В городе Томске, в Политехническом институте, я получил такую записку: «В Ваших песнях много мысли. Наверное, Вы много думаете о жизни. А скажите, есть ли среди Ваших песен такая, где было бы пронзительно и со всей силой выражено Ваше жизненное кредо? Иначе говоря, был бы дан совет нам, молодым». Наивные, подумал я, люди. Какого они еще ждут совета? А потом я подумал по-другому. Люди, наверное, наивные, но совета они все-таки ждут, и раз они его ждут, значит, они надеются, что они его могут получить. Вот это как раз отношение, оно как-то обязывает, по-моему. И мне захотелось на эту записку каким-то образом ответить. Я в принципе противник назидания в песнях в частности и в искусстве вообще. Я считаю, что это область иных дисциплин. Тем не менее эту песню я написал, я в ней есть элемент назидательности.

Песня «Белые ночи» написана в результате разговора с Визбором, как первый вариант заказа песни о Ленинграде от журнала «Кругозор».

Вспоминаю эту песню, и кажется, что она придумана… Так же, как «Размышления в стиле „блюз“», — что-то такое о смерти без понятия о смерти… Сейчас у меня очень ясное понятие об этом предмете, поэтому все, что было написано до этого опыта, кажется мне очень слабым и искусственным, Попытка романса.

«Возвращение» — первая моя песня, с большим опозданием написанная, касающаяся моей мамы, отдавшей свою жизнь для того, чтобы сохранилась моя. Это внутренне все время ощущаемое чувство задолженности, внутреннее какое-то неудобство, стеснение, стыд, что ли, что столько написано до семьдесят четвертого года, — и ни звука о том, что лежит краеугольным камнем во всей моей жизни и является одним из главнейших. Это чувство — оно взрастало, чувство, что над тобой довлеет что-то, необходимое, как долг, как поклон на могиле, которую никогда не найдешь. Она была написана за два критических дня, потому что я, тогда не имея никаких других источников дополнительных доходов, кроме инженерной зарплаты, взял художественную самодеятельность. К 7 ноября оставались два последних выходных, нужно было что-то дописать по сценарию, репетировать, начиная с понедельника, то есть оставались суббота и воскресенье. С этим намерением я сел, обложившись всеми этими машинописными копиями сценариев, придвинул к себе свой блокнотик и совершенно неожиданно для себя начал писать. Я даже сейчас не вспомню, с какой строчки все началось: «Осенний город погрузился в дым» — может быть, и была такая, то есть, наверное, одна из первых… «И горожан как будто размело…» Вот это ощущение было, вот это чувство. Канун 7 ноября. Но ведь смысл был не в этом. Там была строка «Зачем я оказался за углом…». Как будто тебя понесло не туда. Наверное, вряд ли найдутся в моей жизни еще другие два дня, которым, я был бы так благодарен, признателен, как эти два. Потерянные совершенно для этого сценария самодеятельности и найденные для этой одной из важнейших для меня песен.

Я в третий раз приезжаю на БАМ и всякий раз уезжаю отсюда с чувством большой радости. Меня привлекают эти места, и встречи с людьми, работающими на магистрали, для меня всегда праздник…

Что касается нынешнего фестиваля, то должен отметить, что, несмотря на тяжелейшие погодные условия, которые не позволили многим авторам принять в нем участие, те песни, которые прозвучали на фестивале, говорят о возросших мастерстве и внутренней культуре участников.

Обидно, что «Грустная песенка» была одним из камей преткновения, о которые я всегда спотыкался. Кажый раз мне говорили, что это — либо порнография, либо — пессимизм. Об этой чистейшей песне, песне протеста — от протекания высокого чувства в низких условиях, ибо других не дано…

«Грустная цыганочка» одна из тех, не таких уж и редких у меня песен, которые начинались (так же, как «Сигаретой опиши колечко…», например) с некоторой бравадой, с лихостью. Потом тебя забирали и оказывались крупнее, чем этот ернический замысел. Они подчиняли тебя своей собственной художественной логикой. Во всяком случае, эту песню рассматривать сейчас как полушутку я не могу. Может, самые серьезные вещи рождаются от игры, когда же начинаешь серьезничать, может, как раз и получается что-то сухое и дидактическое, ненужное совершенно.

Стихи были написаны раньше. Формальный обыгрыш рифм «круг», «мрак», «друг», «враг», игра со словами оборачивается игрой со смыслом. Оказывается, что такого рода рифмы несут большую смысловую нагрузку. А вот мелодия пришла — прямо открытие, ритм, вернее, — потому что в стихе такого рваного ритма нет. Это мое личное открытие, этим я горжусь. Разнодольный метр. Этого, по-моему, не было ни у кого. Если я ошибаюсь, то, значит, я просто невежественен и изобретал велосипед.

Хотелось, чтобы был свет, была высота… Должна быть сбалансированность, какое-то равновесие в песнях для себя самого. Стиль хоральный, тот самый, XIX века. Не хочу отрекаться от первоисточников, от влияния. Святое влияние. Вошла в спектакль «Баллада о солдате» Ленинградского государственного драматического театра имени В. Ф. Комиссаржевской.

Я никогда не считал себя выразителем национальной идеи. Но вдруг где-то всплыло: чувство, что в любой стране эта нация, рассеянная по миру, является чужой, на протяжении десятилетий подтверждается. Пора бы делать и выводы из соображений. Выводы в виде поступков. Впрочем, каждый делает выводы сам, и поступает сам. И слава богу.

С этой песни начался цикл песен моей второй жене, которой, увы, нет на этой земле. Мне никогда не встречались… я не сближался с какими-то выдающимися женщинами, они все были обыкновенными — необыкновенными своей обыкновенностью. Вообще у женщин должен быть только один талант — талант любить. Других ей не надо вообще никаких. Должен быть, правда, и мужчина, который может это понять и оценить. Я не о себе говорю, а вообще. Просто все должно совпасть.

Песня «Иуда» — попытка найти какое-то иное объяснение поступку Иуды, чем получение платы в тридцать сребренников за предательство своего учителя.

«Колыбельная» написана в Ташкенте. Я увидел пару, понравились мне оба. Там какие-то сложности были… Ему с женой разводиться, ей — с мужем. И оба любят. И муж любит эту, и жена любит его, и тут любовь, и как-то жалко мне всех их было, больно они мне понравились. И вот я написал такую песенку, не про себя совсем.

«Колыбельная слоненку» — это первый плод совместного творчества моего и моей дочери Анечки. У меня была написана мелодия. Я сидел как-то, насвистывал ее. Анечка немножко напевала. Я прислушался, она, оказывается, поет под эту музыку: «Хобот слона, топот слона». Главное было сделано — найдена тема. Появилась песня.

Из того же ряда, что «Возвращение», спустя десять лет. Здесь просто воспроизведено то, что в жизни было на самом деле. Почему я жив, почему она — нет? Тем более, что этажом выше, на чердаке жили Курочкины, где все было наоборот, где пайку ребенка съедала мать, а ребенок умер. Я не обвиняю. Надо быть великим человеком, человеком великого мужества, чтобы пойти на такое. И те, кто думает, что какая мать поступит иначе, очень ошибаются. По-разному поступит каждая мать.

Это был самый урожайный месяц в моей жизни. Виноват, наверное, отпуск, проведенный именно так, а не иначе. В этой песне основное — ощущение от пушкинских мест. Сначала пришла мелодия.

Посыпались мои друзья за черту… Вернувшись из Москвы после похорон Юры, я написал песню, которая стала прощальным подарком ему. Когда писал, я все время помнил, что он ее — слышит…Тускнеют огоньки уходящего поезда, и остается серебристое сияние Творчества, и, твердея на глазах, из него вырастает профиль, в котором ничего уже ни изменить, ни добавить нельзя. Рождается Легенда.

Песня «Моим ровесницам» написана сразу после встречи выпускников ЛИСИ, посвященной 20-летию окончания института. Через денек позвонили мне: «Женя! Мы тут собрались, подходи и ты». — «Что же вы мне раньше не сказали! Я жену как раз отпустил, маленький ребенок дома один, оставить не с кем». — «Ну что ты, с ума сошел! Мы, может быть, никогда больше не встретимся». — «Сказали бы раньше, я бы придумал что-нибудь. А много вас собралось?» — «Человек десять». — «А кто? — А так, одни девчата…»

Нам было по 43 года. «Одни девчата» меня как стегануло. Пойти я не смог. А девчат своих я решил увековечить…

Я сочинял моему другу песню «Мокрый вальс» и думал, что у них еще что-то может склеиться, вернуться. В общем-то вернулось, склеилось, но ненадолго. Черепки вообще склеиваются плохо.

Написана в Союзе. Ожидание. Мечта. Последняя песня на земле России.

Доброжелательная такая женщина из ДК пищевиков говорит: «Женя, мы ведь вам не рекомендовали петь песню „На море“ в Риге, а вы все-таки спели, и мы знаем об этом». — «Но она же лирическая. Ну что там такого…» Она: «Но мы вам не рекомендовали. А вы — спели!» И ведь говорила, то любит авторскую песню.

Посвящение Танечке, моей жене, и моему единственному сыну Женечке. Действительно, когда появляется ребенок, все начинается сначала. Да с этого вообще все начинается.

«Не гляди назад» вселила в меня уверенность, что я смогу писать стихи. И с этого момента — вечный взгляд на себя с ощущением чуда и благодарностью за чудо. Я долго напевал ее с одной-единственной строчкой: «Просто имена переставь!» Таким образом я пытался себя успокоить, когда вынужден был расстаться с девушкой, хотя оба мы нравились друг другу. «Имена переставь! Имена переставь!» На место моего имени — другое имя, и все будет в порядке! И знал, что вру! Ничего в порядке не будет, а будет все наоборот! Вот в этой песенке все это есть. Эта ситуация типична. И рассуждения наши, и гордость — до смешного одинаковы. Песня написана на музыку Михаила Зива из кинофильма «Баллада о солдате», немножко измененную мною.

Мою визитную карточку «назначили» сами слушатели: они выбрали песни «Не гляди назад» и «Сигаретой опиши колечко». Для меня самого «визитной карточкой» являются песни «Возвращение» и «Ни о чем не жалеть». В последней песне, мне думается, удалось поставить точку в словах и музыке. Признаться, у меня немного произведений, которыми я был бы абсолютно доволен, где была бы гармония мелодии и стихов. Такое счастливое слияние произошло в некоторых песнях из цикла городских зарисовок, например в «Осенней песне» и вот в «Ни о чем не жалеть».

«Ночь-обманщица» посвящается Людмиле Семеновой. Стилизация под цыганщину, а по сути — все верно. И то же ощущение риска и раздетости.

«Обеденный перерыв» — это о работниках регулярного рабочего дня, которые живут так близко от работы, что не знают, куда себя деть в обед: то ли пойти домой пообедать, то ли тут в пинг-понг поиграть. Короче, у них есть возможность выбора, и это обстоятельство их сильно мучает… Фишка не получилась. Но я появился.

«Объяснение» — песня-диалог. Песня довольно больная. Прожито. Как чувствовалось, так и написалось, а музыки была написана потом, пришла сама. Визбор говорил: «Спой мне ковбойскую…» — «Но у меня же ковбойских совсем нету». — «Ну как же, такой блюзик…» Надо же, ковбойская, — я так не воспринимал ее.

«Осенняя цыганочка» — редкий случай сплава музыки и стихов, музыки оригинальной совершенно… Стиль цыганочки выдержан, музыка же абсолютно своя. Есть и отчаяние, и ирония. Истоков не было, она сама родилась. Как песня «Грустная цыганочка» оказалась, увы, пророческой, так и в этой песенке что-то сбылось. Своего такого опыта не было, наверное, придумано.

Высоцкий считал себя именно поэтом, который просто поет свои стихи. Я не согласен с такой позицией. Попробуйте отделить тексты песен Высоцкого от его авторской интонации, от его неповторимого голоса. Честное слово, они многое утратят. В стихах авторской песни не хватает чего-то, что добавляет именно музыка. Удельный вес музыки и слова колеблется. Я считаю: если стих заполняет собой все, музыку трудно туда втиснуть. Стихи определяют смысловой рисунок, а основное настроение дает музыка.

Лучшие из нас никогда не обманывали своего слушателя, не старались выдать за искренность наигрыш, надуманность, кокетство. Наоборот, возьмите Владимира Семеновича Высоцкого. Он начинал с так называемой «блатной» лирики, а затем, по мере своего роста, стал писать серьезные, важные песни, которые не могли оставлять равнодушными и своим накалом, и заложенной в них мерой правды. Он стал говорить тем, кто его полюбил, на другом уровне, поднимая и их до него. Скажем, известный «Диалог у телевизора» — только по первому слою шутка, а ведь это серьезнейший социальный срез. Таким образом, становится понятным если не официальный запрет, то упорное замалчивание очень мощного направления в искусстве на протяжении почти двадцати лет.

Восхищаюсь Высоцким. Он был разоблачителем по своему духу. Обладал колоссальным темпераментом. Жил и пел честно. За это и пытались постоянно принизить, опошлить его творчество. Его песни — кровоточащая, саднящая рана. Не всем это нравилось. Но разве можно пройти мимо Высоцкого, оказаться не задетым его песнями? Несмотря на все его беды, он был богат и счастлив всеобщей народной любовью.

Близко я Высоцкого не знал, хотя был с ним знаком, и нам даже приходилось выступать вместе. Шумных юбилеев не люблю. Но для Владимира Семеновича Высоцкого я бы сделал исключение. Я его считаю великим народным художником. Я настаиваю и на слове «великий», и на слове «народный». Высоцкий абсолютно демократичен. Он пел от народа и для народа. Он растворен в народе и является его голосом. Я могу быть каким угодно, но не народным. Нет во мне этого дара — демократичности. Владимир Семенович этим редчайшим даром обладал, и народ это чувствовал. Что касается Александра Розенбаума, то его вообще нельзя относить к жанру авторской песни. Мы все — авторы-исполнители — шли со своими песнями к эстраде. Александр шел от эстрады к своим песням. Он, проще говоря, эстрадный певец, исполняющий песни на собственные стихи и музыку. Его нельзя сравнивать с Высоцким, его можно сравнивать с Юрием Антоновым.

«Песенка об образцовом пешеходе» чисто смысловая. Не было этого эпизода, чтоб меня стягивали с «колбасы», хотя катался, конечно, но обычно убегал, если опасность была близко. Дети войны — шустрые были дети, падали всегда на четыре лапы, как кошка. Ни от чего животы у них не болели, аллергий никаких не было, и уж если попадали в тюрьму — то за дело.

Темы для своих песен нахожу в окружающей нас жизни.

Вот хотя бы «Песня о доброте». Главная ее надежда, что на свете никогда не переведутся люди, которым легче принять удар на себя, чем ответить на него. Знаете, как мы иногда бываем несдержанны в авральных ситуациях. Особенно когда это можно оправдать срочностью или сложностью работы. А вот в нашей проектной мастерской работал старшим техником пожилой, спокойный человек — Зиновий Иванович Королев. Ни на кого никогда он не повышал голоса. Зато мы, молодые его «начальники», в пылу работы могли и прикрикнуть: в такие минуты не следишь за тоном своих слов. А он посмотрит в глаза и промолчит. И так становилось гадко на душе — обидел беззащитного. Это ощущение вины подолгу жгло, мучило. С тех пор боюсь в запальчивости сказать кому-нибудь обидные слова. Хорошо, если взорвутся в ответ. А если безропотно снесут?

Об этой песенке сказала одна моя знакомая, весьма остроумно, но, в общем, и правильно: «Промышленная разработка одной и той же темы».

Второй вариант песни по заказу журнала «Кругозор». Это песня о ленинградских белых ночах, о том времени суток, когда звуки последних шагов последних прохожих растаяли сперва на пустынных площадях, затем — в узких переулках и, наконец, растаяли звуки захлопнутых дверей в самих парадных, а машины-поливалки еще не вышли, словом, когда город предстает таким, каков он есть во всей строгости своей каменной красоты. Первая песня, принесшая мне радость утверждения.

«Песня про парашютиста» написана сразу после беседы с Булатом Окуджавой. Желание внести в песню ясность и простоту. Песня о риске.

К «Песне прощания» вначале были написаны слова, потом к ним долго подбиралась мелодия. Любопытно вспомнить, что вначале эта песня создавалась как задание на тему о прощании. Мне любопытно было проверить, смогу я сделать профессиональную песню, вернее, профессиональный стих… Вот такой вполне законченный, на заданную самому себе тему. Впоследствии оказалось, что замысел увлек меня сильнее, чем я предполагал, и, в общем, как всегда, получилось все свое.

«Песня счастливой любви» очень проста, в ней нет второго плана. А счастье, по-моему, вообще вещь глупая. Только горе делает человека глубоким, прозорливым.

Песня «Подарок» написана на музыку Анджея Тжасковского. Это прежде всего мелодия, как она запомнилась мне из польского фильма «Загадочный пассажир». Женский голос ее пел без слов, и удары литавр вне ритма… Совершенно великолепно. Мне это очень понравилось, я долго мычал ее, пока это настроение не отложилось в слова.

Некоторые из моих друзей уезжали, и Сенька, он добрый был человек, очень. Хочу, чтобы ему было там хорошо. Ничего не слышал про него: как он устроился, что… Пусть им всем повезет. У нас всем одинаково не везет, а там может не повезти, а может и повезти. Мы люди равные, они — не совсем.

Та же линия, что и в «Прощании с Родиной», только шесть лет спустя. Результат почти тот же. 1973 год. Спел «Прощание с Родиной», пять лет ничего не пел в Ленинграде после отеческих вливаний со стороны Комитета. 1979 год. Спел «Почему» в Доме офицеров. Два года ничего не пел после наставлений со стороны общества «Знание». Хотя в песне написано: «Почему ты остаешься?» Но дело не в тонкостях, дело в теме.

Поскольку я двадцать лет был не у дел, у предержащих в этом мире должно уже быть какое-то этому объяснение. Конечно, «Предупредительная песня» впрямую объяснение тому.

Мы читали Солженицына в рукописи. Мы слушали Галича… Стали наступать нам на пятки, проверять… У одного — обыск, у другого — обыск, этого отстранили от работы со студентами, другого в партком вызвали… Так появилась песня.

До всякой «Памяти» мне пришло в голову, что чего-то многовато евреев делали революцию! Поэтому дымок этого буксира, тянущего баржу, был именно кудрявым, именно еврейским. Мне задавали такой вопрос, но надо признаться в слабости: я не отвечал на него впрямую, как сейчас. Говорил: «Аллегория, буксир… Почему еврейский? Черт его знает, курчавенький такой…»

Как данность, мы принимаем то обстоятельство, что за время нашей короткой жизни мы не успеем посмотреть даже такую сравнительно маленькую поверхность нашего мироздания, как поверхность нашей планеты Земля. И вроде бы грустить по этому поводу нет никакого резона. И тем не менее на эту бессмысленную тему мне захотелось попечалиться.

Я спел в начале семидесятых годов песню, в которой говорилось, что я прожил в этой стране жизнь, только чью — не пойму. Я знал, на что иду. Ведь в этой песне я эмиграцию поддержал. Спел эту песню у себя в Ленпроекте, а на следующий день меня вызвали в отдел кадров. Там сидел человек, типичный такой, с внимательным взглядом. Он что-то мне говорил, неважно что — все уже было решено заранее. А решено было меня не трогать. Я остался работать на своем месте, но концертов мне больше не давали.

Конечно, напрямую мне никто ничего не запрещал. Но то в зале перед моим выступлением труба лопалась. То я три часа летел на самолете на свой концерт, а там ключ от зала не могли найти. Словом, я все понял. Спокойненько так все было обтяпано, культурненько. И пожаловаться не на что. Изредка попеть все же давали, так, в глуши где-нибудь. Чтобы не делать из меня в глазах народа мученика, чтобы не плодить в стране диссидентские настроения.

Псков был первый старинный русский город, в котором мне довелось побывать.

Нам повезло: познакомились с замечательным человеком, псковским художником Всеволодом Петровичем Смирновым. Послушал он мои песни и решил показать нам свой город:

— Сейчас час ночи. Поспите часа два, а в три пойдем на Великую рассвет встречать. Вам это надо видеть.

Псков покорил естественностью, с которой вписывались в пейзаж все его древности, какой-то непреднамеренной, уютной жизнью всей этой трогательной старины. И сразу я почувствовал этот город, как бы «вписанный в квадратик неба»…

Сначала появилась мелодия — странная, с постоянными повторами. Мне она почему-то напоминала французский шансон. Но когда пришли слова, я понял: ничего тут нет французского, это типично русская народная напевность с повторами, характерными именно для нашей песни.

Послушав ее, Всеволод Петрович сказал: «Да, это — Псков…»

С Александром Аркадьевичем Галичем я имел счастье быть знакомым и даже был дружен немного, как младший со старшим. Когда я сочинял эту песню, мне все время хотелось (держалось в душе такое ощущение) высказать в этой песне то, что было в Галиче изначально заложено, как мне казалось, и служило двигателем всего, что он делал, и было как бы не реализовано впрямую — его лирическое, его доброе начало. Александр Аркадьевич, конечно, был человеком великой любви к людям, при всем понимании их мерзости и мелкости… Вот об этом песня.

Песня «Родная земля» какая-то странная. Самодеятельность у меня уже была. Писал с этим прицелом для девочки, чтобы многоголосье получилось. Она без второго слоя, там нет сомнений, горечи… Хотя как может не присутствовать горечь для нормального человека в этой стране в любой песне?

Сыну

Посвящается жене — любимой