Интуиция редко подводила полковника Зубова. И теперь, когда он садился за это, казалось бы, уже давно забытое и безнадежное дело № 524, он чувствовал, что его ждут важные открытия. Он еще не знал, в какие мрачные недра преступного мира заведут его незримые нити, скрытые в пухлых томах. Но он знал, что нити эти существуют, обязаны существовать, и с легким сердцем погрузился в изучение выцветших страниц, порой чихая от пыли. В деле, которое он просматривал, шла речь об убийстве некоего гражданина Бычихина. Гражданин Бычихин на первый взгляд был эполне обыкновенным человеком. Он работал в аптеке подсобным рабочим и был убит дождливым осенним вечером у себя на квартире. Жил он один, и, видимо, отчасти поэтому среди свидетельских показаний по его делу не имелось ничего сколько–нибудь ценного. Дело не было сдано в архив лишь потому, что «мокрые» дела, как известно, в архив не сдаются.

Зубов долго читал документы. Прошло несколько недель, и постепенно в сознании полковника все четче стал вырисовываться самый большой и самый загадочный пробел в не раскрытом покуда деле № 524. Сомнений быть не могло — там полностью отсутствовало изложение хотя бы предполагаемых мотивов преступления. Следователь только отмел несколько возможных версий. Во–первых, это не было убийство из ревности: Бычихину было 59 лет, и 55 из них, по данным врачей, он являлся полным импотентом. Во–вторых, это не был грабеж. Вся квартира Бычихина была перерыта, в ней, видимо, что–то искали, и тем не менее несколько золотых безделушек, которые имелись у покойного, валялись на полу в общем беспорядке. После этого следствие зашло в тупик. Бычихина перед смертью пытали, что явствовало из следов, оставшихся на его изуродованном теле. Жестокость убийц была исключительной. Даже видавший виды полковник морщился, разглядывая часто попадавшиеся в деле фотографии с места происшествия. «Видимо, у убийц имелись с ним какие–то счеты, — подумал полковник. — Кто же вы такой, гражданин Бычихин?» «Верочка! — произнес полковник уже вслух. — Найдите мне в картотеке все о гражданине Бычихине, ранее не судимом».

Через полчаса в кабинет полковника вошла Верочка. Она принесла полковнику несколько бумаг в зеленой папке. Тот пробежал их глазами и ничем не выдал охватившего его волнения. Он понял, что напал на след. Оказалось, что Бычихин несколько лет назад выступал свидетелем по делу о торговле наркотиками. «Эврика! — мысленно воскликнул полковник, — Вот откуда и эта жестокость, и пытки! Вот где зарыта собака! Лейтенант Жилин!» — позвал полковник. «Здесь!» — щелкнул каблуками молодцеватый пожилой лейтенант. «Отправляйтесь в дом № 5 по 6‑й Радиаторской улице. Там жил убитый в прошлом году некто Бычихин. Ваша задача — выявить его связи, увлечения, привычки. Странности, если были. Все. Можете идти». «Слушаюсь!» — гаркнул лейтенант и вышел. «Золото, а не человек!» — с удовольствием сказал Зубов и вновь углубился в бумаги. На дворе уже смеркалось, когда в кабинете полковника вновь появился Жилин. «Итак?» — вопросительно произнес Зубов. «Все в порядке, товарищ полковник, — тяжело дыша, выпалил лейтенант. — Бычихин, как говорят, был очень нелюдимым. Все жильцы дома сходятся на этом. Дружки у него были, двое — Федулов и Бражников, оба пьянь беспробудная. Бражников сейчас в ЛТП. Да покойник, оказывается, и сам изрядно зашибал. Об этих двоих мне говорили почти все жильцы, а одна бабка, — Жилин заглянул в блокнот, — Спиридонова Устинья Федоровна, сказала, что по вечерам к Бычихину заходил какой–то мужчина в кепке и темных очках. Лица она не разглядела». «Ну что ж, — сказал полковник, — придется мне перекинуться парой слов с этим Федуловым. Завтра схожу к нему».

На следующее утро, когда мокрые тротуары сияли под ярким апрельским солнцем и воробьи с криками барахтались в лужах, по б-й Радиаторской улице шагал полковник Зубов в своей, как всегда, аккуратно отутюженной форме. Легко взбежав по лестнице на второй этаж, он постучал в обшарпанную дверь квартиры № 58. «Входи, не заперто», — послышался изнутри хриплый голос. Зубов толкнул дверь и очутился в совершенно пустой прихожей с ободранными обоями. В. стену были кое–как вбиты два гвоздя, а в углу стояли кирзовые сапоги. Больше в прихожей ничего не было. Зубов понимающе хмыкнул. «Ну, кого там еще принесло?» — спросил угрюмый голос из комнаты. «Здравствуйте, гражданин Федулов», — войдя в комнату и приняв официальный вид, сказал Зубов. «Здравствуй, начальничек», — с циничной ухмылкой сказал Федулов. «Советую быть посерьезнее, — обиделся полковник, — вы не в цирке. Напоминаю: за дачу ложных показаний закон предусматривает суровую кару». «Ну, давай, начальник, сразу к делу», — нетерпеливо перебил Федулов. Его донимала мысль о застоявшейся на балконе бутылке «Хирсы». «Спокойно, — отрезал Зубов. — Вы знали покойного Бычихина?» При этих словах Федулов заметно вздрогнул. «Ну, знал», — неохотно процедил он. «Что он вам рассказывал о своей работе?» «Ничего», — буркнул Федулов. «А о чем вы вообще с ним говорили?» — продолжал Зубов. Федулов молчал. Только его тяжелое дыхание нарушало тишину в квартире. «Так о чем же?» — настаивал Зубов. «Да отвяжись ты, начальник! Не выйдет у нас разговора! Что мне, из–за тебя подыхать, что ли?» — завопил внезапно Федулов. Ярость затравленного зверя светилась в его глазах. «Это ваше последнее слово?» — поднявшись с места, сухо спросил Зубов. «Хотя бы», — нагло ответил Федулов и добавил: «Давай–давай», — кивая на дверь. Полковник усмехнулся. «Вы раскаетесь», — заметил он выходя. «Давай–давай», — нетерпеливо повторил Федулов, вставая, чтобы запереть за полковником дверь. Зубов пожал плечами и удалился. А вечером в его кабинете раздался звонок. «Зубов у аппарата», — сказал он в трубку. «Товарищ полковник, — кричал в трубку дежурный, — только что у себя на квартире неизвестными лицами убит гражданин Федулов! Что делать?» «Ждать», — лаконично произнес полковник и швырнул трубку на рычаг.

Только теперь он понял, какую ошибку допустил, явившись к Федулову в форме.

Милицейская машина, подскакивая на ухабах, мчалась по проселочной дороге к расположенной поблизости колонии строгого режима. Зубов ехал туда с двойной целью: во–первых, он хотел обревизовать порядки в колонии, а во–вторых, ему был нужен один заключенный. Этот заключенный проходил по тому самому злополучному делу о торговле наркотиками, сознался, что был главарем шайки, и получил десять лет. И вот теперь Зубов ехал в колонию для того, чтобы лично его допросить.

Тяжелые ворота с грохотом отворились, и охранники с автоматами пропустили машину полковника во двор. Зубов первым делом направился к начальнику лагеря майору Дзюбе, своему личному другу. Майор Дзюба сидел за письменным столом в своем кабинете и что–то писал. Перед ним переминался с ноги на ногу дюжий бандит в потертом ватнике. «Заключенный Жереп, — бормотал Дзюба, — при работах по багровке лесосплава с нецензурной бранью бросился на младшего надзирателя Цимбалюка и ударил последнего по голове багром. Результатом указанного действия явились легкие телесные повреждения…» Дальше майор забормотал что–то невнятное. «Товарищ начальник, — канючил бандит, — дак ведь я случайно…» «Во–первых, я вам не товарищ, — парировал Дзюба, — а во–вторых, ваши дружки подтверждают, что вы и раньше были озлоблены на Цимбалюка и мечтали его убить. Так что выкрутиться не удастся, Жереп. Напрасно вы рассчитывали на вашу хваленую воровскую честь. На самом–то деле волчьи у вас законы». «Ну, начальничек, — зашипел Жереп в расчете на то, что, кроме Дзюбы, его никто не слышит, — знаешь, чего мне жалко? Что не тебя, гада, я багром шарахнул. Погоди, и до тебя доберемся!» «Угрозы? Так, так», — внятно произнес Зубов. Жереп вздрогнул и побелел — как стенка, к которой его приперли. «В БУР», — лаконично бросил Дзюба вошедшему надзирателю и протянул Зубову мозолистую руку с приметным шрамом от бандитского ножа. После краткой деловой беседы Зубов в сопровождении майора отправился осматривать бараки. «Бандиты и здесь остаются бандитами, — басил в ухо полковнику Дзюба, изливая все то, что накипело на душе. — Сколько хорошего я им сделал! А они… — голос майора дрогнул. — Вот, полюбуйтесь». Он показал Зубову на аккуратную клумбу, в самом центре которой среди маргариток и анютиных глазок высилась куча экскрементов. Как успел заметить Зубов, в целом в лагере царил, несмотря на это, образцовый порядок. Между бараков, выкрашенных в приятную для глаз голубую краску, пролегали дорожки, посыпанные песком. В центре зоны возвышалась гранитная статуя Ушинского. Несколько бандитов с видимой неохотой ковыряли лопатами землю, прокладывая канавки для стока воды. «Тьфу, смотреть противно», — с отвращением покосился на них Дзюба.

Они вошли в барак. В просторных сенях стоял рояль, при виде которого Дзюба схватился за голову. На лакированной крышке белело вырезанное финкой непечатное ругательство. «И вот так всегда!» — простонал майор. Он, а за ним и Зубов вошли в барак, и глазам их представилась тяжелая сцена. Там на нарах сидели бандиты, которых Дзюба записал в кружок филателистов. Бандиты менялись марками. Зубов и Дзюба стояли в дверях, но бандиты в азарте их не замечали. «Даю Мадагаскар в придачу!» — вопил долговязый небритый детина, вытаскивая из–за пазухи пакет с марками. «Свали, козел, знаешь куда!», «Ну ты, лысый, гони должок!», «Дай сюда Боливию!», «Щас как врежу!», «Отдай колонию, гад!», — все эти выкрики смешались в общий безобразный гам, густо сдобренный матерной руганью. Вдруг раздался глухой удар, из разорванного пакета посыпались чьи–то марки, и тяжелое тело рухнуло на пол. Упавшего начали топтать ногами. «Смирно! Руки по швам!» — рявкнул Дзюба так, что в бараке зазвенели стекла. Бандитй расступились. На: полу, кряхтя, корчился какой–то лысый коротышка. «За что его избили?» — холодно спросил Зубов. «Две колонии он заныкал, гражданин начальник», — оправдывался зачинщик избиения, тот самый долговязый, которого первым увидел Зубов. «В канцелярию, а там разберемся», — бросил Дзюба надзирателям, прибежавшим на шум. «Заключенный Хряков здесь?» — громко спросил Зубов. «Здесь», — ответили ему, и из рядов вышел квадратный приземистый крепыш с бульдожьей челюстью и пронзительным взглядом параной ка. «Я Хряков», — отрекомендовался он, и при этих словах его лито исказила нервная судорога. «Пройдемте со мной», — сказал ему Зубов. Когда они выходили из барака, вслед им снова понеслась злобная брань, что–то зазвенело и покатилось по полу. Это начиналась дележка пищи, при которой, несмотря на обеспеченное майором Дзюбой усиленное питание, каки прежде, происходили драки. «Я иногда думаю, что дело не, в усиленном питании, — с грустью промолвил Дзюба. — Просто бандиты всегда остаются бандитами». «Ну–ну, потрепал его по плечу Зубов, — не надо отчаиваться. Даже барак отремонтировать трудно, а человека отремонтироватьеще трудней». Дзюба смущенно улыбнулся.

«Ну-с, будем запираться или будем признаваться?» — спросил Зубов и забарабанил пальцами по столу. Хряков потупился. «Хряков, это вы убили Бычихина?» — резко спросил Зубов. «Нет, это не я, это шеф!» — завопил мерзавец и тут же сник, поняв, что окончательно выдал себя. «Ну?» — холодно произнес Зубов, чтобы не затягивать мучительную сцену прощания бандита с так называемой воровской честью. «А срок–то мне скостят?» — уныло спросил Хряков. «Это решит суд. Все зависит от того, насколько искренне вы намерены помонь следствию», — отвечал полковник и взял ручку, готовясь записывать. «Бычихина убил не я», — первым делом заявил Хряков. Полковник поморщился. «Бычихина убрал лично шеф», — продолжал Хряков. «Как? — изумился Зубов. — Разве ваш шеф не сидит? То есть, я хочу сказать, разве ваш шеф — не вы?» Хряков явно наслаждался изумлением полковника. «Наш шеф — это фигура! — воскликнул он. — К сожалению, — лично я с ним не знаком. А я, откровенно говоря, взял на себя чужие дела. Пришлось, вынудили, знаете ли. Сказали — ты псих, тебе все равно ничего не будет, а экспертиза не подтвердила. Стало быть, наш шеф так и работает у вас». «Где у нас?» — подскочил на стуле Зубов. Ему показалось, что он ослышался. «В милиции! Только, его никто не знает в лицо. Бычихин что–то знал о нем, и этого было достаточно, чтобы его убрали». «А вы что знаете о шефе?» — спросил Эубов. «Ровным счетом ничего. Я ведь в этой истории, в сущности, пешка, — с подозрительной поспешностью ответил Хряков. — Хотя нет, постойте, — добавил он, увидев разочарование на лице полковника. — Бычихин, как мне рассказывали, в пьяном виде хвастался перед смертью, что он этого майора выведет на чистую воду. Значит, он работает у вас в чине майора». «Да, — сказал Зубову повеселев и одновременно загрустив, — это не так уж мало». Повеселел он потому, что наконец–то его интуиция вручила ему острую иглу, которой он мог извлечь из органов милиции засевшую там ядовитую занозу. А взгрустнулось ему оттого, что теперь по долгу службы ож должен был подозревать стольких испытанных товарищей. Перед его внутренним оком проплыло волевое лицо майора Коновалова, потерявшего правое ухо в схватке с опаснейшим уголовником по кличке «Дохляк»; честная физиономия майора Мясоедова и другие до боли знакомые лица товарищей, с каждым из которых Зубова навсегда кровно связали пережитые вместе испытания.

Полковник прибыл в УВД уже затемно. В дверях его встретил майор Ганюк. «Товарищ полковник! Живой!» — закричал майор, увидев Зубова, и бросился к нему на шею. «Как? Почему?» — не понял полковник. «Только что получено сообщение, — взволнованно объяснил Ганюк, — из лагеря, где начальником майор Дзюба, совершен побег, причем кто–то отключил сигнализацию, о местонахождении которой никто, кроме майора Дзюбы, знать не мог. Я не хочу ничего утверждать, но возле выключателя нашли мундштук Дзюбы». Зубов почувствовал, как подозрение медленно закралось ему в душу. «Неужели Дзюба?» — произнес он и посмотрел на Ганюка. «Несомненно, это он, — подтвердил Ганюк. — Он всегда казался мне подозрительным. А этот его либерализм! Цветочки!» — Ганюк язвительно засмеялся. «А кто из заключенных бежал?» — спросил полковник. «Шестеро, все проходили по одному делу о торговле наркотиками в 19… году. Фамилия одного — Хряков, фамилии остальных записаны у меня в книжке», — и Ганюк полез в карман. «Не надо, — махнул рукой Зубов. — Езжайте в лагерь, арестуйте его и допросите. У меня нет сил разговаривать с этим субъектом». «Слушаюсь!» — гаркнул Ганюк и вышел. Полковник позвонил, и вскоре в кабинет ввалился запыхавшийся Жилин. «Посмотри в картотеке, кто из наших майоров левша», — не придавая особого значения этому вопросу, вяло распорядился полковник, вспомнив данные экспертизы о том, что Бычихина убили ножом, который держали левой рукой. «Кажись, никто, — задумался Жилин. — Ан нет, вру. Майор Ганюк левша». «Что-о? — остолбенел Зубов. — А Дзюба?» «Никак нет», — отвечал Жилин. «Ты знаешь, чего может стоить ошибка?» — спросил полковник, пристально глядя Жилину в глаза. «Товарищ полковник, — с достоинством возразил тот, — я здесь 32 года работаю, а вас помню вот этаким мальцом, когда вы, извиняюсь, пешком под стол ходили…» «Всё, — завопил полковник, — едем!!» Через несколько секунд крытый брезентом «газик» с ревом промчался по сонному городу. За рулем сидел сам Зубов, кроме него в машине были Жилин и четверо милиционеров. Через полчаса они увидали при свете фар, что на обочине стоит машина майора Ганюка, а сам он копается в моторе. Увидев их, майор приветственно помахал рукой.

Полковник деревянной походкой приблизился к Ганюку. «Плохо работаете, шеф», — произнес он неприятным голосом и, не оборачиваясь, сделал знак своим людям, означающий: «взять его». «Я не так уж плохо работаю, в чем вы убедитесь, повернувшись на 180 градусов», — ядовито сказал Ганюк. Полковник с недоверием оглянулся, и глазам его предстала следующая картина: лейтенант Жилин без чувств лежал на дороге, видимо, получив удар топором по голове, так как над ним стоял дюжий негодяй с топором в руках и глупо ухмылялся. Ноги одного из милиционеров в хромовых сапогах с подковками высовывались из кювета. Трое остальных медленно поднимали руки вверх. Полковник, недолго думая, подхватил с дороги булыжник и запустил им в лжемайора. Негодяй пригнулся, и булыжник размозжил череп стоявшему поодаль бандиту в ватнике. Тот издал странный булькающий звук и свалился в дорожную пыль. Зубова связали. Лежавшего замертво Жилина кольнули шилом, чтобы проверить, жив он или нет. Лейтенант застонал, не приходя, однако, в сознание. Трех милиционеров наспех вывели в расход в придорожном кустарнике, а Зубова с Жилиным запихали в машину Ганюка и повезли в неизвестном направлении. По дороге полковник размышлял о подлости человеческой и о допустимой мере доверия. В конце концов он пришел к выводу, что без доверия все–таки жить нельзя. Он догадывался, что бандиты хотят получить от него какие–то важные сведения и везут его для этого в свою штаб–квартиру. «Ничего вы от меня не добьетесь», — проворчал полковник. Жилин глухо застонал. «Держись, друг, — сказал полковник, гладя лейтенанта по голове, — мы с тобой бывали и не в таких переделках». «Заткнитесь вы там!» — заорал бандит, сидевший рядом с шофером. Полковник презрительно хмыкнул и замолчал. Вскоре машина остановилась. Зубова бандиты грубо вытащили наружу, а Жилина просто выбросили, как неодушевленный предмет. Лейтенант е кряхтением поднялся. Перед милиционерами возвышалось ветхое аляповатое здание в стиле позднего рококо. Ганюк с нескрываемым самодовольством взглянул сверху вниз на полковника, но вместо восторга увидел на его лице кислую гримасу. «Какая безвкусица!» — сказал полковник. Ганюк поперхнулся от злости. Полковника и Жилина впихнули в дверь. Они оказались в просторном зале, обставленном с дешевой роскошью, затем прошли через анфиладу комнат, где во всех углах валялись пьяные бандиты. Их провели в подвал и заперли в сырой и мрачной комнате с голыми бетонными стенами. Последние лучи вечерней зари пробивались сквозь крохотное решетчатое оконце под самым потолком. Всю мебель заменяла куча гнилой соломы в углу. Внезапно за дверью послышались возня, сопение и приглушенная брань, железная дверь со скрежетом распахнулась, и в камеру втолкнули окровавленного Дзюбу. Полковник поднялся с пола, и друзья обнялись, покалывая друг друга трехдневной щетиной. «Я здесь со вчерашнего дня», — заявил Дзюба, указывая на неровные буквы, намалеванные кровью на грязной стене. Надпись гласила: «Здесь в августе 19… года сидел майор Дзюба», и ниже подпись: «майор Дзюба». «Какой закат!» — восхитился Дзюба, подойдя к окошку. «Золотое переходит в красное, а красное — в багровое», — констатировал полковник и, не в силах совладать с приступом грусти, опустил голову. Дзюба сел на солому и подвинулся, давая место полковнику. Жилину тоже положили соломы под голову. «Вряд ли мы переживем следующее утро», — вздохнув, промолвил Дзюба. «Что ж, мы немало потрудились на этом свете, пора уж и на тот», — горько отшутился полковник. Перед глазами офицеров прошла вся их нелегкая трудовая жизнь. Вот маленький Егорка Дзюба, кутаясь в изодранный армячок, гонит с братьями скот в Бийск на продажу. А вот 16-летний мастеровой с Путиловского Зубов выводит под гармонь–трехрядку фабричные частушки, возвращаясь с маевки за городом. Вот уже комсомолец Егор Дзюба раскулачивает и выселяет мироеда Нила Дубова вместе с дочерью его Алевтиной, первой любовью Егоркиной. А вот вернувшиеся с царской каторги старые большевики Аким Смагин и Матвей Бузунов записывают юного путиловца в отряд ЧОН и выдают ему сапоги и форму. «Что ж, былое переходит в сущее, а сущее — в завтрашнее», — задумчиво сказал полковник и тихо запел «Дубинушку». «Хорошая песня», — промолвил Дзюба и крепко зажмурился, чтобы не заплакать. Полковник спел еще «Разлуку» и первые два куплета «Коробейников». После этого он задремал, и во сне к нему пришла покойница мать и, как в детстве, сказала: «Ванюша! Вставай, на работу проспишь!» Зубов замычал и проснулся, но в камере, кроме Жилина, никого больше не было.

Дзюба не спал, когда за ним пришли. Он вышел в коридор, не сопротивляясь — ему жалко было будить полковника звуками борьбы, иначе он не отказал бы себе в удовольствии проломить перед смертью дюжину–другую бандитских голов. Когда его вытолкали на улицу, он потянулся так, что все косточки захрустели, и полной грудью вдохнул свежий утренний воздух. Неспешно прошел он по дорожке между двумя рядами столетних лип. В голубом небе носились ласточки, крича так жалобно, словно оплакивали того, кому суждено было безвременно умереть в это чудесное августовское утро. Бандиты подталкивали его в спину стволами обрезов, но Дзюба словно не замечал этого. Листва на столетних деревьях поблескивала на солнце и мелодично шелестела под мягким и свежим ветерком. Аллея кончилась, и они очутились в чистом поле. Дзюба шел по пояс в высокой траве, изредка срывая головки полевых цветов. На круглом бугорке под яблоней бандиты сели и молча стали сворачивать собачьи ножки, а Дзюбе дали лопату, и он без слов понял, что ему надо делать. Он скинул форменную рубаху с широких плеч, оставшись в застиранной майке, и вонзил в мягкую землю, усыпанную белыми лепестками яблоневых цветов, широкое лезвие лопаты. Он работал с упоением, сознавая, что скоро его большое и сильное тело удобрит эту щедрую землю. «Хороша землица», — время от времени вздыхал Дзюба, растирая между пальцами черные комья. Когда яма стала ему по грудь, он не спеша отряхнул руки и полез наверх. Банди- ты загасили окурки и тоже поднялись. Майор присел на кучу вынутой земли и деловито стал снимать сапоги. «Хорошие, яловой кожи», — ни к кому в отдельности не обращаясь, сказал он. «Ну, вставай, что ли», — переминаясь с ноги на ногу, сказали бандиты, вытаскивая из–за голенищ обрезы и поджиги. Дзюба выпрямился и встал к краю ямы. Он глядел в голубое утреннее небо, и ветерок развевал завязки его бязевых кальсон. Вдруг белый лепесток упал с яблони и запутался в седых волосах на груди Дзюбы. Тот бережно снял его двумя пальцами, и непрошеная слеза скатилась по его небритой щеке. Бандиты лязгнули затворами. Майор смахнул слезу, широко расставил ноги и глубоко вздохнул — в последний раз… Ударили выстрелы. Майор покачнулся, но не упал — все его существо противилось смерти в этот солнечный летний день. Снова, торопливо и вразнобой, грохнули бандитские обрезы. Дзюба глухо застонал и упал в яму. Снаружи остались только его ступни, большие ступни рабочего человека, и ветер по–прежнему трепал завязки его кальсон. Как бы стыдясь своего черного дела, бандиты торопливо запихали в яму тело майора, наскоро закидали его землей, слегка притоптав сверху, и ушли гуськом, сутулясь и исподлобья озираясь по сторонам. Последний держал в руке сапоги майора Дзюбы.

Следующие несколько месяцев были насыщены событиями исключительной важности. Ганюк отправил в область сведения о том, что Зубов, Дзюба и Жилин погибли в автомобильной катастрофе. Нашли и свидетеля — Ганюк отправил в область однорукого бандита по кличке «Левый». Обратно Левый привез соболезнования и приказ майору Ганюку занять пост начальника УВД района. Первым делом Ганюк выпустил из лагерей своих старых знакомых: Жерепа, Хрякова и других, и раздавал им направо и налево высокие должности и звания. Однажды он собрал своих подручных на совещание вот по какому поводу: поскольку в милиции работали в основном люди честные, Ганюку для его авантюры они никак не подходили. Он хотел заменить их своими людьми, а для этого ему требовалось объявить амнистию. Без согласия райкома и представителей общественности сделать это никто не мог, и совещанию бандитов предстояло указать выход из затруднительного положения. Первым слово взял Жереп, теперь подвизавшийся в чине капитана милиции. Он высказался за немедленное физическое уничтожение всех районных активистов. Осторожный Хряков говорил долго, но так и не смог донести до присутствующих свою точку зрения. В конце концов получилось так, что решающее слово должен был произнести Ганюк. Он и произнес его. Через несколько минут ворота гаража УВД распахнулись, и «газики», битком набитые молодчиками Ганюка, выряженными в милицейскую форму, с надсадным воем помчались по спящим улицам. Активистов поднимали из постелей и в одном нижнем белье запихивали в кузова машин. Начались грабежи и погромы. В частности, был разгромлен универсальный магазин на площади Космонавтов. Арестованных кончали во дворе УВД без суда и следствия. А тем временем во все лагеря мчались нарочные с приказом об амнистии. С этого дня дела в районе пошли все хуже и хуже. Границы района не могла пересечь даже мышь, такие кордоны расставил озверевший Ганюк… Комиссии, приезжавшие из области, без долгих разговоров отвозились в ресторан и напаивались там до безобразного состояния. Несговорчивых Ганюк выводил в расход, а в область посылал фальшивые отчеты о гибели комиссии в результате несчастного случая. Никто из граждан не чувствовал себя в безопасности. Выйти на улицу вечером значило быть ограбленным, избитым или подвергнуться издевательствам. На перекрестках бандиты раскладывали костры и пели надрывными голосами песню, начинавшуюся со слов: «Дал нам свободу Ганюк…» Банды мерзавцев в милицейских мундирах с чужого плеча слонялись по городу, пьянствовали, били стекла, ломали киоски и портили девок в палисадниках. Осмелившийся открыто выступить против засилья бандитов пенсионер Долгопятов успел только встать на ящик, который сам же он и принес на центральную площадь, и крикнуть: «Товарищи!», после чего был схвачен гогочущей толпой бандитов и повешен на фонаре перед зданием городского драматического театра. На грудь ему бандиты присобачили табличку с надписью «ревезеанист» и, для страху, запретили снимать тело с фонаря. С тех пор в разговорах с предполагаемыми противниками Ганюк полюбил подводить их к окну кабинета и говорить: «Вон, видишь — Долгопятов висит? В нем уже попрыгунчики завелись, и с тобой то же будет». Новая власть впятеро против прежнего повысила налоги по деревням, и часто слышался бабий плач во время очередного наезда районных властей, когда за недоимки из крестьянского хлева выгоняли последнюю корову. В милиции стали бить.

«Людей катастрофически не хватает», — ворчал Ганюк. Жереп с Хряковым чокнулись и выпили. «Кривая вывезет», — поморщившись, сказал Хряков. «Пустить им кровь», — посоветовал Жереп. Валявшийся на полу пьяный верзила в форме лейтенанта милиции что–то замычал во сне. «Ребята, хватит фраериться, — заявил Ганюк. — Пора идти на настоящее дело. Мы сможем плюнуть на этот паршивый район, если у нас будет достаточно людей». Они сидели в кабинете, Ганюка, окна которого выходили на городскую площадь. Напротив стояло здание драматического театра, а перед ним раскачивалось на фонаре тело пенсионера Долгопятова. Полюбовавшись с полчаса этой картиной, Ганюк обернулся. «Народ! — тихо сказал он, и глаза его засветились безумным блеском. — Народ меня любит! Народ, мужик — вот она, сила! Мужика надо знать!» «Шеф, ты бы выпил, а?» — предложил Хряков. «Молчи, болван! — воскликнул Ганюк. — Украденная власть — это еще не власть. Власть, которую у вас могут отнять независимо от вашей воли — это еще не власть. Где выход, спросите вы? — обратился Ганюк к бандитам, не проявлявшим, впрочем, никакой охоты о чем–то спрашивать. — Выход в деревне! Выход в городских трущобах! Крестьянская масса и люмпенпролетариат — вот два кита, на которых будет стоять наше предприятие. Едем сейчас же. Мужик будет наш, или отрежьте мне…» — Ганюк назвал интимную часть тела. Через несколько минут черная «Волга» Ганюка и грузовики с бандитами промчались по городу и вылетели на проселок. Старухи на лавочках крестились и шептали: «Господи Исусе, наш–то ирод опять куда–то отправился». Через полчаса езды по пыльной дороге Ганюк заметил впереди щит с надписью «Грибаново». «Стой», — скомандовал он сидевшему за рулем пьяному верзиле, когда автоколонна подъехала к правлению колхоза. Ганюк разослал нескольких бандитов по деревне собирать народ, и скоро хмурые мужики потянулись к правлению. Были и бабы — Настасья Тормоха и Феня Грызлова. Пришел со своей дудочкой дурачок Дормидоша. Когда все собрались, Ганюк вскарабкался на крышу своей «Волги» и начал: «Други! Мужики!» Привлеченная столь необычным началом, толпа затихла. «Довольно! Хватит! Натерпелись! — надсаживался матерый демагог. — Пора положить этому конец! Пора, пора во весь голос заявить о себе истинному хозяину, жизни — мужику! Братья! Оторвитесь от земли, встаньте во весь рост! Возьмитесь за кормило истории своей заскорузлой мозолистой рукой! Идите к нам, вливайтесь в наши ряды, пусть под каждым милицейским мундиром бьется честное мужицкое сердце!» Ганюк с пафосом выкрикивал явно где–то вычитанные фразы. Не успели мужики, начавшие наконец смекать в чем дело, почесать затылки и крякнуть, как оно положено искони, как вдруг внимание всех привлекла бежавшая с горки во весь дух рыжая девчонка. «Тятька, тятька, — закричала она еще издалека, — на покосе милиционеры нашу Дашутку да Малашку Петрову сильничают!» Народ загудел, не на шутку собравшись разойтись по домам за топорами и вилами. «Лес рубят — щепки летят!» — спасая положение, завопил Ганюк. Мужики уставились на него, не понимая, что же это значит. «Случайные люди тоже могут попасть в водоворот великих событий, как это случилось с Малашкой и Дашуткой. Что ж, мне очень жаль», — лицемерно заявил Ганюк, хотя в душе клял себя за то, что не успел заблаговременно заглянуть на покос и обделать дельце как следует. Набрав в легкие побольше воздуху, он снова принялся горланить: «Мы не должны преклонять наш взор к случайным событиям. Помятая Дашутка — это всего лишь ничтожная пылинка на весах истории, и мы не променяем мирового предназначения на чечевичную похлебку буржуазного либерализма!» Слушая такие слова под палящим полуденным солнцем, мужики совсем было оцепенели. А Ганюк взялся за них с другой стороны: «Мужики, вы посмотрите на себя, — предложил он доверительно. — Вы же превратились в настоящих жлобов. Кроме своего хлева, что вы видели в жизни? А бабы ваши на что похожи? Это же просто отпад! Пашете всю жизнь в своем колхозе, а что имеете? Ну, допустим, деньги, — а что это вам дает? Жизнь–то все равно проходит!» «А ведь и правда», — закручинились мужики. Все дело испортил блаженненький Дормидоша. В самый ответственный момент он сдуру заиграл на дудочке. Мужики встряхнулись и смущенно посмотрели друг на друга. Ганюк. скрипнул зубами, выхватил шашку и полоснул стоявшего у самой машины Дормидошу по худой мальчишеской шее. Тот жалобно, по–заячьи, вскрикнул. Дудочка выпала из его разжавшихся пальцев, а сам он покачнулся и с недетской тоской в глазах посмотрел на Ганюка. Народ замер. Дормидоша слабо улыбнулся, пробормотал что–то и навзничь повалился на утоптанную землю деревенской площади. Народ заволновался. «Пошто блаженного обидел?» — закричалаНастасья Тормоха. «Ишь, начальник, храбер с убогими–то воевать!» — крикнул мужик по имени Фрол. «Вот мы ему сейчас покажем», — поддакнул Кузьма. Мужики пошли по домам за топорами, оставив Ганюка бесноваться на крыше «Волги». Впрочем, последний вытащил парабеллум и несколько раз пальнул им вслед, мстительно целясь в ту самую рыжую девчонку, с которой, собственно, и заварилась вся каша. Однако он промахнулся, спрыгнул на землю и закурил. Надо было подумать, что делать дальше. В глубине души он понимал, что замысел его провалился, но даже самому себе он лгал, как привык лгать с первых дней своей преступной жизни. Он размышлял о том, как ему с его людьми одолеть мужиков и принудить их к повиновению — если не добром, то силой. В это время до его слуха долетел чей–то крик. Ганюк прислушался и понял, что кричат из окна правления. «Негодяи! Палачи! Опричники!» — надрывался дребезжащий старческий голос. В окне замаячила физиономия счетовода Луки Юльевича. «И ты туда же, старая клизма», — рассвирепел Ганюк и приказал своим молодчикам выломать дверь. После нескольких ударов дверь слетела спетель, бандиты с торжествующим воем ворвались внутрь дома и через несколько минут выволокли оттуда отчаянно сопротивляющегося Луку Юльевича. Подтащив его поближек Ганюку, бандиты остановились, ожидая приказаний. «Отпустите его», — чванливо произнес Ганюк. «Вы за это ответите! — кипятился Лука Юльевич. — На вас тоже найдется управа!» «Врешь! — нагло сказал Ганюк. — Нет на меня управы! Понятно? Нету!» «Хорошо смеется тот, кто смеется последним», — с достоинством сказал Лука Юльевич. «Вот я сейчас и посмеюсь», — согласился Ганюк. Он провел пальцем по своей щетинистой шее, и по этому знаку бандиты набросились на Луку Юльевича, скрутили ему руки за спиной, а несовершеннолетний бандит Малахов, держа в зубах бельевую веревку, вскарабкался на стоявший поодаль дуб и, усевшись верхом на толстом суку, принялся укреплять там веревку. «Что вы делаете?» — завопил Лука Юльевич. «А вот сейчас увидишь», — процедил Ганюк. Бандиты накинули петлю на шею несчастному счетоводу, поставили егона табуретку и в ожидании уставились на Ганюка. «Ну что, старый пень, — глумился тот, — понял теперь? Есть на меня управа?» «Есть», — твердо сказал Лука Юльевич. Ганюкпоморщился и махнул рукой. Жереп изо всей силы пнул сапогом табуретку.

Со стороны деревни уже слышался гул надвигающейся толпы мужиков. Пыль поднималась тучей и закрывала солнце, восставшие размахивали своим нехитрым оружием и выкрикивали угрозы по адресу угнетателей. Когда они подошли, глазам их представилась следующая картина: привалясь к черной «Волге», в вызывающих позах стояло человек пятнадцать бандитов. Поодаль на дубовом суку слегка покачивался несчастный счетовод Лука Юльевич. На заднем плане пылало подожженное со всех четырех сторон здание правления. «Вон они, аспиды… Ишь, стоят… Счас узнают, почем фунт лиха», — образованно загомонили мужики, предвкушая близкую расправу. Они не знали, что в крапиве и лопухах по краям деревенской площади Ганюк замаскировал своих отборных мерзавцев, и они теперь ждали только сигнала, чтобы наброситься сзади на ничего не подозревающих мужиков. Сигнал не заставил себя долго ждать: Ганюк выпрямился, заложил в рот четыре грязных пальца и пронзительно свистнул. «Свисти, свисти, свистун, — грозились мужики, — ужо ты у нас насвищешься». Они не успели приготовиться к бою по старинному чину: засучить рукава, попробовать на пальце острие топора, вздохнуть полной грудью и полаяться с противником. Бандиты набросились на них внезапно, как шакалы, и прежде чем мужики успели распалиться, у них уже отобрали оружие, а их самих связали. Ганюк приплясывал от радости. «Ну что, пойдете в милицию? Или так и будете в своем дерьме ковыряться? Последний раз спрашиваю!» Мужики потупились. «Да или нет? — настаивал Ганюк. — Не слышу!» «Чего пристал? — послышался голос из толпы. — Никуда мы не пойдем, отвяжись». «Кто это сказал?» — вне себя от бешенства заревел Ганюк и очертя голову рванулся было в толпу, но мужики Прон, Пров, Фрол и Карп стеной встали перед ним. Ганюк остановился, трясясь как осиновый лист. Ему показалось, что Прон хочет съездить ему по уху своим огромным кулаком, а так как при всей своей наглости в глубине души Ганюк всегда был трусом, то он остановился и дальше в толпу не полез. «Оцепить их! Гоните их к яру!» — заорал он. В его грушевидной голове созрел новый чудовищный замысел. Бандиты с винтовками наперевес окружили мужиков и стали пихать их прикладами. «Всех порешу!» — неистовствовал Ганюк. И началось печальное шествие по пыльной каменистой дороге к яру. Растянувшись в длинную нестройную колонну, понуро, спотыкаясь, брели мужики. Лишь изредка то один, то другой поднимал голову к небу, смотрел просветленным взглядом на порхавших в синеве стрижей и, крякнув, снова опускал голову и брел дальше, волоча ноги в пыли. Вот уже замаячили вдали красные глинистые откосы яра, известного в этих местах под названием Шишкин. Бандиты уже зловеще залязгали затворами обрезов. Мужиков выстроили по краю яра. На некоторое время стало тихо–тихо, только на дне оврага журчал светлый ручеек, шелестела листва на деревьях да пели полевые птахи. И в этой гармонической тишине вопиющим диссонансом прозвучал визгливый голос Ганюка: «Последний раз спрашиваю вас, канальи: пойдете служить ко мне? Пойдете в милицию?» И хотя в душе он предвидел то, что сейчас случится, даже он вздрогнул, когда мужик, Кузьма сказал: «Ты дурак али умной? Говорят тебе толком: не пойдем, не желаем». Мужики одобрительно загудели, а затесавшаяся тут же Настасья Тормоха харкнула Ганюку прямо в левый глаз.

Ганюк позеленел. В наступившей тишине он не спеша извлек из кармана засморканный носовой платок и вытер глаз, а затем сунул платок обратно. «Ну всё, — тихо сказал Ганюк. — Значит, не пойдете. Ну ладно…» И вдруг заорал, так, что все вздрогнули: «Бей их!!» Выхватив парабеллум, он всадил первую пулю в Настасью Тормоху. Та покачнулась, хотела было плюнуть еще раз, но не смогла и с жалобным криком покатилась вниз по склону. Рядом с Ганюком раз за разом бухал самопал Жерепа. Мужики, расправив плечи, гордо встречали бандитские пули. Вновь и вновь грохотали залпы. Вот уже упал Кузьма… Вот Фрол бросился на Ганюка, но упал на полдороге, прошитый десятком пуль. Стрельба раздавалась еще с полчаса и вдруг прервалась. Все было кончено. Бандиты с тупым любопытством смотрели на печальное дело рук своих. Вокруг в самых причудливых позах валялись мертвые мужики. «Так будет с каждым», — хрипло пробормотал Ганюк и утер пот со лба тыльной стороной ладони, мелко дрожавшей от постоянного пьянства. «Ладно, — продолжал он, — убрать жмуриков». Бандиты принялись раскачивать и сбрасывать под откос трупы мужиков. Разбудили спавшего тут же на траве пьяного верзилу по кличке Шкаф, усадили его за руль и отправили вместе с несовершеннолетним бандитом Малаховым в город за водкой и женщинами. Часть бандитов ушла в деревню на поиски провизии. Вскоре и те, и другие вернулись, и началась разнузданная оргия. Ансамбль, привезенный из городского ресторана, наигрывал уголовные мелодии, под звуки которых Ганюк обливался мутными слезами. Когда же солистка ансамбля Эдита Рогова затянула: «Научит жизнь сквозь слезы улыбаться, научит сквозь улыбку слезы лить», Ганюк упал ничком на землю и принялся, рыдая, колотить по ней кулаками и вырывать огромные пучки травы. Жереп, который, в отличие от своего шефа, был чужд сентиментальности, под шумок методично посылал в оркестр пулю за пулей, стараясь попасть скрипачу в коленную чашечку. К счастью, он все время промахивался. В сторонке несколько бандитов наскакивали друг на друга с ножами, повздорив из–за права спать в эту ночь с пианисткой. Из–за Роговой они не спорили — все знали, что она будет принадлежать Ганюку. Малахов шнырял тут и там, ища случая свистнуть у какого–нибудь пьяного часы.

Попойка шла своим чередом, когда в городе происходило вот что: в сумерках мимо здания тюрьмы проходил с гармоникой молодой рабочий Валера Сыпняков. Заслышав негромкие рулады гармошки, от костра, возле которого расположился бандитский дозор, поднялась качающаяся фигура и развинченной походкой приблизилась к Валере. Перед Валерой стоял громила с низким лбом, из–под которого на юношу смотрели поросячьи глазки дегенерата и убийцы. Под одним глазом вдобавок темнел густой синяк. Негодяй был облачен в засаленный милицейский китель нараспашку, причем под кителем можно было рассмотреть немытое тело, сплошь испещренное похабными татуировками. На ногах бандита красовались милицейские брюки и валенки. «Слышь, парень, — доверительно забасил бандит, вместе со словами изрыгая целые облака винного перегара, — слышь, парень, буксы горят. Дай десять копеек». Валера, разумеется, не знал, что этот бандит уже имел десять судимостей и значился в милицейских архивах под кличкой Барабан. Однако и на вид негодяй производил устрашающее впечатление. Тем не менее Валера ответил «Нету», что было чистой правдой. «То есть как это — нету? — опешил привыкший к беспрекословному повиновению бандит. — А ну, попрыгай!» Наступило неловкое молчание. Его нарушил подскочивший от костра бандит Штукман по кличке Опиум. «Да чего с ним церемониться! — завизжал Штукман. — Пустите меня! Не держите меня!», хотя его никто не держал. От костра собрались остальные бандиты, окружили Валеру, и в наступившей тишине он не разобрал, кто же ударил его бутылкой по голове. Как его били потом, как он сопротивлялся, Валера помнил лишь отрывочно. Очнулся он в какой–то канаве. Все тело ныло, саднило подбородок. Оказалось, что бандиты сняли с него новый картуз, пиджак, смазные сапоги, которые только неделю назад справила ему маманя, и забрали гармонь. Валера кое–как вылез из канавы, выплюнул кровавую слюну с осколками зубов и огляделся по сторонам. Было тихо, луна плыла по звездному небу. Трещали кузнечики. Валера лежал в каком–то сквере. За деревьями угадывались очертания тюрьмы. Валера побрел туда, бесшумно ступая босыми ногами. Костер у ворот еще горел, в освещенном пространстве виднелись сидящие фигуры. Судя по доносившимся оттуда звукам голосов, бандиты уже успели продать вещи Валеры и безобразно напиться на вырученные деньги. Однако число негодяев еще прибавилось, и напасть на них Валера не мог. С горечью в душе он побрел домой мимо тюрьмы, но через несколько шагов до его ушей долетел какой–то странный звук. Валера прислушался и понял, что из окна на пятом этаже раздается пение: «Гей, по дороге войско красное идет». «Эй, кто там?» — осторожно позвал Валера. Пение прекратилось. «А ты кто?» — через некоторое время послышался сдавленный голос. «Да свой я, — заторопился Валера, — рабочий я, Валера Сыпняков». «А не врешь?» — спросил тот же голос. «Нет, что вы!» — заверил Валера. «Ну тогда слушай, — сказал неизвестный узник. — Нас здесь двое — полковник Зубов и лейтенант Жилин, и мы связаны «козлом»». «Полковник Зубов! — изумился Валера. — Разве вас не убили?!» «Как видишь, нет, — отвечал полковник. — Однако не перебивай… О чем бишь я? Так вот: если ты настоящий друг, ты должен нам помочь». «Я готов», — заявил Валера. «Тогда сбегай и принеси пилу, веревку и две простыни». «Сейчас!» — воскликнул Валера. Добежать до дому;, забрать, незвирая на протесты матери, все нужные вещи и вернуться к тюрьме было для Валеры делом пятнадцати минут. «Я здесь!» — подал он голос, снова очутившись под окном полковника. «Я слышу, — отозвался тот. — Бросай сюда пилу». С третьего раза Валера закинул пилу в окошко. «Теперь веревку», — приказал полковник. После нескольких неудачных попыток Валера догадался привязать к веревке камень, и вскоре она также очутилась в камере. «Теперь жди здесь, — сказал полковник. — Я должен взять пилу в зубы и перепилить наши путы. Представь себе, эти мерзавцы не только связали нас «козлом», но и не погнушались употребить для этой цели электрический провод». «Изверги!» — ахнул Валера. Наступила тишина. Впрочем, Валере скучать не пришлось — из–за угла послышалось невнятное бормотание, звуки отрыжки, и вслед за этим появился мертвецки пьяный часовой, который мог кое–как передвигаться, лишь опираясь на винтовку. Валера бросился на землю, и когда негодяй поравнялся с ним, внезапно вскочил и сшиб его с ног страшным ударом в ухо. После нескольких судорожных движений часовой затих. Для верности Валера изо всех сил треснул его винтовкой по голове, после чего оттащил тело в кусты и стал ждать. Через час из окна камеры медленно поползла вниз веревка. «Привяжи к ней простыни! Скоро мы перепилим решетку», — послышался голос полковника. Валера так и сделал, и простыни скрылись в квадрате окна. Прошел еще час. Валера pacслышал легкий скрежет выламываемой решетки, и вслед за этим две фигуры в белых балахонах бесшумно скользнули по веревке вниз. Из складок простыни высунулось мужественное лицо полковника Зубова. «Извините нас, друг мой, за этот маленький маскарад, мы предприняли его в интересах дела. Прежде всего я должен поблагодарить вас», — и полковник своей широкой ладонью стиснул ладонь Валеры. То же сделал и лейтенант Жилин. «Где их дозор?» — спросил полковник. Все прокрались за угол. В свете костра они увидели, что часть бандитов лежит на земле, упившись до столбняка, а остальные — на огонек их собралось множество — продолжали накачиваться водкой и нестройно распевать какую–то протяжную блатную песню. Все были вооружены до зубов. Валера затаился в кустах, наблюдая, как Зубов с Жилиным, закутавшись в белые балахоны, подползли поближе к костру, затем встали и молча, торжественной походкой направились прямо к бандитам. Первым их заметил Штукман. «А–а–а!» — заорал он, указывая на Зубова и Жилина трясущейся рукой, не в силах произнести ни единого слова. Бандиты обернулись. Ужас чудовищно исказил их преступные черты. В неверном свете костра они казались призраками, плодами чьей–то больной фантазии. Вдруг одного из них хватил апоплексический удар, и мерза вец рухнул прямо в костер. Это послужило для остальных сигналом к бегству. Через несколько минут все они растаяли в темноте, а Зубов с Жилиным принялись собирать брошенное оружие и связывать валявшихся вокруг костра бесчувственных негодяев. Тем временем Валера по указанию Зубова подложил под ворота противотанковую мину, которую друзья нашли тут же среди бандитских пожитков. Вскоре ворота со страшным грохотом взлетели на воздух. Зубов с Жилиным ворвались в пролом, затем — в здание тюрьмы и начали одну за другой высаживать двери камер и освобождать политических заключенных. Впрочем, уголовников тут и не было — все они находились на свободе и процветали под эгидой Ганюка. Исхудавшие, оборванные люди обнимали своих освободителей, но друзья вырывались от них и бежали дальше по коридорам, успевая только крикнуть: «Сбор во дворе!» Когда все камеры наконец были взломаны, Зубов и Жилин спустились во двор, где их уже ожидала гудящая толпа узников, одетых в какие–то лохмотья серого цвета взамен хорошей одежды, которую Ганюк продал, а деньги пропил с дружками. «Братья! — закричал со ступенек Зубов. — Хотите ли вы сражаться вместе с нами? Хотите ли вы, чтобы все зло, которое причинили вам эти мерзавцы, пало на их головы?» «Хотим! Хотим!» — вразнобой загомонила толпа. Только в том углу, где стояли заключенные, ранее сидевшие в подвальном этаже, раздавались какие–то недовольные возгласы. «Хлебца», — канючили эти духовные кастраты. На лице Зубова ходуном заходили желваки. Взор его принял то грозное выражение, которое так хорошо знал лейтенант Жилин. «Так вот о чем вы думаете! — воскликнул Зубов в негодовании. — В этот исторический момент, когда враги, быть может, грабят ваши дома и бесчестят ваших жен, когда все поставлено на карту, вы способны променять карающий меч правосудия на кусок хлеба? Тогда прочь! Прочь с глаз моих!» И они ушли, провожаемые презрительными взглядами своих товарищей, а лейтенант Жилин плюнул им вслед. Остальным Валера Сыпняков выдавал оружие: пулеметы, автоматы, пистолеты, поджиги, самопалы. Спаянные пережитыми испытаниями и общей идеей, отряды политзаключенных, по замыслу полковника, должны были стать ударной силой восстания. Повинуясь взмаху руки Зубова, стройные колонны выходили из ворот тюрьмы с пением песен протеста и сворачивали вправо или влево, или шли прямо — на почтамт, на телефонную станцию, на вокзал. Часть бойцов отправилась громить хозяйственный магазин, чтобы запастись там кастрюлями, необходимыми для изготовления бомб. Вскоре в разных концах города вспыхнула перестрелка.

Зубов, лейтенант Жилин и их отряд последними вышли с тюремного двора. Они шли на самое ответственное дело — ликвидацию основного бандитского гнезда в ресторане «Прибой». К месту операции пробирались глухими задворками и проходными дворами, чтобы не ввязаться в бой раньше времени. Вокруг ресторана было пустынно, так как мирные жители опасались появляться в этих местах, а заставить бандитов стоять на часах не мог даже Ганюк. Поэтому ресторан удалось обложить незаметно. Зубов залег с пулеметом прямо напротив выхода. Лейтенанту Жилину предстояло подавать ленту. Но полковник вдруг задумался и произнес: «Нет, мы сделаем не так». Он передал пулемет рабочим Чахоткину и Кашлеву, а сам вместе с лейтенантом прокрался вокруг ресторана, слушая, как звенит внутри посуда, раздаются пьяные голоса и играет музыка. Они перелезли через стену и очутились на заднем дворе. Там как заведенные бегали служители: официанты, повара, судомойки. Им приходилось стараться изо всех сил, чтобы не навлечь на себя немилость бандитов, кончавшуюся обычно короткой расправой. Зубов с Жилиным подстерегли двоих в белых халатах, уволокли за штабель ящиком и, сняв с них халаты, оделись в них сами, а служителей на всякий случай связали, посоветовав им не поднимать шума и заткнув им для верности рты валявшейся тут же ветошью. Подхватив по ящику с пивом, друзья, напустив на себя деловой вид, прошмыгнули в дверь. Ящики они бросили в первом же укромном уголке и по коридорам добрались до общего зала. Не обращая на себя ничьего внимания, незаметные в своих белых халатах, они спокойно вошли в зал, спокойно поднялись на эстраду… Полковник вполголоса скомандовал: «Давай!» — и бесцеремонным пинком сшиб с эстрады певицу. Лейтенант Жилин так рявкнул на оркестрантов, что у тех затряслись поджилки. Музыка смолкла. Бандиты сперва не поняли, в чем дело, и тупо уставились на Зубова, который стоял у микрофона, направив на зал дуло ППШ. Однако полковника ожидало горькое разочарование — Ганюка в зале не было. На его месте сидел Жереп и, не в силах оторвать от полковника глаз, тряс за плечо Хрякова, сидевшего спиной к эстраде. Тот обернулся, и у него отвалилась челюсть. «Бросай оружие, гады!» — заорал Жилин, выхватив из–за пазухи бомбу. Жереп, решив, что дело все равно проиграно, схватил двустволку и пальнул в Жилина, попав последнему в голову жаканом. Однако лейтенант усилием воли заставил себя не упасть и бросил бомбу. Так как в глазах у него от полученного удара все двоилось, то бомба не попала в цель. Она с неприятным шипением прокатилась по проходу между столиками и взорвалась с такой силой, что у всех зазвенело в ушах, из окон вылетели стекла и помещение заволокло смрадным дымом. Когда дым рассеялся, оказалось, что перевернуто много столиков, а у бандита Петрова — Водкина по кличке Рыба оторвана нога. Пользуясь дымовой завесой, бандиты успели залечь на полу среди перевернутых столиков и других предметов, разбросанных взрывом, и открыть огонь по милиционерам, все еще стоявшим на эстраде. Жилину пуля оторвала мочку уха. Тогда друзья залегли и, постепенно отползая к выходу, стали бить на выбор бандитов, которые высовывались из–за укрытия. У тех не хватало ума, а может быть, смелости, чтобы броситься в атаку — в этом случае, принимая во внимание их многочисленность и тесноту зала, они могли рассчитывать на успех. Но покамест они еще не успели опомниться, только Петров — Водкин, разозленный потерей ноги, призывал их к решительному штурму. Зубов с Жилиным вскочили и, не теряя времени, бросились к выходу — негодяи даже не успели выстрелить им вслед. Впрочем, полковник задержался у двери, и когда четверо бандитов, бросившихся вдогонку, выскочили в коридор, расстрелял их в упор из своего автомата, так что четыре тела почти одновременно рухнули на пол, загромоздив дверной проем. Минут через десять Жереп додумался бросить в коридор гранату, но полковника там, уже, разумеется, не было.

Попытка заставить бандитов сдаться без боя не удалась, Приходилось возлагать надежды на правильную осаду. Тем временем отряд под командованием Валеры Сыпнякова штурмом взял телеграф после отчаянной рукопашной схватки в вестибюле, а другие отряды захватили вокзал и мясокомбинат. В азарте боя никто не заметил, как удалось ускользнуть Барабану с Опиумом — Штукманом. Они захватили где–то мотоцикл и помчались за помощью к Ганюку, который в это время совершал вояж по району, оставив Жерепа и Хрякова следить за порядком в городе. А бой вокруг ресторана тем временем разгорался все сильнее. Бандиты хлестали пулями по асфальту, не давая осаждающим поднять головы. Зубов залег за бордюрчиком тротуара и методично расшибал выстрелами торчавшие в окнах бандитские головы. Бойцы Зубова короткими перебежками неуклонно приближались к ресторану. Жереп с Хряковым посовещались и решили идти на прорыв. Зубов увидел, как изрешеченные пулями двери ресторана распахнулись и ревущая толпа бандитов в милицейских мундирах сломя голову хлынула вниз по ступенькам. Впереди всех, одной рукой прижимая к груди оторванную ногу, а другой опираясь на противотанковое ружье, ковылял Петров — Водкин, изрыгая угрозы и страшную ругань. Рядом с ним пули восставших косили всех без разбору, но тем не менее негодяй прорвался к позициям осаждающих и принялся там с таким бешенством размахивать своей оторванной ногой, что заставил повстанцев попятиться и расквасил нос лейтенанту Жилину. Завязалась отчаянная рукопашная схватка. Бандиты брали числом, а политзаключенные — умением. То и дело слышался хруст челюстей, выворачиваемых на сторону, стук падающих тел, лязг оружия, хриплые крики. На Зубова насели сразу семеро. Негодяи пытались ткнуть его финкой, но Хряков закричал: «Брать живьем», и они все сразу навалились на полковника и, душа его запахом спирта и чеснока, попытались повалить на асфальт. Однако Зубов вовремя лягнул сапогом в пах какого–то по пояс голого верзилу с черной повязкой через глаз. Верзила упал, выпустив правую руку полковника, который немедленно воспользовался этим и со всего размаху опустил свой гранитный кулак на голову губастого коротышки в форме сержанта милиции, пытавшегося оглушить полковника велосипедной цепью. Голова мерзавца разлетелась, как тыква, он закачался, хватая руками воздух, и тяжело грохнулся на залитую кровью мостовую. Анемичный–субъект в милицейской шинели, надетой на голое тело, почувствовав, что живым Зубов не сдастся, нанес ему коварный удар вилкой в солнечное сплетение, но полковник поймал и с силой вывернул его запястье. Негодяй взвыл и, махая в воздухе сломанной рукой, попытался убежать. Однако полковник рубанул его ребром ладони по щетинистому загривку, и негодяй, постояв с минуту: неподвижно, вывернув внутрь носки рваных галош с торчащими кривыми пальцами, рухнул ничком на асфальт. Споткнувшись о его тело, к ногам полковника упал вооруженный лопатой горбун и в бессильной злобе попытался укусить Зубова за ногу. Добив негодяя его собственной лопатой, полковник в ту же секунду пригнулся и перебросил через себя плешивого толстяка с похабной татуировкой на лысине, который бросился на него сзади. Затем Зубов схватил плешивца за уши и ударил лбом о колено, после чего глаза негодяя вылезли из орбит, он прохрипел что–то непристойное и затих. Тощего очкарика, вооруженного усаженной гвоздями дубиной, Зубов сбил с ног уда ром по уху, а двух остальных бандитов уложил лопатой. Однако, увлекшись расправой с мерзавцами, Зубов забыл об опасности сзади. Какая–то растрепанная и мертвецки пьяная старуха с маузером прицелилась было в широкую спину полковника, и если бы рабочий Железнов не взорвал ее бомбой, исход боя мог бы стать гадательным. Рассвирепевший Петров — Водкин тем временем поливал свинцом из автомата направо и налево, а когда кончились патроны, навалился на рабочего Чахоткина и стал его душить. Вскоре он в этом преуспел и бросился на Кашлева. Однако лейтенант Жилин оттащил его за шиворот и принялся дубасить прикладом двустволки. Бандит не оставался в долгу, отбиваясь подобранным тут же топором. Перелом в ход боя внес рабочий Клещев, который удачным выстрелом выбил из руки бандита противотанковое ружье, на которое тот опирался. Мерзавец покачнулся, стараясь сохранить равновесие, но тут Жилин выхватил из ножен офицерский кортик и вонзил его в татуированный живот своего противника. Петров — Водкин согнулся в три погибели, в последний раз смерил ненавидящим взглядом лейтенанта и тяжело повалился наземь. Убедившись в смерти Петрова — Водкина, бандиты растерялись. «Урки! — завопил кто–то. — Рыбу убили!» Бандиты повернулись и бросились наутек, в то время как бойцы Зубова беспощадно косили их огнем. Не более четверти всех прорывавшихся укрылось в ресторане. Падение бандитского притона становилось теперь лишь вопросом времени. Зубов с удовлетворением оглядел площадь, заваленную мертвецами в милицейских мундирах. Все это были бандиты. Немало потеряли и политзаключенные, но на каждого из них, павших в этом бою, приходилось не меньше дюжины убитых негодяев. Казалось, победа уже близка, как вдруг со стороны тюрьмы донесся чуть слышный звук, напоминающий гудение шмеля. Полковник оглянулся, но ничего подозрительного не заметил. Он хотел было повернуться обратно, но вдруг мельком заметил в небе какую–то точку, которая с каждой минутой росла. «Что такое? — почесал затылок полковник. — Ничего не понимаю». Он продолжал наблюдать, и мало–помалу точка приняла очертания вертолета. «Кто это — друзья или враги?» — вслух подумал полковник.

Вертолет приблизился и с оглушительным ревом завис в воздухе над площадью. Теперь на него в ожидании смотрели все: из окон ресторана — бандиты, с площади — восставшие. Вдруг Зубов вздрогнул. Из кабины вертолета высунулась красная, как помидор, рожа Ганюка. «Ага, канальи, — заорал Ганюк, перекрикивая шум моторов, — обрадовались, что меня нет! Я вам покажу кузькину мать, фраера!» Затем он скрылся внутри кабины, и оттуда чуть слышно долетели слова: «Гога, дай сюда мешок». После этого Ганюк появился снова. В одной руке он держал мешок, наполненный, видимо, чем–то тяжелым, другая рука была свободна. Вертолет стал кружиться над площадью, а Ганюк — вынимать из мешка и разбрасывать, как сеятель зерно, гранаты Ф-1. Поднялся адский грохот. Зубова швырнуло взрывной волной на землю. А тем временем со всех сторон к площади неслись грузовики с бандитами. Теперь противники поменялись ролями, и в окружении оказался уже отряд Зубова. Бандиты соскакивали с грузовиков и плотными рядами двигались в атаку. Среди них выделялся своей странной наружностью обрусевший абиссинец Василий Мвепа, выгнанный за пьянство из местного цирка. Он размахивал бомбой и грязно бранился по–русски. Не следовало терять ни минуты. «Все ко мне!» — гаркнул Зубов, и когда его бойцы собрались вокруг него, бросился вперед, по направлению к ближайшей подворотне. Вокруг него клубился дым, грохотали разрывы, мелькали фигуры восставших в тюремных халатах и бандитов в милицейской форме, причем последних полковник прошивал очередями из своего ППШ. Преграждавшие путь бандиты не выдержали удара бойцов Зубова и рассеялись, а полковник побежал в подворотню, делая зигзаги, чтобы сбить бандитам прицел. Во дворе полковника и его людей ожидала засада, однако после короткого боя она была уничтожена, причем полковник лично уложил пятерых. Далее погоня углубилась в лабиринт двориков, заборов и переулков. Бандиты не отставали — что–что, а бегать эти мерзавцы умели. Во главе погони держался Штукман. Но вот, когда Зубов и его люди очутились в одном из бесчисленных дворов, им вдруг показалось, будто погоня отстала. Зубов огляделся. Прямо перед ним возвышалась куча шлака, по левую руку стояла помойка, по правую — забор, сверху утыканный гвоздями. Двор этот Зубову сразу не понравился. Он почувствовал, что в спину ему уперся чей–то взгляд. Обернувшись, он ничего не заметил, только мрачно смотрели подслеповатые оконца окружающих домов. То, что случилось через минуту, показало, что интуиция и на сей раз не подвела полковника. Неожиданно из кучи шлака с шуршанием вылезли какие–то хищные физиономии, а из помойки выскочил один из подручных Ганюка, некто Кинжалидзе по кличке Гога, махая саблей, украденной из краеведческого музея. «Попались, голубчики!» — завопил Гога с кавказским акцентом. На верхнем этаже одного из домов со звоном высадили стекло. Полковник посмотрел туда, и его глаза встретились с поросячьими глазками Барабана. Барабан неторопливо докуривал папироску. Некоторое время полковник как загипнотизированный наблюдал за этим его занятием, затем вскинул пистолет и нажал на курок, сгоряча забыв, что у него давно кончились патроны. Бандит ухмыльнулся и поднес «бычок» к фитилю своего самопала. Минут через пять раздался оглушительный грохот выстрела, положившего на месте шестерых бойцов из отряда Зубова. Остальным пришлось отступать к забору. Зубов увернулся от сабли Кинжалидзе, сшиб его ног коротким ударом в челюсть и поспешил вслед за всеми. У забора на него бросились еще два мерзавца, но полковник оглушил их крышкой от мусорного ящика и птицей взлетел на забор. Однако наверху он замешкался — на ту сторону его не пускал гвоздь. «Подумать только, из–за какого–то гвоздя способно погибнуть великое дело», — отчаянно дергаясь, бормотал полковник. Когда он освободился, было уже поздно. Кинжалидзе подхватил услужливо поданную кем–то двустволку и всадил Зубову в спину заряд соли со щетиной. Галифе полковника задымились. Он скрипнул зубами и тяжело перевалился на руки своих друзей. Однако, как и подобает истинному борцу, остался мужествен до конца. Мягко, но решительно освободившись от объятий лейтенанта Жилина и других бойцов, он, словно и не был ранен, разве что держась неестественно прямо, пошел вдоль забора впереди всех, по пути ткнув своим железным пальцем в прильнувший к щели бандитский глаз. С той стороны донесся душераздирающий вой. Зубов саркастически усмехнулся. «Теперь мы можем уходить спокойно, — сказал он, — эти трусы долго не осмелятся нас преследовать». Он оказался прав — его отряду удалось благополучно скрыться, рассеявшись по конспиративным квартирам. Перед тем как разойтись, Зубов сказал своим боевым друзьям, которых после всех боев осталось только двенадцать, если не считать Жилина: «Имейте в виду: борьба еще далеко не окончена, она лишь начинается. С этого момента мы уходим в подполье, где создадим мощную организацию. Городской организацией буду командовать я. Организацию в железнодорожных мастерских возглавит товарищ Сыпняков. Кто здесь из железнодорожных мастерских?» Вперед вышли рабочие Молотов и Шестернев. «Вы будете помогать ему. Остальные сейчас разойдутся по квартирам и будут ждать моего сигнала. Лейтенанту Жилину поручаю наладить связь с деревней». «Есть!» — гаркнул Жилин. «Задачи ясны?» — спросил Зубов, обращаясь к остальным. «Ясны», — ответили все. «Тогда прошу разойтись. Не забывайте о конспирации. Лейтенант Жилин пройдет со мной для получения дальнейших инструкций».

Карп очнулся уже затемно. «Вроде анамнясь и не пил», — крякнул он, почуяв, как гудит голова, и вдруг до боли ясно вспомнил все, что произошло несколько часов назад. Искаженные злобой лица бандитов, дикая брань Ганюка, выстpeлы, смерть мужиков — все это пронеслось перед его внутренним взором. Он понял, что лежит в яре. Потрогав левый висок, он ощутил на пальцах что–то липкое. «Ишь ты, как меня саданули», — засопел он и приподнялся. Над ним стояла полная луна, отражаясь в широко открытых не- подвижных глазах лежавшего тут же Кузьмы. «Кузьма. Слышь, Кузьма!» — потрогал его Карп. Кузьма молчал. «Кубыть, готов», — вздохнул Карп, встал и побрел разыскивать уцелевших. Первого он нашел по слабым стонам — это был Архип. Карп растолкал его, и они продолжали поиски вдвоем. В живых осталось, кроме них, еще четверо — Фи лимон, Потап, Епифан и Михайло. Кое–как они выкарабкались из яра. Над деревней стояло зарево — это догорала контора. С дальнего конца доносились музыка и пьяные вопли — это гуляли бандиты. Мужики направились к деревне и задами подошли к дому Епифана. Тот постучал в окошко. Увидев его, заплаканная жена обомлела. «Цыц, — сказал Епифан. — Собери там харч какой ни есть. Ухожу я, Марья». «Господи! — всхлипнула Марья. — Да куда ж ты пойдешь?» «В лес пока, а там увидим. Ты тут помалкивай». «А детишки–то как же, Епиша?!» — крикнула Марья. «Детишек ты будешь блюсть, — сурово ответил Епифан. — Придут милиционеры, скажи, муж у меня убитый. Харчи нам будешь к сухой сосне приносить, которая у болота. Да смотри у меня, чтоб не выследил кто». Попрощавшись с женой, Епифан сходил в сарай и принес оттуда два топора, две косы и вилы–тройчатки. Карпу оружия не досталось, и он выломал из плетня кол. Вдруг Епифан насторожился. «Слышь, ребята, никак милиционеры сюда идут», — сказал он, перехватывая косу поудобнее. На улице послышался звон гитары, пьяный смех, несколько человек вразброд загорланили «Девочку из Нагасаки». Голоса приближались, и вскоре несколько бандитов остановилось у Епифановой калитки, глядя на мужиков, освещенных падавшим из окна светом. «Кореши, глянь — баба!» — воскликнул один из них, указывая на Марью. Второй пинком сорвал калитку с крючка, и вся орава ввалилась во двор. «У ней такая маленькая грудь, такие губки алые, как маки», — пропел, похабно кривляясь, пьяненький человечишка в милицейском кителе и развинченной походкой приблизился к Марье. «Не трожь бабу», — угрюмо сказал Епифан. Бандит не обратил на его слова никакого внимания и ущипнул Марью. «Не трожь, говорю, бабу», — повторил Епифан. Негодяй, казалось, только теперь его услышал. «А-а! Мужик! Ты, кажется, что–то сказал? — обратился он к Епифану. — Ну, чего надулся, пролетарий? Труженик села, хе–хе!» Приятели мерзавца одобрительно загоготали, а сам он попытался покровительственно потрепать Епифана по щеке, для чего ему пришлось встать на цыпочки. Однако его рука так и не дотянулась до щеки Епифана. Тот развернулся и хряснул его в ухо, вложив в этот удар все, что накипело на душе. Наглец, нелепо болтая руками и ногами, врезался в плетень и застрял там, проломив несколько кольев. Другого бандита Потап с Архипом взяли в топоры, мигом искрошив его, как кочан капусты. Кто–то, невидимый в темноте, хрипло заорал: «Урки, рвем когти!», и вся шайка бросилась наутек, при этом понося мужиков последними словами и изрыгая страшные угрозы. «Теперь тебе тут жить неспособно», — заметил Епифан, обращаясь к Марье и кивая на два неподвижных тела у плетня. «Пойдешь пока жить к шурину в Буяново. А харч нам все одно носи». «Епиша, а тятенька–то как же?» — дрожащим голосом спросила Марья. «С нами пойдет», — сказал Епифан. Он сходил в дом и через некоторое время появился вместе с кряжистым стариком лет девяноста. «Ишь, поганцы, — ворчал тот, — и ночью от них покою нету». Марья вывела из дома заспанных ребятишек, и вскоре все разошлись в разные стороны: Марья с детьми пошла через поле на Буяново, а мужики перешли через неглубокий овражек за селом и углубились в лес. Уже версты на полторы отойдя от родного Грибанова, Марья не выдержала и обернулась, почти не надеясь уже раз- глядеть во тьме свое насиженное гнездо, которое ей так неожиданно пришлось покинуть. И все же она увидела его. Над деревней снова стояло зарево, но то горела не контора: шестым чувством Марья угадала, что бандиты подожгли их дом. Ей захотелось упасть и зарыдать тут же, на пашне, оплакивая свою тихую жизнь, грубо растоптанную коваными бандитскими сапогами. Но она только ускорила шаг и поторапливала, глотая слезы, девятерых своих ребятишек. Когда они вошли в Буяново, уже светало.

Полковник Зубов топтался на углу, подняв воротник. Погода испортилась: вдоль улиц гулял пронизывающий холодный ветер, сеял мелкий противный дождик. Уже несколько месяцев полковник возглавлял подпольную организацию в городе. Организация была широко разветвлена и тщательно законспирирована. В центральных районах действовала группа Зубова, одновременно являясь связующим звеном между всеми другими группами. Весьма мощной была группа в железнодорожных мастерских, которую возглавляли Валера Сыпняков и лейтенант Жилин, Ядром северной группы являлся домком дома № 1 по Банному переулку, с приходом бандитов сплотившийся и нащупавший связь с Зубовым. Первой акцией северной группы стала диверсия в городском парке, когда чертово колесо, на котором катались с девочками пьяные бандиты, вдруг накренилось и со страшным скрежетом повалилось в кусты. Небольшие группы работали также в южных и западных районах города. Так выглядела структура организации, созданной в городе Зубовым и его друзьями. Сейчас Зубов ожидал на условленном месте лейтенанта Жилина с его людьми. Предстояла одна из крупнейших боевых операций — «экс», или экспроприация награбленных бандитами ценностей. Скоро по улице Комсомольской, переименованной недавно в улицу Жерепа, должен был проехать грузовик с деньгами из местного отделения Госбанка. Ганюку надоело всякий раз ходить за деньгами в банк, и он велел перевезти их в УВД. «Целее будут», — заявил Ганюк. Зубов накануне разузнал об этом от одного бандита при следующих обстоятельствах: приклеив бороду и облачившись в самое мерзкое тряпье, какое только смог найти, он зашел вечером в кафе «Маяк» на главной улице. Из публики там присутствовали в основном бандиты, называвшиеся теперь милиционерами, и всякие проходимцы, до переворота занимавшиеся неизвестно чем и готовые на что угодно, лишь бы достать денег на выпивку, а после переворота безоговорочно поддержавшие клику Ганюка. Несколько прилично одетых людей жалось в уголке, рискуя в любую минуту подвергнуться оскорблениям. В центре зала наметанный взгляд полковника сразу выделил столик, за которым сидели два бандита. Один из них уже похрапывал, уткнувшись носом в сложенные на столе руки, а второй сидел, чванливо развалившись, и со скрежетом почесывал татуированную грудь, сунув руку в прореху тельняшки. Его милицейский китель висел на спинке стула. Щурясь от едкого дыма своей самокрутки, бандит оглядывал зал, ища, к кому бы привязаться. Перед ним на столике возвышались две бутылки, одна пустая, а в другой оставалось еще на четверть голубоватой жидкости. Бросались в глаза череп с костями и надпись «Яд» на этикетке. Полковник вразвалку подошел к этому столику спихнул со стула пьяного бандита и сел сам, после чего с независимым видом извлек из своих лохмотьев и поставил на стол бутылку политуры и кусок черного хлеба. На вольное обращение со своим дружком мерзавец никак не реагировал, но бутылка привлекла его внимание. Полковник воспользовался этим, чтобы завязать разговор. «Синька?» — спросил он бандита, с уважением кивнув на бутыль с голубоватым зельем. «Ну», — подтвердил бандит. «Где взяли?» — полюбопытствовал полковник. «На автобазе нашли. Там ее ящиков десять было. Сейчас вот последние допиваем… Эй ты, лысый! — неожиданно прервав разговор, заорал бандит. — А ну вали отсюда!» В углу поднялся смирного вида пожилой человек с лысиной и поспешно вышел, «То–то, — с удовлетворением заметил бандит, — развелось фраеров… Слышь, друг, — неожиданно обратился он к полковнику, — захмели меня, а? За мной не заржавеет! Ну чего ты, — забормотал он, видя колебания полковника, — ну не будь гадом–то, ну? Чего ты как не родной! Завтра нормально забухаем, чтоб мне воли не видать!» «Ты что, получку, что ли, получаешь?» — ехидно спросил Зубов. «Да чего получка! — зашипел бандит. — Я завтра эти червонцы мешками буду таскать!» «Да ну!» — удивился полковник. «Я тебе говорю! Старшой велел завтра все деньги из банка к нему привезти. Придешь завтра часов в шесть к управлению, спросишь Жорку Креста, тебе всякий покажет. Мы как раз разгружать будем. Ну как, годится?» Полковник ни чем не выдал своего волнения. «Годится», — согласился он и наполнил стаканы. Когда бутылка опустела, полковник раскошелился и принес еще четыре четвертинки. Бандит, однако, хлестал водку как воду, отпуская при этом шуточки насчет брезгливой гримасы, против воли кривившей лицо полковника перед очередным стаканом. Поэтому Зубову пришлось изрядно потрудиться, прежде чем негодяй, пройдя в очередной раз в туалет, не вернулся обратно. Выждав минут пятнадцать, полковник зашел в туалет. Своего собутыльника он обнаружил в кабинке висящим на крюке для спуска воды. Видимо, тот зацепился штанами за крюк, а отцепиться не смог и в таком положении заснул, мерно покачиваясь, как маятник. Кроме него, полковник застал в туалете еще человек пять бандитов, храпевших в самых причудливых позах. Вернувшись к своему столику, полковник с омерзением влил в себя остатки водки, чтобы добро не досталось бандитам. Деньги на водку выделялись из специального фонда организации, и полковник не считал себя вправе бросать их на ветер. После этого он вышел на улицу и, покачиваясь и бормоча себе под нос песню про трех танкистов, безлюдными дворами добрался до конспиративной квартиры. Попадавшиеся навстречу бандиты принимали его за своего. Лейтенант Жилин еще не вернулся, и Зубов, прежде чем лечь спать, оставил лейтенанту записку с инструкцией на завтрашний день.

Проснувшись на следующее утро от жажды, полковник не сразу понял, где он находится. Он лежал на шаткой раскладушке под засаленным одеялом. В углу стоял верстак с тисками, под верстаком громоздились банки с краской, бутылки с ацетоном и политурой. На верстаке лежали грудой слесарные инструменты и там же была расстелена газета, на которой валялись рыбьи скелеты, хлебные корки, шкур- ки от колбасы и окурки. Все это было густо присыпано табачным пеплом. Ближе к двери возвышалась груда грязного тряпья. На шершавых дощатых стенках красовалось несколько ярких фотографий из журнала «Огонек». Полковник достал из–под раскладушки банку с водой, которую туда заботливо поставил лейтенант Жилин, и только тут понял, что лежит в гараже, который они избрали своей конспиративной квартирой. Зубов в несколько глотков выпил воду, встал и надел ватник. Брюк он не надевал, так как из предосторожности спал в брюках. Увидав окурки, он понял, что Жилин вчера опять допоздна курил. Полковник с теплотой подумал о своем боевом товарище. Раньше лейтенант в рот не брал папирос. Зубов припомнил споры, которые он вел с Жилиным, Валерой Сыпняковым и рабочим ликероводочного завода Небабой. Жилин и Валера доказывали необходимость немедленного восстания, а Небаба, наоборот, призывал вырывать у бандитов уступки мирным путем, с помощью забастовок и демонстраций. Полковник же утверждал, что по–хорошему от бандитов все равно ничего не добьешься, а выступать с оружием в руках еще рано. Сначала следует накопить силы, создать мощную и разветвленную организацию и уж тогда ставить на повестку дня вопрос о восстании. Большое значение Зубов придавал связям с деревней. Небаба же относился к крестьянам с пренебрежением, и переубедить его полковнику не удалось. Однако жизнь подтвердила правоту Зубова. Группа рабочих железнодорожных мастерских, отделившаяся от основной организации, перешла к индивидуальному террору, но была полностью уничтожена после неудачного покушения на Хрякова. Тогда Небаба решил, что пробил его час. Он объявил забастовку на ликероводочном заводе и одновременно организовал демонстрацию на площади Уголовного кодекса, бывшей площади Космонавтов. Но демонстрацию бандиты разогнали пулеметным огнем, а самого Небабу схватили и связанным привели к Ганюку, Известие о забастовке на ликероводочном заводе привело Ганюка в неистовство. Он приказал Жерепу и Хрякову придумать Небабе такую казнь, чтобы все ужаснулись. Те думали всю ночь, как они доложили Ганюку, а на самом деле пьянствовали до утра в каком–то вертепе. Опохмелившись наутро, Хряков вспомнил, что читал где–то про японскую казнь, при которой на голову жертве размеренно капает вода. На радостях бандиты выпили еще, и когда приехали к Ганюку, уже еле держались на ногах. Небабу действительно поставили под протекающей трубой в подвале УВД, но через полчаса Ганюку надоело ждать, когда его враг начнет испытывать обещанные муки, и по его приказу Небабу немедленно четвертовали, а части тела выставили для общего обозрения на той же площади Уголовного кодекса. После этого все остальные члены подполья убедились в правоте Зубова, тем более что забастовка также была сорвана свирепыми репрессиями бандитов. Но хотя разум подсказывал полковнику, что он ведет правильную линию, на душе у него оставалось неспокойно. Он видел, как отсутствие боевых действий сказывается на лейтенанте Жилине. Жилин, поняв правоту полковника, молча выполнял все поручения, но по вечерам подолгу курил, вперив взгляд в огонек керосиновой лампы, и тайком от полковника начал даже выпивать. Потому–то полковник с такой радостью отдал приказ об «эксе». Это была бы не только выдающаяся боевая операция, но и лучшее лекарство от теперешнего состояния лейтенанта Жилина.

Все это пронеслось в памяти Зубова, пока он стоял на углу, поджидая своих товарищей. Впрочем, ждать ему пришлось недолго — лейтенант Жилин был пунктуален, как всегда. Вслед за ним шли Валера Сыпняков и пять–шесть человек рабочих. Валера нес кошелку, из которой торчали горлышки водочных бутылок. Все зашли в подворотню и с целью конспирации разлили водку но стаканам, как бы готовясь ее выпить. Благодаря этой предосторожности бандитский патруль, проходивший по улице, не обратил внимания на группу в подворотне. Вскоре послышался шум мотора, и по улице с черепашьей скоростью проехал грузовик. За стеклами кабины виднелась сонно мотавшаяся голова пьяного верзилы. В кузове сидело человек пять бандитов, в одном из которых Зубов узнал вчерашнего собутыльника. «Они!» — негромко произнес полковник и вытащил из–под ватника автомат. То же сделали и все остальные. «За мной!» — скомандовал Зубов и выскочил из подворотни. Его глазам предстал весь обоз с деньгами, во главе которого полз грузовик, а за ним — две подводы, видимо, реквизированные в деревне у мужиков. Груз был всюду покрыт брезентом, на котором сидели вооруженные до зубов головорезы, занимаясь кто чем — в кузове грузовика один из них сдавал засаленные карты, а остальные передавали по кругу бутылку с каким–то портвейном. На первой подводе орали под гитару блатные романсы, а на второй пили самогон, причем один негодяй, упившись, лежал ничком, и на всех ухабах его подбрасывало, как бревно, а затем тошнило. Все это бросилось в глаза полковнику в ту долю секунды, которая прошла перед тем, как он нажал на спуск. Очередь хлестнула по грузовику, задымился прошитый пулями брезент, один бандит тяжело повалился вниз лицом, смешав и залив кровью карты. Друзья Зубова принялись почти в упор расстреливать мерзавцев, сидевших на подводах. На мостовую посыпались трупы бандитов. В кабине грузовика по–прежнему безмятежно похрапывал пьяный верзила, но лейтенант Жилин, подбежав к кабине, распахнул дверцу, вытащил негодяя из–за руля и швыриул на асфальт, несмотря на то, что верзила сквозь сон что–то недовольно мычал. Впрочем, очутившись на мостовой, он тут же снова крепко уснул. Жорка Крест, случайно уцелевший под градом пуль, все еще не мог оправиться от изумления. На мгновение его взгляд встретился со взглядом полковника, и что–то похожее на проблеск мысли мелькнуло в его за–плывших глазках. В следующий миг пуля попала ему в лоб, и он, взмахнув руками, вывалился из кузова. Лейтенант Жилин вскочил в кабину. «Встретимся в лесу!» — прокричал он полковнику и нажал на газ. Грузовик с ревом промчался по улице и исчез за углом. Тем временем остальные подпольщики расхватали с подвод мешки с деньгами. После этого они разделились на две группы, и одна во главе с Валерой поспешно двинулась в сторону железнодорожных мастерских, а полковник Зубов, Жилин и несколько подпольщиков направились к дому № 1 по Банному переулку, решив укрыться там. Когда вызванные по тревоге грузовики с бандитами прикатили на место происшествия, Жереп, возглавлявший погоню, увидел такую картину: на мостовой были в беспорядке разбросаны трупы бандитов оружие, скомканный брезент; лошаденки стояли смирно, словно ничего не произошло, и что–то жевали, причем одна из них, как показалось зеленому с похмелья Жерепу, все время ухмылялась и ехидно подмигивала ему левым глазом. Привалившись спиной к колесу грузовика и свесив на грудь лохматую голову, храпел пьяный верзила, успевший опорожнить и ту бутылку самогона, которую не допили перебитые бандиты. «У, падло!» — зарычал Жереп и пнул верзилу сапогом в бок. Верзила сквозь сон непечатно обругал Жерепа и захрапел еще громче. Жереп схватился за голову.

Время было уже позднее, когда между затихшими и погруженными во мрак домами Банного переулка разнесся гулкий отзвук шагов. Воровато озираясь, быстро шел, почти бежал, какой–то человек. По фартуку в нем угадывался дворник. Когда человек свернул на главную улицу, где еще горели кое–какие огни и не все фонари были побиты пьяными бандитами, жители дома № 1 могли бы признать в нем своего дворника Мустафу. Часом раньше Мустафа заметил, что какие–то люди в сумерках пробираются через палисадник, с треском ломая кусты. Раньше он прикрикнул бы на них, но рассудил, что в теперешние времена это опасно. Повинуясь любопытству, он прокрался вслед за незнакомцами в дом через черный ход и увидел, что они подошли к двери в подвал и несколько раз постучались. Дверь со скрипом отворилась, в черном проеме вспыхнула спичка, и Мустафа с удивлением узнал в обитателе подвала председателя домкома пенсионера Парамонова. Один за другим неизвестные проскользнули в подвал, и при дрожащем свете спички Мустафа разглядел, что в руках у них были какие–то мешки. Пропустив всех, Парамонов оглядел коридор, но Мустафа прижался к стене, и его не заметили. Дверь закрылась, и в замке лязгнул ключ. Во двор Мустафа вышел, обуреваемый самыми беспорядочными мыслями. Он ма–щинально взял метлу и несколько раз вяло провел ею по асфальту. Тут до его слуха донеслись обрывки разговора старух, сидевших на лавочке у подъезда. «Ограбили… Уйму деньжищ взяли… Главный–то наш, слыхать, бесится», — тараторили старухи. Из всего слышанного Мустафа сделал вывод, что в этот день милиционеры, сиречь бандиты и грабители, сами были кем–то ограблены. В бесхитростную голову Мустафы неожиданно проникла поразительная догадка. Он подумал, что незнакомцы, скрываемые Парамоновым, наверняка причастны к ограблению, а мешки, в которых что–то топорщилось и шуршало, скорее всего набиты деньгами. Перед внутренним оком Мустафы замаячила соблазнительная картина: вот Ганюк, мельком виденный им как–то раз на центральной площади, целует его в лоб и со слезами на глазах вручает ему мешок с деньгами; вот Мустафа, в шальварах и в халате, лежит на груде подушек, полуголые красотки пляшут перед ним под звуки флейты, и одна из них протягивает ему на золотом подносе бутылку водки, стакан и крепенький соленый огурчик. Мустафа сглотнул слюну и зажмурился, а когда открыл глаза, решение было уже принято. Он даже не отнес метлу в дворницкую, а швырнул ее тут же на землю и поспешил в УВД. Часовые у ворот сперва не хотели его пропускать, но вертевшийся тут же Барабан в беспорядочной речи Мустафы, то и дело перемежавшейся татарскими словами, уловил зерно здравого смысла. «Пошли», — сказал Барабан. Они шли к Хрякову, так как Ганюк в данное время спал. Мустафа со страхом поспевал за своим провожатым по бесконечным гулким коридорам, кое–где скупо освещенным лампочками без абажуров. На поворотах им попадались дежурные бандиты, дремавшие с винтовками в руках. От Барабана удушливо пахло водкой и чесноком. Мустафа уже стал жалеть, что ввязался в эту историю, но тут Барабан взялся за ручку какой–то двери, поманил к себе Мустафу и, распахнув дверь, впихнул его в кабинет. Хряков поднял голову от бумаг, представлявших собой в основном указы о реквизиции, начинавшиеся со слов «немедленно выдать подателю сего..» и кончавшиеся словами: «саботирующие настоящее распоряжение подлежат немедленной ликвидации». Выслушав Мустафу, Хряков переглянулся с Барабаном. «Побегу к шефу», — сказал он и поднялся из–за стола. «А с этим что делать?» — спросил Барабан, указывая на Мустафу. «Отпусти, хрен с ним», — сказал Хряков. Мустафу снова провели по коридорам, по двору, подвели к воротам и вытолкали на улицу. Некоторое время дворник стоял неподвижно, тупо уставившись в землю. Затем он медленно поднял взгляд на Барабана и негромко спросил: «А деньги?» Увидев его глаза, Барабан попятился. «Иди, иди, пока цел», — проворчал он, на всякий случай нащупывая в кармане пистолет. Мустафа повернулся и неверной походкой прошел десяток шагов, а затем вдруг сорвал с головы шапку, швырнул наземь и принялся ее топтать, грязно браня бандитов и Ганюка по–русски и по–татарски. Барабан вытащил пистолет, раздался выстрел, и Мустафа, оставив шапку, бросился бежать к подворотне. Вслед ему открыла огонь вся охрана, но Мустафе удалось скрыться.

Зубова брали ночью. Когда Штукман постучал в запертую дверь подвала и лживым голосом сказал: «Телеграмма», полковник понял все и улыбнулся. Ему стало легко при мысли о том, чего не мог знать Мустафа: денег в подвале уже не было. Верные люди вывезли их из города как раз в то время, когда сребролюбивый дворник побежал доносить. «Это они», — спокойно сказал Зубов. В воцарившейся тишине его голос заставил всех вздрогнуть. Пенсионер Парамонов вытащил из–за пояса гранату. «Не сейчас», — сказал полковник. Тем временем стук в дверь становился все настойчивей. Били уже прикладами. «Сдавайтесь!» — заорал Хряков, руководивший операцией. В ответ Зубов выстрелил через дверь. Один из бандитов с утробным ревом рухнул на пол. «Уй–уй–уй!» — завопил Штукман, которому показалось, что в глаз ему попала пуля. На самом деле это была всего лишь отлетевшая от двери щепка. Бандиты отпрянули. Хряков распорядился заложить под дверь мину и послал к подвальному окну двоих с гранатами. Первого бандита уложил кто–то из членов домкома, а второй струсил и залег на полдороге. В это время сработала мина. Дверь разлетелась в щепки, все здание затряслось, и бандиты в клубах дыма бросились на штурм. У входа в подвал завязалась рукопашная схватка. Осажденные, всего восемь человек, дрались как львы, однако их было слишком мало. Домкомовцу, защищавшему окно, плеснули в глаза жидкостью от насекомых, и бандиты начали проникать в подвал через окно, оказываясь таким образом в тылу у обороняющихся. Тогда Парамонов выстрелом разбил лампу. Сразу наступила темнота, под прикрытием которой Зубов со своими людьми успел отойти в другой конец подвала. Во мраке сверкали вспышки выстрелов, раздавались крики и стоны. Грохот стоял неописуемый. Хотя члены домкома лучше ориентировались в подвале, бандиты лучше видели в темноте. Пользуясь этим, они даже сумели окружить полковника, который, ничего не подозревая, безмятежно лежал за трупом и стрелял по вспышкам в другом конце подвала. Нападение на Зубова не увенчалось для бандитов успехом — полковник разметал их в разные стороны. Уцелевшие бежали, хотя, впрочем, таких было немного. Все же положение обо- ронявшихся стало отчаянным, когда по приказу Хрякова в подвал принесли и подожгли тюк пакли, пропитанной. керосином. Пенсионер Парамонов, решив, что все потеряно, как человек старой закалки, сразу пустил себе пулю в лоб. «Напрасно, — с сожалением сказал полковник, — торопиться никогда не надо», — и продолжал отстреливаться, хотя огонь бандитов так усилился, что оставшиеся в живых подпольщики не могли поднять головы. Пользуясь этим, бандиты поднялись и, понукаемые Хряковым, ринулись вперед. Часть их полегла, но остальные разом навалились на защитников подвала, и вскоре все было кончено. Зубова оттеснили в угол. «Брать его живым!» — крикнул Хряков, но полковник, у которого как на грех кончились патроны, так яростно отмахивался обрезком водопроводной трубы, что толпа бандитов отхлынула. Некоторое время полковник и бандиты сверлили друг друга, взглядами, замерев на одном месте. Но тут Штукман сделал вид, что хочет ткнуть Зубова зажженным факелом в пах. Факел был тут же выбит резким ударом водопроводной трубы, но, воспользовавшись тем, что полковник на миг отвлекся, бандит, которого звали Степка Могила, треснул его доской по голове. «Убил, дурак! — завопил Хряков. — Он шефу живой нужен!» Хряков припал своим скрученным ухом к атлетической груди поверженного героя. Сердце полковника билось глубоко и мощно. «Порядок, — сказал, вставая, Хряков, — живой, паразит. Подымай его, ребята. А тебе, зараза, — обратился он к Могиле, — я когда–нибудь все равно морду набью».

Это был сырой и зловещий еловый лес с бузинным подлеском. Лейтенант Жилин отмахал по нему уже добрых два десятка километров и все еще не нашел никакого просвета. Деньги он закопал под сухой сосной на краю болота, а затем сбился с пути и теперь, почти потеряв надежду, выбраться, кружил по лесу из последних сил. Потрескивали под ногами сучья, пружинил слой перепревшей хвои и листьев. Кружилась голова от запаха бузины. Лейтенант, продолжая шагать, клял себя за то, что, увлекшись поисками подходящего места для клада, позабыл делать зарубки на деревьях и не смог выйти обратно на лесную дорогу, где оставил свой грузовик. Мало–помалу лейтенанту стало жутко. Бесконечность леса, угрюмо гудящего под ветром, таинственные звуки вдалеке, напоминавшие плач, действовали угнетающе. К тому же лейтенант чувствовал, что страшно проголодался. Он присел на трухлявый пенек, но тут же вскочил: что–то впилось ему в тело, проколов штаны. Пошатываясь, лейтенант побрел прочь. Ему хотелось плакать. Но тут ему показалось, будто он видит перед собой мужественное лицо полковника Зубова, и полковник укоризненно качает головой и грозит ему пальцем. «Нет, — подумал Жилин, — я не сдамся! Что сказал бы товарищ полковник, если бы видел меня в эту минуту? Товарищ полковник, обещаю вам, что буду держаться до конца». Сказав себе эти слова, лейтенант заметно оживился. Широкими шагами он двинулся вперед и вскоре увидел в лесу просвет. Еще через некоторое время он вышел к болоту и увидал ту самую сухую сосну, под которой, закопал деньги. Видимо, он сделал круг, однако это его не слишком огорчило. Подкрепившись брусникой и заячьей капустой, Жилин прилег люд сосной и задремал. Проснулся он оттого, что чье–то тяжелое дыхание коснулось его лица. Некоторое время он лежал, притворяясь спящим, и напряженно вслушивался в разговор стоявших над ним неизвестных. Один из них, видимо, разглядывал его, опустившись на корточки. Затем человек поднялся, хрустнув суставами. «Не, у нас таких нету», — услышал лейтенант. «Говорят вам, милиционер это! — сердито прошамкал старческий голос. — Топором его по башке, да сбросим от греха в болото — никто концов не сыщет». «Погоди, батя, — примирительно сказал кто–то басом, — Может, это не милиционер». «А кто? — запальчиво крикнул старец. — Кто в такую глухомань зря попрется?» «Ну, может, прохожий какой, — неуверенно сказал бас. — Странник…» «Странник! — передразнил старческий голос — Сколько годов живу, а не видал, чтобы странники по лесам шатались. Дождетесь, переловят вас тут, как котят…» «Дедка правильно говорит, — сказал еще кто–то. — Мало ли кто он есть. Все одно нечего лазить где не положено». «Ну ладно», — согласился бас. Тут лейтенант не выдержал. «Вы с ума сошли! — закричал он, вскочив на ноги. — Я — лейтенант Жилин!» Мужики опеши ли, а Жилин, торопясь и запинаясь, выложил им тут же все свои злоключения. «Да-а… — промычал обладатель баса, Епифан, скребя затылок. — А ведь мы тебя чуть не пристукнули. Знаешь ведь, сколько тут всякого народу по округе шляется». «Мне, однако, странно, что меня могли спутать с какими–то темными личностями, — сухо сказал Жилин. — Ну, впрочем, ладно. Я прислан из городской подпольной организации возглавить борьбу против клики Ганюка. Знаете Ганюка?» «Знаем… Видали! Век бы его не видать», — загомонили мужики. «Ладно, пущай, мы согласные», — сказал Епифан. «Да и человек ты ученый, чай, техникум кончал», — добавил Карп. «Я кончал не техникум, а академию Министерства внутренних дел. Впрочем, к моей миссии это отношения не имеет. Вот мой мандат», — с этими словами лейтенант протянул свой подпольный мандат, сделанный из куска мягкой материи, ворчливому старику, который, видимо, был за главного. Тот недоверчиво уставился на мандат, держа его вверх ногами. «Прочти–ко, Карпуша, — обратился старик к Карпу, — мне чтой–то глаза запорошило». Карп прочел: «Лейтенант Жилин Н. И. направляется для формирования партизанского отряда имени майора Дзюбы. Начальник Н-ской подпольной организации полковник Зубов, Подпись, печать». «Небось, поддельная», — буркнул дед. «Не похоже», — возразил Карп. «Таким мандатом только штаны латать», — продолжал ворчать дед, но его уже никто не слушал. «Итак, отныне я — ваш командир, — заявил Жилин. — Скоро мы начнем действовать».

Стояла нестерпимая полуденная жара. Машина, поднимая тучи пыли, тяжело переваливалась с ухаба на ухаб. Пыль оседала на потных лицах и милицейских мундирах, набивалась в рот и хрустела на зубах. Верзила по кличке Шкаф, сидевший за рулем, то и дело тряс головой, чтобы отогнать плававшие перед глазами фиолетовые круги, и тут же морщился от головной боли. Шкаф был на сей раз против обыкновения трезв, вернее, с тяжелого похмелья, и чувствовал себя прескверно. Опохмелиться ему не дал Ганюк, которому в свою очередь закатила безобразный скандал Эдита Рогова. Она кричала, что терпеть не может водки и что Ганюк, если он не рохля, а настоящий мужчина, должен хоть из–под земли достать шампанского или коньяку. Ганюк решил сделать широкий жест и поклялся отныне поить Эдиту самыми благородными напитками. Однако тут он вспомнил, что продмаги во всем районе сплошь разграблены, а лнкероводочный завод не успевает снабжать бандитов даже обыкновенной сивухой, хотя именно необычайный рост выпуска сивухи позволил району завоевать первое место в области по уровню промышленного производства. Но от этого Ганюку было не легче, и он лишь с неприязнью покосился на стоявшее в углу его кабинета переходящее Красное знамя. К счастью, кто–то вспомнил, что недалеко от колонии, в которой сидели ранее Хряков с Жерепом, есть деревенька, а в деревеньке недавно видели целую и невредимую продуктовую палатку. Ганюк, приплясывая от радости, побежал будить пьяного верзилу. Дав ему под начало дюжину первых попавшихся головорезов и отправив всю эту шайку в злосчастную деревеньку, Ганюк с легким сердцем вернулся к Эдите. И вот теперь Шкаф и его подчиненные тряслись по пыльной дороге в стареньком грузовичке и на все корки кляли Ганюка. Когда машина въехала в лес, все они облегченно вздохнули. Повеяло лесной сыростью и прохладой. Верзила вполголоса замурлыкал «Таганку», а в кузове возобновилась игра в «буру». По лесу пришлось ехать часа два, и бандиты опять приуныли. Наконец выехали в поле, вдали показалась деревня. Верзила дал полный газ. Грузовик промчался по улице и, визжа тормозами, остановился перед палаткой, в окне которой виднелось бледное лицо заведующего. Бандиты высыпали из кузова и с гиканьем бросились ломать дверь. Из задней двери выскочил заведующий и бросился наутек по проулку. Шкаф несколько раз выстрелил ему вслед, но не попал. Ворвавшись вместе со всеми в палатку, он первым делом сунул под нос сторожихе указ о реквизиции. Видя перед собой свирепое лицо Шкафа, который в левой руке держал бумагу, а в правой — огромный ржавый пистолет, сторожиха от страха лишилась языка. Махнув на нее рукой, верзила распорядился перенести в машину коньяк, шампанское и оказавшийся тут же апельсиновый ликер. Затем начался разгром. Шайка принялась поглощать оставшиеся спиртные напитки, бить и портить все, что не могла выпить и сожрать. Верзила, стараясь не отстать от других, безостановочно откупоривал все новые бутылки, закусывая шпротами, и в конце концов так нагрузился, что заснул под прилавком на куче гречневой крупы, высыпавшейся из прорванных пакетов. Когда бандиты, оставшиеся на ногах, собрались поджигать палатку, они выволокли оттуда Шкафа и кое–как запихнули его в кабину грузовика. Затем внутренность палатки облили соляркой и бросили туда факел. Сторожиха вскочила и с воплем ринулась в окно, высадив раму. Глядя на то, как она в дымящемся халате мчится по грядкам, бандиты разразились идиотским смехом, который привел верзилу в чувство. Неверной рукой он нашарил рычаг скоростей и включил газ. Грузовик взревел и со страшным шумом промчался по улице, давя все живое на своем пути. Таким же образом шайка пересекла поле и углубилась в лес.

Лейтенант Жилин нагнулся, чтобы не задеть головой за притолоку, и вошел в землянку. Мужики еще спали, лежа вповалку и храпя на разные лады. «Подъем!» — гаркнул Жилин во всю силу легких. Мужики подскочили и в испуге уставились на него. «Сколько можно спать! — возмущенно заговорил Жилин. — Если мы решили действовать, то мы не можем себе позволить терять на сон по 8 часов в сутки. Через пять минут жду всех наверху. Начнем с физподготовки. Затем — строевая подготовка». С этими словами лейтенант скрылся. «Вот, принесло ясна сокола на наши головы, — забубнил дед. — И поспать путем не дает. Говорил я вам…» «А я, между прочим, никого не держу, — просунулась в дверь голова лейтенанта. — Кто не желает оставаться, может уходить из отряда. Остальных прошу выйти и построиться по росту. Предупреждаю: в следующий раз дважды приказаний повторять не буду». Мужики, ощущая в душе неловкость, наскоро оделись, теснясь, выбежали наверх и построились на полянке. Однако при виде этого строя Жилин не смог сдержать укоризненной гримасы. В середине стоял длинный Михайло, дед, стоявший рядом, был Михайле ростом по пояс, да и остальные построились как придется. С большим трудом Жилину удалось выстроить свой маленький отряд по ранжиру. Но с поворотами на месте ему опять пришлось потрудиться. Хотя мужики и знали, где право, а где лево, но никак не могли сразу осмыслить команду и медленно, толкаясь и топая, поворачивались в разные стороны, а некоторые даже кругом. После этого они выжидательно смотрели на Жилина и, видя в его глазах недовольство, начинали искать свою ошибку и неуклюже перестраиваться, так что проходило добрых двадцать минут, пока все вставали как следует. К тому же выяснилось, что все мужики — однофамильцы Брагины. Жилин скрепя сердце решил называть их всех по именам: товарищ Филимон, товарищ Епифан и так далее, хотя это и против устава. Поднатаскав мужиков в поворотах на месте, Жилин перешел к теме «Выход из строя и подход к начальнику». Занятия были в самом разгаре, когда в кустах бузины затрещали чьи–то торопли- вые шаги и на поляну выбежал лысоватый человек в засаленном белом халате. Увидев направленный на него пистолет Жилина, незнакомец немедленно поднял руки вверх. «Кто вы такой? — спросил его лейтенант. — Как вы сюда попали?» «Не убивайте меня, я все скажу!» — захныкал незнакомец. Оказалось, что это заведующий продуктовой палаткой в соседней деревне. «Я никому ничего плохого не делал, честное слово! — причитал он. — Сегодня приехали милиционеры, сожгли мою палатку, меня самого чуть не убили, а я ни в чем не виноват, честное слово!» «А если подумать?» — по привычке спросил Жилин. Заведующий побледнел. «Но это все мелочи — ну, бывало, водку ночью продавал, или консервы отпускал из подсобки. А кто этого не делает?» «Честные люди этого не делают», — сурово заметил Жилин. «Но скажите, ведь это мелочи?» — умолял заведующий. «Закон не знает мелочей, — оборвал его Жилин. — Мы разберемся во всем, будьте уверены. А сейчас скажите, когда уехали милиционеры?». «Наверное, полчаса назад. Да, точно полчаса, — обрадовался заведующий. — Я все время лежал на огороде и смотрел на часы — ждал, когда они уедут, а потом пошел в город к свояченице. Я боялся, что они придут ко мне домой». «К свояченице, говорите?» — хмыкнул Жилин. Заведующий побледнел еще больше, но мысли лейтенанта были уже далеко. После недолгого раздумья лейтенант встряхнулся и скомандовал: «Всем взять личное оружие и за мной. Скоро они появятся здесь».

Они вышли на дорогу, и лейтенант принялся осуществлять свой план, который по пути окончательно созрел в его голове. Он приказал нескольким мужикам подрубить стоявшие у дороги ели, а других послал собирать камни, тяжелые сучья и другие метательные снаряды. Когда все это было сделано, Жилин велел отряду замаскироваться с двух сторон дороги. Сам он занял позицию у одного подрубленного дерева, а Епифана, как наиболее дюжего, послал к другому. Вдали послышался шум мотора, и по знаку Жилина все залегли. «Сигнал к началу операции — крик совы!» — прошипел лейтенант. Затем всё стихло. Вскоре из–за поворота появился грузовик, в кузове которого бандиты горланили песню, прикусывая языки на каждом ухабе. Жилин издал крик совы, но несколько переборщил — бандиты с перепугу открыли пальбу по зарослям. В это время две огромные ели с треском повалились, причем та, которую толкал лейтенант, упала на дорогу перед грузовиком, а другая угодила точно в кузов, сплющив в лепешку нескольких негодяев. Грузовик присел и остановился. Уцелевшие бандиты, оглушенные и исцарапанные, стали выпутываться из колючих веток, но тут на них обрушился град камней. На дорогу удалось спрыгнуть только двоим, но лейтенант Жилин уложил их из пистолета. Наступила тишина. «Кажется, всё», — выходя на дорогу, сказал Жилин. Вслед за ним вылезли из укрытий мужики. Жилин распорядился собрать оружие и закопать где–нибудь мертвых бандитов. Сам он с помощью Епифана убрал с кузова упавшее дерево и пошел в кабину проверить исправность машины. Не успел он открыть дверцу, как страшный удар обрушился ему на голову. Из глаз у лейтенанта посыпались искры. Это притаившийся в кабине верзила, с которого при начавшейся заварухе разом слетел весь хмель, огрел его монтировкой по лбу. Вслед за этим верзила включил газ, развернул грузовик и с диким хохотом умчался прочь.

Ганюк поднялся с кресла, подошел к окну, обогнув письменный стол, и задернул шторы. В кабинете воцарился полумрак. Затем Ганюк зажег настольную лампу, снова опустился в кресло и пристально посмотрел на Зубова, сидевшего напротив. «Что ж, я вас понимаю, — заговорил он. — Вам трудно примириться с тем, что вся ваша привычная жизнь так внезапно пошла по новому руслу. Вы были полковником, а я — только майором, теперь же я. предлагаю вам стать моим подчиненным. Вам трудно согласиться на это, но я обещаю вам, что раскаиваться вы не будете». «По себе судишь», — мрачно процедил полковник. «Мы умеем уважать чужие убеждения, — с неудовольствием сказал Ганюк. — Но мы должны бороться за свои принципы, и мы будем за них бороться». «Какие у вас принципы?! — взорвался полковник. — Грабить? Жечь? Насиловать? Я видел их в действии, с меня довольно! И вообще довольно лицемерить. Лучше отведите меня в камеру или отдайте обратно вашим головорезам», — тут Зубов поморщился и осторожно провел рукой по лицу, покрытому синяками и запекшейся кровью. «Все это делалось без моего ведома, — возразил Ганюк. — Виновных я накажу, а пока примите мои извинения. Вы говорите, что мы беспринципны, — пусть так. Но чего вы, в вашем возрасте, достигли со своими принципами? Стали полковником с окладом в 400 рублей? Простите меня, но это просто курам на смех, — ухмыляясь, сказал Ганюк и фамильярно похлопал Зубова по плечу. — А теперь я вам предлагаю все, о чем только может мечтать человек…» «Не человек, а бандит», — вставил Зубов. «Бросьте, не смешите меня, — махнул рукой Ганюк. — Это никого не может оставить равнодушным. Хотите денег? Сколько угодно! Женщин? Сколько угодно! К вашим услугам любые развлечения, и при этом вы можете быть совершенно спокойны за свое будущее. Наше предприятие практически не может быть раскрыто извне. Район выполняет план! В районе все в порядке! Попытаетесь подорвать изнутри? Не выйдет. Вы у нас в руках. Лейтенант Жилин вчера убит в перестрелке», — соврал Ганюк и взглянул на полковника, однако на лице Зубова не дрогнул ни единый мускул. «Курите», — сказал Ганюк, взяв в зубы папиросу и протянув полковнику пачку «Казбека». «Ага, все–таки я его поддел», — подумал негодяй, видя, как некурящий полковник машинально взял папиросу. Ганюк прикурил и протянул полковнику серебряную зажигалку в форме женского полового органа, которой чрезвычайно гордился. Зубов вдохнул едкий дым, закашлялся и сердито загасил папиросу. «Ну как, согласны?» — спросил Ганюк. «Богато живешь», — сказал полковник вместо ответа, обводя взглядом кабинет. «Я же вам говорил!» — обрадовался Ганюк. «А надолго ли? — прервал его Зубов. — Боишься ты, Ганюк, ой как боишься! Если у вас все так хорошо, зачем же ты меня тут уговариваешь? Но честных людей ты не купишь и не сломишь, так и запомни. Убили Николая Жилина, так на его место встанут десять, сто, тысяча Жилиных! Убьете меня — на мое место встанет другой. Вы обречены, вас ничто не спасет, — заключил полковник и откинулся на спинку кресла. — Я все сказал, можете делать со мной что хотите», — добавил он. В голосе его слышалась безграничная усталость. «Ну ладно, — сказал Ганюк, — мне не хотелось этого делать, но, видно, придется. Добром вы соглашаться не хотите, так гляньте–ка сюда». Ганюк сдернул простыню, укрывавшую что–то на журнальном столике. Глазам полковника предстали два противня, на которых были разложены молотки, плоскогубцы, гвозди, иголки, удавка и все остальные предметы из арсенала палачей. «Подумайте о том, что вас ожидает, — кивнул на них Ганюк. — Вы будете хотеть смерти, но умереть вам не дадут. Вам просто придется согласиться». «На пушку берешь, старо, — презрительно усмехнулся Зубов. — Ладно, давай кончать. Надоело мне с тобой разговаривать». «Ну что ж, вольному воля», — злобно процедил Ганюк и нажал вделанную в стол кнопку звонка. В кабинете на некоторое время воцарилось молчание. Затем дверь отворилась. Появился Жереп и с ним трое здоровенных бандитов. «Увести его, — приказал Ганюк, и, помедлив, добавил с циничной ухмылкой: — В комнату смеха». Бандиты загоготали и, подхватив полковника под локти, вытолкали его в коридор. Жереп на минуту задержался, чтобы с помощью Ганюка запихать в мешок инструменты. Затем он вышел вслед за всеми. Ганюк остался один. Он подошел к окну и долго бессмысленно глядел на пустую площадь. У драматического театра стояла пустая виселица с болтающимся обрывком веревки. «Повешу!» — прохрипел Ганюк, бешено комкая в кармане пачку «Казбека».

Полковника пытали три дня подряд. «Где деньги?» — орали на него поочередно Жереп, Хряков, Штукман и пьяный верзила. «Будешь с нами работать?» — повторяли они, прижигая полковника каленым железом, выворачивая ему ребра клещами и загоняя иголки под ногти. Однако полковник оставался нем. Все это время Ганюк томился от безделья. «Куда бы поехать?» — бормотал он, слоняясь взад и вперед по кабинету. К вечеру он напивался и распевал тягучие уголовные песни или бродил по коридорам УВД, придираясь ко всем встречным. Наутро третьего дня он вызвал к себе Шкафа. «Ты где шляешься?» — заорал на него Ганюк, едва тот появился. «А что?» — опешил верзила. «Что, что! — передразнил Ганюк. — Машину сломал, а сам шляешься черт знает где! На чем я буду ездить, как ты думаешь?» «Да там нечего, чинить! — воскликнул Шкаф. — Полчасика — и готово! А куда поедем?» «Не знаю», — мрачно буркнул Ганюк. «Так чего ж ты орешь?» — удивился верзила. Ганюк промолчал и нервно забегал по кабинету. «На черта я с вами связался, — бормотал он. — Дурачье… Со скуки подохнешь…» «Может, в ресторан махнем?» — предложил Шкаф. «Чего я там не видел», — возразил Ганюк. «Ну тогда к бабам?» «Ладно, поехали в ресторан», — сказал Ганюк, махнув рукой. Верзила вышел, но через минуту вновь ворвался в кабинет. «Шеф, идея! — крикнул он. — Поехали в школу!» «Куда?» — удивился Ганюк. «Вчера ехал я через деревеньку, забыл, как называется, — стал рассказывать верзила. — А у меня как раз радиатор потек, ну и ведро нужно было. Остановился я у колодца, стою, снимаю ведро, а мимо шелупонь в школу валит. Школа там прямо рядом. Смотрю, из дверей выходит чувиха и канает прямо ко мне. Ну, я папироску в зубы, стою чин–чинарем, а она меня сразу как понесет: вы, говорит, негодяй, как вы можете чужое ведро забирать? Я говорю, это раньше оно было чужое, а теперь будет мое. Она еще хуже развыступалась — и такой–то, я, и сякой… Хотел я ее там прижать маленько, да она убежала». «А как она из себя?» — с интересом спросил Ганюк. «Вот я и говорю, телка — высший сорт! — воскликнул Шкаф. — Такая блондинка, свежачок! Пальчики оближешь!» «А как деревня называется?» — спросил Ганюк. «Сказал же, не помню. Но дорогу помню, — отвечал верзила. — Я там пацанов поспрашивал, оказывается, эта баба учительницей работает. Но насчет этого дела она, говорят, ни–ни», — верзила показал себе большим пальцем ниже пояса. «Тем лучше», — усмехнулся, Ганюк. «Ну что, поедем? — спросил верзила. — Там и буфет есть». «Иди делай машину, — сказал Ганюк, — я сейчас приду». Верзила вышел. Ганюк достал из стенного шкафа парадную форму и облачился в нее. Затем он вынул из ящика письменного стола четвертинку водки, сорвал ногтями пробку и, шумно глотая, выпил водку прямо из горлышка. Постояв секунду зажмурившись, он понюхал свой прокуренный кулак и крякнул. Когда он вышел во двор, верзила уже уселся за руль открытого газика и разговаривал с бандитами, окружившими машину. К Ганюку и Шкафу захотели присоединиться еще четверо — Барабан, Штукман, Степка Могила и не- совершеннолетний бандит Малахов. Через полчаса езды, сперва по городским улицам, а затем проселком по полям, шайка въехала в деревню, подкатила к школе и там остановилась. Школа представляла собой длинное светло–желтое здание с зеленой двускатной крышей и большими окнами, в которых маячили испуганные ребячьи лица. Бандиты ввалились в вестибюль, где в это время нянечка мыла полы. «У, ирод, — закричала она на Ганюка, — куда вперся с сапожищами!» При этом она размахивала мокрой тряпкой, и несколько капель попало Ганюку на парадный мундир, «Убрать»; — поморщившись, сказал Ганюк. Верзила схватил нянечку в охапку и с плотоядным смехом потащил на двор. Остальные проследовали в коридор. Ганюк принялся поочередно открывать двери и разглядывать учителей. Наконец в одном из классов он увидел, что перед доской стоит стройная белокурая девушка. Ганюк прикрыл за собой дверь и кашлянул. Девушка обернулась. «А она ничего», — подумал Ганюк, а вслух скааал: «Здравствуйте! А я к вам. Проверочка, так сказать…» «Кто вы?» — испуганно спросила девушка. Вместо ответа Ганюк обратился к притихшей детворе: «А ну–ка дети, скажите, как зовут вашу учительницу?» Хор прозвучал нестройно, но тем не менее Ганюк разобрал, что девушку зовут Варвара Александровна. «Так вот, Варенька, фамилия моя Ганюк, звать Евгений. Можно просто Женя. Слыхали, наверное?» «Слышала», — прошептала Варенька, бледнея, но тут же справилась с собой и спросила: «Зачем вы пришли? Что вам здесь нужно? Немедленно уходите!» «Мне нужны вы, — хладнокровно ответил Ганюк. — Дети, — обратился он к классу, — на сегодня уроки кончились. Бегите в буфет, найдете там дяденьку милиционера, он вам даст патронов. Скажите, я велел». Дети с шумом бросились в коридор. «Честное слово, Варенька, таких хорошеньких девушек, как вы, я давно не видел, — заметил Ганюк, подходя ближе. — Поедемте сейчас со мной, а? Не прогадаете!» Ганюк для пущей убедительности как бы невзначай вынул из кармана и встряхнул на ладони бриллиантовый кулон, снятый им ранее с жены директора драматического театра. «Со мной вы не соскучитесь. У нас каждый день веселье. Да вы, кажется, меня боитесь?» — удивился Ганюк, заметив, как отшатнулась Варенька. «Нельзя бояться того, кого презираешь», — ответила девушка. «Эге, да она с идеями», — ухмыльнулся про себя Ганюк. Все это начинало его забавлять. А Варенька с удивлением увидела, что физиономия Ганюка выражает глубокую скорбь. Он отвернулся и медленно опустился на скамью. «Да, — сказал он изменившимся голосом, — да, Варенька, вы правы. Меня стоит презирать. Если бы вы знали, какое отвращение я испытываю иногда самому себе. Вы чистая, святая душа! — воскликнул Ганюк. — А кто я? Жалкий авантюрист, которому захотелось хоть немного любви…» Тут Ганюк слегка вздрогнул — это Варенька коснулась рукой его плеча. «Не надо так убиваться, — сказала Варенька, — ведь все зависит от вас. Вы должны порвать со своим прошлым». «Нет! Не все зависит от меня! — с горечью воскликнул Ганюк. — Этот мерзкий мирок затягивает меня. Мне не на кого опереться, рядом нет ни одного близкого человека. Если бы вы знали, Варенька, как я одинок! И вот я пью! — закричал Ганюк, — да–да, я пью, чтобы забыться! Так что ж вы стоите, Варенька? Плюньте мне в лицо, презирайте меня, ведь я заслужил презрение». Ганюк прикрыл глаза рукой. «О, как мне нужен близкий человек! — глухо произнес он. — У меня его не было всю жизнь…» — и Ганюк принялся пересказывать свою жизнь, не говоря, разумеется, и слова правды. В его истории фигурировал детский дом, незаслуженные обиды, дурная компания и, как противовес всему этому — фанатическое стремление выбиться в люди. Попутно мерзавец заявил, что его настоящая фамилия не Ганюк, а Грацианов. «Там должны еще помнить Евгения Грацианова!» — кричал он, описывая Вареньке свои успехи в каком–то мифическом НИИ. Затем его будто бы стали преследовать завистники, и коварная интрига положила конец подвигам Ганюка — Грацианова на научном поприще. Тут на горизонте опять возникла дурная компания, которая, воспользовавшись душевной депрессией Ганкжа, завлекла его в свои сети. «Кажется, клюет», — думал Ганюк, видя светящиеся состраданием глаза Вареньки. Тем временем его дружки развлекались каждый на свой лад. В туалете Штукман и Малахов играли со старшеклассниками в буру, причем всегда выигрывали. Штукман расписывал восхищенным ребятам прелести бандитской жизни, а Малахов тем временем передергивал карту. Верзила исчез в сарае вместе со злополучной нянечкой, а Степка Могила отправился в деревню за самогоном. Барабан, таким образом, остался в одиночестве. Он прошелся взад–вперед по коридору, почитал развешанные по стенам пионерские стенгазеты, изредка заливаясь смехом и приговаривая: «Во дают! Юморные ребята!» Однако вскоре стенгазеты ему надоели, и он снова заскучал. Поразмышляв некоторое время, он затем решительно сунул в рот папиросу и распахнул дверь первого подвернувшегося класса. Попал он, как и Ганюк, на урок. Увидев ввалившегося в класс краснорожего детину в милицейской форме, старичок учитель опешил и как вкопанный застыл у доски. «Здорово, малышня!» — рявкнул Барабан, не обращая на учителя никакого внимания. Дети испуганно молчали. «Да вы меня не бойтесь, — расплылся в улыбке Барабан, — я добрый. Ну, признавайтесь, у кого рогатки есть?» Дети молчали. «У кого есть, тому вот что дам», — сказал Барабан и извлек из бездонного кармана облепленную табачной крошкой зажигалку. Этих награбленных зажигалок у него было огромное количество. С первой парты поднялся мальчик и робко протянул Барабану рогатку. «Молодец! — похвалил его Барабан. — Тебя как звать?» «Алеша», — ответил мальчик. «А меня дядя Федя», — сказал Барабан и вручил ему зажигалку. Детвора, шумя и толкаясь, бросилась к Барабану, наперебой показывая ему свои рогатки. «Ну ладно, ладно, молодцы, — сказал Барабан, заминая разговор о зажигалках. — А ну, видите там козу? — спросил он, показывая в окно на лужайку за школой, где и в самом деле паслась коза. — Кто в нее попадет?» Дети стали открывать окно. «Да бросьте возиться, — хохотнул Барабан, — вышибите его, и дело с концом». «Да-а, — сказал Алеша, — Корнелий Карпыч заругает». «Не заругает, — усмехнулся Барабан. — Бей, не бойся». Алеша взял швабру и ударил ею по стеклу. Осколки со звоном посыпались на пол. «Ну, стреляйте», — скомандовал Барабан, и коза под градом камней заметалась на веревке. «Эх вы, — сказал Барабан, — кто же так стреляет!» С этими словами он вытащил из кобуры пистолет. У детей вырвался вздох восхищения. Барабан прицелился и выстрелил. Коза упала и забилась на земле, тщетно стараясь подняться. Девочки в углу начали всхлипывать. «Бабы, — с презрением кивнул на них Барабан. — Что с них возьмешь. Ну, кому дать пальнуть?» «Мне! Мне!» — загомонили дети, «Что вы делаете, негодяй!» — закричал Корнелий Карпович, бросаясь к Барабану. До этого он в каком–то оцепенении стоял у доски, не выпуская из рук мела. Барабан ухватил старого учителя за шиворот, дотащил до двери и выбросил в коридор. Затем он вернулся к детям, со страхом смотревшим на эту расправу. «Всякая старая галоша будет мешать моим друзьям!» — возмущался Барабан. Страх в глазах детей сменился восторгом. «Пусть стреляет Леха, — сказал бандит, — он этого дурака не боится». Алеша три раза выстрелил и добил несчастное животное, при этом Барабан держал его руку, чтобы она не дергалась от отдачи. «Молодец, — восхитился Барабан, — во мужик! На!» — и он протянул мальчику папиросу. Алеша щелкнул зажигалкой, прикурил и затянулся, стараясь показать, что ему очень приятно. «Ну, кто еще курит, мужики?» — расщедрился Барабан. Дети потянулись за папиросами. В это время Корнелий Карпович сидел на банкетке в коридоре, сжимая голову руками, чтобы не слышать детского смеха, который заглушался временами басистым хохотом Барабана. Доносились слова: «Телку надо хватать сразу, нечего с ней базарить…» Корнелий Карпович сорвался с банкетки, распахнул дверь, подбежал к Барабану и вцепился ему в горло. Бандит схватил его в охапку и потащил обратно к двери. В этот момент учитель ощутил удар по лбу, от которого у него из глаз посыпались искры. Это Алеша попал в него из рогатки. Вслед за этим несчастного Корнелия Карповича опять выбросили в коридор и заперли дверь изнутри. Старый учитель плакал, а за дверью хохотали еще пуще. Там Барабан учил детей надувать презервативы, попутно разъясняя, в чем прямое назначение этих странных предметов. «Негодяи, — шептал Корнелий Карпович, — негодяи, мерзавцы, подонки…» Дверь открылась, и высунулся Барабан. «Эй, дед, выпить хочешь? — обратился он к плачущему старику. — Не хочешь? Тогда вали отсюда». Корнелий Карпович поднялся и как лунатик побрел по коридору прочь.

Когда стемнело, Варенька не пошла домой, опасаясь бродивших по деревне пьяных бандитов, и легла на диване в учительской. Кто может разгадать женское сердце? Спавший на банкетке Барабан не видел, как в полночь по освещенному луной коридору прошел Ганюк в носках. Он бесшумно открыл отмычкой дверь учительской и исчез внутри. Варенька его не оттолкнула.

Свадьбу играли в ресторане «Прибой». Директор ресторана, которого Ганюк перед этим вызвал к себе и пригрозил расстрелом, достал такие кушанья, которых отродясь не видывали в районе. В центре стола громоздились целиком зажаренные поросята с гречневой кашей. В хрустальных плошках поблескивала икра. Навалом лежали ананасы в фаянсовых блюдах. Всяких других разносолов было не счесть. Стол был густо заставлен бутылками, а в качестве резерва на кухне стояло еще триста бутылок самогона. Бандиты, явились притихшие, в штатских пиджаках и при галстуках. Хряков привел обильно накрашенную рыжую девицу, всю в драгоценностях, пропихнул ее вперед и буркнул: «Жена». Напротив невесты сидела Эдита Рогова и сверлила ее не навидящим взглядом. Ганюк, мучимый навязчивой идеей «чтобы все было как у людей», заставил Штукмана выучить наизусть заздравный тост. Когда все уселись и замерли, положив руки на колени, и уставились на полные рюмки, Штукман поднялся и заговорил, поминутно одергивая пиджак: «Товарищи! Мы присутствуем сегодня на знаменательном событии. Наш начальник и друг решил покончить с холостой жизнью и создать свой семейный очаг. От лица всех моих товарищей и от себя лично хочу поздравить молодых и сказать: Женя! Не огорчай свою жену! Сделай все, чтобы она была тобой довольна…». В этом месте речи Жереп ухмыльнулся. «Но и не забывай друзей, Женя! — продолжал Штукман. — Вспомни, сколько было сделано и сколько еще предстоит. И еще хочу сказать: Варя! Береги мужа! Береги Женю!» — в этом месте Штукман прослезился, но справился с собой и продолжил: «В такой день хочется говорить стихами. И я хочу сказать так:

Чтоб жена была красивой

И чтоб жизнь была счастливой,

Чтобы муж не хмурил бровь —

Мир, совет вам и любовь!»

Публика встретила стихи восторженным ревом. Бандиты аплодировали преувеличенно громко, стремясь поскорее начать пиршество. Штукман пытался еще что–то сказать, но затем замолк, вместе со всеми поднял рюмку и опрокинул ее в рот. Говорили тосты еще Хряков и Барабан, причем последний, то ли по привычке, то ли от смущения, постоянно вставлял в речь непечатные словечки, и Ганюк грозил ему кулаком из–за спины новобрачной. Много раз принимались кричать «горько». Устроили танцы. Хряков играл на аккордеоне, его жена и Эдита были нарасхват. «Все ребра паскуде переломаю», — думал Хряков, видя, как его половина прижимается к широкой груди Барабана. Эдита танцевала с каменным лицом, оставаясь безучастной к щипкам партнеров. Взгляд ее отыскивал в толпе гостей Вареньку и ее вероломного мужа. Мало–помалу алкоголь делал свое дело Лица раскраснелись, галстуки съехали на сторону. В зале становилось шумно, как в кабаке. Бандиты затевали споры. В прокуренном воздухе носилась матерная брань. Эдита Рогова пила рюмку за рюмкой, не отводя глаз от Вареньки. Внезапно она дико взвизгнула и вскочила, опрокинув стул. Некоторые бандиты смолкли. «Лярва! — завопила Эдита. — Проститутка деревенская! Я тебе покажу, как мужчин отбивать, гадюка!» Дальше последовали совершенно непристойные обороты. Ганюк деланно улыбался. «Ты чего лыбишься, свинья? Алкоголик проклятый!» — обрушилась на него Эдита, приведенная в бешенство этой улыбочкой. «Убери эту дуру», — шепнул Ганюк Жерепу, сидевшему рядом. Но двое бандитов, решив выслужиться, уже подступили к Эдите и сделали попытку схватить ее за руки. Раздался визг и вслед за этим крик боли, один из бандитов отпрянул — разъяренная Эдита расцарапала ему лицо от лба до подбородка. Встретив такое сопротивление, бандиты тоже рассвирепели. Завязалась свалка. Кто–то задел стол, и посуда со звоном посыпалась на пол. А в дальнем углу, согнувшись в три погибели и упершись руками в стену, стоял Штукман. Он пробирался к дверям, но не дошел — его стошнило раньше. Тем временем к вопящей Эдите приблизился Барабан. «Отвалите», — негромко сказал он боровшимся с ней бандитам и, улучив удобный момент, без лишних слов влепил ей кулачищем в переносицу. Эдита без чувств повалилась на пол, опрокидывая стулья. Затем ее вынесли. Это событие прошло уже почти незамеченным — гам стоял невообразимый. Вечер был скомкан. Варенька, некоторое время молча смотревшая расширенными глазами на все эти безобразия, вырвалась из объятий Ганюка и убежала. Ганюк бросился за ней. Ему удалось догнать ее и убедить поехать в УВД, где для молодоженов специально отделали несколько комнат. При этом Ганюк совершенно искренне проклинал всех бандитов. Первую брачную ночь они провели в УВД. Так началась семейная жизнь этой странной четы.

Прошло два месяца. В одно воскресное утро Варенька сидела у окна и безучастно глядела на площадь в кольце оголившихся лип. Было пасмурно. Листья падали и падали, расцвечивая черный асфальт. Их никто не подметал. Ганюка дома не было. Изредка за дверью слышались шаги, когда по бесконечным коридорам УВД проходили бандиты или проводили арестованного. Приглушенные дверью, доносились зевки и разговоры часовых. Варенька вспомнила последние два месяца, и они казались ей длинным кошмарным сном. Первая неделя… Они с мужем почти не разлучались. Ганюк не отходил от нее, на каждом шагу докучая ей своими судорожными ласками. В эту неделю он привез ей несколько шкатулок с драгоценностями, соболью шубу и две дубленки. На одной из них, на левой стороне спины, была небольшая дырочка, окруженная бурым пятном. На вопросы Вареньки Ганюк отвечал, что эти вещи — та часть, которая по закону причитается ему из конфискованного у спекулянтов имущества. Постепенно Ганюк стал все чаще и чаще отлучаться из дому, а возвращался затемно, и от него пахло вином. Сначала Варенька пыталась нежно отговорить мужа от вредной привычки. Тот каялся, но в то же время утверждал, что сразу отвыкнуть нельзя, что нужно это делать с умом. Прикрываясь громкими фразами вроде: «Дай срок, Варя, и все увидят, на что способен Евгений Грацианов», Ганюк продолжал вести нездоровый образ жизни. Мало–помалу он стал позволять себе напиваться до такой степени, что на все Варенькины упреки отвечал лишь бессмысленной ухмылкой и валился в супружескую постель как был — в форме и в сапогах. Варя плакала, раздевая мужа. На нее даже не произвело особого впечатления то, что от кителя Ганюка явственно пахло женскими духами, — разочарование и без этого было слишком сильным. Бедная девушка еще на что–то надеялась, но и этим надеждам предстояло скоро развеяться. Ганюк упорно избегал разговоров о том, как теперь идут дела в городе. И как–то раз во время очередной отлучки Ганюка Варенька ушла в город. Часовые не решились ее остановить. Однако поначалу она ничего не могла выяснить. Улицы были пустынны, половина окон в домах заколочена, на остальных — глухие занавески. Тротуары были усыпаны опавшими листьями, битым стеклом и разным мусором. На пути Вареньки попался продовольственный магазин. Нескольких букв над входом не хватало, и вместо слова «Продукты» получалось «…укты». Осколки разбитых витрин хрустели под ногами. Внутри царило полное запустение. Шаги Вареньки гулко отдавались под потолком. Холодильники были разломаны самым варварским образом, острые края вспоротой жести торчали во все стороны, угрожая разорвать на Варе одежду. Всюду валялись пустые консервные банки. Здесь тоже хрустело под ногами битое стекло, но били здесь в основном бутылки — об этом можно свидетельствовали уцелевшие донышки, горлышки и этикетки «Портвейн № 33». Незаметно для себя Варенька зашла в темный угол, отгороженный от зала холодиль- никами. В темноте у стены что–то белело. Безотчетный страх охватил Вареньку, но тем не менее она сделала несколько шагов вперед, напрягая зрение, чтобы рассмотреть странный предмет. Внезапно она вскрикнула и отпрянула к стене. Из угла выскочила тощая взъерошенная кошка и с воем промчалась мимо Вареньки. В углу лежал скелет. О роде занятий покойного можно было догадаться по белому полу- истлевшему халату, который прикрывал его кости. Несчастный продавец, видимо, погиб при попытке защитить магазин от погрома. Варенька опрометью бросилась на улицу, но тут же остановилась, дрожа от страха. В дверях, сгорбившись, стоял какой–то человек и сверлил Вареньку безумным взглядом из–под копны нечесаных волос. Так они стояли некоторое время друг против друга, а затем безумец поднял руку, указывая куда–то за спину Вареньки. Та невольно оберну лась и увидела на стене надпись «Мясо». «Мясо! — дико завопил несчастный. — Мясо! Ха–ха–ха!» Он разразился диким хохотом, затем внезапно повернулся и бросился бежать. Варенька вырвалась наконец на улицу и тоже побежала, остановившись только через несколько кварталов. Улицы оставались все так же пустынны. Редкие прохожие жались к стенам домов, готовые в любой момент юркнуть в подъезд. Мимо Вареньки старуха провезла в коляске детский гробик. Варенька брела все дальше и дальше, не отдавая себе отчета, куда и зачем. Повернув в какой–то переулок, она застыла в недоумении: так резок был контраст между огромной толпой, собравшейся здесь, и общим безлюдьем, царившим в городе. Подойдя поближе, Варенька поняла, что это очередь. Бросалось в глаза почти полное отсутствие мужчин Женщины с изможденными лицами, кутаясь в темные платки, настороженно озирались по сторонам. На Вареньку они глядели с явной неприязнью. У каждой на рукаве значился написанный мелом номер очереди. Варенька подошла еще ближе. «Скажите, пожалуйста, что здесь дают?» — обратилась она к одной из женщин. Та смерила ее взглядом с ног до головы и молча отвернулась. Варенька обратилась к другим, но ей никто не ответил. Вдруг до ее слуха донеслись обрывки фраз: «Шлюха…. Расфуфырилась…» Варенька секунду постояла как пораженная громом, затем всхлипнула и побежала прочь, закрыв лицо руками. Она долго блуждала после этого по городу, не разбирая дороги. Слезы высохли, осталось только тупое оцепенение. Когда она вышла на какую–то площадь, ее привел в себя странный шум, в котором сливались обрывки мелодии, возгласы, звон посуды. Перед Варенькой возвышалось здание, выстроенное в современном стиле из светлого камня, с огромными окнами, причем все окна были целы. Над входом, несмотря на светлое время дня, светилась электричеством вывеска «Ресторан «Прибой»». Шум доносился изнутри, однако и вокруг ресторана замечалось оживление. Много людей в милицейской форме входило в двери и выходило из них, создавая впечатление непрерывного движения. Как раз в это время одна компания показалась в дверях и, покачиваясь и опираясь друг на друга, начала спускаться по ступеням, покрытым красной бархатной дорожкой. Варенька вспомнила, что точно такую же дорожку она видела в районо, когда приходила туда по поводу оборудования для школьного кабинета физики. На площади у ресторана стояло несколько машин, в основном милицейских. Варенька крадучисьобошла ресторан и подошла к одному из его окон, выходившему на глухую стену дома напротив. В этом закутке никого не было. Варенька, поднявшись на цыпочки, прильнула к окну и ощутила глубокое потрясение.

В зале ее глазам предстали почти противоестественное изобилие и роскошь. Несмотря на дневное время, ярко горели все люстры. Пол устилали дорогие ковры. За каждым столиком сидели бандиты в серых милицейских мундирах, кое–где среди них выделялись роскошно одетые женщины весьма сомнительной наружности. Столы ломились от еды и напитков. Кисти винограда свисали из хрустальных ваз. В таких же вазах громоздились ананасы, персики, груши и другие южные фрукты. Теснились плошки и тарелки с икрой — красной и черной, с балыком, с красной рыбой. Румяные бока жареных поросят были обильно посыпаны зеленью. Среди блюд, ослеплявших яркими красками, и еще более ярких букетов цветов стояли бутылки с марочными винами. Однако низменные вкусы бандитов давали себя знать и здесь. Бандиты всем винам явно предпочитали водку, которую поглощали из граненых стаканов и закусывали солеными огурцами и кислой капустой. В перерывах между стаканами они пили пиво с воблой, причем чешую, кишки, окурки и пробки от бутылок швыряли куда попало. Ковры были сплошь усыпаны всем этим мусором. Некоторые бандиты уже спали — кто прямо за столом, кто на полу между столами. На эстраде играл оркестр. Доносились слова: «Проснешься рано, а город еще спит, не спит тюрьма, она давно проснулась…» Вдруг чьи–то грубые руки схватили Вареньку за талию и оторвали от окна. «Пошли, детка», — сказал ей в ухо хриплый голос. Варенька вырвалась из наглых объятий и отскочила к стене. Загородив ей выход из тупика, перед ней стоял дюжий бандит в расстегнутом милицейском кителе с погонами младшего лейтенанта. Он тяжело, со свистом, дышал, потные волосы прилипли ко лбу. Вперив в свою жертву мутный взгляд, бандит стал медленно приближаться, растопырив руки и виляя то в одну, то в другую сторону — смотря по тому, куда собиралась броситься Варенька. «Попалась, киса, — цедил сквозь зубы негодяй, — теперь можешь не дергаться…» Варенька отступала все дальше вглубь тупика, пока не уперлась спиной в стену. Бандит приближался, сопя и ухмыляясь. До Вареньки докатывались волны винного перегара. «Оставьте меня!» — говорила Варенька, понимая в то же время, что эти просьбы на бандита не подействуют. Он уже протянул к ней татуированные ручищи. Тут Варенька в отчаянии крикнула: «Я жена майора Ганюка!» «Врешь!» — сказал бандит, однако руки убрал. «Вот брачное свидетельство!» Бандит, шевеля губами, с трудом прочитал документ, случайно оказавшийся у Вареньки в сумке, «Пардон, — сказал он затем и шаркнул ногой, обутой в рваный ботинок. — Ошибочка вышла. Ловим опасную преступницу, вот я и того… Позвольте вac проводить?» Но Варенька, оттолкнув его, бросилась прочь. Она не помнила, как добежала до ворот УВД и затем по коридорам — до своей квартиры. Перед ее глазами маячила светящаяся искренностью физиономия Ганюка, в ушах, казалось, вновь звучал его голос: «Все увидят, на что способен Евгений Грацианов!» Она видела всю глубину обмана, но ее чистая душа еще не могла вполне постичь чужую испорченность и подлость. «Я ему все скажу!» — шептала на бегу Варенька, как будто слова могли что–то изменить. Она распахнула дверь.

Еще в передней она услышала незнакомые голоса и поняла, что Ганюк не один. «А где она?» — спрашивал кто–то. «Ухиляла, куда — не знаю. Я тоже дурак, не приказал ее сторожить. Еще насмотрится в городе чего не следует», — отвечал Ганюк. «Ну и что?» — спросил незнакомый голос. «Да она с идеями. Придет, будет орать. Я ей пообещал исправиться, вот в чем дело». «Так гони ее! Что мы, тебе бабу не найдем?» «Нет, — отвечал Ганюк с ухмылкой, — вы не понимаете! Такая женщина… — тут он причмокнул. — И кроме того, скромная, такая, знаете ли, невинность, и моя — в этом есть своя прелесть». Собеседники Ганюка восхищенно захохотали. В этот момент Варенька появилась на пороге комнаты. «А, Варя! — как ни в чем не бывало воскликнул Ганюк. — А мы тут как раз о тебе говорили». «Пусть они уйдут», — про пустив мимо ушей эти слова, сказала Варенька и показала на Жерепа и Хрякова, сидевших за столом. «Так я и знал», — подумал Ганюк и жестом велел своим клевретам выйти. «В чем дело, Варя?» — спросил он с хорошо разыгранным удивлением. «А ты не догадываешься? — с презрительной усмешкой спросила Варенька. — Я была сегодня в городе. До чего вы довели людей! Где же твои обещания? Ты обманул меня! Вы погрязли в роскоши, а люди не могут добыть хлеба! Город похож на пустыню!» «Варя, я принимаю меры», — соврал Ганюк. «Не лги! Ты изолгался! Ты думаешь, я не слышала, о чем ты говорил тут с этими мерзавцами? Ты и не думал выполнять свои обещания! Ты все время лгал мне, а я тебе поверила…» — тут Варенька разрыдалась. Ганюк понял, что его раскусили и дальше выкручиваться бесполезно. «Что ж, я не хотел тебе прекословить, Варя, я слишком тебя любил, — сказал он дрогнувшим голосом. — Но твое волнение мне непонятно. Какое нам дело до всех этих жалких людишек? Пусть они немного поголодают, зато мы будем жить, как хотим. Ведь жизнь так коротка! Я, конечно, виноват перед тобой, я слишком мало уделял тебе внимания. Но я ведь не деспот! Ты можешь жить как пожелаешь, оставаясь при этом моей женой». В течение всей этой тирады Варенька молчала, глядя на Ганюка широко раскрытыми глазами, в которых стояли слезы. «Подлый эгоист! — прошептала Варенька, когда Ганюк замолчал. — Растленный субъект! Я тебе больше не жена!» «Подумай, Варя, как еледует», — заметил Ганюк. «Оставьте меня», — сухо сказала Варенька. «Ну что ж, как угодно, — произнес Ганюк, пожимая плечами. — Тебе придется некоторое время побыть здесь, пока ты не одумаешься». Варенька с презрением отвернулась. Ганюк с минуту подождал, не скажет ли она еще чего–нибудь, затем снова пожал плечами, достал из кармана ключ и вышел, заперев дверь снаружи. До Вареньки донеслись его удаляющиеся шаги. Он шел по коридору с чувством некоторого облегчения. Хотя его и разоблачили, но теперь все стало как–то проще. «Ничего, посидит недельку взаперти, враз поумнеет», — ухмыляясь, думал Ганюк.

Лейтенант Жилин раздвинул шуршащие стебли ржи, приподнялся на локте и поглядел назад. Мужики ползли вслед за ним по проложенной во ржи дорожке, длинной вереницей растянувшись по полю. Лейтенант сделал круговой жест рукой, что означало приказ развернуться в цепь. Впереди лежала деревня, где со вчерашнего дня гулял карательный отряд, высланный для расправы с партизанами. Накануне в лес прибежал пастушонок Гриня. Он–то и рассказал, что бандиты приехали на двадцати подводах и обосновались в клубе, который превратили в притон. Они сразу же разграбили сельпо, перестреляли всех собак и приступили к повальным обыскам, ища в основном самогон, а также и другие ценности и деньги. В результате им удалось выявить одну–единственную старуху–самогонщицу с двумя судимостями, которую главарь по прозвищу Леха Питерский немедленно взял под свое покровительство, почуяв возможность наживы. Старуха делилась с ним всем тем имуществом, которое несли ей бандиты, чтобы обменять на сивуху. Она не прогадала: когда несколько бандитов, пропившись до нитки, попытались забрать самогон силой, Леха Питерский без долгих разговоров шлепнул самого бойкого из них со словами: «На халяву и уксус сладкий». Гриня же был у бандитов в прислугах и потому все время находился в гуще событий. Выслушав его рассказ, лейтенант Жилин погладил его по голове, дал ему конфету и принял решение напасть на деревню. «Лучший способ обороны — наступление», — разъяснял Жилин мужикам. И вот цепь партизан развернулась в поле, полукольцом охватывая деревню. Оттуда, где стояло белое, с колоннами и двускатной крышей, здание клуба, доносились звуки пьяной гульбы. Все бандиты находились там, караулов не выставляли. Пользуясь этим, люди лейтенанта начали перебежками, по огородам и дворам, пробираться к бандитскому притону. Наконец отряд залег в кустах, огородах и палисадниках вокруг лежавшей у клуба площади. На площади пьяный старичок–гармонист, отчаянно фальшивя, наигрывал на гармонике какой–то разгульный мотив, десятка два бандитов стояли кружком, а в центре кружка неуклюже плясали еще двое. На крыльце два бандита старались протолкнуть в двери упирающуюся девку, не обращая внимания на ее мольбы и визг. Несколько человек спали на ступеньках и прямо в пыли. Лейтенант поставил автомат на боевой взвод и громко свистнул. Музыка смолкла. Бандиты не успели даже оглядеться по сторонам. Длинная очередь из автомата Жилина полоснула по толпе. Раздались вопли, и тут же со всех концов площади загремела стрельба. Толпа поредела на глазах. Уцелевшие стремглав бросились к зданию клуба, и не подумав подобрать валявшихся на земле сообщников, но проскочить в двери мало кому удалось. Пули тучами жужжали в воздухе. Когда на площади не осталось никого, кроме множества неподвижных тел в серых мундирах, лейтенант Жилин, дважды свистнув, заставил отряд прекратить стрельбу. Наступила тишина, которая, однако, длилась недолго. Из окон клуба показались ружейные дула, раздались одиночные выстрелы, а затем застучал ручной пулемет. Партизаны не отвечали, и бандитам приходилось стрелять, вслепую. В это время один из бандитов, неподвижно лежавших на земле, вдруг вскочил и бросился к дверям клуба. «Мертвым притворялся, гад!» — процедил Жилин, ведя за бегущим дуло АКМ. Бандит уже подбегал к дверям, когда лейтенант нажал на спуск. Раздалась короткая очередь. От спины негодяя, от запыленного кителя, полетели клочья, между лопаток появилось темное пятно. Чтобы удержать равновесие, бандит схватился за дверной косяк, но его ноги подломились, и он рухнул ничком — голова внутри помещения, ноги в хромовых сапогах — снаружи. «Готов», — пробормотал лейтенант, вставляя новый магазин в автомат. Перед тем как дать команду к штурму, он решил попробоввть уговорить бандитов сдаться по–хорошему, чтобы избежать лишнего кровопролития. «Не стреляйте!» — крикнул он во всю силу легких. Стрельба затихла. Лейтенант швырнул на землю автомат, вынул из кармана платок и, помахав им, вышел на середину площади. «Вы окружены! — закричал он. — Сопротивление бесполезно! Лучше сдавайтесь, иначе на снисхождение не рассчитывайте!» «А если сдадимся, что нам будет?» — послышался хриплый голос. «Это решит суд!» — ответил лейтенант. Внутри послышались голоса — видимо, среди бандитов начался спор. Жилин даже расслышал отдельные фразы: «Сдаваться надо…» — «Молчи, зараза, тебе хорошо сдаваться, а мне все равно вышка…» Затем началась какая–то возня, которая, однако, скоро прекратилась. Раздался выстрел, лейтенанту показалось, будто его кто–то ударил кастетом в висок. Перед глазами его все завертелось и померкло.

Валера Сыпняков остановился у знакомой подворотни и оглядел пустынную улицу из–за поднятого воротника. Он давно уже не работал в железнодорожных мастерских и. не жил дома. Из чужих уст он узнал, что через день после того, как он не вышел на работу, домой к нему приходили бандиты во главе с новым директором мастерских по фамилии Финкель. Когда–то этот Финкель и в самом деле был инженером, покуда не спился. Теперь этот негодяй сосал кровь из рабочих, установив по совету Ганюка двадцатичасовой рабочий день и тюремное заключение за неявку на работу даже в случае болезни. Под тюрьму переделали заводскую поликлинику. «Где щенок?» — заорал Финкель на мать Валеры, едва переступив через порог. Бандиты перерыли всю квартиру, переломали всё, что могли, и убрались восвояси. «Пусть только попадется, сачок, — уходя, сказал Финкель, — в карцере сгною». Он не мог знать, что Валера ушел в подполье для нелегальной борьбы. С тех пор прошло несколько месяцев. У Валеры было время научиться конспирации. «Хвоста нет», — подумал он, оглядев улицу, но тут же отказался от этой мысли, заметив у щита с афишами невысокого плотного человека в длинном черном пальто и широкополой шляпе. Человек пристально смотрел ему вслед. Поймав на себе взгляд Валеры, он резко отвернулся и притворился, будто читает обрывки афиш. Валера свернул в подворотню. Почти бегом миновав мрачный проходной двор, он вышел на параллельную улицу и притаился за углом. Через минуту он увидел, как шпион выскочил из проходного двора и стал озираться. Валера решил изменить тактику и неторопливо пошел вдоль улицы, притворяясь, что ничего не замечает. В то же время он лихорадочно соображал, как избавиться от хвоста. Через полчаса его ждали на конспиративной квартире — предстояло заседание подпольной редакции газеты «Заря свободы». Достать шрифт для газеты стоило большого труда. В конце концов удалось подкупить корректора бандитской газеты «Уркаган». Этот бульварный листок начал выходить несколько месяцев назад по приказу Ганюка. Печатались в нем обычно разные похабные истории вперемежку с дифирамбами Ганюку и другим бандитским бонзам. Корректор, закоренелый наркоман, ломался недолго, но требовал такую цену, что подпольщикам пришлось провести еще один «экс». На сей раз ограбили винный магазин на улице Колымской, бывшей 2‑й Скотопрогонной. Операция прошла успешно, однако корректора одолела алчность, и он стал требовать вдвое больше, справедливо рассудив, что для Валеры и его друзей нет ничего невозможного. Но Валера не желал и далее рисковать жизнями своих товарищей ради прихотей какого–то подонка. Корректору ответили согласием, встречу назначили в кафе. Валера и рабочий Шестернев явились, переодевшись бандитами, а корректор притащил мешок со шрифтом. Валера для отвода глаз заказал водки, а затем согласно задуманному им плану разыграли пьяную драку, и Шестернев со всей силы треснул корректора бутылкой по голове. Такие сцены здесь были не в диковинку. Корректора унесли. Чтобы не вызвать подозрений, друзья досидели еще немного и затем, затянув разученную предварительно уголовную песню, вышли на улицу, прихватив мешок со шрифтом. После этого во всех людных местах стали появляться выпуски «Зари свободы». Сегодня собирались обсуждать очередной выпуск. Но, видимо, Ганюку удалось напасть на след подполья, иначе трудно было объяснить появление «хвоста». «Видно, здорово мы им насолили», — думал Валера, поворачивая в переулок, где стояло недостроенное здание общежития текстильного института. Шпик последовал за ним. На стройке стояла тишина, шаги Валеры громко хрустели по щебенке. Юноша вскочил в оконный проем на первом этаже и, дойдя до лестницы, на которой так и не поставили перил, бегом поднялся на пятый этаж, где очутился под открытым небом. Потолка еще не было, стояли только штабеля плит, бадьи с застывшим раствором, валялись лопаты, тросы и прочие строительные принадлежности. Валера притаился за самым высоким штабелем. Ждать ему пришлось долго, он изрядно замерз — видимо, шпик обшаривал все здание. Наконец на лестнице послышались осторожные шаги, и Валера напрягся в своей засаде. Он увидел, как запыхавшийся шпион, выбравшись наверх, принялся осторожно заглядывать во все места, где мог бы спрятаться человек. Шаг за шагом он приближался к убежищу Валеры. Передвигаясь на корточках, Валера обогнул штабель и таким образом оказался за спиной у своего врага. Подкравшись поближе, молодой подпольщик издал гортанный крик и вцепился негодяю сзади в горло. Тот захрипел, делая отчаянные попытки освободиться, затем резко нагнулся, и Валера, перевалившись через его спину, рухнул на шершавый бетонный пол. Обрюзгшее лицо шпиона приблизилось вплотную к лицу Валеры, маленькие глазки неопределенного цвета злобно впились в его глаза. Противники стали кататься по площадке. Валера молчал и только скрипел зубами, бандит отчаянно матерился. Вскоре Валере удалось вырваться из его объятий, оба врага вскочили на ноги и, тяжело дыша, уставились друг на друга. Затем бандит вытащил заточенную отвертку и медленно пошел на Валеру. Тот принялся кружить по площадке, постепенно приближаясь к краю, и наконец остановился над бездной. Бандит, неотступно следовавший за ним, тоже остановился, примерился для удара и взмахнул рукой. Но Валера был начеку: схватив руку негодяя, он рванул ее на себя, в то же мгновение отскочив в сторону. Шпион по инерции подбежал к краю пропасти и нечеловеческим усилием задержался там, судорожно махая руками и приподнявшись на цыпочки, чтобы сохранить равновесие. Валера слегка коснулся пальцем его спины. Этого оказалось достаточно, чтобы мерзавец сорвался и с диким ревом полетел вниз. Валера, даже не присев отдохнуть, спустился вниз и обнаружил там мертвого бандита. Прикрыв труп кусками толя, он поспешил на конспиративную квартиру.

Нарочито удлиненным путем, по нескольку раз проходя одни и те же улицы и переулки, Валера вышел наконец из новой части города и углубился в трущобы, которые до прихода бандитов так и не успели снести. Невдалеке пролегала полоса отчуждения железной дороги. Валера между огородов, ветхих сарайчиков и заборов пробрался к железнодорожной насыпи и пошел вдоль нее по безлюдной тропинке. Впереди какая–то семья на своем клочке земли копала картошку, но, завидев Валеру, побросала лопаты и пустилась наутек. Валера грустно усмехнулся и продолжил свой путь. Места были мрачные: покосившиеся гнилые заборы, ветхие сараи, мусорные кучи, поросшие бурьяном, — все это тянулось куда–то вдаль и образовывало своеобразные городские джунгли, в каждом уголке которых, казалось, таилась опасность. Подойдя к одному из заборов, Валера остановился и огляделся. Вокруг было пустынно. Тогда он раздвинул доски и проскользнул в щель, прошел огород, перелез еще через несколько заборов и, протискиваясь в щели между сараями, проник наконец в маленький садик, в глубине которого виднелась постройка, сколоченная из разнокалиберных досок, с одним узким окном. Справа у забора возвышалась куча всякого деревянного хлама. Валера остановился и посвистел особым образом. «Проходи», — послышался из кучи приглушенный голос. Посторонний наблюдатель никогда бы не догадался, что в груде обломков оборудован наблюдательный пункт. Валера подошел к сараю. Чья–то рука отворила перед ним скрипучую дверь, и он очутился во мраке. Откуда–то снизу доносились голоса. «Принес?» — спросили Валеру. По голосу он узнал рабочего Шестернева. «Принес, Пал Палыч», — отозвался Валера и вынул из–за пазухи мешочек с деталями типографского станка, которые были выточены по его указаниям в железнодорожных мастерских. «Молодец, проходи. Наши все в сборе», — сказал Шестернев. Он отворил люк в подполье, и Валера спустился вниз по скрипучей лесенке. В погребе размещалась подпольная типография. На земляной пол были положены доски, справа стоял типографский станок, возле которого возвышались пачки чистой бумаги и готовых номеров «Зари свободы». На ящиках, расставленных полукругом напротив лесенки, сидели сотрудники газеты. «А где Колесов?» — спросил Валера, заметив отсутствие товарища. Ответом стало неловкое молчание, никто не хотел встречаться с юношей взглядом, будто у каждого на сердце лежала не высказанная словами вина. Валера все понял и медленно потащил с головы кепку. «Как это случилось?» — глухо спросил он. «Его схватили за расклеиванием листовок», — объяснил редактор газеты, старый рабочий Маховиков, и тут же зашелся в надрывном кашле. Он поднес платок ко рту, и на белой ткани расползлось кровавое пятно. Почти вся редакция «Зари свободы» страдала чахоткой на разных стадиях. «Колесова сегодня утром повесили», — докончил рассказ редактора наборщик Железнов. «Я сегодня заметил за собой «хвоста», — сказал Валера. — Пришлось убрать». «Никто не видел?» — откашлявшись, осведомился Маховиков. «Нет, все в порядке», — ответил Валера. «Ну что ж, приступим? Что сегодня на повестке дня?» — спросил рабочий Молотов, один из членов редколлегии. «Начнем, — сказал Маховиков. — Сегодня у нас разбор статьи в ихней газетенке (он имел в виду статью в газете «Уркаган», где подпольщики обвинялись в бандитизме, а в доказательство приводились последние «эксы»). — Итак, разбор этой статейки и как на нее ответить Затем статья товарища Сыпнякова. Инструкция населению по изготовлению бомб. Тут у нас специалист по подрывным устройствам», — Маховиков показал направо от себя. В углу поднялся невысокий крепыш в телогрейке. «Младший лейтенант Дзюба», — представился он. «Вы не родственник майора Дзюбы?» — спросил Железнов. «Я его племянник», — просто ответил младший лейтенант. «Простите», — смущенно сказал Железнов. «Ничего, — сказал Дзюба. — Инструкцию я разработал, как было приказано, — продолжал он, — вот только воззвание для меня трудновато. Писать–то я не мастер», — он смущенно улыбнулся. «Ладно, это я сделаю сам, — сказал Маховиков. — И самое главное — теоретическая статья». «Ну, это прямо для тебя, Петрович, — заговорили, обращаясь к Маховикову, члены редакции, — ты у нас мужик башковитый, справишься». «Я не более башковитый, чем все вы, — с доброй улыбкой, неожиданно осветившей его суровое лицо, сказал главный редактор. — Но я возьмусь за это дело». Тут он снова разразился надрывным кашлем и сел на место, махнув рукой. Поднялся Валера Сыпняков. «Разрешите? Я тут набросал тезисы ответа на их статейку». Валера подождал, пока смолкнет кашель, раздававшийся сразу изо всех углов помещения, и начал: «Товарищи! Наши враги утверждают, что экспроприации награбленных ими денег — это с нашей стороны якобы бандитизм. Не будем приводить поговорку о том, что с волками жить — по–волчьи выть. Лучше спросим: а куда шли эти деньги? Может быть, они шли на зарплату рабочим, или на производственные нужды, или на благоустройство города? Можно подумать, что это именно так. Мы хотим обратиться к нашим читателям…» «Минуточку, — сказал Маховиков, — здесь небольшая стилистическая погрешность. Слово «именно» повторяется дважды». «Какое это имеет значение! — удивился Валера. — Важен общий смысл!» «Нет, вы не правы, — сказал Маховиков. — Наша задача не просто разоблачать бандитов. Мы должны это делать так, чтобы по всем статьям, в том числе и по языку, по нашему стилю, быть выше их на голову. Кроме того, наша газета должна нести и воспитательную нагрузку, должна во всем, даже в языке, подавать людям пример. Не надо так легкомысленно к этому относиться». Валера смущенно замолчал. «Да вы не расстраивайтесь, — улыбаясь, сказал Маховиков, — поначалу со всеми бывает. Наберетесь опыта, еще и нас, стариков, поучите. Ну, продолжайте. Начало у вас хорошее». Валера с благодарностью взглянул на старого редактора и продолжил чтение. Очередное заседание подпольной редакции шло своим чередом.

Своим чередом шло и заточение Вареньки. Поначалу Ганюк был уверен, что долго она не продержится. «Все они, бабы, одинаковы, — думал он, — главное им вовремя хвост прижать». Однако время шло, а Варенька и не думала сдаваться. Ганюк несколько раз во время своих визитов (якобы для проверки качества пищи) делал попытки вступить в разговор, но на все его демарши Варенька отвечала презрительным молчанием. Тогда Ганюк, оставшись с нею наедине, попытался добиться успеха с помощью грубой силы, но Варенька сопротивлялась так отчаянно, что он оставил эту затею. У него чесались руки избить непокорную супругу, но он понимал, что этим он окончательно оттолкнет ее от себя, а он еще на что–то надеялся. Не то чтобы он любил Вареньку. В его отуманенной разгулом голове носились приятные картины: вот раскаявшаяся Варенька валяется у него в ногах, прося пощады; вот он, будто бы нехотя, уступает ее мольбам и затем окончательно отвергает ее, смеясь ей в лицо, а она возвращается и бегает за ним, как собачонка. Действительность, однако, нисколько не походила на эти мечты, отчего Ганюк зверел все больше и больше. В один прекрасный день он во главе нескольких бандитов ворвался к Вареньке и отобрал у нее все платья и всю косметику, оставив взамен какой–то линялый халат. Однако его постоянно мучила подспудная догадка, что и этот шаг не приведет к успеху. Провожаемые язвительным смехом Вареньки, они вышли в коридор, и тут же в коридоре Ганюк отдал Жерепу приказ с этой минуты посадить Вареньку на хлеб и воду. К Вареньке приставили охранницу, вечно пьяную старуху, которая раньше собирала кружки в пивной. На боку у этой старой фурии висела кобура с пистолетом, а во рту вечно торчала козья ножка (старуха курила махорку). Однако Вареньке удалось задобрить старуху, угощая ее спиртом из бутыли, забытой Ганюком в ящике письменного стола: чтобы впасть в состояние блаженного оцепенения, старухе не требовалось больше пары глотков. После этого она сидела на табурете у двери, что–то напевала себе под нос, дымила самокруткой и изредка надрывно кашляла. Однажды Варенька шла по бесконечному коридору здания УВД на прогулку во внутренний двор. За ней по пятам тащилась старуха. Порой им попадались узники, которых, вели в кандалах на допрос. Звон цепей разносился по гулким коридорам. Они шли так довольно долго, и вдруг Варенька вздрогнула, почувствовав на себе чей–то пристальный взгляд. У поворота коридора стоял высокий широкоплечий заключенный и глядел на нее в упор. В его лице, покрытом следами побоев, но от того не менее запоминающемся, Вареньке почудилось что–то знакомое. «Значит, и вас тоже», — негромко и печально сказал незнакомец, когда Варенька поравнялась с ним. «Извините, — смущенно сказала Варенька, — мы, видимо, где–то встречались, а где — я не помню». «Я вам подскажу, — отвечал заключенный, — это было на торжественном собрании, в кинотеатре «Рассвет». Мы там сидели рядом». «Боже мой, — воскликнула Варенька, — неужели…» «Да–да, это я, полковник Зубов», — с грустной усмешкой отвечал полковник. Варенька в ужасе глядела на него. Как не походил этот оборванный, с изуродованным лицом, страшно исхудавший человек на тoгo статного, подтянутого, молодцеватого полковника, который когда–то целый вечер ухаживал за Варенькой, развлекал ее шутками и от души аплодировал ораторам и артистам, а когда мероприятие кончилось, проводил Вареньку до остановки пригородного автобуса и помог ей сесть. С тех пор они не виделись каких–нибудь полтора года, а сколько с тех пор переменилось! Вдруг, прервав нахлынувшие на Зубова и Вареньку воспоминания, из туалета вылез бандит с винтовкой. «Пошли!» — заорал он и грубо ткнул Зубова прикладом в спину, так что полковник пошатнулся и оперся рукой о стену. «Моя камера — 202», — успел шепнуть Зубов, и вслед за этим они разошлись.

Им довелось встретиться еще несколько раз: то в коридорах, когда полковника вели на допрос, а Вареньку — на прогулку, то в тюремном дворе, где они видели друг друга только издали. Камера полковника оказалась на том же этаже, где сидела в заточении Варенька. Иногда им удавалось перекинуться парой слов. Но как–то на прогулке один заключенный, в прошлом учитель, спросил Зубова: «Не слишком ли часто вы разговариваете с этой дамочкой? Мой вам совет — будьте поосторожнее». «А что такое? — удивился Зубов. — Очень милая девушка». «Уж это точно, — усмехнулся заключенный, — недаром же Ганюк на ней женился». «Что? Не может быть! Так она — жена Ганюка?!» — воскликнул полковник. «Ну да. А вы не знали?» Тут смотревший за прогулкой бандит рявкнул: «Ты у меня щас дотре–пешься, падло!» Полковник замолчал и, в такт шагам покачивая головой, бормотал себе под нос: «Такая милая, кто бы мог подумать! Как можно ошибиться в человеке…» А Варенька тем временем вспоминала полковника, восхищаясь им все больше и больше. Его благородная осанка, его мужественный взгляд, его сильная фигура привлекали Вареньку, и невольно в ее памяти вставал другой образ — образ Ганюка, с мутным взглядом, нахальной ухмылкой, трясущимися руками. «Как я могла, — плача, думала Варенька, — как я была слепа». Как–то раз Зубов и Варенька снова встретились в коридоре. Против воли Вареньки на лице ее появилась радостная улыбка. Она готова была поклясться, что полковник ее видел. Тем не менее он прошел мимо нее прямо, не поворачивая головы и устремив взгляд в пространство. «Товарищ полковник!» — воскликнула Варенька, еще не понимая, что все изменилось. Но Зубов не оглянулся, и скоро его стройный силуэт скрылся за поворотом коридора вместе с аляповатой фигурой конвойного бандита. «В чем же дело?» — думала Варенька, вернувшись к себе в комнату. Этот вопрос не давал ей покоя. Заснула она только под утро, убежденная в том, что произошла какая–то ошибка. Только в эту ночь она до конца поняла, как много для нее значил полковник Зубов. На следующий день в коридоре разыгралась та же сцена с одним только изменением: в ответ на оклик Вареньки полковник, не замедляя шага, окинул ее из–под нахмуренных бровей взглядом, исполненным презрения. В значении этого взгляда ошибиться было невозможно. Придя в свою комнату, Варенька бросилась на кровать и горько разрыдалась. Теперь ей стало все ясно. Как она могла забыть? Ведь она в его глазах — не Варенька, не та милая девушка, которую в далекой, мирной жизни любили и родные, и коллеги, и ученики. Она в его глазах прежде всего жена его первого врага, отпетого негодяя Ганюка, корыстная, развратная мегера и, может быть, даже шпионка. И тут, в слезах и в отчаянии, Варенька впервые сказала себе; «Я люблю его. Я должна ему помочь».

Лейтенант Жилин очнулся на узкой больничной койке. Он приподнялся на локте и оглядел небольшую комнату с выбеленными стенами, кружевной занавеской на единственном окошке и с еще одной кроватью у противоположной стены. Между кроватями, соприкасаясь с ними и с подоконником, стояла тумбочка, а на ней — склянки с лекарствами. Судя по тонким солнечным лучам, пробивавшимся в окно из–за занавески, и по громкому птичьему щебету, время было раннее. Тут на соседней кровати кто–то заворочался, откинул одеяло, и глазам лейтенанта предстал его боец по имени Потап. Он широко улыбался. «Проснулись, товарищ лейтенант?» — спросил Потап. «Где я?» — слабым голосом осведомился Жилин. «В медпункте, в Грибанове, — отозвался Потап. — Меня в том же бою, что и вас, царапнуло». Из дальнейших слов Потапа лейтенант уяснил, что когда он упал перед клубом, сраженный предательской пулей, все его бойцы как один поднялись и ринулись вперед так стремительно, что ворвались в клуб, почти не понеся потерь, только Потапа ранило в ногу. Бандитов всех до единого положили в рукопашной схватке. Жилина подняли, перевязали и перенесли на носилках в Грибаново. Как оказалось, после ранения лейтенант впал в летаргический сон и проспал пять недель. «Как пять недель? Не может быть!» — ужаснулся Жилин. «Лопни мои глаза, ежели вру», — возразил Потап. «Так что же я лежу, — завопил лейтенант, — надо же действовать! Сколько времени потеряно зря!» Он вскочил и бросился вон из палаты, на ходу поправляя повязку на голове. За ним на костылях поспевал Потап. Выбежав во двор, лейтенант увидел безотрадную картину. Его войско, значительно выросшее за последнее время, привольно расположилось во дворе, вокруг костров и на телегах. Слышался смех, кое–где пели. Во многих местах играли в карты. Преобладала, как разглядел Жилин, игра в буру, которой бойцы выучились у пленных бандитов, пока командир спал. «Встать!» — крикнул Потап. Кое–кто не спеша поднялся, но большинство осталось сидеть и только озиралось по сторонам. На щеках Жилина заиграли желваки, брови сдвинулись. «Встать!» — вдруг загремел он. Все мгновенно вскочили. «Так вот чем вы занимаетесь, когда ваш командир ранен! Вместо того чтобы порадовать его новыми боевыми успехами, вы обжираетесь и играете в карты! Похоже, что совесть вы уже проиграли. Да, я вижу, что горько в вас обманулся». Из толпы донеслись какие–то сдавленные звуки. Это Епифан плакал, мотая головой, рвал ворот рубахи и приговаривал: «Не могу! Правду ведь говорит! Не могу!» «Кто не хочет сражаться, пусть лучше уйдет из отряда. Я подожду», — сказал Жилин и присел на ступеньки. Люди вокруг переминались с ноги на ногу, понурив головы. Глухое гудение стояло над толпой. Затем вперед вышел Епифан и, угрюмо глядя в землю, сказал: «Прости, старшой. Что говорить, обвиноватились мы перед тобой. Вперед умней будем». «Может, кто–нибудь думает иначе?» — крикнул Жилин. Все молчали. «Ладно, проверим в бою, — мрачно сказал лейтенант. — Командиры отрядов, ко мне. Выступаем в полдень». После короткого совещания в медпункте, наскоро превращенном в штаб, Жилин разобрался в обстановке. Проснулся он как раз вовремя. Судя по всему, бандиты замышляли вот–вот ликвидировать отряд. Их гарнизоны уже окружили полукольцом Грибаново. План предстоящего сражения мгновенно созрел в голове лейтенанта. «Отряд товарища Епифана пойдет в атаку первым, — заявил он. — При стычке с бандитами занимайте круговую оборону. Я с остальными подойду позже. Задача ясна?» «Так точно!» — гаркнул Епифан. «Тогда можете выступать. Главное в вашем деле — три «Д»: держаться, держаться и держаться!» «Есть! — отозвался Епифан. — Разрешите идти?» «Идите». Епифан вышел. «План таков», — начал объяснять Жилин остальным. Все склонились над картой.

Отряд Епифана, развернувшись в цепь, продвигался по лугу. Впереди уже замаячили деревенские постройки, между которыми изредка перебегали какие–то фигуры. Разгульный шум, доносившийся из деревни поначалу, теперь утих — несомненно, движение партизан не укрылось от бандитов. Когда до околицы оставалось каких–нибудь полтораста метров, раздались первые выстрелы. Они слышались все чаще и чаще, затем с колокольни в центре села ударил пулемет. Пули засвистели над головами бойцов, но бандиты, как всегда, большую часть патронов тратили зря. Был ранен только Филимон Брагин — пуля пробила ему мякоть ноги навылет. Партизаны залегли на лугу и открыли ответный огонь. Епифан перевязал Филимона, разорвав свою рубаху на бинты. Стрельба со стороны бандитов внезапно прекратилась. «Правду баил старшой, — подумалось Епифану, — сейчас полезут, аспиды. Ишь, затаились». Действительно, в селе поднялась суета, и скоро в клубах пыли на улице показалась какая–то темная масса. Она приближалась, и скоро стало ясно, что это толпа бандитов движется в атаку. Достигнув конца улицы, толпа растекалась вправо и влево, но, казалось, нисколько от этого не редела. «Не стрелять! Пущай поближе подойдут!» — негромко скомандовал Епифан. Бандиты неумолимо надвигались. От их топота дрожала земля. Ветерок, задувавший порой со стороны деревни, доносил до оборонявшихся густые волны винного перегара. Матерная брань, выстрелы и гиканье сливались в сплошной рев. Впереди всех бежал Степка Могила со знаменем, на котором по черному фону были изображены желтый череп и скрещенные кости. В арьергарде, пригибаясь к земле и поминутно оглядываясь, семенил вооруженный до зубов Штукман. «Огонь!» — крикнул Епифан, нажимая на спуск. Грянул выстрел, и дюжий бандит, бежавший в первом ряду, вскинув руки, рухнул на колени, затем на бок и в, таком положении застыл. Тут же прогрохотал залп всего отряда. В передних рядах бандитов раздались стоны, повалились убитые и раненые. Степка Могила резко остановился, словно налетев с разбегу на невидимое препятствие, выронил знамя и, постояв секунду неподвижно, грохнулся навзничь, разбросав руки и ноги. На лицах оставшихся в живых бандитов свирепость сменилась выражением растерянности и страха. «Продали!» — крикнул кто–то сзади. Толпа остановилась. Напрасно выскочивший откуда–то из середины Барабан размахивал обрезом и призывал к атаке. Негодяи залегли и, отстреливаясь, стали мало–помалу отползать назад к селу. Епифан уже предвкушал победу, как вдруг на флангах отряда поднялась сильная стрельба. Постепенно она перемещалась в тыл. Тут был смертельно ранен односельчанин Епифана Тимофей — в тот самый миг, когда он приподнялся, чтобы броситься преследовать бегущих бандитов. Он умер на руках у Епифана. Смерть уже замутила его взгляд, но он успел прошептать: «Епиша, старшого берегите», — и голова его бессильно мотнулась набок. Епифан бережно уложил товарища на залитую кровью траву и огляделся по сторонам. Оказалось, что отряды бандитов из соседних деревень, переправившись через овраги, атаковали отряд Епифана с флангов и теперь заходили ему в тыл. Ободренные неожиданной поддержкой, сообщники Барабана тоже перестали отступать и, прячась за трупами, короткими перебежками двинулись вперед. Кольцо окружения сжималось. Неожиданно Барабан выпрямился в полный рост и, размахивая топором, завопил как полоумный: «Бей их!» Истерика Барабана передалась остальным — бандиты, не обращая внимания на потери, с диким ревом бросились на партизан и в одну минуту все смешалось. Началась отчаянная рукопашная схватка. В ход пошли ножи, дубины, приклады винтовок и просто кулаки. Епифан едва успел увернуться от удара дубиной, как тут же оказавшийся рядом другой бандит ткнул его финкой в печень. К счастью, лезвие лишь скользнуло по ребрам, а бандит не успел нанести еще один удар — пуля из ружья Филимона пробила ему череп. Филимон с десятком партизан бросился на выручку Епифану, который со страшной силой полосовал топором воздух перед тупыми физиономиями обступивших его бандитов. Один из них рванулся вперед, но в мгновение ока лишился верхней части головы и рухнул ничком. Остальные невольно попятились. В это время Филимон со своими людьми врезался с тыла в толпу бандитов. Чье–то перекошенное лицо мелькнуло перед ним, но тут же залилось кровью и исчезло. Кто–то повис у него на плечах, но вслед за этим сзади раздался хрип, и обмякшее тело сползло у него по спине. Нанеся удар дубиной по голове в милицейской фуражке, Филимон наконец прорвался в круг, который перед этим был расчищен топором Епифана. Двое пьяных мерзавцев с пеной у рта бросились на него, но кто–то из партизан из–за спины Филимона изрешетил их в упор автоматной очередью. Забрызганный кровью Епифан опустил наконец топор и присоединился к своим. Однако торжествовать еще не стоило — горстка партизан таяла, отражая яростные атаки бандитов, которые волна за волной накатывались на храбрецов. Завязывалась свалка, раздавались выстрелы, звуки ударов, вопли и хрип, и бандиты вновь отступали, оставив новых мертвецов у ног обороняющихся. Партизаны тоже несли потери. «Епиха, патроны на исходе», — сообщил Епифану его свояк, Демид Брагин. «Ничего, продержимся» — отвечал Епифан, хотя и понимал, что если не придет помощь, то им не продержаться и часа. В это время со стороны деревни показалась новая толпа бандитов. Она приближалась, и скоро в первых рядах уже можно было различить пьяного верзилу по кличке Шкаф, служившего у Ганюка шофером. Видимо, и сам Ганюк находился где–то поблизости. Барабан и его шайка, увидав подкрепление, снова полезли вперед, а скоро к ним присоединились и те, кого привел Шкаф. Партизаны дрались отчаянно. Бандиты валились один за другим, но на место убитых вставали все новые и новые. Кучка оборонявшихся редела и изнемогала в неравной борьбе. Получив удар бутылкой по темени, рухнул без чувств Демид Брагин. У Филимона кастетом выбили глаз. Но вдруг схватка приостановилась. Бандиты попятились, озираясь по сторонам. Предчувствие, как молния, озарило Епифана Он вскочил на груду бандитских трупов и с восторгом увидел, как две колонны вооруженных людей вышли из перелесков и двинулись навстречу друг другу. В пространстве между ними гарцевал статный всадник на белом коне, в котором Епифан без труда узнал лейтенанта Жилина. «Ура! Наши!» — воскликнул Епифан. «Ура!» — откликнулся весь отряд в один голос. Бандиты насторожились. «Отрезали!» — взвизгнул кто–то из них, судя по голосу, Штукман. «Тикай!» — раздались крики, бандиты заметались и побежали по полю в разные стороны, падая под пулями партизан. Люди Жилина бросились в погоню. Сам лейтенант скакал по полю на своем жеребце, как воплощение расплаты, и ни один удар его сабли не пропадал зря. Бандиты кидались в кусты и овраги, где их принимали на вилы мужики, которых Жилин предусмотрительно там расположил. Наконец ошалевшему от ужаса Штукману, у которого все прыгало перед глазами, удалось найти разрыв в оцеплении, и негодяй с нечленораздельным воплем ринулся вниз по склону оврага, поросшему густым кустарником. Обдирая кожу о ветки, расшибая лбы о стволы, падая и вновь поднимаясь, орава покатилась вниз. Кусты за ними были переломаны, словно по ним промчалось стадо взбесившихся слонов. Смяв на дне оврага небольшой заслон мужиков, бандиты принялись карабкаться наверх по противоположному склону. Жилин решил не увлекаться погоней, чтобы избежать увеличения потерь, и без того уже немалых. По его приказу партизаны залегли вдоль края оврага и принялись бить бандитов на выбор. Сам лейтенант стрелял прямо с седла, положив ствол карабина на согнутую руку. Позиция благоприятствовала меткой стрельбе, партизаны видели бандитов как на ладони. После каждого выстрела то один, то другой подонок, взмахнув руками, с диким ревом скатывался на дно оврага, увлекая за собой других. Все же некоторым из них удалось выбраться наверх, и они без оглядки пустились наутек по полю, направляясь к видневшейся вдали деревушке. Их не преследовали. Жилин привстал на стременах и осмотрелся. Луг был сплошь зава- лен трупами бандитов в серых милицейских мундирах. На дне оврага там и сям валялись мертвые негодяи, а на месте переправы возвышалась целая груда тел. Некоторые, убитые в то время, когда они карабкались наверх, застряли на склоне, зацепившись за кусты и неровности почвы. Оглядев все это, лейтенант отер пот со лба и удовлетворенно вздохнул. «От такого разгрома им долго не оправиться», — негромко сказал он.

Период раздумий, волнений и бессонницы для Вареньки наконец миновал. В душе ее наступил мир, — хотя и суровый, но все–таки мир. Теперь все ее помыслы устремились к одной цели. Варенька решила устроить побег полковнику Зубову. Она уже не обманывалась относительно того чувства, которое она испытывала к полковнику, — она его любила. Она по–прежнему продолжала считать, что полковник ее презирает, но это было не так, вернее, не совсем так. Зубов действительно старался заставить себя презирать Вареньку. Но несмотря на то, что полковнику случалось, хотя и не часто, разочаровываться в людях и отношение его к предательству было всегда однозначным, здесь его стали одолевать какие–то непривычные сомнения. Зубов не понимал их причины, а дело заключалось в том, что его чистая душа, не огрубевшая в суровых испытаниях, чувствовала в Вареньке такую же родственную душу. Варенька же решила доказать полковнику свою честность, а главное — очистить совесть от сознания ужасной жизненной ошибки, совершенной под влиянием Ганюка и его лжи. Итак, она принялась готовить побег. Трудностей хватало: спирт в бутыли подходил к концу, денег оставалось всего сорок рублей. Помог ей, как ни странно, сам Ганюк. Однажды вечером Варенька услыхала в коридоре чьи–то неуверенные шаги. Затем раздался звук оплеухи, и дверь распахнулась. Вцепившись обеими руками в дверной косяк, на пороге косо стоял Ганюк. «А-а, вот ты где», — проскрипел он, увидев Вареньку, словно не он сам засадил ее сюда под арест. «Я к тебе по делу», — бормотал он, приближаясь к Вареньке. Физиономия его кривилась и морщилась — он многозначительно посмеивался, подмигивал и пытался даже щелкнуть языком, хотя и безуспешно. Варенька, всецело поглощенная своим замыслом, решила сперва, что Ганюк может выболтать ей что–нибудь полезное для дела — в пьяном виде негодяй бывал обычно болтлив. Ганюк тем временем подошел к ней вплотную и вдруг с тем же мерзким хихиканьем схватил ее в охапку и поволок к кровати. Варенька отчаянно отбивалась, но Ганюк одной рукой выкручивал ее руки, а другой все крепче прижимал ее к себе. Они рухнули на кровать. Взвизгнули пружины. Ганюк стал шарить по телу Вареньки своими потными лапами, но тут ей удалось на мгновение высвободить руку и вцепиться ногтями мерзавцу в глаз. Тот взвыл, а Варенька, рванувшись из последних сил, выскользнула из его объятий и отбежала в дальний угол комнаты. Ганюк поднялся, тяжело дыша, и, широко расставив руки, пошел на Вареньку. Она метнулась в сторону, Ганюк. бросился на нее, но промахнулся и врезался в стену лбом. Эта неудача разъярила его, и oн принялся гоняться за Варенькой, свирепо рыча и не разбирая дороги. Поднялся ужасный шум. Рушилась мебель, разбивалась посуда. Ноги Ганюка путались в шторах, которые сам же он сорвал. Наконец Ганюк налетел на стол, ящики которого от сотрясения вышли из пазов, и в одном из них глазам Ганюка предстала бутыль со спиртом. Ганюк достал бутыль и, пошатываясь, отошел к двери. Не спуская мутных глаз с Вареньки, он вытащил зубами пробку, поднес бутыль ко рту и начал жадно глотать неразведенный спирт. Выпив половину, он оторвался от бутыли, сделал резкий выдох, сморщился и понюхал свой засаленный рукав. Затем он в несколько глотков прикончил остатки спирта и снова двинулся на Вареньку. Та совсем уже впала в отчаянье, так как успела выбиться из сил, но вдруг с радостью заметила, как заплетаются ноги Ганюка, как он старается сохранить равновесие, как его остекленевший взгляд бессмысленно устремлен в пространство. Варенька дождалась, когда Ганюк приблизится и сделает неуклюжую попытку схватить ее, увернулась и ловко подставила ему ножку. Негодяй молча рухнул на пол и тотчас же захрапел. Варенька в изнеможении опустилась на стул. Сначала она решила, что за Ганюком сейчас придут его подручные, и стала ждать. Но прошло полчаса, час, а никто не приходил. Видимо, Ганюк без всяких провожатых забрел сюда с какой–то попойки. И вдруг Вареньку осенило — она вспомнила, что Ганюк всегда носил с собой ключи от камер тех заключенных, которых он считал наиболее важными. Варенька присела на корточки и стала обшаривать карманы Ганюка. Ключи оказались в правом кармане штанов, на которые Ганюк из тщеславия нашил генеральские лампасы. Предстояло самое сложное: дойти по коридорам мимо часовых до камеры полковника и подобрать нужный ключ. Приходилось действовать напролом — другого выхода не было. Варенька открыла дверь. Старуха сидела на полу и ощупывала у себя под глазом синяк от оплеухи, которой ее наградил Ганюк. «Вставайте, его нужно отвести домой», — сказала Варенька, теребя своего стража за плечо. Старуха с трудом поднялась. Она, как всегда, находилась в изрядном подпитии и соображала плохо. Входя в комнату, она запнулась о порог и шлепнулась на пол. Варенька, помогая ей подняться, незаметно вытащила у нее из–за пояса пистолет и спрятала его под своим халатом. У Ганюка оружия не было — ремень с портупеей и кобуру он, видимо, где–то потерял. Варенька со старухой подхватили Ганюка под мышки и потащили по коридору. Ганюк, привыкший к тому, что его чуть ли не каждый вечер таскают таким образом, даже не трудился перебирать ногами, а лишь безвольно висел на плечах своих провожатых и что–то бормотал, пуская слюни. Бандиты, попадавшиеся навстречу, не осмеливались остановить странную процессию, а может быть, считали, что все это в порядке вещей. Вдруг Варенька похолодела: навстречу шел известный своей хитростью Финкель по кличке Глаз. «А ну стойте, — приказал Финкель, подойдя вплотную. — Куда это вы направляетесь, а? Шеф!» — и он затряс Ганюка за плечо. Голова Ганюка замоталась из стороны в сторону, наконец он медленно ее поднял, разлепил опухшие веки и бессмысленно уставился на Финкеля. «Шеф, куда канаешь?» — громко спросил Финкель. «Домой», — выдавил Ганюк и добавил непечатное ругательство по адресу Финкеля, после чего злорадно захихикал. «Ну и катитесь», — буркнул обидевшийся Финкель и пошел своей дорогой, а Варенька со старухой подхватили Ганюка и поволокли дальше. Варенька отсчитывала про себя номера камер. Наконец они остановились у двери с табличкой «202». Варенька отпустила Ганюка, и он как тюфяк повалился на пол. Старуха молча отдувалась, а Варенька стала подбирать ключ к замку. Дверь распахнулась, и глазам Вареньки предстал полковник Зубов. Он стоял посреди камеры, гордо скрестив руки на груди, но когда на пороге вместо пьяных бандитов появилась Варенька, изумление против воли отразилось на его лице. «Вы, здесь!» — воскликнул полковник. «Молчите! — шепнула Варенька. — Помогите мне!» Она схватила Ганюка за одну ногу, полковник — за другую, и вдвоем они втащили недовольно матерившегося негодяя в камеру. Старуха наблюдала все это, стоя в дверях, и мало–помалу подозрение закралось в ее отуманенные алкоголем мозги. Не отрывая взгляда от группы в камере, она зашарила рукой по тому месту, где у нее был пистолет. Но вдруг ее собственный пистолет Варенька выхватила из–под халата и направила ей прямо в лоб. В заплывших глазках старухи плеснулся ужас. Она подняла дрожащие руки вверх. «Сюда, — шепотом скомандовала Варенька, — закрыть дверь, лицом к стене!» Старуха повиновалась. «Переодевайтесь!» — бросила Варенька полковнику, указав на Ганюка. «А как же…» — начал было полковник. «Молчите! — оборвала его Варенька. — Скорее переодевайтесь, у нас мало времени». Сказав это, Варенька отвернулась и вновь навела пистолет на старуху. Та боязливо оглядывалась, не сомневаясь, что сейчас ее будут кончать. Тем временем полковник переоделся. «Я готов», — произнес он мрачно. Он все понял, и ему было мучительно стыдно за то, что он так ошибался в Вареньке. Варенька между тем сняла с шеи платок и велела полковнику завязать себе щеку, как при зубной боли, а когда он сделал это, вытолкала его в коридор. Выйдя вслед за ним, она заперла дверь на ключ. «Теперь идите, — повелительным тоном сказала Варенька, — к выходу прямо и направо. Вот пистолет». «А как же вы?» — взволнованно спросил полковник. «За меня не беспокойтесь», — .сухо ответила Варенька и, не подавая руки, повернулась и быстрым шагом удалилась по коридору. Полковник смотрел ей вслед, пока она не скрылась за поворотом. Затем он направился к выходу по тому пути, который указала ему Варенька.

Валера Сыпняков беззаботно шагал по лесной дороге, пожевывая травинку и озираясь по сторонам. Озирался он не потому, что боялся бандитов: в этих местах, по словам местных жителей, их уже не осталось. Валера искал отряд лейтенанта Жилина, с этой целью его и командировало из города подполье. Одет он был как обычный деревенский парень, а на случай встречи с бандитами у него имелись поддельный паспорт и легенда, согласно которой он якобы судился за хулиганство, при перемене власти вышел из тюрьмы, но в бандитскую милицию записаться не смог, так как заболел белой горячкой и теперь шел к родным для поправления здоровья. Время шло к полудню, но в лесу царила прохлада. Лучи солнца пробивались сквозь густые кроны деревьев и маленькими золотыми кружочками рассыпались внизу по траве и прошлогодним опавшим листьям. На разные голоса пели птицы. Неожиданно где–то совсем рядом заухал филин. Валера вздрогнул, и в этот момент из чащи папоротников выскочили несколько человек в телогрейках и с автоматами наизготовку. «А ну стой!» — крикнули они Валере. Он повиновался, в душе проклиная судьбу. Было досадно так близко к цели напороться на бандитскую засаду. Тем временем люди, окружавшие Валеру, принялись подталкивать его прикладами в чащу леса. Преодолев колючие заросли молодого ельника, они в скором времени вышли на небольшую полянку. Посреди нее, на пне около костра, сидел свирепого вида бородатый мужчина и поедал землянику, черпая ее горстями из лукошка. «Кто таков?» — спросил он, увидев Валеру. «Докладывай!» — шепнули на ухо Валере, больно ткнув его при этом в бок стволом автомата. Валера, запинаясь и притворяясь испуганным, принялся излагать свою легенду. К его удивлению, на лицах окружающих вместо ожидаемой симпатии стали ясно выражаться ожесточение и гнев. «Ах, язви тя!» — крикнул вдруг один из них и попытался броситься на Валеру, но остальные его удержали. «Погодь, все равно ему каюк», — донеслось до ушей Валеры. Бородач поднялся с пенька, приблизился к Валере и поднес ему к носу кулак, перепачканный земляничным соком. «Видал, бандитское отродье? — гаркнул он. — Всех вас передавим! В овраг его, ребята!» И тут Валера все понял. Те, кого он сначала принял за бандитов, были на самом деле людьми из отряда Жилина. «Товарищи!» — крикнул Валера, вырываясь из цепких рук, схвативших его со всех сторон. «Ага, как кончать, так сразу товарищи», — с удовлетворением заметил кто–то. «Да свой я! — кричал Валера. — Я с города, подпольщик я!» «Ври, ври, — бормотал бородач, — недолго уже осталось». Валеру подвели к оврагу, поставили на краю, и он покорился своей участи. Было лишь немного обидно так глупо погибнуть от руки своих, не выполнив поставленной руководством задачи, но своей вины в случившемся Валера не видел, и это его утешало. Он глубоко вздохнул и поднял голову. Партизаны, не подозревая об ошибке, щелкнули предохранителями автоматов и прицелились в Валеру. Однако вместо выстрелов из кустов послышался крик: «Стойте!» Затрещали ветки, и Валера увидел кричавшего: это был небольшого роста кряжистый мужичок, видимо, тоже партизан, так как за плечами у него висела винтовка. «Старшой велел этого покуда не кончать. Допрашивать будет», — сказал посланец, с трудом переводя дух. «Ну ничего, все равно тебе аминь», — с досадой сказал бородатый командир, опуская автомат. Партизаны повели Валеру по лесу, руководствуясь только им понятными приметами. Примерно через полчаса они достигли песчаной возвышенности, поросшей строевыми соснами. В этом месте лес понизу был расчищен от бурелома и кустарника, там и сям виднелись землянки. Поодаль пас лось несколько лошадей. У самой большой землянки стоял часовой, к ней–то и подвели Валеру. «Погодьте тута», — буркнул бородач и спустился вниз. Через минуту он вылез обратно, а за ним, щурясь от солнечного света, появился не кто иной, как лейтенант Жилин. Увидев его, Валера не смог сдержать своих чувств. «Товарищ лейтенант!» — воскликнул он. «Валерка!» — закричал Жилин и заключил юношу в объятия. Несколько минут боевые товарищи обнимали друг друга, и какими лишними и ненужными казались им теперь все на свете слова! После этого лейтенант слегка отстранил Валеру и, держа его за плечи и часто мигая, оглядел с головы до ног. «Возмужал…» — неверным голосом произнес лейтенант. Бородач смахнул непрошеную слезу. Остальные партизаны смущенно молчали. «Что ж вы так, а? — с укором обратился к ним Жилин. — Такого человека не разглядели! И потом, сколько раз говорить про эти самосуды? Чтоб я об этом больше не слышал! Ну, пойдем», — сказал он Валере. В землянке он усадил Валеру на самодельный табурет у самодельного же стола, а сам сел напротив. Между ними вверху, в крыше, находилось небольшое окошко, через которое и освещалась землянка. «Ну, рассказывай», — велел лейтенант, а сам повернулся и принялся рыться в стенном шкафчике. Пока Валера сжато, без прикрас описывал положение подполья, лейтенант поставил на стол два стакана, краюху хлеба, луковицу, соль в тряпице. Он собирался уже налить в стаканы водку из бутыли, когда Валера кончил свой рассказ. Горлышко бутыли застыло над стаканом. Жилин поднял на Валеру полные боли глаза. «А полковник как же? Товарищ Зубов? Что… конец?» — последние слова лейтенант выдохнул чуть слышным шепотом. «На этот счет мы никаких сведений не имеем», — сурово сказал Валера. Лейтенант машинально разлил водку, поставил бутыль на стол и сел, подперев голову рукой. Некоторое время длилось молчание. Затем лейтенант вздрогнул, как бы проснувшись, сел прямо и взял стакан. «Ну, давай, — сказал он, — за встречу!» Они выпили и, поморщившись, закусили круто посоленным хлебом и луком. «Вашему отряду необходимо перебазироваться ближе к городу, — сказал Валера. — У нас есть сведения, что бандиты напали на след подполья. На первое время мы подготовили несколько запасных явок, но все равно медлить с выступлением нельзя. Скоро начнем переводить типографию в другое место. В городе начались облавы, не исключено, что в организации действует хорошо замаскированный предатель». «Я думал о возможности рейда к городу, — сказал Жилин, доставая из кармана аккуратно сложенную карту. — Мы будем здесь через три дня — лейтенант указал на зеленое пятно леса на карте неподалеку от города. — Как только прибудем на место, я пришлю связного». «Выступим по общему сигналу», — добавил Валера. Лейтенант кивнул в знак согласия и снова наполнил стаканы. «За твое успешное возвращение», — обратился он к Валере. «Спасибо, больше не могу, — сказал Валера. — Дорога трудная, мне надо быть в форме. Вот победим, соберемся все вместе и выпьем». «Да-а… — задумчиво произнес Жилин. — Вот только товарища полковника с нами, наверное, уже не будет. Правильно, ты не пей, а я выпью. Могу я выпить, если мне грустно?» Лейтенант залпом осушил стакан. Валера поднялся из–за стола, и они вышли из землянки. Валере у кухни дали на дорогу харчей, а лейтенант Жилин проводил его до опушки леса. «Узнай про товарища полковника», — попросил лейтенант, прощаясь. Валера кивнул и зашагал по тропинке, и долго еще, оглядываясь назад, он видел ссутулившуюся фигуру лейтенанта, темнеющую среди белых берез.

Когда Валера уже подходил к городу, возвращаясь из отряда Жилина, в подпольной организации произошло одно весьма важное событие. Валера не зря говорил Жилину о том, что работа подполья стала давать необъяснимые сбои. Один за другим попали в засаду несколько ценных работников. Был разгромлен филиал организации на мясокомбинате. Бандиты захватили явку, помещавшуюся на квартире члена организации инженера Ручкина, и устроили там засаду. Засада не удалась лишь потому, что бандиты, напав при обыске на обильные запасы спиртного, хранившиеся в квартире для нужд организации, устроили разнузданную оргию, чем и испортили все дело. Руководившего операцией бандита Глотова по кличке Утюг рассвирепевший от столь нелепой неудачи Ганюк разжаловал в рядовые. Инженеру Ручкину чудом удалось спастись. Ранее он принадлежал к группе Небабы, считавшей, что от бандитов следует добиваться уступок путем пассивного сопротивления, в частности забастовок. После краха этой группировки Ручкин прекратил споры с руководством и выполнял ряд полезных поручений, добывая, например, водку и наркотики, в которых подполье остро нуждалось для подкупа бандитов. Но в последнее время Ручкин вновь стал сколачивать фракцию реформистов, громко убеждая всех при этом в преимуществах чисто экономической борьбы. Теперь инженер как авторитетный член организации присутствовал на совещании ее руководителей. Вкратце доложив о подробностях провала явки, он опустился на свое место. По его словам, провал случился по неосторожности одного из подпольщиков, погибшего затем в перестрелке. Большинству присутствующих все это было уже известно, и вопрос без особого обсуждения признали исчерпанным. «Что–то больно гладко у тебя все получается, — думал между тем Маховиков, с неприязнью вглядываясь в полное, гладко выбритое лицо Ручкина, так резко отличавшееся от бледных, исхудалых и поросших щетиной лиц остальных подпольщиков. — Сваливать ответственность на мертвых всегда легче всего». Тем временем рабочий Шестернев начал доклад о тревожных переменах в работе подполья. Перечень фактов выглядел удручающе, и после доклада воцарилось подавленное молчание, которое нарушил инженер Ручкин. «Я же говорил! Я предсказывал это! — закричал он пронзительно, так, что все вздрогнули. — Вот к чему приводит эта ваша хваленая конспирация! Нас всех погубит нелегальность! Спасение организации — упорная борьба за реформы, а не копошение в погребах!» Инженер долго еще разглагольствовал в том же духе, не замечая устремленного на него испытующего взгляда Маховикова. Когда Ручкин эффектным пассажем закончил свою речь и сел на место, утирая шелковым платком пот со лба, Маховиков поднялся и сказал: «Сегодня в город прибыл товарищ Сыпняков». По комнате пронесся вздох радости и облегчения. Никто не знал, что редактор сказал неправду: на самом деле Валера был еще в пути. Но Маховиков продолжал: «Сыпняков доставил план дислокации отряда товарища Жилина и другие интересные документы. Поскольку сейчас уже поздно, я познакомлю вас с ними завтра, а заночевать прошу здесь, так как по городу идти опасно». Все согласились с этим и как могли разместились в комнатах. На явочной квартире, где проходило заседание, Маховикову для работы был выделен маленький кабинет, оборудованный на чердаке. Редактор поднялся туда и сидел в кабинете, пока внизу не погас свет и не стихли все шорохи. Затем он, нарочито громко топая, спустился вниз, лег на свою кровать, которую никто не занял, хотя многие спали на полу, и скоро захрапел. На самом деле он не спал, а напряженно вслушивался в темноту. Поначалу слышалось только тиканье часов да храп и кашель спящих подпольщиков. Потянулись томительные часы ожидания. Маховиков уже решил, что его план не удался, и начал подремывать, как вдруг мрачное предчувствие, подобно молнии, пронизало его и вмиг прогнало дремоту. Слух его необычайно обострился, и в тишине квартиры он ясно различил крадущиеся шаги и легкий скрип ступенек.

Полковник Зубов без всяких затруднений дошел до выхода из здания УВД. Правда, в одном из коридоров он встретил Жерепа, но тот прошел мимо, лишь, мельком взглянув на полковника. Если бы Зубов не выдержал и оглянулся, он бы увидел, что бандит остановился и пристально смотрит ему вслед. Затем, однако, Жереп замотал головой, пробормотал: «Не может быть» и пошел своей дорогой. Зубов пересек двор и беспрепятственно вышел на улицу через ворота, где в застекленной будке мирно спал часовой. Следовало сразу подальше уйти от логова бандитов. Очутившись наконец на пустыре на окраине города, полковник присел на бетонную плиту и задумался. Перед ним стоял сложный вопрос: куда пойти, где скрываться? Бандиты, конечно, уже обнаружили его отсутствие. Явку в Банном переулке постиг провал, на другие, известные полковнику, было рискованно являться после столь долгого перерыва. Неторопливо все взвесив, полковник решил, что единственно правильный вариант — пойти на явку, за которую в то время, когда Зубов был еще на свободе, отвечал Валера Сыпняков. Вспоследствии там разместилась редакция подпольной газеты «Заря свободы», но полковник этого еще не знал. Являться туда днем, без разведки, полковник не хотел, чтобы не демаскировать явку, и потому принял решение залечь где–нибудь в окрестностях и вести наблюдение. Только так он мог установить, не раскрыта ли явка, не следят ли за ней, нет ли там засады. Так Зубов и поступил. Скрытно выйдя в нужный район со стороны железнодорожной насыпи, полковник затем пересек линию и спрятался в кустах. С этого места хорошо просматривалась полоса отчуждения с квадратами огородов и лабиринтом заборов и сарайчиков, в котором наметанный глаз полковника сразу различил двор и крышу явочной квартиры. Расположившись поудобнее, Зубов принялся наблюдать.

Он ошибался, когда думал, что бандиты сразу обнаружат его отсутствие. Это произошло лишь на следующий день. Бандит, исполнявший обязанности надзирателя, не счел нужным подать в камеру полковника чашку с баландой, так как во время ужина играл с другими бандитами в сику. Старуха, оставшись в камере наедине с бесчувственным телом Ганюка, принялась колотить в дверь и звать на помощь, но ее сиплый голос в коридоре не слышали, а на стук проходившие мимо бандиты не обращали никакого внимания. Наутро бандит–надзиратель явился к камере полковника с чашкой баланды, которая представляла, собой несколько кусочков хлеба и ливерной колбасы, залитых крутым кипятком, что вызывало у изголодавшихся заключенных вкусовые галлюцинации мясного супа. Надзиратель начал было отворять дверь, но вдруг изнутри до его слуха донесся необычный шум. Ясно слышались матерная брань, возня и какие–то странные шлепки. Бандит удивился: ранее в этой камере он не слышал ничего, кроме презрительного молчания или приглушенного пения революционных песен. Теперь же там происходило нечто непонятное. Из осторожности он подозвал проходившего по коридору верзилу по кличке Шкаф, несмотря на ранний час, уже крепко подвыпившего, затем повернул ключ в замке и осторожно приоткрыл дверь. Глазам бандитов предстала следующая картина: посреди камеры стоял Ганюк, одной рукой вцепившись в собственную шевелюру, а другой — расчесывая живот под кителем, надетым на голое тело: видимо, за ночь он успел набраться блох. У стены кряхтела избитая старуха. Заметив, что дверь приоткрылась, Ганюк очертя голову ринулся в щель. Вырвавшись в коридор, он первым делом съездил по уху пьяного верзилу, а затем и надзирателя, но задел при этом чашку, которую тот еще держал в руке. Горячая баланда выплеснулась Ганюку прямо на голый живот. Негодяй взвыл и, странно извиваясь, запрыгал на одной ноге по коридору. Надзиратель и старуха поспешили ретироваться. Верзила съехал по стене на пол и так и остался сидеть, изредка всхрапывая во сне и что–то бормоча.

Маховиков отшвырнул одеяло и мягким кошачьим движением спрыгнул с кровати на пол. Затаив дыхание, он прислушался. Наверху скрипнула дверь. Маховиков бесшумно натянул брюки и сунул в карман пистолет. Затем он на цыпочках прошел по квартире, стараясь не наступить на спящих подпольщиков, и начал осторожно подниматься по лестнице. Наконец он очутился перед дверью в свой кабинет и окончательно убедился в том, что его план удался: в щель под дверью пробивался слабый свет потайного фонаря. Редактор вытащил пистолет и, взводя курок, одновременно ударом ноги распахнул дверь. Он увидел то, что и ожидал увидеть: согнувшись, инженер Ручкин копошился в ящике письменного стола. Когда распахнулась дверь, Ручкин резко обернулся, и его сытое лицо исказила гримаса ужаса. В дверях, безмолвный, обнаженный до пояса, так что было видно, как он исхудал, стоял Маховиков с пистолетом, направленным на предателя, стоял, как воплощение возмездия. «Вот вы и попались наконец, гражданин Ручкин или как вас там», — негромко произнес Маховиков. Псевдоинженер хотел что–то ответить, но лишь конвульсивно сглотнул слюну, глядя как завороженный на пистолет в руке Маховикова. Редактор вскинул пистолет и выстрелил в потолок. Предатель дернулся, взвизгнул и замочил штаны. Внизу этот выстрел также породил некоторое смятение: послышался шум, топот, кто–то закричал: «Облава!», кто–то высадил раму, готовясь прыгать в окно. «Ко мне, друзья!» — крикнул Маховиков. На некоторое время внизу воцарилась тишина, а затем раздался топот множества ног, поднимающихся вверх по лестнице. Подпольщики, увидев в комнате столь странную картину, не решились войти и столпились в дверном проеме. Старый редактор обернулся к ним. «Удивляетесь? — с горечью спросил он. — Не удивляйтесь. Вот он, предатель! Это он выдал наших лучших товарищей, он провалил столько отличных явок. Вдобавок этот мерзавец пытался посеять раскол в наших рядах с помощью своей, беспринципной демагогии…» «Но откуда вы узнали все это?» — послышались вопросы из толпы подпольщиков. «Мой план был крайне прост, — с достоинством заявил Маховиков. — Я рассуждал следующим образом: проваливаются явки в разных концах города. Если бы предатель был рядовым членом организации, провалы происходили бы где–то в одном районе и вскоре кончились бы, так как рядовые бойцы знают явки только в своей части города. Следовательно, действует кто–то из руководства. И тогда я пошел на решительные меры. Сыпнякова еще нет в городе, а я сказал, что он прибыл и принес мне план дислокации отряда Жилина. Для врага овладение этим планом — вопрос жизни и смерти. Резиденту приходилось идти на риск, тем более что до сих пор ему все сходило с рук. А теперь не сошло!» Во время речи Маховикова Ручкин понемногу приходил в себя. «Я возмущен! — крикнул он, стоило Маховикову на мгновение замолкнуть. — Меня на каждом шагу преследуют здесь какими–то странными подозрениями! Я поднялся сюда~ подышать свежим воздухом, и этого оказалось достаточно, чтобы возвести на меня поклеп. С меня довольно! Я выхожу из организации!» «На тот свет», — мрачно сказал Маховиков. Он подошел вплотную к изменнику. «А отмычки тебе зачем? Тоже дышать свежим воздухом? — ядовито спросил он и кивнул подпольщикам на Ручкина: — Обыскать!» Тщательный обыск не дал никаких результатов. Редактора это удивило. «Неужели при нем нет никаких доказательств его связи с бандитами?» — бормотал Маховиков, задумчиво оглядывая фигуру Ручкина, стоявшего перед ним в одних трусах. Внезапно взгляд Маховикова упал на ботинки изменника с чрезмерно высокими каблуками, и редактор хлопнул себя по лбу. В самом деле, он едва не забыл об отвинчивающихся каблуках, этом излюбленном бандитском тайнике. «А ну снимай ботинки!» — скомандовал Маховиков. Ручкин задрожал. «Снимай, говорю», — и Маховиков с угрозой помахал пистолетом. В каблуках действительно оказались тайники. В одном из них подпольщики обнаружили мандат за личной подписью Ганюка с предписанием для бандитских главарей «подателю сего оказывать всяческое содействие». Во втором были ампулы, — видимо, с цианистым калием. «Ну что ж, — негромко произнес редактор, — по–моему, все ясно. Идем», — бросил он предателю и, пропустив его вперед, двинулся вслед за ним. Они спустились в погреб. Там Лжеручкин молча рухнул на колени и пополз к Маховикову. «Не убивайте! — завопил негодяй, — пощадите! Я расскажу все, что знаю!» «Где полковник Зубов?» — грозно спросил редактор. «Не знаю, клянусь честью, не знаю!» — вопил изменник, колотясь головой о стену, плача и стеная. «Как можно клясться тем, чего не существует?» — в недоумении спросил Маховиков. А Ручкин, видимо, совсем обезумел, в его хриплых выкриках не слышалось больше не только обыкновенного достоинства, но и вообще ничего человеческого. Пора было уходить — о явке, несомненно, знали бандиты. Подпольщики, столпившиеся у люка в погреб, услышали внизу выстрел, и вслед за этим из люка появился Маховиков. Выбравшись наверх, он прошел к умывальнику и тщательно вымыл руки с мылом. «А теперь уходим, — сказал он, по вернувшись к своим товарищам. — Идти по одному. Я выйду последним».

Полковник Зубов сидел в своем убежище до наступления темноты. Когда стемнело, он перебрался поближе к явке и спрятался в кучах мусора, наваленных у забора. Медлительно потянулись часы. Полковник поеживался от ночного холодка. Он уже решил, что в эту ночь никто не придет, как вдруг различил во тьме неясную фигуру. Человек приблизился к забору, огляделся, отодвинул доску и, приглушенно свистнув, пролез в дыру. Вслед за ним туда же проскользнули еще несколько человек. Полковнику показалось, что последнего он где–то видел. «Наверное, товарищ из железнодорожных мастерских», — подумал Зубов и хотел броситься вслед за ним, но раздумал. «Это я всегда успею», — решил он и остался понаблюдать, нет ли опасности. Предосторожность оказалась не лишней. Через некоторое время из мрака донеслись голоса — к дыре в заборе приближалась, крадучись, новая группа. Полковник разобрал обрывок фразы: «Тихо, урки, будем окружать…» Вслед за этим мимо Зубова вдоль забора прошло несколько сутулых фигур. Полковник пригнулся, лихорадочно соображая, что делать. Просто поднять пальбу было опрометчиво — в суматохе подпольщики могли бы растеряться и понести потери. Следовало попытаться незаметно проникнуть в дом. Зубов осторожно пополз к дыре, но там уже маячили два бандита. Он повернул назад и в подходящем месте решительным прыжком перемахнул через забор. Приземлился он почти бесшумно и, присев на корточки, принялся вслушиваться в ночную тишину. Вокруг было темно и тихо, только в траве у насыпи стрекотали кузнечики. Их монотонная музыка навеяла на полковника грустные мысли. «Вот ведь, живут такие существа, — размышлял он, — у людей борьба, страдания, а им хоть бы что… И если убьют кого–нибудь, вот, например, меня, все так же они будут стрекотать…» Но тут же полковник одернул себя: «Теперь не время для меланхолии! Долг прежде всего!» И он снова вперил взгляд в темноту. Через некоторое время, окончательно убедившись, что его не заметили, он стал крадучись пробираться к дому. Путь ему преградил большой куст смородины. С наслаждением вдыхая аромат его листвы, Зубов на секунду отвлекся и вдруг натолкнулся на человека, сидевшего на корточках за кустом. «Тс–с–с!» — зашипел тот на полковника неизвестный. Это был бандит: Зубов успел нащупать знакомое сукно милицейского кителя. Негодяй, видимо, принимал полковника эа своего. «Спички есть?» — спросил он, не оборачиваясь. «Заметят», — прошептал полковник. «Плевать, сейчас все равно брать будем», — ответил бандит. Он повернулся к полковнику, вставил в рот папиросу и чиркнул спичкой из коробка, который ему протянул Зубов. В дрожащем свете спички он поднял глаза на полковника, и лицо его исказила гримаса ужаса. Папироса выпала у него изо рта, из разжавшихся пальцев выпала спичка. Зубов тоже узнал его — это был Штукман. Негодяй вскочил и со звериным воплем ринулся прочь, куда–то в заросли малины. Полковник не теряя времени рванулся к дому. «Держи его!» — орал из кустов Штукман. Полковник тяжелым пинком сорвал дверь с крючка и ворвался в темные сени. Тут же навстречу ему грянул пистолетный выстрел, вспышка ослепила полковника и пуля, взвизгнув, обожгла ему мочку уха. «Не стрелять, свои!» — рявкнул полковник. «Товарищ Зубов!» — ахнул кто–то. «Да, я — Зубов! Товарищи, без паники! Дом окружен, будем прорываться к насыпи. Всем держаться за мной, ориентироваться на свисток». Этот свисток, память о тревожной молодости, полковник сохранил во всех переделках. «Вот ты и пригодился мне, старый дружище», — с грубоватой лаской шептал Зубов, любовно поглаживая свисток, который повесил себе на грудь. Вся эта сцена в сенях длилась не более минуты. Вокруг дома уже гремела пальба. Подпольщики начали выбрасываться в окна. Полковник вскочил на подоконник в тот момент, когда в оконном проеме появились плешивые головы двух бандитов. Два хрустких удара рукояткой «ПМ» — и все было кончено. Но, спрыгнув на землю, Зубов угодил в чьи–то недобрые объятия. Наугад он нанес удар туда, где должен был находиться живот противника. Сдавленный хрип показал, что полковник не промахнулся. Поодаль несколько бандитов при свете карманного фонарика топтали Маховикова. Зубов свалил их из пистолета, помог редактору подняться, и они бросились бежать через сад, опрокидывая встречных бандитов и оглашая ночь трелями милицейского свистка. В рядах бандитов этот знакомый звук посеял панику, и часть их побежала к насыпи по картофельной посадке. Бандиты, засевшие на полотне, приняли их за прорывающихся подпольщиков и открыли по ним кинжальный огонь. Тем временем Зубов повел людей несколько наискосок от явочной квартиры, оставляя позади суматоху, вопли, грохот перестрелки. Отряд огородами двинулся вперед. Зубов понимал, что на насыпи наверняка расставлены бандитские посты, и, выбрав место для перехода, приказал всем ждать, а сам вместе с Маховиковым полез на насыпь. Подпольщики, ожидавшие внизу, слышали, как там кто–то глухо вскрикнул, затем — короткая возня, хрип, и вновь стало тихо. Полковник и Маховиков спустились вниз. «Инструкции таковы, — начал полковник, вытирая о пучок травы лезвие финского ножа, — товарищ Маховиков должен завтра встретить лейтенанта Жилища, которому организацией передан приказ о перемещении в город. Не могу не одобрить вашей инициативы, товарищи, момент выбран весьма удачно. Со мной пойдут Молотов и Шестернев, остальные — к своим ячейкам. Оповестить на местах, что сигналом к выступлению будет… — полковник на мгновение задумался, — будет красный флаг на трубе электростанции. Как только центр получит сведения, что отряд Жилина занял исходные позиции, наш человек вывесит сигнал. Все знают первоначальные объекты атаки в своих районах?» «Все», — откликнулись подпольщики. Беседа была деловитой и сухой, а не этого им хотелось. «А как же вы бежали, товарищ полковник?» — раздался чей–то несмелый голос. «Как я бежал…» — грустно произнес полковник и замолк, понурив голову. Перед его глазами вновь пронеслись все невероятные события того дня, а затем он вновь увидел гордое и печальное лицо Вареньки в момент их расставания в коридоре УВД. С тех пор судьба смелой девушки оставалась неизвестна Зубову, но образ ее все чаще появлялся перед ним, заставляя полковника клясть себя за слепоту и жестокость. «Мне помогли друзья», — негромко ответил Зубов. В это время стрельба стала перемещаться к месту, где расположился отряд, и полковник воспользовался этим, чтобы прервать тяжелый для него разговор. «Нам пора уходить», — сказал он, и подпольщики начали расходиться. Зубов с двумя товарищами направился в тот самый гараж, где он когда–то скрывался вместе с лейтенантом Жилиным.

Подробный доклад о побеге полковника Зубова Ганюк выслушал, лежа на кушетке, пока Штукман мазал ему обваренный живот какой–то мазью из банки с отклеившейся этикеткой. Ничего более подходящего в УВД найти не удалось. Докладывала все та же злополучная старуха. С ее помощью удалось более или менее достоверно восстановить цепь событий того вечера, так как сам Ганюк абсолютно ничего не помнил. Смазав Ганюку живот и забинтовав его вкривь и вкось, Штукман и старуха удалились, оставив своего главаря наедине с бутылкой портвейна. Некоторое время Ганюк неподвижно лежал на спине, угрюмо глядя в потолок, глотая портвейн из горлышка и чувствуя, что живот начинает припекать все сильнее и сильнее. Наконец жжение стало невыносимым. Ганюк издал душераздирающий вопль, вскочил, сорвал с себя бинты и, прыгая по комнате, принялся крушить посуду и мебель. Затем он вылетел в коридор и с угрожающим ревом помчался по направлению к комнате Вареньки, сметая все на своем пути. Ворвавшись к Вареньке, он стал дубасить ее своими кулачищами. Варенька спаслась только тем, что заперлась в уборной. Попытки Ганюка высадить дверь не увенчались успехом. «Ну погоди, зараза! Я до тебя еще доберусь!» — прорычал он и удалился. Повстречав в коридоре Финкеля, Ганюк потребовал у него бочку с холодной водой и бревно. По странной случайности и то, и другое удалось обнаружить в подвале УВД. Бочка служила для соления огурцов, а на бревне рубили головы пленным подпольщикам. Когда бочку наполнили водой, Ганюк забрался туда, чтобы унять жжение, терзавшее его обваренный живот, и велел нести себя в комнату Вареньки. Следом за ним двигались восемь бандитов, тащивших бревно. Заслышав шаги в коридоре, Варенька снова заперлась в уборной. Бандиты принялись раскачивать бревно и с громким уханьем бить бревном в дверь. Ганюк из бочки мрачно следил за этой процедурой. Когда наконец дверь рухнула и бандиты с гоготом выволокли из уборной отчаянно сопротивляющуюся Вареньку, глаза Ганюка засветились злобным торжеством. «Бросить ее в карцер!» — распорядился он и добавил: «Для начала всыпать этой дуре двадцать пять горячих, чтобы недели две сидеть не могла». Когда презрительно хохотавшую Вареньку увели, негодяй погрузился в раздумье. Впрочем, оно было недолгим. «В лифт», — приказал он. В последнее время Ганюк от скуки полюбил кататься на лифте в высотных домах в центре города. Особенно ему нравилось ощущение, когда лифт со свистом устремлялся вниз с верхнего этажа. Бандиты, составлявшие свиту Ганюка, усевшись на пол лифта, развлекались игрой в сику. Если кто–то из жильцов останавливал лифт на промежуточном этаже, собираясь ехать по своим делам, его втаскивали в кабину и подвергали всевозможным издевательствам.

Вообще в эти дни разложение в среде бандитов достигло своего апогея. Как бы предчувствуя надвигающееся возмездие, мерзавцы напоследок стремились взять от жизни все. В ресторане «Прибой» ежедневно устраивались разнузданные оргии. До рассвета пустынные кварталы вокруг ресторана оглашались звоном посуды, пьяными воплями и визгом женщин. Бандиты обнаглели до того, что в поисках женщин нагишом выбегали из ресторана и кучками слонялись по близлежащим улицам. В бандитской газетке «Уркаган» ежедневно печатались десятки указов за подписью Ганюка. Так, например, было объявлено о мобилизации населения на принудительные работы по сооружению грандиозного па- мятника Ганюку и его ближайшим подручным. На пьедестале изваянные из гранита Жереп, Хряков и прочие уголовники снизу вверх взирали на огромную фигуру Ганюка, как любящие дети на отца. В городском парке большую часть деревьев варварски вырубили, а на их месте заложили новый ресторан, который должен был потрясать примитивные души бандитов невероятной роскошью, хотя непредвзятого наблюдателя он потрясал прежде всего своей безвкусицей. Весь город поделили на секторы, в каждом из которых имелся бандитский «старшой». Каждый старшой распоряжался в своем секторе совершенно бесконтрольно, донимая население поборами и отвратительным хамством. Не обходилось, разумеется, и без присущей уголовному миру междоусобной грызни: так, бандита Глотова по кличке Утюг по приказу Ганюка, который давно его недолюбливал, сварили живьем в котле на площади Уголовного кодекса. Пока в городе творились все эти вопиющие безобразия, партизанский отряд лейтенанта Жилина подошел к предместьям и расположился в лесу. В город ушла разведка. Над головами негодяев неотвратимо сгущались тучи возмездия.

Валера Сыпняков торопливо пересек улицу и скрылся за углом. Там он остановился и еще раз огляделся по сторонам. Улица в этот ранний час была пустынна. Впереди угрюмой, громадой высилось здание электростанции. Валера подошел; к кирпичной стене без окон и, цепляясь за выбоины, с кошачьей ловкостью вскарабкался на крышу. По крыше ок подошел к трубе и посмотрел вверх. Труба уходила в головокружительную высоту и, казалось, раскачивалась в пасмурном небе. Усилием воли подавив робость, Валера по ржавой лесенке быстро полез наверх. Очутившись на самом верху, он извлек из–за пазухи красное полотнище и принялся привязывать его к укрепленному в кирпичах железному стержню. Наконец полотнище затрепетало на ветру. Только тут Валера позволил себе посмотреть на землю. Открывшаяся бездна, казалось, властно потянула его вниз. Валера замотал головой и крепче вцепился в холодные кирпичи. Но в этот миг его внимание привлекло какое–то движение. Он напряг зрение и ясно увидел, что внизу мечутся какие–то люди. Один из них, видимо главный, стоял на бочке из–под горючего и размахивал руками. Повинуясь его жесту, кучка людей (теперь Валера разглядел, что они были в милицейской форме) бросилась куда–то в сторону и через некоторое время вернулась, катя перед собой компрессор. Несколько бандитов, волоча за собой шланг, полезли на крышу, и вскоре до Валеры донеслась звонкая дробь отбойного молотка, подгрызающего трубу снизу. Главарь, стоявший на бочке, заорал в рупор: «Слезай, козел, а то хуже будет! Навернешься оттуда — мокрое место останется!» «Лучше сам лезь сюда, трус! Поговорим как мужчина с мужчиной!» «Держи карман! — откликнулся бандит. — Нашел дурака…» Валера полез в карман за пистолетом, но тут же вспомнил, что для облегчения оставил его на явочной квартире. Он принялся шарить по карманам, ища что–нибудь поувесистей, и нашел гайку. Тщательно прицелившись, он запустил ею в негодяя. Ветром гайку отнесло точно в лоб бандиту. Тот взмахнул руками и грянулся оземь. Вся шайка сперва разразилась злорадным хохотом, а затем принялась приводить в чувство своего главаря. Наконец тот поднялся, покачиваясь, сделал несколько шагов и, не в силах ничего крикнуть, погрозил кулаком. Снова застучал отбойный молоток, и за его шумом бандиты не услышали того, что услыхал Валера: в разных концах города началась стрельба.

Известие о появлении красного флага на трубе электростанции принес в отряд Жилина сам Маховиков. Всю дорогу от города старый редактор проделал бегом, и это усилие оказалось для него чрезмерным. Он упал на руки столпившихся вокруг него партизан, прошептал: «Успел…» и, улыбнувшись, закрыл глаза. Через минуту его голова бессильно мотнулась набок. Лейтенант Жилин, видевший на своем веку немало смертей, первым медленно потащил с головы ушанку. На щеке лейтенанта блеснула слеза. «Мы возьмем его с собой, — прошептал лейтенант. — Он должен видеть это…» Для Маховикова сделали носилки, и четверо партизан понесли его тело в середине колонны, двигавшейся к городу. После часа ходьбы колонна начала втягиваться в предместья. Теперь отряд двигался по улице 206‑й статьи, бывшей Пионерской. Партизаны шли по двум сторонам улицы вдоль стен домов, зорко вглядываясь в темные окна, с оружием наизготовку. Однако бандиты нигде не показывались. Вскоре колонна подошла к перекрестку, где угловой дом украшала вывеска кафе «Ветерок». Неожиданно внутри кафе послышались истерические вопли и звон разбиваемой посуды. Двери распахнулись, и на улицу вывалилась безобразно пьяная бандитская компания. Не обращая ни малейшего внимания на партизан, бандиты — их было шестеро — обнявшись, двинулись к центру города, оглашая тихие кварталы пением, больше похожим на рев голодных хищников, злобной матерщиной и просто каким–то бессвязным бредом. «Стой!» — крикнул им в спину лейтенант Жилин. Бандиты разомкнули объятия и обернулись, при этом двое из них тут же свалились на мостовую и захрапели. «Руки вверх!» — продолжал Жилин. Некоторое время бандиты тупо глядели на него. «Шухер, легавые!» — взвизгнул затем один из них, и мерзавцы, покачиваясь, в ужасе засеменили в подворотню. Однако партизаны настигли их. Началась свалка. «Ну хорош, ну чего ты!» — канючили некоторые бандиты. «Пусти ногу! Убью! Припорю, гад!» — грозились другие и в бессильной злобе плевались и пускали ветры. Однако, несмотря ни на что, их связали и сложили на телеги. Колонна двинулась дальше. Ближе к центру города встречи с бандитами становились все чаще, причем появление партизан всюду оказывалось неожиданным. Одну группу бандитов накрыли в подъезде. Партизан привлекла громкая брань, доносившаяся из распахнутых дверей. Они бросились туда и обнаружили, что четверо бандитов разломали деревянные перила лестницы и обломками перил дубасят какую–то старуху. Когда бандитов после короткой свалки связали и допросили, то выяснилось, что пострадавшая старуха является само- гонщицей и били ее за отказ выдать зелье в долг. Жилин брезгливо взглянул на нее и сказал: «Не за того вступились. Связать и ее за компанию». Бандиты злорадно захихикали, но притихли, когда лейтенант цыкнул на них. Отряд продолжал свой путь. Передовые группы партизан вышли на пустынную в этот ранний час площадь Уголовного кодекса. Прямо перед ними возвышалось здание гостиницы «Заря», превращенной бандитами в публичный дом. Первыми его обитательницами стали в свое время бандитские марухи, которым затем стали передаваться на воспитание приглянувшиеся бандитам девушки из порядочных семей. При пополнении своего гнезда разврата бандиты, как всегда, действовали путем насилия и угроз. Однако в самом притоне вся обстановка была рассчитана на то, чтобы соблазны красивой жизни и влияние марух, порочных до мозга костей, внесли семена разложения в неокрепшие девичьи души. И многие действительно приходили в этой удушливой атмосфере к моральному падению и уже не стеснялись курить, пить водку, сидеть на коленях у бандитов и носить краденые драгоценности. Но немало находилось и таких, которые оставались твердыми и внутренне чистыми в этом зловещем вертепе, которые, несмотря ни на что, верили в неизбежность падения клики Ганюка. О них–то прежде всего и подумал Жилин, разглядывая возвышающееся перед ним мрачное пятиэтажное здание из кроваво–красного кирпича. Внутри здания, казалось, все вымерло. Вместо вывески с надписью «Заря» над входом красовался огромный фанерный щит, выкрашенный в голубой цвет, а по голубому красным было неровно выведено: «Дом отдыха «Шухерозада»». Название придумал явно какой–нибудь бандит. «Слышал звон, да не знает, где он», — подумал Жилин и вдруг почувствовал сильнейшее ожесточение против бандитов. «Вперед!» — крикнул он, обернувшись к своим, и бросился к зданию, размахивая пистолетом. К его удивлению, никто не стрелял и в округе по–прежнему царила тишина, только за его спиной раздавался топот бегущих следом за ним партизан. Лейтенант рванул на себя, тяжелую дверь и ворвался в вестибюль. В пустынном вестибюле пол был усеян мусором. Жилин приготовился ринуться вверх по лестнице, как вдруг заметил на месте администратора огромного бандита, который спал, положив нечесаную голову на стойку. Во рту негодяя торчал давно потухший окурок. Потревоженный шумом бандит приподнял голову и разлепил опухшие веки. Некоторое время он бессмысленно разглядывал партизан и Жилина, стоявшего перед ним. Вдруг в его поросячьих глазках плеснулся ужас, он раскрыл щербатый рот, готовясь что–то крикнуть. В этот момент кулак лейтенанта обрушился на его темя. Лязгнула челюсть, и голова бандита с закрывшимися глазами намертво припечаталась к стойке. Тут за спиной лейтенанта прогремел выстрел. Он обернулся и увидел, как партизаны пустились за кем–то в погоню вверх по лестнице. Оказалось, что трое каких–то бандитов решили спуститься в вестибюль, но при виде партизан бросились наутек, а один успел выстрелить. Взять бандитов без шума не удалось. Теперь вся надежда была на один решительный рывок, чтобы не дать врагу опомниться. «Ура!» — закричал лейтенант и впереди всех огромными прыжками помчался вверх по лестнице. Лавина атакующих начала стремительно растекаться по всему зданию, которое тут же наполнилось ужасным шумом. Сливались воедино крики, выстрелы, звуки ударов, грохот рушащейся мебели и треск выламываемых дверей. Жилин в порыве ярости мигом взлетел на пятый этаж и неожиданно увидел перед собой на лестничной площадке четырех бандитов в кальсонах. Они раскачивали громадный платяной шкаф, готовясь обрушить его на партизан. Медлить не следовало, могли погибнуть люди. Жилин рванулся вперед. Вид его был так страшен, что бандиты уронили шкаф и разбежались, но не все — одному шкаф придавил ногу. Негодяй немедленно упал и притворился мертвым. Жилин пнул его в бок. «Уй–уй–уй!» — не выдержав даже ничтожной боли, захныкал мерзавец. «Взять его!» — приказал лейтенант и вбежал в коридор. Увидев его, метавшиеся по коридору бандиты попрятались в номера. Жилин с разбегу ударил плечом в ближайшую дверь. Изнутри прогремела автоматная очередь, и пули, прошив дверь, лишь чудом миновали лейтенанта. Тогда он достал пистолет и выпустил всю обойму в дверной замок, а затем изо всей силы пнул дверь ногой. Та распахнулась, и лейтенант, пригнувшись, ворвался в комнату. Следующая автоматная очередь прошла над его головой. Против двери, расставив ноги, стоял с автоматом в руках Кинжалидзе. Кроме засаленных полосатых носков, на нем ничего не было. Жилин, угрожающе ворча, вцепился ему в горло. Свирепый убийца захрипел, автомат выпал у него из рук. Но тут остальные бандиты, находившиеся в комнате, очнулись от минутного замешательства и бросились на Жилина. Лейтенант продолжал сжимать горло Кинжалидзе, но тут какая–то накрашенная маруха вцепилась ногтями ему в лицо, а в спину ему вонзили вилку. Это окончательно вывело лейтенанта из себя. Он отпустил Кинжалидзе, и негодяй замертво рухнул на пол. В этот миг кто–то сзади ударил лейтенанта по голове тяжелым тупым орудием, проявив коварство, присущее нравам преступного мира. Жилин пошатнулся, но сохранил равновесие, развернулся, и его кулак врезался в отвисшую челюсть бандита, державшего в руках лом. Тело негодяя взвилось в воздух вместе с ломом и грохнулось на стол, уставленный посудой. Стол опрокинулся, и всё с грохотом и звоном повалилось на пол. Тем временем лейтенант продолжал крушить кулаками асимметричные бандитские физиономии. На пол градом сыпались золотые фиксы, черные повязки, стеклянные глаза и прочие принадлежности бандитского туалета. Время от времени то одно, то другое татуированное тело со сдавленным криком оседало на пол и после нескольких судорожных движений затихало среди опрокинутых стульев. А Жилин продолжал неумолимо теснить бандитов, которые наконец сгрудились в углу, отчаянно отбиваясь обломками мебели и пустыми бутылками от яростных наскоков лейтенанта. Вдруг Жилин остановился. Некоторое время он стоял неподвижно против толпы бандитов, обводя ее грозным взглядом, затем вдруг что–то крикнул, схватил стоявший рядом с ним холодильник и обрушил его на лохматые головы врагов. Послышался хруст костей и вопли ужаса. Затем бандиты, не переставая вопить, мимо Жилина бросились к выходу. Лейтенант тщетно пытался их остановить. Однако в дверном проеме они застряли, так как каждый хотел вырваться первым, и поэтому Жилину удалось схватить двоих. После этого оставшиеся разнесли в щепки дверь и вывалились орущей и копошащейся массой в коридор. Лейтенант одной рукой держал какого–то бандита, схватив его сзади за кальсоны, а другой — ту самую маруху, которая пыталась выцарапать ему глаза. Бандита он немедленно выкинул в окно, и его звериный рев затих внизу, а маруху оглушил рукояткой пистолета. После этого он с сознанием исполненного долга вышел в коридор. Там его глазам предстала картина общей капитуляции. Полуодетые и босые бандиты, заложив руки за спину, с мрачным видом выходили из комнат и брели по коридору к лестнице, злобно огрызаясь, когда их подталкивали. Вдруг один из них бросился к ногам лейтенанта и, пользуясь его растерянностью, успел покрыть слюнявыми поцелуями оба его сапога. «Не убивайте меня! — вопил мерзавец. — Я все скажу!» Лейтенант схватил его за плечи и рывком поставил на ноги. «Говори!» — рявкнул он в самое ухо бандиту. «А меня не расстреляют?» — дрожащим голосом спросил тот. «Это решит суд», — неумолимо ответил Жилин. Бандит, решив, очевидно, что все потеряно, захлебываясь и брызгая слюной, начал свой рассказ. Из его путаных объяснений Жилин понял одно, самое главное: бандитская верхушка собиралась устроить гулянку в ресторане «Прибой», отмечая годовщину первой судимости Жерепа. Это и впрямь было известием чрезвычайной важности.

Красный флаг на трубе электростанции явился сигналом к сбору и для городских подпольщиков. Договорились, что местом сбора станет актовый зал железнодорожных мастерских. Непреодолимое отвращение, которое бандиты питали к одному виду промышленных предприятий, служило, казалось, надежной гарантией безопасности особенно в последнее время, когда бандиты, махнув на все рукой, перестали контролировать производство и лишь предавались самому необузданному разложению. Мало–помалу со всех концов города подпольщики стекались в условленное место. Хотя Финкель, отвечавший в уродливой бандитской иерархии за экономику, куда–то пропал вместе со своими головорезами и уже не стращал рабочих расправой, работа в мастерских тем не менее не прекращалась: изготовлялось оружие, продолжался уход за локомотивами и вагонами, которые к моменту восстановления законности должны были оказаться в исправном состоянии — такую задачу поставил перед подпольем Маховиков. Немалый вред транспортному хозяйству причиняли, однако, бандиты, всюду совавшиеся в поисках спирта. Особенно страдали от их набегов железнодорожные цистерны. Хотя бандит Змиев по кличке Змей и взлетел на воздух при попытке прорубить топором цистерну с жидким водородом, его печальный пример не образумил остальных. Поэтому приходилось постоянно принимать меры по укрытию локомотивов, вагонов и цистерн на отдаленных путях и в депо, а также по уничтожению отдельных бандгрупп.

Итак, подпольщики собрались в актовом зале. Появление полковника Зубова вызвало среди них бурное ликование: многие впервые видели своего вождя на свободе. Готовясь произнести речь перед началом восстания, полковник хотел, чтобы его слушало как можно больше людей. Подпольщикам следовало ясно представлять себе важность своей миссии и свои боевые задачи. Поэтому Зубов расположил посты только на самых вероятных путях появления бандитов, а все остальные бойцы собрались в актовом зале. Такое решение было опрометчивым, что и подтвердилось уже через несколько минут после начала собрания. Полковник взошел на трибуну, хлебнул воды из стакана и кашлянул. Собрание замерло. И в этот ответственный момент дверь зала со скрипом приоткрылась. В щель просунулась физиономия, такая красная и рыхлая, что казалась вылепленной из котлетного фарша, и долго осматривала помещение, с трудом ворочая остекленелыми глазами. После этого обладатель физиономии, а за ним и четверо его приятелей ввалились внутрь, поднялись на сцену и направились к трибуне, с которой на них оцепенело взирал полковник Зубов. В мозгу его шла мучительная борьба. По всему обличью вошедших: по их милицейской форме, по обрюзгшим лицам, на которых все мыслимые пороки оставили свои неприглядные следы, по наглой и самоуверенной манере держаться полковник угадал в них бандитов. Однако крик «Бей их!» застрял у него в горле. Кто мог сказать, много ли бандитов осталось за дверями и вообще с чем связано их появление здесь? Не выяснив этого, ликвидировать бандитов было бы неразумно. Поэтому полковник сделал присутствующим знак оставаться на местах и решил выжидать. Тем временем незваные гости приблизились к трибуне и столпились около неё, тяжело дыша и распространяя вокруг себя острый спиртовой запах, смешанный с запахом немытого тела. «Срыгни с трибуны, чувак», — обратился к Зубову главный. «А в чем дело?» — стараясь выиграть время, спросил полковник. «Свали, козел, кому сказали!» — истерически завизжал один из бандитов и, вцепившись в одежду полковника, при поддержке остальных попытался стащить его с трибуны. Такого поворота событий Зубов не предвидел. Бандитов явно что–то разозлило. Полковник вяло сопротивлялся, пытаясь оттянуть развязку, но в нем уже закипала ярость. Подпольщики в зале глухо волновались. И в этот момент из глубины сцены раздался чей–то дребезжащий голос: «Остановитесь!» К замершим в изумлении бандитам семенящей походкой спешил по сцене старый рабочий Слюсарев, которого товарищи любовно называли просто «Аполлоныч». В то время как Зубов готовился к выступлению, Аполлоныч за кулисами искал спрятанное в груде старых декораций переходящее Красное знамя, врученное коллективу мастерских в прошлом году. Теперь ему предстояло вести подпольщиков в бой. Возвращаясь обратно, старик стал свидетелем вышеописанного безобразного эксцесса. Его до глубины души возмутило столь бесцеремонное обращение бандитов с полковником, которого Аполлоныч не только глубоко уважал, но и любил, как родного сына. Но особенно потрясла его та наглость, с которой негодяи осмелились посягнуть на священный ритуал торжественного собрания. Возмущенный Аполлоныч приблизился к главному бандиту и своей сухощавой ладонью наотмашь ударил его по щеке. Чтобы осознать происшедшее, бандиту понадобилось не менее пяти минут, а затем он схватил с трибуны графин с водой и, крикнув: «Получай, старые мозги!», обрушил графин на голову честного старика. На секунду в зале воцарилась гробовая тишина, только журчали вода и кровь, стекая по одежде несчастного Аполлоныча, да хрустели осколки стекла, которые он давил, неловко переступая своими большими башмаками в инстинктивных попытках сохранить равновесие. Затем старик с грохотом рухнул на пол. В глазах у полковника помутилось. Он издал наконец долго сдерживаемый вопль «Бей их!» и первым подал пример, влепив главному бандиту такой ужасный удар в скулу, что тот несколько метров пролетел по воздуху, с треском проломил головой фанерную перегородку, отделяв шую сцену от каморки с театральным реквизитом, и застрял в проломе. Подпольщики повскакали с мест и во мгновение ока связали негодяев. При допросе бандиты, протрезвевшие от страха, торопясь и перебивая друг друга, рассказали о цели своего прихода. Оказалось, что Ганюк, предававшийся с утра своему любимому занятию, а именно катанию на лифте, неожиданно застрял между верхними этажами. Послали за бандитом Пьянковым по кличке Тазепам, который когда–то работал электриком. Однако тот явился на место происшествия уже вдребезги пьяным и потребовал сразу налить ему стакан водки, угрожая, что иначе работать не будет. Выпив водку и попытавшись приступить к работе, он немедленно свалился в шахту лифта и расшибся в лепешку. Вот тогда–то и порешили ехать в железнодорожные мастерские и во что бы то ни стало найти там людей, знающих толк в лифтах. «И что, он там все еще сидит?» — спросил Зубов. Бандиты отвечали утвердительно. «К оружию! — в восторге закричал полковник. — Все за мной!»

Отряд Жилина после захвата гостиницы «Заря» не стал продвигаться дальше в город, а расположился в гостинице и прилегающих домах в ожидании сбора главных бандитов в ресторане «Прибой». Ближе к вечеру лейтенант, обосновавшийся с биноклем на чердаке гостиницы, откуда хорошо просматривался ресторан, стал свидетелем прибытия первых автомобилей с бандитами. Лейтенант ясно видел в бинокль, что многие из приехавших были в одном исподнем, а иные и вовсе нагишом. Впрочем, многие, наоборот, вырядились в яркие и крикливые одежды со множеством украшений, производивших впечатление безвкусной и дешевой роскоши. Вскоре подкатил и сам виновник торжества Жереп вместе с Хряковым, Штукманом и Барабаном. Жилин для верности подождал еще немного, но площадь перед рестораном оставалась безлюдной. Тогда он спустился: вниз, приказал Епифану собрать всех в вестибюле, а сам пошел в соседние дома вызывать размещенные там отряды. Когда он во главе своих людей возвращался обратно, его внимание привлек стоявший у входа в гостиницу грузовик. Когда он уходил, там не было никакого грузовика. Обернувшись к своим людям, лейтенант сделал им знак не шуметь, крадучись приблизился к машине и заглянул через борт в кузов. Сразу стало ясно, что автомобиль принадлежит бандитам: в кузове, обитом изнутри засаленными диванными подушками, среди скомканных простынь и пустых бутылок валялся вниз лицом какой–то босой тип в одних засаленных милицейских штанах. В кабине никого не было. «За мной, без шума!» — скомандовал лейтенант. Он первым бросился к двери гостиницы, где немедленно столкнулся нос к носу с верзилой по кличке Шкаф. Тот оказался не только пьян, как обычно, но вдобавок еще и совершенно раздет. Из–за его спины на лейтенанта тупо уставились пять или шесть пьяных обрюзгших физиономий, ничем по сути не отличавшихся от двух обезьяньих морд, наколотых на волосатой груди верзилы. «Руки вверх!» — крикнул лейтенант, но бандиты и не подумали сдаться, а повернулись и бросились обратно в вестибюль. Однако туда уже спускались по лестницам партизаны. Тогда Шкаф выхватил неизвестно откуда пистолет и открыл ураганную пальбу. К счастью, он ни в кого не попал, только лейтенанта Жилина слегка контузило в голову. Пользуясь замешательством партизан, Шкаф с разбегу прорвался через их ряды и, высадив дверь с табличкой «Посторонним вход воспрещен», затопал вниз по лестнице в подвал, по дороге выбросив пистолет, в котором кончились патроны. Остальные его сообщники, видя бессмысленность сопротивления, подняли руки вверх. Жилин, несмотря на то, что в голове у него еще шумело от полученной контузии, смело бросился в подвал вслед за уходящим преступником. Сбежав по лестнице, он распахнул обитую железом дверь и сразу угодил в непроницаемый мрак. Было холодно, пахло тлением и сыростью. Лейтенант принялся нашаривать на стене выключатель, но в этот миг бандит с гортанным воплем прыгнул ему на спину и стал душить, шумно сопя и стуча зубами от холода. Однако лейтенант, резко пригнувшись, перекинул верзилу через себя, и тот тяжело шмякнулся о бетонный пол. Жилин включил свет, и глазам его представилось отвратительное зрелище: перед ним, трясясь от холода и от злобы, стоял голый мерзавец, успевший уже вооружиться — в левой руке он держал, как щит, крышку от мусорного ведра, а в правой — лопату. Некоторое время он в бешенстве сверлил лейтенанта взглядом, а затем, грязно ругаясь, замахнулся своим изуверским оружием. Жилин пригнулся и отскочил в сторону, туда, где возвышалась куча всякого садового инвентаря. Лопата верзилы со звоном врезалась в стену, а лейтенант тем временем выбрал в куче лопату поувесистей и приготовился к бою. После некоторого замешательства верзила двинулся вперед. Лезвия лопат со скрежетом скрестились в воздухе. Некоторое время Жилин хладнокровно отражал яростные удары верзилы, а затем ловко пригнулся, и верзила, размахнувшийся на сей раз с особым остервенением, проклиная все и вся, завертелся вокруг своей оси, увлекаемый собственной лопатой. Лейтенант, улучив момент, ткнул его черенком в брюхо. Бандит выронил все свое вооружение и с жалобным воем согнулся в три погибели, повернувшись к Жилину спиной. Лейтенант сразу же отвесил ему пинка в зад, от которого верзила, не разгибаясь, стремительно пробежал через весь подвал и врезался головой в противоположную стену с такой страшной силой, что все здание затряслось, а с потолка посыпалась штукатурка. Лейтенант подошел, с омерзением взял потерявшего сознание бандита за ногу и поволок наверх, туда, где партизаны с нетерпением ожидали своего вождя.

Люди Жилина начали мало–помалу скрытно окружать ресторан «Прибой». Скрытность облегчалась тем, что прилегающие к ресторану кварталы были совершенно пустынны — жители давно покинули их в страхе перед опустошительными вылазками бандитов, которые те то и дело предпринимали в поисках своих низменных развлечений. Вскоре площадь взяли в кольцо, и партизаны замерли, с нетерпением ожидая сигнала к штурму. Но лейтенант не спешил. Когда начало смеркаться, все бандитские часовые один за другим скрылись в ресторане, и оттуда еще громче понеслись пьяные выкрики, звон посуды и нестройное пение. «Пора!» — громким шепотом произнес Жилин, и цепи партизан разом поднялись и молча двинулись к ресторану, нарушая тишину лишь тяжелым топотом сапог. Впереди держался лейтенант Жилин. Добежав до огромного ярко освещенного окна, он с ходу высадил стекло прикладом автомата, под градом осколков вскочил на подоконник, а оттуда перепрыгнул на ближайший столик, уставленный бутылками и закуской, попав при этом ногой в тарелку с креветками. Сапогом, облепленным креветочной шелухой, он нанес три мощных удара по опухшим физиономиям трех бандитов, сидевших за столом. Все трое почти одновременно вместе со стульями рухнули на пол, потеряв последние остатки сознания, а лейтенант навел на ярко освещенный зал дуло автомата и громко скомандовал: «Руки вверх!». Вслед за ним то же крикнул с эстрады Епифан, проникший со своей группой в зал через подсобные помещения, а от входной двери — возглавлявший третью группу старик Брагин. В зале постепенно воцарилась гробовая тишина. Бандиты начали медленно поднимать руки, но в этот момент в мозгу Хрякова промелькнула мысль о близости возмездия, и он в ужасе схватил со стола свиную голову и изо всех сил запустил ею в лейтенанта. Последнее, что запомнил Жилин, было стремительно приближающееся к нему по воздуху свиное рыло, после чего он ощутил страшный удар в лоб и лишился чувств. Ему уже не довелось увидеть, как Епифан длинной очередью изрешетил схватившегося за кобуру Хрякова, как тот судорожно задергался, сделал несколько неверных шагов, пытаясь сохранить равновесие, и ничком рухнул на пол. Однако многие бандиты за время этого досадного эпизода успели прийти в себя и схватиться за оружие, а то и просто за бутылки, вилки и столовые ножи. Раздалась матерная брань, грохнули первые выстрелы. Партизаны ринулись вперед, и началась свалка. Впрочем, длилась она недолго. При стрельбе одуревшие от непрерывной гульбы бандиты либо вообще мазали, либо, путая своих и чужих, косили тех и других с одинаковой злобой. Не более разумно вели они себя и в рукопашном бою. Часто партизанам приходилось разнимать бандитов, в пьяном азарте колотивших, кусавших и душивших друг друга, и лишь после этого их связывать. Видя, что схватка идет к концу и ряды бандитов неотвратимо редеют, Барабан в отчаянии вскарабкался вверх по шторе и застыл наверху, руками и ногами, как клещ, вцепившись в карниз. В его помутившемся сознании зародилась безумная надежда на то, что о нем забудут. Схватка в ресторане завершилась, когда Епифан уложил ударом стула однорукого бандита по кличке Левый, который бросился на него с вилкой. После этого уцелевшие бандиты стали бросать оружие и с мрачным видом поднимать руки вверх. В это время, потревоженный внезапно наступившей тишиной, очнулся лейтенант Жилин. Его наметанный глаз сразу заметил скорчившегося на карнизе Барабана. Правда, отчасти в этом были повинны и широчайшие цветастые трусы, которые наряду с драной тельняшкой составляли все одеяние бандита. Лейтенант слабо улыбнулся, подошел к Епифану и тихим голосом попросил у него, спички. «Полегчало, товарищ лейтенант?» — радостно спросил Епифан, протягивая коробок. Жилин слегка кивнул, так как говорил еще с трудом, подошел к шторе, на карнизе которой отсиживался Барабан, и поджег ее. Огонек, разгораясь, весело побежал кверху, а видевший все это Барабан тоскливо замычал и еще крепче вцепился в карниз. «Сдавайся!» — предложил ему лейтенант, но негодяй только сдавленно выругался в ответ. Лишь когда начали потрескивать волосы у него на ногах и в зале распространился мерзкий запах паленой шерсти, Барабан зашевелился, делая какие–то бесцельные судорожные движения. С усилением жара его движения становились все оживленнее, и наконец, издав вопль ужаса, Барабан с невероятной для его обрюзгшего тела ловкостью прыгнул в сторону огромной люстры, освещавшей зал, и повис на ней, уцепившись за позолоченный обруч, к которому крепились стеклянные подвески. На предложение сдаться мерзавец отвечал нецензурной бранью, свирепыми угрозами, от которых кровь стыла в жилах, и вообще, несмотря на свое безвыходное положение, не проявлял ни малейших признаков раскаяния. «Брюхо распорю, кости переломаю! — с, ненавистью косясь вниз, хрипел Барабан. — Всех искалечу!» Жилин распорядился принести и поставить под люстрой диван из фойе ресторана, на который вскоре и упал обессилевший Барабан. Его немедленно связали. В это же время из туалета вывели, руки за спиной, укрывавшегося там Штукмана. Последний был в кителе, сплошь увешанном всевозможными орденами, медалями, значками, и в подштанниках. Завидев лейтенанта, Штукман рванулся к нему, крича: «Товарищ лейтенант, как хорошо, что мы встретились! Я вам все объясню!» Но Жилин лишь махнул рукой, и Штукмана толкнули к выходу, куда уже тянулись цепочкой другие пленные бандиты. «Товарищ лейтенант, извините, мне сейчас некогда, мы встретимся в другое время!» — еще кричал Штук ман, но его уже никто не слушал. Окончательно пришедший в себя Жилин приказал выстроить пленных бандитов в колонну и вести их к городской тюрьме, а сам с Епифаном и еще несколькими Брагиными возглавил шествие. Когда они подошли к тюрьме, то обнаружили, что улица перед тюремными воротами совершенно пустынна, а вделанная в ворота дверь с «глазком» распахнута настежь. После некоторого колебания лейтенант вошел в дверь и тут же споткнулся о лежавшего ничком бандита. Тот недовольно замычал и перевернулся на спину, при этом из–под него выкатилась бутылка и с тихим звоном покатилась по асфальтовому покрытию двора. Жилин без труда опознал в спящем Василия Мвепу. Бандита связали, а лейтенант, Епифан и еще несколько бойцов вошли в караульное помещение. Там стоял густой спиртовой дух, несколько пьяных бандитов валялось на полу. Всюду были разбросаны объедки, окурки, пустые бутылки. На топчане, в куче тряпья, кто–то громко бредил. Внезапно раздавшийся душераздирающий вопль заставил вошедших вздрогнуть. «Они опять здесь! Спасите!» — голосил кто–то в углу, и вслед за этим из–за шкафа на четвереньках выбежал человек. Подбежав к Жилину, он спрятался за него, обхватив руками его ноги, и забормотал: «Змеи, змеи… Они опять здесь! Спасите меня!» Жилин узнал его — это был Финкель. «Чудно, старшой, что–то не видать змей–то», — заметил Епифан. «Белая горячка, — сухо сказал Жилин. — Связать». Они прошли в здание тюрьмы. Там было пустынно, лишь негромко гудел сквозняк, задувавший в открытые двери и окна, гулко раздавались шаги вошедших да хрустело под ногами битое стекло. Заключенные, пользуясь тем, что бандиты редко заглядывали в тюрьму, давно разбрелись кто куда — те, кто сумел освободиться раньше, помогли сделать то же самое остальным. Многих отпустили сами же охранники в обмен на вино. Однако, как выяснилось позднее, некоторых заключенных бандиты в припадках усердия все–таки замучили, а некоторые, забытые в камерах, умерли с голоду, так как заниматься кормлением бандитым давно уже перестали. Удовлетворенный в целом результатами осмотра тюрьмы, лейтенант Жилин отдал Епифану приказ разместить пленных бандитов по камерам, вручив ему найденные в караулке ключи. Сам лейтенант с небольшой группой людей, в которую вошли, в частности, Демид и Филимон Брагины, направился к зданию УВД. Там, под боком у Ганюка, бандиты соблюдали еще какую–то видимость порядка, поэтому в караульном помещении Жилин застал трех бандитов в форме, сидевших за столом. На столе стояли три бутылки водки, были разложены колбаса, хлеб и соленые огурцы. На то, что бандиты находятся при исполнении служебных обязанностей, указывали два ржавых пистолета, лежавшие тут же на столе. Порядком уже выпившие бандиты уставились на вошедшего лейтенанта. Тот в свою очередь с неприязнью смотрел на них. Сначала Жилин собирался взять охрану хитростью, без шума, но под дерзкими взглядами бандитов в его душе закипело вдруг бурное возмущение, и он, сам не отдавая себе отчета в своих действиях, сгреб со стола оба пистолета и швырнул их в физиономию бандиту, смотревшему особенно нахально, а затем мощным рывком опрокинул стол. Стол, посуда и сами бандиты вместе со стульями с грохотом и звоном рухнули на пол. Один мерзавец вскочил на ноги, но лейтенант угостил его такой страшной оплеухой, что он взвился высоко в воздух, перевернулся на лету и, зацепив сапогом засиженный мухами портрет Ганюка, висевший на стене, вместе с портретом грохнулся на пол, где и застыл в неестественной позе. Привлеченные шумом партизаны, ворвавшись в караулку, застали там картину полного разгрома, а над всем этим, тяжело дыша, стоял разгневанный лейтенант. «За мной!» — приказал он, и отряд вступил в здание УВД. Часть партизан, получив от лейтенанта ключи, снятые с тела начальника караула, разошлась по этажам и занялась освобождением заключенных и обезвреживанием бандитских постов. Лейтенант же поспешил к квартире Ганюка, о местонахождении которой узнал от пленных бандитов. Там он надеялся захватить вражеского главаря, а также Жерепа, которого не оказалось в ресторане, хотя Жилин сам видел, как он туда входил. У двери с бронзовой табличкой «генерал Грацианов» в кожаном кресле сидел, развалясь, несовершеннолетний бандит Малахов и, закрыв глаза, самозабвенно курил. Рядом с ним на полу стояли магнитофон, наигрывавший какую–то нестройную зарубежную музыку, и три бутылки пива. К стене была прислонена похищенная из Дома культуры железнодорожников электрогитара. Шагов лейтенанта Малахов не услышал, а может быть, подумал, что идут свои, — во всяком случае глаз он не открыл до того момента, как Жилин, с трудом найдя его ухо в дебрях длинных немытых и нечесаных волос, с силой потянул за него. «Пусти, убью!» — заорал испорченный подросток, но тут же, разглядев, кто стоит перед ним, в испуге замолчал. «Я же предупреждал тебя, Малахов, что мы еще встретимся, если ты не переменишь линию своего поведения! — обратился к нему лейтенант. — Посмотри, с кем ты дружишь! У них же нет ничего за душой, никаких интересов, вот и у тебя их тоже не стало». «Почему?» — прошептал Малахов. «А разве неправда? Вот скажи мне, что тебя интересует? Чем ты увлекаешься?» «Музыкой», — промычал Малахов. «Так, хорошо, музыкой, — согласился лейтенант. — Но ведь для того, чтобы заниматься музыкой, нужна большая подготовка, а учиться ты не хочешь. К тому же право заниматься музыкой, пользоваться инструментами должно принадлежать самым достойным, а чем ты заслужил это право? Тебе еще только предстоит его добиваться». Малахов хмуро молчал, и Жилин поручил его попечению подошедшего Филимона, распорядившись посадить подростка в какую–нибудь камеру отдельно от бандитов и снабдить учебниками. Не успели они отойти на несколько шагов, как Филимон отвесил Малахову оплеуху, и тот заревел. «В чем дело?» — подбежав к ним, спросил лейтенант. Оказалось, что Малахов попросил у Филимона закурить, а когда тот ответил: «Молод еще» — непечатно обругал мужика. «Опять ты за свое, Малахов! Советую тебе, пока не поздно, задуматься над своим поведением!» — закричал на него Жилин и затем отозвал Филимона в сторонку. «А вы тоже хороши, товарищ Брагин, — упрекнул он Филимона. — Наша задача — не столько карать, сколько воспитывать, а рукоприкладство может оттолкнуть тех, кого еще можно было бы перевоспитать. Поэтому прошу вас впредь проявлять терпение и чуткость». «А если он опять матюгаться станет?» — спросил Филимон. «Вы должны терпеливо разъяснять недопустимость подобных фактов», — отвечал лейтенант. После этого Филимон увел Малахова, а Жилин припал ухом к замочной скважине квартиры Ганюка. Внутри было тихо. Тогда Жилин разыскал в коридорах нескольких партизан и, вернувшись с ними к двери, внятно постучал. Ему пришлось стучать несколько раз, прежде чем за дверью послышались шаги и женский голос слащаво спросил: «Кто там?» «Народная власть, — веско сказал Жилин. — Открывай!» Однако им пришлось ждать еще довольно долго. За дверью слышались беготня, шепот, звуки сдвигаемой мебели, и наконец дверь отворилась. Глазам партизан предстала Эдита Рогова. Она приторно улыбалась и нервно теребила кружева своего весьма откровенного утреннего пеньюара. «Ганюк здесь?» — прямо спросил Жилин тоном, отметавшим всякую фамильярность. «Нет, — с деланной беспечностью ответила Эдита, — со вчерашнего не был. А я тут все одна и одна…» «Вот как», — иронически заметил лейтенант и сделал своим людям знак приступить к обыску. Те разошлись по комнатам, а Жилин продолжал расспрашивать Эдиту: «А он не говорил, куда пойдет?» «Ах, я не спрашивала. Небось в ресторан пошел, у них там что–то намечалось, а я не смогла». «Почему?» спросил Жилин. «Ах, я так плохо себя чувствую, просто ужас», — томно отвечала Эдита, искоса наблюдая за действиями партизан, обшаривавших квартиру. Лейтенант перехватил ее взгляд, и это окончательно убедило его в том, что дело нечисто. «А где жена Ганюка?» — спросил он, продолжая исподволь следить за Эдитой. «В карцере», — отозвалась Эдита не без злорадства. Задав ей еще несколько вопросов, лейтенант в то же время обнаружил, что Эдита проявляет беспокойство, когда кто–либо из партизан приближается к платяному шкафу. Жилин собрался заглянуть в шкаф, но это же пришло в голову и Филимону, который открыл дверцу и сунул руку внутрь. В следующий миг он с воплем выдернул руку обратно: скрывавшийся там преступник до крови прокусил ему палец. Хриплый голос из шкафа дико заорал: «Залазь сюда, гады! Кто смелый, залазь, всех попыряю!» В подтверждение этих слов острие финского ножа несколько раз пробило изнутри фанерную дверцу. «Кто там?» — грозно спросил Жилин Эдиту, указывая на шкаф. «Жереп», — распустив губы, промычала Эдита и залилась слезами. «Так», — сказал лейтенант и погрузился в раздумье: «Атаковать преступника в шкафу рискованно. К тому же он сам только этого и ждет. Взламывать шкаф тоже опасно — преступник может выскочить с ножом и кого–нибудь ранить. В то же время его надо брать живьем. Нет, его надо как–то вывести из равновесия, чтобы он сам вышел к нам». Поразмыслив еще минуту, лейтенант велел вскипятить воду и найти сверло. Пока чайник стоял на огне, все сохраняли молчание. Жереп в шкафу также затих. Вскоре принесли сверло. Лейтенант с помощью Филимона взобрался на шкаф и начал сверлить его верхнюю доску. Жереп принялся тыкать в ту же доску ножом, однако пробить ее не мог. Тем временем, просверлив одно отверстие, лейтенант принимался за другое и так далее, в шахматном порядке. Жереп плевал в него через эти отверстия, но лейтенант спокойно продолжал работу. Завершив ее, он отдал Филимону сверло, принял у него вскипевший чайник и начал лить в отверстия кипяток. Жереп взвыл и заметался из одного угла шкафа в другой, но обжигающая струя доставала его везде. Партизаны увидели, как дверцы шкафа с треском распахнулись и Жереп, совершенно голый, кубарем вылетел прямо им в руки. У него вырвали нож, повалили на пол и стали вязать. Эдита, поняв, что запираться бессмысленно, подошла к лейтенанту и созналась во всем. Оказалось, что примерно месяц назад она вступила в интимную связь с Жерепом, а сегодня договорилась с ним о том, что он придет к ней из ресторана, когда Ганюк как следует напьется и захочет ехать к девочкам в общежитие текстильной фабрики. Ганюка в ресторане не оказалось, но кто–то сообщил Жерепу, что шеф застрял в лифте одного из высотных домов, после чего Жереп сразу же направился к Эдите. До этого места лейтенант внимательно слушал Эдиту, перебив ее лишь однажды — для того, чтобы сделать замечание своим людям, которые начали было тузить изрыгавшего угрозы Жерепа. Но, услышав эту новость о Ганюке, Жилин прервал рассказ незадачливой аферистки и, оставив людей для охраны арестованных, остальным приказал следовать за ним и сам поспешил к выходу.

Полковник Зубов остановился перед подъездом двенадцатиэтажного дома. Это был именно тот дом, в котором, по показаниям пленных, находился застрявший в лифте Ганюк. Задрав голову вверх, полковник принялся вглядываться в окна, но ничего достойного внимания не обнаружил. Зато вокруг дома мало–помалу начали собираться группы мирных жителей: в городе уже распространился слух о разгроме бандитов и о том, что вот–вот здесь будут брать самого Ганюка. Уговоры разойтись на собравшихся не действовали, да и сам полковник в душе разделял их чувства: после стольких страданий людям хотелось воочию увидеть крах ненавистного режима. Поэтому Зубов решил атаковать немедленно, пока толпа не сгустилась настолько, что случайные жертвы стали бы неизбежны. С другой стороны, пока ничего не говорило о том, что бандиты заметили партизан. Имелся шанс застать их врасплох, как это и происходило в течение всего дня. Зубов подал бойцам знак «Делай, как я» и, вынув пистолет, твердым шагом направился к подъезду. В эту самую минуту дверь отворилась, и на улицу вышел с сумкой в руках какой–то бандит. Пока он в замешательстве обводил взглядом толпу, полковник успел его опознать — это был бандит Тихонравов по кличке Сатана. Подойдя к нему вплотную, Зубов скомандовал: «Руки вверх!» Тихо- нравов никак на это не реагировал и продолжал стоять, втянув голову в плечи и тупо глядя исподлобья куда–то в сторону. Зубов собрался уже повторить команду, как вдруг бандит молниеносно выхватил из сумки пустую бутылку и взмахнул ею над головой полковника. Тот успел увернуться, и бутылка со звоном разбилась о голову стоявшего тут же рабочего Шестернева, который, потеряв сознание, мешком свалился на асфальт. Бандит, истерически визжа: «Свали, козлы, я распсиховался!» — и тыча во все стороны оставшимся у него в руке отбитым горлышком, рванулся вперед. Толпа инстинктивно расступилась перед рассвирепевшим мерзавцем. Растерявшемуся Аполлонычу, который еще не совсем пришел в себя и поэтому не успел отойти с дороги, бандит плюнул в лицо и тут же свалил его с ног изуверским ударом под душу. Дорога к бегству была свободна, но Тихонравов напоследок решил избить ногами кряхтевшего на земле беззащитного старика. В этот момент на площади во главе своих людей появился лейтенант Жилин. «Наши!» — закричал кто–то. Тихонравов, подняв голову, устремил безумный взгляд в сторону приближающихся мужиков, вооруженных в большинстве топорами, и, не раздумывая ни секунды, с необычайной ловкостью вскарабкался на фонарный столб, лягнув при этом в голову лейтенанта Жилина, который пытался; его задержать. Однако наверху бандит впопыхах задел оголенные провода. Раздался треск, негодяй мелко затрясся и окутался вонючим дымом. Искры и какие–то горящие клочья посыпались на лейтенанта Жилина, который все еще стоял внизу, покачиваясь после полученного удара. Его китель занялся сразу в нескольких местах, и жжение привело лейтенанта в чувство, а подбежавший полковник Зубов стиснул его в объятиях и таким своеобразным способом погасил начинавшийся пожар. Осознав, кто его обнимает, лейтенант прослезился. Но тут вокруг прозвучало громкое «Ура!» — это оба отряда, воодушевленные встречей, не ожидая команды, ринулись внутрь дома, где скрывались последыши бандитизма. Полковник и лейтенант разомкнули объятия и устремились следом за ними. Обогнав всех, они первыми ворвались в двери, и сразу же до их ушей донеслись откуда–то сверху дребезжащие удары и, в промежутках между ударами, раскаты злобной брани. По–видимому, это бесновался запертый в лифте Ганюк. А у дверей лифта на площадке первого этажа как ни в чем не бывало прямо на полу сидели три бандита и вяло шлепали засаленными картами, размякнув под влиянием «Розового крепкого», пустые бутылки из–под которого в изобилии валялись тут же. «Сдавайтесь!» — закричал Жилин и бросился вперед, а за ним полковник и остальные повстанцы. Один из картежников вскочил на ноги и выхватил из ботинка бритву в промокашке, но потерял равновесие и, бесцельно взмахнув бритвой, упал на руки своих противников. Покаего связывали, он успел уснуть. Его партнеры не оказал» никакого сопротивления и лишь бессмысленно наблюдали за тем, как их вяжут. Всех троих понесли к выходу, а оба отряда с командирами во главе двинулись вверх по лестнице. До четвертого этажа никто не попался им навстречу. Зубов обратил внимание своих товарищей на то, что все: двери в подъезде исписаны нецензурными словами, закопчены горящими спичками или замазаны нечистотами. «Большой счет гадам предъявим!» — слегка заикаясь, громко сказал Жилин, указывая пальцем на эти безобразия. Видимо, наверху услышали возглас лейтенанта, так как брань и грохот прекратились и воцарилась гнетущая тишина. Восставшие двинулись дальше и на одном из лестничных маршей встретили бандита Проскурина по кличке Каин, видимо, посланного на разведку. Тот продвигался им навстречу, одной рукой держась за стену, а другой балансируя в воздухе. Зубов собрался стрелять, но это оказалось лишним, так как бандит никого уже не узнавал. Приблизясь к лейтенанту Жилину, он крепко вцепился в его китель и невнятно забормотал о каких–то деньгах, которые ему задолжал тот, за кого он принимал лейтенанта. «Что ж ты, кривая душа!» — с горечью всхлипывал Проскурин, обращаясь к Жилину и при этом обильно пуская слюни на его китель. Опасаясь, как бы лейтенант вновь не вышел из себя, полковник Зубов нанес Проскурину выверенный удар рукояткой пистолета в затылок. Бандит осекся на полуслове и тяжело осел на ступеньки. Его понесли вниз, а повстанцы направились дальше вверх, где из застрявшего лифта опять понеслась злобная брань и послышались тяжелые удары. Наконец они очутились на 11‑м этаже, и лишь один лестничный марш отделял их от переполненной бандитами площадки, где шла игра в очко: одни играли, другие заглядывали к ним в карты и подавали советы. При этом никто никого уже не слушал, так как все были безобразно пьяны. Потерявшие сознание в самых причудливых позах лежали и сидели по краям площадки. Пили в основном дубовую морилку, о чем свидетельствовали этикетки многочисленных бутылок и стоявший на лестнице особый запах. Общий нестройный гам заглушал шаги штурмующих, и лишь когда они на секунду замешкались перед последним броском, их заметил бандит Шкляев по кличке Архангел, в то мгновение как раз подносивший ко рту стакан с морилкой. Он выронил стакан, и тот со звоном разбился, обрызгав всех окружающих. «Шухер!» — вскрикнул было Архангел, но прогремел выстрел из пистолета полковника Зубова, и бандит с пулей между глаз повалился в гущу своих сообщников. В следующий миг бандиты, в которых даже тяжелое опьянение не смогло победить привычки к преступной деятельности, схватились за оружие, невзирая на очевидную бессмысленность сопротивления. Подъезд наполнился страшным грохотом пальбы и сизой мглой пороховых газов: в течение доброй четверти часа обе стороны в упор палили друг в друга. Звенели стреляные гильзы, сплошным потоком катившиеся вниз по ступеням. Бандиты укрывались за трубой мусоропровода, за перилами и за телами своих перепившихся дружков, однако все–таки не выдержали кинжального огня и пустились вверх по лестнице на последний этаж, оставив на площадке немало мертвецов. Повстанцы, у которых потерь не оказалось, немедленно бросились за ними, не прекращая поливать бандитов пистолетным огнем, и там, у дверей лифта, в котором притих перепуганный Ганюк, разыгралась последняя схватка. Впрочем, активное сопротивление оказал лишь хромой бандит Шишкин по кличке Шишкан, который с бешенством отчаяния ринулся на полковника Зубова и вцепился ему в горло. Полковник двинул его коленом в пах, и мерзавец со сдавленным стоном опустился на кафельный пол. Остальные бандиты в поисках укрытия принялись звонить и стучать в двери расположенных на этаже квартир, но, невзирая на их угрозы, перемежавшиеся щедрыми посулами, жильцы не торопились открывать, и плачущих от бессильной злобы преступников хватали и обезвреживали прямо у дверей. Лейтенант Жилин с таким азартом атаковал какого–то бандита, что дверь сорвалась с петель и негодяй вместе с лейтенантом ввалился в прихожую, причем Жилин не переставал охаживать мерзавца по спине тяжелой медной пряжкой своего офицерского ремня. Бандит опрометью промчался через всю квартиру, преследуемый по пятам лейтенантом, и, пробив головой стекло, выбросился в окно, забыв, что находится на 12‑м этаже. Лейтенант прислушался, и когда нечеловеческий рев негодяя оборвался далеко внизу, поправил брюки и вдел в них ремень. Тут его внимание привлекла закутанная в одеяло фигура на раскладушке. «Так, а это кто у вас?» — спросил лейтенант перепуганных жильцов, но так как их ответ показался ему неясным, подошел к лежащему и откинул одеяло с его лица. Каково же было его удивление, когда его глазам предстали щемяще знакомые, хотя и сильно поцарапанные черты Валеры Сыпнякова. Валера открыл глаза, но, видимо, не узнал лейтенанта и с недовольным мычанием перевернулся на другой бок. «Валерка, ты что?» — спросил удивленный лейтенант. Но тут вмешались жильцы и объяснили, что Валеру утром нашли на крыше, когда пошли снимать развешанное там для просушки белье. Валера не мог объяснить ни где он живет, ни кто он такой, ни как он попал на крышу, и только просил хлебца. Тут лейтенанта осенила догадка. Он глянул в окно: действительно, высокая труба находившейся неподалеку электростанции уже не маячила в небе. Видимо, бандиты каким–то образом, свалили трубу вместе с Валерой, но юноша не погиб, ему лишь отшибло на время память. «Ничего, он выдюжит, — уверенно сказал Жилин. — Не тревожьте его, пускай спит, сейчас ему покой нужен». Затем он в нескольких словах описал подвиг Валеры и, подчеркнув еще раз: «Полный покой! Головой за него отвечаете», — покинул квартиру. Когда Жилин вернулся на лестницу, часть партизан была занята тем, что ломала двери лифта, а другие пытались освободить голову бандита Носова по кличке Хрящ, которую тот в страхе просунул между прутьями перил. Хрящ давно уже спал мертвым сном, что значительно осложняло работу. Мало–помалу партизаны, ломавшие лифт, оставили свое занятие и стали помогать советами тем, кто занимался освобождением Хряща. Вся эта возня привлекла внимание лейтенанта Жилина, который долго наблюдал за ней и затем, решив, очевидно, пошутить, громко произнес: «Надо отрезать ему голову!» Ганюк, затаившийся в лифте, должно быть, принял эти слова на свой счет, так как внезапно дверь лифта, и до того изрядно поврежденная, разлетелась в щепки от страшного удара изнутри и Ганюк с ревом ужаса выскочил на свет божий. «Держи его, — вне себя закричал полковник Зубов, — живьем берите!» Этажом ниже партизаны, услышав этот крик, повскакали с пола, куда присели отдохнуть, и преградили Ганюку путь вниз по лестнице. Негодяй заметался по лестничной площадке между 11‑м и 12‑м этажами. Сверху и снизу к нему медленно приближались партизаны. Внезапно он открыл люк мусоропровода, сунул туда голову и, сокращаясь, как червяк, в несколько приемов исчез в трубе. Оцепенев от неожиданности, партизаны некоторое время слушали удаляющийся шум, который доносился из трубы. Когда шум стих, полковник Зубов очнулся. «Далеко не уйдет, — уверенно сказал он, — все за мной». Спеша вниз, полковник опасался не побега Ганюка, так как знал, что бежать аферисту некуда, а возможного самосуда. Однако, выбежав во двор, он понял, что Ганюк наружу не показывался. Плотная масса людей стояла настороженно и не- подвижно. Все ждали. Полковник распахнул находившуюся рядом с парадным дверь в подсобное помещение, куда с этажей по трубе поступал мусор, и невольно отпрянул от невыносимой вони. Помещение уже давно никто не чистил, и оно до самого потолка было завалено отбросами. Видимо, где–то в глубине этой кучи и находился Ганюк. «Ганюк, немедленно выходите! — превозмогая дурноту, сказал полковник. — Считаю до трех!» После этих слов куча зашевелилась и оттуда показался Ганюк, отряхиваясь и что–то недовольно бормоча. Полковник посторонился, пропуская его вперед, и они вышли на улицу, встреченные глухим гулом толпы. При ярком солнечном свете Ганюк представлял собой отвратительное зрелище. Помойная жижа насквозь пропитала его мундир, а сверху к нему прилипли окурки, яичная скорлупа, клочья ваты, какие–то волосы. Заложив руки за спину, слегка сутулясь, бандитский главарь угрюмо шагал по проходу, образованному расступившейся толпой, распространяя вокруг невыносимое зловоние. Бросая исподлобья по сторонам настороженные взгляды, он читал на всех лицах лишь отвращение и презрение. Зубов, шедший следом за преступником вместе с Жилиным и другими партизанами, вдруг резко остановился. «Товарищ лейтенант, — воскликнул он, — а где же…» «Что?» — не понял Жилин. «Его жена», — кивнул на Ганюка Зубов и покраснел. «Что–то мне такое говорили, — пробормотал Жилин, морщась и потирая лоб. — Что–то такое говорили, а что, не помню…» «Эта баба, которая у него дома была, сказала, что она в карцере», — подсказал Епифан. «Так точно, в штрафном изоляторе! — обрадовался лейтенант. — Разрешите доставить?» «Не надо, я сам, — сипло сказал полковник и непослушным языком облизнул сразу пересохшие губы. — Ключи у вас?» Он сунул в карман ключи и зашагал к зданию УВД. Крупными шагами проходя улицу за улицей, пересекая площади и скверы, он все время смотрел прямо перед собой невидящим взглядом. «Варя», — шептали его губы. Неожиданно он понял, что уже давно стоит перед обитой железом дверью с надписью «Штрафной изолятор». И тогда, шумно сглотнув слюну, он неуверенным движением потянул из кармана ключи.

В тот день Варенька поднялась с кучи гнилой соломы, служившей ей ложем, едва в кромешную тьму карцера просочился из–под двери единственный тусклый лучик света. Несмотря на слабость, больше она так и не прилегла. Ей не давало покоя предчувствие каких–то радостных перемен, она целый день ходила из угла в угол, напевала и даже пыталась танцевать. И когда в коридоре послышались шаги и затем донесся звон ключей, она уже знала, кто там. Взявшись за руки, они вышли на улицу и пошли среди гомона праздничной толпы, развевающихся ярких флагов, под сияющим апрельским небом. Они еще ничего не сказали друг другу, да в этом и не было нужды — они и без слов все знали. И лишь когда путь преградила длинная вереница пленных бандитов, Варенька» увидев знакомые лица и словно очнувшись от светлого сна, нарушила молчание. «А с ними что теперь будет?» — спросила она. «Народ, Варя, — ответил полковник, — пускай народ, судит». Варенька вздохнула и теснее прижалась к Зубову. И полковник обнял ее за плечи своей сильной рукой.

КОНЕЦ

1973 — 1982