как этого добиться. В следующий момент его голос изменился настолько, что Роджер чуть не подпрыгнул.

— Что?!

На лице Кебла появилось выражение неподдельного ужаса — точно ему сказали, что разбился самолет.

— Вы уверены?

Снова пауза, прежде чем он заговорил более спокойным тоном.

— Когда он умер? Роджер вскочил со стула.

— Понятно, — сказал Кебл. — Пожалуйста, соедините меня с полицией аэропорта. Я подожду. — Он прикрыл трубку свободной рукой. — Шелдон умер в аэропорту. — По голосу было видно, что он еще не оправился.

— Каким образом?

— Телефонистка сказала, что просто упал и умер.

Роджер не смог удержаться от удивления, вот тебе раз: «упал и умер»!

— Невероятно!

— Должно быть совпадение, — продолжал Кебл.

— Может быть, — с сомнением согласился Роджер. — Когда ответит полиция, попросите инспектора Сэндиса.

— Вы будете разговаривать с ним?

— Узнайте подробности и скажите, что мы выезжаем. Да, узнайте, куда дели труп. Если не унесли, попросите их не трогать его до нашего приезда.

— Ну и шум будет в… — начал Кебл, затем поднес трубку к уху. — Алло?.. Говорит сержант Кебл по поручению комиссара Веста из Скотланд–Ярда… Попросите, пожалуйста, инспектора Сэндиса… Пожалуйста.

Роджер проверял содержимое сумки, которую он всегда брал с собой в подобных ситуациях. Все было на месте. Когда он пользовался чем–нибудь из ее содержимого, то всегда делал памятки, чтобы быть уверенным, что в следующий раз он не поедет без необходимого. Он сунул в сумку увеличительное стекло, закрыл ее и обернулся.

—…будем через сорок минут, — говорил Кебл. Он положил трубку. — Труп в больнице аэропорта.

— Я так и думал, — сказал Роджер.

—А что Сэндис? Наверно, встал на дыбы, когда ему сказали, что здесь может быть злой умысел?

— Похоже… э… что да, — признался Кебл. Когда Роджер вышел из–за стола, он встал.

— Поедем на моей машине, — сказал Роджер. — Подгоните ее к подъезду. А я тем временем нажму на фотографов.

Он вышел из комнаты раньше Кебла и с характерной для него энергичностью направился к лифту; сдерживаемая стремительность стала его второй натурой; «вечное движение» — вспомнил он слова Кебла, и сравнение показалось ему забавным. Хотя, впрочем, что ж тут забавного?

Предчувствие беды не обмануло его. Неужели многолетний опыт действительно награждал сотрудников Ярда предвидением?!

Роджер сел в лифт, поднялся на два этажа выше и поспешил в фотолабораторию. Это был не самый большой отдел, но зато один из самых важных.

Комиссар Джордж Коул — бледнолицый, с двойным подбородком, обрюзгший человек — стоял у большого сушильного стола, на котором было приколото около дюжины мокрых, только что отпечатанных снимков. Когда вошел Роджер, тот обернулся.

— Ну вот, — сказал он недовольно. — Я так и знал. Я же сказал восемь тридцать, а это значит половина девятого.

— Джордж, — сказал Роджер. — Это срочно!

— Еще ни разу твой заказ не был несрочным.

— Симпатичная девушка, Джордж, правда?

— Это не поможет. В Лондоне сколько хочешь симпатичных девушек, и половина из них, судя по Австралийскому клубу, приехали из Австралии.

— Она приехала на пароходе «Кукабурра».

— Прелестная птичка, — сказал Джордж. У него было особое чувство юмора.

— Тридцать минут назад еще один пассажир «Кукабурры» замертво грохнулся на пол в Лондонском аэропорту, — сообщил Роджер.

Коул ахнул, облизал губы и воскликнул:

— Этого еще не хватало! Который?

— Тот, что на фотографии справа. Когда мы сможем разослать по отделениям увеличенные снимки?

— Ну и нюх же у тебя! —сказал Коул. — Удивительный ты человек. Я отправлю их к половине восьмого.

— Джордж, ты намного лучше, чем о тебе говорят. — Роджер хлопнул его по толстой спине и, бросив через плечо: «Спасибо», быстро вышел.

Кебл ждал Роджера внизу у черного «лендровера».

— Садитесь за руль, —сказал Роджер.

Час пик кончился, и набережная была пуста. Кебл знал Лондон. Он ехал кратчайшим путем через запутанные переулки, пока не выбрался на окружную дорогу за мостом Найтсбридж, и уж тогда припустил газу. Все шло нормально. До главных ворот аэропорта они доехали за тридцать одну минуту, а у входа в полицию аэропорта остановились еще через четыре минуты. Когда Роджер вылез из машины, кто–то выглянул из окна на втором этаже и помахал рукой.

— Сейчас спущусь, — крикнул он.

— Сержант Кебл, главный инспектор Сэндис, — представил их друг другу Роджер.

 — Сэнди, бьюсь об заклад, ты ничего не проверил.

 — Вот и напрасно, — отпарировал Сэндис с мрачным удовлетворением. Он был сравнительно небольшого роста. Лицо кирпичного цвета, рыжие волосы кое–где посеребрила седина. У него были карие глаза, густые брови и множество веснушек на лице и на руках. — Я узнал, в какое время он приехал, куда ходил, с кем разговаривал, что ел, но все это было лишь пустой тратой времени. Бедняга загнулся от сердечного приступа.

— Кто сказал?

— Я говорю.

— Подтверждение врача у тебя есть?

— Это вопрос времени, — настаивал Сэндис.

— Если ты прав, это избавит нас от кучи неприятностей, —сказал Роджер.

— Где врач?

— Он все еще у трупа, — ответил Сэидис. — Раз уж вы так торопитесь, почему бы вам не привезти было своего придворного анатома?

— Для чего? Пока ведь нет заключения врача, — сказал Роджер. Они шли к главному зданию аэропорта, мимо таможенных залов, к эскалатору.

— С кем Шелдон разговаривал?

— С газетным киоскером, официанткой из буфета и сотрудником аэропорта. Его вещи были уже на борту.

— Его кто–нибудь провожал?

— Нет, ни в аэропорту, ни на городском аэровокзале с ним никого не было.

— Как он приехал сюда?

— На автобусе авиакомпании. — Сэндис получал истинное удовлетворение, что так гладко отвечает на вопросы.

— Ты не знаешь, разговаривал ли он с кем–нибудь из пассажиров?

— Не смог их опросить, — ответил Сэндис. — Самолет вылетел точно по расписанию, без него. Если ты считаешь это важным, могу связаться с пилотом по радио.

— Думаю, стоит, — ответил Роджер. — Хотя сейчас или через полчаса — какая теперь разница.

— Ты хочешь сказать, что не торопишься? —Это, казалось, доставило Сэндису удовольствие. Он шел по лестнице впереди и указал на место, огороженное веревкой, примерно восемнадцать квадратных метров.

— Вот здесь он упал, — заявил Сэндис с еще большим удовлетворением.

— Ты просто провидец, — сказал Роджер.

— Четкость в работе — только и всего, — похвастался Сэндис. Тут только Кебл понял, что Сэндис и не думал издеваться над его шефом.

 — Терпеть не могу неожиданных смертей, Красавчик. Я не раз говорил, в десяти процентах подобных случаев всегда что–то нечисто.

Они подошли к месту, огороженному белой веревкой, прикрепленной к низким — на уровне колен — подставкам, используемым для ограждения посадочных дорожек, в этом не было ничего необычного, что могло бы привлечь внимание.

Сэндис принялся объяснять, что произошло. Видно, это заинтересовало молодую пару, стоявшую неподалеку и смотревшую на них. Кебл хотел было попросить их уйти, но Роджера, казалось, их присутствие не смущало.

—…тут он споткнулся, —сказал Сэндис, — и как подкошенный рухнул лицом вниз.

Застенчивый молодой человек со срезанным подбородком и безвольным ртом — похожий скорее на цыпленка, если Кебл был похож на индюка, — сказал:

— Извините…

Сэндис так посмотрел на него, что это напугало бы юношу даже не робкого десятка.

— Мы из полиции!

— Я… э… да, я это вижу, но..

— Сирил, не стоит терять больше времени, — прервала его девушка. Она была ниже ростом, чем ее худосочный кроткий компаньон, крепкая, черноволосая, с челкой, которая делала ее похожей на японскую куклу. — Пошли.

— Нет, Сол. Не могу.

— Я прошу тебя, Сирил.

— Если вы хоть чем–нибудь сможете нам помочь, мы будем очень благодарны, — сказал Роджер.

 — Вы присутствовали при этом происшествии?

— Происшествие! —возмутилась девушка. — Мы видели, как этот человек умирал.

— Вы совершенно правы, это значительно больше, чем происшествие. — Роджер строго посмотрел па нее. — Вы видели, что произошло до того, как умер мистер Шелдон?

Девушка промолчала,

— Да, — сказал испуганный Сирил. — Видели. И упал он не внезапно. Он начал шататься шагов за десять до того, как упал. Он сбил с ног мою невесту, поэтому мы и обратили на него внимание. Но дело в том, что…

Сэндис посмотрел на него уничтожающе: хоть бы он провалился сквозь землю. Кебл отметил про себя разницу, между манерой Сэндиса и тем, как держал себя Вест.

— Сирил, может быть, все это ничего не значит, пожалуйста, не распускай слухи.

— Вы сами это видели или только слышали? —спросил Роджер у юноши.

— Мы видели.

— Оба?

— Я не очень уверена, сказала девушка.

— Сол, ты, так же как и я, прекрасно видела случившееся. Вы ведь из полиции? — спросил он у Роджера.

— Да. — Роджер достал из кармашка удостоверение и показал его. 

— Это инспектор Сэндис из полиции аэропорта и мой помощник сержант Кебл. Ваши фамилии?

— Я Сирил Джи, — представился застенчивый молодой человек, — а мою невесту зовут Сара Уэллинг.

— Вы оба можете не сомневаться, что все сказанное вами останется в тайне, — заверил их Роджер. — Так что же случилось, мистер Джи?

— Это произошло в баре, — уверенно начал Джи. — Э… этот мужчина, который умер, заказал ассорти из фруктов, мороженое и чашку кофе. Он читал газету, но неожиданно что–то привлекло его внимание. Стоявший неподалеку от него мужчина подошел и чем–то уколол его. Это точно. Он встал почти вплотную к мужчине, который умер, и как бы невзначай толкнул его. Его рука находилась в кармане, но я увидел, как из кармана вылезла булавка, или игла, или еще что–то в этом роде. Мужчина, который ел мороженое, вздрогнул и почесал ягодицу, а тот человек ушел.

— Боже праведный! — воскликнул Сэндис. Интерес Кебла сразу возрос.

Роджер посмотрел на Сару Уэллинг и спросил: — Вы тоже все это видели, мисс Уэллинг?

— Да, — мрачно сказала она. — Все действительно было так. Просто ужас…

Она замолчала.

— Самое ужасное, — сказал застенчивый Сирил Джи, — заключается в том, что мы не сказали об этом полному мужчине. Мы не знали, что делать, настолько все быстро произошло. Мужчина, который уколол его булавкой или иглой, сразу же ушел. Он был невысокого роста и вскоре исчез в толпе. А покойник — вы сказали, его зовут Шелдон…

— Да.

— Он доел мороженое и вышел, — продолжал Джи. — Сол и я несколько минут обсуждали это. Мы не знали, что делать.

— Здесь любой бы растерялся, — успокоил их Роджер. — Вы бы смогли опознать этого маленького человека?

— Да, конечно, — заверил Джи.

— Да, — так же твердо ответила Сара Уэллинг.

— Сэнди, — сказал Роджер, от укола должен остаться след. С какой стороны он его уколол, мистер Джи?

— Справа, — ответил Джи.

— Спасибо. Поговори с доктором, Сэнди, хорошо?

— Конечно, — заторопился Сэндис.

— Мистер Джи, ваше сообщение может быть очень важным, — сказал Роджер. — У нас пока нет оснований думать, что мистер Шелдон умер не своей смертью, но в данном случае все, что кажется непонятным, должно быть тщательно проверено. Не могли бы вы вспомнить все мельчайшие подробности, а сержант Кебл их запишет. Вы очень спешите?

— Мы приехали перекусить и посмотреть, как взлетают самолеты, — сказал Джи. — Мы никуда не торопимся, правда, Сол?

— Никуда, — подтвердила она покорно.

— Найдите тихий уголок, выпейте за счет Скотланд–Ярда и расскажите сержанту Кеблу все, что вы знаете, — сказал Роджер. — Мы увидимся до того, как вы уйдете.

Он кивнул и отошел. Неподалеку, в бурлящем по–прежнему зале, стояли телефонные будки. Он вошел в ближайшую свободную кабину и набрал номер: Уайтхолл, 1212.

— Скотланд–Ярд.

— Соедините меня со справочным, — сказал Роджер. Его голос словно вдохнул жизнь в телефонистку.

— Сию минуту, сэр! —К его неудовольствию, ему пришлось ждать, и он стал смотреть в зал. Наблюдая за Кеблом и молодой парой, он заметил невысокого мужчину, который явно проявлял интерес к их разговору; а потом подумал, не из этой ли будки звонил Шелдон.

— Мистер Вест? —ответили наконец из справочного.

— Свяжитесь с городской полицией к скажите, что нам нужен полный список и английские адреса пассажиров с парохода «Кукабурра», который прибыл из Австралии в Саутгэмптон примерно четыре недели назад, — сказал Роджер. — Заодно попросите также списки командного состава. Это нам надо сегодня. Пароход принадлежит компании «Голубой флаг». Их контора находится на улице Трогмортон. Фамилия управляющего Смит.

— Записал, — сообщил дежурный из справочного. Куда вам позвонить?

— Я скоро буду у себя, — сказал Роджер. — Смотрите, чтобы вам не помешали. Два пассажира этого парохода, мертвы, один убит, другой, возможно, тоже. Я не хочу, чтобы что–нибудь случилось и с остальными.

Когда он повесил трубку, его на мгновение охватило острое беспокойство, почти тревога: откуда ему знать, что другие пассажиры еще живы.

— Ерунда! —сказал он громко и, рассердившись на себя, вышел из телефонной будки, но дурное предчувствие не оставляло его и перед глазами отчетливо стояло лицо сестры мертвой девушки.

Дорин Моррисон все еще спала, но дышала уже лучше. Время от времени она поворачивалась, и от этого одеяло и простыня сползли, обнажив бледное плечо, на которое падал скупой свет из обращенного на север окна убогой комнаты.

Немного спустя она заморгала, открыла глаза и невидящим взглядом уставилась в грязный потолок.

Мрачные мысли одолевали Роджера, когда он вошел в маленькую комнатку больницы, а вернее, пункта по оказанию первой помощи при аэропорте. Там находился труп Перси Шелдона. На высокой кровати, с головы до ног покрытое белой простыней, лежало большое громоздкое тело — останки надежд и планов и, может быть, глубокого горя для кого–то, находящегося на другом конце земли.

По одну сторону кровати стоял Сэндис, по другую —моложавый черноволосый мужчина с высоким бледным и потным лбом. У него были большие глаза и маленький — пуговкой — нос, что делало его похожим на пугало. Роджер встречался с ним всего два или три раза, но этого было достаточно, чтобы уважать его как врача и умного человека.

Сэндис взглянул на Роджера.

— Наконец–то! —буркнул он.

— Здравствуйте, доктор Мейсон, — сказал Роджер.

— Добрый вечер, мистер Вест. — Мейсон шагнул вперед и пожал ему руку. — Я потерял всякий авторитет в глазах инспектора Сэндиса.

Роджер сдержанно улыбнулся.

— Смерть не естественная?

— Возможно. Судя по всему, это был острый приступ, вероятно сердечный. Но никакое поверхностное обследование не покажет это. На правой ягодице есть маленький след от укола, но, может быть, и не иглой.

— Вы можете предположить причину смерти?

— Только после вскрытия. Хотите, чтобы это сделал я?

— А вы сами? — спокойно спросил Роджер.

— Нисколько.

— Тогда мы попросим сделать это Вейлса, — сказал Роджер. — Доктор Фредерик Вейлс уже делал вскрытие Дэнис Моррисон. Ты не возражаешь, Сэндис?

— Мне придется получить разрешение, — сказал Сэндис. — Думаю, все будет в порядке. Когда вы хотите его забрать?

— Чем раньше, тем лучше.

— Если я буду этим заниматься, то сделаю это в первую очередь.

— Что бы я попросил тебя сделать в первую очередь, так это узнать, был ли кто–нибудь из служащих аэропорта в зале ожидания в то время, когда и Шелдон. Свидетелей из публики я постараюсь найти с помощью прессы.

Мысли Роджера опережали его действия. Надо было так много сделать, и, хотя он успокаивал себя, что все так или иначе образуется, он нервничал: не мог же он заниматься всеми делами сразу. Утренние газеты уже печатаются, но он еще успеет дать информацию в вечерние выпуски.

Попытка через газеты найти еще свидетелей, которые видели смерть Шелдона, могла принести скорее вред, чем пользу. Если эти две смерти произошли от одной руки, убийца будет предупрежден о том, что полиция преследует его.

— Лучше подождать, пока не будет полной уверенности, — подумал вслух Роджер. Он прошел через зал в тихий угол, где вели разговор молодой Сирил Джи, Сара Уэллинг и Кебл. На соседнем столе стояли две рюмки.

— Как дела? —спросил Роджер.

— Я полностью записал показания мисс Уэллинг и мистера Джи, и они подписали их, — ответил Кебл. — Они сообщили мне свое место работы и домашние адреса. Я считаю, на сегодня они сделали все, что могли.

— Тогда мы не смеем вас больше задерживать, — сказал Роджер и пожал им руки. — Большое спасибо. Мы не станем вас беспокоить, если в том не будет необходимости,

— Уверена, что такая необходимость возникнет, — сказала Сара. Она казалась усталой и подавленной.

— Пошли, Сол. — Сирил Джи взял ее за руку и увел.

 — До чего противный тип, однако не дурак, пробормотал Кебл.

 — Что нового, сэр?

— Местный врач не определил причину смерти Шелдона, а Сэндис просто видеть меня не может. — Роджер натянуто улыбнулся. — Я возвращаюсь в Ярд. Вы останетесь с Сэндисом. Нам нужна точная картина смерти Шелдона. Попробуйте развеселить Сэндиса.

— Для этого нужен ангел, сэр, — сказал Кебл. — Но я не буду его дергать. Как только что–либо прояснится, я сообщу.

Роджер кивнул и направился в здание полиции. Сэндис снова остановил его взмахом руки из окна и тут же появился сам.

— Куда отправить труп?

— На Кэннон–Роу, — ответил Роджер. — Я предупрежу их. Спасибо, Сэнди. Сделай мне еще одно одолжение.

— Не уверен, что это нужно, но если смогу, сделаю.

 — Будь помягче с молодым Кеблом. Он новичок в Ярде.

— Сосунок, — проворчал Сэнднс, улыбаясь.

Роджер сел в машину, выехал через тоннель к главным воротам, оттуда на шоссе и включил радиотелефон. Справочное ответило тут же. Роджер дал указания, чтобы в морге полицейского участка на Кэннон–Роу приготовились принять труп Шелдона, и добавил:

— Проверьте в городской полиции списки пассажиров. Узнайте у доктора Вейлса, готово ли заключение о вскрытии Дэнис Моррисон, и попросите его завтра утром произвести вскрытие Шелдона.

Потом он пытался хотя бы ненадолго забыть о деле. Вечер был чудесный, на небе сияли звезды. Был поздний час и движение сравнительно небольшое. Ореол над центром Лондона был настолько ярким, что расцветил ночное небо радугой пастельных красок. Двое юношей в открытом спортивном автомобиле с ревом промчались мимо, напомнив Роджеру о его сыновьях. Он посмотрел на автомобильные часы: восемь пятнадцать—можно заскочить домой, перекусить, полчасика побыть с Джэнет и ребятами.

Ему даже не надо делать крюк: ближний путь в Ярд проходил через Белл–стрит, на которой он жил. Слишком велико искушение.

Щелкнуло радио. Он поднял трубку:

— Вест.

— Говорит справочное, сэр. Мы получили сообщение от доктора Вейлса. Через двадцать минут он зайдет к вам в кабинет.

— Передайте ему, я скоро буду у себя, — сказал Роджер. — Есть еще новости?

— Нет, сэр.

— Спасибо. — Роджер дал отбой,

Теперь у него появилась новая забота: для чего он понадобился патологоанатому? В такой поздний час он мог прийти только в случае крайней необходимости. Мысль о доме вылетела из головы. Правда, пока он шел к себе в кабинет, ощущая чудовищный голод, она опять мелькнула, он вспомнил, что собирался заехать домой. В кабинете было темно. Он зажег свет, позвонил посыльному и, как только тот вошел, попросил:

— Принесите мне поскорей бутерброды и кофе.

— Сию минуту, сэр, — заверил его престарелый посыльный.

Роджер сел за стол. Там лежали несколько сводок по другим делам, а также двадцать семь заявлений о девушке на фотографии в газетах; кто–то положил записку поверх всей кучи заявлений с указанием их количества. Он быстро пробежал глазами заявления, в глубине души надеясь, что хоть одно из них от Дории Моррисон.

Но ее заявления не оказалось.

Никто не знал ее под именем Дэнис Моррисон, так что, бесспорно, ни одно из этих заявлений не проясняло вопрос об умершей. Убедившись, что никто не знал ее и как Браун, имя, которым она называлась в меблированных комнатах, он закрыл папку.

Услышав шаги в коридоре, Роджер, несмотря на то, что был не в духе, невольно улыбнулся. Шаги доктора Фредерика Вейлса трудно было не узнать. Он ступал так, словно на ногах у него были ласты. Это был большой тучный мужчина, и его тяжелая походка развилась из–за плоскостопия.

Дверь приоткрылась.

— Привет, Красавчик, — поздоровался Вейлс. Он был бледный и усталый и имел такой вид, будто спал в костюме. Он славился своей неопрятностью.

 — Хорошо, что ты еще не успел нырнуть под крылышко своей семьи. — Он сел в большее из двух кресел.

— Как насчет виски с содовой?

— Только после того, как ты мне расскажешь, в чем дело, — сказал Роджер.

— Когда–нибудь ты попросишь меня сделать что–нибудь, срочно, и я откажусь, —сказал Вейлс, а Роджер нагнулся к тумбе стола, открыл дверцу и достал виски, содовую и два стакана.

— Ее не задушили.

Роджер стиснул горлышко бутылки.

— Точнее говоря, она умерла не от удушья, — продолжал Вейлс. — Кто–то сильно сдавил ей шею уже после смерти. Не спрашивай меня для чего. Дело в том, что ее отравили. Не спрашивай меня, сама она отравилась или нет. Я не знаю.

Роджер принялся разливать виски.

— Чем? — спросил он.

— Дигиталисом.

— Вызвавшим паралич сердца.

— Да.

— Как был введен дигиталис?

— Думаю, шприцем.

Роджер плеснул содовой воды в стакан с виски и протянул его доктору.

— А точнее?

— Будь здоров. — Вейлс пил так, словно умирал от жажды.

— Хорошо! Что точнее?

— Как был введен яд?

— Точно не знаю. Но все–таки наиболее вероятный вариант — инъекция. Бывают случаи, когда его принимают внутрь.

— Есть следы в желудке?

— Нет.

— Ты уверен?

— Конечно, — сказал Бейлс, — ты сам хорошо это знаешь. Он всасывается, и все следы исчезают. Но насчет причины смерти нет никаких сомнений. Хочешь клинические подробности? — Он допил виски.

— Нет. Выпей еще, — предложил Роджер.

— С удовольствием. Что ты хочешь?

— Нужно срочно произвести вскрытие другой жертвы возможного отравления дигиталисом.

— Черт знает что— воскликнул Вейлс. Он смотрел, как Роджер наливал виски, взял наполненный стакан и, потягивая и смакуя напиток, спросил:

— Когда это нужно?

— Сегодня вечером.

— Покоя от тебя нет. — Вейлс зевнул во весь рот. Роджер так и не понял, согласился он или нет.

—Где труп?

— Через тридцать минут будет в лаборатории наверху.

— Сначала я должен пойти поесть, — сказал Вейлс. Он тяжело поднялся и вышел из комнаты.

Роджер позвонил на Кэннон–Роу и попросил привезти тело Шелдона в Ярд. Не успел он закончить, как отворилась дверь и вошел посыльный с кофейником и аппетитными бутербродами с ветчиной.

— Я не хотел вас беспокоить, пока здесь был доктор Вейлс, сэр.

— Правильно сделали, — сказал Роджер. — Мне бы не хотелось делиться с ним.

Он сразу же набросился на бутерброды и налил чашку кофе в надежде, что уж теперь–то ему никто не помешает. Но не прошло и десяти минут, как снова зазвонил телефон.

Он подождал с минуту, дожевывая бутерброд, затем снял трубку. Возможно, Кебл, городская полиция, Сэндис или молодой Скотт.

— Извините, — сказала телефонистка, — какая–то женщина хочет сообщить что–то важное, сэр. Она, кажется, в беде. Это насчет фотографии в «Глоубе». Я знаю, что вы ведете это дело.

— Как ее зовут? — спросил Роджер почти машинально.

— Говорит, что мисс Дорин Моррисон.

Роджер на мгновение потерял дар речи. Затем хрипло произнес:

— Соедините и проследите, чтобы кто–нибудь записал разговор на магнитофон. Если мне удастся получить у нее адрес или же номер телефона, я хочу, чтобы за ней установили наблюдение. Это сделает справочное. — Он заметил, что крепко сжимает трубку, когда телефонистка произнесла: «Хорошо, сэр».

— Соединяю с комиссаром Вестом, — услышал он через мгновение.

— Комиссар Вест. Слушаю вас, мисс Моррисон.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем она ответила. Она молчала так долго, что Роджер подумал, не положила ли она трубку.

— Алло, вы слушаете? — закричал в трубку Роджер. — Вы слышите меня? —Последовала еще одна пауза, и девушка произнесла хрипло:

— Да. Да. Я вас слышу. Вы знаете… вы знаете о фотографии моей сестры?

Она еле произносила слова — ей было трудно говорить.

Роджер мог притвориться, будто не знает, что фотография принадлежит «сестре» девушки, или же мог дать ей понять, что знает слишком много, после чего она могла бы задавать вопросы.

— Я все знаю, — сказал он. — Где вы? Она молчала.

— Вы слышите меня? —Роджер почувствовал, как почва уходит у него из–под ног, под ложечкой заныло от неприятного чувства тревоги. Необходимо спросить у нее подстанцию и номер телефона, откуда она звонила. Другого способа выяснить это нет.

В трубке послышался зевок.

— Я не… я не знаю, где я.

Все равно, как если бы она сказала, что сошла с ума или лишилась памяти. Нужно найти ее во что бы то ни стало, это единственный шанс.

— Мисс Моррисон, слушайте меня внимательно! — сказал Роджер.

— Да, — раздался звук, похожий на вздох.

— Вы видите, прямо перед вами написан номер телефона?

— Что?

— Номер.

Она опять замолчала, и ему ничего не оставалось, как ждать. Затем она ответила, казалось,что она наконец ожила.

— Да, Ноттинг–Хилл, 4785… Мне кажется, последнее число 3. Да, 3. Нотинг–Хилл, 47853.

— Если нас разъединят, теперь я знаю, куда вам позвонить, — Роджер говорил деловым, подчеркнуто спокойным тоном.

— С вами все в порядке?

— Я… я боюсь, — сказала Дорин Моррисон. — Я так… Я так долго боялась. — Опять наступила пауза, прежде чем она спросила:

 — Что с Дэнис? Пожалуйста, скажите мне. Откуда у вас ее фотография?. С ней что–нибудь случилось?

— Я расскажу вам все при первой возможности, —сказал Роджер. — Мне бы не хотелось много говорить по телефону. Вы в помещении или на улице?

— На улице, — сказала Дорин. — Я убежала из… — Раздался короткий вскрик, и она замолчала. — О, пожалуйста, — вздохнула она, — пожалуйста.

Роджер был абсолютно уверен, что это относилось не к нему. Впервые в его голосе появились нотки озабоченности и тревоги.

— Дорин! Оставайтесь на месте. Я буду у вас через… Но связь прервалась. Телефон молчал примерно секунд пятнадцать, пока не раздался взволнованный голос телефонистки Ярда:

— Она дала отбой, сэр.

— Вы говорили со справочным.

— О да.

— Соедините меня…

— Дежурный инспектор ждет вас у телефона, сэр. Спокойный голос Робинсона прервал телефонистку:

— Я послал две группы и две патрульные машины в район телефона–автомата. Мы найдем ее. Не беспокойтесь.

— Откуда она говорила?

— Из телефонной будки на углу Мэш–стрит, возле…

— Ясно, — сказал Роджер. — Я еду прямо туда.

Он положил трубку, схватил фуражку и выбежал. Через минуту он был у двери ближайшей комнаты сержантов. Три человека, сбившись в кучу, смеялись, видимо, над смачной шуткой. При его появлении они вытянулись.

— Один из вас будет дежурить в моем кабинете, — сказал Роджер. — Скажите телефонистке, чтобы соединяла всех, кто будет звонить насчет Дэнис Моррисон— знаете, о ком я говорю?

— Да, сэр, об утренней неизвестной,

— Правильно. И чтоб ни один звонок, касающийся ее, не прошел мимо вас. Меня интересует любой, кто знает ее как Моррисон или как Браун, я должен поговорить с этими людьми сегодня вечером. Понятно?

— Да, сэр, — ответили три гренадера в один голос, словно прилежные ученики.

Роджер поспешно вышел.

Около его машины стоял полицейский, и, когда Роджер подошел, он открыл дверцу.

— Поздновато едете домой, сэр.

— Если бы домой, — тяжело вздохнул Роджер.

Он ответил так скорее машинально; единственное, что он хотел, так это через тридцать минут очутиться у Ноттинг–Хилл–Гейт. Если что–нибудь случится и с другой сестрой…

Ничего с ней, конечно, не случится.

Если бы это ему сказал Кебл или кто–нибудь еще, он бы рявкнул: «Не валяйте дурака».

Конечно же, все может случиться.

Он же слышал, как девушка сказала, что она боится; он же слышал, как она произнесла с ужасом и отчаянной мольбой; «Пожалуйста, о пожалуйста».

— Пожалуйста, — сказала Дорин Моррисон, задыхаясь. — Пожалуйста, не ведите меня обратно в эту комнату.

У двери телефонной будки стоял человек: небольшого роста мужчина с прилизанными темными волосами и тонким бледным лицом. Он смотрел на нее мутновато–голубыми глазами и улыбался. Это была обворожительная улыбка; казалось, она избавит ее от всех забот.

— Все будет в порядке, — уверял он ее, — Разве вы не хотите снова увидеться с сестрой?

— Да. Да, но вы обещали мне встречу с ней сегодня днем.

— Она сама ее отложила, — сказал маленький человек. Он взял Дорин за руку и, крепко сжав ее, просунул себе под локоть, чтобы она шла с ним рядом, если же она не успевала, руке становилось больно. Она знала это, так как он проделывал с ней подобное и прежде.

Он быстро шел по узкой Нэш–стрит, уводившей в сторону от Беисуотера. Высокие, узкие дома стояли вплотную. Народу на улице было довольно много, но большинство из них—чернокожие. Никто не обращал никакого внимания ни на Дорин, ни на мужчину. Они дошли до угла улицы, которая в этом месте стала совсем узкой. Здесь в неярком свете окон и чуть ярче горевших фонарей виднелись ветхие дома и комнаты, почти лишенные мебели и переполненные людьми.

— Пожалуйста, — начала Дорин.

Мужчина повернул ее руку. Боль пробежала от кисти к локтю и отдала в плече.

— О–о!

— Заткнись, — грубо приказал мужчина.

Показалась машина. В ней сидели двое, похожие на полицейских. Они взглянули на нее. Она понимала, что для посторонних они казались всего лишь счастливой парочкой. Он снова скрутил ей руку — ей стало так больно, что она невольно отвернулась от полицейских.

Когда она снова смогла смотреть прямо перед собой, машина была далеко. Прохожих становилось все меньше, домов тоже. Это был пустынный район — редкие дома, уцелевшие после бомбежки, от которой, еще до ее рождения, так сильно пострадал Лондон.

В одном из домов, с фонарем над входной дверью, светились два окна. Мужчина тащил ее туда. Но чем ближе она подходила к дому, тем больше обуревал ее страх, вызванный пережитым за последние дни кошмаром. Две недели она провела в этом доме, как в тюрьме, веря, что должна быть здесь для того, чтобы помочь Дэнис. Вдруг с ужасом она поняла — Дэнис мертва!

В тот момент, когда Дорин помимо ее воли тянули по темной улице, ей вдруг представилась более отчетливо, чем прежде, фотография, напечатанная в «Глоубг», Дэннс мертва. Во сне Дэнис выглядела совсем не так.

Они подошли к двери, и маленький человек ослабил руку. Несмотря на страх и отчаяние, Дорин почувствовала прилив храбрости. Она не должна идти с этим человеком, Дэнис мертва, и с ней тоже может произойти все что угодно.

Она вырвала руку.

Оттолкнув мужчину, она ударила его ногой. Он пошатнулся и отпрянул в сторону. Она побежала, и юбка поползла вверх по ее стройным ногам выше и выше, не стесняя ее движений. Она мчалась вперед. Несколько месяцев назад она бежала на соревнованиях в Аделаиде и в беге на тысячу метров пришла третьей. Она летела словно ветер. Она не оборачивалась, так как это могло отнять у нее драгоценные секунды. Она не слышала за собой погони. Она начала задыхаться, но в то же время почувствовала огромное облегчение.

Он не преследовал ее. Он…

Он вырос перед ней, выскользнув откуда–то из переулка. Его лоб был в крови, и было похоже, что он может убить.

— Нет! —закричала она.

Она метнулась в сторону, но он подставил ей ногу, она споткнулась и упала. Все произошло так внезапно, что она даже не испугалась. Ударившись головой о тротуар, она потеряла сознание. Девушка не почувствовала, как маленький человек нагнулся, поднял ее и понес по переулку, во двор каких–то трущоб.

Когда подъехал Роджер, полицейская машина стояла на углу Нэш–стрит. Сержант лет пятидесяти из полицейского участка этого района подошел к нему и заглянул внутрь.

— Нашли? — спросил Роджер.

— Пока нет, — ответил сержант небрежно.

— Вы что, потеряли ее? —спросил Роджер резко.

— Чтобы потерять, надо было еще найти, — отпарировал сержант; он был уже в таком возрасте, когда не очень–то волнуются и переживают, если у офицера из Ярда плохое настроение.

— Кто–нибудь видел ее? — спросил Роджер.

— Не думаю, — ответил сержант. — Мои ребята и из мотоотряда проверяют несколько вариантов. Нужно время.

— Время, — проворчал Роджер с горечью, и сержант понял, что произошло что–то серьезное, хотя и не знал, что именно, казалось, это нисколько не волновало его. Роджер открыл дверцу и вышел. Какой смысл ругаться с человеком, не болеющим за свое дело?!

Радио в машине ожило:

— Вызываем комиссара Веста.. вызываем…

Роджер нагнулся в машину и взял микрофон:

— Вест слушает.

— Говорит справочное, — сказал дежурный. — Вам два сообщения, сэр. Сержант Кебл выехал из аэропорта и к вашему возвращению будет ждать у вас в кабинете.

— Так.

— Некий мистер Ланселот Смит будет у вас примерно через час—он принесет списки пассажиров и командного состава парохода «Кукабурра». Это передали из городской полиции, сэр.

— Хорошо, — сказал Роджер. — Спасибо. — Он положил трубку. Настроение немного улучшилось. Они потеряли девушку, а ей, несомненно, угрожает опасность. Позади него затормозила машина, и он повернулся. Он узнал сержанта из мотоотряда. Его поразило, что тот был один.

Сержант поспешно вылез из машины и увидел Роджера.

— Добрый вечер, сэр. Похоже, мы засекли девушку. У Роджера екнуло сердце.

— Где она?

— Едем мы еще с одним сержантом, вдруг увидели ее и мужчину, по приметам — человека из Лондонского аэропорта, сэр. Невысокий парень, бледный, с прилизанными темными волосами. С ним была симпатичная девушка. Они шли, тесно прижавшись друг к другу, хотя было видно, что она не получает от этого удовольствия.

— Где другой сержант?

— Следит за ними. Они на Джонсон–стрит.

— Сможете меня подбросить туда? —спросил Роджер. Он увидел, как засветились глаза сержанта из районного участка, и неожиданно вспомнил его имя:

—Чарли, сообщите повсюду и гоните за нами на Джонсон–стрит.

— Будет сделано! —Чарли казался польщенным. Роджер сел в машину сержанта из мотоотряда, тот рванул так, словно намеревался протаранить любую машину, которая попадется на пути. Он срезал один угол за другим, мастерски управляя автомобилем.

— Опишите девушку, — приказал Роджер.

— Светловолосая, рост около метра пятидесяти, хорошая фигура, довольно большие икры, это неполный, конечно, портрет.

— Должно быть, она, — согласился Роджер.

Он заметил, что некоторые цветные останавливаются и смотрят, как мчится их машина. Они обогнули еще один угол, едва не сбив велосипедиста. Роджер закусил губу. Сержант заметно снизил скорость, и, пока они доехали до перекрестка, Роджеру казалось, что они просто ползут. Из подъезда совершенно темного дома вышел человек.

Роджер узнал сержанта мотоотряда, который тут же сказал:

— Они в том доме, через дорогу.

— Точно? —спросил Роджер.

— Абсолютно. Двое местных полицейских во дворе, сэр.

В доме через дорогу свет горел только в двух окнах на первом этаже, в остальных окнах было темно, лишь через матовые стекла, входной двери пробивался слабый свет.

— Я пойду туда, — сказал Роджер. — Если начнется заваруха, не церемоньтесь.

— Разрешите с вами, сэр, — сказал сержант, приехавший с ним .

— В следующий раз, — улыбнулся Роджер и исчез в темноте. Только действия могли вывести его сейчас из состояния нервной напряженности.

Сержант был прав, это дело не для старшего офицера. Чувство личной ответственности заставило его пойти вслед за Роджером. Он не должен допустить, чтобы Дорин Моррисон разделила судьбу сестры.

«Нет, нет, нет», — вертелось в голове у Дорин, она уже прошла полпути по лестнице. В этом доме она провела день. Джессуп волочил ее вверх по ступенькам. Он запыхался, сопел, с трудом переставляя ноги и то и дело спотыкаясь. Ступеньки громко скрипели. Он остановился и выпустил Дорин, но она, не удержавшись, повалилась на него. Девушка и не заметила, что прижалась к его впалой груди. «Нет, нет, нет», — лишь повторяла она. Дорин была слишком слаба, слишком ошеломлена, чтобы осознавать что–то или бороться. До ее слуха долетели какие–то звуки. По скрипу она поняла, что открывается дверь ее комнаты.

— Нет! — вскрикнула девушка.

С неимоверным усилием она отпрянула назад. Раздалась площадная брань. Их тела больше не соприкасались, и она вдруг почувствовала, что его руки с бешеной силой сжимают ее горло. Казалось, воздух застрял у нее в легких и они вот–вот разорвутся от страшной боли. Он заталкивал ее в комнату. Она едва держалась на ногах. И она бы упала, если бы не эти ужасные руки, сжавшие ее шею.

Он отшвырнул ее от себя. Ударившись ногами о край дивана, она опрокинулась навзничь, но теперь она наконец могла дышать. Воздух ворвался в легкие, и от этого боль стала ничуть не меньше прежней. Она не хотела ни о чем думать. Все было безразлично. Главное — драгоценный воздух опять принадлежал ей…

Она почувствовала, что зажегся свет, потом поняла, — что Джессуп передвигается по комнате, но она не знала, где он и что делает. Яркий свет бил ей прямо в глаза, и единственное, чего ей хотелось, — это крепко зажмуриться и лежать, вдыхая в себя жизнь.

Задвигались какие–то тени: видимо, Джессуп.

Звякнуло что–то металлическое, было слышно его тяжелое дыхание.

Дорин не знала, что он готовит шприц, наполняя его из ампулы дрожащей рукой. Испуганный, затаив дыхание и, может быть, отчасти ненавидя себя, он трясся всем телом. Смертоносная жидкость начала всасываться в стеклянное тело шприца.

Она открыла глаза.

В момент неожиданного просветления она поняла, что он намеревается сделать. Подол ее юбки был почти у талии. Он держал шприц в правой руке. Она конвульсивно рванулась, но он предвидел это. Левой рукой он с сокрушающей силой надавил ей на грудь, прижав к дивану, а коленом правой ноги придавил ей ноги. Она оцепенела, и единственное, что она слышала, — это биение своего сердца. Она видела искаженное яростью лицо Джессупа, видела, как шевелятся его губы, будто он что–то говорит. Она сделала отчаянную, но безнадежную попытку повернуться, но не смогла.

Когда Роджер вошел в подъезд, там никого не было. Слабые звуки музыки доносились из комнаты справа, дверь ее была настежь распахнута. Другая дверь, слева, была закрыта, и через щель внизу пробивался свет.

Он услышал шаги на ступеньках и на мгновение остановился. Шаги, несомненно, доносились сверху.

Ему показалось, что музыка стала громче и заглушила шаги. Он начал подниматься, все время поглядывая наверх.

Слабая лампочка, горевшая на площадке прямо над головой, была единственным источником света. Он быстро побежал наверх, держась ближе к стене, чтобы ступени не скрипели слишком громко. Он почти добрался до половины лестницы, когда услышал где–то высоко наверху скрип. За ним последовал звук шаркающих шагов, будто кто–то шел спотыкаясь.

Ему показалось, что он услышал вздох или скорее приглушенный крик.

Когда дверь захлопнулась, он еще мчался по лестнице.

На площадке выше было совсем темно. Пробежав еще один пролет лестницы, он увидел наверху свет, пробивавшийся из–под двери.

Видимо, его только что зажгли.

Бесшумно он приближался к этой двери. Музыка стихла, и он услышал за дверью какое–то движение. Он мог бы броситься к ней или же, наоборот, незаметно подкрасться.

Но была ли в это мгновение девушка в опасности? В голове пронеслась мысль, а там ли вообще Дорин? Если Кебл или какой–либо другой малоопытный детектив действовал бы импульсивно, так, как сейчас действовал он, Роджер задал бы им хорошую взбучку, узнав об этом.

Он поднялся на площадку и подошел к двери.

Нужно было удостовериться, что Дорин здесь. Может быть, он услышит что–нибудь важное, если прислушается. Затаив дыхание, он припал ухом к двери.

Ему показалось, что кто–то задыхается. Затем послышался другой звук, приглушенный голос, скрип пружин. А вдруг он распахнет дверь и застанет на кровати любовников— подвыпивших, а может, и трезвых — они имели на это право…

Он обязан рискнуть. Повернув ручку, он толкнул дверь; она без скрипа слегка приоткрылась. В ярком свете единственной лампочки он увидел мужчину, склонившегося над девушкой. Он загородил ее голову и тело, и видны были только ее ноги. Правая рука мужчины была поднята, и в ней поблескивал шприц.

— Я не хотел убивать тебя, — говорил мужчина, тяжело дыша.

— Тебе это и не удастся, — сказал Роджер твердым голосом.

Он распахнул дверь, и мужчина обернулся. На мгновение стали видны голова и плечи девушки. Бледная как полотно, она лежала с закрытыми глазами. Юбка задралась до пояса, а правый чулок был весь разорван.

Мужчина стоял молча, зажав шприц в правой руке. Он был бледен почти так же, как и девушка, и на бледном лице глаза его были похожи на черные бусины. Невысокого роста, хилый, с большими залысинами.

У Роджера пересохло во рту.

— Брось шприц, — приказал он. — Я из полиции…

— Убирайся, — прорычал бандит.

— Брось и не валяй дурака. — Роджер шагнул вперед, однако старался держаться настороже. Человеку со шприцем нечего было терять, это Роджер прочел в его глазах.

— Тебе что приказано?!. Он сделал еще несколько шагов вперед.

Маленький человек пошел ему навстречу, держа в правой руке шприц, словно кинжал. Его большой палец находился на поршне. Если он подойдет слишком близко, то может вонзить иглу.

Какой была смертельная доза?

— Брось! — рявкнул Роджер.

Человек со шприцем прыгнул на него, направив иглу прямо в лицо Роджера. Она казалась огромной и угрожающей, словно рапира. На какую–то долю секунды Роджер почувствовал страх. Если он отобьет руку, то игла может вонзиться ему в ладонь.

Эта мысль молнией промелькнула в мозгу.

Он упал на колени. Рукав нападавшего задел его волосы, но боли не было. Изо всей силы Роджер ударил головой вверх, прямо в пах нападавшего, и, отшвырнув его, понял, что у того перехватило дыхание. Шприц упал рядом с Роджером. Тяжело дыша, он встал и смотрел на бандита, упавшего на стул и скорчившегося от боли. Роджер поднял ногу. Желание раздавить шприц было почти непреодолимым. Он опустил ногу, но в последний момент откинул шприц в сторону. Несколько капель вылилось из иглы, оставив след на блестящем линолеуме.

Нападавший выпрямился и сделал слабую попытку броситься на него еще раз, но снова скорчился от боли.

Роджер принялся за дело. Он зашел сзади, схватил правую руку бандита и завел ее за спину. Он молча смотрел на девушку.

Она по–прежнему лежала на спине, оцепенело уставившись на него.

— Все в порядке, — сказал Роджер мягко. — Больше вам нечего бояться.

Она раздвинула губы. В ее бархатных, широко раскрытых глазах была пустота.

— Все будет хорошо, — успокоил ее Роджер. — Я вернусь через…

Услышав какой–то шум у двери, он замолчал, насторожившись. Возможно, этот человек имел сообщника. Затем в дверях появилась массивная фигура полицейского из мотоотряда.

— С вами все в порядке, сэр? — Он был встревожен.

— Нормально. — Роджер с трудом узнал свой голос, настолько он был хриплым. —- Возьмите этого парня и немедленно отправьте его в Ярд за попытку нанести тяжелые телесные повреждения.

— Слушаюсь! —Полицейский из мотоотряда, казалось, обрадовался представившейся ему возможности. Потом он заметил девушку и стал внимательно разглядывать ее.

— Скажите Чарли, чтобы он прислал сюда доктора, — распорядился Роджер. — По всей вероятности, у нее шок.

Сержант направился к двери, и Роджер крикнул: «Осторожней, шприц». Огромная нога полицейского опустилась всего в нескольких сантиметрах от шприца. Он обошел его и взял задержанного за руку.

Роджер наблюдал за девушкой, а полицейский, видимо, недостаточно крепко держал преступника. Тот вырвал руку и бросился к двери. Сержант подставил ему ногу, беглец споткнулся и упал. Очень быстро для своей комплекции сержант наклонился и, схватив его за шиворот, поставил на ноги.

—- Я присмотрю за ним, сэр.

Роджер кивнул. Он повернулся к девушке, но она не двигалась и по–прежнему смотрела отсутствующим взглядом. Ее юбка была все еще задрана. У нее были полные, крепкие ноги, и он обратил внимание на ее довольно крупные, но красивые икры. На ней была грязная белая кофта с оборками.

Роджер подошел ближе. Ни на ногах, ни на лице девушки не было никаких признаков, указывавших на то, что она болела или долгое время провела без воздуха. Пододвинув стул, он сел рядом, взял ее за руку и нащупал пульс.

— Вам больше не о чем беспокоиться, — —мягко обратился он к ней. — Сейчас вы в полной безопасности. Я комиссар Вест. Вы говорили со мной по телефону. Помните?

Она молчала, и он не был уверен, что она его слышит. Пульс у нее был слабый, лоб холодный.

— Вам больше не о чем беспокоиться, — снова заверил Роджер.

Он был отчасти рад, что она не понимает его, так как был не совсем прав: когда она оправится от шока, она узнает о смерти своей сестры.

— Как зовут человека, который был с вами? —спросил Роджер.

Это был праздный вопрос. Он просто хотел заставить ее говорить, но тщетно.

— Вы можете быть абсолютно уверены, что, сейчас вам нечего больше бояться, — повторил он настойчиво. Если бы ему удалось заставить ее осознать это возможно, она бы значительно легче перенесла дальнейшее.

В следующее мгновение, пока он был занят единственной мыслью: как помочь Дорин Моррисон, произошли два события. У нее расширились глаза, словно от ужаса, и когда он подумал, что причиной этому могли быть воспоминания о происшедшем, он услыхал шорох —точно шаги на скользком линолеуме.

Он почувствовал непреодолимое желание вскочить, но остался сидеть рядом с девушкой. У нее задрожали губы и не было никакого сомнения, что ее обуял страх. Шорох раздался снова — совсем близко. Девушка ахнула, в глазах у нее был ужас.

Не вставая, Роджер отбросил стул и резко повернулся.

В метре от него, подавшись вперед, стоял человек с ножом в руке, словно хотел всадить его в спину Роджера, или же в грудь девушке. Вытянув руки, Роджер бросился на нападавшего и схватил его за ноги. В этот момент он не думал, он действовал интуитивно..

Он увидел, как дернулась правая нога нападавшего, и понял, что тот собирается его ударить. Он сделал отчаянную попытку перехватить ногу и увидел блестящий носок направленного на него ботинка. Казалось, это нога гиганта. Он увернулся. Ботинок, словно напильник, чиркнул его по виску больно, но не слишком.

— Боже! — закричала в ужасе девушка,

Роджер перевернулся. Нападавший склонился над девушкой, подняв правую руку. Роджер не видел нож, но знал, что он в занесенной над ней руке вот–вот нож вонзится в тело девушки. Роджер, сообразив, что до нападавшего ему не дотянуться, увидел рядом с собой ножку дивана. Ухватился за нее двумя руками и толкнул его изо всех сил.

В тот момент, когда нападавший наносил свой смертельный удар, диван, словно снаряд, заскользил по гладкому полу. От толчка нож вонзился в диван в нескольких сантиметрах от девушки.

Дверь распахнулась.

— Живы? —крикнул вбежавший полицейский.

Нападавший схватился за нож, но не смог его вытащить. Тогда он бросился на полицейского, который стоял уже в центре комнаты. По сравнению с бандитом тот выглядел маленьким и слабым. Он ударил полицейского ногой в пах и, когда тот отлетел назад, выскочил из комнаты.

Раздался крик, потом что–то сильно грохнуло.

Роджер тяжело поднялся. Полицейский, согнувшись, корчился на стуле. Девушка лежала неподвижно, уставившись на дверь.

Дверь отворилась, и вошел человек в штатском.

— Вы его задержали? —спросил Роджер.

— Кого? Человека, который выскочил отсюда? Нет, сэр. Он нырнул в соседнюю комнату и выпрыгнул в окно. Вы не ранены?

— Нет, — ответил Роджер. — Идите вниз и объявите тревогу по городу. — Дайте его приметы — рост около 180 сантиметров, смуглый, широкий нос, одет в черное, носит темный шарф и кепку. Сообщите, где он находился, когда его видели последний раз. Все ясно?.

— Да, сэр, — ответил тот на ходу.

Роджер подошел к полицейскому, который сидел скорчившись и крепко сжав ноги. Полицейский выпрямился, но был очень бледен.

— Вам помочь? —спросил Роджер.

— Когда я играл в футбол, меня били похуже, — грустно сказал полицейский.

Роджер подошел к девушке. Она лежала неподвижно и, казалось, не замечала его. Он смотрел на нож. Его ручка была обмотана материей и напоминала забинтованный палец. На ней не было никаких следов. Он вытащил нож. Лезвие было острое как бритва, а конец — тонкий как игла.

Роджер содрогнулся.

На лестнице раздались шаги, и в дверях появился молодой человек с седыми, как снег, волосами, держа в руке чемоданчик. Это был полицейский врач. За ним стоял сержант из мотоотряда. Врач вошел застенчиво, чем–то напомнив Роджеру робкого Сирила Джи из Лондонского аэропорта.

— Займитесь ею, — сказал Роджер вставая. Девушка оставалась неподвижной.

Роджер подошел к шприцу и осторожно поднял его. Через некоторое время в комнату набились все, кто мог хоть чем–то помочь, — фотограф, дактилоскописты и другие работники Ярда. Они не нуждались в указаниях, они знали, что им надо делать. Роджер подождал, пока не унесли на носилках Дорин Моррисон, и подошел к старшему инспектору районного полицейского участка.

— Я хочу забрать нож к себе в Ярд, — сказал Роджер.

— Разрешите мне прежде осмотреть его? —попросил детектив. — Я вам его перешлю.

— Как хотите, — согласился Роджер.

Двое полицейских в форме — один из них ставший жертвой нападения — стояли перед входом в дом, где собралась толпа, в основном ямайцы. Особенно много было детей, их огромные темные глаза напомнили Роджеру о Дорин. Кто–то подогнал его машину, и один из полицейских, расчистив путь, распахнул дверцу.

— Благодарю, — кивнул он, и машина тронулась. Вскоре он выехал из узких переулков и очутился на широкой магистрали. Он направился в западную часть города. Было около половины десятого: домой, вероятно, он попадет очень поздно. Он подавил зевоту: такая напряженная работа поглощала сейчас у него больше энергии, чем несколько лет назад. Нет уже прежней ловкости, подумал он с огорчением, иначе я не упустил бы второго бандита. Рассердившись на себя и чувствуя усталость, он съехал с главной дороги около Мраморной арки, закурил и включил приемник. Передавали концерт Брамса, но он не знал — какой. Минут десять он отдыхал, рассеянно слушая музыку и еще раз перебирая в памяти все, что случилось. Когда он очнулся от задумчивости, он подъезжал уже к Ярду. Двор был почти пуст, но когда он въезжал туда, из ворот под вой сирен выскочили две машины мотоотряда. 

Никто не повстречался ему, пока он шел к себе в кабинет. Подходя ближе, он заметил свет и услыхал голоса. С Кеблом кто–то был. Наверняка, управляющий пароходной компанией Смит. Он стал насвистывать какой–то мотив, давая понять о своем прибытии. Когда Роджер открыл дверь, Кебл уже знал, что это он.

— Здравствуйте, сэр.

— Добрый вечер, сержант.

— Я только что говорил с отделением насчет случившегося.

— Ничего себе вечерок, а? —сказал Роджер.

Из кресла поднялся человек. Пока он сидел в кресле, он казался среднего роста, но, поднявшись, стал вдруг очень маленьким, почти карликом. У него были довольно крупные, грубые черты лица, тяжелые, набухшие веки, большие руки.

— Мистер Ланселот Смит, сэр.

— Рад познакомиться с вами.

 У Смита был низкий, сиплый голос.

 — Я очень огорчился, узнав о смерти двух бывших пассажиров «Кукабурры». Я принес список пассажиров. — У него был едва заметный иностранный акцент, и он тщательно выговаривал слова. Он протянул Роджеру напечатанный список и добавил: А также список офицеров судна. Он достал его, и Роджер увидел против каждой фамилии небольшую, как для паспорта, фотографию. — А также и команды, если это поможет делу.

Роджер взял списки, небрежно просмотрел фотографии, пока не увидел одну, которая заставила его забыть все остальное. На ней был изображен человек, которому он помешал убить Дорин Моррисон, — третий помощник капитана «Кукабурры» Томас Джессуп.

Очевидно, Ланселот Смит понял — что–то случилось, Кебл подошел сзади посмотреть на фотографию. Роджер ткнул указательным пальцем в фотографию Джессупа и спросил:

— Насколько хорошо вы знаете команду?

— Лично я не знаю никого, за исключением капитана, старшего помощника и старшего механика. Но я знаю послужной список остальных офицеров судна. Он был третьим помощником. Вы с ним знакомы?

— Да, немного. Вы сказали «был».

— Он покинул судно в Лондоне.

— Разве он не подписал контракт на рейс в оба конца?

— Он оказался неподходящим для нас, — сказал Смит.

— В каком смысле?

— Комиссар, некоторые вещи являются тайной компании.

— Мы расследуем убийство. Смит облизнул толстые губы.

— Конечно, я готов помочь чем могу. Но это останется между нами, не так ли?

— Да.

— На борту судна была совершена кража. В основном воровали у команды и офицеров, но кое–что пропало и у пассажиров. Джессупу предложили покинуть корабль.

— Ему предъявили обвинение в воровстве?

— Несомненно, он знал, почему его не хотели оставлять на судне.

— Вы знали его дальнейшие планы? — Думали, что он наймется на другое судно. Смит пожал плечами.

— Чтобы там снова начать воровать?

— Никаких доказательств не было, комиссар, — медленно проговорил Смит. Нельзя губить человека только по подозрению.

— Кто еще знал об этом?

— Капитан, старший помощник и старший механик. —Смит поднял большую нескладную руку. — Почему вы так интересуетесь этим человеком?

— Он обвиняется в попытке нанести телесные повреждения другому пассажиру «Кукабурры», — безразлично ответил Роджер.

— Другому? — Смит казался удивленным.

— И вероятно, его ожидает обвинение в совершении одного из убийств, — продолжал Роджер. — Мне необходимо как можно скорее получить о нем все сведения, мистер Смит. Абсолютно все.

— Я сейчас же запрошу о нем, — пообещал Смит. Он казался испуганным и смахивал сейчас при всей своей уродливости на умалишенного.

— Он имел доступ к ядам?

— К ядам?

С этим человеком легко было потерять терпение.

— По–видимому, «Кукабурра» перевозила медикаменты?

Смит вытащил платок и вытер толстую шею.

— Действительно так, — признал он. — И Джессуп.., — Он облизнул губы.

— Джессуп?

— Джессуп исполнял обязанности фельдшера по оказанию первой помощи и заведовал медикаментами в лазарете. Вы думаете, он украл яд?.. — спросил Смит упавшим голосом.

— Это вполне вероятно, — сказал Роджер. — Вы не знаете, не было ли на судне дигиталиса?

— Я… я не могу сказать точно. Я узнаю в Сиднее в самое ближайшее время.

— Где сейчас «Кукабурра»?

— Четыре дня назад она вышла из Гонконга в Сидней.

— Сколько дней длится этот рейс?

— Обычно двенадцать.

— Остальные офицеры на судне те же, которые шли сюда?

— Да, комиссар.

— А команда?

— В основном это китайцы. Кое–кого из них мы заменили. Это я могу сказать вам утром. — Смит попятился к креслу и сел, вытирая лоб.

— Вы не знаете, был ли среди команды человек, отвечающи этим приметам? — Роджер повторил приметы, которые он сообщил в отделение полиции. Они были неточными: его собственное впечатление от человека в низко надвинутой на глаза кепке было расплывчатым.

— Затрудняюсь сказать что–либо определенное, — резонно ответил Смит. — Но насколько я знаю, никто на «Кукабурре» не был похож на него. Никто. Вы… вы сказали, что Джессуп нападал на другого пассажира?

— Он напал на Дорин Моррисон, — ответил Роджер. — У вас есть адреса пассажиров, прибывших сюда?

— Да, —сказал Смит. Он указал на список в руке у Роджера. — Они все здесь. Но… но вы сказали, что поймали Джессупа. — Впервые управляющий пароходной компанией оживился. — Значит, он больше не сможет причинить вреда? И нет никакой опасности для других пассажиров?

— Пока неизвестно, — сказал Роджер. — Мы еще слишком многого не знаем. Например, из–за чего Джессуп решил убить сестру Моррисон или мистера Шелдона?

— Понятия не имею.

— Может быть, они обвинили его в воровстве?

— Не знаю.

— Вы Действительно не знаете?

— Действительно, комиссар. — Расправив плечи, Смит неожиданно обрел чувство собственного достоинства. — Не знаю. Хотя совершенно очевидно, что кто–то из пассажиров бросил ему это обвинение. Но кто — я не знаю. Об этом может знать только капитан.

— Несомненно, он записал об этом в судовой журнал.

— Журнала я не видел, — сказал Смит. — Комиссар, я могу предложить вам любую помощь, сделать все, что от меня зависит, но я не в состоянии сообщить вам сведения, которые мне неизвестны.

Промолчав, Роджер заставил себя улыбнуться.

— Я понимаю. — Он никак не мог понять, отчего был так взвинчен: то ли от волнения, которое пережил, то ли внешность Смита была настолько неприятной, что он относился к нему с предубеждением. — Вы оказали нам большую услугу. Оставьте мне свой адрес, номер телефона и почтовый адрес вашей сиднейской конторы, и мы не будем беспокоить вас до утра.

Глаза Смита радостно заблестели.

— Все эти сведения есть в списках. И лондонский и сиднейский почтовые адреса — все там. Комиссар, я сделал все, что мог.

— Спасибо. Сказал Роджер. Мистер Смит…

— Да?

— Вы случайно не догадываетесь о причине, из–за которой кому–то понадобилось убивать пассажиров вашего судна?

— Для меня это просто загадка, — ответил Смит чистосердечно. — Просто загадка. Единственно… если Джессуп психический больной. Они бывают настолько неуравновешенными, что могут убивать людей, которые… — Смит замолчал, словно знал, что Роджера это не убедит, так–как и сам не верил в свои доводы, однако продолжал настаивать своим тихим голосом: —Это вполне возможно. Такие люди бывают.

— Может быть, и бывают, — сказал Роджер. — Сержант, проводите мистера Смита.

Прощаясь, Смит не подал руки и вышел так, словно давно мечтал как можно быстрее избавиться от Роджера. В коридоре прозвучали шаги и вскоре стихли. Роджер обошел стол и сел. Что–то ему не нравилось в поведении Смита. Но сейчас он должен все отбросить и встряхнуться. Девушка жива, а шок долго не протянется. Один убийца схвачен, а другого скоро поймают.

Но как он может говорить с такой уверенностью: многолетний опыт подсказывал ему, что нельзя полностью полагаться на интуицию, однако он был уверен, что Джессуп — убийца Дэнис Моррисон и Шелдона. Приметы, данные Сирилом Джи, совпадали. Джессуп был схвачен, а шприц у него в кармане.

Он же видел, как Джессуп воткнул иглу. Какие могут быть сомнения? Он достал из кармана шприц и положил его на бювар перед собой. Игла и стекло сверкнули. Он услышал шаги. Кебл открыл дверь и вошел.

— Отнесите эту штуку в лабораторию для анализа содержимого, — сказал Роджер. — Скажите им, что это, вероятно, дигиталис.

— Хорошо. — Кебл потянулся через стол и взял бювар.

— Где живет этот парень, Сирил Джи?

— Недалеко от военно–морских складов, — ответил Кебл.

— А номер его телефона вы знаете?.

— Виктория, 81345.

— Спасибо, — улыбнулся Роджер. Он снял трубку и сообщил номер телефонистке. Кебл был в это время уже у двери. — Кеб…

Кебл обернулся, придерживая бювар.

— Что вы думаете о Смите?

— Я считаю, что он что–то скрывает, — сказал Кебл мрачно. — Мне кажется, он понял, что ему грозит неприятность..

Роджер кивнул, и Кебл вышел. Зазвонил телефон. Так случалось очень часто, слишком часто, когда нет времени подумать по–настоящему, выработать какую–то точку зрения, проанализировать собственные ошибки и достоверность фактов.

— Соединяю с Викторией, сэр, — сообщила телефонистка.

— Спасибо… Мистер Джи?. — начал приветливо Роджер, взяв себя в руки.

Джи был мрачен.

— Я думал, вы больше не будете нас беспокоить… — после небольшой паузы он поправился, — беспокоить меня снова.

— Только при чрезвычайных обстоятельствах, — сказал Роджер. — Я очень извиняюсь. Не могли бы вы приехать в Ярд?

— Как?! Сейчас?

— Да, пожалуйста, — сказал Роджер. — Я пришлю за вами машину.

— Ах так. Ну хорошо, — сказал Джи недовольно. — Я буду готов через десять минут. — Затем раздался какой–то шепот, и со словами «я не мог отказаться» несчастный Джи повесил трубку.

Роджер чуть улыбнулся… Они, видимо, снимали квартиру. Но какое, черт побери, ему до этого дело? В Ярде было тихо. На душе у него стало легче, предчувствие неотвратимой опасности прошло. Если бы только стало известно, что схватили человека, напавшего на него и на девушку в Ноттинг–Хилл–Гейт, он бы снова стал самим собой.

Было десять часов, и Роджеру казалось, что эта ночь никогда не кончится. Джи сидел в приемной на первом этаже. Он встал раздраженно и нетерпеливо. Вид у него был усталый и подавленный.

— Надеюсь, что это вызвано необходимостью, — сказал он скорее брюзгливо, чем с издевкой.

— Если бы это было не так, я бы не просил вас приехать, — сказал Роджер. — Я только что отдал распоряжение: в полицейском участке на Кэннон–Роу подготовить все для опознания. Я думаю, вы там кое–кого увидите и узнаете.

— Вы поймали его? — спросил Джи изменившимся голосом.

— Задержали подозрительного, — ответил Роджер — И пожалуйста, ничего не говорите, пока мы будем возле них.

Он знал почти наверняка, что Джи опознает в Джессупе человека, который в аэропорту вонзил иглу в Шелдона, но, когда они вошли в комнату, где находились два полицейских и пятеро одинаково одетых людей, его охватило сомнение. Все пятеро были похожи друг на друга, невысокого роста, в черных костюмах и черных фетровых шляпах. В комнате было дневное освещение.

Джессуп стоял в середине, и они прошли мимо, останавливаясь перед каждым из них, но Джи не подал вида, что кого–то узнал. Он уже забыл о своем недовольстве и прекрасно владел собой. Они вышли.

— Этот человек стоит в середине, — бесстрастно сообщил Джи. — Вы арестовали кого надо. Поздравляю. Простите, что был так невыдержан.

— Ерунда, — тепло сказал Роджер, — Не хочу вас больше задерживать сегодня, но позже я могу вызвать вас как свидетеля.

Джи поморщился.

— Моя невеста говорила мне с самого начала, что я напрасно ввязываюсь в это дело, — сказал он, — что ей наплевать на весь этот треп о гражданском долге.

— Вы поступили правильно, иначе мы бы до сих пор не разыскали этого парня и другая девушка могла быть уже трупом. — Роджер крепко пожал ему руку, слегка забавляясь восхищением, появившимся в глазах Джи: ему было двадцать два — двадцать три года, немногим больше, чем его сыновьям. Он проводил Джи до ворот Ярда и подождал, пока тот не уехал. Роджер вернулся в отделение на Кэннон–Роу, с одной стороны, успокоенный, но озабоченный и полный сомнений. Ему не давала покоя мысль: он что–то упустил, но не мог вспомнить — что именно. Джессуп не сказал ни слова, и сейчас его надо допросить. Это потребует много времени. Он вздохнул и вошел в полицейский участок на Кэннон–Роу. Сперва чашку крепкого кофе, затем…

Инспектор, дежуривший ночью в полицейском участке, пошел навстречу Роджеру. Несомненно, он спешил сообщить ему какую–то неприятность. Высокий, седой, один из наиболее опытных и искушенных сотрудников, он шел с таким выражением лица, какое Роджер видел у него всего несколько раз.

Роджер подготовился к удару.

— Джессуп отравился, — сообщил инспектор мрачно, — У него была таблетка цианистого калия. Он, конечно, знал, что его опознают, знал, что шансов у него нет.

Роджер замер.

— Я чертовски виноват, — продолжал инспектор, — и, кроме себя, никого не виню. Его обыскивали при мне. Это здорово ухудшит дело?

Помолчав, Роджер ответил с горечью:

— Одному Богу известно.

Сейчас у него совсем не было причин для хорошего настроения, но зато прибавились новые тревоги. Если для того, чтобы не давать показаний, он отравился, то какому же делу он служил? Какие страшные тайны унес он с собой в могилу?

Роджер сжал локоть инспектора.

— Плохи дела, Джим. — Он снова помолчал и добавил. — Я, пожалуй, пойду взгляну на него.

Полчаса спустя Роджер вошел в свой ярко освещенный кабинет. Его мучила страшная неизвестность и в то же время отчаянное желание узнать правду. Когда же Дорин Моррисон сможет говорить? Надо бы выяснить, как она себя чувствует. Он увидел сидящего за столом Кебла — молодого, бодрого. Кебл улыбнулся и прижал к губам палец. Только тогда Роджер заметил, что в комнате они не одни.

Развалившись в удобном кресле и открыв рот, доктор Вейлс ритмично похрапывал. Роджер только тут вспомнил: результаты вскрытия Перси Шелдона, должно быть, давно готовы.

— Он сообщил о вскрытии? —тихо спросил Роджер. — Шелдон умер от отравления дигиталисом, — сказал Кебл. — Наверняка от укола в правую ягодицу.

— Наконец–то мы узнали, — сказал Роджер. — Что–нибудь известно относительно Дорин Моррисон?

— Ей нужен покой. Врач считает, что она, возможно, заговорит завтра. Физически она не пострадала, и ее хорошо кормят. — Кебл недоуменно смотрел на Роджера.

— Хорошо, — сказал Роджер. — Гонконг?

— Ждём звонка с минуты на минуту. — Кебл замолчал и спросил:

— Хотите выпить, сэр? 

— Вы считаете, что мне это необходимо?

— Мне необходимо, — несколько застенчиво сказал Кебл.

— Наливайте и плесните мне двойную порцию. — Роджер сел у края своего стола, уставившись на Вейлса.

 — Джессуп отравился, — сообщил он бесстрастно.

Кебл, словно от боли, втянул в себя воздух. Он промолчал; у него был дар чувствовать, когда лучше помолчать. Он протянул Роджеру виски с содовой — виски он не пожалел. Роджер выпил. Вейлс храпел. Кебл потягивал виски из стакана. Медленно Роджер поднес свой стакан к носу Вейлса. Храп Вейлса усилился, у него зашевелились губы, и он потянул носом. Роджер не шелохнулся. Анатом задвигался и, моргнув, открыл глаза. Он покосился на стакан, затем выпрямился в кресле.

— Не искушай меня, — сказал он. — Раз я заснул, значит, принял достаточно.

— Уверен? 

— Да, — сказал Вейлс. Он зябко поежился. — Здесь чертовски холодно. Тебе сообщили?

— Да, спасибо.

— Прекрасное дельце свалилось тебе на голову, не правда ли? —сказал Вейлс. — У меня к тебе просьба.

— Слушаю.

Доктор сонно улыбнулся.

— Такого, как Красавчик Вест, — сказал он, смотря на Кебла, — никогда не было и никогда не будет. Если бы я попросил у него луну, он бы тоже сказал: «Пожалуйста». Отправь меня на машине домой, Роджер.

— Устройте это, пожалуйста, — попросил Роджер Кебла.

Через пять минут, когда оба — и Кебл и Вейлс — ушли, он сел на ручку большого кресла. В ночной тишине раздался бой Биг–Бена. Полночь. А ведь дело это по–настоящему стало разворачиваться только после четырех часов дня. Он потянулся, встал, подошел к окну и посмотрел на огни Вестминстерского моста, на огни старомодных фонарей, отражавшихся в спокойном течении Темзы. Биг–Бен блестел желтизной, словно больной при свете луны, — Башня с курантами, так же как и остальные здания парламента, черным пятном вырисовывалась на фоне звездного неба.

Зазвонил телефон. Он быстро повернулся, забыв про парламент: возможно, это звонок из Гонконга. Он шагнул к телефону, когда отворилась дверь и вошел Кебл. Роджер хотел махнуть Кеблу, чтобы тот взял трубку, но передумал. Поднял трубку сам.

— Соединяю с полицейским управлением Гонконга, сэр, — сказала телефонистка.

— Гонконг, — шепнул Роджер Кеблу, взявшему отводную трубку. — Соединяйте.

— У телефона комиссар Ходжес, сэр.

У Роджера екнуло сердце — ведь Ходжес когда–то работал в британской полиции. Всегда лучше иметь дело со старым другом.

— Фред? —спросил он, повысив голос.

— Привет, Красавчик. — Ходжеса было так хорошо слышно, словно он находился в Лондоне. — Должно быть, у тебя большие неприятности, если ты льешь, как воду, деньги на телефонные разговоры.

— Ты прав, — сказал Роджер.

— Мы у себя делаем все, чтобы разыскать убийцу. Я сегодня же авиапочтой вышлю тебе подробный отчет об этом деле. Что–нибудь еще?

— Пока ничего, — как–то смущенно сказал Роджер.

— Не поддавайся, — пошутил Ходжес. — Надеюсь, свидимся как–нибудь.

— Следующий раз, когда приедешь в отпуск, погости денек–другой на Белл–стрит, пригласил Роджер.

Положив трубку, он некоторое время сидел неподвижно. Кебл тоже не двигался. Наконец Роджер посмотрел на него, поднял руки и хлопнул ими по столу,

— Видимо, никто из пассажиров «Кукабурры» не может чувствовать себя в безопасности, — бесстрастно заговорил Кебл, но ничто не могло лишить его слова их страшного смысла.

— Пожалуй, стоит послать телеграмму в сиднейское отделение, — сказал Роджер. — Сообщить им все, что можно, в телеграмме. — Он взял карандаш. — А затем — по домам.

— Хотите, я составлю телеграмму? —предложил Кебл.

— Если утром мне не понравится текст, я сам буду в этом виноват, — сказал Роджер. Он выдавил улыбку. — Выслуживаетесь в расчете на награду?

— Сэр, самая большая для меня награда—это ваше доверие,ответил Кебл просто.

Было половина второго, когда Роджер свернул на Белл–стрит в Челси и остановился перед гаражом, пристроенным к дому. Ворота во двор были открыты, а гараж заперт; ни один из его сыновей и не подумал открыть его. Девятнадцать лет — забывчивый возраст. Он с раздражением затормозил в нескольких шагах от гаража и по траве прошел за дом. Дверь была заперта. Он достал ключ, стараясь не шуметь. И хотя Джэнет спала в передней комнате, когда его не было дома, ее будил малейший шорох. Он зажег свет. На кухонном столе стояло блюдо с бутербродами в целлофановом пакете, растворимый кофе, уже насыпанный в чашку, а рядом — молочник со сливками. Он зажег газ, поставил чайник и, только начав есть, понял, как он голоден. К тому времени, как чайник закипел, на блюде остался всего один бутерброд, и настроение его заметно улучшилось.

В коридоре скрипнули половицы.

Звук этот живо напомнил Роджеру скрип двери в доме на Ноттинг–Хилл–Гейт. Он вздрогнул и уставился на приоткрытую дверь. Она легонько открылась, и показалась темная голова Ричарда. Ричард был на год младше своего брата, немного выше его, но более худой. От усталости, глаза его расширились,

— Привет, отец.

— Ты почему не спишь?

— Я читал.

— Так поздно?

— Мировая книга. — Ричард подошел ближе. На нем была, светло–голубая, не раз штопанная пижама, расстегнутая на загорелой груди. — Настоящий детективный роман. Как дела?

— Блестяще, особенно сейчас, — ответил Роджер. — Кто–то забыл открыть для меня гараж.

— О, черт! —Ричард был искренне огорчен. — Я помнил, что должен был что–то сделать. Прости, пожалуйста.

Раздражение Роджера прошло.

— Постарайся не забывать, дружище.

— Ладно. — Ричард подошел к стоявшей на кухонном столе вазе с фруктами, взял несколько зеленых виноградин и одну за другой побросал их в рот. — Я хотел спросить насчет этой девушки в газете — Проныра говорил о ней перед сном. Похоже, это будет одним из крупных дел?

— Я не удивлюсь, —согласился Роджер.

— Грязная свинья. — От возмущения у Ричарда даже покраснели щеки и вспыхнули усталые глаза — Просто дьявол какой–то.

Когда Роджер поднимался наверх, у него было легко на сердце; Ричард принес ему успокоение. Он пробрался в спальню. При свете, падающем от уличного фонаря, он увидел в кровати Джэнет. Ее темные волосы раскинулись по подушке, одеяло было натянуто до подбородка. Он начал раздеваться. Она не пошевелилась. Но когда он лег в постель рядом с ней, она прижалась к нему всем телом и спросила неожиданно четко:

— Тебе рано вставать?

— Не очень.

— Это хорошо, — сказала она и через несколько секунд снова заснула.

Некоторое время Роджер лежал с открытыми глазами. Беспокойство и страх за судьбы людей постепенно улеглись. Вскоре он заснул глубоким сном, без сновидений. Он не слышал, как около семи часов встала Джэнет, не слышал разговора ребят у двери спальни, не слышал других звуков в доме и на улице. Он спал в этой светлой комнате — их спальне с того дня, как они поженились, — и первое, что потревожило его сон, был хриплый звонок телефона; он был переключен на спальню, как обычно это делалось ночью, и Джэнет забыла переключить его обратно. Прежде чем телефон перестал звонить, раздался звук частых шагов, хотя он слышал, что внизу стало менее шумно.

Он повернулся и снял трубку.

—…должна разбудить его? Но он пришел так поздно. Голос Кебла нельзя было не узнать.

— Я уверен, что он был бы недоволен, если бы я не позвонил, миссис Вест.

— Ну хорошо — Джэнет была явно огорчена и не скрывала этого.

— Подождите минуту. — Она положила трубку и подошла к лестнице. — Проныра, —позвала она. —Разбуди отца и скажи ему, что сержант Кебл хочет поговорить с ним по важному делу.

— Хорошо, мам! —И почти тут же дверь отворилась, Мартин, по прозвищу Проныра, вошел в комнату. Его круглое лицо светилось от возбуждения.

— Пап…

Роджер повернулся и подмигнул.

— Он, он проснулся, — крикнул Мартин тоном притворного возмущения. Он подошел к отцу, когда Роджер заговорил.

— Слушаю, Кебл?

— Извините эа беспокойство, сэр, — сказал Кебл. — Я подумал, что вам будет интересно узнать, что в половине девятого вам будут звонить из Сиднея, из Нью–Саус–Уэйлса. У них это половина седьмого вечера. Видимо, в ответ на вашу телеграмму. Вы будете говорить из дому, сэр, или приедете сюда?

Часы на ночном столике Роджера показывали без пяти восемь; пора было выезжать в Ярд.

Глаза Мартина, по кличке Проныра, были такими же большими, как у Ричарда накануне ночью, и настороженными, словно он понимал важность вопроса. На лестнице послышались тихие шаги, и вошла Джэнет. Волосы ее были аккуратно уложены, губы слегка подкрашены. Глаза выражали беспокойство, которое она скорее чувствовала, чем понимала.

— Тебе нужно хорошенько подкрепиться, — прошептала она. — Не можешь же ты работать на пустой желудок.

Роджер поймал себя на том, что улыбается.

— Пожалуй, переключите разговор на дом, Кеб, хорошо?

— Конечно. — Если Кебл и чувствовал разочарование, голос его никак не выдавал этого. — Я договорюсь с международной. — Они не сказали, кто будет говорить, — телефонистка просто предупредила сиднейское отделение уголовной полиции.

— Если повезет, это может быть Люк Шоу, — сказал Роджер. — Что вы там делаете в такую рань?

— Я приехал в половине восьмого. Решил, что день будет довольно трудным.

— Завтракали?

— Нет, всего чашку…

— Пойдите и как следует подкрепитесь, — сказал Роджер. Он смотрел, улыбаясь, на Джэнет, которая подошла к нему. — Нельзя же работать на пустой желудок.

— Э–э… хорошо, сэр, — удивленно ответил Кебл.

— Спасибо, что позвонили, — Роджер положил трубку.

— Ну и хитрец, — сказала Джэнет и, сев на край кровати, стала испытующе смотреть на Роджера. — Не похоже, что ты не спал всю ночь. Проныра, пойди, приготовь чай и…

Есть чай! —отрапортовал Ричард с лестницы. Я не знаю, что именно вы оба хотите выжать из меня сегодня утром, — сказал Роджер, но ставлю один против ста, что вам это не удастся. Через полчаса мне позвонят из Сиднея. Приготовь мне ванну, Проныра. А ты, Рыба, пойди вниз и проверь машину.

— Какие приказания будут мне? —спросила Джэнет. Роджер стиснул ее руку.

— Нет времени, — сказал он сердито. — Примерно без пятнадцати девять я буду готов проглотить ваш великолепный завтрак.

Восемь часов тридцать одна минута — звонка нет. Восемь сорок пять — звонка нет.

— Мне думается, ты прождешь не меньше часа. Я сделаю пока яичницу, — сказала Джэнет. — А вам, дети, уже давно пора уходить. —И хотя одному из них было восемнадцать, а другому — девятнадцать, для Джэнет они все еще оставались детьми, особенно если она была чем–то озабочена.

Мартин учился в художественной школе, недалеко от Белл стрит. Ричард с нетерпением ждал того дня, когда исполнится его мечта и он сможет поступить на телевизионную студию. А пока он работал в книжном магазине на Вест–Эйд.

— Если будешь копаться, ты опоздаешь, — сказала Джэнет. — Ну, Проныра, не зли же меня. Я…

Зазвонил телефон. Роджер прошел к аппарату, стоявшему в холле около кухонной двери. Он поднял трубку, чувствуя, что перенес разговор в холл не только потому, что это взвинчивало ребят. Была и другая причина: недоброе предчувствие, какое–то странное беспокойство. В Сиднее могли получить телеграмму не раньше трех или четырех часов назад. Что же заставило их так скоро позвонить почти с другого конца планеты?

— Комиссар Вест из Нью–Скотланд–Ярда слушает.

— Вы ждете звонок из Сиднея, абонент?

— Да.

— Не кладите трубку, пожалуйста.

Роджеру показалось, что он ждет довольно долго: домашние волновались и нервничали за него; Джэнет делала вид, что у нее масса дел на кухне. Внезапно звонкий мужской голос спросил:

— Мистер Вест?

— Слушаю, — насторожился Роджер.

— Здорово, Красавчик! — Голос был громкий, энергичный, с явным австралийским акцентом. — Как у тебя дела?

Роджер широко улыбнулся.

— Прекрасно, Люк. А у тебя?

— Лучше быть не может, Красавчик. Лучше быть не может! —Люк Шоу, приезжавший в Скотланд–Ярд два года назад, был старшим комиссаром сиднейской уголовной полиции. Он говорил так, словно не получал никакой телеграммы и имел кучу, времени.

— Как поживает твоя милая женушка?

— Прекрасно!

—Так я и думал. — Роджер легко представил себе большое широкое лицо Шоу и его ослепительную улыбку.

— Это хорошо, что у нее все «прекрасно». В других вопросах ты, похоже, не можешь без неприятностей.

— Неприятности из–за «Кукабурры»? —спросил Роджер.

— Именно. Я Могу рассказать тебе все об этом, если ты прилетишь сюда.

Роджер был настолько изумлен, что воскликнул: — Не сходи с ума!

— И не думаю, — сказал Люк Шоу. В его голосе не было и намека на иронию. — Ты, конечно, помнишь пароход «Коала»?

— Ты уверен в этом?

— Да, — сказал Шоу — во всяком случае, должен помнить. То, что произошло с «Коалой», может произойти и с «Кукой», — ласково назвал он судно. — Поверь мне, Красавчик, единственный путь для тебя распутать дело— это приехать сюда.

— Почти исключено, — уклончиво сказал Роджер. — А кроме того, в данный момент нет никаких оснований. Мы арестовали человека, который…

— Этот Джессуп, как он выглядит? —перебил он его и сам же принялся отвечать на свой вопрос. — Рост сто шестьдесят пять, тонкие темные волосы, бледное лицо, темные глаза, маленький рот…

— Откуда, черт побери, ты все это знаешь?

— Подожди, Красавчик. А может быть, он ростом сто восемьдесят два, крупный мужчина со смуглым, изрытым оспой лицом? Который из них?

— Тот, у которого рост сто шестьдесят пять, — глухо сказал Роджер.

— Он такой же Джессуп, как ты Люк Шоу. Это Поль Барринг. А тот, большой, его брат Маркус. Есть еще третий брат, Соломон. Это чертовски длинная история, поэтому я и говорю, что тебе надо прилететь в Сидней, чтобы во всем разобраться. — Голос Шоу, громыхал в трубке.

— Почему бы тебе не приехать сюда самому? —спросил Роджер.

— Невозможно. А потом, даже если бы я и прилетел, то большой пользы от этого не будет. Ты должен узнать подноготную, разобраться в деталях, изучить их досье. Приезжай, Красавчик. Солнце тебе не повредит. Если надо нажать на босса, напомни ему, что «Кукабурра» ближе к Австралии, чем к Англии, и, когда она пришвартуется, ты сразу сможешь задать интересующие тебя вопросы. — Немного помолчав, он продолжал: —В том случае, конечно, если она вообще пришвартуется. «Коала» не смогла этого сделать.

И тут Роджер вспомнил!

Он заговорил не сразу; ужас парализовал его. Он не видел ни Джэнет, ни детей, уставившихся на него, он сидел, скованный воспоминанием, которое отчетливо всплыло в его мозгу. Он не слышал слов, произнесенных Ричардом шепотом:

— Как вы думаете, что случилось?

Воспоминание о десятках загубленных жизней на борту «Коалы», возникшее в мозгу Роджера, было настолько жутким, что он не мог ни двигаться, ни говорить.

— Теперь тебе ясно? —спросил наконец Люк Шоу. Роджер проглотил слюну.

— Да. Я вспомнил, что случилось с «Коалой». Год или два назад она затонула у берегов Куинсленда, имея на борту восемьдесят одного пассажира и двадцать человек команды. Спаслось всего несколько человек. Я не ошибся?

— Точнее быть не может! —Казалось, голос Шоу звучал прямо над ухом Роджера. — Знаешь, что меня беспокоит, Красавчик? Ведь то же самое может произойти и с «Кукабуррой». У нее двенадцать пассажирских кают, восемьдесят семь палубных мест, в основном их занимают китайцы из Гонконга, и двадцать восемь человек команды. И знаешь еще что? Среди спасшихся с «Коалы» были два брата Барринга. У них была своя собственная пароходная фирма, но ее купила компания «Голубой флаг» после того, как Барринги вконец разорились. У них с «Голубым флагом» были очень плохие отношения, и мы некогда довольно внимательно следили за Баррингами, но зацепиться было не за что. На одного у тебя есть много материала. А как со вторым?

— Если он тот, о котором я думаю, то он где–то в Лондоне, — сказал Роджер,

— И это после того, как он убил двух пассажиров? Красавчик, если тебе удастся надеть наручники на Маркуса Барринга, вся полиция Нью–Саус–Уэйлса будет пить за твое здоровье. Подробности я отправлю сегодня утром с первым же реактивным самолетом из аэропорта Кингс–форд–Смит. Если у тебя будут новости, телеграфируй или же позвони мне, о'кей?

— Хорошо. Люк, у тебя есть основания думать, что «Кукабурре» угрожает опасность?

— Никаких, — ответил Шоу. — Просто скверное предчувствие. До встречи, Красавчик.

Он повесил трубку сразу, словно хотел, чтобы Роджер обдумал создавшееся положение.

Роджер положил трубку медленно и провел рукой по волосам. Он не замечал остальных, пока Ричард не нарушил молчание:

— Это очень серьезно, отец?

Нахмурившись, Роджер обвел всех взглядом, выдавил из себя улыбку и ответил:

— Сегодня вечером узнаем. — В общем–то это был не ответ, и он бы не удивился, если бы Ричард попытался добиться своего. Шум у входной двери разрядил напряжение: в почтовый ящик всунули газету. Джэнет снова пошла на кухню, сказав:

— Ричард, принеси отцу газету. Роджер, завтрак будет через десять минут. Проныра, стоя здесь с открытым ртом, ты не сможешь стать художником.

 Она засуетилась, заставив шевелиться и остальных, но напряженность исчезла ненадолго: Роджер понял, что Люк Шоу и сиднейская полиция сознавали, насколько велика опасность. Ему нужно было время обдумать факты и получить новые.

Сможет ли он сделать это здесь, в Англии? Впервые мысль о поездке в Австралию зашевелилась в его мозгу.

— Эй, посмотрите! —Ричард прервал его размышления. — Об отце опять газеты пишут.

Яичница, художественная школа и книжный магазин — все было забыто, когда Ричард со сверкающими глазами бегло читал сообщение в «Дейли Глоуб». Джэнет и Мартин обступили его. Все трое прочитали заголовки, а затем и статью о том, что произошло вчера вечером. Смотрели фотографии Роджера и Дорин Морисс, а также фотографию ее мертвой сестры.

— Ты спас ей жизнь, — просто сказал Ричард.

— Зато легко мог расстаться со своей, — ядовито вставила Джэнет. Она резко повернулась и подошла к плите.

Роджер заметил восхищенные взгляды обоих сыновей и на мгновение почувствовал себя неловко: они, без сомнения, считали его героем. Он приказал им удалиться движением руки и на цыпочках подошел к Джэнет. Ребята вышли через парадную дверь, когда Джэнет разбивала яйцо о край сковородки, Роджер обнял ее за талию.

— Нет, я серьезно, по–прежнему резко сказала она. — Почему именно ты должен всегда рисковать жизнью?

— Другие тоже рискуют. Не я один. Но ты замечаешь только меня, — ответил Роджер. Он обнял ее крепче и прижался щекой к ее лицу. — Было бы лучше, если бы я позволил ей умереть?

— Не говори глупости. Конечно, нет, — Джэнет наклонила сковородку, давая кипящему жиру растечься под яйцами, затем быстро повернулась и, сжав его руки, сказала: — Роджер, каждый раз, когда случается что–нибудь такое, я боюсь, в конце концов счастье изменит тебе.

Он нагнулся и поцеловал ее.

— Ты единственное счастье, которое мне нужно, — сказал он нежно.

На мгновение ее глаза наполнились слезами. Она всхлипнула и высвободилась. До самого его ухода она была веселой и подвижной, но он знал, что чувство страха еще не прошло.

Кебл находился в кабинете. Утренняя почта и донесения были разложены в две аккуратные стопки на столе Роджера. В третьей стопке на маленьких листочках бумаги были записаны все телефонные звонки, Роджер повесил шляпу на крючок, расстегнул ворот рубашки и расслабил галстук. Утро было солнечное, приятное, но слегка прохладное.

— Надоела жизнь сержанта сыскной полиции, а? — спросил Роджер. — Предпочитаете иметь свой собственный отдел?

Кебл улыбнулся:

— Как только вы сочтете меня созревшим для этого.

— У вас дело пойдет, — Роджер плюхнулся в кресло. —Вы получили магнитофонную запись моего разговора с Сиднеем?

— Да, и я его уже прослушал. Она сейчас перепечатывается. Неожиданно посерьезневший Кебл напомнил Роджеру его двух сыновей. — Вы хорошо знаете комиссара Шоу, сэр?

— Он не паникер. Ему можно верить на слово. —Роджер взял листок. Начальник отдела уголовного розыска вызывал его к себе. Лаборатория установила, что в поломанной игле для инъекций находился концентрированный раствор дигиталиса. Ланселот Смит из компании «Голубой флаг» звонил дважды, но передать ничего не просил. Было еще несколько звонков, не связанных с делом пассажиров «Кукабурры». Редактор новостей из «Глоуба» звонил дважды.

— Что–нибудь известно о типе, ускользнувшем от меня вчера вечером? — спросил Роджер.

— Его не поймали, — ответил Кебл. — Он жил в комнате на первом этаже вместе с покойным. Он тоже назвался Джессупом. Похоже, это действительно был Маркус Барринг, о котором говорил Сидней, — его нож австралийского производства, возможно, для резьбы по дереву. В комнате найдены кусочки дерева и бритвенные принадлежности. Они пробыли в доме четыре недели. Сестры Моррисом жили в комнате, которую вы видели, но около двух недель назад Дэнис ушла. Как рассказывает хозяйка, Дорин осталась только потому, что верила, что ее сестра вернется. Дорин почти не выходила. Хозяйка относится к типу людей «я ничего не знаю». Районное отделение еще раз ее допросит, но они относят ее к людям, которым наплевать на то, что происходит, лишь бы получить деньги за квартиру. Тип довольно распространенный.

— Если понадобится, мы сами поговорим с хозяйкой, — сказал Роджер. — Какие есть новости о Дорин Моррисон?

— Ее можно будет допросить сегодня во второй половине дня, — ответил Кебл. — Есть сведения и о Лимме. Он пока в Лондоне.

Роджер еще не успел обдумать услышанное, как зазвонил телефон, и он тут же снял трубку.

— Вас спрашивает мистер Ланселот Смит, — сказала телефонистка.

— Соединяйте.

— Одну секунду, сэр.

Прошло не более секунды — и Смит заговорил. Казалось, он сдерживал поток слов, но теперь, когда они прорвались, остановить их уже было невозможно.

— Комиссар, я пытался застать вас раньше, у меня есть кое–какие новости, которые я не знал вчера ночью. Это о пассажирах, которые плыли на «Кукабурре». Мистер и миссис Пэрриш сели на корабль в Марселе. Они находятся на борту и сойдут в Сиднее через десять дней. У меня есть адрес супругов Данелли. Они прислали письмо с просьбой сообщить им, когда они могут вернуться в Сидней. Они сейчас гостят у замужней дочери в Неаполе. Я не нашел следов, абсолютно никаких следов мистера Сэмуэля Хэкита, но я узнал, что он путешествует по Европе без всякого плана. Я знаю, что он собирался посетить Скандинавию и Германию, а также побывать в Швейцарии, так как он брал у нас сведения об этих странах. Мы направили его в ближайшую контору Томаса Кука. Не могли бы вы… не могли бы вы разыскать его, сэр? После того как в сегодняшней газете я прочитал о попытке убить мисс Дорин Моррисон, мне кажется, что опасность не миновала, совсем не миновала.

Фонтан слов истощился,

— Мистер Смит, — спросил Роджер, — почему вы мне не сказали, что третьим помощником был не Джессуп, а Поль Барринг? И не знаете ли вы, где я могу разыскать его брата, Маркуса.

— Нет, я понятия не имею, где находится Маркус Барринг, — сказал Ланселот Смит. Через час после телефонного разговора он уже сидел в кабинете Роджера — такой же обрюзгший и тучный, как и накануне вечером. Выглядел он уставшим, будто провел ночь без сна. — Я не был уверен, что это были Барринги. Капитан «Кукабурры» тоже этого не знал. Они оба оставили судно в Саутгэмптоне, и кто–то из команды высказал предположение, что это братья Барринги. Я этого не знал, комиссар. Роджер сидел с каменным лицом.

— В воровстве обвинили более высокого брата?

— Нет. Он был корабельным плотником и матросом, а не офицером. Он заявил старшему помощнику, что оставляет судно в знак протеста, так как его брата обвинили в воровстве.

— Почему вы не сказали мне о гибели «Коалы»? — спросил Роджер.

— Я думал это сделать. Действительно, думал. Но я колебался между преданностью своим хозяевам и… и моим долгом перед полицией. Я не хотел воскрешать старую историю, старые неприятности. Барринги всегда считали, что их разорила компания «Голубой флаг» и… но это долгая история. Я знаю лишь совсем немного. Я отправил телеграмму своим хозяевам вчера ночью и попросил разрешить мне сообщить вам все подробности. Сегодня я ожидаю ответ. Не думаю, что причинил этим какой–нибудь вред, мистер Вест.

— Надеюсь, что нет, — мрачно сказал Вест. — У вас есть адрес супругов Данелли?

— Есть. — Смит достал из кармана листок бумаги.

— Спасибо. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы обеспечить им безопасность, — пообещал Вест. — Я пока не знаю, что смогу сделать для Пэрришей, Вы больше ничего не знаете о Сэмуэле Хэките?

— Увы, нет — сказал Смит.

Старый Сэм Хэкит прожигал жизнь в Париже. Ведь недаром говорят, что человеку столько лет, на сколько он себя чувствует. А он чувствовал себя молодым. Его новые знакомые, а также служащие небольшого отеля недалеко от бульвара Мадлен, в котором он остановился, и довольно привлекательная «девушка» лет тридцати пяти, относящаяся с нежностью к старику, благодарному ей за то, что она охотно делила с ним свой диван, — все они были убеждены, что он вступил в новую фазу жизни.

Прошел час после ухода Ланселота Смита. Роджер прочитал все донесения. Прошлым вечером Лимм был в театре один, в гостиницу возвратился тоже один. По всем полицейским отделениям, по всем портам и аэропортам был объявлен розыск мужчины, отвечающего приметам Соломона Барринга, но фотографии Барринга не было ни у кого.

Роджер отправился к своему начальнику — полковнику Харди, человеку, которого он знал много лет, который дослужился до высокого чина и не всегда оказывался покладистым руководителем. Никогда не знаешь наверняка одобрит он или не одобрит те или иные действия. На его столе валялись утренние газеты, в основном выпуски «Глоуба».

— Доброе утро, — сказал Роджер.

— Привет, — хрюкнул Харди. — Что нового с этим делом о дигиталисе?

— Ничего: ни плохого, ни хорошего, из–за чего вас стоило бы беспокоить.

— Лично меня все беспокоит, — сказал Харди. — В Нью–Саус–Уэйлсе считают, что это может быть связано с гибелью парохода, затонувшего два года назад. А вы видите какую–нибудь связь между пароходом, который пошел на дно в Тихом океане, и сумасшедшим, безнаказанно убивающим людей в Лондоне.

— Сумасшедшим? —переспросил Роджер.

— Таким я его считаю. Очень плохо, что Джессуп, он же Барринг, покончил с собой. Не виню вас в этом, но рано или поздно кто–то должен за это ответить. Беспокоитесь за других пассажиров?

— Очень.

— Я тоже, — сказал Харди. — Особенно за тех, кто у нас в стране. Оставьте все другие дела, Красавчик, и займитесь только этим. Даю вам карт–бланш, —он неприветливо улыбнулся. — И поменьше героизма. Если бы у меня спросили, кого бы я предпочел видеть в живых, я назвал бы вас.

Он кивнул, показывая, что разговор окончен. Роджер, которому не предложили сесть в течение всей беседы, почувствовал странную опустошенность: иногда Харди действовал так на людей. Зазвонил телефон, и Роджер вышел. Когда он снова оказался в своем кабинете, настроение его улучшилось. Ему развязали руки, теперь он сможет сконцентрировать все внимание на «Кукабурре». И только сейчас он осознал, как хотелось ему этого. Беспокойство, зародившееся у него с самого начала расследования, по–прежнему было велико. И не оттого, что один из Баррингов затерялся в Лондоне и мог снова кого–нибудь убить, а от чего–то неуловимого. Он чувствовал: в этом деле есть нечто и это нечто он должен, но не может узреть.

Кебл говорил по телефону. Роджер взял со стола листок в котором сообщалось: Дорин М. пришла в себя в 11.45 утра.

Он снял трубку и позвонил офицеру, связанному с Интерполом.

— Да, — коротко бросил тот.

— Джей, мне надо разыскать старика австралийца по фамилии Хэкит, который развлекается где–то в Европе. Он был на «Кукабурре» и…

— Я все думал, когда ты обратишься ко мне с этим делом, — перебил его Джей. — Ты хоть приблизительно знаешь, где может быть этот старикашка?

— Я тебе пришлю все, что у меня есть. Кроме того, мистер и миссис Данелли… — Роджер вкратце описал супругов Данелли и продолжал: —Попытайся убедить полицию в Неаполе, что это важно, хорошо?

— Постараюсь, но они упрямые.

— Спасибо. — Роджер положил трубку и увидел, что Кебл закончил говорить по телефону и что–то записывает.

— Слыхали?

Кебл кивнул.

— Пошлите в Интерпол все, что у нас есть, — сказал Роджер. — Я поеду навестить Морриса.

Беседа с Харди пошла на пользу. Он чувствовал себя в отличной форме, когда сбегал по ступенькам Ярда к машине. Дурные предчувствия рассеялись, на смену пришла уверенность. У постели Дорин находится сотрудница уголовно–следственного отдела и все фиксирует; он поедет без шофера. Солнце грело вовсю. К счастью, Ярд не разыскивал его по радио. Он заметил свободное место для машины напротив приюта, где находилась Дорин. Этим приютом частенько пользовались сотрудники Ярда; здесь удобно было допрашивать свидетелей.

Много ли она знает и будет ли она говорить, подумал он. Затем вдруг вспомнил, что должен сказать ей о смерти сестры. Он заметил мужчину, сходившего по ступенькам, ведущим от входной двери.

Это был Бенджамин Лимм, первый, кто опознал Дорин Моррисон. Он казался сердитым и не узнал Роджера.

— Добрый день, — поздоровался с ним Роджер.

Лимм обернулся. Узнав его, он встал прямо перед ним, выпятив грудь, словно собрался драться.

— Вы не имеете права держать здесь Дорин Моррисон против ее воли.

— Как вам удалось найти ее? — спросил Роджер. 

— Я узнал в «Глоубе». Они мне доставили чертовски много хлопот. Черт бы побрал англичан, — зло продолжал он. — Она хочет уехать из этой проклятой страны, и чем быстрее, тем лучше. А если вы попытаетесь задержать ее, я пойду к верховному комиссару. Если же и это не поможет, полечу в Австралию и добьюсь приема у премьер–министра,

— Успокойтесь, — сказал Роджер. — Никто не собирается держать ее здесь против воли. Вы ее видели?

— Да.

— Как вас пропустили?

— Сказал, что я родственник, и мне разрешили пройти. Она выглядит ужасно и хочет только одного—уехать из этой страны.

— Вы уже говорили об этом, — перебил его Роджер. — И никто не был бы в проигрыше, если бы вы и все остальные вообще не приезжали сюда: экспорт убийств—вещь невыгодная. — Эти слова заставили Лимма замолчать. — Я ее сейчас увижу. Если к тому времени, как я вернусь, вы придете в себя, мы сможем поговорить. Подождите меня в машине.

Все еще в замешательстве, Лимм спросил:

— Сколько вы там пробудете?

— Около получаса. Я вернусь.

— Мистер Лимм, — спросил Роджер, — вы знали корабельного плотника «Кукабурры» по фамилии Маркус Джесуп?

У Лимма перехватило дыхание:

— А что?

— Возможно, он охотится за вами, — сказал Роджер. — Будьте начеку, если увидите его.

Он оставил Лимма в замешательстве. На другой стороне улицы какой–то человек поднял газету — это был агент Ярда, следящий за Лиммом. Жизнь Лимма была в безопасности. Роджер подошел к входной двери. Ее открыла молодая девушка, а женщина постарше проводила его в палату к Дорин Моррисон. Еще в коридоре он услышал чьи–то истерические крики.

— Вскоре после того, как она проснулась, она начала нервничать, — сказала сестра, — а визит ее брата лишь ухудшил ее состояние.

— Она знает о смерти сестры? —спросил Роджер,

— Да, он ей сказал.

— Ах вот оно что! —мрачно проговорил Роджер. — Неудивительно, что ей стало хуже.

Сестра открыла дверь, ведущую в маленькую и довольно мрачную палату с одним небольшим окном, расположенным почти под потолком. Другая сестра держала Дорин за руки, а сотрудница уголовно–следственного отдела стояла в углу и наблюдала за ними. На ее лице было написано: «Дали бы ее мне, я бы выбила из нее дурь».

Девушка произвела на Роджера впечатление, совершенно противоположное тому, какое он ожидал. Истерика вызвала прилив крови к щекам, голубые глаза сверкали. Она была очень хороша в этот момент.

— Я не желаю здесь находиться. Я хочу уехать домой. Мне безразлично, что вы говорите. Я ненавижу этот дом! — Она подалась вперед и, сверкая глазами, крикнула Роджеру: — Может быть, вы заставите их стать благоразумными!

— Может быть, вы сами станете благоразумнее, когда узнаете, что прошлой ночью этот человек спас вам жизнь и сделал это дважды, — Сотрудница уголовно–следственного отдела была похожа на суровую наставницу. — Для чего он рисковал своей жизнью ради вас, одному Богу известно. Мне это непонятно.

Дорин Моррисон опустила глаза и уже не вырывалась из рук державшем ее сестры. Она выпрямилась. По–прежнему хороша, хотя румянец исчез, а огонь, сверкавший в глазах, постепенно угасал.

Роджер приветливо улыбнулся.

— Здравствуйте, мисс Моррисон. Рад, что вам лучше. — Он подошел к чей, пожал ей руку и тихо сказал: — Я ужасно сожалею по поводу вашей сестры.

Глаза Дорин наполнились слезами. Она сидела, сжав правую руку Роджера, глотая слезы и пытаясь побороть рыдания. Но не смогла. Она прислонилась к Роджеру и зарыдала отчаянно и жалостно. Никто не шевелился, хотя казалось, что приступ длится довольно долго.

Затем рыдания утихли. Она отодвинулась от Роджера и, озираясь, стала искать платок. Сестра держала наготове полотенце. Дорин вытерла припухшие и покрасневшие глаза, высморкалась, попыталась заговорить, но не смогла.

— Я хочу уехать домой, — наконец сказала она жалобно. — Я не могу оставаться в Англии без Дэнис, не могу. Помогите мне, пожалуйста, помогите мне.

Роджер ответил очень спокойно:

— Как только вы расскажете нам все, что может помочь следствию, вы уедете домой. Я обещаю.

Прошло некоторое время, пока смысл сказанных слов дошел до нее. Затем в ее покрасневших глазах появился блеск и они наполнились слезами.

— Сколько времени я должна оставаться здесь?

— Недолго.

— День? Неделю? Месяц? —

— Менее недели, если все пойдет хорошо, — сказал Роджер. — Я хочу задать вам только один вопрос, затем я уйду, а вы расскажете сержанту все, что знаете.

Она кивнула.

— Какой вопрос? —спросила она.

— Как хорошо вы знаете Бена Лимма?

— Не… не очень хорошо. Он плыл на «Кукабурре». Дэнис… Дэнис он очень нравился.

— А она ему?

— Думаю… да. Мне кажется, мы обе ему нравились.

— Вы с ним встречались после того, как сошли на берег?

— В первый день на берегу мы вместе обедали, и все, — ответила Дорин.

— Это точно?

— Конечно, точно.

— Ваша сестра встречалась с ним в Лондоне?

— Только на этом обеде. Она бы сказала мне. Я… — Дорин замолчала и закрыла лицо руками, словно защищаясь, — она могла видеться с ним после того, как ушла. Я не знаю. Ее так долго не было.

— Вы когда–нибудь слышали о человеке по имени Браун, друге Дэнис?

— Нет, — ответила Дорин. — Нет, не слышала. — Она снова напряглась и наклонилась вперед. — Почему, почему вы спросили меня о Бене? Он не имеет к этому никакого отношения… он не может.

И тут Роджер понял, что девушка любит Бенджамина Лимма.

Когда Роджер вышел из приюта, Бенджамин Лимм шагал по тротуару, едва сдерживая ярость. Сотрудник Ярда, наблюдавший за австралийцем, стоял на углу. Роджер ожидал бурную встречу, но Лимм был удивительно спокоен и вежлив.

— Как она?

— Неплохо, — сказал Роджер. — Я хочу, с вами поговорить. Садитесь в машину. — Он подошел и открыл дверцу. Секунду поколебавшись, Лимм сел. Роджер устроился рядом. Прежде, чем завести мотор, он включил радио.

— Говорит комиссар Вест, — сообщил он справочному. — Прошу выяснить в «Глоубе», кто сказал мистеру Бенджамину Лимму, где находится мисс Дорин Моррисон…

— Могу сэкономить вам время , — прервал его Лимм. — Я был у заместителя редактора.

— Сперва спросите заместителя редактора, — продолжал Роджер.

— Сию минуту, сэр, — ответили в справочном. — Вы будете говорить с сержантом Кеблом?

— Да.

— Одну минутку.

В трубке послышался голос Кебла. Все это время Лимм внимательно смотрел на Роджера, не пытаясь вступить в разговор.

— Я получил сообщение от Ланселота Смита, — сказал Кебл без всякого вступления. — Он подтвердил, что на «Кукабурре» был дигиталис в ампулах, предназначенный для какого–то пассажира, плывшего двумя рейсами раньше, но им не воспользовались и он находился в медпункте,

— Отлично, — сказал Роджер. — Что еще?

— Человек, отвечающий приметам Маркуса Баррнига, он же Джессуп, в десять пятнадцать вылетел из Лондонского аэропорта в Дюссельдорф и далее на Восток, — ответил Кебл, — У него билет до Сиднея, но он сказал, что хочет задержаться в Дюссельдорфе и Гонконге. У него был маленький чемодан и билет на имя Брауна.

— Браун! — воскликнул Роджер. — Под этой фамилией была записана Дэнис Моррисон. — Когда самолет вылетает из Дюссельдорфа?

— В двенадцать десять, — ответил Кебл. — Я попросил комиссара по связи с Интерполом узнать, остался ли он в Дюссельдорфе.

— Где следующая посадка?

— В Стамбуле, около шести часов вечера, затем, около десяти, — в Тегеране. Я сообщил комиссару.

— Проследите за этим, — сказал Роджер. — Есть еще что–нибудь?

— Все.

— Пока я не забыл, запишите, что следует сделать, — сказал Роджер. — Подготовьте материалы в соответствующие отделы. Дежурная телефонистка, которой позвонила Дорин Моррисон прошлой ночью, была слишком взволнована, но действовала быстро. Ее надо похвалить. Полицейский, спасший меня от неприятностей на Ноттинг–Хилл, заслуживает благодарности. И напомните мне о том, чтобы как–нибудь поговорить с ним.

Кебл почти тут же ответил: 

— Его фамилия Харрис, С. П. Харрис, Я все сделаю, сэр.

— Хорошо, — сказал Роджер. — Я вернусь через полчаса и, возможно, привезу с собой Бенджамина Лимма. Я обещал Дорин Моррисон лично записать ее показания сегодня вечером.

— Понятно.

— Это все, — сказал Роджер.

— Минутку, комиссар, — послышался еще один голос в трубке. — Я говорил с заместителем редактора «Глоуба». Он действительно дал Лимму адрес. Один из репортеров «Глоуба» должен был дождаться выхода Лимма, но его послали на другой объект — ограбление на Оксфорд–стрит.

— Во всяком случае, хоть одному человеку будет легче. Спасибо. — Роджер выключил радио и посмотрел на Лимма. — «Глоуб» подтвердил ваши слова.

— Единственное, что удивляет меня, — это ваша оперативность.

— Мы не любим попусту тратить время, — сказал Роджер. — Лимм, что еще вы знаете, о чем не сказали нам?

— Ничего, — спокойно ответил Лимм. — Я никого не видел… в том числе Дэнис и Дорин. Последний раз мы вместе обедали в тот день, когда прибыли в Англию. Вы это имели в виду, не так ли?

— Я имел в виду, не расскажете ли вы еще что–нибудь, что касается вашего путешествия?

— Есть одна вещь, — задумчиво сказал Лимм. — Джессуп, который покончил с собой в камере, был офицером на судне. Его дважды ловили в каютах пассажиров и под конец путешествия держали под арестом. Я думал, что пароходная компания обвинит его в воровстве, но они всего лишь уволили его.

— Он что–либо украл?

— У него в каюте нашли бумажник Сэма Хэкита, набитый деньгами. Старик отнесся к этому весьма спокойно. Я жил с ним в одной каюте и был в курсе дела.

— Хэкит вам не сказал, куда он намеревался поехать? — Роджер пробирался сквозь скопление машин на Вест–Энд, казалось, не замечая их.

— Он сказал, что собирается побывать везде и испробовать все, — засмеялся Лимм. — Он старик резвый, и ему не для кого беречь деньги. Он их швыряет направо и налево. Но в подробности он не вдавался.

— Если вы вспомните какую–нибудь случайную реплику, что–нибудь такое, что сможет нам помочь его разыскать, сообщите нам сразу же, — сказал Роджер.

— Думаете, он в списке? — мрачно спросил Лимм.

— Может быть, — ответил Роджер. — Вы тоже, может быть, там. Я о многом мог бы спросить того пассажира «Кукабурры», который не попал в список. Как вы считаете, есть ли какая–либо связь с происшедшим на борту и тем, что происходит сейчас?

— Абсолютно никакой, — не колеблясь ответил Лимм. Они находились в Сент–Джеймском парке, приближаясь к Хорс–Гардс–Парейд. Минуты две Роджер молчал. Только Лимм хотел было открыть рот, как Роджер спросил:

— Чем объяснить такой внезапный интерес к Дорин Моррисон?

— Он не совсем внезапный, — резко ответил Лимм. — Я всегда был к ней неравнодушен, но оторвать ее от Дэнис не было никакой надежды и я не пытался. А когда я увидел, как она переживает убийство и в каком состоянии она находится, я должен был ей помочь.

Роджер молчал.

— Это правда, — неуклюже сказал Лимм.

— Я не сомневаюсь.

— Вы сомневаетесь во всем, — сказал Лимм не то зло, не то послушно. — Так как же насчет Дорин? Она может ехать домой?

— А почему бы и нет? Поскольку Поль Барринг мертв, нам уже не нужны ее показания о покушении на ее жизнь. Если она чистосердечно обо всем расскажет и в случае необходимости согласится помочь в Австралии, я думаю, она сможет уехать. Вы действительно хотите отвезти ее домой?

— Да.

— Оставьте мне ваш лондонский адрес, и я с вами свяжусь, — сказал Роджер. — Но не показывайтесь пока я вам не сообщу, договорились?

— Да, конечно, — обещал Лимм. — Это верно, что вы собираетесь сами записать ее показания?

— Да

— Прямо дамский угодник, — съязвил Лимм.

Когда в конце дня Роджер добрался до приюта, Дорин уже встала, оделась и выглядела значительно лучше. Правда, она показалась ему менее привлекательной, чем утром. Находившаяся с ней молодая женщина, сержант уголовно–следственного отдела, видимо, была довольна собой.

— Мисс Моррисон добровольно сделала заявление, сэр.

— О, произнес Роджер. Пожалуй, ему больше хотелось, чтобы этого не произошло. Однако дело было сделано. — Покажите. — Взяв бумагу, он улыбнулся Дорин: — Вы ничего не упустили в своем показании?

— Нет, ничего, — ответила она.

Роджер начал читать заявление, и после первых же строк его раздражение против действий сотрудницы прошло: Дорин записала все точно, не пропустив ни слова. В заявлении говорилось:

«Я, Дорин Мэй Моррисон, из Аделаиды, Южная Австралия, австралийская подданная, паспорт № 851972, делаю это заявление добровольно, по своему собственному желанию, 23 марта сего года, начав путешествие из Австралии, длившееся шесть недель, прибыла в Саутгэмптон на пароходе «Кукабурра». Со мной была сестра Дэнис. Мы намеревались найти в Лондоне работу, накопить денег для длительной поездки по континенту и через год или полгода вернуться в Австралию. В Саутгэмптоне Джессуп сказал нам, что мы можем получить работу в какой–то конторе в Лондоне. Мы знали, что Джессупа обвиняли в воровстве на судне, но он сказал, что это навет и в каютах пассажиров он искал свои вещи. Он не сказал какие. Я не хотела принимать никаких услуг от Джессупа, но Дэнис интересовал заработок, а он сказал, что нам предложат по 20 фунтов стерлингов в неделю. Мы согласились и решили поехать с ним.

Джессуп привез нас в дом на Ноттинг–Хилл–Гейт в Лондоне, где позже меня нашла полиция. С самого начала условия были неудовлетворительные, но по какой–то причине, которую я никак не могла понять, Дэнис согласилась на них. У меня создалось впечатление, что на нее влиял брат Джессупа, Маркус, который был в составе команды «Кукабурры». Нам сказали, что с той работой ничего не вышло. Я временно работала в гаражах в Хаммерсмите и Шефердс Буш, а Дэнис нашла почасовую работу помощника продавца готового платья, но работала она недолго. У меня были основания считать, что у нее были какие–то отношения с Маркусом Джессупом. Младший брат, Поль, был особенно внимателен ко мне, но он мне не нравился, несмотря на то, что у него (так же как у его брата) было много денег. Время от времени Поль Джессуп спрашивал меня, что мне известно о нем и не рассказывал ли нам кто–либо на судне о нем. Я отвечала, что никто мне ничего не говорил за исключением случая, связанного с кражей на корабле.

Как–то две недели спустя Дэнис утром ушла из дому и больше не вернулась. С того дня я не видела и Маркуса Джессупа и решила, что они ушли вместе. Поль сказал мне, что она вернется. Неделю я не выходила из дому, надеясь, что она придет. Когда же я сказала, что хочу уйти, Поль ответил мне, что если я не останусь, то никогда снова не увижу Дэнис. И хотя он довольно часто делал настойчивые попытки, он не пытался овладеть мною силой. Он обещал мне новые платья, драгоценности и все, что я только пожелаю, если я соглашусь жить с ним. Я отказалась. Его вопросы о том, не обвиняли ли его в совершении преступлений, становились все более и более назойливыми. Я всегда говорила правду, что никто ничего не говорил, но он мне не верил.

Однажды (примерно за пять дней до того, как он пытался меня убить) я очень крепко спала и, когда проснулась, почувствовала, что он усыпил меня. С этого дня я все время находилась в полусонном состоянии. Как–то я проснулась от острой боли в руке и увидела Джессупа, державшего шприц. Я попыталась соскочить с дивана, но он схватил меня так, что я потеряла сознание. Он продолжал говорить мне, что, если я не скажу всего, что знаю о нем, я никогда снова не увижу Дэнис. Однажды я проснулась и увидела, что его в комнате не было. Я с трудом оделась и вышла. Впервые за всю неделю я вышла на улицу. Внизу в холле я увидела газету и подняла ее. На первой полосе была фотография Дэнис. Я поняла, что случилось что–то плохое. Я подошла к телефонной будке и позвонила в Скотланд–Ярд, по номеру, указанному в газете. Я говорила с человеком, назвавшимся комиссаром Вестом. Он сказал мне, чтобы я никуда не уходила, пока он не придет за мной. Однако Поль Джессуп появился раньше. Я испугалась его и попыталась убежать. Но он силой заставил меня вернуться в комнату. Затем он прижал меня коленом к дивану и взял за горло. Он твердил, что это моя вина, что он не хочет этого делать, но должен. Я поняла, что он собирается убить меня. Однако, прежде чем ему удалось сделать мне укол, вошел человек и остановил его. Позже мне сказали, что этим человеком был комиссар Вест. — Больше я ничего не помню, пока не проснулась в незнакомой комнате.

Мне сказали, что это небольшая лечебница, часто используемая полицией. Больше я ничего не могу сообщить, что могло бы быть полезно этому делу.

Роджер чувствовал на себе взгляды Дорин и сотрудницы уголовно–следственного отдела, словно ожидающей одобрения.

— Весьма конкретно, — сказал Роджер. — Еще один или два вопроса, Дорин… Вы не возражаете, если я буду называть вас Дорин?

— Конечно, нет.

— Вам приходилось слышать, как оба брата вели разговор о «Кукабурре»?

— Нет, никогда.

— Поль в разговоре с вами никогда не возвращался к обвинению его в воровстве?

— Нет.

— Вы или Дэнис спрашивали его об этом?

— Я не спрашивала и думаю, что Дэнис тоже. Во всяком случае, она об этом ничего не говорила, — При упоминании о сестре, Дорин была вполне спокойна.

— Вы точно помните, что никто вам не говорил о Поле Джессупе ничего, что могло бы объяснить его настойчивые вопросы к вам?

Немного помолчав, словно желая до конца понять смысл вопроса, Дорин сказала:

— Кроме как о воровстве на борту судна никто ничего не говорил.

— Поль когда–нибудь говорил, откуда у него деньги? — спросил Роджер.

— Нет.

— Несмотря на то что вы жили в весьма небогатом доме, в бедном квартале Лондона, вы считали, что у него много денег?

— Да. Я не раз видела его бумажник, наполненный деньгами.

— Он кого–либо приводил в дом?

— Нет.

— Вы когда–нибудь ходили с ним в гости?

— Нет.

— Вам это не казалось странным?

Дорин колебалась, но Роджер не торопил ее.

— Вначале это казалось странным, — сказала она. — Днем я уходила на работу, а по вечерам мы встречались с Дэн и бродили по Лондону. Нам очень нравился город… Нравилось в нем все. Мы ходили в такие места, как Виндзор и Хэмптон Корт, по субботам и воскресеньям… Дэн любила зелень травы… она…

Глаза девушки наполнились слезами, но она сдержалась и продолжала:

— Иногда вечерами мы ходили в кино, или дремали, или смотрели телевизор. До того как Дэнис ушла, это совсем не было странным. А потом я была слишком напугана, чтобы думать об этом. Это было ужасно… ожидание, ожидание.

На этот раз слезы полились у псе из глаз. Когда она успокоилась, Роджер мягко спросил:

— Джессупы когда–нибудь говорили о Бене Лимме? Дорин насторожилась.

— Нет, не говорили.

— А сам Бен когда–нибудь говорил о них?

— Нет!

— Никогда? — спросил Роджер по–прежнему мягко.

— Он говорил, что не доверяет им. Когда мы приехали в Лондон, мы вместе обедали и рассказали ему, что нам предложил Джессуп. Он попытался отговорить нас. Он сказал, что их вид не внушает доверия. Казалось, он ненавидит их!

— Он не сказал почему?

— Видимо, из–за неприятностей на пароходе. Только после этого. — Впервые с тех пор, как приехал Роджер, в ее поведении появилась враждебность и подозрительность, и снова лицо ее неожиданно засветилось красотой.

—Почему вы прицепились к Бену?

—Потому, — сразу ответил Роджер, — что все остальные пассажиры «Кукабурры», остановившиеся в Лондоне, кроме Бенджамина Лимма, подвергались нападению. Вам не кажется это странным?

Дорин встрепенулась. Затем в ее глазах вспыхнул гнев, она вскочила и подняла кулаки.

Роджер и бровью не повел. Щеки девушки пылали, в ее голубых глазах засверкали молнии. Казалось, еще минута и она ударит его, но она сдержалась, опустила руки и отвернулась.

— Я не вижу в этом ничего странного. По какой–то вам одному известной дурацкой причине вы хотите прицепиться к Бену.

— Дорин… — начал было Роджер.

— Я вам не Дорин!

— Мисс Моррисон, хотите вы признать это или нет, но никто не проявляет враждебности к мистеру Лимму. И если вы закрываете глаза на этот факт, то делаете большую глупость. Вы подвергаете свою жизнь опасности.

Она снова вспыхнула.

— Почему вы все время пытаетесь обвинить Бена?

— Я хочу, чтобы вы поняли, что, не зная его достаточно хорошо, нельзя так опрометчиво доверять ему, — ответил Роджер. — Ведь вы познакомились только на корабле.

— Можно подумать, что вы заранее знаете, что он преступник!

— Просто я еще недостаточно хорошо разобрался в нем, — сказал Роджер. — Может быть, это и так. Может быть, он действительно преступник. Есть все основания полагать так. Я почти уверен, что не ошибаюсь. И прошу вас, не относитесь к нему с таким доверием, пока все не прояснится.

Дорин стояла прямо перед ним, губы ее дрожали.

— Если бы вы не упустили Маркуса Джессупа, вам не пришлось бы искать сейчас козла отпущения.

— Правильно, не пришлось бы, — ответил Роджер. — Но одно я могу вам сказать точно.

— Что?

— Настоящее имя Маркуса Джессупа — Барринг, — Роджер сделал паузу, чтобы посмотреть, насколько то, что он ей сказал, подействует на нее, но она и глазом не моргнула, — и он уже уехал из Лондона. Мы предполагаем, что он сейчас на пути в Австралию. И до тех пор, пока его не поймают, в Англии вам будет безопасней. Дорин судорожно вздохнула:

— Я ненавижу эту страну! Я хочу уехать отсюда, уехать! Уехать! Неужели вы не понимаете?! Я хочу домой! Наша полиция никогда не допустила бы подобных ужасов. Я хочу домой!

Роджер взял с кровати ее письменное показание и пододвинул его к ней вместе с пером.

— Подпишите, — сказал он. — После этого вы можете уезжать.

Она положила свое показание на небольшой столик — Бумага зашуршала под ее нервными пальцами, подпись Дорин была четкой и твердой, — потом протянула его Роджеру с видом человека, не собирающегося отказываться от брошенного вызова.

— На вашем месте я бы провел здесь ночь, — посоветовал Роджер. — А в общем–то как хотите. Мистер Лимм будет здесь примерно в половине восьмого.

Он кивнул на прощание, повернулся и вышел. Казалось, он ждал, что Дорин окликнет его. Но она этого не сделала.

На следующее утро ему принесли сообщение о том, что Лимм пришел в приют в назначенное время, пообедал там с Дории и ушел около десяти часов. В более поздней сводке сообщалось, что Лимм заказал два билета в Сидней на самолет БОАК. Самолет отбывал в понедельник, то есть через пять дней, в 10 часов 15 минут утра и прибывал в Сиднейский аэропорт во второй половине дня в среду.

В течение последующих двух дней ничего значительного не произошло. Не было никаких известий о Сэме Хэките, великолепно проводившим время со своей новой возлюбленной в небольшом городке где–то на берегу Лауры. Оказывается, Сэм так влюбился в девицу, что в любой момент готов был сделать ей предложение. Ему было семьдесят семь, но по поведению и внешности ему можно было дать не больше шестидесяти.

Супруги Пэрриш, Джек и Джилл, наслаждались своим обратным путешествием в Австралию. Для них жизнь все еще была медовым месяцем, длинным, золотым медовым месяцем. Они не слыхали о том, что произошло с их спутниками в Лондоне. И даже если б они знали, что Маркус Джессуп, он же Барринг, находится в Сиднее и ждет возвращения парохода, они не проявили бы и тени беспокойства: они были слишком счастливы, чтобы замечать опасность. Джек Пэрриш — высокий, худощавый парень, полный жизни и энергии, был истым фермером из штата Куинсленд. Джилл была почти одного роста с мужем. У нее была великолепная фигура, правда, она выглядела несколько полноватой, так как принадлежала к той категории женщин, которые любят поесть чуть больше нормы. Она была всегда весела и обожала своего мужа за доброту, чувство юмора, преданность и за седину в волосах. До Сиднея им оставалось плыть еще двенадцать дней.

В ту самую пятницу, незадолго до того дня, как Дорин и Лимм должны были вылететь из Лондона, в Сиднее было очень жарко, воздух был сух и горяч. После неустойчивых дней в конце апреля сиднейцы получали истинное наслаждение от погоды и надеялись, что до конца недели она не переменится. Примерно в пять часов вечера (в Лондоне было 7 утра, и Роджер Вест только вставал) комиссар сиднейского отделения уголовной полиции Люк Шоу сидел за письменным столом и просматривал бумаги. Это был грузный человек с широким лицом, которое в обычном состоянии казалось ужасно скучным, а оживляясь, становилось похожим на острую и подвижную мордочку хорька.

В дверь постучали, и она открылась. Шоу поднял глаза на молодого офицера уголовной полиции, одетого в штатское. Роджер Вест наверняка удивился бы такому гостю, да еще в отделе, который он приравнивал по значимости к управлению, возглавляющему Харди. Но Шоу это не смутило. Он всегда внимательно выслушивал всех своих подчиненных.

— Заходите, Дайсон. Что там у вас?

В понятие «что там» могло входить все, что угодно, начиная от домашних неприятностей, неприятностей по работе, вплоть до жалобы на вышестоящего офицера.

— Сэр, у меня есть предложение изменить организацию хранения дел в графологическом отделе, когда мы переедем в новое здание.

— А Джеку Кларку вы уже говорили об этом?

— Он велел доложить вам.

— Ну что ж, валяйте, — согласился Шоу.

— Вместо того, чтобы ставить в картотеку новые дела спереди, надо попробовать делать наоборот, — предложил Дайсон. — Ведь в большинстве случаев нам требуются справки по старым делам. Это сэкономит время.

— Я поговорю с Джеком. Но не думайте, что каждый отдел получит огромные помещения. Нам дают старую фабрику, а не строят новый полицейский дворец, вроде тех, которые возводят в таких провинциальных городишках, как Коффс Харбор, — сказал полушутя Шоу. — Но если вы считаете, что это сэкономит время, я — за. Однако я бы не хотел, чтобы изменения происходили только ради изменений.

— Я никогда не предложил бы ничего подобного, — заверил его Дайсон.

Зазвонил телефон. Шоу снял трубку, махнув Дайсону рукой, что он свободен. Всех, кто звонил ему, соединяли немедленно, ибо, по мнению Люка Шоу, формализм означал лишь потерю времени.

— Шоу.

— Люк Шоу? — раздался в трубке мужской голос.

— Да. У телефона Люк Шоу.

— Комиссар Люк Шоу? —настаивал звонивший. Шоу нахмурился, в нем заговорила настороженность.

Он изменил положение, нажал кнопку звонка, вызывая кого–нибудь к себе, и ответил без всякой тени подозрения, голос его звучал слегка раздраженно, но не больше:

— Да, комиссар Шоу слушает. Кто это?

— Проклятые ищейки, — произнес звонивший. — Вы и эти чертовы поммис. Вы получите хорошенький подарок, прежде чем все это кончится. Барринг вернулся. Маркус Барринг. Что, не сумели выгнать его из страны, черт бы нас побрал?! Проклятые поммис не удержали у себя, а вы не сможете его выставить отсюда. Говорю вам, он так и лезет в драку.

На другом конце повесили трубку в тот самый момент, когда вошел сержант. Он стоял неподвижно, внимательно следя за выражением лица Шоу, зная, что его начальник находится в таком состоянии, что говорить с ним сейчас не следует.

Наконец Шоу заговорил:

— Маркус Барринг в городе. Объявите тревогу по всему штату.

Он лихорадочно стучал по рычагам телефона и, когда коммутатор ответил, отрывисто приказал:

Соедините меня с комиссаром Вестом из Скотланд–Ярда… Да, да, в Лондоне. Что?. — Он сердито нахмурился. — Он будет у себя в кабинете около девяти часов? Хорошо. Я подожду…

Он положил трубку и позвонил. Через мгновение в кабинет вошел заместитель Шоу—пожилой седовласый человек.

— Мэк, Маркус Барринг в городе.

— Ты уверен? —спросил Мэк задумчиво.

— Только что кто–то на него стукнул, — ответил Шоу, — и я уверен, что тот, кто звонил, знает все точно. Я тебя попрошу заняться этим делом. Через два часа я буду говорить с Красавчиком Вестом, а ты послушай по параллельному телефону.

— Хорошо, можешь положиться на меня, — ответил Мэк. Он провел рукой по шелковистым седым волосам, которые на фоне его бледной гладкой кожи придавали ему сходство с альбиносом.

— Я бы хотел еще кое–что услышать, Люк.

— Что именно?

— Лишнее подтверждение того, что Барринг здесь.

— Не веришь?

— Ты бы тоже не поверил, если бы кто–нибудь сказал тебе об этом, сославшись на телефонный звонок. Я тебе верю, но нам необходимы доказательства.

— Если наши ребята не прозевают, у нас их будет сколько угодно, — ответил Шоу. Он поднял глаза, когда в дверь постучали.

— Войдите.

В дверях стоял молодой рыжеволосый человек с очень ясными глазами.

— В чем дело, Ред? Я сейчас занят.

— Но не настолько, чтобы не прочитать вот это, —сказал вошедший. — Телеграмма от Веста из Ярда.

Он подошел к столу и положил написанный от руки лист бумаги перед Шоу.

— Дорин Моррисон и человек по имени Лимм вылетают в Сидней в начале следующей недели. Вест также сообщает, что Маркуса Барринга проследили до Бомбея. Вполне возможно, что сейчас он находится в Нью–Саус–Уэйлсе.

Шоу кивнул головой.

— Через два часа я буду говорить с Вестом. Если от Ярда поступят еще какие–либо сообщения или что–нибудь станет известно о Барринге, дайте мне знать. У вас все в порядке?

— Все в порядке, — ответил Ред и поспешно вышел.

В то утро — это была пятница — Роджер Вест вошел в свой кабинет чуть позже восьми. В кабинете еще никого не было, а он привык уже к мысли всегда видеть здесь Кебла! На его письменном столе было пусто, исключение составляли лишь несколько донесений, пришедших совсем недавно. — Утренняя почта еще не прибыла. Он сел в кресло и начал расстегивать воротничок рубашки. В этот момент зазвонил телефон. Он поднял трубку.

— Вест слушает.

— Вас вызывает Сидней, сэр, Нью–Саус–Уэйлс, — сказала телефонистка. — Когда вас соединить?

— В любое время, — сказал Рождер нетерпеливо.

— Тогда я соединю вас через полчаса. Вы будете у себя?

— Если я уйду, я скажу вам, где меня найти.

— Как вам будет угодно, сэр.

Роджер повесил трубку, пытаясь подавить в себе возраставшее возбуждение, хотел справиться с начавшимся вдруг удушьем, подавить совершенно необоснованное предчувствие беды, что нависла над ним с тех пор, как он взялся за это дело. И снова в мозгу мелькнула мысль о полете в Австралию. Но он тут же отбросил ее. Он посидел еще несколько секунд, а затем позвонил в отдел справок.

— Кто вчера вечером следил за Лиммом?

— Сержант Скотт, сэр.

— Есть от него донесения?

— В восемь часов вечера все было в порядке, потом его сменил инспектор Уорондер.

— А как мисс Моррисон?

— Все так же, сэр.

— Благодарю вас. — Роджер повесил трубку.

Он подошел к окну и посмотрел на набережную. Моросил дождь, утро было серым и безрадостным. По Темзе, гладкой, как зеркало, проходили баржи и моторные лодки, слегка колебавшие ее поверхность. Почему–то он подумал о том, спокойное ли море там, где идет «Кукабурра». Там среди островов, могло быть довольно бурно. Он подошел к книжному шкафу, стоявшему у письменного стола, достал толстый атлас и открыл карту Восточной Азии. Сейчас пароход должен был находиться где–то около Филиппин, в районе бесчисленных островов, тропической жары и циклонов, проглатывающих огромные корабли.

Он должен быть где–то здесь… Но был ли?

Если что–то и случилось с «Кукабуррой», то через несколько часов об этом станет известно. В наши дни, когда связь безупречна, суда не исчезают бесследно.

В голове молниеносно сверкнула мысль. Он застыл, не отрывая глаз от страницы. Потом резко повернулся, сел и, вытащив дело «Кукабурры», открыл папку и быстро перелистал ее. Кебл, как всегда, тщательно подготовил досье. Роджер вытащил из папки рекламный проспект, напечатанный на глянцевой бумаге. К нему была приколота записка: «Список судов компании «Голубой флаг». На первой странице был перечень пароходов компании, а сверху было написано:«На сегодняшний день компания «Голубой флаг» имеет 27 современных грузовых судов, каждое из которых перевозит и пассажиров. Все пароходы отплывают из австралийских портов с грузом австралийских товаров в различные части света. На наших двадцати семи судах созданы прекрасные условия для пассажиров и груза, начиная от флагмана нашей компании «Кенгуру» водоизмещением 22 тысячи тонн и каютами на 200 пассажиров до «Кукабурры» водоизмещением 7 тысяч тонн и каютами первого класса на 12 пассажиров».

Затем перечислялись пароходы: «Кенгуру», «Голубой бриллиант», «Мерино», «Алиса», «Барбаросса». Каждое из них заключало в своем названии что–то связанное с Австралией, хотя Роджер пока еще полностью не осознал этого. Где–то там, на семи морях, корабли компании «Голубой флаг» везли на борту ценные грузы…

Допустим, эта операция направлена против компании «Голубой флаг», но почему выбрали именно «Кукабурру»? Для чего вообще надо было выбирать какой–то один корабль? Ведь на линии их было двадцать семь.

Зазвонил телефон. Ему показалось, что звонок, разорвавший тишину кабинета и разогнавший его мысли, прозвучал из другого мира. Телефон звонил и звонил. Когда он поднял трубку, в голосе телефонистки послышалось раздражение:

— Так вы у себя, сэр? Австралия на проводе.

— Соединяйте.

— С вами будет говорить комиссар Шоу.

— Спасибо.

— Красавчик, — оказал Шоу. Казалось, что он где–то очень далеко, но голос и слова были слышны достаточно четко. — У меня для тебя есть новость, Маркус Барринг находится здесь, в Нью–Саус–Уэилсе. Это точно. Его видели два наших офицера, но они не смогли взять его. Похоже, — что он будет здесь поджидать Пэрришей, девицу Моррисон и Лимма.

— Возможно, — сказал Роджер. — Не спускайте с них глаз, Люк.

— Это дьявольское дело, — сказал Шоу. — Мы не можем быть уверены в том, что опасность грозит «Кукабурре».

— Ты хочешь сказать, что мы не знаем, какому кораблю компании «Голубой флаг» грозит опасность? —спросил Роджер. — Необходимо взять Барринга, а также найти его исчезнувшего брата Соломона. Люк, как ты думаешь, может ли человек ростом 180 сантиметров, лет тридцати пяти, глаза серые, волнистые волосы, энергичный, с открытой манерой говорить, оказаться Соломоном Баррингом?

— Вполне, — медленно ответил Шоу. — Вполне может быть.

— Проверь Бенджамина Лимма из Коуры… — начал было Роджер.

— Именно это я сейчас и делаю, — сказал Шоу. — Весьма может статься, что… — Он не закончил фразы. — Но одно точно.

— Что?

— Завязку преступления надо искать в нашем полушарии.

— Открыл Америку!

— Может быть, прилетишь тем же самолетом, что Лимм и девчонка? —спросил Шоу.

— Я тебе сообщу, — ответил Роджер. Хотя очень сомневаюсь.

В ту пятницу Харди пришел раньше обычного. Он был в отличном настроении, и Роджер тут же подумал, не влияют ли иногда домочадцы на настроение начальника.

— Немало времени потребовалось вам, чтобы дойти до этого, — сказал он. — Да, на том же самолете, что и Лимм, — хорошая мысль. Сможет ли Кебл справиться с отделом, пока вас не будет?

С надеждой и в то же время боясь получить отказ, Роджер ответил:

— Во всяком случае, стоит попробовать. Значит, я еду?

— Только избавьте меня от объяснений с вашей женой, — сухо ответил Харди.

Джэнет приехала проводить Роджера в Лондонский аэропорт. Сыновья тоже хотели поехать с ней, но не смогли вовремя освободиться. Джэнет, стараясь скрыть разочарование от того, что не летит с мужем, прошла вместе с ним в огороженную часть зала, куда провожающих не допускали, — точно такое место было огорожено, когда умер Перси Шелдон. Именно там, около стойки бара, где толпились сейчас пассажиры и посетители аэропорта, Поль Барринг, он же Джессуп, воткнул свою смертоносную иглу.Сейчас там стояли Лимм и Дорин.

В другом конце зала недовольные Сирил Джи и Сара должны были показать полицейским тех, кого из присутствующих они видели здесь в день смерти Шелдона. Они стояли молча. Около 10 часов утра должны были объявить посадку. Глаза Джэнет блестели. Австралия очень далеко, а Роджеру так редко приходится выбираться за границу… Она не привыкла расставаться с ним на такой долгий срок.

—…и если в Сиднее будет слишком жарко, купи себе легкий костюм, — говорила она.

В этот момент Сирил Джи, казалось, ожил. Он увидел знакомое лицо. Роджер посмотрел в его сторону. Джэнет продолжала что–то говорить. Джи смотрел в направлении шумной группы людей, толпившихся у газетного киоска. Два полицейских, один из них Сэндис из полиции аэропорта, внимательно следили за ним. Группа с шумом куда–то отправилась, и Роджер увидел лондонского представителя компании «Голубой флаг» Ланселота Смита.

Джи поймал взгляд Роджера.

— Ты совсем не слушаешь меня, — скорее обиженно, чем сердито, сказала Джэнет. — Роджер, пожалуйста, выслушай. Ведь там совсем другой климат, и тебе понадобится два или три дня, чтобы привыкнуть к нему. Ты должен быть очень осторожным.

Заглушая ее слова и перекрывая шум, царящий в зале, в громкоговорителе раздался четкий голос: «Пассажиров, вылетающих рейсом 34 по маршруту Цюрих — Рим — Бейрут — Бахрейн — Дели — Бангкок — Гонконг — Сидней, просят пройти на посадку».

Тридцать или сорок пассажиров дружно двинулись к выходу. Неожиданно толпа поредела. Ланселот Смит , его обезьянье лицо никак не вязалось с безукоризненно сшитым костюмом , подошел к огороженному участку зала. Он в отчаянии смотрел по сторонам, словно боясь кого–то пропустить.

Потом он увидел Роджера и направился в его сторону. Сэндис и агент Скотланд–Ярда, хотя и были далеко от Смита, пошли вслед за ним. На мгновение Роджера охватила паника. Казалось, что Смит идет прямо на него и в глазах у Ланселота горит недобрый огонек. Он шел с поднятым зонтом.

— Роджер! Что случилось? —спросила Джэнет с тревогой.

Роджер быстро загородил ее, словно зонтик был смертоносным оружием.

— Мистер Вест! — крикнул Смит. — Мистер Вест! — Он размахивал зонтом.

«Глупо, — подумал Роджер. — Он же не собирается нападать. Я просто валяю дурака».

— Роджер! —выдохнула Джэнет.

— Мистер Вест! Комиссар…

И вот уже Смит оказался между Сэндисом и рослым агентом из Скотланд–Ярда. Даже если бы он хотел напасть, то теперь уже ничего не смог сделать. Роджер махнул ему рукой и дотронулся до плеча Джэнет.

— Оставайся здесь. Я сейчас вернусь.

Он шагнул вперед. Детективы находились рядом со Смитом. Казалось, он их не замечал. На верхней губе у него выступили крупные капли пота. Толстая нижняя губа дрожала, а глаза глубоко запали.

— Мистер Вест, я должен вам кое–что сказать. Джэнет что–то шептала Роджеру на ухо.

— Джэн, прошу тебя, не волнуйся. Слушаю, мистер Смит. — Голос его изменился, стал резким и враждебным. Теперь Смит находился почти рядом, в двух шагах. Он тяжело дышал, воздух со свистом вырывался из его горла. Он едва говорил:

— Я хочу предупредить… предупредить… вас… Это может произойти… с любым из наших… кораблей. С любым. Поверьте мне. Они все в опасности.

Лоб его покрылся крупными каплями пота.

— Мне следовало сказать вам об этом раньше. Но я был слишком… слишком напуган.

Джэнет продолжала что–то шептать.

— Ради Бога, не мешай мне. — Роджер слегка повернулся к ней и увидел, как она встревожена. Агент Ярда, стоявший рядом со Смитом, вытащил блокнот.

— Кто все это делает? — Грубо спросил Роджер.

— Где?

Смит споткнулся, Сэндис подхватил его, словцо боялся, что он упадет.

—Ему плохо! — крикнула Джэнет. Именно это она пыталась сказать Роджеру.

— Найдите… семью Барринга. Они… они ненавидят…

Смит поперхнулся на слове:

— Где Соломон Барринг? — спросил Роджер почти яростно. — Кто еще замешан? Говорите!

— Маркус… Маркус вернулся в Австралию. Я не… не знаю, где Соломон. Я не…

Смит едва держался на ногах, колени его подгибались.

— Он умирает, — крикнула Джэнет. — Позовите доктора! Роджер, позови доктора!

Смит, вцепившийся в руку Сэндиса, был похож на большую обезьяну.

— Я принял… я принял стрихнин, — задыхаясь, проговорил он. — Я не мог взять на себя… взять на себя ответственность. Мне надо было сказать…

Когда Смит в агонии издал пронзительный крик, сквозь толпу стал протискиваться какой–то человек. Смит отпустил руку Сэндиса, тело его свела судорога, затем оно вдруг выпрямилось, будто его вздернули на дыбе, и снова скрючилось в судороге. Человек пробился сквозь толпу и нагнулся над ним в тот момент, когда Смит закричал снова, но этот крик был лишь хриплым эхом его предсмертного вопля.

Роджер в ужасе смотрел на него; рядом с ним стояла потрясенная Джэнет.

— Пассажиров, вылетающих рейсом 34 по маршруту Цюрих — Рим — Бейрут — Бахрейн — Дели — Бангкок — Гонконг — Сидней, просят пройти на посадку, — послышался голос в репродукторе.

— Я задержу вылет на полчаса, — решительно сказал Сэндис и исчез, когда подошел другой полицейский.

Рядом стояли Джи и его девушка и словно завороженные смотрели на неподвижно лежащего человека. Пытаясь осмыслить то, что сказал ему Смит, Роджер вдруг осознал, что допустил грубость по отношению к Джэнет. Теперь он знал большую часть правды и от того, что может произойти, пришел в ужас.

Джэнет стояла рядом.

— Все в порядке, милый, — сказала она. — Не волнуйся за меня. Пожалуйста, не волнуйся, — убеждала она его. Я сама виновата…

— Ты..

— Я сейчас уеду, тебе надо заниматься этим делом, — сказала Джэнет. На глазах у нее блестели слезы. Она крепко сжала его руку. — Береги себя! — И подставила ему щеку.

Он медленно наклонился. Затем неожиданно сгреб ее в объятия и крепко, до боли прижал к себе. Он слышал, как бьется ее сердце. Он слышал свое сердце, ощущая его бешеный стук. Он понял, как много она для него значила, как много они значили друг для друга.

Роджер отпустил ее. На мгновение увидел лицо Джэнет: оно сияло. Затем она повернулась и быстро пошла сквозь толпу. Барьер, отгораживающий место для отлетающих, убрали, в нем не было нужды — кругом стояли полицейские и чиновники.

Первый спазм прошел, и тело Смита расслабилось, но вот–вот наступит следующий спазм, за ним другой и так до тех пор, пока он не умрет.

Мог ли доктор помочь ему?

Он пытался что–то сказать, лежа там, на полу, и смотрел ни Роджера. Роджер шагнул вперед и встал на колено. Смит шептал:

— Сам… Я сам это сделал. Ужасно,., Ужасно… Это ужасно. Спасите… Спасите их. Пожалуйста, спасите.

Затем тело его конвульсивно напряглось, дыхание с трудом вырывалось из полуоткрытого рта, искаженного нечеловеческим криком, тело его изогнулось. Врач сказал Роджеру:

— Мы сейчас унесем его, но я сомневаюсь, что он еще что–нибудь скажет.

— Вы можете ему чем–нибудь помочь?

— Мы можем лишь облегчить его страдания. Спасти его невозможно.

— Пассажиров, вылетающих рейсом 34 по маршруту Цюрих — Рим и далее на Восток, просят пройти на посадку.

 Появились два санитара с носилками. Сэндис подошел,как раз в тот момент, когда Смита укладывали на носилки.

— Не торопись, Красавчик. У тебя есть еще двадцать минут. Может быть, хочешь лететь следующим рейсом..

«Однако Дорин Моррисон и Бен Лимм вылетают этим рейсом».

— Я полечу тридцать четвертым, — сказал Роджер. — Только поговорю со своими ребятами.

Он отошел и увидел, что навстречу ему спешит Кебл. Самым удивительным качеством этого молодого сержанта было то, что он всегда оказывался там, где был больше всего нужен.

— Вы как здесь очутились? — спросил Роджер.

— Позвонил Смит и сказал, что он дошел до точки, и я решил, что мне следует приехать сюда на тот случай, если он вас не встретит. — Кебл посмотрел на покоившееся на носилках тело, накрытое одеялом. — Он что–нибудь сказал?

Роджер передал ему слова Смита.

— Бог мой! —пробормотал Кебл. — Но в этой компании двадцать семь пароходов.

— Позвоните в Сидней, поговорите с Шоу, передайте ему слово в слово то, что сообщил Смит, — приказал Роджер. — Не давайте ему советов, пускай разбирается сам, — Сержант все записал. — Передайте это Шоу, хорошо?

— Слушаюсь, сэр.

— И держите в курсе мою жену, сказал Роджер, — Она видела все, но, возможно, она не верит, что Смит совершил самоубийство. Проверьте все сами. Убедитесь, что это так. Я лично не сомневаюсь, но убедиться не помешает. Затем позвоните жене и расскажите ей все. Иначе она будет думать, что следующая очередь моя.

— Я все расскажу ей, — пообещал Кебл. Роджер попрощался с ним.

— Не засиживайтесь по вечерам. Хотя бы ради Китти, — сказал он. — Вам следует заботиться о ней. Никогда не упускайте возможности отдохнуть, Кеб, впереди у вас много бессонных ночей.

Кебл удивленно посмотрел на Роджера,

— Вы знаете о Кит? Роджер улыбнулся.

— Ярд — всего лишь большая деревня, — сказал он. — Вы сами скоро убедитесь в этом.

Он повернулся и по тоннелю вышел на летное поле. Его оглушил рев моторов большого самолета, стоявшего неподалеку. Он думал, что полетит на «Комете», но вместо этого увидел «Боинг–707». Служащие аэропорта быстро провели его под моросящим дождем через летное поле, на котором даже пожарные машины и заправочные цистерны казались одинокими и покинутыми. Около них, закутавшись в непромокаемые плащи, стояли механики.

— Дверь в первый класс уже закрыта, сэр. Вы не возражаете пройти через туристский салон?

— Я думал, что лечу в туристском.

— Как можно, сэр! Мы проявляем заботу в отношении руководящих сотрудников Скотланд–Ярда.

Роджер улыбнулся:

— Очень мило с вашей стороны.

Но это означало, что он будет далеко от Лимма, Он поднялся в самолет, где его ожидали два бортпроводника и стюардесса, которая повела его в нос самолета.

— Следуйте за мной, сэр.

Он знал, что пассажиры разглядывали его. Какой–то мужчина громко проворчал:

— Некоторые никогда не могут прийти вовремя. Сидевший рядом с Дорин у прохода Лимм хотел что–то сказать, но промолчал. Дорин сидела, плотно сдвинув колени. Роджер почему–то вспомнил ее крупные икры. Стюардесса провела его через открытую дверь в салон, где было больше места и кресла шире: по два с каждой стороны прохода.

Справа было два пустых кресла.

— Прошу вас, мистер Вест. Место семь. — Девушка улыбнулась. Она не была хорошенькой, но у нее была приятная улыбка и красивая прическа.

— И пожалуйста, сразу же застегните ремень.

— Давно пора, — проворчала какая–то дама.

 Наплевать на нее. Сейчас на все наплевать. Только судьбы сотен, тысяч людей, плывущих в семи морях на пароходах компании «Голубой флаг», занимают все его мысли. Роджер представил себе уродливое, обезьянье лицо Смита. Боясь ответственности, он решил покончить с собой. Но что еще он не высказал? Не унесет ли он с собой в могилу то, что помогло бы быстро распутать это дело?

И почему он не захотел жить?

Самолет выруливал на взлетную дорожку. Позади Роджера какая–то женщина сказала:

— Больше всего я ненавижу взлет.

Моторы взревели, послышался оглушительный шум, и самолет рванулся вперед. Здание, зеленые поля, автомобили, самолеты пронеслись мимо. Появилось ощущение какого то бесшумного движения.

Тут же Роджера сковала напряженность, а потом он почувствовал облегчение. Улыбающаяся стюардесса стояла в дверях салона, а чуть дальше бортпроводник весело болтал с кем–то на кухне. Облака серо–белыми ватными лапами хватались за иллюминаторы.

Неожиданно брызнул ослепительно белый свет. Солнце оседлало облака, превратившиеся из серой ваты в белую пышную пену. А над ними было сказочно синее небо.

Роджер откинулся в кресле.

Лицо Смита расплылось и исчезло, а вместо него появилось сияющее лицо Джэнет. Почему, черт побери, он накричал на нее? Он знал почему. Это дело слишком утомило его. На нем лежала ответственность за сотни жизней. И нечего уговаривать себя, что раздражение его вполне естественно. Полицейский обязан быть сдержанным: эмоциональность характера не должна мешать работе. И пока он сам не разобрался во всем, вряд ли кто–нибудь сможет это сделать. В какой–то мере полет поможет ему. Двое суток он сможет отдыхать: выспаться, есть, пить, а заодно и обдумать имеющиеся у него факты. Если ему потребуется послать телеграмму, он может это сделать по радио, а если ему придет какое–то сообщение, он узнает о нем так же быстро, как по телефону в своем кабинете.

Толстый слой облаков затянул Ла–Манш. Внизу ничего не было видно, и Роджер закрыл глаза. Ему показалось, что прошло минут десять, когда до его плеча дотронулась стюардесса.

— Застегните ремень, пожалуйста.

— Уже? — спросил Роджер, выпрямившись.

— Скоро Цюрих, мистер Вест.

— А я и не заметил, как пролетел этот час, — сказал огорченно Роджер.

— Хвостовой ветер, и потому мы опережаем график, — сказала стюардесса. — Стоянка будет сорок пять минут. Вы выйдете из самолета?

— Пожалуй, — сказал Роджер.

Когда самолет пошел на посадку, он увидел большой город и огромное зеркало голубоватой воды, сверкающей в солнечных лучах. Моросящий лондонский дождик, казалось, остался за тысячу миль. Собственно говоря, так оно и было. Он увидел, как группа пассажиров направилась к таможне, остальные стояли у здания аэропорта. Он оставил пальто в салоне и спустился по трапу. Подъехала какая–то машина, и из нее вышел человек средних лет, довольно приятной наружности.

— Комиссар Вест, я не ошибся?

— Да, это я, — удивленно ответил Роджер.

— Я инспектор Мюллер, — сказал мужчина, и они пожали друг другу руки.

— Очень сожалею, что у вас такая короткая остановка в Цюрихе. От аэродрома до города полчаса езды — это слишком далеко. Я надеюсь, вы не откажетесь выпить со мной что–нибудь.

— С удовольствием, — поблагодарил Роджер.

— Садитесь, — пригласил Мюллер, одетый так же изысканно, как и Смит. Он захлопнул дверцу, устроился за рулем и совершенно другим тоном сказал:

— У меня для вас сообщение, комиссар. Ланселот Смит мертв. Боюсь, это дурные вести.

От хорошего настроения Роджера не осталось и следа. «Интересно, узнаем мы когда–нибудь, насколько эти вести дурные», — подумал Роджер.

Мысли о работе не могли оставить Роджера равнодушным к красоте и величественности Альп. Да и все пассажиры, как он заметил, испытывали то же возбуждение, когда самолет пролетал над сияющими вершинами. Казалось, вздох сожаления прокатился по салону, когда внизу опять показалась равнина. Появилось Средиземное море — такое синее, будто вовсе и не настоящее. Пароходы на его поверхности выглядели маленькими белыми игрушками. У самого Рима Роджера вдруг охватило предчувствие, что здесь его ждет еще одна неприятность. Однако все было спокойно. На аэродроме его встретили два красавца из полицейского управления Рима, которые сообщили ему, что супруги Данелли в Неаполе и находятся в безопасности.

— Мы о них позаботимся, так что можете не беспокоиться, — сказал один из встречавших.

Лимм и Дорин тоже разминали ноги. Они держались вместе, словно влюбленные.

В Бейруте его не встречали.

Поужинав в аэропорту, они снова очутились в темном небе, где яркие звезды будто бежали за самолетом. Роджер заснул глубоким сном. В Бахрейне он остался в самолете и проспал до Дели. На горизонте занималась заря, когда он ранним прохладным утром вышел из самолета в Дели. Сикх в европейском костюме, с огромным тюрбаном на голове, подошел к нему и обнажил в улыбке белоснежные зубы, обрамленные большой черной бородой.

— Роджер, мой дорогой друг!

— Рам Сингх! — Сердце Роджера радостно забилось. Всего шесть месяцев назад индийский сыщик провел целый месяц в Лондоне, почти не расставаясь с Роджером ни в Скотланд–Ярде, ни дома..

— Это несправедливо, что у вас мало времени, Я даже не смогу показать вам факира! Но у меня для вас есть сообщение из Лондона.

Роджер встревожился.

— Хорошие или плохие новости?

— Вам просили передать, что мистера Сэмюэля Хэкита — Хэкит, правильно? —обнаружили во Франции. Он чувствует себя прекрасно. Кроме того, — продолжал Рам Сингх, — есть сообщение от комиссара Шоу из Сиднея. Я познакомился с ним три года назад, когда он пролетал через Дели. Он просил передать вам, что с нетерпением ждет вас в Австралии. Ему сообщили о человеке по имени Смит. Он также считает это дело весьма серьезным.

Огромный сикх больше не улыбался. Казалось, он взволнован не меньше Роджера. Пока они разговаривали, Бен Лимм и Дорин вышли из самолета по другому трапу. Девушка выглядела очень усталой, Лимм как–то сник. Роджер помахал им рукой, и они ответили.

— Очевидно, вы тоже считаете, что это серьезно, — сказал сикх.

— Командир корабля приветствует вас, мистер Вест, и надеется, что вы не откажетесь пройти в кабину, когда мы будем подлетать к Гонконгу. — Второй пилот, высокий молодой человек с перебитым носом, наклонился к Роджеру: — Мы будем там через двадцать пять минут.

— Спасибо. С удовольствием, — ответил Роджер. Несколько пассажиров, которые летели вместе с ним от самого Лондона, смотрели на него уже без всякого раздражения. Все узнали, кто он, и на их лицах было выражение благоговейного страха, которое обычно появляется у людей, когда они встречаются с высокопоставленным полицейским чиновником. Он прошел через салон, где трое мужчин и пожилая дама в девичьем наряде пили виски, и вошел в кабину пилотов. Здесь было более шумно, вибрация была сильнее, но во всех движениях экипажа чувствовалась четкость и организованность. Приборный щит перед ними был таким огромным и сложным, что, казалось, в нем может разобраться только робот.

Место второго пилота пустовало. Командир корабля повернулся, поманил Роджера к себе и, когда тот устроился рядом, перегнувшись, пожал ему руку.

— Сожалею, что раньше не был знаком с вами, комиссар.

— Я рад, что имею эту возможность сейчас, — сказал Роджер.

— Мне очень приятно, что вы летите с нами.

— Я обычный полицейский, только и всего, — пробормотал Роджер.

Командир улыбнулся,

— Я слышал о вас другое. — Он повернулся. — Что вы на это скажете, сэр? Красный Китай и Гонконг словно два родных брата.

Впереди на фоне ярко–синего моря, почти такого же, как Средиземное, показалась земля. Громадные скалы Гонконга и окружающих островов сверкали в лучах солнца, как огромные бриллианты. Море внизу было усыпано суденышками, большими океанскими лайнерами, грузовыми баркасами, бесчисленными джонками с темно–коричневыми парусами. Когда они подлетели ближе, Роджер узнал места, которые он видел на фотографиях.

— Мы пролетаем над Викторией—городом на острове Гонконг, — сказал командир. — Он знаменит китайскими кварталами и виллами на скалах… А вон там—Коулун. Видите, далеко в море перешеек? Оттуда взлетает самолет.

— Да, да. Вижу, — сказал Роджер. — Это выше всех моих ожиданий.

— Вы здесь впервые?

— Да.

— Ну, тогда устраивайтесь поудобней и смотрите, — сказал командир. — Я не буду отвлекать вас болтовней. Если захотите что–то узнать…

— Те белые пароходы, их четыре или пять? — спросил Роджер.

Это паромы, идущие из Гонконга в Коулун. Здесь все прекрасно организовано. И всегда так было.

После некоторого молчания командир спросил:

— Вы здесь надолго? 

— Всего на несколько часов. Вы поведете самолет в Дарвини и в Сидней?

— Да, но только не этот. Я полечу завтрашним рейсом. К сожалению, я не знаю, кто полетит с вами сегодня. Если у вас найдется пара часов, обязательно посмотрите город. Я здесь бываю почти каждый месяц и никогда не устаю поражаться его красотой. Надеюсь увидеть вас, сэр, до того, как вы улетите. 

— Отлично, —сказал Роджер. — Спасибо

Остров становился все больше, появились очертания домов, замелькали люди. Он хотел встать, но неожиданно увидел корабль с белой трубой и нарисованным на ней голубым флагом. Роджера словно удар поразил. Командир и второй пилот с любопытством посмотрели на него. Когда он подходил к своему креслу в салоне, он уже не видел ни островов, ни красоты моря, а смотрел на приближающуюся землю, помня только о том, что «Кукабурра» всего лишь неделю или десять дней назад заходила в этот порт, куда заходят все пароходы компании «Голубой флаг». Из своего иллюминатора он попытался снова взглянуть на корабль.

Вот он, один–одинешенек в морском просторе, огибающий выступ материка. Недалеко виднелась железная дорога.

— Прошу застегнуть ремни, — раздался голос из репродуктора.

Навстречу им неслась вода, словно желая поглотить их.

И в следующий момент колеса коснулись земли. Самолет подпрыгнул еще раз и побежал по посадочной площадке, с обеих сторон которой сияло голубое море. К Роджеру подошла стюардесса.

— Вас встречают, мистер Вест. Желаю вам счастливого пути.

— Надеюсь, он будет таким же, как этот. — Роджер пожал стюардессе руку.

Он вышел из самолета первым. Снаружи все было залито золотом заходящего солнца. У трапа еще до того, как он остановился, уже стоял высокий улыбающийся человек— Люк Шоу из сиднейского управления уголовной полиции. Рядом с ним стоял еще один высокий худощавый мужчина — Фред Ходжес из полиции Гонконга.

Не скрывая радости встречи друг с другом, они обменялись рукопожатием и направились к полицейской машине. Неожиданно Роджер сказал:

— Не иначе быть вам обоим генералами. Лимм и Дорин Моррисон находятся на этом же самолете. Я бы не хотел, чтобы они были предоставлены сами себе.

— У меня здесь три агента с их фотографиями, — успокоил его Ходжес. — Неужели ты не можешь забыть о делах хотя бы на час?.

— Конечно, если все будет в порядке.

— Я сказал Люку, что, пока ты здесь, ты должен забыть о «Кукабурре», — заметил Ходжес. — По пути в Сидней он тебе все расскажет. Он уже разобрался здесь во всем, что представляет интерес.

— Для Красавчика Веста это ничего не значит, — сказал Шоу. — Он захочет все проверить сам.

Они садились в машину.

— Я прилетел вчера, Красавчик, чтобы самому разобраться с агентами компании «Голубой флаг». Это их второе по величине отделение. Главная контора находится в Сиднее, ты знаешь.

— Мне так и не удалось удержать его от экскурсии по Гонконгскому острову и ночным клубам. Эти австралийцы обладают неутолимым аппетитом к женским ножкам. — Ходжес засмеялся. — Мы можем устроить все… — Он не договорил, вглядываясь куда–то через летное поле.

— Разворачивайся, Лин, — приказал он шоферу–китайцу, и тут же добавил:

 —Я только что заметил самого отвратительного бандита во всем Коулуне: работает с ножом как артист. — И повернувшись к шоферу, рявкнул: — Вон тот, велосипедист. Догоняй его!

Велосипедист был недалеко от здания аэропорта, от них на расстоянии метров ста. Впереди шли два автомобиля и пожарная машина, Роджер испытывал страшное желание выпрыгнуть и помчаться к пассажирам, которые выходили из здания аэропорта к автобусам с вывесками «Экскурсионный». В тот момент, когда Бен Лимм и Дорин вышли из аэропорта, велосипедист был намного ближе к автобусам, чем полицейская машина.

— Включай сирену! — прорычал Ходжес.

Шофер обогнул последнюю машину, не снимая руки с сирены. Пассажиры и сопровождающие их служащие Аэропорта вздрогнули и обернулись. Велосипедист несся прямо на Лимма и Дорин. Роджеру казалось, что он находится от них на расстоянии тысячи миль, и он понимал всю свою беспомощность.

Лимм прыгнул вперед и в тот момент, когда подлетел велосипедист, загородил собой девушку. Даже издали Роджеру был виден блеск стального клинка. Затем двое людей бросились на велосипедиста. Последовала жестокая, отчаянная схватка. Один из агентов упал. Из глубокой раны на руке текла кровь. В тот момент, когда полицейская машина подлетела к ним, велосипедист рухнул на землю, сильно ударившись головой об асфальт, из его руки со звоним выпал нож.

Ходжес тяжело дышал:

— Я же сказал тебе, что мы за ним следим.

Дорин Моррисон прижалась к Лимму, склоня голову ему на грудь. Он обхватил ее своими длинными руками, словно закрывая от опасности. Глазами, полными ужаса, он смотрел на бандита и на окрашенный кровью нож.

Наконец, Роджер проговорил:

— В кого он целился, Лимм? В вас или в Дорин? Лимм не ответил.

— Без сомнения, он хотел попасть в девушку, — сказал полицейский. — Если бы он метил в него, ему достаточно было бросить нож.

— Он ее спас, — вмешался другой полицейский,

— Чисто сработано, — заметил Ходжес.

— Такое впечатление, что он знал, что им грозит. —Люк Шоу уставился на Лимма, Лимм повернул голову, посмотрел на него, выдержал его взгляд, не отпуская девушку.

— Это Бенджамин Лимм, не так ли?.

— Да, — ответил Роджер.

— Если он знал, что может произойти, для чего же он спас ей жизнь? —спросил Ходжес.

— Нам еще многое предстоит узнать о Бене Лимме, — угрожающе сказал Шоу. — Молодец, Фред. Ты говоришь, что знаешь этого китайца?

— Да, я знаю. Это Ву Хонг, — сказал Ходжес. Он наблюдал за тем, как китайца поставили на ноги и надели на него наручники. — Отвезите его ко мне, — приказал он. — Я скоро приеду. — Затем, обращаясь к Роджеру и к Шоу, продолжал: — Ву Хонг когда–то был вышибалой в местном притоне. Его по праву можно назвать виртуозом — он может попасть ножом в движущуюся цель на расстоянии тридцати метров, а в неподвижную — на расстоянии пятидесяти. Ему пришлось так близко подъехать к ней только для того, чтобы не попасть в окружавших ее людей. Если бы не они, она была бы уже мертва. Ну ладно,поехали.

— Мне нужно сказать пару слов Бену Лимму и убедиться, что девушку охраняют, Фред, — сказал Роджер Ходжесу. Он подошел в тот момент, когда девушка высвободилась из объятий высокого австралийца. У нее были широко раскрытые глаза и бледное лицо, словно она вот–вот упадет от страха в обморок.

— Как она себя чувствует?

— Приходит в себя, — пробурчал Лимм.

— Благодаря вам, — сказал Роджер.

— Каждый на моем месте сделал бы то же самое,

— Вы хорошо знаете Ву Хонга?

Лимм прищурил глаза, словно был удивлен этим вопросом.

— Кого?

— Нападавшего.

— Что, черт побери, вы хотите сказать? — зло спросил Лимм. — Я увидел, как он вытащил нож… Я все время был настороже. Ведь вы же сами сказали, что ей угрожает опасность.

— Да, я предупредил вас, — согласился Роджер. — С этого момента ее будут охранять полицейские: здесь, в Гонконге, в самолете и в Сиднее.

— А кто возражает? —Голос Лимма звучал угрожающе.

 Дорин, конечно, понимала все, о чем они говорили, но не подавала виду. Она вела себя точно так же, как и в тот день, на Ноттинг–Хилл–Гейт, когда смерть была совсем рядом. Видя ее теперь, Роджер почувствовал что–то вроде жалости к ней. И снова его мозг усиленно заработал, снова он стал перебирать в памяти, казалось бы, простые детали, которые так легко упустить.

Почему, почему кто–то так упорно добивается ее смерти? Не иначе, как у нее есть ключ к этой тайне. И почему никто ни разу не напал на Лимма. Роджер вернулся к машине. Шофер захлопнул за ним дверцу и сел за руль. Ходжес, устроившийся на переднем сиденье, разговаривал через плечо с Шоу. Когда машина тронулась, Ходжес сказал:

— Мы займемся этим, Красавчик, А тебе советую не упустить возможность осмотреть город.

— Единственное, что я хочу увидеть, это кабинет Фреда, а также лицо Ву Хонга, когда он начнет давать показания, — сказал Роджер.

Очень легко составить предвзятое мнение о людях. И особенно опасно прибегать к обобщениям. Говорят, что душа китайца потемки. Ву Хонг оказался маленьким сморщенным человеком, его кожа напоминала старый пергамент. Глаза его были налиты кровью, а на руках выступали темно–синие вены. Он был одет в выцветшую бумазейную рубашку и брюки хаки, потерявшие свой первоначальный вид от частой стирки. Нервничая, он улыбался полицейским, показывая сгнившие желтые зубы.

— Он с ног до головы пропитан опиумом, — сказал Ходжес. — Без наркотика не может жить. — Когда ввели Ву Хонга, Ходжес встал из–за своего большого письменного стола. Он долго и молча смотрел на китайца в упор. Под его взглядом улыбка китайца превратилась в оскал, глаза сощурились, бесцветные губы задрожали.

Неожиданно Ходжес тихо заговорил по–китайски. Заговорил почти дружески. Ву Хонг ответил кучей непонятных слов: клэк, клэк, клэк, клэк. Ходжес прервал его. После каких–то резких выражений китаец отвел глаза в сторону.

Ходжес сказал по–английски:

— Его нанял Маркус Барринг

— Маркус Барринг! — воскликнул Шоу. — Он что, тоже был здесь?

— Да. Ву Хонг говорит, что он был здесь пять дней назад.

— Но откуда он узнал, что Дорин Моррисон прилетит этим самолетом? —возмущенно спросил Роджер.

— Он сказал, что она, возможно, будет пролетать через Гонконг, и Ву должен был встречать каждый самолет, поджидая девушку. Чтобы он, мог узнать ее, Барринг показал ему фотографию.

— Но почему он ждал именно этот самолет? —скептически спросил Шоу.

— Не нужно усложнять дело, — запротестовал Ходжес. — Ву Хонг знает полдюжины людей, работающих на аэродроме. К тому же здесь делают посадку не все самолеты, и единственное, что ему было необходимо узнать у своих приятелей, — это расписание. А чтобы добраться сюда на своем велосипеде, ему нужно всего десять минут. Мы начнем расследовать это дело и попытаемся выяснить кто его предупредил. Однако это будет нелегко.

— Я хочу допросить его сейчас же, — твердо сказал Люк Шоу.

Ходжес засмеялся.

— Пожалуйста. Он получит огромное удовольствие, когда будет врать тебе на своем ломаном английском языке.

— Фред, —спросил Роджер. — Сколько Барринг заплатил ему?

— Двести гонконгских долларов. Примерно двенадцать фунтов и десять шиллингов.

— За убийство?!

— Жизнь здесь дешево ценится, — сухо ответил Ходжес. — Слишком дешево.

— Работал ли он на Барринга раньше?

— Попытаюсь у него узнать, — сказал Ходжес.

— Пойми меня правильно, Роджер, могут пройти недели, пока мы вырвем из него полное признание, — сказал Ходжес. — Нам чертовски повезло, что он так быстро назвал Маркуса Барринга. Возможно, он уже знает, что Барринг скрывается. Он не может отрицать, что напал на Моррисон. Возможно, я сумею вывести его на чистую воду, но для этого мне придется применить китайские трюки, а это нельзя делать в спешке.

Когда Ходжес замолчал, Роджер сказал:

— Извини, что я прервал тебя.

— Я говорю правду, Красавчик, нажим здесь не поможет.

Роджер улыбнулся.

— Не будь идиотом, конечно, нет.

— Вот что, — вмешался Люк Шоу, который не любил долго молчать. — Теперь, Фред, когда ты знаешь, с чего начать, постарайся выжать из Ву Хонга и из его друзей в притоне все, что можно. И обо всем надо предупредить компанию «Голубой флаг». Если понадобится, мы будем держать связь по радиотелефону.

— Хорошо, — согласился Ходжес. Он кивнул полицейским. — Уведите его. И не давайте ему порошок. Без него он может расколоться скорее.

— Порошок? — переспросил Шоу.

— Опиум.

— Ты так говоришь, будто опиум можно купить, как аспирин.

— Да. Опиум–сырец они здесь так и покупают, — сказал Ходжес. — Часто мы бросаем всю работу, чтобы помешать очищать опиум и переправлять его в США. В следующий раз, когда ты будешь в Гонконге, — напомни мне, что бы я рассказал тебе об опиуме. — Он посмотрел на часы и улыбнулся. — Мы можем задержать самолет Красавчик.

— Нет, не нужно, — сказал Роджер. — Чем быстрее мы прилетим в Австралию, тем лучше.

— Понемногу начинаешь вникать, — улыбнулся Шоу,

— В следующий раз приезжай с женой, я вас встречу как следует, — серьезно сказал Ходжес. — Чертовски обидно, что ты не смог ничего посмотреть. Но тебе предстоит великолепное зрелище— вид ночного Гонконга с самолета фантастичен.

Роджер прильнул к иллюминатору и смотрел на сверкающие звезды; точнее, на огни, которые были похожи на звезды, переливающиеся сотнями цветов. Мигали и мерцали, отражаясь в воде, огни кораблей и паромов. Сияли огни Коулуна, Фары двигающихся машин освещали шоссе, огненной лентой опоясывающее остров… Словно падающие звезды, отраженные в зеркале. Впервые после нападения на Дорин Роджер забыл о деле.

И Дорин тоже впервые почувствовала себя спокойно. Она как зачарованная смотрела на это волшебное царство.

— Правда, это прекрасно, Бен, — сказала она тихим голосом.

— Прекрасно, — отозвался Лимм.

Пока самолет набирал высоту, она прижималась к нему. Его правая рука скользнула ей на талию. Она молча посмотрела ему в глаза. Он медленно поднял руку и осторожно коснулся ее груди. Она улыбнулась и еще теснее прижалась к нему. Помолчав, она сказала:

— Бен, ты ведь никогда не дашь меня в обиду, правда?

— Никогда. — пообещал он.

На палубе «Кукабурры», огибавшей южный мыс Целебеса и направлявшейся к Тиморскому морю со скоростью 16 узлов, стояла, облокотившись о перила, Джилл Пэрриш в легком платье. Ночь выдалась звездная, спокойная и очень теплая. Джек Пэрриш стоял рядом, нежно обнимая жену. Казалось, они не могут жить друг без друга.

Она прижалась к нему щекой.

— Одно лишь плохо, — сказала Джилл мягко.

— Все хорошо, моя дорогая.

— Нет, не все. Нам осталось всего шесть дней.

— Но это же целая вечность, — прошептал Джек Пэрриш.

— Да, но так никогда больше не будет.

— Ты даже не представляешь себе, сколько романтики на банановых плантациях, — сказал Пэрриш, и она засмеялась. Он обладал чудесным свойством; всегда умел заставить ее смеяться, всегда делал так, что она ежеминутно получала удовольствие от жизни.

Какой–то пассажир прошел мимо с сигаретой во рту.

— Добрый вечер.

— Добрый вечер, — отозвались они. Пэрриш еще раз обнял жену и сказад:

— Может быть, спустимся вниз?

— Не–е.

Она смотрела на вздымающуюся темную поверхность моря, пока он медленно и нежно не повел ее в каюту.

Старый Сэм Хэкит лежал в постели.

Он знал, что молодость прошла, и чувствовал себя ужасно усталым — просто выжатый лимон. Но в то же время он был очень, очень спокоен! Странное чувство для человека, который большую часть жизни провел в движении и ни минуты не мог сидеть без дела.

Он наблюдал за Терезой.

Ей было тридцать пять лет, и он понимал, что для него она слишком молода. Он любовался ее фигурой с тех пор, как впервые встретил ее в ночном клубе Парижа, где она работала. Теперь он восхищался ее телом, упругим и крепким. Она не стеснялась его и держалась с ним просто.

Он хотел предложить ей выйти за него замуж.

Но по двум причинам он никак не мог решиться на это. А вдруг она откажется. Это был бы для него тяжелый удар: он считал, что она любит его. Поначалу ему не верилось, но потом он стал привыкать к этой мысли и боялся подвергнуть ее проверке. О второй причине ему не хотелось даже и вспоминать.

А стоит ли ему жениться на ней? Он более десяти лет был вдонцом и привык делать то, что ему вздумается, и ездить, куда ему хочется. Однако эта молодая женщина восхищала его. И пока ему хотелось иметь ее рядом. Она отвернулась от стола, где варила кофе в электрическом кофейнике. На ней был коротенький халат с большим декольте, открывшимся еще больше, когда она несла две полные чашки, вытянув вперед руки. Она села в соломенный стул с мягкими подушками. Одну из чашек она протянула ему.

— Тебе это необходимо, старичок, — сказала она. — Это поможет тебе сделаться мужчиной. Ее глаза смеялись.

Он тоже засмеялся.

А что она скажет, если он попросит ее выйти за него замуж? Может быть, она опять засмеется? Но знала ли она, как он богат? И что скажут его друзья, если он привезет новую жену в Австралию?

«Боииг–707» подлетал к Сиднею. Небо на востоке окрасилось золотом, переходившим в глубокий красный цвет по мере того, как поднималось яркое утреннее солнце. Заря заливала спящий город, заставляя вспыхивать окна высоких новых домов, теплой красотой лаская прозрачные спокойные воды гавани. Пляжи, окаймленные пенящимся прибоем, уходили вдаль, пропадая из виду. А мост, по которому уже двигались автомобили, напоминал огромную игрушку,

— Наше новое здание будет вон там, — показал Люк Шоу. — Но мы еще не переехали. Хотя после переезда мы все равно не сумеем там разместиться полностью. Смешно, миллионы тратят на различные предприятия и оперные театры, а когда дело доходит до полиции, ей дают старую фабрику. А вон то новое, серебристое, высокое, узкое здание — это Оушен–Хаус. В двух верхних этажах размещается компания «Голубой флаг». Директора и секретарши находятся на самом верхнем, четырнадцатом этаже. Помнишь, я говорил тебе, что компанию возглавляет Раймонд Флэг, а его брат Грэгори — директор–распорядитель. Они оба — австралийцы.

— А секретарь Мортимер, их кузен, — англичанин, который живет здесь уже пятнадцать лет, так? — спросил Роджер. — Я сейчас вспоминаю, ты действительно говорил мне об этом.

— Ты же мог забыть, — сказал Люк, хитро улыбаясь. Потом неожиданно крикнул: — Смотри, смотри, вон там, внизу. Видишь, около доков, если смотреть вдоль бухты от моста! Видишь этот пароход? Не пойму, он входит или выходит из порта?

Роджер вытянулся и сразу заметил трубу и нарисованный на ней голубой флаг. Затем, когда самолет медленно пошел на вираж, корабль исчез из виду.

— Не знаю, что делать, — продолжал Шоу. — Предупредить капитанов всех пароходов или не надо? Лично я за то, чтобы предупредить. Я сказал об этом верховному комиссару. Сегодня вечером мы собираем совещание, на котором и решим, как поступать.

— А что думает шеф? — спросил Роджер.

— Понятия не имею. Никогда не знаешь, что у него на уме, но если он решит не сообщать, то скажет об этом.

Роджер молчал, глядя на раскинувшееся внизу зеленое поле аэропорта Кигсфорд–Смит.

— Мне кажется, Красавчик, — начал Шоу, — что ты за то, чтобы предупредить всех. Правда, пока ты этого не сказал.

— Я еще и сам не знаю, — признался Роджер. —Посмотрим, как пойдут дела. 

Он увидел, как загорелась табличка с надписью «Застегнуть ремни», и автоматически выполнил это приказание: застегивать ремень стало для него привычкой. Стюардесса, более полная и хорошенькая, чем первая, шла по проходу, проверяя ремни. Самолет пошел на снижение. «Интересно, как себя чувствует Дорин Моррисон, — подумал он, и где–то в глубине у него зашевелилось неприятное предчувствие катастрофы, как это неоднократно бывало и прежде. Как только самолет остановился, он вскочил и первым вышел на трап. Солнце сияло ослепительно белым светом. Он спустился по ступенькам. За ним — Люк Шоу. Их уже ждали — полицейская машина и несколько агентов в штатском.

— Трое из моих парней присмотрят за девушкой и Лиммом, — сказал Шоу. — Не волнуйся, здесь с ними ничего не произойдет.

Роджер молчал.

Вскоре спустились Лимм и Дорин. Девушка нервничала и бросала тревожные взгляды по сторонам. Казалось, она хотела всем своим видом показать, что если с ней что–то и случится, так именно здесь. Агенты встали рядом с Дорин и Лиммом, — который держал ее за талию, и подошли все вместе к полицейской машине.

— Ну, все в порядке, — сказал Шоу удовлетворенно, как только они отъехали. — Может быть, заедем ко мне позавтракать, Красавчик?

— Люк, знаешь, что бы мне хотелось сделать? Шоу улыбнулся.

— Побыть несколько часов одному. Может быть, тогда и успокоюсь, а то ты сам говоришь, что я нервничаю.

— Хорошо, хорошо, у нас еще будет масса времени, чтобы познакомить тебя с моей половиной. Номер тебе забронирован в гостинице «Вентворс». Это, пожалуй, наиболее спокойный из самых больших отелей. Кстати, его собираются сносить. Пожалуй, вскоре от старого Сиднея ничего не останется.

Полицейская машина с Дорин и Лиммом выехала из Аэропорта.

— Через полчаса их упрячут в небольшую гостиницу, которая будет охраняться со всех сторон, — сказал Шоу. — Никто не знает, в какой гостинице они остановятся, поэтому никакого приема не будет.

— Люк, до сих пор им удавалось убивать всех, кого они намечали, — сказал тихо Роджер, — Мы не знаем за что, и, если есть следующий в списке, мы не знаем, кто он. До тех пор пока мы не поймаем братьев Баррингов и не будем знать, что опасность миновала, я не смогу спать спокойно, а ты?

Шоу улыбнулся.

— Может быть, я более черствый, чем ты, — сказал он. — И, быть может, именно поэтому я считаю, что надо предупредить каждый пароход компании «Голубой флаг» об опасности — заставить каждого капитана тщательно обыскать свое судно. Мы не знаем, была ли взорвана «Коала», мы не знаем, взорвут ли «Кукабурру», но я считаю, что риск слишком велик и медлить нельзя. Именно это я и буду отстаивать сегодня на совещании.

Роджер кивнул.

— Попробуй взглянуть на вещи моими глазами, — настаивал Шоу. — У тебя в номере приготовлены кое–какие документы, из которых ты поймешь, как действует компания «Голубой флаг» и какие люди ею управляют. Кстати, они тоже будут на этом совещании, и, если тебе вдруг покажется, что я сошел с ума, не осуждай меня, пока не познакомишься с ними сам.

Окна номера выходили на зеленый треугольник газона, и, вытянув шею, Роджер мог видеть верхушку огромной арки моста. Приняв душ и позавтракав, он уселся изучать документы и, когда зазвонил телефон, прочитал уже почти половину.

— Красавчик, совещание перенесли на завтра, — сказал Люк Шоу. — Похоже, в компании что–то неладно, и я должен в этом разобраться. Мортимер Флэг улетел в Аделаиду распутывать какое–то дело с перевозкой шкур. Хочешь, я пришлю кого–нибудь повозить тебя по городу?

— Нет, лучше я поброжу один, — ответил Роджер.

— Но мне ничего не стоит послать человека…

— Люблю сам почувствовать окружающую обстановку, — сказал Роджер серьезно.

Большую часть дня он пробродил по улицам, иногда садился в автобус и часто заглядывал в план города, который взял в гостинице. Он побывал у высокого серебристого здания Оушен–Хаус, где размещалась компания «Голубой флаг», заглянул на верфи, прошел мимо сторожевой охраны моста, мимо небольшого частного отеля, где остановились Лимм и Дорин. И все это время его не покидало беспокойное чувство, смешанное с желанием как можно лучше узнать город.

Вечером он ужинал у Люка Шоу в небольшом белом доме на холме, обращенном в сторону залива, недалеко от Мэнли. Миссис Шоу, маленькая, удивительно моложавая ясноглазая женщина, приготовила отличную баранью ногу.

— Я знаю, что ты сегодня успел немного, — сказал Люк. — Но то, что ты увидел и прочитал, тебе пригодится, Красавчик. У тебя не появилось никаких новых мыслей по этому поводу?

— Скоро появятся, — ответил Роджер и тихо добавил: —Во всяком случае, надеюсь.

На следующее утро он стоял у окна и смотрел на треугольник зеленой травы и кустарника, за которым виднелись кружевные подъезды к портовому мосту; отсюда мост был больше похож на создание человеческих рук и лучше вписывался в окружающий пейзаж. Минут пять он стоял,размышляя, затем принял душ и заказал завтрак. Подойдя снова к окну, он подумал, что, может быть, ему удастся увидеть один из пароходов компании «Голубой флаг».

Он заметил какого–то человека, идущего по газону, — ночной рабочий или просто бездельник, из тех, кто обычно лениво греется па солнышке. Роджер отошел от окна и стал наблюдать сбоку; человек приближался, бросая взгляды на окна гостницы. Роджер почувствовал, как учащенно забилось, сердце. Хотя расстояние было большим, ему показалось, что это Маркус. Он достал из чемодана небольшой бинокль, а когда он снова подошел к окну, раздался стук в дверь.

— Войдите. 

На пороге появился официант с подносом.

Роджер навел бинокль на человека, стоявшего внизу на газоне. Действительно, это был Маркус Барринг, наблюдающий за входом в отель. Он узнал его. Крупные черты, тяжелая челюсть, в бинокль даже видны были оспины на его лице.

За завтраком, состоящим из грейпфрута, яичницы с ветчиной, поджаренных хлебцев и джема, он время от времени посматривал в окно. Барринг находился все там же. Покончив с завтраком, Роджер подумал и решил не звонить Шоу. Иногда не мешает рискнуть. Он снова открыл чемодан, отложил бинокль и вытащил небольшой свинцовый шарик, прикрепленный к гибкому металлическому стержню, единственное оружие, которое он носил с собой, куда бы ни направлялся. Опустив его в карман, Роджер спустился вниз и вышел на улицу. Он направился к мосту. На перекрестке его задержал поток мчащихся автомобилей. Перейдя улицу, он пошел к мосту, затем остановился и обернулся. Вчерашнее знакомство с городом сейчас сослужило ему великолепную службу.

Барринг тоже перешел улицу. Помня план города, Роджер шел дальше. У скрещения узеньких улочек, часть из которых вела к реке, он, не оборачиваясь, бросил взгляд на угол одной из улиц, словно рассматривая деревья и скрытые за ними дома, расположенные амфитеатром на холме, Барринг — в светло–серых брюках и свободном свитере — следовал за ним. Тогда Роджер пошел по Кент–стрит и пересек еще несколько улиц. Было по–летнему жарко, и ему, захотелось снять пиджак. В конце улицы он увидел верхушки мачт и пароходные трубы и направился к какому–то мосту, с которого хорошо был виден залив. Он увидел тридцать или сорок пароходов, и на двух из них были эмблемы компании «Голубой флаг». По каменной лестнице он спустился к реке, но даже с причала, вдающегося в залив, он не смог рассмотреть названия пароходов.

«Интересно, подумал он, наблюдает ли за ним сейчас Люк?» И тут он пожалел, что решил не звонить Шоу. Он убеждал себя, что тревожиться нечего, так как Люк Шоу был не тот человек, который полагается на случайность. Он даже улыбнулся; наверняка Люк вылезет из кожи, чтобы доказать Скотланд–Ярду, на что способна сиднейская полиция.

Все еще улыбаясь, Роджер обернулся. Человек, который пытался зарезать Дорин Моррисон в Лондоне, находился от него в каких–то десяти шагах. Правую руку он держал в кармане так, словно в ней был зажат нож.

— Ну, проклятый Вест, — рявкнул Барринг. — Что не ожидал меня увидеть, жандарм? 

Роджер спокойно и даже вежливо ответил:

— Напротив, Барринг, я очень надеялся на эту встречу.

— Только не ври.

— Я не терял надежды на встречу, — повторил Роджер. — С того момента, как я увидел тебя в окно. Кто тебе сказал, что я остановился в «Вентворсе»?

— Воробьи, — огрызнулся Барринг. — Они же передадут Шоу сообщение о твоей смерти.

— Ну, это будет очень–очень нескоро, — сказал Роджер. Он засунул руку в карман пиджака. Барринг не спускал с него глаз. Роджер вытащил пачку сигарет и спички, закурил и положил сигареты и спички обратно. Рука его коснулась гладкой кожи, покрывавшей свинчатку. — Вот что, Барринг. Ву Хонг сказал нам, сколько ты заплатил ему за убийство, которое не произошло. Если хочешь, чтобы твои подручные работали лучше, надо платить им больше. Тебе ведь хорошо платят.

— И заплатят еще больше за то, что я тебя прикончу. — Барринг по–прежнему держал руку в кармане.

— Если убьешь меня, за тобой будет охотиться каждый полицейский в Австралии и Англии, — сказал Роджер. — Ты и так здорово влип. Не делай себе хуже.

— А ты не из робкого десятка.

— Мне бояться некого, — ответил Роджер нетерпеливо. — У полицейских нервы крепкие. Почему бы тебе не воспользоваться представившейся возможностью?

Барринг молчал, но лицо его выражало недоумение. Он тяжело дышал. У него были темно–карие глаза и толстые губы. Эти губы и широкий приплюснутый нос говорили о примеси индейской крови, Роджеру показалось, что этот человек чем–то напомнил ему Смита.

Роджер вынул изо рта сигарету.

— Может быть, это твой последний шанс, — сказал он.

 — Смотри сам.

Роджер повернулся.

— Не двигайся! — приказал Барринг. Роджер снова посмотрел на него.

— Вбей это в свою тупую башку. Ты меня не испугаешь, и я уйду, когда захочу. Если ты пустишь в ход нож, который держишь в кармане, ты подпишешь свой смертный приговор.

Он ожидал, что тот скажет: «И твой тоже», но Барринг молчал.

— Подумай. Ты еще можешь спасти свою шкуру.

— О своей шкуре я позабочусь сам, — сказал Барринг, недоумевая еще больше. — Почему ты не говоришь, что задумал,Вест?

—Признайся во всем, назови людей, на которых ты работаешь, дай нам против них показания. Это наверняка облегчит твою судьбу.

— Ты думаешь, что знаешь многое! 

— Меня никто не собирается вешать, — ответил Роджер.

Барринг нахмурился. Роджер пожал плечами.

— Никто не вешал твоего брата Поля, но тем не менее он мертв.

Глаза Барринга сверкнули,

— Вы, гады проклятые, довели его до этого.

— Нет, не мы, — отрезал Роджер. — Насколько нам известно, он сам покончил с собой. Разве он не знал, что было в ампуле, которую проглотил?

— Знал, — сказал уверенно Барринг. — Он знал, и я тоже. А ты, полисмен, не знаешь того, о чем, как ты думаешь, тебе известно. Я могу тебе кое–что рассказать. Компания «Голубой флаг» прикончила мою семью. Они убили мою мать и чуть было не убили отца. Это банда паршивых воров и убийц, и я рассчитаюсь с ними, у них не останется ни одного парохода.

— Потопить двадцать семь кораблей — это слишком много.

— Двадцать семь, пятьдесят семь, сто семь — какая разница. Я тебе говорю, что у компании «Голубой флаг» не останется ни одного корабля. — Барринг стал вытаскивать руку из кармана. — Мне все равно, убить тебя или нет. Но если бы не ты, Поль остался бы жив. И если бы не ты, мне не нужно было бы скрываться. Вот поэтому я и собираюсь отправить тебя к Полю. Понял? Никто не может безнаказанно убить Барринга. Когда эти свиньи из «Голубого флага» обманули компанию Барринга, они влипли в такое дело, что никогда из него не выпутаются. До тех пор пока на свете останется хоть один Барринг, компания «Голубой флаг»…

Роджер снова повернулся, держа правую руку в кармане. Краем глаза он увидел, как сверкнул нож Барринга, Роджер упал на землю, прижавшись всем телом к мостовой. «Кинет Барринг нож или ударит?» Сбитый с толку маневром Роджера, Барринг прыгнул вперед. Роджер видел только его ноги и не знал, куда направлено острие ножа. Он повернулся и ударил Барринга по ногам, тот взвыл от боли, потом метнулся в сторону, все еще держа в руке нож.

— Что тут, происходит? —раздался чей–то голос.

Роджер еще раз перевернулся, вскочил, держа в руках свинчатку. Огромный человек в серо–голубой форме бежал к ним по аллее с револьвером в руке. Барринг кинул в полицейского нож, но тот увернулся, тогда Барринг побежал прочь.

— Держите его! — крикнул Роджер. — Это Маркус Барринг. Держите его!

Полицейский опешил, будто испугался того, что услыхал. Драгоценные секунды были упущены, и Барринг скрылся.

— Я Вест, — сказал Роджер, все еще тяжело дыша. —Идите, надо арестовать его.

Полицейский побежал дальше. Роджер прислонился к столбу, с трудом переводя дыхание. Он понял; полицейский спас ему жизнь, но помешал поймать Барринга. По крайней мере он поговорил с Маркусом Баррингом и узнал из этого разговора очень многое.

Послышались чьи–то шаги. Неожиданно отчетливо и громко прозвучал выстрел. Значит, все–таки Барринга могут еще схватить. Роджер услышал крики, топот множества ног и, как ему показалось, всплеск воды. Если Барринг прыгнул в залив, вряд ли ему удастся уйти.

Торопливо подошел еще один полицейский. Роджер выпрямился, полицейский его узнал. Роджер понял, что теперь он в безопасности.

— Вы комиссар Вест?

— Да. Покажите мне, что там происходит.

— Заварушка около дока компании «Голубой флаг», — сказал полицейский. — Пожалуйста, сюда, сэр.

Они побежали: полицейский впереди, за ним Роджер…

И вот они уже у того места, откуда хорошо просматривается весь залив с десятками пароходов и сотнями небольших суденышек.

Через десять минут Роджеру сообщили, что Барринг скрылся.

— Ты понимаешь, что, если б я решился встретиться с ним, я бы обязательно тебе позвонил, — сказал сердито Люк Шоу; он сидел в большом и просторном кабинете.

— Побереги свое красноречие до совещания, — сказал Роджер.

Плевал я на совещание. Если с тобой произойдет что–нибудь на австралийской земле, нам никогда этого не простят.

— Перед смертью постараюсь оставить записку, что вы ни в чем не виноваты, — ответил Роджер. — Надо повысить в чине того полицейского, который слышал мой разговор с Баррингом. Он спас твою репутацию и мою жизнь.

— Почему, черт побери, ты не позвонил мне?

— Я думал, что ты установил слежку за Баррингом.

— Я бы послал дюжину людей… — Шоу не договорил, голос его стал спокойнее. — Но видимо, в твоем птичьем мозгу родилась какая–то мыслишка? Интересно, что?

— Я хотел предоставить Баррйнгу возможность признаться со всем.

— Рассказать о собственном брате?

— Нет, о своих хозяевах, — спокойно сказал Роджер. — Возможно, он в этом лично заинтересован, но ему платят так же, как платили его брату.

— Не понимаю, что ты имеешь в виду? —недоумевал Шоу.

— То же, что и ты. Иначе бы ты не захотел предупредить все двадцать семь судов компании «Голубой флаг».

Шоу склонил набок голову и улыбнулся.

— Ты уверен, что я вожу тебя за нос, не договаривая чего–то? Конечно же, братья Барринги не могут справиться со всей компанией «Голубой флаг». Один пароход, ну даже два, но все суда — это не по зубам даже такой семье, как Барринги.

Роджер кивнул.

— Как ты думаешь, кто стоит за этим? — спросил Шоу.

— Понятия не имею. Знаю только, что за этим кроется громадное состояние. Здесь замешаны очень большие деньги. Кроме того, эти люди, видимо, доведены до отчаяния— убивать любой ценой, как бы ни был велик риск. А кровная месть здесь ни при чем. Уничтожение руководства компании «Голубой флаг», нападение в темноте и все остальное было бы понятно. Но произошло убийство пассажиров «Кукабурры» — нечто неожиданное, непредвиденное, значительное. На кровную месть это не похоже.

— Сдаюсь, — сказал он. — Конечно, это не кровная месть. Недаром же я сообщал тебе по телефону и в донесениях, что дело слишком сложное и распутать его нелегко. Но постарайся избежать ошибки, Красавчик. Барринги ненавидят компанию «Голубой флаг>». И они пойдут на любой риск, лишь бы отомстить им. Возможно, что им кто–то платит, но они не просто наемные убийцы. Кроме всего прочего, это отвечает их собственным интересам. И когда Маркус Барринг говорит, что они будут мстить, пока у «Голубого флага» не останется ни одного парохода, он не шутит.

— Тут ты, пожалуй, прав.

— Пожалуй! Это как дважды два — четыре.

— Мне показалось, что, когда я предложил ему признаться во всем, он на мгновение задумался, — сказал Роджер. — Если бы нам удалось еще раз сделать ему это предложение, он мог бы согласиться. Люк, как ты думаешь, кто может стоять за ним?

— Кто–то хочет просто разорить компанию «Голубой флаг», — ответил Шоу. — Но что же получается, если мы исключим мотив мести?..

— Ну, договаривай.

— Захват, — сказал Шоу уверенно. — И не вздумай мне возражать. Те, кто хочет захватить компанию, пойдут на все, чтобы сбить стоимость акций, и сделают это открыто. Они не решатся на массовое убийство.

— Ну–ну, продолжай, — сказал Роджер.

— По поводу некоторых австралийских пароходных компаний ходят самые разные слухи, — сказал Шоу. — Говорят, что красный Китай хочет купить контрольный пакет акций. Китайские корабли не могут торговать свободно, им запрещено заходить во многие порты, и они не могут перевозить целый ряд грузов. В китайских доках почти не строят крупных судов — в основном все мелочь. Если верить слухам, то китайцы хотят установить финансовый контроль над компаниями, суда которых плавают под разными флагами. На Цейлоне и Дальнем Востоке у них ведутся большие горнорудные разработки, и они пробились еще в целый ряд мест. Мы не уверены, но думаем, что одна или две небольшие австралийские пароходные компании, имеющие связь с Гонконгом, контролируются китайцами. Компания «Голубой флаг» на шестьдесят процентов финансируется австралийским капиталом — в основном это капитал семьи Флэг, — а сорок процентов— это китайские деньги из Гонконга. В деловые и финансовые круги Гонконга проникает много подданных из КНР. Об этом мне сказал Фред Ходжес. Я тебе уже говорил, что он сейчас занимается гонконгским отделением компании «Голубой флаг», и я уверен, что он узнает там многое. Ты понимаешь, Красавчик?

— Понимаю, — ответил медленно Роджер.

— Ты как будто не очень–то в это веришь?

— Дай мне немного времени, — сказал Роджер. — Ты хочешь сказать, что китайское руководство безжалостно, когда оно добывает то, что ему необходимо, способно погубить массу народа, лишь бы овладеть контрольным пакетом. Ты это имеешь в виду?

— А ты не согласен?

— Почему же, вполне вероятно, — быстро согласился Роджер. — Но мне нужны существенные доказательства, что они решатся на это, не боясь возможного разоблачения.

— Они считают, что такая возможность исключена, возразил Шоу. — Если бы Барринги были коммунистами, это бы объясняло нам многое. Например, почему Поль Барринг и Ланселот Смит решили умереть, но не быть арестованными? Они боялись, что проболтаются, а для них дело было дороже собственной жизни.

Он умолк, Роджер тоже молчал. Потом Шоу продолжил:

— Так что же ты думаешь, Красавчик?

— Ты убежден в этом? — спросил Роджер. Шоу улыбнулся.

— Не совсем, но, мне кажется, это вполне правдоподобно. У тебя есть какой–нибудь веский аргумент против моей гипотезы?

— Нет.

— Ну тогда мы с тобой сработаемся, — сказал Шоу полушутя, полусерьезно. — Теперь ты понял, почему я хочу предупредить каждое судно? Практически все они, вернее, на всех пароходах команды, за исключением офицеров, на сто процентов состоят из китайцев. И то, что случилось с «Коалой», может произойти с любым из пароходов. Для члена экипажа легче всего взорвать судно.

— А заодно и себя? — возразил Роджер.

— Сразу видно, что ты не часто сталкивался с китайцами, — отрезал Шоу. — Большинство из них—настоящие маньяки. Они считают, что их семьям помогут, а смерть их не страшит. Они живут бок о бок со смертью. Прибавь к этому азиатский фанатизм — и ответ готов.

— Конечно, все возможно, — сказал Роджер, — по крайней мере в одном ты меня убедил.

— В чем?

— Каждое судно компании «Голубой флаг», где бы оно ни находилось, подвергается опасности.

Глаза Шоу загорелись.

— Значит, ты поддержишь меня, когда я потребую предупредить все пароходы?

— Да.

— Я знал, что на тебя можно рассчитывать. — Шоу громко хлопнул в ладоши. — Молодец, Красавчик. — И после небольшой паузы добавил: — Может быть, ты хотел бы сейчас поговорить с начальством?

— Давай сначала посмотрим, поддержат ли нас директора компании, — предложил Роджер.

— Ну, как хочешь, — согласился Шоу. Он открыл папку, лежавшую у него на столе. — Так, посмотрим. Ага, вот она. Сегодня в шесть утра «Кукабурра» взяла на борт лоцмана Грэйт Бэриера Рифа. Через четыре дня они будут в Сиднее. На борту все спокойно. Наши ребята из Куинс–ленда попросили лоцмана кое–что проверить. Все пассажиры, включая Пэрришей, в полном здравии.

— Это уже немало, — согласился Роджер.

— А вот телеграмма от твоего парня Кебла. Роджер выпрямился.

— В Туре, Франция, Сэмуэль Хэкит сделал предложение дамочке по имени Тереза Донэ.

— Отлично, черт побери!

— Ну это мне непонятно, — съязвил Шоу. — Но у меня возникла мысль, Красавчик.

— А именно?

— Эти убийства в Лондоне… —

— Я слушаю тебя.

— Всех пассажиров, направлявшихся обратно в Австралию, убили, кроме Парришей. Может быть, это один из мотивов — убить их, чтобы быть уверенным, что они не вернутся сюда?

— Возможно, — тихо сказал Роджер. — Я как–то упустил это.

— Тогда супруги Пэрриш тоже в опасности, — сказал Шоу.

— А также и Дорин Моррисон, — заметил Роджер. И Лимм тоже. — Он наклонился вперед. — Что–нибудь известно о Лимме?

— Похоже, что он тот самый, за кого себя выдает, — ответил Шоу, вскрывая письмо. — «Фермер из Коуры, занимающийся разведением овец. Родился там же, получил в наследство ферму, из Австралии прежде никогда не выезжал». — Он ткнул бумагу Роджеру. — Вот описание, получениое нами из Коуры. Фотографию они пока еще не достали, но надеются получить ее к концу дня. В случае необходимости они пришлют ее сюда самолетом. Судя по этому описанию. Лимм, именно Лимм и никто иной, как ты считаешь?

— Я не уверен в этом, — возразил Роджер.

— Фотография по крайней мере рассеет все сомнения, — твердо сказал Шоу. — Что касается сестер Моррисон, то они действительно те, за кого себя выдают. Супруги Пэрриш тоже не вызывают сомнения, хотя мы смогли проследить жизнь отца Джека Пэрриша всего за пять лет. Он осел в Северном Куинсленде, сказав, что приехал из Южной Австралии, но никто не знает откуда. Старик Сэм Хэкит из Западной Австралии, живет где–то неподалеку от Брума. Десять лет назад у него умерла жена и он переехал в Перт. Ничего больше нам пока узнать не удалось, — повторил Шоу. — У него нет родственников, и он говорил соседям, что все его друзья умерли и поэтому он приехал на юг. Мы сейчас этим занимаемся, а ребята из Западной Австралии всегда были на высоте. Шелдон оказался тем, за кого себя выдавал: агент по страхованию, холостяк. У него жива лишь одна сестра, и никаких других близких родственников нет. Его деловые связи вне подозрений. Те немногие вещи, которые у него были, он сдал на хранение, и, судя по всему, его личность также не вызывает сомнений. Он занимался пароходными перевозками и страхованием. Работал на какого–то ростовщика с хорошей репутацией. Они выплатили ему кое–что за потерю «Коалы», но и другие агенты на этом пострадали.

— Итак, круг смыкается, — сказал Роджер.

— Однако и время, оставшееся до совещания, нас поджимает, — сказал Шоу. — Пойдем–ка съедим по бифштексу и отправимся совещаться.

— Бен, — сказала Дорин Моррисон упавшим голосом, который явно говорил о нервном напряжении последних нескольких дней, — когда же это все кончится?

— Скоро, — попытался успокоить ее Лимм. — Ты все время так говоришь.

— Но это не может без конца продолжаться.

Она отвернулась и посмотрела в сторону Гайд–парка. Частная гостиница находилась неподалеку от Ливерпульской и Оксфордской улиц; чистый, приятный уголок в центре города. У них были соседние, но смежные комнаты. В конце коридора на лестничной площадке все время дежурил полицейский. Вокруг отеля тоже дежурили палицейские. Солнце освещало верхушки деревьев, траву в парке, но в комнату не попадало, так как окна выходили на восток. Наступил полдень.

— Если бы мы только знали, почему это происходит, — сказала Дорин, поджав губы; в ее голосе прозвучали ворчливые нотки, а в глазах мелькнули страх и вызов.

— Дорри, моя радость, ты же должна знать…

— Перестань говорить, что я должна что–то знать! —воскликнула Дорин.

— Но должно же зародиться в твоем мозгу какое–то сомнение, — упорствовал Лимм. — Не собирались же они убивать тебя просто так, без причины. Поль Барринг был уверен, что кто–то рассказал тебе о нем. Если бы только ты могла вспомнить.

— Но я ничего не знаю! —крикнула Дорин, сверкнув глазами. — Не может быть никакой причины.

— Если бы только мы смогли зацепиться за…

— Ты не можешь зацепиться за то, чего не существует!

— Если бы ты рассказала о себе больше — где ты была, с кем говорила, — ты бы неожиданно вспомнила какую–нибудь важную деталь, — упрямо продолжал Лимм. — Это единственный способ.

— Ты все время говоришь мне об этом, и я все время стараюсь вспомнить. — На глаза у нее навернулись слезы. — Ты пытаешься заставить меня вспомнить, что произошло на корабле с Дэнис, а я хочу забыть об этом. Неужели ты не понимаешь? Я не хочу вспоминать «Кукабурру» и все, что с ней связано, я просто хочу забыть.

— Да, я знаю, — сказал Лимм нежно, но твердо. — Ты не хочешь вспомнить и не вспомнишь. Но если бы ты вспомнила хоть раз, а потом выбросила это из головы, то могла бы забыть о случившемся на всю жизнь. — Она молча смотрела глазами, полными слез, прямо перед собой, а он продолжал: — Тебе намного станет легче, Дорри. А так это не даст тебе покоя.

Она закатила глаза.

— Ты говоришь это только потому, что Вест попросил меня вспомнить.

— Совсем нет, — не колеблясь, ответил Лимм. — У меня есть свои собственные причины узнать об этом. Дорри,послушай. Может быть, ты и Дэнис видели или слышали на борту судна такое, что наверняка объяснит причину нападения на вас. Это мог слышать и Шелдон, и вы с сестрой, и еще кто–нибудь из пассажиров. Возможно, это было сказано, когда вы все находились вместе, выпивали или купались. Ты только вспомни — и сразу будто камень сбросишь с сердца.

— Хорошо, — сказала Дорин сипло, — Я попытаюсь. Я очень не хочу этого делать, потому что придется думать о Дэнис, а это причиняет такую боль. Неужели ты не понимаешь?

— Ты даже не представляешь, как хорошо я это понимаю, — сказал Лимм. Он обнял ее и, крепко прижав, прошептал прямо в ухо: — И как хочу тебе помочь.

— Добрый день, господа, — сказал Люк Шоу. — На наше совещание пришел и комиссар Вест из Скотланд–Ярда. Мистер Вест, это мистер Раймонд Флэг, председатель правления.

Раймонд Флэг был высокого роста и, несмотря на седину, выглядел довольно моложаво. На нем был элегантно сшитый костюм. Держался он с достоинством. Его рукопожатие было крепким, ладонь — холодной.

— Благодарю за вашу готовность помочь нам, комиссар.

— Именно поэтому я здесь, — сказал Роджер.

— Прошу знакомиться: мой брат, Грэгори, директор–распорядитель компании, — сказал Раймонд Флэг.

Грэгори, мужчина лет сорока, был ниже ростом, полный, темноволосый; не человек, а гранит. Он сжал руку Роджера словно тисками. Ладони его были в мозолях и ссадинах, а обветренное лицо выдавало в нем человека, привыкшего проводить свободное время в море.

— Здравствуйте! — Здравствуйте.

— А это наш двоюродный брат, Мортимер Флэг, секретарь компании, — сказал Раймонд. — Как видите, компания «Голубой флаг» в руках нашей семьи.

Мортимер был самый молодой из них, не по годам полный. «Любитель повеселиться», — подумал про него Роджер. У Мортимера были светлые волосы, бледное лицо, умные глаза и безвольный рот.

— Вы полностью контролируете компанию? — спросил Роджер.

— У нас шестьдесят процентов акций. Остальными владеют акционеры в Гонконге и Лондоне, — ответил Раймонд. — Садитесь, комиссар.

Они расположились в узкой комнате, где, видимо, проходили все заседания правления. Широкое окно почти полностью занимало одну стену, через него открывался великолепный вид на гавань — сегодня под синим небом, обрамленным белыми облаками, она выглядела особенно нарядно. Вокруг овального стола были расставлены восемь стульев.

Роджер отметил про себя, что они все разные. Братья Флэг, очевидно, заняли свои обычные места по обеим сторонам от Раймонда. Роджер и Шоу сели напротив. В центре стола находилась карта Австралии.

— А где верховный комиссар? — спросил Раймонд.

— Он не смог приехать, — ответил Шоу.

— Жаль. Итак, комиссар… — Раймонд взглянул на Шоу, а не на Роджера. — Я убежден, что вы, так же как и я, готовы приступить к делу.

— Еще бы, — ответил Шоу с нескрываемым нетерпением. — И без промедлений.

— Можете ли вы сообщить нам что–нибудь новое?

— Кое–что. — Шоу кратко изложил обстоятельства нападения на Дорин в Гонконге и на Роджера утром, все три директора перевели взгляд на Роджера. — Итак, мы знаем, что они все еще боятся девушки и не хотят вмешательства в это дело Скотланд–Ярда, — сказал Шоу, обводя всех взглядом. — Вы согласны со мной?

— Я до сих пор не понимаю, для чего здесь мистер Вест? —спросил Мортимер сварливым тоном. — Пока вы сюда не приехали, все преступления происходили за пределами нашей страны, правда?

— Для меня это тоже загадка, — сказал Грэгори резко, что вполне соответствовало его солидной фигуре. — Ведь все эти убийства были совершены в Англии.

— И в самом деле, —Раймонд развел руками, и над полированной поверхностью стола засверкало золотое кольцо на его левом мизинце. — Где доказательства того, что причины этих преступлений не кроются в Англии? Наш представитель Ланселот Смит, вероятно, чувствовал себя ответственным за это и, быть может, был косвенным соучастником преступлений. Правда, у нас нет никаких сведений по этому вопросу и мы считаем это маловероятным.

Шоу нахмурился. Роджер сидел молча,

— Маркуса Барринга разыскивают за убийство и попытку совершить убийство, он прибыл прямо сюда, в Сидней, — сказал Шоу, подчеркивая каждое слово.

— А разве полиция Нъю–Саус–Уэйлса сама не в состоянии справиться с этим делом? — ехидно спросил Мортимер. Его внешнее добродушие оказалось обманчивым. — Ведь ответственность Скотланд–Ярда не распространяется за пределы Англии, а преступления были совершены именно там.

Шоу посмотрел на Роджера, тот все еще сидел молча. Такой нажим, а это был явный нажим, казалось, сбил Шоу с толку. Облизнув губы, он недовольно сказал:

— Мы пришли сюда для того, чтобы найти лучший способ защиты ваших судов, а не обсуждать, кто за что отвечает.

— Мы не обсуждаем ответственность, — ответил Мортимер Флэг, расстегнув белоснежный воротничок, впившийся в его красную шею.

— Дело в том, комиссар, — сказал Раймонд, глядя на Шоу так, словно Роджер для него не существовал, — что почти все утро мы обсуждали этот вопрос. Как выяснилось, один офицер нашей флотилии — человек, перед которым у нас есть кое–какие обязательства, — был списан на берег за плохое поведение. Его брат, который тоже был членом экипажа, оставил судно в знак протеста. Подобные вещи случались и прежде и наверняка будут происходить в будущем. По всей вероятности, эти люди имели какую–то причину относиться враждебно к некоторым пассажирам парохода. Это недовольство относилось именно к пассажирам — не к офицерам или команде, а именно к пассажирам. Мы пришли к выводу, что совсем не обязательно связывать все это с компанией «Голубой флаг», если, конечно, вы не докажете нам обратное. — Он все еще избегал смотреть Роджеру в глаза.

— А я считаю, что можно и нужно связывать, — резко сказал Шоу. — И заявляю вам: то, что произошло с «Коалой», может произойти и с «Кукабуррой».

— А я вам говорю, что это чепуха, — ответил Раймонд Флэг ледяным тоном.

— Это бред, полнейший бред, — сказал Грэгори, заерзав на стуле.

— Как человек, представляющий юридическую сторону нашего правления, я не колеблясь скажу, что все это просто ничем не обоснованные домыслы, — заявил Мортимер. — Если бы мы узнали об этом от других, то подобные утверждения были бы слишком близки к клевете и оскорблению личности.

Шоу умоляюще посмотрел на Роджера, словно прося его содействий. Но Роджер сидел молча, переводя взгляд с одного на другого.

Шоу взял быка за рога.

— Итак, вы отказываетесь нам помочь?

— Дайте нам хоть одно доказательство, реальное доказательство того, почему мы должны вам помогать, и мы сделаем все от нас зависящее, чтобы оказать вам эту помощь, —вкрадчиво ответил Раймонд. — А пока у нас его не будет, мы ничем не сможем помочь вам.

— Вы хотите сказать, что не желаете помочь? — Шоу почти вышел из себя.

Грэгори отодвинул стул и встал.

— Вам никто не давал права грубить. Мы ничего не можем сделать, так как считаем, что вы пытаетесь заставить нас вытаскивать каштаны из огня для Скотланд–Ярда. Боже мой! Если распространится слух, что одно из наших судов, как вы считаете…

— Все ваши суда, господа! —неожиданно вставил Роджер, и все встрепенулись.

— Да вы с ума сошли, господа! — почти закричал Грэгори. — Если подобный слух распространится, вы понимаете, чем это грозит нам? Наши акции полетят кошке под хвост. Вы понимаете, что произойдет с нашими клиентами? Они найдут другие пароходы. Дела и без того идут туго, а если это предадут огласке, то положение будет в десять раз тяжелее.

— Точно так же, как это случилось с компанией Барринга до того, как вы ее разорили, — добавил Роджер.

— Такое происходило с десятками других пароходных компаний. Но мы не допустим, чтобы это случилось с нашей.

— Посмотрим. — Роджер улыбнулся Шоу и поднялся. — Нам лучше уйти, Люк.

— Ты так ничего и не собираешься сказать? — разозлился Шоу теперь уже на Роджера.

— Возможно, мистеру Весту нечего сказать, — саркастически заметил Раймонд Флэг.

— Вам, господа, нечего, — ответил Роджер. — Поскольку компания «Голубой флаг» отказывается нам помочь, мы найдем тех, кто это сделает. Пароходы необходимо предупредить. На них около четырех тысяч человек, и если вас не беспокоит потеря капитала, то других людей беспокоит судьба этих четырех тысяч.

— Вам не к кому обратиться, — сказал Мортимер, оттягивая воротничок рубашки.

Роджер улыбнулся Шоу.

— Очевидно, мистер Флэг не слышал о могуществе прессы. Однако нам действительно пора уйти. Уже поздно. — Он дотронулся до руки Люка, и они направились к двери. На мгновение в комнате воцарилась мертвая тишина, даже Люк был сбит с толку. Затем Роджер увидел, как лицо его осветилось улыбкой, Люк крякнул, сдерживая смех. Роджер уже открывал дверь, когда Раймонд Флэг спросил:

— Вы нам угрожаете?.

Роджер повернулся на каблуках. Теперь он чувствовал себя полным хозяином положения, и голосом, в котором слышался едва сдерживаемый гнев, он процедил сквозь зубы:

— Я вам не угрожаю. Я только заявляю, что имею абсолютно твердое убеждение в том, что одному или нескольким судам вашей компании грозит неминуемая гибель, и без вашей помощи мы не сумеем определить, которое из судов подвергается этой опасности. Поэтому я собираюсь телеграфировать в Лондон и передать сообщение об опасности, угрожающей судам. Я буду просить власти помочь мне предупредить об этом капитанов. Лондонские газеты напечатают это сообщение в течение нескольких часов, а все австралийские газеты перепечатают его утром. Если вы хотите подобную рекламу, то вы ее получите. В любом случае ваши пароходы будут предупреждены.

Он снова повернулся к двери.

— Молодец, — прошептал Люк Шоу.

— Но вы нас еще не убедили в необходимости предупредить капитанов, — настаивал Раймонд Флэг, в его голосе зазвучала примирительная нотка. — Давайте обсудим все разумно.

— О нет, — ответил Роджер. — Комиссар Шоу привел массу доводов, но вы отказались выслушать его. Или мы предупреждаем суда по вашим каналам, послав капитанам шифрованные указания произвести тщательный обыск каждого судна на предмет обнаружения спрятанной взрывчатки, или мы сделаем это через прессу на ясном английском языке. Выбирайте.

Все трое Флэгов молча переглянулись, признавая этим свое поражение. Лишь один Раймонд пытался не уронить достоинства, приличествующего его положению председателя.

— Если полиция уверена, что это необходимо, мы, конечно, поможем. Когда вы сможете передать нам сообщение для шифровки?

С непроницаемым выражением лица Люк Шоу сунул руку в карман и вытащил оттуда сложенный лист бумаги.

— Вот оно, — сказал он.

Капитаны всех судов компании «Голубой флаг» в это же утро получили радиограммы. Пароходы в Индийском океане, в Тихом, Атлантическом, пароходы, находящиеся в портах Лондона, Нового Орлеана, Гонконга, Сайгона, Буэнос–Айреса, Коломбо, Фримантла и Сиднея, получили радиограмму следующего содержания:

«Имеем основание полагать, что один из пассажиров или членов команды сделает попытку потопить судно. Немедленно произведите тщательный обыск с целью обнаружения взрывчатки. О результатах сообщите радиограммой полицейскому управлению Сиднея в Оушен–Хоус».

— Капитан каждого судна сообщит, что на корабле полный порядок, — сказал Мортимер Флэг, когда Роджер и Шоу проверяли список судов и место их нахождения. — Может быть, тогда вы признаете, что мы зря потратили время.

— Давайте дождемся результатов, — отрезал Шоу. — А пока мы хотели бы узнать, не мог бы кто–либо из вас объяснить нам, что все это значит.

— Мы не считаем, что нашим судам угрожает опасность, — холодно ответил Раймонд. — Поэтому мы вряд ли сможем быть вам полезны.

— Значит, вы не считаете, что Барринги хотят вам отомстить?

— Нет, не считаем, — сказал Раймонд. — Дело это прошлое. Мы заплатили старику компенсацию и сделали это только из жалости, спасли его сыновей, которые выразили желание работать на нас. Нет никаких оснований полагать, что они намерены мстить нам.

— Ланселот Смит покончил с собой, — напомнил ем Роджер. — Вы ведь видели его предсмертное заявление.

— У Ланселота Смита была навязчивая идея, — невозмутимо ответил Раймонд. — Мы не считали, что это вредило его деловым качествам. Именно Смит руководил нашим захватом компании Барринга. И он всегда чувствовал какую–то ответственность за это, Поль и Маркус Барринги угрожали ему, и с тех пор он очень нервничал. Именно поэтому мы и отправили его в Лондонское отделение.

— Но он совершенно определенно сказал, что то, что произошло с «Коалой», может произойти с любым пароходом компании, — заметил Роджер.

— Он считал, что «Коалу» потопили Барринги. Кроме него, никто так не думал. Он возбудил процесс, и, совершенно ясно, следственные органы приостановили дело за неимением улик. Два брата Барринга владели несколькими баркасами для переправки пассажиров у Грэйт Бэриера Рифа, и их баркасы часто пересекали курс «Коалы». Конечно, против Баррингов не было никаких улик; если бы таковые имелись, то полиция наверняка предприняла бы меры.

— Еще бы, —огрызнулся Шоу.

Через пять минут оба полицейских вышли из комнаты не попрощавшись; атмосфера была холодной, почти враждебной. Сидя в полицейской машине, которая ждала их у подъезда. Шоу — возбуждение его понемногу улеглось — сказал задумчиво:

— Они чертовски уверены в себе, Красавчик. Мы ведь не могли ошибиться, правда? —Роджер не ответил, и Шоу продолжал: — Если капитаны сообщат, что у них вес в порядке, то наверняка они знают, где зарыта собака. Если бы я подставлял свою голову так, как ты, они уже давным–давно бы выпустили из меня кровь.

— Меня так просто не возьмешь, — сказал мягко Роджер.

Они устроились поудобнее, и шофер, перегнувшись через сиденье, протянул Шоу большой конверт.

— Получено полчаса назад, сэр. Посыльный сказал, что срочно.

Шоу вскрыл конверт и вынул из него фотографию. Роджер и Шоу изумленно смотрели на незнакомое лицо, смутно похожее на Лимма.

На обратной стороне было напечатано на машинке: «Бенджамин Лимм из Коуры в настоящее время находится на приисках в северо–западной Австралии».. 

— Ты видишь? — ахнул Шоу. — Наш человек вовсе не Лимм..

— Едем к нему в отель, быстро, — сказал Роджер.

Перед небольшой гостиницей на полуденном солнце дремал полицейский, который тут же вытянулся, когда Шоу и Роджер вылезли из машины и поспешили к нему.

— Оба дома, — предупредил он вопрос начальства.

— У вас на спине тоже имеются глаза?. — спросил Шоу.

— Если бы они ушли, мне бы сказали.

— Надеюсь, — угрожающе бросил Шоу.

Он вошел первым. В маленькой комнате администратора никого не было. На стене висела записка: «Если вам что–нибудь надо — звоните».

Они поднялись наверх. Полицейский, находившийся на лестничной площадке второго этажа, сказал:

— Все в порядке, сэр.

— Что–нибудь слышно у них?

— Он снова в ее комнате, большую часть времени торчит там. Золотое времечко, я бы сказал, — осклабился полицейский.

— Вас никто не спрашивает, — оборвал его Шоу. Роджер снова почувствовал напряжение, почти не покидавшее его с тех пор, как было найдено тело Дэнио Моррисон. По пути в гостиницу у него появилось дурное предчувствие. Ему лично, конечно, ничем не повредит, если окажется, что была поднята ложная тревога, но тогда возникнут новые проблемы и братья Флэг наверняка откажутся помочь им. А может быть, действительно у Ланселота Смита была навязчивая идея? И все эти убийства не имели никакого отношения к пароходам? — мелькнула вдруг мысль в его голове.

Они подошли к комнате, где жила девушка. На дверях — табличка с цифрой 3. Шоу громко постучал.

Никто не ответил, раздался лишь какой–то странный звук, похожий на вздох. Потом будто заскрипели пружины кровати. Шоу снова постучал.

— Кто там? —хрипло спросил человек, выдававший себя за Бенджамина Лимма. За дверью послышалась какая–то возня.

— Комиссар Шоу. Мне надо поговорить с вами.

— Зайдите через пять минут, — отозвался Лимм.

— Откройте дверь немедленно, или я ее выломаю. Раздался голос девушки: «Что им нужно?» Лимм не ответил. Роджер услышал по ту сторону двери мягкие шаги по ковру и насторожился. Шоу тоже. Дверь открылась внутрь —поэтому они оба избежали ее удара по лицу, но Лимм, казалось, готов был броситься на них. Он стоял в дверях красный от гнева. На нем были брюки, носки и рубашка.

— Какого черта вам здесь надо?

— Хотим узнать, кто вы, — коротко бросил Шоу. — И прекратите изображать негодование. Если вы и девчонка решили позабавиться, нам до этого нет никакого дела. Но наша задача сохранить ей жизнь. Ваше имя?

— Бенджамин Лимм? —спросил Роджер. — Или Соломон Барринг?

— Соломон Барринг?! — вскрикнула Дорин.

Злость как рукой сняло с лица стоящего в дверях человека. Он побледнел, и агрессивность его исчезла.

— О–о, нет, — прошептала Дорин. — Нет!

— Факты — упрямая вещь… — начал было Шоу, но Роджер схватил его за руку, и он тут же умолк. Они понимали друг друга с полуслова. Роджер убедился в этом, когда Шоу был еще в Лондоне.

Бенджамин Лимм, он же Соломон Барринг, отвернулся от них и посмотрел на Дорин. В его позе было что–то театральное. Он протянул к ней руки, словно зная заранее, что его оттолкнут.

— Дорри, это не то, что ты думаешь, — сказал он хрипло. — Это совсем не то.

— Вы их брат. А они убили Дэнис. И я… — Дорин замолчала, и чувствовалось, что она вот–вот разрыдается. Но неожиданно в ней вспыхнула ярость, и, когда она набросилась на него, ее лицо засветилось красотой. — Негодяй! — закричала она пронзительно. — Негодяй!

Она била Соломона Барринга по лицу, удары сыпались градом. Он стоял не шевелясь и молча сносил удары. Девушка подняла руки, чтобы ударить его еще, но неожиданно опустила их. Она отвернулась от измятой постели, став лицом к стене.

— Дорри, — сказал Соломон Барринг. — Пожалуйста, выслушай меня.

— Я не желаю ничего слышать.

— Дорри…

— Убирайтесь! Надеюсь, я вас больше никогда не увижу.

Соломон Барринг закрыл глаза. Казалось, для него не существовали сейчас эти двое полицейских, он думал только о девушке. Он открыл было рот, чтобы сказать что–то, но промолчал. Медленно, будто это причиняло ему боль, он повернулся и подошел к Роджеру и Шоу — сама покорность, признание полного поражения. Он ничего не сказал, лишь кивнул головой.

— Объясните, что это значит? — потребовал Роджер.

— Нет, не здесь.

— Именно здесь.

Он снова приготовился к бою.

— Нет, выйдем отсюда.

— Вы не можете делать все, как вам хочется, — сказал Шоу. — Мы спешим. Вы Соломон Барринг?

— Да.

— Для чего вы скрывались под чужим именем?

— Потому… потому что мне не хотелось плыть на пароходе компании «Голубой флаг» под собственным именем.

— Почему вы взяли имя Лимма? —спросил Роджер;

— Ради Бога, поговорим об этом в машине, где угодно, но только не здесь..

— Отвечайте! — приказал Шоу.

Соломон Барринг взглянул так, словно хотел броситься на них, словно хотел сделать все, чтобы выскочить из комнаты, но двое высоких сильных мужчин преградили ему путь. Он посмотрел на девушку, но она подошла к кровати и села на нее, повернувшись к нему спиной.

— Мне казалось, что мои братья задумали какое–то преступление против «Кукабурры», — наконец сказал Соломон хриплым голосом. — Мне показались подозрительными какие–то намеки Поля, сказанные как–то вечером, когда он слишком много выпил. Но никто из них мне ничего не говорил. — Он помолчал, словно ему было тяжело вспоминать. — Когда захватили нашу компанию, я ненавидел «Голубой флаг» так же, как и они. Но это продолжалось недолго. А они ненавидят ее до сих пор. Именно из–за этого я уехал из Сиднея в провинцию. Мы встречались редко. Но когда мы виделись, эта тема всегда обсуждалась, и мне казалось, что братья озлоблялись все больше и больше.

— А как к этому относился ваш отец? —спросил Роджер.

— Отец? Он покорился судьбе, — сказал Соломон. — Компания «Голубой флаг» выплатила ему компенсацию, и он жил безбедно. Потеря судов была для него непоправимым ударом во многих отношениях, но от этого он не стал хуже. Самое ужасное, что это убило мою мать — она не смогла перенести горе. Одно время нам казалось, что вся семья останется без копейки, ведь мать и отец получили это дело по наследству и для них оно было всем. Долгое время отец никак не мог прийти в себя. Он уехал на северное побережье Западной Австралии, удил рыбу, пытался заняться добычей перламутра, но прошли годы, прежде чем он оправился от удара. Мне было больно смотреть на него. А братья сходили с ума от ненависти. Да, да, именно сходили с ума. Они ни о чем не могли думать кроме мести.

Соломон замолчал, облизнул губы, переминаясь с ноги на ногу. Дорин все еще сидела на кровати, но теперь она повернулась и смотрела на него. Роджер подвинул Соломону стул.

— Не нужно, — грубо сказал Соломон. Он расправил плечи и выпрямился во весь рост. — Я слышал от своего друга в Сиднее, что они нанялись на «Кукабурру», и мне это не понравилось. В глубине души у меня всегда было подозрение, что они причастны к тому, что случилось с «Коалой». В то время они работали на баркасе и занимались перевозкой груза на остров Хэнам. Они находились на расстоянии менее ста километров от того места, где в свое время нашли «Коалу». Они не сказали мне, почему решили наняться на «Кукабурру». Я купил билет, одолжил у Бена Лимма его паспорт, наклеив свою фотографию на его. Бен занимается разработкой урановой руды недалеко от мыса Йорк, и паспорт ему не нужен. Все печати были в порядке, и никто ничего не заметил. Я не хотел, чтобы Поль и Маркус знали об этом. Они понятия не имели, что я на пароходе, пока не увидели меня вечером первого дня.

— Что же они сделали? — спросил Роджер.

— Они сказали мне, что мои подозрения неоправданны и что теперь они будут работать на компанию «Голубой флаг». Сказали, что забыли о мести.

— Вы им поверили?

— Нет.

— Были ли у вас какие–либо улики против того, что они замышляли?

— Не знаю, — неуверенно ответил Соломон. Он посмотрел на Дорин, словно почувствовал на себе ее взгляд. Выражение его глаз изменилось, а голос стал тверже.

— В конце плавания видели, как Поль заходил в каюты пассажиров, и в его койке нашли бумажник одного из них. Пассажир отказался от обвинения, но Полю пришлось покинуть корабль в Саутгэмптоне. Маркус ушел вместе с ним. На пароходе они часто разговаривали с Дэнис и Дорин, и я предупреждал девушек, но они меня не послушались. Когда я увидел фотографию Дэнис в газете, я должен был узнать, что случилось с Дорин. Поэтому я и пришел к вам. Я не мог сказать вам всю правду, но большую часть вы знаете. Я не мог поверить, что убийцей был Поль. Даже сейчас мне трудно поверить этому.

Дорин медленно встала с постели.

— Вы заявили, что не имели никаких улик против ваших братьев, — сказал Роджер.

— Я подумал, что, может быть, они решили воровать в пассажирских каютах, чтобы создать компании плохую репутацию, — ответил Соломон. — Теперь мне совершенно ясно, что за этим скрывалось гораздо большее. А то, что они шарили по каютам и украли бумажник, могло к этому иметь лишь косвенное отношение. Но из–за чего они убили Дэнис, пытались убить Дорин и почему убили Шелдона, я просто не знаю. В Лондоне… — Он снова замолчал и оглянулся. Дорин стояла рядом. Он протянул руку, и она взяла ее. — В Лондоне я не знал, что мне делать. Я сказал вам, кем… кем была Дэнис. Я надеялся, я молился, чтобы мои братья не имели никакого отношения к ее убийству.

Теперь я знаю, убили ее они. Единственное, что я мог сделать, — это попытаться помочь Дорин. Я был уверен, что, даже сама не сознавая этого, она знает, из–за чего это произошло. Вы, — он взглянул на Роджера, — вы просили меня заставить ее говорить, но меня не надо было убеждать в этом. Она не может вспомнить ничего, что могло бы помочь. В этом весь ужас. Может, вспомнишь, Дорри?

— Если бы я только могла, — сказала она. Голос ее окреп, и в жестах появилась уверенность —Я перебрала в уме все, но не смогла вспомнить, чтобы кто–нибудь говорил мне о тех двоих. Бен… — казалось— она не замечает, что назвала его чужим именем, — почему ты мне не сказал?

— Разве ты бы мне поверила? —спросил Соломон. — Разве для тебя было бы лучше, если бы ты знала, кто я? Я хотел заставить тебя вспомнить, так как мне казалось, что это единственный способ уберечь тебя от опасности.

Его взгляд, интонация—все, казалось, говорило: «Потому что я люблю тебя».

— Еще один вопрос, — сказал Роджер. — Как вы думаете, почему ваши братья не напали на вас?

После долгого молчания Соломон Барринг ответил: — Они не могли меня убить. Они никогда не пошли бы на это. Семья для них значит слишком много. Они не убили бы меня ни при каких обстоятельствах. Они были уверены, что я тоже не причиню им вреда. — Он расправил плечи. — Вы позаботитесь о безопасности Дорин, пока меня не будет?

— Куда вы собираетесь отправиться? —спросил Люк Шоу.

— Разве вы меня не заберете?

— Мы будем следить за вами. Вы останетесь здесь, пока мы не выясним кое–какие детали, — ответил Люк. — Вы остаетесь у нас на подозрении, но дела против вас пока не возбуждаем.

— Лучшее, что вы можете сделать, — это попытаться разбудить память Дорин, — с чувством сказал Роджер. — Даже слово, фраза могут помочь нам. И еще один вопрос…,

— Слушаю вас…

— Вы не знаете, где бы мы могли разыскать вашего брата Маркуса?

— Если бы я знал, я бы сам отвел вас к нему, — сказал Соломон Барринг. — Не имею понятия, где он может быть.

Шоу и Роджер покинули комнату. Некоторое время шли молча. Роджер находился под впечатлением рассказанного Баррингом и его примирения с Дорин. Безусловно, они полюбили друг друга, и это его удручало.

— Мне кажется, он говорил правду, — вдруг произнес Шоу, когда они уже были в вестибюле отеля.

— Я был бы удивлен, если бы это оказалось не так, — признался Роджер. — Сколько тебе понадобится на проверку настоящего Лимма?

— Немного, — ответил Шоу. — Как только приеду к себе, немедленно займусь этим. О чем ты думаешь?

— Как бы ускорить ответы с пароходов — вот что меня сейчас волнует больше всего, — ответил Роджер.

— Ответы могли уже поступить. — Шоу шагнул на тротуар и, увидев, как по Ливерпуль–стрит сплошным потоком двигались автомобили, поморщился и сказал:

— Пожалуй, мы скорее дойдем, чем доедем.

— Согласен, — сказал Роджер. — Знаешь, чего мы еще не успели сделать? 

— Опомниться от встречи с братьями Флэг, — ответил Шоу. — Интересно, не обманула ли нас добрая старая интуиция. Ведь когда ты изобличил их во лжи, они быстро сдались.

— Не слишком ли быстро? —спросил Роджер.

— Брось объясняться загадками. Знаешь что, — продолжал Шоу. — Давай отложим этот разговор, пока не вернемся в управление. Здесь не поговоришь как следует.

Он был прав. На улице становилось все больше и больше народу. Автомобили заглушали голоса. Шоу шел впереди, и Роджер с трудом поспевал за ним в толпе. Пожалуй, ему было даже приятно такое физическое напряжение: при этом отдыхал мозг. Ему показалось, что они довольно долго шли по улице мимо витрин магазинов. Потом они свернули в переулок, который вывел их к полицейскому управлению. В переулке никого не было. В этот час он почти всегда был безлюден. Они прошли через стоянку автомобилей к зданию полицейского управления и сели в лифт, который, казалось, полз как черепаха. Шоу барабанил пальцами по тыльной стороне руки, выдавая тем самым свое нетерпение. Они вышли на третьем этаже и направились в его кабинет. В кабинете никого не было. На столе аккуратными стопками были сложены бумаги. На одной из стопок лежала записка, написанная карандашом. Точно такая же, как Кебл оставлял в кабинете Роджера. Шоу машинально взял записку и прочитал ее. И тут он взорвался.

— Грязная свинья, — гаркнул он. — Маркус Барринг звонил и просил передать нам с тобой… — Роджер подошел ближе, и Шоу продолжал: —…что «Кукабурра» больше никогда не зайдет в гавань. Насколько я знаю Барринга, он не шутит.

В этот момент в дверях появился человек. Роджер заметил его первым. Это был высокий, хорошо одетый мужчина, фигурой и внешностью напоминавший старшего Флэга. Правда,в нем не было той вкрадчивости, которую Роджер подметил у Раймонда. У него был широкий лоб, зачесанные назад седые волосы и глубоко посаженные голубые глаза. Вошел он быстрым шагом.

Люк Шоу встал.

— Добрый вечер, сэр.

— Здравствуйте, Люк, — Человек протянув руку, направился к Роджеру. Неожиданно всплывшая в памяти фотография и поведение Люка Шоу подсказали Роджеру, что это верховный комиссар полиции штата Ньо–Саус–Уэйлс Хью Петерел. — Извините, что не мог встретиться с вами раньше, комиссар. — Он крепко пожал руку Роджера. — Я слышал, вы беседовали с Маркусом Баррингом. Как вы думаете, то, что написано в записке, серьезно или блеф?

— Мне кажется, что он уверен в своей правоте, — ответил Роджер.

— Уверен?

— Он верит, что «Кукабурра» пойдет ко дну до того, как пришвартуется.

— А разве он не знает это наверняка?

— У нас пока нет достаточных основании считать, что это так, — сказал Роджер. — Однако я думаю, что все это весьма серьезно.

— Бог мой, и я тоже, — заметил Люк. Комиссар строго посмотрел на Роджера.

— Мне доложили, что вы заставили братьев Флэг принять решение против их воли, — сказал он. — Итак, хорошо, если мы обнаружим, что с «Кукабуррой» должна стрястись беда. В противном случае братья заявят, что вся эта провокация направлена на очернение их доброго имени.

— Знают ли они что–нибудь о записке?

— Нет, — ответил Петерел, — я звонил Раймонду Флэгу и передал ему, что у меня есть основания полагать, что опасность существует, вот и все. Как широко вы проводите розыск Маркуса Барринга, Люк?,

— Насколько это возможно. — Вы имеете в виду штат?

— Всю страну.

— Мы должны найти его, — Сейчас надо заниматься только этим, — У него был озабоченный вид. — Что нового вы мне можете сообщить?

В ожидании ответа он сел на край стола. Шоу доложил ему о разговоре с братьями Флэг и о Соломоне Барринге. Петерел слушал нахмурившись.

— И вы оставили Соломона Барринга в отеле?

— Да.

— Привезите его сюда, — приказал Петерел. — Нет никакой уверенности, что он говорит правду. — В голосе его звучало недовольство. — Один из его братьев пожертвовал своей жизнью, то же сделал и Ланселот Смит. Соломон может убить эту девушку, прекрасно сознавая, что у него нет выхода. Немедленно доставьте, его сюда и задержите для допроса.

Люк взглянул с мольбой о поддержке на Роджера.

— А вы что думаете, Красавчик?

— Вреда не будет, хотя я и не считаю, что это принесет пользу, — сказал Роджер.

— Это принесет нам уверенность, что мы не потеряем Дорин Моррисон по нашей вине, — решительно сказал Петерел. — Я не хочу рисковать.

Рука Люка Шоу уже лежала на телефоне.

— Я понимаю, почему вы это сделали, — сказал Соломон Барринг. — И тем не менее я сказал вам всю правду.

— Неужели у вас нет ни малейшего представления, где мы можем найти вашего брата? —спросил Роджер.

— Ни малейшего.

— Может, вспомните, где он любил бывать?

— Да это известно всем: клуб «Прибой», сиднейский яхт–клуб, клуб подводного плавания, но ни в одном из этих мест он не может спрятаться.

— А знакомые девушки? Женщины?

— Ничего постоянного. Маркус всегда получает удовольствия там, где может их найти, — с горечью ответил Соломон Барринг. — Если бы я мог помочь вам, я бы это сделал. Я не менее вас хочу, чтобы все это кончилось.

— У вашего брата было много друзей?

— За последние десять лет он редко бывал в Сиднее. И не думаю, чтобы он виделся со своими старыми приятелями с тех пор, как мы вынуждены были расстаться с наследством отца и матери. А друзей у него никогда не было. Он всегда считал себя лучше других, и это никому не нравилось.

И тем не менее нам придется допросить как можно больше его знакомых, — сказал Люк. Он весь съежился под укоризненным взглядом Петерела. — Составьте список его друзей.

— Если это необходимо, — сказал Соломон. — Комиссар…

— Да?

— Вы не допустите, чтобы что–либо случилось с Дорин?

— Она в полной безопасности. 

—Да–да, прошу вас.

— Барринг, она так ничего и не вспомнила, что могло бы послужить нам ключом к разгадке? — спросил Роджер.

— Ничего, абсолютно ничего, — уверенно ответил Соломон. — И я думаю, что и не вспомнит. Я начинаю сомневаться, существует ли вообще то, что она должна вспомнить.

— Я тоже, — мягко сказал Роджер. — Но тем не менее нужно попытаться. Это надо было сделать раньше. Ты можешь найти хорошего психиатра? — спросил он у Шоу.

— Конечно, — тут же отозвался Шоу. — Действительно, следовало бы сделать это раньше, но у нас не было времени. Я все устрою. — Он подошел к столу. — Ну, за дело. И не пропустите в этом списке никого из старых приятелей вашего брата, Барринг.

— Они ничего не сделают Бену, правда? —Дорин Моррисон не могла еще привыкнуть к новому имени своего возлюбленного. — Ведь он сказал всю правду, я уверена, что он говорил правду,

— Я тоже так думаю, — успокоил ее Роджер. — А если и нет, то полиции ему нечего опасаться, Дорин, вы понимаете, что поставлено на карту?

— «Кукабурра» и все, кто находится на ней.

— Или даже еще больший корабль, — сказал Роджер. — Мы хотим попросить психиатра помочь вам кое–что вспомнить. Вы должны сделать все, чтобы облегчить его работу. Ваши показания нужны не только для спасения судна, но они могут явиться даже подтверждением того, что Бен говорил правду.

Джек и Джилл Пэрриш стояли, обнявшись, ранним воскресным утром на палубе «Кукабурры», словно на небе сияла луна, а не восходящее солнце. Неподалеку от них три матроса проверяли провизию спасательной лодки.

— Еще три дня и три ночи, — сказал Джек Пэрриш. Он посмотрел сбоку на свою молодую жену. — Затем неделя в Сиднее, последние покупки и снова жизнь среди бананов.

— Не разрешай мне много есть, — сказала Джилл. — Милый, ты не заметил ничего странного вчера?

— Нет, а ты?

— Мне показалось, что среди команды началась какая–то суматоха… И потом, с тех пор как мы ступили на борт, наша каюта никогда еще так тщательно не убиралась.

— Генеральная уборка; видно, приедет какая–то важная птица для инспекции, — сказал Джек. — Видишь, еще раз проверяют спасательные шлюпки, а ведь они делали это и в Гонконге. Совсем неплохо—такая аккуратность…

С маленького пляжа, недалеко от сиднейской гавани, быстро плыл Маркус Барринг. Он чувствовал себя как рыба в воде. Неподалеку высились скалы — излюбленное место для подводной охоты и начинающих ныряльщиков. Он был в маске, с трубкой, на ногах — ласты. Любой полицейский в Сиднее, взглянув на него, сейчас ни за что не узнал бы его. Он был абсолютно уверен в этом, настолько уверен, что ему захотелось побахвалиться. Он должен покуражиться, по крайней мере поговорить по телефону, он ничего не мог поделать с собой. В памяти все еще живо удивление полицейского, с которым он разговаривал. Он чувствовал себя в полной безопасности. Катер морской полиции, разыскивающий его, проплыл мимо, и полицейские даже не взглянули на ныряльщика. Ничего удивительного: ведь рядом с ним находилось восемь или девять таких же пловцов. Маркус Барринг отлично знал все водовороты и течения в сиднейской бухте.

Первая радиограмма с борта одного из судов компании «Голубой флаг» была получена в полицейском управлении в 3 часа 15 минут утра в воскресенье. В ней говорилось: «Обыск окончен. Ничего не обнаружено. Капитан «Нессии»».

Без четверти восемь Роджер приехал в управление, где были получены аналогичные радиограммы с одиннадцати судов. Но «Кукабурра» молчала.

Вошел сержант, держа в руке еще две радиограммы. «Риф», стоявший на причале в Гонконге, сообщал, что у них все в порядке. И «Тасманец», плывущий между Бомбеем и Коломбо, прислал тоже утешительную радиограмму,

В половине девятого появился Люк Шоу.

— Не смотри на меня с укоризной, я уже побывал в порту, беседовал с морской полицией, — сказал он. — Они обыскали каждое суденышко, не оставили ни одного возможного укрытия на берегу, а Барринга и след простыл. Не мог же этот негодяй улетучиться? —Пока он говорил, вошел снова сержант. — Что–нибудь от «Кукабурры»?

— Нет. «Адела» в Сайгоне: «На борту все в порядке».

— Сколько всего получено радиограмм?, — Четырнадцать.

— Больше половины. Красавчик, что–нибудь слышно от психиатра?

— Я видел его вчера в десять вечера, — ответил Роджер. — Пока все безрезультатно.

— Считает ли он, что в ее голове что–то сокрыто?

— Он допускает это.

— Нам от этого не легче, — помрачнел Шоу. —У него, как и у нас, еще есть суббота и воскресенье для работы. Хорошо, что мы предупредили «Кукабурру». Если бы мы этого не сделали, я бы полетел туда сам.

— Где она сейчас?

— Примерно в двухстах милях севернее Брисбена, — ответил Шоу. — Она должна прибыть во вторник к полудню. Нам остается лишь работать над тем материалом, который у нас есть, навести справки в Гонконге и приготовиться действовать в понедельник утром.

— Мы можем телеграфировать Скотланд–Ярду с тем, чтобы они произвели тщательный обыск в конторе Смита, — сказал Роджер. — Фред Ходжес вплотную займется Ву Хонгом. Итак, с чего начнем?

— Я предлагаю провести субботу и воскресенье у меня дома, — сказал Люк. — По крайней мере, мы сможем сочетать приятное с полезным.

Фифи Шоу была рада приходу Роджера и не знала, куда его усадить. В воскресенье после обеда они выкроили время отправиться на Палм Бич полюбоваться прибоем. С судов продолжали поступать радиограммы, в которых сообщалось, что результаты обыска ни к чему не привели.

В понедельник рано утром они были уже в управлении и нервничали, потому что «Кукабурра» сообщила, что обыск еще не закончен. На столе Люка Шоу скопилась масса бумаг. Большая часть из них—донесения о результатах обыска на судах. Просматривая их, Роджер почти не делал никаких пометок. 

Шоу поднял глаза, прижав рукой раскрытую папку с документами.

— Мы допросили двадцать девять старых приятелей Барринга. И все они заявляют, что не видели его лет пять, а то и больше. — Он взглянул на донесение. — Настоящий Бенджамин Лимм подтверждает слова Соломона насчет паспорта. Его допросила полиция в Бруме. Идиот! —Шоу отложил в сторону бумаги и взял новую папку. Роджер увидел, как вытянулось у Шоу лицо.

— А вот это уже весьма странный документ. Роджер торопливо подошел к нему.

— Хороший или плохой?

— Помнишь Персивала Шелдока?

— Страхового агента из Аделаиды, который был убит в Лондонском аэропорту? —спросил Роджер.

— Молодец, — одобрил Шоу и нахмурился, хотя в его глазах светилось возбуждение. — Он оказался другом Мортимера Флэга. Что ты на это скажешь? —Он уселся на край стола. — Неужели эти толстосумы знают больше, чем мы думаем? Как бы ты отнесся к возможности прижать этого жирного Мортимера?

— Можно подумать, что тебе этого не хочется? — спросил Роджер. — Где список членов сиднейского яхт–клуба? — И когда Шоу протянул ему папку, он открыл ее на букве «Ф».

— Я должен быть у верховного комиссара в девять тридцать, и мне нельзя уходить из управления, пока не придут радиограммы со всех судов. Поезжай к Мортимеру Красавчик. А если будут какие–нибудь новости, я позвоню тебе.

— С удовольствием поеду, — сказал мягко Роджер. — Мортимер Флэг примерно ровесник Маркуса Барринга. Ему тоже тридцать девять. Персивалу Шелдону было тридцатъ восемь. Все трое — члены яхт–клуба. И все трое ровесники. Интересно, есть ли еще у них что–либо общее?

Мортимер Флэг сидел у себя в кабинете, большом, светлом и, можно сказать, роскошном. На стене позади письменного стола висел под стеклом большой портрет Раймонда Флэга; по седине можно было определить, что портрет написан недавно.

«Пожалуй, — подумал Роджер, — толстым Мортимера не назовешь, однако в недалеком будущем он наверняка располнеет, если не изменит свой образ жизни».

Волосы Мортимера были тщательно прилизаны, а нежная бледная кожа на лице напоминала женскую: казалось, ему незачем даже бриться.

— Да, я знал Шелдона по клубу. А почему бы и нет? — попытался он съязвить. — Знал я также и Маркуса Барринга.

— Кроме клуба, вы ничем не были с ним связаны? — спросил Роджер.

— Вам могут сказать, что мы вместе играли в карты.

— Надо полагать, вы играли на деньги?

— Да, при умеренных ставках. Не понимаю, какое отношение это имеет к нашему делу. Все уже в прошлом. Мы не встречались больше десяти лет.

— Когда вы разорили Баррингов…

— Я хочу, чтобы вы имели четкое представление, — прервал его Мортимер. Он говорил с достоинством, которого Роджер раньше в нем не замечал. — Мы не разорили компанию Баррингов. Это была старая линия с очень плохой администрацией, с хронической нехваткой капитала. Для того чтобы выдерживать всевозрастающую конкуренцию, компания залезла в долги, которые она не смогла выплатить. Когда мы приобрели их дело, мы аннулировали все долги, дали старику Баррингу щедрую компенсацию и, больше того, приняли на работу его сыновей—они были в большой нужде. У директоров нашей компании совесть чиста, комиссар.

Роджер заметил мягко:

— Очень хорошо, сэр. Всегда легче работать с людьми, когда они выкладывают все карты на стол. Вы дружили с Маркусом Баррингом еще до того, как приняли их дело?

— Нет. Он воспринял передачу компании как личное оскорбление и вел себя глупо.

— На чьей стороне был Шелдон?

— Насколько мне известно, он здраво смотрел на вещи. Он переехал вскоре в Аделаиду и продолжал сотрудничать в нашей компании. Мы не делаем из этого тайны. Мы встречались примерно два раза в год.

— Не заметили ли вы какой–либо перемены в его отношении к вам?

— Никакой.

— Почему он плыл на «Кукабурре»?

— У него была очень серьезная операция по поводу рака легкого в прошлом году, и ему посоветовали отправиться в долгое морское путешествие, а компания «Голубой флаг» предоставила ему эту возможность по минимальной цене. — Мортимер Флэг сжал губы так, что на его лице исчез маленький, почти женский рот. — Однако к чему ведут ваши вопросы?

— Я хочу знать, какие еще общие интересы были у вас, Шелдона и Маркуса Барринга, кто ваши друзья и не было ли другой причины, кроме передачи дела, которая вызывала бы такую непримиримую враждебность Маркуса Барринга.

— Любовь к плаванию и яхтам—вот все, что нас связывало. Мы были членами одних и тех же клубов. Если вы возьмете список членов клуба двенадцатилетней давности, вы получите те же сведения, что и от меня. А теперь вы должны извинить меня, комиссар. Через двадцать минут у меня очень важное совещание.

— Я не задержу вас долго.,. — сказал Роджер. — Всего один вопрос.

— Слушаю.

— Мистер Флэг, не предлагал ли вам кто–нибудь продать ваше предприятие?

— Пока мы не собираемся, — резко бросил Флэг.

— И такая перспектива у вас не обсуждалась?

— Нет!

— Почему же тогда вы решили, что единственная цель убийства пассажиров «Кукабурры» — это попытка ослабить ваше положение? Ваш двоюродный брат Грэгори был очень озабочен тем, что может произойти, если эта история станет известной, пожалуй, даже слишком озабочен. Вы тоже. Компания, которая пользуется солидной репутацией, чье экономическое положение не вызывает опасений, без ущерба сможет прожить временный спад. Только компания, которая думает о том, как сохранить себя и свои капиталы, может очень серьезно пострадать от молвы. Почему вы так нервничаете, мистер Флэг?

Мортимер Флэг медленно встал, облизал губы, крепко сжал правый лацкан, обнаруживая, какой пухлой и бледной была его рука, и заговорил с неожиданным достоинством:

— Я не нервничаю. Мои коллеги — директора правления—также совершенно спокойны. Мы ревностно, очень ревностно относимся к нашему доброму имени. Нам нечего бояться. Мы считаем, что если бы вы полиция безукоризненно выполняли свой долг, вы бы увидели, что все эти убийства не имеют ничего общего с компанией «Голубой флаг». Между прочим, комиссар, если в будущем вам понадобится меня увидеть, я буду просить вас заранее договариваться о встрече. А теперь я вынужден просить вас…

Зазвонил телефон. Он поколебался, наклонился и снял трубку.

— Я же просил меня не беспокоить… Ах, вот что..

Да, да, с таком случае вы были совершенно правы. Он протянул трубку Роджеру.

 —Это вас.

— Благодарю, —беря трубку, Роджер коснулся руки Мортимера Флэга — горячая и влажная, мысленно отметил он, потом произнес:

— Вест слушает.

Красавчик, похоже, что мы попали пальцем в небо, —сказал Люк Шоу, и в голосе его звучала нескрываемая тревога. — Получены радиограммы со всех судов, у всех полный порядок, в том числе и на «Кукабурре», которая будет здесь в понедельник, на день раньше.

Было утро понедельника, времени оставалось мало.

Все еще стоя у стола, Мортимер Флэг пристально смотрел на Роджера. Роджеру показалось, что директор уже знал о результатах обыска, а сейчас только и ждет момента, чтобы поиздеваться на этот счет. Роджер, плюнув на гордость, сказал:

— Все суда доложили, что все в порядке, не так ли?

— Вот именно. Прямо зло берет, что ни одно из них не взорвалось, —мрачно пошутил Шоу, —Я решил предупредить тебя: братья Флэг уже знают об этом. Ты, конечно, понимаешь, что сейчас не стоит на них нажимать. Извини, что я впутал тебя в эту историю, Красавчик.

Роджер искренне рассмеялся.

— Дай Бог, чтобы это была самая большая неприятность в моей жизни. Увидимся, —он положил трубку,улыбнувшись Мортимеру Флэгу, — На ваших судах все в порядке, — сказал он.

Глаза Мортимера загорелись.

— Это прекрасно! (Итак, он ничего не знал, отметил про себя Роджер.) Я же говорил вам, вы попадете впросак. — Он поднял трубку, но, прежде чем он заговорил, дверь позади Роджера распахнулась и в комнату влетел Раймонд Флэг. Оглянувшись, Роджер увидел сияющие глаза и победоносный вид председателя правления. За ним семенил улыбающийся от восторга Грэгори Флэг.

— Ничего не найдено! —гаркнул Раймонд.

— Боже, какое счастье! — воскликнул Грэгори. Роджер встал так, чтобы ни к кому из них не быть спиной. Он ожидал, что Флэги будут злорадствовать, но вместо этого увидел неподдельную радость, а это уже примечательно для людей, которые абсолютно уверены в том, что у компании — «Голубой флаг» не могут возникнуть какие–то осложнения.

— Удивлены, комиссар? —спросил Раймонд. — Но это же естественно. Мы–то знали, что вы ошибаетесь, однако вы настаивали, и мы тоже невольно забеспокоились. Это огромное облегчение.

— Даже если оно и огорчило комиссара Веста, — ядовито заметил Мортимер.

— Если у вас создалось впечатление, что мне хотелось видеть один из ваших пароходов на дне моря, со всем экипажем и пассажирами, значит, я вел себя неправильно, — сказал Роджер. — Возможно, это рассеяло ваши опасения, но мои остались при мне. Я хочу поймать убийцу. Я должен добраться до тех богачей, которые стоят за ним, и должен узнать, почему были совершены убийства, почему Ланселот Смит предупредил меня о том, что любое из ваших судов может быть потоплено и…

— Я же говорил вам, что Смит страдал навязчивыми идеями, — прервал его Раймонд.

— Вы думаете, что по этой же причине Маркус Барринг позвонил комиссару Шоу и сказал, что «Кукабурра» никогда не пришвартуется в сиднейской гавани? —спросил Роджер.

— Я не верю… — начал было Грэгори, но замолчал.

— Что?! — ахнул Мортимер.

— Когда это было? — спросил Раймонд Флэг.

 В мгновение настроение их резко изменилось. Радость исчезла, ее сменила тревога, даже испуг. Они встали рядом по одну сторону стола Мортимера, а Роджер, повернувшись спиной к двери, стоял по другую.

— Именно поэтому я настаивал на обыске, —сказал Роджер. Все молчали, и в этом молчании отчетливо прозвучал вопрос, который он все время хотел задать этим людям.

— Мне сообщили, что кое–кто в Пекине захотел приобрести компанию «Голубой флаг» и пытается вынудить вас продать компанию. Точно так же, как когда–то вы заставили сделать это Баррингов. На вас действительно оказывают такое давление? — Никто ему не ответил, и он продолжал: —Дело в том, что жертва, принесенная Ланселотом Смитом и Полем Баррингом, весьма смахивает на Политический фанатизм. У вас есть какие–либо основания считать, что Смит был связан с Китаем?

— Бог мой! — сказал Грэгори Флэг.

Мортимер пересек кабинет и плюхнулся в мягкое кресло у окна.

Раймонд остался у письменного стола, бледный, по внешне спокойный. Казалось, прошла вечность, прежде чем он смог собраться с мыслями и заговорить.

— Да, — бесстрастно начал он.

Голос Роджера, поддавшегося напряжению момента, стал хриплым.

— Вы уверены в этом?

— Да.

— Знали ли вы, что он замешан в заговоре против компании?

— Мы опасались этого, — ответил Раймонд.

— Почему?

— Мы знали, что он хотел, чтобы мы продали большую часть наших акций подставным лицам. Мы отказались. Когда были совершены эти преступления, мы поняли, что это попытка силой вынудить нас пойти на соглашение.

— Когда началось это давление?

— Полгода назад.

— После того, как затонула «Коала»?

— Да, — ответил Раймонд. — Дело в том…

— Раймонд, зачем все это, — сказал Мортимер. Побледневший, он вскочил с кресла, словно приготовясь к драке. — Нет необходимости в дальнейшем признании или заявлениях. Их было достаточно. Мы сделали все от нас зависящее. Давай оставим все как есть.

— Не так–то уж вы много сделали, предупредив капитанов ваших судов, к тому же вы знали, что одному или нескольким из них грозит опасность, — резко сказал Роджер.

— Мы прекрасно понимали, что, если вы решили предупредить капитанов, вы бы сделали это, хотим мы того или нет, — холодно заметил Мортимер. — Ваши действия, рассматривались бы просто как вмешательство полиции. Запрос же, поступивший от нас, показал, что реальная опасность существует. В этом не было необходимости. Мы не дураки, мистер Вест.

— Разве?

— Что вы хотите этим сказать, черт побери? —взорвался Грэгори Флэг.

— Вы напрасно думали, что я не знаю о том нажиме, который на вас оказывали, и поэтому молчали, не признавая существования опасности. Очевидно, впервые этот нажим вы почувствовали полгода назад, другими словами, через полтора года после потери «Коалы». И совершенно, ясно, что вас схватили за глотку, иначе бы вы так не перепугались. Я думаю, вас просто шантажировали.

— Я не желаю слушать всю эту галиматью! — закричал Мортимер. Он вскочил и подлетел к Роджеру, сжав свои пухлые кулачки. — Вы не имеете права клеветать…

— Да перестаньте, — разозлился Роджер. — Вам троим я буду говорить все как есть, и никто не обвинит меня в клевете. Если бы когда–нибудь это дело попало в суд, вы трое выступали бы против меня одного, поэтому я не собираюсь подавать на суд. Ведь потопление «Коалы» было махинацией со страховкой, не так ли?

— Ни слова! —вскрикнул Мортимер.

Братья молчали, потом Раймонд медленно повернулся и спросил:

— Кто еще так думает?

— Это неважно, — оборвал его Роджер. — «Кукабурре» угрожает опасность. И хотя она сообщила, что на корабле все в порядке, тем не менее она в опасности. Вы знаете это. Вы предполагали, что кое–что найдут на борту, поэтому вы так обрадовались, когда узнали, что ничего не найдено. Видно, «Кукабурра» — ваша вторая страховая афера. Она что, тоже должна была пойти ко дну со всеми пассажирами и командой, чтобы принести вам больше грязных денег? Никто не ответил, и он заорал:

— Это правда? Отвечайте, черт бы вас побрал! Отвечайте!

— Мы вам ничего не скажем, — процедил Мортимер, воцарилось молчание. Наконец Раймонд Флэг повернулся, взглянул Роджеру, прямо в лицо и сказал:

— Предотвратить это не в наших силах, Вест. Мы не знаем, что замышляет Маркус Барринг, мы понятия не имеем, каким способом он хочет привести в исполнение свой план. Мы ничего не можем поделать.

— Мы не знали, что он задумал! — пролепетал Мортимер. — Грэг, заставь Рэя замолчать. Заставь его замолчать.

Братья Флэг растерянно смотрели друг на друга.

— Не знаю, что вы замышляете, — сказал строго Роджер. — Но если умрет хоть один человек или кому–либо будут нанесены увечья, клянусь Богом, вы поплатитесь за это.

— Я же говорю, что мы не знаем, где найти Барринга! —сказал Раймонд.

— Он должен взорвать «Кукабурру» для вас?

— Ни слова! —завизжал Мортимер.

— Вы должны знать, что он задумал. Как он собирается это сделать? От злости голос Роджера сделался хриплым. Он вспомнил лица этих людей. Их радость и успокоение, когда выяснилось, что на кораблях ничего не найдено, все прояснили. Они ожидали, что бомба замедленного действия или что–либо в этом роде взорвет «Кукабурру» еще до того, как она войдет в сиднейский порт, а остальное их мало беспокоило. Если ему удастся припугнуть их посильнее, возможно, они скажут, что задумал Маркус Барринг.

Зазвонил телефон. Грэгори Флэг снял трубку, радуясь возможности разрядить эту гнетущую напряженность. Мортимер подошел к старшему кузену и протянул к нему руки, словно умоляя о чем–то. Сомнения не было: у всех троих на совести тяжелая вина, но теперь не это главное. Наказание придет позже, а сейчас необходимо любым способом предотвратить опасность.

— Слушаю, — сказал Грэгори Флэг, повысив голос. Кто? Да. Минуту. — Он протянул трубку Роджеру. — Это Шоу.

Роджер взял трубку и сказал как можно спокойней:

— Слушаю, Люк?

— Нам повезло, — сказал Шоу, едва сдерживая радость. — Этот психиатр наконец заставил Дорин Моррисон кое–что вспомнить. Она, рассказала о ссоре между Пэрси Шелдоном, страховым агентом из Аделаиды, и Полем Баррингом. Она не знает, что явилось причиной ссоры, но помнит кое–что из сказанного. Психиатр считает, что эти слова могут быть ключевыми. Слушаешь?

— Да, — сказал Роджер.

— Шелдон кричал: «Да, все они, именно все, будь ты проклят. Все они. Тебе не удастся выйти сухим из воды!»

Роджер достал карандаш и быстро записал своим особым шифром.

— Дальше?

— Поль Барринг холодно ответил: «ни ты, ни кто–либо другой не смогут помешать нам. Лучше ты и не пытайся».

— Продолжай, — напряженно сказал Роджер. —Он заметил, как остальные окружили его и пытаются прочитать, что он пишет.

— Шелдон закричал в отчаянии: «Ты меня не запугаешь. Слишком много людей знают об этом. И держи язык да зубами, понял?»

— Дальше? —сказал Роджер.

— Все. — Шоу казался огорченным тем, что больше ничего не было. — В это время кто–то подошел к ним, капитан или первый помощник, сказала Дорин, и они замолчали. Потом Шелдон и Поль Барринг встретились снова и пили вместе как ни в чем не бывало. Дорин говорит, что совершенно забыла об этом, пока психиатр не спросил ее, не помнит ли она какие–либо разговоры между другими людьми. И она все вспомнила. Ты понимаешь, что это значит? Слова Шелдона «все они» могли означать тех людей, которые впоследствии умерли. А слова Поля Барринга «и не пытайся помешать этому» могли означать угрозу убийства. Шелдон или те люди, которым он мог что–то рассказать, представляли опасность для Баррингов.

— А Шелдон ничего не говорил девушке? —спросил Роджер.

Разговаривая, он смотрел на лица стоящих перед ним мужчин. Лицо Мортимера было смертельно бледным, он раскрыл рот и, казалось, беззвучно произнес имя: «Шелдон».

— Она этого не помнит. Возможно, Шелдон врал, — продолжал Шоу. — Он мог сказать Полю Баррингу о том, что другие тоже знают, просто чтобы напугать Барринга. Если это так, если Барринг намеревался выполнить свой план—скажем, потопить «Кукабурру», — он мог убить их всех, чтобы быть уверенным, что ему никто не помешает.

— Таким образом, все убийства могут иметь прямую связь с заговором против «Кукабурры», — сказал Роджер. — Хорошо, Люк, спасибо. И конечно, нам понадобится точная запись всего, что говорил Шелдон.

— Что, что? — удивленно спросил Шоу.

— Я свяжусь с тобой, — сказал Роджер.

Он повесил трубку, не спуская глаз с трех директоров компании. Лица их были бледными, хотя Раймонд владел собой лучше других. Мортимер уже не пытался мешать ему говорить.

— Итак, Шелдон участвовал в этой страховой авантюре с «Коалой» и прекрасно знал о том, что ожидает «Кукабурру», — холодно сказал Роджер. — Поль и Маркус Барринги решили убить всех, кому Шелдон рассказывал об этом.

— Мы ничего не знали об их решении, — признался Раймонд Флэг. — У нас были основания подозревать, что в своей слепой ненависти к нашей компании Маркус Барринг попытается взорвать еще один корабль. Страховка тут ни при чем. И несмотря на результаты следствия, проведенного судом, мы, так же как и полиция, подозревали, что «Коала» явилась жертвой диверсии. Никаких доказательств не было. У нас были основания предполагать, что против «Кукабурры» тоже замышляется диверсия по той же причине, но мы ничего не могли поделать, вы приняли меры раньше нас. Мы не преступники. Если бы мы знали, как остановить этот злой замысел, мы бы давно рассказали вам об этом. Мы, так же как и вы, считали, что адская машина будет установлена на судне. Но если это не так…

Он замолчал.

Роджер схватил телефон и приказал:

— Соедините меня с комиссаром Шоу из полицейского управления. — Он поднес трубку к уху. — Если бомбы нет внутри, то она может быть снаружи. Ведь Маркус Барринг великолепно плавает под водой. Одной магнитной мины вполне достаточно, чтобы потопить «Кукабурру». Когда она приходит?

Как раз сейчас она принимает на борт лоцмана у входа в гавань, — ответил Раймонд.

— Люк, — сказал Роджер, — одна магнитная мина, прикрепленная к корпусу судна, может потопить «Кукабурру».

— И только Богу известно, каким разрушениям подвергнутся близлежащие дома, — сказал Шоу. — Мы предупредили все катера морской полиции, и с десяток морских ныряльщиков уже наготове. Ты упорно настаивал раздобыть материалы о прошлом Маркуса Барринга, и мне пришлось заняться этим. Как выяснилось, он прекрасный подводный пловец и тренированный «лягушатник». Я сейчас же еду на Круглую пристань и беру там катер. Хочешь со мной?

— Учти, если не подождешь, в Сиднее я в последний раз.

— Я оставлю тебе небольшой катер, и ты меня догонишь, — сказал Люк.

Роджер медленно положил трубку. «Торопись, — слышал он внутренний голос. — Однако Шоу и другие и без меня обойдутся в порту. Прежде всего надо закончить дело с Флэгами». Раймонд опять напустил на себя важность и перешел в нападение. Мортимер приободрился, словно сумел удержаться и не упал в пропасть. Грэгори неподвижно стоял у окна и смотрел на гавань.

— Значит, вы считаете, что он сделает это именно таким образом? — спокойно спросил Раймонд. — Я уверен, что полиция примет все необходимые меры, чтобы спасти судно. Но мы, к сожалению, помочь ничем не можем.

— Безусловно, — согласился Роджер. Его голос звучал холодно и твердо. — Вы ничем не поможете. Единственное, что вам придется сделать, — это нанять лучших адвокатов Австралии, чтобы они попытались защитить вас от обвинения в массовом убийстве.

— Мы не совершили никакого преступления, — сказал Раймонд. — У вас нет достаточных улик, чтобы предъявить им обвинения, и, если слух о том, что вы здесь говорите, просочатся в прессу, мы предъявим вам иск на миллион фунтов стерлингов за дезинформацию, вам, то есть Скотланд–Ярду.

— У вас не будет на это времени, — сказал Роджер. — Оно потребуется вам на свою защиту.

Он увидел, как Грэгори сжал кулаки. И хотя Грэгори казался самым сильным из них, он мог оказаться и самым слабым. Пожалуй, бесполезно «обрабатывать» его сейчас, ведь в присутствии брата и кузена он не поддастся на это. Во всяком случае, рассчитывать на его признание в данный момент не приходится.

Роджер направился к двери. Никто из братьев не шевельнулся, его последнее слово обеспокоило их. Он вышел с тяжелым сердцем — полный провал. Поражение всегда до горечи неприятно. Не он первый даже сообразил о возможности использования магнитной мины. Сейчас это казалось ясным как белый день, время упущено. Что же можно сделать теперь для спасения «Кукабурры»? Что?

Роджер начал обдумывать выход из создавшегося положения, отбросив все другие мысли. Он нажал на кнопку вызова лифта и посмотрел на улицу. Сквозь узкое лестничное окно неожиданно ему открылись все подходы к порту. Он подошел к окну и увидел освещенный солнцем город со стороны моста и гавани. Вид был прекрасный, но сейчас его занимало не это. Взор Роджера был прикован к пароходу, который пробирался в заливе мимо огромных скал. К нему приближались маленькие суденышки.

— Вниз? — услышал он голос лифтерши,

Роджер повернулся и поспешил к лифту.

Джек и Джилл Пэрриш, так же как и остальные пассажиры «Кукабурры», вышли на палубу полюбоваться меняющейся панорамой: заливы и заливчики, маленькие суденышки, стоящие на якоре, скалы и камни. Солнце грело, но не было изнуряюще палящим, все было очень–очень красиво. Суету на корабле они отнесли за счет подготовления к швартовке, хотя знали, что должны пройти еще под мостом, так как судно будет швартоваться во внутренней гавани.

Совершенно неожиданно эти идиллические минуты нарушил сигнал, требующий покинуть корабль. Шесть коротких и один длинный гудок парохода, повторяемые непрерывно. Они увидели, как к ним мчалось множества катеров и баркасов, и в одном из них Пэрриш узнал морской баркас водолазной службы.

— Я думаю, ничего серьезного, — испуганно сказала Джилл.

— Нет, это серьезно, — ответил Джек.

— Пошли. 

Как в кошмарном сне, бросились они вниз в каюту за спасательными поясами. На лицах других пассажиров были испуг и удивление. Молодой офицер сказал:

— Нет причины волноваться. Места хватит всем, и плыть нам недалеко.

Китайцы из команды забегали по палубе. Кто–то истерически смеялся. Кто–то крикнул фальцетом:

— А как насчет акул?

Сигнал тревоги, молодой офицер, слово «акулы» и мысль, что ее приданое — а это все, что у нее имелось, — будет потеряно, смешалось в голове Джилл Пэрриш, когда она бежала за мужем, крепко державшим ее за руку. Звуки, которые так часто можно слышать в море при спуске спасательных шлюпок, неожиданно стали зловещими.

— Скорей! —крикнула она. — Надо спешить! Страх сковал ее, и она задыхалась.

В репродукторе раздались слова капитана:

— Я остаюсь на судне. Всем пассажирам и команде немедленно покинуть корабль. Офицеры, выполнившие свои обязанности, могут также покинуть судно.

Солнце было таким ласковым. Гавань — такой прекрасной. По мосту, высившемуся сказочной неколебимой громадой, мчались автомашины, и вдалеке слышался шум проходящего поезда.

Маркус Барринг подплыл к «Кукабурре» за десять минут до сигнала тревоги. Он был совершенно спокоен, выполняя работу. Он прикрепил магнитную мину — «прилипалу» к корпусу корабля рядом с машинным отделением. Попробовал оторвать ее, но не смог. Он плыл под водой. Пока не кончилась дорожка, оставляемая винтами судна, потом всплыл на поверхность, перевернулся на спицу, выбросил небольшой кислородный баллон. У него было по крайней мере двадцать минут отдыха. Маркус и не подозревал, что гавань запружена лодками и людьми, ищущими его. Правда, он рисковал встретиться с акулой, но акулы не страшили его — к поясу он привязал нож; не пугал его и взрыв, так как он произойдет в тот момент, когда судно будет проходить под мостом.

Каждый аквалангист, вызванный на место происшествия, точно знал, что он должен делать, и понимал рискованность операции. Оторвать «прилипалу» от обшивки «Кукабурры» было почти невозможно. Ее надо будет разряжать на месте — трудная и опасная задача, все время им придется работать под страхом того, что в любую секунду их может разорвать на куски.

Но прежде надо найти эту проклятую штуковину.

У каждого борта плыло по шесть человек, а тех, кто был ближе к корме, обвязали веревкой, чтобы не затянуло под винты. Им предстояло тщательно осмотреть всю обшивку судна ниже ватерлинии, но уверенности, что они найдут мину, у них не было. Рыбы безбоязненно проплывали мимо. Дважды скользнула длинная серая тень акулы.

Командир аквалангистов Кеннет Холлэм первый заметил круглую, похожую на тарелку мину. Он подплыл ближе, убедился, что это действительно она, и выпустил два дымовые шашки, которые, поднявшись на поверхность, при соприкосновении с воздухом превратились в два облака белого дыма. Скоро прибудет подмога, а пока он начнет работу один. Он попытался оторвать мину, но тщетно. Единственное, что оставалось, —это обезвредить ее. Не теряя самообладания, он начал готовить инструменты.

Роджер увидел впереди на большом катере Люка Шоу. Он поравнялся с ним и перепрыгнул в его катер. На мгновение Роджера ослепило солнце. Прикрыв глаза рукой, он осмотрелся. Мост был совсем рядом, и «Кукабурра» разворачивалась примерно в пятидесяти метрах от него. — Затем он увидел, как на воду спускаются спасательные шлюпки. Казалось, что все это происходит, далеко–далеко отсюда.

Он прошел к Шоу на нос катера.

Через пять минут над морем поднялись два небольших облачка дыма.

— Ты видел? —воскликнул Шоу. —Они нашли мину.

— Люк, — сказал Роджер, — что делают все эти катера вблизи парохода, они же там не нужны сейчас? Почему ты не прикажешь своим людям отплыть?

— А ты бы отплыл? —спросил Шоу.

— Нет, но…

— Возьми себя в руки, — бросил Шоу.

Они наблюдали, как одна за другой спасательные шлюпки отваливают от борта корабля, который приближался к зоне опасности—к мосту. У бортов судна по–прежнему сновали катера.

На берегу полиция, моряки и солдаты освобождали пляжи от купальщиков и любопытных. Взрывная волна могла обрушиться на берег и нести в себе смерть и разрушения. К неудовольствию тысяч водителей, мост был перекрыт.

Маркус Барринг все еще плыл на спине. Вдруг он увидел, что «Кукабурра» остановилась и бросила якорь. Он перевернулся на живот и поплыл к ближайшим скалам,взобрался на них и стал удивленно смотреть на множество катеров и спасательных шлюпок, свидетельствующих о поднятой тревоге.

— Они струсили. Эти проклятые свиньи струсили! Я им покажу! — громко крикнул он.

Невольно он схватился за нож, висевший на поясе. Затем он присел на корточки и, не отрываясь, смотрел пока у него не зарябило в глазах. «Кукабурра» медленно отходила от моста — очень, очень медленно.

— Они никогда не спасут ее, — прошипел он. — Они никогда ее не спасут. У них осталось меньше десяти минут.

Два человека, прижавшись друг к другу головами и лежа параллельно пароходу, вели работу в спокойной воде. Их руки соприкасались, когда один передавал инструмент другому. Мина выглядела так безобидно — ну просто большая толстая круглая тарелка на боку корабля. Один из водолазов осторожно работал сверлом, заранее зная, что, если мина с ловушкой, она разорвет их на куски. Всем кораблям и полицейским катерам было приказано отойти в безопасную зону. Люк Шоу был чем–то недоволен; Роджер почти не слышал, что тот говорит, он следил за местом происшествия.

Двое аквалангистов, один из них Холлэм, не могли, не имели права торопиться.

Снова появилась темная тень акулы, мелькнула над их головами и исчезла.

«Кукабурра» гордо рассекала спокойные воды. Мертвая тишина окутала берег, скалы, корабли, толпы наблюдателей. Многие в душе молились за успех. Но в сердце Маркуса Барринга горело пламя ненависти, желание услышать грохот и увидеть черный дым, окутавший корабль, и щепки на воде после взрыва.

Капитан и все офицеры выстроились на мостике. Механики и их три помощника в машинном отделении медленно отводили пароход от моста.

— Я никогда не видел ничего более страшного, — пробормотал Люк Роджеру. — Если бы мы могли только увидеть, что они делают под водой. Отсюда все выглядит так, словно ничего особенного не происходит. Много бы отдал, чтобы самому быть там.

— Я тебя понимаю, — сказал Роджер. — Конечно, было–бы легче, если бы мы знали, как…

У борта парохода всплыл водолаз, через мгновение другой. Люк поднес к глазам бинокль и замер.

— Аквалангисты, — сказал он, словно без бинокля их не было видно. — Один из них держит что–то над головой.

Он…

Неожиданно с одного из водолазных судов раздались радостные крики команды, и, когда они стали громче, два аквалангиста медленно, почти лениво, поплыли по направлению к ним.

— Красавчик, — задохнулся от радости Люк Шоу, они одолели!

Он опустил бинокль и медленно протянул Роджеру правую руку. Роджер пожал ее и почувствовал слабость во всем теле. Люк продолжал:

— А теперь мы должны найти Барринга и «пришить» это дело братьям Флэг.

Когда они подплыли к Круглой пристани, кто–то из полицейских протянул Роджеру руку. Пристань, площадка паромного причала, морской вокзал были запружены народом. Спасательные шлюпки с «Кукабурры» уже подходили к дебаркадерам. Кто–то закричал «ура».

К Люку Шоу приблизился высокий человек.

— Только что получено сообщение, — сказал он.

— Срочное?

— Видели Маркуса Барринга, Роджер затаил дыхание.

— Где? — тихо спросил Шоу.

— Его видели недалеко от яхт–клуба по ту сторону моста. На нем была маска, потом он снял ее и стал одеваться. Он исчез до того, как туда добрались наши ребята.

— Кто–нибудь видел, в какую сторону он пошел?

— Поступило сообщение, что его видели на станции Милсонс–Пойнт, на платформе пригородных поездов. Люк мгновение колебался. Роджер сказал:

— Пошли. — Они прыгнули в ожидавшую их полицейскую машину, и Люк приказал шоферу:

— Оушен–Хаус — гони вовсю.

— Есть!

— Красавчик, — сказал Люк, хлопнув рукой Роджера по колену, — мы спасли этот пароход со всеми его потрохами. Честное слово! Я до сих пор не могу поверить, что опасность миновала. О чем ты думал, когда мы там ждали?

— О колоссальном взрыве, — сказал Роджер.

— Огромнейшем! Но он не произошел. — Шоу протянул сигареты, и они закурили. Люк откинулся на спинку сиденья, все еще улыбаясь. Они с трудом пробирались по шоссе, забитому машинами.

— Думаешь, кто–нибудь из Флэгов расколется? — спросил он.

— Грэгори может.

— Я знаю, как заставить их говорить, — сказал Люк.

— А именно?

— Пусть Маркус Барринг только доберется до них. Они тут же все выложат.

— Но мы это и делаем или я неправ?

— Что это?

— Ты еще не приказал своим ребятам установить слежку за Оушен–Хаус?

— Ей–Богу, забыл. — Люк через свободное сиденье потянулся к радиотелефону и снял трубку. Услышав треск, он закричал:

— Чарли, Маркус Барринг, возможно,на пути к Оушен–Хаус. Если он придет, дайте ему возможность подняться наверх. Вест и я будем там через пять минут. 

Он положил трубку, сел на место, и улыбка снова заиграла на его лице. — Красавчик, ты никогда не думал уйти в отставку и стать частным детективом?..

— Пока нет, а что?

— Если надумаешь, дай мне знать. Мы на пару откроем сыскную контору. — Шоу загасил сигарету. — Хотя, должен признаться, не так уж плохо, когда за тобой стоит организация.

— Например? — устало спросил Роджер. Трудно было поверить, что нет больше причины для волнений, что опасность потерять корабль с находившимися на борту людьми миновала.

Он клевал носом и почти не слышал, что говорил Шоу.

— Ты можешь поручить другим заняться мелочами, позвонить в Лондон и так далее,

— Позвонить в Лон… — Роджер выпрямился. — Ты это сделал? Сегодня?

— Да. Мы позвонили, чтобы узнать, есть ли какие–нибудь сведения насчет связи с Китаем, и получили очень интересную информацию от Кебла, который сам собирался нам звонить. Смит ни с кем не был связан, но он делал записи — очень своеобразные записи. Кебл нашел старый блокнот в ящике его письменного стола. Вот некоторые из них: «Ожидаю телефонный звонок от мистера Раймонда в десять часов». Затем шла какая–то ерунда, вроде заметок, которые пишут, когда получают поручения от боса. Например: «Возможна попытка захвата красным К».

Роджер очнулся от дремоты.

— Понимаешь, что это может значить? —спросил Люк.

— Еще бы. Все эти слухи об угрозе захвата красным Китаем тянутся из Оушен–Хаус.

— Так считает Кебл. Умный парень Кебл. Если когда–либо ему захочется приехать в страну, где много солнца, я подыщу ему работу в полицейской лавке. Кстати, в другой записи сказано: «Одна тысяча фунтов стерлингов для Б. Б.»

— Б. Б. — братья Барринги! —воскликнул Роджер.

— Кто же еще, как не они! Кстати, в этот день Смит получил в банке тысячу фунтов наличными.

— Флэги почти у нас в руках, — сказал Роджер. — Ты совершенно прав.

Они приближались к Оушен–Хаус, заворачивая на Хантер–стрит.

Что еще ты не успел мне сказать? — спросил Роджер.

— Сегодня утром я разговаривал с Фредом Ходжесом, Ему удалось кое–что выудить из китайца, который чуть было не убил Дорин Моррисон. Ему было велено говорить, что он коммунист и что указания он получал через границу, недалеко от Кантона. Это был приказ Маркуса Барринга. Но он боялся, что его будут считать красным и вышлют из страны, а он предпочитает жить в Гонконгской тюрьме и поэтому признался. Таким образом, Барринги и Флэги распространяли ложные слухи о захвате компании красными.

— Ну и ну, — сказал Роджер. — Хорошенькое же прикрытие они себе выбрали. Очень ловко можно отвести любые подозрения. Значит, Флэги наняли Баррингов. — Он замолчал, когда они приблизились к небоскребу. К машине подбежал человек и открыл дверцу.

— Барринг здесь?

— Несколько минут назад его видели на углу Спринг–стрит и Хантер–стрит, сэр.

— Дайте ему свободно подойти, — приказал Шоу.

— Слушаюсь.

Лифт был внизу, словно его специально подготовили для них. По пути наверх они дважды останавливались. Дверь в приемную кабинетов Флэгов была открыта. Роджер шел впереди. Секретарша Раймонда испуганно улыбнулась, не успев произнести ни слова. — Шоу протянул ей свое удостоверение.

— Вы знаете Маркуса Барринга?

— Да, сэр, я его видела.

— Если он придет, пропустите его прямо в кабинет мистера Раймонда, — сказал Люк.

— Но мистер Раймонд приказал его не беспокоить.

— Он не ожидал полиции, — ответил Шоу. Когда они направились к кабинету, он шепнул Роджеру:

—Она предупредит их, но это не имеет значения.

Он открыл дверь в кабинет председателя в тот момент, когда зазвонил телефон, Раймонд Флэг сидел за столом, и его рука легла на трубку. Справа сидел Грэгори, слева — Мортимер. Они испуганно повернулись к Роджеру, словно их дернули за ниточку. Раймонд колебался и не снимал трубку — телефон продолжал звонить,

— Это звонят по поводу нашего прихода, — сказал Люк Шоу.

Мортимер вскочил.

— Вы не имеете права сюда врываться.

— Да, я знаю, они уже здесь. — Раймонд медленно положил трубку и устроился в кресле поудобнее. Когда он заговорил, он выглядел весьма эффектно.

— Мы все чрезвычайно рады, что «Кукабурра» не только не уничтожена, но даже не пострадала, — сказал он, — Мы рады, что можем поздравить вас.

Грэгори мрачно спросил:

— Вы поймали Барринга?

— Мы знаем, где он, — сказал Шоу.

— Как вы думаете, он покончит жизнь самоубийством, как и его брат в Лондоне? — спросил Роджер.

— Или вы именно на это рассчитываете? —подхватил Люк.

— Если вы немедленно не покинете кабинет, я позвоню верховному комиссару и заявлю ему, что вы постоянно превышаете свои полномочия и грубы с нами, — пригрозил Мортимер. На его бледных щеках появился лихорадочный румянец. — Убирайтесь сейчас же!

Роджера и Люка Шоу это не смутило. После напряженной паузы Мортимер протянул руку к телефону. Почти в тот же миг за дверью раздались тяжелые шаги, послышался возбужденный женский голос и зазвонил телефон, настолько испугавший Мортимера, что тот отдернул руку. Роджер и Шоу отошли к двери. Раймонд протянул руку к телефону, но не успел поднять трубку, как дверь с грохотом распахнулась и на пороге появился Маркус Барринг. Почти в то же мгновение он выхватил из–за пояса нож.

— Значит, вы сообщили полиции, вы не смогли выдержать, — прохрипел он. — Я собираюсь сделать то, что должен был сделать много лет назад: перерезать вам глотки вместо того, чтобы получать от вас ваши грязные деньги.

Он сделал еще шаг вперед. Флэги окаменели и, казалось, забыли о полицейских.

— Первым будешь ты, толстая свинья, это ты все затеял. Ты…

— Что он затеял? —тихо спросил Люк Шоу. Барринг резко повернулся, в его руке блеснул нож.

Роджер шагнул вперед и, схватив Маркуса за руку, вывернул ее с такой силой, что Барринг вскрикнул от боли. Пальцы, державшие нож, ослабли. Не спеша Шоу подошел к нему, взял нож и бросил его на широкий стол. После этого Роджер повернул Барринга лицом к директорам.

— Когда вы будете говорить с верховным комиссаром, мистер Флэг, скажите ему, что мы, кроме всего прочего, спасли вас от смерти, — сказал Шоу, — Вот тогда–то он нам покажет.

— Барринг, — тихо спросил Роджер, — действительно эти люди заплатили вам за то, чтобы вы взорвали «Кукабурру»?

— Абсолютно точно!

— А заплатили ли они вам и вашему брату за гибель «Коалы»?

— Конечно, заплатили. Свиньи.

— Это они приказали вам убить Шелдона и Дэнис в Лондоне?

— Никто мне не приказывал, — прохрипел Барринг. — Шелдон знал о «Коале»,, ему тоже за это кое–что причиталось. Знал он и о «Кукабурре». Он струсил, попытался помешать нам и…

— Врун проклятый! — завизжал Мортимер. — Я все отрицаю, мы отрицаем каждое слово. Он просто ненавидит нас и готов на все.

— Он собирается уничтожить вас, выступив свидетелем на суде, — уверенно сказал Люк Шоу. Роджер никогда прежде не слышал, чтобы Люк говорил так резко. — Я собираюсь предъявить вам обвинение в умышленном уничтожении судов, находящихся в море. Это сначала. Красавчик, я думаю, что мои ребята поднялись сюда вместе с Баррингом. Пригласи–ка их.

Когда Роджер отпустил Барринга, тот не сделал ни попытки бежать, ни напасть на Флэгов. Он стоял посреди комнаты, и глаза его горели ненавистью и злорадством.

Примерно через два часа после случившегося. Роджер вышел из полицейского управления вместе с Соломоном Баррингом. Они сели в полицейскую машину. Шофер знал, куда ехать, и Соломон понял, что скоро увидит Дорин. Он забился в угол и слушал Роджера, откинувшись на сиденье.

— Ваш брат во всем признался, и думаю, что он рассказал правду. Оба ваших брата были для Флэгов костью в горле, и Мортимер попытался их купить. Два года назад для компании настали плохие времена. В течение двух сезонов в Австралии настриг шерсти овец был ниже обычного, и в связи с этим резко сократился ввоз импорта. Мысль потопить «Коалу»и получить страховые деньги была заманчивой. Пароход был старый и не стоил той суммы, на которую был застрахован. Его должны были потопить недалеко от берега, чтобы избежать человеческих жертв. Маркус говорит, что из–за неисправности часового механизма на магнитной мине взрыв произошел раньше времени.

Хочется верить, что это было именно так, — хрипло сказал Соломон Барринг. — Но убийство Дэнис и Шелдона. Зачем им это понадобилось? — Было видно, что он мучительно переживает преступление братьев.

Маркус говорит, что Шелдон, замешанный в первом преступлении, пригрозил рассказать все полиции, если что–нибудь случится с «Кукабуррой». Мортимер попросил его увеличить сумму страховки, он догадался почему и решил помешать этому. Он думал, что сможет приостановить это дело и таким образом спастись от ответственности за «Коалу». Но мы знаем что случилось. — Он помолчал. — На борту имелся дигиталис, а Поль умел обращаться со шприцем. Мы знаем, что за этим последовало. Шелдон сказал вашим братьям, что об их намерениях знают сестры Моррисон. В Лондоне ваши братья пытались всяческими путями установить, что там известно об этом, так как они не хотели убивать сестер. Маркус был близок с Дэнис на пароходе, и Дэнис не возражала продолжить эту связь на берегу. Имена мистера и миссис Браун они просто придумали, несомненно. Дэнис была уверена, что Маркус женится на ней. Его навязчивые вопросы возбудили в ней подозрение, и они поссорились. Из каких–то ее слов Маркус решил, что Шелдон рассказал ей обо всем, и поэтому убил ее. Маркус не хотел убивать Дорин, но слишком многое было поставлено на карту. Флэги обещали ему с братом за небольшую цену пароход.

— Итак, все это из–за денег, — печально сказал Соломон.

— Да. Флэги деньгами хотели сгладить отношение к ним ваших братьев, — сказал Роджер. — Но злость у них осталась. Шелдон узнал их адреса, они припугнули его и заставили уехать домой. Он поклялся, что ничего не сообщит полиции, но они не были уверены, что он будет молчать, узнав про убийство Дэнис. И тогда Поль начал выслеживать его в Лондонском аэропорту, он опасался, что не сможет вовремя сделать укол дигиталиса — Шелдон неожиданно вошел в телефонную будку. Что произошло потом — мы знаем.

— Мои родные братья! —с болью произнес Соломон. 

— Одно хорошо, — сказал Роджер, — они не потеряли своей любви к семье и поэтому не трогали вас. Маркус считает, что Поль покончил жизнь самоубийством потому, что боялся проболтаться на допросе, — он знал, что заговорит, он был слабый человек. Не думаю, что мы когда–нибудь узнаем, почему покончил с собой Ланселот Смит. Правда, он знал о гибели «Коалы», и, видимо, эта мысль мучила его.

— Мне кажется, я догадываюсь, что получилось, — сказал Соломон.

 — В свое время я был близок с ним. Он очень благородный человек, и мысль о предательстве не укладывалась у него в голове. Эти преступления были чужды ему, но он не мог предать Флэгов. Он никогда не забывал, что, не посмотрев на его внешность, они предоставили ему эту работу в Лондоне. — Помолчав, он сказал:

— Ну а дальше?

Их машина пробиралась сквозь поток автомобилей в конце Элизабет–стрит, но они не замечали ни этого потока, ни шума вокруг.

— Впервые беда нависла в тот момент, когда ваш брат Поль получил записку, в которой говорилось, что кто–то на «Кукабурре» знал о его роли в деле «Коалы», — сказал Роджер. — Он стал обыскивать все каюты, сравнивая почерки, и однажды взял бумажник какого–то старца, чтобы проверить его. Этот бумажник был найден у него в каюте, и из–за подозрения в краже его списали на берег. Вместе с ним сошел и Маркус. Странный человек ваш брат Маркус, когда он поклялся в верности Флэгам, он служил им верой и правдой, до тех пор пока не решил, что они его предали. На прошлой неделе он обозвал их свиньями и убийцами и поклялся, что у них не останется ни одного корабля, только для того чтобы отвлечь от них наше подозрение.

На глаза Соломона навернулись слезы. Через минуту машина остановилась около гостиницы. У входа на лестнице стояла Дорин Моррисон. Как только Соломон вышел, она бросилась к нему. Глаза ее сияли. Она не замечала прохожих.

— Отвезите меня в «Вентворс», — сказал Роджер шоферу. «Соломон и Дорин, наверно, скоро все забудут». Поздно вечером он находился в вестибюле гостиницы, когда к телефону вызвали мистера Джека Пэрриша. Он увидел, как высокий мужчина встал из–за столика, где сидел с привлекательной блондинкой моложе его лет на девять или пятнадцать. По взгляду, который Джилл Пэрриш бросила на своего мужа, Роджер понял, что их медовый месяц еще далеко не закончился.

Позже, когда он поднялся в свой номер, он обнаружил там телеграмму и письмо; письмо было от Джэнет. Он вскрыл телеграмму:

Все, включая полковника, шлют поздравления тчк Сэм Хэкит женился в Туре, Кебл».

Роджер ухмыльнулся.

Он распечатал письмо Джэнет, и сердце его учащенно забилось. Для человека, который уже четверть века женат, это не совсем обычно. Письмо начиналось словами: «Дорогой, я прошу извинить меня за то, что помешала тебе в аэропорту, простить себе не могу…»

Подумать только, он набросился там на нее, а она еще извиняется. Она до сих пор помнит об этом, а он ведь давно забыл. Никогда больше он не позволит себе разговаривать с ней в таком тоне,

«…И ты сделаешь большую глупость, если хотя бы на неделю не возьмешь отпуск, который тебе должен Ярд, и не останешься в Австралии. Мне очень хочется, чтобы ты остался, хоть я и скучаю без тебя.

Ребята говорят, что напишут завтра…»

Роджер перечитал письмо, подошел к окну и увидел поток машин, направляющихся к мосту; влюбленных, гуляющих в небольшом парке; свет неоновых реклам. А там, вдали, среди огней гавани у причала стояла «Кукабурра» — целая и невредимая.

Мегрэ угрюмо смотрел в окно. Он невольно держался с той напускной отчужденностью, которая появляется у человека после долгих часов, праздно проведенных в купе поезда. Обычно едва состав начнет приближаться к станции, даже хода еще не замедлит, как из всех щелей выползают какие–то неуклюжие фигуры в широченных плащах. С чемоданом или портфелем в руке они стоят в коридоре вагона, небрежно опершись на медный прут у окна, и намеренно не замечают друг друга. Стекло было исчерчено горизонтальными, похожими на следы слез полосками: шел дождь.

Сквозь его прозрачную пелену Мегрэ сначала увидел в ночи сноп света – это была будка стрелочника, и затем сразу же, без всякого перехода, под железнодорожным полотном заблестели, словно каналы, прямые улицы городка, дома которого казались совершенно одинаковыми; замелькали окна, крылечки, тротуары, и вдруг среди этого мертвого царства на миг показалась фигура случайного прохожего в дождевике, бог весть куда бредущего. Мегрэ не спеша тщательно набил свою трубку. Чтобы раскурить ее, он повернулся спиной по ходу поезда. В конце коридора, у тамбура, стояли четверо или пятеро пассажиров, которые, как и он, ждали, когда остановится поезд, чтобы разбрестись по пустынным улочкам городка или ринуться в привокзальный буфет. Один из них, с худым, бледным лицом, поспешно отвернулся, но Мегрэ уже узнал его. Кадавр!

– Болван, притворяется, будто не видит меня, – пробурчал Мегрэ, но тут же нахмурился: интересно, куда это его несет, уж не в Сент–Обен ли?

Поезд замедлил ход и остановился. Станция Ниор. На перроне, холодном и мокром, Мегрэ окликнул железнодорожного служащего:

– Скажите, пожалуйста, когда отходит поезд на Сент–Обен? – В двадцать семнадцать, с третьего пути.

Значит, у него есть еще полчаса. Мегрэ прогулялся в конец перрона в уборную, а затем прошел в буфет, выбрал один из многочисленных свободных столиков и тяжело опустился на стул. Придется коротать время в этом тускло освещенном зале. В другом конце, как раз против него, за таким же голым, без скатерти, столом уже сидел Кадавр. Он опять сделал вид, будто не замечает Мегрэ. Конечно, этого человека звали не так. Настоящее его имя было Жюстен Кавр, но лет двадцать назад кто–то окрестил его инспектором Кадавром, и с тех пор в уголовной полиции его никто иначе не называл. До чего же глупый вид был сейчас у Кадавра! Сидя с постной миной в своем углу, он вертелся и так и сяк, лишь бы не смотреть в сторону Мегрэ. Он знал, что Мегрэ его заметил. Тощий, бледный, с воспаленными веками, он был похож на тех мальчишек, которые на переменке томятся от скуки в одиночестве, злостью маскируя свое желание играть вместе со всеми. В этом был весь Кавр. А ведь он умный человек. Пожалуй, даже самый умный из числа тех инспекторов, которых знал комиссар. Кавр и Мегрэ были одного возраста, и если уж говорить по совести, то Кавр, пожалуй, образованнее и, останься он служить в полиции, разве не получил бы он звания комиссара еще раньше, чем Мегрэ? Но почему он с молодых лет выглядел так, будто уже тогда нес на своих худых плечах тяжесть чьего–то проклятия? Почему смотрел на мир с недоверием, словно в каждом видел своего заклятого врага?

– Инспектор Кадавр опять дал свой девятидневный обет…

Эту фразу некогда сплошь и рядом можно было услышать в уголовной полиции на набережной Орфевр. Чаще всего из–за какого–нибудь пустяка, а иногда и вообще без всякого повода Кавр становился вдруг молчаливым, настороженным, ну просто человеконенавистником. Мог неделю ни с кем не разговаривать, лишь изредка злорадно ухмылялся, словно раскрыл какие–то черные замыслы своих сослуживцев. Очень немногим было известно, почему Кавр так внезапно ушел из полиции. Мегрэ и сам узнал об этом не сразу, а когда узнал, то ему стало жаль Кавра. Кавр до безумия любил свою жену, любил страстно и ревниво. Это была опустошающая страсть не мужа, а любовника. Чем только пленила его эта вульгарная женщина, которая своими вызывающими манерами напоминала не то особу легкого поведения, не то плохонькую провинциальную актрису, мнящую себя кинозвездой? Но, как бы там ни было, именно из–за нее он совершил ряд серьезных проступков. Были вскрыты некрасивые денежные махинации, и однажды вечером Кавр, понурив голову, вышел из кабинета начальника. Через несколько месяцев стало известно, что на улице Друо, над филателистической лавкой, он открыл частное сыскное агентство…Пассажиры в буфете закусывали каждый в одиночку, окруженные тишиной и скукой. Мегрэ выпил кружку пива, обтер губы, взял свой чемоданчик и направился к выходу, пройдя метрах в двух от своего бывшего сослуживца. Тот пристально рассматривал на полу чей–то плевок. Небольшой состав, черный и блестящий от дождя, уже стоял на третьем пути. В купе старенького вагона было сыро и холодно, и Мегрэ сделал тщетную попытку плотнее прикрыть окно. На перроне бегали, суетились, хлопали дверьми – все это были настолько привычные звуки, что, и не видя, можно было представить себе, что там происходит. Раза три приотворялась дверь, и в купе просовывалась чья–нибудь голова. Все пассажиры одержимы одной манией–найти пустое купе. Увидев Мегрэ, дверь захлопывали. Когда поезд тронулся, Мегрэ вышел в коридор, чтобы поднять там оконное стекло: сквозило. В соседнем купе он увидел инспектора Кадавра. Тот сделал вид, что дремлет. Ну и пусть! Глупо обращать на это внимание! И без того вся история, связанная с его поездкой, достаточно нелепа. Поскорее бы стряхнуть это дело с плеч! В конце концов, какое ему дело до того, что Кадавр тоже едет в Сент–Обен? За окном была сплошная темень, иногда прорезываемая мигающим светом фонаря на обочине дороги, светом автомобильных фар или, что выглядело особенно таинственно и привлекательно, желтым квадратом освещенного окна…Судебный следователь Брежон, очень вежливый, застенчивый человек с манерами в духе девятнадцатого века, сказал Мегрэ:

– Мой зять Этьен Но встретит вас на вокзале. Я уже известил его о вашем приезде. Мегрэ посасывал свою трубку, и мозг его сверлила одна мысль: «Какого черта Кадавр тащится в Сент–Обен?» Мегрэ ехал в Сент–Обен, не имея официального поручения.

Следователь Брежон, с которым ему так часто приходилось вместе работать, прислал Мегрэ записку с любезной просьбой заглянуть к нему. Это было в январе. Больше недели в Париже шел беспрерывный дождь – как сейчас в Ниоре. Солнце не показывалось ни на минуту. В кабинете следователя на столе стояла лампа с зеленым абажуром. Пока Брежон говорил, то и дело протирая свои очки, Мегрэ думал о том, что и у него в кабинете стоит лампа с зеленым абажуром, но только абажур другой. У Брежона он был ребристый и напоминал дыню.

– …Мне, право, так неловко, что я потревожил вас… тем более не по делам службы… Присядьте, прошу вас. Присядьте… Возможно, вы знаете… Да, не угодно ли сигару?.. Так вот, возможно, вы знаете, что я женат на урожденной Лека… Впрочем, о чем я говорю, это же не имеет никакого значения… Да, так вот, моя сестра Луиза Брежон после замужества носит фамилию Но. Время было позднее. На улице прохожие, видя на фоне темного грозного здания Дворца правосудия свет в окне, наверно, думали, что там, наверху, решаются какие–то важные вопросы.

Надо сказать, что, глядя на плотную фигуру Мегрэ, его озабоченно нахмуренный лоб, и впрямь можно было заключить, что он весь во власти глубокого раздумья, и наверняка никто не догадался бы, какими мыслями в действительности занята его голова. Вполуха слушая сбивчивый рассказ следователя, Мегрэ с завистью сравнивал его абажур со своим и думал, что и ему неплохо бы обзавестись таким же.

– Понимаете, какова ситуация… Небольшой городок, почти деревня… Вы сами увидите… Люди оторваны от всего света… Недоброжелательство, зависть, беспричинная злоба… Мой зять–добрейший, простой человек… Племянница–сущее дитя… Если вы не возражаете, я выхлопочу вам отпуск на недельку… Благодарность всех моих родственников вместе с благодарностью того, тех, кто…

Вот так можно влипнуть в дурацкую историю. Ну и что же все–таки рассказал ему этот самый Брежон? Кстати, в нем самом все еще проглядывал провинциал: он без конца упоминал в разговоре своих родственников, произнося их имена с таким почтением, словно это были исторические личности. Его сестра Луиза Брежон вышла замуж за Этьена Но. И следователь добавил, будто речь шла о всемирной знаменитости:

– Вы понимаете, за сына Себастьяна Но!

А этот Себастьян Но был всего–навсего крупный скототорговец в Сент–Обене, маленьком городке, затерявшемся где–то среди болот Вандеи.

– Этьен Но по линии матери связан с самыми лучшими семьями…

– Отлично. Далее?

– Рядом с их домом – он стоит в километре от городка–проходит железнодорожная ветка Ниор – Фонтенэ–ле–Конт… Около трех недель назад один местный парень, впрочем, из довольно хорошей семьи, во всяком случае со стороны матери – она урожденная Пелько, был найден на полотне мертвым. Сначала решили, что это несчастный случай, и я до сих пор придерживаюсь того же мнения… Но потом поползли слухи… стали приходить анонимные письма… Короче говоря, мой зять сейчас в ужасном положении: его чуть ли не открыто обвиняют в убийстве этого парня… Он мне прислал письмо, но такое сумбурное! Чтобы хоть как–нибудь прояснить дело, я связался с прокурором Фон–тенэ–ле–Конта – ведь Сент–Обен юридически подчинен Фонтенэ. И вопреки ожиданиям узнал, что обвинения носят довольно серьезный характер и следствия, по–видимому, не избежать. Вот почему, мой дорогой комиссар, я взял на себя смелость по–дружески просить вас…

Поезд остановился.

Мегрэ протер запотевшее стекло и не увидел ничего, кроме невзрачного домика, од–ного–единственного фонаря, небольшой платформы и железнодорожника, который бежал вдоль поезда и уже давал свистком сигнал к отправлению.. Хлопнула дверца какого–то купе, но не соседнего, и поезд тронулся. Значит, инспектор Кадавр едет дальше. Мелькали фермы, одни совсем близко, другие в отдалении, и свет их освещенных окон отражался в воде, словно поезд шел вдоль озера.

– Сент–Обен!

Мегрэ вышел на платформу. В Сент–Обене сошли трое пассажиров: старая женщина с корзиной из темных ивовых прутьев, Кавр и Мегрэ. Посреди платформы стоял очень высокий, очень широкоплечий человек в крагах и кожаной куртке. Лицо его выражало забавную растерянность. Ага, вот и сам Этьен Но. Конечно же, это он. Шурин известил его о приезде комиссара, вот он и стоит, думает, который из двух мужчин, сошедших с поезда, комиссар Мегрэ. Этьен Но направился к худощавому. Он поднес руку к шляпе и уже готов был обратиться к приезжему с вопросом, но Кавр с презрительной миной прошел мимо. Кавр всем своим видом показал, что он все знает. «Вы ошиблись. Это вон тот», – словно бы говорил он. Зять следователя Брежона круто повернулся.

– Комиссар Мегрэ, не так ли?.. Простите, я не сразу вас узнал… хотя ваши фотографии часто появляются в газетах… Но у нас здесь такая дыра, сами понимаете…

Он решительным движением отобрал у Мегрэ его чемоданчик, увидев, что комиссар роется в кармане в поисках билета, бросил: «Не нужно!..» и потащил Мегрэ за собой, но не к зданию станции, а прямо к железнодорожному переезду. Проходя мимо начальника станции, он кивнул:

– Привет, Пьер!

Дождь не утихал. К столбу была привязана лошадь, впряженная в двухколесный английский шарабан.

– Садитесь, прошу вас. В такую погодку на машине по нашим дорогам не проедешь… А где же Кавр?

Мегрэ видел только, как он скрылся во тьме ночи. У него мелькнула запоздалая мысль, что неплохо было бы проследить за ним. Впрочем, смешно, едва сойдя с поезда, бросить человека, который приехал тебя встретить, и кинуться за случайным попутчиком. Вокруг не было никаких признаков жилья, лишь метрах в ста от станции за высокими деревьями горел фонарь. По–видимому, там проходила дорога.

– Прикройте ноги брезентом. Да, да, непременно. Даже и так они у вас наверняка промокнут, ведь мы поедем против ветра. В своем письме шурин мне подробно рассказал о вас… Мне очень неловко, что он потревожил столь занятого человека, как вы, из–за ничтожного дела. О, вы не представляете, что за люди в провинции!..

Кончиком кнута он коснулся мокрого крупа лошади, шарабан тронулся, и через несколько минут они, увязая колесами в черной грязи, катили по дороге, тянувшейся вдоль железнодорожного полотна. Справа от них фонари тускло освещали нечто вроде канала. Неожиданно, словно из небытия, перед ними возникла фигура мужчины с накинутой на голову курткой. Прохожий сошел на обочину.

– Привет, Фабьен! – крикнул Этьен Но таким же фамильярным тоном, каким он поздоровался с начальником станции. Это был тон человека, который всех знает, убежден, что он здесь – господин положения и потому любого может назвать просто по имени…

Но где же Кавр, черт побери? Мегрэ ничего не мог с собой поделать: все его мысли вертелись вокруг инспектора.

– А гостиница в Сент–Обене есть? – спросил он.

Его спутник добродушно рассмеялся:

– Какая гостиница, помилуйте! У нас в доме места достаточно. Комната для вас приготовлена. Мы и ужин сегодня отложили на час: я подумал, что вы проголодаетесь с дороги. Надеюсь, вы не вздумали ужинать в ниорском буфете? У нас, правда, все по–простому, но…

Мегрэ, однако, было совершенно наплевать на то, как его там будут принимать. Его мысли были поглощены Кавром.

– Интересно, тот пассажир, что сошел вместе со мной…

– Понятия не имею, кто он, – поспешил заверить его Этьен Но.

Почему он не дал договорить? Ведь Мегрэ собирался спросить совсем о другом.

– Я хотел узнать, найдет ли он, где остановиться…

– Безусловно. Не знаю, как уж вам расписал Сент–Обен мой шурин… Он уехал в Париж давно и, наверно, до сих пор представляет его себе маленькой деревушкой… А ведь Сент–Обен, дорогой комиссар, уже небольшой городок. Вы, конечно, пока не могли заметить этого: станция находится на отлете. У нас есть две отличные гостиницы: «Золотой лев», ее содержит старик Тапонье, или, как все его называют, папаша Франсуа, а напротив – «Три мула»… Смотрите! Мы уже почти приехали… Видите свет?.. Да, да… Вот и наша скромная хижина…

Уже по одному его тону можно было понять, что он прибедняется. И действительно, дом выглядел весьма внушительно. На первом этаже в четырех окнах горел свет, а снаружи, на середине фасада, освещая путь хозяину и его гостю, сверкала лампочка. За домом угадывался обширный скотный двор – оттуда доносился запах теплого стойла. К лошади, чтобы схватить ее под уздцы, уже торопился слуга, дверь в доме распахнулась, к коляске подбежала горничная и взяла чемоданчик Мегрэ.

– Вот и приехали!.. Как видите, совсем близко… К сожалению, когда строили дом, никто не мог предвидеть, что железная дорога пройдет чуть ли не под самыми нашими окнами… Конечно, ко всему привыкаешь, тем более что поезда ходят так редко, но все же… Прошу вас, входите… Снимите плащ…

«Да он болтает без умолку», – отметил про себя Мегрэ, но тут же его захлестнули иные мысли, и он с головой окунулся в новую атмосферу. Пол широкого коридора был выстлан серыми плитками, стены до уровня человеческого роста отделаны темными деревянными панелями. С потолка свисал фонарь с разноцветными стеклами. Широкая дубовая лестница с массивными перилами, навощенными до блеска, покрытая красной дорожкой, вела на второй этаж. В доме приятно пахло воском, тушеным мясом и еще чем–то сладковато–кислым. «Аромат провинции», – подумал Мегрэ. Но больше всего здесь поражала незыблемость, как казалось, ничем никогда не нарушаемая незыблемость всего окружающего. Чувствовалось, что все в этом доме–и мебель, и вещи–испокон веков стояло на своих местах, и даже люди, передвигаясь по дому, во избежание каких бы то ни было неожиданностей подчинялись раз и навсегда заведенному порядку.

– Не хотите ли перед ужином подняться в свою комнату? Здесь вы у себя дома. Прошу вас, без церемоний.

Он распахнул дверь в уютную гостиную. Сидящая там пара – дама и господин–тотчас же поднялась.

– Разреши представить тебе комиссара Мегрэ… Моя супруга…

У нее была такая же бесцветная внешность, как у следователя Брежона, то же приветливое выражение лица, выработанное буржуазным воспитанием, но Мегрэ сразу же показалось, что в ее взгляде есть что–то более острое, более жесткое, чем у брата.

– Мне, право, очень неловко, что брат побеспокоил вас в такую погоду… Можно подумать, что дождь играет какую–то роль в этой поездке, что все дело в нем!

– Разрешите вам представить нашего друга: Аль–бан Гру–Котель. Шурин, наверно, говорил вам о нем…

Говорил ли Брежон о нем? Все возможно, но ведь Мегрэ тогда был целиком поглощен мыслями о ребристом абажуре.

– Очень приятно, господин комиссар. Я большой ваш поклонник.

Мегрэ хотелось ему ответить: «От меня вы не услышите подобного комплимента». В Гру–Котеле он сразу распознал тип человека, который был ему ненавистен.

– Не угостишь ли нас портвейном, Луиза?

Вино уже стояло на столике. В гостиной царил полумрак. Мало четких линий, вернее ни одной. Старинные кресла, большинство обито штофом. Ковры блеклых, неопределенных цветов. Перед пылающим камином нежилась кошка.

– Садитесь, прошу вас… Гру–Котель зашел поужинать с нами по–соседски…

Каждый раз, как упоминалось его имя, Гру–Котель кланялся с изысканной вежливостью, словно вельможа, который в обществе незначительных людей кокетничает тем, что ведет себя так же церемонно, как в светском салоне.

– Мне, старому затворнику, в этом доме любезно предоставили место за столом…

Затворник, конечно же, затворник. И к тому же, верно, холостяк. Трудно сказать почему, но это чувствовалось сразу.

Претенциозный. Никчемный. Наверняка с какими–нибудь причудами, да еще и кичащийся ими. Он, несомненно, уязвлен тем, что он не граф и не маркиз, что перед его фамилией нет приставки «де», но зато, должно быть, утешается своим вычурным именем–Альбан, и ему явно доставляет удовольствие слышать, как его произносят. Впрочем, фамилия тоже звучит недурно и пишется через дефис. Лет сорока, высокий, худой, считающий, видимо, что худоба – признак аристократизма, одетый не без претензий, довольно элегантно, в хорошо сидевший неопределенного цвета костюм, который, казалось, никогда не был новым, и в то же время никогда не износится, словно он сросся со своим владельцем и не нуждается в замене, он все равно выглядел каким–то пропыленным, что свидетельствовало об отсутствии в его жизни женщины. В дальнейшем Мегрэ видел Гру–Котеля только в зеленоватой куртке и белом пикейном галстуке, заколотом булавкой в виде подковки, – типичный провинциальный аристократ.

– Надеюсь, господин комиссар, поездка не слишком утомила вас? – спросила мадам Но, подавая гостю рюмку портвейна.

Мегрэ, плотно усевшись в кресле (хозяйка, должно быть, с опаской подумала, как бы оно не развалилось под такой тяжестью), односложно отвечал на вопросы и не без труда пытался разобраться в тех противоречивых впечатлениях, которые несколько подавили его. Должно быть, он показался семейству Но человеком весьма недалеким…

Взять хотя бы дом. Именно о таком доме часто мечтал Мегрэ–доме с надежными стенами, за которыми тепло и уютно. Портреты в гостиной восстановили в памяти комиссара пространный рассказ следователя обо всех Но, Брежонах, Ла Ну – ведь по линии матери Брежоны были родственниками Ла Ну – и, глядя на их важные, немного даже чванные физиономии, Мегрэ подумал, что и он, пожалуй, не отказался бы от таких предков. Запахи, идущие из кухни, сулят отменный ужин, а стук фарфоровых тарелок и звон хрусталя, доносящийся из столовой – она находится рядом с гостиной, – обещают, что сервировка окажется под стать ужину. В конюшне работник сейчас, наверно, вовсю скребет лошадей, в хлеву лениво пережевывают жвачку коровы, стоящие в стойлах двумя длинными рядами.

Тишь да благодать. Здесь царит порядок, здесь торжествует добродетель, в то же время, как бывает во многих семьях, которые живут обособленно, у этих людей, несомненно, имеются и свои чудачества, и свои смешные недостатки. Этьен Но, высокий, широкоплечий, розовощекий, с глазами навыкате и открытым лицом, на котором словно написано: «Смотрите, вот я какой!.. Весь как на ладони… Добряк…» Добрый великан. Добрый хозяин.

Добрый отец семейства. Человек, имеющий право вот так запросто бросить со своей двуколки встречному прохожему:

– Привет, Пьер… Привет, Фабьен…

Его жена, совсем заслоненная своим верзилой мужем, застенчиво улыбается, как бы извиняясь за то, что он занимает так много места.

– Простите, господин комиссар, я на минутку покину вас…

Понятно. Так и полагается: она образцовая хозяйка и, прежде чем пригласить гостей к столу, должна взглянуть на него сама. Альбан Гру–Котель… У этого такой вид, словно он сошел со старинной гравюры. Он кажется тоньше, породистее, умнее хозяев дома и явно относится к ним с легким снисхождением. «Вы же сами видите, – как бы говорит его взгляд, – они неплохие люди, отличные соседи. Философского разговора с ними не заведешь, но у них очень мило, и, как вы сами убедитесь, здесь угощают настоящим бургундским и выдержанным коньяком…»

– Госпожа, все готово…

– Пожалуйста, к столу… Если вы не против, господин комиссар, прошу вас сюда. – Хозяйка указала ему место справа от себя.

Полная безмятежность. А ведь следователь Брежон в разговоре с Мегрэ казался взволнованным. «…Поверьте мне, я знаю зятя так же хорошо, как сестру и племянницу… Да вы и сами с ними познакомитесь… И тем не менее это гнусное обвинение с каждым днем становится все страшнее, так что делом, по–видимому, придется заняться прокуратуре… Мой отец в течение сорока лет был нотариусом в Сент–Обене, унаследовав эту профессию от своего отца… Вам покажут наш дом – он в самом центре городка… Я все пытаюсь понять, как за такое короткое время могла родиться эта слепая ненависть, захлестнувшая стольких людей, ненависть, которая скоро сделает невыносимой жизнь невинных существ… Сестра всегда была слабого здоровья… Она очень впечатлительная женщина, страдает бессонницей и болезненно воспринимает малейшую неприятность…»

Облик мадам Но опровергал слова следователя. Да и вообще, какие неприятности? Казалось, его пригласили сюда лишь для того, чтобы угостить вкусным ужином, а затем предложить партию в бридж. Потчуя гостя жаворонками, ему подробно рассказали, как местные крестьяне неводом, словно рыбу, вылавливают их ночью в лугах. Кстати, а где же дочь хозяев? «Женевьева, моя племянница, – сказал Мегрэ следователь, – чистая, наивная девушка, таких теперь можно встретить лишь в романах…» Надо сказать, что автор или авторы анонимных писем–а Мегрэ прочел эти письма–как, по–видимому, и большинство жителей Сент–Обена, придерживались совсем иного мнения. И в конечном счете именно ее называли виновницей смерти Альбера Ретайо, парня, которого нашли мертвым на железнодорожном полотне. Мегрэ, разумеется, еще не разобрался в этом деле, но все, что он слышал о нем, совершенно не вязалось с тем, что он увидел в доме Этьена Но. Ведь злые языки болтали, будто Альбер был любовником Женевьевы и два–три раза в неделю приходил ночью к ней в комнату! Альбер был парень из бедной семьи. Ему едва исполнилось двадцать лет. Его отец работал в Сент–Обене на молочном заводе и погиб при взрыве котла. Мать жила на пенсию, которую по решению суда выплачивал ей владелец завода. «Альбер Ретайо не мог покончить жизнь самоубийством, – утверждали в письмах. – Он слишком любил жизнь и, даже если поверить в то, что парень был пьян, как уверяют некоторые, все равно, не такой он дурак, чтобы лезть под колеса поезда.»

Тело бедняги было обнаружено метрах в пятистах от дома Этьена Но, примерно на полпути к станции. Да, но вот теперь поговаривают, что его кепку нашли гораздо ближе к дому Но, в тростнике на берегу канала. Мало того, ходили слухи, еще более наводящие на подозрение. Будто кто–то, зайдя к мадам Ретайо, матери Альбера, через неделю после его смерти якобы увидел, как она поспешно спрятала солидную пачку тысяче–франковых банкнотов. А разве у нее когда–нибудь водились такие деньги? – Как жаль, господин комиссар, что вы приехали к нам зимой! Летом наш городок так красив, что его прозвали зеленой Венецией… Разрешите предложить вам еще кусочек курицы?….А Кавр?.. Чего ради вдруг инспектор Кадавр пожаловал в Сент–Обен?..

Ели много. Много пили. В комнате было очень жарко. После ужина осоловевшие мужчины, вытянув ноги, уселись в гостиной перед пылающим камином.

– Прошу вас… Я знаю, вы курите трубку, но, может, соблазнитесь сигарой?

Неужели они пытаются усыпить его бдительность? Нет, смешно даже думать об этом. Просто славные люди. И только. Там, в Париже, следователь Брежон, должно быть, все сильно преувеличил… А вот Альбан Гру–Котель–напыщенный дурак, один из тех бездельников, каких сколько угодно в провинции.

– Вы, верно, устали с дороги… Если желаете отдохнуть…

Так, значит, сегодня разговор о деле не состоится. Может быть, мешает присутствие Гру–Котеля? Или Этьен Но не хочет говорить при жене?

– Вы пьете вечером кофе? Нет? Тогда чашечку настоя из трав?.. Вы извините, если я на минутку оставлю вас? Последние два–три дня дочери что–то неможется, и я хочу подняться к ней. Спрошу, не нужно ли чего–нибудь… Молодые девушки вообще существа хрупкие, а в нашей сырой местности особенно…

Мужчины, оставшись одни, курили, беседовали обо всем понемногу, даже о делах городка. Дело в том, что новый мэр находится в оппозиции к здравомыслящей части горожан и…

– Ну, господа, – нерешительно пробурчал наконец Мегрэ, – если вы не возражаете, я пойду спать…

– Вы тоже переночуете у нас, Альбан?.. Зачем вам в такой дождь тащиться домой?

Они поднялись на второй этаж. Комната Мегрэ, оклеенная желтыми обоями, оказалась в глубине коридора. Она напомнила ему детство.

– Вам ничего не нужно? Ах да, я забыл… Надо показать вам одно местечко… Мегрэ пожал хозяину и Гру–Котелю руки.

Разделся. Лег в постель. Он лежал и прислушивался к шорохам в доме. В полусне он услышал какой–то шепот, но вскоре все стихло. Похоже, что везде погасили свет. Мегрэ спал. Или ему казалось, что он спит. Сотни раз перед его глазами возникало мрачное лицо Кавра, самого, пожалуй, несчастного человека на свете. Потом Мегрэ приснилось, будто краснощекая горничная, которая прислуживала за ужином, принесла ему завтрак. Дверь в комнату приоткрылась. Он был совершенно уверен, что слышал, как она приоткрылась. Он сел в постели, с трудом, на ощупь отыскал у изголовья кнопку выключателя., В тюльпане из матового стекла зажглась лампочка, и Мегрэ увидел перед собой девушку в накинутом на ночную рубашку коричневом шерстяном пальто.

– Tcc! Мне необходимо с вами поговорить, – прошептала она. – Только тише…

Как сомнамбула, она опустилась на стул и устремила неподвижный взгляд в пространство.

Это была крайне изнурительная, но необычайная ночь. Мегрэ спал и в то же время не спал. Он грезил и, однако, прекрасно сознавал, что это грезы, но охотно поддавался им, а все реальные звуки, доходившие до него сквозь сон, как бы сопровождались видениями. Например, он действительно слышал, как в конюшне лошадь била копытом в перегородку, но все, что, казалось ему, он видел, было уже грезами. Разморенный обильным ужином, он лежал в своей комнате, а перед его глазами вставали темень конюшни, круп лошади, ясли с сеном, двор, где все еще продолжал лить дождь и кто–то шлепал по черным лужам; видел, наконец, как бы со стороны дом, в котором он спал. Он словно раздвоился: он лежал в постели, он наслаждался ее теплом, приятным деревенским запахом, исходившим от матраца, еще более терпким оттого, что Мегрэ был весь в поту, и в то же время незримо присутствовал в каждом уголке дома.

А может, это стены дома стали вдруг его глазами и ушами? Он ясно представил себе коров в темном хлеву и слышал, как в четыре часа утра скотник прошел через двор и отодвинул дверной засов. Так почему же, спрашивается, он не мог видеть, как скотник при свете «летучей мыши», сидя на складном стульчике, сдаивает молоко в жестяное ведро? Потом, должно быть, Мегрэ крепко заснул, потому что в испуге вдруг вскочил, оттого что в уборной спустили воду, настолько неожиданным и громким был шум. И тогда он снова вернулся к своей игре. Теперь он увидел хозяина дома, который со спущенными помочами вышел из уборной и тихо проскользнул в спальню. Луиза Но, повернувшись к стене, спала или делала вид, что спит. Этьен Но зажег маленькую лампу над умывальником. Он брился, и от ледяной воды у него немели пальцы. Лицо у Этьена было розовое, кожа гладкая и блестящая. Вот он сел в кресло, чтобы надеть башмаки. Когда он уже выходил из комнаты, его остановил шепот, донесшийся из постели. Что сказала ему жена? Он наклонился к ней и что–то вполголоса ответил. Потом осторожно закрыл дверь и на цыпочках спустился по лестнице. И тогда Мегрэ, которому надоела эта колдовская ночь, соскочил с кровати и зажег лампу. Часы на ночном столике показывали половину шестого. Он прислушался, и ему показалось, что дождь прекратился или, если еще шел, то моросящий, бесшумный. Слов нет, вечером Мегрэ недурно поел и немало выпил, но, разумеется, в меру, а вот сейчас чувствовал себя словно после хорошей попойки. Доставая из несессера туалетные принадлежности, он мутным взглядом смотрел на свою развороченную постель и на стул, стоявший рядом с кроватью. Нет, конечно, то был не сон. Женевьева Но действительно приходила к нему. Она вошла без стука. Села на этот самый стул и сидела очень прямо, не опираясь на спинку. Ошеломленный, он в первый момент подумал, что она безумна. На самом же деле из них двоих скорее он выглядел обезумевшим.

Никогда еще ему не приходилось попадать в такое дурацкое положение: он лежит в постели в ночной рубашке, голова у него всклокочена, во рту–неприятный вкус, а в это время у его изголовья садится девушка, собираясь посвятить его в какую–то тайну. Он пробормотал:

– Вы не могли бы отвернуться на минутку? Я встану и оденусь.

– Не надо… Мне нужно сказать вам всего два слова… Я беременна от Альбера Ретайо… Если об этом узнает мой отец, я покончу с собой, и никто меня не удержит…

Поскольку Мегрэ лежал, он даже не мог взглянуть ей в глаза. Помолчав немного, словно желая увидеть, какое впечатление произвели на него ее слова, она поднялась со стула, прислушалась и, выходя из комнаты, добавила:

– Делайте что хотите. Я целиком полагаюсь на вас.

Ему до сих пор не верилось, что эта сцена произошла на самом деле, сцена, в которой он выступал в унизительной роли какого–то лежачего статиста! Нельзя сказать, чтобы он был очень застенчив, и все же он испытывал стыд от того, что молодая девушка видела его в постели, опухшим от тяжелого сна.

И еще больше задевало его то, что девушка вела себя по отношению к нему так пренебрежительно. Она не умоляла его, как того можно было ожидать, не бросилась к его ногам, не плакала. Перед его глазами всплыло лицо Женевьевы: правильные черты, немного похожа на отца. Он затруднился бы сказать, красива ли она, но у него создалось впечатление, что это цельная и уравновешенная натура, несмотря на безрассудство ее ночного визита. «Я беременна от Альбера Ретайо… Если об этом узнает мой отец, я покончу с собой, и никто меня не удержит…»

Мегрэ оделся, почти машинально раскурил свою первую утреннюю трубку, открыл дверь, тщетно поискав выключатель, ощупью прошел по коридору и спустился по лестнице вниз. Там тоже нигде не было видно ни проблеска света, зато он услышал, как в печке ворочали кочергой дрова, и пошел на этот звук. В столовой из–под двери, ведущей в кухню, просачивалась тоненькая полоска света.

Постучавшись, Мегрэ вошел. В кухне Этьен Но, положив локти на край стола, ел из миски суп, а старая кухарка в синем фартуке выгребала из плиты горячую золу. Этьен Но был неприятно удивлен появлением комиссара, Мегрэ это прекрасно заметил, но, может быть, просто оттого, что его застали завтракающим на кухне, словно он простой крестьянин.

– Уже поднялись, комиссар?.. А я, видите, сохранил старую деревенскую привычку… Когда бы ни лег, в пять утра уже на ногах. Надеюсь, не я разбудил вас?

Стоит ли говорить, что он проснулся от шума воды в уборной?..

– Не предлагаю вам супа, вы, конечно…

– Напротив…

– Леонтина…

– Да, да, месье, я слышала. Сейчас…

– Вы хорошо спали?

– Ничего… Правда, был момент, когда мне почудились за дверью чьи–то шаги…

Мегрэ сказал это, чтобы узнать, не застиг ли Этьен Но свою дочь в коридоре, но тот совершенно искренне удивился:

– Когда примерно? Вечером?.. А я ничего не слышал… Правда, если уж я усну, меня трудно разбудить. Наверно, наш друг Альбан ходил в уборную… Кстати, что вы можете сказать о нем? Симпатичный, не правда ли?.. Он очень образованный человек, но не кичится этим… Вы даже не представляете себе, сколько он читает… Он знает все, буквально все… Жаль, что ему так не повезло с женой…

– Он был женат?

Решив накануне, что Гру–Котель–типичный провинциальный холостяк, Мегрэ сразу насторожился, как будто от него что–то скрыли, хотели его обмануть.

– Не только был, но и сейчас женат. У него двое детей, сын и дочь. Старшему, должно быть, лет двенадцать–тринадцать..

– И жена живет вместе с ним?

– Нет… На Лазурном берегу… Это довольно печальная история, в Сент–Обене о ней никогда не поминают. И, знаете, ведь его жена из хорошей семьи, ее девичья фамилия Деарм… Да, да, племянница генерала Деарма… Несколько эксцентричная молодая особа, которая никак не хотела понять, что она живет в Сент–Обене, а не в Париже… Ну, начались скандалы. И вот однажды, воспользовавшись тем, что зима стояла суровая, она уехала в Ниццу да там и осталась. И дети с ней… Хм… Ну и, естественно, живет не одна…

– И муж не потребовал развода?

– У нас это не принято…

– А чье состояние значительнее?

Этьен Но с упреком посмотрел на Мегрэ. Он предпочел бы не отвечать на этот вопрос.

– Она, конечно, очень богата…

Кухарка села и принялась молоть кофе в старинной, с большой медной крышкой, мельнице.

– Вам повезло, дождь кончился. Мой шурин–следователь родом из наших мест, и уж кто–кто, а он–то должен был посоветовать вам прихватить с собой сапоги. Ведь мы живем среди болот. До некоторых из моих ферм – мы их называем хижинами – ни летом, ни зимой без лодки не доберешься. Кстати, о шурине… Мне очень неловко, что он отважился просить такого человека, как вы…

Главное, что беспокоило Мегрэ со вчерашнего вечеpa и чего до сих пор он так и не смог понять, это – где он: среди честных людей, которым нечего скрывать и они от души стараются как можно лучше принять приезжего парижанина, или же среди хитрецов с нечистой совестью, которые не знают, как отделаться от нежеланного гостя, навязанного им следователем Брежо–ном. И Мегрэ попытался кое–что прояснить для себя.

– А в Сент–Обен мало приезжает народу, – проговорил он, продолжая есть суп. – Я вчера заметил, нас было всего двое, если не считать старой крестьянки в чепце.

– Совершенно верно.

– А тот, что сошел с поезда вместе со мной, он местный?

Этьен Но медлил с ответом. Почему? Но Мегрэ пристально смотрел на него, и тому стало стыдно своей растерянности.

– Раньше я никогда не видел его, – торопливо сказал он. – Вы, наверно, заметили, я даже сперва принял его за вас.

Тогда Мегрэ изменил тактику:

– Не понимаю, зачем он приехал сюда, вернее, кто его вызвал? 

– Вы его знаете?

– Он – частный сыскной агент. Я должен сегодня же, прямо с утра, выяснить, что он здесь делает. По–видимому, он остановился в одной из двух гостиниц, о которых вы мне вчера говорили?..

– Я сейчас отвезу вас туда на двуколке.

– Благодарю, но я предпочитаю пройтись пешком, поброжу немного по городу.

И вдруг Мегрэ осенила мысль: а не собирался ли Этьен Но рано утром, пока он спит, поехать в городок и встретиться там с инспектором Кавром? Что ж, это возможно. Не исключено и то, что ночной визит Женевьевы – тоже часть плана, разработанного всей семьей. Но тут же Мегрэ упрекнул себя за такие мысли.

– Надеюсь, у вашей дочери ничего серьезного?

– Нет… Откровенно говоря, мне кажется, что она больна не более, чем я… Мы приняли все меры, но до нее тем не менее дошли сплетни, что ходят по округе… А она гордая… Все девушки таковы… В этом, я думаю, и кроется истинная причина того, почему она уже три дня не выходит из своей комнаты. А потом, кто знает, может, она стесняется вас.

«Эх ты, простофиля!» – усмехнулся про себя Мегрэ, вспоминая о ночном визите Женевьевы.

– При Леонтине мы можем говорить все, – продолжал Этьен Но. – Она меня знает с детства. Она в нашей семье с… с какого времени, Леонтина?

– С первого моего причастия.

– Еще немного супу? Нет?.. Видите ли, я нахожусь в весьма затруднительном положении и уж нет–нет да и подумаю, не допустил ли мой шурин тактическую ошибку… Вы, конечно, скажете, что он разбирается в подобных вещах лучше меня, ведь это его профессия… Но он так давно уехал отсюда, что, видимо, позабыл атмосферу нашей провинции…

Трудно было поверить, что Этьен Но неискренен, он говорил с непринужденностью человека, который высказывает все, что у него на душе. Он сидел, вытянув ноги, и набивал трубку, а Мегрэ тем временем кончал свой завтрак. В кухне было тепло, пахло кофе, который молола Леонтина, а в глубине темного двора, чистя коров, что–то насвистывал скотник.

– Поймите меня правильно… Здесь всегда время от времени возникают какие–нибудь слухи то об одном, то о другом человеке… Не спорю, на сей раз обвинение серьезное… Но я думаю, не лучше ли просто не обращать на это внимание… Вы были так любезны, что откликнулись на просьбу моего шурина… Оказали нам честь приехать сюда… Сейчас об этом знают уже все, можете быть уверены… Языки работают… Как я предполагаю, вы собираетесь расспросить людей?.. Воображение разыграется еще больше… Право, я не знаю, нужно ли это… Почему вы так мало едите?.. Я ежедневно объезжаю свои владения. Если не боитесь холода, составьте мне компанию, я буду рад.

Когда Мегрэ надевал плащ, со второго этажа спустилась горничная – она вставала на час позже старой кухарки. Дверь во двор была открыта, оттуда дышало холодом и сыростью. Целый час Мегрэ и Этьен Но осматривали службы. На небольшой грузовичок слуги ставили бидоны с молоком. В этот день нужно было отправить в соседний город на ярмарку коров, и погонщики в темных халатах отбирали их. В глубине двора под навесом стояли конторка, небольшая круглая печка, стол и на нем–картотека и регистры: записи вел служащий Этьена Но, обутый, как и хозяин, в высокие сапоги.

– Простите, я на минутку… На втором этаже дома свет горел только в одном окне: это встала мадам Но. Гру–Котель еще спал. Спала и Женевьева. Горничная натирала пол в столовой. А здесь в темноте двора и служб шла своя жизнь: суетились скотники, выгоняя коров, фыркал мотор грузовичка.

– Ну, вот и все… Еще несколько распоряжений… Попозже я сам поеду на ярмарку, мне надо встретиться кое с кем из фермеров. Если будет время и если вам это интересно, я расскажу, как организовано мое хозяйство. На остальных фермах я веду молочное животноводство и снабжаю молоком завод. А здесь мы занимаемся выведением племенных пород, которые большей частью идут на экспорт. Я поставляю скот даже в Южную Америку… Теперь я полностью в вашем распоряжении. Через час совсем рассветет. Если вам нужна машина куда–нибудь поехать… Или если у вас есть вопросы ко мне… Я не хочу ни в чем вас стеснять… Будьте как дома…

Он говорил с широкой улыбкой на лице, но оно, пожалуй, омрачилось, когда Мегрэ кратко сказал в ответ:

– Ну что ж, если вы не возражаете, я пойду пройдусь… Дорога была такая топкая и грязная, словно канал протекал как раз под нею, а не рядом.

Справа возвышалась железнодорожная насыпь. Впереди, примерно в километре от дома, виднелось ярко освещенное здание; судя по красным и зеленым огням рядом с ним, то была станция. Оглянувшись и заметив, что на втором этаже зажегся свет еще в двух окнах, Мегрэ подумал об Альбане Гру–Котеле и с недоумением вспомнил, как его удивило, а вернее, даже раздражило известие, что тот женат. Небо прояснилось. Миновав станцию, Мегрэ свернул налево. Начинался городок. Окна нижнего этажа одного из первых домов были освещены, над ними виднелась вывеска «Золотой лев». Мегрэ вошел. Он очутился в длинном зале с низким потолком, где все – и стены, и потолочные балки, и узкие деревянные столы, и скамьи без спинок–было коричневого цвета. Плита в глубине зала еще не топилась. У камина, в котором медленно горели дрова, женщина неопределенного возраста, склонившись над решеткой, варила кофе. Она мельком взглянула на вошедшего, но не произнесла ни слова. Мегрэ сел за столик под тускло светившей пыльной лампочкой.

– Рюмку местной наливки! – попросил он, стряхивая водяную пыль с набухшего в тумане плаща.

Женщина ничего не ответила, и он решил, что она не расслышала. Она продолжала ложечкой мешать кипевший в кастрюльке кофе, по запаху малособлазнительный. Когда кофе был готов, она перелила его в чашку, поставила на поднос и направилась к лестнице, на ходу бросив Мегрэ:

– Сейчас спущусь.

Мегрэ был убежден, что кофе предназначался Када–вру, и он не ошибся: доказательством тому было знакомое пальто, которое он заметил сейчас на вешалке. Наверху, у него над головой, послышались шаги – это в комнату вошла хозяйка, и голоса, но о чем говорили, Мегрэ не разобрал. Прошло минут пять. Потом еще столько же. Мегрэ тщетно несколько раз стучал монеткой по столу. Наконец через добрых четверть часа женщина спустилась. Вид у нее был еще более неприветливый, чем раньше.

– Что вы просили?

– Рюмку местной наливки.

– Нету.

– У вас нечего выпить?

– Наливки нет, а коньяк есть.

– Тогда дайте коньяку.

Женщина подала ему коньяк в рюмке из такого толстого стекла, что в нее поместилось всего несколько капель.

– Скажите, мадам, это у вас, конечно, вчера вечером остановился мой друг?

– Не знаю, ваш ли он друг…

– Вы поднимались к нему?

– У меня постоялец, и я подала ему кофе.

– Насколько я его знаю, он, конечно, засыпал вас вопросами, не так ли?

Найдя тряпку, хозяйка принялась вытирать на столах оставшиеся с вечера винные пятна.

– А это правда, что Альбер Ретайо был у вас вечером накануне своей гибели?

– А вам что за дело?

– Он, верно, был славным малым. Мне рассказывали, будто он в тот вечер играл в карты. Во что у вас здесь играют, в бел от?

– В куанше.

– Значит, играл с друзьями в куанше… Он, кажется, жил вместе с матерью? Я слышал, она достойная женщина.

– Хм…

– Что вы сказали?

– Я? Ничего. Это вы говорите без умолку, и я не пойму, к чему вы клоните.

Наверху снова послышалось какое–то движение. По–видимому, Кавр одевался.

– Она живет далеко отсюда?

– В конце улицы, в тупичке… Дом с тремя каменными ступеньками…

– А мой друг Кавр, что остановился у вас, еще не был у нее?

– Интересно, как он мог пойти к ней, если он только встает?

– Он пробудет здесь несколько дней?

– Я этим не интересовалась…

Хозяйка распахнула окна, чтобы откинуть ставни, и Мегрэ увидел, что на улице уже почти светло, но утро пасмурное.

– А как вы считаете, Ретайо в тот вечер был пьян?

Она вдруг огрызнулась:

– Не больше, чем вы, хотя вы и пьете коньяк ни свет ни заря!

– Сколько с меня?

– Два франка.

Гостиница «Три мула», более современная на вид, находилась как раз напротив, но Мегрэ не счел нужным заходить туда.

Кузнец разводил огонь в своей кузнице. Какая–то женщина прямо с порога дома выплеснула на середину улицы ведро помоев. Раздался слабый звоночек, напомнивший Мегрэ его детство, и из лавки булочника с батоном под мышкой выбежал мальчик в деревянных башмаках. В окнах, когда Мегрэ проходил мимо, колыхались занавески. Чья–то рука протерла запотевшее стекло, и он увидел старое, морщинистое лицо с красными, как у Кадавра, веками. На правой стороне улицы возвышалась церковь из серого камня с потемневшей от дождя шиферной крышей, и из нее вышла женщина. Худощавая, лет пятидесяти, одетая в глубокий траур, она держалась очень прямо. В руке у нее был молитвенник, завернутый в кусок черного крепа. Не зная, куда идти дальше, Мегрэ остановился на углу небольшой площади, над которой дорожный знак предупреждал автомобилистов: «Школа». Мегрэ проследил глазами за женщиной. Он увидел, что, дойдя до конца улицы, она свернула в какой–то тупичок, и сразу же почему–то решил, что это мадам Ретайо. Вспомнив, что Кавр еще не был у нее, Мегрэ поспешил вслед за ней. Он не ошибся. Когда он вошел в тупичок, женщина уже поднялась по трем ступенькам к двери небольшого домика и вынула из сумочки ключи.

Несколько минут спустя Мегрэ постучал в стеклянную дверь, завешенную изнутри гипюровой занавеской.

– Войдите.

Женщина только успела снять пальто и шляпу с крепом. Молитвенник еще лежал на покрытом клеенкой столе. В белой эмалированной плите горел огонь. Решетка плиты была тщательно начищена наждаком.

– Простите, мадам, что я побеспокоил вас. Вы мадам Ретайо?

Мегрэ чувствовал себя не слишком уверенно: она ни словом, ни жестом не пыталась подбодрить его. Она стояла в ожидании, скрестив руки на животе, и лицо у нее было будто восковое.

– Мне поручили провести следствие в связи со слухами, что ходят о смерти вашего сына…

– Кто поручил?

– Я комиссар Мегрэ, из уголовной полицией Смею вас уверить, что следствие не носит официального характера.

– Что вы хотите сказать этим?

– Что дело еще не передано в суд.

– Какое дело?

– Вы, вероятно, знаете, мадам, – простите, что я говорю о столь тяжелых вещах, – что вокруг смерти вашего сына ходят разные слухи…

– Людям рта не заткнешь…

Чтобы выиграть время, Мегрэ стал разглядывать фотографию в овальной позолоченной рамке, которая висела на стене, слева от кухонного буфета орехового дерева. Это был портрет стриженного бобриком мужчины лет тридцати, с пышными усами.

– Ваш супруг?

– Да…

– Если не ошибаюсь, он погиб в результате несчастного случая, когда ваш сын был еще ребенком. Мне рассказали, что вам пришлось судиться из–за пенсии с молочным заводом, где он служил.

– Вам наплели невесть что. Ни с кем я не судилась. Владелец завода, месье Оскар Друз, сделал все, что требовалось без всякого суда.

– А позже, когда ваш сын вырос, он взял его к себе в контору. Ваш сын был счетоводом у него?

– Временно – помощником управляющего. Будь он постарше, он бы и занимал этот пост.

– Нет ли у вас его фотографии?

Едва Мегрэ произнес эти слова, как увидел на круглом столике, покрытом красной плюшевой скатеркой, маленькую фотографию. Боясь, как бы мадам Ретайо не помешала, он торопливо схватил ее.

– Сколько ему здесь?

– Девятнадцать. В прошлом году снимался.

Красивый парень, здоровый, немного скуластый, с чувственным ртом и искрящимся весельем взглядом. Мадам Ретайо, по–прежнему не двигаясь с места, украдкой вздохнула от нетерпения.

– У него была невеста?

– Нет.

– А связь с какой–нибудь женщиной?

– Мой сын был слишком юн, чтобы обращать внимание на женщин. Он был серьезный мальчик и думал только о работе.

Пылкий взгляд юноши, весь его облик говорили другое.

– Скажите, когда вы узнали, вы тоже подумали… Простите меня… Вы должны понять, что я хочу спросить… Вы поверили, что это несчастный случай?

– А что же еще могло быть?

– Я хочу сказать, у вас не возникло никаких подозрений?

– По поводу чего?

– Он никогда не говорил вам о мадемуазель Но?.. Случалось ли, что он возвращался домой ночью?

– Нет.

– Месье Но… потом не приходил к вам?

– У нас с ним нет ничего общего.

– Да, конечно… Но все же он мог бы… И месье Гру–Котель, разумеется, тоже не приходил?

Что это? Мегрэ показалось? Или в ее взгляде действительно мелькнул злой огонек?

– Нет, не приходил, – бросила она.

– Значит, вы отвергаете слухи, что ходят по поводу обстоятельств этой драмы?..

– Да. Я не обращаю на них внимания. Я даже знать не хочу, что там болтают.

Если вас подослал месье Но, можете передать ему мои слова. Несколько секунд Мегрэ стоял неподвижно, полузакрыв глаза, и повторял про себя эту фразу, словно старался запечатлеть ее в памяти: «Если вас подослал месье Но, можете передать ему мои слова». Знала ли она, что вчера на вокзале его встречал Этьен Но? Знала ли, что именно Этьен Но, хотя и косвенно, был причиной его приезда сюда из Парижа? Или только догадывалась об этом?

– Простите, мадам, за то, что я взял на себя смелость прийти к вам, да еще в такой ранний час…

– Для меня это не рано.

– До свидания, мадам.

Она молча, без единого жеста смотрела, как он идет к двери, как закрывает за собой дверь. Не успел Мегрэ сделать и десяти шагов, как увидел инспектора Кавра: тот стоял на краю тротуара, словно часовой.

Может, Кавр ждал, когда выйдет Мегрэ, чтобы в свою очередь предстать перед мадам Ретайо? Мегрэ решил все выяснить, тем более что разговор с матерью Альбера привел его в дурное расположение духа, и он был не прочь отыграться на своем бывшем коллеге. Мегрэ раскурил трубку, которую он, перед тем как войти к мадам Ретайо, загасил, придавив табак большим пальцем, пересек улицу и остановился на тротуаре, как раз перед Кавром. На лице его было написано, что он твердо решил не сходить с этого места.

Городок постепенно оживал. В школу, ворота которой выходили на церковную площадь, бежали дети. Большинство учеников пришли издалека, закутанные в шарфы, в ярких носках из грубой шерсти и деревянных башмаках. «Ну, дорогой мой Кадавр, теперь твой черед. Иди же!» – с насмешкой глядя на него, словно бы говорил Мегрэ. Кавр стоял не двигаясь и смотрел в другую сторону, всем своим видом показывая, что ему наплевать на эти глупые шутки. А вдруг в Сент–Обен Кавра вызвала мадам Ретайо? Вполне вероятно.

Она странная женщина, и ее не так–то легко раскусить. В ней есть что–то от простой крестьянки–взять хотя бы ее недоверчивость, и в то же время что–то от провинциальных буржуа. Сквозь ее неприступность проглядывала спесь, которую ничем нельзя сбить. А как она держалась! Это произвело на Мегрэ сильное впечатление. За все время, что он провел у нее, она не сделала ни одного шага, ни одного жеста–так иные животные замирают при виде опасности–и лишь сквозь зубы цедила отрывистые фразы. «Ну, мой дорогой Кадавр, чего же ты ждешь?.. Решись наконец… Действуй…»

Кадавр пританцовывал на месте, чтобы согреться, но явно не собирался ничего предпринимать, пока Мегрэ не перестанет следить за ним. Ситуация создалась дурацкая. Глупо было упорствовать, просто ребячество, но Мегрэ не сдавался. И напрасно. В половине девятого какой–то невысокий, краснолицый человек вышел из своего дома, подошел к мэрии, достал ключ и отпер дверь. Вслед за ним в мэрию вошел Кавр. А ведь именно туда и собирался пойти Мегрэ прежде всего, чтобы получить информацию у местных властей. А теперь его опередил Кадавр, и ему не оставалось ничего другого, как ждать своей очереди.

В дальнейшем на эту тему был наложен запрет: Мегрэ никогда не говорил о первом своем дне в Сент–Обене, в особенности о том злосчастном утре, и, наверно, много бы дал, чтобы навсегда вытравить его из своей памяти. Больше всего его выбивало из колеи то, что здесь он, по существу, не был комиссаром Мегрэ. И правда, чьим официальным представителем он являлся в Сент–Обене? Ничьим. Вот и получилось, например, что Жю–стен Кавр вошел в мэрию первым, а он, Мегрэ, понуро стоит на улице среди этих домов, напоминавших ему почему–то гигантские поганки, над которыми нависло свинцово–темное небо, готовое, как назревший нарыв, вот–вот прорваться.

За ним, Мегрэ, наблюдали, он это чувствовал. Из–за каждой занавески на него был устремлен любопытный взгляд. Конечно, мнение нескольких старух или жены мясника его не волновало. Пусть думают о нем, что хотят, и пусть даже, если им угодно, смеются над ним – ведь встретила же его дружным хохотом ватага спешивших в школу ребятишек. Но Мегрэ не покидало ощущение, что его словно бы подменили. Было бы преувеличением сказать, что он чувствовал себя не в своей тарелке, но что–то похожее он ощущал.

Что, например, произойдет, если он сейчас, войдя в приемную мэрии с побеленными стенами, постучит в серую дверь, на которой висит написанная черными буквами табличка «Секретариат»? Его просто–напросто попросят подождать своей очереди, как это бывает, когда приходишь оформить метрическое свидетельство или просить пособие. А тем временем этот самый Ка–давр, сидя в хорошо натопленном кабинете, будет спокойно выспрашивать у секретаря все, что ему нужно. Мегрэ приехал сюда в неофициальном порядке. Если говорить по совести, то он даже не имел права назваться комиссаром уголовной полиции, что же касается его имени, то еще неизвестно, знает ли о Мегрэ в этой дыре, окруженной топкими болотами и стоячими водами, хоть одна живая душа. Кстати, он вскоре проверил это на опыте. Томясь, он ждал, когда выйдет Кавр. И тут ему пришла в голову мысль: а что, если не отставать от Кавра, все время следовать за ним по пятам, не выпускать из виду и даже подойти к нему в упор и сказать:

«Послушайте, Кавр, к чему нам играть в прятки? Вы приехали сюда не ради собственного удовольствия. Кто–то вас вызвал. Скажите мне, кто именно и какое задание вы получили…» До чего же легким делом казалось ему сейчас официальное следствие! Прибудь он в город, который находится в его ведении, как представитель уголовной полиции, ему достаточно было бы отправиться на почту и там заявить: «Я комиссар Мегрэ. Немедленно соедините меня с управлением… Алло! Это ты, Жанвье?.. Слушай, садись в машину… Приезжай сюда… Когда увидишь, что Кадавр вышел… Ну да, Жюстен Кавр… Правильно… Пойдешь за ним и не теряй его из виду…»

Кто знает, может быть, он поручил бы взять под наблюдение и Этьена Но, который только что, сидя за рулем своей машины, пронесся мимо него в сторону Фон–тенэ. Да, быть комиссаром Мегрэ легко! В его распоряжении целый штат вышколенных сотрудников. К тому же там, в Париже, стоит ему лишь назвать свое имя, как люди из кожи лезут, чтобы оказать ему услугу.

Но в этой дыре мало кто слышал о нем, хотя в газетах часто появлялись и его имя, и его фотографии. Даже Этьен Но на вокзале принял за него Жюстена Кавра. Его хорошо встретили в доме. Но из уважения к родственнику, парижскому следователю, а вообще–то они явно недоумевают, зачем, в сущности, он приехал. Вот, наверно, что мог бы сказать ему по этому поводу Этьен Но: «Мой шурин–милейший человек, и он, несомненно, желал нам добра, но он так давно покинул Сент–Обен, что плохо представляет себе здешнюю обстановку. С его стороны очень любезно, что он прислал вас сюда. Очень любезно и с вашей стороны, что вы приехали. Ешьте. Пейте. Прогуляйтесь со мной по моим владениям. Но только ни в коем случае не считайте себя обязанным задерживаться в нашем сыром и унылом городишке. И главное–не считайте себя обязанным заниматься этой пустячной историей. Она касается только нас одних». А ведь если разобраться, ради кого он трудится? Ради Этьена Но. А Этьен Но всеми способами дает ему понять, что он против серьезного расследования. Ну, а что касается ночного визита Женевьевы, то это уже просто ни на что не похоже. Пришла к нему в комнату и без всяких околичностей заявила: «Я была любовницей Альбера Ретайо. Я беременна от него. Если вы скажете об этом отцу, я покончу с собой». Но ведь если она действительно была любовницей Альбера, то это чудовищно усугубляет обвинения против Этьена Но. Подумала ли она об этом? Или девица сознательно подводит под суд своего отца? А мать жертвы? Она просто молчала. Ничего не подтверждала, ничего не отрицала и всем своим видом давала ему понять, что он суется не в свое дело. Для всех здесь, даже для старух, притаившихся за окнами–их присутствие выдавали колыхавшиеся занавески, даже для ребятишек, которые пробежали сейчас мимо и, оглянувшись, весьма невежливо расхохотались ему в лицо, для всех он нежелательный чужак, даже больше! – какая–то подозрительная личность, неизвестно откуда явившаяся и, главное, неизвестно чего ради. Да и впрямь: стоит посреди улицы странный тип, руки в карманах широченного плаща. Ни дать ни взять–один из числа тех гнусных личностей, которых снедают тайные пороки и которые слоняются в Париже по району Порт–Сен–Мартен да и по другим подобным местам, опустив плечи, пряча лицо, и при виде блюстителей нравственности настороженно жмутся к стенам домов. Неужели это присутствие Кавра так подействовало на него? Мегрэ захотелось послать кого–нибудь в дом Этьена Но за чемоданчиком, сесть в первый же поезд и уехать, а следователю Брежону сказать: «Они не желают моего вмешательства. Пусть ваш зять действует по собственному усмотрению…» И все же, когда Кавр с портфелем под мышкой – что в глазах обывателей подчеркивало его принадлежность к законодательным органам и тем самым придавало ему вес–удалился из мэрии, Мегрэ вошел туда. Секретарь, неопрятного вида человечек, даже не потрудившись встать, угрюмо буркнул:

– Что вам угодно?

– Комиссар Мегрэ из уголовной полиции. Я прибыл в Сент–Обен с неофициальным поручением и хотел бы получить у вас некоторые сведения.

Секретарь скорчил недовольную мину и не без колебания указал Мегрэ на стул с соломенным сиденьем.

– Частный детектив, что сейчас был здесь, сказал вам, кто его вызвал сюда?

Секретарь то ли в самом деле не понял вопроса, то ли прикинулся непонимающим. Примерно так же он вел себя, отвечая и на другие вопросы, которые задавал ему комиссар.

– Вы знали Альбера Ретайо? Что вы можете о нем сказать?

– Хороший был парень… Да, хороший… Ничего плохого о нем не скажешь…

– Интересовался женщинами?

– Он же молодой был, сами понимаете. А потом, разве всегда знаешь, чем они заняты, эти парни? Но сказать, что Альбер так уж интересовался женщинами, нет, не скажу…

– У него был роман с мадемуазель Но?

– Кое–кто поговаривал об этом… Ходили слухи… Но ведь слухи еще не доказательство…

– Кто обнаружил труп?

– Фершо, начальник станции. Он позвонил в мэрию, а помощник мэра–в жандармерию Бене, потому что в Сент–Обене нет своего отделения.

– Что сказал врач, который осматривал тело Ретайо?

– Что сказал? Сказал, что он мертв… Ведь от тела–то почти ничего не осталось… По нему проехал поезд.

– Но все же опознали, что это Альбер Ретайо?

– Что?.. Конечно… Тут и сомневаться нечего…

– В котором часу прошел последний поезд?

– В пять часов семь минут утра.

– А то, что Альбер Ретайо оказался в пять утра зимой на железнодорожном полотне, это никого не удивило?

Секретарь прикинулся совсем дураком.

– А было сухо. Все заиндевело.

– И тем не менее поползли слухи…

– Да… Разве их запретишь…

– Как, по–вашему, это был несчастный случай?

– А кто его знает…

Мегрэ заводил разговор о мадам Ретайо, и секретарь бормотал себе под нос:

– Почтенная женщина…

Против этого не возразишь. Мегрэ расспрашивал об Этьене Но, и секретарь вяло мямлил:

– Очень любезный человек. И отец его, член департаментского совета, тоже был превосходным человеком…

Мегрэ спросил о Женевьеве Но, и секретарь односложно ответил:

– Красивая…

– Серьезная девушка?

– Конечно, ей и полагается быть серьезной… Ее мать – очень достойная женщина, пожалуй, из самой лучшей семьи в Сент–Обене.

В тоне секретаря не было убежденности, да и отвечал он только из вежливости, не больше. Во время разговора он то и дело засовывал палец в нос и с интересом рассматривал то, что ему удавалось извлечь оттуда.

– А месье Гру–Котель?

– Тоже хороший человек. Не гордый…

– Он дружен с семьей Но?

– Они часто встречаются. Ведь они люди одного круга, не так ли?

– А на какой день после несчастья неподалеку от дома месье Но нашли кепку Ретайо?

– Когда?.. Подождите… А разве ее нашли?

– Меня уверяли, что некий Дезире, который собирает на фермах молоко для завода, обнаружил ее в зарослях тростника у канала…

– Да, болтали что–то об этом…

– Разве это не правда?

– А кто его знает, правда или нет. Ведь Дезире почти всегда пьян.

– И когда он пьян, что он говорит?

– То так, то этак…

– Но кепка! Ведь это вещь, которую можно видеть, можно потрогать. Некоторые видели ее…

– А–а…

– И сейчас она где–то должна быть…

– Возможно… Не знаю… Видите ли, мы не полиция и не вмешиваемся в дела, которые нас не касаются… Уж яснее, чем высказался неряха чиновник, высказаться было нельзя. А этот идиот еще был в восторге от того, как ловко он отбрил парижанина…

Несколько минут спустя Мегрэ вышел на улицу, так ничего и не узнав, или, вернее, твердо узнав, что никто не поможет ему добиться истины. А раз эта истина никому не нужна, зачем он сюда приехал? Не лучше ли вернуться в Париж и сказать Бре–жону: «Ну вот… Ваш зять не проявил ни малейшего желания, чтобы по делу было проведено следствие… И никто в Сент–Обене не хочет этого… Поэтому я вернулся. Меня там угостили великолепным ужином…» Над дверью одного из домов он увидел металлический позолоченный герб и подумал, что это, должно быть, дом нотариуса, покойного отца следователя Бре–жона и его сестры, ныне мадам Но. Большой дом из серого камня на фоне дождливого, темного неба выглядел таким же незыблемым и непроницаемым, как и весь городок. Проходя мимо гостиницы «Золотой лев», Мегрэ увидел через окно, как какой–то мужчина разговаривает с хозяйкой, и ему показалось, что говорили о нем. Они даже подошли к окну, чтобы взглянуть на него.

Навстречу комиссару ехал велосипедист. Мегрэ узнал его, но не успел вовремя свернуть в сторону. Это был Альбан Гру–Котель. Поравнявшись с Мегрэ, он спрыгнул с велосипеда.

– Как я рад, что встретил вас!.. Мы буквально в двух шагах от моего дома… О, вы доставите мне огромное удовольствие, если выпьете со мной стаканчик аперитива! Прошу вас… Я живу очень скромно, но у меня еще сохранилось несколько бутылок старого портвейна.

Мегрэ принял приглашение. Он не надеялся извлечь пользу из этого визита, но уж лучше пойти к Гру–Котелю, чем слоняться по улицам городка, где все относятся к нему так враждебно. Издали он имел очень внушительный вид, этот большой приземистый дом с высокой шиферной крышей, окруженный чугунной решеткой. Он походил на маленькую крепость. Но внутри чувствовались бедность и запустение. Служанка со злым лицом была настоящая замарашка, однако по нескольким взглядам, которыми она обменялась с хозяином, Мегрэ понял, что он спит с ней.

– Простите за беспорядок… Я живу один, по–холостяцки… Кроме книг, меня ничто не интересует, поэтому…

Поэтому со стен свисали покрытые плесенью куски отставших обоев, шторы были грязные и пыльные, и прежде чем найти стул с целыми ножками, пришлось бы испробовать их три или четыре. Видимо, из экономии отапливалась всего одна комната на первом этаже–она служила гостиной, столовой и библиотекой. Там стоял диван, на котором, как заподозрил Мегрэ, хозяин дома чаще всего и спал.

– Садитесь, прошу вас… Право, очень жаль, что вы приехали не летом. Тогда у нас все–таки более привлекательно… Как вам понравились мои друзья Но? Очаровательная семья! Я их хорошо знаю. Вы не найдете человека лучше Этьена Но. Правда, может, не слишком глубокий ум… Чуть заносчив, быть может… Но даже заносчивость его такая наивная, от простоты души… Он ведь очень богат, вы знаете это?

– А Женевьева, что она собой представляет?

– Очень мила… Но не больше… Да, именно, очень мила…

– Надеюсь, ее недомогание не затянется и я познакомлюсь с ней?

– Разумеется… Разумеется… О, девушки–такой народ… За ваше здоровье!

– Вы знали Ретайо?

– Только с виду… Говорят, мать у него весьма почтенная женщина… Если вы подольше погостите у нас, я познакомлю вас с нашими краями. Здесь живут очень интересные люди. Мой дядя, генерал, частенько говаривал, что именно в провинции, и особенно в нашей Вандее, можно встретить…

Стоп! Если его не остановить, он перескажет родословную всех окрестных семей.

– Я вынужден вас покинуть…

– Ах да, следствие, я совсем забыл… Как двигается дело? Вы надеетесь раскрыть его?.. Но что, на мой взгляд, необходимо сделать в первую очередь, так это найти того, кто распускает подлые слухи…

– Вы кого–нибудь подозреваете?

– Я? Решительно никого. О нет, не думайте только, что я что–то знаю… Мы, верно, увидимся с вами нынче вечером, ведь Этьен пригласил меня на ужин, и если только я не буду слишком занят…

Занят?! Но, ради создателя, чем он может быть занят? У Мегрэ создалось впечатление, что здесь, в этом городке, все слова имеют какой–то свой, особый смысл.

– Вы слышали о кепке?

– О какой кепке?.. Ах да!.. Я сразу не понял, о чем вы спрашиваете… Да, да, что–то такое слышал… А разве это правда? Ее действительно нашли?.. Ведь это, кажется, основная улика?

Нет, не основная! Признание Женевьевы, например, было не менее важно, чем эта находка. Но имеет ли он право воспользоваться им? Через пять минут Мегрэ уже звонил у двери доктора. Молоденькая горничная сперва сказала ему, что доктор принимает с часу, но Мегрэ проявил настойчивость, и тогда его провели в гараж, где здоровенный верзила копался в моторе мотоцикла. Пришлось повторить, как всюду:

– Комиссар Мегрэ, из уголовной полиции… По делам службы…

– Прошу вас в кабинет, я только вымою руки…

Мегрэ подождал его у покрытого медицинской клеенкой диванчика, на котором врач осматривал больных.

– Так вы тот самый знаменитый Мегрэ? О, я много слышал о вас… Один мой товарищ–он живет в тридцати пяти километрах отсюда–следит по газетам за всеми происшествиями… Знай он, что вы в Сент–Обене, мигом бы примчался… Ведь это вы расследовали дело Лендрю?

Доктор упомянул одно из немногих дел, в котором Мегрэ не принимал никакого участия.

– Чему мы обязаны, что вы оказали нам честь и посетили Сент–Обен? Да, да, это действительно честь для нас… Вы не откажетесь выпить чего–нибудь? Сейчас болеет один из моих малышей, и его уложили в гостиной, там теплее… Поэтому я принимаю вас здесь… Я налью рюмочку, не возражаете?

Вот и все. Ничего, кроме рюмочки аперитива, Мегрэ здесь тоже не получил.

– Ретайо?.. Славный парень… Кажется, он был добрым сыном… Во всяком случае, его мать, которую я пользую, никогда на него не жаловалась… А она женщина с характером… Да, она достойна другой участи… Ведь она из хорошей семьи… Все были так поражены, когда она вышла замуж за Жозефа Ретайо, простого рабочего с молочного завода… Месье Но?.. Это личность… Мы вместе охотимся. Первоклассный стрелок… Месье Гру–Котель?.. Нет, он не охотник, он ведь очень близорук… Я смотрю, вы уже всех знаете… А старую Тину вы тоже видели?.. Как, вы еще не знакомы с Тиной?.. Заметьте, я с большим уважением произношу это имя, как и все в Сент–Обене. Тина–мать мадам Но… Короче, мадам Брежон… У нее есть еще сын, судебный следователь, он живет в Париже. Да вы, конечно, должны его знать… Мадам Брежон, урожденная Ла Ну… Это известная в Вандее семья… Она не хочет быть в тягость дочери и зятю и поэтому живет одна, ее дом рядом с церковью… В свои восемьдесят два года она еще полна бодрости и одна из моих самых редких пациенток… Вы пробудете у нас несколько дней?.. Что?.. Кепка?.. Ах да… Нет, лично я ничего об этом не слышал… Ходят какие–то слухи… Видите ли, все эти разговоры начались слишком поздно… Если бы сразу, я бы произвел вскрытие… А так, представьте себя на моем месте… Мне сказали, что бедняга попал под поезд. Я убедился, что он действительно раздавлен поездом, и, естественно, составил акт, опираясь на эти данные…

«Можно подумать, что они все сговорились, – мрачно размышлял Мегрэ. – Одни смотрят исподлобья, другие, как этот коновал, радушны, но все гоняют меня, как мяч, от одного к другому, и при этом еще хитро перемигиваются». Небо немного прояснилось. На лужах появились солнечные блики, и даже грязь местами начала поблескивать. Мегрэ снова побрел но центральной улице. Он не знал ее названия, но был уверен, что она должна называться улицей Республики. И вдруг ему взбрело на ум зайти в гостиницу «Три мула», что напротив «Золотого льва», где утром его встретили так неприветливо.

Здесь зал был светлее, на стенах, выбеленных известкой, висели олеографии в рамках и портрет президента республики тридцати–или сорокалетней давности. За этим залом находился еще один–пустой и мрачный, разукрашенный бумажными гирляндами с небольшой эстрадой. Должно быть, по воскресеньям тут танцевала молодежь. Четверо мужчин сидели за столом перед бутылкой крепкого вина. При виде комиссара один из них неестественно кашлянул, словно предупреждая остальных: «Вот он…» Мегрэ выбрал столик в противоположном конце зала и тут же почувствовал: с его приходом что–то сразу изменилось. Разговор прекратился. До его появления эти четверо наверняка не сидели так, облокотившись на столик и молча глядя друг на друга. Они разыгрывали какую–то немую сцену: сомкнули плечи и локти, а затем старший из них, рядом с которым лежал кнут возчика, смачно сплюнул на пол. И все расхохотались. Не Мегрэ ли предназначался этот плевок?

– Что вам подать? – подошла к нему молодая женщина, держа на руке замурзанного малыша, отчего одно бедро у нее было выше другого. Розового вина.

– Бутылку? – Пожалуй…

Мегрэ сердито попыхивал трубкой. Вот как! Тайная, приглушенная враждебность теперь уступила место открытому вызову!

– Как тебе сказать, сынок, – после длительного молчания сказал возчик, хотя к нему никто не обращался,всякие профессии бывают… Последовал новый взрыв хохота, словно в этих, казалось бы, совсем обыкновенных словах заключался некий особый смысл.

Только один из собутыльников не смеялся. Это был парень лет восемнадцати, с серыми глазами и рябым от оспы лицом. Облокотясь на столик, он смотрел Мегрэ прямо в глаза, будто хотел дать ему почувствовать всю силу своей ненависти и презрения.

– И как это люди не гнушаются такой работой?.. – пробурчал сосед возчика. – Там, где пахнет деньгами, на гордость плюют…

Казалось бы, ничего особенного не было сказано, но Мегрэ понял, что он встретился с группкой оппозиционеров, как принято выражаться на языке политиков. А ведь кто знает, возможно, слухи и родились именно в «Трех мулах». И если люди здесь так неприязненно относятся к нему, то, верно, потому, что, по их мнению, он подкуплен Этьеном Но и прибыл сюда, чтобы заглушить правду…

– Скажите, господа…

Мегрэ встал и подошел к их столику. Он был человеком отнюдь не робкого десятка и то почувствовал, как у него побагровели уши. Его встретило гробовое молчание. Только рябой парень продолжал смотреть ему в глаза, остальные в замешательстве отвернулись.

– Вы здешние и могли бы рассказать мне многое и тем самым помочь правосудию.

До чего они подозрительны, эти люди! Правда, его слова им, кажется, польстили, но они не сдавались, и старик, все еще разглядывая свой плевок, красующийся на полу, проворчал:

– Правосудию? Какому? Тому, что покрывает таких, как Но?

Хозяйка с ребенком на руках встала в дверях кухни. Мегрэ, словно он не слышал слов старика, продолжал:

– Для этого мне прежде всего нужны две вещи. Первое–поговорить с кем–нибудь из друзей Ретайо, с настоящим его другом… Хорошо бы с тем, который провел с ним последний вечер…

Трое друзей сразу повернули головы в сторону юноши. Мегрэ понял, что именно он–то ему и нужен.

– Затем мне необходимо найти кепку. Вы знаете, о чем я говорю?

– Давай, Луи, – пробурчал возчик, скручивая сигарету. Но юноша все еще колебался.

– А кто вас прислал?

Впервые в жизни Мегрэ пришлось давать отчет простому крестьянскому парню, и тем не менее это было необходимо. Во что бы то ни стало он должен был завоевать его доверие.

– Я комиссар уголовной полиции Мегрэ.

А вдруг случайно юнец слышал о нем, ведь всякое бывает? К сожалению, надежды Мегрэ не оправдались.

– Почему вы поселились в доме Но?

– Потому что его известили о моем приезде, и он встретил меня на вокзале. А так как я здесь впервые…

– Есть гостиницы…

– Я не знал…

– А кто остановился в гостинице напротив?

Ого! Настоящий допрос!

– Частный агент.

– Кем он нанят?

– Не знаю.

– Почему до сих пор не начали следствие? Ведь прошло уже три недели, как погиб Альбер.

«Молодчина, сынок! Валяй дальше!» – казалось, говорили трое старших, подбадривая юношу, который мужественно преодолевал свою робость.

– Никто не подавал жалобы.

– Значит, можно убить кого угодно, если нет жалобы…

– Врач констатировал смерть от несчастного случая…

– А разве он там был, когда это произошло?

– Как только я соберу необходимые сведения, начнется официальное следствие.

– А какие сведения вам нужны?

– Например, если можно было бы доказать, что кепка найдена между домом месье Но и местом, где обнаружили тело погибшего…

– Надо отвести его к Дезире, – вставил толстяк в спецовке плотника. – Эй, Мели, повтори–ка нам бутылочку… Да принеси еще один стакан…

Вот это уже победа!

– В котором часу в тот вечер Ретайо ушел из кафе?

– Примерно в половине двенадцатого…

– Сколько вас было?

– Четверо. Мы играли в куанше…

– Вы вышли все вместе?

– Двое повернули налево… А я немножко Проводил Альбера…

– В какую сторону он пошел?

– К дому Но…

– Он не сказал вам, зачем туда идет?

– Нет.

Парень помрачнел, с сожалением произнеся это «нет». Видно было, что он стремится быть скрупулезно точным.

– Он был откровенен с вами?

– Он был в ярости.

– Кем же он возмущался?

– Ею.

– Вы хотите сказать, мадемуазель Но? Раньше он говорил вам о ней?

– Да.

– Что именно?..

– Все и ничего…

И без слов было ясно… Он ходил к ней почти каждую ночь…

– Он хвастал этим? – Нет. – Юноша укоризненно посмотрел на Мегрэ.

– Он любил ее, это сразу было видно. Он не мог этого скрывать.

– А в последний день он был в ярости?

– Да. Мы в карты играли, так он весь вечер о чем–то думал и то и дело смотрел на часы. А когда мы с ним прощались на дороге…

– В каком месте?

– В пятистах метрах от дома Но.

– То есть там, где обнаружили труп?

– Примерно… Я проводил его до половины пути…

– А вы уверены, что он действительно пошел к дому Но?

– Да… Когда мы прощались, он стиснул мне руки и чуть не со слезами сказал: «Все кончено, старина…»

– Что кончено?

– Между ним и Женевьевой. Так я понял. Он хотел сказать, что идет туда в последний раз…

– Но все–таки пошел?

– Ночь была морозная, лунная… Я еще видел его, когда он был уже метрах в ста от дома…

– А кепка? Луи встал и, решительно взглянув на своих товарищей, сказал Мегрэ:

– Пошли…

– Ты ему доверяешь, Луи? – спросил его один из сидевших за столом. – Смотри, будь осторожен, сынок.

Но Луи был в том возрасте, когда любят действовать решительно. Он посмотрел Мегрэ в глаза, словно говоря: «Если ты меня предашь, ты будешь последним мерзавцем».

– Пошли… Это в двух шагах отсюда…

– Давай чокнемся, сынок… И господин комиссар… Вы можете верить каждому слову этого парня. Он честный человек…

– Ваше здоровье, господа. Мегрэ чокнулся со всеми: ничего другого ему не оставалось, как чокнуться.

Стаканы из толстого стекла глухо звякнули. Мегрэ вышел вслед за Луи, забыв заплатить за вино, которое он заказал. Как раз в этот момент на противоположной стороне улицы Кадавр с портфелем, зажатым под мышкой, входил в гостиницу «Золотой лев». Что это, не померещилось ли Мегрэ? Ему показалось, что на лице его бывшего коллеги мелькнула сардоническая усмешка.

– Идемте… Сюда… Луи провел Мегрэ по узким улочкам, которые, как предполагал комиссар, соединяли три–четыре главные улицы города. И вот на такой улочке, где тесно стояли неказистые домики с палисадниками, Луи толкнул какую–то калитку с колокольчиком и крикнул:

– Это я! Они вошли в кухню, где за столом завтракали человек пять ребятишек.

– Что случилось, Луи? – спросила мать, смущенно глядя на Мегрэ.

– Подождите меня здесь… Одну минутку, месье… Луи взбежал по лестнице, ведущей прямо из кухни на второй этаж, прошел в комнату. Наверху послышался шум: по–видимому, Луи выдвигал там ящики комода. Потом он заметался по комнате, уронив стул. А его мать, не зная, как ей держать себя с незнакомым гостем, даже не предложила ему сесть и ограничилась лишь тем, что притворила за ним дверь. Луи спустился бледный, взволнованный.

– Ее украли! – произнес он с отчаянием. И, повернувшись к матери, почти крикнул:

– Кто–то сюда приходил… Кто? Кто сегодня приходил?

– Что с тобой, Луи?

– Кто? Скажи, кто? Кто украл кепку?

– Какую кепку? Я не знаю, о чем ты говоришь…

– Кто–то побывал у меня в комнате…

Луи был так возмущен, что, казалось, он сейчас ударит мать.

– Да успокойся ты! Ты даже не слышишь, каким тоном ты разговариваешь со мной…

– Ты все время была дома?

– Только в мясную и булочную выходила.

– А дети где были?

– Как всегда, у соседки. Младшие. А остальные – в школе.

– Простите меня, господин комиссар. Я ничего не понимаю. Еще сегодня утром кепка лежала у меня в ящике. Это я точно помню. Я ее видел…

– Да о какой кепке ты говоришь? Ответь же наконец! Ты просто сошел с ума, честное слово. Сядь лучше за стол и поешь… И месье предложи поесть…

Но Луи, бросив на мать сердитый, недоверчивый взгляд, увлек Мегрэ на улицу.

– Пошли… Я должен с вами поговорить… Клянусь памятью моего покойного отца, что кепка…

Взволнованный Луи торопливо шел, почти бежал по улице и, как на буксире, тянул за собой грузного, неуклюжего Мегрэ, который всегда, попав в глупое положение, становился особенно неповоротлив.

Хорошенький же был у них видик: молодой парень упрямо тащит за собой пожилого человека–так какой–нибудь зазывала из кабаре на Монмартре чуть не силой волочит оробевшего провинциального буржуа бог знает куда и для каких развлечений. Они уже дошли до угла улочки, а мать Луи, стоя в дверях, все еще кричала им вслед:

– Может, ты поешь, Луи?

Но Луи ее, должно быть, и не слышал. Он был охвачен одной мыслью: он пообещал этому господину из Парижа кое–что показать, а теперь совершенно неожиданно случилось так, что он не сдержал своего слова. Чего доброго, его еще примут за обманщика И не повредит ли это делу?

– Пусть Дезире вам сам скажет… Кепка была у меня, в моей комнате. Я все думаю, вдруг мать что–нибудь скрыла…

И Мегрэ подумал о том же: ведь Кавру ничего не стоило провести эту обремененную детьми и повседневными заботами женщину.

– Который час?

– Десять минут первого… – Дезире, наверно, еще на заводе. Пошли здесь. Так быстрее.

Луи снова вел Мегрэ какими–то улочками, мимо лачуг – Мегрэ даже не предполагал, что здесь есть такие лачуги – Свинья вылезла из грязной лужи и бросилась им под ноги.

– Как–то вечером, да, как раз в день похорон, папаша Дезире пришел в «Золотой лев»… Он бросил на стол кепку и на патуа[71] спросил, чья она. Я ее сразу узнал–мы вместе с Альбером покупали в Ниоре, еще обсуждали, какого цвета брать…

– Ты кем работаешь? – спросил Мегрэ.

– Плотником. У того толстяка, что сегодня был с нами в «Трех мулах». В тот вечер, про который я вам рассказываю, Дезире был пьян. Я его спросил, где он нашел эту кепку. Да, вы ведь не знаете, что он собирает молоко на маленьких фермах, а туда на грузовике не доберешься, вот он и объезжает их на лодке. Он ответил: «В тростниковых зарослях, как раз возле засохшего тополя». Так вот, я уже сказал вам, что это слышали человек шесть, если не больше. Ну, а все знают, что засохший тополь стоит между домом Но и тем местом, где нашли тело Альбера… Сюда… Мы идем на молочный завод, вон видите слева трубу? Они уже миновали окраину городка. Темные изгороди окружали огороды. Чуть дальше стояли низкие строения молочного завода, в небе вырисовывалась его высокая труба. – Да, так вот, даже сам не знаю почему, но сунул я кепку в карман… Я уже тогда почувствовал, что есть люди, заинтересованные в том, чтобы замять это дело… А тут кто–то возьми да и скажи: «Это кепка Ре–тайо». Дезире, хотя и был пьян, нахмурился. Сообразил, что, пожалуй, кепка валялась в неподходящем месте «А ты не спутал, Дезире, ты, правда, нашел ее возле засохшего тополя?» – «А чего же здесь путать?» И вот, господин комиссар, на следующий день он уже отрекся от своих слов. Когда его просили сказать, где он нашел кепку, он говорил: «Да там… Не помню я уже точно… Отстаньте вы от меня с этой кепкой!..»

Неподалеку от заводских строений стояли плоскодонные лодки с бидонами молока.

– Эй, Филипп… Папаша Дезире вернулся?

– Откуда он мог вернуться, если он вообще еще не появлялся? Видимо, вчера опять здорово клюкнул и до сих пор глаз не продрал.

У Мегрэ мелькнула одна мысль. Он спросил Луи:

– Как ты думаешь, хозяин сейчас здесь?

– Должен быть у себя. Вон сбоку дверь.

– Подожди меня минутку.

Мегрэ действительно нашел хозяина завода Оскара Друэ разговаривающим по телефону. Он представился.

Спокойствие и степенность хозяина выдавали в нем бывшего фермера, которому удалось стать владельцем хотя и не крупного, но все–таки собственного предприятия. Короткими затяжками покуривая свою трубку, он присматривался к Мегрэ, не перебивал его и старался понять, что за человек его неожиданный визитер.

– Некогда у вас работал отец Альбера Ретайо, не так ли? Мне говорили, он погиб в результате аварии на заводе…

– Взорвался котел.

– Мне также известно, что вы выплачиваете вдове довольно порядочную пенсию…

Хозяин, видно, был умным человеком, ибо он сразу смекнул, что этот коварный вопрос задан неспроста.

– Что вы хотите сказать?

– Вдова подавала в суд или вы сами?..

– Не ищите здесь никакой тайны. Авария произошла по моей вине. Ретайо два месяца твердил мне, что котел нужно капитально ремонтировать или даже сменить. Но был разгар работы, и я все откладывал…

– Рабочие у вас застрахованы?

– Страховка ничтожная…

– Простите, я хотел бы задать вам еще один вопрос: это вы считали, что страховка ничтожна, или же…

Они уже поняли друг друга, поняли настолько хорошо, что Мегрэ не закончил фразы.

– Вдова ходатайствовала об увеличении пенсии, и это было ее право, – пожал плечами Оскар Друэ. 

Я убежден, – продолжал комиссар с еле заметной улыбкой, – что она не просто пришла к вам с просьбой решить этот вопрос. Она прислала к вам юриста…

– А что в этом странного? Ведь женщины не разбираются в подобных вещах, не правда ли? Я признал, что ее требование обоснованно, и вдобавок к страховой пенсии выплачиваю ей еще некоторую сумму из собственных средств. Кроме того, я платил за обучение ее сына, а когда он подрос, взял его к себе на службу. Кстати, я был вознагражден сторицей. Парень оказался честным, толковым, работящим, и он прекрасно вел здесь дело в мое отсутствие.

– Благодарю вас… Еще один вопрос: после смерти Альбера к вам не приходила его мать?

Оскар Друэ с трудом сдержал улыбку, но в его карих глазах мелькнул лукавый огонек.

– Нет,ответил он, – еще не приходила.

Мегрэ не ошибся в оценке мадам Ретайо! Эта женщина знала, как постоять за себя, и в случае нужды могла перейти в наступление. Она всегда умела соблюдать свою выгоду.

– Говорят, Дезире, ваш служащий, сегодня не вышел на работу?

– Это с ним случается… Когда он пьян больше, чем обычно…

Мегрэ вернулся к Луи, который до смерти боялся, что теперь комиссар перестанет всерьез относиться к его словам.

– Что он вам сказал? Он хороший человек, только из другого лагеря…

– Какого лагеря?

– Из лагеря месье Но, доктора, мэра… И все равно он ничего не мог вам сказать плохого обо мне…

– Да нет…

– Нам надо найти папашу Дезире. Если вы не против, зайдем к нему домой. Это недалеко…

И они зашагали обратно, совершенно забыв, что наступило время обеда. Войдя в город, они задами прошли к одному из домов, и Луи, постучав в застекленную дверь, толкнул ее и крикнул в полумрак:

– Дезире, эй, Дезире!

Никакого ответа. Только кот выскочил откуда–то из угла и стал тереться о ногу Луи. В комнате, напоминавшей берлогу, Мегрэ, приглядевшись, увидел кровать без простынь и подушки – хозяин, видимо, спал не раздеваясь, – чугунную печурку, какие–то лохмотья, обглоданные кости, батарею пустых винных бутылок.

– Небось пьет где–нибудь. Идемте.

Все еще опасаясь, что Мегрэ не принимает его всерьез, Луи начал объяснять:

– Понимаете, Дезире работал у Этьена Но… И хотя его выгнали, он не хочет с ним ссориться… Он ни с кем не хочет ссориться. Вот поэтому назавтра, когда его снова спросили о кепке, он и стал ломать комедию: «Какая кепка? Ах да, та грязная тряпка, что я подобрал где–то в канаве? Даже не знаю, куда она делась…» А я вот, честное слово, месье, видел на кепке следы крови… И я написал об этом прокурору…

– Так это ты посылал анонимные письма?

– Да, три письма. Если их было больше, то остальные писал кто–то другой. Я написал о кепке, потом об отношениях Альбера с Женевьевой Но… Подождите, может быть, Дезире здесь…

Это была бакалейная лавочка, но сквозь витрину Мегрэ увидел на конце прилавка бутылки, а в глубине зала два столика для посетителей. Луи вернулся ни с чем.

– Он уже побывал здесь рано утром. Должно быть, успел везде причаститься…

До сих пор Мегрэ видел всего два кафе: «Золотой лев» и «Три мула». За какие–нибудь полчаса Луи показал ему не меньше дюжины питейных заведений. Это не были настоящие кафе, просто лавчонки, неискушенный прохожий их даже и не заметил бы. Шорник открыл распивочную рядом со своей мастерской. Кузнец–тоже. И почти всюду Дезире уже успел побывать.

– Каков он был?

– Хорош! Ясно, что это означало.

– Уходя отсюда, он торопился: у него были какие–то дела на почте…

– Сейчас почта закрыта, – заметил Луи, – но я знаю девушку, которая там работает. Придется постучать к ней в окошечко. Вам она откроет.

– Прекрасно, тем более что мне надо позвонить по телефону, – согласился Мегрэ.

И впрямь, стоило только Луи постучать, как окошечко приоткрылось:

– Это ты, Луи? Что тебе?

– Месье из Парижа, ему надо позвонить.

– Сейчас открою.

Мегрэ попросил соединить его с домом месье Но.

– Алло! Кто у телефона?

Голос был мужской, но Мегрэ не узнавал его.

– Алло! Что вы сказали? Ах, простите… Это месье Гру–Котель?.. Я не узнал вашего голоса… Говорит Мегрэ. Передайте, пожалуйста, мадам Но, что я не смогу быть к обеду… Да, да, и мои извинения… Нет, ничего особенного… Я еще не знаю, когда вернусь…

Выходя из кабины, Мегрэ по лицу Луи понял, что у того есть какие–то интересные новости.

– Сколько с меня, мадемуазель?.. Спасибо… Простите за беспокойство…

На улице Луи, страшно взволнованный, стал рассказывать:

– Я же вам говорил: происходит что–то странное. Часов в одиннадцать на почту приходил папаша Дезире. И знаете зачем? Он послал пятьсот франков сыну в Марокко… Его сын–отъявленный шалопай, и почему–то ему взбрело в голову уехать туда. Когда он был здесь, они со стариком каждый день скандалили и дрались… Дезире никогда не видели трезвым. Теперь сын изредка пришлет ему письмецо, и всегда только ради того, чтобы пожаловаться и попросить денег… А Дезире все деньги пропивает. У него никогда нет ни су. Случается, в начале месяца он пошлет сыну франков двадцать, а то и десять… Да, так вот, я хотел бы знать… Подождите… Если у вас есть еще время, мы зайдем к его свояченице…

Мегрэ уже узнавал улочки и дома – ведь с самого утра они бродили по одним и тем же местам. Теперь ему были знакомы даже лица прохожих и фамилии лавочников, намалеванные на вывесках. Погода не только не разгулялась, но стала еще пасмурнее.

Воздух был тяжелый, сырой, тумана, правда, пока не было, но чувствовалось, что он вот–вот окутает землю.

– Его свояченица занимается вязанием. Она старая дева и была в услужении у бывшего кюре. Нам сюда…

Луи поднялся по ступенькам, которые вели к выкрашенной в голубой цвет двери, постучал, вошел в дом.

– Дезире не у вас?

И тут же знаком подозвал Мегрэ.

– Привет, Дезире… Мадемуазель Жанна, простите меня…

Вот месье из Парижа хочет поговорить с вашим шурином… Они очутились в очень чистой небольшой комнатке. Перед кроватью красного дерева, на которой возвышалась огромная, алого цвета перина, стоял накрытый стол.

На столе – расписная тарелка с двумя отбивными. В углу над распятием висела ветка самшита, на комоде под стеклянным колпаком красовалась статуэтка богородицы. Дезире попытался было приподняться, но понял, что рискует свалиться со стула; и потому остался сидеть неподвижно, пытаясь сохранить достойный вид, и бормотал, еле ворочая языком:

– Чем могу служить?

Он был вежлив, Дезире, и не уставал напоминать об этом:

– Может, я пьян… Правильно, я, может, немножко выпил, но, месье, я всегда вежлив… Вам любой подтвердит, что Дезире со всеми вежлив…

– Послушайте, Дезире, месье нужно знать, где вы нашли кепку… Кепку Альбера…

Этих слов было достаточно. Лицо пьяницы сразу приобрело совершенно тупое выражение, а глаза, и без того мутные, уже совсем осоловели.

– Не понимаю, чего тебе от меня надо…

– Не стройте из себя дурака, Дезире. Все равно кепка у меня… Помните, в тот вечер вы у папаши Франсуа бросили ее на стол и сказали, что вот, мол, нашли рядом с засохшим тополем… Тут старую обезьяну словно прорвало.

Дезире не просто все отрицал, он еще при этом кривлялся, с удовольствием смаковал ложь.

– Вы подумайте только, что он говорит, месье! Зачем мне было бросать кепку на стол?.. А?.. Я никогда не носил кепку… Жанна!.. Где моя шляпа?.. Покажи–ка месье мою шляпу… Ну и молодежь пошла, никакого уважения к старикам!

– Дезире…

– Что это за «Дезире»?.. Может, Дезире и пьян, но он всегда вежлив и просит тебя называть его «месье Дезире»! Ты слышишь, сопляк, ублюдок несчастный!

– У вас есть какие–нибудь известия от вашего сына? – неожиданно вмешался Мегрэ.

– Чего? От сына? А что он вам сделал, мой сын? Мой сын–солдат. Мой сын – замечательный парень!

– Это я и хотел сказать. Он наверняка будет очень рад, когда получит деньги.

– А что, разве я не имею права послать деньги собственному сыну? Ты слышишь, Жанна? Может, и зайти заморить червячка к свояченице я тоже не имею права?

Возможно, вначале Дезире и струхнул немного, но теперь он просто потешался. Он так увлекся, разыгрывая этот спектакль, что, когда Мегрэ наконец направился к двери, он, шатаясь, шел за ним до порога и последовал бы даже на улицу, если б Жанна не остановила его.

– Дезире–вежливый человек… Слышишь, сопляк?.. А вы, парижанин, если вам кто–нибудь скажет, что сын Дезире не замечательный парень…

Из дверей соседних домов стали высовываться головы любопытных, и Мегрэ поторопился уйти. Со слезами на глазах, сжав зубы, Луи бормотал:

– Господин комиссар, клянусь вам…

– Не волнуйся, мальчик, я тебе верю…

– Это дело того типа, что остановился в «Золотом льве», да?

– Убежден. Но мне бы хотелось получить доказательства. Не знаешь ли ты кого–нибудь, кто был вчера вечером в «Золотом льве»?

– Наверняка сын Либуро. Он проводит там все веТогда сделаем так: я тебя подожду в «Трех мулах», а ты пойди к нему и спроси, видел ли он там Дезире и разговаривал ли тот с приезжим из Парижа… Подожди… В «Трех мулах», наверное, можно поесть… Давай перекусим там вместе. Беги быстренько.

Столик без скатерти, приборы из жести, ничего, кроме свекольного салата, куска сыра и скверного белого вина… Луи, вернувшись, сел рядом с комиссаром.

– Ну что?

– Дезире был в «Золотом льве».

– Он разговаривал с Кадавром?

– С кем?

– Не обращай внимание. Это его прозвище. Он с ним разговаривал?

– Нет, все произошло иначе. Тот, кого вы называете Ка… как–то странно звучит…

– Его зовут Жюстен Кавр.

– Так вот, Либуро сказал, что месье Кавр почти весь вечер сидел и молча смотрел, как играют в карты. Дезире расположился в другом углу. Часов в десять Дезире ушел, а через несколько минут Либуро заметил, что парижанин тоже исчез. Но он не знает, вышел ли тот на улицу или поднялся к себе в номер…

– Думаю, вышел…

– Что вы теперь будете делать?

Луи, гордый тем, что комиссар взял его себе в помощники, горел желанием действовать.

– Кто видел в руках мадам Ретайо крупную сумму денег?

– Почтальон. Иосафат. Тоже хороший пьяница. Его прозвали Иосафатом потому, что, когда умерла его жена, он надрызгался еще больше обычного и, рыдая, все время твердил: «Прощай, Селина… Мы встретимся с тобой в Иосафатовой долине… Рассчитывай на меня…»

– Что вам подать на сладкое? – спросила хозяйка.

Она так и ходила, держа своего малыша, и все делала одной рукой.

– Есть печенье и яблоки.

– Выбирай, – сказал Мегрэ.

– Мне все равно, – Луи смутился и покраснел. – Печенье… Так вот как было дело… Дней через десять–двенадцать после похорон Альбера к мадам Ретайо пришел Иосафат, принес какое–то извещение об оплате… Она хлопотала по хозяйству… В кошельке у нее денег оказалось мало, ей не хватило пятидесяти франков, тогда она подошла к комоду, на котором стоит супница–вы ее, наверно, заметили, в синих цветочках–стала к почтальону спиной, чтобы он не увидел, что она делает… Но Иосафат вечером клялся, что он разглядел у нее в руках пачку тысячефранковок–штук десять, а может, и больше. Вот так… А ведь все знают, что у мадам Ретайо таких денег сроду не водилось… Альбер тратил все, что зарабатывал.

– На что?

– Он любил пофрантить. Это ведь не порок. Одеться хорошо любил, костюмы себе заказывал в Ниоре. Друзей любил угостить… А матери он говорил, что, раз у нее есть пенсия…

– У них бывали ссоры?

– Случалось.. Альбер считал себя взрослым, понимаете? А мать продолжала обращаться с ним как с ребенком. Если б он слушался ее, он бы по вечерам никуда не ходил, а уж в кафе и ноги б его не было… Вот моя мать, та наоборот… По ней, лишь бы я дома поменьше торчал…

– Где бы найти этого Иосафата?

– Сейчас он уже должен быть дома или вот–вот вернется. А через полчасика он пойдет к поезду, чтобы забрать мешки со второй почтой.

– Будьте добры, принесите нам по рюмке коньяку, – попросил Мегрэ хозяйку.

Сквозь занавески Мегрэ смотрел на окна «Золотого льва» и думал о том, что и Кадавр, наверно, сейчас тоже обедает и наблюдает за «Тремя мулами». Но вскоре Мегрэ увидел, что ошибся: послышался шум мотора, к гостинице «Золотой лев» подкатила машина, и из нее вышел Кавр со своим неизменным портфелем под мышкой. Расплачиваясь, он долго торговался с шофером.

– Чья это машина?

– Хозяина того гаража, мимо которого мы только что проходили. Иногда, если кому надо перевезти больного или срочно поехать куда, он подрабатывает.

Машина развернулась, но, судя по тому, что шум мотора вскоре резко оборвался, остановилась она недалеко.

– Слышите? Он въехал в гараж.

– Ты с ним ладишь?

– Он приятель моего хозяина.

– Пойди спроси у него, куда он возил своего пассажира.

Не прошло и пяти минут, как Луи, запыхавшись, вбежал обратно в кафе.

– Они ездили в Фонтенэ–ле–Конт. Это ровно двадцать два километра отсюда.

– Ты не узнал, куда именно?

– Ему велели остановиться на улице Республики, у кафе «Коммерс». Парижанин зашел туда, потом вышел с кем–то, а шоферу приказал ждать.

– А ты не знаешь, кто был с Кадавром?

– Шофер никогда раньше этого человека не видел… Они уходили куда–то на полчаса… А потом Кадавр, как вы его называете, велел везти его обратно… На чай он дал всего пять франков… «А не ездил ли в Фонтенэ–ле–Конт и Этьен Но?»

– Пошли к Иосафату…

Дома Иосафата не оказалось, он уже ушел. Мегрэ и Луи разыскали его на станции, где он ждал поезда. Увидев на другом конце платформы Мегрэ и его спутника, Иосафат явно всполошился и сразу же с деловым видом юркнул в комнату начальника станции. Но Мегрэ и Луи дождались, когда он вышел.

– Иосафат! – окликнул его Луи.

– Чего тебе? Некогда мне с тобой лясы точить…

– С тобой хотят поговорить.

– Кто? Я на службе, а когда я на службе…

Мегрэ с трудом удалось оттиснуть его от здания станции в пустынную часть платформы, между уборной и будкой, где хранились фонари.

– Один вопрос…

Иосафат был как на иголках, это чувствовалось. Он прикидывался, что слышит подъезжающий поезд, и готов был кинуться к почтовому вагону, и в то же время бросал злобные взгляды на Луи, который поставил его в такое неприятное положение. Мегрэ понял, что ему ничего не узнать, – его коллега Кавр и тут опередил его.

– Скорее, подходит поезд, – торопился Иосафат.

– Недели две назад вы были у мадам Ретайо, принесли ей извещение о задолженности…

– Я не имею права разглашать служебные тайны…

– И тем не менее в тот же вечер вы разболтали об этом…

– При мне, – вмешался Луи. – И там еще были Аврар, Лерито и младший Кроман…

Иосафат с глупым и в то же время наглым видом, покачиваясь, переступал с ноги на ногу.

– А вы кто такие, чтобы допрашивать меня?

– Тебя уже и спросить ни о чем нельзя? Ты что, папа римский, что ли?

– А если я потребую у него документы, у этого типа, который с утра шляется по улицам, а?

Мегрэ хотел было уйти, понимая, что настаивать бесполезно, но Луи, возмущенный такой очевидной подлостью, не отступал:

– И ты осмелишься утверждать, что не рассказывал о тысячефранковых бумажках, что лежали в супнице?

– А почему же не осмелюсь? Не ты ли мне это запретишь?

– Ты рассказывал о них! И вот увидишь, я добьюсь, что другие тебе тоже об этом напомнят. Ты даже сказал, что деньги были скреплены булавкой…

Иосафат лишь пожал плечами и поспешил к тому месту, где всегда останавливался почтовый вагон: на этот раз поезд действительно подходил к станции.

– Негодяй! – пробормотал сквозь зубы Луи. – Вы слышали, как он разговаривал? И все–таки вы должны мне верить. С чего мне врать?.. Но я знал, что так оно и будет…

– Почему?

– Потому что, когда дело касается их, всегда так бывает…

– Кого это «их»?

– Всех этих… Не знаю, как вам объяснить… Они все друг за друга… Они богатые… У них родственники или друзья всякие там префекты, генералы, судьи… Не знаю, понимаете ли вы, что я хочу сказать… Ну, и все их боятся… Иногда кто–нибудь спьяну вечером и сболтнет лишнее, а на следующий день он уже сожалеет об этом… Что же вы теперь будете делать? Вы не уедете в Париж?

– Нет, конечно, нет, мой мальчик. Почему ты так решил?

– Не знаю… Тот, другой, выглядит…

Луи замялся. Он явно собирался сказать что–нибудь вроде: «Тот выглядит настолько сильнее вас!» А ведь так оно и было. В тумане, который, словно сумерки, опустился на землю, Мегрэ казалось, что он видит лицо Кавра, на тонких губах которого играет насмешливая улыбка.

– А тебе не влетит от хозяина, что ты до сих пор не на работе?

– Что вы, нет! Он не с ними…

Если бы он мог помочь нам доказать, что беднягу Альбера убили, он бы это сделал, уверяю вас… Мегрэ вздрогнул, услышав, как за его спиной кто–то спросил:

– Скажите, пожалуйста, как пройти в гостиницу «Золотой лев»?

Железнодорожный служащий, стоявший у входа, указал на улицу, которая проглядывалась метрах в ста от станции.

– Идите прямо… Слева увидите…

Толстенький, щеголеватый на вид человечек тащил чемодан, который, казалось, был не меньше его самого, и тщетно искал взглядом носильщика. Но напрасно Мегрэ внимательно с ног до головы оглядел приезжего. Он никогда его прежде не видел.

Понурив голову, Луи торопливо зашагал прочь, но, прежде чем исчезнуть в тумане, крикнул:

– Если я вам понадоблюсь, я весь вечер буду в «Трех мулах»! Было пять часов вечера.

Плотная белая пелена и темень окутали городок. Мегрэ предстояло пройти всю главную улицу Сент–Обена, чтобы добраться до станции, а там уж он найдет дорогу к дому Этьена Но. Правда, Луи предложил проводить его, но всему есть предел. Мегрэ устал, ему трудно было поспевать за этим нетерпеливым и лихорадочно возбужденным юношей, который все время словно волочил его за собой. Прощаясь, Луи сказал ему с упреком:

– Эти люди (он, конечно, имел в виду семью Но) будут вас там обхаживать, и вы поверите всем их россказням… 

В голосе его Мегрэ уловил подлинную горечь… Засунув руки в карманы и подняв воротник плаща, Мегрэ осторожно шел, ориентируясь, словно на маяки, на тусклый свет фонарей.

Сквозь туман казалось, что они где–то далеко, и это в конце концов сбило его с толку: он чуть не налетел на витрину Вандейского кооператива–он уже ощутил рукой холод стекла. Он проходил сегодня мимо этой узкой лавчонки, выкрашенной в зеленый цвет, с выставленными в окне безделушками, которые выдавались в виде премии, чуть ли не двадцать раз.

Пройдя еще немного, он снова наткнулся на что–то и долго в недоумении ощупывал некий странный предмет, пока наконец не понял, что застрял между экипажами, стоявшими с поднятыми оглоблями у шорной мастерской.

Неожиданно прямо над его головой раздался колокольный звон. Значит, он идет мимо церкви. В таком случае справа–почта с маленьким, как в кукольном домике, оконцем, а напротив – дом доктора, затем на одной стороне улицы гостиница «Золотой лев» и на другой — «Три мула». Странно было даже подумать о том, что всюду, где виднеется свет, живут люди, живут в тепле и уюте, в то время как вокруг такой мрак и холод.

Сент–Обен–небольшой городок. Огни молочного завода на окраине полыхали так ярко, что в этой темени представлялось, будто там, невдалеке, не крохотный заводишко, а большое промышленное предприятие. У станции стоял паровоз без вагонов и изрыгал языки пламени. Вот в этом мирке и жил Альбер Ретайо. Его мать никогда не выезжала из своего маленького городка. И Женевьева Но тоже вряд ли покидала его когда–нибудь, разве что на каникулы ездила в какой–нибудь Сабль–д'Олонн. Мегрэ вспомнил, как, подъезжая к Ниору, он, глядя на мокнущие под дождем пустынные улицы, на шеренги газовых фонарей, на дома с темными глазницами окон, подумал: «А ведь есть люди, которые всю свою жизнь проведут вот на такой улочке». Нащупывая ногой тропинку, Мегрэ теперь шел вдоль канала, ориентируясь на очередной «маяк» – свет в доме Но. Сколько раз морозной ночью или сквозь пелену дождя Мегрэ смотрел из окна вагона на такие вот уединенные дома, само существование которых выдавал лишь желтый квадрат освещенного окна… Давал волю своему воображению, пытаясь представить живущих там людей… И вот сейчас он окажется в одной из таких обителей.

Мегрэ поднялся по ступенькам крыльца, поискал звонок и только тут увидел, что дверь приотворена. Тогда он вошел в переднюю, ступая нарочито громко, чтобы дать знать о себе, но, несмотря на это, монотонный монолог в гостиной продолжался. Мегрэ снял мокрый плащ, шляпу, вытер о половик ноги и постучал. – Войдите… Женевьева, открой дверь. Но Мегрэ уже сам распахнул ее. В гостиной, освещенной лишь одной лампой, он увидел у камина мадам Но с шитьем в руках, сидящую напротив нее очень пожилую даму и девушку, которая шла к нему навстречу…

– Простите, я, быть может, не вовремя…

Девушка с тревогой смотрела на Мегрэ–не выдаст ли он ее. Он лишь молча поклонился ей.

– Ну что вы, господин комиссар… Моя дочь Женевьева… Она так жаждала познакомиться с вами, что вся ее хворь улетучилась… Разрешите представить вас моей матери…

Так вот она какая, Клементина Брежон, урожденная Ла Ну, которую все здесь фамильярно называют просто старой Тиной. Подвижное лицо ее до странности походило на лицо Вольтера, каким его изображают скульпторы. Маленькая, живая, она вскочила и заговорила резким фальцетом:

– Ну как, комиссар, взбудоражили наш бедный Сент–Обен? Раз десять–да что я говорю, гораздо больше! – я видела, как вы проходили мимо моего дома, а после обеда смотрю–вы уже и помощника себе завербовали… Луиза, знаешь, кто служил комиссару поводырем?

Интересно, она выбрала слово «поводырь», чтобы подчеркнуть комизм положения? Щупленький Луи водит за собой огромного, толстого Мегрэ! Луиза Но, которая отнюдь не унаследовала живости своей матери, продолжала молча сидеть, склонившись над шитьем и покачивая головой; только слабая улыбка на ее продолговатом бледном лице свидетельствовала о том, что она внимательно слушает.

– Сын Фийу… Этого следовало ожидать… Мальчишка, верно, специально искал вас, комиссар… Небось нарассказал вам с три короба…

– Нет, мадам, отнюдь. Он только помог мне найти тех, кого я хотел повидать. Без него мне пришлось бы туго, ведь местные жители не очень–то общительны.

Женевьева села на свое место и теперь пристально смотрела на Мегрэ, словно он загипнотизировал ее. Мадам Но время от времени поднимала глаза от шитья и украдкой бросала взгляд на дочь. Гостиная выглядела точно так же, как вчера, все вещи незыблемо стояли на своих местах, создавая ощущение мертвящего покоя, и одна лишь мадам Брежон вносила в эту атмосферу какую–то жизнь.

– Я, комиссар, уже старуха. Помню, однажды было нечто подобное, весь наш городок взбаламутился, и куда больше, чем теперь… В Сент–Обене чуть междоусобица не началась. Существовала здесь мастерская сабо, работало в ней человек пятьдесят–и мужчины, и женщины. А время смутное было–по всей Франции то и дело вспыхивали забастовки, рабочие, чуть что, сразу устраивали демонстрации…

Мадам Но, слушая мать, подняла голову от шитья, и Мегрэ прочел на ее худом лице, поразительно похожем на лицо следователя Брежона, тревогу, которую она тщательно пыталась скрыть.

– Был там один рабочий, Фийу его звали. Неплохой человек, но любил выпить, а уж как выпьет, возомнит себя трибуном. И с чего же все началось? В один прекрасный день приходит он к хозяину и предъявляет ему разные требования, не знаю уж там, какие. А через несколько минут дверь распахивается, и из нее спиной вперед пулей вылетает этот самый Фийу и, пролетев несколько метров, плюхается в канал.

– Это был отец моего провожатого?

– Да, отец. Теперь его уже нет в живых. А время было такое, что безучастным никто не мог остаться–или ты за Фийу, или за хозяина. Сторонники хозяина утверждали, будто Фийу явился в контору пьяный и вел себя глупейшим образом, так что хозяину пришлось силой вышвырнуть его, а дружки Фийу кричали, что хозяин был якобы безобразно груб и, в частности, когда речь зашла о детях, цинично сказал: «Что я могу поделать, если по субботам мои рабочие напиваются и от скуки делают детей?»

– Вы сказали, что Фийу умер?

– Да, два года назад. От рака желудка.

– А тогда, во время этой истории, многие были на его стороне?

– Да нет, не очень, но зато те, кто был с ним, так его защищали!.. Каждое утро их противники обнаруживали у себя на дверях угрожающие надписи мелом…

– Так вы хотите сказать, мадам, что истории Фийу и Ретайо схожи?

– Я ничего не хочу сказать, комиссар. Вы же знаете, старухи любят поболтать. В каждом городке случаются подобные истории. У нас–с Фийу или с Ретайо, у других еще что–нибудь. Без этого жизнь была бы ужасно однообразной. И всегда находится кучка смутьянов, которые подливают масло в огонь…

– А чем кончилось дело Фийу?

– Замяли, естественно…

«Ну, конечно, замяли–просто замолчали», – усмехнулся про себя Мегрэ. Как бы ни старалась небольшая группка правдолюбов, молчание сильнее. Ведь именно на молчание он, Мегрэ, и наталкивался весь день. Впрочем, он почувствовал, что за то время, что он сидит в гостиной, он и сам словно бы изменился, и это было неприятно ему. С раннего утра и почти до вечера мрачно и упорно он таскался по улицам за Луи, который в какой–то степени заразил его одержимостью. «Он из тех» – говорил о ком–нибудь Луи. «Быть из тех» в его понимании означало быть соучастником в заговоре молчания, принадлежать к числу людей, которые хотят жить, закрывая на все глаза, не вмешиваясь ни в какие истории, жить так, словно все в этом мире устроено наилучшим образом. В глубине души Мегрэ целиком был на стороне тех, кто не хотел мириться с таким взглядом на жизнь, – на стороне бунтовщиков. С ними чокался он в «Трех мулах», перед ними он отрекся от Этьена Но, заявив, что не собирается защищать его. А когда Луи выразил сомнение в его искренности, он готов был поклясться этому юнцу в верности. И все же Луи был прав, когда, прощаясь, он с подозрением поглядел на комиссара, смутно предчувствуя, что произойдет, когда тот вернется во вражеский лагерь. Потому он так настойчиво стремился проводить комиссара до самой двери дома Но, что хотел убедить его в своей правоте, предостеречь от проявления слабости. «Если я вам понадоблюсь, я весь вечер буду в «Трех мулах»…» Зря он его прождет.

Сейчас, сидя в этой уютной мещанской гостиной, Мегрэ испытывал нечто вроде стыда, вспоминая, как он, комиссар Мегрэ, вместе с каким–то мальчишкой шнырял по городку и каждый раз, когда пытался задать кому–нибудь вопрос, получал щелчок по носу. На стене висел портрет судебного следователя Бре–жона. Накануне Мегрэ не заметил его. Брежон смотрел в упор на камиссара и, казалось, говорил ему: «Не забудьте, какое поручение я вам дал…» Мегрэ перевел взгляд на руки Луизы Но, занятые шитьем. Они поразили его своей нервозностью. Ее лицо сейчас было почти безмятежно, но руки выдавали панический ужас.

– Что вы думаете о нашем докторе? – продолжала болтать старая Тина. – Оригинал, не правда ли? Вы в Париже все очень заблуждаетесь, считая, что в провинции нет интересных людей. О, если б вы пожили здесь хотя бы месяца два… Луиза, а твой муж скоро вернется?

– Он недавно звонил и сказал, что придет поздно, его вызвали в Ла–Рош–сюр–Йон. Он просил меня, господин комиссар, извиниться за него перед вами…

– Это я должен просить прощения, что не смог быть к обеду.

– Женевьева, угости господина комиссара рюмкой аперитива…

– Ну, дети, мне пора домой, – поднялась с кресла мадам Брежон.

– Поужинайте с нами, мама. Этьен вернется и отвезет вас на машине.

– Нет уж, доченька. Пока еще я не нуждаюсь в том, чтобы меня отвозили…

Ей помогли завязать бант ее старомодной черной шляпки, которую она кокетливо носила на самой макушке, натянули на туфли ботики.

– Может, приказать запрячь лошадь?

– Запряжете на мои похороны. До свидания, комиссар. Если вы снова будете проходить мимо моих окон, милости прошу ко мне… Спокойной ночи, Луиза. Спокойной ночи, Женевьева.

Дверь за мадам Брежон затворилась, и сразу же атмосфера в гостиной стала иной. И тут Мегрэ понял, почему мадам Но так старалась задержать старуху. После ее ухода на плечи оставшихся навалилась тишина, зловещая, гнетущая тишина. Казалось, что из всех щелей лезет страх.

Пальцы Луизы Но стали двигаться над работой еще быстрее и судорожнее, а Женевьева явно искала предлог, чтобы покинуть гостиную, но не могла решиться. Мегрэ подумал, что вот Альбера Ретайо уже нет, он погиб и его обезображенное тело нашли на железнодорожном полотне, но здесь, в этой комнате, незримо находится крохотное живое существо, его сын, который яерез несколько месяцев появится на свет. Эта мысль невольно взволновала его. Когда Мегрэ поворачивался к Женевьеве, она отнюдь не отводила глаз.

Она сидела прямо и даже как бы нарочно подставляла ему свое лицо, словно говоря: «Нет, вам это не приснилось. Сегодня ночью я была у вас в комнате, и я не лунатик. Все, что я вам сказала, правда. Вы видите, меня это не смущает. И я не сумасшедшая. Да, Альбер был моим любовником, и у меня будет от него ребенок». Итак, значит, сын той мадам Ретайо, которая столь энергично отстояла свои права после гибели мужа, юный и пылкий друг молодого Фийу, по ночам незаметно проникал в этот дом. А Женевьева принимала его у себя в спальне, помещавшейся в конце правого крыла.

– Простите, мадам, но если вы не возражаете, я хотел бы пройтись по двору, познакомиться с вашим хозяйством, – обратился Мегрэ к мадам Но.

– Позвольте мне составить вам компанию.

– Ты простудишься, Женевьева.

– Нет, мама. Я накину что–нибудь на плечи.

Женевьева принесла из кухни зажженный фонарь. Они вышли в переднюю, и Мегрэ помог ей надеть плащ.

– Что вы хотите посмотреть? – тихо спросила она.

– Выйдем во двор.

– Пройдемте здесь, чтобы не обходить дом… Осторожно, ступеньки…

Двери хлева были раскрыты, там горел свет, но сквозь пелену тумана ничего нельзя было различить.

– Ваша комната, кажется, вон та, над нами?

– Да… Я догадываюсь, о чем вы думаете… Он входил не через дверь, как вы понимаете… Идемте… Видите приставленную лестницу?.. Она всегда здесь… Ему оставалось только передвинуть ее правее метра на три…

– Где спальня ваших родителей?

– Через три окна.

– А окна между?..

– Одна комната для гостей, там сегодня ночевал месье Альбан, а вторая всегда заперта – в ней умерла моя сестренка. Только у мамы есть от нее ключ.

Женевьеву знобило, но она старалась скрыть это: ей не хотелось, чтобы Мегрэ подумал, будто она стремится скорее закончить разговор.

– Ваши родители никогда ни о чем не догадывались?

– Нет.

– А когда это началось?

Женевьеве не пришлось долго вспоминать.

– Три с половиной месяца назад.

– Ретайо были известны последствия вашей любви?

– Да.

– Каковы были его намерения?

– Во всем признаться моим родителям и жениться на мне.

– Чем он был так взбешен в последний вечер?

Мегрэ пристально смотрел на девушку, пытаясь в темноте увидеть выражение ее лица. По ее молчанию он понял, что она ошеломлена его вопросом.

– Я спросил вас…

– Я слышала.

– Так что же?

– Не понимаю… Почему вы решили, что он был взбешен?

Руки у Женевьевы дрожали, как недавно у мадам Но. Фонарь так и плясал в ее руках.

– В тот вечер между вами не произошло ничего особенного?

– Нет, ничего.

– Альбер выбрался через окно, как обычно?

– Да… Ночь была лунная… Я видела, как он пошел в глубь двора, чтобы там перелезть через забор и выйти на дорогу…

– В котором часу это было?

– Около половины первого…

– Он всегда оставался у вас так недолго?

– Что вы хотите сказать?

Женевьева старалась выиграть время. В окне, близ которого они стояли, было видно, как старая кухарка ходит взад и вперед по кухне.

– Он пришел к вам около двенадцати. Я думаю, что обычно он уходил не так скоро… Вы не поссорились?

– Почему мы должны были поссориться?

– Не знаю… Я просто спрашиваю…

– Нет.

– Когда он собирался поговорить с вашими родителями?

– Вскоре… Мы ждали удобного случая…

– Постарайтесь все вспомнить… Когда он уходил, вы нигде не видели света?.. Не слышали никакого шума?.. Никого не заметили во дворе?

– Нет, никого… Клянусь вам, господин комиссар, я ничего не знаю. Вы можете мне не верить, но это правда… Никогда, слышите, никогда я не признаюсь отцу в том, в чем я призналась вам сегодня ночью. Я уеду… Я еще не знаю, что я сделаю…

– Почему вы мне это рассказали?

– Трудно сказать… Испугалась… Подумала, что вы все раскроете и скажете моим родителям… – Давайте вернемся в дом. Вы дрожите…

– Так вы не скажете?

Мегрэ колебался. Он не хотел связывать себя обещанием и только прошептал:

– Доверьтесь мне.

Неужели он тоже «из тех», выражаясь словами Луи? О, теперь он великолепно сознавал, что это значит. Альбер Ретайо мертв. Похоронен. И большинство жителей Сент–Обена считают, что, раз юношу невозможно воскресить, разумнее всего больше не вспоминать об этой истории. Быть «из тех» означало принадлежать к этому большинству.

Ведь даже сама мать Альбера Ретайо была «из тех», вот почему она делает вид, будто не понимает, из–за чего поднялся весь этот шум. А те, гго вначале был не с ними, постепенно переметнулись в их лагерь. Вот Дезире божится, что никакой кепки он не находил. Какая, мол, там еще кепка? А между тем сейчас у него завелись деньжата, он может пить вволю, он послал пятьсот франков негодяю сыну. Почтальон Иосафат не помнит, чтобы он видел ты–сячефранковые бумажки в супнице. Этьен Но раздосадован тем, что его шурин прислал в Сент–Обен такого человека, как Мегрэ, который вбил себе в голову во что бы то ни стало докопаться до истины. До какой истины? Кому она нужна? Лишь небольшая группка завсегдатаев «Трех мулов» – плотник, возчик и этот мальчишка Луи Фийу, Отец которого, кстати, был известным заводилой, – мутит воду.

– Вы, верно, проголодались, господин комиссар? – спросила мадам Но у Мегрэ, когда он вернулся в гостиную.

– А где моя дочь?

– Мы вместе вошли в дом. Думаю, она на минутку поднялась к себе в комнату.

Последующие четверть часа были поистине ужасны. Они сидели одни в этой старомодной, жарко натопленной гостиной, где из камина, разбрасывая искры, то и дело выпадали дымящиеся головешки. От лампы с розовым абажуром падал мягкий, приглушенный свет.

Было тихо, и лишь привычные звуки, долетавшие из кухни, нарушали эту мертвую тишину: вот подкладывают в плиту дрова, вот повесили на гвоздь кастрюлю, вот поставили на стол тарелку. Мегрэ видел, что мадам Но хочет начать разговор. Достаточно было взглянуть на нее, чтобы это понять.

Казалось, какой–то бес так и подбивает ее на это. Разговор о чем? Она терзалась, время от времени, решившись, открывала рот, и Мегрэ со страхом ждал, какое же признание сорвется с ее уст. Но она ничего не говорила. Нервная спазма сжимала ей горло, плечи ее вздрагивали, и, придавленная тишиной и безмолвием, отгораживающими их от всего мира, она продолжала шить мелкими стежками. Знает ли она, что между ее дочерью и Ретайо?..

– Разрешите закурить, мадам?

Она вздрогнула, словно ждала услышать от него что–то другое.

– Прошу вас, не стесняйтесь, будьте как дома–Внезапно она выпрямила спину и прислушалась.

– Боже мой…

К чему относилось это «боже мой»? Она явно мечтала, чтобы скорее вернулся муж, чтобы кто–нибудь, все равно кто, пришел бы и положил конец ее мучениям.

И тогда Мегрэ почувствовал угрызения совести. Что мешало ему подняться с кресла и сказать: «Мне кажется, ваш брат напрасно попросил меня приехать к вам. Мне здесь нечего делать. Вся эта история меня не касается. И если вы не возражаете, я. поблагодарив вас за прием, уеду ближайшим же парижским поездом?» Но перед его глазами стояло бледное лицо Луи, молящие глаза юноши, его ироническая усмешка. И еще–это главное! – перед глазами его стоял Кавр с портфелем под мышкой. Кавр, которому после стольких лет судьба дала наконец–то возможность взять верх над своим бывшим коллегой, столь ему ненавистным. А Кавр действительно ненавидел его. И не только его, он ненавидел всех, но Мегрэ особенно. Глядя на Мегрэ, он всегда думал, что и его, Кавра, судьба могла сложиться столь же удачно. Какую же кропотливую, скрытую работу вел этот самый Кадавр со вчерашнего дня, с того самого момента, как они вместе вышли из поезда?

Тикали часы. Но где же они? Мегрэ пошарил глазами по стенам. Ему тоже было не по себе. «Еще пять минут, – подумал он, – и у бедняжки не выдержат нервы…. Она мне во всем признается… Она больше не может. У нее уже нет сил…» А ведь он может разом со всем покончить. Стоит только задать ей вопрос. Или даже не задавать. Просто встать перед ней и выжидающе посмотреть ей в глаза. Разве она в состоянии выдержать его взгляд? Но вместо этого Мегрэ продолжал молчать, мало того – чтобы дать несчастной женщине возможность прийти в себя, он торопливо схватил со стола какую–то книжонку, как оказалось, журнальчик для женщин с узорами вышивок. Как в приемной зубного врача человек читает то, чего никогда не стал бы читать по доброй воле, так и Мегрэ листал журнал, внимательно разглядывая розовые и голубые узоры, и при этом невидимая нить, связывающая его с мадам Но, ни на секунду не ослабевала.

Спасла положение горничная–простая деревенская девушка в строгом черном платье и белом фартуке, которые еще больше подчеркивали не правильные, грубые черты ее лица.

– Ой, простите, мадам… Я не знала, что у вас гость…

– Что вам, Марта?

– Я хотела спросить: накрывать на стол или подождать хозяина?

– Накрывайте.

– А месье Альбан будет ужинать?

– Не знаю. На всякий случай поставьте прибор и для него…

Какое это облегчение–говорить о простых, привычных вещах, произносить объеденные слова! Мадам Но была рада случаю сказать хоть что–нибудь:

– Сегодня месье Альбан обедал у нас… Это он подошел к телефону, когда вы звонили… Он так одинок… Мы уже считаем его членом нашей семьи… И, воспользовавшись тем, что ей наконец–то подвернулся повод выйти из комнаты, проговорила:

– Вы разрешите, я на минутку покину вас. Вы же знаете, хозяйка всегда должна сама проверить все на кухне… Сейчас я велю сказать дочери, чтобы она спустилась: пусть побудет с вами…

– Не беспокойтесь, прошу вас…

– Впрочем… – Она прислушалась. – Да, да. Вот и муж вернулся.

У подъезда остановилась машина. Сквозь шум мотора слышались голоса. Мегрэ подумал было, что Этьен Но кого–то привез с собой, но оказалось, тот просто отдает распоряжения выбежавшему ему навстречу работнику. Даже не сняв своего кожаного пальто, Этьен Но сразу вошел в гостиную и с удивлением увидел там только жену и Мегрэ. Он встревожепно посмотрел на них.

– О, вы…

– А я как раз извинилась перед господином комиссаром, Этьен, что вынуждена на минутку покинуть его: мне надо заглянуть на кухню…

– Простите меня, комиссар… Я член сельскохозяйственной комиссии Генерального совета и совсем запамятовал, что сегодня у нас очень важное совещание…

Он отдышался, налил себе рюмку вина. Видно было, что он мучительно пытается угадать, что произошло здесь в его отсутствие.

– Ну как, хорошо потрудились, комиссар? Мне сказали по телефону, что вы даже не смогли прийти к обеду.

Да, Этьен Но тоже чувствовал себя неуютно наедине с Мегрэ. Он оглядывал кресла в гостиной с таким видом, словно упрекал их за то, что они пустуют.

– Альбан не приходил? – громко спросил он с деланным безразличием, повернувшись к столовой, дверь в которую была открыта.

– Он обедал с нами, но придет ли вечером, не сказал, – донесся из кухни голос жены.

– А Женевьева?

– Поднялась к себе. Э

тьен Но ходил по гостиной, все еще не решаясь сесть. Мегрэ понимал его состояние. Чтобы чувствовать себя сильными или хотя бы не дрожать от ужаса, этим людям необходимо быть друг подле друга, тесно сидеть рядом всем вместе. Вот вчера им удалось воссоздать для комиссара ту атмосферу, которая парит обычно в их доме. Они помогали друг другу, обмениваясь банальными фразами, и слова текли легко и безмятежно.

– Рюмочку портвейна? – предложил Этьен Но.

– Благодарю вас, я только что выпил…

– Еще одну… Хорошо… Так расскажите же, что вам удалось сделать… Вернее… Впрочем, кажется, я задаю нескромный вопрос…

– Кепка исчезла, – сказал Мегрэ, не отрывая глаз от ковра.

– Да? Неужели? Злосчастная кепка, которая должна была стать уликой… А где она находилась? Вы знаете, я все время с недоверием относился к ее существованию.

– Некий Луи Фийу утверждает, будто бы еще вчера вечером она лежала у него в ящике комода.

– У рябого Луи? И ее выкрали сегодня утром? Вам это не кажется странным, а?

Этьен Но смеялся. Высокий, розовощекий, крепкий, сильный, он стоял перед Мегрэ. Он был хозяином этого дома, главой семьи, он только что вернулся с совещания, где принимал участие в обсуждении важных административных дел. Он – Этьен Но, тот самый Но, как сказали бы его земляки, сын Себастьяна, которого знали и уважали в департаменте. И все–таки в его смехе слышался страх.

Судорожным движением он взял со столика рюмку портвейна. Его взгляд тщетно искал привычной поддержки тех, кого он сейчас хотел бы видеть рядом, – жены, дочери и Альбана, который в такой день позволил себе отсутствовать.

– Сигару?.. Прошу вас, без церемоний…

Он ходил взад и вперед по гостиной, будто был убежден, что стоит ему сесть, как он окажется в западне, в лапах страшного комиссара, присланного на его погибель дураком шурином.

Один инцидент, хотя и незначительный, заставил Мегрэ задуматься. Это произошло перед самым ужином. Этьен Но все еще ходил по гостиной, не решаясь сесть. Из столовой доносились голоса: мадам Но отчитывала горничную за плохо вычищенное серебро. Та что–то отвечала. Женевьева только что сошла вниз. Мегрэ перехватил взгляд, брошенный на нее отцом, когда она появилась в гостиной. В нем он прочел тревогу. Впрочем, отец не видел дочь со вчерашнего дня, она была нездорова, и его беспокойство, как и ее ободряющая улыбка, были вполне понятны. В это мгновение в передней зазвонил телефон, и Этьен Но вышел, не прикрыв за собой дверь.

– Что? – послышался оттуда его удивленный голос. – Боже мой, да, конечно же, он здесь. Что вы сказали?.. Да, да, скорее приезжайте, мы вас ждем…

Он вернулся в гостиную, пожимая плечами.

– Не знаю, что нашло на нашего друга Альбана. Вот уже сколько лет он у нас и обедает, и ужинает, как свой человек… А тут вдруг звонит и спрашивает, вернулись ли вы, а когда я сказал, что да, он попросил разрешения прийти к ужину. Ему, видите ли, нужно поговорить с вами.

Так случилось, что Мегрэ смотрел в это время не на отца, а на дочь, и его поразило суровое выражение ее лица.

– Он вел себя так же странно днем, – сказала она раздраженно. – Пришел обедать, увидел, что господина комиссара нет, и очень огорчился… Мне даже показалось, что он хочет уйти. Правда, не ушел, но пробормотал: «Как жаль, мне нужно кое–что показать ему.» И, едва покончив с десертом, тут же умчался. Да вы, наверное, господин комиссар, встретились с ним в городе?

Что–то неуловимое в словах Женевьевы заставило Мегрэ насторожиться. Дело было, пожалуй, не в ее тоне, нет, в чем–то другом. Вот так искушенный мужчина вдруг замечает, что девушка стала женщиной. Сейчас в Женевьевс Мегрэ увидел женщину. Не просто раздраженную, а оскорбленную. И он решил понаблюдать за ней. Извиняясь за долгое отсутствие, вошла мадам Но.

Женевьева, воспользовавшись случаем, снова повторила:

– Только что звонил месье Альбан, сказал, что будет у нас ужинать. Однако он сначала справился, здесь ли господин комиссар. Он придет не ради нас…

– Он с минуты на минуту появится, – примирительно добавил Эгьен Но.

Теперь, когда семья была в сборе, он наконец опустился в кресло.

– На велосипеде от его дома езды три минуты.

Мегрэ, насупившись, тихо сидел в своем углу. Взгляд его сейчас ничего не выражал, как бывало всегда, когда комиссар попадал в щекотливое положение. Он молча смотрел то на Этьена Но, то на его жену, то на Женевьеву и, когда к нему обращались, лишь едва заметно улыбался. «Как они, должно быть, проклинают своего бестактного родственника и меня вместе с ним, – думал он. – Ведь все они, в том числе и их друг Альбан, великолепно знают, что произошло. Вот почему каждый из них так дрожит от страха, оставшись со мной наедине. Когда они вместе, они чувствуют себя уверенней, они стоят, как стена…»

Так что же все–таки произошло? Этьен Но застал Альбера Ретайо в комнате Женевьевы? Был неприятный разговор? В ход пошли кулаки? Или оскорбленный отец просто–напросто пристрелил любовника дочери, как зайца? Какую ночь они должны были пережить! Мать, наверно, совсем потеряла голову от ужаса. А тут еще страх, что прислуга слышала шум… Во входную дверь тихо постучали. Женевьева привстала было, чтобы пойти открыть дверь, но тут же снова села на свое место, а удивленный Этьен Но – видимо, обычно Гру–Котель входил без стука – вышел в переднюю. Оттуда послышался тихий разговор, и вскоре гость и хозяин вошли в гостиную. Мегрэ с любопытством наблюдал за Женевьевой: интересно, как она держится с Альбаном?

Женевьева довольно сухо протянула ему руку. Он склонился к ней, повернул вверх ладонью, поцеловал пальцы и тут же обратился к Мегрэ. Видно было, что ему не терпится что–то рассказать или показать комиссару.

– Представьте себе, комиссар, сегодня утром, после того как вы вышли, я случайно обнаружил вот это…

И он протянул Мегрэ небольшой квадратный клочок бумаги, который раньше, судя по двум дырочкам на нем, был подколот к чему–то булавкой.

– Что это? – довольно бесцеремонно спросил Этьен Но.

Лицо Женевьевы выражало настороженность.

– Вот вы вечно подтруниваете над моей привычкой хранить всякие бумажки. И правда, я при желании мог бы отыскать какой–нибудь жалкий счет от прачки трех–и даже восьмилетней давности. Мегрэ крутил и вертел в своих пухлых руках счет из гостиницы «Европа» в Ла–Роше–сюр–Йон. «Номер–30 франков. Завтрак–6 франков. Услуги…» Внизу стояла дата: «7 января».

– Конечно, – как бы оправдываясь, проговорил Гру–Котель, – все это не имеет ровным счетом никакого значения, но я вспомнил, что полиция любит алиби. Посмотрите на число. Случилось так, что в ту самую ночь, когда нашли мертвым этого парня, я был в отъезде…

Реакция Этьена Но и его жены была реакцией хорошо воспитанных людей, шокированных чужой бестактностью. Мадам Но сначала удивленно взглянула на Гру–Котеля, всем своим видом показывая, что она не ожидала от него ничего подобного, а затем, вздохнув, устремила взгляд на пылавшие в камине дрова. Ее муж нахмурился. Он, казалось, ничего не понимал. А может, он искал в поступке своего друга какой–то скрытый смысл? Что же касается Женевьевы, так та просто побелела от ярости. Чувствовалось, что она глубоко потрясена. Ее глаза горели. Поведение девушки так заинтересовало Мегрэ, что он с удовольствием наблюдал бы только за ней одной. Альбан, худой и длинный, с большими залысинами, несколько смущенный, молча стоял посреди гостиной.

– Вы, как я вижу, решили, не дожидаясь возможных вопросов, поскорее оправдаться, – проговорил наконец после долгого молчания Этьен Но.

– Ну что вы говорите, Этьен! Мне кажется, что вы все превратно поняли меня. Я разбирал бумаги, случайно наткнулся на этот счет из гостиницы и подумал, что любопытно показать его комиссару, ведь там стоит как раз то самое число, когда…

Мадам Но перебила его, а это с ней случалось нечасто:

– Вы уже сказали нам это… Я думаю, мы можем сесть за стол…

Однако и за столом чувство неловкости не пропало. Несмотря на такой же, как и накануне, изысканный ужин, все усилия создать дружескую атмосферу или хотя бы нечто подобное оказались тщетны.

Больше всех была возбуждена Женевьева. Уже прошло немало времени, а она все еще тяжело дышала, не в силах оправиться после перенесенного потрясения. То была ярость женщины и даже, пожалуй, ярость любовницы.

Она едва притронулась к еде и ни разу не взглянула на Альба–на. Да и тот тоже не поднимал глаз от тарелки. Да, похоже, что он именно из тех, кто хранит все бумажки, сортирует их, скалывает булавками, как банкноты, из тех, кто, если представится случай, один вылезет сухим из воды, предав своих соучастников. Ужин проходил в напряженной обстановке. Мадам Но нервничала еще заметнее, чем прежде. Этьен Но, напротив, старался успокоить своих. А может, он преследовал еще какую–нибудь цель?

– Сегодня утром, проезжая через Фонтенэ, я встретил прокурора. Кстати, Альбан, он, кажется, ваш дальний родственник со стороны жены? Ведь он женат на Деарм де Шоле…

– Деармы де Шоле не имеют никакого отношения к генералу. Они родом из Нанта, и их…

– Знаете, комиссар, – продолжал Этьен Но, обращаясь к Мегрэ, – прокурор настроен весьма оптимистично. Правда, он сообщил моему шурину Брежону, что следствия не избежать, но это пустая формальность, во всяком случае по отношению к нам. Я ему сказал, что вы здесь…

Вот как! Этьен Но тут же понял, что последнюю фразу он произнес необдуманно. Он покраснел слегка и торопливо сунул в рот большой кусок омара под соусом.

– И что же прокурор сказал вам обо мне?

– О, он относится к вам с большим уважением. Он следит по газетам чуть ли не за всеми делами, которые вы расследуете… И именно потому, что он ваш поклонник…

Бедный Этьен не знал, как ему выкрутиться.

– Он был удивлен, что мой шурин счел нужным побеспокоить такого человека, как вы, ради столь заурядного дела…

– Понятно…

– Вы не должны обижаться. Именно потому, что питает к вам глубокое уважение…

– А он не добавил, что в результате моего вмешательства дело это может оказаться куда серьезнее, чем оно выглядит сейчас?

– Откуда вы это знаете? Вы виделись с прокурором?

Мегрэ улыбнулся. А что ему оставалось еще? Кто он здесь? Всего–навсего гость. Его приняли как нельзя лучше. Вот и сегодняшний ужин–ведь это истинный шедевр местной кухни. Но теперь вежливо, со всевозможными любезностями ему дают понять, что своим присутствием он лишь способен принести вред людям, оказавшим ему гостеприимство. Снова наступило молчание, как тогда, после выходки Гру–Котеля. Мадам Но попыталась загладить неловкость, но сделала это еще более неудачно, чем ее муж:

– Надеюсь, вы все–таки погостите у нас немного? Туман кончится, наверняка подморозит скоро, и вы сможете с мужем поездить по окрестностям… Не правда ли, Этьен?

Какое было бы для всех облегчение, если бы Мегрэ как воспитанный человек не обманул их ожиданий и ответил примерно в таком духе: «Я очень тронут вашим гостеприимством и с радостью провел бы у вас несколько дней, но, увы, долг службы призывает меня в Париж. Во время отпуска я, возможно, побываю в ваших краях, а сейчас, поверьте, я сохраню наилучшие воспоминания…» Но Мегрэ ничего не сказал. Он молча продолжал есть. В душе он обзывал себя скотиной: ведь все в этом доме так милы, так гостеприимны. Возможно, на их совести и лежит смерть Альбера Ретайо, но ведь он обесчестил их дочь, как принято выражаться в их кругу. И потом, разве мадам Ретайо – а она ведь мать! – ропщет? Разве не она первая находит, что все к лучшему в этом лучшем из миров? Эти люди–сколько их: трое, четверо, больше? – изо всех сил стараются сохранить свою тайну, и само присутствие здесь Мегрэ, должно быть, является мукой, ну хотя бы даже для мадам Но. Ведь когда они провели в гостиной четверть часа вдвоем, она под конец от ужаса готова была разрыдаться. Проще всего было бы сделать вот что: завтра утром уехать. Как благословляла бы его вся семья, как со слезами на глазах благодарил бы его в Париже следователь Брежон! Так почему же Мегрэ не хочет уезжать? Только из любви к истине? Нет, этого он, пожалуй, не решился бы утверждать, глядя кому–нибудь прямо в глаза. Он не хочет уезжать потому, что здесь Кадавр. Со вчерашнего вечера Мегрэ потерпел уже несколько неудач по вине этого самого Кадавра, который не удостоил своего бывшего коллегу даже взглядом. Он шнырял повсюду, не обращая на Мегрэ никакого внимания, словно Мегрэ вообще не существовал или уж во всяком случае не был опасным соперником. Там, где успел побывать Кадавр, как по волшебству, улетучивались все свидетельские показания: люди или тут же все забывали, или просто отмалчивались, а единственное вещественное доказательство – кепка – как в воду канула.

Наконец–то после стольких лет этот неудачник, завистник, этот недотепа взял реванш.

– Вы о чем–то задумались, комиссар?

Мегрэ вздрогнул.

– Нет, просто так… Простите… Иногда на меня находит… Он сам не заметил, когда положил себе полную тарелку жаркого, и теперь смутился. Мадам Но, чтобы ободрить его, тихо сказала:

– Хороший аппетит гостя–лучшая награда хозяйке, – и, улыбнувшись, добавила:

– Месье Альбан не в счет. Ему все равно, что есть. Он не гурман. Он просто обжора.

Она шутила, и тем не менее и в ее голосе, и в ее взгляде проскальзывала обида. После нескольких рюмок вина Этьен Но еще больше раскраснелся и. вертя нож в руке, вдруг осмелел:

– Ну, комиссар, теперь, когда вы побродили по городку, побеседовали с людьми, какое мнение об этом деле сложилось у вас?

– Он познакомился с молодым Фийу… – вмешалась мадам Но, словно предупреждая мужа об опасности.

И Мегрэ, с которого все не спускали глаз, неторопливо, подчеркивая каждое слово ответил:

– Думаю, что Альберу Ретайо не повезло.

Как будто он не сказал ничего особенного, но Жене–вьева побелела. Эта туманная, незначительная фраза настолько поразила ее, что Мегрэ подумал: сейчас она встанет и выбежит из гостиной. Этьен Но силился понять, что комиссар хотел этим сказать. А Гру–Котель злорадным тоном заметил:

– Вот слова, достойные античного оракула. Если бы я не имел доказательства, что в ту злосчастную ночь спокойно спал в номере гостиницы «Европа» в восьмидесяти километрах отсюда, я бы сейчас почувствовал себя неуютно…

– Значит, вы не знаете поговорки, что бытует в полицейской среде, – бросил Мегрэ. – «Чем убедительнее алиби, тем больше подозрений».

Шутка Мегрэ явно взволновала Альбана. Он отнесся к ней вполне серьезно.

– В таком случае, – проговорил он, – вы должны заподозрить в соучастии и начальника канцелярии префектуры, потому что он весь вечер был со мной. Мы с ним друзья детства и время от времени проводим вместе вечерок, случается, часов до двух–трех ночи засиживаемся…

Что–то толкнуло Мегрэ довести игру до конца. Возможно, его раздражала откровенная трусость этого псевдоаристократа. Мегрэ достал из кармана свою известную всем в уголовной полиции толстую записную книжку, перетянутую круглой резинкой, и деловым, официальным тоном спросил Гру–Котеля:

– Его имя?

– Вы не шутите? Вы, правда, хотите… Если вам угодно… Мюзелье… Пьер Мюзелье… Он старый холостяк… Живет на площади Наполеона, над гаражами Мюрса… Метрах в пятидесяти от гостиницы «Европа»…

– Не пойти ли нам пить кофе в гостиную? – предложила мадам Но.

– Ты подашь кофе, Женевьева? Ты не устала? Мне кажется, ты очень бледна. Может, тебе лучше лечь в постель?

– Нет.

Это была не усталость, а предельное напряжение. Можно было подумать, что у Женевьевы какие–то свои счеты с Гру–Котелем–она не спускала с него глаз.

– Вы вернулись в Сент–Обен на следующий же день? – с карандашом в руках продолжал Мегрэ.

– Да, на следующий день. Я воспользовался машиной одного приятеля и доехал до Фонтенэ. Там я пообедал у своих друзей, выходя от них, случайно встретил Этьена, и он довез меня сюда в своей машине…

– В общем, вы кочевали из одного дружеского дома в другой…

Мегрэ совершенно откровенно намекнул, что Гру–Котель–прихлебатель, и это действительно было так. Все прекрасно поняли намек комиссара, а Женевьева вспыхнула и отвернулась.

– Вы так и не соблазнитесь сигарой, комиссар? – попытался перевести разговор на другую тему Этьен Но.

– Могу ли я считать, что допрос окончен? – спросил Гру–Котель. – Если да, то, стало быть, я свободен. Мне хотелось бы сегодня пораньше вернуться домой…

– О, чудесно! Я как раз собирался прогуляться в город. Если не возражаете, мы пройдемся вместе…

– Но я на велосипеде…

– Пустяки. Велосипед можно вести рядом. Кстати, в таком тумане на велосипеде легко угодить в канал…

Но что это? Стоило ему предложить Альбану Гру–Котелю выйти вместе, как Этьен Но нахмурился. Похоже было, что он сейчас увяжется за ними. Или он считает, что Альбан слишком взволнован и способен под давлением сделать признание? Как он смотрит на него! «Будьте осторожны. Вы взвинчены. Он сильнее вас», – казалось, говорил его взгляд. Почти то же самое можно было прочесть во взгляде Женевьевы, хотя он был суровее и презрительнее:

«Постарайтесь хотя бы достойно держаться». Мадам Но ни на кого не смотрела. Она устала. Она уже ни на что не реагировала. При таком нервном напряжении ее хватит ненадолго. Но удивительнее всех вел себя сам Альбан Гру–Котель. Он никак не мог решиться уйти и ходил взад и вперед по гостиной, судя по всему, с тайной надеждой улучить подходящий момент и что–то шепнуть Этьену Но.

– Вы просили меня зайти к вам в кабинет, обсудить эту историю со страхованием, – сказал он Этьену.

– С каким страхованием? – недогадливо спросил тот.

– Да, впрочем, пустяки. Завтра поговорим.

Какую же важную новость должен был он сообщить Этьену Но?

– Так, любезный друг, вы идете? – поторопил Гру–Котеля Мегрэ. – Может быть, вас все–таки подбросить на машине? Или, если хотите, садитесь за руль сами…

– Спасибо… Мы прогуляемся, поболтаем дружески по дороге…

Туман сразу же поглотил их. Альбан Гру–Котель с велосипедом шел быстро, но ему приходилось то и дело останавливаться и поджидать Мегрэ, который не решался в такой темноте ускорить шаг…

– Очень славные люди!.. Прекрасная семья!.. А, должно быть, для девушки такая жизнь слишком однообразна. Подруги у нее есть? – начал разговор Мегрэ.

– Насколько мне известно, здесь у нее нет подруг. Летом приезжают кузины, иногда она проводит у них недельку…

– Наверно, она бывает в Париже, у Брежонов?

– Да, как раз недавно она гостила у них…

Мегрэ добродушно вел этот невинный разговор. Их окружало белесое, леденящее облако, и они почти не видели друг друга. Станционный фонарь напоминал свет маяка, чуть дальше мерцали два огонька, похожие на огни плывущих в море пароходов.

– В общем, если не считать коротких поездок в Ла–Рош–сюр–Йон, вы так и сидите безвыездно в Сент–Обене?

– Нет, почему же? Иногда я гощу у друзей в Нанте, бываю в Бордо у своей кузины. Она замужем за судовладельцем де Шьевром…

– А в Париже?

– Я там был не так давно…

– Тогда же, когда и мадемуазель Но?

– Да, кажется… Они проходили мимо гостиницы, и Мегрэ, остановившись, предложил:

– А не зайти ли нам выпить по стаканчику в «Золотом льве»? Мне было бы интересно взглянуть на Кавра, это мой бывший коллега. Под вечер я был на станции и видел, что парижским поездом приехал какой–то субъект небольшого роста. Я подозреваю, что наш Кавр вызвал себе на подмогу агента.

– В таком случае я с вами прощаюсь, – живо сказал Альбан.

– Нет, нет. Если вы не составите мне компанию, я не пойду. Лучше провожу вас. Надеюсь, я вам не мешаю?

– Я хотел бы поскорее лечь. Сегодня мне что–то нездоровится… Приступ невралгии… Это у меня бывает…

– Тем более мне не следует оставлять вас одного. Я провожу вас до дома. Ваша служанка ночует у вас?

– Конечно.

– Я знаю людей, которые не любят, чтобы прислуга ночевала в их доме. Смотрите–ка, у вас горит свет.

– Так это она и зажгла…

– Она сидит в гостиной? Хотя, правда, там же тепло. Пока вас нет, она, наверно, рукодельничает? Они остановились у порога, и Гру–Котель, вместо того чтобы постучать, принялся искать в кармане ключ.

– До завтра, комиссар. Думаю, мы увидимся у моих друзей Но…

– Послушайте… Альбан Гру–Котель предусмотрительно не открывал дверь, из опасения, что Мегрэ примет это за приглашение зайти.

– Какая нелепость… Простите меня… Понимаете, мне очень нужно… а раз уж мы у вас… мы оба мужчины, и можно не стесняться, не правда ли?

– Прошу вас… Я покажу вам, как пройти. В коридоре было темно, но слева, из приоткрытой двери гостиной, падала полоска света. Альбан потянул было Мегрэ в глубь коридора, но комиссар как бы невзначай толкнул дверь в гостиную.

– Вот так встреча! – воскликнул он. – Мой старый друг Кавр! Что вы здесь делаете, приятель?

Бывший инспектор, с серым, как обычно, лицом, отложил книгу, которую читал, встал, насупился и уничтожающим взглядом посмотрел на Гру–Котеля, считая, что во всем виноват он. Альбан в полной растерянности не знал, как выкрутиться из этого щекотливого положения.

– А где служанка? – наконец спросил он.

Первым взял себя в руки Кавр. Он поклонился и сказал:

– Вы месье Гру–Котель, как я догадываюсь.

Но Гру–Котель не сразу понял игру.

– Простите, что я так поздно побеспокоил вас, – продолжал Кавр. – Мне необходимо с вами поговорить. А женщина, которая открыла мне дверь, сказала, что вы скоро придете…

– Хватит! – буркнул Мегрэ.

– Что? вздрогнул Гру–Котель.

– Я сказал: хватит.

– Что вы имеете в виду?

– Ничего. Так где женщина, которая вас впустила сюда, Кавр? В доме нигде больше не горит свет. Короче, она уже спит.

– Она сказала мне…

– Еще раз повторяю – хватит! Не заговаривайте мне зубы Кстати, можете сесть, Кавр. О, да вы, оказывается, расположились здесь как дома. Сняли пальто, повесили шляпу на вешалку. Что вы читали?

Мегрэ взял в руки книгу, лежавшую на столике перед Кавром. Брови его высоко поднялись.

– «Порочные наслаждения»! Подумать только! И вы нашли эту очаровательную книжонку здесь, в библиотеке нашего друга, месье Гру?.. Помилуйте, господа, почему вы стоите? Вас смущает мое присутствие? Месье Гру–Котель, не забудьте, что у вас невралгия. Вам бы следовало принять таблетку аспирина.

Несмотря на все, Альбан Гру–Котель нашел в себе силы парировать:

– А вам, мне кажется, приспичило в одно место…

– Представьте себе, мне уже расхотелось… Итак, дорогой Кавр, как идет расследование? Скажите–ка, между нами, вы небось не слишком обрадовались, когда увидели, что я занимаюсь этим делом?

– Что? Каким делом?

– Итак, месье Гру–Котель решил прибегнуть к вашему таланту, который, кстати, и я высоко ценю?

– До сегодняшнего утра я и не слышал о существовании месье Гру–Котеля, – пробурчал Кавр.

– Другими словами, вам рассказал о нем месье Но, когда встретился с вами в Фонтенэ?

– Если вы решили учинить мне допрос, я к вашим услугам, но в присутствии адвоката.

– Например, если я обвиню вас в краже кепки? – спросил Мегрэ.

– Хотя бы и так…

В гостиной царил полумрак–лампочка, и без того слабая для такой большой комнаты, была покрыта толстым слоем пыли.

– Разрешите предложить вам что–нибудь выпить, – вмешался в разговор Гру–Котель.

– С удовольствием! – ответил Мегрэ. – Раз уж мы случайно здесь собрались… Кстати, скажите, Кавр, человек, которого я видел недавно на станции, не ваш ли сотрудник?

– Да, это один из моих служащих.

– Подкрепление?

– Как вам будет угодно…

– У вас с месье Гру–Котелем назначены на сегодня важные дела?

– Я хотел задать ему несколько вопросов.

– Если по поводу его алиби, то можете не беспокоиться, он все предусмотрел и сохранил счет из гостиницы «Европа».

Но Кавр не сдавался. Он сел на прежнее место, скрестил ноги, положил на колени свой кожаный портфель. Судя по его уверенному виду, он не сомневался, что последнее слово останется за ним. Гру–Котель наполнил три рюмки арманьяком, одну из них протянул Кавру…

– Спасибо. Я пью только воду.

Сослуживцы в уголовной полиции подтрунивали над Кавром, над тем, что он не пьет, не подозревая, как это жестоко с их стороны: у Кавра была больная печень.

– А вы, комиссар?

– Не откажусь!

Никто больше не произнес ни слова. Казалось, они играют в какую–то странную игру, нечто вроде молчанки. Альбан залпом выпил арманьяк и налил себе еще. Он до сих пор так и не сел и, стоя у книжной полки, время от времени поправлял то одну, то другую неровно стоящие книги.

– А между прочим, месье, – вдруг спокойным, ледяным тоном сказал Кавр, обращаясь к Гру–Котелю, – ведь вы в своем доме…

– Простите, не понимаю…

– Я хочу сказать вам, что вы имеете право принимать в нем кого вам заблагорассудится. И я желал бы побеседовать с вами без комиссара. Если же его общество вас больше устраивает, я готов удалиться и назначить вам свидание на завтра.

– Иными словами, инспектор вежливо предлагает вам одного из нас выставить за дверь, – объяснил Мегрэ.

– Господа, к чему этот разговор! Ведь в общем–то я не имею никакого отношения к этому делу. Как вы знаете, когда парень погиб, я был в Ла–Роше. Правда, я дружен с семьей Но. Часто бываю у них. Но что же делать, в такой дыре, как наш Сент–Обен, выбор знакомых весьма ограничен… – Вспомните апостола Петра!

– Не понимаю…

– Если вы будете продолжать в том же духе, вы в третий раз отречетесь от своих друзей до восхода солнца. Только бы туман дал ему взойти…

– Вам легко шутить. Однако войдите в мое положение. Меня принимают в доме Но. Этьен–мой друг, как видите, я от него не отрекаюсь. А что у них там произошло, я не знаю и знать не хочу. И не меня надо расспрашивать об этом деле.

– Может быть, мы достигнем большего, поговорив с мадемуазель Женевьевой? Как вы думаете? Кстати, обратили ли вы внимание, что сегодня вечером она смотрела на вас без особой нежности? Мне кажется, она что–то имеет против вас…

– Против меня?

– Это особенно было заметно, когда вы с такой грацией пытались вылезти сухим из воды, сунув мне счет из гостиницы. Мадемуазель Но нашла, что это не очень–то красиво с вашей стороны. Будь я на вашем месте, я побоялся бы, что она отомстит…

Альбан Гру–Котель рассмеялся неестественным смехом.

– Чепуха. Женевьева–очаровательное дитя, которое…

Мегрэ неожиданно решил идти ва–банк.

– …которое три месяца назад забеременело, – перебил он своего собеседника, глядя ему прямо в глаза.

– Что?.. Что вы говорите?

Кавр был так поражен, что с его лица сразу же слетело выражение самоуверенности, которое ни на минуту не покидало его весь день. Он посмотрел на Мегрэ с невольным восхищением.

– А разве вы, месье Гру–Котель, не знали об этом? – спросил Мегрэ.

– Что за намек!

– Это не намек… Я пытаюсь разобраться… Ведь вы тоже хотите, чтобы истина восторжествовала, не так ли? Давайте же в таком случае добиваться этого вместе… Месье Кавр уже получил в свои руки кепку со следами крови, которые свидетельствуют о том, что было совершено убийство… Кстати, где эта кепка, Кавр?

Но Кавр ничего не ответил и только глубже уселся в кресле.

– Хочу вас предупредить: если вы ее уничтожили, это вам дорого обойдется… А теперь, поскольку я чувствую, что мешаю вам, я вас покину… Надеюсь, месье Гру–Котель, я увижу вас завтра за обедом у нашего друга Но?..

Мегрэ вышел на улицу. Дверь за ним с шумом захлопнулась. У самого дома он увидел чью–то худенькую фигурку.

– Это вы, господин комиссар?

Луи! Наверно, из окна «Трех мулов» он увидел проходивших мимо Мегрэ и Гру–Котеля и пошел за ними.

– Знаете, о чем толкуют люди? Весь город об этом говорит, – голос Луи дрожал от возмущения и тревоги. – Будто они вас уговорили, и завтра вы уезжаете трехчасовым поездом.

А ведь был момент, когда Мегрэ именно так и собирался поступить!

Мегрэ сейчас находился в таком состоянии, когда все чувства особенно обострены. Он только что вышел из дома Гру–Котеля и теперь вместе с Луи побрел в темноте сквозь туман, который прилипал к коже, как ледяной компресс. Сделав несколько шагов, он неожиданно остановился. – Что с вами, господин комиссар? У Мегрэ промелькнула одна мысль, и он теперь пытался вновь поймать ее нить, продолжая в то же время внимательно прислушиваться к тому, что происходит в доме Гру–Котеля. Оттуда доносились приглушенные голоса, срывающиеся на крик. Почему Мегрэ вдруг остановился посреди улицы? Это, видимо, напугало Луи, и Мегрэ понял почему: он походил на сердечного больного, которого приковала к месту внезапная боль. Но это не был сердечный приступ. Сейчас не до сердца! И все же Мегрэ отметил про себя:

«Испугался, принял меня за сердечника…» Позднее он узнал, что здешний врач умер от грудной жабы и местные жители за многие годы не раз видели, как он внезапно останавливался посреди улицы, прижав руку к сердцу. А в доме Гру–Котеля разыгрался скандал. Так, во всяком случае, можно было заключить по возгласам, которые доносились оттуда. Но Мегрэ уже не слушал, а Луи, считая, что теперь–то он понял, почему комиссар неожиданно остановился, весь превратился в слух. Но чем громче звучали голоса, тем неразборчивее были слова. Такую какофонию можно услышать, если завести патефонную пластинку, в которой дырка просверлена не в центре. Но Мегрэ застыл на середине улицы отнюдь не из–за того, что услышал бурную сцену, которая разыгралась в доме между Кавром и Альбаном Гру–Котелем. Когда он выходил из дома Гру–Котеля, у него промелькнула одна мысль. Даже, пожалуй, ее и мыслью не назовешь. Что–то туманное, до того туманное, что он сейчас с трудом пытался вновь вызвать в себе это ощущение. Порою какой–нибудь пустяк, а еще чаще едва уловимый запах возвращает нас на секунду в одно из мгновений нашей жизни. Все представляется настолько зримо, что у нас захватывает дух, мы хотим продлить это воспоминание, но напрасно, оно мелькнуло и исчезло, и мы уже не можем даже сказать, о чем только что думали. Мы тщетно ворошим память, не в состоянии объяснить, что же с нами произошло, и нам начинает казаться, что это отголосок смутного сна. Мегрэ помнил только одно: это произошло с ним как раз в тот момент, когда захлопнулась дверь дома Гру–Котеля. Мегрэ знал, что и Кавр, и Гру–Котель сейчас оба растеряны и взбешены. Между этими двумя людьми, которых случайно свела судьба, есть нечто схожее. Трудно сказать, что именно, но есть. Кавр, правда, не похож на старого холостяка, но сразу бросается в глаза, что это оплеванный, униженный, исстрадавшийся муж. Он очень завистлив, а зависть зачастую развивает в человеке весьма неприятные черты. В глубине души Мегрэ не питал к Кавру никакой злобы. Он боролся с ним, твердо решил одолеть его и в то же время жалел этого неудачника. Но что же общего между Кавром и Альбаном Гру–Котелем? Да, есть нечто такое, что объединяет этих совершенно разных по характеру, но одинаково антипатичных Мегрэ людей. Это, пожалуй, сказывается даже на их внешности. Оба они какие–то серые, словно покрыты пылью и изнутри, и снаружи. Кавр весь пропитан ненавистью к людям. Альбан Гру–Котель просто трус и подлец. Вся его жизнь зиждется на подлости. От него ушла жена и увезла с собой детей. Он даже не пытался поехать за ними, вернуть их.

Наверно, он и не страдает вовсе. Он живет только для себя. Денег у него нет, и он пригрелся в чужом гнезде, как кукушка. А когда с его друзьями стряслась беда, поспешил от них отречься. И вдруг Мегрэ вспомнил, что промелькнуло в его памяти в то мгновение, когда он так неожиданно остановился, – пустяк, небольшая книжечка, которую он увидел в руках Кавра, одна из тех гнусных порнографических книжонок, что из–под полы продают в некоторых лавочках парижского квартала Сен–Мартен. Один хранил книжонку–и, верно, еще не одну подобную–в своей домашней библиотеке, другой сразу же, едва войдя в дом, как бы невзначай схватил ее. Но не только книжонка, было что–то еще, и вот это «что–то» Мегрэ и старался восстановить в своей памяти. На десятую долю секунды его озарила какая–то бесспорная истина, но не успел он сосредоточить на ней внимание, как нить оборвалась – вот почему он так внезапно застыл на месте, словно сердечный больной, который пытается перехитрить свое сердце. Он же хитрил с собственной памятью. Он надеялся…

– Что там за свет? – спросил он Луи.

Невдалеке Мегрэ увидел расплывчатое светлое пятно.

Он ухватился за это вполне конкретное явление, чтобы на некоторое время отвлечься от своих мыслей. Мегрэ уже как будто изучил городок. Что же там светится напротив дома Гру–Котеля?

– Это почта?

– Нет, окно рядом с нею, – ответил Луи. – Там живет телефонистка. Она страдает бессонницей и допоздна читает романы У нее всегда свет горит позже, чем у всех..

Из дома Гру–Котеля по–прежнему доносились голоса. Особенно надрывался Альбан: так ведет себя человек, который не желает слушать никаких доводов. Голос Кавра звучал ниже, но в нем проскальзывали властные нотки. Почему у Мегрэ вдруг появилось желание перейти улицу и прильнуть к окну телефонистки? Что это? Интуиция? Но через минуту он уже думал о другом. Он знал, что Луи с тревогой, нетерпеливо наблюдает за ним, пытаясь угадать его мысли. Ведь для Луи он уже стал кумиром. Но что же все–таки это было? Минуточку… Что–то связанное с Парижем… Книжонка напомнила ему лавочки в предместье Сен–Мартен, где продают подобного рода литературу… Гру–Котель ездил в Париж И примерно в то же время там находилась Жеяевьева… Перед его глазами всплыло ее лицо: как она смотрела на Альбана, когда тот так подленько доказывал свое алиби! И ведь оно выражало не только презрение. В тот момент Мегрэ увидел в Женевьеве не молоденькую девушку, а искушенную женщину… Любовница, внезапно осознавшая всю тнусность своего избранника… Вот что молнией сверкнуло в голове Мегрэ и тут же угасло, оставив лишь смутное ощущение чего–то мерзкого. А не обстоит ли дело совсем иначе, чем он до сих пор представлял себе? Драма, считал он, вызвана тем. что в богатой буржуазной семье произошеа скандал. В постели у дочери застали бедного юношу. который не занимает в обществе достойного положения. Мог ли Этьен Но в припадке гнева убить Альбеоа? Не исключено. И вдруг Мегрэ почувствовал чуть ли не жалость к Этьену и особенно к мадам Но Бедная женщина все знала и заставляла себя молчать, аодазлть в себе страх.

Какой пыткой была для нее каждая мшн–та, проведенная наедине с комиссаром! Но сейчас Мегрэ интересовали не Этьен Но и его жена, они отошли на второй план… Надо постараться связать все в единую цепь… У этого замшелого, лысеющего Альбана нашлось алиби. Что это? Случайность?

Да так ли уж случайно он вдруг обнаружил этот самый счет из гостиницы «Европа»?! Пожалуй, он действительно ночевал там. Конечно, надо еще проверить, но Мегрэ не сомневался, что это правда. А вот почему Альбан Гру–Котель именно в тот вечер отправился в Ла–Рош–сюр–Йон? И верно ли, что его там ждал начальник канцелярии префекта?

– Надо проверить! – пробормотал Мегрэ.

Он по–прежнему смотрел на тусклый свет окна рядом с почтой, держа в одной руке кисет, а в другой–трубку, которую так и не набил. Дальше… Альбер Ретайо в тот вечер был в ярости… От кого же это он слышал? Ах да, от Луи, от того самого Луи, что стоит сейчас рядом с ним, от верного дружка Альбера.

– Он в самом деле был в ярости? – неожиданно спросил комиссар.

– Кто?

– Твой друг Альбер… Ты мне сказал, что в тот вечер…

– Он был очень зол. Даже выпил несколько рюмок перед свиданием…

– Он ничего не говорил?

– Погодите–ка… Он сказал: «Я недолго пробуду в этом поганом городишке…»

– И давно он стал любовником мадемуазель Но?

– Не знаю… Хотя… В день святого Иоанна между ними еще ничего не было. Все началось позже, примерно в октябре…

– Но влюблен он был еще до этого?

– Да кто его знает… Во всяком случае, до этого он о ней не говорил…

– Тсс…

Вдруг Мегрэ застыл, весь превратившись в слух: голоса в домике смолкли, но оттуда послышался какой–то странный звук, на который и обратил внимание комиссар.

– Телефон! – пробормотал он.

Он узнал этот характерный звук–крутили ручку аппарата, чтобы вызвать телефонистку. Такие аппараты еще встречаются в провинции.

– Беги к почте и загляни в окно, посмотри, что там происходит… Ты проворнее меня…

Мегрэ не ошибся. Теперь рядом с первым зажегся свет и во втором окне. Телефонистка прошла в служебное помещение, от которого ее отделяла приоткрытая дверь. Мегрэ не торопился. Что он, мальчишка, чтобы бегать?

Странно, конечно, но присутствие Луи его почему–то смущало. При этом пареньке ему хотелось держать себя с достоинством. Набив наконец трубку, он раскурил ее и только после этого не спеша подошел к почте.

– Ну что?

– Я так и знал, что она будет подслушивать, – тихо сказал Луи. – Старая карга всегда подслушивает. Доктор даже как–то пожаловался на нее в Ла–Рош–сюр–Йон, а она все равно опять за свое…

Мегрэ заглянул в окно: маленькая, неопределенного возраста черноволосая женщина в черном платье сидела перед коммутатором, держа в одной руке опросный штепсель, а в другой – наушники. Абонент уже, видимо, закончил разговор, так как телефонистка, переставив штепсели в гнездах, выключила свет.

– Как ты думаешь, она нам откроет?

– Надо постучать в заднюю дверь. Идите за мной. Мы пройдем со двора.

Во дворе была кромешная тьма. Мегрэ и Луи лавировали между какими–то лоханями с бельем. Из мусорного ящика выпрыгнула кошка.

– Мадемуазель Ренке! – крикнул Луи.

– Откройте, пожалуйста, на минутку…

– Что случилось?

– Это я, Луи. Будьте добры, откройте…

Старая дева, отодвинув задвижку, приоткрыла дверь, и Мегрэ торопливо шагнул через порог, боясь, как бы дверь сразу же не захлопнулась.

– Не бойтесь, мадемуазель…

Большой, толстый Мегрэ с трудом помещался в крошечной, под стать своей миниатюрной хозяйке, кухоньке, уставленной фарфоровыми и стеклянными безделушками, купленными на ярмарках, украшенной бесконечным множеством вышитых салфеточек.

– Сейчас по телефону звонил месье Гру–Котель.

– Откуда вы знаете?

– Он звонил своему другу месье Но… Вы подслушивали их разговор.

Она поняла, что ее уличили, и неловко попробовала защищаться:

– Дело в том, месье, что почта уже закрыта. После девяти часов я не обязана соединять… Я просто оказала месье Гру–Котелю любезность, потому что живу рядом…

– Что он сказал?

– Кто?

– Имейте в виду, если вы не ответите мне по доброй воле, я вынужден буду прийти к вам завтра, уже официально, составить протокол и передать его по инстанциям. Так что же он сказал?

– Они оба говорили.

– Одновременно?

– Почти, а иногда и сразу оба. Они так старались перекричать один другого, что я уже ничего не понимала… Наверно, каждый схватил по одному наушнику, и они отпихивали друг друга от аппарата.

– Что они говорили?

– Сперва говорил месье Гру–Котель: «Послушайте, Этьен, дальше так продолжаться не может… От меня только что ушел комиссар. Он столкнулся здесь с вашим агентом. Я уверен, что он все знает, и если вы будете вести себя так же, как…»

– И дальше? – спросил Мегрэ.

– Подождите… В это время вмешался другой голос: «Алло!.. Месье Но? Говорит Кавр… Жаль, конечно, что вам не удалось задержать его подольше, чтобы он не застал меня здесь, но…» А тут опять месье Гру–Котель вмешался: «Это же компрометирует меня, – кричит, – я больше не могу, слышите, Этьен? Надо сделать так, как вы решили! Позвоните же наконец вашему болвану шурину (да, да, он так и сказал!), который только глупости делает. Ведь он в некотором роде начальник этого проклятого комиссара. Раз он прислал его сюда, пусть теперь придумает, как отозвать его в Париж… Я вас предупреждаю, если вы снова меня столкнете с ним, я…» А месье Этьен в ужасе вопил: «Алло! Алло! Месье Кавр, вы меня слышите? Месье Альбан меня пугает… Разве в самом деле…» – «Алло! Говорит Кавр… Да замолчите вы, месье Гру… Дайте мне сказать два слова… И не отталкивайте меня… Месье Но, вы меня слышите? Так… Ну вот, ничего угрожающего нет, и если бы не паникерство вашего друга месье Гру–Котеля, нас не… Что? Звонить ли вашему шурину?.. Как вам сказать? Час назад я бы, пожалуй, не посоветовал вам… Нет, лично мне комиссара бояться нечего…»

Старая дева, со смаком передав этот разговор, ткнула пальцем в Мегрэ и спросила:

– Это он о вас говорил, да? Так вот, он сказал, что он вас не боится, но из–за месье Гру–Котеля, который способен наделать глупости… Тсс…

На почте послышался звонок. Телефонистка бросилась туда и включила свет.

– Алло!.. Что?.. Гальвани 17–98?.. Не знаю… Нет, в это время ждать не придется… Я вас вызову…

Мегрэ вспомнил, что Гальвани 17–98–домашний телефон следователя Брежона. Он взглянул на часы. Без десяти одиннадцать. Если Брежон не пошел с женой в кино или в театр, он уже спит. Все сослуживцы знали, что он встает в шесть часов и именно рано утром любит изучать очередное досье. Телефонистка принялась манипулировать своими штепселями.

– Ниор?.. Будьте любезны, дайте Париж, Гальвани 17–98… Третья линия свободна? Соедините по третьей, ладно? По второй только что было плохо слышно… Как ваши дела? Сегодня всю ночь дежурите? Что?.. Нет, вы же знаете, я никогда не ложусь раньше часа… Да, у нас тоже… В двух метрах ничего не видно… Завтра будет гололед, это ясно… Алло! Париж?.. Париж? Алло, Париж? Гальвани 17–98… Да ответьте же, милочка… Говорите разборчивее… Дайте мне Гальвани 17–98. Что? Звонили?.. Ничего не слышу. Позвоните еще… Срочно нужно… Там должен кто–нибудь быть…

Телефонистка испуганно обернулась, потому что Мегрэ всем своим грузным телом придвинулся к ней и протянул руку, готовый в нужный момент схватить наушники.

– Месье Но?.. Алло… Месье Но?.. Да, даю вам Париж… Секундочку, туда звонят… Не вешайте трубку… Гальвани 17–98?.. Вас вызывает Сент–Обен… Да, я соединяю… Сент–Обен, говорите…

Телефонистка не посмела возразить, когда Мегрэ, властным движением вырвав у нее наушники, надел их. Она решительно воткнула штепсель в нужное гнездо.

– Алло! Виктор?.. Что?

В наушниках послышалось какое–то шипение, и Мегрэ подумал, что Брежон, должно быть, разговаривает, лежа в постели. После того как Но назвал себя, Брежон сказал кому–то:

– Это Этьен… Наверно, своей жене, которая лежала рядом. – Что?.. У тебя есть новости?.. Нет?.. Да?.. Не кричи так… от вибрации в трубке треск…

Этьен Но относился к той категории людей, которые, разговаривая по телефону, орут во весь голос, боясь, что их не услышат.

– Алло! Слушай, Виктор… Пока нового ничего нет… Но постарайся понять, что я тебе скажу… Я тебе напишу… А денька через два, возможно, приеду в Париж повидаться с тобой…

– Говори медленнее… Марта, отодвинься немножко…

– Что ты сказал? – Я сказал Марте, чтобы она отодвинулась… Ну так как?.. Что там у вас происходит? Комиссар приехал?.. Как он тебе понравился?

– Что? Сейчас не о том речь… Но как раз по поводу него я тебе и звоню…

– Он отказался заняться твоим делом?

– Нет… Он занимается им слишком рьяно… Послушай, Виктор, крайне необходимо, чтобы ты нашел повод отозвать его в Париж… Нет, сейчас я не могу тебе ничего объяснить… Я знаю нашу телефонистку…

Мегрэ с улыбкой посмотрел на мадемуазель Ренке. Видно было, что она сгорает от любопытства.

– Ты придумаешь что–нибудь?.. Что? Говоришь, трудно?.. Но все–таки можно что–нибудь придумать… Поверь мне, это необходимо…

Можно было представить себе, что в этот момент следователь нахмурился и в душу его впервые закралось сомнение: а так ли уж невиновен его зять?

– Только ради бога, не воображай ничего дурного… Просто он всюду ходит, всех расспрашивает, и от него больше вреда, чем пользы… Понимаешь? Если так пойдет дальше, он взбудоражит весь городок, и я попаду в весьма затруднительное положение…

– Не знаю, как быть…

– У тебя хорошие отношения с его непосредственным начальником?

– Да… Я бы мог, конечно, попросить шефа. Но как–то неудобно… Рано или поздно дойдет до комиссара… Ведь он согласился поехать к вам только из любезности… Понимаешь?

– Скажи, ты хочешь, чтобы у твоей племянницы–а она, напоминаю тебе, твоя крестница! – были нешуточные неприятности?

– Ты думаешь, дело настолько серьезно?

– Ну, раз я тебе говорю… Чувствовалось, что Этьен Но дрожит от нетерпения.

Панический страх Гру–Котеля передался и ему, а то, что Кавр все–таки посоветовал просить следователя, чтобы тот отозвал Мегрэ, посеяло в его душе еще большее смятение.

– Ты можешь передать трубку сестре?

– Она спит… Я один внизу…

– А как Женевьева? Следователь Брежон был явно обескуражен и попробовал перевести разговор на другую тему. – У вас тоже дождь?

– Понятия не имею! – заорал Но. – Плевать мне на дождь! Слышишь? Ты должен во что бы то ни стало заставить уехать своего сыщика…

– Что с тобой?

– Что со мной? А то, что если так пойдет дальше, мы просто не выдержим. Он сует нос повсюду. И не говорит ни слова… Он… Он..

– Успокойся. Я попытаюсь.

– Когда?

– Завтра утром. Как только начнется рабочий день, я пойду к шефу и поговорю с ним… Но не скрою от тебя, мне этот демарш не по душе. Впервые за свою службу я…

– Так ты сделаешь это?

– Я же тебе сказал…

– Телеграмма придет часам к двенадцати… Он сможет уехать трехчасовым поездом. Проследи только, чтобы телеграмму отправили вовремя…

– Луиза здорова?

– Да, здорова… Спокойной ночи. Так не забудь… Потом я все объясню тебе… И не думай ничего дурного… Привет Марте…

Телефонистка поняла по лицу Мегрэ, что разговор закончился, взяла у него наушники, переставила в гнездах штепсели.

– Алло… Кончили?.. Алло, Париж?.. Сколько минут?.. Шесть?.. Спасибо… Спокойной ночи, милочка…

Комиссар надел шляпу, раскурил свою трубку.

– Этого достаточно, чтобы меня уволили, – сказала телефонистка. – А как вы думаете, это правда?

– Что?

– А то, что говорят… Неужели такой человек, как месье Этьен, мог…

– Доброй ночи, мадемуазель. Не беспокойтесь. Я не разболтаю…

– О чем они говорили? 

Ничего интересного. Семейные дела…

– Вы вернетесь в Париж?

– Возможно… Боже мой, конечно… Скорее всего завтра после обеда…

Теперь Мегрэ был спокоен. Он снова почувствовал себя комиссаром Мегрэ.

Он даже немного удивился, увидев Луи, который ждал его на кухне. Луи, в свою очередь, тоже был поражен переменой, происшедшей с Мегрэ. Ему даже показалось–он подумал об этом с обидой! – будто комиссар вдруг посмотрел на него как–то свысока, чуть ли не с презрением Они снова вышли в ночь, в туман. Кое–где светились редкие огни этого нелепого маленького мирка.

– Это он, правда?

– Кто?.. Что?..

– Месье Но… Это он убил Альбера…

– Ничего не знаю, мальчик… Какое…

Мегрэ вовремя остановился. Он чуть не сказал: «Какое это имеет значение!..» Так он думал, вернее, чувствовал. Но он понимал, какую бурю в душе Луи вызовет это признание.

– Что он говорил?

– Ничего интересного… О месье Гру–Котеле…

Они пошли по направлению к гостиницам. Там еще горел свет. За окном одной из них виднелись темные фигуры посетителей.

– А что именно?

– Месье Гру–Котель всегда был дружен с Но?

– Подождите… Нет, не всегда… Я был еще мальчишкой, понимаете… Этот дом издавна принадлежал его семье, но он почему–то пустовал тогда, и мы часто играли возле него… Это я помню хорошо, ведь мы не раз спускались в подвал через люк, он не был заперт… А сам месье Гру–Котель жил у родственников, где–то в Бретани. Кажется, там у них замок… Вернулся он уже женатым… Вам надо бы поговорить с кем–нибудь постарше меня… Мне–то тогда было лет шесть или семь… Помню только, у его жены была маленькая желтая машина, очень красивая, и она сама ее водила. И часто ездила одна…

– Супруги встречались с семьей Но?

– Нет… Точно нет… Я хорошо помню, что месье Гру–Котель вечно торчал у старого доктора… Тот был вдовцом… Так они и остались у меня в памяти: сидят у окна и играют в шахматы… Если не ошибаюсь, это, кажется, из–за жены месье Гру–Котель перестал встречаться с Но… Что–то там произошло между ними… А раньше они дружили, ведь они учились в одном классе… А потом что–то разладилось. На улице они, правда, раскланивались… Даже разговаривали иногда, я сам видел, но и только…

– Значит, лишь после отъезда мадам Гру–Котель…

– Да… Года три назад… Мадемуазель Но тогда было лет шестнадцать или семнадцать… Она вернулась из Ниора, где долгое время находилась в пансионе. Домой она приезжала раз в месяц… Это я тоже хорошо помню, потому что здесь у нас все знали: если мадемуазель Но приехала–кроме каникул, конечно,значит, можно не сомневаться: сегодня третье воскресенье месяца… Так вот, тогда они и подружились… Месье Гру–Котель стал чуть ли не дневать и ночевать у Но…

– Отдыхать они тоже ездят вместе?

– Да, в Сабль д'Олонн… У месье Но там вилла. Вы уже домой? А разве вы не хотите узнать, ушел ли тот?..

Юноша повернулся в сторону дома Гру–Котеля, где сквозь ставни все еще просачивался слабый свет. Наверно, в представлении Луи следствие должно было вестись совсем иначе. Он был слегка разочарован поведением Мегрэ, но не решался показать это.

– Что он сказал, когда увидел вас?

– Кто? Кадавр? Ничего… Нет, он ничего не сказал… Впрочем, все это не имеет никакого значения.

По правде сказать, мысли Мегрэ витали где–то далеко. Он машинально отвечал своему юному собеседнику, не вникая в смысл его вопросов. С Мегрэ случалось, что он впадал в такое состояние. Сколько раз его товарищи по работе подтрунивали над ним из–за этого, судачили за его спиной! В такие минуты Мегрэ казался надменным, важным, непроницаемым… Можно было подумать, что он ничего не видит и не слышит вокруг, всех презирает. Человек, не знающий Мегрэ, мог решить, что он самодовольный дурак или просто недотепа. Как–то один знакомый Мегрэ, вообразивший себя психологом, спросил его:

– Вы подводите итог своим мыслям?

И Мегрэ насмешливо ответил ему:

– Я вообще никогда не думаю.

И это было почти правдой. Вот и сейчас, холодной, промозглой ночью, он стоял на улице и ни о чем не думал. В его голове не было не единой мысли. Может, и верно, он похож на губку? Это сравнение придумал бригадир Люкас, с которым Мегрэ часто работал. Люкас знал своего начальника лучше, чем кто–либо другой. «Когда патрон расследует какое–нибудь дело, – сказал он однажды, – наступает момент, и он вдруг как бы разбухает, словно губка. Можно подумать, что он заправляется особым составом». Чем же он заправляется? В данную минуту, например, туманом и ночью. Город, который окружал его, уже не был для него чужим. И он не был в нем чужим, случайно заброшенным сюда судьбой человеком. Теперь он чувствовал себя здесь всевидящим богом. Он уже так хорошо знал этот городок, будто всегда жил в нем, более того, будто он сам его создал. Он знал, что происходит сейчас в каждом из этих притаившихся в ночи домишек, он ясно представлял себе, как женщины и мужчины ворочаются в своих пропотевших постелях, какие им снятся сны; по свету ночника он догадывался, что вон за тем окном полусонная мать сует ребенку соску с теплым молоком, а там, в угловом доме, мучается больная; он мог заранее сказать, когда лунатичка–бакалейщица вдруг вскочит с постели. Он незримо присутствовал в кафе, сидел за гладким коричневым столиком вместе с завсегдатаями этого заведения, а они шлепали по столу грязными картами и подсчитывали желтые и красные жетоны. Он был и в комнате Женевьевы, рядом с нею. Он разделял ее страдания оскорбленной любовницы. Ведь она действительно страдала. Сегодня она пережила, наверно, самый тяжелый день в своей жизни и, кто знает, не подкарауливает ли она сейчас Мегрэ, чтобы снова проскользнуть в его комнату, когда все уснут? И мадам Но не спит. Она уже легла, но не спит и в темноте своей спальни прислушивается к шорохам в доме, беспокоясь, почему до сих пор не вернулся Мегрэ, представляя себе, как в ожидании его томится в гостиной муж. После разговора с шурином в его душе вновь затеплилась надежда, но долгое отсутствие комиссара его тревожит. Мегрэ чувствовал тепло хлева, слышал, как бьет копытом лошадь в стойле, видел старую кухарку в ночной кофте… А что же происходит у Гру–Котеля?..

Ага, вот распахнулась дверь. Альбан прощается со своим гостем, которого он уже ненавидит. О чем они еще говорили после звонка к Этьену Но там, в этой пыльной, затхлой гостиной? Вот дверь захлопнулась. Кавр идет быстрым шагом, держа под мышкой свой портфель. Он доволен, и в то же время что–то гложет его. В общем–то можно сказать, что он выиграл. Он одержал верх над Мегрэ. Завтра комиссара отзовут в Париж, хотя жаль, конечно, что это не его, Кавра, заслуга. А вот угроза комиссара по поводу исчезнувшей кепки… Помощник Кавра, потягивая рюмку за рюмкой, ждет его за столиком в «Золотом льве».

– Вы уже идете домой? – услышал Мегрэ голос Луи.

– Да, милый мой… А что мне еще остается?

– Но вы не бросите?..

– Что ты сказал?..

О, как хорошо знал их всех Мегрэ! Сколько таких Яук встречал он за свою жизнь – столь же горячих, наивных и в то же время отважных юношей, которых не страшат никакие препятствия, и они любой ценой хотят добиться правды!.. «Это у тебя пройдет, мальчик,думал он. – Через несколько лет ты будешь низко кланяться такому вот месье Но или месье Гру–Котелю, так как поймешь, что, раз ты сын Фийу, ничего другого тебе не остается…» Ну, а мадам Ретайо? Она уже, конечно, надежно запрятала деньги, лежавшие в супнице, и сейчас сидит од–на–одинешенька в своем доме. Уж она–то, она все это давно взяла в толк. А ведь эта женщина, наверно, была хорошей женой и хорошей матерью, не хуже других. Возможно, раньше и ей были не чужды простые человеческие чувства, но потом она поняла, что от этих чувств проку нет, и смирилась.

Смирилась с тем, что обороняться надо при помощи иного оружия. Смирилась с тем, что из всех несчастий следует извлекать деньги. Смерть мужа принесла этой женщине дом и пенсию, которая позволила ей вырастить сына и дать ему образование. А смерть Альбера…

– Держу пари, – пробормотал Мегрэ вполголоса, – что она мечтает о том, чтобы купить домик, но теперь уже не в Сент–Обене, а в Ниоре… Новый, чистенький домик.. Мечтает об обеспеченной старости, которую проведет, глядя на портреты мужа и сына.

Старый Дезире, должно быть, отсыпается на грязной подстилке после дневных возлияний. Почтальон Иосафат, довольный собой, прикидывает, какую награду получит он за свое молчание и изворотливость. Что же касается Гру–Котеля с его «Порочными наслаждениями» …

– Как вы быстро идете, месье!

– Ты хочешь проводить меня?

– А вы против?

– Но твоя мать будет волноваться…

– Она обо мне не заботится…

Он сказал это с некоторой гордостью, однако в его словах сквозила и обида. Так! Вот уже и станция позади. Они вышли на топкую дорогу, идущую вдоль канала. Там, в конце дороги, где виднелось светлое пятно – казалось, это луна, закрытая облаками, – стоял большой, теплый и спокойный дом, один из тех домов, на которые с завистью поглядывает путник, думая: «Вот где хорошо живется!»

– А теперь, сынок, иди домой. Мне тут недалеко…

– Когда я вас увижу?.. Дайте мне слово, что вы не уедете прежде, чем…

– Обещаю тебе…

– Вы, правда, не отступитесь?

– Правда…

Увы! Как нелегко было Мегрэ сделать то, что ему предстояло. Он понуро взошел на крыльцо. Дверь оказалась незапертой. В гостиной горел свет. Его ждали. Мегрэ вздохнул, снимая тяжелый, набухший от влажного воздуха плащ, постоял немного на половике, раскуривая свою трубку.

– Ладно!

Бедняга Этьен Но ждал его, то окрыляясь надеждой, то впадая в смертельную тревогу. Он сидел в том же кресле, где днем в муках томилась мадам Но. На столике стояла полупустая бутылка арманьяка.

Мегрэ Когда Мегрэ вошел в гостиную, вид у него был самый естественный. Он ссутулился и слегка склонил голову набок, как человек, который продрог и спешит поближе к огню. Впрочем, он и впрямь продрог, ведь он так долго бродил в этом промозглом тумане, забыв о холоде, и только теперь, когда снял плащ, его начало знобить, только теперь он почувствовал, сколько ледяной сырости впитало его тело. Ему было не по себе, словно у него начинался грипп. Его тяготил предстоящий разговор, он не любил подобных вещей. И, главное, он колебался. Теперь, когда пришла пора действовать, принять окончательное решение, он вдруг стал выбирать между двумя диаметрально противоположными методами. Именно этой раздвоенностью, а отнюдь не тем, что он хотел походить на того легендарного увальня Мегрэ, каким его обычно представляют, и объяснялось, что он вошел в гостиную с угрюмым видом, боком, как медведь, с пустым, невидящим взглядом. Казалось, он вошел ни на что не глядя, но он заметил все: и рюмку, и бутылку арманьяка, и чересчур уж приглаженные волосы Этьена Но, который приветствовал его с наигранной беззаботностью.

– Ну как, комиссар, удачный вечер?

Видно было, что он только сейчас старательно причесал волосы расческой. Он очень следил за собой, но, наверно, раньше, в томительном одиночестве ожидая Мегрэ, он нервным жестом приглаживал их просто рукой.

Вместо ответа Мегрэ подошел к стене и поправил косо висящую картину. Это не было рисовкой, просто его действительно раздражало, что картина висела косо, а сейчас, в такой решительный момент, ему не хотелось раздражаться из–за ерунды.

В гостиной было жарко. Еще не улетучился запах блюд, которые подавались к ужину, благоухал арма–ньяк, и Мегрэ, не выдержав, налил себе рюмку.

– Так вот! – выпив, вздохнул он.

Этьен Но от неожиданности вздрогнул. Его охватила тревога. Это «так вот!» прозвучало, как вывод, сделанный после какой–то внутренней борьбы. Если бы Мегрэ находился сейчас в стенах полиции или хотя бы имел официальное поручение вести это дело, он бы считал себя обязанным, чтобы добиться максимального успеха, применить свой обычный метод: довести Этьена Но до такого состояния, когда тот не сможет уже больше сопротивляться. Нагнать на него страху, сломи гь дух, то вселяя надежду, то приводя в трепет. Это было бы нетрудно. Сначала надо дать ему запутаться в собственной лжи. Затем осторожно намекнуть, что ему. Мегрэ, известно содержание телефонных разговоров, и наконец–была не была! – в упор заявить: «Ваш друг месье Альбан Гру–Котель завтра утром будет арестован…» Но Мегрэ ничего этого не сделал. Он попросту подошел к камину и облокотился на него. Огонь припекал ему ноги. Этьен Но сидел рядом. Видимо, он еще не терял надежды.

– Я уеду завтра трехчасовым, как вы того хотели, – несколько раз коротко затянувшись из своей трубки, проговорил наконец Мегрэ.

Ему было жаль Этьена Но. Он чувствовал себя словно бы виноватым перед ним. Жил себе человек, немолодой уже–они с ним примерно одного возраста, жил спокойной, размеренной жизнью, в довольстве и душевном покое, и вот сейчас над ним нависла угроза: он может все потерять и остаток дней своих провести за тюремной решеткой. Попытается ли он защищаться, снова лгать? Мегрэ предпочел бы, чтобы он не делал этого. Так из сострадания хотят, чтобы скорее умерло нечаянно раненное животное. Избегая взгляда Этьена Но, он уставился на ковер.

– К чему такие слова, комиссар! Вы же знаете, вы у нас желанный гость, и все мы–и я в том числе! – ваши поклонники и глубоко симпатизируем вам…

– Я слышал ваш разговор по телефону с шурином, месье Но.

Не хотел бы сейчас Мегрэ оказаться в шкуре Этьена. Да, неприятный момент, ничего не скажешь. О таклх минутах потом обычно стараются не вспоминать.

– Кстати, – продолжал Мегрэ, – вы очень заб нуждаетесь относительно меня, месье Но. Ваш шурин, следователь Брежон, обоатился ко мне с просьбой оказать ему услугу и приехать сюда, чтобы помочь вам в довольно щекотливом деле. Я сразу догадался, поверьте, что он не правильно понял вас и вы ждете от него совсем иной помощи… Ваше письмо было такое сумбурное, вы просили у него совета… Вы писали о слухах, что ходят по городу, умолчав, конечно, о том, что они обоснованны. И он, бедняга, честный, добросовестный человек, но ограниченный служака, не подозревая ничего дурного, послал агента, чтобы вызволить вас из затруднительного положения…

Этьен Но тяжело встал, подошел к столику и налил себе полную рюмку арманьяка. Рука его дрожала и лоб, наверно, был покрыт потом. Мегрэ не смотрел на него, ему было жаль этого человека. Но даже если бы и не жалость, он все равно просто из деликатности не смог бы сейчас встретиться с ним взглядом.

– Я бы тотчас уехал после первой же нашей встречи, если бы вы не призвали на помощь Жюстена Кавра. Только его вмешательство вызвало во мне желание проявить упорство.

Этьен Но молчал, теребя цепочку от часов и не спуская глаз с портрета тещи.

– Поскольку я приехал сюда, не имея официального предписания, и мне не перед кем отчитываться, вам нечего меня опасаться, месье Но. Мне же это облегчает разговор с вами. Вы провели чудовищные несколько недель, не правда ли? И ваша жена тоже, потому что, я убежден, она все знает…

Этьен Но еще не сдавался. А ведь стоит только ему сейчас кивнуть головой или сделать знак глазами, прошептать несколько слов – и кончится эта пытка неопределенностью. Кончится мучительное напряжение. Ему нечего будет скрывать, не нужно будет притворяться…

Наверху жена Этьена Но, верно, тоже не спит, прислушивается с беспокойством к каждому шороху, спрашивает себя, почему мужчины не поднимаются к себе в комнаты. А его дочь? Смогла ли уснуть она?

– Теперь, месье Но, я поделюсь с вами моими сокровенными мыслями, и вы поймете, почему я не уехал, не поговорив с вами, как я уже готов был сделать, хотя вам это и может показаться странным. Выслушайте меня внимательно и не спешите с выводами, чтобы не ошибиться. Мне кажется–я даже почти убежден в этом! – что, хотя вы и виноваты в гибели Альбера Ре–тайо, вы в то же время сами жертва. Я даже скажу больше: вы были орудием преступления, но по–настоящему не вы виноваты в его смерти.

Мегрэ налил себе рюмку арманьяка, чтобы дать собеседнику время подумать, прежде чем ответить ему. Но так как тот продолжал молчать, Мегрэ наконец посмотрел ему прямо в глаза, заставил его выдержать свой взгляд и спросил:

– Вы мне не доверяете?

Реакция Этьена Но была столь же тягостной, сколь и неожиданной: он разрыдался. Веки этого крепкого мужчины сразу набухли, на глаза набежали слезы, губы по–детски искривились. Какое–то мгновение он, пытаясь взять себя в руки, в полной растерянности стоял посреди гостиной, а затем, не в силах сдерживать себя больше, бросился к стене и, уткнувшись в нее, закрыл лицо руками.

Плечи его судорожно вздрагивали. Мегрэ ничего не оставалось другого, как ждать. Дважды он пытался продолжать разговор, но тщетно: Этьен еще не совладал с собой. Мегрэ из деликатности сел перед камином, и, поскольку здесь нельзя было помешать угли, как он привык у себя дома, он принялся щипцами ворочать поленья.

– А теперь, если вы не против, расскажите мне, как все произошло. Впрочем, это не так уж необходимо. События того вечера восстановить легко, а вот остальные…

– Что вы хотите сказать?

Этьен Но стоял перед Мегрэ, огромный, сильный, но это было лишь чисто внешнее впечатление. Сейчас он походил на ребенка, который не по возрасту рано физически развился и к двенадцати годам ростом и дородностью напоминает взрослого мужчину.

– Вы подозревали об отношениях, существовавших между вашей дочерью и этим молодым человеком?

– Я его едва знал, господин комиссар. Конечно, я слышал о нем, потому что более или менее знаю всех местных жителей, но как он выглядит, сразу затруднился бы сказать. Я до сих пор ума не приложу, где Же–невьева познакомилась с ним, ведь она почти нигде не бывает…

– В тот вечер вы уже лежали в постели?

– Да… И знаете… Это глупо… У нас на ужин тогда был гусь… Он припоминал мельчайшие подробности, словно они могли своей обыденностью скрасить трагическую действительность.

– Я очень люблю гусятину, хотя она для меня тяжеловата… И вот что–то около часу ночи я встал, чтобы выпить соды… Вы примерно представляете себе наш дом… Рядом со спальней находится наша ванная, дальше–комната для гостей, затем еще одна комната, куда мы никогда не заходим, потому что…

– Знаю… Она напоминает о ребенке…

– А в конце коридора, на отлете–комната дочери. Обе наши служанки спят наверху… Так вот, зашел я в ванную и шарю там в темноте, чтобы не разбудить жену, а то начнет меня корить за обжорство… И вдруг слышу какой–то разговор… Словно кто–то ссорится… Я и подумать не мог поначалу, что это в комнате дочери… Но когда я вышел в коридор, то убедился, что это именно там. К тому же из–под двери выбивалась полоска света… Слышу – мужской голос… Не знаю, господин комиссар, есть ли у вас дочь и что бы вы сделали на моем месте… Понимаете, здесь, в Сент–Обене, все мы немного старомодны… Может, я слишком наивен… Ведь Женевьеве уже двадцать лет… Но мне никогда и в голову не приходило, что она может что–то скрывать от меня и от своей матери… Ну, а уж допустить, что мужчина… Нет! Видите, я и сейчас еще…

Этьен Но приложил к глазам платок и машинальным движением достал из кармана пачку сигарет.

– Я чуть не бросился туда прямо в рубашке… В этом я тоже старомоден, сплю в рубашке, а не в пижаме… Но спохватился, понял, что буду выглядеть нелепо, вернулся в ванную и в темноте начал одеваться… Как раз когда я натягивал носки, я снова услышал шум, но уже со двора… В ванной ставни не были закрыты, и я раздвинул занавески… В ту ночь светила луна, и я увидел силуэт мужчины, который по приставной лестнице спускался из комнаты дочери во двор… Сам не помню, как я сунул ноги в башмаки и ринулся вниз… Мне показалось, будто жена позвала меня: «Этьен», а может, просто послышалось… Вы не обратили внимания на ключ от той двери, которая выходит во двор? Огромный старинный ключ, тяжелый, как молоток… Не могу поклясться, что я схватил его машинально, но, во всяком случае, здесь не было и продуманного намерения, потому что я не собирался убивать, и если бы меня в тот момент…

Этьен Но говорил тихо, голос его дрожал. Пытаясь взять себя в руки, он закурил сигарету и сделал несколько глубоких затяжек–так, наверно, в последний раз затягивается приговоренный к смерти.

– Мужчина обогнул дом, перелез через ограду, где она пониже, недалеко от дороги. Я побежал за ним. Я и не старался таиться, он, видимо, слышал мои шаги, но продолжал идти не спеша. Когда я подошел близко, он обернулся, и, хотя я плохо видел его лицо, мне показалось–я и сам не знаю почему, – что он смотрел на меня с презрением… «Что вам от меня надо?» – спросил он вызывающим тоном. Клянусь вам, господин комиссар, это было ужасное мгновение. Своему врагу я не пожелал бы пережить такое. Я его узнал. Для меня он был просто мальчишка. И этот мальчишка вышел из комнаты моей дочери да еще издевается надо мной! Я совсем потерял голову… Подобные вещи происходят совсем не так, как обычно представляют себе… Я, не находя слов, молча тряс его за плечи, а он кричал мне: «Ах, вас не устраивает, что я бросил вашу шлюху дочь!.. Вы все заодно, да?»

Этьен Но провел ладонью по лицу.

– Дальше я ничего не помню, господин комиссар. При всем желании я не могу точно рассказать вам, что произошло потом. Он был в таком бешенстве, как и я, но владел собою лучше. Он обливал грязью меня, мою дочь. Вместо того чтобы упасть на колени, упасть к моим ногам, как – пусть это было глупо с моей стороны! – представлялось мне, этот мальчишка насмехался надо мной, над моей женой, над моим домом, кричал: «Да, ничего себе семейка!..» А уж что он говорил о моей дочери, я просто не могу повторить вам. Это были самые неприличные слова, и я, не помня себя, принялся бить его. А ведь в руке у меня был ключ… Парень в ответ неожиданно ударил меня головой в живот… Это была такая боль… И тогда я ударил изо всех сил… Он упал… Сначала я убежал, хотел вернуться в дом… Клянусь вам, я говорю правду. Я решил позвонить в жандармерию в Бенэ… Но, подходя к дому, увидел свет в комнате дочери и подумал, что если расскажу все… Да вы сами понимаете… Я вернулся назад… Он был мертв…

– Вы его отнесли на железнодорожную насыпь, – вставил Мегрэ, чтобы помочь Этьену Но поскорее закончить свою страшную исповедь.

– Да.

– Один?

– Один.

– А когда вы вернулись?

– Жена ждала меня за дверью, за той, что выходит на дорогу. Она тихо спросила: «Что ты сделал?» Я попытался солгать, но она все поняла. Она глядела на меня с ужасом и в то же время с жалостью… Я лег и забылся в лихорадочном бреду, а она тщательно осмотрела в ванной всю мою одежду, не осталось ли…

– Понимаю…

– И знаете, вы можете мне не поверить, но до сих пор ни у жены, ни у меня не хватило мужества заговорить об этом с дочерью. И между собой мы тоже ни разу не обмолвились ни единым словом. Даже намеком. Вот что, наверно, самое ужасное, самое невероятное. В доме жизнь течет как прежде, а ведь мы все трое знаем…

– А месье Гру–Котель?

– Как бы вам объяснить… Сначала я о нем совсем забыл… Но на следующий день, когда мы садились за стол, я с удивлением заметил, что его нет… Я спросил о нем–нужно было хоть о чем–то говорить! – сказал, что надо, мол, позвонить ему… И позвонил… Служанка ответила, что его нет дома… Но я был убежден, что слышал его голос: он был в той же комнате и что–то сказал ей… Мне не давала покоя мысль: почему Альбан не приходит?.. Неужели он что–то подозревает? Глупо, конечно, но мне уже стало казаться, что единственная опасность–это он. Прошло три дня, четыре – он не появлялся, и тогда я отправился к нему сам… Я хотел только выяснить, почему он вдруг как в воду канул, и отнюдь не собирался ничего рассказывать ему… И все же рассказал… Я нуждался в нем… Окажись вы в моем положении, вы бы меня поняли… Он передавал мне все, что говорили в городке… От него я узнал, как прошли похороны… Он же сообщил мне, когда впервые поползли слухи. И тогда меня начала преследовать мысль: я должен хоть в какой–то степени искупить свою вину. Умоляю вас, не смейтесь надо мной…

– Что вы, месье Но, я видел столько людей, которые находились в подобном положении!

– И они вели себя так же идиотски? Они, как я, шли к матери своей жертвы? Знаете, все было как в мелодраме: темной ночью, после того как Гру–Котель убедился, что улицы пустынны, я отправился к ней… Нет, я не выложил напрямик ей всю правду… Просто сказал, что смерть сына – для нее большое горе, тем более что она вдова и теперь осталась без всякой поддержки… Не знаю, господин комиссар, ангел она или черт… Как сейчас вижу: застыла у печки, белая как полотно, на плечах шаль накинута… У меня в кармане лежали две пачки по десять тысяч франков. Я не знал, как их вынуть, как положить на стол. Мне было стыдно… За себя… за нее… Да, да, стыдно… И все–таки деньги перекочевали из моего кармана к ней. «И я буду считать своим долгом, мадам, каждый год…» – начал я. Но она нахмурилась, и я поспешил добавить: «Если вы предпочитаете, я в ближайшие дни передам вам ту сумму, которая…»

Он замолк и, совершенно подавленный, подошел к столику налить себе еще рюмку арманьяка.

– Вот и все… Я очень сожалею, что не признался сразу же. А потом было уже слишком поздно… В доме внешне все идет по–прежнему… Не знаю, как у Женевье–вы хватило мужества продолжать жить так, будто ничего не прсизошло. Иногда я спрашиваю себя, не померещилось ли мне все это… Когда я понял, что в городке подозревают меня в убийстве, да тут еще получил анонимные письма и узнал, что такие же были отправлены в прокуратypу, я написал шурину. Это было глупо, конечно… Чем он мог помочь мне, гем более не зная правды?.. Я наивно полагал, что юристы при желании могут замять дело, об этом часто поговаривают… А он вместо этого прислал вас сюда, и еще как раз тогда, когда я уже связался с частным сыскным агентством в Париже… Да! Я решился и на это! Адрес я нашел среди газетных объявлений. И вот понимаете… Шурину я не смог признаться, а совершенно чужому человеку все рассказал! Мне необходима была чья–то поддержка… Месье Кавр знал, что вы приедете… Ведь как только шурин известил меня об этом, я сразу же дал телеграмму в агентство Кавра… Мы договорились встретиться на следующий день в Фонтенэ. Что вы еще хотели бы узнать, господин комиссар? Как вы должны презирать меня!.. Да иначе и не может быть… Я сам себя презираю, поверьте мне… Держу пари, что среди всех преступников, с которыми вам довелось столкнуться, вы еще не встречали такого идиота, как я…

При этих словах Мегрэ впервые улыбнулся. Этьен Но говорил совершенно искренне. И отчаяние его было искреннее… И все же, как это бывает с каждым преступником, как он сам себя сейчас назвал, в нем вдруг заговорило самолюбие. Ему было неприятно, досадно, что он такой жалкий преступник. Несколько секунд, а может, и минут Мегрэ сидел неподвижно, глядя на языки пламени, лизавшие обугленные поленья. Этьен Но, сбитый с толку поведением комиссара, в растерянности стоял посреди комнаты. Теперь, когда он во всем признался и добровольно покаялся, он счел бы естественным, если бы комиссар отнесся к нему более снисходительно и ободрил его. Разве он уже не втоптал себя в грязь?

Разве он недостаточно трогательно описал свои страдания и страдания всей семьи? Вначале, до исповеди, он считал, что Мегрэ относится к нему с сочувствием, и думал, что это сочувствие не угаснет. Собственно, на него–то и рассчитывал. Но сейчас он не видел в комиссаре и следа участия. Спектакль окончился. Мегрэ спокойно покуривал свою трубку и, судя по его взгляду, о чем–то серьезно размышлял. Лицо его не выдавало никакого волнения. – А что бы вы сделали на моем месте? – спросил все–таки Этьен Но. Мегрэ так взглянул на него, что бедняга подумал, уж не перегнул ли он палку, как ребенок, который, едва его простили за злую шалость, уже спешит воспользоваться снисходительностью взрослых и становится еще более требовательным и нетерпимым, чем раньше. О чем же думает Мегрэ? У Этьена Но мелькнула мысль, что благожелательное отношение комиссара к нему было не чем иным, как западней. А вот теперь комиссар встанет, вынет из кармана наручники и произнесет обычные в таких случаях слова: «Именем закона…»

– Я вот думаю… – неуверенно начал Мегрэ. Он снова сделал несколько затяжек, закинул ногу за ногу, потом опять принял прежнюю позу.

– Я вот думаю… да… что мы могли бы позвонить вашему другу месье Альбану… Который час?.. Десять минут первого. Должно быть, телефонистка еще не легла и соединит нас… Да, пожалуй, правильно… Если вы, месье Но, не очень устали, мне кажется, лучше со всем покончить сегодня же. Тогда завтра я смогу уехать…

– А разве…

Этьен Но не знал, как закончить свой вопрос, вернее, он не осмеливался произнести слова, которые чуть не сорвались у него с языка: «А… разве мы еще не покончил и?»

– Разрешите? – Мегрэ встал, прошел в переднюю и принялся крутить ручку телефона.

– Алло… Простите, дорогая мадемуазель, что я так поздно беспокою вас… Да, да, это я… Вы узнали мой голос?.. Нет… Никаких неприятностей… Будьте так любезны, соедините меня с месье Гру–Котелем… Пожалуйста… Позвоните погромче и подольше, а то вдруг он крепко спит…

Через приоткрытую дверь Мегрэ видел, как Этьен Но в полном недоумении, весь какой–то обмякший, обессиленный, безвольный, залпом выпил рюмку арманьяка.

– Месье Гру–Котель?.. Как вы поживаете?.. Вы уже легли? Что вы говорите?.. Читали, лежа в постели?.. Да, это комиссар Мегрэ… Я у вашего друга… Мы с ним болтали… Что?.. Вы простудились?.. Как это некстати!.. Можно подумать, вы предвидели, что я собирался вам предложить… Нам бы хотелось, чтобы вы заглянули сюда… Да, да… Знаю, что туман… Вы уже разделись? В таком случае мы к вам приедем. На машине нам недолго… Что?.. Вы предпочитаете сами?.. Нет… Ничего особенного. Я завтра уезжаю. Представьте себе, важные дела призывают меня в Париж…

Несчастный Этьен Но, окончательно сбитый с толку, поглядывал на потолок, думая, наверно, о том, что его жена все слышит и очень волнуется. Может, пойти успокоить ее? А как он мог успокоить? Поведение Мегрэ сейчас вселяло в него тревогу, и он уже сожалел о своей откровенности.

– Что вы говорите?.. – все еще доносился из прихожей голос Мегрэ. – Через четверть часа? Долговато… Поторопитесь… До встречи… Спасибо, мадемуазель…

Мегрэ повесил трубку.

– Он сейчас придет, – сказал он. – Очень обеспокоен. Вы не представляете, в какое состояние привел его мой звонок…

– Но ведь у него нет никаких оснований для…

– Вы так полагаете? – спросил Мегрэ.

Этьен уже окончательно перестал понимать комиссара.

– Вы не будете возражать, если я поищу на кухне что–нибудь перекусить?.. Не беспокойтесь, я найду выключатель… А где холодильник, я уже приметил…

А не прикинулся ли Мегрэ голодным, не разыграл ли он комедию оттого, что ему просто не улыбалась перспектива провести еще десять минут в гостиной наедине с Этьеном Но? Возможно! В кухне Мегрэ зажег свет. Плита уже остыла. Он разыскал куриную ножку, покрытую застывшим желе, отрезал себе толстый ломоть хлеба, густо намазал его маслом… 

– Простите… 

Мегрэ, жуя, вернулся в гостиную.

– …у вас не найдется пивка?

– Может быть, рюмку бургундского?

– Лучше бы пива, но если нет…

– В погребе, кажется, есть… Я всегда заказываю сразу несколько ящиков, но не знаю, осталось ли…

И вот, как бывает иногда, когда близкие, оплакивая дорогого покойника, вдруг среди ночи прерывают слезы и стенания, чтобы утолить голод, Мегрэ и Этьен Но после всех потрясений деловито расхаживали по погребу.

– Нет… Это лимонад… Подождите… Пиво должно стоять под лестницей…

Так оно и оказалось. Они вылезли из погреба с бутылками. Еще надо было отыскать кружки. Мегрэ, зажав в руке куриную ножку, продолжал жевать, и подбородок у него лоснился от жира.

– Интересно, ваш друг месье Альбан придет один или нет? – как бы невзначай проговорил он.

– Что вы хотите сказать?

– Ничего. Предлагаю пари…

Но заключить пари они не успели. Во входную дверь тихонько постучали. Этьен Но бросился открывать, а Мегрэ, держа в одной руке кружку пива, а в другой–куриную ножку на ломте хлеба, спокойно прошел на середину гостиной. Он услышал шепот Гру–Котеля:

– Я встретил месье и позволил себе привести его сюда, он… Взгляд Мегрэ на мгновение стал жестким, но тут же, без всякого перехода, в глазах его вспыхнули веселые огоньки. Он крикнул:

– Входите, Кавр… Я вас ждал…

Бывает, что какой–нибудь сон, который длился, как нас заверяют, всего несколько секунд, мы помним очень долго, иногда всю жизнь. Вот и сейчас эти трое мужчин, что вошли в гостиную, на какое–то мгновение показались Мегрэ совсем не теми, что были в действительности, или, уж во всяком случае, не такими, какими они представлялись себе сами. Но именно такими они навсегда запечатлелись в памяти Мегрэ. Все они, в том числе и сам Мегрэ, были уже немолоды, но, как это ни странно, при взгляде на них у Мегрэ создалось впечатление, что здесь собрались великовозрастные школьники. У Этьена Но в юности, наверно, намечалось брюшко и была склонность к полноте – добродушный здоровяк, хорошо воспитанный и немного застенчивый. С Кавром Мегрэ познакомился давно, в дни ею молодости, и уже тогда он был таким же желчным и необщительным, как и сейчас. И как он ни старался – а в те времена он следил за собой,платье никогда не выглядело на нем элегантно, как на других. Всегда он казался каким–то невзрачным, дурно одетым. От него веяло тоской. Когда он был ребенком, его мать, должно быть, постоянно твердила: «Жюстен, пойди поиграй с детьми…» И делилась с соседями своими опасениями:

«Знаете, мой сын никогда не шалит, не играет. Боюсь, как бы это не отразилось на его здоровье. Слишком уж он серьезен. Все время о чем–то думает…» Ну, и Альбан, по–видимому, не очень изменился. Наверно, он всегда такой и был: длинные, худые ноги, холеное, продолговатое лицо, узкие белые кисти рук, покрытые рыжеватыми волосами, аристократизм во всем облике… Он, наверно, списывал уроки у товарищей, курил их сигареты и где–нибудь в уголке рассказывал им непристойности… И вот теперь эти трое мужчин оказались втянутыми в историю, которая для одного из них может кончиться пожизненной тюрьмой. А ведь они люди семейные.

Двое детей, живущих где–то на юге, носят имя Гру–Котеля и, возможно, унаследовали и кое–какие его пороки. Жена и дочь Этьена Но находятся сейчас здесь, в этом доме, и они едва ли смогли в эту ночь забыться во сне. Что касается Кавра, то его супруга, должно быть, по обыкновению воспользовалась отсутствием мужа – предвидя это, он был еще мрачнее обычного. Мегрэ сразу заметил, что с Этьеном Но за несколько минут, что он отсутствовал, произошла довольно резкая перемена. Только сейчас он рассказывал Мегрэ о своем преступлении, откровенно, как мужчина мужчине, поверял ему свои душевные муки, и вот, войдя в гостиную вместе с Кавром и Гру–Котелем, еще весь пунцовый от волнения, он, тщетно, правда, пытался принять независимый вид. «А ведь в нем есть что–то детское,подумал Мегрэ, – бедняга краснеет, как мальчишка». И он вдруг почувствовал себя школьным учителем, который только что отчитал ученика Этьена Но за неблаговидный поступок, а теперь пришли его однокашники и выжидающе смотрят на своего товарища, словно спрашивая: «Ну, как ты держался?» А держался он плохо. Не защищался. Плакал. И теперь думал, не остались ли у него на лице следы слез. Но Этьен не сдавался: пусть они считают, будто все прошло великолепно. Он засуетился, достал из буфета рюмки, налил всем арманьяка. В Мегрэ вдруг вселилось какое–то мальчишество: бывают моменты, когда человек не задумывается над своими поступками. Он подождал, пока все рассядутся, а затем вышел на середину гостиной, посмотрел на Ка–вра, на Гру–Котеля и сказал:

– Итак, господа, вы влипли!

И именно в этот момент, впервые за весь день, он сам стал «играть Мегрэ», как говорили в полиции об инспекторах, которые пытались подражать своему знаменитому патрону. С трубкой в зубах, засунув руки в карманы, Мегрэ то становился спиной к камину, то склонялся к нему и ворошил щипцами обуглившиеся поленья, что–то говорил, бурчал себе под нос, тяжелой, медвежьей походкой переходил от одного собеседника к другому, задавал вопрос и вдруг замолкал, сея тревогу.

– Мы с месье Но только что дружески долго беседовали. Я ему сказал, что решил завтра уехать в Париж, но, перед тем как расстаться, нам следует поговорить по душам. И мы поговорили. Месье Гру, почему вы вздрогнули? Кстати, Кавр, извините, что из–за меня вас вытащили чуть ли не из постели. Да, признаюсь, виноват. Ведь когда я позвонил нашему другу месье Альба–ну, я великолепно знал, что у него не хватит мужества прийти одному. Не понимаю, почему он в моем приглашении зайти к нам поболтать часок углядел какую–то опасность и за неимением адвоката привел с собой сыщика, благо тот оказался под рукой… Не так ли, месье Гру–Котель?

– Не я вызвал его из Парижа, – буркнул этот облезлый аристократ.

– Знаю. И не вы убили беднягу Ретайо^ведь в ту ночь вы случайно оказались в Ла–Роше–сюр–Йон… И не вы бросили свою жену, она сама от вас уехала. И не вы… Словом, все не вы… И ничего хорошего вы тоже никогда не сделали…

Гру–Котель, встревоженный тем, что неожиданно оказался в положении обвиняемого, умоляюще взглянул на Кавра, как бы взывая к нему о помощи, но тот, положив портфель на колени, обеспокоенно смотрел на Мегрэ. Кавр достаточно хорошо знал полицию и, в частности, своего бывшего коллегу, чтобы понять: вся эта инсценировка преследует определенную цель, после чего будет сделан вывод. К тому же Этьен Но ни словом не возразил комиссару, когда тот заявил: «Господа, вы влипли!» Так чего же еще он добивается?

А Мегрэ ходил взад и вперед, то останавливаясь перед каким–либо портретом, то подходя к двери в переднюю, то к двери в столовую, не переставая говорить, и Кавр даже подумал было, уж не тянет ли комиссар время в ожидании какого–то события, которое вот–вот должно произойти.

– Итак, господа, завтра я уезжаю, – говорил Мегрэ, – ведь все вы хотели этого… Между прочим, я мог бы упрекнуть вас и особенно Кавра, с которым мы давно знакомы, за такое недоверие ко мне. Вы же знали, черт побери, что я всего–навсего гость, да к тому же гость, принятый в этом доме наилучшим образом… Все, что здесь произошло до моего приезда, в конце концов меня не касается. Но вы, конечно, могли бы со мной посоветоваться… В каком положении сейчас месье Но? Да, он совершил преступление, тяжелое преступление… Но разве кто–нибудь подал на него в суд? Нет! Даже мать юноши заявила, что она, если можно так выразиться, удовлетворена…

Мегрэ нарочно как бы вскользь произнес эту ужасную фразу.

– Мы все здесь люди порядочные, воспитанные. Правда, ходят какие–то слухи, и можно было бы опасаться двух–трех неприятных свидетелей, но благодаря стараниям нашего друга Кавра и деньгам месье Но, а также пристрастию некоторых субъектов к спиртным напиткам эта опасность устранена. Ну, а кепку, которая, впрочем, и не могла служить достаточной уликой, Кавр, как я думаю, из предосторожности уничтожил. Не так ли, Жюстен?

Кавр вздрогнул, услышав свое имя. Все повернулись к нему, но он предпочел промолчать.

– Вот каково наше положение, вернее, положение нашего друга месье Но. Ходят анонимные письма. Их уже получили и прокурор, и жандармерия. Не исключена возможность, что будет проведено следствие. Кавр, что вы посоветовали вашему клиенту?

– Я не адвокат.

– О, вы всегда скромничаете. Если разрешите, я выскажу свое мнение. Нет, это не совет адвоката, поскольку я тоже не являюсь им, просто мои собственные соображения: думаю, что через несколько дней месье Но пожелает отправиться всей семьей попутешествовать. Он достаточно богат, чтобы позволить себе продать свои фермы и перебраться куда–нибудь подальше отсюда, может быть, даже за границу…

При мысли, что ему придется расстаться со всем, что до сих пор составляло смысл его жизни, у Этьена Но вырвался вздох, похожий на рыдание.

– Теперь поговорим о нашем друге месье Альба–не… Месье Гру–Котель, каковы ваши намерения?

– Не отвечайте, – поспешно вмешался Кавр, увидев, что Гру–Котель уже открыл рот.

– Разрешите мне заметить, что мы имеем полное право не отвечать на вопросы комиссара, тем более что это не официальный допрос. Если бы вы знали комиссара так же хорошо, как я, вы бы поняли, что он ломает комедию, или, как это называют в уголовной полиции, берет вас на пушку. Мне неизвестно, месье Но, признались ли вы в чем–либо и каким способом у вас вырвали это признание, но я убежден в одном: мой бывший коллега преследует какую–то цель. Какую, я еще на разгадал, но, какова бы она ни была, я советую вам остерегаться его.

– Великолепно сказано, Жюстен!

– Я не нуждаюсь в вашем одобрении.

– И все же я не могу не высказать его!

И вдруг Мегрэ заговорил совершенно другим тоном. Наконец произошло то, чего он ждал уже минут пятнадцать, ради чего он разыгрывал эту комедию. Ведь он не просто так вышагивал взад и вперед по гостиной, подходя то к двери в переднюю, то к двери в столовую. Да и на кухню за куриной ножкой и хлебом он ходил перед этим отнюдь не потому, что был голоден или вообще любил поесть. Ему необходимо было узнать, есть ли в доме другая лестница, ведущая на второй этаж, помимо той, в передней. И он обнаружил узенькую лестницу около кухни… Разговаривая с Гру–Котелем по телефону, он нарочно громко кричал, словно ему было невдомек, что в доме находятся еще две женщины, которым в этот час полагается спать… Сейчас Мегрэ знал: за приоткрытой дверью в столовую кто–то стоит.

– Вы правы, Кавр, и, хотя вы довольно мрачная личность, вы не дурак… Я действительно преследую одну цель, и я скажу вам, какую: я хочу доказать, что не месье Но истинный преступник…

Больше всех был поражен сам Этьен Но, он с трудом удержал протестующий возглас. А Гру–Котель смертельно побледнел, и на лбу его Мегрэ увидел – раньше он не замечал ее! – мелкую красную сыпь. Такая крапивница высыпает у нервных людей в момент душевного потрясения. Это напомнило комиссару убийцу, виновника нашумевшего процесса, который после двух суток допроса, на котором он упорно все отрицал, вдруг с перепугу заболел медвежьей болезнью. Мегрэ и Люкас–они тогда вели допрос – потянули воздух носом и переглянулись, поняв, что они победили. Крапивница Гру–Котеля была того же происхождения, и Мегрэ с трудом удержался от улыбки.

– Ну что же, месье Гру, вы предпочитаете сами рассказать нам правду или хотите, чтобы это сделал я? Не спешите, подумайте. Я охотно разрешаю вам посоветоваться с вашим поверенным, я имею в виду Жюсте–на Кавра. Уединитесь 1де–нибудь в уголке и решите там… – Мне нечего рассказывать…

– Значит, придется мне объяснить месье Но, который находится в полном неведении, почему был убит Альбер Ретайо? Месье Но знает, как был убит юноша, но, хотя это и может показаться странным, он даже не подозревает, почему он был убит… Вы что–то сказали, месье Гру–Котель?

– Вы лжете! – крикнул тот.

– Как вы можете утверждать, что я лгу, если я еще ничего не сказал? Хорошо. Я поставлю вопрос по–иному, это ровным счетом ничего не изменит. Не будете ли вы столь любезны сказать нам, почему вдруг однажды вы почувствовали такую настоятельную потребность поехать в Ла–Рош–сюр–Йон и предусмотрительно привезли оттуда счет из гостиницы?

Этьен Но по–прежнему ничего не понимал и, считая, что Мегрэ пошел по неверному пути, с тревогой смотрел на него. Еще недавно комиссар внушал ему чувство подобострастного трепета, сейчас же он сильно упал в его глазах.

Эта ожесточенность против Гру–Котеля была лишена всякого смысла и выглядела отвратительно, настолько отвратительно, что Этьен Но, как человек честный, не мог допустить, чтобы очернили невиновного, тем более гостя.

– Уверяю вас, господин комиссар, вы идете по ложному пути,поспешил он заверить Мегрэ.

– Я сожалею, дорогой месье Но, однако я вынужден рассеять ваши заблуждения. Еще более я сожалею, что новость, которую вы от меня услышите, будет крайне неприятна. Не так ли, месье Гру?

Гру–Котель вскочил. Была минута, когда казалось, что сейчас он бросится на своего мучителя, но он огромным усилием воли сдержал себя и только стиснул кулаки. Руки и ноги у него дрожали. Он направился к двери, чтобы выйти. И тогда Мегрэ остановил его незначительным на первый взгляд вопросом, который он задал совершенно естественным тоном:

– Вы хотите подняться наверх?

Кто бы мог подумать, глядя на этого самоуверенного толстяка Мегрэ, что он волновался не меньше своей жертвы! Рубашка на нем прилипла к спине. Он напряженно прислушивался к чему–то. Он чего–то боялся. Несколько минут назад он был уверен, что Женевье–ва, как он и предвидел, стоит за дверью. Именно для нее он, звоня из прихожей Гру–Котелю, разговаривал с ним нарочито громко. «Если я прав,думал тогда Мегрэ, – она спустится…» И она действительно спустилась. Во всяком случае, он слышал легкий шорох в столовой, заметил, как при этом чуть дернулась дверь. И именно для Женевьевы он так резко говорил с Гру–Котелем. Но сейчас за дверью была такая тишина, что он стал сомневаться, здесь ли она. Уж не упала ли она в обморок? Впрочем, тогда он услышал бы шум падения. Ему не терпелось заглянуть в приоткрытую дверь, но не было повода для этого.

– Вы хотите подняться наверх? – спросил он Аль–бана, когда увидел, что тот направился к двери, и Аль–бан, потеряв над собой власть, ринулся назад и остановился перед своим мучителем.

– Что еще за инсинуация? Говорите! Какая еще клевета? Что бы вы сейчас ни сказали, все это ложь, сплошная ложь, вы слышите!

– Поглядите–ка на своего адвоката.

Действительно, вид у Кавра был жалкий.

Он понимал, что Мегрэ напал на правильный след, а его, Кавра, подопечный совсем запутался.

– Я не нуждаюсь в адвокате. Не знаю уж, кто и что мог вам наплести обо мне, но заявляю заранее, что все это ложь, и если какие–то мерзавцы могли…

– Вы подлец, месье Гру.

– Что?

– Я говорю, что вы омерзительный субъект. Так вот, я утверждаю – и не отступлюсь от своих слов, – что вы истинный виновник смерти Альбера Ретайо. Если бы наше законодательство было совершенно, вы бы заслужили большего, чем пожизненное заключение. Лично я, хотя мне нечасто доводилось это делать, с удовольствием проводил бы вас до гильотины…

– Господа, призываю вас в свидетели!.. – воскликнул Гру–Котель.

– Вы убили не только Альбера Ретайо, вы убили еще и других…

– Я?.. Я?.. Вы сошли с ума, комиссар!.. Он потерял рассудок!.. Клянусь, он опасный маньяк… Кто же эти люди, которых я убил?.. Скажите–ка мне, прошу вас… Ну, месье Шерлок Холмс, мы ждем… В его голосе слышалась издевка. Он был возбужден до предела.

– Вот одна ваша жертва, – спокойно сказал Мегрэ, указывая на Этьена Но, который теперь уже абсолютно был сбит с толку.

– Мне кажется, этот покойник чувствует себя великолепно, и если все мои жертвы…

И Гру–Котель ринулся на Мегрэ с таким решительным видом, что тот, защищаясь, инстинктивно поднял руку, и она, помимо его воли, опустилась на мертвенно–бледную щеку Альбана. Раздался глухой звук пощечины.

Возможно, они сцепились бы и, обхватив друг друга руками, принялись бы кататься по ковру, словно подравшиеся школьники, о которых только что вспоминал комиссар, если бы с лестницы, сверху, не послышался испуганный крик:

– Этьен!.. Этьен!.. Комиссар!.. Скорее!.. Жене–вьева…

Мадам Но сбежала на несколько ступенек вниз, удивленная тем, что никто так долго не отзывается на ее зов.

– Скорее наверх! – бросил Мегрэ Этьену Но. – В комнату дочери…

И, глядя в глаза Кавру, приказал тоном, не допускающим возражения:

– А ты не упусти его, слышишь? Мегрэ вслед за Этьеном Но вбежал по лестнице и вместе с ним ворвался в комнату Женевьевы.

– Взгляните… – в ужасе простонала мадам Но.

Женевьева, одетая, как–то боком лежала на постели. Из–под полуприкрытых век пробивался тусклый взгляд. На коврике у кровати валялись осколки разбитой пробирки из–под веронала.

– Помогите мне, мадам…

Наркотик только начинал действовать, и в ней еще теплилось сознание. Когда комиссар подошел ближе, на лице ее отразился ужас. Он приподнял ей голову и силой разжал зубы.

– Принесите мне воды, побольше… Лучше теплой…

– Этьен, пойди… Там, на плите, бачок…

Несчастный Этьен, как слепой, натыкаясь на стены, бросился вниз по лестнице черного хода.

– Не волнуйтесь, мадам… Мы подоспели вовремя… Это моя вина… Но разве я мог представить себе, что она решится на такое… Дайте полотенце или платок, ну, что–нибудь…

Меньше чем через две минуты у Женевьевы началась обильная рвота. Обессиленная, она сидела на краю кровати и покорно пила воду, которую ей давал Мегрэ, чтобы усилить рвоту.

– Можете позвонить доктору. Вряд ли он сделает что–либо большее, но на всякий случай…

Женевьева вдруг упала на постель и заплакала такими тихими, беззвучными слезами, что, казалось, они усыпили ее.

– Побудьте с ней, мадам… Думаю, что до прихода доктора ей лучше отдохнуть… Уж поверьте мне – а я, к сожалению, довольно часто сталкивался с подобными случаями, – опасность миновала…

Слышно было, как Этьен Но говорил по телефону:

– Да, сейчас же… Моя дочь… Я вам объясню… Нет… Да, неважно, как есть, прямо в халате…

Мегрэ, проходя мимо Этьена Но, взял письмо, которое тот держал в руке. Он заметил его, когда оно лежало на ночном столике Женевьевы, но не успел забрать. Этьен Но, повесив трубку, попытался взять письмо обратно. В голосе его слышалось удивление.

– Зачем оно вам?.. Ведь это же мне и ее матери…

– Я верну его вам позже… Поднимитесь к дочери…

– Как же так…