Стихотворения (1884 г.)

fb2
Бенедиктов Григорьевич Владимир

«Творец! Ниспошли мне беды и лишенья,

Пусть будет мне горе и спутник и друг!

Но в сердце оставь мне недуг вдохновенья,

Глубокий, прекрасный, священный недуг!..»

Стихотворения 1830-1840-х годов

В альбом Е. А. Карлгоф

Вы новой жизнию дарилиМеня в тот памятный мне час,Когда стихи мои хвалилиХвалой мне лестной в первый раз.Не дорожу я криком света,Весь мир мне холоден и пуст,Но мило мне из ваших устИменование поэта.Итак, да буду я певец,Да буду возвеличен вамиИ мой сомнительный венецПусть блещет вашими лучами.

Е. А. Карлгоф

Не обиженный судьбами,Награжденный за мечты,Повергаю перед вамиВам знакомые цветы.Вы их, сирых, обласкали,Из безвестности немойК свету путь им указалиБлагосклонной похвалой.И теперь, чтоб вышел крашеСкудный сбор стихов моих,Светлый вид улыбки вашейОтпечатайте на них.1836

Москва

(Дума)

День гас, как в волны погружалисьВ туман окрестные поля,Лишь храмы гордо возвышалисьИз стен зубчатого Кремля.Одета ризой вековою,Воспоминания полна,Явилась там передо мноюСтраны родимой старина.Когда над Русью тяготелоИноплеменное ярмоИ рабство резко впечатлелоСвое постыдное клеймо,Когда в ней распри возникали,Князья, забыв и род и сан,Престолы данью покупали,В Москве явился Иоанн.Потомок мудрый ЯрославаКрамол порывы обуздал,И под единою державойКолосс распадшийся восстал.Соединенная Россия,Изведав бедствия оковНеотразимого Батыя,Восстала грозно на врагов.Почуя близкое паденье,К востоку хлынули орды,И их кровавые следыНещадно смыло истребленье.Потом и Грозный, страшный в брани,Надменный Новгород смирилИ за твердынями КазаниТатар враждебных покорил.Но, жребий царства устрояя,Владыка грозный перешелОт мира в вечность, оставляяМладенцу-сыну свой престол;А с ним, в чаду злоумышленииБояр, умолк закона глас –И, жертва тайных ухищрений,Младенец царственный угас.Тогда, под маскою смиреньяПрикрыв обдуманный свой ков,Взошел стезею преступленьяНа трон московский Годунов.Но власть, добытая коварством,Шатка, непрочен чуждый трон,Когда, поставленный над царством,Попран наследия закон;Борис под сению державнойНедолго бурю отклонял:Венец, похищенный бесславно,С главы развенчанной упал…Тень убиенного явиласьВ нетленном саване молвы –И кровь ручьями заструиласьПо стогнам страждущей Москвы,И снова ужас безначалииВитал над русскою землей, –И снова царству угрожалиКрамолы бранною бедой.Как божий гнев, без укоризныНарод все бедствия сносилИ о спасении отчизныТворца безропотно молил,И не напрасно, – провиденье,Источник вечного добра,Из праха падших возрожденьеЯвило в образе Петра.Посланник боговдохновенный,Всевышней благости завет,Могучей волей облеченный,Великий рек: да будет светВ стране моей, – и Русь прозрела;В ряду его великих делЗвезда счастливая блестела –И мрак невежества редел.По мановенью исполина,Кругом – на суше и морях –Обстала стройная дружина,Неотразимая в боях,И, оперенные громами,Орлы полночные взвились, –И звуки грома меж строямиВ подлунной славой раздались.Так царство русское восстало!Так провиденье, средь борьбыСо мглою света, совершалоЗаконы тайные судьбы!Так, славу Руси охраняя,Творец миров, зиждитель силБразды державные вручилДеснице мощной Николая!Престольный град! так я читалТвои заветные преданьяИ незабвенные деяньяБлагоговейно созерцал!Январь 1837

Молитва

Творец! Ниспошли мне беды и лишенья,Пусть будет мне горе и спутник и друг!Но в сердце оставь мне недуг вдохновенья,Глубокий, прекрасный, священный недуг!Я чувствую, боже: мне тяжко здоровье;С ним жизни моей мне невидима цель.Да будет же в мире мне грусть – изголовье,Страдание – пища, терпенье – постель!Земная надежда, как призрак исчезни!Пусть мрачно иду я тропой бытия!Но в сладких припадках небесной болезниДа снидет мне в душу отрада моя!Когда же, отозван небес произволом,Меня он покинет – желанный недуг,И дар мой исчезнет, и стройным глаголомНе будет увенчан мой тщетный досуг, –Дозволь мне, о небо, упадшему духом,Лишенному силы, струнами владеть, –На звуки склоняясь внимательным слухом,Волшебные песни душой разуметь!С земли воздымаясь до горнего мира,Пророческий голос отрадой мне будь!До сердца коснется знакомая лира –Увлажатся очи и двигнется грудь!1838 или начало 1839

Совет

Когда судьба тебя послалаВ тернистый, трудный жизни путьИ пищей скорби упиталаТвою взволнованную грудь,И если небом заповеданТебе священный крест любви, –Живи один! Кому ты предан –С собой в путь мрачный не зови!Пусть тяжко с милым нам созданьемНе разделить судьбы своей,Но верь: стократно тяжелейЕго терзать своим страданьем!Весна 1839

Беглец

От грусти-злодейки, от черного горяВ волненье бежал я до Черного моряИ воздух в пути рассекал как стрела,Злодейка догнать беглеца не могла.Домчался я, стали у берега кони,Зачуяло сердце опасность погони…Вот, кажется, близко, настигнет, найдетИ грудь мою снова змеей перевьет.Где скроюсь я? Нет здесь дубов-великанов,И тени негусты олив и каштанов.Где скроюсь, когда после яркого дняТак ярко луна озаряет меня;Когда, очарованный ночи картиной,Бессонный, в тиши, над прибрежной стремнинойВлачу я мечтой упоенную леньИ, малый, бросаю огромную тень?Где скроюсь? Томленьем полуденным полный,Уйду ль погрузиться в соленые волны?Тоска меня сыщет, и в море онаПоднимется мутью с песчаного дна.Пущусь ли чрез море? – На бреге ТавридыОна меня встретит, узнает, займетИ больно в глубоких объятьях сожмет.Страшусь… Но доселе ехидны сердечнойНе чувствуя жала, свободный, беспечный,Смотрю я на южный лазоревый свод,На лоно широко раскинутых водИ, в очи небес устремив свои очи,Пью сладостный воздух серебряной ночи…Зачем тебе гнаться, злодейка, за мной?Помедли, беглец возвратится домой.Постой, пред тобою минутный изменник,Приду к тебе сам я – и снова твой пленник,В груди моей светлого юга красуКак новую пищу тебе принесуИ с новою в сердце скопившейся силойПроснусь для страданья, для песни унылой.А ныне, забывший и песни и грусть,Стою, беззаботный, на бреге Эвксина,Смотрю на волнистую грудь исполинаИ волн его говор твержу наизусть.29 июня 1839Одесса

К А. П. Гартонг

В стране, где светлыми лучамиЖивее блещут небеса,Есть между морем и горамиЗемли цветущей полоса.Я там бродил, и дум порывыНевольно к вам я устремлял,Когда под лавры и оливыГлаву мятежную склонял.Там часто я, в разгуле диком,В свободных, царственных мечтах,Вас призывал безумным кликом, –И эхо вторило в горах.О вас я думал там, где влагаФонтанов сладостных шумит,Там, где гиганта ЧатырдагаГлава над тучами парит,Там, где по яхонту эфираГуляют вольные орлы,Где путь себе хрусталь СалгираПрошиб из мраморной скалы;Там, средь природы колоссальной,На высях гор, на ребрах скал,Оставил я мой след печальныйИ ваше имя начертал,И после – из долин металисьМои глаза на высоты,Где мною врезаны осталисьТе драгоценные черты.Они в лазури утопали,А я смотрел издалека,Как солнца там лучи игралиИли свивались облака…Блеснет весна иного года,И, может быть, в желанный часТавриды пышная природаВ свои объятья примет вас.Привычный к высям и оврагам,Над бездной дола, в свой черед,Татарский конь надежным шагомВас в область молний вознесет;И вы найдете те скрижали,Где, проясняя свой уделИ сердца тайные печали,Я имя ваше впечатлел.Быть может, это начертанье –Скалам мной вверенный залог –Пробудит в вас воспоминаньеО том, кто вас забыть не мог!Но я страшусь: тех высей темяОбвалом в бездну упадет,Или завистливое времяЧерты заветные сотрет,Иль, кроя мраком свет лазуриИ раздирая облака,Изгладит их ревнивой буриНеотразимая рука…И не избегну я забвенья,И, скрыта в прахе разрушенья,Бесценной надписи лишась,Порой под вашими стопамиМелькнет не узнанная вамиМогила дум моих об вас!Сентябрь – октябрь 1839

Авдотье Павловне Гартонг

(На память прогулки в Парголове 8-го августа 1840 г.)

Наш край и хладен и суров,Покрыто небо мглой ненастной,И вместо солнца шар чуть ясныйМеж серых бродит облаков.Но иногда – вослед деннице, –Хоть редко, хоть однажды в год,Восстанет утро в багрянице,И день весь в золоте взойдет,И, пропылав в лазурных безднах,Утонет в пурпурной заре,И выйдет ночь в алмазах звездныхИ в чистом лунном серебре.Счастлив, кого хоть проблеск счастьяВ печальной жизни озарил!Счастлив, кто в сумраке ненастьяУлыбку солнца захватил!Суров наш край. Кругом всё плоско.В сырой равнине он лежит.В нем эхо мертвое молчитИ нет на клики отголоска.Без обольщения окрестСкользят блуждающие взгляды.Но посреди сих скудных местЕсть угол воли и отрады.Там рощи скинулись шатромИ отразились озерами,И дол, взволнованный холмами,Широким стелется ковром;Под светлым именем ПарнасаПригорок стал среди холмов,И тут же сельского ПегасаХребет оседланный готов.Блажен, кто там хотя однаждыС своею музою леталИ бурный жар высокой жаждыСтихом гремучим заливал!Суров наш край, повит снегами, –И часто, вскормлены зимой,В нем девы с ясными очамиБлестят безжизненной красой.Но есть одна… зеницу окаПрирода жизнью ей зажглаИ ей от Юга и ВостокаДары на Север принесла.Блажен, кто мог ей, полн смиренья,Главой поникшею предстатьИ гром и пламя вдохновеньяПред ней как жертву разметать!Счастлив и тот, кто, полн смущенья,Покорно голову склоня,Принес ей бедное твореньеНа память золотого дня,Когда, в пучину светлой далиИз-под клубящейся вуалиЛетучий погружая взорИ рассекая воздух звонкой,Она летала амазонкойПо высям парголовских гор, –И как на темени Парнаса,В прохладе сумрачного часаСама собой озарена,Под темным зелени навесомОна стояла – и за лесомСтыдливо пряталась луна!Август 1840

Дружба

Любовь отвергла ты… но ты мне объявила,Что дружбу мне даришь; благодарю, Людмила!Отныне мы друзья. Освобожден от мук,Я руку жму твою: благодарю, мой друг!С тобой беседуя свободно, откровенно,Я тихо приклонюсь главою утомленнойНа дружескую грудь… Но что я вижу? ТыКраснеешь… Вижу стыд и робость красоты…Оставь их! Я в тебе уже не властелинку,Но друга признаю………..…………………В любви – остерегись: для ней нужна ограда;А мы, второй пример Ореста и Пилада,Должны быть запросто. Условий светских грузНе должен бременить наш искренний союз.Прочь робкие мечты! Судя и мысля здраво,Должны любовникам мы предоставить правоСмущаться и краснеть, бледнеть и трепетать;А мы… Да осенит нас дружбы благодать!На долю нам даны лишь пыл рукопожатий,…………………Да, как бы ни было, при солнце иль луне,Беседы долгие… в тиши… наедине.1841

К товарищам детства

В краю, где природа свой лик величавыйВенчает суровым сосновым венцомИ, снегом напудрив столетни дубравы,Льдом землю грунтует, а небо свинцом;В краю, где, касаясь творений начала,Рассевшийся камень, прохваченный мхом,Торчит над разинутой пастью провалаОскаленным зубом иль голым ребром;Где – в скудной оправе, во впадине темной,Средь камней простых и нахмуренных горСверкает наш яхонт прозрачный, огромный –Одно из великих родимых озер;Где лирой Державин бряцал златострунной,Где воет Кивача «алмазна гора»,Где вызваны громы работы чугунной,Как молотом божьим – десницей Петра;Где след он свой врезал под дубом и сосной,Когда он Россию плотил и ковал –Державный наш плотник, кузнец венценосный,Что в деле творенья творцу помогал, –Там, други, по милости к нам провиденья,Нам было блаженное детство даноИ пало нам в душу зерно просвещеньяИ правды сердечной святое зерно.С тех пор не однажды весна распахнуласьИ снова зима пролегла на Руси!Не раз вокруг Солнца Земля повернуласьИ сколько вращалась кругом на оси!И сколько мы с ней и на ней перемчалисьВ сугубом движенье, по жизни – вперед!Иные уж с пылкими днями расстались,И к осени дело! И жатва идет.Представим же колос от нивы янтарной,Который дороже весенних цветов, –Признательность, други, души благодарной –Один из прекрасных, чистейших плодов.Пред нами единый из сеявших семя;На миг пред своими питомцами он;Созрелые дети! Захватим же времяВоздать ему вкупе усердный поклон!И вместе с глубоким приветом рассудкаЕму наш сердечный привет принестиВ златую минуту сего промежуткаМеж радостным «здравствуй» и тихим «прости»И родине нашей поклон и почтенье,Где ныне, по стройному ходу годов,За нами другое встает поколеньеИ свежая зреет семья земляков, –Да здравствует севера угол суровый,Пока в нем онежские волны шумят,Потомками вторится имя ПетровоИ бардом воспетый ревет водопад!13 февраля 1841

Ты холодна

Авдотье Павловне Гартонг

Тебе не нужно звонких слов,Ни гимнов жертвенных поэта,Ни звуков лестного привета –Нет! И клянусь огнем стихов, –С тех пор, как я тебя завиделИ петь и славить возлюбил, –Тебя я лестью не обидел,Пустой хвалой не оскорбил!Чуждаясь неги бесполезной,Тебе был внятен и не дикМой тяжкий ямб, мой стих железныйИ правды кованый язык.Я не хотел к тебе приблизитьЛюбви лукавую мечтуИ вялой нежностью унизитьСуровой думы высоту.Небес заветных в край лазурныйСебе полет я воспретилИ стон – порою слишком бурный –Не раз в груди остановил.Ты жизнь уму, а сердцу – кара, –Знать, так назначено судьбой!Ты холодна… но холод твойМилей полуденного жара.Устав от душной суеты,Отрадно горю и томленьюНайти приют под свежей теньюТвоей разумной красоты.Тому, кто вырвется из адаЖитейских дел, где тяжелоПроклятьем сдавлено чело, –Сладка эдемская прохлада!Но если – к раю приведен –Проникнуть вдаль помыслит он,Отколь блаженства воздух пашет, –Твой острый взор тогда над нимПодъят, как меч, которым машетПривратник рая – херувим!Спасен, кто в сфере испытанья,Испив твой взор, вкусивши речь,Успел от вечного страданьяОстаток сердца уберечь!Ты холодна… Так видит око!Ты вся как мраморный кумир,Но сердце женщины глубоко, –В нем можно спрятать целый мир.Трудна извитая дорогаК тому, что скрыто в этой мгле.Тайн много на небе у бога,Но тайны есть – и на земле!23 февраля 1841

Подражание персидскому

Не мечи из-под ресницыСтрел разящих на меня!Под огнем твоей зеницыУж и так повержен я.Ты красою всемогущейВсех богаче в сей стране –Я убогий, неимущий, –Дай же милостину мне!1842

Маленькой Женин

Вместо куклы в модном платье,Женни, вот тебе занятье:Я принес мои стишки!Ждать ли мне за это ласки?Рада ль ты? Горят ли глазки?Шевелятся ли ушки?Лепечи пока, малютка,Рифмы легкие шутя!Скоро будешь институтка,Скоро вырастешь, дитя!Расцветешь, как цвет махровый.И к тебе – не знаю кто –Уж поэт напишет новый,И напишет уж не то!Ты успеешь в той поэмеТайну милую постичь;Вспомни, Женни, в это времяЯ уж буду старый хрычИль косой саженью глубжеБуду тлеть в земле сырой.Не забудь же – приголубь жеХоть надгробный камень мой.Пусть над ним головку склонитЖенни резвая слегкаИ приветная рукаВетку зелени уронитНа могилу старика!1842

Калиф и Раб

Ум свой в думы погрузив,За столом сидел калиф.Пред владыкой величавымРаб трепещущий егоБлюдо с пышущим пилавомОпрокинул на него.Грозен, страшен, как судьба,Посмотрел он на раба;Тот, готов расстаться с светом,Прошептал полуживой:«Рай обещан МагометомТем, кто гнев смиряет свой».«Не сержусь», – сказал калиф,Укрощая свой порыв.Ободряясь, отираетРаб холодный пот с чела.«Рай – и тем, – он продолжает, –Кто не памятует зла».«Забываю». – ВеселейСтал калиф, а раб смелей:«Надо в светлый рай для входаИ за зло платить добром».– «Раб! Дарю тебя свободойИ осыплю серебром».От восторга раб едваМог опомниться сперва,Пораженный этим чудом, –А калиф смотрел, признавСамым вкусным сердцу блюдомОпрокинутый пилав.Между 1835 и 1842

На кончину А. Т. Корсаковой 11 декабря 1842 года

Она угасла – отстрадала,Страданье было ей венцом;Она мучительным концомДостигла светлого начала.Грустна сей бренной жизни глушь,В ней счастья нет для ясных душ, –Их мучит тяжко и жестокоНевольный взгляд на море зла,На вид ликующий порокаИ света скучные дела, –И, гордо отвергая розыИ жизни праздничный сосуд,Они на часть себе берутСвятые тернии и слезы.Отрада их в житейской мглеОдна – сочувствовать глубокоВсему, что чисто и высоко,Что светит богом на земле.Удел их высших наслажденийНе в блеске злата и сребра,Но посреди благотворении,В священных подвигах добра!Так, перейдя сей дольней жизниДобром запечатленный путь,Она взлетела – отдохнутьВ своей божественной отчизне.Тяжелый опыт превозмочьСудьба при жизни ей судила, –Она давно невесту-дочьВ тот мир нетленный отпустила.И, переждав разлуки срок,Спеша к родимой на свиданье,Она другую на прощаньеЗемле оставила в залог,Чтоб там и здесь свой образ видетьИ, утешая лик небес,Земли печальной не обидеть,Где светлый быт ее исчез!11 декабря 1842

Монастыркам

При выпуске 1842

Вот он, муз приют любимый,Храм наук, обитель дев,Оком царственным хранимыйВертоград страны родимой,Счастья пламенный посев,Юных прелестей рассадник,Блага чистого родник,Неземных даров тайник,Гроздий полный виноградник,Небом дышащий цветник!Это – мир, где жизнью вешнейВеет, дышит круглый год;Это – мир, но мир не здешний,В нем гроза цветов не рвет,Вихрь не зыблет сей теплицы,Терн не входит в сей венец, –Чисты белые страницыЭтих бархатных сердец.Здесь тлетворное страданьеНе тревожит райских снов,Здесь одно лишь – обожанье,Тайнам неба подражанье.………….Срок придет, и под крыламиРазлучительных минутПред несметными очамиМногоцветными лучамиДевы белые блеснут;Группой радужно летучейПромелькнут, волшебный клирМорем трепетных созвучийОбольет прощальный пир;И из райского чертогаРазлетится племя роз,Оставляя у порогаВ благодарность перлы слез.Так, до дня миросозданья,В слитный сплавлено венец,Рдело божие сиянье,Но едва изрек творец,И творения убранство,Звезды, перлы естества,Вспыхнув, брызнули в пространствоС диадемы божества;И, простясь одна с другоюИ облекшись в благодать,Стали розно над землеюМиру темному сиять;И во мгле земного бытаЕсть для каждого одна, –Тайна жизни в ней сокрытаИ судьба заключена.Так, но грозный миг разлуки, –Чуя славу впереди,Сжаты огненные звукиВ поэтической груди;Зреют, спеют молодые,Долго на сердце лежат –Срок наступит, и родныеКрупным хором задрожат,Хлынут звонкою слезою,И, рассыпаны певцом,Эти звуки под грозоюВ мир уходят за венцом!Срок настал: из врат науки,Из священной глубиныИзлетайте, божьи звуки,Звезды русской стороны!Свет проникнут ожиданьем, –Взвейтесь, дивные, в эфирИ негаснущим сияньемОчаруйте бедный мир!1842

После чтения А. П. Гартонг

Когда в ее очах небесных пламень блещетИ полный, звонкий стих в устах ее трепещет,То бурно катится, сверкает и звучит,То млеет, нежится, струится и журчит, –Я жадно слушаю страстей язык могучийИ таю под огнем пронзительных созвучий;Всё глубже ноет грудь, и сердцу горячей,И просится слеза из каменных очей.Конец 1830-х- начало 1840-х годов

Порыв

Нет, милые друзья, – пред этой девой стройнойСмущаем не был я мечтою беспокойной,Когда – то в очи ей застенчиво взирал,То дерзостный мой взор на грудь ее склонял,Любуясь красотой сей выси благодатной,Прозрачной, трепетной, двухолмной, двураскатной.Роскошный этот вид и гордость на челеЯвляли мне тогда богиню на земле.Я вас не понимал, – мне чужд был и несроденВаш чувственный восторг. От дум земных свободен,Я чувство новое в груди своей питал:Поклонник чистых муз – желаньем не сгоралУдава кольцами вкруг милой обвиваться,Когтями ястреба в пух лебедя впиваться –Нет! – Жрец изящного – я мыслил: в этот мигК чему мне звуков дар, гремучий мой язык?О, если бы теперь, сим видом упоенный,Я был сын древности, ваятель вдохновенный!Блеснул бы в этот миг мне Фидия венец,Луч яркий божества во грудь мою проникнул,«Вот перси дивные! – тогда бы я воскликнул. –Подайте мрамор мне! Подайте мне резец!»И с мраморной скалы я б грубый череп скинул,И перси из нее божественные вынул,И жизнью облил их. Казалось бы, оне,Сокрыв огонь страстей в бездонной глубине,На миг оцепенев под искусом желанья,Наполнились волной мятежного дыханья,И, бурный вздох в себе стараясь удержать,Готовы – закипеть, хотят – затрепетать;И всё, что в них влекло б к земному обольщенью,Слегка полузакрыв кудрей волнистых тенью,Богини чистый лик я вывел бы светлоИ думу строгую ей бросил на чело,Лоб смертный, подходя, вдруг вспыхивал, как пламень,И, дерзкий, мнил обнять богоподобный камень.Но, взоры возведя на светоносный лик,Мгновенно б головой преступною поник,Молитву произнес в ограду от волненийИ, бледный, преклонил дрожащие колени.1845

Она была добра

Забуду ли ее? – Она вилась, как змейка,Сверкая искрами язвительных очей,А всё ж была добра мне милая злодейка,И за свою любовь я благодарен ей.Мою докучливость она переносила,Мое присутствие терпела; даже грусть,Грусть вечную мою, глубокую – щадила,Страдать позволила и говорила: «Пусть!Пускай он мучится! Страдание полезно.Пусть любит он меня, хоть любит нелюбезно!Пускай надеется! Зачем ему мешатьИ вдохновляться мной, и рифмы совершать?Для песен пламенных ему я буду темой,И он потешит нас гремучею поэмой!»Я пел, – и между тем как с легкого пераКатился бурный стих, мучительный и сладкой,Она, лукавая, смеялась… но украдкой –Итак, – не правда ли? – она была добра?1846

Цветок

Есть цветок… его на лиреВечно славить я готов.Есть цветок… он в грустном миреКраше всех других цветов.То цветок не однолетний:Всё милее, всё приветнейОн растет из году в годИ, дивя собой природу,По семнадцатому годуПолной прелестью цветет.Он подъемлется так статно,Шейка тонкая бела,А головка ароматна,И кудрява, и мила.Он витает в свете горнем,И, пленительно живой,Он не связан грязным корнемС нашей бедною землей.Не на стебле при дорожкахНеподвижно одинок –Нет, – на двух летучих ножкахВьется резвый тот цветок.От невзгод зимы упрямойЖизнь его охраненаЗа двойной ревнивой рамойСветозарного окна, –И, беспечный, он не слышитБурь, свистящих в хладной мгле:Он в светлице негой дышит,Рдеет в комнатном тепле.Непонятное растенье!Нежен, хрупок каждый сгиб:Лишь одно прикосновенье –И прелестный цвет погиб!Увлекая наши взоры,Слабый, ищет он опоры,Но страшитесь! Он порой,Томный, розово-лилейный,Дышит силой чародейной,Колдовством и ворожбой.Полный прелести, он разомСердце ядом напоит,Отуманит бедный разум,Обольстит и улетит!1848

Догадка

Когда ты так мило лепечешь «люблю»,Волшебное слово я жадно ловлю;Оно мне так ново, и странно, и чудно;Не верить мне страшно, а верить мне трудно.На праздное сердце певца твоего,Быть может, ты кинула взгляд сожаленьяИ, видя в нем глушь, нищету, запустенье,Размыслила: «Дай я заполню его!Он мил быть не может, но тихо, бесстрастноЯ буду ласкать его сирый порыв;Не боле, чем прежде, я буду несчастна,А он – он, быть может, мной будет счастлив!»И с ангельским, кротким, небесным приветомКо мне обратился твой дружеский взор,И в сердце моем, благодатно согретом,Мечты и надежды воскресли с тех пор.1848

Л. Е. Ф.

Есть два альбома. Пред толпоюВсегда один из них открыт,И всяк обычною тропоюТуда ползет, идет, летит.Толпа несет туда девице –Альбома светлого царице –Желаний нежные цветыИ лести розовой водицейКропит альбомные листы.Там есть мечты, стихи, напевыИ всякий вздор… Но есть другойАльбом у девы молодой, –Альбом тот – сердце юной девы.Сперва он весь как небо чист,Вы в нем ни строчки не найдете,Не тронут ни единый листВ его багряном переплете.Он – тайна вечная для нас,Толпа сей книжки не коснется, –Для одного лишь в некий часОна украдкой развернется, –И счастлив тот, кто вензель свой,Угодный ангелу-девице,Нарежет огненной чертойНа первой розовой странице!Между 1842 и 1850

Как хороша!

Перед нею умиленьемСвято теплилась душа,И, проникнут упоеньем,Я шептал с благоговеньем:«Боже мой! Как хороша!»Но чрез миг, пред милым ликомСтрастным пламенем дыша,Задрожав в восторге диком,Пал я ниц с безумным криком:«Черт возьми! Как хороша!»Между 1842 и 1850

Ужин у кардинала Ришелье

Комната в гостиницена дороге из Парижа в Рюэль, где находится загородный дом кардинала-министра. Вкаминеразведен огонь. Пожилой человек сидит у камина и просушивает измокшую свою одежду. Это – Гоше, незначительный парижский ремесленник из улицы Сен-Дени. От времени до времени видны проблески молнии и слышны раскаты грома.

Гоше (один)

Какая буря! Черт возьми!Досадно! Вот и остановка!Вот так-то с бедными людьмиВсегда бывает, – всё неловко,Всё не под стать, везде беда.Сам бог немилостив к ним – да!Где нужно вёдро – шлет им бурю.Знать, не для бедных создан свет!

Молния и гром.

Ишь как блестит, гремит! Да нет!Уж я глаза себе зажмурюИ уши наглухо заткну,А до Рюэля донырну,Хоть в море обратись дорога!Чай, мул мой отдохнул немногоТеперь в конюшне – свежих силСебе подбавил. В самом деле,К чему ж заране я уныл?Ведь к сроку буду ж я в Рюэле!

Входит проезжий в мокрой одежде.

Незнакомец (не видя Гоше)

Э! Время терпит. ОтдохнуВ гостинице.(Подойдя к камину и увидя Гоше.)Ах, извините!Я думал: к один здесь…

Гоше

Ну!Так что ж такое? – Стул берите,И сядем вместе у огня.Ведь вы проезжий здесь, я – тоже,Вы не помеха для меня.Притом я тотчас еду…

Незнакомец

Боже!В такую бурю?(В сторону.)Как он мил,И прост, и вежлив в обращенье!

Гоше

Что ж делать? Я бы не спешил,Когда б не крайность. ПриглашеньеТакое важное! ВовекНе ожидал… да вот – поди же!Да придвигайте стул поближе!

Незнакомец (в сторону)

Ужели знатный человек?В нем вовсе нет дворянской спеси,Я думал – он из нашей смесиПростонародной.

Гоше

Я спешуВ Рюэль, и вас сказать прошу:Куда ваш путь?

Незнакомец

Да я – туда же –В Рюэль. Притом скажу вам даже –И я по крайности почти.

Гоше

Так вот – нам вместе б по пути!Я – человек нецеремонный,И если вы так благосклонны…

Незнакомец (в сторону)

Когда б он знал, кто я!

(Вслух.)

ВесьмаПриятно ваше предложенье,Но – этой бури кутерьмаМеня пугает. Приглашенье,Сказали вы, торопит вас.Меня ж в Рюэль влечет приказ.Я тороплюсь по тяжкой службе,Которой сил нет выносить.А вы?.. Могу ли вас спросить?..

Гоше

Да как сказать-то вам? – По дружбеНедавней, новой для меня.В Рюэле, с нынешнего дня,Каким-то случаем, мне темным,Попасть я должен в знатный круг.

Незнакомец

Позвольте… Быть боюсь нескромнымЧерез такой вопрос… Ваш друг…Он кто такой?

Гоше

Не бойтесь! – ТайныТут нету. Это так – случайноВсё вышло. Переход мой быстр.

Незнакомец

Так кто же?..

Гоше

Кардинал-министр,Сам Ришелье. Да.

Незнакомец (встает)

Извините!А я так запросто…

Гоше

Сидите!Всё вздор! Не лезть же мне в князьяИль графы! Выслушайте: яМещан лишь знаю – нашу братьюИ не якшался век со знатью.Куда мне? Боже упаси!У герцогов МонморансиСлужили, правда, поварамиОтец и дед мой, – вот вся связьМоя со знатными домами –И та злой казнью прерваласьНад герцогом. Я просто – скудныйРемесленник парижский. Тут,Я говорю вам, случай чудный –И только. Вдруг мне подаютЗаписку. Развернул – зовутМеня… Не знаю – видно, нуженЯ кардиналу стал… на ужинК нему сегодня. Боже мой!Всё закружилось в околотке, –Кричат, разинулись все глотки:«Смотрите! Экой ведь какойГоше счастливец-то на свете!»Я одурел. Жена и детиЗасуетились и сейчасДавай мне туалет мой ладить,Скоблить и чистить, мыть и гладить;Всё приготовили как раз.Гляжу – ну просто чародейство!Вы понимаете? У вас,Быть может, также есть семейство,Которое вас любит, ждет…

Незнакомец

Жена и дети есть.

Гоше

Ну вот,Как нас судьба во всем сближает!Так ваше сердце понимает,Что чувствует теперь мое!Да, быть кому господь назначилОтцом… Позвольте – как я началРассказ-то? – Да! Мой фрак, белье –Всё приготовлено, и стеклаОчков протерты – ну, взглянуть,Так любо! Снарядился в путь –И вот – извольте! – всё промоклоНасквозь. Чай, бедная женаИ дочери теперь в тревоге.Но я не стану на дороге –Нет, я до цели доберусь,Хоть мокрой курицей явлюсьНа приглашенье кардиналаС ним ужинать. Такая честь,Вы согласитесь, ведь немалоИ пользы может мне принестьСущественной: мои делишкиПоправятся, теперь нуждаИ недостатки – а тогда,Надеюсь, будут и излишки.Тогда и ближним услужу,Жену, детей принаряжу;Гордиться, право, я не буду,И вас, поверьте, не забудуПри случае.(Подает Незнакомцу руку.)Коль у двораУпрочу я себе местечко –В виду имейте человечка!Однако мне пора, пора!Прощайте! Продолжать беседуМне больше некогда. Я еду.

(Гоше надевает на себя верхнюю одежду, берет шляпу, встряхивается и оправляется, а между тем Незнакомец рассуждает сам с собою.)

Незнакомец

Мне жаль его. Какой добряк!За что погибнет он? Конечно,За вздор! И как бесчеловечноСмеются! Ужинать беднякГотовится и ожидаетВеликих милостей; семьяЕго с восторгом провожаетВ дорогу… Боже мой! И яБыть должен гибельным орудьемПодобных дел! И правосудьемЗовут их! Нет, не потерплю!Нет! Я его остановлю.(Громко, к уходящему Гоше.)Послушайте! эй, воротитесь!

Гоше (остановясь в дверях)

Но… я спешу.

Незнакомец

Не торопитесь!Два слова выслушайте!

Гоше (возвращаясь)

ЯВас слушаю.

Незнакомец

Душа мояПолна невольным к вам участьем.Не думайте, что вас за счастьемЗовут в Рюэль! На ужин тамЛюдскою кровью хлебы месят.Туда опасно ехать вам.

Гоше

Что ж мне там будет?

Незнакомец

Вас – повесят.

Гоше

О, это слишком уж… За что?

Незнакомец

Да так. Быть может, и за то,Что вы Монморанси жалелиКазненного.

Гоше

О, слова нет!Жалел. Ведь мой отец и дедПри кухне герцогов имелиМеста и должность, и всегдаПревозносили их. О, да!Как не жалеть! Притом казненныйТакой был добрый, благосклонныйК нам – беднякам.

Незнакомец

Быть может, вслухВы сожалели, хоть невольно!

Гоше

Да, помнится, но лишь при двухИль трех приятелях.

Незнакомец

Довольно,И даже слишком.

Гоше

НеужельИз этого весь случай вышел?Я говорил тайком.

Незнакомец

Он слышал.

Гоше

Издалека…

Незнакомец

Дошло в Рюэль.

Гоше

Помилуйте! Ведь каждый дышит,

Вздыхает…

Незнакомец

Кардинал всё слышит.

Гоше

Да разве страшен я ему?Что мой ему ничтожный говор?Я говорил лишь потому,Что мой отец – любимый поварБыл герцога. Поплакал я,Ручей из глаз невольно вытек.А то мне что? Я не политикИ дел их хитрых не судья.Что мне политика? Да рухниОна совсем!

Незнакомец

А иногдаУ кардинала не чуждаОна ни поваров, ни кухни.Он зорко смотрит и туда,И там всё чует, слышит, видит.Вы плакали, – он ненавидитИ смех, и слезы. Ни того,Ни этого, и ничего –Не нужно.

Гоше

Знаете его,Как видно, вы весьма подробно.

Незнакомец

Да. Мне рассматривать удобноЕго с изрядной высотыПри зрелищах его любимых.Его трудов неутомимых.Я вникнул в красные черты.

Гоше

Но кто ж вы? Мне понять вас трудно.Всё это странно мне и чудно,Я столько вижу тут задачМудреных. Боже мой! Откройтесь!Скажите: кто вы?

Незнакомец

Я – палач.

Гоше в ужасе отступает.

Нет, это ничего, не бойтесь.За откровенность вашу яВам заплачу теперь своею.Действительно, судьба меняСближает с вами. Я имею,Как вы, призвание в Рюэль.В одну и ту же метя цель,2 От общей бури мы укрылисьВ одной гостинице, – и вотМы здесь сошлись, разговорились,И сердце сердцу весть дает.Скажу, откинув лицемерье, –Мне кажется, я вам доверьеК себе внушил, и вы мне тож.При первом взгляде узнаешьИного и готов до гробаЕму служить. Семейны обаМы с вами, счастливы в семьяхИ в небольших живем кругах –В простонародье, но со знатьюПодчас знакомят нашу братью.Вот вы на ужин собралисьБлестящий, где меж господамиСидеть предполагали сами;Но – вы мечтою увлеклисьИ были б жертвой вероломства;Мои ж со знатными знакомстваИзвестны всем. Кровавый путьНазначен мне судьбой моею:Пред ними все сгибают шею –Я ж должен сам им шеи гнутьМоими рабскими руками.Мы оба с челядью в смеси:Отец и дед ваш поварамиУ герцогов МонморансиСлужили; сам я был в работеПри герцоге, на эшафотеЕму служа в последний раз.Теперь в Рюэль – вы всё сравните –Вы быть повешенным спешите.Туда ж я призван вешать вас.Но – нет! Я лучше сам в удавкуПойду! Уж я давно хотелПроситься в чистую отставкуОт множества нечистых дел.Злодеев истинных немало, –Пусть их бы. Обществу служитьВедь надо ж чем-нибудь – и житьС семейством; но у кардиналаТакие прихоти порой,Что я не в силах… Он игройСчитает это!.. ПоезжайтеСкорей в Париж – в обратный путь,А там и дальше как-нибудь,И никому не открывайте,Что здесь вы виделись со мной,Ни даже искреннему другу, –Иль я погибну за услугу,Кадош-палач.

Гоше (с чувством пожимая ему руку)

Спаситель мой!

(Поспешно удаляется.)

Между 1842 и 1850

Два клада

Старый Ян имел два клада,Не доступных никому,И одна была отрадаВ них на старости ему.Первый клад, что рыцарь в латах,Был – окованный сундук,Где чистейшее в дукатахБереглось от хищных рук.Клад второй была младаяСветлоликая жена,Чистотою – ангел рая,Обольщеньем – сатана.Два голкондские алмаза –Глазки, глазки – у! – беда!Грудь – фарфоровая ваза,Зубы – перлы в два ряда.И ценя такие блага,И не ведая утрат,Посвятил им старый скрягаХилых дней своих закат.Заберется ль в кладовую –Он целует все места,Пыль глотает золотую.Золотит свои уста.Всё сочтет, – сундук заветныйЗакрепит тройным замком,Подрожит – и, неприметный,Ускользает вон тайком.После старческие ласкиОн жене своей дарит,Подойдет, ей взглянет в глазкиИ лукаво погрозит.То, как ценный самородок,Кудри взвесит на руке,То возьмет за подбородокИль погладит по щеке.Клад и этот цел – он видит,И старик безмерно рад,Подрожит и, скорчась, выйдет,Но замкнет и этот клад.Между тем проходят годы,Он дряхлеет каждый миг,И могильный зов природыСлышит трепетный старик.Жалко старому два кладаБросить в мире – приуныл.Первый клад он в угол садаНочью снес и там зарыл.Не ходи в людскую руку!Спи тут! Дело решено…Но – куда другую штукуСкроешь? – Вот что мудрено.Как бы женку-то припрятать?Как бы эту запереть,И замкнуть, и запечатать,А потом уж умереть?Вот давай ее он кликать:«Душка! Эй, поди сюда!Жаль мне – будешь горе мыкать:Я умру – тебе беда!Попадешь в чужие люди, –Ведь тебя не сберегут,Пух твоей лебяжьей грудиИзомнут и изорвут.Ты слыхала ль от соседок?Ведь другие-то мужьяЖен своих и так и эдак…Уж совсем не то, что я!Ты была мне что невестаОт венца до этих пор,Я тебе и честь, и место,Да и двери на запор.А умру – подобной честиНе дождешься никогда.Знаешь что? – Умрем-ка вместе!Смерть ведь, право, не беда.Согласись, мой розан алый!Средство мной уж найдено», –Та в ответ ему: «Пожалуй!Хоть умрем – мне всё равно»,«Ну, так – завтра. Ты покайсяПрежде мне, открой себя, –Ведь сосед-то наш, признайся,Подговаривал тебя?»«Что. таить, коль дело к смерти?Я не отопрусь никак».– «Ишь соседи! Эки черти!Я уж знал, что это так.Он хотел тебя, как видно,Увезти, скажи, мой свет!»– «Да; но мне казалось стыдно…У него ж деньжонок нет;Сам раздумает, бывало,Да и скажет: «Подождем!Ведь у скряги-то немалоКой-чего – мы всё возьмем»».«Ах, бездельник голоперый!Ишь, так вот он до чего!Человек-то стал я хворый,А не то – уж я б его!»«Успокойся же, папаша! –Яну молвила жена. –Вспомни: завтра участь нашаБудет смертью решена.Ты и сам, быть может, грешен.Как меня ты запиралИ замок тут был привешен –Ты куда ходил?» – «В подвал».«Может, душенька какаяТам была… признайся, хрыч!Тяжкий грех такой скрывая,Адской муки не накличь!Ведь из аду уж не выдешь!Что ж там было?» – «Ну… дитя…»– «Незаконное! – вот видишь!Говори-ка не шутя!Грешник! Бог тебя накажет».– «Что ты, дурочка? Мой сынМной не прижит был, а нажит –Не от эдаких причин».Призадумалась в кручинеЖенка Яна, а супругПродолжал ей речь о сыне,Разумея свой сундук:«Мой сынок в пыли валялся,Был в оковах, мерз зимой,Часом звонко отзывался,Желтоглазый был такой;Не гульбу имел в предмете,На подъем нелегок был, –И уж нет его на свете:Я его похоронил».Тут порыв невольный взглядаПри улыбке старикаОбратился в угол садаНа могилу сундука.«Что туда ты смотришь зорко? –Подхватила вдруг жена. –Там – в углу как будто горка, –Не могилка ль там видна?Не сынок ли твой положенТам, куда ты так взглянул?»Ян замялся – и, встревожен,Помолчав, рукой махнул:«Всё земля возьмет. И самиМы с нее в нее пойдем.После все пойдут за нами:Те все порознь, мы – вдвоем.Завтра кончим!» Но насталоБожье утро, Ян глядит:Женки словно не бывало,Угол сада весь разрыт.Что-то хуже смерти хладаОн почуял и дрожит.Вдруг пропали оба клада.На столе письмо лежит.Ужас кровь ему морозит…То рука жены его:«Твой сосед меня увозитС прахом сына твоего».Между 1842 и 1850

Звездочет

На острове Гюэне, близ Копенгагена, находилась обсерватория Тихобраге, устроенная для него королем Фридрихом II. Здесь знаменитый астроном занимался наблюдениями в течение двадцати лет. По смерти Фридриха Тихобраге должен был искать другого пристанища. Через 50 лет и следов огромного здания обсерватории уже не было, но остался еще один старец, который показывал любопытным место, где-то здание находилось, и рассказывал об астрономе, которого помнил.

Супротив столицы датскойЕсть неважный островок.Жил там в хижине рыбацкойСедовласый старичок –Стар-престар. Приезжих двое,Путешественники, что ль,Кличут старого: «ПозвольСлово молвить!» – «Что такое?»– «Ты ведь здешний старожил,Объясни ж нам: здесь каменья –След какого-то строенья.Что тут было? Кто тут жил?»– «Рассказать вам? Гм! Пожалуй!Человек я здесь бывалый.Был тут, видите, дворец!» –Старец молвил наконец.«Как? Дворец?» – «Ну да, чертогиС башней. Было тут тревоги,Было всякого трудаПри постройке. Сам тогдаЗдесь король быть удостоил;Фридрих наш Второй и строилВсё своей казною». – «Вот!Кто же жил тут?» – «Звездочет.Весь дворец с огромной башнейБыл ему что кров домашний,Я прислуживал ему;Вырос я в простонародстве,А уж тут и в звездочетствеПриучился кой к чему.Служба всё была средь ночи.Часом спать хочу – нет мочи,А нельзя, – звезда идет!Иногда, бывало, грезишь,А за ним туда же лезешь:Уж на то и звездочет!Только он ее завидит –Дело кончено! ТогдаПросто наша та звездаУж, сердечная, не выдетИз-под глазу – нет! Куда?Хоть с другими вровень светит,А уж он ее заметитИ включит в свой список – да!Нам, бывало, с ним в привычкуОт поры и до порыПоименно перекличкуЗвездам делать и смотры.Был я словно как придверникНеба божьего, а самЧто хозяин был он там –Уж не то что как Коперник!Тот, вишь, выложил на план,Что Земля вкруг Солнца ходит.Нет, шалит он, колобродит –Как не так! Держи карман!Вот! Ведь можно уперетьсяВ Землю, – как же ей вертеться,Если человек не пьян?Ну, вы сами посудите!Приступал я и к нему –Звездочету своему:«Вот, мол, батюшка, скажите!Не попасться бы впросак!Говорят и так и так;Мой и темный разум сметил,Что молва-то нас мутит.Ведь – стоит?» И он ответилУтвердительно: «Стоит».У него ведь как в карманеБыло небо, лишь спросить;Он и сам весь мир на планеРасписал, чему как быть.Я своими сам глазамиВидел план тот. Эх, дружки!Всё круги, круги с кружками,А в кружках опять кружки!Я кой-что, признаться стыдно,Хоть и понял, да не вплоть;Ну, да где ж нам?.. Так уж, видно,Умудрил его господь!Нам спроста-то не в примету,В небе, чай, кругов не счесть,Смотришь так – кажись, и нету,А ведь стало быть, что есть.Да чего! Он знал на милиСмерить весь до Солнца путьИ до Месяца; смекнутьВсё умел. Мы вот как жили!Да к тому же по звездамРассчитать судьбу всю намМог он просто, как по пальцам,Наверняк. Не для того льЗдесь его и постояльцемВо дворец пустил король?Умер Фридрих – и прогналиЗвездочета, приказалиИзломать его дворец.Я прощался с ним, – мудрец0 Был спокоен. «Жаль, ей-богу, –Снарядив его в дорогу,Я сказал. – Вам до концаЖить бы здесь! Теперь такогоНе добыть уж вам другогоВидозвездного дворца!Просто – храм был!» Он рукоюТут махнул мне и сказал:«Этот храм всегда со мною!» –И на небо указал.1 Грустно было мне. ОсталсяЯ как будто сиротой.После ночью просыпался,Смотришь – нет уж башни той,Где и сон клонил, бывало;Тут – не спится, дашь глазамЧуть лишь волю, – те – к звездам!Все знакомки ведь! НемалоЯ их знал по именам,Да забыл теперь; и входитДума в голову: наводит,Чай, теперь свой зоркий глазТам он, звездочки, на вас!На которую – не знаю…Вот смотрю и выбираю, –А узнать дай силу бог, –Так бы вот и впился глазом,Чтоб смотреть с ним вместе – разом;Может, я б ему подмогИ отсюда!.. Глупой мыслиНе посмейтесь, господа!» –И рассказчик смолк тогда,Две слезы с ресниц навислиИ слились исподтишкаПо морщинам старика.Между 1842 и 1850

Стихотворения 1860-1870-х годов

И. А. Гончарову

(Перед кругосветным его путешествием)

И оснащен, и замыслами полный,Уже готов фрегат твой растолкнутьСедых морей дымящиеся волныИ шар земной теченьем обогнуть,Под бурями возмужествуй упрямо!Пусть вал визжит у мощного руля!Вот Азия – мир праотца Адама!Вот юная Колумбова земля!И ты свершишь плавучие заездыВ те древние и новые места,Где в небесах другие блещут звезды,Где свет лиет созвездие Креста.Поклон ему! Взгляни как триумфаторНа сей трофей в хоругвях облаков,Пересеки и тропик и экватор –И отпируй сей праздник моряков!И если бы тебе под небесамиНеведомых антиподов пришлосьПереверстаться с здешними друзьямиНогами в ноги, головами врозь, –То не роняй отрады помышленья,Что и вдали сердечный слышен глас,Что не одни лишь узы тяготеньяВсемирного соединяют нас.Лети! – И, что внушит тебе природаТех чудных стран, – на пользу и доброПусть передаст, в честь русского народа,Нам твой рассказ и славное перо!Прости! – Вернись и живо и здоровоВ суровые приневские края,И радостно обнимут ГончароваИ Майковы, и все его друзья.Сентябрь – начало октября 1852

Человек

Много жизненных вопросовТем решив, что всё пустяк,Жил когда-то грек-философ –Удивительный чудак.Он ходил как жалкий нищий,Полунаг и босиком,И питался грубой пищей,Сыт был брошенным куском;В бочке жил; лучами солнцаОсвещаем и согрет,Он героя-македонца,Покорившего весь свет,И царя, и полубога,Гордой просьбой удивил:«Отодвинься, брат, немного, –Ты мне солнце заслонил».О, давно минувши лета!Незапамятная старь!Днем, при полной силе света,Диоген зажег фонарь,И в толпе народа шумнойОн идет, кругом глядит.«Ищешь ты кого, безумный?»– «Человека», – говорит.Строгий циник видел грекаИ в хитоне, и в плаще,Но не видел человекаИ искал его вотще.Если б шел он в век из векаВплоть до нынешних времен –И доныне человекаВсё искал бы Диоген!Ход веков мы видим ясно,Нам истории скрижальОткрывает беспристрастноДней давно протекших даль.Что ж там? – Несколько сокровищ,Много хламу жизни сей,Много там людей-чудовищ,Лжелюдей, полулюдей;Всюду брани, козни, ковы,Видны – римлянин суровый,Грубый скиф и хитрый грек;Много смертных полудиких,Много малых, горсть великих…Где же просто человек?Был один. Он шел без грома,Полон истины огнем.Можно было «Ессе homo!»Смело вымолвить о нем.Он на всех смотрел с любовью,Всех к бессмертью, как на пир,Призывал, и чистой кровьюОн своей опрыснул мир.Этот мир был им испуган;Он был схвачен, был поруган,Был оплеван, был казненОт ватаги фарисейскойСмертью крестного, злодейской,И в венке терновом онОцет пил средь смертной жажды…«Человек, однако, могНам явиться хоть однажды?»– Нет, о люди, то был – бог!Не позднее 25 апреля 1853

Звездочка

День докучен, днем мне горько.Вот он гаснет… вот угас….На закате меркнет зорька…Вот и звездочка зажглась.Здравствуй, ясная! Откуда?И куда? – А я всё тут.На земле всё так же худо,Те же терния растут.Над землей подъемлясь крутоК беспредельной вышине,Что мелькаешь ты, как будтоВсё подмигиваешь мне?Не с блаженством ли граничишьТы, приветная звезда?И меня ты, мнится, кличешь,Говоришь: «Поди сюда!Круг разумных здесь созданийПолон мира и любви,Не заводит лютых браней,Не купается в крови.Здесь не будешь горе мыкать,Здесь не то, что там у вас.Полно хмуриться да хныкать!Выезжай-ка в добрый час!Тут нетряская дорога,Легкий путь – ни грязь, ни пыль!Воли много, места много».– А далёко ль? Сколько миль?Ох, далёко. Нам знакомыВерсты к Солнцу от Земли,А с тобой и астрономыРассчитаться не могли.Соблазнительным мерцаньемНе мигай же с вышины, –Благородным расстояньемМы с тобой разделены.Сочетаньем кончить сделкуТрудно, – мы должны вестиВечно взглядов перестрелкуМежду «здравствуй» и «прости».Знаю звездочку другую, –Я хоть ту достать хочу –Не небесную – земную, –Мне и та не по плечу!Так же, может быть, граничитС райским счастьем та звезда,Только та меня не кличет,Не мигнет, – поди сюда!Блещет мягче, ходит ниже –Вровень, кажется, со мной,Но существенно не ближеЯ и к звездочке земной.И хоть так же б кончить сделку,Как с тобой, – с ней век вестиХоть бы взоров перестрелкуМежду «здравствуй» и «прости»!Не позднее 25 апреля 1853

Три власти Рима

Город вечный! Город славный!Представитель всех властей!Вождь когда-то своенравный,Мощный царь самоуправныйВсех подлунных областей!Рим – отчизна Сципионов,Рим – метатель легионов,Рим – величья образец,В дивной кузнице законовС страшным молотом кузнец!Полон силы исполинской,Ты рубил весь мир сплечаИ являл в руке воинскойВсемогущество меча.Что же? С властию толикойКак судьба тебя вела?Не твоим ли, Рим великой.Лошадь консулом была?Не средь этого ль Сената –В сем чертоге высших дел –Круг распутниц, жриц развратаМеж сенаторов сидел?И не твой ли венценосныйЦарь – певун звонкоголосныйЩеки красил и белил,И, рядясь женообразно,Средь всеобщего соблазнаГордо замуж выходил,Хохотал, и пел, и пил,И при песнях, и при смехеЖег тебя, и для потехи,В Тибре твой смиряя пыл,Недожженного топил,И, стреляя в ускользнувших,Добивал недотонувших,Недостреленных травил?Страшен был ты, Рим великой,Но не спасся, сын времен,Ты от силы полудикойГрозных севера племен.Из лесов в твои границыГость косматый забежал –И воскормленник волчицыПод мечом медвежьим пал.Город вечный! Город славный!Крепкий меч твой, меч державныйНе успел гиганта спасть, –Меч рассыпался на части, –Но взамен стальной сей властиТы явил другую власть.Невещественная сила –Сила Римского двораКлюч от рая захватилаУ апостола Петра.Новый Рим стал с небом рядом,Стал он пастырем земли,Целый мир ему был стадом,И паслись с поникшим взглядомВ этой пастве королиИ, клонясь челом к подножьюВластелина своего,С праха туфли у негоПринимали милость божьюИль тряслись морозной дрожьюПод анафемой его.Гроб господен указуя,И гремя, и торжествуя,Он сказал Европе: «Встань!Крест на плечи! меч во длань!»И Европа шла на браньВ Азию, подобно стаду,Гибнуть с верою немойПод мечом и под чумой.Мнится, папа, взяв громадуВсей Европы вперегиб,Эту ношу к небу вскинул,И на Азию низринул,И об гроб Христов расшиб;Но расшибенное тело,Исцеляясь, закипелоНовой жизнию, – а онСам собой был изнурен –Этот Рим. – С грозой знакомый,Мир узрел свой тщетный страх:Неуместны божьи громыВ человеческих руках.Пред очами света, явно,Римских пап в тройном венце –Пировал разврат державныйВ грязном Борджиа лице.Долго в пасть любостяжанийРим хватал земные даниИ тучнел от дольних благ,За даянья отпираяДля дающих двери рая.Всё молчало, – встал монах,Слабый ратник августинской,Против силы исполинской,И сильней была, чем меч,0 Ополчившегося речь, –И, ревнуя к божьей славе,Рек он: «Божью благодатьПастырь душ людских не вправеГрешным людям продавать».Полный гнева, полный страха,Рим заслышал речь монаха,И проклятьем громовымГрозно грянул он над ним;Но неправды обличитель1 Вновь восстал, чтобы сказать:«Нам божественный учительНе дал права проклинать».Город вечный! – Чем же ныне,Новой властию какой –Ты мечом иль всесвятынейПокоряешь мир людской?Нет! пленять наш ум и чувстваПризван к мирной ты судьбе,Воссияла мощь искусства,Власть изящного в тебе.В Капитолий свой всечтимыйНа руках ты Тасса мчалИ бессмертья диадимойПолумертвого венчал.Твой гигант Микель-АнжелоКупол неба вдвинул смелоВ купол храма – в твой венец.Брал он творческий резец –И, приемля все изгибыИ величия печать, –Беломраморные глыбыНачинали вдруг дышать;Кисть хватал – и в дивном блескеГлас: «Да будет!» – эта кистьПревращала через фрескиВ изумительное: «Бысть».Здесь твой вечный труд хранится,Перуджино ученик,Что писал не кистью, мнится,Но молитвой божий лик;Мнится, ангел, вея лаской,С растворенной, небом краскойС высоты к нему спорхнул –И художник зачерпнулСмесь из радуг и туманаИ на стены Ватикана,Посвященный в чудеса,Взял и бросил небеса.Рим! ты много крови пролилИ проклятий расточил,Но творец тебе дозволил,Чтоб, бессмертный, ты почилНа изящном, на прекрасном,В сфере творческих чудес.Отдыхай под этим ясным,Чудным куполом небес!И показывай вселенной,Как непрочны все мечи,Как опасен дух надменный, –И учи ее, учи!Покажи ей с умиленьемSanto padre своего,Как святым благословеньемПоднята рука его!Прах развалин КолизеяЧужеземцу укажи:«Вот он – прах теперь! – скажи. –Слава богу!» – Мирно тлея,Бойня дикая молчит.Как прекрасен этот вид,Потому, что он печаленИ безжизнен, – потому,Что безмолвный вид развалинТак приличен здесь всему,В чем, не в честь былого века,Видно зверство человека.Пылью древности своей,Рим, о прошлом проповедуй,И о смерти тех людейНаставительной беседойЖить нас в мире научи,Покажи свои три власти,И, смирив нам злые страсти,Наше сердце умягчи!Чтоб открыть нам благость божью,Дать нам видеть божество, –Покажи над бурной ложьюКротких истин торжество!1852 или 1853

Его не стало (написано на смерть В. А. Каратыгина)

Его не стало… Нет светила русской сцены –Первослужителя скорбящей Мельпомены.Плачь, муза сирая, – его уж в мире нет.Фингал, Донской, Ермак, Людовик, Лир, Гамлет,Цари, что из гробов им к жизни вызывались,Вторичной смертию все ныне в нем скончались. –Здесь ревностный денщик великого Петра,Там бешеный игрок, ревнивый мавр вчера,Сегодня он – король, вождь ратный иль посланник,А завтра – нищий, раб, безумец иль изгнанник,Там в пышной мантии, а тут в лохмотьях весь,Но истинный артист везде – и там, и здесь,С челом, отмеченным печатаю таланта;Везде в нем видел мир глашатая-гиганта,В игре, исполненной и чувства и ума,Везде он был наш Кин, наш Гаррик, наш Тальма,Мне видится театр. Все полны ожиданья.Вдруг – поднят занавес – и взрыв рукоплесканьяРаздался, – это ты, ты вышел, исполин!Обдуман каждый шаг, ряды живых картин –Его движения и каждый взмах десницы;В бровях – густая мгла, гроза – из-под ресницы.Он страшен. На лице великость адских мук.В его гортани мрет глухих рыданий звук,Волнуемая грудь всем слышимо клокочет,И в хохоте его отчаянье хохочет.Он бледен, он дрожит – и пена на устах,И, судорожно сжав в трепещущих перстахСосуд с отравою, он пьет… в оцепененьеСледите вы его предсмертное томленье –Изнемогает… пал… Так ломит кедр гроза.Он пал, с его чела вам смотрит смерть в глаза,Спускают занавес. Как бурные порывы:«Его! Его! Пусть нам он явится! Сюда!»Нет, люди, занавес опущен навсегда,Кулисы вечности задвинулись. Не выйдет!На этой сцене мир его уж не увидит.Нет! – Смерть, которую так верно он не разВо всем могуществе изображал для вас,Соделала его в единый миг случайныйАдептом выспренним своей последней тайны.Прости, собрат-артист! Прости, со-человек!С благословением наш просвещенный векНа твой взирает прах несуеверным окомИ мыслит: ты служил на поприще высоком,Трудился, изучал язык живых страстей,Чтоб нам изображать природу и людейИ возбуждать в сердцах возвышенные чувства;Ты жег свой фимиам на алтаре искусстваИ путь свой проходил, при кликах торжества,Земли родимой в честь и в славу божества.Середина марта 1853

Ф. Н. Глинке

Здравствуй, деятель и зрительМногих чудных жизни сцен,Музы доблестной служитель,Наш поэт и представительСлавных дедовских времен!Знал ты время, ведал лета,Как людьми еще был данВ мире угол для поэтаИ певец пред оком светаЧтил в себе свой честный сан.В лоне мира – песнью мирнойОн страдальцев утешал,На пиры – нес клик свой пирный,В бранях – благовестью лирнойДоблесть храбрых возвышал.Нес в величье он спокойномТяжесть дольнего креста, –Пел ли радость гимном стройным –Он глумленьем непристойнымНе кривил свои уста;И не мнил он обеспечитьБеззаконный произвол –В русском слове чужеречить,Рвать язык родной, увечитьБогом данный нам глагол.И над этой речью кровной,Внятной призванным душам,Не был вверен суд верховныйДерзкой стае суесловной –Дел словесных торгашам.Грустных новостей в пучинеМы, поэт, погружены,Но от прежних лет донынеЧестно верен ты святынеБлагородной старины.И за то своим покровомСохранил в тебе господьЭту силу – звучным словом,Вечно юным, вечно новым,Оживлять нам дух и плоть.Помню: я еще мальчишкойРылся в книжках, и меж нихЗа подкраденною книжкойПоэтическою вспышкойЗажигал меня твой стих;Слух и сердце он лелеял, –И от слова твоего,От семен тех, что ты сеял,Аромат библейский веял –Отзыв неба самого.Ты Карелии природуВ метких ямбах очертил,Ты Двенадцатому годуВ радость русскому народуНезабвенным эхом был.И теперь, на нас лишь канулБранный дождь, твоя пораНе ушла: ты вмиг воспрянулИ по-русски первый грянулПравославное «ура».Средь болезненного векаЖив и здрав ты, – честь! хвала!Песнь живого человекаИ до серба, и до грекаХристианская дошла.Крест – нам сила, крест – наш разум.К нам, друзья! – Из-за крестаМы весь мир окинем глазомИ «на трех ударим разомСо Христом и за Христа!»12 мая 1854

Выпущенная птичка

Еще зеленеющей веткиНе видно, – а птичка летит.«Откуда ты, птичка?» – «Из клетки», –Порхая, она говорит.«Пустили, как видно, на волю.Ты рада? – с вопросом я к ней. –Чай, скучную, грустную долюТерпела ты в клетке своей!»«Нимало, – щебечет мне птичка, –Там было отрадно, тепло;Меня спеленала привычка,И весело время текло.Летучих подруг было многоВ той клетке, мы вместе росли.Хоть нас и держали там строго,Да строго зато берегли.Учились мы петь там согласноИ крылышком ловко махать,И можем теперь безопасноПо целому свету порхать».«Ох, птичка, боюсь – с непогодойТебе нелегко совладать,Иль снова простишься с свободой, –Ловец тебя может поймать».«От бурь под приветною кровлейСпасусь я, – летунья в ответ, –А буду застигнута ловлей,Так в этом беды еще нет.Ловец меня, верно, не сгубит,Поймав меня в сети свои, –Ведь ловит, так, стало, он любит,А я создана для любви».Август 1854

Любовь музыканта

Посвящено А. Г. Рубинштейну

Царь я, – все звуки – мне слуги покорные,Войско державы моей.Будь мне царицей! Глаза твои черныеЦарских алмазов светлей.Полный мечтами и думами гордыми,В бурном порыве любвиЯ всколыхну громовыми аккордамиЖаркие перси твои.Весь я проникнут восторгом и муками, –Созданный весь из огня,Я упою тебя чудными звуками, –В них ты прочувствуй меня!В страстном огне, перерывы дыханияВыразит струн моих звон,Шепот «люблю», и печатью лобзанияЗнойно подавленный стон.Я облекусь в торжество триумфальное, –И, как волну к берегам,Разом всё царство мое музыкальноеБрошу к твоим я ногам.Между 1848 и 1854

Рашель

(Написано после появлений ее в ролях Федры и Гермионы)

От берегов тревожных Сены,Предвозвещенная молвой,Верховной жрицей МельпоменыОна явилась над Невой.Старик Расин взрывает недраСвоей могилы и глядит, –Его истерзанная ФедраВ венце бессмертия стоит,Гнетома грузом украшений,Преступной страстью сожжена,И средь неистовых движенийАнтичной прелести полна.То, мнится, мрамор в изваяньеПигмалионовски живойТомится в страстном истязаньеПред изумленною толпой.Из жарких уст волной певучейТечет речей волшебный склад,То, металлически гремучий,Он, раздробленный в прах летучий,Кипит и бьет, как водопад,То, просекаясь знойным криком,Клокочет он в избытке сил,То замирает в гуле дикомИ веет таинством могил.Вот дивный образ Гермионы!Как отголоски бурь в глуши,Широкозвучны эти стоныПронзенной ревностью души,Один лишь раз, и то ошибкой,Надежда вспыхнула на миг,И гордой греческой улыбкойПрекрасный озарился лик, –И вновь ударом тяжкой вестиЕлены дщерь поражена –Вся пламенеет жаждой мести, –Троянка ей предпочтена.Как вид подрытого утеса.Что в бездну моря смотрит косо,Чело громадное склоня,Спокойно страшен звук вопроса:«Орест! Ты любишь ли меня?»Под скорбным сердцем сжаты слезы:«Отмсти! Восстань за свой кумир!Лети! Рази! Разрушь весь мир!»Взор блещет молнией угрозы –Дрожи, дрожи, несчастный Пирр!В глухих раскатах голос гневаМрет, адской гибелью гудя;Ужасна царственная дева,Как Эвменида… Уходя,Она, в последнем вихре муки,Исполнясь мощи роковой,Змеисто взброшенные рукиВзвила над гневной головой –И мчится – с полотна текущейКартиной – статуей бегущей –Богиней кары громовой.И при захваченных дыханьяхТеатра, полного огнем,При громовых рукоплесканьяхВсего, что жизнью дышит в нем,Зашевелился мир могильный,Отверзлась гробовая сень…Рашель! Твоей игрой всесильнойМне зрится вызванная тень:Наш трагик, раннею кончинойОт нас оторванный, воссталИ, устремив свой взор орлиныйНа твой триумф, вострепетал.Он близ тебя заметил место,Где б ты могла узреть егоВ лице Тезея, иль Ореста,Иль Ипполита твоего.1853 или 1854

Благодарю вас за цветы

Посвящено М. Ф. Штакеншнейдер

Устранив высокопарностьПоэтической мечты,Проще самой простотыПриношу вам благодарностьЗа роскошные цветы,В виде ноши ароматной,Усладительной вполне,С вашей дачи благодатнойПрилетевшие ко мне.Здесь, средь красок дивной смеси,Ярко блещет горицвет,Под названьем «барской спеси»Нам известный с давних лет.Вот вербена – цвет волшебный, –Он у древних славен был,Чудодейственно целебный,На пирах он их живил,Кипятил их дух весельем,Дряхлых старцев молодил,И подчас любовным зельемВ кровь он римскую входил.Чудный цвет! В нем дышит древность,Жгуч как пламя, ал как кровь,Пламенеет он, как ревность,И сверкает, как любовь.Полны прелести и ласкиНе анютины ли глазкиЗдесь я вижу? – Хороши.Сколько неги и души!Вот голубенькая крошка –Незабудка! Как я рад!Незабвенье – сердца клад.Вот душистого горошкаВеет райский аромат!Между флоксов, роз и лилийЗдесь и ты, полей цветок, –Здравствуй, добрый мой Василий,Милый Вася – василек!Сколько венчиков махровых!Сколько звездочек цветных!И созвездие меж нихГеоргин пышноголовых,Переброшенных давноВ европейское окноМежду множеством гигантскихВзятых за морем чудес,Из-под светлых мексиканскихНегой дышащих небес.Я любуюсь, упиваюсьИ признательным стихомЗа цветы вам поклоняюсь –И хотел бы, чтоб цветкомХоть единым распустилсяЭтот стих и вам явилсяХоть радушным васильком;Но – перерван робким вздохом –Он боится, чуть живой,Вам предстать чертополохомИль негодною травой.23 июня 1854

Мелочи жизни

Есть муки непрерывные: не видно,Не слышно их, о них не говорят.Скрывать их трудно, открывать их стыдно,Их люди терпят, жмутся и молчат.Зарыты в мрак душевного ненастья,Они не входят в песнь твою, певец.Их благородным именем несчастьяНазвать нельзя, – несчастие – венец,Венец святой, надетый под грозою,По приговору божьего суда.Несчастье – терн, обрызнутый слезоюИль кровию, но грязью – никогда.Оно идет как буря – в тучах грозных,С величьем, – тут его и тени нет.Тут – пошлость зол и бед мелкозанозных,Вседневных зол и ежечасных бед.Житейский сор! – Едва лишь пережиты, –Одни ушли, те сыплют пылью вновь, –А на душе осадок ядовитыйОт них растет и проникает в кровь;Они язвят, подобно насекомым,И с ними тщетна всякая борьба, –Лишь вихрем бурным, молнией и громомРазносит их могучая судьба.1855

Малое слово о великом

На Руси, немножко дикой,И не то чтоб очень встарь,Был на царстве Царь Великой:Ух, какой громадный царь!Так же духом он являлся,Как и телом, – исполин,Чудо – царь! – Петром он звался,Алексеев был он сын.Мнится, бог изрек, державуДав гиганту: «Петр еси –И на камени сем славуЯ созижду на Руси».Много дел, зело успешных,Тем царем совершено.Им заложено в «потешных»Войска дивного зерно.Взял топор – и первый ботикОн устроил, сколотил,И родил тот ботик – флотик,Этот флотик – флот родил.Он за истину прямуюДерзость дерзкому прощал,А за ложь, неправду злуюЖивота весьма лишал, –А иному напоминкиКой о чем, начистоту,Делал с помощью дубинкиДома, в дружеском быту.Пред законом исполинаВсе стояли на ряду;Сын преступен – он и сынаПредал смертному суду.А под совести порукойПравдой тычь не в бровь, а в глаз,И, как Яков Долгорукой,Смело рви царев указ!Царь вспылит, но вмиг почуетСилу истины живой, –И тебя он расцелуетЗа порыв правдивый твой.И близ жаркой царской грудиБыли люди хороши,Люди правды, чести люди,Люди сердца и души:Друг – Лефорт, чей гроб заветныйСпрыснут царской был слезой,Шереметев – муж советный,Князь Голицын – боевой, –Князь Голицын – друг победам,Личный недруг Репнину,Пред царем за дело с шведомТяжко впавшему в вину.Левенгаупта без пощадыБьет Голицын, весь – война.«Князь! Проси себе награды!»– «Царь, помилуй Репнина!»Царь с Данилычем вел дружбу,А по службе – всё в строку,Спуску нет, – сам начал службуБарабанщиком в полку.Под протекциею женскойНе проскочишь в верхний сан!Царь и сам ПреображенскойСтал недаром капитан.Нет! – Он бился под Азовом,Рыскал в поле с казакомИ с тяжелым и суровымБытом воина знаком.Поли воинственной стихии,Он велел о той пореТолько думать о РоссииИ не думать о Петре.И лишь только отвоюет –Свежим лавром осенен,Чинно князю рапортуетРомодановскому он.И, вступая постепенноВ чин за чином, говорил:«Князь-де милостив отменно,Право, я не заслужил».В это время Русь родная,Средь неведения тьмы,Чернокнижье проклиная,Книг боялась, как чумы,Не давалась просвещенью,Проживала как пришлосьИ с славянской доброй леньюВсё спускала на авось, –И смотрела из пеленок,Отметаема людьми,Как подкинутый ребенокУ Европы за дверьми.«Как бы к ней толкнуться в двериИ сказать ей не шутя,Что и мы, дескать, не звери, –Русь – законное дитя!Как бы в мудрость иноземнееНам проникнуть? – думал он. –Дай поучимся у немцев!Только первый шаг мудрен».Сердце бойко застучало –Встал он, время не губя:«На Руси всему начало –Царь, – начну же я с себя!»И с ремесленной наукиНачал он, и, в деле скор,Крепко в царственные рукиВзял он плотничий топор.С бодрым духом в бодром телаСлавно плотничает царь;Там успел в столярном деле,Там – глядишь – уж и токарь.К мужику придет: «Бог помочь!»Тот трудится, лоб в поту.«Что ты делаешь, Пахомыч?»– «Лапти, батюшка, плету,Только дело плоховато, –Ковыряю как могу,Через пятое в десято».– «Дай-ка, я те помогу!»Сел. Продернет, стянет дырку, –Знает, где и как продеть,И плетет в частоковырку,Так, что любо поглядеть.В поле к праздному владельцуВыйдет он, найдет досуг,И исправит земледельцу.Борону его и плуг.А на труд свой с недоверьемСам всё смотрит. «Нет, пораПерестать быть подмастерьем!Время выйти в мастера».И, покинув царедворскийШтат, и чин, и скипетр свой,Он поехал в край заморский.«Человек-де я простой –Петр Михайлов, плотник, слесарь,Подмастерье», – говорит.А на царстве там князь-кесарьРомодановский сидит,Федор Юрьич. – Он ведь спроситОт Петра и то и се, –И рапортом он доноситКнязю-кесарю про всё.«Вот, – он пишет, – дело нашеПодвигается, тружусь,И о здравье Вашем, ВашеЯ Величество, молюсь».И припишет вдруг: «ОднакоВсё я знаю, не дури!Не грызи людей, собака!Худо будет, князь, смотри!»Навострившись у голландцев,Заглянув и в Альбион,У цесарцев, итальянцевПоучился также он.Стал он мастер корабельный,И на всё горазд притом:Он и врач довольно дельный,И хирург, и анатом,Физик, химик понемногу,И механик неплохой, –И в обратную дорогуСнарядился он домой.Для уроков же изустных,Что он Руси дать желал,Он учителей искусныхЕй из-за моря прислал.Полно втуне волочиться!Дворянин! Сади сынкаБукве, цифири учиться,Землемерию слегка!Только все успехи плохиИ ученье ни к чему.Русский смотрит: скоморохиВ немцах видятся ему, –И учителям не хочетВерить, что ни говори,Немец, думает, морочит:Все фигляры! штукари!Всё в них странно, не по-русски.Некрещеный всё народ!Нос табачный, платья узки,Да и ходят без бород.Как им верить? Кто порука?И – не к ночи говоря –Козни беса – их наука!Изурочили царя.И державный наш работникПосмотрел, похмурил взор,Снова вспомнил, что он плотник,Да и взялся за топор.Надо меру взять иную!Русь пригнул он… быть беде!И хватил ее, родную,Топором по бороде:Отскочила! – Брякнул, звякнулТот удар… легко ль снести?Русский крякнул, русский всплакнул:Эх, бородушка, прости!Кое-где и закричали:«Как? Да видано ль вовек?»Тсс… молчать! – И замолчали –Что тут делать? – Царь отсек.И давай рубить он с корня:Роскошь прочь! Кафтан с плеча!Прочь хоромы, пышность, дворня!Прочь и бархат и парча!Раззолоченные тряпки,Блестки – прочь! Всё в печь вались!Скидывай собольи шапки!Просто – немцем нарядись!Царь велел. Слова коротки.Простоты ж пример в глазах;Сам, подкинув он подметки,Ходит в старых сапогах.Из заветных, тайных горниц,Из неведомых светлицВывесть велено затворниц –И девиц, и молодиц.В ассамблею! – ДушегрейкиС плеч долой! Таков приказ.Страх подумать: белы шейки,Белы плечи напоказ!Да чего? – Полгруди видно,Так и в танец выходи!Идут, жмурятся… так стыдно!Ручки к глазкам – не гляди!А приказу всё послушно.Женки слезы трут платком,Царь же потчует радушноМуженьков их табаком.Табакерки! Трубки! – В глоткуХоть не лезет, а тяни!Порошку возьми щепотку –В нос пихни, нюхни, чихни!Тянут, нюхают. Ну, зелье!Просто одурь от него.Эко знатное веселье! –А привыкнешь – ничего –Сам попросишь. – В пляс голландский,Хоть не хочется, иди!Эй ты там, сынок дворянский!Выходи-ка, выходи!«Lieber Augustin» – по звукуНа немецкий лад кружи!Откружил – ступай в науку!А научишься – служи!Мало дома школьных храмин –За границу поезжай!А воротишься – экзаменЦарь задаст, не оплошай!Сам допросит, выложь знанья –Цифирь, линии, круги!А не сдержишь испытанья –И жениться не моги!Не позволит! – Оглянулся:Он уж там – и снова весьМысль и дело, – покачнулся,Задремал ты – он уж здесь.Там нашел он ключ целебный,Там – серебряный рудник,Там устроил дом учебный,Там богатств открыл родник,Там взрывает камней груду,Там дворян зовет на смотр, –А меж тем наука всюду,И в науке всюду Петр –Рыщет взглядом, сводит брови…Там – под Нарвой храбрый шведУчит нас ценою кровиТрудной алгебре побед.Научились. Под ПолтавойВот он грозен и могуч!Голос – гром, глаза – кровавыйВыблеск молнии из туч.Враг разбит. Победа наша!И сподвижник близ него –Князь Данилыч Алексаша,Славный Меншиков его.От добра пришлось и к худу:Смелый царь вступил на Прут,И – беда случись: отвсюдуЗлые турки так и прут.Окружили. Дело круто.Торжествует сопостат, –И Великий пишет с ПрутаВ свой встревоженный Сенат:«Не робеть! – Дела плохие.Жизнь Петру недорога.Что тут Петр? Важна Россия.Петр ей так, как вы, слуга.Только б чести не нарушить!Против чести что коль самСкажет Петр – Петра не слушать!То не царь уж скажет вам.Плен грозит. За выкуп многоКоль потребуют враги –Не давать! Держаться строго!Деньгу крепко береги!»Но спасает властелинаИ супруга своегоЧерна бровь – Екатерина,Катя чудная его.Хитрый путь она находит,Клонит к миру визиряИ из злой беды выводитИзумленного царя.Гнев ли царский на раската,Царь Данилычем взбешен, –Казнь ему! Данилыч к Кате,Та к царю – и князь прощен.Раз, заметив захолустье,Лес, болотный уголок,Глушь кругом, – при невском устьеЗаложил он городок.Шаток грунт, да сбоку море,Расхлестнем к Европе путь!Эта дверь не на затворе.Дело сладим как-нибудь.Нынче сказана граница,Завтра – срублены леса,Чрез десяток лет – столица,Через сотню – чудеса!Смерть смежила царски очи,Но бессмертные дела,Но следы гигантской мочиРусь в наследье приняла.И в тот век лишь взор попятишь –Всё оттоль глядит добром,И доселе что ни схватишь –Откликается Петром, –И петровскую стихиюНосим в русской мы кровиТак, что матушку РоссиюХоть «Петровией» зови!А по имени любовноДа по батюшке назвать,Так и выйдет: «Русь Петровна», –Так извольте величать!Всюду дум его рассадник, –И прекрасен над рекойЭтот славный «Медный всадник»С указующей рукой.Так державно, так престольноОн глядит на бег Невы,Что подходишь – и невольноРвется шапка с головы.Под стопами исполинаЗолотые письменаЗри: «Петру – Екатерина» –И пойми: Ему – Она!И, на лик его взирая,С сладким трепетом в груди,Кончи: «Первому – Вторая» –И без шапки проходи!1855

Христианские мысли перед битвами (в дни св. Пасхи 1855 г.)

Готовясь в бой с врагом и ополчась на битву,Произнесем, друзья, смиренную молитвуК отцу и богу сил! Не станем возглашать,Что мы идем дела святые совершать!Не будем называть святыней пир кровавый,И славу божию с земною нашей славойБезумно смешивать! – Под сению крестаВо имя кроткое спасителя-ХристаНе могут резаться и грызться люди-братья,Не обновляя язв честнейшего распятья, –И, может быть, тому, кто со креста поникГлавою мирною, наш предпобедный клик –Клик с именем его, воинственно-разгульный,Под небом слышится насмешкой богохульной.Зачем же оскорблять учителя любви,Взывая к кроткому: Се нож! Благослови,Да в честь твою его поднимем на убийство!Уймем таких молитв кощунственных витийство!И, на врагов восстав, к владыке воззовем:Прости, о господи, мы много их побьем!О, просвети своим небесным правосудьем,Всевышний, их и нас! Мы служим лишь орудьемА явлению твоих таинственных судеб.Ты правду зришь один, а бедный смертный слеп.Дай мир нам! Изжени дух злобы и коварства,Волнующий враждой земные наши царства!В них братство водвори! Да с именем ХристаНе меч подъемлется на злые состязанья,Но умиренные смыкаются устаБожественным ключом пасхального лобзанья!Конец апреля – начало мая 1855

К России

Не унывай! Все жребии земныеИзменчивы, о дивная в землях!Твоих врагов успехи временныеПройдут, как дым, – исчезнут, яко прах.Всё выноси, как древле выносила,И сознавай, что в божьей правде сила,А не в слепом движении страстей,Не в золоте, не в праздничных гремушках,Не в штуцерах, не в дальнометных пушкахИ не в стенах могучих крепостей.Да, тяжело… Но тяжелей бывало,А вышла ты, как божий день, из тьмы;Терпела ты и в старину немалоРазличных бурь и всякой кутерьмы.От юных дней знакомая с бедами,И встарь ты шла колючими путями,Грядущего зародыши тая,И долгого терпения урокиВнесла в свои таинственные строкиСуровая История твоя.Ты зачат был от удали норманнской(Коль к твоему началу обращусь),И мощною утробою славянскойТы был носим, младенец чудный – Рус,И, вызванный на свет к существованью,Европе чужд, под Рюриковой дланьюСперва лежал ты пасынком земли,Приемышем страны гиперборейской,Безвестен, дик, за дверью европейской,Где дни твои невидимо текли.И рано стал знаком ты с духом брани,И прыток был ребяческий разбег;Под Игорем с древлян сбирал ты дани,Под Цареград сводил тебя Олег,И, как ведром водицу из колодца,Зачерпывал ты шапкой новгородцаДнепровский вал, – и, ловок в чудесах,Преград не зря ни в камнях, ни в утесах,Свои ладьи ты ставил на колесахИ посуху летел на парусах.Ты подрастал. Уж сброшена пеленка,Оставлена дитятей колыбель;Ты на ногах, пора крестить ребенка!И вот – Днепра заветная купельНа греческих крестинах расступилась,И Русь в нее с молитвой погрузилась.Кумиры – в прах! Отрекся и от женКреститель наш – Владимир, солнце наше,Хоть и вздохнул: «Зело бо жен любяще», –И браком стал с единой сопряжен.И ввергнут был в горнило испытанийТы – отрок – Рус. В начале бытияНа двести лет в огонь домашних бранейТебя ввели удельные князья:Олегович, Всеславич, Ярославич,Мстиславич, Ростиславич, Изяславич, –Мозг ныл в костях, трещала голова, –А там налег двухвековой твой барин.Тебе на грудь – неистовый татарин,А там, как змей, впилась в тебя Литва.Там Рим хитрил, но, верный православью,Ты не менял восточного креста.От смут склонил тебя к однодержавьюТвой Иоанн, рекомый «Калита».Отбился ты и от змеи литовской,И крепнуть стал Великий князь Московской,И, осенен всевышнего рукой,Полки князей в едину рать устроив,От злых татар герой твой – вождь героев –Святую Русь отстаивал Донской.И, первыми успехами венчанна,Русь, освежась, протерла лишь глаза,Как ей дались два мощных Иоанна:Тот – разум весь, сей – разум и гроза, –И, под грозой выдерживая опыт,Крепясь, молясь и не вдаваясь в ропот,На плаху Рус чело свое клонил,А страшный царь, кроваво-богомольный,Терзая люд и смирный и крамольный,Тиранствовал, молился и казнил.Лишь только дух переводил – и сноваПытаем был ты, детствующий Рус, –Под умною опекой ГодуноваЛишь выправил ты бороду и усИ сел было с указкою за книжку,Как должен был за Дмитрия взять Гришку,А вслед за тем с ватагою своейВор Тушинский казацкою тропинкойНа царство шел с бесстыдною Маринкой –Сей польскою пристяжкой лжецарей.И то прошло. И, наконец, указанРоссии путь божественным перстом:Се Михаил! На царство в нем помазанРомановых благословенный дом.И се – восстал гигант-образовательРодной земли, ее полусоздательВеликий Петр. Он внутрь и вне взглянулИ обнял Русь: «Здорово, мол, родная!» –И всю ее от края и до краяВстряхнул, качнул и всю перевернул, –Обрил ее, переодел и в школуЕе послал, всему поиаучил;«Да будет!» – рек, – и по его глаголуТворилось всё, и русский получилЖизнь новую. Хоть Руси было тяжко,Поморщилась, покорчилась, бедняжка,Зато потом как новая земляЯвилась вдруг, оделась юной славой,Со шведами схватилась под ПолтавойИ бойкого зашибла короля.И побойчей был кое-кто, и, глядяНа божий мир, весь мир он с бою брал, –То был большой, всезнаменитый дядя,Великий вождь, хоть маленький капрал;Но, с малых лет в гимнастике страданийОкрепший, росс не убоялся браниС бичом всех царств, властителем властей,С гигантом тем померялся он в силах,Зажег Москву и в снеговых могилахУгомонил непризванных гостей.И между тем как на скалах ЕленыУтихло то, что грозно было встарь,Торжественно в стенах всесборной ВеныЕвропе суд чинил наш белый царь,И где ему внимали так послушно –Наш судия судил великодушно.Забыто всё. Где благодарность нам?«Вы – варвары!» – кричат сынам РоссииСо всех сторон свирепые витии,И враг летит по всем морским волнам.Везде ты шла особою дорогой,Святая Русь, – давно ль средь кутерьмыНа Западе, охваченном тревогой,Качалось всё? – Спокойны были мы,И наш монарх, чьей воли непреклонностьДивила мир, чтоб поддержать законность,По-рыцарски извлек свой честный меч.За то ль, что с ним мы были бескорыстны,Для Запада мы стали ненавистны?За то ль хотят на гибель нас обречь?В пылу войны готовность наша к мируВсем видима, – и видимо, как есть,Что схватим мы последнюю секиру,Чтоб отстоять земли родимой честь.Не хочет ли союзничество злоеНас покарать за рыцарство былое,Нам доказать, что нет священных прав,Что правота – игрушка в деле наций,Что честь знамен – добавок декорацийВ комедиях, в трагедиях держав?Или хотят нас просветить уроком,Нам показать, что правый, честный путьВ политике является порокомИ что людей и совесть обмануть –Верх мудрости? – Нет! Мы им не поверим.Придет конец невзгодам и потерям, –Мы выдержим – и правда верх возьмет.Меж дел людских зла сколько б ни кипело –Отец всех благ свое проводит дело,И он один уроки нам дает.Пусть нас зовут врагами просвещенья!Со всех трибун пускай кричат, что мы –Противники всемирного движенья,Поклонники невежественной тьмы!Неправда! Ложь! – К врагам готовы рукуМы протянуть, – давайте нам науку!Уймите свой несправедливый шум!Учите нас, – мы вам «спасибо» скажем;Отстали мы? Догоним – и докажем,Что хоть ленив, но сметлив русский ум.Вы хитростью заморскою богаты,А мы спроста в открытую идем,Вы на словах возвышенны и святы,А мы себя в святых не сознаем.Порой у нас (где ж люди к злу не падки?)Случаются и английские взятки,И ловкости французской образцыВ грабительстве учтивом или краже;А разглядишь – так вы и в этом дажеВеликие пред нами мудрецы.Вы навезли широкожерлых пушек,Громадных бомб и выставили рать,Чтоб силою убийственных хлопушекВеличие России расстрелять;Но – вы дадите промах. ПровиденьеЧрез вас свое дает нам наставленье,А через нас самих вас поразит;Чрез вас себя во многом мы исправим,Пойдем вперед и против вас поставимВеличия усиленного щит.И выстрелы с той и другой стихииИз ваших жерл, коли на то пошло,Сразят не мощь державную России,А ваше же к ней привитое зло;И, крепкие в любви благоговейной,Мы пред царем сомкнёмся в круг семейной,И всяк сознай, и всяк из нас почуйСвой честный долг! – Царя сыны и слуги –»Ему свои откроем мы недугиИ скажем: «Вот! Родимый наш! Врачуй!»И кто из нас или нечестный воин,Иль гражданин, но не закона страж,Мы скажем: «Царь! Он Руси не достоин,Изринь его из круга, – он не наш».Твоя казна да будет нам святыня!Се наша грудь – Отечества твердыня,Затем что в ней живут и бог и царь,Любовь к добру и пламенная вера!И долг, и честь да будут – наша сфера!Монарх – отец, Отечество – алтарь!Не звезд одних сияньем лучезарен,Но рвением к добру страны родной,Сановник наш будь истинный боярин,Как он стоит в стихах Ростопчиной!Руководись и правдой и наукой,И будь второй князь Яков Долгорукой!Защитник будь вдовства и сиротства!Гнушайся всем, что криво, низко, грязно!Будь в деле чужд Аспазий, Фрин соблазна,Друзей, связей, родства и кумовства!И закипят гигантские работы,И вырастет богатство из земли,И явятся невиданные флоты,Неслыханных размеров корабли,И миллионы всяческих орудий,И явятся – на диво миру – люди, –И скажет царь: «Откройся свет во мглеИ мысли будь широкая дорога,Затем что мысль есть проявленье богаИ лучшая часть неба на земле!»Мы на тебя глядим, о царь, – и тягостьС унылых душ снимает этот взгляд.Над Русью ты – увенчанная благость,И за тебя погибнуть каждый рад.Не унывай, земля моя родная,И, прошлое с любовью вспоминая,Смотри вперед на предлежащий век!И верь, – твой враг вражду свою оплачетИ замолчит, уразумев, что значитИ русский бог, и русский человек.Октябрь 1855

В альбом Е. Карлгоф

Веселый нрав – Ваш дар природный,В Вас жизнь кипит – хвала творцу!И пуще шляпки самой моднойЖивая радость Вам к лицу;Так дай же бог шутя, с улыбкойВесь так пройти Вам жизни путь,Чтоб не случилось и ошибкойВам ни заплакать, ни вздохнуть!Между 1847 и 1856

Извинение

Винюсь пред ангелом ребенком:Случайно назвал я, шутя,Очаровательным бесенкомИгриво-бойкое дитя.Она (здесь милая природаГрамматике сказала: вон! –И потому «она» – не «он»,Ребенок женского был рода) –Она, ушко свое склоня,Когда молва до ней домчаласьПро эту дерзость, зачуралась,Воскликнув трижды: «Чур меня!» –И тем же ангелом осталась.О, если б прежние годаИ прежний пыл!.. Избави боже!Случись, что был бы я моложеИ с нею встретился б, тогдаОт этих прелестей – беда! –Страдать бы крепко мне досталосьИ сердце, полное огня,Стократ кричало б: «Чур меня!» –И всё бы адски бесновалось;А ныне я, спокойно-горд,Дерзнул, любуясь тем ребенком,Назвать и ангела бесенкомЗатем, что сам я старый черт.Между 1850 и 1856

Распутие

Мне памятно: как был ребенком я –Любил я сказки; вечерком поранеИ прыг в постель, совсем не для спанья,А рассказать чтобы успела няняМне сказку. Та, бывало, и начнетМне про Иван-царевича. «Ну вот, –Старушка говорит, – путем-дорогойИ едет наш Иван-царевич; коньЗолотогривый и сереброногой –Дым из ушей, а из ноздрей огонь –Стремглав летит. Да вдруг и раздвоиласьДорожка-то: одна тропа пустиласьНаправо, вдаль, через гористый край;Другая же тропинка своротиласьНалево – в лес дремучий, – выбирай!А тут и столб поставлен, и написанНа нем наказ проезжему: пустись онНалево – лошадь сгинет, жив ездокОстанется; направо – уцелеетЛихой золотогрив, сереброног,А ездоку смерть лютая приспеет.Иван-царевич крепко приуныл:Смерть жаль ему коня-то; уж такогоВедь не добыть, он думает, другого,А всё ж себя жаль пуще, своротилНалево», – и так далее; тут бредуКонец не близко, много тут вранья,Но иногда мне кажется, что яВдоль жизни, как Иван-царевич, еду –И, вдумавшись, в той сказке нахожуИзрядный толк. Вот я вам расскажу,Друзья мои, не сказку и не повесть,А с притчей быль. Извольте: я – ездок,А конь золотогрив, сереброног –То правда божья, истина да совесть.И там и здесь пути раздвоены –Налево и направо. Вот и станешь, –Которой же держаться стороны?На ту посмотришь да на эту взглянешь.Путь честный – вправо: вправо и свернешь,Коль правоту нелицемерно любишь,Да тут-беда! Тут сам себя погубишьИ лишь коня бесценного спасешь.Так мне гласит и надпись у распутья.Живи ж, мой конь! Готов уж повернуть яНаправо – в гору, в гору – до небес…Да думаешь: что ж за дурак я? Эво!Себя губить! – Нет! – Повернул налево,Да и давай валять в дремучий лес!Между 1850 и 1856

Прежде и теперь

Я не люблю воспоминаний – нет!О, если б всё, всё сердце позабыло!Пересмотрев ряды минувших лет,Я думаю: зачем всё это было?Прошедшее за мною, как змея,Шипя, ползет. Его я проклинаю.Всё, что узнал, ношу как бремя яИ говорю: «Зачем я это знаю?»Под разума критической лозойВся жизнь моя мне кажется ошибкой.На что смотрел я прежде со слезой,Теперь смотрю с насмешливой улыбкой.Пред чем горел я пламенем грудным,Пред тем стою с бесчувственностью трупа;О том, что мне казалось неземным,Готов сказать: «Как это было глупо!»А для чего желал бы я забытьМинувшее? – Чтоб сердцем стать моложеИ в будущем возобновить всё то же,Все глупости былые повторить, –Растратить вновь святые упованья,И, опытов хватая барыши,За них продать и девственность незнанья,И светлое ребячество души.Как весело, пока живешь и любишь,И губишь всё, что думал век любить!..Нехорошо всё это погубить,А хорошо, пока всё это губишь.Между 1850 и 1856

Н. Б. Вележеву

(При посылке собрания стихотворений)

Блюститель первого условьяВсех наслаждений жизни сей,Вы – доктор наш, вы – страж здоровья,И свят ваш подвиг средь людей.Я – стихотворец, и на лиреДано играть мне в этом мире –В сей скудной сфере бытия,Где мы живем, томимся, тужим;Но не гармонии ль мы служим,Почтенный доктор, вы и я?Вникает в тайны механизмаТелесных сил ваш зоркий взгляд,Чтоб наши струны организмаПорой настроивать на лад,Чтоб вновь они, в их полном ходе,Пристроясь к жизни торжеству,Звучали песнию природеИ громким гимном божеству;По строгим правилам наукиСоразмеряете вы их, –А я ввожу в размеры звукиИ их слагаю в мерный стих –И счастлив, ежели хоть слово,Хоть звук, обдуманный в тиши,Встает и живо, и здоровоСо дна болезненной души.И так – мы сходными тропамиИдем, и – ваш слуга по гроб –Кладу пред вашими стопамиМое собранье рифм и стоп,Да служат вам порой, хоть редко,В забаву легкую оне,Как все рецепты ваши меткоВсегда служили в пользу мне.Между 1850 и 1856

Вьющееся растение

Собственною слабостью в дольний прах повержено,Зелье пресмыкается,Но могучим деревом на пути поддержано –На него взбирается.Глядь! Растенье гибкое ветвью переплетногоКрепкий ствол опутало,Прицепилось к мощному, листьев тканью плотноюВсю кору закутало;Жмется зелье хилое к дереву суровому,Хилому здоровится, –Выше с утра к вечеру, с ночи к утру новомуГуще всё становится, –И потом, от мощного будто б не зависело,С прихотью раскинулось,Высь чела древесного, взвившись, перевысило,Да потом как ринулосьВниз каскадом лиственным: в воздухе разбросанныхСтеблей кисть богатая,Как волос всклокоченных, гребнем не причесанных,Густота косматая,Свесилась, качается; дерево ж, навьюченоЭтой тяжкой ношею,Наклонилось, сгорбилось; кажется, измученоДолей нехорошею.Больно, грустно дереву, к небу вместе с братьямиНекогда подъятому,А теперь согбенному, душными объятьямиБеспокойно сжатому.А ведь с лаской, кажется, с дружбою, с любовиюТо растенье стелетсяПо стволу древесному, словно плотью-кровиюС ним радушно делится.Отчего ж здесь видима участь невеселая,С горем неразлучная?Ах, есть ласки горькие, есть любовь тяжелаяИ приязнь докучная.Между 1850 и 1856

Что-то будет?

Я предрассудков враг, но я не чужд гаданьяНад тайной участью цветущего созданья,Вступающего в свет с чувствительной душойИ сердцем трепетным. Что будет? Боже мой!Что деву юную ждет в этом мире строгом,Богатом в горестях, а в радостях убогом?Какой ей в жизни путь судьбой определен?Кто будет спутник ей? Кто будет этот он?И мне хотелось бы не пошлые приветыЕй дать в приданое, но добрые советы,И на далекий путь снабдить ее притомДорожной грамотой, хранительным листом.«О рок земной! Смягчись, – рукою всемогущейСозданью нежному дай светлый день грядущий! –Так с теплой просьбою взываю я к судьбе. –Не изомни цветка, врученного тебе!Злой бурей не обидь едва расцветшей розы!»А там, от тихих просьб переходя в угрозы,Я повелительно судьбе в глаза смотрюИ, пальцем ей грозя: «Так помни ж» – говорю,Как будто бы она должна быть мне послушна,А та на всё глядит спокойно, равнодушно.Между 1850 и 1856

Чувство

Подумаешь: к чему все эти бури –Гроза страстей? Мне так легко с тех пор,Как на тебя упал мой бедный взорИ плавать стал очей твоих в лазури.Мне кажется – я так тебя люблю,Так хорошо мне было бы с тобою,Так по себе, что я с моей судьбоюПоладил бы, и на душу моюСошла бы та спокойная отрада,То тихое довольство добрых душ,Которого не трогай, не нарушь –И ничего уж более не надо!Между 1850 и 1856

Я знаю

Я знаю, – томлюсь я напрасно,Я знаю, – люблю я бесплодно,Ее равнодушье мне ясно,Ей сердце мое – неугодно.Я нежные песни слагаю,А ей и внимать недосужно,Ей, всеми любимой, я знаю,Мое поклоненье не нужно.Решенье судьбы неизменно.Не так же ль средь жизненной битвыМы молимся небу смиренно, –А нужны ли небу молитвы?Над нашею бренностью гибкой,Клонящейся долу послушно,Стоит оно с вечной улыбкойИ смотрит на нас равнодушно, –И, видя, как смертный склоняетГлаву свою, трепетный, бледный,Оно неподвижно сияет,И смотрит, и думает: «Бедный!»И мыслю я, пронят глубокоСознаньем, что небо бесстрастно:Не тем ли оно и высоко?Не тем ли оно и прекрасно?Между 1850 и 1856

Смейтесь!

Еще недавно мы знакомы,Но я уж должен вам сказать,Что вы усвоили приемы,Чем можно сердце потерзать;Вы вникли в милое искусствоПощекотать больное чувство,Чтоб после, под его огнем,Свои фантазии на немС прегармоническим расчетомТак ловко, верно, как по нотам,Слегка разыгрывать, смеясь, –Везде вам музыка далась!Вы проходили эту гамму, –И, с страшной злостью вас любя,В угоду вам, я сам себяГотов поднять на эпиграмму.Сквозь грани радужные призмСмотреть уж поздно мне, конечно,Да, сознаюсь чистосердечно:Мои мечты – анахронизм.О, смейтесь, смейтесь смехом явным!Не правда ль – чувство так смешно?Ему всегда иль быть забавным,Иль жалким в мире суждено.Простите! Я вернусь к рассудку…Когда ж мы встретимся опять, –Мы обратим всё это в шуткуИ будем вместе хохотать.Между 1850 и 1856

Сновидение (написано после посещения гостиниц)

Мне виделся сон – упоительный сон.Мне снилось: из пыли враждебнойЧрез море и сушу я был унесенИ замок предстал мне волшебный.Красиво смотрел он с своей высотыНа прелесть природы окрестной;Лаская, его обнимали цветыПри блеске лазури небесной.В фонтанах, в каскадах, под солнца лучомВода говорливо резвилась,То била из грота студеным ключом,То озером светлым ложилась, –И птичка, взлетая, веселую трельВ пространстве небес выводила,А в водном потоке играла форельИ стерлядь степенно ходила.Роскошные виды со всех там сторонЯвлялись несытому зренью,Приветно кивали и ясень и кленВетвями с отрадною тенью.Разумный владелец всё сам насадил,Сам доброй рукою посеял,И каждый иссохший сучок отделил,И свежую ветку взлелеял, –И с нежной заботой ходил он окрест,Призыву хозяйства послушно,И чудные виды пленительных местУказывал гостю радушно.Всё было прекрасно! Но лучше всего,Что там озаряла денница,И лучше всех видов и замка тогоБыла того замка царица.Живой, христианской, святой теплотыЯвлялось в очах ее много,И кроткого лика сияли чертыГлубокою верою в бога,И ясно ее выражало челоДел добрых прекрасную повесть,И сердцу при ней становилось тепло,Целилась молитвою совесть.Исчезнул мелькнувший мне сладостный сон,Но сердце его сохранило, –И думаю: «Более! как ясен был он!Да, полно, во сне ль это было?»Между 1850 и 1856

Прометей

Стянут цепию железной,Кто с бессмертьем на челеНад разинутою безднойПригвожден к крутой скале?То Юпитером казнимыйС похитительного дня –Прометей неукротимый,Тать небесного огня!Цепь из кузницы ВулканаВ члены мощного титанаВгрызлась, резкое кольцоСводит выгнутые руки,С выраженьем гордой мукиОпрокинуто лицо;Тело сдавленное ноетПод железной полосой,Горный ветер дерзко роетКудри, взмытые росой;И страдальца вид ужасен,Он в томленье изнемог,Но и в муке он прекрасен,И в оковах – всё он бог!Всё он твердо к небу взводитСилу взора своего,И стенанья не исходитИз поблеклых уст его.Вдруг – откуда так приветноЧто-то веет? – Чуть заметноКрыл движенье, легкий шум,Уст незримых легкий шепотПрерывает тайный ропотПрометея мрачных дум.Это – группа нимф воздушных,Сердца голосу послушныхДев лазурной стороны,Из пределов жизни сладкойВ область дольних мук украдкой– Низлетела с вышины, –И страдалец легче дышит,Взор отрадою горит.«Успокойся! – вдруг он слышит,Точно воздух говорит. –Успокойся – и смиреньемГнев Юпитера смири!Бедный узник! Говори,Поделись твоим мученьемС нами, вольными, – за чтоТы наказан, как никтоИз бессмертных не наказан?Ты узлом железным связанИ прикован на землеК этой сумрачной скале».«Вам доступно состраданье, –Начал он, – внимайте ж мнеИ мое повествованьеСкройте сердца в глубине!Меж богами, в их совете,Раз Юпитер объявил,Что весь род людской на светеИстребить он рассудил.«Род, подобный насекомым!Люди! – рек он. – Жалкий род!Я вас молнией и громомРазражу с моих высот.Недостойные творенья!Не заметно в вас стремленьяК светлой области небес,Нет в вас выспреннего чувства,Вас не двигают искусства,Весь ваш мир – дремучий лес».Молча сонм богов безгласных,Громоносному подвластных,Сим словам его внимал,Все склонились – я восстал.О, как гневно, как суровоОн взглянул на мой порыв!Он умолк, я начал слово:«Грозный! ты несправедлив.Страшный замысл твой – обидаПравосудью твоему? –Ты ли будешь враг ему?Грозный! Мать моя – ФемидаМне вложила в плоть и кровьК правосудию любовь.Где же жить оно посмеет,Где же место для него,Если правда онемеетУ престола твоего?Насекомому подобенСмертный в свой короткий век,Но и к творчеству способенЭтот бренный человек.Вспомни мира малолетство!Силы спят еще в зерне.Погоди! Найдется средство –И воздействуют оне».Я сказал. Он стал ворочатьСтрелы рдяные в руках!Гнев висел в его бровях,0 «Я готов мой гром отсрочить!» –Возгласил он – и восстал.Гром отсрочен. Льется время.Как спасти людское племя?Непрерывно я искал.Чем в суровой их отчизнеДвигнуть смертных к высшей жизни?И загадка для меняРазрешилась: дать огня!Дать огня им – крошку света –1 Искру в пепле и золе –И воспрянет, разогрета,Жизнь иная на земле.В дольнем прахе, в дольнем хламеИскра та гореть пойдет,И торжественное пламяНебо заревом зальет.Я размыслил – и насытилГорней пищей дольний мир, –Искру с неба я похитил,И промчал через эфир,Скрыв ее в коре древесной,И на землю опустил,И, раздув огонь небесный,Смертных небом угостил.Я достиг желанной цели:Искра миром принята –И искусства закипели,Застучали молота;Застонал металл упорныйИ, оставив мрак затворный,Где от века он лежал,Чуя огнь, из жилы горнойРдяной кровью побежал.Как на тайну чародея,Смертный кинулся смотреть,Как железо гнется, рдея,И волнами хлещет медь.Взвыли горны кузниц мира,Плуг поля просек браздой,В дикий лес пошла секира,Взвизгнул камень под пилой;Камень в храмы сгромоздился,Мрамор с бронзой обручился,И, паря над темным дном,В море вдался волнорезомЛес, прохваченный железом,Окрыленный полотном.Лир серебряные струныГимн воспели небесам,И в восторге стали юныСтарцы, вняв их голосам.Вот за что я на терзаньеПригвожден к скале земной!Эти цепи – наказаньеЗа высокий подвиг мой.Мне предведенье внушало,Что меня постигнет казнь,Но меня не удержалаМук предвиденных боязнь,И с Юпитерова сводаЖребий мой меня послал,Чтоб для блага смертных родаЯ, бессмертный, пострадал».Полный муки непрерывной,Так вещал страдалец дивный,И, внимая речи той,Нимфы легкие на волеОб его злосчастной долеНежной плакали душойИ, на язвы Прометея,Как прохладным ветерком,Свежих уст дыханьем вея,Целовали их тайком.Между 1850 и 1856

Дионисий и Филоксен

Вступает – на диво и смех Сиракузам –Тиран Дионисий в служители музам:Он лиру хватает, он пишет стихи;Но музы не любят тиранов холодных, –Творит он лишь груды рапсодий негодных,Исполненных вялой, сухой чепухи.Читает. В собранье все внемлют с боязнью.Зевать запретил он под смертною казнью,Лишь плакать дозволил, а те наконецЗевоту с таким напряженьем глотают,Что крупные слезы из глаз выступают,И, видя те слезы, доволен певец.Вот, думает, тронул! – Окончилось чтенье.Кругом восклицанья, хвалы, одобренье:«Прекрасно!» – И новый служитель камен,Чтоб выслушать суд знатока просвещенный,Зовет – и приходит к нему вдохновенныйТворец дифирамбов, поэт – Филоксен.«Я снова взлетел на парнасские высиИ создал поэму, – сказал Дионисий. –Прослушай – и мненья не скрой своего!»И вот – он читает. Тот выслушал строго:«Что? много ль красот и достоинств?» –«Не много».– «А! Ты недоволен. В темницу его!»Сказал. Отвели Филоксена в темницу,От взоров поэта сокрыли денницу,И долго томился несчастный. Но вотСвободу ему возвращают и сноваЗовут к Дионисию. «Слушай! ГотоваДругая поэма, – тут бездна красот».И новой поэмы, достоинством бедной,Он слушает чтенье, измученный, бледный,Мутятся глаза его, хочется спать.Тот кончил. «Ну что? Хорошо ли» – Ни словаЕму Филоксен, – отвернулся суровоИ крикнул: «Эй! Стража! В темницу опять!»Между 1850 и 1856

Отзыв на вызов (тем же девицам)

Вдоль жизни проходя средь терний, я привыкСпокойно попирать колючую дорогу,Но чувствую в душе невольную тревогу,Когда вокруг меня колышется цветник,И девы юные – земные херувимы –В своих движениях легки, неуловимы,Живым подобием роскошного венкаСвиваются вокруг поэта-старика,И зыблющийся круг существ полуэфирныхЖдет песен от меня и свежих звуков лирных,А я, растерянный, смотрю, боясь дохнутьТлетворным холодом на их цветистый путь,Боюсь на их восторг – невинных душ одежду –Набросить невзначай угрюмой мысли тень,Мечту их подломить или измять надеждуИ сумраком задеть их восходящий день…Нет! Нет, не требуйте, цветущие созданья,От ослабелых струн могучего бряцанья!Всё поле жизни вам я скоро уступлю,А сам, как ветеран, уж утомленный битвой,Безмолвно, с тайною сердечною молитвой,Вас, дети, трепетной рукой благословлю.Между 1850 и 1856

Письмо Авдель-Кадера

В плену у французов – светило Алжира –Эмир знаменитый. Содержат эмираОни в Амбуазе, где замка стенаКрепка и надежна, – и пленник, донынеЛетавший на бурном коне по пустыне,Уныло глядит в амбразуру окна.И вдруг под окном, как другая денница,Блестящая юной красою девицаНесется на белом арабском коне,И взор – коя-нур – этот пламенник мира –Девицею брошен в окно на эмира, –И вспыхнула дева, и рдеет в огне.И завтра опять проезжает, и сноваВзглянула, краснеет. Не надобно слова, –Тут сердце открыто – смотри и читай!Упрямится конь, но с отвагою ловкойНаездница с поднятой гордо головкойЕго укрощает: эмир, замечай!И смотрит он, смотрит, с улыбкой любуясь,Как милая скачет, картинно рисуясь;Блеснул в его взоре невольный привет,Замеченный ею… Как быстро и крутоОна повернула! – Такая минутаИ в сумраке плена для пленника – свет,Сн сам уже ждет ее завтра, и взглядыКидает в окно, в ожиданье отрады,И светлым явленьем утешен опять;Но ревностью зоркой подмечена скороЦель выездов девы, – и строгость надзораСпешила немые свиданья прервать.Эмир с этих пор в заключенье два годаНе мог ее видеть. Когда же свободаЕму возвратилась, узнал он потом,Кто та, кем бывал он так радуем, пленный,И в память ей перстень прислал драгоценныйС исполненным кроткого чувства письмом.«Хвала тебе, – пишет он, – ангел прелестный!Аллах да хранит в тебе дар свой небесный –Святую невинность! – О ангел любви!Прими без смущенья привет иноверца!В очах твоих – небо, ночь – в области сердца.О, будь осторожна, в молитве живи!О белая горлица! Бел, как лилея,Твой конь аравийский, но лик твой белее.Врага берегись: он и вкрадчив и тих,Но хищен и лют, хоть прикрашен любовью:Неопытной девы ползя к изголовью,Он девственных прелестей жаждет твоих.Змий хочет подкрасться и перси младыеТвои опозорить: отталкивай змия,Доколе аллах не пошлет, как жену,Тебя с благодатью к супружеской сени!Прими этот перстень на память мгновений,Блеснувших мне радостью чистой в плену.Пред хитрым соблазном, пред низким обманом –Сей перстень да будет тебе талисманом!Сама ль поколеблешься ты – и тогдаСкажи себе: «Нет! Быть хочу непреклонной.Нет, сердце, ты лжешь; пыл любви незаконной –Напиток позора и праздник стыда».И буди – светило домашнего круга,Хранящая верность супругу супруга!Будь добрая матерь и чадам упрочьИ радость, и счастье! Когда не забудешьСвященного долга – жить в вечности будешь,Младая аллаха прекрасная дочь!»Между 1850 и 1856

Ребенку

Дитя! Твой милый, детский лепетИ сладость взгляда твоегоМеня кидают в жар и трепет –Я сам не знаю – отчего.Зачем, порывом нежной ласкиК земному ангелу влеком,Твои заплаканные глазкиЦелую жадно я тайком?Не знаю… Так ли? – Нет, я знаю:Сквозь ласку грешную моюПорой, мне кажется, ласкаюВ тебе я маменьку твою;Я, наклонясь к малютке дочке,Хочу схватить меж слезных струйНа этой пухлой детской щечкеДругой тут бывший поцелуй,Еще, быть может, неостылый…То поцелуй святой любвиТой жизнедательницы милой,Чья кровь, чья жизнь – в твоей крови;И вот, как божия росинкаНа листьях бледных и сухих,Твоя невинная слезинкаОсталась на губах моих.Дитя! Прости мне святотатство!Прости мне это воровство!Чужое краду я богатство,Чужое граблю торжество.Между 1850 и 1856

Благодарю

Благодарю. Когда ты так отрадноО чем-нибудь заводишь речь свою,В твои слова я вслушиваюсь жадноИ те слова бездонным сердцем пью.Слова, что ты так мило произносишь,Я, в стих вложив, полмира покорю,А ты мне их порою даром бросишь.Благодарю! Благодарю!Поешь ли ты – при этих звуках млея,Забудусь я в раздумье на часок;Мне соловья заморского милееМалиновки домашней голосок, –И каждый звук ценю я, как находку,За каждый тон молитву я творю,За каждую серебряную ноткуБлагодарю – благодарю.Под тишиной очей твоих лазурныхПорой хочу я сердцем отдохнуть,Забыть о днях мучительных и бурных…Но как бы мне себя не обмануть?Моя душа к тебе безумно рвется, –И если я себя не усмирю,То тут уж мне едва ль сказать придется«Благодарю, благодарю».Но если б я твоим увлекся взоромИ поздний жар еще во мне возник,Ты на меня взгляни тогда с укором –И я уймусь, опомнюсь в тот же миг,И преклонюсь я к твоему подножью,Как старый грех, подползший к алтарю,И на меня сведешь ты милость божью.Благодарю! Благодарю!Между 1850 и 1856

Просьба

Ах, видит бог, как я тебя люблю,Ты ж каждый раз меня помучить рада,Пожалуйста – не мучь меня, молю,Пожалуйста – не мучь меня, – не надо!Прими подчас и пошлый мой привет,Избитое, изношенное слово!Не хорошо? – Что ж делать? – Лучше нет.Старо? – Увы! Что ж в этом мире ново?И сам я стар, и полон стариной,А всё теснюсь в сердечные страдальцы…Пожалуйста – не смейся надо мной!На глупости смотри мои сквозь пальцы!Молчу ли я? – Махни рукою: пусть!Дай мне молчать и от меня не требуйМоих стихов читанья наизусть, –Забыл – клянусь Юпитером и Гебой!Всё, всё забыл в присутствии твоем.Лишь на тебя я жадный взгляд мой брошу –Всё вмиг забыл, – и как я рад притом,Что с памяти свалил я эту ношу,Весь этот груз! Мне стало так легко.Я в тот же миг юнею, обновляюсь…А всё еще осталось далекоДо юности… Зато я и смиряюсь.Мои мечты… Я так умерен в них!Мне подари вниманья лишь немножко,Да пусть ко мне от щедрых ласк твоихПерепадет крупица, капля, крошка!Я и не жду взаимности огня,Я в замыслах не так высокопарен!Терпи меня, переноси меня, –Бог знает как и то я благодарен!Между 1850 и 1856

Раздумье

Когда читаю я с улыбкой старикаНаписанное мной в то время золотое,Когда я молод был, – и строгая рукаГотова изменить и вычеркнуть иное, –Себя остановив, вдруг спрашиваю я:Черты те исправлять имею ли я право?Порой мне кажется, что это не мояТеперь уж собственность, и, «мудрствуя лукаво»,Не должен истреблять я юного грехаВ размахе удалом залетного стиха,И над его огнем и рифмой сладострастнойНе должен допускать управы самовластной.Порой с сомнением глядишь со всех сторонИ ищешь автора, – да это, полно, я ли?Нет! Это он писал. Пусть и ответит онИз прошлых тех времен, из той туманной дали!Чужого ли коснусь я дерзкою рукой?Нет! Даже думаю в невольном содроганье:Зачем под давнею, забытою строкойПодписываю я свое именованье?Между 1850 и 1856

Чесменские трофеи

Был то век Екатерины,В море наши исполиныДали вновь урок чалме,Налетев на сопостата,Нашей матушки ребятаОтличились при Чесме.Наш орел изринул пламя –И поникло турков знамя,Затрещала их луна,Флот их взорван – и во влагуБрошен в снедь архипелагу,Возмущенному до дна.Пронеслась лишь весть победыВзликовали наши деды,В гуд пошли колокола,Пушки гаркнули в столице:Слава матушке царице!Храбрым детушкам хвала!Се добыча их отваги, –Кораблей турецких флагиВ крепость вносятся – ура! –И, усвоенные кровно,Посвящаются любовноВечной памяти Петра.Там – Невы в широкой рамеЕсть гробница в божьем храмеПод короной золотой.Над заветной той гробницейС римской цифрой – I (единицей)Русский выведен – П (покой),Там – кузнец своей державы,Дивный плотник русской славы,Что, учась весь век, учил,С топором, с дубинкой, с ломом,С молотком, с огнем и громом,Сном глубоким опочил.По царицыну веленьюТе трофеи стали сеньюНад гробницею того,Чья вся жизнь была работа,Кто отцом, творцом был флота.Возбудителем всего.И гробница под навесом –Под густым знаменным лесом –Говорила за него…Всюду честь воздать хотелаПродолжительница делаНачинателю его.Не умрут дела благие!Там соборне литургияСовершается над ним,Там – сановные все лицаИ сама императрицаС золотым двором своим.И средь общего вниманьяДля духовного вещаньяВышел пастырь на амвон, –То был он – медоречивыйСлавный пахарь божьей нивы,Словосеятель – Платон, –Тот, что посох брал, и, стояПеред паствой, без налоя,Слух и сердце увлекал,И при страшносудных спросах,Поднимая грозно посох,Им об землю ударял.Вот он вышел бросить словоПри ниспосланных нам сноваЗнаках божьих благостыньИ изрек сначала строгоИмя троичное богаС утвердительным «аминь».И безмолвье воцарилось…Ждали все – молчанье длилось.Мнилось – пастырь онемел.Шепот в слушателях бродит:«Знать, он слова не находит,Дар глагола отлетел».Ждут… и вдруг, к турецким стягамОбратясь, широким шагомОн с амвонного ковраУстремился на гробницуИ простер свою десницуНад останками Петра.Все невольно содрогнулись,И тайком переглянулись,И поникшие стоят…Сквозь разлитый в сфере храмаДым дрожащий фимиама.Стены, виделось, дрожат.И, простертою десницейДвигнут, вскользь над той гробницей,Строй знамен, как ряд теней,Что вокруг шатром сомкнулся,Зашатался, всколыхнулсяИ развеялся над ней.И над чествуемым прахомРизы пасторской размахомВсколебалось пламя свеч;Сень, казалось, гробоваяПотряслась, и громоваяИзлилась Платона речь.И прогрянул глас витии:«Петр! Восстань! И виждь РоссииСилу, доблесть, славу, честь!Се трофеи новой брани!Морелюбец наш! ВосстаниИ услышь благую весть!»И меж тем как слов гремящихМощь разила предстоящих,Произнес из них одинРобким шепотом, с запинкой:«Что он кличет? – Ведь с дубинкойВстанет грозный исполин!»Между 1850 и 1856

Послание о визитах

К М. Ф. Штакеншнеидер

Вы правы. Рад я был сердечноОт вас услышанным словам:Визиты – варварство, конечно!Итак – не еду нынче к вамИ, кстати, одержу победуНад предрассудком: ни к комуВ сей светлый праздник не поедуИ сам визитов не приму;Святого дня не поковеркав,Схожу я утром только в церковь,Смиренно богу помолюсь,Потом, с почтеньем к генеральству,Как должно, съезжу по начальствуИ крепко дома затворюсь.Обычай истинно безумный!Китайских нравов образец!День целый по столице шумнойТаскайся из конца в конец!Составив список презатейныйСвоим визитам, всюду будь –На Острову и на Литейной,Изволь в Коломну заглянуть.И на Песках – и там быть надо,Будь у Таврического сада,На Петербургской стороне,Будь моря Финского на дне,В пределах рая, в безднах ада,На всех планетах, на луне!Блажен, коль слышишь: «Нету дома»«Не принимают». – Как огня,Как страшной молнии и громаБоишься длинного приема:Изочтены минуты дня –Нельзя терять их; полторастаЕще осталось разных мест,Где надо быть, тогда как частоНесносно длинен переезд.Рад просто никого не видетьИ всех проклясть до одного,Лишь только б в праздник никогоСвоим забвеньем не обидеть, –Лишь только б кинуть в каждый домБилетец с загнутым углом,Не видеть лиц – сих адских пугал…Что лица? – Дело тут не в том,А вот в чем: карточка и угол!Лишь только б карточку швырнуть,Ее где следует удвоить,И тут загнуть, и там загнуть,И совесть, совесть успокоить!Ярлык свой бросил, хлоп дверьми:Вот – на! – и черт тебя возьми!Порою ветер, дождь и слякоть,А тут визиты предстоят;Бедняк и празднику не рад –Чего? Приходится хоть плакать.Вот он выходит на крыльцо,Зовет возниц, в карманах шарит…Лицом хоть в грязь он не ударит,Да грязь-то бьет ему в лицо.Дорога – ад, чернее ваксы;Извозчик за угол скорейНа кляче тощенькой своейСвернул – от столь же тощей таксы,Прочтенной им в чертах лица,К нему ревущего с крыльца.Забрызган с первого же шага,Пешком пускается бедняга,И очень рад уже потом,Когда с товарищем он в пареХоть как-нибудь, тычком, бочком,На тряской держится «гитаре»:Так называют инструментХоть звучный, но не музыкальный,Который в жизни сей печальнойСтаринный получил патентНа громкий чин и титул «дрожек»,И поглядишь – дрожит как лист,Воссев на этот острый ножик,Поэт убогий иль артист.Я сам… Но, сколь нам ни привычно,Всё ж трогать личность – неприличноСвою тем более… ИменНе нужно здесь; итак – NN,Визитных карточек навьюченКолодой целою, плыветИ, тяжким странствием измучен,К дверям по лестнице ползет,Стучится с робостью плебейскойИли торжественно звонит.Дверь отперлась; привет лакейскойКак раз в ушах его гремит:«Имеем честь, дескать, поздравитьВас, сударь, с праздником»; молчитПришлец иль глухо «м-м» мычит,Да карточку спешит оставитьИль расписаться, а рукаЛакея, вслед за тем приветом,И как-то тянется слегка,0 И, шевелясь исподтишка,Престранно действует при этом,Как будто ловит что-нибудьПерстами в области воздушной,А гость тупой и равнодушныйРад поскорее ускользнуть,Чтоб продолжить свой трудный путь;Он защитит, покуда в силах,От наступательных невзгодКармана узкого проход,1 Как Леонид при Фермопилах.О, мой герой! Вперед! Вперед!Вкруг света, вдаль по океануПлыви сквозь бурю, хлад и тьму,Подобно Куку, МагеллануИли Колумбу самому,И в этой сфере безграничнойДля географии столичнойТрудись! – Ты можешь под шумокОткрыть среди таких прогулокИль неизвестный закоулок,Иль безымянный островок;Полузнакомого припомня,Что там у Покрова живет,Узнать, что самая КоломняЕсть остров средь канавных вод, –Открыть полярных стран границы,Забраться в Индию столицы,Сто раз проехать вверх и внизЧерез Надежды Доброй мыс.Тут филолог для корнесловьяОтыщет новые условья,Найдет, что русский корень естьИ слову чуждому «визиты»,Успев стократно произнестьИзвозчику: «Да ну ж! вези ты!»Язык наш – ключ заморских слов:Восстань, возрадуйся, Шишков!Не так твои потомки глупы;В них руссицизм твоей души,Твои родные «мокроступы»И для визитов хороши.Зачем же всё в чужой кумирнеМолиться нам? – Шишков! Ты прав,Хотя – увы! – в твоей «ходырне»Звук русский несколько дырав.Тебя ль не чтить нам сердца вздохом,В проезд визитный бросив взглядИ зря, как, грозно бородат,Маркер трактирный с «шаропёхом»Стоит, склонясь на «шарокат»?Но – я отвлекся от предмета,И кончить, кажется, пора.А чем же кончится всё это?Да тем, что нынче со двораНе еду я, останусь дома.Пускай весь мир меня винит!Пусть всё, что родственно, знакомоИ близко мне, меня бранит!Я остаюсь. Прямым безумцемДовольно рыскал прежде я,Пускай считают вольнодумцемМеня почтенные друзья,А я под старость начинаюС благословенного «аминь»;Да только вот беда: я знаю –Чуть день настанет – динь, динь, диньМой колокольчик, – и покоюМне не дадут; один, другой,И тот, и тот, и нет отбою –Держись, Иван – служитель мой!Ну, он не впустит, предположим;И всё же буду я тревожимНесносным звоном целый день,Заняться делом как-то лень –И всё помеха! – С уголкамиИван обеими рукамиНачнет мне карточки сдавать,А там еще, а там опять.Как нескончаемая повесть,Всё это скучно; изорвешьВсе эти листики, а всё жВорчит визитная-то совесть,Ее не вдруг угомонишь:«Вот, вот тебе, а ты сидишь!»Неловко как-то, неспокойно.Уж разве так мне поступить,Как некто – муж весьма достойныйОн в праздник наглухо забитьПридумал дверь, и, в полной мереЧтоб обеспечить свой покой,Своею ж собственной рукойОн начертал и надпись к двери:«Такой-то-де, склонив чело,Визитщикам поклон приноситИ не звонить покорно просит –Уехал в Царское Село».И дома дал он пищу лени,Остался целый день в тиши, –И что ж? Потом вдруг слышит пени:«Вы обманули – хороши!Чрез вас мы время потеряли –Час битый ехали, да часВ Селе мы Царском вас искали,Тогда как не было там вас».Я тоже б надписал, да кстати ль?Прочтя ту надпись, как назло,Пожалуй, ведь иной приятельМахнет и в Царское Село!Апрель 1856

«Увы! мечты высокопарной…»

Увы! мечты высокопарнойПрошел блаженный период.Наш век есть век утилитарный, –За пользой гонится народ.Почти с младенчества изведавВсе тайны мудрости земной,Смеемся мы над простотойСвоих отцов и добрых дедов;Кряхтим, нахмурив строгий взгляд,Над бездной жизненных вопросов,И каждый отрок наш – философ,И каждый юноша – Сократ.У нас всему дан путь научный,Ходи учебным шагом кровь!Нам чувство будь лошадкой вьючной,Коровкой дойною – любовь!Не песен мы хотим любовных, –Нам дело подавай, поэт!Добудь из следствий уголовныхНам занимательный предмет!Войди украдкой в мрак темницы,В вертеп разбоя, в смрад больницыИ язвы мира нам открой!Пусть будет висельник, колодник,Плетьми казненный огородник,Ямщик иль дворник – твой герой!Не терпим мы блестящей фразы,Нам любо слово «обругал»И пуще гибельной заразыПротивен каждый мадригал;И на родных, и на знакомыхГотовя сотни эпиграмм,О взятках пишем мы в альбомахЦветущих дев и милых дам,Но каюсь: я отстал от века, –И мне ль догнать летучий век?Я просто нравственный калека,Несовременный человек;До поздних лет мне чувство свято,Я прост, я глуп, и – признаюсь! –Порой, не видя результата,Я бредням сердца предаюсь,Мечтой бесплодною взлелеян,Влачу страдальческую грусть,Иными, может быть, осмеян –Я говорю: бог с ними! Пусть!Но в мире, где я всем измучен,Мне мысль одна еще сладка,Что если Вам я и докучен,То Вы простите чудака,Который за предсмертной чашей,Как юбилейный инвалид,На прелесть молодости ВашейС любовью старческой глядитИ, утомленный жизни битвой,В могильный скоро ляжет прахС миролюбивою молитвойИ словом мира на устах.24 декабря 1856

Война и мир

Смотришь порою на царства земли – и сдается:Ангел покоя по небу над миром несется,Всё безмятежно, безбранно, трудится наука,Знание деда спокойно доходит до внука;В битве с невежеством только, хватая трофеи,Борется ум человека и копит идеи,И ополчавшийся некогда дерзко на веруРазум смиряется, кротко сознав себе меру,И, повергаясь во прах пред могуществом божьим,Он, становясь в умилении веры подножьем,Злые свои подавляет насмешки над сердцем,С нищими духом – глядишь – стал мудрец одноверцем.Мысли крыло распускается шире и шире.Смотришь – и думаешь: «Есть человечество в мире.Господи! Воля твоя над созданием буди!Слава, всевышний, тебе, – образумились люди,Выросли дети, шагая от века до века,Время и мужа увидеть в лице человека!Мало ль он тяжких, кровавых свершил переходов?.Надо ж осмыслиться жизни в семействе народов!»Только что эдак подумаешь с тайной отрадой –Страшное зло восстает необъятной громадой;Кажется, демон могучим крылом замахнулсяИ пролетел над землей, – целый мир покачнулся;Мнится, не зримая смертными злая комета,Тайным влияньем нарушив спокойствие света,Вдруг возмутила людей, омрачила их разум;Зверствуют люди, и кровию налитым глазомСмотрят один на другого, и пышут убийством,Божий дар слова дымится кровавым витийством.Мысли божественный дар углублен в изысканьяГибельных средств к умножению смертных терзанья,Брошены в прах все идеи, в почете – гремушки;Проповедь мудрых молчит, проповедуют – пушки,И, опьянелые в оргии дикой, народыЦепи куют себе сами во имя свободы;Чествуя в злобе своей сатану-душегубца,Распри заводят во имя Христа-миролюбца;Злобствует даже поэт – сын слезы и молитвы.Музу свою окурив испареньями битвы,Опиум ей он подносит – не нектар; святынюХлещет бичом, стервенит своих песен богиню;Судорог полные, бьют по струнам его руки, –Лира его издает барабанные звуки.«Бейтесь!» – кричат сорванцы, притаясь под забором,И поражают любителей мира укором;Сами ж, достойные правой, прямой укоризны,Ищут поживы в утробе смятенной отчизны.Если ж иной меж людьми проповедник восстанетИ поучительным словом евангельским грянет,Скажет: «Покайтесь! Исполнитесь духом смиренья!» –Все на глашатая грозно подъемлют каменья,И из отчизны грабителей каждый вострубит:«Это – домашний наш враг; он отчизны не любит».Разве лишь недр ее самый смиренный снедательСкажет: «Оставьте! Он жалкий безумец-мечтатель.Что его слушать? В безумье своем закоснеломПесни поет он тогда, как мы заняты делом».«Боже мой! Боже мой! – думаешь. – Грусть и досада!Жаль мне тебя, человечество – бедное стадо!Жаль…» Но окончена брань, – по домам, ратоборцы!Слава, всевышний, тебе, – есть цари-миротворцы.1857

Верю

Верю я и верить буду,Что от сих до оных местБожество разлито всюду –От былинки вплоть до звезд.Не оно ль горит звездами,И у солнца из очейС неба падает снопамиОслепительных лучей?В бездне тихой, черной ночи,В беспредельной глубинеНе оно ли перед очиСтавит прямо вечность мне?Не его ль необычайныйДуху, сердцу внятный зовОбаятельною тайнойВеет в сумраке лесов?Не оно ль в стихийном спореБлещет пламенем грозы,Отражая лик свой в мореИ в жемчужине слезы?Сквозь миры, сквозь неба крышуУглубляюсь в естество,И сдается – вижу, слышу,Чую сердцем божество.Не оно ль и в мысли ясной,И в песчинке, и в цветах,И возлюбленно-прекраснойВ гармонических чертах?Посреди вселенной храма,Мнится мне, оно стоитИ порой в глаза мне прямоИз очей ее глядит.1857

Бездарный

Эх, горе мое, – не дала мне судьбаНи черствого сердца, ни медного лба.Тоска меня душит, мне грудь надрывая,А с черствым бы сердцем я жил припевая;При виде страданий, несомых людьми,Махнул бы рукою, – да прах их возьми!Ничто б за живое меня не задело:Те плачут, те хнычут, а мне что за дело?А медный-то лоб – удивительный дар, –С ним всё нипочем, и удар не в удар;Щелчки и толчки он спокойно выносит,Бесстыдно вторгаясь, бессовестно просит,К стене стенобитным орудьем пойдетИ мрамор с гранитом насквозь прошибет;Другие во мраке, а он – лучезарен.Ах, я бесталантен, увы, я бездарен, –Из милых даров не дала мне судьбаНи черствого сердца, ни медного лба,1857

Когда бы

Когда бы прихотью свободнойВооружила ты свой взор,И, в свет являясь дамой модной,Любила слушать пошлый вздор,И я, по наущенью беса,С тобою б дерзостно болтал,И, как бессовестный повеса,Над всем священным хохотал,И, сплетни света разработав,Пускал в стократный оборотЗапас нескромных анекдотовИль соблазнительных острот, –Меня бы общество щадило,И кое-кто в наш вольный векЕще б сказал: «Как это мило!Какой приятный человек!»А ныне свет своим сужденьемМеня язвит, как погляжу,За то, что я с благоговеньемК тебе сердечным подхожу, –За то, что, позволяя видетьСвоим глазам твои черты,Боюсь и мыслию обидетьВ тебе святыню красоты, –За то, что с старческим сознаньем,Не смея юность оскорбить,Я, полный чистым обожаньем,За грех бы счел тебя любить.Увы! Наш мир мечтам не верит,И, чужд их облачных вершин,Все мысли он и чувства меритНа свой предательский аршин.Средь общей свалки грязной прозыСмешны и неуместны в немДуши божественные слезыИ сердца трепетного грезыС их поэтическим огнем.1857

Я помню

Я помню: была ты ребенком;Бывало – ни в вихре затей,Ни в играх, ни в хохоте звонкомНе слышно тебя меж детей.Как звездочка в белом тумане –Являлась ты в детстве, мила,И тихо, как Пушкина Таня,Без кукол его провела.Бывало – в коротеньком платье,В домашнем своем уголке,Всегда ты в смиренном занятье –С иголкой иль книжкой в руке, –В гостях же – с опущенным взглядом,Стыдливо склонясь головой,Сидишь себе с маменькой рядомДа щиплешь передничек свой.Когда ты лишь жить начинала –Уж молодость я доконал,Еще ничего ты не знала,Когда я уж многое знал.Лет тридцать я взял уже с бою,И, вольно, небрежно, шутя,Бывало – любуюсь тобоюИ думаю: «Прелесть дитя!Да жаль, что мы пущены розноВ дорогу, – малютка, прости!Зачем ты родилась так поздно?Тебе ль до меня дорасти?»И гордо, спокойно, бесстрастноЯ мимо тебя проходил,Я знал, что ты будешь прекраснаТогда, как я буду уж хил.Но мог ли я думать в то время,Что после, как в виде цветкаРаспустится чудное семя, –С ума ты сведешь старика?Во многом дожив до изъяна,Теперь не могу не тужить,Зачем я родился так рано,Зачем торопился я жить.Посмотришь на юность – завидно!Судьбой всё не так решено, –И всё бы я плакал, да стыдно,И всё бы рыдал, да смешно.1857

Старому приятелю

Стыдись! Ведь от роду тебе уже полвека:Тебе ли тешиться влюбленною мечтойИ пожилого человекаДостоинство ронять пред гордой красотой?Ты жалок, ты смешон, отчаянный вздыхатель, –И – знаешь, что еще? – уж не сердись, приятель:Ты вор; у юности ты крадешь сердца жар.Ты – старый арлекин, проказник седовласый,В лоскутьях нежности дряхлеющий фигляр,Ты дразнишь молодость предсмертною гримасой.Тогда как в стороне роднойХлопочут все об истребленье взятокИ всё отрадною блеснуло новизной –Ты хочешь представлять минувшего остаток,И там, где общество суровых просит думИ дел, направленных к гражданскому порядку,Ты ловишь призраки; сорвавши с сердца взятку,Молчит подкупленный твой ум.Когда и юноши, при всем разгаре крови,В расчеты углубясь, так важно хмурят брови,Тебе ль свой тусклый взор на милых обращать,И, селадонствуя среди сердечных вспышек,С позором поступать в разряд седых мальчишек,И мадригалами красавиц угощать,И, в жизни возводя ошибку на ошибку,Весь век бродить, блуждать, и при его концеТо пресную слезу, то кислую улыбкуУродливо носить на съеженном лице?Опомнись наконец и силою открытойВосстань на бред своей любви!Сам опрокинь его насмешкой ядовитойИ твердою пятой рассудка раздави!Взглянув прозревшими глазами,Смой грех с своей души кровавыми слезамиИ пред избранницей своейПредстань не с сладеньким любовных песен томом,Но всеоружный стань, грянь молнией и громомИ оправдайся перед ней!«Я осудил себя, – скажи ей, – пред зерцаломСуровой истины себя я осудил.Тебя я чувством запоздалым,Нелепым чувством оскорбил.Прости меня! Я сам собой наказан,Я сам себе пощады не давал!Узлом, которым я был связан,Себе я грудь избичевал –И сердце рву теперь, как ветхий лист бумагиС кривою жалобой подьячего-сутяги».1857

Оставь!

«Оставь ее: она чужая, –Мне говорят, – у ней есть он.Святыню храма уважая,Изыди, оглашенный, вон!»О, не гоните, не гоните!Я не присвою не свою;Я не во храме, посмотрите,Ведь я на паперти стою…Иль нет – я дальше, за оградой,Где, как дозволенный приют,Сажень земли с ее прохладойПорой и мертвому дают.Я – не кадило, я – не пламень,Не светоч храма восковой,Нет: я – согретый чувством камень,Фундамент урны гробовой;Я – тень; я – надпись роковаяНа перекладине креста;Я – надмогильная, живая,Любовью полная плита.Мной не нарушится святыня,Не оскорбится мной она, –И бог простит, что мне богиня –Другого смертного жена.1857

Посещение

Как? и ночью нет покою!Нет, уж это вон из рук!Кто-то дерзкою рукоюВсё мне в двери стук да стук,«Кто там?» – брызнув ярым взглядом,Крикнул я, – и у дверей,Вялый, заспанный, с докладомПоявился мой лакей.«Кто там?» – «Женщина-с». – «Какая?»– «Так – бабенка – ничего».– «Что ей нужно? Молодая?»– «Нет, уж так себе – того».«Ну, впусти!» – Вошла, и села,И беседу повела,И неробко так глядела,Словно званая была;Словно старая знакомка,Не сочтясь со мной в чинах,Начала пускаться громкоВ рассужденья о делах.Речь вела она разумноПро движенье и застой,Только слишком вольнодумно…«Э, голубушка, постой!Понимаю». После сталаПорицать весь белый свет;На судьбу свою роптала,Что нигде ей ходу нет;Говорила, что приютаНет ей в мире, нет житья,Что везде гонима люто…«А! – так вот что!» – думал я.Вот сейчас же, верно, взброситВзор молящий к небесамДа на бедность и попросит:Откажу. Я беден сам.Только – нет! Потом так твердоНа меня направя взор,Посетительница гордоПродолжала разговор.Кто б такая?.. Не из граций,И – конечно – не из муз!Никаких рекомендаций!Очень странно, признаюсь.Хоть одета не по моде,Но – пристойно, скважин нет,Всё заветное в природеПлатьем взято под секрет.Кто б такая? – Напоследок(Кто ей дал на то права?)Начала мне так и эдакСыпать резкие слова,Хлещет бранью преобидной,Словно градом с высоты:Ты – такой, сякой, бесстыдный! –И давай со мной на ты.«Ну, беда мне: нажил гостью!»Я уж смолк, глаза склоня, –Ни гугу! – А та со злостьюТак и лезет на меня.«Нет сомнения нисколько, –Я размыслил, – как тут быть?Сумасшедшая – и только!Как мне бабу с рук-то сбыть?Как спровадить? – Тут извольтеДипломатику подвесть!»Вот и начал я: «Позвольте…То есть… с кем имею честь?..Кто вы? Есть у вас родные?»А она: «Мне бог – родня.Правда – имя мне; иныеКличут истиной меня».«Вы себя принарядили, –Не узнал вас оттого;Прежде, кажется, ходилиПросто так – безо всего».«Да, бывало мне привычноПоявляться в наготе,Да сказали – неприлично!Времена пошли не те.Приоделась. Спорить с векомНе хочу, а всё же – нет –Не сошлась я с человеком,Всё меня не любит свет.Прежде многих гнула крутоПри Великом я Петре,И порою в виде шутаПоявлялась при дворе.Царь мою прощал мне дикостьИ доволен был вполне.Чем сильнее в ком великость,Тем сильней любовь ко мне.Говорю, бывало, грубоИ со злостью натощак, –Многим было и не любо,А терпели кое-как.Ведь и нынче без уклонокПравдолюбья полон царь,Да уж свет стал больно тонокИ хитер – не то что встарь.Уж к иным теперь и с ласкойПодойдешь – кричат: «Назад!»Что тут делать? – Раз под маскойЗабралась я в маскарад, –И, под важностью пустоюВидя темные дела,К господину со звездоюТам я с книксом подошла.Он зевал, а тут от скукиОбратился вмиг ко мне,И дрожит, и жмет мне руки;«Ah! Beau masque! Je te connais».«Ты узнал меня, – я рада.С откровенностью прямойВ пестрой свалке маскарадаПотолкуем, милый мой!Правда – я. Со мной ты знался,Обо мне ты хлопотал,Как туда-сюда металсяДа бессилен был и мал.А теперь, как вздул ты перья,Что раскормленный петух,Стал ты чужд ко мне доверьяИ к моим намекам глух.Обо мне где слово к речи,Там ты мастер – ух какой –Пожимать картинно плечиДа помахивать рукой.Здравствуй! Вот мы где столкнулись!Тут я шепотом, тайкомНачала лишь… Отвернулись –И пошли бочком, бочком.Я к другому. То был тучный,Ловкий, бойкий на языкИ весьма благополучныйПолновесный откупщик,С виду добрый, круглолицый…Хвать я под руку егоДа насчет винца с водицей…Он смеется… «Ничего, –Говорит, – такого родаЭто дельце… не могу…Я-де нравственность народаЭтой штучкой берегу.Я люблю мою отчизну, –Говорит, – люблю я Русь;Видя сплошь дороговизну,Всё о бедных я пекусь.Там сиротку, там вдовицуУтешаю. Вот – вдвоемХочешь ехать за границу?Едем! – Славно поживем».«Бог с тобою! – говорю я. –У меня в уме не то.За границу не хочу я,И тебе туда на что?Ведь и здесь тебе знакомаРоскошь всех земных столиц.За границу! – Ведь и домаТы выходишь из границ.У тебя за чудом чудо,Дом твой золотом горит».– «Ну так что ж? А ты откудаЗдесь явилась?» – говорит,«Да сейчас из кабака я,Где ты много плутней ввел».– «Тьфу! Несносная какая!Убирайся ж» – И пошел.К звездоносцу-то лихомуПодошел и стал с ним в ряд.Я потом к тому, к другому –Нет, – и слушать не хотят:Мы-де знаем эти сказки!Подошла бы к одному,Да кругом толпятся маски,Нет и доступа к нему;Те лишь прочь, уж те подскочут,Те и те его хотят,Рвут его, визжат, хохочут.«Милый! Милый!» – говорят,Это – нежный, легкокрылыйДруг веселья, скуки бич,Был сын Курочкина милый,Вечно милый Петр Ильич,Между тем гроза виселаВ черной туче надо мной, –Те, кому я надоела,Объяснились меж собой:Так и так. Пошла огласка!«Здесь, с другими зауряд,Неприличная есть маска –Надо вывесть, – говорят. –Как змея с опасным жалом,Здесь та маска с языком.Надо вывесть со скандалом,Сиречь – с полным торжеством,Ишь, себя средь маскарадаПравдой дерзкая зовет!Разыскать, разведать надо,Где и как она живет».Но по счастью, кров и пищаМне менялись в день из дня,Постоянного ж жилищаНе имелось у меня –Не нашли. И рады были,Что исчез мой в мире след,И в газетах объявили:«Успокойтесь! Правды нет;Где-то без вести пропала,Страхом быв поражена,Так как прежде проживалаВсё без паспорта онаИ при наглом самозванствеЗамечалась кое в чем,Как-то: в пьянстве, и буянстве,И шатании ночном.Ныне – всё благополучно»,Я ж тихонько здесь и тамУкрывалась где сподручно –По каморкам, по углам.Вижу – бал. Под ночи дымкойЛюди пляшут до зари.Что ж мне так быть – нелюдимкой?Повернулась – раз-два-три –И на бал влетела мухой –И, чтоб скуки избежать,Над танцующей старухойЗавертясь, давай жужжать:«Стыдно! Стыдно! Из танцорокВышла, вышла, – ей жужжу. –С лишком сорок! С лишком сорок!Стыдно! Стыдно! Всем скажу».Мучу бедную старуху:Чуть немного отлечу,Да опять, опять ей к уху,И опять застрекочу.Та смутилась, побледнела.Кавалер ей: «Ах! Ваш вид…Что вдруг с вами?» – «ЗашумелоЧто-то в ухе, – говорит, –Что-то скверное такое…Ах, несносно! Дурно мне!»Я ж, прервав жужжанье злое,Поскорее – к стороне.Подлетела к молодежи:Дай послушаю, что тут!И прислушалась: о боже!О творец мой! Страшно лгут!Лгут мужчины без границы, –Ну, уж те на то пошли!Как же дамы, как девицы –Эти ангелы земли?..Одного со мною пола!В подражанье, верно, мнеКое-что у них и голо, –И как бойко лгут оне!Лгут – и нет средь бальной речиОткровенности следа:Только груди, только плечиОткровенны хоть куда!Всюду сплетни, ковы, путы,Лепет женской клеветы;Платья ж пышно, пышно вздутыПолнотою пустоты.Ложь – в глазах, в рукопожатьях, –Ложь – и шепотом, и вслух!Там – ломбардный запах в платьях,В бриллиантах тот же дух.В том углу долгами пахнет,В этом – взятками несет,Там карман, тут совесть чахнет;Всех змей роскоши сосет.Вот сошлись в сторонке двое.Разговор их: «Что вы? как?»– «Ничего». – «Нет – что такое?Вы невеселы». – «Да так –Скучно! Денег нет, признаться».– «На себя должны пенять, –Вам бы чем-нибудь заняться!»– «Нет, мне лучше бы занять».Там – девицы. Шепот: «Нина!Как ты ласкова к тому!..Разве любишь? – Старичина!Можно ль чувствовать к нему?..»«Quelle idee, ma chere! Он сходенС чертом! Гадок! Вижу я –Для любви уж он не годен,А годился бы в мужья!»Тошно стало мне на бале, –Всё обман, как погляжу, –И давай летать по залеЯ с жужжаньем – жу-жу-жу, –Зашумела что есть духу…Тут поднялся ропот злой –Закричали: «Выгнать муху!»И вошел лакей с метлой.Я ж, все тайны обнаружив, –Между лент и марабу,Между блонд, цветов и кружевПоскорей – в камин, в трубу –И на воздух! – И помчалась,Проклиная эту ложь,И потом где ни металась –В разных видах всюду то ж.Там в театр я залетелаИ на сцену забралась,Да Шекспиром так взгремела,Что вся зала потряслась.Что же пользы? – ОгневаяБез следов прошла гроза, –Тот при выходе, зевая,Протирал себе глаза,Тот чихнул: стихом гигантскимКак Шекспир в него метал,Он ему лишь, как шампанским,Только нос пощекотал.И любви моей и дружбы,Словно тяжкого креста,Все бегут. Искала службы, –Не даются мне места.Обращалась и к вельможам,Говорят: «На этот разВас принять к себе не можем;Мы совсем не знаем вас.Эдак бродят и беглянки!Вы во что б пошли скорей?»Говорю: «Хоть в гувернантки –К воспитанию детей».«А! Вы разве иностранка?»– «Нет, мой край – и здесь, и там».– «Что же вы за гувернантка?Как детей доверить вам?Вы б учили жить их в светеПо каким же образцам?»– «Я б старалась-де, чтоб детиНе подобились отцам».«А! Так вот вы как хотите!Люди! Эй!» – Пошел трезвон.Раскричались: «ПрогонитеЭту бешеную вон!»Убралась. Потом попалаЯ за дерзость в съезжий домИ везде перебывала –И в суде, и под судом.Там – продажность, там – интриги, –Всех язвят слова мои;Я совалась уж и в книги,И в журнальные статьи.Прежде «Стой, – кричали, – дура!»А теперь коё-кудаБлагородная цензураПропускает иногда.Место есть мне и в законе,И в евангельских чертах,Место – с кесарем на троне,Место – в мыслях и словах.Эта сфера мне готова,Дальше ж, как ни стерегу –Ни из мысли, ни из словаВ жизнь ворваться не могу;Не могу вломиться в дело:Не пускают. Тьма преград!Всех нечестье одолело,В деле правды не хотят.Против этой лжи проклятой,Чтоб пройти между теснин, –Нужен мощный мне ходатай,Нужен крепкий гражданин».«От меня чего ж ты хочешь? –Наконец я вопросил. –Ждешь чего? О чем хлопочешь?У меня не много сил.Если бедный стихотворецИ пойдет, в твой рог трубя,Воевать – он ратоборецНенадежный за тебя.Он дороги не прорубитСквозь дремучий лес тебе,А себя лишь только сгубит,Наживет врагов себе.Закричат: «Да он – несносный!Он мутит наш мирный век,На беду – звонкоголосный,Беспокойный человек!»Ты всё рвешься в безграничность,Если ж нет тебе границ –Ты как раз заденешь личность,А коснись-ка только лиц!И меня с тобой прогонят,И меня с тобой убьют,И с тобою похоронят,Память вечную споют.Мир на нас восстанет целый:Он ведь лжи могучий сын.На Руси твой голос смелыйЦарь лишь выдержит один –Оттого что, в высшей доле,Рыцарь божьей правоты –Он на царственном престолеИ высок и прям, как ты.Не зови ж меня к тревогам!Поздно! Дай мне отдохнуть!Спать хочу я. С богом! С богом!Отправляйся! Добрый путь!Если ж хочешь – в извещенье,Как с тобой я речь держу,О твоем я посещеньеДобрым людям расскажу».1857

Скажите

Скажите, я вам докучаю?Скажите, я с ума схожу?У вас, – скажите – умоляю, –Не слишком часто ль я бываю?Не слишком долго ли сижу?Я надоел вам, я уверен,При вас из рук я вон, хоть брось,При вас я жалок и растерян,При вас я туп и глуп насквозь.Когда, обвороженный вами,Впиваюсь жадно я глазамиВ ваш ясный лик, а сам молчу –Не страшно ль вам? Вы не дрожите?Уж вам не кажется ль, скажите,Что проглотить я вас хочу?Порою зависть – эту муку –Внушает мне исподтишкаВаш столик – дерево – доска,Когда покоит вашу рукуИ прикасается к перстам,Которые с таким томленьем,С таким глубоким упоеньемПрижал бы я к своим устам.Тех уст иль дерева касатьсяРукой, отброшенной слегка, –Вам всё равно бы, может статься,Равно холодною остатьсяМогла б лилейная рука.Увы! Скажите, для чего жеИ там мне счастья не дано,Где всё равно вам было б тоже,А мне – уж как не всё равно?1857

На гулянье

Веет негой ночь лукавая,В небесах луна горитИ, меж тучек тихо плавая,Их волшебно серебрит.Сад тенистый с изворотамиТемных липовых аллей,Сад с беседками и гротами –Полон множеством людей, –И с июльским сладострастиемНа гулянье дачном здесьДышит загородным счастиемЛиц пестреющая смесь.Огневыми бриллиантамиБлещут сотни фонарей.Вот – эстрада с музыкантами!Капельмейстер-чародейРад смычок свой к небу взбрасывать,Скрипку вдребезги разбить,Приседать рад и приплясывать,Чтоб оркестр одушевить.Чу! Гремят рукоплескания;Упоен народный слух, –Я один среди собранияНеподвижен, нем и глух.Знать, одна лишь благодатнаяДля больной души моейЕсть мне музыка понятная, –Это – музыка речей!Это, чуждые всесветногоКрика, шума, торжества,Звуки горлышка заветного,Уст пленительных слова,Звуки ясные, родимые –В царстве звучности цари,Речи так произносимые,Что прослушай – и умри!Да меж горем и заботамиВ промежуточный часокМне контральтовыми нотамиСладок женский голосок.Да еще есть мне отраднаяМузыкальность без конца:Это – музыка наглядная,Очерк милого лица.Это – сладкая симфония,Перелитая в черты, –Это – высшая гармонияВ виде женской красоты!1857

Поэту

Когда тебе твой путь твоим указан богом –Упорно шествуй вдаль и неуклонен будь!Пусть критик твой твердит в суде своем убогом,Что это – ложный путь!Пускай враги твои и нагло и упрямоЗа то тебя бранят всем скопищем своим,Что гордый твой талант, в бореньях стоя прямо,Не кланяется им;За то, что не подвел ты ни ума, ни чувстваПод мерку их суда и, обойдя судей,Молился в стороне пред алтарем искусстваСвятилищу идей!Доволен своего сознанья правосудьем,Не трогай, не казни их мелкого грехаИ не карай детей бичующим орудьемЖелезного стиха!Твое железо – клад. Храни его спокойно!Пускай они шумят! Молчи, терпи, люби!И, мелочь обходя, с приличием, достойноСвой клад употреби!Металл свой проведи сквозь вечное горнило:Сквозь пламень истины, добра и красоты –И сделай из него в честь господу кадило,Где б жег свой ладан ты.И с молотом стиха над наковальней звезднойНе преставай ковать, общественный кузнец,И скуй для доблести венец – хотя железный,Но всех венцов венец!Иль пусть то будет – плуг в браздах гражданской нивы,Иль пусть то будет – ключ, ключ мысли и замок,Иль пусть то будет – меч, да вздрогнет нечестивыйЛикующий порок!Дороже золота и всех сокровищ КрезаСуровый сей металл, на дело данный нам.Не трать же, о поэт, священного железаНа гвозди эпиграмм!Есть в жизни крупные обидные явленья, –Противу них восстань, – а детский визг замретПод свежей розгою общественного мненья,Которое растет.1857

При иллюминации

Праздник большой! Изукрашены здания,Ночь лучезарнее дня.Плошки и шкалики – бездна сияния!Целое море огня!Но для чего мне все эти фонарики?Я уступил бы другимЭти блестящие звездочки, шарики, –Всё предоставил бы им.Нужны мне две лишь лампады прекрасныеС чистым елеем любви,Нужны мне звездочки мирные, ясные –Синие очи твои.1857

По прочтении одного из творений Шекспира

Когда в творении великомТворца великость вижу я –Пред гениальным этим ликомПростерта ниц душа моя;Благоговейным полон страхом,Дрожу, поникнув головой,Я под торжественным размахомШекспира мысли вековой.Несется гений огнекрылыйВ лучах, в пространстве голубом, –И я, подавлен этой силой,Вмиг становлюсь ее рабом.Но это рабство не обидно, –Свободы вечной в нем залог;Мое подвластье не постыдноЗатем, что мой властитель – бог.Он поражает – я покорен,Он бьет – и я, приняв удар,Ударом тем не опозорен,Зане удар тот – божий дар.Могучий в громы обращаетВеличье сродное емуИ, поражая, приобщаетМеня к величью своему.Когда пред вещим на колениЯ становлюсь, чело склоня,Он, став на горние ступениИ молнией обвив меня,Просторожденца благородит,Раба подъемлет и сплечаПлебея в рыцари возводитУдаром божьего меча.1857

«По синим волнам океана»

Из гроба твой стих нам гремит,Поэт, опочивший так рано.Воздушный корабль твой летит«По синим волнам океана».Всегда твоя песня жива,И сладки, как звуки органа,Твои золотые слова:«По синим волнам океана».И музыку кто-то творитДля песни певца-великана,И музыка та говорит:«По синим волнам океана».И, вызвав обдуманных нотАккорды из струн фортепьяно,Садится она и поет:«По синим волнам океана»,И глаз ее светлых эмаль,Мне кажется, дымку туманаПронзая, кидается вдаль –«По синим волнам океана»,И, думами, думами полн,Дрожу я, как в миг ураганаБросаемый бурею челн«По синим волнам океана».И вместе с певицей тогдаЯ рад бы без цели и планаУмчаться бог знает куда«По синим волнам океана»1857

Над рекой

Долго, по целым часам над широкой рекоюВ думах сижу я и взоры на влаге покою,Взгляд на реку представляет мне жизни теченье…(Вы уж меня извините на старом сравненье:Пусть и не ново оно, да лишь было б не дурно!)Вот на реке – примечайте – то тихо, то бурно,Чаще ж – ни то, ни другое, а так себе, хлябьюХодит поверхность воды или морщится рябью.Вот челноки, челноки, много лодочек разных,Много гребцов, и пловцов, и рабочих, и праздных;Ялики, боты плывут, и красивы и крепки,Утлые идут ладьи, и скорлупки, и щепки.Эти плавучие зданья нарядны, то принцы!Прочие ж – мелочь, так – грязный народ, разночинцы.Те по теченью плывут, обгоняя друг друга,Этот же – против теченья, – ну, этому туго!Крепче греби! – Вот сам бог ему силы прибавил, –Ветер попутный подул, так он парус поставил,Ладно! Режь воду да парус держи осторожно, –Чуть что не так – и как раз опрокинуться можно, –Лодке убогой под ветром погибнуть нетрудно. –Вот выплывает большое, тяжелое судно,Парус огромный, пузатый, с широкой каймою,Шумно вода и сопит и храпит под кормою,Под носом – пена, движение важное, – барин!Даже и ветру не хочет сказать «благодарен».Лодочка сзади привязана; панская ласкаТащит вперед ее, плыть и легко… да привязка!Я не желал бы такою быть лодкой – спасибо!Лучше уж буду я биться, как на суше рыба,Лучше в боренье с волной протащу свою долюСам по себе, полагаясь на божию волю! –Вот, развалясь, величаясь своими правами,Едет широкая барыня-барка с дровами,С топливом славным; как север зимою повеет –Многих она удовольствует, многих согреет,Щедрая барыня! – Есть и в салонах такие,Как поглядишь да послушаешь сплетни людские. –Это же что? – Тут уж в быль перешла небылица:Глядь! По волнам водяная летит колесница;Словно пылит она, так от ней брызги крутятся,Тряско стучит и гремит, и колеса вертятся.Экой корабль! С середины глядит самоваром:Искры летят из трубы между дымом и паром;Пышет огнем, попирая послушную воду;Пена вокруг, а на палубе – эко народу!Мыслю, любуясь таким огневым организмом:Этот вельможа устроен с большим механизмом,Против теченья идет, как там ветер ни дует;В тишь он далёко вокруг себя зыбь разволнует,Так что кругом закачаются лодки и челны, –И не хотел бы попасть я в подобные волны, –Слабый челнок мой другие пусть волны встречает,Только волны от вельможи боюсь – укачает. –Мысленно я между тем над рекою гадаю:Меж челноками один я за свой принимаю;Вот – мой челнок, потихоньку, на веслах, на мале,К берегу держит, от злых пароходов подале;Вслед за иным не дойдет до величья он в мире,Ну да он сам по себе, а иной – на буксире;Песни поет мой гребец – не на славу, не звонко,Было бы только лишь в меру его голосенка;Жребий безвестный и бедность его не печалит,Вот он еще поплывёт, поплывет – и причалитК берегу – стой! Вот лесок, огородец, полянка!Вот и дымок, огонек и на отдых – землянка!1857

Маша

Кто там в поле ходит, звездочкой мелькая?Лишь одна на свете девушка такая!Машу крепко любит целое селенье,Маша – сердцу радость, Маша – загляденье.Да и как на Машу не смотреть с любовью?Огненные глазки с соболиной бровью,Длинный, длинный в косу заплетенный волос;Спеть ли надо песню? – Чудо что за голос!В лес пойдет голубка брать грибов иль ягод –Лес угрюмый станет веселее на год,Ветерок шалит с ней, всё ей в складки дует,Рвет платочек с шеи, в плечико целует,И лесные пташки ближе к ней садятся,Для других – пугливы, Маши не боятся;Тучка в божьем небе плакать соберется,А на Машу взглянет, да и улыбнется.Вот идет уж с поля Маша, да с обновой:Мил-хорош веночек нежный, васильковыйНа ее головке; хороша обновка,Хороша и Маша – чудная головка!Как венок умела свить она искусно!Только, видно, милой отчего-то грустно, –Так ходить уныло Маша не привыкла, –Глазки прослезились, голова поникла.Молодец удалый, чье кольцо на ручке –У красы-девицы, с месяц уж в отлучке,Ждет Василья Маша, ждет здесь дорогая,А уж там явилась у него другая;Под вечер однажды, тая в неге вешней,В садике зеленом сидя под черешнейИ целуя Насте выпуклые плечи,Говорил изменник клятвенные речи,И ее он к сердцу прижимал украдкой,Нежно называя лапушкой, касаткой, –И никто бы тайны этой не нарушил,Только речь Василья ветерок подслушал,Те слова и вздохи на лету хватаяИ чрез сад зеленый к лесу пролетая.Ветерок, ту тайну взяв себе на крылья,Заиграл, запрыгал и, собрав усилья,Превратился в вихорь, засвистал, помчался,В темный лес ударил – темный закачался.Зашумел, нагнулся, словно в тяжкой думе, –Весточка измены разносилась в шуме.На одной из веток птичка отдыхалаВ том лесу дремучем, – птичка всё узнала;С ветки потрясенной, опасаясь бури,Птичка полетела быстро по лазуриИ взвилась тревожно неба к выси дивнойС грустным щебетаньем, с трелью заунывной.Слышалось: «Вот люди! вот их постоянство!»Ну да кто там слышал? – Воздух да пространство!Нет, не утаится ветреное дело, –В небе в это время облако летело –Облако узнало… Ну да тайна ляжетВсё же тут в могилу, облако не скажет,Облако ведь немо; тут конец угрозы.Да, тут нету речи, да найдутся слезы, –Грудь земли иссохшей слезы те увлажатИ о темном деле внятно ей расскажут.Облако надулось гневом благородным,Стало черной тучей и дождем холоднымЗемлю напоило, – и уж тайна бродитВ черноземе поля, и потом выходитИз земли наружу свежими цветками,И, во ржи синея, смотрит васильками, –И веночек Маши нежный, васильковыйГолову сдавил ей думою свинцовой;Маша убралась лишь этими цветами –Залилась бедняжка горькими слезами.1857

Ваня и няня

(Детская побасенка)

«Говорят: война! война! –Резвый мальчик ВаняЛепетал. – Да где ж она?Расскажи-ка, няня!»«Там – далёко. Подрастешь –После растолкуют».– «Нет, теперь скажи, – за что ж?Как же там воюют?»«Ну сойдутся, станут в рядПосредине луга,Да из пушки и палят,Да и бьют друг друга.Дым-то так валит тогда,Что ни зги не видно».– «Так они дерутся?» – «Да».– «Да ведь драться стыдно?Мне сказал папаша сам:Заниматься этимТолько пьяным мужикам,А не умным детям!Помнишь – как-то с Мишей яЗа игрушку спорил,Он давай толкать меня,Да и раззадорил.Я прибил его. Вот на!Победили наши!«Это что у вас? Война? –Слышим крик папаши. –Розгу!» – С Мишей тут у насБыло слез довольно,Нас папаша в этот разВысек очень больно.Стыдно драться, говорит,Ссорятся лишь злые.Ишь! И маленьким-то стыд!А ведь там – большие.Сам я видел сколько раз, –Мимо шли солдаты.У! Большущие! Я глазНе спускал, – все хваты!Шапки медные с хвостом!Ружей много, много!Барабаны – тром-том-том!Вся гремит дорога.Тром-том-том! – И весь горитОт восторга Ваня,Но, подумав, говорит: –А ведь верно, няня,На войну шло столько их,Где палят из пушки, –Верно, вышла и у нихСсора за игрушки!»1857

В лесу

Тебя приветствую я снова,Маститый старец – темный лес,Стоящий мрачно и суровоПод синим куполом небес.Меж тем как дни текли за днями,Ты в грудь земли, на коей стал,Глубоко врезался корнямиИ их широко разметал.Твои стволы как исполины,Поправ пятой постелю мхов,Стоят, послав свои вершиныНа поиск бурных облаков.Деревья сблизились как братьяИ простирают всё сильнейДруг к другу мощные объятьяСвоих раскинутых ветвей.Я вижу дубы, сосны, ели,Там – зев дупла, там – мох седой,Коры растрескавшейся щели,И пни, и кочки под ногой.При ветре здесь витийством шумаЯ упоен, а в тишинеКак величаво смотрит думаС деревьев этих в душу мне!И в час, как солнце близ закатаИ меркнет день, душа мояЗдесь дивным таинством объятаИ новым чувством бытия, –И, с миром бренным, миром пыльнымКак бы навек разделена,В союзе с миром замогильнымЗдесь богу молится она, –И лес является мне храмом,Шум листьев – гимном торжества,Смолистый запах – фимиамом,А сумрак – тайной божества.Спускает ночь свою завесу –И мне мерещится тот век,Как был родным родному лесуПерворожденный человек.Мне грезится тот возраст мира,Как смертный мирно почивал,Не заходила в лес секира,Над ним огонь не пировал.И где тот мир и та беспечность?Вот мир с секирой и огнем,Заботы, труд, могила, вечность…Откуда мы? Куда идем?.Лесная тень из отдаленьяИдет, ко мне наклонена,Как будто слово разуменьяМне хочет высказать она, –И пробираюсь я украдкой,Как будто встретиться боюсьС великой жизненной разгадкой,К которой мыслями стремлюсь;Древесных листьев сонный лепетРобею выслушать вполне,Боюсь понять… невольный трепетВдруг проникает в сердце мне.Бурлит игра воображенья,И, как в магическом кругу,Здесь духа тьмы и все виденья,Сдается, вызвать я могу, –И страшно мне, как сыну праха,Ужасно мне под этой тьмой,Но как-то рад я чувству страхаИ мне приятен ужас мой.1857

Он

Посвящено тем, которые его помнят и чтят его память

Я помню: был старик – высокий, худощавый,Лик бледный, свод чела разумно-величавый,Весь лысый, на висках седых волос клочки,Глаза под зонтиком и темные очки.Правительственный сан! Огромные заботы!Согбен под колесом полезной всем работы,Угодничества чужд, он был во весь свой векСоветный муж везде и всюду – человек,Всегда доступен всем для нужд, и просьб, и жалоб,Выслушивает всех, очки поднимет на лоб,И видится, как мысль бьет в виде двух лучейИз синих, наискось приподнятых очей;Иного ободрит улыбкою привета,Другому, ждущему на свой вопрос ответа,На иностранный лад слова произнося,Спокойно говорит: «Нет, патушка, нелься».Народным голосом и милостью престольнойУвенчанный старик, под шляпой треугольной,В шинели серенькой, надетой в рукава,В прогулке утренней протащится сперва –И возвращается в свой кабинет рабочий,Где труд его кипит с утра до поздней ночи.Угодно ль заглянуть вам в этот кабинет?Здесь нету роскоши, удобств излишних нет,Всё дышит простотой студентской кельи скромной:Здесь к спинке кресел сам хозяин экономный,Чтоб слабых глаз его свет лишний не терзал,Большой картонный лист бечевкой привязал;Тут – груды книг, бумаг, а тут запас дешевыхНеслиндовских сигар и трубок тростниковых,Линейки, циркули; а дальше – на полу –Различных свертков ряд, уставленный в углу:Там планы, чертежи, таблицы, счеты, сметы;Здесь – письменный прибор. Вот все почти предметы!И посреди всего – он сам, едва живой,Он – пара тощих ног с могучей головой!Крест-накрест две руки, двух метких глаз оглядкаДа тонко сжатых губ изогнутая складка –Вот всё! – Но он тут – вождь, он тут душа всего,А там орудия и армия его:Вокруг него кишат и движутся, как тени,Директоры, главы различных отделений,Вице-начальники, светила разных мест,Навыйные кресты и сотни лент и звезд;Те в деле уж под ним, а те на изготовке,Те перьями скрипят и пишут по диктовке,А он, по комнате печатая свой шаг,Проходит, не смотря на бренный склад бумаг,С сигарою в зубах, в исканье целей важных,Дум нечернильных полн и мыслей небумажных.Вдруг: «Болен, – говорят, – подагрой поражен», –И подчиненный мир в унынье погружен,Собрались поутру в приемной, – словно ропотСмятенных волн морских – вопросы, говор, шепот:«Что? – Как? – Не лучше ли? – Недосланных ночейПоследствие! – Упрям! Не слушает врачей.Он всем необходим; сам царь его так ценит!Что, если он… того… ну кто его заменит?»Между 1845 и 1857

На новый 1857-й

Полночь бьет. – Готово!Старый год – домой!Что-то скажет новыйПятьдесят седьмой?Не судите строго, –Старый год – наш другСделал хоть немного,Да нельзя же вдруг.Мы и то уважим,Что он был не дик,И спасибо скажем, –Добрый был старик.Не был он взволнованЛютою войной.В нем был коронованЦарь земли родной.С многих лиц унылостьДавняя сошла,Царственная милостьПадших подняла.Кое-что сказалосьС разных уголков,Много завязалосьНовых узелков.В ход пошли вопросы,А ответы им,Кривы или косы, –Мы их распрямим.Добрых действий семяСеет добрый царь;Кипятится время,Что дремало встарь.Год как пронесется –В год-то втиснут век.Так вперед и рвется,Лезет человек.Кто, измят дорогой,На минутку стал,Да вздремнул немного –Глядь! – уж и отстал.Ну – и будь в последних,Коль догнать не хват, –Только уж переднихНе тяни назад!Не вводи в свет знаньяС темной стороныДуха отрицанья,Духа сатаны.Человек хлопочет,Чтоб разлился свет, –Недоимки хочетСгладить прошлых лет.Ну – и слава богу!Нам не надо тьмы,Тщетно бьют тревогуЗадние умы.«Как всё стало гласно! –Говорят они. –Это ведь опасно –Боже сохрани!Тех, что мысль колышут,Надо бы связать.Пишут, пишут, пишут…А зачем писать?Стало всё научно,К свету рвется тварь,Мы ж благополучноШли на ощупь встарь.Тьма и впредь спасла быНас от разных бед.Мы же зреньем слабы, –Нам и вреден свет».  –Но друзья ль тут РусиС гласностью в борьбе?Нет – ведь это гусиНа уме себе!В маске патриотовМраколюбцы тутИз своих расчетовГолос подают.Недруг просвещеньяВопреки добруЖаждет воспрещеньяСлову и перу;В умственном движенье,В правде честных слов –«Тайное броженье»Видеть он готов.Где нечисто дело,Там противен свет,Страшно всё, что смелоГоворит поэт.Там, где руки емкиВ гуще барыша,Норовит в потемкиТемная душа,Жмется, лицемерит,Вопиет к богам…Только Русь не веритЭтим господам.Время полюбилоПравду наголо.Правде ж дай, чтоб было –Всё вокруг светло!Действуй, правду множа!Будь хоть чином мал,Да умом вельможа,Сердцем генерал!Бедствий чрезвычайныхНе сули нам, гусь!Нет здесь ковов тайных, –Не стращай же Русь!Русь идет не трусяК свету через мглу.Видно, голос гуся –Не указ орлу.Русь и в ус не дует,Полная надежд,Что восторжествуетНад судом невежд, –Что венок лавровыйВ стычке с этой тьмойПринесет ей новыйПятьдесят седьмой, –И не одолеютЧуждых стран мечиЦарства, где светлеютИстины лучи, –И разумной славыПроблеснет заряНам из-под державыСветлого царя.Декабрь 1856 или январь 1857

Н. Ф. Щербине

Была пора – сияли храмы,Под небо шли ряды колонн,Благоухали фимиамы,Венчался славой Парфенон, –И всё, что в мире мысль проникла,Что ум питало, сердце жгло,В златом отечестве ПериклаНа почве греческой цвело;И быт богов, и быт народаВстречались там один в другом,И человечилась природа,Обожествленная кругом.Прошли века – умолк оракул,Богов низринул человек –И над могилой их оплакалСвою свободу новый грек.Ничто судеб не сдержит хода,Но не погибла жизнь народа,Который столько рьяных силВ стремленьях духа проявил;Под охранительною сеньюСплетенных славою венковТа жизнь широкою ступеньюОсталась в лестнице веков,Осталась в мраморе, в обломках,В скрижалях, в буквах вековыхИ отразилась на потомкахВ изящных образах своих…И там, где льются наши слезыО падших греческих богах,Цветут аттические розыПорой на северных снегах, –И жизнью той, поэт-художник,В тебе усилен сердца бой,И вещей Пифии треножникОгнем обхвачен под тобой.27 января 1857

Вход воспрещается

Посвящено И. К. Гебгардту

«Вход воспрещается» – как часто надпись этуВстречаешь на вратах, где хочешь ты войти,Где входят многие, тебе ж, посмотришь, нетуСвободного пути!Там – кабинет чудес, там – редкостей палата!Хотел бы посмотреть! Туда навезеноДиковин множество и мрамора, и злата, –Пойдешь – воспрещено!Там, смотришь, голова! Прекрасной мысли, знаньяТы пробуешь ввести в нее отрадный свет –Напрасно! Тут на лбу, как на фронтоне зданья,Отметка: «Впуска нет».А там – храм счастия, кругом толпы народа,Иные входят внутрь, ты хочешь проскользнуть,Но стража грозная, стоящая у входа,Твой заграждает путь.Ты просишь, кланяясь учтиво и покорно,Ногою шаркая, подошвою скользя:«Позвольте!» – А тебе настойчиво, упорноОтветствуют: «Нельзя».Нельзя! – И мне был дан ответ того же рода.Нельзя! – И, сближены нам общею судьбой,О Гебгардт, помнишь ли, тогда в волнах народаМы встретились с тобой?«Да почему ж нельзя? Проходят же другие!» –Спросили мы тогда, а нам гремел ответ:«Проходят, может быть, да это – не такие, –Для вас тут места нет.Вы – без протекции. Вы что? Народ небесный!Ни знатных, ни больших рука вам не далась.Вот если было бы хоть барыни известнойХодатайство об вас!Просили бы о вас пригожие сестрицы,Колдунья-бабушка иль полновесный брат!А то вы налегке летите, словно птицы, –Назад, дружки, назад!»«Что делать? Отойдем! Нам не добиться счастья, –Мы грустно молвили, – златой его венецНам, верно, не к лицу. Поищем же участьяУ ангельских сердец!»Идем. Вот женщина: открытая улыбка,Открытое лицо, открытый, милый взгляд!Знать, сердце таково ж… Приблизились – ошибка!И тут ступай назад!«Вход воспрещается», задернута завеса,Дверь сердца заперта, несчастный не войдет,А между тем туда ж какой-нибудь повесаТоржественно идет.Полвека ты дрожал и ползал перед милой,Колени перетер, чтоб заслужить венец,Молчал, дышать не смел, и вот – с последней силойСобрался наконец.«Позвольте, – говоришь, – воздайте мне за службу!Мой близок юбилей». – «Не требуй! Не проси! –Ответят. – Нет любви, а вот – примите дружбу!»– «Как? Дружбу? – Нет, merci!Не надо, – скажешь ты, – на этот счет безбедноИ так я жить могу в прохладной тишине,Холодных блюд не ем, боюсь простуды, – вредноМороженое мне».Дивишься иногда, как в самый миг рожденьяНам был дозволен вход на этот белый светИ как не прогремел нам голос отверженья,Что нам тут места нет.Один еще открыт нам путь – и нас уважат,Я знаю, как придет святая череда.«Не воспрещается, – нам у кладбища скажут, –Пожалуйте сюда!»На дрогах нас везут, широкую дорогуМы видим наконец и едем без труда.Вот тут и ляжем мы, близ церкви, слава богу!..Но нет – и тут беда!И мертвым нам кричат: «Куда вы? Тут ограда;Здесь место мертвецам большим отведено,Вам дальше есть места четвертого разряда,А тут – воспрещено!»Февраль 1857

Зачем

Посвящено Антонине Христиановне Лавровой

Мне ваш совет невыразимо дорог, –И хоть тяжел он сердцу моему,Но должен я, скрепясь, без отговорокЕго принять и следовать ему,Согласен я: чтоб тщетно не терзаться,Спокойно жить, бесплодно не страдать –Не надобно прекрасным увлекаться,Когда нельзя прекрасным обладать.Зачем смотреть с восторженной любовьюНа лилию чужого цветника,Где от нее не суждено судьбоюМне оторвать ни одного цветка?И для чего пленяться мне картиной,Когда она – чужая, не моя,Иль трепетать от песни соловьиной,Где я поймать не в силах соловья?Зачем зарей я любоваться стану,Когда она сияет надо мной, –И знаю я, что снизу не достануЕе лучей завистливой рукой?Зачем мечтам напрасным предаваться?Не лучше ли рассудку место дать?О, да! к чему прекрасным увлекаться,Когда – увы! – нельзя им обладать?1857 (?)

Мысль

Лампадным огнем своим жизнь возбуждая,Сгоняя с земли всеобъемлющий мрак,Пошла было по свету мысль молодая –Глядь! – сверху нависнул уж старый кулак.Кулак, соблюдая свой грозный обычай,«Куда ты, – кричит, – не со мной ли в борьбу?Ты знаешь, я этой страны городничий?Негодная, прочь! А не то – пришибу,Я сильный крушитель, всех дел я вершитель,Зачем ты с огнем? Отвечай! Сокрушу!Идешь поджигать?.. Но – всемирный тушитель –Я с этим огнем и тебя потушу».– «Помилуй! – ответствует мысль молодая. –К чему мне поджогами смертных мутить?Где правишь ты делом, в потемках блуждая, –Я только хотела тебе посветить.Подумай – могу ль я бороться с тобою?Ты плотно так свернут, а я, между темКак ты сотворен к зуболомному бою,Воздушна, эфирна, бесплотна совсем.С живым огоньком обтекаю я землю,И мною нередко утешен бедняк.Порой – виновата – я падших подъемлю,Которых не ты ль опрокинул, кулак?Порою сама я теряю дорогуИ в дичь углубляюсь на тысячи верст,Но мне к отысканью пути на подмогуНе выправлен твой указательный перст.Одетая в слово, в приличные звуки,Я – мирное чадо искусства, науки,Я – признак единственный лучших людей,Я – божьего храма святая молитва.Одна мне на свете дозволена битваСо встречными мыслями в царстве идей.И что же? – Где в стычке кулак с кулаками,Там кровь человечья струится реками,Где ж мысль за священную к правде любовьРазумно с противницей-мыслию бьется, –Из ран наносимых там истина льется –Один из чистейших небесных даров.1858

Запретный плод

Люди – дети, право, дети.Что ни делайте, всегдаИм всего милей на светеВкус запретного плода.Человек – всегда ребенок,Говоришь ему: «Не тронь!» –Из хранительных пеленокВсё он тянется в огонь.Иногда с ним просто мука:«Дай мне! Дай!» – «Нельзя. Тут бука».– «Цацу дай!» – «Нельзя никак».Рвется, плачет он. Досада!«На, бесенок! На!» – «Не надо».– «Да ведь ты просил?» – «Я – так…»1858

Что ж делать?

Что ж делать? – Судьба приказалаИм вечно друг друга терзать.Их брачная доля связала,Узла их нельзя развязать.Сожительство тяжко обоим,Где ж брака высокая цель?А мучить друг друга легко им:Всё общее – дом и постель.И всюду они неразлучны,Друг на друга злобно глядят,Взаимно несносно-докучны,Ревниво друг друга следят.Им страшно, чтоб, рано иль поздноОт «вместе» успев ускользнуть,Минуты блаженного «розно»Из них не вкусил кто-нибудь.Стараясь во всем поперечитьДруг другу и въявь и тайком,Стремятся свой ад обеспечить,Несчастье сберечь целиком.И, скрежетом брани, проклятьяНаполнив и ночи и дни,Печально смыкают объятьяИ верны друг другу они.Приходит уж старость и древность,Уж искры угасли в крови,А всё еще глупая ревностьГрызет их в насмешку любви.Посмертного злого недугаВ томленье, средь мук без числа,Две жизни изводят друг друга…А брака законность цела.1858

Наоборот

Набросать мне недавно случилосьПовесть, что ли, в десяток страниц,Где немало на сцену явилосьМною вольно придуманных лиц.Много качеств нелестных я роздалЭтим лицам и тем наконецБыл доволен, что сам я их создалИ что, как я ни плох, но – творец, –Что я в очерках вывел фигуры,Отразив в них подобье людей,Наугад, наизусть, без натуры,Артистической силой моей.Что же вышло? – Сказали иные,Что обиды я им наношу,Что пишу с них портреты живые,С лиц их копии только пишу.Нет, голубчики! В деле нечистомВы ж обиду наносите мне,Называя меня копиистом,Где я был сочинитель вполне.Сами будучи гадки и низкиВ непригожих натурах своих,Вы собой мне подсунули спискиС самородных фантазий моих.Наобум где рисунок творится –Виновата ль художника блажь,Что природа сама тут ложитсяПод летучий его карандаш?1858

Над гробом О. И. Сенковского

И он угас. Он блеском парадоксаНас поражал, страдая и шутя, –И кто порой невольно не увлексяЕго статьей, как лакомством дитя?Не дети ль мы!.. Оправив прибауткойЖивую речь, с игрушкой и с лозой,Он действовал порой научной шуткой,Порою – в смех завернутой слезой,И средь трудов болезненных и шуток,В которых жизнь писателя текла,Смерть, уловив удобный промежуток,Свой парадокс над ним произнесла.К числу потерь еще одну причисли,Убогий свет! Ликуй, земная тьма!Еще ушел один служитель мысли,Друг знания, с светильником ума.Ушел, умолк – навек, без оговорок.Прочтем слова последних тех «Листков».Что он писал!.. Ведь для живущих дорогИ свят завет передмогильных слов.Он там сказал: «Всё приводите в ясность!Не бойтесь! Все иди на общий суд!Нас оградит общественная гласностьОт тайных язв и ядовитых смут».Он осуждал тот взгляд тупой и узкой,Что видит зло в лучах правдивых дум;Невежеству и мудрости французскойОн воспрещал давить наш русский ум.Он уяснял голов тех закоснелость,Которым сплошь – под навык старых лет –Родной наш ум является как смелость,Как дерзкий крик, идущий под запрет.Он говорил: «Друзья! Не заглушайтеБлагих семян! Не тьмите нам зарю,И нам читать и мыслить не мешайтеНа пользу всем, в служение царю!»Живущий брат! Пошли же на прощаньеОтшедшему, что между нами смолк,Привет любви, и помни: завещаньеУмершего есть для живущих долг.Не преграждай благих стремлений векаИ светлых искр мышленья не туши!Дай нам понять значенье человека!Дай видеть нам бессмертие души!Март 1858

Из. Л. Гринберг

С какой-то невольною грустью, в тиши,Возводится взор мой унылоНа всё, что исполнено сердца, душиИ так привлекательно, мило,На всё, что, вращаясь в сем мире пустомПод ясной небес благодатью,Отмечено в обществе божьим перстом –Живого таланта печатью,На всё, что рождает у нас на глазахЧистейшие слезы участья,На всё, что под солнцем достойно всех благ,Всех радостей, всякого счастья…Я знаю, как редко дается в уделДостоинству в мире награда;Не так всё творится средь жизненных дел,Как было бы, кажется, надо.Два сердца созвучные порознь идут;В разрыве – две дружные доли,А в вечном союзе друг друга клянутДве жертвы условной неволи.Красивый свой венчик любовно склоня,Как часто цветок золотистыйГотов перевиться вкруг дикого пня,Корою одетого мшистой!Порою он спрячется в чаще леснойДа в сумраке там и заглохнет;На камни вдруг выпадет дождь проливной,А травка от жажды иссохнет.Над грязью играет там солнечный луч,Над зыбью болотной он блещет,А нива зернистая градовых тучПод грозною мглою трепещет.Напрасна мольба и бесплодна борьба:Бесчувственно вплоть до пределаВедет с непонятным упрямством судьбаСвое непонятное дело.И, трепетно вами любуясь подчас,Все жребии высмотрев строго,С сердечной боязнью смотрю я на вас –И думаю, думаю много.9 мая 1858

Горная дорога

Что за дым клубящийся тут бродитОщупью по каменным твердыням?Где тот горн, откуда он исходит, –В дольней мгле иль в небе темно-синем?Чем покрыты страшных стен раскатыТам – вдали? Какими пеленами?Словно пух лебяжий, неизмятыйПышно лег над этими стенами.Объясните, что всё это значит?По уступам, с бешеною прытью,Серебро расплавленное скачет,Тянется тесьмою или нитью,Прыщет, рвется, прячется – и снова,Раздвоясь и растроясь, готовоПрядать, падать, зарываться в глыбахИ сверкать в изломах и в изгибах.Что за лента между масс гранитаСнизу вверх и сверху вниз извитаИ, вращаясь винтовым извивом,Стелется отлого по обрывам?Нет! Не грозных цитаделей крепиПредо мною, это – Альпов цепи.То не стен, не башен ряд зубчатых,Это – скалы в их венцах косматых.То не рвы, а дикие ущелья,Рытвины, овраги, подземелья,Где нет входа для лучей денницы.То пещеры, гроты – не бойницы.То не дым мне видится летучий, –То клубятся дымчатые тучи –Облака, что идут через горы,И как будто ищут в них опоры,И, прижавшись к вековым утесам,Лепятся по скатам и откосам.То не пух – постелей наших нега, –Это – слой нетоптаного снега,Целую там вечность он не тает;Вскользь по нем луч солнца пролетает,Лишь себя прохладой освежаяИ теплом тот снег не обижая.Не сребро здесь бьет через громады,Рассыпаясь, – это – водопады.То не лента вьется так отлогоПо стремнинам грозным, а дорога.Лето 1858

После

То на горе, то в долине,Часом на палубе в море –Весело мне на чужбине,Любо гулять на просторе.После ж веселья чужбины,Радостей суши и моря –Дайте родной мне кручины!Дайте родимого горя!Лето 1858 (?)

Ничего

Братцы! Беда! Вот сближается с нашим фрегатом,Высясь горою над ним, роковая волна,Круто свернулась и страшным, тяжелым накатом,Мутно-зеленая, с ревом подходит она;Кажется, так и накроет, сомнет и проглотит,Мир наш плавучий, как щепку, вверх дном поворотит…Грянула… Хвать через борт!.. Миг удара приспел…В скрепах, в основах своих весь фрегат заскрипел,Вздрогнул, шатнулся, хлестнула по палубной крышеПена, а брызги кругом так и душат его…Замер… Кончается… Люди! Безмолвствуйте! Тише!Тс! Он подъемлется грудью всё выше, всё выше –И на хребет той волны наступил… Ничего!Лето 1858 (?)

И. А. Гончарову

Недавно, странник кругосветный,Ты много, много мне чудесПредставил в грамотке приветнойИз-под тропических небес.Всё отразилось под размахомРазумно-ловкого пера:Со всею прелестью и страхомБлестящих волн морских игра,Все переломы, перегибы,И краска пышных облаков,И птичий взлет летучей рыбы,И быт пролетный моряков,Востока пурпур и закатаИ звезд брильянтовая пыль,Живое веянье пассатаИ всемертвящий знойный штиль.За эти очерки в отплатуХотел бы я, свой кончив путьИ возвратясь теперь, собратуПредставить также что-нибудь.Оставив невскую столицу,Я тоже съездил за границу,Но, тронув море лишь слегка,Я, как медведь гиперборейской,Чужой средь сферы европейской,На всё смотрел издалека.Я видел старые громадыАльпийских гор во весь их рост,В странах заоблачных каскады,И Сен-Готард, и Чертов мост.Кому же новость – эти горы?Я видел их картинный строй,Уступы, выступы, упоры;Чрез целый горизонт порой,Игрой всех красок теша взоры,Тянулись в блеске их узоры –Казалось, в небе пир горой…Но что сказать о них? СпокойныПодъяты в ужас высоты;В венце снегов, они достойныБлагоговейной немоты.К сравненьям мысли простираю…Но что мне взять в подобье имПред тем, кто, бурями носим,Ходил в морях от края к краю?Я соблазняюсь и дерзаюПрибегнуть к образам морским:Гора с горой в размерах споряИ снежной пенясь белизной,Вдали являлась предо мнойВ твердыню сжавшегося моряОкаменелою волной,Как будто, ярой мощи полны,Всплеснулись к небу эти волны,И, поглощая прах и пыль,Сквозь тучи хлынув в высь лазури,Оцепенели чада бури,И вдруг сковал их вечный штиль,И, не успев упасть, навислиВ пространстве, – над скалой скалаИ над горой гора, как мысли,Как тени божьего чела.30 сентября 1858

Привет старому 1858-му году

А! Новый! – Ну, милости просим.Пожалуйте. – Только уж – нет –Не вам, извините, приносим,А старому году привет.Характер ваш нам неизвестен,Вы молоды слишком пока, –А старый и добр был, и честен,И можно почтить старика.К чему же хитрить, лицемерить,Заране сплетая вам лесть?Нам трудно грядущему верить,Мы верим тому, что уж есть.А есть уже доброго много,От доброго семени плодНе худ будет с помощью бога.Не худ был и старенький год.По солнцу он шел, как учитель,С блестящей кометой на лбу,И многих был зол обличитель, –С невежеством вел он борьбу.И мир был во многом утешенИ в прозе, и в звуке стиха,А если в ином был он грешен,Так где же и кто ж без греха?Да! В медные головы, в грудиСтучит девятнадцатый век.Внизу начинаются люди,И есть наверху Человек.Его от души поздравляем…Не нужно его называть.Один он – и только, мы знаем,Один он – душа, благодать.Один… за него все молитвы.Им внешняя брань перешлаВ святые, крестовые битвыС домашнею гидрою зла.Декабрь 1858

Автору «Капли»

(ответ на привет)

Нет, не страшусь я гонителей гневных,Стану пред ними я твердой скалой,Вновь ободрен, укреплен похвалой,Слышимой мною из уст псалмопевных,Льющейся целым потоком огняС арфы Давидовой вдруг на меня.Буду ли ранен с противными в споре?Язв к исцеленью мне подал елейТот, кто в таинственной «капле» своей,Капле единой, глубокой, как море,С дивным наитьем божественных силВечные тайны небес отразил.И, открывая нам неба картины,Брызнул нам в душу любви кипятком,Матери-девы чистейшим млеком,Кровью Христовой, слезой Магдалины,Словом, которым, подвигнув уста,Спасся разбойник на древе креста.Что наша слава? Во мраке забвеньяСгибнет, истлеет наш бренный венец,Ты ж провещал нам, библейский певец,Слово бессмертья, глагол откровенья,Слово, под коим негорько страдать!«Тот не умрет, в ком жива благодать!»1858

Бедняк

О господи! Милостив буди!Лишенья меня изъедают.Ведь есть же блаженные люди –В тюрьму за долги попадают.Те люди, избавясь пристойноОт горькой, несносной свободы,Под кровом тюремным спокойноСидят себе целые годы.Даются ж им милости неба!Их кормят готовою пищей,А я-то, несчастный, без хлебаСкитаюсь – отъявленный нищий!О всем, что там тленно и ложно,Вдали от людских приключенийИм там философствовать можноБез всяких земных развлечений.Пошел бы большими шагамиПод сень я железных затворов,Да как запастись мне долгами?И где мне добыть кредиторов?Не верят! Как сердцу ни больно,Взаймы не возьмешь ниоткуда,И чист остаешься невольно…А чистым быть бедному худо.О господи! Милостив буди!Во всех городках и столицахВедь есть же счастливые люди:Лежат безмятежно в больницах.Конечно, не то что уж в барстве,А всё же не алчут, не жаждут;Иные на легком лекарствеЖивут, да не очень и страждут.Есть пища, кровать с одеялом,Халат и колпак есть бумажный,Броди себе зря, с перевалом,Да туфлями хлопай преважно!Не знай ни труда, ни тревоги!Ничем тебя там не заботят,А ляжешь да вытянешь ноги –И гроб тебе даром сколотят.Из нищих великого кругаВ больницу пошел бы я смело,Так нет никакого недуга –Здоровье меня одолело!Не примут! – И вот, поневоле,По улицам бродишь покуда…И видишь, что в нищенской долеЗдоровым быть бедному худо.О господи! Милостив буди!Посмотришь – иные воруют,Иные способные людиЖивут грабежом да пируют,Иные в пещере, в берлогеГнездятся, в лес выйдут и свищут,И в ночь на проезжей дорогеПоживы от ближнего ищут.Найдут – и в чаду окаянстваПошла удалая потеха,С разгулом кровавого пьянстваИ с грохотом адского смеха.Чем век мне бродить попрошайкойС мешком от порога к порогу,Пошел бы я с буйною шайкойТуда – на большую дорогу,Пошел бы гулякой веселымНа праздник, на пир кровопийства,Взмахнул кистенем бы тяжелымИ грянул бы песню убийства,Дней жизненных в чет или нечетСыграл бы… пусть петля решает!..Пошел бы – да сердце перечит,Сыграл бы… да совесть мешает!И вот – не без тайного вздохаСквозь слезы я вижу отсюда,Что с сердцем несчастному плохо,Что с совестью бедному худо.1859

Разговор

«Сидорыч! Здравствуй! Трудишься? Бог помочь!Как поживаешь?» – «Здорово, Пахомыч!Вот, как ты видишь, живу помаленьку.Как-то бог вашу хранит деревеньку?»– «Плохо, кум, плохо: все наши товары –Голод да холод, их полны амбары.Щей нет, водицу гнилыми сетямиЛовим в котел и хлебаем лаптями.Только гляди, чтоб и ту не раскапатьСквозь прошлогодний изношенный лапоть.Где ни посмотришь – тут наго, там босо,Солнце глядит на поля наши косо,Нету от божьего неба согревы,Нет благодати на наши посевы.Кум, расскажи-ка, ведь ты с господамиЕздил в неметчину, был за морями?Там, говорят, мужички богатеют,Косят да жнут, а не пашут, не сеют,Царства там мелки, царьки и подавно,Ну, а насчет прокормления – славно!Нашему ж брату это уж больно,Зависть берет, и поропщешь невольно.Ох, прогневили мы бога. Поди же!Солнышко, стало быть, к немцам-то ближе,К ним и становится прямо, не боком,Хлеб-то и в колос идет уж с припеком;Вот мужичку-то и можно лениться,Где без труда из земли всё родится,Жатва сама где привалит к овину.Сидорыч, так ли?» – «Да, так – вполовину.Всяко бывает, у всех своя доля.Есть благодать и у нашего поля.Озимь у нас, а у них яровое –Дело-то, впрочем, и там трудовое.Нет, брат, и там не по щучью веленьюЖатва бывает; с проклятою леньюСытым не будешь, ведь люди – не птицы.Взглянешь: клочка там нет праздной землицы –Всё в обработке, а сбыт, как по струнке,Верный: туда и сюда – по чугунке.Пьянствуют меньше; оно и не диво –Пьют они больше немецкое пиво.Если в ином и не так мы богаты –Сами ж, Пахомыч, мы в том виноваты.Ну, а завидовать в милостях небаИм не должны мы: ведь черного хлебаКорочки там я не мог допроситься, –Нет, да и только. А нам обходитьсяКак без него – без родной своей пищи?Небо немецкое, точно, почище,Ну и цветочки там гуще и краше,Время их летнее лучше, чем наше.Что говорить! – А зима-то? Зима-то?Снегом ли наша земля не богата?Хватит морозец, представить ты можешь, –Выйдешь да в дровни скотинку заложишь,Ну и пошел, как дорожку пригладит;Их же край теплый зимой и подгадит.Нет ни снежинки. Глядишь, – безобразно!Только всё сыро, дождливо и грязно.Русской зимы не далось иноземцам.Ты б, куманек, не завидовал немцамИ не роптал бы, когда бы увидел,Как их зимой-то господь пообидел».1859

Чертова башня (Легенда)

Старинного замка над Рейна водойОстался владетелем граф молодой.Отец его чтим был за доблесть в народеИ пал, подвизаясь в крестовом походе;Давно умерла его добрая мать, –И юный наследник давай пировать!Товарищей много, чуть свистни – гулякиГолодною стаей бегут, как собаки;С утра до полночи, всю ночь до утра –Развратные сборища, пьянство, игра…Игра!.. Вдруг – несчастье… граф рвется от злости:Несчастного режут игральные кости.На ставке последней всё, всё до конца –И замок, и мрамор над гробом отца!Граф бледен, мороз пробегает по коже…Тайком прошептал он: «Помилуй мя, боже!»– «Эх, ну, повези мне!» – противник воззвал,Хлоп кости на стол – и хохочет: сорвал!Остался граф нищим. Скитайся, бедняга!Всё лопнуло. Отняты все твои блага.Ты всё проиграл. Чем заплатишь долги?И слышится вопль его: «Черт! помоги!»А черт своих дел не пускает в отсрочку,Он тут уж: «Чего тебе?» – «Золота бочку!»«И только? Да что тебе бочка одна?Два раза черпнешь – доберешься до дна.Счастливец ты, граф! Ты родился в сорочке!Не хочешь ли каждое утро по бочке?Изволь! Расплатиться ж ты должен со мнойЗа это душонкой своею дрянной…Согласен?» – «Согласен. Твой ад мне не страшен».– «Так слушай: в верху высочайшей из башенТы завтра же первую бочку повесь!Увидишь, что мигом сосуд этот весьНаполнится золотом высшего сорта.Прощай же, да помни услужливость черта!»Контракт заключен. Граф остался одинИ думает: «Буду ж я вновь господин!Да только…» И дума в нем тяжкая бродит,И к предков портретам он робко подходит.Святые портреты! – Из рам одногоМать с горьким упреком глядит на него,Как будто сказать ему хочет: «Несчастный!Ты душу обрек свою муке ужасной!»А он отвечает: «Родная! Спаси!У бога прощенья ты мне испроси!»И вдруг вдохновение мысли счастливойЗажглось у безумца в душе боязливой.На башне условный сосуд помещен,Да только – открытый с обеих сторон.Граф думает: «Дело пойдет в проволочку,Сам черт не наполнит бездонную бочку.Была бы лишь бочка – условье одно.Вот бочка! Я только ей выломил дно».И только луч утра над миром явился –Над бочкою дождь золотой заструился,Стучит и звенит, но проходит насквозь;Чертовское дело не споро, хоть брось!Однако до среднего скоро карнизуВся золотом башня наполнится снизу,А там, как до верхнего краю дойдет,Проклятым металлом и бочку нальет.«Эй, люди! Лопаты и грабли хватайтеИ адские груды сметайте, сгребайте!»Измучились люди, а ливень сильней –И башня всё кверху полней и полней.Трудящихся дождь металлический ранит,И звонко по черепам их барабанит,И скачет по их окровавленным лбам,И прыщет в глаза им, и бьет по зубам,Те в золоте вязнут, его разметая,И давит, и душит их смерть золотая.И, видя успех дела чертова, граф«Родная, спаси!» – повторил, зарыдав,Часовня откликнулась утренним звоном,И рухнулась, башня со скрежетом, стономИ с визгом бесовским, – и был потрясенВесь замок, а граф вразумлен и спасен.1859

Рифмоплет

Друзья! Средь жизненного поляСвоя у всякого судьба,И рифмоплетствовать – есть доляИного божьего раба.Друзья! Вы – люди деловые.Я ж в деле – чуть не идиот,Вы просто – мудрецы земные,А я – безумный рифмоплет.О да, вы правду говорите –Я только рифмоплет. Увы!Вы ж мудрецы, за не мудритеИ велемудрствуете вы.Я только брежу всё, но внятенИ с мыслью связан этот бред,А мудрый толк ваш непонятен,Зане в нем смыслу часто нет.Пишу стихи, читаю книгиИ. так гублю всё время я,А злость, ругательства, интригиПредоставляю вам, друзья.Дельцы, достойные почтенья!Едва плетясь кой-как вперед,Вам сплетни все и злосплетеньяПредоставляет рифмоплет.Из вас, конечно, рифмоплетствомСебя никто не запятнал,И каждый служит с благородством,А я – с пятном, зато и мал.Вы в деловых бумагах быстры,Смекая, что к чему идет,Зато вы метите в министры,А я останусь – рифмоплет.1859

Разбитый кумир

Скульптор, в восторге вдохновенья,Волшебный образ изваял.Народ, немой от изумленья,Пред изваянием стоял,И наконец главой поникнулУ мраморных кумира ног,И в ослеплении воскликнул,Молясь безумно: «Это – бог!»А вождь страны, от искушеньяНарод желая отвратить,Велел рабам без сожаленьяЛомами статую разбить!Сказал: «Да сгибнет изваянье!» –И, раздробленное в куски,Погибло светлое созданьеСкульптора творческой руки. –И, над обломками кумираСклоняясь мыслящим челом,Стоял какой-то странник мираВ раздумье грустном и немом.«Кто был преступнее, – он мыслил,В груди тая свой горький плач, –Народ, что камень богом числил,Иль дивной статуи палач?»1859

Знакомое место

Да! Вот они – знакомые места!Я узнаю: вот улица кривая!Вот – вся в горбах, в ущербах мостовая!И вот она – разбитая плитаБлиз ветхого, погнувшегося дома.О! как она душе моей знакомаИ как ее мне памятен излом!Всё наизусть я вытвердил, как школьник:Уступ, провал, и этот треугольник,Здесь выбитый, с зазубренным углом,И эту щель с ее глубоким мраком,Идущую порывистым зигзагом,Как будто бы когда-нибудь прошлаЗдесь молнии сердитая стрела.О, если б всё так сохранялось в мире,Как эта щель! Прошли десятки лет.Теперь она немного стала шире,И более в ней перемены нет.По-прежнему, чернея и зевая,Она глядит, как летопись живаяС изображеньем верным одногоСтаринного паденья моего.Когда-то здесь так повредил я ногу,Что и теперь хромаю понемногу,А тут жила… предмет любви моей.Я шел туда, я торопился к ней,Шел бойкими и крупными шагами,И, чувствуя мой неземной удел,Я на небо так пристально глядел,Что ничего не видел под ногамиИ – бух в провал! – И как страдал потом!Страдал… Так что ж? Со всем чистосердечьемЯ вам скажу: хоть и остался хром,Я и теперь горжусь моим увечьем.Больной, я был могилы на краю,Передо мной стоял духовный пастырь,На рану воспаленную моюТелесный врач накладывал мне пластырь,И тут… Могу ль я этот миг забыть?Она пришла больного навестить!И я узрел небесное виденье,Благословил стократ мое паденье,И для меня осталась ты свята,Заветная разбитая плита!Хоть щель твоя теперь немного шире,Но если б всё так сохранялось в мире!1859

В деревне

Нива зеленым ковром покрывается,Всё так роскошно цветет,Солнышко ярче, весна улыбается…Птичка так сладко поет,Всем как-то весело, всё оживилося,Грустно лишь мне одному.Сердце заныло и тяжко забилося, –Жду из Парижа жену.Март 1859Усадьба Киньгрусть

Ф. Н. Глинке

Когда в какой-то мгле печальнойНедобрый дух меня мутил,Вдруг Иов твой многострадальныйМеня отрадно посетил.Уже я чувствовал терзаньеСкребущих демонских когтейВ душе тоскующей моейИ звал творца на состязанье, –Как вдруг до сердца моегоДошли спасительные звуки,И стихнул грешный ропот мукиВ затворах сумрачных его.Луч веры в грудь мою проникнул.«Опомнись!» – мне вещал творец,И, просветленный наконец,Я вместе с Иовом воскликнул:«Прости меня, прости, творец!»1859

Где он?

Посвящено Пл. Ал. Кускову

Нейдет он. Не видим мы юного друга.Исчез он, пропал он из нашего круга.Кручинит нас долгим отсутствием он,Грешит, но увидим, рассеяв кручину,Греха молодого святую причину, –Он, верно, влюблен.Куда б ни пошел он – неловко откинетСтрадальца туда, словно вихрем, – и хлынетВ тот берег заветный крутая волна,Где светит предмет его дум и напева,Предмет, в старину называвшийся дева.Иль просто – она.Слова ее уст он по-своему слышитИ после своей ненаглядной припишет,Что сам из души он исторгнет своей,Сам скажет себе, что мечта сотворила!И думает: это она говорила!Душа его в ней.И, к ней относя все созвучия Гейне:«Die Kleine, die Feine, die Reine, die Erne»,На ней отражает свой собственный свет.Не сами собою нам милые милы, –Нет! Это – явление творческой силы:В нас сердце – поэт.1850-е годы

Любит

Ты шутила, хохотала,Но порой, при взгляде ясном,Тайной мысли тень мелькалаНа лице твоем прекрасном.И питались в ней тревога,Ожиданье и забота…И гостей тут было много,Только не было кого-то.Он явился, взор приветныйНа него ты обратила,И с улыбкой чуть заметнойТихо очи опустила,И, в задумчивости сладкой,Из очей тех луч денницыПробивался всё украдкойСквозь поникшие ресницы;А чтоб скрыть от злой разглядкиАлых щек огонь нескромный –Ручка в палевой перчаткеОправляла локон темный.И, оправившись немножко,Ты недвижна оставалась…Лишь коралловая брошкаВсё сильней приподымалась.1850-е годы (?)

Одно из двух

Мне надобно его иль огорчить ужасноЧестнейшей правдою, или схитрить, солгать.Что ж выбрать? Первое? Но это ведь напрасно:Он не поймет меня и станет проклинать.Он истину сочтет за личную обиду;Он с детства рос во лжи и в ней окаменел –А – добрый человек! Такой почтенный с виду!Как быть? – Он в кривизне житейской закоснел.Попробую: начну уклончивым намеком –Вполправды! – Он дрожит… Мне жаль его, ей-ей!Щажу его – и лгу, и тягостным упрекомЛожится эта ложь на совести моей, –И после я грущу, упреки эти чуя,И от него ж вопрос наивный слышу я:«Что с вами?» Но уж тут, чтоб не солгать, молчу яИ только думаю: «Мне грустно – от тебя».1860

Не тот

Не тот святитель настоящийИ добрый пастырь душ земных,Кто облачен в покров блестящий,В сиянье камней дорогих,Кто проклинает жизнь людскую,А сам тельцам служить готов,Свой любит сан, и честь мирскую,И преклонение голов, –Но тот, кто, саном незаметный,Проклятьем не разя наш слух,Огнем любви новозаветнойСкорбящих возвышает дух.Чья жизнь – не ветошь, но обнова,Кто сердцем понял смысл крестаИ в соке мысли, в пище словаДает нам кровь и плоть Христа.1860

Образец смирения

Боже! Как безумна гордость человека!«Для меня всё в мире от начала века, –Он сказал когда-то с дерзостью незнанья. –Царь я всей природы, я – венец созданья,Средь светил небесных, средь пучин эфираЯ стою с Землею в средоточье мира.Вкруг меня вертится от зимы до летаСолнце – мой источник теплоты и света.Там Луна – фонарь мой, звездочки – лампадки –Светят, чтоб всё было у меня в порядке».– «Лжешь, гордец безумный! Лжешь, глупец надменный:Сам с своей Землею в уголку вселенной,Глядя только в щелку узкого оконца,Кубарем кружишься около ты Солнца;С Солнцем вдаль несешься – и не знаешь, где ты,Призраки лишь только видишь – не предметы.Лунный шар – твой спутник, а тех звезд лампады –Океаны света, страшные громады,При которых весь твой мир в его убранстве –Жалкая пылинка в мировом пространстве».Он сказал: «Я – разум: мыслю, размышляю,Лишь инстинкт животным я предоставляю;В рабстве их держу я, создан – быть вельможей;Я с душой бессмертной вечный образ божий.Для меня всевышний так весь мир устроил,Чтоб себя я только тешил и покоил.Вождь я грозных армий, властелин творенья!»Вот он – полюбуйтесь – образец смиренья!Сам себя он громко, величая, славит,Бьет себе подобных и природу давит;Ничего не смысля, он за бога смелоСудит и решает божеское дело!1860

Достань!

«Да! Ты всё меня голубишьНа словах, – в них нет ли лжи?Если ты меня так любишь,Мне на деле докажи!»«Всё, чего ты ни потребуй,Рад принесть тебе я в дань».– «Друг! Одну из данных небуМне ты звездочек достань!Слушай: к новому свиданьюТы из них мне подариТу, что блещет мелкой граньюВ ночь до утренней зари, –Ту, что с неба так приветноСмотрит, чуть не говоритИ так мило, разноцветноИскрой радужной горит.Чтоб чудесною прибавкойК туалету мне блеснуть, –Я ту звездочку булавкойПриколю себе на грудь.И предамся грудью этой,Тем подарком дорогимОсвещенной и согретой,Я объятиям твоим.Что ж? Достанешь ли» – «Помилуй!Как я это совершу?Невозможно!» – «Но, мой милый,Если я тебя прошу…»«Не могу». – «Меня погубишьТы отказом… Стало быть, –Ты не любишь, да, не любишь, –Может всё любовь добыть.Немогущий!.. Что в нем проку?Ты моги! Ты должен мочь.На три дня даю я сроку,А не то – навеки прочь!»День – другой прошел. НесчастныйГоревал, бродил, как тень.С торжеством к своей прекраснойОн пришел на третий день.Чем-то радостным отмечен,Смелый взор его блистал.Вмиг он был вопросом встречен:«Что ж? Достал?» Ответ: «Достал!»И глаза он к небу вскинул,И со звездочкой внутриИз кармана ларчик вынул,И открыл его: «Смотри!Видишь: в золоте, в эмали,Блеском радужным полнаЭта звездочка… Она ли?»– «Ах, мой друг! – Она! Она!Я – души твоей царица,Любишь ты, спокойна я,Это – чудная вещица!Это звездочка моя!Эту искру – блестку ночи –Ты достал, герой, гигант!»И впивались милой очиВ ей врученный бриллиант,И застежка дорогая,С ценным камнем посреди,Ярко вспыхнула, блистая,У прелестной на груди.1860

Подражание испанскому

Только б ты, кого так пылкоЯ люблю, – была со мной,Ты да хересу бутылка,Ты да конь мой вороной,Ты да добрая сигара,Ты да меткое ружье,Ты да звонкая гитара –Вот всё счастие мое!Легким станом, ножкой ловкойТы мне гибельно мила,Ты глядишь такой плутовкой,Что с ума меня свела.Ты танцуешь – упоенье!Каждый нерв во мне дрожит;Юбки сборчатой круженьеВсю мне голову кружит.Как в качуче это тельцеТы совьешь да перевьешь –Замков гордого владельцаПрямо в плен меня ведешь.Взвейся ж выше в вихре пляски,В позе неги и любвиИ хоть только до подвязкиВидеть ножки дай свои!1860

Пора!

(По поводу римских проклятий)

О христиане, братья, братья!Когда ж затихнет гул проклятья?Когда анафемы замрут?Пора! Мы ждем. Века идут.Учитель, преданный распятьюИ водворявший благодать, –Христос – учил ли вас проклятью?Нет! Он учил благословлять,Благословлять врага, злодея,Гореть к нему любви огнемИ, о заблудшем сожалея,Молиться господу о нем.А вы? – Вы, осуждая строгоCo-человека своего,Пред алтарем, во имя богаЗовете кару на него.Вы над душой его и теломГотовы клятвы произнесть,Каких в пылу остервенеломСам ад не в силах изобресть.И вам не страшно имя божьеВзять на язык, хулу творя?Навет на бога – при подножьеЕго святого алтаря!Кощунство в храме благодати!Уж если клясть вы рождены –Не богом проклинайте братии,А черным автором проклятий,Что носит имя Сатаны!И вам же будет посрамленьем,Коль проклинаемый ваш братОтветит вам благословеньем,Сказав: «Не ведят, что творят!1860

Затмение

«Экое диво! Клим Сидорыч! Глянь из оконца!В полдень стемнело, ей-богу! Ведь убыло солнца.В небе ни тучки, ни-ни… то есть – пятнышка нету, –Ради чего ж недоимка господнего свету?»– «Эх, голова, голова! Ничего-то не знает.Временем это затменье такое бывает».– «Эва! – А кто ж там на солнце потемки наводит?»– «Это, по книгам, вишь – солнце за месяц заходит».– «Полно, Клим Сидорыч! Эк ты неладно ответил!Солнце ведь – светлое солнце, и месяц-то светел, –Как же бы сталось, что свет как со светом сдвоится –Не светлоты прибывает, а темень родится?»– «Истинно так. Не хули моего ты ответа!Верь аль не верь, а и свет пропадает от света.Ну, да, примером, – ты в толк не возьмешь ли скорее?Ум – дело светлое, разум – еще и светлее,А в голове-то ведь темно становится разом,Если случится, что ум в ней заходит за разум».1860

Пляска

В улику неправд был Израилю данПредтеча – креститель Христа – Иоанн.«О Ирод, – взывал он, – владыко земной!Преступно владеешь ты братней женой».Глагол Иоанна тревожил царяДосадным укором, но, гневом горя,Царь Ирод смирял свое сердце над ним –Зане Иоанн был народом любим, –И долго в темнице предтеча сидел,И царь над ним казни свершать не хотел, –Тем паче, что в дни испытаний и бедНередко его призывал на совет.И молчит Иродиада,Втайне яростью дыша, –В ней глубоко силу ядаСкрыла женская душа.Лишь порой, при том укоре,Вдруг в чертах ее и взореПроявляется гроза.Жилы стянуты над бровью,И отсвечивают кровьюВ злобном выступе глаза.Месть ехидны палестинскойЗреет… Мысль проведена –И усмешкой сатанинскойОсклабляется она.О пророк! За дерзновеньеЖдет тебя усекновенье.За правдивые слова,За святую смелость речи –У крестителя-предтечиОтсечется голова!В царский праздник пир был велий.Вечер. Трапеза полна.Много всяческих веселий,Много брашен, пряных зелийИ янтарного вина.Весел Ирод, – царской ласкойВзыскан двор… Но царь глядит, –Кто ему искусной пляскойВ этот вечер угодит?Струн кимвальных мириадыПотряслись… Отверзлась дверь –И внеслась ИродиадыСоблазнительная дщерь.Пляшущая плавает роз в благоухании,В пламени зениц ее – сила чародейская,Стан ее сгибается в мерном колыхании –Стройный, как высокая пальма иудейская;Кудри умащенные блещут украшеньямиПерлов, камней царственных, радужно мерцающих;Воздух рассекается быстрыми движеньямиРук ее, запястьями звонкими бряцающих.Вихрем вдруг взвилась она – и, взмахнувпрельстительноЛегкими одеждами звездно-серебристыми,Стала вдруг поникшая пред царем почтительно,Взор потмив ресницами трепетно-пушистыми.И плясавшую так чудноЦарь готов вознаградить,И клянется безрассудноЕй – что хочет – подарить.Требуй, дочь Иродиады,Той убийственной награды,Что утешна будет ей –Злобной матери твоей!«Царь! Ты видел пляску-чудо,Так обет исполни ж свой –Подавай плясунье блюдоС Иоанна головой!И, пустивший зло в огласку,Вестник правды меж людейЗаплатил за эту пляскуЧестной кровию своей!Пусть ликует в силах адаНа земле Иродиада!В божьем небе твой престол.Здесь безглавье есть венчаньеЗа святое немолчанье,За торжественный глагол.Пляска смерти завершилась, –Голова усечена.Кончен пир. УгомониласьЗмеедушная жена.Но рассказывали люди,Что святая головаПовторяла и на блюдеТе же смелые слова.1860

Рыцарь

После тщетных похожденийИ бесплодных бранных делХрабрый рыцарь к мирной сениВозвратиться захотел.И пришел он невеселыйНа домашнее житье,Бросил в угол меч тяжелый,Щит свой, латы и копье.«Что?» – друзья его спросили.«Всё пропало, – говорит, –Не щадил трудов, усилийИ – увы! – стыдом покрыт,Уподоблен Дон-Кихоту,А в сраженьях был велик,Наезжал, рубил с налету –Только цели не достиг».«За какую ж ДульцинеюТы сражался?» – был вопрос.«Всё на свете – прах пред нею, –Рыцарь гордо произнес. –Свет красавицу такуюДолжен чтить. Из дам егоВзял я истину святуюВ дамы сердца моего.Чистый вензель этой дамыНа щите моем горел.Я из боя в бой, упрямый,За нее стремглав летел.Дело истины – не шутка!На меня подъяв мечи,Шли гиганты предрассудка,Заблужденья силачи,Шли толпой, стеной восстали,Пред числом – я изнемог,И безумцы хохотали,Слыша мой в паденье вздох.Но меня не то смущает,Что потеряна борьба, –Нет, мне сердце сокрушаетЧеловечества судьба».Рыцарь! Выслушай спокойно:Сам себя ты осудил.Острый меч твой непристойноДелу истины вредил.Ты, герой, в движенье скоромНаступательных шагов,Сам назойливым напоромРаздражал ее врагов.Меч булатный ей не нужен,Не нужна ей кровь врага,Терпеливо безоружен,Кроток, тих ее слуга.Он не колет, он не рубит, –Мирно шествуя вперед,Побеждает тем, что любит,И смиреньем верх берет.1860

Венок кесаря

Чтит Юлия Кесаря римский Сенат,Народ его чтит – и в знак почести новойВенок на него возлагают лавровый,И праву носить его Кесарь так рад!Он лучшей награды не хочет, не просит,Всегда он венок на главе своей носит.Он всюду в венке – на пиру ли сидит,Стоит ли пред войском, идет ли на форум,Особенно ж там, где сверкающим взоромОн прелести женские хищно следит.Зачем он всегда тем венком накрывался –Он другу в беседе однажды признался.«Вот, видишь ли, лысина злая мояМеня сокрушила, – сказал он, – и сзадиВолос я всё ко лбу зачесывал пряди,Ровнял, выправлял их и мучился я.И, склонность имея к любовным затеям,В насмешку плешивым был зван любодеем.Теперь мне так кстати наградный венок, –Им мой недостаток природный исправленИ я от несносной прически избавлен,С которою прежде и сладить не мог.Волос моих лавры прикрыли утрату, –Спасибо народу! Спасибо Сенату!»1860

А мы?

Над Римом царствовал Траян,И славил Рим его правленье,А на смиренных христианВозникло новое гоненье,И вот – седого старикаСхватили; казнь его близка,Он служит сам себе уликой:Всё крест творит рукою он,Когда на суд уж приведенК богам империи великой.Вот, говорят ему, наш храмИ жертвенник! Пред сим кумиромЗажги обычный фимиам –И будешь жив отпущен с миром.«Нет, – отвечает, – не склонюсьПред вашим идолом главоюИ от Христа не отрекусь;Умру, но с верою живою!Прочь, искушенье ада! Прочь,Соблазна демонские сети!»Вотще хотят жена и детиЕго упорство превозмочь,И заливаются слезами,И вопиют они, скорбя:«Склонись – и жить останься с нами!Ведь мы погибнем без тебя».Не увлекаясь их речами,Глух на родные голоса,Стоит он, впалыми очамиСпокойно глядя в небеса.Его чужие сожалеют,О нем язычники скорбят,Секиры ликторов коснеютИ делом казни не спешат.Он был так добр! – Ему вполслухаТолпа жужжит и вторит глухо:«Склонись! Обряд лишь соверши –Обряд! Исполни эту меру,А там – какую хочешь веруПитай во глубине души!»– «Нет, – возразил он, – с мыслью дружныСлова и действия мои:На грудь кладу я крест наружный,Зане я крест несу в груди.Нет! Тот, кому в составе целомЯ предан весь душой и телом,Учитель мой, Спаситель мой,Мне завещал бороться с тьмойПритворства, лжи и лицемерья.Я – христианин; смерть мне – пир, –И я у райского преддверьяСтою средь поднятых секир.Тот обречен навеки аду,Злой раб – не христианин тот,Кто служит мертвому обрядуИ с жертвой к идолу идет.Приди, о смерть!» – И без боязниПриял он муку смертной казни,И, видя, как он умирал,Как ясный взор его сиялВ последний миг надеждой смелой, –Иной язычник закоснелыйУже креститься замышлял.А мы так много в сердце носимВседневной лжи, лукавой тьмы –И никогда себя не спросим:О люди! христиане ль мы?Творя условные обряды,Мы вдруг, за несколько монет,Ото всего отречься рады,Зане в нас убежденья нет, –И там, где правда просит даниВо славу божьего креста,У нас язык прилип к гортаниИ сжаты хитрые уста.1860

Деревенский мальчик

Мимо разбросанных хижин селенья,Старую шапку на брови надвинув,Шел я, глубокого полн размышленья,Сгорбясь и за спину руки закинув.Нес я труднейших вопросов громады:Как бы людей умирить, успокоить,Как устранить роковые преградыИ человечества счастье устроить.Против меня в своей грязной сорочкеВесело шел деревенский мальчишка,С летним загаром на пухленькой щечкаБойко смотрел и смеялся плутишка.Смех уж готов, а еще нет минуты –Плакал он, – слезок следы не исчезли.Светлые волосы, ветром раздуты,Мягко-льняные, в глаза ему лезли;Он отряхал их, головкой мотая,Весь он родимым был братцем здоровью, –И приближался, лукаво моргаяСиненьким глазом под белою бровью.Солнце удвоило жар с освещеньемПосле минувшей недели ненастья.Мальчик при этом был весь воплощеньемЖизни беспечной и дерзкого счастья.Даже при мне – при степеннейшем муже –Босой ножонкой отважно он топал,Мутную воду разбрызгивал в лужеИ всеторжественно по грязи шлепал.«Друг! Отчего ты так весел?» – ребенкаВажно спросил я. Без робости глядяИ засмеявшись в глаза мне, презвонкоОн отвечал: «Ты – смешной такой, дядя!»1860

Борьба

Таков, знать, богом всемогущимУстав дан миру с давних пор:Всегда прошедшее с грядущимВело тяжелый, трудный спор,Всегда минувшее стоялоЗа свой негодный старый хламИ свежей силы не пускалоК возобновительным делам;Всегда оно ворчало, злилосьИ пело песню всё одну,Что было лучше в старину,И с этой песнью в гроб валилось,И над могилами отцов,Зарытых бодрыми сынами,Иная жизнь со всех концовКатилась бурными волнами.Пусть тот скорей оставит свет,Кого пугает всё, что ново,Кому не в радость, не в приветЖивая мысль, живое слово.Умри – в ком будущего нет!Порой средь общего движеньяВсё смутно, сбивчиво, темно,Но не от мутного ль броженьяТворится светлое вино?Не жизни ль варвар Риму придал,Когда он опрокинул Рим?Где прежде правил мертвый идол,Там бог живой поставлен им.Там рыцарь нес креста обновыИ гибнул с мыслью о кресте.Мы – тоже рыцари ХристовыИ крестоносцы, да не те, –Под средневековое игоУже не клонится никто.И хоть пред нами та же книга,Но в ней читаем мы не тоИ новый образ пониманьяКладем на старые сказанья…И ныне мы пошли бы в бой –Не ради гроба лишь святого,Но с тем, чтоб новою борьбойОсвободить Христа живого!1859 или январь 1860

Возмутитель

Они себе спокойно жили.И в теплоте грехов своих,Тучнея телом, не тужили,Что духа правды мало в них.Они средь общего недугаИ развращенья своегоВзаимно берегли друг друга,Не выдавая никого.И мнилось – счастья дождь перловыйТам всех во мраке орошал,Но к ним собрат явился новыйИ мирно жить им помешал.Душою честной, сердцем правымОн возлюбив не мрак, но свет,Не шел на сборище к лукавымИ к нечестивым на совет.Он против зла восстал с уликой,Вступясь за правду и закон,Восстал – и тем соблазн великойРаспространил повсюду он, –И отшатнулся каждый жительТех мест нечистых от него,И все кричат: «Он – возмутитель!Схватить! Связать! Изгнать его!»А помните – народом чтима,Средь богом избранных земель,На торжище ЕрусалимаБыла заветная купель.И с каждой срочною денницейТо место некто посещал,И чудотворною десницейВ купели воду возмущал;И тот, кто первый погружалсяВ те возмущенные струи, –От злых недугов исцелялсяИ силы обновлял свои.Тот благодатный посетитель…Скажите, люди: кто он был?И он был также возмутитель, –Он воду грешников мутил.Но были дни тогда иные,И на целителя тогоТам не кричали те больные:«Схватить! Связать! Изгнать его!»1859 или 1860 (?)

Искусство и природа

Смирись перед творцом природы,Простершим в безднах неба своды,О смертный! – осенен венцомНауки, разума и чувства,О целях судишь ты искусства –Но ты ли был его творцом?О нет, – в рассаднике ЭдемаЕще не появлялся ты,А на земле уже поэмаСлагалась вечной красоты.Не до тебя ль чертог свой отчийУстановив, верховный зодчийБессмертной славою сиял?В безмерной храмине эфираНе до тебя ль художник мираПисал картины и ваял?И, взяв в пространстве, мглой покрытом.Кисть света и сказав: «Гори!» –Прошел по небу колоритомПредвечной утренней зари,И солнце вспыхнуло пожаром,И, детский вид свой округля,Запеленалась водным паромНоворожденная земля, –И в каплях слез благоговейныхВода, хладея, потеклаИ в углубившихся бассейнахБлестящим зеркалом легла, –И над водами дух природыПромчался, бурной мощи полн, –И всколыхнувшиеся водыЗаговорили шумом волн,И их чтоб слышать разговоры –Под светлым куполом небес,Прорвав подземные затворы,Над долом выдвинулись горы,Над почвой вытянулся лес, –И лес свой подал шумный голос,Лист перемолвился с листком,И встрепенулось всё кругом:И с золотой щетинкой колос,И травка с чутким стебельком, –И было всё уже готово –Подножье жизни и престол;Адама нет, но есть уж слово,Нет человека – есть глагол,Есть красота, лучи, улыбка,И солнца свет, и тень ветвей,И резво плещущая рыбка,И с звонкой трелью соловей.Уже и зверь неукротимыйВ дубравной чаще пробежал,А человек еще незримыйВ зерне грядущего лежал.Искусство в боге начиналосьС природой вместе – заодно.Художник смертный! Что ж осталосьИ что в удел тебе дано?Одни ль природе подражаньяДа списков слабые чертыС ее достойной обожаньяНерукотворной красоты?Но тут при сходстве самом близкомТы не достигнешь торжества, –Твой труд всё будет мертвым спискомС живой картины естества.В замену лиц ты дашь мне маски –И, взяв природу в образец,Где ты возьмешь такие краски,Какие розлил в ней творец?Нет! Тот художник бесконечный,– Земли и неба царь предвечный,По изволенью своемуТебя поставил на свободеНе подражателем природе,Но подражателем – ему.Рука слаба и средства малы,Но, при стремлении святом,В душе ты носишь идеалыИ воплощаешь их потом.В порывах творческих мечтанийСвершая огненный полет,В кругу волшебных начертанийТы ищешь новых сочетаний,Каких природа не дает.На что ей амвра фимиамов?На что ей цирк и пантеон?В ней нет дорических колонн,Ни микеланджеловских храмов,Ни рафаэлевских мадонн.Не из природы ты их вынул,Но, взяв их из души своей,Ты мысль свою в природу вдвинул,Внедрил свою идею в ней.Служи ж творцу как жрец избранный,Природы в храмине пространной,Где всё, что господом дано,Чем полн сей дом богослуженья,Сквозь таинство преображенья0 В твоей груди проведено.И в благодарности смиреннойСознай, что мощный царь вселенной,Чтоб приобщить тебя к себе,Отмежевал в сей жизни бреннойУчасток творчества тебе!Ноябрь (?) 1860

На 1861

«О господи! Как время-то идет!» –Твердило встарь прабабушкино племя,И соглашался с этим весь народ.Да полно, так ли? Движется ли время?У нас в речах подчас неверен слог,Толкуем мы о прошлом, преходящемИ будущем, а в целом – мир и богВсегда живут в одном лишь настоящем.И нету настоящему конца,И нет начала. Люди вздор городятО времени, – оно для мудрецаВсегда стоит, они ж идут, проходятИли плывут по жизненной рекеИ к берегам относят то движенье,Которое на утлом челнокеСвершают сами. Всюду – заблужденье.О род людской! Морщины лбовСчитает он, мытарства и невзгоды,Число толчков, число своих гробовИ говорит: «Смотрите! Это – годы.Вот счет годов – по надписям гробниц,По памятникам, храмам, обелискам».Не полно ль годы цифрами считатьИ не пора ль меж новостей, открытийОткрытому сознанью место дать,Что мир созрел для дел и для событий?О, вознесись к творцу, хвалебный глас,От всей России в упованье смелом,Что новый год, быть может, и для насОзначится великим, чудным делом!О, если б только – в сторону мечи!И если бы средь жизненного пираКровь не лилась! Господь нас научиТворить дела путем любви и мира!Воистину то был бы новый год,И новый век, и юбилей наш новыйИ весь людской возликовал бы род,Объят всемирной церковью Христовой.Декабрь 1860

Воскресная школа

«Свет да будет!» – божья силаИзрекла – и мрак исчез.И для всех зажглись светилаВ беспредельности небес.И с тех пор, нас одеваяДня блестящего в парчу,Ровно светит вековаяСолнца лампа огневаяБедняку и богачу,Ни пред кем тот свет не скрытен,Всем доступен горний луч –Тем, кто слаб и беззащитен,И тому, кто так могуч.А потом, как мгла ночнаяУпадет на грешный мир, –Пусть иной летит на пир,Где сверкает пыль земная,Где поддельный блеск велик,А иной – зажжет лучину,Осветит тоску-кручинуИль затеплит свой ночник!Но еще есть свет верховный,Свет не солнца и планет,Но чистейший свет духовный,Свет науки, божий свет,И без этого сияньяТщетно б шел за веком век, –Светом нравственного знаньяЧеловек есть «Человек».Кто не хочет, чтоб доступенСвет тот был для всех людей,Тот – недобрый муж, преступенОн пред совестью своей,И, с ночным злодеем схожий,Встав на брата своего,Он срывает образ божийСвятотатственно с него.Сам Христос – учитель братства –Тот, кем наша жизнь крепка,От духовного богатстваНе отторгнул бедняка.Не лишил его ученьяИ святых своих чудес –Он, что умер средь мученьяИ на третий день воскрес.Воскресеньем он прославилСвой всецарственный престол,Он воскрес, а нам оставилСлово, грамоту, глагол,И воскресшего глаголы –Вечной жизни в нас залог,Он – глава воскресной школы,Он – всеграмотности бог!Будь же грамотность роднаяДелом Веры и Любви!Восклицаем, начиная:«Царь небес! Благослови!»Январь 1861

Стихи, читанные на юбилее князя П. А. Вяземского 2 марта 1861 г.

…Вы с Музой свадьбу золотуюСегодня празднуете, князь.Когда напором исполинскимВраг угрожал стенам Москвы –С войсками к лаврам бородинскимНазад полвека мчались вы…Душа, богатая любовью,Стих – чадо бойкого пера,Добрейший взгляд под строгой бровьюС улыбкой, вестницей добра…Но не шутя по жизни полюШли вы…И скорбь давалась вам на долю,И терн вплетался в ваш венец.Ваш стих, что прежде так смеялся…………….Потом глубоко отозвалсяБеседой с таинством могил.…Упреков нет… Иль есть один,Что князя Вяземского детиОт брака с Музою его –Вразброд гуляют в белом свете,Не зная дома своего…Пусть он к ним нежную приложитЗаботу, вкупе их сберег,И их сторицею умножит,И всех семейно в мир введет!И мир при кликах громогласных,Приняв их заодно с отцом,Покроет чад его прекрасныхАкадемическим венцом.2 марта 1861

Инокине

Я знал тебя, когда в сем миреЕще ребенком ты былаИ, став поэтов юных в клире,Перстами детскими на лиреАккорды первые брала.Потом девицею-мирянкойЯвлялась ты в семье людской,Но света лживою приманкойТалант не увлекался твой,И вот, обетом послушаньяСковав все думы и мечты,Свой дар склонив под гнет молчанья,Явилась инокиней ты.Прости, что пред тобой я смеюПредстать и в эти времена,Быть может, с грешною моеюИ ложной мыслью! Вот она:Таланты богом нам даются, –Коль в гимнах, ими что поются,Горят небесные лучи,То и с церковного порогаТот поднял голос против бога,Таланту кто сказал: «Молчи!Молчи! Я у тебя отъемлюПрава на песнь, на вещий стон.Уйди в пустыню! Вройся в землюИль в келье будь похоронен!»Не прав, кто, сдавшись слов сих громГотов, в отказ святым правам,Внимать наставнику земному,А не евангельским словам.Не сотворив себе кумира,Талант! светилом миру будь!В быту мирском сквозь дрязги мираПробей монашественный путь!Истой – не за стеной угрюмой,Но смут житейских посреди –С своей отшельнической думойИ честной схимою в груди!Любви небесной дай нам пламень!Явись с участьем – не с грозой,И грудь людскую – этот камень –Прожги молитвенной слезой!Я – ученик, я – не учитель,Я червь земли, не сын небес,Но и не демон искуситель,Не посланный из ада бес,Который хочет в вечной мукеТебя привлечь бряцаньем слов;Я сам божественной наукеУчиться у тебя готов.Себя не чту, не именуюЯ ведущим, но предаюНа суд твой мысль мою земную,Как грех, как исповедь мою.Притом, средь дум моих греховных,Тебе я жалуюсь, скорбя,На гордых пастырей духовных,На целый свет и на тебя.Когда не мог я быть послушнымСуду учителей кривых,Ни оставаться равнодушнымК веленью божьих слов святых,Когда из хладных сфер деизмаСкорей предаться был я радСмоле кипящей скептицизма, –Я думал: христианин-брат,Чтоб утолить мне сердца муку,Ко мне свой голос устремит,С любовью мне протянет рукуИ нечестивца вразумит –Просил я света, разуменья, –И что ж? Учители смиренья,Свой гневом дух воспламеня,Под небом о Христе мне братьяСвои мне бросили проклятья,Швырнули камнями в меня; –И ты, вдыхая свет эфирный,Ко мне безжалостна былаИ средь молитв, из кельи мирнойСвой камень также подняла!1862

Локомотив

Иду я с сынишком вдоль чистого поляПробитой тропинкой. Кругом – всё цветы,И рвет их, и бабочек ловит мой Коля.Вот мельница, речка, овраг и кусты.Постой-ка, там дальше начнется болото…Вдруг слышим – вдали и стучит и гремитВсё пуще, – и видим – громадное что-тоПо светлой черте горизонта летит.Непонятное явленьеПосреди златого дня!Что такое? В изумленьеКоля смотрит на меня:«Что такое это значит?Богатырь ли ЕрусланСтрашный едет, грозный скачетИли рыцарь-великан?»«О да, это – рыцарь, – ему я ответил, –Герой, только новых, не старых веков,И если б кого на пути своем встретил –Он спуску не даст и сразиться готов»,«Ух как вьются дыма тучи!Как у всех богатырей –Знать, то конь его могучийПышет дымом из ноздрей!Мимо лесу вон глухогоМчится! Только для меняТут ни всадника лихогоНе заметно, ни коня».«О да, он дымится, а не было б светуДневного, ты б видел, как брызжет огонь.Где конь тут, где всадник – различия нету, –Тут слито всё вместе – и всадник и конь».«Что ж он – в латах? В вихре дымаКаждый скок, чай, в три версты?Ух, летит! Мелькают мимоИ деревья, и кусты.Через этот край пустыннойЧто он с силою такойПолосою длинной, длиннойТак и тащит за собой?»«Он в латах, он весь – из металлов нетленных –Из меди, железа. Чу! Свищет и ржет.А сзади хвост длинный… ну, это – он пленныхВослед за собой вереницу влечет».«Что ж – он злых лишь только давит,Если встретит на пути?Мне войны он не объявитИ спокойно даст пройти,Если мальчик я хороший?Как дрожат под ним поля!Чай, тяжел! Под этой ношейКак не ломится земля!»«Нет, наш богатырь давит всех без разбору –И добрых, и злых, и с такими ж, как сам,Он в стычках сходился. Тяжел он – без спору,Зато по железным идет полосам.Дорога нужна, чтоб его выносила,Железная, друг мой. Ему под ударНе суйся! В нем дикая, страшная силаГнездится, – она называется – «пар»».Не ранее 1865

Поздно

Время шло. Время шло. Не считали мы дней,Нас надежда всё вдаль завлекала,Мы судили-рядили о жизни своей,А она между тем утекала.Мы всё жить собирались, но как? – был вопрос.Разгорались у нас разговоры,Простирались до мук, доходили до слезБесконечные споры и ссоры.Сколько светлых минут перепортили мыТем, что лучших минут еще ждали,Изнуряли сердца, напрягали умыДа о будущем всё рассуждали.Настоящему всё мы кричали: «Иди!»Но вдруг холодно стало, морозно…Оглянулись – и видим: вся жизнь – назади,Так что жить-то теперь уж и поздно!1866

Авдотье Павловне Баумгартен (23 февраля 1866 г.)

С дней юных вашего рожденьяДень благодатный мне знаком –И вот – я с данью поздравленьяТеперь иду к вам стариком,Пишу больной, но дух не тужит,В расстройстве только плоть моя,А стих мне верен, рифма служит,И прежний ваш поклонник – я.Мной жизни выдержана проба, –Я и теперь всё ваш, близ гроба,Измены не было. – Не разВ движенье жизненного кругаПочетного названья другаЯ удостоен был от вас, –И это лестное названьеВсегда всего дороже мне;Ему ношу я оправданьеВ душе, вам преданной вполне,Как и тогда, как я был молод.Я охладел, но коль вредитИному чувству этот холод,То чувство дружбы он крепит,А это чувство много силыДает мне и в дверях могилы, –С ним вам несу на много летЖивой заздравный мой привет,23 февраля 1866

Довольно!

От дерзких помыслов и хищности людейОграждена святынею несчастья,Ты в старческой душе моейЗажгла всю молодость, всю девственность участья,Я мало жизнью дорожу.Пускай меня к могиле годы клонят!У гробовой доски «Довольно!» – я скажу,Довольно! – да! Я был тобою понят,В себе не уронив душевной высоты,Ты моего кумира не разбила, –Участья моего не оттолкнула тыИ благодарностью меня не оскорбила,1860-е годы

Коперник

По Земле разнодорожнойПроходя из века в век,Под собою – непреложный,Неподвижный грунт подножныйВидел всюду человек.Люди – всеми их глазами –В небе видеть лишь моглиС дном, усыпанным звездами,Чашу, ставшую краямиНад тарелкою Земли,С чувством спорить не умея,Долго, в грезах сонных дум,Был узлами ПтоломеяСвязан, спутан смертных ум.Мир, что был одним в творенье,Был другим в воображенье:Там – эфирный океанБыл отверст, созданья планБыл там зодчего достоин –Беспределен, прост и строен;Здесь – был смутен, сбивчив он,Там – премудр, а здесь – мудрен.Там – Земля, кружась, ходила,Словно мяч, в кругу планет,Вкруг громадного горнила,Изливающего свет;Здесь – пространств при узких мерах –Жалось всё в кристальных сферах,Звезды сплошь с их сводом шлиИ вдвойне вращалось Солнце,Чтоб метать лучи в оконцеНеповертливой Земли.Рим с высот своей гордыниКлял науку – и кругом,Что казалось в веке томОскорблением святыни,Что могло средь злых потехВозбуждать лишь общий смехИ являться бредом въявеИ чего, средь звездных дел,Утверждать, при полной славе,Тихо Браге не посмел, –Неба страж ночной, придверник,Смело «Да! – сказал Коперник. –Высшей мудрости черты –В планах, полных простоты!Бог – премудр. В твореньях явенКоренной закон родства:С братом – волей божества –Всяк из братии равноправен.Дети Солнца одного,Сестры – зримые планеты –Им сияют, им согреты, –Средоточен лик его!На него все взор возводят,Доля с долей тут сходна,Вкруг него они все ходят,А Земля – из них одна, –Ergo – ходит и она!»И, едва лишь зоркий разумВ очи истине взглянул,Верной мысли луч сверкнул,Словно молния, – и разомСвод – долой! Весь звездный клирПрянул россыпью в эфир,И – не в области творенья,Но в хаосе разуменья –Воссоздался божий мир.В бесконечных, безначальных,Необъятных небесах –Тех тяжелых сфер кристальныхВдруг не стало – пали в прах!И средь строя мирового,Плоский вид свой округля,Вкруг светила золотогоВ безднах двинулась Земля!«У!» – кричат невежд мильоны,Те – свернули кулаки,Эти – кажут языки,Там ревут враги-тевтоны,Там – грозит проклятьем Рим,Там – на сцене гистрионыСвищут, – гений – невредим.Где друзья ему «ЗаставимИх умолкнуть!» – говорят,Он в ответ: «К чему? Оставим,!Пусть! – Не ведят, что творят!»1870

Богдан Хмельницкий и послы

Внимая потокам приветственных слов,Хмельницкий Богдан принимает послов.Посол тут валахский, посол молдаванскойИ князь, представитель земли трансильванской.Прислал и державник Московии всейС подарком послов к нему царь Алексей.Не любо ль принять от владыки такогоИ шубу соболью, и доброе слово?От Польши здесь также послы и гонцы.Он – дома, кругом козаки-молодцы:Полковники славные, ратные люди,Разгульные головы, крепкие груди,Но – грубы, – что ж делать? – Их вождь-атаманДоволен, радушен и весел Богдан.При нем его женка, – богато одета,Гостей принимает с улыбкой привета,Сама ж, с деревянного ложкой в руке,Табак растирает в простом черепке.Хозяин уставил заздравные кубкиИ сам набивает курителям трубки,И в ценные кубки, гостям на почет,Родную горелку он запросто льет.Те – ждут его речи, все – на ухо чутки,А он отсыпает им басни да шутки –Зовет их обедать. «Нехай, – говорит, –Вам жинка козацкого борщу зварит!Що сталось, то сталось! Забудем всё злое –И добре запьем да закусим былое!»И вольно с заплечья вождя своегоПолковники речь приправляют его –И – слово за словом – доходят до шуму.«Мовчытэ!» – кричит он, сам – думает думу.Он – бедный изгнанник… Невзгод и потерьПора миновала, – и вот он теперьВ почете великом… А что его ходуПособьем служило? – «Спасибо народу!Ты, Русь! ты, народ православный! тебеОбязан я, – мыслит он, – честью в борьбе!..»1870

К. К. Витгефту

Прощай, друг Карл! Еще на здешнем полеУвидимся ль? Едва ли… Разве там?Покорствуя верховной божьей воле,Воспримем то, что свыше дастся нам!С ребячества мы сблизились друг с другом,И север, юг не разделили нас, –Напротив, мы сомкнули север с югом –И с Питером Одесса обнялась!9 марта 1872

Фантазия

Нет, желанная, мой жребий непреложен –И союз меж нами брачный невозможен.Уз, которые б не рвались, не слабели,Для чего нам не дано от колыбели?Если б ты была мне близкою, родною,Если б ты была мне милою сестрою,Мы бы жили под одним домашним кровом, –И никто б нас не задел недобрым словом,И к тебе я, при блаженном, вечном «вместе»,Был бы нежен, как жених к своей невесте.А когда б ты на другого указала,И «хочу его женою быть» сказала, –Я б желанью твоему не прекословилИ приданое немедля приготовил:Крупный жемчуг из очей моих бы выпал,Шейку б нежную тебе я им осыпал.«Вот, – сказал бы я, – на свадьбу, на весельеОт меня тебе подарок-ожерелье!»К белым ручкам, с их волшебными перстами,Я прильнул бы помертвелыми устами,Эти пальцы и до локтя эти рукиПоцелуями закрыл бы при разлуке,И промолвил бы: «Возьми, сестра, для счастьяСкудный дар мой – эти перстни и запястья!Извини, что бедняком тебе надетыНе иные многоценные браслеты!»И потом, моею грустию святоюОсенив тебя, как брачною фатою,Я бы молча на веселый пир венчальныйПроводил тебя улыбкою печальной,И остались бы в удел мне без сестрицы –Домик темный да сажень сырой землицы.Не забудь, сестра, отпраздновавши свадьбу,Навестить мою последнюю усадьбу!

Отплата

Красоте в угожденьях бесплодныхПосвящая мой страстный напев,Много пел я красавиц холодных,Много пел я бесчувственных дев.Для тебя ж не слагал я ни строчки, –Если ж начал бы славить тебя,Вместо слов я одни только точкиВсё бы ставил, безмолвно любя.Между тем ты одна из прелестныхНа земле, где всё горе да труд,Подарила мне искры небесных,Золотых, незабвенных минут.Что ж? Какие мои воздаянья?Не отраду тебе я принес,Но, как жрец при святыне страданья,Посвятил тебя в таинство слез.Ты мне к счастию путь указала,Но – увы! – я не мог им идти.На привет, где ты «здравствуй» сказала,Я печально ответил «прости».Перед нами могила разлуки…Да, прости! – С этим словом должныОборваться все стройные звуки,Все аккорды блаженства и мукиСтоном лопнувшей в сердце струны.

Человечество

История раскрыта предо мной.Мне говорят: «Взгляни на эту панораму!»И я к ней подошел, как бы к святому храму,С благоговейною душой, –И думал видеть я, как люди в век из века,В разнообразии племен,Идут по лестнице временК предназначенью человека.И думал видеть я, как человек растет,Как благо высится, стирается злодейство,И человечество со всех сторон идет,Чтоб слиться наконец в блаженное семейство,И что же вижу я? – От самых юных днейДоныне, в ярости своей,Всё тот же мощный дух, дух зла – мирохозяин,И тот же пир для кровопийц.К началу восхожу, – там во главе убийцСтоит братоубийца Каин,Нависла бровь его и жилы напряглись,Рука тяжелая подъята,Чело темно, как ночь, и в сонный образ братаС кровавой жадностью зрачки его впились, –Быстробегущий тигр, при этом выгнув спину,Из лесу выглянул, остановил свой бегИ выкатил глаза на страшную картину –И рад, что он – не человек!И с той поры всемирное пространствоБагрится кровию, враждуют племена, –И с той поры – война, война,И каинство, и окаянство.Война за женщину, за лоскуток земли,Война за бархатную тряпку,Война за золотую шапку,За блестку яркую, отрытую в пыли,И – чтоб безумия всю переполнить меру –Война за мысль, за мнение, за веру,За дело совести, – война из века в век!О тигр! Возрадуйся, что ты – не человек!

Пытки

В тот век, как живали еще Торквемады,Над жертвами рока свершались обрядыГлубоких, ужасных, убийственных мук:Ломание ног и дробление рук.Там истина, корчась средь воплей и жалоб,Винилась, – и страшный кончался обрядТогда, как, глаза свои выкатив на лоб,Невинный страдалец кричал: «Виноват!»Есть пытка другая, того ж совершенстваОна достигает, – то пытка блаженства.Счастливцу творится пристрастный допросПод всем обаянием лилий и роз.Тут узнику в сердце, без всякой пощады,Вонзаются сладкие женские взгляды,Он дивные, райские видит места, –И алые, полные неги уста,Как бисер, как жемчуг, слова ему мечутИ с жарким дыханьем щебечут, лепечут.«Покайся! признайся!» – напевы звенят,И нервные звуки всё вкрадчивей, ниже…Он тает, а пламя всё ближе, всё ближе…Нет сил… Исторгается вздох: «Виноват!»

Не верю

Когда на тебя устремляюЯ взоры в сердечном бреду, –Где небо – я, право, не знаю,И даже земли не найду.Тут, кажется, вьется дорожка,В тумане мелькают поля,Но – тут пронеслась твоя ножкаНе верю, что это земля.Есть где-то и солнце с луною,И звезды, и все чудеса,Но, ежели ты здесь со мною, –Не верю, что там небеса.

Ночная беседа

Ночь немая, ночь ЕрусалимаВ черных ризах шла невозмутимо,Обнимая с высоты СионаПортики, чертоги СоломонаИ Давида. Царство иудеев,Где парила слава Маккавеев,Почивало со своим Сионом,Без царей, под кесаревым троном,И казалось, под десницей РимаТо была лишь тень Ерусалима.Но иная слава блещет сноваВ божьем граде: эта слава – Слово;Эта слава – не в доспехах бранных,Не в венках из роз благоуханных,Не в сиянье позлащенных храмов,Не в куренье сладких фимиамов,Эта слава – агнец, сын эдема,Он, рожденный в яслях Вифлеема,Правды друг, нечестья обличитель;Не вельможен сан его – учитель.Ночь немая, ночь ЕрусалимаВ черных ризах шла невозмутимо.Не привыкший к блеску и к чертогам,Отдыхал он в домике убогом.Кто же сей полночный посетитель,Что, войдя, воззвал к нему: «Учитель!»Это взросший в хитрости житейской,Мудрости исполнен фарисейской –Никодим. В глухую ночь, негласноОн пришел к тому, что самовластноВсюду ходит смелою стопою,Окружен народною толпою,И, власы рассыпав по заплечью,Говорит могучей, вольной речью,И глаголом нового законаОглашает портик Соломона.Вот они: один – с челом открытым,Озаренным мыслью и облитымПрядями волос золотоцветных,С словом жизни на устах приветных,Тихо-мощный, кротко-величавый, –И другой – с главой темно-курчавой,Крепкий в мышцах, смуглый, черноокой,Отенен брадой своей широкой,Слушает, облокотясь, и в дивоУглублен лукаво и пытливоДумами. – Беседуя в час ночи,Свет и тень глядят друг другу в очи.Что ж? О чем беседа их ночная?О делах ли, в коих жизнь земнаяВся погрязла? – Нет, их рассужденья –О великом деле возрожденья.Никодим! Внимай сердечным слухом:Смертный должен возродиться духом,Лишь тогда и жизнь его земнаяОбновится, – взыдет жизнь иная.Человек! Вотще твои стремленьяК благодатной манне обновленьяНа нечистом поприще, где каждыйДышит благ материальных жаждой.Возродись! – И да не идет мимоТа с Христом беседа Никодима!

Ответ

Чрез римский форум проходилаТолпа, шумя, как ураган,И толковала, и судилаО вере первых христиан, –И говорил народ надменный:«Они – безумцы! Сброд презренный!Пускай предстанут на ответ:Где их религия? Ни храмовУ них великолепных нет,Ни факелов, ни фимиамов,Ни чаш блестящих, ни венцов,Ни божьих ликов изваянных,Ни в тогах, пурпуром убранных,С осанкой важною – жрецов.Богаты мы, они – убоги.Пускай укажут, где их боги?Хоть на картине пусть дадут –Кого они, безверцы, чтут!На нас пусть взглянут! Мы находимВезде бессмертных, всесвятых,Мы сами, размножая их,Героев, кесарей возводимВ верховный ряд богов своих.Их лики всюду всем открыты,А те безбожники… Карать!Казнить собак! Им нет защиты,Их доля – в муках умирать».«Наш бог – не в позлащенных храмах, –Гласит креста покорный сын, –Не в изваяньях он, не в рамахПестро малеванных картин.Единый храм его достоин,И этот – им самим устроен,И этот – тесен для него.Взгляните! Это – храм вселенной,Где он сияет – царь бессменный,В венце величья своего.Кого не в силах мы постигнуть,Тому, при помощи людской,Мы и не мыслим храм воздвигнутьСвоею слабою рукой.Пред тем, кто солнцем и звездамиСам осветил свой дом пред нами,Мы не дерзаем втуне жечьНи бедных факелов, ни свеч,Чадить ему кадильным дымом,Когда пред ним, для нас незримым,Клубится весь земной туман,И, разомкнув свои затворы,Огнем и дымом дышат горы,И темно-синий океан,Необозримый, неисходный,Вседневно – годы и века –Вздымает к небу пар свой водный,Его свивая в облака.Но храмы есть у нас иные,Другие жертвенники есть,Нерукотворные, живые,Ему, невидимому, в честь,Бог дал нам плоть – вот церковь нашаГде вечный огнь горит в крови;Душа – алтарь в нем, сердце – чашаС елеем веры и любви.И часто тот, кто сущ от века,Кому вселенной мал объем,В смиренном сердце человекаВмещаясь, обитает в нем.У нас в груди – жилище бога,А храм ваш храмом лишь слывет, –Средь камней мертвого чертогаИсточник жизни не живет.Порой, бездомные в пустыне,Мы соберемся в тишине,И бог во всей своей святынеМеж нас присутствует вполне.На что нам ваши изваянья,Коль тот, кто к жизни нас воззвал,Зиждитель мира, царь созданья –В нас сам свой образ изваял?На что жрецы нам? Кто посмеетНам божью волю толковать?Не ум, но сердце разумеетВеликих истин благодать.Приди, разумный проповедник!Вещай – и место восприми,Как наш о боге собеседник,Как наш собрат, но не посредникМеж вечным богом и людьми!Среди тревог земных спокойный,В своей небесной чистоте,Один посредник был достойный –Один, – он распят на кресте.Его верховного законаСвятое слово нам дано,Он нам сказал во время оно:«Отец, и я, и вы – одно»,За то, что сладость истин новыхПрияли мы, – казните нас!Средь лютых казней, нам готовых,0 Мы палачей своих суровыхБлагословим в последний час».

Ель и береза

Пред мохнатой елью, средь златого лета,Свежей и прозрачной зеленью одета,Юная береза красотой хвалилась,Хоть на той же почве и она родилась.Шепотом лукавым с хитрою уклонкой«Я, – лепечет, – видишь – лист имею тонкой,Цвет моей одежды – нежный, самый модный,Кожицею белой ствол мой благородныйЛовко так обтянут; ты ж своей иглоюКолешь проходящих, пачкаешь смолою,На коре еловой, грубой, чешуистой,Между темных трещин мох сидит нечистый…Видишь – я бросаю в виде легкой сеткиКружевные тени. Не мои ли веткиВяжут в мягкий веник, чтоб средь жаркой ванныОт него струился пар благоуханный?В духов день березку ставят в угол горниц,Вносят в церковь божью, в келий затворниц.От тебя ж отрезки по дороге пыльнойМечут, устилая ими путь могильный,И где путь тот грустный ельником означат,Там, идя за гробом, добры люди плачут».Ель, угрюмо стоя, темная, молчалаИ едва верхушкой на ту речь качала.Вдруг ударил ветер с ревом непогоды,Пыль столбом вскрутилась, взволновались воды, –Так же всё стояла ель не беспокоясь,Гибкая ж береза кланялась ей в пояс.Осень хвать с налету и зима с разбега, –Ель стоит преважно в пышных хлопьях снегаИ белеет светом, и чернеет тьмоюРиз темно-зеленых – с белой бахромою,С белыми кистями, с белою опушкой,К небу подымаясь гордою верхушкой;Бедная ж береза, донага раздета,Вид приемлет тощий жалкого скелета.

Счастье-несчастье

День был славный. Мы гулялиВольной группой вдоль реки,А кругом – в пролет мелькалиМолодые кулики.«Эх! – сказал казак. – Для шуткиПоохотился бы я!Вот еще кулик! Вот утки!На несчастье – нет ружья».Я подумал: «Вот! Для шутокХочет бить, стрелять… Каков!Да ружья нет – счастье уток!Счастье юных куликов!»

Посмотри!

Тихий вечера час.Свет зари на закате угас.Всею ширью рекаОтражает в себе облака,Отражает леса,Отражает судов паруса, –А на той сторонеСосны темные видятся мне;Огоньки там горят, –Рыбаки себе кашу варят.Посмотри, куманек,Как хорош за рекой огонек!Как он лег кое-гдеЗолотистым снопом по воде,А где струйка бежит –Он червонной там нитью дрожит!Струйке той впереломЛегкий ялик ударил веслом,И нет перлам числа,Что забрызгали разом с весла.Эка роскошь! ВокругЗагребай хоть лопатой жемчуг!А меж тем вдалекеПесня стелется вдоль по реке.Посмотри, куманек,Как хорош за рекой огонек!

К…

Schlage nicht das ganze zerrissene Buchder Vergangenheit auf: bist du noch nicht traurig genug?

Jean Paul RichterБеседу с Вами я, то в письмах, то изустно,Веду – и очень рад… а между тем – мне грустно.Хотел бы с Вами я припомнить старину,Протекшей юности святое увлеченье,Минуту чудную одну,Одно прекрасное мгновенье,Одну из тех минут столь ценных, дорогих,Что, право, стоит жизнь перенести для них.Да! – Вспомнить было бы отрадно,Отрадно – слишком, может быть,Но трудно было бы потом опять забыть.И вспоминать зачем – не стало ль бы досадно?Не стало ль бы потом еще грустней, грустней?..К тому же чья-то речь в больной душе моейЗвучит таинственно, как эхо средь развалин:«Ты хочешь заглянуть в потерянный свой рай –Стой! Книги прошлого не тронь, не раскрывай!Уж не довольно ль ты и без того печален?»

Разговор

Молодой

О чем задумался, старик?О временах давно минувших,В бездонной Лете потонувших?Напрасно ты челом поникИ о прошедшем сожалеешь, –На нас взгляни – помолодеешь.С надеждой счастия в сердцахВперед мы радостно и смелоЛетим на полных парусах.Кипит общественное дело.

Старик

Нет, мне прошедшего не жальИ не о нем моя печаль,Оно прошло – и слава богу!Не много было в нем добра,И нам на лучшую дорогуДавно уж выбраться пора.Мне молодого поколеньяОтрадны светлые стремленья,Но опасаюсь: даль темна,Пройдут летучие порывы –И от неспелого зернаМир не дождется сочной нивы.

Молодой

Ну вот! Как на седой утес,Который крепко в землю врос,Мы на тебя средь волн смотрели, –А и тебя качнул вопрос:Созрели ль мы иль не созрели?Вопрос уж этот с давних порНе раз решался так и эдак,Писали, говорили вздорИ надоели напоследок.Сам рассуди – средь наших вьюг,Под этой стужей, под бореем,Нельзя же нам развиться вдруг, –Одно сказать лишь можно: зреем.

Старик

Дай бог! Для каждого росткаИ тут есть солнце в небе горнем,Да почва-то у нас жестка:Вбираться надо сильным корнем;Да прежде нужен мощный плуг,Такой, чтоб пронял самый камень,А без того, мой юный друг,Что значит твой минутный пламень?Вы принялись – и в добрый час!Как взглянешь – кажется, у васВсё есть, а как посмотришь строже,Так нету главного…

Молодой

Чего же?Ты наших сил не разглядел,Надежд, намерений прекрасных,И даже дел, начатков дел,Желаний чистых, мыслей ясных,Широких замыслов, идей.Чего ж недостает?

Старик

Людей.Для дела нет живых орудий.Всё разглядел я: там и тутИдеи крупные идут,Да как-то всё мельчают люди.Не прошлого желаем мы:Немало варварства и тьмыВ нем было; темным, прошлым векомЯ не горжусь, а всё ж инойТогда, под этой грубой тьмой,Умел явиться человеком.Меж диких сил и разных золЯвлялись: здравое сужденье,Характер, воля, убежденьеИ честный, искренний глагол;Талант вздымался над толпамиИ дело к общей цели вел.Теперь – глядишь – над головамиКакой-то уровень прошел.

Молодой

И слава богу! Прочь, гиганты!Зато пропал пигмеев след,Зато теперь мы все таланты,Все сплошь, – толпы бездарной нет,Теперь мы разом, вместе, дружноВсе подвизаемся вперед.Заметных личностей не нужно,Где человечество идет.

Старик

Но что ж вы сделали, однако?Еще не много.

Молодой

Нам из мракаНедавно выйти лишь дано,А между тем – взгляни, исчисли:Какой прогресс в движенье мысли!Вопросов сколько решено!И это всё еще – зачаток!Везде – преследованье взяток,Весь мир проснулся, закричал,Раскрылось каждое событье,Явились – гласность и развитьеЭкономических начал.Уму отрадно, сладко чувству!Начертан воспитанья план,Везде простор науке данИ цель указана искусству.Кого наш век не изумит?Куда ни оглянись – всё ново,И против зла везде гремитИзобличительное слово,0 Твои сомненья – смертный грех!Сознаться каждый в том обязан,Что всё подвинулось. УспехМатематически доказан.

Старик

Благим стремленьям – честь, хвала!Да жаль – приемы ваши мелки,И вы, чем браться за дела, –Беретесь часто за безделки;Боитесь вы сорвать покров,Где зла скопляется излишек,1 И где бы обличать воров –Вы обличаете воришек,Несчастных, жалких, чья рукаПорой вдается в лиходействаЗатем, что хлеба нет кускаУ их голодного семейства.Идея иногда чиста,А в исполненье факты грязны;Цель и прекрасна и свята,А средства – грешны, безобразны.Всё торжествует лишь обрядДа форма. Суд мой прям и краток:Друг, не сердись! Прогресс ваш шаток,То шаг вперед, то шаг назад.«Литература – праздник слова!»Иной журнал кричал, кричал, –О том лишь только умолчал,Что правда – первая основаЭкономических начал.Не даст вам выводов желанныхМатематический расчет.Что ваша цифра? Цифра лжет,Коль нет под нею верных данных.Не спорю: тщетно ум паритПорою в сферах идеальных,Но счастья он не водворитИ там, где жаждой он горитОдних лишь благ материальных,Где чистой нравственности нет,Законность где калекой бродитИль фразами морочит свет,А в кровь и плоть не переходит, –Где вредной роскоши чумаПереедает мир недужныйИ где нужна не честь сама,А только чести знак наружный, –Где нет сознанья у людей,Что часто кровью пахнут розы,Что в бриллианты богачейПревращены убогих слезы,Что люди все – одна семья,И, миру новым чтоб явиться,Для обновленья бытияОн должен духом обновиться, –Что правда не должна, как тать,Дрожать пред ложью закоснелой,Но божьей вестницей предстать……………….Искусство ж пусть своим путемИдет, как шло с начала века,И благородит человека,И проявляет бога в нем!

Молодой

О, это – проповедь! В моралиМы всё по нитке перебрали, –Мечты старинные! Поверь –Среди движений современныхДля этих мыслей отвлеченныхСовсем и места нет теперь.Ты фантазируешь… Ну кстати ль?А я, с тобой чтоб не уснуть,Иду. Прощай, седой мечтатель!Я тороплюсь.

Старик

Счастливый путь!Иди. Но старческих мечтанийТы не считай в числе преградДля ваших светлых начинанийИ верь: я в духе был бы рад,Когда б по моему хоть трупу,Как по гранитному уступу,Бил новый жизненный каскад.Спеши вперед, младое племя!Твоя дорога далека…Коль у тебя я отнял время –Прости болтливость старика!

Леля

На стол облокотясь и, чтоб прогнать тоску,Журнала нового по свежему листкуГлазами томными рассеянно блуждая,Вся в трауре, вдова сидела молодая –И замечталась вдруг, а маленькая дочьОт милой вдовушки не отходила прочь,То шелк своих кудрей ей на руку бросала,То с нежной лаской ей колени целовала,То, скорчась, у ее укладывалась ногИ согревала их дыханьем. Вдруг – звонокВ передней, – девочка в испуге задрожала,Вскочила, побледнев, и мигом побежалаУзнать скорее: кто? – как бы самой судьбойВходящий прислан был. «Что, Леля, что с тобой?»Но Леля унеслась и ничего не слышит,И вскоре смутная вернулась, еле дышит:«Ах! Почтальон! Письмо!» – «Ну, что ж такое? Дрянь!Чего ж пугаться тут? Как глупо! В угол стань!»И девочка в углу стоит и наблюдает,Как маменька письмо внимательно читает;Сперва она его чуть в руки лишь взяла –На розовых устах улыбка расцвела,А там, чем далее в особенность и в частностьПриятных этих строк она вникает, – ясностьЗаметно, видимо с начала до конца,Торжественно растет в чертах ее лица, –А Леля между тем за этим проясненьемСледила пристально с недетским разуменьем,И мысль ей на чело как облако леглаИ тонкой складочкой между бровей прошла,И в глазках у нее пары туманной мыслиВ две крупные слезы скруглились и нависли.Бог знает, что тогда вообразилось ей!Вдруг – голос матери: «Поди сюда скорей.Что ж, Леля, слышишь ли? Ну вот! Что это значит,Опять нахмурилась! Вот дурочка-то! Плачет!Ну, поцелуй меня! О чем твоя печаль?Чем ты огорчена? Чем?» – «Мне папашу жаль».– «Бог взял его к себе. Он даст тебе другого,Быть может, папеньку, красавца, молодого,Военного; а тот, что умер, был уж стар.Ты помнишь – приезжал к нам тот усач, гусар?А? Помнишь – привозил еще тебе конфеты?Вот – пишет он ко мне: он хочет, чтоб одетыМы были в новые, цветные платья; домНам купит каменный, и жить мы будем в нем,И принимать гостей, и танцевать. Ты рада?»Но девочка в слезах прохныкала: «Не надо»,– «Ну, не капризничай! Покойного отцаНельзя уж воротить. Он дожил до конца.Он долго болен был, – за ним уж как прилежноУхаживала я, о нем заботясь нежно!Притом мы в бедности томились сколько лет!Его любила я, ты это знаешь…» – «Нет!Ты не любила». – «Вздор! Неправда! Вот обяжешьМеня ты, если так при посторонних скажешь,Девчонка дерзкая! Ты не должна и сметьСудить о том, чего не можешь разуметь.Отец твой жизнию со мною был доволенВсегда». – «А вот, мама, он был уж очень болен –До смерти за два дня, я помню, ночь была, –Он стонет, охает, я слышу, ты спала;На цыпочках к дверям подкралась и оттудаИз-за дверей кричу: «Тебе, папаша, худо?»А он ответил мне: «Нет, ничего, я слаб,Не спится, холодно мне, Леля, я озяб.А ты зачем не спишь? Усни! Господь с тобою!Запри плотнее дверь! А то я беспокоюСвоими стонами вас всех. Вот – замолчу,Всё скоро кончится. Утихну. Не хочуНадоедать другим». – Мне инда страшно стало,И сердце у меня так билось, так стучало!..Мне было крепко жаль папаши. Вся дрожуИ говорю: «Вот я мамашу разбужу,Она сейчас тебя согреет, приголубит».А он сказал: «Оставь. – И так вздохнувши – ух! –Прибавил, чуть дыша и уж почти не вслух,Да я подслушала: – Она… меня… не любит».Вот видишь! Разве то была неправда? Вряд!Ведь перед смертью все уж правду говорят».

Владычество моды

Пятнадцатый век еще юношей был,Стоял на своем он семнадцатом годе,Париж и тогда хоть свободу любил,Но слепо во всем раболепствовал моде.Король и характер и волю имел,А моды уставов нарушить не смел,И мод образцом королева самаВенсенского замка в обители царскойСлужила… Поклонников-рыцарей тьма(Теснилась вокруг Изабеллы Баварской.Что ж в моде? – За пиром блистательный пир,Интрига, любовь, поединок, турнир.Поутру – охота в Венсенском лесу,Рога и собаки, олени и козы.На дню – сто забав, сто затей на часу,А вечером – бал, упоение, розыИ тайных свиданий условленный час…………………И мода сердиться мужьям не велит, –На шалости жен они смотрят без гнева.На съездах придворных – толпа волокит, –Их дерзости терпит сама королева,По общей покатости века скользя.Король недоволен, но… мода! – Нельзя!Тут любят по моде, любовь тут – не страсть,Прилично ли делать скандал из пустого?Конечно, он может… сильна его власть,Но – что потом скажут про Карла Шестого!«Какой же он рыцарь?» – толпа закричит.И сжался король, притаился, молчит.Но как-то – красавец Людовик БурбонНе вздумал, мечтая о прелести женской,Отдать королю надлежащий поклон,Летя к королеве дорогой венсенской,И так его рыцарский жар увлекал,Что мимо он гордо вгалоп проскакал.Король посмотрел и подумал: «Сверх мерВлюблен этот рыцарь. По пылкой природеПускай он как модный спешит кавалер.Но быть так невежливым – это не в моде!Недаром король я. Ему ж на беду,Постой-ка, я новую моду введу!»Сквозь чащу Венсенского леса, к рекеШли люди потом возвестить эту моду –И в полночь, при факелах, в черном мешкеКакая-то тяжесть опущена в воду;Мешок тот воде поручила земляС короткою надписью: «Суд короля».Поклонников рой с той поры всё ределВокруг Изабеллы. Промчалися годы –И всё изменилось. Таков уж уделВсего в этом мире! Меняются моды:Что прежде блестело – наполнилось тьмой,И замок Венсенский явился тюрьмой.

Мадонна

Бог ниспослал мне виденье: я вижу мадонну,Чудный ребенок с любовью прижат к ее лону,То не Спаситель грядущий, не сын Вифлеема –Нет! Этот нежный ребенок – былинка Эдема,Розы шипок, возбужденный дыханьем апреля,Девочка – ангельский лик с полотна Рафаэля!Тот же рисунок головки, такие же краски,Мягкие, светлые волосы, темные глазки,К ней обращенные, к ней, что сияет в ребенке;Жадно обвитые вкруг ее шеи ручонкиЭтого ангела вдруг опустились; зеницыСонною дымкой подернулись – тень от ресницы,Зыблясь, как ткань паутины на алом листочке,Дымчатой сеткой слегка стушевалась на щечке…Тише! – уснула малютка сном сладким, безбурным, –Взором родимой накрыта, как небом лазурным,Взором царицы, достойной небесной короны,Девственной, чистой жены, светлоликой мадонны.

«Ну вот – всё ладится, идет всё понемногу…»

Ну вот – всё ладится, идет всё понемногуВперед. Надежда есть: жить будем, слава богу!Вот и устроились! – И светлый день блеститВ грядущем… Поглядишь – и рухнет всё мгновенно,И всё, что строил ты так долго, постепенно,В один прекрасный день всё к черту полетит!